Лорд Питер Уимзи. Компиляция. Книги 1-16 [Дороти Ли Сэйерс] (fb2) читать онлайн

Дороти Ли Сэйерс Пять красных селедок. Девять погребальных ударов

© Перевод. Е. Ильина, 2019

© Издание на русском языке AST Publishers, 2020

Пять красных селедок^[1]

Предисловие

Моему другу Джо Дигнаму, самому сердечному из хозяев

Дорогой Джо!

Вот наконец и увидела свет книга о Гейтхаусе и Керкубри. Все упомянутые в ней места существуют, и поезда тоже. Описание местности соответствует действительности, хотя я добавила от себя пару домов. Но тебе лучше, чем кому-либо, известно, что ни один из персонажей моей книги не похож на реальных людей. Ведь никому из местных художников не придет в голову напиться, сбежать от жены или ударить своего соседа по голове. Все это придумано лишь ради забавы, чтобы сделать повествование более захватывающим.

Если я случайно дала имя настоящего человека герою с дурным характером, прошу передать ему мои извинения и заверить, что я сделала это не намеренно. Ведь даже у отрицательных персонажей должно быть имя. Пожалуйста, передай мэру Лори, что, несмотря на то что действие происходит в эпоху масляных ламп, я не забыла, что теперь в Гейтхаусе есть электричество, благодаря которому можно читать эту книгу.

Если ты встретишь мистера Миллара из гостиницы «Эллангоуэн», начальника станции в Гейтхаусе, кассира из Керкубри или одного из сотни добрых людей, терпеливо отвечавших на мои вопросы о железнодорожных билетах, расписании автобусов или старом руднике возле Критауна, передай им мою искреннюю благодарность за помощь и извинения за то, что слишком им надоедала.

Мой сердечный привет всем, в том числе Феликсу. А миссис Дигнам скажи, что мы приедем на следующее лето, чтобы снова отведать картофельных лепешек в «Энвосе».

Дороти Ли Сэйерс

Кэмпбелл в гневе

Если вы живете в Галловее, то вы либо рыбак, либо художник. Хотя союз «либо» здесь не совсем уместен, поскольку все художники на досуге легко превращаются в рыбаков. Человека же, равнодушного к этим двум видам деятельности, считают странным и даже эксцентричным. Рыбалка – привычная тема для бесед в пабе и почтовом отделении, в гараже и на улице. Ее обсуждают все: и приезжие на «роллс-ройсах», прихватившие с собой удилища «харди», и местные жители, задумчиво наблюдающие за раскинутыми в речке Ди сетями. Погода, которую в остальных частях королевства определяют по меркам фермеров, садоводов и отдыхающих, в Галловее оценивается с точки зрения рыбака и художника. Какой бы ни выдался день, рыболов-живописец всегда найдет свою выгоду. Слишком ясный для охоты на форель день заливает светящимися яркими красками холмы и море, а дождь, лишающий живописца возможности провести время на этюдах, наполняет водой реки и озера, выгоняя его из дома с удочкой и корзиной для рыбы. В холодные пасмурные дни, когда окрестности тускнеют, а на реке нет клева, наш живописец-рыболов с радостью проводит время в уютном баре, где в дружеской компании может обсудить мушки для спиннингов, а также попрактиковаться в завязывании замысловатых узлов.

Художественным центром Галловея по праву считается Керкубри. Проживающие здесь художники напоминают своеобразное созвездие, центр которого сосредоточен на Хай-стрит, а отдельные звезды мерцают в примостившихся на склонах холмов уединенных коттеджах, озаряя своим сиянием Гейтхаус-оф-Флит. В величественных каменных коттеджах располагаются роскошные просторные студии с высокими потолками и обитыми панелями стенами, блистающие полированным дубом и тщательно начищенной латунью. С ними соседствуют студии попроще – этакие временные пристанища творческих личностей, с превосходным освещением и беспорядочно разбросанными кистями и холстами, являющимися неотъемлемой частью жизни истинного живописца. Здесь есть также небольшие домашние студии с веселыми голубыми, красными и желтыми занавесками и странными образчиками гончарного искусства. Они прячутся на узких улочках, окруженные очаровательными садиками со старомодными клумбами. Почва тут настолько плодородна, что от обилия цветов рябит в глазах. Многие студии и вовсе располагаются в переоборудованных амбарах. Они привлекли своих владельцев простором и высокими потолками, став обитаемыми благодаря переносным печкам и газовым горелкам. У художников большие семьи, служанки в чепцах и кружевных фартуках. А некоторые снимают комнаты и с радостью принимают помощь их владелиц. Кто-то живет с подругой, а кто-то – в полном одиночестве. Одни нанимают помощниц по хозяйству, а другие предпочитают вести жизнь отшельников, заботясь о себе самостоятельно. Кто-то пишет маслом, кто-то отдает предпочтение акварели или пастели. Одни увлекаются гравюрой, а другие работают по металлу. Но всех этих людей, представляющих разнообразные направления в живописи, объединяет одно: они воспринимают свою деятельность всерьез и не приемлют дилетантства.

Однако лорда Питера Уимзи в этом сообществе рыболовов и художников приняли весьма дружески и даже с долей привязанности. Он весьма сносно забрасывал удочку и не пытался выдать себя за художника. Будучи англичанином, да к тому же чужаком, не давал поводов для недовольства. Англичан терпят в Шотландии лишь в том случае, если они не задаются. А лорд Питер был, к счастью, лишен этого присущего англичанам недостатка. Да, его акцент резал ухо, а манера держаться порой отличалась от тех, что приняты в здешних краях. И все же за время многочисленных визитов лорда Питера сумели оценить по достоинству и провозгласили совершенно безобидным. А уж если он и позволял себе какое-то чудачество, то окружающие просто пожимали плечами и снисходительно произносили: «Помилуйте, это всего лишь его светлость».

Провидению было угодно, чтобы Уимзи оказался в баре «Герб Макклеллана», когда разгорелась ссора между Кэмпбеллом и Уотерсом. Специализировавшийся на пейзажах Кэмпбелл, возможно, позволил себе на пару рюмок больше, чем следовало, особенно человеку с такой огненно-рыжей шевелюрой, как у него. В результате воинственный настрой шотландца проявился во всей красе. Он разразился хвалебной речью о деяниях джоков^[2] во время Первой мировой войны, прерываясь лишь для того, чтобы указать Уотерсу на низкое происхождение англичан, неспособных даже разговаривать внятно на собственном треклятом языке.

Будучи представителем древнего рода йеменов, Уотерс, как и все англичане, с готовностью воздавал хвалы почти всем иностранцам, кроме даго^[3] и негров, но в то же время совершенно не переносил, когда те восхваляли самих себя. Ему казалось непристойным демонстративно гордиться собственной страной. Ведь это все равно что подробно рассказывать присутствующим в курительной комнате мужчинам о прелестях своей жены. Он слушал пылкую речь Кэмпбелла с той снисходительно-каменной улыбкой, которую иностранец принимает за проявление непроницаемого самодовольства, совершенно не нуждающегося в оправдании.

Кэмпбелл указал на то, что все высокие административные посты в Лондоне занимают шотландцы; Англии так и не удалось подчинить себе Шотландию, и если та захочет самоуправления, она, видит бог, его получит. Когда английские войска утрачивали контроль над своими позициями, приходилось посылать за шотландскими офицерами, которые сразу наводили порядок, и когда на фронте приходилось туго, становилось легче при мысли, что джоки где-то поблизости, на левом фланге.

– Спроси любого, кто побывал на войне, приятель, – добавил он, тем самым выказав свое превосходство над Уотерсом, достигшим призывного возраста только к концу войны, – и он непременно поведает, что думает о джоках.

– Ну да, – ответил Уотерс, усмехнувшись, – я знаю, что мне скажут: «Они только и делают, что бахвалятся».

Будучи человеком благовоспитанным да к тому же оказавшимся здесь в меньшинстве, Уотерс оставил без продолжения обидную цитату. Впрочем, Кэмпбелл и сам был в состоянии ее продолжить. Он разразился проклятиями, направленными уже не столько на национальность оппонента, сколько на него лично.

– Проблема шотландцев состоит в том, – произнес Уотерс, когда Кэмпбелл замолчал, чтобы перевести дух, – что в вас сильно развит комплекс неполноценности.

Он с беззаботным видом опустошил свой стакан и с улыбкой взглянул на Уимзи. Вероятно, именно эта улыбка, а не насмешка как таковая, переполнила чашу терпения разъяренного Кэмпбелла. Бросив в адрес своего обидчика несколько достойных осуждения фраз, он выплеснул в лицо Уотерсу часть содержимого собственного стакана.

– О нет, мистер Кэмпбелл! – воскликнул Вулли Мердок, которому не нравилось, когда в его заведении возникали подобные разборки.

Но тут уже и Уотерс не остался в долгу: осыпал Кэмпбелла не менее отвратительными ругательствами, и через мгновение они, сцепившись, катались по полу среди осколков стекла и опилок.

– За это я сверну твою чересчур умную башку! – в ярости бросил Уотерс. – Грязная дворняжка с гор!

– Эй, прекращайте, Уотерс! – попытался остановить англичанина Уимзи, хватая за ворот. – Не глупите. Он же просто пьян.

– Отойди-ка, приятель, – вмешался в дело рыбак Макадам, обхватывая Кэмпбелла своими крепкими мускулистыми руками. – Негоже так себя вести. Успокойся.

Драчуны разошлись в стороны, тяжело дыша.

– Нет, так дело не пойдет, – произнес Уимзи. – Здесь же не Лига наций. Чума на оба ваши дома! Имейте хоть немного здравого смысла.

– Он назвал меня… – пробормотал Уотерс, отирая виски с лица. – Будь я проклят, если оставлю это безнаказанным! Пусть держится от меня подальше. Вот что я скажу. – Он гневно взглянул на Кэмпбелла.

– Всегда к твоим услугам, – не остался в долгу тот. – Я не собираюсь убегать.

– Ну-ну, джентльмены! – снова вмешался Мердок.

– Это он первый начал со своими насмешками! – заявил Кэмпбелл.

– Нет, мистер Кэмпбелл, – возразил хозяин бара. – Это вам не следовало говорить того, что вы ему сказали.

– Буду говорить все, что пожелаю!

– Только не в моем заведении!

– Буду говорить все, что захочу и где захочу, – стоял на своем Кэмпбелл. – И еще раз повторю, что он…

– Да хватит уже! – рявкнул Макадам. – Утром тебе все представится в ином свете. А теперь идем-ка, подкину тебя до Гейтхауса.

– К черту! – ответил Кэмпбелл. – У меня своя машина есть. Так что доеду. Глаза б мои не глядели на ваше отвратительное сборище.

Он стремительно вышел за дверь, и в баре на мгновение воцарилась тишина.

– Ну и ну-у, – протянул Уимзи.

– Пойду-ка, пожалуй, и я подобру-поздорову, – угрюмо пробормотал Уотерс.

Уимзи и Макадам переглянулись.

– Подождите немного, – попросил Макадам. – К чему такая спешка? Всем известно, как вспыльчив Кэмпбелл, а уж если выпьет лишнего, начинает нести чушь.

– Верно, – кивнул Мердок. – Только вот он не имел права оскорблять мистера Уотерса. – Жаль, очень жаль, что так получилось.

– Простите, если я дурно отозвался о шотландцах, – вздохнул Уотерс. – Я не хотел никого обидеть. Просто этот парень вывел меня из себя.

– Мы на вас не в обиде, – произнес Макадам. – Вы же не подразумевали ничего дурного, мистер Уотерс. Выпьете чего-нибудь?

– Да, двойной виски, – ответил тот, пристыженно улыбнувшись.

– Вот это правильно, – сказал Уимзи. – Утопите воспоминания об оскорблении в напитке, производимом на родине обидчика.

Посетитель по имени Макгеок, державшийся во время ссоры в стороне, поднялся со своего места и подошел к стойке.

– Еще пива «Уордингтон»! – бросил он. – Не удивлюсь, если однажды Кэмпбелл попадет в серьезную передрягу. Он переходит всякие границы. Слышали, что Кэмпбелл недавно заявил Стрэчену на площадке для гольфа? Вел себя так, будто он там хозяин. Стрэчен даже пригрозил свернуть ему шею, если Кэмпбелл еще раз там появится.

Присутствующие молча закивали. Ссора между Кэмпбеллом и председателем местного гольф-клуба уже стала притчей во языцех.

– И я нисколько не осуждаю Стрэчена, – продолжил Макгеок. – Кэмпбелл живет в Гейтхаусе лишь два года, а уже успел перессориться со всеми в округе. Он становится настоящим исчадием ада, когда напьется, а протрезвев, превращается в неотесанного деревенщину. Такой стыд. В нашем маленьком художественном сообществе люди прекрасно между собой ладили и не оскорбляли друг друга. А теперь что ни день, то какая-нибудь ссора или драка. И все из-за этого Кэмпбелла.

– Думаю, со временем он утихомирится, – с надеждой протянул Мердок. – Он ведь не местный. Вот и чувствует себя не в своей тарелке. Кстати, несмотря на ту чушь, что он тут нес, Кэмпбелл не шотландец. Всем известно, что сам он из Глазго, а его мать родилась и выросла в Ольстере. Ее девичья фамилия Фланеген.

– Он из тех, что говорят много и не по делу, – вставил Мюррей, банкир и уроженец Керкуолла, выказывающий презрение, и не всегда молчаливое, всякому, кто родился южнее Уика. – Но лучше вообще не обращать внимания на его болтовню. Если Кэмпбелл и получит по заслугам, то вовсе не от кого-то из здесь присутствующих.

– Вы подумали о Хью Фаррене? – предположил Макадам.

– Я не называл никаких имен. Но ни для кого не секрет, что Кэмпбелл нажил себе неприятностей, спутавшись с одной известной всем леди.

– И в том нет ее вины, – решительно произнес Макгеок.

– А я этого и не говорил. Но люди обладают способностью попадать в неприятности без посторонней помощи.

– Не представляю Кэмпбелла в роли соблазнителя! – весело откликнулся Уимзи.

– Я вообще не желаю о нем говорить, – проворчал Уотерс. – Только вот он сам о себе слишком высокого мнения, и не за горами тот день, когда…

– Ну-ну, – поспешил успокоить англичанина Мердок. – Верно, Кэмпбелла тут не слишком-то жалуют, но лучше проявить снисхождение и постараться не обращать на него внимания.

– Все это, конечно, очень хорошо… – промолвил Уотерс.

– А по поводу рыбалки он ни с кем не ссорился? – перебил его Уимзи. Если уж разговор продолжал крутиться вокруг Кэмпбелла, то следовало постараться не давать слова Уотерсу.

– Случалось, – ответил Макадам. – Они с мистером Джоком Грэмом до сих пор на ножах. Мистер Грэм удил рыбу в заводи прямо под окнами Кэмпбелла, хотя в округе множество прудов и можно рыбачить где угодно, не действуя на нервы Кэмпбеллу. Но заводь-то ему не принадлежит, однако он старается доказать обратное. Да и река свободна для всех. Так что вряд ли можно было ожидать, что мистер Грэм всерьез обратит внимание на притязания человека, который плевать хотел на других.

– Особенно после того, – добавил Макгеок, – как Кэмпбелл попытался искупать его во Флите.

– Боже мой! И ему это удалось? – воскликнул Уимзи.

– Да. Только Кэмпбеллу и самому досталось, – ответил Мердок, довольно улыбаясь при воспоминании об этом инциденте. – И с тех пор Грэм рыбачит в заводи каждую ночь. Только не один. Прихватывает с собой приятелей. Не удивлюсь, если он отправится на рыбалку и сегодня.

– В общем, если Кэмпбелл захочет выпустить пар, то он знает, куда ему пойти, – подытожил Уимзи. – Идемте, Уотерс. Пора отправляться по домам.

Все еще пребывавший в мрачном настроении Уотерс поднялся со своего места и последовал за ним. Уимзи довез его до дома, весело болтая на протяжении всего пути, и помог улечься в кровать.

– Я уже жалею, что позволил Кэмпбеллу вывести вас из себя, – произнес он, заставив замолчать недовольно ворчавшего Уотерса. – Он того не стоит. Вам лучше заснуть и постараться обо всем забыть, иначе завтра не сможете взяться за работу. Весьма недурно, – добавил Уимзи, разглядывая прислоненный к комоду пейзаж. – А вы умеете управляться с мастихином, верно, приятель?

– Кто? Я? – переспросил Уотерс. – Не знаю, о чем вы. Кэмпбелл – единственный в этих краях, кто умеет пользоваться мастихином, по его собственным словам. У него даже хватило наглости обозвать Гоуэна старомодным растяпой.

– Да это сродни государственной измене!

– Я тоже так подумал. Гоуэн – настоящий художник. Господи, меня бросает в жар при одной только мысли, что Кэмпбелл заявил это в Клубе искусств в Эдинбурге перед друзьями Гоуэна.

– И что сказал на это сам Гоуэн?

– Много чего. С тех пор они не общаются. Черт бы побрал этого Кэмпбелла. Он не заслуживает того, чтобы жить на белом свете. Слышали, что он мне заявил?

– Да. Да бог с ним! Пусть живет как хочет. Не стоит Кэмпбелл нашего внимания.

– Нет, это факт. Его работы не настолько прекрасны, чтобы ему можно было спустить любую грубость.

– Кэмпбелл не умеет рисовать?

– Рисовать-то он умеет. В определенной степени. Гоуэн называет его коммивояжером. Первое впечатление от его работ весьма сильное, но это обман. Любой может нарисовать так же, если знаком с формулой. Да я за полчаса состряпаю шедевр в манере Кэмпбелла. Я вам сейчас покажу.

Уотерс свесил с кровати одну ногу, но Уимзи решительно уложил его назад.

– В следующий раз. После того как я познакомлюсь с его работами. Без этого я не сумею оценить, насколько хороша подделка. Верно?

– Да. Что ж, тогда взгляните на его работы. А потом я вам покажу, на что способен. Господи, какой в голове туман!

– Постарайтесь заснуть, – предложил Уимзи. – Хотите, попрошу миссис Маклеод позволить вам поспать дольше обычного и подать вместе с тостами на завтрак таблетку аспирина?

– Нет. К несчастью, мне нужно проснуться пораньше. Но завтра утром я буду в порядке.

– В таком случае до скорого и приятных сновидений, – произнес Уимзи.

Он тихо прикрыл за собой дверь и, погрузившись в размышления, направился к собственному дому.

Автомобиль Кэмпбелла, судорожно пыхтя, поднимался на холм, отделявший Керкубри от Гейтхаус-оф-Флита. А его хозяин со злостью дергал рычаг переключения передач и с мрачным выражением лица монотонно перечислял многочисленные обиды. Черт бы побрал эту презрительно ухмыляющуюся свинью Уотерса! Но ему, Кэмпбеллу, все же удалось сбить с него спесь. Жаль только, что все это случилось в присутствии Макгеока. Макгеок непременно передаст все Стрэчену, и тот загордится еще сильнее. «Вот видите, – скажет он, – я запретил этому парню появляться в гольф-клубе, и правильно сделал. Ведь он постоянно напивается и устраивает скандалы в общественных местах». Черт бы побрал Стрэчена с его извечной миной сержант-майора, распекающего нерадивого подчиненного! Если уж подумать, то именно Стрэчен с его домовитостью, чрезмерной аккуратностью и авторитетом среди местных жителей и является корнем всех зол. Вроде бы ничего не говорит, однако постоянно распускает сплетни, провоцирует скандалы и настраивает всех против одного. А еще он дружит с Фарреном. Тот услышит о сегодняшнем происшествии и непременно использует его, чтобы оправдать собственное оскорбительное поведение. Да если бы не Фаррен, эта проклятая ссора в баре вообще не возникла бы. Отвратительная сцена перед ужином! Именно она привела его, Кэмпбелла, в бар «Герб Макклеллана». Рука водителя замерла на руле. Так почему бы прямо сейчас не поехать и не объясниться с Фарреном?

Что в этом такого, в конце концов? Кэмпбелл остановил машину и закурил. Если все здесь настроены против него, то он возненавидит это место. Есть одна славная женщина, однако она прочно связана с этим животным Фарреном. Но хуже всего то, что она ему предана. Ей ни до кого нет дела, кроме него. Только вот он, похоже, этого не понимает. Но зато об этом известно Кэмпбеллу и всем остальным. Он ведь не замышлял ничего дурного. Усталый и раздраженный, не в силах больше оставаться в собственном холодном и неприютном жилище, он хотел немного посидеть в нарядной сине-зеленой гостиной Гильды Фаррен и утешиться ее изящной красотой и умиротворяющим голосом. Но Фаррену с его воображением и эмоциями быка непременно нужно было ворваться туда, разрушить чары и растоптать ароматные лилии в райском прибежище Кэмпбелла, истолковав происходящее на свой извращенный лад. Неудивительно, что пейзажи Фаррена выглядят так, словно их писали лезвием топора. В его творениях нет ни капли изящества. Насыщенные алые и голубые оттенки режут глаз. Ведь именно такой он видит жизнь. Если бы Фаррену предстояло умереть сегодня ночью, если бы кто-нибудь начал сдавливать его шею руками с такой силой, что голубые глаза вылезли бы из орбит, как (Кэмпбелл рассмеялся) глаза быка, это было бы весьма забавно. Кэмпбеллу очень хотелось бы сказать об этом Фаррену и проследить за его реакцией.

Фаррен – исчадие ада, животное, бык, воображающий себя великим художником. Только вот у него нет ни вкуса, ни таланта. Нет никакого покоя, когда он рядом. И нигде нет покоя. Кэмпбелл знал, что увидит, вернувшись в Гейтхаус. Стоит лишь посмотреть из окна спальни, и его взгляд тотчас же упадет на Джока Грэма, закидывающего удочку прямо под стенами дома. И ведь он делает это нарочно, желая позлить его, Кэмпбелла. Ну почему Грэм не оставит его в покое? У плотины клев лучше. Так нет, все делается назло. Нельзя просто лечь в постель и сделать вид, будто ничего не происходит. К тому же его все равно разбудят рано утром, начав барабанить в окно и похваляться уловом. Не исключено, что мерзавцы, словно в насмешку, оставят на подоконнике одну из форелей, причем самую мелкую, из тех, что за ненадобностью выбрасывают обратно в реку. Кэмпбеллу оставалось лишь надеяться, что в одну из ночей Грэм поскользнется на камнях, наполнит свои болотные сапоги водой и отправится на дно к своей проклятой рыбе.

Но более всего Кэмпбелла раздражало то, что эта ночная комедия разыгрывалась на глазах благодарного зрителя – его соседа Фергюсона. После той ссоры из-за садовой стены Фергюсон стал совершенно невыносим.

Нет, никто не спорит, он, Кэмпбелл, действительно врезался в стену соседа, давая задний ход, и выбил из нее камень или два. Но если бы Фергюсон починил ее должным образом, ничего подобного не случилось бы. Растущее в саду Фергюсона огромное дерево пустило корни под стену, разрушив ее основание, а отростки пробрались в сад Кэмпбелла. И теперь ему приходилось регулярно выкорчевывать их. Никто не имеет права сажать деревья возле стен, чтобы те рушились от малейшего прикосновения, а потом требовать огромных денег за ремонт. Не станет он чинить стену Фергюсона, черт бы его побрал!

Кэмпбелл заскрежетал зубами. Эти незначительные мелкие ссоры раздражали, и ему ужасно хотелось ввязаться в какую-нибудь крупную драку. Если бы только удалось дать себе волю и превратить лицо Уотерса в месиво, сейчас он чувствовал бы себя гораздо лучше. Однако еще не поздно вернуться или двинуться вперед – без разницы – и с кем-нибудь сцепиться.

Кэмпбелл так глубоко погрузился в размышления, что не расслышал шума мотора в отдалении и не заметил света фар, то появлявшегося, то исчезавшего на петлявшей по холмам дороге. Из раздумий его вывел оглушающий визг тормозов и громкий крик:

– Какого черта ты делаешь, болван, остановившись посреди дороги на самом повороте?

А потом, когда Кэмпбелл повернулся, щурясь в ослепляющем свете фар и пытаясь решить, как поступить в сложившейся ситуации, все тот же голос с каким-то гневным торжеством произнес:

– Кэмпбелл. Ну конечно. Мне следовало догадаться, что это именно он.

Кэмпбелл мертв

– Слышали про мистера Кэмпбелла? – спросил мистер Мердок, хозяин бара «Герб Макклеллана», тщательно протирая стакан перед тем, как наполнить его пивом.

– Нет. В какую еще передрягу он успел попасть? – спросил Уимзи и, облокотившись о барную стойку, приготовился наслаждаться рассказом.

– Он умер.

– Умер? – Ответ ошеломил Уимзи настолько, что он, сам того не сознавая, начал копировать речь собеседника.

Мистер Мердок кивнул:

– Да. Макадам только что приехал с новостями из Гейтсхауса. Тело нашли в два часа дня в холмах близ Ньютон-Стюарта.

– Святые небеса! – воскликнул Уимзи. – И отчего же он скончался?

– Упал в речку и захлебнулся. Так говорят. Туда уже отправились полицейские.

– Несчастный случай, полагаю.

– Наверное. Люди из Боргана видели Кэмпбелла после десяти часов утра. Он расположился недалеко от моста и рисовал. В два часа дня проходивший мимо со своей удочкой майор Дугал заметил лежавшее в воде тело. Весь берег покрыт большими скользкими валунами. Наверное, он решил спуститься вниз, чтобы набрать воды для своих красок, и поскользнулся.

– Масляные краски водой не разводят, – заметил Уимзи. – Но, вероятно, Кэмпбелл решил размешать горчицу для сандвича, наполнить чайник или разбавить виски. Знаете, Мердок, отправлюсь-ка я, пожалуй, туда и взгляну, что да как. Вы же знаете, что трупы – моя страсть. Где находится это место?

– Поезжайте по дороге, что тянется вдоль берега через Критаун в сторону Ньютон-Стюарта, – пояснил Мердок. – За мостом сверните направо. А потом еще раз направо возле указательного столба на дороге, ведущей на Багреннан. Дальше двигайтесь до тех пор, пока не минуете небольшой мост через Кри, и держитесь правее.

– В общем, – произнес Уимзи, – нужно постоянно поворачивать направо. Я знаю это место. Там есть мост, шлагбаум и речушка, в которой водится лосось.

– Да, она называется Миннох. Там мистер Деннисон выловил в прошлом году огромную рыбину. Это место будет как раз перед шлагбаумом. Чуть левее.

Уимзи кивнул:

– В таком случае разрешите откланяться. Не хочется пропустить это событие. Увидимся позднее, старина. Готов поклясться, это самая оригинальная проделка Кэмпбелла. Ничто в жизни ему не удалось лучше, чем уход из нее. Что скажете?

Это был восхитительный день августа, и сидящий за рулем автомобиля Уимзи едва не мурлыкал от удовольствия. Дорога из Керкубри в Ньютон-Стюарт отличалась редкой красотой. А если к этому прибавить ярко сияющее в чистом небе солнце, плывущие белоснежные облака, пестреющие цветами живые изгороди, отличную ровную дорогу, мерно урчащий мощный мотор и ожидающий в конце пути труп, то чашу счастья Питера Уимзи можно было считать полной. Он был человеком, предпочитавшим простые удовольствия.

Его светлость миновал Гейтхаус, бодро помахав рукой хозяину гостиницы «Энвос», проехал мимо мрачно-темных стен замка Кардонесс, в тысячный раз подивился странной японской красоте фермы Мосс-Ярд, напоминавшей алый рубин в обрамлении редких деревьев на фоне голубой воды, и итальянскому очарованию Киркдейла, окаймленного тонкими, переплетенными между собой деревьями и лазурной полоской побережья залива Уигтаун, поблескивающей от солнца. Затем взору Уимзи открылась старая приграничная крепость Бархольма, окруженная белоснежными домиками фермеров. А потом его внезапно ослепила пронзительная зелень травы, вынырнувшая из тени раскидистых деревьев, подобно одной из лужаек Авалона^[4]. Заросли дикого чеснока остались позади, но его аромат все еще витал в воздухе, наполняя его трепетом крыльев вампиров и напоминая о темном прошлом крепости. Его светлости встретилась старая мельница на белом фундаменте, сложенная из осыпавшегося гранита и окруженная облаком каменной пыли; буровая вышка, четко вырисовывавшаяся на фоне неба и стоявший на якоре буксир. Затем взору нашего путешественника открылись развешанные для просушки сети и полукружье залива с мутной лилово-коричневой водой, берегами, покрытыми розовым ковром цветущей армерии и величественной горой Кэрнсмор, грозно возвышающейся над Критауном. И снова дорога – ныряющая и петляющая, какие-то белые строения слева от нее, скользящие по поверхности тени облаков, домики с розами и астрами, жмущимися к белым и желтым стенам, а потом Ньютон-Стюарт с его серыми крышами, небольшими группами спускавшимися к каменистому руслу Кри, и устремленными ввысь остроконечными башенками. Дорога тянется через мост и уходит вправо возле церковного кладбища, ведя в Багреннан. Она петляет и извивается подобно речушке Кри, выглядывающей из-за стволов деревьев, высоких цветов и зарослей папоротника-орляка у обочины. Дальше снова какое-то строение и длинная аллея из рододендронов, лесок из серебристых берез, тянущихся все выше и выше, до тех пор, пока не закроют собой солнечный свет. Затем небольшое скопление каменных домиков, мост и шлагбаум, каменистая дорога, вьющаяся между округлыми холмами, похожими на дворец короля эльфов, покрытый сочной зеленой травой и лиловый от вереска, менявшего свой оттенок в тени набегавших облаков.

Подъехав ко второму мосту со старым шлагбаумом, Уимзи сбавил скорость и припарковался на поросшей травой обочине, где уже находились другие автомобили. Бросив взгляд налево, он заметил группу людей, столпившихся на краю речушки ярдах в сорока – пятидесяти от дороги. Он двинулся к ним по протоптанной овцами тропинке и вскоре оказался на краю гранитной скалы, отвесно спускавшейся к шумным водам Минноха. Рядом с ним, почти у обрыва, стояли мольберт и небольшой стульчик, на котором лежала палитра. Внизу, у самой кромки коричневой воды, среди кустов боярышника лежало нечто странное и зловещее. Над этим трудноразличимым объектом склонились два или три человека.

Незнакомый мужчина – вероятно, местный фермер – поприветствовал Уимзи с каким-то настороженным волнением.

– Он там, внизу, сэр. Упал с обрыва. Сержант Дэлзиел и констебль Росс расследуют обстоятельства.

С первого взгляда становилось понятно, что здесь произошло. К мольберту был прикреплен холст с нанесенным на него рисунком. Работу выполнили лишь наполовину, краски еще не успели высохнуть и влажно поблескивали в лучах солнца. Уимзи представил, как художник поднимается со своего места, отходит назад, чтобы посмотреть на результат собственного труда, пятится к вероломному обрыву. Затем скрип каблука по гладкой каменной поверхности, отчаянная попытка сохранить равновесие, скольжение кожаной подошвы по невысокой траве, пошатывание, падение – и тело с глухим стуком ударяется об острые камни, что торчат из бурлящей воды подобно клыкам огромного чудовища.

– Я знал его, – произнес Уимзи. – Как ужасно, верно? Пожалуй, спущусь вниз и посмотрю, что там.

– Глядите под ноги, – предостерег фермер.

– Непременно, – ответил Уимзи, подобно крабу карабкаясь по камням и зарослям папоротника. – Мне совсем не улыбается перспектива стать еще одним предметом интереса полиции.

Услышав шум, сержант поднял голову. Он и его светлость уже встречались, поэтому Дэлзиел знал об интересе Уимзи к разного рода происшествиям.

– Приветствую вас, милорд! – весело произнес он. – Я не сомневался, что в скором времени увижу вас здесь. Возможно, вы знаете доктора Кэмерона?

Уимзи пожал руку врачу – долговязому мужчине с непримечательным лицом – и спросил, как продвигается расследование.

– Я уже осмотрел его, – сообщил доктор. – Смерть наступила несколько часов назад. Трупное окоченение ярко выражено.

– Он захлебнулся?

– Точно сказать не могу. Но по моему мнению – заметьте, весьма субъективному, – причина смерти не в этом. Височная кость сломана, поэтому я склонен считать, что он скончался вследствие падения или удара о камни внизу. Но вы же понимаете, что я не могу дать официального заключения до тех пор, пока не произведу вскрытие и не увижу, есть ли в легких вода.

– Да, – кивнул Уимзи. – Ударившись головой, он мог лишиться сознания, а настоящей причиной смерти стало утопление.

– Именно так. Когда мы обнаружили его, рот находился под водой. Но так могло произойти и оттого, что почву под телом размыло потоком и голова ушла под воду. На руках и голове имеются ссадины, некоторые – но это опять же мое субъективное мнение – получены уже после смерти. Вот видите? Здесь и здесь.

Доктор перевернул труп, чтобы его светлость мог получше рассмотреть царапины. Потревоженное тело осталось таким же скрюченным, как и прежде, словно Кэмпбелл застыл в тот момент, когда пытался защитить лицо от угрожающе острых камней.

– Самый сильный удар пришелся вот сюда, – добавил доктор.

Он взял руку Уимзи в свою, приложил пальцы к левому виску покойного, и его светлость почувствовал, как от легкого касания кость подалась.

– Природой устроено так, что в этом месте мозг защищен хуже всего, – объяснил доктор Кэмерон. – Здесь кости черепа заметно тоньше и даже от сравнительно несильного удара могут треснуть точно яичная скорлупа.

Изящные длинные пальцы Уимзи осторожно ощупывали голову и конечности погибшего. Доктор наблюдал за его действиями с выражением одобрения на лице.

– Послушайте, – произнес он, – из вас получился бы превосходный хирург. Ваши руки словно созданы для этого.

– Но не мозги, – со смехом возразил Уимзи. – Да, у него достаточное количество повреждений. Что неудивительно после падения с такого обрыва.

– Опасное место, – заметил сержант. – Что ж, доктор, тут мы уже все осмотрели. Наверное, надо отнести труп в машину.

– А я поднимусь наверх и взгляну на картину, – сказал Уимзи, – если, конечно, вам не потребуется моя помощь здесь. Мне не хотелось бы мешаться под ногами.

– Нет-нет, – поспешно возразил сержант. – Спасибо за предложение, милорд, но мы справимся сами.

Наклонившись, сержант и констебль подхватили тело с двух сторон. Убедившись в том, что они действительно не нуждаются в помощи, Уимзи вновь вскарабкался наверх. Вот теперь ему удалось как следует рассмотреть творение покойного Кэмпбелла. Быстро и умело нанесенным мазкам не хватало завершенности, и все же чередование света и тени, искусно созданное мастихином, производило неизгладимое впечатление. На полотне был нарисован рассвет. Уимзи вспомнил показания свидетелей о том, что они видели художника за работой уже в десять часов утра. Серые камни изображенного на пейзаже моста отливали прохладным золотом раннего утра. На их фоне пламенели алые и желтые ягоды рябины, отбрасывая яркие блики на бурлящую внизу коричневую с белой пеной воду. В левом углу холста просматривались сквозь зыбкую голубую пелену вершины холмов, устремленные в подернутые предрассветной дымкой небеса. На переднем плане раскинулся во всем своем золотистом великолепии папоротник-орляк, усыпанный разноцветными каплями росы.

Уимзи поднял со стульчика палитру и мастихин. Он уже заметил, что Кэмпбелл использовал всего несколько красок, и это произвело на него благоприятное впечатление, поскольку он очень любил, когда экономия средств приводила в итоге к незаурядному результату. На земле лежала старая сумка, вероятно, служившая своему хозяину не один год. Скорее по привычке, нежели следуя дедуктивному методу, Уимзи внимательно изучил ее содержимое.

В основном отделении он обнаружил небольшую, наполовину пустую фляжку с виски, стакан с толстыми стенками, сверток с хлебом и сыром, восемь кистей, связанных вместе обрывком тряпицы, служившей некогда носовым платком, а теперь превратившейся в тряпку, дюжину кистей разного размера, еще парочку мастихинов и скребок. В сумке было и несколько тюбиков с краской. Уимзи аккуратно разложил их на гранитной поверхности подобно ряду маленьких трупов.

Среди них были: совсем новый чистый тюбик, наполненный киноварью, весом полфунта, полупустой тюбик ультрамарина № 2, еще один почти полный тюбик желтого крона и точно такой же, но совершенно пустой. Уимзи отметил не совсем полный полуфунтовый тюбик зеленовато-голубой краски, опустевший на три четверти тюбик кобальта и еще один – невероятно грязный, без этикетки, которому изрядно досталось в этой жизни. Только вот на его содержимом это никак не отразилось. Он оставался практически полным. Открутив колпачок, Уимзи разглядел темно-малиновый оттенок. Коллекцию завершал почти пустой тюбик бледно-розовой краски и полуфунтовый очень грязный тюбик лимонной. Судя по всему, ею пользовались тоже не слишком часто.

С минуту Уимзи рассматривал сей натюрморт, а потом решительно сунул руку в сумку. Однако в основном отделении больше ничего не было, кроме нескольких цветков сухого вереска, остатков табака и многочисленных крошек. Поэтому его светлость переключил свое внимание на два других, сравнительно небольших отделения.

В первом обнаружилась небольшая пачка вощеной бумаги, о какую вытирались кисти, маленькая оловянная баночка из-под репеллента с липкой завинчивающейся крышкой, в которой содержалась камедь, и старый ковшик, похожий на тот, что был прикреплен к мольберту.

Третье, и последнее, отделение сумки было заполнено всевозможными мелочами. Здесь лежал спичечный коробок фирмы «Суон Веста» с кусочками древесного угля внутри, оловянный портсигар, также содержащий уголь, и несколько мелков красного цвета; небольшой блокнот для зарисовок, изрядно перепачканный маслом; три или четыре ножа для резки холста, остроту которых Уимзи опробовал на собственных пальцах; несколько пробок от бутылок и пачка сигарет.

Длинный любопытный нос Уимзи подрагивал, как у кролика, когда он перевернул сумку и хорошенько встряхнул ее в слабой надежде извлечь из глубин что-нибудь еще. Он выпрямился в полный рост и тщательно осмотрел мольберт, землю вокруг него и стульчик, на котором сидел художник.

Рядом с мольбертом лежал широкий плащ в крупную клетку. Уимзи поднял его с земли и внимательно обследовал карманы. В них он обнаружил перочинный нож с одним сломанным лезвием, половинку печенья, еще одну пачку сигарет, коробок спичек, носовой платок, два мотка лески для форели в прозрачной бумаге и обрывок веревки.

Его светлость покачал головой. Искомого среди этих вещей не оказалось. Он вновь обследовал землю, водя носом точно собака, почуявшая след, а затем, разочарованный результатом, начал осторожно спускаться по гладкой каменной поверхности. Там были трещины, в которых могло что-нибудь застрять, а также заросли папоротника и вереска и колючие корни утесника. Его светлость обыскал и ощупал каждый дюйм, укалывая пальцы и отчаянно ругаясь. Колючки утесника пробрались ему в штанины и ботинки. Жара сводила с ума. Почти спустившись к воде, Уимзи поскользнулся и был вынужден проделать остаток пути на ягодицах. Услышав окрик, его светлость поднял голову.

– Пытаетесь восстановить события, милорд?

– Не совсем, – ответил Уимзи. – Подождите, не уходите.

Он снова вскарабкался наверх. Труп уже лежал на носилках в ожидании транспортировки.

– Вы обыскали его карманы? – тяжело дыша, спросил Уимзи.

– Пока нет, милорд. Для этого будет достаточно времени в участке. Вы же знаете, что это простая формальность.

– Нет, – возразил Уимзи, сдвинул шляпу на затылок и вытер пот со лба. – Кое-что кажется мне весьма странным, Дэлзиел. Я осмотрю карманы покойного прямо сейчас?

– Разумеется. Мы никуда не торопимся. Так что вполне можем сделать это здесь, а не в участке.

Уимзи присел на корточки рядом с носилками, а сержант расположился поблизости и достал блокнот, приготовившись составлять опись содержимого карманов.

В правом кармане куртки обнаружился еще один носовой платок, каталог «Харди», два мятых счета и предмет, заставивший сержанта со смехом воскликнуть:

– Что это? Губная помада?

– Ничего непристойного, – печально промолвил Уимзи. – Это держатель для графитового карандаша. Кстати, произведенный в Германии. Что ж, если мы нашли эту вещицу, то в кармане должно быть что-нибудь еще.

Однако содержимое левого кармана оказалось не таким уж интересным – небольшой штопор и крошки. В нагрудном кармане лежали часы фирмы «Ингерсолл», расческа и наполовину использованный блокнот с почтовыми марками. После этого Уимзи без особого энтузиазма переключился на карманы брюк, поскольку покойный не надел жилета.

В правом кармане он нашел немного денег – монеты и мелкие купюры – и связку ключей на кольце. В левом кармане – пустой спичечный коробок и складные маникюрные ножницы. В заднем кармане хранилась пачка ветхих писем, несколько газетных вырезок и маленький блокнот без записей.

Уимзи выпрямился и внимательно посмотрел на сержанта.

– Нужной мне вещи здесь нет, – сообщил он, – и я понятия не имею, где ее искать, Дэлзиел. У меня лишь одно объяснение: искомый предмет мог упасть в воду. Ради бога, созовите своих людей и отправьте на поиски прямо сейчас. Не теряйте ни минуты.

Сержант ошеломленно смотрел на пребывающего в сильном возбуждении южанина, а констебль сдвинул свою фуражку и озадаченно поскреб затылок.

– Что именно мы должны найти? – спросил он.

(Лорд Питер Уимзи объяснил, что и зачем он собирается искать, и сообразительный читатель наверняка сам догадается, о чем идет речь, поэтому детали опустим.)

– Значит, вы считаете, что это очень важно, – протянул Дэлзиел с видом человека, блуждающего впотьмах и силящегося разглядеть впереди хоть какой-то проблеск света.

– Важно? – переспросил Уимзи. – Конечно, это очень важно. Чрезвычайно! Вы полагаете, я стал бы кататься по этому проклятому склону, постепенно превращаясь в игольницу, утыканную булавками, если бы это не было важно?

Данный аргумент произвел на сержанта впечатление. Он созвал своих подчиненных и отдал им приказ прочесать тропинку, берег и дно речушки в поисках затерявшейся улики. Уимзи же тем временем направился к старенькому четырехместному «моррису», стоявшему на траве в самом начале тропы.

– Да, – кивнул констебль Росс, выпрямляясь и слюнявя пальцы, прежде чем погрузить их в колючие заросли, – это его машина. Может, в ней вы отыщете то, что вам необходимо.

– Вы и сами в это не верите, приятель, – произнес Уимзи, однако подверг автомобиль покойного тщательному осмотру, сосредоточив все свое внимание на заднем сиденье.

Особенно его заинтересовало черное масляное пятно. Лорд Питер тщательно изучил его с помощью лупы, тихонько насвистывая себе под нос. Вскоре он заметил еще одно похожее пятно сразу за водительским сиденьем. Там же, на полу, лежал свернутый коврик. Его Питер Уимзи осмотрел дюйм за дюймом и был вознагражден, обнаружив немного гравия и масляное пятно.

Уимзи достал из кармана трубку и закурил. После этого он пошарил в карманах сидений и вытащил карту местности. Устроившись на водительском месте, лорд Питер разложил карту на руле и погрузился в размышления.

Вскоре вернулся сержант. Он был в одной рубашке, а его лицо раскраснелось и покрылось капельками пота.

– Мыобыскали обрыв сверху донизу, – сообщил он, наклоняясь, чтобы выжать воду из штанины, – но так и не нашли то, что вам нужно. Может, теперь вы нам объясните, почему считаете этот предмет таким важным?

– Вот как? – поднял брови Уимзи. – По-моему, вы изрядно взмокли, Дэлзиел. А я прекрасно охладился, сидя в тени. Значит, вы ничего не нашли?

– Нет, – с вызовом ответил сержант.

– В таком случае, – произнес лорд Уимзи, – вам лучше обратиться к коронеру. Хотя нет, у вас же в участке нет коронера. Тогда вам нужен окружной прокурор. Отправляйтесь к нему и доложите, что Кэмпбелла убили.

– Убили? – воскликнул Дэлзиел.

– Да. Мы действительно имеем дело с убийством.

– Эй! – позвал сержант. – Это я тебе, Росс!

Констебль быстро подошел к нему.

– Его светлость полагает, что Кэмпбелла убили, – пояснил Дэлзиел.

– Правда? – удивился Росс. – Ну и дела. И что же заставило его светлость сделать такой вывод?

– Степень окоченения, – начал перечислять Уимзи, – то обстоятельство, что вы не сумели отыскать нужного мне предмета, пятна смазки на сиденьях «морриса» и характер покойного. Он был человеком, убийством которого многие могли бы гордиться.

– Что касается трупного окоченения, – произнес сержант, – то это сфера доктора Кэмерона.

– Должен признаться, – сказал врач, присоединившийся к компании, – что я весьма озадачен. Если бы покойного не видели после десяти часов утра, я бы решил, что он мертв уже часов двенадцать.

– О том и речь, – кивнул Уимзи. – Но можно заметить, что пейзаж, выполненный быстросохнущей краской, до сих пор кое-где остался влажным, несмотря на палящее солнце и сухой воздух.

– Да, – кивнул доктор. – Я вынужден заключить, что труп окоченел быстрее из-за ледяной воды.

– А вот я не стану делать подобных выводов. Я полагаю, что Кэмпбелла убили примерно около полуночи. Картина меня не убеждает. И я не верю, что она говорит нам правду. Кэмпбелл никак не мог работать над ней сегодня в десять часов утра.

– Это почему же? – поинтересовался сержант.

– На то есть причины, о каких я упоминал ранее, – ответил Уимзи. – И еще кое-что. Мелочь, но она подтверждает мое предположение. Место происшествия выглядит так, словно Кэмпбелл поднялся со своего места, отошел назад, чтобы взглянуть на свое творение издалека, споткнулся и упал вниз. Однако палитра и мастихин аккуратно лежали на стуле. Если бы все действительно было так, как я описал выше, Кэмпбелл оставил бы палитру на пальце и держал в руке кисть или мастихин, чтобы в случае необходимости нанести дополнительный мазок. Я не говорю, что он не мог положить их на стул. Просто хочу сказать, что все выглядело бы более естественно, если бы мы нашли палитру рядом с телом, а мастихин – где-нибудь на склоне.

– Верно, – согласился Росс. – Мне приходилось видеть, как они это делают. Отходят на несколько шагов назад, слегка прикрыв глаза, а потом подаются вперед с кистью в руке, будто готовятся метнуть дротик.

– Моя версия такова, – продолжил Уимзи. – Убийца привез тело Кэмпбелла на склон рано утром в его собственной машине. На нем была шляпа покойного с мягкими полями и этот отвратительный клетчатый плащ, чтобы проходившие мимо люди приняли его за Кэмпбелла. Труп лежал на полу в машине, накрытый сверху велосипедом, который и оставил масляные пятна на обивке. Все это было прикрыто ковриком – на нем имеются аналогичные масляные пятна. Потом преступник вытащил тело из машины, на плечах отнес к краю обрыва и столкнул вниз. А может, оставил до поры до времени наверху, накрытое ковриком, а сам, все еще в шляпе и плаще Кэмпбелла, сел за мольберт и нарисовал картину. Создав видимость, будто Кэмпбелл творит на свежем воздухе, убийца снял шляпу и плащ, оставил палитру и мастихин на стульчике и преспокойно убрался восвояси на велосипеде. Место это настолько уединенное, что здесь можно совершить дюжину убийств, если правильно рассчитать время.

– Любопытная версия, – протянул Дэлзиел.

– Ее можно проверить, – сказал Уимзи. – Если вы найдете свидетеля, которому удалось поговорить с Кэмпбеллом или подойти настолько близко, чтобы разглядеть его лицо, так и быть, я признаю, что ошибся. Но если свидетели видели лишь шляпу и плащ и заметили нечто громоздкое на заднем сиденье автомобиля, тогда моя версия имеет право на существование. Заметьте, я не настаиваю на непременном наличии велосипеда. Но на месте убийцы я воспользовался бы именно этим средством передвижения. Если же вы внимательнее изучите масляное пятно с помощью лупы, то наверняка обратите внимание на оставленные шинами отметины.

– Я не говорю, что вы не правы, – произнес Дэлзиел.

– Что ж, хорошо, – продолжил Уимзи. – Давайте представим дальнейшие действия преступника. – Его светлость выразительно похлопал по карте, и оба полисмена склонились над ней вместе с ним. – Итак, у него под рукой только велосипед, и ему необходимо создать себе алиби. Возможно, он не стал ломать голову и придумывать сложную комбинацию. И все же ему необходимо было как можно скорее убраться отсюда. Сомневаюсь, чтобы он направился в Ньютон-Стюарт или Критаун. Вряд ли преступник двинулся на север. Ведь там вокруг Ларга и Ринз-оф-Келлз одни холмы. Он мог поехать в сторону Глен-Трул, но это лишено смысла. Поэтому ему оставалось лишь вернуться тем же путем, каким он прибыл сюда. Конечно, убийца мог направиться вдоль реки Кри по восточному берегу и добраться до Миннигафа, минуя Ньютон-Стюарт, и затем оказаться в Нью-Галловее. Но этот путь слишком длинный и проходит в непосредственной близости от места преступления. По-моему, для него было лучше всего вернуться на дорогу и поехать на северо-запад мимо Багреннана, Кэрндерри, Крисайда и Драмбейна, чтобы попасть на железнодорожную станцию в Бархилле. Это примерно девять или десять миль. Он вполне мог преодолеть это расстояние за час, если ехал быстро, или за полтора часа в случае не слишком хорошей дороги. Предположим, что преступник закончил картину в одиннадцать часов. Тогда он попадает на станцию Бархилл в двенадцать тридцать. Там он мог сесть на поезд, отправляющийся в Странрар, Порт-Патрик или даже в Глазго. Если же он бросил где-то свой велосипед, то ему уже ничто не мешало воспользоваться автобусом. На вашем месте я бы начал расследование с этого направления.

Сержант посмотрел на своих коллег и заметил в их глазах одобрение.

– А кто, по вашему мнению, милорд, мог бы с большей вероятностью совершить данное преступление? – спросил он.

– Ну, – пожал плечами Уимзи, – мне приходят на ум полдюжины человек с весьма вескими мотивами. Однако убийца должен быть художником, причем талантливым. Ведь ему необходимо было убедить окружающих, будто картину написал Кэмпбелл. Он должен уметь водить автомобиль и иметь велосипед. Или знать, где его добыть. К тому же он наверняка крепко сложен, коль с легкостью нес тело на себе. А это так, ведь следов волочения я не обнаружил. Вероятно, он встретился с Кэмпбелом после четверти десятого прошлым вечером. В это время я видел, как тот покидал бар «Герб Макклеллана» живым и раздраженным. Еще убийца должен прекрасно знать местность и людей. Очевидно, ему было известно, что Кэмпбелл проживает один. К нему приходила лишь уборщица, и его отъезд из дома рано утром никого не удивил бы. Преступник живет где-то поблизости или имеет веские причины для того, чтобы подниматься рано утром, до завтрака. Если вы найдете мужчину, отвечающего всем этим условиям, то это наверняка и есть убийца. Его вполне можно отследить по железнодорожному билету, если, конечно, он брал такой. Но не исключено, что я сам вам на него укажу, если еще немного поразмышляю над этим делом.

– Ладно, – кивнул сержант. – Когда догадаетесь, кто он такой, сообщите нам.

– Непременно, – пообещал Уимзи. – Только это вряд ли доставит мне удовольствие. Ставлю десять к одному, что убийцей окажется кто-то, кого я прекрасно знаю и к кому испытываю большую симпатию, нежели к Кэмпбеллу. И все же людей убивать нельзя, какими бы неприятными они ни были. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы изловить его. Если, конечно, он не перережет мне глотку.

Фергюсон

По дороге в Керкубри лорду Уимзи пришло в голову, что неплохо бы выпить чаю и заглянуть в дом Кэмпбелла. Поэтому он заехал в отель «Энвос» и, жадно поглощая картофельные лепешки и имбирный кекс, набросал примерный список подозреваемых:

Жители Керкубри:

1. Майкл Уотерс: 28 лет, рост 5 футов 10 дюймов, холост; снимает квартиру; пишет пейзажи; хвастался тем, что может подделать манеру Кэмпбелла; повздорил с ним накануне вечером и грозился свернуть ему шею.

2. Хью Фаррен: 35 лет, рост 5 футов 9 дюймов, женат; пишет портреты и пейзажи; невероятно широк в плечах; ревновал к Кэмпбеллу; живет вместе с женой, которая, судя по всему, сильно к нему привязана.

3. Мэтью Гоуэн: 46 лет, рост 6 футов 1 дюйм, холост, пишет портреты и пейзажи, а также увлекается гравюрой; имеет дом со слугами; состоятелен; подвергся публичному оскорблению со стороны Кэмпбелла; отказывается с ним разговаривать.

Жители Гейтхаус-оф-Флита:

4. Джок Грэм: 36 лет, рост 5 футов 11 дюймов, холост; проживает в гостинице «Энвос»; портретист; заядлый рыболов; безрассуден; сильно повздорил с Кэмпбеллом и окунул того во Флит, будучи оскорбленным.

5. Генри Стрэчен: 38 лет, рост 6 футов 2 дюйма, женат; имеет ребенка и слугу; пишет портреты и подрабатывает иллюстратором; является председателем гольф-клуба; поссорился с Кэмпбеллом и лишил его членства в клубе.

Лорд Уимзи остановился как раз на этом месте, когда в столовую вошел хозяин гостиницы. Его светлость сообщил последние новости, не упоминая о том, что произошло убийство, и заметил, что намерен съездить к дому Кэмпбелла и расспросить его соседей.

– Вряд ли вы что-либо узнаете, – заметил хозяин. – Миссис Грин, которую он нанял убираться, у себя дома. Она ничего не знает, кроме того, что, когда пришла в восемь часов утра убираться, Кэмпбелла уже не было. А мистер Фергюсон, живущий по соседству, с первым поездом уехал в Глазго.

– Фергюсон? – переспросил лорд Питер. – По-моему, я с ним встречался. Не он ли расписывал фресками здание муниципалитета?

– Да. Он хороший художник. Да вы наверняка видели его разъезжающим на своем крошечном «остине». У него студия по соседству с домом Кэмпбелла. Приезжает в наши места каждое лето.

– Женат?

– Да, но его жены сейчас нет. Отправилась в Эдинбург навестить друзей. Они не очень ладят.

– Кто, Фергюсон и Кэмпбелл?

– Нет, Фергюсон и миссис Фергюсон. Но и с Кэмпбеллом их тоже нельзя назвать друзьями. Они рассорились в пух и прах, когда Кэмпбелл въехал в стену сада Фергюсона.

«Интересно, есть ли в Стюартри хоть один человек, которому удалось избежать ссоры с Кэмпбеллом», – подумал Уимзи и внес в свой список еще один пункт:

«6. Джон Фергюсон: около 36 лет, рост 5 футов 10 дюймов, соломенный вдовец; пишет пейзажи и портреты; поссорился с Кэмпбеллом из-за стены».

– Кстати, – продолжил его светлость, – а нет ли где-нибудь поблизости Джока Грэма?

– Ах, Джока… Нет. Вчера так и не вернулся в свой номер. Сказал, что, возможно, пойдет удить рыбу на озеро Трул.

– Ого! – воскликнул Уимзи. – На озеро Трул, говорите? Почему именно туда?

– Думаю, его пригласил управляющий. Наверное, он провел ночь в Ньютон-Стюарте, а рано утром отправился на озеро вместе с управляющим. Или рыбачил на озере всю ночь.

– Вы так считаете? – спросил Уимзи.

Заявление хозяина гостиницы только еще больше все запутывало. Деятельный человек вполне мог отвезти тело в Миннох и вернуться в Ньютон-Стюарт к назначенному времени, если только встреча не должна была состояться слишком рано. А это скорее всего так и случилось. К тому же Джок Грэм любит бодрствовать ночью.

– А сегодня вечером он вернется, Джо?

– Этого я вам тоже не могу сказать, – произнес хозяин гостиницы, одним ударом разбив все надежды его светлости. – Они останутся на озере еще на одну ночь, если будет хороший клев.

– Хм! Это замечательно. А я, пожалуй, пойду.

Уимзи оплатил счет и спустился вниз, сопровождаемый хозяином гостиницы.

– Как дела у Энди? – как бы между прочим поинтересовался он.

– Прекрасно, – ответил его собеседник. – Только вот сегодня день у него не задался с самого утра. Кто-то украл его велосипед. И обиднее всего то, что он совсем недавно поставил на оба колеса новые шины.

Держа палец на стартере и стараясь не показывать своего волнения, его светлость спросил:

– Как же это получилось?

– Да парень сам виноват. Оставлял велосипед повсюду. Наверняка это сделали проезжие торговцы коврами. Никто из жителей Гейтхауса не способен на подобное.

– Когда мальчик хватился его?

– Сегодня утром, собираясь в школу. Слава богу, это был не мотоцикл, который он так упрашивает ему купить.

– Осмелюсь предположить, что кто-то просто одолжил ваш велосипед.

– Не исключено. Поживем – увидим. Хорошего дня вашей светлости.

Уимзи не поехал по мосту, а свернул на дорогу, ведущую к железнодорожной станции. Он миновал поворот налево, к старой энвосской церкви и Критауну, и двигался вдоль русла реки Флит, пока не добрался до съезда направо. Узкая дорога тянулась к двум стоявшим особняком домам, выходящим окнами на глубокую запруду. Ту самую, куда Джок Грэм окунул покойного ныне Кэпмбелла.

При обычных обстоятельствах двери обоих домов наверняка оказались бы открытыми, но сегодня нижний дом, принадлежавший Кэмпбеллу, был на замке. Скорее всего, его заперли заглянувшие сюда полицейские. Уимзи заглянул во все окна первого этажа. Вроде все вещи лежали на своих местах, там, где их оставила утром уборщица. В передней части дома располагались по-холостяцки обставленная гостиная и кухня. Спальня, судя по всему, находилась на втором этаже. Позади кухни виднелась пристройка со стеклянной крышей, в которой Кэмпбелл устроил студию. По правую руку пустовал предназначавшийся для «морриса» гараж, а свежие следы колес в пыли указывали, в какую именно сторону поехал автомобиль. Позади дома виднелась калитка, которая вела в небольшой неухоженный садик. Рядом со студией находилась стена из грубого камня, отделявшая владения Кэмпбелла от соседских. Уимзи заметил пролом в стене и кучку осколков в том месте, где Кэмпбелл неосмотрительно сдавал задом при въезде в гараж и тем самым навлек на себя гнев соседа.

Дом Фергюсона как две капли воды походил на дом Кэмпбелла. Однако здесь сад был ухоженным, а современный гараж, облицованный рифленым железом, поблескивал в лучах солнца. Уимзи толкнул дверь и обнаружил в гараже новенький двухместный автомобиль.

На лице лорда Питера отразилось удивление. Фергюсон отправился в Глазго первым поездом со станции Гейтхаус, располагавшейся в шести с половиной милях от города. Почему же он не воспользовался автомобилем? Фергюсон вполне мог оставить его на станции до своего возвращения. Побоялся бросать свою новую игрушку на произвол судьбы? Или же собирался отсутствовать длительное время?

Уимзи приподнял капот. А вот и объяснение. Пустота и несколько свисающих проводов свидетельствовали об отсутствии индуктора. Вероятно, Фергюсон забрал его с собой в Глазго, чтобы отремонтировать. Но в таком случае как он добрался до станции? Подвез кто-либо из друзей? Добрался автобусом? На велосипеде? Самый простой способ выяснить это – отправиться на станцию и спросить. В маленьких городках ни один пассажир не останется незамеченным. Кстати, неплохо бы убедиться, что Фергюсон действительно сел в поезд.

Уимзи опустил капот и аккуратно прикрыл за собой дверь гаража. Дверь в дом была не заперта, поэтому он вошел внутрь и осмотрелся. Обстановка в нем была примерно такой же, как и в любом доме. Чисто, аккуратно, но ничего примечательного. Миссис Грин постаралась на славу: прибралась не только в доме, но и в студии. В отсутствие хозяина она могла сколь угодно переставлять банки с краской, не встречая при этом никаких возражений. Уимзи окинул взглядом нагромождение незаконченных набросков возле стены, прищурившись, изучил прикрепленный к мольберту детально проработанный, хотя и немного вычурный, пейзаж. Машинально отметил, что Фергюсон покупает художественные принадлежности у Робертсона, просмотрел стоявшие на полке гостиной детективы и попытался открыть крышку бюро. Она оказалась не заперта и явила взору лорда Питера аккуратные ряды полочек и отделений. Хозяин дома обладал, похоже, болезненной склонностью к идеальному порядку. Ни одна деталь не могла пролить света на гибель Кэмпбелла, и все же лорд Уимзи чувствовал, что снимать подозрения с Фергюсона нельзя. Судя по близкому расположению домов, имеющих к тому же общий двор, от внимания владельца одного никак не могло ускользнуть то, что происходит у соседа. Если прошлой ночью с Кэмбеллом случилось что-нибудь необычное, то Фергюсон наверняка заметил это. Если же Фергюсон не заметил ничего, то о других соседях и говорить нечего. Ведь эти два дома располагались на почтительном расстоянии от других, спрятанные в конце неровной, окаймленной раскидистыми деревьями дороги и отделенные от домов речушкой Флит, протекающей у самой стены сада. Вот было бы хорошо, если бы прошлой ночью Джок Грэм рыбачил в своей излюбленной запруде! Но нет, очевидцы сообщили, что он уехал на озеро Трул. В общем, если кто-то и может рассказать нечто полезное, то только Фергюсон. Следовало как можно скорее поговорить с ним.

Уимзи вернулся к машине и выехал на петлявшую между холмами дорогу до станции Гейтхаус. Она располагалась на самой окраине Галловея, в долине реки Флит, под суровым взором возвышавшихся в отдалении скалистых хребтов Дромора.

Проезд к железнодорожной станции преграждал один из многочисленных шлагбаумов, столь часто встречающихся в приграничных районах. Для скота они не помеха, а вот для нетерпеливого путешественника могут стать весьма досадным препятствием на пути. Но, как зачастую происходит на таких участках дороги, из одного из располагавшихся поодаль домов появился услужливый джентльмен и поднял шлагбаум, пропустив автомобиль Уимзи.

Сразу же за шлагбаумом дорога разветвлялась на две неровные каменистые тропы. Левая вела в Критаун, в то время как правая тянулась в сторону Дромора и резко обрывалась у железнодорожного виадука. Уимзи пересек эту тропу и двинулся дальше по крутому спуску, прятавшемуся в густых зарослях рододендронов.

Одноколейная железная дорога из Касл-Дугласа в Странрар превращается в двухколейную в районе станции Гейтхаус. Это сделано для удобства пассажиров и для того, чтобы могли разъехаться шедшие навстречу друг другу поезда. Уимзи подошел к начальнику станции, воспользовавшемуся свободной минуткой, чтобы спокойно почитать в своем кабинете свежий выпуск «Глазго ньюс».

– Я искал мистера Фергюсона, – произнес Уимзи, обменявшись с начальником станции обычными приветствиями, – чтобы пригласить его порыбачить на озеро Скерроу, но мне сказали, будто он уехал сегодня утром на поезде, отправляющемся в девять ноль восемь. Это так?

– Совершенно верно. Видел его собственными глазами.

– Хотелось бы знать, когда он вернется. Мистер Фергюсон отправился именно в Глазго или купил билет до Дамфриса?

– Вообще-то мистер Фергюсон говорил, что собирается в Глазго, – ответил начальник станции, – но, возможно, вернется сегодня вечером. Ангус подскажет вам, купил ли он обратный билет.

Кассир, деливший кабинет с начальником станции, хорошо помнил мистера Фергюсона, поскольку тот купил билет первого класса до Глазго и обратно, что считалось среди местных художников небывалым расточительством.

– Хотя, – произнес Уимзи, – этот билет действителен в течение трех месяцев. Так что мистеру Фергюсону нет необходимости возвращаться именно сегодня. Он оставил свою машину тут?

– Мистер Фергюсон приехал не на автомобиле, – ответил кассир. – Объяснил, что перегорел индуктор. Поэтому он и сел на поезд здесь, а не в Дамфрисе.

– Тогда он наверняка воспользовался велосипедом, – беззаботно предположил Уимзи.

– Нет, – возразил начальник станции. – Наверное, мистер Фергюсон приехал на автобусе. Появился тут как раз в это время. Верно, Ангус?

– Да. Он как раз беседовал с Рэбби Макхарди, когда вошел в здание вокзала. Возможно, ему он рассказал, как долго собирается пробыть в Глазго.

– Благодарю вас, – улыбнулся Уимзи. – Пойду переговорю с Рэбби. Собирался арендовать на завтра лодку, но если Фергюсон сегодня не вернется, необходимость в этом отпадает.

Лорд Питер еще поболтал с сотрудниками станции, вкратце изложив им суть произошедшего с Кэмпбеллом, а затем отправился по своим делам. Он не слишком-то продвинулся в расследовании, хотя и счел возможным исключить Фергюсона из списка подозреваемых. Но прежде следовало убедиться, что тот действительно прибыл в Глазго. Самому Уимзи сделать это будет довольно затруднительно, а вот для сержанта Дэлзиела и его подчиненных это рутинная работа.

Уимзи взглянул на часы. На данный момент самым многообещающим кандидатом на роль убийцы являлся Джок Грэм.

Но поскольку он исчез, вести расследование в этом направлении пока не представлялось возможным. Лорд Питер решил побеседовать со Стрэченом и тем самым закончить с расспросами в Гейтхаусе.

Стрэчен

Стрэчен жил в симпатичном коттедже средних размеров, весьма удобно расположенном на некотором расстоянии от Гейтхауса, но зато по дороге в гольф-клуб. Отворившая дверь опрятно одетая служанка мило улыбнулась гостю, а потом сообщила, что хозяин дома и пригласила его войти.

Питер Уимзи прошел в гостиную, где увидел миссис Стрэчен, сидевшую у окна и обучавшую свою маленькую дочурку Миру основам вязания на спицах. Он извинился за неожиданный визит перед обедом и пояснил, что собирался обсудить со Стрэченом состав четверки для игры в гольф.

– Ой, я даже не знаю, – с сомнением протянула миссис Стрэчен. – Думаю, в ближайшие два дня Гарри не станет играть. У него была весьма утомительная… В общем, ничего не могу вам сказать. Мира, дорогая, беги и передай папочке, что с ним желает поговорить лорд Питер Уимзи. Знаете, мне никогда не нравилось говорить за Гарри. И все равно я каждый раз поступаю именно так.

Хозяйка дома захихикала. Она вообще слыла смешливой женщиной. Очевидно, таким образом пыталась скрыть собственную нервозность. Стрэчен обладал довольно резкими манерами, заставлявшими окружающих нервничать, и Уимзи подозревал, что дома он был настоящим тираном.

Лорд Питер извинился за то, что невольно нарушил семейную идиллию, однако миссис Стрэчен возразила, обеспокоенно поглядывая на дверь:

– Ничего подобного. Разве может ваша светлость быть помехой? Мы всегда рады вас видеть. Чем вы занимались в столь чудесный день, как сегодня?

– Побывал в Миннохе, чтобы взглянуть на тело, – радостно промолвил Уимзи.

– На тело? – воскликнула миссис Стрэчен, едва не сорвавшись на визг. – Звучит ужасно! Что вы имели в виду? Тушку лосося или что-нибудь другое?

– Нет-нет, – ответил Уимзи, – я говорю о Кэмпбелле… Сэнди Кэмпбелле. Разве вы ничего не слышали?

– Нет. А что я должна была слышать? – Небесно-голубые, как у младенца, глаза миссис Стрэчен стали большими и круглыми будто плошки. – С мистером Кэмпбеллом что-то случилось?

– Святые небеса, – вздохнул лорд Уимзи. – Я думал, в округе уже всем об этом известно. Он умер. Упал в Миннох и разбился.

Миссис Стрэчен издала исполненный ужаса вопль:

– Разбился? Ужасно! Он утонул?

– Точно не знаю, – ответил Уимзи. – Он сильно ударился головой. Но, возможно, и захлебнулся.

Миссис Стрэчен снова вскрикнула:

– Когда это случилось?

– Его обнаружили около полудня.

– Господи! А мы ничего не знали. Гарри! – воскликнула она, когда дверь распахнулась. – Лорд Питер говорит, что несчастный мистер Кэмпбелл убился в Миннохе.

– Убился? – переспросил Стрэчен. – Что ты хочешь сказать, Милли? Кто его убил?

Миссис Стрэчен вскрикнула в третий раз, еще громче:

– Конечно, я имела в виду вовсе не это, Гарри. Как глупо и ужасно! Он упал вниз, разбил себе голову и утонул.

Стрэчен медленно вошел в гостиную и кивком поприветствовал его светлость.

– Так в чем же, собственно, дело, Уимзи?

– Все, что сказала сейчас ваша жена, истинная правда, – ответил тот. – Тело Кэмпбелла было обнаружено в Миннохе в два часа дня. Очевидно, он рисовал, а потом поскользнулся на гранитной поверхности скалы и размозжил голову о камни.

Уимзи говорил немного рассеянно. Хозяин дома выглядел невероятно бледным и расстроенным. А когда Стрэчен развернулся и льющийся из окна свет упал ему на лицо, взору лорда Питера предстал красующийся у него под глазом синяк, причем довольно большой, распространившийся на половину лица, очень темный и резко очерченный.

– О! – промолвил Стрэчен. – Я, знаете ли, совсем не удивлен. Это опасное место. Я ему так и сказал в минувшее воскресенье, а он обозвал меня дураком.

– Значит, Кэмпбелл был там и в воскресенье? – уточнил Уимзи.

– Да. Вроде делал какие-то наброски. Помнишь, Милли, мы как раз расположились на пикник на противоположной стороне реки?

– Бог мой! – воскликнула миссис Стрэчен. – Так это случилось там? Ужасно! Никогда больше туда не пойду! Никогда. Даже на веревке меня туда не затащишь.

– Не говори ерунды, Милли. Разумеется, тебе нет необходимости туда идти. Особенно если ты этого не хочешь.

– Я теперь буду постоянно бояться, что Мира тоже упадет и расшибется насмерть! – всплеснула руками миссис Стрэчен.

– Перестань! – раздраженно бросил ее муж. – Мы туда не пойдем. И довольно об этом. Как все случилось, Уимзи?

Лорд Питер вот уже в который раз пересказал историю гибели Кэмпбелла, опустив кое-какие детали.

– Очень похоже на Кэмпбелла, – промолвил Стрэчен. – Расхаживает – вернее, расхаживал – по округе, не отрываясь от холста и совершенно не глядя себя под ноги. В воскресенье я посоветовал ему быть осторожнее, но он не расслышал, что я ему крикнул, или сделал вид, будто не расслышал. Тогда я все же перебрался на противоположную сторону реки и еще раз предупредил, что берег тут скользкий, но в ответ он лишь нагрубил. С ним подобное частенько случалось.

– Не будь таким бессердечным! – воскликнула миссис Стрэчен. – Бедняга умер. И хотя Кэмпбелл был не самым приятным человеком, пожалеть его все же надо.

У Стрэчена хватило такта пробормотать, что ему действительно жаль и он никогда не желал Кэмпбеллу зла. Стрэчен прижал ко лбу ладонь, словно страдал от невыносимой головной боли.

– Похоже, вам тоже досталось, – заметил Уимзи.

Его собеседник рассмеялся:

– Да. Забавная история. После завтрака я решил поиграть в гольф, где какой-то чертов осел ударил по мячу так, что тот отклонился на тысячу миль от нужной траектории и угодил мне прямо в глаз.

С губ миссис Стрэчен снова сорвался возглас удивления.

– О! – выдохнула она, но сразу замолчала, когда супруг бросил на нее предостерегающий взгляд своих разноцветных глаз.

– Вам сильно не повезло, – вздохнул Уимзи. – И кто же этот негодник?

– Понятия не имею, – беззаботно откликнулся Стрэчен. – Я на мгновение потерял сознание, а когда пришел в себя и отправился на поиски обидчика, то лишь увидел небольшую группу игроков, удалявшихся с поля. Я чувствовал себя отвратительно и не пустился в погоню, а просто отправился в клуб, чтобы промочить горло. Кстати, подбивший мне глаз мяч – «серебряный король»^[5]. В общем, когда владелец явится за ним, уж я найду что ему сказать.

– Да, неудачный удар, – с сочувствием произнес Уимзи. – Восхитительный образец кровоподтека и наверняка ужасно болезненный. Я смотрю, он распух. Когда именно вы его получили?

– Довольно рано, – ответил Стрэчен. – Примерно около девяти часов. Все утро я пролежал в своей комнате в здании клуба, поскольку чувствовал себя просто ужасно. А потом направился домой, поэтому и не слышал о Кэмпбелле. Проклятье! Значит, скоро состоятся похороны. Положение щекотливое. Обычно мы посылаем от клуба венок, но я не знаю, как поступить в сложившихся обстоятельствах. Ведь в свою последнюю встречу с Кэмпбеллом я велел ему убираться прочь и больше в клубе не появляться.

– Да, действительно проблема, – согласился Уимзи. – Но на вашем месте я все же послал бы венок. Дух всепрощения и все такое. А мстительность приберегите для того, кто подпортил вам лицо. Кстати, с кем вы играли? Тот человек не смог узнать вашего обидчика?

Стрэчен покачал головой.

– Да я просто отрабатывал удары, – ответил он. – И мячи подносил себе сам. Поэтому никто не видел, что со мной произошло.

– Похоже, вы повредили еще и руку. Да, сегодняшнее утро явно не задалось. Ну да ладно. Я ведь пришел узнать, не захотите ли вы завтра поиграть в четверке со мной, Уотерсом и Биллом Мюрреем. Но теперь я вижу, что подбитый глаз вам этого скорее всего не позволит.

– Это вы верно подметили, – мрачно усмехнулсяя Стрэчен.

– Тогда я, пожалуй, откланяюсь, – сказал Уимзи, поднимаясь со своего места. – Всего хорошего, миссис Стрэчен. До свидания, старина. Не надо, не провожайте. Я найду дорогу.

Но Стрэчен настоял на том, чтобы проводить гостя до самой калитки.

На повороте дороги Уимзи нагнал мисс Миру Стрэчен и ее няню, вышедших на вечернюю прогулку. Остановив автомобиль, его светлость поинтересовался, не хотят ли они немного прокатиться. Мира с радостью согласилась, и ее няня тоже не стала возражать. Уимзи усадил девочку рядом с собой, женщину устроил на заднем сиденье и заставил свой «даймлер» продемонстрировать все, на что он способен.

Мира пришла в восторг.

– Папочка никогда не ездит так быстро, – сказала она, когда автомобиль поднялся по окаймленному деревьями склону близ Келли-Лодж и вырулил, подобно аэроплану, на открытую местность.

Уимзи бросил взгляд на стрелку спидометра, подрагивающую на отметке «85», и, не сбавляя скорости, эффектно миновал поворот.

– У вашего папы весьма примечательный синяк, – заметил он.

– Это точно. Я спросила, где он подрался, но папа велел не приставать к нему с расспросами. Я люблю драться. Бобби Крейг однажды поставил мне синяк под глаз. А я так врезала ему по носу, что у него пошла кровь и костюм пришлось отдать в чистку.

– Юным леди не следует распускать руки, – с упреком произнес лорд Уимзи. – Даже если эти юные леди очень современные.

– Почему? Мне нравится драться. Посмотрите, коровы!

Уимзи поспешно нажал на педаль тормоза, и «даймлер» пополз, словно за рулем сидела изнеженная дама.

– И все же мне кажется, папа подрался, – продолжила Мира. – Он ведь так и не пришел вчера домой, и мамочка ужасно испугалась. Она боится нашей машины, потому что та ездит очень быстро, хотя и совсем не так быстро, как ваша. Эта корова хочет нас забодать?

– Да, – ответил Уимзи. – Наверное, она по ошибке приняла нас за блинчик.

– Глупости! Коровы едят не блины, а жмых. Я тоже однажды попробовала. Он очень мерзкий на вкус. После этого я даже заболела.

– Поделом тебе, – усмехнулся Уимзи. – Пожалуй, я высажу вас здесь, иначе вы вернетесь домой слишком поздно. Но, наверное, будет лучше, если я вас немного подвезу.

– Пожалуйста, – попросила Мира. – Тогда мы сможем спугнуть коров и заставить разбежаться врассыпную.

– Это будет нехорошо, – покачал головой Уимзи. – Коровам вредно быстро бегать. Ты дерзкая, кровожадная и злая юная особа. Когда-нибудь ты станешь настоящей угрозой для общества.

– Как чудесно! У меня будет пистолет и нарядное вечернее платье. Я буду заманивать людей в опиумные притоны и грабить. Мне нужно выйти за вас замуж. Ведь у вас быстрая машина. Она мне пригодится.

– Это точно, – серьезно произнес Уимзи. – Постараюсь запомнить твои слова. Хотя пройдет время, и ты, вероятно, уже не захочешь становиться моей женой.

Уотерс

Лорду Питеру нравилось жить обычной размеренной жизнью Керкубри, однако, к разочарованию хозяев местных гостиниц, в этом году он решил арендовать небольшую студию, расположенную в узком, мощенном булыжником тупике. Выкрашенная ярко-голубой краской калитка свидетельствовала о том, что владелец дома на Хай-стрит причисляет себя к художественной элите городка. Столь необычный выбор места жительства лорд Питер объяснял просто. Ему было забавно наблюдать, как его важный камердинер потрошит форель и моет картофель в колонке на улице и принимает посетителей в лучших традициях Уэст-Энда.

Пробираясь сквозь нагромождение велосипедов, практически перекрывших проход, Уимзи представлял, как собственный вышколенный слуга ждет его на пороге дома с тщательно скрываемым стремлением услужить.

– Привет, Бантер! – весело воскликнул его светлость. – Что у нас на обед? У меня проснулся небывалый аппетит, ведь в Критауне обнаружили труп.

– Я предчувствовал, что ваша светлость непременно примет участие в расследовании. Однако, не будучи уверенным относительно времени вашего возвращения домой, милорд, счел, что будет лучше приготовить тушеную говядину с густым соусом и овощами. В случае необходимости это блюдо можно держать на медленном огне, не опасаясь за его качество.

– Прекрасно.

– Благодарю вас, милорд. Судя по словам мясника, ту часть туши, какую я привык называть рулькой, в здешних краях именуют… коленом.

– Наверное, вы правы, Бантер.

– Однако я не поверил этому человеку на слово, – с достоинством продолжил Бантер. – Я лично осмотрел тушу, желая убедиться в том, что мне отрежут от нее надлежащий кусок.

– Вы всегда скрупулезны, – с одобрением заметил его светлость.

– Делаю все от меня зависящее, милорд. Изволит ли ваша светлость, чтобы, пребывая в данной местности, я и далее именовал вышеозначенное кушанье… коленом?

– С вашей стороны это будет в высшей степени великодушно и польстит национальной гордости местных жителей. Если, конечно, вы решитесь на подобный шаг.

– Как скажете, милорд. Баранья нога снова будет именоваться бараньим окороком, как и в ваш прошлый визит, милорд?

– Естественно, Бантер.

– Хорошо, милорд. – Камердинер тяжело вздохнул. – К удовольствию вашей светлости, я постараюсь поступать так, как считается правильным в этих краях.

– Благодарю вас, Бантер. Мы должны стараться поступать правильно при любых обстоятельствах.

– Да, милорд. Обед будет подан через двадцать минут, как только будет готов картофель.

– Замечательно! А я пока пройдусь по улице и поболтаю с мисс Селби.

– Прошу прощения, милорд, но, насколько я понял, леди уехала.

– Уехала?

– Да, милорд. Прислуживающая им молодая особа сообщила, что она уехала в Глазго.

– А это значит, что ее не будет целый день. Мы, южане, предположили бы в таком случае, что люди упаковали вещи и уехали с длительным визитом, но здесь все по-другому. Ладно, разыщу мистера Уотерса. Мне бы хотелось увидеть его. Возможно, приглашу его на обед.

– Да, милорд.

Лорд Питер пересек Хай-стрит и постучался в дверь дома Уотерса. Дверь отворила домовладелица, которая на вопрос его светлости о ее постояльце ответила:

– Он только что уехал.

– А когда вернется?

– Не могу сказать наверняка, милорд, но полагаю, что он останется на ночь в Глазго.

– Похоже, сегодня все направили свои стопы в Глазго, – задумчиво протянул Уимзи.

– Да, ведь там открылась выставка. Мистер Уотерс отбыл с первым поездом.

– Вот как! В восемь сорок пять? – удивился лорд Уимзи. Он прекрасно помнил, в каком состоянии пребывал Уотерс вчера вечером, и никак не ожидал от него подобной прыти.

– Совершенно верно, – промолвила домовладелица. – Он позавтракал в восемь часов и отправился на станцию вместе с мисс Селби и мисс Кохран.

Уимзи почувствовал облегчение: ведь он на мгновение испугался, что столь ранняя активность горожан может стать предвестником дурных событий, – но сопровождаемый мисс Селби и мисс Кохран Уотерс вряд ли попадет в переделку. Похоже, из списка можно со спокойной совестью вычеркнуть еще одного подозреваемого. Его светлость оставил Уотерсу записку с пожеланием увидеться с ним сразу по его возвращении из Глазго и вернулся домой.

Он уже покончил с пряной тушеной говядиной и наслаждался восхитительным сырным суфле, когда послышался стук тяжелых ботинок по булыжной мостовой. А затем мужчина поинтересовался, дома ли его светлость лорд Уимзи.

– Эй! – крикнул Питер. – Это вы, Дэлзиел?

– Да, милорд. – Сержант протиснулся в узкий дверной проем и отошел в сторону, чтобы дать дорогу своему товарищу. – Я доложил о случившемся сэру Максвеллу Джеймисону, начальнику полиции, и он оказался настолько любезен, что решил поехать вместе со мной и поговорить с вашей светлостью.

– Превосходно! Очень рад видеть вас обоих. Нам не доводилось встречаться прежде, сэр Максвелл, но репутация вас опередила, и я наслышан о вас, как и, полагаю, вы обо мне. В прошлом году я однажды слегка превысил скорость, но, надеюсь, правосудие смилостивилось. Выпейте чего-нибудь.

– Итак, – произнес Дэлзиел, когда посетители отдали должное гостеприимству его светлости, – я постарался проверить выдвинутую вами версию, но наведенные справки меня не удовлетворили. Прежде всего я пообщался с жителями Боргана, и они в один голос заверили, что юный Джок видел Кэмпбелла за мольбертом десять минут одиннадцатого, когда отправился в Клоченси с донесением. Тот сидел на своем месте, когда Джок возвращался обратно пять минут двенадцатого. Вот и получается, что до начала двенадцатого он оставался на берегу.

– Говоря, что он видел Кэмпбелла, что вы имеете в виду? Парень точно знал, что это он? Или же просто принял за Кэмпбелла другого человека?

– Нет, он не сказал, что это именно Кэмпбелл. Свидетель просто видел человека в широкополой черной шляпе и клетчатом плаще. Такие были у покойного. А еще добавил, что рядом на земле лежал большой плед или коврик.

– В таком случае это вполне мог быть убийца.

– Наверное. Но прошу обратить ваше внимание на время. Признайте, что – преступник он или нет – этот человек не мог покинуть берег раньше половины двенадцатого.

– Это уже установлено.

– Теперь что касается расписания. В течение дня не так уж много поездов, следующих из Странрара в Герван и делающих остановки в Пинвери и Бархилле.

Сержант достал из кармана расписание и положил на стол.

– Давайте сначала изучим поезда, отправляющиеся в Странрар. Вполне вероятно, что убийце пришла в голову мысль сбежать на пароходе. И если подобное случилось, то нам придется искать его в Ирландии.

Сержант вытащил из кармана толстый карандаш и быстро записал на листке бумаги время.

Уимзи покачал головой:

– Он не мог попасть на первый поезд. Во всяком случае, не на велосипеде. Бархилл – ближайшая станция. И даже если убийца успел собраться и покинуть место преступления за пять минут, ему осталось бы восемь минут на то, чтобы преодолеть примерно десять миль. Я допускаю, что он все же мог успеть на поезд. Да и то, если поезд немного запоздал, а сам он на полной скорости несся на станцию на автомобиле. Только вот откуда преступник взял этот самый автомобиль? Конечно, он мог прятаться в холмах и сесть на поезд, отправляющийся в четырнадцать пятьдесят, или проехать чуть дальше и сесть на этот же самый поезд на другой станции, но это не обеспечило бы ему надежного алиби.

– Разумеется, милорд, – произнес Дэлзиел. – Я тоже допустил такую возможность. Я получил отчет начальника станции Пинвери, в котором он сообщил, что в четырнадцать тридцать девять видел одного джентльмена. Этот человек привлек внимание начальника станции, поскольку был ему незнаком и к тому же заметно нервничал.

– Куда он направлялся?

– А вот это самое интересное. Купил билет до Странрара…

– Ну конечно. – Уимзи быстро просмотрел расписание. – Теперь понятно, почему он ждал именно этот поезд: с него можно пересесть на пароход, отправляющийся в Ларн. Версия, конечно, слабая: ведь ему пришлось бы ждать в Странраре более трех часов, – но другой у нас нет.

– Я как раз хотел рассказать, – продолжил сержант, – что вышеозначенный джентльмен настойчиво интересовался временем отправления пароходов и был разочарован, выяснив, что ближайший отправляется лишь в семь часов вечера.

– Что ж, это вполне укладывается в нашу версию, – кивнул Уимзи. – Однако странно, что он не изучил расписание заранее, хотя детально продумал само преступление. Как выглядел джентльмен?

– Моложавый мужчина в сером костюме, мягкой шляпе и с небольшим чемоданчиком. Довольно высокий, с тонкими темными усиками. Начальник станции сказал, что непременно узнает его, если увидит снова.

– Он ничего не говорил о себе?

– Сказал что-то относительного того, что неверно прочитал расписание и поэтому думал, что есть пароход, отплывающий в пятнадцать пятьдесят.

– Что ж, это возможно. Видите, здесь, внизу расписания, три строчки с указанием времени отплытия пароходов из Странрара в Ларн и Белфаст, а прямо над ними три строчки с временем отправления поездов между Странраром, Колфином и Порт-Патриком. Легко ошибиться и посмотреть не туда. Но послушайте, Дэлзиел, если до семи часов вечера нет ни одного парохода, вы вполне поспеете на пристань, чтобы перехватить вышеозначенного джентльмена.

– Вы совершенно правы, милорд. Получив этот отчет, я сразу связался с полицейским участком в Странраре. Перед тем как прийти сюда, мне был дан ответ: человека с такой внешностью на корабле нет.

– Проклятье! – воскликнул Уимзи.

– Полицейские проводят расследование в Странраре на случай, если этот человек еще там. Они проверяют все автомобили, въезжающие в город и покидающие его. Они будут внимательно проверять пассажиров, купивших билеты на завтрашний рейс парохода. Но ведь вполне может статься, что убийца вовсе не собирался в Ларн.

– А действительно ли он направился в Странрар?

– Похоже на то. Все билеты проверены. Билет в третий класс, купленный в Пинвери, сдан в Странраре. К сожалению, служащий, собиравший билеты, не обращал внимания на внешность пассажиров и не помнит, кто именно отдал ему этот билет.

– Что ж, вы отлично поработали, – заметил Уимзи, – особенноучитывая то, что времени на это было не слишком много. Похоже, у нас кое-что есть. Да, кстати, начальник станции в Пинвери не упоминал, был ли у пассажира с собой велосипед?

– Нет, велосипеда у него не было. Я спрашивал, на чем приехал данный пассажир, но никто не видел, как он появился на станции. Судя по всему, он пришел пешком.

– Естественно. Если он собирался сесть на пароход, направлявшийся в Ирландию, то прежде всего должен был избавиться от велосипеда. У него было достаточно времени, чтобы спрятать его в холмах. Это обстоятельство обнадеживает. И все же не следует на него полагаться. А как обстоит дело с поездами в другом направлении? С теми, что отправляются в Глазго?

Дэлзиел перевернул несколько страниц, послюнявил толстый карандаш и набросал еще один список.

– Ну вот. Появилось еще несколько подходящих вариантов, – протянул Уимзи. – Как насчет двенадцати тридцати пяти? Убийца вполне мог поспеть на этот поезд и направиться в Глазго. А уж оттуда можно уехать куда угодно.

– Именно. Я тоже об этом подумал. Я позвонил начальнику станции в Бархилле, но тот ответил, что на поезд сели всего четыре пассажира, с каждым из которых он знаком лично.

– Тут мы потерпели неудачу.

– Да. Но, получив эту информацию, я не успокоился и навел справки на всех станциях по ходу следования поезда. В итоге выяснилось, что джентльмен с велосипедом сел на поезд в тринадцать одиннадцать в Герване.

– Вот как! – Достав карту местности, Уимзи принялся внимательно изучать ее. – А что, Дэлзиел, это вполне вероятно. Бархилл находится в девяти милях от места преступления, а Герван расположен на двенадцать миль дальше. В общей сложности получается двадцать одна миля. Если наш убийца отправился в путь в одиннадцать десять, ему потребовалось два часа, чтобы добраться до станции. Что такое десять миль в час для хорошего велосипедиста? Кстати, поезд прибыл вовремя?

– Именно так. Да, убийца мог на него поспеть.

– Начальник станции описал велосипедиста?

– Он сообщил, что, по словам проводника, это был обычный джентльмен лет тридцати – сорока, в сером костюме и низко надвинутом на лоб клетчатом кепи. Чисто выбритый, среднего роста, в больших очках с затемненными стеклами.

– А вот это подозрительно, – заметил Уимзи. – Как думаете, проводник сможет его опознать?

– Наверное. Он сказал, что джентльмен разговаривал как англичанин.

– Правда?

Уимзи еще раз мысленно перечислил всех шестерых подозреваемых. Уотерс вырос в Лондоне и разговаривал на классическом английском языке, преподаваемом в школах. Стрэчен, хотя и был шотландцем, говорил с английским акцентом, поскольку обучался в Харроу и Кембридже. И все же он был достаточно высоким человеком. Вряд ли на станции в Герване видели именно его. Гоуэн двуязычен. Он разговаривал на прекрасном английском с Уимзи и переходил на шотландский в общении с местными жителями. Однако пышная шелковистая борода Гоуэна никогда не знала бритвы и делала своего обладателя местной достопримечательностью, на которую советовали взглянуть всем гостям Керкубри. Грэм сумел бы составить конкуренцию любому лондонцу и говорил по-английски так, что мог сойти за своего даже в Оксфорде. Его пронзительно-голубые глаза – весьма запоминающаяся деталь. Это их прятал за темными стеклами таинственный незнакомец? Шотландский выговор Фаррена не спутаешь ни с чем. Его точно никто не принял бы за англичанина. Да и сам он личность примечательная: широкие мускулистые плечи, спутанные светлые волосы, блеклые глаза, недовольно надутые губы и тяжелая челюсть. Фергюсон говорит с шотландским акцентом, хотя и не употребляет в речи шотландских слов, и обладает заурядной внешностью.

– А тот джентльмен ничего не рассказал о себе? – внезапно спросил Уимзи, прервав размышления.

– Нет. Он появился на станции, когда поезд уже стоял у платформы. Но вскользь упомянул о том, что слишком поздно выехал из Баллантрея. Он взял билет до Эра, и его велосипед пометили соответствующим образом.

– Уверен, это нам удастся проследить.

– Я уже послал запрос в Эр и Глазго. Надеюсь, там что-нибудь вспомнят.

– А может, и нет, – возразил Уимзи. – Кстати, я тоже времени даром не терял. – Он достал составленный им же самим список подозреваемых. – Имейте в виду, что этот список может быть неполным. Однако нам известно, что разыскиваемый нами человек – художник. А это значительно сужает круг подозреваемых. Все эти шестеро людей, так или иначе, имели зуб на Кэмпбелла, хотя некоторые из мотивов могут показаться незначительными.

Сержант внимательно изучил список. Сэр Максвелл последовал его примеру. Полномочия последнего распространялись не только на Керкубри, но и на Уигтауншир, поэтому он в той или иной степени был знаком со всеми проживающими здесь художниками, однако не слишком хорошо разбирался в искусстве, а интересовался военным делом и охотой.

– Знаете, – добавил Уимзи, – у двух человек из данного списка есть алиби. Фергюсона видели на станции Гейтхаус. Он садился в поезд отправлением в девять ноль восемь. Купил билет до Глазго, и велосипеда при нем не было. Там сейчас открылась выставка картин, и Фергюсон наверняка поехал именно туда. Уотерс также отправился в Глазго поездом с отправлением в восемь сорок пять со станции в Керкубри. Его сопровождали мисс Селби и мисс Кохран. Встретившись на выставке, эти двое лишь подтвердят алиби друг друга. Стрэчен не ночевал дома. Вернулся к ленчу, да к тому же с синяком под глазом. Относительно происхождения данного синяка он явно солгал. И Уимзи вкратце пересказал содержание своей беседы со Стрэченом и его дочерью Мирой.

– Это мне совсем не нравится, – протянул Дэлзиел.

– Да уж. И все же нам не следует зацикливаться на велосипедисте, которого видели в Герване, или на загадочном пассажире в Пинвери. Оба они могут быть обычными путешественниками. А вот Стрэчен вполне мог оказаться в Миннохе в одиннадцать часов утра, нарисовать картину и к ленчу вернуться домой в Гейтхаус. Это двадцать семь миль. Он рисковал, ведь кто-нибудь мог узнать его. Впрочем, все убийцы, так или иначе, должны быть готовы рискнуть. К тому же он мог спрятать автомобиль у дороги накануне и воспользоваться им на обратном пути, прихватив с собой велосипед. Кстати, я не говорил вам, что из гостиницы «Энвос» в Гейтхаусе пропал велосипед?

Дэлзиел покачал головой?

– Нам попалось дело со множеством вариантов развития событий. Если, конечно, это убийство. Ведь доктор до сих пор не дал своего заключения.

– Полагаю, вы получите его завтра? – спросил Уимзи.

– Да. Дело представлено на рассмотрение окружному прокурору. Будет проведено вскрытие. Сегодня вечером мы ожидаем приезда сестры Кэмпбелла. Похоже, она его единственная родственница, и прокурор захочет, чтобы сестра опознала труп брата. К тому же доктору будет сподручнее проводить вскрытие при дневном свете.

После ухода сержанта и его спутника Уимзи некоторое время курил. Он беспокоился из-за Уотерса, поскольку накануне ночью оставил того в опасном состоянии. Последний поезд из Глазго прибывал на станцию Керкубри в 21 час. Если Уотерс действительно посещал выставку, то было не слишком логично ожидать его возвращения сегодня: ведь он прибыл в Глазго лишь в 14.16, а в 17.30 нужно было возвращаться обратно. Никто не стал бы проделывать такой путь, чтобы провести в городе три часа (разве только для того, чтобы создать себе алиби). Но вот вопрос: стал бы Уотерс обеспечивать себе алиби подобным образом?

Уимзи снова сосредоточился на расписании. Поезд отправился из Керкубри в 08.45. Здесь наверняка найдутся свидетели. В 08.53 он в Тарфе; в 09.02 – в Бриг-оф-Ди. Оттуда ни на чем не уехать, только на машине. В Касл-Дугласе поезд останавливается в 09.07. А вот это другое дело. Данная станция является узловой. Отсюда можно спокойно вернуться обратно в Ньютон-Стюарт. И как раз есть подходящий поезд. Конечно, это нелепо, ведь Уотерс путешествует в компании двух дам, и все же проверить версию не помешает. Итак, Касл-Дуглас – 9.14, Ньютон-Стюарт – 10.22. Уимзи облегченно вздохнул. Если убийцу видели рисующим в десять часов утра, то Уотерс отпадает: ведь к этому времени он даже не успел бы добраться до Ньютон-Стюарта.

Теперь все зависит от заключения доктора. Если они ошиблись относительно степени трупного окоченения, то вполне вероятно, что Кэмпбелл сам находился за мольбертом в Миннохе и рисовал до начала двенадцатого. И тогда… Уимзи вновь провел пальцем по расписанию.

И тогда поезд, прибывающий в Ньютон-Стюарт в 10.22 был бы очень кстати для предполагаемого убийцы. Если, конечно, тот знал, что Кэмпбелл намеревается рисовать в Миннохе. Автомобиль домчал бы его от Ньютон-Стюарта до места преступления за двадцать минут. Времени достаточно. У Уотерса нет личного автомобиля, но ведь его можно взять напрокат. Это определенный риск, поскольку люди в маленьких городках прекрасно знают друг друга. Да и кто даст машину напрокат незнакомцу? Хотя если бы владельцу автомобиля предложили хороший залог, он, возможно, и пошел бы на риск. В общем, пока не надо вычеркивать Уотерса из списка подозреваемых.

Тут Уимзи обругал себя за глупость. Ясно же, что Уотерс добрался до Глазго в компании двух спутниц и так же вернется обратно на следующий день.

Его светлость взглянул на часы. Вряд ли Уотерс приехал девятичасовым поездом, однако проверить не помешает. И лорд Питер двинулся по Хай-стрит. Окна спальни и гостиной в доме Уотерса были темными. Хозяйка дома наверняка сочтет его недалеким, если он снова начнет расспросы. У Уотерса имелась еще и студия – большой переоборудованный амбар, расположенный на повороте на Тонгланд-роуд. Даже если художник вернулся домой, вряд ли станет работать в студии в столь поздний час. Но если уж кому-то не спится, то можно прогуляться и в ту часть города.

Уимзи поднялся по небольшому пролету ступеней и двинулся по поросшему травой берегу. Начался отлив, и теперь в бледном свете летней ночи поблескивали на влажном песке полоски ила. Прибывшая утром яхта до сих пор покачивалась у причала, и ее мачты и снасти выделялись сплетением горизонтальных и вертикальных линий на фоне неровных изгибов уродливого бетонного моста. Уимзи пересек площадь, служившую стоянкой для автобусов в течение дня, нырнул на маленькую улочку, извивавшуюся вдоль стены газового завода, миновал станцию и выбрался на Тонгланд-роуд.

Его светлость пересек улицу, свернул направо и оказался у тихой заводи с древней водяной мельницей, несколькими домиками и заброшенным, поросшим густой травой полем, окруженным покосившимися сараями и прочими заброшенными постройками.

К студии Уотерса вела узкая тропинка, извивавшаяся между разросшимися кустами и густой сочной травой. Уимзи прошел в ворота и подергал дверь студии. Она оказалась заперта, а вокруг никаких признаков жизни. До слуха Уимзи донесся шорох – какой-то зверек копошился в траве. Затем раздался плеск воды, стекавшей из деревянного желоба на лопасти мельничного колеса. Где-то в отдалении хрипло залаяла собака.

Уимзи развернулся, чтобы вернуться обратно. Когда под каблуками его ботинок зашуршал гравий, дверь одного из домов внезапно распахнулась, и тропинку прорезала длинная полоса яркого света. Уимзи заметил в дверном проеме силуэт женщины, обеспокоенно всматривавшейся в серебристые сумерки.

Внезапно его светлость сообразил, что находится возле дома Фаррена, и остановился, хотя еще и не решил, нужно ли заговорить с хозяйкой. Пока он раздумывал, как поступить, на плечо женщины легла чья-то рука и втащила ее в дом. Дверь со стуком захлопнулась. Это быстрое и осторожное движение разрушило планы Уимзи. Рука явно принадлежала мужчине, но гораздо более высокому и крепкому, чем Фаррен. Его светлость был убежден, что того в доме нет и стучать в дверь бессмысленно: ему все равно не откроют.

Фаррен

Сэр Максвелл Джеймисон никогда не действовал поспешно. Здравомыслящий, осторожный и неразговорчивый, он предпочитал убедиться в достоверности информации, прежде чем обрекать себя на скандал неприятными расспросами. Поэтому не слишком обрадовался, обнаружив на своем пороге дрожавшего от нетерпения Уимзи. Сэр Максвелл только что позавтракал и еще не успел прочитать утреннюю газету.

Однако он был слишком благоразумен, чтобы игнорировать лорда Уимзи и его умозаключения. Сэр Максвелл знал: его светлость обладает сверхъестественным чутьем в том, что касается разного рода преступлений, и его помощь может оказаться весьма полезной. Однако при этом начальнику полиции не нравилась английская привычка лорда Питера вмешиваться в дело, болтать без умолку и заражать всех вокруг своим энтузиазмом. Впрочем, нужно было отдать должное Уимзи, продемонстрировавшему во время визита определенный такт. В Блю-Гейт-Клоуз не было телефона, и если лорд Уимзи желал получать последние новости из первых рук, то пусть уж узнает их от начальника полиции, нежели мучает расспросами сержанта Дэлзиела у стойки бара в отеле.

Впрочем, сэр Максвелл пока не убедился в том, что ему предстоит расследовать именно убийство. Разговоров об исчезнувших предметах и велосипедах было явно недостаточно для того, чтобы выдвигать серьезное обвинение. К тому же начальник полиции не сомневался: если поискать более тщательно, то все вскоре найдется и версия убийства лопнет как мыльный пузырь. Разумеется, в деле присутствовал такой момент, как трупное окоченение. Однако просматривая соответствующую литературу, сэр Максвелл пришел к выводу, что нет научных закономерностей, позволяющих установить время смерти с точностью до минуты.

Недовольно сдвинув брови, он принялся изучать составленный лордом Питером список подозреваемых – дурно пахнущий, по его мнению, документ, бросающий тень на уважаемых граждан. Взять, к примеру, Гоуэна. Он живет в Керкубри вот уже пятнадцать лет. Его все знают и уважают, несмотря на тщеславие и заносчивость. Он состоятелен, у него прекрасный дом, которым заправляют экономка и дворецкий, выписанные из Англии. В гараже стоят целых два автомобиля и даже имеется личный водитель. Возможно ли, чтобы этот человек пробил голову собрату-художнику и сбросил его в кишащую лососем реку в соседнем графстве? Какой мотив толкнул его на такое злодейство? Ходили разговоры о каких-то их разногласиях относительно живописи, но сэр Максвелл по собственному опыту знал, что в среде художников это обычное дело. Ссоры заканчиваются возникновением прохлады в отношениях и созданием противоборствующих группировок. Фигурирующий в списке Уотерс – приятный молодой человек, хотя порой и раздражает соседей своей южной манерностью. Прискорбно, что он повздорил с Кэмпбеллом. Только вот Уотерс определенно не из тех, кто способен лишить человека жизни из-за необдуманно брошенных в пьяном разговоре слов. А вот Фаррен…

На этой фамилии Максвелл задержался, отдавая должное проницательности Уимзи. Когда в деле замешана женщина, трудно сказать, чем оно завершится. Кэмпбелл довольно часто посещал расположенный возле старой мельницы коттедж. Поговаривали, будто Фаррен угрожал ему. И если хотя бы часть из этих разговоров правда, то докопаться до истины будет непросто. Впрочем, для того, чтобы подозревать Фаррена, нет никаких оснований. Ведь единственного взгляда на миссис Фаррен достаточно, чтобы понять: на дурной поступок она не способна. Однако жены порой лгут и предоставляют алиби для своих, даже самых безрассудных, мужей. Причем чем добродетельнее жена, тем упрямее она стоит на своем. Чувствуя себя отвратительно, сэр Максвелл вынужден был признать, что в сложившихся обстоятельствах не может вычеркнуть супругов Фаррен из списка подозреваемых.

В списке присутствовали также жители Гейтхауса. Джок Грэм – настолько безрассудный и отважный человек, какой только может быть. А еще он умен. Если уж кому и хватило бы ума составить хитроумный план преступления и расчетливо его осуществить, так это Джоку Грэму. Он известен своими изощренными шутками и способен открыто и уверенно лгать, глядя собеседнику в лицо честными ангельскими глазами. У Фергюсона плохие отношения с женой. Подробностей Максвелл не знал, но пресвитерианский ум подсказывал ему, что вышеозначенное обстоятельство свидетельствует отнюдь не в пользу подозреваемого. Стрэчен… Что ж, Стрэчен – председатель местного гольф-клуба и в высшей степени уважаемый человек. Его, как и Гоуэна, определенно следует вычеркнуть из составленного лордом Питером списка.

Зазвонил телефон, и Уимзи навострил уши. Максвелл раздражающе неторопливо поднял трубку, сказал несколько слов и повернулся к Уимзи:

– Это Дэлзиел. Вам лучше послушать, что он скажет.

– Это вы, сэр Максвелл? Да, мы получили заключение доктора… И оно подтверждает версию убийства. Воды в легких нет. Кэмпбелл скончался до того, как оказался в реке. Смерть наступила в результате удара по голове. Сломанная кость вошла в мозг. Удар был нанесен Кэмпбеллу при жизни, но умер он почти сразу. Обнаружено еще несколько синяков на голове и теле. Доктор считает, что все они получены уже после смерти, когда тело падало вниз, ударяясь о камни.

– Что со временем смерти?

– Да, сэр Максвелл, я как раз собирался к этому перейти. Доктор утверждает, что в момент, когда он впервые увидел тело, покойный был мертв по меньшей мере часов шесть. А если точнее – часов двенадцать-тринадцать. Из этого следует вывод, что убийство было совершено ночью или ранним утром. В промежутке между полуночью и девятью часами утра. Есть еще одно очень подозрительное обстоятельство, подтверждающее время смерти. Желудок покойного абсолютно пуст. Его убили до того, как он успел позавтракать.

– Но, – вмешался в разговор Уимзи, – если Кэмпбелл поел слишком рано, то еда уже успела миновать желудок.

– Вы правы. Однако доктор сообщил, что его внутренности пусты как барабан, и готов поклясться своей профессиональной честью, что с прошлой ночи у покойного не было во рту и маковой росинки.

– Ему виднее, – кивнул Уимзи.

– Я говорю с вашей светлостью, не так ли? Значит, вы будете довольны, что ваша версия получила подтверждение.

– Замечательно, что у его светлости появился повод для радости, – произнес Джеймисон, – но я бы предпочел, чтобы это был обычный несчастный случай, а не убийство.

– Вы правы, мистер Максвелл. Но что случилось, то случилось, и наша задача – приложить все силы к тому, чтобы раскрыть данное преступление. Вот еще одна примечательная деталь. Мы не сумели найти каких-либо четких отпечатков пальцев на художественных принадлежностях покойного, поэтому у меня сложилось впечатление, что убийца работал в перчатках. Руль тоже протерли до блеска. Да, у нас есть основания считать, что это убийство. Как по-вашему, сэр Максвелл, нужно ли сделать этот факт достоянием общественности?

– Трудно сказать, сержант. А что думаете вы сами? Вы советовались с инспектором Макферсоном?

– Да, сэр. Он полагает, что мы должны как-то объяснить людям причину многочисленных расспросов. Действовать надо деликатно, хотя местные жители уже судачат о ссоре покойного с Уотерсом… да и с Фарреном тоже… да-да… Поползли слухи, что Стрэчен провел ночь в Критауне. Вряд ли нам удастся скрыть подробности.

– Что ж, придется сообщить, что в Миннохе, видимо, было совершено преступление и ведется расследование, однако не стоит предавать огласке слова доктора о времени смерти Кэмпбелла. Я скоро освобожусь и поговорю с прокурором. А пока поручу полицейским из Керкубри еще кое-кого допросить.

– Да, сэр. Это их район. Пусть действуют. А я получил новости из Странрара и займусь этим. Задержали человека, садившегося на пароход в Ларне… В общем, я перезвоню вам позднее, сэр Максвелл.

Начальник полиции повесил трубку и посмотрел на лорда Уимзи.

– Судя по всему, вы были правы, – неохотно признал он. – Но, – добавил уже более жизнерадостно, – теперь, когда в Странраре задержали подозрительного человека, преступление, надеюсь, будет раскрыто в ближайшее время.

– Не исключено, – кивнул Уимзи. – Только вот я сильно сомневаюсь, что человек, столь детально спланировавший убийство, попался на такой глупости, как запоздалая попытка отплыть в Ирландию. Вам это не кажется странным?

– С фактами не поспоришь, – вздохнул Джеймисон. – Если он действительно хотел скрыться, то ему следовало сесть на пароход еще вчера утром. А уж если решил прикинуться невиновным, то ему следовало остаться дома.

– По-моему, настало время о многом поговорить с Фарреном, Гоуэном и Уотерсом, хотя последний исчез, а также еще кое с кем из добропорядочных жителей Керкубри. Легкая непринужденная беседа с таким веселым, дружелюбным и любознательным человеком, как я, сэр Максвелл, может сотворить чудо. Ведь в моей утренней прогулке по местным художественным студиям нет ничего необычного, верно? Никому нет до меня дела. Более того, я так сдружился с некоторыми из живописцев, что они позволяют мне сидеть рядом и наблюдать за их работой. А вот официальное лицо вроде вас может смутить их, в то время как мое высокое положение уже давно никого не удивляет. В Керкубри никто не испытывает передо мной благоговейного трепета. Я с рождения выгляжу глуповато, и с каждым днем меня все меньше воспринимают всерьез. Даже вы, сэр, позволили мне прийти сюда, сидеть в вашем кабинете и спокойно курить трубку. Для вас я лишь беззлобный зануда, не так ли?

– Отчасти вы правы, – кивнул Джеймисон, – но не забывайте, что вам надо держать язык за зубами. Нет нужды лишний раз произносить слово «убийство».

– Я нем как рыба, – заверил Уимзи. – Пусть его произносят другие. Что ж, всего хорошего.

Питер Уимзи не вызывал у окружающих благоговейного трепета, но прием, оказанный ему в доме Фаррена, напрочь опровергал его заявление о том, что якобы до него никому нет дела. Дверь отворила миссис Фаррен, но при виде посетителя отшатнулась и тихо вскрикнула, словно ужасно удивилась столь неожиданному визиту. На ее лице отразилось смятение и даже страх.

– Добрый день! – произнес Уимзи, с беззаботным видом переступая порог. – Как поживаете, миссис Фаррен? Не видел вас целую вечность. Хотя о чем это я? Мы встретились в пятницу вечером у Бобби, но минувшее с тех пор время показалось мне вечностью. А где ваш супруг?

Миссис Фаррен, напоминавшая привидение с полотна сэра Эдварда Бёрн-Джонса эпохи прерафаэлитов, протянула его светлости ледяную руку.

– У меня все хорошо, благодарю вас. Хью нет дома. Э… не хотите ли войти?

Уимзи, который и так уже вошел, принял приглашение с искренней благодарностью.

– Что ж, замечательно. Я не помешаю? Вы, наверное, готовили или убирались?

Миссис Фаррен покачала головой и провела гостя в небольшую гостиную с уютными сине-зелеными шторами и вазами, наполненными оранжевыми бархатцами.

– Или, может, вы занимались шарфами? – Миссис Фаррен ткала замечательные шерстяные шарфы с замысловатыми узорами. – Знаете, я завидую вашему умению. Есть в этом нечто от волшебницы Шалот^[6]. «Проклятье пало на меня…» Вы обещали, что как-нибудь позволите мне попробовать.

– Боюсь, что сегодня меня одолела лень, – ответила хозяйка, слабо улыбнувшись. – Я просто… Простите, я на минуту отлучусь.

Миссис Фаррен вышла из комнаты, и Уимзи услышал, как она разговаривает с кем-то в задней части помещения. Без сомнения, с девушкой, выполнявшей грязную работу по дому. Его светлость осмотрел комнату, и от его проницательного взгляда не укрылась некоторая неопрятность. Не то чтобы здесь совсем не убирались: откровенного беспорядка не наблюдалось, – но подушки показались его светлости смятыми, один или два цветка поникли, а на подоконниках и полированной поверхности стола лежал тонкий слой пыли. В домах его приятелей подобное положение дел свидетельствовало о беззаботности и нежелании заострять внимание на таких мелочах, как пыль и легкий беспорядок, но в случае с миссис Фаррен это было чем-то экстраординарным и полным тайного смысла. Для нее красота повседневной жизни – не пустой звук. Это было сродни вероучению, которое следовало почитать, или культу, какому нужно было служить страстно и усердно. Для Уимзи, наделенного богатым воображением, все эти мелочи стали доказательством весьма беспокойной ночи и исполненного ужаса утра. Он вспомнил женскую фигуру в дверном проеме и стоявшего позади нее таинственного мужчину. Да-да, в том, что прошлой ночью в доме находился посторонний мужчина, его светлость не сомневался. А вот мистер Фаррен отсутствовал. Лорд Питер считал миссис Фаррен красивой женщиной, если, конечно, кому-то нравится подобный типаж – милое овальное лицо, большие серые глаза и густая копна медно-рыжих волос, разделенных посередине и собранных на затылке в тугой пучок.

За окном раздались шаги. Мимо дома прошла Дженни с корзиной на руке. Хозяйка вернулась в гостиную и опустилась на стул с высокой узкой спинкой. При этом она смотрела куда-то поверх головы своего гостя со страдальческим выражением лица, как нищенка из легенды, которая осознавала, что жизнь с королем Кофетуа^[7] отнюдь не сахар.

– А куда подевался мистер Фаррен? – бестактно поинтересовался Уимзи.

В больших глазах хозяйки дома мелькнул страх… а может, боль.

– Он ушел… куда-то.

– Вот гуляка, – усмехнулся Уимзи. – Или он решил поработать?

– Я… не знаю. Вам же известно, как заведено в наших краях. Человек уходит из дому, уверяя, будто вернется к обеду, а потом встречает какого-нибудь приятеля, от которого узнает о хорошем клеве. И все…

– Да уж. Форменное безобразие, – с сочувствием протянул Уимзи. – Вы хотите сказать, что мистер Фаррен даже не вернулся, чтобы перекусить?

– О, я говорила в общем. Разумеется, мой муж пришел домой к обеду.

– А затем снова ушел, сказав, что ему нужно купить сигарет и вернется через десять минут. Верно? Как же обескураживающе мы порой себя ведем. Я и сам часто обижаю людей, хотя потом совершенно не мучаюсь совестью. В конце концов, Бантер получает жалованье за то, чтобы молча сносить мои выходки. Все было бы совсем иначе, имей я преданную жену, которая грела бы мне тапочки и каждые пять минут бросала взгляд на дверь в ожидании моего появления.

Миссис Фаррен судорожно вздохнула.

– Нет, в самом деле, – продолжил Уимзи. – Я действительно считаю, что это нечестно. В конце концов, никто не знает, что может случиться. Только посмотрите, как все обернулось для бедняги Кэмпбелла.

Хозяйка дома охнула от ужаса и едва не сорвалась на крик, однако быстро взяла себя в руки.

– Лорд Питер, прошу вас, расскажите, что произошло. Дженни поведала мне какую-то жуткую историю: вроде его убили, – но она была так взбудоражена и говорила на таком ужасном шотландском, что я толком ничего не поняла.

– Дженни сказала правду. Кэмпбелла нашли вчера в Миннохе после полудня с проломленной головой.

– С проломленной головой? Но вы же не думаете…

– Пока трудно сказать, как это случилось. В том месте берег реки усеян камнями.

– Он упал в реку?

– Похоже на то. Кэмпбелл лежал в воде, но, по словам доктора, не утонул: причиной смерти стал удар по голове.

– Ужасно!

– Странно, что вы еще не слышали об этом, – произнес Уимзи. – Ведь он был вашим другом, верно?

– Ну… да. Мы хорошо его знали.

Миссис Фаррен замолчала. Уимзи показалось, что она вот-вот лишится чувств, и он вскочил со своего места.

– Послушайте… Вы испытали шок. Позвольте принести вам воды.

– Нет-нет…

Миссис Фаррен протянула руку, чтобы остановить гостя, но тот уже метнулся в сторону студии, где, как помнил, находился водопроводный кран. Первое, что он заметил, был открытый чемоданчик с рисовальными принадлежностями, стоявший на столе. Тюбики с красками в беспорядке рассыпались по его поверхности. Тут же валялась палитра. За дверью висел старый плащ Фаррена. Уимзи тщательно прощупал карманы и подкладку, но не обнаружил ничего интересного. Он наполнил чашку водой из-под крана, не переставая скользить взглядом по комнате. Мольберт с незаконченной картиной располагался на своем месте, переносной мольберт был сложен и прислонен к раковине, так что, судя по всему, Фаррен уехал отнюдь не на этюды.

Пролившаяся на руку вода напомнила его светлости, зачем он оказался в студии. Вытерев чашку, он развернулся, чтобы уйти, и в этот самый момент заметил рыболовные снасти Фаррена, стоявшие в углу за дверью: два удилища для форели, удочка для лосося, сеть, багор, корзина для рыбы и болотные сапоги. Но не исключено, что у Фаррена имеется и четвертая удочка и рыбачить можно без корзины и сапог, однако, спрятанные в углу, все эти вещи смотрелись единым целым.

Уимзи вернулся в гостиную, но миссис Фаррен лишь раздраженно отмахнулась.

– Благодарю вас, вода мне не нужна. Я в полном порядке.

Но ее взволнованный взгляд свидетельствовал об обратном. Уимзи понимал, что ведет себя бесцеремонно, и все же этой женщине придется ответить на его вопросы. Пусть лучше их задаст он, а не полицейские.

– Ваш муж скоро вернется, – произнес он. – Новости наверняка уже разлетелись по всему графству. Странно, что мистер Фаррен еще не объявился. Вы действительно не знаете, куда он отправился?

– Не имею ни малейшего понятия.

– Я хочу сказать, что готов передать ему записку или что-то в этом роде.

– С чего бы это? Спасибо вам огромное. Но в самом деле, лорд Питер, вы разговариваете со мной так, будто несчастье случилось в нашей семье. Мы хорошо знали мистера Кэмпбелла, однако у меня нет никаких оснований так уж по нему убиваться. Боюсь, что покажусь вам бесчувственной…

– Вовсе нет. Просто я вижу, что вы слегка расстроены. Возможно, я неправильно расценил…

– Возможно, – вымученно промолвила миссис Фаррен, а потом словно бы взяла себя в руки и с вызовом посмотрела на гостя. – Мне жаль мистера Кэмпбелла. К сожалению, его многие недолюбливали. И он остро это чувствовал, хотя об этом мало кто догадывался. Мистер Кэмпбелл постоянно на всех злился – отталкивающая черта. Чем сильнее человек ненавидит окружающих за ненависть к нему, тем более неприятной личностью становится, притягивая к себе еще больше негатива. Хотя мне это не нравится. Не может нравиться. Но я старалась быть вежливой. И люди наверняка неверно истолковали мое отношение к мистеру Кэмпбеллу. Но ведь нельзя перестать быть собой лишь потому, что окружающие что-то поняли превратно, правда?

– Да, – кивнул Уимзи. – Если вы и ваш муж…

– О, – выдохнула миссис Фаррен. – Мы с Хью прекрасно друг друга понимаем.

Уимзи подумал, что она лжет. Противостояние ее мужа и Кэмпбелла стало притчей во языцех. Миссис Фаррен принадлежала к той категории женщин, которые если уж берутся излучать свет и доброту, то от своего не отступятся. Лорд Питер посмотрел на ее пухлые губы и узкий упрямый лоб. Это было лицо женщины, которая видит лишь то, что желает видеть. Считает, что зло во всем мире можно искоренить, делая вид, будто его не существует. Такие понятия, как ревность или самокритичность, ей неведомы. Подобные женщины опасны, поскольку глупы. Глупые и опасные, как Дездемона.

– Что ж, ладно, – беззаботно произнес Уимзи. – Будем надеяться, что наш гуляка скоро объявится. Он обещал мне показать кое-что из своих снастей. И мне не терпится с ним увидеться. Вероятно, я еще его встречу. Он на велосипеде, как обычно?

– Да.

– По-моему, в Керкубри на душу населения приходится гораздо больше велосипедов, чем в любом другом городе, – заметил Уимзи.

– Это потому, что мы трудолюбивы и бедны.

– Ничто так не способствует развитию добродетели, как велосипед. Вряд ли вы сможете представить, чтобы велосипедист совершил преступление, верно? Я не говорю об убийстве или попытке убийства.

– А почему вы заговорили про убийство?

– Да потому что они носятся по противоположной стороне дороги, забывая о тормозах, предупредительных сигналах и фарах. То, с какой легкостью велосипедисты могут столкнуть вас в канаву, я называю убийством. Или самоубийством.

Лорд Уимзи вскочил, испуганно вскрикнув: на сей раз миссис Фаррен действительно лишилась чувств.

Грэм

Оказав миссис Фаррен первую помощь, лорд Уимзи оставил ее удобно расположившейся на диване в гостиной, а сам отправился на поиски Дженни. Он обнаружил ее в лавке торговца рыбой и отослал домой, сообщив, что ее хозяйке нездоровится.

– М-да, – философски протянула Дженни. – Я совсем не удивлена. Ведь она так переживает из-за мистера Фаррена. Натворил дел, а потом вышел за дверь и вот уже два дня не появляется.

– Два дня?

– Ага. Уехал на велосипеде позапрошлой ночью, изрыгая проклятия. Только вот куда отправился и зачем, не сообщил.

– И вчера вечером к ужину не вернулся? – спросил Уимзи.

– Кто? Он? Конечно, нет. Ни днем, ни вечером его не видели. Пришел домой в понедельник, застал там Кэмпбелла и погнал его прочь. А потом орал так, что жену моего брата едва не хватил удар. После этого пулей выскочил за дверь и зашагал прочь, а миссис Фаррен за ним. Так рыдала, бедняжка. Не знаю, чего она так по нему убивается. По мне, так пусть бы убирался на все четыре стороны со своей ревностью и дурным характером.

Теперь Уимзи понял, почему Дженни столь спешно отослали из дома, хотя было бы глупо надеяться, что она станет держать язык за зубами, когда появился такой замечательный повод посплетничать. Рано или поздно история все равно стала бы достоянием общественности. Даже сейчас, когда они с Дженни шли по улице, Уимзи ловил на себе любопытные взгляды.

Он задал девушке еще несколько вопросов. Нет, жена брата не знает, из-за чего произошла ссора, но видела в окно спальни, как ругались супруги Фаррен. Мистер Кэмпбелл пришел около шести часов вечера, и почти следом за ним появился мистер Фаррен. Сразу после этого Кэмпбелл ушел. Жена брата Дженни не слышала, ругались ли мужчины, но мистер и миссис Фаррен беседовали в гостиной целый час, причем хозяин дома беспокойно расхаживал по комнате и размахивал руками, а миссис Фаррен плакала. Вскоре раздались громкие крики, и мистер Фаррен выскочил из дому, со злостью надвинув шляпу на глаза и схватив велосипед. Миссис Фаррен побежала следом, чтобы остановить его, но он грубо оттолкнул ее и был таков. С тех пор мистер Фаррен домой не возвращался. Жена брата Дженни знает это наверняка, потому что поглядывала на соседский дом в надежде выяснить, что же произойдет дальше.

Все это случилось в понедельник. Сегодня среда. А во вторник Кэмпбелла обнаружили в Миннохе с проломленным черепом.

Уимзи попрощался с Дженни, предупредив ее, чтобы не слишком-то болтала о проблемах своих работодателей, и направился в сторону полицейского участка, но потом передумал. Не надо поднимать шум, пока в деле нет ясности. Необходимо проверить и другие версии. Сейчас неплохо было бы прогуляться по Гейтхаусу. Его светлости хотелось задать еще один вопрос миссис Грин – женщине, убиравшейся в доме Кэмпбелла. К тому же в доме покойного могли обнаружиться какие-нибудь письма, документы или еще что-нибудь любопытное. В любом случае небольшая прогулка на автомобиле не помешает.

Проезжая с такими намерениями по ведущему в Гейтхаус мосту, лорд Питер внезапно заинтересовался высоким мужчиной, стоявшим возле входа в гостиницу «Энвос» и беседовавшим с констеблем. Этот человек в убогом плаще из непромокаемой ткани, старых брюках гольф, сомнительного качества ботинках и гетрах и с рюкзаком за плечами неистово замахал руками при виде автомобиля его светлости. Уимзи с безрассудной поспешностью нажал на тормоз, едва не задавив гостиничного кота, и замахал рукой в ответ.

– Привет, привет! – закричал он. – Каким ветром вас сюда занесло, старый негодяй?

– Всем без исключения не терпится это узнать, – произнес неряшливо одетый человек, протягивая лорду Питеру большую костлявую руку. – Похоже, мне ни на секунду нельзя отлучиться по личному делу, не подняв шума. Что здесь происходит?

Уимзи бросил взгляд на констебля, но тот с загадочным видом покачал головой.

– Получив приказ, провести расследование… – начал он.

– Но ведь вы не получали приказа напускать таинственности, не так ли? – возразил неряха. – Да что случилось-то? Меня подозревают в совершении какого-то преступления? Что же я натворил? Напился и учинил дебош? Или ехал на велосипеде без заднего фонаря? Или же гонял на огромной скорости, представляя опасность для окружающих?

– Минуточку, мистер Грэм, подождите. Сэр, дело касается вашего велосипеда, и мне хотелось бы знать…

– На сей раз я невиновен! – воскликнул мистер Грэм. – Позаимствовать не значит украсть.

– Вы и раньше заимствовали велосипеды? – поинтересовался Уимзи. – Дурная привычка. Велосипеды – настоящее проклятие этой страны. Центр тяжести расположен слишком высоко, а тормоза редко бывают в порядке.

– Знаю! – откликнулся Грэм. – Просто стыд. Каждый последующий позаимствованный мною велосипед хуже предыдущего. И мне часто приходится прямо говорить об этом. Позавчера я едва не свернул шею на велосипеде юного Энди.

– Господи, – вздохнул хозяин гостиницы, услышав обрывки разговора. – Значит, это вы, мистер Грэм, увели велосипед моего парня? Что ж, пользуйтесь на здоровье. Я на вас не сержусь, но парень сильно расстроился, когда его велосипед исчез в неизвестном направлении.

– Снова исчез? – вскинул брови мистер Грэм. – Но, клянусь, на сей раз я ни при чем. Можете передать Энди, что я не возьму его жалкую развалюху до тех пор, пока он не приведет ее в надлежащий вид. И да поможет Господь тому, кто ее забрал, потому что беднягу наверняка найдут мертвым в каком-нибудь придорожном кювете.

– Возможно, мистер Грэм, – произнес констебль. – И все же я был бы рад, если бы вы сообщили мне…

– Да что ж такое! – в сердцах воскликнул Джок Грэм. – Нет, я не расскажу вам, где был. С какой стати?

– Просто дела обстоят довольно скверно, приятель, – заметил Уимзи. – Находясь в своем загадочном уединении, вы, случайно, не слышали, что вчера днем Кэмпбелла нашли мертвым на берегу реки?

– Кэмпбелла? Господь всемогущий! Нет, я не слышал. Так, так, так… Надеюсь, Всевышний простит ему все прегрешения. Как это его угораздило? Хватил лишку и шагнул с пристани в Керкубри?

– Не совсем так. Судя по всему, мистер Кэмпбелл рисовал, а потом поскользнулся на камнях и разбил голову.

– Разбил голову? То есть не утонул. Верно?

– Не утонул.

– Ну и ну! Я всегда говорил: он рожден, чтобы быть повешенным. Но, очевидно, ему удалось избежать виселицы таким вот печальным способом. И все же я оказался прав, предположив, что Кэмпбелл не утонет. Вот бедняга. Бесславный конец. Думаю, нам надо зайти внутрь и пропустить по стаканчику. За упокой его души. Признаюсь, я недолюбливал Кэмпбелла, и все же мне отчасти жаль, что я больше никогда не смогу над ним подшутить. Присоединитесь к нам, офицер?

– Благодарю вас, сэр, но если бы вы были так любезны и…

– Предоставьте это мне, – негромко произнес Уимзи, подталкивая констебля локтем и направляясь следом за Грэмом к барной стойке.

– Как вы умудрились не услышать этой новости, Джок? – поинтересовался его светлость, когда им подали напитки. – И где прятались последние два дня?

– Час от часу не легче. Да вы не менее любопытны, чем наш приятель там, на улице. Я живу тихо и спокойно. Скандалов не устраиваю. Газет не читаю. Однако расскажите мне про Кэмпбелла. Когда с ним произошло несчастье?

– Тело обнаружили в два часа дня, – сообщил Уимзи. – Но есть свидетели, которые якобы видели его живым и стоявшим за мольбертом в начале двенадцатого.

– Это еще повезло, что Кэмпбелла так быстро нашли. Я частенько задумывался над тем, что, если с кем-то в холмах случится несчастье, пройдут недели, прежде чем беднягу обнаружат. Правда, Миннох не такое уж богом забытое место. Во всяком случае, в рыболовный сезон. Вряд ли…

– А откуда, позвольте спросить, сэр, вам известно, что несчастье произошло в Миннохе?

– Откуда мне известно? Я вам отвечу цитатой, которую подслушал у одной в высшей степени уважаемой и хорошо одетой дамы, беседовавшей с приятельницей на Теобальд-роуд: «Все не так просто, как кажется на первый взгляд». Это ваше беспокойство о моем местонахождении и рана на голове Кэмпбелла… Правильно ли я понимаю, констебль? Меня подозревают в том, что я огрел по голове хорошего человека, а потом сбросил в реку, точно чужеземный рыцарь из баллады?

– Не совсем так, сэр. И все же по долгу службы…

– Господи! – воскликнул хозяин гостиницы, до которого наконец дошел смысл разговора. – Уж не хотите ли вы сказать, что беднягу убили?

– Не исключено, – ответил констебль.

– Он вовсе не хотел этого сказать, – произнес Грэм. – Я прочитал это в его выразительном взгляде. Кто бы мог подумать, что в нашем тихом городке может случиться подобное?

– Кошмар, – кивнул хозяин гостиницы.

– Ну же, Джок, – встрял в беседу Уимзи, – избавьте нас от мучений и приподнимите завесу тайны. Откуда вы узнали, что несчастье произошло с Кэмпбеллом именно в Миннохе?

– Телепатия, – широко улыбнулся Грэм. – Я прочитал ваши мысли и явственно увидел картинку: речка с усыпанным острыми камнями дном, отвесный гранитный склон, мост, деревья и темная заводь под ними. И тогда я себе сказал: «Черт возьми! Да это же Миннох!»

– Вы умеете читать мысли?

– Подозрительный факт, верно? Но, если честно, не умею. Я знал, что Кэмпбелл отправится в Миннох на этюды, потому что он сам сообщил мне об этом.

– Неужели?

– Да. А почему нет? Иногда я беседовал с Кэмпбеллом вполне мирно, не бросаясь в него сапогами. В понедельник он сказал, что собирается изобразить мост. И даже сделал набросок, недовольно ворча себе под нос. Ну, вы помните его манеру…

Грэм достал из кармана кусок мела и принялся рисовать на барной стойке, сморщившись при этом так, что сразу стал похож на Кэмпбелла с его тяжелой челюстью, надутыми губами. Рука живописца, имитирующая манеру письма покойного, быстро и ловко делала наброски. Перед глазами присутствующих с волшебной быстротой, напоминавшей смену кинокадров, возникала картина: речка, деревья, мост и пушистые белые облака. Все это было так похоже на тот пейзаж, что Уимзи видел в Миннохе, что он на мгновение утратил дар речи.

– Вы могли бы заработать целое состояние на изготовлении копий, Джок!

– В этом-то ипроблема. Моя манера письма универсальна. Могу писать в чьем угодно стиле, кроме собственного. Это не дает покоя критикам. «Мистер Грэм все еще нащупывает свой стиль». Что-то вроде того. Но это весьма занятно. А вот теперь глядите. Это Гоуэн.

Грэм стер нарисованное, а вместо него воспроизвел живую копию одного из характерных для Гоуэна пейзажей: мрачная приграничная цитадель, широкая полоса берега, и на переднем плане – лодка с мускулистыми рыбаками, склонившимися над сетью.

– А вот Фергюсон… Одинокое дерево, его отражение в воде, размытая голубая даль… Все в голубых тонах. И еще груда камней, чтобы выдержать композицию. А это Фаррен: вид на крыши Керкубри с непременным постом у заставы. Все это выглядит как Ноев ковчег, построенный из детских кубиков: киноварь, неаполитанский желтый, ультрамарин – изощренная наивность и никаких наклонных теней. Или Уотерс с его заявлением, что «ни один из этих шарлатанов не умеет рисовать по-настоящему», и изображением каменоломни с высоты птичьего полета, с тщательно прорисованными выступами, а также лошадь и повозка, бесчеловечно изображенные в перспективе. А все для того, чтобы доказать степень своего мастерства. Видит бог… – Грэм плеснул на стойку немного пива и вытер ее потрепанным рукавом. – …все они обладают даром, которого напрочь лишен я. Уникальностью стиля. И от этого мне еще печальнее. Они абсолютно искренни в отличие от меня. Вот в чем разница. Говорю вам, Уимзи, половина этих чертовых портретов, за которые мне платят люди, не более чем карикатуры. Только полные идиоты этого не понимают. А если бы понимали, то скорее умерли бы, чем подписали чек.

Уимзи рассмеялся. Если Грэм хотел выиграть время, то ему это удалось. А если он пытался отвести от себя подозрения, выставляя напоказ собственный дар подражания, то вряд ли можно было бы сделать это с еще большей беззаботностью и прямотой. Объяснение собственной осведомленности тоже звучит правдоподобно. Кэмпбелл вполне мог поведать о своих намерениях Грэму или кому-либо еще.

Констебль начал проявлять нетерпение.

– По долгу службы… – снова забормотал он.

Но Грэм перебил его:

– О! Да этот малый что тот бульдог: если уж вцепился во что-нибудь, то не отпустит.

– Да уж, – кивнул Уимзи. – Вроде святого Гангольфа^[8]. Все кричали: «Боже правый! Какое упрямство!» Дело плохо, приятель. Он вознамерился получить ответы на свои вопросы и не отступится.

– Бедолага, – протянул Грэм. – Мало ли, чего вам хочется, как говаривали нянюшки в старые добрые времена, когда еще никто не слышал о Марии Монтессори^[9]. Меня не было в Миннохе. А где я находился, не ваше дело.

– Ладно, сэр, – кивнул констебль.

Разрываясь между необходимостью допросить подозреваемого, следуя установленным правилам, собственным нежеланием верить в то, что мистер Грэм способен на дурной поступок, и стремлением с пользой для дела выполнить возложенную на него задачу, полицейский оказался в весьма затруднительном положении.

– Ступайте своей дорогой, приятель, – добродушно произнес Грэм. – Вы лишь понапрасну теряете время. Одного взгляда на меня достаточно, чтобы понять: я и мухи не обижу. А убийца заметает следы, пока мы тут с вами обмениваемся дружескими шутками за кружечкой пива.

– Насколько я понял, – упрямо гнул свою линию констебль, – вы категорически отказываетесь сообщить мне, где находились в понедельник вечером.

– Да сколько же можно! – вскричал Грэм. – Мы в этой стране действуем медленно, да верно. Я отказываюсь категорически, абсолютно, целиком и полностью. Сделайте себе пометку на случай, если забудете.

Констебль так и поступил, причем отнесся к совету весьма серьезно.

– Что ж, хорошо, – произнес он. – Мне придется доложить об этом начальству.

– И это правильно, – кивнул Грэм. – Я сам поговорю с вашим начальником.

Констебль с сомнением покачал головой и неохотно отошел от барной стойки.

– Господи, – вздохнул Грэм. – Мне даже стыдно над ним подтрунивать. Еще по одной, Уимзи?

Его светлость отказался, и тогда Джок Грэм резко вскочил со своего места, заявив, что ему непременно надо взглянуть, как обстоят дела у него в студии. Хозяин гостиницы «Энвос» проводил его взглядом.

– Интересно, что за этим кроется? – поинтересовался Уимзи.

– Да что угодно, – ответил хозяин. – Он истинный джентльмен, наш Грэм. И к тому же дамский угодник.

– Да, – согласился Уимзи. – Кстати, это напомнило мне о том, Джо, что я припас для вас новый лимерик^[10].

– Правда? – Хозяин гостиницы осторожно закрывал дверь, отделявшую бар от зала.

Поделившись лимериком, Уимзи покинул гостиницу и сосредоточился на делах. Миссис Грин, поденщица для домашней работы, жила в своем доме неподалеку. Она как раз пекла пресные лепешки, когда в ее дверь постучался лорд Уимзи, но тотчас же отряхнула руки, уложила лепешки на противень и с готовностью дала согласие поговорить о внезапной смерти своего нанимателя.

Миссис Грин говорила на крайне трудном для понимания шотландском и ужасно волновалась, но, повторив свои вопросы по несколько раз, Уимзи наконец смог понять ответы на них.

– Мистер Кэмпбелл съел что-нибудь на завтрак, перед тем как уйти из дома в понедельник утром?

Миссис Грин сообщила, что он поел. Она поняла это по остаткам бекона и яиц на столе и чашке из-под чая. К тому же по сравнению с предыдущим вечером явно уменьшились запасы хлеба и масла. А еще Кэмпбелл отрезал несколько кусков ветчины.

– Это был обычный завтрак мистера Кэмпбелла?

Да, он каждый день исправно съедал свою порцию яичницы с беконом. Насколько могла судить миссис Грин, в то злополучное утро он съел два яйца и пару ломтиков бекона.

– Завтракал ли в то утро мистер Фергюсон?

Да, мистер Фергюсон позавтракал копченой рыбой и выпил чашку кофе. Миссис Грин лично принесла ему в субботу пару рыбин. Одну он съел в воскресенье, а второй позавтракал в понедельник. Женщина не заметила ничего необычного ни в одном из домов. Это она и сказала навестившему ее полицейскому.

Возвращаясь в Керкубри, Уимзи размышлял об услышанном. Заключение доктора делало эту пару яиц и такое же количество ломтей бекона весьма подозрительным обстоятельством. Кто-то завтракал в доме Кэмпбелла. Скорее всего Фергюсон. Но если он не заходил в дом соседа, то вполне мог видеть посетителя. Жаль, что Фергюсон уехал в Глазго.

Что же касается Грэма, то он вряд ли ездил на озеро Трул. Его молчание можно объяснить дюжиной различных причин. И наиболее вероятная из них – женщина. В интересах Грэма неплохо было бы узнать, нет ли у него подруги в здешних местах. А может, он просто обнаружил какую-нибудь никому не известную речушку, полную форели, и не хочет ни с кем делиться. Или вел себя так, чтобы досадить полицейскому. Несмотря на всю свою эксцентричность, Грэм никогда не терял головы и был начеку. Однако здесь, в сельской глубинке, где все друг друга знают, передвижения человека трудно сохранить в секрете. Кто-нибудь наверняка видел Грэма и подтвердит это, если, конечно, захочет говорить. Но это сомнительно, как и все остальное в данном деле, поскольку местные жители мастера хранить многозначительное молчание.

Уимзи заехал к сэру Максвеллу Джеймисону, чтобы доложить новости о яйцах и беконе, но тот встретил слова его светлости лишь сухим «угу». Сообщений от Дэлзиела пока не поступало, поэтому лорд Питер отправился домой, заглянув предварительно к Уотерсу, желая убедиться, что тот еще не вернулся.

Бантер встретил его с привычной вежливостью, однако сэру Питеру показалось, будто преданного слугу что-то гнетет. Выяснилось, что тот сделал весьма неприятное открытие. Шотландцы настолько утратили чувство такта и меры, что называют тарелку блюдом – очевидно для того, чтобы намеренно сбить с толку иностранцев и заставить их чувствовать себя слонами в посудной лавке.

Уимзи посочувствовал Бантеру и, чтобы отвлечь его от оскорбляющих достоинство мыслей, поведал о своей встрече с Джоком Грэмом.

– В самом деле, милорд? Меня уже уведомили о появлении мистера Грэма. Насколько я понял, ночь понедельника он провел в Критауне.

– Вот как? Но откуда вам это известно?

– После разговора с молодым человеком из посудной лавки, милорд, я ненадолго заглянул в «Герб Макклеллана». Не в сам бар, где всегда толпится народ, а в приватный зал, расположенный за стеной. Там-то я случайно и услышал, как какие-то люди говорили о мистере Грэме.

– Что за люди, Бантер?

– Неряшливо одетые, милорд. Я предположил, что они как-то связаны с торговлей рыбой.

– Больше они ничего не сказали?

– Нет, милорд. К сожалению, один из них заметил меня, и они сразу замолчали.

– Вы знаете, кто они такие?

– Я попытался выяснить это у хозяина заведения, но он лишь ответил, что это парни из порта.

– А вы ожидали чего-то другого? Вы кого-нибудь разглядели?

– Только того, кто посмотрел в мою сторону. Да и то пару секунд. Остальные стояли спиной к двери, когда я вошел, милорд. А мне не хотелось выказывать излишнего любопытства.

– Так… Критаун располагается по дороге в Ньютон-Стюарт, но до Минноха оттуда очень далеко. Незнакомцы не называли время, когда они видели мистера Грэма?

– Нет, милорд, но, судя по тому, что они упоминали о количестве выпитого им спиртного, я заключил, что это было незадолго до закрытия заведения.

– Ага! – воскликнул его светлость. – Это можно выяснить, если навести справки в пабах Критауна. Прекрасно, Бантер. Полагаю, мне необходимо немного проветриться и привести мысли в порядок за партией в гольф. А в половине восьмого я с удовольствием поужинаю бифштексом и жареным картофелем.

– Хорошо, милорд.

Уимзи сыграл обещанную партию в гольф с мэром, однако удовлетворения не получил, хотя и выиграл со счетом 5:3. Из этого проигрыша Уимзи сделал вывод, что у мэра не совсем спокойно на душе, однако вызвать его на разговор о Кэмпбелле не удалось. Мэр посчитал произошедшее несчастным случаем и предположил, что все выяснится не так скоро, как хотелось бы. После такого заявления он сменил тему и принялся рассуждать о соревнованиях по метанию колец в Гейтхаусе, недавней регате в Керкубри, скудных уловах лосося, зверствах браконьеров в устье реки и проблемах загрязнения прибрежных вод.

В половине десятого, покончив с бифштексом и ревеневым пирогом, Уимзи дремал над старым номером «Вестника Галловея» и был разбужен стуком каблуков по булыжной мостовой. Не успел он подняться со своего места и выглянуть в окно, как раздался стук в дверь и веселый женский голос поинтересовался:

– Можно нам войти?

Мисс Селби и мисс Кохран жили в соседних домах, частенько приходили друг к другу на чай и купались на песчаных пляжах реки Дун. Высокая, смуглая и немного угловатая мисс Селби обладала какой-то своеобразной бескомпромиссной красотой. Она писала маслом симпатичные, насыщенные и такие же, как она сама, угловатые, портреты. В волосах полненькой и смешливой мисс Кохран кое-где поблескивала седина. Она трудилась иллюстратором в журнале и предпочитала работать карандашом и акварелью. Дамы нравились Уимзи, поскольку были весьма неглупы. И его светлость нравился им по этой же самой причине. А еще их весьма забавлял его верный слуга Бантер. Бедняга испытывал почти физические страдания, когда видел, как они самостоятельно готовят себе обед или вешают на окна занавески. Бросая на дам укоризненные взгляды, он приходил им на помощь. Брал из их рук молоток и гвозди, произнося вежливое «позвольте мне, мисс», и любезно предлагал присмотреть за рагу или запеканками в их отсутствие. В качестве благодарности за помощь Бантера вознаграждали свежими овощами или цветами из собственного сада. И он принимал дары с неизменно вежливым «благодарю вас, мисс: его светлость будет очень признателен». Пока Уимзи приветствовал гостей, возникший в гостиной и воспользовавшийся паузой в разговоре Бантер поинтересовался, не хотят ли дамы отужинать после долгой дороги.

Гостьи ответили, что сыты, хотя дальнейшие расспросы показали, что после вечернего чая у них не было во рту ни крошки, если не считать нескольких сэндвичей, съеденных в поезде. Уимзи тотчас приказал подать омлет, бутылку кларета и остатки ревеневого пирога, а когда Бантер удалился, чтобы исполнить приказ, произнес:

– Ну что я могу сказать! Самое любопытное вы пропустили.

– То же самое нам заявили на станции, – кивнула мисс Кохран. – Так что же произошло? Неужели мистер Кэмпбелл действительно мертв?

– Истинная правда. Его обнаружили в реке…

– Но нам сказали, что он был убит, – вставила мисс Селби.

– Что ж, и это тоже правда.

– Господи! – воскликнула мисс Селби.

– А что говорит полиция насчет того, кто это сделал? – спросила мисс Кохран.

– О личности убийцы пока ничего не известно, – ответил Уимзи. – Однако есть предположение, что преступление было тщательно спланировано.

– Неужели? – изумилась мисс Кохран.

– На это указывают детали. К тому же у покойного ничего не украли. Ну и еще кое-какие обстоятельства.

– В общем, вы знаете гораздо больше, чем можете нам рассказать. Хорошо, что у нас есть алиби, правда, Маргарет? Мы находились в Глазго со вчерашнего утра. Ведь несчастье случилось во вторник?

– Похоже, что так, – кивнул Уимзи. – Но чтобы удостовериться, полиция проверяет местонахождение всех с вечера понедельника.

– Кого это всех?

– Ну, людей, которые были знакомы с Кэмпбеллом.

– Вам прекрасно известно, что в понедельник вечером мы были здесь, поскольку пожелали вам спокойной ночи. Мы отбыли в Глазго на поезде, отправлением в восемь сорок пять, и у нас есть свидетели, способные подтвердить, что мы действительно отсутствовали до сего момента. Нам ничто не грозит. К тому же потребовался бы кто-то посильнее меня или Мэри, чтобы справиться с мистером Кэмпбеллом. Какое облегчение, что наших имен не окажется в списке подозреваемых!

– Верно, вас обеих, как и Уотерса, ни в чем не подозревают.

– Где же находился мистер Уотерс?

– Разве не с вами?

– С нами?

Дамы переглянулись, а Уимзи продолжил:

– Прошу прощения, но миссис Дуингс, квартирная хозяйка, сообщила мне, что Уотерс уехал в Глазго вместе с вами.

– Она, наверное, что-то перепутала. В воскресенье вечером у Боба Андерсона он сказал, что, возможно, мы встретимся с ним в Глазго. Но этого не случилось, и мы решили, что Уотерс передумал. В любом случае мы и не ждали встречи с ним, правда, Мэри?

– Нет, не ждали. Но разве Уотерс не в городе, лорд Питер?

– Если честно, то нет.

– Но ведь где-то же он сейчас находится.

– Естественно, – кивнул Уимзи. – Мне доподлинно известно, что Уотерс ушел из дома вчера в восемь тридцать утра, сообщив квартирной хозяйке, что отправляется в Глазго. Ну или он хотел, чтобы у окружающих сложилось именно такое впечатление.

– На станции его не было, – заявила мисс Селби. – И на выставке на следующий день мы его тоже не видели. Возможно, у него возникли дела поважнее.

Уимзи почесал затылок.

– Я должен поговорить с этой женщиной еще раз, – произнес он. – Наверное, я неправильно истолковал ее слова. Хотя все это чрезвычайно странно. Зачем Уотерсу вставать ни свет ни заря и уходить из дому, если он не собирался ехать в Глазго? Особенно если…

– Что? – спросила мисс Кохран.

– Ну, я просто не ожидал подобного поворота событий, – ушел от прямого ответа Уимзи. – Накануне вечером Уотерс был немного навеселе, и, как показывает практика, после такого его сложно вытащить из постели. Странная история. Однако, чтобы все выяснить, нам придется ждать его возвращения.

– «Нам»? – переспросила мисс Селби.

– Я имел в виду полицию.

– А, я поняла: вы помогаете полиции! – воскликнула мисс Кохран. – Я забыла, что вы снискали репутацию Шерлока Холмса. Жаль, что мы не сумели вам помочь. Вам лучше поговорить с мистером Фергюсоном. Вероятно, он встретил мистера Уотерса в Глазго.

– Значит, Фергюсон тоже там находился?

Уимзи постарался придать своему вопросу беззаботности, однако не обманул бдительную мисс Кохран, тотчас же бросившую на него многозначительный взгляд.

– Да, он там был. Уверена, мы сможем назвать вам точное время встречи с ним. – Чем больше мисс Кохран волновалась, тем отчетливее проступал в ее речи шотландский акцент. Она топнула ногами и подалась вперед, опершись руками о колени, словно рабочий в трамвае, готовый отстаивать свою точку зрения. – Наш поезд прибыл на конечную станцию в четырнадцать шестнадцать. Не слишком удобный поезд. Останавливался на каждой станции. Нам следовало подождать и сесть в Дамфрисе на поезд, отправлявшийся в тринадцать сорок шесть, но хотелось увидеться с сестрой Маргарет Кэтлин и ее мужем, ведь они уезжали в Англию. Они прибыли на станцию, чтобы встретиться с нами. Вместе мы отправились в отель, где пообедали, поскольку ничего не ели с восьми часов утра. В поезде еды не подавали. В отеле можно было спокойно поговорить. Не хуже, чем в любом другом месте. После этого мы проводили Кэтлин с мужем и немного поспорили относительно того, что следует сделать дальше: сразу отправиться к моей кузине, у которой мы намеревались остановиться, или же сначала посетить выставку. Я сказала, что уже слишком поздно, чтобы предпринимать поход на выставку, но Маргарет предложила посмотреть на расположение полотен, чтобы на следующий день разглядеть каждое более внимательно. Я согласилась, что это разумно. Мы сели в трамвай и примерно в половине пятого или чуть раньше уже были на выставке. В первом же зале мы столкнулись с мистером Фергюсоном, направлявшимся к выходу. Конечно, мы остановились, чтобы немного поболтать. Мистер Фергюсон сообщил, что обошел всю экспозицию, но собирается проделать это еще раз на следующий день, и он прошелся по залам вместе с нами.

Уимзи, изо всех сил старавшийся удержать в голове расписание поездов и поспешно высчитывавший время отправления и прибытия, прервал рассказ мисс Кохран:

– Мистер Фергюсон действительно осмотрел всю экспозицию?

– Да. Он рассказал нам о расположении картин и упомянул о тех, что понравились ему больше других. Мистер Фергюсон прибыл в Глазго тем же поездом, что и мы. Только наверняка сразу отправился на выставку.

– Поезд в четырнадцать шестнадцать. Да, конечно. Он сел на него в Дамфрисе. Он останавливается там в одиннадцать двадцать две, не так ли? Вы видели мистера Фергюсона на платформе?

– Нет. Но это вовсе не означает, что его там не было. Ведь он путешествовал в вагоне для курящих. Мы же предпочли старый добрый дамский вагон, поскольку не любим курить в замкнутых пространствах. В любом случае мистер Фергюсон видел нас в Глазго, хотя мы его не заметили. При встрече он так нам и сказал: «Я видел вас на станции, а вы меня – нет. Это Кэтлин и ее муж были с вами?» После этого сообщил, что приехал тем же поездом.

– Отлично, – кивнул Уимзи. – Что ж, теперь, пожалуй, нам надо навестить Фергюсона. Вернее, не нам, а полиции.

Мисс Кохран покачала головой:

– Вам меня не обмануть. Вас выдают глаза. И, если честно, мне кажется, что вы и есть убийца.

– Нет, – возразил он. – Вот этого преступления я как раз и не смог бы совершить. По той простой причине, что не умею рисовать.

Гоуэн

Инспектор Макферсон из Керкубри был из тех старательных и лишенных воображения людей, для которых ни одна версия не является надуманной и непременно должна быть включена в расследование. Он любил вещественные доказательства и не принимал в расчет такие банальные заключения, как невозможность совершения того или иного деяния с точки зрения психологии. Начальник полиции представил ему обстоятельства смерти Кэмпбелла, и Макферсон понял, что они указывают на виновность кого-либо из художников. Эти обстоятельства ему понравились. И медицинское заключение тоже: четкое, веское, содержательное описание трупного окоченения и состояния пищеварительного тракта покойного. Созерцание расписания поездов тоже доставило инспектору удовольствие. Ведь все эти цифры можно было занести в таблицу и тщательно проверить. Факты же, касающиеся обнаруженной на мольберте картины, привели Макферсона в уныние. Речь шла о предмете, в котором он совершенно не разбирался, но был готов положиться на опыт эксперта. Макферсон, например, не стеснялся выслушать мнение своего кузена Тома относительно электричества и посоветоваться с сестрой Элисон в том, что касалось женского белья. В общем, инспектор был готов принять на веру факт, что джентльмен вроде Питера Уимзи вполне способен разбираться в живописи и технике письма различных художников.

Макферсон предположил, что все местные живописцы вполне годятся на роль подозреваемого независимо от того, насколько они богаты, уважаемы и мягкосердечны. Для него не имело значения, ссорились ли они с покойным Кэмпбеллом или нет. Керкубри являлся вверенной ему территорией, поэтому он считал своим долгом собрать разнообразную информацию о проживающих здесь художниках обоих полов и проверить у них наличие алиби – неважно, молодые они или старые, добродетельные или не очень. Действовал инспектор добросовестно, не сделав исключения ни для прикованного к постели Маркуса Макдональда, ни для лишь недавно поселившейся в Керкубри Хелен Чемберс, ни для девяностодвухлетнего старика Джона Питерсона, ни для Уолтера Фленагана, вернувшегося с войны с протезом вместо ноги. Макферсон отметил отсутствие Уотерса и Фаррена, однако не сделал из этого факта таких умозаключений, как лорд Питер. После обеда он объявился на крыльце мистера Гоуэна с блокнотом в руке и печатью добродетели на лице. Инспектор Макферсон оставил мистера Гоуэна напоследок, поскольку опасался навлечь на свою голову неприятности. Всем было известно, что утром Гоуэн работает и не терпит вторжения в личную жизнь до обеда.

Дверь отворил типичный английский дворецкий и коротко ответил на вопрос инспектора:

– Мистера Гоуэна нет дома.

Инспектор пояснил, что пришел по официальному делу, и еще раз попросил аудиенции у хозяина дома, однако дворецкий высокомерно повторил:

– Мистера Гоуэна нет.

Тогда Макферсон поинтересовался, когда мистера Гоуэна можно застать. И дворецкий снизошел до объяснения:

– Мистер Гоуэн уехал.

Для шотландца этот глагол имеет несколько иное значение, нежели для англичанина, поэтому инспектор спросил, вернется ли мистер Гоуэн к вечеру. Вынужденный прояснить ситуацию, дворецкий невозмутимо произнес:

– Мистер Гоуэн уехал в Лондон.

– Вот как? – Инспектор мысленно обругал себя за то, что так долго откладывал визит в этот дом. – Когда это случилось?

Дворецкий счел этот допрос в высшей степени неприличным, но тем не менее ответил:

– Мистер Гоуэн уехал в Лондон в понедельник вечером.

Инспектор изумленно посмотрел на дворецкого:

– В котором часу?

Судя по всему, в душе вышколенного слуги происходила внутренняя борьба, и все же он сумел сохранить самообладание:

– Мистер Гоуэн сел на поезд, отправлявшийся в восемь сорок пять из Дамфриса.

Инспектор задумался. Если это правда, то Гоуэна можно исключить из списка подозреваемых, но прежде необходимо проверить информацию.

– Я все-таки войду, – сказал он.

Дворецкий мгновение колебался, однако, заметив, что за этой беседой с интересом наблюдают соседи, милостиво отошел в сторону и впустил посетителя в красиво декорированный деревянными панелями холл.

– Я расследую обстоятельства смерти мистера Кэмпбелла, – пояснил инспектор.

Дворецкий молча кивнул.

– Должен заметить, у нас появились веские основания полагать, что вышеозначенный джентльмен был убит.

– Я понимаю.

– В таком случае вы наверняка понимаете, что для нас важно поговорить со всеми, кто видел мистера Кэмпбелла незадолго до смерти.

– Разумеется.

– К тому же нам необходимо знать, где находился каждый в то время, когда произошло преступление.

– Естественно.

– Я не сомневаюсь, – продолжил гнуть свою линию инспектор, – что если бы мистер Гоуэн был дома, то, несомненно, оказал бы нам любую посильную помощь.

Дворецкий выразил уверенность в том, что его хозяин был бы просто счастлив сделать это. Макферсон раскрыл свой блокнот.

– Ваше имя Хэлкок, не так ли? – спросил он.

– Элкок, – с упреком произнес дворецкий.

– «Ха», «э» и два «эль»?

– В моей фамилии нет буквы «ха», молодой человек. Первая буква «э» и только одно «эль».

– А теперь, мистер Элкок, – это лишь формальность, вы же понимаете, – скажите, в котором часу мистер Гоуэн уехал из Керкубри в понедельник вечером.

– Примерно в начале девятого.

– Кто повез его на станцию?

– Хаммонд, водитель.

– Аммонд?

– Хаммонд. Его имя Альберт Хаммонд. Имя начинается с буквы «а».

– Прошу прощения.

– Ничего страшного. Наверное, вы захотите с ним поговорить?

– Непременно, – ответил инспектор. – А вы не знаете, видел ли мистер Гоуэн мистера Кэмпбелла в понедельник?

– Нет.

– Мистер Гоуэн дружил с мистером Кэмпбеллом?

– Не могу сказать наверняка.

– Не заходил мистер Кэмпбелл недавно к вашему хозяину?

– Насколько мне известно, мистер Кэмпбелл никогда не навещал мистера Гоуэна.

– Неужели? – Инспектору не хуже Элкока было известно, что Гоуэн держится в стороне от остального артистического сообщества. Он редко приглашал к себе гостей. Разве что иногда играл с избранными в бридж. И все же инспектор Макферсон считал себя обязанным задать эти вопросы официально.

– Я просто хотел уточнить имена знакомых мистера Кэмпбелла. Не могли бы вы сказать мне, чем занимался в понедельник мистер Гоуэн?

– Согласно своей привычке мистер Гоуэн поднялся в девять часов утра и позавтракал в девять тридцать. Затем он немного прогулялся по саду и опять же согласно привычке отправился в студию. Я подал обед в привычное время – в тринадцать тридцать. После обеда мистер Гоуэн опять рисовал вплоть до шестнадцати часов. Затем я подал чай в библиотеку.

– А дальше?

– После чая он выехал на прогулку на своем двухместном автомобиле.

– За рулем был Хаммонд?

– Нет. Выезжая куда-нибудь на этом автомобиле, мистер Гоуэн предпочитает самостоятельно садиться за руль.

– Вот как? Куда же он направился?

– Не могу сказать наверняка.

– Что ж, хорошо. Когда мистер Гоуэн вернулся?

– Около семи часов вечера.

– А что потом?

– Мистер Гоуэн объявил о своем решении отправиться в город.

– А раньше он что-нибудь говорил о своем намерении?

– Нет. Мистер Гоуэн имеет привычку время от времени ездить в город.

– И не предупреждает об этом?

Дворецкий кивнул.

– Это никогда не казалось вам странным?

– Нет.

– Он поел перед отъездом?

– Нет. Мистер Гоуэн собирался поужинать в поезде.

– В поезде? Вы сказали, он уехал из Дамфриса в восемь сорок пять?

– Да, так я понял из его слов.

– Но послушайте, разве вы не знаете, что поезд, отправлявшийся из Дамфриса в восемь сорок пять, не имеет никакого отношения к Лондону? Он прибывает в Карлайл в девять пятьдесят девять, а это поздновато для ужина. Следующий же поезд в Лондон отправляется лишь в пять минут первого. Так почему мистер Гоуэн не поужинал дома, чтобы потом сесть на поезд, отправлявшийся из Дамфриса в одиннадцать ноль восемь?

– Не могу сказать. Мистер Гоуэн не информировал меня о своих намерениях. Вероятно, у него были какие-то дела в Карлайле.

Инспектор посмотрел в бледное и невозмутимое лицо дворецкого.

– Да, это возможно. Мистер Гоуэн, случайно, не сообщил, как долго будет отсутствовать?

– Он упомянул о том, что его не будет примерно неделю или дней десять.

– Оставил вам какой-нибудь адрес?

– Он пожелал, чтобы все письма переправлялись в его клуб.

– Какой клуб?

– «Муштабель» на Пикадилли.

Инспектор сделал запись в блокноте и задал еще один вопрос:

– Вы не получали известий от мистера Гоуэна после его отъезда?

Дворецкий вскинул брови.

– Нет. – Он немного помолчал, а потом продолжил: – Мистер Гоуэн не станет мне писать до тех пор, пока в этом нет острой необходимости.

– Значит, насколько вам известно, мистер Гоуэн сейчас находится в Лондоне.

– У меня нет оснований полагать, что он где-то в другом месте.

– Что ж, а теперь мне хотелось бы поговорить с Хаммондом.

– Хорошо.

Мистер Элкок позвонил в колокольчик, и в холле тут же возникла молодая, хорошенькая служанка.

– Бетти, – обратился к ней мистер Элкок, – будь так любезна сообщить Хаммонду, что с ним желает побеседовать инспектор.

– Подождите минуту, – промолвил Макферсон. – Бетти, а в котором часу мистер Гоуэн уехал из дому в понедельник вечером?

– Около восьми часов, сэр, – поспешно ответила девушка, украдкой бросив взгляд на дворецкого.

– Он поужинал, перед тем как уехать?

– Не могу припомнить, сэр.

– Ну же, дитя мое, – властно произнес мистер Элкок, – разумеется, ты все помнишь. Бояться совершенно нечего.

– Н… нет, мистер Элкок.

– Нет, – повторил дворецкий. – Ты совершенно в этом уверена? Мистер Гоуэн не ужинал перед отъездом?

– Нет.

– Тогда беги и передай Хаммонду мою просьбу. Если, конечно, у инспектора больше нет к тебе вопросов.

– Больше вопросов не имею, – сказал Макферсон.

– Что-нибудь случилось? – с дрожью в голосе спросила Бетти.

– Ничего особенного, – ответил дворецкий. – Насколько я понимаю, инспектор проводит обычный опрос. Прошу тебя, Бетти, позови Хаммонда и сразу возвращайся обратно. Нигде не останавливайся и ни с кем не заговаривай. Инспектор просто выполняет свою работу, как ты или я.

– Да… то есть нет, мистер Элкок.

– Хорошая девочка, – заметил дворецкий, когда Бетти скрылась за дверью, – но туго соображает.

Хаммонд, водитель, оказался невысоким бойким мужчиной со своеобразным выговором, напоминающим кокни. Инспектор быстро упомянул о рутинной проверке и сразу перешел к делу:

– Вы куда-нибудь возили мистер Гоуэна в понедельник вечером?

– На станцию в Дамфрис.

– В котором часу?

– В восемь. Чтобы он успел на поезд в восемь сорок пять.

– Вы отвезли его на двухместном автомобиле?

– Нет, на обычном.

– В котором часу мистер Гоуэн вернулся на своем двухместном автомобиле?

– Примерно в четверть восьмого. Я поужинал в половине восьмого, и когда вернулся, «райли» уже стоял в гараже.

– Мистер Гоуэн взял с собой какой-нибудь багаж?

– Сумку или портфель. Вот такого размера. – Он развел руки примерно на два фута.

– Вы видели, как он сел на поезд?

– Нет. Он пошел на станцию, а мне велел возвращаться домой.

– В котором часу это было?

– В восемь тридцать пять или около того.

– И вы сразу поехали в Керкубри?

– Ясное дело. Хотя нет. Я привез с собой сверток.

– Вот как? Что же в нем было?

– Две картины мистера Гоуэна, принадлежащие какому-то джентльмену из Дамфриса. Хозяин не захотел отправлять их поездом, поэтому я привез их на машине. Они уже были запакованы и ждали, чтобы я их забрал.

– Значит, вы поехали за картинами после того, как оставили мистера Гоуэна на станции?

– Совершенно верно. Того джентльмена зовут Филлипс. Хотите назову адрес?

– Да, будьте любезны.

Водитель сообщил инспектору адрес.

– А мистер Гоуэн, случайно, не сообщил, куда направляется?

– Нет. Только сказал, что хочет успеть на поезд до Карлайла.

– До Карлайла? Вы уверены, что он не упоминал Лондон?

– Абсолютно. Поезд до Карлайла.

– А когда вы узнали, что должны везти мистера Гоуэна на станцию?

– Мистер Элкок спустился вниз, когда я ужинал. Он-то и сказал мне, что хозяин велел подать автомобиль к восьми часам, потому что ему нужно попасть в Дамфрис. Я ответил: «Будет исполнено!» А еще добавил, что могу забрать по дороге картины. Как сказал, так и сделал.

– Благодарю вас, мистер Хаммонд. Поймите: наш разговор с вами – чистая формальность.

– Все?

– Что?

– Я говорю – все? Мы закончили? Я свободен?

– Да. Пока у меня больше нет к вам вопросов.

– Ну что ж, в таком случае пока!

– Не желаете поговорить с миссис Элкок? – вежливо поинтересовался дворецкий, явно приготовившись стойко терпеть мучения.

– Думаю, в этом нет необходимости. Большое вам спасибо, мистер Элкок.

– Не за что, – ответил дворецкий. – Надеюсь, вы скоро нападете на след негодяя. Я просто счастлив, что смог оказаться полезен. Осторожнее, там перед входной дверью две ступеньки. Какой сегодня восхитительный вечер, не правда ли? Всего хорошего, инспектор!

«И все же, – подумал Макферсон, – не будет лишним навести справки в Дамфрисе. Гоуэна с его окладистой темной бородой трудно не запомнить. Странно, что он вдруг решил провести два-три часа в Карлайле в ожидании поезда до Лондона. Он вполне мог нанять там еще один автомобиль, чтобы добраться до дома».

Инспектор двинулся в сторону полицейского участка.

«К тому же, – продолжал размышлять он, – эта девица была не совсем уверена в своих словах. Не то что дворецкий с водителем».

Макферсон сдвинул фуражку и поскреб голову.

– Ладно, – весело произнес он вслух. – Я в этом еще разберусь.

Миссис Маклеод

Вечер выдался насыщенным. Уимзи проводил своих гостей до дома и собирался вернуться к себе, когда голубая калитка внезапно распахнулась. Последовавший за ней крик заставил Уимзи поспешить на помощь начальнику полиции, застрявшему между велосипедами, заполнявшими узкий проход.

– Хочу вам сказать, – произнес сэр Максвелл, когда вскоре уже сидел в удобном кресле в гостиной Уимзи и потягивал виски, – что это дело меня беспокоит. Хотелось бы увидеть впереди хоть какой-то просвет. Даже если предположить, что в своем списке вы указали всех возможных подозреваемых, я просто не знаю, с чего начать. Вполне ожидаемо, что у одного-двух не окажется надежного алиби. Но то обстоятельство, что все они попадают под подозрение, приводит меня в замешательство.

– Проклятье! – кивнул Уимзи.

– Грэм и Стрэчен, – продолжил начальник полиции, – как вам уже известно, не находились дома в интересующее нас время, и не могут объяснить своего отсутствия. Судя по тому, что вы мне сообщили, Фергюсона можно исключить из списка подозреваемых. И все же мы так его и не допросили. А после того, что случилось сегодня, я уже начинаю ставить под сомнения слова всех и каждого. Исчезновение Фаррена настолько подозрительно, что, если бы не странное поведение остальных, я немедленно выписал бы ордер на его арест. Гоуэн…

– Как? Его вы тоже подозреваете?

– Гоуэн уехал в Англию, но в отчете инспектора Макферсона есть моменты…

– Этого я еще не слышал.

– Да. – Начальник полиции вкратце изложил суть беседы Макферсона со слугами и продолжил: – Некоторые моменты требуют более детального анализа. А уж в том, что касается Уотерса, и вовсе ничего не понятно.

– Поделитесь же со мной своими соображениями, – попросил Уимзи. – Одна голова хорошо, а две – лучше.

– Что ж, извольте. Когда Уотерс не вернулся сегодня вместе с двумя молодыми дамами, вашими соседками, инспектор Макферсон побеседовал с миссис Маклеод, которая, похоже, направила вас по ложному следу. Хотя я надеюсь, что сделала она это непреднамеренно. Так вот, беседа с ней пролила свет на весьма примечательное обстоятельство.

Очевидно, Уотерс попросил разбудить его во вторник пораньше и сообщил о том, что собирается поехать в Глазго. В понедельник вечером миссис Маклеод слышала, как он вернулся домой вместе с вами и поднялся в свою спальню. Вскоре вы ушли. Она говорит, что это было примерно в десять тридцать. Так?

– Вы хотите спросить, действительно ли я ушел в половине одиннадцатого? Да.

– В промежутке между одиннадцатью часами и полуночью миссис Маклеод услышала, как кто-то кидает камешки в окно спальни Уотерса. Ее собственная комната расположена недалеко от его спальни, и окна обеих выходят на Хай-стрит. Женщина посмотрела на улицу и увидела мужчину. Она не могла разглядеть его как следует, но утверждает, что он невысок и широк в плечах. Незнакомец был закутан в пальто и толстый теплый шарф. Маклеод хотела крикнуть, чтобы он перестал шуметь, но окно спальни Уотерса распахнулось и тот сердито воскликнул: «Какого черта тебе надо?» Миссис Маклеод не разобрала слов незнакомца, а вот Уотерс сказал: «Хватит шуметь. Я сейчас спущусь».

Миссис Маклеод высунулась из окна и заметила стоявший поодаль четырехместный автомобиль. Вскоре вышел Уотерс в какой-то уличной одежде – женщине показалось, что это были брюки и свитер, – и они вместе с незнакомцем направились в гостиную. Мужчины разговаривали, а миссис Маклеод вернулась в постель. Вскоре она услышала, как кто-то вбежал в спальню Уотерса, а потом снова спустился вниз. Входная дверь открылась и захлопнулась. Миссис Маклеод снова выглянула в окно и увидела, как мужчины сели в машину и уехали. Примерно через три четверти часа – к тому времени сон у миссис Маклеод как рукой сняло – она услышала, как дверь снова тихо отворилась и кто-то на цыпочках прокрался в спальню Уотерса.

После этого ничего больше не происходило. В семь тридцать утра квартирная хозяйка, как и было условлено, постучала в дверь Уотерса, поскольку принесла воду для бритья, а в восемь часов оставила завтрак в его гостиной. После этого она двинулась на улицу и занялась своими делами, а когда вернулась в дом – это было в восемь двадцать, – Уотерс уже позавтракал и ушел.

Я заметил две интересные детали. Во-первых, Уотерс вышел из дому – предположительно для того, чтобы отправиться на выставку в Глазго, – в старом свитере, серых фланелевых штанах, теннисных туфлях и видавшем виды плаще. И во-вторых, забрал с собой велосипед.

– Что? – воскликнул Уимзи.

– Забрал с собой велосипед. Точнее, свой велосипед, который еще в понедельник вечером стоял перед дверью, а в восемь двадцать утра вторника исчез. Я предположил, что его забрал Уотерс.

– Вот это да!

– Ну и что вы думаете по этому поводу? – поинтересовался начальник полиции.

– Вы ждете, что я сейчас скажу, – медленно произнес Уимзи, – что человеком на улице был Кэмпбелл, явившийся прояснить свои разногласия с Уотерсом? И они уехали вместе, чтобы решить спор на кулаках? Что в драке Кэмпбелл получил удар по голове, а Уотерс спрятал где-то тело, а потом вернулся домой, чтобы обеспечить себе алиби? Затем, по вашему мнению, он придумал, как отвести от себя подозрения. Для этого встал в оговоренное раньше время, положил труп и велосипед в машину Кэмпбелла и поспешил к Минноху, желая создать видимость несчастного случая.

– Что еще вы скажете?

– Я мог бы привести вам пятьдесят вариантов развития событий, – ответил Уимзи. – Но признаю, что все перечисленные вами обстоятельства хорошо вписываются в картину совершенного преступления. Кроме одного.

– Да, я тоже об этом подумал. Где находилось тело в период между полуночью и восемью часами утра?

– Нет, – возразил Уимзи. – Тут я как раз не вижу никакой сложности. От Уотерса лишь требовалось положить труп в автомобиль и отогнать его к себе в студию. Рядом достаточно свободного места, где люди оставляют свои машины и повозки. Вряд ли кто-либо обратил бы внимание на старый автомобиль с грузом, прикрытым ковриком. Это же не Пикадилли. Здесь люди оставляют машины на улице на целую ночь, и никому нет до этого дела. Нет, меня озадачило иное.

– Что же?

– Я с вами поделюсь. Если все вышесказанное правда, то куда подевался Уотерс? Ему следовало находиться здесь еще вчера, всем своим видом излучая невиновность. Стоило ли осуществлять столь хитроумный план, чтобы потом сбежать и навлечь на себя подозрения?

– Вероятно, совершив убийство, он просто струсил. В конце концов ваше подозрение пало на всех, кроме Стрэчена и, возможно, Фергюсона.

– Верно. Что ж, мистер Максвелл, полагаю, вам нужно объявить Уотерса в розыск.

– Полностью с вами согласен. Как думаете, мне воспользоваться помощью Скотленд-Ярда?

– Вам понадобится помощь, если придется искать людей по всей стране. И все же я склонен думать, что это как раз тот случай, когда местная полиция справится сама. Ведь они знакомы с окрестностями. Впрочем, кто я такой, чтобы давать вам советы?

– Конечно, мне хотелось бы справиться самостоятельно. Макферсон прекрасно выполняет свои обязанности, как и Дэлзиел.

– Кстати, что насчет того молодого парня, которого они задержали в Странраре?

Максвелл тяжело вздохнул:

– Да ничего особенного. Оказался вполне уважаемым человеком, работником полотняной фабрики в Ларне. Судя по всему, он взял выходные, чтобы повидать родных, живущих на уединенной ферме близ Пинвери. Он должен был вернуться в понедельник вечером, но в это время на ферме устроили гулянку и парня уговорили остаться. Во вторник утром, едва придя в себя после попойки, он поспешил на станцию в надежде вернуться на работу к обеду, но перепутал расписание, ближайший пароход отправлялся лишь в семь часов вечера.

– А на утренний пароход он, конечно, опоздал.

– Да. Именно на него парень и рассчитывал попасть, но из-за гулянки проспал. Оказавшись в Странраре, он решил, что возвращаться сегодня вечером нет смысла. Лучше остаться дома и вернуться в среду утром на пароходе, отправляющемся в шесть десять. Тут-то его и задержали полицейские Странрара, получившие сообщение Дэлзиела. Сержант целый день трудился точно негр на плантации, устанавливая личность парня с помощью родственников, начальника станции в Пинвери и знакомых в Ларне. И в итоге парень оказался повинен лишь в том, что выпил лишнего и не смог вернуться на работу в понедельник вечером. Черт бы его побрал! Из-за него наш опытный сотрудник потратил впустую столько времени, а следствие топчется на том же месте. Надеюсь, этого болвана уволят.

– Ну-ну, не надо быть таким мстительным, – укорил начальника полиции Уимзи. – Он же не знал, чем все обернется. Парень и сам перепугался до чертиков, как говорится в книге Йена Хэя про блоху в одеяле.

Однако начальник полиции лишь недовольно пробурчал что-то в ответ.

– А есть какие-нибудь новости о мужчине с велосипедом, севшем на поезд в Герване? – спросил Уимзи.

– Нет. Но мы проверили все билеты и выяснили, что он действительно направлялсяв Эр.

– Что с велосипедом?

– Билет на велосипед тоже был сдан. Однако нам не удалось разыскать контролера, который мог бы что-нибудь вспомнить. Все было бы гораздо проще, если бы мы точно знали, какой велосипед разыскиваем.

– Вы правы. Неплохо было бы запастись описанием этого транспортного средства. Миссис Маклеод должна знать, как выглядел велосипед Уотерса. К тому же я готов поклясться, что Энди знает каждую царапину на своей развалюхе. Кстати, он поставил новые шины. Этот факт может вам помочь.

– И нельзя забывать о велосипеде Фаррена.

– Я помню. Не говоря уж о богатой коллекции мужских и дамских велосипедов в нашем тупике. Если в Гейтхаусе или Керкубри кому-нибудь срочно понадобилось бы разжиться средством передвижения, это не составило бы труда. Все они примерно одинаковые – древние, как само время, добротные. Судя по тому, что нам известно, велосипед убийцы, если, конечно, он таковым воспользовался, наверняка уже вернулся на прежнее место.

– С этим не поспоришь, – кивнул начальник полиции. – Но получить описание все же нужно.

Сержант Дэлзиел

В четверг утром сержант Дэлзиел проснулся совершенно неотдохнувшим и раздраженным, поскольку очень рассчитывал на молодого человека в Странраре. Он прослыл бы настоящим знатоком своего дела, если бы получил сообщение об убийстве в полдень вторника и поймал преступника в половине седьмого утра на следующий день. И вот теперь ему придется начинать все сначала. Дэлзиела беспокоили объемные, противоречивые и сбивавшие с толку рапорты из Керкубри, к тому же разочаровала информация о велосипедисте из Гервана. Наверняка можно проследить его след, а также след его велосипеда. А от этих телефонных переговоров никакого толку. В общем, ничего не поделаешь: придется ехать в Керкубри лично. Раздосадованно ворча, Дэлзиел уселся в свой старый автомобиль, прихватил с собой констебля Росса и отправился собирать информацию.

Начал он с гостиницы «Энвос». Здесь ему посчастливилось допросить разъяренного владельца пропавшего велосипеда. Информации он получил в изобилии и теперь знал, что следует искать шестилетний «рейли» с новыми шинами «данлоп», выкрашенной в черный цвет рамой, сломанной рукояткой на руле, оторванным звонком и испорченными тормозами. У велосипеда имелась сумка с набором необходимых инструментов, прикрепленный к раме насос и багажник. Сержант тщательно записал слова потерпевшего и, пообещав сделать все, двинулся дальше.

С велосипедом Уотерса вопрос оказался сложнее. Миссис Маклеод неделю за неделей наблюдала стоявший перед дверью дома велосипед постояльца, но, как многие женщины, имела весьма расплывчатое представление о том, как он выглядел. Велосипед был «старый», «обычного цвета». Что касается всего остального, то она «никак не припомнит». Вроде на велосипеде был фонарь, поскольку она время от времени жаловалась постояльцу на капли масла на полу. Марку велосипеда не знает, ей в голову не приходило этим интересоваться.

Зато сынишка миссис Маклеод оказался более наблюдательным. Он заявил, что это был очень старый и ржавый «хамбер», у которого не было ни фонаря, ни звонка, ни насоса.

– А на маленькой багажной бирке значилось имя мистера Уотерса, – добавил мальчишка, весьма польщенный тем, что может оказать помощь полиции.

– Только вот теперь ее, наверное, там нет, – вздохнул сержант и отправился к Фаррену.

Здесь его поначалу ждало разочарование. Миссис Фаррен не имела ни малейшего понятия, какой велосипед был у ее мужа. Она извинилась за собственную непрактичность и намекнула сержанту, что для художника подобные мелочи ничего не значат.

– Уверена, – добавила она, – что я не сумею описать вам даже свой собственный велосипед.

– Хм, – протянул сержант, которого внезапно осенило. – Так, может, мэм, вы позволите мне на него взглянуть?

– Да, конечно. – Миссис Фаррен провела сержанта в хозяйственную пристройку и указала на чистый и довольно ухоженный «санбим». Он был не совсем новый, зато тщательно смазанный и с отлаженными деталями.

– Сразу видно, что вы о нем заботитесь, – с одобрением заметил Дэлзиел.

– Я люблю чистоту и порядок, ведь в этом есть своеобразная красота. Даже неодушевленные предметы способны источать очарование, если о них заботятся должным образом, вы не находите?

– Не могу с вами не согласиться, миссис Фаррен, вы правы. Ваши с супругом велосипеды были приобретены одновременно?

– Нет. Его велосипед гораздо новее этого.

– Что ж, не сомневаюсь, что мистер Фаррен скоро вернется. От него нет никаких известий?

– Нет. Но это неудивительно: порой он исчезает из дому на несколько дней. Вы же знаете мужчин. А уж про художников и рыболовов и говорить нечего.

– Ну да, ну да, – закивал Дэлзиел. – Если я вдруг где-нибудь его встречу, непременно сообщу, что его ждут дома. Не мог бы я побеседовать с той девушкой, служанкой? Надеюсь, она расскажет мне о велосипеде вашего мужа.

– С Дженни? Конечно. Только сомневаюсь, что она что-нибудь добавит. Я всегда твержу ей, что следует быть более наблюдательной. Хотя сама вряд ли могу служить примером. Кстати, сержант, а почему…

Миссис Фаррен осеклась и схватилась рукой за горло, словно ей трудно было говорить.

– Так что вы хотели спросить?

– Почему вас интересует велосипед моего мужа?

Сержант сурово посмотрел на миссис Фаррен, а потом отвел взгляд и вежливо ответил:

– Ничего особенного не случилось. Просто в последнее время пропало несколько велосипедов. Мы поймали торговца в Касл-Дугласе с парой-тройкой велосипедов, происхождение которых он затруднился объяснить, поэтому и опрашиваем всех владельцев в округе, чтобы выяснить, все ли велосипеды на месте. Вы уверены, что ваш муж забрал свою машину с собой?

– Да. А с чего бы ему поступить иначе? Он на нем уехал. Хотя – мне, конечно, неизвестно, – возможно, он его где-то оставил. Или велосипед действительно кто-то украл… Вы его нашли?

Под пристальным взглядом сержанта Дэлзиела миссис Фаррен начала робеть и заикаться.

«Готов биться об заклад, – подумал он, – эта женщина знает, что с велосипедом связано нечто важное. Только вот она никак не может решить, нужно ли ей сказать, что муж уехал на велосипеде, или же все отрицать. Откуда ей известно, что ее мужа подозревают? Точно не от лорда Питера. Он слишком умен, хотя и любит поболтать. Макферсон тоже отпадает. Из него слова не вытянешь. Значит, есть некто, кого бы не удивило нахождение велосипеда Фаррена в неожиданном месте».

Дженни не сказала ничего определенного относительно велосипеда мистера Фаррена, однако поведала, что он всегда сам ухаживал за обеими машинами. Это выдавало в нем человека, разбирающегося не только в красках и кистях, но и в технике.

Гораздо больше информации Дэлзиел получил в городском магазине, торгующем велосипедами. Фаррен действительно был хозяином черного с позолоченным рулем «рейли», ненового, но в нормальном техническом состоянии. Несколько недель назад в магазине поменяли шину на заднем колесе. Шину той же марки «данлоп» на переднем колесе установили полгода назад. Звонок, тормоза, фонари и сама рама отлажены и в полном порядке.

Вооруженный столь исчерпывающей информацией сержант отправился на станцию Герван. Здесь он разыскал носильщика, мужчину средних лет по фамилии Макскимминг, который в точности пересказал ему все то, что уже ранее доложил начальнику станции.

Во вторник поезд из Странрара ожидался в 13.06 и прибыл на станцию вовремя. Он как раз подъезжал к платформе, когда на станции появился мужчина с велосипедом, который явно спешил. Он окликнул Макскимминга: «Эй, носильщик!» – и тот отметил его высокий взволнованный голос и английский выговор. Мужчина попросил носильщика побыстрее закрепить на велосипеде бирку до Эра, и Макскимминг подвез его к ящику с багажными бирками. Пассажир отстегнул от рамы небольшой кожаный портфель, сообщив, что заберет его с собой в вагон. Поскольку до отправления поезда оставалось совсем мало времени, он достал из кармана бумажник и отправил носильщика за билетом в третий класс до Эра и билетом на провоз велосипеда. Вернувшись, носильщик увидел, что пассажир уже стоит у вагона третьего класса для курящих. Макскимминг отдал ему билеты, получил свои чаевые и поставил велосипед в багажное отделение. Сразу после этого поезд тронулся.

Нет, он не разглядел лица джентльмена с велосипедом. Только серый фланелевый костюм и клетчатое кепи. Кроме того, джентльмен постоянно подносил к лицу носовой платок, будто сильно вспотел после езды на велосипеде под палящим солнцем. Отдавая чаевые, он пробормотал что-то относительно того, что, к счастью, успел и что ему непросто далась дорога из Баллантрея. На нем были солнцезащитные очки. Носильщику показалось, что пассажир чисто выбрит и носит небольшие аккуратные усики. У Макскимминга не было времени на то, чтобы рассмотреть его. К тому же у него сильно болел желудок. Сегодня он чувствовал себя еще хуже – даже посетовал на то, что перетаскивание тяжелых чемоданов под палящим солнцем доконает кого угодно.

Посочувствовав носильщику, Дэлзиел поинтересовался, сможет ли тот узнать джентльмена и велосипед, если увидит снова. Носильщик засомневался и ответил, что вряд ли. Велосипед был старым и покрытым пылью. На марку он внимания не обратил. Да и какое ему дело до чужих велосипедов? Ему было поручено прикрепить к велосипеду бирку и поставить его в багажное отделение. Вот и все.

Что ж, и на том спасибо. Итак, у велосипеда был багажник. Впрочем, как и у большинства велосипедов. Носильщику он показался старым: значит, не принадлежал Фаррену, – зато мог быть одним из двух других. Дэлзиел не сомневался в том, что пассажир и его велосипед благополучно добрались до Эра и покинули поезд в 13.11.

Поблагодарив носильщика за помощь, сержант вернулся в свою машину. Сверившись с расписанием, он отметил, что перед Эром поезд останавливался только на одной станции – в Мейболе. Стоило заехать туда и выяснить, не сошел ли подозрительный пассажир там вместо Эра.

В Мейболе сержант побеседовал с начальником станции и узнал, что во вторник с поезда, следовавшего из Странрара, сошли всего два пассажира. Это были женщины. И ни у одной не было с собой велосипеда. Собственно, ничего иного Дэлзиел и не ожидал. Начальник станции добавил, что у пассажиров вышеозначенного поезда, следовавших до Эра, билеты собирались в Мейболе. Было сдано восемь билетов третьего класса, включая один, проданный в Герване. Эту информацию подтвердил кассир. Если возникает какое-либо несоответствие между количеством заявленных и сданных билетов, это выясняется в ревизионной конторе в Глазго, о чем в течение трех дней составляется отчет, который затем высылается на место. Если в данном случае произошли какие-то накладки, известно об этом станет на следующий день. Билеты на провоз велосипедов, принадлежавших пассажирам, следовавшим до Эра, в Мейболе не собирают, поскольку они нужны для того, чтобы получить багаж на конечной станции.

Дэлзиел попросил начальника станции сразу связаться с ним, если появятся какие-нибудь сомнения относительно билетов, после чего полицейские отправились в Эр.

Эр являлся довольно большой по размерам станцией, откуда расходилось сразу несколько железнодорожных веток. Основная, соединяющая Странрар и Глазго, была в непосредственной близости от станции. С западной стороны располагалась главная платформа с железнодорожными кассами, книжным киоском и выходом к поездам других направлений.

Здесь Дэлзиел вновь расспросил персонал о билете на провоз велосипеда. Сверившись с журналом учета, ему ответили, что билет, купленный в Герване, был, как и положено, сдан в Эре. Следующий вопрос касался того, кому именно сдали этот самый билет. Поскольку все билеты пассажиров были собраны в Мейболе, на выходе с платформы в Эре контролера не было. Билет на провоз багажа был предположительно сдан носильщику, достававшему велосипед из багажного отделения.

Дэлзиел и Росс по очереди опросили носильщиков, но все утверждали, что не доставали велосипед из багажного отделения поезда, прибывшего из Странрара во вторник, зато один припомнил кое-что насчет билета. После того как из поезда вышли несколько пассажиров, он отправился к последнему вагону, чтобы выгрузить багаж. Тогда-то проводник и передал ему билет на провоз велосипеда, объяснив, что он принадлежит джентльмену, забравшему велосипед самостоятельно. Носильщик счел, что пассажир решил таким образом уклониться от уплаты чаевых, а может, просто спешил. Проводник видел, как он быстро покатил велосипед к выходу. Люди частенько скупятся на чаевые, особенно велосипедисты. Теперь, когда наступили тяжелые времена, даже и двухпенсовика не получишь там, где раньше давали шесть пенсов или даже шиллинг. И виновато во всем правительство. И без того нелегкая жизнь рабочего человека становится еще труднее. А что касается Джимми Томаса, так он с потрохами продался капиталистам. Если бы с ним, носильщиком, обращались должным образом, то он, не исключено, стал бы кем-то совсем другим, но когда на тебя постоянно нападают со всех сторон, то…

Дэлзиел прервал эту жалобную тираду и поинтересовался, работает ли сегодня тот же самый проводник. Носильщик кивнул, и сержант решил дождаться прибытия поезда и поговорить с проводником. А пока они с Россом могли бы перекусить, а после ленча попытаться найти того, кто видел, как велосипедист покидал станцию.

Наскоро отобедав в местном буфете, полицейские обсудили, что делать дальше. Потребуется время, чтобы отследить передвижения загадочного пассажира, после того как он покинул здание вокзала в Эре. Значит, Дэлзиелу необходимо скорее вернуться в Ньютон-Стюарт и связаться с Макферсоном. К тому же следовало опросить людей в Глазго и запастись фотографиями всех подозреваемых на случай, если кто-нибудь запомнил внешность велосипедиста. Поскольку все подозреваемые были известными художниками, их фотографии наверняка отыщутся в ведущих новостных агентствах Глазго. Да, не надо разыскивать фотографии художников в Гейтхаусе и Керкубри. Ведь это может спугнуть убийцу. В общем, было решено, что Дэлзиел сядет в поезд из Странрара и отправится в Глазго. По дороге он побеседует с проводником. Машина останется в распоряжении Росса. Он продолжит расследование, время от времени отправляя рапорты в Ньютон-Стюарт. Если обнаружится след велосипедиста, Россу надлежит следовать за ним и, если придется, задержать его.

В 13.48 на станцию прибыл поезд. Дэлзиел зашел в вагон, предварительно убедившись, что его обслуживает тот же проводник, что и во вторник. Поезд тронулся, и Дэлзиел увидел в окно, что Росс беседует с продавцом из книжного киоска. Констебль слыл весьма энергичным и деятельным человеком, поэтому Дэлзиел был уверен, что оплошностей при расследовании он не допустит. Более того, сержанту хотелось, чтобы Росс понял, что на его долю выпала более интересная и запутанная часть расследования. И все же он не слишком-то верил в то, что неуловимый велосипедист имеет какое-то отношение к преступлению, и считал, что человеку его положения не следует тратить время впустую, гоняясь за химерами. Рассуждая подобным образом, Дэлзиел отправился на поиски проводника.

Тот прекрасно помнил инцидент с велосипедом. Не успел поезд затормозить, как один из пассажиров – моложавый мужчина в клетчатом кепи, сером фланелевом костюме и солнцезащитных очках «крукс» – спрыгнул на перрон и поспешил к последнему вагону. Он обратился к проводнику с просьбой незамедлительно выдать ему велосипед, поскольку не может терять ни минуты. Все носильщики находились в голове состава, поэтому проводник открыл багажное отделение и отдал пассажиру велосипед, предварительно сверив бирку с билетом. В качестве станции назначения был указан Эр, и проводник припомнил, что велосипед поместили в багажное отделение в Герване. Пассажир отдал ему билет вместе с шиллингом чаевых и сразу направился к выходу. Проводник заметил, что в руках у мужчины был небольшой чемоданчик. Он не видел, как тот покинул станцию, поскольку должен был проследить за присоединением пульмановского вагона-ресторана, что всегда происходило в Эре. Прежде чем поезд снова тронулся в путь, проводник отдал багажный билет носильщику, чтобы тот, как и полагается, отправил его в Главное управление железной дороги.

Дэлзиел попросил свидетеля описать того путешественника, только получить подобного рода информацию оказалось не так-то просто. Проводник видел пассажира лишь полминуты, однако припомнил, что тот был среднего роста, тридцати – сорока лет, чисто выбрит или же с небольшими светлыми усиками. Точно не темными, иначе проводник непременно запомнил бы их. Разглядеть волосы пассажира под кепи не представлялось возможным, но у проводника сложилось впечатление, что это светловолосый человек со свежим цветом лица. Да, волосы были мышиного или соломенного цвета. Глаза под солнцезащитными очками не слишком темные. Голубые, серые или ореховые. Проводник, как и носильщик в Герване, обратил внимание на высокий взволнованный голос пассажира и английский выговор. Он, пожалуй, сумеет узнать мужчину по фотографии, но не уверен. В пассажире не было ничего примечательного, если не принимать во внимание своеобразный голос и то обстоятельство, что он всю дорогу не снимал солнцезащитных очков. Велосипед тоже обычный – старый и поцарапанный. Проводник не обратил внимания на марку, однако заметил сравнительно новые шины.

Дэлзиел кивнул. Он и не ждал, что получит детальное описание внешности человека в кепи и очках, которого весьма занятой сотрудник поезда видел всего несколько секунд. Сержант вернулся в свое купе и провел остаток пути, делая заметки в блокноте. После короткой остановки в Пейсли поезд прибыл на станцию Сент-Инок.

Здесь ему нечего было делать, кроме как узнать, все ли билеты, собранные во вторник, отправлены в ревизионное ведомство. Убедившись, что это так, Дэлзиел отправился в это самое ведомство, и вскоре уже сидел в кабинете начальника.

В ведомстве задача сержанта заключалась в том, чтобы проверить билеты, купленные и сданные во вторник между станциями Гейтсхаус и Сент-Инок и Керкубри и Сент-Инок. В ведомстве уже произвели все подсчеты, не обнаружив при этом расхождения в числе проданных и собранных билетов. Похоже, предположение лорда Уимзи о том, что Уотерс сел в Керкубри в поезд до Глазго, но так и не доехал до конечного пункта, скрывшись по дороге, было ошибочным. Если же он, не замеченный ни железнодорожными служащими, ни мисс Селби или мисс Кохран, действительно сел в поезд, отправляющийся из Керкубри в 08.45, то им был куплен билет до какой-то промежуточной станции. Но с чего они вообще решили, будто Уотерс воспользовался поездом? Он просто пропал и прихватил с собой велосипед. Только вот этот ли велосипед добрался до Эра? Сержант помнил о том, что юный Эндрю поставил на свой велосипед новые шины, и поэтому был склонен думать, что это и есть велосипед из гостиницы «Энвос». Впрочем, он ничего не знал о состоянии шин велосипеда Уотерса.

Дэлзиел поинтересовался билетом Фергюсона, и ему сразу дали ответ, поскольку это был единственный билет первого класса до Глазго, купленный в тот день в Гейтхаусе. Его должным образом прокомпостировали в Максвеллтауне, что располагается между Гейтхаусом и Дамфрисом, а затем еще раз в Герлфорде и Моклайне, между Дамфрисом и Сент-Иноком. Из этого можно было заключить, что Фергюсон действительно проделал путь от дома до Глазго.

Однако, не удовлетворившись полученной информацией, Дэлзиел запросил сведения обо всех билетах, на все направления в радиусе пятидесяти миль от Ньютон-Стюарта, проданных во вторник. Это было сделано на случай, если вдруг выяснится какое-нибудь несовпадение. После этого сержант отправился в Главное полицейское управление Глазго.

Там он организовал поиски велосипедиста, путешествовавшего во вторник по дороге между Багреннаном и Герваном между 11.00 и 13.11. Его также интересовали все велосипедисты, замеченные во вторник во второй половине дня в окрестностях Эра, как и те, что садились на поезда, отправлявшиеся из Эра или с близлежащих станций во вторник вечером или в среду утром. Внезапно Дэлзиел сообразил, что таинственный велосипедист мог доехать поездом из Эра до любой близлежащей станции, купить там другой билет, возможно, как-то изменив при этом внешность. Но потом он подумал о том, что такую приметную деталь, как велосипед, вполне можно где-нибудь оставить. Дэлзиел отправил запросы на все станции с просьбой проверить камеры хранения на предмет невостребованного велосипеда. Он попросил также проинформировать его, если вдруг в окрестностях Эра обнаружится какой-нибудь бесхозный велосипед. К своему запросу он приложил описания трех пропавших в Гейтхаусе велосипедов, отметив при этом, что не следует ограничиваться поиском машин только двух марок. Его интересовали все подозрительные велосипеды, найденные в обозначенный промежуток времени.

Таким образом, приведя в движение машину правосудия, сержант переключил свое внимание на фотографии. Ему не составило труда отыскать нужные в редакциях города. К вечеру у него в руках уже была отличная коллекция портретов шести художников. Однако со всеми этими заботами Дэлзиел опоздал на последний поезд до Ньютон-Стюарта, и теперь попасть домой можно было, лишь добравшись до Гервана или Локерби и пересев там на автомобиль.

Собственная машина сержанта находилась в Эре. Он устало подошел к телефону и набрал номер полицейского управления Эра, чтобы узнать, в городе ли еще констебль Росс. Но на сей раз удача отвернулась от него. Росс побывал в полицейском управлении и оставил сообщение, что отправляется по следу в Килмарнок, откуда будет рапортовать снова.

Проклиная судьбу, хотя и приободрившись от известия, что появилась какая-то зацепка, Дэлзиел позвонил в Керкубри. Трубку поднял инспектор Макферсон. Да, появились новые улики. Да, инспектор считает, что Дэлзиелу непременно нужно вернуться домой сегодня, если это возможно. Жаль, что он опоздал и на поезд до Гервана, отправляющийся в 18.20. От досады Дэлзиел заскрипел зубами, но ничего не поделаешь: придется ехать поездом в 19.30, который прибудет на место назначения в 21.51. А там уж за ним пришлют машину.

Сержант с мрачным удовлетворением ответил, что поезд прибывает в 21.51 только по субботам, в 21.56 – по вторникам, а поскольку сегодня четверг, машине придется ждать его в Эре в 20.55. Оставив надежды на то, чтобы вкусно поужинать и заночевать в одной из гостиниц Глазго, Дэлзиел нехотя направился в местный буфет, чтобы наскоро перекусить, перед тем как сесть в поезд, отправляющийся в 19.30.

Инспектор Макферсон

А тем временем в деле наметился прогресс. Во всяком случае, как заметил Уимзи, оно наконец сдвинулось с мертвой точки. Первым поводом для радости стал визит молодого фермера, робко переступившего порог полицейского участка в Керкубри и попросившего о встрече с инспектором Макферсоном.

Выяснилось, что в понедельник около девяти часов вечера он выпивал в «Гербе Мюррея» в Гейтхаусе, когда внезапно в заведении появился мистер Фаррен, выглядевший разгневанным. Он громко и безапелляционно спросил: «Где этот… Кэмпбелл?» Узнав, что того нет поблизости, Фаррен немного успокоился и заказал две или три порции виски. Фермер попытался узнать, что произошло, но не услышал от Фаррена ничего, кроме угроз. Вскоре Фаррен вновь принялся выяснять местонахождение Кэмпбелла. Свидетель, недавно приехавший из Керкубри и знавший наверняка, что Кэмбелл находится в «Гербе Макклеллана», решил, что Фаррен слишком возбужден, и, желая предотвратить стычку, солгал, сообщив, что вроде видел, как Кэмпбелл на своем автомобиле выезжал на дорогу, ведущую в Критаун. Фаррен пробормотал, что еще доберется до него, сопровождая свои слова оскорбительными эпитетами. Из услышанного свидетель заключил, что состояние мистера Фаррена как-то связано с миссис Фаррен. После этого он, Фаррен, выскочил из бара, и свидетель увидел, как он сел в машину, но отправился вовсе не в Критаун, а в Керкубри. Молодому человеку это не понравилось, и он двинулся следом, однако, поравнявшись с военным мемориалом, Фаррен вдруг повернул налево, в сторону полей для гольфа. Тогда молодой фермер лишь пожал плечами и выбросил это происшествие из головы.

Однако во вторник, когда стало ясно, что полицейские считают несчастье с Кэмпбеллом убийством, произошедшее накануне вечером предстало в зловещем свете. Свидетель посоветовался с барменом и парочкой посетителей, находившихся в баре во время визита Фаррена, и они решили, что полиции следует знать об этом. Фермера делегировали в полицейский участок, и поэтому он здесь. Молодой человек совсем не желал мистеру Фаррену зла, но убийца есть убийца, и ничего с этим не поделаешь.

Макферсон поблагодарил фермера и сразу начал наводить справки в Критауне. Ему хотелось выяснить, действительно ли Фаррен поехал по ложному следу. Инспектора озадачило заявление, что он свернул к полям для гольфа. За три часа до этого Фаррен расстался с Кэмпбеллом в Керкубри и, вероятно, не обнаружив того в Гейтхаусе, стал бы поджидать его на дороге, ведущей в Керкубри. Тогда почему он выбрал своей целью поля для гольфа? Если только…

Если только он не поехал навестить Стрэчена. Всем было известно, что эти двое очень дружны. Были ли они соучастниками? Находился ли Стрэчен дома между девятью и десятью часами вечера в понедельник? Это нетрудно проверить. Инспектор сделал запрос в Гейтхаус и стал ждать.

Затем случилось еще одно волнующее событие, оказавшееся весьма обнадеживающим. Явилось оно в образе маленькой и невероятно застенчивой девочки лет десяти, которую тащила за руку решительно настроенная мамаша. Она постоянно встряхивала дочь, грозясь хорошенько отшлепать, если девочка не сделает так, как ей велят.

– Я точно знаю, что она способна на всяческие шалости. И не успокоюсь, пока не выбью дурь из ее головы. А ну-ка высморкайся и отвечай полицейскому как подобает, а не то он посадит тебя в тюрьму. Эта дрянная девчонка шатается по улицам с мальчишками, вместо того чтобы спать. Но вы же знаете этих современных детей. Совершенно не слушаются родителей. Никакого с ними сладу.

Инспектор выразил сочувствие и спросил имя дамы.

– Миссис Макгрегор, – ответила та. – У нас домик между Керкубри и Гейтхаусом. Да вы знаете: это место близ Оченхей. В понедельник вечером мы с мужем отправились в Керкубри, а Хелен оставили дома одну. Едва только мы за порог, она вон из дома. Даже дверь не заперла. Заходи кто хочешь…

– Минуточку! Эта крошка и есть Хелен?

– Да. Я подумала, что будет лучше привести ее к вам, после того как узнала, что с бедным мистером Кэмпбеллом случилось несчастье. Я так и сказала Джорджу: если мистер Кэмпбелл дрался с кем-то на дороге той ночью, то полиция должна об этом знать, – а Джордж ответил, что…

Инспектор вновь перебил не в меру болтливую посетительницу:

– Если ваша малышка Хелен знает что-либо о смерти мистера Кэмпбелла, то мы с удовольствием послушаем ее. А теперь, миссис Макгрегор, позвольте девочке рассказать все с самого начала. Ну же, Хелен, не бойся.

Приободренная, девочка начала свой рассказ, хотя понять ее было совсем непросто: малышка сильно волновалась, да и мать норовила ее перебить, – однако с помощью уговоров и кулька конфет, за которым послали констебля, инспектор смог наконец докопаться до сути дела.

В понедельник вечером мистер и миссис Макгрегор уехали в Керкубри на машине соседа навестить друзей, строго-настрого наказав Хелен запереть дверь и лечь в постель, но вместо этого предоставленная самой себе девочка ушла играть с мальчишками с соседней фермы. Дети свернули с дороги в поле, где мальчишки собирались ставить противозаконные капканы на кроликов.

Услышав это, инспектор неодобрительно покачал головой, хотя и пообещал, что маленькие живодеры не понесут сурового наказания. Обеспокоенная судьбой друзей больше, нежели угрозами матери, Хелен продолжила рассказ более связно.

Поле, где сорванцы намеревались охотиться на кроликов, располагалось между Керкубри и Гейтхаусом, в том самом месте, где дорога, окаймленная с обеих сторон высокой каменной насыпью, делает очень резкий и опасный S-образный поворот. Сумерки начали сгущаться, подножия холмов затянул туман. Мальчишки зашли довольно далеко и не хотели возвращаться, но примерно без четверти десять Хелен внезапно вспомнила, что вот-вот вернутся домой родители, оставила друзей в поле, а сама направилась в сторону дороги. Она точно знала время, поскольку у одного из мальчиков на руке красовались новенькие часы, подаренные дедом.

Хелен пересекла поле и уже собралась перебраться через насыпь, когда заметила стоявшую на обочине машину с водителем. Тот явно направлялся в Гейтхаус, но почему-то решил остановиться, хотя и не заглушил мотор. Потом автомобиль внезапно пришел в движение и выехал на дорогу, словно намеревался развернуться. В этот самый момент Хелен услышала гудение другой машины, встречной, со стороны Гейтхауса.

Девочка описала место весьма подробно. Это была не самая крутая и опасная часть известного в округе поворота с довольно высокой насыпью по бокам и располагалась ближе к Керкубри. Здесь дорога расширялась, а чуть просевшая насыпь начала зарастать кустиками утесника и ежевики. Вторая машина вылетела из-за поворота в тот самый момент, когда первая развернулась и преградила путь. Раздался громкий визг тормозов, и второй автомобиль резко вильнул вправо, чудом избежав столкновения. Водитель что-то выкрикнул, и мужчина в первой машине ответил. Тогда водитель второго автомобиля громко и зло воскликнул: «Кэмпбелл! Ну конечно! А кто же еще…»

Мужчины стали обмениваться оскорблениями, после чего Кэмпбелл заглушил мотор и вышел из машины. Хелен видела, как он вскочил на подножку другого автомобиля. Послышались звуки возни, а затем оба мужчины оказались на дороге и сцепились в драке. Они наносили друг другу удары и выкрикивали грязные ругательства. Девочка не видела, что там происходит, поскольку дерущихся закрывали автомобили. Они упали на землю и начали по ней кататься. Хелен не разглядела марок автомобилей. Заметила лишь, что Кэмпбелл приехал на четырехместном, а другой мужчина – на большом двухместном с очень яркими фарами.

Драчуны не унимались, и девочка натерпелась страха. Внезапно в воздух взлетел большой гаечный ключ, просвистел у Хелен над головой и упал рядом с ней. Девочка укрылась за насыпью, не в силах оставаться на своем месте и в то же время сгорая от желания посмотреть, что же происходит на дороге. До ее слуха доносились ужасные звуки, будто кого-то колотили и пытались задушить. Вскоре она решилась выглянуть из-за насыпи и напугалась еще больше. Один из мужчин шел со стороны обочины и тащил на плечах другого. Судя по тому, как безвольно обмяк тот, второй, Хелен догадалась, что он мертв. Девочка едва сдержалась, чтобы не закричать. Она очень боялась, что этот страшный мужчина заметит ее и тоже убьет. Он отнес тело к двухместному автомобилю и уложил на пассажирское сиденье. Эта машина стояла ближе к Гейтхаусу. Хелен не видела лица живого мужчины, поскольку он постоянно наклонял голову под тяжестью ноши, однако, когда проходил мимо четырехместного автомобиля, фары на мгновение осветили лицо мертвого человека, и оно показалось девочке страшным и неестественно белым. Описать его подробнее Хелен не сумела. Помнила только чисто выбритые щеки и закрытые глаза. Ужасный человек сел за руль и стал сдавать задом в сторону Гейтхауса. Хелен услышала шум мотора, потом свет фар метнулся сначала в одну, а затем в другую сторону, словно автомобиль разворачивался. Шум мотора стал громче, но вскоре затих вдали.

Когда все закончилось, девочка перелезла через насыпь и решила взглянуть на четырехместный автомобиль, который перекрывал часть дороги. Он был развернут в сторону Гейтхауса, и свет его фар освещал дорогу. Однако прежде, чем она успела приблизиться, со стороны Гейтхауса раздались шаги. Хелен надеялась, что прохожий поможет ей добраться домой, но внезапно поняла, что ужасный человек возвращается, чтобы расправиться и с ней. Охваченная ужасом, она бросилась бежать в сторону дома. Услышав, как взревел мотор, Хелен спряталась в кустах, решив, будто страшный человек собрался преследовать ее на машине. Однако ничего подобного не произошло, и через некоторое время она вновь отважилась выбраться на дорогу и припустила к дому. Едва только Хелен оказалась за калиткой, как мимо пронесся автомобиль, направлявшийся в Керкубри. Девочка вбежала в дом, когда часы в кухне пробили десять, бросилась в спальню, забралась в постель прямо в одежде и с головой укрылась одеялом.

Дальше продолжила миссис Макгрегор. Они с мужем вернулись домой в половине одиннадцатого и обнаружили дочь в кровати полностью одетой. Она дрожала всем телом, плакала навзрыд и была так напугана, что не могла вымолвить ни слова. Родителям ничего не оставалось, кроме как отругать дочь, снять с нее платье, напоить горячим чаем, уложить в постель и посидеть с ней до тех пор, пока не уснет. На следующий день Хелен отказалась что-либо рассказать, а ночью трижды будила родителей громкими криками: вроде кто-то хочет ее убить. В среду вечером отцу, любившему нянчиться с дочерью, удалось вытянуть из нее всю историю. Услышав про Кэмпбелла, родители решили, что все это следует обязательно сообщить полиции. На вопрос инспектора о кухонных часах миссис Макгрегор ответила, что они отстают минут на пять-шесть.

Макферсон горячо поблагодарил обеих, похвалил девочку, заметив, что она очень храбрая, и попросил миссис Макгрегор не наказывать дочь, поскольку та оказала неоценимую помощь следствию. В конце беседы он настоятельно порекомендовал женщине никому больше не рассказывать о том, что случилось в понедельник вечером.

Когда посетители ушли, инспектор откинулся на спинку стула и принялся размышлять. Время, фигурировавшее в рассказе девочки, соответствовало заключению доктора. Значит, смерть Кэмпбелла наступила гораздо раньше, чем они предполагали поначалу. Инспектор попытался восстановить цепь событий. Кэмпбелл и неизвестный встретились на дороге и поссорились. Завязалась драка, в которой Кэмпбелл получил смертельный удар. Неизвестный погрузил тело в двухместный автомобиль, чтобы спрятать где-нибудь у дороги, затем вернулся, сел в машину Кэмпбелла и отогнал ее в Гейтхаус, намереваясь впоследствии инсценировать несчастный случай. Вскоре убийца, вероятно, вернулся за собственным автомобилем и… Что же он сделал? Отправился в Гейтхаус?

Инспектор вздохнул. Кое-какие детали требовали объяснения. Почему преступник не погрузил тело Кэмпбелла в его же «моррис» и не отогнал машину с трупом в потайное место? Зачем оставлять тело в собственном автомобиле где-то у дороги? Пока он отгонял «моррис» в Гейтхаус и возвращался обратно на велосипеде, машину мог обнаружить случайный прохожий. Ведь, чтобы забрать свой автомобиль, преступник должен был приехать на велосипеде или прийти пешком. Да, похоже, он проделал обратный путь на велосипеде, который затем положил на дополнительное складное сиденье автомобиля. Но оставался вопрос: почему преступник не забрал тело с собой?

Наверное, подумал Макферсон, в тот момент он вовсе не думал о том, чтобы инсценировать несчастный случай и обеспечить себе алиби. Да, пожалуй, это все объясняет. Убийца мог уехать, словно ничего не произошло, и только потом придумать план и вернуться за трупом. Но нет! Не получается. Ведь он уехал на машине Кэмпбелла. Объяснить это можно лишь тем, что в его голове уже тогда зародилась идея инсценировки несчастного случая. Но это просто немыслимо. Если верить рассказу девочки – а он показался инспектору правдоподобным, – встреча Кэмпбелла с неизвестным мужчиной оказалась чисто случайной. И в те несколько мгновений после драки убийца вряд ли сумел бы придумать столь хитроумный план избавления от трупа.

Но была ли эта встреча незапланированной? Поведение Кэмпбелла свидетельствует об обратном. Он остановил машину в том месте дороги, где двум транспортным средствам сложно разъехаться. Когда же услышал шум мотора другого автомобиля, то развернул свой так, чтобы закрыть проезд. С его стороны это было настоящим сумасшествием, поскольку подобные действия могли спровоцировать страшную аварию. Впрочем, как известно, Кэмпбелл был пьян и скорее всего не задумывался о последствиях.

Но если доверять показаниям свидетельницы, то становится ясно: не ожидал встречи как раз убийца. А если он этого не предвидел, то и убийства не замышлял. И никакого предварительного плана не существовало.

– Да, – вздохнул инспектор, – но одно может быть никак не связано с другим. Не исключено, что преступник заранее подготовил себе алиби, намереваясь расправиться с Кэмпбеллом в ином месте и в другое время, но тут ему подвернулся удобный случай осуществить это гораздо раньше.

Однако ситуация с автомобилем оставалась непонятной. Были показания относительно того, что вскоре после драки в направлении Керкубри на полной скорости пронесся автомобиль. Был ли это убийца? Нет, поскольку он отгонял машину Кэмпбелла в Гейтхаус. Но если появился кто-то третий, то кто? Этот неизвестный наверняка встретился на дороге с убийцей. И его необходимо найти. Поразмышляв еще немного, инспектор решил временно записать эту проблему в список загадок и переключил внимание на другой аспект.

Каким образом данная история перекликается с информацией о Фаррене? Если здесь вообще существует какая-либо взаимосвязь. Макферсон изо всех сил ударил ладонью по столу. Ну конечно! Время совпадало идеально. К тому же стало ясно, почему Фаррен внезапно свернул с дороги к полям для гольфа. Он догадался, что молодой фермер солгал ему, пусть и из лучших побуждений. Фаррен попытался найти Кэмпбелла в Гейтхаусе, а когда поиски не увенчались успехом, решил, что его обидчик все еще находится в Керкубри. И вот тогда он поспешил к Стрэчену – наверное, для того чтобы позаимствовать автомобиль. Были ли они со Стрэченом в сговоре, пока неясно. Возможно, Стрэчен совершенно ни при чем. Нет! Инспектора озарила очередная догадка, и он снова ударил ладонью по столу. Это же все объясняет! И то, что убийца сел не в ту машину, и что бросил труп. Вообще все. Замысел Фаррена заключался в том, чтобы подозрения пали на Стрэчена. Тело должно было обнаружиться в его машине. И тогда полицейские решили бы, что Стрэчен под каким-то предлогом заманил Кэмпбелла в уединенное место и расправился с ним.

Не слишком удачный план: ведь Стрэчен сразу рассказал бы, что одолжил свой автомобиль Фаррену, и, вероятно, предоставил бы свидетеля. Да и вообще вся эта история выглядела нелепо и неправдоподобно. Кто окажется настолько глуп, чтобы бросить собственную машину с трупом в салоне? Мысль эта сразу пришла в голову инспектору, а значит, и Фаррен понял бы, насколько неразумно поступает. Однако у него было время все обдумать, пока он отгонял автомобиль Кэмпбелла в Гейтхаус. Ему могла прийти гораздо более удачная идея – инсценировать несчастный случай в Миннохе. А что потом? Как бы он поступил?

Прежде всего отогнал бы машину Кэмпбелла обратно и поставил в гараж. Затем ему пришлось бы забрать свой велосипед из дома Стрэчена. Ночью ему было бы легко остаться незамеченным, особенно если он оставил свой велосипед поблизости – например, у садовой калитки.

В сильном волнении инспектор положил перед собой блокнот и принялся поминутно отмечать время, озаглавив сей документ просто и ясно: «Дело против Хью Фаррена».

Понедельник

18.00. Фаррен возвращается домой, обнаруживает там Кэмпбелла и прогоняет его вон. (Это засвидетельствовала сестра Дженни.)

19.00. После ссоры с женой, когда она предположительно делает какое-то нелицеприятное признание относительно своих отношений с Кэмпбеллом, Фаррен садится на велосипед и уезжает.

21.00. Фаррен появляется в «Гербе Мюррея» в поисках Кэмпбелла (по свидетельству фермера).

21.15. Фаррен направляется в дом Стрэчена и одалживает у него автомобиль.

21.45. Встречается с Кэмпбеллом на дороге в Керкубри и убивает его (по свидетельству Хелен Макгрегор).

21.55. Фаррен кладет тело Кэмпбелла в машину Стрэчена.

22.00. Фаррен едет обратно на автомобиле Кэмпбелла.

22.10. Фаррен прибывает в Гейтхаус, проделав примерно пять миль, и ставит автомобиль Кэмпбелла в гараж.

22.30. Фаррен пешком приходит в дом Стрэчена, чтобы взять велосипед.

23.00. Фаррен на велосипеде приезжает на место преступления.

23.10. Фаррен возвращается к дому Кэмпбелла и прячет тело в доме или гараже.

23.20. Фаррен возвращает автомобиль Стрэчену.

23.40. Фаррен возвращается в дом Кэмпбелла и устраивает все так, чтобы подумали, будто тот ночевал дома и позавтракал утром.

Инспектор посмотрел на собственные записи. Разумеется, кое-где он указал время приблизительно, но по основным пунктам все сходилось. Фаррен мог передвигаться чуть медленнее или действовать иначе, но в остальном у него было достаточно времени до утра вторника, чтобы осуществить вышеописанные манипуляции.

Воодушевленный инспектор попытался додумать остальное.

Исходя из показаний «юного Джока» из Боргана, в 10.10 утра вторника ненастоящий Кэмпбелл сидел на берегу реки в Миннохе. То есть Фаррен мог приехать туда не позднее этого времени. Хотя инспектор полагал, что это произошло раньше. Фаррен не рискнул бы задерживаться в доме Кэмпбелла до самого утра: ему нужно было исчезнуть оттуда до восьми часов, ведь именно в это время должна была явиться миссис Грин, – однако покинуть дом слишком рано тоже не мог. А все из-за Фергюсона. Услышав шум мотора автомобиля Кэмпбелла, тот должен был подтвердить, что сосед уехал из дома в привычное время. Проанализировав собственные рассуждения, Макферсон сделал следующую запись:

07.30. Фаррен покидает дом Кэмпбелла в шляпе и плаще покойного и садится в автомобиль, где на полу под велосипедом лежит труп, накрытый старым ковриком.

8.35. Фаррен приезжает в Миннох, прячет тело и начинает рисовать.

10.10. Джок видит Фаррена – в одежде Кэмпбелла – в первый раз.

11.05. Джок видит Фаррена во второй раз.

Инспектор задумался. Достаточно ли двух с половинойчасов для того, чтобы нарисовать картину? Он не разбирался в живописи, и пейзаж показался ему схематичным и незавершенным наброском. Нужно посоветоваться с тем, кто в этом понимает.

Надо же быть таким тупоголовым! Разумеется, Фаррен не сумел бы начать работать над картиной без надлежащего освещения. Может, инспектор и не разбирался в живописи, но не до такой же степени. Он стряхнул с ручки несколько капель чернил и продолжил.

Теперь инспектор вполне допускал, что тем пассажиром в Герване и был Фаррен. Значит, далее события развивались следующим образом:

Вторник

11.10. Фаррен сбрасывает тело в реку, надевает шляпу и плащ, садится на велосипед и едет на станцию в Герван.

13.17. Фаррен прибывает в Герван. На его велосипед крепят багажную бирку до Эра.

13.11. Фаррен садится на поезд до Эра.

13.48. Прибывает в Эр.

На этом пункте дедуктивный метод инспектора себя исчерпал. Он знал, что сержант Дэлзиел отправился по следу велосипедиста. Следует дождаться его отчета, а потом продолжить цепь рассуждений, однако у него недурно получается. Инспектору удалось не только сосредоточиться на единственном подозреваемом вместо нескольких, но и составить правдоподобную схему его передвижений. Ведь многие пункты подтверждены свидетельскими показаниями.

Он снова посмотрел на результат своих изысканий.

Если Фаррен разыскивал Кэмпбелла в Гейтхаусе между 20.00 и 21.15, то его наверняка видели не только в «Гербе Мюррея». Пора навести справки в гостиницах «Эйнджел» и «Энвос»: наверняка, прежде чем отправиться на поиски в общественные места, Фаррен заглянул к Кэмпбеллу домой. И если это так, то его непременно кто-нибудь заметил. Ему пришлось бы дважды проехать по мосту, а тот не пустует никогда. Мост является для местных жителей своего рода клубом. Здесь встречаются, чтобы обсудить последние новости, проезжающие мимо машины, клев в реках и политику. Но даже если случилось чудо и на мосту не было ни единой живой души, когда там проезжал Фаррен, то уж гостиницы «Энвос» ему точно не миновать. На длинной скамье перед ней всегда сидят рыболовы: вяжут сети, треплют по холке дворового пса и вопрошают кота Феликса, сколько крыс ему удалось поймать за день. И последнее. Даже если и в этом случае Фаррену удалось проскользнуть мимо отеля незамеченным, то все равно остается вероятность, что Фергюсон видел его возле дома соседа.

И потом, если Фаррен забрал автомобиль Стрэчена, то скорее всего об этом знал кто-нибудь еще. Стрэчен мог утаить информацию, чтобы выгородить друга, но ведь в доме проживают еще миссис Стрэчен, их дочь и служанка. Не могли же все они сговориться. В соответствии с выдвинутой инспектором версией Фаррен посещал Стрэчена трижды: в 09.15, чтобы одолжить автомобиль; примерно в 10.40, чтобы забрать велосипед, и около 11.30, чтобы вернуть машину. После первого и последнего визитов наверняка остались следы.

Подозреваемый трижды посещал и дом Кэмпбелла: в первый раз, чтобы поставить в гараж его машину; во второй раз – спрятать тело, а в третий раз пришел пешком, чтобы сфабриковать улики. Нет, могло быть и не совсем так. Фаррен мог нанести только два визита. Не исключено, что машину Кэмпбелла он где-то спрятал, чтобы поставить ее в гараж в свой последний визит. Это значительно снижает риск быть замеченным. Фаррен мог переложить тело Кэмпбелла в салон автомобиля в каком-нибудь тихом месте, поэтому и отпала необходимость дважды приезжать в дом убитого на разных машинах, – подобное выглядело бы подозрительно. Понятно, что Фаррен перекладывал труп не в Гейтхаусе. Он же не сумасшедший. Наверняка это случилось где-то между Керкубри и Гейтхаусом – например, на безлюдном участке дороги между военным мемориалом и домом Стрэчена. Или, если Стрэчен все же замешан в преступлении, тело можно было спокойно переложить из машины в машину у него дома.

Инспектор исправил одну или две строчки в своей таблице в соответствии с этим новым выводом и сделал пометку, что нужно разместить объявление и попросить связаться с полицией всех, кто видел «моррис» Кэмпбелла на дороге, соединяющей Гейтхаус и Керкубри.

Наконец-то утренние передвижения убийцы можно подтвердить фактами. Если расчеты инспектора верны, то автомобиль Кэмпбелла проехал через Гейтхаус сразу после 07.30 утра, оказался в Критауне в 08.00 и в Ньютон-Стьюарте – в 08.15. Макферсон не сомневался, что ее кто-то видел. Вообще-то полицейские Ньютон-Стюарта уже расспрашивали жителей относительно данного обстоятельства, но теперь, когда инспектор знал точное время, их задача значительно облегчится.

Макферсон сделал звонок в Ньютон-Стюарт и Гейтхаус, а затем с еще большим энтузиазмом погрузился в размышления. Внезапно он увидел то, что проглядел, увлекшись составлением таблицы, а именно невероятно важную улику, которая сама шла к нему в руки. Если повезет, он сможет найти оружие убийства!

Тот самый тяжелый гаечный ключ, просвистевший над головой бедняжки Хелен, оказавшейся не в том месте и не в то время. Чем, как не им, проломили череп Кэмпбеллу? Странно, что на голове покойника почти не было крови. Но в любом случае ключ необходимо найти. Доктор точно определит, им ли был нанесен роковой удар. Какая удача, что Кэмпбелла еще не успели похоронить! Похороны должны состояться на следующий день. Да, ключ нужно отыскать как можно скорее. Дрожа от возбуждения, инспектор Макферсон надел фуражку и поспешил к машине.

Рассказ Фергюсона

В то же утро четверга, когда сержант Дэлзиел с констеблем Россом отправились в Эр, а инспектор Макферсон занялся составлением схемы передвижений Фаррена, лорд Питер Уимзи появился на пороге дальнего из двух домов, расположенных на Стэндинг-Стоун-Пул.

Дверь ему отворил мистер Фергюсон с палитрой в руках. На нем были старые фланелевые брюки, расстегнутая рубаха и бесформенный мешковатый пиджак. Не ожидавший гостей в столь ранний час, он пребывал в замешательстве, и Уимзи поспешил объяснить цель своего визита.

– Не знаю, помните ли вы меня. Моя фамилия Уимзи. Полагаю, мы встречались у Боба Андерсона.

– Да, конечно, проходите. Услышав стук в дверь, я подумал, что принесли фунт колбасы или же прибыл посыльный из лавки зеленщика. Боюсь, у меня тут беспорядок. Я уезжал на пару дней, и миссис Грин воспользовалась моим отсутствием, чтобы навести порядок по своему разумению. В итоге мне пришлось потратить пару часов и все вернуть на свои места. – Он обвел рукой сваленные в кучу холсты, обрывки тряпок, ковшики, бутылки и прочие принадлежности для рисования. – Когда в студии порядок, я ничего не могу найти.

– А теперь пришел я и оторвал вас от работы.

– Вы не помешаете. Выпьете чего-нибудь?

– Благодарю, но я уже выпил. Продолжайте и не обращайте на меня внимания.

Уимзи сел на стул, предварительно убрав с него стопку книг и каких-то бумаг, а хозяин дома развернулся и принялся обозревать прикрепленный к мольберту холст. Изображенный на нем пейзаж напомнил Уимзи злую пародию Грэма на работы Фергюсона: дерево с кривыми корнями, его отражение в воде, гранитный валун и голубая даль. Все это выглядело декоративно и нереально.

– Ездили в Глазго?

– Да. На выставку.

– Понравилось?

– Недурно. – Фергюсон выдавил на палитру немного зеленой краски. – Крейг представил несколько интересных работ. И у Дональдсона мне запомнилась одна вещь. А в остальном ничего примечательного. Хотя, если честно, я поехал на выставку, чтобы посмотреть картины Фаркухарсонса.

Фергюсон добавил каплю алой киновари в полукруг красок на палитре и, решив, что этого достаточно, взял несколько кисточек и принялся смешивать оттенки. Уимзи задал еще несколько вопросов, касающихся выставки, а потом заметил:

– Значит, вы лишились соседа.

– Да. Но не слишком из-за этого переживаю. Мы с Кэмбеллом не очень хорошо ладили, но я бы никогда не пожелал ему такой участи.

– Все это весьма странно, – продолжил Уимзи. – Наверное, к вам уже приходили из полиции.

– Разумеется. Но они скоро поняли, что у меня есть алиби. Послушайте, Уимзи, я знаю, что вы хорошо разбираетесь в подобных делах. Скажите, уже точно установлено, что это был… не несчастный случай?

– Боюсь, это правда.

– А почему полицейские так считают?

– Я человек посторонний, и полицейские не слишком охотно делятся со мной информацией, но, полагаю, их выводы как-то связаны с тем, что Кэмпбелл умер до того, как оказался в реке. У них появились какие-то улики, или как там это называется.

– Я слышал, что его вроде ударили по голове. Как думаете, что случилось? Кто-то напал на него сзади, чтобы отобрать деньги?

– Что-то вроде того. Хотя обычно полиция не может точно определить, был ли человек ограблен, до тех пор пока не выяснится, сколько у него было при себе. Наверняка поинтересуются его счетом в банке.

– Странно, что в наших краях объявился грабитель, вы не находите?

– Ну, не знаю. Может, в холмах и обосновался какой-нибудь бродяга.

– А если Кэмпбелл просто упал и разбил голову о камни? Разве такого не могло произойти?

Уимзи мысленно застонал. Его начала утомлять необходимость уклоняться от прямых ответов на многочисленные вопросы художника: все вокруг желали знать одно и то же, – поэтому лорд Питер ответил весьма расплывчато:

– Все это выглядит именно так. На вашем месте я бы спросил у доктора, осматривавшего тело.

– Он ничего мне не скажет. Как и вы.

Несколько минут Фергюсон молча наносил на холст мазки. Уимзи показалось, будто он делает это как-то рассеянно и необдуманно, и поэтому его светлость совершенно не удивился, когда художник внезапно швырнул палитру на стол и, развернувшись, резко проговорил:

– Послушайте, Уимзи, не слишком хорошо с вашей стороны прикидываться, будто вы ничего не знаете, когда на самом деле вам все известно. Есть ли какие-то сомнения в том, что Кэмпбелл умер тем же утром, когда его нашли?

Уимзи почувствовал себя так, словно ему нанесли удар в солнечное сплетение. Что заставило Фергюсона задать этот вопрос? Неужели он выдал себя, мучимый угрызениями совести?

– Почему вы спросили? – поинтересовался Уимзи.

– А почему вы не можете дать мне хотя бы один прямой ответ?

– Ну… это такой странный вопрос. Я хочу сказать… Вам, наверное, не рассказали о картине?

– О какой картине?

– О той, что рисовал перед смертью Кэмпбелл. Краски на ней были еще сырые, когда его обнаружили. Значит, тем утром он был жив. А иначе, как он ее нарисовал?

– А! – Фергюсон шумно выдохнул и снова взял в руки палитру. – Нет, об этом мне ничего не говорили. Что ж, тогда все ясно.

Он сделал пару шагов назад, запрокинул голову и, прищуришись, принялся обозревать результат своей работы.

– И все же, почему вы спросили?

– Что ж… – Фергюсон взял мастихин и стал счищать с холста только что нанесенную на него краску. – В общем, полицейские задавали мне множество вопросов, вот я и подумал… Послушайте… Возможно, вы подскажете, как быть.

– Что вы имеете в виду?

– Полицейские сразу взялись проверять мои передвижения начиная с вечера понедельника. Это оказалось нетрудно, поскольку я сел в поезд до Глазго, отправлявшийся в девять ноль восемь и провел в городе целый день. Но я должен был признаться, что весь вечер понедельника находился здесь. И вот тут-то они в меня вцепились мертвой хваткой.

– Неужели? Вот это да!

– Вот почему я задал вам тот вопрос. Ужасно неприятно, если возникли какие-либо сомнения относительно того, что во вторник утром Кэмпбелл был еще жив.

– Насколько мне известно, хотя я знаю далеко не все, человек, у которого есть алиби на утро вторника, может ни о чем не беспокоиться.

– Рад это слышать. Я переживаю не только за себя. Никому не понравится быть под подозрением. Уимзи, проблема заключается в том, что я не знаю, что сказать этим людям.

– Да? – Взгляд Уимзи скользил по студии. – Мне нравится вон тот пейзаж с белым домиком и вересковым полем на переднем плане. Он так красиво расположился на склоне холма.

– Смотрится неплохо. Послушайте, Уимзи. После того, что вы сказали, я уже не уверен… В общем, когда полицейские были тут, я решил, что в их вопросах что-то кроется, и кое о чем умолчал. Но вам я сообщу все как на духу. А вы дадите совет, нужно ли мне упомянуть об этом в полиции. Мне совсем не хочется лишних проблем, но и быть обвиненным в соучастии я тоже не желаю.

– Если мое мнение сколько-нибудь вас волнует, – произнес лорд Питер, – выкладывайте. В конце концов, если беднягу действительно кто-то укокошил, то лучше как можно скорее выяснить, кто именно.

– Вы правы. Но, к сожалению, Кэмпбелла с того света уже не вернуть. Если бы можно было это сделать, я бы ни секунды не колебался. И все же…

– Кроме того, – перебил Уимзи, – никогда не знаешь, как повлияют на дело те или иные показания. Порой люди утаивают информацию, надеясь защитить своих мужей, сыновей или подруг. А когда правда все же выплывает наружу, то выясняется, что скрытая информация как раз и смогла бы спасти их от виселицы… Я говорю о мужьях, сыновьях или подругах…

На лице Фергюсона отразилась досада.

– Если бы я только знал, почему они так интересуются вечером понедельника, – вздохнул он.

– Хотят найти последнего человека, который видел Кэмпбелла живым, – объяснил Уимзи. – Так поступают всегда. Это стандартная процедура. Вы прочитаете об этом в любом детективном романе. И последний, кто видел жертву живой, как правило, не является убийцей. Это было бы слишком просто. Когда-нибудь я напишу книгу о том, как двух мужчин видели вместе в тупике. Потом раздался выстрел. Один из них упал замертво, а другой побежал прочь с пистолетом в руке. На протяжении двадцати глав ведется скрупулезное расследование, постоянно сворачивающее на ложный путь, но в конце концов выясняется, что убийца и есть тот самый мужчина с пистолетом.

– Так я бы сразу поставил на девять из десяти, что это сделал именно он. В реальной жизни так и бывает.

– Что вы сообщили полиции? – спросил, теряя терпение, Уимзи, вертя в руках тюбик с белой краской.

– Я сказал, что весь вечер находился дома, и они поинтересовались, не слышал ли я или не видел чего-нибудь подозрительного в соседнем доме. Я ответил, что ничего не слышал и не видел, и, собственно, не солгал. Они спросили, не видел ли я, как Кэмпбелл вернулся домой. Я сказал, что не видел, однако слышал шум подъезжавшей машины. Это случилось примерно в начале одиннадцатого. Часы пробили десять, и я подумал, что пора отправляться спать, поскольку утром мне нужно было успеть на поезд. Я пропустил стаканчик, прибрался, взял из шкафа книгу, чтобы почитать на ночь, и уже начал подниматься по лестнице, когда услышал шум мотора.

– Это было последнее, что вы слышали тем вечером?

– Да. Хотя мне показалось, будто вскоре я услышал, как открылась и захлопнулась дверь: вроде мой сосед снова вышел из дому, – но утверждать, что так и было, не берусь. Наверное, потом он вернулся, если действительно выходил, потому что утром я заметил, как он отъезжает от дома на машине.

– Любопытно. В котором часу это было?

– Между семью тридцатью и семью сорока пятью. Я как раз заканчивал одеваться. Мне нужно было позавтракать и успеть на автобус. Все-таки до этой проклятой станции шесть с половиной миль.

– Вы действительно видели в машине Кэмпбелла?

– Да, я видел его собственными глазами, однако если мне придется свидетельствовать под присягой, то поручусь только за одежду и общее впечатление. Лица я не видел. Хотя, конечно, это был Кэмпбелл, кто же еще?

– Ясно.

Сердце Уимзи, на мгновение замершее в груди, снова забилось спокойно и размеренно. Ведь он уже представил, как на запястьях Фергюсона защелкиваются наручники. Вот если бы он поклялся в том, что видел Кэмпбелла живым в тот момент, когда тот был мертв… Но в жизни все складывается не так просто, как в детективах.

– Во что он был одет?

– В отвратительный клетчатый плащ и свою знаменитую шляпу. Их ни с чем не спутаешь.

– Это точно. Так о чем же вы умолчали?

– О паре деталей. Хотя не знаю, имеют ли они какое-нибудь отношение к делу. Около восьми вечера в понедельник за окнами раздался шум.

– Вот как? Фергюсон, простите, но я выдавил из тюбика «Винзор энд Ньютон» приличную порцию краски. Что за дурная привычка теребить все, что попадает в руки!

– Ничего страшного. Просто закройте колпачок. Вот, возьмите тряпку. Надеюсь, вы не перепачкали одежду?

– Нет, благодарю. Все в порядке. Так что за шум, вы говорите?

– Какой-то мужчина колотил в дверь Кэмпбелла и ругался. Слава богу, его не было дома. Я сразу понял, что скандала не миновать.

– Что это был за мужчина?

– По-моему, Фаррен.

Уимзи присвистнул.

– Да. Я высунулся из окна и попросил его не сквернословить. А он лишь спросил, где этот чертов Кэмпбелл. Я сказал, что не видел его целый день, и предложил Фаррену убраться восвояси. Тогда он разразился тирадой, что такой-сякой Кэмпбелл постоянно отирается возле его дома, и он, Фаррен, намерен раз и навсегда решить этот вопрос. Еще добавил, что если только встретит негодяя, то сам не знает, что с ним сделает. Я не обратил на его слова никакого внимания. Фаррен постоянно возмущается, но, как и Дама Червей^[11], никогда никого не казнит. Я посоветовал Фаррену все забыть, но он обругал меня, и мое терпение лопнуло. Я сказал, что он может пойти и повеситься с горя, а Фаррен ответил, что именно это и намеревается сделать, вот только сначала разыщет Кэмпбелла. Я крикнул, что пусть поступает как хочет, только не беспокоит людей своими криками. Фаррен послонялся около дома Кэмпбелла еще некоторое время, а потом ушел.

– На своих двоих?

– Нет, на велосипеде.

– Ах да, конечно. Вряд ли он пришел из Керкубри пешком. Как думаете, Фергюсон, миссис Фаррен имеет к этому какое-нибудь отношение?

– Именно из-за нее и разгорелся скандал. Думаю, она по-своему нравилась Кэмпбеллу. Только вот эта женщина слишком возвышенна, чтобы ввязаться в скверную историю. Она любит окружать всех материнской заботой, вдохновлять, знаете ли, и оказывать положительное влияние. Твори добро, и плевать на то, что говорят вокруг. Красота, милосердие и прочая чепуха. Черт! Куда я подевал кобальт? Не выношу женщин рядом. И никогда не выносил. А… сунул в карман, как обычно. Вам, наверное, известно, что мы с женой не живем вместе. Так вот, Гильда Фаррен считает своим долгом наставлять меня на путь истинный. Сейчас-то я от нее наконец отделался, но однажды она имела дерзость попытаться «свести нас вместе». Черт бы ее побрал! Она поставила всех в неловкое положение. Впрочем, теперь это не имеет значения. Но я терпеть не могу этих назойливых, исполненных добрых побуждений дамочек. Когда мы с ней встречаемся, она так скорбно и снисходительно заглядывает мне в лицо. Просто невыносимо!

– Ужасно, – кивнул Уимзи. – Как и то, когда кто-нибудь предлагает за вас помолиться. Фаррен ушел насовсем или же через некоторое время вернулся?

– Не знаю. Вот об этом-то я и хотел сказать. Позднее к Кэмпбеллу кто-то приходил.

– В котором часу?

– Примерно в полночь. Но я не стал подниматься с постели, чтобы посмотреть, кто это. Посетитель постучал в дверь и вошел внутрь.

– Вы не слышали, как таинственный гость выходил из дома?

– Нет. Понятия не имею, как долго он – или она – там пробыл.

– Она?

– Я говорю «он» или «она», поскольку не имею ни малейшего представления, кто это был, однако не думаю, что Фаррен. Мне почудилось, будто я слышал шум мотора. Можете отдать мне эту тряпку, если она вам больше не нужна? Если честно, то я решил, что Джок Грэм снова решил разыграть моего соседа.

– Это похоже на правду. На вашем месте, Фергюсон, я все же сообщил бы об этом полиции.

– О чем? О полуночном посетителе? Или о Фаррене тоже?

– И о том, и о другом. Но особенно о ночном визитере. Вероятно, он последний, кто видел Кэмпбелла живым.

– Что вы хотите этим сказать? Я видел его утром.

– Но не разговаривали, – заметил Уимзи. – А тот человек мог бы оказать полицейским неоценимую помощь, если бы с ним побеседовали.

– Так почему он сам не явился в полицейский участок?

– На то может быть сотня причин. Например, он торговал незаконно выловленным лососем. Или к Кэмбеллу действительно приходила женщина.

– Вы правы. И лучше сделать это как можно скорее, иначе они решат, будто я знаю больше, чем говорю.

– Да, – кивнул Уимзи. – Я бы не стал терять время.

После этого его светлость последовал своему же собственному совету и, не теряя времени даром, направился в Керкубри, где застал инспектора Макферсона, садившегося в машину.

Лорд Питер Уимзи

– Привет-привет! – воскликнул Уимзи. – Куда собрались? У меня кое-что для вас есть.

Инспектор выбрался из машины и сердечно поприветствовал лорда Питера.

– Что ж, – произнес он, – раз уж вы здесь, у меня тоже есть что вам показать. Зайдете ненадолго в участок?

Макферсон похвастался составленной им таблицей, и Уимзи вознаградил его щедрыми аплодисментами.

– А знаете, я готов помочь вам восполнить пару пробелов.

Его светлость открыл свою сумку, и инспектор нетерпеливо облизал губы.

– Да, – кивнул он, – теперь все ясно. Бедняга Фаррен! Он, наверное, пребывал в ужасном отчаянии, коль решился на подобное. Жаль только, что мы впустую потратили столько времени. Ставлю сто к одному, что он уже за пределами страны.

– За пределами страны или за пределами нашего мира, – предположил Уимзи.

– И такое может быть. Он же заявил, что сначала разделается с Кэмпбеллом, а потом наложит на себя руки. Частенько это лишь слова, но порой они не расходятся с делом.

– Верно, – согласился Уимзи.

– Я вот что думаю, – продолжил Макферсон. – Хуже не будет, если я отдам распоряжение обыскать холмы за Критауном. Вы помните, что пару лет назад там случилось несчастье. Одна женщина бросилась на дно заброшенного свинцового рудника. Коль такое случилось однажды, где гарантия, что история не повторится? Ужасно, если бедняга валяется там внизу, а мы его даже не пытаемся искать. Знаете, милорд, по-моему, миссис Фаррен боялась именно этого, хотя и не пожелала признаться.

– Не исключено. Полагаю, она боится, что ее муж наложил на себя руки, но не решилась поведать нам о своих страхах, поскольку подозревает, что он совершил убийство. В общем, вам лучше как можно скорее пустить своих ищеек по следу, а мы пока устроим охоту на гаечный ключ.

– Сколько же всего нужно сделать, – покачал головой Макферсон. – Хватит ли нам людей?

– Выше нос! – подбодрил Уимзи. – Вы ведь значительно сузили круг поисков, не так ли?

– Верно. Однако я не слишком на это рассчитываю. Мы вполне могли допустить ошибку, поэтому я пока не хочу выпускать из поля зрения ни одного из подозреваемых.

Крошка Хелен так точно описала место драки Кэмпбелла с неизвестным мужчиной, что не было необходимости брать ее с собой.

– Будет удобнее, если мы отправимся на место одни, – заметил Макферсон, усаживаясь на переднее сиденье просторного «даймлера» его светлости.

Через шесть-семь минут они оказались на роковом повороте. Здесь Уимзи высадил инспектора, а сам припарковал автомобиль на обочине и присоединился к поискам.

Судя по словам Хелен, она спряталась за насыпью с левой стороны дороги, ведущей в Гейтхаус. Отсюда Макферсон с Уимзи и начали свои поиски. Разделившись, они двинулись вдоль насыпи навстречу друг другу. У обоих сразу заломило спину, поскольку трава была высокой. Ощупывая землю вокруг, лорд Уимзи внезапно поймал себя на том, что сочиняет стихи, словно они могли бы помочь ему в поисках.

Он остановился, чтобы распрямить спину.

– Не слишком складно, но для описания одной из иллюстраций Хита Робинсона^[12] вполне подойдет.

– Для такой тяжелой работы мне следовало прихватить с собой Бантера. Нет, это определенно ниже достоинства любого человека, если только он не солдат армии Наполеона, которые, как известно, могли проползти изрядное расстояние на брюхе. Эй! Эй! Эй!

Трость Уимзи, которую он носил с собой везде и даже брал в машину из страха, что в случае аварии придется ковылять до ближайшего населенного пункта, ударилась обо что-то металлическое. Его светлость остановился, присмотрелся и издал громкий крик. Инспектор бросился к нему.

– Вот он! – с гордостью провозгласил Уимзи.

Большой и тяжелый гаечный ключ фирмы «Кинг Дик» лежал в паре футов от насыпи, уже слегка покрытый ржавчиной от росы.

– Вы его не трогали? – с беспокойством спросил инспектор.

– За кого вы меня принимаете? – оскорбился Уимзи.

Макферсон присел на корточки, достал рулетку и торжественно измерил расстояние от насыпи до гаечного ключа. Затем посмотрел поверх насыпи на дорогу, вытащил из кармана блокнот и тщательно зарисовал положение всех объектов. Инспектор воткнул между камнями насыпи большой складной нож, чтобы отметить место, где проводились замеры, и лишь после этого осторожно поднял с земли гаечный ключ, предварительно накрыв его белым носовым платком и бережно завернув.

– На нем могут обнаружиться отпечатки пальцев, – пояснил он.

– Да, не исключено, – согласился Уимзи.

– Нам останется лишь взять отпечатки Фаррена и сравнить с теми, что на ключе. Только вот где их раздобыть?

– На бритве, – подсказал Уимзи, – на мастихине, рамках от картин, чашках. В студии наверняка множество его отпечатков, ведь там никогда не убирают. Полагаю, основная часть действа развернулась на противоположной стороне дороги. Только, боюсь, никаких следов нет.

Инспектор покачал головой:

– Скорее всего. Здесь часто проезжают машины и проходит скот. Кровопролития не было. На сухой траве тоже никаких отметин. Жаль. И все же давайте осмотримся.

На покрытом щебенкой шоссе ничего нельзя было разглядеть, как и на жухлой траве, однако Уимзи, шаривший среди зарослей ежевики и папоротника-орляка, внезапно издал возглас изумления.

– Что такое? – вскинул голову Макферсон.

– И правда – что это такое? По-моему, у нас возникла проблема, инспектор. Вы когда-нибудь слышали историю о котах из Килкенни, дравшихся до тех пор, пока не остались одни хвосты? Так вот, тут дрались два джентльмена, которые затем исчезли, оставив после себя лишь клок волос, да еще такого странного цвета. Что вы на это скажете?

Уимзи показал инспектору черную прядь, наводившую на мысли об ассирийских фресках.

– Действительно странно.

– Прядь срезана, а не вырвана. – Уимзи достал из кармана лупу и внимательно осмотрел находку. – Волосы мягкие и шелковистые. Их кончики никогда не подстригали. Такие могли бы принадлежать одной из тех очаровательных старомодных девиц с длинными волосами. Несмотря на шелковистость, они немного грубоваты. Это работа для эксперта: только он может определить, что это за волосы.

Инспектор осторожно взял прядь и принялся рассматривать через лупу, придав своему лицу деловитости.

– А почему вы считаете, что их никогда не подстригали? – поинтересовался он.

– Видите, как они истончены на кончиках? Есть ли в окрестностях женщина с черными как смоль кудрявыми волосами, которая ни разу в жизни не посещала парикмахера? Неужели наши драчуны сражались здесь за этот символ любви, инспектор? Только кому принадлежит эта прядь? Точно не миссис Фаррен, если, конечно, она не превратилась за одну ночь из светловолосой красотки с полотна Бёрн-Джонса в темноволосую натурщицу Россетти. Но если драка случилась не из-за миссис Фаррен, то из-за кого? Каковы ваши соображения, инспектор?

– Может, эти волосы вообще не имеют отношения к делу.

– Как здраво вы мыслите, – произнес Уимзи. – И излучаете спокойствие. Кстати, как скоро откроются местные пабы? Ба! Да тут еще один локон – свидетельство любви и преданности. Говорю вам: едем обратно – расспросим Бантера. Уверен, наши находки его заинтересуют.

– Вы так считаете? – с сомнением спросил инспектор. – Впрочем, хуже не будет. Только для начала нам следует заехать в Ньютон-Стюарт: посетить доктора и попросить сотрудника похоронного бюро открыть гроб. Мне не терпится посмотреть, совпадают ли очертания ключа с раной на голове покойного.

– Хорошо, – кивнул Уимзи. – Мне тоже будет любопытно взглянуть на это. Но подождите немного. Давайте осмотримся и попробуем понять, что случилось с телом. Нам известно, что убийца погрузил его в машину и направился в сторону Гейтхауса. Он не мог отъехать слишком далеко, поскольку вскоре вернулся за «моррисом» Кэмпбелла. Где-то поблизости я видел шлагбаум.

Поиски не заняли много времени. Примерно в пятидесяти ярдах от поворота с правой стороны дороги действительно обнаружился ржавый шлагбаум. Он перекрывал поросшую травой тропу длиной около тридцати ярдов, которая затем резко сворачивала влево и терялась в густых кустах.

– Вот это место, – произнес Уимзи. – И сюда совсем недавно заезжала машина. Зацепилась крылом за столбик. Цепочка и крючок, на которые запирается шлагбаум, совсем не помеха. Вероятно, убийца сдавал задом до поворота. Выключив фары, он стал совершенно незаметен с дороги. Несложные выводы. К тому же я уверен, что в радиусе мили больше нет такого удобного места, как это. Я испытал необычайное удовлетворение. Торжествую, как Сталки^[13]. А теперь идемте обратно к машине, инспектор. Поплюйте на ладони и держитесь крепче. Я чувствую небывалый прилив энергии и готов быстро доставить вас в Ньютон-Стюарт, побив все временные рекорды.

Доктора Кэмерона чрезвычайно заинтересовал гаечный ключ. Он с трудом сдерживался, чтобы не взять его в руки, поэтому было решено сразу снять с него отпечатки. Вскоре это было сделано при содействии полицейских, местного фотографа и лорда Уимзи. После использования специального порошка взору присутствующих предстал замечательно четкий отпечаток большого пальца. В общем, говоря языком журналистов, полиция обзавелась первоклассным негативом.

Тем временем инспектор Макферсон связался с сотрудником похоронного бюро, и тот, быстро допив остатки чая, приготовился к встрече. Последующая задержка была вызвана тем, что кому-то пришло в голову оповестить о происходящем окружного прокурора. Тот, к счастью, оказался в городе и присоединился к остальным. По дороге в похоронное бюро он рассказывал Уимзи о том, что ему еще не приходилось сталкиваться с более неприятным расследованием, чем это, и его до глубины души поразило превосходство шотландских законов над английскими в такого рода делах.

– Публичность действий коронера причиняет много лишней боли родственникам покойного, – возмущался прокурор. – Этого можно избежать, не предавая огласке результаты расследования.

– Совершенно с вами согласен, – вежливо промолвил Уимзи, – но подумайте о радости, которую нам доставит чтение воскресных газет. Ведь самый смак в них – описание хода расследования.

«Затем мы отправились в похоронное бюро, – говорилось в официальном отчете инспектора Макферсона, – где гроб был вскрыт в присутствии окружного прокурора, доктора Кэмерона, Джеймса Макуэна (сотрудника похоронного бюро), лорда Питера Уимзи и меня. Тело Кэмпбелла было извлечено из гроба. При сравнении найденного следствием гаечного ключа с ранениями на голове покойного доктор Кэмерон пришел к выводу, что контур раны над левой скулой полностью совпадает с очертаниями головки вышеозначенного гаечного ключа. С большой вероятностью можно сказать, что удар был нанесен этим или очень похожим инструментом. Относительно второй, смертельной раны над виском покойного доктор Кэмерон высказался с меньшей уверенностью, хотя, судя по ее внешнему виду, здесь тоже могло иметь место соприкосновение с вышеозначенным гаечным ключом».

После такого торжественного вступления, на написание которого потребовался литературный талант, последовало продолжение: «По совету лорда Питера Уимзи были взяты отпечатки пальцев покойного (последнюю фразу впоследствии заменили на более подходящее выражение) и сделаны их фотографии, которые следствие приобщило к делу. Данные отпечатки полностью совпали с теми, что следствие обнаружило на гаечном ключе. В соответствии с инструкцией полученные отпечатки были отправлены в экспертный отдел Глазго».

Однако сей исполненный достоинства параграф никак не отразил того горького разочарования, что испытывал инспектор Макферсон. Ему казалось, что теперь, когда у него была улика – отпечатки пальцев, дело близилось к логическому завершению. Но не тут-то было. Он чувствовал, что вновь погружается в пучину неизвестности, и готов был скрежетать зубами от досады. Однако бушевавшая в груди буря никак не отразилась на его поведении, остававшемся в высшей степени безупречным.

– Нам просто повезло, – обратился он к Уимзи, – что вашей светлости пришла в голову такая прекрасная мысль. Я бы до этого не додумался. Теперь на основании имеющихся отпечатков мы можем вычеркнуть из списка подозреваемых шесть человек. Это была потрясающая идея, милорд. Просто потрясающая. – Инспектор вздохнул.

– Выше нос! – подбодрил Уимзи. – Просто удача повернулась ко мне лицом. Давайте отобедаем в «Гербе Галловея».

Однако на сей раз его светлости не повезло.

В тот вечер в студии Боба Андерсона собралось много людей. О доброте и сердечности этого художника ходили легенды, и никто из знавших его местных жителей не допустил бы даже мысли, что Боб может ненавидеть Кэмпбелла, причинить ему зло и иметь какое-то отношение к его таинственной смерти. Он обитал в Керкубри почти так же давно, как и Гоуэн, и пользовался популярностью не только у художников. Особенно у рыбаков и рабочих порта. Боб редко ходил в гости, предпочитая коротать вечера дома, однако последние новости быстро проникали в его студию.

Когда длинный любопытный нос привел Уимзи в четверг вечером на порог дома Боба Андерсона, все местное общество было уже в сборе. Его светлость заметил мисс Кохран и мисс Селби, а также Джока Грэма в весьма примечательном наряде, состоявшем из рыбацкого свитера, широкого ремня, бриджей для верховой езды и ботинок на толстой пеньковой подошве. Здесь присутствовал Фергюсон (весьма странно, поскольку он редко выходил из дома по вечерам), начальник порта, доктор, Стрэчен (синяк под его глазом заметно посветлел), миссис Террингтон (художница, работающая по металлу), высокий худощавый мужчина по имени Темпл, о котором Уимзи знал лишь то, что он получил пять дополнительных очков на соревнованиях в Сент-Эндрюсе, и, наконец, миссис, мисс и юный мистер Андерсон. В помещении царили шум и гвалт.

Появление Уимзи встретили приветственными криками:

– А вот и он! Проходите же скорее! Вы нам все расскажете!

– Расскажу о чем? – произнес его светлость, прекрасно понимая, о чем речь. – Может, вернемся к разговору о Фернане Леже?^[14]

– К черту Леже! Мы хотим знать, что там случилось с беднягой Кэмпбеллом. Полицейские шныряют от дома к дому. Это просто ужасно. Уже никто не чувствует себя спокойно. К счастью, у меня твердое алиби. Иначе и я тоже начал бы ощущать себя преступником.

– Нет, Боб, только не вы, – возразил Уимзи.

– В наши дни ни в чем нельзя быть уверенным. Но в понедельник вечером мне посчастливилось ужинать с мэром. Домой я вернулся только в полночь. А вот во вторник утром я прогуливался по Сент-Катберт-стрит. И свидетелей тому масса. Но скажите же нам, Уимзи, вы ведь на короткой ноге с представителями полиции…

– Мне запрещено разглашать подробности дела, – печально промолвил он. – И не соблазняйте меня. Это нечестно. Как бы сильно я ни любил вас, Боб, собственная честь все равно дороже. К тому же все ждут, что я буду задавать вопросы, а не отвечать на них.

– Да ради бога. Мы и сами сообщим вам все, что знаем, – сказала мисс Селби.

– Вот как? – вскинул брови Уимзи. – В таком случае скажите мне, сколько сотен человек, помимо Джока, знали, что Кэмпбелл собирался во вторник в Миннох?

– Пожалуй, вам лучше спросить, кто этого не знал, – усмехнулся доктор. – Он сам объявил об этом во всеуслышание в воскресенье вечером. В тот день Кэмпбелл сделал кое-какие наброски. А в понедельник намеревался порыбачить в одном чудесном месте, о котором не хотел рассказывать никому…

– Хотя мне это место прекрасно известно! – воскликнул Грэм.

– Никто не сомневается. Во вторник же он собирался в Миннох на этюды, если позволит погода. Вы тоже слышали это, Мэри.

– Да, – кивнула мисс Кохран.

– Я тоже при этом присутствовал, – подтвердил Фергюсон, – и прекрасно все помню. По-моему, мы даже обсуждали это с Фарреном в понедельник утром, поскольку во вторник он решил устроить пикник или нечто подобное на Бригхаус-Бей и надеялся, что не столкнется с Кэмпбеллом.

– И я знал, – присоединился к беседе Стрэчен. – Мы с женой встретили Кэмпбелла в воскресенье. Но я уже сообщил вам это, Уимзи.

– Вроде Кэмпбелл был разговорчивее обычного, – заметил тот.

– Знаете, – произнес Боб, – Кэмпбелл был не таким уж плохим человеком, если обращаться с ним соответствующим образом. Он казался агрессивным, но, наверное, от того, что везде чувствовал себя лишним. Вот и привык устраивать ужасные ссоры…

– Он был невероятно упрямым, – вставил начальник порта.

– Да, и потому эта история выглядит еще более странной. Никто не воспринимал Кэмпбелла всерьез.

– Я бы не сказал этого о Гоуэне, – произнес доктор.

– Верно. Но Гоуэн все воспринимает слишком серьезно. И прежде всего себя.

– И все равно, – промолвила миссис Андерсон, – Кэмпбелл не должен был так отзываться о Гоуэне.

– А Гоуэна нет? Мне сказали, он уехал в Лондон. Кстати, Уимзи, что случилось с Уотерсом?

– Не имею понятия. Предполагается, что сейчас он должен находиться в Глазго. Вы ничего не слышали о нем, Фергюсон?

– Нет. Полицейские уже спрашивали меня об этом. Насколько я понимаю, его в чем-то подозревают?

– Уотерс находился здесь в воскресенье вечером, – возразил доктор. – Однако, после того как пришел Кэмпбелл, задерживаться не стал.

– Вы просто кладезь полезной информации, когда дело касается фактов, доктор. Но если Уотерс был в Глазго, то как оказался в Миннохе?

– Странно, что никто не видел его в Глазго, – задумчиво протянула мисс Селби. – Он должен был ехать нашим поездом, но не поехал. Да, мистер Фергюсон?

– Я его не видел. Если уж на то пошло, то и не искал, зато видел, как вы обе сели в поезд в Дамфрисе, а чуть позднее на станции Сент-Инок разговаривали с друзьями. Но я очень торопился и потому не остановился, чтобы перемолвиться с вами словечком. Перед посещением выставки мне нужно было кое-что купить. И вообще я был не в духе. Вышел из строя индуктор в моей машине, иначе я встал бы пораньше, чтобы поспеть на экспресс, что отправляется из Дамфриса в семь тридцать. А вместо этого мне пришлось дожидаться этого ужасного состава в одиннадцать двадцать два, который останавливается на каждой станции.

– Вместо того чтобы тащиться еле-еле, я бы подождал еще немного и сел на поезд в тринадцать сорок шесть, – заметил Уимзи.

– Вы имеете в виду тот, что отправляется в десять пятьдесят шесть из Гейтхауса?

– Или на одиннадцатичасовом автобусе. Он доставил бы вас в Дамфрис в двенадцать двадцать пять.

– А вот и нет, – возразил Стрэчен. – Этот автобус ходит только по воскресеньям. В другие дни он отправляется в десять часов.

– Как бы то ни было, я этого не сделал, потому что в пятнадцать пятнадцать у меня была назначена встреча на выставке с одним человеком, а поезд, отправляющийся в тринадцать сорок шесть, прибывает в Глазго лишь в пятнадцать тридцать четыре. Пришлось принести себя в жертву. Но самое отвратительное, что тот человек не явился на встречу; оставил мне записку в отеле, в которой сообщал, что вынужден был срочно уехать к больному родственнику.

– Больных родственников нужно запретить законодательно, – усмехнулся Уимзи.

– Да уж. Потому что мне это надоело. Однако нет худа без добра. Я отвез свой индуктор в «Спаркс энд Крисп». И он до сих пор там, черт бы его побрал. Насколько я понял, что-то случилось с обмоткой. Да они и сами толком не знают. А машина-то совсем новая. Я проехал на ней всего несколько тысяч. В общем, пусть возмещают мне ремонт по гарантии.

– Но зато, – поспешил утешить Уимзи, – «Спаркс энд Крисп» обеспечат вам алиби.

– Верно. Не помню, в котором часу я к ним прибыл. Но там наверняка отмечено. Я ехал в трамвае и был на месте около трех часов. Поезд опоздал на четверть часа. Впрочем, как всегда.

– Мы приехали почти на двадцать минут позднее, – недовольно пробурчала мисс Селби. – И это обстоятельство нас ужасно раздосадовало, поскольку мы провели с Кэтлин меньше времени, чем хотели бы.

– Местные поезда всегда опаздывают, – ответил Уимзи. – Так уж здесь заведено. Это делается для того, чтобы проводник и машинист могли выходить на каждой станции и любоваться садиком начальника. Вы же знаете эти соревнования садоводов и огородников. О них пишут во многих журналах. Вот как это происходит. Проводник сходит с поезда в Киркганзоне или Бриг-оф-Ди с линейкой в руке, измеряет самый большой кабачок и объявляет: «Два фута четыре дюйма, мистер Макгеок. А вот в Далбитти вырастили на два дюйма больше. Джордж, взгляните на это». К овощу подходит машинист и произносит: «Да-да, вам лучше удобрить почву навозом и настойкой азиатского ландыша». Затем они возвращаются в Далбитти и сообщают, что кабачок из Киркганзона вот-вот догонит их чемпиона. А смеяться нехорошо. Я знаю, что так происходит в действительности. А что еще им делать, курсируя между тремя-четырьмя станциями каждый день?

– Вам должно быть стыдно, – промолвила мисс Андерсон. – Несете чушь, в то время как несчастного мистера Кэмпбелла еще даже не предали земле.

– Но ведь похороны уже завтра, не так ли? – уточнил Джок Грэм. – В Гейтхаусе? Кто-нибудь пойдет? Лично уменя нет подходящего костюма.

– О боже, – протянул Боб. – Я об этом как-то не подумал. Полагаю, мы должны пойти. Со стороны будет выглядеть странно, если мы проигнорируем похороны. К тому же нужно отдать дань уважения бедняге. Мы можем отправиться на кладбище в том, что у нас есть.

– Нет, вы не должны появляться там в этих ужасных штанах, Боб! – воскликнула мисс Селби.

– Почему? – удивился он. – Какая разница, в чем скорбеть – в клетчатом костюме или пропахшем нафталином смокинге? Я пойду в своей привычной рабочей одежде, только добавлю черный галстук. Подойдет мне цилиндр, как считаете?

– Папа, ты говоришь ужасные вещи, – заметила мисс Андерсон.

– Надеюсь, Бантер не забыл заказать венок? – спросил Уимзи. – Скорее всего нет. Он никогда ничего не забывает. Собираетесь послать венок от клуба, Стрэчен?

– Естественно, – ответил председатель гольф-клуба. – Мы решили, что так будет правильно.

– Проблема Кэмпбелла состояла в том, – внезапно заявил обладатель пятиочкового гандикапа, – что он не умел проигрывать. Небольшое отклонение мяча от траектории или неудачный выводящий удар могли на целый день выбить его из колеи.

Высказав данное критическое замечание, он вновь погрузился в размышления и больше в разговор не вступал.

– По-моему, осенью в Лондоне состоялась его персональная выставка? – произнес Фергюсон.

– Надеюсь, теперь этим займется сестра Кэмпбелла, – высказал предположение доктор. – Не исключено, работы покойного ждет успех.

– Никогда не понимала, что именно хочет сказать доктор, – вздохнула юная мисс Андерсон. – Кстати, что собой представляет его сестра? Кто-нибудь ее видел?

– Она звонила вчера, – сообщила миссис Андерсон. – Милая тихая девушка. Мне она понравилась.

– Что она обо всем этом думает?

– Послушайте, Джок, а что она может думать? Показалась мне очень расстроенной. Да это и неудивительно.

– Не высказала никаких версий относительно того, кто мог это сделать? – спросил Уимзи.

– Нет… Насколько я поняла, они с братом не общались несколько лет. Она вышла замуж за инженера из Эдинбурга. Она этого не говорила, но я догадалась, что ее муж и брат не очень ладили.

– Все это неприятно и загадочно, – промолвила мисс Андерсон. – Надеюсь, что все эти слухи о насильственной смерти не подтвердятся. Вряд ли кто-либо из наших знакомых мог совершить убийство. Полицейские просто жаждут сенсации. Вполне возможно, что в действительности имел место несчастный случай.

Доктор открыл рот, но, поймав на себе предостерегающий взгляд Уимзи, промолчал. Уимзи догадался, что его коллега из Ньютон-Стюарта кому-то проболтался, поэтому поспешил перевести беседу в безопасное русло, а также получить какую-нибудь полезную информацию.

– Многое зависит от того, – произнес он, – сколько времени Кэмпбелл провел во вторник в Миннохе. Мы знаем, вернее – это знает Фергюсон, что тот выехал из дома в половине восьмого. До Минноха примерно двадцать семь миль, так что он добрался туда, скажем… В половине девятого или без четверти девять. Сколько времени ему потребовалось, чтобы нарисовать пейзаж?

– Начиная с набросков?

– Неизвестно, с чего он начал, но предположим, что с чистого холста.

– Скорее всего так и было, – кивнул Стрэчен. – В воскресенье Кэмпбелл показывал мне карандашные наброски в своем блокноте, а в понедельник никуда не поехал.

– Насколько нам известно, – подчеркнул Фергюсон.

– Да.

– Так что же? – не унимался Уимзи.

– Мы не видели картины, – сказал Боб. – Как же мы сможем ответить?

– Послушайте, – произнес Уимзи. – Я знаю, как получить представление о количестве времени. Представьте, что все вы начали делать наброски на холсте такого же размера. Сможете изобразить что-нибудь, подражая манере Кэмпбелла, пока я буду стоять с секундомером? Мы высчитаем среднее время и сделаем выводы.

– Воссоздать картину преступления? – улыбнулась юная Андерсон.

– В некотором роде.

– Уимзи, идея, конечно, недурна. У всех художников разная манера письма. Двух одинаковых не сыскать. Если бы я, например, попытался писать как Кэмпбелл, с помощью мастихина, получилась бы ужасная мазня. Это ни к чему не приведет.

– Возможно. Да, Фергюсон, вы с Кэмпбеллом рисовали по-разному. Но вот Джок, как я знаю, может передать чью угодно манеру. Уотерс сумеет вполне прилично скопировать работу Кэмпбелла. Да и Боб неплохо обращается с мастихином.

– Я тоже приму участие в эксперименте, лорд Питер, – неожиданно заявила мисс Селби. – Если это действительно важно для дела, я готова и осрамиться.

– Какая сила духа! – воскликнул Грэм. – Я с вами, Питер.

– Что ж, в таком случае и я попытаю силы, – сказал Стрэчен.

– Ладно, – кивнул Боб. – Мы всего готовы помочь вам. Отправимся на место трагедии, приятель?

– В половине восьмого? Как и Кэмпбелл? – уточнила мисс Селби.

– Не нужно ехать туда слишком рано, – запротестовал Стрэчен. – Из-за освещения.

– Кстати, это один из пунктов, требующих проверки, – заметил Уимзи. – Надо выяснить, как скоро Кэмпбелл смог приступить к работе.

– Уф! – шумно выдохнул Боб Андерсон. – Раннее пробуждение идет вразрез с моими принципами.

– Ну и что? Только представьте, какую помощь вы окажете следствию.

– Ладно. Вы предлагаете выехать на место завтра утром?

– Чем раньше, тем лучше.

– Вы нас подвезете?

– С максимальными удобствами. А Бантер обеспечит нас горячим кофе и сэндвичами.

– Ну же, решайтесь! – принялась подзадоривать художника мисс Селби.

– Ну, раз нужно… – нерешительно протянул Боб.

– А я считаю, что это просто чудовищно, – возмутился Фергюсон, – прикатить на место преступления всей толпой и устроить там пикник. За кого нас примут люди?

– Какое вам дело до того, что скажут люди? – усмехнулся Грэм. – Вы абсолютно правы, Уимзи. Черт возьми, мы просто обязаны сделать все, что в наших силах. Я с вами. Ну же, Фергюсон, не отдаляйтесь от коллектива!

– Я поеду, если хотите, – откликнулся тот. – И все равно идея кажется мне отвратительной.

– Мисс Селби, Боб, Фергюсон, Стрэчен, Грэм и я в качестве наблюдателя. Кофе и мастихины на шестерых. Стрэчен, вам лучше захватить Фергюсона и Грэма, а я заберу обитателей Керкубри. Необходимо присутствие хотя бы одного полицейского.

– Надеюсь, вы не будете разочарованы, лорд Питер, – произнесла миссис Террингтон. – По-моему, расследования такого рода доставляют вам удовольствие.

– Да, это всегда интересно, – кивнул Уимзи. – Каждый человек увлечен своим делом. Не так ли, мистер Даултон? – добавил он, обращаясь к начальнику порта.

– Да, милорд. Помню, много лет назад я поступил примерно так же. Проводил расследование относительно парусного судна, вошедшего в устье реки и разбившегося в щепки во время бури. Страховые агенты не поверили в несчастный случай. Мы взяли на себя смелость продемонстрировать, что при таком ветре и направлении течения корабль находился бы далеко от берега, если бы вышел в море в то время, о каком говорилось. Мы проиграли дело, однако я не изменил своего мнения.

– Устье может стать настоящей западней, если не знать фарватера, – поддакнул Боб.

– Вы верно заметили. Но опытный моряк, такой, как шкипер того корабля, не должен был допустить подобной ошибки. Если только не был пьян.

– С каждым может случиться, – сказал Уимзи. – А кто были те люди, что устроили потасовку в городе в выходные?

– Парочка англичан с яхты, причалившей в Дауне. Совершенно безобидные ребята, порядочные и радушные: отец с сыном. Знают, как управляться со снастями. Они отплыли во вторник утром. Сказали мне, что собираются на западное побережье, в Скай.

– С погодой им повезло, – заметил доктор.

– Это верно. Но, думаю, ночью погода испортится. Меняется ветер. Из Исландии идет холодный циклон.

– Пусть держит свои циклоны при себе, – недовольно пробурчал Уимзи, помня о своем эксперименте.

Гости разошлись лишь в одиннадцать часов вечера. Выйдя на улицу, Уимзи сразу ощутил перемену погоды. В воздухе повисла влажность, а небо покрылось густыми тучами. Его светлость хотел уже отправиться домой, когда заметил в дальнем конце улицы алые стоп-сигналы автомобиля. В темноте трудно было определить расстояние, но интуиция подсказала лорду Питеру, что машина остановилась перед домом Гоуэна. Охваченный любопытством, он направился туда. Уимзи напрягал зрение и слух, и ему показалось, будто он слышит приглушенные голоса и видит две смутные фигуры.

– Тут что-то затевается, – пробормотал себе под нос лорд Питер и ускорил шаг, бесшумно ступая по булыжной мостовой благодаря мягким резиновым подошвам, а услышав, как заурчал мотор, побежал, однако, зацепившись за что-то ногой, споткнулся и упал головой вперед, больно ударившись о камни.

Когда же его светлость немного пришел в себя, красные фонари уже скрывались за поворотом, а внезапно появившийся начальник порта помог ему подняться и воскликнул:

– Позор! И кто только придумал такие пороги? Вы не ушиблись, милорд? Городскому совету непременно нужно принять меры. Помню, когда я был моложе…

– Прошу прощения, – перебил его Уимзи, отряхивая колени и локти. – Со мной все в порядке. Еще раз простите, но у меня назначена встреча.

Он бросился в сторону полицейского участка, оставив начальника порта стоять с открытым от удивления ртом.

Констебль Росс

На следующий день разразилась страшная буря с проливным дождем и порывистым юго-западным ветром. В сложившихся обстоятельствах запланированный Уимзи выезд на этюды пришлось отложить. И все же день нельзя было назвать полностью лишенным каких бы то ни было событий.

Неожиданно из Эра вернулся констебль Росс с любопытной информацией. Накануне вечером он отправился в Килмарнок, чтобы отследить передвижения велосипедиста в непромокаемом плаще, которого видели покидавшим Эр после 13.48, однако данный след ни к чему не привел. Констебль без труда отыскал загадочного пассажира. Им оказался ни в чем не повинный и весьма уважаемый молодой фермер, заезжавший на станцию узнать о пропавшем во время транспортировки товаре.

Не желая возвращаться с пустыми руками, констебль Росс навел справки в городе и выяснил следующее. Продавец из книжного ларька видел, как пассажир в сером прошел мимо него к выходу в 13.49, однако не заметил, как тот покидал станцию, поскольку угол ларька закрывает обзор.

Водитель такси, припарковавшийся напротив выхода, видел, как из здания вышел молодой человек в непромокаемом плаще с велосипедом в руках (фермер, которого впоследствии допросил констебль). Таксист приметил моложавого мужчину в кепи и сером фланелевом костюме, выходившего из здания станции. В руках он нес небольшой чемоданчик. Велосипеда при нем не было. Затем к машине подошел клиент, и таксист уехал. Однако ему показалось, будто он видел, как человек в сером сворачивал в проулок. Это случилось через две минуты после того, как на станцию прибыл поезд из Странрара, то есть примерно в 13.50.

Около 14.20 носильщик, кативший тележку с багажом к поезду, отправлявшемуся в 14.25 в Карлайл, заметил велосипед, стоявший возле стенда с расписанием и железнодорожной рекламой, как раз напротив платформы с книжным ларьком. Носильщик осмотрел велосипед и обнаружил на нем бирку до Юстона. Носильщик ничего не знал об этом велосипеде, кроме того, что тот стоял здесь некоторое время. Предположив, что его поставил кто-либо из его коллег и он принадлежит пассажиру, по какой-то причине решившему прервать путешествие в Карлайле, носильщик оставил велосипед на том же месте. Однако в пять часов вечера он заметил, что велосипед так и находится возле стенда, и расспросил о нем других носильщиков. Однако никто из них не помнил, чтобы доставал его из багажного вагона или снабжал биркой. Поскольку с биркой было все в порядке, носильщик должным образом исполнил свои обязанности и погрузил велосипед в экспресс до Юстона, отправлявшийся в 17.20. Если его владелец ехал поездом в 14.25, то велосипед прибудет в Юстон одновременно с ним. Ведь поезд, отправляющийся от станции в 14.25, идет не прямо в Юстон, поэтому пассажиры, следующие до Лондона, делают пересадку в Карлайле и ждут два часа с четвертью, чтобы сесть на поезд в 17.20.

Носильщик, обративший внимание на велосипед, изучил его достаточно хорошо. Это был «рейли» – старый, в запущенном состоянии, зато с новыми шинами.

Услышав описание велосипеда, Росс едва не подпрыгнул от возбуждения и поспешил поговорить со всеми носильщиками, однако ему так и не удалось разыскать того, кто прикрепил бирку на бесхозный велосипед, как и получить хоть какую-то информацию о его владельце.

Кассир продал десять билетов на поезд до Карлайла, отправлявшийся в 14.25. Из них пять билетов в третий класс в один конец, три билета в третий класс туда и обратно, один билет первого класса в один конец, один билет первого класса туда и обратно и два билета третьего класса до Юстона. Никто из пассажиров данного поезда не приобретал багажного билета на велосипед. То же самое можно было сказать и о восьми пассажирах, прибывших из Эра в 17.20. Еще один носильщик, не тот, что отправил велосипед на поезде в 17.20, припомнил мужчину в сером костюме, направлявшегося в Карлайл на поезде в 14.25. Багажа при нем не было. Он ехал через Моклайн и задал носильщику несколько вопросов относительно продолжительности пути. На нем не было очков, и он ни словом не упомянул о велосипеде, как и пассажиры, садившиеся в поезд в 17.20.

Далее констебль Росс предпринял попытку пройти по следу мужчины в сером, свернувшего на боковую улочку. Безрезультатно. Это был скорее узкий переулок, куда выходили задние двери нескольких магазинов и где располагались общественные туалеты.

Вновь допрошенный продавец книжного киоска вспомнил, что мимо него проходил мужчина в мягкой фетровой шляпе и непромокаемом плаще. Он двигался со стороны касс и катил с собой велосипед. Это случилось примерно в 13.53. Однако продавец не обратил на него внимания. Этого мужчину не видел больше никто из сотрудников станции, поскольку поезд из Странрара почти сразу отправлялся дальше, в Глазго, и на него спешило множество пассажиров.

Два носильщика, загружавших багаж в поезд до Глазго в 13.54, поклялись, что ни в одном из багажных отделений никакого велосипеда не было.

Констебль Росс пребывал в растерянности и не понимал, что со всем этим делать. Описание велосипеда почти совпадало с описанием похищенного из гостиницы «Энвос», и чуть меньше – с описанием велосипеда Фаррена. Но как получилось, что на нем оказалась бирка до Юстона? На велосипед, помещенный в багажное отделение поезда в Герване, прикрепили бирку до Эра. Это подтвердили носильщик и проводник, достававший велосипед в Эре. Маловероятно, нет, даже невозможно, что бирку заменили за те шесть минут, что поезд стоял на станции, поскольку рядом с ящиком, в котором хранились багажные бирки, постоянно находился кто-то из носильщиков. И каждый из них готов был поклясться чем угодно, что велосипед через его руки не проходил.

Оставалось одно: бирку на велосипеде заменили после того, как поезд на Глазго ушел. Только сделал это не носильщик, ведь ни один из них в этом не признался. И что сталось с мужчиной в сером костюме? Если им был тот самый пассажир в непромокаемом плаще, что в 13.53 прошел мимо книжного киоска с велосипедом в руках, то он вполне мог снять плащ (в общественном туалете, например), а потом вернуться через кассы. Каковы его дальнейшие действия? Ждал на станции до 14.55? Но где именно? В буфет он не заходил – продавщица сказала, что не видела никого похожего. В зале ожидания или на платформе его тоже никто не видел. Можно предположить, что мужчина оставил велосипед у щита с расписанием и снова вышел на улицу или сел на другой поезд.

Только вот на какой?

Он не мог сесть на поезд до Глазго в 13.54, поскольку велосипед просто не успели бы переоформить.

Оставались поезда в 13.56 до Мьюркирка, в 14.23 до Глазго, в 14.30 до Далмеллингтона, в 14.35 до Килмарнока, в 14.45 до Странрара, ну и, собственно, поезд, отправляющийся в 14.25.

Из этих семи маршрутов Росс смог исключить три – в 13.56, в 14.30 и в 14.35. В них не сел ни один пассажир, сколько-нибудь подходящий под описание. Росс решил, что поезд до Странрара в 14.45 неизвестный тоже пропустил. С его помощью было легко напасть на след убийцы (если, конечно, это был убийца), а Росс хорошо помнил замечание Уимзи, что преступник захочет как можно скорее вернуться домой. Причем все это должно было выглядеть убедительно. Однако констебль представить не мог, что кто-то проделает неблизкий путь до Эра лишь для того, чтобы отделаться от велосипеда. Ведь гораздо проще и быстрее уладить проблему где-то рядом с домом.

Оставались два поезда до Глазго и поезд в 14.25. Тот, что отправлялся в 14.12, двигался очень медленно и прибывал в Глазго в 15.30. Поезд, отправлявшийся в 14.23, забирал пассажиров, высадившихся с парохода в Странраре, и прибывал в конечный пункт в 15.29. Предыдущий поезд отличался от этого лишь тем, что отходил от станции чуть раньше. Констебль навел справки об обоих поездах и получил весьма расплывчатые описания нескольких мужчин в серых костюмах и непромокаемых плащах. Почему все одеваются так одинаково? Констебль Росс ненадолго ухватился за версию, что нужный ему человек переоделся, перед тем как покинуть Эр, но затем отбросил ее как несостоятельную. Еще один костюм и плащ никак не могли бы уместиться в небольшом чемоданчике. К тому же вряд ли незнакомец отправился в город, чтобы купить смену одежды и переодеться. Нет, он, конечно, вполне мог это сделать. Только зачем напрасно рисковать? К тому же в этом случае ему пришлось бы сесть в более поздний поезд. Но если бы он потерял в Эре еще больше времени, его алиби стало бы совсем неубедительным. А если не собирался обеспечивать себе алиби, то к чему все эти сложности в Миннохе? Если же он отправился в Глазго, то прибыл туда самое раннее в 15.29.

Значит, оставался поезд в 14.25. Незнакомец вполне мог оказаться путешественником в сером костюме, направлявшимся в Юстон. Но если так, зачем брать с собой велосипед, который можно было оставить в Эре?

Хотя нет! Взять велосипед с собой было бы лучше всего. Ведь преступник наверняка предполагал, что велосипед станут искать, пусть и не как улику в деле об убийстве, а просто как краденый. Юстон находится от места преступления дальше, чем Эр. Велосипед легко затеряется в Лондоне. Если велосипед не заметят у злоумышленника в руках, то можно отрицать причастность к нему.

Однако ни одно из данных объяснений не удовлетворило констебля Росса. Не исключено, что неизвестный не сел ни в один из поездов. Может, он до сих пор находится в Эре. Либо взял такси, либо воспользовался автобусом. Констебль почувствовал, что дело становится слишком запутанным и справиться с ним в одиночку сложно, поэтому решил вернуться в Ньютон-Стюарт, предоставить начальству отчет о проделанной работе и получить дальнейшие указания.

Было очевидно, что прежде всего необходимо выяснить, что случилось с велосипедом, если он прибыл в Лондон. Дэлзиел отправил запрос в Юстон. Ответ пришел уже через час. В нем сообщалось, что подходящий под описание велосипед марки «Рейли» прибыл в Лондон согласно расписанию поезда в пять часов утра среды. Поскольку никто из пассажиров не предъявил на него свои права, велосипед отправили на склад забытых вещей.

В полиции почесали голову над очередной загадкой и дали указание начальству приглядывать за велосипедом до тех пор, пока его не опознают. А если вдруг объявится владелец, его следует задержать. В полицию Лондона был сделан звонок с просьбой помочь железнодорожному начальству, хотя все прекрасно понимали, что только полный болван явился бы за краденым велосипедом.

– Он не сможет забрать его, даже если и придет, – заметил констебль Росс. – Велосипед не отдадут без билета.

– Неужели? – удивился сержант Дэлзиел. – А если пассажир сошел с поезда и купил билет на другой станции – например, в Карлайле, Крю или Регби?

– Ваша правда, – согласился констебль. – Но если так, то он уже забрал бы велосипед. Чем дольше он будет тянуть, тем выше риск.

– Нам повезло, что он еще этого не сделал, – заметил Дэлзиел.

Инспектор Макферсон тоже испытывал удовлетворение. Он выехал в Ньютон-Стюарт рано утром, чтобы положить перед сержантом Дэлзиелом свою таблицу, и теперь его распирало от гордости.

– Моя версия подтверждается, – заявил он. – Готов съесть собственную фуражку, если это не велосипед Фаррена.

А тем временем сержанта Дэлзиела ждало потрясение. Предыдущим вечером его распирала гордость от сознания быстроты и эффективности собственных действий. Возвращаясь из Эра, он заехал в полицейский участок Гервана, чтобы оставить там несколько фотографий с указанием предъявить их для опознания носильщику Макскиммингу, как только тот явится на работу. И вот теперь Дэлзиелу позвонили из Гервана с сообщением о том, что вышеозначенный носильщик был доставлен ночью в больницу с острой болью в животе, которая оказалась приступом аппендицита. Позвонив в больницу, сержант выяснил, что беднягу как раз оперируют и в последующие несколько дней поговорить с ним будет нельзя. Сержанта обеспокоили слова «перфорация», «угроза перитонита» и «неудовлетворительное состояние сердечной мышцы». Выругавшись, Дэлзиел тотчас послал Росса на станцию с еще одним комплектом фотографий. На сей раз их следовало предъявить для опознания другим сотрудникам.

Второй удар настиг инспектора Макферсона.

– Готов съесть собственную фуражку, если это не велосипед Фаррена, – сказал он, но едва эти слова сорвались с его губ, как на столе зазвонил телефон.

– Звонят из полиции Критауна, – раздался голос в трубке. – Мы нашли велосипед мистера Фаррена. Он валялся в холмах Фолбе. Нет никаких сомнений в том, что велосипед принадлежит именно этому джентльмену, поскольку к рулю прикреплена бирка с его фамилией.

Не стоит забывать о том, что накануне вечером инспектор отправил отряд в заброшенный рудник, где год или два назад случилось несчастье. Рудник состоял из полудюжины узких шахт, прорубленных в гранитной поверхности холмов, раскинувшихся в нескольких милях к востоку от Критауна. Попасть туда можно было, следуя по дороге, ведущей на ферму Фолбе. Отсюда две узких тропы, протоптанных отарами овец, тянулись к шахтам. Работы здесь производились на небольшой – тридцать – сорок футов – глубине. Тут все еще можно было обнаружить клети, в которых рабочие опускались вниз, хотя остальное оборудование исчезло. Рудник снискал дурную славу, особенно после того, как здесь покончила с собой несчастная девушка, бросившись в одну из шахт. Местные жители старались сюда не заглядывать. Даже пастухи обходили это место стороной. Поскольку люди на рудник не захаживали, дорога тут и обрывалась. Несмотря на близость к цивилизации, рудник выглядел заброшенным, словно находился посреди пустыни.

И вот в этом зловещем месте обнаружили велосипед Фаррена. Поспешно приехавший на место происшествия Макферсон встретил здесь полицейских из Критауна и нескольких добровольцев, сгрудившихся у входа в шахту. Один уже обвязался веревкой и готовился к спуску.

Велосипед находился в нескольких сотнях ярдов от фермы и примерно в полумиле от ближайшей шахты и пребывал в неплохом состоянии, хотя блестящие детали начали понемногу покрываться ржавчиной, поскольку он несколько ночей пролежал в зарослях папоротника. Никаких следов повреждения обнаружено не было. Все выглядело так, словно его тут бросили, когда тропа стала слишком ухабистой и крутой для езды на велосипеде.

– Тело не нашли? – спросил инспектор.

Нет, не нашли ни тела, ни одежды. Но не исключено, что бедняга Фаррен лежит на дне одной из шахт. В соответствии с полученной инструкцией полицейские намеревались обыскать все шахты по очереди. Сделать это будет непросто: на дне одной или двух скопилась вода. Макферсон велел продолжать, и если обнаружится что-нибудь важное немедленно сообщить ему. После этого, раздосадованный и разочарованный, он угрюмо поехал обратно в Керкубри.

На долю начальника полиции выпала тяжелая миссия сообщить миссис Фаррен о том, что с ее мужем могло произойти несчастье. Хозяйка с улыбкой открыла дверь. Впервые за несколько дней она выглядела по-настоящему радостной, поэтому слова давались сэру Максвеллу с огромным трудом. В целом миссис Фаррен восприняла известие относительно спокойно. Начальник полиции сделал упор на том, что у следствия пока нет доказательств самоубийства, а поиски на руднике лишь мера предосторожности.

– Я хорошо вас понимаю, – произнесла миссис Фаррен. – Все это так любезно с вашей стороны. Честно говоря, мне просто не верится, что Хью отважился на столь ужасный поступок. Я уверена, что это ошибка. Знаете, муж весьма эксцентричен, и я скорее готова поверить в то, что он просто где-то гуляет. Но вы, конечно, должны обыскать рудник.

Начальник полиции задал женщине еще несколько вопросов, стараясь действовать как можно тактичнее.

– Ну, раз уж вам все известно, я должна признаться, что, уходя из дому, Хью пребывал в гневе. Его легко вывести из себя. А в тот раз мужа расстроило что-то за обедом. О господи, нет, это не имеет никакого отношения к мистеру Кэмпбеллу. Что за нелепая идея!

Сэр Максвелл почувствовал, что оставлять без внимания ее слова нельзя, и постарался мягко объяснить, что в тот злополучный вечер несколько человек стали свидетелями инцидента, когда Фаррен не слишком лестно высказывался в отношении мистера Кэмпбелла.

Миссис Фаррен призналась, что муж действительно возражал против визитов Кэмпбелла в их дом.

– Но как только Хью все хорошенько обдумает, – продолжила она, – поймет, что был ко мне несправедлив. Он никогда бы не дошел до того, чтобы наложить руки на себя или кого-либо другого. Сэр Максвелл, вы должны мне поверить. Я знаю своего мужа. Он импульсивен, но быстро остывает. Я убеждена, что Хью жив и не совершил ничего плохого. Даже если… вы найдете его мертвое тело, ничто не переубедит меня в том, что произошел несчастный случай. Что-либо другое просто невероятно, и скоро вы вернетесь и сообщите мне, что я была права.

Женщина говорила так уверенно, что Джеймисон начал колебаться. Сказав, что хочет надеяться, что все именно так, как говорит миссис Фаррен, сэр Максвелл попрощался и ушел. На повороте ему встретилась машина Стрэчена, и, обернувшись, сэр Максвелл заметил, что она остановилась у дома Фарренов.

– Что бы там ни случилось с Фарреном, – пробормотал он себе под нос, – Стрэчен имеет к этому какое-то отношение.

Сэр Максвелл повернул обратно. Он вспомнил, что Макферсон так и не получил ответа на свой запрос в Гейтхаус относительно местонахождения Стрэчена в понедельник в 21.15.

– Мистер Стрэчен! – воскликнул он.

– Доброе утро, сэр Максвелл!

– Хотел кое-что у вас спросить. Не знаю, слышали ли вы уже… тревожные новости о Фаррене.

– Нет. А что с ним такое?

Сэр Максвелл рассказал о найденном велосипеде.

– О! – выдохнул Стрэчен. – Выглядит не очень хорошо, верно? Фаррен ужасно вспыльчив. Надеюсь, с ним не случилось ничего дурного. Миссис Фаррен знает?

– Да. Я решил, что лучше ее подготовить на случай…

– Она расстроена?

– Нет. Держалась стойко. Кстати, мои люди искали вас вчера вечером.

– Да? Ну, извините. Мы все отправились в Сэнд-Грин, а служанку отпустили. Зачем я вам понадобился?

– Просто хотел спросить, не было ли вас дома в понедельник, в четверть десятого.

– В понедельник вечером? Сейчас вспомню. Нет, я отсутствовал: уезжал на рыбалку в Тонгланд. А что?

– Фаррена видели на Лористон-роуд, и мы подумали, что он заехал к вам.

– Об этом мне ничего не известно, – произнес Стрэчен. – Но я спрошу у жены: она-то наверняка знает, – а если не она, так служанка. Они ничего мне не говорили, так что, думаю, Фаррен к нам не заезжал. Бедолага! Ни за что себе не прощу, если он действительно искал встречи со мной и я мог бы предотвратить… Впрочем, пока неясно, что с ним случилось.

– Вы правы, – ответил начальник полиции. – Но мы в любом случае надеемся на лучшее.

И он тронулся в путь.

– Совершенно непробиваемый человек, – пробормотал он. – Не доверяю я ему. Но, конечно же, Фаррен не имеет к этому никакого отношения. А вот удивительный рассказ Уимзи…

Дело в том, что часом раньше сэр Питер сообщил ему такое, что все остальное по сравнению с этим звучало детским лепетом.

Бантер

Потрясение было необычайным и не утратило своей силы, даже будучи преподнесенным в форме укора. Уимзи встретил бурю со склоненной головой и настолько пал духом, что смиренно позволил снять с себя серый фланелевый костюм и отправился на похороны Кэмпбелла в черном сюртуке, цилиндре и черных лайковых перчатках, к ужасу своих друзей и восхищению мистера Макуэна.

Проблема заключалась в следующем. В четверг утром Бантер попросил выходной, чтобы сходить в кино, и, естественно, получил его. Поскольку Уимзи обедал с инспектором Макферсоном в Ньютон-Стюарте, а затем сразу отправился к Бобу Андерсону, Бантера он увидел снова лишь после полуночи, когда вернулся домой после визита в полицейский участок.

Его первыми словами были:

– Бантер! В доме Гоуэна что-то происходит.

На что камердинер ответил:

– Я тоже хотел поговорить с вами об этом, милорд.

– Кто-то только что спешно покинул дом, – продолжил Уимзи. – Я сообщил об этом полиции. – Вообще-то на улице непроглядная тьма, и я споткнулся о какую-то ступеньку и сильно ударился. Но суть дела от этого не меняется. Кстати, нет ли у вас настойки арники?

– Милорд, в отсутствие вашей светлости я взял на себя смелость ознакомить сэра Максвелла Джеймисона с планом побега мистера Гоуэна. У меня есть основания предвкушать, что его задержат в Дамфрисе или Карлайле. Если вы, ваша светлость, будете так любезны и снимете с себя костюм, я нанесу лекарство на раны.

– Ради всего святого, Бантер, – простонал лорд Питер, падая на стул, – объяснитесь немедленно.

– Когда вы, ваша светлость, проявили любезность и ознакомили меня с результатами расследования инспектора Макферсона в доме мистера Гоуэна, мне пришло в голову, что у слуг в доме мистера Гоуэна можно выведать много полезной информации. Причем они охотнее доверятся не представителю власти, а такому же слуге, как и они сами. Помня об этом, я испросил у вашей светлости позволения посетить кинематографический сеанс. У мистера Гоуэна, – Бантер тихо откашлялся, – работает молодая особа по имени Элизабет, от которой в легкой и непринужденной беседе я узнал, что она освобождена от работы на целый вечер. Я пригласил ее посетить киносеанс. Сам я уже видел этот фильм в Лондоне, но для нее он был в новинку и она с радостью приняла мое приглашение.

– Не сомневаюсь.

– Во время сеанса мне удалось перевести наши отношения на более доверительный уровень.

– Бантер, Бантер!

– Вашей светлости совершенно не о чем беспокоиться. Если в двух словах, то дело обстоит следующим образом. Юная Элизабет призналась, что не совсем довольна своим нынешним положением. Миссис Гоуэн всегда была к ней добра, как и супруги Элкок, однако в последние несколько дней возникли кое-какие обстоятельства, пробудившие в ее душе беспокойство. Я поинтересовался, что это за обстоятельства. Элизабет намекнула, что ее беспокойство связано с пребыванием в доме таинственного незнакомца.

– Просто нет слов!

– Благодарю вас, милорд. Я немного надавил, но юная Элизабет опасалась, что кто-то может услышать ее рассказ в людном месте. Я смиренно дождался окончания фильма (а закончился он в десять часов) и пригласил девушку прогуляться по городу. Дабы не утомлять вас слишком длинным рассказом, милорд, скажу, что вытянул-таки из нее подробности. Таинственные события, причиняющие ей беспокойство, начали разворачиваться в прошлый понедельник, когда Элизабет получила разрешение навестить вечером больную родственницу. Вернувшись домой в половине одиннадцатого, она узнала, что мистера Гоуэна внезапно вызвали в Лондон и он уехал поездом в двадцать сорок пять в Карлайл. Элизабет утверждала, что не придала бы значения данному обстоятельству, если бы дворецкий и экономка не говорили о нем многозначительно. На следующий день она удивилась тому, что миссис Элкок запретила ей подниматься на верхний этаж дома. Там располагается несколько нежилых комнат, и при обычных обстоятельствах Элизабет и в голову бы не пришло туда заходить. Наша служанка ничем не отличается от остальных женщин, и поэтому запрет пробудил в ней жгучее любопытство. При первой удобной возможности, когда остальные слуги были заняты на нижнем этаже, она поднялась в запретный коридор и прислушалась. Ничего интересного Элизабет не услышала, однако ее весьма чувствительный нос уловил слабый запах бактерицидного средства, и она почему-то сразу подумала о смерти. Кстати, милорд, это напомнило мне, что ваши раны…

– Забудьте о моих ранах и продолжайте!

– Элизабет, и без того пребывавшая в смятении, перепугалась еще больше, услышав на лестнице чьи-то шаги. Не желая быть уличенной в непослушании, она поспешила спрятаться в крошечной кладовой для хранения метел, расположенной на лестничной клетке, и, выглянув в щель, увидела, как Элкок с кувшином горячей воды и безопасной бритвой миновал коридор и вошел в самую дальнюю комнату. Убежденная, что в доме находится труп, который Элкок собирался обмыть и побрить перед похоронами, Элизабет бросилась вниз и, забившись в кладовую, дала волю слезам. К счастью, миссис Элкок поблизости не оказалось. Вскоре Элизабет успокоилась и вернулась к своим обязанностям.

Сразу после ланча ее послали с поручением в город, но она побоялась поделиться с кем-либо своими подозрениями. Вернувшись, Элизабет была постоянно занята разными делами и до вечера находилась на виду у других слуг. Всю ночь она провела в раздумьях, тщетно пытаясь найти в себе силы вернуться в таинственный коридор. Рано утром Элизабет решила, что даже самая нелицеприятная правда предпочтительнее сжигающих душу подозрений. Она поднялась с постели, осторожно прошла мимо спальни Элкоков, поднялась на верхний этаж и сделала несколько шагов по коридору, но ее остановили звуки, похожие на глухие стоны.

– Бантер, – воскликнул Уимзи, – ваш стиль изложения мог бы соперничать со стилем автора «Замка Отранто»!^[15]

– Благодарю вас, милорд. Я не слишком хорошо знаком с этим произведением, но слышал, что в свое время оно снискало популярность. Элизабет размышляла, закричать или убежать, но подняла шум, неожиданно споткнувшись о приподнявшуюся половицу. Подумав, что шум непременно разбудит Элкоков, она снова приготовилась спрятаться в кладовой, когда дверь комнаты в дальнем конце коридора бесшумно распахнулась и из-за нее выглянуло ужасное лицо.

Бантер явно наслаждался произведенным впечатлением, поэтому ненадолго прервал рассказ.

– Ужасное лицо, – повторил Уимзи. – Продолжайте, прошу вас!

– Насколько я понял, это лицо было замотано. Крепко перетянутая бинтами челюсть, омерзительные черты, вывернутые над выступающими вперед зубами губы… Существо напоминало призрак и было бледно как смерть.

– Послушайте, Бантер, не могли бы вы опустить хотя бы некоторые из этих эпитетов и просто объяснить, что это за лицо?

– У меня не было возможности самолично лицезреть его, – с укором произнес слуга, – но, судя по рассказу Элизабет, это было лицо темноволосого, чисто выбритого мужчины с выступающими вперед зубами, страдающего от физической боли.

– Итак, это мужчина?

– Такое впечатление сложилось у Элизабет. Из-под бинтов выглядывала темная прядь. Глаза незнакомца были закрыты. Несмотря на то что девушка стояла посреди коридора, он негромко спросил: «Это ты, Элкок?» Элизабет промолчала, и вскоре призрак скрылся в комнате и прикрыл за собой дверь. Затем она услышала, что в комнате оглушительно зазвенел колокольчик. Насмерть перепуганная, Элизабет бросилась вниз и столкнулась с выходившим из своей спальни Элкоком. Охваченная ужасом и не соображающая, что делает, она лишь выдохнула: «О, что это? Что это?» А Элкок спокойно ответил: «Наверное, проклятая мышь грызет провод от звонка. Ступай в постель, Бетти». Подумав, что ей непременно влетит за то, что поднималась наверх, Элизабет поспешила в свою комнату, забралась в постель и укрылась одеялом.

– Самое правильное, что она могла сделать в данной ситуации, – промолвил Уимзи.

– Совершенно верно, милорд. Тщательно обдумав случившееся, Элизабет пришла к разумному выводу, что существо, виденное ею ночью, вовсе не привидение, а больной человек, однако абсолютно уверена, что прежде не видела этого лица. К тому же она заметила, что за завтраком, обедом и ужином пропадает некоторое количество еды. Это обстоятельство обнадежило еще больше, поскольку мертвецы не едят.

– Да, – кивнул Уимзи. – Как сказал Гилберт Кит Честертон, «я предпочитаю быть живым, а не наоборот».

– Согласен, милорд. Я старался поощрять рассказ девушки и даже предложил проводить ее до дома мистера Гоуэна, но Элизабет сообщила, что ей позволено переночевать в доме матери.

– Вот как? – поднял брови Уимзи.

– Именно. Я сопроводил девушку домой, а сам вернулся на Хай-стрит, где увидел стоявший перед домом седан мистера Гоуэна. Было без пяти одиннадцать. И тогда, милорд, я сообразил, что кто-то собирается тайно покинуть жилище мистера Гоуэна. Элизабет отпустили на всю ночь, чтобы она не стала свидетельницей происходящего в доме.

– Ваша догадка верна, Бантер.

– Да, милорд. Я свернул за угол, на улицу, смежную с домом Гоуэна, где к реке спускается ряд ступеней, и притаился. Вскоре в дверях появился высокий человек, плотно укутанный в шарф и пальто. Низко надвинутая на лоб шляпа полностью скрывала его черты. Конечно, я не мог разглядеть лица, но, судя по фигуре, это был мужчина. Он тихо сказал что-то водителю, и у меня сложилось впечатление, что это сам мистер Гоуэн.

– Гоуэн? А кто же тогда таинственный незнакомец?

– Неизвестно, милорд. Машина тронулась с места, а я сверился с часами. Стрелки показывали три минуты двенадцатого.

– Ясно.

– Позвольте, я озвучу вам свое предположение, милорд. По-моему, мистер Гоуэн вовсе не уезжал из Керкубри в понедельник вечером, как сказал Элкок, а прятался у себя в доме, чтобы ухаживать за больным человеком, которого видела Элизабет.

– Все чудесатее и чудесатее, – повторил Уимзи слова Алисы из сказки Льюиса Кэрролла.

– Я вернулся домой, – продолжил Бантер, – и сверился с расписанием поездов. В две минуты первого из Дамфриса отправлялся поезд на Карлайл. Я подумал, что мистер Гоуэн решил сесть в него либо в самом Дамфрисе, либо в Касл-Дугласе.

– Вы не видели какого-нибудь багажа в руках у мужчины?

– Нет, милорд. Но ведь его вполне могли положить в багажник заранее.

– Естественно. Вы сообщили полиции?

– Я счел, что ввиду столь деликатных обстоятельств, милорд, будет лучше поговорить сразу с сэром Максвеллом Джеймисоном. Я поспешил в ближайшую гостиницу и оттуда позвонил в полицию.

– Вероятно, мы с вами разминулись. Я как раз заезжал в полицейский участок, но инспектора Макферсона там не было.

– Весьма сожалею, что разминулся с вашей светлостью. Я проинформировал сэра Масксвелла обо всех обстоятельствах, и он ответил, что немедленно позвонит в Касл-Дуглас и Дамфрис с приказом перехватить мистера Гоуэна, если он объявится на одной из этих станций. Ему также необходимо было сообщить своим коллегам описание автомобиля и водителя.

– В таком тихом городке, как Керкубри, на удивление много жителей. Они появляются и исчезают подобно Чеширскому коту. Я сдаюсь. Принесите мне настойку арники, виски с содовой, и давайте ложиться спать. Одно я знаю наверняка: бесполезно пытаться что-либо расследовать. Вы всегда на шаг впереди меня.

Однако история эта получила неожиданное развитие. На следующий день, после ланча, инспектор Макферсон пребывал в мрачном расположении духа. Во-первых, его разбудили посреди ночи сообщением о том, что в дом на окраине города вломились грабители, которое впоследствии оказалось ложным. Во-вторых, он пропустил сенсационные новости по поводу Гоуэна. В-третьих, начальник полиции сразу позвонил в Касл-Дуглас, Дамфрис, Карлайл и на промежуточные станции по ходу следования поезда до Юстона, чтобы сообщить описание автомобиля и его пассажиров, но результата это не принесло: вышеозначенного автомобиля нигде не видели. Поиски в направлении Странрара также оказались безрезультатными.

– Это нелепо, – возмущался инспектор. – Вполне вероятно, что автомобиль остановился где-нибудь на окраине Касл-Дугласа или Дамфриса, и дальше Гоуэн пошел пешком. Однако невозможно, чтобы его никто не заметил на станции. Ведь его окладистая черная борода бросается в глаза.

Внезапно Уимзи издал громкий вопль:

– Ох, инспектор, инспектор! Он нас обманул! Какие же мы тупицы! Полагаю, эту проклятую фотографию видели уже во всей округе. Покажите Бантеру образец, инспектор. Говорю вам, это следовало сделать в самую первую очередь, до того, как предпринимать какие-либо действия. Нет, это смерти подобно. Мы больше никогда не сможем смотреть людям в глаза. Образец, инспектор, образец!

– Господи! – воскликнул Макферсон. – Ваша светлость, вы правы. Я ведь был уверен, что это Фаррен!

Он достал блокнот и протянул хранившуюся между страницами прядь Бантеру.

– Милорд, – укоризненно произнес тот, – жаль, что я не видел этого раньше. Я никоим образом не претендую на роль эксперта, но несколько раз имел возможность лицезреть бороды людей, принадлежащих к магометанской секте. Вам наверняка известно, милорд, что последователи этого течения считают незаконным обрезание растительности на лице. И как результат их бороды шелковисты на ощупь, а каждый волосок сохраняет свой естественный утонченный кончик.

Уимзи молча протянул Бантеру свою лупу.

– Вы, милорд, наверняка заметили, что данный образец в полной мере соответствует моему описанию. Я видел бороду мистера Гоуэна и считаю – а эксперты наверняка внесут поправки, – что сейчас мистер Гоуэн полностью или частично лишился данного украшения своего лица.

– Вы правы, Бантер, – печально произнес Уимзи. – Теперь мы знаем, кто этот загадочный незнакомец иотчего страдает. Вы должны пересмотреть свою схему, инспектор, и поместить мистера Гоуна на первую строчку в списке подозреваемых.

– Я немедленно разошлю новые ориентировки, – сказал инспектор.

– И это правильно, – кивнул Уимзи. – Но вы хотя бы представляете, как Гоуэн выглядит без бороды? Инспектор, должен вас предупредить, что вы испытаете потрясение. Когда человек отпускает такую бороду, которая закрывает добрую половину лица и спускается на грудь, ему есть что под ней прятать. Я помню случай… Вы осознаете, что никогда, в сущности, не видели лица Гоуэна, кроме глаз и выдающегося носа?

– За этот нос мы его и поймаем, – заявил инспектор, поспешно выходя из кабинета.

– Бантер, – обратился к слуге Уимзи, – это напоминает мне сюжет романа Уилки Коллинза, в котором все происходит слишком поздно, чтобы история завершилась счастливо.

– Да, милорд.

– Проблема в том, что все эти факты не оставляют от нашей версии камня на камне и исключают Фаррена из списка подозреваемых.

– Совершенно верно, милорд.

– И если ваша Элизабет не лжет, Гоуэна тоже можно исключить.

– Вероятно, милорд.

– Ведь если он прятался целый вечер понедельника и все утро вторника, переживая последствия какого-то неизвестного нам происшествия, то не мог рисовать картину близ Ньютон-Стюарта.

– Разумеется, милорд.

– А Элизабет говорила правду?

– Она произвела на меня впечатление честной девушки, милорд. Но вы, наверное, помните, что Элизабет увидела, как Элкок заходит в комнату Синей Бороды – если можно употребить такой красочный эпитет, – лишь после ланча во вторник, а самого загадочного больного заметила и вовсе в среду утром.

– Да. У нас нет никаких доказательств, что он находился в комнате во вторник. Элкока необходимо допросить. По моему мнению, этот Элкок весьма изобретателен и смышлен.

– Совершенно верно, милорд. Вот только Элкок тоже пропал.

Главный инспектор Паркер

Таинственная история с машиной имела простое объяснение. Информация поступила из небольшой гостиницы в Бриг-оф-Ди – деревеньке, расположенной в нескольких милях от Керкубри со стороны Касл-Дугласа. Приехавшие полицейские обнаружили мирно обедающих Элкока и Хаммонда. Они рассказали все честно. Мистер Гоуэн написал из Лондона. В письме сообщалось, что на время его отсутствия они могут взять выходные и пользоваться автомобилем. Слуги решили немного порыбачить и, таким образом, оказались в деревне. Они поздно выехали из дома, поскольку Хаммонду нужно было починить мотор. Укутанным в шарф человеком был сам Элкок. Да, конечно, инспектор может взглянуть на письмо мистера Гоуэна. Оно написано в клубе «Муштабель», членом которого является мистер Гоуэн, на бумаге с клеймом клуба. На конверте стоит лондонская печать, и отправлено оно в среду.

Что же касается рассказа Бантера, то Элкок все отрицал. Элизабет – глупая истеричная девица, имеющая обыкновение выдумывать всякие небылицы. Миссис Элкок действительно запретила ей подниматься в пустующие комнаты. Элизабет любит бездельничать. А наверху хранится множество старых журналов, и девица частенько отлынивает от работы и читает, вместо того чтобы выполнять свои обязанности. Миссис Элкок уже не раз бранила ее за это. Во вторник Элкок поднимался наверх, и да, с горячей водой: одна из собак поранилась, попав в кроличий силок, и дворецкий устроил несчастное животное в пустой комнате, куда и шел, чтобы промыть раны обеззараживающим средством. Миссис Элкок покажет собаку полицейским, если они захотят на нее взглянуть. Что же касается призрака, то девушке просто приснился кошмар, навеянный ее нелепыми фантазиями о мертвецах. Наверху не было никакого больного человека и быть не могло. Как и говорилось ранее, мистер Гоуэн уехал из Керкубри в автомобиле в понедельник вечером, чтобы попасть на поезд в 20.45. Человек, которого Бантер видел садившимся в машину в четверг вечером, был Элкок. Хаммонд и миссис Элкок все подтвердят.

И они действительно все подтвердили. Раненую собаку предъявили полицейским, и те убедились, что животное страдает от раны на лапе. Допрошенная полицейскими Элизабет призналась, что попадала в неприятности из-за чтения журналов на верхнем этаже дома.

В противовес этому имелось свидетельство владельца гаража в Касл-Дугласе. Он пояснил, что некий джентльмен, назвавшийся Роджерсом, позвонил накануне вечером и заказал автомобиль, который доставил бы его к экспрессу, отходившему из Дамфриса в две минуты первого ночи. Хозяин подготовил новый скоростной «талбот», и примерно в двадцать минут двенадцатого в гараж пришел заказчик. Это оказался высокий мужчина с темными глазами и каким-то кроличьим видом. Хозяин гаража самолично отвез Роджерса в Дамфрис и высадил на станции без четырех минут двенадцать.

Кассир в Дамфрисе подтвердил слова хозяина гаража и вспомнил, что продал билет первого класса до Юстона джентльмену, появившемуся на станции около полуночи. Кассир не очень хорошо разглядел его, поскольку тот мало чем отличался от остальных пассажиров, однако заметил длинный нос и торчавшие вперед зубы.

Проводник тоже ничем не сумел помочь. Ночные пассажиры, как правило, заспанные и закутываются в шарфы. В 00.02 на поезд в Дамфрисе сели несколько пассажиров первого класса. Проводник не помнит никого сколько-нибудь похожего на фотографию Гоуэна. А был ли кто-то похожий на Гоуэна без бороды? А представляет ли инспектор, как выглядит еж без иголок? Если он не представляет, то и никто другой не сможет. Дело проводника собирать билеты, а не шарады разгадывать. Кассир в Дамфрисе высказал примерно такое же мнение, только более энергично.

Инспектор Макферсон, которого это нудное расследование занесло аж в Юстон, переключил свое внимание на клуб, откуда Гоуэн предположительно отправил письмо. Полученная здесь информация обнадеживала. Мистер Гоуэн в клубе не объявлялся. На его имя было получено одно или два письма, которые забрал джентльмен, предъявивший визитную карточку мистера Гоуэна. Этот же джентльмен расписался в получении. Может ли инспектор взглянуть на подпись? Вне всякого сомнения. Итак, подпись: «Дж. Браун». Интересно, сколько Дж. Браунов найдется среди четырех миллионов жителей Лондона? Размышляя подобным образом, инспектор Макферсон направился в Скотленд-Ярд, спросил старшего инспектора Паркера, и тот принял его очень радушно. Друзьям Уимзи Паркер уделял особое внимание, и поэтому выслушал запутанную историю о Гоуэне, гаечном ключе, Фаррене, Стрэчене и двух велосипедах.

– Мы непременно отыщем вашего Гоуэна, – воодушевленно пообещал Паркер. – Вы снабдили нас таким подробным описанием, что, уверен, это не займет много времени. Что собираетесь с ним делать, когда задержите?

– Мистер Паркер, – почтительно начал Макферсон, – как думаете, у нас уже достаточно улик, чтобы арестовать его?

Однако Паркер был осторожен в суждениях:

– Насколько я понял, вы полагаете, что этот самый Гоуэн встретил Кэмпбелла на дороге между Гейтхаусом и Керкубри, убил в драке, и, перепугавшись, решил инсценировать несчастный случай. Он избавился от своей весьма примечательной бороды в надежде проскользнуть через Гейтхаус незамеченным. Вероятно, процедура была не из легких. Хотя ему все же удалось добиться эффекта двухнедельной небритости. Затем Гоуэн проделал все то, что вы изначально приписывали Фаррену: спрятал труп в стороне от главной дороги и отогнал машину Кэмпбелла в Гейтхаус, – но зачем ему это было нужно?

– Вот! – воскликнул Макферсон. – В этом-то и загвоздка. Почему он не забрал тело с собой? Это было вполне объяснимо, когда мы считали убийцей Фаррена, позаимствовавшего автомобиль Стрэчена. Мы ведь решили, будто он хочет подставить его. Но для чего такую глупость совершать Гоуэну?

– Так… Дайте-ка подумать, – протянул Паркер. – Ему необходимо было каким-то образом вернуть машину Кэмпбелла на место. Фергюсон непременно заметил бы посторонний автомобиль. Тело же он не забрал с собой потому, что опять-таки Фергюсон или кто-нибудь другой мог его заметить. У Гоуэна автомобиль двухместный. Наверное, его сиденье оказалось слишком маленьким, чтобы спрятать труп должным образом. Убийца решил, что лучше рискнуть и оставить тело и собственную машину у дороги, нежели открыто ехать в Гейтхаус с мертвым человеком на пассажирском месте. Что ж, хорошо. Но потом ему надо было вернуться на место преступления. Как? Пешком? Нет. Вот тут-то и понадобился велосипед, который он забрал от гостиницы, не помню ее названия.

– Не исключено, – кивнул Макферсон.

– Может статься, что вам придется немного изменить время в вашей таблице. Вы обозначили, что машина Кэмпбелла прибыла в Стэндинг-Стоун-Пул в двадцать два двадцать, но посмотрите. Вашему подозреваемому еще предстояло проделать путь обратно на велосипеде. Он не мог терять время, добираясь пешком до дома Стрэчена. Вполне вероятно, что он вернулся на место преступления немного раньше, чем мы предполагали. Он сел в собственную машину, положил велосипед на сиденье – нам придется принять данный факт. Впрочем, к тому времени уже сгустились сумерки, и его вряд ли кто-нибудь заметил. Кстати тут показания Фергюсона, который сообщил, что машина Кэмпбелла подъехала к дому в начале одиннадцатого. Это как раз вписывается в вашу первую схему. Показания соседа означают, что подозреваемый вернул машину убитого на место сразу после совершения преступления. Но я вижу, вы внесли изменения.

– Да, – кивнул Макферсон. – Мы подумали, что он спрятал автомобиль где-то возле дороги и перевез на ней тело Кэмпбелла в свою вторую поездку. Было бы странно, если бы к дому Кэмпбелла подъехали одна за другой две машины.

– Верно. Но если Фергюсон правильно запомнил время, то ваши выводы ошибочны. Фергюсон точный человек?

– Да, говорят, у него просто дар запоминать детали.

– Значит, убийца должен был приехать вторично с телом в своем собственном автомобиле. А Фергюсон не слышал шума мотора второй машины.

– Да, это факт.

– Когда подъехала вторая машина? Чтобы преодолеть на велосипеде пять-шесть миль, требуется примерно полчаса. Стало быть, мы получаем двадцать два пятьдесят. На то, чтобы уложить велосипед на сиденье и преодолеть пять-шесть миль на спортивном автомобиле, уйдет минут пятнадцать. Итак, во второй раз машина оказалась возле дома Кэмпбелла в двадцать три ноль пять. Фергюсон утверждает, что отправился в постель в начале одиннадцатого, заснул и ничего не слышал. Фергюсон так же крепко спал, когда автомобиль отъехал снова. Я имею в виду машину убийцы. Хотя нет, не получается. Как и когда Гоуэн – если, конечно, убийца действительно он – переправил свой автомобиль обратно в Керкубри? Ему необходимо было находиться в Гейтхаусе, присматривать за телом и готовить инсценировку несчастного случая. Полагаю, что он мог вернуть машину в Керкубри на рассвете, а потом вернуться в Гейтхаус пешком или на велосипеде.

– Я не сомневаюсь, что он поступил именно так. Только в этом не было необходимости. Его мог подвезти водитель Хаммонд.

– Да. И тогда он становится соучастником. Собственно, почему мы должны это исключить? Если Гоуэн совершил убийство, то все его слуги, за исключением разве что Бетти, лгут, точно библейский Анания^[16]. Не имеет значения, насколько сильно они виноваты. Нам остается лишь предположить, что далее Гоуэн действовал согласно разработанному им плану. Переоделся, чтобы сесть в Эре на поезд до Лондона, и теперь будет прятаться в столице до тех пор, пока не отрастет борода. Кстати, это объясняет то странное обстоятельство, что, сфабриковав несчастный случай, он не снял с себя подозрений, открыто появившись в Керкубри.

– Да, – взволнованно произнес Макферсон, – но разве вы не видите, что это совсем ничего не объясняет? Описание Гоуэна никак не совпадает с описанием мужчины в сером костюме, отправившегося в Эр вместе с велосипедом. Это не объясняет ни историю Бетти, рассказанную Бантеру, ни побег из дома Гоуэна закутанного в шарф незнакомца, ни человека с кроличьим видом в поезде, направлявшемся из Касл-Дугласа в Юстон. А как насчет человека, постучавшегося в дверь Кэмпбелла в полночь с понедельника на вторник?

Паркер почесал подбородок.

– Да, история с описанием довольно странная, – протянул он. – Может, Гоуэну удалось каким-то образом изменить внешность: с помощью фальшивых усов например, – а история служанки, как и утверждает Элкок, отчасти является плодом ее воображения? Во вторник вечером Гоуэн мог вернуться в Керкубри, вместо того чтобы ехать в Лондон. Хотя неясно, зачем ему это. Да и письмо, отправленное из клуба «Муштабель», свидетельствует о том, что в среду он находился в Лондоне. Что же касается человека с кроличьим видом, то он вообще может быть ни при чем. Я склонен думать, что человек, стучавшийся ночью в дом Кэмпбелла, не имеет никакого отношения к преступлению.

– Но, – возразил Макферсон, – если этот человек вошел в дом и обнаружил там мертвого Кэмпбелла и Гоуэна, почему не заявил об этом?

– Вероятно, он явился с дурными намерениями. Или же, как вы заметили ранее, это вообще была дама. В общем, я должен признать, что во всей этой истории множество серьезных пробелов. Нам лучше не отождествлять человека с кроличьим видом с Гоуэном и искать их по отдельности. А еще нам надо попытаться понять, куда же отправился Гоуэн. А когда мы Гоуэна поймаем, то лучше его не арестовывать, а просто задержать, на том основании, что он может располагать какой-то информацией. В конце концов, инспектор, мы даже не знаем наверняка, что Кэмпбелл встретился на дороге именно с ним. Ведь не у одного Гоуэна черная борода.

– Другого художника с черной бородой нет, во всяком случае у нас в округе.

– Черт! Точно! Он же должен быть художником. В любом случае Гоуэна мы задержим.

Инспектор Макферсон поблагодарил коллегу.

– У нас еще остается Фаррен, – продолжил Паркер. – Вы хотите разыскать и его? Если, конечно, он не на дне рудника.

– Найти Фаррена необходимо. Все слышали, как он угрожал покойному. А теперь, когда он исчез, его семья и друзья сильно о нем беспокоятся.

– Что ж, объявим Фаррена в розыск как пропавшего без вести. Хуже от этого не будет. А уж сбежал ли он или был похищен, выясним позднее. Только мне кажется, что он отыщется где-то в ваших местах. Так, кто еще? Этот англичанин… как его зовут? Уотерс? Что насчет него?

– Про Уотерса-то я и забыл, – признался Макферсон. – Вообще не понимаю, каким боком он относится к этому делу.

– Я тоже. Ладно. Пока не будем тратить на него время. И конечно, мы присматриваем за велосипедом в Юстоне. Может, кто-то сглупит и явится за ним лично. Вам лучше прислать кого-нибудь из своих сотрудников для опознания. Вдруг это вовсе не тот велосипед, что вам нужен. Это все? Если так, то, может, пропустим по стаканчику? Да, кстати, вы не подскажете, какую школу окончил Гоуэн? Нет? Ладно. Не исключено, что его имя обнаружится в справочнике.

Однако выражение лица Макферсона оставалось несчастным.

– Что такое? – поинтересовался Паркер.

– Вы не… Если мы ничего не выясним в ближайшее время, то вам придет официальная бумага, подписанная моим начальником.

– Не вижу в этом необходимости. Вы времени даром не теряли и, по-моему, отлично справляетесь. Мы поможем вам на своей территории, как вы помогли бы мне, если бы один из моих подопечных сбежал в Шотландию. Но, уверен, вы и сами распутаете это дело. К тому же в данном расследовании преимущество у местной полиции.

– Верно, – кивнул Макферсон, – но дело оказалось далеко не из легких.

И он тяжело вздохнул.

Лорд Питер Уимзи

– Стрэчен! – воскликнул лорд Питер Уимзи.

Мистер Стрэчен так сильно вздрогнул, что едва не свалился вместе со своим холстом в озеро. Неловко примостившись на гранитном валуне на берегу озера Каррик, он старательно прорисовывал островки на Флите. Дул порывистый ветер, предвещавший бурю, отчего бегущие по небу облака отбрасывали на поверхность моря причудливые тени.

– Привет, Уимзи! – ответил художник. – Как вы здесь оказались?

– Приехал на машине. Свежий воздух и все такое. – Он уселся на удобный плоский камень, поплотнее надвинул на голову шляпу и вытащил из кармана трубку с видом человека, наконец-то отыскавшего спокойное место.

Стрэчен нахмурился, хотя обычно не обращал внимания на сторонних наблюдателей.

– Сегодня ветрено, правда? – произнес он, когда молчание затянулось.

– Да, – кивнул Уимзи.

– Но дождя нет.

– Пока нет.

– Сегодня погода лучше, чем вчера, – продолжил Стрэчен и сразу сообразил, что сморозил глупость.

Уимзи тотчас повернулся к нему и радостно заметил:

– Намного лучше. Вчера у меня сложилось впечатление, будто в небе кто-то специально открыл водопроводный кран, чтобы сорвать мне выезд на природу.

– А, ну да.

– Мысль сумасбродная, но почему-то показалась мне привлекательной. Как давно вы работаете над этой картиной?

– Около часа, – ответил Стрэчен.

– У вас длинные мазки. Широкий, размашистый стиль, насколько я в этом понимаю. А Кэмпбелл часто использовал мастихин, верно?

– Да.

– Им работать быстрее?

– Ну, в общем…

– Вы работаете так же быстро, как Кэмпбелл?

– Мастихином я орудую не так ловко, как он, если вы об этом. Нужно практиковаться, иначе ничего не получится. Но, используя свои собственные методы, я мог бы нарисовать полноценную картину почти так же быстро, как он.

– А сколько, по-вашему, требуется времени на создание законченного наброска?

– В зависимости от того, какого размера будет картина.

– Примерно такого, как стоит сейчас на вашем мольберте.

– Чтобы завершить задуманное, мне потребуется полчаса. Может, чуть дольше. Если, конечно, не разразится буря, – добавил художник, когда с моря налетел очередной порыв ветра, от которого мольберт задрожал и покачнулся, несмотря на то что Стрэчен закрепил его тяжелыми камнями.

– Хорошо, что вы подложили камень. Но почему в такую погоду вы не взяли с собой планшет вместо мольберта?

– Не знаю. Хотя прежде я не пользовался планшетом, так что работать на нем довольно непривычно. Привычка – вторая натура.

– Точно.

– Я люблю порядок и систематичность. Могу в темноте найти любую кисть или краску. А вот многим художникам по душе хаос. Кидают инструменты в сумку как попало. Я же перед работой все аккуратно раскладываю. Тюбики с краской лежат в определенном порядке. Сосуд для грунтовки здесь. Чистые кисточки – вон там. Даже краски на палитре располагаются по порядку, хотя оттенки меняются. Одним словом – в соответствии со спектром.

– Ясно. Я далеко не такой педант, но всегда восхищался аккуратностью других. Мой камердинер Бантер в этом отношении просто находка. Он почти физически страдает, оттого что ему приходится выгребать из моих карманов всякий хлам и наводить чистоту в платяных шкафах.

– О, дела в моих шкафах тоже обстоят не лучше, – усмехнулся Стрэчен. – Аккуратность распространяется только на художественные принадлежности. Но, как я уже говорил, это просто привычка. В остальном я совсем не так педантичен.

– А как у вас дела с цифрами, датами, расписаниями и подобным?

– Никак. Я ненаблюдателен. У меня отвратительная зрительная память. Некоторым людям достаточно одного взгляда, чтобы запомнить расположение предметов. Приезжают потом и точно воспроизводят на холсте каждый дом и каждое деревце. А мне необходимо постоянно видеть то, что я рисую. Это своего рода недостаток.

– Я смог бы изобразить то, что видел, – сказал Уимзи, – если умел бы рисовать. Взять, например, дорогу, соединяющую Гейтхаус и Керкубри. Я хоть сейчас составлю план со всеми подробностями – с каждым поворотом, домом, деревом, шлагбаумом и дорожным знаком. Если же вы провезете меня по ней с завязанными глазами, я сообщу вам, где именно мы проезжаем.

– Я бы так не сумел, – покачал головой Стрэчен. – Разумеется, я проезжал по этой дороге сотни раз, и каждый раз замечаю что-нибудь такое, чего не видел раньше. Но зато можно радоваться всяким неожиданностям.

– Да уж, скука вам точно не грозит. Порой внимание к деталям просто необходимо. Например, если вам нужно придумать какую-нибудь правдоподобную ложь.

– Ну-у… – протянул Стрэчен, – в этом случае – пожалуй.

– Взять хотя бы ваш рассказ о мяче для гольфа, которым вам подбили глаз. Он звучал бы более правдоподобно, если бы вы снабдили его убедительными деталями. А так получилось недостоверно – слишком много неучтенного времени. Но раз уж вы взялись что-либо утверждать, то неплохо бы подкрепить это доказательствами.

– Не знаю, что вы имеет в виду, однако если сомневаетесь в моих словах…

– Да, сомневаюсь. Я вам не верю, и прежде всего потому, что своей жене вы изложили иную версию событий. Опрометчиво с вашей стороны. Если вы лжете, то всем говорите одно и то же. Вы забыли упомянуть, у какой именно лунки играли, когда это произошло. Ни разу не встречал человека, который рассказывал бы о происшествии во время игры в гольф, опустив при этом географические и прочие детали. Большое упущение с точки зрения психологии. Вы сообщили мне, что целое утро провели на гольф-полях, совершенно забыв о том, что может найтись множество свидетелей, которые подтвердят, что на поле вас не видели. Кстати, именно в то утро вы приказали Тому Кларку прикатать траву. Он был на девятой лунке между десятью и одиннадцатью часами утра и клянется, что вас не видел. А если вы пришли на поле позднее, то не стали бы говорить, что дело было после завтрака. Кроме того…

– Послушайте, – прервал его светлость Стрэчен, хмуря брови. – На что, черт возьми, вы намекаете, разговаривая со мной таким тоном?

– Мне интересно, дадите ли вы другое объяснение синяку у вас под глазом. Если бы вы захотели прямо сейчас признаться мне в том, что синяк возник в результате домашней ссоры, то отпала бы необходимость предавать данный факт огласке.

– Ничего не понимаю! С вашей стороны это просто наглость.

– Неужели? Дружище, мне нет никакого дела до ваших ночных прогулок. Если вы где-то дебоширили или…

– Если не уйметесь, я сверну вам шею!

– Ради всего святого, не надо больше угрожать! – воскликнул Уимзи.

Стрэчен взглянул на него и залился краской от шеи до лба.

– Вы меня обвиняете, – хрипло произнес он, – в том, что я имею какое-то отношение к убийству Кэмпбелла?

– Я никого не обвиняю в убийстве, – возразил Уимзи. – Пока. – Он внезапно поднялся с камня и, балансируя на самом краю скалы, посмотрел мимо Стрэчена на расстилающуюся впереди водную гладь. Облака сгрудились в одну устрашающую массу, а желтые холодные волны яростно бились о берег, огрызаясь и шипя белой пеной. – Но я обвиняю вас, – произнес Уимзи, резко разворачиваясь, чтобы порывы ветра не сбили его с ног. – Обвиняю в том, что вы знаете гораздо больше об этом деле, чем рассказали полиции. Не надо агрессии! Какой же вы глупец! Это опасно!

Он перехватил запястье художника, когда кулак просвистел в дюйме от его уха.

– Послушайте, Стрэчен. Послушайте, дружище. Я искушаю вас, стоя вот так на краю скалы. Черт возьми, я сделал это специально. Я ниже вас ростом, однако с легкостью отправлю вас в пучину одним движением руки. Так что стойте смирно. Вы когда-нибудь просчитываете свои действия на пару шагов вперед? Неужели вы действительно считаете, что сможете все уладить с помощью грубой силы? Допустим, вы столкнули бы меня вниз. Допустим, я разбил бы голову, как Кэмпбелл. Что бы вы стали делать дальше? Усугубили бы свое положение или нет? Как бы поступили с телом, Стрэчен?

Художник взглянул на его светлость и в порыве отчаяния прижал ко лбу ладонь.

– Господи, Уимзи, – промолвил он, – да вы сущий дьявол! – Стрэчен шагнул назад и, дрожа всем телом, опустился на свой раскладной стул. – Я мог бы вас убить. Всем известно, какой у меня горячий нрав. Что заставило вас поступить таким образом?

– Я хотел понять, насколько вы вспыльчивы, – холодно ответил Уимзи. – Кстати, если бы вы действительно меня убили, вам бы ничто не угрожало. Вам нужно было бы просто уйти, оставив меня умирать, верно? Моя машина здесь. Все подумали бы, что порывом ветра меня сбило с ног, я упал вниз и разбил голову о камни. Как Кэмпбелл. Какие улики против вас?

– Полагаю, никаких, – ответил Стрэчен.

– Вы так думаете? А знаете, я почти хотел, чтобы вы меня столкнули. Просто для того, чтобы посмотреть, как вы поступите дальше. Ладно, забудьте. Дождь начинается. Нам пора отправляться по домам.

– Да, – кивнул художник и принялся собирать свои рисовальные принадлежности, хотя лицо его по-прежнему покрывала мертвенная бледность.

Уимзи заметил, что, несмотря на крайнее возбуждение, он действовал быстро и аккуратно, следуя давней привычке. Стрэчен положил влажный холст в чехол, машинально отсоединив зажимы и туго затянув лямки чехла, спрятал кисти в жестяной футляр, сунул палитру в коробку, а затем собрал с прикрепленной к мольберту полочки тюбики с краской.

– Эй! – неожиданно крикнул он.

– Что такое? – спросил Уимзи.

– Кобальт пропал. Наверное, упал вниз.

Уимзи наклонился.

– Вот он, – произнес его светлость, вытаскивая из пучка вереска тюбик с краской. – Остальное на месте?

– Да, – ответил Стрэчен, убрал тюбики в специальный ящичек, сложил мольберт, затянув его ремешком, и застыл, словно ожидая дальнейших указаний.

– Однако нам лучше поторопиться, – проговорил Уимзи, поднимая воротник пальто, поскольку дождь усиливался с каждой секундой.

– Послушайте, – сказал Стрэчен, стоя под проливным дождем, – что вы собираетесь делать?

– Ехать домой. Если только… – Уимзи сурово посмотрел на художника. – Если только вы не хотите мне что-нибудь сообщить.

– Однажды вы зайдете слишком далеко, и кто-нибудь убьет вас.

– Почему-то ваши слова меня не удивили, – усмехнулся лорд Питер.

Миссис Смит-Лемезурье

Во всей этой истории присутствовал один джентльмен, чувствовавший себя уязвленным и всеми покинутым. Речь идет о молодом констебле, опозорившемся при допросе мистера Джока Грэма. Этот молодой человек по фамилии Дункан был весьма увлечен своей профессией и прекрасно осознавал, что у него просто не было возможности проявить себя. Грэм над ним лишь посмеялся, а сержант Дэлзиел, с важным видом занимавшийся поисками велосипедистов и изучением железнодорожных билетов, упорно игнорировал мнение молодого коллеги, отправляя его разбираться с пьяницами и нарушителями правил дорожного движения. Никто не посвящал констебля Дункана в дела. Но это не важно. Он будет вести расследование в соответствии с собственным планом. Ведь если из этого выйдет что-нибудь стоящее, возможно, тогда всем станет стыдно.

Констебль Дункан не сомневался, что передвижения Джока Грэма требуют более тщательного анализа. По городу поползли слухи. В беседах завсегдатаев баров слышались намеки и недомолвки. Рыбаки незаметно толкали друг друга локтями и замолкали, едва только кто-то произносил имя Грэма. К сожалению, полицейскому местного участка трудно остаться незамеченным и вытянуть из свидетелей информацию с помощью метода Шерлока Холмса. Все знают его в лицо. Дункан даже подумывал о том, чтобы в свободное от работы время переодеться престарелым священником или торговцем лука, однако одного взгляда в зеркало на собственную крепкую фигуру и румяные круглые щеки хватило, чтобы отказаться от этой идеи как от несостоятельной. Констебль завидовал детективам из Скотленд-Ярда, способным легко затеряться среди многочисленных горожан и, ощущая себя под защитой силы закона, везде и всюду проникать незамеченными и неузнанными, сводить дружбу с мошенниками Ист-Энда или герцогами и миллионерами в ночных клубах Мейфэра^[17]. Увы! В Критауне и Ньютон-Стюарте Дункана сразу узнавали и всячески избегали.

Констебль пытался разговорить парочку людей, которые, как ему казалось, знали больше, чем должны. Он их умасливал и даже угрожал им, однако шотландские крестьяне обладали удивительным даром держать язык за зубами. К тому же Джок Грэм был человеком весьма популярным и многими уважаемым. И все же после нескольких дней бесплодных попыток разузнать что-либо Дункану удалось раздобыть кое-какую информацию. Фермер, проезжавший на повозке в сторону Багреннана в половине двенадцатого во вторник, видел мужчину, шагавшего по берегу Кри как раз от того места, где случилось несчастье. Мужчина тотчас пригнулся, будто хотел остаться незамеченным. Фермер успел разглядеть Грэма, но дальше этого дело не продвинулось. Дункану пришлось в очередной раз выслушивать сплетни и нелепые предположения. Журналист из «Глазго кларион», которому он опрометчиво сболтнул лишнего, накропал статью неприятного содержания, и констебль Дункан получил строгий выговор от раздосадованного начальства.

«Если Грэм виновен как сам грех, – гневно говорил сержант Дэлзиел – это произошло в тот день, когда носильщика из Гервана увезли в больницу с приступом аппендицита и сержанту ужасно хотелось выместить на ком-нибудь свое раздражение, – зачем намекать ему, что он под подозрением, и тем самым предоставлять возможность придумать алиби? Уже видели это? – Он потряс выпуском «Глазго кларион» перед лицом несчастного Дункана. – «Причина подозревать, что убийство было совершено художником». Не это ли обстоятельство мы так старательно пытаемся скрыть от подозреваемых? «Наш корреспондент побеседовал с известным живописцем». Какого черта вы назвали этому парню имя Грэма? Если не можете хранить тайну следствия, Чарли Дункан, то лучше поискать себе другую работу».

Неосмотрительность молодого констебля повлекла за собой неожиданные последствия. В субботу утром сержант Дэлзиел сидел в своем кабинете, когда туда ворвалась дама в строгом черном костюме и шляпке. Она нервно улыбнулась сержанту и пробормотала, что желает сделать заявление в связи с убийством мистера Кэмпбелла.

Дэлзиел эту даму знал. Миссис Смит-Лемезурье, обосновавшаяся в Ньютон-Стюарте три года назад, выдавала себя за вдову африканского государственного чиновника. Жила скромно и непритязательно в маленьком отреставрированном коттедже вдвоем со служанкой-француженкой. Она обладала безыскусными манерами, выглядела моложе своих лет и казалась молодым неискушенным джентльменам свежим воплощением старомодной женственности. Для всех оставалось загадкой, почему дама решила поселиться в этом богом забытом уголке. Однако сама миссис Смит-Лемезурье обычно объясняла это тем, что арендная плата в Шотландии невысока, и это как раз то, что нужно ей с ее весьма скудным доходом. С печалью в голосе она добавляла, что ей безразлично, где жить. Ведь после смерти мужа она осталась совсем одна. Лорду Питеру Уимзи ее представили в прошлом году на местной ярмарке, организованной епископальной церковью. После этого его светлость довольно нелестно отозвался о вышеозначенной леди, заявив, что она «жаждет крови». С его стороны это было проявлением сущей неблагодарности, поскольку миссис Смит-Лемезурье мило опекала его на протяжении всего довольно утомительного дня, а потом продала ему зеленый шелковый мешочек с собственноручно вышитым на нем словом «пижама».

«Я не в состоянии пожертвовать денег, – произнесла эта деликатная особа, робко улыбаясь. – Зато могу поделиться результатами своего труда. Ведь ценны именно благие намерения, не так ли?»

Сержант Дэлзиел предложил посетительнице стул и, немного смягчившись, поинтересовался, чем может быть ей полезен.

Миссис Смит-Лемезурье принялась рыться в своей сумочке и вскоре выудила из нее вырезку из номера «Глазго кларион», принесшего констеблю Дункану столько проблем и выговоров от начальства.

– Я только хотела спросить, – произнесла дама, поднимая на полицейского свои исполненные мольбы голубые глаза, – есть ли у вас какие-нибудь основания для столь ужасных инсинуаций?

Сержант внимательно прочитал вырезку, словно видел ее впервые, и осторожно промолвил:

– Ну, я бы сказал… не исключено.

– Видите ли, – продолжила миссис Смит-Лемезурье, – здесь говорится, что убийство могло быть совершено художником. Что заставляет вас так считать?

– Ну-у… – протянул сержант. – Я вам так скажу: есть кое-какие улики.

– О! А я-то надеялась… полагала… хотела верить, что репортер все это выдумал. Вы же знаете, какие они безответственные люди. Но он действительно получил сведения от… полиции?

– Репортер мог добыть информацию у какого-то частного лица.

– Так полагает полиция?

– Не скажу наверняка, но поскольку погибший сам был художником, у него было множество друзей-художников. Данную возможность исключать нельзя.

Миссис Смит-Лемезурье принялась нервно теребить застежку своей сумочки.

– Но ведь в статье упоминается имя мистера Грэма!

– Да, – кивнул сержант.

– Но я не верю, не верю, – взгляд голубых глаз женщины вновь умоляюще заскользил по лицу сержанта, – что вы действительно… подозреваете мистера Грэма в таких ужасных вещах.

Сержант Дэлзиел откашлялся:

– Ну, знаете ли, основания для подозрений возникают, когда совершено преступление, а опрашиваемый нами человек не желает говорить, где он находился в момент совершения этого самого преступления. Я бы не стал утверждать, что в данном случае имеет место безоговорочная презумпция вины, однако имеются причины для того, что мы называем общим подозрением.

– Понимаю. Скажите, офицер, если предположить, что некто освободит вас от этого… общего подозрения в отношении мистера Грэма… будет ли необходимо сделать это обстоятельство достоянием общественности?

– Это будет зависеть от характера полученной информации, – ответил Дэлзиел, внимательно посмотрев на посетительницу. – Если непричастность вышеозначенного джентльмена к преступлению будет подкреплена доказательствами и если дело не дойдет до суда, то не будет никакой необходимости предавать информацию огласке.

– А! В таком случае… о, мистер Дэлзиел, могу я рассчитывать на вашу деликатность? Мне нужно сообщить вам одну ужасную вещь… Но я уверена, что вы поймете, ведь я нахожусь в безрадостном положении, так одинока… Я… Даже не знаю, с чего начать.

Миссис Смит-Лемезурье достала из сумочки прозрачный кружевной платок и приложила к своим ясным голубым глазам.

– Ну же, – мягко произнес сержант, – не надо так терзаться. По роду своей профессии мы слышим столько ужасных вещей, что стали очень осмотрительными. К тому же, – добавил он доверительно, – я женатый человек.

– Господи, от этого я буду чувствовать себя еще хуже, – вздохнула миссис Смит-Лемезурье. – Но я уверена, что вы добрый и понимающий человек и постараетесь мне помочь.

– Не мучайте себя, миссис Смит-Лемезурье! Просто расскажите мне все по порядку, как рассказали бы своему отцу.

– Благодарю. Я все расскажу. Мистер Грэм, разумеется, ничего вам не сообщит, поскольку слишком добр и благороден. Мистер Дэлзиел, он не мог объяснить вам, где провел ночь с понедельника на вторник, потому что… он находился у меня.

Миссис Смит-Лемезурье охнула и замолчала. Сержант Дэлзиел, которого ее признание совершенно не удивило, кивнул.

– Ах вот как? Что ж, это действительно веская причина для того, чтобы хранить молчание. И уважительная. Миссис Смит-Лемезурье, не могли бы вы рассказать мне, в котором часу мистер Грэм пришел в ваш дом и в котором часу его покинул?

Она крепко сжала носовой платок в своих маленьких пухлых ручках.

– Он пришел к ужину, в восемь часов вечера, а ушел после завтрака, примерно в начале десятого.

Сержант сделал пометку на листке бумаги.

– И никто не видел, как он приходил и уходил?

– Нет. Мы были… очень осторожны.

– Хорошо. Как мистер Грэм до вас добрался?

– Какой-то приятель подвез его до Ньютон-Стюарта.

– Что за приятель?

– Джок не говорил. Мистер Дэлзиел, вы будете вынуждены это выяснить? Моя служанка может подтвердить, в котором часу он приехал. Неужели так необходимо посвящать в это кого-то еще?

– Может, и нет, – ответил сержант. – Вы утверждаете, что мистер Грэм ушел от вас в начале десятого? Надеюсь, ваша служанка может подтвердить и это.

– Да, разумеется.

– И все это время он находился у вас дома?

– Да. Постоянно находился у меня на глазах, – простонала миссис Смит-Лемезурье, явно испытывая от этого признания почти физическую боль.

Сержант взглянул на ее трясущиеся плечи и приказал себе на время забыть о сострадании.

– Вы считаете, мадам, что эта история обеспечит мистеру Грэму алиби? Ведь Кэмпбелла с проломленной головой обнаружили в два часа дня во вторник.

Миссис Смит-Лемезурье тихо вскрикнула:

– Я не знала! Я думала… Нет, вы только взгляните на эту отвратительную газету. В ней утверждается, что мистер Грэм отказался сообщать, где он находился накануне ночью. Я не понимаю. Мне казалось… О нет! Прошу вас, только не говорите, что мой рассказ ничем ему не помог!

– Ну, я бы не стал этого утверждать, – произнес сержант. – Но вы же сами видите, что речь идет о довольно длительном промежутке времени. Мистер Грэм отсутствовал два дня. Вы не знаете, куда он отправился после того, как ушел от вас?

– Нет. О господи! Зачем я только сюда пришла? Ведь я была уверена, что Джоку требуется алиби на ночь понедельника.

– И все же хорошо, что вы поступили именно так. Возможно, теперь, когда поймет, что нам все известно о ночи понедельника, мистер Грэм станет более разговорчив и расскажет остальное. А сейчас я отвезу вас домой и побеседую с вашей служанкой, чтобы она подтвердила ваши слова. Вытрите слезы, мэм. Вы поступили смело, решившись поведать мне эту историю, и можете рассчитывать на мою деликатность.

Служанка подтвердила рассказ своей хозяйки. Впрочем, иного Дэлзиел и не ожидал. Ему не было никакого дела до чувств этой хитрой иностранки, однако смущать ее еще сильнее, выпытывая подробности, он тоже не хотел.

Произошедшее лишило сержанта покоя. Он размышлял об алиби Грэма с того самого момента, как появилась эта отвратительная статейка. Дэлзиел так и заявил несчастному Дункану. Но такое алиби? Услышанная сержантом история звучала вполне правдоподобно, если знать, что собой представляют Джок Грэм и его подруга. Но почему миссис Смит-Лемезурье обеспечила Грэму алиби только на одну ночь? Сержант перечитал статью. «На вопрос, где он провел время с вечера понедельника до утра среды, известный художник Дж. Грэм лишь отшучивался». Нет, по этому отрывку никто не пришел бы к заключению, что преступление было совершено именно в ночь с понедельника на вторник. Наверняка Уимзи где-то проболтался. Одному богу известно, что он мог наговорить в процессе собственного неофициального расследования. Но если Уимзи ни при чем…

Если Уимзи ни при чем, то проблема в преступной осведомленности Грэма. Иначе откуда взяться алиби, приходящемуся на момент гибели Кэмпбелла? Но если Джок Грэм действительно виноват, как поступить с красивой версией, касающейся причастности Фаррена, и путаницей с велосипедами?

Сержант застонал. И он застонал бы еще громче, если бы знал, что в этот самый момент инспектор Макферсон и главный инспектор Паркер из Скотленд-Ярда отвергают его стройную версию о виновности Фаррена в пользу версии о причастности Гоуэна.

Взгляд сержанта упал на лежавший на столе предмет: серую фетровую шляпу – единственный драгоценный трофей, который группа полицейских привезла из Фолбе. Шляпа не принадлежала Фаррену. Об этом в один голос заявили его жена и Дженни. Имени на шляпе тоже не было. В общем, сержант столкнулся с еще одной загадкой. Дэлзиел принялся с недовольным видом крутить шляпу в руках.

Зазвонил телефон, и он поднял трубку. Звонил полицейский из Глазго.

– У нас в участке мужчина, называющий себя мистером Уотерсом из Керкубри. Он еще вам нужен? Он только что пытался сесть в поезд до Дамфриса.

– Как он объяснил свое пребывание в Глазго?

– Мол, путешествовал на яхте. Скрыть свое имя не пытался. Как нам с ним поступить?

– Задержите его! – воскликнул Дэлзиел. – Я приеду следующим поездом.

– Ну уж нет. Больше я рисковать не стану, – бормотал он себе под нос, торопливо собираясь в путь. – Арестую всю их чертову компанию.

Рассказ Уотерса

К удивлению сержанта, Уимзи появился в полицейском участке Глазго гораздо раньше. Он спокойно ждал в кабинете старшего офицера, сложив руки на набалдашнике своей трости. Однако при виде Дэлзиела заметно оживился.

– Привет, привет! – воскликнул Уимзи. – А вот и вы!

– Как вы здесь оказались? – не слишком приветливо произнес сержант.

– Вообще-то неудобными окольными путями. Но если говорить проще, приехал поездом. Прошлую ночь я провел в доме Кэмпбелла. В четырнадцать шестнадцать прибыл в Глазго и успел посетить выставку. В Керкубри мне телеграфировал один ужасно расстроенный соотечественник. Он жаловался на то, что попал в руки сынов Амалека^[18], и просил помощи. Мой преданный камердинер переслал телеграмму на выставку, а смышленый служитель выставки узнал меня в лицо и передал телеграмму лично в руки. Точно мать-орлица я полетел туда, где, выражаясь языком метафор, истекал кровью мой раненый орленок. Вы знакомы с моим другом, старший офицер Робертсон?

– Да, – ответил тот. – Сержант Дэлзиел уже приезжал сюда по одному делу. Полагаю, сержант, вы хотите увидеть Уотерса? Он поведал нам свою историю, но вам лучше услышать ее из его уст. Форбс, приведите сюда Уотерса.

Через несколько минут дверь кабинета распахнулась, и на пороге возник изрядно потрепанный и чрезвычайно разгневанный Уотерс в грязном непромокаемом плаще, не менее грязном свитере и фланелевых брюках. Нечесаные волосы топорщились, как петушиный гребень, под льняной повязкой, прикрывавшей один глаз и придававшей ему сходство с пиратом.

– Святые угодники! – воскликнул Уимзи. – Приятель, что вы с собой сотворили?

– Я сотворил? – усмехнулся Уотерс. – Лучше спросите, что сотворили со мной эти люди. Что тут вообще, черт возьми, происходит? К чему все эти разговоры о Кэмпбелле? И чем, черт возьми, руководствовались эти идиоты, сажая меня за решетку?

– Мой дорогой друг, – продолжил Уимзи, прежде чем сержант успел вставить хоть слово, – ваше красноречиевпечатляет. Но не так сильно, как ваша внешность – в высшей степени живописная. Ваше внезапное исчезновение из привычных мест обитания взволновало ваших друзей. И то, каким образом вы вернулись, вряд ли умерит их беспокойство. Однако до того, как мы начнем обсуждать гибель Кэмпбелла или какую-либо другую проблему, не могли бы облегчить душевные терзания вашего сострадательного соотечественника и объяснить, где вы пропадали, почему никому ничего не сообщили и отчего выглядите так, словно участвовали в массовой драке, изрядно подпортившей ваш красивый фасад?

– Никогда не видел, чтобы так суетились из-за сущей ерунды, – недовольно проворчал Уотерс. – Я находился в море, на яхте, с приятелем, только и всего. Со стариной Томом Друитом из Тринити-колледжа, если вам интересно. Мы направлялись к западному побережью, и он собирался высадить меня в Гуроке в четверг. Однако непогода спутала наши планы и нам пришлось дрейфовать у побережья Ирландии, пока не стихнет буря. Не знаю, представляете ли вы, что это такое – болтаться возле скалистого берега с подветренной стороны. Могу сказать одно: мы подобного не представляли. Я выгляжу неряшливо. Но я посмотрел бы на вас, если бы вы провели целых пять дней на крошечной, да к тому же грязной, посудине Тома. У меня на руках почти не осталось кожи. Однако в том, что я остался жив, заслуги этого болвана Тома нет. Он струсил, вместо того чтобы удерживать румпель. Мачта накренилась и едва не раскроила мне череп. Том хотел, чтобы я добрался вместе с ним до Ская, но мне подобная перспектива не понравилась. Я велел ему высадить меня на берег в Гуроке. Ноги моей не будет на его яхте! Не хватало еще пойти на дно вместе с этим щенком.

– Послушайте, – наконец-то встрял в разговор сержант Дэлзиел. – Давайте проясним ситуацию. Вы сказали, что провели время на яхте вашего приятеля Друита. Когда именно вы поднялись на борт, сэр?

– К чему эти вопросы? – обратился Уотерс к Уимзи.

– Лучше расскажите ему все, что он хочет знать, – ответил тот. – Я вам позднее все объясню.

– Ладно, я в подробностях расскажу вам, что произошло. В прошлый понедельник вечером я лег в постель и сразу заснул, однако вскоре проснулся, оттого, что какой-то идиот кидал камешки в мое окно. Я спустился вниз и увидел перед своей дверью Друита. Вы помните моего приятеля Тома, Уимзи? Или вы учились в другое время?

– Никогда не общался ни с кем из Тринити-колледжа. У иудеев нет ничего общего с самаритянами.

– А, ну конечно, вы учились в Бейллиоле. Впрочем, это не имеет значения. По-моему, это случилось часов в одиннадцать вечера, и я ужасно разозлился, что меня разбудили. Ведь я собирался ехать в Глазго утренним поездом в восемь сорок пять и хотел выспаться. К тому же у меня до сих пор внутри все кипело. Вы же помните, Уимзи, как я сцепился с Кэмпбеллом в «Гербе Мак-клеллана». Кстати, что это за история с Кэмпбеллом?

– Расскажу позднее, приятель. Продолжайте.

– В общем, я сказал Друиту, что собираюсь в Глазго, но он возразил, что у него есть идея получше. Почему бы мне не поехать с ним? Друит направлялся в ту же сторону, и если я не спешу, то могу присоединиться к нему и немного порыбачить и подышать морским воздухом. Погода прекрасная, так что можно провести в море на его яхте «Сюзанна» дня два или три. Если захотим, то задержимся еще немного. А на случай штиля у яхты имеется мотор. Предложение мне понравилось. К тому же мне было безразлично, когда я попаду в Глазго, поэтому я ответил своему приятелю, что подумаю. Тогда он предложил пойти с ним и хотя бы взглянуть на «Сюзанну», стоявшую на якоре на реке Дун.

– Все верно, – пояснил Уимзи Дэлзиелу. – В понедельник ночью на реке действительно находилась яхта, которая подняла якорь во вторник утром.

– Похоже, вы все знаете, – заметил Уотерс. – Я подумал, что мне не помешает прогуляться. К тому же я не видел иного способа увести Друита от своего дома. Я надел пальто и пошел вместе с ним. Как выяснилось, мой приятель приехал на арендованной машине, так что и пешком-то идти не пришлось. Том хотел, чтобы я поднялся на борт и рассмотрел его красавицу как следует, но я отказался. Тогда я еще не решил, принимать его предложение или нет. Том отвез меня обратно и высадил у поворота на Борг. Он мог бы подбросить меня до самой калитки, но я не позволил. Понимал, что его придется приглашать в дом, предлагать выпивку, а я и так уже выпил больше, чем нужно. В общем, я пошел в Керкубри пешком, предварительно пообещав Тому, что подумаю над его предложением. Мы условились, что если я не появлюсь в половине десятого, то он не станет меня ждать, иначе пропустит прилив.

Честно говоря, я не собирался никуда ехать, но за ночь так хорошо выспался, что, когда миссис Маклеод разбудила меня утром, подумал: а почему бы и нет? Да и погода была замечательная. Я позавтракал, сел на велосипед и поехал на пирс.

– Вы не сказали миссис Маклеод, куда собираетесь?

– Не было необходимости. Она знала, что я еду в Глазго и буду отсутствовать несколько дней. А уж как я туда попаду, не ее дело. Вообще-то она чем-то занималась во дворе, и я ее не видел. Я доехал на велосипеде до пристани, свистнул Друиту, и вскоре мы отправились в путь.

– Куда вы дели велосипед? – поинтересовался Уимзи.

– Поставил под навес, устроенный между деревьями. Я не раз оставлял там велосипед, когда приезжал на этюды или купался. И никогда с ним ничего не случалось. Вот, собственно, и все. Но, как я уже сказал, нам не повезло с погодой, поэтому мы добрались до Гурока только сегодня утром.

– Вы где-нибудь останавливались?

– Да. Я изложу вам весь маршрут, если хотите. Мы подняли якорь с утренним приливом и около десяти часов поравнялись с маяком Росс. Затем пересекли залив Уигтаун и прошли вплотную к Барроу-Хед. Здесь мы поймали отличный юго-восточный ветер и к пяти часам достигли острова Малл. Потом двинулись на север вдоль береговой линии, в семь часов вечера миновали ПортПатрик, а на ночь бросили якорь в Леди-Бей близ залива Лох-Райан. Более подробно сообщить не могу, поскольку я не яхтсмен. Это был вторник. Всю среду с утра мы бездельничали, немного порыбачили, а в обед с юго-запада подул сильный ветер, и Друит сказал, что нам лучше направиться в Ларн вместо Гурока. В Ларне мы остановились на ночь и принесли с берега пиво и закуски. В четверг было довольно ясно, хотя ветер не утихал, и мы поплыли в Балликасл. Ужасное место. Мне уже казалось, будто я зря теряю время. К тому же у меня началась морская болезнь. В пятницу разразилась буря. Лило как из ведра, а ветер сбивал с ног. Но Том Друит решил, что как раз в такой день следует выйти в море. Мол, ему плевать на ветер, коль скоро у яхты появится пространство для маневрирования. Мы с трудом плыли в сторону острова Арран, а меня постоянно мутило. В тот день я и получил удар по голове, черт бы побрал эту проклятую мачту. Я заставил Тома причалить к берегу, и к ночи ветер стих, благодарение богу! Сегодня утром мы наконец добрались до Гурока, и я стряхнул пыль этой проклятой яхты со своих ног. Никогда больше не поднимусь на борт «Сюзанны». Благодарю покорно. Более ужасных ощущений, чем на борту этого парусника, раскачивавшегося из стороны в сторону от порывов ветра, мне еще не доводилось переживать. Вы когда-нибудь пытались поджарить рыбу на маленьком грязном примусе, когда ваши колени задраны выше головы? О, возможно, подобное времяпрепровождение доставляет вам удовольствие, но только не мне. Все четыре дня я не ел ничего, кроме рыбы и вареной солонины. Не такой, скажу я вам, представлялась мне развлекательная морская прогулка. Я велел Тому немедленно править к берегу и бежал с проклятого корыта, только пятки сверкали. Я добрался поездом до Глазго и наконец-то очутился в горячей ванне и смог побриться. Видит бог, мне этого ужасно не хватало! Я как раз собирался сесть в поезд до Дамфриса в пятнадцать двадцать, когда появились эти идиоты в полицейских мундирах и за шкирку отволокли меня в участок. А теперь не будете ли вы так любезны объяснить мне, что же здесь все-таки происходит?

– За эти четыре дня вы не держали в руках ни одной газеты?

– В четверг в Ларне нам попалась на глаза «Дейли мейл», а сегодня днем в Глазго я купил «Экспресс». Впрочем, не могу сказать, что я прочитал их от корки до корки. А почему вы спрашиваете?

– История весьма правдоподобная, а? – обратился к сержанту Уимзи.

– Так-то оно так. Не хватает лишь показаний этого Тома Друита.

– Его непременно нужно разыскать, – сказал старший офицер из Глазго. – Где он сейчас, мистер Уотерс?

– Одному богу известно. Где-то рядом с Кинтайром, полагаю. Вы не верите тому, что я вам рассказал?

– Разумеется, верим, – ответил старший офицер. – Но мы должны получить подтверждение ваших слов, если это возможно. На яхте мистера Друита установлен радиоприемник?

– Радиоприемник? Да на этой отвратительной посудине нет даже лишней сковородки! – раздраженно бросил Уотерс. – Так в чем же меня обвиняют?

– Вас ни в чем не обвиняют. Если бы я предъявил вам обвинение, то непременно предупредил бы вас, что вы не обязаны отвечать на мои вопросы и все сказанное вами может быть использовано против вас.

– Уимзи, что, черт возьми, за таинственность?

– Ладно, – произнес тот, бросив взгляд на старшего офицера и получив разрешение говорить, – я расскажу, в чем дело. В прошлый вторник в Миннохе было обнаружено тело Кэмпбелла с проломленной головой. Рана была нанесена каким-то тупым предметом. А поскольку в последний раз вас видели сжимавшим горло Кэмпбелла и угрожавшим покончить с ним раз и навсегда, мы заинтересовались, что же случилось дальше.

– Господи! – воскликнул Уотерс.

– Итак, – обратился сержант Дэлзиел к его светлости, когда Уотерс удалился писать взволнованные письма на имя владельца «Сюзанны», адресованные во все порты, – показания эти не слишком надежны. Мы найдем этого Тома Друита, и он подтвердит слова своего приятеля. Но даже если допустить, что Уотерс поднялся на борт яхты в Дуне, то вполне мог сойти на берег где угодно.

– Подождите, – произнес Уимзи. – А как насчет трупа? Они же не взяли бы его с собой на яхту.

– Да. Давайте предположим, что Друит отвез его ночью в Миннох…

– Нет, – возразил Уимзи. – Вы забываете. Мужчина, бросавший камни в окно Уотерса, мог оказаться как Кэмпбеллом, так и Друитом. К тому же кто-то вернулся в спальню Уотерса и съел завтрак. Этого не мог сделать Кэмпбелл, и маловероятно, что это сделал Друит. Скорее всего завтрак съел сам Уотерс. В общем, он никак не мог доехать до Минноха и вернуться обратно: просто не уложился бы вовремя.

– А если тело перевез Друит?

– Этот человек должен был хорошо знать окрестности, чтобы отыскать нужное место в темноте. Да и когда они все это спланировали? Если мужчина под окном был Кэмпбелл, как Уотерс общался с Друитом? А если под окнами стоял Друит, как и когда был убит Кэмпбелл? А, пропади оно все пропадом! Сержант, я сейчас высказал две взаимоисключающие версии. Если Уотерс действительно поднялся на яхту в то время, какое он указывает, то у него есть алиби, однако я готов признать, что в наши рассуждения закралась какая-то ошибка. Не исключено, что «Сюзанна» подобрала его в каком-то другом месте. Например, предположим, что Уотерсу заранее стало известно, что яхта его друга будет стоять на якоре в заливе Леди-Бей. Он мог арендовать машину и доехать туда. Потом они с Друитом придумали всю эту историю. Вам нужно непременно удостовериться, что Уотерс действительно оказался на яхте во вторник утром. Рядом с пристанью расположены дома. Будем надеяться, что кто-нибудь из жителей видел его.

– Это возможно, – кивнул сержант.

– И велосипед должен стоять в своем укрытии.

– Ладно. Я уже понял, что покоя мне не будет и завтра. Ужасное дело. И до Ньютон-Стюарта сегодня я не доберусь.

– Это еще не самое плохое, – усмехнулся Уимзи. – Жизнь вообще состоит из череды неприятностей.

– Точно! – откликнулся Дэлзиел.

Рассказ Фаррена

Гильда Фаррен с прямой, точно стебель лилии, спиной сидела на стуле с высокой спинкой и пряла. На ней было платье с облегающим лифом и пышной длинной юбкой, приподнимавшейся над полом в такт ноге, безмятежно нажимавшей на педаль прялки. В этом платье, сшитом из тончайшей кремовой саржи, с квадратным вырезом и длинными, плотно облегающими руки рукавами, миссис Фаррен была образчиком величавой чистоты и непорочности. К тому же на ткани не был заметен шерстяной пух, как правило, оседающий на одежде прядильщиц, отчего казалось, будто они спят прямо в одежде. Эта деталь вызвала одобрение лорда Питера Уимзи, сидевшего близко от хозяйки дома, чтобы не быть задетым вращающимся колесом.

– Ну что ж, миссис Фаррен, – произнес он весело. – Скоро вернется ваш блудный супруг.

Веретено на мгновение дрогнуло в изящных длинных пальцах, а потом нить снова сделалась тонкой и ровной.

– Что заставляет вас так думать? – спросила хозяйка, не поворачивая золотисто-медной головы.

– Звонки во все полицейские участки, – ответил Уимзи, закуривая. – Его друзья и знакомые волнуются.

– Какая дерзость!

– Должен заметить, вы совсем не обеспокоены. Наверное, мой вопрос покажется вам грубым, но не могли бы вы ответить, почему?

– Да, ваш вопрос действительно бестактен.

– Прошу прощения, – сказал Уимзи, – но он остается в силе. Почему вы не беспокоитесь? Брошенный велосипед, таящие опасность старые рудники, неутомимые полицейские с веревками и баграми, незанятое кресло, опустевший дом – и женщина, спокойно прядущая пряжу. Все это весьма странно.

– Я уже вам говорила, что пересуды о руднике и самоубийстве несостоятельны. И мне нет дела до глупости местных полицейских. Кроме того, я считаю столь пристальный интерес к моей личной жизни чрезмерным. Однако полицейских я могу простить, лорд Питер. А какое дело до этого лично вам?

– Вообще-то никакого. Но если бы вы изъявили желание поделиться со мной фактами, я бы сумел унять шумиху вокруг вашего имени.

– Какими фактами?

– Ну, например, вы могли бы мне рассказать, откуда пришло письмо.

Правая рука женщины замерла. Нитка выскользнула из большого и указательного пальцев левой руки и запуталась. Издав возглас раздражения, миссис Фаррен остановила колесо и принялась распутывать узелки.

– Прошу прощения, – промолвила она, присоединяя нить к шерсти и легким движением руки приводя в действие колесо. – Что вы сказали?

– Вы могли бы поведать мне, откуда пришло письмо.

– Какое письмо?

– Письмо, которое супруг написал вам в четверг.

– Если полицейские следят за моей корреспонденцией, то, вероятно, ответят на все ваши вопросы. Если, конечно, их не раздражает ваше вмешательство в их дела.

– Признаюсь, что полицейские упустили данный момент. Но коль скоро вы признае́те существование письма…

– Ничего такого я не признавала.

– Да будет вам! Вы не умеете лгать, миссис Фаррен. Вплоть до четверга вы были напуганы и обеспокоены судьбой своего мужа. В пятницу делали вид, будто обеспокоены, хотя в действительности это было совсем не так. Сегодня я предположил, что в пятницу утром вы получили письмо от мужа, а вы заявили, что полиция следит за вашей корреспонденцией. Значит, вы получили письмо. Зачем это скрывать?

– Почему это я должна вам что-то рассказывать?

– И правда – почему? Мне нужно подождать день-два, чтобы получить ответ из Скотленд-Ярда.

– А какое отношения к этому имеет Скотленд-Ярд?

– Миссис Фаррен, вы же наверняка подозреваете, что ваш муж является ценным свидетелем в деле об убийстве Кэмпбелла?

– Почему я должна это подозревать?

– Ну, вы же знаете, что он ушел из дому, чтобы разыскать Кэмпбелла. Есть свидетели, которые слышали, как мистер Фаррен справлялся о местонахождении Кэмпбелла в Гейтхаусе. Было бы интересно выяснить, нашел он его или нет.

– Лорд Питер Уимзи! – Миссис Фаррен остановила колесо и с негодованием взглянула на гостя. – Вы когда-нибудь задумывались, сколь презренно себя ведете? Мы приняли вас здесь, в Керкубри, как друга. Все вокруг относились к вам по-доброму. А вы отплачиваете тем, что приходите в дома своих друзей в качестве полицейского шпиона? Если и есть на свете что-либо более отвратительное, нежели мужчина, пытающийся принудить женщину предать своего мужа, то только женщина, которая поддается на его уговоры!

– Миссис Фаррен, – Уимзи поднялся со своего места, побелев как полотно, – если вы считаете, что речь идет о предательстве, то прошу прощения. Я ничего не скажу полиции ни о письме, ни о ваших словах. Но могу повторить – и на сей раз это прозвучит как предостережение, – что полицейские действительно разослали описание вашего мужа во все участки, и с этого самого дня ваша корреспонденция будет просматриваться. Сообщая вам эту информацию, я, возможно, раскрыл тайну следствия и сделался вашим пособником, однако…

– Как вы смеете?

– Буду с вами откровенен. Я не очень рискую. В противном случае я вел бы себя более осмотрительно.

– Вы осмеливаетесь предполагать, будто я считаю своего мужа виновным в убийстве?

– Если вы действительно ждете от меня ответа, я скажу. Да, я считаю, вы так думали. И не уверен, что сейчас вы переменили свое мнение. Однако я полагаю, что вы верите в его невиновность, и в этом случае, чем скорее он объявится и объяснит свое отсутствие, тем лучше для него и для всех.

Уимзи взял шляпу и собрался уходить, когда хозяйка дома окликнула его:

– Лорд Питер!

– Только хорошенько подумайте, прежде чем заговорите!

– Вы ошибаетесь. Я абсолютно уверена, что мой муж невиновен. Есть еще одна причина…

– А! – протянул Уимзи. – Какой же я глупец. Сейчас вы пытаетесь защитить свою гордость. – Он снова вернулся в комнату и положил шляпу на стол. – Уважаемая миссис Фаррен, поверите ли вы, если я скажу, что все мужчины – как самые хорошие, так и дурные – порой испытывают отвращение и желание взбунтоваться? И в этом нет ничего ужасного. Нужно просто попытаться понять их и правильно отреагировать.

– Я готова простить…

– Никогда так не поступайте! Может, лучше устроить сцену, хотя многое зависит от темперамента мужчины.

– Мне не следует устраивать сцен.

– Вы правы.

– Я вообще не буду ничего делать. Хватит того, что меня оскорбили. И оставили… – Во взгляде миссис Фаррен мелькнула злость. – Если он решит вернуться, я приму его. Но мне безразлично, как он решит поступить с собой. Страданиям женщин нет конца. Мне не стоило говорить вам всего этого, только вот…

– Только вот я уже все знал!

– Я старалась делать вид, будто это не имеет значения, – продолжила она, – и сохраняла лицо. Мне не хотелось выставлять мужа в неприглядном свете перед друзьями.

– Вы правильно поступили, – кивнул Уимзи. – Кроме того, это выглядело бы так, словно вы сами в чем-то виноваты.

– Я всегда честно исполняла долг жены.

– Абсолютная правда, – согласился Уимзи. – Он возвел вас на пьедестал, где вы пребываете до сих пор. Что еще вы могли сделать?

– Я хранила верность, старалась поддерживать дома уют, чтобы он стал для мужа источником покоя и вдохновения. Я делала все, что в моих силах, чтобы удовлетворить его амбиции. Вносила свою часть денежных средств… Вы сможете подумать, что это ерунда. Однако все это ежедневные жертвы и тяжелый труд.

– Да.

– Наш дом всегда был прекрасным и спокойным местом. Неужели я виновата в том, что несчастный мужчина пришел сюда, чтобы поведать мне о своих горестях? И надо ли мне негодовать в ответ на отвратительные подозрения? Вот вы верите в то, что в моем отношении к Сэнди Кэмпбеллу присутствовало нечто большее, чем простое сострадание?

– Не поверил ни на секунду.

– Тогда почему в это поверил мой муж?

– Потому что он вас любит.

– Не такой должна быть истинная любовь. Если муж любит меня, то должен доверять мне.

– Я с вами полностью согласен. Но у всех свои представления о любви, и Хью Фаррен порядочный человек.

– Разве порядочно думать плохо о других людях?

– Боюсь, эти два качества идут рука об руку. Я хочу сказать, добродетельные люди зачастую весьма простодушны. Вот почему у дурных мужчин, как правило, преданные жены. Они не глупы и не простодушны. Так же обстоит дело и с плохими женщинами. Обычно они держат своих мужей на коротком поводке. Так не должно быть, но, увы, подобное сплошь и рядом.

– Вы считаете себя приличным человеком, говоря такое?

– Господи! – воскликнул Уимзи. – Я отнюдь не глуп. Моей жене жаловаться не придется.

– Вы считаете, что измена пустяк по сравнению с…

– С глупостью. И то и другое может привести к не очень приятным последствиям. И, к сожалению, это неискоренимо. Так что приходится мириться. Нет, я вовсе не собираюсь изменять своей жене, но я хочу знать об изменах достаточно, чтобы распознать ее и не спутать с чем-либо другим, если вдруг столкнусь с подобным явлением. Например, будь я женат на вас, я бы ни при каких обстоятельствах не поверил в то, что вы можете быть мне неверны. Во-первых, у вас совсем не тот темперамент. Во-вторых, вы не стали бы принижать собственное достоинство. В-третьих, измена оскорбила бы ваши эстетические чувства. И в-четвертых, факт измены дал бы людям в руки мощное оружие против вас.

– Ваши слова еще более оскорбительны, чем недоверие моего мужа.

– Да.

– Если бы Хью был здесь, он бы вышвырнул вас в окно!

– Не исключено! Но теперь, когда я разъяснил вам положение вещей, вы должны понять, что его отношение к вам следует расценивать как комплимент, а не что-либо иное.

– Тогда отправляйтесь к нему, – гневно воскликнула миссис Фаррен, – и скажите то же, что сказали сейчас мне, если осмелитесь! Интересно, что он вам ответит.

– С удовольствием, – усмехнулся Уимзи, – если дадите адрес.

– Я его не знаю. Но на конверте стоял штемпель Броу, Уэстморленд.

– Благодарю вас. Я непременно поеду его повидать. И, имейте в виду, полиции я ничего не скажу.

Ранним утром понедельника черный «даймлер» с огромным капотом и обтекаемым кузовом неспешно и почти бесшумно двигался по главной улице Броу. Водитель, беззаботно поглядывавший по сторонам сквозь поблескивающий монокль, хотел притормозить у самого большого отеля, но передумал и, проехав чуть дальше, остановился перед гостиницей. На ней красовалась вывеска с довольно комичным объемным изображением разъяренного быка, стремительно несущегося по изумрудно-зеленому лугу под ясным летним небом.

Водитель толкнул дверь и вошел внутрь. Вытиравший стаканы хозяин вежливо пожелал ему доброго утра.

– Да, утро сегодня замечательное, – откликнулся путешественник.

– Это верно, – кивнул хозяин.

– Подадите мне завтрак?

Мужчина некоторое время молчал, наконец крикнул, оборачиваясь к ведущей в подсобное помещение двери:

– Эй, мать! Не могла бы ты подать завтрак джентльмену?

На зов хозяина заведения явилась миловидная женщина лет сорока. Она осмотрела посетителя с головы до ног и сообщила, что подаст завтрак, если джентльмена устроит яичница и камберлендская ветчина. По мнению посетителя, лучшего завтрака нельзя было и придумать. Его проводили в гостиную, заставленную обитыми плюшем стульями и чучелами птиц, и предложили присесть. Вскоре крепкая молодая девица принялась накрывать на стол. Еще через пару минут в гостиную доставили большой чайник, свежеиспеченный хлеб, блюдо со сдобными булочками, щедрый кусок масла и два вида джема, а хозяйка лично внесла яичницу и ветчину.

Гость сделал комплимент ее кулинарному таланту и с аппетитом принялся за еду, объяснив, что приехал из Шотландии. Он дал несколько толковых советов относительно консервирования ветчины и поделился рецептом, широко применяемым в Эршире. Поинтересовался сортом сыра, производимого именно в этом районе. Хозяйка гостиницы, в душе которой монокль гостя поначалу вызвал недоумение, решила, что тот в общем нормальный молодой человек, и послала служанку в магазин купить вышеозначенного сыра.

– Вы знаете наш город, сэр, – заметила она.

– Да, я проезжал здесь множество раз, хотя никогда не останавливался. Я смотрю, вы выкрасили свежей краской быка на вывеске.

– Да, только вчера закончили. Это сделал один джентльмен. Художник. В четверг он заглянул в наш бар и сказал Джорджу: «Хозяин, вашу вывеску было бы неплохо освежить. Если я ее покрашу, сдадите мне комнату подешевле?» Джордж не знал, что и думать, а джентльмен говорит: «Я сделал вам выгодное предложение. Вот вам деньги. Дайте мне поесть и предоставьте комнату, а уж я расстараюсь и раскрашу вашего быка. Если вам понравится моя работа, вы сами решите, какую часть денег вернуть». Он объяснил, что путешествует. С ним был большой ящик с красками.

– Забавно, – протянул гость. – И совсем никакого багажа?

– Лишь небольшая сумка. Однако сразу было ясно, что он джентльмен. Только Джордж все равно не знал, что ответить.

Видимо, путешественник понял все по его лицу. Было в нем этакое невозмутимое достоинство, свидетельствующее о том, что он не любит, когда нарушается его привычный уклад. Таинственный художник взял кусок угля и изобразил на обратной стороне конверта быка. Да такого свирепого, полного огня и силы, что Джордж вздрогнул. После недолгих переговоров мужчины ударили по рукам. Вывеску сняли, и художник достал свои краски. В четверг на вывеске появился новый бык с опущенной головой и поднятым хвостом. Из его ноздрей валил пар. Художник заявил, что примерно так он представляет состояние голодного путешественника, желающего получить свой обед. В пятницу на другой стороне вывески возник еще один бык. На сей раз гладкий, красивый и довольный. Ведь его прекрасно накормили и обслужили выше всяких похвал. В субботу вывеску отнесли сушиться в прачечную, а в воскресенье художник покрыл вывеску лаком с обеих сторон и вновь вернул в прачечную. Вечером лак, хотя и казался немного липким, высох достаточно, чтобы вывеску можно было вернуть на прежнее место над входом. В воскресенье после обеда художник покинул гостиницу. Ушел пешком. Джорджу настолько понравился бык, что он отказался брать с постояльца деньги и снабдил художника рекомендациями для своего друга в соседней деревне, которому тоже необходимо было обновить вывеску.

Путешественник с большим вниманием выслушал этот рассказ и поинтересовался именем художника. Хозяйка достала книгу учета постояльцев и произнесла:

– Вот, здесь написано: «Мистер Х. Форд из Лондона», – хотя по выговору вы приняли бы его за шотландца.

Гость взглянул на запись, и кончики его губ изогнулись в еле заметной улыбке. Затем он достал из кармана ручку и написал чуть ниже слов мистера Х. Форда: «Питер Уимзи. Керкубри. В «Быке» отлично кормят».

После этого он поднялся из-за стола, застегнул ремень кожаного пальто и сказал:

– Если кто-нибудь из моих друзей будет интересоваться мистером Фордом, непременно покажите им эту книгу и передайте мои наилучшие пожелания мистеру Паркеру из Лондона.

– Мистеру Паркеру? – удивилась хозяйка. – Будьте уверены, непременно передам, сэр.

Уимзи оплатил счет и вышел на улицу. Отъезжая от отеля, он заметил стоявшую на крыльце хозяйку. Женщина держала в руках книгу учета посетителей и глядела на быка, смело скачущего по ярко-зеленому лугу.

Упомянутая хозяйкой деревня находилась в шести милях от Броу. Она располагала единственной гостиницей, над входом в которую вместо вывески торчал железный крюк. Уимзи выключил мотор, зашел внутрь и заказал кружку пива.

– Как называется ваша гостиница? – поинтересовался он.

Хозяин, шустрый южанин, широко улыбнулся:

– «Собака и ружье», сэр. Вывеску сняли, чтобы отремонтировать. Над ней как раз трудится на заднем дворе наш гость, странствующий художник, но не простой парень, а настоящий джентльмен. По его словам, приехал из-за границы. Старина Джордж Уэзерби прислал его сюда. Сообщил, что тот отлично подновил его быка в Броу. Насколько я понял, этот джентльмен держит путь в Лондон. Приятный человек. Настоящий художник. Пишет картины для лондонских выставок. Моей вывеске совсем не повредит немного свежей краски. К тому же ребятишкам любопытно поглядеть, как он работает.

– Мне тоже нравится смотреть, как трудятся другие, – признался Уимзи.

– Вот как, сэр? Что ж, если выйдете в сад, то сможете сами его увидеть.

Рассмеявшись, Уимзи двинулся на улицу с кружкой в руках. Он прошел сквозь небольшую арку, увитую плетями увядающей розы, и заметил сидевшего на перевернутом ведре Хью Фаррена. К стоявшему перед ним табурету была прислонена вывеска. Весело насвистывая себе под нос, Фаррен выдавливал на палитру краски.

Художник сидел спиной к Уимзи, и не повернул головы. Трое мальчишек наблюдали, как из тюбиков на палитру выползают разноцветные краски.

– Что это, мистер?

– Зеленая краска, чтобы раскрасить куртку джентльмена. Нет, не нажимай так сильно, а то весь перепачкаешься. Да, можешь закрутить колпачок. Это защитит краску от высыхания. Положи тюбик обратно в коробку. А теперь желтая… Да, я знаю, что на вывеске нет ничего желтого, но хочу смешать желтую краску с зеленой, чтобы та стала ярче. Не забывай про колпачки. Что? Наверное, где-то в ящике. Белая, да. В большом тюбике, верно? Белую краску почти всегда добавляют во все цвета. Зачем? Иначе получится не совсем то. Вы увидите, когда я буду раскрашивать небо. Что? Хотите, чтобы собака была полностью белой? Нет, я не могу нарисовать маленького пушистого щенка. Почему? Потому что с такими собаками не ходят на охоту. Нам нужно изобразить охотничьего пса. Ладно. Нарисую каштанового с белыми пятнами спаниеля. Это симпатичная собака с длинными ушами. Да, пожалуй, как у полковника Эмери. Нет, я его не знаю. Ты закрыл тюбик с белой краской? Вот черт! Если ты будешь терять нужные вещи, я отошлю тебя к матери, и она тебя отшлепает. Что? Ну хорошо, у джентльмена зеленая куртка, потому что он егерь. Может, у егеря полковника Эмери и нет такой, а у этого будет. Я не знаю, почему егеря носят зеленые куртки. Полагаю, для того, чтобы не замерзнуть. Нет. У меня нет такой коричневой краски, как ствол этого дерева. Но я получу нужный оттенок, смешав другие цвета. Теперь у меня есть все краски, которые мне нужны. Можешь собрать тюбики и положить их в ящик. Да, я могу точно определить, сколько краски мне понадобится перед началом работы. Этот предмет называется мастихин. Нет, он не должен быть острым. Он необходим для того, чтобы очистить палитру. А некоторые художники им рисуют. Да, он очень тонкий и не выдержит, если ты будешь так с ним обращаться, приятель. Да, конечно, можешь им порисовать. Ты даже можешь рисовать пальцами, но не советую этого делать. Такой способ позволяет получить более неровную поверхность. Хорошо. Скоро покажу. Да, я собираюсь начать с неба. Почему? А ты как думаешь? Верно, потому, что оно находится вверху. Да, конечно, этот синий цвет слишком темный, поэтому я собираюсь добавить в него белой краски. Да, и немного зеленой. Вы не знали, что небо может быть зеленоватым? А иногда оно становится лиловым или розовым. Но я не собираюсь рисовать розовое или лиловое небо. Джентльмен и собака только вышли из дома. На рисунке утро. Да, знаю, на другой стороне они возвращаются с добычей. Я нарисую лиловый закат, если будете вести себя хорошо и не станете задавать слишком много вопросов. Ну же, будь хорошей девочкой и не толкай меня под руку. О господи!

– Привет, Фаррен! – воскликнул Уимзи. – Считаете, эти юные создания слишком любопытны?

– Бог мой! Уимзи, черт бы вас побрал! Как вы здесь оказались? Только не говорите, что вас подослала моя жена!

– Не совсем так. Но раз уж вы упомянули об этом, по-моему, она пыталась сделать нечто подобное.

Фаррен вздохнул:

– Давайте выкладывайте, что там у вас, и покончим с этим. Бегите к маме, ребята. Мне нужно поговорить с этим джентльменом.

– Послушайте, – произнес Уимзи, когда они остались одни. – Прежде всего должен вам сказать, что не имею ни малейшего права задавать вам вопросы. Но я был бы рад, если б вы поведали мне, что делали, начиная с вечера понедельника.

– Полагаю, мое поведение в Керкубри не одобряют? Оставил дом, и все такое, да?

– Нет, – ответил Уимзи. – Миссис Фаррен утверждает, что в вашем исчезновении нет ничего необычного. Но, если честно, полицейские устроили на вас охоту.

– Полицейские? А при чем здесь…

– Я закурю, пожалуй, – промолвил Уимзи. – Проблема в том, что вы весьма горячо разглагольствовали о самоубийстве и подобных вещах. Неужели не помните? А потом ваш велосипед обнаружили рядом с заброшенным рудником в Критауне. Это… наводит на разные мысли.

– Я совсем забыл про велосипед. Да, но Гильда… Я же ей написал.

– Теперь она уже не беспокоится.

– Но сначала наверняка места себе не находила. Мне следовало сообщить ей раньше. Черт возьми! Мне и в голову не пришло, что велосипед могут найти. Боже мой! Старина Стрэчен, конечно, как на иголках.

– При чем тут Стрэчен?

– Но ведь он уже все рассказал?

– Фаррен, о чем вы говорите?

– О вечере понедельника. Бедный старина Стрэчен! Вероятно, он решил, что я действительно это сделал.

– Когда вы видели Стрэчена?

– Той ночью, возле рудника. Вы не знали?

– Нет, – ответил Уимзи. – Полагаю, вы расскажете мне все от начала и до конца.

– Не возражаю. Уверен, вам известно, что тем вечером я слегка повздорил с Кэмпбеллом. Да, кстати, в газетах пишут про него какую-то чепуху. Якобы его нашли мертвым.

– Его убили.

– Убили? Но написано было совсем не так. Впрочем, я уже несколько дней не держал в руках газет. Мне на глаза попалась статья… Когда же это было? В среду утром. Так вот, там было написано про известного шотландского художника, найденного в реке мертвым.

– Тогда еще не выяснили причину смерти, но потом стало понятно, что его ударили по голове и столкнули в реку. Случилось это в Миннохе либо в ночь понедельника, либо во вторник утром.

– Правда? Так ему и надо. А полицейские подозревают, будто это сделал я?

– Не знаю. Хотя ожидалось, что вы появитесь и проясните ситуацию. Ведь в понедельник вечером вы искали Кэмпбелла.

– Я этого не отрицаю. И если бы нашел, то наверняка прибил бы. Только вот дело в том, что я его не нашел.

– Вы можете это доказать?

– Ну… Честно говоря, не знаю, как это сделать.

– Просто расскажите, что случилось, Фаррен.

– Хорошо. Итак, я пришел домой примерно в шесть часов вечера понедельника и увидел, как этот негодяй ухаживает за моей женой. Я понял, что с меня хватит, Уимзи, и вышвырнул его вон. Хотя выглядел я при этом весьма глупо.

– Подождите. Вы действительно видели Кэмпбелла?

– Он как раз собирался уходить, когда я вошел. Я велел ему убираться и высказал все, что о нем думаю. А Гильде заявил, что не потерплю этого человека в своем доме. Жена начала за него заступаться, и я рассвирепел. Уимзи, я не говорю о своей жене ничего дурного, кроме одного. Она не может и не хочет понять, что Кэмпбелл… был… самым отвратительным из негодяев, и, водя с ним дружбу, она выставляет меня на посмешище. Жена считает, что ко всем без исключения людям нужно относиться по-доброму и быть милосердным. Только вот не понимает, что на таких людей, как Кэмпбелл, подобные методы не действуют. Черт возьми, я уверен, что этот мерзавец был от нее без ума. И когда я попытался – очень мягко, заметьте, – указать ей на то, что она ведет себя глупо и неразумно, Гильда лишь задрала нос и… Черт возьми, Уимзи! Я совсем не хочу выставить себя негодяем, говоря так о собственной жене, но проблема в том, что она слишком хороша и одержима своими идеалами, чтобы понять, каковы на самом деле люди. Вы понимаете, что я хочу сказать?

– Да, – кивнул Уимзи.

– Моя жена – удивительная женщина. – Только вот… В общем, я наговорил слишком много всяких глупостей.

– Представляю. Она мне не рассказала, но нетрудно догадаться, как все было. Вы разбушевались, а жена просила не думать о ней ничего дурного. Вы распалялись все больше, она замыкалась в себе. И тогда вы сказали то, чего не собирались говорить, в надежде, что жена бросится в ваши объятия. Но ваша супруга заявила, что вы оскорбили ее, и разразилась слезами. Это привело к тому, что вы почти поверили в справедливость собственных обвинений, высказанных вами лишь для того, чтобы досадить супруге. Вы грозились убить Кэмпбелла и покончить с собой, а потом сбежали из дому в ближайший бар, чтобы напиться. Не переживайте, Фаррен, вы не первый и не последний.

– Вы правильно догадались. Только в тот момент я начал верить, будто бы Гильда обманывает меня. Я поверил в то, что Кэмпбелл ушел, чтобы сделать очередную гадость. Я действительно напился и бросился в Гейтхаус, чтобы его отыскать.

– Но как вы разминулись с ним в Керкубри? Ведь все это время он сидел в «Гербе Макклеллана».

– Я даже не подумал об этом. Просто поспешил в Гейтхаус. Дома его не оказалось, и на меня наорал Фергюсон. Я хотел затеять драку и с ним, но, к счастью, был не настолько пьян. Я выпил еще. Кто-то сказал мне, что Кэмпбелл направился в Критаун: его видели, – поэтому я последовал за ним.

– Не лгите! Вы двинулись в сторону полей для гольфа.

– Неужели? А ведь точно. Я хотел найти Стрэчена, но его не было. По-моему, я оставил ему записку. Хотя, если честно, я не очень хорошо помню этот момент. Но в записке я написал, что направляюсь в Критаун, чтобы прикончить Кэмбелла и перерезать себе горло. Бедняга Стрэчен! Каково ему пришлось! Он предъявил записку полиции?

– Я об этом ничего не слышал.

– Ах вот как. Наверное, решил никому ее не показывать. Стрэчен – хороший человек. Ну да ладно. В общем, я направился в сторону Критауна. Когда я туда добрался, все пабы уже закрылись. И все же мне удалось достучаться в один. Полагаю, его хозяин тоже не сказал вам ни слова. Не хочу втягивать его в эту историю. Проблема в том, что он продал мне бутылку виски после закрытия заведения.

– Вот как?

– Дальше все как в тумане. Однако я припоминаю, что двинулся к холмам, решив броситься в одну из шахт. Я долго плутал по округе: колесил на проклятом велосипеде по ухабам, – а потом оказался возле рудника. Чуть в него не свалился. Слез с велосипеда, сел на краю обрыва и немного взбодрился очередной порцией виски. Вероятно, я здорово надрался. Вскоре я услышал, как кто-то меня окликнул, и я закричал в ответ. Подошедший ко мне человек заговорил. Это был старина Стрэчен. Во всяком случае, у меня сложилось впечатление, что это был он, но честно признаюсь, я почти ничего не помню. Человек все говорил и говорил, а потом попытался поднять меня. Я начал сопротивляться. Драка получилась отменная. Я сбил того человека с ног и пустился наутек. Бежал что есть силы. О господи! Что это была за гонка. Виски лишает меня разума, но с ногами всегда все в порядке. Я скакал по зарослям вереска, и звезды скакали по небу за мной следом. О боже! Вот это я помню отчетливо. Не знаю, как долго я бежал. Просто споткнулся обо что-то и покатился по склону холма. Таким образом я оказался внизу и, должно быть, потерял сознание. Когда очнулся, уже светало. Я лежал в какой-то яме в зарослях папоротника. Мне было очень уютно, и даже голова не болела. Я не знал, где нахожусь. Чувствовал себя так, будто мне вообще ни до чего нет дела. Домой возвращаться не хотелось. Мысли о Кэмпбелле тоже вылетели у меня из головы. Словно груз проблем упал с моих плеч, и я стал совершенно свободным. Я поднялся и пошел. К тому времени я ужасно проголодался, потому что не ужинал накануне вечером. А вокруг ни души. Ни одной пастушьей хижины. Зато множество ручьев. Я вдоволь напился чистой воды. Через несколько часов я набрел на дорогу и пошел по ней, опять-таки не встретив ни одного человека. Примерно в середине дня я приблизился к мосту и сообразил, где именно нахожусь. Это местечко называется Нью-Бриг-оф-Ди и располагается на Нью-Галловей-роуд. В общем, я ушел от дома не так уж далеко. Похоже, некоторое время ходил по кругу, хотя и старался, чтобы солнце постоянно было справа от меня.

– Но ведь солнце не стоит на месте, – заметил Уимзи. – Во всяком случае, так принято считать.

– Да… Не знаю, сколько времени я провел в дороге. И все же направился в сторону Нью-Галловея. По пути мне попалась отара овец, несколько коров и повозок. Наконец один парень на грузовике подвез меня до Нью-Галловея, и там я наконец-то поел.

– В котором часу это было?

– Примерно около трех. Утолив голод, я задумался, что делать дальше. С собой у меня было лишь десять фунтов. А домой возвращаться не хотелось. Я был раздавлен и опустошен. Собирался отправиться в странствие. И мне было плевать на то, что больше никогда не увижу родного дома. Я заметил пустой грузовик с названием какой-то фирмы из Глазго на бортах и попросил водителя подвезти меня в Дамфрис – он ехал как раз в ту сторону.

– Как называлась фирма?

– Фирма? Не знаю. В машине ехали два парня, и мы беседовали о рыбалке.

– Где вас высадили?

– Прямо перед въездом в Дамфрис. Нужно было решить, сесть ли в какой-нибудь поезд или задержаться в одном из местных пабов. Мне не хотелось нарваться на кого-нибудь из знакомых на станции. К тому же меня мог узнать кто-то из служащих. Я ведь часто езжу в Дамфрис. С пабом тоже ничего не получилось. Не знаю, Уимзи, смогу ли я объяснить, как себя чувствовал. Я словно сбежал от чего-то и боялся, что меня… арестуют. Если бы я встретил знакомого, то непременно сочинил бы небылицу про рыбалку или поездку на этюды. Постарался бы выглядеть обыденно. Но в этом случае мне пришлось бы вернуться домой. Поймите. Если бы мне пришлось врать, все уже не было бы как прежде. Вы не свободны, если вынуждены лгать, чтобы сбежать. Оно того не стоит. Ну как мне объяснить, чтобы вы поняли?

– Я понимаю, – произнес Уимзи. – Это все равно что купить обручальное кольцо на один уикенд.

– Да. А потом ставить подпись в книге учета посетителей в гостинице и волноваться, поверил вам клерк или нет. Уимзи, вы богаты и можете делать все, что заблагорассудится. Так зачем утруждаться и изображать респектабельность?

– Наверное, потому что никто не может помешать мне делать то, что нравится. Это меня забавляет.

– Странно. Вы создаете иллюзию свободы. Все дело в деньгах? Или в том, что вы холост? Но вокруг множество неженатых мужчин, которые не…

– По-моему, мы отклонились от темы, – заметил Уимзи.

– Да. Я зашел в крошечную и довольно бедную гостиницу и выпил пива в баре, а еще познакомился с молодым парнем, направлявшимся в Карлайл на мотоцикле с коляской. Этонатолкнуло меня на одну мысль. Я спросил, может ли он взять меня с собой, и парень согласился. Порядочный человек. Не стал задавать лишних вопросов.

– Его имя?

– Я не интересовался. Я сказал, что путешествую пешком и все мои вещи остались в Карлайле. Но ему не было до этого никакого дела. Никогда еще не встречал столь благоразумного человека.

– Кем он работает?

– Насколько я понял, торгует подержанными моторами: вроде собирался обменять свой мотоцикл с доплатой на что-то еще. Я бы этого не узнал, но он извинился за то, что мотоцикл в не слишком хорошем состоянии. В дороге что-то случилось с мотором, и мне пришлось держать фонарь, пока парень чинил его. Он предпочитал не разговаривать. Сказал только, что уже тридцать шесть часов за рулем, но волноваться мне не надо, поскольку он может вести машину даже с закрытыми глазами.

Уимзи кивнул, поскольку знал эту породу торговцев подержанными автомобилями: мрачные, молчаливые, циничные, за рулем в любое время дня и в любую погоду. Они спокойно относятся к несчастьям и крушению иллюзий. Доставляют старые агрегаты покупателям и уносят ноги, пока не обнаружилась какая-нибудь неисправность. Они возвращаются в свои набитые старым железом дома еще до того, как взорвется собранный на скорую руку радиатор или выйдет из строя сцепление. Они грязные, уставшие, готовые к худшему. Они постоянно нуждаются, замкнуты и никогда ни о чем не расспрашивают случайных попутчиков, если те готовы заплатить, чтобы их подвезли.

– Значит, вы добрались до Карлайла?

– Да. Часть пути я проспал за исключением того момента, когда мне пришлось держать фонарь. Просыпаясь, я наслаждался путешествием. Я ничего не знал о водителе, но оно и к лучшему. Я ведь прежде не ездил в коляске. Совсем не похоже на машину. Автомобили приводят меня в восторг. Я даже пару раз пытался сесть за руль, но не получил никакого удовольствия от вождения. Мне нравится быть пассажиром. И мотоцикл с коляской поразил мое воображение. Мощный мотор гудит где-то рядом, а вы едете словно на буксире. Это похоже на побег с любовницей. Мощь мотора ощущается отчетливее, чем в автомобиле. Почему так?

Уимзи молча пожал плечами.

– Наверное, у меня разыгралось воображение. В общем, к утру мы достигли Карлайла, и я перекусил в местной закусочной. И тут мне снова пришлось принимать решение, что делать дальше. Я купил свежую рубашку, несколько пар носков, зубную щетку, кое-какие мелочи и рюкзак, чтобы все это в него сложить. Только тогда я подумал о деньгах. Можно было бы обналичить чек, но тогда все узнали бы о моем местонахождении. Ведь банковские работники могли бы позвонить в Керкубри. И я решил, что будет веселее зарабатывать себе на жизнь. У меня оставалось немного денег, чтобы купить принадлежности для рисования. Я отправился в магазин, купил переносной ящик, палитру, кисти и краски…

– Как я вижу, фирмы «Винзор энд Ньютон», – произнес Уимзи.

– Да. Они продаются почти везде. Обычно я выписываю такие вещи из Парижа, но «Винзор энд Ньютон» вполне неплохи. Я подумал, что можно бы отправиться в Озерный край^[19] и писать небольшие пейзажи для туристов. Это легко. Две-три картины в день. Холмы, водная гладь, туманы… Глупцы готовы платить по десять шиллингов за каждую, если те получатся сентиментальными. Я знавал одного парня, который таким образом оплачивал себе отпуск. Хотя подписывался не своим настоящим именем. Ведь это не высокое искусство, а ширпотреб.

– Отсюда идея назваться мистером Фордом?

– О, так вы побывали в Броу? Да, эта идея меня позабавила. После того как я купил рисовальные принадлежности, у меня остались деньги, чтобы заплатить какому-нибудь водителю за проезд. Но я не стал этого делать. Я встретил одного парня из Оксфорда с собственным «райли». Замечательного парня. Он направлялся на юг и сказал, что возьмет меня с собой совершенно бесплатно. Его звали Джон Баррет. Он развлекался тем, что путешествовал по окрестностям. Ехал куда глаза глядят. Просто купил новый автомобиль и захотел выяснить, на что он способен. Черт возьми! Еще никогда в жизни я так не пугался.

– Где Джон Баррет живет?

– В Лондоне. Он тоже задавал мне вопросы, а когда я назвался странствующим художником, счел это отличной шуткой. Баррет спросил, что такого замечательного в пеших путешествиях, и поинтересовался, откуда я пришел. Я ответил, что из Галловея. Вот так просто. Когда же мы въехали в Броу, я изъявил желание выйти. Просто почувствовал, что еще слишком молод, чтобы умереть. К тому же я только начал свое путешествие. Мое решение разочаровало Баррета. И все же он пожелал мне счастливого пути и двинулся дальше. Гостиница «Бык» привлекла меня тем, что была менее пафосной, чем остальные. Тогда же мне пришла в голову идея обновить вывеску. Я появился в «Быке» в самый подходящий момент, потому что уже на следующий день погода испортилась. А ведь я совсем упустил из виду подобный поворот событий, воодушевившись идеей рисовать холмы и озера. В общем, каприз природы спутал мои планы, и я оказался здесь.

Фаррен вновь взял в руки кисти и с удвоенной энергией принялся за «Собаку и ружье».

– Да уж, весело вы провели время, – усмехнулся Уимзи. – Все это любопытно, однако вы так и не назвали ни одного свидетеля, который мог бы подтвердить ваше местонахождение в период с вечера понедельника до трех часов дня вторника.

– Я совершенно об этом забыл. Но ведь вы это не всерьез, верно? В конце концов, я дал вам вполне исчерпывающее объяснение.

– Да, но вот что скажет полиция…

– К черту полицию! Говорю вам, Уимзи…

Внезапно по лицу художника пробежала тень, а в душу прокрался холодок.

– Значит ли это, что мне придется вернуться?

– Боюсь, что так, – ответил Уимзи. – И я очень боюсь, что… – Он посмотрел поверх головы Фаррена на черный ход гостиницы, откуда вдруг появились два дюжих молодца в твидовых костюмах.

Фаррен, почувствовав неладное, резко повернулся.

– Господи, – выдохнул он. – Все. Арестован. Загнан в угол. Брошен за решетку.

– Да, – кивнул Уимзи. – И на сей раз вы точно не сбежите.

Рассказ Стрэчена

– Велосипеды? – воскликнул инспектор Макферсон. – Не говорите мне больше о велосипедах. Хватит с меня. Кто бы мог подумать, что из-за двух-трех велосипедов заварится такая каша? Один в Юстоне, другой в Критауне. Так пропал еще и велосипед Уотерса, и никто не знает, должны ли мы арестовать его за убийство или же нам нужно броситься на поиски велосипедного вора.

– Да, все это досадно, – произнес Уимзи. – Насколько я понял, никто не видел, как Уотерс поднимался на борт яхты на Дуне?

– Если бы кто-нибудь его видел, – гневно вскричал инспектор, – разве бы я сейчас так мучился? Один человек видел, как другой бредет по песку на расстоянии полумили. Но кто подтвердит, что это был Уотерс?

– Должен заметить, что никогда в жизни не слышал о таком количестве неубедительных алиби. Кстати, инспектор, вы проверили рассказ Фергюсона?

– Фергюсона? – переспросил Макферсон с обиженным видом ученика, на плечи которого обрушилось слишком много уроков. – Про него мы не забыли. Я съездил в «Спаркс энд Крисп» и поговорил с сотрудниками. Двое из них прекрасно его помнят. Парень, что работает в нижнем зале, не смог назвать точного времени, но узнал Фергюсона по фотографии, подтвердив, что именно этот человек принес в ремонт индуктор во второй половине дня во вторник. Еще добавил, что индуктором занимался мистер Сондерс, и сразу позвонил по внутреннему телефону мистеру Спарксу, чтобы тот прислал парня вниз. Сондерс оказался довольно смышленым. Из предъявленных ему шести фотографий он выбрал фото Фергюсона и показал запись в журнале учета.

– Он подтвердит под присягой время визита Фергюсона?

– С точностью до минуты – нет, но Фергюсон уже ждал его, когда парень вернулся с обеда. Обед длится с половины второго до половины третьего, но в тот день Сондерс немного задержался и Фергюсону пришлось его подождать. Парень говорит, что вернулся к себе в мастерскую примерно без десяти три.

– То же самое сказал и Фергюсон.

– Да.

– Пока все сходится. Сондерс рассказал что-нибудь еще?

– Да. Посетовал, что никак не мог сообразить, что случилось с индуктором. По его словам, деталь выглядела так, словно кто-то приложил к ней недюжинную силу.

– А вот это интересно. Нужно непременно получить заключение механика. Вы с ним беседовали?

Инспектор признался, что пока нет, поскольку не понял, какое отношение к расследованию имеет сломанная деталь.

– А вам не приходило в голову, – произнес он, – что какому-то злоумышленнику было на руку, чтобы утром Фергюсон не сумел воспользоваться своей машиной?

– Инспектор, – воскликнул Уимзи, – вы просто читаете мои мысли! Как раз об этом я и подумал.

Фаррен вернулся в Керкубри, утратив всяческую надежду на побег. Жена его простила, объяснив этот проступок эксцентричностью творческой натуры.

Гильда Фаррен, молчаливая и безмятежная, пряла, превращая пучок белой шерсти в крепкую нить, ровными слоями ложившуюся на мерно вращающееся веретено. История ее мужа была изложена полиции, но сэр Максвелл Джеймисон только покачал головой. Фаррена не арестовали. Начальнику полиции пришлось принять его историю на веру, поскольку опровергнуть ее пока не удалось. Арестовать Фаррена не смогли по той причине, что рассказы Уотерса, Гоуэна, Грэма и даже Стрэчена звучали не менее подозрительно. Арест пятерых человек, подозреваемых в одном и том же преступлении, выглядел бы по меньше мере нелепо.

Носильщик из Гервана еще оставался в больнице. У него все-таки развился перитонит. Находившийся в Юстоне велосипед был признан собственностью юного Эндрю из «Энвоса», однако улик, связывающих велосипед с Кэмпбеллом, так и не обнаружилось. Если убийцей являлся Фаррен, то очевидная связь с велосипедом отсутствовала, ведь Фаррен не садился в поезд до Эра в Герване. В три часа дня он находился в Нью-Галловее. Во всяком случае, этот пункт рассказа Фаррена оказался правдивым, и полиция его проверила. Нет, его, как и остальных, нужно было оставить на свободе. И вот теперь он угрюмо сидел в своей студии, а миссис Фаррен пряла в гостиной с очаровательными голубыми занавесками.

Начальник полиции взял на себя задачу допросить Стрэчена, который принял его вежливо, но без особого энтузиазма.

– У нас есть заявление мистера Фаррена, – начал сэр Максвелл, – касающееся его передвижений в понедельник вечером и во вторник утром, в котором фигурирует ваше имя.

– Да? – вскинул брови Стрэчен. – И в связи с чем?

– Да будет вам, – усмехнулся начальник полиции, – вам прекрасно это известно. Из рассказа мистера Фаррена мы знаем, что вы не все сообщили нам о вечере понедельника. Поскольку мистер Фаррен все нам объяснил, больше нет причин хранить молчание.

– Но я все равно ничего не понимаю, – пожал плечами Стрэчен. – По-моему, мистер Фаррен ездил на выходные в Англию и теперь вернулся. Так почему я должен отвечать на вопросы о его личных делах? К чему вы клоните?

– Мистер Стрэчен, – продолжил начальник полиции, – я бы просил вас переменить свое отношение к нашему разговору. Ваше отпирательство ни к чему хорошему не приведет и породит проблемы и, если можно так сказать, подозрения. Вы прекрасно понимаете, что мы задаем вопросы в связи с убийством мистера Кэмпбелла, и нам необходимо получить информацию от тех, кто видел его незадолго до смерти. Фаррен встречался с ним в шесть часов вечера понедельника, далее он подробно рассказал нам обо всех своих передвижениях. Но кое-какие пункты вы должны подтвердить. Если вы можете это сделать, то почему отказываетесь?

– Да потому, – ответил Стрэчен, – что мистер Фаррен на свободе, а это означает, что у вас против него ничего нет. И в этом случае я имею полное право не отвечать на всякие неуместные вопросы о его поведении и личных проблемах. Но если вы собираетесь обвинить меня или его в чем-либо противозаконном, то должны предупредить нас о том, что мы не обязаны свидетельствовать против себя.

– Конечно, вы можете не отвечать на вопросы, если считаете, что они могут вас скомпрометировать, однако ваш отказ вынуждает нас сделать определенные выводы.

– Вы мне угрожаете?

– Просто предупреждаю.

– А если я поблагодарю вас за предупреждение и все равно не стану отвечать на вопросы?

– В этом случае… ну…

– В этом случае вам остается лишь арестовать меня и обвинить в убийстве или пособничестве преступлению. Вы готовы зайти так далеко?

Начальник полиции не был к этому готов, но тем не менее произнес:

– А вы рискните.

Художник принялся барабанить пальцами по столу. На каминной полке громко тикали часы, из сада доносились возгласы Миры, игравшей в салочки с матерью и няней.

– Хорошо, – кивнул Стрэчен. – Что именно в рассказе Фаррена требует моего подтверждения?

Сэр Максвелл Джеймисон вновь испытал раздражение, поскольку вовсе не собирался заглатывать брошенную Стрэченом наживку.

– Так дело не пойдет, мистер Стрэчен, – язвительно произнес он. – Будет лучше, если вы изложите мне свою версию произошедшего. Начните с рассказа о том, где вы находились в понедельник днем.

– На этюдах. Рисовал.

– Где именно?

– В Балме. Вам нужны доказательства? Могу показать картину, хотя на ней нет никаких признаков того, что она была написана в понедельник. Но наверняка кто-нибудь видел мою машину. Я оставил ее в поле, а сам спустился на край утеса. Я рисовал остров Росс. Цена за готовую картину – пятьдесят гиней.

– В котором часу вы оттуда уехали?

– Примерно в половине восьмого.

– И освещение было достаточное?

– Господи! – воскликнул Стрэчен. – Хотите блеснуть своими знаниями в области живописи? Нет, света было маловато. Но я прихватил с собой обед, состоявший из холодного мяса, сэндвичей, булочек, темного хлеба, сыра и помидоров. Все это я запил бутылкой «Уортингтона». Чтобы как-то развлечься во время поедания всей этой снеди, я прихватил с собой книгу. Интересную. Про убийство, совершенное в этих краях. «Последнее путешествие сэра Джона Мэджилла» мистера Крофтса. Вам надо непременно прочитать ее. Полицейские в этой книге позвали на помощь детективов из Скотленд-Ярда.

При упоминании об этом сэру Максвеллу удалось сохранить непроницаемое лицо.

– Во сколько вы вернулись в Гейтхаус?

– Я туда не возвращался. Двинулся в Тонгланд.

– И проезжали через Керкубри?

– Я ведь не на аэроплане летел. Разумеется, проезжал через Керкубри.

– В котором часу?

– Около восьми.

– Вас кто-нибудь видел?

– Вне всяких сомнений. По собственному опыту знаю, что по Керкубри невозможно проехать, не будучи замеченным по меньшей мере полудюжиной человек.

– Вы не останавливались?

– Нет.

– Итак, вы отправились в Тонгланд. Чем там занимались?

– Рыбачил. Набил полную сумку. Мне попались две крупные форели: одна весом три четверти фунта, а другая – семь унций, – и еще три мелкие, но я тоже прихватил их с собой.

– Вы кого-нибудь там видели?

– Не припоминаю. Я знаком со смотрителем, однако его на месте не было. Но наверняка кто-то заметил меня.

– Когда вы уехали из Тонгланда?

– Около одиннадцати часов. Рыба утратила свой энтузиазм, и я тоже.

– А потом?

– Я направился домой, как примерный семьянин. Был на месте примерно в полночь.

– Вы можете назвать свидетелей?

– Естественно. Моя жена и наша служанка. Но они готовы поклясться в чем угодно, если я их попрошу.

– Не сомневаюсь, – произнес сэр Максвелл, которого нисколько не задел сарказм собеседника. – Что случилось позднее?

– Я снова уехал на машине.

– Зачем?

– На поиски Фаррена.

– Что заставило вас так поступить?

– Я получил от него записку.

– Она сохранилась?

– Нет, я ее сжег.

– Что именно в ней говорилось?

– Фаррен писал, что собирается покончить с собой. Я решил, что мне нужно остановить его.

– Он сообщил, где его искать?

– Нет, но я предположил, что Фаррен направился в холмы близ Критауна. Мы иногда обсуждали с ним самоубийство, и старый рудник в этом смысле привлекал его.

– Вы поехали прямо в Критаун?

– Да.

– Вы абсолютно в этом уверены, мистер Стрэчен?

– Да, конечно.

Максвелл слыл осторожным человеком, и что-то в голосе Стрэчена навело его на мысль, что художник лжет. Внезапное озарение заставило Максвелла блефовать.

– В таком случае вы удивитесь, если я скажу, что ваш автомобиль видели на дороге между гостиницей «Энвос» и Стэндинг-Стоун-Пулом между полуночью и половиной первого.

Стрэчен был явно не готов к подобному.

– Да, – кивнул он. – Пожалуй, удивлюсь.

– Всегда найдется какой-нибудь не в меру любопытный прохожий. А теперь, раз уж мы об этом заговорили, поясните, почему вы оказались на этой дороге.

– Я поехал… потому что…

– Вы направились к дому Кэмпбелла, мистер Стрэчен. Не отрицайте, вас там видели. Зачем вы туда поехали?

– Я подумал, что, возможно, найду Фаррена там. Он недолюбливал Кэмпбелла, и я решил, что он захотел потребовать от того какого-то объяснения.

– Разве не странно, что вам пришла в голову такая мысль?

– Нет. Что толку прикидываться, будто Фаррен с покойным были на дружеской ноге? К тому же в тот вечер они повздорили…

– Однако в тот момент вы не могли этого знать, мистер Стрэчен. Вы сказали, что из Балма поехали прямо в Тонгланд, не останавливаясь и не разговаривая с кем-либо в Керкубри.

– Верно. Но коль уж Фаррен собрался свести счеты с жизнью, случилось что-то серьезное. Я прикинул и сделал выводы.

– Понимаю. Просто хотел уточнить. Ничто в записке Фаррена не указывало на то, что он собирался навестить мистера Кэмпбелла?

– Нет.

– Мистер Стрэчен, я должен еще раз вас предупредить о том, что если вы будете и дальше продолжать скрывать от нас правду, то навлечете на себя серьезные неприятности. Нам известно содержание записки.

– Неужели? – Стрэчен пожал плечами. – Но если вы все знаете, то зачем спрашиваете у меня?

– Хотим выслушать ваше мнение о случившемся, мистер Стрэчен. Но должен заметить, что своим отношением вы лишь осложняете положение мистера Фаррена и вводите в заблуждение следствие.

– Ну, если вы знаете все от Фаррена… Хорошо, в записке упоминалось имя Кэмпбелла, и я действительно поехал к нему в надежде застать Фаррена, а если его там не окажется, предостеречь Кэмпбелла.

– Предостеречь? Значит, вы приняли угрозы Фаррена всерьез?

– Ну нет, не так уж всерьез. Но они оба вспыльчивые, и я подумал, что из их встречи не получится ничего хорошего. А уж если оба в дурном расположении духа, то драки не миновать.

– Вы предостерегли Кэмпбелла?

– Его не было дома. Я постучал раза два-три, однако окна были темными, и я зашел внутрь.

– Дверь была не заперта?

– Заперта. Но я знал, где взять ключ.

– Это известно всем?

– Просто я не раз видел, как Кэмпбелл вешал ключ на гвоздь за водосточной трубой.

– Значит, вы вошли?

– Да. Внутри было чисто, все вещи на своих местах. Судя по всему, Кэмпбелла действительно не было дома. Я не заметил тарелок на столе. В спальне его тоже не оказалось – я поднялся наверх и посмотрел. Я оставил записку на столе, а потом вышел на улицу, запер дверь и вернул ключ на прежнее место.

Лишь усилием воли начальник полиции сдержался, чтобы не показать, какой эффект произвели на него эти слова, и бесстрастно спросил:

– Что было в этой записке?

Когда же Стрэчен замялся, сэр Максвелл добавил с уверенностью, которой вовсе не ощущал:

– Постарайтесь на сей раз припомнить содержание как можно точнее, мистер Стрэчен. Как видите, иногда мы способны проверить информацию.

– Да, – холодно промолвил Стрэчен. – Вообще-то странно, что я еще не услышал об этой записке от вас.

– Вы же наверняка подумали, будто Кэмпбелл прочитал ее, а потом сжег.

– Именно поэтому я и решил, что вся эта суматоха насчет вечера понедельника совершенно неоправданна. Если Кэмпбелл пришел домой после меня, значит, был жив после того, как я его видел. Ведь он съел свой завтрак, верно? А еще я понял, что Кэмпбелл прочитал записку и избавился от нее.

– Но теперь вы так не считаете?

– Ну, если записка у вас, то Кэмпбелл ее не читал. А если бы вы нашли ее на его мертвом теле, то упомянули бы о ней раньше.

– Я не сказал, когда именно записка попала к нам в руки.

По какой-то причине эти слова заставили Стрэчена занервничать, и он замолчал.

– Так что же, – продолжил сэр Максвелл, – не могли бы вы рассказать мне, что именно написали в записке? У вас было время все обдумать.

– Состряпать удобоваримую ложь. Это вы хотели сказать? Я не собираюсь ничего выдумывать, но не помню содержание дословно. По-моему, я написал что-то вроде этого: «Дорогой Кэмпбелл, я беспокоюсь из-за Ф. Он очень взвинчен и угрожает с тобой расправиться. Возможно, у него имеются основания на тебя злиться, но я должен тебя предупредить». Под этими словами я поставил свою подпись.

– Вы решили написать такое о вашем друге человеку, которого недолюбливали, и до сих пор не считаете угрозы Фаррена серьезными?

– Никогда не знаешь, кто на что способен. Я беспокоился больше о Фаррене, чем о Кэмпбелле. Не хотел, чтобы мой друг попал в беду.

– А мне кажется, что вы предприняли этот шаг не просто так. У вас имелись веские причины. Как часто Фаррен угрожал покалечить Кэмпбелла?

– Порой он открыто высказывался о своих намерениях.

– Фаррен когда-нибудь нападал на Кэмпбелла?

– Нет, они только поругались однажды…

– Я слышал о какой-то стычке, которая имела место полгода назад.

– Ах, вы об этом. Но там дело ничем не закончилось.

– Однако вы сочли ситуацию серьезной, раз решили написать записку человеку, скандально известному своим взрывным характером. Это говорит само за себя. Что случилось дальше?

– Я доехал на машине до Критауна и свернул к холмам. Оставил автомобиль возле Фолбе – там заканчивается ровная дорога – и дальше пошел пешком, время от времени выкрикивая имя Фаррена. Ночь выдалась безлунная, но землю немного освещали звезды. К тому же я прихватил с собой фонарь. Я хорошо знал дорогу. Хотя дорогой это не назвать. Скорее широкая тропа. Поравнявшись с рудником, я начал обыскивать окрестности. Вскоре мне показалось, будто я заметил какое-то движение, и я снова закричал. Я увидел, что невдалеке действительно сидел человек. Он побежал прочь, но я его догнал. «Господи, Фаррен, это ты?» – спросил я. А он ответил: «Какого черта тебе от меня нужно?»

– Это был Фаррен?

– Да. Мы спорили с ним некоторое время. Я уговаривал его вернуться домой. Фаррен категорически отказывался, вновь попытался убежать. Я схватил его за руку, но он принялся вырываться и случайно ударил меня по лицу, сбив с ног. Когда же я поднялся, Фаррен был уже далеко. Я лишь услышал, как он пробирается по камням в отдалении. Я побежал за ним. Было темно, но небо расчистилось и движущиеся объекты можно было различить. Время от времени я замечал фигуру Фаррена. Если вы бывали в тех местах, то помните, что это сплошные кочки да ухабы. Я запыхался и так боялся потерять Фаррена из виду, что совершенно не смотрел под ноги. Зацепился за что-то и рухнул головой вниз. Как мне показалось, в преисподнюю. Падая, я несколько раз обо что-то ударился. Наверное, о какие-то балки. Я на время потерял сознание, а когда очнулся, сообразил, что лежу на дне глубокой ямы. Вокруг меня возвышались черные стены, и только где-то вверху виднелся небольшой клочок звездного неба. Я осторожно ощупал стены и попытался подняться, однако, едва встал, у меня закружилась голова, и я опять лишился сознания. Не знаю, сколько я там пролежал: похоже, несколько часов, – а когда снова пришел в себя, наступил день, и можно было как следует осмотреться.

– Наверное, вы провалились в одну из шахт.

– Да! Господи! Так оно и было. Глубина ее не превышала сорока футов, но и этого мне показалось достаточно. Яма напоминала по форме дымоход и заканчивалась квадратным отверстием. К счастью, шахта была узкая. Упершись в стены руками и ногами, можно было понемногу продвигаться вверх. Голова у меня по-прежнему кружилась, а ноги так ослабли, что после первых двух-трех попыток я падал назад. Я кричал, отчаянно надеясь на то, что меня кто-нибудь услышит, но вокруг царила гробовая тишина. Мне повезло, что я не сломал руку или ногу. Если бы подобное случилось, я и сейчас сидел бы в этой проклятой яме.

– Нет, – возразил начальник полиции, – мы бы вытащили вас в пятницу или в субботу.

– А! Только вот к этому времени я уже вряд ли соображал бы, как мне повезло. В общем, я отдыхал некоторое время, а потом, почувствовав, что более-менее пришел в себя, вновь начал мучительное восхождение. Это давалось сложно, поскольку стены шахты были почти гладкими, и, не в силах уцепиться хоть за что-нибудь, я несколько раз соскальзывал вниз на несколько футов. Кое-где попадались горизонтальные балки. За них можно было ухватиться, чтобы дать себе небольшой отдых. Я надеялся, что жители с соседней фермы заметят мою машину и отправятся на поиски. Но, с другой стороны, они могли подумать, будто я ушел порыбачить или расположился на пикник. Я старательно прокладывал себе путь наверх – к счастью, природа наделила меня силой и ростом, – и наконец – о господи, какое это было облегчение! – моя голова показалась над поверхностью. Я ухватился руками за траву. Последние несколько футов дались мне с большим трудом, и я уже думал, что никогда не сумею вылезти наверх, но как-то справился. Я подтянул ноги, будто бы налившиеся свинцом, затем перекатился на спину и начал жадно ловить ртом воздух. Уф!

Стрэчен замолчал, и сэр Максвелл поздравил его с победой.

– Так я лежал некоторое время. День выдался превосходный, солнечный. Мое лицо овевал легкий ветерок. Мир тогда казался мне прекрасным. Я дрожал как осиновый лист, а еще меня мучили голод и жажда. О господи!

– Сколько было времени?

– Неизвестно, поскольку мои часы остановились: вероятно, ударились обо что-то. Я еще немного отдохнул, примерно полчаса, а потом собрался с силами, приподнялся и постарался понять, где нахожусь. Вокруг расстилались рудники, и определить местонахождение было непросто. Но вскоре я набрел на ручей, вдоволь напился и опустил голову в холодную воду. После этого почувствовал себя немного лучше и обнаружил, что под глазом у меня красуется здоровенный синяк – след кулака Фаррена. Но и помимо этого все мое тело покрывали ссадины и ушибы. На затылке до сих пор осталась шишка размером с яйцо. Наверное, из-за этого удара я и потерял сознание. Передо мной стояла задача отыскать автомобиль. Я прикинул, что нахожусь примерно в двух милях от Фолбе, и решил, что если пойду вдоль русла ручья, то непременно выберусь в нужное место. Было ужасно жарко, а я потерял свою шляпу. Кстати, вы ее не нашли?

– Нашли, но не знали, что с ней делать. Полагаю, она слетела с вашей головы во время драки с Фарреном, и сначала мы решили, что шляпа принадлежит ему. Однако миссис Фаррен ее не опознала.

– То обстоятельство, что вы нашли в рудниках мою шляпу, подтверждает мой рассказ, верно?

Начальник полиции именно так и думал, однако в голосе Стрэчена звучало такое неприкрытое торжество, что он снова усомнился. Чего проще оставить шляпу в удобном месте, в любое время между вторником и пятницей, как доказательство своей драматической истории?

– Мистер Стрэчен, – произнес сэр Максвелл, – продолжайте. Как вы поступили дальше?

– Я так и шел вдоль ручья и вскоре увидел дорогу и свою машину. Она стояла там же, где я ее оставил, а часы на приборной панели показывали четверть первого.

– Вы встретили кого-нибудь по пути домой?

– Да. Мужчину. Но я лежал притаившись, пока он не пройдет мимо.

– Почему?

Стрэчен замялся:

– Потому что… был не готов отвечать на вопросы. Я не знал, что сталось с Фарреном. Неожиданно понял, что выгляжу так, будто вернулся с поля боя. И если тело Фаррена найдут в одной из шахт…

– Да, однако…

– Я знаю, что вы собираетесь сказать. Что если я предполагал такое, то должен был сообщить кому-нибудь и организовать поисковый отряд. Но как вы не понимаете? Фаррен вполне мог образумиться и спокойно вернуться домой. Было бы глупо с моей стороны поднимать шум и устраивать скандал на ровном месте. Я счел, что будет лучше тихо вернуться домой и выяснить, что же случилось в действительности. Правда, машину мне удалось завести не сразу. Накануне вечером я оставил фары включенными, чтобы не потерять автомобиль в темноте, и аккумулятор разрядился. Пришлось заводить мотор вручную, и после всех испытаний далось это непросто. У моего «крайслера» мощный мотор, и через четверть часа, благодарение богу, он ожил…

– Вы могли позвать помощь с фермы.

– Я уже сказал, что не хотел привлекать к себе внимания. На самом деле я ужасно боялся, что кто-нибудь услышит шум и явится выяснить, что случилось, но никто не пришел. Наверное, все обедали. В машине я нашел старую шляпу и куртку и привел себя в порядок. Затем вырулил на объездную дорогу. Ту, что тянется через Нокинс. Она пересекает речку Скайр сразу за Гленом и выходит к старой церкви. Я вернулся домой в половине второго.

Начальник полиции кивнул.

– Семью обеспокоило ваше отсутствие?

– Нет. Получив записку Фаррена, я сразу позвонил жене: сказал, что должен отъехать по срочному делу, и предупредил, что об этом никто не должен знать.

– Понятно. Что вы сделали, когда вернулись домой?

– Позвонил в «Герб Макклеллана» в Керкубри и попросил хозяина связаться с Фарренами, чтобы мистер Фаррен сообщил мне о своем решении относительно рыбалки. Мне позвонили примерно через полчаса. К тому времени я уже успел принять ванну и почувствовал себя гораздо лучше. Я разговаривал с миссис Фаррен, поскольку Хью не было дома. Попросил ее пока никому ничего не говорить и обещал зайти к ней после обеда, поскольку намеревался сообщить ей кое-что важное. Она испуганно охнула, а я поинтересовался, вернулся ли Хью домой прошлой ночью. Гильда ответила, что нет. Я спросил, не было ли каких-нибудь проблем с Кэмпбеллом. И она ответила, что были. Я велел ей молчать и об этом тоже.

– Что вы поведали собственной жене?

– Лишь то, что Фаррен совсем спятил и ушел из дома. Жена пообещала, что никому ничего не расскажет ни о Фаррене, ни о моем позднем возвращении домой в весьма потрепанном виде. Приведя себя в порядок, я сел обедать. В тот момент это было необходимо.

– Естественно. Так вы поехали в Керкубри?

– Нет.

– Почему?

Было в этом коротком вопросе начальника полиции нечто такое, от чего Стрэчена охватило раздражение, смешанное с беспокойством. Он неловко заерзал на стуле.

– Я передумал.

– Почему?

– Конечно, я собирался поехать. – Стрэчен помолчал, словно утратив нить повествования, а потом продолжил: – Мы обедаем в середине дня из-за нашей маленькой дочери. В тот день у нас была баранья нога. Она приготовилась лишь в начале третьего. То есть обед начался позднее обычного. Я очень проголодался, однако не хотел, чтобы слуги заметили что-либо необычное. Ели мы неспешно, и, таким образом, обед закончился почти в три часа. Часы показывали четверть четвертого, когда я собрался отправиться в Керкубри и даже открыл ворота. В тот момент я и заметил Тома Кларка, который шел со стороны полей для гольфа, а напротив моего дома встретился с полицейским из Гейтхауса. Они меня не видели из-за живой изгороди.

Начальник полиции не проронил ни слова, и Стрэчен, судорожно сглотнув, произнес:

– Констебль спросил, на поле ли мэр. Кларк ответил «да». И тогда констебль сказал: «Он мне очень нужен. Мистера Кэмпбелла обнаружили мертвым в Ньютон-Стюарте». После этого они пошли по дороге, и я уже ничего не мог расслышать. В общем, я вернулся домой, чтобы поразмыслить над ситуацией.

– К каким же выводам пришли?

– Я не знал, как эти события отразятся на мне, но сообразил, что сейчас нельзя тревожить Фарренов. Это могло вызвать подозрение. В любом случае мне требовалось время, чтобы все хорошенько обдумать.

– Тогда вы впервые услышали о Кэмпбелле?

– Да. Это была совсем свежая новость.

– Она вас удивила?

– Естественно.

– Но вы не побежали к соседям выяснять подробности, как это сделал бы на вашем месте любой другой человек.

– Нет.

– Почему?

– Да на что, черт возьми, вы намекаете? Не побежал, и все.

– Когда Питер Уимзи зашел к вам позднее в тот же день, вы так и не побывали в Керкубри?

– Нет.

– Его светлость сообщил новость о смерти Кэмпбелла вашей жене. Она уже слышала об этом?

– Нет. Я не знал подробностей, и посчитал, что лучше ей ни о чем не говорить.

– Вы признались лорду Питеру, что вам известно о смерти Кэмпбелла?

– Нет.

– Почему?

– Жене показалось бы странным, что я не поделился с ней.

– Его светлость спрашивал о синяке под глазом?

– Да. Я солгал относительно его происхождения.

– Зачем?

– Это не его дело.

– А как отреагировала на это объяснение ваша жена?

– А вот это уже не ваше дело.

– Вам тогда не пришла в голову мысль, что убийство совершил Фаррен?

– Об убийстве речи пока не шло.

– Верно, мистер Стрэчен. Именно поэтому ваше поведение кажется таким странным. Вы повидались в тот день с миссис Фаррен?

– Да.

– Что вы ей сказали?

– Сообщил о событиях предыдущей ночи.

– И все? А вы не говорили, например, что ожидаете обвинения Фаррена в убийстве и чтобы она следила за тем, какие дает показания полиции?

Стрэчен усмехнулся:

– А разве это не один из тех вопросов, которых вы не должны задавать и на которые я не должен отвечать?

– Поступайте как хотите, мистер Стрэчен. – Начальник полиции поднялся со своего места. – Похоже, вы неплохо знаете законы. И вам наверняка известно, например, что пособник убийцы тоже несет соответствующее наказание?

– Разумеется, сэр Максвелл. А еще мне известно, что во время допроса свидетеля нельзя угрожать – ни открыто, ни завуалированно. Я могу еще чем-нибудь быть вам полезен?

– Нет, благодарю, – вежливо ответил начальник полиции.

По дороге в Керкубри сэр Максвелл размышлял над тем, что дает следствию рассказ Стрэчена. Если история об оставленной на столе записке для Кэмпбелла правдива – а начальник полиции был склонен думать, что это так, – то рассказ Стрэчена камня на камне не оставил от версии, старательно выстроенной его коллегами. Это означало следующее: либо Кэмпбелл был жив после визита Стрэчена и никакого убийства на дороге не было, либо кто-то неизвестный явился в дом Кэмпбелла после полуночи, и этот самый человек и есть убийца.

Существовала также вероятность, что никакой записки не было, Стрэчен застал Кэмпбелла дома и убил. Это вполне согласовывается с показаниями Фергюсона. Но в таком случае зачем придумывать историю с запиской? Чтобы бросить тень на Фаррена? Нелепо. Ведь единственным разумным объяснением поведения Стрэчена является стремление выгородить Фаррена или же попытка защитить себя как соучастника преступления.

Еще один участник событий. Кто бы это мог быть? До сих пор показания Фаррена полностью подтверждались. Сначала подъехала машина с телом, а затем – Стрэчен. Если был какой-то третий человек, Фергюсон, к сожалению, ничего не заметил и не услышал. Фергюсон…

Фергюсон.

А кстати, почему подозрения с него сняты?

Ему было проще остальных проникнуть в жилище Кэмпбелла незамеченным. Нужно было обойти дом и отпереть дверь ключом. Ведь он наверняка не раз видел, куда его прячет хозяин. Но нет, это абсурд, и не только потому, что у Фергюсона есть алиби: начальник полиции никогда не верил в алиби безоговорочно. Просто данная версия оставляла без ответа один важный вопрос: где находился Кэмпбелл, когда к нему зашел Стрэчен? И если Стрэчен застал его дома, то почему умолчал об этом?

Если предположить, что Стрэчен обнаружил Кэмпбелла мертвым – убитым Фергюсоном – чуть ранее, что тогда? Неужели Стрэчен в сговоре с соседом покойного?

Ну наконец-то хоть одна здравая мысль. Проблемы возникли из-за того, что все это время они подозревали в убийстве только одного художника. Фергюсон вполне мог убить соседа, а потом отправиться в Глазго для обеспечения себе алиби. А Стрэчен тем временем остался дома, чтобы инсценировать несчастный случай и нарисовать картину.

История о драке с Фарреном и падении в шахту звучала не слишком убедительно. Все это время Стрэчен мог находиться в Ньютон-Стюарте. То, что он возвращался окольной дорогой, соединяющей Критаун и «Энвос», наверное, удастся доказать. В таком случае он успел бы съездить в Миннох, нарисовать картину и сбежать.

Но зачем втягивать Фаррена? Неужели Стрэчен не мог придумать более правдивого объяснения своему отсутствию в течение всей ночи, не упоминая при этом имени друга? Ведь его рассказ выглядел крайне подозрительно и свидетельствовал о том, что Стрэчен хладнокровный злодей.

А он очень умен. Мгновенно улавливал суть вопросов еще до того, как они были заданы. Проницательный, хитрый, осторожный. Мог заранее придумать изощренный план.

Страчен оказался настолько предусмотрителен, что даже отвез собственную шляпу в Фолбе и оставил ее на краю одной из шахт. Однако он слишком открыто продемонстрировал свое торжество.

Впервые за долгое время начальник полиции ощутил настоящее удовлетворение, он до такой степени воодушевился, что решил заехать к Уимзи и поделиться с ним своими умозаключениями, но его светлости не было дома.

Рассказ Грэма

– Послушайте, Уимзи, – раздраженно произнес Уотерс, – мне бы хотелось, чтобы вы нашли себе какое-то занятие по душе. Ступайте на берег реки с удочкой или покатайтесь по окрестностям на автомобиле. Я не могу нормально работать, когда вы ходите вокруг и что-то вынюхиваете. Меня это выбивает из колеи.

– Прошу прощения, но мне это нравится. По-моему, самое радостное времяпрепровождение – праздно стоять и наблюдать, как трудятся другие. Посмотрите, как популярны рабочие, орудующие на улицах Лондона электрическими бурами. Сын герцога, сын кухарки, сын сотни королей… Независимо от статуса люди могут стоять часами и слушать, пока не лопнут барабанные перепонки. А все почему? Они получают удовольствие от собственного безделья, в то время как другие работают.

– Наверное, – кивнул Уотерс. – Только вот шум не позволяет зевакам услышать комментарии рабочих относительно их поведения. Вам бы понравилось, если бы я мешался под ногами, наблюдая, как вы расследуете дела?

– Это совсем другое, – возразил Уимзи. – В основе расследования лежит секретность. И результаты никоим образом не должны стать достоянием общественности. Но вы можете понаблюдать за мной, если желаете.

– Отлично! Тогда бегите и начинайте что-нибудь расследовать, а я приду и понаблюдаю, когда завершу свою работу.

– Не утруждайтесь, – усмехнулся Уимзи. – Вы можете наблюдать за мной прямо сейчас. Причем совершенно бесплатно.

– Сейчас вы занимаетесь расследованием?

– Совершенно верно. Если бы вы могли приподнять верхнюю часть моей черепной коробки, то увидели бы, как там вращаются колесики и шестеренки.

– Надеюсь, это расследование ведется не в отношении меня?

– Все на это надеются.

Уотерс бросил на его светлость тревожный взгляд и отложил палитру.

– Послушайте, Уимзи, я не понимаю, к чему вы клоните. Я же все вам рассказал, и вы мне вроде поверили. Полицейским можно простить то, что они замечают лишь очевидное, но я всегда думал, что вы не лишены здравого смысла. Если бы Кэмпбелла убил я, то мне пришлось бы позаботиться о более убедительном алиби.

– Это зависит от того, насколько вы умны, – холодно промолвил Уимзи. – Помните «Похищенное письмо» Эдгара Аллана По? Глупый преступник вообще не думает об алиби. Тот, кто немного поумнее, говорит себе: «Если я не хочу навлечь на себя подозрения, нужно обзавестись хорошим алиби». Но самый умный убийца рассуждает следующим образом: «Все ожидают, что преступник обеспечит себя первоклассным алиби. Но на самом деле наоборот. Чем прочнее у меня будет алиби, тем сильнее меня станут подозревать. Я поступлю иначе. Придумаю не совсем идеальное алиби. И тогда люди решат, что если убийство совершил я, то придумал бы себе более убедительное оправдание». Да, именно так я поступил бы на месте преступника.

– Тогда вы бы плохо кончили.

– Не исключено. Хотя порой полицейские бывают настолько глупы, что не желают копнуть чуть глубже. Жаль, что так получилось с вашим велосипедом, да? – Уотерс вновь взял в руки палитру. – Не хочу даже обсуждать эти глупости.

– Я тоже. Продолжайте рисовать. Сколько у вас кистей! Вы пользуетесь всеми?

– Нет! – с сарказмом воскликнул Уотерс. – Держу их здесь для хвастовства.

– Вы всегда носите принадлежности в этой сумке? У вас тут как в дамской косметичке: все вперемешку.

– Я легко нахожу то, что мне нужно.

– Кэмпбелл тоже ходил с сумкой.

– И это нас объединяет, верно?

Уотерс выхватил из рук его светлости свою сумку, выудил оттуда тюбик с бледно-розовой краской, выдавил небольшое количество на палитру, завернул крышку и бросил тюбик назад в сумку.

– Вы используете бледно-розовый оттенок? – поинтересовался Уимзи. – Некоторые художники считают, что выглядит он довольно грубо.

– Иногда получается удачно, если уметь им пользоваться.

– Говорят, этот цвет нестойкий.

– Верно. Но я пользуюсь им не слишком часто. Вы что – заканчивали курсы живописи?

– Вроде того. Изучаю разные методы и все такое. Жаль, что я не видел Кэмпбелла за работой. Он…

– Ради всего святого, прекратите твердить о Кэмпбелле!

– Почему? Я хорошо запомнил, как вы сказали, что можете в совершенстве передать его манеру, если захотите. Это было незадолго до того, как Кэмпбелла ударили по голове.

– Не помню ничего подобного.

– Тогда вы были немного навеселе и скорее всего просто прихвастнули. На этой неделе в «Санди кроникл» поместили заметку о нем. Где-то у меня завалялась эта газета. А, вот она. В заметке говорится, что смерть Кэмпбелла – огромная потеря для мира живописи. И упоминается о его «неповторимом стиле». Впрочем, нужно же было что-то написать. Или вот еще фразы. Очень мне понравились: «в высшей степени уникальная техника»; «выдающееся творческое видение ипотрясающее чувство цвета ставят его на одну ступень с лучшими художниками нашего времени». Я уже заметил, что после смерти люди в одночасье становятся чуть ли не гениями.

Уотерс лишь усмехнулся:

– Знаю я этого парня, что пишет для «Санди кроникл». Приспешник Хамблдона. Но Хамблдон действительно художник. Кэмпбелл взял самые худшие его приемы и превратил их в собственный стиль. Говорю вам…

Внезапно дверь студии распахнулась и в помещение ввалился запыхавшийся Джок Грэм.

– Мне сказали, Уимзи здесь. Прости, Уотерс, но я должен поговорить с Уимзи. Нет, все в порядке. Я не собираюсь похищать его. Ох, ну и влип же я. Это ужасно! Вы уже слышали? До меня только дошло.

– Так-так, – произнес Уимзи. – Вы услышали то, что вам не полагалось бы слышать. Наденьте халат и не будьте так бледны. Повторяю: Кэмпбелл похоронен, ему не встать из могилы^[20].

– Очень жаль.

– О! Если б стук мог пробудить Дункана.

– Прекратите нести чушь, Уимзи. Это отвратительно.

– О, ужас, ужас, ужас, – продолжил тот, – ни языком не высказать такое, ни сердцем не постигнуть. Гусиная душа, с чего ты стал белей сметаны?

– Да уж. Неплохо сказано, – произнес Грэм. – Именно так я сейчас и выгляжу.

– Гусей ощипывают, – выдал Уимзи еще одну цитату, многозначительно взглянув на Грэма. – Ощиплют и тебя.

– Что такое вы говорите?

– А вы?

– Ладно, я вам расскажу. Скоро об этом станет известно во всем графстве, если не принять меры. О господи! – Он вытер лоб и сел на стул.

– Так-так, – протянул Уимзи.

– Послушайте! Вокруг только и говорят, что о Кэмпбелле. И этот констебль… Дункан…

– Я вам говорил, что Дункан не останется в стороне.

– Да замолчите! Этот болван принялся расспрашивать, где я находился во вторник, ну и тому подобное. Но я не принял его вопросы всерьез, поэтому послал констебля куда подальше. А потом какая-то информация просочилась в газеты…

– Знаю, знаю, – оборвал его Уимзи. – Эту часть рассказа можно опустить.

– Хорошо. Вы ведь знаете эту женщину из Ньютон-Стюарта – Смит-Лемезурье?

– Да, я с ней знаком.

– Вот и я тоже. Она поймала меня сегодня утром: «Джок! Джок!» – Сначала я никак не мог взять в толк, о чем она говорит. Она сыпала намеками, улыбалась, бросала на меня томные взгляды, а потом заявила, что никакие мои деяния не повлияют на нашу дружбу. Твердила что-то о чести, жертвенности… Мне даже захотелось встряхнуть ее, чтобы она наконец все объяснила. Вы знаете, что она сделала?

– Да, – улыбнулся Уимзи. – Все уже известно. Честь этой женщины была принесена в жертву на алтарь обожания. Но, старина, мы вас не осуждаем. Вы скорее взойдете на эшафот с губами, сомкнутыми обетом молчания, нежели скомпрометируете благородную женщину. Я даже не знаю, кто благороднее – та леди, что забыла о себе… По-моему, я заговорил белыми стихами.

– Мой дорогой Уимзи, только не говорите, что вы хотя бы на мгновение поверили во всю эту чушь.

– Если честно, не поверил. Вы славитесь своим безрассудством, но чтобы попасть в силки, расставленные миссис Смит-Лемезурье… Нет, на вас это не похоже.

– Надеюсь. Ну и что, скажите на милость, мне теперь делать?

– Да, ситуация щекотливая, – протянул Уимзи. – Весьма щекотливая. Поскольку вы отказались рассказать, где провели ночь понедельника, вам не остается ничего иного, кроме как принять жертву, а вместе с ней и даму. Боюсь, что ей ужасно хочется выйти замуж. Впрочем, сия участь постигает большинство из нас. И большинство из нас выживают.

– Это же шантаж, – простонал Грэм. – Чем я это заслужил? Говорю вам, что я никогда не заходил дальше банального комплимента, черт возьми!

– И даже не пожимали руку?

– Ну, может, и пожимал. Я только хочу сказать, что нужно оставаться цивилизованными людьми.

– А один поцелуй? Что в этом такого?

– Нет-нет, Уимзи, так далеко я не заходил! Наверное, я нахал, но еще не забыл, что такое инстинкт самосохранения.

– Да не переживайте вы так, – усмехнулся Уимзи. – А если любовь появится после свадьбы? Вот посмотрите однажды на ее отражение в кофейнике и скажете себе: «Любви этой благородной женщины я обязан своей жизнью и свободой». А потом сердце укорит вас за холодность.

– К черту жизнь и свободу! Только представьте, как отвратительно это выглядело. Мне пришлось нагрубить, чтобы от нее отвязаться.

– Вы отвергли милую бедняжку?

– Да. Я велел ей перестать валять дурака, а она разрыдалась. Это просто ужасно. Что подумали те люди…

– Какие люди? Где?

– В гостинице. Она туда пришла и спросила меня. В итоге мне пришлось оставить ее рыдающей на диване в гостиной. Одному богу известно, что она всем рассказывает! Мне нужно было сразу прогнать ее, но я… Господи, Уимзи, она ужасно меня напугала. Людей надо привлекать к суду за то, что устраивают сцены в публичных местах. Да еще этот пожилой святой отец, остановившийся в той же гостинице! Он появился в тот момент, когда дама рыдала в три ручья. Мне придется уехать отсюда!

– По-моему, вы не слишком хорошо разыграли карты.

– Конечно, я должен пойти в полицию и все рассказать. Только какой от этого толк? Никто уже не поверит, что на самом деле ничего не было.

– Что вы намереваетесь сообщить полиции?

– Объясню им, где находился: тут никаких проблем не возникнет, – но разве вы не видите? Уже тот факт, что эта женщина болтает повсюду о своей выдуманной истории, может служить подтверждением того, что я дал ей повод думать так, а не иначе. Она загнала меня в угол, старина. В Шотландии нам двоим слишком тесно. Придется переехать в Италию или еще куда-нибудь. Чем более рьяно я буду доказывать, что ее слова ложь, тем более очевидным станет факт, что женщина не солгала бы, если б мы с ней не состояли в самых, черт возьми, близких отношениях.

– Ну и кто после этого скажет, что жизнь простая штука? – произнес Уимзи. – Все это еще раз напоминает о том, насколько осторожным нужно быть в беседе с полицией. Будь вы чуть откровеннее с тем молодым констеблем, неприятной ситуации можно было бы избежать.

– Знаю, но мне никого не хотелось втягивать в неприятности. Видите ли, Уимзи, правда состоит в том, что я браконьерствовал с Джимми Флемингом в Багреннане. Мы раскинули сеть в пруду под водопадом.

– Ах вот оно что! Это же владения графа Галловея.

– Да. На пруду мы провели всю ночь понедельника. Только вот я переборщил с виски. У пруда есть небольшая хижина. Она принадлежит одному служащему из поместья графа. Вот в ней мы и расположились. Во вторник утром я чувствовал себя неважно, поэтому решил остаться на природе еще немного, и во вторник вечером мы вновь отправились на рыбалку, поскольку накануне не столько рыбачили, сколько пили. На сей раз мы порыбачили на славу. Порой среди простых людей попадаются отличные парни. Вот и с Джимми Флемингом я провел время гораздо приятнее, чем с иными представителями собственного класса. Он просто кладезь забавных историй, в том числе о жизни респектабельных граждан. Кроме того, подобные ему парни в некоторых вещах разбираются лучше, чем наши образованные приятели. А уж если они и не понимают в тонкостях охоты и рыбалки, значит, им это не нужно. И все они мои хорошие друзья. Мне становится дурно при мысли, что придется выдать их полиции.

– Вы осел, Грэм! – воскликнул Уимзи. – Какого черта вы не пришли и не рассказали об этом сразу?

– Но вам бы пришлось донести эту информацию до сведения полиции.

– Да. Но все можно было бы уладить. Скажите, эти парни готовы дать показания?

– Я ничего им не говорил. Как я мог? Не совсем же я свинья, чтобы просить их о таких вещах. Я не сомневаюсь, что они меня поддержат, но просить их не могу. Это исключено.

– Лучшее, что вы можете сейчас сделать, это отправиться к мистеру Максвеллу Джеймисону и все ему выложить. Он порядочный человек, и я готов поклясться, что он проследит, чтобы ваши приятели не пострадали. Кстати, вы уверены, что они сумеют подтвердить ваше нахождение на пруду не только в понедельник, но и во вторник?

– Джимми и еще один парень были рядом со мной весь вторник. Но это неважно. Ведь, насколько я понял, полицейским нужно установить мое местонахождение в ночь с понедельника на вторник.

– Но их может заинтересовать и утро вторника.

– Господи, Уимзи, неужели вся эта суета вокруг смерти Кэмпбелла настолько серьезна?

– Естественно, – мрачно изрек Уотерс. – Судя по всему, мы с тобой в одной лодке, Грэм. Меня ведь тоже подозревают в том, что я придумал себе алиби, подкупил друзей и запутал полицию. Насколько я понимаю, Уимзи, Грэм столь же умный убийца, как и я. Однако не сомневаюсь, что такой первоклассный детектив, как вы, видит нас обоих насквозь. Хотя не можем же мы оба быть виноватыми одновременно.

– А почему нет? – усмехнулся Уимзи. – Вы можете состоять в сговоре. Это свидетельствует о том, что в действительности вы не так уж умны, поскольку опытные преступники предпочитают работать в одиночку. Но никто и не ждет от вас совершенства.

– Признайтесь честно, какие имеются улики против убийцы, если, конечно, таковые есть? Все вокруг делают таинственные намеки, однако никто не заявил открыто, почему смерть Кэмпбелла считают убийством и когда оно произошло. Никто не сообщает, как его убили и по какой причине. Неизвестно вообще ничего, кроме того, что убийцей считают художника. Об этом вскользь написали в газетах. Кстати, как это установили? Он что – оставил отпечатки пальцев, перепачканных краской? Или есть еще какие-то улики?

– Не могу раскрывать тайн следствия, – ответил Уимзи. – Но скажу, что все вращается вокруг одного важного вопроса: как быстро Кэмпбеллу удалось нарисовать картину? Если бы все-таки состоялся запланированный мною выезд на природу…

– Точно, черт возьми! Мы ведь так и не провернули это дело! – воскликнул Грэм.

– А давайте сделаем это сейчас? – предложил Уимзи. – Вы с Уотерсом заявили, что можете скопировать манеру Кэмпбелла. Начинайте, а я засеку время. Хотя нет, подождите. Я сбегаю в полицейский участок и позаимствую образец, который вы должны будете скопировать. Условия для эксперимента не идеальные, но, возможно, это все же даст какую-то зацепку.

Инспектор Макферсон отдал его светлости холст без возражений, но и без особого энтузиазма. Он пребывал в таком подавленном состоянии, что Уимзи вынужден был задержаться и спросить, что случилось.

– Просто кое-что произошло, – ответил Макферсон. – Мы опросили свидетеля, который видел машину Кэмпбелла, направлявшуюся в Миннох во вторник утром. В общем, все наши версии летят к чертовой матери.

– Нет!

– Да. Нашелся еще один парень. Чинит покрытие на дороге, ведущей в Ньютон-Стюарт. Он тоже видел автомобиль с сидевшим в нем Кэмпбеллом – вернее, с человеком, одетым как Кэмпбелл. Машина миновала поворот на Нью-Галловей, расположенный на отрезке пути между Критауном и Ньютон-Стюартом, без двадцати пяти десять. Этот рабочий незнаком с Кэмпбеллом, но точно описал машину, шляпу и плащ. Он запомнил все это лишь потому, что автомобиль несся на бешеной скорости и едва не сбил его, когда он ехал на велосипеде с донесением для своего бригадира.

– Без двадцати пяти десять, – задумчиво протянул Уимзи. – Поздновато.

– Да. Мы-то считали, что убийца выехал из Гейтхауса в семь тридцать.

– Совершенно с вами согласен. Он должен был убраться из дому до прихода миссис Грин и каким-то образом спрятать тело. Только вот я не знаю, к чему так рисковать. И этот вопрос меня волнует. Ведь при таких условиях преступник никак не мог объявиться в Миннохе раньше десяти. Мы полагали, что он должен был выехать примерно в одиннадцать десять, чтобы успеть на поезд из Гервана. Ему пришлось изрядно поторопиться с написанием картины.

– Да. Но я еще не все вам рассказал. Мы нашли человека, видевшего, как мимо него в направлении Гервана проехал велосипедист. Так что убийца вообще мог не успеть на поезд.

– Да полно вам! Ведь он все-таки сел в поезд.

– Верно. Но тогда речь идет о совсем другом человеке.

– Если это другой человек, то он не убийца. Давайте все же будем придерживаться логики.

Инспектор покачал головой в тот момент, когда в дверь постучал констебль и объявил, что пришел сержант Дэлзиел вместе с мистером Кларенсом Гордоном.

– Это тот самый свидетель, – пояснил Макферсон. – Вам лучше подождать и послушать, что он скажет.

Мистер Кларенс Гордон – невысокий крепкий мужчина с угловатым лицом – при виде лорда Уимзи поспешно снял шляпу.

– Ну что вы, не стоит, – милостиво произнес его светлость. – Я полагаю, вы готовы дать показания под присягой?

Мистер Гордон, словно извиняясь, развел руками и вежливо произнес:

– Уверяю ваш, буду только рад шодейштвовать полиции и готов прищагнуть, ешли это потребуетша. Но прошу ваш, джентльмены, принять во внимание то обштоятельштво, что я вынужден был оштавить швой бижнеш и примчатьша иж Глажго, терпя штрашные неудобштва…

– Конечно, конечно, мистер Гордон, – заверил инспектор. – Это очень любезно с вашей стороны.

Мистер Гордон опустился на предложенный ему стул, растопырив на колене толстые пальцы левой руки, чтобы присутствующие могли лицезреть красивый перстень с крупным рубином, а потом поднял правую ладонь, желая придать выразительности своему рассказу, и начал:

– Меня зовут Кларенш Гордон. Я шлужу коммивояжером в фирме «Мош энд Гордон», производящей женшкое платье и чулочные ижделия. Вот моя карточка. Я приежжаю в ваши края по понедельникам, провожу ночь в Ньютон-Штюарте, а во вторник утром вожвращаюш по дороге череж Багреннан, Герван и Эр, где у нашей фирмы множештво клиентов. В прошлый вторник я выехал иж Ньютон-Штюарта на швоем лимужине в привычное время пошле раннего жавтрака. Я миновал Бархилл немногим пожже половины первого. Я помню, что от штанции как раж отъежжал поежд. Именно поэтому я точно жнаю время. Я уже миновал деревню, когда увидел быштро едущего передо мной велошипедишта в шером коштюме. И тогда я шкажал шебе: «Парень ошень шпешит и едет прямо пошередине. Нужно ему пошигналить». Он вилял иж штороны в шторону, а его голова была опущена вниж. И я шнова шебе шкажал: «Ешли он будет ехать так неошторожно, то непременно попадет в аварию». Я нажал на клакшон, и парень метнулша в шторону. Проежжая мимо, я увидел, что он очень бледен. Вот и все. Больше я его не вштречал. И это был единштвенный велошипедишт на вшом пути до Гервана.

– В половине двенадцатого, – произнес Уимзи, – нет, чуть позднее: в двенадцать тридцать пять из Бархилла. Вы правы, инспектор, это не наш человек. От Бархилла до Гервана примерно двенадцать миль, и мужчина в сером костюме – наш мужчина – прибыл туда в тринадцать семнадцать. Не думаю, что так и было. Даже самый быстрый велосипедист не преодолел бы двадцать четыре мили за час. Во всяком случае, не на том велосипеде, что украли из «Энвоса». Для этого потребуется гоночный автомобиль. Мистер Гордон, вы уверены, что не встретили по дороге какого-нибудь другого велосипедиста?

– Ни одного, – энергично закивал мистер Гордон, протестующе замахав руками. – Ни единой души на велошипеде. Я бы непременно жаметил, пошкольку я очень аккуратный водитель и ужашно не люблю этих ребят, крутящих педали. Конечно же, в тот раж я не обратил внимания на этого человека. Но в вошкрешенье жена говорит мне: «Кларенш, по радио обращалиш ко вшем, кто ехал по багреннаншкой дороге в прошлый вторник. Разыскивают того, кто видел велошипедишта. Ты об этом шлышал?» Я ответил, что нет, пошкольку в ражъеждах вшу неделю и не могу поштоянно шлушать радио. Пошле шлов жены я решил, что мне нужно непременно отправитьша в полицию и вшо рашшкажать. И вот я ждеш. Это не шлишком хорошо для бижнеша, но мой долг – помогать влаштям. Я рашшкажал об этом швоему бошу, который, кштати, мой родной брат. И он ответил: «Кларенш, ты обяжан вшо рашшкажать полиции. Ничего не поделаешь, придетша ехать». И вот я ждеш.

– Огромное вам спасибо, мистер Гордон. Вы действительно сообщили нам важную информацию, и мы очень вам признательны. Но есть еще один вопрос. Не могли бы вы сказать, нет ли среди этих фотографий портрета человека на велосипеде?

Инспектор разложил на столе шесть фотографий, и мистер Гордон склонился над ними.

– Жнаете, я ведь почти не рашшмотрел того человека, – произнес он. – К тому же на нем были очки. А ждеш нет ни одного человека в очках. Но вот это точно не он. – Мистер Гордон отложил в сторону фотографию Стрэчена. – У этого человека вид военного. А они вше вышокие и крепкие. Велошипедишт был не шлишком большим. Да и бороды у него не было. А вот у этого… – Мистер Гордон начал пристально вглядываться в фотографию Грэма. – У этого выражительные глажа. Но ведь в очках это мог быть кто угодно. Понимаете? Очки – хорошая машкировка. Вот этот вроде бы похож. Но у него усы. Я не помню, были ли такие у велошипедишта. Шловом, я мог видеть любого иж этих людей.

– Ничего страшного, мистер Гордон. Вы нам помогли, и мы очень вам благодарны.

– А теперь я могу идти? У меня ведь бижнеш.

Отпустив свидетеля, Макферсон повернулся к Уимзи.

– Ни Стрэчен и ни Гоуэн, – подвел он итог, – поскольку Гоуэн весьма крупный мужчина.

– Очевидно, это вообще не убийца, – вздохнул Уимзи. – Еще один ложный след, инспектор.

– Эта местность изобилует ложными следами! Для меня остается загадкой, как велосипед мог попасть в Юстон, если он не имеет никакого отношения к преступлению. Бессмыслица какая-то. Откуда взялся человек, которого видели в Герване? Он был в сером костюме и очках. Но проделать двенадцать миль за полчаса… Интересно, такое вообще возможно? Разве что на велосипеде ехал тренированный атлет…

– Попробуйте сыграть в игру «Кто есть кто», – предложил Уимзи. – Она поможет вам пролить свет на неприглядное прошлое этих людей. А мне нужно бежать. У меня там два художника рвутся в бой. «На всю страну монаршим криком грянет: «Пощады нет!» И спустит псов войны»^[21]. Ну надо же, как легко мне приходят сегодня на ум стихотворные строчки.

Вернувшись в студию, его светлость обнаружил, что Уотерс снабдил Грэма холстом, палитрой, мастихином и кистями и теперь спорил с ним относительно достоинств и недостатков разных мольбертов.

Уимзи поставил перед ними набросок Кэмпбелла.

– Это и есть его картина? – спросил Грэм. – Весьма характерная. Даже суперхарактерная. Правда, Уотерс?

– Именно таких произведений и ждут от кэмпбеллов наших дней, – усмехнулся тот. – Самобытные приемы вырождаются, превращаясь в маньеризм, и их собственный стиль становится карикатурой. Хотя подобное может случиться с кем угодно. Даже с Камилем Коро^[22]. Однажды я побывал на выставке его картин, и, после того как увидел сотню или больше, меня начали одолевать сомнения. А ведь он признанный мастер.

Грэм взял свой холст и понес его ближе к свету. Художник сдвинул брови и провел по шероховатой поверхности большим пальцем.

– Забавно, – протянул он. – Нет впечатления целостности. Сколько людей видело этот набросок, Уимзи?

– Только я и полицейские. Ну и окружной прокурор.

– А… Ну ладно. Знаете, я бы сказал… если бы я не знал, что это такое…

– Продолжайте.

– Я бы сказал, что это нарисовал я сам. Складывается ощущение, что здесь перемешались разные стили. Посмотри на эти камни в реке, Уотерс, и на тень под мостом. Слишком много холодных сине-зеленых оттенков, что нехарактерно для Кэмпбелла. – Он отставил холст на расстояние вытянутой руки. – Выглядит так, будто он экспериментировал. Чувствуется какое-то отсутствие свободы, скованность.

Уотерс подошел ближе и ответил:

– Понимаю, Грэм, что ты имеешь в виду. Какие-то словно бы неумелые мазки. Нет, не совсем так. Скорее неуверенные. И это неподходящее слово. Неискренние. Вот! Впрочем, данная особенность мне никогда не нравилась в работах Кэмпбелла. Издалека выглядит эффектно, но когда начинаешь присматриваться, не выдерживает никакой критики. Я называю это типично кэмпбелловским стилем. Бедняга Кэмпбелл! Вечно полон кэмпбеллизмов.

– Да, – кивнул Грэм. – Это напомнило, как одна моя хорошая знакомая сказала про «Гамлета»: «Он весь состоит из цитат».

– А вот Кит Честертон говорит, – вставил Уимзи, – что большинство людей с узнаваемым стилем порой создают произведения, напоминающие пародии на самих себя. Он, в частности, приводит пример поэта Суинберна. Вот это: «От лилий и томлений добродетели к восторгам и розам порока». Полагаю, художники пользуются аналогичным приемом. Хотя я, конечно, совершенно в этом не разбираюсь.

Грэм взглянул на его светлость, открыл рот, чтобы что-то сказать, а потом снова закрыл.

– Ладно, хватит! – воскликнул Уотерс. – Если мы хотим скопировать эту ужасную мазню, то давайте начнем. Отсюда хорошо видно? Краски я положу на стол. И прошу тебя, не швыряй их на пол. Что за отвратительная привычка?

– Ничего я не швыряю! – возразил Грэм. – Я аккуратно убираю краски в свою шляпу, если она у меня не на голове, а если на голове, то складываю рядом с собой на траву. И никогда не разыскиваю краски в сумке, где они валяются вперемешку с сэндвичами. Просто чудо, что ты еще ни разу не наелся краски и не нанес на холст паштет из сельди.

– Я не кладу сэндвичи в сумку с рисовальными принадлежностями, а убираю в карман. В левый. Можешь считать меня неаккуратным, но я всегда знаю, где что лежит. А вот Фергюсон кладет в карманы тюбики с краской, поэтому его носовые платки выглядят хуже тряпок для вытирания кистей.

– Это лучше, чем ходить в одежде, усыпанной крошками, – не унимался Грэм. – Я уж не говорю про тот случай, когда миссис Маклеод решила, будто засорилась канализация, и уж только потом догадалась, что вонь исходит от твоей старой рабочей блузы. Что это было? Ливерная колбаса?

– Раз допустил оплошность. Может, ты думаешь, что я буду, как Гоуэн, таскать с собой непонятное приспособление – нечто среднее между корзиной для пикника и коробкой для красок, – в котором есть отделения как для тюбиков с краской, так и для портативного чайника?

– Да наш Гоуэн просто хвастун. Помнишь, как я вскрыл его корзину и положил в каждое отделение по маленькой рыбке?

– Да уж, помню я, как он разбушевался, – протянул Уотерс. – Из-за рыбного запаха Гоуэн не мог пользоваться этой корзинкой целую неделю. А еще он перестал рисовать, поскольку моя проделка выбила его из привычного ритма. Так он заявил.

– Гоуэн весьма методичный человек, – произнес Грэм. – Я, например, точно ручка Уотермана, работаю в любых условиях, но у него все должно быть по порядку. Впрочем, хватит о нем. Я сейчас как рыба, выброшенная на берег. Мне не нравятся твои мастихин и палитра, а мольберт и вовсе ужасен. Но не надейтесь, что эти мелкие неудобства выбьют меня из колеи. Секундомер под рукой, Уимзи?

– Да. Вы готовы? Раз, два, три – начали!

– Кстати, хочу спросить. Вы ведь наверняка не объясните, каким образом отразится на нас данный эксперимент? За что нас приговорят к повешению: за то, что нарисовали картину слишком быстро, или за то, что делали это слишком медленно?

– Я пока не решил, – ответил Уимзи. – Но, думаю, чем меньше вы будет мешкать, тем лучше.

– Вообще-то этот эксперимент нечестный, – заметил Уотерс, смешивая синюю и белую краски, чтобы получить оттенок утреннего неба. – Копировать чью-то работу совсем не то же самое, что рисовать самому. Копировать гораздо быстрее.

– Медленнее, – возразил Грэм.

– В любом случае это отличается от привычного процесса.

– Проблема в технике, – сказал Грэм. – Я не привык так много работать мастихином.

– А мне это несложно, – отозвался Уотерс. – Я и сам часто им пользуюсь.

– Я тоже раньше пользовался, – произнес Грэм, – но в последнее время перестал. Полагаю, мы не должны в точности передавать каждый мазок? Что скажете, Уимзи?

– Если ты будешь пытаться повторить все точно, процесс замедлится, – заметил Уотерс.

– Освобождаю вас от этой необходимости, – проговорил Уимзи. – Мне лишь нужно, чтобы вы использовали примерно такое же количество краски, как на образце.

Художники трудились в полной тишине, а его светлость беспокойно расхаживал по студии, переставляя предметы и насвистывая отрывки из произведений Баха. За час Грэм опередил своего соперника, однако на его холсте оставалось еще много незаполненного места по сравнению с оригиналом. Через десять минут Уимзи расположился за спинами художников и принялся наблюдать за их работой. Уотерс разнервничался, счистил часть краски, нанес ее снова, а потом выругался:

– Мне бы хотелось, чтобы вы отошли подальше.

– Нервы натянуты как струны, – отпустил Уимзи хладнокровное замечание.

– Что такое, Уимзи? Мы не укладываемся по времени?

– Не совсем так, но близко к этому.

– Мне понадобится еще примерно полчаса, – заметил Грэм. – Но если вы будете нервировать меня, то провожусь дольше.

– Не обращайте на меня внимания. Просто делайте свое дело. Даже если потраченное вами время не совпадет с моими расчетами, ничего страшного.

Очередные полчаса истекли. Грэм перевел взгляд со своей работы на оригинал и произнес:

– Вот. Это максимум, на что я способен. – Он бросил палитру на стол и потянулся.

Уотерс посмотрел на работу соперника.

– Ты опередил меня по времени, – произнес он, продолжая рисовать.

Прошло еще пятнадцать минут, прежде чем Уотерс объявил, что закончил. Уимзи приблизился к мольбертам, чтобы оценить результат. Грэм и Уотерс последовали его примеру.

– В целом получилось неплохо, – заметил Грэм, прикрыв глаза и внезапно наступив Уимзи на ногу.

– Вон то место на мосту получилось отлично, – одобрительно произнес Уотерс. – Совсем по-кэмпбелловски.

– А твой ручей лучше, чем у меня и чем у Кэмпбелла, – ответил Грэм. – И все же я считаю, что в данном конкретном случае какие-либо художественные навыки были совершенно неважны.

– Абсолютно с вами согласен, – ответил внезапно повеселевший Уимзи. – Я вам признателен. Идемте пропустим по стаканчику. Мне хочется отпраздновать окончание эксперимента.

– Что? – воскликнул Уотерс, лицо которого вдруг побагровело, а потом сделалось белым точно полотно.

– Почему? – спросил Грэм. – Вы хотите сказать, что вычислили преступника? Это один из нас?

– Да, – кивнул Уимзи. – Думаю, что вычислил. И должен был сделать это уже давно. Вообще-то я и без того не слишком сильно сомневался, но теперь знаю наверняка.

Рассказ Гоуэна

– Вам звонят из Лондона, сэр, – сказал констебль.

Инспектор Макферсон поднял трубку.

– Это инспектор Макферсон из Керкубри? – раздался женский голос.

– Да.

– Минуточку, пожалуйста. Вас соединяют.

– Это полицейский участок Керкубри? – зазвучал мужской голос. – Я говорю с инспектором Макферсоном? Это Скотленд-Ярд. Минуту, пожалуйста.

Снова пауза, а затем:

– Это инспектор Макферсон? Доброе утро. Это старший инспектор Паркер из Скотленд-Ярда. Как дела?

– Все хорошо, благодарю вас, сэр. А как вы?

– Прекрасно, спасибо. А знаете, инспектор, мы ведь разыскали вашего человека. Он явился к нам с весьма занимательным рассказом. Правда, не совсем таким, какого ожидали вы. Однако полученная о него информация очень важна. Вы приедете взглянуть на него или отправить его к вам? А может, лучше прислать вам копию допроса, пока он находится у нас?

– Что же он рассказал?

– Признался в том, что встретился с Кэмпбеллом на дороге той злополучной ночью. Как и в том, что подрался с ним. Однако он утверждает, что не убивал его.

– Ну, это вполне ожидаемо. Какова же его версия событий?

На другом конце провода длиной в четыре сотни миль раздался смех.

– Он говорит, что не причинил Кэмпбеллу никакого вреда. Мол, вы все неверно истолковали. А еще утверждает, что трупом в машине был он сам.

– Что?

– Говорит, что трупом был он сам. То есть Гоуэн.

– Вот черт! – громко воскликнул инспектор, забыв о приличиях, и Паркер снова рассмеялся.

– Гоуэн уверяет, что Кэмпбелл избил его и оставил на дороге.

– Неужели, сэр? Да, мне лучше приехать. Задержите его до моего приезда?

– Сделаем все, что в наших силах. Вы же не собираетесь предъявить ему обвинение?

– Нет. Лучше пока с этим подождать. Наш начальник разрабатывает новую версию. А я приеду следующим поездом.

– Хорошо. Думаю, он не станет возражать, чтобы вас дождаться. Насколько я понял, он боится только одного: возвращения в Керкубри. В общем, договорились. Ждем вас. Как там лорд Питер Уимзи?

– Постоянно чем-то занят. Очень умный человек.

– Не следует пренебрегать его мнением, – заметил Паркер.

– Да, сэр. Прихватить его с собой?

– Мы всегда рады его видеть, – ответил Паркер. – Он словно лучик света в нашем захолустье. Обязательно возьмите Уимзи с собой. Ему будет интересно повидать Гоуэна.

Однако лорд Питер от приглашения отказался.

– Мне хочется поехать, – промолвил он, – но это было бы потаканием собственным слабостям. Я догадываюсь, что именно вы услышите. – Его светлость улыбнулся. – Наверняка пропущу что-нибудь любопытное. Но я буду гораздо полезнее – если от меня вообще есть какая-то польза – на этом краю передовой, если можно так выразиться. Передайте старине Паркеру мой привет и скажите, что загадку я отгадал.

– Отгадали загадку?

– Да. Тайна больше таковой не является.

– Поделитесь?

– Не сейчас. У меня пока нет доказательств. Но в глубине души я абсолютно уверен.

– А как же Гоуэн?

– О, Гоуэна не надо сбрасывать со счетов. Его показания очень важны. Кстати, не забудьте взять с собой гаечный ключ.

– Это ключ не Гоуэна?

– Его.

– А как же отметины на черепе убитого?

– От этого самого ключа. И доктор это подтвердил.

– Но Гоуэн говорит… – начал инспектор.

Уимзи бросил взгляд на часы.

– Я с вами прощаюсь. Не опоздайте на поезд! В конце путешествия вас ждет сюрприз.

Когда инспектора Макферсона проводили в кабинет Паркера, в углу уже сидел какой-то грустный человек. Паркер тепло поприветствовал инспектора, повернулся к незнакомцу и произнес:

– Вы, конечно, знакомы с инспектором Макферсоном, мистер Гоуэн. Ему не терпится услышать вашу историю из первых уст.

Мужчина поднял голову, и при виде его лица, похожего на морду рассерженного кролика, инспектор Макферсон отпрянул и ошеломленно воскликнул:

– Но это не он!

– Неужели? – усмехнулся Паркер. – А он утверждает обратное.

– Это не Гоуэн! Совсем на него не похож. Никогда не видел этого человека.

– Не валяйте дурака, Макферсон, – проговорил мужчина.

При звуке его голоса инспектора едва не хватил удар, а внутри у него все перевернулось. Мужчина поднялся со своего места и подошел к свету. Макферсон, лишившийся дара речи, взирал на стриженые темные волосы, длинный нос и карие глаза, удивленно глядевшие из-под лишенных бровей надбровных дуг, маленький рот с тонкими губами, торчащие вперед верхние зубы и безвольный подбородок, переходящий в длинную шею с выступающим кадыком. Картину усугубляла темная десятидневная щетина, довершавшая эффект неухоженности.

– Это голос Гоуэна. Совершенно точно, – вынужден был признать инспектор.

– Думаю, – Паркер с трудом подавил разбиравший его смех, – отсутствие бороды и усов сбило вас с толку. Наденьте шляпу, мистер Гоуэн, и замотайте подбородок шарфом. Может, теперь…

Инспектор Макферсон в ужасе наблюдал за происходящей на его глазах метаморфозой.

– Да, – кивнул он, – вы правы, сэр. А я ошибался. Но, черт возьми… прошу прощения, сэр! У меня просто в голове не укладывается…

Продолжая пристально всматриваться в стоявшего перед ним человека, инспектор обошел вокруг него, словно никак не мог поверить собственным глазам.

– Если вы закончили выставлять себя дураком, Макферсон, – холодно промолвил Гоуэн, – я расскажу вам свою историю и уберусь отсюда. У меня есть дела поважнее, чем убивать время в полицейском участке.

– Это мы еще посмотрим, – ответил инспектор. Он никогда не позволил бы себе разговаривать в подобном тоне с мистером Гоуэном из Керкубри, но к этому неряшливому незнакомцу не испытывал ни малейшего уважения. – Вы доставили нам множество хлопот, мистер Гоуэн, а ваши слуги предстанут перед окружным прокурором за то, что препятствовали полиции в расследовании преступления. Сейчас я нахожусь здесь, чтобы получить от вас показания, и мой долг предупредить вас…

Гоуэн зло отмахнулся, а Паркер произнес:

– Его уже предупредили, инспектор.

– Очень хорошо, – ответил Макферсон, вновь обретая привычную уверенность в себе. – А теперь, мистер Гоуэн, не будете ли вы так любезны сообщить мне, где вы в последний раз видели покойного мистера Кэмпбелла и почему бежали из Шотландии, изменив внешность.

– Не возражаю против того, чтобы вам все рассказать. Только вот я совсем не уверен, что вы сможете держать язык за зубами. Я рыбачил на Флите…

– Минуту, мистер Гоуэн. Вы будете рассказывать о событиях, имевших место в понедельник, правильно я понимаю?

– Естественно. Я рыбачил на Флите и, возвращаясь из Гейтхауса в Керкубри примерно без четверти десять, едва не столкнулся с идиотом Кэмпбеллом, остановившимся на S-образном повороте. Это как раз в том месте, где путь на Керкубри пересекается с главной дорогой, соединяющей Гейтхаус и Касл-Дуглас. Не знаю, что он там себе думал, но его машина стояла поперек дороги. К счастью, это не самый опасный участок поворота, иначе жуткого столкновения было не избежать. Изгиб дороги не такой резкий. С одной стороны каменная насыпь еще цела, а с другой – совсем просела.

Инспектор Макферсон кивнул.

– Я велел ему убираться с дороги, но он отказался. Кэмпбелл был сильно пьян и пребывал в отвратительном расположении духа. Простите, я знаю, что он умер, но это не исключает того факта, что он был мерзавцем. И в ту ночь показал себя во всей красе. Кэмпбелл вылез из своего автомобиля, подошел к моей машине и заявил, что готов к драке, и если я ее хочу, то могу получить немедленно. Он вскочил на подножку и начал изрыгать самые отвратительные ругательства. Не знаю, что на него нашло. Я не сделал ничего, чтобы спровоцировать его, только сказал, чтобы он убрал с дороги свою чертову колымагу.

Гоуэн немного помолчал, а потом продолжил:

– Кэмпбелл был пьян, опасен и, по-моему, слегка тронулся умом. Он же, дьявол, мощный и плечистый и буквально прижал меня к рулевой колонке. В углублении дверцы моей машины лежал гаечный ключ фирмы «Кинг Дик». Я ухватился за него в надежде защититься. Честно говоря, я хотел только припугнуть Кэмпбелла.

– Этот гаечный ключ? – спросил инспектор Макферсон, доставая инструмент из кармана пальто.

– Наверное, – кивнул Гоуэн. – Хотя я не умею различать гаечные ключи подобно тому, как пастух различает своих овец. Но гаечный ключ, что вы держите в руках, очень похож на мой. Где вы его нашли?

– Прошу вас, продолжайте, мистер Гоуэн.

– Кэмпбелл распахнул дверцу моего автомобиля. А я, знаете ли, не собирался сидеть и ждать, пока из меня сделают отбивную. Я выскользнул из-под руля, выскочил на улицу через дверцу со стороны пассажирского сиденья и занял оборонительную позицию с ключом в руке. Кэмпбелл занес кулак для удара, а я парировал гаечным ключом. Удар пришелся ему по скуле, но не сильный, поскольку Кэмпбеллу удалось увернуться. И все же, уверен, отметина у него осталась.

– Да, – подтвердил инспектор.

– Не стану делать вид, будто раскаиваюсь в своем поступке. Я бросился на Кэмпбелла, а он схватил меня за ноги, и мы вместе упали и кубарем покатились по дороге. Я ударил его ключом. Да только он в три раза сильнее. Кэмпбелл схватил меня за горло и начал душить. У меня даже промелькнула мысль, что мне конец. Я даже закричать не мог. Одна надежда была на то, что кто-нибудь проедет мимо и поможет мне. Но мне чертовски не повезло, потому что дорога оставалась совершенно безлюдной. Однако Кэмпбелл отпустил мое горло как раз в тот момент, когда я понемногу терял сознание, и уселся мне на грудь. Я хотел еще раз ударить его ключом, но он вырвал его у меня и отшвырнул в сторону. Краги на руках ужасно стесняли мои движения.

– Ах вот оно что! – воскликнул Паркер.

– О чем вы?

– Это многое объясняет.

– Я вас не понимаю.

– Не обращайте на нас внимания, мистер Гоуэн. Продолжайте.

– В общем… После этого…

Судя по всему, Гоуэн приблизился к самой неприятной части своего рассказа.

– К тому времени я оказался в неприглядном положении, – словно бы извиняясь, произнес он. – Полупридушенный, так сказать. Как только я предпринимал попытки сопротивляться, Кэмпбелл бил меня по лицу. А потом… Он достал маникюрные ножницы, при этом награждая меня самыми отвратительными эпитетами. Так вот, Кэмпбелл достал ножницы…

Глаза инспектора вспыхнули огнем.

– Думаю, мне под силу догадаться, что случилось потом, мистер Гоуэн, – сказал он. – У обочины дороги мы нашли клок волос.

– Проклятый негодяй! – вскричал Гоуэн. – Он не ограничился бородой. Отрезал мне волосы, брови – все. Если честно, об этом я до недавнего времени не подозревал. Последний удар лишил меня сознания.

Гоуэн осторожно ощупал челюсть и продолжил:

– Придя в себя, я обнаружил, что нахожусь в собственной машине в каком-то заросшим травой тупике. Сначала я никак не мог сообразить, что это за место, но вскоре догадался, что Кэмпбелл отогнал мою машину на проселочную дорогу. Там еще был железный шлагбаум. Полагаю, вам известно это место.

– Да.

– Я пребывал в ужасном состоянии. Все тело болело. И к тому же как я мог показаться в Керкубри в таком виде? Я не знал, что делать, но было просто необходимо что-нибудь предпринять. Я поглубже надвинул шляпу, замотал нижнюю часть лица шарфом и поспешил домой. Мне повезло, что дорога была пустой, поскольку я с трудом вел автомобиль. И все же мне удалось добраться до дома. Произошло это около четверти одиннадцатого. Элкок молодец. Конечно, мне пришлось все ему рассказать, и он придумал, как поступить. Чтобы не видели жена и дочь, Элкок тайком отвел меня на второй этаж, приготовил горячую ванну и принес снадобье, чтобы обработать синяки и порезы, а после этого предложил мне инсценировать поездку в Карлайл. Сначала мы хотели сказать всем, что я болен, но это означало суету и ненужных посетителей. Пришлось бы вызвать доктора и попросить его не распространяться об увиденном. Поэтому в ту ночь мы решили оповестить всех о том, что я уехал в Карлайл поездом, отправлявшимся из Дамфриса. Мы и предположить не могли, что начнется какое-то расследование. Экономку мы посвятили в наши дела, а вот служанке решили не доверять. Она непременно распустила бы язык. Так уж случилось, что в ту ночь у нее был выходной и она не знала, во сколько я вернулся домой. Все знал только Кэмпбелл. Он мог заговорить. Но тут уж ничего не поделаешь. Однако, придя в себя, Кэмпбелл мог осознать, что, если не будет держать рот на замке, его обвинят в нападении на человека. Тогда я готов был на что угодно, лишь бы не расхаживать по Керкубри под сочувствующими взглядами горожан.

– Вы совершенно правы, – успокаивающе произнес Паркер и провел большим пальцем по подбородку. Овал его лица не отличался совершенством форм, но вот подбородок был обнадеживающе рельефным. Сегодня он был чисто выбрит и казался вполне конкурентоспособным.

– На следующий день, – продолжил Гоуэн, – мы узнали о смерти Кэмпбелла. Мы были уверены, что это несчастный случай, однако прекрасно понимали, что кто-то захочет поговорить со мной и выяснить, видел ли я покойного накануне вечером. Вот тогда-то Элкоку и пришла в голову замечательная идея. Накануне вечером Хаммонд ездил в Дамфрис с поручением, и Элкок предложил сообщить всем интересующимся, что я уехал в Карлайл в восемь сорок пять. Хаммонд, конечно же, согласился подыграть нам. Тем более что кто-нибудь наверняка видел его машину, так что наш рассказ звучал вполне достоверно. Естественно, нельзя было исключать, что кто-то заметил, как я возвращался домой гораздо позднее этого времени, но мы решили всем говорить, что случайный свидетель просто обознался. Надеюсь, у вас нет ко мне никаких вопросов?

– Это может показаться странным, но нет, – ответил Макферсон. – Во всяком случае, пока.

– Нет, Элкок был поистине великолепен. Во вторник днем он предложил мне отправить письмо другу в Лондон. Это майор Эйлвин, инспектор, с его помощью вы напали на мой след. В конверте лежало письмо, адресованное Элкоку, и просьба отправить послание немедленно. Получалось, что письмо написано из клуба. В нем говорилось, что мой дворецкий и водитель могут взять выходной и воспользоваться автомобилем, поскольку я задержусь в городе на несколько дней. План состоял в том, чтобы провезти меня с собой в машине и высадить за пределами Касл-Дугласа, где я мог бы сесть в поезд до Лондона. Я знал, что без бороды меня никто не узнает, в то время как Хаммонда и автомобиль опознают. Письмо для Элкока, как и ожидалось, пришло в четверг днем. А ночью мы осуществили задуманное. Наш план сработал?

– Не совсем, – сухо промолвил Макферсон. – Со всем этим мы разобрались достаточно быстро.

– Конечно, все это время я не подозревал о том, что Кэмпбелла убили. Элкок наверняка слышал, и было бы гораздо лучше, если бы он сообщил мне об этом. Но дворецкий знал, что я не имею к убийству никакого отношения, и ему наверняка не пришло в голову, что на меня могут пасть подозрения. Я ведь оставил Кэмпбелла в полном здравии. – Гоуэн поморщился. – Больше мне нечего добавить. Весь вторник и среду меня мучила слабость, а лицо было исцарапано гравием. Негодяй возил меня лицом по дороге, черт бы его побрал! Из Элкока получилась замечательная сиделка. Он тщательно промыл раны и положил на них лечебный состав. Действовал весьма профессионально. Приступал к обработке ран лишь после того, как вымоет руки в лизоле, трижды в день измерял мне температуру, и все такое. По-моему, этот вид деятельности доставлял ему удовольствие. К вечеру четверга я чувствовал себя гораздо лучше и был готов отправиться в путь. Я без проблем добрался до Лондона и все это время жил у майора Эйлвина, очень порядочного человека. Мне остается лишь надеяться, что вы не потребуете от меня немедленно вернуться в Керкубри. Когда сегодня утром к нам пришел мистер Паркер… Кстати, мистер Паркер, как вы напали на мой след?

– Легко. Мы связались свашей школой и получили фотографию без бороды. Потом разыскали носильщика, помогавшего вам с багажом в Юстоне, таксиста, подвозившего вас до квартиры майора, и швейцара. Все вас опознали. После этого нам оставалось лишь позвонить в дверь и войти.

– Господи! – воскликнул Гоуэн. – Никогда бы не подумал о тех старых фотографиях.

– Сначала люди испытывали определенные сомнения, – добавил Паркер, – но мы догадались красочно описать ваши брови. Ведь они делают вашу внешность, простите, весьма специфической. В общем, после этого все сразу узнали вас.

– Что ж, – вздохнул Гоуэн, – это все мои показания. А теперь могу я пойти домой?

Макферсон, посмотрев на Паркера, пояснил:

– Мы запишем все, что вы сказали, и вам придется поставить свою подпись. А после этого не вижу причин, по которым вы не могли бы вернуться в квартиру майора. Но мы просим вас оставаться на связи и не менять адрес без предупреждения.

Гоуэн кивнул. Секретарша напечатала его показания, он поставил под ними свою подпись и удалился все с тем же озадаченным выражением на безбровом лице.

Фаррен. Фергюсон. Стрэчен

Прокурор созвал совещание, на которое сэр Максвелл Джеймисон привез лорда Питера Уимзи. По долгу службы здесь также находились инспектор Макферсон и сержант Дэлзиел. Доктор Кэмерон тоже присутствовал, чтобы ни одно утверждение не шло вразрез с медицинским заключением. Пригласили констебля Росса и молодого констебля Дункана. Весьма великодушный жест, учитывая, что последний доставил начальству немало проблем. Однако складывалось впечатление, что в этом запутанном и сложном деле может быть полезным даже мнение подчиненных.

Прокурор открыл совещание, предложив начальнику полиции высказать свою версию развития событий, однако тот сомневался. Он счел, что присутствующие сумеют изложить свои версии более свободно, если не будут опираться на его мнение. В результате высказаться пожелали сразу двое – Макферсон и Дэлзиел. Однако схватку выиграл последний, поскольку труп был обнаружен в Ньютон-Стюарте, подведомственном ему районе.

Дэлзиел нервно откашлялся.

– Итак, милорд, господин прокурор, сэр Джеймисон и джентльмены, – начал он тоном, в котором внезапно прозвучали нотки торжественных речей на обедах футбольного клуба, – неопровержимо доказано, что несчастный джентльмен принял свою смерть в ночь с понедельника на вторник от удара тупым предметом, и его тело было перевезено на то место, где впоследствии его и обнаружили. К тому же мы согласились с тем, что предполагаемый убийца является художником. Лорд Питер Уимзи указал на то, что красивый пейзаж, найденный на месте гибели мистера Кэмпбелла, скорее всего нарисовал преступник. Благодаря тщательному расследованию инспектора Макферсона мы можем утверждать, что на момент убийства в нашем районе находилось пять или шесть художников, на которых и пало подозрение. Это мистер Фаррен, мистер Гоуэн, мистер Уотерс из Керкубри, мистер Стрэчен, мистер Грэм и, возможно, мистер Фергюсон из Гейтхауса. У всех шестерых был мотив для убийства, каждый так или иначе, угрожал покойному, и по стечению обстоятельств ни у одного из них нет твердого алиби на рассматриваемый нами период времени.

Все шестеро заявили, что не имеют никакого отношения к убийству, но если вина действительно лежит на ком-либо из них, то один или два человека точно лгут. Принимая во внимание вышесказанное, я считаю, что дальнейшее расследование должно сосредоточиться на передвижениях мистера Фаррена, и я объясню вам почему. У этого человека был самый веский мотив для убийства. Судя по всему, он решил, что Кэмпбелл уделял слишком много внимания его супруге миссис Фаррен. У нас нет никаких доказательств неверности вышеозначенной леди, однако ее муж искренне уверовал в это. Вряд ли один джентльмен мог убить другого из-за двух-трех нелестных слов о картине, разницы взглядов на стиль игры в гольф, пары лососей или ссоры, касающейся национального вопроса. Но если на карту поставлено личное счастье и семейное благополучие, то тут, по моему мнению, кто угодно может решиться на убийство.

– Мы знаем, что в ночь преступления мистер Фаррен отправился в Керкубри с явным намерением расправиться с мистером Кэмпбеллом. Он подходил к дому убитого, где его видел мистер Фергюсон, а потом нанес визит мистеру Стрэчену, для которого, по его собственному признанию, оставил письмо, в котором рассказал о своем желании поквитаться с Кэмпбеллом. После этого он пропал, и нашли мы его лишь в три часа дня во вторник на дороге в Нью-Галловей.

Сначала мы с инспектором решили, что Фаррен убил Кэмпбелла на дороге между Гейтхаусом и Керкубри, однако никак не могли понять, как он туда добрался и почему проделывал непонятные вещи с машиной Кэмпбелла. Мы даже предполагали, что в деле замешан мистер Стрэчен, но потом отказались от данной версии. Зато теперь мы точно знаем, что на дороге Кэмпбелл встретил мистера Гоуэна и напал на него, после чего скорее всего уехал с места драки на собственном автомобиле. Обдумав показания мистера Фергюсона и мистера Стрэчена, мы решили, что или Кэмпбелл был еще жив после полуночи, или же в его дом заходил какой-то другой человек. Я полагаю, что этим человеком был мистер Фаррен, который поджидал Кэмпбелла возле его дома.

– Минуточку, – произнес сэр Максвелл. – Насколько я понял, вы не сомневаетесь в показаниях Стрэчена относительно письма и его последующего визита в дом.

– Нет, сэр, не сомневаюсь. Будучи другом мистера Фаррена, он бы не стал придумывать подобное. К тому же его слова подтверждают показания Фаррена. Свои соображения относительно хронологии событий я изложил на бумаге.

Сержант достал из кармана пухлую записную книжку, из которой затем извлек грязный листок бумаги, сложенный в несколько раз. Он разложил его на столе, разгладил широкой ладонью и, приведя в порядок, передал прокурору. Тот водрузил на нос очки и громко зачитал.

ДЕЛО ПРОТИВ ФАРРЕНА

Понедельник

18.00. Фаррен в Керкубри. Обнаруживает Кэмпбелла у себя дома. Ссорится с миссис Фаррен.

19.00. Фаррен едет на велосипеде в Гейтхаус.

20.00. Фаррен приезжает в Стэндинг-Стоун в дом Кэмпбелла. Там его видит мистер Фергюсон.

20.00–21.15. Фаррен заходит в различные заведения и угрожает Кэмпбеллу расправой.

21.15. Фаррен приезжает на велосипеде к дому Стрэчена и оставляет ему записку.

21.25 – до сумерек. Фаррен прячется. Возможно, где-то на Лористон или Кастрамонт-роуд.

21.45. На обратном пути из Гейтхауса Кэмпбелл встречает Гоуэна.

22.20. Кэмпбелл возвращается к себе домой в Стэндинг-Стоун на собственной машине. Звук мотора слышит Фергюсон.

22.20 – полночь. В этот период времени Фаррен подъезжает к дому Кэмпбелла на велосипеде. Заходит в дом и убивает Кэмпбелла. Прячет тело. (Замечание: Фергюсон предположительно спит). Фаррен выходит из дома, запирает дверь и прячется (предположительно в гараже).

Полночь. приезжает Стрэчен на автомобиле (это слышал Фергюсон). Входит, открыв дверь ключом. Оставляет записку и уезжает.

Полночь понедельника – 7.30 вторника. Фаррен снова заходит в дом, уничтожает записку Стрэчена, кладет тело в машину, продумывает план побега, грузит велосипед и рисовальные принадлежности в салон, ест завтрак Кэмпбелла.

7.30. Фаррен, переодетый Кэмпбеллом, выезжает из Гейтхауса на автомобиле Кэмпбелла. Это видел Фергюсон.

9.35. Фаррена на машине Кэмпбелла замечает рабочий на повороте на Нью-Галловей между Критауном и Ньютон-Стюартом.

10.00. Фаррен привозит труп в Миннох.

10.00–11.30. Фаррен рисует картину.

11.30. Фаррен бросает тело в Миннох и уезжает на велосипеде по окольной дороге, соединяющей Багреннан с Миннигафом (Заметка: предположительно. Ни одного свидетеля пока не найдено). Расстояние составляет восемь-девять миль.

12.30. Фаррен прибывает в Фолбе. Оставляет велосипед рядом с заброшенным рудником.

12.30–15.00. Фаррен идет пешком по дороге до Нью-Галловея в сторону Нью-Бриг-оф-Ди. Примерно одиннадцать миль. Хотя он мог доехать на попутной машине. Остальные передвижения Фаррена мы знаем из его показаний.

– Версия, изложенная в этом документе, – произнес прокурор, оглядывая присутствующих поверх очков, – представляется мне весьма правдоподобной и продуманной.

– Да, хорошо написано, – кивнул Уимзи.

– Что верно, то верно, – согласился сэр Максвелл, – учтены практически все детали. Я даже усомнился в собственной версии, настолько этот документ красив в своей простоте.

– А не слишком ли все просто? – заметил Макферсон. – Сержант не учел весьма примечательный эпизод с велосипедом, отправленным из Эра в Юстон.

Сержант Дэлзиел зарделся от удовольствия, услышав похвалу трех наиболее значимых людей, присутствующих в кабинете. Их поддержка настолько воодушевила его, что он даже отважился возразить своему начальнику:

– Я не понимаю, зачем мы вообще должны брать в расчет этот велосипед? Не вижу необходимости искать здесь какую-то связь с делом Кэмпбелла. Допустим, кто-то украл велосипед в «Энвосе», который затем по ошибке отправили в Лондон. Почему мы должны предполагать, что убийца отступил от продуманного плана и совершил такую глупость, когда уже есть простое и разумное объяснение?

– Верно, – заметил прокурор, – для чего человеку так рисковать? Зачем воровать велосипед в Гейтхаусе и ехать на нем до Эра, когда гораздо легче было проделать тот же самый путь поездом? Не могу не согласиться, что в данном деле с велосипедом кроется какая-то загадка.

– Именно, – кивнул Макферсон. – И еще… Как вы объясните, что на путь из Гейтхауса до дороги на Нью-Галловей потребовалось так много времени? Это же всего семнадцать миль.

Вопросы смутили Дэлзиела, но ему на помощь пришел Уимзи:

– Фаррен рассказал мне, что садился за руль всего два-три раза в жизни. Вероятно, он столкнулся с какими-то сложностями: например, у него закончился бензин или засорилась трубка подачи топлива. Возможно, он пытался устранить неполадку – давил на стартер или с надеждой смотрел под капот, – и только потом отважился попросить помощи. Да, у него вполне мог закончиться бензин. И тогда ему пришлось толкать автомобиль по дороге до ближайшего съезда и затем отправляться на поиски гаража. Или, двигаясь окольным путем, он просто проехал мимо станции и заблудился. Неопытного водителя поджидает много неожиданностей.

– Не исключено, – недовольно пробормотал Макферсон.

– Кстати, – вступил в разговор начальник полиции, – как насчет шляпы Стрэчена и его слов о том, что он встретил Фаррена в Фолбе? Ведь если ваша версия верна, то это всего лишь выдумка.

– Что ж, я отвечу, – сказал Дэлзиел. – Я считаю, что мистер Стрэчен действительно разыскивал Фаррена в Фолбе, но не нашел. Я допускаю, что он свалился в шахту. Не сумев отыскать друга, он наверняка перепугался, что Фаррен что-то натворил, а когда услышал о смерти Кэмпбелла, просто добавил к своему рассказу пару деталей, чтобы составить Фаррену некое подобие алиби. Полагаю, на самом деле Стрэчен подозревает Фаррена, что как раз подтверждает правильность моей версии. Вы же сами слышали, сэр Максвелл, как осторожно он подбирал слова и ни за что не упомянул бы о записке Фаррена, если бы вы не дали ему понять, что уже все знаете.

– Верно, – кивнул начальник полиции, – но у меня на сей счет свое мнение.

– Что ж, мы готовы вас выслушать, сэр Максвелл, – произнес прокурор.

– Вообще-то мне хотелось, чтобы сначала выступили другие представители полиции, но, наверное, мое мнение действительно лучше выслушать сейчас. Первое, что бросилось мне в глаза, – явный сговор между Стрэченом и Фарреном, целью которого являлось сокрытие какого-то факта. Однако я постарался взглянуть на это иначе. По моему мнению, именно Стрэчен знал какую-то нелицеприятную правду, и трудность состояла в том, чтобы выгородить себя, не приплетая при этом Фаррена. Фаррен же своим поведением, угрозами и исчезновением обеспечил Стрэчену почти идеальное прикрытие. Но нужно отдать Стрэчену должное – он воспользовался этим весьма неохотно.

По-моему, слабым местом вашей версии, Дэлзиел, если можно так выразиться, является момент самого преступления. Я не могу поверить в то, что убийство, произошедшее в доме в период с полуночи до утра, никоим образом не потревожило Фергюсона. Кэмпбелл был крепким и сильным мужчиной, и если его не убили во сне, то в доме непременно поднялся бы шум. Учитывая характер всех участников данной истории, я не могу заставить себя поверить в то, что ночной убийца тихо прокрался в спальню Кэмпбелла и прикончил его одним ударом, прежде чем тот закричал. От Фаррена я ожидал бы подобного менее всего. Но с другой стороны, если драка все же имела место, я не понимаю, почему Фергюсон ничего не слышал. Сейчас август. Окна домов, как правило, открыты. Даже если не принимать в расчет звуки борьбы, дверь дома постоянно открывалась и закрывалась. Да и погрузить в машину труп бесшумно тоже не представляется возможным. Фергюсон наверняка что-нибудь услышал бы.

В общем, моя версия такова. Полагаю, что Фаррен сообщил правду. Его рассказ слишком удивителен и абсурден, чтобы быть ложью. Да, поступки Фаррена выглядят подозрительно, но все они как раз в его духе. Я уверен, что Фаррен не способен придумать столь изощренную инсценировку несчастного случая, включающую перемещение трупа с места на место и написание картины. Подобное преступление мог совершить лишь очень хладнокровный и бесстрастный человек. Такой человек не заблудился бы столь нелепо, после того как разработал и осуществил хитроумный план. Нет. Убийца не преминул бы сразу появиться в одном из привычных мест.

Вот каким мне представляется развитие событий. Стрэчен действительно получил записку от Фаррена и направился к дому Кэмпбелла. И тогда случилось одно из двух. Правда, я не совсем уверен, что именно. Я предполагаю, что Кэмпбелл открыл Стрэчену дверь, и тот вошел в дом. Разговор закончился ссорой и ожесточенной дракой. Разбуженный шумом Фергюсон вышел из дома в тот момент, когда Стрэчен нанес Кэмпбеллу смертельный удар. Или же Фергюсон застал Стрэчена и Кэмпбелла дерущимися, и именно он нанес соседу смертельный удар. Есть еще и третий вариант. Стрэчен явился к Кэмпбеллу и обнаружил Фергюсона с окровавленными руками над бездыханным телом Кэмпбелла. Но последнее маловероятно. Причину я объясню позднее.

Итак, что мы имеем? Двух человек в доме рядом с мертвым Кэмпбеллом, один из которых повинен в его смерти. Что им делать дальше? Если один убийца, то второй мог пригрозить сообщить в полицию, но и тут возникли бы трудности. Известно, что оба эти человека неоднократно ссорились с Кэмпбеллом. И по-настоящему виновный мог пригрозить выдвижением встречного обвинения. Скорее всего они осознали, что попали в затруднительное положение, и решили помочь друг другу.

Я не знаю, кому из двоих пришла в голову идея инсценировать несчастный случай. Полагаю, Стрэчену. Он человек недюжинного ума, способный просчитать свои действия на несколько шагов вперед и предвидеть их последствия. Набросок дерзкого плана принадлежал ему, ну а Фергюсон, с его удивительной способностью запоминать детали, согласился помочь.

Наверняка они надеялись, что гибель Кэмпбелла спишут на несчастный случай. Но они помнили о том, что если вдруг заподозрят убийство, то им необходимо будет алиби, покрывающее период времени с полуночи понедельника до середины следующего дня. Очевидно, они не смогли его придумать и поэтому решили разделить данный период времени на части. Таким образом, Стрэчен должен был обеспечить себе алиби на ночные часы, пока Фергюсон занимался трупом. А потом наоборот – Фергюсон придумал алиби на следующее утро, пока Стрэчен рисовал картину.

Начальник полиции замолчал и окинул взглядом присутствующих, чтобы понять, какое впечатление произвели на них его слова. Воодушевленный тихим гулом одобрительного удивления, он продолжил:

– Причина, по которой они решили действовать именно так, в том, что Фергюсон уже объявил о своем намерении отправится в Глазго утром во вторник. Внезапная отмена поездки могла показаться странной. Им предстояло создать себе алиби на определенный час ночи. Поэтому они решили, что лучше придерживаться первоначального плана Стрэчена, а именно намерения отправиться на поиски Фаррена.

– Но, – перебил прокурор, – не был ли этот план слишком трудным и ненадежным, чтобы на него рассчитывать? Сто к одному, что он не нашел бы Фаррена. Не было ли проще обеспечить себе свидетеля, снабдив его соответствующим рассказом? Стрэчен мог, например, поведать кому-нибудь о своих опасениях, а потом попросить этого человека подтвердить его алиби.

– Вряд ли, – возразил сэр Максвелл. – Подобная мысль приходила в голову и мне. Но, немного поразмыслив, я решил, что в сложившихся обстоятельствах план Стрэчена – лучшее, что может быть. В тот момент ему было неловко появиться на людях. Скорее всего он уже заполучил синяк под глазом, для которого позднее придумал совсем другое объяснение. Вот откуда моя уверенность в том, что Стрэчен сцепился с Кэмпбеллом, хотя я не утверждаю, что роковой удар нанес именно он. Давайте представим, что Стрэчен действительно встретил кого-нибудь и навел справки о Фаррене, после чего этот кто-то предложил свою помощь в поисках. И тогда, как справедливо заметил господин прокурор, у него появился бы свидетель, способный подтвердить алиби. А если он не сумел бы отделаться от этого свидетеля вовремя? Ведь утром ему предстояло проделать серьезную работу. Как бы Стрэчен объяснил внезапную потерю интереса к розыскам Фаррена и собственный стремительный отъезд в Ньютон-Стюарт? И как скрыть свое исчезновение с места поисков, коль он уже заварил кашу? Рано утром ему необходимо было оказаться в Миннохе, причем проделать это в строжайшей тайне.

– Собственно, я не думаю, что все складывалось так, как Стрэчен запланировал. Более того, он едва не потерпел неудачу. Не сомневаюсь, что изначально он намеревался разыскать Фаррена и привезти его обратно – либо в Керкубри, либо к себе домой в Гейтхаус. Синяк под глазом Стрэчен мог бы объяснить падением во время поисков Фаррена в Фолбе.

– И все же, – возразил Уимзи, следивший за дискуссией с неподдельным интересом, – ему в любом случае пришлось бы поспешить на следующее утро в Миннох.

– Верно, – кивнул сэр Максвелл. – Так Стрэчен и поступил. Но если бы он высадил Фаррена в Керкубри, то легко мог поехать в Миннох прямо оттуда. Вряд ли Стрэчен собирался присутствовать при воссоединении супругов. Вернув Фаррена в лоно семьи, он мог отправляться куда угодно – например, оставить записку для миссис Стрэчен. Если же он отвез Фаррена в Гейтхаус, то уехал оттуда под благовидным предлогом поскорее успокоить пребывавшую в неизвестности миссис Фаррен. А уж коль скрылся из виду, то задержку в пути нетрудно было бы объяснить поломкой мотора.

– Хорошо, – произнес лорд Уимзи. – Я об этом не подумал. «Стремите, волны, свой могучий бег!»^[23]

– Итак, Стрэчен отправился на поиски Фаррена, оставив Фергюсона решить вопрос с телом и прибраться в доме. Кстати, здесь я сделаю отступление. Вряд ли кто-либо из вас обратил внимание на обстановку в доме. Находившийся там человек прекрасно знал привычки Кэмпбелла: когда, например, ожидать прихода миссис Грин; был ли аккуратен или неряшлив в повседневной жизни, и что обычно ел на завтрак, – иначе миссис Грин непременно заметила бы что-то необычное. Откуда о привычках Кэмпбелла узнали Фаррен, Уотерс, Гоуэн или Грэм? Скорее всего с распорядком жизни Кэмпбелла был знаком его сосед Фергюсон. Ведь они пользовались услугами одной и той же женщины. Это Фергюсон видел, как Кэмпбелл завтракает и ведет себя дома, а другие детали мог выяснить, общаясь с миссис Грин.

– Удачное наблюдение, – заметил Уимзи с невозмутимым видом студента Итона, аплодирующего отличному удару капитана команды Харроу^[24]. – Разумеется, миссис Грин просто кладезь информации. «Ох уж этот мистер Кэмпбелл! Как ужасно он обошелся со своей пижамой. Швырнул ее в корзину с углем, а она только из прачечной. А сегодня я обнаружила ее в студии. Он использовал ее вместо тряпки для кистей», – передразнил Уимзи манеру миссис Грин. – Из пересудов слуг можно многое узнать о своих соседях.

– Да, – кивнул Макферсон.

А сэр Максвелл улыбнулся:

– Когда я размышлял над этим делом, данный факт тоже меня поразил. Но давайте вернемся к Стрэчену. Нет сомнений в том, что он разыскал Фаррена. И тут, должен признать, ему повезло, хотя шансы на везение были даже не сто к одному. Стрэчен догадался, где находится его приятель, да к тому же прекрасно знал окрестности Фолбе.

– Верно, – сказал Дэлзиел. – Но что бы он стал делать, если бы мистер Фаррен действительно бросился на дно шахты?

– Тогда ему пришлось бы отказаться от первоначального плана. И от алиби на следующее утро. Но он мог бы оставить в Фолбе какой-нибудь предмет или предметы, дабы подтвердить свое присутствие там, – например шляпу или плащ. После этого он постарался бы как можно раньше попасть в Миннох и взяться за написание картины, чтобы позднее поднять тревогу и организовать поиски Фаррена. Свое отсутствие чуть раньше Стрэчен объяснил бы тем, что искал Фаррена в другом месте. С одной стороны, не слишком убедительное объяснение, а с другой – хорошее. Ведь обнаружение тела Фаррена подтвердило бы правдивость его рассказа. В общем, Фаррена он все же нашел. Но, к сожалению, с этого момента все пошло наперекосяк. Вместо того чтобы спокойно вернуться домой, Фаррен пустился в бега, а Стрэчен упал в шахту. Это падение едва не помешало ему претворить в жизнь свою часть плана. Он действительно провалился в шахту и выкарабкался на поверхность, однако это заняло у него не так много времени, как он тут нам рассказал. Кстати, именно из-за этого непредвиденного обстоятельства Стрэчен припозднился с прибытием в Миннох. Если бы все сработало так, как было задумано, он вернулся бы вместе с Фарреном примерно в три часа ночи и сразу забрал бы машину с телом Кэмпбелла там, где ее оставил для него Фергюсон.

– И где, по-вашему? – поинтересовался прокурор.

– Не могу сказать наверняка, но, предполагаю, в каком-то удобном месте – например недалеко от старой дороги, соединяющей станцию Гейтхаус и Критаун. Оставив автомобиль Стрэчену, сам бы он вернулся домой на велосипеде…

– На каком? – спросил Уимзи.

– На любом, – ответил начальник полиции. – Кроме того, конечно, что украли из «Энвоса», о котором мы так много слышали. В наших местах несложно раздобыть велосипед. К тому же у Фергюсона было достаточно времени, чтобы поставить его на место. Фергюсон должен был вернуться… скажем… в семь часов утра. Вполне подходящее время, чтобы съесть свой собственный завтрак и сесть на автобус до железнодорожной станции в Гейтхаусе.

– К тому времени он, должно быть, чуть не лопнул, – усмехнулся прокурор. – Ведь ему пришлось съесть еще и завтрак Кэмпбелла.

– Знаете, – с раздражением произнес начальник полиции, – если бы вы совершили убийство и пытались ускользнуть от правосудия, то не позволили бы такому пустяку, как второй завтрак, встать на вашем пути.

– Если бы я совершил убийство, у меня не было бы аппетита даже для одного.

Начальник полиции постарался скрыть свои эмоции, вызванные этим легкомысленным замечанием. Однако тут в разговор вклинился Макферсон, все это время писавший что-то в своем блокноте.

– Насколько я понял, сэр, хронология изложенных вами событий выглядит следующим образом.

ДЕЛО ПРОТИВ ФЕРГЮСОНА И СТРЭЧЕНА

Понедельник

21.15. Фаррен оставляет записку в доме Стрэчена.

22.20. Кэмпбелл возвращается домой после стычки с Гоуэном.

Полночь. Стрэчен возвращается домой и обнаруживает записку.

Вторник

00.10 (предположительно). Стрэчен приходит в дом Кэмпбелла. К нему присоединяется Фергюсон. Происходит убийство.

00.10–00.45 (предположительно). Сообщники начинают осуществлять план по инсценировке несчастного случая. Стрэчен направляется в Фолбе на машине, прихватив с собой шляпу, плащ Кэмпбелла и рисовальные принадлежности.

02.00—3.00. В этот промежуток времени Стрэчен встречается с Фарреном, и тот сбегает.

03.30 (предположительно). Стрэчен падает в шахту.

04.00 (предположительно). Фергюсон приезжает на какое-то место на старой дороге, соединяющей железнодорожную станцию Гейтхауса и Критаун, на машине, в которой спрятаны тело Кэмпбелла и велосипед. Прячет машину.

05.00–06.00. Фергюсон возвращается в Гейтхаус на велосипеде по старой дороге.

09.00. Стрэчен выбирается из шахты и находит автомобиль.

09.08. Фергюсон садится в поезд до Дамфриса.

09.20. Стрэчен прибывает в условленное место и пересаживается в машину Кэмпбелла. Прячет собственный автомобиль. Меняет внешность.

09.35. Стрэчена, переодетого Кэмпбеллом, видит рабочий на повороте на Нью-Галловей.

10.00. Стрэчен приезжает в Миннох. Сбрасывает тело и пишет картину.

11.15. Стрэчен заканчивает картину.

Макферсон замолчал.

– А как Стрэчен вернулся к своей машине, сэр? Все-таки до нее четырнадцать миль. Не мог же он добраться туда пешком.

– На велосипеде Фаррена, – быстро нашелся начальник полиции. – Запишите, что он забрал его в Фолбе. Разумеется, если бы обстоятельства не нарушили его первоначальный план, он раздобыл бы другой велосипед или нашел время на то, чтобы добраться до нужного места пешком. Однако в сложившихся обстоятельствах грех было не воспользоваться лежавшим на виду велосипедом Фаррена.

– Да, сэр, у вас на все есть ответ. – Макферсон с серьезным видом покачал головой и вернулся к своей таблице.

12.45. Стрэчен возвращается в Критаун на велосипеде Фаррена. Оставляет велосипед. Садится в свою машину.

13.15. Стрэчен возвращается в Гейтхаус по дороге Скайр-Берн.

– Все это вполне согласовывается с показаниями Стрэчена, – произнес прокурор, внимательно сверявший время с отчетом начальника полиции о допросе Стрэчена.

– Так и есть, – кивнул сэр Макферсон. – Но что еще более важно – время соответствует фактам. Мы нашли человека, который видел Стрэчена, проезжавшего по дороге Скайр-Берн между тринадцатью и тринадцатью двадцатью. Более того, мы засекли телефонный звонок в «Герб Макклеллана». Он был сделан в тринадцать восемнадцать.

– Вы осознаете, – перебил Уимзи, – что отвели Стрэчену на написание картины всего час с четвертью? Два самых искусных живописца попытались сделать копию этой картины, и самый быстрый из них с трудом уложился в полтора часа.

– Верно, – мрачно промолвил начальник полиции. – Но ведь он не собирался создавать шедевр.

– Я бы хотел кое-что прояснить, – раздался чей-то голос, и присутствующие обернулись. Констебль Дункан сидел так тихо, что о его существовании почти забыли.

– Вот как? – вскинул брови начальник полиции. – Что ж, Дункан, поделитесь с нами своими соображениями. Полагаю, настало время предоставить вам слово.

Молодой полицейский заерзал на стуле и неуверенно посмотрел на Дэлзиела. У него возникло смутное ощущение, что очередного нагоняя от начальства не избежать. Но уж коль взвел курок, надо открывать огонь.

Грэм. Гоуэн. Уотерс

– Обе эти версии весьма убедительны, – начал констебль Дункан, – однако очень запутанны и сложны. У меня даже голова закружилась. Неужели сэр Максвелл Джеймисон действительно считает, что столь хитроумный план можно придумать за три четверти часа?

– Да, но это приблизительное время, – возразил тот. – Если учесть, что Стрэчен попал в Фолбе еще затемно – иначе не свалился бы в шахту, – то уже не так важно, в котором часу он туда отправился.

– Ничего, ничего, – произнес прокурор, видя, что констебль Дункан смутился, – если у вас есть более простая и более правдоподобная версия, мы с удовольствием выслушаем ее. Пожалуйста, говорите.

– Мне вот что пришло в голову… Прошу прощения, доктор Кэмерон. А если Кэмпбелла убили не в тот день, когда его обнаружили? Возможно ли вообще такое? Вы не обиделись, доктор?

– Ничуть, – ответил Кэмерон. – Прошу вас, выскажите свои сомнения, молодой человек. Определить точное время смерти не так просто, как может показаться при чтении детективных романов. По опыту я знаю, что чем дольше работает медик, тем менее охотно делает официальные заявления. У природы существуют способы опровергать прописные истины.

– Да, – кивнул Дункан. – Я как раз читаю сейчас книжечку по этой теме. Ее подарил мне отец на прошлый день рождения. Для своего положения в обществе он довольно неплохо образован и всегда повторял мне, что ученье – путь к успеху.

Констебль положил на стол большой квадратный сверток и медленно развязал стягивавшую его бечевку.

– Вот, – произнес он, распутав последний узел и сняв оберточную бумагу с «книжечки», которая оказалась внушительным томом размером девять на шесть дюймов. – Это «Судебная медицина и токсикология» Диксона Манна. Здесь содержится множество полезной информации для представителей нашей профессии. В этой книге я вычитал кое-что, и теперь хочу узнать ваше мнение, доктор. Я даже заложил это место бумажкой. Вот тут, на странице тридцать семь. Речь в этой главе идет о том, что происходит с телом через некоторое время после смерти.

– То есть о трупном окоченении.

– Да, именно о нем. Только в книге это называется очень мудрено. Не выговорить. Однако ученый – авторитетный человек, и мой бедный отец отдал за его книгу огромную сумму денег. Вот что он пишет: «В обычных условиях скелетные мышцы начинают коченеть в течение четырех – десяти часов после смерти». От четырех до десяти часов. Это приводит нас к шестичасовой погрешности в определении времени смерти. Не так ли, доктор?

– Ну, в целом да.

– А вот еще: «Оно полностью развивается – окоченение то есть – за два – три часа». Еще один разброс во времени.

– Э… да.

– «Это состояние сохраняется от нескольких часов до шести – восьми дней». А вот это уже огромная погрешность, доктор!

– Вы совершенно правы, – еле заметно улыбнувшись, произнес Кэмерон. – Но кроме трупного окоченения, нужно принимать во внимание и другие обстоятельства. Вы же не хотите сказать, что возраст нашего трупа был шесть – восемь дней?

– Нет-нет, доктор. Но в книге говорится: «Средняя длительность окоченения составляет от двадцати четырех до сорока восьми часов». То есть речь в работе этого ученого идет вовсе не о двух-трех часах. А теперь, доктор, ответьте, когда вы обнаружили труп в три часа дня, насколько сильно развилось трупное окоченение?

– Достаточно, – произнес Кэмерон. – То есть, выражаясь языком вашего авторитетного ученого, трупное окоченение полностью развилось. Отсюда можно сделать вывод, что человек был мертв не менее шести часов. А принимая во внимание появление трупных пятен и еще кое-какие признаки – значительно дольше. Если взять за основу для диагностики утверждение мистера Диксона Манна, то можно допустить, что смерть наступила тринадцатью часами ранее. Десять часов с начала процесса трупного окоченения плюс три часа на то, чтобы оно развилось полностью. Иными словами, если смерть наступила в промежутке времени между полуночью и девятью часами утра, то к трем часам дня труп уже полностью окоченел. Если, конечно, на процесс окоченения не повлияли какие-то не учтенные нами аномальные факторы.

– Да, но… – поспешил вставить Макферсон.

– Да, это как раз то, о чем я хотел… – пробормотал Дункан.

– Минуту! – прервал обоих доктор. – Сейчас я не оговорил возможность того, что трупное окоченение полностью развилось еще до того, как я осмотрел тело. Допустим, оно развивалось медленно и полностью развилось, например, к часу дня. Таким образом, можно допустить, что смерть наступила в двадцать два часа предыдущего дня. Собственно, я уже упомянул о том, что подобное не исключено.

Макферсон кивнул.

– Кэмпбелл обладал завидным здоровьем, – продолжил Кэмерон, – и умер от внезапного удара. Если вы обратитесь к работе вашего авторитетного ученого, Дункан, то прочитаете его суждение о том, что при таких обстоятельствах трупное окоченение скорее всего будет развиваться медленнее, чем обычно.

– Да, доктор, но вы также можете там прочитать и то, что если человек изнурен и подавлен, то окоченение наступает очень быстро. У Кэмпбелла явно выдалась тяжелая ночь. Он подрался с мистером Уотерсом около девяти часов вечера, а позднее – с мистером Гоуэном. К тому же Кэмпбелл изрядно накачался виски, что уже само по себе оказывает на человека расслабляющий эффект. Впрочем, – поспешно добавил констебль, заметив слабую улыбку на лице Уимзи, – его действие могло и ослабеть. Утром он ушел из дому голодным – вскрытие ведь показало, что Кэмпбелл не завтракал, – а потом ехал за рулем двадцать семь миль. Разве он не был достаточно измотан на момент убийства?

– Судя по всему, вы детально все продумали, Дункан, – заметил доктор. – Вижу, с вами нужно держать ухо востро, а не то попадешь впросак. Средняя продолжительность трупного окоченения варьируется от двадцати четырех до сорока восьми часов. Тело Кэмпбелла полностью окоченело, когда я увидел его во вторник в три часа дня. Окоченение также наблюдалось и в среду вечером, когда его клали в гроб. В четверг вечером, когда я вскрывал тело в присутствии некоторых из вас, джентльмены, окоченение полностью прошло, что вполне соответствует его средней продолжительности. Обычно быстрое развитие окоченения сопровождается его более коротким течением. И наоборот, медленное развитие – более длительным. В нашем случае очень похоже, что окоченение развивалось медленно. Именно поэтому я пришел к заключению, что смерть потерпевшего наступила около полуночи. Это подтверждает внешний вид тела и кровоподтеков.

– А как насчет содержимого желудка? – спросил сэр Максвелл.

– Желудок потерпевшего содержал виски, – сухо промолвил доктор. – Однако я не скажу, в котором часу вечера понедельника покойный его употреблял.

– Но, – произнес Дункан, – если предположить, что смерть Кэмпбелла наступила не раньше девяти часов утра вторника, то продолжительность окоченения сокращается.

– Естественно. Если до утра вторника он был жив, то продолжительность окоченения ограничивается примерно тридцатью шестью часами. И все же я могу с уверенностью говорить лишь о периоде времени между тремя часами дня вторника и семью часами вечера среды, когда я передал тело похоронному агенту.

– Что же получается? – сказал прокурор. – Все указывает на то, что смерть наступила около полуночи. И все же, несмотря на это, существует погрешность в час или два в ту или иную сторону.

– Именно так.

– А может эта погрешность увеличиться до восьми-девяти часов?

– Мне бы не хотелось так думать. Однако я не стану утверждать, что это исключено. В природе вообще почти нет ничего невозможного, так что ошибки в диагнозе вполне вероятны.

– Так-так… – протянул сержант Дэлзиел, с неприязнью взирая на констебля. – Вы же слышали, что сказал доктор. Он признал, что ошибки вполне возможны, а вы продолжаете ставить под сомнение его опыт со своим трупным окоченением, стариком отцом и своей книжонкой. Остается лишь надеяться, что для подобной дерзости имеется веская причина. Простите великодушно моего подчиненного, доктор. Дункан – хороший парень, но чересчур уж усердный.

Решив, что ему разрешено продолжить, и вспыхнув до корней волос, констебль снова заговорил:

– Я начал свои рассуждения с того, что фактически только мистер Грэм находился рядом с тем местом, где обнаружили труп. Местонахождение остальных подозреваемых так и не было установлено точно, однако у нас есть показания, что во вторник утром мистера Грэма видели в Багреннане. И он сам это подтверждает.

– Это факт, – кивнул прокурор. – В отчете написано, что некий Браун видел Грэма, бредущего по берегу Кри недалеко от Багреннана в половине двенадцатого утра вторника. Свидетель утверждает, что Грэм шел вверх по течению реки, а когда заметил его, поспешно спустился с берега вниз, словно не желал быть узнанным. Данное обстоятельство выглядит довольно подозрительно.

– Именно! – взволнованно воскликнул Дункан. – Что пояснил Грэм на допросе? Сначала он вообще отказывался признаваться, где провел ночь понедельника. И это еще до того, как смерть Кэмпбелла была признана убийством. А когда в газетах сообщили об убийстве, у него сразу возникло фальшивое алиби. Да и то только на ночь понедельника.

– Подождите, Дункан, – перебил молодого человека сэр Максвелл. – Если, как вы предполагаете, Грэм не совершал убийство до утра вторника, зачем ему было предоставлять алиби на ночь понедельника? Он же понимал, что оно ему никак не поможет.

– Собственно, так и есть, – ответил констебль. – Алиби ему составила дама, но почему? Стало известно, что преступление было совершено в понедельник ночью. Далее эта самая дама, знающая, что Грэм виновен в преступлении, но не посвященная в подробности, попала в расставленные для нее силки. Она произнесла такую фразу: «Он не мог этого сделать, потому что находился со мной». Тогда сержант Дэлзиел неожиданно спросил: «Как долго Грэм пробыл у вас в доме?» И она ответила: «До девяти часов», – прекрасно понимая, что если она ответит «до двенадцати», то следующий вопрос будет, не видел ли кто-нибудь, как мистер Грэм уходил от нее. В это время дня народу на улице немало, так что остаться незамеченным не представляется возможным. Узнав о ее визите в полицию, Грэм сказал себе: «Нужно придумать что-нибудь получше. Меня наверняка узнал тот парень на берегу. Поэтому скажу-ка я, что два дня и две ночи рыбачил в Багреннане с Джимми Флемингом. И Джимми, конечно, подтвердит мои слова». После этого мистер Грэм пришел в полицию и озвучил еще одно алиби.

– Насколько я могу судить из отчета, Джимми Флеминг полностью подтвердил показания мистера Грэма, – заметил прокурор, перебирая лежавшие на столе бумаги.

– Разумеется, – кивнул Дункан. – Ведь Джимми Флеминг – самый отъявленный лжец в нашей округе. Кроме того, эта шайка браконьеров Грэма просто обожает. Каждый из них поклянется в чем угодно, лишь бы защитить его.

– Это верно, – сказал Макферсон. – К тому же им, наверное, и не потребовалось лгать. Они полночи удили рыбу, а потом полдня отсыпались. Что могло помешать Грэму потихоньку улизнуть от них, совершить убийство и нарисовать картину? Они бы даже не заметили его отсутствия. А если бы и заметили, он объяснил бы, что пошел прогуляться.

– Итак, Дункан, в котором часу, по вашему мнению, Кэмпбелл приехал в Миннох?

– Ну, это ясно, – вступил в разговор Уимзи. – Нужно воспользоваться хронологической таблицей Фергюсона, поскольку нет причины сомневаться в ней. Если Кэмпбелл выехал из дома в половине восьмого и двигался с привычной скоростью, то преодолел двадцать семь миль примерно за час и, скажем, прибыл на место в половине девятого, установил мольберт и разложил рисовальные принадлежности. Без четверти девять в Миннохе появляется вышедший на прогулку Грэм. Они ссорятся. Кэмпбелл падает с обрыва и разбивается. Сейчас лето, солнце встает рано. Грэм начал рисовать картину в девять часов. На это у него ушло полтора часа. Мы знаем это, поскольку я лично засекал время на эксперименте. Следовательно, закончил он в половине одиннадцатого. Однако нам известно, что в начале двенадцатого Грэм все еще находился в Миннохе. Скорее всего написание картины заняло у него больше времени. Когда я проводил эксперимент, он справился с задачей чуть быстрее, чем когда рисовал оригинал. Продолжаю свои рассуждения. После того как картина была завершена и дорога очистилась от нежелательных свидетелей, Грэм вернулся к своим спящим друзьям, которые впоследствии поклялись, что двое суток не спускали с него глаз. Такую версию вы собирались изложить, Дункан?

– Да.

– Что ж, версия весьма недурна. В известной степени, – продолжил его светлость с видом человека, смакующего выдержанный портвейн. – Меня в ней смутили три детали, но, вероятно, эти мои сомнения можно развеять. Доктор мог ошибиться в расчетах. Если он сам это признает, то мы и подавно. Далее. Кто съел завтрак Кэмпбелла? Можно предположить, что, изрядно набравшись накануне вечером, он все же самоотверженно пожарил яичницу с беконом. Но ему почему-то не понравился вид приготовленного блюда, и он его выбросил в мусорное ведро. Или же завтрак съела миссис Грин и постеснялась в этом признаться. Есть еще вариант. Завтрак съел сам Кэмпбелл, но его стошнило, и он решил залить пустоту очередной порцией виски. Какие-нибудь из моих предположений противоречат состоянию тела на момент его обнаружения, а, доктор? И потом, эти масляные пятна в «моррисе» Кэмпбелла. Мы предположили, что их оставили велосипедные шины. Но ведь они могли появиться по какой-то другой причине. Я сам первым делом обратил на них внимание, но не стал бы фанатично отстаивать первоначальное объяснение их возникновения. Эти пятна не настолько важны, чтобы рушить из-за них всю версию.

Но более всего в тщательно продуманной версии Дункана меня смущает свидетель, видевший, как в девять тридцать пять машина проезжала поворот на Нью-Галловей. Однако опять можно предположить, что он обознался. Если мог ошибиться доктор, то и этот честный рабочий тоже. Он же не видел номера автомобиля. Так что по дороге вполне мог проехать какой-то другой «моррис».

– А как быть с кучей каких-то вещей, прикрытой ковриком на заднем сиденье, – напомнил начальник полиции, – и бросавшимся в глаза плащом водителя? Это факты. И никуда вы от них не денетесь.

– Неужели? – вскинул брови Уимзи. – Вы меня плохо знаете. Я легко могу выбраться из несущейся во весь опор пожарной машины. Вы дали объявление об автомобиле с багажом на заднем сиденье, управляемым человеком в ярком плаще, не так ли? Знаете, что происходит, когда появляются подобные объявления? Человек видит какую-то деталь, подходящую под описание, и сразу домысливает остальное. Вероятно, в то утро по дороге из Касл-Дугласа в Странрар проехало двадцать «моррисов», и вполовине из них лежал на заднем сиденье какой-то багаж. За рулем нескольких из них сидели водители в бросавшейся в глаза одежде. У вашего свидетеля в тот момент не было причины обращать особое внимание на эту машину, разве что она выскочила неожиданно из-за угла и едва его не сбила. Не исключено, что он сам ехал неосторожно. А тут на пути возник автомобиль, вызвав его раздражение. Но даже если бы он убедил себя, что встретился с мошенником, убегавшим от правосудия, то и тогда не придумал бы деталей, которых не было и в помине. Просто есть люди, всегда готовые припомнить то, чего вовсе не видели.

– Что верно, то верно, как это ни прискорбно, – вздохнул Макферсон.

– А я скажу, что мне понравилось в вашей версии, Дункан, – подбодрил констебля прокурор. – Убийство выглядит непреднамеренным. Грэм встретился с Кэмпбеллом случайно. Поссорился с ним и столкнул его с берега. Эта история мне представляется более правдоподобной, чем сложный и запутанный план по перемещению мертвого тела Кэмпбелла в совершенно неудобное место.

– Место, где обнаружили труп, было, по сути, навязано преступнику. Ведь многие слышали, как Кэмпбелл рассказывал о своем намерении отправиться туда на этюды.

– Но он мог изменить свое решение, сэр Максвелл!

– Для невиновного человека, – резко возразил Макферсон, – это не представляло бы проблемы. А вот преступник должен действовать скрупулезно, даже если излишняя правдоподобность грозит разрушить его планы.

– Итак, инспектор, – решил подвести итог начальник полиции, – я вижу, вас не удовлетворяет ни одна из вышеизложенных версий. Что ж, в таком случае давайте выслушаем вашу собственную.

Лицо Макферсона просветело. Вот он – час триумфа. Он был твердо убежден, что никто, кроме него, не сумел вычислить истинного убийцу, и был благодарен Дэлзиелу, сэру Максвеллу и Дункану за то, что их версии оказались совсем никудышными.

– Сержант недавно упомянул, – начал Макферсон, – что Джимми Флеминг считается в округе самым отъявленным лжецом. Но я знаю трех еще более изворотливых лжецов. Это Гоуэн и его английские слуги. Они же подтвердили это собственными поступками, если не принимать в расчет Стрэчена с его нелепой историей про мяч для игры в гольф. Я считаю, что Гоуэн прикончил Кэмпбелла во время встречи на дороге, и не верю ни единому слову в его рассказе про бороду. Я записал хронологию событий такой, какой она представляется мне, и сейчас прошу вас, господин прокурор, зачитать данный документ, поскольку, в отличие от меня, у вас есть опыт публичных выступлений.

Инспектор передал прокурору исписанный аккуратным почерком листок бумаги, который достал из нагрудного кармана, а затем откинулся на стуле с робкой улыбкой поэта, приготовившегося слушать собственное произведение.

Прокурор поправил очки на носу, откашлялся и начал читать.

ДЕЛО ПРОТИВ ГОУЭНА

Из показаний девочки Хелен Макгрегор следует, что в понедельник вечером, в двадцать один сорок пять, Кэмпбелл встретился на дороге, соединяющей Керкубри с Гейтхаусом, с другим водителем. Теперь уже установлено, что этим водителем был Гоуэн. Между ними возникла ссора, после которой один из участников драки положил безжизненное тело соперника в двухместный автомобиль и уехал на нем в сторону Гейтхауса. После этих событий перепуганная девочка убежала домой. Эту историю впоследствии «подтвердил» найденный поблизости гаечный ключ с отпечатками пальцев Кэмпбелла и следы автомобильных шин, свидетельствующие о том, что машину отогнали на заросшую травой проселочную дорогу, расположенную в пятидесяти ярдах от места драки и перегороженную шлагбаумом.

По моему мнению, события разворачивались следующим образом.

Убив Кэмпбелла в драке, Гоуэн решил отвезти тело туда, где его не заметят пассажиры проезжающих мимо автомобилей. Он положил тело в свою машину и отогнал ее к шлагбауму. Он выбрал для этой цели собственный автомобиль, поскольку тот стоял ближе к Гейтхаусу и тронуться с места на нем получалось быстрее. Если бы Гоуэн положил труп Кэмпбелла в «моррис», то, чтобы убраться с места преступления, ему нужно было бы сначала отогнать с дороги собственную машину, а пока бы он это проделывал, мимо мог проехать нежелательный свидетель. Если бы водитель захотел выяснить, почему «моррис» Кэмпбелла перегородил дорогу, и, заглянув в салон, обнаружил мертвое тело, ситуация вышла бы из-под контроля.

После этого убийца сел в машину Кэмпбелла, пригнал ее к шлагбауму, переложил в нее тело и отъехал чуть дальше. Затем он пешком вернулся к собственному автомобилю и на нем вернулся в Керкубри. Вероятно, он несся как сумасшедший (последние два слова были аккуратно зачеркнуты), не разбирая дороги, и оказался на месте, скажем, в двадцать два десять. Хелен видела, как машина пролетела мимо ее дома.

Застав Хаммонда дома, Гоуэн попросил его поехать вместе с ним обратно. Добравшись до места преступления в двадцать два двадцать, он отправился пешком к «моррису» и отогнал его с проселочной дороги, в то время как Хаммонд вернулся на автомобиле хозяина в Керкубри.

Гоуэн мог оказаться возле дома Кэмпбелла в Стэндинг-Стоун примерно в двадцать два тридцать. (Фергюсон пояснил, что машина прибыла в двадцать два пятнадцать, но оговорился при этом, что время приблизительное.) После этого Гоуэн решает инсценировать несчастный случай. Поскольку окладистая черная борода не позволила бы ему сыграть роль Кэмпбелла, он сбрил ее бритвой покойного, которую потом тщательно промыл, а все волосы, кроме одной пряди (ее Гоуэн приберег для другой цели) сжег.

Когда приехал Стрэчен, Гоуэн прятался (предположительно в гараже). После отъезда Стрэчена он тайком проник в дом, уничтожил записку и начал приготовления к утреннему действу.

В половине восьмого утра Гоуэн отъехал от дома на машине в одежде Кэмпбелла и с телом Кэмпбелла на заднем сиденье, прихватив с собой рисовальные принадлежности и велосипед, который стащил в гостинице «Энвос». Теперь становится понятно, почему дорога до поворота на Нью-Галловей, где Гоуэна заметил рабочий, заняла у него столько времени. По моему мнению, он заехал по пути в какую-то деревеньку, еще нами не установленную, где дал указания Хаммонду, чтобы тот ждал его на спортивном автомобиле в условленном месте. Думаю, что это было в окрестностях Пинвери. Я уже послал людей, чтобы отследить телефонные звонки, сделанные примерно в это время в радиусе тридцати миль вокруг Гейтхауса.

– А нельзя проследить этот телефонный звонок из Керкубри? – перебил читавшего текст прокурора начальник полиции.

– Нет-нет, – вставил Уимзи. – Хаммонд наверняка получил указание ждать звонка в другом месте. Столь отчаянный человек, как Гоуэн, вряд ли позволил бы такой мелочи, как телефонный звонок, поставить под угрозу срыва все мероприятие, верно, Макферсон?

– Да, – кивнул инспектор. – Именно так я и подумал.

– Тогда почему он не проинструктировал Хаммонда заранее, чтобы вообще не связываться с телефоном? – не унимался сэр Максвелл.

– У него еще не было плана, – ответил Уимзи. – Какие же вы все капризные! Дайте человеку время на размышления. «Нужно убрать труп с дороги, по которой, как известно многим, проезжал я. Необходимо отвезти его куда-нибудь. Но куда? Я все обдумаю, а завтра позвоню тебе в восемь часов утра. Поезжай в Лористон или Твинхолм (на Камчатку или в Тимбукту – в общем, куда тебе удобнее добраться), и я тебе позвоню». В конце концов, надо как-то объяснить задержку в дороге. Фергюсон лжет. Стрэчен провалился в шахту. Фаррен… Дайте-ка подумать… Ах да, Фаррен плохо водит машину, а Гоуэн звонил слуге. Пожалуйста, продолжайте чтение, господин прокурор.

Затем Гоуэн приехал в Миннох и нарисовал картину. После этого сел на велосипед и двинулся по дороге, ведущей в Герван и Пинвери, в условленное место. Когда же он проезжал Бархилл, его заметил мистер Кларенс Гордон. Он сообщил нам, что велосипедист был не очень высокий, но Гоуэн и не выглядел высоким, если пригнулся к рулю и что есть силы крутил педали. Без бороды Гоуэна не узнать по фотографии. Хаммонд встретил хозяина на двухместном автомобиле на отрезке дороги между Бархиллом и Герваном, а велосипед они наверняка как-то прикрепили к машине. Они добрались вместе до Гервана, где Хаммонд вышел. Он сел на велосипед и направился в сторону Эра, обдумывая по дороге, как бы лучше избавиться от велосипеда по прибытии на станцию. Надеюсь, вы не забыли, что джентльмен, путешествовавший на поезде с велосипедом, говорил как англичанин. Гоуэн же доехал до места, где мог написать и отправить письмо майору Эйлвину. Ему наверняка не хотелось появляться в Керкубри без бороды, поэтому он так и не вернулся домой. Сейчас мы пытаемся установить этапы передвижения машины за данный период.

Теперь что касается клочков бороды, обнаруженных на дороге из Керкубри в Гейтхаус. Гоуэну и его помощникам пришло в голову, что в несчастный случай могут не поверить, и, когда начнется следствие, его перемещения тоже будут проверять. Факт, что он сбрил бороду и уехал в Лондон, может вызвать подозрения, поэтому подельники состряпали удобоваримую историю и подбросили на дорогу клочки бороды. Именно эту историю и рассказал Гоуэн на допросе в Скотленд-Ярде. Она изобиловала таким количеством фактов, что сбила следствие с толку. Побег же Гоуэна из Керкубри происходил именно так, как он указал в своем заявлении.

Вот суть дела против Гоуэна, изложенная мной.

Инспектор полиции Макферсон.

– Все изобретательнее и изобретательнее, – усмехнулся Уимзи. – Слишком много деталей требует подтверждения, но в целом версия весьма неплохая. Ну что за ужасное сборище жуликов эти английские слуги! Даже убийство не заставило их утратить феодальной преданности хозяину, который им платит!

Инспектор вспыхнул до корней волос.

– Вы пытаетесь поднять мои рассуждения на смех, милорд, – укоризненно произнес он.

– Вовсе нет, – возразил его светлость. – Один момент в вашем рассказе мне понравился, а именно ваша смелая попытка объяснить происхождение велосипеда, обнаруженного на вокзале в Юстоне. Все остальные робко о нем умолчали.

В этот момент констебль Росс громко откашлялся, и присутствующие воззрились на него.

– Насколько я понимаю, Росс, – произнес Уимзи, – этот велосипед не дает покоя и вам. С разрешения этих достопочтенных джентльменов, я с удовольствием выслушаю вашу точку зрения.

Взглянув на начальника полиции и получив его молчаливое одобрение, констебль начал свой рассказ:

– А у меня не выходит из головы Уотерс. У него ненадежное алиби, которое никто не может подтвердить. Мы так и не сумели связаться с его другом Друитом на яхте…

– Одну минуту, Росс! – перебил подчиненного начальник полиции. – Сегодня утром мы получили от него телеграмму из Арисейга. Не успели перехватить его в Олбане. Он телеграфировал: «Уотерс присоединился к нам в Дуне в восемь тридцать вторника. Покинул яхту в Гуроке в субботу». Насколько я понял, мистер Друит оставил соответствующее заявление в полиции.

– Ну да, – кивнул Росс, ничуть не смутившись. – Только ведь мы не знаем, что за человек этот самый Друит. По-моему, он в любом случае поддержал бы Уотерса. Он может до посинения утверждать, что Уотерс поднялся на палубу его яхты в Дуне, но факт остается фактом: никто этого не видел. А велосипед вообще исчез. Я считаю, что его следует искать на дне между Эрраном и Странраром. И мы увидим велосипед лишь в том случае, если его вынесет на берег в день Страшного суда. Или раньше, если воспользуемся для поисков глубоководным оборудованием.

– Так в чем же состоит ваша идея, Росс?

– Идея моя, сэр Максвелл, простая и ясная. Изрядно набравшись, Кэмпбелл двинулся на поиски приключений. Он повздорил с Уотерсом и не пожелал этим ограничиться. Кэмпбелл направляется в Гейтхаус, встречает по дороге Гоуэна и мнет ему бока. «Отлично, – думает он, – сегодня моя ночь». Кэмпбелл приезжает домой, выпивает еще и размышляет: «А если вытащить этого ублюдка Уотерса (прошу прощения) из постели и покончить с ним раз и навсегда?» Он снова садится в машину и отправляется в путь. Сосед Фергюсон крепко спит. Он сам признался, что не слышал, как появился Стрэчен. Так с чего бы ему услышать, как уезжал Кэмпбелл? Итак, Кэмпбелл едет в Керкубри и начинает бросать камешки в окно спальни Уотерса. Тот выглядывает на улицу, видит Кэмпбелла и думает: «Не станем же мы драться на улице». Уотерс впускает Кэмпбелла в дом, и они беседуют. Потом один из них предлагает: «Давай спустимся в студию и все выясним». Так они и поступают. В процессе разборки Кэмпбелл погибает.

Уотерс в панике, не знает, что делать. Он выходит из студии и встречает своего друга – того самого Друита, приехавшего на арендованной машине. «Друит, – говорит он. – Я попал в ужасную неприятность: убил человека. Это была честная драка, но меня наверняка повесят за убийство». Приятели обдумывают сложившуюся ситуацию и замысливают хитроумный план. Друит переодевается для миссис Маклеод своим другом Уотерсом. Не забывайте, – с нажимом произнес констебль Росс, – что миссис Маклеод больше не видела своего жильца с тех самых пор, как он вышел из дома после полуночи. Она лишь слышала, как он поднимался наверх, а потом спускался вниз. Когда же она вернулась в дом, завтрак был съеден, а сам Уотерс ушел.

– Однако Друит сильно рисковал, – заметил Макферсон.

– Да, убийцам приходится идти на риск, – ответил Росс. – Пока Друит заходил в дом, Уотерс убыл на машине Кэмпбелла, в которой спрятан велосипед. Затем он сделал то же, что и другие подозреваемые. А именно – отъехал от дома Кэмпбелла в семь тридцать утра вместе с его телом. Полагаю, он выбрал старую дорогу, ведущую к железнодорожной станции в Гейтхаусе. По пути у машины забарахлил мотор или лопнула шина, которую пришлось заменить. Эта старая дорога вся в рытвинах и ухабах. В общем, Уотерс минует поворот на Нью-Галловей в девять тридцать пять и в десять прибывает в Миннох. Он рисует картину, бросает труп в реку и уезжает на велосипеде. У него много времени, ведь он все равно не мог осуществить оставшую часть плана до наступления темноты. Уотерс прячется в холмах и проклинает себя за то, что не прихватил с собой сэндвичи. Те самые, что позднее обнаружились в сумке Кэмпбелла. До наступления ночи ему не грозит ничего, кроме голода. После того как сгустились сумерки, Уотерс садится на велосипед и едет к месту встречи с Друитом.

Тем временем Друит шел на яхте вдоль берега. Это он, а не Уотерс, поднимался на борт яхты в Дуне. А дальше яхта двигалась в соотвествии с рассказом Уотерса. Ночью она пересекла залив Леди-Бей и направилась к Финнарт-Бей, чтобы подобрать на берегу Уотерса, приехавшего со стороны Пинвери. Они подняли велосипед на борт и вернулись в Леди-Бей. После этого им оставлось лишь придерживаться первоначально намеченного маршрута, а потом высадить Уотерса в Гуроке, предварительно затопив велосипед там, где его нельзя будет найти. Господи, это же ясно, как день!

– Но… – произнес констебль.

– Но… – повторил за ним инспектор.

– Но… – подхватил сержант.

– Но… – попытался возразить Дункан.

– Хм-м, – задумчиво протянул прокурор. – Все ваши версии весьма интересны, джентльмены. Однако они основаны на предположениях. Благодарю вас за проделанную работу, но определить, какая из этих версий наиболее предпочтительна, так же сложно, как сделать выбор между шкатулками Порции^[25]. По-моему, все они достойны того, чтобы продолжать следствие в этом направлении. Следующим шагом будет поиск улик, подтверждающих или опровергающих правдивость данных версий. Передвижения машин по окрестным дорогам в течение интересующего нас периода времени должны быть отслежены с максимальной тщательностью. Владельца яхты Друита следует подробно допросить. Людей, живущих рядом с заливами Леди-Бей и Финнарт-Бей также необходимо опросить на предмет каких-либо подозрительных передвижений яхты. По крайней мере, мы можем быть уверенными, что одна из представленных нам версий окажется в итоге верной. И это обнадеживает. Вы так не думаете, лорд Питер?

– Да, Уимзи, – присоединился к прокурору начальник полиции. – Недавно вы заявили инспектору, что уже отгадали загадку. Вы готовы озвучить свое предположение? Кто же из наших подозреваемых убийца?

Убийца

– Вот он, – произнес лорд Питер Уимзи, – самый прекрасный момент моей жизни, которым я буду гордиться до конца своих дней. Я чувствую себя настоящим Шерлоком Холмсом. Начальник полиции, инспектор, сержант и два констебля обратились ко мне с просьбой выбрать одну из представленнных ими версий. Однако я, выпятив грудь, подобно горделивому голубю, могу теперь откинуться на спинку стула и заявить: «Джентльмены, все вы ошибаетесь».

– Черт возьми! – воскликнул начальник полиции. – Не можем же мы все быть не правы.

– Вы напоминаете мне, – продолжил Уимзи, – стюарда на попавшем в качку корабле, который убеждает пассажира: «Сэр, вам не должно быть плохо». Вы можете ошибаться и ошибаетесь.

– Но мы подозревали всех. Послушайте, Уимзи, вы же не собираетесь сейчас пойти на попятную и заявить, что убийство совершила миссис Грин, или молочник, или кто-то, о ком мы даже не слышали. Это будет в худших традициях дешевых бульварных детективов. Кроме того, вы же уверяли, будто убийца – художник, и назвали шесть имен. Вы берете свои слова обратно?

– Нет. Подобной низости я не совершу. Я лишь хочу уточнить кое-что из сказанного ранее. Вы все ошибаетесь, но один из вас – в меньшей степени, чем остальные. Однако никто из вас не назвал имени истинного убийцы, и никто не озвучил правильную версию, хотя некоторые перечислили необходимые для доказательства вины факты.

– Прекратите это высокопарное занудство, Уимзи! Все-таки мы говорим о серьезных проблемах. Если у вас есть информация, какой не располагаем мы, вы обязаны ее предоставить. Я бы даже сказал, вы должны были выложить все немедленно, а не позволять нам тратить время на пустые разговоры.

– Я так и сделал, – заявил Уимзи. – Причем в день убийства. Только вы запамятовали. Я от вас ничего не утаивал. Просто ждал, когда из тени выйдут все подозреваемые, чтобы я укрепился в своих подозрениях. Ведь выстроенную мною версию в любой момент могло разрушить какое-нибудь непредвиденное обстоятельство. Честно говоря, я еще ничего не доказал, но сделаю это в любое время.

– Хорошо, – кивнул прокурор, – прошу вас, расскажите нам, что именно собираетесь доказать, а уж мы предоставим вам такую возможность.

– Отлично! Давайте вернемся к моменту обнаружения трупа. Тогда я обратил ваше внимание на один ключевой момент, Дэлзиел, благодаря которому мы с самого начал выяснили, что причиной смерти Кэмпбелла было убийство, а не случайность. Вы помните, как мы нашли тело? Оно лежало в воде, холодное и окоченевшее, а на берегу стоял мольберт с недописанной картиной, лежали палитра, сумка и мастихин. Мы осмотрели все вещи покойного, и я сказал вам: «Кое-чего не хватает, и если мы отыщем этот предмет, то узнаем имя убийцы». Вы помните эти мои слова, Дэлзиел?

– Очень хорошо помню, лорд Питер.

– В сумке Кэмпбелла мы обнаружили девять тюбиков с масляной краской – искусственную киноварь, ультрамарин, два желтых крона, голубовато-зеленую, кобальт, малиновую, бледно-розовую и лимонную. Однако среди них не было тюбика со свинцовыми белилами. А ведь это основа, с помощью которой художник смешивает краски, чтобы получить различные оттенки. Даже такой человек, как Кэмпбелл, предпочитавший чистые цвета, не мог создать качественного произведения без белой краски, как рыбак не сумеет выловить форель без удочки. Доказательством, что в то утро Кэмпбелл пользовался белой краской, служит сама картина с изображенными на ней белоснежными облаками, только что законченная и не успевшая высохнуть.

Это подтверждает и палитра. Художник выдавил на нее несколько красок в следующем порядке: белую, кобальт, голубовато-зеленую, искусственную киноварь, ультрамарин, желтый крон и бледно-розовую.

Все вы знаете, как долго мы искали пропавший тюбик. Вывернули карманы Кэмпбелла, обшарили землю дюйм за дюймом, подняли – вернее, вы подняли, поскольку я, как благоразумный человек, от этого отказался – каждый камень в этой треклятой речушке до самого моста. Я сказал вам, что тюбик довольно большой, но если полупустой, то легкий. Полагаю, вы непременно нашли бы его, если бы он валялся где-то поблизости.

– Да, – ответил Дэлзиел. – Можете быть в этом уверены, милорд.

– Что ж, хорошо. Существует мизерная возможность, что после смерти Кэмпбелла кто-то пришел и забрал тюбик с белой краской, но эта версия слишком неправдоподобна, чтобы принимать ее во внимание. С чего бы кому-то брать только одну вещь, оставив на месте все остальное? К тому же нельзя сбрасывать со счетов состояние тела, свидетельствующее о том, что художник умер гораздо раньше, чем нам подсказывала стоявшая на мольберте картина. Кстати, доктор, могу развеять ваши сомнения и заметить, что, несмотря на весьма профессиональное и находчивое предположение Дункана, вы точно определили время смерти.

– Рад это слышать.

– Итак, вопрос: что сталось с тюбиком белил? Приняв во внимание все имеющиеся у следствия улики, я пришел к выводу, что, во-первых, Кэмпбелла убили, во-вторых, картину нарисовал убийца, и в-третьих, у него была какая-то причина забрать с собой тюбик с белой краской.

Но давайте-ка поразмыслим, почему преступнику потребовалось забирать тюбик с собой. Ведь ничего глупее не придумаешь, поскольку отсутствие белой краски сразу вызовет подозрения. Наверное, он забрал его по ошибке, машинально положив туда, куда привык класть собственные тюбики с краской. Он не положил его в какое-то обычное место – на землю, в коробку, в сумку или на полочку рядом с мольбертом. Я предположил, что скорее всего он сунул тюбик в карман. С этого момента я понял, что нужно искать художника, который имеет обыкновение класть краски в карман.

– Вы нам об этом не говорили, – укоризненно заметил Дэлзиел.

– Я просто опасался, что вы начнете наводить справки, и убийца постарается отделаться от своей весьма примечательной привычки. Кроме того, подобная привычка могла быть у нескольких художников, или я ошибался и преувеличивал значение столь мелкой детали. Я решил, что надо прогуляться по студиям, понаблюдать за работой художников и попытаться выяснить их привычки. Мне, как частному лицу, это не составило бы труда. Но я дал вам подсказку, Дэлзиел, и вы включили ее в свой отчет. Любой мог прийти к такому же умозаключению, что и я. Так почему никто не обратил внимания на эту деталь?

– Теперь уже неважно, почему мы этого не сделали, Уимзи, – произнес сэр Максвелл. – Прошу вас, продолжайте.

– Следующий вопрос, который у меня возник: к чему вся эта возня с поддельной картиной? Зачем убийце задерживаться на месте преступления, чтобы нарисовать картину? Очевидно, для того, чтобы скрыть время смерти Кэмпбелла, например накануне вечером. Это означало, что у преступника не было подходящего алиби на то время суток, когда произошло убийство. Но если он хотел, чтобы все выглядело так, будто Кэмпбелл умер именно утром, ему необходимо было подготовить для себя убедительное алиби именно на это утро. Итак, я решил, что уже знаю про убийцу четыре факта. Первый: он художник, иначе не сумел бы нарисовать картину. Второй: он привык класть тюбики с краской в карман. Третий: у него нет алиби на фактическое время смерти, и четвертый: у него достаточно крепкое алиби на утро вторника.

Затем я обратил внимание на грязные пятна в машине. Они натолкнули меня на мысль, что преступник намеревался обеспечить себе алиби с помощью велосипеда. Но дальше предположения я не продвинулся, не зная, когда именно убили Кэмпбелла, в какое время он должен был отправиться в Миннох, сколько часов или минут требуется на то, чтобы нарисовать картину, ну и так далее. Но одно я знал наверняка: у Кэмпбелла склочный характер, и по меньшей мере шестеро художников из нашей округи жаждут его крови.

Меня сбило с толку обстоятельство, что пятеро из этих шестерых исчезли. Разумеется, нет ничего необычного в том, что пять человек одновременно приняли решение уехать. В Глазго открылась художественная выставка, которую многие желали посетить, в том числе и Фергюсон. Существует также рыбалка, куда тоже обычно отправляются по ночам. Да и вообще сотня других дел, которыми могут заниматься люди. Этих пятерых нельзя было допросить. Как увидеть человека за работой, если не знаешь, где он? Единственным, с кем удалось поговорить сразу, был Стрэчен. Но он предоставил неудовлетворительное алиби не только на вечер понедельника, но и на утро вторника. Я уж не говорю о синяке под глазом и его довольно потрепанном виде.

Вот как обстояло дело на тот момент. Грэм исчез, Фаррен исчез, Уотерс исчез, Гоуэн уехал в Лондон, Фергюсон – в Глазго, Стрэчен находился дома, но лгал.

Должен заметить, что Стрэчена я исключил из списка подозреваемых почти сразу, хотя считал, что он что-то скрывает. Я ведь искал человека с крепким алиби, а алиби Стрэчена не внушало доверия с самого начала. С допросом Грэма, Фаррена и Уотерса пришлось подождать. К тому же они вполне могли предоставить достоверные алиби. Я ничего не знал наверняка, однако ждал, что всплывет какая-нибудь очевидная деталь. Наиболее подозрительными личностями мне представлялись Фергюсон и Гоуэн, поскольку их алиби подтвердили совершенно посторонние люди. Но алиби Гоуэна выглядело правдоподобным и охватывало не только ночь понедельника, но и утро вторника. Под подозрением оставался один Фергюсон. Он предоставил как раз такое алиби, которого я ожидал. Оно покрывало утро вторника и казалось неопровержимым по всем пунктам. К тому же его обеспечивали люди, у которых не было причин лгать: начальники железнодорожных станций и автобусные кондукторы. Если Фергюсон действительно уехал из Гейтхауса в Дамфрис поездом в девять ноль восемь, то нарисовать картину никак не мог.

Затем начали появляться остальные подозреваемые. Грэм никак не объяснял своего отстутствия, и тут меня как громом поразило. Ведь Грэм был единственным из шести подозреваемых, кто не только обладал развитым воображением, но и думал так же, как я сам. Я отчетливо представил ход его мыслей. Он решил, что в сложившихся обстоятельствах любое алиби будет поставлено под сомнение. И наилучший способ доказать свою невиновность – вообще не предоставить никакого алиби. В тот момент я подозревал Грэма больше остальных. Он сам признался, что сумеет легко сымитировать стиль Кэмпбелла, и продемонстрировал это. У меня возникло ощущение, что нам никогда не удастся прижать Грэма. Он избрал безупречную манеру поведения. И в высшей степени правильную. Говорил или делал что-либо лишь в том случае, когда знал наверняка, что за этим последует.

Вскоре вернулся Фергюсон, его видели в Глазго множество свидетелей. Он-то и очертил кое-какие временные рамки, на которые мы могли ориентироваться. Я уверен, что указанное им время точное. Он ничего не проспал и не пропустил. Я стал путаться у него под ногами, изучил его манеру письма и привычки.

В тот день мы начали выяснять судьбу велосипеда, попавшегося нам на глаза в Эре. Не хочу никого обидеть, но считаю, что данный велосипед нельзя было сбрасывать со счетов ни в одной из версий, поскольку связанная с ним история была настолько странной, что случайное стечение обстоятельств исключается. Разумеется, это не проливало света на личность убийцы, и то, что велосипед из Гейтхауса, свидетельствовало лишь о непосредственном отношении преступления к этому месту. Жаль, что несчастный носильщик попал в больницу в самый неподходящий момент. Если бы он взглянул на шесть фотографий и кого-нибудь опознал, то избавил бы нас от лишних хлопот.

Наступил четверг. Чем же я занимался в тот день? Ах да… Мы слушали историю о драке на дороге между Керкубри и Гейтхаусом, обнаружили гаечный ключ и клок черных волос. Вот тут мы замешкались, Макферсон. Будь мы порасторопнее, поймали бы Гоуэна до того, как он успел улизнуть, тем самым сэкономив деньги, потраченные на билеты до Лондона. Это полностью моя вина. В тот момент мои мысли занимала картина, найденная в Миннохе, и я отправился к Бобу Андерсону, чтобы предложить эксперимент по реконструкции событий в Миннохе. Я намеревался вывезти художников на природу, попросить сделать копии картины Кэмпбелла и посмотреть, сколько времени на это потребуется каждому. Грэм, Стрэчен и Фергюсон присутствовали при этом разговоре. Все согласились, хотя Фергюсону идея пришлась не по душе, но погода спутала мои планы.

Что же случилось потом? Я поехал на побережье Каррика, чтобы понаблюдать за работой Стрэчена. Это закончилось тем, что он едва не столкнул меня в море, но, к счастью, передумал. К тому времени мне стало ясно, что Стрэчен либо что-то утаивает, либо кого-то покрывает. Тогда-то у меня и зародились подозрения относительно того, что он каким-то образом причастен к исчезновению Фаррена. Кстати, я видел, как Стрэчен заходил к миссис Фаррен. Это случилось во вторник вечером, когда я заглянул в студию Уотерса и заметил, что там, в переулке, удобно спрятать автомобиль.

В субботу я не слишком продвинулся в своем расследовании, но в тот день вернулся Уотерс. К тому же мы выслушали занимательную историю, рассказанную миссис Смит-Лемезурье. Я все еще не испытывал уверенности в отношении Грэма. С его стороны было бы верхом глупости выдвигать подобное алиби. Хотя Дункан предположил, что дама потеряла голову и просто все выдумала.

В воскресенье я пытался выпытать у миссис Фаррен информацию о местонахождении ее мужа, в понедельник его отыскал и понаблюдал, как он работает. Сразу после этого Фаррена забрали в полицию. Таким образом, мне оставалось изучить методы работы еще трех художников. После этого Стрэчен предоставил свои объяснения начальнику полиции. Только я уже знал все, что нужно, об этом человеке.

Последним этапом моего расследования являлась беседа с Грэмом и Уотерсом. Я уговорил их скопировать картину Кэмпбелла и таким образом убил не двух, а сразу нескольких зайцев. Эксперимент показал, как они пользуются красками и сколько времени тратят на работу. К тому же, сами того не желая, Грэм и Уотерс кое-что рассказали о Гоуэне. Именно поэтому, инспектор, я не поехал с вами в Лондон, чтобы повидать его.

Теперь, насколько я понимаю, вы сгораете от желания узнать, как же обращаются с красками эти шестеро. Гоуэн оказался очень аккуратным и не мог начать работу до тех пор, пока все не будет лежать на привычных местах. Каждому предмету отводится свое определенное место. Этот человек не положил бы тюбик с краской в карман. Скажу вам правду: я был уверен, что Гоуэн не сумел бы повторить стиль Кэмпбелла. Просто не способен изменить себе. К тому же ему не хватило бы ума состряпать столь изощренный план убийства и претворить в жизнь. Ведь даже хитроумный трюк с его исчезновением продуман и исполнен Элкоком, который оказался тем еще интриганом.

Уотерс по привычке убирает краски в сумку. Так что, имея под рукой сумку Кэмпбелла, наверняка сунул бы тюбик в нее. Он хвалился, что легко подделает манеру Кэмпбелла, однако копировал картину довольно медленно, да и результат получился, на мой взгляд, неудовлетворительным. Но, с другой стороны, копия оказалась недостаточно плоха, чтобы заподозрить Уотерса в попытке намеренно испортить ее. В общем, ни у него, ни у Грэма картина Кэмпбелла не вызвала неприятных ассоциаций.

Грэм… Он очень умен. Грэм сразу понял, что картину нарисовал не Кэмпбелл. Он не сказал этого прямо, но заметил несоответствия со стилем покойного и указал мне на них. Это могло стать кульминацией его замысла обвести меня вокруг пальца, но я был уверен, что это не так. Грэм выглядел озадаченным и недоверчивым. Он объяснил, что, рисуя на природе, всегда складывает тюбики на землю рядом с мольбертом или в собственную шляпу, и Уотерс подтвердил это. Ни Грэм, ни Уотерс не попытались ненароком сунуть тюбик в карман. Я наблюдал за ними полтора часа, но не заметил ни одного неосознанного движения в сторону кармана.

Фаррен пользуется ящиком для хранения красок и каждый тюбик кладет строго на место. Неизвестно, как он поступит, не окажись у него под рукой ящика, однако, навещая миссис Фаррен, я обследовал карманы его старой рабочей блузы и не нашел в них ни тюбиков, ни следов красок. К тому же я исключил Фаррена из списка подозреваемых сразу после того, как выяснил, что у него нет алиби на утро вторника. А ведь суть инсценировки как раз в том, чтобы подтвердить алиби, иначе все это теряет смысл.

Стрэчен раскладывает тюбики на полке мольберта в определенном порядке. На палитру он тоже выдавливает их не просто так, а в соответствии с оттенками спектра. Палитра Кэмпбелла выглядела, как вы помните, по-иному, да и тюбики лежали не на полке, а в сумке, за исключением белой, естественно. Наблюдая за работой Стрэчена, я попытался стянуть у него тюбик с кобальтом, однако он сразу хватился его, когда начал собирать рисовальные принадлежности. И это при том, что после нашей с ним перебранки пребывал в крайнем возбуждении. В общем, Стрэчен не из тех, кто уйдет с уличающим его тюбиком краски в кармане.

Итак, настала очередь Фергюсона. Этот художник всегда кладет краски в карман. Я видел это собственными глазами. Обычно Фергюсон покупает краски у Робертсона, однако на его столе лежал фунтовый тюбик фирмы «Винзор энд Ньютон». Я даже подержал его в руках. У Фергюсона есть страсть к теням определенного оттенка голубого цвета, озадачившим Джока Грэма на картине якобы Кэмпбелла. Фергюсон, и никто другой, нарисовал эту картину и сфабриковал алиби.

Нет-нет, подождите. Есть еще пара деталей, и на них я хочу заострить ваше внимание. Только у Фергюсона имеется алиби, которого убийца хотел добиться путем подделки картины. Всем известна его поразительная зрительная память и внимание к мелочам. Фергюсон возражал против экспедиции в Миннох. И я снимаю шляпу перед сэром Максвеллом Джеймисоном, утверждавшим, что Фергюсон, изучивший привычки соседа, мог устроить в доме Кэмпбелла все таким образом, что даже миссис Грин ничего не заподозрила.

Когда Уимзи закончил свою длинную речь, произнесенную с непривычной серьезностью и рассудительностью, в комнате воцарилась тишина, а потом сэр Максвелл сказал:

– Все это очень хорошо, Уимзи, и звучит вполне убедительно, однако ваши рассуждения ни к чему не приведут до тех пор, пока вы не опровергнете алиби Фергюсона. Мы знаем, что он сам или некто сел в Гейтхаусе в поезд до Дамфриса в девять ноль восемь и далее отправился в Глазго. Билет, который за путешествие пробили трижды, был сдан в Глазго. Кроме того, Фергюсона видели там рабочие мастерской, куда он сдал индуктор, а также мисс Селби и мисс Кохран. Уж не хотите ли вы сказать, что у него был сообщник, выдавшиий себя за Фергюсона?

– Нет, сообщника у него не было. Но, по-моему, в молодости он зачитывался детективными романами. А теперь я хочу кое-что вам предложить, если вы, конечно, согласитесь. Завтра вторник, и мы должны вычислить все поезда, следующие по такому же расписанию, что и в утро, на которое предоставлено алиби. Сегодня вечером мы отправимся к дому Кэмпбелла и попытаемся восстановить события того злосчастного понедельника. Я беру на себя смелость объяснить вам, как все произошло. Если на каком-то этапе я ошибусь, следовательно, моя версия неверна, но если у меня все получится, значит, я прав, и в действительности все происходило так.

– Что ж, лучше не придумаешь, – заметил инспектор Макферсон.

– Но нам надо каким-то образом на время устранить Фергюсона, – сказал Уимзи. – Если он увидит, чем мы занимаемся, то сразу даст деру.

– Да пускай бежит! – воскликнул Макферсон. – Тем самым он лишь подтвердит свою вину.

– Неплохая идея, – кивнул Уимзи. – А теперь слушайте меня внимательно. Нам нужен не очень высокий, но довольно тяжелый человек, который будет изображать Кэмпбелла. Все полицейские слишком крупные. Так что, боюсь, эту роль придется исполнить вам, сэр Максвелл.

– Не возражаю. Если только не станете швырять меня в реку.

– Этого мы делать не будем, но вот прокатиться в не совсем удобной позе вам придется. Еще нам понадобятся два наблюдателя. Один останется с «телом», а второй будет надзирать за мной. Работы им предстоит много. Как насчет вас, господин прокурор?

– Нет-нет, – замахал руками тот, – я уже не в том возрасте, чтобы бегать по горам.

– Тогда пусть это будут инспектор Макферсон и сержант. А вы исполните роль пассажира, если хотите, господин прокурор. Кроме того, нам понадобится велосипед. Любой велосипед, поскольку участник событий все еще терпеливо ждет в Юстоне глупца, который отважится за ним явиться. Яйца и бекон на всех и одна машина, на которой поедут наблюдатели.

Инспектор пообещал обеспечить Уимзи всем необходимым.

– Росс и Дункан, – добавил он, – могут вести наблюдение за Фергюсоном. Ну, вы понимаете. Следуйте за ним тенью, куда бы он ни пошел. А если вздумает скрыться, арестуйте.

– Вот это правильно, – одобрил Уимзи. – Сэр Максвелл, вы поедете из Керкубри, как только закроется паб, и будете ждать на S-образном повороте в девять сорок пять. Макферсон, вы возьмете другой автомобиль и будете исполнять роль Гоуэна, однако, вместо того чтобы вернуться в Керкубри, вы последуете за начальником полиции в Гейтхаус, чтобы сыграть роль Стрэчена, когда настанет время. Вы, Дэлзиел, будете постоянно находиться рядом со мной. Наблюдайте за происходящим внимательно, словно кот за мышиной норой. Вы, господин прокурор, можете делать что хотите. А начнем мы с того, что все вместе плотно поужинаем, поскольку нам предстоит изрядно потрудиться.

Лорд Питер Уимзи

– Привет! – сказал Фергюсон.

– Привет! – ответил Уимзи. – Это прокурор, а это сержант Дэлзиел из Ньютон-Стюарта, которого вы уже знаете. Мы собираемся провести небольшой эксперимент, касающийся гибели Кэмпбелла, и хотим воспользоваться вашим жилищем, если позволите. Отсюда удобно наблюдать за домом Кэмпбелла, вы не находите?

– Надеюсь, мы вам не помешали, мистер Фергюсон, – любезно произнес прокурор.

– Нисколько. Проходите. Что именно вы собираетесь сделать?

– Воспроизвести события рокового понедельника, – объяснил Уимзи. – Подскажите нам, если мы что-то сделаем неправильно.

– Разумеется. Когда же начнется представление?

Уимзи взглянул на часы:

– В восемь часов. То есть прямо сейчас. Фаррена изобразите вы, Дэлзиел, или я? Нет, лучше вы, а я останусь под присмотром господина прокурора.

– Хорошо, – отозвался Дэлзиел, выходя на улицу.

– Где вы сидели, Фергюсон, когда приехал Фаррен?

– Здесь. – Он указал на стоявшее возле камина кресло.

– Тогда усаживайтесь туда и делайте то, что делали в тот понедельник. Господин прокурор сядет в противоположный угол, а я – между вами.

– А кем будете вы? – поинтересовался Фергюсон.

– Пока никем. А позднее – убийцей. Всегда хотел примерить на себя эту роль. Ага! Слышите шум? Представление начинается.

Несколько тяжелых ударов возвестили о нападении сержанта Дэлзиела на дверь Кэмпбелла.

– Прошу вас, Фергюсон, – произнес Уимзи.

Хозяин, застывшее лицо которого было бледно как полотно в свете масляной лампы, приблизился к окну и отдернул занавеску.

– Кто там? – крикнул он. – Ради бога, прекратите этот ужасный шум! А, это вы, Фаррен. Что случилось?

– Где этот… Кэмпбелл? – ревел сержант во всю мощь своих легких. – Прошу прощения, сэр, но мне приказано точно воспроизвести разговор. Куда делся этот чертов Кэмпбелл?

– Кэмпбелл? Я не видел его целый день. И не имею ни малейшего понятия, где он находится. Что вам от него нужно?

– Выпустить ему кишки! – смачно выкрикнул сержант. – Я не позволю, чтобы этот ублюдок увивался возле моей жены. Только скажите, где найти этого подлого негодяя, и я вышибу ему мозги.

– Вы пьяны, – промолвил Фергюсон.

– Может, пьян, а может, и нет, – с чувством возразил Дэлзиел. – Не вашего ума дело. Не настолько я пьян, чтобы не разобрать, что к чему, когда застал его со своей женой. Где этот мерзавец?

– Не глупите, Фаррен. Вам прекрасно известно, что у Кэмпбелла и в мыслях не было ничего подобного. Возьмите себя в руки и забудьте весь этот вздор. Лучше ступайте проспитесь.

– Да идите вы сами к черту! – горланил сержант. – Больше мне нечего вам сказать. Парочке, как вас там звать, проходимцев!

– Идите теперь и повесьтесь! – крикнул Фергюсон.

– Непременно повешусь. Только сначала разделаюсь с Кэмпбеллом.

– Да ради бога! Вешайтесь сколь угодно. Только не устраивайте скандал у меня под окнами. Идите найдите себе другое место.

Повисла пауза. Фергюсон продолжал стоять у окна. А потом снизу раздался печальный голос:

– Что мне делать теперь, сэр? Мне велено оставаться тут еще некоторое время.

– Злобно пните дверь, – подсказал Фергюсон. – А затем ступайте к задней двери и начните скандалить там. Затем вернитесь обратно, грязно выругайтесь и уезжайте на велосипеде прочь.

Дэлзиел выполнил указания.

– Все так, сэр?

– Совершенно верно, – одобрил Фергюсон. – Отличное представление. Поздравляю.

– А теперь мне уезжать?

– Верните велосипед на место, – произнес Уимзи, подходя к окну, – и возвращайтесь сюда.

– Хорошо, сэр, – откликнулся Дэлзиел.

Красный фонарь велосипеда мелькнул возле ворот и исчез за оградой.

– Судя по всему, сержант веселится от души, – усмехнулся Фергюсон. – Но ругается он не так грязно, как Фаррен.

– Вероятно, его немного смутило наше присутствие, – предположил Уимзи. – Восемь пятнадцать. Дальше события начинают разворачиваться не раньше десяти часов. Чем займемся, господин прокурор? Поиграем в карты или будем рассказывать истории из жизни? А может, желаете, чтобы я почитал вам вслух? У Фергюсона отличная коллекция детективов. – Он подошел к книжному шкафу. – Послушайте, Фергюсон, где тут у вас «Загадка двух билетов» Коннигтона? Хотел порекомендовать эту книгу господину прокурору. Уверен, ему понравится.

– Я дал ее почитать священнику, остановившемуся в «Энвосе», – объяснил Фергюсон.

– Жаль! Ну да ладно. Зато есть Остин Фриман. У него качественные произведения. Или почитайтевот это – «Глаз Осириса». Отличная книга. Про мумию. Или «Труп на циновке» Кеннеди. Легкий веселый роман. Вполне соответствует названию. Но если вы по горло сыты убийствами, почитайте новую вещь Коула «Взломщики в Баксе».

– Благодарю вас, – сурово произнес прокурор, в глазах которого, спрятанных за стеклами очков, блеснули искорки. – Я прихватил с собой последний номер «Блэквуда», чтобы скоротать время.

– Снова стучат! – воскликнул Уимзи. – А! Это Дэлзиел. Заходите, сержант. Предлагаю партию в домино. Ставка – полпенни. Но берегитесь, в этом я профессионал.

Фергюсон взял из шкафа книгу и сел к огню. Уимзи достал из кармана коробку с домино и разложил игру на столе. Сержант придвинул стул. А прокурор принялся листать журнал.

В гнетущей тишине шелест страниц, стук костяшек по столу и тиканье часов казались неестественно громкими. Часы пробили девять. Уимзи проиграл сержанту четыре пенса, но не отступался.

Часы пробили десять.

– В это время вы готовились отойти ко сну, не так ли, Фергюсон? – спросил Уимзи.

– Да. – Хозяин отодвинул кресло и принялся ходить по комнате, перекладывая с места на место газеты и книги. Пару раз ронял их на пол и наклонялся, чтобы поднять. Фергюсон подошел к шкафу и выбрал книгу. Затем наполнил стакан виски с содовой и медленно выпил, стоя возле камина.

– Мне погасить свет? – спросил он, покончив с напитком.

– А вы его гасили в тот вечер?

– Естественно.

– Тогда погасите.

Фергюсон прикрутил фитиль масляной лампы. Огонек слабо мигнул и погас. Металлический ободок еще несколько секунд тускло алел в темноте, а затем померк и он.

– Мне пойти в постель? – раздался голос из темноты.

– В тот вечер вы пошли?

– Да.

– Тогда отправляйтесь в постель.

Фергюсон проследовал к двери, и его шаги зашуршали по ступеням.

– О господи, – тихо сказал Уимзи. – Я держу наготове ревельвер. Слушайте!

Из переулка донесся шум мотора. Он приближался и становился громче, машина свернула к воротам. Свет фар полоснул по окнам и погас. Уимзи поднялся со своего места.

– Вы слышите, Фергюсон? – крикнул он.

– Да.

– Что это?

– Машина Кэмпбелла.

– Вы ее видите?

– Я на нее не смотрю, но узнаю звук мотора.

Уимзи вышел на улицу. Мотор громко урчал, а водитель никак не мог сдать задом, чтобы заехать в гараж.

– Какого черта вы делаете, Кэмпбелл? – крикнул Уимзи. – Пьяный осел! Вы снова врежетесь в стену.

Ответом послужил поток грубой брани. Уимзи в долгу не остался, что положило начало восхитительной, богатой на нецензурные эпитеты перебранке. Сержант Дэлзиел снял ботинки и бесшумно поднялся на второй этаж, где застал хозяина, по пояс высунувшегося из окна спальни.

Снизу доносились громкие голоса. Послышались звуки борьбы. Две темные фигуры, сцепившись, кружили по двору. Последовал удар, а за ним – падение тяжелого тела, сопровождаемое весьма реалистичным стоном.

– Так все происходило, мистер Фергюсон?

Хозяин дома обернулся столь резко, что ударился головой об оконную раму, и воскликнул:

– Как вы меня напугали! Нет, не так. Я не слышал ничего подобного. Этого не было.

– Что ж, ладно, – протянул Дэлзиел. – Наверное, мы ошиблись. Кстати, мистер Фергюсон, меня попросили вам передать, чтобы вы пока не ложились спать. Ваша спальня понадобится нам в качестве наблюдательного пункта.

– А что мне делать?

– Спуститесь вниз и составьте компанию прокурору.

– Не знаю, к чему вы клоните, – произнес Фергюсон, когда сержант взял его за локоть, – но вы все неверно поняли. И если уж мне не дадут сегодня спокойно отдохнуть, то я, пожалуй, попрошусь на ночлег в «Энвос».

– Неплохая идея, – кивнул сержант, – однако мы просим вас подождать здесь до полуночи. А я пока сбегаю в гостиницу и скажу, чтобы вам приготовили комнату.

– Я и сам мог бы это сделать.

– Не хочу обременять вас, сэр.

Освещая лестницу карманным фонариком, Дэлзиел помог хозяину спуститься вниз, где прокурор безмятежно читал журнал при свечах, и любезно предложил:

– Присаживайтесь, сэр, а я вернусь через несколько минут. А вот и инспектор Макферсон со второй машиной. Он составит вам компанию.

Через несколько минут в дом вошел Макферсон.

– Что случилось? – с любопытством спросил Дэлзиел.

– Его светлость возится с «трупом», – улыбнулся инспектор. – Пытается оживить его с помощью виски.

– Вы не задержитесь здесь ненадолго, инспектор, пока я сбегаю в «Энвос» и договорюсь насчет номера для мистера Фергюсона?

Макферсон перевел взгляд с тщедушной фигуры прокурора на хозяина дома, комкавшего носовой платок в потных ладонях, и кивнул. Когда сержант вышел, в студии воцарилась тишина.

Однако сержант Дэлзиел удалился не дальше ворот, где снова включил фонарик. Из-за ограды появилась мощная фигура констебля Росса. Отослав его в гостиницу, Дэлзиел отправился взглянуть на происходящее во дворе. Там он обнаружил распростертого на земле начальника полиции и Уимзи, отчаянно пытавшегося оказать ему первую помощь.

– Уже умер? – сочувственно поинтересовался сержант.

– Мертв, как туша на бойне, – ответил «убийца». – Должен сказать, что нам следовало драться чуть дольше, но он уже умер. Который час? Половина одиннадцатого. Это хорошо. Несколько минут его дыхание было затруднено, а потом он вдруг совсем перестал дышать и умер. Как это воспринял Фергюсон?

– Не слишком хорошо, однако все отрицает.

– Ну, это естественно.

– Хочет отправиться ночевать в «Энвос».

– Что ж, надеюсь, ничто не помешает ему заснуть, но до полуночи он должен оставаться здесь.

– Да. Я уже ему сообщил.

– Продолжайте игру, а я должен продумать план побега.

Сержант Дэлзиел дождался констебля Росса, а затем вернулся в дом и сообщил Фергюсону, что вопрос с номером улажен.

– Как проходит эксперимент, сэр? – обратился он к инспектору.

– Отлично. По времени все совпадает. Мы отвели пять минут на драку и пять – на так называемую «стрижку».

– Кто-нибудь проезжал?

– Ни единой души.

– Вам повезло. Что ж, пойду к его светлости.

– Хорошо.

– Но все было совсем не так, инспектор, – возразил Фергюсон. – Если бы подобное случилось, я бы наверняка что-нибудь услышал.

– Вероятно, все произошло на дороге, – дипломатично заметил инспектор. – Такое лучше проворачивать без свидетелей.

– А, понимаю.

Во дворе сержант застал его светлость, с трудом пытавшегося взвались себе на спину начальника полиции. Наконец справившись, лорд Питер отволок бездыханное тело в гараж и тяжело уронил его на пол.

– Ой! – вдруг произнес «труп».

– Замолчите, – бросил Уимзи, – вы же мертвы, сэр! Волочить вас по земле я не мог, иначе остались бы следы. – Он уставился на «тело». – Крови нет. Слава богу, нет крови. Я должен сделать это. Все обдумать. И обдумать как следует. Можно сказать, что я находился на рыбалке. Нет. Необходимо, чтобы кто-нибудь меня видел. А если оставить тело здесь и все свалить на Фаррена? Но Фаррен мог отправиться домой. И тогда он сумеет доказать, что его здесь не было. К тому же мне не хочется втягивать Фаррена. А нельзя ли представить ситуацию как несчастный случай?

Уимзи вышел из гаража и направился к автомобилю, пробормотав:

– Лучше положить тело в машину. Фаррен может вернуться. И тогда я его подловлю. Или он меня. Одно из двух. Нет, нельзя полагаться на удачу. Несчастный случай – вот что мне нужно. И алиби. А ну-ка!

Уимзи загнал автомобиль в гараж и выключил фары.

– Думаю, что следующим шагом будет виски, – сказал он, забирая бутылку там, где ее оставил. – Возможно, Дэлзиел, я обдумывал свой план в доме, но сейчас сделаю это в гараже. Схожу за стаканами и содовой.

Сдавленный возглас, послышавшийся из гаража, свидетельствовал о том, что «трупу» надоело лежать там, где его оставили.

– Все хорошо, «труп»! – весело крикнул Уимзи. – Я за напитками.

Он принес стаканы и содовую, а Дэлзиел позаботился о бутылке.

– Сейчас мы все вместе выпьем, – проговорил Уимзи. – Покойник, вы можете сесть. А теперь послушайте. Мне сложно рассуждать вслух, поскольку я уже знаю, что произойдет дальше. Но когда я занимался расследованием, мне потребовалось около часа на анализ основной части плана и еще немного, чтобы дополнить его недостающими деталями. Оставим это время Фергюсону на размышления. Но в половине двенадцатого мне нужно приниматься за работу. А пока следует составить список того, что предстоит сделать.

Уимзи включил фары, а потом снова выключил их.

– Лучше не включать, а не то сядет аккумулятор. Одолжите мне ваш фонарик, Дэлзиел. Не хочу делать этого в доме под носом у Фергюсона. Конечно, он может чем-то выдать себя и во всем признаться, но на это рассчитывать не приходится. Если честно, мне хотелось бы, чтобы Фергюсон молчал до последнего. Ведь я вложил в это представление свою душу.

Уимзи достал из кармана блокнот и принялся писать. Начальник полиции и сержант передавали друг другу бутылку виски, переговариваясь вполголоса. Часы в церкви пробили одиннадцать. Уимзи продолжал писать. В четверть двенадцатого он внимательно прочитал собственные записи и убрал записную книжку в карман, а еще через десять минут поднялся.

– Предположительно в это время я закончил обдумывать свой план, – сказал он. – Плюс-минус. А теперь пора действовать. Сегодня мне придется сыграть две роли сразу. Начну с роли Фергюсона. Дэлзиел, будьте готовы изобразить Стрэчена.

Сержант кивнул.

– А трупу лучше побыть здесь. Пока, друзья. Оставьте мне выпить.

«Мертвец» и сержант минуту стояли в дверях, глядя вслед темной фигуре Уимзи, пересекавшей двор. Ночь выдалась темной, но не слишком, поэтому они видели, как он проскользнул в дом. Вскоре в окне спальни мигнул огонек свечи. Дэлзиел сел в машину наблюдателей и завел мотор.

– Фергюсон!

Голос Уимзи звучал немного хрипло. Хозяин поднялся со своего места и подошел к лестнице.

– Поднимайтесь сюда.

Фергюсон исполнил просьбу и обнаружил его светлость в собственной спальне без ботинок и в одной рубашке.

– Я собираюсь прилечь и отдохнуть и хочу, чтобы вы оставались со мной до тех пор, пока что-нибудь не произойдет.

– Вы затеяли какую-то глупую игру!

– Да. Но скоро вы из нее выйдете.

Уимзи улегся в постель и укрылся одеялом. Фергюсон опустился на стул возле окна. Вскоре послышался шум подъезжающего автомобиля. Он остановился у ворот, и во дворе раздались шаги. Уимзи сверился с часами: десять минут первого, – выбрался из постели и встал рядом с Фергюсоном, едва не касаясь его плечом.

– Выгляните в окно, пожалуйста.

Фергюсон подчинился. На пороге дома Кэмпбелла виднелась темная фигура. Незнакомец снова постучал в дверь, затем поднял голову, посмотрел на окна и, обогнув дом, снова остановился на крыльце. Через минуту он отошел в сторону и пошарил за ставнями. Послышался скрежет ключа, вставляемого в замочную скважину. Дверь отворилась, и назнакомец шагнул в дом.

– Все верно?

– Да.

Они продолжали наблюдать. В окне комнаты первого этажа вспыхнул свет, затем погас, а потом появился в спальне, как раз напротив окна Фаррена. Луч света скользнул по комнате и пропал, но вскоре возник в нижнем окне и больше уже не гас.

– Все так и было?

– Не совсем. Комнату освещали спичками, а не фонарем.

– Ясно. А кстати, откуда вы это узнали? Я думал, вы лишь слышали, как в дом вошел человек, но ничего не видели.

Фергюсон шумно выдохнул и произнес:

– Я так сказал? Не думал, что у вас сложится такое впечатление. Я слышал, как открылась дверь, и заметил свет в окне первого этажа. Но вошедшего я не видел.

– И не заметили, как он выходил из дома?

– Нет.

– И понятия не имеете, кто это был?

– Нет.

– А кого-нибудь еще видели в ту ночь?

– Никого.

– Но вы видели, как в семь тридцать утра Кэмпбелл вышел из дома и уехал на машине?

– Да.

– Хорошо. Теперь можете быть свободны.

– Знаете, я думаю, что… Я хочу вам кое-что сказать, Уимзи!

– Да?

– Впрочем, ничего особенного. Спокойной ночи!

– Спокойной ночи.

– Он едва не признался в содеянном, – пробормотал себе под нос Уимзи. – Бедняга.

А Фергюсон тем временем вышел за ворота. Две смутные тени отделились от ограды и последовали за ним.

Уимзи ждал у окна до тех пор, пока не отворилась дверь соседнего дома. Дэлзиел вышел на крыльцо и запер дверь на ключ, потом спрятал его в потайное место. Когда шум машины затих, его светлость, поспешно сбежав по лестнице, бросился к гаражу и позвал:

– Покойник!

– Да, сэр! – бодро отозвался тот.

– Пока этот похожий на привидение человек шастал по двору, мне, как убийце, пришла в голову ужасная идея. Все это время вы коченеете. И если я оставлю вас лежать на полу гаража, то не сумею запихнуть в машину. Выходите из гаража, сэр, и устраивайтесь поудобнее, свернувшись калачиком.

– А вы не запихнули меня в автомобиль раньше?

– Нет, иначе вы выглядели бы неестественно. Сначала я положил вас на пол. Где этот негодник Дэлзиел? Надеюсь, не рванул в Фолбе в порыве исполнительности? Нет. Вот он идет. Дэлзиел, помогите придать телу положение, в котором его обнаружили. Руки сложены на груди, насколько я помню, голова – на них. Нет! Не так. Мы не должны закрывать рану на виске. Теперь правильно. Ноги скрещены и повернуты в сторону. Верно. Подержите-ка. Прекрасно.

– Мне оставаться в таком положении всю ночь? – вздохнул сэр Максвелл.

– Нет, конечно. Но позу запомните. Завтра мне это понадобится. Так, будем считать, что это сделали. А теперь давайте запрем гараж, заберем ключ с собой, чтобы сюда не забрели нежелательные посетители, и отправимся к дому Кэмпбелла. Ну что, господин прокурор, готовы повеселиться? А вы, Макферсон? Предьявите билеты. Теперь разыщем ключ, откроем дверь и запрем за собой. Закроем ставни и выключим свет. О господи! Что это? Записка. «Остерегайся Ф.» Великий Иосафат! Нет-нет, имеется в виду, что нужно остерегаться не меня, а Фаррена. И что теперь? Воспользоваться этой запиской или уничтожить? Лучше уничтожить. Мы же изображаем несчастный случай, а не убийство. Нам не нужно ни малейшего намека на насилие. К тому же необходимо поступить честно по отношению к Фаррену. Кэмпбелл жив до половины восьмого завтрашнего утра, так что он обнаружил записку и прочитал. А когда же Кэмпбелл вернулся домой? После полуночи, разумеется, поскольку Стрэчен заявил, что не застал его раньше. Да, но откуда мне известно, сколько людей видели его заходившим в дом в десять пятнадцать? Лучше предположить, что он вошел в дом, а потом вышел снова, когда я спал. Скорее всего пешком, ведь я не слышал шума мотора. Черт бы побрал этого Стрэчена! Зачем ему понадобилось совать свой нос куда не следует?

Так, теперь займемся кроватью и пижамой Кэмпбелла. Пижаму надевать я не стану, ведь ее уже носили целую неделю, просто встряхну и разложу на полу, чтобы она смотрелась естественно. Нужно вымыть руки, чтобы было понятно: тазом с водой пользовались. Полотенце тоже выглядит так, словно им вытирались. Теперь постель. Необходимо в нее лечь. Ужасно лежать в удобной постели, когда не можешь и не должен спать. К тому же в постели можно поразмышлять.

Или почитать. Для этого у меня все под рукой. Прихватил из дома Фергюсона. Расписание поездов – отличное чтиво. Стиль, конечно, телеграфный, зато составлено с умом. Вот еще карта дорог. Тоже из соседнего дома. Теперь постель выглядит достаточно помятой? Нет, потрачу еще полчаса. Причем весьма беспокойных.

Беспокойные полчаса миновали, и «убийца» выбрался из кровати, волоча за собой одеяло.

По-моему, все убедительно. Так. Надо вылить грязную воду в помойное ведро, налить в таз свежей и испачкать ее тоже. Что еще? Кисточка для бритья и зубная щетка. Черт, нет. Намочу их позднее, иначе высохнут. Однако я могу спуститься вниз, собрать рисовальные принадлежности и приготовить две порции завтрака. И мне нужно продумать план отступления. В данный момент в нем присутствует один существенный пробел. И вот тут мне придется положиться на удачу. Кстати, должен вам сказать, что я намерен сесть в Бархилле на поезд в двенадцать тридцать пять. Но это зависит от того, успею ли я вовремя убраться из Минноха. Буду молиться, чтобы поблизости не было людей.

– Но в Бархилл вы не поехали.

– Нет. Вероятно, случилось нечто такое, из-за чего я передумал. – По ходу дела Уимзи доставал посуду. – Вы не должны забывать о том, что мне необходимо оказаться в Глазго. Ведь я во всеуслышание заявил о своем намерении, и теперь любые изменения в первоначальном плане нервируют меня. Если бы вы знали, какая работа мозга происходит сейчас у меня в голове. Вот и завтрак Кэмпбелла! Все готово: чайник, чашка с блюдцем, две тарелки, нож, вилка, хлеб, масло, сахар. И молоко! Не забыть забрать утром молоко Кэмпбелла. Хорошо, что я знаю, когда его доставляют. Яйца, бекон и сковорода находятся в кухне. А теперь надо вернуться к себе домой. Там тоже есть дела. На завтрак у меня копченая рыба, но это неважно: для удобства лучше сварить яйцо.

Накрывая на стол, Уимзи болтал без умолку. Но затем, словно внезапно пораженный какой-то мыслью, выронил из рук кастрюлю.

– Проклятье! Чуть не забыл. Мое алиби зависит от того, уеду ли я поездом из Гейтхауса. Но целой толпе народа я вчера объявил, что доберусь до Дамфриса, а оттуда отправлюсь поездом в семь тридцать пять. Почему я передумал? Что-то случилось с моей машиной. Причем поломка такова, что быстро ее не исправить, – например вышел из строя индуктор. Да. И это я тоже включу в свой план. Спокойно, старина. У тебя еще полно времени. Сначала выполни одно дело, прежде чем приниматься за другое. Отлично. Завтрак готов. Что теперь? Я решил вопрос с постелью, но забыл о бритвенных принадлежностях. Надо все подготовить. Пижама здесь. Грязная вода. Кстати, нужно взять чистые носки, рубашку и приличный костюм для поездки в Глазго. Я упаковываю эти вещи. Необходим серый фланелевый костюм, похожий на брюки Кэмпбелла. А вот он – висит в шкафу. Надевать на себя я его не стану, но в карманы загляну. А вот и оно, Макферсон! Видите пятно от белой краски на подкладке левого кармана? Какая беспечность. Но немного бензина – и мы избавимся от этой неприятности.

Уимзи быстро описал процесс переодевания, в то время как полицейские с удовлетворением рассматривали серый фланелевый костюм. Представление, конечно, вещь замечательная, но это уже улика. И очень важная.

Скоро Уимзи объявил о том, что переоделся.

– Я собираюсь провести ночь в Глазго, поэтому мне следует взять с собой чемоданчик с вещами, – продолжил он. – Чистая пижама, бритвенные принадлежности, зубная щетка. Но лучше побриться сейчас, чтобы сэкономить время. Пять минут, и готово. Что еще? Плащ, мягкая фетровая шляпа и чистый воротничок. Еще надо прихватить с собой индуктор. Все это уместилось в чемодан. А теперь следуйте за мной.

Уимзи повел полицейских в дом Кэмпбелла, где, надев тонкие перчатки, осторожно проверил содержимое сумки художника с рисовальными принадлежностями, которую принес из участка сержант Дэлзиел.

– Кэмпбелл наверняка прихватил бы с собой какую-нибудь еду, – произнес «убийца». – В шкафу есть ветчина. Возьму еще масло, хлеб и горчицу. И небольшую фляжку с виски, раз уж она стоит на виду. Отлично. Теперь нужно выйти на улицу и вытащить индуктор. Так, осторожно… Надо как-то вывести его из строя. Не стану портить хорошую вещь. Просто представим, что я это сделал. Так… Теперь заворачиваем в коричневую бумагу. Фергюсон – человек предусмотрительный. Всегда держит под рукой бумагу и бечевку. А теперь положим сверток в чемоданчик, чтобы не забыть о нем. Мне потребуется кепка на случай, когда я перестану изображать Кэмпбелла. Положу ее в карман его плаща. Ах да. И очки. Они помогут мне сохранить инкогнито. Они принадлежат Кэмпбеллу. Это солнцезащитные очки с простыми, без диоптрий, стеклами. Их тоже положу в карман. Все. Я полностью экипирован.

А теперь настал момент, когда мне должна улыбнуться удача. Нужно выйти из дома и раздобыть велосипед. На это потребуется время. Но он все равно найдется. Не в одном переулке, так в другом. Выключаю свет. Запираю обе двери и забираю ключи с собой. Рисковать нельзя. Я не могу допустить, чтобы в мое отсутствие сюда надумал заглянуть еще какой-нибудь Стрэчен.

Заперев дом, Уимзи быстро зашагал по дороге, сопровождаемый наблюдателями.

– Я вас предупреждал, что придется пройтись пешком, – произнес он. – Но потом вам лучше воспользоваться автомобилем, потому что я поеду на велосипеде.

Когда процессия поравнялась с гостиницей «Энвос», из тени возникла крупная фигура.

– Он здесь, все в порядке, – отрапортовал констебль Росс. – Дункан следит за входом, а полицейский из Гейтхауса расположился в саду, чтобы он не улизнул через окно. Вот ваш велосипед, милорд.

– Чудесно! – воскликнул Уимзи. – Можно подумать, его оставили тут специально. Нет-нет, – возразил он, когда полицейский чиркнул спичкой. – Никакого света. Предполагается, что я его украду. Спокойной ночи… или, вернее, доброго утра. Пожелайте нам удачи.

Уимзи вернулся на велосипеде к дому в начале третьего ночи.

– А теперь, – промолвил он, – заводя велосипед в гараж, – давайте отдохнем. До пяти часов утра больше не произойдет ничего важного.

Заговорщики укутались в одеяла и плащи и устроились на стульях и на коврике перед камином. Диван предоставили прокурору. Начальник полиции, этот старый закаленный солдат, заснул быстро и крепко. И лишь около пяти часов утра его разбудил звон кастрюль и сковородок.

– Завтрак для наблюдателей накрыт в кухне, – сообщил ему на ухо Уимзи. – А я пока наведу порядок в спальне.

В четверть шестого все было готово. Зубная щетка и помазок для бритья, принадлежавшие Кэмпбеллу, оба мыла и оба полотенца были влажными и выглядели так, словно ими пользовались. Вскоре Уимзи вошел в дом Кэмпбелла, приготовил и съел яичницу с беконом. Чайник он оставил на плите, чтобы тот не остыл.

– Не знаю, – сказал его светлость, – оставлял он свет включенным или нет. Впрочем, это не имеет значения. А теперь, покойник, настало время запихнуть вас в машину. Возможно, я, то есть убийца, сделал это раньше. Но вам было бы неудобно лежать в салоне. Примите ту позу, в какой лежали раньше. Но помните, что теперь ваше тело полностью окоченело.

– Наверное, вам весело, – проворчал сэр Максвелл, – но для меня это смерти подобно.

– Так и есть. Но ничего не поделаешь. Готовы? Начинаем.

– Ух ты! – выдохнул Макферсон, когда Уимзи подхватил скрюченного, неподатливого начальника полиции и запихнул на заднее сиденье «морриса». – А вы обладаете недюжинной силой. Никогда бы не подумал, ваша светлость.

– Я просто ловкий, – улыбнулся Уимзи, безжалостно втискивая свою жертву между задним сиденьем и спинкой переднего. – Надеюсь, я не причинил вам вреда, сэр? Сможете пролежать так некоторое время?

– Продолжайте, – раздался сдавленный голос «покойника».

Уимзи погрузил в машину рисовальные принадлежности – стул, сумку и мольберт, а также шляпу и плащ Кэмпбелла, сверху уложил велосипед и закрепил конструкцию прочной бечевкой, которую отыскал в гараже. Всю эту кучу вещей Уимзи прикрыл сверху старым ковриком, который затем подоткнул со всех сторон.

– Пусть мольберт немного выглядывает, – объяснил он. – Со стороны это смотрится вполне невинно, да и остальная поклажа не возбуждает подозрений. Который час?

– Без четверти шесть, милорд.

– Хорошо. Можно начинать.

– Но вы не съели завтрак Фергюсона!

– Я сделаю это позднее. Подождите немного. А пока давайте запрем дверь – и в путь.

Уимзи натянул на лоб матерчатую кепку, закутался в плащ и теплое кашне и, никем не узнанный, сел за руль.

– Готовы? Отправляемся.

Нагруженный автомобиль медленно отъехал от дома в бледном свете раннего утра. В конце улицы он свернул направо, в сторону железнодорожной станции Гейтхаус. Машина с наблюдателями двинулась следом.

Дорога тянулась в гору, возвышаясь над лесными красотами Кастрамонта и поражающей воображение долиной реки Флит. Справа от нее над стволами деревьев холмы поднимали свои подернутые туманом вершины. Машина катила мимо старой каменоломни к обширным вересковым лугам и пастбищам. Овцы глядели на странную процессию и испуганно перебегали ей дорогу. Серые куропатки, наслаждавшиеся последними днями покоя и безопасного существования, с треском вылетали из зарослей вереска. На северо-востоке белели в неясном утреннем свете грациозные арки возвышающегося над Флитом виадука. А впереди, мрачные и хмурые, устремлялись ввысь скалистые утесы Дромора, напоминающие изрезанные непогодой гранитные ворота в мир дикой природы и символизирующие границу Флита.

Хозяева небольшого домика у пересечения шоссе с железнодорожными путями все еще спали, а шлагбаум был поднят. Машины беспрепятственно миновали его и, не заезжая на станцию, резко свернули влево, на старую дорогу до Критауна. Здесь по обе стороны дороги тянулась каменная стена, которая обрывалась через несколько сотен ярдов. Уимзи предупреждающе поднял руку, развернул автомобиль и съехал на обочину под прикрытие стены. Полицейская машина остановилась посреди дороги.

– Что теперь? – спросил Макферсон.

Уимзи вышел из салона и осторожно заглянул под коврик:

– Вы еще живы, сэр Максвелл?

– Едва-едва.

– Теперь вы можете выйти и размяться. Вы мне не понадобитесь до девяти часов. Располагайтесь поудобнее вместе с господином прокурором и покурите.

– А что будут делать остальные?

– Прогуляются со мной обратно до Гейтхауса, – с мрачной улыбкой ответил Уимзи.

– Мы не возьмем машину? – уныло поинтересовался Макферсон.

– Можете, если хотите. Но с вашей стороны было бы очень великодушно подбодрить меня приятной беседой. Черт возьми! Мне необходимо вернуться в Гейтхаус пешком.

Наконец решили, что Макферсон пойдет с лордом Уимзи, а Дэлзиел поедет следом на автомобиле на случай, если автобус на станции будет переполнен. Поручив прокурору присматривать за «трупом», Уимзи весело помахал рукой и отправился вместе с Макферсоном в путешествие до Гейтхауса длиной в шесть с половиной миль.

Последняя миля оказалась самой сложной, поскольку дорога постепенно заполнялась людьми и машинами. Лорду Уимзи и его попутчику приходилось прятаться за стеной и изгородями, чтобы остаться незамеченными. В последний момент они едва не столкнулись с мальчишкой, разносчиком газет. Насвистывая себе под нос, он прошел всего в футе от конспираторов, согнувшихся в три погибели за весьма удачно попавшимся на пути кустом боярышника.

– Черт бы побрал этого сорванца, – пробормотал Уимзи. – Наверняка Фергюсон ожидал встречи с ним. Он вполне мог предпринять эту прогулку в Гейтхаус раньше нас, но мне не хотелось лишать свой «труп» сна. Без четверти восемь. Мы отлично укладываемся во времени. Ладно, продолжаем.

Остаток пути они проделали бегом. Отперли дом Кэмпбелла, спрятали ключ, забрали молоко, часть которого вылили в раковину, вскрыли письма и развернули газеты, а затем бросились к дому Фергюсона. Тут Уимзи забрал молоко Фергюсона, сварил яйца, вскипятил чай и сел завтракать с видом полного удовлетворения на лице.

В восемь часов утра в переулке показалась дородная фигура миссис Грин. Уимзи выглянул в окно и приветственно помахал ей рукой.

– Лучше ее предупредить, Макферсон, – пояснил он. – Ведь если она войдет в дом Кэмпбелла, ее хватит удар.

Макферсон поспешил на улицу, через мгновение скрылся за дверью соседнего дома вместе с миссис Грин, но вскоре он вернулся улыбаясь и сообщил:

– Все просто отлично, милорд! Миссис Грин сказала, что все выглядит именно так, как в утро исчезновения Кэмпбелла.

– Хорошо, – кивнул Уимзи.

Покончив с завтраком, свернул плащ и убрал его в чемоданчик, а затем еще раз обошел дом – проверить, нет ли чего-нибудь подозрительного. За исключением четырех загадочных тарелок с остатками завтрака в кухне все выглядело как обычно. На улице лорд Уимзи столкнулся с миссис Грин и перекинулся с ней парой слов, упомянув, что собирается сесть на автобус до станции, и зашагал вниз по улице.

Примерно в половине девятого раздалось пыхтение автобуса, куда и сел Уимзи. Полицейская машина двинулась следом, вызвав у пассажиров автобуса неподдельный интерес.

В девять часов автобус и автомобиль остановились на площади перед станцией. Выйдя из автобуса, Уимзи приблизился к полицейской машине.

– Я хочу, чтобы вы, инспектор, прошли со мной к поезду. Когда он тронется, вернитесь сюда, к Дэлзиелу. Затем выезжайте на дорогу и заберите другой автомобиль.

Офицеры кивнули, а Уимзи направился в здание станции, сопровождаемый инспектором. Там он поговорил с начальником и кассиром, купил билет до Глазго и обратно. Через несколько минут поезд дал гудок, и на противоположной платформе началась посадка. Начальник станции вышел на платформу с жезлом под мышкой. Стрелочник спустился со своей смотровой площадки, чтобы помочь пассажирам с багажом. Сошедшие с автобуса пассажиры потянулись к вагонам, сопровождаемые кондуктором, ожидавшим новоприбывших. Билетный кассир сел в свою каморку и открыл окошко. Уимзи и инспектор двинулись за остальными людьми.

К платформе приблизился поезд. Уимзи пожал инспектору руку с таким чувством, словно расставался с ним на целый месяц, и вошел в вагон первого класса через дверь, услужливо распахнутую носильщиком. Начальник станции с охранником обменялись сигнальными жезлами и перекинулись парой слов. В багажный вагон завезли клетку с птицей. Внезапно Макферсон понял, что совершил ошибку: ему нужно было поехать вместе с Уимзи, – подбежал к вагону и заглянул в окно. В купе никого не было. Поезд дал гудок. Стрелочник взмахнул флажком. Носильщик подошел к Макферсону и попросил его отойти. Поезд тронулся с места. Инспектор оглядел опустевшую платформу.

– Господи! – воскликнул он, хлопнув себя по бокам. – Войти с одной стороны и выйти с другой. Известный и распространенный трюк. Макферсон быстро пересек платформу и присоединился к Дэлзиелу, воскликнув:

– Вот чертов хитрец! Он провел нас! Видели, как он выходил со станции?

Дэлзиел покачал головой.

– Говорите, обвел нас вокруг пальца? Нас разделяет здание станции. Через сад начальника станции тянется тропинка. Он наверняка улизнул по ней. Идемте быстрее.

Они прошли сквозь здание и выбрались на дорогу. Впереди них быстро шагал человек в сером костюме. Инспектор взглянул на часы. Они показывали десять минут десятого.

Лорд Питер Уимзи

«Покойника» снова запихнули в машину. Уимзи надел плащ и шляпу Кэмпбелла, снова обмотал шею шарфом, натянув его до подбородка, так что лица стало совсем не видно. Он сдал задом, выехал на дорогу и мягко тронулся в сторону Критауна. Дорогу покрывали большие камни и выбоины, а шины автомобиля были изрядно истерты. Уимзи знал об этом и ехал очень осторожно. Ведь прокол мог оказаться фатальным. Его светлость держал скорость на уровне двадцати миль в час. Крутя руль, он размышлял о том, как, наверное, эта необходимость ехать медленно сводила с ума Фергюсона, для которого время было на вес золота. С настоящим трупом на заднем сиденье он испытывал непреодолимое желание рискнуть и нажать на педаль газа.

Дорога была совершенно пустынной, если не считать небольшой речушки, мирно журчавшей поблизости. Один раз Уимзи пришлось выйти из машины, чтобы поднять шлагбаум. Речушка исчезла из вида справа, пробежала под небольшим мостом и вновь вынырнула слева, перекатываясь через камни и извиваясь между деревьями. Солнце припекало все сильнее.

Примерно в двадцать минут десятого автомобиль оказался на вершине крутого спуска к Критауну, расположенного напротив башни с часами. Уимзи свернул направо, выехал на главную дорогу и поймал на себе изумленный взгляд владельца гостиницы «Эллангоуэн», беседовавшего с водителем у заправочной колонки. Мгновение он смотрел на его светлость так, словно внезапно увидел привидение, но потом заметил Макферсона и Дэлзиела, которые ехали следом, помахал им рукой и понимающе улыбнулся.

– Первое незапланированное происшествие, – пробормотал Уимзи. – Странно, что в этом месте Фергюсона никто не опознал, а ведь он хотел этого. Но такова жизнь. Никогда не получаешь то, что хочешь.

Он нажал на педаль газа и увеличил скорость до тридцати пяти миль в час. Через пять миль его светлость миновал поворот на дорогу, ведущую в Нью-Галловей. Часы показывали половину девятого.

– Практически уложились, – произнес он.

Уимзи продолжал давить на педаль газа и теперь несся по совершенно новой и нескользкой дороге, проложенной совсем недавно и сразу сделавшей путь из Критауна в Ньютон-Стюарт одним из самых безопасных в трех королевствах. Выбравшись за пределы Ньютон-Стюарта, он снова был вынужден притормозить, чтобы проехать мимо техники и рабочих, укладывавших покрытие. Вскоре Уимзи прибавил скорость, однако, вместо того чтобы следовать по главной дороге, свернул перед мостом на проселочную, тянувшуюся параллельно главной по левому берегу Кри через Миннигаф. Уимзи проехал через лес, мимо приютившихся на берегу Кри хижин, через Лонгбайс и Борган и оказался в долине, раскинувшейся между холмами, напоминавшими изумрудно-зеленые башни замка короля страны Эльфов. Затем он резко свернул направо и увидел перед собой цель: мост, ржавый шлагбаум и нависшую над Миннохом отвесную гранитную скалу.

Уимзи остановил автомобиль на поросшей травой лужайке и вышел. Полицейские припарковались в тени небольшой каменоломни на противоположной стороне дороги. Когда наблюдатели приблизились, он уже доставал из машины велосипед.

– Мы отлично уложились во времени, – заметил инспектор. – Сейчас ровно десять.

Кивнув, Уимзи взбежал на возвышенность и огляделся по сторонам. Вокруг не было ни души. Даже коровы с овцами не бродили по холмам. Несмотря на то что Уимзи и его товарищи находились в нескольких сотнях ярдов от фермы и совсем рядом с дорогой, возникало ощущение, будто они попали в самое сердце пустыни. Уимзи снова бросился к машине, положил на траву принадлежности для рисования, открыл заднюю дверцу и безжалостно вцепился в скрючившегося начальника полиции, чувствовавшего себя скорее мертвым, чем живым. Ему даже не нужно было изображать трупное окоченение, поскольку все его конечности и без того свело судорогой. Уимзи взвалил бедолагу на плечи, и тот, покачиваясь, отправился в свой «последний путь» и был с глухим стуком свален на жесткую гранитную поверхность на самом краю обрыва.

– Ждите здесь, – угрожающе произнес Уимзи, – и не двигайтесь, иначе свалитесь в реку.

Вцепившись пальцами в пучки вереска, начальник полиции принялся тихо молиться. Он открыл глаза, но, увидев под собой резко уходящий вниз склон, зажмурился. Через несколько минут сэр Максвелл почувствовал, что его заворачивают в пропахший плесенью, вызывающий удушье коврик. Наступила тишина, а вскоре в отдалении послышались голоса и смех. После этого беднягу опять оставили в одиночестве. Он попытался представить, что же сейчас происходит на берегу, и догадался, что Уимзи прячет велосипед. Снова раздались голоса, а сдавленные ругательства свидетельствовали о том, что кто-то пытается установить мольберт. Наконец край коврика приподнялся, и Уимзи объявил:

– Теперь можете встать.

Сэр Максвелл на четвереньках осторожно отполз от края обрыва, необъективно показавшегося ему невероятно глубоким, и только после этого перекатился на спину и сел.

– О господи! – простонал он, потирая ноги. – Чем я заслужил такое наказание?

– Прошу прощения, сэр, – промолвил Уимзи. – Будь вы действительно бездыханным трупом, вы бы этого даже не заметили. Но мне не хотелось бы заходить так далеко. Итак, у нас в запасе полтора часа, в течение которых необходимо нарисовать картину. Но поскольку в этом роде деятельности я не силен, предлагаю организовать небольшой пикник. В другой машине есть еда. Сейчас принесут.

– Я бы не прочь выпить, – сказал сэр Максвелл.

– Непременно. Глядите! Кто-то идет. Давайте напугаем их. Спрячьтесь под коврик, сэр.

В отдалении раздался шум грузовика. Начальник полиции поспешно нырнул под коврик и замер. Уимзи же сел перед мольбертом и взял в руки кисть и палитру.

Вскоре на мосту появился грузовик. Водитель, взгляд которого, естественно, устремился на место недавних трагических событий, внезапно увидел мольберт и человека в черной шляпе и клетчатом плаще. Издав исполненный ужаса крик, он нажал на педаль газа. Грузовик, подпрыгивая и натужно пыхтя, рванулся вперед, и из-под его колес во все стороны полетели камни. Уимзи рассмеялся. Начальник полиции выскочил из своего убежища, чтобы взглянуть на происходящее, и тоже расхохотался. Через мгновение к ним присоединились остальные. Всех охватило веселье.

– Ну и дела! – воскликнул Дэлзиел. – Потеха! Это же молодой Джок. Вы слышали, как он завопил? Теперь расскажет всем в округе, что призрак старины Кэмпбелла рисует на скале в Миннохе.

– Надеюсь, с бедным парнем и его грузовиком не случится ничего дурного, – озабоченно произнес прокурор. – Он так несся.

– За него не беспокойтесь, – усмехнулся начальник полиции. – У таких сорванцов по девять жизней. Не знаю, как вы, а я умираю от голода и жажды. Завтракали-то мы в половине пятого.

Пикник прошел оживленно, хотя ему слегка помешало возвращение Джока, которого сопровождали приятели, жаждавшие взглянуть на призрака при свете дня.

– По-моему, тут становится слишком людно, – заметил Уимзи.

Что-то проворчав себе под нос, сержант Дэлзиел поднялся со своего места и направился к зевакам, чтобы разогнать их. При этом его крепкие челюсти продолжали пережевывать телятину и пирог с ветчиной. Над холмами воцарилась тишина.

В одиннадцать двадцать пять Уимзи с сожалением поднялся и пояснил:

– Настало время разобраться с трупом. Сэр Максвелл, пора столкнуть вас в реку с обрыва.

– Неужели? – воскликнул тот. – Но я бы предпочел на данном акте спектакля ретироваться.

– Ну и зануда же вы. Испортили нам веселье, – улыбнулся Уимзи. – Ладно, будем считать, что это сделано. – А теперь прошу вас, скучных аристократов, вернуться в свои «роллс-ройсы», в то время как мне придется потеть и выбиваться из сил на этом треклятом велосипеде. Лучше убрать отсюда вещи и отогнать «моррис». Не надо оставлять их без присмотра.

Он снял шляпу и плащ Кэмпбелла, надел на голову собственную кепку, достал из потайного места велосипед и привязал к его багажнику чемоданчик. С недовольным возгласом Уимзи водрузил на нос солнцезащитные очки, перекинул ногу через раму и рванул с места. Остальные неторопливо расселись по машинам и двинулись в сторону Багреннана.

Им пришлось тащиться за велосипедом все девять с половиной миль, что отделяли Миннох от Бархилла. Перед деревней Уимзи подал знак остановиться.

– С этого момента мои дальнейшие действия основываются на догадках, – заявил он. – Я сообразил, что Фергюсон собирался сесть здесь в поезд отправлением в двенадцать тридцать пять, однако что-то пошло не так. Сейчас двенадцать тридцать три, и я все еще могу успеть на поезд. До станции рукой подать. Но, вероятно, Фергюсон выехал позднее и потому опоздал.

Вдалеке показался дымок. Поезд приблизился к станции, ненадолго остановился и снова тронулся в путь, тяжело пыхтя.

– Точно по расписанию, – заметил Уимзи. – Но в любом случае этот поезд мы пропустили. До Гервана он идет со всеми остановками, а потом как экспресс, который делает остановку лишь в Мейболе, прежде чем прибыть в Эр. В Эре он становится выше классом, когда к нему прицепляют пульмановский вагон-ресторан. И тогда, презрительно взирая на собратьев, поезд мчит в Пейсли и Глазго. Как видите, мы в безвыходном положении. Нам надо лишь заехать в деревню и ждать чуда.

Уимзи снова уселся на велосипед и поехал вперед, оглядываясь через плечо. Вскоре послышался шум мотора. Старый «даймлер», груженный картонными коробками, протарахтел мимо со скоростью не более двадцати трех миль в час. Уимзи пропустил его, а затем, подавшись вперед и отчаянно крутя педалями, рванул следом. Уже через несколько минут он ухватился рукой за выступ на задней дверце и покатил дальше, оставив в покое многострадальные педали. Водитель при этом даже не повернул головы.

– Глядите! – воскликнул Макферсон. – Это же наш старый знакомый Кларенс Гордон! Он говорил, что обогнал на дороге велосипедиста. Теперь ясно, что не солгал. Только бы его светлость не разбился.

– Ничего с ним не случится, – сказал начальник полиции. – Если, конечно, шины выдержат. Уимзи много болтает, но в проницательности ему не откажешь. При такой скорости он вполне догонит поезд. Сколько миль до Гервана?

– Около двенадцати. Мы встретим поезд в Пинморе. Туда он прибывает в двенадцать пятьдесят три.

– Будем надеяться, что Кларенс Гордон не сбавит скорость. Не давите на газ, Макферсон. Мы ведь не собираемся обгонять его.

Кларенс Гордон был аккуратным водителем и ожиданий не обманул. Он прибавил скорость после Пинвери, и когда машина наблюдателей взбиралась по крутому склону на подъезде к Пинмору, вдали показался черный хвост поезда. Когда автомобиль преодолел подъем, оставив поезд позади, Уимзи приветственно помахал шляпой. Полицейская машина катила следом, держась левой стороны. В начале второго вдоль дороги начали появляться первые жилые дома Гервана. Сердца преследователей отчаянно забились в груди, когда поезд снова нагнал их, внезапно возникнув с правой стороны, и помчался к железнодорожной станции. На окраине города Уимзи отпустил дверцу автомобиля и двинулся в направлении станции. Через восемь минут он уже стоял на платформе, имея в запасе целых три минуты. Полицейские едва сдерживали радость. Оставив Дэлзиела позаботиться о машинах, Макферсон поспешил к кассе и купил три билета первого класса до Глазго. На ходу он заметил Уимзи, отвязывавшего чемодан от багажника. Его светлость крикнул с ярко-выраженным оксфордским акцентом:

– Эй, носильщик! Прикрепите на этот велосипед бирку до Эра!

Отойдя от кассы, инспектор услышал оглушительный вопль носильщика:

– Один билет первого класса до Эра и билет на провоз велосипеда! Да пошевеливайся, джентльмен ждет!

Уимзи и инспектор поспешили на платформу. Велосипед погрузили вбагажный вагон. Не успели путешественники занять свои места, как поезд свистнул и тронулся с места.

– Ну и ну! – протянул Уимзи, вытирая лицо. – Проклятье! Я липкий, точно ловушка для мух.

В левой руке, прикрытой кепкой, которую он снял, чтобы немного охладиться, его светлость держал какой-то предмет. Широко улыбнувшись, Уимзи предъявил его своим попутчикам. Этим предметом была багажная бирка до Юстона.

– Проще простого! – воскликнул он. – Я стащил ее, когда носильщик катил велосипед в багажный вагон. Уже смазана клеем. Эти парни на железной дороге отлично работают. К счастью, мне не пришлось долго искать свое купе. Ну вот. Теперь можно и дух перевести. До Эра никаких событий не ожидается.

После остановки в Мейболе, где контролер собрал билеты, поезд покатил дальше. Не успел он остановиться, как Уимзи спрыгнул на платформу и побежал к багажному вагону. Макферсон неотступно следовал за ним.

– Отдайте мне велосипед, да побыстрее, – сказал Уимзи проводнику. – На нем бирка до Эра. Вот мой билет.

Проводник, тот же самый, которого совсем недавно опрашивал констебль Росс, взглянул на Уимзи и засомневался.

– Все в порядке, – обратился к проводнику Макферсон. – Я офицер полиции. Отдайте этому джентльмену то, что он просит.

Проводник озадаченно передал велосипед лорду Уимзи, забрав у него билет. Вложив в руку проводника шиллинг, Уимзи быстро покатил велосипед по платформе к выходу из здания станции, где угол газетного киоска закрывал его от проводника и кассира. Дэлзиел, видя, что Макферсон замешкался, объясняясь с проводником, последовал за Уимзи. Он успел заметить, как его светлость лизнул багажную бирку до Юстона и приклеил ее на раму велосипеда поверх бирки до Эра. Проделав это, Уимзи зашагал прочь с чемоданом в руке, а затем свернул в переулок и зашел в общественный туалет. Через минуту он уже появился на улице, только без очков. Уимзи накинул на плечи клетчатый плащ, а кепку заменил мягкой фетровой шляпой. Пассажиры спешили мимо билетных касс, чтобы не опоздать на поезд до Глазго. Уимзи смешался с толпой, предварительно купив билет третьего класса. С трудом поспевавший за ним Дэлзиел купил четыре билета, однако, когда за них расплатился, Уимзи и след простыл. Заметив у щита с расписанием начальника полиции и прокурора, Уимзи весело подмигнул и оставил велосипед у расписания. Наверняка эти двое были единственными, кто оценил его маневр, поскольку в этот самый момент к поезду начали прицеплять пульмановский вагон и платформа была заполнена пассажирами, носильщиками и багажом. Чиркнув спичками и закурив, Уимзи направился к началу состава. Двери с шумом закрылись. Дэлзиел и Макферсон заняли свое купе. Вскоре к ним присоединились Уимзи, начальник полиции и прокурор. Проводник громко крикнул: «Отправляемся!» – и поезд тронулся в путь. Вся процедура с переодеванием и пересадкой заняла шесть минут.

– Вот и еще один хороший велосипед уехал в неизвестном направлении, – с сожалением покачал головой Уимзи.

– Нет, – возразил Макферсон. – Я понял, что вы задумали, и предупредил носильщика, чтобы тот отправил велосипед в Гейтхаус. Он принадлежит констеблю, так что нельзя его терять.

– Отлично… Вернее, я хотел сказать, что у нас получается весьма неплохо. Как вы считаете?

– Да, – кивнул прокурор. – Но вы не забыли, лорд Питер, что поезд прибудет в Сент-Инок только в четырнадцать пятьдесят пять. А по словам механиков из мастерской «Спаркс энд Крисп», Фергюсон явился без десяти три.

– Это они так пояснили, – улыбнулся Уимзи. – Но не Фергюсон. Он якобы прибыл в мастерскую «около трех». Если нам повезет, мы поймем, в чем тут подвох.

– А что насчет другого билета? – спросил сэр Максвелл. – Из Гейтхауса в Глазго? Мысль о нем не дает мне покоя.

– Зато я совершенно о нем не беспокоюсь.

– Что ж, ладно, – вздохнул начальник полиции. – Если вас все устраивает, то меня и подавно.

– Давно я так не развлекался, – заметил прокурор, не в силах справиться с охватившей его радостью. – По логике вещей, я должен сожалеть, что петля все туже затягивается на шее мистера Фергюсона, но, должен признаться, меня это не беспокоит.

– Да, мне тоже жаль Фергюсона, – произнес Уимзи. – Я бы предпочел, чтобы вы не напоминали мне о его судьбе, сэр. Однако ничего не поделаешь. Было бы еще обиднее, если бы на его месте оказался Фаррен, например. Бедняга! Боюсь, это дело навсегда изменит его жизнь. Но единственное, что меня сейчас волнует, – это возможное опоздание поезда.

Однако поезд прибыл на станцию Сент-Инок согласно расписанию в четырнадцать пятьдесят пять. Уимзи тотчас выскочил из купе и зашагал по платформе, ведя за собой попутчиков. Когда они проходили мимо привокзальной гостиницы, его светлость повернулся к сэру Максвеллу.

– Я полагаю, – произнес он, – что именно здесь Фергюсон заметил мисс Кохран, мисс Селби и их друзей. Они наверняка вышли с ланча, и Фергюсон догадался, что друзья явились встретить дам с поезда, прибывшего в Глазго.

Уимзи замолчал и отчаянно замахал руками, останавливая такси. Все пятеро забрались в автомобиль, и Уимзи попросил отвезти его на улицу, где располагаются мастерские «Спаркс энд Крисп».

– Летите как молния, – добавил он.

В пять минут четвертого Уимзи постучал в стекло водителя. Такси остановилось, и пассажиры выбрались из машины. Расплатившись с шофером, Уимзи быстрым шагом направился к мастерской, расположенной неподалеку.

– Не нужно заявляться к ним всей компанией, – сказал он. – Идемте со мной, сэр Максвелл, а остальные присоединятся позднее.

Мастерская «Спаркс энд Крисп» представляла собой просторное здание, заполненное внутри высокими шкафами, в которых хранились образцы различных деталей. Справа от входа располагалась стойка, где приемщик обсуждал с посетителем достоинства и недостатки двух различных марок амортизаторов. Чуть дальше виднелись сверкающие ряды мотоциклов и колясок к ним. Дверь из матового стекла вела, судя по всему, в контору.

Уимзи, сопровождаемый сэром Максвеллом, проскользнул внутрь и скрылся за витриной. Ничего не заметившие приемщик с посетителем продолжали беседу. Через минуту Уимзи появился снова и с разгневанным видом направился к стойке.

– Послушайте, молодой человек! – воскликнул он. – Вы сегодня будете работать или нет? У меня встреча, и я не могу ждать тут целый день. – Он взглянул на часы. – Торчу здесь уже десять минут.

– Прошу прощения, сэр. Чем могу вам помочь?

Уимзи достал из чемодана сверток в коричневой бумаге.

– Вы ремонтируете индукторы?

– Да, сэр. С этим вопросом к нашему мистеру Сондерсу. Одну минуту, сэр. Я его позову.

Молодой человек бросился к стеклянной двери и исчез за ней, а Уимзи пришлось выдержать на себе гневный взгляд специалиста по амортизаторам.

– Пройдите, пожалуйста, сюда, сэр!

Приглашая своих спутников следовать за ним, Уимзи прошел в стеклянную дверь и оказался в небольшом кабинете, где за столом восседал в компании машинистки мистер Сондерс.

Мистер Сондерс был молодым человеком с манерами студента Оксфорда или Итона. Он поприветствовал Уимзи с такой теплотой, словно встретил старого приятеля, которого не видел много лет. Затем посмотрел на стоявшего за спиной Уимзи Дэлзиела, и отражавшееся на лице довольство тотчас исчезло.

– Послушайте, приятель, – произнес его светлость. – По-моему, этот индуктор вы уже видели.

Мистер Сондерс покосился на индуктор и его серийный номер.

– Да-да. Номер ХХ/47302. Он самый. Когда номер ХХ/47302 прошел через наши руки, мисс Мэдден?

Мисс Мэдден сверилась с картотекой:

– Индуктор поступил к нам в ремонт две недели назад, мистер Сондерс. Он принадлежит мистеру Фергюсону из Гейтхауса. Он привез его лично. Дефект в обмотке. Деталь возвращена владельцу позавчера.

– Да, наши сотрудники из мастерской так и сказали. Надеюсь, теперь с ним все в порядке, мистер…

– Вы наверняка помните и визит моего друга сержанта Дэлзиела, – продолжил Уимзи.

– Разумеется, помню, – закивал мистер Сондерс. У вас все в порядке, сержант?

– Тогда вы сказали ему, что мистер Фергюсон зашел в вашу мастерскую примерно без десяти три.

– Да, припоминаю. Мне позвонил мистер Крисп. Помните, мисс Мэдден? Но про время сообщил сержанту не я, а Биркетт, молодой человек из приемной. Мол, посетитель ждет уже десять минут. Да. Сам я не видел, как он вошел. Когда я вернулся с обеденного перерыва, он уже находился в мастерской. В тот день я немного припозднился. Да… Обедал с клиентом. Бизнес, сами понимаете. Мистер Крисп утроил мне нагоняй. Ха-ха!

– В котором часу вы вернулись в мастерскую, мистер Сондерс? – строго спросил Дэлзиел.

– Около трех часов. Задержался на целых полчаса. Вернее, дела задержали. Мистер Крисп…

– Вы будете говорить правду или нет? – раздраженно рявкнул сержант.

– Ну, в общем… Может, чуть позднее. Я не смотрел на часы. Во сколько я пришел, мисс Мэдден?

– В четверть четвертого, мистер Сондерс. Я прекрасно помню тот день.

– Господи… Неужели? По-моему, я вернулся около трех или чуть позднее. Ну и память у вас, мисс Мэдден.

Она еле заметно улыбнулась.

– Ну вот, Дэлзиел, – произнес Уимзи. – Видите разницу между пятью минутами до и пятью минутами после?

– Вы можете присягнуть перед судом, что дело обстояло именно так, мистер Сондерс? – сурово проговорил тот. – В общем, постарайтесь снова ничего не перепутать.

– Мне действительно нужно будет выступать в суде? – заволновался мистер Сондерс. – Послушайте, мне обязательно нужно будет сказать, с кем именно я обедал? Потому что, если уж говорить начистоту, встреча была не совсем деловая, а скорее… частная.

– Ваши личные проблемы нас не касаются, мистер Сондерс. Наверное, вам это неизвестно, но мы расследуем убийство.

– Разумеется, я не знал. Мистер Крисп просто спросил у меня, во сколько я вернулся. Я ответил, что около трех. Плюс-минус… Конечно, если бы я знал, то непременно справился бы у мисс Мэдден. У нее прекрасная память на детали.

– Это верно, – кивнул Дэлзиел, – рекомендую вам тренировать свою собственную. Хорошего вам дня.

Мистер Сондерс лично проводил посетителей до дверей, бормоча что-то себе под нос.

– Полагаю, расспрашивать Биркетта не надо, – произнес сэр Максвелл. – Скорее всего он пребывает в полной уверенности, что заставил вас сегодня ждать, лорд Уимзи.

– Не исключено. А теперь нам необходимо оказаться на выставке ровно в четыре. Времени у нас не так много. Кстати, тут недалеко я заметил типографию. Уверен, мы найдем там все, что нужно.

Уимзи быстро повел своих попутчиков по улице и порывисто распахнул дверь типографии.

– Я хотел бы купить несколько металлических литер, – пояснил он, – похожих на эти. Примерно такого же размера и вида. Если у вас такие имеются. – Уимзи достал газету.

Хозяин типографии поскреб затылок.

– Размер – пять пунктов^[26], – определил он. – Самый похожий шрифт полужирный. Да, такие буквы у меня есть. Только вот если вам надо много, то ищите где-нибудь в другом месте.

– Нет. Мне нужно всего пять букв: S, M, L, A, D, – и полный набор цифр.

– Собираетесь заняться печатью?

– Хочу сделать оттиск на кожаной вещи.

– Хорошо. – Хозяин типографии подошел к ящику со шрифтом, отыскал в нем необходимые буквы и цифры, а затем завернул их в лист бумаги. Сумму он попросил совсем небольшую.

Расплатившись, Уимзи убрал сверток в карман.

– Кстати, не заходил ли сюда пару недель назад джентльмен с аналогичной просьбой?

– Нет, сэр. Я бы непременно запомнил. Ведь просьба-то не совсем обычная. Меня не спрашивали ни о чем подобном с тех самых пор, как я открыл свое дело. В январе моей типографии исполнится два года.

– Ладно. Это неважно. Огромное вам спасибо и удачного дня. Раздобудьте справочник фирм, сержант, и выпишите из него адреса всех типографий. Да, и тех, кто торгует переплетными материалами. Должен же был Фергюсон где-то раздобыть эти буквы, если не привез с собой, в чем я сомневаюсь.

Дэлзиел отправился выполнять задание, а остальные сели в такси и поспешили на выставку, куда прибыли около четырех часов. Здесь они находились до половины пятого, быстро пройдясь по залам и отметив пару интересных полотен.

Когда процессия миновала турникет, Уимзи проговорил:

– А теперь, если вдруг мы столкнемся в дверях с не в меру любопытными знакомыми, нужно убедить их, что мы внимательно рассмотрели все без исключения картины. Сейчас нам лучше отправиться в какое-нибудь тихое место. Предлагаю снять номер в гостинице.

Лорд Питер Уимзи

В спальне одного из самых известных отелей Глазго Уимзи распаковал сверток с буквами, достал из чемоданчика бритву Фергюсона и небольшой молоточек, купленный по дороге.

После этого он собрал вокруг себя зрителей и достал из кармана половинку билета первого класса из Гейтхауса в Глазго.

– Итак, джентльмены, – торжественно произнес он, – мы приблизились к ключевому моменту нашего расследования. Если вы читали произведение мистера Коннигтона, на которое я уже обращал ваше внимание, то наверняка ознакомились с его отчетом о том, как джентльмен подделал оттиск компостера на железнодорожном билете с помощью маникюрных ножниц.

Это произошло в Англии, поэтому руководство железной дороги здесь, в Шотландии, приняло правильное решение усложнить жизнь таких вот ловкачей. Теперь дело простым треугольным оттиском не ограничивается.

Недавно я предпринял путешествие из Гейтхауса в Глазго на весьма неудобном для меня поезде в девять ноль восемь утра. Я заметил, что бесчеловечные контролеры беспощадно изуродовали мой несчастный билет, проставив на нем целых три оттиска. Первая отметка была сделана в Максвеллтауне и состояла из целой коллекции угловатых букв и цифр – LMS/42D. В Герлфорде от билета оторвали целый кусок. И не просто пробили треугольную зазубрину, а проделали отвратительное отверстие, напоминающее расплывшуюся букву I. Фергюсон наверняка видел эти отметины и, обладая наметанным глазом художника и феноменальной зрительной памятью, с легкостью смог бы их воспроизвести. Я же не стал полагаться на память и зарисовал отметину, оставленную компостером. Вот она: I. В Моклайне контролеры опять проявили чрезмерную осторожность и обезобразили билет очередной порцией букв и цифр: LMS/23A. А теперь, джентльмены, с вашего разрешения и с помощью этих инструментов я постараюсь подделать отметки компостера на своем билете.

Уимзи взял в руки бритву, вытащил лезвие и, положив билет на мраморную поверхность умывальника, принялся вырезать отметину компостера, сделанную в Герлфорде.

Когда это было сделано, Уимзи положил билет на промокательную бумагу, любезно предоставленную гостиницей, затем осторожно разместил металлическую цифру 2 у самого края билета и легонько стукнул по ней молоточком. Когда он поднял цифру, ее контуры четко отпечатались на лицевой стороне билета.

– Вот это да! – воскликнул Макферсон. – Слишком уж вы умны для честного человека.

Уимзи добавил цифру 3 и букву А, стараясь разместить их на одном уровне. Затем над ними легли буквы LMS. При этом его светлость уделил особое внимание расстоянию между строчками. Таким образом на билете появился оттиск контролера из Моклайна. Вскоре на билете возникла и третья отметка – из Максвеллтауна, и лорд Питер со вздохом удовлетворения отложил инструменты.

– Вот здесь и здесь оттиски получились слабыми, – пояснил он. – Но при беглом взгляде на билет этого можно не заметить. Осталось последнее: сделать так, чтобы этот билет оказался в конторе железнодорожной компании. Пожалуй, я возьму с собой туда только одного свидетеля. Не надо поднимать лишнего шума.

В качестве наблюдателя был выбран инспектор, и, взяв такси, заговорщики отправились на станцию Сент-Инок. Здесь Уимзи начал весьма беспокойно разыскивать котролера, обслуживавшего поезд, прибывший из Дамфриса в четырнадцать шестнадцать. Ему тотчас же указали на нужного человека. Кривя рот в капризной полуулыбке, лорд Уимзи взволнованно произнес:

– Добрый вечер! Думаю, что именно вас я видел тут, когда прибыл в Глазго в четырнадцать шестнадцать. Вы знаете, что пропустили меня, не забрав билет? Да-да, хе-хе! Я ведь мог бы обмануть железнодорожную компанию. А вам следует быть более внимательным. Я держатель акций этой компании, которую возглавляет мой кузен. И я полагаю, что вы поступили безответственно. Ведь моего билета наверняка недосчитаются, возникнут вопросы. Только меня бы уже и след простыл. Да уж, неудивительно, что дивиденды падают. Однако мне не хочется доставлять вам неприятности, и поэтому я принес вам свой билет. На вашем месте я просто положил бы его вместе с другими и не сказал никому об этом инциденте. Но впредь будьте внимательнее, ладно?

Во время этой тирады, которую Уимзи выпалил на одном дыхании, чтобы не дать своему собеседнику вставить ни слова, выражение лица контролера постоянно менялось. Сначала на нем отразилась обходительность, но быстро сменилась изумлением и гневом.

– Послушайте, сэр, – произнес он, когда ему наконец представилась возможность заговорить. – Не знаю, что вы задумали, но это уже второй случай за последние две недели. И я больше не намерен терпеть подобное обращение.

В беседу вмешался инспектор Макферсон:

– Добрый день. Я офицер полиции и хотел бы с вами поговорить. Значит, такое уже случалось?

Окончательно перепугавшийся контролер извинился и, заикаясь, выложил все как на духу.

Две недели назад он находился на службе в это же самое время. К нему подошел джентльмен и, протягивая билет, объяснил, что миновал турникет, так и не отдав его контролеру. Контролер, внимательно изучив билет, увидел, что тот должным образом прокомпостирован в Максвеллтауне, Герлфорде и Моклайне. Так что у него не было причин сомневаться в рассказе странного пассажира. Не желая получить выговор за невнимательность, он поблагодарил незнакомца, забрал у него билет и отнес служащему, готовившему билеты к отправке в Управление железной дороги. Служащий аккуратно положил билет в соответствующую стопку и больше о нем не вспоминал. Нет, контролер переживал из-за собственной невнимательности, но поскольку билет к нему все же вернулся, счел, что ничего ужасного не произошло. Когда же ему показали фотографию Фергюсона, он опознал в нем пассажира, принесшего билет.

Служащий станции подтвердил слова контролера, и теперь оставалось лишь съездить в Управление железной дороги и взглянуть на сам билет. Поскольку полицейские уже наводили справки о билетах, нужный был под рукой. Тщательное изучение выявило незначительное различие в форме букв на настоящих и поддельном билете. К тому же на поддельном билете значилась отметка LMS/23А, в то время как на остальных билетах, прокомпостированных в Моклайне, отметка выглядела несколько иначе – LMS/23В. А объяснялось это тем, что за цифрами следовала буква, обозначающая того или иного котролера. Ведь каждому выдавался свой индивидуальный компостер. Номера, проставляемые в Моклайне, варьировались от 23А до 23G. Сама по себе отметка LMS/23А была правильной. Подозрения вызывало обстоятельство, что контролер А прокомпостировал только один-единственный билет из всех имеющихся. Во время предыдущего допроса полицейские спрашивали, доехал ли нужный билет до Глазго. Отметки на нем тогда никого не заинтересовали. Однако теперь стало очевидно, что отметки на этом самом билете являются подделкой, причем весьма качественной.

Вернувшись в гостиницу, Уимзи и инспектор встретились с Дэлзиелом, и тот подтвердил догадку его светлости. Человек, по описанию очень похожий на Фергюсона, действительно посещал фирму, занимающуюся продажей переплетного оборудования, где приобрел металлические буквы, сходные по размеру и стилю с теми, что можно обнаружить на железнодорожных билетах. Он объяснил, что хочет самостоятельно переплести несколько книг и сделать на их корешках оттиск SAMDL 1, 2, 3 и 4. Все эти буквы и цифры применяются в оттисках на билетах. Что и требовалось доказать. Дело Фергюсона можно считать законченным.

На обратном пути из Глазго его светлость был непривычно молчалив.

– Знаете, – сказал он наконец, – мне нравился Фергюсон в отличие от убиенного Кэмпбелла. Как бы мне хотелось…

– Ничего не поделаешь, Уимзи, – перебил его начальник полиции, – вы же понимаете, убийство есть убийство.

– Не всегда, – заметил Уимзи.

Вернувшись в деревню, они обнаружили Фергюсона под арестом. Он собирался уехать на машине, но не смог сделать этого без индуктора. Когда попытался сбежать на поезде, Росс и Дункан решили, что пришла пора вмешаться. Во время ареста Фергюсон не произнес ни слова, и теперь ожидал допроса в полицейской участке Ньютон-Стюарта. Когда ему предъявили поддельные билеты, он сообразил, что отпираться бессмысленно, и, несмотря на предупрждение полиции о том, что он имеет право не свидетельствовать против себя, Фергюсон решил рассказать, как все случилось в действительности.

– Это не было убийством, – заявил он. – Клянусь богом. И я не лгал, когда сообщил вам, что все происходило совсем не так, как в вашем эксперименте. Кэмпбелл приехал в двадцать два пятнадцать, как я и говорил ранее. Он ввалился ко мне в дом и принялся хвалиться тем, что сотворил с Гоуэном, и разглагольствовать о том, как собирается расправиться с Фарреном. После возвращения он выпил еще и в самых отвратительных выражениях начал требовать, чтобы мы разрешили наши разногласия раз и навсегда. Слушать его оскорбления было просто невыносимо, но я его не убивал. Кэмпбелл просто получил по заслугам.

Я велел ему убираться из моего дома, но он отказывался, и я попытался вытолкать его. Кэмпбелл сопротивлялся, и завязалась драка. Я гораздо сильнее, а он был настолько пьян, что едва стоял на ногах. Несколько раз Кэмпбелл спотыкался, и в итоге получил мощный удар в челюсть. Он начал заваливаться назад и ударился головой о скругленный угол газовой плиты в студии. Когда я подбежал к нему, чтобы помочь подняться, он был уже мертв. Это случилось в одиннадцать часов вечера.

Я страшно перепугался. Ведь я часто грозился его прикончить, да и свидетелей у меня не было. И вот теперь Кэмпбелл лежал в моем доме мертвый. К тому же я первым применил силу.

Тогда я задумался. Можно сделать так, что все это будет выглядеть как несчастный случай. Вряд ли мне надо вдаваться в детали, поскольку вам они известны. Мой план сработал превосходно – за одним исключением. Однако и оно, как выяснилось впоследствии, было мне на руку. Я хотел выехать из Бархилла, но опоздал на поезд. На дороге мне встретился автомобиль, на котором я добрался до нужного места. К тому же водитель обеспечил мне алиби. Ведь все свидетельствовало о том, что я никак не попал бы в Герван вовремя. Да и Джок Грэм рассказал мне о ваших расчетах. Вы знали, что убийца не мог уехать из Минноха раньше половины двенадцатого.

Мне просто не повезло, что тело обнаружили так быстро. Я знал, что с трупным окоченением возникнут проблемы. Это оно натолкнуло вас на мысль об убийстве?

– Нет, – ответил Уимзи. – Ваша привычка класть краски в карман. Вы поняли, что унесли с собой тюбик белил Кэмпбелла?

– Я обнаружил это, лишь вернувшись домой. Но мне и в голову не пришло, что кто-нибудь заметит его отсутствие. Полагаю, этой чрезвычайно умной ищейкой были вы, Уимзи. Мне нужно было отвезти тюбик в Миннох и выбросить там. Только вот вы уже видели его, когда заходили ко мне в студию. И тогда я впервые испугался. Но потом решил, что могу полностью рассчитывать на алиби. Я очень гордился тем, как ловко подделал билет. К тому же не предполагал, что вы примете в расчет появление на дороге автомобиля.

– Я только одного не понимаю, – произнес начальник полиции. – Почему вы не выехали из Минноха раньше? Зачем было тратить столько времени на картину?

Фергюсон еле заметно улыбнулся:

– С моей стороны это стало непростительной ошибкой. Вы же воссоздали события той ночи и знаете, как много мне нужно было сделать. Только вот об одном я забыл. Не завел часы, хотя делаю это каждый день перед отходом ко сну. Закончив большую часть картины, я уже собирался упаковать рисовальные принадлежности, как вдруг услышал шум грузовика. Я подождал, пока он проедет мимо, и взглянул на часы. Они показывали половину одиннадцатого. Мне не хотелось оставаться на станции в Бархиллле дольше, чем нужно, из страха быть узнанным. Я выждал примерно полчаса и снова посмотрел на часы, но они показывали то же время.

Меня охватила паника. Я спихнул труп с обрыва и принялся собираться с такой скоростью, будто за мной гнался сам дьявол. Тогда-то я и упустил из виду тюбик с белой краской. Я понесся прочь что есть силы. Однако позаимствованный мною велосипед был маленьким и проседал под моей тяжестью. Я опоздал на поезд на пару секунд. Он как раз отходил от станции, когда я к ней подъехал. Я двинулся дальше в полном отчаянии. Неожиданно мне попалась машина, и я решил, что спасен. Но, очевидно, ошибался.

Мне ужасно жаль. Я вовсе не собирался убивать Кэмпбелла. И буду повторять снова и снова, что я не преступник.

Уимзи поднялся со своего места.

– Послушайте, Фергюсон, – произнес он. – Мне тоже жаль. Не зря мне с самого начала казалось, будто это не совсем убийство. Вы меня простите?

– Я рад, что все закончилось, – ответил Фергюсон. – Ведь с того самого дня я пребывал в аду. Лучше уж предстать перед судом и всем рассказать, что это не убийство. Вы мне верите?

– Да, – кивнул Уимзи, – и если присяжные разумные люди, то они сочтут, что здесь был случай самообороны.

Присяжные, выслушав рассказ мистера Гоуэна, никак не могли решить, как все-таки именовать произошедшее – убийством или самообороной. В итоге вынесли вердикт «непредумышленное убийство с настоятельной рекомендацией к помилованию» на основании того, что Кэмпбелл сам напрашивался на неприятности. В общем, борода Самсона^[27] была принесена в жертву совсем не напрасно.

Краткая биография лорда Питера Уимзи, дополненная (май 1935) и изложенная его дядей Полом Остином Делагарди

Уимзи Питер Деф Бредон, родился в 1890 году. Является вторым сыном Мортимера Джеральда Бредона Уимзи (пятнадцатого герцога Денвера) и Онории Лукасты, дочери Фрэнсиса Делагарди из Беллингем-Мэнора, Гэмпшир.

Обучался: Итон и Бейллиол, Оксфорд, исторический факультет, 1912 год.

Служил: во время Первой мировой войны, с 1914 по 1918 год, майор стрелковой бригады.

Автор работ: «Руководство по поиску инкунабул», «Карманный справочник убийцы».

Интересы: криминология, чтение, музыка, крикет.

Клубы: «Мальборо», «Эготисты».

Адрес: 110А Пикадилли; Брэдон-Холл, Норфолк.

Герб: соболь, три мыши, шлем с плюмажем, домашний кот, приготовившийся к прыжку. Девиз: «Поступай по воле своей прихоти».

Мисс Сэйерс попросила меня восполнить пробелы и исправить незначительные ошибки, допущенные ею в процессе повествования о развитии карьеры моего племянника Питера, что я и делаю с огромным удовольствием. Каждый мужчина мечтает о том, чтобы его имя увековечили в романе, но, исполняя роль своеобразного слуги при триумфе своего племянника, я, пожалуй, проявлю сдержанность, соответствующую моему преклонному возрасту.

Род Уимзи древний. Даже слишком. Единственным разумным поступком отца Питера было решение заручиться поддержкой сильной и энергичной франко-английской ветви семейства Делагарди. Несмотря на это обстоятельство, мой племянник Джеральд (нынешний герцог Денвер) так и остался тупоумным английским сквайром, а моя глупая и взбалмошная племянница Мэри остепенилась, лишь выйдя замуж за полицейского. К моей радости, Питер пошел в меня и свою мать. Конечно, он клубок нервов, да и красавцем его не назовешь, но это все же лучше, чем быть горой мышц без мозгов, как его отец и брат, или водоворотом страстей, как сын Джеральда Сент-Джордж. Во всяком случае, Питер унаследовал острый ум Делагарди, полностью компенсирующий недостатки темперамента Уимзи.

Питер родился в 1890 году. В то время его мать очень беспокоило поведение супруга (Денвер всегда слыл источником неприятностей, хотя грандиозный скандал разразился гораздо позднее), и ее состояние вполне могло отразиться на ребенке. Он появился на свет похожим на бесцветную креветку, рос беспокойным и непослушным, но всегда был слишком сообразительным для своего возраста. Питеру не досталось ничего от пышущей здоровьем физической красоты отца, однако он сумел развить в себе нечто вроде телесной сноровки, компенсирующей отсутствие силы. Питер виртуозно играл в различные игры, превосходно управлялся с лошадьми и обладал дьявольским бесстрашием. Только вот бесстрашие это было разумным. Питер никогда не рисковал понапрасну, заранее предвидя последствия. В детстве он страдал от ночных кошмаров и, к ужасу собственного отца, начал питать страсть к книгам и музыке.

Ранние годы Питера в школе нельзя назвать счастливыми. Он был привередливым ребенком, и, на мой взгляд, неудивительно, что одноклассники прозвали его слабаком и не воспринимали всерьез. Из чувства самосохранения Питер вполне мог смириться с этой ролью и превратиться в завзятого фигляра, если бы инструктор по физической культуре в Итоне не обнаружил в нем настоящий талант игрока в крикет. После этого все его чудачества стали восприниматься как проявление остроумия, и Джеральд испытал шок при виде того, как презренный младший брат превратился в уважаемую личность. В шестом классе Питер умудрился стать невероятно популярным – атлет, грамотей, главный судья. В общем, nec pluribus impar^[28]. Огромную роль в становлении личности Питера сыграл крикет. Выпускники Итона еще долго будут помнить его коронный удар и потрясающую игру против команды школы Харроу. Однако без ложной скромности замечу, что кое в чем есть и моя заслуга. Именно я отвел Питера к лучшему портному в городе, научил, как следует вести себя в обществе и отличать хорошее вино от плохого. Денвер совершенно не интересовался сыном – был слишком занят собственными проблемами и Джеральдом, осрамившимся в Оксфорде. К слову, Питер так и не сблизился с отцом, беспощадно критикуя его недостатки, и бесконечно сочувствовал матери, что оказало разрушительное воздействие на его чувство юмора.

Излишне говорить, что Денвер не собирался терпеть проявление собственных недостатков в сыне. Ему стоило немалых денег замять оксфордскую историю, поэтому он с радостью переложил на меня ответственность за своего младшего сына. Хотя на самом деле в возрасте семнадцати лет Питер по собственной воле принял мое участие в его жизни. Он был не по годам рассудителен и благоразумен, и я обращался с ним как с умудренным опытом человеком. Я передал его в надежные руки в Париже, дав ему наставления, что отношения с женщинами должны строиться на честности и заканчиваться по обоюдному согласию обеих сторон с последующей щедрой компенсацией со стороны Питера. И он оправдал мое доверие. Я уверен, что ни у одной женщины нет причин жаловаться на обхождение со стороны лорда Питера Уимзи. Кстати, по меньшей мере две из его любовниц вышли замуж за представителей королевской семьи (малоизвестных, но все же). И снова я хочу упомянуть о своих заслугах. Каким бы замечательным ни был материал, глупо и нелепо полагаться на случай в том, что касается обучения молодого человека навыкам поведения в обществе.

Питер того периода был поистине очаровательным, искренним и скромным. Он обладал прекрасными манерами и недюжинным умом. В 1909 году начал изучать историю в колледже Бейллиол и, должен признаться, стал совершенно невыносимым. Питеру казалось, будто весь мир лежит у его ног, и он начал смотреть на окружающих свысока. Откуда-то возникла чуждая ему манерность, оксфордский акцент и монокль в глазу. Хотя надо отдать Питеру должное, он не пытался обращаться снисходительно со мной или своей матерью. Он учился на втором курсе, когда Денвер сломал шею на охоте и титул перешел к Джеральду. Кстати, Джеральд проявил ответственность в управлении поместьем, чего я от него не ожидал. Однако совершил ужаснейшую ошибку, женившись на собственной кузине Хелен – костлявой породистой ханже, презиравшей всех и вся. Они с Питером терпеть друг друга не могли, но мой племянник всегда мог укрыться от невзгод в доме своей матери, доставшемся ей после смерти мужа.

А в свой последний год обучения в Оксфорде Питер влюбился в девушку семнадцати лет и совершенно забыл все, чему его учили. Он обращался с ней так, словно она соткана из тонкого кружева, а со мной – как с бесчувственным, порочным старым монстром, считающим его недостойным ее утонченной чистоты. Не стану отрицать – из них получилась восхитительная пара. Со стороны они выглядели как принц и принцесса королевства лунного света, нет, даже сияния. Люди так и говорили. Никто, кроме меня и матери Питера, не решался спросить, что он будет делать с женой, не имеющей ни ума, ни характера. Впрочем, ослепленный любовью Питер все равно не дал бы ответа. К счастью, родители Барбары решили, что дочь слишком юная, чтобы выйти замуж. Питер погрузился в учебу с рвением сэра Эгламора, готовившегося сразиться с драконом, а затем положил свои отличные оценки к ногам дамы, точно голову этого самого дракона, и на время дал себе обет целомудрия.

Вскоре началась война. Конечно, этому юноше непеременно хотелось жениться, прежде чем отправиться на поле брани. Однако собственное благородство сделало Питера податливой глиной в руках других людей. Ему указали на то, что, если он вернется с войны изувеченным, это будет несправедливо по отношению к несчастной девушке. О таком повороте событий Питер не подумал и в порыве самопожертвования бросился освобождать возлюбленную от всех обязательств. Я не имел к этому никакого отношения. Просто порадовался результату, хотя и не сумел бы заставить племянника отказаться от нежелательной женитьбы.

Дела во Франции у него шли неплохо. Питер стал хорошим офицером, и солдаты его любили. Приехав домой в отпуск в 1916 году, он узнал, что его возлюбленная вышла замуж за настойчивого майора, которого выхаживала в военном госпитале. В отношениях с женщинами тот руководствовался девизом: «Хватай сразу и не миндальничай». Со стороны девушки, не решившейся написать Питеру сразу, это было бессердечно. Свадьбу сыграли впопыхах, услышав о том, что Питер возвращается домой. По прибытии он обнаружил письмо, в котором Барбара сообщала о замужестве и напоминала о том, что Питер освободил ее от обязательств.

Надо отдать племяннику должное. Вернувшись, он сразу пришел ко мне, раскаиваясь в том, что вел себя как глупец. «Хорошо, что ты усвоил урок, – ответил я. – Постарайся впредь не остаться в дураках». Питер вновь отправился на фронт с намерением (я в этом уверен) погибнуть на поле боя. Однако вместо этого получил звание майора и награду за особые заслуги в разведывательной деятельности в тылу врага. В 1918 году Питер оказался заживо погребенным в воронке от снаряда под Кодри, после чего у него случился нервный срыв, последствия которого мучили его целых два года. Питер поселился в квартире на Пикадилли вместе со своим камердинером Бантером, который служил под его началом на войне и был бесконечно ему предан, и начал постепенно возвращаться к жизни.

Не могу не отметить, что я был готов практически ко всему. Питер растерял свою очаровательную открытость и закрылся от всех, включая меня и свою мать. В его характере появилась какая-то непостижимая легкомысленность и замашки дилетанта. В общем, он превратился в шута. Размер состояния позволял ему делать то, что душе угодно, и я с сардонической усмешкой наблюдал за тем, как на Питера охотится вся послевоенная женская часть населения Лондона. Как сказала одна заботливая матрона, не слишком хорошо для бедного лорда Питера вести жизнь отшельника. «Мадам, – возразил я, – из этого действительно не получилось бы ничего хорошего, если бы дела обстояли подобным образом». Нет, в этом отношении Питер не давал мне поводов для беспокойства. Однако мне представлялась опасной ситуация, когда человеку таких способностей, как у моего племянника, нечем занять свой ум. Я так ему и заявил.

В 1921 году были похищены изумруды Аттенбери. Хотя об этом деле не писали в газетах, оно наделало много шума в то неспокойное время. Суд над похитителем превратился в череду горячих сенсаций, но главной сенсацией было появление в суде лорда Питера Уимзи, выступившего в качестве главного свидетеля обвинения.

После этого случая Питер стал настоящей знаменитостью. Я не думаю, что расследование представляло какие-то трудности для опытного офицера разведки. Только вот с понятием «благородная ищейка» прежде никто не сталкивался. Денвер был в ярости. А я не возражал против деятельности Питера, коль скоро он нашел себе хоть какое-то занятие. По-моему, участие в расследованиях делало его счастливым. К тому же мне понравился офицер из Скотленд-Ярда, с которым Питер взаимодействовал в процессе. Чарльз Паркер – спокойный, благоразумный, прекрасно воспитанный молодой человек, ставший впоследствии для Питера хорошим другом и зятем. Он обладает весьма ценным качеством – любит людей, не желая при этом вывернуть их наизнанку.

Проблема с новым хобби Питера заключалась в том, что для него оно стало чем-то гораздо большим, чем просто увлечение. К тому же джентльменам не пристало заниматься подобным. Ведь Питер забавлялся тем, что добивался наказания для убийц. Интеллект тянул его в одну сторону, а расшатанные нервы – в другую. Я даже начал опасаться, что однажды Питера буквально разорвет надвое. В конце каждого расследования он снова начинал мучиться от ночных кошмаров и переживал ужас заживо погребенного. А потом Денвер – сам Денвер, – этот великосветский болван, с жаром осуждавший падение Питера и его скандально известные расследования, вдруг был обвинен в убийстве и предстал перед судом. Это дело получило широкую известность, и поначалу все попытки Питера что-либо предпринять выглядели довольно жалкими.

Однако, к моему облегчению, он сумел спасти брата от виселицы, а потом напился, показав тем самым, что ничто человеческое ему не чуждо. Теперь Питер признает, что его хобби превратилось в законную деятельность на пользу общества. К тому же порой Министерство иностранных дел давало моему племяннику кое-какие дипломатические поручения. В последнее время он стал охотнее проявлять свои эмоции и больше не приходит от этого в ужас.

Одним из последних чудачеств Питера стала его влюбленность в девушку, которую обвиняли в отравлении любовника и с которой ему удалось снять все подозрения. Только вот она отказалась выйти за него замуж. Наверное, так поступила бы любая женщина с характером. Благодарность и унизительный комплекс неполноценности не слишком прочная основа для брака. На сей раз Питер проявил благоразумие и прислушался к моему совету. «Мальчик мой, – сказал я, – то, что было неправильным двадцать лет назад, стало верным теперь. Бережного обращения требуют не невинные юные создания, а те, кто страдал и напуган. Начни сначала. Только предупреждаю: тебе понадобится все самообладание, какому ты научился за долгие годы».

И Питер попытался. Никогда прежде я не видел подобного терпения. Девушка умна, честна и обладает сильным характером, но Питеру пришлось научить ее брать, а это гораздо сложнее, чем научить отдавать. Уверен, они еще обретут друг друга, если не позволят страсти лететь впереди желаний. Он прекрасно осознает, что в данном случае нужно не просто согласие, а согласие, ничем не обремененное.

Сейчас Питеру сорок пять лет. Это возраст, когда пришла пора остепениться. Как видите, я сыграл немаловажную роль в формировании его личности и карьеры. И я чувствую, что Питер признает мои заслуги. Он настоящий Делагарди. А от Уимзи взял совсем немного. Хотя, справедливости ради, должен заметить, что именно от них Питер унаследовал то чувство социальной ответственности, что держит на плаву английское дворянство. Играя роль детектива, он остается ученым и джентльменом. Забавно было бы увидеть, какой из Питера получится муж и отец. Я отнюдь не молодею, своих сыновей у меня нет (во всяком случае, таких, о которых мне известно), поэтому я был бы очень рад видеть Питера счастливым. Но как говорит его матушка, у Питера всегда было все, кроме того, чего он по-настоящему хотел. И все же я считаю, что ему повезло больше остальных.

Пол Остин Делагарди

Девять погребальных ударов

Предисловие

Люди часто жалуются на шум, издаваемый церковными колоколами. Странно, что поколение, готовое терпеть рев двигателей внутреннего сгорания и завывание джаз-бандов, столь чувствительно к громким звукам, прославляющим Господа. Англия – единственная в мире страна, которая довела до совершенства искусство звона в колокола при помощи веревки и колеса и ни за что не откажется от своего уникального наследия.

Должна попросить прощения у всех звонарей Англии за допущенные ошибки в рассказе об их древнем мастерстве. Фамилии людей, используемые в этом произведении, действительно популярны в Восточной Англии, однако все герои, места и организации, описанные в романе, вымышлены.

Отдельно хочу поблагодарить мистера В. Дж. Редхеда, любезно согласившегося нарисовать для меня величественную приходскую церковь Святого Павла с ее украшенным херувимами куполом.

’

Дороти Ли Сэйерс

I Отрывок из Большого Кентского трезвона

(В двух частях)

704

В конце каждой части

64352

23456

Колокол № 8 завершающий

Два умеренных удара, вперед, отклонить в сторону и вернуть назад.

Повторить один раз

Тройт

Глава 1 Колокола приходят в движение

Петля веревки колокола часто приводит в замешательство ученика звонаря. Она норовит ударить его по лицу, а иногда – и обвиться вокруг шеи (в этом случае веревка непременно задушит!).

Тройт. Искусство колокольногозвона

– Проклятье! – воскликнул лорд Питер Уимзи.

Автомобиль ткнулся в глубокую канаву, и теперь его задние колеса беспомощно и нелепо торчали над дорогой. Со стороны это смотрелось так, словно он изо всех сил пытался зарыться в выросшем у обочины сугробе. Пытаясь разглядеть хоть что-нибудь в бешеном кружении снежных хлопьев, Уимзи наконец понял, как все произошло. Узкий горбатый мост над дамбой, похожий на лишившегося глаз нищего, резко спускался на такую же невероятно узкую дорогу. Не стоило прибавлять скорость на этом вероломном мосту. Ослепленный злобной декабрьской вьюгой, его светлость промахнулся и угодил в глубокую канаву, и теперь свет фар выхватывал из мглы торчавшие из снега колючие ветви живой изгороди.

Повсюду расстилалась унылая, запорошенная снегом равнина. Часы давно уже пробили четыре. Сегодня, в канун Нового года, снег валил целый день, и теперь на фоне его ослепительной белизны серое небо казалось еще более мрачным и воинственным.

– Прошу прощения, – произнес Уимзи. – Как вы полагаете, Бантер, куда нас с вами занесло?

Верный камердинер включил электрический фонарик и сверился с картой.

– Полагаю, милорд, мы свернули с основной дороги на Лимхолт. И если я не ошибаюсь, сейчас мы находимся недалеко от церкви Святого Павла.

Едва эти слова сорвались с его языка, как ветер принес издалека приглушенные пургой удары церковного колокола. Четверть пятого.

– Слава богу! – воскликнул Уимзи. – Где церковь, там и цивилизация. До нее нам придется добираться пешком. Багаж оставим в машине. Потом можно будет кого-нибудь за ним прислать. Брр! Как холодно. Готов биться об заклад, что Чарльз Кингсли^[29] наверняка прятался от сильного северо-восточного ветра, сидя возле горящего камина и наслаждаясь свежими кексами. Я бы и сам не отказался сейчас от такого угощения. Если я когда-нибудь еще и выберусь в эти места, то только в разгар лета. Или же предпочту машине поезд. По-моему, церковь расположена с наветренной стороны. Да, точно.

Поплотнее запахнув полы пальто, путники подставили лица ветру и снегу. Слева от них тянулась темная река – настолько прямая, словно природа воспользовалась для ее создания линейкой. Крутые берега спускались к медленно и неумолимо убегающему вдаль руслу. Справа виднелись зазубренные края осыпавшейся изгороди, а также растущие небольшими группками тополя и ивы. На протяжении целой мили путники шли в полном молчании, морщась от снега. Вскоре на противоположном берегу реки показались мрачные очертания ветряной мельницы с темными окнами. Моста не было.

Пройдя еще полмили, наши путешественники наткнулись на указатель, возле которого дорога разветвлялась. Единственная надпись на указателе гласила: «Церковь Святого Павла». Других указателей не было, а главная дорога, находившаяся рядом с дамбой, тянулась вдаль и терялась в предвечерней мгле.

– Церковь так церковь, – произнес Уимзи, сворачивая направо в тот момент, когда церковный колокол зазвонил снова, но уже более громко. – Без четверти пять.

Еще через несколько сотен ярдов наконец-то в этой обледенелой пустыне возникли первые признаки жизни. Слева – крыши фермы, расположившейся на расстоянии от дороги, а справа – небольшое квадратное здание, похожее на кирпичную коробку, вывеска которого, с оглушительным скрипом раскачивающаяся на ветру, возвещала о том, что перед путниками местный паб «Сноп пшеницы». У крыльца стоял маленький старый автомобиль, а из-под красных ставен на окнах первого этажа пробивался свет.

Уимзи поднялся на крыльцо и тронул дверь. Она была не заперта.

– Есть кто-нибудь? – крикнул он.

Из глубины помещения появилась женщина средних лет.

– Мы еще не открылись! – резко бросила она.

– Прошу прощения, но с нашим автомобилем случилась беда. Не могли бы вы подсказать нам…

– Простите, сэр. Я уж подумала, это кто-то из наших завсегдатаев. Машина сломалась? Ай как скверно! Прошу вас, входите. Только вот у нас тут такой беспорядок…

– Что стряслось, миссис Теббат? – раздался мягкий мужской голос, и, проследовав за хозяйкой в небольшую гостиную, лорд Питер увидел пожилого священника.

– Автомобиль джентльменов попал в аварию.

– Ох ты господи! – всплеснул руками священник. – Что за ужасный день! Могу я чем-нибудь помочь?

Уимзи пояснил, что машина увязла в канаве, поэтому потребуются веревки и буксир.

– Ох-ох-ох, – покачал головой священник. – Полагаю, это случилось у Фрогс-Бриджа? Опасное место. Особенно в темноте. Посмотрим, что можно сделать. Позвольте подвезти вас до деревни.

– Спасибо. Это очень любезно, сэр.

– Что вы, что вы. Не стоит благодарности. Я как раз собирался выпить чаю, и, думаю, вам тоже не помешает согреться. Надеюсь, вы не слишком торопитесь. Мы будем рады приютить вас на ночь.

Уимзи сердечно поблагодарил пожилого священника, заметив, что не хочет злоупотреблять гостеприимством.

– Ну что вы, мне это доставит удовольствие, – учтиво произнес тот. – Мы с женой живем уединенно и, уверяю вас, будем рады провести некоторое время в вашем обществе.

– В таком случае… – начал Уимзи.

– Отлично, отлично!

– Я действительно вам благодарен. Даже если бы мы сумели вытащить мою машину уже сегодня, боюсь, передняя ось погнулась. И тогда потребуется помощь кузнеца. Но, вероятно, мы могли бы разместиться в гостинице или где-нибудь еще. Мне неловко…

– Уважаемый сэр, даже и не думайте, хотя миссис Теббат была бы рада взять вас под свое крыло и устроить с комфортом… с настоящим комфортом. Только вот ее супруг слег с сильной простудой – неприятно это говорить, но у нас тут настоящая эпидемия, – так что вам было бы не очень удобно. Не так ли, миссис Теббат?

– Да, видите ли, сэр, не знаю, как бы мы все здесь устроились в сложившихся обстоятельствах, а в «Красной корове» всего одна комната…

– Нет-нет, – поспешно возразил святой отец. – Только не в «Красную корову». У миссис Доннингтон уже есть постояльцы. В любом случае отказа я не приму. Вы непременно должны посетить мой дом. У нас много места. Кстати, меня зовут Венаблз. Мне стоило представиться чуть раньше. Я, как вы уже поняли, священник местного прихода.

– Это действительно весьма великодушно с вашей стороны, мистер Венаблз. Мы с удовольствием примем ваше приглашение, если действительно не причиним вам неудобств. Меня зовут Уимзи. Вот моя визитная карточка. А это мой камердинер Бантер.

Святой отец высвободил очки, запутавшиеся в веревке, на которой висели, неуклюже водрузил их на свой длинный нос и принялся изучать карточку его светлости.

– Лорд Питер Уимзи. Так-так… Бог мой! Это имя мне знакомо. Но я слышал его вовсе не в связи… Вспомнил! Ну конечно! «Руководство по поиску инкунабул»^[30]. Очень грамотно написанная монография, если можно так назвать это произведение. Да-да. Господи! Как приятно будет обменяться впечатлениями с еще одним коллекционером книг. Моя библиотека не слишком обширна, но в ней имеется издание «Евангелия от Никодима», которое может вас заинтересовать. Ну надо же! Как же чудесно, что мы с вами встретились. Господи помилуй, уже пять часов. Нам пора идти, иначе моя жена рассердится. Хорошего вам вечера, миссис Теббат. Надеюсь, завтра вашему мужу станет лучше. Да что там, я просто уверен, что он уже пошел на поправку.

– Благодарю вас, сэр. Том всегда рад вас видеть. Общение с вами ему на пользу.

– Передайте ему: пусть не падает духом. Ужасно, что его подкосила болезнь. Но худшее уже позади. Как только у него появится аппетит, я непременно пришлю бутылочку портвейна. «Холдсворт» восьмого года, – добавил святой отец, а потом вполголоса обратился к Уимзи: – Ему точно не повредит. Да. Господи! Право, нам пора идти. Машина моя, конечно, слова доброго не стоит. Но места в ней гораздо больше, чем может показаться на первый взгляд. Сколько людей в нее уместилось после празднования крестин! Вы помните, миссис Теббат? Прошу вас, садитесь вперед рядом со мной, лорд Питер. А ваш камердинер и… О господи! А где же ваш багаж? Ах да… Остался на Фрогс-Бридже. Я пошлю за ним своего садовника. Он будет в полной сохранности. Жители нашей округи чужого не возьмут. Верно, миссис Теббат? Ну что ж, прекрасно. Вы непременно должны закутать ноги. Да-да, я настаиваю. Нет, что вы, я заведу мотор сам. Прекрасно с этим справляюсь. Вот видите! Пару движений рукояткой, и автомобиль оживает, точно колокол в руках звонаря. Как вы там, сзади? Хорошего вам вечера, миссис Теббат!

Древний автомобиль, вздрагивая всем своим существом, двинулся по прямой узкой дороге. Он миновал дом, и вдруг справа от дороги сквозь пелену снегопада проступили серые очертания огромного здания.

– Святые небеса! – воскликнул Уимзи. – Это и есть ваша церковь?

– Она самая, – горделиво кивнул священник. – Впечатляет, верно?

– Очень! – ответил Уимзи. – Это не просто церковь, а самый настоящий собор. Насколько велик ваш приход?

– Вы будете удивлены, – улыбнулся священник. – Триста сорок душ. Поразительно, правда? Впрочем, в наших краях это обычное дело. Восточная Англия славится размером и великолепием своих приходских церквей. И все мы тешим себя мыслью, что наш приход поистине уникален. Он возник на месте аббатства. В прежние времена церкви Святого Павла отводилась весьма важная роль. Как думаете, какова высота колокольни?

Уимзи взглянул на темный силуэт:

– Трудно определить в сгущающихся сумерках, но уж точно не менее ста тридцати футов.

– Почти угадали. Сто двадцать восемь. Однако из-за относительно низкой крыши над хорами кажется, будто она выше. Не многие храмы могут потягаться с нами: разве что церковь Святого Петра Манкрофта, но она расположена в городе. Ну и еще церковь Святого Михаила. Ее высота – сто тридцать футов без шпиля. И все же ни один из этих храмов не сравнится с нашим по красоте пропорций. Вы и сами сможете это увидеть, когда мы свернем за угол. Ну вот. Здесь я всегда давлю на клаксон. Стена погоста и деревья закрывают дорогу и делают ее опасной для прохожих. Порой мне кажется, что нам нужно чуть перенести кладбищенскую стену для удобства прихожан. Ага! Вот теперь у вас появилось представление о нашей церкви. Боковой неф и верхний ряд окон, освещающих хоры, выглядят очень изящными, не правда ли? Вы сможете рассмотреть их получше при дневном свете. А вон там, напротив церкви, мой дом. Перед воротами я тоже давлю на клаксон, чтобы предупредить находящихся поблизости людей. Ведь из-за кустов дороги почти не видно. Ну вот мы и добрались. Уверен, вы будете рады оказаться в тепле и выпить чашечку чая или чего-нибудь покрепче. Я всегда сигналю возле дверей дома, чтобы сообщить жене о своем приезде. Она нервничает, когда я возвращаюсь после наступления темноты. Канавы и дренажные рвы делают дороги очень ненадежными, да и я уже немолод. Боюсь, мы все же запоздали. Ага! Вот и моя жена. Агнес, дорогая, прости, что припозднился. Зато я привез с собой гостя. У него сломался автомобиль, так что он переночует у нас. Плед! Позвольте я заберу его у вас! Боюсь, сиденья в моей машине немного res angusta^[31]. Прошу вас, осторожнее, а не то ударитесь головой. Уф! Слава богу. Все хорошо. Моя дорогая, позволь представить тебе лорда Питера Уимзи.

Пухленькая, излучающая спокойствие миссис Венаблз, стоявшая на крыльце в круге света, восприняла вторжение незваного гостя с невозмутимым выражением лица.

– Как удачно, что вы повстречались с моим супругом. Машина сломалась? Надеюсь, сами вы целы. Я всегда говорила, что наши дороги в это время года – гиблое место.

– Благодарю вас, – произнес Уимзи. – Со мной все в порядке. Мы так нелепо слетели с дороги. Насколько я понял, это место называется Фрогс-Бридж.

– А… Знаю, знаю. Просто счастье, что вы не свалились в Тридцатифутовую дамбу. Прошу вас, проходите и погрейтесь у камина. Ваш слуга? Ну да, конечно. Эмили, отведи камердинера этого джентльмена на кухню и устрой как можно удобнее.

– Да, и скажи Хинкинсу, чтобы взял машину и съездил на Фрогс-Бридж за багажом, – добавил святой отец. – Он в автомобиле лорда Питера. Пусть едет не мешкая, пока не ухудшилась погода. И нужно послать кого-нибудь к Уайлдерспину. Машину необходимо вытащить из кювета.

– Думаю, это может подождать до утра, – заметил Уимзи.

– И то верно. Позаботимся об этом, как только рассветет. Уайлдерспин – местный кузнец. Отличный мастер, и сделает все как нужно. Господи! Проходите же, проходите. Нам всем просто необходимо выпить по чашке чаю. Агнес, дорогая, ты объяснила Эмили, что лорд Питер останется на ночь?

– Все будет в порядке, – успокоила мужа миссис Венаблз. – Надеюсь, Теодор, ты не подхватил простуду?

– Нет-нет, дорогая. Я основательно закутался. Господи! Что я вижу? Кексы?

– Просто мечтал отведать свежей выпечки, – улыбнулся Уимзи.

– Присаживайтесь, присаживайтесь. И угощайтесь. Вы наверняка ужасно проголодались. Нечасто выдаются такие ненастные дни. Может, вы предпочитаете чаю виски с содовой?

– Лучше чай, – ответил Уимзи. – Кексы выглядят невероятно аппетитно. Я действительно вам благодарен за то, что предоставили нам кров, миссис Венаблз.

– Всегда рада помочь, – тепло улыбнувшись, ответила та. – По-моему, нет ничего ужаснее наших заболоченных дорог зимой. Вам еще повезло, что авария случилась недалеко от деревни.

– Что верно, то верно. – Уимзи с благодарностью оглядел уютную гостиную с ее маленькими столиками, украшенными причудливым орнаментом, излучающим тепло камином, скрытым за строгой бархатной ширмой, и серебряным чайником, подмигивавшим гостю с полированного подноса. – Я чувствую себя Одиссеем, вернувшимся в тихую гавань после странствия по бушующему морю. – И он вонзил зубы в большой сдобный кекс.

– Судя по всему, Тому Теббату сегодня гораздо лучше, – заметил священник. – Хотя обидно, что он слег именно сейчас. И все же мы должны быть благодарны Господу за то, что ему не стало хуже. Остается лишь надеяться, что больше ни с кем не приключится несчастья. Думаю, у юного Пратта все получится. Сегодня утром он справился с двумя долгими перезвонами без единой ошибки. К тому же он весьма способный ученик. Кстати, нам, наверное, следует предупредить нашего гостя…

– Обязательно, – кивнула миссис Венаблз. – Мой муж пригласил вас на ночлег, но мы просто обязаны предупредить вас, что в непосредственной близости от церкви долго поспать вам не удастся. Хотя, возможно, колокольный звон вам не помешает.

– Совсем не помешает, – заверил Уимзи.

– Мой муж обладает незаурядным талантом звонаря. К тому же сегодня канун Нового года…

Святой отец, редко позволявший кому-либо договорить, с энтузиазмом подхватил:

– Сегодня, вернее, завтра утром мы собираемся показать верх своего мастерства. Намереваемся таким образом встретить Новый год. Кстати, вы наверняка не знаете, что в нашей церкви собраны одни из лучших колоколов в стране?

– В самом деле? – произнес Уимзи. – Кажется, я что-то слышал об этом.

– Возможно, где-то и есть более тяжелые колокола, но наши отличаются исключительным благозвучием. Номер семь – наиболее выдающийся и древний. Тенор тоже хорош, как и Джон с Иерихоном. Впрочем, все наши колокола невероятно мелодичны и звучны. Это даже упомянуто в старом девизе аббатства.

– Сколько же на вашей звоннице колоколов? Восемь?

– Да. Если вам интересно, я покажу одну чудесную маленькую книгу, написанную моим предшественником. В ней изложена история всех восьми колоколов. Например, наш тенор Тейлор Пол был отлит в поле в тысяча шестьсот четырнадцатом году. Там до сих пор сохранилось углубление в земле. А само поле так и называется – Колокол-поле.

– А звонари у вас хорошие? – вежливо поинтересовался Уимзи.

– Отличные, преисполненные энтузиазма люди. Это напомнило мне о том, что сегодня ночью мы собираемся исполнить Большой Кентский трезвон, состоящий из пятнадцати тысяч восьмисот сорока ударов. Ни больше ни меньше. Что вы об этом думаете? Неплохо, да?

– Господи! – всплеснул руками Уимзи. – Пятнадцать тысяч…

– Восемьсот сорок, – закончил священник.

Уимзи быстро сделал кое-какие расчеты.

– Вам потребуется на это немало времени.

– Девять часов, – кивнул святой отец с довольной улыбкой.

– Просто отлично, сэр. Это схоже с представлением лондонского клуба звонарей, имевшем место в тысяча восемьсот каком-то там году.

– В тысяча восемьсот шестьдесят восьмом, – уточник священник. – Мы собираемся последовать этому примеру. И получится у нас не хуже, хотя в перезвоне будут участвовать только восемь звонарей. Мы надеялись задействовать двенадцать, но, к сожалению, четверых наших лучших людей сразила эпидемия гриппа. Мы хотели попросить помощи у церкви Святого Стефана: у них тоже прекрасные колокола, хотя и не чета нашим, – однако их звонари не обучены искусству трезвона и умеют исполнять лишь простые перезвоны на семи колоколах.

Покачав головой, Уимзи взял с тарелки четвертый кекс.

– Что ж, это тоже достойно похвалы, – торжественно произнес он, – но нельзя добиться определенного звучания…

– Вот и я о том же! – с воодушевлением воскликнул святой отец. – Невозможно добиться идеального звучания, если тенора почти не слышно. И даже метод Фабиана Стедмана^[32] не поможет. Хотя и его мы исполняем, причем весьма неплохо. Но все же по богатству, разнообразию и благозвучию оттенков ничто не сравнится с перезвоном в восемь колоколов.

– Вы совершенно правы, сэр, – согласился Уимзи.

– И никогда его не превзойти, – добавил мистер Венаблз, счастливо возведя глаза к небу и взмахнув кексом так, что масло потекло по его рукаву. – Взять, например, перезвон, исполняемый нечетным количеством колоколов. Что вместе, что поодиночке, они звучат слишком монотонно. И это кажется мне огромным недостатком. А уж когда тройные удары сменяются…

Рассуждения святого отца о видах перезвонов прервала появившаяся в дверях Эмили, выражение лица которой не предвещало ничего хорошего.

– Прошу прощения, сэр, – произнесла она. – Не могли бы вы принять Джеймса Тодея?

– Джеймса Тодея? – переспросил святой отец. – Да-да, конечно. Пригласи его в кабинет, Эмили. Я подойду через минуту.

Хозяин дома отсутствовал совсем недолго. А когда вернулся, лицо его было неестественно вытянутым и утратило былое воодушевление. Он упал в кресло с видом глубоко разочарованного человека.

– Случилось непоправимое, – драматично выдохнул он. – Настоящее несчастье!

– Господи, Теодор! Объясни нам, что произошло.

– Уильям Тодей! Бедняга! Ну почему, почему это произошло именно сегодня? Я не должен думать о себе, но это просто не поддается описанию. Я раздавлен. Поистине раздавлен.

– Господи! Что случилось с Тодеем?

– Заболел. Слег с этим проклятым гриппом. Он совершенно без сил и даже бредит. Родные послали за доктором Бейнзом.

– Ай-я-яй, – сокрушенно покачала головой миссис Венаблз.

– Насколько я понял, – продолжил священник, – он уже утром чувствовал себя неважно, но настоял – весьма неблагоразумно, надо заметить, – на том, чтобы поехать по делам в Уолбич. Глупый, глупый. То-то он мне показался каким-то вялым, когда мы встречались с ним вчера вечером. К счастью, в городе он встретился с Джорджем Эштоном. Тот увидел, насколько он плох, и помог ему добраться до дома. Бедняга Тодей еще и ужасно замерз в дороге. Он едва добрался до кровати, а сейчас страдает от лихорадки и страшно переживает из-за того, что не сможет прийти сегодня вечером в церковь. Я попросил его брата успокоить беднягу, только, боюсь, сделать это будет непросто. Тодей был полон энтузиазма, и теперь мысль, что он слег в самый ответственный момент, не дает ему покоя.

– Очень жаль, – с сочувствием произнесла миссис Венаблз. – Надеюсь, доктор Бейнз даст ему какое-нибудь лекарство.

– Я тоже искренне на это надеюсь. Все это, конечно, ужасно. Но еще ужаснее то, что он принял свою болезнь так близко к сердцу. Что ж, ничего не поделаешь. Мы лишились последней надежды. И теперь придется ограничиться малым перезвоном^[33].

– Значит, этот бедняга – один из ваших звонарей, святой отец?

– К сожалению. И его никто не сумеет заменить. Придется забыть о грандиозных планах. Даже я, если я сам возьмусь за веревку, то не смогу звонить все девять часов. Я уже немолод, к тому же в восемь часов мне нужно служить заутреню. Да и после новогодней службы я освобожусь не раньше полуночи. Ладно. Человек предполагает, а Бог располагает. Если только… – Венаблз внезапно развернулся и внимательно посмотрел на своего гостя. – Вы сейчас с таким чувством говорили про трезвон, что у меня возник вопрос. Вы, случайно, не звонарь?

– Ну, – протянул Уимзи, – когда-то я весьма сносно управлялся с веревкой, но не утратил ли навык теперь…

– И в три приема тоже умеете звонить?

– Естественно. Однако с тех пор прошло так много времени…

– Вы быстро все вспомните! – горячо воскликнул святой отец. – Непременно вспомните. Стоит лишь полчаса поупражняться с веревкой…

– О господи! – вздохнула миссис Венаблз.

– Ну разве это не чудесно? – продолжил святой отец. – Самая настоящая удача! Господь послал нам гостя. Да не простого, а самого настоящего звонаря! – Он вызвал служанку. – Пусть Хинкинс немедленно идет сюда и приведет с собой остальных звонарей. Нам необходимо попрактиковаться на колокольчиках. Дорогая, боюсь, нам придется занять столовую, если не возражаешь. Эмили, передай Хинкинсу, что у нас тут джентльмен, который заменит заболевшего Уильяма Тодея, и я желаю немедленно видеть его самого…

– Подожди-ка, Эмили. Теодор, ты считаешь, справедливо просить нашего гостя, пережившего аварию и уставшего после напряженного дня, звонить в колокола с полуночи до девяти утра? Мы можем попросить его исполнить лишь короткий отрывок, да и то если он не возражает. Но даже в этом случае не кажется ли тебе, что мы слишком беззастенчиво пользуемся его добротой?

Уголки губ святого отца опустились вниз, точно у обиженного ребенка, и Уимзи поспешно произнес:

– Ну что вы, миссис Венаблз. Ничто не доставит мне большего удовольствия, чем время, проведенное на колокольне с веревкой в руках. Я готов звонить целый день и всю ночь, поскольку совершенно не устал и не нуждаюсь в отдыхе. Но вот способен ли я звонить несколько часов подряд, не сделав ни одной глупой ошибки? Это единственное, что меня тревожит.

– У вас все получится! – заверил гостя святой отец. – Хотя моя жена права. Я поступил необдуманно. Девять часов – слишком много. Пожалуй, нам действительно придется ограничиться пятью тысячами чередований…

– Нет-нет, не беспокойтесь, – перебил Уимзи. – Девять часов, не меньше. Я настаиваю. Хотя, вероятно, когда вы услышите мои слабые попытки, от идеи придется отказаться.

– Глупости! – заявил святой отец. – Эмили, передай Хинкинсу, чтобы собрал звонарей у меня дома к половине седьмого. Уверен, доберутся все, кроме Пратта, который живет в Тапперс-Энде. Но в таком случае место восьмого звонаря займу я. Боже мой, как же замечательно! Нет, я просто не могу поверить в то, что ваше появление здесь – простая случайность. Это лишний раз доказывает, что Господь никогда не оставляет детей своих в их стремлениях, если те не греховны. Надеюсь, лорд Питер, вы не будете против, если я упомяну об этом во время проповеди? Ничего грандиозного, просто несколько мыслей в канун Нового года. Могу я поинтересоваться, где вы обычно звоните в колокола?

– Теперь уже нигде, а в юности звонил в поместье герцога Денвера. Но иногда, приезжая домой на Рождество, нет-нет да и возьму в руки веревку.

– В поместье герцога Денвера? Знаю, знаю. Церковь Святого Иоанна. Хотя и небольшая, но очень красивая. Надеюсь, вы все же признаете, что наши колокола лучше. А сейчас прошу меня извинить. Мне нужно пойти в столовую и подготовить ее к репетиции.

И святой отец удалился.

– С вашей стороны очень любезно поддержать увлечение моего мужа, – произнесла миссис Венаблз. – Он так долго готовился к этому торжеству и не раз испытывал разочарование. Однако мне не по себе оттого, что мы предложили вам ночлег, а потом нагрузили тяжелой работой на всю ночь.

Однако Уимзи снова заверил хозяйку дома, что эта тяжелая работа доставит ему удовольствие.

– И все же я настаиваю, чтобы вы отдохнули хотя бы несколько часов, – сказал миссис Венаблз. – Не хотите ли подняться наверх и взглянуть на свою комнату? Ужин в половине восьмого, если, конечно, мой муж отпустит вас к тому времени, а после вам не помешает немного вздремнуть. Вот мы и пришли. О, я вижу, ваш камердинер все подготовил.

– Что ж, Бантер, – произнес его светлость, когда миссис Венаблз ушла, чтобы дать гостю возможность привести себя в порядок в тусклом свете небольшой масляной лампы и мерцающей свечи. – Кровать, по-моему, удобная. Только вот поспать в ней мне не суждено.

– Я уже понял это из разговора со служанкой, милорд.

– Жаль, что вы не сможете отправиться на колокольню вместо меня, Бантер.

– Смею заверить вас, милорд, я впервые в жизни жалею о том, что в свое время не обучился искусству колокольного звона.

– А мне всегда доставляет огромное удовольствие узнавать, что вы чего-то не умеете. Кстати, вы когда-нибудь пробовали звонить?

– Только один раз, милорд, и чудом избежал гибели. Ввиду отсутствия должной сноровки я едва не повесился на веревке.

– Довольно о виселицах! Мы ничего не расследуем, и мне не хочется говорить о смерти.

– Разумеется, милорд. Желает ли ваша светлость побриться?

– Да. Встречу Новый год с гладко выбритым лицом.

– Очень хорошо, милорд.

Ополоснувшись и побрившись, лорд Питер спустился в столовую и обнаружил, что стол отодвинут к стене, а стулья расставлены полукругом в центре комнаты. Семь стульев занимали мужчины разного возраста, начиная от похожего на гнома старика с длиной бородой и заканчивая пунцовым от смущения юношей с напомаженным чубом. Стоя посреди столовой, святой отец говорил без умолку, напоминая читающего заклинания доброго волшебника.

– А, вот и вы! Великолепно! Прекрасно! Итак, друзья, представляю вам лорда Питера Уимзи, которого Провидение прислало нам в помощь. Он рассказал мне, что давно не практиковался, поэтому вы наверняка согласитесь помочь ему восстановить навыки и освежить память. А теперь, лорд Питер, я представлю вам наших звонарей. Это Эзекайя Лавендер, звонивший в тенор на протяжении шестидесяти лет и намеревающийся звонить еще лет двадцать, верно Эзекайя?

Невысокий скрюченный старичок одарил лорда Питера беззубой улыбкой и протянул ему морщинистую руку.

– Рад знакомству, милорд. Да, я приводил в движение старину Тейлора Пола множество раз. Мы с ним давние друзья, и я буду звонить в него до тех пор, пока он сам не прозвонит по мне девять погребальных ударов^[34].

– Надеюсь, вы еще не скоро с ним расстанетесь, мистер Лавендер.

– Эзра Уайлдерспин, – продолжил священник. – Он самый крупный из нас, но звонит в самый маленький колокол. Так часто бывает, верно? Кстати, он наш кузнец и пообещал утром починить вашу машину.

Кузнец застенчиво рассмеялся, сгреб пальцы Уимзи своей огромной ладонью, а потом в смущении опустился на стул.

– Джек Годфри, – произнес святой отец. – Номер семь. Как дела у Бетти Томаса, Джек?

– Благодарю вас, сэр, отлично, ведь совсем недавно мы приладили к нему новую ось.

– Джеку выпала честь управлять самым старым из наших колоколов, – объяснил Венаблз. – Бетти Томас был отлит в тысяча триста тридцать восьмом году Томасом Белльэтером из Линна, но получил свое имя в честь аббата Томаса, отлившего его заново в тысяча триста восьмидесятом году. Верно, Джек?

– Да, сэр, – кивнул Годфри. – Тут нужно заметить, что в Англии все колокола, как и корабли, исключительно женского рода, независимо от того, какие имена носят.

– Мистер Доннингтон, хозяин «Красной коровы», также является церковным старостой. – Святой отец подтолкнул вперед высокого худощавого мужчину, глаза которого немного косили. – Мне следовало представить его в первую очередь, ведь он занимает ответственную должность. Но, видите ли, несмотря на то что он личность в наших краях довольно известная, его колокол не такой древний, как Тейлор Пол или Бетти Томас. Наш староста приводит в движение номер шесть. Мы называем его Димити. У него относительно новая форма, а вот металл старый.

– Более сладкоголосого колокола в нашей церкви нет, – решительно заявил мистер Доннингтон. – Рад с вами познакомиться, милорд.

– Джо Хинкинс, мой садовник. По-моему, вы с ним уже встречались. Он несет ответственность за номер пять. Номер четыре – Гарри Гоутубед^[35], наш церковный сторож и по совместительству могильщик. Имя у него тоже подходящее. Самый молодой из нас – Уолтер Пратт. Он звонит в номер три и, надо сказать, недурно с этим справляется. Я рад, что ты смог добраться вовремя, Уолтер. И что все мы собрались. Вы, лорд Питер, займете место бедняги Уильяма Тодея. Ваш колокол – номер два. Он и номер пятый были перелиты заново одновременно с Димити – в год юбилея нашей старой королевы. Его имя Саваоф. А теперь за работу. Вот вам колокольчик. Садитесь рядом с Уолтером Праттом. Наш старый добрый друг Эзекайя будет задавать тон и споет так же громко и чисто, как и его колокол. Ведь у него за плечами семьдесят пять лет. Верно, дедушка?

– Да, это я могу! – весело выкрикнул старик. – А теперь, ребятки, если вы готовы, сыграем небольшой отрывок из девяносто шестого чередования, чтобы наш новичок немного вошел в ритм. Не забудьте, милорд, что вы вступаете с тройного удара, потом затихаете и после этого вступаете снова.

– Верно, – кивнул Уимзи, – а затем чередую удары на счет «три» и «четыре».

– Именно, милорд. Три рывка веревки вперед и один назад, чтобы вас сопровождали отзвуки предыдущих ударов.

– Начинайте отсчет.

Старик кивнул и добавил:

– А ты, Уолли Пратт, поглядывай по сторонам и не забывай, что вступаешь третьим номером. Я уже не раз напоминал тебе об этом. Ну а теперь, парни, начинаем!

Искусство колокольного звона является своего рода национальным достоянием англичан. И как другие особенности жителей Туманного Альбиона, это искусство кажется странным и непостижимым остальному миру. Например, музыкант-бельгиец наверняка скажет вам, что правильнее всего будет сыграть на колоколах определенную мелодию, однако звонарь-англичанин сочтет игру по нотам детским развлечением, годным лишь для иностранцев. Ведь в англиканской церкви колокола звонят в соответствии с определенным математическим порядком и следуют четкой схеме, сменяя друг друга. Когда звонарь-англичанин говорит о пении своих колоколов, то подразумевает не музыку в общепринятом смысле этого слова. Для обычного человека звон колоколов представляет собой монотонное гудение, раздражающее слух, терпеть которое можно, лишь отойдя на приличное расстояние, однако профессиональный звонарь тотчас распознает не только метод управления колоколами, но и комбинацию, в соответствии с которой отбивается ритм. Только он знает: когда используется чередование 7, 5, 6, или 5, 6, 7, или 5, 7, 6, звуки получаются мягче и мелодичнее. Его тонкий слух непременно отличит, как именно перекликаются колокола – последовательно или каскадом. Он твердо уверен, что лишь при английском способе управления колоколами с помощью веревки и колеса колокол может воспроизвести наиболее насыщенный и благородный звук. Профессиональный звонарь находит удовлетворение своей страсти – поскольку действительно отдается своему ремеслу со всем энтузиазмом, на какой только способен, – в совокупности математической завершенности и механического совершенства. И когда колокол начинает ритмично раскачиваться из стороны в сторону, звонарь испытывает ни с чем не сравнимое торжественное упоение, порожденное безупречным и замысловатым музыкальным рисунком.

Стороннему наблюдателю, случайно заглянувшему в столовую, сосредоточенные лица восьми человек показались бы странными и даже смешными. Представьте картину: напряженные позы сидящих на краешках стульев мужчин и восемь поднятых вверх правых рук с зажатыми в них колокольчиками, ритмично поднимающихся и опускающихся в такт определенному ритму, – однако для присутствующих все это действо чрезвычайно серьезно и важно – не менее важно и серьезно, нежели переговоры с австралийской делегацией в палате лордов.

Мистер Эзекайя Лавендер трижды успешно сменил порядок звона, и остальные звонари безошибочно повторили свои партии.

– Прекрасно, – произнес святой отец. – Ни единого промаха.

– Да, пожалуй, – согласился Уимзи.

– У нашего гостя неплохо получается, – заметил мистер Лавендер. – Ну-ка, парни, еще разок. Что сыграем?

– А давайте семьсот четвертое чередование, – предложил святой отец, сверившись с часами. – Два умеренных удара, вперед, отклонить в сторону, вернуть назад и повторить еще раз.

– Как скажете, сэр. А ты, Уолли Пратт, внимательно прислушивайся к ритму и следи за направлением своего колокола. Да не таращи глаза по сторонам, а не то всех нас запутаешь.

Несчастный Пратт вытер лоб, убрал ноги под стул и крепче сжал колокольчик. То ли от волнения, то ли по какой-то еще причине, он никак не мог вступить в нужный момент, постоянно сбиваясь с ритма, сбивая соседей и отчаянно потея.

– А ну-ка встань! – недовольно скомандовал мистер Лавендер. – Если ты и дальше собираешься так относиться к делу, то нам лучше вообще закончить репетицию. Неужели ты до сих пор не запомнил очередность ударов?

– Ну-ну, не стоит так унывать, Уолли. Попробуй снова. Ты забыл пропустить двойной удар на счете «семь» и «восемь», верно?

– Да, сэр.

– Забыл! – воскликнул мистер Лавендер, помахивая бородой. – Бери пример с его светлости. Он ничего не забыл, хотя давно не практиковался.

– Ну, хватит уже, Эзекайя! – прикрикнул на старика священник. – Не будь так строг с Уолли. Ведь у него, как и у любого из нас, нет такого огромного опыта, как у тебя.

Недовольно забормотав себе под нос, мистер Лавендер снова начал отрывок. На сей раз Уолли Пратт внимательно следил за движением своего колокола, вступал когда нужно и сыграл без единой ошибки.

– Вот! Все отлично справились! – воскликнул святой отец. – Полагаю, наш новобранец нас не посрамит. Как думаешь, Эзекайя?

– А ведь в одном месте я чуть не сбился с ритма, – со смехом заметил Уимзи. – А потом едва не пропустил свою очередь. Впрочем, чуть-чуть не считается.

– Вы прекрасно поспевали за ритмом, милорд, – промолвил мистер Лавендер. – Что же касается тебя, Уолли Пратт…

– Думаю, – поспешно перебил старика святой отец, – нам нужно сходить в церковь. Пусть лорд Питер познакомится со своим колоколом. Вы все можете присоединиться к нам. Джек, проследи, чтобы лорду Питеру было удобно держать веревку. Джек Годфри наблюдает за тем, чтобы колокола и веревки были в порядке, – пояснил священник.

Мистер Годфри улыбнулся и заметил, окидывая взглядом Уимзи:

– Наверное, нам придется немного укоротить веревку. Его светлость не так высок, как Уильям Тодей.

– Не стоит беспокоиться, – возразил Уимзи. – Знаете старую поговорку: «Мал да удал».

– Конечно, конечно, – закивал святой отец. – Джек не хотел никого обидеть. Но Уильям Тодей действительно очень высокий. Куда я подевал свою шляпу? Агнес, дорогая! Агнес! Не могу найти свою шляпу. Ах вот она. И шарф… Очень тебе благодарен. А теперь позвольте я возьму ключи от колокольни… О господи! Куда я их опять засунул?

– Не извольте беспокоиться, сэр, – сказал мистер Годфри. – У меня с собой ключи от всех дверей.

– И от церкви тоже?

– Да. И от церкви, и от колокольни.

– Хорошо. Просто замечательно. Лорд Питер наверняка захочет подняться на колокольню. Знаете, лорд Питер, вид наших колоколов… Прошу прощения. Что такое, дорогая?

– Не забывай: скоро ужин, так что не задерживай лорда Питера.

– Нет-нет, дорогая, не забуду. Но нашему гостю действительно хочется взглянуть на колокола. Да и сама церковь достойна внимания. В ней находится интересная купель двенадцатого века. А крыша – достойный образец древней архитектуры. Да-да, дорогая, мы уже идем.

За дверью тускло мерцал в сумерках снег. Метель усилилась. Даже следы, оставленные звонарями менее часа назад, почти замело. Лорд Питер со своим провожатым миновали подъездную аллею и перешли через дорогу. Впереди темнели очертания величественной церкви. Мистер Годфри освещал путь допотопной масляной лампой. Процессия обогнула покойницкую и двинулась по дорожке, окаймленной могильными плитами, к южному входу. Тяжелая дверь отворилась с протяжным скрипом. В нос лорду Питеру ударил типичный церковный запах – смесь ароматов старого дерева, лака, пыли, трав, книг, парафиновых ламп, цветов и свечей. Помещение согревалось небольшими печками с тлеющими в них дровами. Тусклый свет лампы выхватил из тьмы цветочный орнамент на кафедре, часть каменной колонны, медную табличку на стене. Эхо шагов гулко разносилось над высокими хорами.

– Все здесь в процессе реставрации, – тихо промолвил святой отец, – кроме окна в дальнем конце северного нефа, которого отсюда не видно. От оригинального норманнского здания ничего не осталось, лишь купол над алтарем. Хотя если вы приглядитесь, то заметите, что черты норманнской архитектуры прослеживаются также в выступающих частях здания и перекрытиях. Как только станет светлее, вы поймете, о чем я говорю. О да, Джек Годфри совершенно прав, лорд Питер: мы не должны терять времени попусту. Я, как человек увлекающийся, частенько теряю счет времени.

Венаблз повел гостя в западную часть храма, а оттуда, в свете лампы мистера Годфри, вверх по винтовой лестнице, каменные ступени которой были изрядно истерты ногами бесчисленного количества давно почивших звонарей. Вскоре процессия остановилась. Раздался звон ключей, а потом лампа всколыхнулась, осветив узкую дверь справа от лестницы. Последовав за своими провожатыми, Уимзи оказался в небольшой комнатке – святая святых звонарей.

В комнатке этой не было ничего примечательного, разве что очень высокие потолки, что неудивительно при такой колокольне. Днем помещение прекрасно освещалось, поскольку в трех стенах имелись большие окна, а четвертую, незастекленную, защищала прочная железная решетка – ведь комната звонарей располагалась прямо над хорами и залезть в нее не составило бы труда.

Пока Джек Годфри ставил обычную лампу на пол и зажигал парафиновую, висевшую на стене, Уимзи разглядел восемь свисающих сверху веревок. Их утолщенные нижние концы были аккуратно закреплены на вставленных в стены крюках, а верхние – таинственным образом терялись высоко под сводами колокольни. Свет становился все ярче, и теперь Уимзи мог разглядеть структуру и цвет стен, покрытых простой штукатуркой. Единственным украшением служил девиз, начертанный готическими буквами чуть ниже окон: «Они не обладают даром речи и не владеют языками, но их голоса слышны повсюду». Рядом располагались деревянные, медные и даже каменные таблички в память о достижениях местных звонарей.

– Думаю, после сегодняшнего представления здесь появится еще одна табличка, – раздался возле уха Уимзи голос священника.

– Остается лишь надеяться, что я никоим образом этому не помешаю, – произнес Уимзи. – Я вижу тут древние инструкции звонарей. «Следи за временем и не пропускай свою очередь, иначе непременно поплатишься. За каждую ошибку – кувшин пива». Здесь не говорится о размере кувшина, но само слово подразумевает, что порция отнюдь не маленькая. «Если твой колокол упадет, придется заплатить шесть пенсов». Не слишком высокая цена, учитывая последствия такого падения. Но, с другой стороны, если платить по шесть пенсов за каждое ругательство, то получится недешево. Как вы считаете, святой отец? Который из колоколов мой?

– Вот этот, милорд. – Джек Годфри отцепил веревку второго колокола, и она повисла почти до самого пола. – Когда вы раскачаете колокол, мы подгоним веревку под ваш рост. Или, может, хотите, чтобы вам помогли раскачать его?

– Нет, – запротестовал Уимзи. – Что это за звонарь, если не может раскачать собственный колокол.

Его светлость схватился за веревку и осторожно потянул вниз, одновременно подбирая левой рукой провисающий конец. И вскоре высоко на колокольне с тихой дрожью в голосе заговорил Саваоф, а за ним и его собратья, когда остальные звонари заняли свои места.

«Тин-тин-тин», – раздался серебристый напев Гауде.

«Тан-тан-тан», – отозвался Саваоф.

«Дин-дин-дин, дан-дан-дан», – подхватили Джон и Иерихон.

«Бим-бам-бим-бам», – не остались в долгу номер пятый и Димити.

«Бом», – вклинился Бетти Томас.

А Тейлор Пол величаво поднял свой огромный бронзовый язык, натянув веревку так, что заскрипело колесо, и могущественно проревел:

«Бо-бо-бо…»

Уимзи умело раскачал колокол и ударил в него. Теперь, когда веревку подогнали по его росту, священник предложил прозвонить несколько музыкальных фраз, чтобы лорд Питер в полной мере «почувствовал» свой колокол.

– Можете отпустить веревки, парни, – милостиво разрешил Эзекайя Лавендер, когда музыкальную фразу повторили несколько раз. – Не торопись вперед других, Уолли Пратт. Теперь послушайте меня. Постарайтесь не допустить ошибок. Вы все придете сюда ровно без четверти одиннадцать. Мы, как обычно, возвестим о начале службы и послушаем проповедь святого отца. Когда же он закончит, вы снова спокойно подниметесь сюда и займете свои места. Пока прихожане будут петь гимн, я отобью девять погребальных ударов по старому году, а затем вы возьметесь за веревки и будете дожидаться, когда часы пробьют полночь. Я скомандую: «Начали!» – и вы все должны пребывать в полной готовности. Святой отец обещал подняться на колокольню, чтобы время от времени давать отдых одному из нас, что весьма любезно с его стороны. Я тебя отпускаю, Альф Доннингтон, если, конечно, ты не забудешь принести свое обычное.

– Ни за что не забуду, – ответил тот. – До встречи, парни.

Лампа осветила лестницу, и звонари последовали за ней.

– А теперь, – произнес священник, – вы, лорд Питер,наверняка захотите осмотреть… О господи! – всплеснул он руками, когда крутая винтовая лестница утонула в темноте. – Где, скажите на милость, Джек Годфри? Джек! Вероятно, он уже спустился вниз с остальными. Бедняга. Наверняка ему хочется поскорее вернуться домой к ужину. Однако нельзя быть таким эгоистичным. К сожалению, ключи от колокольни у него, так что попасть мы туда не сумеем. Впрочем, вы сможете взглянуть на нее завтра. Да, Джек, да, мы уже идем. Будьте осторожны. Ступени так вытерты, что недолго и оступиться. Ну вот мы и спустились. Целые и невредимые. Прекрасно! А теперь, прежде чем мы вернемся в дом, мне хотелось бы показать вам, лорд Питер…

В этот момент часы пробили три четверти восьмого.

– Господи помилуй! – ошеломленно воскликнул святой отец. – Мы опоздали на ужин! Моя жена… Знаете, можно подождать и до вечера. Если вы пожелаете посетить службу, то в полной мере оцените величие и красоту нашей церкви. В ее убранстве множество интереснейших деталей. Однако если на них не указать, вы, боюсь, их даже не заметите. Вот, например, купель… Джек! А ну-ка принеси нам лампу. Так вот. Есть в ней кое-что необычное, и я непременно покажу вам. Джек!

Однако Джек, внезапно утративший слух, звенел ключами на крыльце, и святой отец, тяжело вздохнув, вынужден был признать поражение.

– Похоже, я в очередной раз потерял счет времени, – произнес он, шагая по занесенной снегом дорожке.

– Наверное, – вежливо произнес Уимзи, – находясь в храме так долго, теряешь ощущение реальности.

– Вы совершенно правы, хотя в храме довольно много напоминаний о течении времени. Напомните мне завтра, чтобы я показал вам могилу Натаниеля Перкинса. Это наша местная знаменитость. Выдающийся спортсмен. Он не пропускал ни одного кулачного боя в округе и однажды судил бой самого Тома Сэйерса. А когда он умер… Ну, вот мы и дома. Я расскажу вам о Натаниеле Перкинсе позднее. Дорогая, вот мы наконец и вернулись! Не так уж сильно мы опоздали. Проходите, проходите. Вы непременно должны плотно поужинать, лорд Питер, чтобы вам хватило сил для нашего сегодняшнего представления. Так, что у нас тут? Тушеные бычьи хвосты? Восхитительно! Очень питательно. Надеюсь, лорд Питер, вы такое едите.

Глава 2 Колокола в деле

Когда мы охвачены радостью, колокола радуются вместе с нами. Когда же мы звоним по усопшему, в их голосах звучит скорбь.

«Правила звонарей» в Саутхилле, Бедфордшир

После ужина миссис Венаблз решительно взяла бразды правления в свои руки и отправила лорда Питера в отведенную ему комнату, совершенно не обращая внимания на возражения супруга, беспомощно рыскавшего по пребывавшим в беспорядке полкам книжного шкафа в поисках «Истории колоколов церкви Святого Павла» преподобного Кристофера Вулкота.

– Не представляю, куда она подевалась, – сокрушался святой отец. – Какой же я все-таки несобранный. Но, возможно, вы захотите взглянуть на это – мой собственный скромный вклад в изучение колоколов и звонов. Я знаю, дорогая, знаю, мне не следует докучать лорду Питеру. Это не слишком любезно с моей стороны.

– Тебе тоже не помешает отдохнуть, Теодор.

– Да-да, дорогая. Одну минуту. Я только…

В этот момент Уимзи понял, что единственный способ заставить Венаблза успокоиться – просто уйти прочь, что и сделал. На верхней ступеньке его уже встречал Бантер, который тотчас же уложил милорда под стеганое одеяло и сунул в изножье кровати бутылку с горячей водой.

В камине потрескивали поленья. Уимзи подвинул лампу поближе, взял в руки брошюру, которую дал ему святой отец, и принялся изучать титульную страницу.

ИССЛЕДОВАНИЕ МАТЕМАТИЧЕСКОЙ ТЕОРИИ

КОЛОКОЛЬНОГО ЗВОНА,

А ТАКЖЕ ИНСТРУКЦИЯ ПО УПРАВЛЕНИЮ КОЛОКОЛАМИ

ИЗ РАЗНЫХ ПОЗИЦИЙ

И С ПРИМЕНЕНИЕМ ВСЕХ ИЗВЕСТНЫХ МЕТОДИК.

С о с т а в и т е л ь: Теодор Венаблз, магистр гуманитарных наук, священник церкви Святого Павла, преподаватель колледжа Гонвилл-энд-Киз Кембриджского университета, а также автор работ: «Колокольный звон в сельских церквях», «Пятьдесят отрывков из мелодий для нечетного количества колоколов», «Чествование Господа праздничным перезвоном» – и других.

MCMII

В совокупности с недавно съеденными тушеными бычьими хвостами текст брошюры подействовал на Уимзи как снотворное. В комнате было так тепло, а день выдался таким насыщенным, что строчки поплыли у лорда Питера перед глазами. Он начал клевать носом, однако вскинул голову, когда в камине с треском подпрыгнул уголек, и снова попытался сосредоточиться на чтении:

«…если пятый колокол следует за седьмым, а седьмой за шестым, то они – ведущие, в то время как им предшествует перезвон второго, третьего и четвертого колоколов. Но если шестой и седьмой звонят вместе без участия пятого, то тогда…»

Голова лорда Питера снова опустилась на грудь, и на сей раз ничто не помешало ему погрузиться в сон.

Проснулся он от колокольного звона.

Мгновение его светлость никак не мог припомнить, где находится и что происходит, но потом откинул одеяло, сел на кровати, всклокоченный и пристыженный, под спокойным взглядом Бантера.

– О господи! Я заснул! Почему вы меня не разбудили? Они начали без меня.

– Миссис Венаблз распорядилась, чтобы вас не беспокоили до половины двенадцатого. А преподобный велел передать вам, милорд, что перед службой они ограничатся перезвоном в шесть колоколов.

– Который час?

– Почти одиннадцать, милорд.

Едва только эти слова сорвались с губ Бантера, перезвон начал стихать, и Джубили начал свой пятиминутный бой.

– Проклятье! – воскликнул Уимзи. – Так не годится. Мне непременно нужно попасть в церковь и послушать проповедь. Подайте мне щетку для волос. Снегопад не прекратился?

– Не только не прекратился, но и усилился, милорд.

Поспешно приведя себя в порядок, лорд Питер сбежал вниз по лестнице. Бантер, как и подобает преданному слуге, последовал за ним. Выйдя на улицу, они добрались до церкви в свете электрического фонарика Бантера и вошли внутрь в тот момент, когда под сводами раздались последние звуки органа. Хор и священник заняли свои места, и Уимзи, заморгав от ударившего ему в глаза желтоватого света, заметил в отдалении семерых звонарей, сидевших на поставленных в ряд стульях. Питер осторожно пробрался к ним, а Бантер, заранее выяснив, кто где сидит, прошел к скамье в северном нефе и уселся рядом с Эмили. Старый Эзекайя Лавендер поприветствовал Уимзи надтреснутым смехом, а потом протянул ему молитвенник и опустился на колени.

– Возлюбленные мои братья…

Уимзи поднялся с колен и огляделся. Охваченный благоговейным трепетом, он вдруг ощутил себя маленьким и незначительным в этом величественном помещении, заполненном людьми, пришедшими на службу, несмотря на метель и стужу. Внимание всякого, кто переступал порог этого святилища, сразу привлекал широкий неф, утопающие в полумраке боковые приделы, высокий купол, который совершенно не портили проглядывавшие из-под лепнины тонкие ребра свода, чудесный уединенный алтарь со стрельчатой аркой и пятью узкими окнами, выходящими на восток. Исходящее от всего этого великолепия мягкое свечение не оставило равнодушным и его светлость. Взгляд Уимзи скользнул по нефу и перекочевал на изящные колонны, верхушки которых расходились в стороны, подобно струям фонтана, и плавно перетекали в широкие легкие арки, поддерживавшие верхний ряд окон, освещавших хоры. Его светлость замер в восторге и восхищении. Там, в высоте, тускло мерцая в полумраке позолоченными локонами и крыльями, парили ангелы, херувимы и серафимы, устремляя взгляды к небесам и словно пытаясь взмыть еще выше.

– Господи! – с благоговением выдохнул Уимзи, а потом тихо прошептал: – «И воссел на херувимов, и полетел, и понесся на крыльях ветра»^[36].

Мистер Эзекайя Лавендер больно ткнул своего товарища под ребра, и Уимзи вдруг понял, что прихожане вновь начали молиться, в то время как он один все еще стоит разинув рот. Его светлость поспешно зашелестел страницами молитвенника, чтобы подхватить слова молитвы. Со стороны он наверняка выглядел как слабоумный или язычник, никогда прежде не видевший молитвослова, поэтому мистер Лавендер помог отыскать нужную страницу и принялся громко читать псалмы ему на ухо.

– Хвалите его с тимпаном и ликами, хвалите его на струнах и органе…

Пронзительные голоса одетых в стихари хористов эхом отзывались под сводами храма, и ангелы, казалось, вторили им своими позолоченными устами.

– Хвалите его на звучных кимвалах, хвалите его на кимвалах громогласных…

– Все дышащее да хвалит Господа! Аллилуйя.

Близилась полночь. Святой отец подошел к ступеням алтаря и произнес своим мягким, хорошо поставленным голосом короткое обращение, в котором призывал славить Господа не только с помощью струн и органа, но и с помощью сладкоголосых колоколов этой прекрасной, горячо любимой церкви. В своей речи он ненавязчиво упомянул о присутствии в церкви заезжего странника – «только не оборачивайтесь, чтобы посмотреть на него, поскольку это будет неучтиво», – которого Провидение послало на помощь. Питер Уимзи зарделся, священник произнес слова благословения, и, когда орган снова заиграл, Эзекайя Лавендер зычно крикнул:

– Пора, ребята!

Стараясь не шуметь, звонари поднялись со стульев и направились к лестнице, ведущей на колокольню. Все сняли верхнюю одежду и повесили на вбитые в стену крючки, а лорд Питер с удовольствием взглянул на скамью с огромным коричневым бочонком с оловянными кружками. Очевидно, хозяин «Красной коровы» сдержал слово и снабдил звонарей «своим обычным».

Звонари заняли места, и Эзекайя Лавендер сверился с часами.

– Пора! – воскликнул он, а затем поплевал на ладони, взялся за утолщенную часть веревки Тейлора Пола и мягко привел колокол в движение.

«Бом-бом-бом». Пауза. «Бом-бом-бом». Снова пауза. «Бом-бом-бом». Девять погребальных ударов по усопшему. Год канул в Лету. Еще двенадцать ударов: по одному в память о каждом месяце. После этого наступила тишина, а затем с высоты раздался переливчатый бой часов, возвестивший о наступлении полночи. Звонари ухватились за веревки.

– Начали!

И колокола заговорили: Гауде, Саваоф, Джон, Иерихон, Джубили, Димити, Бетти Томас и Тейлор Пол, – прогнав радостным звоном тишину из темной башни. Их широкие рты открывались и закрывались, медные языки раскачивались из стороны в сторону, огромные колеса вращались, приводимые в движение веревками.

«Тин-тан-дин-дан-бим-бам-бом-бо. Тан-тин-дин-дан-бам-бим-бо-бом. Тин-тан-дан-дин-бим-бам-бом-бо. Тан-тин-дан-дин-бам-бим-бо-бом. Тан-дан-тин-бам-дин-бо-бим-бом». Каждый колокол на своем месте, отбивает мелодию. Вниз, вверх, пауза, удар. Три, четыре, три, четыре. Четкий ритм. Снова и снова. Чарующий перезвон разливался в небе над бесконечными, покрытыми снегом болотами, над прямыми, точно стрелы, темными дамбами, стонущими от порывов ветра тополями. Звонкие переливы проникали сквозь запорошенные снегом решетчатые оконца колокольни, разносились на крыльях ветра над спящими графствами, и на много миль вокруг были слышны голоса семерых друзей – малыша Гауде, серебряного Саваофа, силачей Джона и Иерихона, весельчака Джубили, сладкоголосых Димити и Бетти Томаса. Руководил же их хором величественный гигант Тейлор Пол. Вверх и вниз метались тени звонарей на стенах колокольни. Вверх и вниз взмывали алые концы веревок. Вверх и вниз раскачивались колокола церкви Святого Павла.

Уимзи, не сводивший глаз с веревок и напряженно вслушивавшийся в ритм ведущего колокола, сосредоточился на своем задании. Он лишь краем глаза увидел старика Эзекайю, двигавшегося с плавной грацией отлаженного механизма и слегка наклонявшегося каждый раз, когда необходимо было привести в движение массивный колокол, и Уолли Пратта с перекошенным от напряжения лицом и беспрестанно шевелившимися губами, повторявшими замысловатую последовательность ударов. Его колокол двинулся в сторону колокола его светлости, уклонился от номера шестого, номера седьмого и номера пятого, ударил дважды, вновь наклонился и громко прозвонил в унисон с Саваофом. Последний перехватил лидерство и весело затрезвонил, задавая ритм своим собратьям. Восседавшему высоко на флюгере петуху показалось, будто даже каменные башенки под его позолоченными лапами, проникшись торжественностью момента, начали плавно раскачиваться из стороны в сторону подобно гнущимся от ветра деревьям внизу.

Прихожане стали постепенно подниматься со своих мест и устремляться к выходу. Огоньки их фонариков и масляных ламп рассыпались в ночи подобно поднятым ветром искрам костра. Сняв с себя стихарь и епитрахиль, святой отец облачился в повседневную сутану, поднялся на колокольню и уселся на скамью, готовый в любой момент прийти на помощь. Сквозь перезвон колоколов послышался бой часов. В конце первого часа священник взял веревку из рук взволнованного Уолли, чтобы тот мог немного отдохнуть и промочить горло. Тихое бульканье свидетельствовало о том, что подношение мистера Доннингтона пришлось как нельзя кстати.

Уимзи, получив передышку в конце третьего часа, заметил миссис Венаблз и сопровождающего ее Бантера, сидевших на скамье рядом с кружками.

– Надеюсь, вы не выбились из сил, – произнесла миссис Венаблз.

– Ничего подобного. Только во рту пересохло. – Недолго думая лорд Питер осушил поданную ему кружку и поинтересовался, как звучат колокола.

– Очень красиво! – воскликнула она. На самом деле миссис Веналбз совершенно не интересовалась колокольным звоном и клевала носом. Однако знала, что муж наверняка расстроится, если она не поддержит его своим присутствием. – Удивительно, правда? Какими мягкими и спокойными кажутся звуки здесь, в помещении. Хотя нас отделяет целый этаж. – Миссис Венаблз зевнула.

Перезвон продолжался. Уимзи, понимая, что священник будет занят на колокольне еще четверть часа, внезапно захотел послушать, как звучат колокола на улице, спустился вниз по винтовой лестнице и отворил дверь южного входа, однако едва переступил порог, звон чуть не оглушил его. Снегопад немного утих. Его светлость свернул направо, решив, что негоже идти вокруг церкви против часовой стрелки, и двинулся по тропинке вдоль стены, которая тянулась до западного входа. Укрытый от непогоды за каменной стеной, Уимзи совершил в некотором роде святотатство, закурив. Немного постояв и переведя дух, он снова свернул направо. Вскоре тропинка оборвалась, и Уимзи пришлось пробираться сквозь заросли жухлой травы и надгробных плит, которые располагались вдоль всего бокового придела. У северной стены храма его светлость вновь оказался на тропинке, ведущей к небольшой двери. Лорд Питер подергал за ручку, но дверь была заперта, и он двинулся дальше. Только вот теперь, когда огибал восточную оконечность церкви, ветер что есть силы дул ему в лицо, обжигая кожу. Остановившись на мгновение, чтобы перевести дух, Уимзи окинул взглядом простиравшиеся перед церковью болота. Все вокруг утопало в темноте. Лишь в отдалении светился тусклый огонек в окне одного из домов. Прикинув расстояние, Уимзи предположил, что дом этот находится где-то у той пустынной дороги, по которой они приехали к священнику, и подивился тому, что кто-то не спит в три часа ночи. Однако ему совсем не хотелось стоять на улице в такой холод. К тому же он мечтал поскорее взяться за колокол. Уимзи снова обошел церковь, открыл южную дверь и поднялся на колокольню. Святой отец вернул ему веревку, сообщив последовательность ударов.

В шесть часов утра все звонари держались молодцами, разве что тщательно зачесанный чуб теперь упал Уолли Пратту на глаза, по лбу обильно струился пот, однако позиций он не сдавал, все так же энергично орудуя веревкой. Свежий и веселый кузнец, казалось, был готов звонить хоть до следующего Рождества. На лбу хозяина паба залегли морщины, однако послабления он себе не давал. Но самым энергичным из всех был старик Эзекайя, продолжая двигаться так же четко и ритмично, словно слился со своей веревкой воедино, а его надтреснутый голос звучал четко и громко, как и несколько часов назад.

Без четверти восемь священник оставил звонарей, чтобы подготовиться к утренней службе. Пиво в бочонке почти закончилось, а на лице Уолли Пратта, которому оставалось продержаться всего полтора часа, отразилось напряжение. Сквозь южное окно начал пробиваться бледный голубоватый свет наступающего утра.

В десять минут десятого на колокольне снова появился святой отец с часами в руках и сияющей улыбкой на лице.

В половине десятого колокола стали звонко и победоносно отбивать последнюю музыкальную фразу: «Тин-тан-дин-дан-бим-бам-бом-бо».

Отзвуки перезвона пролетели над болотами и стихли. Звонари отпустили веревки.

– Восхитительно, парни, просто восхитительно! – воскликнул исполненный ликования мистер Венаблз. – Вы это сделали, и, видит бог, лучше и нельзя было.

– Верно, – кивнул мистер Лавендер. – Недурно получилось. Да, мы сделали. Как это звучало внизу, сэр?

– Прекрасно, – ответил святой отец. – Такого безупречного и мелодичного перезвона я еще не слышал ни разу в своей жизни. Вы все наверняка ужасно проголодались. Но в моем доме уже накрыт стол. Вот теперь, Уолли, ты можешь называть себя настоящим звонарем. Ты с честью выдержал тяжелое испытание, верно, Эзекайя?

– Справился весьма средне, – проворчал старик. – Слишком ты напрягался: гляди-ка, аж взмок весь, – однако серьезных ошибок не допустил, а это уже что-то. Только вот я заметил, что ты постоянно что-то бормотал себе под нос и считал удары. А ведь я сотню раз повторял, что нужно внимательнее глядеть на веревки, и тогда не придется…

– Ну-ну! – попытался подбодрить парня Венаблз. – Не обращай внимания, Уолли. Ты прекрасно справился. А где же наш лорд Питер? Ах вот вы где. Не могу выразить словами, насколько мы вам благодарны. Надеюсь, вы не слишком утомились?

– Нет, – возразил лорд Питер, которому никак не удавалось отделаться от своих товарищей, энергично пожимавших ему руки. На самом деле он устал так, что едва держался на ногах. Слишком давно не звонил в колокола на протяжении многих часов. И теперь его одолевало лишь одно желание – забиться в угол и заснуть. – Я… в полном порядке.

Уимзи покачнулся и наверняка свалился бы вниз с крутой лестницы, если бы его вовремя не подхватила сильная рука кузнеца.

– Завтрак, – громко сказал обеспокоенный священник. – Завтрак, вот что сейчас необходимо нам всем. И горячий кофе. Очень бодрит. Да-да, мне и самому хочется выпить горячего кофе. Ха! Глядите-ка. Снегопад закончился. Как красив этот белоснежный мир. Жаль, что эта красота скоро растает. Полагаю, наша Тридцатифутовая дамба выйдет из берегов. Вы уверены, что с вами все в порядке? Тогда идемте, идемте скорее. Ох ты… Моя жена пришла. Станет бранить меня за опоздание. Мы уже идем, дорогая… Да? Что такое, Джонсон?

Последняя фраза относилась к молодому человеку в униформе шофера, стоявшему рядом с миссис Венаблз, однако женщина не дала ему ответить:

– Мой дорогой Теодор… Ты не можешь уехать прямо сейчас. Тебе надо съесть хотя бы что-нибудь.

Мистер Венаблз решительно прервал жену и перевел взгляд на молодого человека.

– Агнес, дорогая, извини. Я нужен, Джонсон?

– Мистер Генри прислал меня сообщить, что даме утром стало гораздо хуже. Они опасаются, что до вечера она не доживет, сэр. Несчастной хочется исповедаться как можно скорее.

– Господь всемогущий! – воскликнул священник. – Неужели она настолько плоха? Печально слышать это. Разумеется, я приеду. Причем немедленно. Я и понятия не имел…

– Никто из нас тоже не ожидал подобного поворота, сэр. Все этот проклятый грипп. Еще вчера никому бы и в голову не пришло…

– Боже, боже! Я надеюсь, что все не так ужасно, как ты говоришь. Но медлить нельзя. По дороге расскажешь мне подробнее. Агнес, дорогая, проследи, чтобы наши звонари как следует позавтракали, и объясни им, почему я не смогу к ним присоединиться. Лорд Питер, прошу прощения. Увидимся с вами позднее. Господи, помилуй! Леди Торп… Что за напасть такая этот грипп!

И святой отец поспешил в церковь. Миссис Венаблз выглядела так, словно вот-вот расплачется от беспокойства и душевных страданий.

– Бедный Теодор! Всю ночь глаз не сомкнул. Конечно, он должен поехать. Нельзя думать только о себе. Бедный сэр Генри! Сам остался инвалидом! Такое печальное утро, и никто не приготовил ему завтрак. Джонсон, прошу вас, передайте мисс Хилари, как мне жаль слышать столь печальные новости, и спросите, не могу ли я чем-нибудь помочь миссис Гейтс. Это экономка, лорд Питер. Славная женщина. Их кухарка уехала на праздники, и ей одной будет непросто. Верно говорят: беда не приходит одна. Ох ты господи, вы, вероятно, умираете от голода. Идемте же со мной. А вы непременно дайте знать, если что-нибудь понадобится, Джонсон. Как думаете, сиделка сэра Генри справится? Это такое уединенное место. Теодор! Ты уверен, что оделся достаточно тепло?

Священник, вернувшийся из церкви с сосудами для причастия, заверил жену, что не замерзнет. Джонсон усадил его в свою машину и двинулся в сторону деревни.

Это неожиданное происшествие повергло в уныние всех присутствующих. Только Уимзи, желудок которого свело от голода, в полной мере наслаждался яичницей с беконом и горячим свежесваренным кофе. Восемь челюстей пережевывали пищу в полной тишине, в то время как миссис Венаблз молча подносила еду, не в силах справиться с беспокойством за собственного мужа и семейство Торп.

– Столько несчастий выпало на их долю, – вздыхала она. – То одно, то другое. Болезнь сэра Чарльза, исчезновение ожерелья, ужасная судьба этой девушки. Господь смилостивился над убийцей охранника, послав ему смерть. Хотя данный случай надолго лишил всю семью покоя. Эзекайя, как вы себя чувствуете? Еще бекона, мистер Доннингтон? Хинкинс, передайте мистеру Годфри холодной ветчины. Бедный сэр Генри так и не оправился после войны. Ты действительно наелся, Уолли? Надеюсь, мистер Венаблз долго не задержится. Он ведь даже не позавтракал. Еще кофе, лорд Питер?

Поблагодарив гостеприимную хозяйку, Уимзи поинтересовался, что это за история со старым сэром Чарльзом и пропажей ожерелья.

– Ах, ну конечно, вы же ничего не знаете. Какая я глупая! Мы живем столь уединенно, что нам кажется, будто местные происшествия становятся достоянием всего света. Это длинная история, и мне вообще не следовало о ней упоминать… – тут женщина понизила голос, – будь здесь Уильям Тодей. Расскажу вам после завтрака. Или попросите Хинкинса. Он лучше знает. Кстати, как чувствует себя Уильям Тодей? Никто не слышал?

– Ему очень плохо, мэм, – ответил мистер Доннингтон. – После службы я разговаривал со своей женой. Так вот, она слышала от Джо Муллинза, будто бы он бредил всю ночь. Его насилу удержали в постели. Норовил встать и отправиться на колокольню.

– Боже, боже! Мэри повезло, что Джеймс дома.

– Верно, – кивнул мистер Доннингтон. – Его помощь пришлась весьма кстати. Правда, он уезжает через день или два. Но они надеются, что к тому времени худшее будет позади.

Миссис Венаблз озабоченно зацокала языком.

– Да уж, – подхватил старик Эзекайя. – Коварная штука этот грипп. Косит молодых и сильных. А нас, стариков, не трогает. Видать, такие, как я, ему не по зубам.

– Похоже, ты прав, Эзекайя, – произнесла миссис Венаблз. – Ну вот. Уже десять часов, а святой отец все еще не вернулся. Хотя вряд ли следовало ожидать… Слышите? Машина едет. Уолли, позвони в колокольчик. Нужно подать мистеру Венаблзу свежие яйца и бекон, Эмили. И поставь кофейник на плиту.

Девушка взяла кофейник, но почти сразу вернулась.

– Святой отец просит у всех прощения. Хочет, чтобы ему принесли завтрак в кабинет. Мадам, несчастная леди Торп умерла, и если мистер Лавендер уже позавтракал, то мистер Венаблз просит его снова подняться на колокольню и прозвонить за упокой ее души.

– Умерла! – воскликнула миссис Велаблз. – Боже мой, какое горе!

– Да, мэм, мистер Джонсон сказал, что это случилось внезапно. Не успел святой отец выйти из комнаты, как все было кончено, и теперь никто не знает, как сообщить об этом мистеру Генри.

Мистер Лавендер отодвинул стул и, поднявшись из-за стола, вымолвил:

– В самом расцвете лет… Ужасно. Прошу прощения, мэм, но мне необходимо вас покинуть. Благодарю за завтрак. Доброго вам всем утра. Это был отличный перезвон. Но теперь нам со стариной Тейлором Полом снова пора приниматься за работу.

Старик решительно вышел за дверь, а через пять минут до слуха присутствующих донесся глубокий и печальный колокольный звон. Первые шесть ударов свидетельствовали о том, что умерла женщина, а последующие быстрые удары сообщали возраст усопшей. Уимзи насчитал тридцать семь. Колокол на мгновение замолчал, а затем зазвонил снова. Теперь он медленно отбивал единичные удары с интервалом в полминуты. Тишину в столовой нарушали лишь робкий шорох ложек тех, кто пытался незаметно доесть свой завтрак.

Вскоре присутствующие тихо разошлись. Мистер Уайлдерспин отозвал Уимзи в сторонку и сообщил, что послал к мистеру Эштону за парой лошадей и крепкой веревкой. Кузнец надеялся вытащить машину из канавы как можно скорее, чтобы оценить ее состояние. Если его светлость соизволит явиться в кузню примерно через час, то они смогут обсудить характер повреждений и последующий ремонт. Джордж, сын кузнеца, прекрасно разбирался в моторах, поскольку частенько чинил сельскохозяйственную технику, не говоря уже о собственном мотоцикле. Миссис Венаблз удалилась в кабинет, чтобы утешить мужа, на приход которого обрушились такие несчастья. Уимзи, зная, что его присутствие на Фрогс-Бридже не только не поможет, но и помешает, попросил хозяйку дома не беспокоиться о нем и вышел в сад. Позади дома он обнаружил Джо Хинкинса, начищавшего старенький автомобиль священника. Джо закурил протянутую ему сигарету, отпустил пару замечаний касательно недавнего перезвона, а затем начал рассказ о семействе Торп:

– Они живут в большом кирпичном доме на противоположном конце деревни. Когда-то были очень богаты. Они сами говорили, что заработали состояние, вложив деньги в осушение болот еще при графе Бедфорде. Вам наверняка это известно, милорд. Как бы то ни было, их семейство считается в наших краях одним из старейших. Сэр Чарльз был славным и щедрым человеком: сделал для нашей деревни много хорошего, – хотя в те времена его нельзя было назвать богачом. Поговаривали, будто его отец потерял много денег в Лондоне, но я не знаю, как именно. Но сэр Чарльз умело управлял землями, и его смерть вскоре после ограбления стала для нас настоящим потрясением.

– Что за ограбление? Как это случилось?

– Именно тогда украли ожерелье, о котором говорила супруга нашего священника. А произошло это вскоре после того, как молодой сэр Генри женился: весной, в апреле тысяча девятьсот четырнадцатого года. Я хорошо это помню. Был тогда совсем мальчишкой, и перезвон в честь их бракосочетания стал первым моим серьезным опытом общения с колоколами. Мы тогда звонили в семь колоколов и сделали пять тысяч сорок ударов. Это был перезвон Холта, состоящий из десяти частей. Запись об этом вы найдете в церкви. А затем состоялся грандиозный званый обед в Красном доме. На свадьбу съехалось множество гостей. Невеста была сиротой, хотя и имела какое-то отношение к семье жениха, а сэр Генри – наследник сэра Чарльза, поэтому свадьбу сыграли здесь. Среди гостей была одна дама – обладательница роскошного изумрудного ожерелья стоимостью несколько тысяч фунтов. И вот в ночь после торжества, когда сэр Генри с молодой женой уехали в свадебное путешествие, ожерелье украли.

– Святые небеса! – воскликнул лорд Уимзи, уселся на подножку автомобиля и внимательно посмотрел на своего собеседника.

– Да уж, ситуация, – кивнул довольный рассказчик. – В нашем приходе это стало настоящей сенсацией. Но хуже всего то, что в ограблении оказался замешан один из слуг сэра Чарльза. Несчастный… Ему было так стыдно. Когда выяснилось, что натворил Дикон…

– Кто это?

– Дворецкий. Служил семье шесть лет и был женат на Мэри Рассел, которая теперь замужем за Уильямом Тодеем. Это он управляет номером вторым, но слег с гриппом.

– Значит, Дикон умер.

– Совершенно верно, милорд. К этому я и веду. Вот как все случилось. Миссис Уилбрахам проснулась среди ночи и увидела мужчину, стоявшего у окна ее спальни. Когда она подняла крик, мужчина выпрыгнул в сад и скрылся в кустах. Она закричала снова и зазвонила в колокольчик. В общем, подняла такой шум, что сбежались все, кто находился в доме: сэр Чарльз и еще несколько джентльменов, у одного из которых оказался дробовик. Когда они спустились вниз, в дверь черного хода как раз вбегал Дикон в пальто и брюках, а также лакей в пижаме. Примчались даже шофер, который спал в гараже, и садовник. Ведь сэр Чарльз позвонил в колокольчик, созывая слуг. За садовником последовал и я, поскольку в то время служил его помощником. Я бы никогда не покинул сэра Чарльза, если бы он не уволил половину слуг из-за войны. К тому же моему хозяину пришлось заплатить миссис Уилбрахам за ожерелье, что существенно подорвало его финансовое положение.

– Он заплатил за ожерелье?

– Да, милорд. Драгоценность не была застрахована, и хотя никто не считал сэра Чарльза ответственным за случившееся в его доме, он решил возместить своей гостье стоимость украшения. Если честно, я не понимаю, как женщина, называющая себя леди, могла взять у него деньги. Когда мы все выбежали из дома, один из джентльменов заметил мужчину, улепетывавшего через лужайку. Мистер Стэнли выстрелил и, как мы узнали впоследствии, попал в него. Но, несмотря на ранение, ему все же удалось перемахнуть через стену. Там его уже ждал приятель в машине. А потом из дома выбежала миссис Уилбрахам со служанкой. Обе заламывали руки и кричали, что драгоценное ожерелье пропало.

– Злоумышленника так и не поймали?

– Нет, милорд. Наш шофер прыгнул в автомобиль и помчался за грабителями, но пока выезжал из гаража, они успели уехать на приличное расстояние. Они миновали церковь, однако никто не мог сказать, куда направились дальше – в сторону церкви Святого Петра или вдоль берега реки. Впрочем, они могли двинуться куда угодно – в Дикси, Уоли или Уолбич. А могли пересечь нашу Тридцатифутовую дамбу и поехать в Лимхолт или Холпорт. В общем, шофер отправился за полицией. Видите ли, если не считать живущего в соседней деревне констебля, ближайший полицейский участок находится в Лимхолте. Но тогда у тамошних полицейских не было автомобиля, и сэр Чарльз решил послать за ними свой, сообразив, что так будет быстрее.

– А! – воскликнула миссис Венаблз, просовывая голову в дверь гаража. – Все-таки решили расспросить Джо о краже в семье Торп. Да, он действительно знает об этом больше меня. Вы не замерзли здесь?

Уимзи поблагодарил женщину за заботу, заверив, что ему совершенно не холодно, и выразил надежду, что святой отец чувствует себя не слишком плохо после того, что выпало на его долю.

– Он в порядке, – ответила миссис Венаблз. – Только очень расстроился. Но вы оставайтесь на обед: у нас картофельная запеканка с мясом. Надеюсь, вам понравится. Сегодня мясник к нам не заглядывал, но у меня всегда имеется в запасе холодная ветчина.

Она поспешила прочь, а Джо Хинкинс принялся протирать фары мягкой тряпочкой.

– Продолжайте, – попросил Уимзи.

– Так вот. Вскоре приехали полицейские и начали обшаривать все вокруг. Нам оставалось лишь мысленно проклинать их, глядя на то, как они топчут тюльпаны на клумбах в поисках следов. Им удалось вычислить машину и разыскать раненного в ногу парня. Он оказался известным лондонским вором, специализировавшимся на краже драгоценностей. Только вот они сказали, что нужно искать среди слуг, потому что это не он выпрыгивал из окна спальни. Вскоре выяснилось, что тем человеком был Дикон. Судя по всему, тот вор из Лондона давно присматривался к ожерелью, поэтому и вступил в сговор с Диконом: уговорил его украсть драгоценность и выбросить ее из окна. Полицейские, абсолютно уверенные в своей правоте, арестовали Дикона. Думаю, они нашли отпечатки пальцев или нечто подобное. Я отчетливо помню, как это происходило. Его взяли рано утром в воскресенье на выходе из церкви. Однако далось это непросто. Дикон чуть не убил констебля. Кража случилась в четверг. Так что, как видите, полицейские вычислили нечистого на руку слугу довольно быстро.

– Да. А откуда Дикон узнал, где лежит украшение?

– Все очень просто. Выяснилось, что служанка леди Уилбрахам по глупости сболтнула что-то Мэри Рассел. А та без всяких задних мыслей рассказала все мужу, то есть Дикону. Полицейские допросили и женщин. Мы всей деревней переживали за Мэри. Ведь знали ее как честную и порядочную девушку из уважаемой семьи. Ее отец прислуживал в церкви. Ни в одной деревне нет более достойной семьи, чем Расселы. А вот Дикон не местный, он родом из Кента. Сэр Чарльз привез его из Лондона. Однако его оправдать не удалось. Вор из Лондона – он назвался Крэнтоном, хотя у него были и другие имена, – выдал Дикона с потрохами.

– Грязный пес!

– Только вот этот самый Крэнтон заявил полицейским, что Дикон его обманул. Сказал, что будто бы Дикон сбросил ему пустой футляр, а ожерелье оставил себе. Крэнтон потом едва не задушил своего сообщника, выпытывая, куда тот дел ожерелье. Но Дикон, конечно же, все отрицал. Утверждал, будто услышал какой-то шум и пошел посмотреть, в чем дело. А когда миссис Уилбрахам увидела его в своей спальне, он как раз собирался пуститься вдогонку за Крэнтоном. Дикон даже не отрицал, что бывал в спальне этой леди, поскольку полицейские обнаружили отпечатки его пальцев. Однако вначале он выдал совсем другую версию: сказал, что вышел из дома, услышав какой-то шум в саду. И это свидетельствовало не в его пользу. Мэри подтвердила его первоначальный рассказ. И действительно – задняя дверь была не заперта, когда из нее выходил один из лакеев. Однако прокурор объяснил данное обстоятельство тем, что Дикон заранее открыл дверь, чтобы, выпрыгнув через окно, иметь возможность вернуться в дом. Что же касается ожерелья, то его так и не нашли. То ли ожерелье забрал Крэнтон, а потом побоялся от него избавиться, то ли его спрятал Дикон. Никто не знает. Украшения больше никто не видел, как и денег, которые якобы Крэнтон передал Дикону. Правда, полиция перевернула все вокруг. В конце концов Мэри и служанку оправдали, поскольку те были виновны лишь в том, что мели языками, как это делают большинство женщин. А вот Крэнтона и Дикона посадили в тюрьму на длительный срок. После того случая старик Рассел не смог смотреть людям в глаза, продал дом и уехал из этих мест, забрав Мэри с собой. А когда умер Дикон…

– Как это случилось?

– Он сбежал из тюрьмы, убив при этом охранника. Скверный человек. Это случилось в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Однако погулять на свободе ему не довелось. Он свалился в каменоломню неподалеку от Мейдстона, и его тело в тюремной робе нашли лишь через два года. Узнав об этом, Уильям Тодей, которому всегда нравилась Мэри, женился на ней и привез обратно. Никто в наших краях не верит, что девушка была каким-то образом замешана в краже. Поженились они десять лет назад. У них двое детей, и живут они очень дружно. Выйдя из тюрьмы, Крэнтон снова попал в какую-то историю и получил новый срок, однако, как я слышал, он снова на свободе. А Джек Прист – констебль из соседней деревни – говорит, что совсем не удивится, если опять услышит о пропавшем ожерелье. Ведь до сих пор неизвестно, у Крэнтона оно или нет.

– Запутанное дело. Так вы говорите, сэр Чарльз выплатил потерпевшей даме стоимость украшения?

– Не сэр Чарльз, милорд. Это сделал сэр Генри. Он, бедняга, тотчас же прервал свадебное путешествие и вернулся домой, где обнаружил, что сэр Чарльз серьезно болен. Когда взяли Дикона, у старика случился удар. Ведь он считал себя ответственным за то, что произошло. К тому же ему уже перевалило за семьдесят. После того как присяжные вынесли вердикт, сэр Генри пообещал отцу, что все уладит. А вскоре началась война, до конца которой сэр Чарльз, увы, не дожил. У него случился еще один удар, и он умер. Но сэр Генри не забыл о своем обещании. Как только полицейские признали, что оставили надежду отыскать пропажу, он выплатил леди Уилбрахам стоимость ожерелья. Однако это ударило по финансам семьи. К тому же сэр Генри получил серьезное ранение и вернулся домой инвалидом. С тех пор он уже не был прежним, да и сейчас выглядит не слишком хорошо. Думаю, смерть леди Торп доконает его. Эту славную женщину любили все.

– Есть ли у них дети?

– Да, милорд, дочь – мисс Хилари. В этом месяце ей исполнится пятнадцать лет. Она приехала навестить родителей. Печальные получатся каникулы.

– Вы правы, – кивнул лорд Питер. – Какую интересную историю вы мне рассказали, Хинкинс. Пожалуй, разузнаю все об изумрудах леди Уилбрахам. А вот и мой друг Уайлдерспин. Полагаю, он пришел сообщить, что мою машину вытащили из кювета.

Уимзи оказался прав. Его огромный «даймлер» стоял перед воротами дома священника. При этом он был привязан к телеге, которую тянула пара крепких лошадей, с превосходством поглядывавших на весьма жалко выглядевший автомобиль. Однако отец и сын Уайлдерспины были настроены оптимистично: собирались выправить переднюю ось, погнувшуюся в результате удара о дорожный указатель. Если же сделать своими силами не удастся, они пошлют за мистером Браунлоу из прихода Святого Петра, который отбуксирует автомобиль в свой гараж. Мистер Браунлоу слыл в здешних местах настоящим мастером. Хотя его вполне может не оказаться дома. В приходе Святого Стефана праздновали свадьбу, и мистер Браунлоу наверняка вызвался поработать на ней шофером. Однако всегда можно попросить начальницу почтового отделения позвонить и все разузнать. Ведь единственный в деревне телефон находится на почте, если не считать телефона в доме сэра Генри. Только вот обращаться к нему в сложившихся обстоятельствах не слишком удобно.

С сомнением оглядев ось своего автомобиля, Уимзи предположил, что будет разумнее сразу обратиться к мистеру Браунлоу, и вызвался самолично попросить начальницу почтового отделения об услуге, если мистер Уайлдерспин подкинет его до деревни. Его светлость уселся на телегу мистера Эштона, и процессия двинулась в деревню.

Приходская церковь Святого Павла, как и большинство других в этой части Англии, находилась на приличном расстоянии от деревни и соседствовала лишь с домом священника. Сама же деревня располагалась на перекрестке двух дорог, одна из которых вела на юг, в сторону прихода церкви Святого Стефана, и на север, в сторону прихода церкви Святого Петра, недалеко от Тридцатифутовой дамбы. Другая же тянулась вдоль деревни. Здесь она становилась все более ухабистой и грязной, но возле Фрогс-Бриджа снова выравнивалась, пересекая дамбу. Таким образом, три прихода образовывали своеобразный треугольник, в северной оконечности которого была церковь Святого Павла, в южной – церковь Святого Петра, и в западной – церковь Святого Стефана. Приходы Святого Петра и Святого Стефана соединяла железнодорожная ветка, уходившая дальше на север, в Лимхолт, и пересекавшая канал по виадуку Дикси.

Приход церкви Святого Петра самый большой и важный, поскольку только в нем есть железнодорожная станции и протекает река, берега которой соединяют два моста. Однако церковь тут ничем не примечательная. Строительство ее началось не в самые лучшие для страны времена, поэтому крышу покрыли обычным шифером, а о колоколах и вовсе забыли.

В приходе церкви Святого Стефана тоже имеется железнодорожная станция, но появилась она там лишь потому, что сам приход находится в непосредственной близости от железнодорожной ветки, соединяющей приход Святого Петра и Лимхолт. В деревне также есть церковь постройки XIV века с весьма примечательной крестной перегородкой, норманнской апсидой^[37] и колокольней с восемью колоколами. Приход церкви Святого Павла – самый маленький из трех. Здесь нет ни реки, ни железнодорожной станции. И все же он самый старый и по праву гордится своей величественной церковью и обладающими безупречным звуком колоколами. Объясняется это тем, что церковь выросла на месте аббатства. Даже сейчас близ существующего храма можно увидеть руины норманнской церкви и монастыря. Нынешняя церковь расположена на небольшом холме и возвышается над деревней на десять – двенадцать футов. Здесь, на болотах, такое возвышение считается весьма значительным, а в древние времена выгодное положение позволяло защитить церковь и аббатство от паводков. А вот реку Вейл приход церкви Святого Петра не может считать своим достоянием, поскольку раньше она несла свои воды неподалеку от церкви Святого Павла. Только вот направление ее русла было изменено во времена короля Якова I. Забравшись на колокольню церкви Святого Павла, можно разглядеть старое пересохшее русло, огибающее широкие луга и плодородные земли. Издалека оно выглядит словно лук, тетивой которого является прямая, поросшая зеленью дамба Поттерс-Лоуд. Окружающие приходы земли давно уже осушили с помощью многочисленных дренажных рвов, напитав водой реку Вейл.

Проследив, как снимают с «даймлера» переднюю ось, и решив, что мистер Браунлоу и мистер Уайлдерспин разберутся без его помощи, лорд Питер Уимзи отправил телеграмму своим друзьям, ожидающим его в Уолбич, и теперь размышлял, чем бы ему заняться. Деревня не представляла для него никакого интереса, поэтому он решил осмотреть церковь. Колокольный звон стих, и Эзекайя Лавендер отправился домой. Однако дверь южного входа была открытой, и, войдя внутрь, Уимзи увидел миссис Венаблз, наполнявшую свежей водой обрамлявшие алтарь вазы. Заметив, что гость рассматривает резные узоры на изящной дубовой крестной перегородке, женщина подошла его поприветствовать.

– Красиво, правда? Эта церковь – гордость моего Теодора. И он много делает для того, чтобы она оставалась столь же прекрасной. К счастью, до него здесь служил очень добросовестный человек, старавшийся вовремя делать необходимый ремонт. Однако из-за недостатка образования он допускал просто возмутительные вещи, которые повергли нас с Теодором в шок. Взять хотя бынашу прекрасную часовню. Вы не поверите, но он позволил устроить в ней угольный склад. Разумеется, мы ее очистили. Теодор хотел устроить там придел Богоматери и поставить еще один алтарь, однако побоялся, что прихожане не поймут такого почитания Римско-католической церкви. Окно великолепное, правда? Оно относительно новое, но нам посчастливилось сохранить оригинальные стекла. Мы так за них боялись, когда налетели дирижабли и сбросили бомбу на Уолбич. А ведь это всего в двадцати милях отсюда. Так что они вполне могли добраться и до нас. Смотрите, какая чудесная решетка. Как кружево. В спрятанных за ней могилах покоятся члены семейства Гауди. Они жили тут во времена королевы Елизаветы. На самом маленьком колоколе вы можете обнаружить надпись на латыни: «Радуйтесь, Гауди, Господу во славу!» С северной стороны была когда-то построенная на пожертвования часовня аббата Томаса. Там же он и похоронен. Колокол Бетти Томас назвали в его честь. Искаженное от слова «аббат». Какой-то вандал разрушил перегородку за хорами, чтобы поставить туда орган. Ужасное варварство, верно? Несколько лет назад мы заменили трубы в этом органе. А теперь нужно заменить мехи. Они слишком маленькие и не успевают заполнять трубы. Бедному Дурачку приходится постоянно надувать мехи, и мисс Снут вынуждена играть в одиночку. Нашего органиста все называют Дурачком Пиком. Но он не такой уж и дурачок. Просто не слишком умный. Но самое примечательное в нашей церкви – расписанный ангелами купол. Такого нет даже в Марче и Нидеме. Ведь в нашей церкви сохранилась оригинальная роспись. Правда, лет двенадцать назад мы кое-где подкрасили купол, но ничего нового не добавляли. Целых десять лет убеждали церковного старосту, что немного свежей позолоты ангелам не повредит, хоть он и утверждал, что это будет выглядеть как дань католической церкви. Но наша взяла и мы этим гордимся. Мы с мужем не теряем надежды когда-нибудь переделать крышу. Балки необходимо покрасить, поскольку старая краска облупилась. Да и покрывающие их рельефные украшения не мешало бы позолотить. А вот восточное окно – это просто bete noir^[38] моего Теодора. Ему ужасно не нравится грубое толстое стекло. Насколько я помню, его вставили в тысяча восемьсот сороковом году – в самый плохой период в истории нашей церкви, как говорит мой Теодор. Окна нефа полностью лишились стекол. Люди Кромвеля похозяйничали. Слава богу, верхние окна сохранились хотя бы частично. Ведь на такую высоту взобраться непросто. Теодор полностью заменил скамьи десять лет назад. Он бы предпочел стулья, но пастве это не понравилось бы. Люди привыкли к скамьям. Теодор заказал почти такие же, как были. Вы бы ужаснулись, увидев старые. А еще по обе стороны церкви тянулись уродливые балконы. Они полностью закрывали окна приделов и портили вид наших прекрасных колонн. От них мы избавились примерно тогда же. Совершенно бесполезная деталь интерьера. К тому же школьники частенько роняли на головы сидящих внизу прихожан молитвенники и другие предметы. А вот хоры – совсем другое дело. Их возвели монахи аббатства, и они сохранились до наших дней. Правда, чудесная резьба? Чаша со святой водой самая простая. Ничего выдающегося.

Уимзи заметил, что никогда не питал особой страсти к изучению чаш.

– Решетка перед алтарем совсем обветшала. Самый настоящий викторианский ужас. Мечтаем заменить ее на что-нибудь более изящное, когда появятся деньги. Прошу прощения, но у меня нет ключей от колокольни. А вам, наверное, хотелось бы подняться наверх. Оттуда открывается великолепный вид, хотя над комнатой звонарей колокольня сплошь состоит из лестниц. У меня всегда начинает кружиться голова, особенно если подняться к колоколам. Меня они почему-то пугают. Ах да, я едва не забыла про купель! Вы непременно должны на нее взглянуть. Хотя я не помню, что в ней такого примечательного. Теодор мог бы рассказать, но его вызвали в срочном порядке, чтобы отвезти в больницу заболевшую женщину. Она живет за каналом у Торпс-Бриджа. Едва позавтракать успел.

«А еще говорят, – подумал Уимзи, – что приходские священники ничего не делают за свои деньги».

– Хотите остаться здесь и осмотреть все как следует? Потом запрете дверь и отнесете ключи мистеру Годфри. Это его связка. А куда Теодор подевал свою, ума не приложу. Вообще-то неправильно держать церковь запертой, но места здесь такие пустынные. А мы не можем присматривать за церковью из дома из-за кустов. Ведь сюда порой забредают всякие бродяги. Я сама видела, как на днях мимо прошел весьма неприятный человек. А недавно кто-то взломал ящик с пожертвованиями. Это, наверное, не так уж важно, поскольку денег там было совсем немного, но негодяи набедокурили в церкви. От досады. Нельзя позволять, чтобы подобное повторилось. Верно?

Уимзи согласился с тем, что позволять такое, конечно же, не следует, и выразил желание осмотреть церковь в одиночестве, пообещав не забыть о ключах. Сразу после того, как словоохотливая женщина вышла за дверь, он оставил в ящичке щедрое пожертвование, а затем изучил купель, лепные украшения на которой показались ему весьма любопытными и полными символизма, хотя и не слишком невинными. Чуть дальше Уимзи обнаружил тяжелый сундук, в котором не было ничего ценного – лишь потрепанные веревки для колоколов, – а потом прошел в северный придел. Здесь Уимзи заметил, что ступенчатые выступы колонн, поддерживающих расписанный ангелами купол, украшены лепными головами херувимов. Он постоял немного возле могилы аббата Томаса с возвышающейся на ней скульптурой в митре и парадном облачении. Судя по выражению лица скульптуры, этот родившийся в XIV веке церковник был суровым человеком. Для своих монахов и прихожан он был скорее правителем, чем пастырем. На плитах, обрамлявших могилу, были изображены сцены из жизни аббатства, в том числе и процесс изготовления колокола – Бетти Томаса. Было ясно, что аббат гордился своим колоколом, поскольку его ноги покоились именно на нем, а не на специальной подушечке. Колокол украшали выпуклые изречения. По его плечу тянулась надпись на латыни: «Noli esse incredulus sed fidelis»^[39], по утолщенному краю – на древнеанглийском языке: «Меня создал аббат Томас. Звон мой громок и чист. 1380», а по туловищу – «O sancte Thoma»^[40]. Эта последняя надпись, увенчанная митрой, оставляла посетителей в недоумении относительно того, о ком именно идет речь: апостоле или местном аббате. Хорошо, что аббат Томас умер задолго до того, как его хозяйство было разграблено королем Генрихом. Наверняка он стал бы защищать аббатство, и здание церкви непременно пострадало бы. Его преемник был слабохарактерным и смирился с действиями узурпаторов, отдав аббатство на разграбление. А вот церковь подверглась обряду очищения, совершенному реформаторами. Во всяком случае, именно такую историю поведал святой отец за картофельной запеканкой.

Супруги Венаблз расстались со своим гостем с большой неохотой. Однако мистер Браунлоу и мистер Уайлдерспин оказались настоящими мастерами своего дела, поэтому автомобиль Уимзи был готов уже к двум часам дня, и его светлость вознамерился попасть в Уолбич с наступлением темноты. Новые друзья сердечно пожали Уимзи руки, и тот пообещал приехать снова и в очередной раз исполнить роль звонаря. На прощание священник снабдил гостя одной из написанных им брошюр, а миссис Венаблз настояла на том, чтобы он выпил добрую порцию подогретого виски с содовой, который не даст ему замерзнуть в пути. Когда автомобиль свернул на берег Тридцатифутовой дамбы, Уимзи заметил, что ветер изменил направление и, несмотря на то что простиравшиеся вокруг болота по-прежнему ослепляли покрывавшим их снегом, воздух стал мягче.

– Грядет оттепель, Бантер.

– Да, милорд.

– Когда-нибудь видели паводок в этих краях?

– Нет, милорд.

– Они выглядят такими пустынными. Особенно близ Велни и Мепал-Уошез, когда реки Старый и Новый Бедфорд выходят из берегов. Целые акры воды. И лишь кое-где из-под нее торчат островки земли да стволы ив. Во всяком случае, здесь болота осушили достаточно эффективно. А поглядите направо. Это, наверное, шлюз Ван-Лейден, с помощью которого талые воды стекают в Тридцатифутовую дамбу. Давайте посмотрим на карту. Да, он и есть. Видите место, где дамба соединяется с рекой Вейл? Если бы не шлюз, то вода из дамбы вернулась бы в реку и затопила все вокруг. Правда, расположение дамбы продумано не слишком хорошо. Впрочем, чего ожидать от инженеров семнадцатого века? Все тогда было совсем иначе. Исток Вейла находится где-то близ церкви Святого Петра и спускается вниз, минуя Поттерс-Лоуд. Не хотелось бы мне работать смотрителем шлюза. Уверен, ему ужасно одиноко.

Мужчины обратили свои взоры на уродливый кирпичный домишко, нелепо торчавший рядом с главным шлюзом. С одной стороны располагалась плотина, соединяющаяся с дамбой посредством еще одного шлюза, а с другой – собственно река Вейл, перегороженная пятиступенчатым шлюзом, препятствующим тому, чтобы русло повернуло вспять.

– И больше ни одного дома вокруг, и единственный коттедж в двух милях отсюда вверх по реке. От одиночества тут впору утопиться. Так… Посмотрим, как здесь проходит дорога. Тянется по мосту над дамбой, а затем резко сворачивает вправо и вдоль русла реки. Какое тут все угловатое. И повороты крутые. Глядите, а вот и смотритель шлюза. Думаю, хочет нас поприветствовать. Похоже, наше появление здесь – настоящее событие. Давайте помашем ему шляпами. Привет-привет! Как говаривал Стивенсон, «мы пройдем этим путем лишь однажды». И я всем сердцем верю, что так и будет. Кстати, что от нас нужно этому человеку?

Одиноко бредущий по дороге мужчина остановился и умоляюще протянул руки. Уимзи нажал на тормоз.

– Прошу прощения, сэр, – вежливо произнес незнакомец. – Не будете ли вы так любезны подсказать мне, правильной ли дорогой я иду в приход церкви Святого Павла?

– Да. Перейдите через мост, а затем следуйте вдоль дамбы до тех пор, пока не наткнетесь на указатель. Вы его никак не пропустите.

– Благодарю вас, сэр. Это далеко?

– Примерно пять с половиной миль до указателя и еще полмили до деревни.

– Большое спасибо.

– Вы замерзнете в дороге.

– Да, сэр. Зимой в этих местах ненастно. Но я надеюсь прибыть на место до наступления темноты, и мысль об этом согревает.

Мужчина говорил тихо, однако от слуха Уимзи не ускользнул лондонский выговор. Его серо-коричневое пальто было явно не из дешевых. Подбородок этого на вид пятидесятилетнего мужчины покрывала короткая темная борода, однако он постоянно опускал голову, словно боялся быть узнанным.

– Хотите закурить?

– Большое спасибо, сэр.

Уимзи достал из портсигара несколько сигарет и протянул незнакомцу. Кожа на ладони была загрубевшей и мозолистой, будто ее обладатель долгое время занимался тяжелой работой, однако ничто в его манерах и внешности не выдавало сельского жителя.

– Вы ведь не местный?

– Нет, сэр.

– Ищете работу?

– Да.

– Разнорабочий?

– Нет, механик.

– Понимаю. Ну что ж, удачи вам.

– Благодарю вас, сэр. Хорошего вам дня.

– И вам.

С полмили Уимзи ехал молча, а потом произнес:

– Может, он и механик, но в последнее время ремонтом моторов явно не занимался – скорее работал в каменоломнях. Бывшего заключенного выдают глаза, Бантер. Прекрасная идея – забыть о прошлом и начать с чистого листа. Остается надеяться, что этот парень не доставит хлопот нашему доброму святому отцу.

II Полная версия перезвона, исполняемого семью колоколами

(Перезвон Холта в десяти частях)

Первая половина: завершить простые колебания, направить в середину, раскачать на пятой позиции, в середину, вправо, в середину, влево, вправо, в середину, снова начать простые колебания (повторить 4 раза).

Вторая половина: завершить простые колебания, отклонить колокол влево, вправо, на середину, влево, вправо, раскачать на пятой позиции, влево, снова начать простые колебания (повторить 4 раза).

Каждая половина завершается единичным ударом по методу Холта.

Глава 3 Страшная находка

Произнося столь ужасные слова, осени себя крестом, зажги свечу и прозвони в колокол.

Джон Мирк. Наставления приходским священникам. XV в.

В этом году весна и Пасха поздно посетили приход церкви Святого Павла. На свой строгий и слегка недовольный манер болота мирились с возвращением тепла и солнца. Вода почти ушла с пастбищ, и ростки пшеницы решительно потянули вверх бледно-зеленые головки. Голые колючие кусты, обрамляющие дамбы, постепенно покрывались мягкими зелеными листочками. Желтые сережки на ивах покачивались на ветру подобно толстым кончикам колокольных веревок, и дети срывали покрытые серебристым пушком веточки вербы, чтобы в Вербное воскресенье отнести их в церковь. На мрачных берегах рек под живыми изгородями распускались фиалки.

В саду дома священника пышно цвели желтые нарциссы, которые безжалостно трепал и клонил к земле ветер, постоянно гулявший на просторах Восточной Англии.

– Мои бедные нарциссы! – воскликнула миссис Венаблз, когда желтые лепестки осыпались, а похожие на маленькие воронки розетки касались земли. – Этот ужасный злобный ветер! Не представляю, как они его выдерживают! – Она срезала цветы, и в ее душе гордость боролась с сожалением. Столько сортов: «император», «императрица», «золотая шпора» – и всеми ими миссис Венаблз заполнит вазы возле алтаря, чтобы украсить его в Пасхальное воскресенье. «Желтый цвет яркий и праздничный, – думала она, пытаясь заставить цветы стоять прямо среди глянцевых зеленых листьев барвинка и веточек зверобоя, – хотя жаль приносить в жертву такую красоту».

Миссис Венаблз опустилась на колени перед решеткой алтаря, предварительно подложив под них продолговатую алую подушку, позаимствованную с церковной скамьи. По ее словам, она делала это, чтобы защитить «свои старые кости» от пронизывающего холода, исходившего от каменного пола. Все было под рукой: и четыре медные вазы, и корзинка, полная цветов, и лейка. Если бы миссис Венаблз поставила цветы в вазы дома, безжалостный юго-западный ветер уничтожил бы их, едва только она ступила бы на крыльцо.

– Ну что за непослушные создания! – пробормотала она, когда нарциссы рассыпались в стороны и беспомощно опустили головки. Слегка выпрямившись, миссис Венаблз оглядела результат своих трудов, а затем развернулась, услышав за спиной шаги.

В храм вошла рыжеволосая девочка лет пятнадцати, в черном платье. В руках она несла большую охапку нарциссов. Высокая, костлявая и нескладная, она, впрочем, обещала превратиться в настоящую красавицу.

– Вам нужны эти цветы, миссис Венаблз? Джонсон хотел принести аронник, но ветер такой сильный, что цветы могут сломаться, так что он решил привезти их в церковь на машине.

– Как это любезно, дорогая Хилари! Да, конечно, мне пригодятся любые белые цветы. Твои – прекрасны! А какой аромат! Просто чудо. Мне хотелось бы поставить несколько букетов на могилы аббата Томаса и Гауди. Однако в этом году я не стану… – Да, лицо миссис Венаблз приобрело весьма решительное выражение. – Я не стану украшать пучками зелени кафедру и купель. Это можно сделать на Рождество и праздник урожая, а во время Пасхи совершенно неуместно, так что теперь, когда старая мисс Мэллоу умерла, бедняжка, нет нужды поддерживать данную традицию.

– Терпеть не могу праздник урожая. Как можно закрывать такую красоту снопами пшеницы и ржи, кабачками и прочими овощами?

– Это нравится жителям деревни. Как говорит Теодор, это их праздник. Я считаю неправильным, что люди ценят этот праздник превыше церковных, но ничего не поделаешь. Когда мы сюда приехали, дела обстояли гораздо хуже. Это было еще до твоего рождения. Люди гвоздями прибивали к колоннам венки из зелени. Просто ужасно. Они совершенно не думали о последствиях. А на Рождество украшали церковь полотнами алой ткани с написанными на ней текстами. Отвратительно. В ризнице мы обнаружили целые рулоны этой ткани, в которых во множестве завелись моль и мыши. Мистер Венаблз решительно положил этому конец.

– Наверное, многие отреклись от англиканской церкви и перешли в другую веру?

– Нет, дорогая, только две семьи. Впоследствии одна из них вернулась в лоно нашей церкви. Ты их знаешь – это Уоллесы. У них возникли какие-то разногласия с католическим священником по поводу обеда в честь Страстной пятницы. Я уже не помню, в чем именно там было дело. Миссис Уоллес – весьма своеобразная женщина. Очень легко обижается. Но как бы то ни было… – миссис Венаблз постучала по дереву, – …мы неплохо поладили с ней во время работы в «Женском институте». Не могла бы ты немного отойти и посмотреть, симметрично ли я расположила букеты?

– Можно добавить нарциссов на южную часть клироса, миссис Венаблз.

– Сюда? Спасибо, дорогая. Так лучше? Ну, думаю, этого хватит. Ох, мои старые косточки! Зато теперь не хуже, чем у других. А вот и Хинкинс с аспидистрами. Люди могут говорить про эти цветы все что угодно, но все равно их выращивают и добавляют в букеты. Правильно, Хинкинс. Шесть на эту могилу и шесть – на противоположную. Вы принесли большие кувшины? В них можно поставить нарциссы, а аспидистры немного замаскируют их непривлекательные бока. Еще можно взять немного плюща. Хинкинс, будьте так любезны, наполните мою лейку водой. Как себя чувствует твой папа, Хилари? Надеюсь, лучше?

– Боюсь, ему ничуть не лучше, миссис Венаблз. Доктор Бейнз боится, что он не справится с болезнью. Бедный мой отец!

– О, моя дорогая! Мне ужасно жаль. Тяжелые у тебя времена. Потрясение от столь неожиданного ухода твоей матери оказалось слишком сильным.

Девочка кивнула.

– Будем надеяться и молиться. Возможно, все не так уж плохо, как считает доктор. Он на все смотрит слишком пессимистично. Полагаю, именно поэтому доктор довольствуется практикой в сельской местности. А ведь он умный человек. Почему ты не хочешь выслушать еще одно мнение?

– Мы как раз собираемся это сделать. Во вторник к нам приедет некий Хорделл. Доктор Бейнз пытался вызвать его сегодня, но тот уехал на Пасху.

– Врачам не следует отлучаться, – неодобрительно покачала головой миссис Венаблз. Священник никогда не уезжал из дома по большим праздникам, да и в другое время тоже, поэтому его жена не понимала, что может быть иначе.

Хилари Торп печально усмехнулась:

– Я тоже так считаю. Но, как говорят, он лучший из лучших. К тому же каких-то два дня ничего не изменят.

– Господи, разумеется, нет. Я очень на это надеюсь, – всплеснула руками миссис Венаблз. – Это Джонсон? Нет, Джек Годфри. По-моему, он собирался смазать колокола.

– Правда? Хочу посмотреть. Можно я поднимусь на колокольню, миссис Венаблз?

– Да, дорогая. Но будь осторожна. Всегда считала эти высокие лестницы ненадежными.

– А меня они совсем не страшат. К тому же я люблю смотреть на колокола.

Хилари поспешила наверх и перехватила Джека Годфри как раз в тот момент, когда он поднялся по винтовой лестнице в комнату звонарей.

– Я пришла, чтобы посмотреть, как вы смазываете колокола, мистер Годфри. Я вам не помешаю?

– Нет, мисс Хилари. Буду рад, если вы составите мне компанию. Поднимайтесь по лестнице впереди меня, чтобы я мог вас поддержать, если вы оступитесь.

– Не оступлюсь, – насмешливо возразила Хилари.

Она быстро зашагала по полустертым ступеням в помещение на втором этаже колокольни. Здесь не было ничего, кроме отделения, где располагался механизм часов, и восьми веревок, спускающихся вниз через специальные отверстия и устремляющихся вверх через точно такие же. Джек Годфри, с банкой смазки и ветошью в руках, неторопливо двигался следом за девочкой.

– Глядите под ноги, мисс Хилари, – предупредил он. – Пол неровный.

Хилари кивнула. Ей нравилось это пустое, залитое солнцем помещение, стены которого практически полностью состояли из окон. Комната была похожа на стеклянный замок на вершине скалы. Тени от витражей падали на пол, отчего он напоминал резную кованую решетку. Хилари поглядела в мутное окно. Повсюду простиралась зелень болот.

– Мне бы хотелось подняться на самую высоту, мистер Годфри.

– Хорошо, мисс Хилари. Я провожу вас. Только вот закончу с колоколами.

Люк, который вел в помещение с колоколами, был заперт на замок. Прикрепленная к нему цепочка спускалась вниз и исчезала в деревянном ящичке на стене. Выбрав из связки ключ, Годфри отпер замок, высвободил противовес, потянул за него, и люк открылся.

– Почему эту дверь держат запертой, мистер Годфри?

– Звонари забывали закрывать ее, и наш священник сказал, что это небезопасно. Видите ли, мисс Хилари, сюда может забрести Дурачок Пик или какой-нибудь местный озорник. Забравшись на самый верх, они могут упасть вниз и пораниться, поэтому святой отец попросил сделать замок, чтобы посторонние не сумели открыть дверь.

– Ясно. – Хилари еле заметно улыбнулась. «Пораниться…» Это мягко сказано, учитывая, что падать придется с высоты сто двадцать футов.

Девочка направилась ко второй лестнице.

В отличие от предыдущей светлой и радостной комнаты, здесь, наверху, было мрачно и даже жутковато. Свет проникал сюда лишь сквозь узкие решетки, расположенные над высокими тусклыми окнами. Слабым солнечным лучам, падающим на стены бледными золотистыми пятнами, не под силу было прогнать мрак и холод. Зато они отбрасывали причудливые тени на огромные колеса, приводившие в движение колокола.

Весело и беззаботно оглядев своих старых знакомых, мистер Годфри взял прислоненную к стене лестницу и осторожно приставил ее к одной из поперечных балок.

– Позвольте мне подняться первой, а то я не увижу, как вы работаете.

Мистер Годфри остановился и почесал затылок. Эта затея казалась ему рискованной, и он попытался возразить, однако девочка упорствовала:

– Со мной все будет в порядке. Просто сяду на балку. Я нисколечко не боюсь высоты. И в спортивном зале делаю успехи.

Дочь сэра Генри не привыкла, чтобы ей отказывали, поэтому и на сей раз получила желаемое, хотя и с условием, что будет держаться крепко и не свалится вниз. После этого Джек помог ей подняться по лестнице и устроиться на балке. Сам же он, весело насвистывая себе под нос, разложил рядом все необходимое и принялся за работу. Джек тщательно смазал штифты, цапфы и ворот, проверил, насколько хорошо двигается ползун между блоками, а потом внимательно осмотрел веревку на предмет потертостей в тех местах, где она проходила по колесу и вороту.

– Никогда не видела Тейлора Пола так близко. Он такой огромный.

– Вы совершенно правы, – одобрительно кивнул Джек Годфри, дружески похлопывая колокол по бронзовому плечу. Солнечный луч скользнул по внутренней поверхности колокола, осветив надпись, которую Хилари прекрасно знала: «Девять погребальных ударов напоминают, что смерть пришла с Адамом. 1614».

– В свое время старина Тейлор Пол поработал на славу. Сколько радостных перезвонов подарил он округе и скольких людей проводил в последний путь. Вместе с Гауде он звонил во время налета дирижаблей, чтобы предупредить жителей окрестностей об опасности. Священник говорит, что скоро придется его ремонтировать, но я не уверен. Полагаю, он прослужит еще долго. Его звук достаточно чистый.

– Вы должны звонить по каждому умершему в нашем приходе, верно? Кем бы он ни был?

– Да, по каждому покойнику независимо от его вероисповедания. Эту традицию завел старый сэр Мартин Торп, ваш прапрадедушка, когда оставил деньги на изготовление колокола. «По каждой христианской душе» – так значилось в его завещании. Однажды мы даже звонили по усопшей женщине, принадлежавшей к Римско-католической церкви. И это расстроило старика Эзекайю. «Что? Звонить в колокол по католичке? – воскликнул он. – Мы ведь не станем совершать обряд так же, как по всем остальным, а, святой отец?» – «Послушай, Эзекайя, – произнес священник. – Все мы когда-то исповедовали католическую веру. Даже нашу церковь построили католики». Но Эзекайя не хотел ничего слушать. Он ведь не слишком хорошо образован. А теперь, мисс Хилари, думаю, что с Тейлором Полом я закончил. Дайте мне свою руку, чтобы я помог вам спуститься.

После этого настал черед Гауде, Саваофа, Джона, Иерихона, Джубили и Димити. Джек тщательно проверил и смазал механизм каждого из них. Однако когда пришло время заняться Бетти Томасом, мистер Годфри неожиданно проявил упрямство.

– Я не возьму вас к этому колоколу, мисс Хилари. Он несчастливый. У него свои странности, и я не хочу рисковать.

– Что это значит?

– Это мой колокол, – сказал он. – Я звоню в него почти пятнадцать лет и содержу в порядке около десяти лет, с тех самых пор, как Эзекайя стал слишком стар для того, чтобы лазить по лестницам. Мы с колоколом прекрасно знаем друг друга и не ссоримся. Но у него есть свои причуды. Поговаривают, будто он унаследовал свой характер от установившего его здесь человека. Мол, когда из аббатства начали выгонять монахов, Бетти Томас звонил целую ночь сам по себе. А когда Кромвель послал своих людей, чтобы разграбить церковь, один солдат поднялся на колокольню. Может, хотел уничтожить колокола. Другие солдаты, которые не знали о том, что их товарищ на колокольне, принялись дергать за веревки и тем самым привели колокола в движение. Когда же солдат наклонился, чтобы получше разглядеть колокола, Бетти Томас качнулся и убил его. Все это давно стало достоянием истории. Но наш священник любит рассказывать, как Бетти Томас спас церковь. Солдаты, насмерть перепугавшись, бросились прочь: они сочли смерть товарища наказанием, – а я полагаю, что это случилось по неосторожности. Правда, несчастье произошло еще с учеником звонаря. Он пытался раскачать Бетти Томаса. Веревка обмоталась вокруг его шеи и задушила. Ужасно, но я снова повторю, что виной всему неосторожность. Не следовало отпускать его на колокольню одного. Видите, мисс Хилари, Бетти Томас убил двух людей. И хотя в обоих случаях имела место неосмотрительность, мне не хотелось бы рисковать.

Мистер Годфри забрался вверх по лестнице и принялся смазывать механизм колокола в одиночестве. Такой поворот событий не обрадовал Хилари, но она знала, когда нужно отступить, и упрямиться не стала. Чтобы скоротать время, Хилари принялась бродить по колокольне, поднимая вековую пыль квадратными мысками своих школьных туфель и читая начертанные на стенах имена, оставленные здесь давно почившими обитателями этих мест. Внезапно в дальнем углу комнаты что-то забелело в лучах солнца. Девочка нагнулась и подняла странный предмет. Им оказался листок тонкой бумаги в клеточку не слишком хорошего качества. Этот листок напомнил Хилари письма, которые она порой получала от своей гувернантки-француженки. Разглядев листок получше, девочка увидела, что он исписан розовыми чернилами, которые опять же напомнили ей о мадемуазель. Письмо было написано аккуратным ровным почерком, только вот Хилари почему-то показалось, будто писал его не слишком образованный человек. Листок был сложен вчетверо и изрядно покрылся пылью.

– Мистер Годфри!

Голос Хилари прозвучал так неожиданно и взволнованно, что Джек вздрогнул и едва не свалился с лестницы, чем увеличил бы количество жертв своенравного колокола.

– Да, мисс Хилари?

– Я нашла кое-что интересное. Взгляните.

– Одну минуту, мисс Хилари.

Мистер Годфри закончил свою работу и спустился вниз. Хилари стояла в брызгах солнечного света, отражавшегося от бронзовых боков Тейлора Пола и осыпавшего ее подобно золотому дождю. В руках она держала листок бумаги.

– Я нашла это на полу. Только послушайте, что здесь написано. Нелепица какая-то. Как думаете, мог это написать Дурачок Пик?

Мистер Годфри покачал головой:

– Не знаю, мисс Хилари. Он довольно странный, наш Пик. И часто поднимался на колокольню, пока священник не приказал повесить на дверь замок. Но, по-моему, это не его почерк.

– Вероятно, это написал какой-то сумасшедший. Прочитайте. Очень странный текст. – Хилари смущенно захихикала.

Мистер Годфри бережно поставил на пол принадлежности для смазки, почесал затылок и начал читать вслух, водя по строчкам перепачканным пальцем:

– «Я надеялся отыскать в полях фей, но увидел лишь злобных слонов с черными спинами. О, какой благоговейный страх внушило мне это зрелище! Вокруг танцевали эльфы, и я отчетливо слышал их голоса. О, как же я надеялся их разглядеть, разогнать отвратительное облако, застилающее мой взор. Но ни одному смертному не позволено увидеть их. А потом пришли менестрели с золотыми трубами, арфами и барабанами. Они играли очень громко и разрушили чары. Видение исчезло, и я вознес хвалу Господу! Я пролил немало слез, прежде чем взошел на небе тонкий месяц, хрупкий и бледный, точно изогнутая соломинка. И пусть чародей скрежещет зубами. Он все равно вернется с наступлением весны. О, несчастный! Земля разверзлась, и взору открылся Эреб. Смерть ждет меня в конце пути». М-да, – протянул мистер Годфри. – Очень странно. Только вот мне кажется, это писал не Пик. А тут упоминается о каком-то Эребе. Что это, как вы думаете?

– Одно из названий ада, – ответила Хилари.

– Ясно. У человека, написавшего это, похоже, ад в голове. Феи, слоны… Не знаю. По мне, так это похоже на шутку. А может… – Глаза мужчины вспыхнули, когда его вдруг осенило. – Может, кто-то просто скопировал отрывок из старинной книги? Не удивлюсь, если так оно и есть. Только вот как этот листок попал сюда? На вашем месте, мисс Хилари, я бы показал его святому отцу. Он прочитал множество книг и наверняка знает, откуда этот отрывок.

– Неплохая идея. Именно так я и поступлю. И все же это загадочно, правда? И страшно. А теперь мы можем подняться еще выше, мистер Годфри?

Джек не возражал, и вместе они принялись карабкаться по последней, самой длинной лестнице, ведущей на крышу. Ветер был таким сильным, что о него можно было облокотиться как о стену. Хилари сняла шляпку, позволив порывам ветра играть со своими густыми, коротко подстриженными волосами и став похожей на одного из ангелов, изображенных на куполе церкви. Но скудное воображение мистера Годфри не позволило заметить сходства. Заостренные черты лица и прямые волосы мисс Хилари казались ему не слишком привлекательными, но он, конечно, не подал виду и лишь посоветовал девочке крепче держаться за железный шест, на котором вертелся флюгер. Однако Хилари не обратила внимания на его слова. Она подошла к зубчатому парапету и принялась обозревать болота. Далеко внизу располагалось церковное кладбище, и какая-то крошечная фигурка, похожая на жука, спустилась с крыльца и быстро пошла по тропинке. Вероятно, миссис Венаблз решила отправиться домой на ланч. Хилари наблюдала, как женщина сражалась с ветром за право открыть калитку и войти в сад. Девочка развернулась на восток и посмотрела на остроконечные крыши нефа и алтаря. Потом ее взгляд упал на коричневое пятно, выделяющееся на фоне зелени церковного кладбища, и сердце едва не перевернулось в груди. Там, у северо-восточной стены церкви, была похоронена ее мать. Могила еще не успела зарасти травой и, казалось, готова была раскрыться и позволить мужу воссоединиться с женой.

– Господи, – в отчаянии прошептала Хилари. – Только не дай умереть моему отцу. Ты не можешь. Просто не можешь позволить этого.

За пределами кладбища расстилалось зеленое поле, в самой середине которого виднелось небольшое углубление. Девочка знала, что это такое. Углубление появилось здесь более трехсот лет назад. Время почти стерло его границы, однако не уничтожило окончательно. Именно тут, на этом поле, отлили три сотни лет назад колокол Тейлор Пол.

За спиной девочки раздался голос Джека Годфри:

– Пора спускаться вниз, мисс Хилари.

– Ах да. Извините. Я забыла. Завтра вы снова звоните?

– Да, мисс Хилари. Хотим попробовать перезвон Стедмана. Это нелегко, зато в результате получается очень красиво. Если, конечно, не делать ошибок. Берегите голову, мисс Хилари. Перезвон состоит из пяти тысяч сорока ударов и займет целых три часа. К счастью, Уильям Тодей выздоровел, ведь ни Том Теббат, ни юный Джордж Уайлдерспин не сильны в искусстве стедманского перезвона. Да и Уолли Пратта настоящим мастером тоже не назовешь. Подождите минуту, мисс Хилари. Я соберу свои вещи. По моему мнению, это самый интересный из всех методов, ведь удержать в голове последовательность ударов довольно непросто. А вот старику Эзекайе он совсем не по нраву, ему нравится звонить в свой тенор. Стедман его не привлекает, да это и неудивительно. Он уже стар и вряд ли выучит последовательность ударов. К тому же тенор почти в нем не участвует, а старик Эзекайя ни за что не оставит своего Тейлора Пола. Подождите, мисс Хилари, нужно закрепить противовес на замке. И все же если мне позволят участвовать в перезвоне Стедмана, то большего и не надо. До появления в приходе нынешнего священника об этом методе и не слышали. Святому отцу потребовалось немало времени, чтобы передать нам свои знания. Ох и намучились же мы! Старик Джон Тодей, покойный отец Уильяма, помню, твердил: «Я вам так скажу, парни: даже сам дьявол не разберется в этом проклятом методе». После этого святой отец присудил ему штраф в шесть пенни за сквернословие. Ведь именно этого требуют древние правила звонарей. Осторожнее, мисс Хилари, не оступитесь. Ступени изрядно стерты. Но все же мы выучили метод Стедмана, и он пришелся мне по душе. Что ж, хорошего вам утра, мисс Хилари.

Ранним утром Пасхального воскресенья звонари исполнили обещанные 5040 ударов перезвона. Хилари Торп слушала его из Красного дома, сидя у изголовья огромной старинной кровати с балдахином, так же как сидела утром Нового года. Тогда звон колоколов казался громким и чистым. Сегодня же он доносился со стороны церкви лишь время от времени, когда злобный ветер на мгновение менял направление.

– Хилари!

– Да, папа?

– Боюсь, что почти ничего не смогу оставить тебе после смерти, девочка моя.

– Мне безразлично, папа. Я беспокоюсь только о тебе. Но если уж случится непоправимое, со мной все будет в порядке.

– У меня достаточно средств, чтобы отправить тебя в Оксфорд. Обучение девочек там не слишком дорогое. Твой дядя об этом позаботится.

– Да. Я в любом случае хочу получить образование. А деньги мне не нужны. Я сама заработаю себе на жизнь. Мисс Боулер не уважает женщин, которые не могут позволить себе стать независимыми. – Эта учительница английского языка стала для Хилари настоящим идолом. – Я собираюсь стать писательницей. Мисс Боулер говорит, что совершенно не удивится, если у меня получится.

– Вот как? И что же ты собираешься писать? Стихи?

– Наверное. Но, по-моему, за стихи платят не слишком много. Буду сочинять романы, бестселлеры, которые раскупают как горячие пирожки. Но не глупые, а такие, как «Верная нимфа».

– Все это замечательно, девочка моя, но, прежде чем писать романы, тебе необходимо набраться опыта.

– Глупости, папа. Чтобы сочинять романы, опыт не нужен. С этим прекрасно справляются даже студенты Оксфорда. Описывают ужасные годы своей учебы.

– Понятно. Значит, окончив Оксфорд, ты опишешь свой печальный опыт пребывания в этом учебном заведении.

– А что? Это идея. Такое мне по силам.

– Что ж, дорогая, остается лишь надеяться, что это сработает. И все равно я чувствую себя ужасно из-за того, что оставляю тебе так мало. Если бы только это проклятое ожерелье нашлось! Я совершил глупость, выплатив Уилбрахам его стоимость. Но она обвинила отца в соучастии, вот я и…

– Папа, прошу, не вспоминай больше об этом ожерелье! Ты не мог поступить иначе. А мне деньги не нужны. К тому же ты пока не умираешь.

Однако врач, приехавший во вторник, не смог обнадежить присутствующих. Отведя доктора Бейнза в сторонку, он мягко произнес:

– Вы сделали все, что могли. И даже если бы пригласили меня раньше, ничего бы не изменилось.

Затем он так же мягко обратился к Хилари:

– Но мы не должны терять надежды, мисс Торп. Я не могу скрывать от вас, что состояние вашего отца весьма серьезно, однако природа зачастую творит настоящие чудеса, даруя выздоровление безнадежно больным.

Но если медики начинают говорить о чудесах, то становится ясно, что пора готовиться к похоронам.

Прошла неделя, и когда в понедельник днем мистер Венаблз покидал дом одной весьма сварливой и острой на язык леди, расположенный на самой окраине деревни, до его слуха донесся глубокий и громкий звук колокола. Святой отец так и замер у калитки.

– Это Тейлор Пол, – сказал он.

Три торжественных удара, а затем пауза.

– Мужчина или женщина?

Еще три удара и опять три.

– Мужчина. – Священник продолжал стоять и слушать. – Неужели бедняга Мерриуэзер наконец отошел в мир иной? Только бы не сынишка Хенсмана. – Он насчитал двенадцать ударов, но колокол продолжал звонить. Мистер Венаблз вздохнул с облегчением. Во всяком случае, речь шла не о сыне Хенсмана. Он быстро прикинул, по ком же из его прихожан мог звонить колокол. Двадцать ударов, тридцать… Взрослый мужчина.

«Господи, наверняка это не сэр Генри, – подумал святой отец. – Вчера мне показалось, что ему стало лучше. – Сорок ударов, сорок один, сорок два. – Скорее всего это действительно несчастный старик Мерриуэзер. Смерть принесла ему облегчение. Сорок три, сорок четыре, сорок пять, сорок шесть. Нет-нет, удары должны продолжаться. Нельзя, чтобы колокол остановился на этом роковом числе. Ведь старику Мерриуэзеру восемьдесят четыре года». Он напряг слух. Вероятно, он не расслышал следующего удара. Сегодня ветер слишком силен, да и слух у него уже не такой острый, как прежде.

Однако священнику пришлось ждать тридцать секунд, прежде чем Тейлор Пол снова «заговорил». А вскоре вновь воцарилась тишина.

Сварливая старая дама, ошеломленная тем, что святой отец так долго стоит с непокрытой головой у ее калитки, спустилась с крыльца и, прихрамывая, направилась к нему узнать, в чем дело.

– Траурный звон, – пояснил он. – Колокол сделал девять погребальных ударов, а потом еще сорок шесть. Так что, боюсь, скончался сэр Генри.

– О господи! – всплеснула руками старуха. – Как скверно. Очень скверно. – В ее глазах промелькнула жалость, но тоже какая-то сварливая, как и она сама. – Что теперь будет с несчастной мисс Хилари, когда отец и мать покинули ее так неожиданно? Ведь ей всего пятнадцать лет и за ней некому присмотреть. Я неодобрительно отношусь к девушкам, которые предоставлены сами себе. От них одни неприятности. Несправедливо, что Господь так рано забирает у детей родителей.

– Провидению было так угодно. И не нам судить деяния Господа, – мягко возразил священник.

– Провидению? – усмехнулась старуха. – Не надо говорить мне о Провидении. Хватит с меня. Сначала Господь забрал моего мужа, затем дочерей. Жаль, что никто не может указать ему на его ошибки.

Однако мистер Венаблз был слишком расстроен, чтобы найти достойный ответ.

– Мы просто должны верить в Бога, миссис Гиддингс, – произнес он и порывисто отворил калитку.

Похороны сэра Генри назначили на пятницу. Это горестное событие имело особое значение по крайней мере для четырех человек. Прежде всего для мистера Рассела, гробовщика, который приходился кузеном той самой Мэри Рассел, что вышла замуж за Уильяма Тодея. Он вознамерился превзойти самого себя, занимаясь изготовлением гроба из полированного дуба с медными ручками, и почти целую неделю не давал отдохнуть молотку и рубанку. На его долю также выпала деликатная задача выбрать шестерых носильщиков, которые подходили бы друг другу по росту и походке. Эзекайя Лавендер и Джек Годфри готовились к прощальному перезвону. Он должен был звучать приглушенно, поэтому мистеру Годфри следовало надеть на языки колоколов кожаные чехлы, а вот дергать за веревку предстояло старику Лавендеру. Мистер Гоутубед, церковный сторож и могильщик, должен был подготовить могилу. Он настолько проникся ответственностью, что даже отказался участвовать в перезвоне, хотя его сын Дик, всегда помогавший в рытье могил, настаивал на том, что справится самостоятельно. На сей раз работы предстояло действительно немного, к разочарованию мистера Гоутубеда. Еще при жизни сэр Генри выразил желание быть похороненным в одной могиле с женой, что значительно облегчило могильщику его задачу. Ведь обычно приходилось делать замеры и придавать яме форму. Но сейчас нужно было лишь аккуратно освободить старую могилу от земли, не успевшей спрессоваться за три месяца, а затем обложить ее края свежим дерном. Однако мистер Гоутубед не привык откладывать дела и решил заняться подготовкой могилы уже в четверг днем.

Священник, обойдя с визитом прихожан, вернулся домой и хотел уже сесть и выпить чаю, когда в гостиной появилась Эмили.

– Прошу прощения, сэр, но с вами хочет поговорить Гарри Гоутубед.

– Где он?

– У черного хода, сэр. Он не пожелал зайти. Сказал, что у него слишком грязная обувь.

Мистер Венаблз прошел к задней двери и увидел могильщика, неловко переминавшегося с ноги на ногу и комкавшего в руках шапку.

– Здравствуй, Гарри! Что случилось?

– Видите ли, сэр, я по поводу могилы. Решил, что лучше сначала поговорить с вами, коль уж наше кладбище расположено на церковной земле. В общем, когда мы с Диком раскопали могилу, то увидели там тело.

– Тело? Ведь там похоронена леди Торп. Ты сам ее и закапывал.

– Да, сэр, но это тело не леди Торп, а какого-то мужчины. И, сдается мне, он не имеет права там лежать. Вот я и сказал Дику…

– Тело мужчины? Вы обнаружили его в гробу?

– Нет, сэр, не в гробу. Просто в одежде. Выглядит так, будто пролежал там не одну неделю. Вот Дик и говорит: «Отец, чую я, без полиции тут не обойтись. Давай пошлю за Джеком Пристом?» Да, так он сказал. А я ответил: «Нет, это церковная земля, поэтому обо всем нужно рассказать нашему святому отцу. Это правильно и уважительно. Прикрой чем-нибудь тело, пока я схожу за мистером Венаблзом. Да не подпускай никого к могиле». Я надел пальто и пришел к вам, потому что мы с Диком совершенно не знаем, что делать дальше.

– Вот уж странность так странность, Гарри! – воскликнул священник. – Еще ни разу я не… Чтоэто за человек? Ты его знаешь?

– Сэр, сдается мне, что теперь его и родная мать не узнает. Может, сходите на кладбище да поглядите на него?

– Да-да, разумеется. Так будет лучше. О господи! Эмили! Эмили! Ты не видела мою шляпу? А, спасибо. Идем, Гарри. Да, Эмили, сообщи миссис Венаблз, что мне пришлось отлучиться. Пусть не ждет меня к чаю. Да, Гарри, вот теперь я готов.

В отсутствие отца Дик Гоутубед прикрыл могилу куском брезента, но, заметив священника, тотчас же поднял. Святой отец лишь мельком взглянул на труп и отвел взгляд. Дик вернул брезент на место.

– Какое ужасное зрелище, – вздохнул мистер Венаблз и снял шляпу, чтобы отдать дань уважения изуродованному телу под брезентом. Он озадаченно стоял перед могилой, и ветер безжалостно трепал его редкие седые волосы. – Мы непременно должны послать за констеблем и… и… – Его лицо осветилось. – И за доктором Бейнзом, конечно. Да-да, доктор Бейнз – именно тот, кто нам нужен. Кстати, Гарри, я где-то читал, что в таких случаях лучше ничего не трогать. Интересно, кто такой этот бедняга? Он не из нашей деревни. Это точно. Ведь если бы кто-нибудь пропал, мы непременно узнали бы об этом. Не представляю, как он тут оказался.

– Мы тоже, сэр. Вроде он не из наших мест. Прошу прощения, сэр, но разве мы не должны известить об этом также и коронера?

– Коронера? Ах ты, господи! Разумеется. Наверняка будет расследование. Боже мой, какой ужас! Ничего подобного не происходило в нашем приходе с тех самых пор, как мы с миссис Венаблз сюда приехали. А случилось это почти двадцать лет назад. Для мисс Торп это станет настоящим ударом. Бедное дитя! Такое ужасное надругательство над могилой ее родителей. Но держать это происшествие в тайне не получится. Следствие… Так, так, так… Нужно постараться сохранить самообладание. Дик, беги на почту. Надо позвонить доктору Бейнзу и попросить его немедленно явиться сюда. Необходимо сделать звонок в приход Святого Петра и попросить кого-нибудь передать сообщение Джеку Присту. А тебе, Гарри, лучше остаться здесь и присмотреть за… могилой. Я же отправлюсь в Красный дом и лично сообщу ужасную новость мисс Торп. Нельзя допустить, чтобы она все узнала от кого-либо другого, да еще и в искаженном виде. Или послать к девочке миссис Венаблз? Нужно с ней посоветоваться. Да-да, я непременно должен посоветоваться с женой. Ну же, Дик, беги. Да не рассказывай никому о том, что случилось, до приезда констебля.

Никто не сомневался в том, что Дик Гоутубед сделал все от него зависящее. Только вот телефон стоял в гостиной начальницы почтового отделения, и сохранить в тайне какие-либо разговоры не представлялось возможным. В общем, когда на место происшествия явился запыхавшийся констебль на своем велосипеде, вокруг кладбища уже собралась толпа зевак, среди которых находился и Эзекайя Лавендер. Он бежал так быстро, насколько позволяли его старые больные ноги, и был ужасно возмущен тем обстоятельством, что Гарри Гоутубед не пустил его за ограду.

– Посторонись! – крикнул констебль, ловко лавируя среди детей, толкавшихся возле покойницкой. – Что вы тут делаете? А ну-ка бегите домой, к своими мамашам. И больше не попадайтесь мне на глаза. Добрый день, мистер Венаблз. Что тут у вас стряслось?

– На церковном кладбище обнаружили тело, – ответил священник.

– Тело, говорите? Удачное место, надо сказать. И что же вы с ним сделали? Ага. Оставили там же, где нашли. Вы поступили правильно, сэр. А где это место? О, вон там. Теперь вижу. Что ж, хорошо. Давайте на него взглянем. Ого! Ну и ну! А вы чем тут занимались, Гарри? Пытались зарыть его?

Священник начал объяснять, что произошло, но констебль поднял руку, заставляя его замолчать.

– Одну минуту, сэр. Давайте будем действовать так, как предписывает инструкция. Сейчас я достану блокнот, и мы запишем все по порядку. Итак, сегодняшняя дата. Звонок поступил в семнадцать пятнадцать. Я отправился на церковное кладбище и прибыл на место в семнадцать тридцать. Кто обнаружил тело?

– Дик и я.

– Имя? – спросил констебль.

– Ну же, Джек. Ты прекрасно меня знаешь.

– Это не имеет значения. Нужно действовать по правилам. Имя?

– Гарри Гоутубед.

– Род занятий?

– Церковный сторож и по совместительству могильщик.

– Совершенно верно, Гарри. Рассказывай, как было дело.

– Так вот я и говорю, Джек, мы стали раскапывать могилу леди Торп, умершей в Новый год, чтобы подготовить место для похорон сэра Генри, которые должны состояться завтра. Начали работать с разных концов могилы. Откидывали землю в сторону. Опустились примерно на фут, когда Дик вдруг сказал мне: «Отец, там что-то есть». А я ответил: «Что же это? Что там может быть?» Я погрузил лопату в землю, и она наткнулась на что-то не слишком твердое, но и не слишком мягкое. И тогда я сказал: «Знаешь, Дик, очень уж это странно. Давай-ка действовать осторожнее». Мы принялись копать осторожнее, и вскоре из-под земли показался похожий на ботинок предмет. И тогда я сказал: «Гляди, Дик, это же ботинок». А он ответил: «Да, отец, ты прав». «Ох, не нравится мне все это», – добавил я. А Дик предложил: «Коль уж мы зашли так далеко, давай взглянем, кто это». Мы снова начали копать, и из-под земли показались волосы. Тут я и говорю Дику: «Отложи-ка лопату, сынок, и давай копать руками». А он: «Мне это не нравится». Тогда я ответил: «Не глупи. Руки можно вымыть». Мы продолжили работать руками и наконец увидели тело целиком. Я сказал: «Дик, я не знаю, кто это и как он сюда попал. Зато точно знаю, что его тут быть не должно». И тогда Дик предложил послать за Джеком Пристом. Я же возразил, что это церковная земля и для начала нужно сообщить священнику. Так мы и поступили.

– А я сказал, – вступил в разговор мистер Венаблз, – что нужно сразу послать за вами и доктором Бейнзом. Вот, кстати, и он.

Доктор Бейнз – невысокий, уверенный в себе мужчина с проницательным взглядом шотландца – быстро подошел к ним.

– Добрый день, святой отец. Что у вас случилось? Меня не было дома, когда доставили ваше сообщение, так что я… Матерь божья!

Присутствующие вкратце описали ему суть произошедшего, и доктор склонился над могилой.

– Он очень сильно обезображен. Выглядит так, словно кто-то долго и методично бил его по лицу. Как долго он тут лежит?

– Мы ждем, что это определите вы, доктор.

– Минуточку, сэр, – произнес полицейский. – Когда, говоришь, похоронили леди Торп, Гарри?

– Четвертого января, – ответил мистер Гоутубед, немного подумав.

– Было ли тогда в могиле это тело?

– Не говори глупостей, Джек Прист! – возмутился мистер Гоутубед. – Как бы, по-твоему, я зарыл могилу, если бы в ней находился труп постороннего человека? Такое, знаешь ли, нельзя не заметить. Кабы это был перочинный нож или пенни, тогда другое дело. Если же речь идет о взрослом мужчине, то твой вопрос звучит неразумно.

– Ты не ответил, Гарри. Я свое дело знаю. Отвечай!

– Ну хорошо. В могиле не было этого тела, когда я засыпал ее землей четвертого января. Зато там находилось тело леди Торп. Это я знаю наверняка. Оно и сейчас там лежит. Если, конечно, тот человек, который положил сюда неизвестного, не забрал его вместе с гробом.

– Итак, – промолвил доктор, – тело лежит здесь не более трех месяцев и, насколько я могу судить, не менее. Но точнее скажу после вскрытия.

– Три месяца, говорите? – переспросил Эзекайя Лавендер, пробираясь вперед. – Да ведь как раз в это время пропал заезжий молодец. Он заходил в мастерскую Эзры Уайлдерспина. Искал работу механика. Насколько я помню, у него была борода.

– Верно! – воскликнул мистер Гоутубед. – Ну и память у тебя, Эзекайя! Так вот кто это. Я сразу подумал, что тот парень плохо кончит. Но кто мог сотворить с ним такое?

– Что ж, – произнес доктор. – Если у Джека Приста больше нет вопросов, вытащите тело из могилы. Куда вы собираетесь положить его? Нельзя оставлять его здесь.

– У мистера Эштона есть большой просторный сарай. Если мы его попросим, он освободит его на время от плуга. В сарае есть окно, а дверь запирается на замок.

– Как раз то, что нужно. Дик, ступай к мистеру Эштону и попроси у него подводу. Святой отец, следует ли нам позвать коронера? Это мистер Комплайн из Лимхолта. Позвонить ему?

– О, спасибо, спасибо. Очень вам признателен.

– Хорошо. Можно ли продолжать, Джек?

Заручившись согласием констебля, мистер Гоутубед вновь взялся за лопату. К этому времени у ограды кладбища собралась почти вся деревня. Полицейскому стоило немалых трудов сдерживать рвущихся к могиле ребятишек. А взрослые, вместо того чтобы присматривать за своими детьми, сами старались протиснуться поближе. Мистер Венаблз как раз развернулся к присутствующим, чтобы отчитать их, когда к нему подошел старик Лавендер.

– Прошу прощения, сэр, но разве я не должен взяться за веревку Тейлора Пола, чтобы отдать дань памяти покойному?

– Честно говоря, не знаю, Эзекайя.

– Мы должны звонить по каждой усопшей в нашем приходе душе. Это закон. Судя по всему, этот несчастный закончил свои дни именно в нашем приходе. А иначе зачем кому-то хоронить его тут?

– Верно, Эзекайя.

– А был ли этот человек христианином?

– Боюсь, Эзекайя, тут я ничем не могу тебе помочь.

– То, что мы не позвонили раньше, не наша вина, – продолжил старик. – Мы ведь только сегодня узнали о его смерти. Только вот меня терзает мысль, что он не христианин.

– Нам ничего о нем не известно, Эзекайя. И все же позвони в колокол.

Старик с сомнением посмотрел на священника, а затем направился к доктору.

– Сколько ему лет? – удивленно переспросил тот.

– Откуда же я знаю. Примерно лет сорок – пятьдесят. А зачем это вам? Ах, вы собираетесь звонить в колокол. Что ж, пусть будет пятьдесят.

Таким образом, Тейлор Пол отбил девять погребальных ударов, а потом еще пятьдесят и еще сотню по таинственному незнакомцу, в то время как Альф Доннингтон в «Красной корове» и Том Теббат в «Снопе пшеницы» принимали многочисленных посетителей, а святой отец писал письмо.

Глава 4 Лорд Питер выходит на охоту

Последовательность чередований колоколов – вот что должен понять начинающий звонарь прежде всего.

Тройт. Искусство колокольного звона

«Уважаемый лорд Питер, – писал священник, – с момента вашего визита в январе, доставившего нам огромное удовольствие, я в смятении размышляю о том, какое мнение сложилось у вас о нашем невежестве. Ведь мы даже не подозревали, что под одной крышей с нами проживает выдающийся знаток метода Шерлока Холмса. Мы живем слишком уединенно, а новости узнаем из «Таймс» и «Спектейтора», так что круг наших интересов постепенно сужается. И лишь когда моя жена написала своей кузине миссис Смит – которую вы, возможно, знаете, поскольку она живет в Кенсингтоне, – и упомянула о вашем пребывании у нас, мы узнали, что за гостя имели честь принимать. В надежде, что вы простите нам эту прискорбную ошибку, я решился написать и попросить у вас совета опытного человека. Сегодня днем спокойное течение жизни нашей деревушки грубо нарушило загадочное и ошеломляющее событие. Вскрыв могилу леди Торп, чтобы похоронить в ней и ее супруга, о смерти которого вы наверняка уже узнали из прессы, наш могильщик пришел в ужас. Он наткнулся на труп незнакомого мужчины, судя по всему, убитого весьма жестоким способом. У трупа сильно изуродовано лицо, а кисти – о ужас! – и вовсе отрезаны. Наша местная полиция занялась этим делом, но случившееся представляет для меня особый интерес, поскольку тело обнаружено на принадлежащей церкви земле. И вот теперь я пребываю в растерянности. Моя супруга, будучи весьма практичным человеком, посоветовала мне обратиться за помощью к вам, и старший офицер Бланделл из Лимхолта, с которым у меня состоялся разговор, пообещал всячески содействовать вам в расследовании. Зная, насколько вы занятой человек, я даже не прошу вас о приезде. Но если вдруг у вас найдется для этого время, то мы всегда готовы оказать вам сердечный прием.

Простите, если это письмо показалось вам сумбурным, ведь я пишу его в ужасном смятении. Осмелюсь добавить, что наши звонари до сих пор благодарны вам за помощь, какую вы любезно оказали нам во время нашего грандиозного новогоднего перезвона. С наилучшими пожеланиями от меня и моей жены.

Искренне ваш, Теодор Венаблз

P. S. Моя жена напомнила, что слушание по делу состоится в субботу в два часа дня».

Это письмо, отправленное в пятницу, лорд Питер получил в субботу утром. С радостью отклонив предложения на несколько светских мероприятий, он тотчас отправился в путь и уже в два часа дня сидел в доме священника в окружении жителей деревни. Пожалуй, такого количества народу не собиралось под этой крышей с того самого дня, когда аббатство прекратило свое существование.

Коронер, румяный мужчина, который, похоже, был лично знаком с каждым из присутствующих, вел заседание с видом чрезвычайно занятого человека.

– Итак, джентльмены… Я бы попросил соблюдать тишину… присяжные, пройдите сюда… Спаркс, подайте Библию… нужно выбрать старшину присяжных… О! Вы уже выбрали мистера Доннингтона… очень хорошо… Прошу вас, Альф… возьмите Библию в правую руку… поклянитесь тщательно рассмотреть… дело о неизвестном трупе… да поможет вам Господь… поцелуйте Библию… садитесь… вот туда, за стол… а теперь все остальные… возьмите Библию в правую руку… в правую руку, мистер Пратт… Вы не отличаете левую руку от правой, Уолли? Прекратить смех… нельзя терять время… произнесите такую же клятву… каждый из вас… да поможет вам Господь… поцелуйте Библию… вот на эту скамью, рядом с Альфом Доннингтоном… Итак, всем вам известно, что мы собрались здесь для того, чтобы выяснить причины смерти незнакомца, найти свидетелей, которые могли бы его опознать. Что такое, старший полицейский офицер? О, понимаю… Почему вы не сказали сразу? Хорошо… сюда… прошу вас… Прошу прощения, сэр? Лорд Питер… не повторите ли еще раз… Вимзи?.. О… без буквы «вэ»… на конце «и»… род занятий… что?.. хорошо… так и запишем… а теперь, милорд, вы готовы представить нам свое свидетельство очевидца?

– Не совсем, но, думаю…

– Одну минуту… возьмите Библию в правую руку… показания… правду… и ничего, кроме правды… поцелуйте Библию… да… имя, адрес, род занятий… все это у нас есть… Если вы не успокоите своего ребенка, миссис Лич, вам придется покинуть помещение… Итак?

– Мне показали тело неизвестного, и я могу сказать, что, вероятно, видел его первого января сего года. Я не знаю, кто он такой, но, похоже, именно этот человек остановил мою машину в полумиле от моста, расположенного возле шлюза, и попросил указать ему дорогу к церкви Святого Павла. С тех пор я больше не встречал этого человека и уверен, что никогда не видел его прежде.

– Что заставляет вас думать, что это один и тот же человек?

– То обстоятельство, что он так же смугл и с бородой. К тому же, по-моему, на том незнакомце был такой же темный костюм, что и на трупе. Я говорю «по-моему», потому что на незнакомце, остановившем меня на дороге, было пальто. На вид я дал бы ему лет пятьдесят. Он говорил тихо, с лондонским акцентом. Речь правильная. Незнакомец сообщил мне, что он механик и ищет работу. Только вот я считаю, что он…

– Одну минуту. Вы говорите, что узнали бороду и костюм. Можете ли вы поклясться…

– Нет, не могу. И говорю, что мертвый мужчина очень похож на незнакомца, встреченного мной на дороге.

– Вы не можете узнать его?

– Нет. Лицо слишком сильно изуродовано.

– Что ж, хорошо. Благодарю вас. Есть еще какие-нибудь свидетели, способные опознать покойника?

Со своего места робко поднялся кузнец.

– Подойдите к столу, пожалуйста. Возьмите Библию… правду, и ничего, кроме правды… Имя Эзра Уайлдерспин. Итак, Эзра, что вы можете нам сообщить?

– Сэр, если я скажу, что узнал покойника, то солгу. Хотя не скрою, что он сильно похож на парня, который, как и пояснил его светлость, объявился в нашей деревне в первый день нового года и зашел ко мне в кузню в поисках работы. Объяснил, что раньше работал механиком. Я ответил, что с удовольствием возьму его, коли он действительно умеет управляться с моторами, и дал ему испытательный срок. Целых три дня он работал в мастерской, и, насколько я могу судить, справлялся весьма неплохо. А потом вдруг ни с того ни с сего вышел из дому ночью, и больше мы его не видали.

– Когда это случилось?

– В тот самый день, когда похоронили ее светлость.

Тут же раздался гул голосов:

– Четвертого января, Эзра! Вот когда это было.

– Верно. В субботу, четвертого января. Как звали того человека?

– Он назвался Стивеном Драйвером. О себе рассказал не много: лишь то, что давно ходит по окрестностям в поисках работы. Еще добавил, что служил в армии и с тех пор без работы.

– Он называл какие-нибудь имена, ссылался на кого-то?

– Да, сэр. Он дал адрес одного гаража в Лондоне, в котором когда-то трудился. Правда, обмолвился, что гараж обанкротился и закрылся. Однако если я напишу его хозяину, то он непременно даст ему рекомендацию.

– У вас сохранился адрес гаража и имя его хозяина?

– Да, сэр. Моя жена его спрятала.

– Вы связались с хозяином гаража?

– Нет, сэр. Видите ли, я не слишком силен в написании писем и решил подождать до воскресенья, когда у меня появится больше времени. Но вскоре мой новый работник пропал, и я об этом деле забыл. Он не оставил после себя никаких вещей, кроме старой зубной щетки. Когда он здесь появился, мне даже пришлось одолжить ему рубашку.

– Постарайтесь отыскать адрес гаража.

– Хорошо, сэр. Лиз! – зычно крикнул он. – Беги-ка домой да поищи тот клочок бумаги, что дал мне Драйвер.

Из дальнего угла комнаты раздался женский голос:

– Я принесла его с собой, Эзра!

Послышался шум, и вперед протиснулась дородная жена кузнеца.

– Спасибо, Лиз, – произнес коронер. – Мистер Таскер, Литтл-Джеймс-стрит, Лондон. Вот, господин старший полицейский офицер. Думаю, эти сведения для вас. Итак, Эзра, можете ли вы рассказать нам об этом Драйвере что-нибудь еще?

Мистер Уайлдерспин задумчиво поскреб толстым указательным пальцем покрытый щетиной подбородок.

– Нет.

– Эзра, Эзра! Неужели ты не помнишь тех странных вопросов, что он тебе задавал?

– А ведь верно, – оживился кузнец. – Моя жена права: чудные вопросы. Он сказал, что никогда не бывал в наших краях, а вот его друг эти места знает и велел ему спросить мистера Томаса. «Какого мистера Томаса? – удивился я. – Таких у нас в деревне нет и никогда не было». – «Неужели? – говорит Драйвер. – Может, у него есть еще какое-то имя? Насколько я понял, у этого мистера Томаса не все в порядке с головой. Мой друг говорил, что он вроде как дурачок». – «Ты говоришь о Дурачке Пике? Его имя Орис». – «Нет, – ответил Драйвер. – Томас. Бетти Томас. Мой друг назвал мне еще одно имя. Другого парня зовут Пол. Он вроде как портной и живет по соседству с Томасом». – «А, – догадался я, – твой друг решил над тобой подшутить. Этими именами зовут не людей, а колокола». – «Колокола?» – «Да. Это наши церковные колокола. Один называется Бетти Томас, а другой – Тейлор Пол». После этого Драйвер начал расспрашивать меня о наших колоколах. Но я ответил, что если он хочет больше узнать о Тейлоре Поле и Бетти Томасе, то ему лучше поговорить со священником. Я так и сказал ему: «Наш святой отец знает о старых колоколах все». Неизвестно, встречался ли он со священником, но однажды – это была пятница – он вернулся в мастерскую и сказал, что побывал в церкви и увидел изображение колокола на могиле аббата Томаса. Потом поинтересовался, что означает надпись на этом самом колоколе. Я снова посоветовал ему обратиться к священнику. Тогда он спросил, на всех ли колоколах имеются надписи, и я ответил, что почти на всех. Больше Драйвер об этом не заговаривал.

Однако рассказ мистера Уайлдерспина совершенно не пролил света на загадочные события. На допрос вызвали священника, и тот рассказал, что действительно несколько раз встречал мужчину по имени Стивен Драйвер, когда привозил на кузницу журналы. Только Драйвер ни разу не спрашивал его о колоколах. Святой отец также дал показания, как было найдено тело и как он послал за полицией, после чего уступил место могильщику.

Мистер Гоутубед был многословен, снова и снова пересказывая свой разговор с сыном. В общем, он в подробностях повторил то, о чем уже сообщил полиции. Еще пояснил присутствующим, что могилу леди Торп вырыли третьего января и зарыли сразу после похорон.

– Где вы храните свои инструменты, Гарри?

– В подвале, сэр.

– Где находится подвал?

– Под церковью, сэр. Там раньше хранился кокс. Немало мне пришлось потрудиться, чтобы поднять его наверх по ступеням, пронести мимо алтаря, а затем все за собой прибрать. Уж как я ни старался, а куски кокса все равно вываливались из корзины.

– Дверь подвала запирается?

– Да, сэр, я всегда ее запираю. Она располагается позади органа. В подвал не попасть, если у вас нет ключей от этой двери и еще от двери западного входа. У меня есть и тот и другой, поскольку от моего дома удобно попадать в церковь именно через эту дверь. Но я могу войти и через другую.

– Где вы храните свои ключи?

– Висят у меня в кухне, сэр.

– У кого-нибудь еще есть ключи от подвала?

– Да, сэр. У священника хранятся ключи от всех дверей.

– А еще у кого?

– Не знаю, сэр. У мистера Годфри только один ключ – от подвала.

– Ясно. Но раз ключи висят у вас в кухне, значит, доступ к ним имеют все члены семьи?

– Так-то оно так, сэр, но, я надеюсь, вы не собираетесь в чем-то обвинить меня, мою жену, Дика и детей? Я служу в этой деревне могильщиком двадцать лет после того, как занял пост старика Эзекайи, и никого из нас ни разу не заподозрили в том, что мы убиваем и хороним у себя на кладбище незнакомцев. Я теперь припоминаю, что этот Драйвер заходил ко мне однажды утром. Может, он и брал ключи. Хотя если бы такое случилось, я бы их хватился…

– Ну-ну, Гарри! Не хотите же вы сказать, что этот несчастный сам вырыл себе могилу, а потом сам себя похоронил? Не тратьте наше время.

Раздался смех и шутливые возгласы.

– Прошу тишины. Никто вас ни в чем не обвиняет. Вы когда-нибудь теряли ключи?

– Нет, сэр, – мрачно покачал головой могильщик.

– А не замечали, что ваши инструменты кто-нибудь трогал?

– Нет, сэр.

– Вы почистили их после похорон леди Торп?

– Конечно, почистил. Я всегда держу свои инструменты в чистоте.

– После этого вы их использовали?

Вопрос на мгновение озадачил могильщика, однако Дик тут же подсказал ответ:

– Малыш Мэсси.

– Не подсказывать свидетелю! – строго одернул парня коронер.

– Да, – кивнул мистер Гоутубед. – Я хоронил ребенка Мэсси, и об этом есть запись в книге. Произошло это через неделю после похорон леди Торп.

– И инструменты были чистыми и стояли на своих местах, когда вы взяли их, чтобы выкопать могилу для ребенка Мэсси?

– Ничего подозрительного я не заметил.

– А позднее?

– Нет, сэр.

– Что ж, хорошо. Достаточно. Констебль Прист.

Констебль, быстро произнеся клятву, сообщил присутствующим, как его вызвали на место происшествия, как он связался со старшим инспектором Бланделлом, как помогал поднимать тело и осматривал одежду трупа. Затем констебль уступил место старшему инспектору. Тот подтвердил показания своего коллеги и предъявил список вещей, принадлежавших покойному. Среди них были: костюм из темно-синей саржи не слишком высокого качества, изрядно попорченный из-за долгого нахождения в земле, но явно приобретенный в известной фирме, торгующей недорогим готовым платьем; довольно поношенный жилет и нижнее белье, на котором (весьма неожиданно) обнаружилась этикетка известной французской мануфактуры; сорочка цвета хаки, какие носили в британской армии; пара крепких, почти новых ботинок и дешевый галстук в горошек. В карманах трупа полицейские обнаружили белый хлопчатобумажный носовой платок, пачку сигарет «Вудбайн», двадцать пять шиллингов и восемь пенсов, карманную расческу, монетку в десять сантимов и небольшой моток крепкой проволоки с изогнутым в форме крюка концом. Пальто не было.

Французская монета, нижнее белье и проволока могли дать хоть какую-то зацепку. Снова предоставили слово Эзре Уайлдерспину, но тот так и не вспомнил, чтобы Драйвер упоминал Францию, – только войну. Когда же старший инспектор спросил кузнеца, не напоминает ли ему проволока с крючком отмычку, тот молча покачал головой.

Следующим свидетелем выступил доктор Бейнз, показания которого были действительно важными для следствия. Он сообщил следующее:

– Я осмотрел труп и произвел его вскрытие. Возраст потерпевшего примерно сорок пять – пятьдесят лет. Он был довольно упитанным и здоровым. Принимая во внимание химический состав почвы, замедляющий процесс гниения, и глубину расположения тела в земле – на два фута ниже поверхности кладбища и на четыре фута ниже верхней точки могильного кургана, – я пришел к выводу, что труп пролежал в могиле три-четыре месяца. В земле тела разлагаются медленнее, чем на воздухе, к тому же одежда на трупе замедляет процесс, а посему внутренние органы и мягкие ткани покойного вполне прилично сохранились. Проведя тщательное исследование, я не смог обнаружить каких-либо внутренних повреждений. Внешние повреждения имеются на голове, руках, запястьях и лодыжках. Лицо покойного изуродовано с помощью какого-то тупого предмета. От него практически ничего не осталось. Часть костей черепа основательно раздроблена. Я не сумел подсчитать количество ударов, однако могу утверждать, что наносились они с большой силой. При вскрытии брюшной полости…

– Одну минуту, доктор. Можно ли предположить, что смерть неизвестного наступила в результате одного из полученных ударов?

– Нет. Я не думаю, что причиной смерти послужил один из ударов.

По комнате прокатился гул голосов, а лорд Питер Уимзи с довольной улыбкой потер кончики пальцев.

– Почему вы так считаете, доктор Бейнз?

– Насколько позволяет судить мой опыт, все эти удары были нанесены потерпевшему после смерти. Запястья были отрезаны тоже после смерти каким-то коротким орудием – предположительно складным ножом.

Слова доктора вызвали очередной всплеск эмоций у присутствующих, а лорд Уимзи громко воскликнул:

– Великолепно!

Доктор Бейнз представил научное объяснение своих выводов. О том, что он прав, свидетельствовало отсутствие кровоподтеков и общее состояние кожи. Доктор не преминул скромно обмолвиться, что вовсе не является экспертом и высказывает предположения, основанные на собственном опыте.

– Но для чего кому-то так жестоко обходиться с мертвым телом?

– А вот это, – сухо произнес доктор, – не в моей компетенции. Я не специализируюсь в психиатрии.

– Итак, какова, по-вашему, причина смерти неизвестного?

– Не знаю. При вскрытии я увидел, что желудок, кишечник, печень и селезенка очень сильно разложились. Почки, поджелудочная железа и пищевод в относительно хорошем состоянии. – Здесь доктор углубился в детали. – Таким образом, я не обнаружил сколь-нибудь серьезного заболевания или признаков отравления ядом. Я изъял некоторые органы. – Доктор перечислил, какие именно. – И поместил их в герметично закрытые сосуды. – Он описал процесс. – Собираюсь отправить их для экспертизы сэру Джеймсу Лаббоку. Результаты будут готовы недели через две, возможно, раньше.

Одобрив решение доктора, коронер продолжил:

– Вы упомянули о повреждениях на запястьях и лодыжках. Какова природа этих повреждений?

– Кожа на лодыжках сильно потерта и содрана, словно ноги потерпевшего туго связали веревкой или проволокой, врезавшейся в плоть сквозь ткань носков. На руках, чуть повыше локтей, тоже имеются следы связывания. И эти раны были нанесены потерпевшему при жизни.

– Вы полагаете, что кто-то связал потерпевшего и только потом убил?

– Я думаю, что потерпевшего связывали. Это совершенно точно. Только вот вопрос: его связал кто-то другой или это сделал он сам? Вероятно, вы помните случай, когда студент одного из университетов умер при загадочных обстоятельствах, свидетельствующих о том, что он сам себя связал.

– И тогда причиной смерти явилось удушение. Правильно я понимаю?

– Да. Но это не наш случай, поскольку я не нашел никаких улик, указывающих на то, что удушение имело место.

– Вы же не хотите сказать, что потерпевший сам себя закопал?

– Нет, разумеется.

– Рад это слышать, – с сарказмом произнес коронер. – Но если человек лишил себя жизни – нарочно или предумышленно, – связав руки и ноги, то зачем…

– Связывание рук и ног не приводит к смерти.

– Позвольте мне продолжить. Если действительно все произошло так, как я сказал, то зачем кому-то уродовать ему лицо, а потом тайно закапывать в чужой могиле?

– Я могу назвать вам множество причин, но это не в моей компетенции.

– Вы совершенно правы, доктор.

Тот отвесил поклон.

– Но связав себя и не в силах освободиться, он, возможно, умер от голода.

– Есть такая вероятность. Отчет сэра Джеймса Лаббока прояснит данный момент.

– Можете ли вы сообщить нам что-либо еще?

– Только то, что может пригодиться при опознании трупа. Несмотря на сильные повреждения челюстей покойного, я тщательнейшим образом описал состояние его зубов и наличие пломб, поставленных в разное время. Свои записи я передал старшему инспектору Бланделлу.

– Благодарю вас, доктор. Ваши заметки, без сомнения, очень нам пригодятся.

Коронер замолчал, посмотрел в записи, а потом перевел взгляд на старшего инспектора полиции.

– Думаю, в сложившихся обстоятельствах будет разумнее отложить слушание дела до того момента, когда вы завершите расследование. Например, на две недели. Или же можем отложить слушание без назначения следующей даты.

– Уверен, две недели достаточный срок, мистер Комплайн.

– Что ж, джентльмены, слушание дела откладывается ровно на две недели.

Присяжные, немного озадаченные и раздосадованные тем обстоятельством, что их мнением даже не поинтересовались, начали потихоньку подниматься из-за длинного стола, обычно предназначавшегося для чаепитий, и выходить из комнаты.

– Любопытное дело! – с энтузиазмом воскликнул лорд Питер, подходя к священнику. – Я бесконечно благодарен вам за то, что обратили на него мое внимание. Я не захотел бы упустить возможность поучаствовать в расследовании. Мне очень понравился ваш доктор.

– Мы считаем его компетентным специалистом.

– Вы непременно должны меня ему представить. Чувствую, мы с ним поладим. А вот коронер, по-моему, его недолюбливает. Очевидно, пустяковая неприязнь личного характера. О, да это же мой старый приятель Эзекайя! Как поживаете, мистер Лавендер? Как Тейлор Пол?

Пока старые знакомые обменивались рукопожатиями, священник поймал за руку спешившего мимо высокого худого человека.

– Подождите минуту, Уильям, хочу представить вас лорду Питеру Уимзи. Лорд Питер, это Уильям Тодей, в колокол которого вы звонили в свой прошлый визит.

Мужчины пожали друг другу руки.

– Жаль, что мне не довелось принять участия в том перезвоне, – сказал Тодей. – Но я был сильно болен, верно, святой отец?

– Да. Вы и сейчас не совсем оправились.

– Со мной все в порядке, сэр. Только вот кашель беспокоит. Но и он исчезнет с наступлением весеннего тепла.

– Берегите себя. Как Мэри?

– Спасибо, сэр, нормально. Хотела прийти на слушание дела, но я сказал, что женщине тут делать нечего. Хорошо, что я велел ей остаться дома.

– Вы правы. Слушать показания доктора было не очень-то приятно. Дети здоровы? Замечательно. Передайте своей жене, что миссис Венаблз зайдет навестить ее через день или два. Да, чувствует себя хорошо, благодарю вас. Только вот, конечно, расстроена этим ужасным происшествием. А вот и доктор Бейнз. Доктор! Лорд Питер Уимзи хочет с вами познакомиться. Зайдите ко мне на чашечку чая. Да-да, хорошего дня, Уильям, хорошего дня! Не нравится мне, как он выглядит, – произнес священник, когда они с лордом Питером и доктором Бейнзом направились к дому. – Что вы думаете по этому поводу, доктор?

– Сегодня Тодей выглядит бледным и измученным. На прошлой неделе мне показалось, что ему гораздо лучше, но потом опять случился приступ. К тому же он нервный субъект. Кто бы мог подумать, что у работников фермы столь тонкая душевная организация? Но они такие же люди, как и все остальные.

– Тодей – замечательный человек, – произнес святой отец таким тоном, словно это качество обеспечивало человеку крепость нервной системы. – У него была своя ферма, пока не наступили тяжелые времена. Сейчас он работает на сэра Генри… вернее, работал. Честно говоря, не знаю, что теперь будет. Ведь в Красном доме девочка осталась совершенно одна. Наверное, ее опекун сдаст дом внаем или подыщет управляющего. Но, боюсь, в последнее время хозяйство совсем не приносит дохода.

В этот момент мужчин обогнал автомобиль и чуть впереди остановился. В нем сидел инспектор полиции со своими подчиненными, и священник, поспешно извинившись за собственную неосмотрительность, представил Бранделла лорду Питеру.

– Рад познакомиться с вами, милорд. Я наслышан о вас из рассказов моего старинного друга инспектора Снагга. Он вышел на пенсию – вы знали? – и поселился в небольшой симпатичном домике близ Лимхолта. Он частенько вспоминает, как вы его разыгрывали. Кстати, милорд, что вы собирались сказать, когда вас перебил коронер?

– Я хотел сказать, что этот самый Драйвер, может, был когда-то механиком, но не в последнее время. Полагаю, он трудился в Принстаунской тюрьме или каком-то другом похожем месте.

– Вот как, – задумчиво протянул старший инспектор. – У вас сложилось такое впечатление? А почему?

– Взгляд, манера говорить и вести себя весьма характерные, знаете ли.

– Ясно. Вы когда-нибудь слышали об изумрудах леди Уилбрахам, милорд?

– Да.

– А вы знаете, Нобби Крэнтон снова на свободе, но давно о себе не заявлял. В последний раз его видели в Лондоне полгода назад. Его искали местные полицейские, а нашли, возможно, мы. В общем, я не удивлюсь, если вскоре мы снова услышим об этих злосчастных изумрудах.

– Браво! – воскликнул Уимзи. – Я готов начать охоту за сокровищами. Но вся информация конфиденциальна?

– Если вам так угодно, милорд. Видите ли, коль скоро кто-то решился убить Крэнтона, да к тому же изуродовать его лицо и отрезать руки, желая избавиться от отпечатков пальцев, то в деревне живет человек, которому что-то известно. И если этот человек поймет, что мы ни о чем не догадываемся, то станет действовать смелее. Именно поэтому, милорд, я обрадовался, когда наш святой отец пригласил вас поучаствовать в расследовании. С вами местные жители будут разговаривать откровеннее, чем со мной, понимаете?

– Разумеется. В этом я настоящий профессионал. Гуляю себе по окрестностям и как бы невзначай задаю вопросы. Будет повод выпить пива.

Улыбнувшись, старший инспектор попросил лорда Питера заходить в любое время, а затем сел в машину и уехал.

Самое сложное в любом расследовании – найти отправную точку. Немного поразмыслив, лорд Питер составил список вопросов, на которые необходимо получить ответы:

А. Установление личности погибшего

1. Это Крэнтон? Нужно дождаться экспертизы зубов и отчета полиции.

2. Установить происхождение монеты в десять сантимов и белья французского производства. Бывал ли Крэнтон во Франции? Когда? Если не Крэнтон, то бывал ли кто-то из жителей деревни во Франции после окончания войны?

3. Обезображенное лицо и отсутствие кистей у трупа наталкивает на мысль, что убийца намеренно постарался сделать труп неузнаваемым. Если убитый действительно Крэнтон, то кто знал Крэнтона: а) лично, б) в лицо. Впрочем, на суде его видели многие. (Примечание: Крэнтона знал Дикон. Но Дикон мертв. Знала ли Крэнтона Мэри Тодей?)

Б. Изумрудное ожерелье леди Уилбрахам

1. Из вышесказанного следует вопрос: была ли Мэри Тодей (в девичестве Рассел) все же замешана в краже?

2. У кого на самом деле оказалось ожерелье – у Крэнтона или Дикона?

3. Где ожерелье сейчас? Появился ли Крэнтон (если это действительно был Крэнтон) в приходе церкви Святого Павла, чтобы отыскать его?

4. Если ответ на пункт 3 положительный, то почему Крэнтон ждал так долго и объявился в приходе только сейчас? Получил какую-то новую информацию? Или до недавнего времени отбывал наказание в тюрьме? (Запросить сведения у старшего инспектора.)

5. Почему Драйвер так интересовался Бетти Томасом и Тейлором Полом? Что ему дало бы изучение колоколов и выгравированных на них надписей?

В. Преступление

1. Отчего умер потерпевший? (Дождаться отчета экспертов.)

2. Кто похоронил (предварительно убив) потерпевшего?

3. Смогут ли отчеты о погоде пролить свет на точное время убийства? (Снег? Дождь? Следы?)

4. Где именно было совершено убийство? На кладбище? В церкви? В деревне?

5. Если для похорон использовались инструменты могильщика, выяснить, кто имел к ним доступ. (Драйвер – точно, но кто еще?)

Множество вопросов. И на некоторые не будет ответа до тех пор, пока полиция не получит отчеты экспертов. А вот посмотреть на колокола можно сразу. Его светлость отыскал священника и попросил у него разрешения взглянуть на книгу Вулкота «История колоколов церкви Святого Павла», о которой они когда-то говорили. Святой отец безуспешно обыскал все книжные полки в своем кабинете, а потом, заручившись помощью миссис Венаблз и Эмили, взялся за поиски с удвоенной силой. В итоге книга нашлась в небольшой комнатке, облюбованной членами клуба кройки и шитья. Мистеру Венаблзу оставалось лишь воскликнуть: «Представить не могу, как она туда попала!» В произведении Вулкота Уимзи обнаружил кое-какие факты, которые непременно заинтересовали бы археологов, но никоим образом не проливали света на убийство или пропажу драгоценности.

«Бетти Томас (№ 7, вес ок. 1500 кг, нота ре). Самый древний из колоколов из металла оригинального состава. Впервые был отлит Томасом Белльэтером из Линна в 1338 году. Заново отлит с добавлением металла аббатом Томасом (1356–1392) в 1380 году. Под руководством этого же аббата была построена колокольня и большая часть нефа, хотя окна приделов были увеличены при аббате Мартине в 1423 году.

Надписи

На плече – NOLI ESSE INCREDULUS SED FIDELIS.

На тулове – O SANCTE THOMA.

По утолщенному краю – МЕНЯ СОЗДАЛ АББАТ ТОМАС. ЗВОН МОЙ ГРОМОК И ЧИСТ. 1380.

Больше никаких записей о колоколах того времени, хотя известно, что сохранился по крайней мере еще один. Известно также, что во времена правления королевы Елизаветы звонница церкви могла похвастаться пятью колоколами, настроенными на ноту ре, один из которых – Джон (№ 3. Вес 400 кг, нота ля) – изначально считался сопрано. Его назвали в честь своего создателя – странствующего отливщика колоколов Джона Коула.

Надписи

По утолщенному краю – ДЖОН КОУЛ СОЗДАЛ МЕНЯ. ДЖОН ПРЕСВИТЕРИАНИН ЗАПЛАТИЛ ЗА МЕНЯ. ДЖОН ЕВАНГЕЛИСТ ПОЧИНИЛ МЕНЯ. MDLVII

Иерихон (№ 4, вес ок. 400 кг, нота соль) изначально исполнял роль № 2. Судя по всему, его создатель ценил его достаточно высоко.

Надписи

На плече – ОТ ИЕРИХОНА ДЖОНУ ГРОАТУ-МЛАДШЕМУ. НИКТО НЕ СРАВНИТСЯ СО МНОЙ ПО ЗВУЧАНИЮ. 1559.

О колоколе, изначально считавшемся № 4, ничего не известно. № 3 (нота фа) был не слишком хорошего качества, и извлечь из него высокий звук не представлялось возможным. Во времена правления Якова I тональность этого колокола понизили, отшлифовав его внутреннюю поверхность, а на звонницу добавили шестой колокол – тенор, исполняющий ноту до.

Тейлор Пол (№ 8, вес ок. 2050 кг, нота до). Очень благородный колокол с потрясающим, величественным звучанием. Его отлили служители церкви на Колокол-поле. Запись об этом имеется в церковной книге.

Надписи

На плече – ПОЛ МОЕ ИМЯ. ЭТО ЗНАЧИТ «СЛАВА».

По краю – ДЕВЯТЬ ПОГРЕБАЛЬНЫХ УДАРОВ НАПОМИНАЮТ, ЧТО СМЕРТЬ ПРИШЛА С АДАМОМ. 1614.

Колокола пережили беспорядки «Великого мятежа»^[41], а в конце века к ним добавили еще два других, увеличив количество колоколов до восьми.

Гауде (сопрано, вес ок. 350 кг, нота до). Подарок семейства Гауди с довольно «лицемерной» надписью по краю – РАДУЙТЕСЬ, ГАУДИ, ГОСПОДУ ВО СЛАВУ!

Колокол № 2 того периода носил имя Каролус в честь реставрации монархии, однако в XVIII веке раскололся в результате удара друг о друга двух самых маленьких колоколов, и количество колоколов вновь сократилось до шести. Причем № 5 никогда не звучал чисто. В начале XIX века (период духовного упадка) деревянные балки, на которых крепились колокола, поразил древесный червь. В результате этого № 6 (№ 4 в елизаветинские времена) упал и разбился. Ничего не менялось вплоть до восьмидесятых годов, когда энергичный глава Высокой церкви^[42] не обратил внимание народа на ужасное состояние церковных колоколов. Повсюду начались сборы пожертвований. Колокольню церкви Святого Павла отремонтировали – заменили балки и перелили три колокола.

Саваоф (№ 2, вес ок. 360 кг, нота си). Подарок священника.

Надписи

На плече – SANCTUS SANCTUS SANCTUS DOMINUS DEUS SABAOTH^[43].

По краю – ОТЛИТ ЗАНОВО ДЖОНОМ ТЕЙЛОРОМ ИЗ ЛАФБОРО 1887.

Димити (№ 6, вес ок.700 кг, нота ми) в память о сэре Ричарде Торпе, скончавшемся в 1883 году.

Надписи

На плече – ОТЛИТ ЗАНОВО ДЖОНОМ ТЕЙЛОРОМ ИЗ ЛАФБОРО. 1887.

По краю – IN PIAM MEMORIAM RICARDI THORPE ARMIGERI NUNC DIMITTIS DOMINE SERVUM TUUM IN PACE ^[44].

Джубили (№ 5, вес ок. 500 кг, нота фа). Этот колокол отлили на пожертвования в ознаменование юбилея королевы.

Надписи

На плече – JUBILATE DEO OMNIS TERRA^[45].

На тулове – ОТЛИТ В ГОД ПРАЗДНОВАНИЯ ЮБИЛЕЯ КОРОЛЕВЫ ДЖОНОМ ТЕЙЛОРОМ В СОТРУДНИЧЕСТВЕ С Э. ХИНКИНСОМ И Б. ДОННИНГТОНОМ СЛУЖИТЕЛЯМИ ЦЕРКВИ».

Уимзи долго размышлял над полученной информацией, но без особого результата. Даты, вес, надписи… Служило ли что-то указанием наместо, где спрятано сокровище? Драйвер упоминал Бетти Томаса и Тейлора Пола, но оба этих колокола, к сожалению, не могли ничего подсказать. Вскоре Уимзи оставил попытки прийти к какому-либо умозаключению. Вероятно, имелись какие-то детали, связанные с колоколами, о которых мистер Вулкот не упомянул в своей работе. Может, что-нибудь написано на удерживающих их балках? Необходимо подняться на колокольню и все тщательно осмотреть.

Было утро воскресенья. Уимзи услышал, как колокола звонят к заутрене. Его светлость поспешил в коридор, где встретил хозяина дома, заводившего часы.

– Я завожу эти часы каждое воскресенье, когда колокола начинают звонить, – пояснил мистер Венаблз, – иначе забуду это сделать. Надеюсь, вы не чувствуете себя обязанным посещать церковь лишь потому, что вы наш гость? Я всегда говорю гостям, что они вольны поступать по собственному усмотрению. Который час? Десять тридцать семь. Поставлю стрелки на десять сорок пять. Видите ли, за неделю эти часы отстают на пятнадцать минут. Поэтому я каждый раз перевожу стрелки на несколько минут вперед, и тогда мы получаем золотую середину. Я уже заметил, что часы спешат по воскресеньям, понедельникам и вторникам, точно показывают время по средам и отстают по четвергам, пятницам и субботам. В общем, в целом на них вполне можно положиться.

Уимзи внимательно выслушал священника, а потом обернулся и обнаружил стоящего рядом с ним Бантера. В одной руке камердинер держал шляпу его светлости, а в другой – небольшой серебряный поднос с двумя молитвенниками в кожаных переплетах.

– Как видите, святой отец, мы настроены отправиться в церковь и заранее к этому подготовились. Надеюсь, это те книги, которые нужны?

– Я взял на себя смелость узнать, какие именно молитвы будут прочитаны сегодня, милорд.

– Конечно, Бантер. Как я мог усомниться? Вы всегда выясняете все заранее. Святой отец, вы что-нибудь потеряли?

– Странно… Готов поклясться, что я положил их именно сюда. Агнес, дорогая! Ты не видела моих записок?

– Что такое, Теодор?

– Я говорю о записках. С данными молодого Флейвела. Я же помню, что брал их с собой. Я делаю записи на листочке бумаги, лорд Питер. Не очень удобно постоянно носить с собой церковную книгу. Куда же, скажите на милость…

– Может, ты положил их на часы, Теодор?

– Ты, как всегда, права, дорогая! И как это получилось? Наверное, положил их туда машинально, когда заводил часы. И все же очень странно. Но теперь маленькая оплошность исправлена благодаря моей жене. Она всегда помнит, куда я кладу свои вещи. Порой мне кажется, что она даже лучше знает, как устроен мой мозг. А теперь мне нужно в церковь. Хочу прийти пораньше, чтобы расставить хористов.

Скамья священника располагалась очень удобно – почти в самом конце северного прохода. Отсюда миссис Венаблз могла обозревать южную дверь, через которую входили прихожане, а также присматривать за школьниками, рассаживающимися в северном проходе, и грозить пальцем всякий раз, когда кому-то из них приходило в голову строить рожи. Лорд Питер, ловивший на себе вопросительные и любопытные взгляды, тоже имел возможность наблюдать за входом. И вот наконец в дверях появился человек, которого ему хотелось увидеть более всего. В церковь вошел Уильям Тодей, сопровождаемый худой, невзрачно одетой женщиной и двумя девочками. Уимзи догадался, что женщине примерно сорок лет, но, как и большинство сельских жительниц, она уже потеряла половину передних зубов и выглядела гораздо старше своих лет. Впрочем, ее внешность сохранила черты сообразительной и симпатичной горничной, коей она была лет шестнадцать назад. Женщина обладала открытым честным лицом, но сегодня явно нервничала и даже испытывала тревогу. Со стороны могло показаться, будто она ждет и опасается очередного удара судьбы. Вероятно, подумал Уимзи, ее беспокойство связано со здоровьем мужа. Уильям Тодей словно готовился отразить нападение. Его исполненный тревоги взгляд скользнул по присутствующим, а затем остановился на жене. Тревога сменилась настороженностью, смешанной с теплотой. Супруги заняли свои места напротив кафедры священника, и Уимзи получил возможность незаметно наблюдать за ними. И все же у его светлости сложилось впечатление, что Тодей заметил слежку и сильно негодует. Уимзи отвел взгляд и принялся рассматривать расписанный ангелами купол, который сегодня казался еще более красивым в лучах весеннего солнца, проникающих в церковь сквозь красные и синие стеклышки витражных окон.

Скамья семьи Торп пустовала, если не считать джентльмена средних лет с прямой спиной, который, как сообщила миссис Венаблз, был дядей Хилари Торп, приехавшим из Лондона. Экономка миссис Гейтс и остальные слуги Красного дома сидели в южном проходе. Место на скамье прямо перед Уимзи занимал крепкий мужчина в опрятном черном костюме, и миссис Венаблз шепотом пояснила, что это сотрудник похоронного бюро мистер Рассел, приходящийся кузеном Мэри Тодей. Миссис Уэст, начальница почтового отделения, пришла в церковь с дочерью. Узнав Уимзи, она поприветствовала его улыбкой и кивнула. Вскоре колокола затихли, кроме одного, которому предстояло звонить еще пять минут, и звонари заняли свои места на скамьях. Школьная учительница мисс Снут заиграла на органе, и хористы с шумом высыпали из ризницы. Следом за ними свое место занял священник.

Служба прошла без происшествий, если не считать того, что мистер Венаблз опять куда-то сунул свои записи и одному из хористов, тенору, пришлось сходить за ними в ризницу. В своей речи святой отец упомянул о несчастном незнакомце, похороны которого должны были состояться на следующий день, вызвав одобрительный кивок преисполненного важности мистера Рассела. Проповедь на мгновение прервал громкий хруст, и миссис Венаблз, вымученно вздохнув, прошептала:

– Опять этот кокс. Мистер Гоутубед такой неаккуратный.

В конце службы лорд Питер оказался на крыльце вместе с миссис Венаблз, отвечая на рукопожатия и вопросы прихожан.

Мистер Рассел и мистер Гоутубед вместе вышли из церкви, сосредоточенно беседуя, и сотрудника похоронного бюро представили его светлости.

– Где его похоронят, Гарри? – поинтересовался мистер Рассел.

– С северной стороны кладбища рядом со старой Сьюзен Эдвардс, – ответил могильщик. – Вчера вечером мы вырыли могилу. Все честь по чести. Может, ваша светлость захочет взглянуть?

Уимзи выразил согласие, и все вместе они двинулись вокруг церкви.

– Гроб мы для него тоже подготовили, – с удовлетворением заметил мистер Рассел, когда присутствующие по достоинству оценили проделанную могильщиком работу. – Вообще-то покойный не из местных, и это вызвало определенные затруднения, но святой отец сказал мне: «Давайте похороним его по-человечески. Я выделю на это деньги». Так что я выбрал самые хорошие доски, хотя для него больше подошел бы свинцовый гроб, но изготовить его не так просто и я вряд ли уложился бы вовремя. А в данных обстоятельствах чем быстрее этот человек снова окажется в земле, тем лучше. К тому же свинцовый гроб гораздо тяжелее нести. Его понесут шесть человек, не меньше. Иначе все подумают, будто мы не проявили должного уважения. Я так и сказал святому отцу: «Только не эта старая повозка. Шесть носильщиков, как если бы он был одним из нас». И мистер Венаблз согласился со мной. На кладбище наверняка придет много народу, и мне хотелось бы, чтобы все прошло как положено.

– Это правильно, – кивнул мистер Гоутубед. – Я слышал, что на похороны явятся даже из соседнего прихода. Для них это своего рода развлечение.

– Священник обещал прислать венок, – продолжил вещать мистер Рассел. – И мисс Торп тоже. Школьники принесут букеты цветов. И даже «Женский институт» обещал подготовить свой венок. Моя жена самолично собрала на это деньги, едва только зашел разговор о похоронах.

– Да, это она умеет, – восхищенно произнес могильщик.

– А миссис Венаблз собрала целую гинею. Неплохое подспорье. Я рад, что будет столько красивых цветов. Они зададут мероприятию определенный тон.

– А хоралы будут?

– Ну, не совсем хоралы. Скорее гимн по усопшему. Священник сказал, что не следует говорить о понесших потерю друзьях. Это будет не совсем уместно, поскольку мы не знаем, имелись ли таковые у покойного. И тогда я спросил насчет гимна «Пути Господни неисповедимы». Святой отец ответил, что это торжественное и скорбное произведение и все в деревне его знают. А уж если и есть на свете что-либо загадочное, то это как раз совершенное в наших краях убийство.

– А, вот ты где, Боб Рассел! – раздался голос старика Лавендера. – Раньше мы ни с чем таким таинственным и не сталкивались. Все было открыто и пристойно. А как все стали образованными, так и появились загадки да тайны. Пенсию просто так не получишь. Кучу бумажек нужно заполнить.

– Может, ты и прав, Эзекайя, – проговорил могильщик, – только я думаю, что эта история началась, когда Джефф Дикон привел в Красный дом незнакомцев. После войны все перевернулось с ног на голову.

– Вот что касается войны, – возразил мистер Рассел, – то тут Джефф Дикон ни при чем. Хотя в общем вы правы. Он был дурным человеком, этот Дикон. Бедняжка Мэри до сих пор не хочет слышать о нем ничего плохого.

– С женщинами всегда так. – На лице старика Лавендера появилось хмурое выражение. – Чем хуже человек, тем больше они к нему привязываются. Слишком уж он был любезный, этот Дикон. Не доверяю я людям из Лондона, вы уж простите старика, сэр.

– Да я не в обиде, – усмехнулся Уимзи.

– Будет вам, Эзекайя! – воскликнул мистер Рассел. – Ведь когда-то Дикон вам тоже нравился. Помнится, вы восхищались тем, как быстро он разучил Кентский трезвон.

– Это другое, – запротестовал старик. – Быстро учился, не спорю. И с веревкой управлялся ловко. Только вот ловкость и доброе сердце – разные вещи. Есть много дурных и при этом способных людей. Даже Господь говорит об этом. Нынешнее поколение умнее, чем предыдущее. Сэр Чарльз привечал Дикона, доверял ему. И вот что из этого вышло.

– В общем, – произнес могильщик, – Джефф Дикон находится сейчас там, где ему самое место. И туда же отправится оказавшийся на нашем кладбище несчастный, кем бы он ни был. Не нам судить об их деяниях. Наша задача – надлежащим образом исполнить свои обязанности. Так говорится в Писании, и так скажу я. Похороним его со всеми почестями, ведь никто не знает, когда придет наша очередь.

– Это верно, Гарри. Любой из нас может оказаться на его месте. И одному Богу известно, кто позаботится о том, чтобы проводить нас в последний путь. О, да это Пик! Что тебе тут нужно?

– Ничего, ничего, Боб. Только хочу поглядеть, как вы будете хоронить мертвого. Хорошенько его поколотили, да? Совсем головы не осталось? Шмяк, шмяк! Хотел бы я на это посмотреть.

– Проваливай отсюда! – набросился на дурачка могильщик. – Противно слушать. Не смей говорить такое, а не то пожалуюсь святому отцу, и он больше не позволит тебе играть на органе. Что это ты имел в виду, когда говорил такие ужасные вещи?

– Ничего, Боб, ничего.

– Ну ладно.

Мистер Рассел с тревогой смотрел вслед уходящему Пику. Большая голова слабоумного раскачивалась из стороны в сторону, как и безвольно опущенные руки.

– С каждым днем становится все более чудным, – заметил Рассел. – Остается лишь надеяться, что его не придется упечь в психушку.

– Нет-нет, – поспешно возразил могильщик. – Пик совершенно безвреден. А в сумасшедшем доме ему будет плохо.

В этот момент к мужчинам присоединилась миссис Венаблз, чтобы забрать своего гостя.

– Бедняжка Хилари Торп даже не пришла сегодня в церковь, – вздохнула она. – Такое милое дитя. Мне бы хотелось, чтобы вы с ней познакомились. Хилари просто раздавлена. Так мне сказала миссис Гейтс. Знаете, в деревне люди никогда не пройдут мимо того, кто в беде. Непременно захотят поговорить, выразить соболезнования. Они делают это с благими намерениями, но выдержать все это не каждому под силу. На днях я отведу вас в Красный дом. А теперь идемте. Вы наверняка проголодались.

Глава 5 Лорд Питер сдает лидирующие позиции и отходит на второй план

Сопрано переходит с первого места на третье, а потом вновь возвращается на первое, в то время как колокола 4, 5, 6 и 7 пропускают удары.

Правила звона на семи колоколах

Лорд Питер смотрел, как несут гроб.

– Вот она – моя проблема, – пробормотал он себе под нос, – отправляется к месту своего упокоения на плечах шести дюжих молодцев. А я так ничего и не выяснил. Какое сборище уважаемых людей, и все явно наслаждаются происходящим. Кроме пожилого мистера Венаблза. Он расстроен искренне… От этого беспрестанного похоронного звона кости в теле начинают двигаться сами по себе… Тейлор Пол… По мистеру Полу… две смертоносные тонны бронзы… «Я есмь воскресение и жизнь…» Все это так отрезвляюще. Воскресение этого несчастного было поистине ужасным. Остается надеяться, что второго пришествия не будет. Когда же замолчит этот ужасный колокол? Тейлор Пол… Впрочем, все может повториться, если Лаббок обнаружит что-нибудь интересное… «Восставит из праха распадающуюся кожу мою…» Как странно выглядит сегодня Уильям Тодей… что-то здесь не так… Тейлор Пол… «Ибо мы ничего не принесли в мир; явно, что ничего не можем и вынести из него…» Кроме своих тайн. Их мы точно унесем с собой.

Вскоре глубокие тени, отбрасываемые церковью, поглотили священника, гроб и носильщиков, а затем и самого Уимзи, следовавшего за миссис Венаблз. Странно, что он шел рядом с этой женщиной за гробом неизвестного им человека в толпе таких же случайных скорбящих, как и они сами.

– Люди могут думать что угодно, – продолжал размышлять Уимзи, – о службах в англиканской церкви, но подборка псалмов поистине гениальна. «Чтобы я мог знать, сколько мне еще осталось жить на земле…» Ужасная молитва. Господи, не дай мне знать ничего подобного. «Когда поселится пришелец в земле вашей…» Видит бог, это факт… «И увидишь все наши злодеяния…» Вполне вероятно. Тогда зачем я, Питер Уимзи, приехал сюда и копаюсь в этом деле? Мне похвастаться нечем, коль уж на то пошло… «Вечная жизнь. Аминь». Так, а что же дальше? Полагаю, в этом месте друзья и родственники начинают плакать. Только вот здесь нет никого из них. Ни друга, ни… Впрочем, откуда мне это известно? Может, среди этих людей есть мужчина или женщина, которые опознали бы убитого, если бы преступник не обезобразил его лицо… А вот эта рыжеволосая девушка, наверное, Хилари Торп… Как любезно с ее стороны прийти сюда… Уверен, лет через пять она превратится в настоящую красавицу. «Когда боролся я с дикими зверями в Эфесе…» А это здесь при чем? «Восстает тело духовное…» Как там говорится? «Господь знает, где покоится прах каждого из нас…» Неужели собравшиеся тут люди верят в это? Верю ли я? Вообще кто-нибудь верит? Мы воспринимаем это слишком спокойно, не так ли? «Но – зов трубы и весть: Я – все, чем был Христос, ибо Он мною был, – в сей час сей шут, прореха, ветошка, нетленный сей алмаз и есть – алмаз нетленный». Неужели старые мастера, создавшие восхитительный купол с парящими ангелами, верили? Или они нарисовали эти широкие крылья и изящные руки шутки ради? Им просто так захотелось? Кстати, но ангелы выписаны так, словно их создатели действительно во что-то верили, и в этом они нас превосходят. Что дальше? А, ну конечно. Снова к могиле. Гимн триста семьдесят три… Вероятно, у нашего славного мистера Рассела развито воображение, коль он сделал такой выбор. Хотя выглядит он так, будто его в этом мире не заботит ничто, кроме консервированного лосося к чаю… «Человек, рожденный женщиной…» Мы действительно не продвинулись дальше этого. «Тебе, о, всевидящий Господи, известны тайны наших сердец…» Я знал это, знал! Уильям Тодей того и гляди упадет в обморок… Но нет, снова взял себя в руки. Необходимо как можно быстрее поговорить с этим джентльменом… «Не дай нам в наш последний час под страхом смерти отпасть от Тебя…» Проклятье! Существуют более страшные вещи… «Наш дорогой брат покинул нас…» Брат… Все мы становимся дорогими после смерти, даже если при жизни кто-то ненавидел нас настолько, что готов был связать и… Черт возьми! А что сталось с веревкой?

Мысль о веревке – какой он глупец, что не подумал о ней раньше! – настолько захватила Уимзи, что он не только позабыл присоединиться к общей молитве, но даже не бросил язвительного замечания относительно способа, с помощью которого Провидение избавило «нашего несчастного брата» от страданий, уготованных грешным миром. Как он упустил из виду столь важную улику? Ведь веревка может дать ключ к разгадке.

Откуда взялась веревка? Где именно был связан потерпевший? Человека не связывают, убивая в порыве ярости. Факт, что потерпевшего сначала связали, свидетельствует о предумышленном убийстве. Преступник явно не хотел, чтобы тот сбежал, однако, прежде чем закопать жертву, развязал веревку. Какая ужасающая бережливость… Уимзи раздраженно тряхнул головой. К чему выдумывать всякие глупости? Есть много причин на то, чтобы не оставлять веревку на теле покойного. Ее сняли до того, как он умер. Сняли и положили на место, чтобы ее исчезновение не вызвало подозрения. Веревку сняли с тела по той же самой причине, по какой изуродовали лицо, – чтобы никто не нашел и не опознал тело. И еще. Веревку сняли потому, что покойный был привязан к чему-то. И это наиболее вероятная из причин. Тело откуда-то привезли. Но как? На машине, грузовике, подводе, фургоне, тачке?

– Все прошло просто замечательно, мистер Рассел, – одобрительно произнесла миссис Венаблз.

– Да, мэм, – кивнул тут. – Рад, что вы так считаете. Сделали все, что могли.

– Уверена, если бы здесь находились его родные, то не могли бы пожелать лучших похорон.

– Верно, мэм. Жаль, что они не присутствовали. Им бы наверняка стало легче от того, что их родственника достойно проводили в последний путь. Конечно, наши похороны не такие помпезные, как в Лондоне… – Мистер Рассел с тоской посмотрел на Уимзи.

– Но тем не менее получилось лучше, – проговорил его светлость. – Как-то душевнее, что ли.

– Это вы точно подметили, – воодушевился владелец похоронного бюро. – Осмелюсь предположить, что в Лондоне приходится организовывать по три-четыре церемонии в неделю. Разве тут вложишь душу? Что ж, я, пожалуй, пойду. Тут с вами хотят поговорить, милорд.

– Нет, – решительно произнес Уимзи при виде быстро приближающегося человека в потертом твидовом костюме. – Мне нечего сказать ни «Морнинг стар», ни какой-либо другой газете. Даже и не надейтесь. У меня есть дела поважнее.

– Да-да, – подхватила миссис Венаблз, словно перед ней стоял непослушный школьник. – Ступайте своей дорогой. Видите, джентльмен занят. Какие же эти газетчики надоедливые! Способны свести с ума кого угодно. Идемте, хочу представить вас Хилари Торп. Хилари, моя дорогая, как хорошо, что ты пришла, хотя это было для тебя очень тяжело. Как поживает твой дядя? Познакомься, это лорд Питер Уимзи.

– Рада вас видеть, лорд Питер. Папа читал обо всех ваших расследованиях. Думаю, его позабавило бы то обстоятельство, что он оказался участником одного из них. Если бы только дело происходило не на могиле матери. Вот ведь загадка, правда? Отец обожал загадки. Совсем как ребенок.

– Неужели? А я полагал, загадок в его жизни хватало.

– Вы имеете в виду ожерелье? Это было просто ужасно. Бедный мой папа. Конечно, все случилось еще до моего рождения. Но он часто рассказывал мне о том происшествии. Отец всегда говорил, что из двоих преступников Дикон был хуже и хитрее. Он считал, что деду не следовало приводить его в дом. Странно, но отец симпатизировал второму человеку – лондонскому вору. Кстати, увидел он его только на суде. Сказал, что он забавный тип и скорее всего не лжет.

– Любопытно. – Внезапно лорд Питер развернулся и сурово посмотрел на молодого газетчика, по-прежнему слонявшегося поблизости. – Послушай, приятель, если ты сию же минуту не уберешься отсюда, я вынужден буду побеседовать с твоим редактором. Я не позволю, чтобы ты донимал эту юную леди. Ступай прочь. А если будешь хорошо себя вести, то я, так и быть, дам кое-какие комментарии для твоей газетенки. Понял? А теперь исчезни! Черт бы побрал этих репортеров!

– Этот репортер – настоящий прилипала, – вздохнула мисс Торп. – Едва не свел моего бедного дядю с ума. Вон он, разговаривает со священником. Он чиновник и тоже не любит прессу. Впрочем, тайны и загадки ему не по душе. Он называет их отвратительными.

– Уверен, он меня не одобряет.

– Так и есть. Дядя считает, что ваше хобби совершенно не соответствует вашему положению в обществе. Именно поэтому он так старательно избегает знакомства с вами. Мой дядя немного чудаковат, но отнюдь не сноб и очень порядочный человек. Дядя совсем не похож на моего отца. С ним вы прекрасно поладили бы. Кстати, вы ведь знаете, где похоронены мои родители? Ну конечно. Вы наверняка сразу взглянули на это место.

– Именно так я и сделал, но готов посетить его снова. Я никак не могу понять, каким образом…

– Тело попало в могилу? Я так и думала, что вас это заинтересует. Потому что мне тоже любопытно. Дядя считает, что мне не подобает интересоваться подобными вещами. Но, знаете, все становится намного проще после определенных раздумий. Я хочу сказать, когда вы долго размышляете над чем-то, это кажется не таким реальным. Хотя это не совсем точное слово.

– Не таким личным?

– Да. Вы начинаете представлять, как все случилось, и в конце концов произошедшее начинает напоминать вымысел.

– Хм! – протянул Уимзи. – Ваше мышление устроено так оригинально, что я не удивлюсь, если однажды вы станете писательницей.

– Как раз этого я и хочу! Но почему вы так решили?

– У вас очень живое воображение. Оно работает так, что вы можете абстрагироваться от собственного опыта и посмотреть на происходящее как бы со стороны. Вы счастливица.

– Правда? – На губах Хилари заиграла улыбка.

– Но удача придет к вам скорее в конце жизни, потому что другим людям не дано понять хода ваших мыслей. Они будут считать вас мечтательной и романтичной и ужасно удивятся, обнаружив, что вы можете быть жесткой и бессердечной. В итоге окажется, что они в обоих случаях ошибались. Только они не узнают об этом. И поначалу вы тоже не узнаете, и это будет сильно вас беспокоить.

– Но ведь именно это говорят мне девочки в школе. Откуда вы знаете? Хотя многие из них недалекие.

– Как и большинство людей, – серьезно произнес Уимзи. – Однако не слишком любезно говорить им об этом. А вы наверняка это делаете. Но имейте сердце. Ведь они не виноваты в том, что глупы… Вот мы и пришли. Какое уединенное место. А чей это дом, что находится к кладбищу ближе других?

– Уильяма Тодея.

– Вот как? А дальше только паб и ферма. Кстати, кому она принадлежит?

– Мистеру Эштону. Он весьма состоятельный. Один из церковных старост. Он мне нравился, когда я была совсем маленькой, потому что катал меня на своих лошадях.

– Я о нем слышал. Зимой мистер Эштон вытащил из канавы мою машину. Пожалуй, мне следует нанести ему визит и поблагодарить лично.

– И это означает, что вы станете задавать ему вопросы.

– Вы видите людей насквозь. Только вот не надо говорить им об этом открыто.

– Дядя называет это отсутствием такта. Он считает, что виной всему посещение школы и игра в хоккей.

– Очевидно, он прав. Но вас это не должно беспокоить.

– А я и не беспокоюсь. Только вот теперь дядя Эдвард стал моим опекуном, и получается, что в Оксфорде мне делать нечего. На что вы смотрите? Пытаетесь определить расстояние отсюда до южного входа?

– Вы пугающе проницательны. Да, именно это я и пытаюсь сделать. Можно привезти тело на машине и потом без особого труда отнести на кладбище. Что находится у его северной стены? Колодец?

– Да. Колодец, из которого мистер Гоутубед берет воду, чтобы вымыть крыльцо и алтарь. Он довольно глубокий. Раньше там стоял насос, и жители деревни брали воду для питья, когда деревенский колодец пересох, но мистер Венаблз положил этому конец. Сказал, что небезопасно употреблять в пищу воду из колодца, расположенного на кладбище. Насос убрали, и святой отец дал денег на то, чтобы деревенский колодец углубили и привели в порядок. Он добрый, наш священник. А мистеру Гоутубеду приходится теперь таскать воду ведром, и он постоянно ворчит, что скоро сорвет себе спину. На самом деле этот колодец расположен неудобно. Земля рядом с ним влажная, и зимой ее трудно рыть. Хотя до того, как мистер Венаблз осушил кладбище, было еще хуже.

– Похоже, он сделал для прихода очень много.

– Да. Папа часто давал пожертвования, но и мистер Венаблз всегда заботился о нуждах церкви, а миссис Венаблз помогала ему. А почему ваше внимание привлек колодец?

– Мне интересно, пользуются им или нет. Если им до сих пор пользуются, то никому и в голову не придет спрятать там что-нибудь громоздкое.

– А… Вы имеете в виду тело? Да, действительно.

– И все же… Послушайте! – воскликнул Уимзи. – Простите мое любопытство. Если бы ваш отец не скончался, какую надгробную плиту он положил бы на могилу вашей матери?

– Не знаю. Папа терпеть не мог памятники и не желал говорить на эту тему. Ужасно сознавать, что теперь памятник требуется ему.

– Вы правы. Но он мог пожелать положить на могилу плоскую плиту или же огородить место мраморным бордюром и засыпать середину мраморной крошкой.

– Нечто вроде ограды? Нет, он бы никогда так не сделал. И уж точно не мраморная крошка. Она напоминала ему сахар в сахарницах, которые стоят в некоторых пугающе модных заведениях. Папа говорил, что там все блюда подают на специальных подставках, а стаканы для вина изготовлены из цветного стекла.

– Но знал ли преступник о предпочтениях вашего отца?

– Прошу прощения, но я не понимаю, к чему вы клоните.

– Извините. Я бываю непоследовательным. Я хочу сказать, что тело можно было бы спрятать где угодно. В округе множество канав и кюветов. Так зачем рисковать и привозить труп туда, где его легко обнаружит каменщик, разравнивающий землю для оформления могилы? Да, над телом было целых два фута земли. Но ведь каменщик мог начать копать эту самую землю, чтобы установить бордюр. Поступок убийцы странный и необдуманный, однако не лишенный смысла. Ведь никому и в голову не придет искать в чьей-то могиле бесхозный труп. Преступнику просто не повезло, что могилу неожиданно вскрыли. И все же как подумаю, что ему нужно было сюда добраться, а потом рыть землю под покровом ночи… Скорее всего так и было. А отметины от веревок на руках и ногах трупа свидетельствуют о том, что сначала его связали в каком-то другом месте. В общем, преступник действовал отнюдь не порывисто. Он все тщательно спланировал.

– Только вот убийца не мог придумать этот план раньше Нового года. Ведь моя мама умерла именно тогда. Я хочу сказать, что он никак не мог рассчитывать на то, что под рукой окажется свежая могила.

– Верно. Но он мог воспользоваться могилой в любое время после Нового года.

– Нет, не в любое время, а лишь в течение недели после похорон.

– Почему? – удивился Уимзи.

– Старый Гоутубед непременно заметил бы, если бы землю потревожили после того, как она осела и утрамбовалась. Вам не приходило в голову, что преступник воспользовался могилой сразу после похорон, когда ее еще украшали венки? Они стояли здесь целую неделю, а потом поникли и испортились, так что я попросила мистера Гоутубеда убрать их.

– А ведь это идея! – воскликнул Уимзи. – Я об этом как-то не подумал. Мне пока не приходилось вникать в тонкости похоронного дела. Нужно будет поговорить с могильщиком. Вы не помните, как долго после смерти вашей матушки лежал снег?

– Снегопад закончился в новогоднюю ночь, и мистер Гоутубед расчистил дорожку к южному входу. Но оттепели не было. Вспомнила! В ночь на второе января потеплело, и снег стал мокрым. Могилу рыли на третий день, и на кладбище было слякотно. В день похорон полил дождь. Это было просто ужасно. Я никогда этого не забуду.

– И дождь смыл остатки снега.

– Да.

– Поэтому пройти к могиле, не оставив следов, было легко. Вы не заметили, чтобы венки передвигали?

– Нет. По правде говоря, я нечасто приходила сюда. Папа сильно болел, и мне нужно было оставаться с ним. Хотя и без этого мне невыносимо было думать о том, что моя мама лежит под землей. Знаете, лорд Питер, мне кажется отвратительным все, что касается могил и похорон, а вам? Но если кто-нибудь и заметил что-то необычное, то это миссис Гейтс, наша экономка. Она приходила на кладбище каждый день. Настоящая вампирша. Все пыталась поговорить со мной, а я не хотела слушать. Она довольна милая, но словно сошла со страниц романа Викторианской эпохи, где все скорбящие носят черный креп и льют слезы в чашку с чаем… О боже! Дядя Эдвард ищет меня. Я почти физически ощущаю его негодование. Хочу вас представить друг другу, чтобы смутить его. «Дядя Эдвард! Это лорд Питер Уимзи. Он был так добр: сказал, что у меня богатое воображение и мне нужно стать писательницей».

– А! Здравствуйте. – Мистер Эдвард Торп, мужчина сорока четырех лет, державшийся чопорно и официально, являлся типичным государственным служащим и всем своим видом пытался показать, что не имеет ничего общего с такими личностями, как Уимзи. – По-моему, я встречал вашего брата, герцога Денвера. Надеюсь, у него все хорошо. Приятно, что вы поинтересовались намерениями моей племянницы. Все эти юные особы стремятся вершить великие дела. Но я пытаюсь убедить ее в том, что писательство не очень надежное занятие и зачастую приносит одни неприятности. Меня расстраивает мысль, что она решит посвятить себя этому ремеслу. В ее положении жители деревни ждут, что она разделит их…

– Увлечения? – предположил ошеломленный Уимзи. Он вдруг осознал, что дядя Эдвард ненамного старше его самого, однако воспринимался окружающими как хрупкий и не поддающийся осмыслению предмет старины, на который смотрят с опасливой почтительностью.

– Разделит то, что трогает их более всего, – закончил фразу мистер Торп. Он явно не одобрял желаний племянницы и все же пытался защитить ее от нападок. – Но я хочу забрать ее ненадолго. Пусть проведет некоторое время в тишине и спокойствии. Ее тетя, к несчастью, не смогла приехать на похороны, поскольку страдает от ревматоидного артрита, однако ждет не дождется приезда Хилари.

Уимзи перевел взгляд на угрюмое лицо девочки и заметил, что глаза ее приняли мятежное выражение. Его светлость сразу понял, что за женщину взял себе в жены Эдвард Торп.

– Вообще-то, – продолжил тот, – мы уезжаем завтра. Жаль, что не сможем пригласить вас на ужин, но в сложившихся обстоятельствах…

– Я понимаю, – промолвил Уимзи.

– Только познакомились, а уже вынуждены прощаться. Был рад встрече. К сожалению, состоялась она при печальных обстоятельствах. Хорошего вам дня. Передавайте от меня привет своему брату.

«Мне дали понять, чтобы я держался подальше, – сказал себе Уимзи после того, как пожал руку Эдварду Торпу и сочувственно улыбнулся Хилари. – Интересно почему? Боится, что общение со мной испортит юное создание? Или не хочет, чтобы я копался в их семейных делах? Кто он такой, этот дядя Эдвард: темная лошадка или обыкновенный осел? Приезжал ли он на свадьбу брата? Нужно спросить у Бланделла. Кстати, где он? И свободен ли он сегодня вечером?»

Его светлость поспешил перехватить старшего инспектора, прибывшего на похороны по долгу службы, и договорился с ним о визите в Лимхолт после ужина. Вскоре паства начала расходиться. Мистер Гоутубед и его сын Дик сняли свои официальные черные одеяния и поставили лопаты у стены возле колодца.

Когда комья земли тяжело застучали по крышке гроба, Уимзи присоединился к небольшой группе прихожан, собравшихся, чтобы обсудить церемонию и прочитать карточки на венках. Его светлость лениво наклонился, чтобы получше рассмотреть красивый венок из экзотических тепличных цветов розовых и лиловых оттенков. Интересно, кто так потратился на венок неизвестному? Приглядевшись, Уимзи ошеломленно прочитал написанные на карточке слова: «С почтением и состраданием. Лорд Питер Уимзи. Сент-Люк, 6».

– Достойно, – произнес его светлость. – Бантер, вы выдающийся человек.

– Больше всего мне интересны взаимоотношения Дикона и Крэнтона, – произнес лорд Питер, удобно вытягивая ноги перед камином в доме старшего инспектора. – Как они познакомились? Ответ на этот вопрос многое прояснит.

– Вы правы, – кивнул Бланделл. – Но проблема в том, что это мы знаем только с их слов, и одному богу известно, кто из них более искусный лжец. Хотя у судьи Брамхилла возникли кое-какие догадки. Доподлинно известно одно: они знали друг друга еще в Лондоне. Крэнтон – этакий велеречивый, обладающий хорошими манерами мошенник из тех, что вьются вокруг недорогих ресторанов. У него и раньше возникали проблемы с законом, но он заявил, что исправился и даже заработал приличные деньги, написав книгу. Только вот мне кажется, что кто-то сделал это за него, а он поставил свое имя на обложке. После войны появилось много подобных личностей. Однако Крэнтон действительно был умен; я бы даже сказал, немного опережал свое время. В тысяча девятьсот четырнадцатом году ему исполнилось тридцать пять лет. Он не получил образования, но отсутствие такового восполнял острый ум, отточенный необходимостью постоянно быть начеку, если вы понимаете, о чем я.

– Прекрасно понимаю. Выпускник университета Жизнь.

– Точно подмечено и очень остроумно. Да, он был именно таким человеком. А вот Дикон совсем другой. Выше Крэнтона по положению, начитанный. Капеллан из Мейдстона отмечал, что он получил неплохое образование и обладал поэтическим воображением. Сэру Торпу Дикон пришелся по душе. Старик обращался с ним как с другом, позволял пользоваться своей библиотекой. В общем, эти двое познакомились на какой-то танцевальной вечеринке в тысяча девятьсот двенадцатом году, во время пребывания сэра Чарльза в Лондоне. Крэнтон сообщил, что одна из подружек Дикона, не пропускавшего ни одной юбки, указала на него как на автора книги, которую она сейчас читает. Выяснилось, что книга сильно заинтересовала и Дикона. Он засыпал Крэнтона вопросами о мошенниках и их образе жизни. Крэнтон утверждал, что Дикон прилип к нему точно репейник и не оставлял в покое. А вскоре начал убеждать Крэнтона в том, что тот в конце концов все равно вернется к прежней жизни. Дикон же говорил другое. Он заявил, что его интересовала лишь литературная сторона дела. Ему показалось, что если мошенник сумел написать книгу и заработать деньги, то и дворецкий сможет. По его словам, это Крэнтон от него не отставал, выпытывая подробности о месте работы Дикона. Говорил, что если в доме есть чем поживиться, то нужно это украсть и разделить поровну. Дикон должен был поработать в доме, а Крэнтон взял на себя остальное. На мой взгляд, оба хороши, и парочка из них получилась отменная.

Бланделл замолчал, чтобы сделать глоток пива из кружки, а потом продолжил:

– Вы должны понять, что эту историю они рассказали после того, как их обоих задержали за кражу. Поначалу они, конечно, лгали, точно библейский Анания^[46], и клялись, что прежде в глаза друг друга не видели. Однако когда их приперли к стенке, заговорили по-другому. Едва только Крэнтон понял, что игра проиграна, тут же состряпал эту историю и стоял на своем. Мошенник признал свою вину, но сделал это скорее для того, чтобы переложить всю ответственность на Дикона и упечь его в тюрьму. Он заявил, что Дикон обманул его, а потом бросил на произвол судьбы, чтобы спасти свою шкуру. Только есть ли в тех словах правда, никто не знает. Вероятно, Крэнтон просто хотел выставить себя невинной жертвой соблазна. Впрочем, у присяжных и судьи на этот счет свое мнение.

Так вот. В апреле тысяча девятьсот четырнадцатого года состоялась свадьба мистера Генри, и все прекрасно знали, что на ней будет присутствовать миссис Уилбрахам в изумрудном ожерелье. В Лондоне нет ни одного вора, который бы не знал об этой женщине и ее драгоценностях. Торпам она приходится родственницей, вроде бы кузиной. Она обладает солидным состоянием и скупостью пятидесяти тысяч евреев, вместе взятых. Говорят, в свои восемьдесят семь лет она превратилась в капризного ребенка, но в те дни, когда в доме Торпов разворачивались события, слыла весьма эксцентричной особой. Странноватая старая леди с прямой, точно шомпол, спиной, всегда одетая в старомодные черные шелка и атлас, увешанная драгоценностями – браслетами, брошами, ожерельями. Это одна из ее причуд. А другая заключается в том, что она не доверяет страховкам и сейфам. Вообще-то в ее доме есть сейф, в котором она хранит драгоценности. Только вот дело в том, что сейф этот установил ее ныне покойный муж. Сама бы она не сделала этого никогда в жизни. Дама слишком скупа, чтобы тратить деньги на такую, по ее мнению, бесполезную вещь. Когда же она приезжала куда-то с визитом, то полагалась исключительно на собственную хитрость. Совершенно безумная особа. Вы даже не представляете, сколько в мире таких вот сумасшедших старух. Но, конечно, никто и не думал давать ей советов, поскольку она была до безобразия богата и могла распоряжаться своей собственностью как ей хочется. Торпы – ее единственные родственники, поэтому она была приглашена на свадьбу сэра Генри. Хотя, по-моему, один ее вид был непереносим всем присутствующим. Не получив приглашения, она непременно обиделась бы. А обижать богатых родственников нежелательно.

Лорд Питер наполнил свою кружку пивом и произнес:

– Ни при каких условиях.

– И вот тут показания Дикона и Крэнтона снова расходятся. По словам Дикона, он получил письмо от Крэнтона сразу после того, как было объявлено о свадьбе. В письме Крэнтон приглашал его встретиться в Лимхолте и обсудить план похищения изумрудов. Крэнтон же утверждал, что это Дикон ему написал. Доказательств своей правоты ни один представить не сумел, однако было установлено, что они действительно встречались в Лимхолте, и в тот же день Крэнтон приехал посмотреть на дом.

У миссис Уилбрахам была служанка, и если бы не она и Мэри Дикон, то никакой кражи, возможно, и не было бы. Вы наверняка помните, что Мэри Тодей тогда носила фамилию Дикон. Она служила в Красном доме горничной и вышла замуж за Дикона в конце тысяча девятьсот тринадцатого года. Сэр Чарльз был к молодоженам очень добр. Он выделил им отдельную спальню рядом с кладовой, в которой хранилось столовое серебро и которой распоряжался Дикон, так что у них получилось нечто вроде своей маленькой квартирки.

А теперь что касается служанки миссис Уилбрахам. Ее звали Элси Брайант. Довольно бойкая и смышленая девица. Случилось так, что она обнаружила, как ее хозяйка поступает с драгоценностями, которые возит с собой. Полагаю, что старуха казалась себе чрезвычайно умной или же просто начиталась детективных историй. В общем, она вбила себе в голову, что украшения не следует хранить в шкатулке или сейфе: ведь вор сразу заглянет именно туда, – а лучше выбрать для этого какое-то совершенно неподходящее место, куда никто не додумается заглянуть. Прошу прощения, милорд, но в качестве потайного места эта старая чудачка выбрала один из ночных горшков. Вам наверняка смешно. В суде смеялись все, кроме судьи, которого внезапно разобрал такой кашель, что он вынужден был прикрыть лицо носовым платком. Уверен, он сделал это для того, чтобы никто не увидел его реакции. Так вот: эта самая Элси была ужасно любопытна, как, впрочем, и все молоденькие девушки. В один из дней незадолго до свадьбы она заглянула в замочную скважину и заметила, как ее хозяйка прячет драгоценности. Конечно, молчать о таком она не могла. Дело в том, что по прибытии в дом Торпов Элси свела дружбу с Мэри Дикон, которой и выложила все как на духу. Мэри же, в свою очередь, будучи преданной и любящей женой, поделилась забавной информацией с мужем, чтобы с ним вместе посмеяться над чудачествами старой дамы. Хочу сказать, это вполне естественное желание. Во всяком случае, защита делала упор именно на это. Так что ночной горшок спас Мэри и Элси от тюрьмы. «Джентльмены, – обратился адвокат к присяжным, – я вижу, вы улыбаетесь и сгораете от желания по возвращении поделиться этой историей со своими женами. И если это действительно так, то вам должны быть понятны чувства моей подзащитной Мэри Дикон и ее подруги. Вы сами видите, каким невинным образом тайна была раскрыта человеку, который, как ожидалось, должен был ее сохранить». Адвокат был опытным, и в конце процесса присяжные буквально ели у него с руки.

А вот о том, что случилось дальше, мы снова можем лишь догадываться. Крэнтону была отправлена телеграмма из Лимхолта. Этот факт мы сумели доказать. Крэнтон утверждал, что ее отправил Дикон. А Дикон, в свою очередь, заявил, что это дело рук Элси Брайант. В тот день и Дикон, и служанка приезжали в Лимхолт. Однако служащая почтового отделения не опознала никого из них. К тому же телеграмма была написана печатными буквами. На мой взгляд, это указывает на Дикона, поскольку девушке не хватило бы ума придумать подобное. Нет смысла говорить, что, когда взяли образцы почерка обоих, они не совпали с тем, каким была написана телеграмма, поэтому автора мы так и не установили. Либо этот человек очень умен, либо просто попросил кого-то отправить телеграмму вместо него.

Вы говорите, что уже слышали о событиях той ночи в доме Торпов, поэтому я перескажу только показания Дикона и Крэнтона. Тут Крэнтон проявил себя с лучшей стороны, изложив довольно последовательную историю. По его словам, план похищения изумрудов от начала и до конца придуман Диконом. Крэнтону нужно было подъехать к дому на машине и ждать под окном спальни миссис Уилбрахам в указанное в телеграмме время. Дикон должен был выбросить ожерелье в окно, а Крэнтон – сразу ехать с ним в Лондон, продать по частям, а выручку поделить пополам, не считая пятидесяти фунтов, которые он уже отдал Дикону в качестве аванса. Однако Крэнтон заявил, что его подельник выбросил из окна пустой футляр, забрав содержимое себе, а потом поднял на ноги весь дом, чтобы свалить вину на него. План хорош, если он действительно принадлежит Дикону: и ожерелье получил, и похвалу от хозяина заработал.

Проблема заключалась в том, что все это выяснилось лишь через некоторое время после ареста Крэнтона,поэтому, когда взяли Дикона, он еще не знал, с чем ему предстоит столкнуться. Его первая версия была простой и ясной, только не имевшей ничего общего с правдой. Якобы он проснулся ночью оттого, что кто-то ходил в саду, и тут же сказал жене: «По-моему, кто-то хочет стащить столовое серебро». Дикон спустился вниз, отпер заднюю дверь, выглянул наружу и увидел какого-то человека под окнами спальни миссис Уилбрахам. Затем, по его словам, он бросился наверх, чтобы схватить вора, влезавшего в окно старой дамы.

– Миссис Уилбрахам не заперла дверь спальни?

– Нет. Она никогда этого не делала: боялась, что не выберется из комнаты в случае пожара. Дикон сказал, что громко закричал, чтобы проснулись слуги. Вот тогда-то старая леди и увидела его возле окна. А тем временем вор спустился вниз по плющу и был таков. Дикон снова побежал вниз и возле задней двери столкнулся с лакеем. История с задней дверью полна неувязок, поскольку изначально Дикон не мог объяснить, как попал в спальню миссис Уилбрахам. Сэру Чарльзу он рассказал, что вышел на улицу, услышав шум в саду. А когда оказался в руках полиции, начал изворачиваться и неувязки в своем рассказе объяснил тем, что либо он был слишком расстроен и не смог выразиться ясно, либо все остальные были расстроены и не поняли его. Эта история годилась лишь до тех пор, пока полиция не узнала о дружбе Дикона с Крэнтоном, телеграмме и других фактах. Сообразив, что игра проиграна, Крэнтон рассказал все начистоту. Теперь уже Дикон не мог отрицать своего знакомства с лондонским мошенником, однако продолжал настаивать на том, что именно Крэнтон уговорил его украсть изумруды. Дикон также отрицал свое отношение к телеграмме, сваливая вину на Элси. Получение пятидесяти фунтов он тоже категорически отвергал.

Разумеется, полицейские подвергли его перекрестному допросу. Прежде всего они хотели выяснить, почему он не сообщил сэру Чарльзу о Крэнтоне. Ну и причину, по которой Дикон состряпал лживую историю. Он объяснил это тем, что подумал, будто Крэнтон оставил мысль о краже, и не хотел никого пугать, однако, услышав шум в саду, сразу догадался, что происходит. По словам Дикона, он боялся признаться, что был знаком с Крэнтоном. Ведь тогда его обвинили бы в пособничестве. Только вот вся эта история не выдерживала никакой критики, и ни судья, ни присяжные не поверили Дикону. После вынесения приговора лорд Брамхилл разговаривал с ним очень строго. Дикону просто повезло, что он впервые предстал перед судом, иначе ему назначили бы самое суровое наказание. По мнению судьи, это преступление усугублялось тем, что совершил его дворецкий, которому бесконечно доверяли. Он не просто предал своего хозяина, открыв окно подельнику, но и активно сопротивлялся аресту. В итоге Дикону присудили восемь лет каторжных работ, сказав, что он еще легко отделался. Крэнтон, будучи рецидивистом, мог бы получить гораздо больше, но судья не захотел наказывать его строже, чем Дикона, так что его отправили за решетку на десять лет. Вот такие дела. Крэнтон оказался в Дартмуре и отбыл полный срок, ведя себя примерно и не доставляя окружающим неприятностей. Дикон же, осужденный впервые, отбывал наказание в Мейдстоне. Он стал одним из тех заключенных, к которым нельзя поворачиваться спиной. От таких только и жди какой-нибудь пакости. Отсидев четыре года, этот некогда утонченный и воспитанный заключенный совершил нападение на охранника и сбежал из тюрьмы. Случилось это в начале тысяча девятьсот восемнадцатого года. Охранник скончался от полученных ран, а Дикона искали повсюду, только без особого успеха. В этом сыграла роль война, поскольку охранников в тюрьмах не хватало. В общем, Дикона не нашли, и в течение двух лет он считался чуть ли не единственным из тех, кому удалось успешно сбежать из заключения. А вскоре его останки обнаружили в лесу Северного Кента, так что успешным его побег все же не назовешь. На Диконе была тюремная роба. Очевидно, он споткнулся в темноте и упал, разбив голову о камни. Случилось это через день или два после его побега. Вот таков конец бывшего дворецкого из Красного дома.

– Полагаю, в его виновности никто не сомневался, – произнес Уимзи.

– Ни на секунду. Второго такого лгуна не сыскать. Кстати, плющ под окнами дома осмотрели и не нашли никаких следов пребывания человека. Впрочем, весь рассказ Дикона был шит белыми нитками. Он был дурным человеком, да к тому же убийцей. Нам всем просто повезло, что он погиб. Что же касается Крэнтона, то после освобождения из тюрьмы он некоторое время вел себя тихо и примерно, а потом попался на сбыте краденого и опять отправился за решетку. Крэнтон вышел на свободу в июне прошлого года, не выпадал из поля зрения полиции до сентября, а после этого исчез и до сих пор не объявился. В последний раз его видели в Лондоне, но я не удивлюсь, если на самом деле последними его видели мы сегодня утром. Я всегда был уверен, что колье осталось у Дикона, но куда он его дел, никому не известно. Выпейте еще кружечку пива, милорд. Оно вам не повредит.

– Как думаете, где находился Крэнтон в период с сентября по январь?

– А бог его знает. Но если это его мы сегодня похоронили, то, надо полагать, во Франции. Он водил дружбу со всем жульем Лондона и вполне мог выправить себе паспорт.

– Есть ли у вас фотография Крэнтона?

– Да, милорд. Только получил. Хотите взглянуть?

– Очень!

Бланделл принес фотографию Крэнтона из бюро, стоявшего в углу комнаты и заполненного аккуратными стопками документов. Уимзи внимательно изучил снимок.

– Когда он был сделан?

– Около четырех лет назад, милорд, когда Крэнтон отбывал последний срок.

– Тогда у него не было бороды. А в сентябре?

– Нет, милорд. Но за четыре месяца ее вполне можно отрастить.

– Вероятно, именно за этим он уезжал во Францию.

– Не исключено, милорд.

– Вот что я скажу. Не могу быть уверенным на все сто, но, по-моему, именно этого человека я видел первого января.

– Любопытно.

– Вы показывали эту фотографию жителям деревни?

Бланделл печально улыбнулся:

– Сегодня днем зашел к Уайлдерспинам, но там меня ждало разочарование. Жена опознала человека на снимке, а Эзра начал кричать, что он «совсем не похож на того парня». Более того, кое-кто из соседей согласился с Эзрой, а другие поддержали его жену. Единственный выход – подрисовать бороду и показать фотографию еще раз. Борода сильно меняет внешность. И мало кто сможет узнать безбородого в бородатом человеке.

– Хм, вы правы. «Измени лицо свое поддельной бородой»^[47]. А отпечатков пальцев у вас нет из-за отсутствия у трупа кистей.

– Совершенно верно, милорд, и это является своеобразным камнем преткновения. У нас попросту нет оснований утверждать, что это труп Крэнтона.

– Если это действительно Крэнтон, то он вернулся в деревню за ожерельем, предварительно отрастив бороду, чтобы его никто не узнал.

– Согласен, милорд.

– Крэнтон не возвращался раньше, поскольку ему было необходимо отрастить бороду. Наверное, в последние несколько месяцев он получил какое-то известие. Только вот я никак не пойму, какое отношение ко всему этому имеют Тейлор Пол и Бетти Томас. Я пытался отыскать подсказку в надписях на колоколах, но это ни к чему не привело. «Похоронный слышен звон, долгий звон! Звук железный возвещает о печали похорон!»^[48] Кстати, не уверен, что колокола отливают из железа. А вы, случайно, не знаете, приезжал ли на свадьбу брата мистер Эдвард Торп?

– Да, милорд, приезжал. И страшно поссорился с миссис Уилбрахам после кражи. Эта ссора расстроила старого сэра Чарльза. Мистер Эдвард заявил пожилой леди, что она сама во всем виновата и он не желает слышать ни одного дурного слова о Диконе. Мистер Эдвард был уверен, что все провернули Крэнтон и Элси Брайант. Я бы ни за что не поверил, что миссис Уилбрахам может быть настолько грубой, но она очень упряма. И чем настойчивее мистер Эдвард обвинял Элси, тем яростнее она настаивала на том, что во всем виноват Дикон. Видите ли, именно мистер Эдвард порекомендовал Дикона своему отцу…

– Ах вот как?

– Да. В то время мистер Эдвард работал в Лондоне и был совсем мальчишкой – всего двадцать три года. И когда услышал, что отцу нужен дворецкий, послал к нему Дикона.

– Что он знал об этом человеке?

– Только то, что он хорошо работает и кажется довольно смышленым. Дикон служил официантом в клубе, членом которого был мистер Эдвард. Судя по всему, однажды в разговоре Дикон упомянул о том, что хотел бы устроиться на работу в частный дом. Вот мистер Эдвард о нем и вспомнил. Как после этого не защищать своего протеже? Не знаю, встречались ли вы с мистером Эдвардом Торпом, милорд, но он всегда считал, что все принадлежащее ему идеально. Мистер Эдвард снискал репутацию человека, никогда не совершающего ошибок. И, уж конечно, он не мог ошибиться в отношении Дикона.

– Неужели? Я с ним встречался. Законченный осел. Такие иногда полезны. Их легко обработать. Пять минут перед зеркалом каждый день – и вы тоже научитесь этому отсутствующему взгляду, столь характерному для мошенников, детективов и государственных служащих. Впрочем, не будем сейчас обсуждать Эдварда Торпа. Давайте вернемся к нашему трупу. Потому что, Бланделл, если это все-таки Крэнтон, вернувшийся в деревню за изумрудами, то кто убил его и почему?

– Предположим, он нашел изумруды, а кто-то стукнул его по голове и забрал их себе. Чем не версия?

– Потерпевший умер не от удара по голове.

– Так говорит доктор Бейнз, но мы не знаем, прав он или нет.

– Но тем не менее потерпевший был каким-то образом убит. Только вот зачем преступнику его убивать, если изумруды он уже отобрал?

– Чтобы не закричал. Стоп! Я знаю, что вы хотите сказать. Крэнтон находился не в том положении, чтобы кричать, но позвать на помощь вполне мог, неужели вы не понимаете? Крэнтон уже отсидел свое, и ему больше ничто не грозило. К тому же в данном случае ему было выгодно все рассказать полиции. Он вполне мог сыграть роль невинной жертвы, заявив: «А я всегда говорил, что ожерелье забрал Дикон, поэтому, как только смог, приехал в приход, нашел его и собирался, как примерный мальчик, отнести в полицию, когда Том, или Дик, или Гарри стукнул меня по голове и отобрал драгоценность. Вот я и пришел заявить об этом, а когда вы задержите Тома (или Дика, или Гарри), не забудьте, что именно я указал вам на них». Да, он поступил бы именно так, и мы ничего не смогли бы ему предъявить, кроме того, что он не сообщил о своих намерениях раньше. А если бы по подсказке Крэнтона мы нашли изумруды, то он и вовсе вышел бы сухим из воды. Нет, тот, кому нужны были изумруды, сделал бы все, чтобы заставить Крэнтона замолчать. Это ясно. Только вот кто этот человек?

– Есть еще один вопрос. Как убийца узнал, что Крэнтону известно местонахождение изумрудов? И откуда это знал сам Крэнтон? Может, ожерелье забрал действительно он и спрятал где-то в деревне, вместо того чтобы забрать с собой в Лондон. Если это так, то Крэнтон самый настоящий вор и негодяй.

– Да. Как он узнал о местонахождении ожерелья? Ему не мог рассказать кто-то из жителей. Этот человек сразу забрал бы украшение себе и не стал бы дожидаться возвращения Крэнтона. Времени было предостаточно. Только вот если ожерелье взял Крэнтон, то почему оставил его здесь?

– Из-за погони. Крэнтон не хотел, чтобы у него нашли краденое. Он вполне мог спрятать его где-нибудь по дороге, чтобы вернуться и забрать позднее. Этого мы уже не узнаем. И все же чем дольше я смотрю на фотографию, тем сильнее убеждаюсь, что в тот зимний день я встретил именно Крэнтона. Составленное в полиции описание тоже подходит, но если все же убитый не он, то что сталось с Крэнтоном?

– Пока неизвестно, – произнес Бланделл. – Не можем двигаться дальше до тех пор, пока не получим отчеты из Лондона. Зато мы сумели установить, когда именно потерпевший оказался в могиле. Что вы скажете насчет идеи мисс Торп, касающейся венков? По-моему, она не лишена смысла. Нужно побеседовать с миссис Гейтс. Кто это сделает – вы или я? Думаю, вам лучше взять на себя мистера Эштона. У вас есть замечательный повод для визита к нему. Если же я навещу его в качестве официального лица, он может насторожиться. Очень неудобно, что кладбище расположено так далеко от деревни. Даже из дома священника его почти не видно. Кустарник закрывает весь обзор.

– Я не сомневаюсь, что убийца тоже это знал. Не надо наступать на горло собственной песне. Чтобы получить удовольствие, необходимо потрудиться.

– Удовольствие? Это не про меня, милорд. А что насчет миссис Гейтс?

– К ней лучше отправиться вам. Завтра мисс Торп уезжает, так что мое появление будет не слишком уместным. К тому же я не нравлюсь мистеру Торпу. Он отдал приказ: никакой информации. А вот вы – совсем другое дело. Вы представитель закона, с которым спорить нежелательно.

– Ну, не так уж много я могу, но обещаю попробовать. А еще нужно задать пару вопросов…

– Да, Уильяму Тодею.

– Верно. Но если мисс Торп права, он тут совсем ни при чем. В канун Нового года его сразил грипп, и он пролежал в постели вплоть до четырнадцатого января. Это я знаю наверняка. Но кто-то из его домочадцев мог что-нибудь заметить. Впрочем, узнать у них что-либо будет непросто. Они уже сталкивались с полицией и сильно испугаются, увидев меня на пороге своего дома.

– Насчет этого можете не беспокоиться. Они и так уже напуганы. В общем, ступайте. Прочитайте им заупокойную службу и понаблюдайте за их реакцией.

– Ладно, я попробую. Только бы не упомянуть об этом треклятом ожерелье! Ведь в последнее время моя голова забита мыслями о нем, так что мне повезет, если я не проговорюсь.

Что ж, полицейские тоже люди и частенько идут на поводу у своего подсознания.

Глава 6 Лорд Питер и старший инспектор Бланделл действуют сообща

Пропуская удар, колокол отклоняется назад или в сторону, уступая очередь другому колоколу.

Тройт. Искусство колокольного звона

– Итак, мэм, – произнес старший инспектор Бланделл.

– Итак, офицер, – не осталась в долгу миссис Гейтс.

Говорят, что простой полицейский считает обращение «офицер» более лестным, нежели «констебль», но, с другой стороны, незаслуженно называть простого полицейского сержантом тоже не стоит. Однако когда утонченная леди с блестящими серыми глазами, одетая в серое атласное платье, решает разжаловать старшего офицера полиции в обычные офицеры, это свидетельствует лишь о том, что настроена она отнюдь не дружелюбно. Появление мистера Бланделла не произвело на миссис Гейтс должного эффекта, и он подумал, что мог бы с таким же успехом прислать сюда одного из своих подчиненных.

– Мы были бы очень благодарны вам, мэм, – начал Бланделл, – за помощь в нашем небольшом деле.

– В вашем небольшом деле? – усмехнулась миссис Гейтс. – С каких это пор убийство и святотатство считается в Лимхолте чем-то незначительным? Учитывая, что в последние двадцать лет вы только и делаете, что усмиряете пьяниц, меня совершенно не удивило ваше слишком уж спокойное отношение к тому, что стряслось в нашем приходе. Лично я считаю, что вам нужно обратиться за помощью в Скотленд-Ярд. Но, полагаю, поскольку вам благоволит местная аристократия, вы мните себя вполне компетентным в такого рода проблемах.

– Не я принимаю решения относительно того, обратиться в Скотленд-Ярд или нет, мэм. Это в компетенции начальника полиции.

– Вот как? – вскинула брови пожилая леди, которую совершенно не смутили слова мистера Бланделла. – В таком случае почему начальник полиции не займется этим самолично? Я бы предпочла иметь дело с ним.

Старший инспектор терпеливо объяснил пожилой даме, что допрос свидетелей не входит в обязанности начальника полиции.

– А с какой стати я должна выступать в роли свидетеля? Ничего не знаю об этой отвратительной процедуре.

– Я и не предлагаю вам выступить в этой роли. Просто нам необходима кое-какая информация о могиле леди Торп. Мы подумали, что такая наблюдательная леди, как вы, окажет нам неоценимую помощь.

– Каким же образом?

– Из полученной нами информации следует, что осквернение могилы было совершено почти сразу после похорон леди Торп. Насколько я понял, после печальных событий вы часто навещали место ее упокоения…

– Да? И кто же вам это сказал?

– Просто у нас появилась такая информация, мэм.

– Кто вам ее сообщил?

– Я не могу разглашать имен, мэм, – произнес Бланделл, понимая, что упоминание имени Хилари лишь осложнит ситуацию. – Я так полагаю, это правда.

– А почему это не должно быть правдой? Усопшим необходимо воздавать почести.

– Совершенно с вами согласен, мэм. А теперь не могли бы вы припомнить, не показалось ли вам во время одного из визитов, что венки стоят не на своем месте? Или вы заметили еще какую-нибудь странность?

– Ничего я не заметила. Если только вы не имеете в виду невероятно грубое и непочтительное поведение миссис Коппинс. Учитывая, что она нонконформист, можно было бы ожидать, что у нее хватит такта вовсе не появляться на кладбище, принадлежащем англиканской церкви. Да и венок у нее невероятно безвкусный. Конечно же, она имела право отдать дань памяти члену семьи, так много для нее сделавшей. И все же я считаю, что не следовало заказывать столь нарочито пышный и большой венок. Розовые тепличные лилии смотрятся абсолютно неуместно в середине зимы. Для женщины ее положения было бы достаточно букета хризантем. Так нет, она решила привлечь внимание к своей персоне.

– Совершенно с вами согласен, мэм.

– Я тоже вполне могла бы позволить себе столь же большой и дорогой венок, хотя и нахожусь в зависимом положении в этой семье. И все же несмотря на то, что сэр Чарльз с супругой, сэр Генри и леди Торп относились ко мне скорее как к другу, а не как к прислуге, я свое место знаю. Мне и в голову бы не пришло выказывать свое превосходство, ставя себя на одну ступень с членами семьи.

– Конечно, мэм, – кивнул Бланделл.

– Не знаю, что вы хотите сказать этим своим «конечно, мэм»! Хотя члены семьи не были бы против, ведь они всегда относились ко мне как к ровне. Я служу экономкой в этом доме тридцать лет, так что подобное отношение совсем не удивительно.

– Абсолютно с вами согласен, мэм. Я лишь хотел заметить, что такая леди, как вы, может служить для окружающих примером прекрасного вкуса и безупречного воспитания. Моя жена, – вдохновенно солгал он, – всегда говорит нашим девочкам, что вы – образец истинной леди и что они во всем должны брать пример с миссис Гейтс из Красного дома. – Сообразив, что дама немного обиделась, Бланделл поспешно добавил: – Я вовсе не хочу сказать, что наши Бетти и Энн должны считать себя ровней вам. Ведь одна из них работает на почте, а вторая трудится клерком в конторе мистера Комплайна. И все же молодым людям не повредит, если они будут равняться на тех, кто стоит выше их. Моя жена часто напоминает девочкам, что нужно быть такой же, как наша королева Мария. Но с ее величеством они не знакомы, а вы всегда перед глазами. Если наши дочери вырастут похожими на вас, мы по праву сможем ими гордиться.

Тут мистер Бланделл, являвшийся убежденным сторонником политика Дизраэли, откашлялся. Впрочем, собственная речь показалась ему весьма пылкой и убедительной. Миссис Гейтс немного смягчилась, и он понял, что дальше разговор пойдет как по маслу. Ему не терпелось поведать об этой встрече жене и дочерям. Лорда Питера рассказ тоже позабавит. Бланделлу нравился этот джентльмен с отличным чувством юмора.

– Так что же случилось с венком, мэм? – вернулся он к интересующей его теме.

– Это просто отвратительно, что миссис Коппинс хватило дерзости убрать с могилы мой венок и положить свой на его место. Вообще-то там было много венков, некоторые невероятно красивы. Я была бы довольна, если бы мою скромную дань уважения положили на могилу рядом с букетами других жителей деревни, но мисс Торп и слышать об этом не захотела. Она всегда такая предупредительная.

– Славная юная леди, – заметил мистер Бланделл.

– Мисс Торп – член семьи, – продолжила миссис Гейтс. – Они всегда внимательны к чувствам других людей. Таковы все истинные аристократы в отличие от нуворишей.

– Я с вами полностью согласен, мэм, – произнес старший инспектор столь искренне, что сторонний наблюдатель наверняка поверил бы, что пожилая леди озвучила его собственную точку зрения.

– Мой венок положили на гроб, – продолжила миссис Гейтс, – рядом с венками остальных членов семьи. Там были венки от мисс Торп, сэра Генри, мистера Эдварда Торпа и миссис Уилбрахам. Оказалось непросто поместить их все на крышку гроба, и я выразила пожелание, чтобы мой венок убрали в другое место, но мисс Торп настояла. Таким образом, венок миссис Уилбрахам расположился в изголовье, венки сэра Генри, мистера Эдварда и мисс Торп – на крышке, а мой – в ногах. Но это все равно что на самой крышке. Венки от слуг и «Женского института» расставили по одну сторону от могилы, а венки от святого отца и лорда Кенилуорта – по другую. Вокруг них разложили букеты.

– Не сомневаюсь, что все выглядело должным образом, мэм.

– Когда гроб опустили в землю, мистер Гоутубед предложил поместить венки от членов семьи, включая мой, на могильный холм. Я попросила шофера Джонсона помочь, поскольку лил дождь и негоже было поручать это кому-либо из девушек. Джонсон заверил меня, что все было сделано надлежащим образом. Я всегда считала этого парня серьезным и добросовестным и бесконечно ему доверяла. Он детально описал расположение венков, и у меня не возникло причин сомневаться в его словах. На следующий день я расспросила и мистера Гоутубеда, и он все подтвердил.

«Конечно, подтвердил, – подумал Бланделл. – На его месте я поступил бы так же. Кому же хочется ссориться с этой старой грымзой?»

Однако вслух он ничего не сказал.

– И вот на следующий день после утренней службы, – продолжила миссис Гейтс, – я пришла на кладбище, чтобы проверить, все ли в порядке. Представьте мое удивление, когда я увидела венок миссис Коппинс не в стороне, где ему и место, а на самой могиле, словно она какая-то важная персона! Мой же венок отбросили в сторону и закидали цветами так, чтобы не было видно карточки. Как же я рассердилась! Нет, меня нисколько не заботило расположение моего скромного свидетельства скорби, поскольку никому нет до этого дела. Меня возмутила дерзость этой женщины. А поступила она так скорее всего потому, что однажды я сделала замечание ее детям за то, что те дурно вели себя на почте. Излишне говорить, что в ответ я получила лишь исполненный презрения взгляд.

– Это случилось пятого января?

– На следующее утро после похорон. Однако я не стала выдвигать бездоказательных обвинений. Я снова побеседовала с Джонсоном и расспросила Гоутубеда. Оба подтвердили, что накануне расположение венков было иным.

– А вы не допускаете мысли, мэм, что в полночь на могиле похозяйничали местные мальчишки?

– Я бы не удивилась подобному повороту событий, потому что школьники в наше время крайне невоспитанны, – ответила миссис Гейтс. – Я частенько жалуюсь на них мисс Снут. Но в данном случае уязвить хотели именно меня. Все указывало на это. Никак не могу взять в толк, откуда у жены простого фермера такое самомнение. Когда я была ребенком, деревенские жители знали свое место.

– Согласен, что раньше все мы были счастливее, – промолвил Бланделл. – А после этого случая вы больше не замечали ничего странного, мэм?

– По-моему, и одного раза вполне достаточно. С тех пор я внимательно присматривала за могилой, и если бы подобное безобразие повторилось, я бы непременно пожаловалась полиции.

– Ну, как видите, нам в итоге все стало известно. Я поговорю с миссис Коппинс, мэм. Будьте уверены, что больше такого не повторится.

«Мегера, – подумал Бланделл, шагая по пустынной улице, поросшей молодыми каштанами. – Пожалуй, мне следует пообщаться с миссис Коппинс».

Найти ее было несложно. Эта светловолосая женщина с горящими вызовом глазами славилась сварливостью.

– Вот, значит, как? – воскликнула она. – У миссис Гейтс хватило наглости заявить, что это сделала я? Тронула ее презренный венок. Она считает себя леди. Только вот ни одной леди и в голову не придет проверять, где лежит ее венок. Разговаривает со мной так, словно я пыль под ее ногами. А почему, собственно, мы не могли принести на могилу леди Торп дорогой венок? Она была славной женщиной и настоящей леди. Они с сэром Генри нам очень помогли, когда мы только обзавелись этой фермой и испытывали трудности. Не то чтобы это были какие-то серьезные проблемы: мистер Коппинс весьма осторожный и экономный человек, – но у нас на руках не было всей суммы, и сэр Генри нам помог. Вообще-то мы уже выплатили долг и проценты тоже. Сэр Генри не хотел брать проценты, но мистер Коппинс не отступился. Да, это случилось пятого января, сэр, и я абсолютно уверена, что никто из детей не был на кладбище, потому что я их спрашивала. Хотя они могли и слукавить. Вы ведь знаете этих сорванцов. Венок миссис Гейтс действительно лежал на могиле вечером в день похорон. Я собственными глазами видела, как его положили туда мистер Гоутубед и шофер Торпов. Они вам это подтвердят.

Могильщик и шофер действительно подтвердили слова миссис Коппинс, и теперь оставалось узнать, не пошалили ли на кладбище школьники. Тут мистер Бланделл заручился помощью мисс Снут. Учительница заверила, что никто из ее детей венок не трогал, поскольку она поговорила со всеми сразу после инцидента. Подобная проделка в духе Томми Уэста, но тот как раз сломал руку, свалившись с забора, и оказался вне подозрений. Мисс Снут назвала время, когда могла произойти подмена венка.

– В тот вечер у нас состоялась репетиция хора. А когда она закончилась – примерно в половине восьмого, – дождь немного утих, и я решила еще раз взглянуть на место упокоения миссис Торп. Взяла фонарик и отправилась на кладбище. Венок миссис Коппинс стоял сбоку, ближе к церковной стене. Я еще подумала, что он очень красивый и жаль, что дождь его испортит.

Бланделл остался доволен рассказом учительницы. Конечно же, он усомнился в том, что миссис Коппинс или кто-либо другой отправился на кладбище в темную дождливую ночь, чтобы поменять местами венки. Скорее всего их переставил убийца, после того как закопал тело в свежую могилу. И если это так, то сделал он это между 19.30 субботы и 8.30 воскресенья. Бланделл поблагодарил мисс Снут и, взглянув на часы, решил, что пора заглянуть к Уильяму Тодею. Он наверняка застанет дома Мэри, а если повезет, то и самого Уильяма. Дорога пролегала мимо кладбища, и, немного притормозив, старший инспектор увидел лорда Питера Уимзи, сидевшего на одной из могильных плит.

– Доброе утро! – весело окликнул его Бланделл. – Доброе утро, милорд!

– Привет! – отозвался его светлость. – Зайдите сюда на минутку. Вы именно тот, кто мне сейчас нужен.

Старший инспектор припарковался возле входа, с кряхтением выбрался из машины (в последнее время он стал довольно тучным) и направился к его светлости.

Уимзи сидел на большой плоской могильной плите и, к удивлению Бланделла, держал в руках моток крепкой веревки, к концу которой не слишком умело прилаживал три прочных рыболовных крючка.

– Ну и ну! – воскликнул старший инспектор. – Да вы, как я погляжу, оптимист. В нашей речке никогда не водилось ничего, кроме сорной рыбы.

– Тише! Пока вы болтали с миссис Гейтс, где, по-вашему, находился я? В гараже. Склонял нашего друга Джонсона к воровству. Из кабинета сэра Генри. Никому ни слова.

– В последний раз он ходил на рыбалку много лет назад, бедняга, – с сочувствием произнес Бланделл.

– Но тем не менее его снасти в отличном состоянии, – сообщил Уимзи, завязывая замысловатый узел и затягивая его зубами. – Вы заняты, или у вас все же найдется немного времени, чтобы составить мне компанию?

– Вообще-то я собирался нанести визит Уильяму Тодею. Но его можно отложить. К тому же у меня есть новости.

Уимзи выслушал рассказ о венках.

– Звучит правдоподобно. – Лорд Питер порылся в кармане, достал пригоршню свинцовых грузил и принялся прилаживать их к своей импровизированной удочке.

– Что вы собираетесь поймать на такую удочку? – поинтересовался Бланделл. – Кита?

– Угрей. – Его светлость взвесил конструкцию на руке и добавил еще одно грузило.

Мистер Бланделл с интересом наблюдал за происходящим.

– Теперь достаточно, – сказал Уимзи. – Если только угри не окажутся глубже, чем я предполагаю. А теперь идемте. Я позаимствовал у мистера Венаблза ключи от церкви. Он опять потерял их, но, к счастью, они нашлись в клубе кройки и шитья.

Уимзи направился к кладовой для хранения кокса и отворил дверь.

– Я тут болтал с нашим приятелем Джеком Годфри. Приятный малый. Он рассказал, что веревки всех колоколов заменили в декабре прошлого года. Одна или две немного истерлись, однако предстоял новогодний перезвон и звонари не захотели рисковать: поменяли все веревки до единой, – но старые не выбросили и на всякий случай хранят в кладовой. Все они аккуратно свернуты и уложены. Вот эта огромная – от Тейлора Пола. Поднимайте осторожно. В ней целых восемьдесят футов, и она с легкостью запутается. Бетти Томас. Димити. Джубили. Джон. Иерихон. Саваоф. Но где же веревка малыша Гауде? Где она? С ее коротким утолщенным концом? Куда она подевалась? В сундуке больше ничего нет, кроме нескольких старых ковриков и емкостей из-под масла. Gaudeamus igitur, juvenes dum sumus^[49]. Тайна пропавшей веревки от колокола. Et responsum est ab omnibus: Non est inventus^[50].

Старший инспектор поскреб затылок и оглядел церковь.

– В печи нет, – предвосхитил его вопрос Уимзи. – Об этом я подумал в первую очередь. Если бы труп зарыли в субботу днем, веревки возможно было бы сжечь, но ночью печи не топят и веревка не успела бы сгореть полностью. А преступник не хотел, чтобы утром мистер Гоутубед обнаружил в печи нечто странное. Тот рассказал мне, что каждое утро воскресенья открывает заслонку и смотрит, не забился ли дымоход. Затем вычищает из печки золу и растапливает печь заново. Нет, вряд ли веревка оказалась в печи. Во всяком случае, надеюсь на это. По-моему, убийца связал тело, чтобы его было удобно нести, и снял с него веревки только возле могилы. Именно для этого мне нужны рыболовные крючки.

– Колодец? – догадался Бланделл.

– Да, – кивнул Уимзи. – Ну что, отправимся на рыбалку?

– Я с вами.

– В ризнице есть лестница. Помогите мне ее донести. Вот сюда, через дверь. Шире шаг, веселее! О, простите, я забыл, что мы ступаем по священной земле. Минуточку. Нужно принести в жертву богам колодца половинку кирпича. Слышали всплеск? Похоже, колодец не слишком глубокий. Если положим лестницу на края колодца, то сумеем опустить нашу веревку с крючками под прямым углом.

Уимзи лег на живот, взял катушку в левую руку и начал осторожно ее разматывать, в то время как Бланделл освещал поверхность воды фонариком.

Воздух в колодце был холодным и влажным. Далеко внизу луч фонарика выхватывал из темноты отражавшееся в воде небо и медленно опускавшуюся вниз веревку с крюками. Затем темная поверхность на мгновение всколыхнулась, когда ее коснулись крючки. Воцарилась тишина, которую нарушало лишь тихое шуршание разматывающейся катушки.

– Колодец глубже, чем я думал, – произнес Уимзи. – Где там мои грузила? Давайте попробуем еще раз.

Снова тишина, а потом возглас:

– Клюет! Клюет! Только бы не какой-нибудь старый башмак. Для веревки груз слишком легкий. Ну да ладно. Поднимаем! Свистать всех наверх! Прошу прощения, я опять забылся. Так, так, так! Что это? Не ботинок, но что-то вроде того. Шляпа! Вы измерили голову трупа? Да? Отлично! Значит, нам не придется откапывать его снова, чтобы примерить шляпу. Встаньте рядом с багром наготове. Вот она. Мягкий фетр. Довольно потрепанная. Массовое производство. Изготовлена в Лондоне. Отложите ее в сторону. Пусть посохнет. Делаем второй заход. Вниз… и вверх. Еще одна мелкая рыбешка. Черт возьми! Что это такое? Похоже на немецкую сосиску. Только это вовсе не сосиска, а конец веревки. Отрада моего сердца. Толстый конец веревки малыша Гауде. Так, осторожно. Не уроните. Где конец, там и сама веревка. Так, так… Подхватил… Она за что-то зацепилась. Нет-нет, не тяните слишком сильно, иначе крючок оторвется. Держите. Проклятье! Прошу прощения, не проклятье… Хочу сказать, досадно, что она соскользнула… Вот теперь подцепил… Это лестница трещит или мои ребра? У нее ужасно острые перекладины… Вот он! Вот наш угорь! Сильно запутался. Держите. Ура!

– Но здесь не вся веревка, – заметил Бланделл, перекидывая скользкую массу через обод колодца.

– Наверное, – кивнул Уимзи. – Но это одна из частей, которую использовали для связывания. Преступник ее разрезал, а узлы оставил.

– Да. Лучше не трогать узлы, милорд. Они могут рассказать нам о том, кто их завязывал.

– Вы правы. Итак, забрасываем удочку снова.

Вскоре возле колодца лежало пять частей веревки, включая толстый конец.

– Руки и лодыжки преступник связал по отдельности. Само тело привязал к чему-то, а лишнее отрезал. От толстого конца тоже избавился, поскольку тот мешал завязывать узлы. Хм! – протянул Бланделл. – Не слишком профессионально, но эффективно. Интересная находка, милорд. Только вот теперь у нас возникли новые вопросы, и преступление представляется в ином свете, вы так не думаете?

– Вы совершенно правы, Бланделл. Однако нужно быть готовым к любым неожиданностям. Эй, какого…

Над кладбищенской оградой мелькнула чья-то голова, но через мгновение исчезла из виду.

– Что тебе здесь нужно, Пик? – строго спросил старший инспектор.

– Ничего, – ответил тот. – Ничего не нужно. Кого вы собираетесь повесить на этой веревке, мистер? Это ведь веревка. На колокольне их целых восемь. Святой отец больше не позволяет мне туда подниматься, потому что они не хотят, чтобы кто-то знал. Но Дурачок Пик знает. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… Все подвешены за шею. Старый Пол самый большой… Тейлор Пол… А должно быть девять. Я умею считать. Дурачок Пик умеет считать. Я могу пересчитать их все на пальцах. Их восемь. И еще девятый. И десятый. Только я не скажу, как его зовут. О нет. И он ждет девяти погребальных ударов. Один, два, три, четыре…

– А ну-ка вали отсюда! – крикнул Бланделл. – И не попадайся мне больше на глаза!

– Кто попался? Послушайте, вы расскажете мне, а я расскажу вам. Вскоре появится девятый, а это веревка – чтобы его повесить, да, мистер? Их девять. Восемь уже висят. Пик знает. Пик может рассказать. Но не расскажет. О нет! Кто-то может услышать. – Лицо слабоумного приобрело привычное отсутствующее выражение, и он слегка приподнял шапку. – Хорошего вам дня, сэр. Хорошего дня, мистер. Мне нужно накормить свиней. Это работа для Пика. Да-да, свиньи хотят есть. Доброго утра, сэр. Доброго утра, мистер. – И он неуклюже поковылял через поле.

– Ну вот! – досадливо воскликнул старший инспектор. – Теперь он всем расскажет про веревку. Его мать повесилась в коровнике, когда он был ребенком. Он ее обнаружил и после этого повредился умом. Это случилось тридцать лет назад. В Литтл-Дикси. Я отвезу эти куски в полицейский участок, а потом навещу Уильяма Тодея. Он наверняка уже пообедал.

– А вот я на обед опоздал, – вздохнул Уимзи, когда часы пробили четверть второго. – Теперь придется извиняться перед миссис Венаблз.

– Видите ли, миссис Тодей, – вкрадчиво начал Бланделл, – если кто-то и может помочь нам в этом запутанном деле, так это вы.

Мэри Тодей покачала головой.

– Разумеется, я помогла бы вам, мистер Бланделл, но всю ночь провела без сна рядом с Уиллом. Почти неделю не ложилась спать. А в ночь после похорон несчастной леди Торп Уиллу стало совсем плохо. Простуда перешла в пневмонию, и мы уж думали, что он не выкарабкается. Никогда мне не забыть той ночи. Я сидела возле постели мужа, слушала, как Тейлор Пол звонит по усопшей леди Торп, и раздумывала над тем, не будет ли Уилл следующим.

– Ну-ну! – смущенно оборвал женщину супруг, выливая на кусок лосося слишком много уксуса. – Все давно позади, так что и говорить не о чем.

– Конечно, конечно, – поспешил успокоить хозяина дома Бланделл. – Нелегко вам пришлось, да, Уильям? Слышал, вы бредили. Я знаю, что такое пневмония, ведь в тысяча девятьсот двадцать втором году она унесла жизнь моей тещи. За такими больными тяжело ухаживать.

– Верно, – кивнула миссис Тодей. – В ту ночь Уилл был очень плох. Все пытался встать и пойти в церковь. Он думал, что перезвон начали без него, хотя я повторяла, что новый год уже наступил. Я с трудом с ним справлялась, и никто не мог мне помочь. Джим уехал рано утром. С ним-то мне было гораздо проще, но он должен был вернуться на корабль. Он и так пробыл дома довольно долго. Только ведь Джим себе не хозяин.

– Он служит на торговом судне? – спросил Бланделл. – Как у него дела? Не писал ли он вам в последнее время?

– На прошлой неделе мы получили открытку из Гонконга, – ответила Мэри, – но он почти ничего не написал. Просил передать привет девочкам и сообщил, что у него все хорошо. В этот раз он присылает только открытки. Вероятно, очень занят, хотя обычно любит писать письма.

– Наверное, рабочих рук не хватает, – предположил Уильям. – Сейчас у тех, кто занимается грузоперевозками, нелегкие времена. А все из-за экономического спада.

– Да. Когда вы ожидаете Джима в следующий раз?

– Этого мы не знаем, – ответил Уильям, и Бланделл бросил на него внимательный взгляд: слишком уж радостно прозвучал голос хозяина дома. – Если торговля пойдет бойко, то не скоро. Его корабль не совершает регулярных рейсов. Они курсируют из порта в порт в поисках грузов.

– Я понял. Как называется корабль?

– «Ханна Браун», – ответила Мэри. – Он принадлежит компании «Лэмпсон энд Блейк» из Гулля. Джим отлично справляется со своей работой, и у хозяев на него большие планы. Если что-нибудь случится с капитаном Вудсом, наш Джим займет его место. Правда, Уилл?

– Так он говорит. Но в наши дни не следует слишком на что-либо рассчитывать.

«Значит, у них разлад из-за Джима. Это многое объясняет. Однако в моем деле это не поможет, так что лучше сменить тему разговора».

– В ту ночь вы не заметили, чтобы в церкви происходило что-нибудь странное? – спросил Бланделл. – Может, вспыхивали какие-то огни?

– Я всю ночь не отходила от постели Уилла, – ответила миссис Тодей, нерешительно взглянув на мужа. – Он был так плох, что стоило мне отлучиться, как он сбрасывал одеяло и пытался встать. Если Уилл не думал о перезвоне, то вспоминал о тех давних неприятностях…

– Краже ожерелья?

– Да. В голове у него все перепуталось. Ему казалось, что снова будет суд и ему придется защищать меня.

– Хватит! – внезапно закричал Тодей, отодвинув от себя тарелку с такой силой, что вилка и нож со звоном упали на стол. – Не желаю больше ничего слышать. Все это в прошлом и давно забыто. И если я вспомнил о давних делах в бреду, то в том нет моей вины. Я ничего не мог с собой поделать. Вы должны это понимать.

– Я не осуждаю тебя, Уилл.

– Не хочу, чтобы в моем доме вспоминали о том случае. Для чего вы вообще пришли сюда, мистер Бланделл? Зачем тревожите мою жену? Она уже сказала вам, что ничего не знает о найденном на кладбище человеке. А то, что я сказал или сделал во время болезни, не стоит и ломаного гроша.

– Совершенно с вами согласен, – кивнул старший инспектор. – Мне жаль, если мой визит пробудил неприятные воспоминания. Что ж, не стану вам докучать. Не могу сказать, что я не разочарован, но работа полицейского сплошь состоит из разочарований, так что я привык мужественно встречать невзгоды. А теперь позвольте попрощаться, чтобы ваши дети могли попить чаю. Кстати, что с вашим попугаем?

– Отнесли его в другую комнату, – ответил Уильям, сдвинув брови. – Он кричит так, что голова вот-вот лопнет.

– Да, это самое ужасное качество попугаев, – заметил Бланделл. – Но он у вас здорово болтает. Никогда не слышал ничего подобного.

Пожелав хозяевам приятного вечера, старший инспектор вышел на улицу. Девочки гуляли во дворе, поскольку родители сочли разговор с офицером полиции не подходящим для их детских ушей, и с готовностью распахнули перед гостем калитку.

– Добрый вечер, Роуз, – обратился к девочке Бланделл, не забывавший ни одного имени. – Добрый вечер, Эвви. Ты хорошо ведешь себя в школе?

Однако в этот момент детей позвала мать, и старший инспектор получил на свой вопрос лишь короткий ответ.

Мистер Эштон был фермером старой школы. Ему можно было дать как пятьдесят лет, так и шестьдесят или даже семьдесят. Разговаривал он неприветливо и отрывисто, а держался настолько прямо, что казалось, будто проглотил кочергу. Взглянув на его руки с воспаленными шишковатыми суставами, Уимзи пришел к выводу, что это вызвано скорее хроническим артритом, а вовсе не аскетизмом. Жена была его противоположностью и явно моложе. Пухлая, энергичная, веселая и разговорчивая в отличие от худощавого, неторопливого, молчаливого и мрачноватого мужа. Супруги тепло приняли его светлость и предложили стакан домашнего вина из примулы.

– Сейчас мало кто делает такое, – пояснила миссис Эштон. – Рецепт мне достался от матушки, и пока я жива, буду непременно делать домашнее вино. Оно не сравнится с теми отвратительными напитками, что продаются в магазинах.

– Хм! – одобрительно изрек мистер Эштон.

– Совершенно с вами согласен, миссис Эштон, – сказал его светлость. – Вино отменное. – И он не кривил душой. – За него я вам тоже признателен. – Лорд Питер еще раз сердечно поблагодарил хозяина дома за помощь, оказанную ему в январе.

– Хм! – снова изрек мистер Эштон. – Рад был помочь.

– Я уже не раз слышал, что ваш супруг всегда готов прийти на помощь, – продолжил его светлость. – Полагаю, это он был тем добрым самаритянином, что привез Уильяма Тодея домой из Уолбича, когда тот заболел.

– Хм! – крякнул мистер Эштон. – Ему повезло, что мы его заметили. Хм! Очень скверная погода тогда стояла. Хм! А грипп – вещь опасная.

– Ужасная, – закивала миссис Эштон. – На бедняге просто лица не было, когда он вышел из банка. Я так и сказала мистеру Эштону: «Посмотри, как ужасно выглядит несчастный Уильям! Сам ондо дома точно не доберется». И правда: не успели мы отъехать от города милю или чуть больше, как увидели стоявшую у обочины машину Уильяма и его самого в совершенно беспомощном состоянии. Это просто милость Божья, что он не свалился в какую-нибудь канаву. Да еще с такими деньгами! Господи! Уильям словно напрочь лишился рассудка. Постоянно пересчитывал деньги, рассыпав их по всей машине. Я сказала ему, чтобы он убрал деньги в карман и успокоился, а мы отвезем его домой. Заверила, что ему не следует беспокоиться из-за автомобиля, потому что по дороге мы заедем к Тернеру и попросим отогнать его в деревню. Тернер с радостью согласился, сказав, что вернется на автобусе. В конце концов Уильям послушался, мы посадили его в свою машину и привезли домой. Да, нелегко ему пришлось. В церкви молились за него в течение двух недель.

– Хм! – только и промолвил мистер Эштон.

– Никак не могу взять в толк, зачем он вообще вышел из дома в такую погоду, – продолжила миссис Эштон. – День был не базарный. Мы бы и сами никуда не поехали. Только вот мистеру Эштону необходимо было встретиться со своим адвокатом насчет договора об аренде, и если уж Уильяму что-то понадобилось, то мы бы ему помогли. Он мог бы довериться нам, даже если ему потребовалось заглянуть в банк. Две сотни фунтов или даже две тысячи, коль уж на то пошло, были бы у мистера Эштона в полной сохранности. Но Уильям Тодей всегда слыл очень скрытным в том, что касалось дел.

– Дорогая моя! – воскликнул мистер Эштон. – Может, он поехал в банк по делам сэра Генри. Так почему должен рассказывать нам о чужих делах?

– А с каких это пор, мистер Эштон, – подбоченилась его жена, – семья сэра Генри хранит деньги в Лондоне и Восточной Англии? К тому же сэр Генри не из тех, кто пошлет больного человека с поручением в ненастье. Я сразу тебе сказала, что те две сотни фунтов не имели никакого отношения к сэру Генри. Рано или поздно ты поймешь, что я была права. Впрочем, я всегда права. Не так ли?

– Хм! – ответил супруг. – Ты слишком много говоришь, дорогая, и иногда оказываешься права. Хотя ничего удивительного в этом нет. Все мы время от времени оказываемся правы. Хм! Только вот тебе не должно быть никакого дела до денег Уильяма Тодея. Пусть сам с ними разбирается.

– Верно, – с готовностью согласилась миссис Эштон. – Я действительно слишком много болтаю. Надеюсь, ваша светлость простит меня.

– Ничего страшного, – милостиво произнес Уимзи. – Ваша деревня расположена так уединенно, о чем тут еще говорить, как не о соседях? А ведь семья Тодей ваши ближайшие соседи, верно? Им повезло. Не сомневаюсь, что вы им помогали, пока Уильям болел.

– Не так много, как мне хотелось бы, – возразила миссис Эштон. – Моя дочь заболела в это же время. Хотя тогда слегла половина деревни. Нет, я, конечно, забегала к соседям, а как же иначе? А наша служанка помогала Мэри готовить. Я почти не спала ночью.

Уимзи понял, что разговор повернулся в нужную сторону. Ненавязчиво задавая вопросы, он попытался выяснить хоть что-нибудь относительно света в церкви.

– А как же! – воскликнула миссис Эштон. – Я всегда говорила, что в этой истории, которую рассказала Роуз Тодей нашей Полли, есть доля правды. Но ведь дети так часто выдумывают всякие небылицы, что не сразу и поверишь.

– Вот как? И что же это за история? – подался вперед Уимзи.

– Хм! Сущая чепуха, – усмехнулся мистер Эштон. – Привидения и прочая дребедень.

– Да, все это звучит нелепо, – возразила его жена, – но ты прекрасно знаешь, Люк Эштон, что ребенок может говорить правду. Видите ли, в чем дело, ваша светлость. Моей дочери Полли уже шестнадцать лет, и следующей осенью она поступит на службу. Что бы там ни говорили люди и что бы ни воображали, я все равно буду стоять на своем, поскольку считаю, что из хороших служанок получаются хорошие жены. Я так и сказала миссис Уоллес на прошлой неделе. Ведь если находиться за прилавком, продавая ленты и купальные костюмы, если это изделие с открытой спиной и декольте вообще можно назвать костюмом, не научишься готовить рассыпчатый картофель. Я уж не говорю о том, что на этой работе недолго заполучить варикоз. Этого миссис Уоллес не может отрицать, поскольку сама страдает от болей в ногах.

Лорд Питер выразил согласие с мнением хозяйки дома и мягко напомнил ей о том, что она собиралась рассказать о своей дочери Полли.

– Да, конечно. Моя Полли хорошая девочка, а Роуз Тодей всегда была вроде ее любимой игрушки с тех самых пор, как она появилась на свет. Тогда моей Полли исполнилось семь лет. Так вот история, о какой я веду речь, произошла некоторое время назад. Когда это было, Люк, ты не помнишь? По-моему, в январе. В шесть часов было совсем темно. Да, пожалуй, дело было в конце января. Так вот. Полли случайно столкнулась с Роуз и Эвви. Девочки сидели под живой изгородью возле своего дома и плакали навзрыд. Полли поинтересовалась, в чем дело. Роуз ответила, что ничего такого, и попросила Полли проводить их до дома священника, поскольку отец попросил их отнести ему записку. Полли согласилась, хотя не понимала, почему девочки плачут. Ей потребовалось время, чтобы их разговорить. Вы же знаете, сколь неохотно дети рассказывают о своих страхах. Так вот, они поведали Полли, что боятся ходить мимо церкви в темноте. Полли, умница моя, объяснила, что бояться совершенно нечего, поскольку мертвые находятся во власти Всевышнего и не могут восставать из могил и причинять зло кому-либо. Однако эти слова не успокоили Роуз, и тогда Полли начала расспрашивать ее снова. Выяснилось, что ей привиделся дух покойной леди Торп, витающий над могилой. Это было в день похорон.

– Господи! – воскликнул лорд Уимзи. – Что именно она увидела?

– Какой-то свет. Это все, что удалось выяснить Полли. В ту ночь Уильяму Тодею было особенно плохо, и Роуз помогала матери, поскольку она очень хорошая и добрая девочка. Она выглянула в окошко и увидела, как над могилой леди Торп поднимается пятно света.

– Она сообщила об этом родителям?

– Не сразу. Роуз не хотела этого делать. Помню, в детстве я была такой же. Только мне чудилось, будто в прачечной кто-то рычит. Я решила, что это медведь, но скорее умерла бы, чем рассказала кому-нибудь о своих страхах. Правда открылась в тот вечер, когда отец послал ее с донесением к священнику. Роуз пыталась отказаться, но Уильям разозлился и пригрозил отшлепать ее. Хотя, думаю, он этого не сделал бы. На самом деле Уильям добрый человек, просто не совсем оправился после болезни и порой бывал раздражительным, как все больные люди. Вот тогда-то Роуз и решилась все ему рассказать. А он разозлился еще больше и велел никогда больше не говорить с ним о привидениях и подобной ерунде. Вот если бы Мэри была дома. Но она уехала за лекарством к доктору Бейнзу и должна была вернуться на автобусе лишь в половине восьмого. Уильяму же необходимо было срочно доставить сообщение священнику. Я уж не помню, что происходило. Полли сказала девочке, что она не могла видеть дух леди Торп. Но даже если бы это был он, то наверняка не причинил бы ей никакого вреда. Полли попыталась убедить Роуз, что та видела фонарь мистера Гоутубеда. Только вот девочка заметила свет в начале второго ночи. Ах ты господи! Если бы я знала тогда то, что знаю сейчас, ни за что не пропустила бы эту историю мимо ушей.

Бланделл не очень обрадовался, когда лорд Питер пересказал ему эту историю.

– Тодею и его жене следовало вести себя осторожнее, – произнес он.

– Они сказали вам абсолютную правду.

– Мне не нравится, когда свидетели так уверены в том, что говорят правду. Они ведь могут взять свои слова обратно, и с чем мы останемся? Я хотел пообщаться с Роуз, но мать вовремя позвала ее домой. К тому же не в моих правилах выведывать у детей информацию об их родителях. Всегда представляю на их месте своих Бетти и Энн.

Лорд Питер не усомнился в правдивости слов старшего инспектора, поскольку тот был очень добрым человеком.

Глава 7 Тейлор Пол исполняет сольную партию

Информацию о канале преступно игнорировали. Каждый год наша семья писала в столицу о заиленных наносами каналах и осыпавшихся дамбах в округе. Мой муж и отец Мейды недавно имели честь беседовать с нашим нынешним президентом. Их приняли очень вежливо и любезно, и все же они пришли к выводу, что желаемого результата беседа не принесла.

Нора Уолн. Дом изгнания

Лорд Питер Уимзи сидел в классной комнате дома священника и рассматривал нижнее белье убитого. Эта классная комната не использовалась по прямому назначению почти двадцать лет, а название свое сохранила с тех времен, когда здесь учились дочери священника, уехавшие впоследствии в закрытый пансион. Теперь помещение использовалось для нужд прихожан, хотя тут еще витал дух давно исчезнувших гувернанток в тесных корсетах, платьях с высокими воротниками и рукавами-колокольчиками, укладывавших волосы в стиле мадам Помпадур. На полках стояли потрепанные учебники истории и алгебры, а на стене висела выцветшая карта Европы. Лорд Питер мог свободно пользоваться классной комнатой за исключением тех дней, когда здесь собирались члены клуба кройки и шитья.

Белье было разложено на столе так, словно дамы из вышеозначенного клуба намеревались починить его, но так и не удосужились. Вещи были выстираны, и теперь стало отчетливо видно, как они обесцветились и кое-где сгнили от долгого нахождения в земле на разлагающемся теле. Из распахнутого окна веяло траурным ароматом жонкилий.

Тихонько насвистывая себе под нос, Уимзи рассматривал подвергшиеся тщательной, но экономной починке вещи. Его озадачил факт, что на Крэнтоне, которого последний раз видели в Лондоне в сентябре, было сильно поношенное и аккуратно заштопанное французское белье. Рубашка и остальная одежда, выстиранная и сложенная, лежали на стуле рядом. Также изрядно поношенная, она оказалась английского производства. Почему Крэнтон надел нижнее французское белье, да к тому же поношенное?

Уимзи понимал, что бесполезно пытаться проследить судьбу одежды с помощью производителя. Нижнее белье этой марки и качества производилось в Париже сотнями тысяч штук и разлеталось по провинциям. Оно стопками лежало на полках недорогих магазинов, где его покупали для своих мужей экономные домохозяйки. Отметки прачечной не было, а значит, его стирали дома: жена или служанка. Прорехи были умело заделаны, под мышками виднелись заплаты, края обтрепавшихся манжет обшиты, а пуговицы на штанах заменены на новые. А почему бы и нет? Многие вынуждены экономить, хотя и не настолько, чтобы покупать такую рвань в магазине поношенных вещей. Но, с другой стороны, даже самый активный человек не смог бы заносить одежду и белье до такого состояния за четыре месяца.

Лорд Питер, запустив пальцы в свои гладкие, соломенного цвета волосы, ерошил их до тех пор, пока не встали дыбом.

«Господи!» – мысленно воскликнула миссис Венаблз, питавшая к своему гостю теплые материнские чувства.

– Не хотите кружку молока, стаканчик виски с содовой или тарелку крепкого мясного бульона? – радушно предложила она.

Уимзи рассмеялся, поблагодарил женщину, однако от угощения отказался.

– Надеюсь, вы не подцепите от этой отвратительной старой одежды какой-нибудь заразы, – произнесла миссис Венаблз.

– Не беспокойтесь. Если мне что и грозит, то только воспаление мозга, – ответил он и, заметив отразившееся на лице миссис Венаблз беспокойство, добавил: – Просто я никак не пойму, что не так с этим бельем. Может, у вас появятся какие-нибудь мысли.

– Ну, не знаю… – протянула она, с опаской осмотрев лежавшие перед ней предметы одежды. – Я не Шерлок Холмс, но сказала бы, что у погибшего была хорошая, работящая жена.

– Да, однако это не дает ответа на вопрос, почему он купил белье во Франции. Ведь остальная одежда английского производства. Смущает еще и наличие монетки в десять сантимов, обнаруженной в кармане. Но в Англии подобные монеты не такая уж редкость.

Миссис Венаблз присела на стул и произнесла:

– Мне приходит в голову только одно объяснение. Он надел английскую одежду в качестве маскировки. Вы же сами предположили, что он попытался изменить внешность. А белья никто не увидит. Вот он и не стал его менять.

– Но это означает, что он прибыл сюда из Франции.

– Может, он француз. Они носят бороды?

– Да. Но мужчина, которого я встретил на дороге, не был французом.

– Вы же не знаете, тот ли это человек, кого вы встретили. Он может оказаться кем-то другим.

– Не исключено.

– Полагаю, другой одежды у него с собой не было?

– Нет. Совсем ничего. Он потерял работу. Во всяком случае, так он объяснил. На нем было длинное непромокаемое пальто английского производства. Кузнец сказал, что с собой у него была только зубная щетка. Ее он оставил. Можно ли извлечь из этого факта какую-либо информацию? Например, он не собирался уходить от кузнеца. Ведь в этом случае забрал бы щетку с собой. И если труп – именно тот человек, которого я встретил, то где его пальто? На убитом пальто не было.

– Не представляю, – пожала плечами миссис Венаблз. – Кстати, если захотите прогуляться в саду, будьте осторожны. Грачи вьют гнезда, и сверху летит много всякого мусора. Я бы на вашем месте надела шляпу. Или же можете взять в беседке старый зонтик. Шляпу неизвестный тоже оставил?

– В каком-то смысле, – ответил Уимзи. – Мы обнаружили ее в довольно странном месте. Только это нам не помогло.

– О! – всплеснула руками миссис Венаблз. – Как же это все утомительно. Уверена, что вы с этим делом голову себе сломаете. Вы уж постарайтесь не переутомляться. Мясник доставил нам свежую телячью печенку. Только вот я не знаю, едите вы такое или нет. Теодор просто обожает печень с беконом, а я считаю это блюдо слишком жирным. Кстати, хотела сказать, что со стороны вашего камердинера было весьма любезно так замечательно начистить серебро. Хотя ему не следовало беспокоиться. Эмили прекрасно с этим справляется. Надеюсь, ему здесь не очень скучно. Насколько я поняла, он хорошо готовит и играет на музыкальных инструментах. Кухарка сказала, что его кулинарные способности ничуть не уступают его красноречию.

– Вот как? – вскинул брови Уимзи. – Понятия об этом не имел. Впрочем, из фактов, которых я не знаю о своем камердинере, можно составить целую книгу.

Уимзи отложил в сторону белье, набил трубку свежим табаком и вышел в сад, сопровождаемый миссис Венаблз со старой шляпой в руках, принадлежащей ее мужу. Шляпа была слишком маленькой, но то обстоятельство, что Уимзи сразу водрузил ее себе на голову, выразив свою признательность, еще больше растопило сердце впечатлительной пожилой дамы. А вот Бантер испытал шок, когда его хозяин предстал перед ним в нелепом головном уборе и попросил составить ему компанию на прогулке по окрестностям.

– Очень хорошо, милорд, – ответил Бантер. – Сегодня ветер довольно прохладный.

– Тем лучше.

– Разумеется, милорд. Да будет мне позволено заметить, что твидовая кепка или серая фетровая шляпа больше соответствуют погодным условиям.

– Да? Что ж, вы правы, Бантер. Будьте так любезны вернуть этот головной убор на место. А если вдруг встретите миссис Венаблз, передайте ей, что ее забота о моей безопасности поистине бесценна. Кстати, Бантер, я надеюсь, вы сможете держать под контролем свое обаяние донжуана и не оставите после нашего отъезда разбитых сердец.

– Естественно, милорд.

Вернувшись с серой фетровой шляпой в руках, Бантер обнаружил, что машина стоит у крыльца, а его светлость уже занял место за рулем.

– Я собираюсь предпринять длительную поездку, Бантер. И начнем мы с Лимхолта.

– Как скажете, милорд.

Они проехали по главной дороге, свернули налево вдоль дамбы, без приключений пересекли Фрогс-Бридж и преодолели двенадцать или тринадцать миль, отделявших их от городка Лимхолт. Был базарный день, и «даймлеру» пришлось в буквальном смысле слова прокладывать себе путь среди овец и свиней, а также их хозяев, беззаботно стоявших посреди дороги и не делавших попыток отойти в сторону до тех пор, пока их бедер не касалось крыло автомобиля. Чуть в стороне от площади находилось почтовое отделение.

– Зайдите внутрь, Бантер, и поинтересуйтесь, нет ли письма для мистера Стивена Драйвера, до востребования.

Лорд Питер ждал возвращения камердинера, в то время как свиньи топтались возле его машины, а бычки буквально дышали в затылок. Вскоре с пустыми руками вернулся Бантер. Письма не было, хотя поисками занялись три сотрудницы и лично начальник отделения.

– Ну, ничего, – промолвил его светлость. – В Лимхолте самое большое почтовое отделение, поэтому я поехал сюда в первую очередь. Но на этой стороне дамбы есть еще Холпорт и Уолбич. Однако Холпорт расположен достаточно далеко, так что мы направимся в Уолбич. Туда ведет прямая дорога. Насколько, конечно, может быть прямой дорога, пролегающая по болотам. Господь мог бы придумать животное глупее овцы, но у него это не получилось. Разве только коровы глупее. А ну, кыш, кыш! Пошли вон!

Миля за милей исчезала позади ровная широкая дорога. Тут – одинокая мельница, там – уединенная ферма, ровный ряд тополей вдоль поросшей камышом дамбы. Поля сменяли одно другое – пшеница, картофель, свекла, горчица, опять пшеница, картофель, люцерна, пшеница, свекла, горчица. Длинная улица со старинной церковью и колокольней из серого камня, кирпичная часовня, дом викария в окружении вязов и каштанов, а затем снова дамба, мельница, поля пшеницы, горчицы и пастбища. По мере того как путешественники продвигались вперед, местность становилась более плоской, если такое вообще возможно. Мельницы стали попадаться чаще, и с правой стороны вновь засверкала серебристая лента реки Вейл. Здесь ее русло было шире и полноводнее, подпитываясь водой из Тридцатифутовой дамбы, водостока Харпера и Сент-Саймон-Эу. Река величаво и неспешно катила свои воды. Вскоре на линии горизонта возникли многочисленные шпили и крыши, верхушки деревьев и проглядывавшие из-за них мачты. Таким образом, проезжая мост за мостом, путешественники прибыли в Уолбич. Раньше это был довольно большой порт. Теперь же берега затянуло илом, превратив их в непроходимую топь в устье реки, хотя заброшенные причалы и названия пабов и гостиниц все еще напоминали гостям города о его морском прошлом.

На площади, где находилось почтовое отделение, царила блаженная тишина, поскольку Уолбич давно стал одним из таких провинциальных городков, где все дни за исключением базарных напоминают шабат. Бантер какое-то время отсутствовал, а когда появился, от его привычной уравновешенности не осталось и следа, а на обычно бледном лице играл яркий румянец.

– Нам улыбнулась удача? – добродушно поинтересовался Уимзи.

Однако, к его удивлению, Бантер приложил палец к губам, призывая к молчанию. Дождавшись, пока слуга сядет в машину, его светлость задал еще один вопрос:

– Что случилось?

– Давайте поскорее поедем, милорд. Поскольку мой маневр в итоге все же увенчался успехом, сохраняется возможность, что я обокрал почтовую службу его величества, назвавшись вымышленным именем и забрав письмо, адресованное не мне.

Его светлость не нужно было просить дважды, и через минуту «даймлер» уже катил по тихой улочке позади церкви.

– Что вы натворили, Бантер?

– Я спросил о письме, отправленном до востребования мистеру Стивену Драйверу и пролежавшем на почте некоторое время. Когда юная сотрудница почтового отделения поинтересовалась, как долго лежало письмо, я ответил, что должен был посетить Уолбич несколько недель назад, но не смог, поэтому письмо пролежало дольше, чем ожидалось.

– Очень хорошо, – одобрительно кивнул Уимзи. – Вы поступили правильно.

– Юная сотрудница, милорд, отперла сейф, просмотрела его содержимое, после чего вернулась с письмом в руке и еще раз спросила имя, на которое оно адресовано.

– Да? Эти девочки на почте глуповаты. Так что я бы удивился сильнее, если бы она не задала подобного вопроса.

– Совершенно с вами согласен, милорд. Я повторил, что имя адресата Стивен – или Стив – Драйвер, и успел заметить голубой штамп на конверте, который девушка держала в руках. Нас разделяла небольшая стойка, милорд, но, как вы знаете, природа наградила меня превосходным зрением.

– Да уж, вам крупно повезло.

– Осмелюсь заметить, что я действительно везучий человек, милорд. При виде этого голубого штампа я, припомнив обстоятельства дела, быстро добавил, что письмо пришло из Франции.

– Замечательно.

– Это озадачило юную персону. С сомнением в голосе она сообщила мне, что на почте вот уже три недели лежит письмо из Франции, однако оно адресовано совсем другому человеку.

– Вот черт!

– Да, милорд. Именно такая мысль промелькнула и у меня. И тогда я спросил, не ошиблась ли юная мисс. К счастью, сотрудница была молодой и неопытной и избрала самую примитивную стратегию: поспешно ответила, что имя написано печатными буквами: мистеру Полу Тейлору. И в этот момент…

– Пол Тейлор! – воскликнул Уимзи, разволновавшись. – Да ведь это же имя…

– Совершенно верно, милорд. Вы перебили меня как раз в тот момент, когда я хотел сообщить вам, что принял решение действовать быстро. Я тотчас сказал: «Пол Тейлор? Это же имя моего шофера». Прошу прощения, милорд, если мои слова показались вам неуважительными, поскольку в данное время вы занимаете место вышеозначенного человека. Однако в момент глубокого волнения, милорд, я был не в том положении, чтобы мыслить чуть более ясно…

– Бантер, – перебил слугу Уимзи, – предупреждаю, что начинаю закипать. Говорите немедленно, вы заполучили письмо или нет?

– Да, милорд, заполучил. Я сказал, что поскольку письмо для моего шофера лежит здесь, то я с радостью передам его ему. Также отпустил несколько шутливых замечаний и доверительно поведал юной персоне, что мой шофер настоящий покоритель дамских сердец и наверняка завел очередную подружку, когда мы путешествовали за границей. В общем, мы весело посмеялись, милорд.

– Ах вот как?

– Да, милорд. Потом я выразил беспокойство относительно того, что мое собственное письмо куда-то затерялось, и попросил юную девушку поискать еще. Она с неохотой подчинилась, но в итоге я ушел прочь, сетуя на то, что почтовая служба в нашей стране крайне ненадежна и мне следует непременно написать об этом инциденте в «Таймс».

– Отлично. Это противозаконно, но мы попросим Бланделла все уладить. Я мог бы посоветовать ему отправиться на поиски письма вместо нас, но это был, так сказать, выстрел наугад и он счел бы мою затею пустой. Собственно, я и сам не очень верил в то, что нам улыбнется удача. Как бы то ни было, это моя идея, и мне хотелось, чтобы мы с вами хорошенько повеселились. Достаточно, не нужно больше извиняться. Вы отлично справились со своей задачей, и я вами доволен. Так, что там у вас? Неужели то, что нам нужно? Черт возьми! Да, это то самое письмо. А теперь давайте отправимся в местный паб «Кот и скрипка», где подают замечательный портвейн и не менее замечательный кларет, чтобы выпить за наше безрассудство и отпраздновать успех нашего черного дела.

Вскоре путешественники уже сидели в полутемном помещении, выходящем окнами на приземистую квадратную колокольню, вокруг которой с криками вились грачи и чайки. Его светлость заказал жареного ягненка и бутылку весьма недурного кларета и вскоре завязал непринужденную беседу с официантом.

– В нашем городке действительно тихо, – произнес тот, – но не так, как раньше, сэр. Тут неподалеку роют канал, и в город понаехало множество наемных рабочих. О да, сэр, работы почти завершены. Поговаривают, будто открытие состоится в июне. Этот новый канал поможет осушению местности. Все надеются, что с его помощью русло реки углубится футов на десять и позволит приливу добраться до Тридцатифутовой дамбы, как в прежние времена. Конечно, я ничего об этом не знаю, сэр. То было при Оливере Кромвеле, а я живу в этих местах только двадцать лет. Но так сказал главный инженер. Канал находится всего в миле от города, сэр. В начале июня состоится грандиозное открытие с гала-концертом, матчем по крикету и другим видам спорта для молодежи, сэр. На церемонию открытия пригласили самого герцога Денвера, однако неизвестно, приедет он или нет.

– Обязательно приедет, – заверил Уимзи. – Черт возьми, он просто обязан приехать. Делать ему все равно нечего, а тут такое развлечение.

– Вы так думаете, сэр? – с сомнением спросил официант, не зная причины этой уверенности и не желая обидеть гостя. – В городе ему будут очень признательны, если он все же сможет присутствовать на открытии. Хотите еще картофеля?

– Да, спасибо, – ответил Уимзи. – Я непременно постараюсь уговорить Денвера исполнить свой долг. Мы все приедем. Нельзя пропустить такое веселье. Денвер вручит золотые кубки победившим, а я – серебряных кроликов проигравшим. А если повезет, кто-нибудь непременно свалится в реку.

– Да, это доставит удовольствие всем.

Лишь когда принесли бутылку портвейна «Так Холдсворт» 1908 года, Уимзи достал из кармана письмо и принялся его читать. Адрес на нем свидетельствовал о том, что писал иностранец: «М. Пол Тейлор, до востребования, Уолбич, Линкольншир, Англия». Причем название страны было написано на французский манер.

– Члены моей семьи, – произнес лорд Питер, – частенько обвиняли меня в несдержанности и недостатке самообладания. Плохо они меня знают. Вместо того чтобы вскрыть письмо немедленно, я сохраню его для старшего инспектора Бланделла. Вместо того чтобы помчаться к нему в участок, я спокойно сижу в пабе и ем жареного ягненка. Хотя мистера Бланделла все равно нет сегодня в Лимхолте. В общем, я ничего не выиграл бы от своего спешного возвращения. Так-так, посмотрим. Почтовый штамп наполовину стерся. Судя по сохранившимся буквам, письмо отправили из почтового отделения какого-то населенного пункта, заканчивающегося на «и» и находящегося в департаменте Марна или Сены и Марна – многие помнят эти места как политые кровью поля сражений, изрытые траншеями и воронками от снарядов. Конверт не слишком высокого качества, хуже, чем большинство французских конвертов. Почерк на нем свидетельствует о том, что писали скорее всего имевшимся на почте пером, а писавший адрес человек не привык к упражнениям подобного рода. Впрочем, состояние пера и качество чернил не так уж важны. Во Франции я не встречал пера и чернил, которыми бы человек мог писать нормально. И все же почерк весьма примечателен. Образование в этой стране таково, что большинство французов пишут отвратительно. Но в данном случае адрес написан более чем отвратительно. Буквы так и пляшут перед глазами. Дату разобрать нельзя. Но поскольку мы знаем, когда приблизительно это письмо прибыло в Англию, можно вычислить примерную дату отправления. Можем ли мы выжать из этого конверта что-нибудь еще?

– Если мне будет позволено высказать свое скромное мнение, милорд, я замечу, что на обратной стороне конверта нет ни адреса, ни имени человека, отправившего данное письмо.

– Ценное наблюдение. Да, Бантер, французы не подписывают адрес отправителя в верхнем углу конверта, как это принято в Англии, хотя порой делают бесполезные надписи внизу, такие как «Париж» или «Леон», без указания номера дома или названия улицы. Однако они частенько помещают подобную информацию на клапан конверта в надежде на то, что она будет утеряна навсегда, если письмо вдруг попадет в огонь и не будет прочитано.

– Иногда мне приходило в голову, что это странная привычка, милорд.

– Вовсе нет, Бантер. Она вполне логична. Для начала скажу: французы твердо уверены, что большинство писем теряется во время пересылки. Они не доверяют государственным учреждениям, и неспроста, но все же надеются, что в случае, если почтовое отделение не доставит письмо адресату, оно рано или поздно вернется к человеку, его пославшему. Однако надежды на это почти никакой, и они снова правы. Ведь к этому нужно приложить немало усилий. Англичанин же не станет возражать, если в аналогичной ситуации сотрудники почтового отделения сломают печати, внимательно прочитают содержание письма, вычислят имя и адрес, а потом вложат его в чистый конверт и отправят по адресу, подписавшись каким-нибудь забавным именем на потеху местному почтальону. Французы, будучи в высшей степени благопристойными и весьма скрытными, предпочитают хранить всю личную информацию в тайне, размещая ее внутри конверта. Было бы неплохо, если бы наш отправитель написал имя и адрес и внутри, и снаружи. Но он не сделал этого. А это означает лишь одно: он не хочет, чтобы его местонахождение обнаружили. И самое ужасное то, Бантер, что внутри адреса тоже не окажется. Готов биться об заклад. Ну да ладно. Отличный портвейн. Сделайте одолжение, Бантер, допейте все, что осталось в бутылке. Жаль, если такой хороший напиток пропадет. Я не смогу вам помочь, иначе засну за рулем.

Обратно путешественники возвращались по прямой дороге, тянувшейся по берегу реки.

– Если бы эту местность осушали последовательно и с умом, – заметил Уимзи, – сделав так, чтобы вода из каналов попадала в реки, а не наоборот, Уолбич до сих пор был бы портом, а ландшафт не напоминал бы лоскутное одеяло. Однако семь сотен лет постоянной вражды между приходами, семь сотен лет господства жадности, подкупов и лени, а также ошибочное мнение, что на болотах можно поступать с угодьями как в Голландии, сделали свое дело. Да, коммуникации служат своей цели, но все могло бы быть гораздо лучше. Вот здесь мы встретили Крэнтона, если это действительно был он. Интересно, видел ли что-нибудь сторож на шлюзе? Давайте остановимся и узнаем. Люблю смотреть на шлюзы.

Уимзи проехал по мосту и остановил автомобиль рядом с домом смотрителя. Мужчина вышел взглянуть, кто к нему пожаловал, и был легко втянут в светскую беседу об урожае и погоде, новом канале и реке. Вскоре Уимзи уже стоял на узеньком деревянном мостике, расположенном над шлюзом, и внимательно смотрел в зеленую воду. Уровень воды опустился, и сквозь полуоткрытые ворота шлюза тоненьким ручьем лениво пробивалась река, несущая свои воды к морю.

– Очень живописно, – заметил Уимзи. – Сюда когда-нибудь приезжали художники? Этот пейзаж так и просится на полотно.

Смотритель шлюза не мог дать ответа на этот вопрос.

– Только вот опоры не мешало бы подновить, – продолжил Уимзи. – Да и ворота довольно старые.

– А! – откликнулся смотритель. – Ваша правда. – Он сплюнул в реку. – Шлюзу и впрямь нужен ремонт. Двадцать лет стоит. Даже больше.

– Так почему же этого не делают?

– А! – отмахнулся смотритель.

Он на время погрузился в размышления, и Уимзи ему не мешал. Затем мужчина снова заговорил – тяжело и натужно:

– Похоже, никто не знает, на ком лежит ответственность за этот шлюз. Местные власти считают, что его должен ремонтировать комитет по охране реки Вейл. А те валят на местные власти. Недавно они договорились передать его в ведение комитета водного сообщения, но пока не сделали этого. – Он снова сплюнул.

– А выдержат ли ворота напор воды? – спросил Уимзи.

– Может, выдержат, а может, и нет, – пожал плечами смотритель. – Хотя воды в реке не так уж много. Во времена Оливера Кромвеля все было иначе.

Уимзи уже привык к постоянному упоминанию лорда-протектора и рассказам о его вмешательстве в дело осушения болот. Но в данном случае влияние Кромвеля казалось ему несколько преувеличенным.

– Я слышал, этот шлюз построили голландцы. Так ли это? – спросил Уимзи.

– Да, – кивнул смотритель. – Его построили, чтобы сдерживать воду. Во времена Оливера Кромвеля окрестности зимой полностью затапливало. Вот и решили построить шлюз. Хотя нынче река уже не такая полноводная.

– Скоро все изменится, ведь вот-вот заработает новый канал.

– А! Так говорят. Но я не знаю. Одни считают, будто ничего не изменится, а другие утверждают, что канал затопит всю землю вокруг Уолбича. Лично я знаю лишь то, что на эту затею потратили уйму денег. А откуда они взялись? По мне, у нас и так все хорошо.

– В чьем ведении находится новый канал?

– За него будет отвечать комитет по охране реки.

– Но строители не могут не понимать, что изменения коснутся и шлюза. Почему же они его не ремонтируют?

Смотритель посмотрел на Уимзи с сочувствием, как на умалишенного.

– Вы не слышали, что я вам сказал? Никто не знает, из чьего кармана платить за ремонт. Но зато, – в голосе смотрителя прозвучала гордость, – приняли целых пять законов относительно этого шлюза. А один даже представили в парламенте. Это стоило очень больших денег. Да.

– Но ведь это же нелепо. Тем более при нынешнем уровне безработицы. Много ли людей забредает в ваши края в поисках работы?

– Когда как.

– Помню, когда я был в ваших краях в последний раз, на берегу реки мне встретился мужчина. Это случилось сразу после Нового года. Мне он показался твердым орешком.

– Он-то? Да. Его взял к себе Эзра Уайлдерспин, только он там долго не задержался. Видимо, испугался тяжелой работы. Многие боятся. Он постучался ко мне в дверь: попросил чашку чая, – но я прогнал его прочь. Не чай ему был нужен. Знаю я таких.

– Он шел из Уолбича?

– Он мне так и сказал. Хотел найти работу на строительстве канала.

– А мне он представился автомехаником.

– А! – Смотритель смачно сплюнул в бурлящую внизу воду. – Такие, как он, что угодно могут сказать.

– Похоже, этот человек много работал руками. Так почему для него не нашлось места на строительстве?

– Ох, сэр, сказать можно все, что угодно. У нас в городе полно мастеров своего дела, желающих работать. Так зачем принимать на работу какого-то бродягу?

– Ваши власти и комитет по охране реки могли бы нанять таких людей, как он, для установки новых ворот. Впрочем, это не мое дело.

– А! – снова отмахнулся смотритель. – Новые ворота, говорите? А!

Уимзи и Бантер сели в машину и уже собрались тронуться с места, когда смотритель подошел к ним.

– Послушайте, – произнес он, наклоняясь так низко, что Уимзи поспешно убрал ноги в ожидании очередного плевка, – вот что я подумал. Почему они не отдадут шлюз Женеве? Почему, а? Женева начнет разоружаться, а мы получим свой шлюз обратно.

– Ха-ха-ха! – рассмеялся Уимзи над ироничным замечанием смотрителя. – Отличная мысль! Я расскажу о ней своим друзьям. И правда – почему бы не передать шлюз Женеве?

– Вот и я говорю. Почему?

– Восхитительно! – воскликнул Уимзи. – Этого я не забуду точно.

Он мягко прикрыл дверцу автомобиля и тронулся с места. Когда же они с Бантером отъехали на некоторое расстояние, он обернулся и увидел, как смотритель продолжает радоваться собственному остроумию.

Недобрые предчувствия лорда Питера относительно письма подтвердились. Он честно передал его нераспечатанным старшему инспектору Бланделлу, когда тот вернулся из суда, где провел целый день. Бланделла немного насторожил способ, коим лорд Питер добыл вышеозначенное письмо, однако вскоре он простил доморощенного детектива, не в силах устоять перед его усердием и недюжинным умом. Вместе они вскрыли конверт. Письмо без обратного адреса было написано на тонкой бумаге такого же дурного качества, что и конверт. Начиналось оно словами: «Mon cher mari…»

– Эй! – воскликнул мистер Бланделл. – Что это значит? Я не силен во французском, но вроде «mari» означает «муж».

– Да, именно так. «Мой дорогой муж…»

– Я и не знал, что у Крэнтона… Черт! Как это случилось? Не слышал, чтобы у него была жена, тем более француженка.

– Неизвестно, имеет ли это письмо какое-то отношение к Крэнтону. Он явился в приход и спросил мистера Пола Тейлора. И это письмо адресовано, как мы видим, Полу Тейлору.

– Но ведь Пол Тейлор – колокол.

– Тейлор Пол – колокол, а вот Пол Тейлор вполне может оказаться реальным человеком.

– Кто же он такой?

– Некто, у кого имеется жена во Франции.

– А тот, другой – Бетти Как-Бишь-Его? Он человек?

– Нет. Это колокол. Но, наверное, и человек.

– Не могут же оба они быть реальными людьми! – возмутился Бланделл. – Это бессмысленно. И где, скажите на милость, этот самый Пол Тейлор?

– Может, это найденный нами труп?

– В таком случае куда подевался Крэнтон? Не могут же они оба быть трупами. Это тоже бессмысленно.

– Вероятно, Крэнтон назвался Уайлдерспину одним именем, а своему корреспонденту – другим.

– Тогда что он имел в виду, разыскивая Пола Тейлора в приходе церкви Святого Павла?

– Полагаю, его все же интересовал колокол.

– Мне это представляется бессмыслицей. Этот Пол Тейлор – или Тейлор Пол – не может быть одновременно и колоколом, и человеком. Бред какой-то.

– Только не впутывайте сюда Бетти. Бетти – колокол. Тейлор Пол – колокол. А вот Пол Тейлор – человек. Потому что колокола не получают писем. Если вы станете утверждать обратное, вас сочтут сумасшедшим. О господи! Как же все запуталось.

– Я не понимаю, – произнес старший инспектор. – Стивен Драйвер – человек. Вы же не называете его колоколом. Так вот я хочу знать, кто из них Крэнтон. Если он обзавелся во Франции женой в период с сентября по сегодняшний день… вернее, с января по сегодняшний день… Нет, не так… В период с сентября по январь… Теперь и я запутался, милорд. Давайте уже прочитаем письмо. Сможете сразу перевести его на английский язык? Боюсь, во французском я не силен.

«Мой дорогой муж, ты просил меня не писать тебе без особой надобности, но прошло три месяца, а я так и не получила от тебя вестей. Я очень беспокоюсь и постоянно спрашиваю себя, не забрали ли тебя военные власти. Ты заверял меня, что они уже не могут тебе ничего предъявить, потому что война давно закончилась. Но я знаю, как строги в этом смысле англичане. Умоляю тебя, напиши хотя бы пару строк. Сообщи, что с тобой все в порядке. Мне становится труднее работать на ферме в одиночку. Еле-еле засеяли по весне поле. Да еще рыжая корова сдохла. Я вынуждена сама возить птицу на рынок, только вот дают за нее совсем мало. Малыш Пьер помогает мне как может, но ведь ему лишь девять лет. У Мари коклюш, и она заразила кроху. Прости, что пишу тебе так открыто, но я действительно очень беспокоюсь. Пьер и Мари передают своему папочке привет и крепко целуют его. Твоя любящая жена Сюзанна».

Бланделл ошеломленно слушал, а потом выхватил письмо из рук Уимзи, словно не поверив его переводу, и вознамерился прочитать там что-то другое.

– Малыш Пьер… Девять лет… Крепко целуют своего папочку… И рыжая корова сдохла… Ничего себе! – Он сделал кое-какие вычисления. – Девять лет назад Крэнтон сидел в тюрьме.

– Возможно, имеется в виду отчим? – предположил Уимзи.

Однако старший инспектор не обратил на его слова никакого внимания.

– Весенний сев… С каких это пор Крэнтон стал фермером? И при чем здесь военные власти? И война, если уж на то пошло? Крэнтон не воевал ни одного дня. Что-то у меня не сходятся концы с концами. Послушайте, милорд, вряд ли речь идет о Крэнтоне. Глупость какая-то.

– А мне все это уже не кажется глупостью, – возразил Уимзи. – И я по-прежнему считаю, что в тот новогодний день встретил на дороге именно Крэнтона.

– Пожалуй, позвоню в Лондон. А затем нужно посетить начальника полиции, выяснить, что все это означает. Драйвер исчез, а потом было обнаружено тело похожего на него человека. С этим нужно что-то делать. Но Франция… Не представляю, как мы разыщем эту Сюзанну! Ведь поездка будет стоить уйму денег.

Глава 8 В игру вступает мсье Розье

Оставшийся колокол повторяет простые колебания, или, как говорят, «следует за сопрано».

Тройт. Искусство колокольного звона

В работе сыщика есть дела посложнее, чем прочесывание двух французских департаментов в поисках деревни, название которой заканчивается на «и», жены фермера по имени Сюзанна, у которой имеется сын Пьер девяти лет, дочь Мари, грудной ребенок неизвестного пола и муж-англичанин. На самом деле названия почти всех деревень, расположенных в Марне, заканчиваются на «и», а имена Сюзанна, Пьер и Мари являются самыми распространенными. Но вот муж-англичанин – это уже кое-что. Человека по имени Пол Тейлор найти нетрудно, только вот и лорд Питер Уимзи, и старший инспектор Бланделл были уверены, что имя это вымышленное.

Примерно в середине мая французская полиция прислала отчет, оказавшийся более обнадеживающим, нежели предыдущие. Составил его комиссар Розье из Шато-Тьерри, что в департаменте Марна. Отчет был настолько многообещающим, что даже начальник полиции Лимхолта – весьма экономный человек, переживающий из-за любых непредвиденных трат, – согласился, что дело нужно расследовать на месте.

– Но я не знаю, кого отправить, – проворчал он. – Слишком уж дорогое предприятие. И потом, язык. Вы говорите по-французски, Бланделл?

Старший инспектор застенчиво улыбнулся:

– Ну, сэр, не то чтобы хорошо: могу заказать вина в estaminet^[51] или поругаться на официанта, – но допрос свидетелей совсем другое дело.

– Я поехать не могу, – заявил начальник полиции, чтобы сразу закрыть эту тему. – Об этом не может быть и речи. – Он принялся барабанить пальцами по столешнице, рассеянно глядя поверх головы старшего инспектора на ворон, вьющихся над вязами в дальнем углу сада. – Вы сделали все от вас зависящее, Бланделл, но, думаю, нужно передать расследование в другую инстанцию и забыть о его существовании. В Скотленд-Ярд, например. Жаль, что мы не сделали этого раньше.

На лице старшего инспектора отразилось разочарование. Лорд Питер, заглянувший в участок на случай, если потребуется снова перевести письмо, а также не желавший пропустить ни слова из этой беседы, деликатно откашлялся.

– Если вы решитесь доверить допрос мне, сэр, – промолвил он, – я вашего доверия не обману. Отправиться во Францию я готов за свой счет, – поспешно добавил его светлость.

– Боюсь, это будет не по правилам, – заметил начальник полиции с видом человека, которого совсем не сложно уговорить.

– Я надежнее, чем может показаться на первый взгляд, – продолжил лорд Питер. – К тому же хорошо говорю по-французски. Наверное, вы сможете назначить меня констеблем для специального поручения^[52]. Ведь они нужны именно для таких вотделикатных целей, не правда ли?

– Ну, не знаю… – протянул начальник полиции. – Ладно, я готов пойти на уступки. – Он многозначительно посмотрел на Уимзи. – Полагаю, вы поедете во Францию в любом случае.

– Ничто не может помешать мне совершить частную поездку по местам боевой славы. И если я вдруг встречу одного из своих приятелей из Скотленд-Ярда, то непременно к нему присоединюсь. Я считаю, что в нынешние непростые времена следует подумать о бюджете государства, не так ли, сэр?

Начальник полиции молчал. Вообще-то ему совсем не хотелось звонить в Скотленд-Ярд. Он был уверен, что их сотрудник лишь мешался бы под ногами. Вскоре начальник полиции сдался, и уже через два дня лорда Питера Уимзи радушно принимал у себя комиссар Розье, который не мог не оказать теплого приема джентльмену, состоявшему в дружеских отношениях с его начальством и превосходно говорившему по-французски. Мсье Розье поставил на стол бутылку превосходного вина, попросил гостя чувствовать себя как дома и начал рассказ.

– Честно говоря, я не удивился, милорд, когда меня попросили провести расследование, касающееся супруга Сюзанны Легро. Я давно подозревал, что у этого семейства есть какая-то чудовищная тайна. На протяжении десяти лет я повторял себе: «Аристид Розье, придет день, и все наконец поймут, что твои предостережения относительно так называемого “Жана Легро” были небеспочвенны». Полагаю, этот день настал, и мне остается поздравить самого себя.

– Вероятно, – кивнул Уимзи. – Вы обладаете исключительной проницательностью, господин комиссар.

– Чтобы вы более ясно представили обстоятельства дела, позвольте вернуться к событиям лета тысяча девятьсот восемнадцатого года. Милорд служил в британской армии? Ну, тогда милорд помнит отступление в июле. Quelle historie sanglante!^[53] Армия беспорядочно отступала по всему департаменту Марна, и на ее пути лежала деревенька, расположенная на левом берегу реки. Сама деревня, милорд, избежала жестоких бомбардировок, поскольку находилась за линией фронта. Там жил престарелый Пьер Легро со своей внучкой Сюзанной. Этот восьмидесятилетний старик отказался покидать свой дом. Его двадцатисемилетняя внучка, будучи девушкой энергичной и работящей, в одиночку управлялась с фермой на протяжении всего конфликта. Ее отец, брат и жених погибли.

Через десять дней после отступления была получена информация, будто на ферме старика Легро объявился гость. Соседи начали судачить, и наш кюре, преподобный Латуш, мир праху его, счел своим долгом известить об этом власти. В то время я служил в армии, но мой предшественник, мсье Дюбуа, решил расследовать это дело и выяснил, что на ферме находится пострадавший. Он получил серьезное ранение в голову. Допрошенные Сюзанна Легро и ее дед дали абсолютно одинаковые показания.

Сюзанна рассказала, что на вторую ночь после отступления пошла на край деревни и обнаружила мужчину, охваченного лихорадкой. Он лежал на земле в одном нижнем белье с кое-как перевязанной головой. Все его тело покрывали грязь и запекшаяся кровь, на белье ил и водоросли, словно он недавно побывал в реке. С помощью деда Сюзанна сумела перенести незнакомца к себе домой, промыла его раны и ухаживала за ним. Ферма расположена в двух километрах от деревни, и послать за помощью не представлялось возможным. Сначала, по словам Сюзанны, раненый бредил на французском языке, вспоминая бой, а потом впал в тяжелейший ступор, из которого она никак не могла его вывести. Когда на него пришли взглянуть комиссар и кюре, он был без сознания и тяжело дышал.

Сюзанна показала одежду, в которой его нашла: нижнюю сорочку, панталоны, носки и рубашку солдата регулярной армии, – всю изрядно порванную и перепачканную. Помимо этого больше ничего – ни мундира, ни ботинок, ни медальона, ни документов. Похоже, он участвовал в отступлении и был вынужден переплыть через реку. Именно этим мы объяснили отсутствие обуви и всего остального. На вид я дал ему лет тридцать пять. А к тому времени, как он предстал перед властями, его лицо наполовину скрывала недельная щетина.

– Потом его побрили?

– Да, милорд. Из города приехал доктор, но сказал лишь, что больной получил серьезное ранение в голову, и прописал какие-то лекарства Только они не очень-то помогли. Впрочем, чего еще ждать от неопытного студента, освобожденного от службы в армии по причине слабого здоровья? Сейчас его уже нет в живых.

Сначала мы надеялись все-таки узнать, кто он такой, однако раненый пролежал без сознания еще три недели, а когда начал постепенно возвращаться к жизни, выяснилось, что он потерял не только память, но и речь. Со временем речь начала восстанавливаться, и солдат уже мог как-то изъясняться. Правда, говорил он медленно и непонятно. Судя по всему, ранение затронуло речевые центры. Когда же ему стало гораздо лучше, его попытались допросить, однако он ничего не помнил: ни своего имени, ни адреса. Не помнил, что был на войне. Для него жизнь началась на ферме близ деревни С-и.

Комиссар Розье замолчал, а на лице Уимзи отразилось удивление.

– Как вы понимаете, милорд, мы сразу обратились к армейским властям. Фото нашего неизвестного показывали офицерам, но ни один из них его не узнал. Описание этого человека разослали в различные военные части, и тоже безрезультатно. Сначала мы подумали, будто он англичанин или даже немец. И данное обстоятельство не слишком нас порадовало. Впрочем, против этого свидетельствовал тот факт, что, когда Сюзанна обнаружила его, он бессвязно бормотал по-французски. Вся одежда на нем была также французского производства. И тем не менее его описание отправили в военное ведомство Британии. И снова ничего. После подписания соглашения о перемирии фото нашего неизвестного переправили в Германию, но и там о нем ничего не слышали. Все это заняло время, поскольку в Германии была революция и в стране царил хаос. А тем временем раненому нужно было где-то жить. Его отправляли в госпиталь – и не в один, – где с ним могли поработать психиатры, однако результата они так и не добились. Врачи пытались поймать его на чем-нибудь. Неожиданно выкрикивали команды на немецком, французском и английском языках в надежде, что он машинально откликнется. Создавалось впечатление, что воспоминания о войне стерлись из его сознания без следа.

– Счастливчик! – с чувством произнес Уимзи.

– Je suis de votre avis^[54]. Врачи хотели добиться от него хоть какой-нибудь реакции, но время шло, а лучше ему не становилось, поэтому его прислали обратно. Вы же понимаете, милорд, что нельзя вернуть на родину человека, не имеющего национальности. Его не приняла бы ни одна страна. Этот несчастный не был нужен никому, кроме Сюзанны и ее деда. Они нуждались в помощнике, а этот парень, несмотря на то что потерял память, быстро восстановился физически и мог выполнять тяжелую работу. Кроме того, девушка в него влюбилась. Вы же знаете, как это случается с женщинами. Когда они ухаживают за мужчиной, он становится для них кем-то вроде ребенка. Старик Пьер Легро испросил разрешения усыновить этого неизвестного. Разумеется, с этим возникли трудности, но старик такое разрешение все-таки получил. С парнем нужно было что-то делать. А он вел себя тихо и спокойно. Ему оформили документы на имя Жана Легро. Соседи начали привыкать к нему. В деревне у Сюзанны был ухажер, который постоянно обзывал Жана грязным немцем. Но однажды тот побил его, и в деревне больше никто не слышал обидного прозвища. Через несколько лет стало ясно, что Сюзанна хочет выйти замуж за Жана. Однако старый кюре воспротивился этому браку, мотивируя свой отказ тем, что мужчина, возможно, женат. Но вскоре он умер. А новый кюре не знал обстоятельств появления в деревне Жана Легро. К тому же Сюзанна уже перешла границы дозволенного. Такова уж человеческая природа. Гражданские власти умыли руки, решив, что лучше легализовать их отношения. В общем, Сюзанна вышла замуж за Жана Легро, и теперь их старшему сыну девять лет. С тех пор с этим семейством проблем не возникало. Только вот Жан до сих пор не помнит, кто он и откуда.

– В своем письме вы сообщили, что Жан Легро пропал, – произнес Уимзи.

– Уже пять месяцев, милорд. Говорят, будто бы он в Бельгии покупает свиней, коров и еще бог знает что, но с тех пор ни разу не написал и его жена очень волнуется. У вас есть какая-то информация о нем?

– У нас есть труп, – ответил Уимзи. – И имя. Но если этот самый Жан Легро вел себя так, как вы описываете, то имя ему не принадлежит, поскольку человек, чье имя у нас имеется, в тысяча девятьсот восемнадцатом году сидел в тюрьме.

– А, значит, Жан Легро вас больше не интересует?

– Напротив. Нам ведь необходимо идентифицировать труп.

– A la bonne heure^[55], – улыбнулся мсье Розье. – Труп – это уже кое-что. У вас есть фотография? Или описание? Какие-нибудь особые приметы?

– Фотография тут была бы абсолютно бесполезна. Труп пролежал в земле несколько месяцев, к тому же у него сильно изуродовано лицо. Более того, ему отрезали кисти. Но у нас есть его параметры и два медицинских отчета. В самом последнем, полученном из Лондона, есть информация, что на голове покойного имеется застарелый шрам наряду со свежими ранами.

– Ага! Пожалуй, это кое-что значит. Ваш неизвестный был убит ударом по голове?

– Нет, – ответил Уимзи. – Все раны на голове появились уже после его смерти. В данном случае мнение эксперта совпадает с мнением полицейского врача.

– Тогда от чего же он умер?

– Загадка. Нет никаких признаков смертельных ран или отравления ядом. Нет следов удушения или серьезных заболеваний. Сердце крепкое. Содержимое кишечника свидетельствует о том, что он плотно поел за несколько часов до смерти. В общем, умер он точно не от голода.

– Может, паралич?

– Мозг изрядно разложился, так что сложно сделать какие-то выводы. Хотя кое-что указывает на то, что все же имело место кровоизлияние в мозг. Но вы должны понять, что если бы человек умер от апоплексического удара, его вовсе не нужно было бы закапывать.

– Вы совершенно правы. Итак, мы едем на ферму Жана Легро.

Ферма оказалась маленькой и вовсе не процветающей. Сломанная ограда, полуразрушенный флигель, заросшие сорняками поля свидетельствовали о том, что семья нуждается не только в средствах, но и в рабочей силе. Гостей приняла хозяйка дома – крепкая, мускулистая женщина лет сорока, державшая на руках девятимесячного младенца. При виде комиссара и сопровождающего его жандарма в ее глазах мелькнула тревога, однако лицо почти сразу приобрело выражение ослиного упрямства, столь характерного для французских крестьян.

– Мсье комиссар Розье?

– Он самый, мадам. А этот джентльмен – милорд Уимзи, приехавший из Англии, чтобы задать вам несколько вопросов. Можно войти?

Хозяйка пригласила гостей в дом, однако при слове «Англия» в ее глазах вновь вспыхнула тревога, что не укрылось ни от комиссара, ни от лорда Питера.

– Ваш муж, мадам Легро… – сразу перешел к делу комиссар. – Как давно он отсутствует?

– С декабря, мсье комиссар.

– И где же он?

– В Бельгии.

– Где именно?

– По-моему, в Диксмуде, мсье.

– Вы не знаете наверняка? Вы не получали от него писем?

– Нет, мсье.

– Странно. Зачем он поехал в Диксмуд?

– Он предположил, что его родные, вероятно, живут в этом городе. Вы же знаете, что он потерял память. И вот однажды в декабре он мне и говорит: «Сюзанна, заведи-ка граммофон». Я поставила пластинку с песней «Колокольный звон» на стихи Верхарна. Приятная музыка. И в тот момент, когда раздался перезвон колоколов, мой муж вдруг закричал: «Диксмуд! Есть ли в Бельгии город Диксмуд?» Я ответила, что есть. Тогда мой муж сказал: «Это название мне знакомо. Я уверен, Сюзанна, что моя любимая матушка живет в Диксмуде. И я не успокоюсь до тех пор, пока не съезжу туда и не наведу справки». Мсье комиссар, он уехал, забрав с собой наши скудные сбережения, и с тех пор я о нем не слышала.

– Histoire tres touchante^[56], – сухо произнес комиссар. – Позвольте выразить вам сочувствие, мадам, но мне почему-то не верится, что ваш муж – бельгиец. Бельгийские войска не принимали участие в боях при Марне.

– А если его отец женился на бельгийке, мсье? В таком случае у него должны быть родственники в Бельгии.

– C’est vrai^[57]. Он не оставил адреса?

– Нет, мсье. Сказал, что напишет, когда прибудет на место.

– На чем же он уехал? На поезде?

– Да.

– И вы не наводили справки? У мэра Диксмуда, например?

– Поймите, мсье, я была сбита с толку. Даже не знала, откуда начинать поиски.

– Разве не для этого существует полиция? Почему вы не обратились к нам?

– Мсье комиссар, но ведь я не знала… не представляла, чем это закончится. Я все повторяла себе: «Завтра он обязательно напишет». И ждала. Et enfin…^[58]

– Et enfin… вы решили написать сами. Почему вы подумали, что ваш муж находится в Англии?

– В Англии, мсье?

– В Англии, мадам. Вы написали ему на имя Пола Тейлора, разве нет? В город Валбеш в графстве Линколонне^[59]. – Комиссар превзошел себя, пытаясь выговорить сложные иностранные названия. – Написали, написали, мадам. И не надо мне говорить, будто вы считали, что муж находится в Бельгии. Вы же не станете отрицать, что это ваш почерк? К тому же в письме указаны имена ваших детей и тот факт, что умерла ваша корова.

– Мсье…

– Как же так, мадам? Все эти годы вы лгали полиции? Вы же прекрасно знали, что ваш муж никакой не бельгиец, а англичанин. И его настоящее имя Пол Тейлор. И он вовсе не терял память. Думаете, у вас получится обмануть полицию? Нет, мадам, дело, как выяснилось, очень серьезное. Вы подделали документы, а это преступление!

– Мсье, мсье…

– Это ваше письмо?

– Раз уж вы его нашли, что толку отрицать? Но…

– Хорошо, что вы признались. А что вы имели в виду, когда упомянули военные власти?

– Не помню, мсье. Мой муж… Умоляю вас, скажите, где он.

Комиссар Розье посмотрел на Уимзи, и тот произнес:

– У нас есть опасения, что ваш супруг мертв.

– Ah, mon dieu! Je le savais bien^[60]. Будь муж жив, он непременно написал бы мне.

– Если вы поможете нам и расскажете правду, мы сможем идентифицировать его личность.

Женщина стояла, переводя взгляд с одного мужчины на другого, и наконец повернулась к Уимзи:

– Вы, милорд, не пытаетесь загнать меня в ловушку? Вы уверены, что мой муж мертв?

– Да какая разница! – воскликнул комиссар. – Вы должны рассказать правду, иначе вам же будет хуже.

Уимзи открыл чемоданчик и достал оттуда нижнее белье, снятое с трупа.

– Мадам, мы не знаем, ваш ли муж тот человек, с которого мы это сняли, но клянусь вам честью, что мужчина, на ком была эта одежда, действительно мертв.

Сюзанна Легро взяла вещи в руки и медленно ощупала своими натруженными пальцами каждую заплатку и заштопанную прореху. А потом, словно при виде этих вещей что-то сломалось у нее внутри, упала на стул, уткнулась лбом в заштопанные вещи и разрыдалась.

– Вы узнаете одежду? – мягко спросил комиссар.

– Да, она принадлежит моему мужу. Я сама ее латала. Значит, он действительно умер?

– В этом случае вы не навредите ему, если все объясните, – заметил Уимзи.

Немного придя в себя, Сюзанна Легро решила сделать заявление, и комиссар позвал своего помощника, чтобы тот записывал показания.

– Это правда, что мой муж не француз и не бельгиец. Он англичанин. Но муж действительно был ранен в тысяча девятьсот восемнадцатом году во время отступления. Он потерял много крови и совсем обессилел, однако памяти не терял. Он умолял помочь ему и спрятать, потому что не хотел больше воевать. Я ухаживала за ним до тех пор, пока ему не стало лучше, а потом мы придумали, что будем говорить людям.

– Стыдно, мадам, покрывать дезертира.

– Я это прекрасно понимала, мсье. Но войдите в мое положение. Отец умер, оба брата убиты. Помочь по хозяйству некому. Жана Мари Пикара, за которого я должна была выйти замуж, тоже убили. Во Франции осталось мало мужчин, а война шла так долго. К тому же, мсье, я полюбила Жана. А у него нервы совсем расшатались. Он больше не мог воевать.

– Он должен был обратиться в свое подразделение и испросить отпуск по болезни, – произнес Уимзи.

– Но тогда его отослали бы обратно в Англию и разлучили нас. К тому же в Англии весьма суровые законы. Его могли бы счесть трусом и казнить.

– Судя по всему, эту мысль внушил вам муж, – предположил комиссар Розье.

– Да, мсье. Мы оба так считали. Вот и придумали, что скажем всем, будто он потерял память. А поскольку его французский был с акцентом, то мы придумали еще и то, что ранение повлияло на речь. Мундир и документы я сожгла в печи.

– Кто сочинил эту историю – он или вы?

– Он, мсье. Мой муж был очень умным. Просчитал все до мелочей.

– И имя?

– Да.

– А какое настоящее?

Женщина замялась:

– Его документы сгорели, а он сам никогда о себе не рассказывал.

– То есть имени его вы не знаете. Но он не Пол Тейлор?

– Нет, мсье. Он назвался этим именем, когда поехал в Англию.

– А с какой целью?

– Мы были очень бедны, но Жан объяснил, что в Англии у него имеется собственность, которую можно продать за приличные деньги. Только вот нужно добраться до места неузнанным. Ведь если его опознают, то непременно пристрелят как дезертира.

– Но после войны все дезертиры попали под амнистию.

– Только не в Англии, мсье.

– Это он вам так сказал? – спросил Уимзи.

– Да, милорд. Поэтому было важно, чтобы его никто не узнал. К тому же существовали какие-то сложности с продажей вещей, о которых муж мне не рассказывал. В общем, ему было необходимо заручиться помощью друга. Он ему написал и вскоре получил ответ.

– Письмо сохранилось?

– Нет, мсье. Муж сжег его, даже не показав мне. Этот друг о чем-то просил Жана. Я не совсем поняла, о чем именно. Что-то вроде гарантии. На следующий день Жан заперся в комнате на несколько часов, чтобы написать ответ. Но его мне тоже не показал. Друг написал снова. В письме он предупреждал, что Жану не следует показываться в Англии ни под собственным именем, ни под именем Легро. Поэтому он выбрал имя Пол Тейлор и долго смеялся, что ему пришла в голову подобная мысль. Вскоре друг выслал Жану документы на имя британского подданного Пола Тейлора. Я видела их собственными глазами. Паспорт с фотографией моего мужа. Правда, на ней он был не слишком похож на самого себя, но Жан сказал, что на это никто не обратит внимания. Ведь на фотографии почти такая же борода.

– Когда вы познакомились, у вашего мужа была борода?

– Нет. Он был чисто выбрит, как все англичане, но за время болезни борода отросла. Она сильно изменила его внешность, поскольку у него маленький подбородок, который под бородой стал казаться больше. Жан не взял с собой никакого багажа: объяснил, что купит одежду в Англии, чтобы выглядеть как англичанин.

– И вы не знаете, что за собственность имеется у него в Англии?

– Нет, мсье.

– Земля, ценные бумаги, драгоценности?

– Неизвестно. Я часто расспрашивала Жана, но он молчал.

– Вы думаете, мы поверим, что вам неизвестно настоящее имя мужа?

И снова женщина замялась, а потом ответила:

– Но это правда, мсье: неизвестно. Да, я видела его на документах, но не могу припомнить. Вроде оно начинается на букву «ка». Я непременно его узнаю, если опять увижу.

– Крэнтон? – произнес Уимзи.

– Нет. Когда Жан оправился после болезни, сразу попросил принести документы. Я поинтересовалась, как его зовут. Имя было сложное, и я не запомнила, а он заявил, что это не важно: я могу звать его как заблагорассудится. Тогда я и стала звать его Жаном. Это имя моего погибшего жениха.

– Понятно, – протянул Уимзи, а затем достал из кармана фотографию Крэнтона и положил перед женщиной. – Это ваш муж?

– Нет, милорд. Ничего общего. – Ее лицо потемнело. – Вы меня обманули. Мой муж не умер, и получается, я предала его.

– Он умер. А вот этот человек на фотографии жив.

– Ну что ж, – вздохнул Уимзи, – мы ничуть не приблизились к разгадке.

– Она еще не все нам рассказала. Женщина нам не доверяет. Подождите немного, и мы найдем способ разговорить ее. Она надеется, что муж жив. Мы ее переубедим. Нужно проследить путь этого человека. Правда, исчез он несколько месяцев назад, но, думаю, трудностей у нас не возникнет. Я уже выяснил, что он действительно уехал на поезде, следующем в Бельгию. А в Англию отплыл наверняка из Остенде, если только… Послушайте, милорд, а что это за собственность, о которой он упоминал?

– Вероятно, речь идет об изумрудном ожерелье стоимостью несколько тысяч фунтов.

– Ах вот оно что! Ради такого стоило рискнуть. Но этот человек, по вашему мнению, не тот, на кого вы думали. Но если тот, другой, и есть вор, то каким образом в деле замешан наш Жан?

– В этом-то и заключается проблема. В краже были замешаны два человека: один – лондонский вор, а второй – слуга. Мы не знаем, кто из них забрал драгоценность. Не стану вас утомлять этой долгой историей. Но вы сами слышали, что Жан Легро написал письмо своему другу в Англию, и этим другом вполне может быть Крэнтон. Но Легро не может быть замешанным в краже слугой, поскольку тот тоже мертв. Однако перед смертью он, допустим, сообщил Легро о месте захоронения драгоценности, а также рассказал ему о Крэнтоне. Легро написал Крэнтону, чтобы заручиться его помощью в поиске изумрудов. Крэнтон не поверил ему и потребовал доказательство того, что Легро действительно что-то знает. Легро отправил письмо, которое убедило Крэнтона, и тот изготовил для Легро необходимые документы. После этого Легро поехал в Англию и встретился с Крэнтоном. Они отправились в приход и забрали изумруды. Крэнтон убил своего подельника, чтобы взять все себе. Как вам такая версия, мсье? Ведь Крэнон тоже исчез.

– Версия вполне подходящая, милорд. В таком случае и драгоценность, и убийца находятся в Англии, или где там еще решил спрятаться Крэнтон. Вы полагаете, что второй грабитель – погибший слуга – рассказал кому-то, где спрятано ожерелье? Но кому?

– Очевидно, одному из сокамерников.

– Но зачем он это сделал?

– Чтобы тот помог ему сбежать из тюрьмы. И он действительно сбежал, а вскоре его тело нашли в яме довольно далеко от тюрьмы.

– Ага! Дело постепенно вырисовывается. А этот слуга… Каким образом он погиб?

– Похоже, оступился в темноте и упал в яму. Но я начинаю думать, что его убил Легро.

– Милорд, мы с вами мыслим одинаково, поскольку эта история о дезертирстве и преследовании властями не выдерживает никакой критики. Имя наш Жан сменил вовсе не потому, что боялся британской полиции и обвинения в дезертирстве. За этим явно что-то кроется. Однако если этот человек рецидивист и уже совершал убийство, то все становится на свои места. Он дважды менял имя, чтобы его не могли выследить даже во Франции, потому что он, Легро, был завербован на военную службу под своим английским именем сразу после освобождения из тюрьмы. Только вот если он находился в армии, как ему удалось спланировать побег своего товарища и последующее убийство? Вопросы остаются. Но в целом суть дела мне понятна и теперь мы знаем, в каком направлении двигаться дальше. А пока я наведу справки здесь и в Бельгии. Думаю, нам следует ограничиться обычными пассажирскими маршрутами, провести расследование на железнодорожных станциях и в портах. Наш Жан вполне мог уплыть на моторной лодке. Британская полиция тоже проведет расследование. Когда же мы полностью проследим путь Легро от двери собственного дома до могилы в Англии, мадам Сюзанна наверняка станет сговорчивее. А теперь, милорд, позвольте выразить надежду, что вы разделите с нами ужин. Моя жена отменно готовит, если, конечно, вы снизойдете до нашей кухни c дополнением в виде весьма сносного бургундского вина. Мсье Делавинь из полицейского управления сообщил мне, что вы снискали репутацию настоящего гурмана, и я бы никогда не дерзнул пригласить вас на ужин, но своим визитом вы доставите несказанное удовольствие мадам Розье, мечтающей познакомиться с вами.

– Мсье, – улыбнулся лорд Питер, – я безгранично обязан вам обоим.

Глава 9 Расследование продолжается

Сначала Лука Смертный, потом Темная Земля, далее Тартар, после него Земля Забвения, затем Эреб, Бездна, Геенна и, наконец, Озеро Огненное.

Шеридан Ле Фаню^[61]. Рука Уолдера

– Что ж, – произнес Бланделл, – если все так, как вы рассказали, нам необходимо разыскать Крэнтона. Хотя мне странно это слышать. Ведь судя по тому, что я о нем узнал, Крэнтон не из тех, кто пойдет на такое. Его никогда не подозревали в убийстве, да и не похож он на преступника. Знаете, милорд, воры редко изменяют своим привычкам и покушаются на чью-либо жизнь. Нет в них склонности к жестокости, если вы понимаете, о чем я. Да, он сцепился с Диконом на суде, но это была просто драка. Вряд ли он хотел убить его. А если с Крэнтоном расправился тот, другой парень? А одежду заменил, чтобы запутать следствие?

– Не исключено. Но как быть с застарелым шрамом на голове трупа? Он очень подходит парню, которого зовут Жан Легро. Если только у самого Крэнтона не было похожего шрама.

– В сентябре никакого шрама у него не было. Вы правы, некоторые замеры трупа немного отличаются от тех, что вы мне предоставили. Но ведь обмерять труп совсем не то же самое, что живого человека. Многие зубы отсутствуют, так что провести идентификацию по ним будет довольно сложно. Нет, нам необходимо разыскать Крэнтона. Вероятно, это его рук дело.

Разговор этот состоялся на кладбище, где Бланделл пытался обнаружить еще какие-нибудь улики. Он рубанул рукой по крапиве и продолжил:

– У нас еще остается Уильям Тодей. Я не могу сбрасывать его со счетов. Уверен, он что-то знает. Только вот что? Одно известно наверняка: когда происходили все эти события, он был тяжело болен. Тодей держится за это, как утопающий за соломинку, и твердит, что ничего не знает. Ну и как разговаривать с таким человеком? Что же касается его жены, то она не смогла бы связать мужчину и закопать. У нее не хватило бы на это сил. Я также побеседовал с детьми. Вообще-то это против моих правил, но сделать это было необходимо. Они в один голос утверждают, что родители всю ночь провели дома. Есть еще один человек, который может что-то знать. Джеймс Тодей. Знаете, милорд, есть тут одна странность. Брат Уильяма Тодея уехал из прихода рано утром четвертого января, чтобы вернуться на свой корабль. Начальник железнодорожной станции видел, как он уезжал. Только вот в Гулле он в этот день так и не появился. Я побывал в конторе «Лэмпсон энд Блейк», и там мне сообщили, что получили от него телеграмму. В ней он сообщал, что не сумеет вернуться вовремя, но в воскресенье вечером будет на месте. Собственно, так и случилось. Свою задержку Джеймс объяснил внезапной болезнью, и в конторе подтвердили, что выглядел он действительно неважно. Я попросил их связаться с ним как можно скорее.

– Откуда послали телеграмму?

– Из Лондона. Почтовое отделение близ Ливерпуль-стрит. Телеграмма была отправлена примерно в то время, когда поезд из Дикси прибыл в Лондон. Как-то все это странно.

– Он мог заразиться гриппом от брата.

– Да. Однако уже на следующий день Джеймс отправился в плавание. Вам это не кажется странным? У него было достаточно времени, чтобы съездить в Лондон и отправить телеграмму, а потом вернуться сюда. В Дикси он вряд ли поехал бы, но вполне мог проделать часть пути на поезде, а далее – на автомобиле или мотоцикле, например.

– Вы считаете, они с Уильямом были заодно? – уточнил Уимзи. – Так-так, я понимаю ход ваших мыслей. Сначала Уильям сговорился с Легро, а потом заболел и не смог лично участвовать в поисках изумрудов, поэтому послал вместо себя брата. Затем Джеймс убил Легро, закопал его, забрал изумруды и уплыл вместе с ними в Гонконг. Эта версия объясняет, почему проклятые изумруды не появились на европейском рынке. Джеймс вполне мог отделаться от них на востоке. Но каким образом Уильям Тодей вступил в контакт с Легро? В случае с Крэнтоном все просто: тот обеспечил Легро поддельными документами с помощью своих лондонских друзей. Но вы ведь не думаете, что то же самое мог провернуть Уильям Тодей?

Мистер Бланделл покачал головой:

– Не забывайте о двух сотнях фунтов.

– Верно. Однако речь о них зашла после того, как Легро выехал из Франции.

– А когда Легро убили, деньги вернулись в банк.

– Вот как?

– Да. Я беседовал с Тодеем. Он ничего не отрицал. Сказал, что собирался прикупить земли под собственную ферму, но, заболев, оставил эту идею, решив, что у него не хватит на это сил. Он позволил мне проверить его счет в банке. Никаких подозрительных движений средств. Уильям снял двести фунтов тридцать первого декабря и вернул их обратно в январе, как только немного оправился после болезни. И насчет земли тоже правда. Тодей действительно задумывался о покупке. И все же двести фунтов…

Внезапно старший инспектор осекся и бросился к высокому надгробному камню. Раздался вопль и шум борьбы. Вскоре он появился из-за камня. Его крупная рука крепко держала за шкирку Дурачка Пика.

– А теперь проваливай! – велел Бланделл, встряхнув слабоумного. – Ты когда-нибудь навлечешь на свою голову неприятностей, если будешь шататься по кладбищу и подслушивать чужие разговоры. Понял?

– Ах! – воскликнул Дурачок. – Не надо душить парня. Не надо душить несчастного Пика. Если бы вы знали то, что знает Пик…

– Что именно?

Глаза Пика вспыхнули хитрым блеском.

– Я видел его… Номер девятый… Видел, как он разговаривал в церкви с Уильямом. Видел его с веревкой. Он схватил его. Схватит и вас. Пик знает. Пик не просто так ходил все эти годы в церковь.

– Кто разговаривал с Уильямом в церкви?

– Он! – Дурачок Пик кивком указал на могилу Торпа. – Его нашли тут. Человека с черной бородой. Восемь на колокольне, а один в могиле. Всего получается девять. Вы думаете, Пик не умеет считать? Как бы не так. Но вы его не поймаете, не поймаете, нет!

– Послушай, Пик, – обратился к нему Уимзи, – ты же умный парень. Когда ты видел, как Уильям разговаривает с бородатым человеком? Посмотрим, умеешь ли ты считать на самом деле.

Дурачок Пик улыбнулся:

– Пик отлично считает. – Он начал загибать пальцы. – Ага! Это было в понедельник вечером. Пик ел на ужин холодную свинину и бобы. Бобы и свинина – это вкусно. Святой отец благодарил Господа и мне велел. На Рождество была жареная птица, а в воскресенье – вареная свинина и зеленый горошек. И святой отец сказал мне, что я должен быть благодарен за это Господу. Пик встал ночью и пошел воздавать благодарность. Чтобы воздать благодарность, нужно обязательно пойти в церковь. Правильно, сэр? Дверь в церкви была открыта, и Пик осторожно прокрался внутрь. В ризнице горел свет. Пик ужасно испугался. Там ведь висят разные вещи. Пик спрятался за Бетти Томасом. А потом в церковь зашел Уильям Тодей, и Пик услышал в ризнице разговор. «Деньги», – произнес Уильям. Деньги – это настоящий грех. А затем Уильям Тодей как закричит, как выхватит веревку из сундука и… А! Пику страшно. Он думает про повешение. Пик не хочет видеть, как кого-то повесят. Пик бежит прочь. Он заглядывает в окно ризницы. Там на полу бородатый человек, а Уильям стоит над ним с веревкой. Ох ты господи! Пик не любит веревки. Пику они видятся везде. Один, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь… И этот девятый. Пик видел, как его повесили.

– По-моему, тебе просто приснился сон, – усмехнулся старший инспектор. – Я точно знаю, что в церкви никого не вешали.

– Я видел, как он висит, – упорствовал дурачок. – Ужасно. Но вы не обращайте внимания. Это лишь сон несчастного Пика. – Выражение его лица внезапно изменилось. – Отпустите меня, мистер, мне нужно кормить свиней.

– О господи! – вздохнул Бланделл. – Ну и что нам делать с этой информацией?

Уимзи покачал головой:

– Похоже, Пик что-то заметил. Иначе откуда он узнал, что веревку взяли из сундука? Но что касается повешения… Это его больное место. Своего рода фобия. Ведь нашего убитого никто не вешал. Кстати, какой понедельник имел в виду Пик?

– Это ведь не может быть шестое января, верно? Тело зарыли четвертого, насколько нам удалось выяснить. Но это и не тридцатое декабря, поскольку Легро приехал сюда лишь первого января. Если вы видели именно его. К тому же я не понял, говорил Пик о воскресенье или о понедельнике. Он совсем меня запутал с этой своей свининой!

– Вареную свинину и зеленый горошек он ел в воскресенье, и священник велел ему поблагодарить Господа, что Пик и сделал. А в понедельник он ел холодную свинину и бобы. Наверное, консервы, если я правильно разобрался в сельских блюдах. После трапезы он вновь решил, что должен поблагодарить Господа. И для этого отправился в церковь. Если в ризнице зажгли свет, значит, дело было вечером.

– Пик проживает с престарелой теткой. Славная пожилая дама, но, к сожалению туговата на ухо. Пик всегда сбегает из дома по ночам. Эти сумасшедшие такие хитрецы. Только вот вечером какого дня это было?

– На следующий день после того, как священник прочитал проповедь о благодарности, – сказал Уимзи. – Благодарность за Рождество. Получается тридцатое декабря. А почему бы и нет? Вы же не знаете точно, когда в деревню прибыл Легро. Полагаю, тогда же, когда и Крэнтон.

– Но я думал, что мы исключили Крэнтона, – возразил Бланделл, – и заменили его Уильямом Тодеем.

– Тогда кого я встретил на дороге?

– Вероятно, Легро.

– По-моему, это был Крэнтон или его брат-близнец. Но если первого января я встретил Жана Легро, он никак не мог быть повешенным Уильямом Тодеем тридцатого декабря. Его вообще никто не вешал. К тому же, – добавил Уимзи, – мы до сих пор не выяснили, отчего он умер!

Бланделл тяжело вздохнул:

– В любом случае нам нужно отыскать Крэнтона. Но как вы можете быть уверены насчет тридцатого декабря?

– Я спрошу у святого отца, когда он читал вышеозначенную проповедь. Или у миссис Венаблз. Уж она-то точно вспомнит.

– А мне надо еще раз навестить Уильяма Тодея. Хотя я не верю ни единому слову Пика. И как поступить с Джимом Тодеем? Какова его роль в этом деле?

– Не знаю. Но в одном я уверен: узлы на веревке завязывал не моряк. Готов поклясться чем угодно.

– Что ж, ладно! – кивнул старший инспектор.

Уимзи вернулся домой и нашел священника в своем кабинете. Тот увлеченно записывал последовательность ударов звона в три приема.

– Одну минуту, – произнес он, подвигая гостю табакерку. – Одну минуту. Записываю коротенький перезвон, чтобы показать Уолли Пратту, как это делается. Он, по его словам, запутался. Так… Посмотрим… 51732468, 15734286… третьи и четвертые цифры на месте. 51372468, 15374286… Тут тоже все верно… 13547826… Ага! Вот где закралась ошибка. Восьмая цифра должна быть вначале. Что случилось? О, ну что за дурья башка! Он опять забыл поменять порядок. – Святой отец провел под столбиками цифр красную линию и вновь начал энергично писать. – Вот! 51372468, 15374268 и вот только теперь 13572468. Вот так-то лучше. Теперь все правильно. Только проверю еще раз. Вторую цифру вместо пятой, третью – вместо второй, да, да, получается 15263748. Я быстренько запишу для него. Вторую вместо третьей, третью вместо пятой, четвертую вместо второй, пятую вместо седьмой, шестую вместо четвертой, седьмую вместо восьмой, восьмую вместо шестой… Не понимаю, почему красные чернила так сильно пачкают. Вот видите? Какое огромное пятно на манжете. Два умеренных удара, вперед, в сторону и назад. Повторять дважды. Чудесно. – Святой отец отодвинул в сторону исписанные колонками цифр листы бумаги и тут же испачкал чернилами штанину. – Как у вас дела? Могу вам чем-нибудь помочь?

– Да, святой отец. Вы можете сказать мне, в какое из воскресений читали проповедь о благодарности.

– Проповедь о благодарности? Это моя любимая тема. Знаете, люди любят жаловаться, но от этого не становятся счастливее. На последнем празднике урожая я так и сказал… Вы же спросили о проповеди. Я читаю проповедь о пользе благодарности почти на каждом празднике урожая. Вас интересуют последние несколько месяцев? Боюсь, на мою память уже нельзя положиться… – Священник шагнул к двери. – Агнес, дорогая! Не могла бы ты подойти на минуту? Моя жена наверняка помнит. Извини, что отвлекаю тебя от дел, но не могла бы ты припомнить, когда в последний раз я читал проповедь о благодарности? Я затронул эту тему, когда беседовал с прихожанами о церковной десятине. Нет, в приходе с этим не возникает проблем. Наши фермеры очень благоразумны. Ко мне тут приходил человек из прихода церкви Святого Петра, чтобы обсудить данную тему, но я ответил, что поправка тысяча девятьсот восемнадцатого года была внесена в интересах фермеров. И если у них появились причины для жалоб, то пусть что-то делают. Закон есть закон. В том, что касается церковной десятины, я непреклонен.

– Да, Теодор, – усмехнулась миссис Венаблз. – Если бы ты не ссужал людям деньги на выплату церковной десятины, то, вероятно, они не были бы такими благоразумными, как теперь.

– Это другое, – поспешно возразил святой отец. – Дело принципа. И небольшая ссуда не имеет к этому никакого отношения. Даже лучшие из женщин не всегда понимают важность правового принципа, не правда ли, лорд Питер? Моя проповедь тоже касалась принципов. Порой я не понимаю, как относиться к Дару королевы Анны^[62], и мне кажется, что отделение церкви от государства и лишение ее пожертвований…

– Вы хотите сказать, что это сродни кесареву сечению? – предположил Уимзи.

– Да! Точное сравнение. Нужно непременно рассказать об этом епископу. Или лучше не надо. Он такой пуританин. Ах если бы только можно было разделить мирское и духовное! Однако я часто задаю себе вопрос, что в таком случае сталось бы с нашей прекрасной церковью и другими церквями.

– Дорогой, – промолвила миссис Венаблз. – Лорд Питер спрашивал тебя о проповеди. По-моему, ты читал ее в воскресенье после Рождества. Текст был взят из одного из посланий апостолов. «Так что ты уже не раб, а сын». В проповеди говорилось о том, как счастливы мы должны быть детьми Господа, и о том, что нужно взять за привычку благодарить Отца нашего за все хорошее и приятное, что происходит в жизни. В своей проповеди ты также призывал всех быть кроткими и мягкими и обучать этому своих детей. Я хорошо запомнила ту службу, потому что Джеки и Фред Холидей начали ссориться и ты вынужден был отослать их прочь.

– Совершенно верно, дорогая. Ты всегда все помнишь. Да, лорд Питер, я читал эту проповедь в воскресенье после Рождества. После службы меня остановила на крыльце миссис Гиддингс и пожаловалась на то, что в ее рождественском пудинге было мало слив.

– Миссис Гиддингс неблагодарная старая негодница! – заявила миссис Венаблз.

– Значит, на следующий день было тридцатое декабря, – подвел итог Уимзи. – Благодарю вас, святой отец. Вы мне очень помогли. А вы, случайно, не помните, не приходил ли Уильям Тодей повидать вас в тот понедельник вечером?

Священник беспомощно посмотрел на жену, и та с готовностью ответила:

– Конечно, приходил. Хотел спросить что-то про новогодний перезвон. Разве ты не помнишь, Теодор, как сказал ему, что у него больной вид? Наверное, он уже тогда заболел, бедняга. Пришел поздно, около девяти часов вечера, и ты удивился, что он не стал ждать до утра.

– Верно, верно, – закивал священник. – Уильям Тодей действительно приходил ко мне в понедельник вечером. Надеюсь, вы не… О! Я не должен задавать подобных вопросов.

– Не должны, если я не знаю на них ответов, – улыбнулся Уимзи и покачал головой. – Теперь я хочу спросить вас о Дурачке Пике. Насколько он адекватен? Можно ли доверять тому, что он говорит?

– Иногда можно, – промолвила миссис Венаблз, – а иногда – нет. Сознание у него спутанное. Порой он говорит чистую правду, но временами выдумывает всякие истории и выдает их за действительность. Однако нельзя верить тому, что он говорит о веревках и повешении. Это его… как бы поточнее выразиться… особенность. Но что касается свиней или органа, то тут он вполне разумен.

– Явно. Он действительно много говорил о веревках и повешенных людях.

– Не верьте ни одному слову! – воскликнула миссис Венаблз. – Господи! Это же старший инспектор Бланделл на подъездной аллее. Полагаю, он ищет вас.

Уимзи перехватил Бланделла в саду и направился с ним прочь от дома священника.

– Я заходил к Тодею, – сообщил тот. – Разумеется, он все отрицает и говорит, что Пику это привиделось.

– А как же веревка?

– Пик прятался за стеной кладбища, когда мы с вами обнаружили в колодце веревку. Трудно сказать, что именно из нашего разговора он услышал. В общем, Тодей все отрицает. Обвинить мне его не в чем, так что пришлось поверить на слово. Вы же знаете эти проклятые правила. Нельзя давить на свидетелей. К тому же Тодей не мог закопать тело. Думаете, присяжные выдвинут обвинение на основании показаний деревенского сумасшедшего? Нет. Так что мы ничего не можем сделать. Кроме как разыскать Крэнтона.

Вечером того же дня Уимзи получил письмо:

«Уважаемый лорд Питер, я тут подумала, что вам следует узнать об одной странности. Правда, неизвестно, имеет ли она какое-то отношение к убийству. Но в детективах сыщики хотят знать обо всех странностях, поэтому я высылаю вам свою находку. Дяде Эдварду не понравится, что я вам пишу. Он считает, что вы подстрекаете меня к писательской деятельности и участию в полицейских расследованиях. Он действительно старый глупый человек. Мисс Гарстэрс тоже вряд ли позволила бы мне отослать это письмо (это наша старшая горничная), поэтому я вложила свое послание в письмо, адресованное Пенелопе Дуайт. Надеюсь, она ничего не перепутает и перешлет его вам.

Я нашла этот клочок бумаги на колокольне в субботу, перед Пасхой. Его содержание так удивило меня, что я собиралась показать его миссис Венаблз, а потом умер папа и я обо всем забыла. Сначала я подумала, что эту чепуху написал Дурачок Пик, но мистер Годфри сказал, что почерк не его, а вот содержание вполне в его духе. В общем, я решила, что вам захочется взглянуть на него. Интересно, откуда Пик взял иностранную бумагу?

Надеюсь, ваше расследование продвигается успешно. Вы все еще в нашем приходе? Я сочиняю поэму о создании Тейлора Пола. Мисс Боулер говорит, что получается весьма недурно. Надеюсь, мое творение напечатают в школьном журнале. Дядя Эдвард будет ужасно разочарован. Но он не может запретить мне печататься в школьном журнале. Если у вас появится время, напишите мне, пожалуйста, что вы думаете о присланной мною записке.

Искренне ваша, Хилари Торп».

– Коллега, как сказал бы Шерлок Холмс, – пробормотал лорд Питер, разворачивая вложенный в письмо листок. – Господи! «Я надеялся отыскать в полях фей». Утраченное произведение сэра Джеймса Барри^[63], не иначе! «Но увидел лишь злобных слонов с черными спинами». Ни рифмы, ни смысла. Хм! Звучит мрачно. Действительно в стиле Дурачка Пика. Однако нет ни слова о повешении, из чего я делаю заключение, что писал не он. Бумага иностранного производства… По-моему, я уже видел такую. Господи! Письмо Сюзанны Легро! Похоже, бумага из одной упаковки. А если эту записку послал Крэнтону Жан Легро? Или не Крэнтону, а Уиллу Тодею или кому-нибудь еще? Бланделл должен на это взглянуть. Бантер, подгоните машину! Кстати, что вы об этом думаете?

– Об этом, милорд? Я бы сказал, что это писал человек с определенными литературными способностями, начитавшийся произведений Шеридана Ле Фаню и, простите за столь вульгарное выражение, тронувшийся умом.

– А вы не считаете, что это шифр?

– Стиль весьма своеобразный, но мысли изложены последовательно, как если бы это действительно было литературное произведение.

– Пожалуй, вы правы, Бантер. Язык и впрямь не слишком простой. И на шифровку не слишком похож. Кроме прилагательного «золотой» здесь нет ни одного слова, которое можно было бы считать ключевым. А вот описание месяца талантливо. «Такой хрупкий и бледный, точно изогнутая соломинка». Мне нравится. «А потом пришли менестрели с золотыми трубами, арфами и барабанами. Они играли очень громко и разрушили чары». Тот, кто писал это, явно обладает чувством ритма. Ле Фаню, говорите? Неплохая идея, Бантер. Это напомнило мне изумительный отрывок из «Руки Уолдера», где описывается сон дядюшки Лорна.

– Именно этот отрывок я и имел в виду, милорд.

– Да. Там говорится, что жертва была «вновь возвращена на поверхность, преодолев тысячу сто одиннадцать черных мраморных ступеней». Так ведь, Бантер?

– Из могилы, милорд. Совсем как наш неизвестный.

– Да. Далее автор пишет: «Земля разверзлась, и взору открылся Эреб. Смерть ждет меня в конце пути». О чем это?

– Не могу сказать, милорд.

– Слово «Эреб» встречается в отрывке из произведения Ле Фаню. Правда, там его написание немного отличается. Если писавший эту записку человек черпал вдохновение из произведения вышеозначенного автора, то наверняка знает, что у слова «Эреб» есть два способа написания. Все это любопытно, друг мой Бантер. Давайте съездим в Лимхолт и сравним два листка бумаги.

На болотах дул сильный ветер, гнавший огромные белые облака по голубому небу. Остановившись возле полицейского участка, Уимзи и его камердинер увидели Бланделла, садившегося в автомобиль.

– Приехали ко мне, милорд?

– Да. А вы хотели навестить меня?

– Да.

Уимзи рассмеялся:

– Какое совпадение. Что у вас?

– Нашли Крэнтона.

– Нет!

– Именно так, милорд. Он прятался в Лондоне. Мне доложили об этом сегодня утром. Судя по всему, он очень болен. Но теперь Крэнтон у нас в руках, и я намерен допросить его. Хотите поехать со мной?

– Очень! Давайте подкину вас до города. Сэкономим вашему ведомству деньги на железнодорожные билеты. К тому же на машине получится быстрее и удобнее.

– Благодарю вас, милорд.

– Бантер, телеграфируйте мистеру Венаблзу. Сообщите, что я уехал в город. Садитесь, старший инспектор. Вы увидите, насколько удобны современные средства передвижения, когда нет ограничения скорости. Хотя подождите. Пока Бантер отправляет телеграмму, взгляните-ка на это. Получил сегодня утром.

Уимзи передал ему письмо Хилари Торп и вложенную в него записку.

– Злобные слоны? – удивленно воскликнул Бланделл. – Что, черт возьми, это такое?

– Надеюсь, ваш друг Крэнтон все объяснит.

– Но это же безумие какое-то!

– Если вы имеете в виду Дурачка Пика, то вряд ли он способен на подобное. Нет-нет, не объясняйте. Я понимаю, что вы хотели сказать. Однако обратите внимание на бумагу!

– А что с ней? Вы думаете, ее взяли там же, где и ту, на которой Сюзанна Легро написала письмо? Зайдите в участок, и мы сравним образцы. Клянусь богом, милорд, вы действительно правы! Словно из одной пачки. Валялась на колокольне, говорите? И что, по-вашему, все это значит?

– Наверное, эту записку Легро послал своему приятелю в Англию в качестве гарантии. Он сочинял ее, запершись в комнате на несколько часов. Уверен, в ней содержится ключ к месту, где спрятаны изумруды. Шифр или нечто в этом роде.

– Шифр? Вы можете прочитать его?

– Нет. Но попробую. Или же нам нужно найти того, кто сможет его прочитать. Надеюсь, таким человеком будет Крэнтон. Только мне кажется, он не станет нам помогать. К тому же я боюсь, что расшифровка ничего нам не даст.

– Почему?

– Изумруды уже забрал тот, кто убил Легро: Крэнтон, Тодей или кто-то, о ком мы пока не знаем.

– Вероятно. И все же, милорд, если мы разгадаем шифр, отыщем потайное место и увидим, что драгоценности в нем нет, это будет означать лишь одно: мы движемся в правильном направлении.

– Пожалуй. Но, – добавил Уимзи, когда автомобиль на полной скорости отъехал от полицейского участка, заставив Бланделла испуганно охнуть, – если мы не обнаружим изумрудов, а Крэнтон заявит, что не брал их, мы не сумеем доказать обратное, не сможем узнать настоящее имя Легро и имя его убийцы. И что тогда делать?

– Тогда мы окажемся там, откуда начали поиски, – вздохнул Бланделл.

– Да. Это все равно что блуждать по Зеркальному королевству. Проделать огромный путь, чтобы понять, что очутился там, где был в самом начале.

Старший инспектор посмотрел в окно. Мимо проносились плоские, как шахматная доска, болота, разбитые на квадраты дамбами и каналами.

– Да, очень похоже на Зеркальное королевство, – промолвил он. – Что же касается того места, с которого начали, позвольте не согласиться, милорд. По-моему, мы все же сдвинулись с мертвой точки.

Глава 10 Лорд Питер следует намеченному плану

Юному дирижеру очень полезно записывать отрывки или даже целые мелодии перезвонов, чтобы как можно глубже вникнуть в суть искусства колокольного звона.

Тройт. Искусство колокольного звона

– Конечно, я не стану ничего отрицать, – произнес лежавший в постели Крэнтон, печально улыбнувшись лорду Питеру. – Ведь вы, ваша светлость, узнали меня. Расскажу все как на духу. На Новый год я действительно находился в приходе церкви Святого Павла. Не слишком приятное место, чтобы встретить праздник, должен заметить. Это верно, что я не показывался на глаза властям с сентября прошлого года. А то, что фараоны не смогли найти меня, не моя проблема. Не знаю, зачем только мы платим налоги.

Он замолчал и попытался лечь поудобнее.

– Давайте не будем тратить время на пустословие, – проговорил главный инспектор управления уголовных расследований Скотленд-Ярда Паркер. – Когда вы начали отращивать бороду? В сентябре? Я так и думал. Для чего? Ведь не потому, что она вам идет?

– Хотел изменить внешность. Я подумал: «Никто не узнает Нобби Крэнтона, если его красота скроется под этими ужасными черными волосами». Так что в определенном смысле я пошел на жертвы. Хотя теперь борода уже не кажется мне ужасной. Я привык к ней. Но когда она отрастала, ощущения были не самыми приятными. Я даже вспомнил о том прекрасном времени, когда жил на попечении его величества. Только посмотрите на мои руки. Они этого не перенесли. Как, я вас спрашиваю, мне, джентльмену, продолжать заниматься своим делом, после стольких лет тяжелого физического труда? Это все равно что выхватывать изо рта кусок хлеба.

– Значит, вы задумали какую-то игру. И случилось это в сентябре, – терпеливо произнес Паркер. – Ну и что же это за игра? Она как-то связана с изумрудами Уилбрахамов?

– Если честно, то да, – ответил Нобби Крэнтон. – Расскажу вам, как все было. Я никогда не возражал – и не возражаю – против того, что меня упекли за решетку. Однако истинному джентльмену оскорбительно, когда его слова подвергаются сомнению. И если я говорю, что не брал изумрудов, то так оно и есть. Я даже в руках их не держал, и вам это известно. Ведь будь драгоценности у меня, я бы не жил в этой дыре, а купался в роскоши, как настоящий джентльмен. Господи! Да я бы разобрал ожерелье и продал по частям. Вы бы и глазом моргнуть не успели. Если бы камни продавал я, вы никогда бы их не нашли.

– Полагаю, вы приехали в приход, чтобы попытаться отыскать ожерелье? – поинтересовался Уимзи.

– Да, именно за этим. Почему, спросите вы? Да потому, что знал: оно где-то в деревне. Эта свинья… Ну, вы понимаете, кого я имею в виду…

– Дикон?

– Он самый. – Лицо больного исказила странная гримаса: то ли страх, то ли гнев. – Он ведь не покидал деревню. И избавиться от ожерелья наверняка не успел. Вы следили за его корреспонденцией, верно? Так что если бы он решил отправить ожерелье по почте, вы наверняка перехватили бы посылку. Дикон спрятал ожерелье в деревне. Только вот я не знал, где именно, но собирался найти его. Да, найти, а потом принести в участок и показать, чтобы вы взяли обратно свои слова. Вы бы выглядели довольно глупо, если бы поняли, что я оказался прав.

– Неужели? – усмехнулся Паркер. – Вы собирались так поступить? Хотели отыскать ожерелье и принести в полицию?

– Точно.

– И даже не думали забрать ожерелье себе?

– Нет, – ответил Крэнтон.

– Однако вы не явились к нам в сентябре с просьбой помочь вам.

– Не явился. Не желал, чтобы кучка неуклюжих полицейских мешалась у меня под ногами. Это была моя маленькая игра, понимаете? Моя собственная работа, как говорят уличные художники.

– Ясно, – кивнул Паркер. – Что заставило вас думать, что вы найдете тайник?

– Однажды Дикон обронил фразу, которая навела на определенные мысли. Только это оказалось очередной ложью. Никогда в жизни не встречал такого лгуна. Он настолько изворотлив. Настоящий уж. А мне поделом за то, что связался с мерзавцем. Подлый, без чести и достоинства.

– Тут вы правы. Кто такой Пол Тейлор?

– Вот! – торжествующе воскликнул Крэнтон. – Дикон сказал мне…

– Когда?

– Э… тогда, на скамье подсудимых. Простите, что упоминаю столь вульгарное место. «Хочешь узнать, где спрятаны стекляшки? – спросил он. – Поинтересуйся у Пола Тейлора или Бетти Томаса». И заулыбался. Я поинтересовался, кто они такие. Он заулыбался еще шире и сказал, что я найду их в приходе церкви Святого Павла. «Только вот попадешь ты туда еще не скоро», – усмехнулся Дикон. Ну я и врезал ему разок – прошу прощения за грубость, – но тут вмешался охранник.

– В самом деле? – недоверчиво переспросил Паркер.

– Клянусь. Однако когда я все же добрался до прихода, людей с такими именами не обнаружил. Все несли какой-то бред о колоколах. И я выбросил это из головы.

– В субботу вечером вы улизнули из деревни. Почему?

– В деревне жила некая особа, которая на меня странно поглядывала. Я побоялся, что она узнает меня, несмотря на маскировку. Мне не хотелось публичной ссоры – это не по-джентльменски, – поэтому я решил исчезнуть.

– Кто же эта любопытная особа?

– Жена Дикона. Мы же с ней стояли плечом к плечу, если можно так выразиться, при весьма неприятных обстоятельствах. Неудивительно, что мне не хотелось возобновлять знакомство. Я не ожидал увидеть ее в деревне. То, что она решила туда вернуться, свидетельствует лишь о ее дурном вкусе.

– Она вернулась, когда вышла замуж за мужчину по фамилии Тодей, – пояснил Уимзи.

– Снова вышла замуж? – прищурился Крэнтон. – Ну, теперь понятно. Я этого не знал. Вот черт!

– Что вас так удивило?

– Что? Ну… просто кто-то весьма неразборчив. Вот и все.

– Послушайте, – произнес Паркер. – Вам лучше сказать правду. Эта женщина имела какое-нибудь отношение к краже изумрудов?

– Откуда мне знать? Хотя, если честно, я в это не верю. Она обычная деревенская простушка. Добыча Дикона. Играл с ней, как кошка с мышкой. По-моему, она нужна ему была лишь для того, чтобы выведывать информацию. Вот она и рассказывала ему все, наивная душа.

– Вы считаете, что ей неизвестно, где спрятано украшение?

Крэнтон помолчал, а потом рассмеялся:

– Готов поклясться чем угодно.

– Почему?

– Потому что если бы знала и была честна перед своими хозяевами, непременно сообщила бы полиции. А если бы была замешана в деле, то рассказала бы мне или моим товарищам. Нет, ничего вы у нее не выведаете.

– Говорите, она вас узнала?

– У меня сложилось впечатление, будто мое лицо показалось ей знакомым. Однако это лишь мои домыслы. Но я ждал ссоры, хотя ужасно их не люблю и считаю признаком дурного тона, поэтому ушел из деревни под покровом ночи. Я работал на кузнеца. Отличный парень, правда, слишком грубый. С ним мне тоже не хотелось ссориться. Я ушел потихоньку, чтобы обдумать сложившуюся ситуацию. Тут-то меня и скрутил ревматизм, который дал осложнение на сердце.

– Как же так получилось?

– Вас бы тоже разбила эта проклятая болезнь, если бы вы свалились в чертову канаву, наполненную ледяной жижей. Никогда еще не видел такой ужасной местности. Сельская жизнь меня не привлекала. Особенно в середине зимы, когда снег тает. Я бы так и умер в той канаве, если бы не помощь случайного прохожего.

– И вы больше не стали ничего выяснять про Тейлора Пола и Бетти Томаса? – спросил Паркер. – Я говорю о колоколах. Не поднимались, например, на колокольню, чтобы взглянуть, не спрятаны ли изумруды там?

– Нет. К тому же дверь этого проклятого строения всегда на замке.

– Значит, вы все же пытались проникнуть в церковь?

– Лгать не стану: за ручку двери дергал.

– Но на колокольню не поднимались?

– Нет.

– Тогда как вы объясните вот это? – спросил Паркер, неожиданно доставая из кармана шифровку и поднося ее к глазам больного.

Крэнтон внезапно побледнел и начал ловить ртом воздух.

– Это? Это… Я никогда… – Он попытался набрать в грудь воздуха. – Сердце… Дайте мне лекарство… В стакане…

– Дайте ему лекарство, – сказал Уимзи. – Он действительно плох.

Паркер подал больному стакан. Вскоре его щеки заметно порозовели, а дыхание восстановилось.

– Теперь мне лучше, – пробормотал Крэнтон. – Как вы меня напугали. Что вы спросили? Про это? Нет, прежде не видел.

– Вы лжете! – бросил Паркер. – Вы видели эту записку. Ее прислал вам Жан Легро.

– Кто такой? Никогда о нем не слышал.

– Снова лжете. Сколько денег вы ему послали, чтобы он смог добраться до Англии?

– Говорю же, никогда о нем не слышал, – угрюмо повторил Крэнтон. – Ради всего святого, не могли бы вы оставить меня в покое? Я болен.

– Послушайте, Нобби, почему бы вам не рассказать правду? И мы больше не будем вам докучать. Я знаю, что вы больны. Так что выкладывайте, и покончим с этим.

– Я ничего об этом не знаю. Я уже рассказал вам, что съездил в деревню и почти сразу убрался оттуда. Я никогда не видел этой бумаги и не слышал о Жане… как бишь его? Я удовлетворил ваше любопытство?

– Нет.

– Вы обвиняете меня в чем-то?

Паркер замялся.

– Пока нет.

– Тогда разговор закончен, – произнес Крэнтон слабо, но решительно, с видом человека, уверенного в своей правоте.

– Я все понял, но, черт возьми, приятель, неужели вы хотите, чтобы против вас выдвинули обвинение? Тогда поедемте с нами в Скотленд-Ярд.

– Что вы еще придумали? Что у вас на меня есть? Вы не можете снова привлечь меня за кражу тех проклятых изумрудов. Я их не брал и даже в глаза не видел.

– Верно. Но мы можем обвинить вас в убийстве Жана Легро.

– Нет, нет, нет! – закричал Крэнтон. – Это ложь! Я его не убивал! Я никогда никого не убивал! Я никогда…

– Он потерял сознание, – промолвил Уимзи.

– Умер, – сказал Бланделл.

– Очень надеюсь, что это не так, – возразил Паркер. – Нет, все в порядке. Но выглядит он ужасно. Лучше позвать девушку. Полли!

– Если он умер, – пробормотала она, – то вы совершили убийство. Как можно угрожать тяжелобольному человеку? Ступайте прочь, мужланы неотесанные! Он никому не причинил вреда.

– Пошлю за доктором, – произнес Паркер. – Но непременно приду сюда снова. И будет лучше для всех, если он никуда не исчезнет. Вы меня поняли? Мы не спустим с него глаз, как только он окрепнет настолько, чтобы подняться с постели.

Полли презрительно пожала плечами, и мужчины вышли за дверь, предоставив больного ее заботам.

– Ну что, – проговорил Паркер, – пока это все, что мы смогли для вас сделать. Крэнтон не симулирует: действительно болен, – но явно что-то скрывает. Хотя я не думаю, что он убийца. А бумагу узнал.

– Да, – кивнул Уимзи. – Все было написано на его лице. Он чего-то испугался. Только вот чего?

– Упоминания об убийстве.

– А по-моему, – вступил в разговор Бланделл, – это сделал он. Крэнтон признался, что находился в деревне и сбежал оттуда в ночь убийства. Но если он не убивал, то кто? Крэнтон вполне мог раздобыть ключ от подвала у церковного сторожа.

– Да, – сказал Уимзи. – Но он впервые в ваших местах. Откуда ему знать, где сторож хранит свои инструменты? Или где раздобыть веревку? Конечно, при свете дня Крэнтон мог заметить колодец, но слишком уж все гладко сложилось. А как в эту схему вписывается Легро? Если Дикон рассказал Крэнтону, где искать изумруды, какой смысл вызывать в Англию Легро? Он был Крэнтону не нужен. Но если ему все же понадобилась помощь Легро, которого он впоследствии убил, чтобы заполучить изумруды, то где эти проклятые камни? Если бы Крэнтон их продал, то вы бы уже их обнаружили. А если они все еще у него, то вам следует обложить его со всех сторон.

– Дом мы, конечно, обыщем, – протянул Паркер, – но, уверен, камней у Крэнтона нет. Он не насторожился, когда мы заговорили об ожерелье, и это меня озадачило. Но мы перевернем его жилище вверх дном. И если ожерелье там, мы его обязательно найдем.

– Если найдете, – произнес Бланделл, – то можете смело арестовать этого парня за убийство. Ведь тот, кто забрал изумруды, совершил убийство. В этом я не сомневаюсь.

– «Ибо где сокровище ваше, там будет и сердце ваше»^[64], – процитировал Уимзи. – Сердце этого преступления находится в церкви Святого Павла. Таково мое мнение, Чарльз. Хотите заключить пари?

– Нет, – ответил Паркер. – Вы слишком часто оказываетесь правы, Питер, а у меня нет лишних денег.

Уимзи вернулся в деревню и занялся шифром. Ему и раньше доводилось расшифровывать тайнопись, поэтому он чувствовал, что и с этим документом трудностей не возникнет. Кто бы его ни придумал – Крэнтон, Жан Легро, Уильям Тодей или кто-то другой, связанный с изумрудами, – вряд ли этот человек был мастером шифровального дела. И все же текст был составлен весьма хитро. Уимзи ни разу не встречал шифровки, которая выглядела бы настолько безобидно. «Пляшущие человечки» Шерлока Холмса, например, сразу вызвали подозрение.

Сначала Уимзи попробовал воспользоваться самыми примитивными методами: такими как выделение из текста каждой второй, третьей или четвертой буквы или перестановка букв в соответствии с их порядковым номером в алфавите, – однако желаемого результата не получил, если не считать заковыристых вычислений, способных заинтересовать даже выпускника Кембриджа, получившего высший балл на экзамене по математике. Уимзи выписал на отдельный листок фразы, выгравированные на колоколах, и добавил их к имеющимся в тексте словам – с датами и без них. Снова безрезультатно. Он уже начал подумывать, что в книге указаны не все сделанные на колоколах надписи, поэтому, оставив свои записи на столе, отправился к священнику, чтобы позаимствовать ключи от колокольни. После задержки, связанной с тем, что святой отец перепутал их с ключами от винного погреба, лорд Питер пошел в церковь.

Он до сих пор гадал, каким образом шифр мог оказаться на колокольне. В руке его светлости позвякивали ключи. Два больших – от западной и южной дверей – висели отдельно на стальной цепочке, остальные – на кольце: ключи от подвала и ризницы, ключ от колокольни, ключи от комнаты звонарей и потайного замка на самом верхнем этаже. Откуда Крэнтону было известно, где их искать? Конечно, он мог взять их в доме церковного сторожа, если заранее знал об их местонахождении. Но если бы «Стивен Драйвер» интересовался ключами от церкви, это наверняка кто-нибудь заметил бы. У церковного сторожа имелись ключи от подвала и западной двери. А остальные? Внезапно Уимзи повернул обратно, подошел к окну кабинета священника, занимавшегося подсчетом доходов с продаж «Приходского журнала», и задал интересующий его вопрос.

Мистер Венаблз почесал затылок и наконец ответил.

– Нет. У Гоутубеда хранятся ключи от подвала и западной двери, а также ключи от входа на колокольню и комнаты звонарей, потому что он звонит в единственный колокол, призывая на заутреню, или просит Эзекайю занять его место, если вдруг заболевает. У старика Лавендера тоже есть ключи от южного входа, колокольни и комнаты звонарей. Раньше Эзекайя занимал должность Гоутубеда, но когда стал слишком стар, оставил за собой лишь привилегию отбивать погребальные удары. Именно для этого ему нужны ключи. Однако ни у старика Лавендера, ни у мистера Гоутубеда нет ключей от потайного замка верхнего этажа колокольни. Да он им и не нужен. Этот ключ есть только у меня и Джека Годфри. На всякий случай я храню дубликаты всех остальных ключей.

– А у Джека Годфри есть ключ от подвала?

– Нет. Зачем он ему?

Любопытно, подумал Уимзи. Если человек, оставивший шифр на колокольне, оказался тем же, кто зарыл труп, то он должен был завладеть связкой священника или иметь доступ к ключам Джека Годфри (из-за ключа от потайного замка) и Гоутубеда (из-за ключа от подвала). Но если этим человеком был Крэнтон, то откуда у него информация? Преступник мог принести свою лопату, что осложнило бы дело. Если так, то ему оставалось добыть ключи священника или Джека Годфри. Уимзи направился к черному ходу и разыскал Эмили и Хинкинса. Однако они ни разу не видели во дворе дома священника человека, именовавшего себя Стивеном Драйвером. И уж конечно, он никогда не заходил в кабинет святого отца, где тот хранил свои ключи, когда не забывал их где-то еще.

– Только вот в кабинете ключей не было, милорд, – сказала Эмили. – Ведь если вы помните, в новогоднюю ночь они пропали и лишь через неделю нашлись в ризнице. Торчали в замке. Святой отец оставил их там после занятий с хором.

– А когда это было? В субботу?

– Да, – кивнул Хинкинс. – Только разве ты не помнишь, Эмили, как святой отец сказал, что никак не мог их там оставить? Потому что их у него не было уже утром и он был вынужден ждать Гарри Гоутубеда.

– Ну не знаю, – пожала плечами Эмили. – Гарри говорил, что обнаружил ключи в замочной скважине, когда пришел звонить к заутрене.

Эти объяснения окончательно запутали Уимзи, и он снова поспешил к окну кабинета. Мистер Венаблз, с головой погруженный в вычисления, не сразу вспомнил ту давнюю историю, но вскоре подтвердил, что скорее всего Эмили права.

– Вероятно, я оставил ключи в ризнице за неделю до этого, – предположил священник. – А тот, кто покидал церковь после репетиции хора, нашел их и воспользовался, чтобы… Но кто бы это мог быть? Кроме Гоутубеда, никто не приходит в голову. Да, это наверняка был он. Гарри уходит позднее всех, поскольку остужает печи. Странно, что он оставил ключи в замке. О господи! Вы же не думаете, что их мог забрать убийца?

– Именно так я и подумал, – произнес Уимзи.

– Боже мой! Но если я забыл ключи в ризнице, то как он попал в церковь, чтобы забрать их? Без ключей от входа преступник не смог бы этого сделать. Вот если только он присутствовал на репетиции хора… Нет, никто из хористов…

Святой отец пребывал в таком отчаянии, что лорд Уимзи поспешил успокоить его:

– Во время репетиции дверь была открыта. Наверное, он просто проник внутрь незамеченным.

– О да! Да, конечно! Ну и глупец же я! Уверен, так все и было. Вы сняли камень у меня с души.

Однако сам Уимзи облегчения не испытал. Шагая обратно к церкви, он снова и снова прокручивал в голове имеющуюся информацию. Если ключи пропали в канун Нового года, то Крэнтон их точно не брал. Ведь он прибыл в деревню позднее. Уильям Тодей без нужды навестил священника тридцатого декабря и, не исключено, забрал ключи именно тогда. Но его точно не было в церкви вечером четвертого января, и он не сумел бы вернуть ключи на место. Однако могло случиться и так: Уильям Тодей забрал ключи, а загадочный Джеймс Тодей вернул их. Но тогда при чем тут Крэнтон? Ведь у Уимзи сложилось впечатление, что бумага с шифром ему хорошо знакома.

Уимзи вошел в церковь, отпер дверь, ведущую на колокольню, и начал подниматься по винтовой лестнице. Проходя через комнату звонарей, он с улыбкой заметил, что на стене появилась новая табличка. Надпись на ней гласила: «Утром Нового 19.. года был исполнен Большой Кентский трезвон, состоящий из 15 840 ударов и продлившийся 9 часов 15 минут. В трезвоне принимали участие: дискант Эзра Уайлдерспин; № 2 Питер Д. Б. Уимзи; № 3 Уолтер Пратт; № 4 Генри Гоутубед; № 5 Джозеф Хинкинс; № 6 Альфред Доннингтон; № 7 Джон П. Годфри; тенор Эзекайя Лавендер; ассистировал Теодор Венаблз, приходской священник. И уста наши возвестят хвалу Твою». Уимзи миновал огромное пустое помещение, где располагался часовой механизм, открыл потайной замок и стал подниматься, пока не оказался под самыми колоколами. Здесь он стоял, запрокинув голову и взирая на их черные рты, пока глаза не привыкли к полумраку. Скоро зловещее молчание колоколов стало угнетать его. Уимзи ощутил легкое головокружение. Ему вдруг почудилось, будто колокола сгрудились и медленно опускаются, чтобы раздавить его. Словно зачарованный, он начал повторять их имена: Гауде, Саваоф, Джон, Иерихон, Джубили, Димити, Бетти Томас и Тейлор Пол. Тихое, точно шепот, эхо отразилось от стен и растворилось, затерявшись в балках. Неожиданно для себя самого Уимзи закричал:

– Тейлор Пол!

И бронзовый голос ответил ему с высоты.

– Эй! – произнес Уимзи, успокоившись. – Так не пойдет. Я начинаю сходить с ума, как Дурачок Пик: стою тут и разговариваю с колоколами. Нужно отыскать лестницу и приняться за дело.

Он включил фонарик и посветил во все углы. Луч света выхватил из темноты лестницу и кое-что еще. В самом темном углу Уимзи заметил пятно, не так сильно покрытое пылью, как остальной пол. Забыв о нависающих над головой колоколах, его светлость наклонился, чтобы рассмотреть находку. Да, он не ошибся: эту часть пола совсем недавно пытались чистить, и она еще не успела покрыться толстым слоем пыли.

Уимзи опустился на колени, и новые мысли в его голове начали метаться подобно испуганным летучим мышам. Зачем кому-то тереть пол на верхнем этаже колокольни? Чтобы скрыть какую-то улику. Он представил, как Крэнтон и Легро карабкаются на колокольню с шифром в руках. Зеленый блеск изумрудов, появившихся на свет из тайника… Движение, сильный удар, хлынувшую на пол кровь и отлетевший в угол листок с шифром. Воображение ярко нарисовало дрожащего убийцу, воровато оглядывающегося через плечо, а потом выхватывающего ожерелье из мертвых пальцев и тяжело спускающегося с трупом на плечах по скрипучим ступеням. Затем убийца достал из подвала лопату, нашел в ризнице или где-то еще ведро и щетку, зачерпнул воды из колодца…

Неожиданно поток мыслей в голове Уимзи замер. Колодец? А где колодец, там и веревка. Каким образом она вписывается в картину преступления? Может, убийца связал тело, чтобы было легче вынести его из церкви? Однако эксперты в один голос утверждают, что покойного связали еще при жизни. И потом этот удар и кровь… Да, картина убийства получилась яркая и правдоподобная, только вот никакого удара не было. А значит, и крови. Но если крови нет, зачем мыть пол?

Все еще стоя на коленях, Уимзи поднял голову и посмотрел на колокола. Если бы они умели говорить, то поведали бы ему о том, что тут произошло. Только вот Господь не наградил их даром речи. Разочарованно вздохнув, Уимзи взял фонарик и продолжил осмотр и вскоре громко расхохотался. Завеса тайны рассеялась как дым. В углу валялась пустая бутылка из-под пива: закатилась под изъеденную червями балку и лежала там никем не замеченная. Конец мечтам! Какой-то незваный гость проник на эту святую территорию. Или же это был рабочий, которого наняли для ремонта балок. Пролил пиво и быстро подтер лужу, а бутылка закатилась в угол. И все же склонность к подозрительности заставила Уимзи осторожно поднять бутылку с пола, просунув палец в горлышко. Бутылка была не очень пыльной, поэтому стало ясно, что пролежала она здесь не слишком долго. Что ж, возможно, на ней сохранились отпечатки пальцев.

Лорд Питер тщательно осмотрел пол, но не обнаружил больше ничего, кроме отпечатков ног. Явно мужских. Их мог оставить и Джек Годфри, и Эзекайя Лавендер, да и не только они. После этого его светлость взял лестницу и обстоятельно осмотрел колокола и балки, на которых они крепились. Только вот ничего не нашел: ни опознавательных знаков, ни тайника. И никаких намеков на фей, слонов, чародеев и Эреб. Проведя несколько часов в пыли и темноте, Уимзи спустился вниз, держа в руке свой единственный трофей – бутылку из-под пива.

Удивительно, но ключ к шифру подобрал мистер Венаблз. Вечером он вошел в классную комнату, когда часы в холле пробили одиннадцать. В одной руке священник сжимал стакан с горячим пуншем, а в другой – теплые домашние туфли.

– Надеюсь, вы не замучили себя до смерти собственными размышлениями, – извиняющимся тоном произнес он. – Я решил создать вам немного уюта. Ранним летом ночи прохладные. Моя жена подумала, что вам надо переобуться в эти туфли. Из-под двери сильно сквозит. Позвольте, я… Они, правда, немного побиты молью, но все еще способны обеспечить тепло. Знаете, вы не должны позволять мне отвлекать вас от дел. Боже мой! Что это такое? Вы сочиняете перезвон? Ах нет, это буквы, а не цифры. Мое зрение уже не такое острое, как прежде. Однако простите меня за то, что сую нос в ваши дела.

– Вы совсем мне не мешаете, мистер Венаблз. Это действительно похоже на перезвон. Я все еще сражаюсь с проклятым шифром. Предположив, что общее количество букв – восемь, я выписал их в восемь колонок в слабой надежде на то, что из этого что-нибудь получится. Но сейчас, когда вы упомянули перезвон, я вдруг сообразил, что кто-то мог составить шифр, взяв за основу движения колоколов.

– То есть?

– Например, взять движения одного колокола (они ведь обозначаются цифрами) и вписать буквы послания на соответствующие этим цифрам места. Оставшиеся пробелы заполнить произвольными буквами. Возьмем «Грандсир Даблз», исполняемый пятью колоколами и тенором, и предположим, что вам нужно зашифровать простую и благочестивую фразу «иди и поклонись». Вы выбираете в качестве основного какой-то один колокол: например, номер пять. Начинаете записывать перезвон, и когда наступает черед номера пятого, вставляете букву из фразы. Сейчас я вам продемонстрирую это наглядно.

Лорд Питер быстро набросал две колонки:

– Пробелы можно заполнить любыми выбранными наугад буквами. Затем вы записывает все целым текстом и делите набор букв так, чтобы они выглядели как слова.

– Зачем? – спросил священник.

– Чтобы усложнить задачу. Написать можно все, что угодно: любую бессмыслицу. Человек, в руки которого попадет шифровка, знает ключ. Он просто запишет все буквы в шесть колонок, проведет карандашом по расположению пятого номера и прочитает сообщение.

– Господи! – воскликнул мистер Венаблз. – Гениально! А если подумать еще чуть-чуть, то можно представить шифровку в виде отвлекающего внимание текста. Прочитав его, никому даже в голову не придет, что в нем содержится какая-то секретная информация. Ведь он выглядит так невинно.

– Разумеется, – кивнул Уимзи. – Например, вот так. – Он провел пальцем по посланию Легро.

– А вы… прошу прощения, этот вопрос сорвался с губ помимо моей воли. И все же… Вы уже испробовали этот метод на найденной записке?

– Пока нет, – признался Уимзи. – Только размышлял об этом. К тому же какой смысл посылать подобную шифровку Крэнтону, который совершенно не разбирается в перезвонах? Да и составлять ее должен звонарь, а у нас нет оснований полагать, что Жан Легро таковым являлся. Впрочем, мы ничего о нем не знаем и ни в чем не можем быть уверены.

– Что ж, – произнес священник, – а почему бы не попробовать? Вы говорили, что эту записку нашли на колокольне? Наверное, я скажу сейчас глупость, но, по-моему, это возможно.

Уимзи стукнул ладонью по столу:

– Святой отец, а ведь это идея! Появившись в деревне, Крэнтон справлялся о Поле Тейлоре, ведь Дикон сообщил ему, что Пол Тейлор и Бетти Томас знают, где находятся изумруды. Но теперь мы сами спросим об этом Тейлора Пола.

Он взял листок бумаги, на котором уже выписал все буквы в восемь колонок.

– Неизвестно, какой перезвон и какой колокол взял за основу автор, однако мы можем предположить, что это либо Тейлор Пол, либо Бетти Томас. Если имелся в виду «Грандсир Триплз», то Тейлор Пол ключом не является. Ведь он звонит в конце каждого чередования, и тогда мы получили бы последнюю колонку букв. На «Грандсир Мейджор» тоже непохоже. Этот перезвон вы не исполняете. Что ж, давайте сосредоточимся на Бетти Томасе. Что нам дает седьмой колокол? Какую-то абракадабру. Не слишком обнадеживающе. Нужно попробовать и другие колокола. Ничего не получается. Разве может начало перезвона быть таким?

– Думаю, что нет.

– Как знать, как знать. Он же не сочинял перезвон, а просто составлял шифр. Мог намеренно сделать начало таким.

Карандаш священника вновь заскользил по буквам.

– Нет. Значит, «Грандсир» не подходит. Полагаю, что Перезвон Стедмана тоже не подойдет. А давайте попробуем Кентский трезвон? Тогда ключом к шифру послужит Тейлор Пол. Ведь в этом трезвоне тенор исполняет ведущую партию. Начинает он на седьмой позиции… Буква «H». Затем восьмая и буква «E». Возвращается на седьмую – «S». Шестая – «I», пятая – «T». HESIT. Что ж, это уже на что-то похоже. Возвращается на шестую позицию – опять «E». Пятая – «Т», четвертая – «Т», третья – «Н». HESITTETH. Глядите, святой отец! У нас получилось два слова. He sitteth^[65]. Наверное, речь идет об ожерелье. Давайте продолжим.

Священник, очки которого съехали вниз по длинному носу, сосредоточенно всматривался в буквы, быстро водя карандашом по колонкам.

– He sitteth between… Он сидит между… Это же часть Псалма 99. Видите, что я вам говорил? He sitteth between the cherubims. Он сидит между херувимами. И что это означает? О господи! Здесь какая-то ошибка. Дальше должна идти буква «В» – be the earth never so unquiet^[66].

– Но здесь очередное «Т». Буквы «В» вообще нигде не видно. Подождите… «THE»… нет, «THEI… THEISLES»! Да, святой отец. Это не может быть случайностью. Подождите еще чуть-чуть, и тогда скажете все, что хотите. Ой! А что это здесь, в конце? Вот черт! Вероятно, это конец музыкальной фразы. – Уимзи быстро сделал кое-какие вычисления. – Да, так и есть. Значит, дальше идут цифры «три» и «четыре». Ну вот, готово. А что это означает, я пока не могу сказать.

Мистер Венаблз протер очки и уставился на строчки.

– Это же строки из псалмов, – произнес он. – Совершенно определенно. «Он сидит между херувимами» – это Псалом 99:1. Затем «Пусть радуются острова» – это Псалом 97:1. И оба они начинаются словами «Dominus regnavit», что в переводе с латыни означает «Господь воцарился». Дальше у нас получилось «Как потоки на юге». Это Псалом 126:5. Ну и, наконец, «Когда Господь возвратил пленников Сиона», то есть Псалом 126:1. У нас тут с вами так называемый случай obscurum per obscurius^[67]. Интерпретация сложнее, чем сам шифр.

– Верно, – согласился Уимзи. – Может, цифры играют какую-то роль? Мы имеем 99.1.97.1.126.5. Их нужно воспринимать как единое число 9919711265, или оставить как есть, или же вообще поменять местами? Только вот переставлять эти цифры можно до бесконечности. Их нужно куда-нибудь добавить? Или перевести в буквы по какой-то системе, которой мы еще не поняли? Я не верю, что здесь нечто совсем простое вроде А – 1, Б – 2. Полагаю, мне еще придется поломать голову над этой загадкой. Но вы были просто неподражаемы, святой отец! Вам следовало избрать профессию шифровальщика.

– Это была чистая случайность, – улыбнулся мистер Венаблз. – И все из-за моего плохого зрения. Удивительно, но это натолкнуло меня на идею проповеди о превосходстве добра над злом. Я и помыслить не мог бы о том, что на основании перезвона можно создать шифр. Нет, это поистине гениально.

– Только это можно было сделать еще гениальнее, – ответил Уимзи. – Я сумею придумать несколько способов улучшить этот шифр. Предположим… Но нет, я не стану тратить время на предположения. Прежде всего мне нужно решить, как поступить с этими проклятыми цифрами 99.1.97.1.126.5.

Он обхватил голову руками, а мистер Венаблз, понаблюдав за ним несколько минут, на цыпочках вышел из комнаты.

Глава 11 Бантер получает удар в спину

Сопрано переходит с последней позиции на третью, а потом снова возвращается на последнюю.

Руководство по исполнению перезвона на четырех колоколах

– Я хотела бы предупредить вас, – задыхаясь от слез, пробормотала Эмили, – что через неделю увольняюсь.

– Боже мой, Эмили! – воскликнула миссис Венаблз, проходившая через кухню с ведром корма для цыплят в руках. – Что с тобой стряслось?

– Это не ваша вина, ведь вы всегда были так добры ко мне. Так мне сказал мистер Бантер, хотя я не его служанка и никогда не собиралась ею становиться. Но откуда же я знала? Я готова отдать на отсечение правую руку, только бы не ослушаться его светлости. Но меня нужно было предупредить. Я так и сказала мистеру Бантеру, что ни в чем не виновата.

Миссис Венаблз побледнела. Лорд Питер не причинял им хлопот, а вот Бантера она сторонилась. Однако миссис Венаблз с детства твердили, что слуги – это слуги и бояться их не следует. Ни своих, ни чужих. Иначе можно лишиться авторитета. Она повернулась к Бантеру, с несчастным видом маячившему у нее за спиной:

– Итак, Бантер, что все это значит?

– Прошу прощения, мадам, – сдавленно произнес камердинер. – Боюсь, я несколько забылся. Но я состою на службе у его светлости вот уже пятнадцать лет, включая годы войны, и со мной еще ни разу не случалось ничего подобного. Неожиданное потрясение и ужасная досада заставили меня разгорячиться. Поэтому прошу вас, мадам, меня извинить. Мне следовало держать себя в руках. Смею вас заверить, что подобного больше не повторится.

Миссис Венаблз поставила ведро с кормом на пол.

– Так объясните же, наконец, что произошло.

Эмили судорожно сглотнула, а Бантер со скорбным выражением лица указал на пустую бутылку из-под пива, стоявшую на столе.

– Эту бутылку, мадам, вчера поручил моим заботам его светлость. Я поставил ее в буфет в своей спальне, чтобы сегодня утром сфотографировать перед отправкой в Скотленд-Ярд. Но вчера вечером эта молодая особа вошла в спальню в мое отсутствие, обшарила буфет и вынула из него бутылку. И не просто вынула, а вытерла с нее пыль.

– Прошу прощения, мэм, – проговорила Эмили, – но откуда мне было знать, что эта бутылка так важна? Старая, грязная. Я лишь прибиралась в комнате, мэм, и увидела эту бутылку в буфете. Я еще подивилась, что делает на полке эта грязная посудина, и подумала, что ее поставили туда по ошибке. Поэтому я унесла бутылку в кухню. Увидев ее, кухарка заявила, что негоже сдавать такую грязную бутылку. Вот я и вытерла с нее пыль…

– И вместе с ней все отпечатки пальцев, – подвел итог Бантер. – А теперь я не знаю, что сказать его светлости.

– Ах ты, господи! – всплеснула руками миссис Венаблз, а затем решила расспросить служанку поподробнее: – А почему ты убиралась так поздно?

– Вчера я задержалась с уборкой, ну и сказала себе: «Лучше поздно, чем никогда». Если бы я только знала…

Она громко заплакала, и сердце Бантера дрогнуло.

– Простите, что был с вами столь резок, – промолвил он. – На самом деле виноват я. Мне следовало запереть буфет на ключ. Но вы должны понять мои чувства, мадам. Разумеется, я вспылил, представив, как его светлость встречает новый день, даже не подозревая о том, какой удар уготовила ему судьба. У меня просто сжалось сердце, да простит мадам упоминание этого органа. И вот теперь, мадам, эта чашка утреннего чая только и ждет, чтобы моя рука добавила в нее кипящей воды. Но знаете, мадам, собственная рука кажется мне рукой преступника, которую не отмоют никакие благовония Востока. Его светлость уже дважды звонил, – добавил пребывающий в отчаянии Бантер, – и то обстоятельство, что я задерживаюсь, наверняка натолкнет его на мысль о несчастье.

– Бантер!

– Милорд! – с мольбой в голосе отозвался Бантер.

– Куда, черт возьми, подевался мой чай? И почему… Прошу прощения, миссис Венаблз. Извините меня за мой слог и за мой вид. Я не знал, что вы тоже здесь.

– Лорд Питер! – воскликнула миссис Венаблз. – Случилось нечто ужасное. Ваш камердинер так расстроен, а эта глупая девчонка… Вы не подумайте, она не желала ничего дурного. Произошла досадная ошибка. Дело в том, что мы стерли отпечатки пальцев с вашей бутылки.

– О-хо-хо! – завыла Эмили. – О! Аааа! Это сделала я. Вытерла бутылку. Но ведь я же не знала…

– Бантер, – произнес его светлость, – помните строки Байрона: «Орел подбит и больше никогда не взмыть ему в небесные врата»? Они очень точно отражают мои чувства. Принесите мне чай, а бутылку выбросьте в мусорное ведро. Что сделано, то сделано. И ничего уже не изменить. В любом случае те отпечатки скорее всего нам непомогли бы. Уильям Моррис как-то написал стихотворение «Человек, который никогда больше не смеялся». «Крик тех, кто торжествует, песнь тех, кто на пиру, уста мои отныне не повторят в миру». И вы узнаете почему. Мои друзья, вероятно, будут искренне мне благодарны. Пусть для нас это станет предупреждением, что не следует искать счастья в бутылке. Эмили, если ты будешь продолжать плакать, твой молодой человек тебя не узнает. Не беспокойтесь из-за бутылки, миссис Венаблз. Она была отвратительна, и мне претило смотреть на нее. Сегодня такое чудесное утро. Позвольте помочь вам отнести ведро. Прошу вас, не вспоминайте больше об этой бутылке и не ругайте Эмили. Ведь она славная девушка, не правда ли? Кстати, как ее фамилия?

– Холидей, – ответила миссис Венаблз. – Она племянница Рассела, хозяина похоронной конторы. Они с Мэри Тодей дальние родственники. В нашей деревне все друг другу родня в той или иной степени. Это потому, что мы жили уединенно. Зато теперь, когда у многих есть мотоциклы и дважды в неделю ходят рейсовые автобусы, все изменилось. И я надеюсь, в нашей деревне больше не будут рождаться такие несчастные, как Дурачок Пик. А Расселы очень приятные и уважаемые люди.

– Да, – кивнул лорд Питер Уимзи, насыпая цыплятам корм и погружаясь в размышления.

Все утро он провел за расшифровкой послания, а когда сообразил, что пабы уже открылись для приема посетителей, отправился в «Красную корову», чтобы пропустить пинту пива.

– Горького, милорд? – осведомился мистер Доннингтон.

Но Уимзи ответил, что не сегодня. Для разнообразия он собирался выпить бутылочку пива «Брасс».

Мистер Доннигтон поставил на стойку бутылку, заметив, что милорд найдет напиток очень качественным.

– Качество – это девять десятых успеха, – кивнул лорд Питер. – Но многое зависит от розлива. Кто ваш поставщик?

– Григгс из Уолбича. Очень надежный человек, так что мне жаловаться не на что. Да вы попробуйте сами. Хотя уже по одному виду становится ясно. Прозрачное как слеза. Нужно подбирать опытных работников, скажу я вам. Работал у меня один парень. Ну никак не мог запомнить, что «Брасс» нужно хранить горлышками вверх, как и «Стаут». Так нет же, постоянно переворачивал. Сам я так никогда не сделаю, да и вам не советую. Бутылки с «Брассом» должны стоять вертикально, и встряхивать их нежелательно.

– Совершенно с вами согласен, – промолвил Уимзи. – Пиво отличное. Ваше здоровье! Не хотите выпить за компанию?

– Благодарю вас, милорд. Не откажусь. Смотрите, – произнес мистер Доннингтон, поднимая стакан с пивом к свету. – Прекрасно выглядит. Да вы и сами это видите.

Уимзи поинтересовался, заказывает ли мистер Доннингтон бутылки емкостью в кварту.

– Нет, не заказываю, – ответил тот. – А вот Том Теббат из «Снопа пшеницы» – да. Григгс поставляет пиво и ему. Кое-кто предпочитает кварты, но в основном мы торгуем разливным. Хотя некоторые фермеры заказывают бутылочное пиво на дом. В прежние времена почти у каждого была своя пивоварня. На многих фермах до сих пор стоят большие медные бочки. Местные по-прежнему коптят бекон. Например, мистер Эштон. Он вообще не любит всяческие нововведения. Только вот из-за этих сетевых магазинов и бакалейных лавок, где все продается в консервных банках, хороших продуктов домашнего производства уже не найдешь. А как выросли цены на корм для свиней! Я вам так скажу: фермеры нуждаются в защите. Меня самого воспитали как сторонника свободной торговли, но времена изменились. Не знаю, задумывались ли вы когда-нибудь о подобных вещах, милорд. Вероятно, вы с ними не сталкивались. Простите. Наверное, вы заседаете в палате лордов. Гарри Гоутубед сказал, что это так. А я усомнился.

Уимзи объяснил, что не настолько компетентен, чтобы заседать в палате лордов, и тогда хозяин паба с удовольствием заметил, что в таком случае могильщик должен ему полкроны. Пока он записывал эту информацию на листке бумаги, Уимзи выскользнул из заведения и направился в «Сноп пшеницы».

Там, поговорив с хозяйкой, лорд Уимзи разжился списком хозяйств, куда регулярно поставлялось пиво «Брасс» в квартовых бутылках.

Большинство ферм располагалось на значительном расстоянии от деревни, однако, немного подумав, миссис Теббат упомянула имя, заставившее Уимзи насторожиться.

– Уильям Тодей заказывал несколько бутылок, когда приезжал Джим. Он славный малый, этот Джим Тодей. Живот от смеха надорвешь, когда начинает рассказывать о заморских странах. Джим привез Мэри попугая. Я не раз говорила ей, что эта птица – плохой пример для детей. Если бы вы слышали, что он сказал на днях нашему священнику! Я не знала, куда глаза девать. Хорошо, что святой отец многого не понял. Он настоящий джентльмен, наш мистер Венаблз, не то что его предшественник. Нет, тот был добрым человеком. Только вот отличался от нашего нынешнего священника. Ходили слухи, будто он сквернословил. Он был слаб здоровьем. «Делайте так, как я велю, но не делайте то, что делаю я». Вот что он обычно говорил на своих проповедях. У него всегда было красное лицо. А умер он совершенно неожиданно. У него случился удар.

Уимзи тщетно пытался вернуться к разговору о Джиме Тодее. Однако миссис Теббат погрузилась в воспоминания о прежнем священнике, и лорду Питеру удалось выбраться из заведения лишь через полчаса. Вскоре он подошел к дому Уильяма Тодея. Бросив взгляд в глубь сада, Уимзи заметил Мэри, которая развешивала белье, и ринулся в лобовую атаку:

– Надеюсь, вы простите меня, миссис Тодей, за то, что заставляю вас вспоминать о неприятном эпизоде вашей жизни. Собственно, копаться в прошлом порой не слишком приятно. Но когда в чужой могиле обнаруживается неопознанный труп, поневоле призадумаешься.

– Ваша правда, милорд. И если я могу чем-нибудь помочь, то непременно помогу. Но я уже говорила мистеру Бланделлу, что ничего об этом не знаю и не представляю, как он туда попал. Он спрашивал меня о вечере субботы. Я долго вспоминала, не увидела ли чего-нибудь странного, но так ничего и не припомнила.

– Вы знаете человека, назвавшегося Стивеном Драйвером?

– Да, милорд. Он работал у Эзры Уайлдерспина. Я видела его раз или два. На дознании говорили, будто бы это его труп.

– Это не так.

– Не так, милорд?

– Да. Дело в том, что мы нашли этого Драйвера, он все еще жив и от всего отпирается. Вы видели его до появлении в деревне?

– Нет.

– И он вам никого не напомнил?

– Нет, милорд.

Казалось, Мэри отвечает честно и откровенно. Во всяком случае, Уимзи не уловил в ее голосе тревоги или настороженности.

– Странно, – произнес он. – А вот он утверждает, что сбежал из деревни, испугавшись, что вы его узнаете.

– Неужели?

– Вы слышали, как он разговаривает?

– Нет, милорд.

– Предположим, он избавился бы от бороды. Без нее он никого вам не напомнил бы?

Мэри покачала головой. Как и большинство простых людей, она была лишена воображения.

– Ладно. А вот этого человека вы узнаете? – Уимзи достал из кармана фотографию Крэнтона, сделанную в то время, когда пропали изумруды.

– Этого? – Миссис Тодей побледнела. – Да, милорд. Это Крэнтон. Человек, забравший ожерелье и отправившийся в тюрьму в то же время, что и… мой первый муж, милорд. Полагаю, вам об этом известно. Отвратительное лицо! Мне даже стало нехорошо. – Она опустилась на скамью и снова уставилась на фотографию. – Но ведь это не… Драйвер?

– Он самый, – подтвердил Уимзи. – Вы не знали?

– Нет, милорд. Да если бы я знала, что это он, то непременно подошла и поговорила бы с ним, будьте уверены! Вытрясла бы из него, куда он подевал изумруды. Видите ли, милорд, именно из-за него мой муж отправился в тюрьму. Ведь Крэнтон утверждал, будто забрал ожерелье себе. Бедный Джефф! Его наверняка совратили с пути истинного, а все по моей вине. Я слишком много болтала, и как бы ни горько мне было это признавать, он действительно взял ожерелье, но себе не оставлял. Все это время оно находилось у Крэнтона. Если бы вы знали, милорд, как тяжело нести этот крест, осознавать, что находилась под подозрением. Присяжные мне поверили, и судья тоже. Но некоторые люди до сих пор считают, что я принимала участие в краже и знаю, где спрятаны изумруды. Но я этого не делала, милорд. Если бы я знала, где отыскать ожерелье, то на четвереньках поползла бы в Лондон, чтобы вернуть его миссис Уилбрахам. Бедный сэр Генри так переживал из-за его пропажи. Полицейские обыскали наш дом, да я и сама обыскивала снова и снова…

– А вы не могли просто поверить Дикону? – мягко промолвил Уимзи.

– Милорд, я ему поверила. И все же… Он совершил ужасный поступок – ограбил даму в доме своего хозяина. Я даже не знала, чему верить, но сейчас убеждена, что мой муж говорил правду. Его сбил с пути этот отвратительный Крэнтон. Но я не верю, что потом он обманул всех нас.

– Зачем Крэнтон приезжал в деревню?

– Разве это не свидетельствует о том, что именно он спрятал изумруды? Наверное, испугался и припрятал их где-нибудь, прежде чем сбежать.

– Крэнтон заявил, что на суде Дикон поведал ему, будто бы изумруды в деревне, а про тайник следует спросить у Пола Тейлора и Бетти Томаса.

Мэри покачала головой:

– Не понимаю, милорд. Если бы мой муж сказал ему такое, Крэнтон не стал бы молчать: непременно сообщил бы все присяжным. Ведь он был так зол на Джеффа.

– Неужели? А вот я в этом не уверен. Предположим, Дикон рассказал Крэнтону, где спрятаны изумруды. Не думаете ли вы, что Крэнтон затаился в надежде, что сумеет отыскать их после освобождения из тюрьмы? Не мог ли он явиться сюда в январе именно с этой целью? И не убежал ли в страхе потому, что, как ему показалось, вы его узнали?

– Не исключено, милорд. Но тогда кто такой этот несчастный убитый?

– Полиция считает, что это сообщник Крэнтона, помогавший ему отыскать изумруды и впоследствии им же убитый. Вы не знаете, Дикон не завел себе друзей среди осужденных или надзирателей, когда сидел в тюрьме Мейдстона?

– Не могу сказать наверняка, милорд. Конечно, время от времени ему позволяли писать письма, но он никогда не рассказал бы никому о таких вещах, поскольку письма читались.

– Согласен. Хотя порой я задавался вопросом, не передавал ли Дикон вам записок с освобожденными заключенными.

– Нет, милорд.

– Вам знаком этот почерк? – Уимзи протянул женщине шифр.

– Почерк? Конечно…

– Заткнись, дурак! Заткнись, чертов дурак! Эй, Джоуи! Вставай!

– Святые небеса! – ошеломленно воскликнул Уимзи и, заглянув в распахнутую дверь дома, увидел блестящие глаза серого африканского попугая.

При виде незнакомца птица замолчала, наклонила голову и начала перебирать лапами по жердочке.

– Будь ты проклят! – усмехнулся его светлость. – Напугал меня до смерти.

«Кхе, кхе», – довольно забормотал попугай.

– Эту птицу вам подарил деверь? Мне рассказывала о ней миссис Теббат.

– Да, милорд. Он такой болтун. Но ругается.

– Какой толк в попугае, который не знает ругательств! На чем мы… Ах да. На почерке. Вы как раз собирались объяснить…

– Я хотела сказать, что никогда его не видела, милорд.

Уимзи готов был поклясться, что Мэри Тодей собиралась сказать обратное, потому что смотрела на него так, словно ожидала неминуемой катастрофы.

– Странная записка, правда? – тихо промолвила она. – Совершенно бессмысленная. С чего вы решили, будто я что-то знаю о ней?

– Мы предположили, что эту записку написал человек, с которым ваш покойный муж познакомился в тюрьме. Вы никогда не слышали имени Жан Легро?

– Нет, милорд. Это ведь французское имя, верно? Никогда не видела французов. Если не считать тех бельгийцев, что проходили через нашу деревню во время войны.

– И вы не знаете человека по имени Пол Тейлор?

– Нет.

Попугай громко расхохотался: «Замолчи, Джоуи! Замолчи, дурак! Джоуи, Джоуи, Джоуи! Кхе!»

– Ну ладно, – произнес Уимзи. – Я просто спросил.

– Откуда взялась эта записка?

– Нашли в церкви. Мы подумали, что она принадлежит Крэнтону, но он все отрицает.

– В церкви?

Попугай тотчас подхватил это слово и принялся возбужденно бормотать: «Должен пойти в церковь. Должен пойти в церковь. Колокола. Не говори Мэри. Должен пойти в церковь. Кхе! Джоуи! Джоуи! Эй, Джоуи! Должен пойти в церковь!»

Миссис Тодей спешно подошла и накинула на клетку покрывало.

Попугай протестующе вскрикнул.

– Постоянно это повторяет, – пояснила она. – Выучил той ночью, когда Уильям был совсем плох. Он слышал перезвон и переживал из-за того, что не может находиться вместе со всеми. Уильям так злится на Джоуи, когда тот начинает передразнивать его.

Уимзи протянул руку, чтобы забрать шифр, и Мэри нехотя отдала его.

– Что ж, не стану более вам докучать, миссис Тодей. Я лишь хотел выяснить кое-что насчет Крэнтона. Наверное, вы правы. Он приезжал, чтобы забрать ожерелье. Но, думаю, больше он вас не побеспокоит. Крэнтон очень болен и скорее всего снова отправится в тюрьму. Простите, что заставил вас говорить о том, о чем лучше забыть навсегда.

Однако шагая к дому священника, Уимзи вспоминал выражение глаз Мэри Тодей и хриплое бормотание попугая: «Колокола! Колокола! Должен пойти в церковь! Не говори Мэри!»

Старший инспектор Бланделл долго качал головой:

– Жаль, что так получилось с бутылкой. Вряд ли она как-то помогла бы нам, но… Эмили Холидей? Ну конечно. Она кузина Мэри Тодей. Я и забыл. Эта женщина сводит меня с ума. Я имею в виду Мэри. Будь я проклят, если знаю, чего ждать от нее или ее муженька. Мы держим связь с людьми из Гулля. Они обещали доставить Джеймса Тодея на берег так быстро, насколько это возможно. Мы предупредили их, что он нужен нам в качестве свидетеля. Он не может не подчиниться приказу. Но если это случится, значит, у него рыльце в пушку. Все так запуталось. Что касается шифра… Вы не хотите послать его начальнику тюрьмы в Мейдстоне? Если Легро, или Тейлор, или как там его еще зовут побывал в тюрьме, то, вероятно, начальник узнает почерк.

– Да, так и поступим. К тому же я надеюсь вскоре получить весточку от комиссара Розье. У французов нет никаких запретов, касающихся работы со свидетелями.

– Что я могу сказать, милорд, – усмехнулся Бланделл. – Им повезло.

Глава 12 Лорд Питер совершает ошибку

И поставил он херувимов среди внутренней части храма. Крылья же херувимов были распростерты.

Ветхий Завет, Третья книга царств 6:27

И сверху дорогие камни.

Ветхий Завет, Третья книга царств 7:11

– Надеюсь, – произнес священник в воскресенье утром, – что с Тодеями ничего не случилось. Ни Уильям, ни Мэри не явились на службу. Не припомню, чтобы они пропускали ее хоть раз. Кроме тех дней, когда Уильям болел.

– Возможно, Уильям опять простудился, – предположила миссис Венаблз. – Наши ветра такие коварные. Лорд Питер, возьмите еще колбасы. Как продвигаются дела с расшифровкой?

– Не напоминайте! Я безнадежно запутался.

– Не надо так переживать. Ведь даже пропустив начало перезвона, вы все равно поймаете ритм.

– Хотелось бы, – вздохнул Уимзи. – Но это блуждание в потемках действует на нервы.

– Рано или поздно вы заметите проблеск света, – улыбнулся священник, – и найдете решение.

– Я хочу сказать, что внутри одного колеса часто находится второе, – объяснила миссис Венаблз.

– А где колесо, там и веревка^[68], – добавил его светлость.

– К сожалению, – промолвил священник, и в комнате воцарилась тишина.

Беспокойство из-за семейства Тодей немного поутихло, когда оба они появились на утренней службе на следующий день, однако Уимзи показалось, что никогда в жизни он не видел более несчастных и подавленных людей. Размышляя над произошедшими в них переменами, лорд Питер совсем не обращал внимания на то, что происходит вокруг. Он опустился на скамью во время чтения 95-го псалма, когда прихожане остались стоять, забыл слова следующего псалма, невпопад выкрикнул «Ибо Твое есть Царство» и сосредоточился лишь в тот момент, когда святой отец поднялся на кафедру, чтобы прочитать проповедь. Как обычно, мистер Гоутубед забыл подмести пол, поэтому проход священника к кафедре сопровождался оглушительным треском кокса. Все произнесли молитву, и Уимзи с облечением забился в дальний угол, сложив руки на груди и устремив взгляд в потолок.

– Кто возвысил своего единственного сына с великим триумфом на небесах. Эти слова я выбрал сегодня для обсуждения. Что они означают для нас? Какую картину рисует нам при этом воображение? В прошлый вторник мы молились о том, чтобы наши тела и души также вознеслись на небеса и были приняты Господом в благословенных райских кущах, где херувимы и серафимы распевают свои хвалебные песни. Какое красивое описание предоставляет нам Библия – кристально чистое голубое море и Господь, восседающий в окружении херувимов и ангелов с золотыми нимбами, наигрывающих на арфах. Именно такими изобразили их древние мастера на великолепном куполе нашего храма, которым мы все так гордимся. Но действительно ли мы верим в то…

Однако всего этого Уимзи уже не слышал, погрузившись в размышления. «И воссел на херувимов, и полетел. Он сидит между херувимами». Внезапно эти слова напомнили ему о стареньком архитекторе, ремонтировавшем крышу церкви в его родовом поместье. «Видите ли, ваша светлость, деревянные балки прогнили. В крыше позади этих херувимов такие дырки, что руку можно просунуть». «Он сидит между херувимами». Черт возьми, ну конечно! Ну и глупец же он. Полез на колокольню рассматривать колокола в поисках херувимов, когда они все это время находились здесь, над его головой. Они и сейчас взирали на него своими пустыми золотыми глазами. Херувимы? И неф, и приделы расписаны ими. От них рябит в глазах, как от листьев осенью. Неф и приделы: «Пусть радуются острова». А потом еще одна фраза: «Как потоки на юге». Между херувимами в южном приделе. Яснее ясного! Лорда Питера охватило такое волнение, что он едва не вскочил с места. Оставалось определить, какая именно пара херувимов. Но это уже не составит труда. Самих изумрудов в тайнике наверняка нет. Однако если обнаружится хотя бы сам тайник, то станет понятно, что шифр имеет непосредственное отношение к ожерелью, и разыгравшаяся в приходе трагедия тоже связана с ним. Затем, если начальник тюрьмы в Мейдстоне узнает почерк, то они, возможно, выяснят, кто такой Легро. И если повезет, установят его связь с Крэнтоном. Тогда Крэнтону не избежать обвинения в убийстве.

За воскресной говядиной и йоркширским пудингом Уимзи поинтересовался у мистера Венаблза:

– Сэр, как давно вы демонтировали галереи в боковых приделах?

– Дайте подумать. Примерно десять лет назад. Они были такие уродливые и громоздкие: тянулись вдоль окон, загораживали фрески и закрывали свет. Коль уж на то пошло, эти отвратительные огромные, похожие на корыта скамьи и тяжеловесные галереи полностью скрывали красоту колонн.

– Да и остальное тоже, – добавила миссис Венаблз. – Я всегда говорила, что, сидя под этими галереями, все чувствовали себя слепыми.

– Если хотите увидеть, как это выглядело, – добавил священник, – можете посетить церковь в Уизбиче. Там в северном приделе такие же галереи. Только наши были больше и уродливее. Купол их церкви тоже расписан ангелами, хотя и не так красив, как наш. К тому же вы их вовсе не увидите, если будете сидеть на скамье северного придела. Придется подниматься на галерею.

– Полагаю, не все поддержали демонтаж галерей?

– Естественно, кое-кому эта затея пришлась не по нраву. Но церковь и так велика для нашего прихода. Так к чему лишние сидячие места? А для школьников достаточно места внизу.

– А помимо школьников кто-нибудь сидел в галерее?

– Да, слуги из Красного дома и старожилы нашей деревни. Честно говоря, нам пришлось ждать, пока все они отправятся к праотцам. Бедняжка миссис Уайлдерспин, мать Эзры! Ей было девяносто семь лет, и она каждое воскресенье посещала церковь. Перемены разбили бы ей сердце.

– На какой стороне сидели слуги из Красного дома?

– На западной стороне южного придела. Мне это не нравилось, потому что не было видно, чем они занимаются, и порой их поведение нельзя было назвать благочестивым. Я не считаю Божий храм подходящим для флирта местом. Прихожане щипали друг друга и хихикали. Выглядело это в высшей степени неприлично.

– Если бы эта дама Гейтс должным образом выполняла свои обязанности и сидела вместе со слугами, все было бы в порядке, – усмехнулась миссис Венаблз. – Но нет, она ведь у нас леди. Всегда сидела на своем месте возле южной двери, чтобы успеть выйти на воздух, если ей вдруг станет дурно.

– У миссис Гейтс не слишком крепкое здоровье, дорогая.

– Глупости! Она слишком много ест, поэтому и страдает несварением.

– Наверное, ты права, дорогая.

– Терпеть ее не могу! – воскликнула миссис Венаблз. – Торпам следует продать поместье. Но скорее всего они не могут сделать этого из-за завещания сэра Генри. Не представляю, на что они будут содержать его. К тому же мисс Хилари эти деньги пригодились бы больше. Бедная маленькая Хилари! Если бы не эта противная старуха Уилбрахам со своим ожерельем… Полагаю, нет никакой надежды вернуть его, лорд Питер?

– Боюсь, слишком поздно. Хотя я уверен, что вплоть до января оно находилось в приходе.

– Неужели? Где именно?

– В церкви. Сегодня утром вы прочитали яркую проповедь, святой отец. Она настолько вдохновила меня, что я наконец разгадал шифр.

– Каким же образом?

Уимзи объяснил.

– Святые небеса! Замечательно! Мы немедленно должны взглянуть на это место.

– Не сейчас, Теодор.

– Да, дорогая. Не сегодня. Не надо тащить лестницу в церковь в воскресенье. Наши прихожане по-прежнему стараются следовать четвертой заповеди: «Шесть дней работай и делай всякие дела твои, а день седьмой – суббота Господу Богу твоему». К тому же сегодня днем у меня проповедь для детей и три обряда крещения. Но, лорд Питер, каким образом, по вашему мнению, изумруды попали в перекрытие?

– Я как раз размышлял над этим. Дикона арестовали возле церкви в воскресенье. Думаю, он понимал, что его ждет, и припрятал свою добычу во время службы.

– Да, тем утром Дикон действительно сидел на галерее. Теперь ясно, почему вы так подробно расспрашивали о ней. Каким же нужно быть негодяем! Ведь он и впрямь… Как говорят, когда один преступник предал другого?

– Подставил, – предложил синоним Уимзи.

– Да, именно это слово я не мог вспомнить. Дикон подставил своего сообщника. Бедный парень! Сообщник. Десять лет за кражу, результатом которой он так и не насладился. Нет, я не могу не испытывать сочувствия. Но в этом случае, лорд Питер, кто же составил шифр?

– Похоже, это сделал Дикон, потому что за основу взят перезвон.

– Ах да. И потом он передал шифр тому, другому – Легро. Но для чего?

– Наверное, чтобы уговорить Легро помочь ему совершить побег.

– И Легро ждал все эти годы, надеясь воспользоваться подсказкой?

– Очевидно, у него были веские причины на то, чтобы оставаться за пределами Англии. Потом он, полагаю, передал шифр кому-то, кто находился здесь, – например, Крэнтону. Вполне возможно, что он не сумел разгадать шифр. К тому же ему все равно потребовалась помощь Крэнтона, чтобы добраться до Англии.

– Понятно. А потом они добыли изумруды, и Крэнтон убил Легро. Как печально мне становится при мысли, что все это ради горстки камней.

– А мне еще печальнее при мысли о бедной Хилари Торп и ее отце, – вздохнула миссис Венаблз. – Вы хотите сказать, что, в то время как они остро нуждались в деньгах, изумруды спокойно лежали практически у них под носом?

– Да.

– И где же они теперь? Их забрал Крэнтон? Но почему никто до сих пор не напал на их след? Чем занимается полиция?

Воскресенье тянулось невероятно долго. А вот в понедельник утром произошло сразу несколько событий. Прежде всего в деревне появился старший инспектор Бланделл, пребывавший в крайнем возбуждении.

– Мы получили письмо из Мейдстона, – объявил он. – И как думаете, чей это почерк?

– Наверное, Дикона, – ответил Уимзи.

– Ну вот! – разочарованно протянул Бланделл. – Вы совершенно правы, милорд. Это его рука.

– Шифр весьма своеобразный. Когда мы поняли, что за основу взят колокольный перезвон, я догадался, что автором был Дикон. Однако вряд ли в тюрьме одновременно оказалось двое заключенных, разбирающихся в перезвонах. К тому же когда я показал записку миссис Тодей, она явно узнала почерк. Это могло означать, что ей писал Легро, но скорее всего это был почерк ее мужа.

– Но тогда почему письмо написано на иностранной бумаге?

– Объяснение этому найти несложно. Была ли у леди Торп служанка-иностранка? Я говорю о старой леди Торп.

– У сэра Чарльза была кухарка-француженка, – ответил Бланделл.

– В то время, когда произошла кража?

– Да. Она уволилась сразу после начала войны. Хотела воссоединиться с семьей, и Торпы помогли ей попасть на последний пароход.

– В таком случае все ясно. Дикон составил этот шифр до того, как спрятал изумруды, но забрать его с собой в тюрьму он не мог. Вероятно, отдал кому-то…

– Мэри.

– А она переслала записку Легро. Но все это умозрительно.

– Ну, я бы так не сказал, – возразил старший инспектор. – Прошу прощения, милорд, но с вашей стороны было опрометчиво показывать записку Мэри Тодей. Она сбежала.

– Как?

– Уехала в город первым утренним поездом. И Уильям с ней. Чудесная парочка.

– Господи!

– Да уж. Но вы не беспокойтесь, милорд. Мы их схватим, хотя они наверняка надеются улизнуть вместе с изумрудами.

– Должен признаться, подобного поворота событий я не ожидал.

– Я тоже, иначе приглядывал бы за ними. Кстати, мы узнали настоящее имя Легро.

– Да вы сегодня просто кладезь информации!

– В общем, мы получили письмо от вашего друга Розье. Его подручные обыскали дом той француженки, и что, вы думаете, обнаружили? Медальон Легро. Есть какие-нибудь идеи относительно имени?

– Не стану строить догадок. Лучше куплю у вас информацию. Итак, что за имя?

– Артур Коббли.

– Кто он такой?

– Значит, вы еще не догадались?

– Нет. Не томите, выкладывайте.

– Похоже, просто человек. Не хотите высказать предположение, откуда он родом?

– Я покончил с этим занятием.

– Родом он из небольшого городка близ Дартфорда. Кстати, лес, где обнаружили тело Дикона, располагается всего в полумиле от этого места.

– Ого! Все интереснее.

– Я позвонил туда, как только получил эту информацию. В тысяча девятьсот четырнадцатом году Коббли было примерно двадцать пять лет. Простой рабочий. Пару раз задерживался полицией за мелкую кражу и драку. В первый же год войны ушел на фронт, фактически избежав тюрьмы. В последний раз его видели в тысяча девятьсот восемнадцатом году. У него как раз заканчивался отпуск. Это было через два для после побега Дикона из тюрьмы. Коббли уехал из дома, чтобы вернуться в свою часть. С тех пор никто его больше не видел. Последнее известие о нем – это короткое письмо из Франции: «Пропал без вести. Возможно, убит во время отступления в провинции Марна». Это официальный документ. А самые последние известия о нем мы получило вон оттуда. – Бланделл указал большим пальцем на церковное кладбище.

– Но это же бессмысленно! – воскликнул Уимзи. – Если этот самый Коббли ушел на войну сразу после ее начала, то как познакомился с Диконом, севшим в тюрьму в тысяча девятьсот четырнадцатом году? На это не было времени. Проклятье! Из тюрьмы не уходят в увольнительную на несколько часов. Вот если бы Коббли был охранником в тюрьме или заключенным… Имел ли он какое-нибудь отношение к тюрьме в Мейдстоне? Мы упускаем нечто очень важное.

– Я тоже долго размышлял над всем этим, милорд, и вот к какому выводу пришел. Дикон ведь сбежал с каторжных работ? Когда его нашли, на нем была тюремная роба. Разве это не свидетельствует о том, что побег не был спланирован заранее? Его обнаружили бы гораздо быстрее, если бы он не свалился в яму. Вы, наверное, считаете мою версию неубедительной, но мне ситуация ясна как день. Коббли – крепкий орешек. Он шел через лес от дома своей матери, чтобы сесть в поезд, следующий в Дартфорд или какой-то другой город, где остановилась его часть. По дороге он встретил неизвестного и вскоре понял, что столкнулся с беглецом, которого все ищут. Беглец сказал: «Отпусти меня, и я сделаю тебя богатым человеком». Коббли согласился. Он потребовал рассказать о богатстве подробнее. Беглец объяснил, что спрятал в надежном месте изумруды семейства Уилбрахам. Коббли же не дурак. Он потребовал доказательство того, что новый знакомый не обманывает его. «Скажи мне, где изумруды, а потом решим, как с тобой поступить», – сказал Коббли. «Ну уж нет, – ответил Дикон. – Сначала помоги мне». – «Но если я тебя отпущу, ты можешь убежать», – возразил Коббли. «Что ж, тогда пойдем вместе, и ты получишь несколько тысяч фунтов». Они продолжили спорить, и Дикон по глупости сообщил о том, что при себе у него имеется записка с указанием тайника. И тогда Коббли ударил его по голове. Он обыскал Дикона, нашел записку, но, к своему разочарованию, не смог понять содержания. Он еще раз посмотрел на беглеца и обнаружил, что убил его. «Проклятье! – воскликнул Коббли. – Нужно спрятать тело и поскорее убраться отсюда». Он столкнул Дикона в яму, а сам уехал со своей частью во Францию. Ну как вам?

– Просто отлично, – ответил Уимзи. – Только вот почему записка оказалась у Дикона при себе? И почему он записал шифр на иностранной бумаге?

– Предположим, добыл бумагу в доме хозяина, как вы и сказали. Допустим, шифр хранился у его жены, а Коббли нашел ее адрес. Он вернулся во Францию, сбежал с поля боя, потом Сюзанна нашла его и выходила. Своего настоящего имени он ей не открыл, поскольку не знал, обнаружили ли труп Дикона, и боялся, что по возвращении домой его могут обвинить в убийстве. Он написал миссис Дикон и получил от нее шифр.

– А почему она отдала его?

– Вот это загадка. О, знаю! Только что пришло в голову. Он сказал ей, что у него есть ключ. Да. Именно так. Дикон наверняка сказал ему: «Шифр у моей жены, но она слишком глупа, и я не рискнул доверить ей ключ. Его я дам тебе, и тогда ты убедишься, что я говорю правду». После этого Коббли убил Дикона. Выждав время и решив, что ему уже ничто не угрожает, он написал Мэри, и та прислала шифр.

– Оригинал?

– Да.

– А вы не думали о том, что оригинал она оставила себе, а во Францию отправила копию?

– Нет. Она отправила оригинал, чтобы Коббли увидел почерк Дикона.

– Он мог и не знать его почерка!

– Но миссис Дикон этого не знала. В общем, Коббли разгадал шифр, и ему помогли перебраться в Англию.

– Однако мы с вами уже решили, что Тодеи не могли в этом участвовать.

– Хорошо. Я вам отвечу. Они привлекли к делу Крэнтона. Коббли приехал в приход под именем Пола Тейлора, и они очистили тайник. После этого Тодей убил его и забрал камни себе. Тем временем приехавший в деревню Крэнтон сообразил, что его опередили, и решил убраться из деревни, пока не поздно. А Тодеи продолжали жить как ни в чем не бывало до тех пор, пока не поняли, что на их след напала полиция. Тогда сбежали и они.

– Так кто же совершил убийство?

– Кто-то из них.

– А кто зарыл труп?

– Во всяком случае, не Уильям.

– Но как это было сделано? И почему Коббли пришлось связать? Почему не убить его сразу ударом по голове? Зачем Уильям Тодей взял из банка двести фунтов, а потом вернул их на счет? Когда это случилось? Кого видел в церкви Дурачок Пик вечером тридцатого декабря? И самое главное – как шифр оказался на колокольне?

– Я не могу ответить на все вопросы сразу. А пока собираюсь привлечь к ответственности Крэнтона и поймать Тодеев. Если изумруды не обнаружатся у одного из них, я съем собственную шляпу.

– Кстати, чуть не забыл. Пока вы не ушли, хочу сообщить, что мы собираемся взглянуть на тайник, в котором Дикон прятал изумруды. Святой отец разгадал шифр…

– Неужели?

– Да. Мы хотим забраться наверх и поискать среди херувимов. Скорее забавы ради, ведь тайник уже обчистили до нас. Мистер Венаблз уже в церкви и ждет нас. Идемте?

– Конечно. Правда, у меня не так много свободного времени.

– Полагаю, мы быстро справимся.

Священник уже принес в храм лестницу и забрался под самый купол над южным приделом. Опутанный паутиной, он ощупывал древние дубовые балки.

– Слуги сидели как раз здесь, – пояснил он подоспевшим Уимзи и Бланделлу. – Но я кое-что вспомнил. В прошлом году мы приглашали художников, и они могли обнаружить тайник.

– Да, – кивнул Уимзи, а старший инспектор тихо застонал.

– Но я надеюсь, что этого не случилось. Они порядочные люди. – Мистер Венаблз спустился по лестнице. – Наверное, лучше уступить место вам. Я в подобных делах не силен.

– Какая красивая старинная работа, – произнес его светлость. – Все детали аккуратно подогнаны друг к другу. У нас в поместье похожая крыша. Ребенком я соорудил в углу чердака нечто вроде домика. Хранил там свои фишки от игры «в блошки» и представлял, будто это сокровища пиратов. Только вот выудить их потом из потайного места было не так-то просто. Мистер Бланделл! Помните, вы нашли в кармане убитого проволочный крюк?

– Да, милорд. Мы так и не поняли, для чего он.

– Мне следовало догадаться, – сказал Уимзи. – Ведь в детстве я делал что-то подобное. – Его длинные пальцы скользили по балкам, мягко нажимая на скрепляющие их деревянные гвозди. – Дикон должен был дотянуться до тайника со своего места. Ага! Что я вам говорил? Вот он. Нужно осторожно потянуть! Смотрите!

Он осторожно вытащил из гнезда один из гвоздей. Изначально колышек проходил через всю балку и был около фута длиной. Один его конец напоминал по размерам монетку в пенни, а другой постепенно сужался до половины дюйма. Но в какой-то момент этот колышек отпилили на расстоянии трех дюймов от толстого конца.

– Ну вот, – произнес Уимзи. – Полагаю, изначально тут устроил тайник какой-то наделенный буйным воображением школьник. Он нажал на противоположный конец и понял, что колышек не закреплен. Возможно, вытащил его совсем и забрал домой, чтобы выпилить середину. Во время следующего визита в церковь он принес с собой прут, с помощью которого затолкал тонкий конец на место, затем спрятал в образовавшуюся пустоту свои сокровища и заткнул отверстие толстым концом колышка. Таким образом, у него получился крошечный тайничок размером шесть дюймов там, где никому не придет в голову искать. Во всяком случае, так думал создатель тайника. Миновало много лет, и в церковь явился наш друг Дикон. Сидел он однажды на этом месте и скучал. Прошу прощения, святой отец. Он принялся теребить шляпку гвоздя и внезапно вытащил его. Только не весь, а три дюйма. «Ну и ну! – подумал он. – Интересно». Очень удобно, если нужно быстро что-нибудь спрятать. О своей находке Дикон вспомнил позднее, когда собрался избавиться от изумрудов. Сделать это было легко. Он спокойно сидел на лавке и слушал проповедь. Потом осторожно вытащил головку колышка, сунул в образовавшееся отверстие ожерелье и вернул головку на место. А вскоре вышел из церкви и сразу попал в руки мистера Бланделла и его людей. «Где изумруды?» – спросили они. «Можете меня обыскать», – ответил Дикон. Что они и сделали. И, кстати, ищут до сих пор.

– Поразительно! – воскликнул мистер Венаблз, а старший инспектор отпустил не слишком пристойное выражение, но потом вспомнил, где находится, и громко откашлялся.

– А теперь посмотрим, для чего нужен был крюк, – продолжил Уимзи. – Когда Легро – или Коббли, называйте как хотите, – пришел в церковь за изумрудами…

– Подождите, – попросил мистер Бланделл. – В записке ничего не говорится об отверстии, лишь упоминаются херувимы. Как он узнал, что ему понадобится крюк, чтобы выудить ожерелье?

– Вероятно, сначала он пришел и осмотрелся. В любом случае нам известно, что он это сделал. Наверное, именно этим он и занимался, когда его и Уильяма Тодея увидел Дурачок Пик. Коббли заприметил нужное место, а позднее вернулся. Только вот я никак не пойму, почему он выжидал целых пять дней. Что-то пошло не так? В общем, он соорудил крюк, вернулся в церковь и забрал добычу. А когда спускался по лестнице, сообщник ударил его по голове, связал и… расправился с Коббли. А каким образом, мы пока не установили.

Старший инспектор почесал затылок.

– Думаете, убийца ждал более удобного случая, чтобы расправиться с Коббли, милорд? Но зачем тогда убивать его в церкви, а потом закапывать поблизости на кладбище? Неужели нельзя было выбраться из деревни под покровом темноты и сбросить труп в первую же дренажную канаву?

– Бог его знает, почему он поступил именно так, а не иначе, – пожал плечами Уимзи. – Главное – мы нашли тайник и поняли, для чего нужен был крюк. – Он сунул в образовавшееся отверстие свою перьевую ручку. – Посмотрим… Нет. Господи, нет! Это лишь неглубокое отверстие. Не длиннее того колпачка. Не могли же мы ошибиться. Где мой фонарик? Проклятье! Прошу прощения, святой отец. Это дерево или… Мистер Бланделл, найдите мне деревянный молоток и крепкую палку. Но не слишком толстую. Нужно прочистить это отверстие.

– Сходите ко мне домой и попросите все эти вещи у Хинкинса, – предложил священник.

Через несколько минут старший инспектор вернулся и, тяжело дыша, протянул Уимзи короткий металлический прут и тяжелый гаечный ключ. Его светлость передвинул лестницу поближе к узкому концу гвоздя, с другой стороны балки, приставил прут к кончику гвоздя и с силой ударил по нему гаечным ключом. Летучая мышь, напуганная грохотом, с шумом вылетела из своего убежища и заметалась под куполом. Кончик гвоздя провалился внутрь отверстия и вышел с другой стороны. Только вот вместе с ним вывалилось и что-то еще, какой-то сверток в коричневой бумаге, разворачивавшейся на лету. И внезапно содержимое свертка, переливаясь всеми оттенками зеленого и золотого, упало к ногам ошеломленного священника.

– Господь всемогущий! – воскликнул мистер Венаблз.

– Изумруды! – крикнул мистер Бланделл. – Изумруды, клянусь богом! И пятьдесят фунтов Дикона с ними.

– Мы ошиблись, старший инспектор, – произнес лорд Уимзи. – Ошибались с самого начала и до конца. Ожерелье никто не нашел. И никто никого не убивал из-за него. Никто не разгадал шифр. Мы ошибались, черт возьми!

– Зато нашли изумруды, – улыбнулся тот.

III Отрывок из перезвона Стедмана

(В пяти частях)

840

В конце каждой части

5 6 1 2 3 4

3 4 1 5 6 2

6 2 1 3 4 5

4 5 1 6 2 3

2 3 1 4 5 6

Сопрано завершающий

Сделать последний полный оборот – колокол начинает вращаться быстро, а затем замедляется, после этого медленно делает пол-оборота. Повторять четыре раза.

Тройт

Глава 13 События разворачиваются

Движения каждого колокола подразделяются на три вида: быстрые, уклоняющиеся и медленные.

Тройт. Искусство колокольного звона

У лорда Питера выдался тяжелый день и бессонная ночь. Утром за завтраком он был тих и молчалив. Сразу после завтрака его светлость сел в машину и отправился в Лимхолт.

– Мистер Бланделл, – произнес он, – большего глупца, чем я, еще не видывал белый свет. Я разгадал загадку с одним небольшим исключением. Полагаю, вы тоже.

– Я чувствую себя так же, как вы, милорд. Какая часть загадки вами не разгадана?

– Убийство. Никак не могу понять, кто совершил его и каким образом. Но это мелочь по сравнению с тем, что мне уже известно. Я знаю имя убитого, почему он был связан, где умер, кто и кому послал шифр, почему Уильям Тодей снял со счета двести фунтов, а потом положил их обратно. Куда уехали Тодеи и когда они вернутся. Почему Джим Тодей опоздал на поезд, зачем Крэнтон приехал в деревню, что здесь делал и почему лжет. Я также знаю, как бутылка из-под пива попала на колокольню.

– Что-нибудь еще?

– Мне известно, почему Жан Легро молчал о своем прошлом, что делал Артур Коббли в лесу Дартфорда, о чем говорил попугай, почему в воскресенье Тодеи пропустили утреннюю службу, какое отношение к этому имеет Тейлор Пол и почему было изуродовано лицо трупа.

– Отлично, – кивнул мистер Бланделл. – Вы просто ходячая энциклопедия, милорд. Неужели вы не можете сделать еще один шаг вперед и назвать нам имя того, на кого следует надеть наручники?

– К сожалению, мне это не под силу. Черт возьми, неужели я не могу оставить этот лакомый кусочек для своего друга?

– Что ж, давайте еще раз все хорошенько обдумаем и, надеюсь, найдем недостающий фрагмент головоломки.

Лорд Питер помолчал, а потом произнес:

– Дело довольно сложное. Прежде чем я выложу вам свою версию, мне нужно еще раз все проанализировать и перепроверить. Вы начнете действовать, а я пока отойду в сторону. А затем расскажу то, что попросите.

– Итак?

– Не могли бы вы добыть фотографию Артура Коббли и отправить ее во Францию на опознание Сюзанне Легро?

– Разумеется.

– Если она признает, что это ее муж Жан, хорошо. Если же будет упорно все отрицать, покажите ей вот эту записку и проследите за ее реакцией, когда она вскроет конверт.

– Ну, милорд, лично я вряд ли смогу это сделать. Попрошу об услуге мсье Розье.

– Ладно. И еще покажите ей шифровку.

– Да, милорд. Что-нибудь еще?

– Тодеи… Что-то я за них волнуюсь. Полагаю, вы идете по их следу?

– А вы как думаете?

– Когда вы их возьмете, сообщите мне, пожалуйста. Хочу присутствовать при допросе.

– Не возражаю, милорд. На сей раз я заставлю их говорить. И к черту презумпцию невиновности.

– С этим у вас трудностей не возникнет – при условии, что вы схватите их в течение двух недель. Дальше будет сложнее.

– А почему две недели?

– Неужели это не очевидно? Я показал миссис Тодей шифровку. В воскресенье утром ни она, ни ее супруг на службу в церковь не явились. В понедельник они уехали в Лондон первым поездом. Мой дорогой Ватсон, ответ находится у вас под носом. Единственную опасность для них представляет…

– Кто же?

– Архиепископ Кентерберийский, этот высокомерный и капризный прелат, но мне почему-то кажется, что они о нем не подумали.

– Ах вот как! А как насчет Муссолини и императора Японии?

– Этими можно пренебречь, – усмехнулся его светлость. – Так же как и римским епископом. В общем, действуйте.

– Я уверен, – с ударением на каждом слове произнес Бланделл, – что из страны они не уедут.

– Естественно. Они вернутся домой, только может быть поздно. Когда вы ожидаете приезда Джима Тодея? В конце месяца? Смотрите, чтобы не сбежал. По-моему, он может попытаться.

– Считаете, он тот, кто нам нужен?

– Не знаю. Но мне очень не хочется, чтобы это был Джим. Надеюсь, убийцей окажется Крэнтон.

– Бедняга Крэнтон, – поморщился старший инспектор. – А вот я такой надежды не питаю. Ужасно не хочется думать, что профессиональный вор свернул на кривую дорожку, если можно так выразиться. Это сбивает с толку. К тому же он болен. Но зачем гадать? Посмотрим. Пока займусь фотографией Коббли.

– А я, пожалуй, все же позвоню архиепископу.

– Чудак! – пробормотал себе под нос мистер Бланделл. – Наверное, просто хотел надо мной подшутить.

Лорд Питер действительно связался с архиепископом и остался доволен результатом беседы. Он также написал Хилари Торп и подробно рассказал о том, как нашлись изумруды. «Так что, – писал он, – ваша детективная деятельность увенчалась успехом. Дядя Эдвард будет доволен». Вскоре Хилари прислала ответ. Она сообщила, что старая миссис Уилбрахам приняла изумруды и вернула выплаченные ей деньги, никак не прокомментировав это и даже не извинившись. Лорд Питер слонялся по дому священника подобно несчастному привидению. Старший инспектор Бланделл уехал в город, чтобы арестовать Тодеев. А вот в четверг события начали разворачиваться со скоростью света.

Телеграмма комиссара Розье офицеру Бланделлу: «Сюзанна Легро изображенного фотографии человека не узнала сей факт задокументирован жду дальнейших поручений».

Телеграмма офицера Бланделла лорду Питеру Уимзи: «Сюзанна Легро Коббли не опознала Тодеев Лондоне не обнаружил».

Телеграмма офицера Бланделла комиссару Розье: «Прошу немедленно верните все документы сообщите если появится новая информация Легро».

Телеграмма лорда Питера Уимзи офицеру Бланделлу: «Наверняка вам все уже ясно проверьте церковные книги».

Телеграмма офицера Бланделла лорду Питеру Уимзи: «Викарий из церкви Святого Андрея Блумсберри сообщил что нему обратились просьбой заключить брак между Уильямом Тодеем Мэри Дикон основании разрешения приходе побывал Дикон».

Телеграмма лорда Питера Уимзи офицеру Бланделлу: «Конечно простофиля немедленно арестуйте Крэнтона».

Телеграмма офицера Бланделла лорду Питеру Уимзи: «Согласен вашим определением зачем арестовывать Крэнтона Тодеев нашли собираюсь допрашивать».

Телеграмма лорда Питера Уимзи офицеру Бланделлу: «Сначала арестуйте Крэнтона скоро приеду».

Отправив эту телеграмму, лорд Питер позвал Бантера, приказал ему собрать вещи и испросил позволения святого отца поговорить с ним наедине. После беседы оба выглядели расстроенными и озабоченными.

– Полагаю, что мне пора домой, – сказал Уимзи. – Лучше бы я вообще не ввязывался в это дело. Иногда нужно оставить все как есть, вы так не думаете? Мои симпатии совсем не на той стороне, и мне это не нравится. Я знаю, что, не делая зла, люди помогают восторжествовать добру. Но меня смущает и расстраивает факт, что, творя добро, порой пробуждаешь к жизни зло.

– Лорд Питер, – произнес священник, – не надо так терзаться. Нужно следовать правде, а результат отдать в руки Господа. Он способен увидеть то, что недоступно нам, смертным, потому что знает все.

– И никогда не спорить с его решением, как говаривал Шерлок Холмс? Что ж, святой отец, пожалуй, вы правы. Наверное, я пытался быть слишком умным. Всегда так поступаю. Жаль, что я доставил вам столько неприятностей. И мне действительно хочется уехать. Я обзавелся глупой современной слабостью, проявляющейся в том, что мне невыносимо наблюдать за людскими страданиями. Огромное спасибо вам за все. До свидания.

Прежде чем уехать из деревни, Уимзи зашел на кладбище. Могила неизвестного еще выделялась черным пятном на фоне зеленой травы, которая покрывала теперь могилу леди Торп и сэра Генри. Невдалеке виднелось древнее надгробие. Старик Лавендер сидел на могильной плите и старательно очищал начертанную на надгробии надпись. Уимзи приблизился и пожал старику руку.

– Отмываю старого Сэмюэля к лету, – пояснил Эзекайя. – Звоню на десять лет дольше, чем он. Я так и сказал нашему святому отцу: «Положите меня рядом с Сэмюэлем, чтобы все видели, что я побил его рекорд». Святой отец обещал. Только вот на моей могиле не напишут таких красивых стихов, какие сочиняли в былые времена.

Он провел крючковатым пальцем по надписи:

– Судя по всему, общение с Тейлором Полом укрепляет здоровье, – заметил Уимзи. – Все его слуги прожили долгую жизнь.

– А! – откликнулся Эзекайя. – Так и есть, молодой человек, так и есть. А все потому, что были ему преданы и никогда на него не злились. Колокола хорошо разбираются в людях. Никогда не станут подчиняться плохому человеку. Только и ждут, чтобы сбросить его с колокольни. Но старик Тейлор Пол не может на меня пожаловаться – сказать, будто я обходился с ним дурно. Уважайте свой колокол и любите, и он останется с вами на всю жизнь, до самой смерти. А еще не надо их бояться, и тогда они не станут вас пугать.

– Вы правы, – смущенно промолвил Уимзи.

Он оставил старика Лавендера и вошел в церковь. Уимзи ступал тихо, словно боялся разбудить ее обитателей. Аббат Томас спокойно лежал в своей могиле, херувимы с их широко открытыми ртами и глазами были погружены в размышления, а колокола терпеливо и выжидательно глядели на одинокого посетителя.

Глава 14 Нобби Крэнтон облегчает душу

Это было очень страшно. Его хоронили два ангела… ночью в аббатстве Валломброза. Я собственными глазами видел это, стоя среди зарослей лотосов и болиголова.

Шеридан Ле Фаню. Рука Уолдера

Мистер Крэнтон лежал в тюремном лазарете и выглядел гораздо лучше, чем в прошлый раз. Он совершенно не удивился тому, что его обвиняют в убийстве Джеффри Дикона, хотя считалось, что вышеозначенный джентльмен погиб двенадцать лет назад.

– Ну конечно! – воскликнул Крэнтон. – Я так и знал, что вы докопаетесь до правды, хотя и надеялся, что этого не произойдет. Но я не убивал Дикона и хочу сделать заявление. Прошу вас, садитесь. Эти апартаменты совсем не подходят для содержания джентльмена, но большего, похоже, моя страна не может предложить. В Синг-Синг^[69] гораздо лучше. Но «Англия! Люблю тебя, какой бы ни была»^[70]. С чего мне начать?

– С самого начала, – предложил Уимзи. – И рассказывайте до конца. Мы можем закурить, Чарльз?

– Итак, милорд, и… нет, – произнес Крэнтон, – я не стану называть вас джентльменами. Как-то мне это не по душе. Офицеры, если хотите, но не джентльмены. Итак, милорд и офицеры. Не стану вам повторять, что чувствую себя глубоко оскорбленным человеком. Я не брал проклятые стекляшки, и теперь вы знаете, что я не лгал. Вы хотите знать, как мне стало известно, что Дикон все еще в тюрьме. Он написал мне письмо. В прошлом году. В июле. Прислал на старый адрес, а один приятель переправил его мне. Не спрашивайте кто – это не имеет отношения к делу.

– Хромой Плак, – лениво заметил Чарльз Паркер.

– Я имен не называл. Кодекс чести джентльмена. Я сжег письмо, потому что считаю себя истинным джентльменом, но кое-что из его содержания перескажу. Судя по всему, после своего побега день или два Дикон скитался по окрестностям Кента. Сказал, что глупость полицейских переходит всяческие границы. Пару раз он сталкивался с ними лицом к лицу, а однажды они даже пытались преследовать его. Дикон писал, что только тогда отчетливо понял, почему полицейских называют фараонами. Лишний раз не поторопятся.

– Продолжайте, Нобби!

– На третий день Дикон затаился в лесу и вдруг услышал, как кто-то идет. Но не фараон. Он сказал, тот парень был пьян в стельку. Дикон выскочил из-за дерева и ударил его. Объяснил, что убивать не хотел. Просто оглушить на время. Вероятно, не рассчитал силу удара. Но это слова Дикона. На самом деле он способен на все. Одного человека Дикон уже прикончил, а дважды его не повесишь, верно? В общем, парень тот умер.

Дикону нужна была одежда. Обыскав убитого, он сообразил, что ему попался солдат в полном обмундировании. Ничего удивительного в этом нет: в восемнадцатом году таких было много. Однако Дикона это происшествие малость ошеломило. Нет, он, конечно, знал, что идет война – до тюрьмы долетали новости с воли, – но лично его эти события не коснулись. У солдата были с собой документы, вещевой мешок и фонарик. Дикон понял, что тот возвращался из отпуска в свою часть, и подумал, что любая дыра лучше Мейдстона. Поменялся с солдатом одеждой, забрал его вещи и документы, а тело сбросил в какую-то яму. Дикон ведь из Кента и хорошо знал те места. Естественно, он совершенно не разбирался в военном деле. Решил для начала добраться до Лондона, а там отсидеться у какого-нибудь старого приятеля. Дикон отправился в путь. Сначала шел пешком, а потом его подвез до железнодорожной станции какой-то грузовик. Он упомянул название фирмы, но я не запомнил. Дикон выбрал городок, в котором никогда не был и где его никто не знал. Там он и сел в поезд до Лондона. Все бы ничего, но по дороге в поезд ввалилась целая команда солдат – пьяных и веселых. По их разговорам Дикон понял, что влип. Ведь он был одет как солдат, но при этом ничего не знал о войне. Если откроет рот, то пропал.

– Ну да, – кивнул Уимзи. – Это все равно что одеться масоном, таковым не являясь.

– Верно. Дикону казалось, будто он находится среди людей, разговаривающих на иностранном языке, даже хуже, потому что он говорил на иностранных языках, будучи человеком образованным. Но все эти солдатские беседы были выше его понимания. В общем, он не придумал ничего лучше, кроме как прикинуться спящим. Сказал, что забился в угол и громко храпел, а если кто-нибудь пытался к нему обратиться, начинал ругаться. Это помогло. Правда, попался один назойливый тип с бутылкой виски. Все предлагал Дикону выпить. Ну тот и выпил немного. А потом еще. В итоге, когда поезд прибыл в Лондон, Дикон лыка не вязал. Дело в том, что в течение двух дней он ничего не ел, кроме нескольких ломтей хлеба, которые стащил в каком-то доме.

Полицейский быстро записывал рассказ. Крэнтон сделал глоток воды и продолжил:

– Дикон сказал, что не очень хорошо помнит дальнейшее. Он собирался уйти со станции и отыскать какое-нибудь пристанище, но это было не так-то просто. Темные улицы казались неузнаваемыми, да и докучливый парень с бутылкой виски никак не отставал: все говорил и говорил без умолку, что было Дикону на руку. Он помнил, что выпил еще, а затем очутился в какой-то столовой, опрокинул там что-то, и посетители над ним смеялись. Вероятно, вскоре Дикон заснул. Когда же очнулся, то понял, что вновь оказался в поезде среди множества других солдат. По разговорам он догадался, что они отправляются на фронт.

– Поразительная история, – заметил Паркер.

– Все предельно ясно, – сказал Уимзи. – Какая-то добрая душа проверила его документы и, поняв, что он возвращается на фронт, погрузила его в первый же попавшийся поезд, направлявшийся в Дувр.

– Верно, – кивнул Крэнтон. – Попал в мясорубку, поэтому ему оставалось снова забиться в угол и молчать. Многие из солдат спали, и нежелание Дикона разговаривать никому не бросилось в глаза. Он наблюдал, что делают остальные, и вовремя доставал документы для проверки. К счастью, однополчан убитого им солдата в вагоне не было. Имейте в виду, что никаких подробностей я вам не сообщу. На войне я не был – занимался другими делами. А пробелы вы уж заполните сами. Дикон рассказал, что ужасно мучился от морской болезни на пути во Францию, потом ехал в фургоне для перевозки скота, и, наконец, его и других солдат высадили в каком-то темном и ужасном месте. Дикон услышал, как назвали номер его части, и вышел вперед. Дальше он с небольшим отрядом солдат, сопровождаемым офицером, двинулся по грязной, покрытой ухабами дороге. Господи! В письме Дикон жаловался, что они шли очень долго, чуть ли не сотню миль, но я думаю, что это преувеличение. Дикон сказал, что вскоре раздался такой жуткий грохот, что земля под ногами задрожала. И только тогда он наконец понял, в какую передрягу попал.

– Да уж, – протянул Уимзи.

– Повторюсь: подробностей я не знаю, но, полагаю, Дикон очутился в самом пекле. По его словам, вокруг словно ад разверзся. Даже камера в тюрьме Мейдстона представлялось ему раем. Однако в бою он так и не побывал, потому что его часть начала отступление. Дикон потерялся в суматохе, получил удар по голове и потерял сознание. Очнувшись, понял, что лежит в воронке рядом с мертвецом. Немного выждав, Дикон выбрался оттуда. Вокруг царила тишина, сгущались сумерки – значит, он пролежал без сознания целый день. Дикон утратил ориентацию: ходил кругами, спотыкался, падал в грязь, вставал и снова шел, – пока наконец не набрел на какой-то навес с кучей соломы. Дикон не слишком хорошо помнил детали, поскольку голова сильно болела от удара. К тому же у него начался жар. А потом его нашла местная девушка.

– Об этом нам известно, – сказал старший инспектор Бланделл.

– Похоже, вы многое узнали. Дикон хитрый и умный. Сумел найти к девушке подход, и они состряпали для него историю. Дикон признался, что ему было несложно притвориться потерявшим память. Зря доктора пытались выкрикивать армейские команды. Ведь, по сути, Дикон никогда не служил в армии, поэтому и не откликался на приказы. Труднее всего было изобразить не понимающего английский язык француза. Пару раз его едва не подловили на этом. Он очень хорошо знал французский, однако сделал вид, будто потерял речь: боялся, что окружающие заметят акцент. Дикон заикался и невнятно бормотал что-то, а тем временем разговаривал со спасшей его девушкой, чтобы довести произношение до совершенства. Да, скажу я вам, этот парень с мозгами.

– Ну, все это нам более-менее известно, – произнес Чарльз Паркер. – А теперь расскажите нам про изумруды.

– Он снова вспомнил о камнях, когда в его руки попала старая английская газета, в которой сообщалось, что в меловых горах найдено тело и принадлежит оно Дикону. Газета была датирована тысяча девятьсот восемнадцатым годом, а на дворе был тысяча девятьсот двадцать четвертый. Я уж не помню, откуда взялась эта газета: кто-то что-то в нее завернул, а потом она попалась на глаза Дикону, – однако новость его не тронула. Дела на ферме шли неплохо. К тому времени Дикон женился на выходившей его девушке и был вполне счастлив. А вскоре все изменилось. Денег не хватало, и Дикон стал чаще вспоминать о спрятанных драгоценностях, только не знал, как до них добраться. Вернуться в Англию ему мешали мысли об убитом в тюрьме охраннике и мертвом солдате в лесу. И тут он вспомнил про меня и написал мне письмо. Впрочем, вы знаете, что тогда я сидел в тюрьме. Угодил туда по ошибке. Мне досадно вспоминать об этом. В общем, письмо я получил не сразу, поскольку мои товарищи посчитали, что письма подобного содержания негоже пересылать туда, где я находился. Понимаете? Так что послание Дикона попало ко мне только после моего освобождения.

– Удивительно, что Дикон выбрал своим доверенным лицом именно вас, – заметил Паркер. – Ведь последняя ваша встреча закончилась… не слишком по-джентльменски.

– Ваша правда, – кивнул Крэнтон. – И поверьте, в ответном письме мне было что сказать. Дело в том, что Дикону просто не к кому было обратиться. А кто, кроме Нобби Крэнтона, поможет? Причем сделает это изящно и компетентно? Честное слово, я уже собирался послать Дикона куда подальше, но передумал. Сказал себе: «Стоп! Что было, то быльем поросло» – и решил помочь паршивцу. Написал ему, что обеспечу деньгами и документами, но сначала он должен предоставить мне какие-нибудь гарантии. А иначе как я мог быть уверен, что Дикон снова меня не обманет?

– Да уж, с него станется, – усмехнулся Паркер.

– Это точно. Черт бы побрал его гнилую душонку! В общем, я потребовал, чтобы Дикон сообщил мне, где находится тайник. И что вы думаете? Этот пес заявил, что не доверяет мне! Мол, если он расскажет о тайнике, я заберу камни, не дожидаясь его приезда.

– Неслыханно! – воскликнул Паркер. – Разумеется, вы бы так не поступили.

– Нет. За кого вы меня принимаете? Мы продолжали переписываться до тех пор, пока не зашли в тупик. Наконец Дикон согласился прислать мне то, что вы называете шифром, и если я с его помощью догадаюсь, где искать камни, все в моих руках. Дикон действительно прислал шифр, но я ничего не понял и сказал ему об этом. Дикон ответил, что если я ему не доверяю, то можно поехать в приход и спросить там портного Пола и жившего с ним по соседству Бетти Томаса: эти люди дадут мне ключ, – однако предупредил, что лучше предоставить это ему, поскольку он знает, как с ними поладить. Я подумал, что, коль этим двум парням известно о камнях, они непременно захотят поиметь свою долю. Так что мне будет безопаснее иметь дело с Диконом. Ведь в случае неудачи он теряет больше, чем я. Можете называть меня глупцом и простофилей, но я послал Дикону деньги и документы. Естественно, он не мог вернуться в Англию под собственным именем. Имя Легро тоже не годилось, и Дикон попросил, чтобы бумаги были оформлены на имя Пола Тейлора. Мне это показалось глупостью, а Дикон сказал, что получится неплохая шутка. Теперь я понимаю, что он имел в виду. Итак, документы были готовы. Отличная работа. И фотография чудесная. Изображенный на ней человек сошел бы за кого угодно. На самом деле это был портрет, составленный из частей лиц разных людей, но выглядел весьма убедительно. Ах да! Еще я послал Дикону одежду, потому что его собственные вещи были слишком французскими. Он прибыл в Англию двадцать девятого декабря. Полагаю, вам это тоже известно?

– Да, – ответил старший инспектор Бланделл. – Только данная информация нам не помогла.

– Ну, тут все прошло как по маслу. Дикон дал знать о себе из Дувра: позвонил из общественной телефонной будки, – но я прощаю вас за то, что не сумели отследить этот звонок. Дикон сообщил, что сразу отправится в деревню, а на следующий день или чуть позднее приедет в Лондон уже с камнями. Честно говоря, я подумывал о том, чтобы двинуться в деревню самому: не доверял ему, – но все же я опасался, несмотря на бороду, которую отрастил на всякий случай. Просто мне не хотелось, чтобы вы, ищейки, ходили за мной по пятам. К тому же у меня были на то и другие причины. Видите, я ничего не утаиваю.

– Это в ваших же интересах, – угрожающе проговорил Чарльз Паркер.

– Однако никаких вестей от Дикона тридцатого декабря я не получил. И тридцать первого тоже. И тогда мне стало ясно, что я не зря опасался подвоха. Только вот я никак не мог понять, что Дикон выиграл, обманув меня в очередной раз. Я ведь считал, что нужен ему, чтобы сбыть товар, и только потом до меня дошло, что он вполне мог найти для этой цели другого человека – в Мейдстоне или за границей.

– Тогда зачем втягивать во все это вас?

– Я тоже задавался этим вопросом, но так разозлился, что решил все-таки поехать в деревню и выяснить, что там происходит. Однако мне не хотелось оставлять следов, поэтому сначала я отправился в Уолбич… Не спрашивайте, каким образом, это не имеет отношения к делу…

– Наверное, Спарки Боунз подвез, – усмехнулся Паркер.

– Не задавайте лишних вопросов – и не услышите лжи. Мой друг действительно немного подвез меня, а дальше я пошел сам. Решил представиться рабочим, направляющимся на строительство нового канала. Слава богу, рабочие руки им были не нужны: в противном случае я попал бы в непростую ситуацию.

– Мы так и поняли.

– Ну конечно, вы уже везде успели сунуть свой нос. Меня снова немного подвезли, а остаток пути до деревни я проделал пешком. Ужасная местность, как я говорил. Больше я туда ни ногой, это точно.

– Полагаю, именно тогда мы с вами встретились, – произнес Уимзи.

– Да. Но если бы я знал, с кем имел удовольствие столкнуться, сразу повернул бы обратно, однако я вас не узнал и поэтому зашагал дальше. Ну, эту часть, наверное, можно опустить.

– Вы устроились на работу к Эзре Уайлдерспину и начали расспрашивать о Поле Тейлоре.

– Да! Ну и влип же я! – с негодованием воскликнул Крэнтон. – Мистер Пол чертов Тейлор и мистер Бетти Томас! Не люди! Колокола! И никаких следов моего Пола Тейлора. Скажу вам, мне пришлось крепко призадуматься. Приезжал ли Дикон в деревню, но уже уехал или его схватили по дороге? А может, он прятался за ближайшим углом? А тут еще Уайлдерспин не оставлял в покое. У него не забалуешь. «Драйвер, поди сюда! Стивен, сделай это!» У меня не было ни одной свободной минуты. В то же время я опять вспомнил о шифре. Мне пришло в голову, что разгадка, не исключено, как-то связана с колоколами. Но мог ли я попасть на эту проклятую колокольню? Нет. Во всяком случае, открыто. Я пробрался туда однажды ночью, чтобы все выяснить. Соорудил парочку отмычек (тут работа в кузнице очень пригодилась) и в субботу вечером тихонько выскользнул из дома через черный ход.

А теперь слушайте внимательно. То, что я вам скажу, правда. Итак, в полночь я отправился в церковь и, подойдя к двери, обнаружил, что она не заперта. Что я подумал? Там орудует Дикон. А кто еще мог находиться в таком месте ночью? Я уже бывал в церкви и знал, где расположена ведущая на колокольню дверь. Она тоже была открыта. «Ладно, – подумал я. – Значит, Дикон здесь. Уж я ему покажу и Тейлора Пола, и Бетти Томаса». Сначала я попал в комнату, где с потолка свисали веревки. Отвратительное место. Затем лестница и снова веревки. А потом комната с потайным замком.

– Дверь в ней тоже была открыта?

– Да, и я поднялся наверх. Это мне тоже ужасно не понравилось. Меня охватило какое-то странное и жутковатое ощущение. Тишина, а чувство такое, словно вокруг стоят люди. Дождь как из ведра, и темень хоть глаз коли. И при этом мне казалось, что на меня смотрят тысячи глаз. Аж мурашки по коже побежали.

Прошло время, и по-прежнему было тихо. Я успокоился и зажег фонарик. Вы когда-нибудь бывали на той колокольне? Видели колокола? У меня не слишком буйное воображение, но тут я вдруг почему-то сильно занервничал.

– Да, – кивнул Уимзи. – Ощущение такое, будто они хотят придавить тебя.

– В общем, я попал туда, куда нужно, но не знал, с чего начать поиски. Мне ведь ничего не известно о колоколах. А еще я не понимал, что случилось с Диконом. Я осветил фонариком помещение и увидел его!

– Мертвого?

– Мертвее не бывает. Привязан к столбу. А его лицо… Не хотелось бы мне снова увидеть нечто подобное. Словно он умер и сошел с ума одновременно.

– Дикон точно был мертв?

Крэнтон усмехнулся:

– За кого вы меня принимаете?

– Окоченел?

– Еще не успел, но уже остыл. О господи! Я дотронулся до него, он покачнулся, и голова запрокинулась. Судя по всему, Дикон умер не сразу и какое-то время мучился.

– Вы хотите сказать, что у него на шее была веревка? – уточнил Паркер.

– Нет. Он не был повешен. Не знаю, что его убило. Как раз собирался осмотреть тело, когда услышал, как кто-то поднимается наверх. Я не растерялся и полез еще выше – там была одна лестница, – пока не оказался у люка, ведущего на крышу. Я согнулся в три погибели и стал молить Бога, чтобы тот человек не поднял голову и не увидел меня. Ведь мне пришлось бы объяснять свое присутствие рядом с трупом. Конечно, я мог сказать, что пришел сюда, когда он уже остыл, однако отмычки в кармане свидетельствовали отнюдь не в мою пользу. Я затаился. На колокольню поднялся какой-то человек, начал ходить вокруг тела и пару раз даже застонал и произнес: «О господи!» Затем раздался омерзительный стук, и я догадался, что он развязал тело. Снова шорох, тяжелые шаги и какой-то глухой стук, словно он потащил беднягу Дикона за собой по ступеням. Из своего укрытия я этого человека не видел, только лестницу и противоположную стену. На мгновение воцарилась тишина, а потом снова стук и звуки волочения. Так я понял, что неизвестный потащил труп по следующей лестнице. Я ему не завидовал в тот момент.

Я ждал до тех пор, пока все не стихло, потом начал думать, что делать дальше. Попытался открыть люк на крышу. Там была щеколда. Я отодвинул ее и выбрался наружу. Дождь лил как из ведра, в кромешной темноте, но я все равно приблизился к краю крыши и огляделся. Кстати, какова высота этой чертовой колокольни? Сто тридцать футов? Мне показалось, что тысяча тридцать. Я ведь не форточник и не верхолаз. Я посмотрел вниз и увидел огонек света, скользивший по кладбищу. Я ухватился за этот проклятый парапет, а желудок у меня сжался от ощущения, что сама колокольня рушится и я рухну вниз вместе с ней. Я даже радовался, что вокруг ничего не видно из-за темноты.

Тогда я подумал, что пора делать ноги, пока неизвестный возится с трупом. Я вернулся в комнату с колоколами, задвинул щеколду и начал спускаться вниз. Это было сложно в кромешной тьме, и вскоре я включил фонарик. Колокола оказались подо мной. Господи! Мне вдруг стало так страшно, что все похолодело внутри, а руки сделались влажными от пота. Фонарик выскользнул из пальцев и ударился об один из колоколов. Никогда не забуду этот звук. Он получился негромким, а каким-то сладостным и в то же время угрожающим. Гул нарастал, и к нему присоединились другие звуки, заполняя мои уши и сознание. Вы, наверное, сочтете меня сумасшедшим, но тот колокол ожил. Я зажмурился и вцепился в лестницу, жалея о том, что не выбрал в жизни другое занятие. Представляете, в каком состоянии я находился?

– У вас богатое воображение, Нобби, – усмехнулся Паркер.

– Подождите, Чарльз, – произнес лорд Питер. – Послушаем, что вы скажете, оказавшись в темноте на колокольне. Колокола – они как кошки и зеркала: есть в них нечто странное и неуловимое. Продолжайте, Крэнтон.

– Я не мог двинуться с места. Как будто стоял на той лестнице несколько часов, а на самом деле минут пять. Наконец решился спуститься вниз. В темноте. Фонарик-то я уронил. Правда, потом нашел, но лампочка разбилась, а спичек у меня с собой не было. В общем, дверь с потайным замком мне пришлось искать на ощупь, и я испугался, что уже не выберусь из этого ужасного места. Однако я нашел ее, и дальше было уже проще, хотя винтовая лестница тоже доставила мне немало неприятных моментов. Ступени так истерлись, что я несколько раз оступался, чувствуя, как стены давят на меня и лишают способности дышать. Неизвестный оставил все двери открытыми, и это означало, что он вернется. Меня вовсе не радовала перспектива встречи с ним. Попав наконец в церковь, я двинулся к двери, но по пути обо что-то споткнулся, и раздался жуткий лязг.

– Это был медный кувшин, стоявший у входа, – пояснил Уимзи.

– Нельзя захламлять крыльцо! – раздраженно бросил Крэнтон. – Однако когда я выбрался из церкви, мне пришлось идти по дорожке из гравия, громко скрипевшего под ногами. Но мне удалось добраться до калитки незамеченным. И вот тогда я побежал. Господи, как же я бежал! Только пятки сверкали. У Уайлдерспина не осталось никаких моих вещей: лишь рубашка, которую он мне одолжил, да зубная щетка, – но за ней возвращаться я точно не собирался. Не помню, сколько я бежал под проливным дождем. Да еще эти бесконечные канавы и мосты. По дороге проехала какая-то машина, и, чтобы не попасть в свет фар, я шарахнулся в сторону, но оступился и угодил в канаву, полную воды. На мгновение мне показалось, будто меня окунули в сугроб, – такой ледяной была вода. К счастью, мне удалось вылезти. Я добрался до амбара близ железнодорожной станции и пролежал там до утра, дрожа от холода, а утром сел в поезд. Не помню названия этого места. По-моему, это миль десять-пятнадцать от вашего прихода. К тому времени как добрался до Лондона, у меня началась лихорадка, да и ревматизм скрутил. Посмотрите, на кого я теперь похож. Лучше бы умер в той канаве, потому что больше ни на что не сгожусь. Но я рассказал вам правду и ничего, кроме правды. Кстати, я потерял шифр. Думал, что обронил его на дороге, но раз вы нашли его на колокольне, значит, он выпал у меня из кармана, когда я доставал фонарик. Я не убивал Дикона, но знал, что мне придется доказывать свою непричастность к убийству. Именно поэтому я солгал вам в первый раз.

– Что ж, – произнес главный инспектор Паркер, – будем надеяться, это послужит вам уроком и впредь вы не станете залезать на колокольни.

– Этот урок я запомню надолго! – воскликнул Крэнтон. – Каждый раз содрогаюсь при виде церкви. Нет, с религией покончено раз и навсегда. И если я когда-нибудь переступлю порог церкви, можете сразу отправить меня в Бродмур^[71].

Глава 15 Уильям Тодей упорствует

Ибо пока я молчал, тело мое истощили стоны.

Псалом 32:3

Никогда в жизни лорд Питер не видел такого отчаяния, какое было написано на лице Уильяма Тодея. То было лицо человека, решившегося на крайний шаг, – изможденное и серое, с заострившимся, как у покойника, носом. На лице Мэри отражалось беспокойство и душевные страдания, хотя ее глаза вспыхивали решимостью. Она все еще отказывалась сдаться, а вот Уильям уже опустил руки.

– Итак, – произнес старший инспектор Бланделл, – послушаем, что вы двое скажете в свое оправдание.

– Мы не сделали ничего дурного, и стыдиться нам нечего, – ответила Мэри.

– Предоставь это мне, Мэри, – промолвил Уильям, поворачиваясь к Бланделлу. – Полагаю, вы дознались про Дикона. И наверняка выяснили, что он сделал со мной и Мэри. Мы попытались это исправить, насколько возможно, но вмешались вы. Нам следовало понять, что сохранить все в тайне не удастся. А что еще мы могли сделать? В деревне о бедной Мэри и так постоянно судачили. Вот мы и решили улизнуть и спасти ее честь. Мы не виноваты, что все так обернулось. Почему вы нам помешали?

– Уильям, вам просто не повезло. Однако закон есть закон. Дикон был плохим человеком, его убили, и мой долг выяснить, кто это сделал.

– Мне нечего сказать, – медленно проговорил Уилл Тодей. – Будет слишком жестоко, если мы с Мэри…

– Минуту! – вмешался Уимзи. – По-моему, вы не совсем понимаете, в каком положении оказались, Тодей. Мистер Бланделл вовсе не собирается стоять на пути вашего брака, но кто-то убил Дикона, а у вас имелся на то веский мотив. Это значит, что против вас выдвинут обвинение, а потом привлекут к суду. Судьи захотят допросить вашу жену.

– И что?

– А то, что по закону жена вправе не свидетельствовать против мужа. – Его светлость помолчал немного, давая Уильяму возможность осознать сказанное. – Закурите, Тодей, и обдумайте все хорошенько.

– Я понимаю. Похоже, не будет конца бедам, которые обрушил на наши головы этот дьявол. Он испортил репутацию моей Мэри – ведь это из-за него она однажды уже очутилась на скамье подсудимых. Он украл ее честное имя и сделал наших малышек незаконнорожденными. И вот теперь снова, встав между нами у алтаря, толкает бедняжку на свидетельскую трибуну, чтобы на моей шее затянулась петля. Если кто-то и заслуживает смерти, то негодяй Дикон. Я надеюсь, что сейчас он горит в аду.

– Не исключено, – кивнул Уимзи. – Но если вы не расскажете правду…

– Мне нечего вам сообщить, кроме одного! – в отчаянии воскликнул Тодей, и его голос сорвался. – Моя жена – а Мэри действительно моя жена перед Богом и передо мной – ничего не знала. И сейчас не знает, кроме настоящего имени человека, гниющего в земле. И, клянусь богом, это правда.

– Вам придется это доказать, – проговорил Бланделл.

– Вообще-то это не совсем правда, – возразил Уимзи, – но, думаю, это все же можно доказать. Миссис Тодей…

Мэри вскинула голову и с благодарностью посмотрела на его светлость.

– Когда вы выяснили, что ваш бывший муж жив и ваше сожительство с Уильямом Тодеем незаконно?

– На прошлой неделе, милорд, когда вы зашли к нам.

– Когда я показал вам записку, написанную рукой Дикона?

– Да.

– Да, но как… – начал старший инспектор, но Уимзи не дал ему договорить.

– И тогда вы сообразили, что мужчина, найденный в могиле леди Торп, скорее всего Дикон.

– Да, меня посетила такая мысль, милорд. Я вдруг многое поняла.

– А до нашего с вами разговора не сомневались в том, что Дикон умер в тысяча девятьсот восемнадцатом году?

– Ни на секунду, милорд. В противном случае я не вышла бы замуж за Уилла.

– Вы всегда были примерной прихожанкой?

– Да, милорд.

– Однако в последнее воскресенье не явились в церковь.

– Я не могла переступить порог храма, узнав, что мы с Уиллом живем во грехе: сочла, что это будет неправильно.

– Разумеется, – кивнул его светлость. – Прошу прощения, мистер Бланделл, я вас перебил, – добавил он.

– Ничего страшного, – отмахнулся тот. – Но вы заявили, что не узнали почерк, когда его светлость показал вам записку.

– Просто мне нужно было подумать, и я боялась, что, если скажу правду…

– Опасались, что у Уильяма возникнут проблемы? Мэри, а как вы поняли, что записка написана недавно, а не много лет назад? Что заставило вас сразу предположить, что труп из могилы леди Торп – это Дикон?

– Внезапно озарило.

– А почему? Да потому, что к тому времени Уильям уже все вам рассказал и вы поняли, что игра окончена. И бумагу эту вы уже видели прежде…

– Нет, нет!

– А я говорю, да. Иначе зачем отрицать, что почерк вам знаком? Вы знали, когда именно была написана записка, не так ли?

– Это ложь! – воскликнул Тодей.

– По-моему, вы ошибаетесь, Бланделл, – заметил Уимзи. – Если бы миссис Тодей что-то знала, то пришла бы на службу в прошлое воскресенье. Ведь если все эти месяцы она бесстыдно делала вид, будто ничего не случилось, то почему бы ей не поступить так же в воскресенье?

– Ладно, – кивнул Бланделл. – А как насчет Уильяма? Он-то исправно посещал церковь. Или он тоже ничего не знал?

Мэри Тодей замялась, потом наконец ответила:

– Я не могу вам сказать.

– Не можете? Ладно. Тогда объясните…

– Ничего хорошего из этого не получится, Мэри, – обратился к жене Уильям. – Не отвечай ему. Молчи. Иначе они извратят твои слова и обернут их против тебя. Нам нечего сказать, а если мне придется через это пройти, то я это сделаю. Так что говорить больше не о чем.

– Не совсем так, – возразил Уимзи. – Неужели вы не понимаете, что, если сообщите все, что вам известно, и мы убедимся, что ваша жена ничего не знала, ничто не помешает заключить вам брак прямо сейчас? Я прав, старший инспектор?

– Абсолютно.

– И все же я хочу указать вам на одну очевидную деталь, – продолжил Уимзи. – Кто-то из вас двоих должен был располагать информацией, иначе ваша жена не пришла бы так быстро к выводу, что найденный на кладбище труп – Дикон. И если она до этого ни в чем вас не подозревала, значит, преступными знаниями обладала она. И именно вы испытывали муки из-за того, что ваш брак оказался недействительным. Вы заявили, что не сможете предстать перед алтарем с женщиной…

– Замолчите! – оборвал его светлость Уильям Тодей. – Еще одно слово, и я… О господи! Все было совсем не так, милорд. Мэри ничего не знала. Зато я все знал. Но более не скажу ни слова. Я просто хотел уберечь ее от ужасной правды.

– Хотели уберечь? – усмехнулся Уимзи. – Вы все знали, но вдаваться в подробности не желаете?

– Послушайте, – вступил в беседу Бланделл, – вам все же придется сказать нам чуть больше. Когда вы узнали?

– Когда обнаружили тело, – ответил Уильям Тодей. Он говорил медленно, словно каждое слово давалось ему с трудом. – Да, именно тогда я выяснил, кого нашли на кладбище.

– Почему вы не сказали об этом прямо? – спросил Бланделл.

– Потому что все узнали бы, что наш с Мэри брак незаконный.

– Но почему вы прямо тогда не заключили брак?

Тодей заерзал на стуле.

– Я надеялся, что Мэри никогда ни о чем не узнает. Для нее это было бы слишком тяжело и горько. И еще я думал о детях. Мы ведь никогда уже не сможем исправить того факта, что они незаконнорожденные. Поэтому я решил молчать и взять грех на душу. Если, конечно, это можно назвать грехом. Не хотел, чтобы жена волновалась. А потом… когда она все узнала, увидев эту проклятую бумажку… – Голос Уильяма сорвался, но он взял себя в руки и продолжил: – С того самого момента, как обнаружили труп, я места себе не находил. Очень нервничал, и Мэри заметила это. Тогда она и спросила, не Дикон ли тот убитый, которого обнаружили на кладбище. Вот так все и открылось.

– А откуда вы узнали, что это Дикон?

Повисла пауза.

– Ведь его лицо было сильно изуродовано, – произнес Уимзи.

– Вы сами сказали, что это может быть он… что он сидел в тюрьме… – начал заикаться Уилл, – вот я и подумал…

– Минуточку, – перебил его Бланделл, – когда это вы слышали, чтобы его светлость говорил подобное? На дознании об этом не упоминалось. И потом тоже. Мы держали язык за зубами.

– Я узнал об этом от служанки священника Эмили, – объяснил Тодей. – А она услышала, как его светлость обсуждал это с Бантером.

– Ах вот как? – возмутился старший инспектор. – Что же еще услышала служанка священника Эмили? А! Теперь мне ясно, что произошло с пивной бутылкой. Кто попросил Эмили стереть отпечатки пальцев? Отвечайте!

– Она без дурных намерений, – вступился за девушку Тодей. – Просто девичье любопытство. Вы же знаете, какие они. Она пришла к нам на следующий день и все рассказала Мэри. Без всякого умысла.

– Ну и дела! – не веря собственным ушам, протянул Бланделл. – Ладно. Давайте вернемся к Дикону. Вы узнали, что Эмили подслушала, как его светлость что-то говорил Бантеру об убитом, сидевшем в тюрьме. Какой вывод вы сделали?

– Я решил, что это, вероятно, Дикон. Дьявол восстал из могилы, чтобы снова доставить нам неприятности. Я ничего не знал наверняка, но сказал себе именно такие слова.

– И зачем, по-вашему, он приехал в деревню?

– Откуда мне было это знать? Просто приехал, и все.

– Вы подумали, что Дикон вернулся за изумрудами? – подсказал мистер Бланделл.

Впервые за время разговора в затравленном взгляде Уильяма Тодея промелькнуло искреннее удивление.

– За изумрудами? Это из-за них он вернулся? Вы хотите сказать, что их похитил Дикон? Но ведь мы всегда считали, что они у того, другого парня… Крэнтона.

– Вы не знали, что они были спрятаны в церкви?

– В церкви?

– Мы нашли их в понедельник, – спокойно пояснил лорд Питер. – Лежали в тайнике в крыше.

– В крыше церкви? А… Так вот что он… Изумруды нашлись? Слава богу! Теперь уже никто не заявит, что Мэри принимала участие в краже.

– Да, – кивнул Уимзи. – Но вы собирались сказать что-то еще. Не хотите продолжить? Нет? Тогда я сделаю это за вас. Вы чуть было не произнесли: «Так вот что он делал в церкви, когда я его там встретил». Верно?

– Нет, милорд. Я собирался сказать: «Так вот что он с ними сделал». – Уильяма охватил гнев. – Грязный мерзавец! Он все-таки обманул своего приятеля.

– Да. О покойном мистере Диконе нельзя сказать ничего хорошего. Прошу прощения, миссис Тодей, но он был неприятным человеком. Кстати, в результате всей этой истории пострадали не только вы. Во Франции Дикон женился еще раз. Его жена осталась одна с тремя детьми.

– Бедняжка! – вздохнула Мэри.

– Вот негодяй! – крикнул Уильям. – Если бы я только знал об этом, то…

– Что?

– Ничего. Как он оказался во Франции?

– Это долгая история, – ответил Уимзи. – И не имеет отношения к делу. Итак, вы услышали, что убитый отбывал наказание в тюрьме. Хотя его лицо было изуродовано, вы предположили, что этим человеком мог быть Джеффри Дикон, который умер в восемнадцатом году. Вы ничего не сообщали своей жене до тех пор, пока она не увидела шифр, записанный его рукой, который, кстати, мог быть записан когда угодно. И тогда ей в голову пришла та же идея, что и вам. Не дожидаясь подтверждения своих догадок, вы поспешили в город, чтобы заново оформить брак. И это единственное объяснение, которое вы можете дать. Верно?

– Это все, что я могу сказать, милорд.

– Звучит не слишком убедительно, – язвительно заметил мистер Бланделл. – Вы, как и я, понимаете, в каком положении оказались, Уильям Тодей. Вы не обязаны отвечать на вопросы, если не хотите. Но ведется следствие. Дело приостановлено, однако мы можем возобновить его. И тогда вы расскажете свою историю коронеру. Или, если вас обвинят в убийстве, судье и присяжным. Но есть еще один вариант. Вы можете облегчить душу сейчас. Выбирайте.

– Мне больше нечего сказать, мистер Бланделл.

– Жаль, потому что прокурор может понять ваш рассказ совсем иначе, – произнес Уимзи. – Например, подумать, что вы знали о мистическом воскрешении Дикона, поскольку встретили его в церкви тридцатого декабря.

Он немного подождал, чтобы посмотреть, какой эффект произведут его слова, а затем продолжил:

– К тому же есть показания Дурачка Пика. Уверен, он не настолько неадекватен, чтобы быть не в состоянии сообщить о том, что видел и слышал из-за могилы аббата Томаса. Пик непременно вспомнит человека с черной бородой, голоса в ризнице и Уильяма Тодея, достававшего из ящика веревку. Кстати, что привело вас в церковь? Вероятно, вы увидели свет. Пошли проверить и обнаружили, что дверь открыта, так? В ризнице вы заметили незнакомца, и это показалось вам подозрительным. Он с вами заговорил, и вы узнали его. Вам просто повезло, что он вас не пристрелил. Но, наверное, вы застали его врасплох, пригрозилисдать властям, а он ответил, что тогда не поздоровится вашей жене и детям. Вы начали торговаться, верно? И в конце концов предложили компромисс: пообещали, что никому о нем не расскажете, если он уедет из страны. Еще пообещали откупиться с помощью двух сотен фунтов. Но у вас не было этой суммы. За ней нужно было ехать в банк. Поэтому, чтобы Дикон не сбежал, вы связали его. Не знаю, как вы заставили Дикона молчать. Может, стукнули хорошенько? Не хотите мне помочь? Ну ладно. Итак, вы связали Дикона и заперли в ризнице, а сами отправились к мистеру Венаблзу за ключами. Странно, что они висели на месте, ведь у нашего святого отца имеется привычка терять их. После этого вы отвели Дикона на колокольню и привязали к столбу. Это было гораздо удобнее, чем тащить его куда-то через всю деревню. Вы принесли ему еду и питье. Пожалуй, миссис Тодей сможет пролить свет на эту часть истории. У вас не пропадала квартовая бутылка пива примерно в это время, миссис Тодей? Одна из тех, что вы покупали для Джима? Кстати, Джим возвращается домой, и мы с ним непременно побеседуем.

Внимательно наблюдавший за Мэри старший инспектор заметил, как в ее глазах мелькнула тревога. Однако женщина промолчала. Уимзи же продолжил:

– На следующий день вы поехали в Уолбич, чтобы снять деньги со счета. Но вы неважно себя чувствовали, а на обратном пути совсем обессилели и не смогли выпустить Дикона. Нелепая ситуация, верно? Признаться во всем жене вы не решились, а вот помощью Джима заручились.

Тодей вскинул голову:

– Я скажу вам только одно, милорд: ни слова о Диконе не говорил Джиму, а он – мне. Это правда.

– Хорошо, – кивнул Уимзи. – Неизвестно, как развивались события между тридцатым декабря и четвертым января, но в этот промежуток времени Дикона кто-то убил. А ночью четвертого января труп спрятали в свежей могиле. Этот кто-то знал его, поэтому постарался сделать тело неузнаваемым. И вот теперь нам хочется выяснить, когда именно Дикон перестал быть человеком и стал трупом. Ведь это самое главное, верно? Мы знаем, что лично вы не могли его похоронить, поскольку были больны. Но вот убить – вполне. Дикон умер не от голода. При вскрытии обнаружилось, что перед смертью он плотно поел. После тридцать первого декабря вы не могли носить ему еду. Если тогда Дикон был еще жив, кто это сделал вместо вас? И кто, накормив его, убил, а потом стащил по лестнице с колокольни? Ведь в тот момент на крыше сидел свидетель. Он все видел и узнал человека, убравшего труп с колокольни. Этот свидетель…

– Держите ее, милорд! – воскликнул Бланделл. – Она лишилась чувств.

Глава 16 Затишье перед бурей

Кто затворил море воротами… когда я назначил ему рубежи.

Книга Иова 38:8, 38:10

– Он ничего не скажет, – произнес старший инспектор.

– Знаю, – кивнул Уимзи. – Вы арестовали его?

– Нет, милорд. Не стал. Отослал домой и велел все хорошенько обдумать. Конечно, мы могли бы обвинить его в пособничестве. Ведь ясно, что сначала он покрывал самого Дикона, а потом того, кто его убил. Если, конечно, убийца не он сам. По-моему, вывести его на чистую воду будет легче после того, как мы допросим Джеймса. Брат Уилла прибудет в Англию в конце месяца. Его хозяева ответственно отнеслись к нашей просьбе и передали Джеймсу приказ немедленно вернуться домой, отправив ему на замену другого человека.

– Хорошо. Какое же чертовски сложное дело. И правда, если уж кто и заслужил смерти, так это негодяй Дикон. Ведь если бы его обнаружили, то непременно повесили бы под громкие аплодисменты присутствующих. И вот теперь мы собираемся отправить на виселицу хорошего парня, а все потому, что он лишь выполнил за нас грязную работу.

– Таков закон, милорд, и ничего с этим не поделаешь, – пожал плечами мистер Бланделл. – Я не вправе оспаривать его. В любом случае нам придется сильно постараться, чтобы отправить Уильяма Тодея на виселицу. По сути, против него нет никаких улик. Разве что его сообщник заговорит. Дикон был убит с полным желудком. Если Уильям расправился с ним тридцатого или тридцать первого декабря, то зачем снимать со счета деньги? Мертвому Дикону они уже не нужны. Но с другой стороны, если Дикон был жив до четвертого января, кто его кормил все эти дни? И если его убил Джеймс, то зачем сначала накормил? Это же просто бессмысленно.

– Предположим, Дикона кто-то накормил. Он чем-то разозлил этого человека, и тот убил его в порыве ярости. Возможно такое?

– Да. Но как он его убил? Дикона не зарезали, не застрелили, не проломили ему голову.

– Ох, не знаю, – развел руками Уимзи. – Черт бы его побрал! Вот же заноза, что живой, что мертвый, – поэтому преступник оказал всем огромную услугу. Жаль, что не я его убил. А может, это был я. Или священник. Или Эзекайя Лавендер.

– Вряд ли это был один из вас, но кто-то другой – вполне вероятно. Взять хотя бы Пика. Он всегда бродит по ночам вокруг церкви. Но чтобы убить Дикона, ему пришлось бы попасть на колокольню. А он не мог этого сделать. Я жду приезда Джеймса. Чует мое сердце, ему есть что рассказать.

– Посмотрим.

– Надо полагать, вы не вернетесь в приход?

– Не сейчас: от меня там пока никакого толку, – однако мы с братом Денвером собираемся в Уолбич на открытие нового канала. Надеюсь увидеться там с вами.

Единственным сколько-нибудь заслуживающим внимания событием, произошедшим в течение следующей недели, стала внезапная смерть миссис Уилбрахам. Она скончалась ночью, в полном одиночестве, сжимая в руках ожерелье. Старуха оставила завещание, составленное пятнадцать лет назад. В соответствии с ним все состояние – весьма немалое – отходило ее кузену Генри Торпу. Причину она объяснила предельно ясно, назвав его «единственным честным человеком, которого я знаю». Взбалмошную старуху вовсе не заботило то обстоятельство, что по ее вине этот «единственный честный человек» долгое время сильно нуждался и переживал нелегкие времена. Правда, чуть позднее миссис Уилбрахам внесла в завещание кое-какие поправки. Первая была добавлена через день после смерти Генри: в соответствии с ней наследницей состояния становилась Хилари, а вторая – за несколько дней до смерти самой миссис Уилбрахам. Изумрудное ожерелье, доставившее столько хлопот ее семейству, должен был получить лорд Питер Уимзи, «самый здравомыслящий из людей, действующий абсолютно бескорыстно». Его светлость также становился попечителем Хилари Торп. Подобный поворот событий немного обескуражил Уимзи, он сразу предложил ожерелье Хилари, но та отказалась даже прикасаться к нему. Ведь украшение причинило столько горя ее семье. Лишь после долгих уговоров Хилари согласилась принять все остальное имущество родственницы. Дело в том, что она терпеть не могла старуху Уилбрахам и к тому же давно решила зарабатывать себе на жизнь самостоятельно.

– Дядя Эдвард совершенно невыносим, – пожаловалась Хилари. – Он непременно захочет выдать меня за какого-нибудь отвратительного богача. А я если я захочу выйти замуж за бедного, он обязательно скажет, что тот охотится за наследством. Хотя, если честно, я вообще не собираюсь выходить замуж.

– Не выходите, – пожал плечами Уимзи. – Будьте богатой старой девой.

– Чтобы стать такой же, как тетушка Уилбрахам? Ну уж нет!

– Конечно, нет. Вы станете милой богатой старой девой.

– А такие бывают?

– Конечно. Я, например. Хочу сказать, я милый богатый холостяк. И не просто милый, а очень милый. Кстати, богатым быть приятно. Я это сразу понял. Необязательно тратить деньги на яхты и вечеринки. Вы можете построить что-нибудь нужное или пожертвовать деньги на какое-то благое дело. Способов потратить деньги с умом много. Если их не возьмете вы, они попадут в руки какого-нибудь не слишком приятного человека: вашего дяди Эдварда или другого родственника. Я лично не уверен, что они разумно распорядятся наследством.

– Насчет дяди Эдварда я с вами полностью согласна.

– В любом случае у вас есть несколько лет, чтобы все обдумать. Может, достигнув совершеннолетия, вы решите выбросить их в Темзу. А вот что делать с изумрудами, я, право, не знаю.

– Они просто омерзительны, – поморщилась Хилари. – Убили дедушку, папу, Дикона и наверняка еще кого-нибудь убьют. Ни за что к ним не прикоснусь даже багром.

– Я сохраню их для вас. А когда вам исполнится двадцать один год, мы вместе создадим Фонд Уилбрахам и пустим деньги на что-нибудь нужное.

Хилари согласилась, а вот Уимзи охватило уныние. Его вмешательство в расследование никому не принесло пользы, лишь добавило проблем. И зачем только тело Дикона возникло из своей могилы? Было бы гораздо лучше, если бы о нем никто никогда не узнал.

Открытие нового канала, состоявшееся в конце месяца, сопровождалось грандиозным празднеством. День для этого выдался чудесный, герцог Денвер произнес торжественную речь, и регата прошла с успехом.

Три человека свалились в реку, четверо мужчин и одна пожилая дама перебрали горячительных напитков и устроили небольшой скандал, машина столкнулась с повозкой торговца, а юный Гоутубед выиграл первый приз в гонках на мотоциклах.

Посреди этого шума и веселья река Вейл, безмятежно катившая свои воды, наконец встретилась с морем посредством нового канала. Облокотившись о каменный парапет, Уимзи наблюдал, как соленая вода, принесенная приливом, устремляется по новому руслу. Старое извилистое русло постепенно обмелело и теперь представляло собой широкую полосу ила, поблескивавшую в лучах солнца.

– Все отлично работает, – раздался голос у него за спиной.

Уимзи обернулся и увидел одного из инженеров.

– Насколько вы ее углубили?

– Всего на несколько футов, а остальное она сделает сама. Проблема старой реки была в заиливании устья и вот этой излучины. Мы укоротили ее русло почти на три мили и вывели канал за пределы илистых отложений. Надеемся, что она станет глубже еще на восемь-десять футов, и это сильно изменит жизнь города. Раньше дела обстояли просто ужасно. Во время прилива вода с трудом добиралась до шлюза Ван-Лейден, а теперь она поднимется аж до Грейт-Лим. В этой болотистой местности важно собрать всю воду и направить в нужное русло. Старые голландцы совершили ошибку, испещрив местность сетью разветвленных каналов. На плоской местности нужно огромное количество воды, чтобы вымывать наносы ила. Полагаете, это очевидно? А людям понадобилось много лет, чтобы понять это.

– Вся эта вода хлынет в Тридцатифутовую дамбу?

– Совершенно верно. Фактически это прямое русло длиной тридцать пять миль, соединяющее шлюз Олд-Бэнк и устье нового канала. Раньше шлюз в Грейт-Лим работал на износ. Существовала опасность, что паводковая вода переполнит дамбу, река выйдет из берегов и затопит город. Однако с помощью нового канала мы разгрузили Грейт-Лим и избавили от половодья Фроглшэм, Мир-Уош и Лимпси-Фен.

– Надеюсь, старый шлюз на дамбе выдержит напор воды?

– Разумеется! – весело откликнулся инженер. – Ведь это предусматривалось с самого начала. Вообще-то подобная опасность существовала. За последнюю сотню лет река сильно заилилась. Из-за приливов преграды из ила перемещались с места на место. Но даже тогда наша дамба прекрасно справлялась.

– Вы говорите о времени правления лорда-протектора, – произнес Уимзи. – А теперь, когда прочистили устье реки Вейл, такой проблемы больше не возникнет.

– Вероятно. Эти иловые массы постоянно кочуют с места на место. Однако со временем мы совсем избавимся от них.

– Было бы неплохо.

– Но пока, – продолжил инженер, – все выглядит просто отлично. Мы надеемся, что дамба выдержит поток воды. Вы не представляете, на что порой способны эти тихие и спокойные с виду речушки. Впрочем, насыпь крепкая и прочная. Это я вам как строитель говорю. Следите за уровнем воды во время прилива и отлива. Мы отметили самый низкий и самый высокий за все время существования дамбы. В следующие несколько месяцев эти отметки должны сдвинуться на три-четыре фута. Прошу прощения, мне нужно взглянуть на рабочих.

И он поспешил к бригадиру и рабочим, заканчивающим строительство дамбы поперек старого русла реки.

– Как насчет моих ворот?

– О! – воскликнул Уимзи, оборачиваясь. – Это вы?

– А! – Смотритель шлюза смачно сплюнул в поднимающуюся воду. – Я, кто же еще. Вы только посмотрите, сколько денег потрачено. Тысячи фунтов. А на мои ворота не хватило.

– Ответа из Женевы пока не получили?

– Что? А, это вы о том, что я сказал в прошлый раз? Хорошая была шутка, да? Пусть они у себя в Лиге наций призадумаются. Вы только гляньте на этот поток. Куда он направляется? Ведь куда-то же должен?

– Без сомнения. Полагаю, вода направляется в Тридцатифутовую дамбу.

– А! Вечно они все переделывают.

– Все, кроме ваших ворот.

– Точно. Раз уж затеяли ремонт, так не останавливайтесь. Все ведь взаимосвязано. Не надо ничего трогать, вот что я вам скажу. Не нужно ничего менять и переделывать. Копнешь в одном месте, потребуется копнуть в другом.

– Но если оставить все как есть, болота так и будут залиты водой, – возразил Уимзи.

– Да. Однако это не означает, что вода затопит нас. Вот он тут хорошо говорил про Олд-Бэнк. Вода поднимается и куда уходит? А когда опускается?

– Насколько я понял, она затапливала Мир-Уош, Фроглшэм и другие места.

– Но это их вода, – заявил смотритель шлюза. – Так зачем они направляют ее сюда? Совсем это ни к чему.

– Пожалуй. – Разговаривая с этим человеком, Уимзи понял, почему в последнюю сотню лет осушение болот происходило с таким трудом. – Но ведь вы сами сказали, что воде нужно куда-то деваться.

– Это их вода, – упрямо повторил мужчина. – Пусть и забирают ее себе. Нам от нее добра не будет.

– Судя по всему, она нужна Уолбичу.

– Ах, Уолбичу! – с жаром воскликнул смотритель. – Да их управа сама не знает, чего хочет. Им постоянно что-нибудь надо. То одно, то другое. И ведь получают желаемое. А я мечтаю получить новые ворота. Всего-то. Только, похоже, не получу. Подошел тут к одному молодому джентльмену. «Мистер, – говорю я ему, – как насчет новых ворот для моего шлюза?» – «Это не входит в контракт», – заявил он. «А затопление половины прихода в ваш контракт входит?» – спросил я. Но он не обратил на мои слова никакого внимания.

– Выше нос, – улыбнулся Уимзи. – Выпейте чего-нибудь.

И все же слова смотрителя запали Уимзи в душу, поэтому он снова заговорил с инженером.

– Уверен, с воротами все в порядке, – произнес тот. – Вообще-то мы рекомендовали отремонтировать их и укрепить, но это сопряжено с разными юридическими тонкостями. К тому же, затевая подобные масштабные работы, никогда не знаешь, насколько они затянутся. Работа выполняется частями. Сделаешь в одном месте, сломается в другом. Однако вам не следует беспокоиться об этом шлюзе. А вот дамба Олд-Бэнк действительно заслуживает внимания. Но ее содержание не в нашей компетенции. Хотя там стоило бы укрепить насыпь. Если этого не сделать, то проблемы, конечно, возникнут. И пусть не говорят, что мы их не предупреждали.

«Копни в одном месте, – подумал Уимзи, – и придется копнуть в другом. Хотел бы я, чтобы Дикона так и не откопали. Вода не может подниматься бесконечно. Ей непременно нужно куда-то уйти».

Вернувшись в Англию, Джеймс Тодей узнал от своих нанимателей, что полиция намерена допросить его в качестве свидетеля. Это был крепкий мужчина, старше Уильяма, с суровым взглядом голубых глаз. Держался он спокойно и сдержанно. Джеймс слово в слово повторил первоначальную историю, рассказав, что заболел в поезде после отъезда из дома. У него случился приступ кишечного гриппа. Добравшись до Лондона, он понял, что ехать дальше не может, о чем и известил своих нанимателей посредством телеграммы. Часть дня Джеймс провел скрючившись возле камина в одной из гостиниц на Ливерпуль-стрит. Его наверняка там помнят. Свободных комнат там не было, поэтому вечером, когда ему стало лучше, Джеймс ушел из этой гостиницы и снял свободную комнату на соседней улице. Адреса он не помнит. Но заведение чистое и опрятное. Утром он почувствовал, что может ехать дальше, хотя все еще испытывал слабость и дрожь во всем теле. В английских газетах ему, конечно же, попались на глаза заметки об обнаруженном на церковном кладбище трупе. Однако ему ничего об этом не известно, кроме того, что рассказывали брат и невестка. Убитого Джеймс не знал. Удивился бы он, услышав, что это Джеффри Дикон? Да. Более того – это стало для него потрясением.

Джеймс действительно выглядел ошеломленным, но судя по тому, как были поджаты его губы и сдвинуты брови, шок вызвало не имя убитого, а то обстоятельство, что оно известно полиции.

Старший инспектор Бланделл, помня о строгом соблюдении интересов свидетелей, поблагодарил Джеймса Тодея и продолжил расследование. Он разыскал вышеозначенную гостиницу, и там вспомнили больного моряка, сидевшего возле камина и пившего горячий пунш. А вот найти милую и опрятную женщину, предоставившую Джеймсу Тодею ночлег, было не так-то просто.

А тем временем работа неспешного механизма полицейской машины принесла свои плоды. Просмотрев сотни рапортов и отчетов, полицейские выяснили имя владельца гаража, давшего напрокат мотоцикл человеку, подходящему под описание Джеймса Тодея. Случилось это вечером четвертого января. В воскресенье мотоцикл вернул посыльный, попросивший вернуть залог за вычетом арендной платы и страховки. Этим посыльным был безработный молодой человек.

Услышав это, главный инспектор Паркер, отвечающий за расследование в Лондоне, застонал. Найти этого безымянного безработного не представлялось возможным. Он наверняка прикарманил остаток залога и вовсе не стремился сообщать об этом миру.

Однако Паркер ошибся. Мужчина, бравший напрокат мотоцикл, совершил промах, наняв посыльного из числа честных людей. Вскоре после того, как в газетах было размещено объявление о розыске посыльного, в Скотленд-Ярд пришел юный уроженец Лондона, назвавшийся Фрэнком Дженкинсом. Он брал работу в разных местах, а вернувшись в город, наткнулся на объявление, висевшее на стенде биржи труда.

Он прекрасно помнил случай с мотоциклом, потому что произошедшее показалось ему странным. Ранним утром пятого января Фрэнк слонялся возле одного из гаражей в Блумсбери в поисках работы, когда рядом остановился мужчина на мотоцикле: невысокий и крепкий, голубоглазый. Разговаривал он резко и отрывисто, словно привык отдавать приказы. Парень тогда принял его за офицера торгового флота. Да, он действительно выглядел как моряк. На нем был грязный мокрый плащ и надвинутая на глаза кепка. Он обратился к Фрэнку: «Послушай, сынок, не нужна ли тебе работа?» – и, услышав положительный ответ, задал еще вопрос: «Умеешь ли ты водить мотоцикл?» Фрэнк Дженкинс кивнул. Тогда незнакомец попросил парня отогнать мотоцикл хозяину, забрать залог и привезти его в таверну «Регби», что находится на углу Грейт-Джеймс-стрит и Чэпел-стрит. Там незнакомец и расплатится с ним за услугу. Фрэнк выполнил задание, управившись за час, однако, приехав в указанную таверну, незнакомца не обнаружил. Судя по всему, тот вообще там не объявлялся. Одна женщина сказала, что видела, как он направлялся в сторону Гилфорд-стрит. Парень прождал до обеда, после этого оставил хозяину таверны залог и записку, в которой сообщал своему работодателю, что больше ждать не может. Себе он взял полкроны, сочтя эту сумму достаточной платой за несложное задание. Хозяин таверны наверняка сообщит, забрали оставленные Фрэнком деньги или нет.

Мужчину допросили. Он вспомнил тот случай, однако никакой моряк в таверне не появлялся, а деньги так и лежали нетронутыми, завернутые в перепачканный листок бумаги. Вместе с деньгами обнаружилась квитанция из гаража, выписанная на имя Джозефа Смита, указавшего несуществующий адрес местожительства.

Теперь предстояло устроить очную ставку между Фрэнком Дженкинсом и Джеймсом Тодеем. Посыльный сразу опознал работодателя, а Джеймс Тодей все вежливо отрицал, утверждая, что произошла ошибка. После очной ставки Паркер задумался, что же делать дальше, и задал этот вопрос своему приятелю Питеру Уимзи.

– Полагаю, настало время для грязных методов, Чарльз, – ответил его светлость. – Попробуйте оставить братьев наедине, а в комнату подсуньте микрофон. Да, это не слишком красиво, зато получите ответы на интересующие вас вопросы.

Вот при таких обстоятельствах братья встретились впервые после того, как Джеймс уехал из дома четвертого января.

– Ну, привет, Уильям, – произнес Джеймс.

– Привет, Джеймс, – ответил тот.

Повисла пауза, а потом Джеймс спросил:

– Что им известно?

– Да почти все, насколько я могу судить.

Снова пауза. И опять молчание нарушил Джеймс:

– Что ж, в таком случае позволь мне взять всю вину на себя. Я холост, а тебе нужно думать о Мэри и детях. Но, черт возьми, братец, неужели ты не мог отделаться от этого мерзавца каким-нибудь иным способом?

– Именно об этом я хотел спросить тебя.

– Хочешь сказать, это не ты с ним разделался?

– Нет. Это было бы глупо с моей стороны. Я предложил негодяю две сотни фунтов, чтобы он убрался туда, откуда явился. Если бы я не заболел, то заставил бы его исчезнуть. Думал, это сделал ты. Господи! Когда он возник из могилы, я пожелал, чтобы ты убил меня вместе с ним.

– Я и пальцем его не касался, Уилл. Когда я увидел его мертвого, с наводящим ужас выражением лица, мне и в голову не пришло осуждать тебя за то, что ты совершил. Клянусь, я тебя не осуждал, Уилл. Хотя считал, что ты поступил опрометчиво. Я разбил его отвратительное лицо, чтобы никто не догадался, кто он такой, однако полицейские все равно узнали. Нам просто не повезло, что могилу раскопали. Наверное, следовало сбросить его в дамбу. Только вот добираться до нее было слишком далеко. К тому же я и не предполагал, что могилу леди Торп снова раскопают.

– Но послушай, Джеймс, если ты не убивал его, то кто это сделал?

В этот самый момент в комнату вошли главный инспектор Паркер, лорд Питер Уимзи и инспектор Бланделл.

Глава 17 Рассказ братьев Тодей

Они шептались про оскверненную могилу, про обезображенный труп.

Эдгар Аллан По. Береника

Единственная проблема заключалась в том, что оба свидетеля, категорически отказывавшиеся давать показания прежде, теперь заговорили разом, перебивая друг друга. Чарльзу Паркеру даже пришлось прикрикнуть, чтобы воцарилась тишина.

– Хорошо, – кивнул он. – Вы друг друга подозревали и поэтому старались выгородить. Это мы поняли. А теперь рассказывайте с самого начала. Уильям – первый.

– Знаете, сэр, – произнес тот, – не уверен, смогу ли сообщить вам что-нибудь новое, поскольку его светлость уже все подробно изложил. Вы не представляете, что я испытал, когда он начал описывать мои ночные похождения. Но я хочу, чтобы вы знали: моя несчастная жена действительно ни о чем не подозревала. А вот мне было сложно вести себя как ни в чем не бывало.

Начну с самого начала, а именно с ночи тридцатого декабря. В тот день я вернулся домой довольно поздно. Сэр Генри попросил меня взглянуть на больную корову. Когда же я шел мимо церкви, мне почудилось, будто кто-то поднялся на крыльцо и шагнул внутрь. Ночь выдалась темная, да еще, как вы помните, сэр, повалил снег, так что я заметил какое-то движение, которому не придал значения. Подумал, что это Дурачок Пик опять гуляет вокруг храма, и решил отправить его домой. Я приблизился к двери и, увидев следы на снегу, крикнул, прислушался, но мне никто не ответил. Куда же подевался тот человек? Это мне показалось странным. Я обошел вокруг церкви и, увидев, как в окне ризницы мелькнул свет, подумал, что это, вероятно, священник, но все же решил проверить. Вернулся к двери и заметил, что она открыта, как если бы в церкви действительно находился священник. Я толкнул дверь и вошел внутрь. Рядом с алтарем кто-то ходил и гремел. Я был в резиновых сапогах, которые всегда надеваю для работы в поле. Они позволяли мне ступать бесшумно. В ризнице горел свет. Я направился туда и обнаружил мужчину, пытавшегося поднять с пола лестницу, которую Гоутубед использует для замены перегоревших лампочек. Незнакомец стоял ко мне спиной, а на столе я заметил фонарь и еще один предмет, совершенно неуместный в храме: пистолет. Я схватил оружие со стола и громко спросил: «Что вы тут делаете?» Незнакомец подскочил от неожиданности, но тут же метнулся к столу. «Не двигайтесь, – велел я. – Ваш пистолет у меня, и я умею им пользоваться. Что вам здесь нужно?» Он начал бормотать, что остался без работы, бродил по окрестностям и искал место для ночлега. Я же ответил: «Нет, так дело не пойдет. Зачем вам пистолет? Руки вверх. Посмотрим, что у вас еще припасено». Я пошарил по его карманам и обнаружил связку отмычек. «Что ж, мне все ясно. Сейчас я тебе устрою», – сказал я. Тут он расхохотался, да и говорит: «Я бы на твоем месте подумал, Уильям Тодей». Я удивился. Откуда он знает мое имя? А потом поднял голову и обомлел. Господи, да это Джефф Дикон! А он отвечает: «Да, это я. А ты – тот, кто женился на моей жене». И опять рассмеялся. Тогда до меня дошло, что все это означает.

– Откуда он это узнал? – спросил Уимзи. – Точно не от Крэнтона.

– Нет. Дикон сказал мне, что собирался приехать за Мэри, но в Лимхолте услышал от кого-то, что она снова вышла замуж, поэтому сначала решил разведать, что и как. Я не понимал, почему Дикон вообще сюда вернулся. А он не объяснял. Теперь понимаю, что он намеревался забрать из тайника изумруды. Дикон что-то говорил мне насчет того, чтобы я помалкивал, а он в долгу не останется. Но я ответил, что не желаю иметь с ним никаких дел. Спросил, где он находился все это время. А Дикон рассмеялся и заявил, что это меня не касается. Я поинтересовался, что ему нужно в приходе, и он ответил, что приехал за деньгами. Тогда я счел, что негодяй собрался шантажировать Мэри, и решил сдать его полиции, но потом подумал о ней, о детях… Нет, я не мог подвергнуть их такому испытанию. Я поступил неправильно, но как вспомнил все эти пересуды о ней… Мне хотелось избавить ее от позора. Пока эти мысли мелькали у меня в голове, дьявол Дикон стоял и улыбался.

В итоге я заключил с ним сделку: пообещал спрятать его и дать денег, чтобы он мог выбраться из страны. Но куда его деть, пока я буду ездить за деньгами? Отмычки я у Дикона отобрал, но все равно не доверял ему. Выйти вместе с ним из церкви я тоже не решался из страха столкнуться с кем-нибудь. И тогда мне пришла в голову идея запереть его на колокольне. Я сказал ему об этом, и он согласился. Оставалось добыть ключи. Я запихнул Дикона в шкаф, где висел стихарь святого отца, и уже хотел закрыть его там, но потом побоялся, что он каким-то образом выберется. Поэтому достал из сундука веревку и крепко связал его. Я не поверил в его рассказ о том, что он хотел просто переночевать в церкви. Подумал, что Дикон намеревается ограбить наш храм. Нельзя было оставлять его с развязанными руками. Ведь он мог спрятаться где-нибудь, чтобы разделаться со мной, когда я вернусь от священника. К тому же у меня не было ключей от входной двери, и Дикон запросто мог сбежать.

– Для вас было бы лучше, если бы он сбежал, – заметил Бланделл.

– Да, если бы его не поймал кто-нибудь другой. В общем, ключи от колокольни я достал. Состряпал какую-то историю для святого отца. Звучала она неправдоподобно и явно озадачила его. Святой отец повторял, что я странно выгляжу, и предлагал мне выпить портвейна. Когда он пошел за напитком, я снял с гвоздика ключи. Знаю, о чем вы сейчас спросите. Что бы я стал делать, если бы священник снова задевал их куда-то? Тогда мне пришлось бы навестить Джека Годфри или поменять первоначальный план. Но, к счастью, ключи были на месте. Я вернулся в церковь, развязал Дикону ноги, чтобы он мог передвигаться, и повел его наверх, подталкивая впереди себя. Он не сопротивлялся, ведь у меня в руках был пистолет.

– А в помещении с колоколами вы привязали его к балке?

– Да, сэр. Разве вы не поступили бы так же? Представьте: вы несете негодяю еду и питье, поднимаетесь по утопающей в темноте лестнице, а он бьет вас по голове в тот самый момент, когда она появится из люка. Я привязал Дикона крепко и основательно. Правда, пришлось повозиться, ведь колокольные веревки такие толстые. «Оставайся здесь, – сказал я. – Утром принесу поесть и помогу в течение суток убраться из страны». Дикон страшно ругался, но я не обращал на него внимания. С трудом держал себя в руках. Просто чудо, что я не прикончил его еще тогда.

– Вы придумали, на чем его отправить из Англии?

– Да. За день до этого мы с Джимом ездили в Уолбич и там разговаривали с приятелем моего брата – подозрительным старым капитаном голландского грузового судна. Он собирался взять на борт какой-то груз. Я не понял, какой именно. Мне показалось, он рисковый парень.

– Ты прав, Уилл, – промолвил Джим.

– Наверное, это был не лучший план, но ничего иного я в тот момент придумать не мог. Если честно, чувствовал я себя ужасно. В голове гудело, мысли путались. Полагаю, что у меня уже начинался грипп. Не знаю, как добрался в тот вечер до дома. Как смотрел на Мэри и детей после всего, что выяснил. К счастью, жена знала, что я беспокоюсь из-за коровы, и списала мое состояние на это. Всю ночь я проворочался без сна. Успокаивало лишь одно: начался снегопад, скрывший следы вокруг церкви.

На следующее утро я почувствовал себя еще хуже, однако не переставал думать о Диконе, поэтому выскользнул из дома до рассвета, положив в старую сумку из-под инструментов немного хлеба, сыра и пива. Джим услышал мои шаги и встал, чтобы спросить, в чем дело. Я ответил, что хочу взглянуть на корову, и действительно ходил к сэру Генри, но сначала заглянул в церковь.

Дикон был в порядке. Только продрог. Я оставил ему свое старое пальто: не хотел, чтобы он замерз насмерть, – связал ему ноги и руки в локтях, чтобы мог сходить в туалет, но при этом не сумел бы развязаться. После завтрака я сел в свой старенький автомобиль и направился в Уолбич, чувствуя себя с каждой минутой все хуже. В городе я нашел капитана, готового к отплытию. Он согласился подождать до десяти часов вечера и взять на борт пассажира, не задавая лишних вопросов. За услугу попросил двести пятьдесят фунтов. Я сразу вручил ему пятьдесят фунтов и пообещал отдать остальное, когда привезу Дикона. Затем сел в машину и поехал домой. Что произошло дальше, вы знаете.

– Ну, тут все ясно, – произнес Чарльз Паркер. – Полагаю, не следует говорить, что вы совершили тяжкое уголовное преступление, помогая убийце избежать правосудия. Как полицейский, я ошеломлен, но как человек, искренне сочувствую вам. А теперь вы, – обратился он к Джиму. – Ваша очередь.

– Да, сэр. Уилла привезли из города в ужасном состоянии, и день или два мы думали, что ему конец. Он был не в себе и постоянно твердил, что ему нужно в церковь. Только мы считали, что он беспокоится из-за перезвона. Все это время он себя контролировал и ни словом не обмолвился о Диконе. Но однажды, когда Мэри вышла из комнаты, Уилл схватил меня за руку и забормотал: «Ничего не говори ей, Джим. Просто уведи его оттуда». Я спросил, о ком речь, а он ответил: «Там, на колокольне. Умирает от голода и холода». После этого Уилл сел в кровати и произнес более отчетливо: «Пальто… Дай мне пальто… Нужно забрать оттуда ключи и деньги». Я пообещал, что все сделаю, хотя и решил поначалу, будто он просто бредит. Уилл заснул, а я задумался. Слишком уж странно все это было. Я проверил карманы его пальто и, к своему удивлению, обнаружил ключи священника и целую пачку денег. Я решил проверить, в чем дело, и, прежде чем вернуть ключи священнику, заглянул в церковь. А когда вошел…

– Какой это был день?

– Второе января. Я поднялся на колокольню, в помещение, где висят колокола… И увидел его!

– Полагаю, он был вне себя.

– Вне себя? Мертв и уже остыл.

– Умер от голода?

– Нет. Рядом с ним лежала большая головка сыра, полбуханки хлеба и две бутылки пива – пустая и полная. Холод тут тоже ни при чем. Я видел людей, умерших от переохлаждения. Все они умерли тихо, свернувшись калачиком, и словно бы просто заснули. Этот же человек умер, глядя, как смерть приближается к нему. Он изо всех сил пытался освободиться от пут. Вырывался с такой силой, что они прорезали ткань его куртки и носков. А лицо! Господи, никогда в жизни не видел ничего подобного! Глаза были широко раскрыты. А выражение такое, точно он заглянул в ад. Меня даже затрясло от ужаса.

Я осмотрел труп и заметил валявшееся на полу старое пальто Уилла. Наверное, оно упало, когда Дикон попытался высвободиться. Я никак не мог понять, что это означает, поскольку не узнал покойника. Пошарил по его карманам и нашел два паспорта. Один на имя Тейлора, а на втором было какое-то французское имя. Я не запомнил. Потом взглянул на его руки.

– А! – воскликнул Уимзи. – Кажется, я начинаю понимать!

– Да, милорд. Я ведь знал Дикона. У него на руке был большой шрам. Однажды уронил поднос со стеклянным кувшином и порезался. Я этот шрам хорошо запомнил. Вот тогда-то я и сообразил, кто передо мной. У меня не было никаких сомнений относительно того, что произошло на колокольне. Прости, Уилл, я думал, ты его прикончил. Но, видит Господь, я тебя не осуждал. Мне оставалось лишь надеяться, что это произошло в честном сражении.

– Если бы дело дошло до убийства, Джим, то так и было бы. Я не стал бы убивать беззащитного человека. Да ты и сам это знаешь.

– Да, Уилл. Но в тот момент я не знал, что думать. Нужно было решить, что делать дальше. В углу я нашел несколько старых досок и балок и загородил ими труп, чтобы внезапно поднявшийся на колокольню человек не заметил его. Потом спустился вниз и стал размышлять. В руке я сжимал ключи, понимая, что они могут мне понадобиться. Священник наверняка хватится их, но ничего не заподозрит, ведь он такой забывчивый.

Я ломал голову целый день, а потом вспомнил, что на субботу назначены похороны леди Торп. Тогда-то и решил спрятать труп в ее могиле. Там его вряд ли нашли бы. Правда, в субботу утром я собирался уезжать и подумал, что смогу обеспечить себе алиби. В пятницу мне пришлось понервничать. Джек Годфри сказал, что они будут звонить по усопшей, и я испугался, как бы он не увидел труп, когда поднимется на колокольню, чтобы надеть чехлы на языки колоколов. Но мне повезло. На колокольню он поднялся с наступлением темноты и наверняка не посмотрел в темный угол, где были нагромождены доски.

– Мы знаем, чем вы занимались в субботу. Можете не рассказывать.

– Ох, сэр, ну и натерпелся я страху. Фары у мотоцикла почти не работали, да к тому же дождь лил как из ведра. Однако я добрался до церкви, хотя и позднее, чем предполагалось, и принялся за работу. Разрезал веревки…

– Об этом тоже можете не рассказывать. Все это время на крыше колокольни сидел свидетель.

– Свидетель?

– Да, вам просто повезло, что это был вор с сердцем зайца, иначе вы давно бы уже выплачивали ему деньги в обмен на молчание, – усмехнулся Паркер. – Надо отдать Нобби должное: он выше шантажа. Итак, вы спустили труп вниз…

– Да. Скатить окоченевшее тело по лестнице – та еще задачка. Меня просто трясло от ужаса и омерзения. А эти колокола! Мне казалось, будто они вот-вот заговорят. Мне никогда не нравился их звон. Есть в них нечто такое… Они словно живые. Ребенком я прочитал в каком-то старом журнале историю о том, как колокол выдал имя убийц. Можете надо мной смеяться, но тот рассказ произвел на меня сильное впечатление и врезался в память.

– «Розамунда». Я знаю этот рассказ, – кивнул Уимзи. – Колокол произнес: «Помогите Джеан! Помогите Джеан!» Мне он в свое время тоже показался довольно зловещим.

– Да. Он самый, милорд. Но я все же спустил тело вниз, раскопал могилу и уже собрался опустить в нее труп…

– Воспользовались лопатой церковного сторожа?

– Да, сэр. Ключи от подвала были в связке вместе с другими. Так вот: я собирался опустить тело в могилу, но вдруг подумал, что, если могилу раскопают, труп может быть опознан, поэтому несколько раз ударил лопатой по его лицу… Это было ужасно, сэр. Оставались руки. Раз их узнал я, то вполне мог узнать кто-то другой. Я достал из кармана складной нож и…

– «Ножницами – чик, от пальцев только пшик», – легкомысленно процитировал Уимзи.

– Примерно так, милорд. Я убрал руки в мешок вместе с документами и сунул в карман. Куски веревки и шляпу выбросил в колодец. Затем закидал могилу землей, как можно аккуратнее расставил на ней венки и очистил лопату. Относить ее обратно в церковь я не стал. Ведь там эти золотые ангелы со своими бездонными глазами. И могила аббата Томаса. Когда кокс заскрипел под ногами, у меня сердце в пятки ушло.

– Мистеру Гоутубеду нужно убираться лучше, – заметил Уимзи.

– Проклятый сверток прямо-таки жег мне карман. Я хотел выбросить его в печь, но ночью печи в церкви не топят. Надо было прибраться на колокольне. На пол пролилось немного пива. К счастью, Гарри Гоутубед оставил ведро воды в церкви, так что мне не пришлось идти к колодцу. Кстати, я частенько задумывался, заметил ли он, что кто-то израсходовал воду. Я прибрался, поставил на место доски и поднял с пола бутылки из-под пива…

– Только две, – заметил Уимзи. – А их было три.

– Я увидел две. Запер все двери и стал размышлять, что делать с ключами. Наконец решил положить их в ризнице. Будто бы священник забыл их там. А ключ от входной двери сунул в замок.

– Что вы сделали со свертком?

– Документы и деньги оставил, а… другое, включая бутылки, бросил в дамбу в двенадцати милях от деревни. Документы сжег. В «Королевском кресте» камин пылал жарко, а рядом никого не было. Я не знал, как поступить с пальто Уилла, но потом отослал его брату по почте с запиской: «Спасибо, что одолжил пальто. На колокольне я прибрался». Писать более открыто было нельзя, ведь Мэри могла распечатать конверт и прочитать записку.

– Я не мог писать тебе по той же причине, – сказал Уилл. – Думал, что ты все же уговорил Дикона уехать. Мне и в голову не приходило, что он мертв. К тому же Мэри часто прочитывает мои письма перед отправкой, чтобы добавить кое-что от себя. Я просто написал: «Спасибо тебе за все, что ты для меня сделал». Ведь ты ухаживал за мной после болезни, так что можно было подумать, будто я благодарю тебя именно за это. Увидев, что ты не взял две сотни фунтов, я решил, что ты договорился с Диконом как-то иначе, поэтому и отвез деньги в банк. Мне показалось странным, что твои письма вдруг стали такими короткими. Теперь я понимаю почему.

– Просто мне было не по себе, Уилл, – ответил Джим. – Пойми, я не осуждал тебя, но увиденное на колокольне меня потрясло. Когда ты понял, что произошло?

– Когда на кладбище нашли тело. Ты тоже прости меня, Джим. Ведь я думал, что Дикона убил ты, хотя и продолжал надеяться, что он умер естественной смертью.

– Но это не так, – заметил Паркер.

– Тогда кто его убил? – спросил Джим.

– Уверен, не вы. В противном случае вы стали бы утверждать, будто он умер от переохлаждения. А еще мне почему-то кажется, что ваш брат тоже ни при чем. Да, вы оба не убийцы, однако понесете наказание за другие деяния. Вам обоим предстоит встретиться с адвокатом обвинения, но лично я склонен вам верить.

– А как насчет миссис Тодей?

– Она очень беспокоилась, видя меня в таком состоянии – особенно после того, как нашли тело, – но догадалась обо всем лишь после того, как узнала почерк Дикона на шифре. Начала расспрашивать меня, и я рассказал ей о случившемся, однако без лишних подробностей. Я сообщил ей, что обнаруженный труп – это Дикон. И что кто-то – но не я – убил его. А уж она догадалась, что в деле как-то замешан Джим. Я не стал ничего отрицать. Только сказал, что мы должны держаться вместе и не выдавать Джима. Мэри согласилась и пожелала как можно скорее заключить повторный брак, потому что не хотела жить во грехе. Она очень хорошая женщина, и я не смог отговорить ее. Мы решили тихо пожениться в Лондоне. Но тут вы нас поймали, сэр.

– Да, – кивнул Бланделл. – За это вы должны благодарить его светлость. Похоже, он знает о том, что случилось, и сожалеет, что пришлось помешать вам. По-моему, он считает, что вы заслуживаете свадебного марша и украшенного цветами алтаря.

– Разве мы не можем отпустить их, чтобы они наконец поженились, старший инспектор?

– Не вижу никаких причин для задержания, – проворчал тот. – Если только эти двое не лгут. Вам еще предстоит давать показания. А что касается женитьбы, то в этом нет ничего дурного. Сомневаюсь, что бедная Мэри сможет что-нибудь добавить.

– Большое вам спасибо, сэр, – произнес Уилл.

– Что же до настоящего убийцы, то тут мы увязли, – покачал головой Бланделл. – Если, конечно, это не Крэнтон и не Пик. Никогда не расследовал более странного и загадочного преступления. Все эти личности побывали на колокольне. Что-то за этим кроется, только вот мы пока не понимаем, что именно. А вы двое, – он сурово посмотрел на братьев, – держите язык за зубами. Эта история со временем выплывет наружу. Однако если будете болтать, мешая нам найти настоящего убийцу, пеняйте на себя. Ясно? – Старший инспектор замолчал и начал задумчиво жевать ус своими крупными желтыми зубами. – Попробую-ка я допросить Пика, – пробормотал он. – Но если это сделал он, то как? Вот что не дает мне покоя.

IV Полная версия Большого Кентского трезвона

(В трех частях)

5 3 6 7

В конце каждой части

6 5 4 3 2

3 4 5 6 2

2 3 6 4 5

3 5 6 4 2

4 2 3 5 6

Колокол № 8 завершающий

Отклонить колокол вперед, двойной удар в середине, отклонить влево с двойным ударом, вернуться на исходную позицию; отклонить влево с двойным ударом, вернуться на исходную позицию и сделать двойной удар; двойной удар в середине, отклонить влево, вернуться на исходную позицию и сделать двойной удар; отклонить вперед, двойной удар в середине, отклонить влево, вернуться на исходную позицию и сделать двойной удар; отклонить вперед, сделать двойной удар в середине, отклонить влево и сделать двойной удар. Повторять дважды.

Дж. Уайлд

Глава 18 Река бунтует

Из скотов чистых, и из скотов нечистых, и из всех пресмыкающихся по земле по паре, мужского пола и женского, вошли кНою в ковчег.

Бытие 7:8 и 7:9

У человека короткая память. Вскоре дело о трупе на кладбище затмили другие: дело о трупе в горящем гараже, дело о пропавшем убийце, дело о трагедии в квартире Уэст-Энда, дело о самоубийстве в Одиноких лесах, дело об обнаженном трупе в пещере и так далее. Об убийстве, совершенном в тихим приходе, никто больше не вспоминал, кроме, пожалуй, старшего инспектора Бланделла и кое-кого из местных жителей. Факты обнаружения изумрудного ожерелья и опознания трупа не были преданы огласке, а тайну повторного бракосочетания четы Тодей похоронили в своих сердцах полицейские, принимавшие участие в расследовании, лорд Питер Уимзи и мистер Венаблз. Никому из этих людей и в голову не пришло делать сей факт достоянием общественности.

Дурачка Пика допросили – правда, без особого успеха. Он не слишком хорошо помнил даты и собственные слова, хотя речь его изобиловала странными намеками и предсказаниями, не поддающимися разумному объяснению и перемежающимися постоянным упоминанием колокольных веревок. Тетка Пика, конечно, предоставила ему алиби, только вот его не очень-то принимали в расчет, поскольку старуху подводили память и зрение. Впрочем, старший инспектор не испытывал желания отправлять местного сумасшедшего на скамью подсудимых. Ведь суд наверняка признал бы его невменяемым и отправил лечиться в специализированное заведение.

– Знаешь, – обратился Бланделл к своей жене, – не верю я, что Пик мог сотворить такое.

И миссис Бланделл закивала.

Положение братьев Тодей оставалось шатким. Если бы они предстали в суде по отдельности, то, обвинив одного брата, суд оправдал бы другого. А если бы вместе, то их рассказ вполне мог бы произвести на присяжных такой же эффект, который произвел на полицейских. Однако даже будучи оправданными, они остались бы подозреваемыми в глазах соседей. А еще их могли повесить. Однако Бланделл признался своему начальнику: «Между нами говоря, сэр, никогда себе не прощу, если это случится», и начальник полиции согласился с ним. «Видите ли, Бланделл, – заметил он, – у нас нет веских доказательств того, что произошло убийство. Мы даже не знаем, отчего Дикон умер».

До суда дело так и не дошло. Джеймс Тодей отправился на свой корабль. Уильям Тодей вернулся домой после церемонии бракосочетания и продолжил работать на ферме. Со временем его попугай забыл все выученные фразы и стал выкрикивать их все реже и реже. В церкви жизнь тоже текла своим чередом. Святой отец продолжал проводить церемонии венчаний и крещений. Тейлор Пол еще пару раз звонил по усопшим, и собратья вторили ему. Река Вейл, обрадовавшись новым возможностям, дюйм за дюймом, фут за футом вымывала свое русло и становилась глубже. Все лето и осень шли дожди, и река постепенно выходила из берегов. А когда встретилась с солоноватой морской водой близ Грейт-Лим, ворота шлюзов Олд-Бэнк пришлось полностью открыть, чтобы осушить затопленные окрестности.

И это было кстати, поскольку земля была покрыта слоем воды весь август и сентябрь. От влаги собранная кукуруза проросла, а загоревшееся невзначай сено настолько отсырело, что лишь слабо тлело, издавая зловоние. Священнику даже пришлось изменить текст своей любимой проповеди о воздаянии благодарности Господу, поскольку урожай в этом году не уродился. На празднике урожая церковь выглядела совсем не празднично. Обычно алтарь, окна и печи украшали снопами спелой пшеницы, которой сейчас катастрофически не хватало. К тому же сырой воздух был таким холодным, что затопили печи. Когда же настало время отсылать дары матушки-земли пациентам местного госпиталя, выяснилось, что огромная тыква, лежавшая перед одной из печей, поджарилась.

Уимзи твердо пообещал себе больше не возвращаться в приход церкви Святого Павла. Ему было неприятно вспоминать о своем пребывании там. К тому же он был уверен, что кое-кому в деревне не захочется снова видеть его лицо. Однако, когда Хилари Торп попросила его приехать, чтобы повидаться с ней на рождественских каникулах, он не сумел ей отказать. Лорд Питер занимал в жизни девушки особое место. Мистер Эдвард Торп являлся опекуном Хилари и доверительным собственником ее имущества в соответствии с завещанием отца, и ни один суд не смог бы этого оспорить. Уимзи же был доверительным собственником имущества девушки по завещанию леди Уилбрахам. И поскольку в этом случае речь шла о гораздо более солидной сумме, его светлость обладал определенным преимуществом перед родным дядей Хилари Торп. При желании лорд Питер мог бы сильно усложнить жизнь мистеру Торпу. В своем завещании отец Хилари выразил желание, чтобы его дочь получила образование. И теперь дядя не мог возражать под предлогом нехватки денег. Кошелек находился в руках Уимзи, и он мог отказаться открыть его, если намерения подопечной не будут удовлетворены. Его светлости совершенно не хотелось скандалов и разбирательств в суде, но он был уверен, что Эдвард Торп не станет упрямиться и проявит благоразумие. Лорд Питер мог бы избавить Хилари от опеки дяди, и тот наверняка не стал бы противиться: поступился бы своими принципами ради денег. Он и так уже начал сдавать позиции – даже согласился отвезти Хилари на Рождество в Красный дом, вместо того чтобы оставить ее в Лондоне. Вообще-то мистер Торп приложил немало сил, чтобы сдать эту обременительную недвижимость внаем. Только вот мечтающих поселиться в требовавшем капитального ремонта доме, расположенном в сельской глубинке и набитом старомодной разваливающейся мебелью, было не много. Хилари стояла на своем, не желая расставаться с родовым гнездом, и Уимзи нравилось ее упорство и решительность, хотя он с большим удовольствием пообщался бы с ней в Лондоне. Уимзи мог бы привести помещение в надлежащий вид и выкупить закладные, что, конечно, порадовало бы мистера Торпа, не имеющего права продавать дом. Дело решилось благодаря тому, что лорду Питеру совершенно не улыбалось праздновать Рождество в поместье брата в Денвере, а визит в приход церкви Святого Павла был вполне уважительной причиной, чтобы отказаться от этой поездки.

Желая соблюсти приличия, он заехал в Денвер на пару дней, в течение которых успел вывести из себя свою невестку и ее гостей, и в канун Рождества отправился в приход.

– Сдается мне, эти места вознамерились заработать репутацию графства с самой отвратительной погодой, – заметил Уимзи, ударяя рукой по крыше автомобиля, чтобы стряхнуть с нее скопившуюся воду. – В прошлый раз валил снег, а теперь льет как из ведра. Видимо, это судьба, Бантер.

– Да, милорд, – согласился камердинер. Он был очень привязан к своему хозяину, хотя порой считал его нелюбовь к закрытым автомобилям необоснованной. – Здесь действительно суровый климат.

– Выше нос! Как гласит наша английская пословица, «веселое сердце дойдет до конца». А вот вы, Бантер, совсем не веселы. Вы вообще похожи на сфинкса. Ни разу не видел вас расстроенным за исключением той неприятной истории с пивной бутылкой.

– Да, милорд. Она уязвила мою гордость.

– Это была простая случайность. Правда, в тот момент обстоятельства казались подозрительными. Где мы? Ну конечно, Лимпси. Вероятно, подъезжаем к шлюзу Олд-Бэнк. А вот и он. Вы только посмотрите, как поднялась вода!

Уимзи остановил автомобиль за мостом, вышел и некоторое время постоял под проливным дождем, глядя на шлюз. Все пять его ворот были открыты, и сквозь них с шумом прорывалась вода. Темная и грозная, она бурлила, кружилась десятками маленьких водоворотов, неся с собой сломанные ветки ив, коричневые головки камыша и обломки досок. Поверхность реки вздыбилась маленькими злыми волнами, заворчала и забулькала. Смотритель шлюза вышел из домика рядом с мостом и занял свое место у ворот.

– Прилив? – громко спросил Уимзи.

– Да, сэр. Нужно внимательно следить за потоком, если мы не хотим, чтобы вода залила дорогу. Но она поднимается не слишком сильно, несмотря на обильные дожди, так что регулировать поток не так уж сложно. – Он развернулся и начал медленно опускать ворота шлюза.

– Вы поняли, в чем тут дело, Бантер? Если створки ворот закроют, вся вода уйдет в канал Олд-Лим, а если оставят открытыми и прилив будет довольно сильным, вода затопит местность выше шлюза.

– Совершенно верно, милорд, – улыбнулся смотритель. – А если вода прилива хлынет назад, то может смыть вас.

– Что ж, будем надеяться, вы все сделаете правильно, – весело отозвался Уимзи. По мере того как створки опускались, поток воды постепенно утрачивал свою силу. Водовороты постепенно исчезали, и возле опор моста скопились щепки и прочий мусор. – Подержите воду, пока мы не доедем до прихода, добрый человек.

– Удержу, не извольте беспокоиться, – уверенно произнес смотритель. – Этот шлюз не подведет.

Он сделал ударение на слове «этот», и Уимзи вскинул голову.

– А как насчет шлюза Ван-Лейден?

Смотритель покачал головой.

– Не знаю, сэр. Но я не раз слышал, как Джо Мэсси жаловался на то, что ворота совсем старые. Вчера взглянуть на них приезжали три джентльмена. Я не понял откуда. Только в период половодья вряд ли что-либо сделаешь. Может, выдержат, а может, и нет.

– Да уж, веселая перспектива, – покачал головой Уимзи. – Признавайтесь, Бантер, вы уже составили завещание? Давайте убираться отсюда, пока все спокойно.

Их путь лежал по южному берегу Тридцатифутовой дамбы. Вода заполняла ее до краев и стояла в полях, словно намеревалась полностью поглотить их, снова превратив в непроходимую топь. Внезапно на прямой как стрела дороге возникло какое-то движение. Путешественникам встретился старый автомобильчик, полностью забрызганный грязью, из-под колес которого летели фонтаны воды. Следом за ним тяжело катила подвода, груженная листовой свеклой, правящий ею фермер укрывался от непогоды насквозь промокшим мешком. По обочине плелся скрученный ревматизмом рабочий, мечтавший поскорее очутиться у камина в ближайшем пабе. Воздух был таким густым от влажности, что лишь миновав Фрогс-Бридж, наши путешественники услышали приглушенный звон – местные звонари готовились праздновать Рождество. Голоса колоколов пробивались сквозь пелену дождя, навевая щемящую сердце печаль, и казалось, что это колокола затопленного города пытаются возвестить о себе из-под толщи воды.

Уимзи свернул за угол у высокой серой колокольни и поехал вдоль стены дома священника. Не успели путешественники приблизиться к воротам, как их оглушил знакомый пронзительный звук старинного клаксона. Это машина святого отца осторожно прокладывала себе путь по узкой дороге. Мистер Венаблз тотчас узнал «даймлер» его светлости и, заглушив мотор своего старенького «морриса», радостно помахал рукой.

– А вот и вы! Снова у нас в гостях! – гостеприимно улыбаясь, закричал он, и Уимзи вышел из машины, чтобы поприветствовать его. – Как хорошо, что я вас встретил. Надеюсь, вы меня услышали. Я всегда давлю на клаксон, прежде чем выехать на дорогу. Ведь поворот здесь такой крутой. Как вы поживаете, мой дорогой? Как у вас дела? Направляетесь в Красный дом? Вас там с нетерпением ждут. Надеюсь, вы и про нас не забудете во время своего пребывания в приходе. Сегодня вечером мы с женой ужинаем вместе с вами. Она будет очень рада видеть вас. Уезжая сегодня из дома, я сказал ей, что не удивлюсь, если встречу вашу светлость на дороге. Какая ужасная погода, не правда ли? Мне нужно спешить. Я еду в Свамп-Дроув, что за Фрогс-Бридж. Надо окрестить несчастного младенца, который, как говорят, долго не проживет. Мне нельзя медлить. Ведь наверняка придется идти пешком милю или больше, поскольку мой автомобиль по такой грязи попросту не проедет. А я хожу, увы, не так быстро, как раньше. Спасибо, со мной все в порядке. Разве что немного простудился. О, ничего страшного. Промочил ноги на похоронах несчастного Уотсона из прихода церкви Святого Стефана. Вы проезжали через Сент-Ивс и Четтерис? А, прибыли прямо из Денвера. Надеюсь, у ваших родных все хорошо. Я слышал, Бедфорд затопило. Бери-Фен превратится в настоящий каток, если немного подморозит. Хотя вряд ли в ближайшее время нас ожидает похолодание. Как говорят, «после мягкой зимы кладбище не пустует». А лично мне кажется, что холодные зимы более губительны для стариков. Извините, но мне действительно нужно ехать. Я не расслышал, что вы сказали. Колокола звонят громко. Вот почему я энергично давлю на клаксон. Его трудно услышать из-за звона. Да, сегодня вечером мы хотим попробовать перезвон Стедмана. Вы такому не обучены, знаю, но когда-нибудь вам все же надо попробовать. Звучит чудесно. Уолтер Пратт делает большие успехи. Даже Эзекайя говорит, что у него получается неплохо. Уильям Тодей сегодня тоже будет звонить. Я размышлял над тем, что вы мне сказали, однако решил не исключать его из команды. Конечно, он поступил неправильно, но я убежден, что большого греха не совершил. К тому же его уход из команды звонарей стал бы причиной для пересудов. Сплетни – такая ужасная вещь! О господи! Я так обрадовался встрече с вами, что совершенно непростительно позабыл о своих обязанностях. Бедное дитя! Я должен спешить. Господи! Надеюсь, у меня не возникнет проблем с мотором, ведь он прогревается с трудом. Не беспокойтесь. Так любезно с вашей стороны. Мне, право, неловко злоупотреблять вашей… Да, рукоятка сразу приводит мотор в движение. Значит, увидимся вечером!

Весело пыхтя, автомобиль священника мигнул фарами, запетлял по дороге и вскоре скрылся из виду за пеленой дождя, а Уимзи и Бантер продолжили свой путь к Красному дому.

Глава 19 Наводнение

Глубок призыв к глубокому звуку Твоих водопадов: все Твои сокрушители и все Твои волны накатили на меня.

Псалом 42:7

Рождество закончилось. Дядя Эдвард весьма неохотно сдался, и судьба Хилари Торп была решена. Уимзи же переключил свое внимание на другие дела. В канун Рождества он вместе со святым отцом и хором распевал под проливным дождем известный рождественский гимн «Добрый король Вацлав», после чего мистер Венаблз угостил его холодным ростбифом и пропитанным вином бисквитом. Его светлость не принимал участия в перезвоне Стедмана, зато помог миссис Венаблз украсить храм мокрыми венками из падуба и плюща и привез на обряд крещения двух женщин с детьми, живших в коттеджах за Тридцатифутовой дамбой.

В день рождественских подарков дождь немного утих, однако подул резкий холодный ветер, который святой отец назвал буйным евраклидоном^[72]. Дороги высохли, небо расчистилось, и Уимзи отправился в Уолбич навестить своего друга, у которого остался на ночь и весь вечер слушал хвалебные оды новому каналу и рассказы о том, какую пользу он принес городу и порту.

Его светлость вернулся в приход после обеда, подгоняемый дувшим ему в спину евраклидоном. Сворачивая на мост возле шлюза Ван-Лейден, он обратил внимание, как стремительно несется река. На пришвартованных рядом с воротами шлюза груженных мешками с песком баржах суетились рабочие. Заметив проезжающую по мосту машину, один из рабочих громко закричал, а другой выбежал на дорогу и отчаянно замахал руками. Лорд Питер остановил автомобиль и увидел приближающегося к нему Уильяма Тодея.

– Милорд! – воскликнул он. – Милорд! Слава богу, вы здесь оказались! Поезжайте скорее в деревню и сообщите, что ворота вот-вот сломаются. Мы сделали что смогли, заложив их мешками с песком и бревнами. Но остальное не в наших силах. Из Олд-Бэнк поступило сообщение, что в районе Лимпси вода сильно поднялась и им пришлось направить ее сюда, чтобы город не затопило. При первом ударе шлюз выстоял, но второй волны прилива с таким ветром он уже не выдержит. Все окрестности затопит, милорд, так что нельзя терять ни минуты.

– Хорошо, – кивнул Уимзи. – Прислать вам еще людей?

– Это уже не поможет. Старые ворота трещат по швам, так что в течение шести часов все три прихода будут затоплены.

Уимзи бросил взгляд на часы.

– Я передам, – сказал он и нажал на газ.

Священник сидел в своем кабинете, когда туда со страшными новостями ворвался Уимзи.

– Святые небеса! – воскликнул мистер Венаблз. – Этого я и боялся. А ведь я предупреждал инженеров: твердил, что старые ворота никуда не годятся, – но меня не слушали. Хотя что толку плакать над разлитым молоком. Нужно действовать, и быстро. Если они откроют шлюз Олд-Бэнк, Ван-Лейден не выдержит, и вот тогда посмотрите, что будет. Вода из верхних районов вернется в Вейл и затопит нас футов на десять, если не больше. Бедные мои прихожане, особенно те, кто живет на отдаленных фермах! Но мы не должны терять головы. Примем меры предосторожности. Я неоднократно предостерегал паству о грядущей беде и поместил соответствующую статью в декабрьском номере «Приходского журнала». Нонконформистский священник поддержал нас. Да-да. Прежде всего нужно пробить в набат. Слава богу, мои прихожане знают, что это означает. Научились во время войны. Никогда не думал, что буду благодарить Господа за войну. Воистину пути его неисповедимы. Позвоните, пожалуйста, в колокольчик, чтобы Эмили пришла сюда. Церковь в безопасности, если, конечно, вода не поднимется выше двенадцати футов, что маловероятно. Наверх из глубины, о господи, наверх из глубины. Эмили, беги скорее к Хинкинсу и скажи ему, что плотину Ван-Лейден вот-вот прорвет. Пусть возьмет с собой кого-нибудь из звонарей, а Тейлор Пол и Гауде бьют набат. Вот ключи от церкви и колокольни. Предупреди свою хозяйку. Пусть соберет ценные вещи, возьмет их с собой в церковь и отнесет на колокольню. И не паникуй. Будь хорошей девочкой. Вряд ли в наш дом кто-нибудь залезет, но предосторожность не помешает. Пусть кто-нибудь поможет тебе отнести в церковь этот сундук. Там хранятся церковные книги. Церковную утварь тоже нужно отправить на колокольню. Где моя шляпа? Надо позвонить в соседние приходы и убедиться, что они знают об угрозе. Еще постараться помочь людям на шлюзе Олд-Бэнк. Нельзя терять ни минуты. Ваша машина здесь?

Уимзи поехал в деревню, и мистер Венаблз постоянно высовывался в окно, рискуя упасть, и предупреждал каждого встречного об опасности. С почтового отделения он позвонил в соседние приходы, а затем связался со смотрителем шлюза Олд-Бэнк. Его отчет был неутешительным.

– Мне жаль, сэр, но мы ничего не можем поделать. Если не откроем шлюз, вода смоет четыре мили берега. Тут работает шесть бригад, но они не в состоянии бороться с таким количеством воды. Тем более что она прибывает.

В отчаянии взмахнув руками, священник повернулся к начальнице почты:

– Вам лучше отправиться в церковь, миссис Уэст. Вы знаете, что делать. Ценные вещи и документы на колокольню, личные вещи – в неф. Кошек, кроликов и морских свинок нужно посадить в корзины. Нельзя допустить, чтобы они разбежались. А вот и набат. Меня больше беспокоят отдаленные фермы, чем сама деревня. Теперь, лорд Питер, едем в церковь. Надо успокоить людей и навести там порядок.

В деревне царил хаос. Люди складывали мебель на повозки, тянули за собой визжащих свиней, запихивали в клетки перепуганных кудахчущих кур. Из двери школы выглянула мисс Снут.

– Когда нам выходить, мистер Венаблз?

– Подождите немного. Пусть люди сначала перевезут тяжелые вещи. Я сообщу вам, когда придет время: вы соберете детей и организованным строем отправитесь в церковь. Можете на меня положиться. Подбадривайте их и ни под каким предлогом не отпускайте домой. Им безопаснее оставаться в школе. О, мисс Торп! Вижу, вы уже слышали последние новости.

– Да, мистер Веналбз. Мы можем чем-нибудь помочь?

– Моя дорогая, вы как раз та, кто мне нужен. Останьтесь, пожалуйста, в школе вместе с миссис Гейтс. Детей необходимо подбодрить и позднее напоить чаем. Чайник найдете в комнате директора. Минуту, я должен переговорить с мистером Хенсманом. Что с продуктами, мистер Хенсман?

– Все готово, сэр, – ответил бакалейщик. – Мы готовы выдвигаться, как и было условлено.

– Прекрасно. Вы знаете, куда идти. Столовую устроим в часовне. У вас есть ключи от приходской столовой, чтобы забрать оттуда табуретки?

– Да, сэр.

– Приготовьте ведра и веревки, чтобы черпать воду из колодца. Только не забывайте, что ее непременно нужно кипятить. Или можете воспользоваться насосом. А теперь, лорд Питер, обратно в церковь.

Однако там уже вовсю хозяйничала миссис Венаблз: с помощью Эмили и еще нескольких женщин размечала территорию – столько-то скамей для школьников, столько-то скамей возле печей для старых и больных. Рядом с дверью, ведущей на колокольню, отгородили место для мебели. Около алтаря разместили большую вывеску с надписью: «Закуски». Мистер Гоутубед с сыном, сгибаясь под тяжестью корзин с коксом, растапливали печи. На церковном кладбище Джек Годфри с другими фермерами сооружали загоны для скота между могильными плитами. За стеной, отделявшей святую землю церкви от поля, отряд добровольцев рыл ямы, устраивая санитарную зону.

– Господи, сэр! – воскликнул лорд Уимзи, на которого происходящее произвело неизгладимое впечатление. – Можно подумать, вы занимались этим всю свою жизнь.

– В последние несколько недель я много времени провел в молитвах и размышлениях, – пояснил священник. – Вы знаете, моя жена обладает недюжинным даром организатора. Хинкинс! Отнесите это на колокольню. Альф Доннингтон! Как обстоят дела с пивом?

– Уже везут, сэр!

– Разместите его среди других продуктов. Надеюсь, пиво в бутылках. Тащить сюда бочки тяжело и неудобно.

– Да, сэр. Мы с Теббатом позаботились об этом.

Кивнув, мистер Венаблз прошел мимо мистера Хенсмана, таскавшего ящики с продуктами, и направился к воротам, где констебль Прист управлял движением транспорта.

– Мы собираемся расставить все автомобили вдоль стены, сэр.

– Правильно. Нам понадобятся добровольцы с машинами, чтобы привезти из отдаленных домой женщин и больных. Вы проследите за этим?

– Да, сэр.

– Лорд Питер, могу я попросить вас стать нашим Меркурием?^[73] Будете курсировать между церковью и шлюзом Ван-Лейден. Мы должны знать, что там происходит.

– Разумеется, – кивнул Уимзи. – Кстати, я надеюсь, что Бантер… А где Бантер?

– Здесь, милорд. Я как раз хотел предложить свою помощь в кухне, если для меня нет других заданий.

– Да, Бантер, будьте так любезны, – произнес священник.

– Насколько я понял, милорд, еще некоторое время дом святого отца будет в безопасности. С помощью мясника я мог бы приготовить горячий суп в котле для стирки белья, а потом на тележке привезти его в церковь. После того, конечно, как котел тщательно промоют. Но если в церкви есть такой предмет, как керосинка…

– Ради бога, будьте осторожнее с керосином! Мы же не хотим убежать от наводнения лишь затем, чтобы сгореть.

– Естественно, сэр.

– Керосином вас снабдит Уайлдерспин. Нужно послать еще нескольких звонарей на колокольню: пусть звонят, а в перерывах присматривают за керосинками. А вот и начальник полиции со старшим инспектором Бланделлом! Хорошо, что они приехали. Мы тут ожидаем наводнения.

– Да. Однако вы превосходно справляетесь с ситуацией. Только, боюсь, часть ценных вещей будут испорчены. Хотите, пришлю нескольких полицейских, чтобы присмотрели за порядком?

– Лучше уж выставить патруль на дорогах между приходами, – предложил Бланделл. – В приходе Святого Петра очень встревожены. Боятся за целостность мостов. Мы собираемся организовать переправу. Этот приход расположен даже ниже, чем ваш, да и подготовлены они, на мой взгляд, хуже.

– Мы можем предоставить им убежище, – произнес священник. – Если понадобится, наш храм вместит тысячу человек. Но они должны принести с собой продовольствие и постели. Миссис Венаблз все организует. Мужчины спят у северного клироса, а женщины и дети – у южного. Если не возникнет дополнительных проблем, мы разместим больных и пожилых людей в моем доме. Приход Святого Стефана в относительной безопасности. Но если понадобится, мы поможем и им по мере своих сил. О господи! Мистер Бланделл, мы на вас полагаемся! Переправьте нам провизию на лодках, как только все будет готово. Дороги между Лимхолтом и дамбой пока чистые.

– Я все организую, – пообещал инспектор.

– Если начнет рушиться железнодорожная насыпь, нам придется позаботиться и о жителях прихода Святого Стефана. Здравствуйте, миссис Гиддингс! Вот так приключение, да? Добрый день, миссис Лич! Вы уже здесь. Как малыш? Надеюсь, растет не по дням, а по часам. Вы найдете миссис Венаблз в церкви. Джек Холидей! Нужно поместить котенка в корзину. Беги и попроси Джо Хинкинса найти для тебя одну. Мэри! Я слышал, ваш муж помогает на шлюзе. Мы проследим, чтобы с ним ничего не случилось. Да, дорогая? Уже иду.

Три часа Уимзи помогал беженцам: носил сумки и тюки, подбадривал и успокаивал, отводил скот в импровизированные загоны – в общем, старался как мог. Лишь спустя некоторое время он вспомнил, что ему отведена роль посыльного. Сев за руль своего «даймлера», Уимзи двинулся на восток вдоль дамбы. Сгущались сумерки, и дорогу заполонили повозки и скот. Хозяева торопились переправить своих питомцев на Церковный холм. Только вот это сильно осложняло лорду Питеру задачу.

– Выстроились звери в ряд, слоны за кенгуру спешат! – пел Уимзи, давя на педаль газа.

Ситуация на шлюзе была угрожающей. Вдоль обеих створок стояли баржи, а рабочие пытались укрепить их с помощью бревен и мешков с песком, однако все это почти сразу смывало потоком. Река постепенно переливалась через плотину, в то время как с востока надвигался подгоняемый ветром прилив.

– Мы больше не можем сдерживать ее, милорд, – сообщил один из рабочих, тяжело дыша и отряхивая с себя воду подобно мокрому псу. – Наводнение неизбежно. Да поможет нам Господь!

Смотритель шлюза в отчаянии заламывал руки:

– Я говорил им! Говорил! Что теперь с нами будет?

– Сколько осталось? – спросил Уимзи.

– Час, милорд, не более.

– Вам надо поскорее уехать отсюда. Машин достаточно?

– Да, милорд. Спасибо.

К Уимзи подошел Уильям Тодей. На его бледном лице читалось беспокойство.

– Моя жена и дети в безопасности?

– Да. Святой отец творит чудеса. Вам лучше поехать со мной.

– Благодарю, милорд, но я подожду, пока не уедут все остальные. Попросите их не терять время.

Уимзи развернул машину и двинулся обратно. Пока он отсутствовал, приготовления к встрече стихии были завершены. Мужчины, женщины, дети и вещи находились в церкви. В семь часов вечера было темно как ночью. В помещениях зажгли свет. В приделе раздавали суп и чай. Плакали дети. Кладбище оглашало жалобное мычание и испуганное блеяние. В церковь внесли огромные окорока, а у ее стен сложили сено и кукурузу. У ограждения алтаря стоял мистер Венаблз. И над всем этим действом раскачивались, перекрикивая друг друга, колокола: Гауде, Саваоф, Джон, Иерихон, Джубили, Димити, Бетти Томас и Тейлор Пол. «Вставайте! Торопитесь! Спасайтесь! Вода надвигается! Уже слышен ее шум!»

Уимзи пробрался к алтарю и сообщил святому отцу последние новости. Тот кивнул.

– Уведите оттуда людей как можно быстрее, – сказал он. – Пусть немедленно возвращаются. Настоящие храбрецы! Я понимаю, что им не хочется сдаваться, однако приносить себя в жертву просто так тоже не следует. Будете проезжать по деревне, передайте мисс Снут, чтобы привела детей в церковь.

Когда Уимзи развернулся, чтобы уйти, пожилой священник крикнул ему вслед:

– И пусть не забудут захватить чайники!

Когда Уимзи подъехал к шлюзу, мужчины уже рассаживались по машинам. Прилив приближался с неумолимой быстротой. Порывы ветра вспенивали поверхность воды, но лорд Питер все же разглядел, как бьются о створки ворот раскачивающиеся на волнах баржи. Кто-то воскликнул: «Уносите ноги, парни! Спасайте свою жизнь!» – и ответом послужил оглушительный треск. Поперечные балки, поддерживавшие мостик над плотиной, зашатались и с треском разошлись в стороны. Среди этого шума и грохота река наконец встретилась с приливом. Раздался чей-то крик. Темная фигура, бежавшая по барже, подскочила и исчезла. Другая фигура метнулась за ней, и в этот самый момент вода хлынула на берег. Сбросив пальто, Уимзи кинулся к кромке воды, однако кто-то схватил его за руку.

– Милорд, их уже не спасти! Господи! Вы это видели?

Кто-то направил на плотину свет фар.

– Их зажало между баржей и опорой. Наверное, раздавило. Кто это? Джонни Кросс? А кто бросился за ним? Уильям Тодей? Скверно. У него же семья. Отойдите подальше, милорд. Хватит с нас и двух потерь. Спасайтесь, парни, им уже ничем не поможешь. Господи, створки вот-вот сломаются. Давайте, парни, давите на газ!

Чьи-то сильные руки запихнули Уимзи в машину. Кто-то упал на сиденье рядом с ним. Это был смотритель шлюза. Он все еще причитал:

– Я же им говорил! Говорил!

Снова раздался треск. Это не выдержавшая напора воды плотина разломилась на куски, и теперь течение уносило ее в Тридцатифутовую дамбу. Бревна и баржи кружились в водоворотах подобно щепкам, а переполненная река хлынула на берег и устремилась к дороге, сметая все на своем пути. Створки ворот шлюза лопнули, и грохот волн заглушил рев уносящихся прочь автомобилей.

Каменные насыпи Тридцатифутовой дамбы устояли, а вот река Вейл, вобравшая в себя воды прилива и верхних областей графства, вышла из берегов. Автомобили неслись к деревне, но вода догоняла их. Машина Уимзи, тронувшаяся с места последней, погрузилась в воду по самую ось. Автомобили ехали в кромешной тьме, а вокруг, точно жидкое серебро, разливалась вода.

В церкви святой отец делал перекличку. Он стоял, облаченный в парадное одеяние, и выражение беспокойства на его морщинистом лице сменилось безмятежностью.

– Элиза Гиддингс.

– Я здесь, святой отец.

– Джек Годфри с семейством.

– Все тут, сэр.

– Генри Гоутубед и семья.

– Здесь, сэр.

– Джозеф Хинкинс… Луиза Хичкок… Авдий Холидей… Мисс Эвелин Холидей…

Приехавшие с плотины неловко толпились возле входа. Уимзи осторожно пробрался к священнику и зашептал ему на ухо.

– Джон Кросс и Уильям Тодей? Ужасно! Да упокоит Господь их души. Смелые люди. Вы не могли бы попросить мою жену сообщить печальные новости их семьям? Говорите, Уильям бросился на помощь Джонни? Именно такого поступка я от него и ожидал. Добрый и славный человек, несмотря ни на что.

Уимзи отозвал в сторонку миссис Венаблз, а святой отец продолжил выкрикивать имена, только теперь его голос немного подрагивал.

– Джеремайя Джонсон и семья… Артур и Мэри Джадд… Люк Джадсон…

Внезапно в дальнем углу церкви раздался протяжный крик.

– Уилл! Уилл! Он не хотел жить! Бедные мои дети! Что мы теперь будем делать?

Уимзи не хотел больше этого слышать, поэтому направился к ведущей на колокольню двери и поднялся в комнату звонарей. Бронзовые гиганты продолжали свой неистовый звон. Лорд Питер обошел потных мужчин, дергавших за веревки, и стал подниматься выше. Миновал комнату с часовым механизмом, заваленную всевозможными вещами, и двинулся дальше, но не успела его голова показаться из люка, как бронзовый звон ударил ему по ушам подобно тысячам молотков. Звон пропитал всю колокольню. Она раскачивалась и кружилась вместе с колоколами, как подвыпивший гуляка. Дрожа всем телом, Уимзи поставил ногу на ступеньку последней лестницы, однако на полпути остановился, в отчаянии вцепившись в нее руками.

Гул пронизывал его насквозь, ударяя со всех сторон. Звук – высокий, пронзительный и непрерывный – врезался в мозг будто кинжал. Казалось, вся имевшаяся в его теле кровь устремилась к голове, и Уимзи подумал, что она вот-вот лопнет, не выдержав напора. Его светлость отпустил лестницу и попытался заткнуть уши, но головокружение было таким сильным, что он пошатнулся и едва не рухнул вниз. Это был не просто гул, а невероятная боль и изощренная пытка. Мозг лорда Питера словно перемалывали тысячи жерновов. Он понял, что кричит, однако не слышал собственного голоса. Перепонки лопались, чувства ускользали. Даже рев артиллерии звучал тише. Канонада била по ушам и оглушала, но этот непереносимый пронзительный лязг разрывал тело и заставлял желать смерти, чтобы положить конец безумию. Уимзи не мог двинуться с места, руки и ноги вдруг перестали его слушаться, однако рассудок еще не оставил его, хотя в голове мелькала единственная мысль: «Нужно отсюда выбраться… выбраться поскорее». Колокольня тяжело дышала и кружилась вокруг него, а колокола раскачивались на расстоянии вытянутой руки, открывали и закрывали свои бронзовые рты, размахивали бронзовыми языками, издавая пронзительные высокие звуки, сладко и безжалостно раскалывавшие сознание.

Уимзи не мог спуститься вниз. Голова кружилась, желудок судорожно сжимался, а к горлу подкатывала тошнота. В отчаянии собрав остатки сил, он схватился за лестницу и усилием воли заставил двигаться дрожавшие конечности. Шаг за шагом Уимзи продвигался вверх. Вот и дверь над головой. Он протянул вверх налившуюся свинцом руку и отодвинул щеколду. Шатаясь, чувствуя, как все кости стали мягкими точно вата, лорд Питер упал на крышу. Уши и нос кровоточили. Когда он захлопнул за собой дверь, демонический гул рухнул куда-то вниз, но лишь затем, чтобы снова взмыть вверх, вырываясь сквозь решетчатые окна колокольни мелодичными переливами.

Уимзи лежал на крыше, мало-помалу приходя в себя, потом вытер кровь с лица и, опершись руками о резной парапет, со стоном поднялся на колени. Его окутала тишина. На небе взошла луна, осветив угрюмый лик залитых водой болот, напоминавших теперь поверхность океана.

Целый мир скрылся под толщей воды. Уимзи встал и окинул взглядом окрестности. На юго-западе над темной землей возвышалась колокольня церкви Святого Стефана, напоминавшая мачту затонувшего судна. Окна домов вокруг нее были освещены. Приход благополучно перенес наводнение. На западе виднелась тонкая полоска железнодорожной насыпи – непобежденная, но со всех сторон окруженная водой. Шпили церкви Святого Петра и крыши домов одноименного прихода четко выделялись на фоне серебристой глади. Они оказались в самом сердце топи. А у подножия колокольни, на которой стоял лорд Питер, раскинулась покинутая людьми деревня, ожидавшая своей участи. Далеко на востоке вырисовывались очертания Поттерс-Лоуд-Бэнк, но вскоре и они расплылись и исчезли под напором наступающего прилива. Широкая лента реки Вейл тоже скрылась из виду, выйдя из берегов и превратившись в огромное необъятное озеро. Повсюду, от шлюза Ван-Лейден до каменной насыпи Тридцатифутовой дамбы, блестела и переливалась серебром водная гладь. Золотой петушок на флюгере стойко сдерживал напор безжалостного ветра. Где-то там вдалеке гулявшие над полями и фермами волны бросали из стороны в сторону безжизненные тела Уильяма Тодея и его товарища. Болота вернули себе то, что принадлежало им на протяжении веков.

Один за другим колокола постепенно замолчали. Гауде, Саваоф, Джон, Иерихон, Джубили, Димити и Бетти Томас закрыли свои разверстые рты, и лишь Тейлор Пол мерно отбивал погребальные удары по всем тем, кто погиб этой ночью. Снизу ему вторили торжественные звуки органа.

Уимзи спустился вниз, в комнату звонарей, где старый Эзекайя слился воедино со своим колоколом. Напевный голос священника разносился под куполом церкви на крыльях парящих там херувимов:

– Развей мрак над головами нашими…

Глава 20 Вода отступает

Бронзовый монстр убил его.

Жулиан Серме. Розамунда

Четырнадцать дней и ночей возвращалась река Вейл в свое русло. И все это время окрестности оставались под водой. Вышедшая из берегов река почти полностью затопила приход Святого Стефана и даже железнодорожную насыпь. Поезда шли медленно, поднимая фонтаны брызг. Больше всего пострадал приход Святого Петра. Там вода поднялась до подоконников верхних окон, а кое-где и до самых крыш. В приходе Святого Павла уровень воды достиг отметки восемь футов. На суше остались лишь церковь и дом священника.

План эвакуации, придуманный мистером Венаблзом, сработал отлично. Продовольствия хватило на три дня, а потом провизию доставили на лодках из соседних городов. Жизнь на этом островке шла своим чередом. Каждое утро начиналось с небольшого веселого перезвона, выгонявшего дояров к коровам. Из прачечной дома священника привозили горячую воду для купания. Постели встряхивались, складывались и убирались под скамьи. Брезент, отделявший мужскую половину от женской, сворачивался, и священник служил короткую службу под звон посуды в импровизированной кухне, откуда доносились соблазнительные запахи. Представительницы «Женского института» расставляли на скамьях приготовленный под руководством Бантера завтрак. Школа расположилась в южном приделе, подвижные игры проводились в саду дома мистера Венаблза под присмотром лорда Питера Уимзи. Фермеры, как и прежде, ухаживали за скотом. Владельцы домашней птицы складывали в общую корзину полученные яйца. Миссис Венаблз возглавляла кружок шитья. В распоряжении отшельников было два радиоприемника, один из которых находился в церкви, а другой – в доме священника. Оба работали непрерывно. Батареи для них заряжали от мотора «даймлера» лорда Питера. Следили за этим сын и отец Уайлдерспины. Три вечера в неделю в церкви проходили организованные миссис Венаблз и мисс Снут концерты или читались лекции. В концерте принимал участие сводный хор приходов Святого Стефана и Святого Павла, а главные роли в спектаклях исполняли камердинер Бантер и мисс Хилари Торп. По воскресеньям, как обычно, служили заутреню, проводимую двумя священниками, принадлежащими к англиканской церкви, и двумя священниками-нонконформистами. В период жизни на острове прихожане решили не делиться на конфессии. Примерно через неделю после начала потопа состоялось бракосочетание двух жителей деревни, превратившееся во всеобщий праздник. Еще одним знаменательным событием стало рождение малыша, которого окрестили Полом в честь церкви и Кристофером – в честь покровителя рек и переправ. Вообще-то родители собирались наречь младенца «Потоп Ван-Лейден», однако святой отец категорически воспротивился этому.

Утром четырнадцатого дня, отправившись на ежедневный заплыв по затопленной улице деревни, лорд Питер заметил, что уровень воды понизился. Вернулся он, помахивая лавровой веточкой, сорванной в чьем-то саду. В этот день звонари сыграли веселый Кентский трезвон, и через разделявшее их водное пространство раздался ответ звонарей церкви Святого Стефана.

– Какой отвратительный запах, – поморщился Бантер, окидывая взглядом унылую топь, покрытую островками ила и пучками водорослей, в которую превратился приход. – Негигиенично.

– Глупости, Бантер! – возразил его хозяин. – В Саутенде вы бы называли такой воздух озоном и платили бы по фунту за возможность им подышать.

Деревенские жительницы тяжело вздыхали, думая о том, сколько времени им понадобится на чистку и просушку своих домов, а мужчины лишь качали головами, представляя, какой урон нанесло наводнение их амбарам.

Тела Уильяма Тодея и Джона Кросса обнаружили на улице прихода Святого Стефана, куда их принесло течением, и похоронили под сенью колокольни Святого Павла. В последний путь их провожали торжественные и печальные звуки колокола. Лишь после того, как Тодея и Кросса предали земле, Уимзи решился высказать свои соображения святому отцу и старшему инспектору Бланделлу.

– Бедный Уильям, – произнес его светлость. – Он умер достойно, и все его грехи исчезли вместе с ним. У него не было дурных помыслов, и мне кажется, что он в конце концов догадался, как именно погиб Джеффри Дикон, и чувствовал себя виновным в его смерти. Но теперь нам больше не нужно искать убийцу.

– Почему, милорд?

– Убийцы Дикона уже повешены. И гораздо выше, чем Аман^[74].

– Убийцы? – переспросил Бланделл. – Их что, несколько? И кто же они?

– Гауде, Саваоф, Джон, Иерихон, Джубили, Димити, Бетти Томас и Тейлор Пол.

Мужчины ошеломленно посмотрели на Уимзи, и он добавил:

– Мне следовало догадаться раньше. По-моему, в соборе Святого Павла есть надпись, что смерть ждет каждого, кто поднимется на колокольню в то время, когда звонят колокола. Одно я знаю наверняка: если бы в ту ночь, когда колокола били тревогу, я остался на колокольне хотя бы на десять минут дольше, то уже давно был бы покойником. Не знаю точно, от чего я умер бы: от апоплексического удара или шока (стены Иерихона рухнули от звуков труб, а высокие звуки скрипки способны расколоть стекло), – но ни один человек не выдержит звона колоколов более пятнадцати минут. А Дикон находился на колокольне в новогоднюю ночь в течение девяти часов, связанный и обездвиженный.

– Господи! – воскликнул старший инспектор. – Значит, вы были правы, милорд, сказав, что его убили вы, или священник, или Эзекайя.

– Да, – кивнул Уимзи. – Мы все это сделали. – Он помолчал, а потом продолжил: – Звон был наверняка сильнее, чем в ту ночь, когда на колокольне находился я. Снег залепил все окна, и звук оказался запертым внутри. Джеффри Дикон был плохим человеком, но как представлю испытанный им ужас и невыносимую смертельную агонию…

Уимзи обхватил голову руками, словно пытался спрятаться от преследовавших его видений. Тишину нарушил мягкий голос священника:

– О Бетти Томасе всегда ходили легенды. Однажды этот колокол уже убил двух человек, да и Эзекайя рассказывал вам, что колокола не выносят присутствия зла. Возможно, их голосами говорит Господь. Он справедливый судья, сильный и терпеливый.

– Что ж, – произнес Бланделл, – в таком случае дело можно считать закрытым. Преступник мертв, и человек, заперший его на колокольне, тоже. Не понимаю я эти колокола, но поверю вам на слово, милорд. Наверное, проблема в вибрации и резонансе. Я передам ваше умозаключение начальнику полиции. – Он поднялся. – Хорошего вам утра, джентльмены!

Голос колоколов церкви Святого Павла: «Радуйтесь, Гауди, Господу во славу. Свят-свят-свят, Господь Бог Саваоф. Джон Коул создал меня, Джон Пресвитерианин заплатил за меня, Джон Евангелист починил меня. От Иерихона – Джону Гроату-младшему, никто не сравнится со мной по звучанию. Славь Господа, вся земля. Меня создал аббат Томас. Звон мой громок ичист. Пол мое имя, что значит «слава».

Гауде, Саваоф, Джон, Иерихон, Джубили, Димити, Бетти Томас и Тейлор Пол.

Колокола расскажут о человеке все.

Дороти Л. Сэйерс Под грузом улик Неестественная смерть

Серия «Золотой век английского детектива»

Перевод с английского

А. Соколова («Под грузом улик»)

И. Дорониной («Неестественная смерть»)

Компьютерный дизайн В. Половцева

Печатается при содействии литературных агентств

David Higham Associates Limited и The Van Lear Agency LLC.

© Перевод. И. Доронина, 2021

© Перевод. А. Соколов, 2022

© Издание на русском языке AST Publishers, 2022

* * *

Агата Кристи, Дороти Л. Сэйерс, Глэдис Митчелл — три гранд-дамы золотого века английского детектива, основательницы легендарного «Клуба детективов».

На родине Дороти Ли Сэйерс известна и любима не меньше признанной королевы жанра Агаты Кристи.

Романы об ироничном и проницательном сыщике-аристократе лорде Питере Уимзи принесли Сэйерс мировую славу и стали классикой детективной литературы.

Под грузом улик^[75]

Тайное становится явным

Сообщение о суде пэров над герцогом Денверским по обвинению в убийстве

У неподражаемых историй о монархе Тонги нет истинных окончаний, а у этой — в ее самом высокопарном стиле — меньше, чем у большинства из них. Но все повествование пронизано ароматом китайских палочек и наивысшим благородством, и оба ее персонажа самого высокого происхождения.

Э. Брам. Бумажник Кай Люня

Глава 1 Злой умысел

Кто виноват?.. Скорей скажите, кто?..

У. Шекспир. Отелло^[76]

Лорд Питер Уимзи с удовольствием растянулся на предоставленных отелем «Морис» простынях. После напряженного расследования баттерсийской тайны он последовал совету сэра Джулиана Фрека и решил отдохнуть. Ему внезапно наскучили ежедневные завтраки с видом на Грин-парк, и он неожиданно понял, что покупка на распродажах первых изданий книг — недостаточное занятие для мужчины тридцати трех лет, а типичные лондонские преступления слишком заумны.

Он оставил квартиру и друзей и улизнул в корсиканскую глушь. Последние три месяца он не держал в руках ни писем, ни газет, ни телеграмм — бродил по горам, с безопасного расстояния восхищался дикой красотой корсиканских крестьянок и изучал явление вендетты в ее естественной среде. Здесь убийство могло показаться не только оправданным, но даже привлекательным делом. Его доверенный слуга и помощник в расследованиях Бантер, благородно пожертвовав цивилизованными привычками, позволял господину ходить грязным и даже небритым, а своим фотоаппаратом пользовался для съемки скалистых пейзажей, а не отпечатков пальцев. Это казалось весьма освежающим.

Но зов крови — великая вещь, и он увлек лорда Питера в Париж. Накануне поздно вечером они прибыли сюда в убогом поезде и получили багаж. Осенний свет просачивался сквозь шторы, нежно касался стоящих на туалетном столике пузырьков с серебристыми горлышками и оттенял абажур лампы и телефон. Звук струящейся воды говорил о том, что Бантер открыл в ванной кран и приготовил вкусно пахнущее мыло, ароматические соли и огромную губку, то есть все то, чему не было применения на Корсике. И еще — массажную щетку на длинной ручке, которой так приятно проводить по спине. Жизнь — это контраст, сонно размышлял лорд Питер. Корсика — Париж — затем Лондон.

— Доброе утро, Бантер.

— Доброе утро, милорд. Хорошего настроения. Ванна вашей милости готова.

— Спасибо, — ответил лорд Питер, жмурясь от солнца.

Чудесная ванна, думал Уимзи, отмокая и гадая, сумел бы он жить на Корсике постоянно. Он довольно нежился в теплой воде, даже спел несколько тактов какой-то песни и через некоторое время услышал, как гостиничный служащий принес кофе с булочками. Кофе с булочками! Лорд Питер с плеском поднялся из ванны, с наслаждением вытер полотенцем свое худощавое тело и, закутавшись в банный халат, вышел.

И, к несказанному своему удивлению, увидел, что Бантер спокойно укладывает его туалетные принадлежности в несессер. Удивление усилилось, когда он отметил, что едва распакованные накануне вечером чемоданы снова собраны, снабжены наклейками и готовы к отъезду.

— Бантер, в чем дело? — спросил его светлость. — Вы же знаете, мы задержимся здесь на две недели.

— Простите, милорд, — почтительно отозвался слуга, — но, просмотрев «Таймс» (которую, милорд, учитывая все обстоятельства, все-таки очень быстро доставляют сюда по воздуху), я решил, что ваша светлость пожелает немедленно выехать в Риддлсдейл.

— В Риддлсдейл? — воскликнул Питер. — Что случилось? Что-то произошло с моим братом?

Вместо ответа Бантер протянул газету, развернутую на странице с заголовком:

ДОЗНАНИЕ В РИДДЛСДЕЙЛЕ

Герцог Денверский арестован по обвинению в убийстве.

Лорд Питер глядел на буквы словно загипнотизированный.

— Я посчитал, что ваша светлость пожелает быть в курсе дел, и взял на себя смелость…

Лорд Питер справился с волнением и спросил:

— Когда ближайший поезд?

— Прошу прощения, милорд. Я решил, что ваша светлость предпочтет более быстрый способ передвижения и заказал два места в самолете «Виктория». Вылет в одиннадцать тридцать.

Лорд Питер взглянул на часы.

— Десять. Отлично. Вы правильно поступили. Господи! Бедняга арестован по обвинению в убийстве! Так непривычно тревожиться за него. Это он не любил, когда я общался с полицейскими и судами. А теперь сам там оказался. Лорд Питер Уимзи на свидетельской трибуне. С ума сойти! И дает показания по поводу брата. А герцог Денверский — на скамье подсудимых. Еще того хуже! Полагаю, надо позавтракать.

— Конечно, милорд. В газете полный отчет о расследовании.

— Хорошо. Кстати, кто ведет дело?

— Мистер Паркер, милорд.

— Паркер — это неплохо. Старина Паркер. Как это его угораздило? Бантер, как, на ваш взгляд, обстоят дела?

— С вашего позволения, милорд, предстоит интересное расследование. В показаниях содержатся детали, наводящие на определенные мысли.

— С криминологической точки зрения все так, — кивнул его светлость, с удовольствием принимаясь за кофе с молоком, — но брату нет дела до криминологии, и все это чертовски неприятно. Ну так что там?

— Говорится, что у обвиняемого личного интереса нет, — ответил Бантер.

Сегодня в Риддлсдейле, на севере графства Йоркшир, началось расследование убийства. В три часа утра в четверг у дверей оранжереи охотничьей усадьбы герцога Денверского был обнаружен труп капитана Дэниса Кэткарта. Согласно свидетельским показаниям накануне вечером покойный поссорился с герцогом, а затем был застрелен в кустах рядом с домом. Неподалеку от места преступления обнаружен принадлежащий герцогу револьвер. Принят вердикт о виновности герцога Денверского в совершении убийства. Его сестра, леди Мэри Уимзи, которая была помолвлена с погибшим, дав показания, упала в обморок и теперь лежит дома в тяжелом состоянии. Вдовствующая герцогиня Денверская вчера поспешила приехать из города и присутствовала на дознании. Подробный отчет помещен на странице 12.

«Бедняга Джеральд, — подумал лорд Питер, открывая двенадцатую страницу. — И бедная сестренка Мэри! Интересно, ей и в самом деле нравился тот тип? Мать всегда утверждала, что нет. Но Мэри скрытная и никогда бы в этом не призналась».

Полный отчет начинался описанием маленькой деревушки Риддлсдейл, где герцог Денверский недавно арендовал на сезон охотничью усадьбу. Когда произошла трагедия, он находился там с компанией гостей. В отсутствие герцогини леди Мэри Уимзи играла роль хозяйки. Гостями были полковник Марчбэнкс с женой, достопочтенный Фредерик Арбатнот, мистер и миссис Петтигрю-Робинсон и жертва — Дэнис Кэткарт.

Первым давал показания герцог Денверский, который обнаружил труп. Он заявил, что в три утра в четверг 14 октября, направлялся в дом через дверь оранжереи и внезапно наткнулся на что-то ногой. Он включил электрический фонарь и увидел тело Дэниса Кэткарта. Тут же перевернул и понял, что Кэткарт получил пулю в грудь. Несчастный был мертв. Наклоняясь над трупом, герцог услышал в оранжерее крик и, подняв глаза, увидел потрясенную леди Мэри Уимзи. Переступив порог оранжереи, она воскликнула: «Господи, Джеральд, ты его убил!» (Шум среди присутствующих.)^[77]

Коронер. Вас удивили ее слова?

Герцог Д. Я был чрезвычайно удивлен и потрясен всем, что увидел. Кажется, я ей сказал: «Не смотри туда». А она вскрикнула: «Это же Дэнис! Что произошло? Несчастный случай?» Я остался с телом, а ее отослал в дом разбудить остальных.

Коронер. Вы предполагали встретить в оранжерее леди Мэри?

Герцог Д. Я же сказал, что был потрясен и не задумывался об этом.

Коронер. Вы помните, как она была одета?

Герцог Д. Полагаю, не в пижаме. (Смех.) Кажется, в пальто.

Коронер. Как я понимаю, леди Мэри Уимзи была обручена с покойным.

Герцог Д. Да.

Коронер. Вы его хорошо знали?

Герцог Д. Он был сыном старинного друга моего отца. Его родители умерли. Насколько мне известно, большую часть времени он проводил за границей. Я пересекался с ним во время войны и в 1919 году, когда он приехал в Денвер. В начале этого года он обручился с моей сестрой.

Коронер. С вашего согласия и согласия родственников?

Герцог Д. О, разумеется.

Коронер. Что за человек был капитан Кэткарт?

Герцог Д. Я бы сказал, что он был настоящим сагибом, если вы понимаете, что я имею в виду. Чем занимался до 1914 года, когда вступил в армию, не знаю. Полагаю, жил на доход. Его отец был состоятельным человеком. Первоклассный стрелок, знал толк в играх — и все такое. До того вечера не слышал о нем дурного слова.

Коронер. Что вы имеете в виду?

Герцог Д. Понимаете, все это чертовски странно. Если бы такое сообщил кто-нибудь другой, а не Томми Фриборн, я бы ни за что не поверил. (Шум в зале.)

Коронер. Боюсь, ваша милость, мне придется спросить, в чем именно вы обвинили покойного?

Герцог Д. Ну, я не то чтобы его обвинил. Мой старинный друг выдвинул предположение. Я, разумеется, посчитав, что произошла ошибка, обратился к Кэткарту за разъяснениями, но тот, к моему изумлению, по сути, все подтвердил. Мы оба разозлились. Кэткарт послал меня к черту и выскочил из дома. (Снова шум в зале.)

Коронер. Когда произошла эта ссора?

Герцог Д. Вечером в среду. Тогда я его видел в последний раз. (Сильный шум.)

Коронер. Успокойтесь. Прошу держать себя в руках. А теперь, ваша милость, пожалуйста, расскажите, как вы помните, предысторию вашей ссоры.

Герцог Д. Примерно так. Весь день мы провели на болотах и рано поужинали. В половине десятого вечера почувствовали, что пора ложиться. Сестра и миссис Петтигрю-Робинсон ушли наверх, а мы решили выпить в бильярдной по последней джина с содовой. И тут Флеминг — это мой слуга — принес письма. Письма к нам поступают в какое угодно время — мы же находимся в двух с половиной милях от деревни. Нет, тогда я был уже не в бильярдной — запирал оружейную комнату. Письмо было от старинного приятеля, с которым я не виделся много лет, — Тома Фриборна. Мы с ним дружили в колледже.

Коронер. Что за колледж?

Герцог Д. Крайст-Черч, в Оксфорде. Он писал, что недавно наткнулся на объявление, из которого узнал, что моя сестра обручилась. В Египте.

Коронер. В Египте?

Герцог Д. То есть, я хотел сказать, это он находится в Египте, Том Фриборн, поэтому не написал раньше. Видите ли, он инженер. Уехал туда после войны, работает в районе месторождений нефти рядом с Нилом. Газеты туда приходят нерегулярно. Он извинялся, что вмешивается в такую деликатную тему, но известно ли мне, кто таков Кэткарт? Фриборн объяснил, что повстречался с ним во время войны в Париже. Кэткарт промышлял тем, что жульничал в карты. Фриборн готов был поклясться, что это правда, и привести подробности скандалов во французских домах. Он понимал, что мне захочется оторвать ему голову за то, что лезет не в свое дело, но, увидев в газете фотографию этого типа, решил, что мне лучше об этом знать.

Коронер. Вас удивило его письмо?

Герцог Д. Не то слово. Сначала я вовсе не поверил. Если бы такое писал не старина Том, швырнул бы лист в огонь, и все дела. Но даже учитывая, что автором был он, я не представлял, как поступить. Видите ли, французы часто поднимают шум из ничего. Однако Фриборн не тот человек, кто совершает ошибки.

Коронер. Как же вы поступили?

Герцог Д. Чем больше я задумывался над тем, что узнал, тем меньше мне нравилась ситуация. Но я не мог бросить все как есть и решил обратиться напрямую к Кэткарту. Пока я занимался письмом, все гости ушли спать. Я поднялся наверх и постучал в дверь Кэткарта. Тот ответил: «Что надо?» или «Кого там черти принесли?» — что-то в этом роде. Я сказал, что мне нужно войти на пару слов. Кэткарт впустил, но буркнул: «Давайте покороче». Я удивился: раньше подобной грубости за ним не замечал. Объяснил, что получил письмо, которое совершенно мне не понравилось, и решил обратиться к нему, чтобы все проянить. «Оно от очень достойного человека — моего однокурсника и старинного друга. Он пишет, что встречался с вами в Париже». — «В Париже? — отозвался Кэткарт на удивление сердито. — Какого дьявола вам понадобилось обсуждать со мной Париж?» — «Не надо говорить со мной в таком тоне, — осадил я его, — поскольку в данных обстоятельствах это наводит на нехорошие мысли». — «На что вы намекаете?» — не унимался он. «Объяснитесь, и мирно разойдемся спать, — потребовал я. — Некто Фриборн утверждает, что знавал вас в Париже и там вы зарабатывали на жизнь жульничеством в карточной игре». Я ожидал, что он взорвется, но он ответил: «И что с того?» — «Как что с того?» — удивился я. — Я не могу поверить в такое без доказательств». И тут он сказал очень странную вещь: «Вера не имеет значения. Важно лишь то, что вы знаете о человеке». — «То есть вы ничего не отрицаете?» — изумился я. «А что толку? — фыркнул Кэткарт. — Делайте выводы сами. Такое обвинение никто не смог бы опровергнуть». А затем он вскочил, едва не опрокинув стол. «Мне безразлично, что вы думаете и как поступите, лишь бы поскорее убрались. Ради бога, оставьте меня одного». — «Не надо все принимать таким образом, — попытался я его успокоить. — Я же не сказал, что поверил в то, о чем говорится в письме. Возможна ошибка. Но дело в том, что вы помолвлены с Мэри. Согласитесь, я не мог оставить эту информацию без внимания». — «О, если это вас тревожит, успокойтесь. Все кончено». — «Что кончено?» — не понял я. — «Наша помолвка». — «Но я разговаривал с сестрой о ее помолвке только вчера». — «Я ей еще об этом не сказал», — объяснил Кэткарт. «Вы наглец, — возмутился я. — Являетесь в мой дом с намерением порвать с сестрой?» Ну, я много чего сказал кроме этого, а под конец заявил, что он может убираться прочь, поскольку я не намерен терпеть такую свинью в своем доме. «С большой охотой». Он оттолкнул меня в сторону, бросился вниз по лестнице и хлопнул входной дверью.

Коронер. Что вы сделали дальше?

Герцог Д. Побежал в свою спальню, окна которой выходят на оранжерею, и крикнул, чтобы он не глупил. Шел дождь, и сильно похолодало. Кэткарт не возвращался, и я приказал Флемингу, на случай если Кэткарт передумает и вернется в постель, оставить дверь оранжереи открытой.

Коронер. Чем вы можете объяснить такое поведение Кэткарта?

Герцог Д. Ничем. Я был ошеломлен. Но могу предположить, что до него каким-то образом дошел слух о письме Фриборна и он понял, что игра окончена.

Коронер. Вы упоминали кому-нибудь о случившемся?

Герцог Д. Нет. Дело слишком неприятное, и я решил подождать до утра.

Коронер. То есть вы больше ничего не предпринимали?

Герцог Д. Нет. Мне претила мысль бегать за этим типом. Я слишком разозлился. И считал, что он одумается: ночь выдалась суровой, а на нем был только смокинг.

Коронер. Поэтому вы спокойно отправились спать и больше пострадавшего не видели.

Герцог Д. Нет, до трех утра, когда споткнулся об него у оранжереи.

Коронер. Ах да! А теперь объясните, почему вы в такое время оказались вне дома.

Герцог Д. (колеблясь). Мне не спалось, и я вышел прогуляться.

Коронер. В три утра?

Герцог Д. Именно. (С внезапным волнением.) Видите ли, моя жена в отъезде. (Смех в зале, комментарии в заднем ряду.)

Коронер. Прошу тишины… Вы утверждаете, что встали в три утра в октябре, чтобы пройтись в саду под проливным дождем?

Герцог Д. Да, немного прогуляться. (Смех.)

Коронер. В какое время вы покинули спальню?

Герцог Д. О-о… полагаю, примерно в половине третьего.

Коронер. Каким путем вышли на улицу?

Герцог Д. Через дверь оранжереи.

Коронер. Трупа в тот момент там не было?

Герцог Д. Нет-нет!

Коронер. Вы бы его непременно заметили?

Герцог Д. Господи, конечно! Мне бы пришлось через него переступить.

Коронер. Куда именно вы направились?

Герцог Д. (запнувшись). Так, побродить.

Коронер. Вы не слышали выстрела?

Герцог Д. Нет.

Коронер. Вы намного отдалились от двери в оранжерею и кустарника?

Герцог Д. Пожалуй, порядочно. Вероятно, потому ничего и не слышал. Видимо, так.

Коронер. Могли вы отойти на четверть мили?

Герцог Д. Пожалуй, да… мог.

Коронр. А еще дальше?

Герцог Д. Не исключено. Было холодно, и я двигался энергичным шагом.

Коронер. Двигались в каком направлении?

Герцог Д. (заметно колеблясь). Куда-то за дом. Вероятно, в направлении лужайки для игры в шары.

Коронер. Лужайки для игры в шары?

Герцог Д. (увереннее). Да.

Коронер. Но если вы ушли на четверть мили, то должны были покинуть территорию усадьбы.

Герцог Д. Да… Наверное, покинул. Сейчас припоминаю, что шел по краю болота.

Коронер. Можете показать письмо, которое вы получили от мистера Фриборна?

Герцог Д. Разумеется… если только сумею найти. Помнится, сунул его в карман, но не обнаружил, когда его потребовал сотрудник Скотленд-Ярда.

Коронер. Может, случайно уничтожили?

Герцог Д. Нет, определенно положил в карман. (На этих словах свидетель смущенно запинается и краснеет.) Хотя постойте. Сейчас припоминаю: я его точно уничтожил.

Коронер. Жаль. Как же так вышло?

Герцог Д. Совершенно забыл, а теперь вспомнил. Письмо утрачено навсегда.

Коронер. Может, сохранился хотя бы конверт?

Свидетель отрицательно качает головой.

Коронер. Следовательно, вы не можете представить присяжным доказательство, что получали его?

Герцог Д. Не могу. Если только это не вспомнит и не подтвердит Флеминг.

Коронер. Ах да, ваш слуга… мы непременно проверим. Спасибо, ваша светлость. Пригласите леди Мэри Уимзи.

При появлении благородной дамы, которая до утра 14 октября считалась невестой погибшего, послышался сочувственный шепот. Красивая, стройная, обычно розовощекая, теперь она выглядела бледной от горя. Одетая в черное платье, леди Мэри давала показания очень тихо, временами едва слышно^[78].

Выразив соболезнования, коронер приступил к допросу.

Коронер. Как долго вы были помолвлены с погибшим?

Свидетельница. Примерно восемь месяцев.

Коронер. Где вы с ним познакомились?

Свидетельница. В доме жены моего брата, в Лондоне.

Коронер. Когда?

Свидетельница. Насколько помню, в июне прошлого года.

Коронер. Были ли вы счастливы в помолвке?

Свидетельница. Вполне.

Коронер. Вы, естественно, достаточно общались с капитаном Кэткартом. Много ли он вам рассказывал о своей предыдущей жизни?

Свидетельница. Не много. Мы обычно не предавались откровениям, а обсуждали взаимоинтересные темы.

Коронер. Много ли было таких?

Свидетельница. О да.

Коронер. Случалось ли вам общаться, когда капитана Кэткарта что-то беспокоило?

Свидетельница. Практически нет. Хотя в последние несколько дней он казался слегка встревоженным.

Коронер. Он рассказывал о своей жизни в Париже?

Свидетельница. Не припоминаю.

Коронер. Были ли заключены какие-либо финансовые соглашения в связи с вашей предстоящей свадьбой?

Свидетельница. Не думаю. Дату свадьбы еще даже не назначили.

Коронер. Всегда ли ваш жених производил впечатление обеспеченного человека?

Свидетельница. По-моему, да. Я об этом не размышляла.

Коронер. Он никогда при вас не жаловался на стесненные обстоятельства?

Свидетельница. На стесненные обстоятельства так или иначе жалуются все.

Коронер. Он был человеком веселого нрава?

Свидетельница. Очень легко поддавался переменам настроения и каждый день казался другим.

Коронер. Вы слышали показания своего брата: покойный собирался расторгнуть вашу помолвку. Вам что-нибудь об этом известно?

Свидетельница. Ровным счетом ничего.

Коронер. Можете объяснить это намерение?

Свидетельница. Нет.

Коронер. Вы поссорились?

Свидетельница. Нет.

Коронер. Следовательно, в среду вечером, с вашей точки зрения вы были по-прежнему помолвлены с погибшим с перспективой вскоре выйти за него замуж.

Свидетельница. Да-а… разумеется.

Коронер. Можно ли сказать — простите меня за этот жестокий вопрос, — что ваш жених был способным наложить на себя руки?

Свидетельница. Не знаю. Что ж… пожалуй, мог бы. Ведь это бы все объяснило.

Коронер. Леди Мэри, прошу вас, не расстраивайтесь и не спешите. Расскажите, что вы точно видели и слышали в среду вечером и в четверг утром.

Свидетельница. Я отправилась спать одновременно с миссис Марчбэнкс и миссис Петтигрю-Робинсон. Это было примерно в половине десятого. Мужчины остались внизу. Я пожелала Дэнису спокойной ночи, и он в это время вел себя вполне обычно. Я сразу ушла в свою комнату, и когда принесли почту, меня внизу не было. Моя комната в глубине дома. Я слышала, как примерно в десять снизу пришел мистер Петтигрю-Робинсон. Комната супругов Петтигрю-Робинсонов рядом с моей. Как поднялся наверх брат, я не слышала. Примерно в четверть одиннадцатого в коридоре громко разговаривали двое мужчин, затем кто-то сбежал по лестнице и хлопнул входной дверью. Потом я слышала в коридоре быстрые шаги и как брат закрыл свою дверь. После этого я легла спать.

Коронер. Вы не поинтересовались причиной возникшего шума?

Свидетельница (равнодушно). Я решила, что дело в собаках.

Коронер. Что произошло дальше?

Свидетельница. Я проснулась в три утра.

Коронер. Что вас разбудило?

Свидетельница. Я услышала выстрел.

Коронер. До того, как он раздался, вы не бодрствовали?

Свидетельница. Думаю, дремала. Я слышала выстрел очень отчетливо и не сомневалась, что это именно выстрел. Еще прислушивалась несколько минут, а затем спустилась проверить, все ли в порядке.

Коронер. Почему вы не позвали брата или других мужчин?

Свидетельница (презрительно). С какой стати? Я посчитала, что стрелял браконьер и нет причин тревожить людей в такой ранний час.

Коронер. Как по-вашему, стреляли близко от дома?

Свидетельница. Пожалуй. Хотя судить трудно. Если человека будит какой-нибудь звук, он всегда кажется громким.

Коронер. Вам не показалось, что стреляли в доме или в оранжерее?

Свидетельница. Нет, стреляли определенно на улице.

Коронер. Таким образом, вы спустились одна. Это очень отважно с вашей стороны, леди Мэри. Вы пошли сразу?

Свидетельница. Не совсем. Несколько минут я раздумывала, затем надела плотную куртку, шерстяную кепку и уличные сапоги на босу ногу. Из комнаты я вышла минут через пять после выстрела, спустилась по лестнице и через бильярдную прошла в оранжерею.

Коронер. Почему вы выбрали этот путь?

Свидетельница. Так быстрее, чем отпирать входную или заднюю дверь.

В этот момент суду предоставили план риддлсдейлского дома — построенного в классическом стиле просторного двухэтажного здания. Им владеет господин Уолтер Монтень, который сдал его на сезон герцогу Денверскому. Сам мистер Монтень проживает в Соединенных Штатах.

Свидетельница (продолжает). Подойдя к двери в оранжерею, я увидела наклонившегося над чем-то на земле человека. Когда он поднял голову, я с удивлением узнала брата.

Коронер. Что вы предположили до того, как его узнали?

Свидетельница. Трудно сказать — все произошло очень быстро. Наверное, решила, что передо мной воры.

Коронер. Его светлость нам сообщил, что, увидев его, вы воскликнули. «Ты его убил!» Можете объяснить, почему вы это сказали?

Свидетельница (смертельно побледнев). Я решила, что брат, наткнувшись на вора, выстрелил в него в целях самообороны. Что-то в этом роде, если у меня вообще была способность думать.

Коронер. Хорошо. Вы знали, что у герцога есть револьвер?

Свидетельница. Знала.

Коронер. Что вы затем предприняли?

Свидетельница. Брат отправил меня за помощью. Я постучала в двери мистера Арбатнота и супругов Петтигрю-Робинсон. Потом внезапно почувствовала слабость и, вернувшись к себе в спальню, воспользовалась нюхательной солью.

Коронер. Вы были там одна?

Свидетельница. Да. Все остальные суетились и кричали. Это было выше моих сил…

На этих словах свидетельница, дававшая ранее показания собранно, хотя и тихо, пошатнулась, и ее пришлось под руки вывести из зала.

Следующим вызвали Джеймса Флеминга, слугу герцога. Тот вспомнил, что в среду без четверти десять принес почту из Риддлсдейла. Он отдал господину три или четыре письма в оружейной комнате, но не обратил внимания, была ли на каком-то из них египетская марка. Марки он не собирает: его увлечение — автографы.

Далее свидетельское место занял достопочтенный Фредерик Арбатнот. Он отправился спать вместе с остальными незадолго до десяти часов. Слышал, как через некоторое время пришел Денвер. Когда именно, сказать не может — он чистил зубы. (Смех.) Он, разумеется, слышал громкие голоса и перебранку в соседней комнате. Слышал, как кто-то сломя голову сбежал по лестнице. Арбатнот высунулся из двери и увидел в коридоре Денвера. Спросил: «Эй, Денвер, что там за шум?» Ответа он не разобрал. Герцог поспешил в свою спальню и крикнул из окна: «Не глупите!» Он явно злился, но достопочтенный Фредди не придал этому значения. На Денвера иногда находит, но ничего страшного не случается. Пошумит и остынет.

Кэткарта он знает недавно — вроде нормальный. Не то чтобы он ему нравился, но ничего дурного он за ним не замечал. Господи, нет, он не слышал, чтобы Кэткарт мухлевал в карты. Ну нет, конечно, он не присматривался специально, жульничает ли кто. От людей подобного не ждешь. Однажды его попытались так нагреть в клубе в Монте, но он не подавал виду, что раскусил мошенника, пока не началась потеха. В отношениях Кэткарта к леди Мэри и ее к нему не замечал ничего необычного. С какой стати? Он за людьми не следит и в чужие дела нос не сует. Вечером среды он решил, что данный скандал не его забота, и улегся спать.

Коронер. Вы слышали что-нибудь еще в ту ночь?

Дост. Фредерик. Нет. До тех пор, пока ко мне не постучала бедняжка Мэри. Я спустился вниз и нашел Денвера в оранжерее. Он протирал лицо Кэткарта влажной губкой. Мы сочли, что нужно смыть с него гравийную крошку и грязь.

Коронер. Вы слышали выстрел?

Дост. Фредерик. Не слышал никаких звуков. Но должен сказать, что я сплю достаточно крепко.

Полковник и миссис Марчбэнкс размещались в спальне, которая находилась над так называемым «кабинетом», хотя эта комната служила скорее курительной. О состоявшемся в половине двенадцатого разговоре они дали одни и те же показания. После того как полковник лег в постель, миссис Марчбэнкс села написать несколько писем. Они слышали голоса и чьи-то быстрые шаги в коридоре, но не придали этому особого значения. Беготня и крики — обычное дело для подвыпивших гостей.

Полковник сказал: «Дорогая, ложись. Уже половина двенадцатого, и нам завтра рано вставать. Всех дел не переделаешь». Он так сказал, потому что его жена всегда была женщиной спортивной и ходила с ружьем вместе с остальными. «Уже иду», — ответила та. «Нарушаешь покой — ты единственная засиделась допоздна. Все остальные давно видят сны». — «Неправда, — возразила жена. — Герцог еще на ногах. Я слышу, как он ходит по кабинету». Полковник прислушался и тоже различил шаги. Никто из них не слышал, чтобы герцог снова поднялся наверх. И никаких других звуков они ночью тоже не слышали.

Мистер Петтигрю-Робинсон вышел давать показания с большой неохотой. Они с женой легли в десять, но ссору герцога с Кэткартом слышали. Мистер Петтигрю-Робинсон, опасаясь, что происходит что-то нехорошее, приоткрыл дверь и высунулся в коридор в тот момент, когда Денвер заявил: «Если вы впредь посмеете заговорить с моей сестрой, я переломаю вам кости». Или что-то в этом роде. Кэткарт бросился вниз. Герцог побагровел. Он не видел Петтигрю-Робинсона, но бросил несколько слов Арбатноту и поспешил в свою спальню. Петтигрю-Робинсон, выйдя в коридор, обратился к Арбатноту: «Послушайте, дружище…» — но тот захлопнул перед его носом дверь.

Тогда Петтигрю-Робинсон приблизился к спальне герцога и спросил: «Все в порядке, Денвер?». Тот выскочил из комнаты, пробежал мимо него, будто не замечая, и сломя голову бросился вниз по лестнице. Петтигрю-Робинсон слышал, как он отдает приказание Флемингу оставить дверь оранжереи открытой, пока Кэткарт где-то бегает.

Вскоре герцог вернулся. Петтигрю-Робинсон попытался перехватить его по пути и опять спросил, что случилось. Однако герцог оставил его вопрос без ответа и, войдя в спальню, решительно затворил за собой дверь. Через некоторое время — если быть точным, в одиннадцать тридцать — дверь герцога снова открылась, и в коридоре раздались осторожные шаги. Петтигрю-Робинсон не разобрал, в сторону лестницы или нет. Ванная и туалет находились с его стороны коридора, и если бы кто-то туда зашел, он скорее всего услышал бы. Шаги не повторились. Засыпая, мистер Петтигрю-Робинсон слышал, как его дорожные часы пробили двенадцать. Дверь герцога он не спутает ни с какой другой: ее петли скрипят особенным образом.

Миссис Петтигрю-Робинсон подтвердила показания мужа. Она уснула еще до полуночи и поначалу спала крепко, но ранним утром сон стал более тревожным. Ее раздражала вся эта суматоха в доме в тот вечер, которая мешала ей отдохнуть. Точнее, она уснула около десяти тридцати, а мистер Петтигрю-Робинсон растолкал ее через час, чтобы сообщить о шагах в коридоре. То одно, то другое, и в результате полноценно поспать получилось только пару часов. Она снова проснулась примерно в два часа, и лежала без сна до тех пор, пока леди Мэри не подняла тревогу.

Она готова поклясться, что выстрела ночью не слышала. Ее окно находилось рядом с окном леди Мэри, с противоположной стороны дома от оранжереи. Миссис Петтигрю-Робинсон с детства привыкла спать с открытым окном. На вопрос коронера она ответила, что никогда не считала, что между леди Мэри и погибшим существовало реальное чувство. Казалось, что они каждый сам по себе, но такие отношения сейчас в моде. Во всяком случае, она не слышала ни о каком разладе.

Мисс Лидия Кэткарт, которую спешным порядком вызвали из города, рассказала об убитом. Она сообщила коронеру, что является капитану тетей и единственной родственницей. Но с тех пор, как он унаследовал состояние отца, они почти не виделись. Он постоянно жил в Париже с друзьями, которых она не могла одобрить.

«Мы с братом не очень ладили, — заявила мисс Кэткарт. — Он отправил сына учиться за границу, где тот находился до восемнадцати лет. После смерти брата племянник, подчиняясь воле отца, уехал в Кембридж. Я осталась душеприказчицей и опекуншей Дэниса до его совершеннолетия. Не понимаю, почему брат, который всю жизнь меня игнорировал, возложил на меня такую ответственность. Но отказаться я не посмела. Во время каникул Дэниса мой дом был для него открыт, но он, как правило, предпочитал проводить время с друзьями. Не помню имени ни одного из них. После совершеннолетия Дэнис унаследовал десять тысяч фунтов дохода в год. Как я понимаю, деньги вложены в какую-то заграничную собственность. В качестве душеприказчицы я тоже унаследовала некоторую сумму, но тут же обратила ее в надежные английские ценные бумаги. Как поступил со своими деньгами Дэнис, я не знаю. Если он жульничал в карты, то это меня не удивляет. Я слышала, что люди, с которыми он общался в Париже, того же сорта. Но я с ними незнакома и никогда не бывала во Франции».

Следующим вызвали егеря Джона Хардро. Он с женой проживает в небольшом коттедже, который расположен прямо у ворот усадьбы Риддлсдейл. Владения примерно в двадцать акров окружает крепкий забор, а ворота на ночь запираются. Хардро показал, что в среду ночью, примерно без десяти двенадцать, он услышал выстрел неподалеку от коттеджа. Сразу от его дома начинаются десять акров заповедного поля. Он решил, что это браконьеры, которые иногда охотятся там на зайцев. Отправился с ружьем на звук, но никого не заметил. Возвратился домой в час по своим часам.

Коронер. Сами вы в ту ночь стреляли?

Свидетель. Нет.

Коронер. И больше из дома не выходили?

Свидетель. Нет.

Коронер. А других выстрелов не слышали?

Свидетель. Нет, только один. Но когда я вернулся домой и лег спать, меня разбудил шофер, который поехал за врачом. Минут пятнадцать четвертого.

Коронер. Вы не нашли странным, что браконьеры стреляли так близко от вашего дома?

Свидетель. Нашел. Если браконьеры решаются охотиться, то на другой стороне заказника, ближе к болоту.

Доктор Торп сообщил, что его вызвали осмотреть покойного. Он живет в Степли, примерно в четырнадцати милях от Риддлсдейла. Шофер поднял его в три сорок пять утра, он быстро оделся и поехал с ним. В Риддлсдейл они приехали в половине пятого. Осмотрев покойного, врач пришел к выводу, что тот мертв три-четыре часа. Пуля пронзила легкие, и смерть наступила от потери крови и удушья. Раненый умер не мгновенно, еще некоторое время жил. Посмертное исследование показало, что пуля отрикошетила от ребра. Никаких свидетельств, убил ли Кэткарт себя сам или в него стреляли с близкого расстояния, врач не нашел. Других следов насилия не было.

Вместе с доктором Торпом машина привезла из Степли инспектора Крейкса, который тоже осмотрел труп. Инспектор показал, что к тому времени покойный лежал на спине между дверью в оранжерею и крытым колодцем на улице. Как только рассвело, инспектор провел осмотр дома и прилегающей территории и обнаружил кровавые следы на протяжении всей ведущей к оранжерее дорожки и свидетельства того, что тело тащили. Тропа перетекает в главную дорогу, которая ведет от ворот к парадной двери. В месте слияния начинается кустарник, который тянется по обе стороны дороги до ворот и домика егеря. Кровавые отметины вели к небольшому просвету в кустах, примерно в середине расстояния от дома до ворот. Там инспектор обнаружил большую лужу крови, пропитанный кровью носовой платок и револьвер. На платке стояли инициалы Д.К., маленький револьвер был американского типа и не имел клейма. Когда инспектор прибыл, дверь в оранжерею была заперта, а ключ вставлен с внутренней стороны.

Покойный лежал в смокинге и туфлях, но без шляпы и пальто. Одежда была не только обильно пропитана кровью, но перекошена и вымазана грязью от того, что тело тащили.

В кармане обнаружили портсигар и маленький плоский перочинный нож. Осмотрели комнату покойного: искали бумаги, письма и прочее, — но не нашли ничего, что могло бы пролить свет на обстоятельства смерти.

Затем снова вызвали герцога Денверского.

Коронер. Должен вас спросить, ваша светлость, видели ли вы у покойного револьвер?

Герцог Д. После войны — нет.

Коронер. Вы знали, что у него при себе есть оружие?

Герцог Д. Понятия не имел.

Коронер. Полагаю, вы не догадываетесь, кому принадлежит вот этот револьвер?

Герцог Д. (крайне удивленно). Это мой револьвер, из ящика стола в кабинете. Как он попал к вам? (Шум в зале.)

Коронер. Вы уверены?

Герцог Д. Абсолютно. Я видел его там совсем недавно, когда искал для Кэткарта фотографию Мэри, и, помнится, сказал, что он ржавеет от того, что лежит без дела. Вот ржавое пятно.

Коронер. Вы его запирали?

Герцог Д. Господи! Конечно, нет! Вообще не понимаю, как он там очутился. Наверное, обнаружил с другим армейским барахлом и привез сюда в августе вместе с охотничьими принадлежностями.

Коронер. На ящике стола есть замок?

Герцог Д. Да, но там обычно всегда торчал ключ. Жена предупреждала, что это легкомысленно.

Коронер. Кто-нибудь еще знал, что в столе лежит револьвер?

Герцог Д. Полагаю, знал Флеминг. Об остальных ничего не могу сказать.

Детектив-инспектор Паркер из Скотленд-Ярда прибыл только в пятницу и пока не продвинулся в расследовании далеко. Некоторые детали наводили его на мысль, что на месте трагедии находился кто-то еще, кроме тех, кого опрашивали. Но он предпочел до поры до времени об этом помалкивать.

Коронер изложил показания свидетелей в хронологическом порядке. В десять часов или немного позже между герцогом Денверским и Кэткартом произошла ссора, после которой Кэткарт покинул дом и с тех пор его никто не видел. Имеются показания мистера Петтигрю-Робинсона, что в одиннадцать тридцать герцог спустился вниз, а также свидетельство полковника Марчбэнкса, что сразу после этого было слышно какое-то движение в кабинете — то есть там, где хранился имеющийся среди улик револьвер. Этому противоречат показания самого герцога, который под присягой сказал, что до половины третьего утра не покидал спальню. Присяжным следует решить, какому из противоречащих утверждений отдать предпочтение.

Теперь по поводу ночных выстрелов. Егерь заявил, что слышал выстрел без десяти двенадцать, но предполагает, что стреляли браконьеры. Вполне вероятно, что браконьеры находились где-то поблизости. С другой стороны, утверждение леди Мэри, что она слышала выстрел примерно в три утра, не слишком хорошо вяжется с заявлением врача, который считает, что к моменту его приезда в Риддлсдейл в половине пятого Кэткарт был уже мертв в течение трех-четырех часов. Также необходимо помнить, что, по мнению доктора Торпа, погибший после ранения умер не сразу, а еще некоторое время жил. Если принять это во внимание, то момент смерти приходится отнести к периоду между одиннадцатью вечера и полуночью. В таком случае это был скорее всего тот самый выстрел, который слышал егерь. И тогда остаются вопросы по поводу выстрела, разбудившего леди Мэри Уимзи. Хотя, если согласиться с версией о браконьерах, не исключена любая возможность.

Затем речь шла о теле погибшего, которое обнаружил герцог Денверский в три утра перед дверью в маленькую оранжерею у крытого колодца. Согласно медицинскому освидетельствованию почти не вызывает сомнений, что выстрел произошел в кустах на расстоянии семи минут ходьбы от особняка, а затем труп отволокли с того места к дому. Смерть определенно наступила в результате ранения в легкие. Присяжным предстоит решить, было ли это самоубийством или стрелял другой человек.

И далее — произвел ли он выстрел случайно, в порядке самозащиты, или по злому умыслу с целью лишить жизни. В отношении самоубийства необходимо оценить характер жертвы и обстоятельства трагедии. Покойный был молодым мужчиной в расцвете сил и явно состоятельным. Он сделал достойную военную карьеру, и его ценили друзья. Герцог Денверский относился к нему настолько хорошо, что согласился на помолвку с ним своей сестры. Были свидетельства — хотя, возможно, не вполне очевидные, — что помолвленные прекрасно друг к другу относились.

Герцог утверждает, что в среду вечером покойный объявил о своем намерении разорвать помолвку. Согласны ли присяжные, что тот мог, не сказав ни слова своей избраннице, не написав никаких объяснений, выскочить из дома и застрелиться? И еще: они должны оценить обвинения герцога в отношении жертвы. Герцог обвинил его в шулерстве. В обществе, к которому принадлежат участники данного расследования, такое обвинение страшнее обвинения в убийстве или адюльтере. Не исключено, что простое предположение такого греха — неважно: обоснованное или нет — могло заставить джентльмена с ранимой натурой покончить с собой.

Но был ли покойный человеком достойным? Он получил образование во Франции. А французские представления о чести в корне отличаются от британских. Коронер по юридическим делам общается с французами и просит незнакомых с ними присяжных учитывать разницу в стандартах. К сожалению, содержащее детали обвинения письмо присяжным не представлено. Присяжные также могут задаться вопросом: не естественнее ли для самоубийцы выстрелить в голову? Как покойный завладел револьвером? И наконец: кто притащил труп к дому, зачем взял на себя этот труд, рискуя погасить в раненом последнюю искру жизни (буквально), вместо того чтобы разбудить домочадцев и вызвать помощь?

Если самоубийство исключается, остается несчастный случай, непредумышленное убийство или убийство. Если принять первое за основную версию и посчитать, что покойный или другое лицо взяли с некоей целью револьвер герцога Денверского — посмотреть, почистить, пострелять — и в это время произошел нечаянный выстрел, — остается вердикт «убийство по неосторожности». В таком случае как присяжные объяснят поведение того человека — кто бы он ни был, — который притащил труп к двери?

Далее коронер перешел кразъяснению, как закон определяет понятие «непредумышленное убийство». Он напомнил, что любые слова — как значимые, так и лишенные смысла — не являются достаточным оправданием убийства кого бы то ни было, конфликт должен быть внезапным и непреднамеренным. Не считают ли они, например, что герцог вышел из дома, желая вернуть гостя и убедить лечь спать в доме, а тот ответил кулаками или угрозами? Герцог, имея при себе револьвер, выстрелил в целях самообороны, и в таком случае получается, что произошло непредумышленное убийство. Тогда возникает вопрос: зачем герцог последовал за гостем со смертельным оружием в руке? И это предположение противоречит показаниям самого герцога.

И последнее: присяжные должны решить, достаточно ли свидетельств злого умысла, чтобы вынести вердикт о предумышленном убийстве; имел ли кто-нибудь мотив, средства и возможность убить жертву; можно ли объяснить поведение этого человека другими предположениями; не является ли оно подозрительным или скрытным; не пытается ли он утаить относящиеся к делу улики или (тут коронер, глядя поверх головы герцога, заговорил с большим напором) сфабриковать такие, которые бы запутали следствие. Этого было бы достаточно для определения окончательной презумпции вины некоей стороны и вынесения вердикта о виновности этой стороны в совершении предумышленного убийства.

Коронер также добавил, что при рассмотрении вопроса в данном ключе они должны исходить из собственного разумения — человек, притащивший труп к двери оранжереи, сделал это в попытке оказания помощи или же с целью столкнуть тело в садовый колодец, который, как явствует из слов инспектора Крейкса, находится рядом с тем местом, где обнаружили покойного. Если присяжные сочтут, что жертву убили, но на основании имеющихся улик не будут готовы обвинить определенное лицо, то могут вынести обвинительный вердикт против неизвестного или неизвестных. Но если они считают доказанной чью-то вину в этом убийстве, то не должны допустить, чтобы чувство уважения к кому-либо мешало им исполнить свой долг.

Руководствуясь этими простыми советами, присяжные коротко посовещались и без проволочек вынесли обвинительный вердикт против герцога Денверского в преднамеренном убийстве.

Глава 2 Зеленоглазый кот

Привет, гончий пес!

По следу скользит твой нос.

Д. Уайт-Мелвилл.

Пей, щенок, пей…

Некоторые считают завтрак самой приятной трапезой дня. Другие, не столь крепкие, — худшей, а воскресный завтрак из всей недели наихудшим. Судя по лицам собравшихся за столом в Риддлсдейл-лодже, завтрак вовсе не шел им на пользу — не способствовал укреплению ни физических, ни духовных сил. Лишь достопочтенный Фредди Арбатнот не был ни зол, ни обескуражен — молчал и увлеченно пытался выковырять из копченой сельди весь скелет целиком. Появление такой неблагородной рыбы на завтраке герцогини свидетельствовало о непорядке в хозяйстве.

Герцогиня Денверская разливала кофе. Это была одна из самых неудобных для остальных ее привычек: опоздавшие на завтрак болезненно сознавали свою нерадивость. Женщина с длинной шеей и прямой спиной, она приучала к дисциплине свои волосы и детей: никогда не злилась, не терялась и не показывала своего гнева, отчего он ощущался еще сильнее.

Полковник Марчбэнкс с женой сидели рядом. В них не было ничего особо прекрасного, кроме ровной взаимной привязанности. Миссис Марчбэнкс не злилась, хотя в присутствии герцогини испытывала неудобство, поскольку не могла выразить ей своего сочувствия. Если человека жалеешь, то называешь его бедняжкой или бедной. А поскольку назвать герцогиню бедняжкой совершенно невозможно, то и пожалеть ее толком нельзя. Это выводило миссис Марчбэнкс из равновесия, а полковник пребывал в замешательстве и сердился. В замешательстве — потому что не знал, о чем разговаривать в доме, где хозяина арестовали по обвинению в убийстве. А злился на повисшее над столом уныние, ибо сезон охоты не должны портить никакие неприятные инциденты.

Миссис Петтигрю-Робинсон не просто злилась, а была в ярости. Еще девочкой она приняла напечатанный на школьной тетради девиз: «Quocunque honesta»^[79]. Она искренне полагала, что не следует забивать себе голову тем, что портит настроение. И в среднем возрасте так же старательно избегала газетных статей под заголовками вроде: «Нападение на школьного учителя в Криклвуде», «Смерть в пабе», «75 фунтов за поцелуй» или «Она называла его родственником мужа». Миссис Петтигрю-Робинсон всегда говорила, что нет ничего хорошего в том, чтобы узнавать о таких вещах.

Она жалела, что согласилась приехать в Риддлсдейл-лодж. Леди Мэри она никогда не любила: считала неприятным образцом современных независимых молодых женщин. И помнила очень недостойный случай связи с большевиком, когда во время войны леди Мэри работала в Лондоне санитаркой. Миссис Петтигрю-Робинсон нисколько не интересовал капитан Кэткарт: ей не нравились молодые мужчины подобной навязчивой красоты, — но поскольку муж изъявил желание погостить в Риддлсдейле, ей следовало находиться рядом. И она не виновата в таком печальном результате.

Сам же мистер Петтигрю-Робинсон злился, поскольку детектив из Скотленд-Ярда, когда осматривал дом и округу в поисках следов, отказался от его помощи. Будучи старше и обладая опытом в подобных делах (мистер Петтигрю-Робинсон служил мировым судьей графства), он вызвался помочь. Ему не только отказали, но в грубой форме попросили выйти из оранжереи, где он пытался реконструировать события с точки зрения леди Мэри.

Неприятные чувства в компании не были бы такими острыми, если бы не присутствие детектива. Тихий молодой мужчина в твидовом костюме сидел рядом с солиситором^[80] Мерблсом и ел карри. Он приехал из Лондона в пятницу, раскритиковал местную полицию и резко разошелся во мнениях с инспектором Крейксом. Следственную информацию он держал в тайне, а ведь если подать ее открыто, арест герцога Денверского можно было бы предотвратить. Детектив бесцеремонно обошелся с несчастными гостями, пообещав проверить каждого, и устроил компании жуткий день. А в довершение всего объявил себя близким другом лорда Питера Уимзи, на этом основании поселился в домике егеря и заявился на завтрак в особняк.

Мистер Мерблс был уже в летах и страдал от капризов желудка. Он поспешно приехал вечером в четверг и нашел, что расследование ведется не так, как следует, а его клиент непроходимо упрям в своих показаниях. Он всеми силами пытался связаться с королевским адвокатом Импи Биггсом, но тот, не оставив координат, куда-то исчез на выходные. Мерблс жевал маленький сухой тост, и ему невольно понравился детектив, который называл его «сэр» и предлагал масло.

— В церковь кто-нибудь собирается? — спросила герцогиня.

— Мы с Теодором хотели бы, если это не доставит слишком много хлопот, — ответила миссис Петтигрю-Робинсон. — Хотя мы можем пойти и пешком, ведь церковь не слишком далеко.

— В добрых двух с половиной милях, — уточнил полковник Марчбэнкс.

Мистер Петтигрю-Робинсон кинул на него благодарный взгляд.

— Разумеется, вы отправитесь на машине, — пообещала герцогиня. — Я тоже поеду.

— Вот как? — удивился достопочтенный Фредди. — Не боитесь, что станете там объектом всеобщего внимания?

— Право же, Фредди, — усмехнулась герцогиня, — какое мне до этого дело?

— Ну как же, говорят, что здесь живут только социалисты и методисты…

— Методисты в нашу церковь не ходят, — заметила миссис Петтигрю-Робинсон. — Методистов там не будет.

— Полагаете? — не согласился Фредди. — Еще как придут, если решат, что там будет на что посмотреть. Для них это интереснее, чем похороны.

— В этом деле надо руководствоваться долгом, а не стремлением к приватности, — сказала миссис Петтигрю-Робинсон. — Особенно в наше время, когда люди настолько безвольны. — Она покосилась на Фредди.

— О, миссис П., — мило улыбнулся тот, — не обращайте на меня внимания. Все, что я хотел сказать: если эти господа поведут себя непотребно, не вините меня.

— Кому может прийти в голову вас винить, Фредди? — удивилась герцогиня.

— Не меня, так мою манеру изъясняться.

— А вы что думаете по этому поводу? — обратилась ее светлость к мистеру Мерблсу.

— Полагаю, — ответил солиситор, осторожно помешивая кофе, — хотя ваше намерение прекрасно и делает вам честь, мистер Арбатнот все-таки прав в своем мнении, что это может привлечь к вам… э-э-э… некоторое ненужное внимание. Я сам всегда считал себя искренним христианином, но думаю, что вера не требует, чтобы мы выставлялись напоказ в таких незавидных обстоятельствах.

При этих словах Паркер вспомнил изречение лорда Мельбурна^[81].

— В конце концов, — вмешалась миссис Марчбэнкс, — Хелен права: какое это имеет значение? Нам всем нечего стыдиться. Совершенно очевидно, что произошла глупейшая ошибка, и я не понимаю: если кому-то хочется в церковь, почему бы не сходить?

— Согласен, дорогая, согласен, — тепло кивнул полковник. — Мы должны прислушиваться только к себе. Давай так и поступим, а перед проповедью уйдем. Покажем им всем, что не верим, будто старина Денвер наломал дров.

— Ты не забыл, дорогой, — перебила его жена, — что я обещала Мэри остаться с ней? Бедная девочка…

— Конечно, конечно! Как глупо с моей стороны, — кивнул полковник. — Как она?

— Всю прошлую ночь не могла найти себе места, — ответила герцогиня.

— Может, сегодня утром хоть немного поспит. Какой удар для нее!

— Который еще может оказаться для нее благом, — заметила миссис Петтигрю-Робинсон.

— Дорогая! — одернул ее муж.

— Интересно, когда мы что-нибудь услышим от сэра Импи? — поспешно спросил полковник Марчбэнкс.

— В самом деле, — протянул Мерблс. — Я рассчитываю на его влияние на герцога.

— Разумеется, — поддержала его миссис Петтигрю-Робинсон. — Герцог должен объясниться ради всеобщего блага: сказать, что делал на улице в такое время, — а если откажется, это обязательно нужно расследовать. Ведь именно для этого предназначены детективы. Не так ли?

— Таково их неблагодарное занятие, — подтвердил Паркер. Он долго молчал, и окружающие вздрогнули от его неожиданной реплики.

— Вот именно, — согласилась миссис Марчбэнкс. — Надеюсь, мистер Паркер, что со временем вы все проясните. Возможно, у вас уже есть на примете настоящий убий… то есть подозреваемый, но вы не хотите об этом говорить.

— Не совсем так, — покачал головой Паркер. — Но я сделаю все, что от меня зависит. И кроме того, — он улыбнулся, — я рассчитываю на помощь.

— Чью? — поинтересовался мистер Петтигрю-Робинсон.

— Брата его светлости.

— Питера? — переспросила герцогиня. — Мистера Паркера, должно быть, забавляет семейный сыщик-любитель.

— Ничего подобного, — возразил Паркер. — Уимзи, если бы не его лень, был бы одним из лучших детективов в Англии. Но мы никак не можем с ним связаться.

— Я отправил ему в Аяччо телеграмму до востребования, — сообщил Мерблс. — Но понятия не имею, собирался ли он туда заезжать. Он не говорил, когда собирается вернуться в Англию.

— Перелетная птица, — бесцеремонно заявил Фредди. — Сегодня здесь, завтра там. Но теперь ему надлежит быть дома. Если что-то не так с герцогом, глава семьи он. И, пока не дозреет молодежь, должен всем заправлять.

Его слова были встречены напряженным молчанием. И в это время в тишине явственно раздался стук вставляемой в стойку для зонтов трости.

— Это еще кто? — удивилась герцогиня.

Дверь легко распахнулась.

— Доброе утро всей честной компании! — весело поздоровался вошедший. — Здравствуй, Хелен. Полковник, вы с прошлого сентября должны мне полкроны. Доброе утро миссис Марчбэнкс, доброе утро, миссис П. Мистер Мерблс, как вам нравится эта отвра… несносная погода? Фредди, не трудитесь вставать, мне претит мысль, что я доставляю вам неудобство. Паркер, старина, вы тот самый человек, на которого можно положиться, такой же верный помощник, как патентованное притирание. Вы уже закончили завтрак? Я хотел подняться раньше, но так храпел, что у Бантера не хватило духу меня разбудить. Чуть было не заявился к вам вчера ночью, но мы бы прибыли не раньше двух. Вы бы вряд ли обрадовались такому гостю. Что-то хотели спросить, полковник? Самолетом. «Викторией» из Парижа в Лондон. Из Северо-Западного округа в Норталлертон. Остаток пути — невозможные дороги, и перед самым Риддлсдейлом прокол колеса. Отвратительнейшая кровать в «Лорд-ин-Глори». Надеялся, что хоть здесь застану кусок колбасы. Неужели? Воскресное утро в английской семье — и никакой колбасы? Господи, куда катится мир? Может, вы мне скажете, полковник? Ну так что, Хелен, Джеральд в самом деле вляпался? Не надо было спускать с него глаз. Он всегда норовил угодить в какие-нибудь неприятности. Это что такое? Карри? Спасибо, старина. Только кладите побольше. Я три дня был в дороге. Фредди, передайте тост. Большое спасибо. Миссис Марчбэнкс, вы что-то сказали? Корсика — презабавнейшее место. Черноглазые парни с кинжалами за поясом и веселые симпатичные девушки. В одном местечке старина Бантер закрутил продолжительный роман с дочерью хозяйки гостиницы. Кто бы мог подумать, что этот негодяй такой влюбчивый. Боже, как я голоден! Хелен, я хотел привезти из Парижа красивого крепдешина, но не успел купить — прослышал, что Паркер отбивает по части кровавых пятен мой хлеб. Мы тут же собрались — и вперед.

Миссис Петтигрю-Робинсон поднялась из-за стола.

— Теодор, думаю, нам пора собираться в церковь.

— Я вызову машину, — сказала герцогиня. — Питер, чрезвычайно рада тебя видеть. Ты не оставил адреса, и это было очень неудобно. Жаль, что ты не успел повидаться с Джеральдом.

— Все в порядке, — весело ответил лорд Питер. — Знаешь, а это довольно удачная мысль — совершать преступления в кругу семьи. Появляется гораздо больше возможностей. А вот Полли мне жаль. Как она?

— Ее сегодня лучше не тревожить, — решительно заявила герцогиня.

— И в мыслях этого не было. Уверен, она выдержит. Сегодня у нас с Паркером кровавый пир: он мне покажет эти чертовы следы. Не волнуйся, Хелен: это не ругательство, а фигура речи. Надеюсь, их не смыли?

— Нет, — ответил Паркер. — Большинство из них я накрыл цветочными горшками.

— Тогда перейдем к делу, — предложил лорд Питер. — Рассказывай.

После ухода верных приверженцев церковных служб атмосфера стала менее напряженной. Миссис Марчбэнкс протопала по лестнице сказать Мэри, что приехал лорд Питер, а полковник закурил длинную сигару. Фредди встал, потянулся, пододвинул кожаное кресло к камину и сел, положив ноги на решетку. Паркер обогнул его и налил себе еще одну чашку кофе.

— Полагаю, ты познакомился с материалами.

— Да, прочитал протоколы дознания, — кивнул лорд Питер. — Такое впечатление — если позволите так выразиться, — что свидетели главным образом поливали друг друга грязью.

— Постыдное чтиво, — добавил Мерблс. — Позор. Коронер вел себя неподобающе. Не в его компетенции делать подобные выводы. Чего еще ждать, если присяжные сплошь деревенщины. А какие всплывали подробности! Жаль, я не мог оказаться здесь раньше…

— Боюсь, Уимзи, это отчасти моя вина, — покаялся Паркер. — У Крейкса на меня зуб. Начальник полиции в Степли связался с нами через его голову. Когда пришло сообщение, я бросился к начальнику и попросил это дело. Решил, что, если возникнут сложности и недопонимание, ты тут же поможешь мне, как никто другой. У меня до этого было назначено несколько коротких встреч по делу о подлоге, которое я веду, туда-сюда, и в результате успел только на ночной экспресс. Когда я появился здесь в пятницу, Крейкс с коронером уже вовсю спелись и назначили дознание на сегодняшнее утро, что само по себе смехотворно. Они устроили так, чтобы их чертовы улики были представлены как можно драматичнее. Я же успел познакомиться с обстановкой только поверхностно. Да и то все было истоптано следами Крейкса и его дуболомов-помощников из местной полиции. Поэтому ничего не мог предложить присяжным.

— Взбодрись, — успокоил его Уимзи. — Я тебя нисколько не виню. Кроме того, это все добавит погоне азарта.

— Положение таково, — вмешался Фредди, — что уважаемый коронер нас недолюбливает. Мы для него ветреные аристократы и распутные французы. Жаль, Питер, что вы разминулись с Лидией Кэткарт. Она вернулась в Голдерс-Грин и увезла тело.

— Не страшно, — ответил Уимзи. — Не думаю, что на трупе оставались какие-то тайны.

— Ничего особенного, — подтвердил Паркер. — Если полагаться на медицинскую экспертизу, жертве прострелили легкие. И это все.

— Только учтите, — предупредил Фредди, — он не сам в себя стрелял. Я промолчал, не желая противоречить старине Денверу, но все рассуждения о том, что Кэткарт настолько расстроился, что решил покинуть этот мир, полная чушь.

— Почему вы так считаете? — поинтересовался Питер.

— Мы вместе поднимались наверх, в спальни. Я был не в настроении — изрядно потерял в акциях, утром все время мазал, проиграл спор с полковником по поводу числа подушечек на лапах кухонного кота. И прямо заявил Кэткарту, что наш мир безнадежно глуп, или что-то в этом роде. Нисколько, возразил он. Наш мир прекрасен. На следующий день он собирался согласовать с Мэри дату бракосочетания, после чего они бы уехали жить в Париж, где лучше знают толк в сексе. Я буркнул какую-то ерунду, и он, насвистывая, оставил меня.

Паркер мрачно посмотрел на него. Полковник Марчбэнкс кашлянул.

— Что спрашивать с таких, как Кэткарт? Ничего. Французское воспитание, сами понимаете. Совсем не то, что прямолинейный англичанин. Взлет — падение, туда-сюда — жалко парня. Что ж, Питер, надеюсь, вы с мистером Паркером разберетесь в ситуации. Негоже, чтобы старина Денвер сидел в тюрьме: неподходящее для него место. Да и дичи много в этом году. Полагаю, мистер Паркер, вы пойдете в инспекционный обход? Не покатать ли нам шары на бильярде, Фредди?

— Отчего же не покатать? Только дайте мне сотню очков форы.

— Чепуха, — добродушно рассмеялся ветеран. — Вы прекрасный игрок.

Когда мистер Мерблс удалился, Уимзи и Паркер переглянулись поверх остатков завтрака.

— Питер, — начал детектив, — не знаю, правильно ли я поступил, заявившись сюда. Если ты считаешь…

— Будет тебе, старина, — перебил его товарищ. — Хватит деликатничать. Станем работать над этим делом, как над любым другим. Всплывет что-нибудь неприятное, я предпочитаю, чтобы свидетелем стал ты, а не кто-то другой. Интересная загадка в своем роде, и я собираюсь хорошенько потрудиться.

— Если ты уверен, тогда все в порядке…

— Вот что, дорогой: если бы тебя здесь не оказалось, я бы сам за тобой послал. А теперь к делу. Я, разумеется, исхожу из предположения, что старина Джеральд не убивал.

— Конечно, не убивал, — согласился Паркер.

— Нет-нет, — покачал головой Уимзи. — Это не твоя роль. Никаких непродуманных выводов, никакого доверия. Твоя задача — остужать мои надежды холодной водой и подвергать сомнению мои заключения.

— Договорились. С чего хочешь начать?

— Давай начнем со спальни Кэткарта, — подумав, предложил Уимзи.

Комната покойного оказалась умеренных размеров, с расположенным над центральным входом единственным окном. Кровать стояла справа, туалетный столик — перед окном, слева — камин, перед ним кресло и маленький письменный стол.

— Все как было, — заметил Паркер. — Крейкс придает этому большое значение.

— Прекрасно. Джеральд заявил, что, когда он обвинил Кэткарта в шулерстве, тот так подпрыгнул, что чуть не перевернул стол. Вот этот письменный стол. Следовательно, Кэткарт сидел в кресле и, оттолкнув стол, смял этот ковер. Пока все сходится. Теперь: чем он занимался за столом? Чем угодно, только не читал. Книги нигде нет. А ведь мы знаем, что он второпях выскочил из комнаты и больше сюда не вернулся. Может, писал? Тоже нет. Промокательная бумага кристально чистая.

— Он мог писать карандашом, — предположил детектив.

— Согласен, губитель моих теорий, мог. И засунул лист в карман, когда явился Джеральд, потому что здесь никакого листа нет. Но и в карман не засовывал, поскольку на теле его не нашли. Следовательно, он не писал.

— Если не забросил бумагу куда-нибудь еще, — не сдавался Паркер. — Я не всю территорию обошел. Примитивный расчет показывает, если услышанный Хардро выстрел в одиннадцать пятьдесят — тот самый, что у нас неучтенных полтора часа.

— Хорошо. Давай так — нет никаких свидетельств того, что Кэткарт писал. Что это нам дает? Ну, следовательно…

Лорд Питер достал лупу, внимательно осмотрел поверхность кресла и только после этого в него сел.

— Ничего полезного, — заключил он. — Ясно одно: Кэткарт сидел там, где теперь сижу я. Он ничего не писал. Он… Ты уверен, что в комнате ничего не трогали?

— Абсолютно.

— Тогда он также и не курил.

— Почему нет? Когда пришел Денвер, он мог выбросить остаток сигары или окурок сигареты в огонь камина.

— Только не сигареты, — покачал головой Питер. — Иначе мы обнаружили бы где-нибудь следы: на полу, на решетке. Легкий пепел разлетается по сторонам. Другое дело сигара: он мог курить сигару, не оставляя следов, — но думаю, что и этого не было.

— Почему?

— Потому что я считаю, старина, что в словах Джеральда есть элемент правды. Разнервничавшийся человек не станет утонченно наслаждаться сигарой перед сном и следить, куда падает пепел. Хотя, с другой стороны, если Фредди прав и Кэткарт был спокоен и доволен жизнью, его поведение могло быть именно таким.

— Тебе не кажется, что мистер Арбатнот все это сочинил? — задумчиво спросил Паркер. — Хотя на меня он не произвел такого впечатления. Чтобы такое сочинить, требуется воображение и недоброжелательность. По-моему, эти качества за ним не водятся.

— Согласен, — кивнул лорд Питер. — Я знаю Фредди всю свою жизнь, он мухи не обидит. И к тому же у него не хватит мозгов сочинить такой рассказ. Тревожит другое: у Джеральда тоже недостаточно воображения, чтобы сочинить такую драму, как в театре «Адельфи» — изобразить настоящие страсти между собой и Кэткартом.

— Хотя, с другой стороны, если мы на секунду представим, что это он стрелял в Кэткарта, придется согласиться, что у него был мотив. Если все настолько усложняется — это стимул для обострения воображения. И еще: приведенная история выдает неопытного рассказчика.

— Господи, ты топчешь все мои открытия. Ладно. Я ранен, но не сломлен. Кэткарт сидел здесь…

— Так утверждает твой брат.

— Будь ты неладен! Я говорю, что сидел. По крайней мере, кто-то сидел и оставил на подушке вдавленный отпечаток своего седалища.

— Отпечаток мог остаться с более раннего времени дня.

— Вздор! В доме целый день никого не было. Не перегибай со своим саддукейским подходом, Чарлз. Я утверждаю, что здесь сидел Кэткарт. И вот пожалуйста. — Лорд Питер наклонился к решетке. — Здесь кусочки сгоревшей бумаги!

— Видел. Вчера я пришел в восторг, когда их обнаружил, но нашел точно такие же в других комнатах. Это растопка. В спальнях часто разжигают огонь днем, когда хозяев нет дома, а потом еще, за час до ужина. Из прислуги здесь только повар, горничная и Флеминг — маловато, чтобы обслуживать такую большую компанию.

Лорд Питер поднял обгоревшие кусочки.

— Нечего возразить, — грустно согласился он. — И эти фрагменты «Морнинг пост» лишнее тому подтверждение. Остается предположить, что Кэткарт сидел здесь в минорном настроении и абсолютно ничего не делал. Боюсь, это нас никуда не ведет.

Он встал и подошел к туалетному столику.

— Хорошие туалетные приборы из черепахового панциря. И одеколон «Бэзер дю суар» тоже очень приятен. Не знал такого. Надо обратить внимание Бантера. Очень милый маникюрный набор. Я сам люблю чистоту и аккуратность. Но Кэткарт был из тех людей, которые явно чересчур увлечены уходом за собой. Бедолага! В итоге он будет похоронен в Голдерс-Грин. Я видел его всего раз или два. Он старался создать впечатление, что знает все обо всем. Я удивился выбору Мэри, хотя понимаю, что чертовски мало ее знаю. Когда грянула война, она только окончила школу и жила в парижском доме. Вернулась, когда я уже поступил на военную службу. Ухаживала за ранеными, занималась общественной работой, так что мы почти не виделись. Она тогда увлекалась теориями, как сделать мир правильным, и нам не о чем было разговаривать. За ней ухаживал некий пацифист — как я понимаю, отменный красавец. Затем я заболел, потом получил отставку от Барбары, и мне больше не хотелось тревожиться о сердечных делах других, а после с головой погрузился в алмазное дело Аттенбери, и вот результат: я очень мало знаю свою сестру. Но похоже, что ее вкусы в отношении мужчин изменились. Мать говорила, что в Кэткарте было обаяние. Это, как я понимаю, означает, что он привлекал женщин. Ни один мужчина не объяснит, как это удается другому мужчине. Но мама обычно всегда права. Что там с документами жертвы?

— Их здесь очень мало, — ответил Паркер. — Есть чековая книжка отделения «Кокса» на Чаринг-Кросс, но она новая и мало что дает. Держал там небольшие суммы для удобства, когда приезжал в Англию. Тратил на себя — расплачивался за отели, с портным.

— Больше никаких банковских книжек?

— Полагаю, все его важные документы в Париже. У него там квартира где-то у реки. С парижской полицией мы на связи. Еще у него есть комната в Олбани. Я просил ее закрыть до моего приезда. Хотел прокатиться туда завтра.

— Да, это правильно. Как насчет бумажника?

— Бумажник нашли. В нем около тридцати фунтов в разных купюрах, карточка виноторговца и счет за бриджи для верховой езды.

— Никакой корреспонденции?

— Ни строки.

— Ни строки… — повторил Уимзи. — Как я понимаю, он был из тех, кто не хранит писем. Инстинкт самосохранения.

— Да. Кстати, я спрашивал слуг по поводу его писем. Те подтвердили, что он получал их изрядное количество, но никогда не оставлял. Сколько писал сам, они не знают, поскольку Кэткарт бросал их в почтовый мешок, который относили на почту и вскрывали только там, или отдавал в руки почтальону, если тот приходил. Но складывается впечатление, что писал он не особо много. Горничная утверждает, что в мусорной корзине не находила ничего, что свидетельствовало бы об обратном.

— На редкость ценные сведения. Постой! Вот его вечная ручка. Очень красивая, в золотом корпусе. Смотри, совершенно пустая! Правда, не представляю, какой из этого следует вывод. Кстати, нет ни одного карандаша. Это мне подсказывает, что ты ошибся, предположив, что он писал письма карандашом.

— Я ничего не предполагал, — мягко возразил Паркер.

Лорд Питер отошел от туалетного столика, взглянул на содержимое шкафа и перевернул пару-тройку книг на прикроватной полке.

— «Харчевня королевы «Гусиные лапы», «Аметистовый перстень»^[82], «Южный ветер»^[83] (Наш юный друг очень верно придерживался типажа.), «Хроника кадета Кутра»^[84] (Только этого не хватало!), «Манон Леско»^[85]. Хм! Есть еще что-нибудь в этой комнате, на что мне стоит взглянуть?

— Пожалуй, нет. Куда хочешь направиться дальше?

— Вниз. Постой, чьи здесь еще комнаты? Эта, помнится, Джеральда. Хелен сейчас в церкви. Вот и заглянем. Пыль здесь, конечно, вытирали и сделали ее непригодной для осмотра.

— Боюсь, что так. Но я не смог бы выставить герцогиню из ее собственной спальни.

— Разумеется. Вот окно, из которого кричал Джеральд. На каминной решетке, конечно, ничего нет — огонь с тех пор разводили. Интересно, куда Джеральд подевал то письмо — я имею в виду от Фриборна.

— Никому не удалось вытянуть из него ни слова по этому поводу, — произнес Паркер. — Старый мистер Мерблс пытался выяснить, но ничего не добился. Герцог настаивает, что он его просто уничтожил. Мерблс считает, что это абсурд. И это справедливо. Если герцог хотел выдвинуть обвинения против жениха сестры, ему бы потребовались доказательства своих утверждений. Или он, как один из тех римских братьев, хотел просто провозгласить: «Как глава семьи, я запрещаю ваш брак, и этого достаточно»?

— Джеральд добрый, приличный, порядочный, хорошо воспитанный выпускник привилегированной школы — и невозможный осел. Но не думаю, что у него настолько средневековые повадки.

— Но если письмо у него, почему бы его не предъявить?

— А действительно, почему? Письма от однокурсников и друзей из Египта, как правило, не компромат.

— А нельзя ли предположить, — осторожно начал Паркер, — что в письме содержится… упоминание о давнишней… э-э-э… любовной связи твоего брата… и он не хотел, чтобы о ней узнала герцогиня.

Лорд Питер помолчал, рассматривая ряд обуви, и наконец ответил.

— Это дельная мысль. Бывали интрижки, хоть и незначительные, но Хелен раздула бы из этого пожар по максимуму. — Лорд Питер присвистнул. — И все же, когда дело попахивает виселицей…

— Неужели, Уимзи, ты полагаешь, что твой брат допускает возможность виселицы?

— Думаю, Мерблс ему достаточно недвусмысленно это объяснил.

— Так-то оно так. Но неужели он и впрямь считает — пускай исключительно в воображении, — что английского пэра можно повесить на основании косвенных улик?

Лорд Питер задумался над этим вопросом.

— Воображение не самая сильная сторона Джеральда, — признал он наконец. — По-моему, пэров всегда именно вешали… Им же не отрубали голову на площади Тауэр-хилл или что-то в этом роде?

— Я это выясню, — пообещал Паркер. — Но графа Феррерса совершенно точно повесили в 1760 году.

— Неужели? Что ж, как сказал старый язычник о Евангелии, «это было давно, и будем надеяться — неправда».

— Правда, — подтвердил Паркер. — А потом его вскрыли и анатомировали. Но эту часть процедуры больше не соблюдают.

— Мы обязательно расскажем об этом Джеральду, — заявил лорд Питер, — и убедим его отнестись к делу серьезно. В каких сапогах он ходил в среду вечером?

— Вон в тех, — показал Паркер, — но эти идиоты их почистили.

— Вижу. Ага! Добротные тяжелые высокие сапоги со шнуровкой. Способствуют приливу крови к голове.

— Еще на нем были бриджи. Вот эти.

— Весьма тщательный выбор наряда для простой прогулки по саду. Однако, как ты наверняка собираешься заметить, ночь была сырой. Надо спросить у Хелен, не мучился ли Джеральд бессонницей.

— Я спрашивал. Она ответила, что обычно — нет, но иногда у него болели зубы, и он не мог уснуть.

— Но зубная боль не гонит человека на улицу в холодную ночь. Ладно, пойдем вниз.

Они миновали бильярдную, где в этот момент полковник очень красиво закатил шар, и вошли в пристроенную к ней небольшую оранжерею.

Лорд Питер мрачно обвел взглядом хризантемы и ящики с цветочными луковицами.

— Чертовы цветы выглядят отменно здоровыми. Получается, ты каждый день позволял садовнику копошиться здесь, чтобы их поливать?

— Позволял, — подтвердил Паркер извиняющимся тоном. — Но дал строгие инструкции ходить только по циновкам.

— Хорошо. Убирай их, и приступим к работе.

Держа перед глазами лупу, Уимзи внимательно осмотрел пол.

— Полагаю, все ходили этим путем?

— Да, — ответил Паркер. — Я опознал большинство следов. Люди входили и выходили. Вот это герцог. Шел с улицы. Перешагнул тело. (Паркер открыл внешнюю дверь и поднял циновки, чтобы показать окрашенную кровью утоптанную гравийную тропинку). Возле тела он опустился на колени. Вот отпечатки коленей, вот — ступней. Затем направился через оранжерею в дом, оставляя внутри следы черной грязи и гальки.

Лорд Питер осторожно присел на корточки над отпечатками и внимательно рассмотрел.

— Повезло, что здесь такой податливый гравий.

— Да. Это единственный подобный участок. Садовник объяснил: здесь так растоптано и грязно потому, что он регулярно ходит к бадье наполнять лейки. Бадью постоянно пополняют из колодца, а потом воду переносят в лейках. В этом году здесь особенно топко, поэтому несколько недель назад положили новый гравий.

— Жаль, не распространили свое благое намерение на всю дорожку, — проворчал лорд Питер, неустойчиво балансируя на куске мешковины. — Пока все подтверждает слова старины Джеральда. Что за слон наступал сбоку от ящика? Кто таков?

— А, это констебль. Навскидку больше центнера весом. Он нам неинтересен. Вот резиновая подошва Крейкса, с характерным рисунком. Он тут везде наследил. Вот смазанные отпечатки домашних тапочек Арбатнота, а калоши — мистера Петтигрю-Робинсона. О них мы можем забыть. Но вот через порог ступила женская нога в крепкой обуви. Полагаю, леди Мэри. Вот опять у края колодца. Подошла поглядеть на тело.

— Да, — кивнул лорд Питер, — и вернулась, подцепив на сапожок несколько красных камешков. Все правильно.

На внешней стене оранжереи висели полки для мелких растений, а под ними — огороженный рядом горшков с крупными хризантемами — располагался унылый клочок влажной земли, где беспорядочно торчали вытянутые жилистые кактусы и стелились папоротники.

— Что тебя заинтересовало? — спросил Паркер, видя, как его друг вглядывается в зеленый уголок.

Лорд Питер извлек свой длинный нос из промежутка между двумя горшками и спросил:

— Кто и что сюда ставил?

Паркер поспешил к другу. Среди кактусов виднелся ясный отпечаток некоего длинного предмета с четкими углами, который когда-то стоял вне поля зрения за горшками.

— Хорошо еще, что садовник Джеральда не из тех добросовестных идиотов, которые даже кактус не могут оставить на зиму в покое, — проговорил лорд Питер. — Упорно поднимают поникшие головки до тех пор, пока несчастное растение не превратится в красного дикобраза. Измерь.

Паркер измерил.

— Два с половиной фута на шесть дюймов, — сказал он. — Приличного веса: вдавилось в землю и поломало растение. Что это было? Поддон от чего-то?

— Не похоже, — возразил лорд Питер. — Земля вдавлена сильнее с дальнего края. Такое впечатление, что здесь стояло что-то громоздкое и прислоненное к стеклу. Если хочешь знать мое мнение, это был чемодан.

— Чемодан? — удивился лорд Паркер. — Зачем сюда ставить чемодан?

— И в самом деле, зачем? Можно предположить, что он простоял здесь недолго. Днем его бы заметили. Но кто-то вполне мог быстро сунуть чемодан сюда, если его с ним застукали — скажем, в три часа утра, — чтобы спрятать с глаз.

— В таком случае когда же его забрали?

— Почти сразу, надо думать. До рассвета. Иначе его не проглядел бы даже инспектор Крейкс.

— Полагаю, это не чемоданчик врача?

— Нет, если только он не полный дурак. С какой стати оставлять медицинский чемодан в грязном сыром месте, когда по всем законам здравого смысла и удобства его следовало бы разместить рядом с телом? Если не брать в расчет садовника и Крейкса, в среду вечером что-то здесь спрятать могли только Джеральд, Кэткарт или, скажем, Мэри. И никто другой.

— Да, — согласился Паркер. — Но здесь был еще один человек.

— Кто?

— Назовем его Неизвестной Личностью.

— Кого?

Вместо ответа Паркер гордо шагнул к циновке, аккуратно уложенной на деревянные рамки, и с видом епископа, снимающего покрывало с памятника, продемонстрировал V-образную линию следов.

— Не принадлежат никому, кого я видел или о ком слышал.

— Ура! — воскликнул лорд Питер. — «Следы ведут на косогор, отчетливо видны…»^[86]

— Не радуйся раньше времени, — заметил Паркер. — Скорее подходят другие строки: «Следы пересекают мост… а дальше чистый снег»^[87].

— Великий поэт Вордсворт, — кивнул лорд Питер. — Очень часто в этом убеждаюсь. Итак. Следы мужчины с ногами десятого размера, со стертыми каблуками и заплатой на левой внутренней стороне подошвы появляются с твердой части тропинки, где отпечатков не видно, и ведут к телу — сюда, где лужа крови. Весьма странно, тебе не кажется? Нет? Похоже, нет. А под телом следов не было? Невозможно определить — сплошное месиво. Неизвестный подошел довольно близко, вот его глубоко вдавленный след. Возможно, он хотел бросить Кэткарта в колодец, но тут услышал шум, встрепенулся, развернулся — и убежал на цыпочках в кусты.

— Да, — кивнул Паркер. — Следы выводят к одной из заросших травой лесных тропинок и там обрываются.

— Ага! Ну, мы позже по ним пройдемся. Так, а откуда же они начинаются?

Друзья проследовали по дорожке дальше от дома. Кроме участка у оранжереи, гравий везде был старым, утоптанным и твердым, и отпечатков там почти не осталось, тем более что в последние дни шли дожди, но Паркер заверил Уимзи, что там были явные признаки волочения и следы крови.

— Следы какого типа — смазанные?

— Да, в основном смазанные. К тому же смещенное покрытие на всем пути. А вот здесь нечто странное.

На границе с травянистым участком виднелся четкий отпечаток глубоко вдавленной в землю мужской ладони. Пальцы указывали в сторону дома. Гравий на дорожке был взрыт двумя длинными бороздами, трава на границе с тропинкой перепачкана кровью, вырвана и примята.

— Мне это не нравится, — заметил лорд Питер.

— Да, жутковато смотрится, — согласился Паркер.

— Бедняга! Здесь он из последних сил пытался упираться. Это объясняет кровь у двери в оранжерею. Но каким надо быть исчадием ада, чтобы тащить тело, в котором еще теплится жизнь?

Через несколько ярдов тропинка сливалась с главной подъездной аллеей, вдоль которой росли деревья, дальше от дороги переходящие в густую чащу. В точке пересечения Паркер обратил внимание лорда Уимзи еще на некоторые малозаметные следы, а еще ярдов через двадцать друзья свернули в сторону чащи. Одно из деревьев когда-то давно упало, образовав небольшую полянку, теперь аккуратно накрытую закрепленным брезентом. В воздухе стоял густой запах грибов, плесени и гниющих листьев.

— Место трагедии, — коротко пояснил Паркер, отворачивая брезент.

Лорд Питер печально опустил взгляд. В пальто и сером шарфе, с узким, продолговатым лицом, он походил на большого меланхоличного аиста. Тут жертва упала, корчась от боли, смахнув телом в сторону опавшие листья и оставив углубление во влажной земле. Темное пятно указывало место, где в почву впиталось много крови. И эта же кровь придала желтым тополиным листьям не по-осеннему ржавый окрас.

— Здесь нашли платок и револьвер, — сообщил Паркер. — Я пытался обнаружить отпечатки пальцев, но дождь и грязь все уничтожили.

Уимзи вытащил свою лупу, улегся на живот и пустился в персональный ознакомительный тур по местности, неспешно ползая из стороны в сторону. Паркер молча следовал за ним.

— Какое-то время он ходил взад-вперед. Не курил. Что-то обдумывал или кого-то ждал. А это что такое? Ага! Снова нога десятого размера, обладатель которой пробирался сюда сквозь деревья с дальней стороны от дороги. Никаких следов борьбы, что очень странно. Кэткарта застрелили с близкого расстояния. Так?

— Да. Выстрел опалил на его груди рубашку.

— Так почему же он спокойно стоял и ничего не предпринимал для своего спасения?

— Полагаю, — предположил Паркер, — он назначил с Десятым Размером встречу. И тот человек, не вызывая подозрений, подошел к нему вплотную.

— Значит, беседа поначалу складывалась дружеским образом — по крайней мере, со стороны Кэткарта. Загвоздка с револьвером. Откуда у Десятого Размера револьвер Джеральда?

— Дверь в оранжерею оставалась незапертой, — неуверенно произнес Паркер.

— Об этом не знал никто, кроме Джеральда и Флеминга, — возразил лорд Питер. — И что же, ты хочешь сказать, что Десятый Размер явился сюда, потом сбегал в кабинет, взял револьвер, вернулся и застрелил Кэткарта? На мой взгляд, просто нелепость. Уж если решил пострелять, надо вооружиться заранее.

— Более вероятно, что это Кэткарт принес револьвер с собой, — согласился Паркер.

— В таком случае почему отсутствуют следы борьбы?

— Может быть, Кэткарт застрелился? — предположил детектив.

— Тогда зачем Десятый Размер перетащил его на видное место, а затем сбежал?

— Стоп. А если предположить следующее. У Десятого Размера с Кэткартом была назначена встреча — допустим, с целью шантажа. Он каким-то образом сообщил жертве о своих намерениях между девятью сорока пятью и пятнадцатью минутами одиннадцатого. Это объясняет изменение в поведении Кэткарта и подтверждает, что и Арбатнот, и герцог говорили правду. После ссоры с твоим братом Кэткарт стремительно убегает. Расхаживает туда-сюда в ожидании Десятого Размера, тот приходит и ругается с ним. Кэткарт предлагает деньги, Десятый Размер требует больше. Кэткарт отвечает, что у него столько нет. Оппонент грозит, что в таком случае не будет молчать, на что Кэткарт говорит: «В таком случае можете убираться к дьяволу! А я буду вам попутчиком». И стреляется из револьвера, который предусмотрительно захватил с собой. Десятого Размера охватывает чувство раскаяния. Он замечает, что Кэткарт еще жив, и то несет, то волочит его к дому. Он меньше и слабее Кэткарта, и для него это тяжкий труд. Они добираются до оранжереи, когда раненый, потеряв много крови, испускает дух. Десятый Размер понимает, что оказался в трудном положении: три часа утра, он один над трупом — это как-то надо объяснить. Бросает тело и поспешно ретируется. Появляется герцог Денверский и натыкается на труп. Живописная сцена.

— Неплохо, — похвалил лорд Питер. — Вполне достойно. Однако когда, по-твоему, это случилось? Джеральд обнаружил труп в три утра. Врач, прибывший в половине пятого, утверждает, что Кэткарт был мертв в течение нескольких часов. Ну ладно. Тогда как насчет выстрела, который моя сестра слышала в три часа?

— Сразу оговорюсь, старина: не хочу показаться грубым по отношению к твоей сестре. Скажу так: по-моему, стрелял браконьер.

— Конечно, браконьер, — согласился лорд Питер. — Во всех смыслах этого слова. Что же, Паркер, тогда все сходится. Давай примем это объяснение как временное. Наша первейшая задача — найти Десятый Размер, поскольку он может свидетельствовать, что Кэткарт совершил самоубийство, а это — если иметь в виду дальнейшую судьбу моего брата — единственное, что имеет значение. Но ради удовлетворения самолюбия мнехотелось бы понять вот что: чем именно Десятый Размер шантажировал Кэткарта? Чей чемодан стоял у оранжереи? Что Джеральд делал в саду в три часа утра?

— Давай начнем с того, что определим, откуда явился этот Десятый Размер, — предложил Паркер.

— Ого! — воскликнул Уимзи, когда они вернулись на тропу. — Да тут настоящий клад! Смотри, Паркер!

Из грязи и облетевших листьев он поднял маленький блестящий предмет, и тот вспыхнул в его пальцах белыми и зелеными искрами.

Это был амулет из тех, какие женщины носят на браслетах — миниатюрный бриллиантовый кот с яркими изумрудными глазами.

Глава 3 Пятна грязи и крови

Конечно, на свете есть немало хорошего в своем роде, но дайте мне кровь… Мы говорим: «Вот оно! Это кровь!» Вот так в действительности обстоят дела. Давайте посмотрим в глаза фактам. Это не вызывает сомнений… Кровь, знаете ли, нам необходима.

Ч. Диккенс.

Дэвид Копперфильд^[88]

— До сих пор, — начал лорд Питер, пока они в поисках следов джентльмена с ногой десятого размера с трудом продирались сквозь неглубокий лес, — я считал, что услужливые преступники, которые помечают свой путь личными безделушками (развешивают на гнилых грибах, как в нашем случае), — это досужие выдумки детективных авторов, которым так удобнее, но, оказывается, мне еще нужно многому учиться в моей работе.

— Ты ведь ею не так давно занимаешься, — заметил Паркер. — К тому же нам доподлинно неизвестно, что бриллиантовую кошку обронил именно преступник. Она могла принадлежать кому-то из вашей семьи и много дней пролежать там, где мы ее нашли. Может, это вещица хозяина усадьбы, который сейчас в Штатах, или кого-нибудь из прошлых постояльцев, потерявшего ее несколько лет назад. О! Эта сломанная ветка, возможно, наш союзник — думаю, так и есть.

— Я спрошу у родных, — пообещал лорд Питер. — И надо выяснить в деревне, не искал ли кто потерянное украшение в виде кота. Первоклассные камешки. Такими не разбрасываются просто так. Что-то я других следов не вижу.

— Есть. Вот тут он запнулся о корень.

— Так ему и надо, — буркнул Уимзи, распрямляя спину. — Вот что я скажу: человеческое тело не очень-то подходит для службы ищейкой. Было бы намного практичнее ходить на четырех ногах или иметь глаза на коленях.

— Телеологической^[89] точке зрения на сотворение человека присуще много трудностей, — заметил Паркер. — О, мы уже дошли до забора парка.

— А вот и то место, где он перелез, — добавил лорд Питер, указывая на верхушку ограждения со сломанными пиками. — Вон вмятина, где он приземлился на каблуки. А дальше — где упал вперед на ладони и колени. Гм… не подставишь мне спину, дружище? Спасибо. Проломлено давно. За заборами надо следить, господин Монтень, проживающий сейчас в Штатах. Но Десятый Размер все равно порвал пальто о пику — на острие остался кусочек клетчатой ткани. На нашу удачу. Так, тут с другой стороны глубокая сырая яма, в которую я сейчас загремлю.

Грохот и шорох дали знать, что его светлость осуществил данное намерение. Внезапно покинутый Паркер огляделся и, увидев, что он всего лишь в сотне ярдов от ворот, бросился к ним, где его чинно выпустил появившийся в этот момент из домика егерь Хардро.

— Кстати, — обратился к нему Паркер, — вы в итоге обнаружили в среду ночью следы браконьеров?

— Нет, — ответил тот. — Никаких мертвых кролей. Сдается мне, госпожа напутала насчет времени выстрела — тот, который я слыхал, и прикончил капитана.

— Не исключено, — согласился Паркер. — Вы, случайно, не знаете, когда вон там на заборе сломали пики?

— С месяц, а то и два, назад. Их должны были починить, но работник захворал.

— Как я понимаю, ворота на ночь запираются?

— Знамо дело.

— И если кому-нибудь надо пройти на территорию, придется разбудить вас?

— Так и есть, сэр.

— Не видели, чтобы в прошлую среду с наружной стороны ограды болтались подозрительные личности?

— Нет, сэр. Может, жене кто на глаза попадался? Эй, мать, поди сюда!

Из двери показалась вызванная таким образом миссис Хардро. К ее юбке жался маленький мальчик.

— В среду? — переспросила она. — Нет, никаких бездельников не видала. Место здесь на отшибе, так что я поглядываю за всякими бродягами. В среду, в среду… Хотя да, Джон, появлялся в тот день паренек с мотоциклеткой.

— Молодой человек с мотоциклом?

— Истинно так, сэр. Сказал, что проколол колесо, и попросил ведро воды.

— И это все?

— Еще спросил, как называется наше место и чей это большой дом.

— Вы ему сказали, что здесь проживает герцог Денверский?

— Да, сэр. Он еще заметил, что многие джентльмены, наверное, ходят на охоту.

— Он не сказал, куда направляется?

— Из Вейрдейла в Кумберленд.

— Он долго здесь пробыл?

— С полчаса. Затем завел свою таратайку и потрясся в сторону Кингс-Фентона.

Она указала направо, где посередине дороги размахивал руками лорд Питер.

— Каким человеком он вам показался?

— Да человек как человек. — Как и большинство свидетелей, миссис Хардро нельзя было назвать щедрой на описания. По ее словам, молодой и высокий. Не блондин, не брюнет, что-то среднее, в длинном пальто, какие надевают мотоциклисты, с поясом.

— Джентльмен?

Миссис Хардро колебалась, и Паркер мысленно отнес незнакомца к разряду «не совсем».

— Вы, случайно, не заметили номер мотоцикла?

Она не заметила, но добавила, что мотоцикл был с коляской.

Лорд Питер жестикулировал все интенсивнее, и Паркер поспешил к нему.

— Шевелись быстрее, старый трепач! — нетерпеливо воскликнул Уимзи. — Здесь такая дивная яма.

Только взгляни на мои брюки!

— С этой стороны перелезть через забор вовсе не просто, — констатировал Паркер.

— Еще бы. Он сперва стоял в яме, потом задрал ногу вот сюда, на нижнюю перекладину, где выломана пика. Взялся за верхнюю и подтянулся. Наш Десятый Размер, должно быть, исключительного роста, силы и ловкости. Я бы оттуда закинуть ногу не сумел, не говоря уже о том, чтобы дотянуться до верха. Во мне пять футов девять дюймов. А ты бы смог?

В Паркере было шесть футов, но он сумел лишь дотронуться до верха.

— В лучшие дни смог бы, — оправдался он. — Но потребовался бы соответствующий стимул и мотивация.

— На этом давай пока остановимся и сделаем вывод, что Десятый Размер исключительного роста и силы.

— Немного досадно, что до этого мы пришли к выводу, что он редкий коротышка и слабак.

— О да, — кивнул Питер, — это ты очень точно выразился: немного досадно.

— Хорошо, что сейчас все прояснилось. Полагаю, у него не было сообщника, чтобы подставить спину или подсадить.

— Разве что тот был безногим или имел какое-то невидимое средство опоры. — Питер указал на единственный отпечаток пары заплатанных подошв десятого размера. — Кстати, каким образом он безошибочно вышел в темноте к тому месту в заборе, где выломаны пики? Похоже, этот человек из местных или заранее разведал обстановку.

— В ответ на твои слова я расскажу, о чем так увлекательно «трепался» с миссис Хардро.

— Хм… — промычал Уимзи, когда Паркер закончил. — Нужно навести справки в Риддлсдейле и Кингс-Фентоне. А пока что мы узнали, откуда пришел Десятый Размер. Теперь надо выяснить, куда он скрылся после того, как притащил тело Кэткарта к колодцу.

— Следы ведут к заказнику, — сказал Паркер. — А дальше я их потерял. Там настоящий ковер из опавших листьев папоротника.

— Понятно, но у нас нет необходимости снова изображать ищеек. Человек сюда вошел и, если предположить, что он не прячется здесь до сих пор, как-то вышел. Не через ворота — иначе его заметил бы егерь. И не тем же путем, каким появился, иначе оставил бы там обратные следы. Следовательно, он покинул территорию в каком-то другом месте. Давай-ка прогуляемся вдоль забора.

— Тогда пойдем налево, — предложил Паркер. — Заповедник в ту сторону, а он явно ушел через него.

— Справедливо, о мой король. И, поскольку здесь не церковь, нет ничего зазорного в направлении против движения солнца. Кстати, о церкви: скоро вернется Хелен. Давай поторопимся, старина.

Они пересекли въезд на территорию, миновали егерский домик, а далее, сойдя с дороги, двинулись с внешней стороны забора по открытой травяной луговине. И вскоре нашли то, что искали: на металлической пике забора выше головы сиротливо висела полоска ткани. Уимзи, опираясь на Паркера, полез за ним почти в лирическом восхищении.

— Вот же, вот! — кричал он. — Пояс от «Барберри»! Какие могут быть осторожности? Тут следы человека, спасавшего свою жизнь, удиравшего со всех ног. Он порвал пальто, совершая очаянные прыжки на забор — один, другой, третий! С третьей попытки у него получилось уцепиться за пики и вскарабкаться наверх. Вот следы на заборе! В трещине кровь — он поранил руки. А затем он спрыгнул, отцепив пальто, но оставив пояс болтаться…

— Хорошо бы, ты тоже спрыгнул, — буркнул Паркер. — Не ровен час, сломаешь мне шею.

Лорд Питер послушно спрыгнул и встал рядом, теребя пальцами пояс. Его большие серые глаза беспрестанно скользили по полю. Внезапно он сжал Паркеру руку и живо зашагал к невысокому сооружению в деревенском стиле у дальней стены ограды. И там повел себя как терьер на охоте: нос вперед, кончик языка прикушен. Перепрыгнул ограду, повернулся к Паркеру и спросил:

— Ты читал «Песнь последнего менестреля»?^[91]

— Большую часть выучил наизусть в школе, — ответил Паркер. — А что?

— В ней есть один персонаж, гоблин-паж, который в самые неподходящие моменты кричит: «Нашел! Нашел! Нашел!» Я всегда считал его жутко надоедливым. А теперь понимаю его чувства. Смотри сюда!

Неподалеку от ограды были следы мотоцикла с коляской — на узкой грязной тропинке, идущей под прямым углом к главной дороге.

— Отлично, — похвалил Паркер. — Новая покрышка «Данлоп» на переднем колесе, на заднем старая. На колесе коляски резина «Гайтер». Приметней не придумать. Следы ведут от дороги и возвращаются обратно на дорогу. Парень откатил мотоцикл сюда на случай, если мимо пройдет человек пытливого ума и решит его стянуть или срисовать номер. На своих двоих пошел к пролому в заборе, который присмотрел днем, и перелез на территорию. После истории с Кэткартом испугался и кратчайшим путем рванул через заказник к своей машине. Так-так.

Паркер сел на ограду и, вытащив записную книжку, стал заносить в нее уже известные приметы искомого человека.

— Для старины Джерри расклад становится немного благоприятнее. — Лорд Питер оперся о стену и стал старательно насвистывать то место «Страстей по Матфею» Баха, где упоминаются дочери Сиона.

— Интересно, — проворчал Фредди Арбатнот, — какой идиот придумал воскресные дни.

Он с противным лязганьем ворошил уголь в камине библиотеки и разбудил полковника Марчбэнкса, который промямлил:

— А? Воистину так, — и тут же снова уснул.

— Вам ли жаловаться, Фредди, — заметил лорд Питер, который уже некоторое время был занят тем, что чрезвычайно раздражающим образом по очереди открывал и закрывал все ящики письменного стола и вяло щелкал туда-сюда шпингалетом французского окна. — Представьте, как тоскливо старине Джерри. Надо бы черкнуть ему строчку-другую.

Он вернулся к столу и взял лист бумаги.

— Вы не в курсе: этой комнатой часто пользовались, чтобы писать письма?

— Понятия не имею, — ответил достопочтенный Фредди. — Сам я никогда их не пишу. Какой в этом смысл, если можно послать телеграмму? Вынуждаешь людей писать ответ, вот и все. Но Денвер, по-моему, мог писать где угодно, в том числе и здесь, а день-другой назад я видел, как полковник возился с пером и чернилами. Правда, полковник? (Тот что-то буркнул, отвечая на обращение к себе, как собака, водящая во сне хвостом.) А что случилось? Чернила закончились?

— Я просто поинтересовался, — спокойно ответил лорд Питер. Он поддел канцелярским ножом верхний лист из стопки промокательной бумаги и поднес к свету. — Ну что, агент Промокашка, весьма неплохо. Пять баллов за внимательность, продолжайте наблюдение. Вот подпись Джерри, а вот и полковника. А этот крупный почерк с растянутыми буквами принадлежит даме, насколько я могу судить. — Он снова посмотрел на лист, покачал головой, сложил его и убрал в записную книжку. — Похоже, ничего важного. Но как знать. Все-таки синица в руках. Пусть пока побудет у меня. Семейная ищейка взяла след, а это чертовски возбуждает…

Полковник фыркнул.

Воскресенье продолжалось. Паркер уехал на машине в Кингс-Фентон с заданием заглянуть по дороге в Риддлсдейл и поинтересоваться там насчет зеленоглазого кота и молодого человека на мотоцикле с коляской. Герцогиня прилегла. Миссис Петтигрю-Робинсон вытащила мужа на короткую прогулку. Миссис Марчбэнкс где-то наверху наслаждалась общностью мыслей с супругом.

Перо Питера тихо шуршало по бумаге, но вдруг резко замерло, возобновило свой бег и остановилось окончательно. Уимзи опустил худой подбородок на руки и посмотрел в окно, где зашелестел мелкими каплями внезапный дождик. Время от времени к стеклу прилипал мягкий осенний лист. Полковник храпел, огонь потрескивал в камине, достопочтенный Фредди напевал что-то себе под нос и постукивал пальцами по подлокотникам кресла. Стрелки часов лениво двигались к пяти — времени чаепития и выхода герцогини.

— Как там Мэри? — спросил лорд Питер, когда та появилась, внезапно вступив в отсвет огня.

— Тревожусь за нее, — ответила герцогиня. — Дает волю нервам в очень странной манере. Совсем на нее не похоже. Почти не подпускает к себе. Я снова послала за доктором Торпом.

— Ей бы лучше встать и спуститься сюда, — заметил Уимзи. — Пережевывать одно и то же в голове не дело. Умные разговоры Фредди ее бы взбодрили.

— Ты забываешь, что бедная девочка была помолвлена с Кэткартом, — напомнила герцогиня. — Не все такие бесчувственные, как ты.

— Будут еще письма, ваша милость? — спросил лакей, появившись с почтовым мешком.

— Вы уже идете? — Уимзи поднял на него глаза. — Вижу, вижу. Будет еще одно, если не откажетесь минуту подождать. Хотел бы я писать в таком же темпе, как это делают люди в кино, — добавил он, торопливо водя пером по бумаге и одновременно бормоча: — «Дорогая Лилиан! Ваш отец убил мистера Уильяма Снукса. И если вы не перешлете мне с посыльным тысячу фунтов, я все открою вашему мужу. Искренне ваш граф Дигглсбрейк». Вот так. Сразу чувствуется стиль. И все это одним росчерком пера. Держите, Флеминг.

Письмо было адресовано ее светлости вдовствующей герцогине Денверской.

Из газеты «Морнинг пост» от понедельника 19 ноября:

БРОШЕННЫЙ МОТОЦИКЛ

Необычную находку совершил вчера скотовод. Он обычно поит животных в одном и том же пруду, который находится в двенадцати милях от Рипли, немного в стороне от дороги. На этот раз он заметил, что одно из животных не может выйти из воды. Поспешив на выручку, скотовод обнаружил, что оно застряло в мотоцикле, брошенном в пруд. С помощью двух работников он вытащил из воды машину. Мотоцикл оказался марки «Дуглас», с темно-серой боковой коляской. Номера были предусмотрительно сняты. Этот пруд отличается значительной глубиной, и машина целиком скрывалась под водой. Тем не менее представляется вероятным, что она пролежала там не дольше недели, поскольку по воскресеньям и понедельникам этот водоем используется для помыва скота. В настоящее время полиция ищет владельца мотоцикла. Покрышка его переднего колеса — новый «данлоп», на покрышке коляски заплата. Мотоцикл модели 1914 года и сильно изношен.

— Вот это нечто интересное, — задумчиво проговорил лорд Питер. Сверившись с расписанием и выяснив, когда следующий поезд на Рипли, он попросил машину и добавил: — Пошлите ко мне Бантера.

Сей джентльмен явился, когда господин уже натягивал пальто.

— Что там за история с номерами в газете за прошлый четверг? — поинтересовался его светлость.

Бантер, словно фокусник, извлек откуда-то вырезку.

ТАЙНА НОМЕРНОГО ЗНАКА

Сегодня в шесть часов утра преподобного Натаниеля Фулиса из церкви Апостола Симона Зилота, Норт-Феллкот, остановили за езду на мотоцикле без номеров. Священник, когда ему объяснили суть претензий, выглядел пораженным. Он рассказал, что в четыре утра его срочно вызвали для совершения обряда соборования умирающего прихожанина, жившего в шести милях. Он поспешил к нему на мотоцикле, который на время таинства доверчиво оставил на обочине. Фулис покинул дом умирающего в половине шестого, не заметив ничего необычного. Его прекрасно знают в Норт-Феллкоте и окрестностях и не сомневаются, что он стал жертвой нелепого розыгрыша. Норт-Феллкот — небольшая деревня, которая находится в паре миль от Рипли.

— Я еду в Рипли, Бантер, — сказал лорд Питер.

— Хорошо, милорд. Хотите, чтобы я присоединился к вам?

— Нет. Но хочу знать, кто исполняет обязанности горничной моей сестры.

— Эллен, милорд. Домработница.

— В таком случае я желаю, чтобы вы проявили по отношению к ней всю вашу способность красноречия.

— Будет сделано, милорд.

— Это ведь она чинит одежду сестры, чистит юбки и все прочее?

— Полагаю, да.

— Не имеет никакого значения, что она может вообразить себе по этому поводу.

— Я бы и не стал намекать женщине на что-то непристойное, милорд. Это ударяет им в голову, если позволите так выразиться.

— Когда мистер Паркер уехал в город?

— В шесть утра, милорд.

Обстоятельства благоприятствовали Бантеру: он столкнулся с Эллен, когда та спускалась по задней лестнице с охапкой одежды. Сверху груды сорвались кожаные перчатки. Бантер подобрал их и с извинениями последовал за молодой женщиной в помещение для прислуги.

— Сюда, — сказала она, укладывая ношу на стол. — Буду работать здесь, как я их поняла. Истерики — вот как это называется: притворяются, что голова болит так, что нет сил впустить человека забрать одежду в чистку. Но если рядом никого нет, выбираются из постели и бродят по всему дому. Согласитесь, это разве головная боль? Готова спорить, вы не понимаете их так, как я. Тут каждую минуту на части разваливаешься — то голова кругом, то ноги не держат. А ну как в доме пожар случится — я просто упаду и буду лежать. Кошмар-то какой! Вот от этого у людей морщины и появляются.

— Не заметил у вас никаких морщин, — возразил Бантер. — Но возможно, недостаточно хорошо к вам присматривался. — Последовала немая сцена, во время которой Бантер присмотрелся достаточно хорошо, стоя близко. — Нет, — заявил он решительно. — Уверен, что не разглядел бы никаких морщин даже в большой микроскоп, который его светлость держит в городе.

— Ишь ты, а еще лорд, — пробормотала Эллен, доставая из шкафа губку и бутылку с бензином. — И для чего же его светлости такая штуковина?

— Чтобы использовать в нашем хобби, мисс Эллен: криминальных расследованиях. Бывает, что нужно сильно увеличить что-нибудь мелкое — например, рукописный текст в случаях фальсификации. Так можно установить, не стирали ли слова, не меняли ли буквы, не пользовались ли другими чернилами. Или изучить корни волос, чтобы выяснить, клок выдрали или он выпал сам. Бывают проблемы с пятнами крови — приходится определять, чья кровь: человека или животного, — а может, просто разлитый портвейн.

— Да неужто правда, — Эллен расстелила на столе твидовую юбку и открыла бутылочку с бензином, — что вы с лордом Питером все это можете разузнать?

— Мы, разумеется, не химики, — ответил Бантер, — но у его светлости достаточно познаний, чтобы заподозрить неладное. Тогда мы отправляем материал к самым видным джентльменам-экспертам. (Бантер галантно перехватил руку Эллен, когда та собиралась поднести к юбке пропитанную бензином губку). Возьмем хотя бы пятно на кайме этой юбки в самом низу бокового шва. Предположим, произошло убийство, и особа, которая носит эту юбку, попала под подозрение. Тогда мне необходимо изучить данное пятно. (Бантер достал из кармана лупу.) Можно провести по краю влажным носовым платком. (Свои слова он сопроводил действием.) И убедиться, что цвет именно красный. Теперь выворачиваем юбку наизнанку, дабы выяснить, пропитало ли пятно одежду насквозь. Тут мне потребуются ножницы. (Он извлек миниатюрные ножницы из кармана.) И срезаем маленький кусочек с внутренней стороны шва. Вот так. Кладем в коробочку (та волшебным образом появилась из внутреннего кармана). Заклеиваем герметично с обеих сторон, сверху пишем: «С юбки леди Мэри Уимзи», — и ставим дату. Теперь мне надлежит отправить материал аналитику в Лондон. Он посмотрит в свой микроскоп и объявит, что на юбке кровь кролика. Возможно, даже выяснит, сколько дней назад она попала сюда, на этом и делу конец. — Бантер беззаботно убрал ножницы и коробочку с содержимым в карман.

— Ну и попадет пальцем в небо, — фыркнула Эллен, кокетливо встряхивая головой. — Потому что тут птичья кровь, а не кроличья. Так сказала мне госпожа. Не быстрее ли просто пойти и спросить у самого человека, чем возиться со всякими дурацкими микроскопами и остальными штуками?

— Я сказал «кровь кролика» просто для примера, — защищался Бантер. — Удивительно, как она умудрилась посадить пятно в таком месте. Должно быть, частенько опускается на колени.

— Так и есть. Пролила много крови невинных птичек. Бедные создания! Некоторые не слишком-то аккуратны, когда выходят «побродить с ружьецом». Не то что его светлость или бедняга капитан. Мистер Арбатнот иной раз так увлечется, что сам себя не помнит. Понятно, потом все ужасно грязное. А отчистить пятна очень непросто, если оставить слишком надолго. Мне, конечно, было не до чистки, когда убили беднягу капитана. А потом началось дознание: тоже испереживалась, — и его милость забрали в тюрьму, да так грубо! Меня это очень расстроило. Наверное, я слишком чувствительная. В общем, мы все были в полном шоке еще день или два. А дальше ее светлость закрылась и не велела прикасаться к ее вещам. «Даже не открывай дверь в мою гардеробную. Ты же знаешь, как она скрипит, моей голове и нервам этого не выдержать!» Я ответила, что просто хочу почистить юбки ее светлости. «Забирай мои юбки, — заявила на это ее светлость, — и иди куда-нибудь, Эллен. Я закричу, если буду видеть, как ты здесь суетишься. Ты действуешь мне на нервы». Я не видела смысла продолжать. Особенно после того, что мне сказали. Приятно быть госпожой, а свою балованность называть расстроенными нервами. Я тоже рвала себе душу из-за Берта — моего молодого человека, которого убили на войне: выплакала все глаза, — но мне было бы стыдно так себя вести. И, кроме того, строго между нами: леди Мэри не так уж увлекалась этим капитаном. Не ценила его, как следовало бы. Я однажды это сказала кухарке, и та со мной согласилась. Он умел достойно держаться, этот капитан. Вел себя всегда как джентльмен. Не говорил ничего неприличного. Приятно было ему услужить. Такой красивый мужчина!

— То есть вы хотите сказать, что леди Мэри расстроилась несколько сильнее, чем вы от нее ожидали? — переспросил Бантер.

— Сказать по правде, мистер Бантер, я думаю, что это просто характер такой. Она хотела выйти замуж и уйти из дома. Да пропади оно пропадом, это пятно! Сильно как въелось, засохшая дрянь! Ее светлость и герцог никогда не ладили. Когда во время войны он уехал в Лондон, леди Мэри прекрасно проводила время: ухаживала за ранеными офицерами и общалась с сомнительными личностями, чего его светлость никак бы не одобрил. Даже случилась любовная история с каким-то, как сказала кухарка, неблагородным парнем. По-моему, он был из тех странных русских, которые хотят нас всех взорвать. Будто мало людей погибло на войне! Его светлость устроил жуткий шум, перестал давать деньги и вернул ее в дом. И с тех пор она мечтает с кем-нибудь отсюда убежать. Сама не знает, чего хочет. Честно говоря, я от нее устала. Герцога жалко. Мне понятно, о чем он думает. Бедный господин! А теперь его арестовывают за убийство и сажают в тюрьму, словно какого-нибудь бродягу. Уму непостижимо!

Эллен с шумом выдохнула, оставила губку и распрямилась.

— Тяжелая работа тереть. Все болит.

— Позвольте, я помогу, — предложил Бантер, забирая у нее горячую воду, бутылку с бензином и губку. Он перевернул юбку на другую сторону и спросил: — У вас есть щетка, чтобы счистить эту грязь?

— Я смотрю, вы слепы как летучая мышь, — хихикнула Эллен. — Все перед вами.

— Ах да, — кивнул верный оруженосец лорда Питера. — Но я предпочитаю пожестче. Сбегайте и принесите другую, будьте хорошей девочкой. Если вы дадите мне что-то более жесткое, то останетесь довольны.

— Нахал! — притворно возмутилась Эллен, но, уступая восхищенному блеску в глазах собеседника, добавила: — Пойду возьму из коридора. Та жесткая, как битый кирпич.

Как только она ушла, Бантер достал из кармана перочинный нож и еще две коробочки, в мгновение ока соскреб грязь в двух местах юбки и подписал два ярлыка: «Гравийная крошка с юбки леди Мэри примерно в шести дюймах от края подола» и «Белый песок с края юбки леди Мэри».

Бантер добавил дату и едва успел спрятать коробочки, как Эллен вернулась со щеткой. Процесс чистки в сопровождении бессвязного разговора продолжался еще некоторое время. Третье пятно Бантер осмотрел критическим взглядом.

— Вот те раз! Ее светлость пыталась стереть его сама!

— Что? — удивилась Эллен, уставившись на размазанную и побелевшую отметину с одного края. Та выглядела достаточно жирной. — Я им не занималась; значит, точно она! Что бы это значило? А ведь притворялась такой больной, что голову не может оторвать от подушки! Хитрюга — вот она кто!

— Может, она пыталась его отчистить до болезни? — предположил Бантер.

— Разве что в период между убийством капитана и расследованием, — согласилась Эллен. — Но вряд ли это было подходящее время, чтобы начинать учиться домашней работе. Она ничем таким не занималась, хоть когда-то и ухаживала за ранеными. Никогда не думала, что это ей что-нибудь дало.

— Она пользовалась мылом, — заметил Бантер, энергично протирая бензином ткань. — Ее светлость могла подогреть в своей спальне воду?

— Зачем ей это, мистер Бантер? — удивилась Эллен. — Уж не думаете ли вы, что она держит там чайник? Утренний чай приношу ей я. Благородные дамы не любят кипятить воду.

— Не любят, — согласился Бантер. — А почему бы не принести горячую воду из ванной? — Он еще внимательнее осмотрел пятно. — Неумело. Очень неумело. До конца не доведено. Дама энергичная, но безрукая.

Последнее замечание было адресовано бутылке с бензином, поскольку Эллен в это время, высунув голову из окна, разговаривала с егерем.

Суперинтендант полиции в Рипли принял лорда Питера сначала холодно, а затем со смешанным чувством профессионала к детективу-любителю и официального лица к сыну герцога.

— Я приехал к вам, — пояснил Уимзи, — поскольку ваш подход к таким делам намного эффективнее моего любительского. И, полагаю, ваша отлаженная организация плотно занимается этим случаем.

— Естественно, — ответил суперинтендант. — Хотя совсем непросто, не зная номера, отследить неизвестный мотоцикл. Вспомните убийство в Борнмуте. — Он печально покачал головой и принял вид «только между нами». — Мы сначала не связывали преступника с делом о номерных знаках. — Суперинтендант сбился на чересчур непринужденный тон, который дал понять лорду Питеру, что именно его замечания впервые установили эту связь в мозгу официального лица в последние полчаса. — Разумеется, если бы мотоцикл без номеров заметили в Рипли, то немедленно остановили бы, а с номерами Фулиса езда была надежной как… Английский банк! — завершил он фразу всплеском остроумия.

— Свещенник потрепал себе нервы, — кивнул Уимзи. — Бедолага. Да еще так рано утром. Полагаю, все это приняли за розыгрыш?

— Не без этого, — признал суперинтендант. — Но, выслушав вас, мы приложим все силы, чтобы найти неизвестного. Думаю, его светлость не слишком расстроится, узнав, что этот неизвестный обнаружен. Положитесь на нас. И если мы найдем его или номера…

— Спаси и благослови нас Господь! — неожиданно живо отреагировал лорд Питер. — Не думаю, что вам стоит тратить время на поиски номеров. Он свинтил номер священника уж точно не для того, чтобы афишировать в округе собственный. По номеру можно узнать его фамилию и адрес. Но пока он у него за пазухой, вы в тупике. Простите, суперинтендант, что навязываю свое мнение, но мне больно думать, что вы потратите усилия напрасно: будете прочесывать пруды и переворачивать груды мусора в поисках номерных знаков, которых там нет. Лучше прошерстите железнодорожные станции — ищите молодого человека ростом шесть футов один или два дюйма, в обуви десятого размера, в пальто от «Барберри» с потерянным поясом, с глубокими царапинами на руках. Вот мой адрес. Я буду очень признателен, если вы дадите мне знать, как идут дела. Неприятная для моего брата ситуация. Он чувствительный человек, очень переживает. Кстати, я птица перелетная: сегодня здесь, завтра там, — так что телеграфируйте о новостях в два адреса: в Риддлсдейл и в Лондон, на Пикадилли, сто десять «а». Окажетесь в столице, буду рад вас видеть. А сейчас извините и разрешите откланяться — много дел.

Возвратившись в Риддлсдейл, лорд Питер застал за чайным столом нового гостя. При его появлении тот поднялся во весь свой величественный рост и протянул красивую выразительную руку, способную принести удачу любому актеру. Актером он не был, но в драматические моменты считал свою руку полезной. Великолепная фигура, подвижность головы, прекрасная мимика. Черты лица безукоризненны, глаза жестоки. Вдовствующая герцогиня однажды заметила: «Сэр Импи Биггс — самый симпатичный в Англии мужчина, но ни одна женщина не оценила бы его и в два пенса». Холостяк тридцати восьми лет, он отличался учтивым красноречием, но был объектом для безжалостного препарирования враждебными наблюдателями. Его неожиданным увлечением стало разведение канареек. Кроме их пения, он не воспринимал никакой музыки, разве что красоту речей на заседаниях суда.

Гость ответил на приветствие Уимзи гулким, красивым, полностью подвластным ему голосом. Трагическая ирония, колкое презрение и беспощадное возмущение — вот те чувства, которыми сэр Импи Биггс влиял на присяжных и судей. Он преследовал убийц невинных, защищал оклеветанных и, пробуждая умы, держался как кремень. Уимзи заверил гостя, что рад его приходу, но голосом необычно сухим и прерывающимся.

— Вы сейчас от Джерри? — спросил он и повернулся к Флемингу: — Поджарьте свежие тосты, пожалуйста. Как он? Бодрится? Не знаю другого человека, который, как Джерри, умеет находить выход из любой ситуации. Я и сам люблю приобретать новый опыт, знаете ли. Ненавижу только, когда мне затыкают рот, а другие идиоты портят мое дело. Нет-нет, я не про Мерблса или вас, Биггс. Имею в виду только себя, то есть человека, который был бы мной, если бы я был Джерри. Вы следите за моей мыслью?

— Я только что попросила сэра Импи, — вступила в разговор герцогиня, — чтобы он убедил Джеральда признаться, что тот делал в саду в три утра. Будь я тогда в Риддлсдейле, ничего подобного не случилось бы. Мы все, разумеется, понимаем, что Джеральд не совершил ничего дурного, но нельзя надеяться, что присяжные воспримут это так же. Низшие сословия очень предвзяты. Это абсурдно с его стороны, но сам Джеральд не понимает, что ему необходимо открыться. У него нет выбора.

— Я сделаю все возможное, герцогиня, чтобы его убедить, — пообещал сэр Импи. — Но наберитесь терпения. Сами знаете: законники любят небольшие тайны. Если все начнут говорить правду, только правду и ничего, кроме правды, нам всем придется уйти в отставку и податься в работный дом.

— Смерть капитана Кэткарта очень загадочна, — заметила герцогиня. — Но если принять во внимание то, что о нем всплыло, — для сестры моего мужа это удача.

— Полагаю, Биггс, вам не удастся убедить присяжных, что смерть капитана наступила вследствие кары небесной, — заметил лорд Питер, — как наказание за попытку втереться в наше семейство посредством брака.

— Бывают и куда более нелепые вердикты, — холодно парировал Биггс. — Вы удивитесь, но присяжных можно убедить в чем угодно, если постараться. Помню, однажды на выездной сессии суда в Ливерпуле…

Пока он предавался воспоминаниям, лорд Питер рассматривал его точеный профиль на фоне огня. Адвокат напоминал ему Дельфийского возничего, был таким же красивым и общительным.

Только после ужина сэр Импи открыл свои мысли Уимзи. Герцогиня отправилась в постель, а двое мужчин остались в библиотеке одни. Прислуживал Бантер, и лорд Питер в строгом костюме был весь вечер необыкновенно сумбурным и оживленным, но теперь взял сигару, выбрал самое большое кресло и замолчал.

Сэр Импи Биггс с полчаса мерил шагами комнату и курил. А затем решительно подошел к лорду Питеру, порывисто включил настольную лампу так, чтобы она светила в лицо собеседнику, и сказал:

— Так вот, Уимзи, я хочу знать все, что знаете вы.

— Да неужели? — Питер поднялся, отключил лампу, перенес на боковой столик и, улыбнувшись спросил: — Это называется «не оказывать давление на свидетеля»?

— Мне все равно, как это называется. Только бы вы проснулись. — Биггс остался невозмутимым.

Лорд Питер вынул изо рта сигару, склонив голову, посмотрел на нее, аккуратно повертел и, решив, что пепел продержится на листьях еще минуту-другую, молча продолжил курить, пока падение пепла не стало неотвратимым. Затем снова вынул сигару изо рта, стряхнул пепел точно в центр пепельницы и начал повествование, опуская только тему чемодана и полученную Бантером от Эллен информацию.

Сэр Импи слушал, как раздраженно отметил Питер, с выражением, уместным на перекрестном допросе, иногда перебивая проницательными уточнениями. Сделал для себя несколько пометок, а когда Уимзи завершил рассказ, задумчиво постучал пальцами по записной книжке.

— Думаю, у нас есть шансы выиграть это дело, — наконец заключил он. — Даже если полиция не найдет вашего таинственного господина. Конечно, молчание Денвера — досадное осложнение. — Адвокат на мгновение прикрыл глаза. — Так вы сказали, что направили полицию на поиски этого типа?

— Да.

— Разве вы не дурного мнения о полиции?

— Не в этой области. Это их поле деятельности; у них имеются все возможности, и они хорошо выполняют работу.

— Иными словами, вы рассчитываете, что неизвестный найдется?

— Надеюсь.

— И в какую сторону, по-вашему, это повлияет на дело?

— По-моему…

— Послушайте, Уимзи, — начал адвокат, — вы умный человек. Не надо изображать из себя сельского полицейского. Вы на самом деле пытаетесь найти этого человека?

— Разумеется.

— Как вам угодно, конечно, но мои руки уже достаточно связаны. Вам не приходило в голову, что его, возможно, лучше не искать?

Уимзи посмотрел на законника с таким откровенным изумлением, что буквально обезоружил его.

— Запомните одно, — сказал тот серьезным тоном. — Если уж полиция вцепится в какой-то вещдок или человека, вы больше не сможете полагаться на мою, или мистера Мерблса, или чью-либо еще профессиональную осмотрительность. Все будет вытащено на свет, поверьте, абсолютно все, обывателям на потеху. На данный момент Денвера обвиняют в убийстве, а он категорически отказывает мне в самой малой помощи.

— Джерри ведет себя как осел: не понимает…

— Неужели вы думаете, — перебил Биггс, — что я не пытался до него достучаться? Он твердит одно и то же: «Меня не могут повесить. Я его не убивал, но считаю его смерть удачей. Никого не касается, что я делал в саду». И я вас спрашиваю, Уимзи: разумная ли это позиция в положении Денвера?

Питер пробормотал что-то вроде: «Ему всегда не хватало здравого смысла».

— Кто-нибудь сообщил Денверу насчет того, другого человека?

— Как я понимаю, во время расследования было сказано что-то расплывчатое насчет следов.

— Этот парень из Скотленд-Ярда — ваш близкий друг?

— Да.

— Тем лучше. Может придержать язык за зубами.

— Послушайте, Биггс, все это очень загадочно и впечатляюще, но почему мне не следует ловить того типа, если я могу это сделать?

— Отвечу на один вопрос другим. — Сэр Импи чуть подался вперед. — Почему Денвер его покрывает?

Сэр Импи всегда гордился тем, что никакой свидетель не способен дать в его присутствии ложные показания так, чтобы он этого не заметил. Задавая свой вопрос, он внимательно следил за подвижными губами и нервными руками Уимзи, а когда секундой позже поднял взгляд, глаза собеседника были непроницаемыми, хотя тот и пытался изобразить удивленное просветление. Но слишком поздно: адвокат заметил легкую разгладившуюся морщинку в уголке губ и расслабившиеся пальцы. Первой реакцией было облегчение.

— Боже милостивый! — воскликнул Питер. — Я об этом не подумал. Какие же вы, адвокаты, дотошные! Если так, то я должен быть поосторожнее. А то вечно бегу впереди паровоза. Моя мать говорит…

— Вы хитрый бес, Уимзи, — перебил его законник. — Впрочем, я тоже могу ошибаться. Ищите своего типа любыми средствами. Хочу спросить последнее: кого покрываете вы?

— Вот что, Биггс, — ответил сэр Питер, — вам платят не за то, чтобы вы задавали здесь подобные вопросы. Дождитесь момента, когда окажетесь в суде. Ваша задача наилучшим образом воспользоваться предоставляемой нами информацией, а не устраивать нам полицейский допрос с пристрастием. Предположим, это я убил Кэткарта…

— Вы не убивали.

— Знаю, что не убивал. Но если бы убил, не стал бы подставляться под ваши вопросы, которые вы задаете подобным тоном. В качестве одолжения прямо отвечу: я не знаю, кто отправил на тот свет капитана. Когда выясню, скажу.

— Скажете?

— Скажу. Но только тогда, когда буду знать точно. Вы, законники, такой народ, что из самой мелкой улики способны раздуть дело и отправить человека на виселицу по первому подозрению.

— Вот как? — хмыкнул Биггс. — Тем не менее буду откровенен: с моей точки зрения, у стороны обвинения ничего не выйдет.

— Нет доказательств, да? Во всяком случае, клянусь, моего брата не повесят из-за отсутствия на суде показаний с моей стороны.

— Разумеется, — согласился Биггс и про себя добавил: «Ты же надеешься, что до этого не дойдет».

В широкую каминную трубу упали капли дождя и зашипели на поленьях.

«Отель «Грейвен»

Стрэнд

Вторник

Дорогой Уимзи!

Я обещал сообщать, как идут дела, но успехов поразительно мало. По дороге я сидел рядом с миссис Петтигрю-Робинсон, открывал и закрывал ей окно, присматривал за ее вещами. Она упомянула, что когда в четверг утром твоя сестра будила дом, то первым делом отправилась к комнате мистера Арбатнота, что показалось ей странным. Но, если вдуматься, это вполне естественно, так как его комната располагается прямо напротив верхней лестничной площадки. Мистер Арбатнот постучал к Петтигрю-Робинсонам, и мистер П. немедленно побежал вниз. Миссис П. увидела леди Мэри. Казалось, что силы вот-вот покинут ее, и миссис П. попыталась ее поддержать. Твоя сестра ее оттолкнула: грубо, как выразилась миссис П., — «в совершенно дикарской манере» отвергла предложение помощи, убежала в свою комнату и там заперлась. Миссис Петтигрю-Робинсон прислушалась у двери: по ее словам, чтобы убедиться, что все в порядке, — но услышав, как леди Мэри внутри расхаживает и стучит дверцами шкафов, решила, что внизу больше шансов приобщиться к событию, и удалилась.

Если бы этот эпизод рассказала мне миссис Марчбэнкс, я счел бы, что он достоин внимания, но у меня неизгладимое чувство, что, даже лежа на смертном одре, я вынужден буду встать и запереть дверь на ключ, чтобы в комнату не пробралась миссис Петтигрю-Робинсон. Миссис П. уверена, что у леди Мэри все это время ничего не было в руках. Твоя сестра была одета — как сказано и в материалах расследования — в длинное пальто поверх пижамы (по выражению миссис П. — спальный костюм), крепкие сапоги и шерстяную кепку. И оставалась в этой одежде во время последующего визита врача.

Еще одна небольшая странная деталь: миссис Петтигрю-Робинсон (которая, как ты помнишь, с двух часов бодрствовала) уверена, что непосредственно перед тем, как леди Мэри постучала к Арбатноту, она слышала, как где-то в коридоре хлопнула дверь. Я не знаю, важно ли это. Возможно, эпизод не имеет значения, так что я просто упоминаю. Время в городе прошло впустую. Избранник твоей сестры был образцом благоразумия. Его комната в Олбани — пустыня с точки зрения сыска. Никаких бумаг, кроме нескольких английских счетов, квитанций и приглашений. Я связался с некоторыми из тех, кто его приглашал, но с большинством из них он встречался в клубе или вместе служил в армии, и они ничего не могли рассказать о его личной жизни. Он известен в нескольких ночных клубах. Я обошел их вчера вечером, или, точнее, уже сегодняшним утром. Общий вердикт: щедрый, но неприступный. Кстати, его любимая игра — покер. Никаких намеков на шулерство. Выигрывал постоянно, но не впечатляющие суммы.

Думаю, полезную нам информацию нужно искать в Париже. Я написал в Сюрте^[92] и в банк «Лионский кредит» с просьбой проинформировать о его документах, особенно счете и чековой книжке.

От вчерашней и сегодняшней работы я просто с ног валюсь. Сразу с поезда отплясывать всю ночь напролет — сомнительное удовольствие. Если я тебе не нужен, дождусь бумаг тут или съезжу в Париж сам.

Здешняя библиотека Кэткарта состоит из нескольких обычных современных французских романов и экземпляра «Манон» с гравюрами того сорта, что в каталогах называют любопытными. Видимо, он вел жизнь не только здесь.

Тебя может заинтересовать оплаченный счет косметолога с Бонд-стрит. Я наведался к этой даме, и она сообщила, что Кэткарт, когда бывал в Англии, приходил регулярно, каждую неделю.

В Кингс-Фентоне в воскресенье я потерпел неудачу, но уже рассказывал обэтом. Вряд ли наш тип туда доехал. Я вот думаю, не прошмыгнул ли он через болото… Стоит ли вообще там искать, как ты думаешь? Легче найти иголку в стоге сена. Касательно бриллиантового кота — дело очень странное. Полагаю, от владельца дома ты не получал насчет него никаких сведений? Десятому Размеру он как-то не особо подходит в качестве украшения. И сам понимаешь: если его потерял кто-то из местных, в деревне должны были об этом слышать. Ладно, до встречи.

Твой Паркер».

Глава 4 И дочь его Испуг^[93]

…женщины также смутились и побледнели.

Дж. Беньян.

Путешествие Пилигрима в Небесную страну^[94]

В среду утром Бантер подал письмо Паркера лорду Питеру в постель. Дом опустел — почти все уехали в Норталертон для участия в судебном разбирательстве. Мероприятие, разумеется, чисто формальное, но выглядело правильным, что семья должна собраться на нем в полном составе. И действительно, вдовствующая герцогиня присутствовала там: немедленно поспешила к сыну и героически поселилась в меблированных комнатах, — но младшая герцогиня считала, что свекровь скорее деятельна, чем блещет чувством собственного достоинства. Никто не представлял, на что она способна, если ее предоставить самой себе. Она могла бы даже дать интервью газетному репортеру. К тому же в критические моменты жизни рядом с джентльменом должна быть жена, а не мать. Леди Мэри болеет, ее нельзя упрекнуть, а если Питер остался валяться в пижаме и курить сигареты, когда его единственный брат подвергается публичному унижению, то от него ничего другого и не ожидалось. Питер весь в свою мать. Как эта эксцентричная черта стала приметой семьи, ее светлость догадывается: вдовствующая герцогиня из знатного хэмпширского рода, но в корнях семейного древа присутствует иностранная кровь. Однако свой собственный долг ее светлости ясен, и она его исполнит.

Разбуженный лорд Питер выглядел весьма измученным, словно во сне бежал по следу. Бантер заботливо закутал его в блестящий восточный халат и поставил на колени поднос.

— Бантер, — начал господин, — ваш café au lait^[95] — единственный приятный момент в этом ужасном доме.

— Спасибо, милорд. Сегодня утром снова промозгло, но без дождя.

Лорд Питер хмурился над письмом.

— В газетах что-нибудь есть?

— Ничего срочного. На следующей неделе торги в Нортберри-холле — библиотека мистера Флитуайта, «Исповедь влюбленного»^[96] Кэкстона…

— Какой смысл мне об этом сообщать, если мы засели здесь неизвестно насколько. Господи, как бы я хотел целиком отдаться книгам и больше никогда не касаться преступлений! Вы отправили образцы Лаббоку?

— Да, милорд, — ответил Бантер. Доктор Лаббок был одним из тех «джентльменов-экспертов», о которых он упоминал горничной.

— Нужны факты, — проговорил Питер. — Факты. В детстве я ненавидел факты. Представлял их мерзкими, несговорчивыми шишками.

— Вы правы, милорд. Моя старая матушка говорит…

— Ваша матушка, Бантер? Вот уж не думал, что вас родила мать! Всегда считал, что вы появились на свет, так сказать, готовым. Извините за дьявольскую бестактность. Прошу прощения.

— Не стоит, милорд. Моя мать живет в Кенте, неподалеку от Мейдстоуна. Ей семьдесят пять лет, и для своего возраста, если позволите так выразиться, она исключительно активная женщина. Я один из семи ее детей.

— Не верю, Бантер. Мне ли не знать: вы уникальны. Но я вас перебил. Вы собирались рассказать, что ваша мать говорит о фактах.

— Она говорит, что факты похожи на коров. Если уверенно смотреть им в морду, они убегают прочь. Моя мать, милорд, исключительно храбрая женщина.

Питер импульсивно хотел пожать ему руку, но Бантер был слишком вышколен, чтобы это заметить. Он уже правил бритву. Внезапно лорд Питер резко соскочил с кровати и поспешил через лестничную площадку в ванную. Там, достаточно ожив, он возвысил голос и запел:

— «Духи гор, лесов и вод, все в хоровод! Утихло море…»^[97] — Затем, проникнувшись перселлийским настроением, продолжил: — «Я напрасно пытаюсь от болезни любви улететь…»^[98]

В этом необычном состоянии духа он налил в ванну несколько галлонов холодной воды и принялся яростно растираться губкой. Промокнув себя полотенцем, он вывалился из ванной и с такой силой ударился голенью о стоявший на площадке дубовый сундук, что у того подскочила крышка и с протестующим стуком снова захлопнулась.

Сэр Питер остановился, высказал сундуку что-то нелестное и осторожно потер ладонью ногу. И тут его осенило. Он положил полотенца, мыло, губку, мочалку, щетку и прочие принадлежности и тихо поднял крышку сундука.

Неизвестно, рассчитывал ли он, подобно героине «Нортенгерского аббатства»^[99], найти там нечто ужасное, но, как и она, не обнаружил ничего более зловещего, чем аккуратно свернутые на дне простыни и покрывала. Неудовлетворенный, он осторожно приподнял верхнее и некоторое время рассматривал в свете лестничного окна. Он уже собирался вернуть его на место, тихонько насвистывая себе под нос, как вдруг услышал чей-то вздох и, вздрогнув, поднял глаза.

Рядом с ним стояла его сестра. Питер не слышал, как она подошла и встала поблизости, в пеньюаре, сложив руки на груди. Зрачки ее голубых глаз настолько расширились, что глаза казались почти черными, кожа по цвету напоминала ее пепельно-светлые волосы. Уимзи смотрел на нее поверх простыни, которую держал в руках, и тут ее страх передался ему, внезапно наложив на их лица магическую печать кровного родства.

Понимая, что должен немедленно взять себя в руки, секунду-другую Питер глазел на сестру как баран на новые ворота, затем бросил простыню в сундук и поднялся.

— Привет, Полли, привет, дружок. Где же ты все время прячешься? Впервые с тобой столкнулся. Боюсь, тебе пришлось совсем не сладко. — Питер обнял сестру и почувствовал, как та вздрогнула. — В чем дело? Что не так? Да, Мэри, мы редко видимся, но я же твой брат! У тебя неприятности? Не могу ли я как-то…

— Неприятности? — повторила она. — Идиот ты, Питер. Разве тебе не известно, что убит мой жених и моего брата посадили в тюрьму? Вполне достаточно, чтобы считать, что в жизни что-то не так. — Она рассмеялась, а Питер внезапно подумал, что сестра говорит словно героиня кроваво-мелодраматического романа. — Ладно, Питер, — продолжила она обыденным тоном. — Все хорошо, вот только с головой беда. Сама не знаю, что делаю. Что ты тут затеял? Так гремишь, что я вышла. Мне показалось, хлопнула дверь.

— Ложись-ка лучше обратно в постель, — посоветовал брат. — Замерзнешь. Не понимаю, почему женщины носят такие тонкие пижамы в этом холодном климате? Ни о чем не волнуйся. Я заскочу к тебе позже, и мы приятно поболтаем, как в старые времена. Договорились?

— Не сегодня, Питер. Я сама не своя. (Опять что-то из сентиментальной литературы, подумал брат.) Джеральда судят сегодня?

— Не то чтобы судят — формальности. — Питер мягко подталкивал сестру к ее комнате. — Старый сыч судья выслушивает обвинения, затем вскакивает старина Мерблс и требует свидетельских показаний, данных строго официально, поскольку обязан проинструктировать адвоката, ну вот того Бигги, ты его знаешь. Далее зачитывают показания, на основании которых был произведен арест, а Мерблс заявляет, что старина Джеральд оставляет за собой право на защиту. И так до выездной сессии большой коллегии присяжных. Сплошная ерунда. Коллегия, вероятно, соберется в начале следующего месяца. К тому времени ты должна прийти в себя.

Мэри поежилась.

— Нет и нет! Неужели обязательно меня туда тащить? Не могу переживать все это заново. Я больна. Я ужасно себя чувствую. Нет, не входи! Обойдусь без твоей помощи. Вызови ко мне Эллен, вот колокольчик. Хотя нет, уходи! Убирайся прочь. Ты мне не нужен, Питер.

Питер, слегка обеспокоенный, колебался у ее порога.

— Простите, милорд, но лучше не надо, — услышал он над ухом тихий голос Бантера. — Только вызовет лишнюю истерику, — добавил дворецкий, мягко уводя господина от двери. — Очень болезненно для обеих сторон и совершенно бесперспективно. Лучше дождаться приезда ее светлости вдовствующей герцогини.

— Пожалуй, верно, — согласился Питер и повернулся собрать свои умывальные принадлежности, но Бантер ловко его опередил. Тогда, еще раз подняв крышку сундука, Уимзи задумчиво заглянул внутрь.

— Так что вы нашли на той юбке, Бантер?

— Мелкие крошки гравия, милорд, и белый песок.

— Белый песок…

За охотничьей усадьбой Риддлсдейл вдаль и вширь простиралась болотистая вересковая пустошь с холмами. Вереск был бурым и мокрым, ручейки в нем не имели определенного цвета. В шесть часов солнце еще не садилось, и лишь белесая пелена весь день ползла с востока на запад по тусклому небу. Возвращаясь с долгих и бесполезных поисков других следов человека с мотоциклом, лорд Питер озвучивал тяжкие страдания своей общительной души.

— Вот бы старина Паркер был здесь, — бормотал он, шлепая ногами по раскисшей овечьей тропе.

Он возвращался к усадьбе не напрямую, а через фермерский дом, расположенный от нее примерно в двух с половиной милях и известный под названием «Нора Грайдера». Он располагался у северной окраины деревни Риддлсдейл — одинокий аванпост на участке плодородной земли у края болота, между двумя возвышенностями с обширными зарослями вереска. Тропа вилась с холма Уэммелинг-Фелл, шла по краю неприятной топи и за полмили до фермы пересекала речушку Рид. Питер не надеялся услышать что-нибудь новое в «Норе Грайдера», но руководствовался внезапно возникшим намерением не оставлять неперевернутым ни одного камня. Сам он внутренне был убежден, что, несмотря на изыскания Паркера, мотоциклист воспользовался главной дорогой и, вероятно, проехал через Кингс-Фентон, не останавливаясь и не привлекая внимания. Но Уимзи все равно сказал себе, что должен исследовать окрестности, а «Нора Грайдера» находилась как раз в окрестностях.

Питер остановился раскурить трубку и снова упорно пошлепал по грязи. Здесь, в низине, тропу через равные промежутки отмечали крепкие белые колья, кое-где стояла плетеная изгородь. Ее назначение было очевидным: всего в нескольких ярдах слева начиналась черная трясина с редкими кочками, поросшими камышом. Попади в нее кто-нибудь тяжелее трясогузки, и быстро превратится в россыпь пузырьков на поверхности. Уимзи подобрал растоптанную банку из-под сардин и бездумно зашвырнул ее в болото. Она упала с чавкающим звуком, напоминающим поцелуй, и тут же исчезла.

Охваченный тем чувством, которое заставляет человека в депрессии думать обо всяких грустных вещах, Питер облокотился на изгородь и праздно размышлял о: 1. Тщетности человеческих желаний; 2. Непостоянстве; 3. Первой любви; 4. Упадке идеализма; 5. Последствиях Великой войны; 6. Контроле над рождаемостью и 7. Обманчивости свободы воли. Он находился в самой низшей точке своего настроения. Но тут, почувствовав, что ноги замерзли, в желудке пусто, а идти предстоит еще несколько миль, перебрался по скользким камням через ручей и оказался у ворот, сколоченных не из обычных жердей, а из крепких, неприступных брусьев. На них опирался человек, он жевал соломинку и при приближении Уимзи не двинулся с места.

— Добрый вечер! — радостно поздоровался Питер, положив ладонь на задвижку. — Не правда ли, свежо?

Человек не ответил, только грузнее навалился на ворота и вздохнул. На нем было грубое пальто и гетры, покрытые навозом.

— По сезону, — продолжал Питер. — Хорошо для овец. Завивается шерсть, и все такое.

Человек вынул изо рта соломинку и сплюнул в сторону правого ботинка гостя.

— Много животных потеряли в трясине? — не отступал Питер, небрежно отпирая ворота и наваливаясь на них со своей стороны. — Я вижу, у вас крепкий забор вокруг дома. В темноте, наверное, немного опасно. Вдруг вы заболтаетесь с приятелем во время вечерней прогулки да и налетите лбом?

Человек снова сплюнул, натянул на лоб шляпу и коротко спросил:

— Чего надо?

— Хотел нанести небольшой визит мистеру… ну, то есть владельцу этой фермы. Сельское добрососедство, и все такое… Тут скучновато, вам ли не знать. Как вы считаете, он дома?

Человек хрюкнул.

— Рад это слышать, — кивнул Питер. — Так непривычно приятно убедиться, что йоркширцы народ очень добрый и гостеприимный. Неважно, кто пришел, сразу приглашают к огню, да так приветливо. Простите, вы в курсе, что, опираясь на ворота, не даете мне их открыть? Не сомневаюсь, исключительно по недосмотру. Вам невдомек, что, стоя таким образом, вы играете роль рычага. Какой прелестный дом! Все радостно, голо и сурово. Никаких вьюнов, роз и других городских штучек. Кто в нем живет?

Человек окинул его взглядом с ног до головы и ответил:

— Мистер Граймторп.

— Неужели? Только подумать! Вот его-то я и хотел бы повидать. Образцовый фермер. На просторах Северного Райдинга только и слышишь: «Масло Граймторпа самое лучшее. Одежду из граймторпской шерсти можно носить вечно. Свинина тает на вилке. Для ирландского рагу берите мясо только у Граймторпа. Кто его бифштексы уважает, тот горя не знает». Цель моей жизни — повидаться с мистером Граймторпом лично. А вы, как я понимаю, его верный помощник и правая рука. Бессменно встаете затемно который год и доите коров средь ароматного сена. А вечером, когда овец ряды нисходят с гор, вы загоняете их всех во двор. Потом, детей собрав у очага, рассказываете, как жили в прежние века. Замечательная жизнь, хотя зимой, наверное, немного монотонная. Разрешите пожать вашу честную руку.

То ли на человека подействовал всплеск поэзии, то ли меркнущий свет был недостаточно тускл, чтобы скрыть металлический блеск в ладони Питера, но он немного отступил от ворот.

— Большое спасибо, дружище. — Сэр Питер порывисто шагнул за ним. — Я так понимаю, что мистера Граймторпа можно найти дома?

Человек ничего не ответил, и лишь когда Уимзи уже прошел дюжину ярдов по мощенной плитками дорожке, окликнул его, не поворачивая головы:

— Мистер!

— Что, приятель? — дружелюбно отозвался Питер.

— Как бы он не натравил на вас собаку.

— Разве такое возможно? Верный пес приветствует возвращение блудного сына^[100]. Сцена семейного воссоединения. «Мой давно потерянный малыш!» Рыдания, речи, пиво для восхищенных арендаторов. Веселье у древнего костра до упаду, пир горой. Покойной ночи, милый принц^[101], пока домой не вернутся коровы, и псы съедят Иезавель за стеною Изрееля^[102]. И пока весенние гончие не встанут на зимний след^[103]. Полагаю, они уже поужинали, — добавил он от себя.

По мере приближения к двери фермерского жилища настроение Питера повышалось. Он любил наносить подобные визиты. Хотя он и увлекался расследованиями так, как при другом воспитании и законах мог бы увлечься курением индийской травки — за их бодрящие свойства, — в моменты, когда жизнь казалась суетой и тленом, его детективный темперамент отступал на второй план. Питер ничего не ждал от посещения «Норы Грайдера» — и если бы захотел, то любую информацию мог бы получить прямо у ворот, показав угрюмому человеку несколько банкнот. Паркер, скорее всего, так бы и поступил — ему платили за следственные действия и ни за что другое. И ни природные данные, ни образование (он учился в престижной частной школе Барроу-ин-Фернс) не побудили бы его блуждать по задворкам неуправляемого воображения.

Но лорду Питеру мир представлялся увлекательным лабиринтом побочных тем. Он был уважаемым знатоком пяти или шести языков, неплохо музицировал, разбирался в токсикологии, коллекционировал редкие издания книг, был светским человеком и по-обывательски любил сенсации. По воскресеньям в половине первого его видели гуляющим в Гайд-парке в цилиндре и сюртуке и читающим газету «Ньюс оф зе уорлд». Страсть к неизведанному толкала его к поискам неизвестных текстов в Британском музее, копанию в эмоциональных историях сборщиков налогов и рассуждениям, куда его занесет его собственным течением. И в этом смысле тема йоркширского фермера, готового спустить на случайного гостя собак, требовала личной встречи. Хотя результат был непредсказуем.

На его первый стук никто не откликнулся, и он постучал снова. За дверью возникло движение, и раздался злобный голос:

— Ну и впусти его тогда, черт его побери — и черт тебя побери!

Ругательство сопровождалось звуком: то ли что-то упало, то ли что-то нарочно швырнули.

Дверь неожиданно открыла девочка лет семи — очень темная, симпатичная. Она потирала руку, словно в это место ей угодил камень. Девочка настороженно стояла, закрывая собой проход, пока прежний голос не спросил:

— Кого там принесло?

— Добрый вечер, — поздоровался Уимзи, снимая шляпу. — Надеюсь, вы простите меня за то, что я так бесцеремонно зашел. Я живу в Риддлсдейл-лодже.

— И что с того?

Поверх головы девочки Питер заметил силуэт курившего у огромного камина крепко сбитого мужчины. Помещение освещалось только огнем в топке, хотя окна были маленькие, а на улице смеркалось. Комната, судя по всему, была большой, но сразу за дымоходом ее перегораживала надвое высокая дубовая скамья, за которой простиралась область непроглядной тьмы.

— Можно войти? — спросил Уимзи.

— Если не терпится, — нелюбезно ответил хозяин. — Закрой дверь, девка, на что уставилась? Поди к своей мамаше — пусть поучит тебя манерам.

Ситуация напоминала ту, когда горшок учит чистоте чайник. Но девочка моментально растворилась в темноте, а гость сделал шаг вперед и вежливо спросил:

— Вы мистер Граймторп?

— А если и так, что с того? Уж мне не приходится стыдиться за мою фамилию.

— Разумеется, — кивнул Уимзи. — И за ферму тоже. Замечательное место. Кстати, меня зовут Уимзи, лорд Питер Уимзи, брат герцога Денверского. Не хотел вас тревожить — вы ведь заняты овцами и всем прочим, — но все-таки решился заглянуть по-соседски. Уединенная местность — полезно знать тех, кто обитает рядом. Понимаете, я привык к Лондону, где люди живут скученно. Сюда, наверное, редко заходят незнакомцы?

— Вообще не заходят, — отрезал Граймторп.

— Возможно, это и к лучшему, — продолжал лорд Питер. — Больше ценится домашний круг. Часто возникает мысль, что в городе видишь слишком много чужаков. Не то что в семье, где все, что говорится и делается, исключительно приятно. Вы женаты, мистер Граймторп?

— Какого черта вам здесь нужно? — прорычал хозяин с такой яростью, что Уимзи тревожно оглянулся: не прорвались ли в дом недавно упомянутые собаки.

— Не горячитесь, — ответил Уимзи. — Просто я подумал, что та очаровательная девочка — ваша дочь.

— Если бы я думал иначе, то придушил бы сучонку вместе с матерью. Как вам такое?

Вопрос, который следовало расценивать как разговорную формальность, был таков, что естественное красноречие Питера подверглось серьезному испытанию. Он прибег к обычному мужскому выходу из положения и предложил хозяину фермы сигару, а сам подумал: «Какую же окаянную жизнь ведет с этим типом женщина!»

Фермер, отказавшись от сигары коротким «нет», надолго замолк. Уимзи, раскурив свою, задумчиво разглядывал «собеседника». Это был видавший виды мужчина лет сорока пяти, грубый, неотесанный, с широкими рельефными плечами и короткими толстыми ногами — одним словом, бультерьер с дурным характером. Решив, что тонкие намеки такой организм не проймут, Уимзи начал напрямую.

— Сказать по правде, мистер Граймторп, я заявился без какого-либо повода. Хотя, приходя в чей-то дом, всегда полезно поводом обзавестись. Но вас повидать — это так замечательно, что и повод не нужен. Хотя, если честно, повод все-таки был: я ищу приятеля, который, как он мне сообщил, обретался где-то в округе. Боюсь, я с ним разминулся. Понимаете, я только что приехал с Корсики — интересная страна, я вам скажу, только очень далекая. Из того, что говорил мне друг, он должен был объявиться здесь с неделю назад и искать меня. Но мне, как всегда, не везет — он, не оставив карточки, лишил меня всякой уверенности. Вы его, случайно, не встречали? Высокий, с большой ступней, на мотоцикле с коляской. Может, проезжал мимо. Не знаете его?

Лицо фермера перекосилось и потемнело от бешенства.

— В какой день это было? — прорычал он.

— Речь идет о среде или ночи на четверг, — продолжал Уимзи, держа руку на своей тяжелой малайзийской трости.

— Так и знал, — прохрипел Граймторп. — Эта шлюха и все эти грязные бабьи хитрости… Слушай сюда, мистер. Говоришь, он твой приятель? Так вот, в среду и четверг я был в Степли, и ты это знал. Знал? И твой дружок тоже знал. Раз я его не поймал, тем хуже для тебя. Я бы его в бараний рог согнул, как тебя через секунду! А будете здесь еще рыскать, костей не соберете!

С этими удивительными словами он кинулся на Питера, норовя вцепиться в горло, как бульдог.

— Э, так не пойдет! — воскликнул Питер, освободившись от захвата с ошеломительной для противника легкостью и заломив его запястье загадочным и чрезвычайно болезненным приемом, от чего тот моментально обмяк. — Очень неразумно, так можно и убить. Убийство — дело скверное. Следствие и все такое. Обвинитель станет задавать неприятные вопросы. А потом вам накинут на шею петлю. К тому же ваши методы весьма примитивны. Стойте спокойно, идиот, иначе сломаете себе руку. Вот так. Теперь сядьте. В один прекрасный день вы влипнете в серьезные неприятности, если будете себя вести подобным образом в ответ на вежливый вопрос.

— Убирайся из моего дома! — мрачно потребовал Граймторп.

— Непременно, — кивнул Питер. — Спасибо за вечернее развлечение. Жаль, что не сообщили новостей о моем приятеле.

Фермер вскочил, изрыгая потоки брани, и ринулся к двери с криками:

— Джейбез! Джейбез!

Лорд Питер секунду смотрел ему вслед, затем обвел глазами комнату.

— Что-то здесь нечисто, — пробормотал он. — Этот тип что-то знает. Опасный ублюдок. Интересно… — Он заглянул за скамью и внезапно наткнулся взглядом на лицо женщины — тусклое светлое пятно в плотной тени.

— Вы? — хрипло выдохнула та. — Вы? Вы сумасшедший, раз явились сюда. Быстрее! Быстрее! Он пошел за собаками.

Она уперлась ладонями в его грудь, решительно выталкивая обратно, а когда пламя из камина осветило его лицо, сдавленно вскрикнула и застыла с выражением ужаса, как у Медузы с картины Караваджо…

Предание гласит, что Медуза была красива. Эта женщина тоже. Открытый белый лоб под копной темных волос, блеск черных глаз из-под прямых бровей, широкий чувственный рот такой изумительной формы, что даже в этот напряженный момент в жилах Питера взыграла кровь всех шестнадцати поколений знати. Его руки инстинктивно сомкнулись вокруг плеч прекрасной незнакомки, но женщина сжалась и поспешно отстранилась.

— Мадам, — начал Уимзи, приходя в себя, — я не совсем…

В его голове роилась тысяча вопросов, но прежде, чем он успел облечь их в слова, за домом послышался лай.

— Бегите, бегите! — вскрикнула женщина. — Собаки! Боже, что со мной станется? Скорее, пока меня из-за вас не убили. Уходите! Имейте жалость!

— Послушайте, — попытался успокоить ее Питер. — Я могу остаться и защитить вас…

— Вы можете остаться и погубить меня. Не медлите!

Питер, послав ко всем чертям традиции привилегированной школы, подхватил трость и выскочил наружу. Злобные зверюги преследовали его по пятам, пока он бежал к выходу. Питер ударил палкой первую — собака, зарычав, отпрянула. Человек у забора по-прежнему опирался на ворота. Позади слышался хриплый голос Граймторпа — он требовал, чтобы тот схватил беглеца. Последовала свалка из людей и псов, и Питер вдруг почувствовал, что перелетает через ворота. Он поднялся и на бегу слышал, как фермер отчитывает работника, а тот оправдывается — мол, ничего не мог поделать. Их перебранку перекрывал испуганный женский голос. Питер оглянулся через плечо. Работник, женщина и еще один человек, присоединившийся к веселью, отгоняли собак назад и как будто уговаривали Граймторпа не выпускать их с территории. Слова, судя по всему, подействовали, потому что фермер повернул прочь, а второй работник криками и ударами хлыста продолжал прогонять псов. Женщина что-то сказала, муж сердито накинулся на нее и повалил на землю.

Питер дернулся было, чтобы прийти на помощь, но его остановило твердое убеждение, что от этого будет только хуже. Он стоял и смотрел, как женщина поднялась и пошла к дому, утирая шалью кровь и грязь с лица. Фермер погрозил Питеру кулаком и последовал за ней. Джейбез увел собак, а приятель Питера снова облокотился на ворота.

Питер дождался, когда за семейством Граймторп закрылась дверь, достал платок и помахал работнику, который, проскользнув в ворота, медленно направился к нему.

— Большое спасибо, — поблагодарил Питер, вкладывая ему деньги в ладонь. — Боюсь, я невольно стал причиной скандала.

Мужчина посмотрел на него и на деньги.

— Держитесь отсюда подальше, мистер, если не хотите, чтобы ее кровь пала на вашу голову.

— Послушайте, — заговорил Уимзи, — вы, случайно, не видели в среду или около того молодого мужчину на мотоцикле?

— Нет… В среду я ездил в Степли. За техникой, за зерном.

— Ладно. Если узнаете, что кто-нибудь видел, дайте мне знать. Вот мое имя. Я живу в Риддлсдейл-лодже. Доброй ночи. И еще раз спасибо.

Человек взял визитную карточку и, не прощаясь, пошел прочь.

Лорд Питер медленно брел, подняв воротник пальто и надвинув на глаза шляпу. Этот кинематографический эпизод поколебал его способность логически думать. Он с трудом сортировал свои мысли и организовывал их в некоторое подобие порядка.

«Пункт первый, — говорил он себе. — Мистер Граймторп. Джентльмен, который ни перед чем не остановится. Дюжий. Грубый. Негостеприимный. Сатрап по характеру, ревнует свою потрясающую жену. В прошлую среду ездил в Степли покупать технику. Услужливый человек у ворот это косвенно подтвердил. Так что на данной стадии расследования можно считать это за алиби. Таинственного типа на мотоцикле с коляской не видел, если тот здесь вообще проезжал. Хотя надо думать, что проезжал. А если так, то мало сомнений, с какой целью. Возникает интересный момент. Зачем понадобилась коляска? С ней тут ездить неудобно. Если он приезжал за миссис Г., то — это очевидно — не забрал ее. Пошли дальше.

Пункт второй. Миссис Граймторп. Очень одинокий пункт. Господи! — Питер остановился, вспоминая драматический момент. — Давайте признаем сразу: если человек с ногой десятого размера появлялся здесь с той целью, в которой его подозревают, то у него были на это веские основания. Итак. Миссис Г. страшится мужа, которому ничего не стоит по первому подозрению швырнуть ее на землю. Бог ему судья — я сделал бы все только хуже. Единственное, чем можно помочь жене такого дикаря, — держаться от нее подальше. Остается надеяться, что он ее не убьет. Одного раза достаточно. Итак, к чему я пришел?

Пункт третий. Миссис Граймторп что-то знает и кого-то знает. Она приняла меня за человека, которому никак не следовало являться в это место. Интересно, где она была, когда я разговаривал с Граймторпом? В комнате ее не было. Возможно, ее предупредила девочка? Не годится. Я сказал девочке, кто я такой. Ага! Кажется, осенило. Она посмотрела в окно и увидела человека в поношенном клетчатом пальто. Но Десятый Размер тоже ходит в поношенном клетчатом пальто. Предположим на секунду, что она приняла меня за него. Что она делает дальше? Поначалу благоразумно держится в стороне. Ей непонятно, с чего мне взбрело в дурную голову заявиться в их дом. Когда же муж побежал звать псаря, она отважно рискует жизнью, чтобы поскорее выпроводить своего… своего — скажем прямо — любовника. Тут она понимает, что перед ней не любовник, а просто какой-то любопытный осел (боюсь), причем еще и упрямый. Новый поворот неловкой ситуации. Она велит ослу выметаться из дома, чтобы спастись самому и спасти ее. Осел выметается — не слишком обходительно. Теперь надо ждать следующего акта этой увлекательной драмы. Когда? Вот что интересно знать».

Некоторое время Питер топал по грязи молча, потом заметил:

— И тем не менее, все это ничуть не проливает свет на то, что делал Десятый Размер в Риддлсдейл-лодже.

К концу своего путешествия он так и не пришел ни к каким выводам по этому поводу.

— В любом случае, — сказал он себе, — если это не будет угрожать жизни миссис Граймторп, я должен снова с ней встретиться.

Глава 5 Улица Сент-Оноре и улица Де-ла-Пэ

Думаю, это был кот.

Корабль ее величества

«Пинафор»^[104]

Паркер сидел с несчастным видом в маленькой квартирке на улице Сент-Оноре. В три часа дня Париж был полон мягкого, но радостного осеннего солнца, однако окна выходили на север и помещение наводило тоску простой темной мебелью и застоялым воздухом.

Это была мужская комната — выдержанная в строгом стиле респектабельного клуба и соответствующая сухому вкусу покойного владельца. У холодного камина стояли два обитых красной кожей кресла. На каминной полке — бронзовые часы; по обе стороны — блестящие гильзы от немецких снарядов. В пепельнице из камня давно потухшая трубка. В рамках из грушевого дерева несколько превосходных гравюр и портрет маслом довольно напыщенной дамы времен Карла II. На окнах красные шторы, пол покрыт плотным турецким ковром. Напротив камина — высокий книжный шкаф красного дерева со стеклянными дверцами. Несколько томов английской и французской классики, большая подборка работ по истории и международной политике, французские романы, книги на спортивные и военные темы и известное французское издание «Декамерона»^[105] с дополнительными иллюстрациями. У окна стоял большой секретер.

Паркер покачал головой, взял лист бумаги и принялся писать донесение. В семь он позавтракал булочками с кофе, тщательно осмотрел квартиру, допросил консьержку, переговорил с управляющим банка «Лионский кредит» и квартальным префектом полиции, но результат получился весьма плачевным.

Информация, почерпнутая из бумаг капитана Кэткарта, была таковой.

До войны Дэнис Кэткарт был, несомненно, богатым человеком: вкладывал средства в предприятия России и Германии и имел долю в процветающем виноделии Шампани. Получив в двадцать один год наследство, три года провел в Кембридже, много путешествовал, встречался с важными персонами, готовился стать дипломатом. Период с 1913 по 1918 год был интересным, тяжелым и удручающим. В начале войны Кэткарт получил офицерский чин. С помощью чековой книжки Паркер восстановил финансовую жизнь молодого британского офицера: обмундирование, лошади, вооружение, поездки, обеды и вино во время увольнений, карточные долги, плата за квартиру на улице Сент-Оноре, клубные взносы и многое другое. Скромные траты строго соответствовали доходам. Счета были аккуратно сложены и занимали целый ящик в секретере. Никаких расхождений. Но помимо этого, казалось, средства Кэткарта утекали куда-то еще. Начиная с 1913 года каждый квартал капитан снимал крупные суммы наличных, ставя на чеках в графе «Получатель» самого себя. Иногда чаще. По поводу того, куда уходили средства, секретер хранил молчание: в бумагах не было ни расписок, ни квитанций, ни листа учета расходов.

Потрясший мировые финансы удар 1914 года отразился и в депозитной книжке Кэткарта. Поступления из Германии и России прекратились, а из Франции, где война прокатилась по винодельческим регионам и оторвала рабочих от дел, сократились до четверти прежнего объема. В первый год еще продолжали поступать существенные дивиденды от вложений во французские государственные ценные бумаги. Затем кредитный актив сократился на 20 тысяч франков, а через полгода еще на 30, после чего все быстро покатилось под гору. Паркер мог представить, как в вихре повышающихся цен и обвала валют распродавались государственные облигации и таяли накопления. Доход становился все меньше, появлялось больше долговых обязательств.

Примерно к восемнадцатому году ситуация стала настолько острой, что записи демонстрировали безуспешные попытки поправить дела игрой на курсах валют. Через банк проводились покупки немецких марок, русских рублей и румынских леев. Паркер, вспомнив о собственных 12 фунтах, вложенных в подобные никчемные образцы гравировального искусства, лежавшие теперь дома в его письменном столе, сочувственно вздохнул. Он понимал, что они стоят не больше бумаги, на которой напечатаны, но его рассудительный ум не терпел даже мысли, чтобы их выкинуть. Кэткарт явно убедился, что марки и рубли — дело гиблое.

Где-то в этот же период банковская расчетная книжка Кэткарта стала демонстрировать поступления наличными — то больших, то малых сумм с разной периодичностью. В декабре 1919 года сумма достигла 35 тысяч франков. Паркер сначала предположил, что эти доходы представляют собой дивиденды от неких ценных бумаг, которые Кэткарт держал при себе, не проводя через банк. Он тщательно обыскал комнату, надеясь найти или сами облигации, или любой документ, где о них бы упоминалось, но напрасно. И был вынужден заключить, что Кэткарт либо держал их в каком-нибудь тайном месте, либо доход происходил из иного источника.

Кэткарт демобилизовался очень быстро (явно благодаря завязанным ранее знакомствам с важными государственными лицами) и долго отдыхал на Ривьере. Последующий визит в Лондон совпал с получением семисот фунтов, которые, переведенные по тогдашнему курсу во франки, составили неплохое подспорье счету. С тех пор расходы и поступления были примерно сбалансированы, выписанные на себя чеки существеннее, а начиная с 1921 года стали возвращаться доходы от вложений в виноделие.

Тщательно записав информацию, Паркер откинулся на спинку и обвел взглядом помещение. Он не в первый раз ощутил неприязнь к своей профессии, вырвавшей его из сообщества мужчин, которые относились друг к другу с доверием и уважали частную жизнь. Раскурив потухшую трубку, он продолжил писать донесение.

Информация, полученная от мсье Туржо, управляющего банка «Лионский кредит», во всем подтвердила данные расчетной книжки Кэткарта. В последнее время тот осуществлял платежи наличными, обычно банкнотами небольшого достоинства. Раз или два ненамного превысил кредит, но в течение нескольких месяцев погасил задолженность. Кэткарт, как все, страдал от сокращения доходов, но его счет никогда не доставлял банку неудобств. На последний момент положительный баланс составлял 14 тысяч франков. Мсье Кэткарт был очень приятным, но не слишком общительным человеком — и чрезвычайно корректным.

Информация, полученная от консьержа.

Он не часто видел мсье Кэткарта, но считал его очень вежливым. Уходя или приходя, тот никогда не забывал поздороваться — говорил: «Bon jour, Bourgois»^[106]. Иногда к нему приходили господа в вечерних костюмах. Один был партнером в карточных играх. Мсье Бургуа никогда не видел в его комнатах женщин, кроме одного случая, когда капитан пригласил на завтрак дам, très comme faut^[107], которые привели с собой его fiancée, une jolie blonde^[108]. Мсье Кэткарт пользовался квартирой в качестве pied à terre^[109], часто закрывал и уезжал на несколько недель или месяцев. Он был un jeune homme très rangè^[110]. Слуг не имел. В его квартире поддерживала чистоту мадам Леблан, кузина покойной жены консьержа, очень достойная женщина. Разумеется, он даст мсье ее адрес.

Информация, полученная от мадам Леблан.

Мсье Кэткарт был очаровательным молодым человеком, ей нравилось у него работать. Благородный, постоянно интересовался семьей. Мадам Леблан сильно расстроилась, узнав о его смерти накануне свадьбы с дочерью английской миледи. Она видела мадемуазель в прошлом году, когда та приезжала в Париж повидаться с Кэткартом, и считала, что молодой леди очень повезло. Немногие мужчины настолько же серьезны, как мсье Кэткарт, особенно при такой привлекательной внешности. Мадам Леблан мужчин знает и могла бы под настроение рассказать множество историй, но о мсье Кэткарте ничего подобного не слышала. Он не всегда пользовался квартирой, но ее извещал, когда намеревался приехать, и она приводила комнаты в порядок. Он и сам поддерживал чистоту и в этом отношении отличался от других англичан. Мадам Леблан встречала таких, у которых sens dessus dessous^[111]. Мсье Кэткарт всегда очень хорошо одевался. Регулярно мылся. Несчастный господин увлекался своим туалетом, как женщина. И вот умер! Le pauvre garcon^[112]. От этой трагической новости у мадам Леблан даже аппетит пропал.

Информация, полученная у господина префекта полиции.

Абсолютно никакой информации. Мсье Кэткарт никогда и ни в каком отношении не привлекал внимание полиции. Что же касается упомянутых господином Паркером денежных сумм — если господин предоставит номера купюр, будут предприняты усилия проследить их оборот.

Куда уходили деньги? Паркер мог представить только два варианта: незаконное предприятие или шантаж. Разумеется, столь привлекательный мужчина, как Кэткарт, мог иметь женщину и даже не одну, о которых не подозревал консьерж. Карточному шулеру — если Кэткарт в самом деле им являлся — грозит опасность оказаться под властью слишком много узнавшего человека. Нерегулярные поступления наличными, когда иссякли его доходы, могли быть выигрышами в казино, на курсах валют, или — если верить рассказам Денвера — в нечестной карточной игре. Паркер склонялся к версии шантажа. Это более соответствовало картине преступления, которую они с лордом Питером реконструировали в Риддлсдейле.

Но кое-что все-таки озадачивало Паркера. Зачем шантажисту понадобилось ехать на мотоцикле с коляской через йоркширские болота? Кому принадлежал зеленоглазый кот? Безделушка недешевая. Не мог ли Кэткарт предложить ее в качестве части платежа? Мысль показалась глупой: шантажист отверг бы ее с презрением, — но кот теперь был у Паркера и детективу пришло в голову, что следовало бы отнести его ювелиру на оценку. Все было неясным: роль коляски, роль кота и более всего — роль леди Мэри.

Почему она солгала на следствии? То, что она говорила неправду, не вызывало у Паркера сомнений. Он не верил ни единому слову истории о разбудившем ее втором выстреле. Что привело ее к двери в оранжерею в три часа утра? Чей чемодан был спрятан в кактусах — если там вообще стоял чемодан? Что это за длительный нервный срыв без определенных симптомов, не позволивший дать показания магистрату и ответить на вопросы брата? Не присутствовала ли леди Мэри при встрече в кустах? Но тогда они с Уимзи наверняка обнаружили бы там ее следы. Не в сговоре ли она с шантажистом? Предположение было неприятным. Не намеревалась ли помочь жениху? От герцогини Паркер знал, что леди Мэри располагает собственными средствами. Не решила ли она поддержать Кэткарта деньгами? Но в таком случае почему не сообщила все, что ей известно? Худшее из высказанных о Кэткарте предположений — что он карточный шулер — стало всеобщим достоянием, а сам он умер. Если Мэри знает правду, почему не выступила и не спасла брата?

В этот момент Паркеру пришла в голову еще более неприятная мысль. Что, если миссис Марчбэнкс слышала в библиотеке шаги не Денвера, а кого-то другого — человека, который тоже назначил встречу с шантажистом, но был на его стороне против Кэткарта и понимал опасность их разговора? А сам Паркер — достаточно ли хорошо осмотрел лужайку между домом и зарослями, где проходила встреча? Возможно, что утром в четверг там еще были следы примятости, а потом благодаря дождю и жизненным силам трава вновь воспрянула. Все ли следы они с Питером обнаружили в лесу? Не произвела ли этот выстрел с близкого расстояния чья-то более надежная рука? И еще раз — чей же этот зеленоглазый кот?

Догадки, предположения — одно неприятнее другого — кололи сознание Паркера. Он взял данную ему Уимзи фотографию Кэткарта и долго с любопытством вглядывался в изображение. Смуглое симпатичное лицо, слегка вьющиеся черные волосы, большой, хорошо очерченный нос, темные с разлетом глаза, одновременно притягательные и надменные. Губы красивые, хотя чуть полноватые, с намеком на чувственность в изгибе. Подбородок с ямочкой. Паркер признал, что изображенный на фотографии человек ему не нравится — кажется слишком напыщенным. Он бы отмахнулся от такого приятеля как от байронического мерзавца. Но опыт подсказывал, что подобный тип лица способен сильно действовать на женщин, вызывая в них любовь или ненависть.

Совпадения обычно похожи на розыгрыши Провидения. И Паркер вскоре удостоился — если это выражение в данном случае уместно — познакомиться с проявлением подобного снисходительного юмора. Как правило, такие вещи случались не с ним — они были больше по части Уимзи. Детектив проделал путь с низших ступеней до уважаемой должности в Скотленд-Ярде скорее благодаря упорному труду, практичности и осторожности, чем счастливым совпадениям и умению поймать удачу за хвост. Но на этот раз Паркера явно «вел» кто-то свыше, а то, что детектив не ощутил по этому поводу особой благодарности, можно объяснить только одним из проявлений несовершенной человеческой природы.

Он закончил донесение, все аккуратно сложил в стол и заглянул в полицейский участок договориться с префектом о ключах и печатях на дверь. Вечер только начинался, и похолодало несильно. Паркер решил разогнать мрачные мысли кофе с коньяком на бульваре Сен-Мишель, а затем прогуляться по парижским магазинам. По натуре добрый семейный человек, он захотел купить что-нибудь парижское своей старшей сестре — незамужней и ведущей одинокую унылую жизнь в Барроу-ин-Фернс. Детектив знал, что она придет в восторг от тонкого кружевного нижнего белья, которого никто, кроме нее самой, не увидит. Паркер был не из тех, кто испытывает неловкость, покупая в иностранном магазине женское белье: не имел для этого достаточного воображения. Он помнил, как однажды судья поинтересовался,что такое «камисоль»^[113], и детектив не нашел ничего смущающего в описании этого предмета одежды. И теперь намеревался найти истинно парижский магазин и спросить там камисоль. Этим он положит начало, а затем продавщица без всяких просьб покажет все остальное.

Около шести вечера Паркер шел по улице Де-ла-Пэ с небольшой коробкой под мышкой. Он потратил денег больше, чем намеревался, но приобрел массу знаний. Больше не сомневался, что такое «камисоль», и впервые в жизни осознал, что крепдешин не имеет ничего общего с крепом и, хотя очень тонок, на удивление дорог. Молодая продавщица вела себя очаровательно мило и, ни на что не намекая, сумела устроить так, что покупатель ощутил себя немного собакой. Он чувствовал, как улучшилось его французское произношение. Мимо великолепных витрин магазина по улице неспешно прогуливались толпы людей. Паркер остановился, заглядевшись на выставку украшений, словно колебался в выборе между жемчужным колье за 80 тысяч франков, алмазной подвеской и аквамаринами в платине.

И тут увидел, что, свисая из-под бирки с надписью «Bonne fortune»^[114], ему по-злодейски подмигивает зеленоглазый кот. Кот смотрел на Паркера, а Паркер смотрел на кота. Это был не обычный, а особенный кот. Тонкое изогнутое тельце сверкало алмазами, платиновые лапы сведены вместе, блестящий хвост задран вверх — все выдавало чувственную радость, будто он терся о некий любимый предмет. Голова слегка склонена на одну сторону, приглашая приласкать шею. Истинное произведение искусства — художника, а не ремесленника. Паркер достал блокнот и посмотрел на изображенного в нем кота, затем на кота с витрины. Они были похожи. Удивительно похожи. Одинаковые. Паркер вошел в магазин.

— Мой бриллиантовый кот очень похож на того, что выставлен в вашей витрине, — обратился он к молодому человеку за прилавком. — Не окажете ли любезность сообщить, какова стоимость такого кота?

— Разумеется, мсье, — с готовностью ответил продавец. — Его цена пять тысяч франков. Он, как вы понимаете, сделан из самых превосходных материалов. Более того, это настоящее произведение искусства и ценится выше рыночной стоимости потраченных на него драгоценных камней.

— Это, полагаю, своеобразный талисман?

— Совершенно верно, мсье. Приносит удачу. Особенно в карточной игре. Эти небольшие предметы часто покупают женщины. У нас есть и другие талисманы, но все подобного качества и цены. Мсье может не сомневаться, что его кот высочайшей породы.

— И таких котов можно приобрести в Париже повсюду? — как бы равнодушно спросил Паркер.

— Нет, мсье, — ответил продавец. — Если вы планируете подобрать своему коту пару, советую поспешить. У господина Брике было только два десятка, а теперь, включая того, что на витрине, осталось всего три. Думаю, он больше не станет ими заниматься. Повторять одно и то же значит вульгаризировать идею. Конечно, появятся другие коты…

— Мне не нужно другого, — внезапно заинтересовался Паркер. — Я так понимаю, что подобных котов продавал только Брике. Следовательно, и мой из вашего магазина?

— Несомненно. Это один из наших котов. Сделан нашим художником, занимавшимся подобными миниатюрными зверьками.

— Полагаю, невозможно установить, кому был изначально продан этот кот?

— Если с прилавка за наличные — нет. Но если попал в наши книги — возможно, получится, если угодно мсье.

— Очень угодно, — кивнул Паркер, доставая визитку. — Я сотрудник британской полиции. Мне крайне важно узнать, кому сначала принадлежал этот зверь.

— В таком случае мне необходимо известить владельца магазина, — заявил продавец. Он ушел с визиткой в глубь помещения и вскоре возвратился с крепким мужчиной, которого представил как господина Брике.

В кабинете хозяин выложил на стол учетные книги.

— Вы должны понимать, что я могу назвать фамилии и адреса покупателей котов лишь в том случае, если мы получали плату с их счетов. Конечно, маловероятно, что такую дорогую вещь покупали за наличные. Но случается, что богатые англосаксы приобретают украшения именно так. Углубляться в прошлое дальше, чем до начала года, нет нужды — именно тогда были изготовлены эти коты. — Брике провел толстым пальцем по записям в книге. — Первая продажа состоялась девятнадцатого января.

Паркер записывал фамилии и адреса, и через полчаса господин Брике подытожил:

— Это все, мсье. Сколько у вас получилось человек?

— Тринадцать, — ответил Паркер.

— В магазине осталось три кота. Изначально их было двадцать. Следовательно, четыре штуки продали за наличные. Если хотите, сверимся с бухгалтерскими книгами.

Поиски в бухгалтерских книгах оказались более утомительными, но четырех котов обнаружить удалось. Первого продали 31 января, второго 6 февраля, третьего 17 мая и последнего 9 августа.

Паркер поднялся и рассыпался в похвалах и благодарностях, и тут ему в голову пришла мысль показать господину Брике фотографию капитана.

Хозяин магазина покачал головой.

— Уверен, он не из наших постоянных клиентов. У меня хорошая память на лица. Стараюсь запомнить всех, кто имеет у нас счет. А у этого господина необычное лицо. Но мы можем спросить моих помощников.

Большинство работников не узнали изображенного на карточке человека, и Паркер уже собирался спрятать фотографию в карман, но тут девушка, которая вернулась, продав обручальное кольцо тучному пожилому еврею, уверенно заявила:

— Mais oui, j’ai vu, ce monsieur-là^[115]. Он англичанин. Купил бриллиантового кота для симпатичной блондинки.

— Мадемуазель, — встрепенулся Паркер, — окажите мне любезность, расскажите все, что сможете вспомнить.

— Хорошо, — кивнула продавщица. — Такое лицо не забыть, особенно женщине. Господин купил бриллиантового кота и заплатил… ах нет, не так: вспомнила, купила дама и выложила наличные. Я еще удивилась: женщины обычно не носят таких крупных сумм. Господин тоже совершил покупку — приобрел для дамы черепаховый с бриллиантами гребень. И тут она сказала, что тоже хочет подарить ему что-то на счастье. Спросила, нет ли у нас талисмана, приносящего удачу в карточной игре. Я показала несколько пристойных для господина украшений. Но она увидела этих котов, они ей понравились, и сказала, что больше ничего не хочет и уверена, что это именно то, что ему нужно. Спросила моего совета. Я ответила, конечно, что джентльмен больше никогда не сядет без него за карточный стол. Он рассмеялся и пообещал не расставаться с котом за игрой.

— Какова из себя была эта дама? — спросил Паркер.

— Блондинка, мсье. Очень привлекательная, довольно высокая, стройная, хорошо одетая. Большая шляпка, темно-синий костюм. Quoi encore? Voyons^[116] — она была иностранкой.

— Англичанкой?

— Не знаю. По-французски говорила очень хорошо, как француженка, но все-таки с легким акцентом.

— А на каком языке говорила с мужчиной?

— По-французски. Понимаете, мсье, мы беседовали втроем. Они постоянно обращались ко мне, и поэтому мы вели речь на французском языке. Господин говорил по-французски à mervelle^[117], и только по костюму и некоторым деталям внешности я догадалась, что он англичанин. Дама говорила тоже свободно, лишь время от времени пробивался акцент. Иногда я отходила взять с витрины вещи. Тогда они разговаривали между собой, но не знаю, на каком языке.

— Мадемуазель, вы можете вспомнить, как давно это было?

— Ah, mon Dieu, ca c’est plus difficile. Monsieur sait que les jours se suivent et se ressemblent. Voyons^[118].

— Можно посмотреть по бухгалтерским книгам, — предложил Брике. — Когда были проданы одновременно бриллиантовый гребень и кот.

— Конечно, — поспешно согласился Паркер. — Вернемся к вам в кабинет.

Там они открыли январский том, но ничего не нашли, зато в февральском, в записях от шестого числа, прочитали:

Peigne en écaille et diamants — f 7500

Chat en diamants (Dessin c-5) — f 5000 ^[119]

— Это все решает, — мрачно заметил Паркер.

— Мсье, кажется, недоволен, — удивился хозяин магазина.

— Не могу выразить, как я благодарен за вашу доброту, но, откровенно признаюсь, из всех месяцев в году я предпочел бы любой другой.

Паркер настолько расстроился, что купил две юмористические газеты, чтобы успокоить чувства, и прочитал их за обедом в ресторане на углу улицы Огюст-Леопольд. Затем, вернувшись в свой скромный отель, заказал вина и сел сочинять письмо лорду Питеру. Работа шла медленно и была не по душе Паркеру. Заключительный абзац получился таким.

«Я изложил все без комментариев. Сделаешь выводы сам, лучше меня. Мои умозаключения меня поставили в тупик и бесконечно встревожили. Возможно, все это полная чушь. Надеюсь, у тебя всплывет нечто такое, что позволит по-иному трактовать факты, но, чувствую, их нужно прояснить. С удовольствием сложил бы с себя полномочия, но понимаю, что другой может поспешить с выводами и все испортить. Но если ты считаешь, что так будет лучше, я могу в любой момент заболеть. А если полагаешь, что нужно продолжать копаться здесь, не мог бы ты раздобыть фотографию леди Мэри Уимзи и, если возможно, выяснить насчет черепахового гребня и кота: когда именно леди Мэри была в феврале в Париже? Так ли она хорошо говорит по-французски, как ты? Дай знать, как идут у тебя дела.

Твой Паркер».

Он внимательно перечитал донесение и письмо и запечатал. Затем написал сестре, аккуратно упаковал подарок и позвонил коридорному.

— Это письмо отправьте немедленно заказным, а посылку завтра общей почтой.

Затем он лег в постель и стал читать комментарии к «Посланию к Евреям», пока не уснул.

В ответ пришло письмо лорда Питера.

«Дорогой Чарлз!

Не тревожь себя. Мне самому очень не нравится, как обстоят дела, но предпочитаю, чтобы нашим вопросом занимался именно ты. Как ты выражаешься, рядовому полицейскому все равно, кого арестовывать, лишь бы арестовывать — его не волнует, как он повредит человеку. Я сосредоточил все мысли на том, чтобы очистить имя Джерри — это первая цель: все, что угодно, лучше, чем петля за преступление, которое он не совершал. Пусть понесет наказание преступник, а не другой. Посему продолжаем.

Прилагаю две фотографии — все, что сумел раздобыть. Одна — в сестринской форме — неудачная, на другой почти все скрывает большая шляпа.

У меня в среду случилось маленькое приключение — расскажу при встрече. Нашел женщину, которая знает гораздо больше, чем должна, и перспективного головореза, только боюсь, что у него есть алиби. Появилась слабая зацепка насчет Десятого Размера. В Норталлертоне ничего особого не произошло, если, конечно, не считать, что Джерри под судом. Слава богу, здесь мать, и я надеюсь, что она приведет Мэри в чувство, но ей — то есть Мэри, а не матери, — хуже, чем в прошлые два дня: жутко больна и хандрит. Доктор Тингамми — тот еще осел — ничего не может поделать. Мать утверждает, что все ясно как божий день и она положит этому конец, а мне надо набраться терпения. Я просил ее разузнать насчет гребня и кота. М. кота начисто отрицает, но признает, что приобрела в Париже гребень. Где — не помнит, чек потеряла, но говорит, что он гораздо дешевле 7,5 тысяч франков. Она находилась в Париже со 2 по 20 февраля. Теперь моя главная задача связаться с Лаббоком и прояснить вопрос с тем белым песком.

Выездные сессии суда состоятся в последней неделе ноября — фактически в конце следующей недели. Это немного напрягает, но не особенно. Они не имеют права судить Джерри. Важна исключительно большая коллегия присяжных, которая утвердит проект обвинительного акта, и тогда мы получим столько времени, сколько нужно. Возникнет куча проблем. Заседания парламента, и все такое. Старина Биггс за своим непроницаемо-мраморным фасадом не на шутку встревожен. Судить пэров — та еще головная боль. Такое случается примерно раз в шестьдесят лет, и процедура — ровесница королеве Елизавете. Придется назначать лорда-распорядителя, да мало ли что еще. И нужно ясно отдавать себе отчет, что это только ради данного случая, поскольку где-то во времена Ричарда II лорд-распорядитель был настолько важной шишкой, что заправлял практически всем. Когда на трон взошел Генрих IV и судебная служба оказалась под властью короны, он с радостью прибрал все к рукам, и теперь лорда-распорядителя выбирают лишь по случаю коронации или таких представлений, как с Джерри. Король делает вид, что не знает, что такое должностное лицо отсутствует, и немало удивляется, когда требуется подобрать кандидатуру для выполнения подобных функций. Ты это знал? Я — нет. Меня просветил Бигги.

Взбодрись! Представь, что все эти люди не имеют ко мне отношения. Мать передает тебе самые добрые пожелания и надеется, что скоро увидит. Бантер передает что-то правильное и уважительное, только забыл, что именно.

Твой соратник по сыску

П.У.».

Можно сразу сказать, что никакого убедительного опознания по фотографиям от свидетелей добиться не удалось.

Глава 6 Противоречивая Мэри

Я пытаюсь взять в общественной жизни то, что каждый мужчина получает от матери.

Леди Астор^[120]

В день открытия Йоркских выездных судебных сессий большая коллегия присяжных утвердила проект обвинительного акта в совершении убийства Джеральдом, герцогом Денверским. Герцог предстал перед судом, и судья открыл миру то, о чем газеты всей страны уже кричали две недели подряд: он судья общегражданских исков, присяжные из народа, а потому не могут судить английского пэра, — но тем не менее добавил, что считает своим долгом обо всем известить лорда-канцлера (который уже больше десяти дней вел согласования с Королевской галереей, подыскивая лордов для формирования специального комитета). Было отдано соответствующее распоряжение, и знатного заключенного увезли.

Прошло немного времени, и хмурым лондонским днем Чарлз Паркер позвонил в квартиру на втором этаже по улице Пикадилли. Дверь открыл Бантер и, с любезной улыбкой сообщив, что лорд Питер на несколько минут вышел, но вскоре будет, пригласил войти и дождаться.

— Мы прибыли только нынешним утром, — добавил дворецкий, — и не все еще уладили. Поэтому просим нас извинить. Не угодно ли выпить чаю?

Паркер предложение принял и с удовольствием устроился в углу большого мягкого дивана. После неудобной французской мебели казалось облегчением ощутить упругость пружин под собой, подушку под головой, и вдохнуть аромат превосходных сигарет Уимзи. Что подразумевал Бантер, когда сказал, что не все еще уладили, он гадать не стал. Трепещущий огонь отражался в безупречном, без единого пятнышка, черном кабинетном рояле. Кожаные переплеты редких изданий Питера тускло светились на фоне темных с бледно-желтыми просветами стен. В вазах стояли темно-лимонные хризантемы. На столе, словно хозяин квартиры никуда не уезжал, лежали последние номера газет.

За чаем Паркер достал из нагрудного кармана фотографии леди Мэри и Дэниса Кэткарта, прислонил к чайнику и стал разглядывать, переводя с одной на другую взгляд, будто стараясь обнаружить смысл в слегка неестественном, смущенном виде людей. И снова, постукивая карандашом по каждому пункту, сверился со своими парижскими записями.

— Черт! — выругался он, глядя на изображение леди Мэри. — Черт! Черт! Черт…

Вереница мыслей оказалась чрезвычайно интересной. Образ за образом — и каждый богат на предположения — теснились в его голове. В Париже правильно мыслить невозможно, настолько там неудобно и к тому же в домах центральное отопление. Здесь же, где было распутано столько загадок, живой огонь. Кэткарт, наверное, тоже любил сидеть перед огнем. И конечно, думал, как решить свои проблемы. Вот так и кошки, глядя на огонь, размышляют о своей кошачьей жизни. Странно, что это не приходило Паркеру в голову раньше. Когда зеленоглазый кот сидел перед огнем, то погружался в насыщенную бархатную черноту, полную смыслов, которые были самыми главными. Мыслить так — счастье, потому что иначе можно превысить скоростной порог и черная трясина закрутится слишком быстро. Но теперь он действительно обрел формулу, которую нужно сохранить. Связь очевидна: близкая, ясная, понятная.

— Кот от стеклодува бомбоустойчив, — громко и отчетливо произнес Паркер.

— Рад слышать, — отозвался лорд Питер с дружелюбной улыбкой. — Вздремнул, старина?

— Я… что? — Паркер поднял голову. — Привет! Что значит «вздремнул»? Пытался ухватить очень важную цепь мыслей, но благодаря тебе упустил. Что же это было? Кот… кот… кот… — лихорадочно пытался вернуться на след детектив.

— Ты сказал, что кот от стеклодува бомбоустойчив, — подсказал лорд Питер. — Превосходное слово. Мозг рвет на части. Только я не понимаю, что ты этим хотел сказать.

— Бомбоустойчив? — Паркер слегка покраснел. — Возможно, ты прав: я немного вздремнул. Понимаешь, мне показалось, что я нашел ко всему ключ. Придал определяющее значение этой фразе. Даже теперь… нет, теперь, когда я об этом думаю, цепочка мыслей рассыпается. Жаль. Мне казалось, все абсолютно прозрачно.

— Не бери в голову, — успокоил его лорд Питер. — Только что вернулся?

— Пересек Ла-Манш прошлой ночью. Есть новости?

— Много.

— Хорошие?

— Нет.

Взгляд Паркера скользнул по фотографиям.

— Не верю, — отрешенно проговорил он. — Будь я проклят, если поверю из этого хоть единому слову.

— Единому слову из чего?

— Что бы это ни было.

— Придется поверить, Чарлз, — мягко проговорил приятель, набивая трубку короткими решительными нажимами пальцев. — Я не утверждаю, что Мэри застрелила Кэткарта, — нажим, нажим, — но она лжет, — нажим, — лжет снова и снова. — Нажим, нажим. — Она знает, кто это сделал. — Нажим. — Была к этому готова, — нажим, — а теперь притворяется и говорит неправду, чтобы выгородить некоего человека. Надо заставить ее заговорить. — Лорд Питер чиркнул спичкой и серией коротких сердитых пыхов раскурил трубку.

— Если ты считаешь, — начал Паркер с жаром, — что эта женщина, — он указал на фотографию, — приложила руку к убийству Кэткарта, я не буду требовать улик. Пропади все пропадом, Уимзи, — она твоя сестра!

— А Джеральд — мой брат, — едва слышно заметил лорд Питер. — Ты же не станешь утверждать, что мне нравится наше занятие. Но мы лучше справимся с задачей, если будем сохранять хладнокровие.

— Прости, ради бога, — извинился Паркер. — Не понимаю, как у меня вырвалось. — Прости, старина. Самое лучшее, что мы можем сделать, — посмотреть в лицо фактам, какими бы неприятными они ни казались. Не стану отрицать: некоторые из них страшнее горгульи.

— Мать приехала в Риддлсдейл в пятницу, сразу поднялась наверх и занялась Мэри, пока я слонялся в холле, дразнил кота и досаждал сам себе, — начал рассказ Уимзи. — Появился старина доктор Торп. Я устроился на лестнице на сундуке. Прозвенел колокольчик. Явилась Эллен. Мать и доктор Торп перехватили ее у комнаты Мэри и долго о чем-то спорили. Затем мать бросилась по коридору так, что стучали каблуки и в ушах сердито отплясывали серьги. Я прокрался за ними к двери ванной, но ничего не разглядел, поскольку они закрылись. Зато услышал, как мать сказала: «Что я говорила?» — и Эллен ответила: «Боже, кто бы мог подумать, ваша светлость!» Мать снова: «Если бы я надеялась, что в случае чего вы спасете меня от отравления мышьяком или сурьмой — вы знаете, о чем я говорю: о снадобье, при помощи которого вполне симпатичный мужчина с нелепой бородкой избавился от жены и тещи (которая была намного привлекательней своей дочери)^[121], — то лежала бы теперь вскрытая на столе доктора Спилсбери^[122]. Отвратительная, незавидная работа — изучать людей, как бедных подопытных кроликов».

Уимзи прервался перевести дыхание, и Паркер, несмотря на горькие чувства, невольно рассмеялся.

— За точность слов не ручаюсь, — продолжал лорд Питер, — но смысл такой. Ты же знаешь стиль моей матери. Доктор Торп пытался сохранить внешнее достоинство, но мать, раскудахтавшись словно наседка, сверкнула на него глазами. «В мои дни мы называли такие состояния истерикой и озорством. Не позволяли девушкам нас дурачить. А вы называете это неврозом, или мнимым желанием, или рефлексом, пестуете и доводите несчастное создание до реальной болезни. Вы смешны и способны позаботиться о себе не лучше, чем малые дети. Хотя в трущобах обитает множество подростков, заботящихся о целых семьях. В одном таком парне больше здравого смысла, чем в вас вместе взятых. Я очень сердита на Мэри за ее поведение, и нечего ее жалеть».

Уимзи помолчал и добавил:

— Мне кажется, зачастую в материнских словах много дельного.

Паркер кивнул.

— Потом я спросил у матери, что происходит. Она ответила, что Мэри не сказала ей ничего ни о себе, ни о своем недуге, только потребовала оставить в покое. Торп, рассуждая о нервном срыве, заявил, что не в состоянии объяснить природу болезненных припадков Мэри и почему у нее скачет температура. Мать выслушала и попросила измерить температуру Мэри сейчас. Он послушался, но посреди процесса мать отозвала его к туалетному столику, однако, будучи воробьем стреляным, не сводила глаз с зеркала и, вовремя обернувшись, застукала Мэри, которая прижимала градусник к горячей грелке. Это и служило причиной таких огромных скачков.

— Надо же так всех надуть! — воскликнул Паркер.

— Вот и Торп клюнул. Мать высказалась по этому поводу так: если эта старая ворона дожила до седых волос, но не может распознать такой древний трюк, то и нечего строить из себя почтенного семейного врача. А затем спросила горничную о приступах: когда они случаются, как часто, до еды или после и прочее. Оказалось — как правило, после завтрака, а иногда в другое время. Мать призналась, что поначалу не могла догадаться, что к чему, — обшарила всю комнату в поисках бутылки или чего-нибудь подобного, — и наконец, поинтересовалась, кто убирает постель: решила, Мэри может что-нибудь прятать под матрасом. Эллен ответила, что обычно убирает она, пока Мэри принимает ванну. «В какое время?» — спросила мать. «Прямо перед своим завтраком», — проблеяла девица. «Господь тебе судья, простофиля! — бросила мать. — Что же ты раньше не сказала?»

Они отправились в ванную и там, на полке, среди пузырьков с солями, жидкими мазями, слабительным, зубными щетками, обнаружили семейную бутыль с ипекакуаной — на три четверти пустую! Это такая настойка из рвотного корня. Мать сказала… впрочем, я уже говорил, что она сказала. Кстати, как пишется «ипекакуана»?

Паркер показал.

— Черт! А я решил, что подловил тебя, что, прежде чем ответить, тебе придется куда-нибудь сходить, полазить по справочникам. Ни один нормальный человек не держит в голове, как пишется «ипекакуана». Ты правильно говоришь: можно сразу понять, по какой линии в семье передается детективный инстинкт.

— Я ничего подобного не говорил…

— Знаю. А почему? Разве таланты моей матери не заслуживают хотя бы частичного признания? Кстати, я ей это сказал, и она ответила вот такими памятными словами: «Мой дорогой сын, можешь называть это как угодно длинно, но я старомодная женщина и зову это материнской мудростью — качеством, настолько у мужчин редким, что, если им кто-нибудь обладает, о нем следует написать книгу и назвать Шерлоком Холмсом». Кроме того, я ей сказал (разумеется, наедине): все это хорошо, но я не могу поверить, чтобы Мэри взяла на себя труд такое проделать только для того, чтобы своей болезнью произвести на нас впечатление. Не такой она человек. Мать посмотрела на меня пристально, как сова, и привела несколько примеров истерии в мире, последним из которых стал случай с горничной, которая разбрасывала по комнатам парафин, чтобы люди подумали, что в доме завелись привидения. И заключила: если новомодные доктора съехали с катушек, чтобы напридумывать подсознание, клептоманию, комплексы и хитроумные состояния, чтобы объяснить, почему люди совершают неприглядные поступки, найдутся такие, кто начнет извлекать из этого выгоду.

— Уимзи! — взволновался Паркер. — Она имела в виду, что подозревает что-то?

— Старина, — ответил лорд Питер, — если о Мэри можно что-то узнать, сложив два и два, матери это известно. Я рассказал, что нам удалось выяснить, она выслушала на свой известный тебе смешливый манер, наклонив голову — и, как обычно, не отвечая прямо, заявила: «Вот если бы Мэри меня послушала и не занималась медицинской чепухой в Добровольной организации — только учти, я ничего не имею против Добровольной организации в целом, но ее тогдашняя глупая начальница была величайшим на земле снобом, — то могла бы совершить много полезного при разумном поведении, на которое вполне способна. Но она рвалась в Лондон — величайшая на свете глупость. Я не перестану утверждать, что все это вина того смехотворного клуба. А чего еще ждать от места, где едят всякую дрянь, собираются в выкрашенном в красный цвет подвале, орут во все горло, не носят вечернего платья, а только советские джемперы, и отращивают бакенбарды. Как бы то ни было, я сказала старому дуралею доктору, что нужно говорить по этому поводу; лучшего объяснения им самим никогда не придумать». На самом деле, знаешь, — добавил лорд Питер, — мне кажется, если кто начнет любопытничать, мать обрушится на них, как тонна кирпича.

— Сам-то ты что думаешь? — спросил Паркер.

— Я еще не дошел до самого неприятного, — ответил лорд Питер. — Узнал это совсем недавно, и, должен признать, новость меня сильно расстроила. Вчера я получил письмо от Лаббока. В нем говорится, что он желает со мной повидаться. Направляясь утром сюда, я завернул к нему. Если помнишь, я послал ему пятно, которое Бантер вырезал для меня с юбки Мэри. Я тогда сам бросил на него взгляд. Пятно мне не понравилось, поэтому я отправил его Лаббоку, ex abundantia cauteloe^[123]. Должен с прискорбием сообщить: Лаббок подтвердил мои опасения. Это человеческая кровь, и, боюсь, Чарлз, кровь Кэткарта.

— Но… Похоже, я слегка потерял нить.

— Кровь попала на юбку в тот день, когда погиб Кэткарт. Тогда компания в последний раз выходила на болото. Если бы это случилось раньше, Эллен ее бы отчистила. Впоследствии Мэри отчаянно сопротивлялась попыткам служанки унести юбку и неумело пыталась отмыть пятно с мылом. Думаю, можно сделать вывод, что Мэри знала о пятне на юбке и не хотела, чтобы его обнаружили. Она сказала Эллен, что на юбке кровь куропатки, что было явной неправдой.

— Возможно, — безнадежно попытался выгородить Мэри Паркер, — она всего лишь сказала: «Наверное, капнуло с птицы» — или что-нибудь в этом духе.

— Маловероятно, — возразил лорд Питер, — чтобы кто-то, заполучив на одежду такую порцию человеческой крови, не понял, что это такое. Мэри, очевидно, угодила в лужу коленом. Пятно в поперечнике дюйма три-четыре.

Паркер угрюмо покачал головой.

— Дела обстояли так, — продолжал Питер. — В среду вечером все собрались, поужинали и отправились спать. Кроме Кэткарта, который выскочил из дома и не вернулся. Без десяти двенадцать егерь Хардро услышал выстрел, который, вероятно, прозвучал на той полянке, где — скажем так — произошел инцидент. Время совпадает с медицинским показанием — утверждением, что в четыре тридцать, когда производился осмотр трупа, Кэткарт был уже мертв часа три-четыре. Идем дальше. В три утра откуда-то появился Джерри и обнаружил тело. Именно тогда, когда он склонялся над трупом, из дома вышла Мэри: в пальто, кепи и прогулочных сапогах.

Какова ее версия? Она утверждает, что в три утра ее разбудил выстрел. Но тот выстрел, кроме нее, не слышал никто. И у нас имеются показания миссис Петтигрю-Робинсон, которая находилась в соседней комнате и лежала по своей известной привычке с широко открытым окном, с двух до трех с небольшим, когда поднялась тревога, не спала, но выстрела не слышала. По словам Мэри, звук был достаточно громким, чтобы разбудить ее на другой стороне дома. Странно, не правда ли: бодрствующий человек категорически утверждает, что не слышал звука, достаточно громкого, чтобы разбудить крепко спящую соседку? В любом случае, если это был тот самый выстрел, Кэткарт не мог быть мертв, когда его нашел мой брат. И еще: разве могло хватить времени, чтобы перетащить его из кустов к оранжерее?

— В этом мы сходимся, — проговорил Паркер с выражением неприязни на лице. — Истории о том выстреле нельзя придавать значения.

— Боюсь, наоборот, нужно, — мрачно возразил лорд Питер. — Что делает Мэри? Либо она думает, что выстрел…

— Выстрела не было.

— Знаю. Просто анализирую несоответствия в рассказе Мэри. Она утверждает, что не подняла тревогу, потому что решила, что стреляли, наверное, браконьеры. Но если бы это были браконьеры, безумие спускаться и выяснять, так это или не так. Она также объясняет: мол, подумала, что это могут быть грабители, — но как она оделась, чтобы в этом убедиться? Как бы поступили ты или я? Скорее всего надели бы халат, бесшумные тапочки, взяли бы кочергу или крепкую палку. И уж не стали бы выходить в пальто, кепи и сапогах.

— Ночь стояла сырая, — пробормотал Паркер.

— Дорогой мой, если речь идет о грабителях, выходить из дома и искать их в саду не нужно. Если вы решили, что воры проникли в дом, вы захотите неслышно за ними проследить с лестницы или из-за двери столовой. Можешь представить, чтобы современная девушка, которая в любую погоду ходит с непокрытой головой, обрядилась в кепи для охоты на вора? Ни в жизнь! Она же направилась прямиком в оранжерею, где и наткнулась на труп, словно заранее знала, где искать.

Паркер снова покачал головой.

— Идем дальше. Она видит склонившегося над телом Кэткарта Джерри. Что она говорит? Спрашивает, что случилось? Кто лежит на земле? Нет, восклицает: «О боже! Джеральд, ты его убил!» И только потом: «Это Дэнис! Что произошло? Несчастный случай?» Тебе представляется это естественным?

— Нет. Такое ощущение, что она ожидала увидеть не Кэткарта, а кого-нибудь другого.

— Вот как? У меня другое впечатление: она притворилась, что не знает, чье тело. Сначала сказала: «Ты его убил». А затем, сообразив, что не должна знать, кого «его», добавила: «Это Дэнис!»

— В любом случае, если ее первые слова искренни, она не предполагала, что человек мертв.

— Не предполагала. Нужно запомнить, что смерть стала для нее неожиданностью. Прекрасно. Затем Джеральд посылает Мэри за помощью. И тут возникает небольшое обстоятельство, которое подмечаешь ты. Помнишь, что тебе сказала в поезде миссис Петтигрю-Робинсон?

— Ты о хлопнувшей двери на лестничной площадке?

— Да. А теперь я тебе расскажу о случае, который со мной приключился. Утром я в своей вечной торопливой манере летел в ванную, стукнулся о чертов старый сундук, и от удара крышка приподнялась, но тут же захлопнулась — шлеп! Это навело меня на определенную мысль, и я заглянул внутрь. На дне лежали свернутые простыни и что-то еще. И тут я услышал, как кто-то охнул. На меня, белая словно привидение, смотрела Мэри. Она меня напугала, но это не шло ни в какое сравнение с тем, как напугал ее я! Она ничего не сказала, закатила истерику, и я отвел ее в спальню, но успел кое-что заметить на простынях.

— Что?

— Белый песок.

— Песок?..

— Помнишь кактусы в оранжерее и то место, где кто-то ставил чемодан или что-то в этом роде?

— Помню.

— Там много такого песка. Таким обычно присыпают некоторые виды луковиц и прочие растения.

— И такой же оказался в сундуке?

— Да. Погоди секунду. После шума, который слышала миссис Петтигрю-Робинсон, Мэри разбудила Фредди, потом Петтигрю-Робинсонов, а после что сделала?

— Заперлась в своей комнате.

— Точно. А вскоре спустилась и присоединилась в оранжерее к остальным. Все запомнили, что в этот момент на ней было кепи, надетое на пижаму пальто и сапоги на босу ногу.

— Ты хочешь сказать, — медленно проговорил Паркер, — что леди Мэри уже проснулась и оделась к трем часам и что вышла к оранжерейной двери с чемоданом, рассчитывая встретиться там с убийцей своего… Черт побери, Уимзи!

— Не следует заходить настолько далеко, — ответил Питер. — Мы договорились, что она не ожидала обнаружить Кэткарта мертвым.

— Вот именно. Но вышла, предполагая с кем-то встретиться.

— Скажем, pro tem^[124], с обладателем ноги десятого размера, — мягко подсказал Уимзи.

— Можно сказать и так, — согласился Паркер. — Включив фонарь и увидев склонившегося над Кэткартом герцога, она… Господи, Уимзи, я был прав! Когда воскликнула: «Ты его убил!» — Мэри решила, что перед ней тело Десятого Размера.

— Точно! — воскликнул Питер. — Какой же я глупец! Так. Затем она сказала: «Это Дэнис! Что произошло?» Это ясно. А как она тем временем поступила с чемоданом?

— Теперь мне все понятно! — вскричал Паркер. — Разглядев, что труп не Десятого Размера, Мэри решила, что Десятый Размер, должно быть, и есть убийца. Теперь ее игра заключалась в том, чтобы никто не узнал, что он там был. Она пихает чемодан за кактусы, а затем, когда идет наверх, опять вытаскивает и прячет в сундуке на лестничной площадке. В свою комнату она отнести его не могла, конечно: если бы кто-то услышал, как она поднимается, показалось бы странным, что сначала она кинулась к себе в спальню и только потом позвала остальных.

Затем она стучит к Арбатноту и Петтигрю-Робинсонам, но остается в темноте, а те взволнованы и не особо разглядывают, что на ней надето. Сбежав от миссис П., она бросается в свою комнату, там снимает юбку, в которой опускалась на колени подле трупа Кэткарта, и остальную одежду, поспешно влезает в пижаму. Потом снова надевает кепи, которое могли запомнить, пальто, которое наверняка кто-то запомнил, и сапоги, которые уже, вероятно, оставили следы. Теперь можно и показаться внизу. А для коронера она сочинила историю с вором.

— Похоже на то, — кивнул Питер. — Она так отчаянно старалась сбить нас со следа Десятого Размера, что не сообразила, что подставляет брата.

— Дошло до нее во время дознания, — подхватил Паркер. — Помнишь, с какой готовностью она ухватилась за версию о самоубийстве?

— А когда поняла, что, выгораживая Десятного Размера, может отправить на виселицу брата, потеряла голову, легла в постель и вообще отказалась давать показания. Сдается мне, в моем семействе прибавление глупцов.

— Что могла поделать бедная девочка? — спросил Паркер, почти развеселившись. — Теперь она оправдана…

— До некоторой степени. Но до выхода из чащи на свет еще долгий путь. Почему она на короткой ноге с Десятым Размером, который как минимум шантажист, если не убийца? Как на месте преступления оказался револьвер Джеральда? И зеленоглазый кот? Что Мэри известно о встрече Десятого Размера с Дэнисом Кэткартом? И если она знакома и встречалась с тем человеком, то могла в любой момент передать ему револьвер.

— Нет-нет! — возразил Паркер. — Уимзи, выкинь из головы эти ужасные мысли.

— Черт! — взорвался Питер. — Я докопаюсь до правды в этом гадком деле, даже если нам всем придется отправиться на виселицу!

В этот момент вошел Бантер и подал лорду Питеру телеграмму. Тот прочитал:

«Фигурант засветился Лондоне. Замечен вокзале Марилебон пятницу. Подробности Скотленд-Ярде. Полицейский суперинтендант Гослинг, Рипли».

— Хорошие новости! — сообщил Уимзи. — Мы подбираемся ближе. Побудь здесь, дружище, на случай, если что-то еще появится. Я заскочу в Ярд. Ужин тебе подадут. Скажи Бантеру, чтобы принес бутылку «Шато Икем» — вполне приличное вино. Бывай.

Он выскользнул из квартиры, и минутой позже его увозило с Пикадилли такси.

Глава 7 Клуб и пуля

Он умер, и умер от моей руки. Это лучше, чем если бы умер я, пусть даже при этом я негодяй.

Приключения Секстона Блейка

Час за часом Паркер ждал друга. Снова и снова мысленно возвращался к риддлсдейлскому делу, сверялся с записями, что-то добавлял, заставлял усталый мозг придумывать самые фантастические версии, расхаживал по комнате, снимал с полки то одну, то другую книгу, брал на пианино несколько неумелых аккордов, листал журналы, нервничал. Наконец, выбрал том из криминологической секции шкафа и принудил себя углубиться в чтение материала о наиболее драматичном процессе об отравлениях — деле Седдона^[125]. Постепенно головоломка, как обычно, захватила его. Когда настойчиво прозвучал дверной звонок, он с удивлением поднял голову и обнаружил, что уже далеко за полночь.

Паркер сначала решил, что Уимзи забыл ключ, и приготовился к шутливому приветствию, но когда дверь открылась — точно как в начале рассказа о Шерлоке Холмсе, — за ней стояла красивая молодая женщина, в чрезвычайно нервном состоянии, с копной золотистых волос, с лиловато-голубыми глазами и в растрепанной одежде. Она скинула тяжелое дорожное пальто, и под ним обнаружилось вечернее платье со светло-зелеными чулками и обильно покрытые грязью грубые башмаки.

— Его светлость еще не вернулся, миледи, — сообщил Бантер, — но здесь мистер Паркер, и мы ждем его с минуты на минуту. Вашей светлости что-нибудь подать?

— Нет-нет, — отказалось видение. — Ничего не надо. Добрый вечер, мистер Паркер. Где Питер?

— Его вызвали, леди Мэри, — ответил тот. — Не представляю, почему он до сих пор не вернулся. Присядьте.

— Куда он отправился?

— В Скотленд-Ярд. Но это было в шесть часов. Не понимаю…

Леди Мэри в отчаянии махнула рукой:

— Ясно. О, мистер Паркер, что мне делать?

Паркер молчал.

— Мне необходимо видеть Питера. Это вопрос жизни и смерти. Можете за ним послать?

— Но мне неизвестно, где он сейчас. Пожалуйста, леди Мэри…

— Он делает нечто ужасное, неправильное! — Молодая женщина с горячностью заломила руки. — Он все понял не так! Мне нужно с ним встретиться, все ему сказать. Никто не попадал в такое ужасное положение! О!

Она расхохоталась и тут же разразилась слезами.

— Леди Мэри, пожалуйста, не надо! — У Паркера возникло острое ощущение, что он выглядит глупо и смешно. — Пожалуйста, сядьте, выпейте бокал вина. От слез вам станет плохо. Начнется икота. — Паркер сомневался, что говорит то, что следует. — Бантер!

Тот был недалеко. Собственно, он стоял сразу за дверью с маленьким подносом. С уважительным: «С вашего позволения, сэр», — он шагнул к дрожащей леди Мэри и поднес к ее носу небольшой пузырек. Эффект оказался поразительным. Пациентка два-три раза энергично чихнула, села, распрямилась и набросилась на Бантера:

— Как вы смеете? Убирайтесь прочь!

— Вашей светлости лучше выпить каплю бренди, — посоветовал тот, снова затыкая вонючий пузырек, но Паркер уже успел почувствовать острый запах аммиака. — Вот «Наполеон» 1800 года. Соблаговолите не фыркать, миледи. Его светлость ужасно расстроится, если узнает, что хотя бы капля драгоценного напитка пропала зря. Ваша светлость ужинали по дороге? Нет? Крайне неблагоразумно предпринимать долгое путешествие на голодный желудок. Осмелюсь предложить вам омлет. Может быть, и вы, сэр, желаете перекусить — ведь уже поздно.

— На ваше усмотрение, — торопливо махнул рукой Паркер. — Леди Мэри, вам ведь лучше? Позвольте помочь вам с пальто.

Ничего волнующего больше не было сказано, пока не появился омлет и женщина удобно не устроилась на мягком диване. Она пришла в себя, и Паркер, глядя на нее, замечал, какие следы оставила на ней недавняя болезнь. Исчез блестящий цвет лица, она держалась напряженно, побледнела, под глазами появились фиолетовые круги.

— Прошу прощения, что повела себя так глупо, мистер Паркер. — Мэри глядела ему в глаза с трогательным доверием и откровенностью. — Но я ужасно расстроена и очень спешила из Риддлсдейла.

— Не стоит извинений, — бессмысленно ответил тот. — Могу я что-нибудь для вас сделать, пока нет вашего брата?

— Полагаю, вы с Питером делаете все сообща?

— Ни один из нас не знает касательно этого расследования ничего такого, что бы не сообщил другому.

— Поговорить с вами — это все равно что с ним?

— Абсолютно одно и то же. Если вы почтите меня своим доверием…

— Минуту, мистер Паркер. Я в трудном положении. Не вполне понимаю, что я должна… Можете мне сказать, насколько вы продвинулись? Что обнаружили?

Ее вопрос застал Паркера врасплох. Хотя лицо леди Мэри преследовало его воображение с начала расследования, а кипение чувств во время этого романтического интервью достигло высшей точки, профессиональный инстинкт осторожности его еще не вполне покинул. Придерживая по долгу службы при себе доказательства соучастия леди Мэри в преступлении — какова бы ни была ее роль, — он был недалек от того, чтобы выложить карты на стол.

— Боюсь, — начал он, — не вполне могу вам это сказать. Видите ли, многое из того, чем мы располагаем, пока всего лишь подозрения. Я могу случайно нанести существенный вред невинному человеку.

— Таким образом, вы определенно кого-то подозреваете?

— Неопределенно — более точное слово, — улыбнулся Паркер. — Но если вы располагаете чем-то, что может пролить свет на это дело, прошу вас, говорите. Возможно, мы подозреваем совершенно не того человека.

— Я бы не удивилась. — Леди Мэри коротко, нервно рассмеялась. Ее руки шарили по столу, она нащупала оранжевый конверт и принялась его складывать. — Что вы хотите знать? — внезапно спросила она другим тоном.

Паркер почувствовал нечто новое в ее окрепшем голосе: напряжение и жесткость, — открыл записную книжку и, начав задавать вопросы, ощутил, как его покидает нервозность. Привычное дело вернуло уверенность.

— Вы были в Париже в прошлом феврале?

Леди Мэри кивнула.

— Вы припоминаете, как заходили с капитаном Кэткартом… да, кстати, полагаю, вы говорите по-французски?

— Свободно.

— Так же, как ваш брат, практически без акцента?

— Точно так же. В детстве у нас постоянно были гувернантки-француженки. Мать за этим очень следила.

— Ясно. Вы помните, что шестого февраля зашли с капитаном Кэткартом в ювелирный магазин на улице Де-ла-Пэ и там купили — или он купил для вас —гребень из черепахового панциря с бриллиантами и платинового кота с бриллиантом и изумрудными глазами?

В глазах молодой женщины мелькнуло смутное понимание.

— Так это о том коте вы наводили справки в Риддлсдейле? — спросила она.

Отрицать очевидное бесполезно, и Паркер кивнул:

— Да.

— Его нашли в кустах. Так?

— Кота потеряли вы или Кэткарт?

— Если я скажу, что кот его…

— Готов поверить. Так он его?

Тяжелый вздох.

— Нет, мой.

— Когда вы его потеряли?

— В ту ночь.

— Где?

— Полагаю, в кустах. Там, где вы его нашли. Хватилась только позже.

— Это тот самый кот, которого вы купили в Париже?

— Да.

— А почему раньше заявили, что кот не ваш?

— Испугалась.

— А теперь?

— Намерена говорить правду.

Паркер снова внимательно на нее посмотрел. Леди Мэри не отвела открытого взгляда, но в позе чувствовалась напряженность, и это говорило, чего ей стоило принять такое решение.

— Прекрасно, — кивнул Паркер. — Мы будем рады, поскольку есть подозрения, что по одному или двум пунктам расследования вы правды не сказали. Так?

— Да.

— Поверьте, мне неприятно задавать вам эти вопросы. Ужасное положение, в которое попал ваш брат…

— В которое поставила его я.

— Я этого не говорил.

— Я говорю. Он попал в тюрьму из-за меня. Не отрицайте, потому что это так.

— Не терзайтесь. Еще достаточно времени, чтобы все исправить. Можно продолжать?

— Да.

— Спасибо. Это правда, леди Мэри, что вы слышали выстрел в три часа?

— Нет.

— А вообще слышали выстрел?

— Слышала.

— В какое время?

— Без десяти двенадцать.

— Что вы прятали за растениями в оранжерее?

— Я там ничего не прятала.

— А в дубовом сундуке на лестнице?

— Свою юбку.

— Вы вышли из дома — зачем? Чтобы встретиться с Кэткартом?

— Да.

— Кто был другой мужчина?

— Какой другой мужчина?

— Другой мужчина, который был в кустах. Высокий, в пальто от «Барберри».

— Никакого другого мужчины не было.

— Прошу прощения, леди Мэри, мы видели его следы по пути от кустов к оранжерее.

— Должно быть, их оставил какой-то бродяга. Я о таком ничего не знаю.

— Но у нас есть доказательства того, что он там был, что он там делал и каким образом скрылся. Ради бога, леди Мэри, ради вашего брата, скажите правду, потому что человек в «барберри» и есть тот, кто застрелил Кэткарта.

— Нет! — Женщина смертельно побледнела. — Это невозможно.

— Почему невозможно?

— Потому что Дэниса Кэткарта застрелила я.

— Вот так обстоят дела, лорд Питер, — сказал начальник Скотленд-Ярда, поднимаясь из-за стола и дружески протягивая руку. — Этого человека точно видели на вокзале Марилебон в пятницу утром. И хотя мы его, к сожалению, потеряли, я нисколько не сомневаюсь, что вскоре поймаем. Задержку вызвала болезнь носильщика Моррисона, чьи показания были очень важны. Но теперь мы времени не теряем.

— Не сомневаюсь, что могу полностью на вас положиться, сэр Эндрю. — Уимзи пожал руку полицейскому. — Не отрицаю, я тоже копаю со своей стороны. И каждый из нас что-то нарыл: вы в своем уголке, я в своем, как говорится в гимне. Это же гимн? Помню, читал это в книге о миссионерах, когда был маленьким. Вы хотели в детстве заниматься миссионерством? Я хотел. Многие в свое время хотели, что очень странно, учитывая, как неблагоприятно все обернулось для большинства из нас.

— Если сами нападете на след этого человека, дайте нам знать, — попросил Эндрю Макензи. — Я никогда не отрицал вашего везения или, если угодно, здравого суждения в розыскной работе — чего нам, возможно, не хватает.

— Если поймаю этого типа, приду под ваши окна даже среди ночи и стану кричать до тех пор, пока вы не выйдете ко мне в ночной рубашке и не впустите внутрь. Кстати, о ночной рубашке, это мне напомнило, что мы ждем вас в Денвере после того, как закончится дело. Мать, разумеется, шлет вам наилучшие пожелания.

— Большое спасибо, — ответил сэр Эндрю. — Надеюсь, вы считаете, что все идет нормально. Утром у меня был с докладом Паркер, и мне показалось, что он немного расстроен.

— Он выполняет много рутинной неприятной работы, — объяснил Питер, — но, как всегда, держится стойко. Большая честь с ним сотрудничать. До скорого, шеф.

На выходе Питер осознал, что его разговор с сэром Эндрю Макензи занял пару часов и время приближается к восьми. Он пытался сообразить, где поужинать, когда к нему приблизилась энергичная молодая женщина с короткой стрижкой, в короткой клетчатой юбке, блестящем джемпере, вельветовом жакете и щегольском зеленом берете.

— Да это же лорд Питер Уимзи! — Женщина протянула руку без перчатки. — Как поживаете? Как поживает Мэри?

— Боже милостивый! — галантно отозвался Уимзи. — Мисс Тарант! Как приятно снова вас видеть! Восхитительно! Спасибо. Мэри держится не так хорошо, как хотелось бы. Тревожится по поводу этого дела с убийством. Полагаю, вы слышали, что мы оказались в положении, которое тактично называют неприятным.

— Конечно, — с готовностью кивнула мисс Тарант. — Но, как добрая социалистка, не могу не порадоваться, поскольку в этом положении пэр выглядит очень глупым, а с ним и палата лордов. Но, по правде сказать, предпочла бы, чтобы этим пэром был брат кого-нибудь еще. Мы с Мэри были хорошими подругами. А вы, конечно, занимаетесь расследованием, а не просто прозябаете в поместье и стреляете птичек? Полагаю, это вскоре изменит ситуацию.

— Очень любезно с вашей стороны, — отозвался Уимзи. — Вот если бы вы могли принудить себя простить мне несчастье моего происхождения и другие грехи, то, возможно, оказали бы мне честь где-нибудь со мной поужинать. Получится?

— О, с удовольствием! — энергично воскликнула мисс Тарант. — Но сегодня вечером я обещала прийти в клуб. Там в девять собрание. Мистер Коук, лейбористский лидер, выступит с речью о переходе армии и флота в коммунизм. Мы ожидаем арестов, но собираемся устроить большой отлов стукачей, прежде чем начнем. Поужинайте со мной там. А если захотите, я попробую провести вас на собрание. Там вас схватят и выведут на чистую воду. Предполагается, что вы враг и я не должна вам много открывать. Но мне кажется, вы враг неопасный.

— Обыкновенный капиталист, — ответил Уимзи. — В высшей степени отвратительный.

— Давайте хотя бы поужинаем. Мне не терпится послушать новости.

Питер понимал, что ужин в Советском клубе будет более чем неприятным, и уже приготовился извиняться. Но тут ему пришло в голову, что мисс Тарант может рассказать о его сестре много такого, чего он не знает. И вместо вежливого отказа вежливо согласился, последовав за девушкой, которая беспечной походкой по грязным закоулкам привела его на Джеранд-стрит, где за оранжевой дверью и окнами с пурпурными шторами располагался Советский клуб.

Данный клуб был приспособлен скорее для вольнодумства, чем для светской жизни, и имел ту странную неформальную атмосферу, которая характерна для всех организаций, созданных людьми не от мира сего. Лорд Питер не мог точно сказать, почему ему мгновенно пришли на ум армейские застолья: возможно, из-за того, что все участники выглядели объединенными общей жизненной целью, а персонал казался весьма наскоро обученным. Уимзи напомнил себе, что в подобных демократических заведениях от официантов вряд ли стоит ожидать той предупредительности, которая отличает обслугу Вест-Энд-клуба. Они же, в конце концов, не капиталисты. Сходство с армейскими застольями в столовом зале усиливали пылкие разговоры и забавная разнородность приборов. Мисс Тарант заняла места у хлипкого стола рядом с сервировочным окном. Питер не без труда втиснулся на стул рядом с крупным кудрявым мужчиной в бархатном пиджаке, который беседовал с худощавой бойкой женщиной в русской кофточке, венецианских бусах, венгерской шали и с испанским гребнем, выглядевшей воплощением Объединенного фронта Интернационала.

Лорд Питер хотел доставить удовольствие своей спутнице вопросом о великом мистере Коуке, но был прерван решительным «тсс».

Мисс Тарант перегнулась через стол так, что ее золотистые локоны коснулись бровей собеседника.

— Не кричите! Это тайна.

— Тысяча извинений. — Питер понизил голос. — Кстати, вы в курсе, что ваши симпатичные бусинки плавают в супе?

— Неужели? — девушка поспешно отпрянула. — Спасибо. Краска может сойти. Надеюсь, не содержит мышьяка или чего-то этакого. — Она снова подалась вперед и хрипло прошептала: — Женщина рядом со мной — Эрика Хит-Варбуртон, писательница.

Уимзи посмотрел на даму в русской блузке с новым чувством почтения. Немногие произведения обладали способностью вызвать краску на его щеках, но он помнил, что одной из книг мисс Эрики это удалось. Авторица энергично вещала своему спутнику:

— …видели хоть раз искреннюю эмоцию в придаточном предложении?

— Джойс избавил нас от предрассудков синтаксиса, — согласился тот.

— Сцены, создающие эмоциональную историю, должны выражаться сериями животных визгов, — продолжала писательница.

— Формула Д. Г. Лоуренса^[126], — изрек ее курчавый компаньон.

— Или даже дада^[127], — заключила мисс Эрика.

— Требуется новый условный алфавит. — Курчавый мужчина поставил оба локтя на стол и при этом столкнул на пол хлеб Уимзи. — Слышали, как Роберт Сноутс читает свои стихи под тамтам и свистульку?

Уимзи с трудом отвлекся от этого увлекательного обсуждения и обнаружил, что мисс Тарант что-то говорит о Мэри.

— Вашей сестры очень не хватает. Ее удивительного энтузиазма. Она так хорошо выступала на митингах. С такой неподдельной симпатией к рабочим.

— Это для меня что-то новенькое! — изумился лорд Питер. — Насколько мне известно, Мэри за всю свою жизнь пальцем о палец не ударила.

— Ничего подобного! — воскликнула девушка. — Она работала! Работала у нас. И замечательно! Почти полгода была секретарем нашего Общества пропаганды. А потом так же старательно помогала мистеру Гойлсу. Не говоря уж о том, что во время войны она была медсестрой. Я, конечно, не одобряю отношение Англии к войне, но такой труд никто легким не назовет.

— Кто такой мистер Гойлс?

— Один из наших ведущих ораторов. Очень молодой, однако правительство его по-настоящему боится. Думаю, он сегодня сюда придет. Выступал на Севере, но я слышала, что он вернулся.

— Осторожно, ваши бусы опять в тарелке, — предупредил Уимзи.

— Да? Значит, будут с ароматом барашка. Боюсь, кухня здесь не высшего качества, зато и взносы невелики. Удивительно, что Мэри не рассказывала вам о Гойлсе. Некоторое время назад они были очень дружны. Все думали, что Мэри собирается выйти за Гойлса замуж, но затем у них что-то разладилось и ваша сестра уехала из города. Вы об этом знаете?

— Что у нее был парень? Да, но моя семья не вполне это одобряла. Думаю, их не слишком устраивал этот Гойлс в качестве зятя. Родословная и все такое. Меня рядом не было; впрочем, ко мне Мэри никогда и не прислушивалась. Вот и все, что я понял об этой истории.

— Еще один пример абсурдной старорежимной тирании родителей. Кто бы мог подумать, что такое возможно в послевоенные времена.

— Я бы так не сказал, — возразил Уимзи. — Моя мать замечательная женщина. Думаю, она хотела пригласить мистера Гойлса в Денвер, но мой брат топнул ногой.

— А чего еще от таких ждать? — презрительно фыркнула мисс Тарант. — Не понимаю, его-то это как касалось?

— Никак, — согласился лорд Питер. — Но он придерживается устаревших принципов отца относительно женщин и распоряжается деньгами Мэри до тех пор, пока она не выйдет замуж с его согласия. Не скажу, что это хорошая модель: модель плохая, — но какая уж есть.

— Чудовищно! — возмутилась мисс Тарант и так яростно замотала головой, что растрепались ее волосы. — Это варварство! Типичный феодализм! Но, в конце концов, что такое деньги?

— Разумеется, ничто. Но если человека воспитали в привычке их иметь, несколько странно внезапно эту привычку бросить. Как с другой привычкой — принимать ванну.

— Я не понимаю: разве это что-то меняло для Мэри? — не унималась мисс Тарант. — Ей нравилось вести простую трудовую жизнь. Однажды мы впятером два месяца жили в рабочем коттедже на восемь шиллингов в неделю. Замечательный опыт — на самой границе Нью-Фореста.

— Зимой?

— Нет. Мы решили, что начинать лучше не зимой, — но пережили девять дождливых дней, и печная труба все время дымила. Дрова мы носили прямо из леса — сырыми.

— Ясно. Эксперимент был, должно быть, необычайно интересным.

— Никогда не забуду, — кивнула мисс Тарант. — Мы чувствовали себя приближенными к земле и всему исконному. Вот если бы удалось упразднить индустриализацию! Но, боюсь, это не получится без «кровавой революции». Она, конечно, очень страшит, однако целительна и неизбежна. Выпьем кофе? Только придется нести его наверх самим. После ужина официантки кофе не разносят.

Девушка расплатилась по счету и вернулась с чашкой кофе в руке. Напиток успел расплескаться на блюдце, а пока она огибала ширму и поднималась по крутой винтовой лестнице, вылился еще больше.

На выходе из подвала они чуть не столкнулись со светловолосым молодым человеком, который искал письма в коротком ряду темных ячеек. Ничего не найдя, он сделал шаг в общую гостиную, а мисс Тарант не удержалась от радостного восклицания:

— Это же мистер Гойлс!

При виде высокой, слегка ссутуленной фигуры с растрепанными волосами и с перчаткой на правой руке Уимзи невольно хмыкнул.

— Вы нас представите?

— Сейчас я его перехвачу.

Мисс Тарант направилась через гостиную к молодому агитатору. Тот посмотрел на Уимзи и, явно отказываясь, покачал головой. Затем взглянул на часы и метнулся к выходу. Уимзи бросился за ним.

— Невероятно! — крикнула вслед побледневшая мисс Тарант. — Он сказал, что у него назначена встреча. Но не может же он пропустить собрание!

— Прошу прощения!

Питер оказался на улице вовремя, чтобы заметить, как темная фигура переходит на другую сторону мостовой. Уимзи кинулся в погоню. Мужчина бросился наутек и, казалось, нырнул в темную аллею, ведущую к Чаринг-Кросс-роуд. Уимзи поспешил следом и внезапно почти ослеп от вспышки и дыма перед лицом. Левое плечо рвануло болью, раздался оглушительный грохот, и Питера закружило волчком. Он пошатнулся и рухнул на медный каркас старой кровати.

Глава 8 Мистер Паркер делает заметки

Человека привели в зоопарк и показали жирафа. Посмотрев на него в молчании, он сказал: «Не верю».

Сначала Паркер решил, что сошел с ума сам, затем усомнился в здравом рассудке Мэри, а когда в мозгу рассеялись облака, подумал, что она просто не говорит правду.

— Послушайте, леди Мэри, — сказал он ободряюще, но с оттенком упрека, как ребенку с не в меру разыгравшимся воображением, — вы же понимаете, что мы не можем в это поверить.

— Должны, — мрачно проговорила она. — Таковы факты: я его застрелила. Не то чтобы я сильно хотела это сделать — произошло нечто вроде несчастного случая.

Паркер поднялся и принялся расхаживать по комнате.

— Вы ставите меня в ужасное положение, леди Мэри, — начал он. — Я офицер полиции и никак не мог вообразить…

— Это не имеет значения, — отрезала она. — Вы должны меня арестовать, задержать или как это называется. Я за этим пришла. Готова без сопротивления проследовать куда положено — я правильно выражаюсь? Но сначала предпочла бы объясниться. Надо было сделать это намного раньше, но, боюсь, я потеряла голову: не сообразила, что могут обвинить Джеральда, — надеялась, все спишут на самоубийство. Могу я сделать заявление сейчас? Или нужно проехать в полицейский участок?

Паркер застонал.

— Меня же не накажут слишком сурово, если это был несчастный случай? — Голос леди Мэри дрожал.

— Разумеется, нет! Разумеется, нет! Вот если бы вы признались раньше… — Паркер внезапно прервал ходьбу и сел рядом с ней. — Невероятно! Какой-то абсурд! — Он взял руку женщины в свою. — Ничто меня не убедит. Нелепость! Совершенно на вас непохоже.

— Но несчастный случай…

— Я не об этом. О том, что вы молчали.

— Испугалась. А сейчас вам признаюсь.

— Нет! — вскричал детектив. — Вы мне лжете! Из благородных побуждений, но это того не стоит. Ни один мужчина этого не достоин. Бог с ним. Умоляю, скажите правду, не выгораживайте этого человека. Если он убил Дэниса Кэткарта…

— Нет! — Мэри вскочила на ноги и протестующе выставила руку. — Никакого другого мужчины не было. Не смейте так говорить! И даже думать! Говорю вам: я убила Кэткарта, — вы должны этому верить! Другого мужчины не было.

Паркер заставил себя собраться.

— Пожалуйста, сядьте, леди Мэри. Вы намерены сделать такое заявление?

— Да.

— Понимая, что у меня не останется иного выхода, кроме как действовать в соответствии с ним? — Детектив достал блокнот. — Продолжайте.

Мэри говорила спокойно, без всяких эмоций, только теребила перчатки, но ее признание выглядело так, словно она заучила его наизусть.

— Тринадцатого октября, в среду, в половине десятого я поднялась наверх и села писать письмо. В четверть одиннадцатого услышала, что брат с Дэнисом ссорятся в коридоре. Брат назвал Дэниса жуликом и приказал, чтобы он больше никогда не смел со мной заговаривать. Дэнис выбежал из дома. Я некоторое время прислушивалась, но он не возвращался. В половине двенадцатого я встревожилась, переоделась и пошла искать Дэниса, чтобы привести обратно: опасалась, что он совершит что-нибудь безрассудное. Спустя некоторое время я обнаружила его в кустах, просила вернуться, но он отказался. Рассказал об обвинениях брата и их ссоре. Я, конечно, пришла в ужас. Дэнис сказал, что не было смысла что-либо отрицать, раз Джеральд вознамерился его уничтожить. Он просил меня с ним убежать, выйти за него замуж и жить за границей. Я ответила, что удивлена, если он в сложившихся обстоятельствах предлагает подобные вещи. Мы оба сильно разозлились, и я сказала: «Пошли домой, а завтра можешь уезжать первым поездом». Дэнис словно взбесился, достал револьвер, пригрозил, что положит всему конец, раз его жизнь разрушена, назвал нас кучкой лицемеров, сказал, что я никогда его не ценила и не мне его судить. Если я с ним не поеду, значит, все кончено. Семь бед, один ответ — он застрелит меня и себя. Я схватила его руку с револьвером, мы некоторое время боролись, я направила дуло прямо ему в грудь и то ли нажала на спуск, то ли механизм сработал сам, не могу сказать — все происходило очень сумбурно.

Леди Мэри помолчала. Ручка Паркера записывала слова, а лицо выдавало все большую озабоченность.

— Он был еще жив. Я помогла ему подняться, и мы с трудом поплелись к дому. В одном месте он упал…

— Почему вы не оставили его и не бросились за помощью в дом? — спросил детектив.

Мэри колебалась.

— Не пришло в голову. Все происходило словно в кошмаре. Я хотела лишь поскорее от него избавиться. Думаю, хотела, чтобы он умер.

Повисла неприятная тишина.

— Он и умер. Умер возле двери. Я вошла в оранжерею и села. Сидела долго, пытаясь собраться с мыслями. Ненавидела его за то, что он обманщик и негодяй. Меня обвел вокруг пальца обыкновенный шулер, и я радовалась тому, что он умер. Я провела там много времени, но в голове не просветлело. И лишь когда появился брат, я поняла, что натворила и что меня могут заподозрить в убийстве. Пришла в ужас и в мгновение ока решила, что притворюсь, будто ничего не знаю: мол, услышала выстрел и вышла на звук. Вы в курсе, что я так и поступила.

— Почему, леди Мэри, вы сказали брату: «Ты его убил!»? — спросил Паркер нарочито ровным тоном.

Снова пауза.

— Ничего подобного я не говорила. Я сказала: «Джеральд, он убит», — не подразумевая ничего, кроме самоубийства.

— Но вы признали те слова во время расследования?

— Да. — Мэри комкала перчатки. — К тому времени я приняла решение придерживаться версии чьего-то незаконного проникновения на территорию усадьбы.

Зазвонил телефон, и Патрик подошел к аппарату. В трубке звучал слабый голос:

— Это Пикадилли, сто десять «а»? Говорят из больницы на Чаринг-Кросс. Сюда сегодня вечером поступил человек, который утверждает, что он лорд Питер Уимзи. С ранением в плечо и травмой головы от падения. Только что пришел в сознание. Привезен в пятнадцать минут десятого. Его жизни, судя по всему, ничто не угрожает. Но обязательно приезжайте.

— В Питера стреляли, — сообщил Паркер. — Поедете со мной в больницу на Чаринг-Кросс? Врачи утверждают, что он вне опасности, но как знать…

— О, быстрее! — воскликнула Мэри.

Захватив с собой Бантера, детектив и обвинившая себя дама выскочили на Пикадилли и, поймав на углу Гайд-парка позднее такси, с бешеной скоростью понеслись по пустым улицам.

Глава 9 Гойлс

— …а мораль отсюда такова… — сказала Герцогиня.

Л. Кэрролл.

Приключения Алисы в Стране чудес

Компания из четырех человек собралась в квартире лорда Питера то ли к позднему завтраку, то ли к раннему ланчу. Самым неунывающим из всех, несмотря на дергающее плечо и головную боль, был, несомненно, сам Уимзи. Он возлежал на диване, обложенный подушками, и пировал чаем с тостом. Домой его привезла скорая помощь, и он немедленно погрузился в целительный сон, а в девять проснулся бодрым и с ясным разумом. В результате Паркер, в спешке оторванный от завтрака и отягощенный вчерашней информацией, был отправлен в Скотленд-Ярд, где ему предстояло привести в действие механизм по отлову негодяя, напавшего на лорда Питера. «Только не говори, что он в меня стрелял, — попросил его светлость. — Скажи, что его необходимо задержать в связи с риддлсдейлским делом. Этого довольно». В одиннадцать Паркер вернулся мрачный и голодный. Он съел холодный омлет, запив его бокалом кларета.

Леди Мэри Уимзи, ссутулившись, сидела у окна. Ее коротко подстриженные золотистые волосы в лучах бледного осеннего солнца создавали легкий ореол света вокруг головы. До этого она пыталась позавтракать и теперь смотрела на Пикадилли. С утра Мэри появилась в халате лорда Питера, но теперь была в саржевой юбке и желтовато-зеленом джемпере, который привезла ей четвертая участница встречи, сосредоточенно поедающая гриль-ассорти и на пару с Паркером поглощающая содержимое графина.

Это была оживленная пожилая дама, довольно плотная, невысокого роста, с блестящими, по-птичьи темными глазами и красиво уложенными седыми волосами. По этой женщине никто бы не сказал, что она только что из долгой поездки: самая собранная из четверых, она все же не скрывала раздражения и говорила долгими тирадами. Это была вдовствующая герцогиня Денверская.

— Как же поспешно ты сорвалась вчера вечером — прямо до ужина — очень неудобно и беспокойно: бедной Хелен кусок не лез в горло, что ее чрезвычайно расстроило, а ведь она зареклась расстраиваться, каков бы ни был повод, не понимаю почему, ведь многие великие люди не чурались проявления чувств, я имею в виду не обязательно южан, но, как справедливо указывает мистер Честертон, например, Нельсон, который, разумеется, был англичанином, если не ирландцем или шотландцем, сейчас не помню, но точно жил в Соединенном Королевстве (если это название теперь что-нибудь значит; теперь говорят о каком-то Свободном государстве — смешное название, в голове сразу возникает Оранжевое свободное государство, а я уверена, им не хотелось бы этой путаницы, потому что сами они очень зеленые). Убежала, даже не взяв достойной одежды, и забрала машину, так что мне пришлось отправляться на норталлертонском в час пятнадцать — несуразное время для начала поездки — и такой убогий поезд, тащится до половины одиннадцатого. Уж если тебе приспичило в город, то почему таким бестолковым образом, без подготовки? Если бы ты сперва изучила расписание поездов, то увидела бы, что все равно придется полчаса стоять в Норталлертоне на шлагбауме, и хватило бы времени собрать чемодан — ведь намного приятней все делать с чувством, с толком, с расстановкой, даже глупости. Нелепо с твоей стороны так сюда лететь, стеснять мистера Паркера и утомлять своей болтовней, хотя, полагаю, ты ехала не к нему, а к Питеру. А ты, Питер, если шатаешься по всяким гнусным местам, где полно русских и принимающих себя всерьез сопливых социалистов, должен вести себя осторожнее, а не провоцировать их, гоняясь за ними, не распивать с ними кофе, не читать им нелепых стихов и не действовать всячески на нервы, как ты умеешь. И в любом случае, Мэри, это все зря. Я бы и сама рассказала Питеру, если он еще не знает, хотя, вероятно, знает.

Леди Мэри при этих словах посмотрела на Паркера, сильно побледнев, и тот ответил скорее ей, чем вдовствующей герцогине:

— Нет. Мы с Питером еще не успели что-либо обсудить.

— Это добило бы мои расшатанные нервы и обрушило лихорадку на мою раненую голову, — дружелюбно подтвердил пострадавший джентльмен. — Ты чуткая душа, Чарлз. Не представляю, что бы я без тебя делал. Очень жаль, что мерзкий старьевщик не поворачивался быстрее и не успел внести свой товар в помещение. На том каркасе кровати был миллион шишек. Я понимал, на что лечу, но не мог себя остановить. Хотя что такое, в сущности, старая кровать? Великий детектив, пусть и был сначала оглушен и потрясен грубым обращением вооруженных мясорубками пятнадцати убийц в масках, вскоре, благодаря крепкой конституции и здоровому образу жизни, пришел в себя. Несмотря на жестокое отравление газом, выжил в подземелье и… что там? Телеграмма? Спасибо, Бантер.

Лорд Питер, судя по тому, как подергивались уголки его широких губ, видимо, получал от текста большое внутреннее удовлетворение. Листок он с довольным вздохом убрал в маленькую записную книжку и велел Бантеру унести поднос с завтраком и обновить на лбу прохладный компресс. Когда все было исполнено, он растянулся среди подушек и со злорадным выражением лица спросил у Паркера:

— Как провели с Мэри вчерашний вечер? Полли, ты призналась ему в убийстве?

Ничто не вызывает такого раздражения, как ситуация, когда, собираясь поделиться с человеком трагической новостью, вдруг узнаешь, что он уже в курсе всего и не придает происшедшему должного значения. Паркер внезапно вышел из себя, вскочил на ноги и без всякого смысла выкрикнул:

— О, это совершенно невыносимо! Он безнадежно неисправим!

Леди Мэри покинула свое место у окна.

— Да, призналась, — сказала она. — Это правда. Твое драгоценное расследование, Питер, подошло к концу.

В разговор, нимало не колеблясь, вмешалась вдовствующая герцогиня:

— Дорогая, ты должна позволить брату судить о его делах самому.

— Я не отрицаю и права Полли на это, — заметил Питер. — Надеюсь, у нее такое есть. Даже уверен. Но мы поймали этого парня и теперь все узнаем.

Мэри охнула и, крепко сцепив руки, сделала шаг вперед. У Паркера, наблюдавшего, как мужественно она принимает надвигающуюся катастрофу, заныло сердце. Его профессиональная натура пришла в замешательство, но человеческая всячески поддерживала изящное сопротивление женщины.

— Кого задержали? — спросил он не своим голосом.

— Гойлса, — беззаботно ответил Уимзи. — Необычайно быстрая работа. Но поскольку он не нашел ничего лучшего, как сесть на согласованный с расписанием паромов поезд до порта Фолкстон, она не вызвала трудностей.

— Неправда! — воскликнула Мэри и топнула ногой. — Ложь! Его там не было. Дэниса убила я!

«Прекрасна, — подумал Паркер. — Она прекрасна. Чертов Гойлс, что же он сделал, чтобы заслужить такую женщину?»

— Мэри, не дури! — возмутился его светлость.

— Да, — проговорила ровным голосом вдовствующая герцогиня. — Питер, я собиралась тебя попросить насчет этого Гойлса — кстати, какая же ужасная фамилия, Мэри, достаточно одного этого, дорогая, даже если против него нет ничего иного, а ведь он еще подписывается Гео Гойлс». Представляете, мистер Паркер, «Гео» это вместо «Георга», «Джорджа»; мне всегда казалось, что написано «Горгулья». Я уже почти написала тебе, Питер, дорогой, чтобы спросить, не можешь ли ты встретиться с ним в городе, потому что мне кое-что пришло на ум, когда я думала про эту ипекакуану, и я почувствовала, что дело нечисто и он как-то с этим связан.

— Да, — усмехнулся Питер. — Тебя всегда от него слегка воротило.

— Как ты можешь, Уимзи! — осуждающе проворчал Паркер, не спуская с Мэри глаз.

— Не обращайте внимания, — проговорила та. — А ты, Питер, если уж не способен вести себя как джентльмен…

— Пропади все пропадом! — возмутился раненый. — Некий человек без всякого повода с моей стороны всаживает мне пулю в плечо, ломает ключицу, валит вперед головой на каркас кровати с острыми шишками, а затем удирает с места преступления. Когда же я, выражаясь мягким парламентским языком, утверждаю, что от него может воротить, моя родная сестра говорит, что я не джентльмен. Взгляни на меня! В собственном доме сижу с жуткой головной болью и не могу ничего съесть, кроме тоста с чаем, пока вы уплетаете гриль-ассорти с омлетом и все это запиваете марочным кларетом.

— Не возмущайся, глупый мальчишка! — шикнула вдовствующая герцогиня. — Самое время тебе полечиться. Мистер Паркер, будьте добры, позвоните в колокольчик.

Детектив молча подчинился. Мэри подошла и посмотрела на брата.

— Питер, почему ты сказал, что это сделал он?

— Что сделал?

— Стрелял… в тебя. — Слова прозвучали не громче шепота.

Напряженную атмосферу разрядил приход Бантера с лекарством. Лорд Питер выпил порцию и передвинул подушки так, чтобы ему измерили температуру, сосчитали пульс, могли спросить, не съест ли он на завтрак яйцо, и зажгли сигарету. Бантер удалился, а оставшиеся удобнее расселись и почувствовали себя спокойнее.

— Так вот, девочка, — начал Питер, — для начала прекрати хлюпать носом. Вчера вечером я в твоем Советском клубе случайно наткнулся на этого Гойлса. Попросил мисс Тарант нас познакомить. Но как только Гойлс услышал мое имя, сразу сделал ноги. Я рванул следом, имея в виду лишь перемолвиться с ним, но этот идиот спрятался за углом Ньюпорт-Корт, пальнул в меня и удрал. Поведение тупого осла. Я же знал, кто он таков. Его не могли не поймать.

— Питер… — начала Мэри мертвенным голосом.

— Послушай, Полли, — перебил ее брат. — Я думал о тебе. Честно. Не настаивал на том, чтобы его арестовали. Не выдвигал никаких обвинений. Я правильно говорю, Паркер? Что ты сегодня утром велел людям в Скотленд-Ярде?

— Задержать его для опроса в качестве свидетеля по риддлсдейлскому делу, — с расстановкой ответил детектив.

— Он ничего не знает, — упрямо заявила Мэри. — Его и близко там не было. В этом он невиновен.

— Ты так считаешь? — серьезно спросил Питер. — Если ты считаешь, что он невиновен, зачем городить ложь, пытаясь его обелить? Так не пойдет, Мэри. Ты знаешь, что он там был и что он виновен.

— Нет!

— Да! — Сестра отпрянула, но Питер схватил ее своими сильными руками. — Мэри, ты понимаешь, что творишь? Ты лжесвидетельствуешь и ставишь под угрозу жизнь Джеральда, чтобы уберечь от правосудия человека, которого подозреваешь в убийстве своего любовника и который пытался убить меня!

— О! — не выдержал муки Паркер. — Этот допрос совершенно не по правилам!

— Не обращай внимания, — бросил Уимзи. — Мэри, ты действительно полагаешь, что поступаешь правильно?

Она минуту или две беспомощно смотрела на брата. Глаз Питера умоляюще глядел из-под повязки. Ее лицо разгладилось, упрямое выражение исчезло.

— Я скажу правду.

— Умничка. — Питер протянул руку. — Извини, девочка. Я понимаю: тебе нравится этот тип, — и мы глубоко ценим твой выбор, но теперь вперед. А ты, Паркер, фиксируй.

— С Джорджем все началось несколько лет назад. Ты, Питер, был тогда на фронте, но, я полагаю, тебе все рассказали и преподнесли в самом худшем свете.

— Я бы так не сказала, дорогая, — прервала дочь вдовствующая герцогиня. — Кажется, я писала Питеру, что мы с твоим братом не вполне довольны тем, что нашли в твоем молодом человеке, — не так уж много и писала, если ты помнишь, дорогой. Он заявился в выходные без приглашения, когда в доме было полно гостей, и не заботился ни о чьем удобстве, кроме собственного. Добавлю, был беспричинно груб со старым лордом Маунтуизлом.

— Просто говорил то, что думал, — объяснила Мэри. — Милейший Маунтуизл не понимает, что современное поколение научилось обсуждать со старшими проблемы, а не просто лебезить перед ними. Когда Джордж высказал свое мнение, лорд решил, что ему дерзят.

— Если отрицают все, что человек говорит, для непосвященных это выглядит именно как дерзость, — возразила мать. — Насколько помню, я написала Питеру, что манеры мистера Гойлса лишены лоска и что ему не хватает независимости суждений.

— Не хватает независимости суждений? — изумленно повторила Мэри.

— Я так посчитала, дорогая. Живую мысль в слова облечь уметь… Кто это сказал? Папа римский или кто-то другой? Но в наши дни, чем скуднее выражаешься, тем более глубоким тебя почитают. Хотя и это не новость. Вот как у Браунинга и этих заумных метафизиков, когда не знаешь, что они имеют в виду: то ли свою любовницу, то ли традиционную церковь, — все так по-новобрачному, по-библейски, не говоря уже о душке святом Августине — я имею в виду человека-гиппо, а не того, что занимался здесь миссионерством, хотя и тот хорош; в те дни не было ежегодных благотворительных распродаж рукоделия и чая в церковных приходах, поэтому теперь мы понимаем под миссионерством нечто иное; он-то все об этом знал — ты же помнишь про мандрагору, или это такая штука, для которой требуется большая черная собака? «Манихей» — вот нужное слово. Его так звали? Фауст? Или я путаю со стариком из оперы?

— Как бы то ни было, — продолжала Мэри, не пытаясь остановить поток сознания герцогини, — Джордж единственный, кто был мне дорог. Он и сейчас мне дорог. Просто все это казалось таким безнадежным… Да, мама, возможно, ты о нем сказала не много, зато Джеральд наговорил много — с три короба ужасов.

— Сказал что думал, — кивнула герцогиня. — Как водится у нынешнего поколения. Хотя непосвященным может показаться грубым.

Питер усмехнулся, но Мэри, не обратив внимания, продолжала:

— У Джорджа просто не было денег. Все, что имел, он, так или иначе, пожертвовал лейбористской партии, а работу в министерстве информации потерял — там сочли, что он слишком сочувствует иностранным социалистам. Чудовищная несправедливость. А Джеральд, полагавший, что такая обуза ему не нужна, пришел в ярость и пригрозил, что вовсе лишит меня средств, если я не прогоню Джорджа. Я прогнала, но это никак не повлияло на наши чувства. Мама вела себя чуть более порядочно — пообещала нам помочь, если Джордж получит работу. На это я ответила, что, если Джордж получит работу, помощь нам не потребуется.

— Но, дорогая, я ведь могла обидеть мистера Гойлса, предложив существовать на деньги тещи, — сказала герцогиня.

— Почему же? — ответила Мэри. — Джордж не верит в старорежимные понятия о собственности. К тому же, если бы ты дала мне деньги, они бы стали моими. Мы верим в равенство мужчин и женщин. Почему кормильцами семьи одни должны быть больше, чем другие?

— Не представляю, дорогая. Но не могу вообразить, чтобы бедный мистер Гойлс стал жить на незаработанный доход, если он не верит в наследуемую собственность.

— Ложный довод, — неопределенно заметила Мэри и тут же поспешно добавила: — Как бы то ни было, дальше произошло вот что. После войны Джордж заявил, что отправляется в Германию изучать социализм и вопросы лейборизма. Наши отношения зашли в тупик и, когда объявился Дэнис Кэткарт, я сказала, что выйду за него замуж.

— Почему? — спросил Питер. — Я всегда считал, что он совершенно тебе не подходит. Тори, вхожий в дипломатические круги. Заскорузлый сыч. Не представляю, что у вас общего.

— Ничего. Зато ему было плевать на мои убеждения. Я заставила его пообещать, что он не станет донимать меня своими дипломатами и прочими гостями, он согласился, и я получила свободу с условием, что не скомпрометирую его. Мы собирались жить в Париже — каждый на свой лад, не вмешиваясь в дела другого. Все-таки лучше, чем, оставшись здесь, выйти замуж за человека из нашего окружения: открывать благотворительные распродажи, смотреть поло и встречаться с принцем Уэльским. Я согласилась выйти замуж за Дэниса, потому что он был мне безразличен, как, несомненно, и я ему. Мы бы просто не касались друг друга. А я хотела именно того, чтобы меня оставили в покое!

— Джерри больше не грозил лишить тебя средств? — спросил Питер.

— Нет. Он сказал, что Дэнис далеко не завидная партия — ах, зачем он выразился так вульгарно на безвкусный ранневикторианский манер, — но после Джорджа надо благодарить звезды, что не вышло хуже.

— Пометь, Чарлз, — попросил Уимзи.

— Поначалу все шло как будто хорошо, но затем мое положение стало меня все сильнее угнетать. Меня что-то тревожило в Дэнисе. Он был невероятно сдержан. Да, я хотела, чтобы меня оставили в покое, но это было нечто сверхъестественное. Он держался корректно. Даже когда приходил в ярость или его обуревала страсть, что случалось нечасто. Невероятно! Как персонаж из старых французских романов. Понимаешь, Питер, устрашающе горячая натура, но совершенно безликая.

— Чарлз, слышал? — спросил лорд Питер.

— Мм?

— Это важно. Понимаешь значение?

— Нет.

— Неважно. Продолжай, Полли.

— У тебя от меня не разболелась голова?

— Чертовски. Но мне по душе. Продолжай. Я не взращиваю росток лилии влагой страдания и росой лихорадки, ничего подобного. Я в восторге. То, что ты сказала, объясняет больше, чем все, что я накопал за неделю.

— Правда? — На лице Мэри не осталось следов враждебности. — Я думала, ты не поймешь эту часть моей истории.

— Господи, почему? — удивился Питер.

Мэри покачала головой.

— Мы с Джорджем все время переписывались, и вдруг в начале этого месяца он мне сообщил, что возвращается из Германии и получает работу в «Тандерклап» — еженедельнике социалистов с начальным жалованьем четыре фунта в неделю. Он спрашивал, не брошу ли я своих капиталистов, и все такое, не перееду ли к нему, чтобы стать честной трудовой женщиной. Он мог подыскать мне секретарскую работу в газете. Я бы печатала для него на машинке и помогала компоновать статьи. Мы бы зарабатывали шесть-семь фунтов, чего, как он считал, с лихвой бы хватало на жизнь. Я же с каждым днем все больше боялась Дэниса. И согласилась. Но понимала, что разразится гигантский скандал с Джеральдом. И стыдилась: помолвка с Дэнисом была объявлена, пошли бы жуткие сплетни, меня бы стали отговаривать. И Дэнис мог бы сильно навредить Джорджу — он такой человек. Поэтому мы решили, что лучше убежать, вступить в брак и тем самым спастись от споров.

— Разумно, — кивнул Питер. — И хорошо бы смотрелось в газетах. Представьте заголовок: «Дочь пэра выходит замуж за социалиста. Романтическое бегство в мотоциклетной коляске. Ее светлость утверждает, что шесть фунтов — это много».

— Свинья! — вспыхнула леди Мэри.

— Спасибо, принимаю. Итак, романтический Гойлс собирался похитить тебя из Риддлсдейла. Кстати, почему из Риддлсдейла? Было бы намного проще из Лондона или Денвера.

— Нет. Во-первых, у Джорджа были на Севере дела. В городе его все знают — это во-вторых. И мы в любом случае не хотели ждать.

— А еще пропал бы ореол юного Лохинвара. Но почему в такой несусветный час — три ночи?

— Вечером в среду у Джорджа было назначено собрание в Норталлертоне. Оттуда он поехал за мной: мы должны были отправиться в город и вступить там в брак по специальному разрешению. Времени было довольно — Джорджа ждали на работе только на следующий день.

— Понятно, — кивнул брат. — Теперь продолжу я, а ты меня поправь, если ошибусь. Ты поднялась к себе в среду вечером, в девять тридцать, собрала чемодан и решила нацарапать что-нибудь вроде письма, чтобы успокоить горюющих друзей и родственников.

— Я написала. Но…

— Разумеется. Затем легла в постель или, по крайней мере, не раздеваясь, прилегла.

— И, как оказалось, правильно поступила.

— Согласен. Утром не пришлось тратить много времени, чтобы привести кровать в правдоподобный вид. А нам полагалось заключить, что все выглядит естественно. Кстати, Паркер, когда вчера вечером Мэри каялась в грехах, ты делал пометки?

— Да. Только сможешь ли ты разобрать мою скоропись?

— Безусловно. Мятая постель опровергает твою историю, что ты вообще не ложилась. Так?

— А я решила, что сочинила отличную историю!

— Нужна практика, — добродушно заметил брат. — В следующий раз получится лучше. Только учти: трудно долго плести безукоризненную ложь. Кстати, слышала ли ты сама, как Джеральд вышел в одиннадцать тридцать, о чем свидетельствовал Петтигрю-Робинсон (черт бы побрал его уши!)?

— Я как будто слышала какое-то движение, но не сильно об этом задумывалась, — ответила Мэри.

— И правильно. Я если слышу, что люди перемещаются ночью по дому, по своей деликатности вообще об этом не задумываюсь.

— Характерно для Англии, — вмешалась герцогиня. — Здесь это считается некорректным. Говорю для Питера, который везде, где можно, применяет континентальный подход. Услышал что-то в тишине — не упоминай, как разумно поступал в детстве. Ты был очень наблюдательным мальчиком, дорогой.

— И до сих пор остался, — улыбнулась Мэри с удивительным дружелюбием.

— Дурные привычки умирают трудно, — ответил Уимзи. — Продолжим. В три часа ты спустилась встретиться с Гойлсом. Зачем ему понадобилось приближаться к дому? Было бы безопаснее назначить свидание на аллее.

— Я бы не смогла выйти из ворот, не разбудив Хардро. Следовательно, требовалось где-нибудь перебраться через ограду. Я бы справилась сама, если бы не тяжелый чемодан. Так как Джорджу все равно пришлось бы перелезать, мы решили, что будет удобней, если он подойдет помочь мне нести чемодан. Ну и к тому же у двери в оранжерею мы не смогли бы разминуться. Я послала ему маленький план тропы.

— Гойлс был там, когда ты спустилась?

— Нет. По крайней мере, я его не заметила. Там лежало тело бедняги Дэниса, и над ним склонялся Джеральд. Моей первой мыслью было,что он убил Джорджа, поэтому я воскликнула: «Ты его убил!» (Питер посмотрел на Паркера и кивнул.) Затем Джеральд перевернул труп, и я увидела, что это Дэнис. И в тот же миг услышала что-то вдалеке в кустах — вроде бы трещали ветки. Тут до меня дошло: а где же Джордж? И я все ясно поняла: Дэнис наткнулся на поджидавшего у оранжереи Джорджа и напал на него. Я в этом не усомнилась: должен был напасть, — наверное, принял за грабителя. Или узнал и решил прогнать. И в драке Джордж его застрелил. Ужасно!

Питер похлопал сестру по плечу:

— Бедная девочка.

— Я не знала, что делать, — продолжала Мэри. — Времени было в обрез. Главное, чтобы никто не заподозрил, что там был посторонний. Пришлось быстро придумывать причину, почему я оказалась там сама. Для начала я спрятала чемодан за цветы. Джерри занимался трупом и не заметил: вы его знаете — никогда ничего не замечает, если не подсунуть под нос, — но я не сомневалась: если стреляли, Фредди и Марчбэнксы слышали. И сделав вид, что тоже слышала, ринулась на поиски грабителей. Неубедительная версия, но ничего лучше придумать не получилось. Джерри послал меня разбудить дом, и я, пока шла к лестнице, сочинила историю. И гордилась собой, потому что не забыла чемодан!

— Запихнула его в сундук, — подсказал Питер.

— Я ужасно испугалась, когда увидела, что ты его открыл.

— А я испытал потрясение, когда обнаружил внутри белый песок.

— Белый песок?

— Из оранжереи.

— Боже милостивый, — пробормотала Мэри.

— Продолжаем. Ты постучала к Фредди и Петтигрю-Робинсонам, а затем заперлась у себя, чтобы уничтожить прощальное письмо и снять одежду.

— Да. Возможно, проделала это не очень естественно, но боялась, что мне не поверят, если увидят, что я отправилась на охоту за грабителем в полном комплекте шелкового нижнего белья и аккуратно завязанном галстуке с золотой заколкой.

— Понимаю твои трудности.

— Все прошло хорошо, поскольку люди решили, что я хотела сбежать от миссис Петтигрю-Робинсон, кроме, разумеется, самой миссис П.

— Даже Паркер поверил, — подтвердил брат. — Так, старина?

— Так, так, — мрачно кивнул тот.

— Я совершила роковую ошибку по поводу того выстрела, — заключила леди Мэри. — Расписала в деталях, а потом выяснилось, что выстрела никто не слышал. А потом выяснилось, что все произошло в кустах и время было не то. На расследовании мне пришлось придерживаться моей версии — становилось все хуже и хуже, — а потом обвинили Джеральда. В страшном сне такое бы не привиделось. Теперь я, конечно, понимаю, каков результат моих убогих показаний.

— Отсюда рвотный корень, — предположил Питер.

— Я жутко запуталась, — призналась Мэри. — Решила: лучше вовсе замолчать, чтобы не усугублять ситуацию.

— Ты все еще считала, что это сделал Гойлс?

— Я… я не знала, что подумать. И теперь не знаю. Питер, кто мог еще это сделать?

— Скажу честно, дорогуша: если не он, то не представляю, кто еще.

— Он же убежал, — напомнила Мэри.

— Похоже, он неплохо проявляет себя в стрельбе и беге, — мрачно заметил лорд Питер.

— Если бы он не стрелял в тебя, я бы ни за что тебе не рассказала. Скорее бы умерла. Но революционные идеи и разговоры о красной России и пролитой в мятежах и восстании крови, я думаю, учат презрению к человеческой жизни.

— Мне кажется, дорогая, — вступила в разговор герцогиня, — что к собственной жизни мистер Гойлс презрения отнюдь не испытывает. Попытайся посмотреть правде в глаза. Выстрелить в человека и убежать — по нашим меркам, поступок отнюдь не героический.

— Я вот чего не понимаю, — перебил ее Уимзи. — Как револьвер Джеральда оказался в кустах?

— А мне хотелось бы знать вот что, — продолжала его мать, — был ли Дэнис в самом деле карточным шулером.

— Дэнис не дарил мне кота, — заявила Мэри. — Это выдумка.

— Но вы были с ним у ювелира на улице Де-ла-Пэ?

— Да. И провели там кучу времени. Дэнис подарил мне черепаховый гребень с бриллиантами. Но не кота.

— В таком случае мы должны отказаться от твоих вчерашних продуманных признаний, — сказал брат, просматривая с улыбкой заметки Паркера. — Неплохо, Полли. Совсем неплохо. У тебя талант к романтической литературе — я серьезно. Правда, кое-где нужно больше внимания уделять деталям. Ты не могла протащить по дорожке раненого до дома и не измазать кровью пальто. Кстати, Гойлс был знаком с Кэткартом?

— Насколько мне известно, нет.

— У нас с Паркером альтернативная теория, которая может обелить Гойлса от самой серьезной части обвинения. Скажи ей, старина, — это была твоя идея.

Детектив обрисовал теорию с вымогательством и самоубийством.

— Похоже на правду, — кивнула Мэри. — Но чисто теоретически. Джордж на это не способен. Ведь вымогательство — это очень гнусно.

— Что ж, — заключил Питер, — самое лучшее — пойти и повидаться с Гойлсом. Каков бы ни был ключ к загадкам ночи среды, он в его руках. Паркер, старина, мы близимся к концу погони.

Глава 10 Ничто не постоянно в полдень

— Увы, — сказал Хийя, — чувства, которые человек демонстрирует с безукоризненной искренностью, когда солнце высоко в небесах и вероятность тайно покинуть прекрасно оборудованный дом обворожительно отдаленна, приобретают совершенно иное значение, если о них вспоминают ночью в сыром саду накануне их исполнения.

Э. Брам. Бумажник Кай Люня

Но минет полдень — сразу ночь нагрянет.

Дж. Донн. Лекция о тени^[128]

Гойлса допрашивали на следующий день в полицейском участке. Присутствовал Мерблс, и Мэри настояла, чтобы ей тоже разрешили. Молодой человек сначала расшумелся, но сухие манеры солиситора произвели впечатление.

— Лорд Питер Уимзи опознал вас как человека, который вчера вечером совершил на него смертельное нападение. Проявив незаурядное великодушие, он воздержался от обвинения. Нам стало известно, что в ночь, когда был убит капитан Кэткарт, вы находились в Риддлсдейле. Вас, без сомнения, вызовут в качестве свидетеля по делу. Но вы сильно поможете правосудию, если сделаете заявление теперь. Мы просим вас помочь. Однако должен предупредить: хотя вы вправе отказаться отвечать на любой вопрос, отказ может быть вменен вам в вину.

— Это угроза, — заявил Гойлс. — Если я не стану отвечать, вы арестуете меня по подозрению в убийстве.

— Боже мой, нет, — возразил солиситор. — Мы передадим полиции имеющуюся у нас информацию, а она станет действовать так, как сочтет нужным. Никаких угроз! Это было бы в высшей степени незаконно. Лорд Питер по поводу нападения на него может, конечно, действовать по своему усмотрению.

— Это все равно угроза, — угрюмо повторил Гойлс. — Можете называть как угодно, но говорить я отказываюсь, тем более что мои ответы вас сильно разочаруют. Мэри, я вижу, ты меня сдала.

Она возмущенно вспыхнула.

— Сестра повела себя по отношению к вам чрезвычайно лояльно, — заметил лорд Питер. — Поставила себя ради вас в очень неудобное, если не сказать — опасное, положение. Вас проследили до Лондона в результате того, что вы оставили неоспоримые следы своего поспешного отступления. Случайно открыв адресованную мне на семейную фамилию телеграмму, она бросилась в город, чтобы выгородить вас любой ценой. К счастью, я уже получил в квартире копию телеграммы. Но даже после этого не был уверен в вашей личности, пока случайно не встретил в Советском клубе. Ваши энергичные усилия избежать разговора расставили все на свои места и дали повод к вашему задержанию. Я чрезвычайно благодарен вам за помощь.

Гойлс обиженно скривился.

— Как ты мог такое подумать, Джордж? — спросила Мэри.

— Неважно, что я думаю, — грубо ответил тот. — Сейчас, полагаю, ты им все рассказала. Буду краток, но станет ясно, что мне известно чертовски мало. А если кто-то не поверит, не мое дело. Я приехал туда примерно в четверть третьего и оставил мотоцикл в укромном месте.

— Где вы находились в одиннадцать пятьдесят?

— На дороге из Норталлертона. Собрание кончилось только в десять сорок пять. Чтобы это доказать, я могу привести сотню свидетелей.

Уимзи пометил адрес, где проводилось собрание, и кивнул, чтобы Гойлс продолжал.

— Я перелез через ограду и пошел через кустарник.

— Не видели ни людей, ни трупа?

— Ни живых, ни мертвых.

— Не заметили крови или следов на дорожке?

— Нет. Фонарь я включить побоялся из опасения, что меня заметят из дома. Чтобы не сбиться с тропы, света хватало. Ко входу в оранжерею я подошел незадолго до трех и обо что-то споткнулся. По ощущениям было похоже на тело. Я встревожился — испугался, уж не Мэри ли: заболела, упала в обморок или что-нибудь в этом роде. Решился включить фонарь и увидел мертвого Кэткарта.

— Вы уверены, что он был мертв?

— Мертвее не бывает.

— Минутку, — вмешался солиситор. — Вы сказали, что это был Кэткарт. Вы знали его раньше?

— Никогда. Я имел в виду, что увидел мертвого мужчину, а потом узнал, что это Кэткарт.

— То есть узнали не потому, что были с ним знакомы?

— Позже, по фотографиям в газетах.

— Делая заявления, надо выражаться точнее. То, что вы сейчас сказали, мистер Гойлс, могло бы произвести очень неблагоприятное впечатление на полицию или присяжных.

Мерблс высморкался и поправил пенсне.

— Что было дальше? — спросил Питер.

— Мне показалось, я что-то услышал со стороны тропинки. И решив, что будет неразумно, если меня застанут рядом с трупом, смылся.

— О! — кивнул Питер с неопределенным выражением лица. — Это было очень простое решение. Девушке предоставлена возможность разбираться с неприятной находкой — трупом в саду, а ее поклонник, который собирался на ней жениться, дал деру. Как вы считали, что она могла подумать?

— Посчитал, что будет молчать ради самой себя. Но если честно, в голове все путалось. Только понимал, что вляпался в чужую историю, и если меня обнаружат рядом с убитым, это будет выглядеть очень подозрительно.

— Вы просто потеряли голову, молодой человек, — вставил Мерблс, — глупо и трусливо бежали.

— Не надо таких слов, — огрызнулся Гойлс. — Начать с того, что я оказался в нелепом и глупом положении.

— Да, — иронично заметил Питер. — Три часа ночи — жутко промозглое время. В следующий раз, когда будете планировать бракосочетание, назначайте на шесть вечера или на полночь. Вам, судя по всему, лучше удается планирование заговоров, чем их реализация. Срываетесь по любому поводу. Человек вашего склада не должен таскать с собой оружие. Какого дьявола вы, несущий всякий бред пустозвон, разрядили вчера в меня свою пукалку? Вы бы оказались в очень сомнительной ситуации, если бы попали мне в голову, сердце или другой важный орган. Если вы так боитесь трупов, почему стреляете в живых? Почему, почему, почему… Вот что не дает мне покоя. Если вы сейчас говорите правду, значит, никогда не подвергались хотя бы малейшей опасности. Господи! А мы тратили силы и время, чтобы вас изловить. Идиот! Бедная Мэри! Бог знает до чего себя довела, чуть не убила, поскольку думала, что вы хотя бы бежали от того, от чего стоило бежать!

— Нужно сделать скидку на его нервный характер, — твердо заявила Мэри.

— Вы не представляете, что чувствует человек, когда за ним шпионят, ходят по пятам, изводят… — начал Гойлс.

— А мне казалось, что ваши друзья из Советского клуба радуются, если их подозревают, — перебил его Уимзи. — Ваша гордость собственной персоной должна взлетать до небес, если вас считают действительно опасным типом.

— Насмешки таких, как вы, сеют ненависть между классами! — вспыхнул Гойлс.

— Мы сейчас не об этом, — вмешался Мерблс. — Закон для всех един. А вы, молодой человек, поставили себя в очень неприятное положение. — Он коснулся звонка на столе, и в помещение вошел Паркер с констеблем. — Установите за этим человеком наблюдение. Мы не выдвигаем против него обвинение, если он не нарушит правила поведения. Но он не должен пытаться скрыться, пока риддлсдейлское дело не будет передано в суд.

— Разумеется, сэр, — ответил детектив.

— Одну минуту, — попросила Мэри. — Мистер Гойлс, вот кольцо, которое вы мне дарили. До свидания. Когда в следующий раз станете выступать и призывать народ к решительным действиям, я приду и буду вам аплодировать: вы прекрасно говорите на подобные темы, — но в другой обстановке нам лучше не встречаться.

— Естественно, — горько проговорил молодой человек. — Вы загнали меня в угол, отвернулись и насмехаетесь надо мной.

— Я могла смириться с мыслью, что вы убийца! — Голос Мэри звенел от презрения. — Но мне несносна мысль, что вы такой осел.

Прежде чем Гойлс успел ответить, озадаченный, но отнюдь не расстроенный Паркер вывел его из помещения. Мэри подошла к окну, кусая губы. Лорд Питер приблизился к ней.

— Старина Мерблс приглашает нас на ланч. Пойдешь? Будет сэр Импи Биггс.

— Не хочется с ним сегодня встречаться. Очень любезно со стороны мистера Мерблса…

— Пойдем, дорогуша. Биггс своего рода знаменитость. На него приятно смотреть, как на мраморный памятник. Он тебе все расскажет о своих канарейках.

Мэри хихикнула сквозь упрямые слезы.

— Очень мило, Питер, что ты пытаешься развлечь свою малышку. Но я буду выглядеть полной идиоткой. Для одного дня я уже довольно выставляла себя на смех.

— Вздор! Гойлс и вправду сегодня проявил себя не лучшим образом, но ведь он оказался в чрезвычайно трудном положении. Пошли!

— Надеюсь, леди Мэри согласится украсить собой мое холостяцкое жилище, — сказал, подходя, солиситор. — Ваше присутствие для меня большая честь. В моем доме лет двадцать не было ни одной дамы. Господи, двадцать лет!

— В таком случае я просто не имею права отказаться, — улыбнулась леди Мэри.

Мерблс жил в красивой анфиладе старых комнат в Степл-Инн с окнами, выходящими на строго распланированный сад с клумбами и журчащим фонтаном. Жилище хранило старомодный дух закона, которым был проникнут его хозяин. Столовую украшала мебель красного дерева, турецкий ковер и красные шторы. На буфете стояли красивое медное блюдо и серебряные графины с выгравированными вокруг горлышек надписями. В книжном шкафу теснились огромные тома в кожаных переплетах, над камином висел портрет маслом строгого судьи. Мэри внезапно ощутила благодарность к этому неброскому, весомому викторианству.

— Боюсь, нам придется немного подождать сэра Импи, — извинился Мерблс, сверившись с часами. — Он занят на процессе «Квангл и Хампер» против «Правды». Но заседание должно уже закончиться. Сэр Импи рассчитывал, что сегодня завершится весь процесс. Блестящий человек этот сэр Импи. Он защищает «Правду».

— Удивительная позиция для юриста, — заметил Питер.

— «Правда» — это газета, — уголки губ Мерблса дернулись вверх. — Она выступает против тех, кто утверждает, что одним лекарством можно лечить пятьдесят девять болезней. «Квангл и Хампер» привели в суд больных, чтобы те свидетельствовали, как им помогло лечение. А слышать, как с ними обошелся сэр Импи, — интеллектуальное наслаждение. Полюбезничав с пожилыми дамами, он попросил одну из них показать присяжным ногу. Вот это была сенсация!

— Показала? — спросил лорд Питер.

— Очень хотела, дорогой мой.

— Удивительно, как у них хватило наглости ее вызвать.

— Наглости? Что касается наглости, у «Квангл и Хампер», выражаясь языком великого Шекспира, нет собратьев во вселенной. Но с сэром Импи не пофамильярничаешь. Нам очень повезло, что мы заручились его помощью. А вот и он!

Торопливые шаги на лестнице возвестили приход ученого мужа, который был все еще в парике и мантии и рассыпался в извинениях.

— Нижайше прошу прощения. Должен с сожалением сказать, что под конец все стало чрезвычайно скучным. Я сделал все возможное, но милейший старый Доусон стал глух как столб и совсем неуклюж в движениях. Как вы, Уимзи? У вас такой вид, как будто вы только что с войны. Можно выдвигать обвинение за нападение на человека?

— Куда серьезнее, — вставил Мерблс. — За попытку убийства.

— Прекрасно, прекрасно, — обрадовался сэр Импи.

— Хотя мы приняли решение отказаться от преследования, — покачал головой солиситор.

— Вот как? О, дорогой мой Уимзи, это неправильно. Юристам надо жить. Ваша сестра? Не имел удовольствия повстречаться с вами в Риддлсдейле, леди Мэри. Надеюсь, вы совершенно поправились?

— Абсолютно. Спасибо, — с напором проговорила молодая дама.

— Здравствуйте, мистер Паркер. Разумеется, ваше имя весьма известно. Уимзи без вас никуда. Мерблс, эти джентльмены обладают ценной информацией? Я чрезвычайно заинтересован в этом деле.

— Только не сейчас, — предупредил солиситор.

— Конечно, не сейчас, — согласился сэр Импи. — Сейчас меня не интересует ничего, кроме этого замечательного седла барашка. Извините за мой аппетит.

— Тогда начнем, — предложил Мерблс. — Боюсь, молодые люди, я слишком старомоден, чтобы принять новую манеру предварять еду коктейлем.

— И правильно! — похвалил с чувством лорд Питер. — Портит нёбо и нарушает пищеварение. Не английская традиция — кощунство. Пришло из Америки, результат сухого закона. Вот что происходит с людьми, которые не умеют пить. Господи, вы выставили на стол знаменитый кларет. Грех в его присутствии упоминать какой-то коктейль.

— Да, это «Лафит» семьдесят пятого года, очень редкий сорт. Я его редко достаю для людей моложе пятидесяти лет. Но вы, лорд Питер, исключение, окажете честь тому, кто вдвое старше вас.

— Спасибо, сэр, я очень ценю ваши слова. Можно начать разливать?

— Пожалуйста. Благодарю, Симпсон, мы обслужим себя сами. А после ланча я попрошу вас попробовать нечто совершенно удивительное. Мой бывший клиент недавно умер и оставил мне дюжину бутылок портвейна сорок седьмого года.

— Вот это да! — воскликнул Уимзи. — Неужели его можно пить, сэр?

— Боюсь, что нет, — ответил Мерблс. — К великому сожалению. Но я уверен, что к подобной благородной древности нужно проявить уважение.

— Будет о чем рассказать, — кивнул лорд Питер. — «Я пробовал портвейн сорок седьмого года!» Все равно что увидеть божественную Сару^[129]. Голоса не осталось, блеска не осталось, изюминки не осталось, но тем не менее классика.

— Помню Сару в ее великие дни, — сказал солиситор. — У нас, стариков, есть привилегия прекрасных воспоминаний.

— Справедливо, сэр, — согласился Уимзи. — Вы еще много успеете таких накопить.

— Но почему тот покойный джентльмен позволил замечательному вину пропустить свой срок?

— Мистер Фетерстоун был очень одиноким человеком, — ответил Мерблс. — Доподлинно сказать не могу. Возможно, был очень мудр. Слыл большим скупердяем. Никогда не покупал себе новой одежды, не веселился на праздники, не женился, жил в тех же тесных темных комнатах, которые снял, когда был не имевшим практики адвокатом. Унаследовал от отца большой доход, но весь пускал в накопления. Портвейн приобрел его отец, умерший в 1860 году, когда моему клиенту было тридцать четыре. Он, то есть сын, скончался в девяносто четыре. Он говорил, что нет ничего приятнее предвосхищения, поэтому ничего не делал, жил отшельником и только представлял, что бы мог совершить. Вел подробный дневник, день за днем отражавший выдуманную действительность, которую автор так и не решился воплотить в реальность. Скрупулезно описывал семейную жизнь с женщиной своей мечты. Каждое Рождество и Пасху торжественно выставлял на стол бутылку сорок седьмого года и так же торжественно по окончании скромной трапезы убирал неоткупоренной. Истинный христианин, он ждал счастья после смерти, но, как видите, земные удовольствия откладывал насколько возможно. Он умер со словами: «Все обещанное да исполнится» — даже в эту минуту нуждаясь в гарантиях. Очень одинокий человек, совсем непохожий на современное поколение с его безрассудным духом.

— Какая необычная и трогательная история, — проговорила Мэри.

— Возможно, он настраивал сердце на недостижимое, — предположил Паркер.

— Кто знает, — ответил Мерблс. — Поговаривали, что дама его мечты не всегда была лишь мечтой. Просто он не мог принудить себя сделать предложение.

— А вот я, — бросил Импи, — чем больше слушаю разбирательства в суде, тем более склонен согласиться, что этот мистер Фетерстоун выбрал лучшую участь.

— И готовы в этом отношении последовать его примеру? А, сэр Импи? — спросил, едва усмехнувшись, солиситор.

Паркер посмотрел в окно. Начинался дождь.

Портвейн сорок седьмого года оказался действительно выдохшимся. Лишь слабый призрак его прежнего пламени и аромата витал над ним. Лорд Питер несколько мгновений качал бокал.

— Вкус страсти, преодолевшей зенит и превратившейся в скуку, — сказал он с внезапной торжественностью. — Осталось смело признать, что все мертво, и отставить в сторону.

Решительным движением он выплеснул вино в огонь. На губах снова заиграла насмешливая улыбка:

Какая в этом четверостишии классическая мощь и краткость! Как бы то ни было, по существу дела мы можем сообщить многое, сэр.

С помощью Паркера Питер изложил законникам всю цепочку расследования от начала до дня, когда леди Мэри послушно явилась с ее версией ночных событий.

— Мистер Гойлс во многом проиграл, что не убийца, — продолжал Уимзи. — Ему бы пошла зловещая роль полуночного преступника. Но приходится иметь дело с тем, что есть. Надо выжать из него все, что возможно, как из свидетеля.

— Поздравляю вас и мистера Паркера с тем, что вы ак далеко продвинулись, — медленно заговорил Мерблс. — И с тем, как умно вы подошли к расследованию.

— Да, можно сказать, что у нас есть определенный результат, — кивнул детектив.

— Пусть даже отрицательный, — добавил Уимзи.

— Именно! — подхватил Импи с неожиданной резкостью. — Именно отрицательный. Затруднив дело защите, что вы намерены делать дальше?

— Очень мило! — возмутился лорд Питер. — Вы это говорите после того, как мы так много раскрыли!

— Допустим, — согласился барристер. — Хотя большинство из сказанного лучше было бы замолчать.

— Черт возьми, мы хотим добиться правды!

— Вот как? — сухо переспросил Импи. — А я нет. Не отдам за правду и двух пенсов. Мне нужно дело. Для меня неважно, кто убил Кэткарта, если я сумею доказать, что это не герцог Денверский. Будет достаточно, если удастся посеять по этому поводу весомые сомнения. Но тут ко мне является клиент с рассказом о некой ссоре, подозрительном револьвере, отказе от свидетельских показаний и неадекватном идиотском алиби. Я напускаю туман на присяжных, рассказывая о таинственных следах, несоответствии во времени, о загадочной молодой женщине, о сомнениях в том, что произошло: то ли разбой, то ли преступление на почве страсти. И тут вы объясняете следы, снимаете обвинения с неизвестного, раскрываете несоответствие во времени и мотивы юной дамы и таким образом возвращаете подозрения к изначальному моменту. Как вы полагаете, каков последует результат?

— Я всегда говорил, что профессиональный адвокат — самый аморальный на свете человек, а теперь в этом убедился, — проворчал Питер.

— Так-так, — вмешался Мерблс, — все это лишний раз доказывает, что нельзя почивать на лаврах. Вам надо продолжать, мой мальчик, и собрать больше улик определенного сорта. Если Кэткарта убил не Гойлс, нужно найти того, кто это сделал.

— Надо благодарить судьбу, — сказал Биггс, — что в прошлый четверг вы, леди Мэри, недостаточно хорошо себя чувствовали и не предстали перед большой коллегией присяжных (Мэри вспыхнула), и обвинение будет строить тактику на том, что выстрел прозвучал в три утра. Если возможно, не отвечайте ни на какие вопросы, и мы преподнесем им сюрприз.

— Но поверят ли ей после этого на суде? — засомневался Питер.

— Тем лучше, если не поверят. Она предстанет в качестве нашего свидетеля. Вас, леди Мэри, станут прерывать грубыми выкриками, но не надо обращать на них внимание. Это все игра. Придерживайтесь своей версии, и мы доведем дело до конца. Вам ясно? — Биггс погрозил пальцем.

— Ясно, — кивнула Мэри. — Меня освистывают, а я упрямо твержу: «Это правда». Таков смысл?

— Именно, — подтвердил адвокат. — Кстати, Денвер, полагаю, по-прежнему отказывается объяснить свои перемещения в пространстве?

— Категорически, — ответил солиситор. — В семействе Уимзи все очень упрямые. Боюсь, что эту линию расследования продолжать бесполезно. Вот если можно выяснить правду каким-нибудь иным способом, его, возможно, удастся убедить подтвердить факты.

— Таким образом, — подытожил Паркер, — у нас еще три линии, по которым нужно продолжать. Первая: надо установить алиби герцога, опираясь на внешние источники. Вторая: необходимо еще раз проанализировать улики с целью установить настоящего убийцу. И третья: на прошлое Кэткарта может пролить свет парижская полиция.

— Похоже я знаю, куда обратиться по второму пункту, — внезапно заявил Уимзи. — В «Нору Грайдера»

— Фью! — присвистнул детектив. — О ней-то я и забыл. Это ведь там живет кровожадный фермер, который спустил на тебя собак?

— Со своей замечательной женой. Как тебе понравится: он бешено ревнив и готов подозревать любого мужчину, который к ней приближается. Когда я туда заявился и упомянул, что к ним мог заглянуть мой приятель, он чрезвычайно возбудился и грозил спустить с него шкуру. Мне показалось, он понял, о ком я говорю. В моей голове засел Десятый Размер, то есть Гойлс, и я полагал, что это был он. А вдруг Кэткарт? Теперь мы знаем, что Гойлс до среды даже не приближался к округе. Следовательно, этот, как его, Граймторп не мог его видеть. Зато Кэткарт мог оказаться у «Норы» в любой день, и его могли заметить. И вот что еще ложится в канву: когда я туда пришел, миссис Граймторп приняла меня за своего знакомого и поспешила предупредить, чтобы я поскорее убирался. Я все время полагал, что она заметила из окна мое старое кепи и пальто от «Барберри» и решила, что я Гойлс. Но теперь пришел к другой мысли. Я ведь сказал открывшей дверь девочке, что из Ридллсдейл-лоджа, и если та передала мои слова матери, миссис Граймторп могла подумать, что я — Кэткарт.

— Нет-нет, Уимзи, не получается, — вступил в разговор Паркер. — К тому времени она уже должна была знать, что Кэткарт мертв.

— Ах, черт! Да, пожалуй. Если только этот старый черт муженек не скрыл от нее новость. Кстати, он именно так бы и поступил, если бы сам убил Кэткарта: не сказал бы жене ни слова и не позволил взглянуть в газету, если они вообще какую-то получают. Место там захолустное.

— Но ты ведь, кажется, сказал, что у Граймторпа имеется алиби.

— Да, но мы его не проверяли.

— Но чтобы убить капитана, он должен был знать, что в ту ночь Кэткарт явится в кусты. Откуда, по-твоему?

Питер задумался.

— Может, сам назначил ему встречу. Допустим, послал к нему гонца, — предположила Мэри.

— Верно, верно! — обрадовался брат. — Помнишь, Паркер, мы думали, что Кэткарт так или иначе получил весточку от Гойлса с уговором о встрече, но предположим, это сообщение исходило от Граймторпа, угрожавшего рассказать Джерри о похождениях капитана.

— Вы предполагаете, лорд Питер, — попытался охладить своим тоном энергичную порывистость собеседника Мерблс, — что Кэткарт, будучи помолвлен с вашей сестрой, закрутил позорную интрижку с замужней женщиной социального положения намного ниже своего?

— Прошу прощения, Полли, — извинился брат.

— Все в порядке, — ответила Мэри. — Должна признаться, это бы меня не сильно удивило. Взгляды Дэниса на брак были скорее континентальными. Он не видел в нем чего-то важного. Сказал бы, что для всего должно быть время и место.

— Один из тех непроницаемых умов, — задумчиво проговорил Питер. А Паркер, несмотря на свое продолжительное знакомство с постыдными сторонами лондонской жизни, сурово нахмурился, выражая самое сильное провинциальное неодобрение, какое можно ждать от выпускника Барроу-ин-Фернс.

— Если бы вы сумели пошатнуть алиби Граймторпа, — предположил сэр Импи, скрещивая кончики пальцев правой и левой рук, — из этого что-нибудь могло бы получиться. Как считаете, Мерблс?

— И Граймторп и работник, — ответил солиситор, — оба признали, что в среду вечером Граймторпа в «Норе Грайдера» не было. Если он не сумеет доказать, что был в Степли, следовательно, он мог быть в Риддлсдейле.

— Вот именно! — вскричал Уимзи. — Поехал в одиночестве, где-то остановился, оставил кобылу, прокрался обратно, встретился с Кэткартом, укокошил его и на следующий день возвратился домой со сказкой о сельхозтехнике.

— Или даже побывал в Степли, — добавил Паркер, — но пораньше оттуда уехал или попозже приехал, а по дороге совершил убийство. Надо очень точно проверить время.

— Ура! — обрадовался Питер. — Кажется, я возвращаюсь в Риддлсдейл.

— А я бы лучше остался здесь, — сказал детектив. — Могут поступить новости из Парижа.

— Хорошо. Но сообщи, как только что-нибудь появится. И вот еще что…

— Да?

— Тебе не приходило в голову, что в этом деле слишком много зацепок? Куча народу носится по всей округе со всякими тайнами, побегами, любовниками…

— Я тебя ненавижу, Питер! — вскинулась Мэри.

Глава 11 Мерива^[131]

— Ох-хо, мой друг! Ты угодил в пруд Лоба.

Джек — победитель Великанов^[132]

Лорд Питер прервал свой путь на север в Йорке, куда после выездного заседания сессии присяжных вследствие надвигающегося закрытия Норталлертонской тюрьмы перевели герцога Денверского. После внятного убеждения ему удалось получить разрешение на свидание с братом. Тот явно был не в своей тарелке, угнетенный тюремной атмосферой, но оставался по-прежнему вызывающе непокорным.

— Не повезло, старина, — начал Питер, — но ты держишь хвост пистолетом. Маховик правосудия раскручивается чертовски медленно, но это дает нам время — так что все к лучшему.

— Невозможная волокита, — откликнулся его светлость. — А еще я хочу знать, что на уме у Мерблса. Приходит и пытается меня застращать — удивительная дерзость. Могут подумать, что он меня подозревает.

— Послушай, Джерри, — весомо произнес Питер. — Почему бы тебе не отнестись к своему алиби без излишней щепетильности? Это могло бы помочь. В конце концов, если человек не говорит, что делал на улице…

— Не мое дело что-либо доказывать, — возмутился герцог. — Это их занятие доказать, что я был на том месте и совершил убийство. Я не собираюсь объяснять, где находился. Предполагается, что я невиновен, пока не доказано обратное. Разве не так? Позор! Совершено убийство, но никто даже не пытается выявить настоящего преступника. Я дал слово чести — не говоря о клятве перед судом, — что не убивал Кэткарта (хотя свинья этого заслуживал), но на это не обратили внимания. А настоящий преступник тем временем спокойно скрылся. Если бы я был на свободе, то поднял бы по этому поводу шум.

— Так почему бы тебе все не рассказать? Не мне и не сейчас. — Питер покосился на стоявшего в пределах слышимости охранника. — А Мерблсу. У нас появилось бы, с чем работать.

— Я хочу одного: чтобы ты держался от этого дела подальше, — проворчал герцог. — Хелен и матери досталось и так. Нечего им еще страдать, потому что тебе вздумалось поиграть в Шерлока Холмса. Не высовывайся ради блага семьи. Пусть я в плачевном положении, но ни за что не позволю выставлять меня на потеху публики!

— Проклятье! — воскликнул Питер с такой силой, что вздрогнул стоящий с каменным лицом охранник. — Выставляешь ты себя сам! Исключительно по своей воле! Думаешь, мне нравится, что моего брата и сестру потащили в суд, куда сбежались репортеры, что твое имя в репортажах, газетах и на каждом шагу, и все это закончится представлением в палате лордов, где заседают облаченные в красное с горностаем личности и прочие клоуны? В клубе стали странно коситься на меня, и до моих ушей доносится шепот, что «позиция Денверов очень даже сомнительна».

— Мы в тяжелом положении, — вздохнул Джеральд, — и, слава богу, в сословии пэров еще много людей, которые умеют вести себя по-джентльменски, даже если мой собственный брат не видит ничего, кроме прогнившей юридической казуистики.

Сверля друг друга сердитыми взглядами, братья внезапно ощутили поднявшуюся из неизвестных недр близость, которую часто называют семейным родством, и их непохожие черты обрели сказочный эффект общей карикатуры. Словно каждый глядел в искривленное зеркало, а голосов было не два, а один с эхом.

— Послушай, старина, — заговорил Питер, приходя в себя. — Мне очень жаль. Не собирался вести себя подобным образом. Не хочешь ничего говорить — не говори. Мы работаем как черти и уверены, что вскоре обнаружим нужного человека.

— Оставил бы лучше это занятие полиции, — ответил Денвер. — Знаю, ты любишь играть в сыщика, но боюсь, что не знаешь меры.

— Я не рассматриваю это дело как игру, — парировал Уимзи. — Я считаю свою работу полезной и не брошу ее. Но тем не менее — честно — понимаю твою точку зрения. Очень жаль, что ты находишь меня вызывающим раздражение типом. Видимо, тебе трудно поверить, что я способен на какие-то чувства. Но это так. И я собираюсь вытащить тебя из переделки, чего бы нам с Бантером это не стоило. Ну, пока. Охранник проснулся и вот-вот скажет: «Время, господа». Встряхнись, старина. Удачи!

Он присоединился к Бантеру у выхода.

— Бантер, — спросил он дворецкого, пока они шли по улицам старого города, — неужели я в самом деле способен обидеть, если этого делать не намерен?

— Не исключено, милорд, если ваша светлость простит мне мои слова. Живость ваших манер вводит в заблуждение людей с ограниченным…

— Аккуратнее, Бантер!

— Людей с ограниченным воображением, милорд.

— У благовоспитанных англичан воображения нет.

— Разумеется, нет, милорд. Я не имел в виду ничего пренебрежительного.

— О господи, репортер! Бантер, спрячьте меня скорее!

— Сюда, милорд! — Бантер увлек господина в холодную пустоту собора и торопливо зашептал: — Осмелюсь предложить… Давайте примем позу и внешний вид молящихся, если вам будет угодно меня простить.

Питер сквозь сложенные пальцы увидел, что к ним с осуждающим выражением на лице приближается церковный служитель. В этот момент в храм вошел преследовавший их репортер и вытащил из кармана блокнот. Служитель поспешно переключился на новую добычу.

— Витраж, под которым мы стоим, — начал он почтительным распевом, — носит название «Семь сестер Йорка». Говорят, что…

Господин и слуга выскользнули наружу.

Для визита в торговый город Степли лорд Питер облачился в поношенный норфолкский костюм, гетры с отворотами, старинную круглую шляпу с выгнутыми вниз полями и крепкие башмаки. В руке он держал тяжелый ясеневый хлыст. Питер с сожалением оставил дома любимую трость — крепкую коричневую палку, размеченную для сыскного дела на дюймы, со стилетом внутри и компасом на ручке, — решив, что она может настроить против него местных — мол, городской, надменный, презрительный. Наступившие последствия такой похвальной преданности своему искусству ярко иллюстрирует наблюдение Гертруды Ред^[133]: «Самопожертвование — это не что иное, как печальная ошибка».

Питер въехал в сонный городок в одном из двухколесных риддлсдейлских экипажей — рядом Бантер, на заднем сиденье садовник. Если был бы выбор, он отправился бы сюда в рыночный день, надеясь повстречать самого Граймторпа, но время поджимало и он не решился пожертвовать ни одним днем. Стояло слякотное, промозглое утро, собирался дождь.

— Уилкис, есть здесь приличная гостиница, где можно остановиться?

— «Герб каменщиков» имеет хорошую репутацию, милорд. «Мост и бутылка» на площади. Или «Роза и корона» на другой стороне.

— Где обычно останавливаются в базарные дни?

— Наверное, в «Розе и короне», милорд. Там хозяин Тим Уотчет — редкостный болтун. А в «Мосте и бутылке» — Грег Смит, угрюмый сердитый мужик, но держит хорошую выпивку.

— Гм… полагаю, наш Бантер скорее соблазнится грубостью и спиртным, чем радушным хозяином. Отправимся в «Мост и бутылку», а если там ничего не вспомнят, переберемся в «Розу и корону» и попытаемся воспользоваться словоохотливостью Уотчета.

Они свернули во двор большого здания с каменным фасадом, где обнаружилась давно не обновляемая вывеска с настоящим названием: «Осажденный мост». На ней виднелись очертания крепостного моста с зубцами и бойницами. Своеобразная манера художника и послужила причиной того, что местные жители не называли заведение иначе чем «Мост и бутылка» (в соответствии с естественной ассоциацией). К принявшему лошадь сварливому конюху дружелюбно обратился сам Питер:

— Какое противное промозглое утро.

— Да-а.

— Покормите хорошенько. Я здесь некоторое время пробуду.

— Угу.

— У вас сегодня не много народу?

— Угу.

— А в рыночные дни работы хватает?

— Да-а.

— Полагаю, люди приезжают со всей округи?

— Но!

Лошадь сделала три шага вперед.

— Тпру! — приказал конюх.

Животное остановилось. Конюх отцепил постромки с оглоблей, и они, упав на землю, громко проскрипели по гравию.

— Но!

Конюх спокойно повел лошадь в стойло, повернувшись к дружелюбному гостю спиной. С таким пренебрежением к этому отпрыску знатного рода еще никто не относился.

— Очень смахивает на то, — пробормотал его светлость, — что это любимый постоялый двор фермера Граймторпа. Посмотрим, что здесь за бар. Уилкис, вы пока мне не нужны. Если хотите, пообедайте. Мы здесь некоторое время пробудем.

— Хорошо, милорд.

В баре мистер Грег Смит мрачно просматривал длинный счет. Лорд Питер попросил у него напитки для Бантера и себя. Хозяин гостиницы, посчитав это вольностью, кивнул в сторону буфетчицы. После этого роли гостей совершенно естественным образом разделились — Бантер, поблагодарив господина за полпинты, заговорил с девушкой, а лорд Питер почтил вниманием мистера Смита.

— Хороший вкус, мистер Смит, — похвалил он. — Мне порекомендовали заглянуть к вам ради хорошего пива, и я понимаю, что попал куда надо.

— Кхе… Теперь не то, что было раньше.

— По мне, лучшего не надо. Кстати, мистер Граймторп сегодня здесь?

— А?

— Мистер Граймторп сегодня утром в Степли?

— Откуда мне знать?

— Мне казалось, он всегда заворачивает к вам.

— Мм…

— Может, я перепутал название. Я знаю его как человека, который идет туда, где лучшее пиво.

— А?

— Если вы его не видали, значит, он сегодня не приехал.

— Куда?

— В Степли.

— Разве он не из здешних? Может приезжать и уезжать без моего ведома.

— О, конечно. — Уимзи замялся, но, похоже, понял, в чем ошибка. — Я имею в виду Граймторпа не из Степли, а Граймторпа из «Норы Грайдера».

— Так бы и говорили.

— Он сегодня здесь?

— Нет. Не знаю.

— Он же приезжает в рыночные дни?

— Иногда.

— Путь неблизкий. Думаю, приходится ночевать.

— Хотите заночевать?

— Пожалуй, нет. Я о своем друге Граймторпе. Ему же часто приходится ночевать?

— Случается.

— Он останавливается здесь?

— Нет.

— О! — воскликнул лорд Питер и нетерпеливо подумал: «Если все местные такие же златоусты, мне и в самом деле придется тут ночевать». А вслух продолжил: — Когда он заглянет в следующий раз, скажите, что я о нем спрашивал.

— А кто вы такой? — неприязненно поинтересовался хозяин гостиницы.

— Брукс из Шеффилда, — ответил Уимзи и широко улыбнулся. — До свидания. Я буду рекомендовать ваше пиво.

Смит хмыкнул, и Питер не спеша вышел. Вскоре к нему энергичным шагом присоединился Бантер. Его губы складывались в то, что у другого человека можно было бы принять за самодовольную ухмылку.

— Ну и как? — спросил господин. — Надеюсь, молодая дама более общительна, чем этот тип?

— Я нашел юное создание очень милым, — ответил Бантер. (А Уимзи подумал: «А мною опять пренебрегли».) — Но, к сожалению, малоинформированным. Мистер Граймторп ей небезызвестен, но он здесь не останавливается. Иногда она его видит в компании человека, которого зовут Седекия Боун.

— Давайте так: вы займетесь Боуном и через пару часов доложите, что удалось выяснить, — предложил господин, — а я попытаю счастья в «Розе и короне». Встретимся в полдень под этой штукой.

«Эта штука» представляла собой высокую конструкцию из красного гранита, искусно обработанного так, чтобы изображать грубую скалу. Ее охраняли два каменных пехотинца в полевых шлемах. Из бронзовой шишки на половине высоты струился тонкий ручеек воды, на восьмиугольном основании были выбиты имена павших на войне, а четыре газовых фонаря на чугунных столбах добавляли последний штрих к общей несочетаемости элементов композиции. Бантер внимательно посмотрел на монумент, видимо, опасаясь, что через пару часов может его не признать, и почтительно удалился. Питер сделал несколько быстрых шагов в сторону «Розы и короны», и вдруг ему пришла в голову мысль.

— Бантер!

Дворецкий поспешил обратно.

— Нет, ничего. Ерунда. Я только подумал, как это можно назвать.

— Что именно, ваша светлость?

— Этот памятник, — ответил господин. — Я придумал ему название «Мерива».

— Да, милорд. Воды раздора. Очень подходит. В нем нет никакой гармонии, если мне будет позволено судить. Что-нибудь еще, милорд?

— Нет, это все.

Тимоти Уотчет из «Розы и короны» представлял Грегу Смиту разительный контраст. Это был спокойный внимательный коротышка лет пятидесяти пяти, с насмешливой искоркой в глазах и так лихо вздернутой головой, что Питер догадался о его происхождении, как только увидел.

— Доброе утро, хозяин, — радушно поздоровался он. — Когда вы в последний раз видели Пикадилли-Серкус?

— Трудно сказать, — ответил Смит. — Лет тридцать пять назад. Сколько раз я говорил жене Лизе: «Пока жив, давай свожу тебяпосмотреть «Холборн Эмпайр». Но время бежит, дни похожи друг на друга, и, разрази меня гром, если я помню, сколько мне стукнуло лет.

— У вас еще много времени, — успокоил его лорд Питер.

— Надеюсь, сэр. Я не то что эти северяне — еле шевелятся. Когда я сюда приехал, от их медлительности чуть не подскакивал. А как говорят? Не сразу привыкнешь. Это разве английский? По мне, уж лучше французики в ресторане «Шантеклер». Тут повсюду этот их диалект. Провалиться мне на этом месте, если однажды сам не завоплю: «Загребай на другую сторону дороги!» Это я-то!

— Превратиться в йоркширца вам не грозит, — успокоил его лорд Питер. — Я это понял, как только вас увидел. В вашем баре я себе сказал: «Моя нога ступила на родные камни».

— Это так, сэр. И раз вы здесь на них ступили, позвольте мне вас чем-нибудь угостить. Простите, сэр, я не мог вас где-нибудь видеть?

— Не думаю. Но это мне напомнило о цели моего визита. Вы знаете мистера Граймторпа?

— Я знаю пятерых Граймторпов. Вы о котором из них?

— О Граймторпе из «Норы Грайдера».

Живое лицо хозяина гостиницы потемнело.

— Ваш приятель, сэр?

— Не совсем. Знакомый.

— Вспомнил! — Уотчет стукнул ладонью по барной стойке. — Понял, откуда мне известно ваше лицо. Вы же живете в Риддлсдейле?

— Останавливаюсь там.

— Знаю! — торжествующе провозгласил Уотчет, нырнул под стойку и вытащил стопку газет. Он обильно облизал большой палец и перелистал страницы. — Вот! То, что требуется! Риддлсдейл!

Уотчет распахнул «Дейли миррор» примерно двухнедельной давности. На первой странице красовался заголовок во всю полосу: «Риддлсдейлская тайна». И ниже — фотография как живого Питера с подписью: «Лорд Питер Уимзи — Шерлок Холмс Уэст-Энда — тратит все свое время и силы, чтобы доказать невиновность брата, герцога Денверского».

— Не сочтите за обиду, милорд, если скажу, как я горд, что вы в моем баре. Здесь все ваши дела прямо как в книге.

— Послушайте, старина, говорите тише, — попросил лорд Питер. — Если уж, как говорится, кот выскочил из мешка, как по вашему, вы сможете предоставить мне кое-какую информацию, но при этом держать язык за зубами?

— Пойдемте в заднюю комнату, — тут же предложил хозяин заведения. — Там нас никто не услышит. Возьмите бутылку на свой вкус.

— Не знаю, сколько мест мне еще предстоит посетить, — с сомнением проговорил его светлость.

— Тогда подойдет кварта старого эля. Нигде нет такого, разве что в Оксфорде. Замечательная штука, милорд.

Информация Уотчета оказалась под стать напитку. Граймторп часто заходил в «Розу и корону», особенно в рыночные дни. Дней десять назад он заглянул довольно поздно, пьяный, на взводе, с женой, которая, как всегда, казалось, его боялась. Потребовал спиртного, но Уотчет отказался его обслужить. Вспыхнул скандал, миссис Граймторп попыталась увести мужа, но тот сбил ее с ног и грязно обозвал. Уотчет позвал подручного, чтобы тот выгнал разбушевавшегося гостя, и предупредил, что больше не желает его видеть. Вокруг говорили, что скандальный характер Граймторпа в последнее время стал поистине дьявольским.

— Не сможете сказать, когда это с ним началось?

— Если поразмыслить, особенно сильно с середины прошлого месяца или чуть раньше.

— Так-так!

— Только не подумайте, милорд, я не наговариваю.

— Конечно, нет. С какой стати?

— Вот именно. А здесь бы спросили так: «С какого перепугу?»

— Скажите, — продолжал Питер, — вы не помните, чтобы Граймторп приезжал в Степли тринадцатого октября? Это была среда.

— Постойте… точно, приезжал. Я еще удивился, чего это он заявился не в рыночный день. А он сказал: за техникой, бурами — чем-то таким. Не сомневайтесь, был.

— Можете припомнить, когда он приехал?

— Сейчас… Кажется, в обед. Официантка должна помнить. Бет, дорогуша, — крикнул он в боковую дверь, — мистер Граймторп обедал у нас в среду, тринадцатого октября? Это был тот день, когда в Риддлсдейле произошло убийство.

— Граймторп из «Норы Грайдера»? — переспросила работница, сочная йоркширская девица. — Да. Поел и снова пошел спать. Я ничего не путаю — он за все дал мне чаевые два пенса.

— Чудовищно! — возмутился лорд Питер. — Послушайте, мисс Элизабет, вы уверены, что это было тринадцатого? Видите ли, я поспорил по этому поводу с приятелем и не хочу, чтобы мои деньги пропали. Вы точно помните, что он ночевал со среды на четверг? Я утверждал, что с четверга на пятницу.

— Нет, сэр, со среды на четверг. Я слышала, как на следующий день люди говорили в баре про убийство.

— Похоже на правду. А что говорил насчет него сам Граймторп?

— Тут и спрашивать нечего, — ответила девушка. — Все заметили, как он странно себя вел. Побелел, как лист бумаги, смотрел то на одну руку, то на другую, сбил волосы на лоб — совсем обезумел. Мы решили, что перебрал. Он вообще чаще пьяный, чем трезвый. За пять сотен фунтов не вышла бы за него замуж!

— Вам достанется гораздо лучшая доля. Да… спор я, судя по всему, проиграл. Кстати, когда мистер Граймторп пошел спать?

— Ближе к двум утра, — девушка покачала головой. — Дверь на улицу была заперта, и Джему пришлось спуститься и ему открыть.

— Вот как? — воскликнул Питер. — Тогда я могу попробовать сыграть на формальностях. Ведь два ночи — это уже не среда, а ближе к четвергу. Правильно, мистер Уотчет? Большое спасибо. Это все, что я хотел узнать.

Бет улыбнулась и, удивляясь щедрости странного джентльмена, такой отличной от скупердяйства Граймторпа, ушла. Питер поднялся.

— Чрезвычайно вам обязан, мистер Уотчет, — сказал он. — Теперь перемолвлюсь словом с Джемом. А вы никому ничего не рассказывайте.

— Буду нем как могила. Удачи, милорд.

Джем подтвердил слова Бет: пьяный, заляпанный грязью Граймторп пришел без десяти два четырнадцатого октября. Пробормотал, что наткнулся на какого-то Ватсона.

Затем поговорили с конюхом. Тот считал, что никто бы не сумел вывести ночью без его ведома лошадь. Ватсона он знал. Тот работал развозчиком и жил на Уиндоу-стрит. Лорд Питер отблагодарил информатора за сведения и отправился по указанному адресу.

Но рассказ о его поисках получился бы утомительным. В четверть первого он встретился с Бантером у памятника «Мерива».

— Есть успехи?

— Кое-что добыл, милорд, и должным образом записал. Расходы на пиво на себя и свидетелей составили семь шиллингов два пенни.

Лорд Питер, не говоря ни слова, выдал указанную сумму, и они направились в «Розу и корону». Там, потребовав отдельный кабинет и заказав обед, принялись составлять расписание.

ПЕРЕДВИЖЕНИЯ ГРАЙМТОРПА

Со среды 13 октября на четверг 14 октября

13 октября

12:30 — Прибытие в «Розу и корону».

13:00 — Обед.

15:00 — Заказывает два бура у человека по фамилии Гуч на Триммер-лейн.

16:30 — Выпивает с Гучем, чтобы закрепить сделку.

17:00 — Заглянул в дом развозчика Джона Ватсона сказать, чтобы тот доставил ему корм для собак. Того дома не оказалось. Жена Ватсона сказала, что муж будет к вечеру. Г. пообещал, что еще вернется.

17:30 — Зашел к бакалейщику Марку Долби пожаловаться на качество консервированной лососины.

17:45 — Зашел к оптику Хьюитту заплатить по счету за очки и поспорить по поводу суммы.

18:00 — Выпивает с Седекией Боуном в «Мосте и бутылке».

18:45 — Снова зашел к миссис Ватсон. Сам Ватсон еще не вернулся.

19:00 — Констебль Z15 видел, как Г. выпивал с несколькими людьми в «Свинье и свистке». Слышали, как он грозил какому-то неизвестному.

19:20 — Замечен, когда покидал «Свинью и свисток» с двумя (пока неустановленными) мужчинами.

14 октября

01:15 — Промокший, раздраженный и не совсем трезвый встречен Ватсоном примерно в миле отсюда на дороге из Риддлсдейла.

01:45 — Повар Джеймс Джонсон впускает Г. в «Розу и корону».

09:00 — К нему заглядывает Элизабет Доббин.

09:30 — В баре «Розы и короны». Слышит об убийстве в Риддлсдейле. Ведет себя подозрительно.

10:15 — Получает по чеку в «Банке Ллойда» 129 фунтов 17 шиллингов 8 пенни.

10:30 — Расплачивается с Гучем за буры.

11:05 — Покидает «Розу и корону» и отправляется в «Нору Грайдера».

Лорд Питер несколько минут вглядывался в лист, затем указал пальцем в большой разрыв в шесть часов после девятнадцати двадцати.

— Как далеко отсюда до Риддлсдейла, Бантер?

— Примерно тринадцать с тремя четвертями миль, милорд.

— Выстрел слышали в двадцать три пятьдесят. Пешком не успеть. Ватсон объяснил, почему приехал домой только к двум утра?

— Да, милорд. Он говорит, что рассчитывал вернуться примерно к одиннадцати вечера, но его лошадь между Кингс-Фентоном и Риддлсдейлом потеряла подкову. Пришлось три с половиной мили аккуратно вести ее в Риддлсдейл, где он оказался около десяти, и стучаться к кузнецу. До закрытия просидел в трактире «Господь во славе», зашел к приятелю, где выпили еще. В двенадцать сорок отправился домой и примерно в миле отсюда на перекрестке встретил Граймторпа.

— Подробностей достаточно. Кузнец и приятель должны подтвердить. Нам только надо найти этих людей в «Свинье и свистке».

— Да, милорд. Попробую после обеда.

Обед оказался хорошим, но похоже, на этом удача сегодня их покинула: к трем часам людей не обнаружили, и след начал остывать.

Но в расследование внес свой вклад грум Уилкис. В обед он встретил человека из Кингс-Фентона, и они, естественно, заговорили о таинственном убийстве в Риддлсдейл-лодже. Знакомый сказал, что знает живущего в домике на холме Фелл старика, и тот видел, как в ночь убийства через Уэммелинг-Фелл шел какой-то мужчина.

— Меня вдруг осенило, уж не его ли светлость герцог Денверский, — пояснил Уилкис.

Знакомого старика, как выяснилось, зовут Грут, и Уилкис может запросто показать лорду Питеру и Бантеру начало тропы, которая ведет к его домику.

Прислушивался бы Питер к совету брата и уделял бы больше внимания английским видам спорта, чем инкунабулам и преступности в Лондоне, или вырос бы Бантер на болотах, а не в кентской деревне, или не пыжился бы Уилкис (а ведь он по рождению и воспитанию йоркширец, поэтому должен был бы вести себя по-другому) от сознания собственной значимости, подсказав зацепку, или обладали бы все трое здравым смыслом — это абсурдное предложение никогда бы не прозвучало и его бы не попытались реализовать ноябрьским днем в Северном Райдинге. Но Питер и Бантер, оставив двуколку без десяти четыре у начала болотной тропы и отпустив Уилкиса, принялись упорно подниматься к крошечному домику на краю холма.

Старик оказался абсолютно глух и за полчаса допроса не сильно пролил свет на обстоятельства дела. Октябрьской ночью — он считал, что это именно ночь убийства — он сидел у разведенного из торфа огня, когда, как он полагал, около полуночи из темноты вынырнул высокий мужчина. По разговору южанин, он сказал, что заблудился на болотах. Старик Грут подошел к двери и показал на дорогу к Риддлсдейлу. Незакомец, вложив ему в ладонь шиллинг, исчез. Как он точно был одет, старик сказать не смог — только заметил на голове мягкую шляпу, плащ и вроде бы бриджи. Впоследствии он убедил себя, что это была действительно ночь убийства: переварил все в мозгу и решил, что незнакомец мог быть каким-либо молодым джентльменом из Лоджа — возможно, самим герцогом. Пришел к такому выводу в результате долгих раздумий, но дальше не продвинулся, не зная, куда и к кому обратиться.

Удовлетворившись тем, что получили, Питер и Бантер дали Груту полкроны и где-то после пяти часов вечера вышли на болота.

— Вот что, Бантер, — начал в сумерках герцог, — я аб-со-лют-но уверен, что разгадка всей этой истории находится в «Норе Грайдера».

— Вполне возможно, милорд.

Питер показал пальцем на юго-восток.

— «Нора Грайдера» там. Пойдемте.

— Очень хорошо, милорд.

Два лондонских простака, они решительными шагами направились по болотной тропе в сторону «Норы Грайдера», не замечая тихо наползавшей на них с одинокого холма в ноябрьских сумерках белой угрозы.

— Бантер!

— Я здесь, милорд.

Голос раздался где-то рядом.

— Слава богу, а то я уж решил, что вы вовсе исчезли. Уж это точно надо было предусмотреть.

— Да, милорд.

Белое марево накрыло их сзади одним броском, плотное, холодное, удушающее, отделяя друг от друга, хотя расстояние между ними было всего ярд или два.

— Я идиот, Бантер, — признался Питер.

— Вовсе нет, милорд.

— Не отходите далеко и не молчите, продолжайте говорить.

— Ладно, милорд.

Питер пошарил наугад справа и схватил компаньона за рукав.

— Что же нам теперь делать?

— Не могу сказать, никогда в такое не попадал. У этого… э-э-э… явления есть какая-нибудь особенность?

— Что бы какая-то постоянная — не думаю. Иногда движется, иногда днями стоит на месте. Переждем ночь — может, на рассвете рассеется.

— Хорошо, сэр. Только, к сожалению, сыровато.

— Сыровато — это вы правильно заметили, — согласился, усмехнувшись, его светлость.

Бантер чихнул и вежливо извинился.

— Если мы будем двигаться на юго-восток, то непременно попадем к «Норе Грайдера», — продолжал Питер. — Нас придется пустить на ночь или предоставить сопровождающего. У меня в кармане фонарь, а пойдем мы по компасу. О черт!

— Что такое, милорд?

— У меня не та палка — без компаса. Проклятье! Мы попались!

— Разве нельзя все время идти вниз по склону, милорд?

Питер задумался. Из того, что он читал или слышал, получалось, что в тумане все равно, как идти: вниз или вверх. Но человек прячется в собственном тщеславии — ему трудно поверить в свою беспомощность. Холод пробирал до костей.

— Можно попробовать, — ответил он вяло.

— Говорят, что в тумане люди ходят кругами. — Бантер запоздало оробел.

— Только не на склоне, — возразил лорд Питер, начиная из чистого упрямства смелеть.

Бантер такого не испытывал, поэтому был неважным советчиком.

— Хуже, чем есть, не будет, — заключил господин. — Пойдемте. И будем все время кричать.

Он взял Бантера за руку, и они осторожно двинулись в стылую гущу тумана.

Сколько длился этот кошмар, ни один из них сказать не мог. Мир вокруг померк. Их пугали собственные голоса, но когда они замолкали, тишина страшила еще сильнее. Они натыкались на заросли густого вереска. Удивительно, насколько небольшие неровности почвы кажутся непреодолимыми лишенному зрения человеку. Они уже весьма слабо понимали, поднимаются или спускаются, дрожали от холода, но от страха и напряжения по лицам стекал пот.

Внезапно, как показалось — прямо впереди и всего в нескольких ярдах, взметнулся к небу жуткий протяжный крик, затем еще и еще.

— Господи, что это?

— Лошадь, милорд.

— Ну конечно. — Они помнили такие лошадиные вопли. Неподалеку от Попринджа как-то горела конюшня…

— Бедняга! — Питер невольно подался в сторону звука и выпустил руку Бантера.

— Назад, милорд! — в ужасе воскликнул тот, а затем его пронзило внезапное понимание. — Ни шагу больше, милорд! Там болото!

Резкий крик в кромешной темноте был ему ответом.

— Стойте, не подходите ближе! Меня затягивает.

И следом ужасный чавкающий звук.

Глава 12 Алиби

Оказавшись в лапах могучего дикого прожорливого зверя — не до долгих размышлений, как от него освободиться.

Э. Брам. Бумажник Кай Люня

— Прямо в трясину угодил, — сообщил из темноты ровный голос Уимзи. — Засасывает очень быстро. Не подходите, а то тоже провалитесь. Давайте еще покричим. Думаю, мы не так далеко от «Норы Грайдера».

— Если ваша светлость не будет замолкать, думаю… я смогу… до вас добраться. — Бантер пыхтел, потому что при этом пытался развязать зубами тугой узел на мотке веревки.

— Эй! — послушно завопил лорд. — На помощь! Эй! Эй!

Дворецкий, осторожно ощупывая палкой перед собой землю, двинулся на крик.

— Лучше бы вам держаться подальше, Бантер, — проворчал лорд Питер. — О чем мы только думали? — Он снова начал барахтаться, и болото под ним захлюпало.

— Не надо, милорд! — взмолился Бантер. — Станете быстрее погружаться.

— Я уже ушел по бедра, — сообщил Питер.

— Я иду. Продолжайте кричать. Вот здесь уже топко.

Тщательно ощупывая почву, Бантер выбрал относительно твердый участок и воткнул туда палку.

— Эй! На помощь! — не умолкал его светлость.

Один конец веревки Бантер привязал к палке, туго перепоясался поверх плаща, лег на живот и пополз вперед с мотком в руке, напоминая готического Тесея позднего и упаднического периода. Болото колыхалось под ним, липкая жижа заливала лицо. Он искал руками островки с травой и пытался на них опираться.

— Подайте голос, милорд!

— Я здесь!

Звук был слабее и шел справа. Охотясь за кочками, Бантер слегка потерял направление.

— Быстрее не решаюсь. — Ему казалось, что он ползет целую вечность.

— Уходите, пока есть возможность, — попросил Питер. — Я уже по пояс. Черт! Неважный способ перехода в иной мир.

— Не перейдете, — отозвался Бантер. Его голос неожиданно прозвучал совсем рядом. — Давайте руки.

Несколько мучительных минут две пары рук вслепую ощупывали осклизлый ил. Затем Бантер сказал:

— Замрите! — И стал медленно шарить по кругу.

Держать при этом лицо над жижей оказалось совсем не просто. Руки скользили по липкой поверхности и вдруг наткнулись на предплечье герцога.

— Слава богу! Держитесь, милорд.

Бантер ощупал пространство впереди — плечи герцога были в опасной близости от затягивающей трясины. Он схватил Питера под мышки и потянул вверх. От этого усилия его собственные колени глубже ушли в болото. Он поспешно снова лег ровно. Без твердой опоры тонущего не вытащить, дальнейшие попытки означали неминуемую смерть. Оставалось держаться до тех пор, пока не подоспеет помощь. Или пока не покинут силы. Он даже не мог кричать — был способен только на то, чтобы не давать воде заливать рот. Напряжение плеч было невыносимым, попытка вдохнуть приводила к мучительной судороге мышц шеи.

— Милорд, вы должны продолжать кричать.

Питер крикнул. Его голос сорвался и замер.

— Бантер, старина, — наконец выдавил он, — извините, что втравил вас в это.

— Перестаньте, милорд! — Дворецкий выплюнул тину, и его внезапно осенило: — Где ваша палка?

— Уронил. Должна быть где-то рядом, если не утонула.

Бантер осторожно высвободил левую руку и пошарил вокруг.

— Эй! Эй! На помощь!

Пальцы Бантера сомкнулись на палке, которая по счастливой случайности упала на крепкий островок с травой. Он подтянул ее к себе и положил поперек рук так, чтобы опереть на нее подбородок. Облегчение для шеи было настолько ощутимым, что к нему вернулось мужество. Он почувствовал, что способен бороться сколько угодно долго.

— На помощь!

Минуты казались часами.

— Что-нибудь видите?

Где-то справа показался мерцающий свет. Оба с отчаянной силой закричали разом:

— На помощь! На помощь! Эй, эй, на помощь!

Ответный крик. Свет переместился, приблизился — размытое пятно в тумане.

— Надо продолжать, — прохрипел Уимзи, и они снова закричали.

— Вы где?

— Здесь!

Тишина. Затем голос неожиданно близко:

— Тут веревка.

— Идите по ней! — закричал Бантер.

Два голоса явно спорили. Затем веревка дернулась.

— Здесь! Здесь! Мы вдвоем! Поспешите!

Опять совещание.

— Можете еще продержаться?

— Да, если недолго.

— Нужно взять плетень. Говоришь, вас двое? Сильно увязли?

— Один сильно.

— Терпите. Джем на подходе.

Всплеск объявил о приближении Джема. Снова бесконечное ожидание. Новый кусок плетня шлепнулся в болото, и веревка дернулась. Фонарь бешено заплясал. После третьего всплеска свет внезапно вынырнул из тумана, и Бантер почувствовал, что его схватили за лодыжку.

— Где другой?

— Здесь. Ушел почти по шею. У вас есть веревка?

— А как же. Джем, веревку!

Веревка зазмеилась из тумана. Бантер обвязал ее вокруг господина.

— А теперь ползи назад и помогай тянуть.

Бантер осторожно переполз по плетню на сушу, и они в шесть рук потащили. Казалось, они тянут из болота бегемота.

— Боюсь, я провалился до самой Австралии, — извинялся Питер.

— Нормально. Подается.

Веревка дрожала, мускулы трещали.

Внезапно с громким бульканьем болото освободило добычу, и трое с веревкой в руках опрокинулись навзничь на плетень. Нечто бесформенное, неузнаваемое лежало перед ними в грязи и тяжко дышало. Они кинулись к нему в каком-то исступлении, словно трясина могла снова отнять это у них. Густое болотное зловоние висело вокруг. Подхватив Питера, они поспешили назад: по первому плетню, по второму, по третьему — и, шатаясь, встали на твердую землю.

— Что за адское место, — едва слышно проговорил лорд Питер. — Извините. Глупо с моей стороны: я забыл, как ваше имя.

— Вам повезло, — сказал один из спасителей, — что мы услышали крики. Мало кто потащился бы в эту топь в такой туман. Пускай тонут — наплевать.

— Вот я чуть и не утонул, — кивнул его светлость и потерял сознание.

Прибытие в фермерский дом в «Норе Грайдера» вспоминалось Питеру жутким кошмаром. Туман клубился в свете камина, просочившись вместе с ними в открытую дверь. Висячая лампа выглядела размытым пятном. Миссис Граймторп склонилась над ним — ужасно бледное лицо в обрамлении черных волос и пронзительные глаза, как у Медузы. Медузу схватила за плечо волосатая рука и оттащила прочь.

— Бесстыжая! На уме одни мужики! Не суйся, пока тебя не просят.

Голоса, голоса и любопытные лица вокруг.

— Что вас ночью понесло на болото? В туман в такую пору туда может забрести только дурак или вор.

Один из мужчин, работник с кривыми плечами и злым костлявым лицом, внезапно немелодично запел:

— Заткнись! — рявкнул Граймторп. — Если не хочешь, чтобы я переломал тебе кости! — Он повернулся к Бантеру. — Валите отсюда. Нечего вам здесь делать!

— Но, Уильям… — начала его жена. Он резко, по-собачьи вскинулся на нее, и она отпрянула.

— Не теперь, не теперь, — возразил человек, в котором Питер смутно признал того, с кем познакомился в прошлый визит сюда. — Куда им в ночь? Хочешь проблем с обитателями Лоджа или даже с полицией? Если этот парень может чем-то навредить, то уже навредил. Сегодня он безопасен. Взгляни на него. Подвиньтесь к огню, — сказал он Бантеру и снова повернулся к фермеру. — Нам не поздоровится, если они уйдут и загнутся от воспаления легких или еще от чего-нибудь.

Довод, казалось, убедил Граймторпа, и он поворчал, но сдался. И двое промокших измученных несчастных расположились у огня. Кто-то принес два больших бокала горячего спиртного. Голова Питера сначала прояснилась, а затем пьяно поплыла.

Он понял, что его перенесли наверх и уложили в постель. Большая старомодная комната с горящим камином и огромная мрачная кровать с пологом. Бантер помогал расстаться с промокшей одеждой и растирал. Время от времени ему на помощь приходил другой мужчина. Снизу доносился нечестиво-громкий, раскатистый рык Граймторпа и хриплое пение обладателя кривых плеч.

Лорд Питер перевернулся в кровати.

— Бантер, вы в порядке? Так и не поблагодарил вас — не знаю, что сказать… А теперь спать.

Он погрузился в сновидения. Старая песня долетала наверх, издевательски вводя свои жуткие образы в его сны:

Когда Уимзи вновь открыл глаза, в окно глядело тусклое ноябрьское солнце. Туман, исполнив свою миссию, рассеялся. Некоторое время Питер лежал, смутно припоминая, как здесь очутился, затем вернулись проблески сознания, мысли окрепли, и грезы сменились привычным грузом ответственности. Питер ощутил телесную усталость и боль в растянутых мышцах плеч. Быстро себя осмотрев, он обнаружил синяки и ссадины под мышками, на груди и плечах — там, где кожи касалась спасительная веревка. Движения вызывали боль, он лег и снова закрыл глаза.

Отворилась дверь, впуская Бантера, аккуратно одетого и с подносом, который распространял восхитительный аромат ветчины и яиц.

— Приветствую, Бантер.

— Доброе утро, милорд. Надеюсь, ваша светлость, вы отдохнули.

— Как огурчик. А собственно, при чем здесь огурец? Здоров, если не считать, что меня массировал человек со стальными пальцами и невероятно бугристыми костяшками. Как вы?

— Спасибо, милорд. Руки немного побаливают, но должен с радостью сказать, других последствий нашего несчастного приключения нет.

Он опустил поднос на уже подставленные колени лорда Питера.

— У всех полопались глаза, не иначе, столько времени меня оттуда тащили. Я перед вами в неоплатном долгу, Бантер: отплатить невозможно, нечего и пытаться, — но не забуду, учтите. Ныть и плакаться больше не стану. Большое спасибо. Итак? Вам отвели пристойное место, где выспаться? У меня вчера не было сил встать и удостовериться.

— Я прекрасно выспался. Спасибо, милорд, — ответил Бантер, указав на нечто вроде складной кровати в углу. — Мне предложили другую комнату, но в сложившихся обстоятельствах я предпочел остаться с вами, надеясь, что ваша светлость простит мне такую вольность. Сказал, что опасаюсь воздействия на здоровье вашей светлости долгого погружения в болото. А еще сомневался в намерениях Граймторпа. Боялся, что он может пренебречь гостеприимством и, если мы будем не вместе, способен предпринять какое-нибудь необдуманное действие.

— Не удивился бы. Такой бандитской рожи мне еще не приходилось видеть. Хочу этим утром поговорить с ним или с миссис Граймторп. Клянусь, ей есть что рассказать. Как считаете?

— На мой взгляд, в этом мало сомнений, милорд.

— Проблема в том, — продолжал Уимзи, прожевывая яйцо, — что я не знаю, как к ней подобраться. Муженек самым гнусным образом подозревает любого в брюках, кто решается к ней приблизиться. Если он обнаружит, что мы беседуем с ней частным порядком, может, как вы выражаетесь, психануть и совершить что-нибудь прискорбное.

— Именно, милорд.

— Но этому мужлану все-таки нужно время от времени присматривать за своей ужасной старой фермой, и вот в этот момент, мы, возможно, сумеем с ней пообщаться. Странная женщина, но чертовски привлекательная, верно? Интересно, что она нашла в Кэткарте? — добавил задумчиво Питер.

По этому деликатному поводу мистер Бантер предпочел не высказываться.

— Что ж, Бантер, пора вставать. Судя по выражению глаз хозяина вчера вечером, нашему присутствию здесь отнюдь не рады.

— Не рады, милорд. Он очень не хотел, чтобы вас перенесли в эту комнату.

— Чья она?

— Его и миссис Граймторп, милорд. Самая удобная на тот момент: огонь в камине разведен, кровать постелена. Миссис Граймторп проявила большое великодушие, а человек по имени Джейк указал Граймторпу, что для его финансовых обстоятельств будет, безусловно, полезнее, если он станет обходиться с вашей светлостью с должным уважением.

— Гм… проницательная натура. А мне пора подниматься и освобождать помещение. Черт, меня всего сводит. Бантер, мне есть во что одеться?

— Я высушил и, насколько мне удалось, вычистил костюм вашей светлости. Разумеется, не идеально, но в нем можно добраться до Риддлсдейла.

— Не думаю, чтобы улицы были запружены людьми, — кивнул Питер. — Вот о чем я мечтаю, так о горячей ванне. Как насчет воды для бритья?

— Могу добыть на кухне, милорд.

Бантер вышел, а лорд Питер, натянув с ворчанием и стонами рубашку, поковылял к окну. Как водится у закоренелых деревенских жителей, оно было накрепко закрыто, а чтобы рама не дребезжала, в щель запихнули скрученную полосу бумаги. Он выдернул ее и распахнул створку. По комнате весело прокатился пропитанный запахом болотного торфа ветерок. Питер с наслаждением его вдохнул. Он радовался чудесному ноябрьскому солнцу — противно было думать о мерзкой смерти в гнилой трясине. Несколько минут он мысленно возносил благодарность за непрерванное существование, затем отошел продолжить туалет. Жгут бумаги был по-прежнему в его руке. Питер собирался бросить его в огонь, когда его внимание приковало написанное слово. Он развернул жгут, а когда прочитал это слово, его брови поползли вверх, а губы сложились в гримасу внезапного озарения. Вернулся Бантер с горячей водой и застал господина с какой-то бумагой в одной руке и носком — в другой, тихо насвистывающим пассаж из Баха.

— Бантер, — начал его светлость, — я самый законченный идиот во всем христианском мире. Не вижу того, что у меня под носом. Хватаю телескоп и ищу объяснения в Степли. Меня следует распять вверх ногами и таким образом попытаться вылечить от малокровия мозга. Джерри! Джерри! Неужели не очевидно? Старый дуралей! Почему он не мог сказать Мерблсу или мне?

Бантер сделал шаг вперед и застыл в позе почтительного недоумения.

— Вот оно! — Уимзи истерически рассмеялся. — О господи! Запихнуть в оконную раму, чтобы кто-нибудь нашел. Очень похоже на Джерри! Оставить на видном месте с написанным аршинными буквами собственным именем и тихо, по-рыцарски удалиться.

Бантер во избежание несчастного случая поставил кувшин с водой на умывальный стол и взял бумагу.

Это было утраченное письмо от Томми Фриборна.

Никаких сомнений. Вот она — улика, устанавливающая истинность показаний Денвера. Более того — устанавливающая его алиби в ночь с тринадцатого на четырнадцатое число.

Не Кэткарта — Денвера.

Денвер предложил охотничьей компании вернуться в октябре в Риддлсдейл, где они в августе открыли охоту на куропаток. В половине двенадцатого он поспешно выскользнул из дома и прошел по полям две мили: в ту ночь, когда фермер Граймторп уехал за оборудованием, — легкомысленно заткнув гремевшую от ветра раму важным документом и выставив, таким образом, на всеобщее обозрение свое имя. В три утра он, словно загулявший кот, возвращался домой и у оранжереи наткнулся на труп Кэткарта, а потом, со своими идиотскими джентльменскими понятиями о чести, предпочел отправиться в тюрьму, чем сообщить солиситору, где провел ночь. Запудрил мозги всем, но теперь — в семь утра, на восходе солнца — тайна прояснилась. Женщина решила, что слышит голос Денвера, выскочила навстречу и оказалась в объятиях его брата. А Денвер, чтобы защитить ее репутацию, спокойно привел в движение огромный скрипучий механизм правосудия, которое в отношении его могут вершить только равные по положению пэры.

Быть может, именно в этот день собирается специальный комитет, чтобы изучить протоколы прошлых заседаний, назначить герцогу Денверскому безотлагательное судебное разбирательство и доложить парламенту свое мнение о дальнейших действиях. Дел предстоит много: лорды с белыми посохами ознакомят его величество с намеченной датой суда, позаботятся о королевской галерее в Вестминстере, организуют присутствие полицейских сил для сопровождения важных персон, попросят его величество милостиво назначить председателя суда пэров, распорядятся, чтобы лорды в соответствии с традицией присутствовали на заседании в мантиях и, выражая мнение, клялись честью и клали руку на сердце, чтобы в палате присутствовал судебный пристав и от имени короля требовал сохранять тишину, — и так до бесконечности. Но вот если бы засунутый в оконную раму грязный клочок бумаги обнаружили раньше, вся эта процедура была бы ненужной.

Приключения Уимзи на болоте расшатали его нервы. Он сел на кровать и рассмеялся, однако по его щекам катились слезы.

Бантер молча извлек откуда-то бритву — Питер до конца дней не узнал, откуда или у кого он ее раздобыл, — и начал править о ладонь.

Его светлость взял себя в руки и потянулся к окну подставить лицо приносившему запах болота прохладному ветерку. В уши ударил громкий гвалт. Питер посмотрел вниз: там, среди собак, ехал на лошади фермер Граймторп. Псы выли, хозяин хлестал их кнутом, они завывали еще сильнее. Внезапно фермер поднял глаза — в них сквозила такая ненависть, что Уимзи невольно отступил, словно его ударили.

Пока Бантер его брил, он не проронил ни слова.

Разговор был деликатным — ситуация, как ни крути, неприятная. Питер испытывал к хозяйке благодарность, но положение Денвера было настолько незавидным, что подобным соображением следовало пренебречь. Его светлость так и поступил, но, спускаясь по лестнице «Норы Грайдера», чувствовал себя, как никогда, подлецом.

На большой сельской кухне крепкая женщина помешивала тушеное мясо в горшке. Он спросил о мистере Граймторпе. Она ответила, что тот уехал.

— Могу я поговорить с миссис Граймторп? — поинтересовался Питер.

Женщина посмотрела на него с сомнением, вытерла ладони о передник, вышла в закуток для мытья посуды и крикнула:

— Миссис Граймторп!

Голос ответил откуда-то снаружи.

— Вас спрашивает джентльмен!

— Где она? — поспешно вмешался Питер.

— Должно быть, на маслобойне.

— Я пойду туда. — Уимзи поспешно вышел, пересек застеленное плитками помещение для мытья посуды, затем двор и увидел, как в темном проеме напротив появилась женщина.

Освещенное холодными лучами солнца ее мертвенно-бледное лицо в обрамлении черных волос казалось еще прекраснее. В продолговатых темных глазах и изгибе губ не проглядывалось ни малейшего следа йоркширского происхождения. Линии носа и скул намекали на далекую родину — она могла восстать из тьмы пирамид, скинув с пальцев сухие пахучие могильные путы.

«Иностранка, — сказал себе Питер. — Есть иудейская или испанская кровь. Интересный типаж. Джерри винить не приходится. Я сам бы не смог жить с Хелен. Ну, за дело».

Он шагнул к ней.

— Доброе утро, — поздоровалась женщина и спросила: — Вам лучше?

— Намного. Спасибо. Только благодаря вашей доброте, за которую я не знаю, чем отплатить.

— Лучшая плата, если вы немедленно уедете, — ответила она отстраненным голосом. — Муж не жалует незнакомцев, а ваша прошлая встреча получилась, прямо скажем, неудачной.

— Уеду сразу, но сначала прошу об одолжении — поговорите со мной. — Питер вгляделся в полумрак помещения за ее спиной. — Может, побеседуем там?

— Чего вы от меня хотите?

Тем не менее женщина отступила и пригласила следовать за ней внутрь.

— Миссис Граймторп, я оказался в ужасном положении. Вы знаете, что мой брат, герцог Денверский, находится в тюрьме и ожидает суда по обвинению в убийстве, которое произошло тринадцатого октября?

Ее лицо не изменилось.

— Слышала.

— Он категорически отказывается рассказать, где находился в тот день между одиннадцатью часами вечера и тремя утра. Этот отказ ставит под угрозу саму его жизнь.

Миссис Граймторп пристально посмотрела на него.

— Брат связан честью и не желает говорить. Но если бы захотел, я знаю, мог бы вызвать свидетеля, который снял бы с него подозрения.

— Ваш брат, судя по всему, очень благородный человек. — Ее голос слегка дрогнул, но тут же окреп.

— Безусловно. С его точки зрения, он поступает правильно, но вы должны понимать, что, как его брат, я горю желанием представить дело в истинном свете.

— Не понимаю, почему вы говорите все это мне. Полагаю, если в деле есть что-то зазорное, он не хочет, чтобы это стало предметом огласки.

— Очевидно. Но для нас — его жены, юного сына, сестры и меня — его жизнь и безопасность имеют первостепенное значение.

— Большее, чем честь?

— Разглашение секрета в каком-то смысле способно его обесчестить и повредить семье, но будет бесконечно большим бесчестьем, если брата казнят за убийство. Позорное пятно ляжет на всех, кто носит его фамилию, однако боюсь, что в нашем несправедливом обществе позор разоблачения больше коснется того, кто обеспечит брату алиби.

— И вы в таком случае ждете, что свидетель вызовется говорить?

— Да. Чтобы не допустить приговора невиновному. Полагаю, что могу на это надеяться.

— Повторяю: почему вы говорите все это мне?

— Потому что, миссис Граймторп, вы лучше меня знаете, что мой брат непричастен к этому убийству. Поверьте, мне крайне неприятно вам это говорить.

— Я ничего не знаю о вашем брате.

— Простите, это неправда.

— Повторяю: мне ничего не известно. И если герцог не заговорит, вы должны уважать его мотивы.

— Не собираюсь.

— Боюсь, ничем не могу вам помочь. Вы попусту тратите время. Если вы не в состоянии представить этого пропавшего свидетеля, почему бы вам не найти того, кто в самом деле совершил убийство? В таком случае вам не придется беспокоиться об алиби брата. А его действия — сугубо его дело.

— Мне жаль, что вы заняли такую позицию. Поверьте, я сделал все, чтобы не впутывать вас. Работал изо всех сил, но все напрасно. Суд, возможно, состоится уже в конце этого месяца.

Губы женщины дрогнули, но она промолчала.

— Я надеялся, что с вашей помощью мы найдем некое объяснение: меньшее, чем правда, и все же достаточное, чтобы очистить брата, — но теперь, боюсь, придется предъявить имеющееся у меня доказательство и позволить делу развиваться своим чередом.

Женщина наконец дрогнула: щеки покрылись легким румянцем, пальцы крепче сомкнулись на ручке маслобойки, на которую она опиралась.

— Что за доказательство?

— Что ночью тринадцатого числа брат был в той самой комнате, в которой я ночевал сегодня, — ответил Уимзи.

— Ложь! — Миссис Граймторп поморщилась, как от боли. — Вам не удастся это доказать. Он будет это отрицать. И я буду это отрицать.

— Так его здесь не было?

— Не было.

— В таком случае каким образом вот это попало в щель оконной рамы?

При виде письма женщина пошатнулась и осела на стол, черты лица исказила гримаса страха.

— Нет! Нет! Нет! Неправда! Боже, помоги!

— Тсс… — властно приказал Уимзи. — Нас могут услышать. — Он поднял ее на ноги. — Говорите правду, и мы попробуем найти выход. Он здесь был той ночью?

— Вы же знаете.

— Когда он пришел?

— В четверть первого.

— Кто его впустил?

— У него были ключи.

— Когда он вас покинул?

— Вскоре после двух.

— Так. Все совпадает. Три четверти часа на то, чтобы добраться сюда, и три четверти часа на то, чтобы возвратиться обратно. Это он засунул в окно, чтобы не стучала рама?

— Поднялся сильный ветер. Я нервничала. Боялась каждого звука — как бы не вернулся муж.

— Где он был?

— В Степли.

— Он подозревал нечто подобное?

— Да. Уже некоторое время.

— С тех пор как мой брат побывал здесь в августе?

— Да. Но у него не было доказательств. Если бы доказательства были, он бы меня убил. Вы же его видели — настоящий дьявол.

— М-да…

Уимзи помолчал. Женщина с тревогой посмотрела на него и как будто прочитала на его лице надежду, потому что схватила за руку.

— Если вы вызовите меня для дачи показаний, он все узнает и убьет меня. Ради бога, пожалейте. Это письмо — мой смертный приговор. Ради выносившей вас матери имейте милосердие. Моя жизнь — ад, а после смерти я за грехи отправлюсь в преисподнюю. Найдите какой-нибудь другой способ спасти брата — вы должны!

Уимзи осторожно высвободил руку.

— Не надо, миссис Граймторп. Нас могут увидеть. Мне глубоко вас жаль. Обещаю: если мне удастся спасти брата без вашего участия, я так и поступлю, — но вы видите, насколько это сложно. Почему бы вам не уйти от этого человека? Он откровенно жесток с вами.

Женщина рассмеялась.

— Вы полагаете, он оставит меня в живых, пока закон будет медленно освобождать меня от него? Узнав его, можете такое представить?

Уимзи не мог.

— Обещаю, миссис Граймторп: я использую все возможности, чтобы обойтись без вашего свидетельства, но если выхода не останется, позабочусь о полицейской защите с момента вашего вызова в суд.

— На всю жизнь?

— Когда вы окажетесь в Лондоне, мы подумаем, как вас избавить от этого человека.

— Нет. Если вы меня вызовете, я пропала. Но вы ведь найдете иной путь?

— Постараюсь, но ничего обещать не могу. Предприму все возможное, чтобы вас защитить. Если вы хоть сколько-нибудь цените моего брата…

— Я не знаю. Я страшно напугана. Он был добр и ласков со мной. Он так отличается… Но я боюсь! Боюсь!

Уимзи обернулся. Лицо женщины исказилось от страха — она увидела мелькнувшую на пороге тень. В дверях возник Граймторп, глядя на них во все глаза.

— А, мистер Граймторп! — приветливо воскликнул лорд Питер. — Вот и вы! Рад, что вы вернулись и я могу поблагодарить вас лично. Как раз просил миссис Граймторп передать от меня вам благодарность. Боюсь, мне пора. Мы с Бантером глубоко вам признательны за доброту. Да, вы можете найти мне тех крепких ребят, которые вытащили меня из вашей топи, — если, конечно, она ваша. Мерзкая трясина — и прямо перед домом. Я хочу их отблагодарить.

— Добрая услуга для непрошеных гостей, — зло процедил фермер. — Убирайтесь поскорее, пока вас не вышвырнули.

— Испаряемся, — ответил Уимзи. — Миссис Граймторп, еще раз до свидания. И тысяча благодарностей.

Он позвал Бантера, подобающим образом вознаградил своих спасителей, выслушал яростное напутствие фермера и отбыл, больной телом и сбитый с толку умом.

Глава 13 Манон

Мой дорогой Ватсон, одно это имя должно было раскрыть мне глаза, будь я тем идеальным логиком, каким вы любите меня описывать.

А. К. Дойл. Горбун^[135]

— Слава богу, это меняет дело, — сказал Паркер.

— И да и нет, — возразил лорд Питер, созерцательно растянувшись, на мягкой шелковой подушке в углу дивана.

— Конечно, неприятно выдавать эту женщину, — взвешенно заметил детектив, — но придется.

— Понимаю. Это очень просто: не требует никаких усилий, — но решать должен Джерри. Это он заманил бедняжку в свои сети. И если мы не сумеем эффективно обуздать Граймторпа и тот перережет жене горло, брат будет терзаться всю жизнь. Джерри! Какими же мы были безмозглыми идиотами, что не распознали правду ссамого начала. Я к тому, что жена моего брата, разумеется, до ужаса достойная дама и все прочее, но миссис Граймторп — это нечто! Я же тебе рассказывал, как она приняла меня за Джерри. О, эта единственная доля секунды, полная великолепного всепоглощающего блаженства! Распознать было трудно. Наши голоса похожи. Она плохо видела в темноте кухни. Думаю, в этой женщине тогда не оставалось иного чувства, кроме страха. Но о боги! Какие глаза и кожа! Ладно, проехали. Некоторым типам везет. Знаешь хорошие анекдоты? Нет? Тогда расскажу я. Просто для того, чтобы расширить твой кругозор. Вот стишок про юношу в военном министерстве. Слышал?

Паркер с похвальным терпением выслушал пять историй и вдруг расхохотался.

— Ура! — завопил Уимзи. — Славный парень. Мне иногда нравится наблюдать, как ты плавишься от рафинированного смеха. Напоследок я приготовил нечто совершенно поразительное — о молодой домохозяйке и путешественнике с велосипедным насосом. Знаешь, Чарлз, я действительно хочу выяснить, кто убил Кэткарта. Юридически достаточно доказать невиновность Джерри. Но, отвлекаясь от миссис Граймторп, речь идет о наших профессиональных способностях. «Отец слабеет, но правитель непоколебим». Вот так. Как брат, я доволен. Можно сказать, камень с души. Но как ищейка — растоптан, унижен, загнан в будку на огуречном поле. Кроме того, из всех способов защиты установление алиби труднее всего — надо чтобы несколько независимых, незаинтересованных свидетелей вместе сформировали неопровержимые доказательства. Если миссис Граймторп даст показания в пользу Джерри, а тот будет и дальше все отрицать, суд убедится самое большее в одном: либо он, либо она ведет себя по-рыцарски.

— Но у тебя есть письмо.

— Есть. Но как мы докажем, что оно попало туда именно тем вечером? Конверт уничтожен. Флеминг письма не помнит. Джерри мог получить его на несколько дней раньше. Или это вообще фальшивка. Кто может поручиться, что письмо не засунул в окно я сам, а потом сделал вид, что нашел? Меня вряд ли можно назвать, по известному выражению, лицом незаинтересованным.

— Бантер видел, как ты его нашел.

— Не видел, Чарлз. Именно в этот момент его в комнате не было — он ходил за водой для бритья.

— Вот как…

— Более того, только миссис Граймторп может под присягой сообщить ключевую деталь — время прихода и ухода Джерри. Если он не явился туда хотя бы до половины первого, неважно, был он там вообще или нет.

— А нельзя ли держать миссис Граймторп, так сказать, про запас?

— Звучит слегка непристойно, но что же… если угодно, с удовольствием.

— А пока, — продолжал Паркер, — будем прилагать все усилия, чтобы найти настоящего преступника.

— Хорошо, — согласился лорд Питер. — Кстати, это вот что мне напомнило. Я совершил открытие в Лодже — по крайней мере, сам так считаю. Ты заметил, что кто-то взламывал одно из окон кабинета?

— Нет. В самом деле?

— Да. Я обнаружил явные следы. Намного позже убийства, но царапины на задвижке заметные. Такие оставляет перочинный нож.

— Какие же мы глупцы, что вовремя не провели осмотр.

— С какой стати? Но я, тем не менее, поинтересовался у Флеминга. Он сказал, что вспомнил, как в четверг утром обнаружил окно открытым и не мог этого объяснить. И еще одно: я получил письмо от моего знакомца Тима Уотчета. Вот оно:

Милорд, по поводу нашего разговора. Я нашел человека, который 13-го числа прошлого месяца был с известным компаньоном в «Свинье и свистке». Компаньон позаимствовал у него велосипед, который потом оказался в яме с погнутым рулем и колесами.

Надеюсь и в дальнейшем на вашу глубоко ценимую благосклонность.

Тимоти Уотчет.

— Что скажешь?

— Неплохо для продолжения расследования. По крайней мере, нас не будут одолевать ужасные сомнения.

— Не будут. Но хотя она моя сестра, должен сказать, что из всех несущих чепуху болтушек Мэри самая взбалмошная. Начать хотя бы с того, что связалась с этим ужасным типом…

— Она вела себя прекрасно, — щеки Паркера заметно порозовели. — Именно потому, что она твоя сестра, ты не способен оценить ее поступков. Широкая благородная натура — каким она видела того человека? Искренняя и цельная, она судит о других по собственным меркам. Не могла поверить, что Гойлс настолько убогий и жалкий, пока он сам этого не доказал. Но даже тогда не могла плохо о нем подумать, пока он себя не выдал. Как отважно она за него сражалась! Только представь, что это значило для такой замечательной, прямолинейной женщины…

— Ладно, ладно… — Питер пристально, с удивлением смотрел на друга. — Не лезь из кожи, я тебе верю. Пощади, я всего лишь брат. Все братья глупцы. Все любящие — безумцы. Это Шекспир сказал. Тебе, старина, нравится Мэри? Ты меня удивляешь. Но этому удивляются все братья. Благословляю вас, дети.

— Прекрати, Уимзи! — рассердился Паркер. — Ты не имеешь права так говорить. Я сказал, что восхищаюсь твоей сестрой. Каждый обязан восхищаться таким мужеством и стойкостью. И нечего обижать. Я прекрасно знаю, что она леди Мэри Уимзи и чертовски богата, а я всего лишь полицейский, у которого нет никакого дохода, кроме зарплаты и в будущем пенсии. Поэтому не надо насмешничать.

— Я не насмешничаю! — возмутился Питер. — Просто не понимаю, что кому-то может прийти в голову жениться на моей сестре, но ты мой друг и очень хороший человек — говорю как есть. И — черт побери! — давай скажем откровенно: какая может быть альтернатива? Отлынивающий от военной службы социалист без роду, без племени? Или карточный шулер, темная лошадка с непонятным прошлым? Мать и Джерри должны смотреть в корень и радоваться пристойному богобоязненному водопроводчику, не говоря уже о полицейском. Боюсь одного: Мэри с ее дурным вкусом на мужчин не оценит такого приличного малого, как ты.

Паркер извинился перед другом за свои подозрения, и они немного помолчали. Полицейский потягивал портвейн и задумчиво глядел на возникающие в розовых винных глубинах теплые невероятные картины. Уимзи достал записную книжку и стал бесцельно пробегать глазами содержимое, бросал в огонь старые письма, разворачивал и сворачивал памятные записки, перебирал бесчисленные визитные карточки знакомых. И, наконец, добрался до полоски промокательной бумаги из кабинета в Риддлсдейле. Отпечатки на ней он раньше почти не рассматривал.

А Паркер, допив портвейн, вспомнил, что до того, как в их разговоре возникло имя леди Мэри, он хотел кое-что сообщить другу. Он повернулся к нему и уже открыл рот, но слова застряли в горле, словно сбившийся бой часов. Питер грохнул кулаком по маленькому столику так, что зазвенели бокалы, и громко воскликнул во внезапном озарении:

— «Манон Леско»!

— Что? — не понял Паркер.

— Осталось прокипятить мозги, сдобрить маслом и подать на стол с репой. Потому что ни на что другое они не годятся. Посмотри на меня! (Полицейскому едва ли требовалось это приглашение.) Мы волновались за Джерри, мы волновались за Мэри, гонялись за всякими Гойлсами, Граймторпами и бог знает за кем еще, а все это время этот маленький клочок промокательной бумаги лежал в моем кармане. «С краю листа он заметил пятно, ему показалось лишь кляксой оно» — вот и все. Но Манон! Манон, Чарлз! Будь у меня во лбу серого вещества хотя бы столько, сколько у слизня на пне, эта книга мне все бы сказала. Только представь, сколько времени мы бы сэкономили!

— Питер, ты слишком возбудился, — прервал его Паркер. — Понимаю, ты в восторге, что ясно увидел перспективу, но я не читал «Манон Леско». Ты показываешь мне промокательную бумагу, но я понятия не имею, что тебе удалось открыть.

Его светлость без объяснений протянул находку.

— Я вижу мятую грязную бумагу, — сказал полицейский. — Сильно пахнет табаком и кожей. Полагаю, ты держал ее в своей записной книжке.

— Невероятно! — восхищенно воскликнул Питер. — И это притом, что ты видел, как я ее оттуда достал! Холмс, как вам это удается?

— В углу два пятна. Одно значительно больше другого. Видимо, этой стороной вытирали перо. В этом пятне есть что-то дурное?

— Я не заметил.

— Ниже под пятнами герцог два или три раза поставил свое имя, или, скорее, титул. Отсюда заключение: письма адресовались не близким.

— Заключение, на мой взгляд, основательное.

— У полковника Марчбэнкса четкая подпись.

— Вряд ли он что-то злоумышлял. Он ставит свое имя как честный человек! Продолжай.

— Дальше размазанное сообщение о пяти чего-то прекрасного чего-то. Ты усматриваешь в этом некий сакральный смысл?

— Цифра «пять» может иметь каббалистическое значение, но должен признать, понятия не имею какое. Есть пять чувств, пять пальцев, пять китайских заповедей, пять книг Моисея, не говоря уже о воспетых в песне таинственных сущностях. «Пять флэмпарей с круглым лбом отдыхают под столбом». Всю жизнь хотел понять, кто такие эти флэмпари, но поскольку так и не узнал, в данном случае это нам никак не поможет.

— Это все, если не считать фрагмента, содержащего кусочки слов — «ое» в одной строке и «is fou…» строкой ниже.

— Что можешь предположить?

— «Is found» — найдено.

— Считаешь?

— Первое, что приходит в голову. Или «his foul» — «его мерзкое». В этом месте чернила неожиданно скопились на пере. Герцог мог писать о картежных махинациях Кэткарта. Согласен?

— Нет. Я это понимаю не так. Более того, считаю, что писал вообще не Джерри.

— А кто?

— Не знаю, но могу догадываться.

— И это нас куда-нибудь приведет?

— Все объяснит.

— Не тяни, выкладывай. Даже доктор Ватсон потерял бы терпение.

— Скажешь тоже! Взгляни на верхнюю строку.

— Там только «ое».

— Так, и что это значит?.

— Понятия не имею. Может быть все, что угодно. «Ситроен».

— Насчет заимствований не знаю. Но в английском языке такое сочетание букв не слишком часто встречается. Это и не два слова рядом — буквы написаны так близко друг к другу, что выглядят как дифтонг.

— Возможно, это слово не английское?

— Именно, возможно!

— О! Понимаю: французское?

— Уже теплее.

— Soeur; oeuvre; oeuf, boeuf…^[136]

— Нет-нет! Вначале ты был к истине ближе.

— Soeur — coeur!^[137]

— Coeur. А теперь стоп. Взгляни на эти каракули впереди. Что-нибудь напоминает?

— Одну минуту… так… er… cer…

— Как насчет percer^[138]?

— Думаю, ты прав. «Percer le coeur»^[139].

— Да. Или «perceras le coeur».

— Так лучше. Кажется, что здесь требуется еще буква или две.

— А теперь вернемся к строке с твоим «is found».

— Fou!^[140]

— Кто?

— Я сказал не «кто». Я сказал «fou».

— Знаю. Кто fou?

— Господи! Je suis fou^[141].

— A la bonne heur!^[142] Я предполагаю, что следующие слова — «de douleur»^[143] или что-нибудь вроде этого.

— Не исключено.

— Осторожничаешь, чертяка. А я утверждаю, что так оно и есть.

— Ну и что?

— Это все объясняет.

— Ничего!

— А я утверждаю — все! Вдумайся: это написано в день, когда умер Кэткарт. Кому в доме могли принадлежать такие слова: «perceras le couer… je suis fou de douleur»? Переберем всех. Почерк не Джерри, это я гарантирую. И не его выражение. Полковник Марчбэнкс или его супруга? Не похоже на Пигмалионовы страсти. Фредди? Он под страхом смерти не стал бы сочинять романтическое письмо на французском языке.

— Согласен. Остаются Кэткарт и леди Мэри.

— Чушь! Мэри не могла.

— Почему?

— Разве что она поменяла ради этого пол.

— Конечно. Тогда было бы написано: «je suis folle». Получается, Кэткарт.

— Да. Он всю жизнь провел во Франции. Прими во внимание его банковские дела. Прими во внимание…

— Господи, Уимзи, какими же мы были слепыми!

— Именно.

— Я как раз собирался тебе сказать: мне написали из Сюрте — они отследили одну из банкнот Кэткарта.

— Где она засветилась?

— У некоего Франсуа, владельца большого количества недвижимости неподалеку от Этуаль.

— Апартаментов?

— Без сомнения.

— Когда следующий поезд? Бантер!

— Да, милорд? — Бантер мгновенно возник в дверях.

— Следующий согласованный с расписанием паромов поезд на Париж?

— В восемь двадцать из Ватерлоо, милорд.

— Едем на нем. Упакуйте мою зубную щетку и вызовите такси.

— Хорошо, милорд.

— Но, Уимзи, какой свет это проливает на убийство Кэткарта? Разве эта женщина могла…

— Мне некогда. Я вернусь через день или два. А пока… — Лорд Питер торопливо порылся на книжной полке. — Почитай вот это. — Он бросил книгу другу и скрылся в спальне.

В одиннадцать часов между причалом и «Нормандией» росла полоска грязной, с пятнами масла и обрывками бумаги, воды. Напряженные пассажиры укрепляли измученные качкой желудки холодной ветчиной с соленьями, и наличие в каютах спасательных жилетов не поднимало им настроение. Пока слева и справа плыли и мерцали огни гавани, лорд Питер свел в баре знакомство с заштатным киноактером. А насупленный Паркер в это время сидел перед камином на Пикадилли, 110а, и впервые в жизни знакомился с изящным шедевром аббата Прево.

Глава 14 Занесенный топор

Действие IV

СЦЕНА 1

Зала Вестминстерского дворца.

Входят, как в заседание палаты, Болингброк, Омерль, Нортомберлэнд, Перси, Фицуотер, Серрей, епископ Карлейльский, аббат Вестминстерский и другие лорды, герольды, офицеры и Бэгот.

Болингброк:

Пусть Бэгот станет перед нами. Бэгот,

Прошу тебя я рассказать свободно

О смерти дяди Глостера все то,

Что знаешь ты: кто, с королем в союзе,

Устроил это, кто кровавый труд

Взял на себя, к безвременной кончине

Несчастного приведшей.

Бэгот:

Предо мною

Тогда пусть станет лорд Омерль.

У. Шекспир.

Король Ричард II^[144]

Исторический суд над герцогом Денверским начался сразу, как парламент собрался после рождественских каникул. Газеты поместили статьи: «Суд среди равных» под псевдонимом «Женщина-адвокат» и «Привилегии пэров — не пора ли их отменить?» от «Студента исторических наук». «Ивнинг бэннар» нажила неприятности за презрительную статью «Шелковая петля» (автор некий Антиквар), которую сочли наносящей ущерб, а орган лейбористов «Дейли трампет» задавался саркастическим вопросом: почему, когда судят пэра, наслаждаться спектаклем могут только важные персоны, которым достались билеты на королевскую галерею.

Мерблс и инспектор Паркер, постоянно совещаясь друг с другом, ходили с сосредоточенными лицами, а начисто пропавший на три дня сэр Импи Биггс появился в окружении вившихся вокруг него королевских адвокатов Глайбери, Браунригга-Фортескью и более мелких приспешников. Линия защиты хранилась в тайне — тем более что накануне сражения они лишились главного свидетеля и не знали, будет он или нет давать показания.

Лорд Питер вернулся из Парижа спустя четыре дня и, подобно урагану, ворвался на Грейт-Ормонд-стрит.

— Я был на волосок от успеха, — сказал он. — Слушай.

Целый час Паркер ему внимал и лихорадочно делал записи.

— Можете с этим работать. Скажи Мерблсу. Я улетучиваюсь.

Его следующее появление было отмечено в американском посольстве. Посол, однако, отсутствовал — был приглашен на королевский обед. Питер, проклиная всякие обеды, распрощался с вежливыми секретарями в роговых очках, вскочил в поджидавшее его такси и велел ехать к Букингемскому дворцу. Там, проявив большую напористость в общении с возмущенными чиновниками, добрался до чиновника повыше, затем до очень высокопоставленного и наконец до американского посла и королевской особы, хотя у тех еще было мясо во рту.

— Да-да, — сказал посол. — Это, конечно, возможно.

— Разумеется, — добродушно подтвердила особа. — Только не надо тянуть. Могут возникнуть международные осложнения и новые параграфы по острову Эллис^[145]. Жуткое неудобство переносить суд — невероятная кутерьма. Секретари бесконечно что-то подсовывают на подпись — дополнительные полицейские силы, помещения. Успехов, Уимзи. Присядьте поешьте, пока готовят ваши документы. Когда отходит ваш пароход?

— Завтра утром, сэр. Хочу успеть на ливерпульский поезд через час.

— Успеете, — дружески заверил его посол, подписывая бумаги. — А еще говорят, что англичане не напористый народ.

На следующее утро лорд Питер со всеми необходимыми документами отплыл из Ливерпуля, оставив в Лондоне своих законных представителей приводить в действие альтернативные варианты защиты.

— Теперь пэры, по двое, по порядку, начиная с младшего барона.

Взмыленный, взволнованный герольдмейстер Гартер отчаянно бился с тремя сотнями английских пэров, пока те неловко барахтались в своих мантиях, а герольды изо всех сил старались сохранять строй — выдерживать линии и не давать знати разбредаться.

— Фарс из фарсов, — раздраженно ворчал лорд Аттенбери. Низенький коренастый джентльмен с желчным выражением лица, он злился оттого, что оказался рядом с графом Стратгилланом-Беггом — очень высоким худощавым вельможей с определенными взглядами на сухой закон и усыновление.

— Послушайте, Аттенбери, — начал добродушный, краснолицый человек в красной мантии с горностаевым подбоем в пять рядов на правом плече, — это правда, что Уимзи еще не вернулся? Дочь мне сказала, что он уехал собирать улики в Штаты. Почему в Штаты?

— Уимзи — парень смекалистый, — ответил Аттенбери. — Когда он нашел мои изумруды, я сказал…

— Ваша милость, ваша милость, — в отчаянии взмолился красный дракон^[146], — вы опять нарушаете линию!

— Что? — переспросил краснолицый пэр. — Да-да, надо соблюдать порядок. — Он отошел от графов и занял место рядом с герцогом Уилширским — глухим дальним родственником Денверов по женской линии.

Королевская галерея заполнилась. Чуть пониже бара^[147], там, где были выделены места для супруг пэров, сидела изящно одетая вдовствующая герцогиня Денверская. Она хранила гордое выражение лица, но ее раздражало присутствие невестки, чье несчастье заключалось в том, что она становилась неприятной, когда расстраивалась: вероятно, худшее проклятие, которое может быть наложено на человека, рожденного для страданий.

За впечатляющим строем членов совета в длинных париках находились места для свидетелей. Там ждал Бантер на случай, если защита сочтет нужным заслушать его для установления алиби. Но большинство свидетелей маялись в королевской гардеробной, где грызли пальцы и таращились друг на друга. Вверх от бара в обе стороны расходились скамьи для пэров — каждый в своем праве судить факты и трактовать закон, — а председательское кресло на высоком помосте ожидало лорда-распорядителя. За маленьким столом волновались и поглядывали на часы журналисты. В этой атмосфере ожидания Биг-Бен проиграл одиннадцать приглушенных стенами и шумом разговоров нот. Журналисты вскочили на ноги. Поднялся лорд-распорядитель, а за ним все остальные. Вдовствующая герцогиня звучно прошептала соседке, что представление напоминает ей глас Эдема, и освещенная из окон зимним солнцем процессия медленно двинулась внутрь.

Церемонию открыл парламентский пристав, призвав к тишине, после чего клерк королевской канцелярии, преклонив перед троном колени, подал председателю суда пэров письменные полномочия под великой печатью, а тот, видимо, посчитав бумагу бесполезной, вернул с большой торжественностью обратно. Клерк принялся долго и уныло зачитывать документ, дав возможность аудитории оценить, насколько плоха акустика зала. Парламентский пристав с выражением провозгласил: «Боже, храни короля», — а герольдмейстер Гартер, он же «Черный жезл», преклонив колени, вручил лорду-распорядителю символ его положения.

— Очень живописно, — пробормотала вдовствующая герцогиня. — Прямо Высокая церковь^[148].

Пробубнили Сертиорари^[149], начав с Георга V милостью Божией, упомянули всех судейских Олд-Бейли^[150], лорд-мэра Лондона, уполномоченного Центральным уголовным судом судью, многих членов городского управления, снова скакнули к монаршей особе, не забыли город Лондон, графства Лондона и Миддлсекса, Эссекса, Кента и покойного монарха Вильгельма IV, перешли к Акту парламента об учреждении советов графств от 1888 года, утонули в списке прецедентов: предательствах, убийствах, тяжких уголовных преступлениях (кто, где, когда, почему, совершили или только задумали), — закончили перечислением всех членов большой коллегии присяжных и в конце зачитали неожиданно краткое обвинение: «Присяжные монаршей волей под клятвой обвиняют благородного Джеральда Кристиана Уимзи, виконта Сент-Джорджа, герцога Денверского, пэра Соединенного Королевства Великобритании и Ирландии, в том, что он тринадцатого числа месяца октября 1923 года убил в Риддлсдейле, графство Йоркшир, Дэниса Кэткарта».

После чего парламентский пристав обратился к «Черному жезлу» с соответствующим заявлением^[151] и тот вызвал к трибуне Джеральда Кристиана Уимзи, виконта Сент-Джорджа, герцога Денверского, ответить на обвинение. Герцог преклонил колени и поднялся лишь после того, как лорд-распорядитель дал разрешение.

Герцог Денверский выглядел очень маленьким, пунцовым и одиноким в своем синем шерстяном костюме. Из всех пэров он единственный был с непокрытой головой, но сохранял достоинство, когда его вели к положенному знатным персонам месту у барьера, где с присущей ему мрачностью выслушал повторенное председателем обвинение.

Затем секретарь палаты лордов задал положенный вопрос: «Виновен или не виновен?» — на что герцог ответил «Не виновен».

После чего сэр Уигмор Ринчинг, генеральный прокурор, вышел к трибуне открыть дело по обвинению со стороны короны. После обычного предисловия, что случай серьезный и тягостный, он начал историю с момента ссоры, выстрела в три часа утра, револьвера, обнаружения трупа, исчезновения письма и остальных известных обстоятельств. Намекнул на показания, которые могли бы пролить свет на то, что ссора между Денвером и Кэткартом имела мотивы, отличные от тех, которые приводит обвиняемый, и что у последнего могли быть серьезные причины опасаться разоблачений от Кэткарта. При этом Денвер тревожно покосился на своего адвоката. Представление дела заняло не много времени, и сэр Уигмор начал вызывать свидетелей.

Поскольку для стороны обвинения было недопустимо допрашивать в качестве свидетеля самого герцога Денверского, первым важным свидетелем стала леди Мэри Уимзи. Рассказав о своих отношениях с убитым и ссоре, она продолжила:

— Я встала в три часа и спустилась по лестнице.

— Вследствие чего вы так поступили? — спросил сэр Уигмор и оглядел суд с видом человека, который готовится произвести на зрителей эффект.

— Вследствие того, что у меня была назначена встреча с другом.

Журналисты подняли головы, как собаки в ожидании корма, а сэр Уигмор так резко дернулся, что уронил свои записи на голову сидевшего под ним секретаря палаты лордов.

— Вот как? А теперь, свидетельница, будьте внимательны. Не забывайте, что вы говорите под присягой. Что вас разбудило в три часа утра?

— Я не спала. Ждала встречи.

— Пока ждали, слышали что-нибудь?

— Абсолютно ничего.

— У меня, леди Мэри, ваше заявление, сделанное под присягой коронеру. Я вам его зачитаю. Пожалуйста, слушайте внимательно. Вы сказали: «В три часа меня разбудил выстрел. Я подумала, что это, вероятно, браконьеры. Звук был очень громкий, поблизости от дома. Я спустилась выяснить, что это было». Вы помните, что делали такое заявление?

— Помню. Но это неправда.

— Неправда?

— Да.

— В свете этого вашего прежнего заявления вы продолжаете утверждать, что в три утра ничего не слышали?

— Абсолютно ничего. Спустилась, потому что у меня была назначена встреча.

— Милорды! — Сэр Уигмор заметно порозовел. — Я вынужден просить вас отнестись к показаниям данной свидетельницы как к показаниям в пользу противной стороны.

Однако жестокий выпад обвинителя не возымел эффекта, кроме повторения утверждения, что ни в какое время звука выстрела не было. В отношении трупа леди Мэри объяснила, что, восклицая: «Ты его убил!» — она считала, что перед ней тело друга, с которым была назначена встреча. Последовали бурные прения, имеет ли история со встречей отношение к делу. Лорды решили, что имеет. Всплыла вся линия с Гойлсом, и выяснилось, что он сам в зале и может быть представлен суду. Громко хмыкнув, сэр Уигмор передал свидетельницу Импи Биггсу, который элегантно, с представительным видом поднялся и вернул обсуждение к моменту, более раннему по времени.

— Простите характер вопроса. — Он обходительно поклонился. — Как по-вашему, горячо ли вас любил капитан Кэткарт?

— Нет. Я в этом абсолютно уверена. Мы так договорились для удобства каждого из нас.

— Зная его натуру, считаете ли вы, что он был способен на глубокое чувство?

— Да, если бы нашлась подходящая женщина. Он был страстным человеком.

— Спасибо. Вы нам сообщили, что прошлым февралем, когда ездили в Париж, несколько раз встречались с капитаном Кэткартом. Заходили ли вы с ним в ювелирный магазин господина Брике на улице Де-ла-Пэ?

— Могла. Точно не помню.

— Дата, к которой хочу привлечь ваше внимание, — шестое число.

— Ничего не могу о ней сказать.

— Узнаете эту безделушку?

Свидетельнице передали зеленоглазого кота.

— Нет. Никогда не видела.

— Капитан Кэткарт вам ее не дарил?

— Нет.

— Но вы обладали когда-либо таким ювелирным изделием?

— Уверена, что никогда.

— Милорды, этого кота из платины и драгоценных камней я приобщаю к делу.

Джеймса Флеминга допрашивали очень тщательно, но он так путался и нагонял туману, что у суда осталось впечатление, что герцог вообще не получал никаких писем. Сэр Уигмор, в начале своей вступительной речи делавший неблаговидные намеки, пытаясь очернить личность подсудимого, с кривой усмешкой передал свидетеля сэру Импи. Тот, видя, что свидетель не дает ни положительных, ни отрицательных определенных ответов, быстро перешел к следующему пункту.

— Вы можете вспомнить, приходили ли письма той же почтой другим членам компании?

— Да. Три или четыре я отнес в бильярдную.

— Можете сказать, кому они были адресованы?

— Несколько — полковнику Марчбэнксу, одно — капитану Кэткарту.

— Он тут же его распечатал?

— Не знаю, сэр. Я немедленно покинул комнату, чтобы отнести письма в кабинет герцогу.

— Как в Лодже собирали письма для отправки по почте?

— Клали в закрывающийся почтовый мешок. Одним ключом владел его милость, другой был на почте. Письма опускали внутрь через щель сверху.

— Забирали ли письма на почту наутро после смерти капитана Кэткарта?

— Да, сэр.

— Кто их относил?

— Я сам взял мешок.

— У вас была возможность увидеть, какие в мешке лежали письма?

— Видел, как два или три письма достала из мешка работница почты, но не могу сказать, кому они были адресованы.

— Спасибо.

Сэр Уигмор вскочил, как разъяренный черт из табакерки.

— И вы только сейчас впервые упоминаете о письме, которое, по вашим словам, доставили капитану Кэткарту в вечер убийства?

— Протестую, милорды! — закричал сэр Импи. — Я протестую против подобных оборотов речи. У нас пока нет доказательств, что было совершено убийство.

Это было первое свидетельство того, какую линию защиты предпочел избрать адвокат, и по залу прокатился шумок.

— Милорды, — продолжал адвокат, отвечая на вопрос председателя суда, — полагаю, до сих пор не было попытки доказать, что произошло убийство, и пока обвинение не установит этого факта, слово «убийство» не следует вкладывать в уста свидетелей.

— Возможно, сэр Уигмор, лучше пользоваться каким-либо иным словом, — согласился председатель.

— Для нашего дела это не имеет значения, милорд. Я склоняю голову перед вашим решением. Небо свидетель, я не собирался одним пустым, незначительным словом провоцировать защиту на столь серьезное заявление.

— Милорды! — возмутился сэр Импи. — Если наш ученый обвинитель считает слово «убийство» пустым и незначительным, то хотелось бы знать, какие слова он полагает важными.

— Ученый обвинитель согласен употреблять другое слово, — успокаивающе проговорил председатель суда и кивнул Уигмору продолжать.

Сэр Импи, добившись цели — охладить напор атаки Уигмора на свидетеля, — сел. Обвинитель повторил вопрос.

— Я упоминал о нем мистеру Мерблсу примерно три недели назад.

— Как я понимаю, мистер Мерблс является солиситором обвиняемого?

— Да, сэр.

— Как же вышло, — свирепо начал обвинитель, водрузив на свой довольно длинный нос пенсне и сверля свидетеля взглядом, — что вы не сказали об этом письме ни на дознании, ни на других следственных мероприятиях?

— Меня о нем не спрашивали, сэр.

— А почему потом вдруг решили поведать мистеру Мерблсу?

— Он меня спросил.

— О! Он вас спросил, и вы без труда вспомнили, когда вам подсказали?

— Нет, сэр, я помнил все время. Просто не придавал значения.

— О! Помнили все время, но не придавали значения! А я утверждаю, что вы вспомнили тогда, когда вам об этом подсказал мистер Мерблс.

— Мистер Мерблс мне ничего не подсказывал. Он спросил, приходили ли другие письма по почте, и я вспомнил.

— Именно. Вспомнили, когда вам подсказали, но не раньше.

— Нет, сэр. Если бы меня спросили до этого, я бы вспомнил и сказал. Но меня не спрашивали, и я решил, что это неважно.

— Вы посчитали неважным, что человек получил письмо за несколько часов до… до своей кончины?

— Подумал, если бы это было важно, полицейские бы поинтересовались.

— Формулирую вам снова, Джеймс Флеминг: вы не вспоминали о письме, которое получил капитан Кэткарт в вечер своей смерти, пока эту мысль вам не вложила в голову сторона защиты.

Недоброжелательный допрос совершенно сбил с толку свидетеля, и тот стал еще больше путаться. Сэр Уигмор обвел глазами зал, словно говоря: «Видите, как ловчит этот хитрец», — и продолжил:

— Полагаю, вы не сообразили рассказать полиции о письмах в почтовом мешке?

— Нет, сэр.

— Почему?

— Подумал, это не мое дело.

— А вы вообще когда-нибудь думаете?

— Нет, сэр… то есть да.

— Тогда, будьте добры, думайте сейчас, прежде чем сказать.

— Хорошо, сэр.

— Вы утверждаете, что вынесли из дома важные письма без полномочий и не ознакомив полицию?

— У меня был на то приказ.

— От кого?

— От его светлости.

— Так. Приказ его светлости. Когда вы его получили?

— Это часть моих постоянных обязанностей — каждое утро относить почтовый мешок на почту.

— Вам не приходило в голову, что в сложившейся ситуации информирование полиции важнее исполнения приказов?

Обвинитель с презрительным видом сел, и свидетель вновь перешел в распоряжение сэра Импи.

— Не приходила ли вам в голову мысль о том письме Кэткарту между днем его смерти и днем, когда с вами о письме заговорил мистер Мерблс?

— Можно сказать, приходила.

— Когда?

— Перед большой коллегией присяжных, сэр.

— Как же получилось, что вы не упомянули о нем?

— Тот джентльмен сказал, чтобы я только отвечал на вопросы и ничего не говорил от себя.

— Кем был этот властный джентльмен?

— Юристом, пришедшим спрашивать от имени обвинения.

— Благодарю вас. — Адвокат вальяжно сел, наклонился и сказал что-то явно забавное мистеру Глайбери.

Вопрос о письме всплыл и во время допроса достопочтенного Фредди. Сэр Уигмор особенно настаивал на том, что в среду вечером, отходя ко сну, капитан Кэткарт был в добром здравии и хорошем расположении духа и рассуждал о приближающемся бракосочетании.

— Вел себя настоящим живчиком, — заметил достопочтенный Фредди.

— Как? — переспросил председатель суда.

— Живчиком, милорд, — подсказал сэр Уигмор, неодобрительно приподняв бровь.

— Не уверен, что это словарное слово. — Председатель сделал аккуратную пометку в записях. — Будем считать синонимом слова «радостный».

Достопочтенный Фредди уточнил, что «живчик» больше, чем «радостный», энергичный, подвижный.

— Можно ли это принять так, что он был в добром расположении духа? — спросил адвокат.

— Принимайте так, как вам больше по вкусу, — пробормотал свидетель и добавил более весело: — Капля «Джон Бегг»^[152] — вам счастье навек.

— То есть покойный, отходя ко сну, был особенно оживлен и предвкушал предстоящий в скором времени брак? — сурово нахмурился сэр Уигмор.

Достопочтенный Фредди с этим согласился.

Сэр Импи не стал устраивать перекрестный допрос по поводу ссоры и перешел прямо к своей теме.

— Вы что-нибудь помните о поступивших в вечер смерти письмах?

— Да. Я получил одно, от своей тетушки. Кажется, пришло письмо полковнику. И Кэткарту.

— Он прочитал его сразу?

— Нет. Я в этом совершенно уверен. Я свое вскрыл и заметил, как он свое засовывает в карман. Я еще подумал…

— Не имеет значения, что вы подумали, — прервал его адвокат. — Скажите, как вы поступили.

— Сказал: «Прошу прощения. Вы не возражаете?» Он ответил: «Нисколько». Но свое письмо читать не стал. Помню, я тогда решил…

— Мы не можем принять во внимание ваши мысли по этому поводу, — предупредил председатель суда.

— Но я поэтому уверен, что Кэткарт не читал письма, — ответил уязвленный Фредди. — Видите ли, я себе тогда сказал: какой же он скрытный человек, — и таким образом этот эпизод сохранился в моей памяти.

Сэр Уигмор было вскочил и уже открыл рот, но тут же сел.

— Спасибо, мистер Арбатнот, — улыбнулся адвокат.

Полковник Марчбэнкс и его жена показали, что в половине двенадцатого различили в кабинете герцога какое-то движение. Но ни выстрела, ни другого шума не слышали. Перекрестный допрос устраивать не стали.

Мистер Петтигрю-Робинсон дал о ссоре живой отчет. Он категорически заявил, что не могло быть ошибки, что стукнула дверь спальни герцога.

— Вскоре после трех нас позвал мистер Арбатнот, — продолжал свидетель. — Я спустился к оранжерее и увидел, что он и обвиняемый моют усопшему лицо. Я заметил, что они поступают неразумно: могут уничтожить ценные для полиции улики, — но они на мои слова не обратили внимания. Вокруг было много следов. Я хотел их рассмотреть, потому что у меня возникла версия…

— Остановитесь! — прервал его председатель суда. — Пожалуйста, отвечайте на вопросы и не добавляйте ничего от себя.

— Разумеется, — кивнул Петтигрю-Робинсон. — Я отнюдь не намерен предполагать, что происходило нечто неправильное, но считаю…

— Неважно, что вы считаете. Послушайте меня. Когда вы впервые увидели тело, как оно лежало?

— На спине. А Денвер и Арбатнот мыли ему лицо. Труп явно перевернули, потому что…

— Сэр Уигмор, — вмешался председатель суда, — вы обязаны контролировать своего свидетеля.

— Сосредоточьтесь на фактах, — сердясь, потребовал обвинитель. — Нам не нужны ваши заключения. Вы сказали, что, когда впервые увидели мертвого, он лежал на спине. Это так?

— А Денвер и Арбатнот его мыли.

— Хорошо. Теперь я хочу перейти к другой теме. Вы помните случай, когда обедали в Королевском автомобильном клубе?

— Помню. Это было в один из дней в прошлом августе. Шестнадцатого или семнадцатого числа.

— Можете сказать, что тогда произошло?

— После обеда я зашел в курительную и читал в глубоком кресле с подголовником, когда заметил, как туда вошел обвиняемый с покойным капитаном Кэткартом. Они решили, что в курительной одни, иначе вели бы себя осторожнее и не говорили бы то, что сказали. Сели неподалеку от меня и начали беседу. Кэткарт склонился к собеседнику и что-то прошептал, но я не расслышал. Обвиняемый с испуганным лицом вскочил и воскликнул: «Ради бога, не выдавайте меня! Будут жуткие последствия!» Кэткарт хотел его успокоить — что-то ответил, но я не разобрал. У него был какой-то вороватый голос. «Не надо, и все! — отрезал обвиняемый. — Я не могу позволить, чтобы этим кто-то завладел». Судя по всему, он был сильно встревожен. Капитан Кэткарт рассмеялся. Они понизили голос. И это все, что мне удалось услышать.

— Спасибо.

Сэр Импи приступил к допросу свидетеля с вкрадчивой вежливостью.

— Вы, мистер Петтигрю-Робинсон, наделены исключительной способностью наблюдения и дедукции, — начал он, — и, как я вижу, пользуетесь своим благодатным воображением, чтобы изучать мотивы и характеры людей.

— Могу назвать себя исследователем человеческой натуры, — ответил, заметно успокаиваясь, свидетель.

— И люди склонны вам доверять?

— Безусловно. Я величайшее хранилище свидетельств их душ.

— И в день смерти капитана Кэткарта ваше знание мира наверняка пригодилось семье?

— Они не захотели извлечь пользы из моего опыта, — ответил, внезапно взрываясь, Петтигрю-Робинсон. — Не обращали на меня никакого внимания. Вот если бы тогда они воспользовались моим советом…

— Спасибо, спасибо, — поспешно поблагодарил свидетеля юрист, предвосхищая возмущенную реплику поднявшегося председателя суда, и продолжил: — Если бы капитан Кэткарт имел какой-нибудь секрет или неприятность в жизни, поделился бы он с вами своими проблемами?

— Всякий разумный молодой человек так бы и поступил, — не сдержался Петтигрю-Робинсон. — Но капитан Кэткарт был неприятно скрытен. Единственный раз, когда я поинтересовался его делами, он ответил очень грубо. Назвал меня…

— Довольно, — поспешно вмешался сэр Уигмор. Ответ на вопрос был совершенно иным, чем он ожидал. — Как назвал вас покойный, не имеет значения.

Мистер Петтигрю-Робинсон удалился, оставив о себе впечатление человека злопамятного, чем очень развеселил Глайбери и Браунригга-Фортескью, которые не переставали хихикать во время допроса двух последующих свидетелей.

Миссис Петтигрю-Робинсон мало что добавила к расследованию. Далее на трибуну вызвали сестру погибшего. Сэр Импи спросил мисс Кэткарт о родословной капитана Кэткарта. Она с глубоким неодобрением в голосе объяснила, что ее брат, повидавший виды мужчина средних лет, позволил девятнадцатилетней итальянской певичке его окрутить, и та женила его на себе. Жизнь они вели беспорядочную, и сын полностью находился на попечении матери. Свидетельница сказала, что Дэниса раздражала ее опека, он общался с людьми, которых она не одобряла, а затем уехал в Париж строить дипломатическую карьеру, и с тех пор мисс Кэткарт его почти не видела.

Во время перекрестного допроса инспектора Крейкса была затронута интересная тема. Ему продемонстрировали перочинный нож, и он узнал его как тот, что был найден на трупе Кэткарта.

Вопрос от мистера Глайбери:

— Вы замечаете на лезвии какие-нибудь следы?

— Да, возле ручки имеется небольшая зазубринка.

— Могла ли такая образоваться от того, что ножом пытались отодвинуть оконную щеколду?

Инспектор согласился, что могла, но усомнился, что для такого дела решили воспользоваться настолько маленьким ножом. Продемонстрировали револьвер, и был поднят вопрос о его владельце.

— Милорды, — вмешался сэр Импи, — мы не обсуждаем принадлежность револьвера герцогу.

Члены суда удивленно подняли глаза. После показания егеря Хардро, что он слышал выстрел незадолго до полуночи, заслушали свидетельство врача.

— Мог ли покойный сам себя ранить? — спросил сэр Импи.

— Конечно, мог.

— Могла ли эта рана стать причиной немедленной смерти?

— Судя по количеству крови на дорожке, нет.

— Как по-вашему, свидетельствуют ли обнаруженные следы о том, что раненый полз в направлении дома?

— Вполне. У него могло для этого остаться достаточно сил.

— Подобная рана способна вызвать лихорадку?

— Не исключено. Раненый мог время от времени терять сознание и, лежа на мокром, получить озноб.

— Можно ли по внешнему виду трупа предположить, что покойный после ранения прожил еще несколько часов?

— С большими основаниями.

Сэр Уигмор, со своей стороны, подытожил, что характер ранения и вид местности согласуются с версией, что в Кэткарта с близкого расстояния стрелял другой человек, а затем раненого тащили к дому, пока он не скончался.

— Куда, по вашему опыту, обычно стреляет человек, намеренный совершить самоубийство: в грудь или в голову?

— Скорее в голову.

— Этого достаточно, чтобы предположить, что имело место убийство?

— Я бы так далеко не заходил.

— Но при прочих условиях вы заявляете, что для самоубийства более характерно стрелять в голову, а не в тело?

— Да.

— Но разве невозможно убить себя выстрелом в сердце? — спросил сэр Импи Биггс.

— Господи, конечно, возможно!

— Такие случаи бывали?

— Сколько угодно.

— Как вы полагаете, можно ли с медицинской точки зрения исключить самоубийство?

— Ни в коем случае.

Это закрыло дело для стороны обвинения.

Глава 15 Барометр падает

По материалам новостных агентств Рейтер, Пресс Ассошиэйшн, Эксчейндж Телеграф и Сентрал Ньюз.

Когда на второй день судебного заседания сэр Импи Биггс выступал с речью от имени защиты, он казался встревоженным, что обычно ему не свойственно. Его реплики были очень кратки, но даже немногими словами он взволновал зал.

— Милорды, открывая сессию защиты, я оказался в необычно сложном положении, но не потому, что сомневаюсь в вердикте ваших светлостей. Наверное, никогда не было легче доказать невиновность подсудимого, чем в случае с моим клиентом. Но скажу сразу: буду вынужден просить отсрочки заседания, поскольку сейчас отсутствует важный свидетель и решающая улика. У меня в руке каблограмма^[153] от этого свидетеля, милорды. Я назову его имя — лорд Питер Уимзи, брат обвиняемого. Он послал ее вчера из Нью-Йорка. Я прочитаю текст. Вот он: «Доказательства имеются. Вечером вылетаю с пилотом Грантом. Письменныепоказания под присягой и копия на случай катастрофы последуют пароходом «Лукарния». Надеюсь прибыть в четверг». Милорды, этот архиважный свидетель сейчас бороздит воздух над просторами Атлантики. В жуткую зимнюю погоду перед таким испытанием дрогнуло бы сердце любого, но только не лорда Уимзи и всемирно известного авиатора, чьей помощью он воспользовался, чтобы не терять ни мгновения в деле освобождения своего благородного брата, которому предъявлено такое ужасное обвинение. Милорды, барометр падает.

Наступила тишина, словно на скамьи упало неподвижное безмолвие бесснежной стужи. Лорды в красном с горностаем, пэры в дорогих мехах, суд в париках и топорщащихся мантиях, председатель на высоком кресле, судебные приставы и герольды — все замерли на своих местах. Только обвиняемый взволнованно посмотрел на своего адвоката и перевел взгляд на председателя суда в некотором недоумении, а репортеры бешено строчили экстренные сообщения, сочиняли броские заголовки и яркие эпитеты и приводили тревожные прогнозы погоды, надеясь привлечь внимание вечно куда-то спешащих лондонцев. «Сын пэра летит над Атлантикой», «Братская привязанность», «Успеет ли вовремя Уимзи?», «Риддлсдейлское убийство — неожиданный поворот». Такова была новость дня. В кабинетах и клубах ее выстукивали тысячи пишущих машинок, где клерки и посыльные чесали языки и заключали пари. Огромные типографские станки переплавляли новость в свинец, формировали в отлитые строки, переваривали в утробе и превращали в текст на бумаге. И косматый ветеран с сизым носом, который некогда помогал под Кодри откопать из воронки майора Уимзи, раскладывая на уличном лотке у дерева газеты и поправляя рекламу, чтобы лучше видели, бормотал: «Храни его Бог. Хороший парень».

После краткого отступления, которое сэр Импи сделал не только для того, чтобы доказать невиновность благородного клиента, но и дабы (в качестве дополнения к своим прямым обязанностям) продемонстрировать трагические детали дела, он немедленно приступил к вызову свидетелей.

Среди первых отвечал Гойлс, который показал, что в три утра обнаружил уже мертвого Кэткарта, лежащего головой близ поилки для скота, которая находилась неподалеку от колодца. Эллен, горничная, подтвердила показания Джеймса Флеминга по поводу почтового мешка и пояснила, что каждый день меняла в кабинете промокательную бумагу.

Показания инспектора уголовной полиции Паркера пробудили больше интереса и даже волнений. Его рассказ о находке зеленоглазого кота слушали весьма внимательно. Инспектор подробно описал следы ног, волочения тела и особенно — отпечаток ладони на клумбе. Продемонстрировали обрывок промокательной бумаги и среди пэров пустили ее фотографии. Оба эти вопроса вызвали долгую дискуссию. Сэр Импи Биггс хотел доказать, что следы на клумбе были таковы, какие могли остаться, если бы на это место оперся пытавшийся подняться с земли человек. Сэр Уигмор сделал все возможное, чтобы защитить предположение, что Кэткарт таким образом пытался воспрепятствовать тому, чтобы его тащили.

— Разве положение направленных к дому пальцев не противоречит допущению о волочении тела? — спросил сэр Импи.

Но сэр Уигмор заметил свидетелю, что раненого могли тянуть головой вперед.

— Если сейчас, — добавил он, — я протащу вас за ворот пальто, милорды поймут, о чем речь.

— Похоже, этот вопрос нужно решать solvitur ambulando^[154], — заметил председатель суда, вызвав смех в зале. — Предлагаю в обеденный перерыв провести эксперимент — пусть желающие выберут для этого похожего на покойного по росту и весу коллегу.

Благородные лорды огляделись, подыскивая, кто из коллег может превратиться в несчастную жертву.

Затем Паркер упомянул следы проникновения на окне кабинета.

— Как по-вашему, мог ли следы на щеколде оставить найденный на теле покойного нож?

— Мог. Я проводил опыт с ножом именно такого типа.

После этого стали обсуждать надпись на промокательной бумаге, читая отпечатки взад и вперед и интерпретируя всевозможным образом. Сторона защиты настаивала, что язык французский и слова: «Je suis fou de douleur». Обвинение выдвинуло притянутое за уши предположение, что на промокашке отпечатались английские слова: «is found» или «his foul». Пригласили почерковеда, который сравнил почерк с настоящим письмом Кэткарта, после чего его взяла в оборот сторона обвинения.

Эти запутанные вопросы оставили на усмотрение благородных лордов. А затем сторона защиты заслушала утомительную цепочку свидетелей: управляющего отделением «Кокса»; мсье Туржо из банка «Лионский кредит», который подробно рассказал о финансовых операциях Кэткарта; консьержа и мадам Леблан с улицы Сент-Оноре. Благородные лорды начали зевать, кроме немногих, которые вдруг принялись делать подсчеты в своих блокнотах и переглядываться, будто разбирались в финансах.

Затем появились мсье Брике, ювелир с улицы Де-ла-Пэ, и девушка-продавщица из его магазина, которая, пробудив публику, рассказала о высокой симпатичной иностранке и покупке зеленоглазого кота. Сэр Импи, напомнив залу, что этот случай произошел в феврале, когда невеста Кэткарта была в Париже, предложил помощнице ювелира посмотреть в зал и сказать, не видит ли она ту иностранную даму. Эксперимент оказался долгим, но ответ в итоге получился отрицательным.

— Не хочу, чтобы оставались какие-то сомнения, — сказал сэр Импи. — Поэтому с разрешения уважаемого генерального прокурора устрою очную ставку свидетельницы и леди Мэри Уимзи.

Мэри предстала перед девушкой, и та не колеблясь, уверенно ответила:

— Нет, не она. Эту женщину я никогда не видела. Есть некоторое сходство: в росте, цвете волос и прическе, — но не более. Совершенно иной тип. Мадемуазель — очаровательная английская леди, и повезет тому мужчине, который на ней женится. А та, другая, что называется «belle à se suicider». Из-за таких совершают убийства, убивают ее и себя, или шлют все к черту. И поверьте мне, джентльмены, — девушка улыбнулась благородному собранию, — в нашем деле мы с такими встречаемся.

Ее слова произвели впечатление. Сэр Импи сделал пометку и послал записку Мерблсу. В ней было всего одно слово: «Замечательно!» Мерблс ответил: «Все сама. Можете представить: не подсказал ни единого слова». И вытянувшись в кресле, улыбнулся, отчего стал похож на маленькую готическую кариатиду.

Следующим пригласили профессора Геберта, признанного знатока международного права, который охарактеризовал Кэткарта в предвоенный парижский период как подающего большие надежды молодого дипломата. За ним говорили офицеры, подтвердившие заслуги покойного на фронте. Свидетель с аристократическим именем Дюбуа-Гоби Гудин вспомнил неприятный спор с капитаном Кэткартом за карточной игрой и упомянул историю с выдающимся английским инженером мсье Фриборном. Свидетеля своими стараниями раскопал Паркер, и теперь с нескрываемой ухмылкой смотрел, как досадил Уигмору. Время шло, и председатель суда поинтересовался у лордов, не согласятся ли они любезно отложить заседание до 10.30 утра следующего дня. Те дружным хором ответили «да», и суд был отложен.

Когда людской поток вылился на Парламентскую площадь, на запад неслись черные облака с рваными краями, а с реки летели чайки. Чарлз Паркер, плотно запахнув видавшее виды пальто, пробирался к автобусной остановке, чтобы добраться домой на Грейт-Ормонд-стрит. Очередной каплей неудобства стал крик кондуктора, который, поприветствовав его словами: «Места только наверху!» — прозвонил к отправлению. Детектив, не успев выйти обратно, поднялся по лестнице и сел, придерживая от ветра шляпу. Мистер Бантер печально вернулся на Пикадилли, 110а, и до семи часов неприкаянно бродил по квартире, после чего обосновался в гостиной и включил радиоприемник.

— Говорит Лондон, — произнес равнодушный, невидимый голос. — Сообщаем прогноз погоды. Атлантику пересекает зона пониженного давления и вскоре установится над Британскими островами. Ожидается сильный ветер, дождь со снегом, на юго-западе ураган.

— Чем черт не шутит. Пойду-ка разведу в его спальне огонь, — пробормотал Бантер.

— Прогноз на ближайшее будущее такой же, — сказало радио.

Глава 16 Вторая нить

Он взял свой лук и был таков:

Он через реки плыл;

А по лугам без башмаков

Бежал что было сил.

Бежал мальчуган вперед, вперед,

Спешил через луг и лес.

В замке не стал тревожить народ,

А на стену залез.

Леди Мейзри^[155]

Лорд Питер вглядывался сквозь холодную пелену облаков. Хрупкие металлические стойки крыльев подрагивали над сверкающей далеко внизу гладью, где во все стороны широко раскинулось водное пространство, медленно ползущее им навстречу, как большая вращающаяся карта. Затянутая в кожу широкая спина пилота, покрытая каплями дождя, упрямо сгорбилась впереди. Питер надеялся, что Грант знает свое дело. Время от времени тот оборачивался и что-то кричал пассажиру, но его голос тонул в реве мотора и бесконечных порывах ветра.

Питер старался отвлечься от превратностей погоды, вспоминая недавнюю странную торопливую сцену, и в его голове мелькали обрывки разговора.

— Мадемуазель, я в поисках вас объехал два континента.

— Voyons^[156], только быстрее. Может прийти большой медведь и рассердиться. Я не хочу des histories^[157].

На длинном столе стояла лампа. Питеру вспомнилось, как сияли в ее свете короткие золотистые волосы собеседницы. Высокая стройная девушка смотрела на него, лежа на огромных черных с золотом подушках.

— Мадемуазель, не могу представить, чтобы вы обедали или танцевали с таким человеком, как ван Хампердинк.

Зачем он это спросил? Надо спешить — решать проблему брата. Неужели это так важно?

— Мсье Хампердинк не танцует. Вы искали меня на двух континентах, чтобы это сказать?

— Нет. Я с серьезным делом.

— Хорошо. Садитесь.

Она была с ним откровенна.

— Да, бедная душа. Но жизнь после войны сильно подорожала. Пришлось отказаться от хороших вещей. И всегда des histories. Очень мало денег. Нужно проявлять практичность. Люди стареют. Требуется дальновидность.

— Конечно.

Она говорила с каким-то акцентом. Сначала он не мог определить, откуда такой, затем вспомнил — довоенная Вена с ее невероятным безрассудством.

— Да, да, я написала. Была очень добра и разумна. Сказала: «Je ne suis pas femme à supporter des gros ennuis»^[158]. Это ведь понятно?

Это было вполне понятно. Самолет нырнул в тошнотворную воздушную яму, пропеллер беспомощно крутился в пустоте, затем нос поднялся, и машина снова пошла вверх, закладывая вираж в противоположную сторону.

— Я видела в газетах. Бедный малыш. Зачем его застрелили?

— Именно за этим я и приехал. В убийстве обвинили моего горячо любимого брата. Ему грозит виселица.

— Бр-р-р…

— За преступление, которого он не совершал.

— Mon pauvre enfant…^[159]

— Мадемуазель, умоляю вас проявить серьезность. Брату предъявили обвинение, и он предстанет перед судом.

Как только удалось завоевать ее внимание, она превратилась в само сочувствие. Ее голубые глаза отличались необычной и манящей особенностью — полные нижние веки превращали их в мерцающие щелки.

— Мадемуазель, прошу вас, вспомните, что было в письме.

— Как, мой бедный друг? Я же его не читала. Оно было длинным и скучным, полным histoires. Все было кончено — я никогда не пекусь о том, что нельзя спасти.

Но ее тронуло его отчаяние.

— Послушайте, может, не все еще потеряно, и письмо где-то завалялось. Можно спросить Адель. Она моя служанка. Собирает письма, чтобы шантажировать людей — ох, да, знаю, знаю! Но она habile comme tout pour la toilette^[160]. Подождите расстраиваться, сначала поищем.

Из безвкусного секретера, ящиков шкафа и сумок — сотен сумок — полетели письма, безделушки и всякая ароматная ерунда. (Я такая неаккуратная! Адель от меня в отчаянии.) Адель — тонкогубая женщина с настороженным взглядом — все отрицала, пока госпожа в ярости не ударила ее по лицу и не обругала по-французски и по-немецки.

— Бесполезно, — проговорил лорд Питер. — Как жаль, что мадемуазель Адель не может найти такую ценную для меня бумагу.

Слово «ценная» навело Адель на мысль, и на свет появилась принадлежащая мадемуазель шкатулка для драгоценностей, которую еще не осматривали.

— Мсье ищет это?

Затем последовало внезапное появление господина Корнелиуса ван Хампердинка — очень богатого, крепко сбитого подозрительного мужчины, и тактичное, ненавязчивое вознаграждение Адель у шахты лифта.

Грант что-то крикнул, но слова, безвольно канув в темноту, потерялись.

— Что? — гаркнул ему в ухо Питер.

Пилот крикнул снова, и слово «горючка» на этот раз, обратившись в звук, достигло слуха его светлости. Но Питер не мог судить, хорошая это новость или плохая.

Вскоре после полуночи Мерблса поднял с постели оглушительный стук в дверь. Он в тревоге высунул из окна голову и увидел швейцара с мерцающим сквозь дождь фонарем. За ним маячила размытая фигура, которую в эту минуту Мерблс не сумел узнать.

— В чем дело? — спросил адвокат.

— Вас срочно хочет видеть молодая дама, сэр.

Фигура подняла голову, и в свете фонаря под маленькой шляпкой блеснули золотистые волосы.

— Мистер Мерблс, пожалуйста, выйдите. Мне позвонил Бантер. Пришла женщина, хочет дать показания. Бантер боится оставить ее одну. Она жутко напугана, но он говорит, что дело ужасно важное. А вы знаете, Бантер всегда прав.

— Он назвал ее имя?

— Миссис Граймторп.

— Боже праведный! Один момент, милейшая леди, я вас сейчас впущу.

С неожиданным проворством Мерблс в шерстяном халате оказался у двери.

— Входите, дорогая. Я моментально оденусь. Правильно, что вы ко мне пришли. Я очень, очень рад. Какая жуткая ночь! Перкинс, будьте добры, разбудите мистера Мерфи, попросите оказать мне любезность — дать воспользоваться его телефоном.

Мерфи, беспокойного ирландского барристера с дружелюбными манерами, будить не пришлось: коротая время в компании друзей, он обрадовался возможности оказать услугу.

— Это вы, Биггс? Говорит Мерблс. То алиби…

— Да?

— Явилось само.

— Боже! Что я слышу?

— Можете приехать на Пикадилли, сто десять «а»?

— Выезжаю.

Странное общество собралось у очага лорда Питера: вздрагивавшая при каждом звуке женщина с бледным как смерть лицом, умудренные опытом деловые юристы, леди Мэри, сноровистый Бантер. История гостьи была достаточно простой. С момента разговора с лордом Питером она непрестанно мучилась от того, что услышала. Воспользовалась моментом, когда ее муж напился в трактире «Господь во славе», запрягла лошадь и поехала в Степли.

— Не могу молчать. Пусть лучше убьет меня муж — я и так несчастна, в руках Господних мне хуже не будет. Только бы герцога не повесили за то, чего он не совершал. Он был ко мне добр, я в глубоком отчаянии, это правда, и надеюсь, его жена не будет к нему слишком строга, когда все узнает.

— Нет-нет. — Мерблс закашлялся. — Простите, мадам. Сэр Импи…

Законники зашептались в нише окна.

— Понимаете, — начал сэр Импи, — явившись сюда, она сожгла мосты. Вопрос в том, оправдан ли риск. Мы же не знаем характер улики Уимзи.

— Именно поэтому я склонен, несмотря на риск, принять ее показания, — возразил Мерблс.

— Я готова рискнуть, — упрямо вмешалась сама миссис Граймторп.

— Мы это ценим, — кивнул сэр Импи и пояснил: — Но в первую очередь обязаны учитывать, чем рискует наш клиент.

— Рискует? — удивилась Мэри. — Это же снимает с него всякую вину.

— Вы готовы, миссис Граймторп, объявить под присягой, в какое точно время его милость герцог Денверский пришел в «Нору Грайдера»? — Законник словно не расслышал слов Мэри.

— На кухонных часах было четверть первого. Это очень хорошие часы…

— А когда от вас ушел?

— Около пяти минут третьего.

— Сколько времени может потребоваться человеку быстрым шагом вернуться из вашего дома в Лодж?

— О, примерно час. Путь непростой: крутой берег, то вверх, то вниз к ручью.

— Не позволяйте другим юристам сбить вас с толку по этим пунктам, миссис Граймторп, поскольку они попытаются доказать, что у герцога могло хватить времени убить до того, как он отправился к вам или вернулся от вас. Или заставить вас признать, что у герцога было в жизни нечто такое, что он хотел бы сохранить в тайне. Это нечто неизвестно стороне обвинения, но оно могло послужить мотивом убийства, если бы эту тайну открыл некий человек.

Повисло напряженное молчание.

— Могу я спросить, мадам, — продолжал сэр Импи, — нет ли у кого-нибудь подозрений о вашей связи?

— Муж догадывается, — хрипло проговорила миссис Граймторп. — Я уверена. Знал всегда, но не мог доказать. А в ту ночь…

— В какую ночь?

— В ночь преступления. Он расставил мне ловушку — хотел возвратиться из Степли с расчетом нас застать и убить. Но перед выездом слишком напился и уснул в канаве. Иначе вы бы расследовали смерть Джеральда, мою и других.

Мэри вздрогнула, услышав имя своего брата вот так запросто, от этой женщины и в такой компании, и внезапно спросила, будто бы кстати:

— А мистер Паркер здесь?

— Нет, дорогая, — с ноткой упрека в голосе ответил Мерблс. — Это не касается полиции.

— Думаю, самое лучшее, что мы можем сделать, — сказал сэр Импи, — принять показания и в случае необходимости организовать этой даме защиту. А пока…

— Она поедет со мной к матери, — решительно заявила леди Мэри.

— В данных обстоятельствах это совершенно неприемлемо, — не согласился Мерблс. — Думаю, вы не сознаете…

— Так велела мама, — перебила его Мэри. — Бантер, вызовите такси.

Мерблс безнадежно махнул рукой. Зато сэр Импи позабавился.

— Плохо дело, Мерблс. Время и неприятности лечат прогрессивную молодую даму, а вот пожилая прогрессивная дама не подвластна никаким земным силам.

Чтобы рассказать новости Чарлзу Паркеру, леди Мэри позвонила из городского дома вдовствующей герцогини.

Глава 17 Красноречивый мертвец

Я достаточно знал Манон: зачем же так сокрушаться над несчастьем, которое давно следовало предвидеть?

Аббат Прево.

История кавалера де Грие и Манон Леско^[161]

Буря налетела среди прекрасного свежего дня с ясным небом, и сильный ветер покатил по голубым скатам небес груды облаков.

Обвиняемый целый час пререкался со своими адвокатами, и наконец они вошли в здание суда, и даже классическое лицо сэра Импи раскраснелось меж крыльев парика.

— Ничего не собираюсь рассказывать, — решительно заявил герцог. — Так поступить — мерзость. Понимаю, мне не удастся вам запретить вызвать ее в качестве свидетеля, если она настаивает. Очень благородно с ее стороны. Но я себя чувствую последним негодяем.

— Остановимся на этом, — решил Мерблс. — Произведет хорошее впечатление. Пусть ведет себя по-джентльменски. Это нравится.

Рано вставший репетировать речь, сэр Импи кивнул.

Первый свидетель в этот день стал полной неожиданностью. Женщина назвала свое имя и адрес — Элиза Бриггс. Она была известна как мадам Бигет с Нью-Бонд-стрит, парфюмер и косметолог. Элиза имела обширную аристократическую клиентуру из женщин и мужчин и отделение в Париже.

Покойный был несколько лет ее клиентом в обоих городах. После войны он обратился к ней по поводу оставленных шрапнелью неглубоких шрамов. Он очень заботился о своей внешности, и если можно говорить о тщеславии мужчин, то он определенно был тщеславным. Сэр Уигмор не сделал попытки устроить перекрестный допрос, и удивленные благородные лорды переглянулись.

Сэр Импи Биггс, подавшись вперед, выразительно постучал указательным пальцем по бумагам и начал:

— Милорды, мы считали это дело настолько очевидным, что не видели смысла представлять алиби…

В этот момент судебный пристав, пробившись сквозь водоворот людей у входа, взволнованно подал ему записку. Адвокат прочел, порозовел и, окинув взглядом зал, громким голосом — таким громким, что проник даже в глухие уши герцога Уилтширского, — продолжил:

— Рад сообщить, что наш пропавший свидетель здесь! Я приглашаю лорда Питера Уимзи.

Свидетель показал следующее:

— Я, Питер Дэс Бредон Уимзи, прихожусь обвиняемому братом. Проживаю на Пикадилли-стрит, в доме номер сто десять «а». Вследствие того, что прочитал на промокательной бумаге, подлинность которой сейчас признаю, я отправился в Париж в поисках определенной дамы. Имя этой госпожи — мадемуазель Симона Вондераа. Оказалось, что она уехала из Парижа с неким ван Хампердинком. Я последовал за ними и, встретившись с ней в Нью-Йорке, попросил дать мне письмо, которое Кэткарт написал в ночь своей смерти (оживление в зале). Я представляю это письмо с подписью мадемуазель Вондераа в углу, чтобы его могли идентифицировать, если Уигги попытается вас охмурить (Смех в зале, в котором потонул протест обвинителя.) Прошу прощения, старина, что не предупредил заранее, но я получил его только позавчера. Спешил как мог, но пришлось приземлиться возле Уайтхейвена. Проблемы с мотором. Если бы на полмили раньше, вы бы меня не дождались. (Аплодисменты, поспешно пресеченные председателем суда.)

— Милорды, — начал сэр Импи, — вы свидетели, что я ни разу в жизни не видел этого письма. Понятия не имею о его содержании, но уверен, что оно определенно полезно в деле оправдания моего благородного клиента, и поэтому намерен — нет, горю желанием — немедленно приобщить его к документам в том виде, как оно есть, без изучения относительно содержания.

— Необходимо установить, что письмо написано почерком покойного, — вмешался председатель суда.

Перья журналистов бешено строчили по бумаге. Пишущий для «Дейли трампет» долговязый молодой человек в предвкушении скандала в высших сферах жадно облизал губы, не подозревая, что минуту назад от него уплыла новость куда пикантнее.

Чтобы идентифицировать почерк, пригласили мисс Лидию Кэткарт, а письмо передали председателю суда, который объявил:

— Текст на французском. Необходимо привести к присяге переводчика.

— Обратите внимание, что обрывки слов на промокательной бумаге — это отпечатки строк данного письма, — неожиданно сказал свидетель. — Прошу прощения, что не упомянул об этом раньше.

— Этот свидетель пытается выдать себя за эксперта? — испепеляющее сверкнул глазами сэр Уигмор.

— Еще бы. И вижу, что свалился Уигги как снег на голову.

— Сэр Импи, вы должны призвать своего свидетеля к порядку.

Лорд Питер усмехнулся и, пока искали и приводили к присяге переводчика, молчал. Когда наконец стали читать письмо, зал затаил дыхание.

«Riddlesdale Lodge, Stapley, N. E. Yorks.

le 13 Octobre, 1923.

Simone, — Je viens de recevoir ta lettre. Que dire? Inutiles, les prières ou les reproches. Tu ne comprendras — tu ne liras même pas.

N’ai-je pas toujour su, d’ailleurs, que tu devais infailiblement me trahir? Depuis dix ans déjà je souffre tous les tourrments que puisse infliger la jalousie. Je comprends bien que tu n’as jamais voulu me faire de la peine. C’est tout justementest cette insouciance, cette légèreté, cette façon séduisante d’être malhonnête, que j’adorais en toi. J’ai tout su, et je t’ai aimée.

Ma foi, non, ma chère, jamais je n’ai eu la moindre illusion. Te rappelles tu cette première rencontre un soir au Casino? Tu avais dix-sept ans, et tu étais jolie à ravir. Le lendemain tu fus à moi. Tu m’as dit, si gentiment, que ti m’aimais bien, et que j’étais, moi, le premier. Ma pauvre enfant, tu en as menti. Tu riais, toute seule, de ma naïveté — il y avait bien de quoi rire! Dès notre premier baiser, j’ai prévu ce moment.

Mais écoute, Simone. J’ai la faiblesse de voloir te montrer exactement ce que tu as fait de moi. Tu regretteras peut-être un peu. Mais, non — si tu pouvais regretter quoi que ce fût, tu ne serais plus Simone.

Il y a dix ans, la veille de la guerre, j’étais riche — moins rich que ton Américain, mais assez riche pour te donner l’établissement qu’il te fallait. Tu étais moins exigeante avant la guerre, Simone — qui est-ce qui, pendant mon absence, t’a enseigné le goût du luxe? Charmante discrétion de ma part de ne jamais te le demander! Eh bien, une grande partie de ma fortune se trouvant placée en Russie et en Allemagne, j’en ai perdu plus de trois-quarts. Ce que m’en restait en France a beaucoup le diminué en valeur. Il est vrai que j’avais mon traitement de capitaine dans l’armee britannique, mais c’est peu de chose, tu sais. Avant même la fin de la guerre, tu m’avais mangé toutes mes économies. C’était idiot, quoi! Un jeune homme qui a perdu les trois-quarts de ses rentes ne se permet plus une maîtresse et un appartement Avenue Kléber. Ou il congédie madame, ou bien il lui demande quelques sacrifices; je n’ai rien osé demander. Si j’étais venu un jour te dire, “Simone, je suis pauvre” — que m’aurais-tu répondu?

Sais-tu ce que j’ai fait? Non — tu n’as jamais pensé à demander d’où venait cet argent. Qu’est-ce que cela pouvait te faire que j’ai tout jeté — fortune, honneur, bonheur — pour te posséder? J’ai joué, désespérément, éperdument — j’ai fait pis: j’ai triché au jeu. Je te vois hausser les épaules — tu ris — tu dis, “Tiens, c’est malin, ça!” Oui, mais cela ne se fait pas. On m’aurait chassé du régiment. Je devenais le dernier des hommes.

D’ailleurs, cela ne pouvait durer. Déjà un soir à Paris on m’a fait une scène désagréable, bien qu’on n’ait rien pu prouver. C’est alors que je me suis fiancé avec cette demoiselle dont je t’ai parlé, la fille du duc anglais. Le beau projet, quoi! Entretenir ma maîtresse avec l’argent de ma femme! Et je l’aurais fait — et je le ferais encore demain, si c’était pour te reposséder.

Mais tu me quittes. Cet Américain est riche — archiriche. Depuis longtemps tu me répètes que ton appartement est trop petit et que tu t’ennuies à mourir. Cet “amibienveillant” t’offre les autos, les diamants, les mille-et-une nuits, la lune! Auprès de ces merveilles, évidemment, que valent l’amour et l’honneur?

Enfin, le bon duc est d’une stupidité très commode. Il laisse trainer son révolver dans le tiroir de son bureau. D’ailleurs, il vient de me demander une explication à propos de cette histoire de cartes. Tu vois qu’en tout cas la partie était finie. Pourquoit’en vouloir? On mettra sans doute mon suicide au compte de cet exposé. Tant mieux; je ne veux pas qu’on affiche mon histoire amoureuse dams les journaux.

Adieu, ma bien-aimée — mon adorée, mon adorée, ma Simone. Sois heureuse avec ton nouvel amant. Ne pense plus à moi. Qu’est-ce tout cela peut bien te faire? Mon Dieu, comme je t’ai aimée — comme je t’aime toujours, malgré moi. Mais c’en est fini. Jamais plus tu ne me perceras le coeur. Oh! J’enrage — je suis fou de douleur! Adieu.

Denis Cathcart”

Далее шел перевод

«Симона! Я получил твое письмо. Что сказать? Умолять тебя или упрекать бесполезно. Ты не поймешь, а может, даже не станешь читать письмо.

К тому же я всегда знал, что ты меня когда-нибудь предашь. Десять последних лет я чертовски ревновал. Прекрасно понимаю, что у тебя никогда не было намерений сознательно причинить мне боль. Это все твое легкомыслие и беззаботность. И твоя манящая манера обманывать. Я все это знал и все равно любил.

О нет, дорогая, я никогда не тешился иллюзиями. Помнишь наше знакомство в тот вечер в казино? Тебе было семнадцать, и твое очарование пронзило мне сердце. Ты пришла ко мне на следующий день, сказала, что любишь меня и что я у тебя первый. Ты солгала, моя милая девочка. Я представлял, как, оставаясь одна, ты потешалась над тем, как легко поймала меня в свои сети. Но смеяться было не над чем. С нашего первого поцелуя я предвидел этот момент.

Боюсь, я слишком слаб, чтобы поведать, что ты со мной сотворила. Ты расстроишься. Но нет — если бы в тебе сохранилась способность к состраданию, ты бы больше не была Симоной.

Десять лет назад, до войны, я был богат. Не так богат, как твой новый американец, но достаточно, чтобы дать тебе то, что ты хотела. До войны тебе требовалось меньше, Симона. Кто научил тебя подобной расточительности, пока я отсутствовал? Хорошо, что я не стал задаваться этим вопросом. Большинство моих средств были в русских и немецких облигациях, три четверти из них превратились в пыль. Оставшиеся во Франции сильно обесценились. Мне, разумеется, платили капитанское жалованье, но оно было небольшим. Еще до конца войны ты подчистила мои сбережения. Глупец! Молодой человек с моим доходом не мог себе позволить такую любовницу и квартиру на авеню Клебер. Нужно было либо с ней расстаться, либо потребовать немного самопожертвования. Я не решился ни на то, ни на другое. Предположим, я однажды пришел бы к тебе и сказал: «Я потерял все деньги». Что бы ты мне ответила?

Как я, по-твоему, поступал? Ты вообще об этом не задумывалась. Тебя не интересовало, что я жертвовал богатством, честью и счастьем, чтобы тебя удержать. Я безрассудно картежничал и, что еще хуже, стал шулером. А ты бы пожала плечами и сказала: «Вот и хорошо». Ничего хорошего — то была подлая игра. Если бы меня застукали, то уволили бы со службы.

Так не могло продолжаться вечно. В Париже случился скандал, но никто не мог ничего доказать. Я обручился с англичанкой, дочерью герцога; я тебе рассказывал. Хорошо? Решил завести жену, чтобы на ее деньги содержать любовницу! Но я бы снова так поступил, чтобы тебя вернуть.

И ты меня бросила. Этот американец сказочно богат. Ты прожужжала мне все уши, что квартира слишком мала и ты смертельно скучаешь. Твой «добрый друг» может предложить тебе автомобили, бриллианты, дворец Аладдина, Луну! Любовь и честь по-сравнению с этим ничтожны.

Герцог услужливо-глуп — оставил в ящике стола револьвер. И еще интересовался той карточной историей. Так что понимаешь, игра окончена. Я тебя не виню. Думаю, мое самоубийство объяснят боязнью разоблачения. Тем лучше. Не хочу, чтобы рассказ о моих любовных похождениях появился в «Санд пресс».

Прощай, дорогая! О, Симона, любимая, прощай! Будь счастлива со своим новым любовником. А меня забудь. Как же я тебя любил и люблю до сих пор, несмотря ни на что. Но все кончено. Ты больше не разобьешь мое сердце. Я схожу от горя с ума. Прощай!»

Глава 18 Речь стороны защиты

Никто… сама… Прощай!..

У. Шекспир. Отелло^[162]

После оглашения письма внешность подсудимого резко изменилась: он сразу расслабился и во время перекрестного допроса генерального прокурора твердо держался версии, что несколько часов гулял по болотам и никого не встретил. Хотя вынужден был признать, что спустился с лестницы в половине двенадцатого, а не в половине третьего, как утверждал во время дознания. Сэр Уигмор Ринчинг, сделав на это упор, с такой страстью предполагал, что Кэткарт шантажировал Денвера и с такой настойчивостью задавал подсудимому вопросы, что адвокат защиты, Мерблс, леди Мэри и Бантер испугались, как бы он не просверлил взглядом стену в соседнюю комнату, где, кроме других свидетелей, ждала миссис Граймторп. После обеденного перерыва с речью со стороны защиты выступил сэр Импи Биггс.

— Милорды! Ваши светлости слышали — и я, выступавший три жарких дня, понимал, с каким воспринимали интересом, — аргументы защиты моего благородного клиента, обвиненного в ужасном убийстве. И вот словно из могилы восстал мертвец, дабы рассказать историю трагической ночи тринадцатого октября, и, я уверен, в ваших сердцах не будет сомнения, что эта история правдива. Вашим светлостям известно, что я тоже не знал содержания письма до того, как его прочитали в суде, и по тому глубокому впечатлению, какое оно произвело на меня, могу судить, с каким потрясением и болью восприняли его вы. За долгие годы в суде я не слышал более печальной истории о несчастном молодом мужчине, чья пагубная страсть — в данном случае мы можем употребить это затасканное выражение в полном смысле слова — довела его до такой глубины падения и в итоге насильственной смерти от собственной руки.

Сидящего на скамье подсудимых благородного пэра обвинили перед вами в убийстве этого молодого мужчины. Но из того, что мы с вами здесь слышали, очевидно, что он невиновен, и любые слова с моей стороны излишни. В таких ситуациях доказательства, как правило, запутанны и противоречивы. В нашем случае — настолько ясны и внятны, будто драма разворачивается прямо перед нами и всевидящим Божьим оком. Ярче и точнее происшествия той ночи представить невозможно. Была бы смерть Кэткарта единственным событием той ночи, решусь утверждать: правда ни на мгновение не вызвала бы сомнений, — но цепь немыслимых совпадений переплела историю Дэниса Кэткарта со многими другими, и пелена улик с самого начала сгустилась до состояния плотного тумана, который до сих пор не рассеялся.

Позвольте вернуться к истокам. Вы слышали, что Дэнис Кэткарт родился от смешанного брака: юной очаровательной южанки и англичанина на двадцать лет старше ее — властного, страстного, циничного. До восемнадцати лет Кэткарт жил на континенте с родителями, переезжал с места на место, повидал больше, чем обычный француз его возраста, познал секрет любви в стране, где преступления по страсти понимают и прощают, что невозможно у нас.

В восемнадцать лет Кэткарт пережил ужасную трагедию: в короткое время потерял обоих родителей — красивую и обожаемую мать и отца, который, если был бы жив, возможно, сумел бы обуздать пылкую натуру, что произвел на свет. Но отец умер, завещав две вещи, как будто естественные, но в данных обстоятельствах оказавшиеся фатальными. Он оставил сына на попечении сестры, которую много лет не видел, дав указание отправить юношу в тот старый университет, в котором учился сам.

Милорды, вы видели мисс Лидию Кэткарт и слышали ее показания. Вы поняли, как честно, добросовестно и с какой христианской самоотверженностью она выполняла возложенную на нее обязанность, но неизбежно потерпела неудачу, пытаясь наладить отношения со своим подопечным. Потерявшего одного за другим родителей несчастного юношу отправили в Кембридж, где учились студенты совершенно иного воспитания. Для человека с его космополитским опытом их увлечение спортом, шумные споры и экскурсы в философию наверняка казались детскими забавами. Вспомните собственную альма-матер, и вы представите жизнь Дэниса Кэткарта в университете — его внешную веселость и внутреннюю пустоту.

Надеясь продвинуться на дипломатической службе, Кэткарт активно знакомился с сыновьями богатых и влиятельных людей. С земной точки зрения он поступал правильно, и получение в двадцать один год приличного наследства, казалось, открывало ему дорогу к успеху. Сдав экзамен на степень бакалавра и отряхнув с ног академический прах Кембриджа, он отправился во Францию и, обосновавшись в Париже, спокойно, но упорно, стал выдалбливать себе маленькую нишу в мире международной политики.

Но тут в его жизни появилось то жуткое обстоятельство, которое лишило его богатства, чести и самой жизни. Он влюбился в юную красотку тонкого, непреодолимого очарования, каким на весь мир славится австрийская земля. И всецело отдал свою душу и тело Симоне Вондераа, как кавалер де Грие — Манон Леско.

Вот пункт, которому он строго следовал в правилах континента: полная преданность, полная свобода. Жил он тихо, казался rangé^[163]. Мы заслушали свидетельство о его банковских счетах, щедрых чеках, выписанных на самого себя, обналичиваемых купюрами скромного достоинства, о регулярных поквартальных пополнениях сбережений. Перед Дэнисом Кэткартом расстилалась широкая дорога жизни. Он был тщеславен, богат, обзавелся красивой услужливой любовницей.

Но в становление многообещающей карьеры вломилась война, безжалостно руша гарантии и опрокидывая здание замыслов, уничтожая все, что делало жизнь прекрасной и желанной.

Вы выслушали историю безупречной армейской службы Кэткарта. Мне нет необходимости останавливаться на этом вопросе. Как тысячи других молодых людей, он храбро прошел через те пять лет невзгод и разочарований, в отличие от многих товарищей сохранил жизнь и здоровье, но впереди его ждал полный крах.

Из всего значительного состояния, по большей части вложенного в русские и немецкие ценные бумаги, у него почти ничего не осталось. Но разве это трагедия для молодого толкового мужчины со связями, перед которым открываются благоприятные возможности? Надо только подождать несколько лет, чтобы восстановилось все, что он потерял. Но, боже праведный, он не умел ждать! Он подверг себя опасности потерять нечто большее, чем состояние и амбиции: ему требовались деньги, много и сразу!

Милорды, в грустном письме, которое нам только что прочитали, самое трогательное и страшное — это признание: «Я понимал, что ты не могла не изменять мне». Во времена кажущегося счастья он сознавал, что его дом возведен на песке. «Я на твой счет никогда не обманывался», — говорит он. С первых дней знакомства она ему лгала. Он не сомневался в этом, но знание не помогло освободиться от пут рокового очарования. Если кто-нибудь из вас, милорды, познал силу неодолимой — я бы сказал, фатальной — любви, то ваш опыт расскажет вам больше, чем мои жалкие слова. Один великий французский поэт и один великий английский поэт выразили это яркими образами. Расин о подобном очаровании сказал:

А Шекспир поместил все безнадежное упорство любовника в эти грустные строки:

Милорды, Дэнис Кэткарт мертв. Не нам его осуждать. Мы можем только его понять и пожалеть.

Милорды, мне нет необходимости расписывать детали страшных перемен падшего солдата и джентльмена. Вы слышали историю в леденящих, безобразных подробностях из уст мсье Дюбуа-Гоби Гудина и тщетных излияниях стыда и угрызений совести покойного. Узнали, что он играл — сначала честно, потом плутовал. Поняли, откуда брались нерегулярные поступления крупных сумм наличными, которыми он пытался спасти свои банковские счета на грани истощения. Не будем строго судить женщину. По ее понятиям, она вела себя с ним отнюдь не бесчестно, просто блюла свои интересы. Когда любовник мог ей платить, одаривала его своей красотой, хорошим настроением и относительной верностью. Когда деньги иссякли, нашла разумным принять иное решение. Кэткарт понял: деньги необходимо добыть всеми правдами и неправдами — и оказался на дне бесчестья.

В этот момент Дэнис Кэткарт со своими несчастьями появился в жизни моего благородного клиента и его сестры. И тогда начались осложнения, которые привели к трагедии четырнадцатого октября и которые нам пришлось распутывать в этом священном историческом зале.

Примерно полтора года назад Кэткарт отчаянно искал надежный источник дохода и познакомился с герцогом Денверским, чей отец много лет назад был товарищем его отца. Знакомство продолжилось, и Кэткарта представили леди Мэри Уимзи, которая, по ее собственному признанию, в этот период скучала и ей все ужасно надоело после разрыва с женихом по фамилии Гойлс. Она хотела устоявшейся жизни, вот и сошлась с Кэткартом на условии, что получит свободу, а он как можно меньше станет вмешиваться в ее дела. Что же до Кэткарта — все ясно из его не требующих моего комментария горьких слов: «…завести жену, чтобы на ее деньги содержать любовницу!»

Так продолжалось до октября нынешнего года. Кэткарту приходилось много времени проводить в Англии с невестой, оставляя Симону Вондераа без присмотра на авеню Клебер. Это его не особенно тревожило, вот только леди Мэри, по своей натуре не способная связать жизнь с нелюбимым мужчиной, тянула с назначением дня бракосочетания. Деньги кончались, а на авеню Клебер требовалось все больше платьев, шляпок и развлечений. Между тем Симону стал замечать господин Корнелиус ван Хампердинк — в Булонском лесу, на скачках, в Опере, в квартире Кэткарта.

Леди Мэри все больше претила мысль о своем обручении. И в этот критический момент Гойлсу предложили работу, пусть с крохотной зарплатой, но которая позволила бы содержать жену. Леди Мэри сделала выбор — решила бежать с Гойлсом. По роковому совпадению день и час побега был выбран такой: три утра четырнадцатого октября.

Около половины десятого вечера в среду тринадцатого октября компания в Риддлсдейл-лодже стала готовиться ко сну. Герцог был в оружейной, другие мужчины в бильярдной, дамы разошлись по спальням, и тут слуга Флеминг принес из деревни вечернюю почту. Герцог получил письмо с неожиданными, очень неприятными новостями. Кэткарту тоже пришло письмо. Мы его никогда не увидим, но о его содержании не трудно догадаться.

Вы слышали свидетельство мистера Арбатнота: до того, как Кэткарт прочитал письмо, он был весел и полон надежд, говорил, что скоро объявит день свадьбы. Но вскоре после десяти, когда герцог пришел его повидать, все изменилось. Денвер еще ничего не успел сказать, а Кэткарт стал грубить, казался человеком на грани срыва. Мы знаем, что пятнадцатого октября мадемуазель Вондераа пересекла на «Беренгарии» Атлантику и прибыла в Нью-Йорк. Так разве трудно догадаться, что прочитал Кэткарт и что так резко изменило его взгляды на жизнь?

В этот несчастливый момент, когда он сознает, что его бросила любовница, является герцог с жуткими обвинениями. Называет Кэткарта — человека, который ест его хлеб, живет под его крышей и чуть не женился на его сестре, — обычным карточным шулером. Кэткарт как будто не отрицает обвинений и высокомерно заявляет, что больше не намерен жениться на благородной леди, с которой обручен. Тогда Денвер запрещает ему встречаться и говорить с его сестрой. Так поступил бы каждый, в ком теплится искра благородства. Денвер велел Кэткарту покинуть на следующий день его дом, но тот бросился бежать под дождь. Герцог крикнул, чтобы Кэткарт вернулся, и даже послал слугу открыть для удобства беглеца дверь оранжереи. Да, он назвал Кэткарта проходимцем, пригрозил, что его выгонят из полка, но его слова были оправданны и он же прокричал из окна: «Вернитесь, идиот!» Или, как показал один из свидетелей, «Вернитесь, — не могу произнести, какой именно, — идиот!». В этом зове слышится чуть ли не отзвук любви. (Смех в зале.)

Теперь я хочу привлечь внимание ваших светлостей к тому, что у моего благородного клиента отсутствовал мотив для убийства. Утверждалось, что мотив для ссоры был иным, не таким, о котором сказал герцог: нечто более личное для обоих участников, при том что на этот счет нет никаких данных, кроме слов удивительнейшего свидетеля Робинсона, который, кажется, дуется на весь свет и готов делать из всякой мухи слона. Ваши светлости его слышали и могут судить, какова цена его выводам. Мы же с помощью фактов продемонстрировали, каков истинный предмет коллизии.

Итак, Кэткарт бежит в сад, и бесцельно бродит под проливным дождем, размышляя о том, как в единый миг лишился любви, состояния и чести.

Тем временем открывается дверь в коридор, и на лестнице раздаются осторожные шаги. Теперь нам известно, кто спускался: миссис Петтигрю-Робинсон не ошиблась, чья скрипнула дверь, — то был герцог Денверский.

Пока все очевидно. Но с этого момента мы расходимся с нашим ученым коллегой от обвинения, который считает, что герцог, все обдумав, решил, что Кэткарт представляет для общества опасность и ему лучше умереть или что он нанес семье Денвер такое оскорбление, которое можно смыть только кровью. Нам предлагают поверить, что Денвер прокрался вниз, взял из стола в кабинете револьвер и исчез в ночи, чтобы цинично расправиться со своим врагом.

Милорды, требуется ли указывать на абсурдность такого предположения? Какую мыслимую причину мог иметь герцог Денверский, чтобы хладнокровно убить человека, от которого его раз и навсегда уже избавило единственное запальчивое слово? Вам предлагается версия: Денвер обдумывал случившееся, и нанесенная обида в его представлении разрослась, видимо, до невиданных размеров. Могу сказать одно: мне не приходилось сталкиваться с тем, чтобы выдумка представителя обвинения преподносила более шаткий предлог взвалить преступление на плечи невиновного. Не стану тратить время и досаждать вам, оспаривая это. Также говорилось, что причина ссоры не та, что представляется на первый взгляд, и у герцога имелись причины страшиться неких губительных действий со стороны Кэткарта. По этому поводу мы уже высказывались: предположение построено in vacuo^[166] ради создания картины определенных обстоятельств, которую мой ученый коллега не может подкрепить фактами. Число и разнообразие предложенных обвинением мотивов свидетельствует о том, что коллеги, понимая свою слабость, яростно кидаются за любым объяснением, чтобы придать какую-то окраску обвинительному акту.

И здесь, ваши светлости, я хочу обратить внимание на очень важное свидетельство инспектора Паркера по поводу окна кабинета. Он показал, что в него пытались проникнуть снаружи, отодвинув щеколду перочинным ножом. Если шум шагов, который слышали в кабинете в половине двенадцатого ночи, издавал герцог Денверский, то зачем ему потребовалось ломать окно? Он и без того был в доме. Добавим к этому, что в кармане Кэткарта обнаружили перочинный нож с царапинами на лезвии, которые могли остаться на металле, если ножом пытались отодвинуть железный шпингалет. Очевидно, что не герцог, а Кэткарт проник через окно в кабинет за револьвером, не зная, что ему открыли дверь оранжереи.

Нам нет необходимости развивать эту мысль: мы доподлинно знаем, что Кэткарт побывал тогда в кабинете, — видели промокательную бумагу с отпечатками слов из письма покойного, адресованного Симоне Вондераа, а лорд Питер Уимзи показал, что взял этот лист из стопки промокательной бумаги в кабинете через несколько дней после смерти Кэткарта.

Еще один важный момент: герцог Денверский заявил, что видел револьвер в ящике незадолго до трагического тринадцатого числа. В тот день они были в кабинете вдвоем с Кэткартом.

— Одну минуту, сэр Импи, — вмешался председатель суда. — Это не совсем то, что имеется в моих записях.

Адвокат. Прошу прощения, ваша светлость, если ошибся.

Председатель суда. Прочитаю, что есть у меня: «Я искал старую фотографию Мэри, чтобы дать Кэткарту, и наткнулся на него». Ни слова о том, что сам Кэткарт там присутствовал.

Адвокат. Будьте любезны, ваша светлость, прочитайте следующую фразу.

Председатель суда. Пожалуйста. Вот следующее предложение: «Помню, я сказал, как он проржавел».

Адвокат. Еще дальше.

Председатель суда. «Кому вы это заметили?» Ответ: Не знаю, но точно помню, что я это сказал».

Адвокат. Благодарю вас, ваша светлость. Когда благородный пэр это говорил, он искал фотографии, чтобы отдать Кэткарту. Думаю, мы можем оправданно заключить, что он адресовал свою фразу именно покойному.

Председатель (суду). Милорды, по поводу основательности этого предположения судить вам.

Адвокат. Если ваши светлости признают, что Дэнис Кэткарт знал о существовании револьвера, неважно, в какой именно момент он его увидел. Как вы слышали, ключ всегда оставался в ящике стола. Кэткарт мог заметить револьвер, когда искал конверт, сургуч или что-нибудь еще. Я в любом случае считаю, что звуки, которые вечером в среду слышали Марчбэнксы, производил Дэнис Кэткарт, когда писал прощальное письмо, а оружие лежало перед ним на столе. В это время герцог Денверский спустился по лестнице и выскользнул на улицу через дверь оранжереи. Здесь начинается невероятная часть событий: снова и снова, создавая путаницу, на одном временном отрезке переплетаются друг с другом несвязанные эпизоды. Я употребил слово «невероятная» не потому, что невозможны любые совпадения: мы видим такие удивительные примеры в повседневной жизни, на которые не способен даже беллетрист, — а чтобы снять его с языка генерального прокурора, который готовился вернуть его бумерангом против меня. (Смех в зале.)

Милорды, это первое невероятное — не побоюсь этого слова — совпадение. В половине двенадцатого герцог спускается вниз, а Кэткарт проникает в кабинет. Во время перекрестного допроса уважаемый генеральный прокурор справедливо отметил расхождение в показаниях моего благородного клиента: во время дознания тот показал, что покинул дом в половине третьего утра, а сейчас — в половине двенадцатого. Как бы вы ни объясняли его мотивы, хочу вам напомнить, что первое заявление он сделал, когда все полагали, что выстрел прозвучал в три часа, и такое утверждение было бессмысленно с целью создания алиби.

Большое значение придавалось факту, что герцог не мог доказать алиби с половины двенадцатого ночи до трех утра. Но если мой клиент говорит правду и он все это время гулял по болоту, то каким образом алиби можно было бы установить? Он не склонен называть мотивы своих не имеющих отношения к делу действий в течение двадцати четырех часов. Однако нет и контрдоказательств, опровергающих его версию. Справедливо предположить, что после ссоры с Кэткартом герцог вышел на прогулку, чтобы успокоить нервы.

Тем временем Кэткарт закончил послание и бросил в почтовый мешок. Во всей истории нет ничего более ироничного, чем это письмо. Пока тело убитого лежало на пороге, а следователи и врачи пытались обнаружить улики, продолжалась повседневная рутина английского хозяйства. Письмо с объяснением случившегося находилось в мешке, затем его отнесли на почту и отправили за океан, откуда, в подтверждение нашего девиза «Дела делаются своим чередом», через два месяца с большим трудом и риском для жизни вернули обратно.

Наверху леди Мэри паковала чемодан и писала прощальное письмо родным. Кэткарт закончил текст, взял револьвер и поспешил в кустарник. Там еще побродил, размышляя бог знает о чем: наверняка о прошлом, — мучился угрызениями совести и горевал о погубившей его жизнь женщине. Вспомнил о символе любви — зеленоглазом коте, который женщина подарила ему на счастье! Но, умирая, не прижимал его к сердцу. Зашвырнул в кусты и приставил револьвер к голове.

Но что-то его останавливало. Не так! Не так! Он представил свой искалеченный череп: разбитая челюсть, лопнувшие глаза, кровь и жутко разбрызганные мозги. Пусть пуля аккуратно войдет в сердце. Даже в смерти он заботился о своей внешности. Вот так!

Кэткарт упер револьвер в грудь, нажал на спуск и со стоном рухнул на сырую землю. Оружие выпало из руки, пальцы скребли листву.

Услышавший выстрел егерь удивился, что браконьеры решились подойти так близко. Почему они не на болоте? Он подумал о зайцах, взял фонарь и вышел под моросящий дождь. Никого. Только сырая трава и капли с деревьев. Егерь всего лишь человек — решил, что уши его обманули, и вернулся в теплую постель. Миновала полночь. Затем час ночи.

Дождь стал не таким сильным. Но что там в кустарнике? Движение. Раненый шевельнулся, застонал, попытался подняться на ноги. Продрогший до костей, слабый от потери крови, трясущийся от вызванной раной лихорадки, он смутно помнил, что хотел с собой сделать. Шарящая рука нащупала рану. Он достал платок и прижал к ней. Скользя и спотыкаясь, встал. Платок упал на землю и остался лежать среди опавших листьев рядом с револьвером.

Что-то в воспаленном мозгу заставило его ползти к дому. Чувствовал, что нездоров, ему больно, бросает то в жар, то в холод и смертельно хочется пить. Шатаясь и падая на ладони и колени, он проделал это кошмарное путешествие. Где брел, где полз, волоча за собой отяжелевшие ноги. И наконец дверь в оранжерею! Здесь ему помогут. И есть вода в лохани у колодца залить жар. Он подполз к ней на четвереньках. Дышать становилось все труднее: тяжелый груз, казалось, разрывал грудь. Кэткарт поднялся, но его скрутила икота, изо рта хлынула кровь, он рухнул на землю. Все было кончено.

Время шло. Три часа ночи — наступило время свидания. Юный возлюбленный перемахнул через стену и поспешил сквозь кусты к невесте. Было холодно и сыро, но он от счастья не замечал окружающего. Пробрался сквозь чащу и подошел к двери в оранжерею, откуда через несколько минут должна была появиться его любовь. Но тут замер — перед ним лежал труп.

Его охватил страх. Он услышал вдали шаги и с единой мыслью: бежать от этого ужаса — бросился наутек. В этот момент, немного уставший, но успокоенный прогулкой, на тропинке появился герцог Денверский и столкнулся с сестрой над трупом ее жениха.

Дальнейшее очевидно. Введенная в заблуждение страшным соединением обстоятельств, Мэри заподозрила своего возлюбленного в убийстве и, с видимым каждым из вас мужеством, скрыла, что Гойлс появлялся в том месте. Эта ее ошибка определила множество затруднений и недопонимания. И тем не менее пока на свете существует благородство, никто из нас не посмеет слова сказать в осуждение этой величавой леди.

Как поется в старинной балладе:

Думаю, милорды, мне нет надобности говорить дальше. Оставляю вам важную и радостную задачу освобождения благородного пэра и вашего коллеги от несправедливого обвинения. Вы только люди, милорды, некоторые из вас поворчат, другие усмехнутся средневековому великолепию мантий и мехов, столь чуждому нашему утилитарному веку. Вы прекрасно знаете, что

не добавят достоинства благородной крови. И тем не менее, здесь который день перед вами держит ответ глава одного из старейших и благороднейших домов Англии, оторванный от вашего братства, своей исторической славы, облаченный лишь в истинность своей цели. Это не может не тронуть чувство вашего сострадания и возмущения.

Милорды, вы обладаете счастливым правом восстановить его светлости герцогу Денверскому символы его высокого положения. Когда секретарь по очереди обратится к вам с вопросом: «Считаете ли вы Джеральда, виконта Сент-Джорджа, герцога Денверского, виновным или не виновным в страшном преступлении убийства? — каждый может без тени сомнения, положа руку на сердце, ответить: «Невиновен, клянусь честью».

Глава 19 Кто едет домой?

Пьян, как лорд? Вообще-то это класс трезвенников.

Судья Клюер в суде

Пока генеральный прокурор занимался неблаговидным делом: пытался запутать не только очевидное, но и согласное с чувствами каждого, — лорд Питер позвал Паркера в кафе «Лайонз» и за огромным блюдом яичницы с беконом выслушал короткий отчет о набеге в город миссис Граймторп и длинный — о перекрестном допросе леди Мэри.

— Чему ты улыбаешься? — спросил рассказчик.

— Естественное слабоумие, — ответил лорд Питер. — Бедный Кэткарт! Она была девушка что надо! Но коли на то пошло, не была, а есть. Почему я о ней говорю, словно она умерла в тот момент, когда я ее увидел?

— Потому что жутко эгоистичен, — проворчал Паркер.

— Знаю. Был таким с самого детства. Но вот что меня тревожит: я становлюсь слишком впечатлительным. Когда меня бросила Барбара…

— Ты от этого излечился, — отрезал товарищ. — Коли на то пошло, я заметил это уже некоторое время назад.

Его светлость тяжело вздохнул.

— Ценю твою объективность, Чарлз. Но хорошо бы ты формулировал мысли не так жестоко. Кстати, они выходят?

Толпа на Парламентской площади шевельнулась и начала расползаться. Через улицу потянулись разбросанные ручейки людей. На фоне серых камней Святого Стефана мелькали красные пятна. В дверях появился запыхавшийся помощник Мерблса.

— Все в порядке, милорд… признан невиновным… единогласно… милорд. Пожалуйста, пойдемте…

Они бросились к выходу. При виде лорда Питера зеваки разразились приветственными криками. Внезапно по площади пронесся порыв ветра, раздувая красные мантии выходящих пэров. Лорд Питер обменивался репликами то с одним, то с другим, пока не оказался в середине толпы.

— Прошу прощения, ваша милость.

Это был Бантер. Волшебным образом раздобыв где-то красную мантию, он окутал ею символ позора герцога Денверского — синий шерстяной костюм.

— Позвольте, ваша светлость, почтительно вас поздравить.

— Бантер! — изумился лорд Питер. — Да вы с ума сошли! Сейчас же уберите! — Он попытался увернуться от высокого фотографа в галстуке с завязанным узлом.

— Поздно, милорд, — ликующе бросил тот, исчезая.

— Питер, — начал герцог, — э-э-э… спасибо, старина.

— Все нормально, — ответил брат. — Приятно попутешествовал, и все такое. Хорошо выглядишь. Руки пожимать здесь не будем — слышал, как тот парень щелкал затвором?

Они протолкались сквозь людское море к машинам. Обе герцогини уже были внутри, а Денвер только забирался, когда в дюйме от его головы в стекло окна ударила пуля и рикошетом от лобового стекла унеслась в толпу.

Крики, потасовка. Бородатый мужчина дрался с тремя констеблями. Новые выстрелы, паника. Толпа распалась, затем сомкнулась и, как гончие за лисой, понеслась мимо парламента к Вестминстерскому мосту.

— Женщину застрелил! Он под автобусом! Нет! Там! Убийца! Задержать!

Вопли, полицейские свистки, со всех сторон бежали констебли, люди хватали такси, разбегались.

Таксист на мосту увидел перед капотом искаженное злобой лицо и резко надавил на тормоз. Сумасшедший в последний раз нажал на спусковой крючок. Хлопок выстрела и разрыв шины почти слились воедино, машину занесло вправо, и она сильно ударилась в стоявший в тупике на набережной пустой трамвай.

— Я ничего не мог поделать! — закричал шофер. — Господи! Он в меня стрелял! Я ничего не мог поделать!

Лорд Питер и Паркер, запыхавшись, подбежали.

— Послушайте, констебль, — едва выдохнул Уимзи. — Я знаю этого человека. Он затаил злобу на моего брата. В связи с тем делом о браконьерстве в Йоркшире. Скажите, чтобы коронер ко мне пришел за информацией.

— Хорошо, милорд.

— Это не фотографируйте, — сказал лорд Питер мужчине с камерой, который внезапно оказался у него за плечом.

Фотограф покачал головой.

— Такое, милорд, никому не понравится. Сниму только сцену аварии и медиков. Яркие новостные картинки. Ничего мрачного. — Он мотнул головой в сторону размазанного на асфальте пятна. — За такое не платят.

Неизвестно откуда возник рыжеволосый репортер с блокнотом.

— Хотите сюжет? — спросил его лорд Питер. — Расскажу.

С миссис Граймторп никаких осложнений не возникло. Герцогские эскапады редко разрешались так безболезненно. Его светлость, истинный джентльмен, галантно согласился выразить вдове соболезнования. Во всех его довольно глупых похождениях он никогда не бежал с места расставания и не прерывал рыдания сводящим с ума: «Пожалуй, мне пора», — что в мире вызывало так много отчаяния, а иногда доводило до самоубийства. В данном случае все прошло совершенно гладко. Дама больше не проявляла к нему интереса.

— Теперь я свободна, — сказала она. — Поеду к родителям в Корнуолл. Он мертв, и я больше ничего не хочу.

Дежурная нежность герцога выглядела полным провалом — она ее не заметила.

Лорд Питер проводил ее до маленькой респектабельной гостиницы в Блумсбери. Ей понравилось такси, сияющие витрины магазинов и световая реклама. Они остановились на Пикадилли-серкус, посмотрели, как пес «Бонзо» курит папироску, а Нестле-малыш выпивает бутылку молока. Миссис Граймторп удивилась, что цены на витринах «Суон энд Эдгар» скромнее, чем на те же товары в Степли.

— Хочу купить вон такой шарф, — сказала она. — Но боюсь, он не приличествует моему положению вдовы.

— Купите сейчас, а носить будете потом, — предложил Уимзи. — В Корнуолле.

— Правильно. — Она опустила глаза на свое коричневое шерстяное платье. — Может, купить здесь черное? Надо что-то надеть на похороны. Платье и шляпку. И еще пальто.

— Хорошая мысль.

— Сейчас?

— Почему бы нет?

— Деньги у меня есть. Взяла у него из стола. Теперь, полагаю, они мои. Не хочется чувствовать себя обязанной ему. Но я на это так не смотрю.

— Я бы на вашем месте не раздумывал, — сказал лорд Питер.

Она вошла за ним в магазин — наконец-то свободная женщина.

Рано утром инспектор Сагг проходил по Парламентской площади и наткнулся на таксиста, который обращался с пламенными уговорами к статуе лорда Палмерстона. Возмущенный таким бессмысленным действием, Сагг приблизился и тут увидел, что государственный деятель делит постамент с мужчиной в вечернем костюме. Тот одной рукой непрочно цеплялся за фигуру, а другой поднес к глазам пустую бутылку из-под шампанского и обозревал сквозь нее окружающие улицы.

— Эй! — закричал полицейский. — Что вы там делаете? Немедленно спускайтесь.

— Приветствую, — поздоровался джентльмен и, внезапно потеряв равновесие, кувырком скатился вниз. — Не видели моего приятеля? Очень древний — настоящий старый пень. Не знаете, где его найти? Полиция же всегда все знает. Достойный человек. Откликается, как добрая гончая, на имя Фредди. — Он встал и уставился на инспектора.

— Да это же его светлость, — поразился Сагг, который встречал лорда Питера в других обстоятельствах. — Вам лучше домой, милорд. Ночь холодная — чего доброго, простудитесь. Вот ваше такси, забирайтесь.

— Нет, — заупрямился лорд Питер. — Не могу. Без друга не поеду. Старина Фредди. Ни за что не брошу друга! Как можно, Сагг?

Он сделал шаг вперед, хотел поставить ногу на подножку такси, но, не рассчитав расстояния, запнулся о водосток и ввалился в машину головой вперед.

Сагг хотел запихнуть его целиком, но его светлость с неожиданным проворством сел на подножку.

— Не мое такси, — торжественно объяснил он. — Такси Фредди. Нехорошо уезжать на такси друга. Он пошел искать мне такси. Это же очень хорошо — ловить такси другу. Как считаете, Сагг? Я друга не брошу. А еще здесь дорогуша Паркер.

— Паркер? — встрепенулся инспектор. — Где?

— Тсс… — погрозил ему пальцем лорд Питер. — Не будите детку. Нестле-малыш, молочком напоишь?

Сагг проследил за взглядом его светлости и с ужасом увидел начальника по службе. Тот, приткнувшись на постаменте с тыльной стороны Палмерстона, мирно почивал, счастливо улыбаясь во сне. Инспектор, тревожно ойкнув, наклонился и потряс спящего.

— Не по-людски, — осудил его Уимзи. — Тревожить трудягу полицейского. Пусть спит, пока не прозвонит будильник. — Он поднял голову, словно его осенило. — А что это он не звонит? — Дрожащий палец указал на Биг-Бен. — Забыли завести. Обязательно напишу об этом в «Т-т-таймс».

Сагг не стал отвечать, подхватил сонного Паркера и запихнул в такси.

— Никогда… никогда… не покину.

Лорд Питер сопротивлялся попыткам убрать его с подножки машины, когда от Уайтхолла подкатило другое такси и Фредди Арбатнот весело завопил из окна:

— Только посмотрите, кто к нам пришел! Это же милейший Сагг. Поехали все вместе домой!

— Это мое такси! — с достоинством заявил его светлость.

Они немного поборолись, затем Фредди выпал на руки инспектору, а лорд Питер, крикнув новому таксисту: «Домой!» — тут же уснул в углу сиденья.

Сагг, почесав затылок, назвал шоферу адрес и посмотрел вслед уезжающей машине. Затем, поддерживая достопочтенного Фредди под его обширный живот, распорядился отвезти другого человека по адресу: Грейт-Ормонд-стрит, 12а.

— А как же я? — расплакался достопочтенный Фредди. — Я тоже хочу домой. Все уехали, а меня бросили.

— Предоставьте это дело мне, — успокоил его инспектор.

Он посмотрел через плечо: из здания палаты общин выходили после ночного заседания депутаты.

— Мистер Паркер, — преданно пробормотал он, — слава богу, обошлось без свидетелей.

Неестественная смерть^[169]

Часть 1 Медицинская проблема

Признаться, я и сам не понимаю,

Что так меня печалит. Грусть и вас

Томит, как вы сказали мне; но, право,

Я все еще пытаюсь догадаться, как

Я эту грусть поймал, нашел иль встретил,

И из чего она сотворена,

И чье она произведенье.

У. Шекспир. Венецианский купец^[170]

Глава 1 По слухам

Смерть, безусловно, была скоропостижной, неожиданной и, на мой взгляд, загадочной.

Из письма доктора Патерсона судебному распорядителю^[171] по делу Причарда

— Но если он предполагал, что женщину убили…

— Дорогой мой Чарлз, — сказал молодой человек с моноклем, — врач — последний человек, которому пристало строить «предположения». Это может ввергнуть его в большие неприятности. Я считаю, что в деле Причарда доктор Патерсон совершенно разумно сделал все, что мог, отказавшись выдать свидетельство о смерти миссис Тейлор и послав необычно тревожное письмо судебному распорядителю. У него не было иного способа помешать этому человеку одурачить всех. Если бы по делу миссис Тейлор было возбуждено дознание, Причард, скорее всего, испугался бы и оставил жену в покое. В конце концов, ведь у самого Патерсона не имелось ни малейших убедительных доказательств. А допустим, он оказался бы не прав — представляешь, какой поднялся бы скандал?!

— И тем не менее, — настаивал неказистый молодой человек, с сомнением извлекая из раковины горячую скользкую виноградную улитку и боязливо оглядывая ее, прежде чем положить в рот, — я не сомневаюсь, что предать огласке свои подозрения — гражданский долг каждого.

— Либо служебный в твоем случае, — подхватил его сотрапезник. — Кстати, гражданский долг отнюдь не обязывает тебя питаться улитками, если они тебе не нравятся. А я вижу, что тебя от них воротит. Зачем же покоряться суровой судьбе? Официант, заберите у джентльмена улиток и принесите ему вместо них устриц… Так вот, как я уже сказал, для тебя это неотъемлемая часть служебного долга — подозревать, возбуждать расследования и вообще поднимать шум по любому поводу; и если ты ошибешься, никто тебя не упрекнет — наоборот, скажут, что ты толковый и добросовестный профессионал, разве что немного слишком ревностный. Но бедолаги-врачи в некотором смысле вечно балансируют на натянутой проволоке общественного мнения. Люди не горят желанием обращаться к доктору, который склонен при малейшем сомнении подозревать убийство.

— Прошу прощения. — Сидевший за соседним столом молодой человек с тонкими чертами лица, не сдержавшись, повернулся к ним. — Чрезвычайно невежливо с моей стороны вклиниваться в ваш разговор, но все, что вы говорите, — сущая правда, и мой случай тому подтверждение. Врач… вы и представить себе не можете, насколько он зависим от фантазий и предубеждений своих пациентов. Они не терпят ни малейших сомнений. Если вы посмеете предложить им вскрытие покойного, они встретят в штыки саму идею, что их «бедного дорогого такого-то будут резать», и даже если вы всего лишь попросите разрешения разобраться в неясных обстоятельствах его смерти в научных интересах, они тут же вообразят, будто вы намекаете на нечто недостойное. Но, разумеется, если вы оставите все как есть, а потом окажется, что какие-то темные делишки имели-таки место, коронер схватит вас за горло, а газеты сделают из вас посмешище, но в любом случае вы будете не рады, что родились на свет.

— Вы говорите так, будто лично пережили нечто подобное, — заметил человек с моноклем, явно проявляя сочувственный интерес.

— Так и есть, — горячо подтвердил мужчина с тонкими чертами лица. — Если бы я повел себя как рядовой обыватель, а не как добросовестный гражданин, мне бы сегодня не пришлось искать новую работу.

Человек с моноклем, едва заметно улыбнувшись, окинул взглядом маленький зал соховского ресторана, в котором они сидели. Толстяк за столом справа с елейным видом обхаживал двух певичек; дальше, за ним, два пожилых завсегдатая демонстрировали свою приверженность меню «Доброго буржуа», поглощая рубцы по-каннски (которые там готовят превосходно) и запивая их бутылкой «Шабли Мутон» 1916 года; по другую сторону зала какая-то провинциальная пара сдуру шумно требовала, чтобы им подали под вырезку лимонад для дамы и виски с содовой для джентльмена, между тем как за дальним столиком красивый хозяин с серебристой шевелюрой, поглощенный утомительным процессом выбора салата для семейного ужина клиентов, не мог думать ни о чем, кроме как о нужной пропорции измельченной зелени с чесноком для заправки. Старший официант, продемонстрировав посетителю с моноклем и его спутнику блюдо синей радужной речной форели и получив одобрение, разложил еду по тарелкам и удалился, оставив их в уединении, коего неискушенные люди всегда ищут и никогда не находят в модных маленьких кафе.

— Я чувствую себя прямо как принц Флоризель Богемский^[172], — заявил человек с моноклем. — Уверен, сэр, что ваша история очень интересна, и был бы чрезвычайно признателен, если бы вы любезно поделились ею с нами. Похоже, вы уже отобедали, так что, если ничего не имеете против, пересаживайтесь за наш столик и поведайте нам вашу историю, пока мы будем есть. И простите мне мою стивенсоновскую манеру — она ничуть не умаляет моей заинтересованности.

— Не валяй дурака, Питер, — осадил его неказистый приятель. — Мой друг гораздо более разумный человек, чем вы, вероятно, подумали, судя по его речам, — добавил он, обращаясь к незнакомцу, — и если вам хочется снять камень с души, вы можете быть абсолютно уверены, что дальше нас это никуда не пойдет.

Незнакомец мрачновато улыбнулся.

— Я с удовольствием расскажу вам свою историю, если вам не будет скучно. Просто она случайно совпала с темой вашего разговора.

— И подтвердите мою правоту, — торжествующе подхватил человек по имени Питер. — Продолжайте, прошу вас. Выпьете что-нибудь? Кто умеет веселиться, тот горя не боится, так сказать. И начните с самого начала, пожалуйста. У меня совершенно заурядный ум, я обожаю подробности. Меня восхищают ответвления от основного сюжета. Длительность рассказа не имеет значения. Мы принимаем все разумные предложения. Чарлз, мой товарищ, не даст соврать.

— Итак, — приступил к рассказу незнакомец, — для начала: я врач, сфера моего особого профессионального интереса — рак. Я, как и многие, надеялся специализироваться в этой области, но после сдачи экзаменов у меня не было достаточно средств, чтобы посвятить себя научной деятельности. Пришлось заняться сельской практикой, однако я поддерживал связь со столичными светилами в надежде, что когда-нибудь смогу вернуться в науку. Признаюсь, я ожидал скромного наследства от дядюшки, а пока мои наставники решили, что мне будет весьма полезно получить опыт врача общей практики. Это, мол, расширяет профессиональный кругозор и все такое прочее. Купив славную небольшую практику в… — позвольте мне не уточнять название этого маленького провинциального городка с населением в пять тысяч человек, назовем его просто Икс, по Хэмпширской дороге, — я, естественно, обрадовался, обнаружив в списке моих новых пациентов случай рака. Пожилая дама…

— Как давно это было? — перебил его Питер.

— Три года тому назад. Существенно помочь пациентке возможности не представлялось: ей было семьдесят два года, и она уже перенесла одну операцию. Однако старушка держалась стойко и решительно боролась с болезнью, благо крепкий от природы организм помогал ей в этом. Замечу: остротой ума она не отличалась, видимо, никогда — равно как и сильным характером, судя по ее взаимоотношениям с окружающими, но в некоторых вещах проявляла чрезвычайное упрямство: в частности, была одержима убежденностью, что от этой болезни не умрет. В то время она жила с племянницей, женщиной лет двадцати пяти. Раньше компанию ей составляла пожилая дама, тетка этой девушки по другой семейной линии, бывшая закадычной подругой моей пациентки еще со школьных лет. Когда эта самая тетушка скончалась, девушка, оказавшаяся их единственной живущей родственницей и служившая медсестрой в Королевской общедоступной больнице, бросила работу, чтобы ухаживать за моей пациенткой, и они поселились в городке Икс примерно за год до того, как я приобрел там практику. Надеюсь, пока я все ясно излагаю?

— Абсолютно. У больной была сиделка?

— В то время — нет. Пациентка была еще в состоянии самостоятельно передвигаться, посещать знакомых, выполнять нетрудную работу по дому и в саду, вязать, читать, выезжать на прогулки — словом, делать все то, чем заполняют свою жизнь пожилые дамы. Конечно, время от времени у нее случались приступы боли, но медицинской квалификации племянницы было достаточно, чтобы предпринять все необходимые меры.

— Какой была эта племянница?

— О, очень милой, хорошо образованной, умелой, и мозгов у нее было куда больше, чем у ее тетушки. Это была полагавшаяся только на собственные силы, спокойная и рассудительная и в общем вполне современная девушка из тех, на кого можно рассчитывать, зная, что они ничего не забудут и не потеряют голову. Разумеется, некоторое время спустя злокачественное образование, как обычно бывает, если не пресечь процесс на самой ранней стадии, снова дало о себе знать, и потребовалась новая операция. В то время я практиковал в городке уже месяцев восемь. Я отвез пациентку в Лондон, к своему старому наставнику сэру Уорбертону Джайлзу, и что касается самой операции, то она прошла очень успешно, хотя в ходе ее подтвердилось, что другие жизненно важные органы охвачены метастазами и кончина пациентки — лишь вопрос времени. Не буду вдаваться в подробности. Все, что можно сделать в таких случаях, было сделано. Я хотел, чтобы старушка осталась в Лондоне под наблюдением сэра Уорбертона, но она решительно этому воспротивилась. Привыкшая к сельскому образу жизни, она не могла хорошо чувствовать себя нигде, кроме как дома. Поэтому она вернулась в Икс; мне удалось организовать ее регулярные поездки на лечебные процедуры в ближайший большой город, где имелась превосходная больница. Она на удивление быстро оправлялась после хирургического вмешательства и в конце концов, отказавшись от сиделки, смогла вернуться к прежнему образу жизни под заботливым присмотром племянницы.

— Одну минуту, доктор, — вклинился тот из его собеседников, которого звали Чарлз, — вы говорите, что возили ее к сэру Уорбертону Джайлзу и все такое прочее. Как я понимаю, ваша пациентка была весьма неплохо обеспечена?

— О да, она была очень состоятельной женщиной.

— Вы, случайно, не знаете, составила ли она завещание?

— Нет, не составила. Я уже упоминал ее крайнее неприятие мысли о смерти. Она всегда категорически отказывалась оформлять какое бы то ни было завещание, потому что подобная необходимость ее очень расстраивала. Как-то накануне операции я рискнул заговорить с ней на эту тему в самой непринужденной форме, но только спровоцировал нежелательное возбуждение с ее стороны. Кроме того, она заметила — и это была чистая правда, — что в завещании нет никакой нужды. «Ты, дорогая, — сказала она племяннице, — моя единственная в мире близкая родственница, и все, что я имею, когда-нибудь перейдет к тебе, что бы ни случилось. Уверена, я могу довериться тебе в том, что ты не забудешь моих слуг и сделаешь небольшие пожертвования от моего имени». Так что я больше не настаивал. Кстати, помню… но это было гораздо позже и не имеет прямого отношения к нашей истории…

— Прошу вас, — взмолился Питер, — не пропускайте никаких подробностей!

— Хорошо. Помню, однажды я пришел к своей пациентке и нашел ее не в лучшем состоянии, очень возбужденной. Племянница сообщила мне, что все это из-за визита ее поверенного — семейного нотариуса из города, где они жили прежде, не местного. Он настоял на встрече со своей клиенткой с глазу на глаз, и к концу разговора та страшно разволновалась, рассердилась и заявила, что все плетут против нее заговор, чтобы раньше времени свести ее в могилу. Поверенный ушел, ничего не объяснив племяннице, однако изо всех сил постарался убедить ее, чтобы она послала за ним в любое время дня и ночи, если ее тетушка изъявит желание видеть его, — и он тут же явится.

— И за ним посылали?

— Нет. Старушка сочла себя глубоко оскорбленной нотариусом, и едва ли не последним ее самостоятельным решением было забрать у него все свои дела и передать их местному поверенному. Вскоре после этого ей потребовалась третья операция, после которой она постепенно все больше начала превращаться в инвалида. Слабел и ее разум, она перестала понимать сколько-нибудь сложные вещи, да и боли мучили ее теперь так сильно, что было бы немилосердно тревожить ее делами. Получив от нее доверенность, племянница полностью приняла на себя распоряжение тетушкиными расходами.

— Когда это случилось?

— В апреле двадцать пятого года. Заметьте, хоть пожилая дама и была немного не в себе — лет-то ей было немало, — ее физическое состояние оставалось на удивление хорошим. Я испытывал тогда новый метод лечения, и результаты оказались исключительно интересными. Поэтому-то я так и недоумевал, когда случилась очень странная вещь. Надо сказать, что к тому времени нам пришлось снова нанять для моей пациентки сиделку, поскольку племянница не могла ухаживать за ней круглосуточно. Первая сиделка появилась в апреле. Это была очаровательная и очень умелая молодая женщина — идеальная сиделка. Я мог полностью на нее положиться. Ее особо рекомендовал мне сэр Уорбертон Джайлз, и хотя ей было не больше двадцати восьми лет, она обладала благоразумием и рассудительностью женщины вдвое старшего возраста. Должен также признаться, что мы сразу почувствовали глубокую привязанность друг к другу, обручились и должны были в том же году пожениться, если бы не мои проклятые сознательность и чувство гражданской ответственности.

Доктор криво усмехнулся, взглянув на Чарлза, и тот, запинаясь, пробормотал что-то насчет прискорбного невезения.

— Моя невеста, так же, как и я, с особым вниманием относилась к своей подопечной — отчасти потому, что это была моя пациентка, отчасти потому, что сама проявляла глубокий интерес к этой болезни. Она хочет в будущем стать для меня помощницей в деле моей жизни, если, конечно, мне представится шанс им заняться. Но это просто к слову. До сентября все так и шло. А потом по непонятной причине старушка стала выказывать абсолютно немотивированную неприязнь к своей сиделке, как это иногда случается со слабеющими рассудком пациентами. Она вбила себе в голову, что та хочет ее убить (кстати, такие же подозрения она испытывала и по отношению к поверенному), и серьезно убеждала племянницу, будто ее травят. Несомненно, этим она пыталась объяснить свои приступы боли. Увещевания были бесполезны — она кричала и не подпускала сиделку к себе. Естественно, когда такое случается, другого выхода, кроме как заменить сиделку, нет, поскольку в таких условиях пациентке от нее никакой пользы. Я отослал свою невесту обратно в город и отправил в клинику сэра Уорбертона телеграмму с просьбой прислать другую сиделку.

Та приехала на следующий день. Разумеется, с моей точки зрения, она была не так хороша, однако дело свое знала, и у больной против нее возражений не возникло. Но тут у меня начались проблемы с племянницей. Бедная девушка! Долгая выматывающая болезнь тетки, видимо, сказалась на ее нервах: она вдруг возомнила, что той становится существенно хуже. Я объяснил, что состояние больной действительно постепенно ухудшается, но ее организм на удивление успешно сопротивляется болезни, и нет никаких причин для паники. Девушку это не убедило, и как-то в начале ноября она послала за мной среди ночи и потребовала, чтобы я явился немедленно, поскольку ее тетка умирает.

Прибыв, я застал больную в разгар болевого приступа, какие неудивительны в ее состоянии, однако непосредственной угрозы жизни в тот момент не было. Я велел сиделке сделать ей укол морфия, а девушке дал брому, посоветовав лечь в постель и на несколько дней устроить себе перерыв в уходе за тетей. На следующий день я очень тщательно обследовал пациентку и обнаружил, что состояние ее даже лучше, чем я предполагал. Сердце работало ровно и в полную силу, аппетит был отменным, и развитие болезни временно приостановилось.

Племянница извинилась за поднятую ею суматоху, объяснив ее тем, что ей действительно показалось, будто тетка умирает. Я твердо заверил ее, что, напротив, та наверняка проживет еще пять-шесть месяцев. Как вы знаете, в таких случаях срок можно определить с большой точностью.

«В любом случае, — сказал я ей, — вам не следует так убиваться. Смерть, когда она придет, будет для вашей тетушки избавлением от страданий».

«Да, — ответила она, — бедная тетушка. Боюсь, это прозвучит эгоистично, но она — единственный родной человек, оставшийся у меня в этом мире».

Три дня спустя, не успел я сесть за ужин, как мне позвонили: не буду ли я любезен немедленно приехать, моя пациентка скончалась.

— Боже милостивый! — воскликнул Чарлз. — Совершенно очевидно, что…

— Заткнись, Шерлок, — перебил его друг, — история, которую рассказывает доктор, далеко не очевидна. Слишком далеко, как сказал один рядовой, который целился в мишень, а попал в инструктора по стрельбе. Но, вижу, официант уже проявляет нетерпение, а его коллеги переворачивают стулья и собирают солонки. Доктор, не согласитесь ли вы продолжить свой рассказ у меня дома? Могу предложить вам стаканчик весьма недурного портвейна. Поехали? Отлично. Официант, вызовите такси… Сто десять «а», Пикадилли.

Глава 2 Здесь скрывается преступление^[173]

Палец у меня зудит,

Что-то злое к нам спешит.

У. Шекспир. Макбет^[174]

Апрельский вечер был ясным и прохладным, дрова в камине гостеприимно пылали ярким пламенем. На книжных стеллажах вдоль стен плотно выстроились книги в роскошных переплетах, на которых играл мягкий свет лампы. В комнате стояли рояль, огромный честерфилдский диван со множеством подушек и два кресла той формы, которая так и манила утонуть в них. Импозантного вида дворецкий принес портвейн и поставил поднос на чиппендейловский столик удивительной красоты. В темных углах комнаты, словно алые и желтые стяги, склонялись в огромных вазах охапки махровых тюльпанов.

Не успел доктор мысленно записать нового знакомого в эстеты с литературными наклонностями в поисках материала для человеческой драмы, как в дверях снова появился дворецкий.

— Звонил инспектор Сагг, милорд, и просил вас, если соблаговолите, отзвонить ему, как только вернетесь домой.

— О, в самом деле? Ну так соедините меня с ним, пожалуйста. Это по поводу дела Уорплшема, Чарлз. Сагг, как всегда, напортачил. У пекаря оказалось алиби — естественно, он им запасся. А, спасибо… Алло! Это вы, инспектор? Ну, что я вам говорил? О, к черту формальности. Послушайте: хватайте егеря и вытяните из него, что он видел в песчаном карьере… Да, я знаю, но если вы спросите достаточно убедительно, он все выложит. Нет, разумеется, нет. Если вы спросите, был ли он там, он, естественно, ответит, что нет. А вы скажите, будто вам доподлинно известно, что был и все видел… Да послушайте же! Если он станет что-то мямлить, скажите, что пошлете туда специальную команду и они отведут русло ручья… Хорошо. Не за что. Дайте знать, что получится.

Он положил трубку.

— Простите, доктор. Небольшое дельце. Прошу вас, продолжайте вашу историю. Значит, старая дама скончалась, да? Полагаю, во сне. Усопла самым что ни на есть невинным образом. Все шито-крыто и полный порядок. Конечно, никаких следов борьбы, ран, кровоподтеков или очевидных признаков насилия, так?

— Совершенно верно. В шесть часов она поела — немного бульона и какого-то молочного пудинга. В восемь сиделка сделала ей инъекцию морфия и пошла вынести на ночь вазы с цветами на лестничную площадку. Служанка явилась к хозяйке, чтобы получить распоряжения на следующий день, и пока они разговаривали, в комнату вошла мисс… то есть племянница. Она пробыла там всего минуту-другую и вдруг закричала: «Сестра! Сестра!» Сиделка бросилась к своей подопечной и нашла ее мертвой. Разумеется, первое, что пришло мне в голову: больной случайно ввели двойную дозу морфия…

— Но он, конечно, не мог подействовать так быстро.

— Да, но я подумал, что глубокую кому могли принять за смерть. Однако сиделка заверила меня, что передозировка категорически исключена, и, сосчитав количество использованных ампул морфия, мы убедились, что это действительно так. Не имелось никаких признаков того, что больная чрезмерно напряглась или обо что-то ударилась, пытаясь подняться. Ночной столик был немного отодвинут от кровати, но это сделала племянница, когда вошла и запаниковала при виде тетки без признаков жизни.

— А что насчет бульона и пудинга?

— Эта мысль мне тоже пришла в голову — не то чтобы я заподозрил злой умысел, но подумал: не переела ли больная настолько, что раздувшийся желудок надавил на сердце, или что-то в этом роде. Но, поразмыслив, пришел квыводу, что это очень маловероятно. Количество съеденного было ничтожно, да и двух часов вполне хватило для того, чтобы переварить пищу, в противном случае смерть наступила бы раньше. Я был совершенно озадачен, так же, как и сиделка. Она страшно расстроилась.

— А племянница?

— Племянница только и твердила: «Я же говорила вам, говорила, я знала, что ей гораздо хуже, чем вы думаете». В общем, чтобы не затягивать, скажу: столь внезапная смерть моей любимой пациентки так встревожила меня, что на следующее утро, все хорошенько обдумав, я попросил разрешения на вскрытие.

— Были трудности?

— Ни малейших. Естественное легкое отвращение к самой процедуре, конечно, имело место, но никакого противодействия. Я объяснил, что чутье мне подсказывает: должна быть какая-то невыясненная патология, которую я не сумел диагностировать, и я буду гораздо спокойнее, если смогу провести исследование. Единственное, что, казалось, волновало племянницу, — это мысль о дознании. Я сказал, проявив, полагаю, неблагоразумие с точки зрения общих правил: мол, не думаю, что дознание потребуется.

— Вы хотели провести вскрытие лично?

— Да, я не сомневался, что найду убедительную причину, которая позволит мне с чистой совестью выдать свидетельство о смерти. Мне в некотором роде повезло: старая дама когда-то в более-менее общей форме высказалась в пользу кремации, и племянница была намерена исполнить ее волю, а это значило, что вместе со мной свидетельство о смерти должен был подписать специалист другой квалификации, поэтому я уговорил еще одного врача помочь мне провести аутопсию.

— Вы что-нибудь обнаружили?

— Ничего. Этот другой доктор, конечно, назвал меня глупцом за то, что я поднял такой шум. Он считал: поскольку старушка в любом случае умирала, в графе о причине смерти достаточно было просто написать: «Рак», а в качестве непосредственной причины указать остановку сердца — и все. Но я был сознательным ослом, черт бы меня побрал, и сказал, что меня это не удовлетворяет. В организме покойной не было абсолютно ничего такого, что могло бы объяснить смерть естественными причинами, и я настоял на проведении анализов.

— Вы в самом деле подозревали?..

— Ну, не то чтобы точно. Однако… я не был полностью удовлетворен. Кстати, во время вскрытия стало совершенно очевидно, что морфий ни при чем. Смерть наступила настолько быстро после инъекции, что лекарство даже не успело еще полностью всосаться. Теперь, снова прокручивая все в голове, я склонен предположить, что причиной смерти послужил какой-то шок.

— А анализы сделали в частном порядке?

— Да, но, разумеется, все равно все вышло наружу, и похороны были отложены. Коронер прослышал об этом деле и готов был инициировать расследование, сиделка, которая вбила себе в голову, будто я обвиняю ее то ли в халатности, то ли в чем-то еще, повела себя крайне непрофессионально, стала обсуждать ситуацию с кем попало и доставила массу неприятностей.

— Но так ничего и не выяснилось?

— Ничего. Не обнаружилось никаких следов яда или чего-либо подобного, так что анализы не дали нам ничего нового. Естественно, я начал думать, что совершил глупость и выставил себя на посмешище. Вопреки собственному профессиональному суждению я подписал свидетельство: остановка сердца вследствие шока; и моя пациентка — после целой недели общих волнений, без расследования — упокоилась в конце концов в своей могиле.

— В могиле?

— О да. С этим связан еще один скандал. Администрация крематория, очень щепетильная в таких вопросах, прослышав о шумихе, отказалась предать тело кремации, поэтому его захоронили на церковном кладбище, чтобы в случае необходимости можно было провести эксгумацию. На похоронах собралось огромное количество народу, все глубоко сочувствовали племяннице. На следующий день я получил записку от одного из моих самых влиятельных пациентов, в которой сообщалось, что он больше не нуждается в моих профессиональных услугах. Еще через день жена мэра при встрече на улице демонстративно перешла на другую сторону. В конце концов практика моя начала иссякать, и я обнаружил, что меня воспринимают как «человека, который практически обвинил милейшую мисс такую-то в убийстве». Иногда говорили, что я опорочил племянницу, иногда — что «новая сиделка была добрейшей, не то что прежняя, легкомысленная, которую уволили, ну вы знаете». Еще по одной версии, я пытался доставить неприятности сиделке, чтобы отомстить за увольнение своей невесты. И наконец до меня дошел слух, будто моя пациентка застала меня, когда я «нежничал» — омерзительное слово — со своей невестой, вместо того чтобы выполнять свои профессиональные обязанности, и я сам прикончил старушку из мести. Хотя почему в таком случае я отказывался выдать свидетельство о смерти, мои клеветники объяснить не потрудились. Я терпел все это с год, но положение мое становилось все более невыносимым. Практика почти сошла на нет, поэтому я продал ее и устроил себе перерыв в работе, чтобы избавиться от оставшегося дурного привкуса всей этой истории, — и теперь ищу шанс начать все сначала. Вот и все, а мораль сей басни такова: не будьте слишком усердны в исполнении своего гражданского долга.

Доктор с досадой усмехнулся и откинулся на спинку кресла.

— Плевать мне на этих сплетников, — задиристо заключил он. — Пусть им будет стыдно! — и допил свой бокал.

— Это правильно! — согласился с ним хозяин.

Несколько минут он сидел, задумчиво глядя на огонь, потом вдруг произнес:

— А знаете, меня очень заинтересовало ваше дело. Какое-то внутреннее ощущение подсказывает: тут есть что расследовать, а оно меня еще никогда не подводило и, уверен, не подведет. На днях оно натолкнуло меня на мысль проверить оценку моего подоходного налога, и выяснилось, что последние три года я переплачивал по девятьсот фунтов. Оно же на прошлой неделе заставило меня поинтересоваться у парня, который должен был везти меня через перевал Подкова, достаточно ли в баке бензина, и он обнаружил, что бензина у него не больше пинты, — мы бы заглохли на полпути. А места там безлюдные. Разумеется, я хорошо знал этого парня, так что дело не только в интуиции. Тем не менее мое правило — расследовать все, что, согласно моему внутреннему чутью, заслуживает расследования. Полагаю, — заметил он, как будто что-то вспоминая, — в детстве я был кошмаром для взрослых. В любом случае загадочные истории — мое хобби. На самом деле я не просто идеальный слушатель. Я вас обманул: у меня был скрытый мотив, — признался хозяин, сдирая накладные бакенбарды и обнажая знаменитые впалые щеки, делающие его так похожим на мистера Шерлока Холмса.

— Я и сам уже начал что-то подозревать, — сказал доктор после короткой паузы. — Вы, должно быть, лорд Питер Уимзи. А я-то ломал голову, почему ваше лицо кажется мне таким знакомым: оно ведь было во всех газетах несколько лет назад, когда вы разгадали тайну Риддлсдейла.

— Совершенно верно. Лицо у меня и впрямь довольно нелепое, зато обезоруживающее, правда? Не думаю, что, будь моя воля, я выбрал бы именно такое, но стараюсь выжимать из него все возможное. Очень надеюсь, что оно не приобрело характерно сыщицкого или какого-нибудь иного неприятного выражения. А вот это — сыщик в истинном смысле слова, мой друг инспектор-детектив Паркер из Скотленд-Ярда. Настоящую работу делает он. Я же только подкидываю ему безумные предположения, которые он дотошно развенчивает. Так, опровергая одну идею за другой, мы находим правильное объяснение, и весь мир ахает: «Господи, ну и интуиция у этого молодого человека!» Послушайте, если вы не возражаете и если доверите мне свои имя и адрес, а также имена всех причастных, я хотел бы поработать над вашим делом.

Доктор задумался ненадолго, потом покачал головой.

— Это очень любезно с вашей стороны, но я предпочту отказаться. С меня и так уже довольно неприятностей. И в любом случае это было бы нарушением профессиональной этики с моей стороны; боюсь, если я снова разворошу муравейник, мне, скорее всего, придется распрощаться с этой страной и закончить жизнь одним из тех корабельных пьяниц-врачей, которые скитаются где-нибудь в южных морях, докучают людям рассказами о своей жизни и стращают их ужасными предостережениями. Не надо будить спящих собак. Но в любом случае большое вам спасибо.

— Воля ваша, — сказал Уимзи. — Но я буду думать, и если какая-нибудь полезная мысль придет мне в голову, дам вам знать.

— Это очень любезно с вашей стороны, — рассеянно повторил гость, принимая шляпу и трость у слуги, которого вызвал Уимзи. — Что ж, доброй ночи и премного благодарен за то, что вы столь терпеливо меня выслушали. Кстати, — добавил он, обернувшись уже от самой двери, — как вы собираетесь «дать мне знать», если вам не известны ни мое имя, ни мой адрес?

Лорд Питер рассмеялся.

— Я же сыщик Хокшоу^[175], — ответил он, — и вы непременно услышите обо мне еще до конца этой недели.

Глава 3 Польза от старых дев

В Англии и Уэльсе женщин на два миллиона больше, чем мужчин! И это весьма впечатляющее обстоятельство.

Гилберт Франкау

— Что ты на самом деле думаешь по поводу этой истории? — спросил Паркер. Он заскочил к Уимзи на следующий день позавтракать, прежде чем выехать в направлении Ноттинг-Дейла в поисках некоего неуловимого автора анонимных писем. — Мне кажется, наш новый приятель слегка самонадеянно оценивает свои профессиональные знания. В конце концов, у старушки действительно вполне мог случиться сердечный приступ. Она ведь была очень стара и больна.

— Мог, конечно, хотя, насколько мне известно, онкологические больные очень редко умирают столь внезапно. Как правило, они на удивление цепко держатся за жизнь. Тем не менее меня бы этот случай так не заинтересовал, если бы не племянница. Видишь ли, она ведь тщательно мостила дорогу к смерти тетки, убеждая всех, что ее состояние стремительно ухудшается.

— Когда доктор рассказывал нам свою историю, я тоже так подумал. Но что такого могла сделать племянница? Она не отравила свою тетку и даже не задушила ее, иначе были бы найдены следы на теле или яд в крови. Тем не менее старушка умерла, поэтому, вероятно, племянница была права, а чрезмерно самоуверенный молодой врач ошибался.

— Все так. И, разумеется, у нас есть только его версия действий племянницы и сиделки, а он, мягко выражаясь, испытывает к сиделке очевидную неприязнь. Кстати, мы не должны упускать ее из виду. Она — последняя, кто был рядом со старушкой перед ее смертью, и это она сделала ей тот самый укол.

— Да-да, но укол, как оказалось, ни при чем. Если и есть в этом деле что-то известное наверняка, так именно этот факт. Или ты подразумеваешь, что сиделка могла сказать пациентке что-то такое, что сильно взволновало ее и вызвало шок? Старушка, конечно, была немного не в себе, но не настолько, чтобы не понять нечто на самом деле для нее страшное. Может, сиделка сдуру сболтнула ей что-нибудь насчет близкого конца? Дама, похоже, была весьма чувствительна к этой теме.

— Вот! — воскликнул лорд Питер. — Я все ждал, когда же ты подойдешь к этому. Ты помнишь, что во всей этой истории есть один действительно зловещий персонаж — семейный нотариус?

— Ты имеешь в виду того, который приезжал поговорить с ней насчет завещания и был так скоропалительно ею уволен?

— Да. Предположим, он хотел склонить свою клиентку изменить завещание в пользу какого-то другого лица — кого-нибудь, кто не участвовал в поведанной нам истории и о ком мы еще ничего не знаем, — и, не добившись ничего сам, подослал вместо себя сиделку.

— Пожалуй, чересчур замысловато, — с сомнением ответил Паркер. — Он ведь не знал, что невесту доктора уволят. Если только не был в сговоре с племянницей, конечно, и не уговорил ее заменить сиделку.

— Нет, Чарлз, это пустой номер. Племянница не могла вступить в сговор с нотариусом, чтобы лишить себя наследства.

— Да, ты прав. Тем не менее, мне кажется, в этой идее что-то есть: старушку могли случайно или сознательно напугать до смерти.

— Да. Но ни в том, ни в другом случае это нельзя было бы считать намеренным убийством. Однако рассмотреть эту версию не помешает. Кстати. — Он позвонил в звонок. — Бантер, не отнесете ли вы письмо на почту?

— Разумеется, милорд.

Лорд Питер придвинул к себе бювар.

— Что ты собираешься писать? — спросил Паркер, не без любопытства заглядывая другу через плечо.

Лорд Питер написал: «Разве цивилизация не прекрасна?», поставил подпись под этим коротким посланием и положил его в конверт.

— Не хочешь получать дурацких писем, Чарлз, — улыбнулся он, — не ставь свой вензель на шляпную подкладку.

— И что ты намерен делать дальше? — поинтересовался Паркер. — Надеюсь, не отправишь меня в шляпное ателье узнавать имя клиента? Не имея полномочий, я не смогу этого сделать, они наверняка устроят дикий скандал.

— Нет, — ответил его друг. — Я не собираюсь покушаться на тайну исповеди. По крайней мере, в шляпной области. А вот если бы ты мог оторвать минуту времени от поисков своего таинственного корреспондента, который, вероятно, отнюдь не жаждет быть найденным, я бы попросил тебя вместе со мной нанести визит одной моей подруге. Это не займет много времени. Думаю, тебе самому будет интересно. На самом деле ты станешь первым, кого я с ней познакомлю. Она будет очень тронута и польщена.

Лорд Питер улыбнулся немного смущенно.

— О! — воскликнул Паркер, испытывая некоторую неловкость. Хоть они и были близкими друзьями, Уимзи всегда вел себя сдержанно, когда речь шла о его личной жизни, — не то чтобы скрытничал, просто обходил эту тему стороной. Нынешняя откровенность друга, видимо, знаменовала переход их доверительности в новую стадию, и Паркер не был уверен, что хочет этого. Он руководствовался в жизни усвоенными от рождения нормами поведения среднего класса, в которых был воспитан, и, признавая, что окружению лорда Питера свойственны иные моральные стандарты, никогда не предполагал, что ему придется столкнуться с их практическим проявлением.

— …в порядке эксперимента… — продолжал тем временем Уимзи, словно бы немного застенчиво. — В общем, я поселил ее в удобной маленькой квартирке в Пимлико. Ты ведь съездишь туда со мной, Чарлз? Мне правда очень хочется, чтобы вы познакомились.

— Ну да, конечно, — поспешно ответил Паркер, — с большим удовольствием. А… как давно?.. То есть…

— О, всего несколько месяцев назад, — сказал Уимзи, ведя друга к лифту, — но, похоже, все складывается вполне удовлетворительно. Мне это намного облегчает дело.

— Понимаю.

— Я не стану ничего объяснять, пока мы туда не приедем, там ты сам все поймешь, — не умолкал Уимзи, с излишней силой захлопывая дверь лифта, — но, как я уже сказал и как ты увидишь, для меня это — некий новый поворот. Ничего такого прежде у меня не было. Разумеется, как говаривал Соломон, нет ничего нового под солнцем, но рискну предположить, что все эти «жены и дикобразы»^[176], по словам невинного ребенка, несколько портили ему настроение. Как ты думаешь?

— Наверняка, — согласился Паркер, а про себя отметил: «Бедолаги, им всегда кажется, что у них все не так, как у других».

— Занятие… — увлеченно продолжал Уимзи. — …Эй, такси!.. Каждому нужно какое-нибудь занятие… Сент-Джордж-сквер, девяносто семь «а»… В конце концов, нельзя винить людей за то, что им всего лишь требуется какое-то занятие. Я хочу сказать, зачем язвить? Они без этого не могут обойтись. Полагаю, гораздо гуманнее дать им такую возможность, чем насмехаться над ними в книгах. Книги писать легко. Особенно если вы пишете либо дрянную историю на хорошем английском, либо хорошую историю на дрянном английском, чем, на мой взгляд, и занимается большинство писателей в наши дни. Ты согласен?

Мистер Паркер согласился, и лорд Питер продолжал свои рассуждения о литературе, пока кеб не остановился у одного из тех высоких несуразных домов, которые изначально предназначались для большой викторианской семьи с обширным штатом неутомимой прислуги, а потом были разделены каждый на полдюжины неудобных пенальчиков для сдачи в аренду.

Лорд Питер нажал верхнюю кнопку звонка, рядом с которой значилось: «Климпсон», и непринужденно прислонился к перилам крыльца.

— Шесть лестничных пролетов, — объяснил он, — ей нужно время, чтобы открыть дверь, потому что в доме, видишь ли, нет лифта. Но на более дорогую квартиру она не согласилась: сочла, что это будет неуместно.

Мистер Паркер был приятно удивлен скромностью запросов дамы и, облегченно поставив ногу на скребок для обуви, со спокойной душой приготовился терпеливо ждать. Прошло, однако, совсем немного времени, и дверь открыла худая женщина средних лет с острыми чертами желтоватого лица и очень жизнерадостными манерами. На ней были темные юбка и жакет, блузка с высоким стоячим воротником и на шее — длинная золотая цепочка со множеством маленьких ритмично позвякивавших подвесок; серо-стального цвета волосы, причесанные по моде времен покойного короля Эдуарда, были убраны в сеточку.

— О, лорд Питер! Как приятно вас видеть. Весьма ранний визит, но я надеюсь, вы извините некоторый беспорядок у меня в гостиной. Входите. Списки для вас готовы. Вчера вечером закончила. Я как раз собиралась надеть шляпу и отнести их вам. Надеюсь, вы не сочтете, что я непростительно затянула их составление, но записей оказалось на удивление много. Очень любезно, что вы взяли на себя труд зайти сами.

— Не беспокойтесь, мисс Климпсон, все в порядке. Это мой друг, детектив-инспектор Паркер, о котором я вам рассказывал.

— Здравствуйте, мистер Паркер. Или вас следует называть инспектором? Простите, если что-то не так, но я впервые оказываюсь в руках полиции, не сочтите мою шутку невежливой. Пожалуйста, поднимайтесь за мной. Боюсь, здесь слишком много ступенек, но я люблю жить высоко. Там воздух намного лучше, и знаете, мистер Паркер, благодаря безграничной любезности лорда Питера у меня там такая милая квартирка с прекрасным видом, открывающимся поверх крыш. Насколько лучше работается, когда ты не «скован, подавлен, сломлен», как сказал Гамлет^[177]. Боже мой! Миссис Уинботтл опять оставила помойное ведро на лестничной площадке, и, как всегда, в самом темном углу. Я ей постоянно указываю на это. Идите ближе к перилам, тогда вы на него не наткнетесь. Еще один пролет. Ну, вот мы и пришли. Пожалуйста, не обращайте внимания на беспорядок. Я знаю, что не убранная после завтрака посуда выглядит ужасно — просто отвратительно, если называть вещи своими именами. Как жаль, что какой-нибудь умелец не изобрел самоочищающиеся и самоубирающиеся тарелки. Прошу садиться, я вас не задержу. И я знаю, лорд Питер, что вам наверняка захочется покурить, не стесняйтесь, пожалуйста. Мне очень нравится аромат ваших сигарет — он такой изысканный, к тому же вы всегда аккуратно гасите окурки.

На самом деле в маленькой комнате царила безупречная чистота, несмотря на множество безделушек и фотографий, занимавших каждый свободный дюйм горизонтальных поверхностей. Единственным, что нарушало порядок, был поднос с пустой чашкой и тарелкой, усыпанной хлебными крошками и яичной скорлупой. Мисс Климпсон поспешно устранила «беспорядок», выставив поднос на лестничную площадку.

Несколько обескураженный, мистер Паркер осторожно опустился в маленькое кресло, снабженное туго набитой подушкой, не позволявшей откинуться на его спинку. Лорд Питер скрючился на подоконнике, закурил «Собрание» и обхватил колени руками. Мисс Климпсон, с безупречно прямой спиной, села за стол, глядя на него с трогательно довольным видом.

— Я очень тщательно вникла в каждое из этих дел, — начала она, взяв в руки толстую стопку листков, отпечатанных на машинке. — Вероятно, записи мои излишне подробны, но, поверьте, счет за их перепечатку не будет чрезмерно велик. Почерк у меня очень разборчивый, и не думаю, что в тексте есть ошибки. Господи! Какие же печальные истории поведали мне некоторые из этих женщин! Но я расследовала все самым тщательным образом с любезной помощью священника — добрейший человек, очень отзывчивый — и уверена, что в большинстве случаев ваше «пособие» окупится сполна. Если хотите, можно пройтись по списку…

— Не сейчас, мисс Климпсон, — поспешно прервал ее лорд Питер. — Все в порядке, Чарлз, это не имеет никакого отношения к «Нашим глухонемым друзьям» или поставке бумазеи матерям-одиночкам. Я тебе все позже объясню. А сейчас, мисс Климпсон, нам нужна ваша помощь в совсем другом деле.

Мисс Климпсон положила перед собой блокнот для деловых записей и обратилась в слух.

— Ваше участие в расследовании (если вы, конечно, согласитесь в нем участвовать) делится на две части. Первая, боюсь, довольно скучна. Я бы попросил вас отправиться в Сомерсет-хаус^[178] и просмотреть или попросить, чтобы они сами для вас просмотрели все свидетельства о смерти, выданные в Хэмпшире в ноябре двадцать пятого года. Я не знаю ни названия города, ни имени умершей. Вам следует искать свидетельство о смерти семидесятитрехлетней дамы, причина смерти — рак, непосредственная причина — внезапная остановка сердца; свидетельство подписано двумя врачами, одним из которых может быть либо чиновник службы здравоохранения, либо полицейский врач, медицинский сотрудник криминальной экспертизы, медицинский эксперт службы социального обеспечения, терапевт или хирург какой-нибудь крупной неспециализированной больницы; возможно, врач, назначенный администрацией крематория. В качестве предлога своего интереса можете указать сбор статистических данных по раковым больным, но на самом деле вас будут интересовать все указанные в свидетельстве имена и название города.

— А если окажется несколько подходящих случаев?

— Тут как раз вступает в силу вторая часть расследования, где нам понадобятся ваши незаурядные такт и проницательность. Когда вы соберете все вероятности, я попрошу вас объездить предполагаемые города и очень-очень искусно провести дознание, чтобы выяснить, какой из этих случаев наш. Разумеется, вы ничем не должны обнаружить, что проводите расследование. Вам нужно будет отыскать какую-нибудь доброжелательно настроенную и любящую посплетничать даму, живущую по соседству, и самым непринужденным образом разговорить ее. Придется сделать вид, будто вы и сами не прочь посудачить, — знаю, это не в вашем характере, но, уверен, вы сумеете немного слукавить и выведать все, что возможно. Полагаю, как только вы вычислите нужный город, это не составит для вас никакого труда, поскольку насчет этой смерти в нем было столько пересудов, что едва ли о ней скоро забудут.

— Как я узнаю, что это тот самый случай?

— Если у вас есть немного времени, я хотел бы, чтобы вы выслушали небольшую историю. Только, мисс Климпсон, когда найдете то, что нужно, вы должны сделать вид, будто никогда прежде ничего о ней слыхом не слыхивали. Впрочем, вас предупреждать об этом излишне. А теперь, Чарлз, твой выход: поскольку ты, как лицо официальное, умеешь излагать главное коротко и ясно, пожалуйста, поведай мисс Климпсон суть событий, которые так пространно и путанно описал нам вчера наш новый друг.

Собравшись с мыслями, мистер Паркер коротко пересказал мисс Климпсон историю доктора. Та слушала с огромным вниманием, делая в блокноте записи, касающиеся дат и некоторых подробностей. Паркер отметил, что, слушая, она очень цепко ухватывает главное и взгляд ее серых глаз светится умом; когда он закончил, она, задав несколько очень точных вопросов, повторила основные вехи поведанной ей истории, и Паркер, не удержавшись, поздравил ее со столь ясной головой и отличной памятью.

— Один мой старый добрый друг говорил, бывало, что из меня вышел бы очень хороший адвокат, — не без удовольствия ответила мисс Климпсон, — но, разумеется, во времена моей молодости девушки не имели таких возможностей учиться, как сейчас, мистер Паркер. Я бы хотела иметь хорошее образование, но мой дорогой отец не считал, что женщине оно необходимо. Вам, молодым людям, он наверняка показался бы очень старомодным.

— Не огорчайтесь, мисс Климпсон, — сказал Уимзи, — вы обладаете именно той квалификацией, которая нам нужна и которая крайне редко встречается, так что нам несказанно повезло. Итак, мы хотели бы, чтобы вы приступили к делу как можно скорее.

— Я немедленно отправлюсь в Сомерсет-хаус, — с большим энтузиазмом ответила дама, — и как только буду готова ехать в Хэмпшир, дам вам знать.

— Вот это правильно, — одобрил его светлость, вставая. — А нам пора поспешить и заняться своими делами. Ах да, совсем забыл: вам потребуются наличные на дорожные и прочие расходы. Думаю, лучше всего изображать удалившуюся на покой даму, не особенно стесненную в средствах, которая ищет тихое местечко, чтобы там обосноваться. Но и не слишком богатую — богатые люди не вызывают доверия. Наверное, лучше всего остановиться на восьмистах фунтах годовых — ваш безупречный вкус и опыт подскажут вам правильный выбор аксессуаров и прочего для создания соответствующего образа. Если позволите, я дам вам вперед чек на пятьдесят фунтов, а начав расследование, вы будете сообщать мне, сколько требуется, по ходу дела.

— Боже мой, — смутилась мисс Климпсон, — я не…

— Это исключительно деловое соглашение, — торопливо перебил ее Уимзи. — К тому же вы в своей обычной щепетильной манере будете предоставлять мне отчеты о расходах.

— Разумеется, — с достоинством ответила мисс Климпсон. — И я сейчас же дам вам расписку по всей форме. Ох-ох, — добавила она, роясь в сумке, — похоже, у меня нет марок по одному пенни. Какое упущение с моей стороны. У меня обычно всегда с собой книжечка марок — это так удобно, — но вчера вечером я одолжила миссис Уильямс последние: ей нужно было срочно послать письмо сыну в Японию. Простите, пожалуйста, я мигом…

— Думаю, у меня есть, — перебил ее Паркер.

— О, большое спасибо, мистер Паркер. Вот вам двухпенсовик. Я всегда слежу, чтобы у меня была мелочь — для газовой колонки в ванной, знаете ли. Очень разумная придумка: удобно и исключает любые недоразумения между жильцами по поводу горячей воды. Большое спасибо. Вот, ставлю на марках свою подпись. Кажется, так полагается, да? Мой дорогой отец очень удивился бы, увидев, какой деловой стала его дочь. Он всегда говорил, что женщине незачем вообще вникать в денежные дела, но времена так изменились, не правда ли?

Мисс Климпсон проводила их до нижнего этажа, многословно отклонив все их протесты, и закрыла за ними дверь.

— Можно спросить?.. — начал было Паркер.

— Это не то, о чем ты подумал, — серьезно ответил его светлость, не дав ему договорить.

— Ну, разумеется, — шутливо согласился Паркер.

— Послушай, у тебя извращенный ум. Оказывается, даже у ближайшего друга возникают тайные мыслишки, которые он не смеет высказать вслух.

— Кончай нести вздор. Кто такая эта мисс Климпсон?

— Мисс Климпсон, — ответил лорд Питер, — символ того, с какой расточительностью управляется наша страна. Возьмем электричество. Или гидроэнергию. Энергию приливов. Солнечную. Миллионы источников энергии выбрасывают ее на ветер каждую минуту. Миллионы старых дев, клокочущих полезной энергией, в силу глупости нашей общественной системы транжирят ее попусту в водолечебницах, отелях, каких-то сообществах и пансионатах в качестве компаньонок, между тем как их восхитительная способность познавательно сплетничать и измеряемая миллионами единиц мощности пытливость пропадают втуне, а то и наносят вред обществу, пока деньги налогоплательщиков тратятся на оплату работы, для которой эти женщины самим Богом предназначены и которую неэффективно выполняют плохо приспособленные для нее полицейские вроде тебя. Господи! Вот о чем следовало бы радеть Джону Буллю!^[179] А вместо этого блистательные молодые люди в снисходительной манере кропают отвратительные книжонки, а всякие пьяницы сочиняют песенки об «этих несчастных созданиях».

— Да-да, — сказал Паркер. — Ты имеешь в виду, что мисс Климпсон для тебя кто-то вроде персонального частного детектива?

— Она — мои уши и язык, — театрально произнес лорд Питер, — а особенно — мой нос. Она задает вопросы, которые молодой мужчина не может задать, не покраснев. Она — ангел, проникающий туда, где дурака просто огреют палкой по голове. Она нюхом чует неладное. Словом, в своем деле она — специалист высшего класса.

— Тогда это неплохая идея.

— Разумеется. Она же моя, а следовательно, блестящая. Только подумай. Людям требуются ответы на вопросы. Кого они посылают их задавать? Здоровенного детину с огромными плоскими ступнями и блокнотом в руках, вечно бормочущего себе под нос что-то свое. А я посылаю даму с длинным шерстяным джемпером на спицах и звякающими подвесками на шее. Разумеется, она задает вопросы — от нее этого и ждут. Никто не удивляется. Никого это не настораживает. Ее так называемая словоохотливость кажется такой уютной и встречает доброжелательный отклик, который и приносит пользу делу. Когда-нибудь мне поставят памятник с надписью: «Человеку, который осчастливил тысячи одиноких женщин без ущерба для их добродетели и усилий со своей стороны».

— Болтал бы ты поменьше, — укоризненно сказал его друг. — А что это за машинописные отчеты? Ты что, на старости лет в филантропы подался?

— Нет-нет, — торопливо ответил Уимзи, подзывая такси. — Об этом я тебе позже расскажу. Небольшая частная операция по самострахованию на случай социалистической революции — когда она грянет. «На что ты тратил свое огромное богатство, товарищ?» — «Я покупал первые издания книг». — «Аристократ! На фонарь!» — «Стойте, пощадите меня! Я отдал под суд пятьсот ростовщиков, обиравших трудящихся!» — «Гражданин, ты сделал хорошее дело. Мы сохраним тебе жизнь. Ты получишь высокую должность ассенизатора». Вуаля! Надо шагать в ногу со временем. Гражданин таксист, отвези меня в Британский музей. Тебя подвезти, Чарлз? Нет? Тогда до встречи. Пока не накрылись старые времена, хочу полистать одну рукопись «Тристана» двенадцатого века.

Мистер Паркер в задумчивости сел в автобус, направлявшийся на запад, и поехал проводить рутинный, по традиционным правилам опрос среди женского населения Ноттинг-Дейла. Эта среда не казалась ему подходящей для полезного использования талантов мисс Климпсон.

Глава 4 Слегка не в себе

…и он все что-то бредил о зеленых лугах.

У. Шекспир. Король Генрих V^[180]

Письмо от мисс Александры Катерины Климпсон лорду Питеру Уимзи:

«Через миссис Гамильтон Бадж,

«Фэйрвью», Нельсон-авеню,

Лихэмптон, Хантс^[181].

29 апреля 1927 г.

Мой дорогой лорд Питер,

надеюсь, Вы будете рады узнать, что после первых моих двух холостых выстрелов (!) я наконец нашла нужное место. Свидетельство о смерти Агаты Доусон — то, что мы искали, и жуткий скандал вокруг доктора Карра здесь все еще не утих, что, увы, не делает чести человеческой натуре как таковой. Мне повезло снять жилье прямо на улице, соседней с Веллингтон-авеню, где жила мисс Доусон. Моя хозяйка — милая женщина, хотя и страшная сплетница! Но это нам на руку! Плата за очень славную спальню и гостиную, с полным пансионом — 3,5 гинеи в неделю. Надеюсь, вы не сочтете ее чрезмерной, поскольку все сложилось именно так, как Вы мне рекомендовали. Прилагаю подробный отчет о расходах до сего дня. Прошу прощения за упоминание о белье, которое, боюсь, обошлось недешево, но шерсть в наше время очень дорога, а необходимо, чтобы все предметы моей экипировки соответствовали моему (предполагаемому!) жизненному статусу. Я не преминула выстирать все покупки, чтобы они не выглядели неношеными, что могло бы показаться подозрительным!!!

Однако вам наверняка не терпится, чтобы я (прошу простить мне вульгарное выражение) «перестала кудахтать и перешла к делу» (!). На следующий после приезда день я сообщила миссис Бадж, что сильно страдаю от ревматизма (что чистая правда: печальное наследие, увы, оставленное мне предками — любителями портвейна!), и спросила, какие врачи практикуют поблизости. Тут же последовал длинный список врачей, а также восторженный панегирик песчаным почвам и благоприятному географическому положению города. Я сказала, что предпочитаю пожилого доктора, поскольку молодым людям, на мой взгляд, нельзя доверять. Миссис Бадж от души согласилась со мной и — в результате моих осторожных расспросов — изложила всю историю болезни мисс Доусон и «шашней» (как она выразилась) доктора Карра с сиделкой! «Та, первая сиделка никогда не вызывала у меня доверия, — сказала миссис Бадж, — хотя должна была бы, при ее квалификации, полученной в больнице Гая^[182]. Хитрая рыжая бестия, и, если хотите знать, вся суета доктора Карра вокруг мисс Доусон, его постоянные визиты к ней по нескольку раз в день — все это было ради любовных встреч с сестрой Филлитер. Неудивительно, что мисс Уиттакер не могла этого больше терпеть и дала девице расчет — по мне, так ей следовало сделать это раньше. Ставший после этого гораздо менее внимательным доктор Карр до последней минуты притворялся, будто с пожилой дамой все в порядке, между тем как мисс Уиттакер прямо накануне ее смерти сказала, что, по ее предчувствию, той скоро не станет».

Я спросила, знакома ли миссис Бадж с мисс Уиттакер лично. Мисс Уиттакер, как Вы догадываетесь, — та самая племянница. «Лично — нет», — ответила миссис Бадж, хотя встречалась с ней на разных общественных мероприятиях и в доме викария. Но она знала о ней все, потому что ее служанка и служанка мисс Доусон оказались сестрами. Ну, не счастливое ли совпадение — вы же знаете, как болтливы эти девицы!

Я также осторожно навела справки насчет викария, мистера Тредгоулда, и с радостью узнала, что он проповедует истинную католическую доктрину, так что я со спокойной совестью смогу посещать церковь (Св. Онисима), не оскверняя своих религиозных убеждений, чего я не смогла бы сделать даже ради Вас. Не сомневаюсь, что Вы бы это поняли. Но, к счастью, все сложилось наилучшим образом, и я написала своему доброму другу, приходскому священнику церкви Св. Эдфрита в Холборне, попросив его представить меня мистеру Тредгоулду. Таким образом, я рассчитываю познакомиться с мисс Уиттакер в ближайшее время, поскольку она, по слухам, является кем-то вроде «столпа местного прихода»! Надеюсь, это не грех — использовать Церковь Божию в мирских интересах; но ведь, в конце концов, Вы лишь стремитесь установить Истину и Справедливость! — а ради такой благой цели мы можем, наверное, позволить себе чуточку ИЕЗУИТСТВА!!!

Это все, что мне пока удалось сделать, но я не собираюсь бездельничать и напишу Вам снова, как только у меня появится что Вам сообщить. Кстати, почтовый ящик очень удачно расположен прямо на углу Веллингтон-авеню, так что мне не составит труда выбегать и опускать в него письма к Вам собственноручно (без любопытных глаз!!!) — а заодно и бросать беглый взгляд на «Дубраву», так называется дом мисс Доусон — теперь дом мисс Уиттакер.

Искренне Ваша,

Александра Катерина Климпсон».

Миниатюрная рыжеволосая медсестра окинула посетителя быстрым, не сказать чтобы приветливым взглядом.

— Не беспокойтесь, — произнес он извиняющимся тоном, — я пришел не для того, чтобы продать вам мыло или граммофон, просить денег или уговаривать сделать взнос в пользу «Древнего ордена сдувателей пены»^[183] или еще какой-нибудь благотворительной организации. Я — лорд Питер Уимзи, это действительно мой титул, а не прозвище, как «лорд Джордж» у основателя Цирка Сангера, или христианское имя, как у Эрла Дерра Биггерса^[184]. Я хотел бы задать вам несколько вопросов, и, боюсь, мне нечем оправдать свое вторжение. Вы читаете «Мировые новости»?

Сестра Филлитер решила, что ее хотят нанять для ухода за душевнобольным и что этот самый пациент пришел лично, чтобы расположить ее к себе.

— Иногда, — ответила она осторожно.

— О, отлично, тогда, быть может, вы заметили, что мое имя в последнее время мелькает в информации о расследованиях некоторых убийств. Я, знаете ли, сыщик. Любитель. Безобидный выход для врожденной любознательности, которая, загони я ее внутрь, могла бы привести к излишнему самокопанию и, не дай бог, самоубийству. Очень естественное, здоровое занятие — не требующее излишнего напряжения и спасающее от сидячего образа жизни, к тому же дает пищу для ума и тренирует мозг.

— А, теперь я понимаю, кто вы, — медленно произнесла сестра Филлитер. — Вы… выступали свидетелем по делу сэра Джулиана Фреке. В сущности, это вы доказали его причастность к убийству, не так ли?

— Да, я, и это было крайне неприятно, — ответил лорд Питер. — А сейчас я занимаюсь другим небольшим делом того же рода, и мне нужна ваша помощь.

— Садитесь, пожалуйста, — сказала сестра Филлитер и сама опустилась в кресло, подавая ему пример. — И какое же я имею отношение к вашему делу?

— Вы ведь знакомы с доктором Эдвардом Карром, работавшим в Лихэмптоне, — честным, но немного неблагоразумным в житейских вопросах человеком, не только лишенным змеиного коварства, как сказано в Библии, а даже наоборот.

— Что?! — вскричала девушка. — Значит, вы верите в то, что это было убийство?

Лорд Питер несколько секунд молча смотрел на медсестру. Ее лицо оживилось, глаза под густыми прямыми бровями загорелись любопытством. У нее были выразительные ладони, довольно крупные, с сильными ровными пальцами. Он заметил, как девушка вцепилась в подлокотники кресла.

— Пока не имею об этом ни малейшего понятия, — небрежно ответил он, — но мне интересно ваше мнение.

— Мое?.. — Сестра осеклась. — Знаете, мне не положено делиться мнением о делах моих подопечных.

— Вы уже поделились им со мной, — заметил его светлость с усмешкой. — Хотя, наверное, мне следует учесть вашу неизбежную предвзятость в пользу диагноза, поставленного доктором Карром.

— Что ж, возможно… но это не просто личное… Я имею в виду то, что мы с доктором Карром были помолвлены, никак не повлияло на мое суждение об онкологическом диагнозе мисс Доусон. Я работала вместе с доктором в нескольких аналогичных случаях и знаю, что его профессиональные выводы заслуживают доверия — в отличие от его водительских навыков.

— Ясно. Значит, как я понимаю, если он говорит, что смерть была необъяснимой, так оно и было. С этим разобрались. А теперь — что касается само́й дамы. Насколько я знаю, она к концу была немного не в себе — крыша у нее поехала, как в народе говорится?

— Я бы так не сказала. Разумеется, под действием морфия она впадала в бессознательное или, скорее, полусознательное состояние на несколько часов. Но на тот момент, когда я с ней рассталась, она, на мой взгляд, пребывала во вполне здравом уме. Просто она и в лучшие свои времена была упрямой и, что называется, с характером.

— Но доктор Карр говорил мне, что ее посещали странные фантазии — будто ее хотят отравить?

Рыжеволосая медсестра в нерешительности теребила пальцами подлокотники кресла.

— Чтобы успокоить вашу профессиональную совесть, — добавил лорд Питер, понимая, чем именно она смущена, — могу сообщить: мой друг детектив-инспектор Паркер расследует это дело вместе со мной, что дает мне некоторое право задавать подобные вопросы.

— В таком случае… Да, в таком случае, думаю, я могу ответить. Я никогда не могла понять, откуда у нее возникла мысль об отравлении, и никогда не замечала с ее стороны ничего такого — ни неприязни ко мне, ни страха. Как правило, пациент, если у него есть подозрения относительно сиделки, выказывает это. Бедная мисс Доусон всегда была исключительно добра и ласкова со мной. Когда я уезжала, она поцеловала меня, сделала маленький подарок и сказала, что ей жаль расставаться.

— Она не проявляла признаков нервозности, когда вы ее кормили?

— В последнюю неделю мне запретили ее кормить. Мисс Уиттакер заявила, будто у ее тетушки возникла эта нелепая идея, поэтому она будет кормить ее сама.

— О! Это очень интересно. Значит, первой, кто упомянул при вас о чудачестве мисс Доусон, была мисс Уиттакер?

— Да. И она попросила ничего не говорить об этом ее тетушке, чтобы не волновать ее.

— А вы говорили?

— Нет. Я бы и без предупреждения ничего не сказала пациентке. Это непрофессионально.

— Кому-нибудь еще мисс Доусон высказывала свои опасения? Доктору Карру, например.

— Нет. По словам мисс Уиттакер, ее тетя боялась и доктора тоже, потому что вообразила, будто он в сговоре со мной. Разумеется, распространившиеся впоследствии неприятные слухи придали особую окраску этой истории. Не исключено, что она заметила, как мы смотрим друг на друга или шепчемся в сторонке, и ей пришло в голову, будто мы строим заговор.

— А что насчет служанок?

— К тому времени в доме были новые служанки, вероятно, она не хотела говорить об этом с ними, и в любом случае я бы не стала обсуждать свою пациентку с ее прислугой.

— Безусловно. А почему ушли старые служанки? Сколько их было? Они ушли одновременно?

— Ушли две. Они были сестрами. Одна прослыла «грозой фарфора», и после очередной разбитой тарелки мисс Уиттакер уволила ее, а сестра ушла вместе с ней.

— Ну, ясное дело! Кому понравится смотреть, как твой бесценный краун-дерби^[185] разлетается по полу осколками! Стало быть, это не имело никакого отношения… то есть это случилось не из-за…

— Нет, это случилось не потому, что они не поладили с сиделкой, если вы это имеете в виду, — с улыбкой сказала сестра Филлитер. — Они были очень услужливыми девушками, хотя и не слишком смышлеными.

— Понятно. А не можете ли вы припомнить, не случилось ли чего-нибудь странного, из ряда вон выходящего, что могло бы пролить свет на эту историю? Кажется, имел место визит нотариуса, который сильно взволновал пациентку. Этобыло при вас?

— Нет, я только слышала об этом от доктора Карра. Да и он не знал ни имени нотариуса, ни зачем тот приезжал, вообще никаких подробностей.

— Жаль, — сказал лорд Питер. — Я возлагал большие надежды на сведения о нотариусе. Есть нечто зловеще-магическое в нотариусах, которые появляются неожиданно, с маленьким портфельчиком, вызывают всеобщий переполох своими таинственными совещаниями с доверителем и уходят, предупредив, чтобы в случае срочной необходимости за ними немедленно послали, не правда ли? Если бы не этот нотариус, я, возможно, и не отнесся бы к медицинскому заключению доктора Карра с тем уважением, коего оно заслуживает. Полагаю, он больше не появлялся и не писал?

— Не знаю. Постойте. Я кое-что вспомнила. Однажды, когда у мисс Доусон случилось что-то вроде приступа истерики, она сказала… что же она сказала?.. Ах, да: что ее пытаются свести в могилу раньше времени.

— Когда это было?

— Ну, недели за две до моего ухода. Мисс Уиттакер зашла к ней с корреспонденцией, полагаю, и еще с какими-то бумагами, которые надо было подписать, и, похоже, это страшно расстроило мисс Доусон. Я как раз вернулась с прогулки и застала ее в ужасном состоянии. Служанки могли бы вам рассказать об этом больше, чем я, потому что как раз вытирали пыль на лестничной площадке и слышали, как она разошлась, поэтому бросились вниз, чтобы привести меня. Естественно, я не спрашивала их, что же там произошло, — сиделке не пристало сплетничать с прислугой за спиной своих нанимателей, — а мисс Уиттакер сказала, что ее тетушка получила какое-то неприятное известие от своего поверенного.

— Да, похоже, здесь что-то есть. Вы помните, как звали горничных?

— Как же их звали? Какая-то забавная у них была фамилия… ах, да — Гоутубед^[186]. Берта и Ивлин Гоутубед. Я не знаю, куда они уехали, но вы наверняка сумеете это выяснить.

— Еще один, последний вопрос, и я хочу, чтобы, отвечая на него, вы забыли о христианском благодушии и законе о клевете. Что представляет собой мисс Уиттакер?

По лицу сиделки пробежало какое-то не поддававшееся определению выражение.

— Высокая, красивая, с очень решительными манерами, — начала она, словно бы стараясь помимо собственной воли отдать должное мисс Уиттакер, — очень компетентная сиделка — вы, наверное, знаете, что до переезда к своей тете она работала в Королевской общедоступной больнице. Мне кажется, что она — идеальный сценический образ медсестры. Она меня не любила, так же, как и я ее — лучше мне заявить вам это с самого начала, чтобы вы ко всему, что я о ней скажу, добавили от себя немного благожелательности, — но мы обе были способны с первого взгляда распознать умелый медицинский уход и уважали друг друга.

— А с чего бы ей вас недолюбливать, мисс Филлитер? Простите меня за откровенность, но я уж и не припомню, когда встречал такого приятного человека, как вы.

— Не знаю. — Сиделка явно немного смутилась. — И, похоже, неприязнь ко мне у нее только росла. Вы, вероятно, слышали… ну, о чем судачили в городе? После того как я уехала. Что доктор Карр и я… О, это было ужасно, и я по возвращении сюда имела пренеприятнейший разговор со старшей медсестрой. Так вот, эти слухи наверняка распространяла мисс Уиттакер. Больше некому.

— Но ведь вы были помолвлены с доктором Карром, разве не так? — деликатно заметил его светлость. — Имейте в виду, я не считаю, будто это что-то плохое, но…

— Но она утверждала, что я из-за этого пренебрегаю своими обязанностями по отношению к пациентке, чего я никогда бы не допустила. Мне бы такое даже в голову не пришло.

— Разумеется, нет. А вы не думаете, что для нее сам по себе факт вашей помолвки был обидным? Кстати, сама мисс Уиттакер когда-нибудь была с кем-нибудь помолвлена?

— Нет. Вы имеете в виду, не ревновала ли она? Я уверена, что доктор Карр никогда не давал ни малейшего, повторяю, ни малейшего повода…

— О, прошу вас, — воскликнул лорд Питер, — пожалуйста, что вы так взъерошились? Какое славное слово, кстати — взъерошиться, словно речь идет о котенке, пушистом и милом. Но пусть даже без малейшего повода со стороны доктора Карра… он ведь очень привлекательный мужчина. Вы не думаете, что в этом могла быть причина?

— Поначалу мне это тоже пришло в голову, — призналась мисс Филлитер, — однако после того, как мисс Уиттакер доставила ему столько неприятностей из-за вскрытия, я отвергла эту мысль.

— Так ведь она не возражала против вскрытия?

— Не возражала. Но есть такая вещь, как стремление утвердить свою правоту в глазах соседей, лорд Питер, а потом обсуждать все это на посиделках в доме викария. Я туда не ходила, но вы спросите у тех, кто там бывает. Знаю я их чаепития.

— Что ж, это не исключено. Люди бывают очень язвительны, если считают, что ими пренебрегли.

— Возможно, вы правы, — задумчиво произнесла сестра Филлитер. — Однако, — вдруг добавила она, — это не может служить мотивом убийства совершенно невинной старой дамы.

— Вы уже второй раз произносите это слово, — серьезно сказал Уимзи. — Нет никаких доказательств того, что это убийство.

— Я знаю.

— Но думаете, что все же оно?

— Да.

— И считаете, что это она убила?

— Да.

Лорд Питер пересек помещение, подошел к фикусу, стоявшему в эркерном проеме, и задумчиво провел пальцами по его листьям. Молчание было нарушено пышногрудой медсестрой, которая стремительно ворвалась в комнату и, лишь потом постучав, с усмешкой объявила:

— Я, конечно, прошу прощения, но на вас сегодня большой спрос, Филлитер. К вам доктор Карр.

Не успела она произнести имя, как появился сам доктор Карр, при виде Уимзи лишившийся дара речи.

— Я же говорил, что объявлюсь еще до конца недели, — весело сказал лорд Питер. — Шерлок — мое имя, Холмс — моя натура. Очень рад видеть вас, доктор Карр. Ваше дельце под контролем, и, если я здесь больше не нужен, полечу-ка я пчелкой им заниматься.

— Как он здесь оказался? — с явным неудовольствием спросил доктор Карр.

— А разве не ты его прислал? По-моему, он очень мил, — сказала сестра Филлитер.

— Он безумный, — ответил доктор Карр.

— Он просто умный, — возразила рыжеволосая медсестра.

Глава 5 Сплетни

И этот вечный гомон болтовни.

С. Батлер. Гудибрас

— Значит, вы подумываете о том, чтобы поселиться в Лихэмптоне, — сказала мисс Мергатройд. — Очень мило. Надеюсь, вы приживетесь в нашем приходе. У нас не так много людей бывает на службах по будням — такое равнодушие теперь царит кругом, да еще этот протестантизм. Ох! Петлю пропустила. Какая досада! Наверное, это мне знак: не отзываться предосудительно о протестантах. Все в порядке — я ее подхватила. А где вы думаете искать дом, мисс Климпсон?

— Да вот не знаю, — ответила мисс Климпсон. — Арендная плата в наше время так высока, а купить дом, боюсь, мне будет не по карману. Надо не спеша осмотреться и обдумать вопрос всесторонне. Я бы, конечно, предпочла присоединиться к этому приходу и поселиться по возможности ближе к церкви. Может быть, викарий знает, нет ли тут чего подходящего?

— О, он, безусловно, сможет вам что-нибудь посоветовать. Тут такая приятная для жизни округа. Уверена, вам понравится. Постойте-ка, кажется, миссис Тредгоулд говорила, что вы сейчас живете на Нельсон-авеню?

— Да, у миссис Бадж, в ее «Фэйрвью».

— Уверена, что она вас хорошо устроила. Очень славная женщина, только не замолкает ни на минуту. У нее никаких идей по поводу вашего жилья нет? Не сомневаюсь: если какие-то новости на этот счет появились, мимо миссис Бадж они не прошли.

— Ну, — начала мисс Климпсон, оценив открывшуюся возможность со скоростью, которая сделала бы честь и Наполеону, — она говорила что-то насчет дома на Веллингтон-авеню, который, как она считает, вероятно, вскоре будет сдаваться в аренду.

— На Веллингтон-авеню? Вы меня удивили! Мне казалось, что я здесь знаю всех. Может, это Парфитты наконец взаправду переезжают? Они говорят об этом уже лет семь, и я, признаться, начала думать, что все это только разговоры. Миссис Писгуд, вы слышали? Мисс Климпсон говорит, что Парфитты наконец-то действительно уезжают!

— Бог ты мой! — воскликнула миссис Писгуд, поднимая свои слегка выпученные глаза от какого-то рукоделия и направляя взгляд, словно театральный бинокль, на мисс Климпсон. — Вот это новость. Наверное, это из-за ее брата, который гостил у них на прошлой неделе. Видимо, он собирается жить теперь вместе с ними, и это, конечно, все объясняет: в таком случае им не обойтись без еще одной спальни, когда девочки вернутся из школы. Очень разумное решение, я бы сказала. Насколько я знаю, он вполне состоятелен, и для детей так будет гораздо лучше. Интересно, куда они переедут? Вероятно, в один из тех новых домов на Уинчестер-роуд, хотя тогда им непременно придется обзавестись машиной. Впрочем, думаю, он в любом случае захочет, чтобы они ее купили. А скорее купит ее сам и позволит им ею пользоваться.

— Не думаю, что речь шла о Парфиттах, — поспешно вставила мисс Климпсон. — Даже точно — нет. Это была какая-то мисс… миссис Бадж упоминала, кажется, некую мисс Уиттакер.

— Мисс Уиттакер?! — в унисон воскликнули обе дамы. — Не может быть. Вы уверены?

— Не сомневаюсь, что мисс Уиттакер сказала бы мне, если бы собралась переезжать, — заявила мисс Мергатройд. — Мы с ней большие друзья. Думаю, миссис Бадж что-то не так поняла. Люди порой придумывают бог знает что на пустом месте.

— Я бы не была столь категорична, — укоризненно возразила миссис Писгуд. — В этом может что-то быть. Мисс Уиттакер не раз говорила мне, что хотела бы приобрести птицеферму. Осмелюсь предположить, что она не распространялась об этом направо и налево, но мне она всегда доверяла. Так что, вполне вероятно, именно это она и хочет сделать.

— Миссис Бадж не говорила, что мисс Уиттакер уезжает, — торопливо поправилась мисс Климпсон. — Она только сказала, кажется, что после смерти какой-то родственницы мисс Уиттакер осталась одна, и она, миссис Бадж, не удивилась бы, если бы той стало одиноко в опустевшем доме.

— Ох уж эта миссис Бадж! — заметила миссис Писгуд, многозначительно качая головой. — Чудесная женщина, но иногда все истолковывает превратно. Хотя такая мысль и мне приходила в голову. Я только на днях сказала бедняжке Мэри Уиттакер: «Не одиноко ли вам в этом доме, дорогая, теперь, когда не стало вашей дорогой тетушки?» Уверена, ей пошло бы на пользу, если бы она куда-нибудь переехала или взяла кого-нибудь к себе пожить. Неестественно для молодой женщины оставаться совершенно одной, так я ей и сказала. Я, знаете ли, мисс Климпсон, из тех, кто предпочитает говорить начистоту.

— О, я тоже, миссис Писгуд, — подхватила мисс Климпсон, — именно это я и сказала тогда миссис Бадж. «Правильно ли я понимаю, что было нечто странное в смерти пожилой дамы?» — спросила я ее, потому что она упомянула о каких-то особых обстоятельствах, а мне, видите ли, совсем не хотелось бы жить в доме, о котором идет дурная слава, я бы чувствовала себя в нем весьма неуютно. — Последнюю фразу она произнесла совершенно искренне.

— Да нет же, ничего подобного! — воскликнула мисс Мергатройд с таким энтузиазмом, что миссис Писгуд, которая замолчала лишь на секунду, чтобы сменить выражение лица и напустить на себя зловещую таинственность, прежде чем ответить на вопрос, оказалась оттесненной на обочину разговора. — Это просто ужасная история. Смерть была естественной, совершенно естественной, и для бедняжки больной она стала счастливым избавлением от страданий, которые в последние дни были невыносимыми. Скандал вокруг всей этой истории молодой доктор Карр (который, признаться, никогда мне не нравился) раздул просто для того, чтобы придать себе больше веса. Как будто какому-то врачу дано точно назвать день, когда Господу будет угодно призвать страдальца к себе! Гордыня и тщеславие человеческие могут иметь самые шокирующие последствия, мисс Климпсон, когда они бросают тень подозрения на невинных людей только из-за нашей приверженности предвзятым суждениям.

— Ну, на этот счет может существовать и другое мнение, мисс Мергатройд, — произнесла миссис Писгуд. — Выскажу то, что думаю я, мисс Климпсон: с моей точки зрения, тут необходимо расследование. Я стараюсь не отставать от времени и считаю, что доктор Карр — очень способный молодой человек, хотя, конечно, он не похож на старомодного семейного врача, каких любят пожилые люди. Очень жаль, что уволили милую сестру Филлитер, — эта новенькая Форбс оказалась сплошной головной болью, как выражается мой брат. Не думаю, что она хорошо знала свое дело.

— Сиделка Форбс была очаровательной женщиной, — вскинулась мисс Мергатройд, покраснев от негодования за то, что ее причислили к пожилым людям.

— Может, конечно, и так, — огрызнулась миссис Писгуд, — но как быть с тем фактом, что она чуть не убила себя однажды, по ошибке приняв девять гранул каломели вместо трех? Она сама мне об этом рассказывала. А если она сделала это один раз, могла сделать и второй.

— Но мисс Доусон не давали пить никаких лекарств, — возразила мисс Мергатройд. — И уж во всяком случае, сестра Форбс все свое внимание посвящала пациентке, а не флиртовала с врачом. Я всегда считала, что доктор Карр затаил на нее злобу из-за того, что она заняла место его подруги, и ничто не доставило бы ему большего удовольствия, чем навлечь на нее неприятности.

— Вы хотите сказать, — вставила мисс Климпсон, — что он отказался подписывать свидетельство о смерти и поднял всю эту бучу только для того, чтобы досадить новой сиделке? Уверена, что ни один врач не пошел бы на это.

— Разумеется, нет, — согласилась миссис Писгуд, — и никому, кто имеет хоть каплю здравого смысла, такое ни на минуту и в голову не пришло бы.

— Ну, премного вам благодарна, миссис Писгуд! — воскликнула мисс Мергатройд. — Большое спасибо. Не сомневаюсь, что…

— Я говорю то, что думаю, — отчеканила миссис Писгуд.

— Тогда я чрезвычайно рада, что у меня нет таких немилосердных мыслей, — ответила мисс Мергатройд.

— Не сказать чтобы ваши собственные мысли отличались таким уж милосердием, — парировала миссис Писгуд.

К счастью, в этот момент мисс Мергатройд, разволновавшись, резко взмахнула рукой, и с зажатой в ней спицы соскользнуло сразу двадцать девять петель. Жена викария, издали почуявшая, что назревает ссора, предприняла отвлекающий маневр, поспешив к ним с блюдом коржиков. Мисс Климпсон, упрямо претворяя в жизнь свою миссию, и ей подкинула тему дома на Веллингтон-авеню.

— Ну, я-то ничего об этом не знаю, — сказала миссис Тредгоулд, — но только что появилась сама мисс Уиттакер. Пойдемте со мной, я вам ее представлю, и вы лично сможете с ней поговорить. Уверена, вы друг другу понравитесь, она у нас такая труженица. О, миссис Писгуд, мой муж очень хочет посоветоваться с вами насчет собрания церковного хора мальчиков. Они как раз обсуждают сейчас это с миссис Файндлейтер. Не будете ли вы любезны присоединиться к ним и поделиться своим мнением? Мой муж очень его ценит.

Таким образом милая дама тактично развела спорщиц и, благополучно поместив миссис Писгуд под крыло викария, подвела мисс Климпсон к креслу возле чайного стола.

— Дорогая мисс Уиттакер, хочу познакомить вас с мисс Климпсон. Она — ваша ближайшая соседка, пока временно живет на Нельсон-авеню. Надеюсь, вы уговорите ее поселиться среди нас.

— Это было бы восхитительно, — ответила мисс Уиттакер.

Первым впечатлением мисс Климпсон от встречи с мисс Уиттакер было ощущение, что та абсолютно не вписывается в собравшуюся на чаепитие компанию прихожан Святого Онисима. С ее красивыми, резко очерченными чертами лица и властным видом, эта женщина куда уместнее смотрелась бы в каком-нибудь офисе в Сити. Она отличалась приятными сдержанными манерами; ее элегантный костюм был сшит не то чтобы на манер мужского, но все же с тем строгим изяществом, которое скрадывало волнующую женственность красивой фигуры. Имея долгий и грустный опыт наблюдения над несостоявшимися женскими судьбами, унылая череда которых проходила перед ней в дешевых пансионах, мисс Климпсон сразу же отмела мысль, начавшую смутно складываться у нее в голове. Перед ней была отнюдь не страстная натура, втиснутая обстоятельствами в образ стареющей женщины и стремящаяся освободиться от него, чтобы найти себе пару, пока молодость еще не ушла. Такой тип мисс Климпсон знала прекрасно и могла диагностировать его с убийственной точностью с первого взгляда, по тону, которым произносили: «Рада познакомиться». Встретив взгляд ясных светлых глаз Мэри Уиттакер из-под красиво очерченных бровей, она испытала острое чувство узнавания — правда, иного рода. Этот взгляд она уже видела, хотя не могла сразу вспомнить, где и когда. Непринужденно болтая о своем приезде в Лихэмптон, знакомстве с викарием, преимуществах хэмпширского воздуха и песчаных почв, мисс Климпсон напрягала свой проницательный ум, пытаясь найти ответ. Однако воспоминание упрямо не желало выходить из тени где-то на периферии сознания. «Оно всплывет ночью, — заверила себя мисс Климпсон, — а пока не стоит заговаривать о доме; при первом знакомстве это может показаться слишком напористым».

Но последовать этому благоразумному решению ей тут же помешала сама судьба, и весь эффект от дипломатии мисс Климпсон чуть не оказался сорван одним махом.

На сей раз мстительные эринии приняли обличье юной экзальтированной мисс Файндлейтер, которая оживленно подлетела к ним со стопкой пеленок в руках и плюхнулась на край дивана рядом с мисс Уиттакер.

— Мэри, дорогая! Почему ты мне не сказала? Оказывается, ты всерьез собираешься заняться разведением кур. Я понятия не имела, что ты так далеко зашла в своих планах. Как могло случиться, что я узнаю об этом от посторонних? Ты обещала все рассказывать мне первой.

— Но я и сама этого не знала, — холодно ответила мисс Уиттакер. — Интересно, кто пустил этот удивительный слух?

— Как же, миссис Писгуд сказала, что она слышала от… — Мисс Файндлейтер осознала, что оказалась в затруднительном положении. Она еще не была представлена мисс Климпсон и не могла сообразить, как назвать ее в ее присутствии. «Эта дама» говорят только продавщицы в магазинах; «мисс Климпсон» тоже не подходило, поскольку официально она как бы еще не знала ее имени; сказать «новая постоялица миссис Бадж» в сложившейся ситуации было невозможно. Мисс Файндлейтер запнулась, а затем, бросив лучезарный взгляд на мисс Климпсон, завершила фразу: — …Нашей новой помощницы. Позвольте мне представиться. Я так ненавижу формальности, но ведь принадлежность к сообществу приходских волонтеров — это уже своего рода знакомство, вы согласны? Вы, как я понимаю, мисс Климпсон? Рада знакомству. Мэри, это правда, что ты сдаешь дом мисс Климпсон и открываешь птицеферму в Элфорде?

— Насколько мне известно, нет. Мы с мисс Климпсон только что впервые встретились. — Тон мисс Уиттакер предполагал, что эта первая встреча может оказаться и последней, если это будет зависеть от нее.

— О, дорогая! — воскликнула юная мисс Файндлейтер, белокурая, коротко стриженная и по-детски веселая. — Похоже, я совершила промах. Мне показалось со слов миссис Писгуд, что это решенный вопрос. — Она вопросительно посмотрела на мисс Климпсон.

— Вовсе нет! — горячо возразила та. — Боже, что подумает обо мне мисс Уиттакер?! Разумеется, я не могла сказать ничего подобного. Я лишь упомянула невзначай, что ищу — даже скорее собираюсь поискать — дом в окрестностях церкви… Чтобы удобно было ходить на ранние службы и дни святых, и кто-то предположил — только предположил, я даже забыла кто, — что вы, возможно (всего лишь возможно), когда-нибудь подумаете о том, чтобы сдать дом. Уверяю вас, вот и все. — В своем изложении событий мисс Климпсон не слишком лицемерила, хотя была и не совсем точна, весьма иезуитски оправдываясь перед собственной совестью, что при той ответственности, которая на ней лежит, лучше всего занять позицию, ведущую к миру. — Мисс Мергатройд, — добавила она, — тут же поправила меня, сказав, что вы, конечно же, ни о чем подобном не помышляете, поскольку сообщили бы ей об этом первой.

Мисс Уиттакер рассмеялась.

— С какой стати? — сказала она. — Первому я сказала бы об этом моему агенту по недвижимости. Вообще-то, такая мысль у меня действительно была, но я не предпринимала пока никаких шагов.

— Значит, ты все-таки подумываешь об этом? — воскликнула мисс Файндлейтер. — О, надеюсь, что так, потому что в этом случае я попрошу тебя найти мне работу на твоей ферме! Я просто мечтаю сбежать от всех этих дурацких теннисных партий и всего такого прочего и поселиться на земле, поближе к исконным ценностям жизни. Вы читали Шейлу Кей-Смит?^[187]

Мисс Климпсон призналась, что не читала, но очень любит Томаса Харди.

— Жить в таком городе, как этот, просто ужасно, — не умолкала мисс Файндлейтер. — Тут слишком много, знаете ли, фикусов и сплетен. Вы даже представить себе не можете, мисс Климпсон, как любят позлословить в Лихэмптоне. Уж ты-то, Мэри, дорогая, ощутила это на себе как никто. Чего только не говорили люди с подачи этого надоедливого доктора Карра. Неудивительно, что тебе хочется избавиться от этого дома. Не думаю, что ты смогла бы когда-нибудь снова почувствовать себя в нем уютно.

— Да почему же? — беспечно произнесла мисс Уиттакер. Не слишком ли беспечно? В ее взгляде и голосе мисс Климпсон сразу распознала инстинктивную защитную реакцию обделенной вниманием старой девы, которая старается всех убедить, будто никакие мужчины ей не нужны.

— Ну, мне всегда казалось, что печально жить там, где кто-то умер, — пояснила мисс Файндлейтер. — Милая мисс Доусон… хотя для нее, в сущности, это было милосердным избавлением от мук… но тем не менее…

Она явно старается свернуть тему, подумала мисс Климпсон. Атмосфера подозрительности, окружавшая смерть старой дамы, ей хорошо памятна, но она боится ворошить ее.

— Мало есть на свете домов, в которых никто бы никогда не умирал, — сказала мисс Уиттакер. — Не понимаю, почему людей это должно беспокоить. Думаю, надо просто научиться не думать об этом. Нас ведь не трогают прошлые жизни людей, которых мы не знали. Так же как эпидемии и несчастные случаи, происходящие где-то далеко от нас. Кстати, мисс Климпсон, вам не кажется, что эта китайская история может иметь последствия? Похоже, тут все относятся к ней слишком беззаботно. Если бы подобные бунтарские и большевистские настроения охватили Гайд-Парк, шуму было бы куда больше.

Мисс Климпсон ответила так, как от нее ожидали. А вечером написала лорду Питеру:

«Мисс Уиттакер пригласила меня на чай. Она заявила, что, как бы она ни любила активную сельскую жизнь с определенными обязанностями, она испытывает глубокую привязанность к дому на Веллингтон-авеню и не может заставить себя с ним расстаться. Похоже, она очень старается создать именно такое впечатление. Надеюсь, не будет несправедливым с моей стороны сказать, что «Мне кажется, королева наобещала слишком много^[188].» Принц Датский даже мог бы добавить: «Шапка горит только на воре»^[189], — уж не знаю, позволительно ли так выразиться о даме. Какое же чудо этот Шекспир! У него всегда, на любой случай можно найти цитату».

Глава 6 Найдена мертвой

Кровь временами засыпает, но никогда не умирает.

Дж. Чапмен. Вдовьи слезы

— Послушай, Уимзи, по-моему, ты сел в лужу, — заметил мистер Паркер. — Не вижу ни малейшего повода предполагать, будто в смерти этой женщины, Доусон, было что-то подозрительное. У тебя ведь ничего нет, кроме личного мнения тщеславного врача и кучи глупых сплетен.

— А у тебя формальный склад ума, Чарлз, — ответил ему друг. — Твоя профессиональная страсть к доказательствам постепенно иссушает твой блестящий интеллект и подавляет интуицию. Ты слишком цивилизован, в этом твоя беда. По сравнению с тобой я — дитя природы. «Среди нехоженых дорог, где ключ студеный бил, ее узнать никто не мог и мало кто любил»^[190] — это про меня. И я знаю, что в этом деле что-то не так.

— Откуда?

— Откуда? Да оттуда же, откуда я знаю, что что-то не так с тем знаменитым лафитом урожая семьдесят шестого года, который этот чертов Петтигрю-Робинсон на днях имел наглость опробовать на мне. У него был мерзкий привкус.

— К черту привкус. Нет ведь никаких свидетельств насилия или яда. Ни у кого не было мотива расправиться со старушкой. И нет никаких возможностей доказать что бы то ни было в отношении кого бы то ни было.

Лорд Питер выбрал сигару «Боливар» из своего сигарного ящика и с элегантным артистизмом раскурил ее.

— Послушай, давай заключим пари, — сказал он. — Ставлю десять против одного, что Агата Доусон была убита, двадцать против одного, что это сделала Мэри Уиттакер, и пятьдесят против одного, что докажу это еще до конца года. Идет?

Паркер рассмеялся.

— Я человек бедный, ваше величество, — пошутил он, стараясь выиграть время.

— Вот! — победно воскликнул лорд Питер. — Ты сам не уверен. Был бы уверен, старина, сказал бы: «Деньги ваши — будут наши» — и без малейших колебаний заключил пари.

— Я достаточно повидал на своем веку, чтобы знать, что ни о чем нельзя говорить с абсолютной уверенностью, — возразил детектив, — но готов поспорить… на полкроны по каждому пункту, — осторожно добавил он.

— Да даже если бы ты сказал на полпенни, я бы простил тебе долг, принимая во внимание твою мнимую бедность, но семь с половиной шиллингов тебя не обогатят и не разорят. А уж я постараюсь доказать свои утверждения.

— И что ты намерен предпринять? — саркастически поинтересовался Паркер. — Затребуешь ордер на эксгумацию, чтобы поискать яд, невзирая на заключение эксперта? Или похитишь мисс Уиттакер и подвергнешь ее допросу третьей степени на галльский манер?

— Ничего подобного. Я человек современный и буду использовать современные психологические методы. Наподобие персонажей Псалмов, расставлю ловушки, я ловец душ и подтолкну предполагаемую преступницу к тому, чтобы она сама себя выдала.

— Ну, удачи! Ты ведь у нас лучший, так? — усмехнулся Паркер.

— Именно так. Установленный психологический факт: преступники не могут отрешиться от того, что сделали. Они…

— Возвращаются на место преступления?

— Не перебивай, черт бы тебя побрал. Они предпринимают ненужные действия, чтобы скрыть якобы оставленные следы, и таким образом последовательно навлекают на себя Подозрение, Расследование, Доказательство, Осуждение и Плаху. Выдающиеся авторы юридических трудов… нет, только, чур, не заикайся о святом Августине. В любом случае, чтобы не метать бисер своего красноречия перед свиньями, я предлагаю разместить это объявление во всех утренних газетах. Полагаю, хоть что-то из продукции нашего века блистательной журналистики она читает. Таким образом мы одним камнем убьем двух птичек.

— Вспугнем двух зайцев, хочешь ты сказать, — проворчал Паркер. — Дай сюда.

Берту и Ивлин Гоутубед, бывших прежде в услужении у мисс Агаты Доусон из «Дубравы», Веллингтон-авеню, Лихэмптон, просят связаться с м-ром Дж. Мерблсом, поверенным, в Стэпл-Инн, В ИХ СОБСТВЕННЫХ ИНТЕРЕСАХ.

— Неплохо придумано, правда? — сказал Уимзи. — Рассчитано на то, чтобы вызвать подозрения даже у самых неискушенных умов. Бьюсь об заклад, что Мэри Уиттакер клюнет на это.

— Каким образом?

— Не знаю. Это-то и интересно. Надеюсь, с милягой стариком Мерблсом ничего неприятного не случится. Очень не хотелось бы его потерять. Он — идеальный семейный адвокат. Хотя человек его профессии должен быть готов к риску.

— Глупости! — сказал Паркер. — Хотя согласен: если ты действительно хочешь узнать, что происходило в доме Доусон, добраться до этих девушек полезно. Слуги всегда все знают.

— Дело не только в этом. Помнишь, сестра Филлитер сказала, что девушек уволили незадолго до того, как она сама покинула дом? Так вот, оставляя в стороне странные обстоятельства увольнения сиделки — историю о том, будто мисс Доусон отказывалась принимать пищу из ее рук, хотя это не было следствием перемены общего доброго отношения старушки к своей сиделке, — не кажется ли тебе заслуживающим внимания тот факт, что девушек под надуманным предлогом удалили из дома примерно через три недели после того истерического припадка, который случился с мисс Доусон? Не выглядит ли это так, что всех, кто мог что-то помнить о том эпизоде, просто убирали с дороги?

— Ну, для того чтобы избавиться от девушек, конкретный повод имелся.

— Разбитый фарфор? В наши дни не так легко найти хорошую прислугу. Хозяйкам приходится гораздо терпимее относиться к нерадивости горничных, чем в былые времена. И потом — насчет того припадка. Почему мисс Уиттакер обеспокоила мисс Доусон подписанием каких-то нудных несрочных документов именно в тот момент, когда весьма проницательная сиделка Филлитер отправилась на прогулку? Или они были срочными? Если она знала, что они могут расстроить старушку, почему не позаботилась о том, чтобы рядом был человек, способный ее успокоить?

— Ну, мисс Уиттакер и сама опытная медсестра. Она вполне была способна без посторонней помощи позаботиться о тетке.

— Не сомневаюсь, что она вообще очень способная женщина, — многозначительно сказал Уимзи.

— Да брось. Ты необъективен. Но объявление в любом случае разместить нелишне. Вреда от этого не будет.

Лорд Питер протянул было руку к звонку, но вдруг замер. Челюсть у него слегка отвисла, придав удлиненному лицу чуть глуповатое неуверенное выражение, свойственное героям произведений мистера П. Г. Вудхауса.

— Ты не думаешь, что?.. — начал он. — А, к черту! — Он нажал кнопку звонка. — Вреда не будет, как ты сказал. Бантер, позаботьтесь, чтобы это объявление появлялось во всех газетах, указанных в этом списке, каждый день вплоть до особого распоряжения.

Первый раз объявление было напечатано во вторник утром. В течение следующей недели не произошло ничего особенного, если не считать письменного сообщения мисс Климпсон о том, что юной мисс Файндлейтер удалось наконец уговорить мисс Уиттакер предпринять некоторые шаги относительно птицефермы. Вместе они отбыли осматривать хозяйство, о продаже которого узнали из «Новостей птицеводства», и намеревались отсутствовать несколько недель. Мисс Климпсон опасалась, что в сложившихся обстоятельствах не сможет продолжать расследование с эффективностью, оправдывающей его слишком щедрое вознаграждение. Однако она подружилась с мисс Файндлейтер, и та обещала держать ее в курсе всех их дел. Лорд Питер ответил ей ободряющим письмом.

В следующий вторник, когда мистер Паркер, как всегда, пререкался со своей приходящей домработницей, имевшей неприятное обыкновение варить ему на завтрак копченую рыбу до тех пор, пока та не начинала напоминать просоленную мочалку из люфы, настойчиво зазвонил телефон.

— Это ты, Чарлз? — послышался в трубке голос лорда Питера. — Мерблс получил письмо насчет той девушки, Берты Гоутубед. Она исчезла в прошлый четверг, ее домохозяйка, увидев объявление, обеспокоилась и едет сейчас к нам, чтобы рассказать все, что знает. Можешь в одиннадцать подъехать в Стэпл-Инн?

— Не знаю, — немного раздраженно ответил Паркер. — У меня дела. Не сомневаюсь, что ты справишься и без меня.

— О да! — капризно произнес голос в трубке. — Но я подумал, что тебе это будет самому интересно. Какое же ты неблагодарное существо, Чарлз. Не проявляешь ни малейшего интереса к делу, черт тебя побери.

— Но ты же знаешь, что я в это дело не верю. Ладно, не ругайся, не оскорбляй слух телефонистки на коммутаторе. Я постараюсь. В одиннадцать? Хорошо. Да, послушай!..

Клак — щелкнуло в трубке.

— Отключился, — недовольно сказал Паркер. — Берта Гоутубед. Гм-м. Могу поклясться…

Он протянул руку через стол, взял «Дейли йелл», прислоненную к банке джема, и, поджав губы, прочел заметку, жирный заголовок которой привлек его внимание как раз перед ссорой с домработницей по поводу рыбы.

ОФИЦИАНТКА НАЙДЕНА МЕРТВОЙ

В ЭППИНГСКОМ ЛЕСУ

—

В сумке — £5

—

Он поднял трубку и назвал номер Уимзи. Ответил дворецкий:

— Его светлость в ванной, сэр. Соединить его с вами?

— Да, пожалуйста, — сказал Паркер.

Снова раздался щелчок. Наконец послышался отдаленный голос лорда Питера:

— Алло!

— Квартирная хозяйка не говорила, где работала Берта Гоутубед?

— Говорила. Официанткой в «Корнер-Хаусе». А почему вдруг такой вопрос? Сначала отшиваешь меня, потом не даешь спокойно принять ванну. В чем дело?

— Ты газет еще не читал?

— Нет. Это глупое занятие я оставляю до завтрака. А что случилось? Поступил приказ выступать на Шанхай? Или с подоходного налога сняли шесть пенсов?

— Заткнись, болтун, дело серьезное. Ты опоздал.

— Куда?

— Берту Гоутубед сегодня утром нашли мертвой в Эппингском лесу.

— Боже милостивый! Мертвой? Как? От чего она умерла?

— Понятия не имею. Яд или еще что. Может, сердечный приступ. Никаких следов насилия. Или ограбления. Никакой зацепки. Я еду в Ярд разбираться.

— Прости меня, Господи. Знаешь, Чарлз, а у меня ведь появилось какое-то дурное предчувствие, когда ты сказал, что от объявления не будет вреда. Мертва. Бедная девочка! Чарлз, я чувствую себя убийцей. Черт! Еще и мокрый весь. Ощущаешь себя таким беспомощным. Слушай, поезжай в Ярд, расскажи там все, что знаешь, а я присоединюсь к тебе, как только смогу. В любом случае теперь сомнений нет.

— Но послушай, это же может быть что-нибудь совсем другое, не имеющее отношения к объявлению.

— Ну да, а свиньи могут летать. Включи здравый смысл. Ох! Да, Чарлз, а о ее сестре ничего не известно?

— Известно. На теле найдено письмо от нее, по нему-то Берту и опознали. Она вышла замуж в прошлом месяце и уехала в Канаду.

— Это спасло ей жизнь. Если она вернется, то окажется в страшной опасности. Мы должны с ней связаться и предупредить ее. А также выяснить, что ей известно. До свидания. Мне нужно что-нибудь на себя надеть. Вот черт!

Щелк! На линии снова повисла мертвая тишина, и мистер Паркер, безо всякого сожаления оставив рыбу нетронутой, выскочил из дома и помчался по Лэмбз-Кондуит-стрит к остановке трамвая, идущего в Вестминстер.

Шеф Скотленд-Ярда сэр Эндрю Макензи был старинным другом лорда Питера. Он очень любезно принял молодого человека и со вниманием выслушал его несколько путаную историю о раке, завещаниях, таинственном нотариусе и объявлении в газете.

— Странное совпадение, — сказал он снисходительно, — и я могу понять, почему вы так расстроились. Но можете успокоиться. У меня есть отчет полицейского врача, который совершенно уверен, что смерть Берты Гоутубед наступила по исключительно естественным причинам. Нет никаких признаков какого бы то ни было насилия. Конечно, будет проведено расследование, но я думаю, что нет ни малейшей причины подозревать, что имело место преступление.

— Но что она делала в Эппингском лесу?

Сэр Эндрю слегка пожал плечами.

— Разумеется, это надо выяснить. Однако молодые люди, знаете ли, имеют обыкновение бродить. У нее есть жених. Работает где-то на железной дороге, кажется. Коллинз отправился допросить его. Или она могла прийти туда с кем-нибудь другим.

— Но если смерть была естественной, никто бы вот так просто не оставил девушку, которой стало плохо, а тем более умирающую.

— Это вы не оставили бы. А представьте себе, что там произошла какая-то ссора — в результате грубых развлечений, — и девушка упала замертво, так бывает при сердечном приступе. Ее спутник мог испугаться и сбежать. Разве такое не случается?

Лорда Питера его слова, судя по всему, не убедили.

— Сколько времени прошло с момента смерти, когда ее нашли?

— Дней пять или шесть, по мнению наших экспертов. Ее и нашли-то случайно; в этой части леса мало кто бывает. А тут какие-то ребята, гуляя с собаками, забрели в это пустынное место, и одна из собак учуяла труп.

— Тело лежало на виду?

— Не совсем. В кустах — знаете, в таком месте, где любят порезвиться шаловливые парочки.

— Или где убийца может поиграть с полицией в прятки, — добавил Уимзи.

— Ну-ну. Можете думать что вам угодно, — сказал сэр Эндрю с улыбкой, — но если это убийство, то разве что отравление, поскольку, как я уже сказал, ни малейших следов борьбы и никаких ран на теле не обнаружено. Я пошлю вам отчет о вскрытии. А пока, если хотите побывать вместе с инспектором Паркером на месте, где был найден труп, мы вам окажем любую помощь. И если вы что-нибудь найдете, пожалуйста, дайте мне знать.

Уимзи поблагодарил и, зайдя в соседний кабинет за Паркером, потащил его по коридору на выход.

— Не нравится мне все это, — говорил он ему на ходу. — То есть хорошо, конечно, что наши первые шаги в области психологии принесли, так сказать, плоды, но, видит бог, я не хотел, чтобы эти плоды были такими горькими. Лучше нам сейчас же поспешить в Эппинг, с квартирной хозяйкой можно поговорить и позже. Кстати, у меня новая машина, тебе понравится.

Одного взгляда на черного продолговатого монстра со щегольским корпусом и сверкающей сдвоенной выхлопной трубой мистеру Паркеру хватило, чтобы понять, что единственный способ добраться до Эппинга без вмешательства полиции — это принять как можно более официальный вид и размахивать своим служебным удостоверением перед носом каждого постового в синем мундире. Превозмогая внутреннее сопротивление, он втиснулся на пассажирское сиденье и испытал скорее нервозность, чем облегчение, когда машина уже в следующий миг оказалась в голове транспортного потока, причем с поразительно тихим, едва слышным журчанием мотора вместо ожидаемого им оглушительного рева.

— Новый «Даймлер Твин-Сикс», два блока по шесть цилиндров, — объяснял лорд Питер, искусно обгоняя грузовик, даже не глядя на него. — С гоночным кузовом. Специальной сборки… куча полезных технических новинок… никакого шума — ненавижу шум… как Эдмунд Спарклер^[191]… он очень не любил шум… «Крошка Доррит»… помнишь книгу… зову ее «Миссис Мердль»^[192]… по этой причине… увидишь, на что она способна.

Это обещание было исполнено еще до прибытия на место, где нашли тело. Их появление произвело настоящий фурор среди группы людей, собравшихся кто по служебной обязанности, кто из любопытства. На лорда Питера тут же набросились четыре корреспондента и целый сонм фоторепортеров, которых его присутствие обнадежило: не исключено, что эта тайна выльется в полноценный трехколонник с иллюстрациями. Паркера, к его великому неудовольствию, засняли в позорном виде: когда он, скрючившись, пытался вылезти из «Миссис Мердль». Суперинтендант Уолмсли услужливо пришел ему на помощь и, отогнав зевак, повел к месту происшествия.

Тело уже увезли в морг, но по вмятине, оставшейся во влажной почве, нетрудно было понять, где оно лежало. Взглянув на нее, лорд Питер издал сдавленный стон.

— Черт бы побрал эту теплую весеннюю погоду, — с чувством произнес он. — Апрельский дождь… солнце и вода… что может быть хуже? Тело сильно пострадало, суперинтендант?

— Весьма, милорд, особенно в местах, не прикрытых одеждой. Но личность установлена точно.

— Не сомневаюсь. Как лежало тело?

— На спине, в спокойной и естественной позе. Одежда не смята, ничего такого. Похоже, она сидела, когда ей стало плохо, и просто откинулась на спину.

— М-м-м. Дождь смыл все следы и прочие отпечатки на земле. И трава здесь густая. Эта трава — просто проклятье, да, Чарлз?

— Да. Насколько я вижу, ни одна веточка на кустах не сломана, суперинтендант?

— Ни одна, — ответил офицер, — никаких следов борьбы, как я отметил в своем рапорте.

— Все так, но если бы она сидела, а потом упала навзничь, как вы предполагаете, разве вот эти молодые побеги не сломались бы под тяжестью ее тела?

Суперинтендант внимательно посмотрел на представителя Скотленд-Ярда.

— Вы предполагаете, что ее принесли и положили тут, сэр?

— Я ничего не предполагаю, — недовольно ответил Паркер. — Я просто обращаю ваше внимание на то, что вы должны были бы заметить сами. А что это за следы от колес?

— Это наши, сэр. Мы подогнали сюда машину задним ходом, чтобы погрузить тело.

— И это все натоптали тоже ваши люди, полагаю?

— Частично наши, сэр, частично — те, кто ее нашли.

— И вы, надо думать, следов других людей не обнаружили?

— Нет, сэр. Но всю неделю шли сильные дожди. А кроме того, здесь полно кроликов, как видите, и, вероятно, других животных. Ласок и кого там еще…

— Ох! Ладно, осмотрите-ка тут все кругом. Возможно, найдутся какие-нибудь следы чуть подальше. Очертите круг и докладывайте обо всем, что увидите. И не пускайте сюда всю эту ораву. Выставьте ограждение и скажите, чтобы никто не приближался. Питер, ты осмотрел все, что хотел?

Уимзи, ковырявший тростью под стволом дуба в нескольких ярдах от него, остановился и поднял сверток, который был засунут в углубление между корнями. Двое полицейских поспешили к нему с выражением острого любопытства, которое тут же испарилось, как только они увидели, что́ он достал: бутерброд с ветчиной и пустую бутылку из-под пива «Басс», кое-как завернутые в промасленную газету.

— У кого-то тут был пикник, — хмыкнул Уолмсли. — Думаю, это никакого отношения к телу не имеет.

— А я думаю, что вы ошибаетесь, — спокойно возразил Уимзи. — Когда точно исчезла девушка?

— Она ушла с работы в «Корнер-Хаусе» в пять часов, завтра будет ровно неделя, то есть двадцать седьмого, в среду, — ответил Паркер.

— А это как раз — «Ивнинг вьюз» от среды, двадцать седьмого, — сказал Уимзи. — Последний вечерний выпуск. Он поступает в продажу после шести часов вечера. Так что, если никто не явился сюда с этой газетой позднее, специально чтобы поужинать, скорее всего, газету принесла сама девушка или ее спутник. Трудно вообразить, чтобы кто-то стал устраивать пикникрядом с трупом. Не то чтобы трупы обязательно мешают получать удовольствие от еды — à la guerre comme à la guerre^[193], — но вроде сейчас войны нет.

— Это правильно, сэр, но вы сами сказали, что она умерла в среду или в четверг, так что она могла успеть побывать еще где-нибудь — переночевать у кого-то в городе или еще где.

— Я снова разбит в пух и прах, — притворно опечалился Уимзи. — Тем не менее совпадение занятное.

— Да, милорд, занятное, и я очень рад, что вы нашли эти вещи. Вы заберете их с собой, мистер Паркер, или мне взять?

— Лучше вам взять их и приобщить к другим уликам, — сказал Паркер, протягивая руку, чтобы забрать сверток у Уимзи, но тот, похоже, заинтересовался им больше, чем он того заслуживал. — Думаю, его светлость прав, сверток принесла с собой девушка. И это доказывает, что она пришла сюда не одна. Вероятно, с ней был ее молодой человек. Напоминает старую-старую историю. Осторожно с бутылкой, на ней могут быть отпечатки пальцев.

— Вот она, возьми, — сказал Уимзи. — Да будет у нас всегда друг и бутылка, чтобы его угостить, как говаривал Дик Свивеллер^[194]. Но я очень прошу тебя, прежде чем ты отправишься предупреждать добропорядочного молодого железнодорожника о том, что все сказанное им будет записано и впоследствии может использоваться против него, обрати, пожалуйста, свой взор и нюх на этот бутерброд с ветчиной.

— И что с ним не так? — поинтересовался Паркер.

— Ничего. Он прекрасно сохранился благодаря этому восхитительному дубу. Могучий дуб — сколько веков он служил британцам защитой против завоевателей! Его сердцевина — наши корабли^[195]; заметь, не «сердце», как обычно неверно цитируют, а сердцевина. Однако меня озадачивает несоответствие между этим бутербродом и остальной обстановкой.

— Обычный бутерброд с ветчиной, разве не так?

— О, боги винной фляги и застолья, доколе?.. Да, это бутерброд с ветчиной, варвар, но не обычный. Эта ветчина никогда не видела кухонь Лайонса^[196], прилавков сетевых магазинов или захолустных кулинарий. Поросенок, принесенный в жертву, чтобы изготовить этот деликатес, обрастал сальцем не на обычном свином рационе из помоев и смешанных кухонных отходов. Обрати внимание на плотную структуру мяса, на глубокий коричневатый оттенок его постной части, на желтоватое, словно щека китайца, сало, на темные пятнышки черной патоки, которой его пропитали, чтобы сделать лакомство способным соблазнить самого Зевса Олимпийского. И скажи мне, человек, лишенный тонкого вкуса и достойный того, чтобы его круглый год кормили переваренной треской, как могло случиться, что простая официантка со своим другом-железнодорожником заявились в Эппингский лес, чтобы полакомиться бутербродами с черной, пропитанной патокой браденхэмской ветчиной, которая некогда бегала юным диким вепрем по лесам, пока смерть не превратила его в непортящийся прославленный шедевр кулинарного мастерства? Могу добавить, что сто́ит эта ветчина около трех шиллингов за фунт, — надеюсь, этот аргумент будет для тебя весомым.

— Странно, конечно, — согласился Паркер. — Думаю, только богатые люди могут…

— Либо богатые, либо те, кто относятся к еде как к изящному искусству, — подхватил Уимзи. — Эти две категории не идентичны, хотя иногда пересекаются.

— Это может оказаться важным, — сказал Паркер, аккуратно заворачивая улики. — А теперь пора отправиться осмотреть тело.

Процедура осмотра была не из приятных, поскольку жара и влажность сделали свое дело, ну и, конечно, ласки постарались. По правде говоря, Уимзи, бросив на тело лишь беглый взгляд, предоставил двум полицейским сотрудникам продолжать осмотр, а сам сосредоточил внимание на сумке покойной. Он пробежал глазами письмо от Ивлин Гоутубед (ныне Ивлин Кроппер), записав ее канадский адрес. Из внутреннего кармашка извлек газетную вырезку с собственным объявлением и довольно долго разглядывал сложенную пятифунтовую банкноту, лежавшую вместе с купюрой в десять шиллингов, семью шиллингами и восемью пенсами серебром, ключом от английского замка и пудреницей с компактной пудрой.

— Уолмсли, надеюсь, вы собираетесь отследить купюру?

— О да, милорд, разумеется.

— И ключ. Полагаю, от жилища девушки.

— Без сомнения, сэр. Мы попросили ее квартирную хозяйку прийти и опознать тело. Не то чтобы у нас были сомнения, но так положено. Хозяйка может оказать нам помощь. А! — Суперинтендант выглянул за дверь морга. — Вот, должно быть, и она.

Грузная, добродушная на вид женщина, выбравшаяся из такси с помощью молодого полицейского, беспрерывно всхлипывая, без колебаний опознала покойную как Берту Гоутубед.

— Такая милая девушка, — бормотала она. — О господи, какой ужас! Кто мог сотворить такое? С тех пор как она в прошлую среду не вернулась домой, я так беспокоилась. Сколько раз я пожалела о том, что не отрезала себе язык, прежде чем показать ей это злосчастное объявление. О, вижу, вы нашли его, сэр. Как же это подло — заманивать молоденьких девушек обещаниями какой-то выгоды. Старый грешник, называющий себя адвокатом! Когда она не вернулась в тот день и на следующий, я написала негодяю, предупредила его, что все знаю и напущу на него законные власти, пусть не сомневается, не будь я Доркас Гулливер. Меня ему не провести, я не из тех доверчивых девочек, за которыми он охотится, мне на Духов день шестьдесят один исполнится, так что уж я-то людей знаю — так я ему и написала.

Невозмутимость лорда Питера была несколько поколеблена столь грозной обличительной тирадой в адрес высокочтимого мистера Мерблса из Стэпл-Инн, чья собственная версия переписки с миссис Гулливер была отредактирована в сторону смягчения.

— Представляю, как был шокирован старик, — пробормотал он Паркеру. — Полагаю, мне влетит от него при следующей встрече.

Тем временем миссис Гулливер продолжала стенать:

— Такие порядочные девушки, обе, мисс Ивлин вышла замуж за того приятного молодого человека из Канады. Господи, какой это будет удар для нее! А еще бедняга Джон Афронсайдз, который на Троицу собирался жениться на мисс Берте, бедной овечке. Очень приличный, солидный мужчина, служит на Южной железной дороге, он еще все шутил: «Медленный, но надежный, как Южная железная дорога, — это я, миссис Гулливер». Ай-яй-яй, кто бы мог поверить? И ведь она, боже упаси, совсем не была из этих вертихвосток. Я не задумываясь дала ей ключ от входной двери, потому что она иногда поздно возвращалась с работы, но никогда нигде не оставалась ночевать. Потому я так и забеспокоилась, когда она не вернулась домой. В наши времена многие просто умыли бы руки и были бы рады ничего не знать, чтобы не попасть в передрягу. Только не я. Когда прошло несколько дней, а она все не появлялась, я сказала: «Помяните мое слово, — говорю, — ее похитил, — говорю, — этот самый Мерблс».

— Долго она у вас прожила, миссис Гулливер? — спросил Паркер.

— Чуть больше года, недолго, можно сказать, но будьте уверены: мне и недели хватит, чтобы узнать, порядочная девушка или нет. Имея такой опыт, как у меня, это даже по внешнему виду понять можно.

— Они с сестрой поселились у вас вместе?

— Да. Они пришли ко мне, когда искали работу в Лондоне. И ведь они, скажу я вам, могли попасть в плохие руки — две молоденькие провинциалки, такие свеженькие, хорошенькие.

— Но им необычайно повезло, миссис Гулливер, — сказал лорд Питер, — они нашли в вашем лице человека, которому можно довериться, спросить совета.

— Ну, вообще-то да, — ответила миссис Гулливер. — Не то чтобы нынешняя молодежь прислушивается к старшим… Наставь ребенка на верный путь, он и в старости не собьется с него, как сказано в Писании. Но мисс Ивлин, то есть теперь миссис Кроппер, взбрело в голову, что надо ехать в Лондон и стать настоящими леди, даром что до того они были прислугой. Хотя какая разница между тем, чтобы работать в какой-нибудь закусочной на побегушках у всякой шушеры, и тем, чтобы служить в доме у порядочной женщины, я не знаю, разве что работы больше и ешь когда попало. Тем не менее мисс Ивлин — она всегда была у них заводилой — очень хорошо устроилась, скажу я вам, познакомившись с мистером Кроппером, который каждое утро завтракал в «Корнер-Хаусе» и который положил на нее глаз — с самыми честными намерениями.

— Это большое везение. А вы не знаете, кто подсказал девушкам податься в Лондон?

— Вот, сэр, правильно, что вы спросили, потому что я никогда этого не могла понять. Та леди, у которой они служили в деревне, вбила это в голову мисс Ивлин. Не кажется ли вам, сэр, что при том, как трудно сейчас найти хорошую прислугу, она должна была бы сделать все, чтобы удержать их? Ан нет! Как-то там случилась небольшая неприятность, кажется, с Бертой, эта несчастная девушка, бедный ягненок — сердце разрывается смотреть, как она здесь лежит, правда же? — так вот, Берта разбила какой-то старинный чайник, судя по всему, очень ценный, и хозяйка сказала, что не может, мол, допустить, чтобы ее посуду били и дальше. Поэтому, сказала она, «тебе придется уйти», но, сказала она, «я дам тебе очень хорошую рекомендацию, и ты быстро найдешь хорошее место. Думаю, Ивлин захочет уйти вместе с тобой, — сказала она, — поэтому мне придется найти кого-нибудь другого. Но, — говорит, — почему бы вам не отправиться в Лондон? Там вам будет лучше, и жизнь там более интересная, чем тут». И она столько наговорила им про то, какое чудесное место этот Лондон и какие там открываются возможности, стоит только захотеть, что они прямо с ума сошли, так им захотелось сюда поехать, а она еще и подарила им немного денег и вообще очень хорошо к ним отнеслась.

— Гм-м, — сказал Уимзи, — должно быть, этот чайник был ей как-то особенно дорог. А Берта часто била посуду?

— Да в том-то и дело, сэр, что она никогда прежде ни разу ничего не разбила. Но эта мисс Уиттакер — так ее звать — оказалась из тех упрямиц, которые всегда все делают по-своему. Берта — во всяком случае, так она думала — попала под горячую руку, хотя мисс Ивлин, которая теперь миссис Кроппер, вот та считала, что все это неспроста. Мисс Ивлин была всегда очень, можно сказать, проницательной, в отличие от мисс Берты. Но, в конце концов, у всех нас есть свои особенности, сэр, ведь правда? По моему мнению, эта дама присмотрела себе кого-то другого, кого хотела взять на место Берты, а Ивлин, которая теперь миссис Кроппер, ну, вы знаете, считала, что чайник был просто предлогом, чтобы от них избавиться.

— Вполне вероятно, — сказал Уимзи. — Полагаю, инспектор, что с Ивлин Гоутубед…

— Она теперь миссис Кроппер, — всхлипнув в очередной раз, вставила миссис Гулливер.

— …что с миссис Кроппер уже связались?

— О да, милорд. Мы ей сразу же телеграфировали.

— Отлично. Дайте мне знать, как только она ответит.

— Разумеется, мы постоянно на связи с инспектором Паркером, милорд.

— Конечно. Ну, Чарлз, теперь я тебя оставлю. Мне нужно отправить телеграмму. Или ты едешь со мной?

— Нет, спасибо, — ответил Паркер. — Честно признаться, мне не нравится твой стиль вождения. Будучи лицом официальным, я предпочитаю оставаться в рамках закона.

— «Рамки» — это слово как раз для тебя, — сказал Питер. — Ладно, увидимся в городе.

Глава 7 Ветчина и бренди

Скажи мне, что ты ешь, — и я скажу тебе, кто ты.

Ж. А. Брийа-Саварен^[197]

— Итак, — сказал Уимзи, когда тем же вечером Бантер проводил Паркера в его гостиную, — есть что-нибудь свеженькое?

— Да, у меня есть новая версия преступления, которая не оставляет от твоей камня на камне. И доказательства имеются.

— Кстати, какого именно преступления?

— Ну, конечно же, эппингского. В то, что старушка Доусон была убита, я по-прежнему не верю. Это просто твои фантазии.

— Понятно. А теперь ты хочешь мне сообщить, что с Бертой Гоутубед расправились торговцы «белыми рабынями».

— Откуда ты узнал? — разочарованно спросил Паркер.

— Это нетрудно: чтобы ни случилось с молодой женщиной, у Скотленд-Ярда есть только две навязчивые идеи: либо торговцы «белыми рабынями» — либо наркопритоны. Иногда то и другое вместе. Ты хочешь сказать, что в данном случае имело место именно то и другое?

— Ну, вообще-то да. Так часто бывает, ты же знаешь. Мы проследили пятифунтовую банкноту.

— Вот это важно в любом случае.

— Да. По-моему, именно в ней — ключ ко всему. Это одна из купюр, которые были выданы некой миссис Форрест, живущей на Саут-Одли-стрит. Я съездил туда, чтобы поговорить с этой дамой.

— Поговорил?

— Нет, ее не оказалось дома. Мне сообщили, что она вообще бывает там крайне редко. Надо сказать, у нее весьма дорогостоящие и загадочные привычки. Квартира элегантно обставлена, располагается над цветочным магазином.

— Квартира с гостиничным обслуживанием?

— Нет. Это такой тихий дом с лифтом без лифтера. Она появляется там лишь время от времени, чаще всего вечером, проводит одну-две ночи и уезжает. Еду заказывает из «Фортнум и Мейсон». Счета оплачивает сразу, наличными или чеком. Убирает у нее пожилая женщина, которая приходит около одиннадцати часов утра, к этому времени миссис Форрест обычно уже дома нет.

— Ее кто-нибудь когда-нибудь видел?

— Господи, конечно! Соседи снизу и продавщица из цветочного магазина очень подробно мне ее описали. Высокая, расфуфыренная, вся в ондатре, в открытых, почти без верха туфлях с каблуками, украшенными драгоценными камнями, — ну, ты знаешь эту моду. Волосы обесцвечены; когда проходит мимо, обдает всех ароматом орегано; напудрена белой пудрой — не по моде; губы густо накрашены помадой сургучного цвета; брови вызывающе подведены черным; ногти — палитра всех оттенков красного.

— Вот уж не знал, что ты изучаешь «Женскую страничку» в газетах с такой благой целью, Чарлз.

— Ездит на четырехместном «рено» темно-зеленого цвета с гобеленовой обивкой. Гараж — за углом. Я поговорил с охранником, он сказал, что двадцать седьмого ночью машины в гараже не было. Выехала в половине второго, вернулась около восьми утра.

— Сколько горючего было сожжено?

— Это тоже удалось выяснить. Достаточно, чтобы доехать до Эппинга и обратно. Более того, уборщица сказала, что накануне вечером в квартире ужинали двое и выпили три бутылки шампанского. Также на столе была ветчина.

— Браденхэмская?

— Откуда домработнице это знать? Но, думаю, весьма вероятно. В «Фортнум и Мейсон» мне подтвердили, что доставляли браденхэмскую ветчину по адресу миссис Форрест около двух недель тому назад.

— Звучит убедительно. Насколько я понимаю, ты думаешь, что миссис Форрест заманила к себе Берту Гоутубед с какой-то сомнительной целью, они поужинали…

— Нет, я думаю, там был мужчина.

— Ну да, конечно. Миссис Ф. организовала свидание и оставила их вдвоем. Бедную девочку напоили до бесчувствия, а потом произошло нечто непредвиденное.

— Да. Может, у нее случился удар или ей вкололи наркотик.

— И тогда они вытащили ее из квартиры и избавились от тела. Вполне возможно. Вскрытие что-нибудь прояснит в этом смысле. Да, Бантер, в чем дело?

— Телефон, милорд. Спрашивают мистера Паркера.

— Прости, — сказал Паркер, — я попросил служащих цветочного магазина сообщить мне, когда появится миссис Форрест. Если это она, поедешь со мной?

— Еще бы!

Поговорив по телефону, Паркер вернулся с победным видом, которого ему не удалось скрыть.

— Она только что поднялась в свою квартиру. Поехали. Только не на твоем «демоне смерти» — возьмем такси. Поторапливайся, я не хочу ее упустить.

Дверь в квартиру на Саут-Одли-стрит открыла сама миссис Форрест. Уимзи моментально узнал ее по описанию. Взглянув на удостоверение Паркера, она беспрекословно пропустила их внутрь и проводила в розово-фиолетовую гостиную, явно оформленную специалистами с Риджент-стрит.

— Прошу садиться. Вы курите? А ваш друг?

— Мой коллега, мистер Темплтон, — поспешно поправил ее Паркер.

Наметанным, весьма жестким взглядом миссис Форрест сразу оценила разницу между пиджачным костюмом Паркера ценой в семь гиней, «сшитым по последней моде в наших собственных мастерских и сидящим как влитой», — и скроенным на Сивилл-роу костюмом его «коллеги», однако ничем не выдала своей настороженности, разве что тон ее сделался еще более нарочито любезным. Паркер перехватил ее взгляд. «Профессиональная оценка, — отметил он про себя. — Она решила, что Уимзи — разъяренный брат, муж или кто-то еще. Не важно. Пусть погадает и понервничает — нам это только на руку».

— Мадам, — начал он со строгой официальностью, — мы расследуем некие события, имевшие место двадцать шестого числа прошлого месяца. Вы в это время, кажется, были в городе?

Миссис Форрест слегка наморщила лоб, делая вид, что вспоминает. Уимзи взял на заметку, что она не такая молодая, какой хочет казаться благодаря пышному светло-зеленому платью. Ей, безусловно, было уже под тридцать, и ее взгляд выдавал зрелую и многоопытную женщину.

— Да, думаю, была, — ответила она. — Точно была. Я тогда провела в городе несколько дней. Чем могу быть полезна?

— Речь идет о некой банкноте, путь которой мы проследили, и он привел к вам, — ответил Паркер. — Это пятифунтовая банкнота за номером икс уай пятьдесят восемь девятьсот двадцать девять. Она была выдана вам «Банком Ллойда» при обналичивании чека девятнадцатого числа.

— Очень может быть. Конечно, я не помню но́мера, но примерно в то время действительно обналичивала чек. Могу уточнить по чековой книжке.

— В этом нет необходимости. Но нам бы очень помогло, если бы вы вспомнили, с кем расплатились этой банкнотой.

— А, понимаю. Но это довольно трудно. Приблизительно тогда я расплачивалась со своей портнихой… хотя нет, ей я дала чек. Наличными я заплатила за гараж, это я хорошо помню, и это было как раз пять фунтов. Потом я обедала в «Верри» с приятельницей — помню, на это ушла еще одна пятерка, но была еще и третья. Мне выдали двадцать пять фунтов — тремя пятерками и одной десятифунтовой купюрой. Куда же ушла третья пятерка? А, ну конечно, как я могла забыть! Я поставила ее на лошадь.

— Вы делали ставку через букмекерскую контору?

— Нет. Просто тогда от нечего делать я отправилась в Ньюмаркет и поставила пять фунтов на какую-то лошадь по имени не то Горящий глаз, не то Молодчина, не то как-то еще, ставка была пятьдесят к одному. Разумеется, эта кляча проиграла, со мной всегда так. Какой-то мужчина в поезде «дал мне наводку» и даже записал кличку лошади. Я вручила записочку вместе с деньгами первому попавшемуся мне букмекеру — смешной такой седоволосый человек с хриплым голосом — и больше я этой банкноты никогда не видела.

— Можете вспомнить, в какой день это было?

— Думаю, в субботу. Да, точно, в субботу.

— Большое спасибо, миссис Форрест. Это станет большим подспорьем в расследовании, если мы сможем отследить весь путь этих банкнот. Одна из них всплыла при… определенных обстоятельствах.

— Могу я поинтересоваться, при каких, или это служебная тайна?

Паркер колебался. Он почти жалел теперь, что сразу в лоб не спросил у миссис Форрест, как ее пятифунтовая купюра оказалась в сумочке мертвой официантки, найденной в Эппинге. Застань он ее врасплох, может, она и раскололась бы от неожиданности. А теперь он дал ей время сплести эту небылицу про скачки. Конечно, невозможно проследить путь купюры, переданной неизвестному букмекеру из рук в руки. Но не успел он и слова сказать, как Уимзи первый раз вступил в разговор, причем таким несвойственным ему высоким раздраженным голосом, что его друг был немало озадачен.

— Все это пустая трата времени, — выпалил он. — «Желанье Эгламуру отомстить во мне сильней, чем к Сильвии любовь»^[198].

— Кто такая Сильвия? — с большим изумлением спросила миссис Форрест.

— Кто такая Сильвия? — затараторил Уимзи. — У Шекспира найдется нужное высказывание на любой случай. Но, разрази меня гром, мне не до смеха. Это очень серьезно, и вы не имеете права смеяться над этим. Сильвия жутко расстроена, и врач боится, что это может сказаться на ее сердце. Возможно, вы не знаете, миссис Форрест, но Сильвия Линдхорст — моя кузина. И она желает знать, мы все желаем знать — не перебивайте меня, инспектор, всеми этими ухищрениями мы ничего не добьемся, — я желаю знать, миссис Форрест, кто здесь у вас ужинал вечером двадцать шестого апреля. Кто это был? Кто?! Можете мне сказать?

На сей раз миссис Форрест явно была ошеломлена. Даже под толстым слоем пудры было видно, как вспыхнули и тут же побледнели ее щеки; а в глазах появилось нечто гораздо большее, нежели просто смятение, — какая-то злобная ярость, как у загнанной в угол кошки.

— Двадцать шестого? — запнувшись, переспросила она. — Я не могу…

— Я так и знал! — вскричал Уимзи. — И та девушка, Ивлин, тоже не сомневалась в этом. Кто это был, миссис Форрест? Отвечайте!

— Никто… Тут никого не было, — сказала та, задыхаясь.

— Не надо, миссис Форрест, подумайте лучше, — произнес Паркер, быстро подхватывая игру. — Вы же не будете нас убеждать, что в одиночку выпили три бутылки шампанского «Вдова Клико» и съели ужин на двоих.

— Не забудьте про ветчину, — вставил Уимзи с самодовольным видом, — браденхэмскую ветчину, специально приготовленную и доставленную из «Фортнум и Мейсон». Ну, миссис Форрест?

— Погодите. Одну минуту. Я все вам скажу.

Ладони женщины стиснули розовую шелковую диванную подушку.

— Я… Можно мне что-нибудь выпить? Там, в столовой, на буфете.

Уимзи быстро встал и исчез в соседней комнате. Отсутствовал он довольно долго, как показалось Паркеру. Миссис Форрест сидела, откинувшись на спинку дивана, словно в полной прострации, однако дыхание у нее было ровным, Паркер видел, что она собирается с мыслями. «Придумывает новую байку», — сердито пробормотал он себе под нос. Тем не менее он не мог давить на нее в такой момент, не показавшись жестоким.

За раздвижными дверями лорд Питер производил немало шума, звеня бокалами и что-то переставляя с места на место. Наконец он вернулся.

— Прошу простить за задержку, — извинился он, протягивая миссис Форрест бокал бренди с содовой. — Не мог найти сифон. Всегда был немного рассеян, знаете ли. Так говорят все мои друзья. Прямо в глаза. И потом я пролил немного содовой на буфет. Руки трясутся. Нервы, знаете ли, ни к черту. Ну что, вам лучше? Вот и хорошо. Поставьте бокал. Эта штука должна вам помочь собраться. Может, еще один? Бросьте, вам это не повредит. Не возражаете, если я и себе налью? А то я что-то сильно разнервничался. Крайне неприятное и щепетильное дело. Так что, еще один? Вот и правильно.

С бокалом в руке он снова потопал в столовую, оставив Паркера ерзать в ожидании его возвращения. Присутствие детектива-любителя порой создает затруднения. Уимзи вернулся; на сей раз он проявил больше благоразумия, прихватив поднос, на котором стояли графин, сифон и три бокала.

— Ну вот, — сказал он, — теперь все мы чувствуем себя лучше. Вы готовы ответить на наш вопрос, миссис Форрест?

— А могу я для начала поинтересоваться, какое право вы имеете мне его задавать?

Паркер бросил на друга раздраженный взгляд. Вот что значит дать подозреваемому время подумать.

— Право? — взорвался Уимзи. — Право?! Разумеется, у нас есть такое право. Полиция может задавать какие угодно вопросы, когда что-то случается. А тут убийство! Право ей…

— Убийство?

В глазах женщины появилось напряженно-любопытное выражение. Паркер не понял его смысла, но Уимзи распознал сразу же. Последний раз он видел такое выражение в глазах крупного финансиста, когда тот взялся за перо, чтобы подписать контракт. Уимзи приглашали быть свидетелем при подписании, но он отказался. То был контракт, сломавший тысячи жизней. Финансиста вскоре после этого убили, а Уимзи не согласился расследовать это дело, сформулировав отказ цитатой из Дюма: «Да свершится правосудие Божие!»^[199]

— Боюсь, — сказала миссис Форрест, — что в таком случае я не смогу вам помочь. Двадцать шестого у меня в гостях действительно был друг, но его, насколько мне известно, не убили и он никого не убил.

— Значит, это был мужчина? — спросил Паркер.

Миссис Форрест с насмешливо-притворным раскаянием кивнула.

— Мы с мужем живем раздельно, — пробормотала она.

— Прошу прощения, — сказал Паркер, — но вынужден просить вас назвать имя и адрес этого джентльмена.

— Не слишком ли много вы просите? Возможно, если бы вы сообщили мне больше подробностей…

— Видите ли, — снова вступил Уимзи, — нам необходимо знать наверняка, был это Линдхерст или нет. Моя кузина страшно расстроена, как я уже говорил, и эта девушка, Ивлин, тоже доставляет неприятности. Признаться — разумеется, никому из нас не хочется, чтобы эта история получила огласку, — Сильвия настолько потеряла голову, что набросилась на старину Линдхерста с револьвером. Слава богу, стрелок из нее никудышный. Пуля прошла у него над плечом и вдребезги разнесла вазу — что, кстати, весьма неприятно: ваза-то ценная, китайская, периода Цяньлун, восемнадцатый век. Когда Сильвия гневается, она теряет самообладание. Вот мы и подумали: поскольку Линдхерста выследили вплоть до этого дома, возможно, вы смогли бы нам дать надежное доказательство того, что у вас был не он, и таким образом помочь предотвратить убийство. Потому что, хоть это и можно будет квалифицировать как убийство в состоянии невменяемости, все же чертовски неприятно иметь кузину в бродмурской психушке^[200] — заметьте, близкую родственницу и очень славную женщину, когда она не в гневе.

Напряжение постепенно отпускало миссис Форрест, на ее лице появилась едва заметная улыбка.

— Думаю, ситуация мне ясна, мистер Темплтон, — сказала она. — Я сообщу вам имя, но надеюсь, что оно будет сохранено в строгой тайне?

— Разумеется, разумеется, — охотно откликнулся Уимзи. — Это исключительно любезно с вашей стороны.

— Только поклянитесь, что вы не соглядатаи, нанятые моим мужем, — быстро вставила она. — Я пытаюсь получить у него развод. Откуда мне знать, что это не ловушка?

— Мадам, — произнес Уимзи с гробовой серьезностью, — я клянусь честью джентльмена, что не имею никакого отношения к вашему мужу. Я никогда о нем даже не слышал.

Миссис Форрест покачала головой.

— И все же не думаю, что мне стоит сообщать вам имя моего друга. Если вы спросите его, был ли он здесь, он все равно скажет — нет. А если вы посланы моим мужем, то вы и так уже получили все нужные вам доказательства. Но я могу торжественно заверить вас, мистер Темплтон, что ничего не знаю о вашем друге мистере Линдхерсте…

— Майоре Линдхерсте, — печально вставил Уимзи.

— И если миссис Линдхерст это не удовлетворит и она захочет повидаться со мной лично, я буду рада развеять ее подозрения. Так пойдет?

— Большое спасибо, миссис Форрест. Большего и желать нельзя. Надеюсь, вы простите мне мою резкость, — сказал Уимзи. — Я человек довольно… э-э… экспансивный, а тут такое очень уж неприятное дело. Хорошего вам дня. Пойдемте, инспектор, все в порядке — вы же видите. Я вам чрезвычайно признателен, миссис Форрест, — несказанно. Пожалуйста, не провожайте нас.

Вразвалочку, в гаерски-вальяжной манере, которую умел на себя напускать, Уимзи пошел по узкому коридору, Паркер последовал за ним, сохраняя строгую полицейскую выправку. Однако как только дверь квартиры захлопнулась за ними, Уимзи схватил друга за руку и поспешно затолкал в лифт.

— Думал, что мы уже никогда оттуда не вырвемся, — задыхаясь, проговорил он. — А теперь быстро: как попасть на задний двор?

— Что тебе понадобилось на заднем дворе? — раздраженно поинтересовался Паркер. — И не надо меня так тянуть. Мне вообще не следовало брать тебя с собой, но раз уж взял, я бы предпочел, чтобы ты деликатно помалкивал.

— Ты совершенно прав, — весело согласился Уимзи, — давай только сделаем еще одно маленькое дельце, а потом можешь обрушить на меня все твое праведное негодование. Думаю, нам сюда, за угол, вот по этой боковой дорожке. Шагай поживее и смотри не наткнись на мусорный бак. Первое, второе, третье, четвертое — вот оно! Последи, чтобы никого вокруг не было.

Вычислив выходившее на задний двор занавешенное окно, которое принадлежало квартире миссис Форрест, Уимзи ухватился за водосточную трубу и стал взбираться по ней с ловкостью вора-форточника. На высоте пятнадцати футов над землей он остановился, протянул руку вверх и быстрым движением что-то схватил, после чего бодро съехал обратно по трубе вниз, держа правую руку на отлете, как будто в ней было что-то бьющееся.

И действительно, к большому своему удивлению, Паркер увидел, что Уимзи аккуратно держит пальцами бокал на высокой ножке, такой же, как те, из которых они пили в гостиной миссис Форрест.

— Какого черта?.. — начал было Паркер.

— Тихо! — шикнул на него Уимзи. — Я же Хокшоу-сыщик… собираю отпечатки пальцев. «Вот и мы, вас привечаем, счастья-радости желаем, отпечатки собираем»^[201], — пропел он шепотом. — Вот зачем я унес бокал обратно в столовую. А во второй раз принес другой. Прошу прощения за этот атлетический фортель, но в единственной катушке, которую удалось там найти, было слишком мало ниток. Поменяв бокалы, я на цыпочках пробрался в ванную и вывесил первый за окно. Надеюсь, она с тех пор в спальню не входила. Будь любезен, отряхни мне брюки, старина. Осторожно, не прикасайся к стеклу.

— На кой черт тебе понадобились ее отпечатки?

— Я знал, что ты — человек благодарный. А что, если миссис Форрест — преступница, которую уже много лет разыскивает Скотленд-Ярд? В любом случае, ты сможешь сравнить ее отпечатки с отпечатками на бутылке из-под «Басса», если они там имеются. А кроме того, никогда не знаешь, зачем могут понадобиться отпечатки. Ну как, горизонт чист? Отлично. Лови такси. Я не могу махать рукой с бокалом — будет выглядеть глупо. Кстати…

— Что?

— Я там еще кое-что увидел. Когда первый раз выходил налить бренди, я заглянул в спальню.

— И?

— Как ты думаешь, что я нашел в выдвижном ящике умывального столика?

— Ну?

— Шприц для подкожных инъекций.

— Вот как?

— О да! И невинную коробочку с ампулами, к которой было прикреплено предписание врача: «Для инъекций. Миссис Форрест. По одной при сильных болях». Что ты об этом думаешь?

— Скажу, когда мы получим отчет о вскрытии, — ответил Паркер, явно впечатленный. — Врачебное предписание ты, полагаю, не прихватил?

— Нет. Равно как не сообщил даме, кто мы такие в действительности и что ищем, а также не спросил разрешения на похищение семейного хрусталя. Зато я записал адрес аптекаря.

— В самом деле? — воскликнул Паркер. — Иногда, приятель, у тебя случаются проблески здорового сыщицкого чутья.

Глава 8 Что касается преступления

Общество отдано на милость убийцы, который беспощаден, не имеет сообщников и всегда сохраняет хладнокровие.

Э. Пирсон. Убийство в Сматти-Ноуз

Письмо от мисс Александры Катерины Климпсон лорду Питеру Уимзи.

«Фэйрвью»,

Нельсон-авеню,

Лихэмптон.

12 мая 1927 г.

Дорогой лорд Питер,

мне пока не удалось добыть ВСЮ информацию, которая Вам нужна, так как мисс Уиттакер отсутствует уже несколько недель, объезжая птицефермы!!! С намерением купить, разумеется, а не с санитарной инспекцией (!). Я действительно думаю, что она собирается завести хозяйство вместе с мисс Файндлейтер, хотя что нашла мисс Уиттакер в этой очень экспансивной и на самом деле глупой молодой женщине, я понятия не имею… Однако мисс Файндлейтер явно «помешана на мисс Уиттакер» (как мы выражались в подобных случаях в школе), и, боюсь, никто из нас не смог бы устоять перед таким откровенным и лестным обожанием. Должна сказать, что мне эта привязанность кажется весьма нездоровой — вероятно, вы помните очень разумную книгу мисс Клеменс Дейн^[202] на эту тему, — поскольку за свою жизнь, проведенную преимущественно в обществе, где верховодили женщины, я такого вдоволь насмотрелась! Как правило, это плохо влияет на более слабую из двоих. Впрочем, не буду отнимать Вашего времени пустой болтовней!!!

Между тем мисс Мергатройд, которая дружила со старой мисс Доусон, смогла мне кое-что рассказать о ее прошлой жизни.

Лет пять тому назад мисс Доусон жила в Уорикшире со своей кузиной, некой мисс Кларой Уиттакер, двоюродной бабкой Мэри Уиттакер по отцовской линии. Эта мисс Клара, судя по всему, была «дамой с характером», как обычно выражался мой дорогой отец. В лучшие свои годы она считалась очень «продвинутой» и не слишком приятной (!), поскольку отвергла несколько хороших предложений, КОРОТКО стригла волосы (!!) и основала собственный бизнес, став КОНЕЗАВОДЧИЦЕЙ!!! Конечно, в наше время это никого бы не удивило, но тогда пожилая дама — или молодая, каковой она была, когда затеяла свое революционное предприятие, — стала настоящей ПЕРВОПРОХОДЧИЦЕЙ.

Агата Доусон была ее школьной подругой, глубоко к ней привязанной. Благодаря этой дружбе сестра Агаты, ХАРРИЕТ, вышла замуж за брата Клары Уиттакер ДЖЕЙМСА! Сама же Агата о браке не помышляла, как и Клара, и эти дамы жили вдвоем в большом доме с необъятными конюшнями в уорикширской деревне под названием, кажется, Крофтон. Клара Уиттакер оказалась женщиной, обладавшей незаурядными деловыми способностями, и наладила обширные «связи» с окрестными охотничьими кругами. Ее охотничьи лошади стали очень знамениты, и из капитала в несколько тысяч фунтов, с которого начинала свой бизнес, она сколотила целое состояние, став перед смертью очень богатой женщиной! Агата Доусон к лошадиному бизнесу никогда никакого отношения не имела. Она была «домашней» компаньонкой и присматривала за хозяйством и прислугой.

Умирая, Клара Уиттакер оставила все свои деньги АГАТЕ, минуя собственную семью, с которой не очень ладила, — будучи людьми весьма ограниченными, они не приветствовали ее конное дело!! Ее племянник Чарлз Уиттакер, священник и отец нашей Мэри, был возмущен тем, что не получил наследства, хотя, отнюдь не по-христиански враждовавший с теткой, он едва ли имел право жаловаться, тем более что Клара заработала свое состояние исключительно собственными стараниями. Но он, разумеется, унаследовал от предков дурную старомодную идею, будто женщина не должна быть хозяйкой самой себе, сама зарабатывать деньги и делать с ними то, что считает нужным!

Он и его семья были единственными живыми Уиттакерами, и когда они с женой погибли в автокатастрофе, мисс Доусон попросила Мэри оставить работу медсестры и поселиться вместе с ней. Так что, как видите, деньгам Клары Уиттакер было суждено вернуться в конце концов к дочери Джеймса Уиттакера!! Мисс Доусон никогда не скрывала своего намерения завещать их Мэри, если та согласится переехать к ней и скрасить одинокой старушке закат жизни!

Мэри согласилась, и когда ее тетка — или, точнее сказать, ее двоюродная тетка — продала старый большой дом в Уорикшире после Клариной смерти, они, недолго пожив в Лондоне, переехали в Лихэмптон. Как вы знаете, бедная мисс Доусон тогда уже страдала от ужасной болезни, которая и свела ее в могилу, так что долго ждать денег Клары Уиттакер Мэри не пришлось!!

Надеюсь, эта информация будет Вам в какой-то мере полезна. Мисс Мергатройд, конечно, ничего не известно о других родственниках мисс Доусон, но она всегда полагала, что никаких других живых родственников у нее не существует, ни со стороны Уиттакеров, ни со стороны Доусонов.

Когда мисс Уиттакер вернется, я надеюсь узнать о ней больше. Вкладываю отчет о своих расходах по настоящее время. Надеюсь, Вы не сочтете их чрезмерными. Как продвигается дело с Вашими подопечными? Жаль, что я не имею больше возможности встречаться с теми несчастными женщинами, чьи истории жизни я изучала, — они были такими ТРОГАТЕЛЬНЫМИ!

Искренне Ваша,

Александра К. Климпсон.

P. S. Забыла сообщить, что у мисс Уиттакер есть маленькая машина. Я, конечно, мало смыслю в этом деле, но горничная миссис Бадж сказала мне, что, по словам горничной мисс Уиттакер, это «Остин-7» (есть такая марка?). Серого цвета, номер XX 9917».

Едва лорд Питер закончил читать этот документ, как Бантер доложил о приходе мистера Паркера, и тот, войдя, устало опустился в удобное честерфилдское кресло.

— Ну, доложи результаты, — потребовал его светлость, перебрасывая ему письмо. — Знаешь, я начинаю думать, что ты был прав насчет дела Берты Гоутубед, и это большое облегчение для меня. Я, разумеется, не поверил ни одному слову миссис Форрест — по своим соображениям, но надеюсь, что смерть Берты была чистым совпадением и не имеет никакого отношения к моему объявлению.

— Вот как? — с горечью сказал Паркер, наливая себе виски с содовой. — Ну, тогда тебе будет еще приятнее узнать, что результаты аутопсии показали отсутствие каких бы то ни было признаков насильственной смерти. Ни яда, ни повреждений. У нее было слабое сердце, и вывод патологоанатома: летальный обморок от переедания.

— Меня это не удивляет, — сказал Уимзи. — Мы ведь и сами предполагали удар. Некий обходительный джентльмен, встреченный в квартире их общей знакомой, чрезмерно разошелся после ужина и стал распускать руки. Добропорядочная молодая женщина была шокирована. Слабое сердце не выдержало. Обморок. Конец. Обходительный джентльмен и его подруга в панике — у них на руках труп. Счастливая мысль: автомобиль; Эппингский лес; exeunt omnes^[203] с песнями, умыв руки. В чем сложность?

— Сложность в том, чтобы это доказать, только и всего. Кстати, на бутылке отпечатков не было — лишь смазанные пятна.

— Перчатки, надо полагать. Похоже на камуфляж. Обычно парочка, отправляясь на пикник, не надевает перчатки, чтобы взять в руки бутылку пива.

— Я знаю. Но мы не можем арестовать всех, кто носит перчатки.

— «Тюлень сказал: «Как я скорблю, как плачу я над вами!» И самых крупных выбрал он с горючими слезами…»^[204], — продекламировал Уимзи. — А что с теми ампулами для инъекций?

— Абсолютно ничего. Мы опросили аптекаря и врача. Миссис Форрест страдает острыми невралгическими болями, и эти уколы ей официально прописаны. Там ничего подозрительного, никаких признаков употребления наркотиков. Дозировка обезболивающего небольшая, смертельной она ни для кого быть не могла. А кроме того, не помню, говорил ли я тебе, что в организме покойной не найдено следов ни морфия, ни какого-либо другого яда.

— Ну, что ж! — сказал Уимзи. Несколько минут он сидел, задумчиво глядя на огонь. — Вижу, и в газетах интерес к этому делу затухает, — неожиданно добавил он.

— Да. Мы разослали результаты анализов, и завтра будет напечатана заметка с выводом: смерть по естественным причинам, вот и все.

— Отлично. Чем меньше суеты вокруг, тем лучше. Что-нибудь слышно от ее сестры из Канады?

— Ах да, забыл. Три дня назад мы получили от нее телеграмму. Она приезжает.

— Приезжает? Черт побери! На каком судне?

— На «Звезде Квебека», оно прибывает в ближайшую пятницу.

— Гм-м! Мы должны ее перехватить. Ты собираешься встречать судно?

— Господи, нет, конечно! С какой стати?

— Думаю, кто-нибудь должен ее встретить. Я, конечно, немного успокоился, но сомнения остались. Я сам ее встречу, если не возражаешь. Мне нужно узнать у нее все об этой истории с мисс Доусон, и на этот раз я хочу быть уверен, что у девушки не случится сердечного приступа, прежде чем я с ней поговорю.

— Питер, я правда думаю, что ты все преувеличиваешь.

— Береженого бог бережет, — сказал его светлость. — Хочешь еще глоток? Кстати, что ты думаешь о последних известиях от мисс Климпсон?

— Не вижу в них ничего особенного.

— Не видишь?

— Письмо немного сбивчивое, но в целом все ясно.

— Ну да. Единственное, что мы теперь знаем, что отец Мэри Уиттакер злился на то, что деньги его тетки достались мисс Доусон, и считал, что они должны перейти к нему.

— Но ты же не можешь подозревать его в убийстве мисс Доусон. Он умер задолго до нее, а деньги так или иначе должны были перейти к его дочери.

— Да, это так. Но предположим, что мисс Доусон передумала. Она ведь могла рассориться с Мэри Уиттакер и решить оставить деньги кому-нибудь другому.

— А, понимаю — и поплатиться за это жизнью, прежде чем составила завещание?

— А разве такое невозможно?

— Возможно, разумеется. Если не учитывать, что по всем имеющимся у нас сведениям никому не удалось убедить ее это завещание составить.

— Верно — пока она оставалась в хороших отношениях с Мэри. А как насчет того утра, о котором упомянула сестра Филлитер, когда мисс Доусон утверждала, будто ее хотят раньше времени свести в могилу? Вполне вероятно, Мэри надоело, что тетка так бессовестно долго коптит небо. Если бы мисс Доусон об этом узнала, ей бы это очень не понравилось, и она могла открыто заявить, что составит завещание в пользу кого-то другого — в порядке страховки от преждевременной кончины!

— Тогда почему она не послала за своим поверенным?

— Может, она и пыталась. Но ведь она была прикована к постели и беспомощна, а Мэри вполне могла перехватить ее послание.

— Звучит вполне правдоподобно.

— Вот и я так думаю. И вот почему я хочу получить показания Ивлин Кроппер. Совершенно уверен, что девушек уволили, так как они услышали больше, чем им следовало. Иначе откуда такая горячая готовность Мэри устроить их в Лондоне?

— Да. Эта часть рассказа миссис Гулливер мне тоже показалась странной. А что насчет другой сиделки?

— Сестры Форбс? Хорошая мысль. Я о ней и забыл. Думаю, вы можете ее найти?

— Конечно, можем, если тебе это кажется важным.

— Мне это кажется чертовски важным. Слушай, Чарлз, вижу, ты не испытываешь большогоэнтузиазма по поводу этого дела.

— Я вообще не уверен, что там есть «дело». Почему ты так страстно им увлекся? Похоже, тебе до смерти хочется, чтобы оно оказалось убийством, хотя для этого нет никаких особых оснований. Почему?

Лорд Питер встал и начал мерить шагами комнату. Его стройная фигура в свете одинокой настольной лампы отбрасывала гротескную расплывчатую тень, вытянутую до потолка. Он подошел к книжному стеллажу, и тень съежилась, сгустилась и замерла. Поднял руку — тень взметнулась вместе с ней, скользнув по позолоченным буквам на корешках.

— Почему? — повторил Уимзи. — Потому что я уверен: это именно то дело, которое я всегда искал. Всем делам дело. Убийство без видимых мотивов, без средств преступления, без зацепок. Образцовое. Все это, — он повел рукой вдоль книжных полок, и тень повторила его жест, сделав его более широким и зловещим, — все книги на этой стене — книги о преступлениях. Но в них описаны только несостоявшиеся преступления.

— Что ты имеешь в виду под несостоявшимися преступлениями?

— Провалившиеся. Те, которые были раскрыты. Как ты думаешь, каково соотношение количества таких преступлений и успешных, тех, о которых мы даже не слыхали?

— В нашей стране, — весьма напыщенно сказал Паркер, — удается выследить и отдать под суд большинство преступников…

— Дорогой мой, я знаю, что там, где факт преступления очевиден, вы ловите преступника минимум в шестидесяти процентах случаев. Но уже в тот момент, когда только возникает подозрение в совершении преступления, оно ipso facto^[205] попадает в категорию несостоявшихся. После этого речь идет лишь о большей или меньшей эффективности работы полиции. А как насчет тех преступлений, относительно которых никогда не возникало даже подозрений?

Паркер пожал плечами.

— Что можно ответить на такой вопрос?

— А давай погадаем. Почитай любую сегодняшнюю газету. Например, «Мировые новости». Или — поскольку на прессу теперь надели намордник — возьмем Судебный вестник бракоразводных процессов. Разве он не наводит на мысль, что брак — это всегда неудача? И разве все наши газеты не забиты глупыми статьями, производящими тот же эффект? Между тем посмотри на супружеские пары, которые ты лично знаешь, разве большинство из них не благополучны на свой скучный, непоказушный манер? Просто ты о них ничего не знаешь. Люди не заявляются в суд, чтобы сообщить, что они бредут по жизни в целом вполне безбедно, большое, мол, спасибо. Точно так же, прочитав все эти книги, ты придешь к выводу, что все убийства всегда раскрываются. Потому что огласку получают только разоблаченные преступления. Успешные убийцы не трубят о своих деяниях в газетах. Они даже не участвуют в идиотских симпозиумах, чтобы ответить пытливому миру на вопросы «Что для меня значит убийство?» или «Как я стал успешным отравителем?» Удачливые убийцы, как и удачливые жены, помалкивают. И соотношение между непойманными и пойманными убийцами, скорее всего, такое же, как соотношение между разведенными и счастливыми парами.

— А ты не преувеличиваешь?

— Не знаю. И никто не знает. В том-то все и дело. Но ты спроси любого врача, когда он будет в непринужденном, расслабленном расположении духа, не возникают ли у него порой скверные подозрения, которым он не может, да и не посмел бы дать ход? Ты же видел на примере нашего друга Карра, что получается, когда один какой-нибудь врач оказывается чуть более смелым, чем остальные.

— Ну, так он ничего и не смог доказать.

— Знаю. Но это не значит, что доказывать было нечего. Вспомни десятки и сотни убийц, которых никто не преследовал и даже не подозревал до тех пор, пока они не заходили слишком далеко и не совершали глупость, которая срывала им все представление. Например, Палмер. Он избавился от жены, брата, тещи и незаконнорожденных детей, и все ему сходило с рук до тех пор, пока он не совершил ошибку, расправившись с Куком слишком уж эффектным способом. Или посмотри на Джорджа Джозефа Смита. Никому и в голову не приходило подозревать его, после того как утонули две его первые жены. Только когда он утопил третью, появились сомнения. Армстронг тоже мог бы выйти сухим из воды, совершив намного больше преступлений, чем было ему в конце концов предъявлено, если бы не споткнулся на Мартине и отравленных шоколадных конфетах — вот это и разворошило гнездо шершней. Берка и Хейра осудили за убийство старухи, а потом они беспечально признались, что за два месяца прикончили шестнадцать человек, и никто об этом ни сном ни духом не ведал.

— Но они ведь были пойманы.

— Только потому, что оказались дураками. Если ты убиваешь кого-то жестоким кровавым способом, или травишь человека с богатырским здоровьем, или избавляешься от наследодателя на следующий день после того, как он подписал завещание в твою пользу, или приканчиваешь всех встречных, пока люди не начинают думать, что ты — одушевленное воплощение анчара^[206], то естественно, что в конце концов тебя найдут. Но выбери кого-нибудь старого и больного, такого, чья смерть на первый взгляд не принесет тебе никакой выгоды, используй разумный метод убийства, который позволит выдать его за естественную смерть или несчастный случай, не повторяй своих опытов слишком часто — и ты в безопасности. Готов поклясться, что далеко не все смерти с подтвержденным диагнозом сердечных болезней, гастроэнтеритов и гриппа являются делом рук только природы. Убить так легко, Чарлз, так чертовски легко — даже не имея опыта.

Паркер выглядел озадаченным.

— В том, что ты говоришь, есть разумное зерно, — признал он. — Я сам слышал несколько занятных историй на эту тему. Думаю, и все мы слышали. Но мисс Доусон…

— Случай с мисс Доусон влечет меня неудержимо, Чарлз. Такой чудесный сюжет! Такая старая и больная. Так близка к смерти. Вот-вот должна скончаться. Никаких родственников, которые стали бы задавать неудобные вопросы. Никаких привязанностей или старых друзей. И такая богатая. Призна́юсь, Чарлз, иногда, лежа в постели, я прямо-таки облизываюсь, придумывая способы и средства, которыми можно было бы умертвить мисс Доусон.

— Тем не менее, пока ты не придумал такого, который опровергает результаты анализов и не имеет очевидного мотива, можешь считать, что старания твои напрасны, — трезво возразил Паркер, которого немного коробил этот весьма неприятный разговор.

— С этим нельзя не согласиться, — ответил лорд Питер, — но это лишь доказывает, что пока я — третьеразрядный убийца. Подожди, вот усовершенствую свой метод — и уж тогда я тебе покажу… может быть. Какой-то старый мудрец сказал: каждый из нас держит в своих руках жизнь другого человека — но только одного, Чарлз, только одного.

Глава 9 Завещание

Как нашу волю применить, чтобы с твоей она слилась?

А. Теннисон. In Memoriam^[207]

— Алло! Алло… алло! Оператор, «о, кто ты? — птица иль пустой лишь голос с вышины?»^[208]… Отнюдь нет, у меня и в мыслях не было издеваться, дитя мое, это цитата из стихотворения мистера Вордсворта… ну, так попробуйте соединить еще раз… благодарю… Это доктор Карр? Лорд Питер Уимзи вас беспокоит… о, да… да-да… ага!.. Ничуть… Мы готовы реабилитировать вас и вернуть домой увенчанным триумфальным венком из листьев сенны и крушины^[209]… Нет, кроме шуток… Мы пришли к выводу, что это действительно серьезно… Да… Мне нужен адрес сестры Форбс… Да, записываю… Еще раз, как? Лутон?.. А, Тутинг^[210], понял… Ни секунды не сомневаюсь, что она мегера, но и я ведь Великий Панджандрум^[211] с маленькой круглой кнопочкой на макушке… Огромное спасибо… горячо приветствую! Да, еще кое-что… алло-алло!.. Она не занимается акушерством? А-ку-шерст-вом… Анна-Кэтрин-Шекс… А-ку-шерст-вом. Нет? Вы уверены?.. Было бы просто ужасно, если бы занималась: мне при всем желании не удалось бы организовать потребность в родовспоможении. Но поскольку вы уверены… Конечно, конечно… да… Ни за что на свете… Никакого отношения к вам. До свиданья, старина, до свиданья.

Лорд Питер повесил трубку, весело насвистел какой-то мотивчик и вызвал Бантера.

— Милорд?

— Бантер, какой костюм приличествует мужчине, ожидающему прибавления в семействе?

— Сожалею, милорд, но я не в курсе последней моды для будущих отцов. Однако думаю, что подойдет любой костюм, который будет способствовать спокойному и бодрому расположению духа вашей дамы.

— К сожалению, я не знаю этой дамы. Она — лишь игра моего чрезмерно буйного воображения. Но, полагаю, внешний вид должен свидетельствовать о радужных ожиданиях, гордости собой и легком волнении.

— Как у новобрачного, милорд, если я правильно понял. Тогда я бы предложил светло-серый пиджачный костюм — из ткани с легким начесом, к нему блекло-аметистовые галстук и носки и мягкую шляпу. Я бы не рекомендовал котелок, милорд. Мужчина в котелке, выказывающий признаки волнения, ассоциируется с финансистом.

— Вы, безусловно, правы, Бантер. И еще я надену те перчатки, которые так прискорбно испачкал вчера на Чаринг-Кросс. Будто я так взволнован, что мне не до перчаток.

— Очень хорошо, милорд.

— И, наверное, без трости.

— Вашей светлости, виднее, конечно, но я бы сказал, что манипуляции с тростью порой помогают выразить эмоции.

— И опять ваша правда, Бантер. Вызовите мне такси, скажите, что я еду в Тутинг.

Сестра Форбс выразила глубочайшее сожаление. Она была бы счастлива оказать помощь мистеру Симмсу-Гейторпу, но никогда не занималась акушерством. Интересно, кто ввел мистера Симмса-Гейторпа в заблуждение, назвав ему ее имя?

— Знаете, я бы не сказал, что был введен в заблуждение, — ответил мистер Симмс-Гейторп, роняя трость и поднимая ее с простодушным смехом. — Мисс Мергатройд — вы ведь знаете мисс Мергатройд из Лихэмптона, ну да, она самая — так вот, о вас я услышал от нее (что являлось чистой правдой), и она сказала мне, что вы на редкость приятный человек — уж простите, что «перехожу на личности», — и что было бы замечательно, если бы мне удалось уговорить вас приехать. Только вот она не была уверена, что вы занимаетесь акушерством. Но я, знаете ли, подумал: почему бы не попытаться? Я в таком волнении… ну, из-за жены, вы же понимаете. Так важно иметь рядом кого-то молодого и жизнерадостного в этот… э-э… критический момент. Акушерки чаще всего бывают старыми и унылыми, вы уж простите, что я так говорю. А жена очень нервничает — что естественно, это же ее первые роды — и не хочет, чтобы вокруг нее топтались одни старушки, понимаете?

Сестра Форбс, которая была костлявой женщиной лет сорока, прекрасно все понимала и очень сожалела, что никак не может помочь.

— В высшей степени любезно со стороны мисс Мергатройд, что она рекомендовала меня, — сказала она. — Вы хорошо с ней знакомы? Такая восхитительная женщина, не правда ли?

Будущий отец с готовностью согласился.

— Мисс Мергатройд под большим впечатлением от того, с каким сочувствием вы ухаживали за бедной старой дамой, мисс Доусон. Та, кстати, моя очень дальняя родственница, седьмая вода на киселе, но все же. Немного нервная и эксцентричная, как и все в нашей семье, но вообще — очаровательная была старушка, правда?

— Я к ней очень привязалась, — ответила сестра Форбс. — Пока мисс Доусон сохраняла полную дееспособность, она была очень приятной и благоразумной пациенткой. Конечно, она испытывала сильные боли, и нам приходилось бо́льшую часть времени держать ее на морфии.

— О, да! Бедная страдалица! Знаете, сестра, я иногда думаю: как жаль, что нам не позволено помогать людям безболезненно уйти из жизни, когда их неизлечимая болезнь заходит слишком далеко. В конце концов, они ведь уже, можно сказать, практически мертвы. Какой смысл продлевать их мучения?

Сестра Форбс весьма строго посмотрела на него.

— Боюсь, не могу с вами согласиться, — сказала она, — хотя такое непрофессиональное мнение тоже можно понять. Но доктор Карр его, конечно, не разделял, — добавила она не без ехидства.

— О, думаю, вся эта кутерьма вокруг мисс Доусон была просто возмутительна, — сочувственно произнес джентльмен. — Бедная старушка! Я тогда сказал жене: почему они не оставят несчастную женщину в покое? Зачем резать ее, когда совершенно очевидно, что она просто естественным образом угасла? Жена со мной полностью согласилась. Ее очень расстроила эта суета, знаете ли.

— Это было крайне неприятно для всех причастных, — заметила сестра Форбс, — и, разумеется, поставило меня в чрезвычайно неловкое положение. Мне не следовало бы распространяться об этом, но раз вы родственник, то вы поймете.

— Разумеется. А вам самой никогда не приходило в голову, сестра, — мистер Симмс-Гейторп наклонился вперед, нервно смяв руками свою мягкую шляпу, — что за всем этим действительно могло что-то быть?

Сестра Форбс поджала губы.

— Видите ли, — продолжал мистер Симмс-Гейторп, — бывали случаи, когда врачи пытались склонить своих богатых старых пациенток составить завещание в их пользу. Вы не думаете, что… э-э?

Сестра Форбс всем своим видом дала понять, что «думать» не входит в ее обязанности.

— Нет, конечно, нет. Но как мужчина мужчине… то есть, я хотел сказать, строго между нами — может, были какие-то неурядицы насчет приглашения нотариуса или еще чего-то в этом роде? Разумеется, моя кузина Мэри — я называю ее кузиной, хотя на самом деле между нами нет родственной связи — она, безусловно, милейшая женщина и все такое, но, может, она не горела желанием посылать за нотариусом, а?

— О, мистер Симмс-Гейторп, уверена, что вы ошибаетесь. Мисс Уиттакер очень хотела, чтобы у ее тетушки были в этом смысле все возможности. На самом деле — надеюсь, я не выдаю никакой тайны, сообщая вам это, — она мне говорила: «Если мисс Доусон выразит желание встретиться с нотариусом, в любое время, когда бы это ни случилось, позаботьтесь о том, чтобы за ним немедленно послали». Я, разумеется, так и поступила.

— Вы за ним посылали? Значит, он не пришел?

— Конечно, пришел. Без всяких проблем.

— Ага! Это как раз свидетельствует о том, как могут ошибаться сплетницы! Простите, но у меня, оказывается, было совершенно превратное представление о случившемся. Совершенно уверен, что мисс Писгуд говорила, будто ни за каким нотариусом не посылали.

— Уж не знаю, откуда мисс Писгуд вообще могло что-то быть об этом известно, — фыркнула сестра Форбс. — Ее разрешения в этом деле никто не спрашивал.

— Конечно, нет, но вы же знаете, как распространяются слухи. А кстати, раз имелось завещание, почему его не огласили?

— Я не говорила, что оно имелось, мистер Симмс-Гейторп. Никакого завещания не было. Нотариус приезжал оформить доверенность, чтобы мисс Уиттакер могла подписывать чеки и прочие финансовые документы за свою тетю. Это было совершенно необходимо, потому что силы покидали больную на глазах.

— Да, наверное, под конец она уже плохо соображала.

— В сентябре, когда я сменила сестру Филлитер, пациентка была во вполне здравом уме, если не считать этой ее фантазии насчет отравления.

— Она действительно боялась, что ее отравят?

— Раз или два она сказала: «Я не собираюсь умирать ради того, чтобы доставить кому-то удовольствие, сестра». Она мне очень доверяла. По правде сказать, мистер Симмс-Гейторп, со мной она была в лучших отношениях, чем с мисс Уиттакер. Но в октябре голова у нее начала слабеть, и она часто бредила. Порой, очнувшись, она со страхом спрашивала: «Они его уже приняли, сестра?» — вот именно так. Я отвечала: «Нет, еще не приняли», и это ее успокаивало. Вспоминая сейчас те дни, когда ее сознание мутилось, я думаю, что она действительно боялась чего-то. С больными, находящимися под действием наркотиков, это часто случается. Они половину времени проводят в бреду.

— Значит, в последний месяц, полагаю, она едва ли могла составить завещание, даже если бы хотела?

— Да, думаю, в тот период она уже была не способна это сделать.

— Но раньше, когда приезжал нотариус, могла, если бы пожелала?

— Разумеется, могла.

— Но не сделала?

— О нет. Я все время находилась при ней, по ее особому распоряжению.

— Понятно. Вы и мисс Уиттакер.

— Бо́льшую часть времени даже без мисс Уиттакер — только я. Я понимаю, что вы имеете в виду, мистер Симмс-Гейторп, но вам стоит выбросить из головы все дурные предположения относительно мисс Уиттакер. Нотариус, мисс Доусон и я провели втроем около часа, пока секретарь в соседней комнате готовил все необходимые документы. Все это, видите ли, делалось потому, что еще один визит нотариуса с нашей точки зрения мог оказаться слишком обременительным для мисс Доусон. Мисс Уиттакер пришла лишь в самом конце. Если бы мисс Доусон хотела составить завещание, у нее были все возможности это сделать.

— Ну, рад это слышать, — сказал мистер Симмс-Гейторп, собираясь уходить. — Все эти мелкие недоразумения имеют неприятное свойство сеять разлад в семье. Однако мне пора. Я очень огорчен, что вы не сможете к нам приехать, сестра, и моя жена будет крайне разочарована. Придется искать кого-нибудь другого, такого же приятного — если это, конечно, возможно. До свидания.

В такси лорд Питер снял шляпу и задумчиво почесал голову.

— Еще одна хорошая гипотеза отпала, — пробормотал он. — Ладно, у этого узелка есть еще один кончик, за него и потянем. Сначала Кроппер, потом Крофтон — полагаю, теперь линия выстраивается именно так.

Часть 2 Юридическая проблема

Торжествующий свет юриспруденции.

Сэр Эдвард Коук^[212]

Глава 10 И снова завещание

Нам завещанье Цезаря прочти!..

Мы знать хотим, что Цезарь завещает.

У. Шекспир. Юлий Цезарь^[213]

— О, мисс Ивлин, моя дорогая, о, бедняжка!

Высокая девушка в черном вздрогнула и оглянулась.

— Ах, миссис Гулливер… как мило, что вы приехали меня встретить!

— Я была очень рада, моя дорогая, воспользоваться случаем — все благодаря этим любезным джентльменам, — всхлипнула квартирная хозяйка, обнимая девушку прямо у трапа и загородив всем дорогу, к великому неудовольствию остальных пассажиров. Старший из двух джентльменов, о которых шла речь, мягко положил руку ей на локоть и отвел обеих женщин в сторону.

— Бедная моя овечка! — рыдала миссис Гулливер. — Вам пришлось проделать такой долгий путь в одиночку, а милая несчастная Берта лежит в могиле, и о ней рассказывают ужасные вещи, а она всегда была такой хорошей девушкой.

— Самая несчастная — это наша мать, — ответила девушка. — Я места себе не находила и сказала мужу: «Я должна ехать», а он и говорит: «Милая, если бы я мог поехать с тобой, я бы поехал, только вот нельзя оставить ферму без присмотра, но если ты считаешь, что должна, поезжай» — вот так он сказал.

— Дорогая миссис Кроппер, ваш муж всегда был очень добрым и порядочным человеком, — подхватила миссис Гулливер. — Но что же это я, совсем забыла о любезных джентльменах, которые были так добры, что привезли меня сюда, чтобы я смогла вас встретить. Это — лорд Питер Уимзи, а это — мистер Мерблс, поместивший то самое злосчастное объявление, с которого, как я считаю, все и началось. Ох, и зачем только я показала его вашей бедной сестре, но я же считала, что джентльмен действует из самых лучших намерений; теперь, когда я его увидела, я знаю, что так и было, но сначала подумала о нем плохо.

— Рада познакомиться с вами, — сказала миссис Кроппер с дежурно-приветливым видом, который научилась принимать, работая в ресторане. — Прямо перед отъездом я получила от бедной Берты письмо, в которое было вложено ваше объявление. Я ничего не поняла из него, но буду рада, если вы сможете прояснить мне что-нибудь в этом жутком деле. Говорят, что это было убийство?

— Следствие пришло к выводу о смерти от естественной причины, — ответил мистер Мерблс, — но мы считаем, что в деле есть нестыковки, и будем чрезвычайно признательны вам за помощь в другом деле, которое может оказаться, а может и не оказаться связанным со смертью вашей сестры.

— Ну разумеется, — кивнула миссис Кроппер. — Не сомневаюсь, что вы достойные джентльмены, раз миссис Гулливер ручается за вас, она никогда не ошибается в людях, правда, миссис Гулливер? Я расскажу вам все, что знаю, хотя знаю я не много, для меня все это какая-то страшная тайна. Только мне бы не хотелось сейчас задерживаться, надо поскорее встретиться с мамой. Представляю, в каком она состоянии, Берта была ее любимицей, а теперь она осталась одна, если не считать девушку, которая за ней присматривает, но какое от той может быть утешение, когда так внезапно теряешь дочь.

— Мы не задержим вас ни на минуту, миссис Кроппер, — сказал мистер Мерблс. — Если позволите, мы сопроводим вас до Лондона и по дороге зададим несколько вопросов, а потом — опять же если позволите — благополучно доставим вас в дом вашей матушки, где бы он ни находился.

— В Крайстчерче, неподалеку от Борнмута, — вставил лорд Питер. — Я отвезу вас прямо туда, если хотите. Это сэкономит время.

— О, вы, похоже, все знаете! — не без восхищения воскликнула миссис Кроппер. — Ну, пойдемте, а то пропустим ближайший поезд.

— Правильно, — сказал мистер Мерблс. — Позвольте предложить вам руку.

Миссис Кроппер взяла его под руку, и, совершив предварительно требуемые по прибытии формальности, вся компания направилась к станции. Когда они проходили через шлагбаум на платформу, миссис Кроппер негромко вскрикнула и подалась вперед, будто что-то привлекло ее внимание.

— Что случилось, миссис Кроппер? — на ухо спросил ее лорд Питер. — Вы кого-то узнали?

— Вы очень наблюдательны, — ответила миссис Кроппер. — Из вас вышел бы хороший официант; не обижайтесь, сэр, услышать такое от понимающего человека — комплимент. Да, мне показалось, что я кое-кого увидела, но этого не может быть, потому что, перехватив мой взгляд, она прошла мимо.

— Кого, как вам кажется, вы заметили?

— Одна женщина показалась мне очень похожей на мисс Уиттакер, у которой мы с Бертой когда-то работали.

— Где вы ее видели?

— Вон там, у той колонны, высокая смуглая леди в малиновой шляпке и серой меховой горжетке. Но она уже исчезла.

— Прошу меня простить.

Лорд Питер освободил руку миссис Гулливер из-под своего локтя, ловко сунул ее под свободный локоть мистера Мерблса и нырнул в толпу. Мистер Мерблс, весьма озадаченный столь эксцентричным поведением, повел обеих женщин в свободное купе первого класса, на двери которого миссис Кроппер заметила табличку с надписью: «Зарезервировано для лорда Питера Уимзи и его спутников». Миссис Кроппер попыталась возразить, сказав что-то насчет своего билета, но мистер Мерблс успокоил ее, заверив, что все уже оплачено и что в отдельном купе им будет удобнее.

— Ваш друг, наверное, опоздал, — обеспокоилась миссис Кроппер, когда состав тронулся.

— Это едва ли, — ответил мистер Мерблс, спокойно разворачивая два дорожных пледа и заменяя свой старомодный цилиндр на забавное дорожное кепи с «ушами». Несмотря на всю свою взволнованность, миссис Кроппер не могла мысленно не удивиться: где ему удалось раздобыть такой реликт Викторианской эпохи? На самом деле головные уборы мистера Мерблса делались на заказ, по его собственным эскизам, у очень дорогого шляпника из Вест-Энда, который испытывал глубокое почтение к мистеру Мерблсу как к истинному джентльмену старой школы.

С четверть часа никаких признаков присутствия лорда Питера в поезде не было, а потом, вдруг просунув голову в дверь купе, он с приветливой улыбкой произнес:

— Одна рыжеволосая дама в малиновой шляпке; три темноволосых дамы в черных шляпках, несколько не поддающихся описанию дам в надвинутых на глаза шляпках цвета пыли; седовласые пожилые дамы — в большом разнообразии; шестнадцать флэпперов^[214] с непокрытыми головами — их шляпки болтаются на лентах за спиной, но ни одна из них не малиновая; две явно невесты в голубых шляпках; бессчетное количество светловолосых женщин в шляпах самых разных цветов; одна пепельная блондинка в форме сестры милосердия — но ни одна из них всех, насколько я понял, не является нашей приятельницей. Я решил пройтись по вагонам, чтобы убедиться в этом. В поезде оказалась только одна смуглая дама, но ее шляпы я не видел, поскольку та лежит рядом, у нее под рукой. Миссис Кроппер, не согласились бы вы прогуляться по коридору и невзначай взглянуть на эту даму?

Несколько удивившись, миссис Кроппер согласилась.

— Отлично. Я потом вам все объясню. Вон там, через четыре купе. И послушайте, миссис Кроппер, если эта дама действительно окажется вам знакома, сделайте так, чтобы она не заметила, что вы ее узнали. Поднимите воротник и идите за мной, небрежно скользя взглядом по всем пассажирам. Когда мы подойдем к тому купе, которое я имею в виду, я вас прикрою.

Маневры прошли успешно. Напротив искомого купе лорд Питер закурил сигарету, а миссис Кроппер из-за его плеч хорошо разглядела даму без шляпы. Оказалось, что она никогда прежде ее не видела. Дальнейший променад по вагонному коридору тоже не принес результатов.

— Ладно, предоставим это Бантеру, — бодро сказал его светлость, когда они вернулись на свои места. — Я пущу его по следу, как только вы дадите мне точное описание. А теперь, миссис Кроппер, перейдем к делу. Прежде всего, мы были бы вам благодарны за любые предположения, которые у вас имеются по поводу смерти вашей сестры. Не хотелось бы вас расстраивать, но у нас есть основания полагать, что за этим что-то кроется.

— Могу сказать только одно, сэр… ваша светлость, наверное, так надо к вам обращаться. Берта была действительно хорошей девушкой — за это я могу поручиться безоговорочно. В отношениях со своим молодым человеком она не допускала никакой вольности, это точно. Я знаю, люди всякое болтают, и это неудивительно — есть много девушек, с которыми такое могло случиться. Но поверьте, Берта никогда не сделала бы ничего неподобающего. Вот посмотрите, это последнее письмо, которое она мне прислала. Только порядочная и добрая девушка, живущая в ожидании счастливого брака, могла так написать. Такая девушка никогда не позволила бы себе крутить шуры-муры на стороне. Я места себе не нахожу, думая, как ее поливают грязью.

Лорд Питер взял письмо, пробежал его взглядом и учтиво передал мистеру Мерблсу.

— Ничего подобного у нас и в мыслях нет, миссис Кроппер, хотя ваше свидетельство для нас очень ценно. Но не считаете ли вы возможным, чтобы ваша сестра — как бы это поделикатнее выразиться? — попала в ловушку к некой женщине, которая заманила ее под каким-то благовидным предлогом к себе и… так сказать, поставила в положение, которое ее глубоко шокировало? Была ли ваша сестра достаточно осмотрительной, чтобы оградить себя от уловок, которых можно ожидать от иных жителей Лондона?

Он описал ей гипотезу Паркера насчет ужина, организованного миссис Форрест в своей квартире.

— Знаете, милорд, я бы не назвала Берту проницательной, она была не то что я — всегда верила тому, что ей плетут, и видела в людях только хорошее. Она больше походила в этом на нашего отца. Я пошла в маму, все так говорят: просто на слово никому не верю. И я наказывала ей не завязывать знакомств с женщинами, которые заговаривают с тобой на улице, и всегда быть настороже.

— Но это мог быть кто-то, кого она хорошо знала прежде, — предположил лорд Питер, — скажем, по ресторану, и считала добропорядочной дамой, поэтому не увидела никакой опасности в том, чтобы навестить ее. Или, возможно, эта женщина посулила ей хорошую работу у себя в доме. Кто знает?

— Думаю, случись что-то в этом роде, она упомянула бы об этом в письмах ко мне, милорд. Вы бы удивились, узнав, как подробно она описывала мне посетителей ресторана. К тому же не думаю, что она захотела бы снова поступить в услужение. Этой работы нам с лихвой хватило в Лихэмптоне.

— А вот кстати. Это подводит нас к совсем другой теме: мы давно хотели расспросить вас и вашу сестру о печальном событии, случившемся там. Вы служили у мисс Уиттакер, которую недавно упомянули. Не могли бы вы точно объяснить, почему вы от нее ушли? Ведь место было, насколько я понимаю, хорошим?

— Да, милорд, вполне хорошим, если говорить о работе домашней прислуги, хотя там мы не располагали такой свободой, как в ресторане. И, естественно, было много хлопот с обслуживанием старой леди. Не то чтобы мы имели что-то против, она была очень доброй, славной дамой и щедрой.

— Но когда ее болезнь зашла слишком далеко, полагаю, мисс Уиттакер все взяла в свои руки?

— Да, милорд, но все равно это не было таким уж тяжким трудом — многие девушки могли бы нам позавидовать. Только вот мисс Уиттакер была очень привередлива.

— Особенно в отношении фарфора, да?

— А, так вам и об этом рассказали?

— Это я им рассказала, — вставила миссис Гулливер. — Я им все рассказала про то, как вам пришлось оставить свое место и перебраться в Лондон.

— И нас удивило то, — подхватил мистер Мерблс, — с какой поспешностью, скажем так, мисс Уиттакер избавилась от опытных и, если можно так выразиться, благонадежных и привлекательных девушек под таким ничтожным предлогом.

— Вы совершенно правы, сэр. Берта, как я уже говорила, была легковерна, она сразу признала, что виновата и что со стороны мисс Уиттакер очень великодушно простить ее за разбитый фарфор и позаботиться о том, чтобы отправить нас в Лондон, но я всегда подозревала за этим что-то большее, чем кажется на первый взгляд. Подтвердите, миссис Гулливер.

— Да, моя милая, большее, чем кажется на первый взгляд, именно так вы и говорили, и я с этим полностью согласна.

— А вы сами, — гнул свою линию мистер Мерблс, — не связывали свое внезапное увольнение с чем-нибудь, что случилось в доме?

— Связывала! — горячо воскликнула миссис Кроппер. — И говорила об этом Берте, но она ничего не хотела слышать — вся в отца, как я уже сказала. Я ей говорила: «Помяни мое слово, мисс Уиттакер не желает оставлять нас в доме после своей ссоры со старой леди».

— А что за ссора? — поинтересовался мистер Мерблс.

— Ну, не знаю, имею ли я право рассказывать вам об этом, учитывая, что все это уже в прошлом и что мы пообещали никому ничего не говорить.

— Разумеется, — ответил мистер Мерблс, взглядом останавливая лорда Питера, готового взорваться от нетерпения, — это вопрос вашей совести. Но если это поможет вам принять решение, думаю, могу вам сообщить под строжайшим секретом, что данная информация — неким косвенным образом, не буду обременять вас подробностями — может быть в высшей степени важна для расследования чрезвычайно странных обстоятельств, которые стали нам известны. И не исключено, что это может — опять же весьма косвенным образом — помочь нам пролить свет на трагическую смерть вашей сестры. Большего я в настоящий момент сказать не могу.

— Ну, если так, — нерешительно произнесла миссис Кроппер, — хотя я и не могу понять, какая здесь может быть связь, но коль скоро вы так думаете, полагаю, лучше мне все вам выложить, как сказал бы мой муж. В конце концов, я обещала лишь не говорить об этом никому в Лихэмптоне, поскольку там могли все неверно истолковать — тамошние жители такие сплетники!

— Мы не имеем никакого отношения к лихэмптонцам, — заверил его светлость, — и без крайней необходимости об этом вообще никто, кроме нас, не узнает.

— Ладно. Я расскажу. Однажды утром, в начале сентября, подходит к нам с Бертой мисс Уиттакер и говорит: «Девочки, я хочу, чтобы вы были наготове у двери спальни мисс Доусон, потому что, возможно, вы понадобитесь в качестве свидетелей при подписании ею некоего документа. Нам будут нужны два человека, которые смогут засвидетельствовать, что собственными глазами видели, как она поставила подпись. Только, — говорит, — я не хочу, чтобы она разволновалась из-за большого количества людей у нее в спальне, поэтому, когда я подам вам знак, вы войдете и тихо остановитесь у двери так, чтобы вы видели, как она ставит подпись, потом я принесу бумагу вам, и вы подпишетесь там, где я покажу. Ничего сложного, — говорит, — делать ничего не надо, кроме как поставить свои подписи напротив того места, где будет написано «Свидетели».

Берта всегда была немного боязливой — опасалась подписывать какие бы то ни было документы и все такое и в тот раз тоже попыталась отказаться. «А не может сиделка расписаться вместо меня?» — спрашивает. Ну, та, рыжеволосая сиделка Филлитер, невеста доктора. Она была очень славной женщиной, мы ее очень любили. «Сиделка ушла на прогулку, — довольно сердито ответила мисс Уиттакер. — Я хочу, чтобы это сделали вы с Ивлин» — то есть со мной. Ну, мы сказали, что ничего не имеем против, и мисс Уиттакер поднялась в спальню мисс Доусон с целой кипой бумаг, а мы с Бертой последовали за ней и остались ждать перед дверью, как было велено.

— Одну минуту, — сказал мистер Мерблс, — мисс Доусон часто подписывала документы?

— Да, сэр, думаю, довольно часто, но обычно при этом присутствовали мисс Уиттакер и сиделка. Там были какие-то договоры аренды или что-то в этом роде, во всяком случае, так я слышала. У мисс Доусон была какая-то недвижимость. Ну, еще надо было подписывать чеки по хозяйственным расходам и какие-то бумаги из банка, которые хранились в сейфе.

— Купоны по облигациям, наверное, — вставил мистер Мерблс.

— Очень похоже, сэр; я-то в этих делах не разбираюсь. Один раз, давным-давно, помнится, мне пришлось быть свидетелем при подписании чего-то, но это было по-другому. Тогда мне принесли документ, на котором уже стояла подпись, и никакой мышиной возни вокруг этого не было.

— Значит, старая леди была вполне дееспособна, чтобы заниматься делами?

— До тех пор — да, сэр. Позже, как раз перед тем, как совсем ослабела и ей стали колоть наркотики, она, по-моему, все передала мисс Уиттакер. Тогда уже мисс Уиттакер сама подписывала чеки.

— По доверенности, — кивнул мистер Мерблс. — Ну, так подписали вы эту таинственную бумагу?

— Нет, сэр. Я вам расскажу, как было дело. Подождали мы с Бертой недолго за дверью, и тут выходит мисс Уиттакер и делает нам знак тихо войти. Мы входим и останавливаемся с внутренней стороны двери. В изголовье мисс Доусон стояла ширма, так что ни она нас, ни мы ее видеть не могли, но нам было хорошо видно ее отражение в большом зеркале, находившемся слева от кровати.

Мистер Мерблс обменялся многозначительным взглядом с лордом Питером.

— А теперь, пожалуйста, расскажите все, что происходило дальше, очень подробно, — сказал Уимзи, — даже если подробности кажутся вам незначительными и глупыми. Все это становится чрезвычайно интересным.

— Хорошо, милорд. Только ничего особенного-то и не происходило, разве что перед дверью, как войдешь — слева, стоял маленький столик, который сиделка обычно использовала, чтобы ставить на него поднос или класть то, что потом надо было выбросить. Он был совершенно пустым, если не считать стопки промокашек, чернильницы и ручки, приготовленных для нас, чтобы мы могли поставить подписи.

— Мисс Доусон могла видеть этот столик? — спросил мистер Мерблс.

— Нет, сэр, ей его загораживала ширма.

— Но столик стоял внутри комнаты?

— Да, сэр.

— Тут очень важна точность. Как вы думаете, сможете ли вы набросать приблизительный план помещения и обозначить, где стояли кровать, ширма, зеркало и все прочее?

— Я не очень-то сильна в рисовании, — ответила миссис Кроппер с сомнением, — но попробую.

Мистер Мерблс протянул ей блокнот и авторучку. После нескольких неудачных попыток миссис Кроппер изобразила следующий чертеж:

— Благодарю, все очень наглядно. Обратите внимание, лорд Питер, как тщательно все организовано, чтобы документ был подписан в присутствии свидетелей и засвидетельствован ими в присутствии мисс Доусон и друг друга. Излишне объяснять, для подписания какого документа такие условия необходимы.

— Какого, сэр? Мы так и не поняли, зачем все так нагородили.

— Затем, — пояснил мистер Мерблс, — чтобы в случае каких-либо споров относительно этого документа вы с сестрой могли в суде подтвердить, что действительно видели собственными глазами, как мисс Доусон ставила свою подпись, и что вы с сестрой и мисс Доусон находились в одном помещении в тот момент, когда подписывали документ в качестве свидетелей. И если бы такое случилось, вы имели бы полное право с чистой совестью под присягой сказать «да», так ведь?

— О, да, сэр.

— И тем не менее мисс Доусон ничего не знала о вашем присутствии.

— Не знала, сэр.

— Вот как раз для этого.

— Теперь ясно, сэр, а тогда мы с Бертой так ничего и не поняли.

— Но вы сказали, что подписание не состоялось.

— Не состоялось, сэр. По крайней мере, в нашем присутствии. Мы только видели, как мисс Доусон написала свое имя — во всяком случае, я думаю, что это было ее имя — на одной-двух бумагах, а потом мисс Уиттакер положила перед ней какие-то другие и говорит: «И вот еще это, тетушка, кое-какие налоговые декларации». А старая леди ей: «Какие именно, дорогая, дай-ка я посмотрю». А мисс Уиттакер: «Да все как обычно». А мисс Доусон: «О господи, сколько их тут! Как они любят все усложнять». И мы увидели, что мисс Уиттакер дала ей несколько листков, которые лежали сверху, и разложила их так, что видно было только место для подписи. Ну, мисс Доусон подписала верхний, подняла его и стала изучать тот, который лежал под ним, а мисс Уиттакер говорит: «Да они все одинаковые» — как будто торопилась покончить со всем этим. Но мисс Доусон забрала все бумаги у нее из рук, начала их просматривать, потом вдруг вскрикнула и говорит: «Этого я не подпишу. Ни за что! Я еще не умираю. Как ты посмела, гадкая девчонка! Неужели не можешь дождаться моей смерти? Хочешь испугать меня так, чтобы я раньше времени сошла в могилу? Разве ты и так уже не получила все, что хотела?» А мисс Уиттакер говорит: «Тише, тетушка, позвольте мне объяснить…» А та как закричит: «Нет, не позволю, слышать об этом ничего не желаю! Если ты будешь меня так пугать, я никогда не поправлюсь!» Ну и дальше в том же духе. Тогда мисс Уиттакер подходит к нам, вся бледная, и говорит: «Девочки, уходите, тетушке стало плохо, и она больше не может заниматься делами. Если понадобитесь, я вас позову». Я спросила: «Может, мы можем вам с ней помочь, мисс?» А она: «Нет, все в порядке. Просто приступ боли. Я сделаю укол, и ей станет легче». Она вытолкала нас из комнаты, захлопнула дверь, и мы только слышали, как старая леди рыдала у себя в спальне так, что сердце разрывалось. Ну, мы спустились вниз, увидели сиделку, которая как раз вернулась с прогулки, и сказали ей, что мисс Доусон опять стало хуже; та тут же, даже не раздевшись, помчалась наверх. А когда мы с Бертой работали на кухне и обсуждали, как все это чудно́, мисс Уиттакер пришла к нам и сказала: «Ну, все в порядке, тетушка мирно спит, придется просто отложить дела на другой день. — И еще добавила: — Лучше никому не рассказывать о том, что произошло, потому что, когда возвращаются боли, тетушка пугается и несет невесть что. Она вовсе не думала того, что сказала, но если люди об этом узнают, им это может показаться странным». Я вскинулась и говорю: «Мисс Уиттакер, мы с Бертой не из тех, кто болтает», — довольно жестко я это сказала, потому что мы с сестрой никогда сплетен не разносили. И мисс Уиттакер тогда ответила: «Ну и хорошо» — и ушла. А на следующий день она освободила нас от работы на всю вторую половину дня и подарила по десять шиллингов каждой, потому что был день рождения ее тетки, и старушка хотела, чтобы мы развлеклись по такому случаю.

— Очень четко вы все изложили, миссис Кроппер; если бы все свидетели были такими же разумными и наблюдательными, как вы! Еще только один вопрос. Вам не удалось взглянуть на документ, который так расстроил мисс Доусон?

— Нет, сэр, только издали и в зеркале. Но мне показалось, что он был совсем коротким — всего несколько строчек.

— Понятно. Кстати, в доме была пишущая машинка?

— Да, сэр. Мисс Уиттакер часто пользовалась ею, чтобы писать деловые письма и все такое прочее. Она стояла в гостиной.

— Ясно. Кстати, не помните, вскоре после этого не навещал ли мисс Доусон ее поверенный?

— Нет, сэр. Это было почти перед тем, как Берта разбила чайник и мы уехали. Мисс Уиттакер сказала сестре, что та может отработать еще месяц, как положено, но я воспротивилась. Если уж такую работящую и порядочную девушку, как моя сестра, увольняют за сущий пустяк, то Берта уйдет сразу, и я вместе с ней. Мисс Уиттакер ответила: «Воля ваша» — она никогда не спускала дерзости. Так что мы в тот же день и уехали. Но потом, думаю, она пожалела, потому что приезжала к нам в Крайстчерч и убеждала поискать работу получше в Лондоне. Берта побаивалась так далеко ехать — она, как я уже говорила, была вся в отца, но мама у нас женщина смелая и решительная, она сказала: «Если леди советует это, желая вам добра, почему бы не попытать счастья? В большом городе у девушек больше возможностей, чем здесь». Но потом, когда мы остались одни, я сказала Берте: «Голову даю на отсечение: мисс Уиттакер хочет убрать нас куда подальше. Она боится, что мы разболтаем про то, что сказала тогда мисс Доусон. Но если она нам поможет, почему бы и нет? В наше время девушке приходится самой о себе заботиться, к тому же, если мы согласимся уехать в Лондон, она даст нам гораздо лучшую рекомендацию, чем если мы останемся здесь. А не понравится нам там — всегда можно вернуться сюда». Короче, мы приехали в город и благодаря отличной характеристике, которую дала нам мисс Уиттакер, очень скоро нашли хорошую работу в «Корнер-Хаусе», а потом я встретила там своего мужа, а Берта — Джима. Так что мы ни разу не пожалели о том, что воспользовались этим шансом… до тех пор, пока с Бертой не случился этот ужас.

Горячий интерес, с каким воспринимали ее повествование слушатели, должно быть, льстил не лишенной склонности к драматическим эффектам миссис Кроппер. Мистер Мерблс медленно потер руки с сухим звуком, напоминавшимшелест старой змеи, ползущей в высокой траве в поисках добычи.

— Похоже, эта маленькая зарисовка пришлась вам по душе, Мерблс, — сказал лорд Питер, искоса глянув на адвоката из-под полуопущенных век, потом снова повернулся к миссис Кроппер.

— Вы первый раз рассказываете эту историю?

— Да… я бы и сейчас ничего не сказала, если бы не…

— Я знаю. А теперь послушайтесь моего совета, миссис Кроппер, не рассказывайте ее больше никому. Подобные истории имеют неприятное свойство оказываться опасными. Вы не сочтете за дерзость, если я спрошу вас о ваших планах на ближайшие одну-две недели?

— Поеду к маме и заберу ее с собой в Канаду. Я хотела это сделать сразу, как только вышла замуж, но она не пожелала уезжать так далеко от Берты. Берта всегда была маминой любимицей — она так напоминала ей нашего отца. А мы с мамой слишком похожи друг на друга, чтобы хорошо ладить. Но теперь у нее больше никого нет, и негоже ей оставаться одной, так что, надеюсь, она согласится. Конечно, это долгое путешествие для больной пожилой женщины, но, как говорится, свое дитя и горбато, да мило. Муж сказал мне: «Вези ее быстроходным судном, деньги я найду». Он добрый человек, мой муж.

— Это лучшее, что вы можете сделать, — обрадовался Уимзи. — И если позволите, я пришлю своего друга, чтобы он сопроводил вас в поезде и благополучно посадил на пароход. Не оставайтесь в Англии надолго. Простите, что вмешиваюсь в ваши дела, но, честно признаться, я думаю, вам безопаснее находиться за ее пределами.

— Так вы думаете, что Берту…

Глаза миссис Кроппер расширились от ужаса.

— Я бы не хотел говорить вам, что именно я думаю, потому что и сам в этом не уверен. Но что бы ни случилось, я позабочусь о том, чтобы вы с вашей матушкой не пострадали.

— А насчет Берты? Я могу чем-нибудь помочь?

— Вам придется приехать в Скотленд-Ярд и пересказать моим друзьям то, что вы поведали мне. Им это будет интересно.

— Ее смерть станут расследовать?

— Уверен, если возникнут основательные подозрения, что дело нечисто, полиция не успокоится, пока не найдет виновного. Трудность состоит в том, чтобы доказать, что смерть вашей сестры не была естественной.

— В сегодняшних газетах пишут, — сказал мистер Мерблс, — что начальник местного отделения полиции удовлетворился выводом, будто мисс Гоутубед приехала в лес, чтобы устроить себе тихий пикник в одиночестве, и умерла от сердечного приступа.

— Пусть этот человек говорит все, что ему заблагорассудится, — ответил Уимзи. — Из отчета о вскрытии нам известно, что незадолго до смерти мисс Гоутубед плотно поела — простите за натуралистические подробности, миссис Кроппер, — и что же, после этого она тут же отправилась на пикник?

— Думаю, их сбили с толку бутерброды и пивная бутылка, — мягко пояснил Мерблс.

— Ну конечно! Она поехала в Эппинг одна, с бутылкой «Басса», и голыми руками вытащила пробку. Вы когда-нибудь пробовали это проделать, Мерблс? Нет? Вот когда они найдут штопор, я поверю, что она была одна. А пока, надеюсь, в газетах появится еще несколько подобных версий. Ничто не вселяет в преступника уверенность в своей безнаказанности больше, чем ложные версии, Мерблс, вы уж поверьте.

Глава 11 На перепутье

Что ж, проиграли так проиграли — валяй сдавай опять.

М. де Сервантес.

Дон Кихот^[215]

Лорд Питер отвез миссис Кроппер в Крайстчерч и вернулся в город с намерением посовещаться с Паркером. Не успел он пересказать тому историю миссис Кроппер, как звук деликатно открытой, а потом закрытой входной двери возвестил о возвращении Бантера.

— Есть успехи? — поинтересовался Уимзи.

— Чрезвычайно сожалею, но вынужден сообщить вашей светлости, что я потерял след дамы. В сущности, если ваша светлость великодушно простит мне вульгарное выражение, она оставила меня с носом.

— Слава богу, Бантер, оказывается, и в вас есть что-то человеческое. Я и не думал, что это кому-нибудь окажется под силу. Выпейте.

— Покорно благодарю, ваша светлость. В соответствии с вашими инструкциями я осмотрел всю платформу в поисках дамы в малиновой шляпе и серых мехах, и в конце концов мне посчастливилось увидеть ее возле большого книжного киоска у выхода с перрона. Она шла немного впереди меня, но шляпа ее бросалась в глаза, и, говоря словами поэта, если позволите, я стал «идущим вослед за Лучом»^[216].

— Отличное сравнение.

— Благодарю, милорд. Леди вошла в привокзальный отель, у которого, как вы знаете, два входа: один с платформы, другой — с улицы. Я поспешил за ней, опасаясь, как бы она от меня не улизнула, и прошел через вертящуюся дверь как раз вовремя, чтобы увидеть ее спину, исчезающую в дамской комнате.

— Куда, будучи скромным человеком, вы за ней последовать не могли. Прекрасно понимаю.

— Совершенно верно, милорд. Я сел в вестибюле так, чтобы видеть дверь в дамскую комнату, не показывая, что я за ней наблюдаю.

— И слишком поздно обнаружили, что в этой комнате два выхода, полагаю. Это необычно и огорчительно.

— Нет, милорд, дело было не в этом. Я просидел три четверти часа, но малиновая шляпка так и не появилась. Имейте в виду, ваша светлость, что лица дамы я не видел.

Лорд Питер застонал.

— Предвижу конец истории, Бантер. В этом нет вашей вины. Продолжайте.

— В конце концов, милорд, я был вынужден сделать вывод, что либо леди стало плохо, либо случилось нечто непредвиденное. Я подозвал девушку из обслуживающего персонала, которая как раз шла через вестибюль, и сказал ей, что мне поручено передать сообщение даме, описал ее одежду и попросил женщину узнать у служительницы дамской комнаты, там ли еще интересующая меня дама. Девушка ушла и через какое-то время, вернувшись, сообщила, что дама переоделась в туалете и ушла полчаса тому назад.

— О, Бантер, Бантер! Вы не обратили внимания, был ли у нее с собой чемодан или большая сумка, когда она туда входила?

— Прошу прощения, милорд. Эта дама, как выяснилось, уже побывала в тот день в дамской комнате и оставила там атташе-кейс, попросив служительницу присмотреть за ним. Вернувшись, она сняла и положила в него шляпу и горжетку, а надела маленькую черную фетровую шляпку и легкий плащ, которые были припасены в атташе-кейсе. Поэтому, когда она выходила, платье ее было скрыто под длинным плащом, а в руках она держала кейс, которого у нее не имелось, когда я впервые увидел ее, тогда руки у нее были свободны.

— Все предусмотрела. Вот это женщина!

— Я немедленно стал наводить справки, милорд, в районе отеля и на вокзале, но безрезультатно. Черная шляпка и плащ не привлекали внимания, поэтому никто ее не запомнил. Я отправился к кассам, чтобы узнать, не покупала ли она билет на поезд. Мне сказали, что несколько женщин, подходящих под мое описание, брали билеты на разные поезда, но никакой точной информации я не получил. Заходил я и в ливерпульские гаражи — с тем же успехом. Я чрезвычайно расстроен тем, что подвел вашу светлость.

— Ну, тут уж ничего не попишешь. Вы сделали все, что могли. Не унывайте и не отчаивайтесь. Вы, должно быть, устали до смерти. Даю вам выходной, чтобы отоспаться.

— Благодарю, ваша светлость, но я прекрасно выспался в поезде на обратном пути.

— Ну, как хотите, Бантер. Я надеялся, что вы все же хоть когда-нибудь устаете, как обычные люди.

Бантер скромно улыбнулся и вышел.

— Ну, это по крайней мере хоть что-то, — сказал Паркер. — Теперь мы знаем, что этой мисс Уиттакер есть что скрывать, раз она предприняла такие меры предосторожности, чтобы уйти от преследования.

— Мы знаем даже больше. Теперь нам известно, что она отчаянно стремилась встретиться с миссис Кроппер прежде, чем до нее доберется кто-нибудь другой, безусловно, для того, чтобы заткнуть ей рот подкупом или чем-нибудь похуже. Кстати, откуда она узнала, что та прибывает на этом судне?

— Миссис Кроппер послала телеграмму, которая стала достоянием следователей.

— Черт бы побрал этих следователей. Они выдают всю информацию, которую надо держать в тайне, и не добывают никаких доказательств, которые могли бы пригодиться.

— Вот-вот! — горячо согласился Паркер. — Не говоря уж о том, что пришлось выслушивать разглагольствования коронера по поводу пагубного засилья джаза и аморального поведения современных девушек, которые позволяют себе уединяться с молодыми мужчинами в Эппингском лесу.

— Жаль, что этих тупых служак нельзя привлечь к ответственности за клевету. Ладно. Рано или поздно мы все равно доберемся до этой Уиттакер.

— Если эта дама на вокзале — та, кто нам нужен. В конце концов, миссис Кроппер может и ошибаться. Множество женщин меняют шляпки в туалете безо всяких криминальных намерений.

— Разумеется. Но, как предполагается, мисс Уиттакер должна быть сейчас где-то в деревне с мисс Файндлейтер, разве не так? Придется попросить бесценную мисс Климпсон прощупать девушку на этот счет, когда они снова объявятся. А пока скажи, что ты думаешь об истории миссис Кроппер.

— Ну, тут никаких сомнений нет. Мисс Уиттакер пыталась сделать так, чтобы ее тетка, сама о том не ведая, подписала завещание. Она подсунула ей его вместе с налоговыми декларациями, надеясь, что та поставит подпись не глядя. Наверняка это было завещание, поскольку это единственный, насколько мне известно, документ, который считается недействительным, пока не будет засвидетельствован подписями двух человек в присутствии друг друга и завещателя.

— Точно. И поскольку мисс Уиттакер сама не могла выступать в качестве свидетельницы и позвала двух горничных, чтобы они поставили свои подписи, можно сделать вывод, что завещание было составлено в пользу мисс Уиттакер.

— Это очевидно. Не стала бы она так хлопотать, чтобы лишить себя наследства.

— Но тут возникает другой вопрос. Мисс Уиттакер как ближайшая родственница в любом случае получила бы все, что останется после тетки. Как мы видим, так оно в сущности и произошло. Зачем ей было беспокоиться о завещании?

— Вероятно, как мы уже предполагали, она опасалась, что мисс Доусон передумает, и хотела заручиться завещанием… Нет, не получается.

— Не получается. Потому что завещание, составленное последним, отменяет действие предыдущего. Кроме того, старушка спустя какое-то время посылала за своим нотариусом, и мисс Уиттакер никоим образом не пыталась этому воспрепятствовать.

— Более того, по словам сестры Форбс, она особо позаботилась о том, чтобы подобное распоряжение тетки было выполнено немедленно.

— Учитывая недоверие, которое мисс Доусон стала с некоторых пор испытывать к племяннице, немного удивительно, что она и впрямь не отписала деньги кому-нибудь другому. Тогда мисс Уиттакер была бы заинтересована в том, чтобы как можно дольше поддерживать жизнь тетки.

— Не думаю, что тетка ей действительно не доверяла — во всяком случае, не до такой степени, чтобы опасаться, будто та может с ней расправиться. В то утро она разволновалась и наговорила больше, чем думала, — со всеми такое случается.

— Да, но она наверняка ожидала, что племянница снова будет предпринимать попытки получить завещание.

— Почему ты так считаешь?

— Из-за доверенности. Старушка явно все обмозговала и решила передать мисс Уиттакер право подписывать за нее все бумаги, чтобы исключить возможность каких бы то ни было махинаций с завещанием в дальнейшем.

— Ну конечно! Смышленая старушка. Большая неприятность для мисс Уиттакер. И после этого — визит нотариуса, на который она возлагала большие ожидания, и опять разочарование. Вместо вожделенного завещания — палка, аккуратно вставленная ей в колесо.

— Да. Но это по-прежнему не снимает вопроса: зачем ей вообще понадобилось завещание?

— Это правда.

Некоторое время оба молча попыхивали своими трубками.

— Совершенно очевидно, что тетка собиралась в любом случае оставить деньги Мэри Уиттакер, — заметил наконец Паркер. — Она всегда это повторяла. А кроме того, осмелюсь предположить, она была честной старушкой и помнила, что это деньги Уиттакеров, доставшиеся ей в обход преподобного Чарлза или как там его звали.

— Ну да. И помешать этому могло лишь одно… О, боже, боже! Конечно же! Старая как мир история, столь любезная сочинителям романов, — пропавший наследник!

— Черт, да, ты прав. Какие же мы идиоты, что раньше об этом не подумали. Вероятно, Мэри Уиттакер обнаружила, что у ее тетки есть более близкий родственник, который все загребет себе. Может, она боялась, что мисс Доусон, узнав о нем, поделит наследство, а то и вовсе лишит ее всего. И, отчаявшись вбить в старухину голову мысль о необходимости завещания, решила сделать так, чтобы та подписала документ в ее пользу, сама того не ведая.

— Ну, Чарлз, ты — голова! Или другой вариант: мисс Доусон, старая хитрая лиса, могла все это знать и решила отплатить мисс Уиттакер за ее недостойную поспешность, не оставив завещания, в каковом случае все перешло бы к этому неизвестному нам субъекту.

— Что же, если это действительно так, то она заслужила все, что с ней случилось, — довольно злобно заметил Паркер. — Это после того-то, как она сорвала бедную девочку с работы под обещание оставить ей все деньги.

— Пусть «бедная девочка» пеняла бы тогда на себя — нечего быть такой меркантильной, — парировал Уимзи с веселой безжалостностью человека, никогда не знавшего нужды в деньгах.

— Но если эта блестящая идея верна, — продолжал Паркер, — она сводит на нет твою гипотезу убийства, потому что в таком случае Мэри старалась бы как можно дольше держать тетку на этом свете в надежде, что все же сумеет получить завещание.

— Тут ты прав. Черт бы тебя побрал, Чарлз. Видимо, я поставил не на ту лошадь. И какой удар для Карра. А я так надеялся реабилитировать его, уже видел, как он под бравурные звуки оркестра победно входит в деревню через триумфальную арку, украшенную высвеченным разноцветными лампочками приветствием: «Добро пожаловать домой, отважный поборник истины!» Ладно, лучше проиграть пари, но увидеть свет, чем бродить во тьме с набитыми золотом карманами. Но постой! А почему Карр все же не может оказаться прав? Вероятно, я просто ошибся в выборе убийцы. Ага! Вижу, как на подмостки выходит другой, еще более страшный злодей. Новый претендент, предупрежденный своими подручными…

— Какими подручными?

— Ах, Чарлз, не будь таким придирчивым. Да хоть бы сиделкой Форбс. Ничуть бы не удивился, если бы она оказалась им подкупленной. Так на чем я остановился, когда ты меня перебил?

— Предупрежденный своими подручными, — напомнил Паркер.

— Да. Предупрежденный своими подручными, что мисс Доусон якшается с нотариусами и ее склоняют к тому, чтобы она подписала завещание, он мог заставить их разделаться с ней, пока она не натворила бед.

— Да, но как?

— Ну, с помощью одного из тех местных ядов, которые действуют в долю секунды и не поддаются выявлению при лабораторных анализах. Любой захудалый сочинитель детективов это знает. Я не позволю обмануть себя подобным трюком.

— А почему этот гипотетический наследник до сих пор не объявился и не предъявил свои претензии?

— Выжидает момент. Шум вокруг смерти мисс Доусон напугал его, и он залег на дно, пока дым не рассеется.

— Но ему будет гораздо труднее оспорить наследство теперь, когда мисс Уиттакер уже официально вступила в свои права. Закон всегда на стороне фактического владельца, ты же знаешь.

— Знаю, но он собирается сделать вид, будто его и близко не было здесь в момент смерти мисс Доусон, что он всего несколько недель назад прочел о ней в газете, в которую была завернута банка с лососем, и сразу бросился домой со своей фермы в какой-то глуши, чтобы явить миру давно потерянного кузена Тома… А кстати! — Он сунул руку в карман и извлек из него письмо. — Это пришло сегодня утром, когда я выходил из дому, но я встретил Фредди Арбатнота на пороге и, толком не прочтя письмо, положил его в карман. В нем наверняка есть что-нибудь о кузене Как-там-его из богом забытой глухомани. Ну-ка посмотрим.

Он развернул письмо, написанное старомодным плавным почерком мисс Климпсон и, как всегда, украшенное таким количеством подчеркиваний и восклицательных знаков, что напоминало упражнение в нотной записи.

— О, господи! — воскликнул лорд Питер.

— Да, это, кажется, даже похлеще, чем обычно. Должно быть, что-то отчаянно важное. Слава богу, что письмо относительно короткое.

«ДОРОГОЙ ЛОРД ПИТЕР,

сегодня утром я услышала нечто, МОГУЩЕЕ оказаться полезным, поэтому СПЕШУ поделиться с Вами!! Если помните, я уже упоминала, что горничная миссис Бадж ЯВЛЯЕТСЯ СЕСТРОЙ теперешней горничной мисс Уиттакер. ТАК ВОТ!!! Сегодня ТЕТКА этих двух девушек пришла навестить служанку миссис Бадж, и ее представили мне — разумеется, как постоялица миссис Бадж я являюсь объектом повышенного интереса местных жителей и, держа в голове Ваши наставления, поощряю этот интерес, чего никогда не стала бы делать в иных обстоятельствах!!

Похоже, эта тетка была очень хорошо знакома с прежней экономкой мисс Доусон, работавшей у нее до сестер Гоутубед. Эта тетушка — в высшей степени почтенная дама ГРОЗНОГО ВИДА! — которая носит капор (!) и, по-моему, обладает неприятной склонностью ВСЕХ ОСУЖДАТЬ. Тем не менее! Нам довелось беседовать о смерти мисс Доусон, и эта тетушка — ее фамилия Тимминс чопорно поджав губы, сказала: «Никакой неприятный скандал в этой семье меня бы не удивил, мисс Климпсон. У них были очень СТРАННЫЕ родственники! Помните, миссис Бадж, что я сочла необходимым уволиться после появления той ЭКСТРАОРДИНАРНОЙ ЛИЧНОСТИ, которая объявила себя кузеном мисс Доусон?» Естественно, я спросила, кто это мог быть, поскольку никогда не слышала, чтобы у мисс Доусон были другие родственники! И она ответила, что этот человек, которого она описала как мерзкого ГРЯЗНОГО НЕГРА (!!!), явился однажды утром в облачении СВЯЩЕННИКА!!! и велел ей — мисс Тимминс — доложить о нем мисс Доусон как о ее КУЗЕНЕ АЛЛИЛУЙЕ!!! Мисс Тимминс, категорически вопреки собственной воле, как она выразилась, проводила его в очаровательную ЧИСТУЮ гостиную! Мисс Доусон, по ее словам, вместо того чтобы прогнать этого «черного» (!), сошла вниз, приветствовала это «существо» и в довершение скандала предложила ему остаться отобедать (!) «вместе с ее племянницей». «И этот ужасный арап, ВЫКАТИВ свои страшные глаза, пялился на нее, — сказала мисс Тимминс, — от чего ее чуть не вывернуло наизнанку». Прошу простить меня за это выражение, понимаю, что о подобных физиологических подробностях не принято говорить в приличном обществе (!), но это ее собственные слова. В гневе она отказалась готовить обед для бедного чернокожего (в конце концов, и чернокожие — Божии создания, и мы все тоже могли бы быть черными, если бы Он в безграничной милости своей не одарил нас белой кожей!!) и тут же покинула дом!!! Так что, к сожалению, она не могла больше ничего поведать об этом удивительном происшествии, но уверена, что у «негра» была визитная карточка, на которой значилось: «Преп. А. Доусон» и какой-то заграничный адрес. Это выглядит странно, но я думаю, что многие туземные проповедники делают замечательно важную работу среди своих соплеменников, и, безусловно, СВЯЩЕННИКУ подобает иметь визитную карточку, даже черному!!!

В крайней спешке, искренне Ваша,

А. К. Климпсон».

— Господи помилуй! — воскликнул лорд Питер, выпутавшись из этой словесной вязи. — Вот же он, наш претендент, готовенький.

— С черной, под стать сердцу, кожей, судя по всему, — подхватил Паркер. — Интересно, каковы были его намерения и откуда он взялся? Наверное, в «Крокфорде»^[217] его нет?

— Возможно, и есть, если он принадлежит к англиканской церкви, — неуверенно сказал лорд Питер, листая тут же найденный ценный источник информации. — Доусон… Преподобный Аарон, преподобный Арни, преподобный Аббакук, преподобный Адриан, преподобный Аммонд… Нет, преподобного Аллилуйи нет, как я и опасался, очень уж необычное имя. Нам было бы легче его искать, если бы мы знали, из какой части света прибыл этот джентльмен. Для мисс Тимминс «негром» мог быть кто угодно — от высшей касты браминов до самбо^[218] и растусов^[219], даже аргентинец или эскимос.

— У других церквей тоже, вероятно, существуют свои «Крокфорды», — без особой надежды предположил Паркер.

— Да, безусловно, за исключением, быть может, самых эксклюзивных сект вроде агапемонитов^[220] и тех, которые собираются вместе, чтобы распевать: «Ом»^[221]. Вольтер, кажется, сказал, что у англичан триста шестьдесят пять религий и только один соус^[222].

— Судя по работе комиссии, освобождающей от воинской повинности, я бы сказал, что это было недооценкой. И потом есть же еще Америка — страна, насколько я знаю, тоже весьма обильно оснащенная религиями.

— Что правда, то правда. Искать конкретный пасторский воротничок в Штатах — все равно что искать пресловутую иголку в стоге сена. Тем не менее мы можем осторожно порасспрашивать кое-кого, а пока слетаю-ка я в Крофтон на своей ласточке.

— В Крофтон?

— Туда, где когда-то жили мисс Клара Уиттакер и мисс Доусон. Поищу там человека с маленьким черным портфельчиком — загадочного подозрительного поверенного, который — помнишь? — приезжал к мисс Доусон два года назад и очень настаивал, чтобы она составила завещание. Думаю, он знает все, что можно знать, о преподобном Аллилуйе и его претензиях. Поедешь со мной?

— Не могу без особого разрешения. Официально я в этом деле не участвую, как ты знаешь.

— Но ты участвуешь в деле Гоутубед. Скажи своему начальнику, что они связаны. Мне очень пригодилось бы твое сдерживающее присутствие. Прожженному племени крючкотворов ничто не развязывает язык лучше, чем беззастенчивое давление официального полицейского чина.

— Ладно, попробую… если ты пообещаешь вести машину с благоразумной осторожностью.

— «Будь чиста, как лед, бела, как снег, — ты все-таки не уйдешь от клеветы»^[223]. Я вовсе не «опасный водитель». Ну, встряхнись — и за дело! Мой вороной скакун бьет копытами всех своих лошадиных сил, и голубые — в данном случае черные — береты уже за границей^[224].

— Боюсь, что с тобой я когда-нибудь и впрямь окажусь «за границей», — проворчал Паркер, отправляясь звонить сэру Эндрю Макензи в Скотленд-Ярд.

Крофтон — прелестный осколок старого мира, втиснутый между паутиной дорожных пересечений, ограничивающих треугольник, вершины которого составляют Ковентри, Уорик и Бирмингем. В спускавшихся на землю сумерках «Миссис Мердль», тихо урча, аккуратно объезжала заслоненные кустарниками углы окольных проулков. Движение затруднялось еще и тем, что Совет графства Уорик как раз на той неделе начал грандиозные работы по замене дорожных знаков, и на данном предварительном этапе все надписи на них были закрашены блестящей белой краской. Время от времени стоически терпеливому Бантеру приходилось вылезать с заднего сиденья машины и карабкаться на очередной необщительный дорожный столб, чтобы с помощью фонаря прозреть спрятанную под слоем краски надпись. Эта процедура напомнила Паркеру об Аллане Квотермейне^[225], пытающемся разглядеть черты давно ушедших королей какуанов под известковыми наростами сталактитов. Краска на одном из знаков оказалась еще не просохшей — последствия повергли компанию в еще большее уныние. В конце концов, то и дело сбиваясь с пути, в результате чего приходилось многократно возвращаться на главную магистраль, они подъехали к месту, где она разветвлялась в четырех направлениях. Стоявший здесь дорожный знак, судя по всему, особенно нуждался в ремонте, потому что стрелки-указатели на нем были вообще сняты, торчал лишь голый зловещий столб, напоминавший длинный синюшный палец, воздетый к бездушным небесам в яростном протесте.

— Дождь начинается, — заметил Паркер как бы между прочим.

— Слушай, Чарлз, если ты вознамерился легко переносить тяготы пути и быть душой нашей экспедиции, так и скажи. У меня под сиденьем лежит тяжелый гаечный ключ, а Бантер поможет закопать тело.

— Думаю, это Брашвуд-Кросс, — заключил Паркер, глядя в разложенную на коленях карту. — Если так, если это не Коверт-Корнер, который, как я считал, мы проехали полчаса назад, то одна из этих дорог ведет к Крофтону.

— Нас бы очень взбодрило, если бы удалось узнать, какая именно.

— Можно перепробовать все по очереди, возвращаясь сюда в случае неудачи.

— Самоубийц хоронят на перекрестках дорог, — угрожающе напомнил Уимзи.

— Вон там, под деревом, сидит какой-то человек, — продолжал Паркер как ни в чем не бывало. — Можно спросить у него.

— Да он сам заблудился, иначе не сидел бы здесь, — огрызнулся Уимзи. — Люди не мокнут под дождем ради собственного удовольствия.

В этот момент мужчина заметил их приближение, встал и двинулся им навстречу с поднятой рукой.

Уимзи остановил машину.

— Простите, — произнес незнакомец, оказавшийся молодым человеком в мотоциклетной экипировке, — не могли бы вы мне помочь с мотоциклом?

— А что с ним?

— Не заводится.

— Я так и знал, — проворчал Уимзи. — Хотя с чего ему вздумалось заглохнуть в таком месте, не укладывается у меня в голове. — Он вышел из машины, а молодой человек, нырнув в кусты, вывел из них «пациента» для осмотра.

— Вы нечаянно въехали в кусты или намеренно спрятали там свой мотоцикл? — поинтересовался Уимзи, неприязненно оглядывая транспортное средство.

— Спрятал. Битый час пинал стартер — все без толку, вот и решил подождать, пока кто-нибудь будет проезжать мимо.

— Ясно. А поточнее: что случилось?

— Понятия не имею. Он прекрасно ехал, а потом вдруг в один миг заглох.

— Может, бензин кончился?

— О нет. Бензина в баке полно.

— Свечи зажигания в порядке?

— Не знаю, — с несчастным видом признался молодой человек. — Я, видите ли, всего второй раз на нем выехал.

— Вот оно что! Ну, ничего серьезного тут быть не должно. Но сначала убедимся, что бензина действительно достаточно, — уже бодрее сказал Уимзи. Он открутил крышку бензобака и, посветив фонариком, заглянул внутрь. — Похоже, тут все в порядке. — Что-то насвистывая, он еще раз склонился над мотоциклом, потом закрутил крышку бака. — Попробуем запустить стартер еще раз, ну а если что, проверим зажигание.

Взбодрившись, молодой человек ухватился за ручки руля и лягнул педаль стартера с такой отчаянной силой, которая могла бы сделать честь даже армейскому мулу. Мотор душераздирающе взревел, ожил и яростно затарахтел.

— Боже милостивый! — воскликнул юноша. — Это же чудо какое-то.

Лорд Питер мягко положил руку на рычаг газа, и оглушительный рев сменился благодарным урчанием.

— Что вы с ним сделали? — вскричал мотоциклист.

— Продул топливный шланг, — с усмешкой ответил его светлость. — Воздушная пробка, сынок, вот и все.

— Я так вам благодарен.

— Не за что. Послушайте, вы можете указать нам дорогу на Крофтон?

— Конечно. Все время прямо. Да я сам туда еду.

— Слава небесам. «О, верный Божий паладин, скачи же, цель близка»^[226], как сказал сэр Галахад. Это далеко?

— Пять миль.

— Есть там приличная гостиница?

— Мой отец держит небольшой отель, называется «Лиса и собаки». Годится? И накормим мы вас от души.

— «Печаль миновала, труды свершены, и мирно течет Иордан…»^[227] Вперед, мой мальчик! Нет, Чарлз, я не могу ждать, пока ты наденешь свой плащ. «Пусть не прикрыты спина и бок, пусть замерзли руки и ноги, был бы добрым элем полон живот у нищего с дороги»^[228], — бодро пропел он.

Стартер взревел, юноша выпрямил своего железного коня и под опасным креном вырулил на дорогу. Уимзи скользнул на водительское место и двинулся вперед в кильватере мотоцикла.

Гостиница «Лиса и собаки» оказалась одним из тех милых старомодных заведений, где мебель набита конским волосом и никогда не бывает слишком поздно, чтобы получить добрый ужин — холодный ростбиф из вырезки и салат из выращенных в домашнем огороде овощей. Хозяйка, миссис Пиггин, сама обслуживала путешественников. На ней было скромное платье из черного шелка, волосы уложены в букольки по моде, принятой при королевском дворе. Ее приветливое круглое лицо сияло в свете очага; казалось, оно отражает красные камзолы охотников с картин, которыми были увешаны стены, — скачущих на лошадях через канавы и падающих. Настроение лорда Питера смягчилось под воздействием атмосферы дома и прекрасного эля, а также познавательной беседы насчет только что закончившегося охотничьего сезона, цен на конину и жизни соседей, которую он искусно подвел к теме покойной мисс Клары Уиттакер.

— О господи, конечно, мы знали мисс Уиттакер! — воскликнула миссис Пиггин. — Ее все здесь знали. Чудесная была старушка. Тут в окру́ге многие до сих пор охотятся на ее лошадях. Мистер Кливленд купил лучшую часть ее табунов и теперь процветает. Она вывела отличное поголовье, про нее всегда говорили, что в лошадях она разбирается лучше любого мужчины. Никто не мог превзойти ее в этом деле.

— Да что вы говорите?! — подыгрывая ей, восхитился лорд Питер.

— Я отлично помню, — продолжала миссис Пиггин, — как она охотилась верхом с собаками, когда ей было уже за шестьдесят, и лихо брала любые препятствия. Ну, а мисс Доусон — это подруга, с которой она вместе жила в поместье за каменным мостом, — та была тихая, все больше по дому хлопотала, и мы говорили, что она и на лошадь бы никогда не села, если бы так не любила мисс Уиттакер и не старалась держаться поближе к ней. Но, в конце концов, все мы разные, сэр, правда же? А мисс Уиттакер, она была женщиной незаурядной. Теперь таких уж не делают. Конечно, современные девушки — большинство из них — на многое способны и занимаются тем, о чем в прежние времена и помыслить было трудно, но мисс Уиттакер была настоящим знатоком. Сама отбирала лошадей, сама лечила и разводила их и не нуждалась ни в чьих советах.

— Похоже, она была выдающейся женщиной, — искренне сказал Уимзи. — Жаль, что мне не довелось быть с ней знакомым. Но у меня есть друзья, которые хорошо знали мисс Доусон… уже когда она жила в Хэмпшире.

— Правда, сэр? Мисс Доусон была очень доброй и милой леди. Мы слышали, что она тоже умерла. От рака, кажется. Ужасно! Бедняжка. Какое удивительное совпадение, что вы оказались в некотором роде связаны с нею. Наверное, вам было бы интересно взглянуть на фотографии крофтонской охоты. Джим!

— Да?

— Покажи этим джентльменам фотографии мисс Уиттакер и мисс Доусон. Они знакомы с друзьями мисс Доусон в Хэмпшире. Ступайте за мной, джентльмены… если вы не хотите чего-нибудь еще.

Миссис Пиггин повела их в уютный маленький бар, где несколько мужчин, похожих на охотников, наслаждались последним стаканчиком перед закрытием заведения. Мистер Пиггин, коренастый и приветливый, как и его жена, вышел из-за стойки поздороваться с гостями.

— Чего вам налить, джентльмены? Джо, две пинты зимнего эля^[229]. Как интересно, что вы знали нашу мисс Доусон. Тесен мир — я часто жене это повторяю. Вот последняя, думаю, их совместная фотография, сделанная во время охотничьих соревнований в поместье в восемнадцатом году. Конечно, как вы понимаете, тогда шла война и соревнования регулярно не проводились, джентльмены воевали, и лошади тоже, поддерживать все так, как было до войны, стало невозможно. Вот лис и развелось до черта, а своры стали превращаться в обычных собак — ха-ха! — я так и говорил тут, в баре: охотничьи собаки теряют нюх, скоро превратятся в домашних. Многие джентльмены смеялись тогда над моими словами, но полковник Флетчер и еще некоторые джентльмены постарше согласились, что надо как-то поддерживать собак в форме, ну вот мы и решили организовать одну-две совместные вылазки, если можно так выразиться, просто чтобы спасти своры от утери навыков, так сказать. И тогда мисс Уиттакер предложила: «Полковник, давайте устроим охоту в моем поместье. Может, это последняя охота, которую мне суждено увидеть» — говорит. Так оно и вышло, потому что у бедной леди на Новый год случился удар. И в двадцать втором году она умерла. Вот она, сидит в коляске, запряженной пони, а рядом с ней — мисс Доусон. Конечно, мисс Уиттакер следовало покончить с охотой еще несколькими годами раньше. Верхом-то она в последние годы уже не охотилась, но в двуколке ездила за охотниками до последнего. Красивая пожилая дама, правда?

Лорд Питер и Паркер с большим интересом разглядывали весьма грозную старую женщину, сидевшую с безупречно прямой спиной на козлах и державшую поводья. Суровое обветренное, но все еще красивое лицо: крупный нос, густые прямые брови. А рядом — гораздо более миниатюрная, пухленькая, более женственная Агата Доусон, чья загадочная смерть привела их в этот тихий деревенский уголок. У той было милое улыбающееся лицо, начисто лишенное властности, свойственной ее грозной подруге. Без сомнения, они составляли впечатляющую пару пожилых дам.

Лорд Питер задал несколько вопросов о семье Уиттакеров.

— Не могу сказать, сэр, чтобы я что-нибудь особо знал о ней. Мы всегда считали, что мисс Уиттакер рассорилась со всеми своими родственниками из-за того, что переехала сюда и основала собственное дело. В те времена у молодых девушек не было принято уезжать из дома, как теперь. Но если вы хотите узнать больше, сэр, тут есть пожилой джентльмен, который может вам рассказать все про мисс Уиттакер и мисс Доусон, его зовут Бен Коблинг. Он сорок лет прослужил конюхом у мисс Уиттакер и женат на горничной мисс Доусон, которую та привезла с собой из Норфолка. В прошлом году ему стукнуло восемьдесят шесть, но он до сих пор в отличной форме. В наших краях его очень уважают. Они с женой живут в маленьком доме, который мисс Уиттакер им завещала. Если будет охота, можете завтра сходить к ним, сэр, вот увидите: память у Бена — как в молодости. Ну а сейчас прошу меня простить, мне пора закрываться, надо еще выпроводить посетителей из бара. Джентльмены, время вышло, прошу на выход! Три шиллинга восемь пенсов, сэр, благодарю вас. Поскорее, пожалуйста. Джо, давай-ка поживее.

— Чудесное место этот Крофтон, — сказал лорд Питер, когда они с Паркером остались одни в просторной спальне с низким потолком и благоухающими лавандой простынями на постелях. — Бен Коблинг наверняка знает все о кузене Аллилуйе. Жду не дождусь встречи с Беном Коблингом.

Глава 12 История двух старых дев

Закрепление собственности навечно за семьями — одна из наиболее ценных и значительных ее характеристик…

Э. Бёрк.

Размышления о революции во Франции^[230]

Дождливая ночь сменилась пронизанным солнечными лучами утром. Лорд Питер, заботливо наполнив организм невероятным количеством бекона и яиц, вышел на крыльцо «Лисы и собак» насладиться теплом. Неторопливо набив трубку, он сел на скамейку и предался размышлениям. Веселая суета внутри дома возвещала приближение открытия заведения. Восемь уток гуськом переходили дорогу. Кошка вскочила на скамейку, потянулась, подобрала под себя задние лапки и плотно обвила их хвостом, словно бы для того, чтобы они случайно не разъехались. Протрусил конюх на высокой гнедой лошади, ведя под уздцы рыжего коня со стриженой гривой; за ними бежал спаниель с забавно завернувшимся ухом.

— Ух! — произнес лорд Питер.

Бармен гостеприимно распахнул дверь гостиницы, сказал: «Доброе утро, сэр, чудесная погода» — и вновь скрылся внутри.

— Гм-м, — сказал лорд Питер, снял правую ногу с колена левой, встал и в прекрасном расположении духа пересек террасу.

Глянув за угол, он увидел у церковной ограды маленькую сгорбленную фигурку — старик с морщинистым лицом и неправдоподобно кривыми ногами, обтянутыми в голенях кожаными крагами. Незнакомец быстро заковылял вперед и, почтительно обнажив свою древнюю голову, кряхтя, уселся на скамейку рядом с кошкой.

— Доброе утро, сэр, — сказал он.

— Доброе утро, — откликнулся лорд Питер. — Чудесный день.

— Ваша правда, сэр, ваша правда, — приветливо ответил старичок. — Я, когда смотрю на такой красивый майский день, как сегодня, молю Господа позволить мне пожить в Его прекрасном мире еще несколько лет. Вот вам крест.

— Вы на удивление хорошо выглядите, — сказал его светлость, — так что, полагаю, имеете все шансы.

— Да, я вполне здоров, сэр, благодарю, хотя мне на следующий Михайлов день стукнет восемьдесят семь.

Лорд Питер выразил приличествующее случаю изумление.

— Да, сэр, восемьдесят семь, и если бы не ревматизм, мне не на что было бы жаловаться. Я даже крепче, чем выгляжу. Конечно, скрючило меня малость, но это больше из-за лошадей, сэр, чем из-за возраста. Я же всю жизнь при лошадях. Работал с ними, спал с ними — можно сказать, жил в конюшне, сэр.

— Это самая хорошая компания, — сказал лорд Питер.

— Ваша правда, сэр, самая что ни на есть хорошая. Моя жена всегда ревновала меня к лошадям, корила, что я предпочитаю разговаривать с ними, а не с ней. Что ж, может, она и права. Я ей так и отвечал: лошади никогда не болтают глупостей, чего нельзя сказать о женщинах, ведь это же правда, сэр?

— Истинная правда, — согласился Уимзи. — Выпьете чего-нибудь?

— Благодарю вас, сэр. Свою обычную пинту горького. Джим знает. Джим! Всегда начинайте день пинтой горького, сэр. По мне, так оно куда полезней чая и не разъедает стенки желудка.

— Пожалуй, вы правы, — подхватил Уимзи. — Вот сейчас, когда вы это сказали, я почувствовал внутри какое-то раздражение — должно быть, от чая. Мистер Пиггин, две пинты горького, пожалуйста, и может, вы тоже к нам присоединитесь?

— Спасибо, милорд, — ответил хозяин. — Джо! Два больших горьких и один «Гиннесс». Чудесное утро, милорд. Доброе утро, мистер Коблинг. Вижу, вы уже познакомились.

— Вот так удача! — воскликнул Уимзи. — Значит, вы и есть мистер Коблинг? А я как раз хотел с вами поговорить. Рад знакомству.

— В самом деле, сэр?

— Я сообщил этому джентльмену — его зовут лорд Питер Уимзи, — пояснил хозяин, — что вы можете рассказать ему про мисс Уиттакер и мисс Доусон. Он знаком с друзьями мисс Доусон.

— Вот как? Ага! Мало кто может поведать вам об этих леди больше, чем я. Я горжусь тем, что проработал у мисс Уиттакер пятьдесят лет. Пришел к ней помощником конюха, когда главным конюхом был еще Джонни Блэкторн, а после его смерти занял его место. В те времена она была на редкость красивой девушкой. Да, черт побери. Стройная, как тростинка, кожа на лице гладкая, румянец во всю щеку и сияющие черные волосы — ну прямо как племенная кобылка-двухлетка. И очень норовистая. На удивление норовистая. Многие джентльмены были бы счастливы захомутать ее, но она никому не позволяла запрячь себя. Смотрела на них — как на грязь. Да и вообще не смотрела, разве что если это были конюхи или их помощники. И, конечно, только по делу. Вот бывают же такие Божии создания. У меня была когда-то такая же сука терьера. Охотница на крыс была — ни с кем не сравнить. Но по женской части — ни в какую. Я перетаскал к ней всех кобелей, каких только мог, — все без толку. Она им такую бойню устраивала — не приведи Господь! Думаю, таких Бог создает для каких-то своих особых целей. С женщинами не поспоришь.

— Да уж, — согласился лорд Питер.

Они допили свой эль в молчании.

Очнувшись от размышлений, мистер Пиггин рассказал какую-то историю про мисс Уиттакер на охоте. Мистер Коблинг — еще какую-то. Лорд Питер перемежал их своими «О!» и «Да ну?» Потом появился Паркер, после церемонии знакомства мистер Коблинг испросил разрешения угостить всех. Когда и с этим ритуалом было покончено, мистер Пиггин выставил еще один круг, от себя, после чего, извинившись, сказал, что его ждут посетители, и удалился.

Только теперь лорд Питер ювелирно, невыносимо медленными шажками стал подводить разговор к истории семьи мисс Доусон. Паркер, получивший воспитание в средней школе Барроу-ин-Фернса и отточивший свои навыки на службе в лондонской полиции, время от времени пытался ускорить процесс, вставляя короткие вопросы. Это неизменно кончалось тем, что мистер Коблинг утрачивал нить рассказа и пускался в многочисленные ответвления от темы. Уимзи яростно лягал друга в лодыжку, чтобы заставить замолчать, и с безграничным терпением возвращал разговор в прежнее русло.

По истечении часа или около того мистер Коблинг признался, что его жена может рассказать о мисс Доусон гораздо больше, чем он, и пригласил их к себе домой. Приглашение было принято с энтузиазмом, и компания двинулась в путь; по дороге мистер Коблинг объяснял Паркеру, что на следующий Михайлов день ему исполнится восемьдесят семь лет, но он вполне крепок здоровьем, здоровее, чем кажется, если не считать мучающего его ревматизма. «Знаю, меня малость скрючило, — говорил он, — но это больше из-за лошадей. Всю жизнь я провел с лошадьми…»

— Не злись, Чарлз, — шепнул ему на ухо Уимзи, — это все из-за чая, который ты выпил за завтраком: он раздражает стенки желудка.

Миссис Коблинг оказалась прелестной старушкой — точь-в-точь засушенная очаровательная девушка, — всего на два года моложе своего мужа. Она была в восторге от того, что представилась возможность поговорить о ее дорогой мисс Агате. Паркер, считая, что необходимо как-то объяснить причину их интереса, попытался было что-то сказать, но получил очередной пинок в лодыжку. Миссис Коблинг ни в каких объяснениях не нуждалась: для нее не было ничего более естественного, чем то, что весь мир интересуется Доусонами, и она безо всяких понуканий охотно болтала сама.

В семье Доусонов она служила с детства — можно сказать, родилась в ней. А как иначе: ведь ее мать была экономкой умистера Генри Доусона, отца мисс Агаты, а до него — у его отца. Сама она пришла в большой дом младшей служанкой при кухне, когда ей еще не было пятнадцати. Мисс Харриет, которая потом вышла замуж за мистера Джеймса Уиттакера, было тогда всего три года. А когда рождались другие дети, она уже служила в доме. Мистер Стивен должен был стать наследником… о боже, от него были одни неприятности, они-то и свели в могилу его бедного отца, у которого ничего не осталось. Да, печально все обернулось. Бедный мистер Генри пустился в какие-то спекуляции — миссис Коблинг не знала, в какие именно, но все это было очень неприятно и случилось в Лондоне, где так много злых и нечестных людей, — и в конце концов все потерял и уже не смог снова встать на ноги. Бедный джентльмен умер всего в пятьдесят четыре года; такой замечательный, порядочный был человек, для всех находил доброе слово. Жена ненадолго его пережила, бедная овечка. Она была француженка, очень славная леди, но ей жилось очень одиноко в Англии без родственников, двух ее сестер заживо замуровали, можно сказать, в одном из этих жутких папистских монастырей.

— И что делал мистер Стивен, когда кончились деньги? — спросил Уимзи.

— Он-то? О, он занялся какой-то торговлей — неподходящее дело для джентльмена, хотя я слыхала, будто Барнабас Доусон, дед мистера Генри, был не кем иным, как бакалейщиком; но ведь не зря говорят: что заработано прадедами, будет пущено на ветер правнуками. Для мистера Стивена это было очень тяжело, он ведь привык иметь все самое лучшее. Да еще был помолвлен с хорошенькой леди, к тому же очень богатой наследницей. Но это как раз, может, оказалось и к лучшему: когда она прознала, что у мистера Стивена нет ни гроша, она ему дала от ворот поворот, а значит, не было у нее сердца. Мистер Стивен женился, только когда уже разменял пятый десяток, на женщине, которая вообще не имела никаких родственников — во всяком случае, законных. Однако она была очень добрая и милая и стала мистеру Стивену хорошей женой — просто замечательной. У них родился единственный сын, мистер Джон. Они в нем души не чаяли. Но в один ужасный день они получили известие, что он погиб на войне. Страшная вещь эта война, сэр, не правда ли? Никому от нее никакого прибытку. Только непосильные налоги да цены на все подскочили до небес, и работы стало невпроворот.

— Значит, он был убит? Должно быть, это явилось страшным горем для его родителей.

— Да, сэр, страшным. Вообще все было ужасно, потому что бедный мистер Стивен, у которого всю жизнь и так все не ладилось, совсем сошел с ума и застрелился. И впрямь он должен был окончательно свихнуться, чтобы сотворить такое, но что еще хуже, он и свою дорогую жену застрелил. Вы должны это помнить, сэр, об этом тогда писали в газетах.

— Что-то смутно припоминаю, — без зазрения совести солгал Питер, чтобы не преуменьшать значения местной трагедии. — А молодой Джон, он ведь, как я полагаю, не был женат?

— Нет, сэр. Это тоже печальная история. Он был помолвлен с молодой леди — медсестрой одного из английских военных госпиталей, насколько мы знали, и собирался жениться на ней во время следующего отпуска. В те жуткие годы вообще все шло наперекосяк.

Старушка тяжело вздохнула и промокнула глаза платочком.

— Значит, мистер Стивен был единственным сыном Доусонов?

— Ну, не совсем, сэр. Еще были близняшки. Такие милые детки, но они прожили всего два дня. Они родились через четыре года после мисс Харриет — ну, той, которая вышла за мистера Джеймса Уиттакера.

— Да-да, я помню. И таким образом два семейства породнились.

— Да, сэр. Мисс Агата, мисс Харриет и мисс Клара Уиттакер вместе учились в одной школе, и миссис Уиттакер как-то раз пригласила сестер Доусон приехать к ним вместе с мисс Кларой — погостить во время каникул, вот тогда-то мистер Джеймс и влюбился в мисс Харриет. Она, на мой вкус, была не такой хорошенькой, как мисс Агата, зато жизнерадостнее и бойчее, ну и к тому же мисс Агата вообще не признавала флирта и подобных глупостей. Бывало, говорила мне: «Бетти, я собираюсь стать старой девой, и мисс Клара тоже, и мы будем жить вместе и станем счастливыми без всяких назойливых глупых мужчин». Так оно и вышло, сэр, как вы знаете, потому что у мисс Агаты, даром что она такая тихая, был очень твердый характер. Уж если она что решила, ее не переубедить — ни уговорами, ни угрозами, ни посулами — ничем! Сколько раз я пыталась, когда она была еще ребенком (я тогда помогала иногда в детской, сэр). Она могла или распалиться, или начать дуться, но даже тогда ни за что не меняла своего детского мнения.

Перед мысленным взором Уимзи возникла картинка: беспомощная больная старушка, которая стоит на своем, несмотря на все увещевания поверенного и ухищрения племянницы. Незаурядная по-своему женщина, надо признать.

— Значит, практически весь род Доусонов пресекся, надо понимать? — спросил он.

— О да, сэр. Теперь осталась только мисс Мэри, но она, разумеется, Уиттакер, а не Доусон. Это внучка мисс Харриет, единственный ребенок мистера Чарлза Уиттакера. Она тоже была совсем одна, когда переехала жить к мисс Доусон. Мистер Чарлз с женой разбились в одной из этих жутких машин — Господи, Господи! — как будто нам так было на роду написано: переживать одну трагедию за другой. Кто бы мог подумать, что мы с Беном всех их переживем?

— Не грусти, мать, — сказал Бен, кладя руки ей на плечи. — Господь оказался на удивление милостив к нам.

— Это правда. У нас трое сыновей, сэр, две дочери, четырнадцать внуков и трое правнуков. Хотите взглянуть на их фотографии?

Лорд Питер ответил, что очень хочет, а Паркер только утвердительно что-то буркнул. В течение последовавшего довольно долгого времени перед ними разворачивались подробные истории жизни всех детей и их многочисленных потомков. Как только в рассказе появлялся малейший зазор, Паркер с надеждой шептал на ухо Уимзи: «Спроси: что там насчет кузена Аллилуйи», но прежде чем тот успевал вставить вопрос, следовало продолжение бесконечной семейной саги.

— Ради бога, Чарлз, — свирепо огрызнулся шепотом Питер, когда миссис Коблинг отправилась за шалью, которую внук Уильям прислал ей аж из пролива Дарданеллы, — кончай повторять «Аллилуйя, Аллилуйя», мы не на молельном бдении!

Когда были выражены подобающие восторги по поводу заморской шали, разговор естественным образом перекинулся на дальние края, на туземцев и чернокожих, и тут лорд Питер как бы невзначай спросил:

— А кстати, у Доусонов не было каких-нибудь родственников за границей?

— Вообще-то да, — ответила миссис Коблинг с ноткой возмущения в голосе. — У мистера Генри имелся брат, мистер Пол. О нем не любили вспоминать. Он был ужасным позором для семьи. Дело в том, — тяжелый вздох, переход на почти шепот, — что он сделался папистом и ушел в монахи! (Стань этот Пол убийцей, его преступление, судя по всему, не считалось бы таким тяжким.) Мистер Генри всегда винил себя за это.

— А в чем же здесь его вина?

— Ну, как я уже говорила, жена мистера Генри, моя дорогая хозяйка, была француженкой и, разумеется, паписткой. В этой вере она выросла и другой не знала, а замуж вышла очень молоденькой. Но мистер Генри вскоре сделал ее настоящей христианкой, она отказалась от своего идолопоклонства и стала прихожанкой местной церкви. Но мистер Пол… вот он-то влюбился в одну из ее сестер, а та дала религиозный обет, как они выражались, и постриглась в монахини. Сердце мистера Пола было разбито, и тогда он переметнулся к Великой Блуднице^[231] и… — снова пауза и шепот: — стал монахом. Ох и заваруха тут была! А он дожил до глубокой старости и до сих пор жив, насколько нам известно, но продолжает жить во грехе.

— Если он жив, — пробормотал Паркер, — то, вероятно, и является настоящим наследником. Он доводится Агате Доусон дядей и ближайшим живым родственником.

Уимзи нахмурился и вернулся к беседе с миссис Коблинг.

— Нет, я не мог иметь в виду мистера Пола, — сказал он, — потому что тот родственник мисс Агаты, о котором я слыхал, настоящий иностранец — по правде говоря, он весьма темнокожий, почти черный, во всяком случае, так мне говорили.

— Черный?! — в ужасе воскликнула старушка. — О нет, сэр, этого не может быть. Если только… Господи милосердный, если только не… ну да! Бен, как ты думаешь, может такое быть?.. Ну, Саймон, помнишь?

Бен покачал головой:

— Я мало что о нем знаю.

— Как и все мы, — горячо подхватила миссис Коблинг. — Он уехал давным-давно, но в семье сохранилось о нем предание. «Непутевый Саймон» — так они его называли. Он уплыл на какие-то острова, в названии которых есть слово «Индия», много лет назад, и никто не знал, что с ним сталось. Вот будет занятно, если окажется, что он женился на местной чернокожей женщине, и тогда это может быть — о Господи — его внук, если не правнук, потому что Саймон приходился дядей мистеру Генри, а это было так давно.

Уимзи испытал разочарование. Внук «непутевого Саймона», разумеется, являлся слишком дальней родней, чтобы оспаривать наследство у Мэри Уиттакер. И тем не менее он сказал:

— Как интересно. А куда именно он отправился, в Ост-Индию или Вест-Индию?^[232]

Этого миссис Коблинг не знала, но помнила, что это имело какое-то отношение к Америке.

— Жаль, что мистер Пробин не живет больше в Англии. Он мог бы рассказать вам о Доусонах больше, чем я. Но в прошлом году он ушел на пенсию и уехал в Италию или еще куда-то там.

— А кем он был?

— Он был поверенным мисс Уиттакер, — сказал Бен, — а также вел и все дела мисс Доусон. Славный был джентльмен, только уж такой хитроумный — ха-ха! Никогда ничего не выдаст. Но эти адвокаты, они везде одинаковые, — добавил он лукаво, — сами вы́знают что хочешь, но ни словечка не скажут.

— Он жил в Крофтоне?

— Нет, сэр, в Крофтон-Магне, в двенадцати милях отсюда. Теперь его практика перешла к фирме «Пойнтер и Винкин», но они — люди молодые, про них я почти ничего не знаю.

Услышав к тому времени все, что могли сообщить им Коблинги, Уимзи и Паркер начали постепенно сворачивать беседу и в конце концов благополучно отбыли.

— Итак, кузен Аллилуйя — пустой номер, — сказал Паркер.

— Может, да, а может, и нет. Существование какой-то связи не исключено. Но, разумеется, кандидатура покрывшего себя позором «паписта» Пола более многообещающа. Очевидно, что птичка, которая нам нужна, — мистер Пробин. Ты понял, кто он?

— Тот самый таинственный нотариус, полагаю.

— Ну конечно. Он знает, почему мисс Доусон было необходимо составить завещание. И мы теперь направляемся прямиком в Крофтон-Магну на встречу с господами Пойнтером и Винкином, чтобы услышать, что они об этом скажут.

К сожалению, господа Пойнтер и Винкин ничего сказать не смогли. Мисс Доусон отказалась от услуг мистера Пробина и передала все свои дела новому поверенному. Фирма «Пойнтер и Винкин» никогда не имела никаких контактов с семьей Доусонов. Тем не менее они готовы охотно сообщить адрес мистера Пробина — Фьезоле, вилла «Бьянка». Им очень жаль, что они не в силах больше ничем помочь лорду Питеру Уимзи. Всего хорошего.

— Коротко и неясно, — прокомментировал итог встречи его светлость. — Что же, перекусим на скорую руку и напишем письмо мистеру Пробину, а также моему доброму другу епископу Ламберту из миссии Ориноко, чтобы получить какие-нибудь сведения о кузене Аллилуйе. Как поется в песенке: не сдавайся, улыбайся! Помнишь у Инголдсби^[233]: «Ветры дуют, ветры дуют, устремляемся вперед! Ветры дуют, ветры дуют, вдаль погоня нас зовет!» А знаете ли вы Джона Пила?^[234] А также: «Ты знаешь ли край, где лимонные рощи цветут?..»^[235] Ну, если не знаешь, не огорчайся — ты всегда можешь помечтать о том, как отправишься туда в свой медовый месяц.

Глава 13 Аллилуйя

Предки наши — народ почтенный, но они последние, с кем бы я согласился вести близкое знакомство.

Р. Шеридан. Соперники^[236]

Достопочтенный прелат, епископ Ламберт из миссии Ориноко оказался человеком практичным и добрым. Лично он не был знаком с преподобным Аллилуйей Доусоном, но предполагал, что тот служил в миссии Табернакля^[237] — общины английских сепаратистов^[238], которая проводила весьма полезную работу в тех краях. Он пообещал связаться с лондонской штаб-квартирой этой общины и сообщить результат лорду Питеру. Спустя два часа секретарь епископа Ламберта дозвонился до миссии Табернакля и получил исчерпывающую информацию: преподобный Аллилуйя Доусон находится в Англии, и его можно найти в Степни, в здании миссии. Престарелый священник живет в очень стесненных обстоятельствах — этим фактом епископ был весьма опечален. «Нет-нет, не стоит благодарности, всю работу сделал мой исполнительный секретарь. Было очень приятно услышать вас, надеюсь, у вас все в порядке. Ха-ха! А когда же лорд Питер соизволит поужинать с епископом?»

Лорд Питер немедленно заехал за Паркером, и они отправились в миссию Табернакля; появление перед ее угрюмым зданием «Миссис Мердль» с длинным черным капотом и сверкающими медными выхлопами произвело неизгладимое впечатление. Вся окрестная мелюзга столпилась вокруг машины, и не успел Уимзи позвонить в дверь, как проказники уже исполняли соло на клаксоне. Когда Паркер пригрозил им наказанием, невзначай заметив, что он — офицер полиции, они впали в восторженный экстаз и, окружив его, стали водить хоровод, горланя песенку «Розовый круг»^[239] под командованием бойкой юной леди лет двенадцати от роду. Паркер сделал несколько грозных выпадов, но добился лишь того, что живое кольцо с пронзительным смехом разомкнулось и тут же сомкнулось снова. Дверь миссии отворилась, явив сие недостойное зрелище взору высокого худощавого молодого человека в очках, который со словами: «Вот я вам задам!» — осуждающе погрозил сорванцам длинным пальцем, что не возымело ни малейшего эффекта — впрочем, молодой человек, судя по всему, на него и не рассчитывал.

Лорд Питер объяснил цель своего приезда.

— О, прошу, входите, — пригласил молодой человек, державший в руках какой-то теологический труд, заложенный пальцем в том месте, на котором было прервано чтение. — Боюсь, ваш друг… ох, тут довольно шумное место.

Вырвавшись из окружения своих мучителей, Паркер, осыпая их угрозами и проклятьями, на которые противник издевательски отвечал руладами автомобильного клаксона, направился к крыльцу.

— Эдак они мне аккумулятор посадят, — сказал Уимзи.

— Да, на этих дьяволят никакой управы нет, — проворчал Паркер.

— Можно попробовать управиться с ними как с человеческими существами, — возразил Уимзи. — Детские страсти сродни страстям политиков и финансистов. Эй, Эсмеральда! — крикнул он, подзывая предводительницу.

Та показала ему язык и сделала неприличный жест, однако, заметив блеск монеты в протянутой к ней руке, тут же подошла и с вызывающим видом остановилась перед приезжими.

— Слушай меня, — сказал Уимзи, — вот полкроны — тридцать пенни, как ты знаешь. Интересует тебя это?

Маленькая чертовка мгновенно продемонстрировала свое родство с человеческим племенем. Взволновавшись при виде богатства, она стала вытирать пыль с туфли на одной ноге о чулок на другой.

— Я вижу, — продолжал лорд Питер, — что ты можешь, если захочешь, держать своих юных подданных в узде, — ты, похоже, дама с характером. Так вот, если ты не дашь им прикасаться к моей машине, пока я буду в доме, получишь полкроны. Поняла? Но если они будут нажимать на клаксон, я это услышу. И с каждым звуком клаксона ты будешь терять один пенс, ясно? Если клаксон прозвучит шесть раз, ты получишь только два шиллинга. Если я услышу его тридцать раз, ты не получишь ничего. И время от времени я буду выглядывать из окна. Если увижу, что кто-нибудь околачивается возле машины или, того хуже, залез в нее, тогда тебе ничего не обломится. Я внятно излагаю?

— Я гляжу за вашей тачкой и гребу боб^[240]. Если гудок гудит, вы отхапываете у меня медяк.

— Точно.

— Заметано, мистер. Я пригляжу, они у меня и близко не подойдут.

— Умница. Итак, сэр…

Молодой человек в очках проводил их в маленькую унылую приемную, напоминавшую вокзальный зал ожидания, только обвешанный репродукциями на библейские сюжеты.

— Я сообщу мистеру Доусону, что вы здесь, — сказал он и исчез, все так же сжимая переложенный пальцем теологический фолиант.

Наконец послышалось шарканье ног по кокосовым циновкам, и Уимзи с Паркером приготовились лицом к лицу встретить злодея — охотника за наследством.

Однако, когда открылась дверь, в комнату вошел старенький вест-индеец, настолько кроткий и безобидный на вид, что у обоих сыщиков защемило сердце. Трудно было представить себе личность менее «кровожадную», чем этот старичок, который, нервно моргая, глядел на них сквозь очки в стальной оправе, когда-то сломанной и скрепленной проволокой.

Преподобный Аллилуйя Доусон, несомненно, был цветным: приятные черты лица, нос с небольшой горбинкой, оливковая кожа карибского мулата, редкие седые волосы, жесткие и курчавые. На сутулых плечах — потертая сутана. Черные, чуть навыкате глаза с пожелтевшими белками дружелюбно смотрели на посетителей, улыбка была открытой и искренней.

— Вы хотели меня видеть? — спросил он на безупречном английском, но с мягкой туземной интонацией. — Кажется, я не имел удовольствия…

— Здравствуйте, мистер Доусон. Да. Мы проводим некое… э-э… исследование, касающееся семейства Доусонов из уорикширского Крофтона, и узнали, что вы могли бы оказать любезность просветить нас относительно их вест-индских родственных связей.

— Ах, да! — Старик немного выпрямился. — Я и сам в некоторой степени принадлежу к их роду. Садитесь, пожалуйста.

— Спасибо. Мы так и подумали.

— Вы от мисс Уиттакер?

В его тоне, хоть и настороженном, сквозило некое ожидание. Уимзи, не будучи уверенным, что за ним кроется, предпочел действовать осмотрительно.

— О нет. Мы, знаете ли, работаем над книгой о сельских дворянских родах. Генеалогия, надгробья и все такое прочее.

— Ах, вот как! Ну да, я-то надеялся, что… — Мягкость интонации потонула в глубоком вздохе. — В любом случае буду рад вам помочь.

— Так вот, нам бы хотелось спросить, что сталось с Саймоном Доусоном. Мы знаем, что он покинул семью и уплыл в Вест-Индию в… каком же?.. В тысяча семьсот…

— В тысяча восемьсот десятом году, — неожиданно быстро подсказал старик. — Да. Он попал в передрягу, когда ему было шестнадцать лет. Связался с плохими людьми, старше его, и оказался замешан в очень неприятную историю. Что-то связанное с азартными играми. Был убит человек. Не на дуэли — в тогдашние времена это не считалось постыдным, хотя любое насилие богопротивно, — тот человек был убит жестоко и злонамеренно, а Саймон Доусон и его друзья сбежали от правосудия. Саймона завербовали во флот, и он отправился в дальнее плавание. Прослужил пятнадцать лет, а потом был захвачен вместе с другими матросами французским капером. Позже ему удалось бежать. Короче говоря, он оказался на Тринидаде под чужим именем. Какие-то английские колонисты проявили доброту и дали ему работу на своих сахарных плантациях. Со временем он преуспел и в конце концов стал владельцем собственной небольшой плантации.

— А какое имя он взял?

— Харкэвей. Полагаю, он опасался, что его схватят как дезертира, если он будет жить под своим именем, ведь он был обязан доложить о своем побеге с капера. Так или иначе, ему понравилась жизнь плантатора, и он решил остаться там навсегда. Не думаю, что его тянуло домой, даже для того, чтобы заявить права на свое наследство. К тому же над ним, как вы знаете, висело обвинение в убийстве, хотя вряд ли ему предъявили бы его, учитывая, что на момент преступления он был еще мальчишкой и убийство было совершено не его рукой.

— Его наследство? Значит, он был старшим сыном?

— Нет. Старшим был Барнабас, но его убили при Ватерлоо, и он не оставил потомства. Вторым был Роджер, но тот еще в детстве умер от оспы. Саймон был третьим.

— Таким образом, наследство досталось четвертому сыну?

— Да, Фредерику. Отцу Генри Доусона. Они, конечно, пытались выяснить, что сталось с Саймоном, но в те времена было трудно, как вы понимаете, получить информацию из-за границы, а сам он напрочь исчез. Вот его и обошли.

— А что случилось с детьми Саймона? — спросил Паркер. — Они у него были?

Священник кивнул, и под его смуглой кожей проступил темный румянец.

— Я его внук, — просто ответил он. — Поэтому-то я и приехал в Англию. Когда Господь призвал меня стать пастырем для моих соплеменников, я был вполне обеспеченным человеком. Владел небольшой плантацией сахарного тростника, доставшейся мне от отца, женился и был совершенно счастлив. Но настали тяжелые времена — урожаи оскудели, а моя и без того немногочисленная паства уменьшилась, обеднела и уже не могла поддерживать своего священника. Кроме того, я постарел, ослабел, работать стало трудно, на руках у меня была больная жена, а Бог благословил нас множеством дочерей, которые нуждались в заботе. Я оказался в очень стесненных обстоятельствах. И тогда я наткнулся на кое-какие старые бумаги, принадлежавшие моему деду Саймону и касавшиеся наших предков; тут-то я и узнал, что фамилия его была не Харкэвей, а Доусон, и подумал: может, в Англии у меня остались родственники и Господь ниспошлет нам «манну в пустыне»? И вот, когда возникла необходимость направить представителя в лондонскую штаб-квартиру нашей миссии, я испросил разрешения оставить тамошнее мое служение и отбыть в Англию.

— Удалось вам с кем-нибудь здесь связаться?

— Да. Я поехал в Крофтон — он упоминался в письмах моего деда — и встретился с адвокатом, неким мистером Пробином. Вы его знаете?

— Слышал о нем.

— Он был очень любезен и проявил ко мне живой интерес. Показал нашу родословную и рассказал, что мой дед должен был бы в свое время унаследовать все имущество.

— Но имущества к тому времени уже не осталось, насколько я понимаю?

— Да. Более того, когда я показал ему брачное свидетельство своей матери, он… он сказал, что никакое это не свидетельство. Боюсь, Саймон Доусон был неисправимым грешником. Он просто взял мою бабушку в свой дом, как поступали многие плантаторы по отношению к цветным женщинам, и показал ей документ, якобы являвшийся брачным свидетельством, подписанным губернатором провинции. Но, изучив его, мистер Пробин выяснил, что документ был фикцией и такого губернатора никогда не существовало. Это глубоко ранило мое христианское чувство, разумеется, но, поскольку никакого наследства уже не было, для моей семьи это ничего не меняло.

— Не повезло, — сочувственно произнес Питер.

— Мне оставалось призвать на помощь все свое смирение, — сказал старый индиец, с достоинством склонив голову. — Мистер Пробин оказал мне еще одну любезность, снабдив рекомендательным письмом к мисс Агате Доусон, единственной дожившей до того времени представительнице семьи.

— Да, она жила в Лихэмптоне.

— Совершенно верно. Она приняла меня с исключительным радушием и, когда я сообщил ей, кто я, — заверив, конечно, что никоим образом ни на что не претендую, — она проявила большую доброту, назначив мне пособие в размере ста фунтов в год, которое и выплачивала до конца своей жизни.

— Это был единственный раз, когда вы с ней встречались?

— О да. Я никогда ее больше не беспокоил. Ей наверняка не доставило бы удовольствия частое появление в ее доме родственника с моим цветом кожи, — сказал преподобный Аллилуйя с оттенком смиренной гордости. — Но в тот раз она пригласила меня отобедать и разговаривала со мной очень ласково.

— А… простите за вопрос, надеюсь, он не покажется вам бестактным… мисс Уиттакер продолжает выплачивать вам пособие?

— Э-э… нет. Я… Возможно, мне и не следовало на него рассчитывать, но для нас это было огромным подспорьем. И мисс Доусон дала мне понять, что выплаты будут продолжаться и после ее смерти. Она призналась, что не хочет составлять завещание, но сказала: «В этом нет необходимости, кузен Аллилуйя; после моей смерти деньги перейдут к Мэри, и она будет помогать вам от моего имени». Но, может, мисс Уиттакер не получила наследства?

— О нет, получила. И это весьма странно. Должно быть, она о вас забыла.

— Я взял на себя смелость послать ей несколько слов соболезнования, когда умерла ее тетушка. Наверное, ей это не понравилось. Разумеется, больше я ей писать не стал. Мне не хотелось бы думать, что сердце ее ожесточилось против обездоленного. Несомненно, существует какое-то другое объяснение.

— Безусловно, — согласился лорд Питер. — Я очень благодарен вам за любезное согласие поговорить с нами. Вы внесли ясность в вопрос о Саймоне и его потомках. Если позволите, я только запишу некоторые имена и даты.

— Конечно. Я принесу вам бумагу, которую составил для меня мистер Пробин и в которой поименованы все члены семьи. Прошу меня извинить, я скоро.

После недолгого отсутствия он вернулся с официально выглядевшим документом, аккуратно напечатанным на гербовой бумаге и представлявшим собой генеалогию рода Доусонов.

Уимзи начал переписывать в блокнот подробности, касающиеся Саймона Доусона, его сына Босуна и внука Аллилуйи, но вдруг ткнул пальцем в имя, значившееся ниже.

— Чарлз, взгляни, — сказал он. — А вот и наш отец Пол — «паршивая овца», которая переметнулась к католикам.

— Да, так и есть. Но, как видим, он уже умер, Питер. В тысяча девятьсот двадцать втором году, за три года до Агаты Доусон.

— Да. Его следует исключить. Что ж, случаются и осечки.

Сделав нужные выписки, они попрощались с преподобным Аллилуйей и, выйдя на улицу, увидели Эсмеральду, отважно оборонявшую «Миссис Мердль» от любых посягательств. Лорд Питер вручил ей полкроны и принял автомобиль.

— Чем больше я узнаю о Мэри Уиттакер, — сказал он, — тем меньше она мне нравится. Уж могла бы не лишать бедного старика Аллилуйю его сотни.

— Да, похоже, она хищная особь, — согласился Паркер. — Ну, так или иначе, отец Пол благополучно почил, а кузен Аллилуйя оказался незаконнорожденным. Следовательно, с заморскими давно пропавшими претендентами на наследство покончено.

— Черт побери! — вскричал Уимзи, бросив руль и запустив пальцы в шевелюру, чем чрезвычайно напугал Паркера. — Что-то мне это напоминает. Где же я слышал об этом раньше?

Глава 14 Хитрые каверзы закона

Но дело то, которому примера

Никто не знал, бояться заставляет

За результат.

У. Шекспир. Генрих VIII^[241]

— Чарлз, сегодня я ужинаю с Мерблсом, — сообщил Уимзи. — Мне бы хотелось, чтобы ты к нам присоединился. Надо рассказать ему все, что мы узнали об этой семейной истории.

— И где вы ужинаете?

— У меня дома. Мне осточертела ресторанная еда. А Бантер готовит восхитительные стейки с кровью, и к ним есть молодая фасоль, молодой картофель и настоящая английская спаржа. Джеральд специально прислал ее из Денвера. Тут такой не купишь. Приходи. Традиционная английская еда и бутылка того, что Пипс^[242] называл «Го-Брион»^[243]. Тебе понравится.

Паркер принял приглашение, но заметил, что даже о таком обожаемом им предмете, как еда, Уимзи говорил как-то рассеянно и отрешенно. Где-то на периферии сознания что-то тревожило его, и хоть мистер Мерблс блистал, как всегда, мягким специфически адвокатским юмором, Уимзи слушал его с безупречной вежливостью, но только вполуха.

Обед продолжался уже некоторое время, когда, безотносительно к разговору, Уимзи вдруг шарахнул по столу кулаком с такой силой, что напугал даже невозмутимого Бантера, заставив того вздрогнуть и перелить через край бокала «Го-Брион», от которого по скатерти расползлось большое ярко-красное пятно.

— Вспомнил! — воскликнул лорд Питер.

Потрясенный Бантер сдавленным голосом принес свои извинения за неловкость.

— Мерблс, — сказал Уимзи, не обратив на них никакого внимания, — у нас ведь теперь действует новый Закон о собственности?^[244]

— Ну да, — удивленно отозвался мистер Мерблс. Его прервали на середине рассказа о молодом адвокате и еврее-ростовщике, и он несколько опешил.

— Я же помнил, Чарлз, что где-то читал эту фразу: о давно пропавших зарубежных претендентах на наследство. Года два назад об этом писали в какой-то газете, и это имело отношение к новому закону. Там еще говорилось, каким ударом это станет для романтически настроенных писателей. Мерблс, этот закон лишает права на наследство дальних родственников?

— В некотором смысле — да, — ответил поверенный. — Разумеется, не в отношении заповедного имущества^[245], которое наследуется по особым правилам. Но, как я понимаю, вы имеете в виду обычное личное имущество, или незаповедную недвижимость?

— Да. Что бывает в соответствии с этим законом, если владелец имущества умирает, не оставив завещания?

— Это весьма сложный вопрос, — начал было мистер Мерблс.

— Ближе к делу, — перебил его Уимзи. — До того как этот прелестный закон был принят, ближайший живой родственник получал все, даже если он доводился умершему седьмой водой на киселе, так?

— В целом и общем да. Если у умершего оставалась жена или муж…

— К черту мужей и жен. Предположим, что умершая не была замужем и у нее не осталось близких родственников. Тогда наследство переходило к…

— К следующему по степени родства, кем бы он ни был, если его или ее удавалось разыскать.

— Даже если приходилось углубляться в историю вплоть до Вильгельма Завоевателя, чтобы проследить родство?

— При условии, что наследник мог представить достоверный документ столь давней эпохи, — ответил мистер Мерблс. — Разумеется, в высшей степени маловероятно, что…

— Да-да, я знаю. А что происходит теперь в таких случаях?

— В соответствии с новым законом наследование в отсутствие завещания сильно упрощается, — сказал Мерблс, отложил нож и вилку, оперся локтями на стол и отогнул указательным пальцем правой руки большой палец левой, приготовившись перечислять.

— В этом я не сомневаюсь, — снова перебил его Уимзи. — Я понимаю, что значит закон, призванный упростить процедуру. Это значит, что написавшие его люди сами толком ничего не понимают и каждый его пункт нуждается в судебном процессе, чтобы распутать клубок. Но продолжайте.

— Согласно новому закону, — продолжил мистер Мерблс, — половина имущества отходит к мужу или жене, если они живы, и остается в их распоряжении до их смерти, после чего переходит к детям в равных долях. В отсутствие супруга и детей половину наследуют отец или мать умершего. Если оба они уже умерли, тогда все достается братьям и сестрам по крови, пережившим наследодателя, а если брат или сестра умерли прежде наследодателя, — их потомкам. В случае отсутствия братьев и сестер…

— Стоп, стоп! Дальше не надо. Вы абсолютно уверены в последнем? Наследство переходит к потомкам братьев или сестер?

— Да. Вот если бы вы умерли, не оставив завещания, и ваш брат Джеральд и сестра Мэри были бы мертвы к этому моменту, то ваши деньги были бы в равных долях поделены между вашими племянниками и племянницами.

— А предположим, что и они бы уже умерли, — допустим, я утомительно долго докучал бы всем своим присутствием на этом свете до тех пор, пока в живых после меня не оставалось бы никого, кроме внучатых племянников и племянниц. Кто бы тогда стал наследником?

— Ну… ну да, полагаю, они бы и стали, — ответил мистер Мерблс, впрочем, не слишком уверенно, и добавил: — Да, видимо, наследство получили бы они.

— Ясное дело, получили бы, — нетерпеливо вставил Паркер, — раз сказано: потомки братьев и сестер умершего.

— Не надо спешить с выводами, — возразил мистер Мерблс, поворачиваясь к нему. — Непрофессионалу, разумеется, слово «потомки» кажется простым. Но в законе, — мистер Мерблс, который до этого момента продолжал держать указательный палец правой руки на отогнутом большом левой, собираясь перечислять наследников единокровных братьев и сестер, теперь положил левую ладонь на стол, а указательный палец правой предостерегающе направил на Паркера, — в законе, — повторил он, — это слово может иметь два, а то и больше толкования, в зависимости от того, в каком документе оно встречается и когда был составлен этот документ.

— Но по новому закону… — поторопил его лорд Питер.

— Я не специалист по имущественному праву, — сказал мистер Мерблс, — и прошу не считать мой вывод абсолютно верным, тем более что до сих пор по данному вопросу еще не было судебных прецедентов, но на мой предварительный и сугубо ориентировочный взгляд — который я советовал бы вам перепроверить у более компетентного специалиста, — в данном случае слово «потомки» означает потомки ad infinitum^[246], и таким образом внучатые племянники и племянницы являются законными наследниками.

— Но может существовать и иное толкование?

— Да, это вопрос сложный…

— Ну, что я вам говорил? — простонал Питер. — Так и знал, что этот «упрощающий» закон породит сплошную неразбериху.

— Можно спросить, — поинтересовался мистер Мерблс, — почему именно все это вас так интересует?

— А дело вот в чем, — ответил Уимзи, доставая из кармана полученную от преподобного Аллилуйи родословную семьи Доусонов. — Мы всегда считали Мэри Уиттакер племянницей Агаты Доусон; ее все так всегда и называли, а о бедной старушке говорили как о ее тетушке. Но, взглянув сюда, вы увидите, что на самом деле она приходилась ей не более чем внучатой племянницей, она — внучка Харриет, сестры Агаты.

— Совершенно верно, — согласился мистер Мерблс, — тем не менее она совершенно очевидно являлась ближайшей живущей родственницей мисс Доусон, а поскольку та умерла в тысяча девятьсот двадцать пятом году, то ее наследство безоговорочно перешло к Мэри Уиттакер согласно старому Закону об имущественных правоотношениях. Тут никакой неопределенности не было.

— Совершенно верно, — согласился Уимзи, — не было. В том-то и дело. Но…

— Господи! — воскликнул Паркер. — Я понял, куда ты клонишь. Когда новый закон вступил в силу, сэр?

— В январе двадцать шестого, — ответил Мерблс.

— А мисс Доусон, как известно, умерла — весьма неожиданно — в ноябре двадцать пятого, — подхватил Питер. — Но допустим, что она прожила бы, как вполне определенно предсказывал доктор, до февраля или марта двадцать шестого года. Вы можете поручиться, что Мэри Уиттакер получила бы наследство и в этом случае?

Мистер Мерблс открыл было рот, чтобы ответить, но закрыл его, ничего не сказав. Потом снял очки, снова, более решительно надел их и наконец мрачным тоном произнес:

— Вы совершенно правы, лорд Питер. Это очень серьезный и важный момент. Слишком серьезный для меня, чтобы сразу высказать свое мнение. Если я правильно вас понимаю, вы предполагаете, что любая двусмысленность в истолковании нового закона могла послужить для заинтересованной стороны весьма обоснованным и достаточным мотивом для того, чтобы ускорить смерть Агаты Доусон.

— Именно это я и предполагаю. Конечно, если внучатая племянница получает наследство в любом случае, что по старому, что по новому закону, то пусть бы старушка умерла своей смертью, когда пришло бы ее время. Но если на этот счет есть хоть какое-то сомнение, это, видите ли, могло подтолкнуть ее «помочь» тетке умереть именно в тысяча девятьсот двадцать пятом году. Особенно учитывая тот факт, что Агата Доусон все равно уже дышала на ладан, а других родственников, которые могли бы счесть себя ущемленными, она не имела.

— Кстати, — вставил Паркер, — предположим, что внучатая племянница лишилась бы наследства, кому в таком случае достались бы деньги?

— Они бы достались герцогству Ланкастерскому, то есть Короне.

— Иными словами, — добавил Уимзи, — никому конкретно. Ей-богу, не думаю, что такое уж преступление немного поторопить бедную старушку, испытывающую жуткие страдания, чтобы заполучить деньги, которые она и так собиралась тебе отдать. Какого черта они должны достаться герцогству Ланкастерскому? Это все равно как уклониться от подоходного налога.

— С этической точки зрения, — заметил мистер Мерблс, — ваше суждение не лишено резона. Но с юридической, боюсь, убийство есть убийство, каким бы обреченным ни было состояние жертвы и каким бы благоприятным ни был результат.

— К тому же Агата Доусон не хотела умирать, — добавил Паркер, — она сама это говорила.

— Не хотела, — задумчиво сказал Уимзи, — и, полагаю, имела полное право на собственное мнение.

— Думаю, — заметил мистер Мерблс, — прежде чем двигаться дальше, нам следует проконсультироваться со специалистом в области имущественного права. Интересно, дома ли сейчас Тоукингтон? Он — лучший знаток в этой области, какого я знаю. Как бы ни претило мне это современное изобретение — телефон, наверное, придется им воспользоваться.

Мистер Тоукингтон оказался дома и был свободен. Ему по телефону обрисовали дело о правонаследовании внучатой племянницы. Будучи захвачен врасплох и вынужденный отвечать без предварительного изучения вопроса, мистер Тоукингтон тем не менее высказался в том смысле, что согласно новому закону внучатая племянница, скорее всего, была бы исключена из числа наследников. Однако он проявил интерес к делу и выразил готовность, пользуясь случаем, проверить свои предварительные выводы. Не будет ли мистер Мерблс любезен зайти к нему и обсудить этот вопрос в ходе личной встречи? Мистер Мерблс объяснил, что в данный момент ужинает с двумя друзьями, заинтересованными в этом деле. В таком случае не захотят ли и его друзья заглянуть к мистеру Тоукингтону?

— У Тоукингтона есть отличный портвейн, — отведя трубку в сторону и прикрыв ее ладонью, сказал мистер Мерблс.

— Тогда почему бы не пойти и не отведать его? — с готовностью откликнулся Уимзи.

— Это недалеко, в Грейс-Инне^[247], — добавил мистер Мерблс.

— Тем более, — обрадовался лорд Питер.

Мистер Мерблс снова поднес трубку к уху, поблагодарил мистера Тоукингтона за приглашение и сообщил, что они всей компанией тут же отправляются в Грейс-Инн. «Вот и отлично», — радушно проговорил мистер Тоукингтон, прежде чем повесить трубку.

По прибытии в контору мистера Тоукингтона они обнаружили дубовую входную дверь гостеприимно приоткрытой и не успели постучать, как мистер Тоукингтон собственной персоной распахнул ее настежь и приветствовал гостей громким бодрым голосом. Это был крупный, широкоплечий мужчина цветущего вида и с хрипловатым голосом. В зале суда он прославился своим знаменитым: «Позвольте вас спросить», которое являлось прелюдией к пытке упрямых свидетелей, которых он гнул в бараний рог, после чего с блеском разоблачал их ложь. Уимзи он знал в лицо, по поводу знакомства с инспектором Паркером выразил бурный восторг и под радостные восклицания жестом пригласил компанию входить.

— Пока вы ехали, я вник в суть вашего вопроса, — сказал он. — Какая нелепость, не правда ли: люди, пишущие законы, не могут точно выразить, что они хотят сказать. Ха! Почему так, лорд Питер, не знаете? Ха-ха! Входите, входите!

— Думаю, потому, что законы пишут юристы, — усмехнулся в ответ Уимзи.

— Чтобы не остаться без работы? Рискну согласиться с вами. Даже юристам нужно на что-то жить. Ха! Отлично. Ну, Мерблс, а теперь, если не возражаете, изложите ваше дело еще раз, более подробно.

Мистер Мерблс снова объяснил суть вопроса, представив генеалогическое древо Доусонов и изложив соображения по поводу мотива убийства.

— Эге! — воскликнул мистер Тоукингтон, весьма довольный. — Хорошо… очень хорошо. Ваша идея, лорд Питер? Блестящая догадка. Кстати, скамья подсудимых в Олд-Бейли^[248] забита слишком догадливыми людьми. Ха! Будьте осторожны, молодой человек, а то плохо кончите. Хе-хе. Ну ладно. Вопрос здесь сводится к интерпретации слова «потомки» — ухватываете, Мерблс? Да. Вы, похоже, трактуете его как потомки ad infinitum. Почему вы пришли к такому выводу, позвольте вас спросить?

— Я не говорил, что так оно есть, я сказал лишь, что так может быть, — мягко возразил мистер Мерблс. — Судя по всему, в намерение законодателей входило исключить из числа наследников дальних родственников и считать потомками только тех, кто является не менее чем внуками наследодателя или его братьев и сестер.

— Намерение? — рявкнул мистер Тоукингтон. — Вы меня удивляете, Мерблс! Закон не имеет ничего общего с добрыми намерениями. Что говорится в нашем законе? «Единокровным братьям и сестрам и их потомкам». В отсутствие иных определений я бы сказал, что в данном случае слово «потомки» должно трактоваться так же, как оно трактовалось до принятия нового закона в отношении наследников человека, не оставившего завещания, — во всяком случае, в вопросе о личной собственности, которая, как я понимаю, и является предметом нынешнего рассмотрения, правильно?

— Да, — подтвердил мистер Мерблс.

— Тогда у вашей внучатой племянницы нет никаких шансов доказать свое право на наследство!

— Прошу прощения, — вклинился Уимзи, — я знаю, что профаны жутко раздражают специалиста, но не окажете ли вы любезность объяснить, что это чертово слово значило тогда и значит теперь, это очень помогло бы мне понять суть дела.

— Ха! Ну, слушайте, — любезно ответил мистер Тоукингтон. — До тысяча восемьсот тридцать седьмого года…

— При королеве Виктории, я знаю, — с пониманием поддакнул Питер.

— Совершенно верно. В то время, когда королева Виктория взошла на трон, слово «потомки» не имело юридического значения — никакого.

— Это удивительно!

— Вас слишком легко удивить, — сказал мистер Тоукингтон. — Многие слова и выражения не имеют юридического значения. А есть такие, юридический смыслкоторых не совпадает с обиходным. Кстати, выражение «желтый нарцисс» в английском преступном мире означает адвоката. Ха! Советую вам никогда его не употреблять. Никогда. Так вот: слова, которые ничего не значат в вашей обиходной речи, могут иметь вполне определенное значение на юридическом жаргоне. Например, вы употребляете слово «отказ», имея в виду то, что вам отказали или вы кому-то отказали в какой-то просьбе. А на юридическом языке это слово означает специально оговоренный в завещании дар, вычитающийся из общей наследственной массы. Такие разночтения могут порождать путаницу и приводить к результатам, далеким от ваших намерений. Понимаете? Ха-ха!

— Понимаю.

— Очень хорошо. Итак, до 1837 года слово «потомки» ничего особенного не означало. Выражение «завещаю что-то некоему лицу и его потомкам» просто давало этому лицу пожизненное право на имущество. Ситуацию с наследованием изменил Закон о завещаниях тысяча восемьсот тридцать седьмого года.

— Только в той части, которая касалась наследства по завещанию, — уточнил мистер Мерблс.

— Совершенно верно. После тридцать седьмого года слово «потомки» в завещании стало означать «наследника по происхождению», то есть ad infinitum. С другой стороны, де-факто слово «потомки» сохранило свой старый смысл — или недостаток смысла. Ха-ха! Все пока ясно?

— Да, — ответил мистер Мерблс. — И при отсутствии завещания на личное имущество…

— К этому я как раз и подхожу, — сказал мистер Тоукингтон.

— …слово «потомки» продолжало означать «наследников по происхождению» вплоть до тысяча девятьсот двадцать шестого года, — закончил свою мысль мистер Мерблс.

— Стоп! — сказал мистер Тоукингтон. — Потомки ребенка или детей покойного, разумеется, принадлежали к «потомкам ad infinitum», но потомки людей, не являющихся детьми покойного, уже не причислялись к его потомству. И это положение оставалось в силе до тысяча девятьсот двадцать шестого года. А поскольку в новом законе не содержится никаких утверждений, его опровергающих, думаю, мы должны считать, что оно продолжает действовать. Ха! А теперь позвольте спросить! В рассматриваемом нами случае претендентка на наследство не является ни ребенком покойной, ни потомком ребенка покойной, ни ребенком покойной сестры покойной? Соответственно, согласно новому закону, она, полагаю, исключается из числа наследников. Ясно? Ха!

— Ваша мысль мне понятна, — сказал мистер Мерблс.

— Более того, — продолжил мистер Тоукингтон, — после тысяча девятьсот двадцать пятого года «потомки» по завещанию или де-факто не являются «потомками ad infinitum». По крайней мере, в законе это прописано четко, и в данной части закон 1837 года отменен. Не то чтобы это имело непосредственное отношение к нашему делу. Но это может служить обозначением тенденции современной интерпретации и влиять на ход мыслей судьи при решении вопроса о толковании термина «потомки» в свете нового закона!

— Преклоняюсь перед вашей непревзойденной эрудицией, — сказал мистер Мерблс.

— Так или иначе, — вставил Паркер, — любая неопределенность в этом вопросе порождает мотив для убийства не меньший, чем уверенность в грядущем отсутствии прав на наследство. Если даже Мэри Уиттакер только предполагала, что может потерять деньги, доживи ее двоюродная бабушка до тысяча девятьсот двадцать шестого года, она вполне могла поддаться искушению устранить ее чуть раньше — чтобы исключить сомнения.

— Это весьма вероятно, — согласился мистер Мерблс.

— Расчетливо, очень расчетливо, ха! — добавил мистер Тоукингтон. — Но вы понимаете, что все эти ваши построения зависят от того, знала ли Мэри Уиттакер о новом законе и его возможных последствиях для себя до октября тысяча девятьсот двадцать пятого года.

— Не вижу причин, по которым она не могла этого знать, — сказал Уимзи. — Сам я прочел об этом в «Ивнинг баннер», кажется, это было за несколько месяцев до того — приблизительно тогда, когда закон проходил второе чтение. И вспомнил я о той статье, когда услышал фразу об исключении из числа наследников давно пропавших дальних родственников. Мэри Уиттакер точно так же могла ее прочесть.

— А если прочла, она наверняка обратилась за консультацией к юристу, — предположил мистер Мерблс. — Кто ее адвокат?

Уимзи покачал головой.

— Не думаю, что она, имея голову на плечах, стала бы обращаться к нему, — возразил он. — Видите ли, если бы она это сделала и адвокат сообщил ей, что она, возможно, не получит ничего, если мисс Доусон либо не составит завещания, либо не скончается до января двадцать шестого года, а после этого старушка вдруг неожиданно умерла бы в октябре двадцать пятого, разве у ее поверенного не возникли бы вопросы? Это было бы неосмотрительно с ее стороны. Я думаю, она под вымышленным именем пошла к какому-нибудь стороннему юристу и задала ему кое-какие невинные вопросы.

— Скорее всего, — согласился мистер Тоукингтон. — А у вас определенный криминальный талант.

— Во всяком случае, задумай я совершить преступление, я бы действовал с разумной предосторожностью, — парировал Уимзи. — Удивительно, какие оплошности порой допускают убийцы. Но я высоко оцениваю интеллект мисс Уиттакер. Бьюсь об заклад, она-то как следует замела следы.

— А ты не думаешь, что мистер Пробин мог упомянуть об этой проблеме, когда приезжал и старался уговорить мисс Доусон составить завещание? — предположил Паркер.

— Я не думаю, — решительно заявил Уимзи, — а практически уверен, что он пытался втолковать старушке суть дела, только ее так пугала сама мысль о завещании, что она наверняка не дала ему и слова сказать. Но, по моим представлениям, старик Пробин слишком тертый калач, чтобы внушать наследнице, что для нее единственный шанс получить свои денежки — это позаботиться о том, чтобы ее двоюродная бабка не дожила до вступления в силу нового закона. Вот вы бы сказали такое кому-нибудь, мистер Тоукингтон?

— Нет, если бы сам это знал, — ухмыльнулся мистер Тоукингтон.

— Это было бы крайне непрофессионально, — согласился мистер Мерблс.

— В любом случае это нетрудно выяснить, — сказал Уимзи. — Пробин живет в Италии, я как раз собирался писать ему, но, может, лучше это сделать вам, Мерблс? И между прочим упомяните, что мы с Чарлзом хотели бы знать, как найти того, кто мог консультировать мисс Уиттакер по этому делу.

— Надеюсь, ты не забыл, — заметил Паркер, — что, прежде чем выяснять мотив убийства, обычно находят доказательства того, что таковое имело место? Пока нам известно лишь то, что после тщательных посмертных исследований два квалифицированных врача подтвердили смерть мисс Доусон от естественных причин.

— Чарлз, кончай твердить одно и то же. Мне это надоело. Ты как тот «гордый Ворон старых дней». — И он процитировал: — «…в пышной важности своей он взлетел на бюст Паллады, что над дверью был моей, он взлетел — и сел на ней»^[249]. Вот подожди, опубликую я свой эпохальный труд «Справочник убийцы, или Сто один способ причинить внезапную смерть», тогда увидишь, что меня на мякине не проведешь.

— Ну-ну, — хмыкнул Паркер.

Однако на следующее утро он отправился-таки к главному комиссару и доложил, что находит основания всерьез заняться делом Агаты Доусон.

Глава 15 Искушение святого Петра

Пьеро: Скарамель, меня искушают.

Скарамель: Всегда поддавайся искушению.

Л. Хаусман. Прунелла

Когда Паркер вышел из кабинета комиссара, его остановил дежурный офицер.

— Вас какая-то дама спрашивала по телефону, — сообщил он. — Я сказал ей позвонить в десять тридцать. Сейчас уже почти время.

— Как ее имя?

— Некая миссис Форрест. Она не сказала, что ей нужно.

«Странно», — подумал Паркер. Его изыскания в этой части были настолько малоплодотворными, что он практически исключил миссис Форрест из тайны гибели девицы Гоутубед — просто держал ее где-то на задворках памяти на будущее. Ему даже пришла в голову забавная мысль, что дама с опозданием обнаружила пропажу бокала и ей требуются его профессиональные умения. В этот момент, прервав эти размышления, его позвали к телефону. Звонила миссис Форрест.

— Это детектив-инспектор Паркер? Простите, что беспокою вас, но не могли бы вы дать мне адрес мистера Темплтона?

— Темплтона? — переспросил Паркер, в первый момент не сообразив, о ком речь.

— Разве фамилия того джентльмена, который приходил с вами, не Темплтон?

— Ах да, конечно. Прошу прощения, я… просто это дело ускользнуло из моей памяти. Так вам нужен его адрес?

— У меня есть кое-какая информация, которая, думаю, может его заинтересовать.

— Вот как? Миссис Форрест, вы вполне можете передать ему ее через меня.

— Не вполне, — промурлыкал голос на том конце провода. — Понимаете, вы — лицо официальное, а я предпочла бы написать мистеру Темплтону в частном порядке, предоставив ему самому решать, делиться ли с вами этой информацией.

— Понимаю. — Паркер лихорадочно соображал: Пикадилли, 110а — не тот адрес, который следовало бы сообщать миссис Форрест как адрес «мистера Темплтона». Письмо может не дойти, или, того хуже, она вздумает отправиться туда сама и обнаружит, что тамошний портье не знает никакого мистера Темплтона. Это наверняка ее насторожит, и она скроет информацию.

— Как вы понимаете, — сказал Паркер, — я не имею права сообщать адрес мистера Темплтона без его разрешения. Но вы можете ему позвонить…

— О да, конечно. Он есть в телефонном справочнике?

— Нет… Но я дам вам его личный номер.

— Большое спасибо. Еще раз простите за беспокойство.

— Никакого беспокойства. — И он назвал ей номер телефона лорда Питера.

Повесив трубку и выждав секунду-другую, он сам набрал этот номер.

— Слушай, Уимзи, — сказал он, — мне звонила миссис Форрест. Она хотела написать тебе, но я не дал ей твоего адреса, а дал номер телефона, так что, если она позвонит и спросит мистера Темплтона, не забудь, что это ты.

— Отлично. Интересно, что понадобилось от меня нашей прекрасной леди?

— Возможно, ей пришло в голову, что следует рассказать более правдоподобную историю, и она решила кое-что добавить к ней с целью усовершенствования.

— Тогда есть вероятность, что она выдаст себя: предварительный набросок зачастую бывает более убедительным, нежели окончательное полотно.

— Не могу не согласиться. Сам я из нее больше ничего вытянуть не смог.

— Естественно. Наверняка, подумав, она поняла, что довольно странно вовлекать Скотленд-Ярд в розыск блудных мужей. Она сообразила: что-то происходит — и сочла, что из такого придурковатого увальня, как я, в отсутствие официального Цербера ей будет легче выкачать информацию.

— Не исключено. Ну, ты разбирайся с миссис Форрест, а я займусь поисками юриста-консультанта.

— Больно уж расплывчат круг этого поиска.

— Ничего, у меня есть идея, которая может сработать. Если будет результат, сообщу.

Звонок миссис Форрест, как и ожидалось, последовал минут через двадцать, но она успела изменить условия. Не окажет ли мистер Темплтон любезность зайти к ней сегодня около девяти часов вечера, если это не создаст для него никаких неудобств? Она все хорошо обдумала и решила не доверять бумаге свою информацию.

Мистер Темплтон будет очень рад встретиться, у него нет других планов на сегодняшний вечер, никаких неудобств, даже не думайте об этом.

Не будет ли мистер Темплтон так добр никому не сообщать о своем визите? Мистер Форрест и его приспешники постоянно следят за миссис Форрест и только и ждут случая уличить ее в чем-нибудь за тот месяц, что остается до окончательного решения суда о разводе, так что любая компрометирующая информация, представленная королевскому проктору^[250], была бы для нее катастрофой. Желательно, чтобы мистер Темплтон доехал на метро до станции «Бонд-стрит» и дошел до дома пешком, чтобы не оставлять машину на улице или чтобы таксист не мог потом свидетельствовать в суде против миссис Форрест.

Мистер Темплтон галантно обещал повиноваться всем указаниям дамы.

Миссис Форрест была весьма благодарна и сказала, что будет ждать его в девять часов.

— Бантер!

— Милорд?

— Сегодня вечером я ухожу. Меня просили не говорить куда, поэтому не говорю. Но, с другой стороны, подспудно чувствую, что было бы неблагоразумно позволить себе бесследно исчезнуть из поля зрения смертных, так сказать. Поэтому оставляю адрес в запечатанном конверте. Если до завтрашнего утра не объявлюсь, можно считать меня свободным от всех обещаний.

— Очень хорошо, милорд.

— И если меня не найдут по этому адресу, нелишне будет проверить… Эппингский лес или Уимблдон-Коммон^[251].

— Я вас понял, милорд.

— Кстати, вы сделали фотографии тех отпечатков пальцев, которые я передал вам какое-то время назад?

— Да, милорд.

— Вероятно, они понадобятся мистеру Паркеру для кое-какого расследования, которое ему придется провести.

— Я все понял, милорд.

— Это, как вы понимаете, не имеет никакого отношения к моей сегодняшней вылазке.

— Разумеется, милорд.

— А теперь принесите мне, пожалуйста, каталог Кристи. Я собираюсь посетить тамошний аукцион, а потом пообедаю в клубе.

И, выбросив из головы мысли о преступлении, лорд Питер направил свои интеллектуальные и финансовые возможности на то, чтобы, перебивая ставки, сорвать игру дилеров. Его небезобидно озорное настроение весьма располагало к подобному занятию.

Должным образом выполнив все поставленные перед ним условия, лорд Питер пешком прибыл к жилому дому на Саут-Одли-стрит. Как и в первый раз, миссис Форрест открыла дверь сама. Удивительно, отметил про себя Уимзи, что в ее ситуации она, судя по всему, не держала ни горничной, ни компаньонки. С другой стороны, подумал он, компаньонку, призванную свидетельствовать беспорочность хозяйки, можно и подкупить. В общем и целом миссис Форрест, видимо, исповедовала здравый жизненный принцип: никаких сообщников; в конце концов, многих правонарушителей погубило именно то, что они не знали простых правил. Ему вспомнилось:

Миссис Форрест рассы́палась в извинениях за доставленное ею мистеру Темплтону неудобство.

— Но я никогда не знаю, следят за мной в данный момент или нет, — сказала она. — Это чистое злодейство. Учитывая то, как вел себя по отношению ко мне мой муж, я считаю это возмутительным.

Гость согласился с тем, что мистер Форрест, должно быть, настоящее чудовище, иезуитски придержав при себе мнение, что чудовище это, вероятно, мифологическое.

— А теперь вы теряетесь в догадках, зачем я вас к себе пригласила, — продолжила дама. — Входите же, садитесь на диван. Не желаете ли виски или кофе?

— Кофе, пожалуйста.

— Дело в том, что после вашего визита я кое-что узнала. Находясь в весьма сходных обстоятельствах, — (короткий смешок), — я очень сочувствую жене вашего друга.

— Сильвии, — вставил лорд Питер с похвальной услужливостью. — О да. Характер у нее, конечно, не сахар и все такое, но ее спровоцировали. Да-да, точно. Бедная женщина. Такая чувствительная… она страшно нервничает, знаете ли.

— Еще бы! — Миссис Форрест покачала головой в каком-то фантастическом тюрбане. Задрапированная по самые брови в золотистую ткань, из-под которой выглядывали лишь два полумесяца желтых волос, плотно прилегающих к скулам, в этом экзотически расшитом наряде она напоминала юного принца из «Сказок тысячи и одной ночи». Ее пальцы, протянувшие гостю чашку кофе, были густо унизаны кольцами.

— Так вот. Я видела, что для вас очень важно выяснить правду. Хотя, как я уже говорила, ко мне все это и не имеет никакого отношения, я упомянула о вашем деле в письме к… к моему другу, который в тот вечер ужинал у меня.

— Очень любезно с вашей стороны проявить такой интерес, — сказал Уимзи, принимая у нее чашку. — Да… э-э… очень любезно.

— Он — мой друг — сейчас за границей, потребовалось время, чтобы письмо до него дошло, поэтому ответ я получила только сегодня.

Словно бы собираясь с мыслями, миссис Форрест отпила глоток кофе.

— И этот ответ меня немало удивил. Мой друг напомнил мне, что после ужина, почувствовав, что в гостиной стало немного душно, он открыл окно — вон то, которое выходит на Саут-Одли-стрит, — и заметил стоявшую там машину: маленькую, закрытую, то ли черную, то ли синюю. И пока он смотрел на нее, просто так, без цели, из дома вышли мужчина и женщина, не из моего подъезда, а из соседнего или через один слева, сели в машину и уехали. Мужчина был во фраке, и мой друг подумал, что, возможно, это тот, кого вы ищете.

Лорд Питер, поднеся чашку ко рту, слушал с большим вниманием.

— А девушка тоже была в вечернем платье?

— Нет, и это особенно удивило моего друга. Она была в простом темном костюме и шляпке.

Лорд Питер постарался поточнее вспомнить, как была одета в последний свой день Берта Гоутубед. Неужели наконец появилась зацепка?

— Гм-м… это очень интересно, — пробормотал он. — Наверное, никаких других деталей ее одежды ваш приятель не запомнил?

— Нет, — с сожалением ответила миссис Форрест, — однако написал, что мужчина поддерживал девушку за талию, словно та была уставшей или неважно себя чувствовала, он даже расслышал его фразу: «Все хорошо… на свежем воздухе тебе станет лучше». Но вы совсем не пьете свой кофе.

— О, прошу меня простить, — сказал Уимзи, очнувшись от размышлений. — Задумался, пытался сложить два и два… каков хитрец. Ах да, кофе. Вы не возражаете, если я не стану пить этот, а попрошу вас налить мне другой, без сахара?

— Ах, простите ради бога. Мне казалось, что обычно мужчины пьют черный с сахаром. Давайте чашку, я вылью.

— Не беспокойтесь, я сам. — На маленьком столике не было полоскательницы, поэтому Уимзи быстро встал, подошел к окну и выплеснул кофе в наружный цветочный ящик. — Все в порядке. А вы не хотите еще чашечку?

— Благодарю, но нет, потом не смогу уснуть.

— Один глоток.

— Ну ладно, раз вы настаиваете. — Она наполнила обе чашки, села и стала пить маленькими глотками. — В сущности, вот и все, просто я подумала, что вам это может быть интересно.

— Вы очень правильно поступили, — сказал Уимзи.

Они поболтали еще немного — о последних спектаклях («Я, знаете ли, редко выхожу, в моей ситуации лучше не привлекать к себе внимания»), о книгах («Обожаю Майкла Арлена»). Читала ли она его роман «Влюбленные»? Еще нет, но уже заказала в библиотеке. Не желает ли мистер Темплтон что-нибудь съесть или выпить? Бренди? Ликер?

Нет, спасибо. Мистер Темплтон полагает, что ему уже пора на покой.

— Нет… не уходите… мне так одиноко долгими вечерами. — В ее голосе послышалось отчаяние. Лорд Питер снова сел.

Хозяйка начала сбивчиво и смущенно рассказывать о своем «друге». Она стольким пожертвовала ради него. И теперь, когда развод уже совсем близок, у нее появилось ужасное ощущение, что ее друг уже не так нежен с ней, как прежде. Женщине очень больно переживать подобное, жизнь так жестока.

И так далее.

Время шло, и лорд Питер испытывал неловкость, видя, что она наблюдает за ним. Слова слетали с ее губ поспешно, но совершенно бесстрастно, как заученные, а вот глаза явно выражали ожидание — ожидание чего-то пугающего, к чему она тем не менее была готова. Она напоминала ему человека, которому предстоит хирургическая операция и который настроился на нее, понимая, что она необходима, но все же внутренне весь сжимается при мысли о ней.

Он, со своей стороны, поддерживал эту бессмысленную беседу, стараясь за ничего не значившей болтовней разгадать истинный смысл ее поведения.

Внезапно его осенило: она пыталась — неуклюже, по-дурацки, словно вопреки собственной воле — соблазнить его.

Сам по себе этот факт не показался ему странным. Он был весьма богат, хорошо воспитан, привлекателен и в свои тридцать семь лет достаточно умудрен жизненным опытом, чтобы довольно часто получать подобные предложения, причем не всегда от многоопытных женщин. Бывали среди них и те, кто жаждали получить первый опыт, и те, кто сами могли поделиться с ним своим. Но подобная неумелость со стороны женщины, которая якобы уже была замужем и имела любовника, ему еще не встречалась.

Более того, он предвидел, что этот новый опыт не доставит ему удовольствия. Будучи довольно красивой, миссис Форрест совсем не привлекала его. Несмотря на весь ее макияж и весьма откровенное одеяние, она производила впечатление старой девы — и даже бесполого существа. Паркер, человек строгих моральных правил и ограниченного опыта светской жизни, не уловил бы этих эманаций. Но Уимзи уже тогда, в их первую встречу, почувствовал ее фригидную сущность и с еще большей силой ощущал ее теперь. Ему до сих пор не доводилось встречать женщины, настолько лишенной великого «Этого»^[253], столь превозносимого Элинор Глин.

Она прижалась к нему обнаженным плечом, осыпав белой пудрой тонкое сукно его костюма.

Шантаж — первое, что пришло ему в голову. Следующим номером в дверях, пылая праведным гневом и оскорбленными чувствами, должен был появиться так называемый мистер Форрест или его представитель. «Симпатичная маленькая ловушка», — подумал Уимзи и произнес вслух:

— Ну, теперь мне действительно пора.

Она схватила его за руку.

— Не уходите!

В ее прикосновении не было нежности — только своего рода отчаяние. «Ей следовало немного попрактиковаться, тогда вышло бы убедительнее», — подумал он.

— Мне правда не следует дольше у вас оставаться, — мягко произнес Уимзи, — да и для вас это небезопасно.

— Я готова рискнуть, — ответила она.

Страстная женщина произнесла бы это страстно. Или с веселой отвагой. Или с вызовом. Или соблазнительно. Или загадочно.

Она же сказала это угрюмо, впившись пальцами в его руку.

«А, черт с ним, рискну, — подумал Уимзи. — Должен же я узнать — и узна́ю, что за всем этим стоит».

— Бедная малышка. — Он подпустил хрипотцы в голос, приготовившись изображать влюбленного идиота, и, обняв ее, почувствовал, как ее тело напряглось, но она издала тихий вздох облегчения.

Внезапно он резко притянул ее к себе и поцеловал в губы, умело имитируя преувеличенную страсть.

И тут он все понял. Мужчина, однажды испытавший такое, всегда безошибочно распозна́ет этот жуткий спазм, это неконтролируемое, тошнотворное отвращение плоти к ласке. На какой-то миг ему показалось, что ее вот-вот по-настоящему вырвет.

Он мягко отпустил ее и встал, несколько обескураженный, но по-своему торжествующий: значит, интуиция его не подвела.

— Это было недопустимо с моей стороны, — беспечно сказал он. — Вы заставили меня забыться. Но вы ведь простите меня, правда?

Она потрясенно кивнула.

— И мне действительно пора. Уже очень поздно. Где моя шляпа? Ах да, в прихожей. Ну, до свидания, миссис Форрест, берегите себя. И большое спасибо, что сообщили мне о том, что видел ваш друг.

— Вы в самом деле уходите?

Она говорила так, словно потеряла всякую надежду.

«Господи боже мой, — подумал Уимзи, — что же ей все-таки нужно? Заподозрила, что мистер Темплтон не совсем тот, за кого себя выдает? Хотела оставить его на ночь, чтобы иметь возможность проверить метку из прачечной на рубашке? Может, помочь ей, вручив визитку лорда Питера Уимзи?»

Направляясь к выходу, он не всерьез повертел в голове эту мысль.

Миссис Форрест отпустила его без дальнейших уговоров.

Выйдя в прихожую, он обернулся и посмотрел на нее. Она стояла посреди комнаты, наблюдая за ним, и лицо ее выражало такую яростную смесь страха и гнева, что у лорда Питера кровь застыла в жилах.

Глава 16 Железное алиби

…наплевать на репутацию и держаться за алиби. Нет ничего лучше алиби, Сэмми, ничего.

Ч. Диккенс.

Посмертные записки Пиквикского клуба^[254]

Мисс Уиттакер и младшая мисс Файндлейтер вернулись из своей экспедиции. Мисс Климпсон, сыщица высокого класса, с письмом лорда Питера в качестве талисмана в кармане юбки, пригласила мисс Файндлейтер к себе на чай.

Вообще-то девушка и сама по себе интересовала мисс Климпсон. Ее глупая аффектация и порывистость, попугайское повторение модных современных словечек были симптомами, хорошо понятными опытной старой деве. На самом деле, по ее мнению, они свидетельствовали о том, что девушка глубоко несчастна и совершенно не удовлетворена ограниченной жизнью в провинциальном городишке. А кроме того, мисс Климпсон не сомневалась, что красивая Мэри Уиттакер «заарканила», как она мысленно выразилась, Веру Файндлейтер. «Для девушки стало бы настоящим избавлением, — думала мисс Климпсон, — если бы она испытала привязанность к какому-нибудь юноше. Для школьницы естественно быть schwärmerisch^[255] по отношению к подруге, но для молодой двадцатидвухлетней женщины это весьма нежелательно. А эта Уиттакер явно поощряет ее. Еще бы! Ей приятно иметь рядом кого-то, кто ею восхищается и готов быть у нее на посылках. И она предпочитает, чтобы это был человек недалекий, который не может составить ей конкуренцию. Если бы Мэри Уиттакер решила выйти замуж, то ей подошел бы разве что кролик». (Живое воображение мисс Климпсон услужливо нарисовало ей образ такого «кролика» — светловолосого, чуть пузатого мужчины, который без конца твердит: «Я должен посоветоваться с женой». Мисс Климпсон никогда не могла взять в толк, зачем Бог вообще создает таких мужчин. Она считала, что мужчина должен быть уверенным в себе, пусть даже не слишком добрым и умным. Она осталась старой девой по стечению обстоятельств, но не по натуре — по натуре она была истинной женщиной.)

«Однако, — думала мисс Климпсон, — Мэри Уиттакер не из тех, кто стремится замуж. У нее характер деловой женщины-профессионалки. Кстати, профессия у нее есть, но она не собирается продолжать ею заниматься. Ее профессия требует слишком большого сострадания и подчинения врачу, а Мэри Уиттакер предпочитает сама контролировать чужие жизни. «Лучше быть Владыкой Ада, чем слугою Неба!»^[256]. Господи, прости! Наверное, немилосердно сравнивать человека с сатаной. Впрочем, это ведь всего лишь поэзия, там, наверное, можно. В любом случае я уверена, что добром для Веры Файндлейтер эта связь не кончится».

Гостья мисс Климпсон охотно повествовала о проведенном ими в деревне месяце. Сначала они несколько дней ездили по окрестностям, но потом услышали о чудесной птицеферме, которая продавалась в Кенте, неподалеку от Орпингтона, отправились взглянуть на нее и узнали, что хозяевам нужно продать ферму в ближайшие две недели. Было бы неблагоразумно купить ее с ходу, не выяснив всех обстоятельств, не присмотревшись, и на их удачу прямо рядом с фермой сдавался прелестный меблированный коттедж. Они сняли его на несколько недель, чтобы мисс Уиттакер могла «оглядеться» и ознакомиться с состоянием птицеводческого бизнеса в окру́ге и всем прочим. Ах, как им было хорошо, как чудесно жить и вести хозяйство вместе, вдали от всей этой глупой домашней публики.

— Разумеется, я не вас имею в виду, мисс Климпсон. Вы приехали из Лондона и мыслите гораздо шире. Но в этой лихэмптонской компании я просто не могу больше оставаться, и Мэри тоже.

— Не сомневаюсь, это и впрямь замечательно — освободиться от привычных условностей, — сказала мисс Климпсон, — особенно пребывая в обществе родственной души.

— Да! Мы с Мэри стали лучшими подругами, хотя она, разумеется, намного умней меня. И мы точно решили купить ферму и держать ее вместе. Ну разве это не прекрасно?

— А вам не будет немного скучно и одиноко: две девушки — и больше никого вокруг? Ведь вы привыкли в Лихэмптоне встречаться со множеством молодых людей. Не будете скучать по теннису, кавалерам и всему прочему?

— Да ничуть! Если бы вы только знали, какие они все глупые! И вообще, я не нуждаюсь в мужчинах! — Мисс Файндлейтер тряхнула головкой. — У них нет никаких интересных идей. И на женщину они всегда смотрят как на домашнее животное или игрушку. Да такая женщина, как Мэри, одна сто́ит полсотни таких, как они. Слышали бы вы, как этот Маркхем тут недавно рассуждал о политике с мистером Тредгоулдом, никому слова вставить не давал, а потом эдак снисходительно говорит: «Боюсь, вам, мисс Уиттакер, все это скучно слушать». А Мэри своим спокойным тоном ему отвечает: «О, мистер Маркхем, тема разговора отнюдь не кажется мне скучной». Но он такой тупой, что даже не понял иронии и ответил: «Никто не ждет, чтобы женщины интересовались политикой. Но, вероятно, вы — из тех современных молодых дам, которые выступают за избирательные права для всяких эмансипе?» Представляете? И почему мужчины становятся так несносны, когда говорят о женщинах?

— Я думаю, они склонны испытывать по отношению к женщинам некое ревнивое чувство, — задумчиво ответила мисс Климпсон, — а ревность делает человека брюзгливым и грубым. Наверное, когда такой человек хочет выказать кому-то презрение, но в глубине души с ужасом сознает, что не имеет для этого никаких оснований, он преувеличенно подчеркивает свое презрение в разговоре. Вот почему, моя дорогая, я стараюсь никогда не отзываться о мужчинах насмешливо — даже притом, что они часто этого заслуживают. Но если я буду это делать, то все сочтут меня завистливой старой девой, разве не так?

— Ну, я-то в любом случае намерена остаться старой девой, — огрызнулась мисс Файндлейтер. — Мы с Мэри это уже для себя решили. Нас интересуют дела, а не мужчины.

— Ну что ж, тогда вы сделали правильный первый шаг, чтобы испытать себя, — сказала мисс Климпсон. — Прожить с человеком вместе целый месяц — это прекрасная проверка. Полагаю, вам кто-то помогал по хозяйству?

— Абсолютно никто. Мы все делали сами, и это было так здорово! Я теперь мастерица скрести полы и разжигать камин, а Мэри просто восхитительная кухарка. Это такое отдохновение от слуг, которые дома вечно толкутся вокруг. Конечно, у нас был современный коттедж, оборудованный всеми необходимыми приспособлениями, — кажется, он принадлежал каким-то людям из театрального мира.

— А чем вы занимались в свободное от птицеводства время?

— О, мы разъезжали в машине, осматривали окрестности, посещали рынки. Рынки — очень занятное место, там столько смешных старых фермеров и других необычных людей. Конечно, я и раньше бывала на рынках, но с Мэри это было гораздо интересней, и мы примечали все, что может впоследствии оказаться полезным для нашей собственной торговли.

— И вы ни разу не ездили в столицу?

— Нет.

— Я думала, вы иногда предпринимали небольшие увеселительные прогулки.

— Мэри ненавидит Лондон.

— Но вам-то, наверное, хотелось иногда туда съездить?

— Не то чтобы очень. Во всяком случае, не теперь. Раньше меня это привлекало, но, думаю, это было всего лишь следствием своего рода душевного томления человека, у которого нет цели в жизни. На самом деле там нет ничего интересного.

Мисс Файндлейтер рассуждала с видом человека, все испытавшего, пресытившегося впечатлениями и освободившегося от иллюзий. Мисс Климпсон сдержала улыбку. Роль наперсницы была для нее не нова.

— Значит, вы все это время провели только вдвоем?

— До единой минуты. И мы ничуть не надоели друг другу.

— Надеюсь, ваш эксперимент окажется успешным, — сказала мисс Климпсон. — Но когда вы действительно начнете свою совместную жизнь, не будет ли благоразумно время от времени все же устраивать передышки, как вы думаете? Смена окружения хоть ненадолго полезна всем. Я на своем веку повидала немало счастливых дружб, испорченных тем, что люди слишком много времени проводили с глазу на глаз.

— Значит, это были не настоящие дружбы, — безапелляционно заявила девушка. — Мы с Мэри совершенно счастливы вместе.

— Тем не менее, — сказала мисс Климпсон, — позвольте старой женщине дать вам маленький совет: не стоит постоянно держать лук натянутым. Предположим, мисс Уиттакер захочется взять перерыв и одной провести день в Лондоне или, скажем, с друзьями. Вам нужно научиться не препятствовать ее желанию.

— Разумеется, я не буду ей препятствовать. Зачем же… — Она осеклась. — Я хочу сказать, что совершенно уверена: Мэри всегда будет предана мне так же, как я — ей.

— Это прекрасно, — сказала мисс Климпсон. — Чем дольше я живу, моя дорогая, тем больше убеждаюсь, что ревность — самое губительное чувство. В Библии сказано: «…люта, как преисподняя, ревность»^[257], и я в этом не сомневаюсь. Абсолютная преданность без ревности — вот идеал.

— Да. Хотя, естественно, человеку больно думать, что тот, кому ты беззаветно предан, заменяет тебя кем-то другим… Мисс Климпсон, вы ведь верите, что дружба должна быть на равных, правда?

— Полагаю, это и есть идеальная дружба, — задумчиво произнесла мисс Климпсон. — Но такие дружбы случаются очень редко. Я имею в виду — между женщинами. Не думаю, что встречалась с подобной дружбой за всю свою жизнь. Мужчины, по моим наблюдениям, более склонны к компромиссам в этом вопросе — может быть, потому, что у них гораздо более разносторонние интересы.

— Ну конечно! Мужская дружба! Столько о ней разговоров! Но я не верю, что у них настоящая дружба. Мужчина может уехать на долгие годы и забыть о своих друзьях. И они никогда не бывают до конца откровенны друг с другом. Мы же с Мэри поверяем друг другу все свои мысли и чувства. Мужчине достаточно знать, что его друг — хороший парень, его не интересует, что творится у того глубоко в душе.

— Может быть, поэтому их дружба дольше живет, — заметила мисс Климпсон. — Они не так требовательны друг к другу.

— Но великая дружба должна быть требовательной! — горячо воскликнула мисс Файндлейтер. — Она должна быть для человека всем. Удивительно, как она влияет на наши мысли, обогащая их. Вместо того чтобы сосредоточиваться на себе, человек сосредоточивается на другом. Разве не в этом, не в готовности умереть за другого — смысл христианской любви?

— Не знаю, — ответила мисс Климпсон. — Однажды я слышала проповедь замечательного священника на эту тему. Он сказал, что любовь подобного рода может легко обернуться идолопоклонством, если не быть осмотрительным, что слова Мильтона о Еве: «Мужчина создан только для Бога, а женщина для Бога в лице его»^[258] не сообразны с католической доктриной. Во всем нужно блюсти правильную меру, а когда одно человеческое существо взирает на мир только глазами другого, это уже чрезмерно.

— Для всякой женщины Бог должен быть превыше мужчины, разумеется, — довольно сухо произнесла мисс Файндлейтер. — Но если дружба взаимна — а я говорю именно о такой дружбе — и совершенно бескорыстна с обеих сторон, то она наверняка является благом.

— Любовь всегда благо, если она праведна, — согласилась мисс Климпсон, — но я думаю, что она не должна быть слишком собственническим чувством. Приходится воспитывать себя… — Она запнулась, но потом отважно закончила: — …И в любом случае, моя дорогая, я не могу сердцем не чуять, что более естественно — более подобающе в некотором смысле — объектами взаимной любви быть мужчине и женщине, нежели двум людям одного пола. В конце концов… э-э… это… плодотворный союз, — добавила она не без легкого лукавства. — И я уверена: когда подходящий МУЖЧИНА объявится на вашем горизонте…

— К черту подходящего мужчину! — сердито воскликнула мисс Файндлейтер. — Ненавижу подобные разговоры. Они заставляют меня мерзко чувствовать себя призовой коровой. Такая точка зрения в наши дни безнадежно устарела.

Мисс Климпсон осознала, что в порыве искреннего рвения перешла границу сыщицкой рассудительности, рискуя утратить благорасположенность своей информантки, и сочла за лучшее переменить тему. Тем не менее в одном она теперь могла точно заверить лорда Питера: кого бы ни видела тогда в Ливерпуле миссис Кроппер, то была не мисс Уиттакер. Надежным гарантом тому служила преданная мисс Файндлейтер, ни на шаг не отходившая от своей подруги.

Глава 17 Рассказ провинциального адвоката

Кто нынче новых нам дает господ, и новые законы может дать.

Дж. Уизер.

Танец довольного человека^[259]

«Письмо от мистера Пробина, солиситора в отставке;

Вилла «Бьянка», Фьезоле,

мистеру Мерблсу, солиситору,

Стэпл-Инн.

Лично и конфиденциально.

Уважаемый сэр,

меня весьма заинтересовало Ваше письмо, касающееся смерти мисс Агаты Доусон из Лихэмптона, и я постараюсь по возможности коротко, но точно ответить на Ваши вопросы, полагаясь, разумеется, на то, что все сведения о делах моей покойной клиентки останутся в строгой тайне. Исключение, конечно, составляет офицер полиции, которого вы упоминаете в связи с этим делом.

Вы хотели знать, (1) была ли осведомлена мисс Агата Доусон о том, что в соответствии с новым законом, чтобы ее внучатая племянница мисс Мэри Уиттакер могла унаследовать ее личное имущество, ей необходимо было составить завещательное распоряжение в ее пользу; (2) рекомендовал ли я ей когда-либо составить такое завещательное распоряжение и каков был ее ответ; (3) доводил ли я до сведения мисс Мэри Уиттакер, в какой ситуации она может оказаться, если ее двоюродная бабушка умрет, не оставив завещания, позднее 31 декабря 1925 года.

Итак, весной 1925 года один ученый друг обратил мое внимание на неопределенность формулировок некоторых статей нового закона, особенно в той части, которая касается интерпретации термина «потомок». Я немедленно проверил дела всех моих клиентов, чтобы убедиться, что у них имеются оформленные должным образом распоряжения, позволяющие избежать недоразумений и судебных исков в случае отсутствия завещания, и сразу обнаружил, что наследование имущества мисс Доусон ее внучатой племянницей мисс Уиттакер полностью зависит от интерпретации соответствующей статьи нового закона. Я знал, что мисс Доусон решительно настроена против составления завещания в силу суеверного страха смерти, с которым мы так часто сталкиваемся в своей профессиональной деятельности. Тем не менее я счел своим долгом разъяснить ей ситуацию и сделать все возможное, чтобы убедить ее подписать завещание. Для этого я отправился в Лихэмптон и изложил ей суть дела. Это было в марте, кажется, четырнадцатого числа — насчет точности даты не поручусь.

К несчастью, я застал мисс Доусон в момент, когда ее враждебный настрой против идеи составления завещания достиг наивысшего накала. Накануне врач сообщил ей, что в ближайшие недели необходимо сделать еще одну операцию, и, таким образом, трудно было выбрать худший момент для того, чтобы обсудить с ней вопрос, так или иначе касающийся ее кончины. Она решительно отвергла все мои предложения, заявив, что против нее плетут заговор с целью запугать ее так, чтобы она действительно умерла во время операции. Похоже, весьма бестактный врач напугал ее подобным предположением перед предыдущим хирургическим вмешательством. Но она его благополучно пережила и была решительно настроена пережить следующее, если только окружающие не будут ее сердить и устрашать.

Конечно, если бы она и впрямь умерла на операционном столе, вопрос решился бы сам собой и никакой нужды в завещании не возникло бы. Я заверил ее, что беспокоюсь о завещании именно потому, что ничуть не сомневаюсь: она благополучно доживет до следующего года, и попытался, как мог, еще раз объяснить ей положения нового закона. Она лишь еще больше рассердилась и ответила, что в таком случае у меня не было повода приезжать и будоражить ее подобными предложениями, поскольку у нее будет полно времени составить завещание после вступления нового закона в силу.

Естественно, лечащий врач, со свойственной всем им в этом вопросе недальновидностью, не позволял говорить ей правду о ее болезни, и она была убеждена, что следующая операция пройдет успешно и она проживет еще много лет. Когда же я рискнул проявить настойчивость, объясняя это тем, что мы, юристы, предпочитаем на всякий случай перестраховаться, она вконец разгневалась и фактически велела выставить меня из дома. Через несколько дней я получил от нее письмо, в котором она упрекала меня в дерзком поведении и уведомляла, что не может больше доверять человеку, который обошелся с ней столь бесцеремонно и грубо. По ее распоряжению я передал все ее дела, находившиеся в моем ведении, мистеру Ходжсону из Лихэмптона и с тех пор не имел никаких контактов ни с кем из членов ее семьи.

Таков ответ на два первых Ваших вопроса. Что же касается третьего, то, разумеется, я не считал допустимым информировать мисс Уиттакер о том, что ее право на наследство будет действительно, только если ее двоюродная бабка либо составит завещание, либо скончается не позднее 31 декабря 1925 года. Хоть у меня и не было никакого повода подозревать мисс Уиттакер в чем-либо дурном, я всегда придерживался мнения, что наследникам незачем знать заранее, сколько именно они получат в случае внезапной смерти наследодателя, ибо при любом непредвиденном несчастном случае с последним они могут оказаться в двусмысленной ситуации: наличие у них подобной информации, выйди оно наружу, может нанести ущерб их интересам. Единственное, что я счел возможным сказать, это: если мисс Доусон выразит желание видеть меня, за мной можно и нужно послать немедленно, в любое время дня и ночи. Разумеется, передача дел мисс Доусон другому юристу лишила меня возможности в дальнейшем оказывать на них хоть какое-то влияние.

В октябре 1925 года, чувствуя, что здоровье мое не так крепко, как прежде, я отошел от дел и перебрался в Италию. Сюда английские газеты доходят не всегдасвоевременно, поэтому я пропустил сообщение о смерти мисс Доусон. То, что она случилась столь неожиданно и при довольно загадочных обстоятельствах, конечно, не может не настораживать.

Вы также хотели знать мое мнение о психическом состоянии мисс Агаты Доусон в день нашей с ней последней встречи. Так вот, мыслила она совершенно здраво и была вполне дееспособна, чтобы заниматься делами. Правда, она никогда особо не ориентировалась в юридических вопросах, и мне было чрезвычайно трудно объяснить ей, какие проблемы могут возникнуть в связи с принятием нового закона. Она воспитывалась в сознании, что собственность всегда прямо и непосредственно переходит к следующему поколению, и ей было трудно понять, что положение может меняться. Мисс Доусон уверяла меня, что традиции никогда не позволят правительству принять подобный закон о наследовании. А когда я, преодолев сопротивление, все же сумел убедить ее, что это вполне возможно, она выразила абсолютную уверенность, что в любом случае суд не станет трактовать закон так, чтобы лишить мисс Уиттакер наследства, поскольку совершенно очевидно, что никто кроме нее претендовать на него не имеет права. «Я даже незнакома с герцогом Ланкастерским», — сказала она. Мисс Доусон была не слишком сообразительной особой, и я вовсе не уверен, что она до конца поняла суть проблемы, не говоря уж о ее упорном нежелании вообще говорить на эту тему. И тем не менее никаких сомнений в том, что она была compos mentis^[260], у меня нет. Причина, по которой я убеждал ее составить завещание перед операцией, разумеется, заключалась в опасении, что после и вследствие нее она утратит дееспособность или — что с формальной точки зрения то же самое — будет постоянно находиться под действием опиатов.

В надежде, что эта информация окажется Вам полезной,

искренне Ваш,

Т. Пробин».

Мистер Мерблс дважды очень внимательно перечитал письмо. При всей своей профессиональной рассудительности, даже он не мог теперь не признать, что здесь вырисовывается дело. Аккуратным старческим почерком он написал детективу-инспектору Паркеру короткое письмо с просьбой позвонить ему в Стэпл-Инн при первой же возможности.

У мистера Паркера, однако, в тот момент такой возможности не было. Он два дня напролет обходил адвокатские конторы, и при виде очередной медной таблички ему уже становилось дурно. Заглянув в длинный список, который держал в руке, он с отвращением сосчитал количество еще не охваченных им адресов.

Паркер был из тех дотошных, старательных людей, которых мир так недооценивает. Когда они с Уимзи трудились над каким-нибудь делом, само собой разумелось, что вся отнимающая много времени, кропотливая, нудная и однообразная работа доставалась Паркеру. Его временами крайне раздражало, что Уимзи воспринимает это как должное. Например, сейчас. День стоял жаркий. Тротуары были пыльными. Ветер носил по улицам клочки бумаги. Автобусы раскалились снаружи и были битком набиты внутри. Экспресс-кафе, в которое он забежал наскоро перекусить, насквозь пропахло жареной камбалой и спитым чаем. Уимзи же, как он знал, в этот момент обедал в клубе, прежде чем отправиться с Фредди Арбатнотом смотреть игру команды «Нью-Зиландерз» на какой-то из стадионов. Он так и видел его: в изысканном светло-сером костюме, вальяжно прогуливающимся по Пэлл-Мэлл. Чертов Уимзи! Ну почему он не оставил мисс Доусон покоиться с миром в своей могиле? Лежала бы себе там, никому не причиняя вреда, так нет же, неймется ему, влез в ее дела и довел до того, что он, Паркер, просто вынужден предпринять официальное расследование. Ну что ж, придется продолжить поиски этих проклятых адвокатов.

Паркер вел поиски по собственной системе, которая могла оказаться плодотворной, а могла и нет. Изучив новый закон о наследовании, он понял: когда (и если) мисс Уиттакер узнала о его возможных последствиях для ее ожиданий, она наверняка сразу решила проконсультироваться с юристом.

Первой ее мыслью, несомненно, было обратиться к какому-нибудь лихэмптонскому специалисту, и если в то время она еще не вынашивала никаких преступных замыслов, ничто не мешало ей это сделать. Поэтому первое, что предпринял Паркер, — отправился в Лихэмптон и проверил три тамошние адвокатские конторы. Во всех трех ему со всей определенностью ответили, что в 1925 году они не получали подобных запросов ни от мисс Уиттакер, ни от кого-либо еще. Один адвокат — старший партнер фирмы «Ходжсон и Ходжсон», которой мисс Доусон передала свои дела после ссоры с мистером Пробином, — услышав вопрос, с удивлением посмотрел на Паркера и сказал:

— Уверяю вас, инспектор: если бы подобное обращение к нам поступало, я наверняка вспомнил бы об этом в свете последовавших событий.

— И у вас, полагаю, не возникло никаких сомнений, когда встал вопрос о праве мисс Уиттакер наследовать имущество мисс Доусон?

— Не сказал бы, что на это имелись основания. Они могли бы возникнуть, если бы стоял вопрос о розыске наследников следующей очереди — я говорю могли бы, а не возникли, — но мистер Пробин передал мне исчерпывающую родословную мисс Доусон, которая скончалась почти за два месяца до вступления нового закона в силу, так что все формальности были выполнены более-менее автоматически. По правде говоря, я никогда и не думал о новом законе в этой связи.

Паркер выразил удивление по поводу услышанного и передал мистеру Ходжсону ученое мнение мистера Тоукингтона на этот счет, которое того весьма заинтересовало. Вот и все, что дала Паркеру поездка в Лихэмптон, если не считать его визита к мисс Климпсон, который та сочла очень лестным, а он сам — полезным, поскольку узнал все, что ей рассказала Вера Файндлейтер. Мисс Климпсон проводила Паркера до станции в надежде повстречать мисс Уиттакер («Уверена, вам будет интересно увидеть ее»), но им не повезло. Впрочем, может, оно и к лучшему, подумал Паркер. Пускай ему и хотелось взглянуть на мисс Уиттакер, но было не особо желательно, чтобы та увидела его, тем более в обществе мисс Климпсон.

— Между прочим, — сказал он, — постарайтесь как-нибудь объяснить мой визит миссис Бадж, а то она может что-то заподозрить.

— Уже объяснила, — ответила мисс Климпсон с милым смешком. — Когда миссис Бадж сказала, что меня спрашивает некий мистер Паркер, я, конечно, сразу сообразила, что не сто́ит ей знать, кто вы такой, поэтому без запинки ответила: «Мистер Паркер! О, это, должно быть, мой племянник Адольфус». Надеюсь, вы не против побыть немного Адольфусом? Как ни смешно, никакого другого имени мне в тот момент на ум не пришло. Даже не знаю почему — я в жизни не знала ни одного Адольфуса.

— Мисс Климпсон, — торжественно ответил Паркер, — вы потрясающая женщина, и я бы ничего не имел против, назови вы меня хоть Мармадьюком.

И вот теперь он отрабатывал второе направление своих поисков. Если мисс Уиттакер не могла обратиться к лихэмптонскому юристу, то к кому бы она обратилась? Был, конечно, мистер Пробин, но Паркер не думал, что она поехала бы к нему. В Крофтоне она с ним, конечно, не встречалась — в сущности, мисс Уиттакер никогда не жила у своих двоюродных бабушек, но она видела его в тот день, когда он приезжал в Лихэмптон к мисс Доусон. Разумеется, поверенный не посвящал ее в цели своего визита, однако она могла знать со слов тетки, что речь шла о завещании, и в свете того, что ей стало известно о новом законе, догадаться, что он-то и волновал мистера Пробина, но тот не считал допустимым обсуждать это с нею. Обратись она к нему с подобным вопросом, он, вероятно, сказал бы, что больше не занимается делами мисс Доусон, и направил ее к мистеру Ходжсону. А кроме того, если бы она задавала ему вопросы на сей счет, он мог впоследствии это вспомнить. Нет, к мистеру Пробину она бы не пошла.

Тогда к кому?

Для человека, которому есть что скрывать, который хотел бы затеряться, как случайный листок в пышной кроне дерева, стать посетителем с улицы, о котором никто никогда и не вспомнит, существовало только одно место, гарантировавшее безопасность и забвение. Лондон, где никто не знает даже ближайших соседей; где в магазинах нет постоянных покупателей; где к больному каждый раз приходит новый врач; где можно, умерев, пролежать в доме несколько месяцев, и никто не станет тебя искать и не найдет, пока газовщик не явится снимать показания счетчика; где незнакомые люди приветливы, а друзья небрежны. Лондон, растрепанная и замусоренная утроба которого являет собой могильник стольких причудливых тайн. Скрытный, нелюбопытный и все погребающий в себе Лондон.

Не то чтобы Паркер мысленно выражался столь высокопарно. Он просто подумал: «Десять к одному, что она отправилась в Лондон. Всем им кажется, что так безопасней».

Мисс Уиттакер, конечно, хорошо знала Лондон, ведь она работала в Королевской общедоступной больнице, а следовательно, район Блумсбери был знаком ей в первую очередь. Никто лучше Паркера не знал, как редко лондонцы сходят со своих привычных персональных орбит. Если только за время работы в больнице кто-нибудь не рекомендовал ей знакомого адвоката, практиковавшего в другом районе, скорее всего, она обратилась в одну из контор Блумсбери или Холборна.

К несчастью Паркера, весь квартал так и кишел адвокатами. Грейс-Инн-роуд, собственно здание Грейс-Инн, Бедфорд-Роу, Холборн, Линкольнс-Инн — медные таблички виднелись повсюду, как грибы после дождя. Вот почему в тот жаркий июньский день Паркер чувствовал себя уставшим и сытым поисками по горло.

С нетерпеливым ворчанием отодвинув тарелку с остатками яичницы, он расплатился у стойки, вышел и направился к Бедфорд-Роу, обозначенной в его списке как очередной маршрут сегодняшних поисков.

В первой же попавшейся на пути конторе, принадлежавшей некоему Дж. Ф. Триггу, ему повезло. Секретарь в приемной сообщил Паркеру, что мистер Тригг только что вернулся с обеда, свободен и готов его принять. Входите, пожалуйста.

Мистер Тригг оказался приятным моложавым мужчиной лет сорока с небольшим. Он предложил мистеру Паркеру сесть и спросил, чем может быть полезен.

В тридцать седьмой раз Паркер начал разыгрывать свою заранее заготовленную партию:

— Я нахожусь в Лондоне временно, мистер Тригг, и некий мужчина, с которым я познакомился в ресторане, рекомендовал мне вас, когда узнал, что мне требуется юридический совет. Он представился, но я, к сожалению, забыл его имя, впрочем, это ведь не так важно, правда? А дело вот в чем. Мы с женой приехали в Лондон навестить ее двоюродную бабушку, которая весьма серьезно больна. Можно сказать, что она при смерти. Старушка, видите ли, всегда очень любила мою жену, и считалось само собой разумеющимся, что после ее смерти деньги унаследует миссис Паркер. Сумма значительная, и мы… нет, конечно, мы не ждали ее смерти, но в некотором роде рассчитывали, что это поможет нам обеспечить свою старость. Вы же понимаете? У старушки больше нет никаких родственников, поэтому, хотя она иногда и заводила разговоры о завещании, мы особо не волновались — были уверены, что так или иначе моя жена унаследует все. Но вчера речь об этом зашла у нас в беседе с одним другом, и он нас огорошил, сообщив, что принят новый закон или какой-то там еще документ, согласно которому, если двоюродная бабушка моей жены не оставит завещания, то моя жена ничего не получит. Кажется, он сказал, что все отойдет Короне. Я подумал, что такого не может быть, но жена занервничала, поскольку это затрагивает интересы и наших детей, и попросила меня проконсультироваться с юристом, так как ее бабушка может скончаться в любую минуту, а мы не знаем, подписала она завещание или нет. Вот я и хотел уточнить, каковы наследственные права внучатой племянницы в свете новых установлений.

— Полной ясности в этом вопросе нет, — ответил мистер Тригг, — но мой вам совет: выяснить, существует ли завещание, и если нет, незамедлительно позаботиться о нем, пока наследодательница дееспособна для его подписания. В противном случае есть очень реальная опасность того, что ваша жена потеряет наследство.

— Похоже, вы хорошо знакомы с этой проблемой, — улыбнулся Паркер. — Наверное, после принятия нового закона вам неоднократно приходилось иметь с ней дело.

— Я бы не сказал, что неоднократно. Не так уж часто бывает, что единственной близкой родственницей наследодателя остается внучатая племянница.

— В самом деле? Ну да, наверное. А не помните ли вы, мистер Тригг, интересовался ли кто-нибудь у вас этим вопросом летом тысяча девятьсот двадцать пятого года?

На лице мистера Тригга появилось весьма озадаченное, пожалуй, даже тревожное выражение.

— А почему вы об этом спрашиваете?

— Не волнуйтесь, мистер Тригг, можете отвечать спокойно, — сказал Паркер, доставая свое служебное удостоверение. — Я — офицер полиции и имею основания интересоваться данным вопросом. Я выдал проблему за свою личную, поскольку мне сперва требовалось ваше непредвзятое профессиональное мнение.

— Понятно. В таком случае, инспектор, полагаю, я имею право выдать вам информацию о клиенте. Ко мне действительно обращались с этим вопросом в июне тысяча девятьсот двадцать пятого года.

— Вы помните, при каких обстоятельствах?

— Очень хорошо помню. Едва ли я мог бы забыть их — вернее, их последствия.

— Интересно. Пожалуйста, расскажите мне все и как можно подробнее.

— Разумеется. Одну минуту. — Мистер Тригг выглянул за дверь и сказал: — Бэдкок, я буду занят с мистером Паркером, никого не принимать. Итак, мистер Паркер, я к вашим услугам. Хотите закурить?

Паркер принял предложение, раскурил свою видавшую виды вересковую трубку и стал попыхивать ею, между тем как мистер Тригг, прикуривая одну сигарету от другой, разворачивал перед ним весьма занятную историю.

Глава 18 Рассказ лондонского адвоката

Большой любитель чтения романов, как часто я отправлялся вслед за врачом, вызванным незнакомым пациентом в некий одинокий дом…

Нередко в следующей главе эта «странная вылазка» могла привести к раскрытию таинственного преступления.

«Лондонец»

— Думаю, — начал мистер Тригг, — это случилось пятнадцатого или шестнадцатого июня тысяча девятьсот двадцать пятого года. Ко мне зашла дама, интересовавшаяся точно тем же вопросом, что и вы, только она представилась подругой заинтересованного лица, имени которого не пожелала раскрыть. Да, я могу довольно точно ее описать. Высокая и статная, с очень чистой кожей, темными волосами и голубыми глазами — привлекательная девушка. Помню, у нее были красивые брови, почти прямые, довольно бледный цвет лица и наряд какой-то летний, но очень элегантный — кажется, вышитое льняное платье, я не знаток в подобных вещах — и белая соломенная шляпа с широкими полями.

— Похоже, вы хорошо ее запомнили, — вставил Паркер.

— Да, у меня неплохая память, но кроме того, мне довелось встретиться с этой дамой еще несколько раз, как вы сейчас услышите. В тот первый визит она — почти так же, как и вы, — сообщила мне, что не живет в Лондоне и что ей меня рекомендовал случайный знакомец. Я ответил, что не люблю давать советы навскидку. Закон, как вы, вероятно, помните, тогда только-только прошел последнее чтение, и я еще недостаточно его изучил. По беглом прочтении я понял, что некоторые важные положения его неизбежно будут вызывать разные толкования. Я сказал посетительнице — кстати, она назвалась мисс Грант, — что хотел бы проконсультироваться со специалистом прежде, чем дать совет, и спросил, не сможет ли она зайти на следующий день. Она ответила, что сможет, встала, поблагодарила меня и протянула руку. Пожимая ее, я заметил странный шрам, который пересекал все ее пальцы с тыльной стороны, — словно когда-то она поранилась соскользнувшим инструментом вроде резца. Тогда я, разумеется, не придал этому никакого значения, но впоследствии наблюдательность моя оказалась полезной.

Мисс Грант, как договаривались, явилась на следующий день. Я успел посоветоваться с коллегой — специалистом в нужной области, и дал ей тот же совет, какой вам сегодня. Судя по всему, он ее озадачил, а может, еще и расстроил.

«Как несправедливо, — посетовала она, — что семейные деньги могут вот так просто отойти государству. В конце концов, внучатая племянница — достаточно близкое родство».

Я пояснил: если предполагаемая внучатая племянница сможет предоставить свидетелей, которые подтвердят, что покойная всегда намеревалась оставить деньги именно ей, то государство, скорее всего, уступит наследство или выделит из него соответствующую долю согласно воле покойной. Тем не менее решение будет полностью зависеть от суда, и если выяснится, что между наследодательницей и наследницей когда-либо имели место ссоры или разногласия, судья может принять решение не в пользу внучатой племянницы.

«В любом случае, — сказал я клиентке, — я не утверждаю, что внучатая племянница в соответствии с новым законом исключается из числа наследников, я только знаю, что это может произойти. Так или иначе, до вступления закона в силу остается еще полгода, и может случиться всякое».

«Вы хотите сказать, что тетушка может умереть? — уточнила она. — Но ее физическое состояние не так уж опасно — в отличие от «умственного», как выражается ее сиделка».

Она расплатилась и ушла, а я про себя отметил, что «двоюродная бабушка подруги» вдруг превратилась в «тетушку», и решил, что эта клиентка каким-то образом лично заинтересована в деле.

— Полагаю, так и было, — согласился Паркер. — А когда вы увидели ее в следующий раз?

— Как ни странно, я случайно наткнулся на нее в декабре того же года в Сохо, когда зашел перекусить на скорую руку перед спектаклем, куда собирался. Маленькое заведение, которое я обычно предпочитаю в таких случаях, было переполнено, и мне пришлось сесть за столик, где уже сидела дама. Когда я пробормотал обычное: «У вас не занято?», она подняла голову, и я сразу же узнал ту свою клиентку.

«О, как поживаете, мисс Грант?» — приветствовал ее я. Но она весьма натянутым тоном ответила: «Боюсь, вы обознались». «Прошу прощения, — сказал я еще более натянутым голосом, — моя фамилия Тригг, и в июне вы заходили ко мне в адвокатскую контору на Бедфорд-Роу. Но если я помешал, прошу меня извинить». Тогда она улыбнулась, ответила: «Простите, я вас не сразу узнала» — и разрешила сесть за ее столик.

Чтобы завязать разговор, я поинтересовался, консультировалась ли она еще с кем-нибудь по вопросу о наследовании. Она ответила — нет, ее вполне удовлетворил мой совет. В порядке поддержания беседы я спросил, составила ли в конце концов та двоюродная бабушка завещание. Она весьма коротко ответила, что в этом отпала необходимость: старая дама скончалась. Я заметил, что сама она была в черном, и решил: она и есть та самая внучатая племянница.

Мы немного поболтали за обедом, и должен признаться, инспектор, я нашел мисс Грант очень интересной личностью. Она обладала почти мужским умом. Нужно сказать, что я не из тех мужчин, которые предпочитают безмозглых женщин. Нет, в этом смысле я человек вполне современный. Если бы я когда-нибудь решил жениться, то хотел бы, чтобы моя спутница жизни была интеллигентной дамой.

Паркер ответил, что такая точка зрения делает ему честь, а мысленно добавил, что мистер Тригг, наверное, не имел бы ничего против женитьбы на молодой женщине, унаследовавшей деньги и не обремененной родственниками.

— Исключительно редко доводится встретить женщину с юридическим складом ума, — продолжал мистер Тригг. — Мисс Грант составляла именно такое исключение. Она очень интересовалась разными судебными процессами, о которых тогда писали в газетах, — уж не помню сейчас, какими именно, — и задавала на удивление разумные, здравые вопросы. Не скрою, я получил удовольствие от разговора с ней. Прежде чем обед подошел к концу, мы успели затронуть и кое-какие личные темы, и я упомянул, что живу в Голдерс-Грин^[261].

— А она вам свой адрес не сообщила?

— Она сказала, что остановилась в отеле «Певерил» в Блумсбери и подыскивает дом в Лондоне. Я выразил готовность сообщить, если узнаю о продающихся домах в хэмпстедском направлении, и предложил ей свои профессиональные услуги, если у нее в них возникнет нужда. После обеда я проводил ее до отеля, и мы распрощались в вестибюле.

— Значит, она действительно там останавливалась?

— Очевидно. Однако недели через две я услышал о том, что в Голдерс-Грин неожиданно выставлен на продажу дом. Оказалось, что его владелец — мой клиент. Следуя своему обещанию, я написал мисс Грант в отель «Певерил». Не получив ответа, навел справки и выяснил, что она съехала из отеля на следующий день после нашей встречи, не оставив нового адреса, а при регистрации указала какой-то манчестерский адрес. Я был немного разочарован, но вскоре выкинул все это из головы.

Спустя примерно месяц — чтобы быть точным, двадцать шестого января — я сидел дома и читал перед сном. Должен пояснить, что я занимаю квартиру, или скорее мезонин, в небольшом доме, поделенном на два владения. Семья, живущая на первом этаже, была в отъезде, так что я оставался в доме один, прислуга у меня приходящая. Когда зазвонил телефон, я взглянул на часы, было без четверти одиннадцать. Я взял трубку. Женский голос умолял меня немедленно прибыть по некоему адресу на Хэмпстед-Хис, чтобы нотариально засвидетельствовать завещание человека, находящегося при смерти.

— Голос был вам знаком?

— Нет. Похоже, звонила служанка. Во всяком случае, она говорила с сильным акцентом кокни^[262]. Я спросил, не терпит ли это дело до завтра, но звонившая призывала меня поспешить, так как может оказаться поздно. С большой неохотой я оделся и вышел. Ночь была весьма противной, холодной и туманной. Мне повезло застать свободное такси на ближайшей стоянке. Мы поехали по адресу, в кромешной тьме было довольно трудно отыскать нужный дом, оказавшийся маленьким и стоявший на отшибе — к нему даже невозможно было подъехать. Я вышел из машины на дороге, ярдах в двухстах от него, и попросил таксиста подождать меня, так как сомневался, что удастся найти другую машину в таком месте и в такое время. Таксист поворчал, но согласился подождать, если я буду отсутствовать не слишком долго.

Я пошел к дому. Сначала мне показалось, что в нем совершенно темно, но потом я заметил, что в одном окне на нижнем этаже мерцает тусклый свет. Я позвонил. Никто мне не открыл, хотя я слышал громкую трель внутри. Я позвонил еще раз, потом постучал. Опять никакого ответа. Было жутко холодно. Я зажег спичку, чтобы убедиться, что это тот самый дом, который мне указали, и тут увидел, что дверь приоткрыта.

Решив, что служанка, которая мне звонила, слишком занята с тяжелобольной хозяйкой и не может оставить ее и что, вероятно, ей нужна помощь, я открыл дверь, вошел и услышал слабый голос, то ли стонавший, то ли звавший. Когда глаза мои немного привыкли к темноте, я на ощупь прошел вперед и заметил, что из-за двери слева пробивается слабый свет.

— Это была та самая комната, в окне которой вы видели свет снаружи?

— Думаю, да. Я крикнул: «Можно войти?» — и низкий слабый голос ответил: «Да, пожалуйста». Я толкнул дверь и вошел в комнату, обставленную как гостиная. В одном углу стояла кушетка, небрежно, словно впопыхах застеленная простынями; на ней лежала женщина, больше в комнате никого не было.

Я с трудом различал ее силуэт. Свет исходил только от маленькой масляной лампы под зеленым абажуром — видимо, чтобы щадить зрение больной. В камине горел огонь, однако он уже затухал. Тем не менее я разглядел, что голова и лицо женщины забинтованы. Я пошарил по стене в поисках выключателя, но дама сказала: «Нет, не зажигайте свет, пожалуйста, он мне режет глаза».

— А как она увидела, что вы ищете выключатель?

— Да, — согласился мистер Тригг, — это было странно. Впрочем, она произнесла это, когда я уже щелкнул выключателем, но ничего не произошло: свет не зажегся.

— Вот как?

— Да. Я предположил, что лампочку выкрутили или она перегорела. Тем не менее, ничего не сказав, я подошел к постели. Женщина полушепотом спросила: «Вы нотариус?» Я ответил «да» и поинтересовался, чем могу быть полезен.

Она ответила: «Я попала в ужасную аварию. Я умираю и хочу немедленно написать завещание». Я спросил, действительно ли она здесь совсем одна. «Да-да, — торопливо подтвердила она, — моя служанка вернется с минуты на минуту. Она побежала за доктором». «А разве она не могла позвонить ему? — удивился я. — Вы не в том состоянии, чтобы оставлять вас одну». «Мы не смогли дозвониться ни до одного врача, — ответила женщина. — Все в порядке, она скоро вернется. Не теряйте времени. Я должна написать завещание». Она говорила ужасным задыхающимся голосом, и я решил: лучше всего сделать так, как она хочет, чтобы не волновать ее. Я пододвинул стул к столу, на котором стояла лампа, достал авторучку и бланк завещания и сказал, что я к ее услугам.

Прежде чем начать диктовать, она попросила меня налить ей немного бренди с водой из графина, стоявшего на том же столе. Я выполнил ее просьбу, она сделала небольшой глоток, который, похоже, ее взбодрил. Поставив стакан так, чтобы она могла до него дотянуться, я по ее предложению налил и себе, с большим удовольствием, поскольку, как я уже упомянул, ночь была отвратительной, и в комнате стоял дикий холод. Я огляделся в поисках угля, чтобы подкинуть в очаг, но угля нигде не было.

— Это очень странно и наводит на размышления, — отметил Паркер.

— Я тоже так подумал тогда. Но странным было вообще все. Так или иначе, я повторил, что готов начать, а она сказала: «Вы можете подумать, что я не совсем в себе, поскольку ранена в голову, но я нахожусь в абсолютно здравом уме, и он не получит ни пенни из моих денег». Я спросил, не напал ли на нее кто-нибудь, и она ответила: «Мой муж. Он считает, что убил меня, но я намерена прожить столько, сколько потребуется, чтобы лишить его наследства». После этого она сообщила, что ее зовут миссис Мэрион Мид, и стала диктовать завещание, согласно которому ее состояние, составлявшее около десяти тысяч фунтов, распределялось между несколькими наследниками, включая дочь и трех или четырех сестер. Условия завещания были весьма сложными, так как содержали разные механизмы, связывающие деньги дочери в трастовом фонде и предотвращавшие доступ к любой их части ее отцу.

— Вы записывали имена и адреса упоминавшихся ею людей?

— Записывал, но, как вы увидите дальше, это оказалось бесполезным. У меня нет сомнений, что наследодательница пребывала в здравом уме, хотя казалась очень слабой и говорила только шепотом — кроме одного раза: когда велела мне не зажигать свет.

В конце концов я закончил свои записи и принялся переводить ее распоряжения в официальную форму. Служанка все не возвращалась, и я начал по-настоящему волноваться. К тому же то ли чрезвычайный холод, то ли что-то еще вдобавок к очень позднему времени — обычно я в этот час давно уже сплю — оказало свое воздействие: меня ужасно клонило в сон. Чтобы согреться, я плеснул себе еще немного бренди и продолжил составлять завещание.

Завершив, я сказал: «Теперь надо его подписать, но чтобы оно было юридически действительным, требуется свидетель». Она ответила: «Моя служанка вот-вот вернется. Не понимаю, что с ней могло случиться». «Вероятно, заблудилась в тумане, — предположил я. — Но я еще немного подожду. Нельзя же оставить вас вот так одну».

Она слабым голосом поблагодарила меня и некоторое время не произносила ни слова. Но по мере того как шло время, ситуация становилась все более неестественной. Больная тяжело дышала и время от времени стонала. Меня неумолимо смаривал сон. Я ничего не понимал.

В конце концов, несмотря на сонное отупение, я сообразил, что разумней всего будет позвать таксиста — если тот еще не уехал, — чтобы он засвидетельствовал завещание вместе со мной, а потом самостоятельно отправиться на поиски доктора. Я сидел, сонно проворачивая эти мысли в голове и собираясь с силами, чтобы заговорить, но чувствовал, что меня накрыла непреодолимая вялость. Любое движение давалось с трудом.

И вдруг произошло нечто, заставившее меня очнуться. Миссис Мид повернулась на своей кушетке, привстала и пристально вгляделась в мое лицо, освещенное лампой. При этом обеими руками она оперлась о край стола. И тут со смутным ощущением чего-то неправильного я заметил, что на левой руке у нее нет обручального кольца. А потом еще кое-что: внешнюю сторону пальцев ее правой руки пересекал странный шрам — словно какой-то инструмент вроде резца соскользнул и поранил их.

Паркер встрепенулся.

— Вижу, вас это заинтересовало, — сказал мистер Тригг. — А меня тогда напугало. Впрочем, «напугало» — не совсем подходящее слово. В тогдашнем подавленном состоянии я почувствовал себя как человек, очнувшийся от страшного сна. Я с трудом выпрямил спину, и женщина тут же снова откинулась на подушки.

В этот момент раздался нетерпеливый звонок в дверь.

— Служанка?

— Нет. Слава богу, это был мой таксист, которому надоело ждать. Я подумал… даже не знаю, что именно я подумал, но от испуга издал не то крик, не то стон, и водитель вошел — к счастью, как выяснилось, я оставил дверь незапертой.

Мне удалось собраться с силами настолько, чтобы попросить его засвидетельствовать завещание. Должно быть, выглядел я необычно, и речь моя звучала странно, потому что помню, как таксист переводил взгляд с меня на бутылку бренди. Тем не менее завещание он подписал — после того как слабой, дрожащей рукой и лежа свою подпись поставила миссис Мид.

«Дальше чё, командир?» — спросил шофер, когда дело было сделано.

К тому времени я чувствовал себя совершенно больным, поэтому смог выдавить лишь: «Отвезите меня домой».

Он посмотрел на миссис Мид, потом на меня и спросил: «А за ней разве никто не присматривает, сэр?»

Я ответил: «Привезите ей врача, только сначала доставьте меня домой».

Спотыкаясь и опираясь на его руку, я вышел из этого дома. До меня доносилось бормотание таксиста насчет того, что все это очень странно. Как мы доехали до моего дома, я не помню. Очнувшись, я уже лежал в своей постели, рядом стоял местный врач.

Боюсь, я утомил вас своим слишком подробным рассказом. Короче, к концу поездки водитель, оказавшийся очень порядочным и разумным человеком, обнаружил, что я полностью потерял сознание. Он не знал, кто я, но пошарил у меня в кармане и нашел там мою визитку и ключи от дома. Он отволок меня в мою квартиру и, решив, что если я пьян, то настолько пьяного человека ему еще видеть не доводилось, проявил гуманность и привез мне врача.

Доктор высказал мнение, что я был отравлен вероналом или чем-то в этом роде. Если меня хотели убить, то, на мое счастье, доза вещества оказалась недостаточной. Тщательно изучив вопрос, он пришел к выводу, что в мой организм попало около тридцати гран вещества. Выявить его наличие в крови путем анализа весьма трудно, но, взвесив все обстоятельства, врач сделал именно такое заключение. Несомненно, бренди был отравлен.

Разумеется, на следующий день мы отправились осмотреть тот дом. Он оказался заперт, и местный молочник сообщил, что его владельцы уехали неделю назад и вернутся не раньше чем дней через десять. Мы связались с ними, но выяснилось, что они обычные люди и понятия не имеют о произошедшем. Они часто уезжали и просто запирали дом на ключ, никого не прося присматривать за ним. Хозяин, естественно, тут же приехал, чтобы оценить урон, однако оказалось, что ничего не украдено и не испорчено, если не считать пары простыней и нескольких подушек, которыми, судя по всему, кто-то пользовался, да угля из ведерка, которым отапливали гостиную. Угольный подвал был заперт, а находившийся в нем электрический щиток отключен — хоть какую-то предосторожность хозяева перед отъездом проявили, — чем и объяснялись холод и темнота в доме, когда я в него вошел. Незваная гостья, судя по всему, сумела сдвинуть обычный, простенький шпингалет на окне кладовки ножом или еще чем-нибудь, а лампу, сифон и бренди принесла с собой. Рискованно, но не слишком сложно.

Излишне говорить, что и миссис Мид, и мисс Грант исчезли без следа. Хозяевам дома было ни к чему затевать дорогостоящее расследование — в конце концов, у них ничего не пропало, кроме горстки угля ценой в шиллинг, — и по зрелом размышлении, учитывая, что меня все же не убили и особого вреда мне не причинили, я тоже предпочел закрыть на это дело глаза. Тем не менее приключение было весьма неприятным.

— Не сомневаюсь. Вы когда-нибудь еще слышали что-то о мисс Грант?

— Да. Она дважды звонила мне: один раз через три месяца после нашей встречи, а второй — всего две недели назад, просила принять ее. Можете считать меня трусом, мистер Паркер, но в обоих случаях я ей отказал, не зная, чего еще от нее можно ожидать. У меня создалось отчетливое впечатление, что меня заманили в тот дом, как в ловушку, чтобы продержать там ночь, а потом шантажировать. Это единственное объяснение, зачем меня опоили снотворным, которое приходит в голову. Я решил, что осторожность — лучшее проявление мужества, и велел своим сотрудникам и домохозяйке на любой звонок мисс Грант отвечать, что меня нет и буду неизвестно когда.

— Гм-м. Как думаете, она догадалась, что вы узнали шрам на ее руке?

— Уверен, что нет. Иначе она вряд ли пыталась бы снова связаться со мной под тем же именем.

— Вы правы. Что ж, мистер Тригг, я чрезвычайно признателен вам за информацию, она может оказаться очень ценной. И если мисс Грант опять вам позвонит… кстати, а откуда она звонила?

— Всегда из уличных кабинок. Я знаю это, поскольку оператор всегда сообщает, если звонок поступает с общественного телефона. Я не пытался отследить ее звонки.

— Разумеется, я вас в этом и не виню. Так вот, если она еще раз позвонит, не сочтите за труд назначить ей встречу и тут же сообщить мне. Звоните просто в Скотленд-Ярд, меня всегда найдут.

Мистер Тригг обещал так и сделать, и Паркер удалился.

«Итак, теперь мы знаем, — размышлял Паркер, возвращаясь домой, — что некая особа — эксцентричная и неразборчивая в средствах — в 1925 году интересовалась наследственными правами внучатых племянниц. Дело за малым: выяснить у мисс Климпсон, есть ли у Мэри Уиттакер шрам на правой руке, или мне нужно продолжать отлавливать адвокатов».

Жаркие городские улицы уже не напоминали ему раскаленные печи. Паркер был настолько воодушевлен состоявшейся беседой, что на радостях подарил выигрышный купон, найденный в пачке сигарет, первому попавшемуся сорванцу.

Часть 3 Медико-юридическая проблема

Не преступление,

Но все же может преступленьем обернуться,

Столкнувшись с миром.

Э. Браун. Аврора Ли

Глава 19 Побег

— Полагаю, ты не станешь отрицать, — заметил лорд Питер, выходя из ванной комнаты, — что с людьми, которые могли бы сообщить что-либо о последних днях Агаты Доусон, происходит нечто странное. Берта Гоутубед внезапно умирает при подозрительных обстоятельствах; ее сестре кажется, что она видит мисс Уиттакер, поджидающую ее в ливерпульском порту; мистера Тригга заманивают в таинственный дом и чуть не умерщвляют. Интересно, что случилось бы с мистером Пробином, не прояви он достаточного благоразумия и останься в Англии?

— Я ничего не отрицаю, — ответил Паркер. — Я только обращаю твое внимание, что в течение того месяца, когда происходили несчастья с семьей Гоутубед, объект твоих подозрений находился в Кенте с мисс Верой Файндлейтер, которая не отходила от него ни на шаг.

— Этому неоспоримому факту, — возразил Уимзи, — я могу противопоставить письмо мисс Климпсон, в котором — помимо всякого вздора, коим я не стану тебя утомлять, — она сообщает, что на правой руке мисс Уиттакер действительно имеется шрам, точно такой, как описывает мистер Тригг.

— Вот как? Это уже вполне определенно связывает мисс Уиттакер с историей Тригга. Так ты считаешь, что она старается устранить всех, кто что-нибудь знает о мисс Доусон? Не слишком ли масштабная задача, чтобы женщина могла решить ее в одиночку? И если так, то почему доктор Карр избежал печальной участи? И сестра Филлитер? И сестра Форбс? И тот, другой врач? Да и все прочее население Лихэмптона, если уж на то пошло?

— Это интересный вопрос, он мне уже приходил в голову. Думаю, я знаю ответ. До настоящего момента дело Доусон представляло две разные проблемы: юридическую и медицинскую, то есть мотива и средств совершения преступления, если угодно. Что касается возможности, то ее имели только два человека — мисс Уиттакер и сестра Форбс. Форбс, убивая хорошую пациентку, не получала никакой выгоды, так что ее мы на данный момент можем исключить. Теперь о медицинской проблеме — то есть о средствах. Должен признать, что пока загадка представляется совершенно неразрешимой. Я в тупике, Ватсон, — сказал Уимзи, сердито сверкнув из-под полуопущенных век своим орлиным взором. — Даже я в тупике. Но это ненадолго! — воскликнул он в приливе восхитительной самоуверенности. — Моя Честь (с заглавной буквы) обязывает меня преследовать это Исчадие Ада в Человеческом Обличье (все с заглавных) до самого логова и приковать лицемера в беленом гробу к позорному столбу, даже под угрозой быть им раздавленным! Громкие аплодисменты.

Он задумчиво зарылся подбородком в ворот домашнего халата и выдул несколько утробных нот из своего бас-саксофона, любимого напарника в часы одиноких бдений в ванной комнате.

Паркер демонстративно вернулся к книге, которую отложил при появлении Уимзи.

— Скажи, когда закончишь, — язвительно бросил он.

— Я еще и не начинал. Повторяю: вопрос о средствах кажется неразрешимым — и очевидно, что преступник именно так и думает: увеличения смертности среди врачей и медсестер не наблюдается. С этой стороны леди не предвидит угрозы. Мотив — слабое звено, отсюда стремление поскорей заткнуть рот тем, кто сведущ в юридическом аспекте проблемы.

— Понимаю. Кстати, миссис Кроппер отбыла обратно в Канаду. Как видишь, на нее никто не покушался.

— Не покушался, и именно поэтому я продолжаю думать, что в Ливерпуле за ней следили. Миссис Кроппер была опасна только до той поры, пока никому не рассказала свою историю. Вот почему я и позаботился о том, чтобы встретить ее и демонстративно проводить до Лондона.

— Черт побери, Питер! Даже если бы мисс Уиттакер там была — а мы теперь знаем, что это не так, — откуда бы она проведала, что ты собираешься расспрашивать миссис Кроппер о деле Доусон? Она ведь тебя знать не знает.

— Она могла узнать Мерблса. Газетное объявление, положившее начало всему этому делу, как ты помнишь, было подписано его именем.

— В таком случае почему она не попыталась убить Мерблса или тебя?

— Мерблс — стреляный воробей. Силки на него ставить бесполезно. Он не работает с клиентками-женщинами, не принимает никаких приглашений и никогда не выходит из дома без сопровождения.

— Не знал, что он так серьезно относится к собственной безопасности.

— О да, Мерблс достаточно долго прожил на свете, чтобы научиться дорожить собственной шкурой. Что касается меня, то разве ты не заметил знаменательного сходства между приключением мистера Тригга и моим маленьким приключеньицем, если можно так выразиться, на Саут-Одли-стрит?

— С миссис Форрест?

— Да. Тайное свидание. Выпивка. Попытки любым способом оставить меня на ночь. Я уверен, Чарлз, в том сахаре было что-то такое, чего там быть не должно, — смотри Закон о здравоохранении, статья «Фальсификация продуктов питания», раздел «Разное».

— Ты считаешь, что миссис Форрест — сообщница?

— Да. Не знаю, каков ее интерес — вероятно, деньги, — но не сомневаюсь, что связь существует. Отчасти из-за найденной у Берты Гоутубед пятифунтовой купюры, отчасти потому, что история миссис Форрест — откровенная ложь. Уверен, что у этой женщины никогда не было любовника, не говоря уж о муже: подлинную неопытность не скроешь. А главное — из-за сходства методов. Преступники склонны повторяться. Вспомни Джорджа Джозефа Смита с его женами, или Нила Крима, или Армстронга с его чаепитиями.

— Ну, если есть сообщница, тем лучше. Обычно сообщники выдают себя быстрее.

— Это правда. И мы находимся в выгодном положении, поскольку преступники, судя по всему, пока не подозревают, что мы догадываемся о существующей между ними связи.

— И тем не менее я по-прежнему считаю, что сначала нам нужно добыть реальное доказательство того, что преступление действительно имело место. Можешь считать меня придирой, но если бы ты указал способы, которыми можно было избавиться от этих людей, не оставив никаких следов, мне стало бы поспокойней.

— Способы, говоришь?.. Вообще-то кое-что мы знаем.

— Например?

— Ну… возьмем две наши жертвы…

— Предполагаемые.

— Ладно, старый ты крохобор. Возьмем две предположительно состоявшиеся и две (предположительно) намечавшиеся жертвы. Мисс Доусон была больна и беспомощна; Берта Гоутубед, вероятно, одурманена перееданием и непривычным количеством алкоголя; Триггу дали достаточное количество веронала, чтобы как минимум надолго отключить его, мне пытались дать что-то в том же роде, жаль, что не удалось сохранить остатки того кофе. Что из этого вытекает?

— Наверное, что способ умерщвления требует пребывания жертвы в более-менее беспомощном или бессознательном состоянии.

— Точно. Например, подкожная инъекция, хотя, похоже, им ничего не впрыскивали. Или некое малое хирургическое вмешательство — знать бы только, какое именно. Или ингаляция — правда, признаков удушья не найдено.

— Именно. Это нам мало что дает.

— Однако это уже кое-что. К тому же вполне могут существовать способы, которых мы не знаем, но квалифицированная медсестра может знать или по крайней мере могла о них слышать. Мисс Уиттакер — дипломированная медсестра, как тебе известно. Кстати, это позволило ей весьма искусно наложить повязку на собственную голову и придать себе жалкий и неузнаваемый вид, чтобы разыграть спектакль перед недогадливым Триггом.

— Тогда это не должно быть чем-то из ряда вон выходящим, то естьтаким, что под силу только профессиональному хирургу либо требует весьма специфических знаний.

— Необязательно. Возможно, что-то почерпнуто из беседы с доктором или другими медсестрами. А что, если нам еще раз поговорить с доктором Карром? Хотя нет, если бы ему что-то пришло в голову, он бы уже давно нам все выложил. Я знаю, у кого спросить — у Лаббока, врача-криминалиста. Он поможет. Завтра же с ним свяжусь.

— А пока, полагаю, нам остается только сидеть и ждать, когда убьют еще кого-нибудь? — сказал Паркер.

— Да, это ужасно. Я до сих пор будто ощущаю кровь Берты Гоутубед на своих руках. Послушай!

— Да?

— А ведь в деле Тригга у нас есть почти явное доказательство. Ты не можешь подержать даму в камере за проникновение со взломом, пока мы не разоблачим остальные ее махинации? Так ведь часто делается. И, в конце концов, проникновение ведь действительно имело место. Она вломилась в чужой дом после наступления темноты и незаконно присвоила ведерко угля. Тригг ее опозна́ет — он ведь далеко не мимоходом встречался с ней несколько раз, к тому же его таксист может добавить подкрепляющие детали.

Паркер несколько минут молча дымил трубкой, потом произнес:

— В этом что-то есть. Вероятно, стоит предложить такой план начальству. Но тут нельзя торопиться. Хорошо бы добыть больше доказательств. Существует ведь такая вещь, как Хабеас корпус^[263], — нельзя до бесконечности держать человека под арестом только на основании кражи ведерка угля…

— Не забывай, что имело место еще и незаконное вторжение. В конце концов, это типичная кража со взломом. А за нее и каторгу схлопотать можно.

— Все зависит от того, как суд отнесется к краже угля. Он может решить, что изначально не имелось умысла на кражу, и квалифицировать дело как мелкое или административное правонарушение. В любом случае нам не нужен приговор за кражу угля. Но я разведаю, как отнесутся к этой идее в нашем ведомстве, а тем временем еще раз свяжусь с Триггом и попытаюсь разыскать таксиста. И еще того врача, который приходил к Триггу. Может, удастся выдвинуть обвинение в покушении на убийство или как минимум в нанесении тяжкого вреда здоровью. Но мне нужны дальнейшие доказательства того, что…

— Мечтатель! Мне они тоже нужны. Но я не могу, как факир, достать их из рукава. К черту все это, будь реалистичней. Я выстроил тебе дело практически из ничего. Разве это само по себе не замечательно? Твоя беда в том, что ты в принципе неблагодарный.

Розыски потребовали от Паркера определенного времени, тянулись самые долгие в году июньские дни.

Чемберлен и Левайн перелетели Атлантику, Сигрейв^[264] распрощался с Бруклендсом^[265], «Дейли йелл» выступила против красных, утверждая, что раскрыла заговор, кто-то притязал на титул маркиза, а некий чехословак — на то, что якобы переплыл Ла-Манш. Хэммонд^[266] превзошел достижения Грейса^[267]; в Москве резко возросло число убийств; Фокслоу выиграл Золотой кубок Аскота; в Оши^[268] разверзлась земля, поглотив чей-то палисадник. В Оксфорде сочли, что женщины представляют собой опасность; на «Уайт Сити»^[269] разрешили использовать электрических зайцев во время собачьих бегов. На Уимблдоне был брошен вызов английскому доминированию в мировом теннисе, а палата лордов изобразила унижение паче гордости^[270].

Между тем задуманный лордом Питером magnum opus^[271] по выявлению ста одного способа причинения внезапной смерти достиг той стадии, когда масса листков с заметками заполонила всю его домашнюю библиотеку, грозя погрести под собою Бантера, в обязанности которого входило разбирать их, делать перекрестные ссылки и вообще создавать порядок из хаоса. Ученые-востоковеды и путешественники-исследователи отлавливались в клубах, и из них безжалостно выкачивались знания по поводу таинственных туземных ядов; из едва поддававшихся расшифровке документов добывалась информация о чудовищных экспериментах, проводившихся в немецких лабораториях; жизнь сэра Джеймса Лаббока, имевшего несчастье быть близким другом лорда Питера, превратилась в ежедневную пытку расспросами о посмертном выявлении в организме всевозможных веществ, таких как хлороформ, кураре, пары́ синильной кислоты и диэтилсульфонметилэтиметан.

— Ну наверняка же должно существовать некое средство, которое убивает, не оставляя следов, — взмолился лорд Питер, когда доктор Лаббок потребовал наконец оставить его в покое, — это же предмет такого широкого спроса! Ничего непосильного для ученых нет в том, чтобы нечто подобное изобрести. Оно должно существовать. Почему его должным образом не рекламируют? Следует развернуть кампанию по его продвижению в массы. Это же вещь, которая в любой день может понадобиться каждому.

— Вы не поняли, — сказал сэр Джеймс Лаббок. — Существует куча ядов, которые практически невозможно обнаружить при посмертном исследовании. И множество таких — особенно растительного происхождения, — которые трудно выявить в ходе анализа, не зная, что именно ищешь. Например, если делаешь тест на мышьяк, он не покажет присутствие стрихнина. А если ищешь стрихнин, анализ ничего не скажет о наличии в организме морфия. Пришлось бы бесконечно продолжать анализы один за другим, пока не наткнешься на то, что нужно. И, разумеется, существуют некоторые яды, для которых пока не придумали способов обнаружения.

— Все это мне известно, — сказал Уимзи. — Я сам все проверял. Но раз для некоторых ядов еще не существует способов выявления, как вы узнаёте об их присутствии в организме?

— Ну разумеется, по симптомам. Приходится изучать историю болезни и обстоятельства дела.

— Понятно, но мне нужен яд, отравление которым не дает никаких симптомов. Естественно, кроме смерти, если ее можно назвать симптомом. Неужели не существует яда, который действует бессимптомно и не поддается лабораторному обнаружению? Такой, от которого человек просто испускает дух. Паф-ф — и делу конец!

— Нет, конечно, — с раздражением ответил собеседник, поскольку симптомы и лабораторные анализы — это хлеб криминалиста, а кому же понравится предположение, подрывающее сами основы его профессии? — Даже у старости и психического расстройства всегда есть симптомы.

К счастью, не дав симптомам психического расстройства проявиться у самого́ лорда Питера, Паркер призвал его к действию.

— Я еду в Лихэмптон с ордером на арест, — сообщил он, позвонив Уимзи. — Возможно, я им не воспользуюсь, но шеф считает, что вероятность не исключена. Тайна Баттерси, дело Дэниелса, Берта Гоутубед… создается впечатление, что на нынешний год выпало слишком много необъяснимых трагедий, и пресса — будь она проклята — снова поднимает вой! На этой неделе в «Рядовом гражданине» напечатана статья под заголовком «Девяносто шесть убийц в бегах», а «Вечерний взгляд» начал редакционную статью словами: «Прошло уже полтора месяца, а полиция ничуть не приблизилась к разгадке…» — ну, дальше ты знаешь. Нам необходимо предпринять хоть что-то. Хочешь поехать со мной?

— Безусловно. Думаю, глоток сельского воздуха пойдет мне на пользу. Надо стряхнуть с себя паутину. Может, это даже вдохновит меня на изобретение подходящего способа умерщвления людей. Там без забот, не знаясь с грустью, смертельной музыкой упьюсь я^[272]. Кто-то это написал или я сам придумал? Звучит знакомо.

Паркер, пребывавший не в духе, ответил коротко, уведомив Уимзи, что полицейская машина отправляется в Лихэмптон через час.

— Еду с вами, — ответил Уимзи, — хотя ненавижу, когда меня везет кто-то другой. Не чувствую себя в безопасности. Впрочем, не важно. Я буду дерзок, смел, кровав^[273], как сказала королева Виктория архиепископу Кентерберийскому.

Они доехали до Лихэмптона без происшествий, вопреки опасениям лорда Питера. Паркер взял с собой еще одного офицера, а по дороге они подхватили главного констебля графства, который был весьма скептически настроен по отношению к их предприятию. Лорду Питеру при виде пяти сильных мужчин, собиравшихся схватить одну молодую женщину, вспомнились слова маркизы де Бренвилье^[274] («Что, вся эта вода приготовлена для такой миниатюрной женщины, как я?»); а мысль о знаменитой отравительнице, в свою очередь, вернула его к размышлениям о ядах, коим он и предавался, мрачно ссутулившись на заднем сиденье, пока машина не остановилась перед особняком на Веллингтон-авеню.

Выйдя из машины, Паркер с главным инспектором проследовали к дому. Дверь им отворила испуганная служанка, которая, вскрикнув при виде их, спросила:

— О, сэр, вы пришли сообщить, что с мисс Уиттакер что-то случилось?

— Значит, мисс Уиттакер нет дома?

— Нет, сэр. Они с мисс Верой Файндлейтер уехали на машине в понедельник, то есть четыре дня назад, и до сих пор не вернулись, ни мисс Уиттакер, ни мисс Файндлейтер. Я ужасно беспокоюсь, не случилось ли с ними чего. Когда я вас увидала, сэр, так и подумала: вот идет полиция, сейчас они скажут, что произошла авария. Я прямо не знаю, что делать, сэр.

«Сбежала, черт возьми» — было первой мыслью Паркера, но он подавил раздражение и спросил:

— Вы знаете, куда они поехали?

— Мисс Уиттакер сказала, что на Краус-Бич, сэр.

— Это добрых полсотни миль отсюда, — вставил главный констебль. — Может, они просто решили задержаться там на день-другой?

«Скорее рванули в противоположном направлении», — мысленно возразил Паркер.

— Они не взяли с собой никаких вещей для ночевки, сэр. Выехали около десяти часов утра, сказали, что пообедают там и вернутся к вечеру. И мисс Уиттакер даже ничего не написала, а она всегда так аккуратна на этот счет. Мы с кухаркой не знаем, что и…

— Ну, я думаю, с ними все в порядке, — успокоил ее главный констебль. — Жаль, нам очень нужно было повидать мисс Уиттакер. Когда она объявится, передайте ей, что заезжал сэр Чарлз Пиллингтон с приятелем.

— Хорошо, сэр. Но пожалуйста, скажите, что нам делать?

— Ничего. Не волнуйтесь. Я наведу справки. Я, как вы знаете, главный констебль, и мне нетрудно будет выяснить, не случалось ли какой-нибудь аварии в последние дни. Но если бы что-то подобное произошло, мы бы уже знали. Ну-ну, успокойтесь, нет никакой причины для слез. Мы дадим вам знать, как только что-то станет известно.

Однако сэр Чарлз выглядел взволнованным. Все это было весьма некстати в присутствии Паркера.

Лорд Питер ничуть не огорчился, узнав новость.

— Отлично, — сказал он, — подстегнем их. Заставим шевелиться. Это как раз то, что нужно. Так всегда бывает, когда что-то случается. Сбываются мои худшие подозрения. Это придает ощущение собственной важности и эффективности, не так ли? Однако интересно, зачем она взяла с собой девушку? Кстати, не навестить ли нам Файндлейтеров? Они могут что-нибудь знать.

Разумное предложение было тут же претворено в жизнь, но не дало результатов: семейство отдыхало на побережье в полном составе, исключая мисс Веру, которая жила с мисс Уиттакер на Веллингтон-авеню. Горничная Файндлейтеров не выразила никакого беспокойства; судя по всему, и остальная челядь его не испытывала. Сыщики постарались не возбудить никакой тревоги, только оставили банально-вежливое послание от сэра Чарлза и удалились для совещания.

— Насколько я понимаю, — сказал Паркер, — нам остается лишь оповестить все полицейские участки о розыске машины и дам. Ну и, конечно, проверить все порты. Хотя, имея в запасе четыре дня, они могут быть уже где угодно. Эх, надо было мне рискнуть и начать пораньше, с разрешения начальства или без оного. А что представляет собой эта Вера Файндлейтер? Вернусь-ка я в дом и попрошу фотографии, ее и Уиттакер. А ты бы, Уимзи, заглянул к мисс Климпсон, может, у нее есть какая-нибудь информация?

— А ты сообщи в Ярд, чтобы следили за домом миссис Форрест, — ответил Уимзи. — Когда с преступником случается нечто неожиданное, бывает полезно понаблюдать за сообщником.

— Уверен, что вы оба ошибаетесь, — сказал сэр Чарлз Пиллингтон. — Преступник… сообщник… Господь с вами! Опыт всей моей долгой жизни — гораздо более долгой, чем те, что прожил каждый из вас, джентльмены, — позволяет мне быть уверенным, что мисс Уиттакер, которую я довольно хорошо знаю, — славная, добропорядочная девушка, в чем и вы сможете убедиться. Но что-то с ними, наверное, все же случилось, и долг повелевает мне провести тщательное расследование. Как только получу описание машины, немедленно свяжусь с отделением полиции в Краус-Бич.

— Это «Остин-семь», регистрационный номер экс-экс девяносто девять семнадцать, — сказал Уимзи, к большому удивлению главного констебля. — Но я очень сомневаюсь, что вы найдете его в Краус-Бич или где-нибудь поблизости.

— Не будем терять время, — перебил его Паркер. — Нам лучше разделиться. Как насчет того, чтобы пообедать вместе через час «У Джорджа»?

Уимзи не повезло. Мисс Климпсон не оказалось дома. Она рано пообедала и ушла, сказав, что длительная загородная прогулка ей явно не помешает. Миссис Бадж подозревала, что ее постоялица получила неприятную новость, ибо со вчерашнего вечера выглядела расстроенной и озабоченной.

— Однако, сэр, — добавила она, — если вы поторопитесь, то можете еще застать ее в церкви. Прогуливаясь, она часто по дороге заглядывает туда помолиться. По мне, так не слишком уважительное отношение к Дому Божьему, сэр, забегать туда мимоходом в будний день, как будто к приятельнице на чай, и возвращаться домой после причастия веселой, готовой смеяться и шутить. Не представляю, как можно подобным образом относиться к религиозным таинствам, так неуважительно, без благоговения в сердце. Но что поделаешь? У всех нас есть свои недостатки, а мисс Климпсон, должна сказать, — славная женщина, пускай и не бескомпромиссная католичка.

Лорд Питер подумал, что «бескомпромиссные католики» — весьма подходящее название для своего рода ультрамонтанов^[275] Высокой церкви, однако счел, что не может позволить себе в данный момент религиозную дискуссию, и немедленно отправился в церковь на поиски мисс Климпсон.

Дверь церкви Святого Онисима была гостеприимно открыта, сумрак внутри освещало лишь приветливое маленькое пятно красного алтарного светильника. Войдя с яркого июньского солнца, Уимзи немного постоял, моргая, чтобы привыкнуть к темноте. Наконец ему удалось различить темную склоненную фигуру, стоявшую на коленях перед алтарем. На миг он понадеялся, что это мисс Климпсон, но тут же с разочарованием понял, что это просто какая-то монахиня в черном облачении, свершавшая свою очередь бдения перед Господом. Кроме нее в церкви находился лишь священник в рясе, занимавшийся украшением главного престола. Уимзи вдруг вспомнил, что сегодня праздник Рождества Иоанна Крестителя. Он прошел по боковому нефу, надеясь найти свою «добычу» в каком-нибудь темном уголке. Его туфли скрипели, и это раздражало — прежде Бантер никогда такого не допускал. Ему казалось, что скрип обуви — дьявольское наваждение, вызов религиозной атмосфере со стороны его персонального, неотступно преследующего демона. Развеселившись от этой мысли, Уимзи увереннее зашагал вперед.

Скрип привлек внимание священника, тот обернулся и направился к пришельцу, — наверняка, подумал Уимзи, чтобы предложить свои профессиональные услуги в изгнании злого духа.

— Вы кого-то ищете? — любезно поинтересовался священник.

— Да, я ищу даму, — начал Уимзи, но тут же сообразил, что под церковными сводами это выражение прозвучало несколько странно, и поспешил объяснить подробнее, понизив голос до подобающего в святом месте полушепота.

— Да-да, — невозмутимо ответил священник. — Мисс Климпсон была здесь недавно, но уже ушла. Не то чтобы я имел обыкновение следить за своей паствой, — добавил он, рассмеявшись, — но мы с ней говорили перед ее уходом. У вас что-то срочное? Как жаль, что вы с ней разминулись. Чем я могу помочь? Передать ей что-нибудь?

— Нет, благодарю, — сказал Уимзи. — Простите, что побеспокоил. Негоже отлавливать людей в церкви, но… да, у меня довольно важное дело. Я оставлю ей записку дома. Огромное спасибо.

Он повернулся было, чтобы уйти, однако неожиданно оглянулся.

— Послушайте, — произнес он, — вы ведь даете прихожанам советы морального свойства, не так ли?

— Считается, что мы должны пытаться это делать, — ответил священник. — Вас тревожит что-то конкретное?

— Да-а, — протянул Уимзи. — Это не имеет отношения к религии — ничего вроде непорочности Пресвятой Девы или чего-то в этом роде. Просто кое-что меня смущающее.

Священник — это был тот самый викарий, мистер Тредгоулд — сказал, что он полностью к услугам лорда Питера.

— Очень любезно с вашей стороны. Не могли бы мы перейти куда-нибудь, где не надо шептать? — попросил Уимзи. — Никогда ничего не мог объяснить шепотом. Это меня просто парализует.

— Давайте выйдем на улицу, — предложил мистер Тредгоулд.

Они вышли и присели на плоском надгробии.

— Речь идет о некоем гипотетическом расследовании, — сказал Уимзи. — Предположим, кто-то знает кого-то, кто очень-очень болен и о ком известно, что жить ему осталось совсем недолго. Человек испытывает чудовищные боли, постоянно находится под действием морфия — словом, фактически для окружающего мира он уже мертв. Далее предположим, что, если больной умрет прямо сейчас, может произойти нечто желательное для них обоих, чего не произойдет, если больной немного задержится на этом свете. (Не могу уточнять подробности, чтобы не указывать ни на кого персонально.) Пока все ясно? Так вот, предположим, кто-то, кто в курсе дела, просто чуть-чуть, так сказать, поторопит события. Будет ли это таким уж тяжким преступлением?

— Закон… — начал мистер Тредгоулд.

— О, закон однозначно трактует это как преступление, — перебил Уимзи. — А вы, положа руку на сердце, тоже сочли бы это страшным грехом? Это ведь никакого вреда никому не принесло бы.

— Нам не дано этого знать, — ответил мистер Тредгоулд, — поскольку нам неведомы пути, коими Господь ведет наши души. Возможно, в эти последние недели или даже часы страданий и забытья душа проходит некую необходимую часть своего земного пути. Не нам прерывать его. Кто мы такие, чтобы распоряжаться чужой жизнью и смертью?

— Вообще-то мы каждый день это делаем. Жюри присяжных, солдаты, врачи… Тем не менее мне кажется, что данный случай — нечто другое. И еще, вторгаясь в это дело — пытаясь выяснить факты и так далее, — можно только больше навредить, навлечь новые беды.

— Я думаю, — сказал мистер Тредгоулд, — что грех — хотя здесь было бы уместней другое слово — вред, наносимый обществу, неправедность содеянного пагубно влияет не столько на убитого, сколько на убийцу. Особенно, конечно, если убийство выгодно убийце. Могу я спросить, то «желательное», о чем вы упомянули и что больной в любом случае намеревался сделать, принесло выгоду другому?

— Да. Определенно. Ему… ей… да, принесло.

— Это сразу переводит его поступок в иную плоскость: это не то же самое, что приблизить смерть человека из сострадания. Грех — в намерении, не в деянии. И в этом заключается различие между законом людским и законом Божьим. Пагубно для человека считать, что он имеет право распоряжаться чужой жизнью к собственной выгоде. Это ведет к тому, что он начинает ставить себя над всеми законами, — человек, безнаказанно совершивший намеренное убийство, опасен для общества. Вот почему — или и поэтому тоже — Господь запрещает личную месть.

— Вы хотите сказать, что одно убийство может повлечь за собой и другое?

— Так часто бывает. Во всяком случае, одно убийство ведет к готовности совершать другие.

— Оно и привело. И в этом-то проблема. Других убийств не было бы, не начни я выяснять, что случилось. Может, мне не следовало вмешиваться?

— Понимаю. Это трудный вопрос. А для вас — ужасно мучительный. Вы чувствуете себя ответственным!

— Да.

— Вы сами не преследовали цель личной мести?

— О нет. Ко мне это не имеет никакого отношения. Я, как дурак, ввязался в дело, чтобы помочь человеку, который попал в беду, поскольку на него пало подозрение. Но мое непрошеное вторжение вызвало цепную реакцию новых преступлений.

— Вам не стоит слишком корить себя. Вполне вероятно, что страх разоблачения привел бы убийцу к новым преступлениям и без вашего вмешательства.

— Это правда, — согласился Уимзи, вспомнив мистера Тригга.

— Мой вам совет: делайте то, что считаете правильным согласно законам, в уважении к которым мы воспитаны, а последствия предоставьте Господу. И старайтесь испытывать милосердие даже к порочным людям. Вы ведь понимаете, что я имею в виду. Предайте преступника правосудию, но помните: всем воздастся по справедливости, ни вам, ни мне не избежать Высшего суда.

— Я знаю. Сбив противника с ног, не надо топтать его. Конечно. Простите, что растревожил вас. И извините мое поспешное бегство, но у меня важная встреча с другом. Я вам очень благодарен. Теперь я чувствую себя не так мерзко. Но мне нужно было снять камень с души, — сказал Уимзи.

Мистер Тредгоулд смотрел, как он торопливо удаляется, обходя надгробия.

— О-хо-хо, — пробормотал священник себе под нос, — какие они все же славные: сколько доброты, щепетильности и сомнений таится под панцирем кодекса выпускника привилегированной школы. Они гораздо более чувствительны и слабонервны, чем принято думать. Трудно понять этих аристократов. Надо будет затронуть поднятый им вопрос во время завтрашней службы.

Будучи человеком практичным, мистер Тредгоулд завязал узелок на носовом платке, чтобы не забыть о своем благочестивом решении.

«Проблема выбора — вмешиваться или не вмешиваться, закона Божьего и закона кесарева. Полицейские. Впрочем, для них тут проблемы нет. Но как же трудно обычному человеку размотать клубок собственных намерений. Интересно, что привело его сюда? Неужели… Нет, — оборвал себя викарий, — я не имею права строить предположения!» Он снова достал платок и завязал на нем еще один узелок на память, чтобы не забыть на следующей исповеди упомянуть, что поддался греху любопытства.

Глава 20 Убийство

Зигфрид: Что это означает?

Айзеранд: Небольшое похищение, только и всего.

Т. Беддоус. Шуточки смерти

Паркер тоже провел полчаса без желаемого результата. Как выяснилось, мисс Уиттакер не только не любила фотографироваться, но и уничтожила все свои существующие снимки, до которых смогла добраться после смерти мисс Доусон. Конечно, они могли найтись у многих друзей мисс Уиттакер, в первую очередь у мисс Файндлейтер, но Паркер не был уверен, что в данный момент стоит поднимать шумиху. Вероятно, какая-нибудь фотография могла быть у мисс Климпсон. Он пошел на Нельсон-авеню. Мисс Климпсон не оказалось дома, ее уже спрашивал другой джентльмен. У миссис Бадж от любопытства стали округляться глаза — ее явно начали одолевать сомнения насчет «племянника» мисс Климпсон и его друзей. Паркер отправился по местным фотографам. Их было пять. У двух из них он получил несколько групповых фотографий, сделанных во время церковных базаров и домашних спектаклей, на которых мисс Уиттакер присутствовала лишь в виде неузнаваемой фигуры. Она никогда не заказывала в Лихэмптоне своего студийного портрета.

Что касается мисс Файндлейтер, то здесь, напротив, нашлось большое количество превосходных фотографий: невысокая светловолосая девушка с томным взглядом, пухленькая, довольно миловидная. Все фотографии Паркер отправил в Лондон, указав, что они должны быть разосланы по полицейским участкам с описанием одежды, в которой дам видели в последний раз.

Бодрыми и радостными из всей компании к «Джорджу» прибыли только второй полицейский, который вдоволь наслушался местных сплетен от владельцев гаражей и гостиниц, да главный констебль — этот и вовсе имел вид триумфатора. Обзвонив полицейские участки графства, он выяснил, что автомобиль с номером XX9917 в понедельник видел какой-то мальчик-скаут на дороге, ведущей в Краус-Бич. С самого начала уверенный, что девушки действительно отправились в Краус-Бич, констебль радовался тому, что утер нос представителю Скотленд-Ярда. Уимзи и Паркер удрученно признали, что для дальнейшего расследования следует ехать в Краус-Бич.

Тем временем один из фотографов, чей кузен служил в «Лихэмптон меркьюри», связался по телефону с этим идущим в ногу со временем изданием, очередной выпуск которого был готов к печати. Отсылка газеты в типографию была приостановлена, и в срочном порядке подготовлен специальный выпуск; потом кто-то позвонил в лондонскую «Ивнинг вьюз», и та разразилась сенсационной новостью на первой полосе. Лиха беда начало: «Дейли йелл», «Дейли вьюз», «Дейли уайр» и «Дейли тайдингз», испытывавшие нехватку горячих новостей, на следующее утро вышли с крупными заголовками об исчезновении двух молодых женщин.

В Краус-Бич, на этом приятном и респектабельном водном курорте, никто ничего не знал ни про мисс Уиттакер, ни про мисс Файндлейтер, ни про «Остин» с номером XX9917. Ни в одном отеле они не останавливались, ни в одном гараже не заправляли и не чинили свою машину, ни один полицейский их не видел. Главный констебль держался своей версии об аварии, были разосланы поисковые группы. В Скотленд-Ярд отовсюду поступали телеграммы: пропавших видели в Дувре, в Ньюкасле, в Шеффилде, в Винчестере, в Рагби. Две молодые женщины пили чай в Фолкстоуне и вели себя подозрительно; какая-то машина с ревом промчалась через Дорчестер в понедельник поздно вечером; темноволосая девушка, «весьма взволнованная», вошла в паб в Нью-Элресфорде незадолго до закрытия и спросила дорогу в Хейзлмир. Среди всех этих сообщений Паркер отобрал только информацию мальчика-скаута, который в субботу утром рассказал, что в минувший понедельник видел двух дам с машиной, устроивших себе пикник на склоне холма неподалеку от Шелли-Хеда. Машина была «Остин-7» — он это точно знал, потому что был помешан на автомобилях (бесспорное основание верить мальчишке его возраста), и еще паренек заметил, что на машине имелся лондонский номер, хотя цифр не запомнил.

Шелли-Хед располагался на побережье, милях в десяти от Краус-Бич, но, как ни удивительно, учитывая его близость к популярному курорту, представлял собой уединенное место. Под обрывом тянулась длинная полоса песчаного, никем не посещаемого пляжа, невидимая из домов. Известняковые утесы, покрытые невысоким дерном, сменялись убегающими вдаль холмами, поросшими дроком и вереском. Дальше виднелась полоса сосен, за которой пролегала узкая крутая, изрезанная колеями дорога, в конце вливавшаяся в асфальтированное шоссе, соединявшее Рэмборо и Райдерс-Хит. По холмам явно мало кто гулял, хотя они были исчерчены узкими ухабистыми дорожками, по которым машина тем не менее проехать могла, если вас не особо заботили комфорт и сохранность рессор.

Повинуясь указаниям мальчугана-скаута, полицейский автомобиль, подпрыгивая на кочках, двигался по этим малоприспособленным для езды дорогам. Искать предыдущие следы от шин было бесполезно, поскольку известняк сух и тверд, а трава и вереск колеи не хранят. Тут и там виднелись небольшие, совершенно одинаковые лесистые лощины и впадины, во многих из них вполне могла спрятаться маленькая машина, не говоря уж об остатках недавнего пикника. Подъехав к тому месту, которое их провожатый ориентировочно определил как то самое, где он видел женщин, машина остановилась, и все вышли. Паркер разделил территорию поисков на пять квадратов, и каждый из прибывших отправился на свой участок.

В тот день Уимзи возненавидел дрок: заросли его были очень густыми и жесткими, и в каждом кусте могли застрять пачка из-под сигарет, обертка от бутербродов или клочок ткани, способные дать какой-нибудь ключик к разгадке. Уимзи уныло брел по своему участку, согнувшись, не отрывая глаз от земли, взбирался на гребень, спускался в лощину, отклонялся то вправо, то влево, возвращался, ориентируясь по полицейской машине, и снова вверх, и снова вниз, через очередной гребень…

И вот… Да! Во впадине что-то мелькнуло.

Он заметил нечто торчавшее из-под дрокового куста. Что-то светлое и заостренное, напоминавшее мыс туфли.

Его слегка замутило.

— Тут, кажется, кто-то прилег поспать, — произнес он вслух и подумал: «Забавно, почему на виду всегда оказывается нога?»

Продираясь сквозь кусты и скользя по короткой траве, он едва не скатился на дно лощины и раздраженно выругался.

Женщина спала в странной позе. Вокруг ее головы роились мухи.

Ему пришло в голову, что в это время года мух еще быть не должно. Вспомнился какой-то рекламный стишок из газеты: «Если муху одну ты прихлопнешь сейчас, в сентябре будет меньше их в триста раз». Или в тысячу? Он не мог верно воспроизвести стихотворный размер.

Взяв себя в руки, он приблизился. Мухи взлетели облачком.

Чтобы так раскроить череп, нужно было нанести очень сильный удар. Коротко стриженные волосы женщины были светлыми, лицом она уткнулась в землю между оголенными руками.

Он перевернул тело на спину.

Конечно, без фотографии нельзя было сказать наверняка, но, судя по всему, это была Вера Файндлейтер.

Осмотр занял у него секунд тридцать.

Потом он вскарабкался на край впадины и закричал.

Маленькая черная фигурка, находившаяся на значительном расстоянии, остановилась и обернулась. Издали лицо казалось белым, ничего не выражавшим пятном. Уимзи крикнул снова и призывно замахал руками. Фигура побежала; человек неуклюже раскачивался, поспешая по заросшей вереском земле. Это был полицейский, грузный человек, не приспособленный для бега по вересковым зарослям. Уимзи снова закричал, полицейский что-то крикнул ему в ответ. Уимзи увидел, что к нему с разных сторон стягиваются и остальные. Гротескная фигурка скаута появилась на вершине холма; мальчик размахивал своим скаутским жезлом, потом снова исчез. Полицейский был теперь уже довольно близко. Он сдвинул на затылок форменную каску, что-то, висевшее на цепочке для часов, взблескивало на солнце в такт его движениям. Лорд Питер вдруг осознал, что сам бежит ему навстречу, крича на ходу, пытаясь объяснить, что случилось. Расстояние между ними было еще слишком велико, чтобы что-то понять, но Уимзи продолжал сыпать словами, подкрепляя их жестикуляцией. Когда они с полицейским наконец сошлись, тот почти совсем выдохся. Они оба выдохлись. Склонившись друг к другу и упершись ладонями в колени, мужчины хватали ртом воздух — довольно нелепая картина. Потом Уимзи повернулся и побежал обратно, полицейский — за ним по пятам. Наконец все собрались на злополучном месте, указывая руками, измеряя, делая заметки, шаря под кустом. Уимзи сел на землю. Он смертельно устал.

— Питер, — услышал он голос Паркера, — иди, взгляни на это.

Он с трудом встал.

Неподалеку от места, где нашли труп, валялись остатки пикника. Полицейский держал в руках пакет, извлеченный из-под тела, и изучал его содержимое. На земле возле головы мертвой девушки лежал тяжелый разводной ключ, неприятно побуревший, со светлыми волосками, прилипшими к «клешням». Но Паркер хотел привлечь внимание Уимзи не к нему, а к серо-лиловому мужскому кепи.

— Где ты это нашел? — спросил Уимзи.

— Альф подобрал на краю впадины, — ответил Паркер.

— Оно зацепилось за дроковый куст, — вставил скаут, — вон там, повыше, лежало изнанкой кверху, как будто свалилось с чьей-то головы.

— Какие-нибудь следы вокруг были?

— Вроде нет, — ответил Паркер. — Но есть место, где кусты поломаны и истоптаны. Выглядит так, словно там происходила борьба. А куда подевался «Остин»? Эй! Не трогай гаечный ключ, парень. На нем могут быть отпечатки пальцев. Похоже, на женщин напала какая-то банда.

— Деньги в кошельке есть?

— Десятишиллинговая банкнота, шесть пенсов и несколько медяков. Наверное, у другой женщины нашлось побольше. Она ведь отнюдь не бедна, как ты знаешь. Не удивлюсь, если ее похитили с целью выкупа. — Паркер наклонился и, очень осторожно завернув гаечный ключ в шелковый носовой платок, передал полицейскому, чтобы тот отнес его в машину. — Думаю, нам нужно опять рассредоточиться и поискать «Остин», — сказал он. — Предлагаю начать с вон той лесополосы — удобное место, чтобы спрятать автомобиль. А вам, Хопкинс, нужно вернуться в Краус-Бич, поставить в известность тамошний полицейский участок и привезти сюда фотографа. И возьмите вот эту телеграмму, ее надо отослать в Скотленд-Ярд главному комиссару. Да, еще: прихватите врача и дополнительную машину — если не найдем «Остин», в одной этой мы все не поместимся. На всякий случай возьмите с собой Альфа, чтобы не заблудиться на обратном пути. Ах да, Хопкинс, привезите что-нибудь поесть и воды, мы можем задержаться здесь надолго. Вот вам деньги. Этого достаточно?

— Да, сэр, спасибо.

Полицейский уехал, забрав Альфа, который разрывался между желанием продолжить участие в поисках и искушением снискать славу, став первым, кто сообщит всем невероятную новость. Паркер поблагодарил мальчишку за его бесценную помощь — тот просиял от гордости — и повернулся к главному констеблю.

— Скорее всего, они отбыли в том направлении, — предположил Паркер. — Не возражаете, сэр, если вы зайдете в лесополосу слева, а Питер — справа и будете двигаться навстречу друг другу, а я начну с середины?

Главный констебль, до глубины души потрясенный обнаружением трупа, безропотно повиновался. Уимзи схватил Паркера за рукав.

— Послушай, — сказал он, — ты хорошо рассмотрел рану? Что-то с ней не так. Во всяком случае, повреждения должны быть более обширными. Как ты думаешь?

— В настоящий момент я никак не думаю, — мрачно ответил Паркер. — Подождем заключения врача. Вперед! Нам нужно найти машину.

— Давай-ка получше рассмотрим кепи. Гм-м. Куплено в магазине некоего джентльмена еврейского происхождения, живущего в Степни. Почти новое. Сильно пахнет бриллиантином «Калифорнийский мак» — не слишком ли шикарно для бандита? Или для местной деревенщины.

— Да, нужно будет отработать этот след. Слава небесам, преступники всегда что-то упускают из вида. Ладно, надо идти.

Поиски машины оказались недолгими. Войдя в лесополосу, Паркер почти сразу наткнулся на нее. По небольшой полянке струился ручей, на берегу которого и стоял пропавший «Остин». Вперемежку с соснами здесь росли и другие деревья, ручей, сделав петлю, образовывал неглубокий затон с заболоченными берегами.

Крыша автомобиля была поднята, и Паркер приблизился, испытывая опасение найти внутри что-то неприятное, но салон оказался пуст. Он проверил рычаг переключения передач. Машина стояла на нейтральной скорости и ручном тормозе. На сиденье лежал носовой платок, очень грязный, без монограммы и метки прачечной. Паркер проворчал что-то насчет неосмотрительной привычки преступника повсюду разбрасывать улики и, обойдя машину спереди, получил лишнее тому подтверждение: в вязкой земле сохранились следы — на первый взгляд, две пары мужских и одна женская.

Сначала, судя по всему, вышла из машины женщина — он видел, где левый каблук глубоко впечатался в землю, когда она, опираясь на одну ногу, поднималась с низкого сиденья. Рядом — отпечаток правой подошвы, не такой глубокий, потом она немного потопталась на месте и побежала. Но один из мужчин настиг ее. Он вышел из зарослей папоротника, рифленые подошвы его туфель были новыми; имелись кое-какие следы борьбы, как будто он ее держал, а она пыталась вырваться. Наконец подоспел второй мужчина с удивительно узкими ступнями, в ботинках с длинными мысами, какие любят еврейские юноши, не отличающиеся примерным поведением; он подошел со стороны машины, его следы были отчетливыми и перекрывали полустершиеся женские. Какое-то время все трое топтались на месте. Потом — женщина посередине, мужчины по краям — направились туда, где виднелся отчетливый след мишленовского протектора. На «Остине» стояли обычные данлопские колеса, кроме того, эта машина явно была больше и простояла тут некоторое время, судя по небольшому пятну моторного масла, видимо, капавшего из картера. Потом большая машина отъехала и углубилась в чащу деревьев, судя по оставленной колее. Паркер пошел вдоль нее, но она вскоре исчезла на густой хвойной подстилке. Тем не менее больше машине деться было некуда. Он вернулся к «Остину» и продолжил осмотр. Наконец крики оповестили его, что два других поисковика встретились посередине лесополосы. Он позвал их, и вскоре, продравшись через окаймлявшие лес кусты дрока, появились Уимзи и сэр Чарлз Пиллингтон.

— Итак, — сказал Уимзи, — думаю, мы можем счесть сей элегантный лиловый головной убор аксессуаром джентльмена в узких ботинках. Предполагаю, что ярко-желтых, на кнопках. Должно быть, он глубоко сожалеет о потерянном кепи. Женские следы оставила, полагаю, Мэри Уиттакер.

— Наверняка. Не вижу, каким образом они могли бы принадлежать Вере Файндлейтер. Эта женщина либо ушла сама, либо ее увезли в машине.

— Они не могут принадлежать Вере Файндлейтер еще и по той причине, что, когда мы осматривали тело, на ее подошвах не было грязи.

— О! Так ты не утратил наблюдательности? Я думал, в тот момент ты был слишком ошарашен.

— Так оно и было, старина, но я ничего не могу с собой поделать: наверное, даже на смертном одре я буду замечать детали. Кстати! Что это?

Лорд Питер сунул руку за подушку сиденья и вытащил американский журнал «Черная маска» — из тех ежемесячных изданий, которые печатают с продолжением детективы и фантастику.

— Массовое чтиво, — сказал Паркер.

— Вероятно, принадлежавшее джентльмену в желтых ботинках, — предположил главный констебль.

— Скорее мисс Файндлейтер, — возразил Уимзи.

— Едва ли женщина стала бы такое читать, — усомнился сэр Чарлз.

— О, не знаю, не знаю. Из того, что я слышал, мисс Уиттакер — категорическая противница всяких сантиментов и обвитых розочками террас, а ее напарница, бедняжка, во всем ей подражала. У них вполне мог быть мужской вкус в чтении.

— Ну, это не так уж важно, — резюмировал Паркер.

— Не спеши. Взгляни сюда. Кто-то сделал здесь пометку.

Уимзи протянул другу журнал. Первое слово на обложке было жирно подчеркнуто карандашом.

— Ты думаешь, это какое-то послание? Может, журнал лежал на сиденье, и она умудрилась тайком сделать пометку, а потом спрятала его, прежде чем ее перетащили в другую машину?

— Хитроумно, — заметил сэр Чарлз. — Но что должно означать подчеркнутое слово «черная»? Не вижу смысла.

— Может, человек в узконосых ботинках был негром? — предположил Паркер. — Негры испытывают пристрастие к модной обуви и парфюмерии для волос. А возможно, индус или парс, что-то вроде того.

— Упаси господи! — в ужасе воскликнул сэр Чарлз. — Английская девушка в руках негра?! Какая мерзость!

— Будем надеяться, это не так. Ну что, пойдем по следу или дождемся врача?

— Думаю, лучше вернуться к телу, — сказал Паркер. — У них большая фора перед нами, так что получасом раньше, получасом позже — уже не имеет значения.

Из-под прозрачной прохлады леса они зашагали обратно к злосчастной впадине. Ручеек, весело журча на камнях, бежал на юго-запад, к реке и морю.

— Вот ты все болтаешь, — обратился к нему Уимзи, — а рассказать нам, что видел, не можешь. Жаль.

Глава 21 Каков же все-таки способ?

У смерти так много дверей, чтобы выпустить жизнь.

Ф. Бомонт, Дж. Флетчер.

Обычаи страны

Врач оказался пухлым суетливым мужчиной — про себя Уимзи тут же окрестил его мистером О-хо-хо. Он хлопотал над изуродованной головой Веры Файндлейтер так, словно имел дело с массовым заражением ветрянкой после детского праздника или вызванным собственной беспечностью пациента приступом подагры.

— О-хо-хо! Чудовищный удар. Как же это могло случиться, интересно? Ах-ах-ах. Где же был ее инстинкт самосохранения? Ох, уже несколько дней прошло. Это сильно усложняет дело, конечно. Боже мой, какое горе для ее бедных родителей. И сестер. Они очень славные девочки, вы же их знаете, сэр Чарлз. Да. О-хо-хо.

— Полагаю, сомнений в том, что это мисс Файндлейтер, нет? — уточнил Паркер.

— Никаких, — ответил сэр Чарлз.

— Ну, поскольку вы опознали труп, думаю, можно будет избавить ее родственников от этого шокирующего зрелища. Одну минуту, доктор, фотограф должен зафиксировать положение тела, прежде чем что-либо трогать. Где мистер Эндрюс? Ага. Вам доводилось уже делать подобные фотографии? Нет? Ну, держитесь! Я понимаю, что это весьма неприятно. Один снимок отсюда, пожалуйста, чтобы показать расположение тела. Теперь с верхней точки. Отлично. Теперь — снимок раны крупным планом, пожалуйста. Благодарю. Теперь, доктор, можете ее перевернуть. Простите, мистер Эндрюс, я очень хорошо понимаю, что́ вы чувствуете, но это необходимо сделать. Ба! Вы только посмотрите, как исцарапаны ее руки. Похоже, она пыталась сопротивляться. Правое запястье и левое плечо… как будто кто-то пытался удержать ее, прижав к земле. Мистер Эндрюс, нужно все подробно сфотографировать, это может оказаться важным. Взгляните, доктор, что вы можете сказать об этом повреждении на лице?

По виду доктора можно было догадаться, что тот предпочел бы не смотреть на лицо девушки, однако, вздыхая и причитая, заставил себя это сделать.

— Насколько можно судить, учитывая все посмертные изменения, — сказал он наконец, — похоже, будто лицо вокруг носа и губ то ли обветрено, то ли обожжено. Хотя ни на переносице, ни на шее, ни на лбу таких следов нет. О-хо-хо… Иначе это можно было бы квалифицировать как сильный солнечный ожог.

— А как насчет ожога хлороформом? — подсказал Паркер.

— Ох, — ответил врач, расстроенный тем, что не догадался сам, — вы, полицейские, всегда торопитесь, желаете, чтобы все решалось мгновенно. Если бы вы меня не перебили, я бы сказал, что, раз не могу приписать этот ожог солнцу, остается вероятность, которую вы упомянули. Я не стану с определенностью утверждать, что это— следствие воздействия хлороформа, медицинские заключения подобного рода не делаются в спешке, без тщательного исследования, но готов признать, что это вполне возможно.

— А в этом случае, — вклинился Уимзи, — она могла умереть от действия хлороформа? Допустим, ее заставили надышаться им больше, чем допустимо, или у нее было слабое сердце?

— Господи, сэр, — сказал врач, на сей раз глубоко оскорбленный, — вы посмотрите на рану у нее на голове и спросите себя сами: разве нужно искать какую-то другую причину смерти? Кроме того, умри она от хлороформа, зачем было бить ее по голове?

— Именно это я и хотел бы знать, — ответил Уимзи.

— Надеюсь, — продолжил врач, — вы не станете оспаривать мою профессиональную квалификацию?

— Ни в коем случае! — воскликнул Уимзи. — Но, как вы сами справедливо заметили, неразумно делать какие бы то ни было медицинские заключения без тщательного исследования.

— А тут обстановка для него неподходящая, — поспешно вставил Паркер. — Думаю, мы сделали все, что можно было сделать на месте. Вы будете сопровождать тело в морг, доктор? Мистер Эндрюс, а вам я был бы признателен, если бы вы проследовали за мной в лесополосу и сфотографировали имеющиеся там следы. Боюсь, освещение под деревьями не очень хорошее, но надо постараться изо всех сил.

Взяв Уимзи под руку, Паркер отвел его в сторонку от главного констебля и шепнул:

— Доктор, конечно, умом не блещет, однако у нас будет возможность выслушать и другое мнение. А пока сделаем вид, будто согласны с его поверхностным объяснением случившегося.

— Вас что-то смущает? — с любопытством спросил подошедший к ним сэр Чарлз.

— Нет-нет, — ответил Паркер. — Все улики говорят в пользу того, что на девушек напали какие-то бандиты, которые похитили мисс Уиттакер с целью получения выкупа и жестоко расправились с мисс Файндлейтер, оказавшей сопротивление. Возможно, это и есть правильная версия. Мелкие несоответствия, безусловно, со временем разрешатся. Все станет ясней после тщательного анатомического исследования.

Они вернулись в лесополосу, где фотограф все отснял и были проведены скрупулезные измерения следов.

Главный констебль наблюдал за этой деятельностью с пристальным интересом, заглядывая Паркеру через плечо, пока тот делал заметки в своем блокноте.

— Слушайте, — вдруг сказал он, — вам не кажется довольно странным, что…

— Кто-то едет, — перебил его Паркер.

Звук мотоцикла, приближавшегося на второй скорости по ухабистому проселку, как выяснилось, возвещал прибытие молодого человека, вооруженного фотоаппаратом.

— О господи! — застонал Паркер. — Проклятая пресса! Уже пронюхали!

Однако встретил он журналиста достаточно вежливо, показал ему следы от шин и ног, а по пути к месту, где было найдено тело, в общих чертах обрисовал историю похищения.

— Инспектор, не могли бы вы дать нам примерное представление о двух разыскиваемых в связи с этим делом мужчинах? — спросил репортер.

— Ну, один из них, похоже, эдакий денди: носит лиловое кепи и остроносые ботинки, а если эта пометка на обложке журнала имеет какой-то смысл, то, вероятно, один из двух мужчин цветной. О втором можно сказать только то, что у него десятый размер ноги и на нем была обувь на резиновой подошве.

— Насчет обуви я как раз хотел сказать, — вмешался Пиллингтон, — что это весьма интересно…

— А вот здесь мы нашли тело мисс Файндлейтер, — бесцеремонно продолжил Паркер. Он описал раны и расположение тела, после чего в высшей степени довольный журналист принялся фотографировать все, что можно, в том числе Уимзи, Паркера и главного констебля: все трое стояли среди кустов дрока, и констебль величественно указывал тростью на роковое место.

— Ну, а теперь, когда ты получил все, что хотел, сынок, — доброжелательно заключил Паркер, — дуй отсюда и перескажи все остальным своим ребятам. Все, что можно было, мы тебе сообщили, и у нас есть дела поважнее, чем давать интервью каждому из вас в отдельности.

О лучшем репортер не мог и мечтать. Для него это означало обладание исключительной информацией, а даже викторианская матрона не могла иметь более тонкого понимания достоинств исключительности, чем современный газетчик.

— Итак, сэр Чарлз, — произнес Паркер, когда осчастливленный молодой человек удалился на своем пыхтящем и стреляющем выхлопом мотоцикле, — что вы собирались сказать насчет следов?

Но сэр Чарлз был оскорблен. Представитель Скотленд-Ярда прилюдно окоротил его и поставил под сомнение его полномочия.

— Ничего, — ответил он. — Боюсь, мои соображения покажутся вам чересчур элементарными.

Всю обратную дорогу он хранил гордое молчание.

Дело Уиттакер, почти незаметно начавшееся в Сохо со случайно подслушанного замечания, оброненного в ресторане, завершалось под рев прессы, потрясший Англию от края до края и отодвинувшего на второй план даже Уимблдон. Факты об убийстве и похищении были обнародованы тем же вечером в экстренном вечернем выпуске «Ивнинг вьюз». На следующее утро они были подхвачены всеми воскресными газетами, поместившими на своих первых полосах фотографии и подробности, реальные и вымышленные. Мысль о том, что одна английская девушка жестоко убита, а другая увезена бог знает куда для немыслимого злодейства чернокожим мужчиной, породила такой накал страстей, на какой только способен английский темперамент. Общество бурлило от возмущения и ужаса. Газетчики слетались в Краус-Бич, как саранча; холмы близ Шелли-Хеда превратились в нечто вроде ярмарочного пространства: повсюду машины, мотоциклы и тучи людей, бросившихся приятно провести выходные, причащаясь к тайне и кровопролитию.

Сняв номера в «Зеленом льве», Паркер и Уимзи отвечали на телефонные звонки и принимали поступавшие отовсюду письма и телеграммы, а в конце коридора стоял дюжий полицейский, охранявший их от непрошенных вторжений.

Уимзи мерил шагами комнату, в волнении выкуривая одну сигарету за другой.

— На сей раз мы их сцапаем, — сказал он. — Слава богу, они наконец прокололись.

— Да. Только нужно проявить терпение, старина. Мы не должны их упустить, но сначала необходимо собрать все факты.

— Ты уверен, что твои парни надежно следят за миссис Форрест?

— О да. Она вернулась домой в понедельник вечером — по крайней мере, так говорят работники гаража. Наши люди не спускают с квартиры глаз и сразу же дадут нам знать, если кто-нибудь к ней пожалует.

— В понедельник вечером?!

— Да. Но сам по себе этот факт не является доказательством. Большинство уезжающих на выходные лондонцев возвращаются в город в понедельник вечером. А кроме того, я не хочу спугнуть ее, пока мы не выясним, является она основной преступницей или сообщницей. Смотри, Питер, сообщение от еще одного моего человека. Он изучал финансовое положение мисс Уиттакер и миссис Форрест. Мисс Уиттакер снимала со счета крупные суммы в чеках, начиная с минувшего декабря, и эти суммы точь-в-точь совпадают с суммами, которые миссис Форрест вносила на свой счет. Эта женщина обрела большую власть над мисс Уиттакер как раз после смерти старой мисс Доусон. Питер, она по уши в этом деле.

— Так я и думал. Она проворачивала все дела, пока Уиттакер обеспечивала себе алиби в Кенте. Господи, Чарлз, только бы нам не промахнуться. Пока хоть одна из этих дам на свободе, ничья жизнь не в безопасности.

— Порочная и циничная женщина, — нравоучительно произнес Паркер, — самая безжалостная преступница на свете, она в сто раз хуже мужчины, потому что всегда гораздо более целеустремленна.

— Это потому, что такие женщины не обременены сентиментальностью, — согласился Уимзи. — Мы, болваны, тупо верим, будто женщины романтичны и эмоциональны. Чушь собачья! Черт бы побрал этот телефон!

Паркер схватил телефонную трубку.

— Да… да… говорите. Господи боже мой, не может быть! Хорошо. Да. Да, конечно, вам следует его задержать. Думаю, что его подставили, но допросить надо. И позаботьтесь, чтобы это попало во все газеты. Журналистам скажите, будто не сомневаетесь, что это он и есть. Понятно? Хорошенько втолкуйте им, что это официальная точка зрения. И еще — минутку — мне нужна фотография чека и сведения об имеющихся на нем отпечатках пальцев. Пришлите все это немедленно со специальным курьером. Надеюсь, чек подлинный? В банке подтвердили? Отлично! Его прохождение отследили?.. Вот как?.. Конверт?.. Выбросил?.. Вот болван. Хорошо… Хорошо, до свиданья.

Он в волнении повернулся к Уимзи.

— Вчера утром Аллилуйя Доусон явился в отделение «Банка Ллойда» в Степни и предъявил чек на десять тысяч фунтов от Мэри Уиттакер, выданный в пятницу двадцать четвертого числа в их же лихэмптонском отделении. Поскольку сумма крупная, а история об исчезновении появилась в пятницу в вечерних газетах, они попросили его зайти попозже, а сами связались с Лихэмптоном. После того как вчера вечером вышла новость об убийстве, управляющий лихэмптонского отделения позвонил в Скотленд-Ярд, оттуда прислали своих людей, и Аллилуйю задержали для выяснения обстоятельств. Он говорит, будто получил чек по почте в субботу утром, в конверте, кроме чека, ничего больше не было, никаких объяснений. Разумеется, старый дурак выбросил конверт, поэтому проверить его рассказ или выяснить что-либо по почтовому штемпелю невозможно. Наши сочли историю немного сомнительной, поэтому Аллилуйя задержан и ожидает расследования — иными словами, арестован по подозрению в убийстве и преступном сговоре!

— Бедный Аллилуйя! Чарлз, это просто чудовищно! Он же безобидный старик, неспособный и мухи обидеть.

— Я знаю. Но его уже взяли, и придется ему потерпеть. Черт, кто там еще? Войдите.

— К вам доктор Фолкнер, сэр, — сообщил констебль, просунув голову в дверь.

— А, хорошо. Входите, доктор. Вы закончили вскрытие?

— Да, инспектор. Очень интересные результаты. Должен честно признать, что вы были совершенно правы.

— Рад слышать. Садитесь и рассказывайте.

— Я постараюсь как можно короче, — сказал врач. Его прислал из Лондона Скотленд-Ярд, и он привык к темпам полицейской работы. Это был сухопарый, белый как лунь мужчина, деловитый и наблюдательный — прямая противоположность мистеру О-хо-хо, который так злил Паркера накануне вечером.

— Итак, прежде всего: удар по голове действительно не является причиной смерти. Вы сами видели, что крови было очень мало. Травма была нанесена посмертно, спустя некоторое время — безусловно, для того, чтобы создать впечатление бандитского нападения. То же самое с царапинами и порезами на руках. Это явный камуфляж.

— Именно. Ваш коллега…

— Мой коллега, как вы изволите его величать, болван, — резко ответил врач. — Если это — образец его диагностики, я бы не удивился, узнав о необычно высоком уровне смертности в Краус-Бич. Но это так, к слову. Хотите знать истинную причину смерти?

— Хлороформ?

— Возможно. Я провел аутопсию, но не обнаружил симптомов, характерных для отравления или иного воздействия. Я изъял соответствующие внутренние органы и отправил их, как вы просили, на исследование сэру Джеймсу Лаббоку, но почти уверен, что это ничего не даст. При вскрытии грудной клетки не было ни малейшего запаха хлороформа. То ли время, прошедшее с момента смерти, слишком велико, что вполне вероятно, учитывая высокую летучесть вещества, то ли доза была слишком малой. Я не обнаружил никаких признаков сердечной недостаточности, которая могла бы вызвать смерть здоровой молодой девушки, для этого на нее надо было бы воздействовать хлороформом в течение длительного времени.

— Как вы думаете, его вообще использовали?

— Думаю, да. Об этом свидетельствуют ожоги на лице.

— А также, вероятно, носовой платок, найденный в машине, — добавил Уимзи.

— Наверное, — подхватил Паркер, — потребовалась значительная физическая сила и решительность, чтобы заставить дышать хлороформом сильную молодую девушку. Она должна была ожесточенно сопротивляться.

— Должна, — мрачно ответил врач, — но, как ни странно, не сопротивлялась. Как я уже сказал, все следы борьбы были нанесены на тело уже после смерти.

— А если предположить, что она в тот момент спала, — спросил Уимзи, — это удалось бы проделать без сопротивления с ее стороны?

— О да, легко. Уже после нескольких глубоких вдохов она впала бы в полубессознательное состояние, после чего с ней можно было делать что угодно. Думаю, вполне возможно, что, пока она спала на солнышке, ее спутница отошла от нее, была похищена, а потом похитители вернулись к мисс Файндлейтер и расправились с ней.

— Но в этом не было особой необходимости, — заметил Паркер. — Зачем вообще было к ней возвращаться?

— Вы думаете, что они обе спали и их обеих обездвижили хлороформом? Как-то маловероятно.

— Нет, я так не думаю. Послушайте, доктор… только никому этого не говорите.

Паркер поделился с врачом подозрениями относительно Мэри Уиттакер. Тот слушал в ужасе и немом изумлении.

— По нашим предположениям, все произошло следующим образом, — сказал Паркер. — В силу каких-то причин мисс Уиттакер решила избавиться от бедной девушки, которая была ей безгранично предана. Она обставила дело так, будто они едут на пикник, и позаботилась, чтобы было известно, куда они направляются. Потом, когда Вера Файндлейтер задремала на солнышке, она убила ее, то ли с помощью хлороформа, то ли — что, по моему мнению, более правдоподобно — тем же неизвестным нам пока способом, каким она избавлялась от остальных своих жертв. Потом ударила ее по голове и сымитировала другие признаки борьбы, оставила на кусте кепи, которое заранее купила и смазала бриллиантином. Я, разумеется, выяснил «путь» этого кепи. Мисс Уиттакер — высокая сильная женщина, думаю, что она вполне способна нанести такой удар по уже не сопротивлявшемуся телу.

— Но как же те следы в лесу?

— Я как раз к этому подхожу. В них есть кое-что странное. Прежде всего, если эта история — дело рук какой-то неизвестной банды, зачем им было сворачивать с дороги на единственный в округе на двадцать миль сырой, вязкий участок земли, чтобы оставить там свои следы, если можно было легко приехать и уехать по сухой земле, вообще никак не наследив?

— Резонно, — согласился доктор. — Я бы еще добавил, что они не могли не заметить потерю кепи и вернулись бы за ним.

— Именно. Далее. Ни на одной из пар обуви, оставившей следы, нет ни малейших признаков изношенности. Ни каблуки, ни подошвы на ботинках ничуть не стерты, а резина на паре большего размера вообще как будто только что из магазина. Нам должны с минуты на минуту привезти фотографии — сами увидите. Разумеется, не исключено, что оба бандита были в только что купленной обуви, однако верится в это с трудом.

— Вы правы, — кивнул доктор.

— А теперь мы подходим к моменту, более всего наводящему на размышления. У одного из предполагаемых преступников нога намного больше, чем у второго. Напрашивается вывод, что этот человек выше ростом и тяжелее другого, и шаг у него должен быть шире. Но что мы видим по сделанным замерам? Во всех трех случаях — большой мужчина, маленький мужчина, женщина — длина шага одинакова. Более того, все отпечатки имеют абсолютно одинаковую глубину, как если бы у всех троих был одинаковый вес. Не буду углубляться в прочие несоответствия, уже упомянутого достаточно, чтобы исключить совпадение.

Доктор Фолкнер задумался на некоторое время, потом сказал:

— Полагаю, вы правы. Все, что вы сказали, абсолютно убедительно.

— Даже сэр Чарлз Пиллингтон, не блещущий сообразительностью, признал это, — заметил Паркер. — Мне стоило некоторых стараний и находчивости удержать его, чтобы он немедленно не выболтал эти подробности корреспонденту «Ивнинг вьюз».

— Значит, вы считаете, что мисс Уиттакер сама привезла с собой всю эту обувь и наделала следы?

— Да, каждый раз возвращаясь к машине по папоротнику. Очень умно. Она не допустила ни одной ошибки, накладывая следы друг на друга. Все было проделано безупречно: полное впечатление, что на этом месте одновременно топтались три человека. Я бы сказал, что она прилежно изучала произведения мистера Остина Фримена^[276].

— И что теперь?

— Думаю, выяснится, что миссис Форрест, которую мы считаем сообщницей мисс Уиттакер, заранее пригнала машину — ту, большую — и ждала ее. Возможно, это она делала следы на земле, пока Мэри Уиттакер инсценировала нападение. Скорее всего, она приехала после того, как Мэри Уиттакер и Вера Файндлейтер, оставив «Остин» на дороге, отправились к впадине на склоне устраивать пикник. Когда Мэри Уиттакер закончила свою часть работы, они подложили носовой платок и журнал «Черная маска» в «Остин», а уехали на машине миссис Форрест. Естественно, мы выяснили, что это за машина: темно-синий четырехместный «Рено» с мишленовскими шинами и регистрационным номером икс о сорок два сорок семь. Мы знаем, что машина вернулась в гараж в понедельник вечером, за рулем была миссис Форрест.

— Но где же теперь мисс Уиттакер?

— Где-то прячется. Но мы все равно ее найдем. Она не сможет снять деньги в своем банке — ее счет заблокирован. Если миссис Форрест попытается передать ей деньги, мы проследим за ней. В худшем случае, бог даст, возьмем ее измором. Но у нас есть еще один ключик. Она сделала вполне определенную попытку бросить тень подозрения на несчастного родственника мисс Доусон — некоего неортодоксального темнокожего священника с редким именем Аллилуйя. У него были определенные финансовые претензии к мисс Уиттакер — не официальные, но такие, какие любой благородный и сострадательный человек счел бы уважительными. Мисс Уиттакер их не уважила, и можно было предположить, что несчастный старик затаил на нее обиду. Вчера утром он попытался обналичить выписанный ею на предъявителя чек на десять тысяч фунтов, изложив сомнительно звучащую историю, будто чек принесли с утренней почтой, в конверте, без каких бы то ни было объяснений. Естественно, старика пришлось задержать как одного из предполагаемых похитителей.

— Но это как-то уж больно неуклюже. У него наверняка есть алиби.

— Думаю, легенда будет такая: старик нанял двух гангстеров, чтобы они сделали работу за него. Он принадлежит к миссии в Степни — где, кстати, было куплено кепи и где нетрудно найти сколько угодно крепких парней. Разумеется, мы проведем тщательное расследование и опубликуем подробный отчет во всех газетах.

— А потом?

— Потом, полагаю, мисс Уиттакер объявится где-нибудь в растрепанных чувствах и поведает историю о том, как на нее напали и держали где-то ради выкупа; эта история прекрасно встроится в историю с кузеном Аллилуйей. Если тот не представит убедительного алиби, нам придется согласиться, что он и есть тот человек, который руководил убийцами. Если мисс Уиттакер не удастся доказать, что он был на месте преступления, она может сказать, что похитители упоминали его имя или что он в какой-то момент сам объявился в том месте, где держали бедную девушку и которого она, конечно же, не сумеет указать: в какой-то ужасной берлоге, дороги к которой она не видела.

— Какой дьявольский план.

— Да. Мисс Уиттакер — очаровательная молодая женщина. Если ее что-то и может остановить, то я этого средства не знаю. Обходительная миссис Форрест, похоже, того же поля ягода. Разумеется, доктор, мы рассчитываем на ваше молчание. Вы ведь понимаете, что поимка Мэри Уиттакер зависит от того, поверит ли она, что мы заглотили ее хитроумные наживки.

— Я не болтун, — ответил врач. — Банда так банда. И мисс Файндлейтер скончалась от удара по голове. Надеюсь только, что мой коллега и главный констебль проявят такую же сдержанность. Я, естественно, предупредил их о том, что вы сказали мне вчера вечером.

— Все это прекрасно, но какие, в конце концов, мы имеем прямые улики против этой женщины? — сказал Уимзи. — Умно выстроенная защита камня на камне не оставит от нашей версии. Единственное, что мы можем доказать безоговорочно, — это незаконное проникновение в дом на Хэмпстед-Хит и кража угля. Все смерти были признаны следствием смертями от естественных причин. Что же касается мисс Файндлейтер, то, даже если мы докажем, что там применялся хлороформ — ну, хлороформ совсем нетрудно достать, это вам не мышьяк и не цианистый калий. И даже если на гаечном ключе обнаружатся отпечатки пальцев…

— Их там не обнаружилось, — угрюмо вставил Паркер. — Эта девица свое дело знает.

— А зачем ей вообще понадобилось убивать Веру Файндлейтер? — вдруг спросил врач. — По вашим словам, девушка была ей безраздельно предана и являлась самым ценным свидетелем в ее защиту. Ведь только она одна могла засвидетельствовать алиби мисс Уиттакер на моменты совершения остальных преступлений — если, конечно, это были преступления.

— Она могла слишком много узнать о связи мисс Уиттакер с миссис Форрест. На мой взгляд, она сослужила свою службу и стала опасной. На что нам сейчас нужно надеяться, так это на то, что обнаружится нечто неожиданное в контактах Форрест и Уиттакер. Как только мы что-нибудь о них узнаем…

— Хм! — перебил его доктор Фолкнер, подошедший в этот момент к окну. — Не хочу вас слишком расстраивать, но вижу, что сэр Чарлз Пиллингтон беседует со специальным корреспондентом «Уайр». Утренний выпуск сегодняшней «Йелл» вышел с историей на всю первую полосу о бандитском нападении и передовицей, патриотически предостерегающей от опасности, которую представляют собой цветные иностранцы. Излишне напоминать вам, что «Уайр» не остановится перед тем, чтобы подкупить самого архангела Гавриила, лишь бы переплюнуть «Йелл».

— А, черт! — воскликнул Паркер, бросаясь к окну.

— Поздно, — констатировал доктор. — Корреспондент «Уайр» уже вошел в здание почты. Конечно, вы можете позвонить и попробовать остановить катастрофу.

Паркер так и сделал. Редактор газеты любезно заверил его, что материал до него еще не дошел, но если дойдет, он не забудет об инструкциях инспектора Паркера.

Редактор «Уайр» ничуть не кривил душой. Материал получил не он, а редактор «Ивнинг баннер», ее дочернего издания. Иногда в критические моменты бывает полезно, чтобы левая рука не знала, что делает правая. В конце концов, это же был эксклюзивный репортаж.

Глава 22 Дело совести

Но знаю я: ты веришь, у тебя

Та штука есть, что совестью зовется.

Ты разные поповские обряды

И фокусы, я видел, исполняешь.

У. Шекспир. Тит Андроник^[277]

В четверг, 23 июня был канун Рождества святого Иоанна. Скромное облачение, в котором церковь отправляла свои ежедневные обряды после праздничного зеленого буйства Троицы, сменилось торжественным, алтарь снова сиял белым убранством. В приделе Пресвятой Богородицы церкви Святого Онисима закончилась вечерня — витавший в воздухе слабый аромат ладана поднимался к смутно вырисовывавшимся под сводами нефа стропилам. Коротышка-псаломщик свечным колпачком на длиннющей медной ручке гасил свечи, добавляя в этот аромат чуть неприятный, но богоугодный запах горячего воска. Немногочисленная паства, состоявшая в основном из пожилых женщин, медленно отрешаясь от своего религиозного рвения и с трудом разгибая колени, покидала церковь. Мисс Климпсон собрала молитвенники, отнесла на место и стала нащупывать в кармане перчатки. Вынимая их, она выронила свой церковный ежедневник, который завалился за скамеечку для коленопреклонения; к огорчению мисс Климпсон, из ежедневника выпали и разлетелись по полу в темном углу за исповедальней пасхальные открытки, книжные закладки, религиозные картинки, засушенные веточки и листки с текстами молитв.

Мисс Климпсон сердито вскрикнула, наклонилась, чтобы собрать их, и тут же укорила себя за неуместный в святом месте взрыв гнева. «Дисциплина, — бормотала она, доставая последнюю потерю из-под коленной подушечки, — дисциплина, надо учиться держать себя в руках». Она затолкала бумажки в ежедневник, схватила перчатки и сумку, поклонилась в сторону алтаря, уронила сумку, подняла ее — на сей раз со смирением великомученицы, — быстро вышла из бокового придела и пересекла церковь в направлении южного входа, у дверей которого стоял ризничий с ключом, дожидавшийся, когда она наконец покинет храм. На ходу она взглянула на главный престол, неосвещенный, опустевший, с высокими свечами, в сумраке апсиды напоминавшими призраков. Ей вдруг подумалось, что престол выглядит мрачно и даже зловеще.

— Доброй ночи, мистер Стэннифорт, — поспешно сказала она.

— Доброй ночи, мисс Климпсон, доброй ночи, — ответил ризничий.

Она была рада, выйдя из тени церковного крыльца, оказаться в окружении еще сиявшей в закатных лучах июньской зелени, подальше от зловещего ощущения, накатившего на нее в церкви. Чем оно было вызвано? Мыслями о суровом Крестителе с его призывом к покаянию? Молитвой о благодати, какую дает исповедь и отречение от греха? Мисс Климпсон решила, что ей следует поспешить домой и почитать апостольские послания и Евангелие — на удивление светлое и утешительное чтение по сравнению с инвективами этого бескомпромиссного и грозного святого. «А потом привести в порядок разлетевшиеся бумажки», — мысленно добавила она.

После прогулки на чудесно благоухавшем свежем воздухе гостиная на первом этаже дома миссис Бадж показалась ей душной. Мисс Климпсон распахнула окно и села под ним, чтобы разобрать свои священные мелочи. Открытка с изображением Тайной вечери лежала рядом с освящающей молитвой; «Благовещение» Фра Анджелико выпало со странички 25 марта и затесалось в одно из воскресений после Троицы; изображение церкви Сакре-Кёр с текстом на французском языке попало на Праздник Тела Христова… «А это что такое? — воскликнула мисс Климпсон. — Должно быть, я подобрала это в церкви».

Слова на маленьком листке бумаги, безусловно, были написаны не ее почерком. Кто-то другой обронил записку. Естественно, она прочла ее, чтобы убедиться, нет ли там чего-то важного.

Мисс Климпсон была из тех людей, кто во всеуслышание заявляет: «Я никогда не читаю чужих писем», что, как ясно всем и каждому, означает как раз обратное. Но они вовсе не лукавят, а искренне заблуждаются. Просто Провидение снабжает их этим предупреждающим колокольчиком, как гремучую змею — «трещоткой». Так что, если вы имеете глупость разбрасывать свою корреспонденцию у них на виду — сами виноваты.

Сначала мисс Климпсон внимательно осмотрела записку.

В руководствах для готовящихся к исповеди католиков содержится совет, который красноречиво свидетельствует о наивной надмирности их составителей: накануне причастия составьте список своих прегрешений, чтобы не упустить ни одного из них. Вас также предостерегают от того, чтобы упоминать в этих списках конкретные имена, показывать список кому бы то ни было и оставлять его на виду. Тем не менее никто не застрахован от случайного нарушения этих правил, поэтому церковь не одобряет составления списка грехов, а предписывает сообщать о них шепотом, мимолетно выдыхать прямо в ухо исповеднику, а ему — моментально по отпущении грехов напрочь забывать об услышанном.

Однако кто-то недавно — вероятно, в предыдущую субботу — покаявшийся в своих грехах, записанных на бумажке, обронил ее, и та затерялась между исповедальней и скамеечкой для коленопреклонения, укрывшись от взгляда уборщицы. И вот она, исповедь, предназначенная только для Господних ушей, лежала на круглом, красного дерева столе миссис Бадж перед глазами простого смертного.

В оправдание мисс Климпсон следует сказать, что она, вероятно, и разорвала бы записку, не читая, если бы одна фраза не бросилась ей в глаза: «Ложь, на которую я пошла ради М.У.».

В тот же миг мисс Климпсон сообразила, что это почерк Веры Файндлейтер, и у нее в голове «будто молния сверкнула», как она впоследствии объясняла свою реакцию на эти слова.

Не менее получаса мисс Климпсон сидела, борясь с собственной совестью. Врожденное любопытство шептало ей: «Прочти»; религиозное воспитание говорило: «Ты не должна это читать»; чувство долга перед своим нанимателем лордом Уимзи подталкивало: «Выясни, в чем дело»; впитанные с молоком матери правила поведения запрещали: «Не смей!»; страшный скрипучий голос напоминал: «Речь идет об убийстве. Хочешь стать сообщницей?» Она чувствовала себя как Ланселот Гоббо^[278]: на грани между угрызениями совести и дьявольским искушением, но что здесь было совестью, а что искушением?

«Ниспошли нам силы говорить правду и бесстрашно давать отпор греху» — как было сказано сегодня в проповеди.

Убийство.

В свете этой записки его вероятность становилась реальной.

Или нет? Может, она вычитала в этой выхваченной фразе то, чего там нет?

В таком случае не становится ли ее долгом — ну, почти — прочесть записку полностью и разрешить чудовищные подозрения?

Ей захотелось пойти к мистеру Тредгоулду и попросить его совета. Скорее всего, он скажет, чтобы она немедленно сожгла записку и изгнала из души сомнения молитвой и постом.

Она встала и принялась искать спичечный коробок: лучше избавиться от этой бумажки — и дело с концом.

Но что именно она при этом совершит? А если уничтожит единственный ключ к раскрытию убийства?

Каждый раз, когда это слово всплывало у нее в голове, оно было написано заглавными буквами и жирно подчеркнуто: УБИЙСТВО — как в полицейской сводке.

И тут ей пришла в голову идея. Паркер — полицейский, и у него наверняка не должно быть особых угрызений относительно нарушения тайны исповеди. По виду он, скорее всего, протестант, а возможно, вообще равнодушен к религии. В любом случае служебный долг для него превыше всего. Почему бы не отослать записку ему, не читая, с кратким объяснением того, как она попала к ней в руки? Тогда вся ответственность ляжет на него.

Однако по некотором размышлении мисс Климпсон, руководствуясь врожденной честностью, признала, что в этом есть доля лицемерия. Предавая чужое письмо огласке подобным образом, она точно так же — если не больше — нарушала тайну исповеди, как если бы сама прочла его. А тут и ветхозаветный Адам внутри ее поднял голову и начал подстрекать: если кто-то все равно должен узнать тайну исповеди, то почему бы и не ты — это удовлетворит твое вполне обоснованное любопытство. Кроме того: а что, если она ошиблась? В конце концов, ложь, о которой там идет речь, может не иметь никакого отношения к алиби Мэри Уиттакер. В таком случае окажется, что она выдала чужой секрет бессмысленно, не принеся никакой пользы. Если она действительно решит показать записку третьему лицу, то обязана сначала прочесть ее сама — так будет справедливо по отношению ко всем заинтересованным сторонам.

Возможно, стоит ей увидеть еще одно-два слова — она поймет, что все это никоим образом не связано с УБИЙСТВОМ, и тогда сожжет записку с легким сердцем и забудет о ней. А вот если она сожжет ее, не читая, то не забудет никогда, до конца своих дней, и всегда будет носить в душе мрачное подозрение, что Мэри Уиттакер — вероятно — является убийцей, и каждый раз, глядя в эти суровые голубые глаза, станет задаваться вопросом: каким был их взгляд, когда душа их обладательницы замышляла УБИЙСТВО? Разумеется, Уимзи уже посеял в ней подозрение раньше, но теперь это было ее собственное подозрение. Оно выкристаллизовалось и стало вполне реальным.

«Что же мне делать?»

Она снова бросила на записку беглый смущенный взгляд, и на сей раз в глаза ей бросилось слово «Лондон».

Мисс Климпсон вскрикнула, как человек, которого внезапно окатили холодным душем.

«Что ж, — решила она, — грех не грех, я это сделаю, и да простит меня Бог».

Заливаясь краской, будто кто-то медленно обнажался перед нею, она взяла в руки бумажку.

Записи были короткими и сумбурными. Паркер наверняка мало что извлек бы из них, но для мисс Климпсон, привычной к такого рода благочестивой скорописи, разобраться в ней не составило никакого труда.

Слово «Ревность» было написано крупными буквами и подчеркнуто. Далее шла отсылка к какой-то ссоре, злобным обвинениям и преграде, вставшей между душой кающейся грешницы и Господом. После пункта «Сотворение себе кумира» стояло тире.

По этим нескольким «ископаемым фрагментам» мисс Климпсон легко восстановила одну из тех отвратительных бурных сцен ревности, которые были ей хорошо знакомы по годам, проведенным в сугубо женском окружении. «Я делаю для тебя все, а ты ни в грош меня не ставишь… ты ко мне жестока… я тебе просто надоела, в этом все и дело!» А в ответ: «Не выставляй себя на посмешище. Это просто невыносимо! О, Вера, хватит! Терпеть не могу, когда распускают нюни». Унизительные, оскорбительные, изматывающие, гадкие сцены. Они разворачиваются в женских школах, в пансионах, в квартирах Блумсбери. Проклятый эгоизм изнуряет своих жертв. Глупая экзальтация лишает женщину всякого самоуважения. Бесплодные ссоры заканчиваются стыдом и ненавистью.

— Мерзкая вампирша, — в сердцах ругнулась мисс Климпсон. — Плохо дело. Она просто использует девушку.

Далее готовящаяся к покаянию мисс Файндлейтер переходила к более трудной проблеме. Собрав воедино все намеки, мисс Климпсон с привычной легкостью воссоздала ее. Вера солгала — это плохо, пусть даже солгала она, чтобы помочь подруге. Потом, чтобы скрыть ложь, она не призналась в своем прегрешении на исповеди. Это следовало исправить. Но, задавалась вопросом девушка, пришла ли она к этому решению из ненависти ко лжи или из-за злости на подругу? Трудная моральная дилемма. И должна ли она, не удовлетворившись признанием исповеднику, открыть правду и людям?

У мисс Климпсон не было ни малейших сомнений насчет того, каким было наставление священника: «Негоже становиться на скользкий путь, чтобы не обмануть доверие подруги. Если можешь — молчи, но если решила говорить, говори правду. Ты должна сказать ей, чтобы она больше не рассчитывала, что ты станешь лгать ради нее. И пусть она больше не просит тебя хранить ее секреты».

Пока все ясно. Но дальше снова вопрос: «Должна ли я потворствовать ей, зная, что она поступает неправильно?» И пояснение на полях: «Мужчина на Саут-Одли-стрит».

Как-то загадочно… Да нет же, напротив — это как раз все и объясняет: тайну, ревность, ссору и прочее.

В те недели апреля и мая, которые Мэри Уиттакер якобы неотлучно провела в Кенте с Верой Файндлейтер, она ездила в Лондон. А Вера пообещала говорить всем, что Мэри все время была с ней. Эти визиты в Лондон имели какое-то отношение к мужчине, с которым Мэри встречалась на Саут-Одли-стрит, и между ними происходило нечто греховное. Вероятно, у них была любовная связь. Мисс Климпсон с видом оскорбленной добродетели поджала губы, однако на самом деле была не столько шокирована, сколько удивлена. Мэри Уиттакер! Вот бы никогда не подумала. Но это идеально объясняло ссору, Верину ревность и чувство покинутости. А откуда Вера все узнала? Неужели Мэри Уиттакер сама ей рассказала? Нет. Где же эта фраза в пункте про ревность?.. Да, вот: «…последовала за М.У. в Лондон». Значит, Вера поехала за подругой и все сама увидела. А потом в какой-то момент не сдержалась и с упреками выплеснула свою ревность, заявив, что все знает. Но эта поездка в Лондон должна была состояться до разговора мисс Климпсон с Верой Файндлейтер, во время которого девушка казалась уверенной в привязанности Мэри. Или она обманывалась, пытаясь сама себя убедить, что между Мэри и этим мужчиной «ничего нет»? Вполне вероятно. А потом, возможно, какая-то грубость со стороны Мэри всколыхнула все печальные подозрения Веры, и она их с упреком и гневом высказала. Разгорелась ссора, и последовал разрыв.

«Удивительно, — подумала мисс Климпсон, — что Вера не пришла ко мне и не рассказала о своей беде. Наверное, бедной девочке просто было стыдно. Кстати, я не видела ее уже около недели. А в этом случае, — мысленно воскликнула мисс Климпсон с сияющей улыбкой, словно вырвавшись из рук жестокого врага, — а в этом случае я могу законно узнать всю историю от нее самой и буду иметь право честно рассказать о ней лорду Питеру».

Однако на следующее утро, в пятницу, она проснулась с неспокойной совестью. Записка, по-прежнему засунутая в церковный ежедневник, тревожила ее. Она отправилась в дом Веры Файндлейтер, но там ей сообщили, что Вера живет с мисс Уиттакер. «Значит, наверное, они помирились», — сказала она себе. Встречаться с Мэри Уиттакер, независимо от того, крылось ли за ее тайной убийство или просто аморальный поступок, ей не хотелось, но в то же время терзало желание выяснить вопрос о ее алиби — для лорда Питера.

На Веллингтон-авеню горничная взволнованно поведала, что девушки уехали вместе еще в понедельник и до сих пор не вернулись. Мисс Климпсон постаралась успокоить горничную, однако у нее и самой сердце было не на месте. Без всякой видимой причины она ощущала тревогу. Мисс Климпсон зашла в церковь, помолилась, но мысли ее витали где-то далеко. В какой-то момент она почти инстинктивно задержала мистера Тредгоулда, который то входил, то выходил из алтаря, и спросила, не найдет ли он завтра времени обсудить с ней некий вопрос морали. Найдет? Большое спасибо. И она покинула церковь, решив, что «хорошая прогулка» поможет ей очистить мозги от опутавшей их паутины.

Разминувшись с лордом Питером всего на четверть часа, она направилась на вокзал, села на поезд до Гилфорда, погуляла в его окрестностях, пообедала в придорожном кафе, пешком вернулась в Гилфорд, а оттуда — домой, где узнала, что ее «весь день спрашивали, и мистер Паркер, и еще куча джентльменов, и какой ужас, что мисс Уиттакер и мисс Файндлейтер пропали, полиция их повсюду ищет, эти автомобили ужасно опасные устройства, не так ли? Остается только надеяться, что девушки не угодили в аварию».

И тут мисс Климпсон осенило: Саут-Одли-стрит!

Мисс Климпсон, разумеется, не знала, что Уимзи находился в Краус-Бич, и надеялась найти его в Лондоне, ибо была охвачена желанием, коего не могла объяснить даже сама себе, отправиться на Саут-Одли-стрит. Она не знала, что будет делать, добравшись туда, но не поехать не могла. Ей по-прежнему претило предавать огласке чужие исповедальные записи, поэтому она так хотела услышать всю историю из уст самой Веры Файндлейтер. Оставив для Уимзи или Паркера на случай, если они снова зайдут, письмо — настолько туманное и загадочное, изобилующее столькими подчеркиваниями и вставками, что адресатам, можно сказать, повезло, что они его так и не получили, — она села на первый же поезд, шедший до Ватерлоо.

На Пикадилли она повстречала Бантера и узнала от того, что его светлость вместе с мистером Паркером находятся в Краус-Бич, куда и он сам прямо сейчас направляется. Мисс Климпсон тут же снабдила его запиской к лорду Питеру, не менее сумбурной и таинственной, чем оставленное дома письмо, и отбыла на Саут-Одли-стрит. Только идя уже по нужной улице, она осознала, насколько смутно представляет себе цель своих поисков и как мало можно разведать, просто бродя по тротуару туда-сюда. С другой стороны, пришло ей в голову следом, если Мэри Уиттакер занимается здесь чем-то секретным, ее сразу же насторожит вид знакомой дамы, патрулирующей улицу. Осененная этой догадкой, она моментально нырнула в аптеку, чтобы выиграть время и оправдать свои маневры. Можно бесконечно долго выбирать зубную щетку, сравнивая их формы, размеры и жесткость, а если повезет, и аптекарь окажется разговорчивым.

Оглядев для вдохновения торговый зал, мисс Климпсон обратила внимание на нюхательный флакон со средством от насморка, к которому была прикреплена бирка с именем аптекаря.

— Это я тоже возьму, — сказала она. — Это замечательное средство — исключительно целебное. Пользуюсь им уже несколько лет и чрезвычайно довольна. Рекомендую его всем своим друзьям, особенно от сенной лихорадки. У меня есть подруга, которая, кстати, часто ходит мимо вашей аптеки, она только вчера жаловалась мне на то, как страдает от этой болезни. «Дорогая, — сказала я ей, — все, что тебе нужно, — флакон этого чудодейственного средства для вдыхания через нос — и ты на все лето забудешь о своей аллергии». Она была так мне благодарна! Еще не заходила? — И мисс Климпсон описала внешность Мэри Уиттакер.

Надо отметить, что в борьбе между совестью и тем, что Уилки Коллинз называл «сыщицкой лихорадкой», совесть неумолимо сдавала свои позиции, так что мисс Климпсон начала позволять себе даже откровенную ложь, о чем еще недавно и помыслить бы не посмела.

Однако, как оказалось, аптекарь в глаза не видел такой подруги мисс Климпсон, поэтому той оставалось лишь покинуть поле битвы и подумать о следующем шаге. Но прежде чем уйти, она незаметно уронила один из своих ключей в большую корзинку, наполненную губками, которая стояла у нее под локтем, — ей нужен был предлог, чтобы вернуться на Саут-Одли-стрит.

Совесть мисс Климпсон глубоко вздохнула, а ее ангел-хранитель уронил слезу на губки.

Зайдя в ближайшее встретившееся по дороге кафе, она заказала чашку чая и начала обдумывать план прочесывания Саут-Одли-стрит: ей требовались предлог и маскировка. В ее немолодой груди бурлил дух приключений, и первая дюжина идей оказалась скорее авантюрной, нежели практичной.

Но через некоторое время ее посетила поистине блестящая мысль. Мисс Климпсон (чего она не пыталась скрывать от себя самой) точно соответствовала тому типу женщин, которые ассоциируются со сборщицами пожертвований. Более того, у нее и повод был под рукой. При церкви, которую она посещала в Лондоне, имелась захудалая миссия, вечно нуждающаяся в средствах, и у мисс Климпсон было несколько подписных листов этой миссии, дающих ей официальное право действовать от ее имени. Что могло быть более естественным, чем совершить небольшой домовой обход в богатом квартале?

Вопрос маскировки тоже был не таким сложным, каким мог показаться на первый взгляд. Мисс Уиттакер видела ее только хорошо одетой, состоятельной на вид дамой. Грубые тяжелые туфли, уродливая шляпа, бесформенное пальто и очки с темными стеклами — и издали мисс Климпсон будет неузнаваема. А если Мэри Уиттакер увидит ее вблизи, то станет не важно, узна́ет она ее или нет, свою задачу мисс Климпсон уже выполнит, найдя нужный дом.

Мисс Климпсон встала из-за стола, рассчиталась и, памятуя,что сегодня суббота, поспешила за покупками. Приобретя очки, которые хорошо скрывали глаза и в то же время не придавали ей излишне таинственного вида, она отправилась к себе на Сент-Джордж-сквер, чтобы подобрать подходящую для авантюрной вылазки одежду. Разумеется, она понимала, что начать работу можно будет только в понедельник: выходные — безнадежное время для сбора пожертвований.

Выбор одежды и аксессуаров занял у нее большую часть дня. Наконец, оставшись довольной подобранным камуфляжем, она спустилась вниз, чтобы попросить чашку чая у квартирной хозяйки.

— Ну конечно, мисс, присаживайтесь, — откликнулась добрая женщина. — Какой ужас это убийство, правда?

— Какое убийство? — рассеянно спросила мисс Климпсон.

Взяв из рук хозяйки номер «Ивнинг вьюз», она прочла сообщение о смерти Веры Файндлейтер.

Воскресенье оказалось самым жутким днем, когда-либо выпадавшим на долю мисс Климпсон. Будучи женщиной в высшей степени деятельной, но вынужденная бездействовать, она имела предостаточно времени, чтобы поразмыслить над случившейся трагедией. Не располагая той информацией, какой располагали Уимзи и Паркер, она приняла историю о похищении за чистую монету. Отчасти это ее утешило, поскольку теперь можно было считать Мэри Уиттакер не причастной ни к этому, ни к предыдущим убийствам, которые — за исключением смерти мисс Доусон, каковая, в конце концов, могла и не быть убийством, — она отнесла на счет таинственного мужчины с Саут-Одли-стрит.

Мысленно она рисовала его кошмарный образ: бандит, забрызганный кровью, зловещий и — что самое ужасное — нанявший жестоких и растленных чернокожих убийц. К чести мисс Климпсон будет сказано, что она ни на секунду не дрогнула в своей решимости выследить этого монстра до самого его логова.

Она подробно изложила план своих действий в пространном письме лорду Питеру и, поскольку знала, что Бантера уже нет на Пикадилли, 110а, после долгих размышлений выслала по адресу: «Лорду Питеру Уимзи через инспектора Паркера, полицейский участок, Краус-Бич». По воскресеньям почта из Лондона, разумеется, не уходила, однако письмо попадало в полуночную отправку.

В понедельник утром она вышла из дому рано, в старой одежде и темных очках, и направилась на Саут-Одли-стрит. Никогда еще врожденная любознательность и суровая закалка, полученная в третьеразрядных пансионах, не оказывались ей так на руку. Она давно научилась задавать вопросы, не принимая отказов, быть настойчивой, непробиваемой и наблюдательной. В каждой квартире, куда заходила, она вела себя совершенно естественно, с такой искренностью и таким непобедимым упорством, что редко уходила без пожертвования и почти никогда — без хоть какой-то информации о квартире и ее обитателях.

Ко времени чаепития она безрезультатно прочесала одну сторону улицы и половину другой и уже подумывала о том, чтобы зайти куда-нибудь перекусить, как вдруг заметила ярдах в ста впереди женщину, которая быстро шла в том же направлении, что и она сама.

Если в лицо человека не всегда можно узнать, то в походке ошибиться трудно. У мисс Климпсон подпрыгнуло сердце. «Мисс Уиттакер!» — мысленно воскликнула она и поспешила вслед за ней.

Женщина остановилась, разглядывая витрину. Мисс Климпсон не решилась подойти ближе. Если мисс Уиттакер разгуливала на свободе, значит, «похищение» было совершено с ее согласия. Озадаченная, мисс Климпсон выбрала выжидательную тактику. Женщина вошла в магазин. Заведение дружелюбного аптекаря находилось почти точно напротив, и мисс Климпсон решила, что настал момент зайти за ключом. Ключ был отложен в ожидании хозяйки, и помощник аптекаря тут же ей его отдал. Женщина все еще не выходила из магазина на другой стороне улицы, поэтому мисс Климсон пустилась в долгое изъявление благодарностей и самобичевание по поводу собственной рассеянности. Наконец женщина вышла. Дав ей небольшую фору, мисс Климпсон свернула разговор и поспешно вышла, снова надев очки, которые из вежливости снимала на время разговора с помощником аптекаря.

Женщина шла не останавливаясь, однако время от времени поглядывала в стекла витрин. Когда она проходила мимо уличного торговца фруктами, тот снял кепку и почесал затылок, и почти сразу женщина быстро развернулась и зашагала назад. Зеленщик снова взялся за ручки своей тележки и покатил ее на боковую улицу. Женщина шла прямо на мисс Климпсон, и та, чтобы не встретиться с ней лицом к лицу, была вынуждена юркнуть в ближайший дверной проем и притвориться, будто завязывает шнурок на туфле.

Судя по всему, женщина просто забыла купить сигареты. Она вошла в табачную лавку и вышла из нее минуты через две, снова пройдя мимо мисс Климпсон. На сей раз наша любознательная дама уронила сумку и принялась суетливо собирать ее содержимое. Женщина прошла, не глядя на нее. Мисс Климпсон, раскрасневшаяся от долгого пребывания в согбенном положении, снова последовала за ней. Женщина свернула к подъезду жилого дома, на первом этаже которого располагался цветочный магазин. Теперь мисс Климпсон шла прямо за ней по пятам, боясь потерять.

Мэри Уиттакер — если это была она — направилась через вестибюль к лифту, работавшему без лифтера, вошла и поехала наверх. Делая вид, что разглядывает орхидеи и розы в витрине цветочного магазина, мисс Климпсон дождалась, когда кабина скрылась из виду, достала свой подписной лист и вошла в тот же подъезд.

В маленькой стеклянной будочке сидел привратник. Он сразу засек чужое лицо и вежливо осведомился, чем может быть полезен даме. Бросив беглый взгляд на список жильцов, мисс Климпсон выбрала имя миссис Форрест и поинтересовалась, в какой квартире та живет. Привратник ответил, что миссис Форрест живет на четвертом этаже, и вышел из своей будки, чтобы вызвать гостье лифт. Следом за ним оттуда же появился мужчина, с которым привратник, видимо, болтал перед появлением мисс Климпсон, и занял позицию у входа. В ожидании лифта мисс Климпсон заметила, что и торговец фруктами объявился снова — его тележка стояла теперь на улице прямо перед подъездом.

Привратник поднялся в лифте вместе с мисс Климпсон и показал ей дверь миссис Форрест. Его присутствие действовало успокаивающе, и она была бы рада, если бы он находился неподалеку все время, пока она будет совершать свой обход. Тем не менее, сказав, что пришла к миссис Форрест, она была вынуждена начать с ее квартиры и нажала кнопку звонка.

Сначала ей показалось, что в квартире никого нет, но, позвонив второй раз, она услышала шаги. Дверь открылась, и на пороге появилась расфуфыренная, с обесцвеченными волосами дама, которую лорд Питер сразу — хоть и без восторга — узнал бы.

Быстро втиснувшись в дверной проем с ловкостью опытного коммивояжера, мисс Климпсон сказала:

— Я пришла, чтобы спросить, не согласитесь ли вы сделать пожертвование в пользу нашей миссии. Можно мне войти? Уверена, что вы…

— Благодарю вас, нет, — коротко и поспешно ответила миссис Форрест почти шепотом, как будто не хотела, чтобы ее услышал кто-то, находившийся в квартире. — Я не интересуюсь миссиями.

Она попыталась закрыть дверь, но мисс Климпсон уже увидела и услышала достаточно.

— Батюшки! — воскликнула она, не отводя взгляда от хозяйки. — Да это же…

— Входите. — Миссис Форрест схватила ее за руку, втащила в квартиру и захлопнула дверь.

— Невероятно! — продолжала мисс Климпсон. — Я едва узнала вас, мисс Уиттакер, с этими волосами…

— Вы?! — сказала Мэри Уиттакер. — Вот уж кого не чаяла увидеть!

Они уселись друг против друга в мишурной гостиной, заваленной розовыми шелковыми подушками.

— Я сразу поняла, что вы везде суете свой нос. Как вы сюда попали? Вы одна?

— Нет… да… я просто случайно… — начала мисс Климпсон, запинаясь. Мысли лихорадочно вертелись у нее в голове: «Как вы освободились? Что произошло? Кто убил Веру?» Зная, что вопрос прозвучит грубо и глупо, она все же спросила: — Зачем вы так замаскировались?

— Кто вас послал? — не унималась Мэри Уиттакер.

— Что за мужчина был тут у вас? Он здесь? Он ваш друг? Это он убил ее? — в свою очередь не сдавалась мисс Климпсон.

— Какой мужчина?

— Мужчина, которого Вера видела выходящим из вашей квартиры. Это он?..

— Так, значит, вот в чем дело. Она все же сказала вам. Лгунья. А я-то думала, что успела вовремя.

Внезапно то, что не давало мисс Климпсон покоя много недель, обрело четкую форму, и ей стало понятно выражение, таившееся во взгляде Мэри Уиттакер. Когда-то давно мисс Климпсон помогала своей родственнице вести хозяйство в пансионе, и один молодой человек оплатил свой счет чеком. Получение этого чека доставило ей немало неприятных минут: молодой человек выписывал его неохотно, сидя в гостиной за маленьким затянутым сукном столиком под ее неусыпным присмотром. А потом постоялец исчез — выскользнул с вещами, когда никто его не видел. Чек же вернулся обратно — он оказался фальшивым. Подделкой. Мисс Климпсон пришлось давать показания. И она вспомнила тот странный, вызывающий взгляд, с которым молодой человек взял ручку, чтобы впервые совершить преступление. И вот она видит этот взгляд снова — неприятное смешение безрассудства и холодного расчета. Тот взгляд, который когда-то насторожил Уимзи и должен был насторожить ее. У мисс Климпсон участилось дыхание.

— Кто этот мужчина?

— Мужчина? — Мэри Уиттакер вдруг расхохоталась. — Мужчина по фамилии Темплтон? Он мне не друг. Очень забавно, что вы подумали, будто это мой друг. Если бы могла, я сама бы его убила.

— Но где он? И что вы здесь делаете? Разве вы не знаете, что вас все ищут? Почему вы?..

— Вот почему!

Мэри Уиттакер схватила лежавший на диване десятичасовой выпуск «Ивнинг баннер» и прочла вслух кричащий заголовок:

НЕОЖИДАННЫЙ ПОВОРОТ В РАССЛЕДОВАНИИ

ПРЕСТУПЛЕНИЯ, СОВЕРШЕННОГО В КРАУС-БИЧ

______________

РАНЫ, НАНЕСЕННЫЕ ПОСЛЕ СМЕРТИ

______________

ФАЛЬШИВЫЕ СЛЕДЫ

______________

Мисс Климпсон ахнула в изумлении и склонилась над текстом, набранным более мелким шрифтом.

— Совершенно невероятно! — произнесла она, поднимая голову от газеты, но, увы, недостаточно быстро.

К счастью, она успела уклониться, и тяжелая медная настольная лампа не попала ей по голове, удар обрушился на плечо. С громким криком мисс Климпсон вскочила на ноги, и в тот же миг сильные белые руки Мэри Уиттакер сомкнулись у нее на горле.

Глава 23 Схватил рукой и заколол — вот так!..^[279]

Да, она не так глубока, как колодезь, и не так широка, как церковные ворота.

Но и этого хватит: она свое дело сделает.

У. Шекспир.

Ромео и Джульетта^[280]

Лорд Питер не получил ни одного письма мисс Климпсон. Поглощенный полицейским расследованием, он и не думал возвращаться в Лихэмптон. В субботу вечером Бантер, как ему было велено, прибыл на «Миссис Мердль». Полиция развернула грандиозную активность в окрестностях Краус-Бич, Саутгемптона и Портсмута, изображая, будто власти считают, что «банда» рыщет где-то в этих местах. На самом деле Паркер был далек от подобной мысли. «Пускай преступница успокоится, решит, что находится в безопасности, — говорил он, — и вернется. Мы устроим ей мышеловку, старина». Уимзи пребывал в беспокойстве и раздражении. Ему нужны были окончательные результаты исследования тела, и мысль о том, что их придется ждать долго, была нестерпима. К тому же особых надежд на эти результаты он не возлагал.

— Это, конечно, прекрасно, что твои переодетые полицейские следят за квартирой миссис Форрест, — сказал он в понедельник за завтраком, состоявшим из яичницы с беконом, — но ты ведь понимаешь, что у нас по-прежнему нет веских доказательств того, что это действительно были убийства.

— Твоя правда, — спокойно ответил Паркер.

— И тебя это не бесит?

— Не особенно, — сказал Паркер. — Такое случается слишком часто. Если бы у меня кровь вскипала каждый раз, когда не удается быстро добыть доказательства, я бы уже давно сгорел в лихорадке. К чему пороть горячку? А может, это то самое идеальное преступление, о которых ты так любишь рассуждать, — преступление, не оставляющее следов? Тебе следует радоваться.

— Похоже на то. Ах, душегубства грех! Напрасно мудрец воспел тебя не раз^[281]. Закрой свой львиный зев, прожорливое Время, и пусть сама земля пожрет своих детей, лиши тигрицу гор стальных ее когтей и Уиттакер сожги в крови ее, как бремя!^[282] Личный сборник поэзии Уимзи с поправками Как-бишь-его. Честно говоря, убийство мисс Доусон могло бы стать идеальным преступлением, если бы только Уиттакер остановилась на нем и не начала заметать следы. Как ты наверняка заметил, с каждым разом убийства становятся все более жестокими, изощренными и разнообразными. Опять телефон звонит! Если в этом году телефонная компания не получит хорошей прибыли, то уж твоей вины в этом точно не будет.

— Это насчет кепи и обуви, — невозмутимо сообщил Паркер, положив трубку. — Их отследили. Вещи были заказаны у торговца в Степни с указанием адреса доставки: преподобному А. Доусону, отель «Певерил», Блумсбери, вручить по прибытии.

— Опять отель «Певерил»!

— Да. Узнаю почерк таинственной чаровницы мистера Тригга. На следующий день явился посыльный с визитной карточкой преподобного Аллилуйи Доусона и письменным распоряжением: «Передать подателю сего», на словах посыльный объяснил, что джентльмен, обозначенный как получатель, не смог приехать в Лондон. Дальше, согласно полученному по телефону распоряжению, посыльный передал пакет женщине в монашеском облачении на перроне вокзала Чаринг-Кросс. Когда посыльного попросили описать ее, он сказал, что это была высокая женщина в обычном плаще, шляпе и в темно-синих очках. Это все.

— А как расплатились за покупку?

— Почтовым переводом, отправленным из Западно-Центрального отделения в самый людный отрезок дня.

— И когда все это случилось?

— А вот это самое интересное. В прошлом месяце, вскоре после того, как мисс Уиттакер и мисс Файндлейтер вернулись из Кента. Все было отлично продумано с самого начала.

— Да. Видимо, тут тоже не обошлось без миссис Форрест. Это можно счесть доказательством сговора, но вот что касается доказательств убийства…

— Полагаю, это должно было выглядеть как доказательство причастности к нему кузена Аллилуйи. Что ж, придется найти письма-распоряжения, машинку, на которой они были напечатаны, и допросить всех имеющих касательство к ним. Господи! Ну и работенка! Да-да, входите! А, это вы, доктор?

— Простите, что отрываю от завтрака, — начал доктор Фолкнер, — но сегодня утром, когда я еще лежал в постели, меня осенила блестящая догадка, и я поспешил сюда, чтобы поделиться ею с вами. Это касается удара по голове и царапин на руках. Вы не думаете, что они имели двойную цель? Помимо того, чтобы создать видимость нападения бандитов, они могли служить и для сокрытия иных, более мелких отметин. Например, следа от укола, с помощью которого был впрыснут яд, — под царапинами и порезами, нанесенными посмертно, его не было бы видно.

— Признаться, мне жаль, что я сам до этого не додумался, — сказал Паркер. — Очень здравая идея, возможно, именно так все и было. Беда в том, что в двух предыдущих убийствах, которые мы расследуем и которые склонны считать частью одного дела, в телах убитых не было обнаружено никаких следов яда — ни при аутопсии, ни при исследовании тканей методами, какие доступны современной науке. Нет не только доказательств применения яда, нет вообще ничего, что свидетельствовало бы о неестественной смерти.

И он пустился в подробные объяснения.

— Странно, — заметил врач. — Вы считаете, может оказаться, что в последнем убийстве применялся тот же способ? Эта смерть в любом случае не могла выглядеть естественной — иначе к чему все эти изощренные усилия что-то скрыть?

— Она и не была естественной, — ответил Паркер. — И доказательством тому служит — как мы теперь знаем, — что подготовка к преступлению началась еще два месяца тому назад.

— Но способ! — воскликнул Уимзи. — Каков способ? Черт побери! Вот мы, с нашими блестящими мозгами и профессиональными репутациями — и против нас какая-то медсестра-недоучка. И она нас всех обвела вокруг пальца. Как она это сделала?!

— Вероятно, это что-то настолько простое и очевидное, что нам это и в голову не приходит, — предположил Паркер. — Что-то вроде элементарных знаний, которые получаешь в четвертом классе и которые потом никогда в жизни не используешь. Что-то примитивное. Ну, как было с тем придурочным мотоциклистом, которого мы встретили в Крофтоне и который сидел под дождем в ожидании помощи только потому, что никогда не слышал о воздушных пробках в бензонасосе. Думаю, теперь он на всю жизнь запомнит… Что с тобой?

— Господи! — закричал Уимзи, шарахнув по столу кулаком так, что его чашка с чаем опрокинулась. — Господи! Ну конечно! Ты попал в точку, в самое яблочко. Очевидное? Боже милостивый! Да тут и врач не нужен. Любой подмастерье в гараже может догадаться. Люди сталкиваются с этим каждый день. Ну разумеется, это и была пробка в бензонасосе!

— Не волнуйтесь, доктор, — сказал Паркер, — он всегда так ведет себя, когда его осеняет какая-нибудь идея. Потерпите, это пройдет. Старина, не соблаговолишь ли объяснить нам, в чем дело?

Обычно бледное лицо Уимзи пылало. Он повернулся к доктору.

— Послушайте, — начал он. — Ведь принцип человеческого кровообращения похож на работу мотора, правда? Старенькое сердце накачивает кровь в артерии, а потом она возвращается в него по венам, и так постоянно, правильно? Так работает человеческий организм, да? По кругу туда и обратно за две минуты или около того?

— Разумеется.

— Один маленький клапан выпускает кровь, другой впускает — точно как в двигателе внутреннего сгорания?

— Точно.

— А предположим, что система остановилась, что будет?

— Вы умрете.

— Именно. А теперь смотрите: вы берете большой шприц, пустой, вводите иглу в один из крупных сосудов и нажимаете на поршень. Что произойдет, доктор, когда вы накачаете большой пузырь воздуха в свой «бензонасос»? Что случится с вашей системой кровообращения?

— Она остановится, — нерешительно ответил врач. — Вот почему медсестер учат набирать препарат в шприц так, чтобы в нем не оставалось воздуха, особенно если речь идет о внутривенном вливании.

— Я так и знал, что это нечто, чему учат в младшей школе. Идем дальше. Если ваше кровообращение остановится, это по симптомам будет напоминать эмболию?

— Только в том случае, разумеется, если «пробка» образовалась в одной из основных артерий. Если речь идет о мелких сосудах, кровь найдет обходной путь. Вот почему важно, — (похоже, это была одна из коронных тем доктора), — как можно раньше обнаружить и растворить кровяные сгустки — тромбы — и не дать им блуждать по кровеносной системе.

— Да-да, доктор, но воздушный пузырь, попавший в один из основных сосудов, скажем, в бедренную артерию или в большую вену на сгибе локтя, он ведь остановит кровообращение, не так ли? Насколько быстро?

— Вообще-то моментально. Сердце перестанет биться.

— А потом?

— Вы умрете.

— И каковы будут симптомы?

— Да никаких. Вдох-другой — последнее отчаянное усилие легких продолжить функционировать — и все. Похоже на остановку сердца. В сущности, это и будет остановкой сердца.

— Как же мне это хорошо знакомо… Карбюратор раза два-три чихает — и глохнет, все как вы рассказываете. А какие в этом случае будут результаты вскрытия?

— Никаких. Просто картина остановки сердца. Ну и, конечно, едва заметный след от укола, если вы его случайно обнаружите.

— Вы в этом уверены, доктор? — спросил Паркер.

— Ну, это же элементарно. Простое механическое воздействие. Все именно так и произойдет. Должно произойти.

— А доказать это можно? — не унимался Паркер.

— А вот это уже труднее.

— Мы должны попытаться, — сказал Паркер. — Это гениально и почти все объясняет. Доктор, не могли бы вы снова отправиться в морг и попробовать отыскать где-нибудь на теле след от укола? Питер, думаю, ты нашел объяснение всему. О господи! Опять телефон. Кто на сей раз?.. Что? Что?! А черт! Ну все, теперь она никогда не вернется. Разошлите предупреждение во все порты, распространите экстренную информацию по всем полицейским участкам, установите наблюдение за всеми вокзалами и мелким гребнем прочешите весь Блумсбери — этот район она знает лучше других. Я немедленно возвращаюсь в город… да, немедленно. Вы правы.

Он повесил трубку и коротко, но энергично выругался.

— Этот чертов кретин Пиллингтон выболтал все, что знал. В утреннем выпуске «Баннера» изложена вся история. Мы зря тут теряем время. Теперь Мэри Уиттакер известно, что игра окончена, и она улизнет из страны, только мы ее и видели. Если еще не улизнула. Ты возвращаешься в Лондон, Уимзи?

— Естественно. Едем в моей машине, чтобы не терять времени. Зови Бантера. Бантер, мы возвращаемся в город. Как скоро мы можем стартовать?

— Прямо сейчас, милорд. Я постоянно держу вещи вашей светлости и мистера Паркера наготове — на случай срочного отъезда.

— Молодец.

— И еще: вам письмо, мистер Паркер.

— А, спасибо. Ага. Это про отпечатки пальцев на чеке. Хм-м. Нашли только два комплекта — кроме отпечатков кассира, разумеется, — кузена Аллилуйи и женские, предположительно Мэри Уиттакер. Вот, на фотографии: четыре пальца левой руки в том месте, где обычно придерживают чек, когда ставят подпись.

— Простите, сэр… Не позволите ли взглянуть?

— Конечно. Можете взять одну копию себе. Я знаю, что вы интересуетесь фотографией. Ну, доктор, пока, увидимся в Лондоне. Поехали, Питер.

Лорд Питер не заставил себя ждать, и поэтому второе письмо мисс Климпсон, когда его принесли из полицейского участка, уже не застало адресата в Краус-Бич.

Благодаря энергичной манере вождения Уимзи они уже в полдень были в Лондоне и сразу же направились в Скотленд-Ярд, высадив Бантера на Пикадилли, 110а — по его просьбе, он очень спешил вернуться домой. Главный комиссар встретил их весьма неприветливо — он негодовал на «Баннер» и сердился на Паркера за то, что тот не сумел заткнуть рот Пиллингтону.

— Бог знает, где ее теперь искать. Может, она изменила внешность и пустилась в бега.

— А может, уже и успешно сбежала, — согласился Уимзи. — Она легко могла покинуть Англию еще в понедельник или во вторник — и концы в воду. Теперь будет выжидать: если решит, что опасность миновала, вернется и снова вступит во владение своим имуществом, а пока будет оставаться за границей. Вот и все.

— Очень боюсь, что ты прав, — мрачно поддержал его Паркер.

— А что у нас поделывает миссис Форрест?

— Ведет себя как ни в чем не бывало. За ней следят со всей осторожностью, разумеется, никак себя не обнаруживая. У нас там дежурят три человека: один под видом уличного торговца, другой — закадычного приятеля привратника, который постоянно заглядывает к нему, давая ценные советы по ставкам на тотализаторе, и третий — поденщика, работающего на заднем дворе. Они докладывают, что она время от времени выходит за покупками или еще по каким-нибудь мелким делам, но ест в основном дома. Никто к ней не приходил. Агенту, которому поручено следовать за ней, когда она покидает квартиру, приказано тщательно следить, не встречается ли она с кем-нибудь, не разговаривает ли, не передает ли деньги. Мы абсолютно уверены, что наши подозреваемые пока не встречались.

— Прошу прощения, сэр. — В дверь просунул голову дежурный офицер. — Там к лорду Питеру Уимзи пришел его человек со срочным сообщением.

Бантер вошел, безупречно держа осанку, но глаза у него блестели, когда он выкладывал на стол две фотографии.

— Прошу меня извинить, милорд, джентльмены, но не соблаговолите ли вы взглянуть на эти два снимка?

— Фотографии отпечатков? — с любопытством спросил главный инспектор.

— Одна из них — это официальный полицейский снимок отпечатков на десятитысячном чеке, — сказал Паркер. — А другую где вы взяли, Бантер? Похоже, отпечатки те же, но этот снимок сделали не мы.

— Сэр, на мой неискушенный взгляд, они кажутся идентичными. Но я счел, что лучше предоставить суждение экспертам.

— Вызовите сюда Дьюсби, — распорядился главный инспектор.

Дьюсби был начальником отдела дактилоскопии. Изучив фотографии, он не колеблясь подтвердил:

— Несомненно, это одни и те же отпечатки.

В голове Уимзи забрезжило решение загадки.

— Бантер, это отпечатки с бокала?

— Да, милорд!

— Но ведь они принадлежат миссис Форрест!

— Да, сэр, так вы сказали, и я подшил их в дело под этим именем.

— Тогда, если подпись на чеке подлинная…

— Тогда нам не придется ехать далеко, чтобы найти нашу птичку, — плотоядно подхватил Паркер. — Двойная игра! Черт бы побрал эту женщину, она заставила нас потерять уйму времени впустую. Думаю, нужно брать ее прямо сейчас — по крайней мере, обвинение в убийстве Веры Файндлейтер мы ей уже можем предъявить, а там, глядишь, и убийство Берты Гоутубед найдет подтверждение.

— Но, насколько мне известно, у нее есть алиби на время второго убийства, — усомнился шеф.

— Было, — мрачно ответил Паркер, — только вот подтвердила его девушка, которая сама была после этого убита. Похоже, она созрела для того, чтобы рассказать правду, и за это поплатилась.

— А еще нескольким людям просто повезло избежать той же участи, — добавил Уимзи.

— В том числе тебе самому. Значит, желтые волосы были париком.

— Вполне возможно. Выглядели они действительно неестественно. А во вторую нашу встречу на ней был плотный тюрбан до бровей — будь она даже лысой, никто не увидел бы.

— А шрам на пальцах правой руки ты не заметил?

— Нет, и не смог бы, потому что у нее все пальцы были унизаны перстнями до самых костяшек. Оказывается, в таком дурновкусье был глубокий смысл. Думаю, предполагалось накачать меня наркотиком или, в случае неудачи, заласкать до бесчувствия, а затем, скажем так, изъять из оборота! Чрезвычайно неприятный инцидент. Любвеобильный аристократ умирает в чужой квартире. Ситуация достаточно щекотливая, так что наверняка у родственников возникло бы желание замять ее. Думаю, причиной послужило то, что меня увидели в обществе Ивлин Кроппер в Ливерпуле. Наверняка Берта Гоутубед получила свою дозу того же зелья. Случайная встреча с бывшей хозяйкой после работы, пятифунтовая купюра, приятный ужин с изобилием шампанского, бедная девочка пьянеет, впадает в забытье, ее затаскивают в машину, приканчивают там и отвозят в Эппингский лес, подкинув сэндвич с ветчиной и бутылку из-под «Басса».

— Раз так, — сказал главный инспектор, — то чем скорее мы до нее доберемся, тем лучше. Инспектор, отправляйтесь немедленно, возьмите ордер на арест Уиттакер или Форрест и любое количество людей, которое сочтете необходимым.

— Можно мне с тобой? — спросил Уимзи, когда они вышли на улицу.

— Почему бы нет? Ты можешь оказаться полезным. С людьми, которые там уже есть, дополнительная помощь нам не потребуется.

Машина вихрем промчалась по Пэлл-Мэлл к площади Сент-Джеймс и дальше по Пикадилли. На середине Саут-Одли-стрит они проехали мимо уличного торговца, с которым Паркер обменялся почти неуловимым условным знаком. Немного не доезжая до входа в подъезд, они вышли из машины, и к ним тут же присоединился приятель привратника — любитель поиграть на тотализаторе.

— Я как раз собирался вам звонить, — сказал он. — Она только что пришла.

— Кто? Мэри Уиттакер?

— Да. Поднялась в квартиру минуты две назад.

— А Форрест тоже там?

— Да. Она пришла незадолго до нее.

— Странно, — сказал Паркер. — Еще одна блестящая гипотеза коту под хвост. Вы уверены, что это была Уиттакер?

— Ну, она обрядилась во что-то старомодное, напялила седой парик и тому подобное. Но рост у нее тот же, и фигура в общих чертах соответствует описанию. И на ней снова были очки с синими стеклами. Думаю, это она, хотя я, конечно, близко не подходил — в соответствии с вашими указаниями.

— Что ж, в любом случае нужно подняться и посмотреть. Пошли.

Теперь к ним присоединился и «уличный торговец», и они все вместе вошли в подъезд.

— Пожилая дама все еще в квартире миссис Форрест? — спросил у привратника третий детектив.

— Да. Я проводил ее прямо до двери, и она завела какую-то песню насчет сбора пожертвований. Тогда миссис Форрест быстро втащила ее внутрь и захлопнула дверь. С тех пор никто в вестибюль не спускался.

— Хорошо. Мы сейчас поднимемся, а вы проследите, чтобы никто не улизнул по лестнице. Уимзи, она знает тебя как Темплтона и, вероятно, еще не уверена, что ты с нами заодно. Позвони в дверь и, когда она ее откроет, поставь ногу на порог. Мы спрячемся за углом и будем готовы вмешаться в любой момент.

Все заняли свои позиции. В квартире послышался громкий звонок.

Однако лорду Питеру никто не открыл. Он позвонил снова и прижался ухом к двери.

— Чарлз, — вдруг громко крикнул он, — там внутри что-то происходит! — Лицо у него побелело. — Быстрее! Не хватало нам еще одного…

Паркер бросился к нему и тоже прислушался, потом выхватил у Питера трость и заколотил в дверь так, что шахта лифта отозвалась оглушительным эхом.

— Откройте дверь немедленно! Полиция!

Внутри не прекращались какие-то пугающие шумы: удары, бульканье… звук волочения чего-то тяжелого, шарканье ног… Потом — жуткий грохот, как будто на пол свалился какой-то предмет мебели, за ним — отчаянный хриплый крик, внезапно оборвавшийся.

— Ломайте дверь! — скомандовал Уимзи, пот градом катился у него по лицу.

Паркер призвал на помощь более мощного из двух сопровождавших их полицейских. Тот, разбежавшись, врезался плечом в дверь. Дверь дрогнула и затрещала. Оттеснив легковеса Уимзи в сторону, Паркер навалился на нее вместе с дородным полицейским. Теснясь в узком пространстве, они синхронно ударялись в нее раз за разом, пока та не поддалась и они не ввалились в прихожую. В квартире стояла зловещая тишина.

— Быстрее! — чуть не рыдал Питер.

Дверь справа была открыта. Заглянув в нее, они убедились, что комната пуста, и попытались распахнуть другую, которая вела в гостиную. Та приоткрылась, но всего на какой-то фут. Что-то массивное мешало ей открыться полностью. Тогда они навалились на нее изо всех сил, и препятствие сдвинулось с места. Уимзи перепрыгнул через него — это оказался поваленный шкаф, из которого высыпались осколки разбитого фарфора. Комната несла на себе следы ожесточенной борьбы: перевернутые столы, сломанный стул, разбитая лампа. Уимзи бросился в спальню, Паркер не отставал от него ни на шаг.

На кровати лежало обмякшее женское тело. Длинные седые волосы мокрой плетью свисали с подушки, голова и шея были в крови. Но кровь продолжала течь, и Уимзи закричал от радости: мертвое тело не кровоточит.

Паркер лишь мельком взглянул на раненую женщину и стремительно бросился в гардеробную за спальней. Что-то просвистело рядом с его виском, раздался злобный рык, потом пронзительный вопль — и все было кончено. Констебль тряс ушибленной рукой, Паркер держал добычу мертвой хваткой. Он сразу узнал ее, несмотря на съехавший набок обесцвеченный перекисью парик и ужас, смешанный с яростью, во взгляде голубых глаз.

— Ну, все, — сказал он спокойно, — игра окончена. Сопротивляться нет никакого смысла. Будьте благоразумны. Вы же не хотите, чтобы мы надели на вас наручники? Мэри Уиттакер, она же Форрест, вы арестованы по обвинению в… — Он на миг запнулся, и она это заметила.

— По какому обвинению? Что у вас есть против меня?

— Для начала — в покушении на жизнь этой дамы, — продолжил Паркер.

— Старая дура! — с презрением сказала Мэри Уиттакер. — Она силой ворвалась сюда и напала на меня. Это все, что вы имеете?

— Очень может быть, что не только это, — ответил Паркер. — Предупреждаю: все, что вы скажете, записывается и может быть использовано в качестве доказательства в ходе суда над вами.

Один из полицейских и впрямь уже достал блокнот и невозмутимо записал: «Будучи ознакомлена с обвинением, арестованная ответила: «И это все?» Замечание явно поразило его как неразумное, и он с довольным видом послюнил карандаш, чтобы продолжить.

— С этой дамой все в порядке?.. Кто она? — спросил Паркер, возвращаясь в спальню.

— Это мисс Климпсон. Бог знает, как она здесь оказалась. Думаю, с ней все обошлось благополучно, хотя досталось ей неслабо, — взволнованно ответил Уимзи, бережно промокая кровь на голове мисс Климпсон.

В этот момент раненая открыла глаза и едва слышным голосом выдохнула:

— Помогите!.. Шприц… не надо… О! — Она вяло отмахнулась, но тут увидела перед собой встревоженное лицо Уимзи. — О господи! — воскликнула она. — Лорд Питер, какая жалость. Вы получили мое письмо? Все хорошо?.. О боже, в каком я виде! Я… эта женщина…

— Не волнуйтесь, мисс Климпсон, — с большим облегчением произнес Уимзи, — все в порядке, вам сейчас вредно разговаривать. Вы все расскажете нам позже.

— А что там насчет шприца? — поинтересовался Паркер, полностью сосредоточенный на расследовании.

— Она держала в руке шприц, — задыхаясь, ответила мисс Климпсон, пытаясь сесть и шаря рукой по постели. — Думаю, я потеряла сознание… мы так боролись… а потом что-то ударило меня по голове. И я увидела, как она приближается ко мне со шприцем. Я выбила его у нее из рук, а что было дальше — не помню. Однако я, оказывается, невероятно живуча, — добавила она радостно. — Мой дорогой отец всегда говорил: «Климпсонов так просто не убьешь!»

Паркер обшаривал пол.

— Вот он! — наконец воскликнул инспектор, поднимая шприц.

— Она не в своем уме, самая настоящая сумасшедшая, — сказала арестованная. — Это всего лишь шприц, которым я делаю себе уколы во время приступов невралгии. В нем же ничего нет.

— Совершенно верно, — ответил Паркер, многозначительно кивая Уимзи. — В нем ничего нет… кроме воздуха.

Во вторник вечером, когда арестованной в суде было предъявлено обвинение в убийстве Берты Гоутубед и Веры Файндлейтер, а также в покушении на убийство Александры Климпсон, Уимзи и Паркер ужинали вместе. Лорд Питер нервничал и был подавлен.

— Отвратительное дело, — проворчал он.

Они засиделись за полночь, обсуждая только что раскрытое преступление.

— Но интересное, — сказал Паркер. — Очень интересное. Кстати, я должен тебе семь шиллингов и шесть пенсов. Нам следовало раньше обратить внимание на эту мадам Форрест, но у нас не было никаких причин сомневаться в словах мисс Файндлейтер, подтверждавших алиби ее подруги. Сколько бед случилось из-за ее ложно понятой преданности.

— Думаю, нас сбило с толку то, что все это началось слишком давно. Казалось, нет никаких причин подозревать миссис Форрест. Но теперь, в свете того, что случилось с мистером Триггом, все становится ясно как божий день. Она сильно рисковала, вторгаясь в тот пустой дом, а кроме того, не могла рассчитывать, что другой пустой дом всегда окажется под рукой, когда ей надо будет расправиться с кем-нибудь еще. Вот она и придумала себе двойника, чтобы иметь возможность, если Мэри Уиттакер в чем-то заподозрят, тихо исчезнуть, превратившись в легко поддающуюся соблазну, но во всех других отношениях совершенно невинную миссис Форрест.

Первый промах она совершила, забыв изъять пятифунтовую купюру у мертвой Берты Гоутубед. Если бы не это, мы, вероятно, никогда бы вообще не узнали о существовании миссис Форрест. Должно быть, она страшно испугалась, когда мы у нее объявились. После этого полиция заинтересовалась обеими ее ипостасями. Убийство Веры Файндлейтер явилось отчаянной попыткой замести следы и привело к провалу — больно уж сложно все задумано.

— Согласен. Но убийство Доусон было очень красивым в своей легкости и простоте.

— Остановись она на нем, мы бы никогда не сумели ничего доказать. Мы и сейчас не можем доказать убийство мисс Доусон, поэтому-то я и не включил его в перечень обвинений. Никогда не встречал столь алчной и бездушной убийцы. Она словно считает, что никто из тех, кто ей неугоден, не имеет права на существование.

— Алчная и коварная. Достаточно вспомнить, как она свалила вину на бедного старика Аллилуйю. Видимо, считала, что он совершил смертный грех, попросив у нее денег.

— Ну, теперь он их получит — хоть что-то хорошее из всего этого вышло. Яма, которую она вырыла для кузена Аллилуйи, обернулась для него золотой жилой. Чек на десять тысяч фунтов приняли к оплате, я первым делом позаботился об этом, пока Уиттакер не вспомнила о нем и не попыталась отозвать. Впрочем, она в любом случае не могла этого сделать, поскольку чек был предъявлен еще в прошлую субботу.

— Юридически деньги принадлежат ей?

— Разумеется. Мы знаем, что присвоены они преступным путем, но не можем этого доказать, так что по закону преступления не было. Я, конечно, ничего не стал говорить кузену Аллилуйе, иначе он бы не взял деньги. Бедный старикан, он верит, что она прислала их в пароксизме раскаяния.

— Значит, теперь кузен Аллилуйя и все маленькие Аллилуйчики обеспечены. Это прекрасно. А что будет с остальными деньгами? Их все-таки получит Корона?

— Нет. Если она никому их не завещает, они перейдут к наследнику следующей очереди Уиттакеров. Насколько мне известно, к ее двоюродному брату по имени Эллок. Весьма достойный человек, проживающий в Бирмингеме. Но только в том случае, — добавил Паркер, вдруг усомнившись, — если двоюродные братья и сестры входят в число наследников согласно новому закону.

— О, двоюродные, думаю, вне опасности, — ответил Уимзи. — Хотя кто в наши дни может быть уверен, что он вне опасности? И все же, черт побери, должен же кто-нибудь из родственников иметь шанс, иначе что останется от святости семейных уз? Ну, коли так, то это самое позитивное событие во всей этой мерзкой истории. Знаете, когда я позвонил доктору Карру и все ему рассказал, он не проявил ни интереса, ни малейших признаков благодарности. Сказал, что всегда подозревал что-то в этом роде, но надеется, что мы не собираемся снова ворошить старое, поскольку сам недавно получил наследство, о котором рассказывал нам, благополучно осваивается на Харли-стрит и скандалы ему не нужны.

— Никогда он мне не нравился. Жалко сестру Филлитер.

— Не стоит ее жалеть. Этим вопросом я тоже поинтересовался. Карр теперь слишком зазнался, чтобы жениться на медсестре, — по крайней мере, я так понял ситуацию. В любом случае, помолвка расторгнута, и я тешусь мыслью, что сыграл для этих двух достойных молодых людей роль Провидения, — с пафосом добавил Уимзи.

— О-хо-хо! Будем считать, что девушке повезло. Ну вот, опять телефон! В три часа утра! Кто на сей раз? Наверное, снова какая-нибудь неприятность из Скотленд-Ярда. Вот она, судьба полицейского. Алло? О! Понял, еду. Все, делу конец, Питер.

— Почему?

— Самоубийство. Повесилась на простыне. Мне нужно ехать.

— Я с тобой.

— Злодейка, каких свет не видывал, — тихо сказал Паркер, глядя на окоченевшее тело с раздувшимся лицом и глубокой красной бороздой вокруг шеи.

Уимзи промолчал. Его знобило и мутило. Пока Паркер с директором тюрьмы выполняли все необходимые формальности, попутно обсуждая случившееся, он сидел сгорбившись с убитым видом. Голоса не смолкали. Вскоре после того, как часы пробили шесть, все собрались уходить. В воображении Уимзи всплыло: склянки бьют восемь, на мачту поднимается черный флаг с черепом и перекрещенными костями.

Ворота со скрежетом растворились, выпуская их, и они вступили в пугающую болезненную темноту. Ранний июньский рассвет уже давно должен был наступить, но полупустые улицы по-прежнему освещали лишь бледно-желтые блики фонарей. Было зверски холодно, шел дождь.

— Что случилось с природой? — спросил Уимзи. — Неужели наступает конец света?

— Нет, — ответил Паркер, — это солнечное затмение.

Биографическая справка

Составлена Полом Остином Делагарди

Мисс Сэйерс попросила меня заполнить кое-какие лакуны и исправить несколько незначительных ошибок в ее описании жизни моего племянника Питера. Делаю это с удовольствием. Каждый мужчина честолюбиво мечтает выступить в печати, поэтому я охотно согласился — со всей скромностью, подобающей моим преклонным годам, — выступить летописцем триумфальной карьеры моего знаменитого племянника.

Род Уимзи старинный — по мне, так слишком старый. Единственное здравое деяние, которое совершил отец Питера, состоит в том, что он объединил свою истощившуюся династию с исполненным жизненной энергии франко-английским родом Делагарди. Но даже при этом мой племянник Джеральд (нынешний герцог Денверский) — всего лишь тупоумный английский сквайр, а моя племянница Мэри, до того как вышла замуж за полицейского и остепенилась, была взбалмошной и глупой девицей. Рад сообщить, что Питер пошел в нашу породу — в свою мать и меня. Да, признаю́, он слишком нервный и любопытный, но это лучше, чем быть серым и безмозглым, как его брат и отец, или сентиментальным, как сын Джеральда Сент-Джордж. По крайней мере, Питер унаследовал мозги Делагарди, что позволяет ему обуздывать бешеный темперамент Уимзи.

Питер родился в 1890 году. В тот период его мать была очень озабочена поведением своего мужа (Денвер всегда доставлял много хлопот, хотя большой скандал разразился только в юбилейный год), и ее нервозность, вероятно, передалась ребенку. Мальчик рос эдакой бледной креветкой, очень беспокойным и озорным, но всегда не по годам сообразительным. В нем не было ничего от статной красоты Джеральда, однако он развил в себе то, что я бы назвал физической одаренностью, — не столько силу, сколько ловкость тела. Он хорошо видел мяч на поле и отлично ездил верхом, был дьявольски отважен, но отнюдь не безрассуден и, прежде чем рискнуть, всегда взвешивал риск. В детстве он страдал ночными кошмарами и, к огорчению отца, страстно увлекался чтением и музыкой.

Его первые школьные годысчастливыми не назовешь. Он был довольно капризным ребенком, а одноклассники, естественно, прозвали его «заморышем»^[283] и насмехались над ним. Он же в порядке самозащиты паясничал и со временем превратился бы в завзятого шута, если бы учитель физкультуры в Итоне не разглядел в нем врожденный талант незаурядного крикетиста. После этого, разумеется, его эксцентричность стала восприниматься как остроумие, а Джеральд получил полезный урок, увидев, что его младший брат стал куда более популярным, нежели он сам. К шестому классу Питер умудрился стать звездой школы — спортсмен, эрудит, arbiter elegantiārum^[284] — nec pluribus impar^[285]. Крикет тому весьма способствовал — огромное количество выпускников Итона помнят «великого Уима» и представление, которое он устроил в игре против Харроу, — однако его знакомство с отличным портным, знание Лондона и умение отличать хорошее вино от плохого — целиком моя заслуга. Денвер мало заботился о нем — у него было слишком много собственных сложностей, к тому же приходилось заниматься Джеральдом, который как раз в то время знатно опозорился в Оксфорде. В сущности, Питер никогда не ладил с отцом, он был беспощадным юным критиком отцовского поведения, а сострадание к матери разрушительно влияло на его чувство юмора.

Излишне говорить, что Денвер был последним, кто потерпел бы собственные недостатки в своих отпрысках. Ему стоило больших денег вытащить Джеральда из оксфордской передряги, и младшего сына он охотно передал на мое попечение. В семнадцать лет Питер по собственной воле переехал ко мне. Он был не по годам зрел, чрезвычайно разумен, и я обращался с ним как с человеком, умудренным жизненным опытом. Отправив его в Париж и передав в надежные руки, я наказал ему действовать на здоровой деловой основе и следить, чтобы все дела велись к взаимному удовлетворению обеих сторон и при проявлении великодушия с его стороны. Он полностью оправдал мои ожидания. Уверен, что ни у одной женщины никогда не возникло повода пожаловаться на отношение к ней Питера; а по меньшей мере две из них вышли впоследствии замуж за представителей королевской семьи (да, весьма дальних представителей, но все же). И здесь я снова считаю себя вправе признать свою заслугу: каким бы хорошим ни был материал, попавший тебе в руки, смешно думать, что вопрос светского воспитания юноши можно оставлять на волю случая.

В ту пору Питер был поистине очаровательным молодым человеком: очень искренним, скромным, с отменными манерами и живым умом. В 1909 году он получил стипендию для изучения истории в Баллиоле, и тут, вынужден признать, сделался в некотором роде несносен: стал вести себя претенциозно, усвоил вычурные оксфордские манеры, обзавелся моноклем, бравировал своими суждениями как в студенческой среде, так и за ее пределами, однако, к его чести будет сказано, никогда не пытался свысока относиться к матери или ко мне. Он учился на втором курсе, когда Денвер сломал шею на охоте и Джеральд унаследовал отцовский титул. В управлении имением Джеральд проявил себя более ответственно, чем я ожидал; худшей его ошибкой явилась женитьба на кузине Хелен, тощей, манерной ханже, провинциалке с ног до головы. Они с Питером от всей души презирали друг друга; но тот всегда находил убежище в поместье матери Доуэр-хаусе.

А на последнем курсе Питер влюбился в семнадцатилетнюю девочку и вмиг забыл все, чему я его учил. Он обращался с ней так, словно она была соткана из паутины, а со мной — как с черствым старым идолом разврата, который сделал его недостойным прикоснуться к ее нежной чистоте. Не стану отрицать, они составляли изысканную пару — белизна и золото, лунные принц и принцесса, как их называли. Ближе к истине было бы сказать — точно с луны свалившиеся. Никто, кроме нас с матерью Питера, не задавался вопросом: что бы он стал делать через двадцать лет с женой, не имевшей ни мозгов, ни характера, а сам он, разумеется, был полностью ослеплен любовью. К счастью, родители Барбары сочли, что она еще слишком молода для замужества, так что на свой последний университетский курс Питер отправился с таким же настроем, с каким сэр Эгламур сражался со своим первым драконом^[286]. Словно голову этого дракона, положив к ногам своей Прекрасной дамы диплом с отличием, он приготовился добродетельно выжидать испытательный срок.

Но тут грянула война. Разумеется, юный идиот помешался на идее жениться, прежде чем отправиться на фронт. Однако присущие ему совестливость и чувство чести делали его податливым как воск в чужих руках, и ему внушили, что, если он вернется с войны калекой, это будет нечестно по отношению к девушке. Сам он об этом прежде не подумал, и теперь, в неистовом порыве самоотречения, поспешил освободить невесту от данного ему слова. Я в этом участия не принимал; результат меня, не скрою, порадовал, но средство казалось неприемлемым.

Он безупречно сражался во Франции, стал хорошим офицером, солдаты любили его. А потом, представьте себе, в шестнадцатом году, уже будучи капитаном, он приехал в отпуск и узнал, что его девушка вышла замуж — за некоего солдафона в чине майора, за которым она ухаживала в госпитале Отряда добровольной помощи и чьим девизом в отношениях с женщинами было: «Брать без раздумий и не миндальничать!» Для Питера это явилось страшным ударом, поскольку девице даже не хватило духу заранее предупредить Питера. Они скоропалительно поженились, узнав, что тот возвращается; лишь ступив на землю Англии, он получил письмо с сообщением о fait accompli^[287] и напоминанием, что сам освободил ее от обета.

К чести Питера надо сказать, он явился прямо ко мне и признал, что сделал глупость. «Ладно, — сказал я, — это послужит тебе уроком. Впредь не ставь себя в дурацкое положение». Итак, он вернулся на фронт с явным намерением (я в этом не сомневаюсь) найти там свою смерть, но вместо этого заслужил звание майора и орден «За выдающиеся заслуги» за участие в некой отчаянной разведывательной операции в тылу у немцев. В 1918 году, под Кодри́, он был контужен и завален землей в воронке от снаряда, в результате чего в течение последующих двух лет время от времени страдал нервными срывами. Вернувшись домой, он поселился в квартире на Пикадилли с Бантером (который на фронте служил у него сержантом, проявившим и проявляющим до настоящего времени беззаветную преданность ему) и начал собирать себя заново по кусочкам.

Видя его состояние, я был готов ко всему. Он утратил свою очаровательную искренность, замкнулся, никому не доверял, в том числе матери и мне, манеры его приобрели неистребимую фривольность, простительную разве что дилетанту, в сущности он превратился в комедианта. Будучи богатым, он мог позволить себе делать все что заблагорассудится, и мне доставляло своего рода язвительное удовольствие наблюдать, как весь послевоенный женский Лондон безуспешно стремился покорить его. «Питеру вредно жить отшельником», — сокрушалась одна заботливая матрона. «Мадам, — ответил ей я, — было бы вредно, если бы это было так». Нет, в этом отношении он меня нисколько не беспокоил. Но я не мог не думать о том, что человеку с его способностями опасно не иметь никакого дела, которое занимало бы его голову.

В 1921 году случилась история с изумрудами Аттенбери. О ней нигде особо не писали, но она наделала шума, немалого даже по тем временам, когда подобного рода скандалы не были редкостью. Однако суд над вором породил несколько еще более горячих сенсаций, самой громкой из которых стало явление лорда Питера в качестве главного свидетеля обвинения.

Это была настоящая слава. На самом деле для опытного полицейского следователя, полагаю, дело не представляло особых трудностей, но «сыщик-аристократ» стал феноменом, ранее невиданным и захватывающим. Денвер взбесился, а лично я не имел ничего против новой деятельности Питера, радуясь, что он хоть чем-то занялся. Сам Питер казался весьма довольным проделанной им работой, и мне нравился инспектор Скотленд-Ярда, с которым он сблизился в ходе расследования. Чарлз Паркер, спокойный, рассудительный и хорошо воспитанный человек, стал большим другом Питера и его шурином. Он обладает ценным качеством любить людей, не стараясь вывернуть их наизнанку.

Единственным осложнением, связанным с новым увлечением Питера — если джентльмену вообще пристало чем-то увлекаться, — было то, что оно неизбежно выходило за рамки увлечения. Невозможно возводить убийц на эшафот ради собственного удовольствия. Интеллект тащил Питера в одну сторону, нервы — в другую, пока я наконец не стал опасаться, что он пойдет вразнос. По завершении каждого очередного дела его снова начинали мучить ночные кошмары и последствия контузии. А потом Денвер — представьте себе, сам Денвер, этот напыщенный болван — в разгар своих гневных инвектив по поводу деградации Питера и его неподобающего участия в работе полиции становится подозреваемым в убийстве, предстает перед судом палаты лордов, и его дело, по сравнению с которым деяния Питера кажутся всего лишь хлопка́ми детской петарды, получает широкую огласку.

Питер вытащил брата из передряги и, к моему облегчению, просто по-человечески напился вдрызг по этому поводу. Но теперь он счел свое «хобби» узаконенной работой на благо общества и проявил достаточный интерес к государственным делам, чтобы время от времени исполнять мелкие дипломатические поручения министерства иностранных дел. А в последнее время он стал более сдержан в проявлениях своего нрава и чуть менее замкнут.

Его последней эскападой было то, что он влюбился в девушку, которую очистил от подозрений в отравлении любовника. Выйти за него замуж она отказалась, как поступила бы на ее месте любая женщина с характером. Чувство благодарности и унизительное сознание своего более низкого положения — не самый прочный фундамент для брака, ситуация была сомнительной с самого начала. На сей раз Питеру достало ума последовать моему совету. «Мальчик мой, — сказал я ему, — ты повторяешь ошибку, которую совершил двадцать лет назад. Эта девушка — не невинное существо, требующее деликатного обращения, это напуганная и травмированная женщина. Начни все сначала, но предупреждаю: тебе понадобится все самообладание, которому ты научился за свою жизнь».

Он попытался. Пожалуй, я никогда еще не видел подобного упорства. У девушки были и мозги, и характер, и порядочность, но ему пришлось учить ее умению принимать, что гораздо труднее, чем умение отдавать. Надеюсь, они найдут взаимопонимание, если сумеют поставить волю впереди страстей. Во всяком случае, он осознает, я это точно знаю, что в данном случае согласия невозможно достигнуть никаким иным способом, кроме как согласием добровольным.

Сейчас Питеру сорок пять, и это возраст, когда действительно пора остепениться. Как видите, я послужил одним из важных факторов формирования его личности и карьеры, и в целом он оправдал мои ожидания. Он — истинный Делагарди, в нем очень мало от Уимзи, если не считать (буду честен) того основополагающего чувства социальной ответственности, которое спасает английское поместное дворянство от полного исчезновения — в духовном смысле. Детектив не детектив, в первую очередь он — ученый и джентльмен; мне будет очень интересно посмотреть, каким он окажется мужем и отцом. Я старею, своих сыновей у меня нет (насколько мне известно), и мне очень хочется, чтобы Питер был счастлив. Но, как говорит его мать, «у Питера всегда было все, кроме того, чего ему по-настоящему хотелось». Полагаю, однако, что он все же удачливей многих.

Пол Остин Делагарди

УИМЗИ, Питер Дэс Бредон, кавалер ордена «За выдающиеся заслуги»; род. 1890, второй сын Мортимера Джеральда Бредона Уимзи, 15-го герцога Денверского, и Хонории Лукасты, дочери Фрэнсиса Делагарди, Бэллингем-мэнор, Хэмпшир.

Образование: Итон-колледж^[288] и Баллиол-колледж^[289], Оксфорд (диплом с отличием «Первый класс почета» по современной истории, 1912 г.).

1914–1918 гг. — служба в Вооруженных силах Его Величества (майор, пехотная бригада).

Автор книг: «Заметки о коллекционировании инкунабул»^[290], «Справочник убийцы» и др.

Увлечения: криминология, библиофилия, музыка, крикет.

Членство в клубах: «Мальборо»; «Клуб эготистов»^[291].

Резиденции: 110а, Пикадилли, Лондон; Бредон-холл, резиденция герцогов Денверских, Норфолк.

Описание герба: соболь и три бегущие мыши на серебряном фоне; шлем, домашний кот, приготовившийся к прыжку, в естественных цветах; девиз: «Как повелевает мне принадлежность к роду Уимзи».

Дороти Ли Сэйерс Смерть по объявлению Неприятности в клубе «Беллона»

© Перевод. И. Доронина, 2021

© Перевод. С. Лихачева, 2021

© Издание на русском языке AST Publishers, 2021

Смерть по объявлению

От автора

Не думаю, что в мире существуют более безобидные и законопослушные представители человеческого рода, чем британские специалисты по рекламе. Мысль о том, что преступление может быть совершено в стенах рекламного агентства, способна зародиться только в неуравновешенных фантазиях автора детективов, привыкшего сваливать вину на Самого Неподходящего Персонажа. Если в пылу своей фантазии я невольно использовала имя или рекламную формулу, ассоциирующиеся с какими бы то ни было реальными человеком, фирмой или товаром, то произошло это лишь по чистой случайности, без намерения бросить малейшую тень на действительно существующие товар, фирму или человека.

Глава1 Дэс^[292] приходит в рекламное агентство Пима

— И, кстати, — сказал мистер Хэнкин, останавливая мисс Росситер, собравшуюся выйти, — сегодня к нам прибывает новый копирайтер.

— Вот как, мистер Хэнкин?

— Его фамилия Бредон. Я мало что о нем знаю. Мистер Пим принял его на работу лично. Но вы ведь позаботитесь о нем?

— Да, мистер Хэнкин.

— Он займет кабинет мистера Дина.

— Да, мистер Хэнкин.

— Пусть мистер Инглби возьмет его под свою опеку и покажет, что делать. Пошлите мистера Инглби ко мне, когда у него найдется свободная минута.

— Да, мистер Хэнкин.

— Это все. Ах да, еще! Попросите мистера Смейла принести мне досье «Дэйрифилдс».

— Да, мистер Хэнкин.

Мисс Росситер сунула под мышку блокнот, бесшумно закрыла за собой дверь со стеклянными вставками и легкой походкой быстро пошла по коридору. Заглянув в стеклянное окошко другой двери, она увидела мистера Инглби, который, закинув ноги на холодный радиатор, сидел в крутящемся кресле и с большим воодушевлением разговаривал с молодой дамой в зеленом, устроившейся на уголке его письменного стола.

— Прошу прощения, — сказала мисс Росситер с небрежной учтивостью, — но мистер Хэнкин спрашивает, не могли ли бы вы уделить ему минутку, мистер Инглби.

— Если это насчет рекламы ирисок «Сорванец», — не без раздражения ответил мистер Инглби, — то она уже у машинисток. Вот! Лучше отнесите им еще эти два листка, и дело с концом. Это придаст тексту более правдоподобный смысл…

— Это не насчет «Сорванца». Это насчет нового копирайтера.

— Как, уже?! — воскликнула девушка. — Еще и башмаки не сношены!^[293] Господи, ведь беднягу Дина похоронили только в пятницу.

— Такова современная система — поспешай, не задерживай, — сказал мистер Инглби. — Очень печально для старомодной благопристойной фирмы. Полагаю, мне придется учить этого парня делать первые шаги. И почему возиться с детьми всегда достается мне?

— Ах, какая ерунда! — сказала девушка. — Вам нужно лишь предупредить его не пользоваться директорским клозетом и не спотыкаться на железной лестнице.

— Вы самая бессердечная женщина на свете, мисс Митьярд. Ну, покуда они не засунули этого парня в мой кабинет…

— Не волнуйтесь, мистер Инглби. Он будет сидеть в кабинете мистера Дина.

— Вот как! Ну, и что он из себя представляет?

— Мистер Хэнкин сказал, что он не знает, его принял на работу лично мистер Пим.

— О боже! Друг самогó начальства. — Мистер Инглби застонал.

— Тогда, думаю, я его видела, — сказала мисс Митьярд. — Высокомерный тип с волосами цвета пакли. Я наткнулась на него вчера, когда выходила из кабинета Пимми. Очки в роговой оправе. Что-то среднее между Ральфом Линном и Берти Вустером^[294].

— Смерть! Где твое жало?^[295] Ну, думаю, мне лучше пойти и посмотреть самому. — Мистер Инглби снял ноги с радиатора, медленно извлек свое тело из вращающегося кресла и с несчастным видом побрел прочь.

— Ну что ж, это даже немного возбуждает, — заметила мисс Митьярд.

— Вы считаете, что нам в последнее время недостает возбуждения? Кстати, не могу ли я получить с вас деньги на венок? Вы просили вам напомнить.

— Да, пожалуй. Сколько с меня? Шиллинг? Вот вам полкроны, остаток внесите в кассу тотализатора.

— Большое спасибо, мисс Митьярд. Надеюсь, на этот раз ваша лошадь выиграет.

— Давно пора. Я пять лет трублю в этом чертовом агентстве, и еще ни разу лошади, на которых я ставила, не вошли даже в первую тройку. Полагаю, это вы организуете жеребьевку?

— Нет, мисс Митьярд, иначе мы бы не допустили, чтобы все выигрыши уходили полиграфистам. Не хотите ли на этот раз сами прийти и тянуть жребий за нас? Мисс Партон как раз печатает список.

— Хорошо, давайте. — Длинноногая мисс Митьярд легко спрыгнула со стола и последовала за мисс Росситер в машинописное бюро.

Это была маленькая неудобная комната, набитая в тот момент до отказа. Пухлая девица в очках, откинув голову назад и сощурившись, чтобы дым от сигареты не разъедал глаза, с пулеметной скоростью отстукивала на машинке клички лошадей — участников дерби — под диктовку пышногрудой коллеги, которая считывала их из газеты «Морнинг стар». Томный молодой человек в рубашке с короткими рукавами вырезáл имена участников тотализатора из листа, на котором они были напечатаны, и скручивал бумажки в маленькие трубочки. Тощий нетерпеливый молодой человек, сидевший на перевернутой корзине для бумаг, перемешивал трубочки в лотке мисс Росситер для входящих документов, отпуская саркастические комментарии по поводу текста какого-то рекламного объявления грузному смуглому юноше в очках, погруженному в чтение книги П. Г. Вудхауса и таскающему печенья из большой жестяной банки. Прислонившись с двух сторон к дверному косяку и таким образом загораживая вход, девушка и еще один молодой человек, судя по всему гость из другого отдела, курили дешевые сигареты и обсуждали теннисный матч.

— Привет, ангелочки! — бодро приветствовала всех мисс Росситер. — Мисс Митьярд будет тянуть жребий за нас. И еще: к нам приходит новый копирайтер.

Грузный молодой человек, подняв взгляд, произнес: «Бедняга!» — и снова углубился в книгу.

— Шиллинг за венок и шесть пенсов — в тотализатор, — продолжила мисс Росситер, пополняя содержимое жестянки, служившей кассовым ящиком. — Кто-нибудь может обменять флорин на два шиллинга? Партон, где ваш список? Вычеркните, пожалуйста, из него мисс Митьярд. Могу я получить деньги с вас, мистер Гарретт?

— У меня до субботы — ни пенса, — ответил любитель Вудхауса.

— Нет, вы только послушайте его! — презрительно воскликнула мисс Партон. — Видимо, вы считаете нас миллионерами, которые должны финансировать весь отдел.

— Сделайте так, чтобы я выиграл, — сказал мистер Гарретт, — и можете вычесть нужную сумму из призовых денег. Что, кофе еще не принесли?

— Мистер Джонс, — обратилась мисс Партон к мужчине, стоявшему в дверях, — посмотрите, не идет ли посыльный, и не могли бы вы проверить вместе со мной список участников забега, голубчик? Огненный Метеор, Туралурал, Фидиппид II, Карусель…

— Карусель выбыла, — сказал мистер Джонс. — А вот и посыльный идет.

— Выбыла? Не может быть, когда? Как жаль! Я внесла ее в список участников забега «Морнинг стар». А откуда это стало известно?

— Из специального дневного выпуска «Ивнинг бэннер». Поскользнулась в конюшне.

— Черт! — ругнулась мисс Росситер. — Плакала моя тысяча фунтов! Ну что ж, такова жизнь. Спасибо, сынок, поставь на стол. Про огурец не забыл? Молодец. Сколько? Полтора? Партон, одолжите мне пенни. Вот, держи. Мистер Уиллис, можно мне отвлечь вас на минуту? Мне нужен карандаш и ластик для этого нового парня.

— Как его зовут?

— Бредон.

— И откуда он?

— Хэнки не знает. Но мисс Митьярд его видела. Говорит, похож на Берти Вустера в очках с роговой оправой.

— Но постарше, — вставила мисс Митьярд. — Лет сорока, хотя хорошо сохранился.

— О господи! И когда он заступает?

— Сегодня с утра. Я бы на его месте отложила свой приход на завтра и отправилась на дерби. О, а вот и мистер Инглби. Он все знает. Кофе, мистер Инглби? Вы что-нибудь узнали?

— Звезда Азии, Шустроногий, Святая Нитуш, Герцог Хамфри…

— Сорок два года, — сказал мистер Инглби. — Без сахара, пожалуйста. Никогда прежде не имел дела с рекламой. Баллиол^[296].

— О господи! — простонала мисс Митьярд.

— Вот именно. Если есть на свете что-нибудь, ни с чем не сравнимое по своей отвратительности, так это баллиолизм, — согласился мистер Инглби, сам выпускник Тринити-колледжа.

— Бредон пошел в Баллиол, чтоб получить крутой засол! — пропел мистер Гарретт, закрывая книгу.

— И, как положено, накачал там большой мосол, — добавила мисс Митьярд. — Спорим, другой рифмы к Баллиолу вы не подберете.

— Летучая мышь, Том Пинч^[297], Ночной гуляка…

— И стал носить щегольской камзол…

— Не щегольской, а дурацкий.

— Тьфу ты!

— Сворачивайте бумажки поплотнее, голубчик. Положите их в крышку коробки из-под печенья. Черт! Это звонок мистера Армстронга. Накройте мою чашку с кофе блюдцем. Где мой блокнот?

— …две двойные ошибки подряд, как я и сказал…

— …я не могу найти вторую копию этой «Магнолии»…

— …начинался с пятидесяти к одному…

— Кто взял мои ножницы?

— Простите, мистер Армстронг требует копии текстов «Нутракса»…

— …и встряхните их хорошенько…

— …черт бы вас всех побрал…

— Мистер Инглби, можете уделить мне минутку? — Чуть саркастический тон появившегося в дверях мистера Хэнкина вмиг изменил мизансцену.

Молодой человек и девушка, подпиравшие дверные косяки, а также пышногрудая подруга мисс Партон растворились в коридоре. Мистер Уиллис поспешно встал с пачкой машинописных страниц в руке, вытащил из нее первую попавшуюся и уставился в нее, сердито нахмурившись. Сигарета мисс Партон незаметно оказалась на полу; мистер Гарретт, не зная, куда деть свою чашку с кофе, рассеянно улыбнулся и сделал вид, будто она оказалась у него в руках случайно, неизвестно откуда; мисс Митьярд, сохранившая присутствие духа, положила корешки тотализаторных квитанций на стул и села на них. Мисс Росситер, сжимавшая в руке машинописные копии, затребованные мистером Армстронгом, имела шанс напустить на себя деловой вид и воспользовалась им. Только мистер Инглби, не снисходя до притворства, поставил свою чашку и с нагловатым видом подошел к начальнику, исполняя его повеление.

— Это, — сказал мистер Хэнкин, деликатно не замечая произведенного им переполоха, — мистер Бредон. Пожалуйста… э-э… объясните ему, что он должен делать. Я отправил в его кабинет досье «Дэйрифилдс». Пусть он начнет с маргарина. Э-э… Не думаю, мистер Бредон, что вы с мистером Инглби были однокашниками: он окончил Тринити. Ваш Тринити, разумеется, не наш. (Мистер Хэнкин был выпускником Кембриджа.)

Мистер Бредон протянул ухоженную руку.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, — эхом отозвался мистер Инглби.

Они посмотрели друг на друга с легкой неприязнью, как два кота при первой встрече. Мистер Хэнкин улыбнулся обоим.

— Когда у вас появятся какие-нибудь идеи насчет маргарина, мистер Бредон, приходите ко мне в кабинет, мы вместе над ними поработаем.

— Ладно! — с обескураживающей простотой ответил мистер Бредон.

Мистер Хэнкин снова улыбнулся и тактично удалился.

— Ну, полагаю, вам нужно со всеми познакомиться, — поспешно сказал мистер Инглби. — Мисс Росситер и мисс Партон — наши ангелы-хранители, они распечатывают наши тексты, исправляют наши грамматические ошибки, снабжают нас карандашами и бумагой, а также поят кофе и кормят пирожными. Мисс Партон — блондинка, мисс Росситер — брюнетка. Джентльмены, как известно, предпочитают блондинок, но лично я нахожу их одинаково очаровательными.

Мистер Бредон поклонился.

— Мисс Митьярд из Сомервилла. Она одно из самых ярких украшений нашего отдела. Сочиняет самые развязные лимерики, какие когда-либо звучали в этих целомудренных стенах.

— Тогда мы с ней подружимся, — сердечно заметил мистер Бредон.

— Справа от вас — мистер Уиллис, слева — мистер Гарретт. Друзья по несчастью. Вот и весь наш отдел, если не считать мистера Хэнкина и мистера Армстронга, это начальники, и мистера Копли, он человек влиятельный и опытный, поэтому времени в машбюро попусту не теряет. Завтракать ходит в город и хочет быть старшим, хотя таковым не является.

Мистер Бредон пожимал руки, которые ему протягивали, и бормотал что-то вежливое.

— Хотите поучаствовать в ставках на дерби? — поинтересовалась мисс Росситер, поглядывая на «кассовый ящик». — Вы подоспели как раз к розыгрышу.

— О, пожалуй, — сказал мистер Бредон. — По сколько ставите?

— По шесть пенсов.

— Да, охотно. Очень мило с вашей стороны. Разумеется, я с удовольствием поучаствую. Каков выигрыш?

— Первый приз приносит до фунта, — сказала мисс Росситер с благодарным вздохом. — А то я уж думала, что мне придется самой выкупать два билета. Партон, добавьте в список фамилию мистера Бредона: бэ-эр-е-дэ-о-эн. Как «Лето в Бредоне»?^[298]

— Совершенно верно.

Мисс Партон любезно записала новое имя и присовокупила еще один незаполненный билет к куче других, лежащих в коробке из-под печенья.

— Что ж, думаю, пора мне отвести вас в вашу конуру, — насмешливо сказал мистер Инглби.

— Валяйте! — ответил мистер Бредон. — То есть я хотел сказать: да, конечно.

— Мы все располагаемся вдоль этого коридора, — пояснил мистер Инглби, показывая дорогу. — Со временем вы будете здесь легко ориентироваться. Это кабинет Гарретта, это — Уиллиса, а вот и ваш, между мисс Митьярд и мною. Эта железная лестница напротив ведет на нижний этаж, где в основном располагаются руководители групп и совещательные комнаты. Кстати, не упадите. Человек, чей кабинет вам достался, на прошлой неделе свалился с нее и погиб.

— Что вы говорите?! — встревоженно воскликнул мистер Бредон.

— Сломал себе шею и разбил голову, — пояснил мистер Инглби. — Об одну из этих шишек.

— А зачем вообще нужны эти шишки на перилах? — посетовал мистер Бредон. — Чтобы разбивать о них головы? Это неправильно.

— Нет, не для этого, — сказала подошедшая мисс Росситер, держа в руках блокноты для заметок и промокательную бумагу. — Они предназначены для того, чтобы мальчишки-посыльные не съезжали вниз по перилам, но дело в том, что сами ступеньки такие… э-э… коварные, я бы сказала… О, мистер Армстронг идет. Начальство не любит разговоров об этой железной лестнице.

— Ну, вот вы и у себя, — сказал мистер Инглби, вняв предупреждению. — Комната такая же, как у всех, разве что радиатор неважно работает. Впрочем, в настоящий момент вас это не должно волновать. Это был кабинет Дина.

— Парня, который свалился с лестницы?

— Да.

Мистер Бредон окинул взглядом тесное помещение, в котором имелись конторка, два стула, шаткий письменный стол и книжная полка.

— О! — произнес он.

— Это было ужасно, — сказала мисс Росситер.

— Да уж, не сомневаюсь, — горячо согласился мистер Бредон.

— Мистер Армстронг как раз диктовал мне, когда мы услышали чудовищный грохот. И он воскликнул: «Боже милостивый, что это?» Я подумала, что это, должно быть, кто-то из мальчишек, потому что в прошлом году один из них упал, когда нес машинку «Элиот-Фишер», — звук был такой же, только еще хуже. И я сказала: «Наверное, кто-то из мальчиков свалился с лестницы, мистер Армстронг», а он ответил: «Беспечные чертята» — и продолжил диктовать, но руки у меня так дрожали, что я не могла делать записи, а потом мимо пробежал мистер Инглби, а у мистера Дэниелса распахнулась дверь, а потом мы услышали душераздирающий крик, и мистер Армстронг сказал: «Надо пойти посмотреть, что случилось». Тогда я вышла и взглянула вниз, но ничего не увидела, потому что там уже собралась толпа народу, а потом мистер Инглби взбежал вверх по лестнице, и выражение лица у вас, мистер Инглби, было такое… лицо — белое как полотно, вы уж поверьте.

— Вероятно, — немного сконфуженно признал мистер Инглби, — три года в этой иссушающей душу профессии еще не лишили меня человеческих чувств. Но со временем это непременно случится.

— Мистер Инглби сказал: «Он убился!» А я спросила: «Кто?» И он ответил: «Мистер Дин», а я сказала: «Этого не может быть», но он подтвердил: «Боюсь, что может». Тогда я пошла к мистеру Армстронгу и сказала: «Мистер Дин убился». А он спросил: «Что вы этим хотите сказать — убился?» Но тут вошел мистер Инглби. Мистер Армстронг только взглянул на него — и вышел, а я спустилась по другой лестнице и увидела, как мистера Дина несли в зал заседаний и голова у него болталась из стороны в сторону.

— И часто тут такое случается? — поинтересовался мистер Бредон.

— Не с такими катастрофическими последствиями, — ответил мистер Инглби, — но эта лестница — самая настоящая смертельная ловушка.

— Однажды я сама с нее упала, — подхватила мисс Росситер, — и сломала каблуки на обеих туфлях. Оказалась в чрезвычайно затруднительном положении, поскольку у меня не было здесь другой пары обуви и…

— Мои дорогие, я вытянула жребий! — сообщила вошедшая в кабинет безо всяких церемоний мисс Митьярд. — Увы, вам не повезло, мистер Бредон.

— Я вообще невезучий.

— Вы почувствуете себя еще более невезучим, провозившись один день с маргарином «Дэйрифилдс», — мрачно вставил мистер Инглби. — Я тоже в пролете, полагаю?

— Боюсь, что да. Разумеется, фаворита вытащила мисс Ролингз — как всегда.

— Надеюсь, он сломает себе ногу, — сказал мистер Инглби. — Входите, Толбой, входите. Вы меня ищете? Не стесняйтесь, мистер Бредон скоро привыкнет к тому, что его кабинет официально считается проходным двором. Это мистер Толбой, руководитель группы «Нутракса» и нескольких других навязших в зубах товаров. Мистер Бредон — наш новый копирайтер.

— Здравствуйте, — коротко кивнул мистер Толбой. — Послушайте, я насчет этого «Нутракса», двойного одиннадцатидюймового. Не могли бы вы сократить слов тридцать?

— Нет, не мог бы, — ответил мистер Инглби. — Я и так уже обкорнал его до предела.

— Боюсь, все равно придется. Для всего этого пустого трепа, да еще с двухстрочным подзаголовком, места нет.

— Места сколько угодно!^[299]

— Нет, его не хватает. Нам нужно еще вставить узкую панель про пятьдесят шесть бесплатных часов с боем.

— Черт бы побрал эту панель и эти часы! Как, интересно, они хотят, чтобы мы разместили все это на полудубле?^[300]

— Не знаю, но хотят. Посмотрите, нельзя ли убрать вот этот кусочек: «Когда ваши нервы начинают шалить» и начать прямо с «Нервам нужен «Нутракс»?

— Армстронгу понравилось насчет нервов, которые начинают шалить. Взывает, мол, к человеческим эмоциям и все такое. Нет, уберите лучше бред насчет патентованной бутылки с пружинной крышкой.

— Они не позволят это убрать, — вмешалась мисс Митьярд. — Это их маленькое изобретение.

— Вы думаете, люди покупают питание для нервной системы ради бутылки? О господи! Я не могу так сразу решить. Оставьте, я подумаю.

— Технический отдел хочет получить это к двум часам, — нерешительно произнес мистер Толбой.

Мистер Инглби ругнулся в адрес технического отдела, схватил лист с версткой и принялся сокращать текст, бормоча сквозь зубы что-то оскорбительное.

— Из всех гребаных рабочих дней, — заметил он, — вторник — самый мерзкий. Ни минуты покоя, пока не скинешь этот чертов одиннадцатидюймовый модуль. Ну, вот! Я сократил двадцать два слова, придется вам этим обойтись. Можно подтянуть вот это слово вверх, это сэкономит целую строку и компенсирует недостающие восемь слов.

— Ладно, попробую, — согласился мистер Толбой. — Чего не сделаешь ради спокойной жизни. Все же это будет выглядеть немного плотновато. Жестко.

— Хотел бы я сам быть пожестче, — сказал мистер Инглби. — Забирайте, ради бога, свои бумажки, пока я кого-нибудь не убил, и уходите.

— Иду-иду, — ответил мистер Толбой и поспешно скрылся.

Мисс Росситер ушла еще в разгар пререканий, теперь и мисс Митьярд собралась идти, заметив напоследок:

— Если Фидиппид выиграет скачку, вы получите кусочек торта к чаю.

— Ну, а теперь пора нам с вами приниматься за работу, — сказал мистер Инглби, обращаясь к Бредону. — Вот вам досье. Вам стоит его полистать, чтобы понять, чем тут занимаются, а потом попробовать придумать несколько заголовков. Ваша задача — дать понять, что маргарин «Зеленые пастбища» фирмы «Дэйрифилдс» так же хорош, как самое лучшее сливочное масло, но при этом стóит девять пенсов за фунт. Они хотят, чтобы на картинке была корова.

— Почему? Маргарин делается из коровьего жира?

— Ну, вообще-то да, но вы не должны это выражать словами. Идея покупателю не понравится. Изображение коровы есть лишь намек на вкус масла, вот и все. Ну и само название «Зеленые пастбища» вызывает ассоциацию с коровами.

— У меня оно вызывает еще и ассоциацию с неграми^[301], — заметил мистер Бредон. — Ну, помните пьесу?

— Негров в рекламе использовать не надо, — огрызнулся мистер Инглби. — Религию, разумеется, тоже. Так что от цитирования двадцать третьего псалма^[302] воздержитесь. Никакого богохульства.

— Понятно. Только что-то вроде «Лучше масла — и притом вполовину дешевле»? Обращение к карману покупателя?

— Да, но масло ругать не надо. Они и маслом торгуют.

— О!

— Можно сказать, что этот маргарин не хуже масла.

— Но в таком случае, — возразил мистер Бредон, — в чем же преимущество масла? Если тот, другой продукт так же хорош, а стоит дешевле, зачем покупать масло?

— В вашу задачу не входит продвигать покупки масла. Речь идет о естественном человеческом инстинкте.

— А, понимаю.

— В любом случае о масле не беспокойтесь. Сосредоточьтесь на маргарине «Зеленые пастбища». Когда что-нибудь придумаете, несите это машинисткам, а потом — прямиком мистеру Хэнкину. Поняли?

— Да, благодарю вас, — сказал мистер Бредон с весьма озадаченным видом.

— А я приду около часу и покажу вам наиприятнейшее место для ланча.

— Огромное спасибо.

— Ну, всяческой вам удачи! — И мистер Инглби отправился к себе в кабинет.

«Этот долго не выдержит, — подумал он. — Однако костюмы шьет у чертовски хорошего портного. Интересно…»

Он пожал плечами и уселся составлять маленький стильный буклет о стальных офисных столах «Слайдерс».

Оставшись один, мистер Бредон не бросился сразу же в атаку на маргарин. Подобно любопытному коту на мягких лапках, которого он весьма напоминал, он продолжил знакомиться со своим новым домом. Смотреть в нем особо было не на что. Выдвинув ящик письменного стола, он нашел зазубренную и заляпанную чернилами линейку, несколько изгрызенных ластиков, кучу блестящих идей насчет чая и маргарина, нацарапанных на клочках бумаги, и сломанную авторучку. На книжной полке стояли словарь, какой-то отвратительный фолиант под названием «Руководство для руководящих лиц», роман Эдгара Уоллеса, приятно оформленный буклет, озаглавленный: «Все о какао», издание «Алисы в Стране чудес», «Знакомые цитаты» Бартлетта, «Избранные произведения У. Шекспира» и пять разрозненных томов «Детской энциклопедии». Внутренности конторки с покатой столешницей представляли больший интерес. Конторка была набита старыми пыльными бумагами, включавшими «Правительственный доклад о пищевых консервантах (ограничения), Акт от 1926 года»; множество весьма грубых (во всех смыслах) рисунков, сделанных рукой любителя, стопку пробных оттисков реклам товаров фирмы «Дэйрифилдс», несколько личных писем и старых счетов. Брезгливо отряхнув пыль с пальцев, мистер Бредон перешел от этого вместилища к крючку и вешалке для пальто на стене, потом — к стопке потрепанных папок в углу и, наконец, уселся во вращающееся кресло перед столом. Бегло осмотрев клеевую подушечку, ножницы, новый карандаш и стопку промокашек, два блока бумаги для заметок и крышку от картонной коробки со всякой всячиной, он водрузил перед собой досье «Дэйрифилдс» и принялся изучать шедевры своего предшественника на тему маргарина «Зеленые пастбища».

Час спустя дверь кабинета открылась, и внутрь заглянул мистер Хэнкин.

— Как, осваиваетесь? — любезно поинтересовался он.

Мистер Бредон вскочил.

— Боюсь, особо похвастать пока нечем. Кажется, мне не совсем удалось проникнуться здешней атмосферой, если я понятно выражаюсь.

— Это придет со временем, — сказал мистер Хэнкин. Он был человеком чутким и считал, что новые копирайтеры буквально расцветают от ободряющих слов. — Позвольте посмотреть, чем вы заняты. Начинаете с заголовков? Очень правильно. Заголовок — более чем полдела. «ЕСЛИ БЫ ВЫ БЫЛИ КОРОВОЙ» — о, нет-нет, боюсь, не стоит называть потребителя коровой. К тому же практически такой же заголовок у нас уже был… дайте вспомнить… кажется, в 1923 году. Мистер Уордл его придумал. Вы найдете его в четвертом досье от конца. Там было сказано: «ДАЖЕ ЕСЛИ БЫ ВЫ ДЕРЖАЛИ КОРОВУ НА КУХНЕ, вы не могли бы получить спред лучше, чем маргарин «Зеленые пастбища»…» и т. д. Хорошая была реклама. Привлекала внимание, создавала приятный зрительный образ и вмещала в одной фразе целую историю.

Мистер Бредон кивал, словно внимал заповедям из уст Пророков. Шеф копирайтеров, водя карандашом, внимательно прошелся по списку заголовков и поставил галочку напротив одного из них.

— Вот этот мне нравится: «Больше и маслянистей. Стóит уплаченных денег». Тут правильный посыл. Можете написать текст к этому и, вероятно, еще к этому: «Вы будете готовы поспорить, что это масло…» Хотя насчет второго я не совсем уверен. Люди из «Дэйрифилдс» весьма строги в отношении упоминания всяких пари.

— В самом деле? Как жаль! А я уже придумал несколько вариантов. «Можете держать пари…» Вам не нравится?

Мистер Хэнкин с сожалением покачал головой.

— Боюсь, это слишком прямолинейно. Призыв к трудящимся классам попусту тратить деньги.

— Но они и так это делают. Все здешние дамы, как я заметил, любят делать небольшие ставки.

— Я знаю, знаю. Но уверен, что клиент этого не одобрит. Вы скоро увидите, что самым большим препятствием для хорошей рекламы являются клиенты. У них у всех свои причуды. Такой заголовок подойдет для «Дарлинг», но не подойдет для «Дэйрифилдс». Один наш связанный со скачками заголовок имел большой успех: «Можете смело поставить последнюю рубашку на не дающую усадки лошадку «Дарлинг». За неделю скачек в Аскоте было продано восемьдесят тысяч полотенец. Хотя отчасти помог случай, потому что лошадь по кличке Дарлинг выиграла пятьдесят к одному, и все женщины, получившие выигрыш, бросились покупать «не дающие усадки полотенца» с лошадками просто из чувства благодарности. Публика — она странная.

— Да, — согласился мистер Бредон. — Похоже на то. Реклама, судя по всему, содержит больше, чем видит глаз.

— Это верно, — мрачновато произнес мистер Хэнкин. — Ладно, запишите все, что придумаете, и приходите ко мне. Вы знаете, где мой кабинет?

— О да… в конце коридора, рядом с железной лестницей.

— Нет-нет, там кабинет мистера Армстронга. Мой — в другом конце коридора, возле другой лестницы, не железной. Кстати…

— Да?

— Да нет, ничего, — рассеянно проговорил мистер Хэнкин. — То есть… Нет, ничего.

Глядя на его удаляющуюся фигуру, мистер Бредон задумчиво покачал светловолосой головой. Затем, вернувшись к работе, весьма быстро написал несколько абзацев во славу маргарина и, держа листки в руке, вышел из комнаты. Повернув направо, он ненадолго задержался у двери в кабинет мистера Инглби и нерешительно уставился на железную лестницу. Пока он стоял перед ней, стеклянная дверь на противоположной стороне коридора открылась, и из нее выскочил мужчина средних лет. Увидев Бредона, он прервал свой бег к лестничной площадке и поинтересовался:

— Вы что-то ищете? Показать вам дорогу?

— О! Да, благодарю. Нет… то есть да. Я — новый копирайтер, ищу машинописное бюро.

— В другом конце коридора.

— А, понятно, огромное спасибо. Тут нелегко сориентироваться. А куда ведет эта лестница?

— Вниз, там куча помещений — главным образом кабинеты руководителей групп, совещательные комнаты, кабинет мистера Пима и нескольких других руководителей, а также типографский отдел.

— Ясно. Большое спасибо. А где вымыть руки?

— Тоже там, внизу. Если хотите, покажу.

— О, благодарю, огромное спасибо.

Мужчина припустил по крутой расшатанной винтовой лестнице, словно выпущенный распрямившейся пружиной. Бредон опасливо последовал за ним.

— Немного крутовато, вам не кажется?

— Да, это точно. Будьте осторожны. Один парень из вашего отдела на днях разбился на ней всмятку.

— Не может быть!

— Сломал шею. Когда мы подоспели, он был уже мертв.

— Что вы говорите?! Ну и ну! И как же, черт возьми, ему это удалось? Он что, не видел, куда ступает?

— Поскользнулся, полагаю. Должно быть, слишком быстро спускался. Со мной никогда такого не случалось. Лестница хорошо освещена.

— Хорошо освещена? — Мистер Бредон изумленно обвел взглядом световой люк наверху, потом — из конца в конец — коридор, в который так же, как в тот, что на верхнем этаже, выходили дверисо стеклянными вставками. — Да, и впрямь хорошо освещена, — сказал он. — Наверняка поскользнулся. Если быстро бежать по лестнице, поскользнуться нетрудно. У него в подметках были сапожные гвозди?

— Я не знаю. Я его туфли не рассматривал. Думал только о том, как собрать его по кусочкам.

— Это вы его нашли?

— Я услышал грохот, выскочил и прибежал на место одним из первых. Кстати, моя фамилия Дэниелс.

— Вот как? Дэниелс, ну конечно. А в ходе расследования ничего не выяснилось насчет сапожных гвоздей?

— Я ничего такого не помню.

— О, ну тогда, должно быть, гвоздей не было. Я хочу сказать, если бы они были, кто-нибудь о них упомянул бы. То есть это было бы хоть каким-то объяснением, не правда ли?

— Объяснением для кого? — спросил Дэниелс.

— Для страховой конторы. Я имею в виду, когда одни люди строят лестницу, а другие скатываются с нее, страховая компания обычно желает знать, как это произошло. По крайней мере, так мне говорили. Я сам никогда с лестниц не падал — стучу по дереву, чтоб не сглазить.

— И лучше не пытайтесь, — сострил Дэниелс, обходя вопрос о страховке. — Вымыть руки — это туда: пройдете через вон ту дверь, а там по коридору слева.

— О, премного вам благодарен.

— Не за что.

Мистер Дэниелс рванул в комнату, забитую письменными столами, оставив мистера Бредона сражаться с тяжелой вращающейся дверью.

В туалете Бредон столкнулся с Инглби.

— О, — сказал последний, — вы сами нашли дорогу? Мне говорили, чтобы я вам ее показал, но я забыл.

— Мистер Дэниелс меня проводил. Он кто?

— Дэниелс? Руководитель группы. В его ведении несколько клиентов: «Слайдер», «Братья Хэррогейт» и еще кое-какие. Отвечает за макеты, отсылает клише в газеты и все такое прочее. Неплохой парень.

— Кажется, он особо чувствителен к вопросу о железной лестнице. То есть он был весьма разговорчив, пока я не затронул вопрос о том, что страховая компания наверняка пришлет своих людей расследовать этот несчастный случай, — тут он как будто рассердился на меня.

— Он давно служит в этой фирме и не любит, когда на нее бросают тень. Тем более когда это делает новичок. Вообще-то тут лучше держаться скромнее, пока не проработал лет десять. Раскованность не приветствуется.

— Вот как? Спасибо, что предупредили.

— Этой конторой управляют, как правительственным учреждением, — продолжил Инглби. — Суета нежелательна, а инициативе и любопытству вежливо указывают на дверь.

— Это точно, — подхватил задиристого вида рыжеволосый мужчина, который тер пальцы пемзой так, словно хотел содрать с них кожу. — Я попросил у них пятьдесят фунтов на новый объектив — и каков был ответ? Пожалуйста, соблюдайте экономию во всех отделах. Чистый Уайтхолл, разве нет? А ведь они платят вам, ребята, за то, чтобы вы писали рекламные тексты в духе: чем больше тратишь, тем больше экономишь! Утешаюсь только тем, что мне здесь недолго осталось.

— Это мистер Праут, наш фотограф, — представил мужчину мистер Инглби. — Он грозит уволиться последние пять лет, но, когда доходит до дела, понимает, что нам без него никак не обойтись, и уступает нашим слезным мольбам.

— Ха! — воскликнул мистер Праут.

— Руководство считает мистера Праута таким ценным сотрудником, — продолжал мистер Инглби, — что предоставило ему огромную комнату…

— В которую и котенок не втиснется, — перебил его мистер Праут, — и к тому же без вентиляции. Убийство — вот чем они здесь занимаются. Калькуттские черные дыры^[303] и лестницы, на которых люди ломают себе шеи. Что нужно этой стране, так это Муссолини, чтобы создать нормальные условия для работы. Но какой толк от разговоров? Все остается по-прежнему, сами скоро убедитесь.

— Мистер Праут — наш домашний подстрекатель, — снисходительно заметил мистер Инглби. — Вы идете, Бредон?

— Да. Мне нужно отнести это в машбюро.

— Ясно. Поворачиваем сюда, потом поднимаемся на лифте, проходим через диспетчерскую — и вот вы на месте: прямо перед входом в дом «Бритиш бьюти»^[304]. Девочки, мистер Бредон принес вам небольшую работенку.

— Давайте сюда, — сказала мисс Росситер. — И еще… мистер Бредон, не будете ли вы так любезны написать свое полное имя и адрес вот на этой карточке — для отдела кадров.

Бредон послушно взял карточку.

— Печатными буквами, пожалуйста, — добавила она, с некоторой тревогой глядя на листки, которые он ей только что передал.

— О, вы полагаете, что у меня ужасный почерк? Я всегда считал, что он довольно четкий. Может, не слишком красивый, но вполне разборчивый. Впрочем, если вы говорите…

— Печатными буквами, — твердо повторила мисс Росситер. — Привет! Вот и мистер Толбой. Думаю, ему нужны вы, мистер Инглби.

— Ну, что опять?

— В «Нутракс» забраковали макет, — объявил мистер Толбой с мрачно-торжествующим видом. — Они только что передали с посыльным сообщение, что хотят чего-то особенного, что можно было бы противопоставить кампании «Сламбермальта». Мистер Хэнкин желает, чтобы вы что-нибудь придумали и принесли ему через полчаса.

Инглби издал громкий стон, и Бредон, положив свою учетную карточку, уставился на него с открытым ртом.

— Будь он проклят, этот чертов «Нутракс»! — вскричал Инглби. — Чтоб на всех его директоров напала слоновья болезнь, сухотка и инкарнация ногтей на ногах!

— О да, — согласился Толбой. — Так вы что-нибудь сочините, правда? Если я получу это до трех часов, наборщик… Ба!..

Небрежно скользивший взгляд мистера Толбоя наткнулся на учетную карточку Бредона. Мисс Росситер тоже перевела на нее взгляд. На карточке было печатными буквами аккуратно написано одно слово:

ДЭС

— Вы только посмотрите на это! — выдохнула мисс Росситер.

— О! — воскликнул Инглби, заглядывая через ее плечо. — Так вот вы кто, мистер Бредон? Что ж, единственное, что можно сказать, так это то, что рано или поздно вы заявитесь в дом к каждому из нас. Неотвратимый гость, так сказать.

Мистер Бредон виновато улыбнулся.

— Вы меня так напугали своим криком, — ответил он, — что я не дописал.

Он снова взял карточку и заполнил ее до конца:

Дэс Бредон,

12-а, Грейт-Ормонд-стрит,

Западно-Центральный округ, 1.

Глава 2 Шокирующая неделикатность двух машинисток

В двадцатый раз мистер Дэс Бредон перечитывал отчет о коронерском расследовании смерти Виктора Дина. В нем содержались показания мистера Праута, фотографа:

«Подходило как раз время чаепития. Чай приносят приблизительно в три тридцать. Я вышел из своего кабинета на верхнем этаже с камерой и треногой в руках. Мистер Дин прошел мимо меня. Он быстро шагал по коридору в направлении железной лестницы. Не бежал — просто шел быстрым шагом. Под мышкой он нес большую тяжелую книгу. Теперь я знаю, что это был «Атлас мира» издания газеты «Таймс». Я повернул в ту же сторону и увидел, как он начал спускаться по лестнице; это весьма крутая винтовая лестница. Он успел сделать с полдюжины шагов, когда вдруг согнулся пополам и исчез. Послышался чудовищный грохот. Можно назвать это громкой дробью — повторяющийся стук. Я побежал. В этот момент мистер Дэниелс распахнул свою дверь, вышел и зацепился ногой за мою треногу. Пока мы высвобождали его ступню, мимо нас пробежал мистер Инглби. Я услышал пронзительный крик снизу, положил камеру на пол, и мы вместе с мистером Дэниелсом помчались к лестничной площадке. Кто-то еще присоединился к нам — мисс Росситер, кажется, несколько копирайтеров и клерков. Мы увидели мистера Дина, который, как-то съежившись, лежал у подножья лестницы. Я не знал, скатился ли он по ступеням или перевалился через перила. Он лежал, как тряпичная кукла. Винтовая лестница представляет собой правостороннюю спираль с одним полным поворотом. Ступени сделаны из металла с прорезями. На перилах имеются железные шишечки размером с грецкий орех. Поскользнуться на этих ступенях нетрудно. Освещена лестница хорошо. Прямо над ней располагается световой люк, также на нее падает свет из коридора через стеклянные вставки в дверях кабинетов нижнего этажа. Я сфотографировал ее на H&D 450 вчера в три тридцать, то есть на следующий день после несчастного случая, при обычном дневном освещении, используя высокочувствительную кассету «Актинакс», при выдержке в одну секунду и диафрагме f/16. Освещение было такое же, как в момент смерти мистера Дина. В обоих случаях светило солнце. Коридор вытянут примерно с севера на юг. Когда покойный летел с лестницы, свет должен был падать сверху и сзади; солнечный свет никак не мог его ослепить».

Далее шли показания мистера Дэниелса:

«Я стоял у своего стола — мы с мистером Фриманом советовались относительно макета одной рекламы, — когда услышал грохот. Я подумал, что кто-то из мальчишек снова свалился с лестницы. Уже был случай, когда один из них упал с нее. Я не считаю, что эта лестница опасна. Просто мальчишка бежал по ней слишком быстро. Не помню, чтобы я слышал, как мистер Дин шел по коридору, и не видел его. Я стоял спиной к двери. Люди все время ходят по этому коридору, я бы и внимания не обратил. Из комнаты я вышел, когда услышал звук падения, и споткнулся о треногу мистера Праута. Я не упал, но покачнулся, и мне пришлось схватиться за него, чтобы устоять на ногах. Когда я выходил, в коридоре, кроме мистера Праута, никого не было. Могу поклясться. Мистер Инглби пробежал мимо нас, когда мы разбирались с треногой. Он шел не из своего кабинета, а с южного конца коридора, потом начал спускаться по лестнице, и мы с мистером Праутом последовали за ним, как только я выпутался из треноги. Я слышал, как внизу кто-то пронзительно закричал. Это случилось прямо перед тем или сразу после того, как я столкнулся с мистером Праутом. Поскольку я был в замешательстве, точно сказать не могу. Мы увидели мистера Дина, лежавшего у подножья лестницы. Вокруг стояло много людей. Потом мистер Инглби очень торопливо взбежал по лестнице вверх, крича: «Он мертв!» или «Он убился!». За точность слов не поручусь. Сначала я ему не поверил, думал, что он преувеличивает, и продолжал спускаться. Мистер Дин лежал головой вниз. Ноги частично оставались на лестнице. Думаю, кто-то уже пытался поднять его, прежде чем я подошел. У меня есть некоторый опыт по части смертей и несчастных случаев. Во время войны я был санитаром. Осмотрев его, я высказал мнение, что он мертв. Полагаю, мистер Аткинс еще до меня сказал то же самое. Я помог поднять тело и отнести его в зал заседаний. Мы положили его на стол и попытались оказать первую помощь, но у меня не было сомнений, что он умер. Нам не пришло в голову оставить его там, где он был, до приезда полиции, так как, конечно, он мог быть еще жив, мы не могли оставить его лежать головой вниз на лестнице».

Затем следовал рассказ мистера Аткинса, который объяснил, что является секретарем одной из групп, работающих на нижнем этаже:

«Я как раз вышел из своей комнаты, от двери которой открывается вид на железную лестницу. Она находится не строго напротив подножья лестницы, но нижние ступени от нашей двери хорошо видны. Любой, кто спускается по ней, сходя с последних ступеней, оказывается ко мне спиной. Я услышал грохот и увидел, как покойный, словно мешок, падает вниз. Не было похоже, чтобы он пытался спастись. В руках он сжимал какую-то большую книгу и, даже упав, не выпустил ее. Создалось такое впечатление, будто он пулей пролетел от одного конца лестницы до другого и шмякнулся, как мешок с картошкой, так сказать, воткнувшись головой в пол. Я как раз нес большой поднос, уставленный стеклянной посудой. Поставив его на пол, я сразу помчался к пострадавшему, попробовал поднять его, но, едва прикоснувшись к нему, понял, что он мертв. Мне показалось, что он сломал себе шею. В тот момент в коридоре была миссис Крамп. Это наша главная уборщица. Я сказал ей: «Боже милостивый! Он сломал себе шею», и она громко закричала. Почти сразу же собралась куча народу. Кто-то предположил: «Может, у него просто вывих?» Мистер Дэниелс сказал мне: «Мы не можем оставить его здесь». Кто-то, кажется, мистер Армстронг, предложил перенести мистера Дина в зал заседаний. Я помогал нести его. Покойный так крепко сжимал книгу, что мы с трудом у него ее забрали. После падения он не сделал ни единого движения, ни единой попытки что-нибудь сказать. Я ни секунды не сомневался, что он был мертв с того самого момента, как приземлился».

Миссис Крамп безоговорочно подтвердила все сказанное мистером Аткинсом:

«Я руковожу бригадой уборщиц в Рекламном агентстве Пима. В мои обязанности входит развозить чай на сервировочном столике по кабинетам каждый день в три тридцать. Я начинаю обход приблизительно в четверть четвертого и заканчиваю где-то без четверти четыре. В тот день я только что обслужила первый этаж и возвращалась к лифту, чтобы отвезти чай на верхний этаж. То есть было около половины четвертого. Идя по коридору, я видела подножье железной лестницы и видела, как упал мистер Дин. Он упал, как мешок. Это было ужасно. Падая, он не кричал и вообще не издал ни звука. Он падал, как мертвое тело. У меня сердце замерло. Я была так потрясена, что минуты две не могла двигаться. Потом мистер Аткинс подбежал, чтобы поднять его, и сказал: «Он сломал себе шею». Вот тогда я закричала. Не смогла сдержаться, так меня это ошарашило. Я считаю, что эта лестница — опасное, злополучное место, и всегда предупреждаю об этом других женщин. Если на ней поскользнуться, почти невозможно спастись, особенно если несешь что-то в руках. Люди бегают по ней вверх-вниз целый день, и края ступенек так отполированы, что вы представить себе не можете, а некоторые ступеньки стерлись и сделались покатыми».

Медицинское заключение представил доктор Эмерсон:

«Я живу на Куинс-сквер в Блумсбери. От моего дома до агентства Пима, расположенного на Саутгемптон-роу, не больше пяти минут ходьбы. Мне позвонили по телефону в три сорок пять, и я немедленно отправился на место. Пострадавший к моменту моего появления был мертв. Осмотрев его, я сделал вывод, что он был мертв уже минут пятнадцать. Шея его была сломана в районе четвертого шейного позвонка. У него также имелась рана от ушиба на правом виске, с трещиной в черепе. Любой из этих травм было достаточно, чтобы повлечь за собой смерть. Я бы сказал, что он умер сразу же после падения. У него также имелся перелом большой берцовой кости левой ноги, которая, вероятно, во время падения попала между столбцами перил. Разумеется, на теле имелось множество небольших царапин и ушибов. Осмотр раны на голове дал возможность предположить, что пострадавший ударился виском об одну из шишечек на перилах. Не могу сказать, что именно послужило непосредственной причиной смерти — этот удар или перелом позвоночника, но в любом случае смерть была мгновенной. Признаю, что это не имеет особого значения. Я не обнаружил никаких признаков сердечных или иных заболеваний, которые позволили бы предположить, что пострадавший был предрасположен к головокружениям или обморокам. Не обнаружил я также ничего, что указывало бы на алкогольную или наркотическую зависимость. Я видел лестницу и считаю, что на ней действительно очень легко поскользнуться. Насколько я могу судить, зрение у покойного было в норме».

Мисс Памела Дин, сестра умершего, засвидетельствовала, что ее брат в момент несчастного случая пребывал в добром здравии и что с ним никогда в жизни не случалось припадков и обмороков. Он не страдал близорукостью. Время от времени его беспокоила печень. Он был прекрасным танцором и двигался легко и аккуратно. Однажды в детстве он растянул лодыжку, но, насколько ей известно, это не повлекло никаких последствий для голеностопного сустава.

Были также получены свидетельства, что прежде несколько раз с людьми, спускавшимися по железной лестнице, тоже происходили неприятности; другие свидетели выразили убеждение, что лестница не представляет опасности для человека, проявляющего разумную осторожность. Присяжные вынесли вердикт о смерти от несчастного случая, присовокупив особое мнение, касающееся необходимости замены железной винтовой лестницы на более прочную конструкцию.

Мистер Бредон покачал головой, потом взял из лежавшего перед ним лотка лист бумаги и написал:

1. Упал, как мешок.

2. Не делал попыток спастись.

3. Не выпустил из рук книгу.

4. Упал головой вниз.

5. Сломанная шея, трещина в черепе; обе травмы смертельны.

6. Хорошее здоровье; хорошее зрение; хороший танцор.

Набив трубку, Бредон некоторое время сидел, уставившись на список. Потом пошарил в ящике стола и извлек из него листок бумаги, на котором было что-то вроде неоконченного письма или черновика:

«Уважаемый мистер Пим,

считаю необходимым довести до Вашего сведения, что в агентстве происходит нечто весьма неприятное, способное привести к серьезным…»

Поразмыслив немного, Бредон отложил этот документ и начал писать на другом листе бумаги, деловито стирая и переписывая слова. Наконец губы его растянулись в улыбке.

— Готов поклясться, в этом что-то кроется, — пробормотал он себе под нос. — Что-то важное. Задача состоит в том, чтобы выяснить, что именно. Скорее всего, речь идет о деньгах — но откуда эти деньги? Думаю, не от Пима. Не похоже, чтобы это было его персональное шоу, а шантажировать целую контору невозможно. Интересно, однако. В конце концов, не исключено, что он хорошо заплатил бы, чтобы предотвратить…

Бредон замолчал и снова погрузился в раздумья.

— А что вы думаете о нашем мистере Бредоне? — спросила мисс Партон, беря очередной шоколадный эклер.

— О баловне Пимлико?^[305]— уточнила мисс Росситер. — Голубушка, если вы съедите все эти сладости, вы наберете много-много фунтов. Ну, что сказать? Он душка, а рубашки у него, я бы сказала, даже слишком великолепны. Продолжать такую жизнь на жалованье от Пима, с премиями или без, он не сможет. С шелковыми носками тоже придется распрощаться.

— Да, он явно вырос в достатке, — согласилась мисс Партон. — Должно быть, из новых бедных. Потерял все свои деньги во время кризиса или что-нибудь в этом роде.

— Либо так, либо семья устала его содержать и перевела на самообеспечение, — предположила мисс Росситер. Она соблюдала более строгую диету, чем ее коллега, и была менее склонна к сантиментам. — Я тут как-то спросила его, чем он занимался до того, как пришел к нам. Он ответил: «Разным» — и упомянул, что хорошо разбирается в автомобилях. Полагаю, он был одним из тех золотых мальчиков, которые торговали машинами за комиссионные, а когда спрос резко упал, ему пришлось взяться за настоящую работу, если таковой можно назвать работу копирайтера.

— Мне кажется, он очень умен, — сказала мисс Партон. — Вы видели тот идиотский заголовок, который он вчера придумал для маргарина? «Это гораздо, гораздо маслянее масла». Хэнки чуть живот не надорвал от смеха. Думаю, Баловень его просто дурачил. Уверена, он бы не додумался до такой глупости, если бы у него не было мозгов.

— Из него выйдет хороший копирайтер, — решительно объявила мисс Росситер. Она повидала на своем веку столько копирайтеров, приходивших и уходивших, как корабли в ночи, что была способна оценивать их с ходу не хуже начальников. — У него есть чутье, понимаете? С ним все будет в порядке.

— Надеюсь, — сказала мисс Партон. — У него прекрасные манеры. Он, в отличие от молодого Уиллиса, не швыряет вам свои бумажки так, словно вы какое-то ничтожество. И по-джентльменски оплачивает свои счета за чай.

— Выводы делать рано, — заметила мисс Росситер. — Пока он оплатил только один счет. Меня бесит, когда некоторые делают из этого целую проблему. Взять хоть бы Гарретта. Когда я пришла к нему за деньгами в субботу, он мне просто нагрубил. Намекнул, что я наживаюсь на этих чайных деньгах. Наверное, ему это показалось забавным. Мне — нет.

— Он хотел пошутить.

— Нет, не хотел. Во всяком случае, не совсем. И он вечно ворчит. Булочки с изюмом, рулеты с джемом — все ему не так. Я ему сказала: «Мистер Гарретт, если вы готовы посвящать свое обеденное время тому, чтобы пытаться найти что-нибудь, что понравится всем, — пожалуйста!» А он: «О нет, я вам не курьер». «А я, по-вашему, кто? — спрашиваю. — Девочка на побегушках?» На это он посоветовал мне не терять хладнокровия. Все это очень мило, но от этого очень устаешь, особенно в такую жару.

Мисс Партон согласно кивнула. Эти чаепития были вечным поводом для чьего-нибудь недовольства.

— Во всяком случае, дружище Бредон хлопот не доставляет, — заметила она. — Самое простое печенье и чашка чая — вот его ежедневный заказ. При этом он сказал, что готов вносить столько же, сколько другие, хотя с него следовало бы брать не больше шести пенсов. Мне нравятся мужчины, которые проявляют щедрость и разговаривают с тобой любезно.

— О, язык у Баловня подвешен отлично, — сказала мисс Росситер. — И притом он очень любопытен.

— Они все такие, — ответила мисс Партон. — А знаете, что вчера случилось? Это было ужасно. Бредон пришел за распечатками своего текста для мистера Хэнкина. Я была в страшной запарке из-за какой-то чуши старика Копли — он ведь всегда требует, чтобы все было готово через пять минут, — и сказала: «Возьмите сами». И что вы думаете? Когда минут через десять я подошла за чем-то к полке, выяснилось, что он унес папку с личными бумагами мистера Хэнкина. Не иначе, как он ослеп, если не увидел на папке надписи «Личное» красными буквами в дюйм высотой. Разумеется, Хэнки пришел бы в ярость, если бы узнал об этом, поэтому я бросилась к Бредону и увидела, как он сидит за столом и спокойненько читает личные бумаги Хэнки. Как вам это нравится? Я ему говорю: «Мистер Бредон, вы взяли не ту папку». А он даже не смутился. Протянул ее мне и сказал: «Я как раз подумал, что, наверное, ошибся. Но очень интересно узнать, какое у кого жалование». Дорогая моя, он читал штатное расписание! Я сказала: «О, мистер Бредон, вы не должны это читать. Это совершенно конфиденциально». А он: «В самом деле?» Мне показалось, что он был крайне удивлен.

— Вот осёл! — воскликнула мисс Росситер. — Надеюсь, вы сказали ему, чтобы держал язык за зубами? Они все так щепетильны, когда речь идет об их зарплатах. Никак не могу этого понять, но всем до смерти хочется знать, сколько получают другие, и все до смерти боятся, чтобы кто-нибудь не узнал, сколько получают они сами. Если Бредон начнет болтать, поднимется большая буча.

— Я его предупредила, — сказала мисс Партон, — но ему это, кажется, показалось очень забавным, и он спросил, сколько ему понадобится времени, чтобы дослужиться до жалования Дина.

— А сколько получал Дин?

— Шесть, — ответила мисс Партон. — И большего, по-моему, не заслуживал. Должна заметить, без него в отделе будет спокойней. Он, бывало, мутил воду.

— Если хотите знать мое мнение, — сказала мисс Росситер, — я не думаю, что это правильно — смешивать людей с университетским образованием и остальных. Что касается выпускников Оксфорда и Кембриджа, то между ними принято обмениваться колкостями и сквернословить, но остальные в эту атмосферу не вписываются. Им всегда кажется, что над ними глумятся.

— Их раздражает Инглби. Он никогда ничего не воспринимает всерьез.

— Никто из них не воспринимает, — высказала мисс Росситер свое непогрешимое, основанное на опыте мнение о причинах раздоров. — Для них это все игра, а для Копли и Уиллиса — убийственно серьезно. Если Уиллис пускается в метафизику, то Инглби декламирует лимерики. Лично я придерживаюсь широких взглядов. Мне это даже нравится. И должна сказать, что университетские не собачатся так, как остальные. Если бы Дин не свалился с лестницы, между ним и Уиллисом произошла бы очень серьезная ссора.

— Никогда не могла понять, чего они не поделили, — заметила мисс Партон, задумчиво помешивая кофе.

— Я думаю, все дело в девушке, — предположила мисс Росситер. — Раньше Уиллис очень часто проводил выходные с Дином, а потом вдруг все прекратилось. В марте между ними произошла жуткая ссора. Мисс Митьярд слышала, как они яростно ругались в кабинете Дина.

— Она поняла, из-за чего?

— Нет. Вы же знаете мисс Митьярд: она сначала постучала в стенку, а потом пошла к ним и велела заткнуться. От нее никакого толку, когда речь идет о чьих-то чувствах. Странная женщина. Ну, думаю, нам пора закругляться, а то завтра утром мы будем ни на что не годны. Где чек? Вы съели на два пирожных больше, чем я. С вас шиллинг и один пенс, с меня — девять пенсов. Если я дам вам шиллинг, а вы мне два пенса и еще два официантке и за место за столиком, мы будем в расчете.

Покинув «Корнер-хаус», девушки вышли на Ковентри-стрит, повернули направо и пересекли площадь Пикадилли, направляясь к метро. Когда они снова ступили на тротуар, мисс Росситер вдруг сжала локоть мисс Партон.

— Смотрите! Баловень! Разодет в пух и прах!

— Да ладно, это не он, — возразила мисс Партон. — Хотя нет, он! Вы посмотрите на этот смокинг! Гардения в петлице и — боже милостивый! — монокль!

Ничего не ведая об этих комментариях, джентльмен, о котором шла речь, непринужденно шагал им навстречу, дымя сигаретой. Когда они поравнялись, мисс Росситер расплылась в жизнерадостной улыбке и сказала:

— Привет!

Мужчина автоматически приподнял шляпу и кивнул. Его лицо ничего не выражало. Щеки мисс Росситер огненно зарделись.

— Это не он. Какой ужас!

— Он принял вас за уличную девицу, — сказала мисс Партон с некоторым смущением, но, возможно, и с легким злорадством.

— Это невероятно… — раздосадованно пробормотала мисс Росситер. — Я могла бы поклясться…

— Он вовсе на него и не похож, когда смотришь с близкого расстояния, — сказала мисс Партон, крепкая задним умом. — Я же говорила, что это не он.

— Вы сказали, что это он.

Мисс Росситер обернулась как раз вовремя, чтобы стать свидетельницей любопытного эпизода. Со стороны Лестер-сквер плавно подкатил лимузин и остановился напротив входа в бар «Крайтирион». Роскошно одетый мужчина подошел к нему и перекинулся несколькими словами с пассажиром, отшвырнув сигарету и взявшись за ручку дверцы, словно собирался сесть в машину. Но прежде, чем он успел это сделать, из дверей магазина неожиданно появились двое мужчин. Один из них заговорил с шофером, другой положил ладонь на руку элегантного мужчины. Они обменялись одной-двумя фразами, после чего первый сел рядом с шофером, а второй открыл дверцу лимузина. Шикарно одетый мужчина забрался внутрь. Тот, что открывал дверцу, последовал за ним, и машина отъехала. Все произошло так быстро, что мисс Партон не успела даже обернуться на восклицание мисс Росситер, как их и след простыл.

— Его арестовали! — выдохнула мисс Росситер, глаза ее блестели. — Те двое — наверняка детективы. Интересно, что натворил наш «друг с моноклем»?

Мисс Партон была взволнована.

— А ведь мы говорили с ним, подумав, что это Бредон.

— Это я говорила с ним, — поправила ее мисс Росситер.

Хорошо было мисс Партон теперь примазываться, а ведь всего несколько минут назад она весьма демонстративно отмежевалась от невольной бестактности подруги. Это нельзя было оставить безнаказанным.

— Ну хорошо, вы говорили, — согласилась мисс Партон. — Я удивляюсь тому, что вы заигрываете с этим ловким мошенником. В любом случае, если мистер Бредон не объявится завтра на работе, станет понятно, что это был он.

Однако выяснилось, что это вряд ли был мистер Бредон, потому что на следующее утро он как ни в чем не бывало появился на месте. Мисс Росситер поинтересовалась, нет ли у него двойника.

— Насколько мне известно, нет, — ответил мистер Бредон. — Один из моих кузенов немного похож на меня.

О случившемся накануне мисс Росситер поведала ему с небольшими изменениями. По зрелом размышлении она решила, что лучше не упоминать о том, как ее приняли за даму легкого поведения.

— Я не думаю, что это был мой кузен, — сказал мистер Бредон. — Он ужасно добропорядочный господин, хорошо известный в Букингемском дворце и все такое.

— Продолжайте, — попросила мисс Росситер.

— Я в семье — паршивая овца. При встрече на улице он меня даже не замечает. Должно быть, это был кто-то другой.

— Фамилия вашего кузена тоже Бредон? — поинтересовалась мисс Росситер.

— О да, — ответил мистер Бредон.

Глава 3 Любопытство нового копирайтера

За ту неделю, что мистер Бредон проработал в агентстве Пима, он многому научился. Теперь он знал среднее количество слов, умещающихся в четырех дюймах текста; знал, что завоевать расположение мистера Армстронга можно искусно выстроенным макетом, между тем как мистер Хэнкин считает всякие художества пустой тратой времени для копирайтера; что слово «чистый» опасно, поскольку, использованное без должной осторожности, может повлечь судебное преследование со стороны государственных инспекторов, в то время как слова «высочайшее качество», «лучшие ингредиенты», «законсервировано в наилучших условиях» не имеют юридического смысла, а следовательно, безопасны; что выражение «давая работу бесчисленному множеству британских трудящихся и т. д.» никак не то же самое, что «исключительно британского производства»; что на севере Англии любят соленые масло и маргарин, а на юге предпочитают несоленые; что в «Морнинг стар» не принимают рекламу, содержащую слово «излечивает», хотя не возражают против таких глаголов, как «облегчает» или «улучшает», и, соответственно, любой товар, претендующий на способность «излечивать» от чего бы то ни было, обязан быть официально зарегистрирован как патентованное лекарство и иметь дорогостоящее клеймо; что наиболее убедительная реклама должна быть ироничной и — по какой-то причине — написанной в простом и категоричном стиле; что если в заголовок прокрадется сколь угодно притянутая за уши аллюзия на непристойность, британская публика неминуемо ее учует; что величайшая цель и задача художественного отдела — вытеснить из рекламы текст, и копирайтер для них — злодей, строящий козни, чтобы, наоборот, забить всю площадь макета пустословием и не оставить пространства для рисунков; что верстальщик — безответный ишак, мечущийся меж двух зол, и всю свою жизнь проводит в попытках примирить эти противостоящие партии; а вдобавок ко всему — что все отделы единодушны в своей ненависти к клиенту, который неумолимо портит макеты, загромождая их купонами, предложениями бесплатных подарков, списками местных агентов и реалистичными портретами жутких и совершенно неинтересных мультипликационных персонажей, тем самым нанося ущерб самому себе и доводя до озверения всех причастных.

Бредон также научился ориентироваться на обоих этажах, занимаемых агентством, без посторонней помощи и даже подниматься на крышу, где мальчики-посыльные делали ежедневную зарядку под руководством сержанта и откуда в ясные дни открывался чудесный вид на Лондон. Он познакомился со многими руководителями групп и иногда мог даже с ходу вспомнить, какие клиенты находятся в ведении какой группы, а с большинством сотрудников своего отдела сдружился. В отделе было два руководителя — мистер Армстронг и мистер Хэнкин, каждый был по-своему блистателен, и у каждого были свои причуды. Например, мистер Хэнкин никогда не визировал заголовки, содержавшие слово «великолепный»; мистер Армстронг не любил макеты, включавшие изображения судьи или еврея, поэтому почувствовал себя совершенно несчастным, когда владельцы табачной компании «Уиффлетс» запустили новый бренд трубочного табака под названием «На суд знатоков», и предпочел передать кураторство над его рекламой со всеми потрохами мистеру Хэнкину. Мистер Копли, пожилой, серьезный человек, пришедший в профессию рекламщика еще до нынешнего безумного наплыва копирайтеров — выпускников частных школ и университетов, был известен предрасположенностью к расстройству пищеварения и фантастическим умением писать аппетитные тексты о консервированных и фасованных продуктах питания. Содержимое любой консервной банки или фирменной упаковки было для него ядом, его рацион состоял из недожаренного бифштекса, фруктов и хлеба из муки грубого помола. Единственный текст, написание которого действительно доставило ему удовольствие, был о непросеянной муке «Банбери», и он неизменно впадал в депрессию, когда его сдержанные панегирики, снабженные полезными медицинскими сведениями, вычеркивались в пользу какой-нибудь легкомысленной глупости, сочиненной Инглби, вроде «выпечки без хлопот с непросеянной мукой «Банбери». Но когда речь заходила о сардинах и консервированном лососе, он был несгибаем.

Инглби специализировался на снобистских текстах о чае «Твентименс» («который предпочитают фавориты моды»), сигаретах «Уиффлетс» («на королевской трибуне в Аскоте, в Корлевском яхтклубе в Каусе вы увидите ценителей, которые курят «Уиффлетс») и обуви от «Фарли» («На большой охоте или на охотничьем балу в обуви от «Фарли» вы будете твердо стоять на ногах»). Он жил в Блумсбери, был прокоммунистически настроен — в литературном смысле слова — и одевался почти исключительно в пуловеры и серые брюки из шерстяной фланели. Инглби был заведомо лишен каких бы то ни было иллюзий и являлся самым многообещающим копирайтером, когда-либо пригретым Пимом. Если он не занимался табачными изделиями «Уиффлетс» или модной обувью, то обращал свой насмешливый ум почти на что угодно и имел склонность к «хитроумным» текстам там, где это не было неуместно.

Мисс Митьярд, обладавшая похожим складом ума, могла писать практически обо всем, кроме женских товаров. Более компетентны в этой области были мистер Уиллис и мистер Гарретт; первый особенно умело справлялся с корсетами и кремами для лица, о которых писал с таким слезливым умилением, что более чем заслуживал своего жалования. В целом отдел текстовой рекламы работал в счастливом единении, помогая друг другу сочинять заголовки и целый день шныряя в кабинеты друг к другу. Двумя сотрудниками, с которыми Бредону не удалось установить сердечных отношений, были мистер Копли, всегда державшийся особняком, и мистер Уиллис, недолюбливавший нового копирайтера по самому ему непонятной причине. В остальном Бредон находил отдел забавным и дружелюбным местом.

А еще там любили поболтать. Никогда в жизни не встречал он людей столь разговорчивых и располагающих таким количеством свободного времени для сплетен. Казалось чудом, что какая-то работа здесь все же велась, но она загадочным образом выполнялась. Это напоминало ему его оксфордские годы, когда эссе писались сами собой, по некоему волшебству, в промежутках между посиделками в клубе и занятиями спортом, и где первые ученики хвастались тем, что никогда не тратили на задания более трех часов в день. Так что здешняя атмосфера ему вполне подходила. Он был человеком дружелюбным, обладал ненасытной любознательностью новорожденного слоненка, и ничто не доставляло ему большего удовольствия, чем когда заглянувший к нему поболтать коллега, которому до смерти надоело сочинять рекламный текст, отрывал его от восхваления продукции фирмы «Сопо» («которая превратит ваш понедельник в веселое воскресенье») или пылесосов «Вихрь» («Один порыв «Вихря» — и все чисто»).

— Привет! — сказала однажды утром, зайдя к Бредону, мисс Митьярд. Она пришла проконсультироваться с ним насчет способов подачи мяча в крикете. Владельцы бренда ирисок «Сорванец» заказали серию рекламы с крикетной тематикой, которая хитрыми извилистыми путями должна была вывести на достоинства ирисок. Бредон показал ей несколько приемов подачи с помощью карандаша и бумаги, а также в коридоре — используя круглую жестяную банку из-под табака «На суд знатоков» (при этом он едва не угодил ею мистеру Армстронгу в висок), а также обсудил с нею сравнительные преимущества использования в заголовке выражений «Боже мой!» и «Черт возьми!», но мисс Митьярд не думала уходить. Она села на край стола и принялась набрасывать шаржи, продемонстрировав некоторое умение в этом искусстве, и, шаря в лотке для карандашей в поисках ластика, воскликнула, словно раньше уже упоминала об этом:

— Ба! Вот и он.

— Что?

— Это скарабей крошки Дина. Нужно бы отдать его сестре покойного.

— Ах, это! Да, я его видел, но не знал, кому он принадлежит. Неплохая вещица. Настоящий оникс, хотя явно не из Египта и даже не очень старый.

— Может и так, но Дин его обожал. Считал своим талисманом и всегда носил в кармашке жилета, а когда работал за столом, клал перед собой. Если бы в тот день скарабей был при нем, может, он и не споткнулся бы на лестнице — во всяком случае, сам бы он так считал.

Бредон положил жука на ладонь. Скарабей был величиной с ноготь мужского большого пальца, тяжелый, с неглубокой резьбой, гладкий, если не считать маленького скола на боку.

— Каким человеком был Дин?

— Ну… О покойных, как говорится, либо хорошо, либо ничего, но мне он не очень нравился. Была в нем какая-то червоточинка.

— Какого рода?

— Во-первых, мне не нравились люди, с которыми он общался.

Бредон вопросительно изогнул бровь.

— Нет, — сказала мисс Митьярд, — я не имею в виду то, о чем вы подумали. По крайней мере, я не могу сказать на этот счет ничего достоверного. Но он таскался с компанией де Момери. Хотя, наверное, это было неглупо. Слава богу, его не было с ними в ту злополучную ночь, когда эта девушка, Пантер-Смит, покончила с собой. Пим не смог бы допустить, чтобы один из его сотрудников оказался замешанным в таком скандале. Пим в этом смысле особенно щепетилен.

— Сколько лет, вы сказали, было этому типу?

— Ну, думаю, лет двадцать шесть или семь.

— А как он сюда попал?

— Как обычно. Полагаю, деньги понадобились. Пришлось искать работу. Веселую жизнь с пустыми карманами вести нелегко, а он, в общем-то, ничего из себя не представлял. Его отец служил управляющим в банке или кем-то в этом роде, потом умер, поэтому, полагаю, Виктору пришлось самому зарабатывать себе на жизнь. Он вполне был способен о себе позаботиться.

— Тогда как же он сюда попал?

Мисс Митьярд усмехнулась.

— Кто-то его подцепил, я думаю. Он был по-своему весьма привлекателен. Видимо, nostalgie de la banlieue, а также и de boue^[306]. А вы меня дурачите, мистер Дэс Бредон, потому что знаете все это не хуже меня.

— Это комплимент моей прозорливости или сомнение в моей добродетельности?

— Гораздо интересней узнать, как вы сюда попали, чем как попал сюда Виктор Дин. Копирайтерам без опыта здесь поначалу платят четыре фунта в неделю — едва ли достаточно, чтобы купить пару ваших туфель.

— Ах, — сказал Бредон, — как обманчива бывает внешность! Однако совершенно очевидно, милая леди, что вы свои покупки совершаете не в настоящем Вест-энде^[307]. Вы принадлежите к тому кругу общества, который платит за вещь столько, сколько она стóит. Я это уважаю, но не собираюсь вам подражать. К сожалению, есть услуги, за которые можно заплатить только наличными: за проезд на поезде, за бензин. Но мне приятно, что вы одобрили мои туфли. Их поставляет в «Аркаду»^[308] Рудж, и, в отличие от «модной обуви «Фарли», их действительно можно увидеть на королевской трибуне в Аскоте и повсюду, где собираются разборчивые мужчины. У них там есть и женский отдел, и если вы сошлетесь на меня…

— Я начинаю понимать, почему в качестве источника заработка вы выбрали рекламу. — Сомнение на угловатом лице мисс Митьярд сменилось легкой насмешкой. — Ну, наверное, мне пора возвращаться к ирискам «Сорванец». Спасибо за «секретную информацию» о правилах крикета.

Когда дверь за ней закрылась, Бредон печально покачал головой. «Какая беспечность, — пробормотал он. — Чуть не выдал себя. Вернусь-ка я лучше к работе, чтобы выглядеть правдоподобней».

Он придвинул к себе досье с переложенными закладками оттисками рекламы «Нутракса» и принялся тщательно его изучать. Однако надолго его в покое не оставили: через несколько минут в кабинет ленивой походкой вошел Инглби с вонючей трубкой в зубах и глубоко засунутыми в карманы брюк руками.

— Слушайте, у вас Брюера^[309] нет?

— Я его не знаю. Но, — добавил Бредон, небрежно обведя комнату рукой, — разрешаю вам поискать. Потайные убежища и лестницы — в вашем распоряжении.

Инглби покопался на книжной полке. Тщетно.

— Кто-то его свистнул. Ладно. Вы можете мне сказать, как пишется «Хрононхотонтологос»?^[310]

— О, запросто. А еще «Алдиборонтифоскофорнио», Торквемада… Разгадываете кроссворд?

— Нет, ищу заголовок для табака «На суд знатоков». Ну и жара. А теперь еще нам предстоит целую неделю дышать пылью и глохнуть от грохота.

— Почему?

— Распоряжение судьи. Железная лестница предназначена на снос.

— Кем?

— Правлением.

— Вот черт! Нельзя этого делать.

— Что вы имеете в виду?

— Это же будет признанием ответственности, разве не так?

— Вы что-то слишком разволновались. Я начинаю думать, что у вас в этом деле какой-то личный интерес.

— Господи, конечно же нет. С чего бы? Просто это дело принципа. А кроме того, эта лестница, кажется, весьма полезна для устранения неугодных. Похоже, покойный Виктор Дин не был всеобщим любимцем.

— Не знаю. Я в нем особого вреда не видел, разве что он был тут не совсем своим, не проникся пимовским духом, так сказать. Мисс Митьярд, например, его презирала.

— За что?

— О, она женщина порядочная, но слишком придирчивая. Мой девиз: живи сам и давай жить другим, но блюди свой интерес. Как у вас дела с «Нутраксом»?

— Я к нему еще и не приступал. Пытался найти слоган для чая «Твентименс». Если я правильно понял Хэнкина, у этого чая нет иных достоинств, кроме дешевизны, и делается он из отходов от других чаев. А слоган должен намекать на солидность и респектабельность.

— Почему бы не назвать его «Домашний купаж»? Ничто не вызывает большего доверия и не предполагает большей экономии.

— Хорошая идея. Я ее ему предложу. — Бредон зевнул. — Что-то я переел за ланчем. Мне кажется, никто не должен работать после половины третьего. Это противоестественно.

— В этой работе все противоестественно. О господи! Кто-то что-то несет на подносе! Уходите! У-хо-дите!

— Прошу прощения, — бодро произнесла мисс Партон, входя с шестью тарелочками, наполненными какой-то серой массой, от которой шел пар, — но мистерХэнкин просит вас попробовать эти образцы овсянки и высказать свое суждение.

— Голубушка, посмотрите на часы!

— Да, я знаю, это ужасно. Образцы помечены буквами «А», «Б» и «В», а это — вопросник, и если вы будете так любезны вернуть мне ложки, я их вымою для мистера Копли.

— Меня стошнит, — простонал Инглби. — Чье это изделие? Пибоди?

— Да, они собираются производить консервированную овсянку «Шотландский волынщик». Не требует ни варки, ни размешивания — нужно лишь подогреть банку. На этикетке будет изображение волынщика.

— Послушайте, — сказал Инглби, — идите-ка вы и опробуйте эту кашу на мистере Макалистере.

— Уже опробовала, но его отзыв оказался нецензурным. Вот вам сахар, соль и молоко.

— Чего не сделаешь ради служения обществу! — Инглби с отвращением понюхал массу и лениво помешал ее ложкой.

Бредон с серьезным видом подержал кашу во рту, а потом окликнул уже уходившую мисс Партон:

— Постойте, запишите, пока у меня свежи впечатления. Образец «А»: изысканный, богатый вкус, приятный аромат зрелого ореха; каша для настоящих мужчин. Образец «Б»: брют, утонченный мягкий вкус, требующий лишь…

Мисс Партон издала довольный смешок, а Инглби, ненавидевший подобное хихиканье, улизнул.

— Скажите мне, о моя райская дева, — обратился Бредон к мисс Партон, — что было не так с моим незабвенным предшественником? Почему мисс Митьярд его ненавидит, а Инглби только делает вид, будто хвалит?

Ответ мисс Партон не заставил себя ждать.

— Потому что он вел нечестную игру. Вечно околачивался в чужих кабинетах, подхватывал чужие идеи и выдавал за свои. И если кто-то подсказывал ему заголовок, который нравился мистеру Армстронгу или мистеру Хэнкину, он никогда не признавался, кто был его настоящим автором.

Ее объяснение, похоже, заинтересовало Бредона. Он проследовал по коридору и сунул голову в кабинет Гарретта. Гарретт невозмутимо сочинял отзыв об овсянке и с ворчанием поднял голову.

— Боюсь, я сорвал вам момент экстаза, — с притворным смущением проблеял Бредон, — но мне нужно кое-что у вас спросить. То есть сказать… это вопрос этикета… Послушайте, Хэнки-Пэнки^[311] велел мне представить варианты слоганов для шиллингового чая, у меня получалась какая-то белиберда, а потом зашел Инглби, и я спросил его, как бы он назвал этот чай, и Инглби предложил назвать его «Домашний купаж». Это было именно то, что нужно, прямо в яблочко.

— Ну, и в чем дело?

— Видите ли, потом я разговорился с мисс Партон об этом парне, Дине, том, который упал с лестницы, и спросил ее, почему здесь, в конторе, некоторые люди его недолюбливали, а она сказала: это, мол, потому, что он воровал чужие идеи и выдавал их за свои. Так вот я и хотел спросить: тут что, не принято советоваться с коллегами по таким вопросам? Инглби ничего не сказал, но, конечно, если я совершил faux pas^[312]…

— Ну, что-то вроде этого, — ответил Гарретт. — Существует неписанное правило — по крайней мере, в нашем конце коридора. Вы можете пользоваться любой помощью коллег и ставить под тем, что вам подсказали, свои инициалы, но, если Армстронг или кто-то другой начнет восхищаться и забрасывать вас цветами, вы должны пробормотать, что на самом деле это не ваша идея, однако вам она очень понравилась.

— А, понимаю. Огромное вам спасибо. А если он, наоборот, начинает метать громы и молнии и говорить, что это такая несусветная чушь, какой он не слыхивал с тысяча девятьсот девятнадцатого года, полагаю, расхлебывать нужно молча.

— Естественно. Если уж вы совершили такую глупость и, не подумав, представили ее ему.

— Ну да.

— Беда с Дином состояла в том, что он воровал идеи без ведома авторов, а потом выкладывал их Хэнкину, ни словом не обмолвившись, что они ему не принадлежат. Но на вашем месте я бы не стал прибегать к помощи Копли и Уиллиса. Это не те люди, которым нравится раздавать свои заготовки направо и налево. Они еще со школьных времен воспитаны в том духе, что каждый должен полагаться только на себя.

Бредон еще раз поблагодарил Гарретта.

— И еще я бы на вашем месте, — продолжил Гарретт, — вообще не упоминал Дина при Уиллисе. Он что-то против него имел, что именно — не знаю. Просто я вас предупредил.

Бредон снова бурно поблагодарил его.

— На новом месте так легко попасть впросак, не так ли? Я вам и правда весьма и весьма признателен.

Очевидно, мистер Бредон не отличался особой чуткостью, потому что спустя час, сидя в комнате Уиллиса, поднял вопрос о Викторе Дине. Результатом стало то, что Уиллис, отказавшись вообще говорить о покойном, недвусмысленно потребовал, чтобы мистер Бредон занялся своими делами. Вдобавок ко всему Бредон понял, что Уиллис, несмотря на то что разговор принял довольно грубый оборот, страдает от острого, болезненного чувства неловкости. Он был озадачен, но решил не сдаваться. Уиллис, какое-то время сидевший молча, вертя в руке карандаш, наконец поднял голову.

— Если вы играете в те же игры, что и Дин, — сказал он, — вам лучше убраться отсюда. Мне это неинтересно.

Ему, может, и не было интересно, но Бредону было. Он прямо-таки сгорал от любопытства.

— В какие игры? Я не был знаком с Дином. И никогда не слышал о нем, пока не попал сюда. В чем, собственно, дело?

— Если вы не знали Дина, почему о нем спрашиваете? Он якшался с бандой субъектов, до которых мне нет дела, вот и все, а по вашему виду можно сказать, что и вы из той же блистательной компании.

— Из компании де Момери?

— Бесполезно притворяться, что вы ничего об этом не знаете, — ухмыльнулся Уиллис.

— Инглби сказал мне, что Дин был прихлебателем в некой особой группе «блестящей молодежи», — мягко ответил Бредон, — но я никогда не был знаком ни с кем из них. Они бы сочли меня страшным анахронизмом. Поверьте. Некоторые из них и впрямь весьма порочны. А мистер Пим знал, что Дин принадлежит к «блестящей молодежи»?

— Не думаю, иначе он выставил бы его в два счета. А почему вас так интересует Дин?

— Безо всякой причины. Просто любопытно. Похоже, он тут был в некотором роде чужаком. Не проникся в должной мере пимовским духом, так ведь?

— Да, был. И если хотите мой совет, оставьте Дина и его драгоценных друзей в покое, иначе и вы станете здесь не очень популярны. Лучшее, что Дин сделал в своей жизни, так это свалился с лестницы.

— Жизнь он завершил достойнее, чем прожил?^[313] В любом случае это немного жестоко. Его тоже наверняка кто-то любил. «Ведь был он чьим-то сыном», как поется в старой песенке. У него были родственники? Сестра как минимум, кажется, была.

— Какое вам, черт возьми, дело до его сестры?

— Никакого. Просто спросил. Ну, я, пожалуй, пойду. Приятно было поболтать с вами.

Уиллис проводил его удаляющуюся фигуру сердитым взглядом, а мистер Бредон отправился дальше, собирать информацию в других местах. Машбюро, как всегда, оказалось хорошо информированным.

— У него только одна сестра, — сообщила мисс Партон. — Она имеет какое-то отношение к производству шелковых чулок. Они с Виктором вместе снимали маленькую квартирку. Я видела ее всего один раз, и она показалась мне девицей шустрой, но глупой. Наш мистер Уиллис, я думаю, был одно время в нее влюблен, но, похоже, из этого ничего не вышло.

— Понимаю, — сказал мистер Бредон, для которого многое прояснилось.

Он вернулся в свой кабинет, к рекламным подшивкам. Но не мог на них сосредоточиться: то мерил шагами комнату, то садился, то снова вставал, то смотрел в окно. Наконец он сел за стол и, выдвинув ящик, достал из него лист бумаги, на котором были проставлены прошлогодние даты, и против каждой стояла буква, примерно так:

Янв. 7 Г

«14 О?

«21 А

«28 П

Фев. 6 Г

Были в ящике и другие бумаги, написанные тем же почерком — предположительно рукой Виктора Дина, — но почему-то мистера Бредона заинтересовал именно этот листок. Он изучил его со вниманием, коего тот, на первый взгляд, едва ли заслуживал, а потом аккуратно сложил и сунул себе в карман.

«Кто кого втянул, сколько раз, он главный или нет, здесь или где? — Бредон мысленно посылал эти вопросы в никуда, а потом вдруг рассмеялся: — Вероятно, это грандиозная схема продажи «Сопо» олухам», — сказал он себе и благоразумно принялся за рекламные подшивки.

Прежде чем пригласить нового сотрудника на беседу, мистер Пим, руководящий дух Рекламного агентства Пима, обычно давал ему неделю, чтобы освоиться. Он был убежден, что бесполезно читать человеку лекцию о его работе, пока он сам не составит о ней хоть какое-то представление. Мистер Пим был человеком добросовестным и особо заботился о том, чтобы поддерживать дружелюбные отношения с каждым своим служащим, будь то мужчина, женщина или ребенок, заведующий отделом или мальчик-посыльный, и, не будучи от рождения наделен легкостью и обаянием в отношениях с людьми, выработал для себя жесткую формулу. По истечении недели или около того он посылал за новичком, расспрашивал его или ее об их работе и интересах, а также произносил свою знаменитую проповедь о Служении Рекламе. Если новичок выдерживал это грозное испытание, во время которого некоторые нервные молоденькие машинистки падали в обморок, после чего получали уведомление об увольнении, его вносили в список участников ежемесячного чаепития. Оно проходило в малом конференц-зале. Двадцать человек, отобранных со всех отделов и должностных уровней, собирались под зорким официальным присмотром мистера Пима, чтобы выпить обычного офисного чая, дополненного сэндвичами с ветчиной из буфета и тортом от фирмы «Дэйрифилдс», и развлечь друг друга разговорами. Это мероприятие продолжительностью ровно час было призвано укрепить добрые отношения между отделами, и таким образом весь коллектив, включая сотрудников отдела внешней рекламы, раз в полгода проходил перед пристальным взором босса. Помимо этого, для руководителей отделов и групп устраивались неформальные обеды в личной резиденции мистера Пима, на которые приглашались по очереди шесть жертв; обеденная церемония уморительно заканчивалась составлением двух партий для игры в бридж, возглавляемых, соответственно, мистером и миссис Пим. Секретарям групп, младшим копирайтерам и младшим художникам дважды в год рассылались приглашения на «Домашние вечера» с оркестром и танцами до 10 вечера; старшие сотрудники должны были присутствовать на них и выполнять обязанности распорядителей. Для клерков и машинисток организовывались «Садовые вечеринки» с теннисом и бадминтоном; а для мальчиков-посыльных — «Рождественское угощение». В мае для всего коллектива устраивался «Большой ежегодный обед» с танцами, на котором оглашались размеры годовых премий сотрудникам и все выпивали за здоровье мистера Пима с восторженными изъявлениями преданности.

В соответствии с первым пунктом этой тягостной программы мистер Бредон должен был быть допущен к высокой особе в течение десяти дней с момента появления в агентстве.

— Ну, мистер Бредон, — сказал мистер Пим, автоматически включая улыбку и тут же с нервной резкостью выключая ее, — как вы у нас осваиваетесь?

— О, прекрасно, благодарю вас, сэр.

— Трудной ли кажется вам работа?

— Она сложновата, — признал Бредон, — пока не набьешь руку, так сказать. Немного озадачивает поначалу.

— Совершенно верно, совершенно верно, — согласился мистер Пим. — Ладите ли вы с мистером Армстронгом и мистером Хэнкином?

Бредон ответил, что они очень любезны и всегда готовы помочь.

— Они мне очень хорошо о вас отзывались, — сообщил мистер Пим, — и считают, что из вас получится отличный копирайтер. — Он снова улыбнулся, и Бредон ответил ему нагловатой улыбкой.

— Это весьма кстати в наших обстоятельствах, не так ли? — Мистер Пим внезапно вскочил и распахнул дверь в каморку, где сидела его секретарша. — Мисс Хартли, будьте любезны, сходите к мистеру Викерсу и попросите его найти подробный финансовый отчет по фирме «Дарлинг», он мне нужен прямо сейчас. Можете подождать, принесете его сами.

Мисс Хартли, испытав облегчение от того, что не придется слушать речь мистера Пима о Служении Рекламе — которую в силу тонкости деревянной перегородки и зычности голоса мистера Пима она знала едва ли не наизусть, — послушно встала и удалилась. Формулировка полученного задания означала, что она сможет приятно поболтать с мисс Росситер и мисс Партон, пока мистер Викерс будет собирать нужные бумаги. Она и сама не собиралась спешить. Мисс Росситер намекнула ей, что мистер Уиллис, в свою очередь, намекнул ей на какие-то страшные опасения, касающиеся мистера Бредона, и мисс Хартли жаждала узнать, в чем там дело.

— Итак, — сказал мистер Пим, быстро облизнув губы и собравшись с духом перед неприятным разговором. — Что вы имеете мне сообщить?

Мистер Бредон, совершенно непринужденно наклонившись и опершись локтями о стол исполнительного директора, довольно долго говорил приглушенным голосом, при этом щеки мистера Пима бледнели все больше и больше.

Глава 4 Виртуозные акробатические трюки Арлекина

Вторник в отделе текстовой рекламы агентства Пима был днем всеобщей сумятицы. Неприятности создавали господа Тул и Джоллоп, владельцы «Нутракса», «Малтоджина» и «Говяжьих консервов для путешественников». В отличие от большинства клиентов — поголовно надоедливых, хоть и в разной степени, — проявлявших свою надоедливость удаленно, посредством почты и с разумными интервалами, господа Тул и Джоллоп совершали набег на агентство Пима лично, каждый вторник, для еженедельного совещания. По прибытии они изучали рекламу на следующую неделю, отменяя решения, принятые на предыдущем совещании, неожиданно огорошивая мистера Пима и мистера Армстронга новыми замыслами и часами задерживая их в конференц-зале, что нарушало рабочий процесс во всем агентстве, и досаждая всем. Одним из пунктов обсуждения на нынешнем еженедельном сеансе была полноформатная одиннадцатидюймовая реклама для пятничного выпуска «Морнинг стар», занимавшая в этом ведущем средстве массовой информации важную позицию в верхнем правом углу главной полосы, рядом со специальным пятничным репортажем. В дальнейшем, разумеется, эта реклама занимала свое место и в других газетах и журналах, но пятничная «Морнинг стар» была делом особой важности.

Обычная процедура в отношении этой изматывающей рекламы была такова. Примерно каждые три месяца мистер Хэнкин слал SOS в отдел текстовой рекламы о том, что срочно требуется новая реклама для «Нутракса». Общими творческими усилиями отдела немедленно создавалось и представлялось на суд мистера Хэнкина около двадцати вариантов. Под сурово-критическими росчерками его синего карандаша это количество сокращалось до двенадцати, и выжившие тексты направлялись в художественный отдел, где делались макеты с эскизами иллюстраций, каковые отсылались господам Тулу и Джоллопу, раздраженно отвергавшим половину из них и портившим остальные глупыми поправками и добавлениями. После этого отдел текстовой рекламы наказывался распоряжением изготовить еще двадцать вариантов, из которых после аналогичной процедуры кромсания и поправок выжить под ударами критики удавалось другой полудюжине; таким образом получали необходимые двенадцать полудублей для работы в предстоявшие три месяца. Отдел временно переводил дыхание, отобранные двенадцать проектов помечались красной печатью «Одобрено заказчиком» и нумеровались в предлагаемом порядке выхода.

В понедельник мистер Толбой, руководитель группы, ответственной за «Нутракс», расправлял плечи и садился за работу по благополучной проводке очередного пятничного полудубля в «Морнинг стар». Он находил предназначенный для данной недели оттиск и посылал за окончательным макетом в художественный отдел. Если окончательный макет был действительно закончен (что случалось редко), он отсылал его вниз, цинкографам, вместе с текстом и подробной разметкой. Цинкографы, ворча, что им никогда не дают достаточно времени на выполнение работы, изготавливали штриховое клише, которое дальше передавалось в типографию, где делался набор заголовков и текста, добавлялось клише с названием рекламодателя — обычно не того размера, — печатная форма закреплялась в машине и делался оттиск верстки, который отсылали обратно мистеру Толбою, сварливо указав, что оттиск вышел на дюйм длиннее, чем нужно. Мистер Толбой исправлял опечатки, проклинал наборщиков за неправильный размер клише, доводил до их сведения, что они набрали заголовок не тем шрифтом, кромсал верстку на части, склеивал ее заново, обеспечивая нужный размер, и возвращал обратно. Обычно этот момент приходился на одиннадцать утра вторника, и мистер Тул или мистер Джоллоп, а иногда и они оба, закрывались в конференц-зале с мистером Пимом и мистером Армстронгом, раздраженно требуя принести наконец их макет. Как только исправленная верстка доставлялась из типографии, мистер Толбой отправлял ее с посыльным в конференц-зал и, если удавалось, сбегал на второй завтрак. Тем временем мистер Тул или мистер Джоллоп указывали мистеру Пиму и мистеру Армстронгу на огромное количество недочетов как в тексте, так и в рисунках. Мистер Пим и мистер Армстронг, подобострастно соглашаясь со всем, что говорил клиент, признавались, что они в растерянности, и спрашивали, какие предложения есть у мистера Тула (или мистера Джоллопа). Последний, будучи, как большинство заказчиков, мастером скорее деструктивной, чем конструктивной критики, начинал ломать голову, пока не доводил себя до ступора и не впадал в прострацию, в каковом состоянии убеждения мистера Пима и мистера Армстронга могли оказать на него гипнотическое воздействие. После получаса искусных заискиваний с их стороны мистер Джоллоп (или мистер Тул) с чувством облегчения, восстановив утраченные силы, возвращался к ранее отвергнутому исходному макету, обнаружив, что на самом деле это почти то, что ему было нужно. Требовалось лишь изменить одну фразу и вмонтировать в макет узкий фотоснимок подарочного купона. После этого мистер Армстронг снова отсылал макет наверх мистеру Толбою, с просьбой внести необходимые изменения. Мистер Толбой, с восторгом осознав, что для этого нужно всего лишь сделать совершенно новую верстку и полностью переписать текст, находил копирайтера, чьи инициалы стояли на машинописном оригинале, и отдавал распоряжение выкинуть три строки и внести сделанные заказчиком «улучшения», пока он сам будет делать новый макет.

Когда все было готово, текст возвращался в типографию для нового набора, потом отправлялся цинкографам, и они изготавливали новый оттиск всей рекламы, каковой и отсылался обратно. Если, при редком везении, оказывалось, что в клише нет дефектов, к работе приступали стереотипёры, которые изготавливали достаточное количество стереотипов рекламы «Нутракса» для рассылки в другие газеты, с приложением бумажной распечатки. К середине дня стереотипы бывали разосланы диспетчерским отделом в лондонские газеты с курьером, а в провинциальные — по почте и поездами, и если на этапах этого процесса не случалось ничего непредвиденного, реклама должным образом появлялась в пятничном выпуске «Морнинг стар» и в других изданиях в соответствующие сроки. Открывая номер «Морнинг стар» в вагоне где-нибудь между Гайд-парком и Ливерпуль-стрит и видя бросающуюся в глаза рекламу «Нутракс» питает ваши нервы», читатель даже представить себе не мог, какой долгий и трудный процесс она прошла на своем пути в газету.

В данный конкретный вторник всеобщее раздражение было острее обычного. Начать с того, что погода стояла особенно жаркая и влажная, чувствовалось приближение грозы, и верхний этаж агентства Пима, под широкой оцинкованной крышей с огромными стеклянными световыми люками, напоминал хорошо разогретую духовку. Во-вторых, ожидался визит двух директоров «Бразерхудс лимитед», чрезвычайно старомодной и религиозно ориентированной фирмы, выпускавшей карамель и безалкогольные напитки. Было распространено предупреждение: сотрудницы женского пола должны воздержаться от курения, а все распечатки рекламы пива и виски следует убрать с глаз долой. Первый запрет очень огорчил мисс Митьярд и машинисток отдела текстовой рекламы, чье курение если и не поощрялось открыто, то никак не возбранялось. Мистер Хэнкин мягко дал понять мисс Партон, что ее одежда демонстрирует намного больше обнаженного тела, чем одежда директоров «Бразерхудс лимитед», и ее это тоже расстроило: она демонстративно закрыла «нескромную плоть» тяжелым свитером и теперь жарилась в нем, рыча и огрызаясь на каждого, кто к ней приближался. Мистер Джоллоп, который считался немного более придирчивым, чем мистер Тул, прибыл на еженедельное совещание раньше обычного и отличился тем, что зарубил не менее трех вариантов рекламы, ранее одобренных мистером Тулом. Это означало, что мистер Хэнкин был обязан послать сигнал SOS почти на месяц раньше обычного. У мистера Армстронга болел зуб, и он исключительно резко обошелся с мисс Росситер, а у самой мисс Росситер что-то случилось с пишущей машинкой: та стала делать интервалы совершенно произвольно.

Мистер Инглби потел над своими рекламными досье, когда к нему с листом бумаги в руке вошел мистер Толбой, всем своим видом демонстрировавший недовольство.

— Это ваш текст?

Мистер Инглби лениво протянул руку, взял бумагу, взглянул на нее и вернул мистеру Толбою.

— Сколько раз можно повторять, — дружелюбно произнес он, — что инициалы стоят под текстом для того, чтобы знать, кто его автор. Если вы думаете, что мои инициалы Д.Б., то вы либо слепы, либо чокнулись.

— Тогда кто такой Д.Б.?

— Новый коллега, Бредон.

— И где он?

Мистер Инглби указал большим пальцем в сторону соседнего кабинета.

— Там пусто, — сообщил мистер Толбой, возвращаясь после короткой экскурсии.

— Ну так поищите его, — предложил Инглби.

— Ладно, но взгляните сюда, — не отступал мистер Толбой. — Хотелось бы знать ваше мнение: что должны делать художники вот с этим? Неужели Хэнки пропустил такой заголовок?

— По-видимому, — сказал Инглби.

— Ну, и как он или Бредон, или как его там, предлагают нам его иллюстрировать? Заказчик это видел? Они никогда такого не допустят. Какой смысл делать макет? Не понимаю, как Хэнкин мог это пропустить.

Инглби снова протянул руку.

— А что? Кратко, красочно и по-братски, — заметил он. — Что вам не так?

Заголовок гласил:

_____________________!

ЕСЛИ ЖИЗНЬ ПУСТА,

ПРИМИ «НУТРАКС»

— В любом случае, — проворчал Толбой, — «Морнинг стар» это не примет. Они никогда не печатают ничего, в чем содержится хотя бы отдаленный намек на сквернословие.

— Это ваше мнение, — сказал Инглби. — Почему бы не спросить их самих?

Толбой пробормотал что-то нелестное.

— В любом случае, раз Хэнкин это пропустил, полагаю, нужно делать макет, — сказал Инглби. — Не сомневаюсь, что художники… О, привет! Вот тот, кто вам нужен. Озадачьте лучше его. Бредон!

— Я тут, — отозвался мистер Бредон. — В полном составе и на месте.

— Где вы прятались от Толбоя? Он вас обыскался.

— Я был на крыше, — признался Бредон извиняющимся тоном. — Там прохладней, чем здесь. А в чем дело? Что я сделал не так?

— Дело в этом вашем заголовке, мистер Бредон. Как, по-вашему, его можно проиллюстрировать?

— Не знаю. Предоставляю это художникам. Я всегда стараюсь оставить простор для чужого воображения.

— Как, черт возьми, можно проиллюстрировать пустоту?!

— Пусть купят билет лотереи «Айриш свип», это их кое-чему научит, — вставил Инглби.

— Думаю, изображение пустоты могло бы напоминать изображение множества, — предположил Бредон. — «Вы когда-нибудь видели, как рисуют множество?»^[314] Это Льюис Кэрролл, помните?

— Не валяйте дурака, — прорычал Толбой. — С этим надо что-то делать. Мистер Бредон, вы действительно считаете, что это хороший заголовок?

— Лучший из всего написанного мною до сих пор, — горячо подтвердил Бредон, — если не считать того, который не пропустил Хэнки. Разве нельзя, например, изобразить человека пустым? Или, по крайней мере, с пустым лицом, как в той рекламе: «Не ваши ли это отсутствующие черты?»

— Ну, наверное, можно, — нехотя признал Толбой. — Ладно, делать нечего, пошлю так. Спасибо, — добавил он запоздало, уже выскакивая из комнаты.

— Сердится, — заметил Инглби. — Все из-за этой ужасной жары. Что вас заставило подняться на крышу? Там же, должно быть, как на гридироне?^[315]

— Это точно, но мне захотелось попробовать. Вообще-то я бросал монетки через парапет на ту медную ленту внизу, знаете? Дважды попал, звук — как из бомбарды^[316]. Монетка падает на нее с жутким грохотом, и внизу все задирают головы, чтобы посмотреть, откуда он доносится, а тебя из-за парапета не видно. Это очень высокий парапет. Наверное, строители хотели, чтобы здание выглядело выше, чем оно есть на самом деле, хотя оно и так самое высокое на улице. Оттуда открывается превосходный вид. «Нет ничего прекрасней в мирозданье!»^[317] Вот-вот пойдет дождь. Посмотрите, как потемнело за окном.

— Надо сказать, что вы изрядно там изгваздались, — заметил Инглби. — Посмотрите на свои брюки сзади.

— Чего же вы хотите? Я сидел на световом люке, а там все в саже, — пожаловался Бредон, изгибая позвоночник, чтобы увидеть себя со спины.

— А выглядите так, словно поработали трубочистом.

— Нет, по дымоходам я не лазал. Только по одной водосточной трубе — очень симпатичной. Она привлекла мое внимание.

— Видать, вы немного не в себе, — сказал Инглби, — если выделываете акробатические трюки на грязных водосточных трубах в такую жару. Что вас к этому подвигло?

— Я кое-что уронил, — пожаловался Бредон. — Оно скатилось на стеклянную крышу умывальни. Я чуть не пробил ее ногой. Вот бы удивился старик Смейл, если бы я рухнул прямо ему на голову. Только потом я увидел, что не было необходимости съезжать по трубе, можно было спуститься по лестнице: двери, ведущие на крышу, были открыты на обоих этажах.

— В жаркую погоду их всегда держат открытыми, — подтвердил Инглби.

— Если бы я знал! Сейчас я бы не отказался что-нибудь выпить.

— Ну и что же вам мешает? Выпейте стаканчик игристого помпанского.

— Это что?

— Один из безалкогольных освежающих напитков «Бразерхудс», — ухмыльнулся Инглби. — Изготавливается из отборных девонских яблок, имеет бодрящий вкус, искрится, как шампанское. Обладает противоревматическим действием, не токсичен. Врачи рекомендуют.

Бредона передернуло.

— Мне порой кажется, что наша работа чудовищно аморальна. Нет, в самом деле. Подумайте только, как мы портим пищеварение публики.

— О да, но, с другой стороны, подумайте, как честно мы стараемся наладить его снова. Одной рукой подрываем, другой возрождаем. Витамины, которые мы разрушаем посредством консервов, мы же восстанавливаем с помощью «Ревитро», грубые ингредиенты, которые исключаем из овсянки «Шотландский волынщик» Пибоди, спрессовываем в брикеты и продаем под маркой «Сухой завтрак из отрубей Банбери»; желудки, которые портим помпанским, излечиваем «Пеплетками для пищеварения». А чтобы заставить тупую публику платить дважды — один раз за то, чтобы есть бесполезную пищу, второй — чтобы вернуть себе жизненные силы, — мы поддерживаем вращение маховика торговли и обеспечиваем работой тысячи людей, в том числе и нас с вами.

— О, дивный мир! — притворно восторженно воскликнул Бредон. — Как вы думаете, Инглби, сколько пор в человеческой коже?

— Будь я проклят, если знаю. А вам зачем?

— Для заголовка рекламы «Санфект». Можно навскидку сказать, что их девяносто миллионов? Хорошее круглое число. «Девяносто миллионов дверей, открытых для микробов. Заприте эти двери «Санфектом». Убедительно, как вы считаете? Или вот еще: «Вы бы оставили своего ребенка в львином логове?» Это должно найти отклик у матерей.

— Недурственная зарисовка. А вот и гроза!

Вспыхнула молния, и прямо над их головами грянул оглушительный раскат грома.

— Я ждал этого, — сказал Бредон. — Именно поэтому и совершил восхождение на крышу.

— Что вы имеете в виду?

— Я ее там высматривал, — объяснил Бредон. — И вот она здесь. Эх, хороша! Обожаю грозы. Кстати, что Уиллис имеет против меня?

Инглби замялся, нахмурившись.

— Кажется, он считает меня недостаточно сообразительным, чтобы это заметить, — добавил Бредон.

— Ну… Я же предупреждал, чтобы вы не говорили с ним о Викторе Дине. Похоже, он вбил себе в голову, что вы были его другом или что-то в этом роде.

— Но что же было не так с Виктором Дином?

— Он водился с дурной компанией. А почему вас так интересует Виктор Дин?

— Наверное, я просто любопытен от природы. Мне всегда хочется все знать о людях. Например, об этих мальчиках-посыльных. Они ведь занимаются зарядкой на крыше, правда? А их туда пускают только в это время?

— Да уж. Не дай им бог быть застигнутыми там сержантом в рабочие часы. А что?

— Просто интересно. Они озорники, полагаю; мальчишки все такие. Мне они нравятся. Как зовут того, рыжеволосого? Он кажется смышленым парнишкой.

— Это Джо, они его, разумеется, окрестили Рыжим. А что он натворил?

— О, ничего. Похоже, здесь много кошек.

— Кошек? Никогда их не видел. Разве что в буфете обретается одна, но сюда, наверх, она не ходит. А зачем вам кошка?

— Мне — незачем. А кстати, там, наверху, должно быть, полно воробьев.

Инглби уже начинал думать, что от жары у Бредона поехала крыша. Его ответ потонул в очередном раскате грома. В последовавшей за ним тишине снаружи слабо донеслись уличные шумы, а потом по оконным стеклам забарабанили дождевые капли. Инглби встал и закрыл окно.

Дождевые струи длинными спицами пронзали воздух и грохотали по крыше. В освинцованных желобах вода плясала и бурлила, сливаясь в маленькие ручейки и образовывая воронки. Мистер Праут, поспешно выйдя из своего кабинета, получил за шиворот ушат воды с крыши и закричал посыльному, чтобы тот сбегал закрыл люки. Духота и подавленность улетучились из офиса, как выпущенный на ветер гагачий пух. Стоя у окна своей комнаты, Бредон наблюдал, как внизу на улице пешеходы спешили, прикрываясь зонтами от ливня, или, застигнутые врасплох, прятались в дверях магазинов. В конференц-зале мистер Джоллоп вдруг улыбнулся и без придирок разом одобрил шесть макетов газетной рекламы и трехцветный рекламный проспект, а также разрешил на текущей неделе не вставлять в полудубль рекламы часов с боем купон на пятьдесят шесть бесплатных экземпляров.

Лифтер Гарри пропустил внутрь промокшую насквозь молодую женщину, выразил ей сочувствие и предложил полотенце, чтобы вытереться. Посетительница улыбнулась, заверила его, что с ней все в порядке, и спросила, может ли она увидеть мистера Бредона. Гарри препоручил ее заботам Томпкина, дежурного по приему посетителей, который любезно спросил, как о ней доложить.

— Мисс Дин. Мисс Памела Дин. По личному делу.

Томпкин преисполнился сочувственного интереса.

— О, вы сестра мистера Дина, мисс?

— Да.

— О, мисс, какая ужасная трагедия. Мы все так сокрушаемся по поводу того, что произошло с мистером Дином. Если соблаговолите присесть, мисс, я сообщу мистеру Бредону, что вы его ожидаете.

Памела Дин села и огляделась. Вестибюль помещался на нижнем этаже агентства, в нем не было ничего, кроме полукруглой стойки администратора, двух жестких кресел, жесткого диванчика и настенных часов. Он располагался строго под тем местом, которое на первом этаже занимала курьерская служба; прямо за входной дверью находились лифт и главная лестница, которая вилась вокруг шахты лифта до самого выхода на крышу, хотя лифт ходил только до верхнего этажа. Часы показывали двенадцать сорок пять, и сверху через вестибюль уже устремился поток служащих, спешивших на ланч. Мистер Бредон попросил передать, что спустится через минуту, и мисс Дин коротала время, разглядывая проходивших мимо нее незнакомых сотрудников. Бойкий подтянутый молодой человек с безукоризненной шевелюрой волнистых каштановых волос, тонкими аккуратными усиками и ослепительно белыми зубами (мистер Смейл, руководитель группы, ответственной за рекламу «Дэйрифилдс»); крупный лысый мужчина с красноватым гладковыбритым лицом и масонской эмблемой на лацкане (мистер Харрис из отдела внешней рекламы); мужчина лет тридцати пяти, привлекательный, но хмурый, с бегающим взглядом светлых глаз (мистер Толбой, погруженный в раздумья о безобразиях, чинимых господами Тулом и Джоллопом); худой чопорный пожилой человек (мистер Дэниелс); пухлый маленький человечек со светлыми волосами и добродушной улыбкой болтал на ходу с рыжеволосым курносым мужчиной с квадратной челюстью (мистер Коул, руководитель группы, ответственной за мыльную славу «Хэррогейт бразерс», и мистер Праут, фотограф); красивый мужчина лет сорока с небольшим, с проседью, чем-то озабоченный, сопровождал явно преуспевающую «лысину в пальто» (мистер Армстронг вел мистера Джоллопа в ресторан, чтобы умилостивить дорогим обедом); мрачная взъерошенная личность с руками, глубоко засунутыми в брючные карманы (мистер Инглби); тощая, хищного вида сутулая фигура со злым взглядом (мистер Копли, размышлявший о том, найдет ли обед общий язык с его желудком) и, наконец, стройный светловолосый, чем-то взволнованный молодой человек, который, увидев ее, остановился как вкопанный, покраснел, потом двинулся дальше. Это был мистер Уиллис. Мисс Дин коротко взглянула на него и холодно кивнула, получив в ответ такой же холодный кивок. Томпкин, администратор, от которого ничто не ускользало, заметив и замешательство, и румянец, и холодные кивки, мысленно внес еще одну заметку в свой фонд полезных сведений. Затем появился статный мужчина лет сорока, с длинным носом, волосами цвета соломы, в очках с роговой оправой и в хорошо скроенных, но явно пострадавших от неаккуратности хозяина серых брюках; он подошел к Памеле и не столько спросил, сколько констатировал:

— Мисс Дин.

— Мистер Бредон?

— Да.

— Вам не следовало сюда приходить, — сказал мистер Бредон, укоризненно качая головой, — это немного неблагоразумно, знаете ли. Тем не менее… Привет, Уиллис, вы меня ищете?

День для Уиллиса явно не задался. Справившись с нервным возбуждением, он вернулся было назад с очевидным намерением поговорить с Памелой, но увидел, что она беседует с Бредоном, и ответил: «Нет-нет, вовсе нет» — с такой нарочитой искренностью, что Томпкинс мысленно сделал еще одну восторженную пометку и был вынужден тут же нырнуть под свою стойку, чтобы скрыть светящееся удовольствием лицо. Бредон приветливо улыбнулся, и Уиллис, слегка замешкавшись, выскользнул за дверь.

— Простите, — сказала мисс Дин. — Я не знала…

— Ничего страшного, — успокоил ее Бредон и уже громче добавил: — Вы пришли за вещами своего брата, не так ли? Я их принес; я ведь работаю в его кабинете, как вы, вероятно, знаете. Э-э, как насчет… э-э… того, чтобы оказать мне честь пообедать со мной?

Мисс Дин согласилась; Бредон взял шляпу, и они направились к выходу.

«Хо-хо! — сказал себе Томпкинс. — Интересно, как это понимать? А она шустрая девица. Одного щелкнула по носу и тут же подцепила другого. Удивляться нечему. И не знаю, следует ли ее за это укорять».

Мистер Бредон и мисс Дин неторопливо, в полном молчании прошли мимо лифтера Гарри, не дав пищи его любопытным ушам, но как только оказались на Саутгемптон-роу, девушка повернулась к своему спутнику.

— Я очень удивилась, получив ваше письмо…

Мистер Уиллис, как раз выходивший из табачной лавки, услышал ее слова и нахмурился. Потом, поглубже нахлобучив шляпу и доверху застегнув макинтош, последовал за ними. Под ослабевшим дождем они дошли до ближайшей стоянки и взяли такси. Подождав, пока они отъедут, мистер Уиллис сел в следующую машину.

— Вон за тем такси, — скомандовал он, прямо как персонаж детективного романа.

Водитель, совершенно невозмутимо, словно и он сошел со страниц книг Эдгара Уоллеса, ответил:

— Слушаюсь, сэр, — и выжал сцепление.

Преследование прошло без катаклизмов и завершилось самым спокойным образом на Стрэнде, у «Симпсонс». Расплатившись с таксистом, мистер Уиллис в кильватере пары поднялся в верхний зал ресторана, где дамы великодушно позволяли развлекать себя. Его «добыча» расположилась за столиком у окна; мистер Уиллис, игнорируя попытки официанта усадить его в тихом уголке, протиснулся к соседнему с ними столу; мужчина и женщина, уже сидевшие за ним и явно рассчитывавшие пообедать наедине, недовольно подвинулись. Но даже здесь он не был доволен своим местоположением, поскольку хоть и видел Бредона и девушку, но только со спины, и о чем они говорили, почти не слышал.

— За соседним столом полно места, сэр, — сказал официант.

— Мне и здесь хорошо, — раздраженно огрызнулся Уиллис.

Его сосед недоуменно уставился на официанта, тот ответил ему взглядом, говорившим: «Чокнутый, что поделаешь» — и протянул Уиллису меню. Тот рассеянно заказал седло барашка с картошкой и желе из красной смородины и вперил взгляд в спину Бредона.

— …очень хороша сегодня, сэр, — донесся до него обрывок фразы официанта.

— Что?

— Цветная капуста, сэр, очень хороша сегодня, — невозмутимо повторил официант.

— Как хотите.

Соломенная мужская шевелюра и элегантный желтый дамский берет придвинулись близко друг к другу. Бредон достал из кармана какой-то маленький предмет и показывал его девушке. Кольцо? Уиллис напряг зрение…

— Что будете пить, сэр?

— Лагер, — наобум выпалил Уиллис.

— «Пилснер», сэр, или «Барклай»?

— «Пилснер».

— Светлое или темное, сэр?

— Светлое… темное… нет, я имел в виду светлое.

— Большую светлого «Пилснера», сэр?

— Да. Да!

— В кружке, сэр?

— Да. Нет. Черт! Несите, в чем угодно, только чтобы отверстие сверху было.

Казалось, вопросам о пиве не будет конца. Между тем девушка взяла предмет и что-то с ним делала. Но что? Господи, что?!

— Картофель жареный или молодой отварной, сэр?

— Молодой.

Официант, слава богу, наконец ушел. Бредон взял Памелу за руку… Нет, он перевернул предмет, лежавший у нее на ладони. Женщина, сидевшая напротив Уиллиса, потянулась за сахарницей — нарочно, как он счел, чтобы закрыть ему обзор. Потом снова отодвинулась. Бредон продолжал рассматривать предмет.

Рядом с Уиллисом появился большой сервировочный столик с блюдами, накрытыми серебряными крышками. Официант поднял первую крышку — аромат жареного барашка ударил в нос.

— Прожарить еще, сэр? Или вы предпочитаете с кровью?

Господи милостивый! В этом месте могут уморить бесконечным предложением услуг! Как отвратительна была ему эта баранина! Как омерзительны эти круглые желтые картофелины, которые официант продолжал накладывать ему в тарелку! Как противно выглядели комки цветной капусты! С тошнотворным отвращением ткнув вилкой в нежнейшую во всем Лондоне баранину, Уиллис почувствовал ледяную тяжесть в желудке, а его ноги свело судорогой.

Ненавистный обед тянулся и тянулся. Возмущенная пара за его столом, покончив с крыжовенным пирогом, демонстративно удалилась, не дожидаясь кофе. Теперь обзор стал лучше. Объекты его наблюдения смеялись и оживленно болтали. Во внезапно наступившей тишине до Уиллиса отчетливо донеслось несколько слов, произнесенных Памелой:

— …это будет занятный костюм, он вам подойдет. — Потом она снова понизила голос. — Не желаете ли еще баранины, сэр?

Как ни старался, больше Уиллис ничего разобрать не смог. Покончив с едой, он упорно продолжал сидеть в «Симпсонс», пока Бредон, взглянув на часы, не решил напомнить себе и своей спутнице, что копирайтеры должны иногда работать. Уиллис, заранее оплативший счет, был готов следовать за ними. Оставалось только спрятаться за газетой, которую он принес с собой, дождаться, когда они пройдут мимо него, и… И что? Идти следом? Снова гнаться за ними в такси, терзаясь догадками: насколько близко они там сидят, что говорят друг другу, какие строят планы, какие еще развлечения ожидали Памелу теперь, когда помеха в лице Виктора Дина устранена, и что еще он сам захочет или сможет сделать для того, чтобы ее жизнь в этом мире стала более безопасной?

Ему не пришлось принимать решение. Когда эти двое проходили мимо него, Бредон вдруг, заглянув за его дневной выпуск «Ивнинг бэннер», весело сказал:

— Привет, Уиллис! Как вам понравился обед? Превосходный барашек. Но вы непременно должны попробовать здешний горошек. Подбросить вас на нашу молотилку?

— Нет, благодарю, — проворчал Уиллис, но тут же сообразил, что, согласившись, мог бы сорвать им пылкий тет-а-тет в такси. Однако и ехать в одной машине с Памелой Дин и Бредоном он был не в силах.

— Мисс Дин, к сожалению, вынуждена нас покинуть, — продолжал Бредон. — Вы могли бы утешить меня, подержав за руку.

Памела была уже на полпути к выходу. Уиллис не мог решить: то ли она знала, с кем разговаривает ее спутник, и хотела избежать встречи, то ли подумала, что Бредон остановился поговорить с приятелем, ей незнакомым. Внезапно он все же принял решение.

— Впрочем, — сказал он, — время поджимает. Если вас ждет такси, я поеду с вами.

— Вот это дело, — одобрил Бредон.

Уиллис встал, и они вместе направились туда, где ждала Памела.

— Полагаю, вы знакомы с нашим мистером Уиллисом?

— О да! — Памела изобразила натянутую холодную улыбку. — Когда-то они с Виктором были большими друзьями.

Дверь. Лестница. Выход — и вот они наконец на улице.

— Ну, мне пора, — сказала Памела. — Большое спасибо за обед, мистер Бредон. Так вы не забудете?

— Конечно, нет. Разве на меня это похоже?

— Всего доброго, мистер Уиллис.

— Всего доброго.

Она удалилась бодрой походкой, стуча высокими каблуками своих маленьких туфелек. Ревущий Стрэнд поглотил ее. А к ним подкатило такси.

Бредон назвал адрес и жестом предложил Уиллису садиться первым.

— Прелестное дитя эта сестренка Дина, — заметил он весело.

— Послушайте, Бредон, я толком не знаю, в какую игру вы играете, но берегитесь. Я говорил Дину и скажу вам: если вы втянете мисс Дин в свои грязные делишки…

— В какие грязные делишки?

— Вы прекраснознаете, что я имею в виду.

— Возможно. Ну, и что тогда? Мне сломают шею, как Виктору Дину? — Бредон развернулся к Уиллису и пристально посмотрел ему в глаза.

— Вы получите… — Уиллис осекся. — Неважно, — мрачно произнес он. — Вы получите по заслугам. Я об этом позабочусь.

— Не сомневаюсь, что вы исполните это со всем знанием дела, — ответил Бредон. — Но не откажите в любезности сообщить мне, при чем тут вы? Из того, что я вижу, мисс Дин, похоже, не слишком нравится ваше заступничество.

Уиллис побагровел.

— Разумеется, это не мое дело, — беззаботно продолжал Бредон, пока водитель такси нетерпеливо пыхтел, негодуя на пробку возле станции метро «Холборн», — но, с другой стороны, непохоже, чтобы и вас это особо касалось, не так ли?

— Разумеется, меня это касается, — огрызнулся Уиллис. — Это касается любого порядочного мужчины. Я слышал, вы с мисс Дин назначили встречу, — сердито добавил он.

— Из вас вышел бы прекрасный сыщик, — восхищенно воскликнул Бредон. — Но вам нужно быть внимательней, когда вы за кем-то следите, чтобы ваш объект не оказался сидящим напротив зеркала или чего-нибудь другого, что может служить зеркалом. Перед столом, за которым сидели мы, висит застекленная картина, в которой отражается ползала. Элементарно, мой дорогой Ватсон. Со временем вы научитесь обращать внимание на такие вещи. Впрочем, насчет нашей встречи — никакого секрета. В пятницу мы отправляемся на маскарад. В восемь часов я веду мисс Дин на ужин в «Булестен», оттуда мы отправимся дальше. Может, хотите к нам присоединиться?

Регулировщик опустил жезл, и такси рвануло вперед по Саутгемптон-роу.

— Поостерегитесь, — проворчал Уиллис, — я могу поймать вас на слове.

— Лично я буду очень рад, — ответил Бредон. — А уж будет ли мисс Дин испытывать неловкость от вашего присутствия, решать вам. Но вот мы и прибыли в наш маленький второй дом. Пора закончить болтовню и посвятить себя снова «Сопо», помпанскому и овсянке «Шотландский волынщик» Пибоди. Восхитительное занятие, хотя и бедноватое событиями. Но не будем жаловаться. Нельзя ожидать сражений, убийств и внезапных смертей чаще, чем раз в неделю. Кстати, где вы были, когда Виктор Дин упал с лестницы?

— В уборной, — коротко ответил Уиллис.

— В самом деле? — Бредон посмотрел на него внимательней. — В уборной? Вы все больше меня интригуете.

* * *

Ко времени чаепития атмосфера в отделе текстовой рекламы немного разрядилась. Господа из «Бразерхуд» побывали там и уже ушли, не обнаружив ничего, что могло оскорбить их чувство приличия; мистер Джоллоп, подобревший после ланча, завизировал макеты трех больших постеров с почти безрассудной готовностью и теперь сидел у мистера Пима, которому практически удалось уговорить его увеличить ассигнования на осеннюю кампанию. Страдалец мистер Армстронг, избавившись от общества мистера Джоллопа, отправился к дантисту. Мистер Толбой, явившись к мисс Росситер, чтобы купить марку для своей частной корреспонденции, с удовольствием объявил, что полудубль «Нутракса» уже в типографии.

— Это про «Китл-Кэтл»? — поинтересовался Инглби. — Вы меня удивили. Я думал, с ним будут проблемы.

— Они и были, — ответил Толбой. — Это что, шотландский язык? А как люди поймут, что это значит? Не покажется ли кому-нибудь, что мы называем женщин коровами? Не слишком ли модернистский этот рисунок? Но Армстронг каким-то образом все уладил. Можно мне положить это в корзину «Исходящие», мисс Росситер?

— Бесс-порно, — с изящным юмором ответила дама, подставляя ему корзинку. — Ко всем любовным посланиям мы проявляем повышенное внимание и мгновенно направляем их в пункт назначения кратчайшим и надежнейшим путем.

— Дайте-ка посмотреть, — сказал Гарретт. — Держу пари, это адресовано даме, а ведь он — женатый человек! Нет-нет, не трогайте, Толбой. Ах вы, старый чертяка! Стойте смирно. Мисс Росситер, скажите нам, кому адресовано письмо.

— К. Смиту, эсквайру, — сказала мисс Росситер. — Вы проиграли пари.

— Какая неудача! Но скорее всего это камуфляж. Подозреваю, что Толбой где-то держит гарем. Этим голубоглазым красавцам доверять нельзя.

— Заткнитесь, Гарретт, — сказал Толбой, вырываясь из его цепкой хватки и шутливо изображая хук справа. — Никогда не встречал такого сборища любопытных проныр, как в этом отделе. У вас нет ничего святого, вы даже в личную корреспонденцию носы суете.

— Что может быть свято для рекламщика? — ухмыльнулся Инглби, кладя себе в чашку четыре куска сахара. — Мы всё свое время проводим, задавая интимные вопросы совершенно незнакомым людям, и это, разумеется, притупляет наши чувства. «Мама! Ваш ребенок освоил естественные физиологические навыки?», «Беспокоит ли вас тяжесть в желудке после еды?», «Вас устраивают ваши канализационные трубы?», «Вы уверены, что в вашей туалетной бумаге нет микробов?», «Самые близкие друзья не смеют задать вам этот вопрос», «Страдаете ли вы чрезмерной волосатостью?», «Готовы ли вы продемонстрировать другим свои руки?», «Вы когда-нибудь задавались вопросом о запахе своего тела?», «Если с вами что-нибудь случится, хотите ли вы, чтобы положение ваших близких было надежным?», «Зачем проводить так много времени на кухне?», «Вы считаете, что ваш ковер чист, но так ли это?», «Страдаете от перхоти?». Положа руку на сердце, я иногда спрашиваю себя: почему многострадальная публика еще не восстала и не расправилась с нами?

— Она не подозревает о нашем существовании, — ответил Гарретт. — Люди думают, что реклама пишется сама собой. Когда я говорю кому-нибудь, что работаю в рекламном агентстве, они полагают, что я рисую постеры, мысль о текстах им и в голову не приходит.

— Они считают, что производитель пишет их сам, — подхватил Инглби.

— Им бы следовало почитать то, что сочиняет производитель, когда ему удается поупражняться в этом искусстве.

— Да, было бы неплохо, — усмехнулся Инглби. — Например, помните тот идиотизм, который на днях выдали в «Дарлинге»: надувная подушка для путешественников с сидящей на ней куклой, у которой в руках табличка «Занято»?

— Зачем? — спросил Бредон.

— А затем, чтобы класть ее в железнодорожном вагоне на соседнее сиденье — оно, мол, занято.

— Но для этого хватило бы и просто подушки, без куклы.

— Конечно, хватило бы, но вы же знаете, как глупы люди. Они любят всякие излишества. В любом случае они — я имею в виду «Дарлинг» — придумали собственную рекламу, нелепость, которая тешила их мелкие душонки, и были чрезвычайно собой довольны. Хотели, чтобы мы ее оформили, пока Армстронг не взорвался своим ядреным смехом, который заставил их покраснеть.

— И что там было?

— Там была изображена симпатичная девушка, которая, стоя к зрителю спиной и наклонившись, устраивала подушку в уголке купе. Заголовок? «Не позволяйте никому зажимать ваше посадочное место».

— Браво! — воскликнул Бредон.

В тот день новый копирайтер был на удивление трудолюбив. Он все еще сидел у себя в кабинете, корпя над рекламой «Санфекта» («Там, где грязь, — там опасность!», «Скелет в туалете», «Убийцы шныряют в вашей посудомойке!», «Смертельней артиллерийского огня — микробы!»), когда миссис Крамп вывела свою женскую армию, вооруженную, увы, не «Санфектом», а обычным желтым мылом и водой, на борьбу со скопившимся за день мусором.

— Входите, входите! — добродушно крикнул мистер Бредон милой женщине, которая, увидев его, замешкалась в дверях. — Входите и выметите меня отсюда вместе с моими трудами и прочим хламом.

— О, сэр, простите, — сказала миссис Крамп, — я не хотела вам помешать.

— Да я уже, в сущности, закончил, — ответил Бредон. — Вы, должно быть, каждый день выгребаете отсюда чертову кучу мусора.

— Да, сэр, точно, вы не поверите сколько. Бумага! Наверное, она очень дешевая, раз ее столько тратят. Конечно, ее отправляют на переработку, но все равно это должно быть очень дорого. Каждый вечер увозят много-много мешков. А еще коробки, картон и всякая всячина. Вы бы удивились, если бы увидели: чего только мы ни находим. Я иногда думаю, что леди и джентльмены приносят сюда все домашнее старье, чтобы здесь выбросить.

— Поверьте, я бы не удивился.

— И все бросают на пол, — подвела итог миссис Крамп, явно увлеченная своей работой, — в корзины — почти никогда, хотя, видит бог, они достаточно большие.

— Это наверняка создает для вас большие неудобства.

— Да ни боже мой, сэр, мы об этом и не думаем. Просто сметаем все и в мешках спускаем вниз на лифте. Хотя иногда находим такие забавные штуки, что животы от смеха надрываем. Я их обычно показываю сотрудникам, чтобы по ошибке не выбросить что-нибудь ценное. Однажды нашла на полу у мистера Инглби две фунтовые купюры. Он очень беспечный человек, это уж точно. А не так давно — в тот самый день, когда произошел несчастный случай с бедным мистером Дином, — я нашла какой-то резной камень там, в коридоре, похожий на оберег или безделушку какую-то. Но мне кажется, что он выпал из кармана несчастного джентльмена, когда он падал, потому что миссис Дулитл сказала, что видела его в комнате мистера Дина, поэтому я принесла его сюда и положила в ту коробочку.

— Вот этот? — Бредон выудил из жилетного кармана и протянул ей ониксового скарабея, которого почему-то не вернул Памеле Дин.

— Да, сэр, этот. Смешная штучка, правда? Вроде как какой-то жук. Он лежал в темном углу под железной лестницей, и поначалу я подумала, что это просто такой же камешек, как тот, другой.

— Какой другой?

— Видите ли, сэр, за несколько дней до того я в том же углу нашла круглый камешек. Я тогда сказала себе: «Как странно найти здесь такое». Но потом догадалась, что он, наверное, из комнаты мистера Аткинса, потому что мистер Аткинс в этом году отдыхал на море, лечился, а вы же знаете, как люди любят набивать карманы ракушками, голышами и всем, что валяется на берегу.

Бредон снова пошарил в кармане.

— Что-то вроде этого? — Он показал миссис Крамп гладкий, обтесанный водой камушек размером с ноготь его большого пальца.

— Очень похож, сэр. Могу я спросить, его вы тоже нашли в коридоре?

— Нет, его я нашел на крыше.

— А-а! — сказала миссис Крамп. — Это мальчишки унесли его туда для своих игр. Когда сержант за ними не присматривает, они бог знает что могут натворить.

— Они ведь там занимаются физкультурой, не так ли? Полезная вещь. Укрепляет мышцы и формирует фигуру. Когда они это делают? В обеденный перерыв?

— О нет, сэр. Мистер Пим не позволяет им бегать после обеда. Он говорит, что это вредно для пищеварения и может вызвать колики. Мистер Пим, он человек обстоятельный. В половине девятого мальчики должны быть готовы, сэр, в шортах и майках. Занимаются двадцать минут, потом переодеваются — и приступают к выполнению своих обязанностей. А после обеда они сидят в комнате для посыльных, читают или играют в какие-нибудь тихие игры: в монетку на доске или в блошки, или еще во что-нибудь. Но, сэр, при этом они должны оставаться в своей комнате; мистер Пим не терпит, когда кто-то слоняется по офису в обеденный перерыв, — ну, конечно, кроме мальчика, который обходит кабинеты с дезинфицирующим средством.

— Ну да, конечно! «Обрызгайте все «Санфектом» — и вы в безопасности».

— Точно, сэр, только они используют «Жидкость Джеса».

— Вот как? — сказал мистер Бредон, в который раз удивившись забавному нежеланию рекламных агентств использовать товары, которые они расхваливают публике. — Что ж, миссис Крамп, о нас тут, как вижу, хорошо заботятся.

— О да, сэр. Мистер Пим уделяет большое внимание здоровью. Очень любезный джентльмен. На следующей неделе, сэр, у нас будет «Чай для уборщиц», внизу, в буфете, — бег с яйцом в ложке, кадка с отрубями, в которой прячут подарки, и можно приводить с собой детишек. Малышки моей дочери всегда ждут этого праздника с нетерпением, сэр.

— Не сомневаюсь, — сказал мистер Бредон. — И надеюсь, они порадуются новым ленточкам для волос или чему-то, что вы сочтете нужным…

— Вы очень добры, сэр, благодарю, — сказала миссис Крамп, весьма довольная.

— Не за что. — Звякнуло несколько монеток. — Ну, я удаляюсь, не буду вам мешать.

Очень приятный джентльмен, решила миссис Крамп, и совсем не чванливый.

Получилось именно так, как задумал мистер Уиллис. Он преследовал свою добычу от «Булестена» и на сей раз был уверен, что его не засекли. Его костюм члена фемгерихта^[318] — черная ряса с черным колпаком-капюшоном, закрывавшим голову и плечи и имевшим лишь прорези для глаз, — легко надевался поверх повседневной одежды. Укутанный в старый клетчатый тренч, он наблюдал из-за удобно расположившегося перед Ковент-Гарденом фургона, пока Бредон и Памела Дин не вышли из ресторана; такси ждало его за ближайшим углом. Его задача облегчалась тем, что объекты наблюдения ехали не в такси, а в огромном лимузине, которым управлял сам Бредон. Театральная публика рассосалась еще до начала преследования, так что не было необходимости держаться в подозрительной близости от автомобиля Бредона. Путь пролегал на запад через Ричмонд и дальше, пока не привел к большому дому у реки, стоявшему на частной земле. В конце путешествия к ним присоединились другие машины и такси, ехавшие в одном направлении; а прибыв на место, они обнаружили, что вся стоянка и подъездная дорожка уже забиты многочисленными автомобилями. Бредон и мисс Дин проследовали прямиком в дом, ни разу не оглянувшись.

Уиллис, натянувший свой маскарадный костюм в такси, предвидел сложности с проникновением внутрь, но их не случилось. Слуга, встретивший его у входа, спросил лишь, является ли он членом клуба. Уиллис смело ответил, что является, и назвался Уильямом Брауном^[319], что показалось ему остроумной и правдоподобной придумкой. Очевидно, клуб был полон Уильямов Браунов, поскольку слуга не стал чинить препятствий, а сразу проводил его в красиво обставленный зал. Прямо перед собой, на краю толпы, угощавшейся коктейлями, он увидел Бредона в черно-белом костюме Арлекина, который Уиллис различил под его пальто, еще когда тот садился в машину после обеда в ресторане. Памела Дин, в весьма смелом костюме, украшенном лебяжьим пухом и изображавшем пуховку для пудры, стояла рядом с ним. Из дальнего помещения, выходившего в зал, неслись натужные звуки саксофона.

«Это место, — мысленно сказал себе мистер Уиллис, — логово греха», — и на этот раз был не так уж далек от истины.

Он был поражен вольностью организации бала. Все двери открывались перед ним без вопросов и колебаний. Тут и там играли в азартные игры, пили без меры, танцевали, участвовали в том, что мистер Уиллис определил как оргии. А под спудом всего этого он нутром чуял что-то еще — что-то, чего не мог понять, что не мог опознать, хотя это от него и не прятали.

Разумеется, у него не было партнерши, но довольно скоро он оказался втянут в какую-то чрезмерно веселую компанию молодежи и наблюдал за превращениями танцовщицы, которые привели к тому, что в конце концов она оказалась почти полностью нагой, если не считать монокля, лакированных сапожек и надетого на голову цилиндра. Ему то и дело подносили напитки — за некоторые он платил, но бóльшую их часть ему навязывали, и в какой-то момент он осознал, что из него вышел бы куда лучший сыщик, будь он привычней к смешиванию разных видов алкоголя. В голове у него пульсировало, и он упустил из виду Бредона и Памелу.

Уиллис сходил с ума от мысли, что они уединились в одной из внушающих ужас каморок, которые он успел заметить: каждая была задрапирована тяжелыми шторами и снабжена кроватью и зеркалом. Вырвавшись из окружавшей его компании, он стал лихорадочно обшаривать дом. Его костюм был тяжелым и слишком теплым, под удушающими складками капюшона пот градом катился по его лицу. Сначала он обнаружил зимний сад, набитый пьяными любовными парами, но тех, кого он искал, среди них не было. Потом, толкнув какую-то дверь, очутился в саду. Его привлекли крики и плеск воды. Бросившись вдоль длинной аллеи-беседки, увитой душистыми плетистыми розами, он выбежал на открытую площадку, в центре которой стоял круглый фонтан.

Какой-то мужчина, раскрасневшийся и икающий от смеха, пронесся мимо него с девушкой на руках, туника из леопардовой шкуры сползла у него с плеча, виноградные листья, из которых был сплетен венок, красовавшийся у него на голове, разлетались в стороны. Девушка визжала, как паровозный свисток. Мужчина был широкоплеч, и мускулы на его спине блеснули в лунном свете, когда он, размахнувшись, швырнул свою сопротивлявшуюся ношу в бассейн. Устроенное им представление было встречено взрывами смеха, которые еще более усилились, когда девушка, в обвисшей одежде, с которой лилась вода, выкарабкалась на бортик бассейна и разразилась потоком ругательств.

А потом Уиллис увидел черно-белого Арлекина. Тот карабкался на скульптуру в центре фонтана — переплетенные изваяния русалок и дельфинов поддерживали огромную чашу, в которой присевший на корточки амур выдувал из спиральной раковины высокую пляшущую струю воды. Стройная фигура в клетчатом костюме Арлекина взбиралась все выше, мерцая в струящейся по ней воде, как фантастическое водяное существо. Ухватившись за край верхней чаши и раскачавшись, мужчина подтянулся. В этот момент даже Уиллис испытал невольное восхищение. Мужчина двигался с легкостью и уверенной грацией атлета, без малейшего усилия демонстрируя силу мышц. Потом, упершись коленом в край чаши, перевалился в нее и стал взбираться на бронзового купидона. Еще мгновение — и он стоял на плечах согнувшегося амура во весь рост, омываемый бьющей вверх струей.

«Боже милостивый, — подумал Уиллис, — да он канатоходец или пьян в стельку». Снизу гремели аплодисменты, а какая-то девушка начала истерично кричать. И тут очень высокая женщина в переливающемся шелковом платье устричного цвета, которая всегда бывала душой здешних самых разнузданных вечеринок, протиснулась мимо Уиллиса и встала у бортика фонтана. Ее взъерошенные светлые волосы образовывали бледный ореол вокруг оживленного лица.

— Прыгай! — закричала она. — Ныряй! Ну же! Ныряй!

— Заткнись, Дайана! — Один из более трезвых мужчин обхватил ее за плечи и закрыл ей рот ладонью. — Тут слишком мелко, он сломает себе шею.

Она оттолкнула его.

— Не волнуйся. Он нырнет. Я так хочу. Иди к черту, Дики. Ты бы не рискнул, а он рискнет.

— Я бы уж точно не сделал такую глупость. Можешь не сомневаться.

— Давай, Арлекин, прыгай!

Черно-белая фигура с поднятыми над головой руками балансировала на плечах амура.

— Не будь дураком, парень! — закричал Дики.

Но его голос потонул в хоре голосов других женщин, воодушевившихся идеей Дайаны.

— Ныряй, Арлекин, ныряй! — вопили они.

Стройная фигура стрелой метнулась сквозь струю, пронзила поверхность воды почти без всплеска и проскользила под ней, как рыба. Уиллис затаил дыхание. На миг он забыл о своей яростной ненависти к этому человеку и аплодировал ему вместе со всеми. Дайана выбежала вперед и обняла пловца, как только он вынырнул из воды.

— О, ты великолепен, великолепен! — закричала она, прижимаясь к нему и не обращая внимания на то, что ее шелковое платье пачкается и намокает. — Арлекин, отвези меня домой, я тебя обожаю!

Арлекин склонил к ней закрытое маской лицо и поцеловал ее. Мужчина по имени Дики попытался оттащить его, но был аккуратно отстранен и, споткнувшись, упал в бассейн под всеобщий оглушительный хохот. Арлекин перекинул высокую женщину через плечо, выкрикнув:

— Приз! Приз! — Потом осторожно поставил ее на ноги и взял за руку. — Беги! — шепнул он ей. — Давай убежим, и пусть они попробуют нас поймать.

Внезапно возникла какая-то заварушка. Уиллис увидел рассерженное лицо Дики, который бросился за ними, отчаянно ругаясь. Кто-то схватил Уиллиса за руку и увлек за собой по розовой аллее. Но он обо что-то споткнулся и упал. Его спутник, бросив его, с гиканьем помчался дальше, а он очутился сидящим на земле, с головой, плотно обернутой собственным капюшоном, из которого никак не мог выпутаться.

Кто-то тронул его за плечо.

— Пойдемте, мистер Уиллис, — насмешливо произнес прямо ему в ухо чей-то голос. — Мистер Бредон попросил меня отвезти вас домой.

Уиллису удалось наконец сорвать с головы капюшон и не без труда встать на ноги.

Рядом с ним стояла Памела Дин. Она сняла маску, в глазах ее светилось озорство.

Глава 5 Удивительные метаморфозы мистера Бредона

Лорд Питер Уимзи нанес визит главному инспектору Скотленд-Ярда Паркеру, доводившемуся ему зятем, домой, в Блумсбери. Напротив него, расположившегося в просторном удобном кресле, на длинном мягком диване сидела, подобрав ноги, его сестра, леди Мэри Паркер, и прилежно вязала детскую кофточку. Сам мистер Паркер скрючился в глубокой оконной нише и курил трубку. На журнальном столике стояли два графина и сифон с содовой. На коврике перед камином развалилась большая полосатая кошка. Сцена была едва ли не демонстративно мирная и домашняя.

— Значит, Питер, теперь ты один из трудящихся, — сказала леди Мэри.

— Да, я получаю целых четыре фунта в неделю. Удивительное ощущение. Первый раз в жизни зарабатываю свой цент. Каждый раз, когда мне вручают конверт с жалованием, я сияю от неподдельной гордости.

Леди Мэри улыбнулась, взглянув на мужа, тот ответил ей веселой усмешкой. Трудности, которые возникают, когда бедный мужчина женится на богатой женщине, в их случае были полюбовно улажены изобретательным соглашением, в соответствии с которым все деньги леди Мэри были переданы в доверительное управление ее братьев в пользу будущих маленьких Паркеров, при этом доверенным лицам вменялось в обязанность каждый квартал выдавать жене сумму, равную той, что зарабатывал за этот период ее муж. Таким образом поддерживался подобающий финансовый баланс между супругами; а пустяшная странность того, что главный инспектор Паркер был, в сущности, нищим по сравнению с маленьким Чарлзом-Питером и еще более юной Мэри-Лукастой, мирно спавшими в тот момент в своих кроватках этажом выше, никого ничуть не смущала. Мэри нравилось управлять их скромными общими доходами, и в итоге это действительно шло им на пользу. Так что сейчас она разговаривала со своим богатым братом с превосходством, какое ощущает трудящийся человек по отношению к тому, кто просто владеет деньгами.

— Но в чем же именно там дело? — спросил Паркер.

— Да черт его знает, — откровенно признался Уимзи. — Я ввязался в него из-за жены Фредди Арбетнота, Рейчел Леви. Она знакома со стариком Пимом; они повстречались на каком-то званом обеде, и он рассказал ей о письме, которое его встревожило, а она спросила его: почему бы, мол, вам не нанять кого-нибудь, чтобы расследовать это дело? Он поинтересовался: кого же? И она сказала — не упоминая моего имени, — что у нее есть такой человек и что она может попросить его все разнюхать у него в конторе, вот я и разнюхиваю.

— Твой стиль изложения, — сказал Паркер, — хоть и колоритен, но несколько туманен. Ты бы не мог начать сначала, последовательно дойти до конца и только тогда остановиться?

— Попробую, — сказал его светлость, — хотя мне всегда трудно определить, где именно следует остановиться. Ну, слушай! В понедельник днем — чтобы быть точным, двадцать пятого мая, — молодой человек по имени Виктор Дин, работавший копирайтером в Рекламном агентстве Пима, располагающемся на Саутгемптон-роу, упал в помещении агентства с железной винтовой лестницы и скончался на месте от полученных травм: у него оказались сломаны шея и нога, имелась трещина в черепе, а также незначительные порезы и ушибы на теле. Происшествие имело место в половине четвертого, насколько точно это можно установить.

— Гм-м! — задумчиво произнес Паркер. — Не чересчур ли серьезные и многочисленные травмы для такого падения?

— Я тоже так думал, пока не увидел ту лестницу. Итак, продолжаю. На следующий день после этого события сестра покойного посылает мистеру Пиму фрагмент незаконченного письма, найденного ею в письменном столе брата. В письме содержится предупреждение о том, что в его агентстве происходит нечто подозрительное. Письмо было начато за десять дней до смерти автора и, судя по всему, отложено, словно автор решил обдумать его более тщательно. Отлично. Далее. Мистер Пим — человек строгих моральных правил, если, конечно, не принимать во внимание его профессию, суть которой состоит в том, чтобы втюхивать людям за деньги правдоподобную ложь…

— Что же, в рекламе совсем нет правды?

— Конечно же, какая-то правда в рекламе есть. Дрожжи в хлебе тоже есть, но из одних дрожжей хлеб не испечешь. Правда в рекламе, — провозгласил лорд Питер, — все равно что закваска, которую кухарка замешивает в тесто: она способствует выделению газа в количестве, достаточном, чтобы в поднимающейся массе спрятать грубый обман и придать ей форму, способную привлечь публику. Что подводит меня к деликатной и важной теме различия между предлогами «из» и «с». Предположим, вы рекламируете лимонад или, скажем, грушевый сидр. Если сказать: «Наш сидр делается только из свежесобранных груш», — это будет означать, что напиток сделан только из груш. Если это не так, вас могут привлечь к ответственности. Если вы говорите, что этот сидр делается из груш, без «только», можно предположить, что он делается главным образом из груш. Но если вы говорите «сделан с грушами», то обычно имеете в виду, что добавляете кусочек груши к тонне репы, и остаетесь неприкосновенны для закона — таковы тонкости языка.

— Возьми на заметку, Мэри, когда в следующий раз пойдешь в магазин, не покупай ничего, что не сделано «только из». Продолжай, Питер, и давай сократим упражнения в лингвистике.

— Хорошо. Так вот, мы имеем молодого человека, который начинает писать письмо с предупреждением, но, не закончив его, падает с лестницы и умирает. Не кажется ли тебе такое печальное развитие событий подозрительным?

— Настолько подозрительным, что я бы не исключил вероятности простого совпадения. Но поскольку ты склонен к мелодраме, допустим, что оно действительно подозрительно. Кто видел, как он падал?

— Я бы сказал, летел. Некто мистер Аткинс и некая миссис Крамп, наблюдавшие за его падением снизу, и некий мистер Праут, наблюдавший за ним сверху. Их свидетельства весьма интересны. Мистер Праут утверждает, что лестница была хорошо освещена и что покойный спускался не слишком быстро, между тем как двое тех, что снизу, говорят, будто он падал, как тюфяк, сжимая «Атлас мира» с такой силой, что потом его с трудом вырвали у него из рук. О чем это тебе говорит?

— Только о том, что смерть была мгновенной, как и бывает при переломе шеи.

— Это я знаю. Но обрати внимание: ты спускаешься по лестнице, и у тебя скользит нога. Что происходит? Неужели ты полетишь головой вперед, как тюфяк? Или ты приземлишься на пятую точку и дальше поедешь на ней?

— Бывает по-разному. Если бы я действительно поскользнулся, наверное, съехал бы на пятой точке. А если бы споткнулся, то, весьма вероятно, полетел бы вниз головой. Нельзя точно сказать, не зная, что именно случилось.

— Ладно. У тебя на все есть ответ. Тогда скажи, стал бы ты держать мертвой хваткой то, что нес, или выпустил бы и попытался спастись, ухватившись за перила?

Мистер Паркер помолчал.

— Пожалуй, что ухватился бы за перила, если бы не нес поднос с ценной посудой или что-то в этом роде. Но даже и в этом случае… не знаю. Может, это инстинкт — держаться за то, что у тебя в руках? Но, с другой стороны, инстинкт подсказывает и попытаться спасти себя. Не знаю. Все эти рассуждения на тему, что бы сделали мы с тобой и что бы сделал разумный человек, очень ненадежны.

Уимзи застонал.

— Пусть будет по-твоему, Фома неверующий. Если эта мертвая хватка — результат моментального паралича, то он, должно быть, умер так быстро, что даже не успел подумать о том, чтобы спастись. Итак, мы имеем две вероятных причины смерти: перелом шеи, который, скорее всего, случился, когда он ткнулся головой в пол, и трещина в височной кости, которая, как полагают, получена при ударе головой об одну из шишечек на перилах. Далее: падать с лестницы — не то же самое, что падать с крыши. С лестницы падаешь постепенно, и у тебя есть время что-то сообразить. Если он умер от удара о перила, он должен был сначала упасть, а потом удариться. То же самое — только еще в большей степени — относится к перелому шеи. Почему, почувствовав, что падает, он не бросил все, что было у него в руках, и не попробовал смягчить падение?

— Я понимаю, что ты хочешь сказать. Что его сначала оглушили и, когда падал, он был уже как минимум без сознания. Но я так не думаю. Я бы предположил, что он зацепился за что-то мыском туфли, отчего наклонился вперед, упал вниз головой и разбился насмерть. В этом нет ничего невозможного.

— Тогда попробую еще раз. Как тебе это? В тот же вечер миссис Крамп, бригадирша уборщиц, нашла вот этого ониксового скарабея в коридоре, как раз под железной лестницей. Вещица, как видишь, круглая, гладкая и довольно тяжелая для своих размеров, вполне сравнимая с железными шишечками на перилах. Вот здесь, как ты опять же видишь, есть небольшой скол. Этот жук принадлежал покойному, который имел обыкновение носить его в жилетном кармане или класть перед собой на стол во время работы. Что скажешь?

— Скажу, что он выпал из его кармана при падении.

— А скол?

— Если его раньше не было…

— Не было. Сестра покойного утверждает, что она в этом уверена.

— Тогда кусочек откололся при падении.

— Ты так считаешь?

— Да.

— Я знал, что ты это скажешь. Но я продолжаю: несколькими днями раньше миссис Крамп нашла голыш такого же размера, как скарабей, на том же самом месте, у подножья железной лестницы.

— Вот как? — Паркер выбрался из оконной ниши и направился к графинам. — И что она говорит по этому поводу?

— Говорит: вы бы, мол, не поверили, сколько занятных вещей я нахожу, когда убираю помещение. Думает, что голыш принадлежал мистеру Аткинсу, который незадолго до того поправлял здоровье на морском берегу.

— Ну и почему бы нет? — сказал Паркер, нажимая на рычажок сифона.

— И в самом деле, почему бы нет? А вот этот голыш я нашел на крыше уборной. Чтобы достать его, мне пришлось спуститься по водосточной трубе, пожертвовав своими фланелевыми брюками.

— Вот как?

— Да, капитан. Именно там я его и нашел. А еще я нашел место, где со светового люка содрана краска.

— Какого светового люка?

— Того, который находится как раз над железной лестницей. Ну, такой конусообразный, как в теплицах, с окнами, которые открываются на все стороны, их держат открытыми в жаркую погоду. А когда Дин расстался с жизнью, стояла жара.

— Ты хочешь сказать, что кто-то метнул в него камень через световой люк?

— Ты сам это сказал, шеф. А если точнее — не какой-то камень, а именно этот камень. То есть скарабея.

— А при чем здесь тогда другие камни?

— Тренировка в стрельбе. Я убедился, что в обеденный перерыв офис практически пустеет. На крышу вообще никто никогда не вылезает, кроме мальчиков-посыльных, которые делают там зарядку в восемь тридцать утра.

— Если живешь под стеклянным потолком, не бросайся камнями. Ты считаешь, что, швырнув такой маленький камешек в человека, можно проломить ему череп и сломать шею?

— Конечно, нет, если просто швырнуть его. Но как насчет рогатки или какой-нибудь катапульты?

— Ну, в этом случае тебе нужно всего лишь опросить людей в близлежащих учреждениях, не видели ли они, как кто-то на манер Давида с Голиафом упражнялся на Пимовой крыше, — и он у тебя в кармане.

— Все не так просто. Крыша этого здания намного выше, чем соседние, и окружена каменным парапетом в три фута высотой — видимо, чтобы придать строению еще большее величие. Чтобы метнуть камень на железную лестницу, нужно встать на колени в определенном месте между этим люком и соседним, а в такой позиции человек оказывается, как за каменной стеной, его ниоткуда не видно никому, кроме того, кто в этот момент находится на лестнице и смотрит вверх. И таким человеком, очевидно, не мог быть никто, кроме бедолаги Виктора Дина.

— Ну что ж, выясни, кто из сотрудников часто оставался в офисе во время обеденного перерыва.

Уимзи покачал головой.

— Не выйдет. Сотрудники отмечают время прихода на работу каждое утро, но в час дня никто учета не ведет. Дежурный в вестибюле уходит на обед, его место за стойкой занимает один из старших посыльных — на тот случай, если в это время поступит какое-нибудь сообщение или принесут пакет, но он не всегда бывает на месте. Есть еще один, который в обеденный перерыв обходит помещения с дезинфицирующей жидкостью «Джес», но на крышу он не взбирается. Ничто никому не мешает подняться туда, скажем, в половине первого, сделать свое дело и спокойно спуститься по другой лестнице. Лифтер или тот, кто временно исполняет его обязанности, должен быть на месте, но, когда едешь в закрытом лифте, ничего не видишь, и тебя никто не видит. Кроме того, лифт может уехать в подвал. Кто бы это ни сделал, ему нужно было всего лишь выждать время и спокойно вернуться незамеченным. В этом нет ничего трудного. Так было и в день смерти Дина. Человек идет в туалет, расположенный рядом с лестницей, и, когда поблизости никого нет, поднимается по ней на крышу. Там он сидит, притаившись, а когда видит, что жертва начинает спускаться по железной лестнице, как делают все по пятьдесят раз на дню, выпускает свой снаряд и удаляется. А пока все суетятся вокруг тела и причитают над ним, наш друг спокойно, с невинным видом, выходит из туалета и присоединяется к остальным. Проще простого.

— Но неужели никто не заметил бы, что он так долго отсутствовал?

— Дорогой мой, если бы ты знал пимовские порядки! Никого никогда не застанешь на рабочем месте. Если не болтать с кем-нибудь из коллег, не ошиваться в машбюро, не торчать у художников, собачась с ними из-за макета, или в бухгалтерии — насчет каких-нибудь выплат, или в отделе выпуска, требуя свои копии обратно, а если не в этих, то еще в каком-нибудь месте, то можно тайком выскользнуть в кофейню или парикмахерскую. Слово «алиби» не имеет никакого смысла в таких местах, как агентство Пима.

— Как я догадываюсь, ты там прекрасно проводишь время, — заметил Паркер. — Но что такого страшного могло случиться в учреждении, подобном агентству Пима, чтобы привести к убийству?

— Вот мы и подошли к главному. Молодой Дин водился с компанией де Момери…

Паркер присвистнул.

— То есть грешил не по чину?

— Очень даже. Ты же знаешь Дайану де Момери. Она находит удовольствие в том, чтобы развращать буржуа, обожает искушать их не слишком крепкую совесть. Эта девица та еще мерзавка. Вчера вечером я отвозил ее домой, так что мне ли не знать.

— Питер! — воскликнула леди Мэри. — Оставим в стороне твои моральные устои, которые меня очень беспокоят, но все же как тебя угораздило попасть в такую компанию? Ими же скоро заинтересуется мой Чарлз или главный комиссар.

— Не волнуйся, я там был инкогнито. На костюмированном балу. И насчет моих моральных устоев можешь не тревожиться. Дама была мертвецки пьяна, так что я втащил ее в ее элегантную двухэтажную квартирку на Гарлик-Мьюз и уложил на диван в гостиной — то-то ее горничная удивилась на следующее утро. Хотя, возможно, и не удивилась. Но смысл в этом был, я много чего узнал о Викторе Дине.

— Одну минутку, — перебил его Паркер, — он принимал наркотики?

— Судя по всему, нет, и если это так, то, могу поклясться, дело не в «недоработке» Дайаны. По словам его сестры, Виктор был человеком здравомыслящим. Вероятно, попробовал разок и почувствовал себя так паршиво, что больше не притрагивался… Да, я знаю, о чем ты подумал: если он был наркоманом, то мог упасть с лестницы без посторонней помощи. Но я так не считаю. Подобные вещи обнаруживаются при вскрытии. Этот вопрос вставал, но — нет, ничего найдено не было.

— А у Дайаны есть какие-нибудь соображения на этот счет?

— Она говорит, что славным малым он не был. Тем не менее она, похоже, держала его на поводке с конца ноября до конца апреля — почти полгода, а для Дайаны это долгий срок. Интересно, чем он ее зацепил? Полагаю, в этом парне было что-то привлекательное.

— Это все тебе его сестра рассказала?

— Да, но она говорит, что у Виктора были «большие амбиции». Но я не знаю, что она имела в виду.

— Полагаю, она знала, что Дайана была его любовницей. Или не была?

— Скорее всего, была. Однако его сестра считала, что он подумывал о женитьбе.

Паркер рассмеялся.

— В конце концов, — вставила леди Мэри, — вероятно, он не все рассказывал сестре.

— Можно предположить, что он рассказывал ей чертовски мало. Она была искренне шокирована вчерашним действом. Очевидно, те вечеринки, на которые он брал ее с собой, не были такими разнузданными. Зачем он вообще водил ее на них? Это еще один вопрос. Он говорил, что хочет познакомить ее с Дайаной; несомненно, парень воображал, что представляет ее будущей родственнице. Наверняка он не хотел втягивать сестру во все это и развращать ее, как выразился Уиллис.

— Кто такой Уиллис?

— Это молодой человек, у которого пена на губах выступает при упоминании Виктора Дина, хотя некогда тот был его лучшим другом. Он влюблен в сестру Дина, бешено ревнует ее ко мне, считает, что мы с Виктором одного поля ягоды, и ходит за мной по пятам с неумелым рвением пятидесяти Ватсонов. Сочиняет тексты к рекламам корсетов и кремов для лица. Он сын провинциального торговца мануфактурой, учился в классической средней школе и носит, к моему величайшему сожалению, двубортный жилет. Это его самая неприглядная черта — если не считать того, что, по его собственному признанию, он находился в туалете, когда Дин упал с лестницы, а из туалета, как я уже говорил, ничего не стоит попасть на крышу.

— Кто-нибудь еще был тогда в туалете?

— Я его еще об этом не спрашивал. Не представилось случая. Ужасно сложно вести расследование, когда надо скрывать, что ты его ведешь, — нельзя задавать слишком много вопросов. Если бы кто-нибудь узнал, что я это делаю, то я бы не получил ответов ни на один свой вопрос. И это было бы не так важно, если бы я имел хоть малейшее представление о том, кого или что я ищу. Но искать среди сотни людей того, кто совершил неизвестно какое преступление, очень нелегко.

— Я думал, ты ищешь убийцу.

— Ищу, но не думаю, что смогу его найти, пока не узнаю, почему он совершил убийство. А кроме того, Пим попросил меня разузнать насчет вероятных нарушений закона, происходящих в его агентстве. Разумеется, убийство — преступление, но это не единственное, что мне поручено раскрыть. А единственным, у кого, по моим наблюдениям, был мотив совершить убийство, — это Уиллис, но у него мотив не такого рода, какой я ищу.

— Из-за чего поссорились Уиллис и Дин?

— По глупейшему поводу. Уиллис прежде часто проводил выходные у Дина. Дин жил в квартире с сестрой — кстати, у них нет ни родителей, ни других родственников. Уиллис влюбился в его сестру. Та горячей взаимностью ему не отвечала. Дин взял сестру с собой на одну из рискованных вечеринок у Дайаны. Уиллис узнал об этом. Будучи болваном, стал выговаривать за это сестре Дина, как старый зануда. Сестра назвала его отвратительным, высокомерным, настырным идиотом-резонером. Уиллис устроил нагоняй Дину. Дин велел Уиллису убираться ко всем чертям. Произошла бурная ссора. Сестра не осталась в стороне. Семья объединилась и потребовала, чтобы Уиллис больше не показывался им на глаза. Уиллис заявил, что если он (Дин) будет продолжать развращать свою сестру, то он (Уиллис) пристрелит его, как собаку. Это его собственные слова, во всяком случае, так мне передали.

— Похоже, — вставила Мэри, — Уиллис склонен мыслить штампами.

— Разумеется. Поэтому-то он и пишет такие хорошие тексты к рекламе корсетов. Вот так все и случилось. С тех пор, в течение трех месяцев, Дин и Уиллис были на ножах. Потом Дин упал с лестницы. И теперь Уиллис переключился на меня. Вчера я попросил Памелу Дин отвезти его домой, но что из этого вышло, не знаю. Я объяснил ей, что эти жаркие вечеринки действительно опасны и что в безумии Уиллиса есть своя логика, хотя по части такта и отношений между полами он — сущий простак. Было уморительно смешно наблюдать, как он «тайно» шнырял за нами в своем ку-клукс-клановском костюме и тех же туфлях, в которых ходит на работу, да еще с кольцом-печаткой на мизинце, которое видно за версту.

— Бедный парень! Надеюсь, это не он столкнул дружищу Дина с лестницы?

— Не думаю. Но кто знает? Он такой пафосный осёл… Мог счесть все это великим грехом. Но вряд ли ему хватило бы ума просчитать все детали. А если бы он и совершил убийство, то, полагаю, тут же направился бы в полицейский участок и, бия себя кулаком в двубортный жилет, заявил: «Я сделал это, чтобы защитить невинность». Против его причастности говорит и тот неоспоримый факт, что связь Дина с компанией Дайаны закончилась в апреле. Зачем бы Уиллису ждать до конца мая, чтобы нанести удар? Ведь ссора с Дином произошла еще в марте.

— Возможно, Питер, сестра ввела тебя в заблуждение. Вероятно, эта связь не оборвалась тогда, как она говорит. Она могла поддерживать ее самостоятельно. Даже сама могла быть наркоманкой или иметь с ними какие-то другие дела. Никогда нельзя утверждать наверняка.

— Вряд ли, но в принципе такая догадка не лишена смысла. Впрочем, нет, не думаю, что Памела Дин замешана в чем-то дурном. Могу поклясться, что отвращение, испытанное ею прошлым вечером, было искренним. Должен сказать, что происходившее и впрямь было непотребным. Кстати, Чарлз, где эти люди берут свой чертов порошок? Вчера его там было столько, что можно отравить целый город.

— Если бы я знал, — кисло признался мистер Паркер, — у меня бы не было забот. Единственное, что я могу тебе сказать, так это то, что его откуда-то ввозят морским путем, а потом широко распространяют повсюду. Вопрос в том — откуда. Разумеется, мы хоть завтра можем задержать полсотни мелких торговцев, но какой в этом толк? Они сами не знают, откуда привозят дурь и кто этим руководит. Все они поют одну и ту же песню: порошок им передал на улице человек, которого они никогда раньше не видели и не смогут узнать при встрече. Или им подложили его в карман в автобусе. Дело даже не в том, что они не желают говорить правду, они и в самом деле ничего не знают. И если поймать кого-то рангом повыше в ихиерархии, выяснится, что и он ничего не знает. Нудная и бессмысленная работа. А кто-то наживает на этом миллионы.

— Это точно. Но вернемся к Виктору Дину: есть еще один вопрос. У Пима он получал шесть фунтов в неделю. Как может человек вращаться в компании де Момери, имея доход триста фунтов в год? Даже если он не слишком шиковал, за просто так его бы в компанию не допустили.

— Возможно, Дайана его содержала?

— Да, вероятно, он был эдаким маленьким клещом. Но у меня есть другая идея. Допустим, он считал, что действительно имеет шанс жениться на Дайане и войти в круг аристократии или тех, кого он считал аристократами. В конце концов, Дайана принадлежит к роду де Момери, хотя родственники и указали ей на дверь, в чем их трудно винить. Допустим, Дин тратил гораздо больше, чем мог себе позволить, стараясь не отставать от других. Допустим, дело заняло больше времени, чем он рассчитывал, и он увяз по уши. Подумай: что в этом свете могло означать неоконченное письмо Пиму?

— Ну… — начал было Паркер.

— О боже, не тяни резину! — перебила его Мэри. — Как же вы оба любите ходить вокруг да около. Шантаж. Это же совершенно очевидно. Я уже час назад догадалась. Этот Дин искал источник дополнительного дохода и обнаружил в агентстве Пима кого-то, кто занимался чем-то неподобающим, — главного кассира, подделывающего счета, или курьера, ворующего деньги по мелочи, или еще кого-нибудь. И вот он говорит: «Не поделишься со мной — расскажу Пиму» — и начинает писать письмо. Знаете, может быть, он и не собирался передавать его мистеру Пиму, просто угрожал. На какое-то время тому, другому человеку удается нейтрализовать его, заплатив, но потом он подумал: «Этому не будет конца, лучше покончить с проходимцем раз и навсегда» — и сталкивает его с лестницы. Вот и все.

— Вот так просто? — усомнился Уимзи.

— Разумеется, просто, только мужчины любят везде выискивать тайны.

— А женщины — делать скоропалительные выводы.

— Не надо обобщать, — сказал Паркер, — это всегда приводит к неверным выводам. И что мне теперь со всем этим делать?

— Дай мне совет и будь наготове со своими клевретами на случай заварухи. Кстати, я могу сообщить тебе адрес того дома, где мы вчера побывали. Наркотики, азартные игры — по первому требованию, не говоря уже об отвратительных оргиях. — Он назвал адрес, и главный инспектор его записал.

— Хотя мы мало что можем сделать, — признался он. — Это частный дом, принадлежащий майору Миллигану. Мы уже давно за ним наблюдаем. И даже если бы нам удалось проникнуть внутрь, это, скорее всего, ничем бы нам не помогло. Думаю, во всей этой банде нет никого, кто знает, откуда берутся наркотики. Тем не менее важно иметь достоверное свидетельство того, что там происходит. Кстати, мы уже получили компрометирующие сведения о той паре, которую ты помог нам арестовать в тот вечер. Они получат лет по семь.

— Отлично. Хотя я чуть было сам тогда не попался. Две машинистки из агентства Пима оказались поблизости и узнали меня. Я посмотрел на них непонимающим взглядом, а на следующее утро объяснил, что у меня есть кузен, который очень на меня похож, — пресловутый Уимзи, разумеется. Чрезмерная известность осложняет дело.

— Если в компании де Момери тебя раскусят, у тебя могут возникнуть неприятности, — сказал Паркер. — Как тебе удалось так сдружиться с Дайаной?

— Я нырнул в фонтан. Реклама всегда окупается, теперь она думает, что я — восьмое чудо света.

— Смотри не убейся, — ласково сказала Мэри. — Мы тебя любим, а маленький Питер жизни себе не представляет без любимого дяди.

— Это может для тебя плохо кончиться, — бессердечно заметил его зять, — на сей раз дело действительно опасное. Кстати, сталкиваясь с убийством, которое мог совершить кто угодно, по любой мыслимой причине, перестаешь свысока смотреть на полицейских, которым не всегда удается раскрыть случайные убийства, происходящие по всей стране. Надеюсь, это послужит тебе уроком. Что-нибудь еще?

— Нет, спасибо, постараюсь извлечь пользу из твоих советов. А пока пойду дурачить публику в качестве мистера Бредона, о результатах буду сообщать. И ты давай мне знать обо всем, что происходит с компанией Момери-Миллигана.

— Непременно. Хочешь поучаствовать в одном из наших рейдов по поимке наркодилеров?

— Еще бы! Когда он намечается?

— Мы располагаем информацией о контрабандной поставке кокаина на побережье Эссекса. Отменив береговую охрану, правительство сделало худшее из того, что могло. Это вдвое прибавило нам хлопот, особенно учитывая огромное количество снующих туда-сюда частных моторных яхт. Когда захочешь весело провести вечер, можешь к нам присоединиться — и прихвати свою машину, она гораздо быстроходней, чем любая из наших.

— Понял. Две ваших и одна моя. Черкни мне, когда нужно выдвигаться, я буду готов. Мой рабочий день заканчивается в половине шестого.

Тем временем мысли о Дэсе Бредоне не отпускали трех человек.

Мисс Памела Дин в своей одинокой квартирке стирала пару шелковых чулок.

«Прошлый вечер был восхитителен… Наверное, мне не следовало бы развлекаться сразу после похорон бедняги Виктора, моего дорогого брата… но я ведь пошла туда ради него… Интересно, удастся ли этому детективу что-нибудь разузнать… Он особо не распространяется, но, уверена, думает, что в том, как погиб Виктор, есть что-то странное. Так или иначе, Виктор подозревал, что в конторе творится нечто нехорошее, и он хотел бы, чтобы я разузнала об этом все, что смогу… Никогда не думала, что частные детективы бывают такими, считала, что они — противные хитрые коротышки… вульгарные… Мне нравится его голос… и его руки… О господи, дырка! Надо закрепить петлю, пока стрелка не поползла вверх… И у него изысканные манеры, только, боюсь, он рассердился, что я явилась в агентство Пима… Он, должно быть, прекрасный спортсмен, если сумел вскарабкаться на тот фонтан… и плавает, как рыба… мой новый купальный костюм… хорошо, что я загорела и что у меня стройные ноги… Надо все же купить новые чулки, эти долго не проживут… если бы я не выглядела в черном такой бледной… Бедный Виктор!.. Ума не приложу, что мне делать с Алексом Уиллисом… если бы он только не был таким занудой… Вот если бы мистер Бредон… он совершенно прав насчет того, что это плохая компания, но знает об этом не понаслышке, это не простое предубеждение… Ну почему Алекс так ревнив и надоедлив?.. У него был такой глупый вид, когда он следил за нами в этой своей дурацкой черной хламиде… Неумело… я люблю умелых людей… вот мистер Бредон, похоже, человек очень умелый… нет, не «похоже», а так и есть… он выглядит так, будто никогда ничем другим и не занимался, кроме как ходил на вечеринки… Думаю, детективы высокого класса должны выглядеть именно так… Из Алекса вышел бы паршивый детектив… Не люблю брюзгливых мужчин. Интересно, а что случилось после того, как мистер Бредон покинул вечеринку с Дайаной де Момери? Она красивая, черт бы ее побрал, обольстительная… но чудовищно много пьет… говорят, от этого преждевременно стареют… кожа грубеет… У меня лицо в порядке, но я не принадлежу к типу шикарных женщин… Дайана де Момери просто с ума сходит от мужчин, способных на безумные поступки… Не люблю пепельных блондинок… Интересно, а мне бы пошло, если бы я перекрасилась в пепельную блондинку?..»

Алек Уиллис, в спальне своей меблированной квартиры, взбив подушку и придав ей более удобную форму, тщетно пытался заснуть.

«Черт! Как трещит голова… проклятый хлыщ!.. Между ним и Памелой явно что-то есть… Якобы он помогает ей разобраться в смерти Дина — как бы не так!.. От него только и жди неприятностей… связался с этой белобрысой сучкой… это просто оскорбительно… конечно, Памела будет перед ним пресмыкаться… эх, женщины!.. Со всем готовы примириться. И зачем я столько выпил?.. Будь проклята эта кровать! Будь проклято это поганое место!.. Придется уходить от Пима… там небезопасно… Убийство?.. Любой, кто тронет Памелу… Памела… Она не позволила бы мне поцеловать ее… эта свинья Бредон… вниз по железной лестнице… дайте мне только добраться до его горла… Как же мне этого хочется! Чертов позер… Памела… Хотел бы я ей раскрыть глаза… деньги, деньги, деньги… Если бы, черт возьми, я не был так беден… Но в любом случае Дин был наглецом… Я лишь сказал ей правду… Будь они прокляты, все женщины!.. Они любят только подлецов… Я еще не расплатился за последний костюм… О, черт, не надо было столько пить… Соду забыл принять… И за туфли не расплатился… Все эти голые женщины в фонтане… черное с серебром… он меня засек, чтоб ему ослепнуть!.. А сегодня утром как ни в чем не бывало: «Привет, Уиллис!» — холодно так, как рыба… и ныряет, как рыба… нет, рыбы не ныряют… рыбы не спят… или спят? Я уж точно не могу уснуть… «Макбет зарезал сон»^[320]… убийство… по железной лестнице… добраться до его горла… О, черт, черт, черт!..»

Дайана де Момери танцевала.

«Господи! Как же мне скучно… Сойди с моей ноги, неуклюжая корова… Деньги, тонны денег… но мне скучно… Нельзя ли поставить что-нибудь другое?.. Мне уже осточертел этот мотив… Мне все осточертело… Он старается все сгладить… наверное, мне лучше с этим покончить… Как же я вчера надралась… интересно, куда делся Арлекин?.. И кто он такой?.. Эта идиотка Памела Дин… эти женщины… Придется с ней помириться, наверное, чтобы раздобыть его адрес… надо любым способом его от нее отвадить… Если бы я так не напилась!.. Ничего не помню… он карабкался на фонтан… черное с серебром… у него красивое тело… думаю, он мог бы меня возбудить… О господи, как же мне все надоело… но он существует на самом деле… весьма загадочный… нужно написать Памеле Дин… дурочка… наверное, ненавидит меня… жаль, что я дала отставку малышу Виктору… а он упал с лестницы и сломал свою глупую шею… счастливое избавление… позвонить ей… она не пользуется телефоном… такая провинциалка… если эта мелодия сейчас не закончится, я закричу… У Миллигана мерзкая выпивка… зачем вообще туда ходить?.. Надо что-то делать… Арлекин… я даже имени его не знаю… Уидон… Лидон… что-то в этом роде… о, черт! Может, Миллиган знает?.. Не могу больше это выносить… черное с серебром… Слава богу, закончилась!»

По всему Лондону сверкали рекламные огни, призывая публику заботиться о своем теле и кошельке. С «СОПО» ВАМ НЕ ПРИДЕТСЯ НИЧЕГО ТЕРЕТЬ; «НУТРАКС» БЕРЕЖЕТ ВАШИ НЕРВЫ; СУХАРИКИ «ХРУСТЯШКИ» СТАЛИ ЕЩЕ ХРУСТЧЕ; ЕШЬТЕ ОВСЯНКУ «ШОТЛАНДСКИЙ ВОЛЫНЩИК»; ПЕЙТЕ ПОМПАНСКОЕ; ОДИН ПОРЫВ «ВИХРЯ» — И ВСЕ ЧИСТО; ИРИСКИ «СОРВАНЕЦ»! ВОТ ЭТО ДА! ПОДКОРМИТЕ НЕРВЫ «НУТРАКСОМ»; В ОБУВИ «ФАРЛИ» ВЫ ДАЛЕКО ПОЙДЕТЕ; ЭТО НЕ «ДИАР», ЭТО «ДАРЛИНГ» — ДЛЯ КУХНИ НИЧЕГО ЛУЧШЕ НЕ НАЙТИ; ОБЕЗОПАСЬТЕ «САНФЕКТОМ» ВСЁ; КОРОТКИЕ СИГАРЫ «УИФФЛЕТС» — ЭТО ВОСТОРГ.

Типографские машины, громыхая и рыча, исторгали из себя одни и те же призывы миллионными тиражами: СПРАШИВАЙТЕ У СВОЕГО БАКАЛЕЙЩИКА — СПРАШИВАЙТЕ У СВОЕГО ВРАЧА — СПРОСИТЕ ТОГО, КТО УЖЕ ПОПРОБОВАЛ — МАМОЧКИ, КОРМИТЕ ЭТИМ СВОИХ ДЕТЕЙ — ДОМОХОЗЯЙКИ, ЭКОНОМЬТЕ ДЕНЬГИ — ГЛАВЫ СЕМЕЙСТВ, СТРАХУЙТЕ ВАШИ ЖИЗНИ — ЖЕНЩИНЫ, ВЫ УЖЕ ПОНЯЛИ? МЫЛО — ЭТО ТОЛЬКО «МИЛЬВА»! Что бы вы ни делали, остановитесь и начните делать что-то другое! Что бы вы ни покупали, сделайте паузу и купите что-то другое. Насильно — в мир здоровья и процветания! Никогда не сдавайтесь! Никогда не расслабляйтесь! Никогда не испытывайте удовлетворения! Как только вы почувствуете удовлетворение, наши колеса забуксуют. Не прекращайте движения! А если не можете — попробуйте «Нутракс» для нервов!

Лорд Питер пошел домой и лег спать.

Глава 6 Исключительная безупречность смертельного оружия

— Знаете, — сказала мисс Росситер мистеру Смейлу, — наш новый копирайтер совершенно чокнутый.

— Чокнутый? — Мистер Смейл обнажил белоснежные зубы в обворожительной улыбке. — Что вы такое говорите, мисс Росситер? Как это — чокнутый?

— Ну, немного рехнувшийся, — объяснила мисс Росситер. — Свихнутый, с причудами. Все время торчит на крыше и играет с рогаткой. Представляю себе, что скажет мистер Хэнкин, если узнает.

— С рогаткой? — Мистер Смейл, казалось, не удивился. — Думаю, в этом нет ничего страшного. Мы, в своих подразделениях, порой бываем склонны завидовать, если можно так выразиться, беззаботному духу молодости, который царит в отделе текстовой рекламы, без сомнения благодаря… — добавил мистер Смейл, — чарующему влиянию дам. Позвольте предложить вам еще чашечку чаю.

— Большое спасибо, не откажусь.

Ежемесячная чайная церемония была в разгаре, и в малом конференц-зале толпилось слишком много народу. Мистер Смейл осторожно, бочком стал протискиваться за чаем и напротив длинного стола, за которым председательствовала миссис Джонсон (неутомимая дама, возглавлявшая диспетчерский отдел, руководившая посыльными и отвечавшая за аптечный шкаф первой медицинской помощи), налетел на мистера Харриса из отдела внешней рекламы.

— Простите, старина, — сказал мистер Смейл.

— Ничего-ничего, — ответил мистер Харрис, — такие зачарованные молодые люди, как вы, обладают привилегией сметать все на своем пути. Ха-ха-ха! Я видел, как вы любезничали с мисс Росситер. Смотрю, вы отлично спелись, а?

Мистер Смейл смущенно ухмыльнулся.

— Догадайтесь с трех раз, о чем мы говорили, — предложил он. — Один с молоком без сахара и один с сахаром и молоком, миссис Дж., пожалуйста.

— Трех не потребуется, — ответил мистер Харрис. — Могу сразу сказать: вы говорили о мисс Росситер и мистере Смейле, так? Прекраснейшая в мире тема для разговора, правда?

— А вот и нет, — победно возразил мистер Смейл. — Мы обсуждали другого члена нашего сообщества. А точнее — нового копирайтера. Мисс Росситер утверждает, что он чокнутый.

— Они там, в их отделе, все чокнутые, если хотите знать мое мнение, — заявил мистер Харрис, качнув всеми своими подбородками. — Дети. С задержкой развития.

— Похоже на то, — согласился мистер Смейл. — То, что они разгадывают кроссворды, меня не удивляет, этим все занимаются, равно как и то, что они рисуют детские картинки. Но стрелять из рогаток на крыше — это действительно ребячество. А мисс Митьярд, которая приносит на работу свой йо-йо!..^[321]

— Я скажу вам, в чем дело, Смейл, — произнес мистер Харрис, ухватив коллегу за лацкан одной рукой и тыча в него указательным пальцем другой. — Все зло — от университетского образования. Что оно делает с человеком? Берет юношу или девушку и водит их на помочах по детской площадке для игр, в то время как им следует пропахивать собственную борозду перед лицом реальности. Привет, мистер Бредон! Это ваша нога? Простите великодушно. Этот зал слишком мал для подобных сборищ. Слышал, вы полюбили широкое открытое пространство нашей крыши?

— О да. Свежий воздух и все такое. Упражняюсь. Стреляю по воробьям из рогатки. Прекрасная тренировка для глаз. Поднимайтесь как-нибудь и вы, устроим соревнование.

— Нет уж, благодарю покорно, — ответил мистер Харрис. — Я слишком стар для таких забав. Хотя в детстве, помнится, пробил камнем огуречную теплицу своей престарелой тетушки. Господи, как же она ругалась! — Внезапно взгляд его сделался задумчивым, и он добавил: — Я не держал рогатку в руках лет тридцать.

— Тогда самое время взять ее в руки снова. — Мистер Бредон наполовину высунул из бокового кармана «орудие», состоявшее из раздвоенной палочки с резинкой, и тут же спрятал обратно, подмигнув в спину мистеру Пиму, который как раз показался в поле их зрения, снисходительно беседуя с только что присоединившимся к компании младшим сотрудником. — Между нами говоря, Харрис, не кажется ли вам это место иногда немного скучным?

— Скучным? — подхватил мистер Толбой, выныривая из толпы у стола и чуть не выбив из рук мистера Смейла две чашки чая, наконец для него приготовленные. — Скучным? Вы, ребята, не понимаете смысла слова «скучный». Никто, кроме оформителей, не знает, что это такое.

— Можете поделиться с нами, — предложил мистер Бредон. — Если ваши выкладки заставляют вас выкладываться до изнеможения, восстановите свои душевные силы, присоединившись к копирайтерским забавам на крыше. Сегодня утром я подстрелил скворца.

— Что значит — подстрелил скворца?

— Папа, я никогда не вру, — пошутил Брендон и серьезно добавил: — Подстрелил из своей маленькой катапульты, так что, если потеря скворца обнаружится, думаю, ее спишут на буфетного кота.

— Котопульты, — повторил мистер Харрис, посмотрев на Толбоя, чтобы убедиться, что тот уловил игру слов, но во взгляде Толбоя не было ни капли понимания. — Ну, шутка такая, сечете?

— Что вы сказали? — переспросил мистер Толбой, наморщив лоб в попытке осмыслить шутку.

— Ну, винить следует кота, поскольку стреляли из котопульты, — не сдавался мистер Харрис.

— Ха-ха, очень смешно, — сдержанно сказал мистер Толбой.

— А вот еще есть шутка… — начал было Харрис, но мистер Бредон поспешно перебил его, словно боялся, что, не сделай он этого, случится взрыв:

— Вы с рогаткой хорошо управляетесь, Толбой? — поинтересовался он

— У меня нет нужной зоркости. — Мистер Толбой с сожалением покачал головой.

— Зоркости для чего? — спросила мисс Росситер.

— Для рогатки.

— О, не прибедняйтесь, мистер Толбой! Вы же у нас чемпион по теннису.

— Теннис — одно, рогатка — совсем другое, — возразил мистер Толбой.

— Но зоркость остается зоркостью, — заметила мисс Росситер.

— «При всем при том, при всем при том… бревно останется бревном»^[322], — процитировал мистер Харрис. — Вы играете в дартс, мистер Бредон?

— Я три года подряд завоевывал Оловянную кружку на соревнованиях в «Корове и помпе», — с гордостью поведал тот. — И целый год имел право на бесплатную кружку пива в этом заведении по пятницам. Однако это дорого мне обошлось, потому что каждый раз, когда я получал свою бесплатную кружку, мне приходилось выставлять угощение примерно полутора десяткам завсегдатаев, которые приходили посмотреть, как я пью. Так что я снялся с соревнований и ограничился показательными выступлениями.

— Что там насчет дартса? — К ним подошел мистер Дэниелс. — Вы когда-нибудь видели, как мечет дротики юный Биннз? Незаурядное зрелище.

— Я еще не имел удовольствия познакомиться с мистером Биннзом, — признался мистер Бредон. — Мне очень жаль, но есть еще много сотрудников агентства, которых я знаю только визуально. Какое из тех веселых лиц, которые мелькают в этих коридорах, принадлежит юному мистеру Биннзу?

— Думаю, его вы не видели, — ответила мисс Росситер. — Он помогает мистеру Спендеру в архивном отделе. Сходите как-нибудь туда и попросите старый номер какого-нибудь захудалого издания, мистер Биннз вам его немедленно принесет. Он потрясающий мастер во всех играх.

— Кроме бриджа, — проворчал мистер Дэниелс. — Как-то я привлек его к участию в турнире — помните, мисс Росситер, это было на рождественской вечеринке два года тому назад, — так он сыграл три без козырей при единственном пиковом тузе, пяти червах против короля…

— Ну и память у вас, мистер Дэниелс! Вы никогда не забудете и не простите ему этих «трех без козырей». Бедный мистер Биннз! Ему, наверное, недостает мистера Дина — они часто ходили обедать вместе.

Похоже, мистер Бредон обратил на последнюю фразу большее внимание, чем она того заслуживала, потому что посмотрел на мисс Росситер так, будто хотел о чем-то спросить, но их «тайное совещание» было нарушено появлением миссис Джонсон, которая, завершив свою миссию хозяйки чайного стола, отдала чайник поварихе, решив, что и для нее настало время поучаствовать в светском общении. Это была крупная, представительная вдова с удивительно густой копной рыжих волос и продолговатым лицом; будучи родом из прекрасных былых времен, она была неизбежно и неумолимо игрива.

— Так-так, — произнесла она весело, — и как поживает сегодня мистер Дэниелс?

Мистер Дэниелс, двенадцать лет страдавший от подобной манеры обращения, успел смириться и приспособиться к ней, поэтому просто ответил, что у него все хорошо.

— Мистер Бредон, вы ведь впервые на нашем ежемесячном чаепитии? — продолжила вдова. — Вам просто необходимо познакомиться со всеми остальными членами персонала, но вы, я вижу, далеко от своего отдела не отходите. Ну конечно, нам, полным и перевалившим за сорок, — здесь миссис Джонсон похихикала, — нечего рассчитывать на такое же внимание со стороны джентльменов, как этим юным особам.

— Уверяю вас, — галантно ответил мистер Бредон, — ничто, кроме трепета перед вашим чрезвычайным авторитетом, не удерживало меня до сих пор от того, чтобы обратить на вас мое дерзкое внимание. Должен признаться, я вел себя не совсем подобающим образом и полагал, что вы сделаете мне выговор, если узнаете, чем я занимался.

— Только если вы обижали моих мальчиков, — ответила ему миссис Джонсон, — моих маленьких сорванцов! Стоит на минуту выпустить их из виду, как они уже играют в свои игры. Вы не поверите: этот негодник по прозвищу Рыжий принес на работу йо-йо и разбил окно в комнате посыльных, играя во время обеденного перерыва в «Вокруг света». Стоимость стекла вычли из его жалованья.

— Если я разобью окно, я непременно за него заплачу, — любезно пообещал мистер Бредон, — и признáю, что разбил его своей рогаткой…

— Рогаткой? — воскликнула миссис Джонсон. — Нет, хватит с меня рогаток. Мне достаточно той, что я отняла у Рыжего не далее месяца назад… «Берегись, если я еще раз тебя застукаю», — сказала я ему тогда.

Изогнув бровь, мистер Бредон извлек из кармана свою игрушку.

— Вы копались в моем столе, мистер Бредон! — воскликнула вдова.

— Разумеется, нет. Я бы не посмел, — запротестовал обвиняемый. — Я достаточно хорошо воспитан, чтобы не шарить в столах у дам.

— Надеюсь, — подхватил мистер Дэниелс. — Миссис Джонсон хранит в своем столе все письма от своих поклонников.

— Довольно, мистер Дэниелс. Но мне действительно на миг показалось, что это рогатка Рыжего, теперь вижу, что она немного отличается.

— Так рогатка бедолаги все еще у вас? Вы жестокосердная женщина, миссис Джонсон.

— Это вынужденная мера.

— Нам всем не повезло, — сказал мистер Бредон. — Послушайте, отдайте ее парню. Он мне нравится. Всегда говорит «доброе утро, сэр» таким тоном, что я преисполняюсь тщеславия. И его рыжая шевелюра мне нравится. Сделайте мне одолжение, миссис Джонсон, верните мальчишке его Смертельное оружие.

— Что ж, мистер Бредон, — сдаваясь, ответила миссис Джонсон, — я верну ее вам. И если еще хоть одно окно пострадает, ответственность будете нести вы. Зайдите ко мне после чаепития. А теперь я должна пойти побеседовать с другим новичком. — И она метнулась прочь, без сомнения, чтобы рассказать мистеру Ньюболту, мистеру Хамперли, мистеру Сайдботаму, мисс Григгс и мистеру Вудхерсту о ребяческих повадках нового копирайтера.

Чаепитие подходило к концу, когда мистер Пим, взглянув на циферблат сверявшихся по Гринвичу настенных электрических часов, стал проталкиваться к выходу, по пути расточая притворные улыбки всем подряд. Дежурная двадцатка, отбывшая срок своего наказания, устремилась за ним в коридор. Миссис Джонсон обнаружила рядом с собой стройную фигуру мистера Бредона, изнемогавшего от ожидания.

— Можно, я сразу пойду с вами за рогаткой, пока мы оба о ней не забыли?

— Конечно, если вам угодно. Вам так не терпится? — спросила миссис Джонсон.

— Просто это дает мне возможность провести еще несколько минут в вашем обществе, — ответил мистер Бредон

— А вы льстец, — не без удовольствия отметила миссис Джонсон. В конце концов, она не намного превосходила Бредона возрастом, и в ее вдовьей пухлости было даже что-то привлекательное. Она повела его по лестнице наверх, в диспетчерский отдел, вынула из сумки связку ключей и отперла ящик стола.

— Вы тщательно храните свои ключи, как я вижу. Полагаю, в ящиках вашего стола полно секретов?

— Деньги от продажи марок, ничего более, — ответила миссис Джонсон. — Ну, еще всякая всячина, которую я конфискую у мальчишек. При желании любой может добраться до моих ключей, я часто оставляю сумку без присмотра ненадолго. Но наши мальчики безупречно честны.

Она выложила на стол блок промокательной бумаги, коробку с деньгами и принялась шарить в глубине ящика. Мистер Бредон остановил ее, положив ладонь на ее левую руку.

— Какое у вас красивое кольцо.

— Вам нравится? Это кольцо моей мамы. Натуральные гранаты. Немного старомодное, но оригинальное, правда?

— Прелестное кольцо, и очень хорошо смотрится на вашем пальчике, — галантно сказал мистер Бредон, не отпуская ее руки. — Позвольте мне. — Он засунул правую руку глубоко в ящик и извлек из него рогатку. — Так вот он, инструмент разрушения. На вид — весьма эффективный.

— Вы порезали палец, мистер Бредон?

— Ерунда, поранился, когда оттачивал карандаш, а сейчас ранка снова открылась. Кажется, уже не кровит.

Мистер Бредон размотал носовой платок, которым был перевязан палец, аккуратно обернул им рогатку и сунул в карман. Миссис Джонсон осмотрела пораненный палец.

— Лучше заклеить пластырем, — сказала она. — Подождите минутку, я принесу его из аптечного шкафа. — Взяв ключи, она удалилась.

Мистер Бредон, задумчиво насвистывая себе под нос, огляделся. В конце комнаты на скамейке сидели мальчики, готовые в любой момент отправиться по любым поручениям. Среди них особо выделялся Рыжий Джо — его огненная шевелюра склонилась над страницами последнего выпуска «Секстона Блейка»^[323].

— Рыжий!

— Да, сэр.

Мальчик подбежал и в ожидании остановился перед столом.

— Ты когда сегодня заканчиваешь работу?

— Без четверти шесть, сэр, как только принесу письма и все тут приберу.

— Зайди после этого ко мне в кабинет. У меня будет небольшое поручение для тебя. Говорить об этом никому не нужно. Это личное дело.

— Да, сэр. — Рыжий доверительно ухмыльнулся, видимо, по опыту решив, что это будет послание какой-нибудь молодой особе. Услышав шаги возвращающейся миссис Джонсон, Бредон жестом велел мальчику сесть обратно на скамью.

Лейкопластырь был приклеен на положенное место.

— А теперь, — игриво заметила вдовушка, — вам пора бежать, мистер Бредон. Похоже, мистер Толбой приготовил для меня небольшую неприятность — придется упаковать и отправить пятьдесят стереотипов.

— Это нужно срочно отослать в типографию, — сказал мистер Толбой, входя с огромным конвертом.

— Седрик! — позвала миссис Джонсон.

Подбежал один из посыльных. Другой появился со стороны лестницы с большим подносом и свалил на стол кучу стереоблоков. Интерлюдия закончилась. Миссис Джонсон немедленно принялась за важную работу: проследить за тем, чтобы нужный блок попал в нужную газету и чтобы каждый из них был надежно упакован в гофрированный картон и должным образом проштемпелеван.

Ровно без четверти шесть рыжий Джо предстал перед мистером Бредоном. Контора к тому времени почти опустела, уборщицы начали свой обход, и по гулким коридорам разносились звяканье ведер, хлюпанье мыльной воды и жужжание пылесосов.

— Входи, Рыжий. Это твоя рогатка?

— Да, сэр.

— Хорошая. Сам сделал?

— Да, сэр.

— Хорошо стреляет?

— Очень хорошо, сэр.

— Хочешь получить ее обратно?

— Да, сэр, спасибо.

— Пока не трогай. Я хочу убедиться, что ты человек, которому можно доверить рогатку.

Рыжий застенчиво улыбнулся.

— Почему миссис Джонсон ее у тебя отобрала?

— Нам не разрешают носить такие вещи в карманах формы, сэр. Миссис Джонсон застукала меня, когда я показывал ее другим ребятам, сэр, и конфистиковала.

— Конфисковала.

— Конфисковала, сэр.

— Понятно. Ты стрелял из нее в помещении, Джо?

— Нет, сэр.

— Гм-м. Это ведь ты тот умник, который разбил окно?

— Да, сэр. Но не из рогатки. То был йо-йо, сэр.

— Именно. Ты уверен, что никогда не стрелял из рогатки в помещении?

— Да, сэр, уверен, никогда, сэр.

— А почему тебе вообще пришло в голову принести ее на работу?

— Ну, сэр… — Рыжий переминался с ноги на ногу. — Я рассказал другим ребятам, как стрелял из нее в кота тети Эмили, и они захотели ее увидеть, сэр.

— Да ты опасный человек, Рыжий. От тебя никто не спасется. Коты, окна, незамужние тетушки… Все они твои жертвы, не так ли?

— Да, сэр. — Поняв, что это шутка, Джо радостно хихикнул.

— Как давно случилась эта утрата, Рыжий?

— Утрата, сэр? Вы имеете в виду тетушкиного кота?

— Нет, я имею в виду: как давно у тебя конфисковали рогатку.

— Чуть больше месяца назад, сэр.

— То есть в середине мая?

— Верно, сэр.

— И с тех пор ты ни разу не держал ее в руках?

— Нет, сэр.

— А у других мальчиков есть рогатки?

— Нет, сэр.

— А пращи или другое смертоносное оружие для метания камней?

— Нет, сэр, по крайней мере, здесь. У Тома Фэггота дома есть игрушечное духовое ружье, оно стреляет горохом.

— Меня интересуют камни, а не горох. А ты когда-нибудь стрелял из этой или какой-нибудь другой рогатки на крыше?

— На крыше конторы, сэр?

— Да.

— Нет, сэр.

— А кто-нибудь другой стрелял, не знаешь?

— Нет, сэр, никто.

— Ты абсолютно уверен?

— Насколько мне известно, никто, сэр.

— Тогда слушай, сынок: я знаю, что ты парень честный и никогда не доносишь на приятелей. Но ты уверен, что с этой рогаткой не было ничего такого, о чем ты знаешь, но не хочешь мне рассказать? Потому что, если было, я вполне пойму и объясню, почему тебе лучше мне об этом рассказать.

У Рыжего от недоумения расширились глаза.

— Ей-богу, сэр! — воскликнул он серьезно и искренне. — Я ничегошеньки не знаю ни о каких рогатках, кроме того, что миссис Джонсон забрала у меня вот эту и спрятала в свой стол. Вот вам крест, чтоб мне сдохнуть, сэр.

— Ну ладно. Что за книгу ты там читал?

Рыжий, привыкший к тому, что взрослые имеют обыкновение расспрашивать молодежь о самых разных не относящихся к делу вещах, которые по какой-то неведомой причине привлекли их внимание, ответил без запинки и удивления:

— «Загадку багряной звезды», сэр. Про Секстона Блейка; он — детектив, сэр. Классное чтение.

— Любишь детективные рассказы, Рыжий?

— О да, сэр. Я их кучу прочел. Когда-нибудь я тоже стану детективом, сэр. Мой старший брат служит в полиции.

— Вот как? Наверняка отличный парень. Ну так вот, первое, что должен усвоить детектив, это то, что следует держать язык за зубами. Ты это знаешь?

— Да, сэр.

— Если я кое-что сейчас тебе покажу, сумеешь сохранить это в тайне?

— Да, сэр.

— Отлично. Вот тебе десятка, беги к ближайшему аптекарю и раздобудь у него немного серого порошка и спринцовку.

— Какого порошка, сэр?

— Серого — то есть ртутного, аптекарь знает. И спринцовку, это резиновая груша с носиком.

— Да, сэр.

Рыжий понесся выполнять задание.

«Союзник, — подумал Бредон, — необходимый, но, боюсь, ненадежный».

Рыжий примчался назад в рекордно короткое время. Он почуял приключение. Мистер Бредон тем временем закрыл стеклянную вставку на двери плотной коричневой бумагой. Миссис Крамп это не удивило. Она привыкла к подобным вещам. Обычно это означало, что джентльмен вечером куда-то собирается и желает переодеть брюки, чтобы никто не видел.

— А теперь, — сказал мистер Бредон, закрыв дверь, — посмотрим, не расскажет ли нам твоя рогатка чего-нибудь о своих приключениях, имевших место после того, как ты последний раз держал ее в руках. — Он набрал в спринцовку серого порошка и посыпал им край стола. Потом сдул порошок, и на поверхности обнаружилась удивительная коллекция жирных отпечатков пальцев. Рыжий был в восторге.

— Ух ты! — почтительно сказал он. — Вы собираетесь проверить на отпечатки и рогатку, сэр?

— Собираюсь. Очень интересно, найдем ли мы на ней какие-нибудь отпечатки, а еще интересней, если не найдем никаких.

Рыжий восторженно вытаращенными глазами наблюдал за происходившим. Ручки рогатки были хорошо отполированы от долгого употребления и представляли собой идеальную поверхность для отпечатков, если бы они там были, но, хотя порошок покрыл каждые полдюйма их поверхности, результат оказался нулевым. Рыжий выглядел разочарованным.

— Так-так! — сказал Бредон. — Теперь выясним, что означает отсутствие отпечатков: что рогатке нечего сказать или что она не хочет говорить. Рыжий, возьми-ка ее в руку так, будто собираешься выстрелить.

Рыжий повиновался и сжал рукоятку грязной ручонкой.

— Теперь должны появиться отпечаток всей ладони вокруг рукоятки и отпечаток подушечки большого пальца на развилке. Посмотрим.

В действие снова вступила спринцовка, и на сей раз на рукоятке оказался внушительный набор отпечатков.

— Рыжий, — произнес мистер Бредон, — что ты как детектив скажешь на это?

— Миссис Джонсон, наверное, вытерла ее, сэр?

— Тебе это кажется правдоподобным, Рыжий?

— Нет, сэр.

— Тогда продолжай размышлять.

— Это мог сделать кто-то другой, сэр.

— А зачем кому-то другому это делать?

Рыжий понял, к чему клонит Бредон.

— Чтобы полиция не смогла его вычислить, сэр.

— Полиция?

— Ну, полиция, сэр, или… детектив, или кто-нибудь вроде вас, сэр.

— Безупречная дедукция, Рыжий. Можешь продолжить и сказать, зачем неизвестному мастеру стрельбы из рогатки все эти хлопоты?

— Нет, сэр.

— А ты подумай, пораскинь мозгами.

— Ну, сэр, не похоже, что он хотел ее украсть, — она ведь ничего не стоит.

— Правильно, но если он ее не крал, то создается впечатление, что позаимствовал на время. И кто мог это сделать?

— Не знаю, сэр. Миссис Джонсон держит стол запертым.

— Это мне известно. Ты не думаешь, что миссис Джонсон сама потихоньку тренируется в стрельбе из рогатки?

— О, нет, сэр. Женщины не умеют управляться с рогатками.

— Ты совершенно прав. Тогда представь: кто-то стащил ключи миссис Джонсон, взял рогатку, разбил окно или еще что-нибудь натворил и боялся, что его найдут.

— Но в конторе ничего не разбивали, во всяком случае, с тех пор как миссис Джонсон отняла у меня рогатку и до тех пор, пока я не разбил окно своим йо-йо. А если бы это был кто-то из мальчишек, то вряд ли он подумал бы об отпечатках пальцев.

— Как знать. Он мог играть в грабителей или еще во что-нибудь такое и стереть отпечатки, просто следуя правилам игры, понимаешь? А ты отдаешь себе отчет в том, что этой штуковиной можно легко убить человека, если попасть в нужное место?

— Убить? Неужели, сэр?

— Мне бы не хотелось проводить эксперимент. Кот твоей тетушки был убит?

— Да, сэр.

— А ведь у кота девять жизней, в то время как у человека — только одна. Можешь ли ты поручиться, сынок, что никто не шастал по конторе с этой рогаткой в тот день, когда мистер Дин свалился с лестницы?

Рыжий вспыхнул и тут же страшно побледнел, но явно только от волнения. Когда он открыл рот, чтобы ответить, голос у него был хриплым:

— Нет, сэр. Разрази меня гром, сэр, я ничего такого не видел. Вы же не думаете, что кто-то стрелял в мистера Дина из рогатки, сэр?

— Сыщики никогда не «думают», — назидательно ответил мистер Бредон. — Они собирают факты и делают выводы, прости господи! — Последние два слова он произнес шепотом в оправдание своего лукавства. — Ты не можешь вспомнить, кто стоял или проходил рядом, когда миссис Джонсон забирала у тебя рогатку и прятала ее в стол?

Рыжий задумался.

— Так сразу и не скажешь, сэр. Я поднимался по лестнице в диспетчерскую, когда она меня засекла. Она, видите ли, шла сзади, сэр, а у меня карман оттопыривался. Она меня отчитывала всю дорогу, а на верхней площадке отобрала рогатку и отослала меня обратно, вниз, к мистеру Орнби. Поэтому я не видел, как она ее прятала. Но кто-то из мальчиков мог видеть. И я, конечно, знал, что она в столе, потому что все конфистикованные вещи…

— Конфискованные.

— … да, сэр, конфискованные, она хранит там. Но я поспрашиваю у ребят.

— Только не говори им, почему ты спрашиваешь.

— Конечно, сэр. Ничего, если я скажу, что кто-то ее брал и порвал резинку?

— Нормально, если ты…

— Да, сэр, если я не забуду порвать резинку.

Мистер Бредон, который в тот день уже проткнул палец ножом для затачивания карандашей ради святой цели изобразить достоверность раны, ласково улыбнулся рыжему Джо.

— С таким человеком, как ты, приятно иметь дело, — сказал он. — Есть еще кое-что. Ты помнишь тот день, когда был убит мистер Дин? Где ты был в тот момент?

— Сидел на скамейке в диспетчерской, сэр. У меня алиби, — ухмыльнулся Джо.

— Разузнай для меня, если сможешь, у скольких еще людей есть алиби.

— Да, сэр.

— Боюсь, это нелегкая задача.

— Сделаю все, что смогу, сэр. Что-нибудь выясню, не волнуйтесь. Мне это легче сделать, чем вам, я же понимаю, сэр. Сэр, а вы?..

— Да?

— Вы из Скотленд-Ярда?

— Нет, я не из Скотленд-Ярда.

— О, простите, что спросил, сэр. Просто я подумал: если вы оттуда, то могли б, простите, замолвить словечко за моего брата.

— Это я могу сделать в любом случае, Рыжий.

— Спасибо, сэр.

— Тебе спасибо, — ответил мистер Бредон с любезностью, которой всегда отличался. — И помни: никому ни слова.

— Зуб даю, — заявил Рыжий, окончательно отбросив правильность речи, которой заботливая нация одарила его за счет налогоплательщиков. — Зуб даю, фиг кто из меня хоть слово вытянет, раз я поклялся держать рот на замке.

Он убежал. Миссис Крамп, мывшая пол в коридоре шваброй, удивилась, что он до сих пор болтается в офисе. Она окликнула его, получила дерзкий ответ и продолжила работу, качая головой. Спустя четверть часа из своего уединения появился мистер Бредон. Как она и ожидала, он был в смокинге и, на ее взгляд, казался настоящим джентльменом. Она любезно вызвала ему лифт. Как всегда вежливый, мистер Бредон приподнял цилиндр, прощаясь с ней.

В такси, которое везло его на юго-запад, Бредон снял очки, аккуратно расчесал волосы на косой пробор, вставил в глаз монокль и к тому времени, когда машина достигла площади Пикадилли, снова превратился в лорда Питера Уимзи. С рассеянным удивлением он посмотрел на мигающую световую рекламу, как неискушенный астроном-любитель, не ведающий, волей какого творца этим мелким созвездиям дано править ночным миром.

Глава 7 Опасное приключение главного инспектора

Той же ночью, а вернее, в первые часы следующего утра с главным инспектором случилось неприятное приключение. Оно его особенно огорчило, поскольку он ничем его не заслужил.

Он провел долгий скучный день в Скотленд-Ярде: никаких острых ощущений, никаких интересных раскрытий, необычных посетителей вроде лишившегося своих бриллиантов раджи или зловещего китайца — только чтение и подытоживание двадцати одного отчета о встречах с полицейскими осведомителями, пятисот тринадцати писем — откликов на переданное по радио сообщение в связи с поиском опасного преступника и двух десятков анонимных писем, вполне вероятно, написанных сумасшедшими. Кроме того, пришлось долго ждать телефонного звонка от инспектора, командированного в Эссекс для расследования необычных передвижений моторных лодок в устье реки Блэкуотер. Если бы подозрения подтвердились, понадобилось бы немедленно действовать, поэтому мистер Паркер счел правильным ждать на работе, а не ехать домой и ложиться спать, чтобы не пришлось снова вскакивать с постели в час ночи. Таким образом, он безропотно сидел у себя в кабинете, собирая информацию и составляя план действий на следующий день, когда зазвонил телефон. Паркер взглянул на часы: десять минут второго. Сообщение было кратким и разочаровывающим, поскольку докладывать было нечего: подозрительная лодка за время прилива не появилась, так что никаких действий предпринимать не пришлось. Главный инспектор Паркер мог отправляться домой и поспать несколько часов, остававшихся до утра.

Мистер Паркер пережил разочарование философски, как джентльмен из стихотворения Брауна, который затратил немало сил и средств, чтобы научиться играть на лютне только для того, чтобы суметь исполнить песню под ее аккомпанемент, если того захочет дама его сердца. Все оказалось пустой тратой времени, но ведь могло быть и по-другому. Такова уж его работа. Аккуратно сложив бумаги и заперев их в ящике стола, главный инспектор покинул здание, дошел до станции метро «Эмбанкмент», сел в поезд, доехал до Теобальдс-роуд и оттуда пешком добрался до Грейт-Ормонд-стрит.

Открыв входную дверь ключом, Паркер вошел внутрь. Это был тот же дом, в котором он в бытность свою холостяком снимал скромную квартирку, но, женившись, получил вдобавок к ней квартиру этажом выше и, по сути, стал обладателем семикомнатной двухэтажной квартиры, хотя не имел права перекрыть проход на лестницу дверью, поскольку, согласно предписанию противопожарной службы, жильцы нижних этажей должны были иметь доступ на крышу в случае пожара.

Когда он вошел, в общем для всех квартиросъемщиков вестибюле не горел свет. Он включил его и пошарил в застекленном спереди почтовом ящике с надписью «Квартира № 3 — Паркер». В нем оказались счет и рекламный листок, и мистер Паркер — совершенно правильно — решил, что его жена провела весь вечер дома, но слишком устала или ей было лень спуститься по лестнице, чтобы вынуть корреспонденцию, которую приносили в половине десятого. Он уже было повернулся, чтобы подняться к себе, но вспомнил, что в почтовом ящике квартиры номер четыре могли быть письма для Уимзи, присланные на фамилию Бредон. Как правило, этот ящик не использовался, но, приступив к работе под прикрытием в агентстве Пима, зять отдал ему ключ от этого ящика и сам прикрепил к нему написанный от руки листок с фамилией «Бредон» — для почтальона.

В ящике Бредона лежало одно письмо — того сорта, который романисты называют «изящным посланием»: в нежно-лиловом конверте с золотой каймой, подписанном витиеватым женским почерком. Паркер вынул его, намереваясь вложить в пакет с запиской, которую собирался оставить для Уимзи утром, сунул в карман и стал подниматься по лестнице. Дойдя до второго этажа, он погасил свет в нижнем вестибюле выключателем, управлявшим освещением лестницы, и поднялся на третий, где располагалась квартира номер три, состоявшая изгостиной, столовой и кухни. Здесь он замешкался перед дверью, но решил — на свое несчастье, — что не хочет есть, поэтому выключил свет на нижнем этаже и повернул выключатель, чтобы осветить верхний. Ничего не произошло. Паркер застонал, но не удивился. Освещение лестницы было заботой хозяина дома, который имел скаредную привычку вкручивать дешевые лампочки и не менять их, пока не перегорят. Этим он вызывал возмущение жильцов, при том что терял на оплате электричества больше, чем выгадывал на дешевых лампочках, но такой уж он был человек. Лестницу Паркер знал так же хорошо, как причуды квартирного хозяина, поэтому продолжил подъем в темноте, не позаботившись зажечь спичку.

Впоследствии он так и не смог вспомнить, что — то ли этот небольшой инцидент, подсознательно настороживший его как профессионала, то ли легкое движение воздуха, которое он уловил, — послужило предупреждением, но, уже держа ключ в руке, чтобы вставить его в замочную скважину, он вдруг инстинктивно отшатнулся вправо, и в этот момент на него с убийственной силой обрушился удар, пришедшийся на левое плечо. Он услышал, как треснула ключица, и стремительно развернулся, готовый вступить в схватку с прячущимся в темноте злодеем, но все же успел подумать: «Если бы я не отшатнулся, мой котелок смягчил бы удар и спас мне ключицу». Правой рукой он нащупал горло нападавшего, однако оно было защищено толстым шарфом и поднятым воротником. Паркер постарался просунуть пальцы правой руки под это препятствие, одновременно полуобездвиженной левой отражая обрушившийся на него новый удар. Потом услышал, как нападавший, задыхаясь, выругался, и, не успев ослабить хватку, повалился вперед, во внезапно образовавшуюся пустоту, одновременно получив в живот коленом жесточайший удар, от которого из него словно дух вышибло. Он зашатался, а кулак противника врéзался ему в челюсть. Перед тем как потерять сознание и упасть, ударившись головой об пол, Паркер подумал, что у противника наверняка есть оружие, и потерял надежду.

Вероятно, то, что он был сбит с ног, спасло ему жизнь. Звук падающего тела разбудил леди Мэри. Секунду-другую она лежала, не понимая, что случилось, потом в голове у нее мелькнула мысль о детях, спавших в соседней комнате. Она включила свет, одновременно громко спросив, все ли у них в порядке. Не получив ответа, набросила халат и побежала в детскую. Дети мирно спали. Леди Мэри постояла в недоумении: уж не приснилось ли ей все это? Но тут до нее донесся звук шагов человека, стремительно сбегавшего вниз по лестнице. Влетев в спальню, она схватила револьвер, всегда лежавший заряженным в ящике туалетного столика, и распахнула дверь на лестничную площадку. В свете, лившемся из квартиры, она увидела скрюченное тело мужа и, оцепенев от этого жуткого зрелища, услышала, как внизу громко хлопнула входная дверь.

— Что тебе следовало сделать, — ехидно сказал мистер Паркер, — так это не обо мне хлопотать, а рвануть к окну и попытаться разглядеть негодяя, когда он убегал по улице.

Леди Мэри снисходительно улыбнулась на это абсурдное замечание и повернулась к брату.

— Вот и все, что я могу тебе рассказать. Чарлзу удивительно повезло, что он остался жив, и ему следовало бы благодарить судьбу, а не ворчать.

— Посмотрел бы я, как бы ты не ворчала со сломанной ключицей, дикой головной болью и ощущением, будто по твоему животу промчалось стадо быков васанских^[324].

— Просто поразительно, — сказал Уимзи, — сколько внимания полицейский уделяет такому ничтожному происшествию. В книге о Секстоне Блейке, которую дал мне почитать мой друг Рыжий Джо, великого детектива, избитого обрезком свинцовой трубы и шесть часов провисевшего на веревках, которые впивались ему в тело чуть ли не до самых костей, ночью, в шторм, перевозят на лодке в уединенный домик на берегу и сбрасывают в подвал по каменной лестнице. Там он три часа пытается освободиться от своих пут, трясь ими об осколок разбитой бутылки, пока разбойники не обнаруживают это и не пускают в подвал газ. К величайшему счастью, Блейку удается спастись на пятьдесят девятой минуте одиннадцатого часа, после чего он, ненадолго задержавшись лишь для того, чтобы проглотить несколько бутербродов с ветчиной и чашку крепкого кофе, тут же присоединяется к долгой погоне за убийцами на аэроплане, в ходе которой ему приходится выйти на крыло и схватиться с парнем, спустившимся туда же на веревке и грозившим швырнуть в кабину пилота ручную гранату. А мой собственный зять — человек, которого я знаю почти двадцать лет, — позволив обмотать себя повязками, поддается дурному настроению только потому, что какой-то проходимец поколотил его на лестнице собственного комфортабельного дома.

Паркер печально усмехнулся.

— Все пытаюсь сообразить, кто это мог быть, — сказал он. — Определенно не грабитель — это была преднамеренная попытка убийства. Кто-то заранее вывел из строя освещение и несколько часов прятался за угольным бункером. Там видны его следы. Кого, черт возьми, я сумел так разозлить? Это не мог быть ни Джентльмен Джим, ни Работяга Дэн, потому что это вовсе не в их духе. Если бы подобное случилось на прошлой неделе, можно было бы заподозрить Уолли Нокаута — он пользуется дубинкой, но мы надежно упрятали его за то субботнее дело в Лаймхаусе. Есть еще парочка крутых парней, которые на меня зуб точат, но на них это совсем не похоже. Единственное, что я знаю: кто бы это ни был, он проник в дом до одиннадцати, когда хозяин запирает входную дверь и выключает свет в вестибюле. Если, конечно, у него не было ключа, хотя вряд ли он у него был. Он не сделал нам одолжения и не оставил ничего, по чему его можно было бы опознать, кроме карандаша с логотипом «Вулворта».

— Он оставил карандаш? Вот как?

— Да, такой автоматический, не деревянный, отпечатка зубов на нем не будет, нечего и надеяться.

— Покажи, покажи его мне! — умоляющим голосом попросил Уимзи.

— Пожалуйста, смотри, если хочешь. Я отдавал его снять отпечатки — ничего, только смазанные пятна, наложенные одно на другое. Я вызвал лучшего дактилоскописта, но и он, похоже, ничего не смог сделать. Мэри, дорогая, поищи для своего братца карандаш у меня в левом кармане пальто. Да, кстати, Питер, только что вспомнил: там еще письмо для тебя. Я вынул его из почтового ящика четвертой квартиры, как раз перед тем, как все это случилось.

Мэри поспешно вышла и вернулась через несколько минут с карандашом и пальто.

— Никакого письма я не нашла.

Паркер взял у нее пальто и здоровой рукой тщательно обшарил все карманы.

— Странно, — сказал он. — Я точно знаю, что оно было здесь. Такой, знаешь, изящный длинный лиловый конверт с золотой каемкой и подписан женским почерком, весьма затейливым.

— О, — воскликнул Уимзи, — так письмо пропало? — Его глаза взволнованно заблестели. — Это очень примечательно. И что еще примечательней, Чарлз, так это то, что карандаш не из «Вулворта», а из «Дарлинга».

— Да какая разница? Такой карандаш может быть у кого угодно.

— А вот здесь, — сказал Уимзи, — вступает в дело мое экспертное знание. «Дарлинг» не торгует этими карандашами, они их раздают. Каждый, кто покупает товаров больше, чем на фунт, получает такой карандаш в качестве поощрения. Видишь, на нем их рекламный слоган: «Дарлинг». Стоит недорого, но дорого ценится». (Кстати, одна из лучших придумок агентства Пима.) Идея состоит в том, что каждый раз, когда ты делаешь пометку в своем списке покупок, тебе напоминают о невероятной экономности приобретения хозяйственных товаров фирмы «Дарлинг». Весьма незаурядная фирма, должен сказать, — добавил его светлость, увлекшись предметом. — Они возвели полезную совокупность своей продукции в ранг изящного искусства. Вы можете сидеть на стуле «Дарлинг», сколоченном из блоков стоимостью в шиллинг и шесть пенсов патентованными мебельными гвоздями по шесть пенсов за сотню. Если у стула ломается ножка, вы просто покупаете новую и прибиваете этими гвоздями. Если вы покупаете больше одежды, чем влезает в ваш дарлинговский комод, вы снимаете крышку, покупаете еще один ящик за полкроны, вставляете его и прибиваете крышку сверху. Части приобретаются по номерам для вашего удобства. А если, как я уже сказал, вы покупаете достаточно много, вам презентуют карандаш. А уж если сумма покупки превышает пять фунтов, вам жалуют авторучку.

— Весьма полезная информация, — саркастически заметил Паркер. — Не составит труда опознать преступника по тому, что он купил товаров от «Дарлинга» на целый фунт за последние полгода.

— Не спеши, я же сказал, что располагаю экспертным знанием. Этот карандаш, как видишь, алый с золотым тиснением. Такие еще не поступали в магазины, их пока нет ни у кого. Есть только три места, откуда он мог взяться: непосредственно от производителя, из головного офиса «Дарлинга» и… из нашей конторы.

— Из агентства Пима?

— Совершенно верно. Это новый карандаш, с новым оформлением и усовершенствованной системой выдвижения грифеля. В старых моделях грифель просто выталкивался из корпуса, в этой он выкручивается вращением специальной штуковины, как там она называется. «Дарлинг» любезно предоставил нам полгросса^[325] таких карандашей на пробу.

Мистер Паркер сел в постели так стремительно, что от резкого движения плечо и голову его пронзила острая боль, от которой он жалобно застонал.

— Маловероятно, — с явным удовольствием продолжил лорд Питер, — что у тебя есть смертельный враг на карандашной фабрике или в головном офисе «Дарлинга». Гораздо правдоподобней, мне кажется, что джентльмен с дубинкой или кастетом, или свинцовой трубой — короче, с каким-то тяжелым тупым орудием — явился из агентства Пима по адресу, который ты с обычной своей любезностью позволил мне выдать за свой. Увидев мое имя, аккуратно написанное на почтовом ящике четвертой квартиры, он тайно поднялся по лестнице со своей дубинкой или кастетом…

— Черт возьми! — воскликнула леди Мэри. — Ты хочешь сказать, негодник, что на самом деле это ты должен был лежать там, на площадке, избитый и раненный, вместо моего мужа-страдальца?

— Думаю, так и есть, — довольно ответил Уимзи. — Особенно учитывая то, что он прихватил мою личную корреспонденцию. Я, кстати, знаю, от кого было то письмо.

— От кого? — спросил Паркер.

— От Памелы Дин, конечно же. Догадался по твоему описанию конверта.

— От Памелы Дин? Сестры жертвы?

— Правильно.

— Подруги Уиллиса?

— Именно.

— Но откуда он узнал о письме?

— Думаю, он не знал. Скорее всего, этот инцидент стал результатом «саморекламного» представления, которое я устроил вчера на корпоративном чаепитии. Я дал понять всем и каждому, что экспериментировал с рогаткой на крыше.

— Ты это делал? А кем именно были эти «все и каждый»?

— Двадцать человек, участвовавших в чаепитии, и еще множество тех, кому они потом об этом рассказали.

— Довольно широкий круг посвященных.

— М-да. Я ожидал, что за этим может последовать реакция, жаль, что она обрушилась на тебя, а не на меня.

— Да уж, очень жаль, — с чувством согласился мистер Паркер.

— Все могло быть и хуже. Я предполагаю три вероятных источника этой реакции. Люди, слышавшие мои рассказы о рогатке. Люди, знавшие мой адрес или интересовавшиеся им. И, конечно, парень, потерявший карандаш. Однако, — Уимзи коротко рассмеялся, — представляю, каким шоком для него, кем бы он ни был, стало то, что сегодня утром я объявился на службе даже без синяка под глазом! Ну почему ты не сообщил мне в подробностях обо всем, что произошло, с утра пораньше?! Я был бы начеку.

— У нас имелись другие заботы, — укоризненно заметила леди Мэри.

— К тому же мы и подумать не могли, что это имеет отношение к тебе, — поддержал ее мистер Паркер.

— А следовало бы догадаться. Где проблемы — там я. Но на сей раз я вас прощаю. Вы уже достаточно наказаны, а в отсутствии великодушия Уимзи никто упрекнуть не может. Но этот душегуб… Чарлз, ты совсем не рассмотрел его?

— Боюсь, что нет. Я вцепился в его поганое горло, но оно было плотно обмотано шарфом.

— Не так надо было действовать, Чарлз. Нужно было заехать ему ногой. Впрочем, как уже сказал, я тебя прощаю. Интересно, попробует ли наш друг еще раз на меня напасть?

— Надеюсь, не здесь, — вставила Мэри.

— Я тоже надеюсь. Хотелось бы, чтобы в следующий раз все произошло под моим контролем. Он, должно быть, очень ловок, если ему удалось заполучить то письмо. Какого черта он… О! Я понял!

— Что?

— Почему никто не упал в обморок при моем появлении сегодня утром. Сбив тебя с ног, он включил фонарь, чтобы удостовериться, что ты мертв, и первым, что увидел, было письмо. И он тут же его схватил. Почему? К этому мы еще вернемся. Так вот, он хватает письмо, а потом видит твои классические черты, Чарлз, понимает, что напал не на того, и в этот момент слышит, что Мэри подняла шум. Поэтому смывается. Теперь все совершенно очевидно. Но письмо? Схватил ли бы он любое письмо, которое оказалось на месте борьбы, или узнал почерк? Когда была доставлена вечерняя корреспонденция? Ну конечно! Как обычно, в девять тридцать. Предположим, что в поисках моей квартиры он увидел конверт в почтовом ящике и узнал, от кого оно пришло. Это дает нам пищу для размышлений и, возможно даже, новый мотив.

— Питер, — сказала леди Мэри, — не думаю, что тебе следует волновать Чарлза своими рассуждениями. У него от этого температура повысится.

— Ну конечно! Послушай, старик, мне действительно очень жаль, что ты забрал конверт, предназначавшийся мне. Чертовское невезение. Возблагодарим бога, что все не закончилось еще хуже. А теперь мне надо бежать. У меня встреча. Пока.

* * *

Первое, что сделал Уимзи, покинув квартиру Паркеров, — позвонил Памеле Дин, которая, к счастью, оказалась дома, и, объяснив, что ее письмо затерялось, спросил, что в нем было.

— Только записка от Дайаны де Момери. Она хотела знать, кто вы. Похоже, вы наделали много шума.

— Рад стараться, — сказал Питер. — И что вы ей ответили?

— Ничего. Я не знала, что бы вы хотели, чтобы я ей ответила.

— Вы не давали ей мой адрес?

— Нет. Хотя как раз это она и просила. Но я боялась совершить еще одну ошибку, поэтому переслала записку вам.

— Все правильно.

— Ну и?

— Скажите ей… Она знает, что я служу в агентстве Пима?

— Нет, я тщательно избегала того, чтобы сообщить ей какие бы то ни было сведения о вас. Кроме вашего имени. Его я ей назвала, но, похоже, она его забыла.

— Отлично. Теперь слушайте. Скажите великолепной Дайане, что я чрезвычайно загадочная личность. Что вы сами не знаете, где меня искать. Намекните, что я могу быть за много миль отсюда — в Париже, Вене или еще в каком-нибудь месте с таким же звучным названием. Уверен, что вы сумеете сочинить что-нибудь эдакое: Филипс Оппенгейм^[326], Этель М. Делл^[327] и Элинор Глин^[328] под одной обложкой.

— О да, это я могу.

— Можете сказать, что, вероятно, она увидит меня в момент, когда меньше всего будет этого ожидать. Дайте понять, если не боитесь показаться вульгарной, что я эдакий неуловимый динго, вертопрах, что мне не стоит особо доверять, что за мной многие охотятся, но никому еще не удавалось меня поймать. Заинтригуйте ее, разожгите ее любопытство.

— Поняла. Кстати, следует ли мне изображать ревность?

— Да, если хотите. Пусть она считает, что вы желаете от нее отделаться: мол, это трудная охота, и соперницы вам не нужны.

— Хорошо. Это будет нетрудно.

— Что вы сказали?

— Ничего. Сказала, что справлюсь.

— Не сомневаюсь, что справитесь прекрасно. Я очень на вас рассчитываю.

— Спасибо. Как продвигается расследование?

— Так себе.

— Вы ведь как-нибудь мне все расскажете?

— Конечно! Как только будет что рассказать.

— Не хотите зайти ко мне на чашку чая в субботу или воскресенье?

— О, постараюсь.

— Буду держать вас в курсе.

— Да, конечно. Ну, пока.

— Пока… неуловимый динго.

— Только бы не джинго!^[329]

Уимзи положил трубку и подумал: «Надеюсь, она не наделает глупостей. Этим молодым женщинам нельзя доверять. Никакого постоянства. И это плохо — кроме тех случаев, разумеется, когда вы хотите, чтобы они были уступчивы».

Он сухо усмехнулся и отправился на свидание с молодой дамой, которая не обнаруживала никаких признаков уступчивости, и все, что он говорил и делал на этот раз, не имело никакого отношения ко всей этой истории.

* * *

Рыжий Джо осторожно сел в кровати и оглядел комнату.

Его старший брат — не тот, который был полицейским, а шестнадцатилетний Берт, парень очень любопытный, — благополучно спал, свернувшись калачиком и, без сомнения, видя во сне мотоциклы. Тусклый свет уличного фонаря высвечивал неподвижный бугор посередине его кровати и падал на узкое ложе самого Джо.

Рыжий извлек из-под подушки дешевую тетрадку и огрызок карандаша. Возможностей уединения в жизни Джо было очень мало, поэтому, когда выпадал случай, следовало им воспользоваться. Он послюнявил карандаш, открыл тетрадь и большими округлыми буквами написал в верху страницы: «Отчет».

Потом сделал паузу. Желательно было, чтобы это сочинение заслужило похвалу, хотя знания, полученные им по английскому языку в школе, тому мало способствовали. «Моя любимая книга», «Кем бы я хотел стать, когда вырасту», «Что я видел в зоопарке» — темы очень хорошие, но начинающему юному сыщику не слишком полезные. Однажды ему посчастливилось заглянуть в записную книжку Уолли (Уолли был тем самым братом-полицейским), и он запомнил, что все заметки там начинались примерно так: «В 8.30 вечера я шел по Веллингтон-стрит…» Хорошее начало, но в данном случае не совсем подходящее. Стилистика Секстона Блейка, хоть и бойкая, больше подходила для описания волнующих приключений, чем для составления списка имен и фактов. А кроме всего прочего, вставал вопрос о правописании, всегда бывший для Джо камнем преткновения. Рыжий смутно сознавал, что отчет, написанный с орфографическими ошибками, не будет вызывать доверия.

Пребывая в смятении, он обратился к своему врожденному здравому смыслу и нашел хорошее решение.

«Начну-ка я просто с самого начала», — сказал он себе и приступил к письму, сильно надавливая на карандаш и отчаянно морщась от усердия.

ОТЧЕТ

Джозефа Л. Поттса

(14,5 лет от роду)

Поразмыслив, он решил, что здесь требуется чуть больше уточняющих подробностей, и добавил свой адрес и дату написания отчета, после чего продолжил:

«Я поговорил с ребятами нащет раг рогатки. Билл Джонс сказал, что вспоминает, как я стоял в дюспечерской и миссис Джонсон делала мне втык из-за нее. Сэм Таббит и Джордж Пайк тоже там были. Я сказал им, что мистер Бредон вернул мне рогатку и что от нее оторван кусочек резинки и что я хочу знать, кто это сделал. Они сказали, что никада не лазили в ящик миссис Джонсон, и я им верю, сэр, потому как Балл и Сэм хорошие ребята, а что касается Джорджа, то по его виду всегда понятно, когда он привирает, а сичас вид у него был нормальный. Тогда я спросил, может, кто другой из мальчиков это сделал, а они ответили, что никого не видели с моей рогаткой, а я сделал вид, что очень сержусь, и сказал: очень, мол, жалко, что у меня кофисти конфисковали рогатку и никто этого не видел и не слышал. А тут подошел Кларенс Меткаф, он у нас главный, сэр, и спросил, что тут происходит, и я ему все повторил, и он сказал, что если кто-то лазил в ящик миссис Джонсон, это очень серьезно. Поэтому он начал всех подряд строго расспрашивать, и все говорили, что знать ничего не знают, кроме Джека Болтера, он сказал, что однажды миссис Джонс оставила сумку у сибя на столе, и мисс Партон ее взяла и понесла в буфет. Я спросил, када это было, и он ответил, что дня через два после того как мою рогатку конфисти забрали, а время было сразу после обеда, сэр. Так что, видите ли, сэр, она пролежала там около часа, пока никого в комнате не было.

Теперь, сэр, про то, кто еще там был и мог видеть, как у меня забрали рогатку. Теперь мне вспоминается, что мистер Праут стоял на верху лестницы, потому что он что-то сказал миссис Джонсон и дернул меня за ухо, и еще там был кто-то из молодых леди, по-моему, мисс Хартли, она ждала посыльного. А после того как меня послали вниз к мистеру Хорнби, Сэм говорит, подошел мистер Уэддерберн, и они с миссис Джонсон пошутили про все это. Но, сэр, вообще я думаю, что многие могли об этом знать, потому как миссис Джонсон рассказывала об этом в буфете. Она всегда рассказывает разные истории про нас, сэр, потому что думает, что это смешно.

Вот все, что я могу доложить насчет рогатки, сэр. Про все другое я пока не расспрашивал, потому как подумал, что надо это делать постепенно, чтобы никто не решил, что я задаю слишком много вопросов, но я уже придумал, как это сделать.

С уважением, ваш Дж. Поттс».

— Какого черта ты там делаешь, Джо?

Рыжий, слишком увлекшись своим отчетом и забыв присматривать за Бертом, вскинулся от неожиданности и быстро сунул тетрадь под подушку.

— Не твое дело, — нервно сказал он. — Это личное.

— Личное, вот оно что? — Берт скинул с себя одеяло и угрожающе надвинулся на Джо. — Стишки кропаешь? — спросил он презрительно.

— Тебя это не касается, — огрызнулся Рыжий, — отвали.

— А ну, дай сюда тетрадь, — потребовал Берт.

— Не дам.

— Не дашь? Не дашь?!

— Не дам! Отстань!

Дрожащими руками Рыжий снова выхватил тетрадь из-под подушки и прижал к груди.

— Я все равно посмотрю — а ну, отпусти!

Рыжий был крепким для своего возраста парнишкой и смелым, но руки у него были заняты тетрадкой, к тому же Берт имел преимущество в росте, весе и позиции. Завязалась шумная возня.

— А ну отпусти, чертова бычина!

— Я тебе покажу, как обзываться, цыпленок паршивый.

— Ай! — взвыл Рыжий. — Все равно не отдам, не отдам! Я же говорю, это личное!

Бац! Хлоп!

— А ну прекратите! — громыхнул властный голос. — Это еще что такое?

— Уолли, скажи Берту, чтобы отстал от меня.

— А пусть не дерзит. Я только хотел посмотреть, что он делает. Вместо того чтобы дрыхнуть, сидит и стишки кропает.

— Это личное, — не сдавался Рыжий. — Честное слово, очень-очень личное.

— Оставь мальца в покое, — повелительно рявкнул полицейский констебль. — И прекратите шуметь. Разбудите отца — оба схлопочете. А теперь — по кроватям, или я арестую обоих за нарушение порядка. А тебе, Джо, спать положено, а не стихи сочинять.

— Это не стихи. Это кое-что, что я делаю для одного джентльмена на работе, и он велел, чтобы я никому об этом не рассказывал.

— Вот, видишь это? — сказал Уолли Поттс, протягивая огромный начальственный кулак. — Ты сейчас отдашь мне свою тетрадь. Я положу ее к себе в ящик стола и верну тебе утром. А теперь, ради бога, спите оба!

— Только ты не будешь ее читать, хорошо, Уолли?

— Хорошо, не буду, если ты такой конспиратор.

Рыжий нехотя, но рассчитывая на честность Уолли, отпустил тетрадку.

— Вот и хорошо, — сказал тот. — Но если я еще раз услышу тут какую-нибудь возню… Понятно? — И он удалился — гигант в полосатой пижаме.

Рыжий Джо, потирая ушибы, полученные в потасовке, подоткнул под себя одеяло и удобно устроился в постели, мысленно сочиняя новую главу своего нескончаемого ночного повествования, в котором он был одновременно и рассказчиком и героем:

«Избитый, весь в синяках, но не утративший непоколебимой отваги, знаменитый сыщик улегся на соломенном тюфяке в своей кишащей крысами темнице. Несмотря на болевшие раны, он чувствовал себя счастливым, зная, что бесценные документы в надежном месте. Он засмеялся, подумав о сбитом с толку короле преступников, скрежетавшем теперь зубами в своей позолоченной восточной гостиной. «Опять неудача, Соколиный глаз! — простонал злодей. — Но теперь моя очередь!» Тем временем…»

Нелегка жизнь сыщика.

Глава 8 Кутерьма в рекламном агентстве

Это случилось в пятницу на той неделе, когда все агентство Пима снизу доверху сотрясли бурные события, связанные со скандалом вокруг «Нутракса», превратившие мирное учреждение в военный лагерь и чуть не сорвавшие крикетный матч против «Бразерхуд лимитед».

Спусковой пружиной заварухи послужил трудолюбивый и страдающий расстройством пищеварения мистер Копли. Как большинство зачинателей распрей, он действовал из лучших побуждений, и, оборачиваясь назад и беспристрастно глядя на тот катаклизм с безопасной дистанции времени, трудно представить себе, чтó он мог сделать, кроме того, что сделал. Но мистер Инглби заметил тогда: «Вопрос не в том, что сделал Копли, а в том, как он это сделал». В пылу яростной баталии, когда страсти сильных мужчин накаляются до предела, легко принимаются неверные решения.

А началось все вот с чего. В четверг вечером, в четверть седьмого, в офисе уже не было никого, кроме уборщиц и мистера Копли, по исключительному случаю оставшегося поработать сверхурочно над экстренной серией рекламы желейного мармелада «Джамбори». Работа шла хорошо, он рассчитывал закончить ее к половине седьмого и благополучно успеть домой к ужину в половине восьмого, когда в диспетчерской настойчиво зазвонил телефон.

— Черт возьми! — сказал мистер Копли, раздраженный назойливым трезвоном. — Неужели не ясно, что рабочий день окончен? Или они считают, что мы должны вкалывать и по ночам?

Он продолжал трудиться над рекламой, надеясь, что звонки прекратятся. В конце концов так и случилось, но он услышал пронзительный голос миссис Крамп, сообщавшей звонившему, что в офисе никого нет. Мистер Копли принял мятно-содовую таблетку. В голове у него гладко складывалась фраза: «Оригинальный вкус свежих фруктов из домашнего сада — абрикосов, поспевших под солнцем в старом, обнесенном стеной саду…»

— Простите, сэр. — Миссис Крамп, неслышно подойдя в своих войлочных тапочках, виновато просунула голову в дверь.

— Ну, что там еще? — спросил мистер Копли.

— Ох, извините, сэр, там звонят из «Морнинг стар», говорят, что это очень срочно, спрашивают мистера Толбоя. Я сказала, что все уже ушли, но они утверждают, что это очень важно, сэр, поэтому я подумала, что лучше позвать вас.

— Что им нужно?

— Что-то насчет завтрашнего утреннего выпуска, сэр, что-то там не так, и они спрашивают, оставить ли все как есть или мы можем прислать им что-нибудь другое, сэр.

— Ну ладно, — сдаваясь, сказал мистер Копли, — наверное, лучше мне действительно подойти.

— Не знаю, правильно ли я сделала, — не умолкала миссис Крамп, семеня за ним, — но я подумала, что, раз в офисе еще остался один джентльмен, то лучше поставить его в известность, потому что вдруг это действительно важно…

— Все правильно, миссис Крамп, все правильно, — успокоил ее мистер Копли. — Я разберусь.

Со знающим видом он подошел к телефону и взял трубку.

— Алло! — раздраженно произнес он. — Агентство Пима. В чем дело?

— О! — радостно воскликнул голос на другом конце провода. — Это мистер Толбой?

— Нет. Он ушел домой. Все ушли. Вам бы следовало посмотреть на часы. А в чем, собственно, дело?

— Видите ли, — сказал голос, — это касается модуля рекламы «Нутракса» для завтрашней главной полосы.

— И что с ним? Вы что, не получили его?

(«Как это похоже на Толбоя, — подумал мистер Копли. — Никакой организованности. Этой молодежи нельзя доверять».)

— Да нет, получили, — неуверенно произнес голос, — но мистер Уикс говорит, что мы не можем его поставить в номер. Видите ли…

— Не можете поставить?

— Не можем. Понимаете, мистер…

— Копли, моя фамилия Копли. Ваш вопрос не по моему отделу. Я совершенно не в курсе. Что там с этим модулем?

— Если бы он был у вас перед глазами, вы бы увидели, чтó я имею в виду. Понимаете, заголовок…

— Нет, не понимаю, — раздраженно отрезал мистер Копли. — Я же сказал: это — не по моему отделу, я этого текста в глаза не видел.

— Вот как! — неуместно бодро воскликнул голос. — Тогда я вам его прочту: «Не слишком ли вы себя изнуряете?» Мистер Уикс считает, что в сочетании с рисунком он может вызвать нежелательное толкование. Если бы реклама была у вас перед глазами, вы бы сами увидели.

— Понятно, — задумчиво протянул мистер Копли. Пятнадцатилетний профессиональный опыт подсказывал ему, что это беда. Спорить бессмысленно. Если в «Морнинг стар» вбили себе в голову, что в рекламе содержится какая-то скрытая двусмысленность, они не станут ее печатать, хоть бы небеса обрушились им на голову. Может, кое-кому было бы и поделом. Но подобного рода оплошности снижают престиж продукции, а ответственность несет агентство. Мистер Копли вовсе не хотел видеть, как экземпляры «Морнинг стар» продают по полкроны на фондовой бирже на радость любителям порнографии.

Несмотря на возникшую тревогу, он, наподобие Иеремии, видящего, как сбываются его пророчества, ощутил внутреннее ликование. Он всегда говорил, что молодое поколение авторов рекламных текстов никуда не годится. Среди них слишком много новомодных университетских выпускников. Пустоголовых. Ничего не смыслящих в бизнесе. Не имеющих идей. Но он-то сам был человеком опытным и тут же перенес военные действия на территорию противника.

— Вам следовало сообщить об этом раньше, — жестко заявил он. — Смешно звонить в четверть седьмого, когда рабочий день уже окончен. Как вы полагаете, мы можем сейчас что-то сделать?

— Это не наша вина, — радостно сообщил голос. — Нам доставили модуль всего десять минут назад. Мы всегда просим мистера Толбоя присылать материалы пораньше, чтобы избежать подобных ситуаций.

Пророчества мистера Копли находили все новые и новые подтверждения. Всеобщая расхлябанность — вот что это такое. Мистер Толбой удалился ровно в пять тридцать, не задержавшись ни на минуту. Мистер Копли видел, как он уходил. Им всем только бы смыться пораньше. Толбой не должен уходить, не получив из газеты подтверждения, что все материалы получены и все в порядке. Если посыльный не доставил пакет в «Морнинг стар» до пяти минут седьмого, это значит, что он либо вышел слишком поздно, либо задержался где-то по дороге. Тоже плохая организация работы. У этой Джонсон — никакого контроля, никакой дисциплины. До войны женщин в рекламные агентства вообще не брали, и не было таких глупых проколов.

Тем не менее что-то нужно было делать.

— Очень неприятно, — сказал мистер Копли. — Что ж, я попробую с кем-нибудь связаться. Когда крайний срок замены материала?

— Он должен быть у нас к семи, — ответил голос тоном, не допускающим возражений. — Собственно, шрифтолитейный цех ждет только ваш модуль, только его не хватает. Но я поговорил с мистером Уилксом, он дает вам время до семи.

— Я перезвоню, — сказал мистер Копли и повесил трубку.

Мысленно он перебрал всех, кто способен был помочь в разрешении ситуации. Мистер Толбой, руководитель группы; мистер Уэддерберн, секретарь группы; мистер Армстронг, ответственный за текстовую рекламу; автор текста, кем бы он ни был, и на самый крайний случай — мистер Пим. Момент был в высшей степени неподходящий. Мистер Толбой жил в Кройдоне и, скорее всего, все еще тащился в переполненном поезде; мистер Уэддерберн… Копли понятия не имел, где именно тот жил, но наверняка в каком-нибудь еще более отдаленном пригороде. Мистер Армстронг проживал в Хэмпстеде, его номера не было в телефонной книге, но наверняка он имелся на стойке у дежурного, так что оставалась надежда дозвониться до него. Мистер Копли поспешил вниз, нашел номер в списке и позвонил. С третьей попытки ему удалось соединиться с домом мистера Армстронга, но домоправительница ответила, что мистера Армстронга нет. Она не знала, где он и когда вернется. Что-нибудь ему передать? Мистер Копли ответил, что в этом уже не будет необходимости, и отключился. Половина седьмого.

Он снова заглянул в список номеров. Личного номера мистера Уэддерберна там не нашлось, да и вряд ли тот был дома. Телефон мистера Толбоя в списке значился. Без особой надежды мистер Копли набрал кройдонский номер, но, как и ожидал, ему ответили, что мистер Толбой еще не вернулся с работы. С замиранием сердца мистер Копли позвонил домой мистеру Пиму. Тот, как выяснилось, только что ушел. Куда? Это очень срочно! Мистер и миссис Пим отправились на ужин во «Фраскати» с мистером Армстронгом. Это звучало немного более обнадеживающе. Мистер Копли позвонил во «Фраскати». О да, мистер Пим заказал столик на семь тридцать, но еще не приехал. Что-нибудь передать ему, когда он появится? Мистер Копли оставил сообщение с просьбой, чтобы мистер Пим или мистер Армстронг позвонили на работу, если можно, до семи часов, но был почти уверен, что из этого ничего не выйдет. Нет сомнений, что эти вечно неуловимые начальники перед ужином отправились куда-нибудь на коктейли. Он взглянул на часы. Шесть сорок пять. В этот момент снова зазвонил телефон.

Предчувствие не обмануло мистера Копли: звонили из «Морнинг стар» — им не терпелось получить распоряжения.

— Я ни с кем не могу связаться, — объяснил мистер Копли.

— Ну, и что нам делать? Просто оставить на полосе пустое место?

Если вы видите в газете пустое место с подписью «Здесь должна была находиться реклама такой-то фирмы», это мало что значит для вас, но для тех, кто хоть немного разбирается в работе рекламных агентств, в этих словах заключен безоговорочно позорный смысл, они свидетельствуют об их некомпетентности и провале. Копирайтеры такого-то агентства не справились со своей работой, и никакого оправдания им нет. Такое никогда не должно случаться.

Сердито подумав, что, останься место на газетной полосе пустым, это послужило бы хорошим уроком всей здешней своре бездельников и недоумков, мистер Копли тут же поспешно отбросил эту мысль.

— Нет-нет! Ни в коем случае, — сказал он своему телефонному собеседнику. — Не вешайте трубку, пожалуйста, я посмотрю, что можно сделать.

Продолжая говорить, он начал действовать, поскольку первым и едва ли не единственным правилом деловой этики было: фирма превыше всего.

Мистер Копли бросился по коридору в комнату мистера Толбоя, располагавшуюся на том же этаже, что и диспетчерская с отделом текстовой рекламы, в дальнем конце, у железной лестницы. Минуту спустя он уже шарил по ящикам стола мистера Толбоя, и поиски увенчались успехом: у него в руках оказался пробный оттиск злосчастной рекламы «Нутракса». Одного взгляда было достаточно, чтобы понять, что сомнения мистера Уикса обоснованны. Безобидные в отдельности, вместе текст и рисунок производили убийственное впечатление. Не тратя времени на размышления о том, как такой явный ляп проскочил мимо зорких глаз всех начальников, мистер Копли сел за стол и вооружился карандашом. С рисунком ничего уже поделать было нельзя, задача мистера Копли состояла в том, чтобы найти новый заголовок, который подошел бы к рисунку, сохранив то же количество знаков.

Он лихорадочно набрасывал варианты и зачеркивал их. «Работа и тревоги истощают нервную систему» — это подходило, но превышало нужное число букв. К тому же звучало скучно, не говоря уж о том, что не вполне соответствовало истине. Не работа, а переутомление от работы — вот о чем шла речь в рекламе. «Перегрузки на работе?» — гораздо лучше, но слишком коротко. Заголовок был сверстан в три строки (слишком много, мысленно отметил мистер Копли, для рекламы такого формата) и располагался так:

Не слишком ли

ВЫ СЕБЯ

ИЗНУРЯЕТЕ?

Он лихорадочно водил карандашом, стараясь выгадать букву здесь, букву там. «Нервная система»? «Нервная стабильность»? «Нервная энергия»? Минуты летели стремительно. Вот! Если так:

ПЕРЕ-ГРУЗКИ &

ПЕРЕ-ТРЯСКИ –

истощают нервы!

Не блестяще, но тональность безупречно верная, и текст укладывается в формат. Бросившись было назад к телефону в диспетчерской, он вспомнил, что аппарат на столе мистера Толбоя, должно быть, тоже еще подключен к коммутатору. Он снял трубку; обнадеживающий гудок подтвердил его догадку, и он поспешно затараторил:

— Вы еще здесь?

— Да.

— Тогда слушайте. Можете убрать заголовок и набрать заново шрифтом гоуди-болд?

— Да-а… Да, можем, если вы продиктуете прямо сейчас.

— Диктую.

— Порядок! Давайте!

— Начинайте с того же места, где начинается сейчас. Первая строка заглавными буквами, тем же кеглем как строка «вы себя». Правильно. Будет так: «ПЕРЕ-ГРУЗКИ &» — с дефисом в слове «пере-грузки» и амперсандом^[330]. Поняли?

— Да.

— Следующая строка. Кегль тот же. Строку втяните на один знак — «пере-тряски», с дефисом, в конце — тире. Поняли?

— Да.

— Теперь третья строка. Гоуди, двадцать четыре пункта. Начинайте с выносом на два знака: «истощают нервы!», восклицательный знак в конце. Поняли?

— Да. Я повторю. Первая строка заглавными буквами, тем же кеглем, как строка «вы себя»: «ПЕРЕ-ГРУЗКИ &» — с дефисом в слове «пере-грузки» и амперсандом. Следующая строка. Кегль тот же. Строку втягиваем на один знак — «ПЕРЕ-ТРЯСКИ», с дефисом, в конце — тире. Третья строка. Гоуди двадцать четыре пункта. Начинаем с выносом на два знака: «истощают нервы!», восклицательный знак в конце. Все так?

— Все правильно. Очень вам благодарен.

— Не за что. Это мы вам благодарны. Простите, что доставили столько хлопот. До свиданья.

— До свиданья.

Мистер Копли откинулся на спинку стула и вытер испарину со лба. Дело сделано. Фирма спасена. Людей и за меньшее награждали. Когда случился аврал, когда все эти самонадеянные выскочки покинули свои посты, все вынес на своих плечах он, мистер Копли, старомодный квалифицированный работник, на которого агентство Пима всегда может положиться. Человек, не боящийся ответственности. Человек, душой и телом преданный работе. А предположим, и он сорвался бы домой ровно в половине шестого, как Толбой, не заботясь о том, выполнена работа или нет. Что бы случилось? Агентство оказалось бы в весьма затруднительном положении. Надо будет рассказать об этом утром. Мистер Копли надеялся, что это всем послужит уроком.

Он опустил выдвижную крышку на стол мистера Толбоя, где были безобразно разбросаны лотки для документов и неряшливые стопки бумаг, которые тот, уходя с работы, обычно просто закрывал крышкой, и в этот момент получил свежее доказательство безалаберности хозяина стола. Из какого-то таинственного закутка выпало заказное письмо; конверт шлепнулся прямо на пол.

Мистер Копли наклонился и поднял его. Письмо было подписано печатными буквами и адресовано мистеру Дж. Толбою, эсквайру, на его кройдонский адрес. Конверт был вскрыт. Приподняв клапан, мистер Копли заглянул в него и увидел, что там нет ничего, кроме толстой пачки зеленых банкнот. Под воздействием естественного импульса мистер Копли вынул купюры и бегло пересчитал их; к его изумлению и возмущению, их оказалось не менее пятидесяти.

Если было что-то, что бесило мистера Копли больше всего другого, так это Бездумная и Бесчестная (долгие годы, проведенные в рекламном бизнесе, сыграли с ним забавную шутку, приучив думать с заглавных букв) Привычка Расставлять на Пути Людей Искусительные Ловушки. Он держал в руках колоссальную сумму в пятьдесят фунтов, брошенную столь небрежно, что она непременно выпала бы на пол при простом открытии крышки стола, где ее могли найти миссис Крамп и ее уборщицы. Безусловно, все они были безупречно честными людьми, но в нынешние Трудные Времена едва ли можно было бы упрекнуть женщину-работницу, если бы она поддалась искушению. Хуже того, допустим, ценный конверт был бы разорван и выметен. Предположим, он попал бы в корзину для мусора, а оттуда — в мусорный мешок и далее на бумагопереработку или, хуже того, в мусоросжигательную печь. Какая-нибудь невинная уборщица могла быть Ложно Обвинена и до конца жизни не избавилась бы от Позорного Клейма. Со стороны мистера Толбоя это было недопустимо. Поистине Безнравственно.

Конечно, мистер Копли точно представлял себе, что случилось. Мистер Толбой получил эту крупную сумму (от кого? никакого сопроводительного письма в конверте не имелось, но до этого мистеру Копли не было дела; вероятно, это был выигрыш, полученный на собачьих бегах или что-нибудь столь же непотребное) и принес ее на работу, намереваясь положить в банк «Метрополитен энд Каунтиз», что на углу Саутгемптон-роу, где хранили свои сбережения большинство сотрудников. По некой причине он не успел отнести туда деньги до закрытия и вместо того, чтобы положить конверт в карман, сунул его в стол, а в половине шестого рванул домой в своей суматошной манере, позабыв о нем. И даже если бы он позднее вспомнил о деньгах, то, скорее всего, решил бы, что «с ними все будет в порядке», возмущенно думал мистер Копли. Нет, надо все-таки его проучить.

И он его проучит: припрячет деньги в надежном месте, а утром сделает мистеру Толбою внушение.

Он немного замешкался, размышляя, как лучше все провернуть. Если взять деньги с собой, есть вероятность, что по дороге домой у него обчистят карманы, это будет неприятно и обойдется ему дорого. Лучше унести их к себе в кабинет и запереть в нижнем ящике собственного стола. Мистер Копли поздравил себя с разумной дальновидностью, побудившей его в свое время заказать хороший замóк.

Таким образом, он отнес конверт к себе, спрятал его в ящик, под стопку конфиденциальных бумаг, содержавших разработки будущих рекламных кампаний консервированных продуктов и джемов, привел в порядок стол, запер его, положил ключи в карман, взял пальто, шляпу и отбыл с сознанием выполненного долга, не забыв, проходя мимо диспетчерской, проверить, лежит ли трубка на рычаге.

Выйдя из здания, он перешел на другую сторону улицы и повернул на юг, к трамвайной остановке на Теобальд-роуд. Но перед тем оглянулся и увидел мистера Толбоя, который шел со стороны Кингсуэй по противоположному тротуару. Поравнявшись со входом в агентство, он исчез внутри.

«Ага, — отметил про себя мистер Копли, — вспомнил в конце концов про деньги».

В этот момент он, наверное, испытал укор совести. Чувство дружеского милосердия, как можно себе представить, могло побудить его, лавируя между машинами, вернуться в агентство, сесть в лифт, подняться на верхний этаж, разыскать озабоченного мистера Толбоя исказать ему: «Послушайте, старина, я нашел у вас заказное письмо, валявшееся без присмотра, и спрятал его. Кстати, насчет модуля рекламы «Нутракса»…» Но он этого не сделал.

В оправдание ему вспомним, что он уже упустил шанс вернуться домой к вечерней трапезе ранее половины девятого, а ведь он страдал расстройством пищеварения и должен был есть строго по часам, а также что у него выдался длинный рабочий день, завершившийся вредной для его здоровья встряской по вине ленивого мистера Толбоя.

«Нет уж, пусть помучается, — мрачно решил мистер Копли. — Будет ему наука».

Сев в трамвай, он отправился в утомительный путь к своему отдаленному северному пригороду. Пока трамвай трясло и мотало, он предвкушал, как на следующий день утрет нос мистеру Толбою и заслужит похвалу от начальства.

Но был фактор, который мистер Копли, погруженный в свои победные упования, упустил из виду, а именно: чтобы сполна насладиться своим coup de théâtre^[331], ему необходимо было объявиться на службе раньше мистера Толбоя. В его мечтах это представлялось само собой разумеющимся, поскольку он всегда был человеком пунктуальным, а мистер Толбой — склонным проявлять пунктуальность только относительно ухода с работы, но никак не прихода на нее. Идея мистера Копли состояла в следующем: после того как в девять часов он представит мистеру Армстронгу свой исполненный достоинства доклад, в ходе которого мистер Толбой будет вызван на ковер и строго отчитан, он, мистер Копли, отведет провинившегося руководителя группы в сторонку, прочтет ему небольшую лекцию о необходимости соблюдать порядок и думать о других и с отеческим предостережением вручит его пятьдесят фунтов. Тем временем мистер Армстронг сообщит об инциденте с «Нутраксом» остальным начальникам, которые поздравят себя с тем, что имеют такого надежного, опытного и преданного сотрудника. Эти мысли сами собой слагались в голове мистера Копли в слоган: «В любой беде положись на Копли!»

Но все обернулось по-другому. Позднее возвращение мистера Копли домой в четверг вечером вызвало семейную бурю, продолжавшую бушевать до глубокой ночи и отзывавшуюся глухими раскатами грома еще и на следующее утро.

— Ну конечно, — ехидно говорила миссис Копли, — пока ты обзванивал всех этих людей, тебе и в голову не пришло позвонить собственной жене. Естественно, я же не в счет. Тебе плевать на то, что я тут воображала себе всяческие ужасы. Так что уж не обессудь, если цыпленок окажется пережаренным, картошка разваренной, а у тебя будут колики.

Цыпленок действительно был зажарен дочерна, картошка действительно расползлась, и в результате у мистера Копли действительно случился острый кишечный приступ, который его жене пришлось снимать с помощью мятно-содовых таблеток, висмута и бутылок с горячей водой, сопровождая каждое свое действие откровенным высказыванием того, что она о нем думает. Только около шести часов утра страдалец забылся тяжелым, отнюдь не освежающим сном, от которого был пробужден без четверти восемь окриком миссис Копли:

— Фредерик, если ты собираешься сегодня на работу, то лучше бы тебе уже вставать. А если не собираешься, то мог бы поставить меня об этом в известность, я бы сообщила в контору. Я уже три раза тебя будила, и завтрак на столе стынет.

Мистер Копли, ощущавший отвратительную головную боль над правым глазом и мерзкий привкус во рту, с радостью уполномочил бы жену позвонить в агентство, с радостью перевернулся бы на другой бок, погребя свои недуги во сне, но воспоминание о происшествии с рекламой «Нутракса» и пятидесяти фунтах, вывалившихся на него из стола мистера Толбоя, нахлынули на него и заставили выбраться из постели. В свете утра, сквозь плясавшие перед глазами черные пятна, перспектива запланированного триумфа в значительной степени утратила свой блеск. Тем не менее он не мог обойтись простым объяснением случившегося по телефону. Все должно было произойти в его присутствии.

Поспешно бреясь дрожащими руками, он порезался, никак не мог остановить кровь и испачкал рубашку. Сорвав ее с себя, крикнул, чтобы жена принесла чистую. Миссис Копли принесла — не удержавшись, однако, от реприманда, словно свежая рубашка в пятничное утро могла подорвать весь семейный бюджет. В десять минут девятого мистер Копли спустился к завтраку, который не мог есть, его щеку нелепо украшал комок ваты, в ушах стоял гул от мигрени и супружеских упреков.

На поезд в восемь пятнадцать он уже не успевал, пришлось, к его великому сожалению, ехать на том, который отходил в восемь двадцать пять.

Без четверти девять его состав на двадцать минут застрял перед вокзалом Кингс-кросс из-за аварии с товарным поездом.

Лишь в половине десятого мистер Копли тоскливо притащился в агентство, жалея о том, что вообще родился на свет.

Как только он вошел в вестибюль, дежурный регистратор приветствовал его сообщением, что мистер Армстронг желает немедленно его видеть. Сердито расписавшись в книге приходов далеко под красной чертой, отделявшей опоздавших от пришедших вовремя, он кивнул, от чего резкая боль пронзила ему голову. Поднимаясь по лестнице, он встретил мисс Партон, которая радостно воскликнула:

— О, вот и вы, мистер Копли! А мы уж думали, что вы заблудились. Вас ищет мистер Армстронг.

— Уже иду, — раздраженно ответил мистер Копли.

Зайдя к себе в кабинет, он снял пальто, размышляя: поможет ли таблетка фенацетина снять боль или только вызовет тошноту? В дверь постучал Рыжий Джо.

— Сэр, мистер Армстронг интересуется, не можете ли вы уделить ему минуту своего времени.

— Иду, иду, — ответил мистер Копли и, выйдя в коридор, чуть не упал в объятия мистера Инглби.

— Привет! — сказал последний. — Вас ищут, Копли! Мы уже собирались посылать за вами городского глашатая. Лучше бы вам поторопиться к Армстронгу. Толбой жаждет вашей крови.

— Хорошо, — процедил Копли сквозь зубы.

Отодвинув мистера Инглби в сторону, он зашагал по коридору, но в дверях своего кабинета маячил еще и мистер Бредон, вооруженный дебильной улыбочкой и «музыкальным инструментом» из расчески, обернутой папиросной бумагой.

— А вот шествует герой-победитель! — провозгласил он, сопроводив приветствие бравурным звуком своего «инструмента».

— Фигляр! — огрызнулся мистер Копли и, к своему ужасу, увидел, как мистер Бредон прошелся колесом по коридору, сделав три полных оборота и остановившись прямо напротив двери мистера Армстронга, но вне поля его зрения.

Мистер Копли постучал в стеклянную панель двери, через которую можно было видеть мистера Армстронга, сидевшего за своим столом, мистера Толбоя, стоявшего перед ним и кипевшего возмущением, и в дальнем конце комнаты — мистера Хэнкина с его обычным нерешительным видом. Подняв голову, мистер Армстронг кивком разрешил мистеру Копли войти.

— А! — воскликнул он. — Вот и тот, кто нам нужен. Что-то вы сегодня припозднились, мистер Копли.

Мистер Копли объяснил, что на железной дороге случилась авария.

— Надо что-то делать с этими авариями на железной дороге, — заметил мистер Арсмтронг. — Когда бы по ней ни ехали сотрудники агентства Пима, поезда обязательно ломаются. Придется написать жалобу начальнику по эксплуатации. Ха-ха!

Мистер Копли понял, что начальник пребывает в одном из своих утомительно-легкомысленных настроений, и ничего не ответил.

— Итак, мистер Копли, — сказал мистер Армстронг, — что же там произошло с рекламой «Нутракса»? Мы только что получили взволнованную телеграмму от мистера Джоллопа. Я не могу связаться с этим сотрудником «Морнинг стар» — как там его?

— Уикс, — подсказал мистер Толбой.

— Уикс, какое забавное имя! Но, насколько мне известно — вернее, насколько известно от кого-то мистеру Толбою, — вы вчера вечером изменили заголовок рекламы. Не сомневаюсь, что у вас есть тому убедительное объяснение, но я хотел бы знать, что сказать мистеру Джоллопу.

Мистер Копли взял себя в руки и приступил к изложению экстраординарных событий предыдущего вечера. Он чувствовал, что выглядит не лучшим образом, краем глаза видя клочок ваты, нелепо приставший к его щеке. С особой язвительностью он подчеркнул чрезвычайно неудачное сочетание изначального заголовка с картинкой в рекламе.

Мистер Армстронг разразился громким смехом.

— О господи! — воскликнул он. — Тут они нас подловили. Толбой! Хо-хо-хо! Кто сочинил этот заголовок? Надо рассказать мистеру Пиму. И почему вы не заметили эту оплошность, Толбой?

— Мне ничего такого и в голову не пришло, — ответил мистер Толбой, побагровев лицом.

Мистер Армстронг снова расхохотался.

— Думаю, заголовок написал мистер Инглби, — добавил Толбой.

— Инглби! Уж он-то как мог?! — Веселью мистера Армстронга не было предела. Он нажал на кнопку звонка у себя на столе. — Мисс Партон, попросите мистера Инглби зайти ко мне.

Мистер Инглби явился, как всегда невозмутимый и дерзкий. Задыхаясь от смеха, мистер Армстронг швырнул ему пробный оттиск рекламы с таким грубо откровенным комментарием, что мистер Копли покраснел.

Мистер Инглби, ничуть не смутившись, ответил на него еще более неприличным замечанием, так что мисс Партон, замешкавшись над страницей своего блокнота, нервно хихикнула.

— Видите ли, сэр, — сказал Инглби, — это не моя вина. Изначально мой текст должен был сопровождать очень милый рисунок джентльмена, изнемогшего под тяжестью деловых забот. А если простофилям из художественного отдела взбрело в голову снабдить мой изысканный текст изображением (обозначение мужчины) и (обозначение женщины), которые выглядят так, будто только что бурно провели ночь, то я за это ответственности не несу.

— Ха-ха! — сказал мистер Армстронг. — Это все Барроу. Не думаю, что Барроу…

Конец фразы прозвучал более комплиментарно по отношению к целомудрию начальника художественного отдела, нежели к его мужским достоинствам. Неожиданно и мистер Хэнкин взорвался громким смехом.

— Мистер Барроу имеет склонность отвергать все предложения, выдвинутые отделом текстовой рекламы, — вставил мистер Копли. — Я далек от того, чтобы предположить, что дело в межотдельской ревности, но факт есть факт…

Однако мистер Армстронг продолжал веселиться и не обратил внимания на его слова. Под аплодисменты он продекламировал рискованный лимерик, после чего, немного успокоившись, сказал:

— Все в порядке, мистер Копли. Вы все сделали правильно, и я все объясню мистеру Джоллопу. Его удар хватит.

— Он удивится, что вы это проморгали, — заметил мистер Хэнкин.

— Возможно, — любезно согласился мистер Армстронг. — Мимо меня нечасто проходит что-либо неприличное. Вероятно, в тот день я был не в форме. Как и вы, мистер Толбой. О господи! Что скажет по этому поводу мистер Пим? Интересно будет увидеть выражение его лица. Наверняка пригрозит уволить весь отдел. Скорее бы это все закончилось.

— Это могло принять серьезный оборот, — снова вставил мистер Копли.

— Разумеется. Я рад, что в «Морнинг стар» это пресекли. Ну ладно. Будем считать инцидент исчерпанным. Мистер Хэнкин, что там насчет газетной полосы для «Сопо»?..

— Надеюсь, — заметил мистер Копли, — вы довольны тем, как я вышел из положения? Времени было в обрез…

— Все отлично, все отлично, — перебил его мистер Армстронг. — Я вам весьма признателен. А кстати, вы могли бы кого-нибудь и предупредить, а то я все утро пребывал в неведении.

Мистер Копли красочно описал, сколько бесплодных усилий он предпринял, чтобы связаться с мистером Пимом, мистером Армстронгом, мистером Толбоем и мистером Уэддерберном.

— Да-да, понимаю, — сказал мистер Армстронг. — Но почему вы не позвонили мистеру Хэнкину?

— К шести я всегда бываю дома, — подхватил мистер Хэнкин, — и очень редко куда-нибудь отлучаюсь. А если отлучаюсь, то непременно оставляю указания, где меня искать. (Это был выпад против мистера Армстронга.)

Смятение обуяло мистера Копли. Он совершенно забыл про мистера Хэнкина, а ведь хорошо знал, что мистер Хэнкин, при всей мягкости его манер, очень чувствителен к малейшим проявлениям даже намека на недостаток уважения.

— Да, разумеется, — замямлил Копли. — Конечно, я мог это сделать. Но «Нутракс» — ваш клиент, мистер Армстронг, поэтому… я подумал… мне и в голову не пришло, что мистер Хэнкин…

Это была еще одна серьезная тактическая ошибка. Прежде всего она противоречила великому Принципу Пима: каждый сотрудник отдела текстовой рекламы должен быть готов в любое время подхватить и продолжить любую работу, если потребуется. А во‐вторых, предполагала, будто мистер Хэнкин был менее разносторонним сотрудником, чем даже Копли.

— «Нутракс», — проговорил мистер Хэнкин в своей изощренной манере, — разумеется, не относится к моим любимым заказчикам, но в случае необходимости я справляюсь с ними без труда. — Это был еще один выпад в сторону мистера Армстронга, у которого случались «капризные» периоды, когда он передавал всех своих клиентов мистеру Хэнкину, ссылаясь на нервное истощение. — Думаю, масштаб моих возможностей не слишком уступает масштабу возможностей младшего копирайтера.

— Ну-ну, — сказал мистер Армстронг, предвидя, что мистер Хэнкин близок к тому, чтобы сказать нечто нежелательное и дать нагоняй сотруднику одного отдела в присутствии сотрудников другого. — Слава богу, обошлось без особых последствий, и вы сделали все что могли в кризисной ситуации. Никто не может предвидеть всего. А теперь, мистер Хэнкин, — сказал он, кивком отпуская мелкую сошку, — давайте раз и навсегда разберемся с вопросом о «Сопо». Не уходите, мисс Партон, я хочу, чтобы вы вели запись. С «Нутраксом» я все улажу, мистер Толбой, не беспокойтесь.

Дверь за мистером Копли, мистером Инглби и мистером Толбоем закрылась.

— Господи, — сказал мистер Инглби, — столько шума из ничего! Все бы прошло на ура, если бы Барроу не совал свой нос куда не следует. Кстати, пойду подразню его. Будет знать, как отвергать мои разумные предложения. А вот, кстати, вотчина мисс Митьярд. Я должен поведать ей, что сказал Армстронг насчет старика Барроу. Привет!

Он нырнул в комнату мисс Митьярд, из которой вскоре послышались возгласы, отнюдь не приличествующие дамам. Мистер Копли, чувствуя себя так, словно в голове его, как в барабане, крутились гранитные шарики, ударявшие изнутри в черепную коробку, чопорно отправился восвояси. Проходя мимо диспетчерской, он заметил миссис Крамп, всю в слезах стоявшую перед столом миссис Джонсон, но не придал этому особого значения. Его единственным страстным желанием сейчас было отделаться от мистера Толбоя, следовавшего за ним по пятам.

— О, мистер Толбой! — донесся до него весьма пронзительный голос миссис Джонсон, который прозвучал для Копли приказом об освобождении из-под стражи.

Он бросился к себе, как кролик в нору. Нужно принять фенацетин, какими бы ни были последствия. Поспешно проглотив три таблетки, даже не запивая, мистер Копли сел в свое вращающееся кресло и закрыл глаза.

Бац, бац, бац — врезáлись в его череп гранитные шарики. Если бы только удалось полчаса посидеть вот так, спокойно…

Дверь резко распахнулась.

— Послушайте, Копли, — выпалил Толбой голосом, напоминавшим звук отбойного молотка, — когда вы вчера вечером ошивались вокруг моего стола, вам, случаем, не хватило наглости рыться в моих личных вещах, черт возьми?

— Ради бога, — простонал мистер Копли, — не шумите так. У меня голова раскалывается от боли.

— Да мне плевать, болит у вас голова или нет, — огрызнулся мистер Толбой, захлопывая за собой дверь с грохотом залпа одиннадцатидюймовой пушки. — Там у меня вчера лежал конверт с пятьюдесятью фунтами, теперь его нет, а эта старая карга миссис Крамп говорит, что видела, как вы (ругательство) шарили в моих бумагах.

— Здесь ваши пятьдесят фунтов, — ответил мистер Копли со всем достоинством, какое мог сейчас изобразить. — Я сохранил их для вас и должен сказать, Толбой, что считаю весьма безрассудным с вашей стороны оставлять ценное имущество на виду у уборщиц. Это нечестно. Вам следовало бы проявлять больше уважения. И я не шарил в вашем столе, как вы выразились. Я просто искал оттиск рекламы «Нутракса» и, когда закрывал стол крышкой, конверт выпал на пол. — Он наклонился и отпер ящик, уже испытывая неприятное предчувствие.

— Вы хотите сказать, что имели наглость унести мои деньги к себе, черт бы вас побрал?..

— В ваших же интересах, — ответил мистер Копли.

— К черту интересы! Какого дьявола вы не оставили их там, где они лежали, вместо того чтобы совать свой нос в чужие дела?

— Я не понимаю…

— Так поймите, вы, никчемный престарелый настырный идиот. Зачем вам понадобилось лезть…

— Но послушайте, мистер Толбой…

— Какое ваше дело?! Это вас никаким боком не касается…

— Это касается всех, — перебил его мистер Копли с такой злостью, что она на миг почти вытеснила боль из головы, — кто искренне печется о благополучии фирмы. Я намного старше вас, мистер Толбой, и в мои времена руководитель группы постыдился бы уйти с работы, не убедившись, что с его рекламой для утреннего выпуска газеты все в порядке. А прежде всего, как вы могли пропустить такой ляп? Это выше моего понимания. К тому же вы отправили модуль с опозданием. Наверное, вы и не знаете, что в пять минут седьмого его еще не было в типографии «Морнинг стар»? В пять минут седьмого! И вместо того, чтобы оставаться на своем посту на случай, если потребуется какая-то правка…

— Я не нуждаюсь в том, чтобы вы учили меня работать, — вспылил мистер Толбой.

— Простите, но, думаю, нуждаетесь.

— В любом случае это не имеет отношения к делу. А оно состоит в том, что вы сунули нос в мои личные вещи…

— Ничего подобного. Конверт выпал…

— Это подлая ложь.

— Извините, но это правда.

— Кончайте извиняться, как какая-нибудь убогая судомойка.

— Покиньте мой кабинет! — взвизгнул мистер Копли.

— Я не собираюсь покидать ваш чертов кабинет, пока не получу извинений.

— Полагаю, это вы должны принести мне извинения.

— Вам? — Мистер Толбой почти утратил дар речи. — Вам?! Почему вам не хватило порядочности позвонить и объяснить все мне лично?

— Вас не было дома.

— Откуда вам это известно? Вы что, звонили?

— Нет, но я знал, что вас там нет, потому что видел вас на Саутгемптон-роу.

— Ах, так вы видели меня на Саутгемптон-роу и не удосужились подойти и объяснить, в чем дело? Ну, Копли, я начинаю подозревать, что вы намеренно подставили меня, и не удивлюсь, если вы собирались прикарманить мои деньги.

— Как вы смеете строить такие предположения?!

— А весь этот ваш вздор насчет порядочности по отношению к уборщицам — всего лишь ханжество и лицемерие. Разумеется, я подумал, что кто-то из них взял деньги, и сказал миссис Крамп…

— Вы обвинили миссис Крамп?!

— Я ее не обвинял, я только сказал, что у меня пропало пятьдесят фунтов.

— Это вас отлично характеризует… — начал мистер Копли.

— Но, к счастью, она видела вас возле моего стола. Иначе, полагаю, мне бы больше своих денег никогда не видать.

— Вы не имеете права так говорить!

— Уж во всяком случае я имею большее право так говорить, чем вы — красть мои деньги.

— Вы называете меня вором?

— Да, называю.

— А я вас — негодяем, — выйдя из себя и задыхаясь от гнева, выпалил мистер Копли. — Наглым негодяем. И даже если эти деньги попали к вам честным путем, в чем я сомневаюсь, сэр, очень, очень сомневаюсь…

Мистер Бредон просунул в дверь свой длинный нос.

— Прошу прощения за то, что вмешиваюсь, — взволнованно проблеял он, — но Хэнки спрашивает, не могли бы вы разговаривать чуточку потише. Он в соседней комнате принимает мистера Саймона Бразерхуда.

Последовала пауза, в течение которой оба противника осознали, насколько тонка деревянная перегородка между кабинетами мистера Хэнкина и мистера Копли. Мистер Толбой положил вновь обретенный конверт в карман.

— Ладно, Копли. Я не забуду вашего «благородного» вмешательства в мои дела, — сказал он и выскочил за дверь.

— О боже, о боже, — простонал мистер Копли, сжимая голову ладонями.

— Что-то случилось? — поинтересовался мистер Бредон.

— Пожалуйста, уходите, — взмолился мистер Копли. — Я ужасно себя чувствую.

Мистер Бредон на цыпочках удалился. Его любопытное лицо просияло озорством. Он последовал за мистером Толбоем в диспетчерскую, где тот вел серьезный разговор с миссис Джонсон.

— Слушайте, Толбой, что происходит с Копли? — спросил Бредон. — У него такой вид, будто ему жить надоело. Это вы его так разозлили?

— В любом случае, это не ваше дело, — мрачно огрызнулся мистер Толбой. — Хорошо, миссис Джонсон, я поговорю с миссис Крамп и все улажу.

— Уж надеюсь, мистер Толбой. И в другой раз, если соберетесь оставить на работе что-то ценное, буду вам признательна, если вы принесете это что-то мне, чтобы я спрятала в нижний сейф. Подобные неприятности весьма огорчительны, и мистер Пим очень расстроился бы, если бы узнал о них.

Не удостоив ее ответом, мистер Толбой направился к лифту.

— Похоже, сегодня утром атмосфера в конторе немного нервная, миссис Джонсон, не так ли? — заметил мистер Бредон, усаживаясь на край стола достопочтенной дамы. — Даже добрый гений диспетчерского отдела, как вижу, чем-то расстроен. Но праведное негодование вам к лицу. Глаза блестят, и на щеках расцвели розы.

— Полноте, мистер Бредон. Что подумают мои мальчики, если услышат, как вы надо мной подтруниваете? Вы правы, с некоторыми из этих людей и впрямь бывает слишком трудно. Но я должна защищать своих женщин и своих мальчиков, мистер Бредон. Я безоговорочно доверяю всем и каждому из них, и никто не должен предъявлять им обвинения, не имея никаких доказательств.

— Это действительно бесчестно, — согласился мистер Бредон. — Но кто и в чем их обвиняет?

— Не знаю, следует ли выносить сор из избы, — засомневалась миссис Джонсон, — но будет справедливо по отношению к миссис Крамп, если я скажу…

Естественно, пять минут спустя умеющий добиться расположения собеседника мистер Бредон был в курсе всего случившегося.

— Только не надо рассказывать об этом в офисе, — попросила миссис Джонсон.

— Разумеется, — пообещал мистер Бредон. — О, кажется, там уже разносят кофе. Пока!

Он спрыгнул со стола и поспешил в машбюро, где мисс Партон сообщала самые пикантные подробности утренней сцены в кабинете мистера Армстронга своей навострившей уши аудитории.

— Это еще что! — вступил мистер Бредон. — Вы не знаете последних событий.

— А что, что случилось? — воскликнула мисс Росситер.

— Меня просили молчать, — ответил мистер Бредон.

— Помилуйте, мистер Бредон!

— Ну ладно, вообще-то обещания я не давал. Просто меня просили.

— Это насчет денег мистера Толбоя?

— Так вы уже знаете? Какая жалость!

— Я знаю, что бедняжка миссис Крамп ревела сегодня белугой, потому что мистер Толбой обвинил ее в пропаже денег из его стола.

— Ну, если вы знаете это, — простодушно сказал мистер Бредон, — то надо отдать должное миссис Крамп… — Речь его полилась без запинки.

— Я думаю, это отвратительно со стороны мистера Толбоя, — сказала мисс Росситер. — Он всегда ужасно груб со стариком Копли. И гадко обвинять уборщиц.

— Да, конечно, — согласилась мисс Партон, — но что касается Копли, то у меня тоже порой не хватает терпения. Он такой настырный ябедник. Однажды пошел и доложил Хэнки, что видел меня на собачьих бегах с приятелем. А какое, спрашивается, ему дело до того, что делает девушка вне рабочего времени? Чересчур уж он любопытен. Если девушка всего-навсего машинистка, это вовсе не значит, что она рабыня. О, а вот мистер Инглби. Кофе, мистер Инглби? Вы уже слышали о том, как старик Копли «арестовал» у мистера Толбоя пятьдесят фунтов?

— Не может быть! — воскликнул мистер Инглби, вытряхивая из корзины для бумаг всяческий мусор, прежде чем перевернуть и оседлать ее. — Немедленно расскажите. Ну же! Вот ведь выдался денек!

— Так вот, — сказала мисс Росситер, с удовольствием приступая к рассказу, — кто-то прислал мистеру Толбою пятьдесят фунтов заказным письмом…

— Что тут происходит? — прервала ее мисс Митьярд, входя со стопкой бумаг в одной руке и пакетиком конфет в другой. — Вот вам леденцы. А теперь послушаем все с самого начала. Хотела бы я, чтобы и мне кто-нибудь прислал пятьдесят фунтов заказным письмом. И кто этот благодетель?

— Не знаю. А вы, мистер Бредон?

— Не имею ни малейшего понятия. Но деньги были в банкнотах, что уже подозрительно.

— И он принес их на работу, намереваясь положить в банк.

— Но был слишком занят, — подхватила мисс Партон, — и забыл о них.

— Черта с два я бы забыла про пятьдесят фунтов, — сказала лучшая подруга мисс Партон из типографского отдела.

— Ну, мы-то всего лишь бедные трудяги-машинистки. А для мистера Толбоя, судя по всему, пятьдесят фунтов не деньги. Он сунул их в стол…

— А почему не в карман?

— Потому что он работал в рубашке с короткими рукавами и не хотел, чтобы его богатство висело на вешалке…

— Какая неприятная подозрительность…

— Именно. Так вот, он забыл о них, а во второй половине дня оказалось, что цинкограф что-то сделал не так в клише «Нутракса»…

— Из-за этого клише не было доставлено вовремя? — поинтересовался мистер Бредон.

— Да, из-за этого. И надо сказать, я обнаружила еще кое-что. Мистер Дрю…

— Кто такой мистер Дрю?

— Ну, тот толстяк из «Корморант пресс». Он сказал мистеру Толбою, что, с его точки зрения, заголовок получается немного рискованным. А мистер Толбой ответил, что у него извращенный ум, короче — все это пропустили, а потом менять что-либо было уже поздно…

— Вот так так! — неожиданно вступил в разговор мистер Гарретт. — Хорошо, что Копли про это не знал. Уж он бы ему не спустил. Должен сказать, Толбой действительно должен был что-нибудь предпринять.

— Кто вам это рассказал?

— Мистер Уэддерберн. Дрю сегодня утром ему звонил, сказал, что надо бы внимательнее следить за такими вещами.

— Ладно, вернемся к нашей истории.

— Так вот, к тому времени, когда мистер Толбой покончил с делами, банк был уже закрыт. Так что он снова забыл о деньгах и ушел, оставив пятьдесят фунтов в столе.

— И часто он так поступает?

— Бог знает. А старик Копли задержался на работе, корпел над своим желейным мармеладом…

Ля-ля-ля… История рассказывалась со всеми мельчайшими подробностями.

— …бедная миссис Крамп рыдала взахлеб…

— …миссис Джонсон была в таком бешенстве…

— …чудовищно поссорились, мистер Бредон сам слышал. Как там они друг друга обзывали, мистер Бредон?

— …вором и негодяем…

— …боже, что подумал мистер Бразерхуд!..

— …я бы не удивилась, если бы их уволили…

— …Господи, ну и дела у нас тут творятся!

— И кстати, — меланхолично заметил мистер Инглби, — уж я поиздевался над Барроу по поводу того рисунка.

— Вы передали ему то, что сказал мистер Армстронг?

— Нет. Во всяком случае, я не сказал, что это слова мистера Армстронга. Но намекнул на нечто в том же духе от себя лично.

— Вы невозможный человек!

— Он жаждет крови всего отдела, особенно Копли.

— Это потому, что Копли на прошлой неделе показывал Хэнкину макет рекламы «Джамбори» и пожаловался, что Барроу не следует его указаниям, так что нынешняя распря послужит Копли новым поводом…

— Тихо!

Мисс Росситер бросилась к своей машинке и начала оглушительно молотить по клавишам.

Посреди гробового молчания на сцену вышел мистер Копли.

— Мисс Росситер, мой текст рекламы мармелада готов? Похоже, сегодня здесь никто не утруждает себя работой.

— Вам придется подождать своей очереди, мистер Копли. Я должна сначала закончить доклад мистера Армстронга.

— Уж я поговорю с мистером Армстронгом про то, как тут ведется работа, — сказал мистер Копли. — Эта комната — сущий притон. Позор!

— Почему бы еще и мистеру Хэнкину не донести? — язвительно выпалила мисс Партон.

— Не нужно. Но в самом деле, Копли, старина, — увещевающим тоном сказал мистер Бредон, — не надо расстраивать этих малышек. Это невеликодушно. Право, невеликодушно. Посмотрите, как нежно я вытягиваю свои тексты из мисс Партон. Она ест у меня с рук. Ласковое слово, комплимент творят чудеса. Попросите ее вежливо, и она сделает для вас все.

— Мужчине вашего возраста, Бредон, следовало бы найти занятие поважнее, чем слоняться здесь весь день. Что, в этой конторе ни у кого, кроме меня, нет работы?

— Чтобы вы знали, — ответил Бредон, — я работаю не покладая рук. — Послушайте, — добавил он, когда мистер Копли удалился, — напечатайте вы этому старому зануде его чушь. Совестно дразнить его. Посмотрите, какой у него нездоровый вид.

— Да пожалуйста! — добродушно сказала мисс Партон. — Мне это ничего не стоит. Сейчас напечатаю.

И машинистки принялись за дело.

Глава 9 Несентиментальный маскарад Арлекина

Дайана де Момери не сдавала позиций. Конечно, в огромном «крайслере» и в «бентли», ехавших впереди, было больше лошадиных сил, но юный Спенлоу был слишком пьян, чтобы оторваться, а Гарри Торн вообще слыл ужасным водителем. Ей нужно было всего лишь сесть им на хвост и держаться на безопасной дистанции, пока они не попадут в аварию. Если бы еще Прыщ Ланкастер оставил ее в покое. Его неуклюжие попытки обнять ее то за талию, то за плечи мешали вести машину. Она ослабила давление своей изящной босоножки на педаль газа и сердито двинула локтем в его разгоряченную физиономию.

— Прекрати, дурак! Мы из-за тебя в кювет слетим, и они нас сделают.

— Эй! — запротестовал Прыщ. — Ты чего? Больно же.

Она проигнорировала его, продолжая следить за дорогой. Сегодняшним вечером все складывалось идеально. Случилась весьма бодрящая и забавная ссора с Тодом Миллиганом, которому без обиняков было указано, куда ему следует катиться. И это к лучшему. Она начинала уставать от его грубости. Теперь она пребывала в состоянии, достаточно, но не чрезмерно возбужденном. Под рев двигателя мимо проносились живые изгороди; дорога, освещенная покосившимися фонарями, напоминала военный тракт, изрытый выбоинами и буграми, которые волшебным образом выравнивались под крутящимися колесами. Машина неслась по ухабам, как корабль — по морским волнам. Если бы еще это был кабриолет, а не вульгарный тесный седан Прыща.

Шедший впереди «крайслер» опасно вихлял своим огромным задом, словно борющийся с течением лосось — хвостом. Гарри Торн никогда не имел дела с такой машиной и не мог удержать ее на дороге, а впереди был крутой двойной изгиб. Дайана это знала. Ее чувства были необычайно обострены, она мысленно видела разворачивавшуюся перед ней дорогу, словно на карте. Торн въехал в первую петлю изгиба, взяв слишком широко, а Спенлоу начал пересекать ее по левому краю. Теперь гонка была за ней, ничто уже не могло помешать ей победить. Прыщ снова присосался к карманной фляжке. Ну и пусть. Хоть оставит ее в покое. «Крайслер» резко вывернул, столкнувшись с «бентли» на крутом изгибе, впечатал его в насыпь, после чего тот, завертевшись, тоже остановился поперек дороги. Сумеет ли она проскользнуть мимо? Дайана начала объезжать их, внешними колесами съехав на траву. «Крайслер», продолжая раскачиваться от удара, перескочил насыпь и протаранил изгородь. Услышав вопль Торна и увидев, как громоздкая машина, чудом не перевернувшись, припала к земле, она издала торжествующий крик. А потом вдруг дорогу сзади словно бы осветил прожектор, своим мощным сиянием поглотив свет ее фар, растворившийся в нем, как пламя свечи — в солнечных лучах.

Она наклонилась к Прыщу.

— Кто это там, сзади?

— Понятия не имею, — пробормотал Прыщ, безуспешно пытаясь обернуться, чтобы посмотреть в заднее стекло. — Какой-то гад.

Дайана стиснула зубы. Проклятье! У кого это, черт побери, может быть такая машина? В зеркало заднего вида можно было рассмотреть только яркие огни огромных фар. Она вдавила педаль газа в пол, и машина рванула вперед. Однако преследователь легко шел за ней, не отпуская. Она съехала с дорожного полотна — пусть, мол, врезается, если хочет, в застрявших на дороге. Но он невозмутимо продолжил свой путь, минуя препятствие. Из темноты выступил узкий горбатый мостик. Взлетев на него, Дайана словно бы увидела себя на краю мира: внизу расстилалась деревня с широкой открытой площадью. Это был шанс для преследователя, и он его не упустил. Огромная темная машина, длинная, открытая, поравнялась с Дайной. Краем глаза она увидела водителя. Секунд пять он держался параллельно ей, и она разглядела черную маску, шапочку и вспышки серебра на черном фоне, потом, на сузившейся улице, он вырвался вперед. Дайана вспомнила, что говорила ей Памела Дин: «Вы увидите его, когда меньше всего будете этого ожидать».

Как бы то ни было, она не должна его упустить. Теперь он ехал впереди, машина двигалась с легкостью и грацией пантеры, ее задние габаритные огни, дразня, светились в нескольких ярдах от Дайаны, которая была готова расплакаться от злости: он с ней играл.

— Это все, что можно выжать из твоей проклятой голландской печки? — выкрикнула она.

Но Прыщ спал. Голова его каталась у нее по плечу, и она резко стряхнула ее. Мили через две дорога нырнула под арку сходящихся древесных крон, по обе стороны от нее простирался лес. Головная машина неожиданно свернула на боковую дорогу, проехала через открытые ворота под деревьями, углубилась в гущу леса, потом внезапно остановилась и мгновенно выключила все огни.

Дайана ударила по тормозам и вылетела на поросшую травой обочину. Вверху шелестели на ветру сплетенные кроны деревьев. Она подбежала к передней машине, но та оказалась пуста.

Она огляделась. Если не считать луча света, исходившего от ее собственного автомобиля, тьма вокруг стояла египетская. Наступая на подол своего длинного платья, спотыкаясь о кочки, путаясь в зарослях папоротника и вереска, она принялась бродить вокруг, выкрикивая:

— Где вы? Где вы прячетесь? Ну, хватит дурака валять!

Ответа не последовало. Но вот наконец откуда-то сверху донесся высокий насмешливый звук свистульки. Мелодия была не джазовой, это была песенка, которую Дайана помнила с детства:

— Очень глупо, — сказала Дайана.

Звук был таким бесплотным, что, казалось, шел из ниоткуда. Она пробежала вперед, звук стал слабее; ветки ежевики вцепились ей в лодыжки, порвав шелковые чулки. Она раздраженно вырвалась из ежевичного плена и побежала в другом направлении. Мелодия смолкла вовсе. Внезапно окружавшие деревья и темнота показались ей опасными. Благостное действие алкоголя ослабевало, уступая место тревоге и страху. Она вспомнила карманную фляжку Прыща и стала продираться назад, к машине. Но ее огни, служившие маяком, вдруг погасли, оставив Дайану наедине с деревьями и ветром.

Приподнятое настроение, вызванное джином и веселой компанией, трудно сохранить в осаде темноты и одиночества. Теперь она бежала, охваченная отчаянием, громко крича. Какой-то корень, словно человеческая рука, схватил ее за щиколотку, и она упала, съежившись от страха.

Свистулька снова запела тонким голоском:

Дайана села.

— Ужас, внушаемый лесом в темноте, — послышался откуда-то сверху глумливый голос, — древние называли паническим страхом, или страхом великого Пана. Интересно наблюдать, что прогресс ничуть не преуспел в изгнании этого страха из распущенных душ.

Дайана посмотрела вверх. По мере того как глаза ее привыкали к темноте, она начала различать в кроне дерева мерцание серебра.

— Зачем вы ведете себя, как идиот?

— Главным образом ради саморекламы. Нужно уметь быть разным. Я всегда разный. Вот почему, милая леди, не я добиваюсь, а меня добиваются. Вы можете сказать, что это дешевый способ произвести впечатление, и это правда; но для пропитанных джином душ он достаточно хорош. На таких, как вы, уж простите, он действует почти безотказно.

— Я бы предпочла, чтобы вы спустились вниз.

— Догадываюсь. Но я предпочитаю, чтобы на меня смотрели снизу вверх.

— Можете торчать там хоть всю ночь. Подумайте, как глупо вы будете выглядеть там утром.

— О! Но по сравнению с вами у меня вид будет в самый раз. Для полуночных акробатических упражнений в лесу мой костюм подходит куда больше, чем ваш.

— Ладно, скажите, зачем вы это делаете?

— Ради собственного удовольствия, которое, согласитесь, является единственной побудительной причиной чего бы то ни было.

— Ну, тогда можете сидеть там в полном одиночестве сколько угодно. Я возвращаюсь домой.

— Ваши туфли не очень подходят для длинной пешей прогулки, но если вас это позабавит — вперед!

— Почему вы думаете, что я пойду пешком?

— Потому что ключи зажигания от обеих машин лежат у меня в кармане. Элементарная предусмотрительность, дорогой Ватсон. Думаю, пытаться отправить кому-нибудь сообщение через вашего спутника — тоже неплодотворная идея. Он пребывает в объятиях Морфея — еще одного древнего могущественного бога, хоть и не такого древнего, как Пан.

— Я вас ненавижу, — сказала Дайана.

— Тогда вы на верном пути к тому, чтобы полюбить меня, это вполне естественное развитие событий. Мы неотвратимо влюбляемся в высокое, когда видим его. Вы меня видите?

— Не очень хорошо. Видела бы лучше, если бы вы спустились сюда.

— И любили бы больше, вероятно?

— Вероятно.

— Тогда мне безопасней оставаться там, где я есть. Ваши возлюбленные имеют привычку плохо кончать. Молодой Кармайкл…

— Я тут ни при чем. Он слишком много пил. И был идиотом.

— И Артур Баррингтон…

— Я предупреждала его, что из этого не выйдет ничего хорошего.

— Совсем ничего хорошего. Но он все равно попытался и вышиб себе мозги. Не то чтобы это были хорошие мозги, но других у него не имелось. И Виктор Дин…

— Маленький негодяй! Это вообще не имело ко мне никакого отношения.

— В самом деле?

— Ну, вы же знаете: он упал с лестницы, разве не так?

— Упал. Но почему?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Ой ли? А я думаю, могли иметь. Почему вы дали ему от ворот поворот?

— Потому что он был тупым маленьким занудой, так же, как и все остальные.

— А вы любите, чтобы все были разными?

— Я люблю, чтобы всё было разным.

— А когда вы видите, что они разные, вы стараетесь всех причесать под одну гребенку. Вы знаете кого-нибудь, кто был бы не таким, как другие?

— Да. Вы другой.

— Только до тех пор, пока остаюсь на своей ветке, моя Цирцея. Если я спущусь к вам, я стану таким же, как все остальные.

— Спусти́тесь — посмотрим.

— Нет уж, я знаю, где мне безопасней. Лучше вы поднимайтесь ко мне.

— Вы прекрасно понимаете, что я не могу.

— Конечно, не можете. Вы можете только опускаться все ниже и ниже.

— Вы пытаетесь меня оскорбить?

— Да, но это очень трудно.

— Спускайтесь, Арлекин! Я хочу, чтобы вы были здесь.

— Новый для вас опыт, не так ли — хотеть того, чего вы не можете получить. Вы должны меня за него благодарить.

— Я всегда хочу то, чего не могу получить.

— И чего же вы хотите?

— Бурной жизни… острых ощущений…

— Сейчас вы их получите. Расскажите мне о Викторе Дине.

— А что вы хотите о нем узнать?

— Это секрет.

— Если я расскажу, вы спуститесь?

— Возможно.

— Какой странный у вас объект интереса.

— Я славлюсь своей странностью. Как вы его подцепили?

— Как-то вечером мы все отправились в какой-то жуткий загородный дансинг. Думали, что это будет очень весело.

— Было?

— Нет, оказалось — тоска зеленая. Но он был там и положил на меня глаз, и мне показалось, что он душка. Вот и все.

— Одним словом, простая история. И как долго он оставался вашим «душкой»?

— Ну, с полгода. Но он был ужасно нудный. И такой самодовольный. Представьте себе, дорогой Арлекин, он сердился по любому поводу и желал получить все и сразу. Вы смеетесь?

— От всей души!

— Он вовсе не был забавным. Он был придурком.

— Дитя мое, рассказчица вы никудышная. Вы спаивали его, что испортило ему желудок. Вы заставляли его играть по-крупному, хотя он говорил, что не может себе этого позволить. Вы пытались пристрастить его к наркотикам, но ему это не понравилось. Что еще?

— Он был порядочной скотиной, Арлекин, на самом деле был. Хватал все, что мог.

— А вы разве не такая?

— Я? — Дайана была искренне удивлена. — Я была очень щедра. Давала ему все, чего он хотел. Я всегда такая с теми, кто мне нравится.

— А он брал все, что плыло в руки, но не тратил так, как подобает джентльмену?

— Именно. А знаете, сам он называл себя джентльменом. Вам это не кажется смешным? Леди и джентльмены. В этом есть что-то средневековое. Он говорил, что мы не должны думать, будто он не джентльмен, только потому, что он работает в конторе. Обхохочешься, правда, дорогой Арлекин? — От удовольствия она стала смеяться, раскачиваясь взад-вперед. — Арлекин! Послушайте! Я расскажу вам кое-что забавное. Однажды вечером ко мне пришел Тод Миллиган, и я сказала ему: «Это Виктор Дин, он джентльмен и работает в агентстве Пима». А Тод ответил: «О, так вы тот самый парень?» — и посмотрел на него совершенно убийственным взглядом. А потом спросил меня так же, как и вы, где я подцепила Виктора. Забавно, правда? Это не Тод послал вас сюда задать мне этот вопрос?

— Нет. Меня никто не посылал. Я хожу, куда сам пожелаю.

— Но тогда почему вы все интересуетесь Виктором Дином?

— Загадочно, да? А что Миллиган сказал Дину?

— Ничего особенного, но велел мне водить его на поводке. А потом, совершенно неожиданно, — прогнать.

— И вы, как послушная девочка, сделали все, как он велел?

— Виктор мне в любом случае уже осточертел. А Тоду перечить — себе дороже.

— Да уж, а то он может прекратить снабжение, такведь? Откуда он берет это добро?

— Вы имеете в виду кокс? Не знаю.

— Скорее всего, действительно не знаете. И выведать у него не можете. Даже несмотря на все свои чары, Цирцея.

— О, Тод! Из него ничего не вытянешь. Он — грязная свинья. Я его презираю. Все бы отдала, чтобы отделаться от него. Но он слишком много знает. А кроме того, у него есть порошок. Сколько людей пытались порвать с Тодом, но всегда к нему возвращались — по пятницам и субботам.

— Именно в эти дни он раздает добро?

— Главным образом. Но, — она снова залилась смехом, — вас ведь там сегодня не было? Это было уморительно. То ли ему не хватило запаса, то ли еще что, но поднялась дикая буча. И эта поганка Бэбс Вудли орала на всю округу и царапала его. Надеюсь, у него теперь будет заражение крови. Он пообещал, что завтра все будет, но выглядел при этом — с расцарапанным подбородком — полным идиотом. Она сказала, что убьет его. Чудесная была сцена.

— Да, раблезианская, могу себе представить.

— К счастью, у меня было достаточно, так что я дала ей, чтобы она замолчала, а потом мы решили устроить гонки. Я победила — по крайней мере, победила бы, если бы не вы. Как вы здесь оказались?

— О, совершенно случайно. Я всегда «случаюсь».

— Ничего подобного. Вы только делаете вид, что появляетесь случайно. Вы ведь не из постоянного окружения Тода?

— В настоящий момент нет.

— А хотели бы в него входить? Так это не обязательно. Если хотите, я сама достану вам то, что нужно. А Тод — зверь. Лучше держитесь от него подальше.

— Вы предупреждаете меня ради моего блага?

— Да, именно.

— Какая преданность!

— Нет, я серьезно. Жизнь и так-то ад, но, когда связываешься с Тодом, становится еще хуже.

— Тогда почему вы с ним не порвете?

— Не могу.

— Боитесь его?

— Не столько его, сколько тех, кто за ним стоит. Тод их сам боится. Он никогда меня не отпустит. Скорее убьет.

— Как интересно. Думаю, мне следует ближе познакомиться с Тодом.

— Вы закончите тем, что тоже будете его бояться.

— Правда? Ну, и в страхе есть свое удовольствие.

— Спускайтесь, Арлекин, и я покажу вам, как получить удовольствие от жизни.

— А вы можете?

— Испытайте меня — увидите.

В кроне послышалось шуршание, и он, скользнув вниз, оказался рядом с нею.

— Ну?

— Поднимите меня. Что-то меня развезло.

Он поднял ее, и она ощутила железную хватку его рук. Дайана была высокой и различила блеск его глаз на уровне своих собственных.

— Ну как, подхожу?

— Для чего?

— Для вас.

— Для меня? А зачем вы мне сдались?

— Я красивая.

— Уже не такая, как раньше. А через пять лет и вовсе станете уродиной.

— Через пять лет? Я не собираюсь провести с вами пять лет.

— Вы мне не нужны и на пять минут.

Сквозь листву начинал просачиваться холодный рассвет; теперь она различала его продолговатый жесткий подбородок и тонкий изгиб улыбающихся губ. Она выкинула вперед руку, чтобы сорвать с него маску, но он оказался слишком проворным. Очень медленно развернув ее к себе лицом, он завел ей руки за спину.

— Что дальше? — насмешливо спросила она.

— Ничего. Я отвезу вас домой.

— Отвезете? Ах, ну да.

— Да, как делал это уже однажды.

— Точно так же, как в прошлый раз?

— Не совсем, потому что в прошлый раз вы были пьяны. А сейчас трезвы. С этой ничтожной разницей программа будет выполнена в соответствии с прецедентом.

— Вы можете поцеловать меня, Арлекин.

— А вы заслуживаете поцелуя? Ладно. Один — за информацию. Второй — за бескорыстное желание спасти меня от ужасного мистера Миллигана. И третий — просто потому, что таков мой каприз.

Он снисходительно одарил ее тремя поцелуями, больше напоминавшими оскорбления, и, продолжая удерживать ее руки за спиной, уложил на заднее сиденье своего кабриолета.

— Вот плед. Он вам пригодится.

Она промолчала. Он завел мотор, развернул машину и медленно повел ее по лесной просеке. Когда они проезжали мимо седана, Арлекин чуть высунулся над дверцей и бросил ключ зажигания на колени Прыщу Ланкастеру, самозабвенно похрапывавшему на переднем сиденье.

Через несколько минут они выехали из леса на главную дорогу. Небо уже забрезжило призрачными тенями предрассветных сумерек.

Дайана де Момери выскользнула из-под пледа и наклонилась вперед. Он вел машину легко, небрежно откинувшись на спинку сиденья, опершись затылком на подголовник и одной рукой расслабленно управляя рулем. Резким движением она могла вывернуть руль, отправив их обоих в кювет, чего он вполне заслуживал, по ее мнению.

— Не надо, — сказал он спокойно, не поворачивая головы.

— Вы дьявол!

Он остановил машину.

— Если вы будете плохо себя вести, я оставлю вас здесь, на обочине, сидеть на мильном камне, как дочь бейлифа из Айлингтона^[333]. Или могу вас связать. Что предпочитаете?

— Будьте со мной добры.

— Я с вами добр. Два часа напролет спасал вас от скуки. Умоляю вас — не ввергайте нас обоих в бездну разочарования. Чего вам жаловаться?

— Я устала. И вы не хотите меня полюбить.

— Бедное дитя, возьмите себя в руки. Кто бы мог поверить, что Дайана де Момери может купиться на маскарадный костюм и свистульку?

— Дело не в них, а в вас. В вас есть что-то загадочное. Вы нагоняете на меня страх. Я вас совсем не интересую. Вас интересует что-то ужасное. Что? Что?! Постойте!

Она схватила его холодной ладонью за плечо.

— Я вижу что-то, только не могу разобрать, что именно. А, поняла! Веревки. У него связаны руки, а на голове — белый мешок. Повешенный. Вы думаете о повешенном человеке. Почему вы думаете о повешенном? — Она отшатнулась и забилась в дальний угол машины.

Уимзи снова завел мотор, выжал педаль сцепления и подумал: «Честное слово, никогда еще не видел таких странных последствий действия алкоголя и наркотиков. Очень интересно, хотя и не слишком приятно. Впрочем, вероятно, в этом есть и положительный момент: возможно, удастся доехать до дому, не сломав себе шеи. Не знал, что у меня такая могильная аура».

Дайана крепко спала, когда он вынимал ее из машины. Не до конца проснувшись, она обвила его шею руками.

— Дорогой, это было восхитительно, — пробормотала она, потом, очнувшись окончательно, немного насторожилась. — Куда это мы приехали? Что случилось?

— Мы дома. Где ваши ключи?

— Вот они. Поцелуйте меня. И снимите маску.

— Входите поскорей. Вон там стоит полицейский, который наверняка сочтет, что мы выглядим подозрительно. — Он открыл дверь.

— А вы не зайдете?

Похоже, она совсем забыла о повешенном.

Он покачал головой.

— Ну, тогда до свидания.

— До свидания. — Он поцеловал ее, на сей раз ласково, и втолкнул в дом.

Полицейский с любопытством подошел поближе, и Уимзи узнал его. Поймав на себе его официальный взгляд, он мысленно улыбнулся.

— Доброе утро, офицер.

— Доброе утро, сэр, — бесстрастно ответил полицейский.

— Моффатт, Моффатт, — укоризненно сказал его светлость, — вы никогда не добьетесь повышения. Если даже вы не узнали меня, уж машину-то должны были узнать.

— Господи боже мой, ваша светлость! Прошу прощения. Просто не ожидал вас здесь увидеть.

— Не надо титулов. Кто-нибудь может услышать. Совершаете обход?

— Нет, уже иду домой, ваша… сэр.

— Залезайте, я вас подвезу. Никогда не видели тут человека по фамилии Миллиган?

— Майора Тода Миллигана? Да, вижу иногда. Вот уж темная личность, скажу я вам. Приплывает сюда по реке. Путается с крупной бандой наркоторговцев, за которой охотится мистер Паркер. Мы бы могли взять его в любой момент, но он у них невелика птица.

— Уверены, Моффатт?

— Да, милорд. Машина у вас — загляденье. Думаю, вам на дороге нет равных. Чего хочет мистер Паркер, так это чтобы он привел нас к главарю, но, похоже, шансов мало. Они хитрые и пронырливые, как куницы. Предполагаю, что Миллиган и сам не знает остальных.

— Как у них все устроено, Моффатт?

— Ну, милорд, как нам сказали, порошок привозят с континента раз или два раза в неделю и отсюда отправляют в Лондон. Мы не раз пытались перехватить его по дороге, но они всегда от нас ускользали. Потом его куда-то развозят, куда — мы не знаем, и распределяют между крупными посредниками, от которых он уже расходится по разным местам. Там-то мы можем его изъять, но что толку? Просто через неделю то же самое будет происходить в другом месте.

— А какую роль во всей этой схеме играет Миллиган?

— Мы считаем, что он — один из самых крупных посредников, милорд. Товар распределяет в своем доме и в других местах.

— Например, там, где мы с вами сегодня встретились?

— Это одно из таких мест.

— Вопрос в том, где сам Миллиган получает товар.

— Совершенно верно, милорд.

— А разве нельзя проследить за ним и выяснить это?

— Нет, он не забирает его сам, милорд. За него это делают другие. А если бы мы схватили их за руку, вскрыли бы их пакеты и обыскали его подручных, они бы просто открестились от него, и мы оказались бы в той же точке, откуда начинали.

— Это правда. Как часто он устраивает приемы у себя дома?

— Чуть ли не каждый вечер, милорд. Всегда держит дверь открытой, как говорится.

— Будьте особенно бдительны по пятницам и субботам, Моффатт.

— По пятницам и субботам, милорд?

— В эти дни происходит самое важное.

— Вот как, милорд? Спасибо за информацию. Мы этого не знали. Важная наводка. Если вы высадите меня на следующем углу, милорд, это будет замечательно. Боюсь, из-за меня вашей светлости пришлось сделать крюк.

— Вовсе нет, Моффатт, ничуть. Был рад повидать вас. Да, кстати, вы меня не видели. Дело не в моем моральном облике, как вы понимаете, но я подозреваю, что майору Миллигану может не понравиться мой визит в это конкретное место.

— Хорошо, милорд. Поскольку в тот момент я уже был не на службе, то не обязан докладывать о нашей встрече. Доброго вам утра, милорд, и спасибо.

Глава 10 Огорчительные последствия ссоры в офисе

— Хорош трепаться, Билл Джонс, — сказал Рыжий Джо. — Спорю на шестипенсовик, что, если бы тебя вызвали в качестве свидетеля по делу и спросили, чем ты занимался месяц тому назад и, вообще, что знаешь обо всем этом, ты бы сел в калошу.

— Спорю, что не сел бы.

— Спорю, что сел бы.

— А вот спорю на что угодно, что не сел бы.

— Спорю, что если бы я был сыщиком…

— Да уж, ты был бы отличным сыщиком.

— Не сомневайся, был бы.

— Ты когда-нибудь видел рыжего сыщика?

Такое возражение показалось Джо неуместным. Однако он машинально ответил:

— Спорю, уж я был бы лучшим сыщиком, чем ты.

— Спорю, что не был бы.

— Спорю, что если бы я был сыщиком и спросил тебя, где ты был, когда мистер Дин свалился с лестницы, у тебя не оказалось бы никакого алиби.

— Глупости, — сказал Билл Джонс. — Мне не нужно было бы никакого алиби на то время, когда мистер Дин летел с лестницы, потому что это был несчастный случай.

— Ладно, мордатый. Я только говорю: если бы я был сыщиком и расследовал смерть мистера Дина и если бы спросил тебя, что ты делал в тот момент, когда он падал, ты бы не смог мне ответить.

— А вот и смог бы. Я был в лифте, вот где я был, и Гарри может это подтвердить. Так что заткнись и отстань от меня.

— А, так ты был в лифте? А откуда ты знаешь, что это было как раз тогда, когда это случилось?

— Что случилось?

— Когда мистер Дин свалился с лестницы.

— Потому что первое, что я услышал, когда вышел из лифта, — как мистер Томпкин рассказывал об этом Сэму. Подтверди, Сэм.

Сэм Тэббитт оторвался от журнала «Радиолюбитель» и коротко кивнул.

— Это ничего не доказывает, — не сдавался Рыжий. — Потому что ты не знаешь, сколько времени мистер Томпкин уже трепался.

— Недолго, — сказал Сэм. — Я как раз вышел из совещательной комнаты — приносил чай мистеру Пиму и двум клиентам, из «Магглтона», если тебе интересно, — услышал жуткие вопли и сказал мистеру Томпкину: «Ого! Что это там происходит?» А он ответил, что мистер Дин свалился с лестницы и сломал себе шею и только что вызвали врача.

— Точно, — поддержал его Сирил, посыльный дирекции и коммутатора. — Мистер Стэнли влетел к нам как угорелый и говорит: «О, мисс Фирни, мистер Дин упал с лестницы и, боюсь, убился, звоните, вызывайте врача». Ну, мисс Фирни велела мисс Бейт звонить, а я выскочил через заднюю дверь, чтобы мисс Фирни не заметила — ну, через ту дверь, что за столом мистера Томпкина, — и говорю: «Мистер Дин свалился с лестницы и убился», а он: «Сирил, беги узнай, что случилось». Ну, я помчался и как раз увидел Сэма, который выходил из большого конференц-зала. Правда, Сэм?

Сэм подтвердил и добавил:

— Вот тогда я и услышал вопли.

— И кто вопил?

— Миссис Крамп вопила в дирекции. Орала, что только что сама видела, как мистер Дин слетел с лестницы и убился, и что его уже уносят. Тогда я выглянул в коридор и увидел, как его несли. И вид у него был — жуть.

— Вот как раз тогда и я подошел, — подхватил сагу Билл, — и услышал, как мистер Томпкин рассказывает про все Сэму, и я позвал мистера Томпкина, чтобы он тоже вышел и посмотрел, как несут покойника. Его отнесли в зал заседаний, и мисс Фирни сказала: «Надо мистеру Пиму сообщить». А мистер Томпкин сказал: «Он еще в конференц-зале», а она ему: «Я знаю, где он. Не надо, чтобы клиенты про это услышали». И мистер Томпкин предложил: «Лучше позвонить ему по телефону». Она и позвонила, а потом схватила меня за руку и говорит: «Билл, возьми лист коричневой бумаги, беги в зал заседаний и скажи, чтобы они закрыли ею стеклянное окно на двери». Я только собрался бежать, а тут входит мистер Аткинс и спрашивает: «Есть у нас какие-нибудь мебельные чехлы? Он умер, надо его чем-нибудь накрыть». А мисс Фирни как окрысится: «С какой стати в нашем отделе должны быть мебельные чехлы?! Что это вам в голову взбрело? Поднимитесь наверх и спросите у миссис Джонсон». Ну и заваруха началась! — Билл заулыбался, словно рассказывал о грандиозном празднике — цветущем оазисе посреди пустыни нудной работы, — а потом вспомнил, из-за чего начался спор, и сурово спросил: — Ну, а где твое чертово алиби, Рыжий, если уж на то пошло?

Таким замысловатым, но эффективным способом Рыжий Джо провел свое расследование. Мальчишки-посыльные всё видят, и память у них превосходная. Пять дней расспросов помогли восстановить полную картину того, что происходило в агентстве Пима в день смерти Дина.

Из девяноста с чем-то штатных сотрудников только десять остались неучтенными или учтенными лишь частично. Это были следующие персоны.

В отделе текстовой рекламы:

Мистер Уиллис. Он появился с внешней лестницы через пять минут после инцидента и, проследовав через вестибюль, поднялся по внутренней лестнице через диспетчерскую в свой кабинет, ни с кем не разговаривая. Спустя четверть часа он отправился в комнату мистера Дина и, не найдя его там, пошел в машбюро. Там, справившись о местонахождении мистера Дина, он узнал новость, которая, похоже, ужаснула и испугала его. (Свидетель — посыльный Джордж Пайк, который слышал, как мисс Росситер рассказывала обо всем этом миссис Джонсон.)

Мистер Хэнкин. Его не было в офисе с половины третьего, он отлучался по личным делам и вернулся только в половине пятого. Гарри сообщил ему о катастрофе, как только он вошел в здание, а как только он вышел из лифта, мистер Томпкин передал ему просьбу мистера Пима зайти к нему. (Свидетели — Гарри и Сирил.)

Мистер Копли. Предположительно, все это время он пребывал у себя в кабинете, но подтвердить это некому, поскольку он никогда не пьет чай и привык работать за своей конторкой, прислоненной к внутренней стене и не видимой из коридора. Работником он был усердным и из комнаты выходил редко, как бы шумно ни было в коридорах. Без четверти пять он, как обычно, отправился в машбюро узнать, почему его текст до сих пор не отпечатан. Мисс Партон весьма ехидно ответила ему: как, мол, он может ожидать какой бы то ни было работы в подобных обстоятельствах. Тогда он поинтересовался, что это за обстоятельства такие, и, узнав о фатальном происшествии с мистером Дином, выразил удивление и сожаление, но добавил, что не видит причины, по которой машинописное бюро не должно выполнять свою работу. (Свидетели — четверо мальчиков-посыльных, которые, каждый в отдельности, слышали, как миссис Джонсон обсуждала эту вопиющую демонстрацию душевной черствости с разными людьми.)

В канцелярии:

Мистер Биннз. Элегантный молодой человек, который вышел из конторы ровно в три, чтобы купить последний сентябрьский выпуск «Знатока» для мистера Армстронга, и по непонятной причине потратил на это полтора часа. (Свидетель — Сэм, чья старшая сестра служила в канцелярии машинисткой и высказала предположение, что у молодого Биннза было в это время свидание с девушкой.) (Примечание: Мистер Биннз уже был знаком мистеру Бредону как мастер игры в дартс и коллега, часто обедавший с мистером Дином.)

Среди руководителей групп:

Мистер Хаагедорн («Сопо» и сопутствующие товары). Находился в отгуле весь день по случаю похорон тетки. Однако в середине дня был замечен в театре «Адельфи» на дневном спектакле. (Свидетели — Джек Дэннис, мальчик, которому показалось, что он видел его, и журнал регистрации присутствия сотрудников, в который заглянул Сирил.)

Мистер Толбой. Точное местонахождение в момент происшествия не совсем ясно. В полчетвертого или около того Уэддерберн пришел в канцелярию за каким-то старым номером газеты «Рыботорговец», который срочно понадобился мистеру Толбою. Вернувшись через десять минут, чтобы забрать заказанный номер, мистер Уэддерберн попал в самый разгар суматохи из-за смерти мистера Дина и начисто забыл про «Рыботорговца». Он как раз беседовал о происшествии с мисс Фирни в дирекции, когда явился сам мистер Толбой и весьма резко поинтересовался, уж не придется ли ему ждать требуемую газету до самой ночи. Мистер Уэддерберн объяснил, что из-за всеобщего смятения по поводу несчастья с мистером Дином газета совершенно вылетела у него из головы, на что мистер Толбой заметил ему: работа, мол, прежде всего, невзирая ни на какие обстоятельства. (Свидетели — Хорейс, посыльный канцелярии, и Сирил.)

Мистер Макалистер. Секретарь группы «Дэйрифилдс», которой руководил мистер Смейл. Всю первую половину дня отсутствовал по причине визита к стоматологу. (Свидетель — журнал регистрации мистера Томпкина.)

Отдел художественного оформления:

Мистер Барроу. Был в Британском музее, изучал греческие вазы для оформления рекламы «Корсетов «Классика»». (Свидетель — табель учета рабочего времени мистера Барроу.)

Мистер Вайбарт. Предположительно находился в Вестминстере, делал наброски балкона палаты общин для рекламы обуви «Фарли». («Ноги, ступающие по этому историческому полу, чаще всего обуты в модные туфли «Фарли».) Отсутствовал с половины третьего до половины пятого. (Свидетели — табель учета рабочего времени мистера Вайбарта и сделанные им в Вестминстере рисунки.)

Уилфред Коттерилл. В три часа пожаловался на носовое кровотечение и был отправлен отлеживаться в комнате посыльных, всем мальчикам велели на время удалиться и оставить его одного. Вспомнили о нем только в пять часов, когда его обнаружили спящим мальчики, явившиеся переодеться. Предполагается, что он проспал всю суматоху. (Свидетели — все остальные мальчики-посыльные.) Уилфред Коттерилл был щуплым бледным четырнадцатилетним подростком, выглядевшим моложе своих лет. Узнав, чтó пропустил, он всего лишь воскликнул: «Ого!»

Весьма впечатляющую работу проделал Рыжий Джо, подумал Бредон, если мы можем по-прежнему называть его так в его рабочие часы в конторе Пима, оставляя больше простора для его сыщицкой деятельности за ее пределами. Его собственное расследование продвигалось не особенно успешно. В поисках премиальных карандашей фирмы «Дарлинг» он столкнулся с практическим воплощением коммунизма в офисной жизни. Отдел текстовой рекламы для своих набросков предпочитал чертежные карандаши 5М или даже 6М и не проявлял особого интереса к продукции «Дарлинга», за исключением, разумеется, мистера Гарретта, создававшего для рекламной полосы фирмы узкую панель-вставку, призванную привлечь внимание к щедрой раздаче карандашей. У него имелось два образца; еще четыре — в разной степени физического износа — были обнаружены в машбюро. Один лежал на столе мистера Армстронга. У мистера Хэнкина карандаша не было. Мистер Инглби признался, что выбросил свой в окно в припадке раздражения, а мисс Митьярд сказала, что, кажется, у нее где-то должен быть такой карандаш, но если он действительно нужен мистеру Бредону, то лучше ему спросить у мисс Партон.

В других подразделениях дело обстояло еще хуже. Карандаши уносили домой, теряли или выбрасывали. Мистер Макалистер в своей обычной загадочной манере сообщил, что у него таких карандашей не меньше полудюжины. Мистер Уэддерберн свой потерял, но предъявил тот, который выпросил у мистера Толбоя. Мистер Праут попросил его не беспокоить из-за такого глупого пустяка, как карандаш, а если Бредону действительно нужен хороший автоматический карандаш, пусть купит карандаш фирмы «Эвершарп». Он (мистер Праут) сказал, что ни разу не видел карандаша «Дарлинг» с тех пор, как фотографировал его для рекламы, и добавил: если высококлассный фотограф вынужден тратить свою жизнь на то, чтобы снимать дешевые карандаши и коробки с мармеладом, то этого достаточно, чтобы довести чувствительного человека до самоубийства. От такой нудной работы повеситься хочется.

Что касается несчастного происшествия с главным инспектором Скотленд-Ярда на лестнице собственного дома, то Бредону удалось раздобыть кое-какую информацию. Оказалось, что мистер Уиллис интересовался адресом Бредона, и случилось это за день до нападения на мистера Паркера. Скорее всего, адрес ему дала мисс Бейт (телефонистка, отвечавшая за адресную книгу сотрудников). Все это нервировало и раздражало. Мистер Бредон надеялся, что провал первой попытки встревожит нападавшего и он откажется от дальнейшего насилия с применением тупых орудий, тем не менее взял за правило, покидая офис, настороженно прислушиваться к шагам за спиной. Домой он возвращался окольными путями, а в течение рабочего дня старался избегать железной лестницы.

Тем временем скандал из-за рекламы «Нутракса» развивался с неослабевающей силой, порождая необычайное количество ответвлений и побочных сюжетов, самым важным и тревожным из которых стала жестокая стычка между мистером Смейлом и мистером Толбоем.

Все началось, как это ни абсурдно, у входа в лифт, где мистер Толбой и мисс Митьярд стояли, ожидая, когда Гарри спустится и вознесет их в их служебные пределы. К ним присоединился мистер Смейл, бодрый и улыбающийся, сверкающий зубами, которые наверняка чистил пастой «Тусшайн», с розовым бутоном в петлице и аккуратно сложенным зонтом.

— Доброе утро, мисс Митьярд, доброе, доброе, — сказал мистер Смейл, приподнимая котелок и снова опуская его под щегольским углом. — Сегодня снова прекрасный день.

Мисс Митьярд согласилась, что день чудесный, добавив:

— Если бы только его не испортили запросы по подоходному налогу.

— Не говорите мне о подоходном налоге, — с улыбкой ответил мистер Смейл, передернув плечами. — Только сегодня утром я сказал жене: «Дорогая, предвижу, что нам придется провести отпуск у себя на заднем дворе». Уверен, что так и будет. Ума не приложу, где взять денег на скромное путешествие в Истбурн.

— Все это ужасно несправедливо, — сказал мистер Толбой. — Что касается последнего бюджета…

— О да! Вам ведь наверняка приходится платить дополнительный налог, старина, — заметил мистер Смейл, шутливо ткнув мистера Толбоя зонтом.

— Не надо так делать! — взорвался мистер Толбой.

— Ну, Толбою волноваться нечего, — продолжил мистер Смейл, обращаясь к мисс Митьярд и не замечая, что атмосфера уже начала накаляться. — У него денег больше, чем он может потратить. Мы все это знаем, не так ли, мисс Митьярд?

— Значит, ему везет больше, чем другим, — ответила мисс Митьярд.

— Он может себе позволить разбрасывать деньги по всему офису, по пятьдесят фунтов зараз, — не унимался мистер Смейл. — Хотел бы я знать, где он их берет. Рискну предположить, что налоговые органы тоже. Вот что я скажу вам, мисс Митьярд, этот человек — темная лошадка. Думаю, он тайком содержит наркопритон или подпольный тотализатор, а? Ну, признавайтесь, приятель, — обратился он к мистеру Толбою, шутливо ткнув указательным пальцем во вторую пуговицу его жилета. В этот момент приехал лифт, и мисс Митьярд вошла в него. Мистер Толбой, грубо оттолкнув мистера Смейла, последовал за ней.

— Эй! — воскликнул мистер Смейл. — Где ваши манеры? Ваша беда, старина, в том, — продолжил он, — что вы не понимаете шуток. Я не хотел вас обидеть и надеюсь, что вы не обиделись.

Он похлопал мистера Толбоя по плечу.

— Будьте любезны, держите ваши руки подальше от меня, Смейл, — сказал мистер Толбой.

— Ладно, ладно, ваше высочество. Наверное, встал не с той ноги. — Смейл апеллировал к мисс Митьярд, смутно сознавая, что мужчинам негоже ссориться в присутствии дамы и что ему следует соблюсти приличия, обратив все в шутку.

— Боюсь, деньги — для всех нас болезненная тема, мистер Смейл, — ответила мисс Митьярд. — Давайте поговорим о чем-нибудь более веселом. Какая у вас прелестная роза!

— Из моего собственного сада, — похвастал мистер Смейл. — Миссис Смейл волшебница по части роз. Я полностью предоставляю заботы о саде ей, за исключение вскапывания и рыхления земли, разумеется.

Они вышли из лифта и расписались в книге приходов. Мисс Митьярд и мистер Смейл прошли через приемную, по взаимному согласию повернули налево и поднялись по лестнице рядом с диспетчерской. Мистер Толбой, протиснувшись мимо них, продолжил свой одинокий путь по коридору, чтобы подняться по железной лестнице.

— Мне искренне жаль, — сказал мистер Смейл, — что мы с Толбоем позволили себе едва ли не поссориться в вашем присутствии, мисс Митьярд.

— О, пустяки. Он немного раздражен. Думаю, ему не нравится, когда вспоминают о том недоразумении с мистером Копли.

— Да, конечно, — согласился мистер Смейл, задержавшись у дверей мисс Митьярд. — Но согласитесь, очень прискорбно, когда мужчина не способен воспринимать безобидные шутки.

— Конечно, — сказала мисс Митьярд и, войдя в свою комнату, воскликнула: — Привет! Что это вы тут делаете?

Мистер Инглби и мистер Бредон, сидевшие на радиаторе мисс Митьярд с томом «Словаря английского языка нового века» между ними, ничуть не смутившись, посмотрели на нее.

— Заканчиваем разгадывать очередной кроссворд Торквемады^[334], — ответил Инглби, — и, естественно, нужный словарь оказался в вашей комнате. У вас всегда все найдется.

— Ладно, прощаю вас, — милостиво сказала мисс Мить-ярд.

— Только зачем вы привели с собой Смейла? — спросил мистер Бредон. — При виде его я сразу вспоминаю маргарин «Зеленые пастбища». Вы ведь пришли сюда не для того, чтобы опять выговаривать мне за тот текст, мистер Смейл? Пожалуйста, не надо, будьте паинькой. Ну не в состоянии я ничего сочинить, всю голову сломал. Как вы можете постоянно жить с этим маргарином и при этом выглядеть таким свежим и бодрым? Это выше моего разумения.

— Уверяю вас, это нелегко, — ответил мистер Смейл, демонстрируя в улыбке свои роскошные зубы. — Но мне действительно очень приятно видеть вас вместе такими веселыми и доброжелательными. Не то что некоторые господа, которых я не хочу даже называть по имени.

— Мистер Толбой был не слишком любезен с мистером Смейлом, — пояснила мисс Митьярд.

— Я предпочитаю со всеми поддерживать добрые отношения, — сказал мистер Смейл, — но, право, когда тебя грубо отталкивают, чтобы первым войти в лифт, и требуют, чтобы ты держал свои руки подальше, будто они грязные, никто не осудит тебя, если ты оскорбишься. Предполагаю, Толбой считает меня не заслуживающим его внимания только потому, что он окончил частную школу, а я нет.

— Он окончил частную школу? — переспросил Бредон. — Впервые слышу. Какую именно?

— Дамблтон, — ответил мистер Смейл, — но должен вам сказать: я учился в муниципальной школе и ничуть этого не стыжусь.

— Дамблтон? — переспросил Инглби. — Не стоит волноваться, Смейл. Дамблтон не является привилегированной школой в официальном смысле слова.

— Правда? — с надеждой спросил мистер Смейл. — Ну что ж, вы с мистером Бредоном имеете университетское образование, так что вам лучше знать. А какие школы вы называете привилегированными?

— Итон, — не задумываясь, ответил Бредон, — … и Харроу, — великодушно добавил он после паузы, поскольку сам был выпускником Итона.

— Регби, — подхватил мистер Инглби.

— Нет-нет, — запротестовал Бредон. — Регби — это железнодорожная станция.

Инглби шутливо изобразил хук слева, который Бредон ловко парировал, и продолжил:

— Слыхал я, что есть еще сносное место под названием Уинчестер, если вы не слишком разборчивы.

— А я был знаком с человеком, который учился в Мальборо, — припомнил Инглби.

— Прискорбно слышать, — сказал Бредон. — Они там — шайка неотесанных грубиянов. Вам следует быть осмотрительней в знакомствах, Инглби.

— Ну, — вставил Смейл, — Толбой всегда говорит, что Дамблтон — привилегированная частная школа.

— В определенном смысле — да, в том, что у них есть попечительский совет, но особо гордиться им нечем.

— А кому есть чем, если уж на то пошло? — возразил Бредон. — Послушайте, Смейл, если бы люди выкинули из головы, что подобные вещи хоть что-то значат, они были бы намного счастливее. Вероятно, вы получили в пятьдесят раз лучшее образование, чем я.

Мистер Смейл покачал головой.

— О, нет-нет, на этот счет я иллюзий не питаю и отдал бы все, чтобы иметь такие же возможности, как вы. Разница существует, я это знаю и принимаю как должное. Все дело в том, что есть люди, которые дают тебе это понять, а есть такие, которые не дают. Например, я никогда не ощущаю никакой ущербности, когда разговариваю с вами обоими или с мистером Армстронгом, или с мистером Хэнкином, хотя все вы учились в Оксфорде, Кембридже или других подобных местах. А может, именно потому и не ощущаю, что вы учились в Оксфорде и Кембридже. — Он грустно замолчал, мучительно обдумывая эту проблему, чем немало смутил своих собеседников.

— Послушайте, — сказала мисс Митьярд, — я понимаю, чтó вы имеете в виду. Но все дело в том, что эти двое джентльменов совершенно об этом не думают. Им незачем. И вам незачем. Потому что в тот момент, когда человек начинает беспокоиться, так ли он хорош, как другой, у него возникает снобистское чувство, которое делает его агрессивным.

— Это ясно, — согласился мистер Смейл. — Но мистеру Хэнкину нет необходимости доказывать, что он лучше, чем я, потому что он это просто знает, мы оба это знаем.

— «Лучше» — неверное слово, Смейл.

— Ну хорошо, более образованный. Я знаю, что имею в виду.

— Не думайте об этом, — сказал Инглби. — Если бы я был хоть наполовину так же хорош в своей профессии, как вы в своей, я бы ощущал свое превосходство над всеми в этой дурацкой конторе.

Мистер Смейл покачал головой, но при этом казался довольным.

— Не люблю, когда они начинают эти разговоры, — сказал Инглби, когда Смейл ушел, — не знаю, что отвечать.

— А я думал, что вы социалист, Инглби, — ответил Бредон, — и что вас все это не должно смущать.

— Да, я социалист, но терпеть не могу всю эту галиматью насчет «старых дамблтонцев». Если бы все получали одинаковое образование в государственных школах, ничего подобного не было бы.

— А если бы у всех были одинаковые лица, — подхватил Бредон, — то на свете не было бы хорошеньких женщин.

Мисс Митьярд состроила гримаску.

— А если вы будете продолжать в том же духе, у меня тоже разовьется комплекс неполноценности, — сказала она.

Бредон серьезно посмотрел на нее.

— Не думаю, что вам важно, чтобы вас называли хорошенькой, но, будь я художником, я бы захотел нарисовать ваш портрет. У вас очень интересное строение лица.

— Боже милостивый! — воскликнула мисс Митьярд. — Я ухожу. Дайте знать, когда освободите мою комнату.

В машинописном бюро висело зеркало, и мисс Митьярд с любопытством стала изучать в нем свое лицо.

— В чем дело, мисс Митьярд? — поинтересовалась мисс Росситер. — Прыщик намечается?

— Что-то в этом роде, — рассеянно ответила мисс Митьярд. — Действительно интересное!

— Прошу прощения? — не поняла мисс Росситер.

— Смейл становится невыносим, — пожаловался мистер Толбой мистеру Уэддерберну. — Вульгарный мелкий зануда. Ненавижу, когда меня тычут в ребра.

— Он не имел в виду ничего дурного, — попытался урезонить его мистер Уэддерберн. — Он очень добропорядочный человек.

— Терпеть не могу эти его зубы, — продолжал ворчать мистер Толбой. — И зачем он смазывает волосы какой-то вонючей гадостью?

— Ну, полноте, — сказал мистер Уэддерберн.

— Во всяком случае, участвовать в крикетном матче я ему не позволю, — злобно заявил мистер Толбой. — В прошлом году он явился на игру в белых замшевых туфлях с крокодиловыми вставками и немыслимом блейзере с эмблемой исправительной колонии для несовершеннолетних.

Мистер Уэддерберн с тревогой посмотрел на Толбоя.

— Но вы ведь не собираетесь отстранить его от крикетного турнира? Он весьма неплохой бэтсмен и очень проворно управляется с мячом на поле.

— Мы можем обойтись без него, — отрезал мистер Толбой.

Мистер Уэддерберн промолчал. В агентстве Пима не было постоянных одиннадцати игроков, но каждое лето собранная с бору по сосенке команда участвовала в одном-двух турнирах; за ее состав отвечал мистер Толбой, который был мотором команды и однажды, как говорится, с честью унес свою биту с поля, набрав пятьдесят два рана в игре против «Сопо». Перед каждой игрой он должен был представлять предполагаемый состав команды на окончательное утверждение мистеру Хэнкину, однако мистер Хэнкин редко подвергал сомнению его отбор по той простой причине, что в наличии редко когда имелось более одиннадцати кандидатов. Если соблюдалось важное условие — чтобы сам мистер Хэнкин был третьим отбивающим и полевым игроком на правой от боулера стороне, — никаких возражений не следовало.

Мистер Толбой достал список и стал зачитывать:

— Инглби и Гарретт. Баррой. Эдкок. Пинчли. Хэнкин. Я. Грегори не сможет играть, он уезжает на выходные, так что возьмем вместо него Макалистера. Миллера выкинуть не получится. Я бы хотел, но он — начальник. Ну и вы.

— Выкиньте меня, — предложил мистер Уэддерберн. — Я не брал в руки биту с прошлого года, да и тогда не блеснул успехами.

— У нас нет больше никого, кто может подавать медленные крученые, — возразил мистер Толбой. — Я впишу вас под одиннадцатым номером.

— Ладно, — ответил Уэддерберн, польщенный признанием его мастерства, но невольно уязвленный тем, что его ставят в конец списка. Он ожидал, что коллега сделает оговорку — это, мол, чистая случайность — и переместит его на более высокую позицию.

— Как насчет игрока, охраняющего калитку? Грейсон отказывается играть на этой позиции после того, как ему в прошлом году выбили зуб. Похоже, он порядком перетрусил.

— Давайте поставим туда Хаагедорна. У него руки — как ляжки. Кого еще? А, тот парень из типографии, Бизли, с битой он не очень хорош, но на несколько сильных прямых подач рассчитывать можно.

— А тот новичок из отдела текстовой рекламы, как его? Бредон? Он выпускник частной школы, должен уметь играть.

— Наверное. Но, думаю, немного староват. А у нас и так уже есть два неповоротливых старика: Хэнкин и Миллер.

— Этот к неповоротливым старикам не относится, он отлично двигается, я сам видел. Не удивлюсь, если он нам продемонстрирует высокий класс. Ладно, выясню. Если он хоть на что-то годится, сунем его вместо Пинчли.

— Пинчли хорошо подает свечой, — напомнил мистер Уэддерберн.

— Зато ничего другого делать не умеет. Настоящее наказание для полевых игроков. В прошлом году он сделал около десяти подач в двух иннингах, и все они были перехвачены.

Мистер Уэддерберн не мог не согласиться.

— Но он страшно обидится, если мы его отставим, — сказал он.

Мистер Толбой не отреагировал на его замечание, лишь сообщил:

— Пойду выясню насчет Бредона.

Упомянутого джентльмена он нашел в его кабинете напевающим про себя слоганы для рекламы супов:

Суп томатный «Благгз»

Смягчит мужское сердце враз!

Тех жен балуют муженьки,

У кого черепаший «Благгз» едят с руки.

Черепаший «Благгз»,

густой и сытный,

готовится быстро,

порадует и министра.

— Тра-та-та, тра-та-та, — пропел Бредон. — Привет, Толбой, чем обязан? Только не говорите, что «Нутракс» продолжает свои инсинуации.

— Вы играете в крикет?

— Ну, играл когда-то за… — Мистер Бредон закашлялся, чуть не сказав «за Оксфорд», но вовремя вспомнил, что это утверждение противоречило бы его легенде. — В былые времена я часто играл в так называемый «деревенский» крикет. Но теперь стремительно превращаюсь в ветерана. А что?

— Мне надо набрать одиннадцать человек для матча против «Бразерхуд». Мы каждый год с ними играем. Они всегда нас бьют, разумеется, потому что у них есть свое поле, и они постоянно тренируются вместе, но Пим хочет, чтобы традиция сохранялась. Он считает, что это сближает клиента с агентом, и прочая белиберда.

— О! И когда же состоится матч?

— Через две недели в субботу.

— Что ж, если вы не найдете никого получше, надеюсь, не подкачаю.

— Как у вас с подачей?

— Никак.

— С ивой^[335] управляетесь лучше, чем с кожей^[336], да?

Слегка поморщившись от такой образности, мистер Бредон признал: если он чего и стоит, так только в качестве бэтсмена.

— Отлично. Не будете возражать против того, чтобы открыть бал на пару с Инглби?

— Лучше не надо. Поставьте меня куда-нибудь поближе к концу.

Толбой кивнул.

— Как хотите.

— Кто возглавляет команду?

— Ну, обычно я. Мы всегда просим Хэнкина или Миллера быть капитаном, просто из вежливости, но они с благодарностью отказываются. Ладно, тогда я пошел — проверю, готовы ли остальные.

В обеденный перерыв все желающие имели возможность ознакомиться со списком игроков на доске объявлений. В десять минут третьего начались неприятности. Зачинщиком оказался мистер Макалистер.

— Вижу, — сказал он, с суровым видом входя в комнату мистера Толбоя, — вы не позвали в команду Смейла; полагаю, в том, что я буду играть, а он нет, есть неловкость. Работая весь день в одной с ним комнате и под его началом, я буду чувствовать себя не в своей тарелке.

— Служебное положение не имеет ничего общего с игрой в крикет, — возразил мистер Толбой.

— Это вы так считаете, но я с этим не согласен. Так что сделайте одолжение, вычеркните меня из списка.

— Как вам угодно, — раздраженно бросил Толбой, вычеркнул мистера Макалистера и заменил его на мистера Пинчли. Следующей потерей стал мистер Эдкок, крупный молодой человек из канцелярии. По собственной неосмотрительности он дома упал со стремянки, помогая матери вешать картину, и сломал маленькую косточку в ступне.

В создавшейся чрезвычайной ситуации мистеру Толбою не оставалось ничего другого, кроме как идти на поклон к мистеру Смейлу и просить его сыграть за команду агентства. Но мистер Смейл чувствовал себя оскорбленным из-за того, что не попал в изначальный список, и не горел желанием делать одолжение.

Мистер Толбой, которому, по правде говоря, было немного стыдно за свое давешнее поведение, попытался сгладить недоразумение, представив дело так, будто на самом деле мистера Смейла сначала не включили в список только потому, что хотели освободить место для мистера Бредона, который учился в Оксфорде и, следовательно, отлично играет. Однако мистера Смейла было не так легко провести подобным лицемерным объяснением.

— Если бы вы сначала пришли ко мне и по-приятельски выложили все начистоту, я бы слова не сказал против. Мне нравится мистер Бредон, и я не оспариваю его преимуществ. Он очень воспитанный джентльмен, и я бы с удовольствием уступил ему свое место. Но я не терплю, когда дела делаются у меня за спиной в закулисной манере.

Стоило мистеру Толбою в этот момент сказать: «Слушайте, Смейл, мне очень жаль, я был не в духе во время той нашей маленькой стычки и приношу вам свои извинения», — мистер Смейл, который по характеру своему был человеком покладистым, разумеется, принял бы извинения и сделал все, о чем его просили. Но вместо этого мистер Толбой высокомерно произнес:

— Да будет вам, Смейл. Вы — не Джек Хоббс^[337], знаете ли.

И даже это могло сойти ему с рук, поскольку мистер Смейл был готов признать, что не является первым бэтсменом Англии, если бы мистеру Толбою не стукнуло в голову добавить:

— Не знаю, как вы, но я привык, что подобные вещи — прерогатива того, кому поручено подбирать команду, он и решает, кто будет играть, а кто нет.

— Ну разумеется, — огрызнулся мистер Смейл, получивший удар в самое больное место, — не сомневался, что вы это скажете. Я вполне отдаю себе отчет в том, Толбой, что не учился в привилегированной частной школе, но это не значит, что со мной можно обращаться без элементарной вежливости. И кстати, те, кто действительно учились в привилегированных школах, такого себе не позволяют. А вы, конечно, можете кичиться своим Дамблтоном, но его я настоящей привилегированной школой не считаю.

— А что же вы считаете привилегированной школой? — поинтересовался мистер Толбой.

— Итон, — выпалил мистер Смейл, повторяя заученный урок с фатальной легкостью, — Харроу… Регби, Уинчестер… Такие места, куда посылают своих сыновей истинные джентльмены.

— Ах вот как? — сказал мистер Толбой. — Полагаю, вы своих пошлете в Итон?

При этих словах лицо мистера Смейла смертельно побледнело.

— Вы хам! — задыхаясь, выпалил он. — Вы отвратительный нахал. Убирайтесь отсюда,или я убью вас.

— Какая, черт возьми, муха вас укусила, Смейл? — с искренним удивлением воскликнул Толбой.

— Убирайтесь! — повторил мистер Смейл.

— Можно вас на пару слов, Толбой? — вмешался мистер Макалистер. Он положил свою большую волосатую руку на плечо мистера Толбоя и мягко подтолкнул его к выходу.

— Какого черта вам взбрело в голову сказать ему такое? — спросил он, когда они оказались в коридоре. — Разве вы не знаете, что единственный сын Смейла — несчастный слабоумный мальчик?

Мистер Толбой был искренне потрясен. Ему стало невероятно стыдно, и от стыда, как это часто бывает, он обрушил свой гнев на того, кто оказался под рукой.

— Нет, не знал! Откуда мне знать что бы то ни было о семье Смейла? Боже милостивый! Мне жутко стыдно, но почему этот тип такой осёл? У него какая-то мания насчет частных школ. Итон, вы же понимаете! Неудивительно, что у такого отца слабоумный ребенок.

Мистер Макалистер был шокирован до глубины души. В нем взыграло его шотландское чувство порядочности.

— Вам должно быть чертовски стыдно, — свирепо произнес он и, отпустив плечо Толбоя, вернулся в их общую с мистером Смейлом комнату, громко хлопнув дверью.

На первый взгляд не очень понятно, какова связь между стычкой мистера Толбоя с мистером Смейлом по поводу крикетного матча и более ранней стычкой мистера Толбоя с мистером Копли. Правда, отдаленную ассоциацию можно проследить, обратившись к самому началу, поскольку ссору Толбоя со Смейлом, возможно, спровоцировало неосмотрительное замечание последнего насчет пятидесяти фунтов Толбоя. Но тот факт особого значения не имел. А вот что оказалось действительно важным, так это то, что, стоило мистеру Макалистеру сделать всеобщим достоянием подробности ссоры Толбоя и Смейла (а сделал он это, как только нашел первого слушателя), — и общественное мнение, которое в случае размолвки Толбоя с Копли склонялось в основном в пользу первого, на сей раз развернулось в противоположную. Весь коллектив агентства разделился на две части, как Красное море, расступившееся, чтобы пропустить народ Моисеев, и каждая воздвигла перед собой неприступную стену. Только мистер Армстронг, мистер Инглби и мистер Бредон, подобно сардоническим галлам, держались обособленно, их мало интересовало происходившее, но они забавлялись, наблюдая за распрей. Даже мисс Митьярд, которая терпеть не могла мистера Копли, невольно испытывала прилив женского сострадания к нему и характеризовала поведение мистера Толбоя как недопустимое. Может, Копли и старый зануда, повсюду сующий свой нос, но он не грубиян, говорила она. Мистер Инглби предположил, что Толбой, скорее всего, не имел в виду того, что сказал Смейлу, на что мисс Митьярд ответила: «Расскажите это своей бабушке» — и тут же добавила, что эта фраза могла бы послужить прекрасным заголовком для рекламы чего-нибудь. Но мистер Инглби возразил: это, мол, уже было.

Мисс Партон, разумеется, была антикоплианкой, которую ничто не могло поколебать, поэтому она улыбалась мистеру Толбою, когда тот заходил в машбюро позаимствовать марку. А вот мисс Росситер, хотя внешне и более язвительная, гордилась тем, что сохраняла взвешенную позицию. В конце концов, говорила она, мистер Копли, вероятно, подразумевал нечто большее, чем пятьдесят фунтов, но если подумать, то ведь именно он вытащил Толбоя и всю остальную группу «Нутракса» из очень неприятной истории. Она считала, что мистер Толбой слишком много о себе думает и не имел никакого права разговаривать с бедным мистером Смейлом подобным образом.

— А кроме того, — добавила она, — мне не нравятся его подружки.

— Подружки? — переспросила мисс Партон.

— Ну, вы знаете, что я не сплетница, — ответила мисс Росситер, — но когда видишь женатого мужчину, выходящего после полуночи из ресторана с некой дамой, очевидно не являющейся его женой…

— Не может быть! — воскликнула мисс Партон.

— Дорогая моя! Я прекрасно рассмотрела ее, невзирая на ее маленькую шляпку с вуалью… Добавьте к этому трехдюймовые каблуки, отделанные стразами… чулки в сеточку и прочее… невероятно дурной вкус.

— Может, это его сестра?

— Да бросьте! А его жена тем временем сидит дома с младенцем? Он меня не видел. Конечно, я никому ничего не скажу, но думаю…

Так оценивали ситуацию машинистки.

Мистер Хэнкин, хоть официально и соблюдал беспристрастность, на самом деле был толбоитом. Его почему-то раздражала пунктуальность и рациональность Копли, при том что сам он был человеком пунктуальным и рациональным. Он подозревал — и это было чистой правдой, — что Копли критикует стиль руководства отделом и не прочь получить свою долю власти. У мистера Копли была привычка приходить к нему с бесконечными предложениями: «Мистер Хэнкин, разве не было бы лучше, если бы?..», «Прошу простить меня, мистер Хэнкин, но не следует ли ужесточить контроль за?..», «Разумеется, я понимаю, что нахожусь здесь в положении подчиненного, но у меня более чем тридцатилетний опыт работы в рекламном бизнесе, и по моему скромному мнению…».

Предложения всегда были вполне разумными и имели лишь тот недостаток, что грозили вызвать недовольство мистера Армстронга, требовали большой затраты времени на нудное руководство их проведением в жизнь и были способны рассорить весь темпераментный отдел текстовой рекламы и выбить его из колеи. Мистер Хэнкин уже устал повторять: «Это очень интересно, мистер Копли, но мы с мистером Армстронгом считаем, что в целом лучше устанавливать как можно меньше ограничений». Мистер Копли обычно отвечал, что прекрасно понимает, но по его лицу мистер Хэнкин видел, что он считает его слабым и неэффективным руководителем, это подтвердил и инцидент с «Нутраксом». Когда встал вопрос о том, с кем мог и должен был проконсультироваться мистер Копли, тот не принял в расчет мистера Хэнкина, и это послужило последнему доказательством того, что все ценные предложения мистера Копли насчет руководства отделом были завуалированной формой желания показать, какой он блистательный работник, и не имели ничего общего со стремлением помочь мистеру Хэнкину или отделу в целом. В этом смысле мистер Хэнкин, со свойственной ему проницательностью, видел истинные мотивы действий мистера Копли глубже, чем тот сам, и, соответственно, не был склонен сочувствовать ему, а, напротив, намеревался оказать всю необходимую поддержку мистеру Толбою. Об инциденте со Смейлом ему, естественно, не доложили, поэтому он никак не комментировал состав крикетной команды, только мимоходом поинтересовался, почему исключены мистер Смейл и мистер Макалистер. Мистер Толбой небрежно ответил, что они не могут играть, и на том вопрос был закрыт.

Еще одного союзника мистер Толбой обрел в лице мистера Барроу, который не любил отдел текстовой рекламы в целом и по определению, потому что они, по его словам, были сборищем зазнаек, которые вечно вмешиваются в творчество художника и пытаются диктовать ему, как выстраивать визуальный ряд. Он признавал, что в принципе изображения должны иллюстрировать текст, но настаивал (не без оснований), что те из них, которые предлагают текстовики, часто бывают неосуществимы, а сочинители текстов напрасно обижаются из-за необходимых изменений, которые он вынужден вносить в их «эскизы». Кроме того, он был глубоко уязвлен репликой мистера Армстронга в его адрес, с ненужной точностью переданной ему мистером Инглби, которого он ненавидел. В сущности, он был на грани того, чтобы отказаться участвовать в матче вместе с Инглби.

— Нет-нет, послушайте! — вскричал мистер Толбой. — Вы не можете меня так подвести! Вы — лучший бэтсмен какой у меня есть.

— А разве нельзя исключить Инглби?

Предложение немало смутило мистера Толбоя, потому что на самом деле, каким бы хорошим и надежным бэтсменом ни был мистер Барроу, Инглби он сильно уступал. Мистер Толбой замялся.

— Не вижу причин, по которым мог бы это сделать. В прошлом году он принес шестьдесят три рана. Но вот что я вам скажу: я поставлю его четвертым, а вы будете открывать игру с кем-нибудь другим — например, с Пинчли. Готовы начать с Пинчли?

— Нельзя ставить Пинчли на открытие. Он — всего лишь добросовестный работяга.

— Ну а кого тогда?

Мистер Барроу со скорбным видом обозрел список.

— Слабая команда, Толбой. Это действительно лучшее, что вы смогли собрать?

— Боюсь, что так.

— Жаль, что вы повздорили со Смейлом и Макали-стером.

— Да, но теперь уже ничего не изменишь. Вам придется играть, мистер Барроу, или мы будем вынуждены взять первого попавшегося.

— Я знаю, что надо сделать. Поставьте себя в пару со мной.

— Это никому не понравится. Все сочтут это нескромностью с моей стороны.

— Тогда Гарретта.

— Гарретта — отлично. С ним вы согласны играть первым?

— Полагаю, что должен.

— Это очень благородно с вашей стороны, мистер Барроу.

И мистер Толбой, выдохнув с облегчением, помчался прикреплять к доске объявлений обновленный список:

УЧАСТНИКИ МАТЧА С «БРАЗЕРХУД»:

1. м-р Барроу

2. м-р Гарретт

3. м-р Хэнкин

4. м-р Инглби

5. м-р Толбой (капитан)

6. м-р Пинчли

7. м-р Миллер

8. м-р Бизли

9. м-р Бредон

10. м-р Хаагедорн

11. м-р Уэддерберн

Он постоял минуту, весьма безнадежно взирая на список, потом вернулся к себе, взял большой лист бумаги формата 33,6 × 42 см и приготовился составить таблицу-смету для клиента на следующие три месяца, однако не мог сосредоточиться на цифрах. В конце концов он отодвинул таблицу в сторону и продолжал сидеть, тупо уставившись в окно на серые лондонские крыши.

— В чем дело, Толбой? — поинтересовался мистер Уэддерберн.

— Жизнь — настоящий ад, — ответил мистер Толбой и вдруг взорвался: — Господи! Как я ненавижу это прокля́тое место! Оно действует мне на нервы.

— Видимо, вам пора в отпуск, — благодушно сказал мистер Уэддерберн. — Как ваша жена?

— Она в порядке, — ответил мистер Толбой, — но мы не сможем никуда уехать до сентября.

— Это самое неприятное в жизни женатого мужчины, — заметил мистер Уэддерберн. — Кстати, вспомнил: вы уже что-нибудь сделали для журнала «Грудное вскармливание» в серию «Нутракс» для кормящих матерей»?

Мистер Толбой мысленно проклял всех кормящих матерей, набрал номер мистера Хэнкина по внутренней связи и скорбным голосом подал заявку на шесть четырехдюймовых макетов, посвященных этой вдохновляющей теме.

Глава 11 Непростительное вторжение на герцогский прием

Для лорда Питера Уимзи несколько недель жизни, проведенных в разгадывании Загадки железной лестницы, имели странно-фантастическое свойство, замеченное им уже в момент свершения событий и еще более ощутимое в ретроспективе. Сама работа, которой он — а точнее, туманное подобие его собственной личности, которое каждое утро появлялось в агентстве под именем Дэса Бредона, — там занимался, переносила его в сферу смутных платонических архетипов, имевших едва уловимое отношение к чему бы то ни было в реальной жизни. Здесь некие странные сущности вроде Бережливых жен, Мужчин с тонким вкусом, Разборчивых покупателей и Истинных знатоков, вечно молодые, вечно красивые, вечно добродетельные, хозяйственные и пытливые, сновали туда-сюда по своим сложным орбитам, сравнивая цены и качество, проводя контроль чистоты продукта, задавая нескромные вопросы о недугах друг друга, семейных расходах, кроватных пружинах, кремах для бритья, диетах, стирке белья и чистке обуви, бесконечно тратили, чтобы сэкономить, и экономили, чтобы тратить, вырезáли купоны и собирали картонные упаковки, удивляли мужей маргарином, а жен — патентованными стиральными машинами и пылесосами, с утра до вечера занимались стиркой, стряпней, уборкой, спасением детей от микробов, лиц от ветра и непогоды, зубов от кариеса, желудков от несварения, да еще и добавляли столько часов к суткам с помощью трудосберегающих приспособлений, что всегда оставался досуг, чтобы посетить кинотеатр, поваляться на пляже, устроить пикник с мясными консервами и консервированными фруктами и даже (принарядившись в такие-то и такие-то шелка, перчатки от Блэнка, обувь от Дэша, защитив кожу кремом от такой-то фирмы и вымыв волосы такими-то оздоравливающими шампунями) посетить сады Ранелага, Каусскую регату, главную трибуну Аскота, Монте-Карло и королевские покои.

Откуда, задавался вопросом Бредон, они берут деньги, чтобы тратить их так разнообразно и расточительно? И что случится, если эта адская пляска трат-сбережений вдруг остановится? Если все рекламные агентства в мире завтра закроются, продолжат ли люди все так же безостановочно покупать мыло, самокаты, есть больше яблок, давать своим детям все больше витаминов, потреблять все больше низко-шлаковых продуктов, молока, оливкового масла, слабительных средств, изучать иностранные языки с помощью пластинок, слушать все новых виртуозов-исполнителей по радио, делать очередной ремонт в доме, освежаться безалкогольными напитками, готовить все больше новых аппетитных блюд, позволяя себе пусть небольшой дополнительный комфорт, который для них так много значит? Или вся эта отчаянная карусель замедлит свое вращение и выдохшаяся публика вернется к примитивной еде и зарастет грязью? Он не знал. Как все богатые люди, он никогда прежде не обращал внимания на рекламу и не отдавал себе отчета в невероятной коммерческой важности относительно небогатого населения.

Не для богатых, которые покупают только то, что им нужно, и тогда, когда хотят, была создана эта обширная супериндустрия, а для того, чтобы завлекать, заманивать тех, кто жаждет роскоши, им недоступной, и праздности, в которой им навсегда отказано, заставлять их тратить тяжким трудом заработанные скудные средства на то, что может дать им, пусть всего на миг, иллюзию роскоши и праздности. Это была фантасмагория: город Судного дня; Вавилонская башня грубых форм и красок, вздымающаяся к суровому кобальтовому небу и раскачивающаяся над бездной банкротства; аристофановский Город птиц^[338], населенный жалкими призраками от Бережливой домохозяйки, насыщающей семью Большой трапезой за четыре пенса с помощью «Масляных горошин в маргарине» от фирмы «Дэйрифилдс», до Машинистки, завоевывающей благосклонность Прекрасного принца интенсивным применением крема для лица «Магнолия» от «Маггинс».

Посреди этих фантомов Дэс Бредон, исписавший своим пером не одну кипу офисной бумаги, сам был фантомом, выплывающим из океана нелепой изматывающей работы в еще более фантастическую среду людей, чьи устремления, соперничество и образ мыслей были ему чужды и не имели ничего общего с его реальным жизненным опытом. И даже когда стрелка настенных часов делала долгожданный скачок к половине шестого, он не возвращался в реальный мир, потому что иллюзорный мистер Бредон, растворяясь, превращался в еще более иллюзорного Арлекина из чьих-то наркотических видений, в фигуру еще более грубо-прихотливую, нежели любая из тех, что позировали на рекламных картинках «Морнинг стар», в нечто бесплотное и абсурдное, в глашатая затхлых клише, выкрикивающего их в неразборчивые уши безмозглых потребителей. Он не мог освободиться от такого отвратительного обезличивания, поскольку при звуке его подлинного имени или виде его лица без маски все двери в этом городе грез немедленно захлопнулись бы перед ним.

Впрочем, от одного навязчивого беспокойства Дайана де Момери в порыве необъяснимого озарения его освободила. Она больше его не желала. Он даже думал, что теперь она его немного побаивалась; тем не менее при первом звуке его свистульки она выходила, садилась в его большой черный «даймлер» и ехала с ним куда глаза глядят час за часом, пока ночь не сменялась рассветом. Он иногда задавался вопросом: а верит ли она вообще в реальность его существования? Она обращалась с ним так, словно он был ненавистным, но завораживающим персонажем ее порожденных гашишем видений. Теперь он опасался, как бы психическая неуравновешенность не подтолкнула ее к краю, за которым маячило самоубийство. Однажды она спросила его, кто он и чего хочет, и он сказал ей до известной степени чистую правду:

— Я здесь из-за смерти Виктора Дина. Когда все узнают, как он умер, я вернусь туда, откуда пришел.

— Туда, откуда пришли, — повторила она. — Где-то я это уже слышала, только не могу вспомнить где.

— Если вы когда-нибудь слышали человека, приговоренного к смерти, то, значит, слышали это от него.

— Господи, ну конечно! Именно так. Однажды я присутствовала на суде по делу об убийстве. Там был жуткий старик, судья — забыла его фамилию. Он был похож на злобного старого красного попугая, он-то и сказал, причем так, будто это доставляло ему удовольствие: вернетесь, мол, туда, откуда пришли, и да смилуется Господь над вашей душой. Арлекин, а у нас есть души или это все вздор? Наверное, все же вздор, правда?

— Если речь о вас, то, вероятно, да.

— Но какое отношение я имею к смерти Виктора Дина?

— Надеюсь, никакого. Но вы можете кое-что знать.

— Разумеется, я не имею к этому никакого отношения.

Возможно, и впрямь не имела. Она пребывала в самой эфемерной, пограничной зоне иллюзии, где дневные миражи и ночные сны шли рука об руку в вечных сумерках. Дин был убит — в этом лорд Уимзи теперь не сомневался, но по-прежнему даже не догадывался, чья рука нанесла удар и почему. Интуиция подсказывала ему, что следует держаться как можно ближе к Дайане де Момери. Она была стражем призрачной границы, через нее Виктор Дин, безусловно, самый прозаический обитатель кричаще-безвкусного дневного города, шагнул в пространство ярких вспышек и черных бездн, которыми правят алкоголь и наркотики под монаршим владычеством смерти. Но как он ее ни расспрашивал, ничего добиться не смог. Она повторяла одно и то же, и сколько бы он ни прокручивал ее слова в голове так и эдак, стараясь понять, как это относится к делу, все оказывалось бесполезно.

Миллиган, зловещий Миллиган, знал об агентстве Пима что-то — или кого-то, кто там работал. Знал еще до того, как познакомился с Дином, потому что при первой встрече произнес: «А, так вы тот самый парень?» Но в чем заключается связь? Что общего между Дином, работавшим у Пима, и Миллиганом до его встречи с Дином? Неужели дело всего лишь в том, что Дайана, смеясь, похвасталась: у нее, мол, любовник — из респектабельного агентства? Неужели Дин умер только потому, что Дайана увлеклась им?

В это Уимзи не мог поверить: увлечение к тому времени прошло, и убивать Дина было незачем. Кроме того, когда персонажи этого ночного мира убивают из-за страсти, они не разрабатывают изощренных схем, не стирают отпечатков пальцев и не держат язык за зубами ни до, ни после. Шумные скандалы, стрельба из револьверов, громкие рыдания и сентиментальные угрызения совести — вот признаки и символы роковых страстей в среде тех, кто ведет бурную жизнь.

Дайана сообщила ему еще кое-какую информацию, но в тот момент он не смог ее осмыслить и даже не отдавал себе отчета в том, что владеет ею. Он мог только ждать, словно кот, затаившийся у мышиной норки, пока оттуда не выскочит что-то, за чем можно будет погнаться. Поэтому он и проводил утомительные ночи, катаясь с нею на машине, играя на свистульке и урывая для сна всего несколько коротких часов, прежде чем снова отправиться на нудную молотилку Пима.

Уимзи не ошибался относительно чувств, которые питала к нему Дайана де Момери. Он волновал и пугал ее, и при звуке его свистульки она испытывала возбуждающий ужас. Но истинная причина, по которой она жаждала добиться его расположения, состояла в совпадении, о котором он не догадывался и которое она ему не раскрывала.

На следующий день после их первой встречи Дайана сделала ставку на аутсайдера по кличке Акробат и выиграла пятьдесят к одному. Через три дня после приключения в лесу она поставила на другого аутсайдера — Арлекина. Ее лошадь пришла второй, и это принесло ей выигрыш сто к одному. Неудивительно, что после этого она обхаживала того, кто стал для нее ниспосланным небесами могущественным талисманом. Дни после встречи с ним сделались для нее счастливыми, поскольку она всегда во что-то выигрывала. Лошади после тех двух блестящих побед ее разочаровали, зато в картах везло. Насколько это везение зависело от ее уверенности в себе и желания победить, мог бы сказать только психолог, но она выигрывала, и ей не было никакого дела до того, почему это происходило. Она не говорила ему, что он — ее талисман, из суеверного опасения сглазить, но сходила к гадалке, которая, читая Дайану как открытую книгу, укрепила ее в вере, что загадочный незнакомец принесет ей удачу.

Майор Миллиган, раскинувшись на кушетке в квартире Дайаны со стаканом виски с содовой, посмотрел на нее желтушными глазами. Это был крупный мрачный мужчина, начисто лишенный нравственных принципов, но относительно воздержанный в привычках, как свойственно людям, наживающимся на чужих грехах.

— Ты встречаешься иногда с этой девушкой, сестрой Дина? — спросил он.

— Нет, дорогой, — рассеянно ответила Дайана. Она начинала уставать от Миллигана и порвала бы с ним, если бы он не был так полезен и если бы она не знала слишком много, чтобы уйти от него без риска для себя.

— Я бы хотел, чтобы ты поддерживала это знакомство.

— Зачем? Она такая зануда, дорогой.

— Я хочу знать, известно ли ей что-нибудь о том месте, где работал Дин.

— О рекламном агентстве? Но, Тод, это так скучно. Зачем тебе что-то знать о рекламе?

— Неважно. Там есть кое-что для меня полезное, вот и все.

— А! — Дайана задумалась. Это интересно. Возможно, из этого можно что-то извлечь. — Если хочешь, я ей позвоню. Но от нее толку — как от козла молока, только и знает, что рыдать. Что ты хочешь от нее узнать?

— Это мое дело.

— Тод, я все собираюсь у тебя спросить: почему ты велел мне бросить Виктора? Не то чтобы этот олух был мне нужен, но просто интересно, особенно после того, как ты сначала велел мне взять его на короткий поводок.

— Потому что, — ответил майор Миллиган, — этот сопляк пытался обвести меня вокруг пальца.

— Господи, Тод, ты выражаешься, как какой-нибудь киношный главарь наркопритона. Говори толком, дорогой.

— Все это прекрасно, моя девочка, но твой малыш Виктор начал доставлять неприятности. Кто-то что-то ему разболтал — может, ты?

— Я?! Ну ты даешь! Да что я могла ему разболтать? Ты ведь ничего мне никогда не рассказываешь.

— Не рассказываю, потому что еще, слава богу, не выжил из ума.

— Как ты груб, дорогой. Сам видишь, мне нечем было поделиться с Виктором. Это ты его кокнул, Тод?

— А кто тебе сказал, что его кокнули?

— Птичка на хвосте принесла.

— А эта птичка — не твой ли новый дружок в маскарадном костюме?

Дайана замялась. Как-то, будучи не очень трезвой, она в порыве откровенности рассказала Тоду о своем приключении в лесу и теперь пожалела об этом. Миллиган принял ее молчание за подтверждение своей догадки и продолжил:

— Кто этот тип, Дайана?

— Понятия не имею.

— Чего он хочет?

— Во всяком случае, не меня. Ты не находишь это унизительным, Тод?

— Возможно, — ухмыльнулся Миллиган. — А по большому счету?

— Думаю, он вынюхивает, что случилось с Дином, чем бы это ни было. Сказал, что его бы тут не было, если бы Виктор не откинул копыта. Очень увлекательно, правда?

— Гм-м, — протянул Миллиган. — Мне бы хотелось познакомиться с твоим другом. Когда он должен объявиться?

— Черт его знает. Он сам возникает, когда захочет. Не думаю, что даже ты сможешь от него чего-нибудь добиться, Тод. Он опасен — во всяком случае, подозрителен. У меня дурное предчувствие на его счет.

— У тебя мозги набекрень, милая, — сказал Миллиган, — и он этим пользуется, вот и все.

— Но уж по крайней мере он меня забавляет, а ты — больше нет. Ты немного нагнетаешь, Тод. — Зевнув, она проковыляла к зеркалу и стала пристально изучать свое лицо. — Думаю, мне нужно кончать с наркотиками. У меня появились мешки под глазами. Как считаешь, занятно будет сделаться пай-девочкой?

— Почти так же занятно, как побывать на собрании квакеров. Это твой друг пытается наставить тебя на путь истинный? Чертовски благородно с его стороны.

— Меня? На путь истинный? Ничего подобного. Но я сегодня похожа на старую каргу. Вот черт! Да какая разница, в конце концов? Давай учиним что-нибудь этакое.

— Давай. Можно отправиться к Слинкеру. Он сегодня устраивает вечеринку.

— Меня тошнит от его вечеринок. Нет, Тод, давай заявимся в какую-нибудь цитадель целомудрия и разнесем ее в пух и прах. Кто самый мерзкий ханжа в Лондоне, у которого сегодня гости?

— Понятия не имею.

— Вот что я предлагаю: прихватим кого-нибудь у Слинкера, смотаемся в район полосатых тентов и устроим дебош в первом же понравившемся месте.

— Идет. Я участвую.

Через полчаса шумная компания, набившаяся в пять машин и такси, уже мчалась по самым тихим кварталам Уэст-Энда. Даже теперь в Мейфэре оставалось еще несколько оплотов надменной аристократии, и Дайана, высунувшись из открытого окна головной машины, подала наконец команду остановиться перед высоким старомодным зданием, вход в которое был украшен полосатым тентом, алым ковром и выстроившимися в два ряда на ступеньках крыльца оранжерейными растениями в кадках.

— Сюда, ребята! Здесь гуляем! Чей это дом?

— Господи! — воскликнул Слинкер Брейтуэйт. — В самую точку! Это дом Денверов.

— Туда не войти, — сказал Миллиган. — Герцогиня Денвер — самая надменная особа в городе. Посмотрите на мордоворота в дверях. Давайте выберем что-нибудь попроще.

— К черту попроще! — разошлась Дайана. — Сказано же: первое понравившееся место, вот оно перед нами. Не трусьте, ребята!

— Послушай, — остудил ее пыл Миллиган, — лучше попробовать с заднего входа. За углом есть ворота, ведущие в сад, они сейчас открыты для подъезда автомобилей. Там у нас больше шансов.

Вторжение с задней стороны усадьбы оказалось довольно легким. Вдоль улицы за домом были припаркованы машины, и, приблизившись к садовым воротам, пришельцы нашли их распахнутыми; в глубине был виден шатер, в котором шел ужин. Группа гостей как раз выходила им навстречу, между тем как сзади подкатили еще две большие машины, из которых высыпала многочисленная компания.

— Веселье начинается! — скомандовал безукоризненного вида мужчина. — Входим без стука и уворачиваемся от послов.

— Фредди, ты не можешь!..

— Я не могу? А вот смотрите. — Крепко взяв свою партнершу под руку, Фредди решительно зашагал к воротам. — Ну, где здесь старина Петр^[339] или кто тут у них охраняет ворота?

Дайана схватила за руку Миллигана, и они последовали за первой парой. Им удалось свободно миновать ворота, но по ту сторону путь им неожиданно преградил лакей.

— Мистер и миссис Фредерик Арбетнот, — представился безупречный джентльмен. — С компанией, — добавил он, небрежно махнув рукой.

— Ура, мы внутри! — возликовала Дайана.

Хелен, герцогиня Денвер, довольным взглядом обвела своих гостей. Все шло прекрасно. Посол и его супруга выразили восхищение качеством вин. Оркестр был превосходным, закуски — более чем. Тон общей атмосфере задавали сочные краски оформления. Ее платье, как ей казалось, очень ей шло, хотя ее свекровь, вдовствующая герцогиня, не удержалась от колкости по поводу слишком открытой спины. Но вдова всегда была докучлива и непредсказуема. Нужно следовать веяниям моды, но не стоит переходить границу, отделяющую ее от вульгарной нескромности. Хелен считала, что число ее обнаженных позвонков очень точно соответствовало случаю. Одним меньше было бы старомодно, одним больше — слишком рискованно. Она возблагодарила провидение за то, что в свои сорок пять лет сохранила фигуру, — она и впрямь ее сохранила, всю жизнь будучи удивительно плоской в обеих проекциях.

Но вдруг, не успев донести до губ заслуженный бокал шампанского, герцогиня Денвер замерла и поставила его обратно. Что-то было не так. Она поспешно поискала взглядом мужа, но нигде его не нашла. Элегантная черная спина и гладкая соломенная шевелюра в нескольких шагах от нее засвидетельствовали присутствие ее деверя Уимзи. Извинившись перед леди Мендип, с которой она обсуждала последние вопиющие ошибки правительства, Хелен пробралась сквозь толпу и схватила его за руку.

— Питер! Взгляни вон туда. Кто эти люди?

Уимзи повернулся и посмотрел в ту сторону, куда указывал веер герцогини.

— Боже милостивый, Хелен! На этот раз ты собрала интересный урожай. Это Дайана де Момери и ее ручной наркоторговец.

Герцогиня содрогнулась.

— Какой ужас! Отвратительная женщина! Как, черт возьми, они тут оказались?.. Ты с ними знаком?

— Официально — нет.

— Слава богу! А то я уж испугалась, что это ты их привел. Никогда не знаешь, что ты учудишь, ведь ты знаком с таким количеством невозможных людей!

— На сей раз я невиновен, Хелен.

— Узнай у Брекета, почему он их впустил.

— Повинуюсь, — сказал Уимзи, — и лечу исполнять твое повеление.

Он допил свой бокал и ленивой походкой отправился искать лакея, а вернувшись, доложил:

— Брекет говорит, что все эти люди пришли с Фредди Арбетнотом.

— Найди Фредди.

— Слушаюсь, ваша светлость.

Найденный Фредди Арбетнот отрицал свое знакомство с незваными гостями.

— Однако у ворот была какая-то толкотня, — простодушно признался он, — и, полагаю, эти люди проникли сюда, затерявшись в толпе. Де Момери, говорите? Где она? Интересно на нее взглянуть. Горячая штучка, по слухам.

— Ничего подобного вы делать не будете, Фредди. Да где же Джералд, черт возьми? Его никогда нет, когда он нужен. Питер, тебе придется пойти и выпроводить их.

Уимзи, успевшему тщательно обдумать ситуацию, эта просьба пришлась по душе.

— Сейчас выпровожу эту публику, — пообещал он. — Где они?

Герцогиня, которая не сводила глаз с вторгшейся в ее владения компании, сурово махнула рукой в сторону террасы. Уимзи неторопливо направился туда с самым дружелюбным видом.

— Простите меня, леди Мендип, — сказала герцогиня, вернувшись к своей собеседнице. — Мне нужно было дать кое-какое поручение своему деверю.

Уимзи поднялся по тускло освещенным ступеням террасы. Тень от плетистой розы, образующей над ней беседку, упала ему на лицо и расчертила его белоснежную манишку танцующими черными клетками. Идя по ступеням, Уимзи тихо насвистывал песенку про Тома.

Дайана де Момери, крепко сжав руку Миллигана, обернулась.

Уимзи прекратил насвистывать.

— Э-э… добрый вечер, — сказал он. — Простите великодушно… Мисс де Момери, полагаю?

— Арлекин! — воскликнула Дайана.

— Прошу прощения?

— Арлекин. Так вот вы какой. На сей раз я вас поймала и собираюсь хорошенько рассмотреть ваше лицо, даже если для этого мне придется умереть.

— Боюсь, это какое-то недоразумение, — ответил Уимзи.

Миллиган решил, что пора вмешаться.

— А! — сказал он. — Таинственный незнакомец. Думаю, пришло время нам с вами перекинуться парой слов, молодой человек. Позвольте поинтересоваться, зачем вы в шутовском наряде играете в пятнашки с этой дамой?

— Боюсь, — ответил Уимзи, уже более церемонно, — вы пребываете в заблуждении, сэр, не имею чести знать вашего имени. Меня прислала герцогиня с, простите уж, довольно неприятным поручением. Она выражает сожаление по поводу того, что не имеет удовольствия быть знакомой ни с этой дамой, ни с вами, сэр, и просила меня осведомиться, по чьему приглашению вы здесь находитесь.

Дайана рассмеялась довольно громко и сказала:

— Дорогой, у вас это прекрасно получается. Мы проникли сюда без приглашения, через задние ворота — как и вы, полагаю.

— Герцогиня так и подумала, — ответил Уимзи. — Мне очень жаль, но, боюсь, я должен попросить вас немедленно удалиться.

— Хорошенькое дело, — обиженно протянул Миллиган. — Нет уж, так не пойдет. Может, нас сюда действительно не приглашали, но мы не собираемся уходить по требованию безымянного акробата, который не имеет храбрости показать свое лицо.

— Видимо, вы принимаете меня за кого-то из ваших друзей, — ответил Уимзи. — Позвольте. — Он подошел к ближайшей стене розовой беседки и повернул выключатель, залив светом ближний конец террасы. — Меня зовут Питер Уимзи, я — брат Денвера, и мое лицо полностью в вашем распоряжении. — Тут он вставил в глаз монокль и вперил неприязненный взгляд в Миллигана.

— Но разве вы не мой Арлекин? — запротестовала Дайана. — Не притворяйтесь ослом, я вас узнала. Я прекрасно изучила ваш голос, и ваш подбородок, и губы. А кроме того, вы насвистываете его песенку.

— Это весьма интересно, — сказал Уимзи. — Вероятно… Боюсь, что так и есть: вы, должно быть, знакомы с моим незадачливым кузеном Бредоном.

— Да, именно это имя… — нерешительно начала Дайана, но запнулась.

— Рад слышать, — ответил Уимзи, — потому что иногда он называется моим, что ставит меня в чрезвычайно неловкое положение.

— Послушай, Дайана, — вклинился Миллиган, — похоже, ты допустила бестактность. Сделай милость, извинись — и мы уйдем. Простите за вторжение и все такое…

— Одну минуту, — попросил Уимзи. — Мне хотелось бы узнать об этом побольше. Окажите любезность, войдите в дом на минуту. Сюда.

Он вежливо повел их за угол террасы, потом по боковой дорожке, через французское окно — в маленькую приемную, где стояли столы и был устроен коктейль-бар.

— Что будете пить? Виски, как я догадываюсь? Пагубный обычай поздним вечером завершать этим напитком все многообразие выпитого ранее алкоголя ведет к порче лиц и репутаций больше, чем что-либо другое. Слишком много женщин можно увидеть нынче на улицах Лондона, имеющих привычку наслаивать виски поверх коктейлей с джином. Два неразбавленных виски, Томлин, и один шерри-бренди.

— Слушаюсь, милорд.

— Вы, наверное, поняли истинную причину этого жеста гостеприимства, — сказал Уимзи, возвращаясь с напитками. — Я подтвердил свою личность свидетельством надежного Томлина. Теперь давайте поищем место, менее подверженное непрошеным вторжениям. Предлагаю библиотеку. Сюда. Мой брат, будучи истинным английским джентльменом, имеет библиотеки во всех своих домах, хотя никогда не заглядывает в книгу. Это называется преданностью старым традициям. Кресла тут, впрочем, удобные. Прошу садиться. А теперь расскажите мне о знакомстве с моим скандальным кузеном.

— Минутку, — сказал Миллиган, не дав заговорить Дайане. — Думаю, я неплохо ориентируюсь в каталоге аристократических родословных, но никогда не слышал, что у вас есть кузен по фамилии Бредон.

— Не каждого отпрыска заносят в племенную книгу, — небрежно ответил Уимзи, — но благоразумный человек должен знать всех своих кузенов. А в чем дело? Семья есть семья, пусть не вся она размещается на поле геральдических символов и кто-то из родственников имеет на своем гербе черную полосу, которую большинство сочинителей романов по необъяснимой для меня причине называют символом незаконнорожденности. Мой достойный порицания кузен Бредон, не имеющий, в сущности, права ни на одно из родовых имен, взял себе за правило пользоваться всеми ими по очереди, демонстрируя таким образом счастливое отсутствие предпочтений. Курите, пожалуйста. Сигары вполне сносные, мистер… э-э…

— Миллиган.

— О! Пресло… хорошо известный майор Миллиган? У вас, кажется, усадьба на берегу реки. Прелестно, прелестно. Слухи о ней время от времени доходят до меня через моего зятя, главного инспектора Паркера из Скотленд-Ярда. Должно быть, чудесное уединенное местечко?

— Что-то в этом роде, — ответил Миллиган. — Однажды я имел удовольствие принимать там вашего кузена.

— Он явился к вам без приглашения? Это очень даже в его духе. И вы решили отплатить той же монетой моей невестке? Око за око, так сказать? Я оценил. Хотя у моей невестки может быть другое мнение на этот счет.

— Нет, его привела ко мне одна моя знакомая.

— О, да он, как я погляжу, исправляется потихоньку. Майор Миллиган, как мне это ни прискорбно, но я вынужден предостеречь вас от этого моего кузена. Он определенно не из тех людей, знакомство с которыми делает честь. Если он оказывает особое внимание мисс де Момери, не исключено, что он делает это с какой-то тайной целью. Не то чтобы мужчине требовалась тайная цель для ухаживаний за мисс де Момери, она и сама по себе — цель…

Тут он окинул Дайану, весьма откровенно одетую и слегка нетрезвую, холодным оценивающим взглядом, который придал его словам почти оскорбительный оттенок.

— Но, — подытожил он, — я слишком хорошо знаю своего кузена Бредона. Мало кто знает его лучше. И должен сказать по правде, что он последний человек, от которого я ждал бы бескорыстной привязанности. К несчастью, я вынужден, самозащиты ради, следить за деятельностью Бредона, и был бы глубоко признателен, если бы вы рассказали мне о его последней эскападе.

— Ладно. Я вам расскажу, — согласилась Дайана. Виски взвинтило ее до безрассудства, и она, став говорливой, невзирая на недовольство Миллигана, вывалила Уимзи всю историю своих приключений. Рассказ о нырянии в фонтан, казалось, сильно огорчил лорда Питера Уимзи.

— Какое пошлое позерство! — вздохнул он, качая головой. — Сколько раз я умолял Бредона вести себя тихо и благоразумно.

— А мне он показался восхитительным, — возразила Дайана и перешла к изложению событий, случившихся в лесу: — Он всегда наигрывает песенку про Тома, поэтому, когда вы подошли, тоже насвистывая ее, я и подумала, что это он.

Лицо Уимзи весьма убедительно помрачнело, и он произнес:

— Отвратительно.

— А кроме того, вы так похожи — такой же голос и лицо, как у него, насколько я могла его рассмотреть, — он никогда не снимает маску…

— Неудивительно, — сказал Уимзи, — совсем не удивительно. — Он издал очередной тяжелый вздох. — Моим кузеном Бредоном интересуется полиция.

— Как увлекательно! — воскликнула Дайана.

— За что? — полюбопытствовал Миллиган.

— В частности, за то, что он выдает себя за меня, — ответил Уимзи, довольный тем, что втянул их в свою игру. — За то короткое время, что имеется в нашем распоряжении, я не успел бы рассказать вам обо всех огорчениях и унижениях, которые вытерпел по вине Бредона. Вносил залоги, чтобы вызволить его из полицейского участка, оплачивал чеки, которые он выписывал от моего имени, вытаскивал его из гнусных притонов… Все эти прискорбные подробности я открываю вам, разумеется, конфиденциально.

— Мы никому не расскажем, — заверила его Дайана.

— Он бессовестно использует наше сходство в личных целях, — продолжал Уимзи. — Копирует мои привычки, курит мои любимые сигареты, водит такую же машину, как у меня, даже насвистывает мой любимый мотив — надо сказать, весьма подходящий для его свистульки.

— Он должен быть весьма состоятелен, — вставила Дайана, — чтобы иметь такую же машину, как у вас.

— А это — самое печальное. Я подозреваю… впрочем, об этом я лучше умолчу.

— О, расскажите! — взмолилась Дайана. Ее глаза блестели от возбуждения. — Это так захватывающе.

— Я подозреваю, — мрачно произнес Уимзи, — что он имеет дело с… наркобандой контротиков… черт, с контрабандой наркотиков.

— Вы шутите, — сказал Миллиган.

— Видите ли, я не могу этого доказать, но мне приходили предупреждения из определенных кругов, вы меня понимаете. — Уимзи вынул новую сигарету и постучал ею по пачке с видом человека, заколачивающего крышку гроба, в котором надежно похоронена некая тайна. — Я никоим образом не хочу вмешиваться в ваши дела, майор Миллиган, и уверен, что мне никогда не придется этого делать, — тут он пронзил майора тяжелым взглядом, — но позвольте мне предупредить вас и эту леди: постарайтесь иметь как можно меньше дел с моим кузеном Бредоном.

— Думаю, вы несете вздор, — сказала Дайана. — Да его нельзя даже заставить…

— Сигарету, Дайана? — резко перебил ее Миллиган.

— Я не говорю, — резюмировал Уимзи, медленно окидывая взглядом Дайану, потом снова поворачиваясь к Миллигану, — что мой недостойный кузен сам употребляет кокаин или героин или что-нибудь еще в этом роде. Но мужчина или женщина, которые наживаются на чужих слабостях, не разделяя их, для меня тем более отвратительны. Возможно, я старомоден, но это так.

— Нельзя не согласиться, — поддакнул Миллиган.

— Я не знаю и не желаю знать, — продолжал Уимзи, — ни как вы допустили моего кузена Бредона в свой дом, ни, с другой стороны, что привело его к вам. Предпочитаю не думать, будто он нашел там иную приманку для себя, кроме хороших напитков и хорошей компании. Вы, майор Миллиган, можете подумать, что в силу моей заинтересованности в некоторых полицейских расследованиях я привык проявлять излишнее любопытство. Но это не так. Если меня не вынуждают вникнуть в чужое дело, я предпочитаю этого не делать. Однако, думаю, будет честно с моей стороны поставить вас в известность, что мне приходится быть в курсе дел моего кузена Бредона и что он — человек, знакомство с которым может, скажем так, оказаться чреватым осложнениями для того, кто предпочитает жить спокойно. Думаю, больше ничего говорить не надо, вы согласны?

— Вполне, — ответил Миллиган. — Я весьма признателен вам за предупреждение, как, не сомневаюсь, и мисс де Момери.

— Разумеется. Мне было страшно интересно все это узнать, — подхватила Дайана. — Похоже, ваш кузен отнюдь не агнец. Но я люблю опасность. Напыщенные люди смертельно скучны, не правда ли?

Уимзи кивнул.

— Милая леди, выбор друзей — ваше сугубо личное дело.

— Рада это слышать. Как я понимаю, герцогиня не жаждет заключить меня в объятия.

— А, герцогиня… Нет. Боюсь, у нее другие предпочтения в выборе друзей. Кстати, это мне напоминает, что…

— Совершенно верно, — перебил его Миллиган. — Мы уже и так злоупотребили вашим гостеприимством, поэтому должны извиниться и покинуть вас. Кстати, с нами было еще несколько человек…

— Думаю, моя невестка справилась с ними, — усмехнулся Уимзи. — А если нет, то я найду их и сообщу, что вы отбыли… Как мне им сказать куда?

Дайана назвала свой адрес.

— Может, и вы заедете выпить? — предложила она.

— Увы! — ответил Уимзи. — Долг обязывает… Не могу оставить свою невестку на произвол судьбы, как бы мне ни хотелось поучаствовать в вашем веселье. — Он позвонил в колокольчик. — А теперь прошуменя извинить. Мне нужно оказать внимание другим гостям. Порлок, проводите даму и джентльмена.

Он вернулся в сад через террасу, напевая музыкальную фразу из «Крестьянской кантаты» Баха^[340], которая обычно свидетельствовала о его хорошем настроении: «Nun gehn wir wo der Tudelsack, der Tudel, tudel, tudel, tudel, tudelsack…»

— Питер, дорогой, — заискивающе сказала герцогиня. — Должно быть, досталось тебе? Сделай одолжение, сходи принеси мадам де Фрамбуаз-Дуйе мороженого. И скажи своему брату, что он мне нужен.

Глава 12 Удивительное обретение младшего репортера

Тот день у младшего репортера «Морнинг стар», не представлявшего никакой ценности ни для кого, кроме себя самого и своей вдовой матушки, начался рано утром с пожара и закончился встречей с главным инспектором Паркером. Звали этого человечка Гектор Панчон, и на Флит-стрит он оказался в тот момент потому, что предшествовавшей ночью на одном из товарных складов города разразился пожар, уничтоживший большую часть материальных ценностей и повлекший живописное бегство трех сторожей и кошки по крышам прилегающих зданий.

Гектор Панчон, отправленный на место происшествия по той разумной причине, что жил неподалеку, в западной части центрального округа, и мог добраться туда относительно быстро, написал короткую заметку о бедствии для ранних провинциальных выпусков, более пространный и волнующий отчет — для лондонского издания и, наконец, еще более длинный и подробный репортаж, дополненный рассказами ночных сторожей и очевидцев, а также персональным интервью, взятым у кошки, — для утренних выпусков двойника «Морнинг стар», газеты «Ивнинг комет», чья редакция располагалась в том же здании.

Завершив свои труды, он почувствовал голод и, прихватив только что отпечатанный экземпляр «Морнинг стар», устремился в круглосуточный ресторан на Флит-стрит, известный тем, что в любое неурочное время обслуживал журналистов, и в три часа утра уже наслаждался завтраком, состоявшим из сосисок на гриле и кофе с рогаликами.

Ел он неторопливо, со вкусом, довольный собой и выпавшей ему удачей, уверенный, что даже самый выдающийся из старших сотрудников газеты не смог бы написать колонку с такой же живостью, таким же воодушевлением и интересом, как это сделал он. Особой его гордостью было интервью с кошкой. Животное, судя по всему, было знатным крысоловом, прославившимся множеством подвигов. Более того, сообразительное животное, первым учуявшее дым, своим страдальческим мяуканьем привлекло внимание сторожа, кипятившего в тот момент воду для чая, а значит, подняло тревогу. Но и это еще не все. Уродливое черно-белое создание с пятнистой мордой готовилось в десятый раз стать матерью, и Гектор Панчон, в порыве блистательного вдохновения, пообещал читателям, что «Морнинг стар» будет следить за судьбой ожидаемого потомства, и призвал их подписываться на любимую газету, вносить посильный вклад в благотворительный фонд ветеринарной больницы и, таким образом, стать счастливым претендентом на роль хозяина одного из котят, еще до рождения заслуживших наследственную репутацию великолепных крысоловов. Гектор Панчон чувствовал, что хорошо поработал. Он проявил сообразительность и смелость, под свою ответственность пообещав ночному сторожу десять шиллингов за своевременную информацию о кошачьих родах, и заслужил похвалу ночного редактора, который заметил, что этот трюк может принести пользу газете.

Наполненный сосисками и чувством удовлетворения, Гектор Панчон лениво просмотрел утренний выпуск своей газеты, с одобрением остановившись на специальном пятничном репортаже и политической карикатуре. Потом, сложив ее, сунул в карман, дал официанту более чем щедрые чаевые в размере шести пенсов и вышел на Флит-стрит.

Утро было прекрасным, хоть и прохладным, и Гектор решил, что после ночных трудов небольшая прогулка пойдет ему на пользу. В отличном настроении он миновал увенчанный грифоном Темпл-Бар^[341], Королевский суд, церкви Святого Климента Датского и Сент-Мэри-ле-Стрэнд и пошел дальше по Кингсуэй; и только дойдя до поворота на Грейт-Куин-стрит, почувствовал, что во вселенной, в целом удовлетворительной, чего-то все же не хватает.

Грейт-Куин-стрит ведет к Лонг-Экер, в глубине которой находится Ковент-Гарден. Повозки и машины со всех концов сельской округи, навьюченные фруктами и цветами, тарахтя, въезжали на рынок и выезжали из него. Торговцы выгружали из них набитые тюки, огромные клети, круглые корзины, хрупкие лукошки, длинные плоские коробки — все это изобилующее запахами и красками, — потея и ворча, словно их деликатная ноша была чугунными чушками. Чтобы ублажить этих мужчин, уже открывались пабы, ибо Ковент-Гарден толковал лондонский распорядок дня так, чтобы он соответствовали его собственному перевернутому вверх ногами рабочему графику. У Гектора Панчона выдалась удачная ночь, и он уже отметил свой успех сосисками и кофе, но, черт возьми, существуют и более приличествующие случаю способы отпраздновать!

Вразвалку шествуя по улице в своем клетчатом тренче, надетом поверх практичных фланелевых брюк и твидового пиджака, Гектор Панчон вдруг осознал, что сегодня он — владыка мира, в том числе и всего пива, имеющегося на рынке Ковент-Гарден. Он свернул на Грейт-Куин-стрит, дошел до середины Лонг-Экер, перед входом в метро увернулся от лошади, тащившей фургон, направился к рынку, аккуратно пробираясь между ящиками, корзинами и телегами по брусчатке, застланной соломой, и, мурлыча какой-то жизнерадостный мотивчик, прошел через вращающуюся дверь в «Серого лебедя».

Несмотря на то что было еще только четверть пятого, жизнь в «Лебеде» кипела. Протиснувшись между двумя дородными извозчиками, Гектор Панчон пробрался к стойке и стал скромно ждать, когда хозяин закончит обслуживать постоянных посетителей и обратит внимание на него. Неподалеку шла оживленная дискуссия о достоинствах собаки по кличке Острая Молния. Гектор, обладавший невероятным чутьем на все, что могло стать новостью, достал из кармана газету и притворился, будто читает ее, на самом же деле стал внимательно прислушиваться.

— Я тебе вот что скажу, — говорил возчик по прозвищу Кулак, — в который уж раз скажу, Джо… Я так тебе скажу: коли такая вот собака навроде этой, не беспородная какая, останавливается на полдороге, как вкопанная, на всем скаку, как если б ее подстрелили, я себя спрашиваю: в чем тут дело?

— Ну? — сказал возчик Номер Два.

— А вот заруби себе на носу, — продолжал Кулак, — на животных не всегда можно полагаться. У них тоже есть выходные, как у нас с тобой, но что я говорю, так это…

— Эт-точно, — вставил мелкий мужчина, стоявший по другую сторону от возчика Номер Два, и повторил: — Эт-точно. А что еще более странно, так это то, что у них есть свои причуды. У меня когда-то был пес, так он не выносил вида козла. Или, может, запаха. Не знаю. Только стоило показать ему козла, как с ним случался припадок. А потом он весь день бегать не мог. Вот помню, раз привез я его на собачьи бега в Уайт-Сити, а там какой-то мужик вел по улице двух козлов на веревке…

— А что этот мужик хотел сделать с двумя козлами? — подозрительно поинтересовался возчик Номер Два.

— Почем мне знать, что он хотел с ними сделать, — возмущенно огрызнулся коротышка. — Это ж были не мои козлы, правильно? Так вот, пес…

— Это другое, — возразил Кулак. — Нервы есть нервы, и такая вещь, как козел, может с каждым случиться, а я толкую про…

— Что вам угодно, сэр? — обратился к Панчону хозяин.

— О, наверное, «Гиннес», — ответил Гектор. — «Гиннес» особенно хорош прохладным утром. Может, — добавил он, довольный собой и всем миром, — и эти джентльмены ко мне присоединятся?

Два возчика и коротышка, выразив благодарность, тоже заказали пиво.

— Странная вещь эти нервы, — сказал коротышка. — Вот, кстати, «Гиннес». У моей старой тетки был попугай. Та еще была птичка, скажу я вам. Болтать он научился у матроса. Слава богу, старуха не слышала и половины того, что он говорил, а вторую половину не понимала. Так вот, эта птица…

— Вижу, у вас большой опыт общения с разной живностью, — вставил Гектор Панчон.

— Эт-точно, — согласился коротышка. — Так вот, я хотел сказать, что у этого попугая случались нервные припадки, как ни удивительно. И тогда он сидел на своей жердочке и дрожал так, будто его вот-вот разорвет на куски. И как вы думаете, из-за чего все это?

— Будь я проклят, если знаю, — сказал возчик Номер Два. — Ваше здоровье, сэр.

— Мыши! — торжественно провозгласил коротышка. — Этот попугай с ума сходил при виде мышей. И как вы думаете, что мы ему давали, чтобы привести в чувство?

— Бренди, — предположил Кулак. — Для попугаев нет ничего лучше бренди. У нас был один, зеленый. Брат моей жены привез его из…

— Зеленые не такие говоруны, как серые, — перебил его Номер Два. — Вот в «Розе и короне», что на Севен-Дайелс^[342], был попугай…

— Бренди? — фыркнул коротышка. — Нет, это не для нашего. Он бы и не посмотрел на бренди.

— Да ну? — сказал Кулак. — А нашему только покажи бренди — он прям выпрыгивает из клетки, вот те крест. Но, само собой, немного — чайную ложечку…

— Ну, у тетки это был не бренди, — не сдавался коротышка. — Теткин попугай был непьющий. А что? Угадаете с трех раз — всех угощаю.

— Аспирин? — предположил хозяин, которому хотелось, чтобы рассказчик заказал выпивку на всех.

Коротышка покачал головой.

— Имбирь, — сказал Номер Два. — Иные птицы падки на имбирь — он внутренности возбуждает. Хотя некоторые считают, что он чересчур «горячительный», у птиц от него перья дыбом встают.

— «Нутракс» для нервов», — выдал свою догадку Гектор Панчон, которому в той самой утренней газете на глаза попалась реклама с интригующим заголовком «Стоит ли винить женщину?».

— «Нутракс» — мурá, — презрительно фыркнул коротышка, — как и вся остальная патентованная бурда. Нет. Крепкий кофе со щепоткой жгучего перца — вот что было птичке по вкусу. Вмиг приводило его в чувство. Вижу, проставляться придется не мне…

Он обвел всех задумчивым взглядом, и Гектор снова выставил угощение по кругу. Номер Два, чуть ли не залпом опорожнив свою кружку и подняв ее в знак общего приветствия, стал проталкиваться к выходу, а коротышка вплотную прижался к Гектору, пропуская краснолицего мужчину в смокинге, который стремительно вошел в паб и теперь стоял, покачиваясь, возле стойки.

— С-скотч с с-содовой, — заявил он без предисловий, — двойной с-скотч и с-совсем немного содовой.

Хозяин пристально посмотрел на него.

— Вс-се в п’рядке, — сказал вновь прибывший, — я знаю, о чем ты думаешь, мой мальчик, но я не пьян. Ни капли. Нервы н’много расш’тались, вот и вс-се. — Он помолчал, явно сознавая, что язык у него слегка заплетается. — Сидел с больным другом, — объяснил он, тщательно выговаривая слова. — Настоящее иш-шпытание для нервной шиштемы так вот прош-шидеть вш-шю ночь. Очень тяжело для органиш… органишма. Прошу прощения — небольшая авария ш моим жубным протежом, придетшя подправить. — Он поставил локоть на стойку, пошарил под ней ногой в поисках перекладины, сдвинул цилиндр на затылок и одарил всех лучезарной улыбкой.

Окинув его наметанным взглядом, хозяин «Лебедя» решил, что этот посетитель, вероятно, способен выдержать еще один скотч с содовой без катастрофических последствий, и выполнил заказ.

— Спсибо бльшое, приятель, — поблагодарил незнакомец. — Ну, всем здоровья! А что пьют эти джентльмены?

Гектор вежливо извинился, сказав, что ему уже достаточно и пора идти домой.

— Нет-нет, — обиженно запротестовал джентльмен. — Не говорите так. Домой еще рано. Ночь только началась. — Он дружески обнял Гектора за шею. — Мне нравится ваше лицо. Я люблю таких, как вы. Вы должны как-нибудь прийти посмотреть, как я живу. Розы вокруг крыльца и все такое прочее. Вот вам моя визитка. — Он пошарил в карманах, извлек на свет бумажник и шлепнул его на стойку.

Какие-то листки разлетелись в разные стороны.

— Ч-чертп’бери, — сказал человек в смокинге.

Гектор наклонился, чтобы поднять листки, но его опередил коротышка.

— Спасибо, спасибо, — сказал джентльмен. — Где же визитка? Это не визитка, это список покупок моей жены… У вас есть ж-жена?

— Пока нет, — признался Гектор.

— С-счастливец! — выразительно воскликнул незнакомец. — Нет ж-жены — нет ч-чертовых списков покупок.

Его блуждающее внимание сосредоточилось на списке, который он держал в одной руке, безуспешно пытаясь сфокусировать на нем прищуренный взгляд.

— Вечно таскаешь домой какие-то п-пакеты, как какой-то мальчик на п-побегушках. А куда я положил свой пакет?

— Когда вы пришли, у вас не было никакого пакета, сэр, — сказал возчик по прозвищу Кулак. Вопрос об угощении грозил забыться вовсе, и достойный человек, без сомнения, чувствовал, что пора напомнить джентльмену, что в пабе присутствуют и другие люди, кроме скромного мистера Панчона. — Таскать за собой пакеты… От такой работенки в горле пересыхает.

— Чертовски пересыхает, — подхватил женатый джентльмен. — Где мой скотч с содовой? Что вы сказали будете пить, приятель? — Он снова обнял Гектора Панчона, но тот деликатно высвободился из его объятий.

— Я действительно ничего не хочу… — начал было он, но, видя, что повторный отказ может обидеть джентльмена, сдался и попросил маленькую порцию биттера.

— Кстати о попугаях, — послышался высокий голос у них за спиной.

Гектор насторожился и, обернувшись, увидел иссушенного старика, сидевшего за маленьким столиком в углу и потягивавшего джин с тоником. Должно быть, он сидел там все это время, подумал Гектор.

Джентльмен в смокинге развернулся к старику так стремительно, что, не удержав равновесия, вынужден был ухватиться за коротышку, чтобы не упасть.

— Я ничего не говорил про по-пу-га-ев, — сказал он, очень тщательно выговаривая слово «попугай». — Я и не думал говорить о по-пу-га-ях.

— Когда-то я знавал пастора, у которого был попугай, — продолжал старик. — Его звали Джоуи.

— Кого, пастора? — уточнил коротышка.

— Нет, попугая, — мягко пояснил старик. — И этот попугай никогда не расставался с семьей этого пастора. Даже во время молитвы. И всегда говорил в конце «Аминь», как истинный христианин. И вот однажды этот пастор…

Толпа галдящих посетителей, ввалившихся с рынка, отвлекла внимание хозяина и поглотила несколько следующих фраз рассказа. Возчик поприветствовал знакомых, оказавшихся среди вновь прибывших, и отошел, чтобы выпить с ними еще кружку. Гектор, отделавшись от пьяного джентльмена, который теперь приглашал его на рыбалку с друзьями в Шотландию, повернулся, чтобы уходить, но его схватил за руку старик-рассказчик.

— … и старый пастор увидел, что епископ сидит на клетке с куском сахара в руке и говорит: «Ну, Джоуи, давай, скажи б… б… б… А это, заметьте, был епископ англиканской церкви. И как вы думаете, что он сделал потом?

— Даже представить себе не могу, — ответил Гектор.

— Сделал пастора каноником, — торжествующе сообщил старик.

— Не может быть! — сказал Гектор.

— Но это еще что, — продолжил старик. — Был один попугай, в Сомерсете…

Гектор понял, что рассказа о соммерсетском попугае уже не выдержит, поэтому деликатно высвободился и улизнул.

Затем он вернулся домой, принял ванну, после чего уютно свернулся в постели калачиком и мирно проспал до девяти утра. Позавтракав в халате, он стал переодеваться и именно тогда, перекладывая содержимое карманов своей ночной одежды в карманы повседневного темно-синего пиджака, обнаружил маленький пакетик. Тот был аккуратно свернут из белой бумаги, запечатан сургучом и снабжен невинной этикеткой «Бикарбонат натрия». Гектор с удивлением уставился на него.

Гектор Панчон, молодой человек со здоровым пищеварением, конечно, был наслышан о пищевой соде и ее достоинствах, но лишь в том смысле, в каком богатый человек наслышан о покупках в рассрочку. Сначала он подумал, что, должно быть, прихватил пакетик в ванной и машинально сунул его в карман, но потом вспомнил, что тем утром в ванную в брюках не входил, а накануне вечером все из карманов вынул. Он отчетливо помнил: когда ему поступило сообщение о пожаре, он поспешно рассовал по карманам обычные мелочи — носовой платок, ключи, горстку монет, карандаши и все такое прочее, лежавшее на туалетном столике, но никакой соды там быть не могло.

Гектор Панчон был озадачен. Взгляд на часы, однако, напомнил ему, что времени на гадания не оставалось. Ему надлежало быть в церкви Сент-Маргарет, в Вестминстере, к десяти тридцати, чтобы сделать репортаж о бракосочетании светской красавицы, которое происходило в условиях строгой секретности и поэтому в столь неурочное время. После этого он должен был поспешить в Кингсуэй-Холл, чтобы освещать политический митинг, потом — галопом в «Коннот»^[343], где давал официальный обед знаменитый летчик. Если речи к трем часам закончатся, он мог успеть на поезд в Эшер, где член королевской семьи открывал новую школу и устраивал по этому поводу торжественное чаепитие для детей. Тогда, если будет еще жив, он сумеет набросать тексты в поезде на обратном пути и закинуть их в редакцию, и у него появится время поразмыслить.

Эту насыщенную программу он выполнил без особых — во всяком случае, каких-то необычных — затруднений и, только положив на стол помощника редактора последний материал, отправился в таверну «Петух», где уселся за стол — усталый, но с сознанием хорошо проделанной работы — и энергично принялся за бифштекс. Тут он снова вспомнил о таинственном пакетике с содой. И чем больше он об этом думал, тем загадочней казалась ему находка.

Он перебрал в уме все свои передвижения прошлой ночью. Ему совершенно отчетливо помнилось, что, собираясь на пожар, он надел свой клетчатый тренч и застегнул его до подбородка, чтобы защитить пиджак и светло-серые брюки от сажи и воды из пожарных шлангов. Едва ли там кто-то мог сунуть ему в карман таинственный пакетик. После этого он брал интервью у разных людей и у кошки, писал текст в помещении редакции «Морнинг стар» и завтракал в ресторане на Флит-стрит. Предположение, что он случайно нашел и сунул в карман четыре унции соды в одном из этих мест, казалось невероятным. Если, конечно, кто-нибудь из коллег-газетчиков не решил над ним подшутить таким образом. Но кто? И в чем смысл шутки?

Он продолжал вспоминать дорогу домой и разговоры в «Сером лебеде». Подвыпивший мужчина в смокинге, подумал он, похож на человека, которому время от времени могут требоваться способствующие пищеварению и ветрогонные средства. Возможно, обнимая Гектора, он по ошибке сунул пакетик в его карман вместо своего. Возчики, мистер Панчон в этом не сомневался, порошка с собой не носят…

Порошок! Когда он четко произнес это слово — а Гектор Панчон обычно думал вслух и зачастую в процессе сочинения вполне сознательно беседовал сам собой, — перед ним замаячил большой знак вопроса. Питьевая сода? Как же! Ничего подобного! Гектор был готов поставить на кон свою журналистскую репутацию. Нащупав в кармане пакетик, он вынул его и был уже готов открыть, чтобы исследовать содержимое, но тут его посетила идея получше. Оставив свой съеденный лишь наполовину бифштекс, пробормотав удивленному официанту, что сейчас вернется, он, не надев шляпы, бросился в ближайшую аптеку, каковой оказалась аптека мистера Твидла, хорошо ему знакомого.

Аптека была закрыта, но внутри все еще горел свет, и Гектор принялся отчаянно колотить в дверь, пока ее не открыл помощник аптекаря. Мистер Твидл здесь? Да, но он уже уходит. Получив заверение, что мистеру Панчону позарез нужен мистер Твидл лично, помощник согласился передать это хозяину.

Мистер Твидл, в пальто и шляпе, появился из внутреннего помещения через несколько минут, которых оказалось достаточно, чтобы Гектор осознал, что, вероятно, он действует несколько опрометчиво и охотится за призраком, однако, начав охоту, следовало довести ее до конца.

— Послушайте, Твидл, — сказал он, — простите, что беспокою вас, возможно, все это полная ерунда, но я хотел бы, чтобы вы взглянули на это. Оно попало ко мне весьма странным образом.

Аптекарь взял пакетик и, подержав его в руках, спросил:

— А что с ним не так?

— Я не знаю, так с ним что-то или не так, я хочу, чтобы вы мне это сказали.

— Бикарбонат натрия, — произнес аптекарь, взглянув на этикетку и запечатанные края пакетика. — Имени аптекаря нет. Вы его, вижу, не открывали.

— Не открывал и хочу, чтобы вы засвидетельствовали это в случае необходимости. Выглядит так, будто куплен в аптеке, правда?

— Определенно так, — с некоторым удивлением согласился мистер Твидл. — Этикетка, похоже, настоящая, и печать, судя по всему, не взламывали, если вы это хотели от меня услышать.

— Да. Вы ведь подтверждаете, что я не мог его так запечатать, правда? Печать выглядит профессиональной.

— Абсолютно.

— А теперь, если вы в этом совершенно уверены, вскройте его.

Мистер Твидл аккуратно просунул лезвие перочинного ножика под один из клапанов пакета, сломал сургуч и развернул бумагу. Как и ожидалось, внутри находился мелкий белый порошок.

— Что дальше? — спросил мистер Твидл.

— Это действительно пищевая сода?

Мистер Твидл вытряхнул немного порошка себе на ладонь, внимательно рассмотрел его, понюхал, послюнявил палец, макнул его в порошок и поднес к языку. В следующий момент выражение его лица резко изменилось. Он достал носовой платок, вытер им язык, ссыпал остатки порошка обратно на бумагу и спросил:

— Как к вам это попало?

— Сейчас расскажу, — ответил Гектор, — только скажите, что это.

— Кокаин, — ответил мистер Твидл.

— Вы уверены?

— Совершенно.

— Господи! — возликовал Гектор. — Вот это да! Какой день! Послушайте, Твидл, найдется у вас минутка? Я хочу, чтобы вы пошли со мной и все это рассказали Хокинсу.

— Куда? Кому? — всполошился мистер Твидл.

Но Гектор Панчон не стал больше тратить слов, а просто схватил его за руку и потащил. Так перед мистером Хокинсом, редактором отдела новостей «Морнинг стар», предстал его взволнованный подчиненный в сопровождении задыхающегося свидетеля и с кокаином в руках.

Мистер Хокинс был опытным газетчиком и находке обрадовался. Тем не менее он не был лишен здравого смысла в вещах такого рода и понимал, что подобная информация должна быть доведена до сведения представителей закона. Во-первых, газете незачем портить отношения с полицией, во‐вторых, совсем недавно, когда информацию не придержали, вышла неприятность. Поэтому, выслушав рассказ Панчона и сделав ему законный реприманд за проволочку с исследованием таинственного пакета, он позвонил в Скотленд-Ярд.

Главный инспектор Паркер, с рукой на перевязи и нервами, натянутыми до предела, получил эту информацию дома, как раз тогда, когда подумал, что на сегодня с работой покончено. Он начал было страшно ругаться, но в последнее время в Ярде было много шума вокруг наркобанд, о которых рассказывали самые возмутительные вещи. В большом раздражении главный инспектор вызвал такси и отправился в редакцию «Морнинг стар» в сопровождении угрюмой личности, величаемой сержантом Ламли, который не любил Паркера и которого не любил Паркер, но который был в тот момент единственным оказавшимся в наличии сержантом.

К тому времени возбуждение Гектора Панчона значительно улеглось. После сорванной ночи и насыщенного рабочего дня его клонило в сон. Он не мог сдерживать зевоту, и главный инспектор не скрывал своего недовольства. Тем не менее, отвечая на его вопросы, Гектор сумел исчерпывающе описать свои передвижения в течение ночи и раннего утра.

— Стало быть, — сказал Паркер, когда его рассказ подошел к концу, — вы не можете сказать с какой бы то ни было определенностью, где к вам попал этот пакет?

— Не могу, — обиженно признал Гектор, который считал, что все должны быть благодарны ему за проявленную сообразительность, а вместо этого создавалось впечатление, будто он в чем-то виноват.

— Вы сказали, что нашли пакет в правом кармане пиджака. Неужели вы ни разу за все это время не залезли в карман, чтобы что-нибудь из него достать?

— Возможно, и залезал, — сказал Гектор, зевая, — но точно не помню. — И он снова непроизвольно зевнул.

— Что вы держите в этом кармане?

— Всякую всячину, — ответил Гектор. Сунув руку в карман, он извлек из него карандаш, коробок спичек, маникюрные ножницы, какой-то шнурок, открывалку для пива в бутылках, штопор, очень грязный носовой платок и крошки.

— Если вы вспомните, что пользовались каким-нибудь из этих предметов ночью… — начал Паркер.

— Должно быть, я пользовался носовым платком, — перебил его Гектор, растерянно глядя на платок. — Я собирался утром взять чистый. И взял. Где же он? А, в брючном кармане. Вот он. Но, разумеется, — добавил он торопливо, — это не тот пиджак, в котором я был ночью. Тогда на мне был старый твидовый. Наверное, я машинально переложил грязный платок в этот пиджак вместе со всем прочим, вместо того чтобы бросить его в бельевую корзину. Этот точно был со мной на пожаре. Видите, он весь в саже.

— Вижу, — сказал Паркер, — но не могли бы вы вспомнить, когда пользовались этим платком прошлой ночью? Наверняка, если бы вы что-нибудь доставали из кармана, вы не могли бы не нащупать там пакет.

— Вполне мог бы, — решительно возразил Гектор. — Мог просто не заметить. Я привык таскать в карманах кучу мусора. Боюсь, я не сумею вам помочь.

На него напал новый приступ жуткой зевоты, который он мужественно подавил, но тот болезненно прорвался через нос и уши с такой силой, что у него чуть не лопнули барабанные перепонки. Паркер бросил сердитый взгляд на его искаженное гримасой лицо.

— Постарайтесь сосредоточиться на том, о чем я вас спрашиваю, мистер Фиркин, — сказал он. — Если вы…

— Панчон, — обиженно вставил Гектор.

— Панчон, — повторил Паркер, — простите. Мистер Панчон, доставали ли вы в какой-нибудь момент…

— Я не знаю, — перебил его Гектор. — Честно, не знаю. Бесполезно спрашивать. Я не смогу вам сказать. Если бы мог, сказал бы, но я просто не могу.

Переводя взгляд с одного на другого, мистер Хокинс проявил элементарное понимание человеческой натуры.

— Думаю, — сказал он, — нам всем не помешает глоток виски.

Он достал из шкафа бутылку «Джонни Уокера», стаканы, сифон и поставил все это на стол. Паркер поблагодарил его и, устыдившись вдруг своего поведения, извинился.

— Простите, — сказал он. — Боюсь, я был немного резок. Мне недавно сломали ключицу, она все еще болит, и от этого я становлюсь излишне брюзгливым. Давайте подойдем к делу с другой стороны. Как вы думаете, мистер Панчон, почему кто-то выбрал именно вас, чтобы снабдить щедрой дозой наркотика?

— Полагаю, кто бы это ни был, он просто ошибся.

— Вероятно, так и есть. И вы считаете, что скорее всего это случилось именно в пабе?

— Да. Если только не в толпе на пожаре. Потому что во всех других местах — в редакции и там, где я брал интервью, все меня знали или, по крайней мере, знали, кто я.

— Звучит разумно, — согласился Паркер. — А как насчет того ресторана, где вы ели сосиски?

— Да, конечно. Но я не припоминаю, чтобы там кто-нибудь подходил ко мне настолько близко, чтобы можно было положить что-то в мой карман. И во время пожара это было невозможно, потому что мой плащ был застегнут до самого подбородка. Но в пабе я его расстегнул, и минимум четыре человека соприкасались там со мной — один из двух возчиков, он стоял впереди меня, низкого роста мужчина, похожий на зазывалу букмекерской конторы или кого-то в этом роде, пьяный тип в смокинге и старик, сидевший в углу. Хотя я не думаю, что это мог сделать возчик, он выглядел вполне естественно.

— Вы раньше бывали в «Сером лебеде»?

— Кажется, один раз, давным-давно. Во всяком случае, я не принадлежу к тамошним завсегдатаям. И мне кажется, что там с тех пор поменялся хозяин.

— И что же в вас такого, мистер Панчон, что побудило человека бесплатно вручить вам столь ценный товар, основываясь только на вашем внешнем виде?

— Бог его знает.

На столе яростно заверещал телефон, и мистер Хокинс, схватив трубку, углубился в долгий разговор с каким-то неизвестным абонентом. Полицейские со своим свидетелем отошли в дальний угол и продолжили разговор там, понизив голоса.

— Либо, — сказал Паркер, — вы точная копия какого-то розничного торговца наркотиками, либо почему-то произвели впечатление человека, которого они ожидали увидеть. О чем вы разговаривали?

Гектор Панчон напряг память.

— О беговых собаках, — сказал он наконец, — и о попугаях. Главным образом — о попугаях. А, да, еще о козлах.

— Собаки, попугаи, козлы?..

— Мы делились историями о попугаях, — объяснил Гектор Панчон. — Нет, постойте, начали мы с собак. Тот коротышка сказал, что у него была собака, которая не выносила козлов, и это привело нас к попугаям и мышам (про мышей я забыл упомянуть) и про одурманивание попугаев кофе с жгучим перцем.

— Одурманивание? — встрепенулся Паркер. — Кто употребил это слово?

— Да в общем-то никто. Просто попугай боялся мышей, и ему давали кофе с перцем, чтобы вывести из шока.

— Чей попугай?

— Кажется, тетки того коротышки. А старик знал попугая, который принадлежал священнику, и епископ пытался научить его ругаться, а потом повысил священника в должности. Не знаю, в чем там было дело: то ли священник шантажировал епископа, то ли епископу просто так уж понравился попугай.

— А в чем состояло ваше участие в разговоре?

— Да почти ни в чем. Я только слушал и платил за выпивку.

— А мужчина в смокинге?

— О, этот талдычил о списке покупок, который ему дала жена, и о пакете… Да-да, он что-то говорил о пакете, который якобы должен был быть при нем.

— И вы видели этот пакет?

— Нет, никакого пакета у него не было.

— Ладно, — сказал Паркер еще через несколько минут такого же бесполезного разговора. — Мы займемся этим делом, мистер Панчон. И большое спасибо вам и мистеру… Хокинсу за то, что вы привлекли к нему наше внимание. Пакет мы забираем; если вы нам снова понадобитесь, мы с вами свяжемся. — Он встал.

Мистер Хокинс, вскочив из-за стола, бросился к нему.

— Вы узнали все, что хотели? Полагаю, вы не желаете, чтобы эта история получила огласку? — добавил он с сожалением.

— Да, пока вы не должны ее обнародовать, — твердо ответил Паркер. — Но мы вам чрезвычайно обязаны, и если что-то выяснится, то вы будете первыми, кому мы сообщим все в подробностях. Большего пока обещать не могу.

Он вышел, сержант Ламли, мрачный и молчаливый, последовал за ним.

— Как жаль, Ламли, что эта информация не дошла до нас раньше. Мы могли бы сразу послать кого-нибудь в паб для наблюдения. Теперь-то уж поздно что-либо предпринимать.

— Да, сэр, поздно, — согласился сержант Ламли.

— Видимо, этот паб — место передачи наркотиков.

— Очень похоже, сэр.

— Груз наркотиков был весьма внушителен в этот раз. Значит, он предназначался для кого-то, кто курирует весьма широкую сеть распространения. Притом бесплатного. Это наводит на мысль, что человек, которого они ждали, — лишь посланец распространителя, который, без сомнения, рассчитывается непосредственно с главарем по каким-то иным каналам.

— Вероятно, сэр, — недоверчиво сказал сержант Ламли.

— Вопрос в том, что нам делать. Конечно, мы можем устроить облаву в пабе, но не думаю, что это будет благоразумно. Скорее всего, мы ничего не найдем и только спугнем преступников.

— В этом не было бы ничего необычного, — проворчал сержант.

— К сожалению. У нас ведь на «Серого лебедя» пока ничего нет?

— Насколько мне известно, нет, сэр.

— Сначала надо все проверить. Хозяин может быть связан с этим делом, а может и не быть. Весьма вероятно, что не связан, но мы должны убедиться. Отрядите-ка по меньшей мере двух человек последить за «Лебедем». Они не должны вызывать подозрений. Пусть заходят время от времени, болтают о попугаях и козлах и присматриваются, не происходит ли там чего-нибудь необычного. И пусть попытаются разузнать побольше о тех людях — о коротышке, старике и франте. Думаю, это будет нетрудно. Отберите двух разумных, тактичных ребят, не трезвенников, и, если они ничего не выяснят за день-два, замените их другими. И проследите, чтобы они выглядели подобающе обстановке, без форменных ботинок и прочих глупостей.

— Так точно, сэр.

— И ради бога, Ламли, не будьте таким мрачным, — взмолился главный инспектор. — Мне бы хотелось, чтобы служебный долг исполнялся с бóльшим воодушевлением.

— Я постараюсь, — обиженно буркнул сержант Ламли.

За сим главный инспектор решительно направился домой — спать.

Глава 13 Затруднительное положение руководителя группы

— Простите, мисс, — обратился к мисс Росситер Томпкин, дежурный администратор, — вы случайно не видели где-нибудь мистера Уэддерберна? Его нет в кабинете.

— Кажется, я видела его у мистера Инглби.

— Большое спасибо, мисс.

Обычно веселое лицо Томпкина выглядело озабоченным, и выражение озабоченности усугубилось, когда он вошел в комнату мистера Инглби и увидел там только самогó мистера Инглби и мистера Бредона. Он повторил свой вопрос.

— Уэддерберн только что отправился в «Бримс-билдингс» по поводу рекламной вставки в какой-то журнал, — ответил мистер Инглби.

— О-о! — тихо протянул Томпкин.

Он пребывал в таком замешательстве, что Инглби поинтересовался:

— А в чем дело?

— Видите ли, сэр, дело в том — но это строго между нами, — что происходит кое-что странное. И я не знаю, что делать.

— При всех затруднениях, — шутливо вставил Бредон, — обращайтесь к Старому Чудаку. Хотите знать, сколько пуговиц должно быть на выходном жилете? Как правильно есть апельсин в общественном месте? Как представить первую жену будущей третьей? Старый Чудак вас всему научит.

— Послушайте, сэр, если вы сохраните все в тайне… вы и мистер Инглби…

— Говорите, Томпкин. Мы будем немы, как немой кинематограф. Любая сумма от пяти до пяти тысяч фунтов исключительно под вашу расписку. Никаких неудобных вопросов. Никакого залога. Говорите: что у вас за проблема?

— Не у меня, сэр. Дело в том, что пришла молодая дама, которая спрашивает мистера Толбоя, а он на совещании с мистером Армстронгом и мистером Тулом, и я не хочу передавать ему туда записку.

— Ну так попросите ее подождать, — посоветовал мистер Инглби.

— В этом-то и дело, сэр. Я попросил, а она говорит, что я просто хочу от нее избавиться, чтобы дать возможность мистеру Толбою незаметно улизнуть, она очень сердится и грозит обратиться к мистеру Пиму. Видите ли, сэр, я не знаю, в чем там дело, — здесь Томпкин напустил на себя невинный вид, — но подозреваю, что ни мистеру Толбою, ни мистеру Пиму это не понравится. Вот я и подумал: поскольку мистер Уэддерберн, так сказать, чаще всего общается с мистером Толбоем…

— Понимаю, — сказал Инглби. — Где эта молодая дама?

— Я усадил ее в малом конференц-зале, — неуверенно произнес Томпкин, выделив слово «усадил», — но, конечно, если она оттуда выйдет — а ее ничто не остановит — и доберется до мистера Пима или хотя бы до мисс Фирни… Понимаете, сэр, когда такие особы, как мисс Фирни, находятся при исполнении служебных обязанностей, они обращают внимание на разные вещи, хотят они того или нет. Это не то, что вы или я, сэр. — Томпкин перевел взгляд с Инглби на Бредона, давая понять, что слово «сэр» относится к обоим.

Бредон, чертивший какие-то узоры на промокашке, поднял голову.

— Как она выглядит? — спросил он. — Я имею в виду, — добавил он, заметив замешательство Томпкина, — на ваш взгляд, она действительно в бедственном положении или просто собирается устроить скандал?

— Ну, сэр, — ответил Томпкин, — если вы меня спрашиваете, так, по-моему, она та еще штучка.

— Пойду успокою ее, — сказал Бредон. — А вы, пожалуйста, поставьте в известность мистера Толбоя, как только он освободится.

— Очень хорошо, сэр.

— И постарайтесь, чтобы по конторе не пошли слухи. Может, все это какой-то пустяк.

— Совершенно верно, сэр. Я не болтун. Но есть ведь еще мальчишка-посыльный в вестибюле…

Бредон вышел с таким видом, словно возложенная им на себя задача не составляла никакого труда. Однако к тому времени, когда он подходил к малому конференц-залу, лицо его выражало преувеличенную любезность и доброжелательность. Войдя, он наметанным взглядом сразу же охватил все детали, касавшиеся женщины, поспешно вскочившей ему навстречу: тяжелый взгляд, сварливо поджатые губы, кроваво-красные заостренные ногти и суперизысканные туфли.

— Добрый день, — произнес он бодро. — Вам нужен мистер Толбой, полагаю? Он скоро освободится. Но сейчас он проводит важное совещание с клиентами и никак не может отлучиться, поэтому я взял на себя смелость развлечь вас пока. Вы курите, мисс… э-э… простите, служащий не сообщил мне вашего имени.

— Вавасур. Мисс Этель Вавасур. А вы кто? Вы мистер Пим?

Бредон рассмеялся.

— Господи, нет, конечно. Я — рядовой сотрудник, один из младших копирайтеров, только и всего.

— Понятно. Вы приятель Джима?

— Толбоя? Не то чтобы. Просто я проходил мимо и услышал, что Толбоя спрашивает очень красивая молодая дама. Вот я и подумал: почему бы не зайти и не скрасить ей ожидание?

— Ах, как это ужасно любезно с вашей стороны, — с издевкой сказала мисс Вавасур и весьма пронзительно рассмеялась. — Догадываюсь, что Джим послал вас отвлечь меня, чтобы тем временем сбежать через черный ход. Очень на него похоже.

— Уверяю вас, моя дорогая, что сегодня я вообще не видел Толбоя и не разговаривал с ним. И боюсь, узнав, что я заходил сюда поболтать с вами, он на меня разозлится. Что неудивительно. Если бы вы пришли ко мне, я бы возненавидел любого, кто проявил бы к вам назойливое любопытство.

— Ах, оставьте! — отрезала мисс Вавасур. — Я отлично знаю таких, как вы. Вы любого способны заговорить до смерти. Но вот что я вам скажу: если Джим Толбой думает, что может провести меня, посылая своих дружков-краснобаев пускать мне пыль в глаза, то он горько ошибается.

— Дорогая моя мисс Вавасур, как же вы заблуждаетесь! Вы совсем неправильно меня воспринимаете. Я здесь вовсе не для того, чтобы защищать интересы Толбоя, — разве что я готов признать, что этот офис, пожалуй, действительно не самое подходящее место для личных конфиденциальных встреч. Осмелюсь высказать суждение, что было бы благоразумней перенести свидание в какое-нибудь другое место и на другое время…

— Да уж конечно! — воскликнула мисс Вавасур. — Но если мужчина не отвечает на твои письма, не приходит и ты даже не знаешь, где он живет, то что остается делать? Я вовсе не хотела доставлять неприятности кому бы то ни было. — Тут мисс Вавасур всхлипнула и приложила носовой платочек к накрашенным ресницам.

— Боже милостивый! — сказал Бредон. — Как это немилосердно и неблагородно!

— Совершенно с вами согласна, — подхватила мисс Вавасур. — От джентльмена такого не ожидаешь, правда? Но так оно и есть. Когда мужчина просто рассказывает девушке сказки — одно дело, а когда она из-за него попадает в беду — это уже другое. Тогда он перестает разливаться перед ней соловьем в обещаниях жениться… Ну так можете сказать ему, что ему придется это сделать, иначе я подниму шум в этой конторе, прорвусь к мистеру Пиму и выведу Джима на чистую воду. В наши дни девушке приходится самой о себе заботиться. Ах, если бы был кто-нибудь, кто смог бы меня защитить, только вот теперь, когда бедная тетушка умерла, на свете не осталось ни одной живой души, которая вступилась бы за меня. — В ход снова пошел носовой платочек.

— Но моя дорогая девочка, — сказал Бредон, — даже такой великий тиран, как мистер Пим, не сможет заставить Толбоя жениться на вас, потому что он уже женат.

— Женат? — Мисс Вавасур убрала носовой платок, продемонстрировав абсолютно сухие и очень злые глаза. — Грязная свинья! Так вот почему он никогда не приглашал меня к себе домой! Все втирал мне очки насчет того, что у него якобы всего одна комната и квартирная хозяйка весьма строга относительно гостей. Впрочем, это не имеет значения. Ему придется жениться. А его жена может с ним развестись. Видит бог, причина у нее для этого имеется. У меня есть его письма. — Она невольно метнула взгляд на свою большую нарядную сумку, но тут же осознала свой промах и умоляюще посмотрела на Бредона, который теперь точно знал, с кем имеет дело.

— Значит, они у вас с собой. Это очень предусмотрительно с вашей стороны. Послушайте, мисс Вавасур, что толку разговаривать в таком ключе? Вы можете быть со мной совершенно откровенны. Ведь ваша цель состоит в том, чтобы пригрозить Толбою: мол, если он не заплатит, вы покажете эти письма мистеру Пиму, разве не так?

— Разумеется, нет.

— Вы так преданны Толбою, что всегда носите его письма с собой?

— Да… Нет… Я не говорила, что они со мной.

— Нет? Но вы понимаете, что теперь это очевидно? Так вот послушайтесь совета человека, который вдвое старше вас. (Это было чрезмерно великодушной оценкой возраста мисс Вавасур, потому что ей в лучшем случае было лет двадцать восемь.) Если вы устроите здесь скандал, ничего особенного не произойдет, разве что Толбой лишится работы, а вместе с ней и денег — для вас или для кого угодно другого. А если вы попытаетесь продать ему эти письма, то для этого существует название, и вам оно хорошо известно.

— Все это прекрасно, — недовольно сказала мисс Вавасур, — но как быть с той неприятностью, которую он на меня навлек? Я, видите ли, манекенщица, а если моя фигура будет навсегда испорчена и я потеряю работу…

— Вы уверены, что не ошибаетесь?

— Разумеется, уверена. За кого вы меня принимаете? За невинную девочку?

— Упаси бог, — ответил Бредон. — Не сомневаюсь, что Толбой будет готов прийти к взаимовыгодному соглашению. Но позвольте мне дать вам совет: никаких угроз и никаких скандалов. В мире — вы уж меня простите — существуют и другие мужчины.

— Существуют, — простодушно ответила мисс Вавасур, — но вы же понимаете, что они не горят желанием взять девушку с бременем. Вы бы ведь не взяли, правда?

— О, я? Я в этих соревнованиях не участвую, — сказал Бредон,быть может, с чуть большей поспешностью и резкостью, чем требовалось, чтобы высказывание прозвучало лестно. — Но если говорить о ситуации в целом, то я уверен: вы сочтете за благо не поднимать бучу — по крайней мере, здесь. Потому что это одна из тех старомодных фирм, в которых не любят, чтобы что-нибудь неприятное или… э-э… нежелательное происходило в их стенах.

— Конечно, не любят, — лукаво произнесла мисс Вавасур, — именно поэтому я и здесь.

— Ну да, только, поверьте мне, вы ничего не добьетесь, устроив скандал. Совсем ничего. И… О, а вот и пропавший джентльмен. Пожалуй, мне надо идти. Привет, Толбой. Я тут развлекал даму в ваше отсутствие.

Толбой, с побелевшим лицом и дрожащими губами, молча смотрел на Бредона секунду-другую, а потом сдавленно произнес:

— Премного благодарен.

— О, не благодарите меня, — ответил Бредон. — Это я должен вас благодарить за удовольствие. — Он вышел и закрыл дверь, оставив их наедине.

«Хотел бы я знать, — размышлял мистер Бредон, поднимаясь по лестнице и возвращаясь в свою сыщицкую ипостась, — не ошибаюсь ли я насчет Виктора Дина. Не был ли он обыкновенным шантажистом, намеревавшимся обратить слабости своих коллег к собственной выгоде? Достаточно ли этого, чтобы размозжить человеку череп и скинуть его с лестницы, с железной, заметьте, лестницы, падение с которой смертельно? Кто, вероятно, мог бы помочь мне в этом разобраться, так это Уиллис, но почему-то старина Уиллис глух к моему прославленному красноречию. Стóит ли снова попытаться разговорить его? Если бы только я был уверен, что он — не тот самый джентльмен, который напал на моего зятя Чарлза и вынашивает планы относительно моей бренной оболочки. Не то чтобы я был против того, чтобы кто-нибудь вынашивал планы относительно меня, но мне не хотелось бы стать конфидентом человека, за которым я охочусь, — вроде того тупоголового героя детективных рассказов, который в конце оказывается злодеем. Вот если бы удалось увидеть Уиллиса во время спортивных занятий, все стало бы яснее, но он, похоже, презирает любую активность на свежем воздухе — и это, если вдуматься, само по себе странно».

Поразмыслив еще немного, он отправился в кабинет Уиллиса.

— Простите, Уиллис, не помешаю? — спросил он.

— Нет. Входите.

Уиллис поднял голову от листа бумаги, на котором красовался завлекательный слоган: «МАГНОЛИЯ БЕЛАЯ, МАГНОЛИЯ ШЕЛКОВИСТАЯ — вот что скажут о ваших руках». Выглядел он подавленным и больным.

— Послушайте, Уиллис, — сказал Бредон, — мне нужен ваш совет. Я знаю, мы с вами не слишком ладим…

— Нет-нет, это моя вина, — перебил его Уиллис. С минуту казалось, что в нем происходит какая-то внутренняя борьба, а потом речь его полилась потоком, будто бы вопреки его собственной воле: — Думаю, я должен перед вами извиниться. Похоже, я ошибся.

— Что конкретно вы имеете против меня? Я, по правде говоря, так и не смог этого понять.

— Я думал, что вы принадлежите к этой чертовой компании наркоманов и пьяниц Виктора Дина и пытаетесь снова заманить в нее Памелу… мисс Дин. Но она сказала мне, что это не так. Но я же видел ее там с вами, а теперь она говорит мне, что это я виноват в том, что вы… что вы… о, черт!

— Так в чем же все-таки дело?

— Я скажу вам, в чем, — с горячностью ответил Уиллис. — Вы навязали мисс Дин свое знакомство — бог знает, что вы ей сказали, она мне не говорит. Притворились, будто были другом ее брата или что-то в этом роде. Так ведь?

— Не совсем. Я познакомился с мисс Дин благодаря делу, связанному с ее братом, но мы с ним никогда знакомы не были, и она это знает.

— Тогда какое это имеет к нему отношение?

— Боюсь, этого я вам сказать не могу.

— Звучит чертовски подозрительно, — заметил Уиллис, помрачнев. Потом он, видимо, вспомнил, что собирался извиниться, и продолжил: — Но в любом случае вы зачем-то повели ее в то отвратительное место у реки.

— Это тоже не совсем так. Я попросил ее взять меня с собой, поскольку не смог бы проникнуть внутрь без рекомендации.

— Ложь! Я ведь спокойно прошел.

— Мисс Дин велела им вас пропустить.

— О! — Уиллис на миг смутился. — Ну, как бы то ни было, вы не имели права просить приличную девушку о чем-то подобном. То же самое делал Дин, и меня это очень тревожило. Такой дом — неподходящее место для нее, и вы это прекрасно понимаете.

— Понимаю. И сожалею, что вынужден был это сделать. Но вы, вероятно, заметили: я позаботился, чтобы с ней ничего не случилось.

— Откуда мне это знать? — проворчал Уиллис.

— Вы не слишком хороший сыщик, — улыбнулся Бредон. — Придется вам поверить мне на слово: она была там в полной безопасности.

— Вам я верить не обязан, но ей верю, а она говорит то же самое. Но если вы не отъявленный мерзавец, зачем хотели туда попасть?

— Этого я вам тоже сказать не могу. Но могу предложить несколько подходящих разумных объяснений. Я мог быть журналистом, посланным написать материал о новейшей разновидности ночных клубов. Или сыщиком, выслеживающим торговцев наркотиками. Или адептом новой религии, пытающимся спасать души грешников послевоенного общества. В конце концов, я мог быть влюблен в кого-то — ну, скажем, в пресловутую Дайану де Момери, — и пригрозить мисс Дин, что покончу с собой, если меня ей не представят. Вот вам навскидку четыре версии, но, если потребуется, я мог бы придумать и другие.

— Например, вы сами могли быть наркоторговцем, — подхватил Уиллис.

— Это мне в голову не пришло. Но если бы дело обстояло именно так, сомневаюсь, что мне понадобилась бы рекомендация мисс Дин, чтобы войти в эту компанию.

Уиллис пробормотал что-то нечленораздельное.

— Однако полагаю, мисс Дин более-менее сняла с меня подозрения в том, что я человек безнадежно испорченный. Так в чем же дело?

— А дело в том, — проворчал Уиллис, — что вы… о господи! Вы — свинья, вы ее бросили, и она говорит, что это я виноват.

— Не стоит так выражаться, старина, — сказал Бредон, искренне огорчившись. — Это неприлично.

— Да… Конечно, я не вполне джентльмен. Никогда им не был…

— Если вы сейчас скажете, что не учились в привилегированной частной школе, я закричу, — предупредил Бредон. — Да что же это происходит с Копли, Смейлом и всеми этими несчастными идиотами, которые пестуют свой комплекс неполноценности, сравнивая достоинства тех или иных учебных заведений, в то время как это ничегошеньки не значит. Я сыт этим по горло. Возьмите себя в руки. Где бы человек ни получил образование, он должен понимать, что не следует так говорить о девушке. Особенно если для этого нет никаких оснований.

— Но основания есть, — сказал Уиллис. — Вы этого не понимаете, но я-то знаю. Мужчина всегда остается мужчиной, а такие, как вы, обладают особым шармом, и женщины каждый раз на это попадаются. Я знаю, что как мужчина я ничем не хуже вас, но я не выгляжу так, как вы, и в этом все дело.

— Могу лишь заверить вас, Уиллис, что…

— Знаю, знаю. Вы никогда не были близки с мисс Дин — это вы хотели сказать? Что вы никогда ни словом, ни взглядом, ни жестом и так далее и тому подобное не дали ей ни малейшего повода… Все это мне хорошо известно. И она это признает. Но это еще более усугубляет дело.

— Боюсь, что вы очень глупая пара, — сказал Бредон. — И искренне полагаю, что вы сильно заблуждаетесь относительно чувств мисс Дин.

— Похоже на то, черт возьми.

— Вот и я так думаю. В любом случае вам не следовало ничего мне об этом говорить. И в любом случае я ничего не могу поделать.

— Она попросила меня, — с несчастным видом сказал Уиллис, — извиниться перед вами и заставить… попросить вас… уладить дело.

— Здесь нечего улаживать. Мисс Дин прекрасно знает, что мои разговоры с ней носили чисто деловой характер. Единственное, что я могу сказать, Уиллис: если вы соглашаетесь выполнить такую просьбу женщины, то она будет считать вас тряпкой. Какого дьявола вы не сказали ей, что пошлете меня к черту? Может быть, она именно это хотела от вас услышать.

— Вы так думаете?

— Я в этом уверен, — сказал Бредон, который ни в чем не был уверен, но подумал, что лучше сделать вид, что это так. — Не надо создавать безвыходных ситуаций. Я испытываю большую неловкость и не сомневаюсь, что мисс Дин тоже ужасно расстроилась бы, узнав, чтó вы о ней говорили. Думаю, единственное, что она имела в виду, так это то, что вы совершенно неправильно истолковали обычное деловое знакомство и проявили необоснованную враждебность, вот она и попросила вас исправить ситуацию, чтобы, если мне снова понадобится ее помощь, не возникло никаких недоразумений. Разве не это, пусть и другими словами, она вам сказала?

— Да, — согласился Уиллис. Это было ложью, и он знал, что Бредон знает, что это ложь, но мужественно соврал. — Конечно, именно это она мне и сказала. Но, боюсь, я все неверно истолковал.

— Вот и хорошо, — обрадовался Бредон, — инцидент исчерпан. Передайте мисс Дин, что дело мое хорошо продвигается и что, когда мне снова понадобится ее великодушная помощь, я без колебаний обращусь к ней. Ну, теперь все?

— Да, все.

— Вы уверены — пока мы здесь, — что не хотите снять еще какой-нибудь груз с души?

— Да н-нет.

— Как-то неуверенно вы это сказали. Есть ведь что-то еще, что вы давно хотите мне поведать, я прав?

— Не так уж давно. Несколько дней.

— Со дня ежемесячного чаепития?

Уиллис вздрогнул всем телом. Бредон, не сводя с него настороженного взгляда, принялся развивать успех.

— Той ночью вы пришли на Грейт-Ормонд-стрит, чтобы что-то мне рассказать?

— Откуда вы знаете?

— Я не знаю, я догадался. Как я уже говорил, детектив вы никудышный. Думаю, это вы тогда потеряли карандаш?

Он достал карандаш из кармана и протянул его Уиллису.

— Карандаш? Про карандаш я ничего не знаю. Где вы его нашли?

— На Грейт-Ормонд-стрит.

— Не думаю, что это мой. Не знаю. Кажется, мой при мне.

— Ладно, неважно. Вы приходили тогда, чтобы извиниться?

— Нет. Я приходил, чтобы объясниться с вами. Я хотел расквасить вам физиономию, если хотите знать. Пришел, когда не было еще десяти…

— Вы звонили в мою дверь?

— Нет. И скажу вам почему. Я заглянул в ваш почтовый ящик, увидел письмо от мисс Дин и… не рискнул подняться по лестнице. Боялся, что не сдержусь. Я был готов вас убить. Поэтому ушел и долго бродил, пока не перестал вообще что-то соображать.

— Понятно. И вы не попытались до меня добраться?

— Нет.

— Ладно. — Бредон махнул рукой, давая понять, что тема закрыта. — Неважно. Меня просто немного озадачил этот карандаш.

— Карандаш?

— Да, я, видите ли, нашел его на верхней площадке, прямо под своей дверью, и не мог понять, как он туда попал, вот и все.

— Это был не я. Я по лестнице не поднимался.

— Как долго вы пробыли в доме?

— Всего несколько минут.

— И все это время находились в нижнем вестибюле?

— Да.

— Ну, тогда это не мог быть ваш карандаш. Очень странно, потому что таких карандашей, как вы знаете, нет в продаже.

— Может, вы сами его уронили?

— Может быть. Такое объяснение кажется самым вероятным, не правда ли? Впрочем, это совсем неважно.

Последовала короткая, но весьма неловкая пауза, которую прервал Уиллис, спросив натянутым тоном:

— Так о чем вы хотели со мной посоветоваться?

— Об одном старом деле, — ответил Бредон. — Вероятно, теперь, когда мы выяснили все недоразумения, вам будет легче сказать мне то, что я хочу узнать. Поскольку волей обстоятельств мне пришлось столкнуться с семьей Динов, я испытываю некоторое любопытство относительно покойного Виктора. От его сестры я узнал, что он был хорошим, добрым братом, но, к сожалению, обладал несколько вольными моральными принципами, и это, насколько я понял, означает, что он увлекся Дайаной де Момери. По словам мисс Дин, он водил ее по разным местам для того, чтобы встречаться там с прекрасной Дайаной, но вмешались вы. Мисс Дин поняла всю сомнительность ситуации и отказалась помогать брату, одновременно — вопреки логике — воспротивившись вашему вмешательству. Потом, наконец, Дайана де Момери бросила Виктора и отказала ему от дома. Пока все правильно?

— Да, — подтвердил Уиллис, — кроме того, что мне не верится, будто Дин был на самом деле влюблен в эту де Момери. Думаю, он был польщен и считал, что может использовать ее в своих целях. По сути, он был маленьким мерзавцем.

— Она давала ему деньги?

— Да, давала, но это мало помогло, потому что он вскоре понял, что эта их компания ему не по карману. Естественно, он не был одним из них. Карты ему удовольствия не доставляли, хотя он был вынужден играть, чтобы удержаться среди них, да и пьющим он не был. По правде говоря, он бы больше мне нравился, если бы пил. Наркотики он тоже не принимал. Думаю, именно поэтому он и надоел мисс де Момери. Самое худшее в этой компании то, что они не успокаиваются, пока не сделают всех, с кем имеют дело, такими же мерзавцами, как они сами. Если бы они ограничивались тем, что сводили в могилу наркотиками самих себя, то чем скорее они бы это сделали, тем лучше было бы для всех. Я бы сам с радостью подогнал им телегу этой дряни. Но они заманивают в свои сети порядочных людей и разрушают их жизни. Вот почему я так тревожусь за Памелу.

— Однако вы сказали, что Дину удалось остаться чистым.

— Да, но Памела — она другая. Она весьма импульсивна — не то чтобы ее легко одурачить, но она легко увлекается всякой всячиной. Она любит жизнь и стремится испробовать все хотя бы раз. А если она увлекается каким-нибудь человеком, то хочет делать все, что делает он. Она нуждается в ком-нибудь… ладно, неважно. Я не желаю обсуждать Памелу. Просто хотел сказать, что Виктор был ее полной противоположностью: очень осмотрительным и не упускавшим свой шанс.

— Вы хотите сказать, что он был из тех, кто выжимает из друзей все, что может?

— Он был из тех, у кого никогда не имелось своих сигарет и кого никогда не оказывалось на месте в тот момент, когда наступала его очередь угощать компанию. И он всегда присваивал чужие идеи.

— Тогда у него была весомая причина водиться с компанией Дайаны де Момери. Как вы сказали, их общество дорого стоит.

— Да, должно быть, он предвидел какую-то выгоду в будущем. И когда для этого понадобилось пожертвовать сестрой…

— Точно. Но это все так, к слову. Что я действительно хотел от вас узнать, так это следующее: допустим, он обнаружил, что некто — скажем, некто в этом офисе, не исключая и вас, — имеет, как говорится, свой скелет в шкафу. Мог ли Виктор Дин… э-э… предоставить этот скелет в распоряжение патологоанатома?

— Вы имеете в виду — шантажировать кого-то? — напрямую спросил Уиллис.

— Ну, это слишком сильное слово, впрочем, давайте назовем это так.

— Не знаю, — ответил Уиллис по некотором размышлении. — Не хочется так думать о ком бы то ни было. Но могу сказать, что подобное предположение меня не шокирует. Если бы мне сказали, что он кого-то шантажировал, я бы не сильно удивился. Только, поскольку это весьма серьезное преступление, шантаж должен был быть абсолютно безопасным для него, направленным на жертву, которая не могла себе позволить предстать перед судом. Прошу заметить, что у меня нет ни малейшего основания предполагать, будто он действительно занимался чем-то подобным. И, разумеется, у него никогда не было каких-то особых денег. Во всяком случае, он вел себя достаточно осторожно, чтобы не демонстрировать их. Он не допустил бы, чтобы из его стола вываливались пачки банкнот.

— Вы полагаете, разбрасывание денег обеспечивает презумпцию невиновности?

— Ничуть. Оно лишь свидетельствует о беспечности, а Дин, безусловно, беспечным не был.

— Что ж, спасибо за откровенность.

— Не за что. Только ради бога не передавайте Памеле то, что я говорил о Викторе. У меня и так из-за этого было достаточно неприятностей.

Бредон заверил его, что ему нечего опасаться, и отбыл с вежливым поклоном, но по-прежнему озадаченный.

Мистер Толбой маялся, поджидая его в конце коридора.

— О, Бредон, я вам весьма признателен. Уверен, я могу положиться на вас в том, что вся эта история не распространится дальше, чем уже распространилась. Все это, безусловно, полный абсурд. Этот дурак Томпкин, похоже, совсем мозги растерял. Ну, я ему устроил хорошую выволочку.

— Да, конечно, — ответил Бредон. — Никаких проблем. Много шуму из ничего. Мне, в общем-то, и вмешиваться не нужно было. Но мало ли что. Я хочу сказать, если бы вы задержались и мисс Вавасур устала бы ждать… ну, вы понимаете.

— Да. — Толбой облизнул пересохшие губы. — Могла бы выйти неловкость. Когда девушки впадают в истерику, они иногда говорят больше, чем думают. Как вы наверняка догадываетесь, я немного сглупил. Но теперь с этим покончено. Я все уладил. Неприятно, конечно, но ничего ужасного. — Он вымученно рассмеялся.

— Вы выглядите немного уставшим.

— Так и есть. Дело в том, что я не спал всю ночь. Моя жена… ну, прошлой ночью моя жена родила. Отчасти именно поэтому… впрочем, черт, какая разница.

— Вполне понимаю, — сказал Бредон. — Это очень утомительно. Почему вы не взяли отгул?

— Не хотел. У меня было много дел. В такие моменты лучше занять чем-то голову. Кроме того, в этом не было необходимости. Все прошло хорошо. Наверное, вы считаете меня жуткой свиньей.

— В любом случае, вы не первый и не последний, — улыбнулся Бредон.

— Да, думаю, это довольно обычное явление. Могу лишь сказать, что это не повторится.

— Должно быть, все это поставило вас в адски трудное положение.

— Да, но все не так плохо. Как вы сами сказали, я не единственный мужчина, с которым такое случилось. Какой толк расстраиваться, правда? Ну, еще раз: большое вам спасибо. Можно считать тему закрытой, да?

— Абсолютно. И вам совершенно не за что меня благодарить. Чего ты хочешь, сынок? — обратился он к подошедшему посыльному.

— У вас есть какие-нибудь письма для отправки, сэр?

— Нет, спасибо, — ответил Бредон.

— Постой минутку, — задержал мальчика Толбой. — У меня есть письмо. — Он сунул руку в нагрудный карман и достал уже запечатанный конверт. — Одолжите мне ручку на минуту, Бредон. А ты, — повернулся он к посыльному, — сбегай к мисс Росситер и попроси у нее марку, вот тебе полтора пенса.

Он взял протянутую Бредоном ручку и, склонившись над столом, поспешно написал на конверте: «Мистеру С. Смиту, эсквайру». Подняв взгляд, он заметил, что Бредон с любопытством наблюдает за ним, и тому пришлось извиниться:

— Простите. Сунул нос не в свое дело. Проклятая привычка. Подхватил в комнате машинисток.

— Ничего, это всего лишь записка биржевому маклеру.

— Везет тому, у кого есть чем торговать на бирже.

Толбой рассмеялся, приклеил марку и, передав письмо ожидавшему мальчику, заметил:

— Так кончается утомительный день.

— Это Тул вас так утомил?

— Не более, чем обычно. Забраковал вариант «Вся в слезах, как Ниоба»^[344]. Сказал, что не знает, кто такая Ниоба, и подозревает, что никто не знает. Зато утвердил «Слезы, праздные слезы», потому что, когда он был мальчиком, отец любил в кругу семьи читать Теннисона вслух.

— Ну, хоть один удалось спасти.

— Да. Ему вообще понравилась идея цитирования поэзии. Сказал, что это придает шик его рекламе. Можете тоже придумать что-нибудь этакое. Он любит иллюстративные цитаты.

— Пожалуйста. «Как летняя гроза, излились ее слезы». Тоже Теннисон. И картинка: девяностолетняя няня качает на коленях младенца. Младенцы всегда проходят на ура. (Простите, кажется, от младенцев нам сегодня никуда не деться.) А текст можно начать так: «Слезы часто приносят облегчение взвинченным нервам, но, если они льются слишком часто и легко, это признак того, что вам требуется «Нутракс». Или вот: «Не знаю, право, отчего грущу я»^[345]. Это для заголовка. И текст: «Беспричинная подавленность выматывает и страдальца вроде Антонио, и его друзей вроде Бассанио^[346]. Зрите в корень и успокойте перевозбужденные нервы «Нутраксом». Я могу за час настрогать такого сколько угодно.

Мистер Толбой вяло улыбнулся.

— Жаль, что мы не можем себя успокоить собственными панацеями.

Мистер Бредон посмотрел на него критически.

— Что требуется сейчас вам, — сказал он, — так это хороший обед и бутылка шампанского.

Глава 14 Многообещающий заговор двух паршивых овец

Джентльмен в костюме Арлекина неторопливо снял маску и положил ее на стол.

— Раз уж мой добродетельный кузен Уимзи выдал наш секрет, можно это снять, — сказал он. — Боюсь, — он повернулся к Дайане, — мой вид вас разочарует. Если не считать того, что я красивее и меньше похож на кролика, можно считать, что женщина, видевшая Уимзи, видела и меня. Хотя это обстоятельство создает массу сложностей, я ничего не могу с ним поделать. Рад лишь, что сходство наше сугубо поверхностное.

— Это просто невероятно, — сказал майор Миллиган. Он наклонился вперед, чтобы получше рассмотреть лицо собеседника, но мистер Бредон, вальяжно протянув руку, легонько отстранил его обратно.

— Не надо придвигаться слишком близко, — заметил он высокомерно. — Даже такое лицо, как у Уимзи, лучше вашего. У вас оно прыщавое. Вы слишком много едите и пьете.

Майор Миллиган, который и впрямь расстроился тем утром, заметив несколько прыщиков у себя на лбу, но надеявшийся, что другим они незаметны, сердито заворчал. Дайана рассмеялась.

— Как я понимаю, — продолжил Бредон, — вам что-то от меня нужно. Людям вашего сорта всегда что-то нужно. Так что же?

— Не имею ничего против, чтобы поговорить откровенно, — ответил майор Миллиган.

— Как трогательно слышать такое — за этим обычно следует ложь. Предупрежден — значит вооружен, не так ли?

— Думайте, как хотите, но, полагаю, выслушать меня — в ваших интересах.

— Вы имеете в виду финансовые интересы?

— А какие могут быть еще?

— Чистая правда. Ваше лицо начинает нравиться мне чуточку больше.

— Вот как? Вероятно, теперь оно нравится вам достаточно, чтобы ответить на несколько моих вопросов?

— Не исключено.

— Откуда вы знаете Памелу Дин?

— Памелу? Прелестная девушка, не правда ли? Я был представлен ей одним из тех, кого широкая публика — соблазненная неудачным примером несравненного vulgarisateur ^[347]Диккенса — в отвратительной манере называет общим другом^[348]. Признаю, что мое желание познакомиться с ней носило чисто деловой характер, но могу лишь сказать: хорошо бы, чтобы все деловые знакомства были такими же приятными.

— И что это за дело?

— А дело, дорогой приятель, было связано еще с одним другом, общим для всех нас, — покойным Виктором Дином, погибшим, к величайшему моему сожалению, на железной лестнице. Незаурядный был молодой человек, правда?

— В каком смысле? — быстро спросил Миллиган.

— А вы не знаете? Я думал, вам это известно. Иначе меня бы здесь не было.

— Вы, два идиота, меня уже утомили, — вклинилась Дайана. — Какой смысл ходить вокруг да около? Ваш напыщенный кузен все нам о вас рассказал, мистер Бредон, — кстати, предполагаю, что у вас и имя есть?

— Есть. Пишется: Дэ-э-эс, произносить можно как вам больше нравится. Большинство людей, которых смущает ассоциация со «смертью», заменяют гласную на «и», но лично я предпочитаю исходное звучание. Так чтó вам наговорил обо мне мой милый кузен?

— Он сказал, что вы имеете дело с наркотиками.

— Черт возьми, и откуда только мой братец Уимзи берет информацию? Иногда она бывает достоверной.

— И вы прекрасно знаете, что необходимое можно раздобыть у Тода. Так почему бы нам не перейти прямо к делу?

— Почему бы и нет? Вас интересует именно эта грань моей блистательной личности, Миллиган?

— А вас заинтересовала именно эта грань личности Виктора Дина?

— Очко в мою пользу, — сказал Бредон. — До настоящего момента я не был уверен, что такая грань есть в его личности. Теперь сомнения отпали. Бог мой! Как все интересно.

— Если вы сумеете выяснить, как именно Виктор Дин был вовлечен в дело, это может принести кое-какую выгоду и вам, и мне.

— Продолжайте.

Майор Милиган подумал немного и, видимо, решил выложить карты на стол:

— Вы узнали у Памелы Дин, в чем состояла работа ее брата?

— Конечно. Он писал рекламные тексты в агентстве Пима. Там нет никаких секретов.

— В том-то и дело, что есть. И если бы этот проклятый дурак не дал себя убить, мы могли бы узнать, в чем состоит секрет, и получили бы от этого большую пользу. А теперь…

— Но, Тод, — вклинилась Дайана, — я думала, все наоборот: что ты боишься, как бы он не узнал слишком много.

— Это правда, — сердито сказал Миллиган. — Какой от всего этого был бы толк, если бы он все узнал первым?

— Что-то я ничего не понимаю, — сказал Бредон. — Разве это был не его секрет? Почему бы вам не перестать темнить, как в детективном романе, и не рассказать все как есть?

— Потому что я не уверен, что вы знаете об этом парне даже столько, сколько знаю о нем я.

— Это правда. Я никогда в жизни его даже не видел. Но я достаточно много знаю об агентстве Пима.

— Откуда?

— Я там работаю.

— Что?!

— Я там работаю.

— С каких пор?

— Пришел сразу после смерти Дина.

— Из-за смерти Дина, хотите вы сказать?

— Да.

— И как это случилось?

— Я получил информацию, как выражаются полицейские — друзья моего кузена Уимзи, что Дин наткнулся на какую-то подозрительную рыбку в этом аквариуме. А поскольку большинство рыб, как те, что выловил святой Петр, имеют монетку во рту^[349], я подумал, что будет небесполезно заглянуть в этот конкретный «пруд».

— И что вы там нашли?

— Дорогой мой Миллиган, вы и мертвого рассмешите. Я не выдаю свою информацию. Я ею распоряжаюсь — с выгодой для себя.

— Я тоже.

— Как хотите. Это вы меня к себе пригласили. Я встречи с вами не искал. Но есть кое-что, что я могу вам рассказать, потому что уже сообщил это мисс де Момери: Виктора Дина укокошили намеренно, чтобы не дать ему заговорить. И, насколько я понимаю, единственным человеком, который желал убрать его с пути, были вы. Полицию этот факт может заинтересовать.

— Полицию?

— О! Совершенно с вами согласен. Я тоже не люблю полицию. Они очень плохо платят и задают чертову прорву вопросов. Но иногда бывает полезно оказаться на нужной стороне.

— Все это вздор, — сказал Миллиган. — Вы на ложном пути. Я не убивал парня. И не хотел, чтобы его убили.

— Докажите, — холодно потребовал его собеседник.

Он внимательно наблюдал за бесстрастным лицом Миллигана, а тот наблюдал за ним.

— Кончайте это, — сказал Бредон после нескольких минут взаимного изучения. — Я играю в покер не хуже вашего. Но на сей раз, думаю, у меня стрит-флеш.

— Ну, и что вы хотите узнать?

— Я хочу узнать, что, по вашему мнению, имел возможность узнать Дин.

— Это я могу вам сказать. Он пытался узнать…

— Узнал.

— Откуда вам это известно?

— Руководство по методам расследования — за дополнительную плату. Просто примите к сведению: он узнал.

— Ну, тогда он узнал, кто руководит процессом со стороны агентства Пима.

— Процессом распространения наркотиков?

— Да. И еще он мог разузнать, как работает цепочка.

— Работает?

— Да.

— Она по-прежнему работает?

— Насколько мне известно, да.

— Насколько вам известно? Похоже, вы не слишком хорошо осведомлены.

— Ну, а что вы знаете о том, как там у вас все организовано?

— Вообще ничего. Поступают инструкции…

— Кстати, а как вы во все это втерлись?

— Простите. Этого я сказать не могу. Даже за дополнительную плату.

— Но тогда откуда мне знать, что вам можно верить?

Бредон рассмеялся, оставив его вопрос без ответа.

— Возможно, для вас не окажется лишним мой канал снабжения, — сказал он. — Если вы не удовлетворены своей сетью распространения, вы можете подписаться на мою клиентуру. Поставки по воскресеньям и четвергам. А пока — в качестве образца — можете поинтересоваться воротником моего плаща. Прекрасно выглядит, не правда ли? Роскошный бархат. Вероятно, на ваш взгляд, немного показной шик, чуть жестковатая бортовка? Возможно, вы и правы. Зато очень функционально. Просвет почти не виден. Аккуратно просовываем в него указательный и большой пальцы, осторожно тянем петельку и вытаскиваем вот этот изящный мешочек из водоотталкивающего шелка, тонкого, как луковичная шелуха, но удивительно прочного. Внутри вы найдете вдохновение в количестве, достаточном для значительного числа жаждущих. Плащ волшебника. Вещество, из которого рождаются грезы.

Миллиган молча исследовал содержимое маленького мешочка. Это был порошок из знаменитого пакета, невольно обретенного мистером Гектором Панчоном в «Сером лебеде».

— Вроде все в порядке. Где вы это взяли?

— В Ковент-Гардене.

— Не в агентстве Пима?

— Нет.

Миллиган, казалось, был разочарован.

— И когда вы это получили?

— В пятницу утром. Как и вы, я получаю товар по пятницам.

— Послушайте, — сказал Миллиган, — нам с вами надо объединиться. Дайана, детка, иди поиграй. Мне нужно переговорить с твоим приятелем по делу.

— Прелестная манера обращаться со мной в моем собственном доме, — проворчала мисс де Момери, однако, видя, что Миллиган не шутит, сдержалась, подхватила шаль и удалилась в спальню.

Миллиган, сидя за столом, наклонился вперед.

— Я скажу вам то, что знаю, но предупреждаю: если вы ведете со мной двойную игру, то сильно рискуете. Я не желаю иметь никаких подозрительных дел с этим вашим чертовым кузеном.

Мистер Бредон описал свое отношение к лорду Питеру Уимзи в нескольких отборных выражениях.

— Хорошо, — сказал Миллиган. — Повторяю: вы предупреждены. Теперь слушайте. Если мы сможем выяснить, кто и по какой схеме заправляет этим делом, у нас появится шанс прибрать дело к рукам. С одной стороны, это сулит большую выгоду, с другой — дьявольски рискованно, очень хлопотно и дорого. Мне нужно понаблюдать за этим местом. Большие доходы получает тот, кто находится в центре круга. И мне, и вам известно, сколько мы платим за товар и какая головная боль — распространять его среди всех этих тупиц и собирать выручку. Так вот что мне известно. Всей этой комбинацией руководят из вашего Рекламного агентства Пима. Я узнал это от человека, который уже мертв. Не стану рассказывать, как я на него вышел, — это долгая история. Но открою вам то, что он мне поведал. Однажды мы обедали с ним в «Карлтоне», и он немного перебрал. В какой-то момент в зал вошла компания, в ней был один тип, и мой сотрапезник сказал мне: «Знаешь, кто это?» «Не имею ни малейшего представления», — ответил я. Он объяснил: «Это старик Пим, владелец рекламного агентства». — А потом рассмеялся и добавил: «Если бы он только знал, что творится в его агентстве, его бы удар хватил». «Это как?» — спросил я. «А ты что, не знаешь? — удивился он. — Весь этот наркотрафик управляется оттуда». Естественно, я начал расспрашивать, как он все это проведал, но его вдруг охватил пароксизм осторожности, он напустил на себя таинственность, и я больше ничего не смог из него вытянуть.

— Знаю я такую форму опьянения, — сказал Бредон. — Вы думаете, он действительно знал, о чем говорил?

— Думаю, да. Мы с ним снова увиделись на следующий день, он был совершенно трезв и чуть в обморок не упал, когда я пересказал ему то, что он мне поведал накануне. Однако признал, что все это правда, и умолял держать язык за зубами. Это все, что мне удалось от него узнать, а в тот же вечер он попал под грузовик.

— Вот как? На удивление вовремя.

— Я тоже так подумал, — согласился Миллиган. — И это заставило меня сильно занервничать.

— Но как во все это ввязался Виктор Дин?

— А тут я сделал промашку, — признался Миллиган. — Однажды вечером его привела Дайана…

— Минутку. Когда произошел разговор с вашим опрометчивым другом?

— Около года назад. Разумеется, я пытался разузнать об этом деле побольше и, когда Дайана представила мне Дина и сказала, что он работает у Пима, я подумал: это именно тот, кто мне нужен. Но оказалось — ничего подобного. Он ничего не знал, однако из нашего разговора учуял, что тут что-то есть. А вскоре я обнаружил, что он пытается влезть в мои дела, и велел Дайане порвать с ним.

— На самом деле, — сказал мистер Бредон, — вы пытались выкачать из него информацию так же, как сейчас — из меня, но обнаружили, что это он ее из вас выкачивает.

— Что-то вроде этого, — признал Миллиган.

— А вскоре после этого он упал с лестницы.

— Да, но я его с нее не сталкивал. Выкиньте это из головы. Я не хотел его убивать, хотел только, чтобы он мне не мешал. Дайана слишком много болтает, особенно когда накачается джином. Беда в том, что на таких людей никогда нельзя положиться. Казалось бы, здравый смысл должен подсказывать им, что молчать — в их собственных интересах, но здравого смысла у них не больше, чем у обезьян в клетке.

— Ну, коль скоро мы пичкаем их порошком, который, как печально известно, лишает человека контроля над собой, мы не должны жаловаться на последствия.

— Не должны, но порой это создает большие неудобства. Эти люди с одной стороны хитры, как лисы, а с другой — полные идиоты. Да еще и злобные.

— Да. Но Дин ведь не стал наркоманом, правда?

— Не стал. Если бы стал, я бы мог его лучше контролировать; но, к сожалению, он имел голову на плечах. Однако он знал, что ему хорошо заплатят за любую информацию.

— Весьма вероятно. Беда в том, что он брал деньги и от другой стороны. По крайней мере, я так думаю.

— Не пытайтесь сами играть со мной в эту игру, — заметил Миллиган.

— Я не любитель падать с лестниц. Что вы хотите знать, насколько я понимаю, так это как работает система и кто ею управляет. Думаю, это я смогу для вас разузнать. Каковы условия?

— Моя идея состоит в том, чтобы, используя эту информацию, внедриться в их организацию, а там уж каждый будет заключать собственную сделку.

— Это один вариант. В качестве альтернативы предлагаю другой: мы нажмем на джентльмена в агентстве Пима, когда поймаем его, и разделим добычу. В этом случае я — как человек, делающий бóльшую часть работы и больше всех рискующий, — претендую на семьдесят пять процентов.

— Ни за что. Пятьдесят на пятьдесят. Я буду вести переговоры.

— Вы? Хорошенькое дело. Зачем мне вообще брать вас в долю? Вы не можете начать никаких переговоров, пока я не сообщу вам, с кем их нужно вести. Вы что, думаете, я вчера на свет родился?

— Нет. Но я могу сделать так, что завтра вы вылетите из агентства Пима. Как вы думаете, если Пим узнает, кто вы на самом деле, продержит он вас еще хоть день в своем добропорядочном заведении?

— Ладно. Проведем переговоры вместе, и я возьму шестьдесят процентов.

Миллиган пожал плечами.

— Давайте отложим пока этот вопрос. Думаю, сейчас мы все равно не договоримся. На что мы должны нацелиться в первую очередь, так это на то, чтобы взять бразды правления в свои руки.

— Как скажете. А когда мы это сделаем, у нас будет достаточно времени, чтобы решить, кому щелкать кнутом.

Когда Бредон ушел, Миллиган отправился в спальню и нашел Дайану, стоявшую на коленях на широком подоконнике и глазевшую на улицу.

— Ты с ним обо всем договорился?

— Да. Он, конечно, ловкач, но у меня есть способы заставить его понять, что со мной нужно играть по-честному.

— Лучше бы ты оставил его в покое.

— Не говори чепуху, — ответил Миллиган, употребив, впрочем, более крепкое слово.

Дайана повернулась и посмотрела ему прямо в лицо.

— Я тебя предупредила, — сказала она. — Мне плевать, что будет с тобой. Ты мне действуешь на нервы, Тод. Очень забавно будет посмотреть, как из тебя сделают лепешку. Но лучше держись от этого человека подальше.

— Подумываешь о том, чтобы продать меня?

— В этом не будет необходимости.

— И все же предупреждаю: лучше тебе этого не делать. Что, потеряла голову из-за этого фигляра в трико?

— Ну почему нужно быть таким вульгарным? — презрительно сказала Дайана.

— Тогда в чем дело?

— Я боюсь, вот и все. Не похоже на меня, правда?

— Боишься этого рекламного жулика?

— Нет, Тод, все-таки порой ты бываешь совершеннейшим дураком. Не видишь того, что у тебя прямо под носом. Наверное, это написано слишком большими буквами, чтобы ты увидел.

— Ты пьяна, — сказал Миллиган. — А все потому, что тебе не удалось подцепить этого твоего джокера…

— Заткнись. Подцепить его? Да я бы скорее захотела подцепить государственного палача.

— С тебя сталось бы. Тебе лишь бы испытать новое острое ощущение. Чего ты добиваешься? Ссоры? Если так, то, боюсь, я не могу испытывать свои нервы ради твоего удовольствия.

Принято считать, что окончательному разрыву отвратительно низменной связи должна предшествовать серия не менее отвратительных скандалов. Но в данном случае мисс де Момери, видимо, решила нарушить традицию.

— Нет. Просто я порываю с тобой, вот и все. Мне холодно. Я иду спать… Тод, это ты убил Виктора Дина?

— Нет.

В ту ночь майору Миллигану приснилось, что Дэс Бредон в своем костюме Арлекина вешает его за убийство лорда Питера Уимзи.

Глава 15 Внезапная смерть человека в смокинге

Главный инспектор Паркер продолжал пребывать в состоянии душевного расстройства. В Эссексе полиция потерпела очередное фиаско. Частное моторное судно, подозревавшееся в перевозке наркотиков, было захвачено и обыскано без какого бы то ни было результата — если не считать того, что все причастные, если они существовали, получили предупреждение. Далее: скоростной автомобиль, привлекший внимание своими частыми ночными рейсами из столицы к побережью и обратно, осторожно сопроводили до конечного пункта его назначения, и выяснилось, что он принадлежит высокопоставленному члену дипломатического корпуса, который в строжайшей тайне наносил визиты даме, отдыхавшей на популярном морском курорте. Мистеру Паркеру, который все еще был не в состоянии лично принимать участие в ночных экспедициях, оставалось лишь с мрачным удовлетворением констатировать, что в его отсутствие все идет наперекосяк. Он также продолжал безосновательно злиться на Уимзи, как на изначальную причину своей нынешней недееспособности.

Расследование в «Сером лебеде» тоже пока не принесло сколько-нибудь существенных результатов. На протяжении недели опытные и осмотрительные полицейские по очереди зависали там у барной стойки, болтая со всеми подряд о собачьих бегах, козлах, попугаях и прочих бессловесных друзьях человека, но не получая вознаграждения в виде таинственных пакетиков.

Старика — автора истории о попугае — вычислили довольно просто. Он был завсегдатаем, сидел в пабе каждое утро, и таких историй у него была куча. Терпеливые полицейские собрали из них целую коллекцию. Хозяин, против которого ничто не свидетельствовало, хорошо знал этого своего клиента. Он был бывшим грузчиком Ковент-Гардена, жившим на пенсию по старости, и вся его жизнь, без единого темного уголка, просматривалась как на ладони. Этот пожилой джентльмен, когда его спросили, припомнил разговор с мистером Гектором Панчоном, но решительно утверждал, что никого из присутствовавших тогда в пабе никогда в жизни не видел, кроме двух возчиков, которых довольно хорошо знал. Те, в свою очередь, сообщили, что человек в смокинге и коротышка, болтавший о собаках, были им совершенно незнакомы. В то же время не было ничего необычного в том, что джентльмен в смокинге — или без оного — заглянул в «Лебедя» с целью достойного завершения бурной ночи. Ничто не проливало света на тайну пакетика с кокаином.

Вселил в Паркера некоторый энтузиазм разве что доклад Уимзи о его беседе с Миллиганом.

— Как необычайно тебе повезло, Питер. Люди, которые, по идее, должны шарахаться от тебя, как от чумы, сами незваными гостями вламываются к тебе на вечеринку в психологически очень важный момент и подставляют тебе собственные носы, чтобы ты водил их за них.

— Дело не в везении, старина, — ответил Уимзи. — Правильное руководство — в нем все дело. Я послал прекрасной Дайане анонимное письмо, в котором самым серьезным образом предостерег ее от общения со мной, и сообщил, что, если она желает узнать обо мне самое худшее, ей стоит лишь расспросить обо мне в доме моего брата. Странно, но люди просто не могут противиться анонимным письмам — это как предложение бесплатного образца, дармовщины, так сказать. Анонимки у всех пробуждают низменные инстинкты.

— Ты просто дьявол, — сказал Паркер. — Когда-нибудь ты попадешь в беду. А если бы Миллиган тебя узнал?

— Я подготовил его к восприятию моего поразительного сходства с кузеном.

— Неужели он на это повелся? Семейное сходство обычно не простирается до таких деталей, как зубы, например.

— А я не подпускал его к себе настолько близко, чтобы рассмотреть такие подробности.

— И это не вызвало у него подозрений?

— Нет, потому что я делал это грубо. Он принял все за чистую монету потому, что я был с ним груб. У всех вызывает подозрение желание втереться в доверие, понравиться, а грубость по непонятной причине всегда снимает все сомнения. Единственным человеком, которому удалось разглядеть за грубостью истинные намерения, был святой Августин, но я сомневаюсь, что Миллиган читал его «Признания». А кроме всего прочего, он хочет мне верить, потому что он жадный.

— Ну, ты свое дело лучше знаешь. А вот насчет дела Виктора Дина… Ты уверен, что главарь этой конкретной наркобанды действительно работает в агентстве Пима? В это трудно поверить.

— И это прекрасная причина для того, чтобы поверить в это. Не в смысле credo quia impossibile^[350], а просто потому, что для крупного мошенника персонал респектабельного рекламного агентства — лучшее прикрытие. Кривая рекламного бизнеса очень далека от кривой наркоторговли.

— Как? Насколько я понимаю, все рекламщики в некотором смысле — продавцы дурмана.

— Это правда. Да, если задуматься, между этими родами деятельности есть некоторая художественная симметрия. Но все равно, Чарлз, должен признать, что мне трудно было бы пройти с Миллиганом весь путь до конца. Я аккуратно изучил штат агентства и пока не смог найти никого, кто хотя бы отдаленно мог претендовать нароль Наполеона преступного мира.

— Но ты, кажется, убедился, что убийство Виктора Дина — дело внутреннее. Или теперь ты считаешь, что кто-то посторонний спрятался на крыше и разделался с Дином из-за того, что тот готов был вот-вот донести на банду? Чужой человек мог пробраться на крышу агентства?

— Легко. Но это никак не объясняет рогатку в столе миссис Джонсон.

— А равно нападение на меня.

— Если только на тебя не напал тот же человек, который убил Виктора Дина.

— Ты имеешь в виду, что это мог быть Уиллис? Но, насколько я понял, Уиллис не тянет на Наполеона преступного мира.

— Уиллис не тянет на Наполеона ни в какой области. И не является, с моей точки зрения, тем типом с рогаткой. Если бы он им был, у него хватило бы ума воспользоваться собственной рогаткой и потом сжечь ее. На мой взгляд, он — человек весьма находчивый, но не слишком дальновидный: хватает первое, что ему предлагают, а потом старается выжать из этого все, что можно, но ему не хватает здравого смысла додумать все до конца, чтобы превратить добычу в настоящий успех. Он живет одним днем, как говорится. Его бы я мог раскрыть без труда, но он — не тот, кто тебе нужен. Тебе ведь нужен Наполеон наркотрафика, не так ли, — если таковой существует?

— Разумеется, — с чувством воскликнул Паркер.

— Я так и знал. Так вот, если подумать, что есть странное убийство или нападение по сравнению со схемой наркоторговли, которая поставила в тупик сам Скотленд-Ярд? Совершеннейший пустяк.

— Это точно, — серьезно ответил Паркер. — Наркоторговцы — во сто крат бóльшие убийцы. Они умерщвляют души и тела многих тысяч людей, не говоря уж о том, что косвенно провоцируют самые разные преступления, совершаемые их жертвами. По сравнению с этим шарахнуть одно ничтожество по голове — почти заслуженное возмездие.

— Поздравляю, Чарлз! Для человека твоего религиозного воспитания такой взгляд можно определенно назвать просвещенным.

— Не так уж он антирелигиозен. «И не бойтесь убивающих тело, души́ же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу, и тело погубить в геенне»^[351]. Как насчет этого?

— И впрямь — как? Повесить одного и дать несколько недель заключения другому… или, при хорошем социальном положении, приговорить к условной мере наказания либо поместить под стражу на шесть месяцев под обещание примерного поведения.

Паркер поджал губы.

— Знаю, старина, знаю. Но какой прок вешать несчастных жертв или мелкую сошку? На их место всегда придут другие. Нам нужны главари. Взять хотя бы этого Миллигана, отъявленного негодяя, которому нет прощения, поскольку сам он наркотиков не употребляет. Допустим, мы его накажем прямо здесь и сейчас. Все начнется сначала, с новым заправилой и новым притоном, в котором он будет править свой бал. И кто от этого выиграет?

— Совершенно верно, — согласился Уимзи. — Но разве было бы намного лучше, если бы ты схватил человека, даже стоящего над Миллиганом? Все тоже опять началось бы сначала.

Паркер безнадежно развел руками.

— Я не знаю, Питер. Какой толк мучиться из-за этого? Моя работа состоит в том, чтобы по возможности хватать главарей банд, а вслед за этим — как можно больше мелкой рыбешки. Я не могу разрушать города и сжигать население.

— «Разве что огнем / Здесь судный день очистит каждый ком / И узников моих освободит»^[352], — процитировал Уимзи. — Бывают времена, Чарлз, когда даже лишенная воображения благопристойность моего брата и злостная добродетельность его жены представляются мне достойными восхищения. Больше мне сказать нечего.

— Питер, ты обладаешь собственной добродетельностью, которая нравится мне куда больше, потому что в ней нет негатива, — сказал Паркер. Позволив себе подобный бурный выплеск чувств, он страшно покраснел и поспешил замаскировать это прегрешение против хорошего вкуса: — Но на данный момент, должен сказать, ты не слишком мне помог. Ты расследуешь это преступление — если это преступление — уже несколько недель, и единственным ощутимым результатом для меня явился перелом собственной ключицы…

— Она была сломана давно, — напомнил Уимзи, — и ради благой цели. Не суй свою чертову ключицу в мои дела.

В этот момент зазвонил телефон. Была половина девятого утра, Уимзи и его зять сидели за ранним завтраком, собираясь после него отправиться каждый на свою работу. Леди Мэри, которая, обеспечив их хлебом насущным, удалилась, предоставив им спорить друг с другом наедине, сняла трубку.

— Это из Скотленд-Ярда, дорогой, — сказала она. — Что-то насчет того человека, Панчона.

Подойдя к телефонному аппарату, Паркер погрузился в оживленную дискуссию, которую завершил словами:

— Пошлите туда немедленно Ламли и Иглза и скажите Панчону, чтобы был с вами на связи. Я выезжаю.

— Что случилось? — поинтересовался Уимзи.

— Наш друг Панчон снова видел того парня в смокинге, — ответил Паркер и ругнулся от боли, пытаясь просунуть травмированную руку в рукав. — Он увидел его сегодня утром возле редакции «Морнинг стар» — тот покупал утренний выпуск то ли их газеты, то ли какой-то еще. С того момента Панчон следует за ним по пятам. Сейчас они, представь себе, в Финчли^[353]. Он говорит, что раньше не было возможности позвонить. Мне нужно спешить. До встречи. Мэри, дорогая, пока. — Он стремительно выбежал за дверь.

— Так-так, — сказал Уимзи. Отодвинув стул от стола, он рассеянно уставился в стену, на которой висел календарь. Затем, резким движением опрокинув сахарницу на скатерть, принялся, хмурясь, строить из ее содержимого башню. Мэри были хорошо известны эти признаки его вдохновения, и она тихонько выскользнула за дверь, отправившись по своим домашним делам.

Когда спустя три четверти часа она вернулась, ее брат, судя по всему, только что ушел. От резкого стука захлопнувшейся за ним двери башня рухнула, и кусочки сахара раскатились по всему столу, но она поняла, что башня была высокой. Мэри вздохнула.

«Быть сестрой Питера — почти все равно что быть родственницей государственного палача, — подумала она, невольно повторяя слова дамы, с которой у нее ни в каком ином отношении не было ничего общего. — А быть женой полицейского и того хуже. Предполагаю, что родственники палача радуются, когда у него нет недостатка в работе. Однако, — подумала она со свойственным ей чувством юмора, — можно ведь оказаться связанной родственными узами с гробовщиком, тогда пришлось бы радоваться смертям добродетельных людей, что неизмеримо хуже».

Сержант Ламли и констебль Иглз не обнаружили Гектора Панчона в маленькой закусочной в Финчли, откуда он звонил. Однако им передали записку.

«Он позавтракал и снова ушел, — говорилось в послании, написанном на листке, вырванном из репортерского блокнота. — Я позвоню вам сюда, как только смогу. Боюсь, он заметил, что я за ним слежу».

— Ну вот, — мрачно произнес сержант Ламли. — Что значит любитель! Ясное дело, парень его засек. Будь такой репортеришка мухой, которой велено следовать за слоном, он бы все уши слону прожужжал, чтобы тот уж точно знал, что за ним следят.

Констебля Иглза восхитил такой полет фантазии, и он от души рассмеялся.

— Ставлю десять к одному, что к настоящему моменту он его уже окончательно потерял, — продолжил сержант Ламли. — И зачем было гнать нас сюда, даже не дав позавтракать?

— А что мешает нам позавтракать здесь, раз уж мы приехали? — предложил его подчиненный, счастливое свойство характера которого заключалось в том, что он во всем умел находить что-нибудь хорошее. — Как насчет парочки копченых рыбешек?

— Я не против, — сказал сержант, — если, конечно, нам дадут их спокойно съесть. Но помяни мое слово, он начнет трезвонить, не успеем мы и куска проглотить. Кстати, надо мне, наверное, позвонить в Ярд и сказать, чтоб главный инспектор Паркер не тащился сюда. Нечего ему зря беспокоиться.

Констебль Иглз заказал рыбу и чайник чая. Жевал он с бóльшим удовольствием, чем задавал вопросы. Сержант позвонил и вернулся как раз к тому моменту, когда еду подали на стол.

— Сказал: если он позвонит откуда-нибудь еще, мы можем взять такси, — сообщил он. — Чтобы времени не терять, так он сказал. Он думает, что здесь можно взять такси! Да тут нет ничего, кроме этих чертовых трамваев.

— Закажите такси прямо сейчас, — предложил мистер Иглз с полным ртом, — чтобы оно было наготове.

— Ага, и чтобы счетчик тикал впустую? Думаешь, они сочтут такие расходы оправданными? Да ни в жизнь. «Платите из собственного кармана, приятель», — вот что скажут эти скупердяи.

— Ладно, ешьте, — примирительно сказал мистер Иглз.

Сержант Ламли пристально исследовал свою рыбу.

— Надеюсь, она свежая, — пробормотал он. — На вид жирная, это да. Надеюсь, ее хорошо прожарили. А то съешь не до конца прожаренную рыбу — и весь день потом будешь рыбой рыгать. — Он наколол вилкой и положил в рот большой кусок, не потрудившись вынуть кости заранее, и ему пришлось целую минуту мучительно вытаскивать их изо рта пальцами. — Черт! И зачем Всевышний напихал столько костей в этих тварей?

Констебль был шокирован.

— Такие вопросы Господу не задают, — укоризненно произнес он.

— Попридержи свой язык, парень, — огрызнулся сержант, бессовестно используя свое должностное превосходство в теологическом споре, — не забывай, кто тут старший по званию.

— Перед Господом званий не существует, — непреклонно заявил констебль Иглз. Его отец и сестра были известными светилами Армии спасения, и тут он чувствовал себя на своей территории. — Если Ему было угодно сделать вас сержантом, это одно, а когда речь зайдет о том, чтобы предстать перед Его судом и отвечать за свои деяния, — другое. Подумайте об этом: в Его глазах и вы, и я, и хоть бы эти рыбы, всё едино — что черви безо всяких там костей.

— Да прекрати ты, — рявкнул сержант Ламли. — Разве можно говорить про червей, когда человек ест?! У кого угодно аппетит пропадет. И позволь мне тебе заметить, Иглз, черви не черви, но если я еще раз услышу от тебя такое хамство… Черт побери этот телефон! Ну, что я тебе говорил?! — Он тяжело протопал к грязному маленькому буфету, взял трубку, поговорил и минуты через две с победным видом снова предстал перед столом. — Это он. На сей раз из Кенсингтона. Беги лови такси, пока я здесь разберусь.

— А на метро не быстрее будет?

— Сказано такси — лови чертово такси, — ответил сержант Ламли.

Пока Иглз выполнял его приказание, он, воспользовавшись случаем, доел свою рыбу, отомстив таким образом подчиненному за поражение в религиозных дебатах. Это взбодрило его настолько, что он согласился доехать на метро до ближайшего подходящего места, и они в относительном согласии добрались до станции Южный Кенсингтон, откуда проследовали до пункта, указанного Гектором Панчоном, — до входа в Музей естествознания.

В вестибюле музея не было никого, кто хоть отдаленно напоминал бы Гектора Панчона.

— Может, он уже ушел? — предположил констебль Иглз.

— Может, и так, — сердито ответил сержант. — Что я могу поделать? Я велел ему позвонить сюда, если придется уйти, или сообщить в Ярд. Ничего другого я сделать не мог. Похожу-ка я по музею, осмотрюсь, а ты будь здесь наготове: если они объявятся, следуй за той, другой птичкой, а Панчону скажи, чтобы дожидался меня. И смотри, чтобы птичка, не дай бог, не увидела, что ты разговариваешь с Панчоном. А если они выйдут сюда и ты увидишь, что я иду за ними, следуй за мной, но так, чтобы никто тебя не видел, понял?

Мистер Иглз все отлично понял — как, впрочем, и всегда, потому что знал свои обязанности не хуже сержанта Ламли. Но червь все еще точил грудь сержанта Ламли. Пока он тяжелой поступью поднимался по лестнице, мистер Иглз проследовал к витрине с колибри и со всепоглощающим интересом стал рассматривать крохотных птичек, стараясь как можно достоверней изображать из себя деревенского простака, глазеющего на столичные достопримечательности.

Он пробыл в нижнем вестибюле около десяти минут и почти исчерпал источник знаний о колибри, когда заметил какое-то движение в стекле витрины, заставившее его незаметно посторониться, чтобы лучше видеть отражение лестницы. Дородный мужчина в пальто и цилиндре медленно спускался по ступеням, глубоко засунув в карман одну руку и небрежно помахивая другой. Констебль Иглз взглянул ему за спину, но на лестнице не было ни Гектора Панчона, ни сержанта Ламли, и констебль на миг засомневался. Из левого кармана мужчины торчала газета «Морнинг стар».

Не было ничего необычного в том, чтобы увидеть джентльмена с номером этой газеты. Читатели популярного печатного органа иногда писали его редактору письма, сообщая статистику: сколько пассажиров в утреннем метро предпочитают «Морнинг стар» другим изданиям, и их письма публиковались в газете для общего сведения. Тем не менее констебль Иглз решил рискнуть. На обратной стороне конверта он поспешно нацарапал записку и передал ее швейцару, стоявшему у дверей.

— Если увидите моего товарища, с которым мы вместе пришли, — сказал он, — пожалуйста, передайте ему это и скажите, что я больше не могу ждать. Мне нужно возвращаться на работу.

Краем глаза он заметил, что джентльмен в пальто вышел через вращающуюся дверь на улицу. Констебль незаметно последовал за ним.

А наверху, на темной лестничной площадке, отгороженной козлами, на которых красовалась табличка «Вход воспрещен», сержант Ламли взволнованно склонился над полубезжизненным телом Гектора Панчона. Репортер тяжело дышал, на виске у него красовалась жуткая ушибленная рана; его хрипы совсем не нравились сержанту.

«Вот, доверь дело любителям — беды не оберешься, — злобно подумал сержант Ламли. — Надежда только на то, что у Иглза голова окажется на плечах. Я не могу быть в двух местах одновременно, тут уж ничего не поделаешь».

Мужчина в пальто спокойно шел по улице в направлении станции метро. Он не оглядывался. В нескольких ярдах позади, у него в кильватере, прогулочным шагом небрежно следовал констебль Иглз. Но ни один из них не заметил третьего человека, появившегося словно бы из ниоткуда и двигавшегося в нескольких ярдах позади констебля. Никто из прохожих не обратил ни малейшего внимания на маленькую процессию, которая пересекла Кромвелл-роуд и влилась в поток людей, стремившихся к метро.

Мужчина в пальто взглянул на очередь, дожидавшуюся такси, потом, судя по всему, передумал. Тут он первый раз оглянулся. Единственным, кого он увидел, был Иглз, покупавший газету, но в этом не было ничего подозрительного. Второго человека он видеть не мог, так как тот, подобно испанскому флоту, еще не вплыл в поле зрения, хотя Иглз его увидел бы, если бы посмотрел в нужную сторону. Джентльмен окончательно отверг идею ехать на такси и повернулся ко входу в метро. Напряженно глядя поверх газетного заголовка «Продовольственные налоги», мистер Иглз пошел за ним и успел по его примеру купить билет до станции «Чаринг-кросс». В лифт преследуемый и преследователь вошли одновременно, джентльмен прошел к дальней двери, Иглз скромно остался стоять у ближней. В кабине было человек двенадцать, в основном женщины; когда дверь уже начала закрываться, в нее поспешно проскочил третий. Он прошел мимо Иглза и встал посередине, среди группы женщин. Лифт остановился внизу, все вывалились из него гурьбой, и незнакомый мужчина, быстро проходя мимо человека в пальто, довольно плотно прижался к нему на мгновение, после чего поспешил к платформе, куда как раз подошел поезд, следовавший в восточном направлении.

Что произошло в следующую минуту, констебль Иглз в тот момент понять не смог, хотя в свете последовавших событий отчетливо вспомнил одну-две детали, которые тогда не были для него очевидны. Он увидел третьего мужчину, стоявшего на краю платформы с тонкой прогулочной тростью в руке. Видел он и как мужчина в пальто, проходя мимо него, вдруг остановился и качнулся на месте. Видел, как мужчина с тростью выбросил вперед руку и схватил его за плечо, как оба они пошатнулись на краю платформы, а потом услышал пронзительный женский крик. Вслед за этим он увидел, как оба полетели под тронувшийся поезд.

Иглз протолкался сквозь ревевшую толпу.

— Разойдитесь, — скомандовал он, — я офицер полиции. Отойдите в сторону, пожалуйста.

Пассажиры отступили назад — кроме дежурного по станции и еще какого-то мужчины, которые вытаскивали что-то из просвета между платформой и составом. Сначала появилась рука, потом голова, потом помятое туловище третьего мужчины, того самого, с тростью. Тело, все в ссадинах и крови, уложили на платформу.

— А где второй?

— Пропал, бедолага.

— Он мертв?

— Да.

— Нет, ничего подобного.

— О, Бетти, я сейчас упаду в обморок.

— Он в порядке — смотрите! Он открыл глаза.

— Да, но где второй?

— Кончайте толкаться.

— Глядите, это полицейский.

— Там же, внизу, контактный рельс под напряжением.

— Где врач? Пошлите за врачом.

— Отойдите назад, пожалуйста. Не приближайтесь.

— Почему не отключили электрический ток?

— Да отключили. Один служащий уже сбегал и отключил.

— А как же они его достанут, не убрав с рельсов поезд?

— Думаю, от него там одни ошметки остались, бедняга.

— Этот пытался того спасти.

— Было такое впечатление, что у него вдруг случился приступ какой-то болезни или он был пьян.

— Пьян, в такой ранний час?

— Надо дать ему глоток бренди.

— Очистите платформу, — распорядился Иглз. — С этим все будет в порядке. А второй, боюсь, уже скончался.

— Его, должно быть, разорвало на клочки. Ужасно.

— Значит, вы ничем не можете ему помочь. Поэтому очистите станцию, вызовите скорую и еще одного офицера полиции.

— Правильно.

— Этот приходит в себя, — сказал человек, помогавший вытащить жертву на платформу. — Как вы себя чувствуете, сэр?

— Отвратительно, — слабо произнес спасенный. Потом, видимо, сообразив, где находится, добавил: — Что случилось?

— Видите ли, сэр, несчастный джентльмен упал с платформы и потащил вас за собой.

— Ах да, конечно. С ним все в порядке?

— Боюсь, сэр, он… сильно пострадал. А вот и бренди! — воскликнул говоривший, увидев кого-то, подбежавшего с бутылкой. — Глотните, сэр. Только осторожней, приподнимите ему голову. Да не дергайте. Ну вот, хорошо.

— Ох! — сказал пострадавший. — Так действительно лучше. Все в порядке, не суетитесь. Позвоночник цел, и вообще, похоже, ничего не сломано. — Он пошевелил руками и ногами, чтобы проверить.

— Врач прибудет через минуту, сэр.

— К черту врача. Я сам врач. Ноги-руки в порядке. Голова, судя по всему, тоже, хотя чертовски болит. Ребра… вот насчет ребер не уверен. Что-то там, боюсь, неладно. Но таз, слава богу, не поврежден.

— Рад это слышать, — сказал Иглз.

— Похоже, меня задержала подножка вагона. Помню, как меня крутило и крутило, точно кусочек масла, между этими, как их… — говорил незнакомец, которому сломанные ребра, как видно, совсем не мешали дышать. — Я видел, как колеса вагона замедляют ход, потом останавливаются, и сказал себе: «Ну, вот и все, конец тебе, дружок. Время остановилось, это — вечность». Но, вижу, я ошибся.

— К счастью, сэр, — подхватил Иглз.

— Только вот жаль, что мне не удалось остановить того, другого бедолагу!

— Уверен, вы сделали все, что могли, сэр. — Иглз достал свой блокнот. — Простите, сэр, но я полицейский, и если бы вы могли рассказать мне, что произошло…

— Будь я проклят, если сам знаю, — ответил мужчина. — Единственное, что я помню, так это то, что стоял на краю платформы, когда он проходил мимо. — Он помолчал, немного задыхаясь. — Я заметил, что он как-то странно выглядит. Было похоже на сердечный приступ. Он вдруг остановился и стал падать. Я схватил его за руку, и тут он всем своим весом потащил меня за собой. После этого я ничего не помню, кроме скрежета поезда, вида чудовищно огромных колес и ощущения, будто из меня вышел весь воздух. Должно быть, я его отпустил.

— Ничего удивительного, — сочувственно сказал Иглз.

— Моя фамилия Гарфилд, — продолжал спасенный. — Доктор Герберт Гарфилд. — Он назвал свой адрес в Кенсингтоне и другой — на Харли-стрит. — Вот, кажется, идет мой собрат по профессии, и, боюсь, он запретит мне разговаривать. — Пострадавший слабо улыбнулся. — Тем не менее, если от меня понадобится еще какая-нибудь информация, вы знаете, где меня найти.

Констебль Иглз поблагодарил доктора Гарфилда и повернулся к трупу мужчины в пальто, который к тому времени вытащили из-под колес поезда и уложили на платформу. Зрелище было не из приятных. Даже Иглз, по роду службы привыкший к виду жертв, испытал острое отвращение от необходимости проверить карманы погибшего в поисках чего-либо, что могло бы удостоверить его личность. К своему большому удивлению, он не нашел ни визитных карточек, ни документов. Обнаружился лишь бумажник с несколькими банкнотами, серебряный портсигар с сигаретами популярной марки, горстка мелочи, носовой платок без монограммы и ключ от американского замка фирмы «Эйч Ти энд Ви». Более того — и это обратило на себя особое внимание Иглза, — в кармане пальто лежала маленькая резиновая дубинка, какие продают для защиты от нападений на автомобили. Иглз как раз исследовал пиджак покойного на предмет наличия ярлыка портного, когда его окликнул инспектор местного отделения полиции, прибывший вместе со скорой.

Иглз испытал облегчение от присутствия коллеги. Ему было необходимо отлучиться, чтобы связаться с сержантом Ламли и Скотленд-Ярдом. Спустя час общих энергичных действий все благополучно собрались в ближайшем полицейском участке, куда еще раньше приехал сержант Ламли, отправив перед тем не приходившего в сознание мистера Панчона в больницу. Главный инспектор Паркер, который, не теряя ни минуты, прибыл в Кенсингтон, выслушал доклады Ламли и Иглза, осмотрел место происшествия, останки загадочного «человека в смокинге» и был крайне раздосадован. Когда человек, которого вы неутомимо преследовали по всему Лондону, имеет наглость дать себя убить в тот момент, когда вы почти уже его поймали, когда выясняется, что на его одежде нет ярлыков портного, а в карманах — ничего, позволившего бы установить его личность; более того, когда он легкомысленно допускает, чтобы его лицо было обезображено до неузнаваемости поездом метро и тем самым исключает возможность распространить его фотографию для опознания, чувство удовлетворения от его поимки сводится на нет предвидением долгой нудной работы, которая потребуется для его идентификации.

— Значит, у нас нет ничего, кроме меток из прачечной на белье, ну и, разумеется, пломб, если таковые у него имеются, — сказал он.

К его пущему раздражению оказалось, что у погибшего были на редкость здоровые зубы и белье он отдавал минимум в три разные прачечные. Не помогли и туфли, хоть и превосходные, от широко рекламируемой фирмы, но купленные в магазине готовой обуви. Оказалось, что искалеченный господин отправился на встречу с Создателем в туфлях от «Фарли», оправдав таким образом последнее смелое рекламное утверждение, гласившее: «Каким бы престижным ни было бы мероприятие, обувь от «Фарли» доставит вас туда в лучшем виде».

От безысходности — а возможно, вдохновленный рекламой обуви «Фарли», — мистер Паркер позвонил в агентство Пима и заявил, что ему нужно поговорить с мистером Бредоном.

Когда раздался звонок, упомянутый джентльмен находился в кабинете мистера Армстронга. За закрытыми дверями они обсуждали проблему, которая возникла в связи с фирмой, производившей сигареты «Уиффлет». Продажи «Уиффлет» значительно сократились из-за агрессивной рекламной кампании, которую начал конкурирующий бренд — «Паффин». Производители сигарет «Паффин» придумали блестящий ход. Они… раздавали аэропланы. В каждую пачку «Паффин» вкладывали купон с названием фрагмента популярного маленького прогулочного аэроплана, предназначенного для любителей. Если вы собирали полный комплект купонов (числом сто), вы посылали его в фирму, приложив свое эссе о важности авиации для британской молодежи. Автор лучшего текста становился обладателем частного аэроплана и бесплатного курса пилотирования, освоение которого давало возможность получить сертификат на право управления самолетом. Эта удачная находка сопровождалась мощной рекламной кампанией, выдержанной в современном, стимулирующем духе: «Будущее — за теми, кто рвется в небо!»; «Самый высокий полет в современном производстве сигарет»; «Курите «Паффин» и достигайте вершин своих амбиций» и так далее. Если в силу малолетнего или преклонного возраста вы не могли владеть аэропланом, вам предоставлялась возможность получить акции нового выпуска компании, строившей такие летательные аппараты. Эту рекламную схему поддержало несколько знаменитых пилотов, чьи лица в обрамлении летных шлемов улыбались с каждой газетной и журнальной страницы, подкрепляя собственные авторитетные мнения, сводившиеся к тому, что «Паффин» неоценимо способствует установлению британского превосходства в воздухе.

Компания «Уиффлет» была крайне недовольна и требовала — с явным раздражением — ответа на вопрос: почему агентству Пима первому не пришла в голову столь блистательная идея? Они требовали создать собственную авиационную схему, только с самолетами большего размера и предоставлением ангара для его содержания. Мистер Армстронг указал им, что единственным результатом такого шага будет путаница в головах потребителей сигарет «Уиффлет» и «Паффин», которые и так настолько похожи по качеству и внешнему виду, что способны кого угодно ввести в заблуждение.

— Все они одинаковы, — сказал он Бредону, имея в виду не сигареты, а производителей. — Куда один, туда и другой, как овцы в стаде. Если «Уиффлет» использует в рекламе крупные планы кинозвезд, то «Паффин» желает явить миру еще более крупные планы еще более важных звезд. Если «Гасперетт» раздает наручные часы, то «Паффин» — дедовские брегеты, а «Уиффлет» — хронометры. Если «Уиффлет» объявляет, что их сигареты не причиняют вреда легким, то «Паффин» — что его продукция укрепляет дыхательную систему, а «Гасперетт» цитирует врачей, которые рекомендуют их товар в качестве средства от туберкулеза. Они пытаются обогнать друг друга, а что происходит на самом деле? Публика курит все их сигареты без разбору, как и прежде.

— Разве это не полезно для торговли? — невинно поинтересовался Бредон. — Ведь если все преимущества соберет один из них, остальные обанкротятся.

— О нет, не обанкротятся, — ответил мистер Армстронг. — Они просто объединятся. А вот для нас это будет плохо, потому что все они пользуются услугами одного и того же агентства.

— Ну и что делать? — спросил Бредон.

— Надо искать выход. Мы должны снять их с аэропланов. Во-первых, бум не продлится вечно. Страна не готова оказаться загроможденной самолетами, да и отцы семейств начинают жаловаться. Уже сегодня не многие из них рады тому, что в тихой сельской местности появилось столько частных аэропланов, выигранных их детьми. Что нам нужно, так это новая идея, аналогичной направленности, но с расчетом на семейные ценности. При этом она должна славить Британию. Патриотическая нота обязательна.

Именно в этот момент, пока главный инспектор Паркер спорил по телефону с телефонистом Пима, Дэсу Бредону пришла в голову великолепная идея, о которой помнят и говорят по сей день. Эта схема получила известность в формулировке «Мы уиффлим всю Британию!» и за три месяца взвинтила продажи «Уиффлет» на пятьсот процентов, принеся невиданное процветание владельцам британских отелей, а также авто- и железнодорожным транспортным компаниям. Излишне описывать схему в подробностях. Вероятно, вы сами были ее участниками и помните, как это делалось. Нужно было собирать всевозможные купоны: от покупки железнодорожных и автобусных билетов, билетов в театр, гостиничных счетов — словом, от всего, что может входить в туристическую программу. Набрав достаточное количество купонов, чтобы охватить период времени, которое вы хотели бы отвести на путешествие, вы берете их (никаких трат на «Уиффлет», ничего не надо заполнять и посылать по почте) и отправляетесь в путь. На вокзале вы предъявляете купоны, дающие вам право на столько-то миль проезда первым классом, и получаете билет до указанного вами города. Потом вы выбираете отель (практически все британские отели охотно присоединились к этой схеме) и предъявляете купоны, дающие право на столько-то дней питания и проживания на льготных условиях по программе «Уиффлет». Купонами «Уиффлет» вы расплачиваетесь за автобусные экскурсии, морские купания и всевозможные развлечения. Все исключительно просто, никаких хлопот и отвечает склонности путешествующего среднего класса к радостной стадности. Если в баре вы покупали пачку «Уиффлет», то могли не сомневаться, что сосед по стойке непременно спросит: «А, так вы тоже уиффлете?» Устраивались уиффлетские вечеринки, чтобы «поуиффлить» и обменяться купонами. Фактически сам собой образовался «Клуб уиффлеров», и уиффлеры, которые в ходе кампании обнаруживали влечение друг к другу, копили специальные купоны, дававшие им право на устройство уиффлетской свадьбы с уиффлетским тортом и размещением свадебных фотографий в газетах. Когда таких случаев набралось достаточно много, было введено правило, согласно которому пары могли собирать купоны на уиффлетский дом с набором мебели, включавшим прелестную курительную комнату, которая предоставлялась бесплатно и была напичкана всевозможными ненужными приспособлениями. Оставался всего один шаг до «уиффлетского ребенка». На самом деле тогдашняя кампания «Уиффлет» была и остается выдающимся примером Масштабного Мышления в рекламном бизнесе. Единственное, чего нельзя было получить по купонам «Уиффлет», так это гроб: считалось, что этот предмет никому из уиффлеров понадобиться не может.

Это не значит, что Великий Путь «Уиффлет» во всем своем всеобъемлющем совершенстве возник в голове мистера Бредона, когда мистер Армстронг упомянул «семейные ценности». Тогда, в свете забрезжившего внутреннего озарения, у него появилась лишь мысленная ассоциация с названием «семейный отель», и он скромно произнес: «Да, понимаю и попробую что-нибудь придумать», собрал бумаги, на которых мистер Армстронг неразборчиво нацарапал какие-то заметки и что-то, похожее на дикобраза, и удалился. Но не успел он сделать и шести шагов по коридору, как в голове его сложился идиотский слоган: «Если это то, чего вы хотите, вы можете это приуиффлить»; еще два шага — и эта уродливая формулировка перефразировалась во «Все, чего вы хотите, даст вам уиффлинг», а на пороге собственного кабинета его, словно кузнечный молот, впервые ошарашила мысль о практической возможности создать Королевство Уиффлет. Воспламенившись этой идеей, он бросился к столу, схватил блокнот, заглавными буквами высотой в дюйм написал на нем: УИФФЛ, и тут вошла мисс Росситер с сообщением, что мистер Паркер просил мистера Бредона срочно позвонить ему на Уайтхолл. Лорд Питер Уимзи настолько вжился в роль мистера Бредона, что громко и от души выругался:

— Черт бы его побрал!

Тем не менее, перезвонив Паркеру, он отпросился со службы якобы по срочному личному делу и отправился в Скотленд-Ярд, где ему дали осмотреть одежду и вещи «человека в смокинге».

— Не сомневаюсь, что в конце концов придется обходить все прачечные, — сказал Паркер. — Возможно, следует поместить фотографию в каких-нибудь лондонских и провинциальных газетах. Газеты я презираю, но иногда помещенные в них объявления приносят пользу, а некоторые из этих меток могут принадлежать прачечной, находящейся за пределами Лондона.

Уимзи посмотрел на зятя.

— Объявления, мой дорогой Чарлз, целесообразны в случае, если человек пользуется прачечной, но для таких, как мы, прачечных не существует. Джентльмена, чья одежда так отменно скроена и который, в отличие от нас с тобой, не афиширует своего портного, по объявлению не найдешь. А это, как я вижу, его цилиндр, чудом сохранившийся в целости.

— Он закатился за поезд, на дальний путь.

— И здесь опять удален золотой штамп изготовителя. Это же абсурд, Чарлз! Никто — по крайней мере, ни ты, ни я, ни этот джентльмен — не считает название бренда гарантией качества. Для нас качество — гарантия бренда. В Лондоне есть два шляпника, которые могли изготовить этот цилиндр, и ты наверняка уже заметил, что тулья у него относительно узкая и высокая и изгиб полей весьма характерный. Это не соответствует современной моде, между тем вещь, безусловно, изготовлена недавно. Пошли своих ищеек в оба эти заведения, пусть узнают, у кого из их заказчиков удлиненная голова и кто предпочитает такую форму полей. Не трать попусту время на метки прачечных, это в лучшем случае трудоемкий, в худшем — ложный путь.

— Спасибо за совет, — сказал Паркер. — Я так и думал, что ты сможешь указать нам либо на шляпника, либо на портного.

Первый же шляпник, к которому они обратились, оказался тем, кто был им нужен. Он направил их к мистеру Хорасу Маунтджою, проживавшему в Кенсингтоне. Вооружившись ордером на обыск, они явились в указанную квартиру.

Мистер Маунтджой, как сообщил им швейцар, был холостяком, вел тихий образ жизни, разве что часто возвращался домой довольно поздно ночью. Он жил один и пользовался услугами персонала многоквартирного дома.

Швейцар заступал на вахту в девять часов. Ночного портье в доме не было. С одиннадцати вечера до девяти утра парадная дверь была заперта, жильцы могли открыть ее своими ключами, не беспокоя швейцара, жившего здесь же, в полуподвальной квартирке. Швейцар видел, как мистер Маунтджой вышел из дома в смокинге накануне вечером около семи сорока пяти. А вот его возвращения он не заметил. Вероятно, предположил он, Уизерс, слуга, может сказать, ночевал ли мистер Маунтджой дома.

Уизерс со всей определенностью сообщил, что тот дома не ночевал. Никто не входил в квартиру мистера Маунтджоя, кроме него самого и горничной, делавшей уборку. Постель осталась неразобранной. Но в этом не было ничего удивительного. Мистер Маунтджой часто не ночевал дома, хотя обычно возвращался к завтраку, то есть к девяти тридцати.

Паркер предъявил свое служебное удостоверение, и они поднялись на третий этаж, в интересовавшую их квартиру. Уизерс уже был готов отпереть дверь своим запасным ключом, которым, по его словам, пользовался по утрам, чтобы не тревожить жильцов, но Паркер остановил его и вынул два ключа, изъятые из кармана пальто покойного. Один из них подошел к замку, что подтвердило: они пришли по нужному адресу.

В квартире царил идеальный порядок. В гостиной стоял письменный стол, в ящиках которого нашлись несколько счетов и стопка почтовой бумаги, ни один ящик не был заперт и, судя по всему, не содержал никаких секретов. Ничего примечательного не обнаружилось ни в спальне, ни в маленькой гостиной. В ванной имелся небольшой шкафчик с обычными туалетными принадлежностями и домашней аптечкой. Паркер бегло просмотрел лекарства, задержавшись на пакетике с ярлыком «Бикарбонат натрия», однако проверка на ощупь и на вкус показала: в пакете находится именно то, что на нем написано. Единственным во всей квартире, что в какой-то малой степени показалось необычным, было наличие (в том же шкафчике в ванной комнате) нескольких стопок папиросной бумаги.

— Мистер Маунтджой курил самокрутки?

— Никогда не видел, чтобы он это делал, — ответил Уизерс. — Как правило, он курил «Турка Абдуллу».

Паркер кивнул и изъял папиросную бумагу. Рассыпного табака в квартире не обнаружили. Из буфета в столовой было извлечено внушительное количество коробок совершенно невинного вида с сигарами и сигаретами. Паркер тут же вскрыл их и не нашел ничего, кроме превосходной табачной смеси.

— Ламли, вам придется все тщательно проверить, — распорядился он.

— Слушаюсь, сэр.

— Никаких писем с первой почтой не доставляли?

Писем не оказалось.

— Никто к нему сегодня не приходил?

— Нет, сэр. Если не считать человека с почты.

— Вот как? А чего он хотел?

— Ничего, — ответил Уизерс, — просто принес новый телефонный справочник. — Он указал на два аккуратных тома, лежавших на столе в гостиной. Звучало отнюдь не многообещающе.

— Вот как! — снова сказал Паркер. — Он входил в комнату?

— Нет, сэр. Он постучал в дверь, когда мы с миссис Траббс были здесь. Миссис Траббс подметала, а я чистил щеткой костюм мистера Маунтджоя. Я получил новый справочник и отдал посыльному старый.

— Понятно. Хорошо. А в процессе уборки и чистки вы с миссис Траббс ничего не перекладывали?

— Нет, сэр.

— В корзине для бумаг что-нибудь было?

— Не знаю, сэр, это у миссис Траббс надо спросить.

Призванная к ответу миссис Траббс доложила, что в корзине не было ничего, кроме рекламного буклета виноторговца, и что мистер Маунтджой вообще писал мало и писем почти не получал.

Удовлетворенный тем, что в квартире никого не было после того, как жилец покинул ее в последний раз, Паркер переключил внимание на гардероб и комод, где нашел разные предметы одежды, должным образом помеченные ярлыками портного или изготовителя рубашек. Он отметил, что все мастера были первоклассными. Еще один цилиндр, такой же, как тот, что лежал теперь в Скотленд-Ярде, но с лентой внутри и целой тульей, был найден в шляпной коробке; в шкафу имелось также несколько фетровых шляп и котелок — всё от мастеров высшей категории.

— Мистер Маунтджой был богатым человеком?

— Судя по всему, никаких финансовых затруднений он не испытывал, у него все было самое лучшее. Особенно в последний год.

— А кем он был по профессии?

— Думаю, он был просто состоятельным джентльменом. Никогда не слышал, чтобы он где-то работал.

— Вы знали, что у него имелся цилиндр, с которого был удален ярлык изготовителя?

— Да, сэр. Он, помнится, очень сердился тогда. Говорил, что какой-то его друг испортил ему шляпу. Я несколько раз предлагал ему все восстановить, но он, поостыв, сказал, что это не имеет значения. Он этот цилиндр надевал не слишком часто. А кроме того, как он выразился, ему незачем было служить ходячей рекламой своего шляпника.

— А то, что на его смокинге тоже не было ярлыка портного, вы знали?

— В самом деле, сэр? Нет, этого я не заметил.

— Каким человеком был мистер Маунтджой?

— Очень приятным, сэр. Мне искренне жаль, что с ним произошел такой несчастный случай.

— Как долго он здесь жил?

— Лет шесть или семь, наверное, сэр. Я сам служу тут только четыре года.

— А когда эта неприятность случилась с его цилиндром?

— Около полутора лет тому назад, сэр, если не ошибаюсь.

— Так давно? Мне казалось, что цилиндр выглядит новее.

— Так я же сказал, сэр, что он его надевал не чаще одного-двух раз в неделю. И потом, мистер Маунтджой не особо следил за модой. Он любил один фасон, и все новые шляпы заказывал по этому образцу.

Паркер кивнул. Это он уже знал от шляпника и Уимзи, но всегда лучше перепроверить. Хотя он не мог припомнить случая, чтобы Уимзи хоть в чем-то ошибся, когда речь шла об одежде.

— Итак, — сказал Паркер, — как вы, видимо, уже догадались, Уизерс, по поводу смерти мистера Маунтджоя будет проведено расследование. Лучше вам как можно меньше делиться какими бы то ни было сведениями о вашем бывшем жильце с посторонними. Вы отдадите мне все ключи от квартиры, и я оставлю здесь на день-другой своего человека.

— Очень хорошо, сэр.

Паркер попросил, чтобы ему сообщили имя и адрес владельца дома, и отправил к нему Ламли. От хозяина удалось узнать не много. Мистер Маунтджой не имел определенной профессии. Квартиру снял шесть лет тому назад. Платил регулярно. Никаких жалоб на него не поступало. О друзьях и родственниках мистера Маунтджоя ничего не известно. Владелец сожалел, что такой хороший жилец так внезапно и печально закончил свою жизнь, и выражал надежду, что в ходе расследования не вскроется ничего скандального, поскольку его дом всегда пользовался безупречной репутацией.

Следующий визит Паркер нанес в банк мистера Маунтджоя. Здесь он встретил обычное сопротивление со стороны администрации, но в конце концов ему все же удалось получить доступ к его счетам. Мистер Маунтджой имел постоянный ежегодный доход около тысячи фунтов от надежных вложений. Никаких случайных поступлений. Никаких загадочных колебаний. Паркер покидал банк с тревожным ощущением, что мистер Гектор Панчон просто ткнул пальцем в небо.

Глава 16 Эксцентричное поведение почтового ведомства

В тот же вечер главный инспектор поделился своим мнением с Уимзи. Его светлость, чьи мысли все еще метались между расследованием и новой рекламной кампанией фирмы «Уиффлет», в течение дня обретавшей все боле четкие очертания, был краток:

— Пальцем в небо? Тогда что отправило Панчона в нокдаун? Гром с того самого неба?

— Может, он просто надоел Маунтджою? Тебе бы тоже надоело, если бы он таскался за тобой по всему Лондону.

— Возможно. Но я не стал бы его оглушать и оставлять на произвол судьбы. Я бы сдал его полиции. Кстати, как там Панчон?

— Пока без сознания. Контузия. Похоже, он получил тяжелый удар в висок, и в затылочной части у него глубокая трещина.

— Гм. Возможно, стукнулся о стену, когда Маунтджой ударил его дубинкой.

— Ты, безусловно, прав.

— Я всегда прав. Надеюсь, вы не выпускаете из виду этого Гарфилда?

— Куда он денется? А что?

— Ну… Странно, что Маунтджоя устранили в такой неподходящий для вас момент.

— Ты же не думаешь, что Гарфилд имеет к этому какое-то отношение? Он ведь сам чуть не погиб. Кроме того, мы его проверили. Он хорошо известен на Харли-стрит и имеет солидную практику в Вест-энде.

— Может, пользует наркоманов?

— Он специалист по нервным заболеваниям.

— Вот именно.

Паркер присвистнул.

— Ты думаешь?

— Слушай, — сказал Уимзи. — «Ваше серое вещество не функционирует должным образом? Вы устаете к концу дня? После еды ощущаете вялость и сонливость? Попробуйте «Спарклтон», бодрящий солевой раствор растительного происхождения, который стимулирует деятельность организма и очищает его». Некоторые несчастные случаи слишком случайны, чтобы в них поверить. Когда джентльмен удаляет портновские ярлыки со своей одежды, срезаетбритвой клеймо шляпника, без какой бы то ни было причины мчится из Финчли в Южный Кенсингтон, в музей, в смокинге, в нелепо ранний утренний час, он наверняка что-то скрывает. И если его странное поведение без малейшей видимой провокации заканчивается падением под поезд, то это наверняка тоже потому, что кто-то хочет что-то скрыть. И чем больше кто-то при этом рискует, тем больше можно быть уверенным, что ему есть что скрывать.

Паркер с улыбкой посмотрел на него.

— Ты великий прозорливец, Питер. Тебя не удивит, если я скажу, что ты такой не единственный?

— Нет, не удивит. Ты что-то от меня скрываешь. Что? Свидетеля убийства? Кого-то, кто стоял на платформе? Кого-то, на кого ты поначалу не обратил особого внимания? По лицу ведь вижу, что так, старый ты интриган. Ну, давай, колись — кто это? Женщина? Какая-нибудь истеричка? Немолодая и неуравновешенная старая дева? Я прав?

— Да, черт тебя подери.

— Ну, давай, продолжай. Расскажи мне все.

— Когда Иглз брал показания у свидетелей на станции метро, все отметили, что, пройдя несколько шагов мимо Гарфилда, Маунтджой вдруг покачнулся, Гарфилд схватил его за руку, и оба стали падать. Но одна женщина, некая мисс Элайза Теббутт, пятидесяти двух лет, незамужняя домохозяйка, живущая в Кенсингтоне, сказала, что, стоя немного позади их обоих, отчетливо слышала «жуткий», как она выразилась, голос, который произнес: «А ну, стой! Ты прокололся!» Маунтджой остановился, словно в него выстрелили, а этот Гарфилд «с ужасным лицом» схватил его за руку и подсек под коленку. Твое доверие к показаниям этой дамы возрастет еще больше, если я скажу, что она страдает нервными расстройствами, лежала в психиатрической лечебнице и утверждает, будто Гарфилд — один из главарей банды, целью которой является истребление всех граждан британского происхождения и установление в Англии еврейского господства.

— Да черт с ними, с евреями. Если человек одержим какой-то идеей, это вовсе не значит, что он не способен видеть факты. Пусть она многое вообразила, но придумать нечто столь фантастическое, как «А ну, стой», что, совершенно очевидно, было на самом деле неправильно услышанное ею «Маунтджой», она не могла. Гарфилд — тот, кто тебе нужен, хотя признаю́, что доказать это будет трудно. Я бы на твоем месте обыскал его врачебный кабинет — если уже не поздно.

— Боюсь, что поздно. Мы целый час не могли добиться никакого толку от мисс Теббутт, а к тому времени героический доктор Гарфилд, естественно, уже позвонил домой и на работу и объяснил, что с ним приключилось. Тем не менее мы будем продолжать следить за ним. Но сейчас главное — это Маунтджой. Кем он был? Какую опасность представлял? Почему его надо было остановить?

— Ну, это совершенно ясно. Он был звеном в цепи наркоторговли, и его следовало остановить потому, что он оказался достаточно глуп, позволив Панчону себя вычислить. Кто-то наверняка это заметил — в этой банде, судя по всему, присматривают за всеми своими членами. Или, возможно, несчастный Маунтджой попросил о помощи, и ему помогли покинуть этот мир, сочтя это самым быстрым способом избавиться от осложнений. Жаль, что Панчон не может говорить — он мог бы рассказать, звонил ли Маунтджой кому-нибудь или разговаривал с кем-нибудь во время своих метаний по городу. Так или иначе, он совершил ошибку, а люди, совершающие ошибки, не имеют права на жизнь. Что мне кажется странным, так это то, что никто не наведался в его квартиру — если верить показаниям прислуги. Было бы логично ожидать, что банда проведет там свое «расследование», для пущей надежности. Надеюсь, тамошним слугам можно доверять?

— Думаю, да. Мы их проверили. У всех совершенно чистые биографии. Швейцар — военный пенсионер с отличным послужным списком. Слуга и горничная пользуются большим уважением, на них абсолютно ничего нет.

— Гм-м. И вы не нашли ничего необычного, кроме папиросной бумаги. Она, конечно, может использоваться для упаковки мелких доз кокаина, но само по себе ее наличие ничего не доказывает.

— Я не сомневался, что ты обратишь внимание на папиросную бумагу.

— Я же не слепой и не умственно отсталый.

— Но где наркотик?

— Наркотик? Ну, Чарлз, подумай! Он как раз должен был получить товар, когда наш друг Панчон его засек. Ты разве еще не понял, что все они часть банды Миллигана и пятница у них — день поставок? Люди Миллигана получают товар в пятницу и по пятницам же и субботам устраивают вечеринки, на которых он переходит непосредственно в руки потребителей. Мне это рассказала Дайана де Момери.

— Интересно, а почему они проворачивают все в один день? Это же дополнительный риск.

— Очевидно, это неотъемлемая часть системы. Товар доставляют в страну, скажем, по четвергам. Это ваша, полицейская информация, хотя вы, похоже, не слишком много из нее извлекли. В ту же ночь его куда-то отвозят. На следующий день его разбирают маунтджои и передают миллиганам, при этом никто никого, вероятно, не знает в лицо. К субботе весь товар доходит до потребителя, и у всех наступают счастливые выходные.

— Звучит правдоподобно. И объясняет, почему мы не нашли ничего ни на теле, ни в квартире Маунтджоя. Кроме папиросной бумаги. Кстати, как ты думаешь, если у Маунтджоя есть запас папиросной бумаги, значит ли это, что он один из тех, кто распространяет наркотики непосредственно среди потребителей?

— Не обязательно. Он получает определенное количество под видом бикарбоната натрия или еще чего-нибудь, расфасовывает в мелкие пакетики и распределяет: столько-то Миллигану, столько-то другому розничному торговцу и так далее. Когда и как он это делает, я не знаю. А равно не знаю, как ведутся расчеты.

— Рад слышать, что ты хоть чего-то не знаешь.

— Я сказал «не знаю», но это не значит, что я не могу догадаться. Однако не буду обременять тебя своими догадками. И все равно весьма странно, что «Гарфилд и Кº» не проверили квартиру.

— Может, Гарфилд намеревался сделать это потом, да вот только немного пострадал.

— Нет, он бы этого так не оставил. Расскажи-ка мне еще раз все про квартиру.

Паркер терпеливо повторил свой рассказ о визите полиции в квартиру и опросе слуг. Но прежде, чем он добрался до середины своего повествования, Уимзи выпрямился на стуле и стал слушать с удвоенным вниманием.

— Чарлз! Какие же мы кретины! Ну конечно!

— Что — конечно?

— Телефонный справочник, вот что. Человек, который принес новый справочник и забрал старый. С каких это пор почтовое ведомство доставляет оба новых тома сразу?

— Черт побери! — воскликнул Паркер.

— Как же я не догадался! Сейчас же позвони и выясни, посылали ли сегодня на адрес Маунтджоя два новых тома.

— Это будет нелегко — связаться с руководством почтовой справочной службы в такое позднее время.

— Ты прав. Подожди-ка минутку. Позвони в дом, где жил Маунтджой, и спроси, получал ли кто-нибудь еще из их жильцов сегодня утром какие-нибудь справочники. Мой опыт подсказывает, что даже правительственные рассылки делаются партиями, к каждому подписчику курьера не посылают.

Паркер сделал так, как предложил Уимзи. После некоторых затруднений ему удалось связаться с тремя другими жильцами дома. Все дали один и тот же ответ: том, начинавшийся с буквы «Л», они получили около двух недель тому назад. Новый том от «А» до «К» еще не вышел. Один из жильцов — по фамилии Баррингтон, въехавший в этот дом совсем недавно, — сказал больше: он интересовался, когда должен выйти том «А — К» с его новым телефонным номером, и ему сказали, что, вероятно, только в октябре.

— Это все объясняет, — сказал Уимзи. — Наш друг Маунтджой хранил свои секреты в телефонном справочнике. В этой толстой книге печатают рекламу, нормативные документы почтового ведомства, имена и адреса абонентов — имена и адреса в первую очередь. Можем ли мы таким образом сделать вывод, что секрет спрятан среди имен и адресов? Думаю, можем.

— Было бы разумно.

— Очень разумно. Но как нам разгадать секрет этих имен и адресов?

— Нелегкое дело. Наверное, можно получить описание человека, который приходил за справочниками сегодня утром…

— И прочесать в его поисках миллионы лондонцев? Как бы нам сузить круг и время поиска? Куда сдают устаревшие телефонные справочники?

— Вероятно, на целлюлозные фабрики.

— А последний раз второй том меняли две недели назад. Есть шанс, что его еще не переработали. Займись этим, Чарлз. Очень велика вероятность, что в справочнике, который мы ищем, сохранились пометки и что эти пометки переносятся в каждый новый выпуск.

— Зачем? Маунтджой мог просто хранить старый справочник.

— Думаю, не мог, иначе мы бы либо нашли его, либо узнали о нем от слуги. Приходил незнакомый человек, ему отдали два старых справочника, и он воспринял это как должное. Насколько я понимаю, идея состояла в том, чтобы, всегда пользуясь текущим справочником, не вызывать подозрений, быть свободным от необходимости что-то прятать и придумывать подходящий механизм для моментального избавления от улики в случае нужды.

— Возможно, ты прав. Да, это наш шанс. Первое, что я сделаю утром, — свяжусь с сотрудниками телефонного ведомства.

Казалось, удача наконец им улыбнулась. В результате напряженной утренней работы выяснилось, что старые справочники уже отправлены на целлюлозные фабрики, однако пока не переработаны. Шесть человек, все выходные корпевшие над справочниками, собранными в Кенсингтоне, выявили многообещающий факт: девять из десяти человек делали в них те или иные пометки. Сведения поступали беспрерывно. Уимзи и Паркер изучали их, сидя в кабинете последнего в Скотленд-Ярде. Поздно вечером в воскресенье Уимзи поднял голову от стопки бумаг и произнес:

— Думаю, я нашел, Чарлз.

— Что нашел? — Паркер чувствовал себя усталым, глаза его покраснели от напряжения, но в голосе прозвучала надежда.

— Вот. Целая страница пабов в центральном Лондоне густо помечена галочками: три в середине буквы «Л», две — ближе к концу «М», одна — на «Н», одна — на «О» и так далее, включая две в начале «С» — это «Северный олень» в Уэппинге и «Серебристый горностай» чуть в стороне от Оксфорд-стрит. Следующий паб — «Серый лебедь» в Ковент-Гардене. Готов поспорить на любую сумму, что в последнем справочнике отмечен и он.

— Я не совсем понимаю, к чему ты ведешь.

— Может быть, я опережаю события, но могу предположить следующее. Когда в четверг товар прибывает в Лондон, его переправляют в какой-нибудь из пабов, значащихся в списке следующим. На одной неделе это будет паб с названием на букву «А» — например, «Анкор», на следующей — на букву «Б» — «Бык и собака» или «Брикли». Еще через неделю — на «В» и так далее до последней буквы алфавита. Люди, которым нужна доза, забредают в указанный паб, где главный дистрибьютор и его подручные незаметно суют им в карман требуемое зелье, весьма вероятно — без ведома хозяина. И поскольку место не повторяется, твои доблестные полицейские могут без толку ходить в «Серого лебедя» и болтать о попугаях и козлах до посинения, потому что на самом деле им следовало бы находиться в «Темпле» или «Уордингтоне».

— А это мысль, Питер. Давай-ка посмотрим список еще раз.

Уимзи передал ему список.

— Если ты прав, то, раз на этой неделе была буква «С», на следующей должна быть «Т», и это паб «Темпл» в Сохо. Только вот если они следуют в алфавитном порядке, то названия на букву, к примеру, «Х» заканчиваются быстрее, чем, скажем, на «А». И что тогда?

— Думаю, дойдя до последнего названия на «Я», они начинают сначала.

— Да… Но этих названий уйма. Тем не менее мы все проверим, Питер. Что у вас, Ламли?

— Сообщение из больницы, сэр. Панчон пришел в себя.

Паркер пробежал глазами сообщение.

— Почти так, как мы и предполагали, — сказал он, передавая бумагу Уимзи. — Судя по всему, Маунтджой заметил, что за ним следят. Он позвонил по телефону со станции «Пикадилли» и стал метаться по городу.

— Вот так банда и получила возможность подготовить ему встречу.

— Да. Поняв, что ему не удается оторваться от Панчона, он заманил его в музей, настиг в тихом углу и вырубил. Панчон сказал, что его оглушили каким-то орудием. И не ошибся. С Маунтджоем он не разговаривал. В сущности, в этом сообщении для нас нет ничего нового, кроме того, что, когда Панчон увидел его в первый раз, Маунтджой покупал ранний выпуск «Морнинг стар» у продавца газет, стоявшего перед редакцией.

— Вот как? Это интересно. Ладно. Присмотри за «Темплом».

— А ты — за агентством Пима. Не забывай, нам нужен главарь.

— Как и мистеру Миллигану. Этот «человек наверху» очень востребован. Ну, пока! Если я больше ничего не могу для тебя сделать, пожалуй, отправлюсь-ка я спать. Завтра мне предстоит придумать схему рекламной кампании для «Уиффлета».

* * *

— Мне нравится ваша идея, мистер Бредон, — сказал мистер Пим, постукивая пальцем по представленному ему проекту. — В этом есть размах. В этом есть воображение. Более, чем что бы то ни было, рекламе нужны именно Размах и Воображение. Именно они определяют Привлекательность. Конечно, это будет стоить дорого и потребует тщательной разработки. Например: если все эти ваучеры будут обналичены одновременно, это взвинтит стоимость их выпуска до цифры, которую не смогут покрыть доходы. Но я думаю, что выход найти можно.

— Они не будут обналичены разом, — сказал мистер Армстронг, — если мы должным образом их перемешаем. Людям потребуется время для того, чтобы собрать нужный комплект. Это даст нам фору на старте. Потребитель начнет больше расходовать в предвкушении будущей выгоды. Для начала нам понадобится мощная кампания в прессе, а после этого мы сможем благополучно подавать рекламу малыми порциями.

— Все это очень хорошо, мистер Армстронг, но нам нужно и о себе подумать.

— Это верно. Мы заключим договоры с отелями, железными дорогами и прочими организациями и назначим свой гонорар или комиссионные со всех продаж. Первое, что нам нужно сделать, это установить схему, при которой наши требования не будут выходить за рамки их оценочной ежемесячной сметы. Если дела пойдут хорошо, они сами захотят ее увеличить. Второе, что мы должны будем сделать, — это проследить, чтобы каждый купон имел более-менее реальную денежную стоимость, иначе мы попадем под Закон о лотереях. Все сводится к тому, какую часть дохода с каждого пакета ценой в шиллинг «Уиффлет» будет готов потратить на рекламу, учитывая, что при должном ведении дела все остальные марки сигарет будут на определенное время вытеснены с рынка. Тогда мы доводим количество купонов до этой стоимости минус расходы на кампанию в прессе. В настоящее время их расходы составляют шестьдесят тысяч, а их продажи… у нас есть отчет о продажах?

Директора углубились в лабиринт фактов и цифр. Внимание мистера Бредона рассеялось.

— Типографские расходы… проследить, чтобы распространение было достаточным… бонусы торговцам и производителям табака… бесплатные презентации… в первую очередь охватить отели… заинтересованность читающей публики… договориться с «Морнинг стар» об организации показательного шоу… понимаю, но должен быть нюанс прославления Британии… я могу привлечь Дженкса… сократить накладные расходы до… ну, скажем, двухсот фунтов в день… аэропланы «Паффин», должно быть, обходятся им в… рекламный бум на первой полосе и пять бесплатных купонов… ну, это уже детали…

— В любом случае нам придется что-то делать, — подытожил дискуссию раскрасневшийся мистер Армстронг. — Бесполезно говорить людям, что стоимость рекламы должна определяться качеством товара. Им на это наплевать. Единственное, чего они хотят, — это получить что-нибудь даром. Платить? Да, разумеется, в конце концов они платят, но должен же кто-то платить. Нельзя раздавать подарки бесплатно, при этом всерьез напоминая об их стоимости. Кроме того, если «Уиффлет» потеряет рынок, он вскоре потеряет и качество — а иначе зачем мы нужны?

— Арсмстронг, вам нет нужды все это мне напоминать, — сказал мистер Пим. — Нравится это людям или нет, факт остается фактом: если вы не увеличиваете продажи, вы либо теряете деньги, либо снижаете качество. Надеюсь, мы все это уже усвоили.

— А что случится, — спросил мистер Бредон, — когда продажи достигнут точки насыщения?

— Такие вопросы, Бредон, задавать не следует, — с довольным видом ответил мистер Армстронг.

— Нет, в самом деле? Допустим, вы доводите каждого мужчину и женщину в империи до такой интенсивности курения, когда они должны либо бросить курить, либо умереть от отравления никотином.

— До этого еще очень далеко, — серьезно ответил мистер Пим. — И кстати. Эта схема должна стать весьма привлекательной для женщин. «Курите «Уиффлет» — и подарите своим детям отдых на морском побережье». Что-то в этом роде. Мы хотим всерьез вовлечь женщин в курение. Слишком многие из них просто балуются сигаретами. Надо отучить их от ароматизированной ерунды и пристрастить к настоящим виргинским сигаретам…

— К «гвóздикам», хотите вы сказать?

— К «Уиффлет», — ответил мистер Пим. — Их можно выкуривать гораздо больше без вреда для здоровья. И они дешевле. Если мы увеличим количество курящих женщин на пятьсот процентов… возможности у нас неограниченные…

Внимание мистера Бредона снова поплыло.

— …хорошо, датируйте купоны. Пусть срок их действия ограничивается только тремя месяцами. Это даст нам много «неразорвавшихся снарядов», и с этим можно поиграть. Им придется следить, чтобы их торговые фирмы всегда были в курсе новой продукции. Кстати, это делает притягательным для покупателей…

Мистер Бредон задремал.

— …но все равно нужна мощная кампания в прессе. Постеры хороши и дешевы, но, если вы действительно хотите что-то донести до людей, нужна кампания в прессе, после первого залпа — не обязательно слишком шумная. Просто добротное, краткое, остроумное напоминание неделя за неделей…

— Хорошо, мистер Бредон. — Творец рекламной кампании «Уиффлет», вздрогнув, очнулся от дремы. — Мы представим это на рассмотрение «Уиффлет». Пожалуйста, распорядитесь размножить проект. И было бы неплохо подключить к этой работе еще несколько сотрудников, Армстронг. Например, Инглби — это совпадает с его направлением. И мисс Митьярд. Нам нужен результат к концу этой недели. Скажите мистеру Барроу, чтобы отложил все остальные дела и набросал кое-какие по-настоящему впечатляющие макеты.

Мистер Пим подал знак, что совещание окончено, но, спохватившись, попросил Бредона задержаться.

— Можно вас на два слова, мистер Бредон? Я почти забыл, зачем вы здесь в действительности. Дело хоть как-то продвигается?

— Да. — Рекламная кампания «Уиффлет» в голове мистера Бредона стала отступать на задний план, медленно исчезая вдали. — На самом деле расследование оказалось настолько важным, что я не вполне уверен, что даже с вами могу поделиться информацией.

— Вздор, — сказал мистер Пим. — Это я вас нанял…

— Нет. Вопрос не в том, кто кого нанял. Боюсь, это дело полиции.

Во взгляде мистера Пима начало сгущаться угрожающее недовольство.

— Вы всерьез хотите сказать, что те подозрения, о которых вы упоминали раньше, подтвердились?

— О да. И все оказалось намного хуже.

— Мне не нужен никакой скандал!

— Это ясно. Но я не вполне понимаю, каким образом его можно будет избежать, если дело дойдет до суда.

— Послушайте, Бредон, — сказал мистер Пим, — мне не нравится, как вы себя ведете. Я внедрил вас сюда в качестве своего личного осведомителя. Не спорю, вы проявили себя очень полезным и в других отношениях сотрудником, но вы не незаменимы. Если вы собираетесь выйти за пределы своей компетенции…

— Вы можете меня уволить, — закончил за него Бредон. — Разумеется. Но будет ли это мудро с вашей стороны?

Мистер Пим промокнул лоб носовым платком.

— Можете вы мне сказать одну вещь? — взволнованно произнес он после некоторого молчания, во время которого, видимо, переварил смысл вопроса своего подчиненного. — Ваши подозрения указывают на какого-то определенного человека? Возможно ли быстро убрать его из штата сотрудников? Вы меня понимаете: если прежде, чем разразится скандал — в чем бы он ни состоял, а я все же думаю, что мне нужно это знать, — мы сможем заявить, что этот человек у нас уже не работает, это будет совсем другое дело. Название фирмы тогда может даже не упоминаться — ведь так? Доброе имя агентства для меня много значит, мистер Бредон…

— Я не могу вам этого сказать, — ответил Уимзи. — Еще несколько дней тому назад думал, что могу, но недавно мне стали известны факты, которые свидетельствуют о том, что человек, которого я подозревал, вероятно, ни при чем. В настоящий момент это может быть кто угодно. Даже вы сами.

— Это неслыханно! — вскричал мистер Пим. — Можете получить расчет и убираться.

Уимзи покачал головой.

— Если вы от меня избавитесь, полиция, вероятно, захочет внедрить сюда кого-нибудь другого.

— Если бы здесь была полиция, — отрезал мистер Пим, — я бы, по крайней мере, понимал, с кем имею дело. О вас же я не знаю ничего, кроме того, что вас рекомендовала миссис Арбетнот. Мне никогда не нравилась идея пригласить частного детектива, хотя, признáюсь, поначалу показалось, что ваш уровень превосходит средний уровень представителей вашей профессии. Но наглость я не могу и не стану терпеть. Я сейчас же свяжусь со Скотленд-Ярдом, и они, полагаю, заставят вас выложить все, что вы, как вам кажется, раскопали.

— Они всё знают.

— Знают?! О, вы, очевидно, не являетесь образцом скромности, мистер Бредон. — Он нажал кнопку звонка. — Мисс Хартли, свяжитесь, пожалуйста, со Скотленд-Ярдом и попросите прислать сюда надежного детектива.

— Хорошо, мистер Пим.

Мисс Хартли вышла танцующей походкой. Это был бальзам ей на душу. Она всегда говорила, что с этим мистером Бредоном что-то не так, и вот его поймали. Может, он украл деньги? Она вызвала коммутатор и попросила соединить ее с Уайтхолл двенадцать-двенадцать.

— Одну минуту, — сказал Уимзи, когда дверь за ней закрылась. — Если вы действительно хотите связаться со Скотленд-Ярдом, скажите, чтобы она спросила главного инспектора Паркера и сказала, что лорд Питер Уимзи хочет с ним поговорить. Он сразу поймет, в чем дело.

— Вы?.. Но почему вы мне сразу не сказали?

— Не хотел создавать неловкую ситуацию, например, при назначении жалованья. Я согласился на эту работу, потому что счел, что это может быть забавно. Так оно и оказалось, — любезно добавил Уимзи, — так и оказалось.

Мистер Пим просунул голову в приемную.

— Я буду разговаривать сам, из кабинета, — коротко сказал он.

В ожидании соединения они хранили молчание. Когда раздался звонок, мистер Пим попросил главного инспектора Паркера.

— Здесь один из моих сотрудников утверждает, что он… — начал мистер Пим. Разговор окончился быстро. Мистер Пим передал трубку Уимзи. — Они хотят говорить с вами.

— Привет, Чарлз! Это ты? Ты подтвердил мою благонадежность? Хорошо… Нет, ничего не случилось, просто мистер Пим считает, что должен знать все об этом деле… Мне ему рассказать?.. Неразумно?.. Нет, правда, Чарлз, я не считаю, что он — тот, кто нам нужен… Ну, это другой вопрос… Главный инспектор хочет знать, можете ли вы держать язык за зубами, мистер Пим, — обратился он к своему временному боссу.

— Дай бог, чтобы все так могли, — проворчал мистер Пим.

Уимзи передал его ответ Паркеру.

— Думаю, я рискну, Чарлз. И если после этого кого-нибудь снова шарахнут в темноте по голове, то это будешь не ты, а я за себя постоять сумею. — Он положил трубку и повернулся к мистеру Пиму. — Горькая правда состоит в том, — сказал он, — что кто-то руководит грандиозной системой наркоторговли из этого офиса. Кто из ваших служащих, мистер Пим, имеет несравнимо больше денег, чем должен бы иметь? Мы ищем очень богатого человека. Вы можете нам помочь?

Но мистер Пим в тот момент не был в состоянии помочь кому бы то ни было. Он был бледен как мел.

— Наркотики? Из этого офиса? Проклятье! Что скажут наши клиенты? И как я посмотрю в глаза членам правления? Агентство…

— Агентство Пима, — уточнил лорд Уимзи и рассмеялся.

Глава 17 Приступ плаксивости у племянника аристократа

Неделя прошла спокойно. Мистер Джоллоп вполне мирно утвердил очередную серию рекламных объявлений «Нутракса», основанных на цитатах: «Но с плачем после ссоры той / Друг друга целовали»^[354]. («Однако слезы и ссоры, сколь они ни поэтичны, — почти всегда признак нервного перенапряжения».) В среду на маргарин «Зеленые пастбища» была снижена цена — при улучшении качества («Вам может показаться, что усовершенствовать совершенство невозможно, но нам это удалось!»). «Сопо» одобрил новое «лицо своей рекламы» («Пусть Сьюзан Сопо делает за вас всю грязную работу»). Ириски «Сорванец» завершили свою крикетную кампанию грандиозным изобразительным парадом, включавшим портреты одиннадцати знаменитых игроков, жующих конфеты. Пять человек ушли в отпуск. Мистер Праут произвел фурор, явившись на работу в черной рубашке. Мисс Росситер потеряла сумку со всей своей премией, но счастливо обрела ее вновь благодаря Бюро потерянных вещей. В дамском туалете была обнаружена блоха, вызвавшая настоящий переполох и породившая кое-какие необоснованные обвинения и вспышку взаимного недоброжелательства. В машинописном бюро разговоры о блохе на какое-то время даже почти вытеснили более пикантную и рискованную тему, связанную с недавней посетительницей мистера Толбоя. Ибо по неосмотрительности то ли мистера Томпкина, то ли посыльного из вестибюля, то ли еще кого-то (но, разумеется, не мистера Инглби или мистера Бредона, которые держали рты на замке) история эта все же просочилась наружу.

— И как он умудряется делать это, при его-то зарплате, никак понять не могу, — заметила мисс Партон. — Я считаю, что это позор. У него такая прелестная жена. Помните, мы познакомились с ней в прошлом году на «Садовых вечеринках»?

— Все мужчины одинаковы, — скорбно констатировала мисс Росситер. — Даже ваш мистер Толбой. Я же вам говорила, Партон, что не стоило так уж винить старика Копли в той их ссоре, может, хоть теперь вы мне поверите. Я хочу сказать: если мужчина позволяет себе один неджентльменский поступок, то он способен и на другой. А что касается того, что он якобы делает это на свою зарплату, то вспомните о пятидесяти фунтах в конверте. Совершенно ясно, для чего они были предназначены.

— Для чего предназначены деньги, ясно всегда, — сардонически рассудила мисс Митьярд. — Вопрос в том, откуда они берутся.

— Вот и мистер Дин так говорил, — вставила мисс Росситер. — Помните, как он, бывало, подкалывал мистера Толбоя насчет его биржевых маклеров?

— А, знаменитая фирма Смита, — вспомнил мистер Гарретт. — «Смит, Смит, Смит, Смит и Смит лимитед».

— Обычные ростовщики, если хотите знать мое мнение, — заметила мисс Росситер. — Мисс Митьярд, вы собираетесь на крикетный матч? С моей точки зрения, мистеру Толбою следовало бы взять отвод и уступить капитанство кому-нибудь другому. Будет вовсе не удивительно, если члены команды откажутся играть под его руководством из-за всех этих пересудов. Вы согласны, мистер Бредон?

— Ни в коей мере, — ответил мистер Бредон. — Если человек — хороший капитан, мне совершенно безразлично, что у него жен, как у царя Соломона, или что он не чурается подлогов и мошенничества при сделках. Какое это имеет значение?

— Для меня имеет, — заявила мисс Росситер.

— Как это по-женски, — сокрушенно вздохнул мистер Бредон, не обращаясь ни к кому конкретно. — Женщины всегда привносят в дело личный момент.

— Пусть так, — сказала мисс Росситер, — но бьюсь об заклад: если Хэнки или Пимми узнают, мистеру Толбою крышка.

— Начальство последним узнает что бы то ни было о своих сотрудниках. Иначе как бы оно стояло на задних лапках на корпоративных вечеринках, произнося прочувствованные речи о сотрудничестве и о том, что все мы — одна семья? — выдала мисс Митьярд.

— Семейные ссоры, семейные ссоры… — Мистер Ингл- би добродушно махнул рукой. — Детки, любите друг друга, не будьте такими любопытными. Что вам Гекубин банковский счет? И что ей — ваш? ^[355]

— Банковский счет? А, вы имеете в виду мистера Толбоя. Ну, я об этом знаю только то, что говорил мистер Дин.

— А откуда это было известно мистеру Дину?

— Он несколько недель просидел в кабинете мистера Толбоя. Знакомился с работой смежных отделов, как это у нас называется. Думаю, и вас в ближайшее время отправят в турне по отделам, мистер Бредон. Советую следить за своими словами и поведением в типографском отделе. Мистер Трейл — настоящее исчадие ада. Он вам не позволит даже кофе выпить в течение рабочего дня.

— За кофе я буду приходить к вам.

— Да вас оттуда и на секунду не отпустят, — сказала мисс Митьярд. — Там сейчас все на ушах стоят из-за этого переполоха с «Уиффлет». Все всегда надеялись, что мистер Дин найдет себе лучшее применение в каком-нибудь другом месте. Он был как любимая книга, которую так обожают, что всегда хочется отдать ее почитать кому-нибудь другому.

— Как вы жестоки, — заметил Инглби, втайне забавляясь. — Такие высказывания создают женщине с университетским образованием дурную славу.

Он посмотрел на Уиллиса, который возразил ему:

— Это не жестокость. Это факт, и за ним не кроется никакой враждебности. Вы все такие. Как у Шоу: когда порешь своего ребенка, убедись, что делаешь это в гневе.

— Шоу ирландец, Уиллис, — вставил Бредон, — и совершенно точно подметил, в чем на самом деле заключается оскорбительность поведения образованного англичанина: он даже не дает себе труда разгневаться.

— Это правда, — согласился Уиллис. — Таков их отвратительный, ледяной, невозмутимый, — он беспомощно взмахнул рукой, — фасад.

— Имеете в виду лицо Бредона? — ехидно предположил Инглби.

— Холодно правильное, восхитительно отсутствующее, — подхватил Бредон, косясь в зеркало мисс Росситер. — Кто бы мог подумать, что вся рекламная кампания «Уиффлет» кипит и расцветает за этим монументальным лбом цвета слоновой кости?

— Разнородная метафора, — сказала мисс Митьярд. — Кипят овощи в горшке, расцветают цветы.

— Разумеется: цветок риторики, сорванный в огороде.

— Бесполезно, мисс Митьярд, — усмехнулся Инглби, — с таким же успехом можно спорить с речным угрем.

— Кстати, об угрях, — откликнулась мисс Митьярд, сдавая позиции, — что это у нас с мисс Хартли?

— С этим плоскогрудым чудом? А что с ней?

— Она тут на днях пришла и поведала миру, что полиция собирается кое-кого арестовать.

— Что?! — удивился Уиллис.

— Серьезно? И кого?

— Да, кого?

— Бредона.

— Мистера Бредона? — переспросила мисс Митьярд. — Интересно, и что дальше?

— Вы хотите спросить — за что? И почему вы все не говорите прямо?

Мисс Росситер развернулась в кресле и уставилась на искривившийся в усмешке рот мистера Бредона.

— Забавно, — сказала она. — А вы знаете, мистер Бредон, мы вам об этом не говорили, но нам с Партон показалось, что однажды вечером мы видели, как вас арестовали на площади Пикадилли.

— В самом деле?

— Наверняка это были не вы.

— Ну, вообще-то нет. Но вы не унывайте — это еще может случиться. Только не думаю, что Пимми держит свои миллионы в сейфе на работе.

— Или в конвертах с заказными письмами, — невзначай съязвила мисс Митьярд.

— Только не говорите, что они охотятся за нашим мистером Копли!

— Надеюсь, что нет. Черствый хлеб с баландой — не для его желудка.

— А за что арестовывали Бредона?

— Может, за то, что он бездельник? — послышался мягкий голос. Мистер Хэнкин саркастически улыбался, стоя в дверном проеме. — Простите, если помешал, но если мистер Бредон соблаговолит уделить мне минуту внимания… это насчет чаев «Твентименс»…

— Прошу прощения, сэр, — сказал мистер Бредон, весь обращаясь во внимание и позволяя мистеру Хэнкину увлечь его за собой.

Мисс Росситер покачала головой.

— Помяните мое слово, с мистером Бредоном связана какая-то тайна.

— Он — душка, — горячо возразила мисс Партон.

— О, с Бредоном все в порядке, — успокоил всех Инглби.

Мисс Митьярд, не сказав ни слова, отправилась вниз, в дирекцию, и взяла там справочник «Кто есть кто». Проведя пальцем сверху вниз по букве «У», она остановилась на статье «Уимзи, Питер Дэс Бредон (лорд), род. 1890; второй сын Мортимера Джералда Бредона Уимзи, 15-го герцога Денвера, и Гонории Лукасты, дочери Фрэнсиса Делагарди из Беллингем-Мэнор. Образ. — Итонский колледж и Баллиол-колледж».

— Вот, значит, как, — сказала себе мисс Митьярд. — Я так и думала. И что теперь? Кто-нибудь знает? Думаю, нет. И лучше пока помолчать. Но поискать другую работу лишним не будет. Всегда нужно о себе позаботиться.

Не подозревая, что его инкогнито раскрыто, мистер Бредон уделил внимание, пусть поверхностное, интересам чаев «Твентименс». Он смиренно выслушал поручение подготовить два плаката для магазинной витрины с разными текстами на тему «более насыщенного вкуса при меньшем расходе» и деликатный упрек по поводу пустой траты времени в машинописном бюро. Все его мысли пребывали на Оулд-Брод-стрит.

— Насколько мне известно, вы играете за нас в субботу, — сказал мистер Хэнкин в завершение беседы.

— Да, сэр.

— Надеюсь, хорошая погода продержится. Вы, кажется, играли в высшей лиге?

— Давным-давно.

— Надеюсь, вы покажете стиль, — радостно произнес мистер Хэнкин. — Стиль… В наши дни его так редко можно увидеть. Боюсь, мы покажемся вам случайным сборищем, тем более что по ряду причин несколько наших лучших игроков не смогут участвовать в матче. Жаль. Но вы увидите, что мистер Толбой весьма хорош. Он прекрасный, многосторонний человек и незаурядный полевой игрок.

Мистер Бредон заметил, что нечасто встретишь игрока, умеющего видеть поле. Мистер Хэнкин согласился с ним.

— Мистер Толбой прекрасно играет во все игры, жаль, что он не может уделять им больше внимания. Лично мне хотелось бы, чтобы спортивная жизнь в нашем коллективе была более активной. Но мистер Пим считает, что это отвлекало бы сотрудников от работы, и я вынужден с ним согласиться. Тем не менее у меня есть ощущение, что воспитание командного духа принесло бы пользу. Не знаю, успели ли вы как новичок заметить, но иногда здесь возникает некоторая напряженность…

Бредон признал, что заметил нечто в этом роде.

— Знаете, мистер Бредон, — продолжил мистер Хэнкин немного рассеянно, — дирекции порой бывает трудно уловить атмосферу, царящую в офисе. Вы, сотрудники, держите нас, так сказать, под стеклянным колпаком, правда? С этим, естественно, ничего не поделаешь, но мне иногда чудится, что под гладкой поверхностью бурлят некие течения…

Очевидно, подумал Бредон, мистер Хэнкин осознал, что ситуация на грани взрыва. Ему вдруг стало его жаль. Его взгляд упал на постер, выполненный в кричащих цветах и прикрепленный кнопками к доске объявлений мистера Хэнкина:

ВСЕ, ПОВСЮДУ И ВСЕГДА ЕДИНЫ В ТОМ,

ЧТО НЕТ НИЧЕГО ЛУЧШЕ АРОМАТА,

ВКУСА И ЦЕНЫ ЧАЯ «ТВЕНТИМЕНС»

Без сомнения, именно жажда так редко встречающегося в нашем несговорчивом мире согласия побуждала рекламодателей столь безапелляционно делать подобные фантастически-нелепые заявления. На самом деле никакого согласия не существовало ни по поводу таких мелочей, как чай, ни по гораздо более серьезным поводам. Даже в месте, где штат из более чем ста сотрудников с утра до вечера пел гимны бережливости, добродетели, гармонии, хорошему пищеварению и домашней идиллии, духовная атмосфера была бурной, исполненной финансовых штормов, интриг, разногласий, расстройств пищеварения и супружеской неверности. Более того, торговлей — оптом и в розницу — смертью, душами и телами с помощью оружия и ядов. Такие вещи себя не рекламировали, а если рекламировали, то назывались другими именами.

Мистеру Хэнкину он сказал в ответ что-то обтекаемое.

В час дня он покинул офис и на такси отправился в город. Ему вдруг стало любопытно встретиться с биржевым маклером мистера Толбоя.

В двадцать минут второго он стоял на тротуаре Оулд-Брод-стрит, и кровь стучала у него в висках, как обычно бывало в преддверии разгадки.

Брокер мистера Толбоя нашел приют в маленькой табачной лавке, однако на вывеске значилось не «Смит», а «Каммингс».

«Адрес для переписки, — мысленно отметил лорд Питер Уимзи. — Очень необычно для биржевого маклера. Давайте-ка прощупаем это как следует».

Он вошел в лавку — помещение было узким, тесным и чрезвычайно темным. Навстречу ему выступил пожилой человек и спросил, чем он может быть полезен. Уимзи сразу взял быка за рога.

— Могу я видеть мистера Смита?

— Мистер Смит здесь не работает.

— Тогда, быть может, вы любезно позволите мне оставить для него записку?

Пожилой мужчина хлопнул ладонью по прилавку.

— Я уже сказал и повторю еще сто раз, — раздраженно рявкнул он, — нет здесь никакого мистера Смита и, насколько я знаю, никогда не было. А если вы тот самый джентльмен, который шлет письма для него на этот адрес, то хорошо было бы вам это наконец понять. Я уже устал возвращать его письма почтальону.

— Вы меня удивили. Я лично с мистером Смитом незнаком, но друг попросил меня оставить для него записку именно здесь.

— Тогда передайте вашему другу то, что я вам сказал. Не следует слать сюда письма. И вообще ничего. И никогда не следовало. Люди думают, что мне нечего делать, кроме как возвращать письма почтальону. Если бы я не был так совестлив, я бы все их сжигал, вот что я бы делал. Сжигал. И начну сжигать, если это продолжится. Можете так и передать своему другу.

— Мне очень жаль, — сказал Уимзи. — Наверное, произошла какая-то ошибка.

— Ошибка? — сердито воскликнул мистер Каммингз. — Вот уж не верю. Это глупый розыгрыш, вот что это. И я заявляю: мне он надоел.

— Если это розыгрыш, — сказал Уимзи, — то я тоже его жертва. Мне пришлось сделать большой крюк, чтобы доставить сообщение кому-то, кого не существует. Я серьезно поговорю об этом со своим другом.

— Я бы так и поступил на вашем месте, — согласился мистер Каммингс. — Совершенно дурацкая выходка. Передайте своему другу, чтобы он сам сюда пришел, уж я знаю, что ему сказать.

— Хорошая мысль, — подхватил Уимзи. — Отчитайте его как следует.

— Можете не сомневаться, сэр. — Немного разрядившись, мистер Каммингс, похоже, успокоился. — На тот случай, если ваш друг объявится, сэр, как его имя?

Уимзи, уже собравшийся было уходить, резко остановился. Он заметил, что мистер Каммингс очень внимательно следил за ним из-за очков, и его осенило.

— Послушайте, — сказал он, доверительно склонившись над прилавком. — Фамилия моего друга Миллиган. Это вам о чем-нибудь говорит? Он велел мне зайти к вам за товаром. Понимаете, о чем я говорю?

Это сработало: искорка, промелькнувшая в глазах мистера Каммингса, выдала его. Тем не менее он сказал:

— Понятия не имею, о чем вы говорите. Я никогда не слышал и слышать не желаю о мистере Миллигане. И вашего нахальства больше терпеть не хочу.

— Жаль, старина, жаль, — усмехнулся Уимзи.

— Более того, я не хочу больше терпеть и вашего присутствия, — добавил Каммингс. — Вам ясно?

— Ясно, — ответил Уимзи. — Все совершенно ясно. Будьте здоровы.

«Ну, вот вы и доигрались, — подумал он. — Теперь надо действовать быстро. Следующий пункт — Сент-Мартинс-ле-Гран»^[356].

Немного настойчивости — и главное управление Скотленд-Ярда принялось за дело. Были найдены и допрошены почтальоны, разносившие корреспонденцию на Оулд-Брод-стрит. Подтвердилось, что они часто доставляли письма на имя мистера Смита в лавку мистера Каммингса, но все эти письма неизменно возвращались с пометкой «Адресат не найден». Куда они отправлялись после этого? В отдел недоставленных писем. Уимзи позвонил на работу, объяснил, что задерживается по не зависящим от него причинам, и разыскал отдел недоставленных писем. После некоторых проволочек ему удалось найти сотрудника, который знал все по интересующему его вопросу.

Письма мистеру Смиту приходили регулярно, каждую неделю. Ни одно из них не было возвращено отправителю. Почему? Потому что на них не было обратного адреса. Более того, в них никогда не было ничего, кроме чистого листа бумаги.

— А письмо от прошлого вторника еще здесь? Нет, его уже вскрыли и уничтожили. Не будут ли они любезны сохранить следующее письмо и отправить его ему? Зная, что за лордом Питером Уимзи стоит Скотленд-Ярд, почтовики согласились. Уимзи поблагодарил и ушел, погруженный в размышления.

Выйдя из почтового отделения в половине шестого, он направился по Саутгемптон-роу к Теобальд-роуд. Там на углу стоял продавец газет. Уимзи купил «Ивнинг комет» и пробежал глазами раздел новостей. Его внимание привлекло короткое сообщение в рубрике «В последнюю минуту»:

ЧЛЕН ФЕШЕНЕБЕЛЬНОГО КЛУБА ПОГИБ НА ПИКАДИЛЛИ

Сегодня в три часа дня тяжелый грузовик выехал на тротуар на площади Пикадилли, из-за чего смертельные травмы получил стоявший в тот момент на краю тротуара майор Тод Миллиган, хорошо известный в светских кругах.

«Быстрая работа. Как это, черт возьми, я еще жив?» — вздрогнув, подумал Уимзи и мысленно упрекнул себя за беспечность. Он выдал себя Каммингсу, отправившись в лавку под собственным именем, и к этому времени им уже известно, кто он на самом деле. Более того, они наверняка проследили за ним до Главного почтамта и до агентства Пима. Не исключено, что они и сейчас следят за ним. Поверх газеты он быстро окинул взглядом многолюдные улицы. Любой из праздно шатавшихся по ним мужчин мог быть их человеком. Абсурдно-романтические планы мелькали у него в голове. Заманить убийцу в какой-нибудь тихий угол вроде станции метро «Блэкфрайерс» или на ступени под Иглой Клеопатры^[357] и убить голыми руками. Позвонить в Скотленд-Ярд, чтобы ему прислали охрану. Немедленно отправиться домой, в свою настоящую квартиру, на такси (не садиться ни в первую, ни во вторую машину — промелькнуло у него воспоминание о профессоре Мориарти), забаррикадироваться там и ждать… чего? Стрельбы из пневматического оружия?.. Пребывая в смятении, он вдруг заметилзнакомую фигуру — самогó главного инспектора Паркера, видимо, в необычно ранний час направлявшегося домой с сумкой из рыбного магазина в одной руке и атташе-кейсом в другой.

Уимзи опустил газету и сказал:

— Привет!

Паркер остановился и неуверенно ответил:

— Привет! — Он явно не мог решить, кто его приветствовал: лорд Питер Уимзи или мистер Дэс Бредон.

Уимзи подошел и взял у него сумку.

— Очень своевременная встреча, — сказал он. — Ты появился словно специально для того, чтобы спасти меня от смерти. Что у тебя там, лобстер?

— Нет, палтус, — спокойно ответил Паркер.

— Пойдем съедим его. Вряд ли они нападут на нас обоих. Я свалял дурака и сдал игру, так что теперь можно действовать в открытую и как следует повеселиться.

— Хорошо бы. Повеселиться я не прочь.

— Что-то не так? Почему ты так рано идешь домой?

— Потому что сыт по горло. Боюсь, с «Темплом» мы провалились.

— Вы устроили там облаву?

— Еще нет. Все утро там было тихо, но во время обеденного наплыва посетителей Ламли заметил, как один парень, похожий на зазывалу, что-то тайком сунул в руки другому. Его задержали и обыскали, но нашли только какие-то квитанции от незаконных ставок. Вполне вероятно, что до вечера там ничего не случится, и тогда я прикажу обыскать паб. Лучше прямо перед закрытием. Буду присутствовать лично. Вот я и подумал, что хорошо бы перед этим поужинать дома.

— Правильно. Мне нужно кое-что тебе рассказать.

Они в молчании дошли до Грейт-Ормонд-стрит.

— Каммингс? — переспросил Паркер, когда Уимзи поведал ему свою историю. — Ничего о нем не знаю. Но, ты говоришь, ему известна фамилия Миллиган?

— Безусловно. А кроме того, вот тебе подтверждение. — Он показал Паркеру заметку в газете.

— А этот тип, Толбой, он и есть птичка, за которой ты охотишься?

— Откровенно признаться, Чарлз, не знаю. Не думаю, что он главная шишка в этом деле. Если бы это было так, он едва ли бы влип в неприятность с дешевой любовницей. И деньги не поступали бы ему по пятьдесят фунтов в конвертах. Но какая-то связь здесь есть. Должна быть.

— Может, он лишь мелкое звено в цепи?

— Может. Но я не могу не принимать во внимание то, что сказал Миллиган. А он сказал, что всей схемой руководят из агентства Пима.

— Вероятно, так и есть. Толбой, возможно, всего лишь орудие в чьих-то руках. Самого Пима? Он ведь достаточно богат. Как считаешь?

— Нет, я не думаю, что это Пим. Армстронг — возможно, или даже тихоня Хэнки. Конечно, Пим мог нанять меня, чтобы использовать втемную, но мне почему-то не кажется, что это в его духе. К тому же в этом не было никакой необходимости. Если только он не хотел выведать с моей помощью, насколько много на самом деле знал Виктор Дин. И в этом случае он преуспел, — сокрушенно добавил Уимзи. — Но я не могу поверить, что нашелся бы дурак, который сознательно поставил бы себя в зависимость от одного из подчиненных. Подумай только, какие открылись бы возможности для шантажа! Двенадцать лет каторги — прекрасный повод для шантажа. Для шантажа… Кого-то все же шантажировали, я в этом почти уверен. Но Пим не мог выстрелить в Дина камнем, в тот момент он находился в конференц-зале. Нет, думаю, с Пима мы должны снять подозрения.

— Чего я не понимаю, — сказала леди Мэри, — так это почему Пим вообще попал в число подозреваемых. Кто-то из агентства Пима — другое дело, но если вы говорите, что всем этим предприятием «руководят из агентства Пима», то предполагается нечто совершенно иное, во всяком случае для меня. По мне, так они используют контору Пима для каких-то своих целей — вам так не кажется?

— Ну да, кажется, — согласился с ней муж. — Но как? И зачем? Какое отношение ко всему этому имеет реклама? Преступлению реклама не нужна, скорее наоборот.

— Не знаю, не знаю, — неожиданно задумчиво произнес Уимзи. — Кончик носа у него чуть дернулся, как у кролика. — Только сегодня утром Пимми говорил: чтобы охватить максимальное количество людей по всей стране в самый короткий срок, нет средства лучше, чем рекламная кампания в прессе. Погоди минутку, Полли, похоже, ты сказала нечто весьма полезное и важное.

— Все, что я говорю, полезно и важно. Обдумай это, пока я схожу к миссис Ганнер и расскажу ей, как готовить палтуса.

— Самое забавное, — сказал Паркер, — что ей, судя по всему, нравится учить миссис Ганнер готовить палтуса. Мы вполне могли бы позволить себе больший штат прислуги, но…

— Дорогой мой, — сказал Уимзи. — Слуги — это сущее проклятье. Я не имею в виду моего Бантера, потому что он исключение. Но для Полли — удовольствие хоть вечерами избавляться от этого кипящего адского котла. Не волнуйся, если ей понадобится больше слуг, она тебе сообщит.

— Согласен, — сказал Паркер. — Я сам, когда дети подросли, обрадовался, что теперь можно обходиться приходящей няней. Однако послушай, Питер, похоже, тебе самому придется обзавестись нянькой, если ты хочешь избежать неприятных происшествий.

— В том-то и дело. Ну, вот он я. И что? За кого они меня принимают? За кого-то чрезвычейно опасного?

Паркер осторожно подошел к окну и выглянул в маленький просвет между короткими ажурными шторами.

— Думаю, это он. Вон тот мерзкий молодой человек в клетчатой кепке, который забавляется с йо-йо на противоположном тротуаре. Кстати, играет чертовски искусно, вон какая толпа восхищенных ребятишек вокруг него собралась. Прекрасное прикрытие для того, чтобы торчать здесь. Ты погляди, какие фигуры выписывает: трехлистный клевер, прыжок через реку, вокруг света. Настоящий мастер. Оставайся-ка ты лучше сегодня ночевать у нас, старина.

— Спасибо. Думаю, так я и сделаю.

— И завтра держись подальше от своей конторы.

— Я туда в любом случае не собирался. Завтра я играю в крикет против «Бразерхуд». У них площадка в Ромфорде.

— К черту матч! Впрочем, не знаю. Это приятно, да и ты все время на публике. При условии, что какой-нибудь шустрый боулер не выбьет из тебя дух крученым мячом, это место может быть не опасней любого другого. На чем вы туда поедете?

— На офисном автобусе.

— Ладно. До автобуса я тебя сам провожу.

Уимзи кивнул. Больше они не говорили ни о наркотиках, ни об опасности, пока не закончился ужин и Паркер не отбыл в «Темпл». Тогда Уимзи взял календарь, копию отчета о телефонном справочнике, изъятом из квартиры Маунтджоя, сам справочник, блокнот, карандаш и уютно устроился с трубкой на диване.

— Ты не возражаешь, Полли? — спросил он у сестры. — Мне надо подумать.

Леди Мэри поцеловала брата в макушку.

— Думай, старичок. Я тебя не побеспокою. Пойду в детскую. Если зазвонит телефон, убедись, что это не приглашение на уединенный склад у реки или ложный вызов в Скотленд-Ярд. А если будут звонить в дверь, не открывай, пока не удостоверишься, что это не фальшивый газовщик или полицейский в штатском и без удостоверения. Едва ли необходимо предостерегать тебя от золотоволосой «девы в беде»^[358], узкоглазого китайца или высокопоставленного седовласого господина с лентой какого-нибудь иностранного ордена.

И Уимзи предался размышлениям.

Достав из записной книжки листок бумаги, несколько недель назад найденный им в столе Виктора Дина, он сверил отмеченные в нем даты с календарем. Все они выпадали на вторник. Поразмыслив еще, он добавил дату предыдущего вторника, того, когда мисс Вавасур заходила в агентство и Толбой позаимствовал у него ручку, чтобы надписать конверт, адресованный на Оулд-Брод-стрит. Возле этой даты он приписал «Т». Затем, медленно возвращаясь мыслями назад, вспомнил, как пришел на работу во вторник и как Толбой явился в комнату машинисток за маркой. Мисс Росситер прочла тогда имя на конверте — какая же это была буква? Ах да, конечно, «К». Он записал и ее. Затем, не без колебаний, взглянул на дату того вторника, который предшествовал историческому приключению мистера Панчона в «Сером лебеде», и приписал: «СЛ?»

Пока все шло хорошо. Но между «К» и «Т» — семь букв, а столько недель не набиралось. Так каким же алгоритмом определялась последовательность писем? Он задумчиво затянулся трубкой и почти впал в забытье, напоминавшее видения курильщика опиума, пока его не заставили очнуться отчетливые крики с верхнего этажа. Через некоторое время дверь распахнулась, и на пороге появилась его раскрасневшаяся сестра.

— Прости, Питер. Ты слышал ссору? Твой юный тезка капризничает. Он услышал голос дяди Питера и отказывается ложиться спать. Желает непременно спуститься вниз и поздороваться.

— Очень лестно, — сказал Уимзи.

— Но очень утомительно, — парировала Мэри. — Я ненавижу наказывать детей. Почему, мол, он не может повидаться с дядей? И почему дядя занимается своими скучными детективными расследованиями, когда общение с племянником куда более интересное занятие?

— Он совершенно прав, — сказал Уимзи. — Я сам себе часто задаю этот вопрос. Полагаю, ты проявила жестокосердие?

— Я пошла на компромисс, сказав: если он будет послушным мальчиком и ляжет в постель, дядя Питер поднимется к нему пожелать спокойной ночи.

— И он послушался?

— Да. В конце концов. То есть теперь он в постели. По крайней мере, был, когда я пошла вниз.

— Отлично, — сказал Уимзи, откладывая свои бумаги. — Тогда я буду послушным дядей.

Он покорно поднялся по лестнице и увидел трехлетнего Питера, формально находившегося в постели. То есть сидевшего в ней, отбросив одеяло и отчаянно вопя.

— Привет! — растерянно произнес Уимзи.

Вопли прекратились.

— Что это? — Уимзи укоризненно провел пальцем по следу огромной выкатившейся из глаза мальчика слезы. — «О слезы, слезы…»?^[359] Великий Скотт!^[360]

— Дядя Питер! Посмотри, у меня нэроплан! — Малыш яростно потянул за рукав своего неожиданно задумавшегося дядю. — Ну, посмотри же на мой нэроплан, дядя! Нэроплан, нэроплан!

— Прости, старина, — сказал Уимзи, очнувшись. — Я и не знал. Замечательный аэроплан. Он летает?.. Эй! Не надо вставать и показывать мне его прямо сейчас. Я верю тебе на слово.

— Мама умеет его запускать.

Игрушка уверенно взлетела, сделала круг и совершила аккуратную посадку на комод. Уимзи следил за ее полетом затуманенным взглядом.

— Дядя Питер!

— Да, сынок, он великолепен. Послушай, а хочешь глиссер?

— Что такое глиссер?

— Быстроходный катер, который несется по воде — вжик-вжик, вот так.

— А у меня в ванне он будет плавать?

— Да, конечно. Ты сможешь запускать его в Круглом пруду^[361].

Малыш задумался.

— А в ванну я смогу его брать с собой?

— Конечно, если мама разрешит.

— Тогда я хочу лодку.

— Она у тебя будет, приятель.

— Когда? Сейчас?

— Завтра.

— Точно завтра?

— Да, обещаю.

— Скажи спасибо дяде Питеру.

— Спасибо, дядя Питер. А завтра скоро будет?

— Да, если ты сейчас ляжешь и быстро заснешь.

Малыш, который был практично мыслящим ребенком, немедленно закрыл глаза и свернулся клубочком. Твердая рука дяди тут же плотно подоткнула ему одеяло.

— Право, Питер, не надо подкупать его, чтобы заставить спать. Ты срываешь мне воспитательный процесс.

— К черту воспитательный процесс, — отозвался Питер, уже стоя в дверях.

— Дядя!

— Спокойной ночи!

— А сейчас уже завтра?

— Еще нет. Спи. Завтра не наступит, если ты не проспишь ночь.

— Почему?

— Таково правило.

— А! Тогда я засну прямо сейчас, дядя Питер.

— Отлично. Так и сделай.

Уимзи взял сестру за руку, вывел из детской и закрыл дверь.

— Полли, я больше никогда в жизни не пожалуюсь на детское непослушание.

— В чем дело? Я же вижу: что-то тебя прямо распирает.

— Я понял! «Слезы, слезы…» Этот ребенок заслужил полсотни моторных лодок в качестве награды за свои капризы.

— О господи!

— Конечно, ему этого не надо говорить. Пойдем вниз, и я тебе кое-что покажу.

Он стремительно потащил Мэри в гостиную, взял свои записи с датами и победно ткнул в них карандашом.

— Видишь эту дату? Это вторник перед той пятницей, когда кокаин раздавали в «Сером лебеде». Именно в тот вторник наконец был утвержден заголовок для рекламы «Нутракса» на следующую пятницу. И каким был этот заголовок? — риторически спросил Уимзи.

— Не имею ни малейшего понятия. Я никогда не читаю рекламных объявлений.

— Тебя следовало задушить прямо в колыбели. Заголовок был такой: «Стоит ли винить женщину?» Заметь, начинается он на букву «С», как и «Серый лебедь». Улавливаешь?

— Пожалуй. Это довольно просто.

— Именно. Дальше. Вот здесь заголовок рекламы «Нутракса» был — «Слезы, слезы…», строка из стихотворения.

— Пока все понятно.

— В этот день заголовок был отправлен в печать, понимаешь?

— Да.

— И это тоже вторник.

— Да, я заметила.

— В тот же вторник мистер Толбой, руководитель группы по «Нутраксу», отправил письмо, адресованное «С. Смиту, эсквайру». Улавливаешь связь?

— Да.

— Чудесно. Это объявление появилось в пятницу.

— Ты хочешь сказать, что все подобные рекламные объявления передаются в типографию по вторникам и появляются в печати по пятницам?

— Точно.

— Тогда почему бы так и не сказать, вместо того чтобы без конца повторять одно и то же?

— Ладно, не придирайся. А теперь подумай: мистер Толбой имеет обыкновение посылать письма по вторникам мистеру Смиту, какового, между прочим, не существует в природе.

— Я знаю. Ты нам об этом рассказывал. Мистер Смит — это на самом деле мистер Каммингс, только мистер Каммингс это отрицает.

— «Он все отрицает, — сказал Король. — Не вносите в протокол!»^[362] Дело в том, что мистер Смит не всегда С. Смит. Иногда он выступает в других ипостасях. Но в тот день, когда реклама «Нутракса» начиналась на «С», он был мистером С. Смитом.

— А каким мистером Смитом он был в тот день, когда реклама «Нутракса» начиналась на «В»?

— К сожалению, я не знаю. Но могу догадаться, что он был мистером В. Смитом. Так или иначе, в тот день, когда я пришел в агентство Пима, заголовок рекламы «Нутракса» был «Капризные люди». И в тот день мистер Смит…

— Стоп! Дай угадаю. Он был мистером К. Смитом.

— Да. Может, Кеннетом или Киркпатриком, или Киллерни. Очаровательное имя — Киллерни Смит.

— И в следующую пятницу кокаин распространялся в пабе «Королевская голова»?

— Как пить дать. Ну что ты об этом думаешь?

— Думаю, тебе нужно больше доказательств. У тебя нет пока точки, к которой можно свести инициал мистера Смита, первую букву заголовка и название паба.

— Да, это слабое звено, — признался Уимзи. — Но посмотри сюда. Вот вторник, когда произошел большой скандал по поводу «Нутракса», и заголовок был изменен в последний момент, поздно вечером. В пятницу той же недели, со слов Дайаны де Момери, что-то пошло не так с поставкой порошка майору Миллигану. Она так и не состоялась.

— Питер, думаю, ты что-то нащупал.

— Правда, Полли? Я тоже так думаю. Но не был уверен, что это покажется убедительным кому-нибудь, кроме меня. Да, кстати! Я помню еще один день. — Уимзи начал хохотать. — Забыл, какое это было число, но заголовок представлял собой пустую строку с единственным восклицательным знаком, и Толбой был страшно раздражен. Интересно, как они действовали на той неделе? Наверное, использовали первую букву подзаголовка. Отличная шутка!

— Но как все это работает, Питер?

— Я не знаю подробностей, но могу себе представить, что все происходит следующим образом. Во вторник, как только заголовок проходит утверждение, Толбой отправляет конверт в лавку Каммингса, адресованный А. Смиту или Б. Смиту, эсквайру, — в зависимости от первой буквы этого заголовка. Каммингс видит инициал и с делано возмущенным видом возвращает письмо почтальону. После этого он сообщает букву главному по распространению или непосредственно распространителям. Как — не знаю. Вероятно, тоже с помощью объявления, потому что, насколько я понимаю, суть схемы состоит в том, чтобы между ее участниками было как можно меньше личных контактов. Товар привозят в страну в четверг, агент встречает его и расфасовывает в пакетики с ярлычками «Бикарбонат натрия» или еще чего-нибудь столь же безобидного. Потом он берет лондонский телефонный справочник и находит в списке следующий паб, название которого начинается с той буквы, которую им указывает Каммингс. Как только паб открывается в пятницу утром, агент уже на месте. Розничные распространители, если можно их так назвать, тем временем, получив информацию в «Морнинг стар» и телефонном справочнике, устремляются в нужный паб, и там им передают расфасованный товар. Покойный мистер Маунтджой, судя по всему, и был одним из них.

— А как оптовый распространитель узнает розничного?

— У них должно быть какое-то кодовое слово, и наш незадачливый друг Гектор Панчон, видимо, случайно его произнес. Надо будет спросить у него. Он ведь сотрудник «Морнинг стар», так что это может иметь какое-то отношение к газете. Маунтджой, кстати, выходил на «работу» ранним утром, потому что всегда покупал газету сразу же после ее выхода из типографии, — вот почему в пятницу на рассвете он болтался на Флит-стрит. После этого он расфасовывал свою долю товара по пакетикам (для этого ему и нужна была папиросная бумага) и приступал к его распространению по собственному усмотрению. Поэтому в половине пятого утра он был в Ковент-Гардене в полной боевой готовности. Вероятно, в пабе он подал условный знак — какой, нам неизвестно, может, Панчон вспомнит. Разумеется, мы многого еще не знаем. Как осуществлялись расчеты, например. У Панчона денег никто не спросил. Толбой, похоже, получает свою долю наличными. Но это все мелочи. Гениальность схемы состоит в том, что товар никогда не расходится дважды из одного и того же места. Неудивительно, что у Чарлза возникли трудности со слежкой. Между прочим, сегодня я его, беднягу, отправил не в то место. Представляю, как он меня проклинает!

По возвращении мистер Паркер действительно обрушил на голову Уимзи лавину проклятий.

— Это полностью моя вина, — смиренно признал Уимзи. — Я послал тебя в «Темпл», между тем как надо было в «Антилопу» или «Аргонавтов». Но мы накроем шайку на следующей неделе — если доживем.

— Если доживем, — совершенно серьезно подтвердил Паркер.

Глава 18 Неожиданное завершение крикетного матча

Команда агентства Пима заполнила большой автобус; вдобавок к игрокам большое количество народа отправилось наблюдать за матчем на своих «остинах». Было решено играть матч из двух иннингов. Игра начиналась в десять утра, и мистер Пим пожелал, чтобы на ней присутствовало как можно больше зрителей. Несколько сотрудников в это субботнее утро остались держать оборону в офисе, но ожидалось, что большинство из них также подтянутся в Ромфорд с двенадцатичасовым поездом. Мистер Дэс Бредон, прибывший в сопровождении леди Мэри и главного инспектора Паркера, забрался в автобус одним из последних.

Фирма «Бразерхуд» исповедовала принцип создания идеальных условий для своих сотрудников. Это отвечало их приверженности «домашней разновидности» христианства, а кроме того, выигрышно смотрелось в их рекламных проспектах и служило грозным оружием в борьбе с профсоюзами. Разумеется, в «Бразерхуд» абсолютно ничего не имели против профсоюзов как таковых. Просто знали, что сытые и довольные люди органически не склонны к каким бы то ни было совместным действиям — именно этот факт объясняет ослиную кротость плательщиков подоходного налога.

Для определявшегося принципом «хлеба и зрелищ» режима «Бразерхуд» организованные спортивные мероприятия, естественно, играли большую роль. Над павильоном у дальнего конца обширного крикетного поля развевался великолепный алый стяг с вышитой на нем торговой эмблемой фирмы — ладони, соединенные в рукопожатии. Такая же эмблема украшала алые блейзеры и кепи одиннадцати бразерхудовских игроков. В отличие от них игроки команды рекламного агентства имели отнюдь не рекламный вид. На их фоне мистер Бредон являл собой яркое пятно: его фланелевые брюки были безукоризненны, а блейзер с эмблемой Баллиола, хоть и старомодный, нес на себе отпечаток истинного благородства. Мистер Инглби тоже выглядел корректно, хоть и немного расхристанно. Общий вид мистера Хэнкина, восхитительно отстиранного и отглаженного, портила коричневая фетровая шляпа; у мистера Толбоя, безупречного во всех иных отношениях, рубашка на груди и брюки на талии обнаруживали неприятную тенденцию опасно натягиваться, за что, безусловно, несли солидарную ответственность его портной и белошвейка. Остальные в разных вариантах сочетали белые брюки с коричневыми туфлями, белые туфли с неподходящей рубашкой, твидовые пиджаки с белыми парусиновыми шляпами — и так вплоть до позорного вида, который являл собой мистер Миллер, не снизошедший до того, чтобы задуматься о приличной одежде ради простой спортивной игры, и представший в полосатой рубашке и серых фланелевых брюках на подтяжках.

День начался скверно: мистер Толбой потерял свою счастливую монету в полкроны, и мистер Копли язвительно посоветовал ему вместо нее подбросить фунтовую банкноту. Мистер Толбой разнервничался. Команда «Бразерхуд» выиграла жеребьевку на право начать игру. Раздосадованный, мистер Толбой, расставляя игроков, забыл, что мистер Хэнкин хотел играть средним левым и поставил его на правую половину поля. К тому времени, когда ошибка была исправлена, выяснилось, что мистер Хаагердон не взял свои уикет-киперские^[363] перчатки, и пришлось бежать в павильон за запасной парой. Потом мистер Толбой осознал, что поставил обоих своих быстрых боулеров в пару, и исправил положение, отозвав мистера Уэддерберна с середины поля подавать хорошо удававшиеся ему медленные крученые мячи и заменив мистера Барроу на мистера Бизли. Это обидело мистера Барроу — возмущенный, он удалился в самую дальнюю часть поля и, казалось, заснул там.

— Что за возня? — сердито спросил мистер Копли.

Мистер Уиллис ответил, что мистер Толбой, судя по всему, немного запутался с расстановкой подающих игроков.

— Вот что значит плохая организация, — отозвался мистер Копли. — Он должен был заранее составить список и придерживаться его.

Первый период прошел без особых происшествий. Мистер Миллер пропустил два легких мяча, а мистер Барроу, чтобы показать свое недовольство, лишь проводил взглядом очень простой мяч до границы поля, вместо того чтобы бежать за ним. Старейшина Бразерхудов, бодрый джентльмен семидесяти пяти лет, выбежал из павильона, ловко увернувшись от мяча, добрался до трибун, с дружелюбным видом уселся рядом с мистером Армстронгом и предался воспоминаниям обо всех знаменитых крикетных матчах, которые ему довелось наблюдать на своем долгом веку, и рассказам о том, что он с детства предан этой игре и не пропустил ни одного важного соревнования. Это продолжалось довольно долго и утомило мистера Армстронга, который находил крикет скучным занятием и присутствовал на игре своей команды только из снисхождения к принципам мистера Пима. Мистер Пим, чей энтузиазм мог сравниться только с его же полным невежеством в отношении правил игры, с одинаковым рвением аплодировал как удачным, так и неудачным ударам.

На перерыв игроки «Бразерхуд» ушли со ста пятьюдесятью пятью очками, а пимовские уныло собрались вместе из четырех углов поля. Гарретт и Барроу, оба в дурном расположении духа, отдыхали, опершись на свои «летучие мыши»^[364], остальные смешались со зрителями. Мистер Бредон, двигаясь вяло, но находясь в прекрасном настроении, подошел и улегся у ног мисс Митьярд; мистер Толбой был захвачен в плен престарелым мистером Бразерхудом, а мистер Армстронг, получив таким образом передышку, поспешно принял приглашение более молодого Бразерхуда осмотреть новое оборудование.

Второй иннинг начался бодро. Мистер Барроу, который весьма эффектно, хоть и слишком темпераментно, орудовал битой, принял подачу на своем конце питча^[365] и поднял дух своей команды, совершив два пробега в первом овере^[366]. Хитрый и осторожный мистер Гарретт, словно каменная стена, отразил пять мячей в следующем овере и три раза срезал мяч на слипах^[367], принеся команде три важных очка. Следующий его сингл^[368] вернул подачу мистеру Барроу, который, не упустив случая, с видом полного превосходства удачно выполнил ее и тут же совершил успешную пробежку. Мистер Толбой вздохнул с облегчением. На мистера Барроу, когда он уверен в себе и достигает результата, всегда можно положиться, он сделает все как нужно. Когда же, пропустив удар, мистер Барроу выбит из колеи, или солнце слепит ему глаза, или кто-то заслоняет обзор, он впадает в пораженческое настроение и становится ненадежным. Довольно быстро счет дошел до тридцати. В этот момент капитан «бразерхудов», оценив ситуацию, заменил своего боулера на задиристого вида коротышку со злобным взглядом, при виде которого мистер Толбой снова приуныл.

— Они слишком рано ввели Симмондса, — сказал он. — Остается надеяться, что он никого не покалечит.

— Это и есть их «дьявольский боулер»? — поинтересовался Бредон, глядя, как уикет-кипер поспешно ретировался на почтительное расстояние от калитки.

Толбой кивнул. Яростный Симмондс зловеще поплевал на ладони, свирепо надвинул на глаза кепи, оскалил зубы в злобном рыке, разбежался, размахнулся и запустил мяч со скоростью девятидюймового снаряда в сторону мистера Барроу.

Как большинство быстрых боулеров, Симмондс был непредсказуем в отношении дальности подачи. Его первый снаряд приземлился слишком близко, взлетел вертикально вверх, как фазан, просвистел мимо уха Барроу и был ловко перехвачен лонг-стопом^[369], мужчиной с флегматичным выражением лица и мягкими руками. Два следующих ушли в аут. Четвертый пролетел прямо и далеко. Мистер Барроу отважно перехватил его, но удар произвел на него впечатление электрического разряда: он заморгал и стал трясти пальцами, словно не был уверен, что все кости в них целы. Пятый оказался более управляемым, Барроу отбил его резко и точно и тут же побежал.

— Еще раз! — завопил мистер Гарретт, уже второй раз добегавший до середины питча. Мистер Барроу послушно отбежал назад и остановился, готовый отразить очередную атаку. Она не заставила себя ждать: мяч взлетел по бите мистера Барроу, как белка по дереву, огрел его по костяшкам пальцев и отскочил в сторону, где, к счастью, кто-то успел до него дотянуться. Игроки поменялись половинами поля, а мистер Барроу, отойдя к трибунам, принялся растирать ушибленные пальцы.

Мистер Гарретт, следуя тактике «упорство вознаграждается», продолжал методично изматывать боулера соперников, отразив первые четыре подачи следующего овера. Пятая завершилась двумя его успешными пробежками; шестую, не меньшей силы, ему удалось лишь блокировать, подставив биту.

— Не люблю я такой крикет — как в замедленной съемке, — пожаловался престарелый мистер Бразерхуд. — Когда я был молодым…

Мистер Толбой покачал головой. Он хорошо знал, что, встречая быструю подачу, Гарретт немного робел, и тому было оправдание: он носил очки. Однако знал он и то, чтó думает об этом Барроу.

Все еще раздраженный, мистер Барроу с чувством обиды, но смело вступил в поединок с грозным Симмондсом. Первый мяч оказался безобидным и бесполезным; второй слишком резким, а третий он сумел отбить. Он со всей силой и страстью отправил его к границе поля, заработав четыре очка под громкие крики одобрения. Следующий мяч не разрушил калитку только по божьей милости, но шестой он умудрился отбить крюком через ногу, с последующей одиночной пробежкой. После этого он принял тактику мистера Гарретта, простояв весь следующий овер у калитки, как каменная стена, и предоставив мистеру Гарретту сходиться лицом к лицу с демоном «бразерхудов».

Мистер Гарретт делал все что мог. Но первый мяч отскочил от земли, стукнув его в подбородок, что привело мистера Гарретта в нервозное состояние. Второй ударился о землю примерно посередине питча и, срикошетив, рискованно пронесся прямо у него над головой. Третий, более длинный, казалось, с визгом устремился прямо в него. Гарретт дрогнул, малодушно отступил в сторону и рухнул как подкошенный.

— О боже! — охнул мистер Хэнкин. — Кажется, настала моя очередь. — Он поправил щитки на ногах и на миг прикрыл глаза.

Мистер Гарретт мрачно удалился в павильон. Мистер Хэнкин с раздражающей медлительностью направился к своему кризу^[370]. У него имелись собственные приемы воздействия на «дьявольских боулеров», так что страха он не испытывал. Он неторопливо погладил ладонью газон, три раза попросил мид-оффа^[371] скорректировать позицию, поправил шляпу, попросил чуть сдвинуть прицельный экран^[372], еще раз скорректировал позицию мид-оффа, правильно расположил ноги, выставил вперед левое плечо, посмотрел на мистера Симмондса с приветливой улыбкой и нацелил биту прямо на него.

Глядя на эти манипуляции, Симмондс занервничал, замахнулся излишне широко и послал мяч в сторону. За этим последовало две не достаточно сильные подачи, которые мистер Хэнкин мастерски погасил. Такое развитие событий воодушевило мистера Барроу, он успокоился и уверенно выбил оба мяча за пределы питча, увеличив количество очков до пятидесяти. Не успели стихнуть аплодисменты, как мистер Хэнкин в порыве вдохновения стремительно бросился к медленно и далеко летевшему неопасному мячу, желая подправить его траекторию, в широком замахе послал его направо, но мяч непроизвольно вывернулся из-под биты и впечатался в его левое бедро. Уикет-кипер в отчаянии воздел руки к небу.

— Удаление! — крикнул судья.

Мистер Хэнкин испепелил его взглядом и медленно, чопорно удалился с поля под хор голосов: «Какое невезение, сэр!»

— Действительно невезение, — отвечал мистер Хэнкин. — Мистер Гримбольд меня удивляет. (Мистер Гримбольд, судья, был пожилым невозмутимым мужчиной из отдела внешней рекламы.) Бросок был чудовищно неточный, мяч никогда бы и близко к калитке не подлетел.

— Наверное, на нем была небольшая прореха, — предположил мистер Толбой.

— Конечно, была, — согласился мистер Хэнкин, — но все равно бросок был неточный. Надеюсь, никому не придет в голову обвинить меня в неспортивном поведении; если бы там было положение «нога перед калиткой»^[373], я бы первый это признал. Вы всё видели, мистер Бразерхуд?

— О, я все прекрасно видел, — со смешком ответил мистер Бразерхуд.

— Ну так скажите: было там положение «нога перед калиткой» или нет? — потребовал мистер Хэнкин.

— Разумеется, нет, — сказал мистер Бразерхуд. — Его вообще не бывает. Я хожу на крикетные матчи уже шестьдесят лет — шестьдесят лет, дорогой мой, я начал посещать их, когда вас еще на свете не было, — и никогда еще не видел ни одного игрока, который попал бы в положение «нога перед калиткой»… по его собственному мнению, разумеется. Вот, помню, в тысяча восемьсот девяносто втором году…

— Простите, сэр, — перебил его мистер Хэнкин, — я вынужден отложить знакомство с вашим экспертным мнением. Мне нужно выкурить трубку. — Он отошел и уселся рядом с мистером Пимом.

— Бедный Бразерхуд, — сказал мистер Хэнкин, — с годами он становится старчески болтлив. Сомневаюсь, что мы увидим его здесь на будущий год. Гримбольд принял чрезвычайно неудачное решение. Разумеется, в такой ситуации легко обмануться, но вы ведь сами видели, что я находился в позиции «нога перед калиткой» не больше, чем он сам. Очень досадно — я только-только разошелся.

— Ужасная неудача, — весело согласился мистер Пим. — В игру вступает Инглби. Мне всегда нравится наблюдать за ним. Он играет очень эффектно, вы согласны? Как правило.

— Стиля нет, — угрюмо сказал мистер Хэнкин.

— Разве? — безмятежно спросил мистер Пим. — Ну, вам лучше знать, Хэнкин. Но он всегда бьет очень сильно. Мне нравится, когда бэтсмен бьет сильно. Вот! Отличный удар! Отличный удар! О боже!

Размахнувшись чуть более энергично, чем следовало, мистер Инглби не устоял, заступил за линию и покинул поле так же стремительно, как ворвался на него.

— Все хорошее быстро кончается, — сказал мистер Бредон.

Мистер Инглби швырнул в него биту, а мистер Толбой, бормоча себе под нос: «Ну что за невезение!» — поспешил занять место Инглби на поле.

— Какая досада, — ласково сказала мисс Росситер мистеру Инглби. — С вашей стороны было отчаянной смелостью вообще отбивать этот мяч. Он был ужасающе быстрым.

— Да уж! — фыркнул мистер Инглби.

Удаление мистера Инглби оказалось лебединой песней Симмондса. Измотанный собственной яростью, он утратил наступательный пыл, стал более непредсказуем, чем обычно, и был заменен после провального овера на джентльмена — мастера крученых подач с отскоком влево, жертвой которого пал мистер Барроу, удалившийся с поля покрытый славой при набранных двадцати семи очках. Его место занял мистер Пинчли, выдвинувшийся на площадку с победно поднятой рукой, словно декларируя намерение «порвать всех».

Мистер Пинчли не стал предаваться никаким ритуалам вроде касания ладонью газона, он решительно прошагал на свою позицию, поднял биту на уровень плеч и продемонстрировал решимость стоять насмерть против всех испытаний, которые уготовили ему небеса. Четырежды он посылал мяч свечой к границе поля. Потом оказался добычей беспощадного врага с крученой подачей и отправил мяч прямо в жадные руки уикет-кипера.

— Коротко и ясно, — высказался он, раскрасневшийся, отвечая на ухмылки.

— Четыре четверных — весьма хороший результат, — любезно отозвался мистер Бредон.

— Вот и я говорю, — ответил мистер Пинчли, — не тормози и делай, что можешь; таков мой девиз в крикете. Терпеть не могу всех этих ковыряний и копошений.

Замечание было направлено против мистера Миллера, который предпочитал кропотливый и тщательный стиль игры. Потом последовал утомительный период, в ходе которого счет медленно дотянулся до восьмидесяти трех, когда мистер Толбой, немного неосмотрительно отступив на шаг назад, поскользнулся на сухом газоне и сел прямо на свою калитку.

В течение следующих пяти минут мистер Миллер тяжело рухнул посреди питча, героически попытавшись отбить неотбиваемый посыл мистера Бизли, и был удален, усердно заработав, однако, двенадцать очков пробежками. Мистер Бредон, безмятежно направляясь к калитке, держал совет сам с собой. Он напомнил себе, что в глазах игроков обеих команд все еще является мистером Дэсом Бредоном из агентства Пима и лучше всего ему изображать спокойную ненавязчивую посредственность. Ничто не должно напоминать в нем Питера Уимзи двадцатилетней давности, приносившего славу Оксфорду успешной игрой за его команду. Никаких фантастических резаных ударов. Ничего выдающегося. С другой стороны, он все же был спортсменом, так что просто не мог публично продемонстрировать полную несостоятельность. Он решил сделать двадцать пробежек, не более и, по возможности, не менее.

Он мог не беспокоиться. Ему удалось принести команде несколько троек и заработать пару скромных синглов. Мистер Бизли отбывал наказание за собственную опрометчивость, когда, играя за среднего левого, был сбит на чужой половине поля. Мистер Хаагердон, не претендовавший на мастерство бэтсмена, выстоял один овер и, будучи распятым посреди поля, покинул его без раскаяния и вопросов. Мистер Уэддерберн, пытаясь срезать крученую подачу, что ему отлично удавалось, если не было помех, выбил мяч прямо в перчатку уикет-кипера, и команда Пима удалилась с поля, набрав 99 очков, из них 14 — благодаря мистеру Бредону.

— Все играли отлично, — похвалил мистер Пим. — Кое-кому не повезло, но, разумеется, в игре всякое бывает. После обеда мы должны постараться и сыграть еще лучше.

— Что-что, а обед кое-кому всегда удается лучше некуда, — доверительно заметил мистер Армстронг мистеру Миллеру. — По мне, так это лучшая часть дня.

Мистер Инглби нечто в том же роде сказал мистеру Бредону и добавил:

— Между прочим, Толбой паршиво выглядит.

— Ага, и у него с собой фляжка, — вставил сидевший рядом мистер Гарретт.

— Не волнуйтесь, — ответил Инглби. — Должен сказать в защиту Толбоя, что он умеет нести свою ношу. И фляжка помогает ему куда лучше, чем Игристое помпанское. В любых ситуациях. Так что, ради бога, оставьте его в покое, ребята.

— Тем не менее что-то угнетает Толбоя в последнее время, — не сдавался Гарретт. — Понять не могу что, но он сам не свой после той дурацкой ссоры с Копли.

Мистер Бредон ничего на все это не сказал. На душе у него было неспокойно. Он чувствовал, что собирается гроза, и не совсем понимал, суждено ли ему воспользоваться ею или испытать на себе ее последствия. Он отвернулся к Симмондсу, «дьявольскому боулеру», сидевшему слева от него и увлеченному разговором о крикете.

— Что это с нашей мисс Митьярд? — лукаво спросила миссис Джонсон через свой отдельный зрительский стол. — Вы сегодня так молчаливы.

— У меня голова болит. Очень жарко. Думаю, будет гроза.

— Никакой грозы не будет, — возразила мисс Партон. — Чудесный ясный день.

— А мне кажется, — заявила миссис Джонсон, проследив за мрачным взглядом мисс Митьярд, — что ее больше интересует другой стол. Ну, мисс Митьярд, признавайтесь, кто он? Мистер Инглби? Надеюсь, это не мой обожаемый мистер Бредон. Вы знаете: я не допущу, чтобы кто-нибудь встал между нами.

Шутка насчет всем известной «страсти» мистера Бредона к миссис Джонсон стала уже немного заезженной, и мисс Митьярд прореагировала на нее холодно.

— Она обиделась, — не унималась миссис Джонсон. — Значит, это точно мистер Бредон. О, она краснеет! И когда нам начинать приносить вам свои поздравления, мисс Митьярд?

— А вы помните совет старой дамы блестящему молодому мужчине? — неожиданно резким голосом ответила мисс Митьярд.

— Нет, не припоминаю. Что за совет?

— Есть люди, которые умеют быть смешными, не будучи вульгарными, а есть такие, которые смешны и вульгарны одновременно. Советую вам выбрать что-то одно.

— В самом деле? — рассеянно произнесла миссис Джонсон и, немного поразмыслив и собрав остатки недавней насмешливости, повторила с оттенком высокомерия: — В самом деле? Боже, как грубы мы бываем, когда раздражаемся. Ненавижу людей, не понимающих шуток.

Начало второго периода при подаче «бразерхудов» пролило немного бальзама на души пимовцев. То ли Игристое помпанское, то ли жара («Думаю, вы были правы насчет грозы», — признала мисс Партон) подействовали на бэтсменов противника, но меткость и энергия их снизились по сравнению с предыдущим периодом. Лишь один игрок по-прежнему оставался опасным — высокий мужчина с суровым лицом, жилистыми запястьями и йоркширским акцентом, которого, казалось, не страшила никакая подача и который имел неприятную привычку силовыми приемами прорываться через любые просветы на поле. Этот несносный человек с мрачным спокойствием довел счет до пятидесяти восьми под бешеные аплодисменты своих болельщиков. Устрашающим был не только счет набранных им очков, но и атмосфера крайней усталости, воцарившаяся на поле.

— У меня уже… кажется… никаких сил не осталось… — задыхаясь, бросил мистер Инглби, пробегая мимо Гарретта на обратном пути, после бешеного галопа к границе поля, — а этот гад выглядит так, будто готов играть до самого Рождества.

— Слушайте, Толбой, — сказал Бредон, когда они пересеклись в следующем овере, — следите за тем толстым коротышкой на другом конце поля. Он уже на взводе. Если этот йоркширский грубиян будет выматывать его подобным образом и дальше, что-то должно случиться.

И действительно случилось. В следующем овере. Слоггер^[374] нанес сокрушительный удар, чуть высоковатый, но почти гарантированно тянувший на три очка, и рванул вперед. Толстяк галопом помчался за ним. Мяч летел над газоном, а Толбой летел ему наперерез.

— Давай! — гаркнул йоркширец, который уже в третий раз добегал до середины питча.

Но толстяк выдохся. Оглянувшись, он увидел, что Толбой наклонился к мячу.

— Нет! — крикнул он и обреченно замер.

Его напарник, видя, что происходит, вмиг развернулся. Толбой, не обращая внимания на отчаянные сигналы Хаагердона и Гарретта, воодушевился. Он отбил мяч не Гарретту, а прямехонько в незащищенную калитку. Мяч просвистел в воздухе и повалил пеньки^[375] йоркширца, когда тот был еще в ярде от криза, между тем как бэтсмен в инстинктивном стремлении прикрыть голову отшвырнул биту и распластался на земле.

— О, здорово! — возликовал старый Бразерхуд. — Отлично сыграно, сэр, отлично!

— Он прекрасно выбрал цель, — сказала мисс Росситер.

— Что с вами, Бредон? — спросил Инглби, когда команда с благодарным чувством стояла посреди питча в ожидании смены игрока. — Вы прямо побелели. Солнечный удар?

— Слишком яркий свет, — ответил Бредон.

— Расслабьтесь, — посоветовал Инглби. Теперь у нас с ними особых хлопот не будет. Толбой — герой. Да сопутствует ему удача!

Мистер Бредон почувствовал легкий приступ дурноты.

Последовавшие комбинации «бразерхудов» выдающихся достижений им не принесли, и команда с трудом наскребла сто четырнадцать очков. В четыре часа мистер Толбой, поставивший перед собой грандиозную цель заработать сто семьдесят одно очко, чтобы одержать победу, снова проигнорировал своего бэтсмена и пылко атаковал калитку противника.

В пять тридцать задача все еще казалась осуществимой, четыре калитки пали, принеся команде семьдесят девять очков. Потом мистер Толбой, предприняв попытку совершить пробежку там, где, казалось, никто бы не смог пробежать, завершил свой период пребывания на поле, заработав седьмую подачу, но сразу после него мускулистый мистер Пинчли, несмотря на яростные призывы капитана быть осторожней, прицельно срезал свой первый мяч прямо в руки принимающего игрока. Началась полоса неудач. Мистер Миллер добросовестно блокировал удары на протяжении двух оверов, пока мистер Бизли, с огромным трудомдобавив к счету шесть очков, не позволил противнику — мастеру крученых ударов — сбить правый пенек своей калитки. С девяносто двумя очками, тремя касаниями мяча рукой — в том числе благонамеренным, но неадекватным мистером Хаагердоном, — да еще парой штрафных поражение казалось неминуемым.

— Ну что ж, — мрачно произнес мистер Копли, — это все же лучше, чем в прошлом году. Тогда они разрушили около семи наших калиток. Я прав, мистер Толбой?

— Нет, — ответил Толбой.

— Прошу прощения, но я уверен, — настаивал мистер Копли. — Может, это было в позапрошлом. Вы должны помнить, потому что, полагаю, были капитаном в обоих матчах.

Мистер Толбой не снизошел до статистических выкладок мистера Копли, вместо этого, обратившись к мистеру Бредону, он сказал:

— Игра заканчивается в шесть тридцать; постарайтесь, если сможете, продержаться до этого времени.

Мистер Бредон кивнул. Совет был весьма уместен: спокойная оборонительная игра менее всего была свойственна Питеру Уимзи. Ленивой походкой он проследовал к своему кризу, потратил несколько драгоценных секунд на то, чтобы поудобней расположиться, и приготовился встретить подачу с выражением непоколебимого спокойствия на лице.

Все бы, вероятно, пошло согласно плану, если бы не то обстоятельство, что боулер на гарден-энде имел индивидуальную особенность подачи. Он начинал разбег из дальней дали, стремительно ускорялся в пределах ярда после калитки, резко останавливался, подпрыгивал и, совершив движение на манер «огненного колеса», делал бросок средней длины и скорости, прямой, незатейливый, но безупречно точный. Выполняя свой маневр в двадцать второй раз, он на стадии «остановка — прыжок» поскользнулся, закачался, исполнил нечто вроде шпагата, встал и захромал, массируя ногу. В результате его место на поле снова занял Симмондс, «дьявольский боулер».

К тому времени питч стал не только быстрым, но и неровным. Третий мяч мистера Симмондса коварно отскочил от клочка оголившейся земли и сильно ударил мистера Бредона в локоть. Ничто не приводит мужчину в бешенство так, как резкий удар в локоть, и мистер Дэс Бредон вмиг — и к сожалению — потерял самообладание. Он забыл о всякой предосторожности, и о роли, которую должен был играть, и о подтяжках мистера Миллера и видел теперь перед собой только зеленый газон овального поля и внушительную приземистую фигуру Симмондса. Очередной мяч был одним из фирменных симмондсовских убойных снарядов. Лорд Питер Уимзи, гневно развернув плечи, выступил из своего криза, словно дух мщения, и мощно отбил его за границы поля. Следующий мяч он с силой послал отбивающему в ногу, заработав три очка и чуть не попав в голову левому полевому игроку на дальней позиции, который со страха отбросил его на неправильный конец поля, добавив к счету пимовцев четыре очка за переброс. Последнюю подачу мистера Симмондса Бредон принял с презрением, коего она заслуживала, срезав мяч скользящим ударом и совершив пробежку.

Теперь ему противостоял специалист по крученым мячам с отскоком вправо. Первые два мяча Бредон принял аккуратно, а третий послал за пределы поля, приплюсовав команде шесть очков. Четвертый взлетел свечой, и Уимзи припечатал его к земле намертво, пятый и шестой отправились вслед за третьим. На трибунах поднялся невероятный гвалт, сквозь который прорывались восторженные крики мисс Партон. Лорд Питер дружелюбно улыбнулся и приготовился отражать подачи в любой точке вокруг калитки.

Мистер Хаагердон, мчась во весь опор по питчу, шевелил губами, словно в молитве: «О Господи, о Господи! Не дай мне опростоволоситься!» К счету приплюсовали четыре очка, и команды поменялись половинами поля. Мрачно упершись битой в землю, Хаагердон приготовился стоять у своей калитки насмерть. Прилетел высокий мяч, который он безжалостно вколотил в землю. Очко. Только бы удалось выдержать еще пять подач. Со следующим мячом он обошелся таким же образом. К нему начала приходить кое-какая уверенность. Отбросив третий мяч вправо, он, к собственному удивлению, обнаружил, что бежит, и услышал, как кто-то из товарищей по команде крикнул: «Молодец! А теперь предоставь их мне».

Лучшего мистер Хаагердон не мог и пожелать. Он был готов бегать, пока не взорвется, стоять, как вкопанный, пока не превратится в мраморный столп, только бы это чудо не кончалось. Он был слабым бэтсменом, но спортсменом в душе. Уимзи закончил овер уверенными тремя очками, и за ним оставалась еще серия подач. Он прошел к середине питча, там к нему присоединился Хаагердон.

— Я возьму все, что смогу, — сказал ему Уимзи, — но если что-то прилетит к вам — просто блокируйте. Не думайте о пробежках. Их я беру на себя.

— Слушаюсь, сэр, — ревностно отрапортовал мистер Хаагердон. — Я буду делать все, что скажете. Так держать, сэр, продолжайте в том же духе.

— Хорошо, — ответил Уимзи. — Мы порвем этих гадов. Не бойтесь их. Вы все делаете правильно.

Шесть подач спустя мистера Симмондса, четыре мяча которого были выбиты за пределы поля, удалили как слишком дорогое удовольствие. Его заменили на джентльмена, которого «бразерхуды» называли «спиннером» — мастером крученых мячей. Уимзи встретил его с энтузиазмом, постоянно и успешно срезая его подачи, пока капитан «бразерхудов», передислоцировав своих полевых игроков, не сосредоточил их справа от калитки. Уимзи посмотрел на эту перегруппировку со снисходительной улыбкой и следующие шесть мячей неотвратимо послал влево. Когда в отчаянии полевые игроки стянулись вокруг него, он стал направлять все, что мог достать, прямо вдоль питча. Счет возрос до ста пятидесяти.

Старый Бразерхуд в экстазе подпрыгивал на своем сидении.

— О, отлично, сэр! Еще! Отменная игра, ей-богу! — Его седые усы трепетали, как флажки. — Какого черта, мистер Толбой, вы поместили этого игрока в конец списка? — свирепо вопрошал он. — Он же настоящий крикетист. Единственный среди всей вашей захудалой команды. О, какой грамотный прицел! — возопил он, когда мяч аккуратно просквозил между двумя возбужденными полевыми игроками, которые чуть не столкнулись лбами, пытаясь достать его. — Нет, вы только посмотрите! Я всегда говорил, что правильная расстановка игроков — девять десятых успеха. Этот парень знает свое дело. Кто он?

— Наш новый сотрудник, — ответил Толбой, — он выпускник привилегированной школы и говорил, что много играл в «деревенский крикет», но я и представить себе не мог, что он может так играть. Боже милостивый! — Он сделал паузу, чтобы поаплодировать особенно элегантному удару Бредона на правую сторону поля. — Никогда ничего подобного не видел.

— Не видели? — грубовато переспросил старик. — Ну, я-то смотрю крикет, мужской и юношеский, уже шестьдесят лет и кое-что подобное уже видел. Дайте вспомнить. Это было вроде бы до войны. Господи, иногда мне кажется, что моя память на имена уже не такая, как прежде, но… полагаю, это было в университетском турнире тысяча девятьсот десятого или, может быть, одиннадцатого года… нет, не десятого, это был год, когда…

Его дребезжащий голос потонул во всеобщем крике, когда на табло появилось число сто семьдесят.

— Еще очко — и победа! — воскликнула мисс Росситер и тут же охнула, потому что в этот миг мистер Хаагердон, на один несчастный момент оказавшийся лицом к лицу с боулером, не устоял против действительно опасного, почти не берущегося мяча, который обернулся вокруг его ноги, как игривый котенок, и сбил правый пенек.

Мистер Хаагердон ушел с поля едва ли не в слезах, а мистер Уэддерберн, нервно дрожа, прошагал ему на замену. Ему не надо было делать ничего, кроме как пережить четыре атаки, после чего, не случись ничего сверхъестественного, игра закончилась бы победой. Первый мяч оказался заманчиво невысоким, Уэддерберн сделал шаг, пропустил его и ринулся к своему кризу, до которого добежал как раз вовремя.

— Ох, осторожней! Осторожней! — простонала мисс Росситер, а мистер Бразерхуд выругался.

Следующий мяч мистер Уэддерберн умудрился все же «протолкнуть» немного в глубину питча. Он вытер лоб. Следующий был крученым, и, пытаясь заблокировать его, мистер Уэддерберн отправил его вверх свечой. Миг, показавшийся часами, зрители видели крутящийся в воздухе мяч, лес вскинутых в страхе рук, потом мяч упал на волосок от калитки.

— Я сейчас закричу, — объявила миссис Джонсон, не обращаясь ни к кому конкретно.

Мистер Уэддерберн, окончательно разнервничавшись, снова вытер лоб. К счастью, боулер тоже нервничал. Мяч соскользнул с его вспотевших пальцев и упал совсем недалеко и в стороне.

— Не трогай! Не трогай! — завопил мистер Бразерхуд, колотя в землю тростью. — Не трогай, тупица! Олух! Ты…

Мистер Уэддерберн, окончательно потеряв голову, шагнул к мячу, поднял биту, широко замахнулся, нанес удар, услышал скрип кожи в момент, когда мяч попал точнехонько в перчатку уикет-кипера, а сам, откинувшись назад всем телом, не удержался и сел на землю под трескучий звук разлетавшихся перекладин калитки.

— Какое решение? — закричали полевые игроки.

— В игре!

— Слабак! — бушевал мистер Бразерхуд. — Тупоголовый безмозглый болван! — От ярости он затопал ногами. — Мог погубить всю игру! Погубить! Этот человек идиот. Говорю вам — идиот. Кретин!

— Успокойтесь, мистер Бразерхуд, — миролюбиво сказал мистер Хэнкин. — В конце концов, это на пользу вашей команде.

— К черту мою команду! — огрызнулся мистер Бразерхуд. — Я здесь для того, чтобы увидеть настоящий крикет, а не игру в блошки. Мне совершенно все равно, кто победит, кто проиграет, если игра будет красивой. Ну! Ну?!

За пять минут до окончания игры Уимзи увидел первый мяч овера, легко и плавно скользивший по воздуху прямо к нему. Красота! Одно удовольствие. Он сокрушил его, как Саул сокрушил филистимлян. Мяч взмыл по великолепной параболе, врезался в крышу павильона со звуком, напоминавшим трубный глас, возвещающий день Страшного суда, с грохотом скатился по оцинкованной железной крыше, упал в вольер, где сидели счетчики очков, и разбил бутылку лимонада. Матч был выигран.

Имея на своем счету восемьдесят три очка, мистер Бредон вразвалочку дошел до павильона в половине седьмого и был пойман и загнан в угол престарелым мистером Бразерхудом.

— Отличная игра, сэр, по-настоящему отличная, — сказал старый джентльмен. — Простите… вот только что вспомнил ваше имя. Вы ведь Уимзи из Баллиола?

Уимзи увидел, как проходивший мимо Толбой при этих словах сбился с шага и оглянулся, лицо у него было, как у мертвеца. Уимзи покачал головой.

— Моя фамилия Бредон, — сказал он.

— Бредон? — Мистер Бразерхуд казался крайне озадаченным. — Бредон? Не помню, чтобы слышал это имя. Но разве не вас я видел, когда вы играли за Оксфорд в одиннадцатом году? У вас слишком характерный резаный удар, и я готов поклясться, что последний раз видел вашу игру в одиннадцатом году на «Лордсе»^[376], когда вы заработали сто двенадцать очков. Только мне казалось, что того игрока звали Уимзи — Питер Уимзи из Баллиола, лорд Питер Уимзи. Как сейчас помню…

В этот неловкий момент их беседа была прервана. Два человека в полицейской форме пересекали поле в сопровождении третьего, одетого в штатское. Пробираясь сквозь толпу игроков и зрителей, они направлялись к паре, стоявшей у ограды перед павильоном. Один из полицейских тронул лорда Питера за руку.

— Вы — мистер Дэс Бредон?

— Да, — с некоторым удивлением ответил Уимзи.

— Тогда вам придется пройти с нами. Вы задержаны по подозрению в убийстве, и я обязан предупредить вас, что все сказанное вами может быть использовано в качестве доказательства вашей вины.

— Убийстве? — воскликнул Уимзи. Полицейский говорил нарочито громко, и вся толпа застыла в изумленном любопытстве. — Чьем убийстве?

— Убийстве мисс Дайаны де Момери.

— Боже милостивый! — сказал Уимзи. Оглянувшись, он понял, что человек в штатском — это главный инспектор Паркер; тот незаметно кивнул в знак подтверждения.

— Ладно, — сказал Уимзи. — Я пойду с вами, но мне абсолютно ничего об этом не известно. Вам придется сопроводить меня в раздевалку, мне надо переодеться.

Уимзи направился в павильон между двумя полицейскими, а мистер Бразерхуд задержал готового было двинуться вслед за ними Паркера.

— Вы подозреваете его в убийстве?

— В убийстве молодой женщины, сэр. Очень жестоком.

— Вы меня удивляете, — сказал старик. — Вы уверены, что задержали нужного человека?

— Абсолютно уверены, сэр. Он хорошо известен полиции.

Мистер Бразерхуд покачал головой и добавил:

— Ну, может, его имя и Бредон, но он невиновен. Невиновен, как ангел, друг мой. Вы видели, как он играл? Он чертовски хороший крикетист, и он такой же убийца, как и я.

— Всякое бывает, сэр, — невозмутимо ответил инспектор Паркер.

— Вы только представьте себе! — воскликнула мисс Росситер. — Я всегда знала, что с ним что-то не так. Убийство! Подумать только! Он мог любому из нас перерезать горло! Что вы об этом думаете, мисс Митьярд? Вас это, кажется, удивило?

— Да, удивило, — ответила мисс Митьярд. — Никогда в жизни ничто не удивляло меня больше. Никогда!

Глава 19 Две ипостаси одной одиозной личности

— Это факт, старина, — рассказывал Паркер, пока полицейская машина мчалась к Лондону. — Дайана де Момери найдена сегодня утром с перерезанным горлом в лесу возле Мейденхеда. Рядом с телом лежала свистулька, а в нескольких ярдах дальше за куст ежевики зацепилась черная маска — словно кто-то потерял ее, поспешно убегая. Опрос, проведенный среди ее друзей, выявил, что она накануне ближе к ночи уехала с человеком по имени Бредон, который был в костюме Арлекина и в маске. Серьезные подозрения, соответственно, пали на вышеупомянутого мистера Бредона, и Скотленд-Ярд с похвальной расторопностью выследил этого человека в Ромфорде и взял под стражу. Подозреваемый, когда ему было предъявлено обвинение, ответил…

— Да, я это сделал, — закончил за него Уимзи. — И в каком-то смысле, Чарлз, так оно и есть. Если бы эта девушка со мной не познакомилась, она была бы жива.

— Ну, невелика потеря, — бездушно заметил главный инспектор. — Я начинаю понимать их игру. Они еще не знают, что ты — не Дэс Бредон, и их идея состоит в том, чтобы тихонько притормозить тебя, выиграть время и уладить свои дела. Им известно, что при обвинении в убийстве тебя под залог не выпустят.

— Ясно. Что ж, они не так умны, как я думал, иначе давно бы уже разоблачили меня. Что дальше?

— Мой план таков: мы немедленно предпринимаем шаги, чтобы убедить их, что Дэс Бредон и лорд Питер Уимзи — не один, а два разных человека. Ламли, тот тип все еще следует за нами?

— Да, сэр.

— Позаботьтесь, чтобы он не потерял нас в потоке движения в Стратфорде. Мы везем тебя для допроса в Скотленд-Ярд, и этот простак должен увидеть, что ты благополучно вошел в здание. Я организовал присутствие кое-каких журналистов, и мы снабдим их всеми подробностями ареста и твоего отвратительного прошлого. Потом ты как Дэс Бредон позвонишь себе как лорду Питеру Уимзи и попросишь его приехать, чтобы помочь в твоей защите. Тем временем тебя выведут через черный ход…

— Под видом полицейского? О! Чарлз, позволь мне сыграть полицейского! Я мечтаю об этом.

— Ну, вообще-то ты не укладываешься в норматив по росту, но мы что-нибудь придумаем. К тому же полицейский шлем хорошо скрывает лицо. Так или иначе, ты отправишься домой или в свой клуб…

— Только не в клуб. Я не могу появиться в «Мальборо» в форме полицейского. Хотя погоди… «Эгоист»! Туда можно. Там у меня есть комната, и в «Эгоисте» никому нет дела до того, чем ты в ней занимаешься. Отлично. Поедем туда.

— Хорошо. Там ты переоденешься, явишься в Скотленд-Ярд разгневанный и будешь громко поносить мистера Бредона за неприятности, которые он тебе доставляет. Можешь дать интервью по этому поводу, если захочешь. Потом отправишься домой. Воскресные газеты напечатают пространные материалы с фотографиями о вас обоих.

— Великолепно!

— А в понедельник ты предстанешь перед судом, где тебе будет обеспечена защита. Жаль, что ты не сможешь присутствовать в суде в двух лицах, но, боюсь, это уже за пределами наших возможностей. Тем не менее тебя должны увидеть на публике сразу после этого, и ты должен обратить на себя внимание. Можешь прошвырнуться по Сэвил-роу^[377] или пусть у тебя сломается машина где-нибудь в людном месте…

— Нет, — сказал Уимзи. — Вариант сломанной машины я категорически отвергаю. Всему есть пределы. Не возражаю против того, чтобы меня понесла лошадь и я спасся только благодаря своему искусству верховой езды.

— Хорошо, это — на твое усмотрение. Важно только, чтобы об этом написали в газетах.

— Напишут. Уж прорекламировать себя тем или иным способом я смогу. Ведь реклама теперь мой конек. Кстати, все это значит, что я не смогу быть на работе в понедельник?

— Естественно.

— Но это очень плохо. Мне нужно закончить проект рекламной кампании «Уиффлет». Армстронг очень на это рассчитывает, и я не могу его подвести. А кроме того, мне самому это интересно.

Паркер посмотрел на него с изумлением.

— Питер, похоже, ты становишься приверженцем деловой этики?

— Черт возьми, Чарлз. Ты не понимаешь. Это и впрямь грандиозная схема. Она станет величайшим рекламным трюком со времен «Горчичного клуба»^[378]. Но если это тебя не трогает, есть и другая причина. Если я не выйду на работу, ты не узнаешь, каким будет заголовок рекламного объявления «Нутракса» в следующий четверг, и не перехватишь очередную поставку.

— Это мы можем выяснить и без тебя, старина. А если тебя убьют, нам это еще меньше поможет, так ведь?

— Наверное. Чего я не могу понять, так это почему они до сих пор не убили Толбоя.

— Да, мне это тоже непонятно.

— Скажу тебе, что думаю я. Они пока не определились со своими дальнейшими планами и будут держать его до следующего вторника, потому что им нужно распространить еще одну партию по старым каналам. Они считают, раз я убран с пути, то можно рискнуть.

— Может быть. Во всяком случае, будем надеяться, что это так. Ну, вот мы и приехали. Выходи и постарайся как можно лучше изобразить рассерженного негодяя.

— Запросто! — сказал Уимзи, состроив противную рожу.

Машина свернула к зданию Скотленд-Ярда и остановилась перед входом. Сержант вышел первым, Уимзи — за ним. Оглядевшись по сторонам, он заметил слонявшихся во дворе трех человек, явно журналистов. В тот момент, когда из машины появился Паркер, Уимзи легонько, но эффективно двинул в подбородок сержанта, отправив его в нокдаун, аккуратно толкнул Паркера, когда тот спрыгивал с подножки, и, как заяц, рванул к воротам. Двое полицейских и один из репортеров бросились наперехват; он увернулся от полицейских, ювелирно уложил на землю представителя прессы, свернул к воротам и возглавил шумную гонку по Уайтхоллу. Ускоряя бег, он слышал позади себя крики и свистки. К погоне присоединились и некоторые прохожие, автомобилисты увеличивали скорость, чтобы перерезать ему путь, пассажиры автобусов толпились у окон, глазея на представление. Бредон проворно шмыгнул прямо в гущу дорожного движения, трижды обежал Памятник неизвестному солдату и, наконец, устроил великолепный показательный спектакль из своей поимки в центре Трафальгарской площади, куда подоспели и задыхавшиеся Ламли с Паркером.

— Ф-фот он, мистер, — отдуваясь, сказал человек, державший Бредона, здоровенный рабочий с полной сумкой инструментов. — Ф-фот он. Что он сделал-то?

— Он подозревается в убийстве, — громко и лаконично объявил Паркер.

По толпе прокатился восхищенный ропот. Уимзи стрельнул в сержанта Ламли оскорбительно презрительным взглядом и сказал:

— Слишком вы ожирели, бобби^[379] красномордые, бегать разучились.

— Да-да, — мрачно произнес сержант. — Давай-ка сюда руки, парень. Мы больше рисковать не намерены.

— Как угодно, как угодно. А у тебя руки чистые? Не хочу, чтобы мои манжеты испачкались.

— Ну, хватит, приятель, — отрезал Паркер, когда защелкнулись наручники. — Нам больше неприятности с тобой не нужны. Иди давай, вперед!

Маленькая процессия вернулась в Скотленд-Ярд.

— Весьма эффектно исполнено. Могу себя поздравить, — сказал Уимзи.

— Ага! — хмуро ответил Ламли. — Только так сильно бить было не обязательно, милорд.

— Для правдоподобия, — пояснил Уимзи. — Только для правдоподобия. В нокдауне вы выглядели очаровательно.

— Да уж! — буркнул сержант Ламли.

Через четверть часа полицейский в чуть длинноватых ему брюках и чуть великоватом кителе вышел из Скотленд-Ярда через боковую дверь и сел в машину, по Пэлл-Мэлл его довезли до секретного входа в клуб «Эгоист», в недрах которого он исчез, и больше никто никогда его здесь не видел. Зато чуть позже безупречно одетый джентльмен в смокинге и цилиндре вышел на крыльцо главного входа и остановился в ожидании такси. Рядом с ним стоял пожилой господин с военной выправкой.

— Прошу меня извинить, полковник, но у меня очень мало времени. Этот Бредон — сущее проклятье, но что я могу поделать? Я хочу сказать: что-то все же делать надо.

— Конечно, конечно, — согласился полковник.

— Надеюсь только, что это в последний раз. Если он совершил то, в чем его обвиняют, то уж точно в последний.

— Да, конечно, — снова сказал полковник, — конечно, дорогой мой Уимзи.

Подъехало такси.

— В Скотленд-Ярд, — распорядился Уимзи громко и отчетливо.

Такси отъехало.

Воскресным утром, просматривая газеты в постели, мисс Митьярд обратила внимание на огромные заголовки:

АРЕСТ ПО ДЕЛУ ОБ УБИЙСТВЕ ДЕ МОМЕРИ

ЗАМЕШАН ИЗВЕСТНЫЙ ГЕРЦОГСКИЙ ДОМ

ИНТЕРВЬЮ С ЛОРДОМ ПИТЕРОМ УИМЗИ

И далее:

УБИЙЦА СО СВИСТУЛЬКОЙ

АРЕСТ РЯЖЕНОГО В МАСКЕ

ИНТЕРВЬЮ ГЛАВНОГО ИНСПЕКТОРА ПАРКЕРА

И еще:

АРЛЕКИН СО СВИСТУЛЬКОЙ ПОЙМАН

ОТЧАЯННАЯ РУКОПАШНАЯ СХВАТКА НА УАЙТХОЛЛЕ

БРАТ ПЭРА НАНОСИТ ВИЗИТ

В СКОТЛЕНД-ЯРД

Ниже следовали подробный и красочный рассказ об аресте; фотографии с места, где было найдено тело; статьи о лорде Питере Уимзи, о семействе Уимзи, об их исторической резиденции в Норфолке, о ночной жизни Лондона и о свистульках. У герцога Денвера пытались взять интервью, но он отказался что-либо говорить; лорд Питер Уимзи, напротив, был словоохотлив. Наконец — и это сильно озадачило мисс Митьярд — была опубликована фотография стоявших рядом лорда Питера и Дэса Бредона.

«Было бы бессмысленно, — сказал лорд Питер Уимзи в своем интервью, — учитывая наше поразительное сходство, отрицать родство между мною и этим человеком. Действительно, было много случаев, когда он доставлял мне неприятности, выдавая себя за меня. Если бы вы увидели нас вместе, вы бы заметили, что волосы у него темнее моих; конечно, имеются также небольшие различия в чертах лица, но, когда видишь каждого в отдельности, нас легко спутать».

У Дэса Бредона на фотографии волосы были определенно темней, чем у Питера Уимзи, губы искривлены в неприятной ухмылке, и он имел то неуловимое выражение беспутной наглости, которое является отличительным знаком chevalier d’industrie^[380]. Далее газета приводила кучу непроверенных подробностей.

«Бредон никогда не учился в университете, хотя иногда называет Оксфорд своей альма-матер. Он окончил во Франции государственную среднюю школу, в которой культивировались традиционные для Англии виды спорта. Является прекрасным крикетистом и участвовал в крикетном матче, когда его арестовали благодаря быстрым и умелым действиям главного инспектора Паркера. Под разными именами он хорошо известен в лондонских и парижских ночных клубах. Говорят, что с несчастной девушкой он познакомился в доме покойного майора Миллигана, который погиб два дня тому назад под колесами грузовика на Пикадилли. Представившись, как это уже вошло у него в привычку, членом семейства Уимзи, он был недавно принят на работу в одну известную коммерческую фирму и, предположительно, собирался начать новую жизнь, но…»

И так далее, и тому подобное.

Мисс Митьярд сидела в постели среди разбросанных газет и курила, пока ее кофе совсем не остыл. Потом пошла принимать ванну. Она надеялась, что это поможет ей прочистить мозги.

Возбуждение, царившее в агентстве Пима в понедельник, было неописуемым. Весь отдел текстовой рекламы набился в комнату машинисток, никто не работал. Мистер Пим позвонил, сказал, что приболел и не сможет приехать в офис. Мистер Копли был настолько выбит из колеи, что три часа просидел над чистым листом бумаги, а потом отправился выпить, чего прежде с ним не случалось никогда в жизни. Мистер Уиллис, казалось, был на грани нервного срыва. Мистер Инглби посмеивался над волнением своих коллег и утверждал, что для них всех это новый грандиозный опыт. Мисс Партон рыдала, мисс Росситер без конца повторяла, что всегда знала: так и произойдет. Потом мистер Толбой внес во все это разнообразие, упав в обморок в кабинете мистера Армстронга и тем самым на полчаса обеспечив склонную к истерикам миссис Джонсон полезным занятием. А огненноволосый и жизнерадостный Рыжий Джо потряс своих товарищей тем, что сначала впал в уныние, а потом безо всякой на то причины вдруг шарахнул Билла по голове.

В час дня мисс Митьярд пошла обедать и прочла в «Ивнинг бэннер», что в десять утра Дэс Бредон предстал перед судом по обвинению в убийстве и попросил о продлении сроков предварительного следствия. В десять тридцать лорд Уимзи (витиевато охарактеризованный как «второй главный герой этой драмы наркотиков и смерти»), проезжая верхом по Сэвил-роу, едва избежал серьезных травм, когда его лошадь, испугавшись задних фар едущего впереди автомобиля, понесла, и только великолепное искусство верховой езды лорда Питера предотвратило ужасный инцидент. В газете была помещена фотография мистера Бредона в темном костюме и мягкой шляпе, входящего в здание суда на Боу-стрит, а также фотография лорда Питера Уимзи, возвращающегося с верховой прогулки в элегантных бриджах, ботфортах и котелке. Разумеется, фотограф не запечатлел метаморфозы, происходившей за опущенными шторками «даймлера», пересекавшего тихие площади северней Оксфорд-стрит, и превратившей одного джентльмена в другого.

Вечером в понедельник лорд Питер Уимзи присутствовал на мюзикле «Скажи, когда!» в обществе королевской особы.

Во вторник мистер Уиллис прибыл в офис поздно, взволнованный и важный. Он одарил всех присутствовавших в машинописном бюро сияющим взглядом, четырехфунтовой коробкой шоколадных конфет и замороженным тортом и сообщил благожелательной мисс Партон, что помолвлен и собирается жениться. Во время чаепития выяснилось, что имя его избранницы — мисс Памела Дин. В одиннадцать тридцать стало известно, что церемония состоится в самое близкое время, а в одиннадцать сорок пять мисс Росситер уже собирала по подписке деньги на свадебный подарок. К двум часам дня подписчики разделились на противоположные, непримиримо враждебные фракции: члены одной выступали за покупку красивых часов для столовой с вестминстерским звоном, их оппоненты страстно голосовали за посеребренную супницу с электрическим подогревом.

В четыре часа мистер Джоллоп успешно отклонил ранее одобренные мистером Тулом заголовки «К чему вздыхать, красотки, вам»^[381], «О, высуши эти слезы» и «Плачешь днями напролет», а также решительно отверг предложенные взамен «Коль слезы есть у вас…»^[382], «О, почему ты плачешь?»^[383] и «Несчастная крошка в слезах под кустом»^[384]. Мистер Ингл- би, откликаясь на отчаянные просьбы придумать новые заголовки, пришел в ярость, потому что куда-то загадочным образом пропал словарь цитат. В половине пятого мисс Росситер, строчившая на своей машинке как сумасшедшая закончила: «И таяли камни от падавших слез»^[385] и «В тиши и в слезах», пока мистер Инглби рассеянно размышлял над «Когда сгустилась мгла кругом и ночь мой разум охватила»^[386] (они никогда не догадаются, что это Байрон, мысленно отметил он, если мы им не скажем), когда мистер Армстронг прислал сообщить, что ему удалось уговорить мистера Джоллопа завизировать «О, почему ты плачешь?» в сочетании с «Каким докучным, тусклым и ненужным мне кажется все, что ни есть на свете!»^[387]. Только не будет ли мистер Инглби любезен проверить, как правильно: «докучным, тусклым и ненужным» или «ненужным, тусклым и докучным». После чего текст нужно перепечатать в новой редакции и немедленно отдать мистеру Толбою.

— Ну, не прелесть ли этот мистер Армстронг? — воскликнула мисс Росситер. — Он всегда найдет выход. Вот, пожалуйста, мистер Инглби, я проверила, правильно: «докучным, тусклым и ненужным». Первое предложение самогó текста нужно переделать, как я догадываюсь. Нельзя же соединить это с «Пусть иногда вам хочется спросить себя словами старой считалочки», правда?

— Правда, — проворчал Инглби. — Лучше сделайте так: «Пусть иногда вам хочется повторить вслед за Гамлетом», потом цитата, а потом: «И все же если кто-то спросит вас, почему…» Так пойдет. И, пожалуйста, «судьбы мира», а не «судьбы пира»!

— Хм, — фыркнула мисс Росситер.

— А вот и Уэддерберн топает за своей распечаткой. Как там Толбой, Уэддер?

— Уехал домой, — ответил Уэддерберн. — Он не хотел уезжать, но совсем изнемог. Ему вообще не следовало сегодня выходить на работу, но пришлось. Это моя распечатка?

— Да. Теперь они, конечно, захотят и новый рисунок.

— Конечно, — мрачно согласился мистер Уэддерберн. — Как они могут требовать, чтобы что-то выглядело идеально, если постоянно все кромсают и меняют?.. О! А это еще что? «Портрет Гамлета»? В художественном отделе есть хоть какие-нибудь визуальные материалы по «Гамлету»?

— Разумеется, нет. У них никогда ничего нет. Кто делал эти рисунки? Пикеринг? Отнесите ему мое иллюстрированное издание Шекспира, только попросите не испачкать его тушью и растворителем клея, — сказал Инглби.

— Хорошо.

— И пусть вернет хотя бы до Рождества.

Уэддерберн усмехнулся и отбыл.

Через десять минут в машбюро зазвонил телефон. Мисс Росситер сняла трубку.

— Да? Кто это?

— Это Толбой, — отозвался голос в трубке.

— О! — Мисс Росситер сменила тон, предназначенный для клиентов и администрации, на более кислый (потому что она не была в восторге от мистера Толбоя), хотя и чуть подслащенный, учитывая болезнь абонента. — О, это вы? Надеюсь, вам уже лучше, мистер Толбой?

— Да, спасибо. Я пытаюсь дозвониться до Уэддерберна, но его, похоже, нет в кабинете.

— Думаю, он в художественном отделе, заставляет бедного мистера Пикеринга работать сверхурочно над новой иллюстрацией рекламы «Нутракса».

— Вот! Это как раз то, что я хотел спросить. Джоллоп утвердил текст?

— Нет, он все завернул. Теперь идет новый текст… во всяком случае, заголовок теперь будет другой.

— Ах, совсем новый заголовок?

— Да. «Каким докучным, тусклым и ненужным мне кажется все, что ни есть на свете!» Ну, из Шекспира.

— А! Хорошо! Рад, что хоть что-то прошло. А то я беспокоился.

— Все в порядке, мистер Толбой. — Мисс Росситер положила трубку и заметила, обращаясь к мисс Партон: — Какая трогательная преданность делу. Словно Земля перестала бы вращаться только потому, что его нет на работе!

— Думаю, он боялся, что Копли снова вмешается, — фыркнула мисс Партон.

— Ох уж этот Толбой! — вздохнула мисс Росситер.

— Ну, а вам, молодой человек, что нужно? — спросил полицейский.

— Мне нужно видеть главного инспектора Паркера.

— Ого! — усмехнулся полицейский. — Не много ли ты хочешь? Уверен, что тебе не надо повидаться с лордом-мэром Лондона? Или с мистером Рамси Макдональдом?^[388]

— Вы всегда такой весельчак? Боже! Вам не жмет? Купили бы себе новые ботинки, а то в эти скоро влезать не будете^[389]. Скажите главному инспектору Паркеру, что мистер Джо Поттс хочет видеть его по поводу этого убийства с Арлекином. И пошустрее, потому что мне надо поспеть домой к ужину.

— По поводу убийства с Арлекином, говоришь? А что ты про это знаешь?

— Не вашего ума дело. Просто передайте ему то, что я сказал. Сообщите, что пришел Джо Поттс, который работает в рекламном агентстве Пима, и увидите, что он велит расстелить мне красную дорожку и встречать с оркестром.

— А! Ты из «Пима». Хочешь что-то рассказать про этого Бредона, да?

— Да. Ну, давайте, идите, не теряйте времени.

— Ладно, маленький наглец, входи, только веди себя поприличней.

— Живо! Плевать мне на ваши нравоучения.

Мистер Джозеф Поттс аккуратно вытер ноги о коврик, сел на жесткую скамью, вытащил из кармана йо-йо и принялся небрежно выписывать им красивую серию фигур. Проигравший сражение полицейский удалился.

Наконец он вернулся и, сурово велев мистеру Джозефу Поттсу убрать свою игрушку, повел его по бесконечным коридорам. Подойдя к одной из дверей, он постучал.

— Входите, — раздался голос изнутри, и мистер Поттс очутился в просторной комнате, где стояли два письменных стола, пара удобных кресел и несколько стульев такого вида, словно они были предназначены для пыток.

За дальним столом, спиной к двери, сидел человек в кителе и писал; за ближним, лицом ко входу, сидел другой человек, в сером костюме, перед ним на столе лежала стопка бумаг.

— Мальчик, сэр, — объявил полицейский и удалился.

— Садись, — коротко сказал человек в сером, указывая на один из стульев. — Ну, так что ты имеешь нам сообщить?

— Простите, сэр, вы — главный инспектор Паркер?

— Очень осторожный свидетель, — заметил человек в сером, ни к кому не обращаясь. — А почему тебе нужен именно инспектор Паркер?

— Потому что это важно и секретно, — дерзко заявил мистер Джозеф Поттс. — Это информация, вот что это. Я хотел бы иметь дело с начальником, чтобы не вышло никаких недоразумений.

— Вот как?

— Я хочу сказать этому Паркеру, что дело ведется неправильно. Понимаете? Мистер Бредон не имеет ко всему этому никакого отношения.

— В самом деле? Ну, я главный инспектор Паркер. Что тебе известно о Бредоне?

— А вот что. — Рыжий Джо наставил на собеседника испачканный чернилами указательный палец. — Вас облапошили. Мистер Бредон — не мошенник, он великий сыщик, а я его помощник. Мы с ним идем по следу убийцы, понимаете? А это все — фальти… фальси… я хочу сказать, что все это ловушка, расставленная ужасной бандой, когда он выследил ее логово. И вы опростоволосились, дали себя заманить. Мистер Бредон, он спортсмен, он никогда бы не убил никакую молодую женщину, не говоря уж о том, что он не такой дурак, чтобы оставить рядом с ней свою свистульку. Если вам нужен убийца, то у мистера Бредона уже есть один на примете, а вы только играете на руку Черному Пауку и его банде, я хочу сказать, тому, кто действительно это сделал. То есть я хочу сказать, что пришло время раскрыть то, что я знаю, и я не собираюсь… О господи!

Человек за дальним столом повернулся, улыбаясь через спинку стула.

— Довольно, Рыжий, — сказал он. — Мы все знаем. Я чрезвычайно обязан тебе за твою аттестацию, но надеюсь, что ты нигде больше ничего такого не говорил.

— Я, сэр?! Нет, сэр. Я — никому ни слова, сэр, мистер Бредон. Но, видя, как…

— Все в порядке, Джо. Я тебе верю. Ну вот, Чарлз, это как раз тот, кто нам нужен. Ты можешь узнать заголовок у него, избавив себя от звонка в агентство Пима. Рыжий, заголовок рекламы «Нутракса» был сегодня утвержден?

— Да, сэр. «Каким докучным и еще каким-то там мне кажется все, что есть на свете!» — вот что там будет. А сколько шуму из-за этого поднялось! У них на это весь день ушел, честное слово, и мистер Инглби уж так бушевал!..

— Немудрено, — сказал Уимзи. — А теперь дуй домой, Рыжий, и помни: никому ни слова.

— Нет, что вы, сэр.

— Мы очень признательны тебе за то, что ты пришел, — добавил Паркер, — и мы не такие простофили, как ты думаешь. Мы многое знаем о мистере Бредоне. И, кстати, позволь представить тебя лорду Питеру Уимзи.

У Рыжего чуть глаза из орбит не выскочили от изумления.

— Вот это да! Лорд Питер? А где же тогда мистер Бредон? Это же и есть мистер Бредон? Вы меня дурачите.

— Обещаю все тебе рассказать в это же время на следующей неделе, — сказал Уимзи. — А теперь беги. Ты хороший парень. Но у нас много дел.

В среду утром мистер Паркер получил пакет с Сент-Мартинс-Ле-Гран. В официальном конверте лежал еще один, подписанный рукой Толбоя и адресованный «К. Смиту, эсквайру» на адрес Каммингса на Оулд-Брод-стрит.

— Ну, вот и все, — сказал Уимзи. Он заглянул в телефонный справочник с пометками. — «Коршун над заливом», Друри-лейн. Не ошибись на этот раз.

Только в четверг вечером мисс Митьярд решилась поговорить с мистером Толбоем.

Глава 20 Достойный уход незадачливого убийцы

— Лорд Питер Уимзи дома?

Дворецкий быстро оглядел спрашивавшего с ног до головы, успев, однако, заметить все — от затравленного взгляда до туфель, какие носит респектабельный средний класс, — и сказал, почтительно склонив голову:

— Если соблаговолите присесть, я справлюсь, не отдыхает ли его светлость. Как вас представить, сэр?

— Мистер Толбой.

— Кто, Бантер? — переспросил Уимзи. — Мистер Толбой? Это несколько неожиданно. Как он выглядит?

— Он выглядит так, сэр, если позволите выразиться поэтически, будто Небесная гончая^[390], так сказать, загнала его в угол.

— Возможно, ты и прав. Не удивлюсь, если какой-нибудь адский пес и сейчас вертится где-нибудь поблизости. Выгляни-ка незаметно в окно, Бантер.

— Слушаюсь, милорд… Сейчас я никого не вижу, но у меня создалось четкое ощущение, что, когда я открыл дверь мистеру Толбою, этажом ниже послышались чьи-то шаги.

— Очень может быть. Ну, ничего не поделаешь. Пригласи его.

— Слушаюсь, милорд.

Молодой человек вошел, и Уимзи поднялся ему навстречу.

— Добрый вечер, мистер Толбой.

— Я пришел… — начал Толбой и запнулся. — Лорд Питер?.. Бредон?.. Ради бога, кто из них — вы?

— Я — оба, — мрачно ответил Уимзи. — Не присядете ли?

— Спасибо, я лучше… я не хочу… я пришел…

— Вы довольно паршиво выглядите. Думаю, вам все же лучше сесть и что-нибудь выпить.

Ноги Толбоя, казалось, сами собой подкосились, и он рухнул на стул без дальнейших возражений.

— Ну, как там без меня продвигается уиффлетская кампания? — поинтересовался Уимзи, наливая ему неразбавленный виски.

— Уиффлетская?

— Ладно, неважно. Я спросил только для того, чтобы удостоверить, что я действительно был Бредоном. Выпейте залпом. Полегчало?

— Да. Мне очень жаль, что я свалял такого дурака. Я пришел к вам…

— Вы пришли выяснить, насколько много я знаю?

— Да… нет… Я пришел, потому что больше не могу это выносить. Я пришел все вам рассказать.

— Минутку. Сначала я должен кое-что сказать вам. Вы понимаете, что теперь от меня уже ничего не зависит? По правде говоря, не думаю, что вы можете сообщить мне много нового. Игра окончена, старина. Мне жаль. Искренне жаль, потому что догадываюсь, через какие клятые времена вам пришлось пройти. Но что есть, то есть.

Толбой побелел. Не возражая, он согласился выпить еще, потом сказал:

— Что ж, в некотором смысле я даже рад. Если бы не мои жена и ребенок… О господи! — Он закрыл лицо руками, а Уимзи подошел к окну и посмотрел на огни Пикадилли, бледные в солнечном свете. — Я был круглым дураком.

— Большинство из нас таковы, — подтвердил Уимзи. — Мне чертовски жаль, приятель.

Он вернулся от окна и остановился перед Толбоем, глядя на него сверху вниз.

— Послушайте, — сказал он, — вы ничего не обязаны мне рассказывать. Но если все же решите рассказать, я хочу, чтобы вы отдавали себе отчет в том, что это ничего не изменит. То есть если у вас есть потребность снять этот камень с души, я не думаю, что это нанесет вам какой-либо ущерб.

— Я хочу вам все рассказать, — ответил Толбой. — Думаю, вы сможете понять. Во всяком случае, я сознаю, что все кончено. — Он помолчал. — Скажите, а что впервые навело вас на мысль?

— Письмо Виктора Дина. Помните его? То, в котором он угрожает открыть все Пиму. Думаю, он вам его показывал.

— Мерзкая свинья! Да, показывал. Значит, он его не уничтожил?

— Нет.

— Ясно. Ну, я лучше начну сначала. А началось все года два тому назад. Я был очень стеснен в средствах, при этом хотел жениться. К тому же проигрался на скачках. Словом, все было плохо. Того человека я встретил в ресторане.

— В каком именно?

Толбой сообщил название.

— Это был совершенно заурядный человек средних лет. Больше я его никогда не видел. Но мы разговорились о том о сем, и я случайно упомянул, где работаю. После этого он, судя по всему, пораскинул мозгами и задал мне множество вопросов о том, как готовятся рекламные объявления, как они отсылаются в газеты и так далее и бывает ли мне заранее известно, каким будет заголовок очередного объявления. Ну, я сказал: конечно, о некоторых я знаю все, например, о рекламе «Нутракса», о других — ничего. Тогда он спросил про «Морнинг стар»: когда, мол, мне становится известно, какой заголовок пойдет в их следующем выпуске. Я ответил — во вторник к концу дня. На это он вдруг спросил, спасет ли меня лишняя тысяча фунтов в год, и я ответил: «Спасет ли? Да вы мне только покажите, где ее взять!» Вот тут-то он и сделал мне предложение. Все выглядело совершенно невинно. Конечно, подразумевался какой-то нечистый трюк, но, судя по тому, как он все изложил, в нем не было ничего преступного. Он сказал: если каждый вторник я буду сообщать ему первую букву заголовка на следующую пятницу, мне за это хорошо заплатят. Я, конечно, заволновался насчет разглашения коммерческой тайны и все такое прочее, но он увеличил сумму до тысячи двухсот. Это было так соблазнительно, и я совершенно не видел, как это может нанести какой бы то ни было ущерб фирме. Поэтому я согласился, и мы условились насчет кода…

— Об этом я все знаю, — сказал Уимзи. — Оченьпростая и остроумная схема. Полагаю, он вам сказал, что это просто почтовый адрес для переписки.

— Да. А разве не так? Однажды я съездил посмотреть на то место, оказалось, что это табачная лавка.

Уимзи кивнул.

— Я тоже там побывал. Это не совсем «почтовый ящик» в том смысле, какой подразумеваете вы. А тот человек не дал вам какого-нибудь разумного объяснения, почему он обращается к вам со столь необычной просьбой?

— Дал, и, разумеется, после этого мне не следовало иметь с ним никаких дел. Он сказал, что любит заключать пари со своими друзьями по разным поводам и хочет каждую неделю делать ставку на первую букву рекламного объявления…

— А, понимаю. И гарантированно выигрывать столько раз, сколько захочет. Правдоподобно, не преступно, но достаточно недобросовестно, чтобы настаивать на строгой конфиденциальности, так ведь?

— Да. Я соблазнился… Я чертовски нуждался в деньгах… Это, конечно, не оправдание. И наверное, я должен был догадаться, что за этим стоит что-то еще. Но мне не хотелось догадываться. Кроме того, поначалу я подозревал, что это розыгрыш, но поскольку ничем не рисковал, отправил первые два кодовых письма, однако в конце второй недели мне действительно прислали пятьдесят фунтов. Я утопал в долгах, и деньги были очень кстати. А потом… потом мне не хватило духу остановиться.

— Да, думаю, это было сделать нелегко.

— Нелегко?! Вы не понимаете, Бредон… Уимзи… вы не знаете, что значит нуждаться в деньгах. У Пима не так уж хорошо платят, многие хотели бы уйти и найти что-нибудь получше, но не решаются. Пим — это надежно, там к тебе относятся порядочно и доброжелательно, без чрезвычайной причины не уволят. Но ты живешь от зарплаты до зарплаты и просто не осмеливаешься уйти. Слишком велика конкуренция, а тут еще женитьба, надо без просрочек выплачивать кредиты за дом и мебель и нельзя ничего скопить, чтобы позволить себе передышку на месяц-другой и поискать новую работу. Приходится беспрерывно тянуть лямку, и это надрывает сердце и высасывает все соки. Так что меня затянуло. Конечно, я надеялся, что смогу накопить денег и выйти из игры, но заболела жена, то одно, то другое, жалование уходило полностью, до последнего пенни, как и деньги от Смита. А потом этот чертов Дин каким-то образом пронюхал про мои дела — бог его знает как.

— Это я вам могу объяснить, — сказал Уимзи и объяснил.

— Ясно. Так вот, он стал на меня давить. Для начала потребовал половину, потом — больше. Самое ужасное, что, если бы он меня выдал, я бы потерял и работу, и деньги Смита, и все полетело бы в тартарары. Жена должна была родить, я просрочил уплату подоходного налога и, наверное, именно от безысходности связался с этой девицей, Вавасур. Естественно, это только усугубило мое положение. И однажды я понял, что больше не выдержу, сказал Дину, что закрываю лавочку, а он может делать все, что ему заблагорассудится. И только тогда он открыл мне всю правду и заявил, что я легко могу схлопотать двенадцать лет каторги за участие в распространении наркотиков.

— Подло, — сказал Уимзи. — Очень подло. А вам никогда не приходило в голову выдать сообщников, разоблачить всю схему и стать свидетелем обвинения?

— Нет, во всяком случае, не сначала. Я был напуган и не мог мыслить здраво. Но даже если бы я так и поступил, избежать больших неприятностей не удалось бы. Тем не менее, поразмыслив немного, я сказал Дину, что сделаю именно это. Тогда он заявил, что его выстрел будет первым, и показал мне письмо, которое собирался отослать Пиму. Это меня доконало. Я умолял его придержать письмо на одну-две недели, пока я все обдумаю. Кстати, что случилось с тем письмом?

— Сестра Виктора нашла его среди вещей брата и отослала Пиму, а он — по рекомендации нашей общей знакомой — привлек меня, чтобы я расследовал это дело. Он не знал, кто я. А я подумал, что в этом, вероятно, нет ничего особо интересного, но принял предложение поработать в агентстве, чтобы приобрести новый опыт.

Толбой кивнул.

— Да уж, опыта вы, думаю, поднабрались. Надеюсь, вам не пришлось заплатить за него так же дорого, как мне. Я не видел для себя никакого выхода… — Он замолчал и посмотрел на Уимзи.

— Наверное, лучше мне самому рассказать вам то, что было дальше, — предложил лорд Питер. — Вы все обдумали и решили, что Виктор Дин мерзавец и негодяй и его смерть не будет большой потерей для мира. Однажды Уэддерберн зашел к вам в комнату, давясь от смеха, потому что миссис Джонсон поймала Рыжего Джо с рогаткой и конфисковала ее, спрятав у себя в столе. Вы на редкость метко стреляете из любого вида оружия — недаром ведь вы способны поразить калитку с другого конца крикетного поля, — и поняли, как легко можно попасть в идущего по железной лестнице человека через световой люк. Если его не убьет снаряд, то может убить падение с лестницы, во всяком случае, стоило попробовать.

— Значит, вы действительно все знаете?

— Почти. Вы стащили ключ от стола миссис Джонсон во время обеденного перерыва, взяли рогатку и стали время от времени тренироваться в стрельбе на крыше. Кстати, один раз вы оставили там камешек, вы это знаете?

— Знаю. Кто-то неожиданно появился, и я не успел его найти.

— Да. И вот пришел момент покончить с Дином. Был прекрасный солнечный день, в какие открывают все световые люки. Вы нарочно помелькали в разных частях здания, чтобы никто потом не мог точно сказать, где вы находились в каждую конкретную минуту, а затем поднялись на крышу. Кстати, откуда вы узнали, когда именно Дин будет спускаться по железной лестнице? Ах да, и еще скарабей! Это была прекрасная идея — использовать скарабея, потому что если бы кто-нибудь его нашел, то, естественно, подумал бы, что он вывалился из кармана Дина, когда тот падал.

— Я увидел скарабея на столе у Дина после обеда; я знал, что он часто держит его там. Отослав Уэддерберна за чем-то в канцелярию, я позвонил Дину со своего телефона, сказал, что звоню из большого конференц-зала по просьбе мистера Хэнкина, который просит его спуститься туда по поводу текста рекламы «Хрустяшек» и прихватить из моего кабинета «Атлас мира». Пока Дин ходил за атласом, я стащил скарабея и выскользнул на крышу. Я знал, что ему понадобится некоторое время, чтобы найти атлас, потому что сам запрятал его под кучу разных папок и был уверен, что он пойдет по железной лестнице, потому что это кратчайший путь от моего кабинета к конференц-залу. Вообще-то накладка не была исключена: он мог пойти другой дорогой или, найдя атлас, вернуться за чем-нибудь к себе, мало ли что. Однако он появился на лестнице вовремя, и я выстрелил в него через световой люк в тот момент, когда он находился на четвертой ступеньке сверху.

— Откуда вы так точно знали, куда надо бить?

— Это довольно знаменательно: моего младшего брата случайно убили мячом для гольфа, попав ему именно в это место. Но, чтобы убедиться окончательно, я сходил в Британский музей и просмотрел соответствующую литературу. Очевидно, он еще и шею себе сломал, но этого я не предусматривал. На крыше я оставался до тех пор, пока не утихла суматоха, а потом спокойно спустился по другой лестнице, разумеется, не встретив ни одной живой души, поскольку все суетились вокруг трупа. Убедившись, что все прошло успешно, я не испытал сожаления, даже обрадовался. Более того, если бы все не открылось, у меня и теперь не было бы угрызений совести.

— Могу вас понять, — заметил Уимзи.

— У меня, как у всех, попросили шиллинг на венок для этой твари. — Толбой рассмеялся. — На это я бы с восторгом дал и двадцать шиллингов, даже двадцать фунтов… Но потом появились вы… Я ничего не подозревал, пока вы не завели разговор о рогатках. Вот тут я здорово струсил и… и…

— Этот вопрос мы обойдем молчанием, — сказал Уимзи. — Должно быть, там, в подъезде, вы были немало шокированы, обнаружив, что напали не на того человека. Полагаю, именно тогда, чиркнув спичкой, вы увидели письмо Памелы Дин.

— Да, я знал ее почерк — видел как-то в комнате у Дина — и знал, на какой бумаге она пишет. Мне было важно выяснить, действительно ли вам что-то известно или вы стреляете наугад, — вполне разумно с моей стороны, не так ли? Увидев то письмо, я понял, что все неспроста. И еще Уиллис… Он сказал мне, что вы с Памелой Дин — закадычные друзья. Я опасался, что в письме написано обо мне и Дине. Впрочем, сказать по правде, я даже и не знаю, что я тогда думал. Но, выяснив, что ошибся целью, я испугался и решил второй попытки не предпринимать.

— А я вас поджидал. Когда ничего не произошло, я даже начал вообще сомневаться, что это вы.

— Вы к тому времени уже меня подозревали?

— Вы были одним из нескольких моих подозреваемых. Но после той бучи вокруг рекламы «Нутракса» и конверта с пятьюдесятью фунтами…

Толбой поднял голову, на его лице мелькнула жалкая улыбка.

— Знаете, — сказал он, — все это время я был чудовищно беспечен и неумел. Эти письма… Мне, конечно же, не стоило посылать их из офиса.

— Нет, все дело в рогатке. Вам следовало потрудиться и сделать собственную. Рогатка без отпечатков пальцев — вещь необычная.

— Ах, вот в чем дело. Боюсь, я вообще наворотил кучу ошибок. Даже простейшее убийство гладко провернуть не сумел. Уимзи, что из всего этого неизбежно всплывет? Все, полагаю? Даже интрижка с этой Вавасур?..

— Ох, — сказал Уимзи, не отвечая на вопрос, — только не надо вспоминать о Вавасур. Я чувствую себя хамом по отношению к ней. Я ведь уже просил вас не благодарить меня.

— Просили, и это меня здорово напугало, потому что прозвучало многозначительно. Я понял, что разговоры о рогатке — не случайность. Но я не знал, кто вы, до того проклятого крикетного матча.

— Да, это было неосторожностью с моей стороны. Но чертов Симмондс взбесил меня, засветив мячом в локоть. Так вас не обманул мой впечатляющий арест?

— Обманул, конечно. Я безоговорочно поверил в него и вознес самую искреннюю благодарность небесам, подумав, что спасся.

— Тогда что привело вас сегодня сюда?

— Мисс Митьярд. Она перехватила меня вчера вечером и сказала, что поначалу считала, будто Бредон и вы — одно и то же лицо, но теперь думает, что это не так, однако ничуть не сомневается, что Бредон выдаст меня, чтобы выгородить себя перед полицией, и посоветовала бежать, пока не поздно.

— Она так сказала? Мисс Митьярд? Вы хотите сказать, что она все знала?

— Не о «Нутраксе». Но она знала о Дине.

— Боже милостивый! — Тщеславие Уимзи было уязвлено. — Откуда, черт возьми, она-то могла узнать?

— Догадалась. Она сказала, что однажды заметила, как я смотрел на Дина, полагая, что меня никто не видит. И, вероятно, он сам ей о чем-то проговорился. Похоже, ей всегда казалось, что в его смерти есть нечто странное. По ее словам, она в любом случае не собиралась ни во что вмешиваться, но после вашего ареста решила, что из нас двоих вы — больший проходимец, чем я. Она могла смириться с тем, что лорд Питер Уимзи тайно проводит расследование в офисе, но не с тем, что мерзкий Бредон сделает донос, спасая свою шкуру. Странная женщина.

— Очень. Наверное, лучше будет сделать вид, что я ничего об этом не знаю. Похоже, она весьма равнодушно отнеслась к смерти коллеги.

— Да, вполне. Видите ли, она знала Дина. Однажды он пытался шантажировать и ее, кажется, по поводу любовной связи с каким-то мужчиной. Кто бы мог подумать, глядя на нее, правда? — наивно заметил Толбой. — По ее словам, там не было ничего серьезного, но старик Пим такого на дух не переносит и шарахнул бы по ней, как кузнечный молот.

— И что она предприняла? — заворожено спросил Уимзи.

— Сказала ему, пусть, мол, доносит и катится ко всем чертям. Жаль, что я не поступил так же. Уимзи, когда для меня все это кончится? Я невыносимо мучился… пытался сдаться сам… я… моя жена… ну почему меня не арестовали прежде, чем я это сделал?

— Они выжидали, — задумчиво ответил Уимзи, поскольку голову его одновременно занимали две мысли. — Видите ли, вы для полиции не так важны, как эта банда наркоторговцев. Если бы вас арестовали, они бы тут же затаились, а нам это было невыгодно. Боюсь, вы играли роль козленка на привязи, оставленного у капкана, чтобы заманить в него тигра.

На протяжении всей беседы Уимзи прислушивался, не зазвонит ли телефон: он ждал сообщения об успешном завершении операции. Как только аресты будут произведены и банда обезврежена, зловещий соглядатай, топтавшийся на улице, сделается безвредным. Спасая свою жизнь, он тут же исчезнет, и Толбой сможет спокойно уйти домой, что бы ни ждало его дальше. Но если он выйдет сейчас…

— Когда? — настойчиво вопрошал Толбой. — Когда?

— Сегодня вечером.

— Уимзи… вы были невероятно снисходительны ко мне… скажите… никакого выхода нет? Дело не во мне, а в моих жене и ребенке. На них всю жизнь будут указывать пальцем. Это так ужасно. Вы не могли бы дать мне двадцать четыре часа?

— Вас все равно задержат в любом порту.

— Если бы я был один, я бы сдался сам. Честное слово.

— Есть одна возможность.

— Я знаю. Я уже думал об этом… Так… — Он запнулся и вдруг расхохотался. — Так поступают выпускники привилегированных школ. Я… да… хорошо. Вряд ли это попадет на первые страницы газет. «Самоубийство старого дамблтонца» не бог весть какая новость. Неважно, все к черту! Мы докажем всем, что Дамблтон ничем не хуже Итона. Почему бы и нет?

— Дорогой мой, — произнес Уимзи, — выпейте. Ваше здоровье! — Он опорожнил свой бокал, поднялся и сказал: — Послушайте, думаю, есть еще один выход. Вам это не поможет, но для ваших жены и ребенка окажется спасением.

— Какой выход? — нетерпеливо воскликнул Толбой.

— Нет необходимости, чтобы кто-то что-то о вас узнал, и никто не узнает, если вы сделаете так, как я скажу.

— Господи, Уимзи! Что вы имеете в виду? Говорите же скорей. Я сделаю все.

— Но вас это не спасет.

— Это не важно. Говорите.

— Вы сейчас отправитесь домой, — сказал Уимзи. — Пешком, не слишком быстро и не оглядываясь.

Толбой уставился на него; кровь отхлынула у него от лица, даже губы побелели, как бумага.

— Думаю, я понял… Очень хорошо.

— Тогда поторопитесь, — сказал Уимзи и протянул ему руку. — Спокойной ночи и удачи вам.

— Спасибо. Спокойной ночи.

В окно Уимзи наблюдал, как он вышел из дома на Пикадилли и быстро пошел по направлению к Гайд-Парк-Корнер; от соседнего подъезда отделилась тень и тихо скользнула за ним.

— «… и отсюда к месту казни… и да помилует Бог вашу душу»^[391], — задумчиво процитировал он.

Полчаса спустя зазвонил телефон.

— Арестовали всю шайку, — бодрым голосом доложил Паркер. — Мы довели их до самого города. Как ты думаешь, в чем они везли товар? В одной из таких машин со шторками на всех окнах, под видом коммерческих образцов.

— Значит, там они его и расфасовывали?

— Да. Мы проследили за нашим человеком до «Коршуна»; потом накрыли катер и машину и стали наблюдать за пабом, а там уж птички одна за другой попали в наши сети. Все прошло идеально. Без единой заминки. Да, кстати, знаешь, какой у них был пароль? Можно было догадаться, что он имеет отношение к «Нутраксу». У некоторых была газета «Морнинг стар», свернутая рекламой «Нутракса» наружу, некоторые просто упоминали «Нутракс» для нервов» в разговоре. У одного парня из кармана торчал флакон «Нутракса», у другого он значился в списке покупок и так далее. Проще простого, правда?

— Теперь понятно, почему они приняли Гектора Панчона за своего.

— Гектора?.. Ах, газетчика. Да. Должно быть, у него был с собой экземпляр «Морнинг стар». Каммингса мы тоже, конечно, взяли. На самом деле он-то и оказался режиссером всего этого представления. Как только мы его повязали, он выболтал все, паршивый ублюдок. Врач, толкнувший Маунтджоя под поезд, тоже из их банды, мы получили о нем исчерпывающую информацию, а также выяснили, где искать долю Маунтджоя. У него где-то есть банковская ячейка, и мне кажется, я знаю, где хранится ключ от нее: у Маунтджоя, упокой, Господи, его душу, была женщина в Майда-Вейле^[392]. В общем, все прошло очень успешно. Теперь нам осталось только граблями подгрести к куче твоего убийцу, как его там, и в саду будет наведен полный порядок.

— Порядок, — повторил Уимзи с ноткой горечи в голосе. — Полный порядок.

— В чем дело? Ты чем-то недоволен? Подожди немного, я скоро закончу тут, и мы с тобой отправимся куда-нибудь отпраздновать.

— Не сегодня, — ответил Уимзи. — Сегодня у меня нет настроения праздновать.

Глава 21 Дэс покидает агентство Пима

— Итак, как видите, — сказал Уимзи мистеру Пиму, — если мы будем осторожны, эта часть истории никогда не попадет в газеты, и в этом нет необходимости. У нас и без нее полно улик против Каммингса, так что незачем вовлекать общественность в сугубо частные подробности их системы распространения.

— Слава богу! — обрадовался мистер Пим. — Это означало бы гибель агентства. Как мне удалось пережить прошлую неделю, сам не знаю. Полагаю, теперь вы уйдете от нас?

— Боюсь, что да.

— Жаль. У вас врожденный талант рекламщика. Надеюсь, вам доставит удовольствие увидеть, как ваш рекламный проект «Уиффлет» воплотится в жизнь.

— Великолепно! Я тут же начну собирать купоны.

— Только представьте! — сказала мисс Росситер. — Обвинение отозвано.

— А я всегда говорила, что мистер Бредон — душка, — возликовала мисс Партон. — Разумеется, настоящим убийцей был один из тех ужасных наркоторговцев. Это куда правдоподобней. Я сразу так и сказала.

— Я не слышу вас, дорогая, — слукавила мисс Росситер. — Так я спрашиваю, мисс Митьярд, вы видели новости? Читали, что с нашего мистера Бредона сняты все обвинения и что он никогда никого не убивал?

— Я не только читала, — ответила мисс Митьярд, — я видела самого мистера Бредона.

— Не может быть! Где?

— Здесь.

— Вы шутите!

— И он не мистер Бредон, а лорд Питер Уимзи.

— Что?!

Лорд Питер просунул свой длинный нос в дверь.

— Мне не показалось, что я слышал свое имя?

— Не показалось. Она говорит, что вы — лорд Питер Уимзи.

— Совершенно верно.

— Тогда что вы тут делали?

— Я поступил сюда на спор, — без зазрения совести солгал его светлость. — Один из моих друзей поставил десять против одного, что я не смогу в течение месяца сам зарабатывать себе на жизнь. Но я смог, не правда ли? Не угостите ли меня чашечкой кофе?

Они были счастливы дать ему все, чего бы он ни пожелал.

— Кстати, — спросила мисс Росситер, когда суматоха немного улеглась, — слышали ли вы о нашем несчастном мистере Толбое?

— Да. Бедняга.

— Убит по дороге домой. Как это чудовищно! Бедная миссис Толбой осталась одна с маленьким ребенком — просто ужас! Бог знает, на что они теперь будут жить, потому что… Да, кстати, пока вы здесь, не сдадите ли шиллинг на венок? Вы теперь, конечно, уйдете из агентства, но, надеюсь, не откажетесь поучаствовать?

— Да, с удовольствием. Вот, возьмите, пожалуйста, шиллинг.

— Большое спасибо. И еще: у мистера Уиллиса скоро свадьба. Вы знали, что он женится?

— Нет, не знал. Похоже, все самое интересное случается в мое отсутствие. На ком же он женится?

— На Памеле Дин.

— О, хорошее дело. Да, конечно. Сколько на Уиллиса?

— Ну, большинство сдает по два. Если вы захотите присоединиться…

— Думаю, я могу позволить себе два шиллинга. Кстати, а что мы дарим?

— Ну, вообще-то тут шли довольно серьезные споры, — сказала мисс Росситер. — Его отдел настаивает на часах, но миссис Джонсон и мистер Барроу отделились и купили супницу с электрическим подогревом — ужасная глупость, потому что, я уверена, она молодым никогда не пригодится. В любом случае, мистер Уиллис — сотрудник отдела текстовой рекламы, и мы имеем право сказать свое слово. Как вы думаете? Так что будет два подарка: от агентства в целом супница, а от отдела — другой. Боюсь только, что мы не потянем часы с боем, потому что неловко просить у людей больше двух шиллингов, хотя Хэнки и Армстронг любезно дали по полфунта каждый.

— Я, пожалуй, тоже дам полфунта.

— О нет, — воскликнула мисс Росситер, — вы, конечно, сущий ангел, но это несправедливо.

— Это очень даже справедливо, — ответил Уимзи. — Есть весьма веские причины, по которым мне следует внести больше других на свадебный подарок мистеру Уиллису.

— Вот как? Мне казалось, вы с ним не очень-то ладили. Простите, если, как обычно, проявила бестактность. Но если вы уверены… Ох, какая же я дура, забыла: раз вы лорд Питер Уимзи, вы просто сказочно богаты, не так ли?

— Ну, более-менее, — признался Уимзи. — Пирожное к чаю позволить себе могу.

С мисс Митьярд он поговорил отдельно, когда они уже вышли в коридор.

— Поверьте, мне жаль, — сказал он.

Она пожала своими угловатыми плечами.

— В этом нет вашей вины. В жизни все время происходят какие-то события. Вы — из тех, кто ими управляет, я же предпочитаю не вмешиваться. Должны быть и те, и другие.

— Вероятно, ваш образ поведения мудрее и милосердней.

— Нет. Я избегаю ответственности, вот и все. Просто пускаю все на самотек. Не даю себе труда вмешиваться. Но не виню тех, кто вмешивается. По-своему они меня даже восхищают. Они что-то делают, пусть даже зло. Такие, как я, не делают ничего. Мы эксплуатируем глупость других людей, берем деньги и насмехаемся над их глупостью. Это не может вызывать восхищения. Неважно. Ладно, вам, наверное, пора. А мне нужно придумать новую серию для «Сопо». «День «Сопо» — это день кино. Пусть прачечные разорятся, пока вы сидите в кинотеатре». Гадость! Надувательство! И за это мне платят десять фунтов в неделю. И тем не менее, если мы не будем делать свое дело, что станет с торговлей в этой стране? Приходится рекламировать.

В коридор быстрым шагом вышел мистер Хэнкин.

— Итак, вы покидаете нас, мистер Бредон? Впрочем, теперь я понимаю: мы высиживали кукушку в своем гнезде.

— Все не так плохо, сэр. Я оставляю после себя несколько новых птенцов.

Мисс Митьярд тихо испарилась, а мистер Хэнкин продолжил:

— Очень печальная история. Мистер Пим чрезвычайно благодарен вам за сдержанность, которую вы проявили. Надеюсь, вы не откажетесь как-нибудь пообедать со мной. Что у вас, мистер Смейл?

— Простите, сэр — это насчет витринной рекламы «Зеленых пастбищ», — сказал подошедший мистер Смейл.

Уимзи направился к выходу, машинально обмениваясь по дороге рукопожатиями и прощальными словами. В нижнем вестибюле он нашел ожидавшего лифт Рыжего с кучей пакетов в руках.

— Ну, Рыжий, — сказал Уимзи, — я ухожу.

— Ох, сэр!

— Между прочим, твоя рогатка все еще у меня.

— Если можно, сэр, я хотел бы, чтобы она у вас и осталась. Видите ли, сэр… — Рыжего переполняли самые разные эмоции. — Если бы она снова оказалась у меня, я мог бы — не специально — проговориться кому-нибудь из ребят насчет нее. Ну что, мол, она историческая. Ведь так, сэр?

— Ты прав. — Уимзи понимал, какое это было бы искушение для мальчика. Не у каждого заимствуют рогатку, чтобы совершить убийство. — Хорошо, я оставлю ее у себя, и большое спасибо тебе за помощь. Послушай, я хочу дать тебе кое-что взамен. Что бы ты предпочел: модель аэроплана или ножницы, которыми стюард «Нэнси Белл» заколол капитана и старшего стюарда?^[393]

— О-о-о, сэр! А на ножницах есть следы?

— Да, Рыжий. Подлинные пятна крови.

— Тогда, сэр, я бы хотел получить ножницы.

— Ты их получишь.

— Большое спасибо, сэр.

— И ты не должен никогда никому говорить ни слова о том, что знаешь.

— Ни за что, даже если меня будут жарить живьем, сэр.

— Молодец. До свидания, Рыжий.

— До свидания, сэр.

Уимзи вышел на Саутгемптон-роу. Впереди тянулся длинный ряд рекламных щитов. На огромном плакате, расположенном в центре, разными цветами пульсировала надпись:

«НУТРАКС» ДЛЯ НЕРВОВ

На соседний щит рабочий с ведром и длиной щеткой наклеивал, постепенно разворачивая, еще более впечатляющий плакат в сине-желтых тонах:

ВЫ УЖЕ СТАЛИ УИФФЛЕРОМ?

ЕСЛИ НЕТ, ТО ПОЧЕМУ?

Мимо проехал автобус с длинной рекламой на борту:

УИФФЛИТЕ ПО ВСЕЙ БРИТАНИИ!

Грандиозная рекламная кампания началась. Уимзи созерцал плоды своей работы в некотором изумлении. Несколькими пустыми словами, написанными на листке бумаги, он затронул жизни миллионов людей. Двое прохожих остановились, глазея на плакат.

— Что значит «уиффлите», Альф?

— Не знаю. Какой-то рекламный трюк. Может, это от сигарет?

— А, «Уиффлет»?

— Наверное.

— Удивительно, как они все это придумывают? И что это вообще значит?

— Бог его знает. Давай купим пачку и посмотрим.

— Давай. Не возражаю.

Они пошли дальше.

Расскажите Англии. Расскажите всему миру. Ешьте больше овсянки. Позаботьтесь о своем лице. Больше никаких войн. Чистите обувь гуталином «Сияние». Спрашивайте у своего бакалейщика. Дети обожают «Лаксамолт». Приготовьтесь к встрече с Вашим Богом. Пиво «Банг» — лучшее. Попробуйте сосиски «Догзбоди». Сдувайте пыль со «Свистом». Дайте им «Хрустяшки». Супы «Снагсбери» — идеальны для солдат. «Морнинг стар» — все еще лучшая газета. Голосуйте за Панкина и защитите свои доходы. «Снаффо» — хватит чихать. Промойте почки «Шипучкой». Прочистите канализационные трубы «Санфектом». Носите белье из овечьей шерсти. Пилюли «Поппаз» взбодрят вас враз. Проуиффлите себе дорогу к богатству…

Рекламируйте — или разоряйтесь.

Неприятности в клубе «Беллона»

Глава 1 Старик-моховик

— Эй, Уимзи, что вы, собственно, забыли в этом морге? — вопросил капитан Фентиман, отбрасывая «Ивнинг бэннер» с таким видом, словно избавился от обременительной обязанности.

— Я бы подобрал иное название, — любезно откликнулся Уимзи. — Ну, в крайнем случае, похоронное бюро. Вы только гляньте на мрамор. Только гляньте на меблировку. И на пальмы, и на нагую бронзовую девственницу в углу.

— Ага, и на покойничков тоже. В этом месте в голову так и лезет тот старый анекдот из «Панча»: да вы его знаете! «Официант, уберите лорда Как-Его-Там, он уже два дня как помер». Вы посмотрите на старика Ормсби: храпит, как гиппопотам. Посмотрите на моего почтенного дедулю: каждое утро в десять плетется сюда, занимает кресло у камина, разворачивает «Морнинг пост» и до вечера превращается в предмет обстановки. Вот ведь бедолага! Страшно подумать, что в один прекрасный день и я стану таким же. Право, лучше бы уж фрицы меня ухлопали заодно с остальными. Выжил — а ради чего? Что пить будете?

— Сухой мартини, — заказал Уимзи. — А вам? Два сухих мартини, Фред, будьте так добры. Бодритесь, друг мой. Вся эта катавасия с Днем перемирия^[394] действует вам на нервы, не так ли? Я, например, твердо убежден, что большинство из нас только порадовались бы возможности отмежеваться от этой общественной истерии, если бы треклятые газеты не поднимали шум до небес. Впрочем, нехорошо так говорить. Стоит мне чуточку повысить голос — тут-то меня из клуба и вышвырнут!

— Вас и так вышвырнут, даже к словам не прислушиваясь, — мрачно предрек Фентиман. — Так что вы все-таки здесь делаете?

— Жду полковника Марчбэнкса, — пояснил Уимзи. — Ну, за ваше здоровье!

— Вы с ним ужинаете?

— Да.

Фентиман сдержанно кивнул. Он знал, что Марчбэнкс-младший погиб в сражении на Высоте 60^[395] и что полковник Марчбэнкс имел обыкновение в День перемирия приглашать близких друзей сына на скромный неофициальный ужин.

— Ничего не имею против старины Марчбэнкса, — проговорил он, помолчав. — Славный малый, что и говорить.

Уимзи наклонил голову в знак согласия.

— А у вас как дела? — полюбопытствовал он.

— Паршиво, как всегда. В брюхе сущая свистопляска, и в кармане ни пенни. Ну и на кой черт все это сдалось, а, Уимзи? Человек сражается за свою страну, сжигает себе нутро, наглотавшись газов, теряет работу, и все, что получает взамен — это привилегию раз в год промаршировать мимо Кенотафа^[396] да платить четыре шиллинга на фунт подоходного налога. С Шейлой тоже неладно: изводит себя работой, бедняжка. Слов нет, до чего мерзко: чтобы мужчина, да сидел на шее у жены! Да только я в себе не волен. Хворь разыграется — и прости-прощай, работа! Деньги… до войны я о деньгах и не задумывался, а вот сейчас, клянусь вам, пойду на любое преступление, глазом не моргнув, лишь бы обзавестись приличным доходом.

Возбужденный голос Фентимана сорвался на крик. До глубины души шокированный ветеран, до сих пор прятавшийся в соседнем кресле, выставил тощую голову на манер черепахи и по-гадючьи прошипел: «Ш-ш-ш!»

— Я бы не рекомендовал, — беспечно бросил Уимзи. — Преступление — труд квалифицированный, знаете ли. Даже относительный болван вроде меня запросто выследит любителя-Мориарти. Если вы задумали нацепить фальшивые усы и шмякнуть по башке какого-нибудь там миллионера, так лучше не надо. Эта ваша отвратительная привычка докуривать сигарету до последнего миллиметра везде вас выдаст. Мне останется только прийти с увеличительным стеклом и штангенциркулем, чтобы сказать: «Преступник — мой дорогой старый друг Джордж Фентиман. Арестуйте этого человека!» Возможно, вам в это слабо верится, но я, не колеблясь, принесу в жертву ближайших и дражайших, лишь бы подлизаться к полиции да угодить в газетную заметку.

Фентиман рассмеялся и загасил пресловутый окурок в ближайшей пепельнице.

— Странно, что кому-то еще приходит в голову искать вашего общества, — поддразнил он. В голосе капитана уже не слышалось ни горечи, ни нервозности; он и впрямь заметно развеселился.

— Никто бы и не искал, — отозвался Уимзи, — просто люди думают, я слишком хорошо обеспечен, чтобы еще и мозги работали. Все равно как услышать, что граф Такой-То играет главную роль в новой пьесе. Каждый почитает само собою разумеющимся, что актер из него никакой. Я открою вам свою тайну. Все расследования выполняет за меня «негр» за три фунта в неделю, в то время как я любуюсь на свое имя в газетных заголовках да прохлаждаюсь со знаменитыми журналистами в «Савое».

— Занятный вы человек, Уимзи, — протянул Фентиман. — Остроумия вы напрочь лишены, зато вам присуща этакая нарочитая шутливость, что наводит на мысль о средней руки мюзик-холле.

— Это только самозащита первоклассного интеллекта от всевластия личности, — отмахнулся Уимзи. — Но послушайте, мне очень жаль, что с Шейлой неладно. Не сочтите за обиду, старина, но почему вы мне не позволите…

— Чертовски великодушно с вашей стороны, — отозвался Фентиман, — но мне бы не хотелось. Честное слово, у меня нет ни малейшего шанса с вами расплатиться, а я еще не дошел до предела…

— А вот и полковник Марчбэнкс, — прервал его Уимзи. — Договорим в другой раз, ладно? Добрый вечер, полковник.

— Приветствую вас, Питер. Приветствую, Фентиман. Славный денек выдался. Нет… никаких коктейлей, спасибо. Храню верность виски. Извините великодушно, что заставил вас дожидаться; но я задержался наверху поболтать с беднягой Грейнджером. Боюсь, ему совсем плохо. Между нами: Пенберти уверен, что бедняга и до весны не дотянет. Наш Пенберти — большая умница; право, старик только его заботами и жив, с такими-то легкими! Ну, что ж… в конце концов, все там будем. Бог ты мой, Фентиман, да это же ваш дед! Еще одно из чудес Пенберти. Ему, небось, никак не меньше девяноста. Вы меня извините на минуточку? Пойду поговорю с ним.

Уимзи проводил взглядом бодрого старика, что пересек просторную курительную комнату, то и дело останавливаясь и обмениваясь приветствиями с членами клуба «Беллона». Перед огромным очагом высилось огромное кресло с завитушками в викторианском стиле. Пара тощих голеней да аккуратно застегнутые на пуговички туфли, возлежащие на табуреточке: вот и все, что открывалось взгляду от генерала Фентимана.

— Странно, не правда ли, — пробормотал его внук, — только представьте себе, что для нашего старика-моховика Крым и по сей день ассоциируется с той самой войной, а к началу разборок с бурами он был уже слишком стар, чтобы воевать. Офицерский патент он получил в семнадцать, знаете ли, был ранен при Маджубе…

Фентиман умолк. Уимзи к собеседнику не прислушивался: он по-прежнему не сводил глаз с полковника Марчбэнкса.

Полковник возвратился к ним, ступая неслышно и четко. Уимзи поднялся ему навстречу.

— Послушайте, Питер, — проговорил полковник. Его добродушное лицо омрачилось тревогой. — Вы не подойдете сюда на минутку? Боюсь, произошло нечто крайне неприятное.

Фентиман оглянулся — и что-то в манере этих двоих заставило капитана встать и последовать за ними к огню.

Уимзи склонился над генералом Фентиманом и осторожно вытащил «Морнинг пост» из узловатых пальцев, стиснутых над тощей грудью. Он коснулся плеча, просунул руку под седую голову, склоненную на сторону. Полковник встревоженно наблюдал за ним. Затем мгновенным рывком Уимзи приподнял недвижное тело. Оно подалось целиком и сразу, окоченелое и застывшее, точно деревянная кукла.

Фентиман расхохотался. Горло его вибрировало: взрывы истерического смеха следовали один за другим. Беллонианцы, до глубины души шокированные неподобающим шумом, со скрипом поднимались на подагрические ноги, выбираясь из своих углов.

— Заберите его! — объявил Фентиман. — Заберите. Он вот уже два дня как помер! И вы тоже! И я! Все мы скончались, сами того не заметив!

Глава 2 Дама вне игры

Трудно сказать, которое из событий явилось для старейших членов клуба «Беллона» более неприятным: гротескная смерть генерала Фентимана прямо-таки посреди зала или в высшей степени непристойный приступ неврастении у его внука. Не возмущались лишь те, что помоложе: они слишком много знали. Дик Чаллонер — в дружеском кругу известный как Чаллонер Луженое Пузико, благодаря тому, что обзавелся дополнительной запчастью после второй битвы при Сомме, — увел задыхающегося Фентимана в пустую библиотеку пропустить глоток-другой для подкрепления. Примчался секретарь клуба, в рубашке от парадного костюма и в брюках, на щеках его досыхала мыльная пена. Один-единственный взгляд — и он отослал взволнованного официанта проверить, не ушел ли еще доктор Пенберти. Полковник Марчбэнкс благоговейно накрыл застывшее лицо огромным шелковым платком и тихонько отошел в сторону. Вдоль коврика перед камином рядком выстроились озадаченные, растерянные беллонианцы. С каждой минутой круг разрастался, пополняясь свежими поступлениями: новоприбывших вести застигали еще в холле. Из буфета подоспело еще несколько человек. «Что? Старина Фентиман? — восклицали они. — Боже, боже, что вы говорите! Вот бедолага! Верно, сердце не выдержало». И они тушили сигары и сигареты и оставались тут же: уходить никому не хотелось.

Доктор Пенберти как раз переодевался к праздничному ужину. Он поспешно сбежал вниз: застали его, собственно говоря, ровно в тот момент, когда он уже собирался уходить в ресторан: шелковый цилиндр сдвинут на затылок, плащ и кашне небрежно распахнуты на груди. То был худой, смуглый человек с резкими манерами, отличающими офицера медицинской службы от эскулапа, практикующего в Уэст-Энде. Собравшиеся у огня расступились, пропуская его вперед: все, кроме Уимзи, который бестолково мыкался у громадного кресла, беспомощно глядя на покойника.

Пенберти опытной рукой ощупал шею, запястья, коленные суставы.

— Умер несколько часов назад, — отрывисто бросил он. — Трупное окоченение вполне развилось — и уже сходит. — В качестве иллюстрации он качнул ногу покойного: нога свободно болталась в колене. — Я этого ждал. Сердце никуда не годилось. Сдать могло в любой момент. Кто-нибудь сегодня с ним разговаривал?

Доктор Пенберти обвел комнату вопрошающим взглядом.

— Я его тут видел после ланча, — заявил один. — Но заговаривать не заговаривал.

— Я думал, он спит, — подхватил второй.

Никто так и не припомнил, чтобы сам беседовал с покойным. Все так привыкли видеть старика Фентимана мирно дремлющим у огня!

— Ладно, пустое, — махнул рукой доктор. — Сколько сейчас времени? Семь? — Он спешно подсчитал что-то в уме. — Скажем, пять часов на то, чтобы наступило трупное окоченение… похоже, развилось оно очень быстро… он, должно быть, пришел в клуб в обычное время, уселся в кресло, да тут же и умер.

— Он всегда ходит пешком от Довер-стрит, — встрял преклонных лет беллонианец. — А я ведь говорил ему, что в его возрасте такие нагрузки противопоказаны! Да вы меня слышали, Ормсби.

— Да, да, несомненно, — подтвердил багроволицый Ормсби. — Боже мой, разумеется, бесспорно!

— Ну что ж, тут уже ничем не поможешь, — проговорил доктор. — Скончался во сне. Здесь найдется пустая спальня, куда бы его перенести, Кульер?

— Да, безусловно, — отозвался секретарь. — Джеймс, сбегай ко мне в офис за ключом от шестнадцатого номера да скажи, чтобы кровать приготовили. Я так полагаю… когда трупное окоченение сойдет, мы сможем… э, доктор?

— Ну, конечно, вы сможете сделать все, что полагается. Я пришлю нужных людей обрядить покойника. И надо бы известить родственников; только лучше им не приезжать до тех пор, пока мы не приведем его в пристойный вид.

— Капитан Фентиман уже знает, — возразил полковник Марчбэнкс. — А майор Фентиман остановился здесь же, в клубе; он вот-вот появится. Кажется, есть еще сестра…

— Да, старушка леди Дормер, — подтвердил Пенберти, — она живет тут поблизости, на Портмэн-сквер. Они вот уже много лет друг с другом не разговаривали. И все-таки, наверное, сообщить ей нужно.

— Я позвоню, — вызвался полковник. — Нельзя оставлять это дело на капитана Фентимана, беднягу сейчас лучше не трогать. Вы уж на него взгляните, доктор, когда здесь закончите. Очередной приступ — нервы, знаете ли.

— Хорошо, взгляну. Что, Кульер, спальня готова? Так понесли! Не возьмется ли кто-нибудь за плечи… нет, только не вы, Кульер, — ибо у секретаря осталась лишь одна здоровая рука, — Лорд Питер… да, спасибо… поднимайте осторожнее.

Уимзи просунул длинные, сильные руки под негнущиеся локти, доктор взялся за ноги; тело понесли. Все это напоминало гротескное, жутковатое шествие в день Гая Фокса: сгорбленный, жалкий манекен беспомощно болтался в воздухе из стороны в сторону, усиливая впечатление.

Дверь за ними закрылась, и напряжение ощутимо схлынуло. Кружок распался на группы. Кто-то закурил. Тиранка планеты, выжившая из ума Смерть, на мгновение поднесла к глазам присутствующих свое тусклое зеркало, показывая неотвратимое будущее. И снова убрала его. Неприятность минула. Вот ведь повезло, что Пенберти — домашний доктор покойного. Пенберти знает, что к чему. И свидетельство о смерти выдаст. Никакого дознания. Никаких неудобств. Члены клуба «Беллона» могут отправляться на ужин.

Полковник Марчбэнкс направился к дальней двери, ведущей в библиотеку. В тесной передней между двумя комнатами находилась удобная телефонная кабинка для тех членов клуба, что не стремились вещать на публику в вестибюле.

— Эй, полковник! Не туда! Этот аппарат не работает, — сообщил беллонианец по имени Уэзеридж, провожая его взглядом. — Возмутительно, вот как я это называю. Не далее как нынче утром я собрался было позвонить… о, гляньте-ка! — записку уже сняли. Похоже, все опять в порядке. Сообщать надо, вот что я вам скажу!

Полковник Марчбэнкс сделал вид, что не расслышал. Уэзеридж считался клубным ворчуном, выделяясь даже на фоне этого сообщества доктринеров, страдающих расстройством пищеварения. Он вечно грозился нажаловаться комитету, изводил секретаря и на собратьев по клубу оказывал неизменный эффект застрявшей в пресловутом месте занозы. Все еще ворча, он возвратился к креслу и вечерней газете, а полковник вошел в телефонную кабинку и попросил соединить его с особняком леди Дормер на Портмэн-сквер.

Очень скоро он уже спустился в вестибюль через библиотеку и в самом низу лестницы столкнулся с Пенберти и Уимзи.

— Вы уже известили леди Дормер? — полюбопытствовал Уимзи.

— Леди Дормер умерла, — сообщил полковник. — Горничная говорит, что она мирно скончалась нынче утром в половине одиннадцатого.

Глава 3 На любовь закона нет

Спустя десять дней после этого примечательного Дня перемирия лорд Питер Уимзи сидел у себя в библиотеке, почитывая редкую рукопись: Юстиниан, четырнадцатый век. Книга доставляла ему тем большее удовольствие, что была в изобилии снабжена иллюстрациями сепией: рисунки отличались деликатнейшей утонченностью, сюжет — не всегда. Тут же, на столике, под рукою стоял графин бесценного старого портвейна. Время от времени Уимзи подогревал свой интерес глоточком-другим, задумчиво поджимая губы и неспешно смакуя ароматный привкус.

Раздался звонок в дверь. Его светлость воскликнул: «О, черт!» — и, навострив уши, прислушался к голосу незваного гостя. И, очевидно, остался доволен результатом, поскольку захлопнул Юстиниана и, едва открылась дверь, изобразил гостеприимную улыбку.

— Мистер Мерблз, милорд.

Вошедший, маленький, преклонных лет джентльмен настолько соответствовал типу семейного адвоката, что и характер его не содержал в себе ровным счетом ничего примечательного, если не считать беспредельного добросердечия да слабости к мятным таблеткам от изжоги.

— Надеюсь, я вас не побеспокоил, лорд Питер?

— Нет, сэр, боже сохрани. Всегда рад вас видеть. Бантер, бокал мистеру Мерблзу. Счастлив, что вы зашли, сэр. «Кокберн» восьмидесятого года в компании и пить приятнее: в понимающей компании, я имею в виду. Знавал я некогда парня, который осквернял сей божественный напиток трихинопольской сигарой. Больше его не приглашали. Восемь месяцев спустя он пустил себе пулю в лоб. Не стану утверждать, что именно из-за этого. Но ему самой судьбой назначено было плохо кончить, э?

— Вы меня ужасаете, — серьезно возразил мистер Мерблз. — Много повидал я людей, приговоренных к виселице за преступления, которым, тем не менее, сочувствовал всей душой. Спасибо, Бантер, спасибо. У вас все в порядке, надеюсь?

— На здоровье не жалуюсь, вашими заботами, сэр.

— Отлично, отлично! Много ли нафотографировали за последнее время?

— Кое-что, сэр. Но лишь изобразительного плана, да простится мне такое выражение. Вкриминологическом материале, сэр, последнее время наблюдается удручающая недостача.

— Возможно, мистер Мерблз нас чем-нибудь порадует, — предположил Уимзи.

— Нет, — возразил мистер Мерблз, поднося портвейн к носу и слегка встряхивая бокал, чтобы всколыхнуть благоуханные пары. — Нет, не могу сказать, что так; не совсем. Не стану скрывать, что пришел в надежде воспользоваться вашими натренированными склонностями к наблюдению и дедукции, но боюсь… то есть уповаю… собственно говоря, нимало не сомневаюсь в том, что никаких осложнений сомнительного свойства тут нет. Дело в том, что, — продолжил он, в то время как за Бантером закрылась дверь, — возник любопытный вопрос касательно трагической смерти генерала Фентимана в клубе «Беллона», свидетелем которой, я так понимаю, вы стали.

— Если вы это понимаете, Мерблз, — молвил его светлость загадочно, — вы понимаете на порядок больше меня. Я не был свидетелем смерти; я был свидетелем обнаружения смерти, а от одного до другого дорожка долгая!

— Насколько долгая? — нетерпеливо подхватил мистер Мерблз. — Именно это я и пытаюсь выяснить.

— Вы очень любознательны, — отметил Уимзи. — Думаю, было бы лучше… — Он поднял бокал и задумчиво наклонил его, наблюдая, как вино тоненькими лепестками змеится от края к ножке. — Было бы лучше, если бы вы мне рассказали в точности, что желаете узнать… и почему. В конце концов… я член клуба… главным образом, конечно, семейные связи… но уж что есть, то есть.

Мистер Мерблз резко вскинул глаза, но Уимзи, казалось, целиком сосредоточил внимание на портвейне.

— Именно, — отозвался адвокат. — Хорошо же. Вот вам факты. У генерала Фентимана, как вам известно, была сестра, Фелисити, двенадцатью годами его младше. В девичестве она отличалась редкой красотой и своеволием, и составила бы блестящую партию, если бы не одно досадное обстоятельство: Фентиманы, при всем своем изобилии знатных предков, изобилием денег похвастаться не могли. Как было принято в те времена, все наличные средства ушли на образование сына, на то, чтобы купить ему офицерский патент в первоклассный полк, и на то, чтобы содержать его в полку с роскошью, якобы подобающей представителю семьи Фентиманов. В результате на приданое Фелисити не осталось ни пенни, а шестьдесят лет назад для молодой женщины это было едва ли не равносильно катастрофе.

Ну, так вот: Фелисити надоело разъезжать с визитами в штопаных-перештопаных муслинах и в перчатках, не раз побывавших в чистке, — и у нее достало духа воспротивиться неутомимым проискам матери по части сватовства. Нашелся один кошмарный, дряхлый старик-виконт, изъеденный недугами и развратом, который охотно доковылял бы до алтаря с прелестным юным созданием восемнадцати лет от роду, и, стыдно сказать, отец и мать девушки из кожи вон лезли, чтобы заставить ее принять это безобразное предложение. Объявили о помолвке, назначили день свадьбы, и вдруг, к вящему ужасу всего семейства, однажды утром Фелисити невозмутимо сообщила, что вышла пройтись перед завтраком — и сочеталась браком, — с абсолютно неприличной поспешностью и скрытностью, — с неким господином средних лет по имени Дормер, — человеком исключительной честности, богатым, как Крез, и, — о ужас! — преуспевающим фабрикантом. Пуговицы, вы представляете? — из папье-маше или чего-то в этом роде, с запатентованной неломающейся ножкой, — вот позорное прошлое, с которым породнилась эта юная викторианская упрямица!

Естественно, разразился страшный скандал, и родители употребили все свои силы на то, чтобы расторгнуть ненавистный брак: ведь Фелисити еще не достигла совершеннолетия. Но Фелисити весьма успешно опрокинула их планы, тайком выбралась из спальни — боюсь, что спустилась вниз по лестнице в сад за домом, невзирая на кринолин и прочее, — и сбежала вместе с мужем. После чего, видя, что худшее уже произошло, — а Дормер, человек действия, времени не терял, так что очень скоро жена его оказалась «в интересном положении», — старики волей-неволей вынуждены были сделать хорошую мину при плохой игре — в лучших викторианских традициях. То есть они дали согласие на брак, переслали дочкины вещи на ее новый адрес в Манчестере — и запретили ослушнице осквернять порог отчего дома.

— Вот и правильно, — пробурчал Уимзи. — Я вот ни за что не стану родителем. Современные манеры и распад добрых старых традиций просто-таки на корню загубили этот бизнес. Я намерен положить жизнь и состояние на пользу исследований, призванных открыть наилучший способ производить представителей рода людского из яиц — пристойно и ненавязчиво. Тяжкое бремя родительской ответственности примет на себя инкубатор.

— Я — против, — отозвался мистер Мерблз. — Моя профессия процветает в основном за счет домашних дрязг. Но продолжим. Молодой Артур Фентиман, похоже, разделял семейные взгляды. Появление пуговичного зятя он воспринял с величайшим отвращением, а шуточки однополчан никоим образом не улучшили его отношения к сестре. Он стал непробиваемым профессиональным военным, загрубел до времени и упрямо отказывался признавать существование кого-то там по имени Дормер. Имейте в виду, офицером он был вполне достойным, и с головой ушел в армейскую жизнь. В должный срок он сочетался браком — не слишком удачно, поскольку претендовать на особу титулованную не позволяли средства, а опозорить себя, женившись на деньгах, по примеру этой ужасной Фелисити, он не желал. Так что он сделал предложение подходящей дворяночке с несколькими тысячами фунтов. Она умерла (думаю, основной причиной послужило то, что супруг с армейской регулярностью навязывал ей исполнение материнских функций), оставив многочисленное, но тщедушное потомство. Из всех детей до зрелых лет дожил лишь отец обоих знакомых вам Фентиманов — майора Роберта и капитана Джорджа Фентимана.

— Роберта я плохо знаю, — возразил Уимзи, — хотя встречался. Душа нараспашку и все такое — типичный военный.

— О да, Фентиман до мозга костей! А вот бедняга Джордж уродился болезненным — верно, в бабку пошел.

— Нервы пошаливают, это да, — отозвался Уимзи, который лучше старика-адвоката знал, что за духовная и физическая пытка выпала на долю Джорджа Фентимана. Война тяжко отразилась на натурах творческих, волею судьбы оказавшихся на ответственных постах. — Но он, знаете ли, газов наглотался, и все такое, — добавил его светлость, словно извиняясь.

— Правда ваша, — согласился мистер Мерблз. — Роберт, как вы знаете, не женат и пока еще в отставку не вышел. Богатеем его не назовешь: ни у кого из Фентиманов отродясь пенни за душою не водилось, как в наши дни говорят; но живет он неплохо. А Джордж…

— Бедный старина Джордж! Ладно-ладно, сэр, не нужно мне про него рассказывать. Обычная история. Приличная работа — необдуманный, скоропалительный брак — в 1914 году все бросает и уходит на фронт — демобилизован по инвалидности — работа, здоровье, деньги канули в никуда — жена-героиня поддерживает огонь в очаге — общее ощущение беспросветности. Не будем бередить старые раны. Все и без слов понятно.

— Верно, не стоит о грустном. Отец их, разумеется, скончался, и еще десять дней назад из старшего поколения Фентиманов в живых оставалось только двое. Старик-генерал жил на небольшой постоянный доход, унаследованный им от жены, и на офицерскую пенсию. У него была холостяцкая квартирка на Довер-стрит и слуга преклонных лет; по сути дела, в клубе «Беллона» он дневал и ночевал. Плюс его сестра Фелисити.

— Но как же она стала леди Дормер?

— А вот здесь мы дошли до интересного момента. Генри Дормер…

— Пуговичник?

— Пуговичник. Он несказанно разбогател — по сути дела, настолько, что смог оказать финансовую поддержку неким высокопоставленным лицам, от упоминания коих лучше воздержаться. И вот, со временем, принимая во внимание его великие заслуги перед нацией — в списке награждений оговоренные несколько расплывчато, — он стал сэром Генри Дормером, баронетом. Его единственная дочка умерла, других детей не предвиделось, так что почему бы и не даровать ему титул, в награду за все его труды праведные?

— Экая вы язва, — заметил Уимзи. — Ни тебе почтения, ни доверчивого простодушия, ничего такого! А законники попадают на небеса?

— По этому вопросу я информацией не располагаю, — сухо отозвался мистер Мерблз. — Леди Дормер…

— А во всех прочих отношениях брак сложился удачно? — полюбопытствовал Уимзи.

— Брак, насколько я знаю, оказался на редкость счастливым, — отвечал адвокат, — обстоятельство в известном смысле досадное, поскольку решительно зачеркивало для нее возможность когда-либо воссоединиться с родственниками. Леди Дормер — превосходная женщина, натура щедрая и великодушная, — то и дело предпринимала попытки примирения, но генерал держался с неизменной суровостью и отчужденностью. И сын его тоже — отчасти из уважения к пожеланиям старика, но главным образом потому, сдается мне, что служил в индийском полку и большую часть времени проводил за границей. А вот Роберт Фентиман оказывал некоторое внимание почтенной старой леди, то и дело заходил с визитом, и все такое; одно время так же поступал и Джордж. Разумеется, генералу они ни словом об этом не обмолвились, иначе с ним бы истерика приключилась. А после войны Джордж со своей двоюродной бабушкой вроде бы раззнакомился — понятия не имею, почему.

— А я догадываюсь, — отозвался Уимзи. — Нет работы — нет и денег, знаете ли. Не хотел глаза мозолить. Что-нибудь в этом роде, э?

— Вероятно. А, может быть, они повздорили. Не знаю. Как бы то ни было, таковы факты. Надеюсь, я вас еще не утомил?

— Я держусь, — заверил Уимзи, — в предвкушении того момента, когда дело дойдет до денег. В глазах ваших, сэр, я различаю стальной юридический блеск, подсказывающий, что сенсация уже не за горами.

— Именно так, — подтвердил мистер Мерблз. — Вот я и дошел… благодарю вас, пожалуй, да… еще один бокальчик придется в самый раз; хвала Провидению, я к подагре не склонен. Да. А! — вот мы и добрались до печального события, имевшего место одиннадцатого ноября сего года. Попрошу вас внимательно следить за ходом моих рассуждений.

— Всенепременно, — учтиво пообещал Уимзи.

— Леди Дормер, — продолжал мистер Мерблз, порывисто наклонившись вперед и акцентируя каждую фразу резкими тычками монокля в золотой оправе, зажатого между большим и указательным пальцем, — была уже в летах и давно прихварывала. Однако характер ее, живой и упрямый, остался тем же, что в девичестве; и пятого ноября ей вдруг взбрело в голову пойти полюбоваться на фейерверки в Хрустальном дворце^[397] или где-то еще — может, на Хампстед-Хит^[398] или в «Уайт-Сити»^[399], — я позабыл, где именно, да это и не имеет значения. Важно другое: вечер выдался холодный и сырой. Леди Дормер, тем не менее, настояла на этой прогулке, повеселилась от души, точно дитя малое; ее продуло ночным воздухом — что за неосторожность! — и результатом явилась серьезная простуда, что за два дня обернулась пневмонией. Десятого ноября она стремительно теряла силы; предполагалось, что бедняжка не доживет до утра. В связи с этим юная леди, живущая при ней в воспитанницах, — дальняя родственница, мисс Анна Дорланд, — передала для генерала Фентимана сообщение: дескать, если он хочет застать сестру в живых, пусть поспешит. Поскольку все мы люди, счастлив сказать, что эта новость сокрушила преграду гордыни и упрямства, что так долго удерживала старика на расстоянии. Он явился, застал леди Дормер еще в сознании — хотя и очень ослабевшую, пробыл с ней около получаса и отбыл, по-прежнему прямой, как шомпол, однако заметно оттаяв. Это произошло днем, около четырех часов. Вскоре после того леди Дормер впала в бессознательное состояние, более не произнесла ни слова и не пошевельнула и пальцем, но мирно скончалась во сне в половине одиннадцатого следующим утром.

Предположительно, шок и нервное потрясение от беседы с давно утраченной сестрой оказались непосильным напряжением для слабого организма генерала, потому что, как вы сами знаете, он скончался в клубе «Беллона» — точное время не установлено — в тот же день, одиннадцатого ноября.

А вот теперь наконец-то — а вы так терпеливо выслушали мои занудные разъяснения, — мы дошли до того момента, где нам требуется ваша помощь.

Мистер Мерблз подкрепил свои силы глоточком портвейна и, с долей беспокойства взглянув на Уимзи, который закрыл глаза и, похоже, задремывал, продолжил:

— Кажется, я еще не упомянул, каким образом я оказался причастен к этому делу. Мой отец был семейным адвокатом Фентиманов; унаследовав дело после смерти отца, я, естественно, заступил ему на смену и здесь. Генерал Фентиман, хотя завещать мог немного, не принадлежал к тем безответственным людям, что умирают, не оставив должных распоряжений на случай смерти. Его офицерская пенсия, разумеется, умерла вместе с ним, но небольшой своей собственностью он должным образом распорядился в завещании. Небольшую сумму — пятьдесят фунтов — он завещал слуге (человеку преданному и во всех отношениях достойному); и еще пару-тройку пустячков — друзьям-однополчанам и слугам в клубе «Беллона» (кольца, медали, оружие и небольшие суммы в размере нескольких фунтов каждая). Вот и мы дошли до основного имущества — суммы примерно в две тысячи фунтов, вложенные в ценные бумаги и приносящей годовой доход, чуть превышающий сто фунтов. Эти облигации, отдельно поименованные и перечисленные, отошли к капитану Джорджу Фентиману, младшему из внуков, согласно пункту, должным образом сформулированному, где говорилось, что наследодатель, обойдя таким образом старшего внука, майора Роберта, отнюдь не намеревался проявить к нему неуважение, но поскольку, раз Джордж более нуждается в денежной помощи, оставшись инвалидом, с женой на руках, и все такое прочее, в то время как у старшего брата есть профессия, и никакими обязательствами он не связан, настоятельная потребность Джорджа дает ему право на эти деньги. Роберт же назван душеприказчиком и наследником имущества, очищенного от долгов и завещательных отказов; таким образом, к нему переходят все личные вещи и деньги, отдельно не оговоренные в других пунктах. Это ясно?

— Ясно как день. А Роберта такое соглашение устраивало?

— Ох, конечно, да; вполне устраивало! С текстом завещания он ознакомился заранее и подтвердил, что все это справедливо и правомерно.

— И тем не менее, — отметил Уимзи, — похоже, есть еще небольшой пустячок: вы явно скрываете в рукаве нечто абсолютно сногсшибательное. Ну давайте, выкладывайте! Это потрясение я переживу, уж каким бы оно ни было!

— Настоящее потрясение пришлось пережить мне, в прошлую пятницу, благодаря поверенному леди Дормер, мистеру Притчарду из Линкольнс-Инн^[400]. Он написал мне, спрашивая, не могу ли я назвать точное время смерти генерала Фентимана с точностью до часа и минуты. Я, разумеется, ответил, что, учитывая не совсем обычные сопутствующие обстоятельства, я не могу ответить на вопрос так точно, как мне хотелось бы, но я так понял, что, по мнению доктора Пенберти, генерал скончался до полудня одиннадцатого ноября. Тогда мистер Притчард спросил, нельзя ли ему повидаться со мною, не откладывая, ибо ему необходимо обсудить дело крайней срочности и важности. Таким образом, я назначил встречу в понедельник вечером, и по прибытии мистер Притчард сообщил мне следующие подробности.

Леди Дормер — которая, как я уже говорил, отличалась исключительной широтою души, — составила завещание за много лет до смерти. К тому времени ее муж и дочь уже скончались. У Генри Дормера родных было мало, и все — люди относительно богатые. По собственному своему желанию он недурно обеспечил их всех, а оставшееся состояние — что-то около семи сотен тысяч фунтов — передал жене, особо оговорив, что она вольна считать эти деньги своей безраздельной собственностью и поступать с ними по своему усмотрению, без каких-либо ограничений. Таким образом, по завещанию леди Дормер, эта изрядная сумма, — если не считать нескольких пожертвований филантропического и личного характера, перечислением которых я вас утруждать не стану, — поделена между людьми, в силу тех или иных причин более прочих имеющих право на ее привязанность. Двенадцать тысяч фунтов отходят к мисс Анне Дорланд. Все остальное переходит к ее брату, генералу Фентиману, если на момент ее смерти он еще будет жив. Если, с другой стороны, он умирает первым, условия меняются. В этом случае основная сумма отходит к мисс Дорланд, а пятнадцать тысяч фунтов должны быть поровну поделены между майором Робертом Фентиманом и его братом Джорджем.

Уимзи тихонько присвистнул.

— Целиком и полностью с вами согласен, — промолвил мистер Мерблз. — Ситуация и впрямь в высшей степени затруднительная. Леди Дормер умерла одиннадцатого ноября, точнехонько в 10:37 утра. Генерал Фентиман скончался тем же утром, в котором часу — непонятно, предположительно после десяти утра, поскольку именно в это время он обычно приходил в клуб, и со всей определенностью до семи вечера, когда смерть его обнаружилась. Если генерал умер сразу по прибытии или в любое время до 10:36, тогда мисс Дорланд — богатая наследница, а мои клиенты Фентиманы получают только по семь тысяч фунтов на каждого. С другой стороны, если смерть его наступила хотя бы несколькими секундами позже 10:37, мисс Дорланд получает только двенадцать тысяч фунтов, Джордж Фентиман остается лишь со скудным вспомоществованием, отошедшим к нему по отцовскому завещанию, в то время как Роберт Фентиман, наследник имущества, очищенного от долгов и завещательных отказов, получает весьма значительное состояние, превышающее полмиллиона.

— Ну и что же вы хотите от меня? — поинтересовался Уимзи.

— Ну как же, — смущенно откашлялся адвокат, — мне пришло в голову, что вы, с вашими, да будет мне позволено сказать, исключительными способностями к дедукции и анализу, сможете разрешить эту весьма трудную и деликатную проблему, касающуюся точного времени смерти генерала Фентимана. Вы были в клубе, когда наступила смерть; вы видели тело; вы знаете обстановку и вовлеченных лиц; вы, в силу своего статуса и характера, превосходно подходите для того, чтобы провести необходимое расследование, не создавая никакой… гм! — лишней шумихи или… э-э-э… скандала, или, скажем, дурной славы, каковые, надо ли уточнять, претят всем заинтересованным лицам.

— Очень щекотливая ситуация, — проговорил Уимзи. — Весьма и весьма щекотливая.

— Именно так, — подтвердил адвокат с некоторой горячностью. — Ведь в нашем нынешнем положении невозможно привести в исполнение ни завещание, ни… словом, ничего нельзя предпринять. Очень досадно, что все обстоятельства дела не были известны в тот момент, когда… хм… тело генерала Фентимана было доступно для осмотра. Естественно, мистер Притчард понятия не имел о двусмысленности ситуации, а я, не зная про завещание леди Дормер, даже помыслить не мог, что свидетельства о смерти, выписанного доктором Пенберти, вдруг окажется недостаточно.

— А нельзя ли убедить стороны прибегнуть к полюбовному соглашению? — предложил Уимзи.

— Если мы не сможем прийти к каким-либо удовлетворительным выводам касательно точного времени смерти, тогда, наверное, ничего другого нам не останется. Но на данный момент есть ряд препятствий…

— Кто-то жадничает, э? Надо думать, вы предпочли бы не переходить на личности? Нет? Хм-м, хорошо же! На беспристрастный взгляд стороннего наблюдателя, вы столкнулись с премиленькой, просто-таки лакомой проблемкой, знаете ли!

— Значит, вы возьметесь разрешить ее для нас, лорд Питер?

Уимзи отстучал пальцами замысловатый фуговый пассаж по подлокотнику кресла.

— На вашем месте, Мерблз, я бы снова попытался добиться полюбовного соглашения.

— Значит, вам кажется, — уточнил мистер Мерблз, — будто моих клиентов ждет верный проигрыш?

— Нет… не могу утверждать наверняка. Кстати, Мерблз, а кто ваш клиент — Роберт или Джордж?

— Скорее, семья Фентиманов в целом. Я, разумеется, понимаю, что выигрыш Роберта обернется убытком для Джорджа. Но обе стороны хотят только одного: установить истинную последовательность событий.

— Ясно. Что бы я ни раскопал, вы готовы смириться с фактами?

— Разумеется.

— Вне зависимости от того, окажутся ли факты благоприятными или нет?

— Иной линии поведения я для себя и не мыслю, — чопорно отозвался мистер Мерблз.

— И я об этом знаю, сэр. Но… впрочем, ладно! — я всего лишь имел в виду… Вот послушайте, сэр! Вам в детстве не приходилось шуровать палкой или что уж там под руку подвернется в мирной, таинственной на вид заводи, просто проверяя — а что там, на дне?

— Очень часто, — подтвердил мистер Мерблз. — В юные годы я весьма увлекался естественной историей и собрал недурную коллекцию (если спустя столько лет способен оценить ее объективно) прудовой фауны.

— А вам не приходилось в ходе исследований взбаламутить тучи чертовски зловонной грязи?

— Дорогой мой лорд Питер — вы меня просто пугаете!

— О, я не думаю, что причины для страха есть. Я всего лишь вас предупреждаю: так, на всякий случай. Разумеется, если вы желаете, я расследую это дело, ни минуты не колеблясь.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Ничего подобного. Я-то повеселюсь вовсю. А если всплывет что-то странненькое, так это уж ваша забота. Ведь никогда не знаешь, чего ждать.

— Если вы решите, что никаких удовлетворительных выводов сделать не удастся, — продолжал мистер Мерблз, — мы всегда сможем вернуться к полюбовному соглашению. Я уверен, что заинтересованные стороны стремятся избежать судебного процесса.

— А то, чего доброго, все состояние уйдет на покрытие расходов? Очень мудро. Надеюсь, задача эта выполнима. Вы уже принимались наводить справки?

— Так, ничего важного. Мне бы хотелось, чтобы вы начали расследование с исходной точки.

— Очень хорошо. Я начну завтра же и буду держать вас в курсе.

Юрист поблагодарил хозяина и откланялся. Уимзи посидел еще немного в задумчивости, а затем позвонил, призывая слугу.

— Бантер, будьте добры, новую записную книжку. Напишите на обложке «Фентиман» и приготовьтесь во всеоружии сопровождать меня завтра в клуб «Беллона»: с фотоаппаратом и прочим снаряжением.

— Как скажете, милорд. Я так понимаю, ваша светлость начинает новое расследование?

— Да, Бантер — новехонькое, с иголочки!

— Осмелюсь полюбопытствовать, перспективное ли дело, милорд?

— Да, есть за что зацепиться. То же справедливо и в отношении дикобраза. Не суть важно. Прочь, унылая скука! Бантер, будьте так добры, учитесь смотреть на жизнь беспристрастно. Возьмите в пример гончую, которая с одинаковым, непредвзятым рвением берет след отцеубийцы — или анисовых капель.

— Я запомню, милорд.

Уимзи неспешно направился к черному кабинетному роялю, что стоял в углу библиотеки.

— Нынче вечером — никакого Баха, — пробормотал он про себя. — Бах — это назавтра, когда заработает серое вещество. — Под пальцами его рождалась тихая, проникновенная мелодия Пэрри. «Тщетны труды человеческие, ибо все — тень и суета… И копит он богатства, и не ведает, кому отойдут они…» Уимзи вдруг рассмеялся и забарабанил эксцентричный, шумный, режущий ухо этюд современного композитора в тональности с семью диезами.

Глава 4 Лорд Питер штурмует клуб

— Бантер, вы вполне уверены, что наряд — в самый раз? — озабоченно поинтересовался лорд Питер.

Просторный пиджачный костюм из твидовой ткани, чуть более броский по цвету и покрою, нежели обычно позволял себе Уимзи, для города был, безусловно, приемлем, — но ощущалось в нем нечто неуловимое, наводящее на мысль о холмах и море.

— Хочу выглядеть презентабельно, — продолжал его светлость, — но ни в коем случае не вызывающе. Я вот все думаю, а не лучше бы смотрелась эта темно-зеленая полоска, будь она бледно-фиолетовой.

Предположение сие Бантера изрядно смутило. Воцарилось молчание: верный слуга тщился вообразить себе бледно-фиолетовую полоску. Но вот наконец раскачивающийся маятник его мыслей пришел в равновесие.

— Нет, милорд, — твердо объявил Бантер. — Я не думаю, что фиолетовый цвет здесь уместен. Смотрится интересно, да; но, да простится мне это выражение, определенно менее располагающе.

— Слава богу, — вздохнул его светлость. — Вы наверняка правы. Как всегда. А менять полоску сейчас было бы страшным занудством. Вы уверены, что устранили все признаки новизны, э? Ненавижу новое платье.

— Абсолютно, милорд. Ваша светлость может не сомневаться: туалет по всем статьям выглядит так, словно ему уже несколько месяцев.

— О, хорошо. Ну что ж, подайте мне трость из ротанга — с нанесенной на нее линейкой… и куда запропастились мои линзы?

— Вот они, милорд. — Бантер подал безобидный на вид монокль, на самом-то деле являющийся мощной лупой. — Что до порошка для снятия отпечатков пальцев, я положил его в правый карман пиджака вашей светлости.

— Спасибо. Думаю, это все. Я выхожу прямо сейчас, а вы отправляйтесь следом вместе со снаряжением где-то час спустя.

Клуб «Беллона» расположен на Пикадилли, в нескольких сотнях ярдов к западу от квартиры самого Уимзи, окна которой выходили на Грин-парк. Швейцар приветствовал его довольной улыбкой.

— Доброе утро, Роджерс, как поживаете?

— Превосходно, милорд, спасибо.

— Кстати, вы не знаете, в клубе ли майор Фентиман?

— Нет, милорд. В настоящее время майор Фентиман проживает не здесь. Насколько мне известно, он переехал на квартиру покойного генерала Фентимана, милорд.

— Ах, да… грустная история, не правда ли?

— И впрямь печальная, милорд. Малоприятно, когда такое случается прямо в клубе. Настоящий шок для всех присутствующих, милорд.

— О да… и все же, он ведь был глубокий старик. Рано или поздно это должно было произойти. А ведь подумаешь: до чего странно! Все расселись вокруг и ровным счетом ничего не замечают, э?

— Да, милорд. Миссис Роджерс как услышала, так с ней чуть удар не случился.

— Просто не верится, верно? И столько времени все преспокойно сидят себе в креслах — я так понимаю, если верить доктору, несколько часов прошло. Полагаю, старина Фентиман явился в обычное время?

— Ах! Уж генерал-то был точен, как часы. Всегда являлся в десять, минута в минуту. И поздороваться не забывал. «Доброе утро, Роджерс», — малость чопорно, но очень, очень приветливо. А иногда спрашивал про миссис Роджерс и детишек. Превосходный старый джентльмен, милорд. Нам всем будет его недоставать.

— Вы, случайно, не заметили, не выглядел ли он тем утром как-то особенно немощным или усталым? — небрежно осведомился Уимзи, постукивая сигаретой по тыльной стороне ладони.

— Нет, что вы, милорд, мне казалось, вы знаете. В тот день меня на службе вовсе не было; мне великодушно дозволили присутствовать на церемонии у Кенотафа. Великолепное было зрелище, милорд; миссис Роджерс до слез растрогалась.

— Ох, да, конечно, Роджерс — я и позабыл. Разумеется, вы были на церемонии. Так что попрощаться с генералом вам так и не привелось. Но Кенотаф — это святое. Я полагаю, вас подменил Мэттьюз?

— Нет, милорд. С прискорбием должен заметить, что Мэттьюз слег с гриппом. Все утро у дверей стоял Уэстон, милорд.

— Уэстон? Кто такой?

— Новичок, милорд. Его взяли на место Бриггса. Вы ведь помните Бриггса — у него умер дядя и оставил ему рыбную лавочку.

— Да, разумеется; именно так все и было. А когда на парад выходит Уэстон? Надо бы с ним познакомиться.

— Он будет здесь в час, милорд, когда я ухожу на ланч.

— Да, верно! Пожалуй, я его застану. Привет, Пенберти! Вас-то мне и надо. Уже словили утреннее вдохновение? Или только ищете?

— Проследил до самого логова. Хотите — поделюсь?

— Охотно, старина — подождите минуточку, вот только сброшу верхнюю оболочку. Я догоню вас.

Уимзи с сомнением глянул на конторку портье, но видя, что вниманием его уже завладели двое-трое завсегдатаев клуба, нырнул в гардероб, где служитель, бойкий кокни с физиономией Сэма Уэллера и протезом вместо ноги, был рад и счастлив потолковать о генерале Фентимане.

— Забавно, милорд, что и вы об этом заговорили, — заметил он, когда Уимзи искусно вплел в канву разговора вопрос касательно точного времени прибытия генерала в «Беллону». — Вот и доктор Пенберти меня спрашивал… Сущая загадка, вот что я вам скажу. Я по пальцам могу пересчитать дни, когда пропускал приход генерала. Пунктуален он был, что твои часы, а ведь годков-то ему стукнуло немало, так что я уж старался оказаться рядом, помочь снять пальто и все такое. Но вот ведь незадача! Верно, в то утро он припозднился, потому как я-то его не видел, а за ланчем подумал: «Не иначе, генерал прихворнул», — вот оно как. Захожу я, глядь, а тут его пальто висит на привычном месте. Так что, стало быть, пропустил я его. В то утро джентльмены то приходили, то уходили, — ведь было-то Поминальное воскресенье^[401]! Из провинции много кто приехал; и все хотели, чтобы я занялся их обувью и цилиндрами; поэтому, верно, я генерала и не заметил.

— Возможно. По крайней мере, он ведь до ланча появился?

— О да, милорд. В половине первого я уходил, а цилиндр и пальто уже висели на вешалке, потому что я их видел.

— Во всяком случае, вот нам terminus ad quem^[402], — пробормотал Уимзи себе под нос.

— Прошу прощения у вашей светлости?..

— Я говорю, получается, что генерал пришел в клуб до половины первого — и после десяти, так?

— Да, милорд. Не скажу с точностью до секунды, но я уверен, что, явись он до четверти одиннадцатого, я бы его заметил. А после того, вспоминается мне, я был страшно занят, так что он, должно быть, проскользнул незамеченным.

— Ну да — бедный, бедный старик! И все-таки не сомневаюсь: он бы сам предпочел уйти из жизни вот так — тихо и незаметно. Недурное начало пути домой, Уильямсон.

— Очень, очень достойное начало, милорд. Уж мы-то видали и похуже. А чем все закончилось? Теперь все хором твердят, что для клуба все это страшно неприятно, а я вам скажу: в чем разница? Мало найдется домов, в которых о покойнике вовеки не слыхивали. И о домах мы из-за этого хуже не думаем, так с какой стати хуже думать о клубе?

— Да вы философ, Уильямсон.

Уимзи поднялся по недлинной мраморной лестнице и свернул в буфет.

— А границы-то сужаются, — пробормотал он про себя. — Между четвертью одиннадцатого и половиной первого. Похоже, упорная предстоит борьба за ставки леди Дормер. Но — гори оно все синим пламенем! Послушаем, что скажет Пенберти.

Доктор уже дожидался в буфете с бокалом виски с содовой. Уимзи заказал стаканчик пива «Уордингтон» и сразу же, без околичностей, перешел к делу.

— Послушайте, — начал он, — мне всего лишь хотелось перемолвиться с вами словечком по поводу старика Фентимана. Полнейшая конфиденциальность и все такое. Но похоже на то, что точное время кончины злополучного старикана стало делом крайней важности. Вопрос наследования, вы меня понимаете? Шума поднимать не хотят. Вот меня и попросили, как друга семьи, сами понимаете, вмешаться и позадавать вопрос-другой. Ясно, что начинать следует с вас. Так каково ваше мнение? Мнение медика, помимо всего прочего?

Пенберти изогнул брови.

— О? Возник вопрос, да неужели? Я так и подумал. Этот законник, как-бишь-его-там, позавчера заглянул в клуб, попытался припереть меня к стенке. Верно, думает, что можно установить момент смерти с точностью до минуты, лишь глянув на коренные зубы покойного. Вот только выскажи этим пташкам свое мнение, и оглянуться не успеешь, как окажешься на свидетельской трибуне и повторишь то же самое под присягой.

— Понимаю. Но ведь общее-то представление складывается!

— О да. Только представления свои нужно проверять — подкреплять фактами и все такое. Нельзя выстраивать теории, ни на чем не основанные.

— Опасная штука — теории! Например, — возьмем наш случай, — за свою недолгую жизнь довелось мне поглядеть на пару-тройку покойничков, и, если бы я стал разводить теории на этот счет, просто судя по внешнему виду тела, знаете, что бы я сказал?

— Одному Господу известно, что скажет неспециалист по поводу медицинской проблемы, — отпарировал доктор, кисло усмехаясь краем губ.

— Верно, ах, как верно! Ну так я бы сказал, что скончался он весьма давно.

— Это слишком расплывчато.

— Вы сами сказали, что трупное окоченение заметно развилось. Ну, дадим шесть часов на то, чтобы оно наступило, и… когда там оно сходит?

— В тот момент окоченение уже разрешалось — разве я об этом не упомянул?

— Упомянули. А мне казалось, что трупное окоченение сохраняется в течение двадцати четырех часов или около того?

— Иногда. А иногда сходит очень скоро. Быстро развилось — быстро разрешилось, вот такое правило. Однако я с вами согласен: при отсутствии прочих данных я бы сказал, что смерть наступила куда раньше десяти утра.

— А, признаете?

— Признаю. Но мы знаем, что генерал пришел в клуб не раньше четверти одиннадцатого.

— Итак, вы беседовали с Уильямсоном?

— О да. Я подумал, что лучше все проверить, насколько возможно. Так что могу лишь предполагать, что, поскольку смерть наступила внезапно, да и в комнате было тепло, — покойный ведь сидел у самого огня, — процесс начался и закончился очень быстро.

— Хм-м! Вы, разумеется, отлично знали конституцию бедолаги?

— Да, пожалуй. Генерал Фентиман был очень слаб. Сердце, знаете ли, начинает сдавать, когда перешагнешь за девятый десяток. Это могло произойти где угодно: я так и ждал, что он вот-вот отдаст богу душу. Кроме того, старик, видите ли, пережил изрядное потрясение.

— Что же произошло?

— Повидался с сестрой накануне вечером. Вам, полагаю, о встрече уже рассказали, раз вы, похоже, все об этом деле знаете. А после того генерал отправился на Харлей-стрит, ко мне. Я посоветовал ему постельный режим и покой. Артерии перегружены, пульс аритмичный… Старик разволновался — что вполне естественно. Ему бы хорошенько отдохнуть. А я так понимаю, он настоял на том, чтобы встать, несмотря на головокружение и слабость, — доплелся сюда, — а попробуй его удержи! — и тотчас же испустил дух.

— Это все понятно, Пенберти, но когда — когда именно — это произошло?

— Один Бог знает. А я — так нет. Еще стаканчик?

— Нет, спасибо; не сейчас. Послушайте, я так полагаю, у вас никаких сомнений не осталось по поводу всей этой истории?

— Сомнений? — Доктор уставился на Уимзи во все глаза. — Ну, разумеется! Если вы имеете в виду причину смерти — безусловно, ни малейших сомнений на этот счет у меня нет. В противном случае я бы не выписал свидетельства.

— А в отношении тела вам ничего не показалось странным?

— О чем вы?

— Вы не хуже меня знаете, что я имею в виду, — отрезал Уимзи, резко разворачиваясь и глядя прямо в лицо собеседнику. Его светлость преобразился точно по волшебству: словно из бархатных ножен вдруг взвилось стальное лезвие. Пенберти встретился глазами с лордом Питером — и медленно кивнул.

— Да, знаю. Но, прошу вас, не здесь. Лучше нам подняться в библиотеку. Там наверняка никого нет.

Глава 5 Тупик

Библиотека клуба «Беллона» неизменно пустовала. Это была просторная, тихая, приятная на вид комната; книжные полки в ней размещались по отсекам, причем в каждом стоял стол для письма и три-четыре стула. Изредка кто-нибудь забредал под эти своды полистать атлас «Таймз» или фолиант, посвященный стратегии и тактике, или извлечь на свет давние списки офицерского состава, но по большей части в библиотеке не бывало ни души. Устроившись в самом дальнем отсеке, отгородившись книгами и тишиной, любители конфиденциальных разговоров могли беседовать без помех, точно в исповедальне.

— Ну так как насчет этого самого?.. — начал Уимзи.

— Насчет чего?.. — с профессиональной осторожностью отозвался доктор.

— Насчет ноги?

— Интересно, а кто-нибудь еще заметил неладное? — промолвил Пенберти.

— Сомневаюсь. Я, разумеется, заметил. Но, в конце концов, такого рода штуки — мое хобби. Возможно, не самое популярное — пусть препротивное, но все-таки мое, родное. По чести говоря, у меня просто-таки дар в отношении покойничков. Но я не был уверен, что все это значит, и видел, что привлекать внимание вы не хотите, вот и не стал лезть вперед.

— Да — я хотел сперва хорошенько все обдумать. Видите ли, на первый взгляд складывалось ощущение довольно-таки…

— Неприятное, — подсказал Уимзи. — Знали бы вы, сколько раз я уже слышал это слово за последние два дня! Ну что ж, посмотрим правде в глаза. Давайте с самого начала признаем, что, как только трупное окоченение разовьется, оно так и держится, пока не начнет разрешаться, а это происходит обычно сверху вниз, от жевательных мышц лица, а вовсе не начиная с коленного сустава. Так вот, у Фентимана челюсть и шея были точно деревянные — я сам пощупал. Но левая нога свободно болталась в колене. Как вы это объясняете?

— Я крайне озадачен. Как вы, вне сомнения, знаете, очевидно было бы предположить, что сустав вывернули, — кто-то или что-то, — уже после того, как наступило окоченение. В таком случае, разумеется, он не застынет снова. Останется болтаться до тех пор, пока все тело не обмякнет. Но вот как это произошло…

— О том и речь. Мертвецы обычно не разгуливают по клубу, защемляя ноги и выворачивая суставы. И, уж разумеется, если бы тело нашли в таком положении, об этом бы точно упомянули. Вот вы можете себе представить, чтобы, к примеру, один из наших ребятишек-официантов обнаружив в лучшем из кресел престарелого джентльмена, недвижного, точно деревянная кукла, удовольствия ради подергал бы его за ногу и бросил как есть?

— В голову мне приходит только одно, — отозвался Пенберти. — Может быть, официант или кто-то еще нашел труп, попытался его сдвинуть — а затем запаниковал и сбежал, никому ни слова не сказав. Звучит нелепо. Но люди, случается, совершают редкие глупости, особенно когда напуганы.

— Но чего тут бояться?

— Для человека с расшатанными нервами вполне довольно. У нас тут есть один-два контуженых, за которых в экстремальной ситуации я не поручусь. Возможно, стоило бы проверить, не демонстрировал ли кто из них особых признаков возбуждения или шока.

— Недурная идея, — протянул Уимзи. — Предположим — да, предположим, к примеру, что некто, так или иначе связанный с генералом, страдает нервным расстройством… и, предположим, что он вдруг наталкивается на окоченевший труп. Думаете, такой человек, вероятно, мог бы потерять голову?

— Безусловно, такое возможно. Мне представляется, что он вполне мог впасть в истерику и даже в буйство и вытолкнуть сустав, руководствуясь сумасбродным представлением о том, что тело нужно выпрямить, придать ему более пристойный вид. А после того, знаете ли, он взял да и сбежал, и сделал вид, что ничего ровным счетом не произошло. Заметьте, я не утверждаю, что именно так все и было, однако представить такое развитие событий труда не составляет. А раз так, я подумал, что лучше ничего не говорить. Инцидент крайне непр… прискорбный, стоит ли привлекать к нему внимание? А лишние расспросы невротику только повредят, причем серьезно. Я бы предпочел не будить лиха. Я со всей определенностью заявляю: смерть произошла естественным путем. А что до остального… долг наш — радеть о живущих; мертвым уже не поможешь.

— Верно. Однако вот что я вам скажу: я попытаюсь выяснить — почему бы и не сказать прямым текстом? — не случалось ли Джорджу Фентиману в течение дня остаться одному в курительной комнате. Может, кто-то из слуг заметил. Похоже, это — единственно возможное объяснение. Ну что ж, огромное спасибо вам за помощь. Да, кстати, когда мы обнаружили тело, вы отметили, что трупное окоченение уже сходит — это вы для отвода глаз сказали или так оно в самом деле и было?

— Собственно говоря, окоченение как раз начало разрешаться в области жевательных мышц лица. А к полуночи сошло окончательно.

— Благодарствую. Вот вам еще один непреложный факт. Люблю факты, а в этом деле их до отвращения мало. Еще виски?

— Нет, спасибо. У меня сейчас прием. Еще увидимся. Всего хорошего!

И доктор ушел. Уимзи посидел несколько секунд, задумчиво покуривая. А затем развернул стул к столу, взял с пюпитра лист бумаги и набросал авторучкой кое-какие заметки по делу. Впрочем, далеко он не продвинулся: появился один из клубных служителей и принялся заглядывать во все отсеки по очереди, явно кого-то разыскивая.

— Ты ко мне, Фред?

— Прибыл слуга вашей светлости, милорд, и просит уведомить вас о его приезде.

— Правильно. Я уже иду. — Уимзи взял блокнот с промокательной бумагой промокнуть чернила. И тут же изменился в лице. Из блокнота чуть высовывался уголок бумаги. Исходя из принципа, что нет такой мелочи, на которую не стоило бы взглянуть, Уимзи пытливо просунул палец между страницами и извлек листок. На нем обнаружились неразборчивые каракули, начертанные дрожащей старческой рукой: речь шла о денежных суммах. Секунду-другую Уимзи внимательно разглядывал цифры, а потом встряхнул блокнот, проверяя, не выпадет ли чего-то еще. Затем он сложил листок, со всей доступной осторожностью берясь за уголки, поместил его в конверт и убрал в бумажник. Выйдя из библиотеки, он обнаружил в холле Бантера: тот дожидался хозяина с фотокамерой и штативом в руках.

— А, вот и вы, Бантер. Подождите минуточку, я повидаюсь с секретарем. — Уимзи заглянул в офис и обнаружил, что Кульер с головой ушел в какие-то счета.

— Послушайте, Кульер, — доброе утро, конечно, и все такое прочее, — да, так и пышу здоровьем, самому противно; спасибо, всегда был таким, — послушайте, вы ведь запомнили тот день, когда старик Фентиман так неучтиво отбросил копыта? Совсем недавно дело было.

— Такое не забудется, — скривился Кульер. — Я получил три письменных жалобы от Уэзериджа; одну — поскольку слуги не заметили происшедшего раньше, шельмецы нерадивые; вторую — потому что люди из похоронного бюро, видите ли, пронесли гроб мимо его двери и обеспокоили беднягу; третью — потому что чей-то там адвокат посмел задать ему вопрос-другой; плюс еще туманные намеки на неработающие телефоны и недостачу мыла в туалете. И кому охота в секретари?

— От души сочувствую, — ухмыльнулся Уимзи. — Я-то не скандалить пришел. Aucontraire^[403], как сказал один тип в Бискайском заливе, когда его спросили, обедал ли он. Собственно говоря, тут возникла неразбериха касательно минуты и часа смерти, — заметьте, строжайшая конфиденциальность! — и я с этим делом разбираюсь. Не хочу лишнего шума, но, если позволите, я бы сделал в клубе снимок-другой, чтобы проглядеть их на досуге и, так сказать, соколиным глазом обозреть характер местности, э? Тут пришел мой человек с фотокамерой. Может, вы притворитесь, что имеете дело с парнем из «Твэддлера» или «Пикчер ньюз» и дадите ему свое официальное благословение пооколачиваться вокруг вместе со всей своей техникой?

— Вот ведь любитель напустить туману! Да пожалуйста, если надо. Только вот каким образом сегодняшние фотографии помогут вам установить время смерти, происшедшей десять дней назад — это выше моего разумения. Но, послушайте… игра ведь ведется честно, в открытую, нет? Нам вовсе не хотелось бы…

— Разумеется. В том-то и суть. Строжайшая конфиденциальность — любая сумма в пределах 50 000 фунтов сразу по предъявлении долговой расписки, доставка в стандартных фургонах, рекомендации не требуются. Доверьтесь малышу Питу.

— Идет! Так что вам нужно?

— Не хочу, чтобы меня видели с Бантером. Незачем раскрывать карты раньше времени. Нельзя ли призвать его сюда?

— Разумеется.

За Бантером отослали слугу, и тот не замедлил явиться: невозмутимо чопорный и аккуратный до педантичности. Уимзи придирчиво оглядел его — и покачал головой.

— Простите, Бантер, но вы вот нисколечко не смахиваете на профессионального фотографа из «Твэддлера». Темно-серый костюм еще туда-сюда, но где бесшабашная неряшливость, отличающая гигантов Флит-стрит? Не будете ли вы так добры засунуть все эти кассеты в один карман, несколько запасных линз и прочию мелочовку — в другой, и слегка взъерошить свои буйны кудри? Так уже лучше. И почему это я не различаю у вас пирогаллоловых пятен на большом и указательном пальце?

— Я, милорд, отношу это главным образом за счет того обстоятельства, что в качестве проявителя предпочитаю метол-гидрохинон.

— Увы, профанам этого не понять. Минуточку! Кульер, я тут у вас вижу отличную закопченую трубку. Дайте-ка ершик.

Уимзи энергично просунул инструмент в черенок трубки и извлек наружу тошнотворное количество бурого, маслянистого вещества.

— Отравление никотином, Кульер, — вот от чего вы умрете, если не остережетесь вовремя. Вот, держите, Бантер. Тщательно втерев это в кончики пальцев, вы добьетесь нужного эффекта. А теперь, внимание: Кульер проведет вас по клубу. Мне нужен снимок курительной комнаты, сделанный от входа, затем камин крупным планом, так, чтобы вошло любимое кресло генерала Фентимана, и еще один снимок от дверей прихожей, что перед библиотекой. Затем — снимок библиотеки сквозь прихожую и несколько детальных изображений дальнего отсека с разных ракурсов. После того сделайте несколько видов холла, снимите гардеробную, попросите служителя показать вам вешалку генерала Фентимана и постарайтесь, чтобы и она попала в кадр. На данный момент это все, но для отвода глаз пофотографируйте все, что сочтете нужным. Мне требуются четкие снимки, вплоть до мельчайших подробностей, так что затемняйте линзу, если надо, и помните: я вас не тороплю. Как закончите, отыщите меня: я поброжу где-нибудь здесь. И вставьте новые фотопластинки: отсюда мы поедем в другое место.

— Очень хорошо, милорд.

— Да, кстати, Кульер: доктор Пенберти прислал некую особу обрядить покойника, верно? Вы, случайно, не помните, во сколько она явилась?

— На следующее утро около девяти, кажется.

— А имени ее вы, часом, не записали?

— Кажется, нет. Но я знаю, что работает она в похоронном бюро Мерритта, близ Шепердс-Маркет-уэй. Вам наверняка на нее укажут.

— Преогромное вам спасибо, Кульер. А теперь я испаряюсь. За работу, Бантер.

Уимзи на минутку призадумался, затем пересек курительную комнату, жестом поприветствовав одного-двух клубных завсегдатаев, взял «Морнинг пост» и оглянулся в поисках свободного места. Вместительное кресло с завитушками по-прежнему стояло у огня, но некое смутное чувство почтения к мертвым оградило его от чужих посягательств. Уимзи неспешно прошествовал к креслу и лениво погрузился в его пружинистые глубины. Маститый беллонианец, устроившийся по соседству, бросил в его сторону негодующий взгляд и шумно зашелестел страницами «Таймс». Уимзи проигнорировал сигналы — и забаррикадировался газетой. Ветеран снова откинулся к спинке, пробурчав что-то касательно «несносных юнцов» и «нарушения всех приличий». Но Уимзи так и не стронулся с места и не поднял глаз даже тогда, когда в курительную вошел репортер из «Твэддлера» в сопровождении секретаря и принялся устанавливать фотокамеру. Несколько особо чувствительных натур капитулировали перед вторжением. Уэзеридж, протестующе ворча, заковылял в библиотеку. Уимзи не без внутреннего удовлетворения проследил, как неумолимая фотокамера хищно устремилась за ним даже в эту неприступную цитадель.

В половине первого к лорду Питеру подошел официант, дабы сообщить, что мистер Кульер покорнейше просит его светлость к себе на пару слов. В офисе Бантер отчитался по поводу выполненной работы и был отослан раздобывать ланч и пополнять запас фотопластинок. Сам же Уимзи спустился в столовую и обнаружил там Уэзериджа: прочно утвердившись за столом, тот как раз подступился с ножом к седлу барашка, ворча по поводу вина. Уимзи целенаправленно двинулся к нему, сердечно поздоровался и присел за тот же столик.

Уэзеридж отметил, что погода стоит премерзкая. Уимзи учтиво согласился. Уэзеридж заявил, что порядки в клубе просто возмутительные: деньги дерут непомерные, а покушать абсолютно нечего. Уимзи, — как истинный ценитель хорошей кухни, он пользовался самой горячей любовью и шеф-повара, и всех официантов вместе взятых, так что ему тотчас же принесли первосортнейшую вырезку, даже не дожидаясь заказа, — от души посочувствовал соседу. Уэзеридж сообщил, что нынче утром за ним по всему клубу гонялся поганый репортеришка с фотокамерой и что в наши дни эта пакостная пресса совсем распоясалась, нигде покоя не сыщешь. Уимзи ответствовал, что сегодня все делается рекламы ради, а ведь реклама — сущее проклятие века. Загляните в газеты: сплошные объявления, от первой страницы и до последней. Уэзеридж поведал, что в его время, ей-богу, респектабельный клуб рекламой бы просто побрезговал и что сам он помнит те благословенные дни, когда газеты издавались джентльменами для джентльменов. Уимзи заметил, что ныне времена уже не те, нет; все из-за войны, не иначе.

— Треклятая разболтанность, вот что это такое, — фыркнул Уэзеридж. — Обслуживание ни к черту не годится. Этот парень Кульер в своем деле ни аза не смыслит. На этой неделе — проблемы с мылом. Вы не поверите, вчера на раковине не было мыла — так-таки ни кусочка! Пришлось позвонить, сказать, чтобы принесли. В результате опоздал к ужину. А на прошлой неделе — телефон. Хотел позвонить одному джентльмену в Норфолк. Дружили мы с его братом… он погиб в последний день войны, за полчаса до того, как смолкли пушки… чертовски обидно… всегда звоню ему в Поминальное воскресенье, так, пару слов сказать, знаете ли… хр-рм!

Уэзеридж, нежданно продемонстрировав чувствительную струнку своей натуры, умолк и недовольно запыхтел.

— Вам не удалось дозвониться, сэр? — с чувством осведомился Уимзи. Все, что происходило в клубе «Беллона» в День перемирия, вызывало у него самый непосредственный интерес.

— Отлично дозвонился, — угрюмо заверил Уэзеридж. — Но, черт подери, мне пришлось спуститься в гардероб и позвонить из тамошней кабинки. Не хотелось околачиваться у входа. Ходят там всякие идиоты: то туда, то сюда. Дурацкие анекдоты травят. С какой стати эти болваны используют великий национальный праздник как предлог для того, чтобы собраться и всласть языками потрепать — не понимаю!

— Чертовски досадно! Но почему вы не попросили перевести разговор в кабинку у библиотеки?

— Так я к чему веду? Треклятый аппарат вышел из строя. Смотрю: поперек двери налеплено поганое объявление, этакими огромными буквищами: «Телефон не работает». И все. Ни тебе извинения — ничего! Возмутительно, вот как я это называю! Я так и сказал парню на коммутаторе: безобразие, дескать! А этот тип мне в ответ: он, видите ли, объявления не вешал, но сообщит, куда следует.

— Но к вечеру аппарат заработал, — проговорил Уимзи. — Я сам видел, как по нему звонил полковник Марчбэнкс.

— Знаю, что заработал. И черт меня дери, если на следующее утро идиотская штуковина не трезвонила без перерыва! Инфернальный шум. Я велел Фреду прекратить этот кошмар, а он мне в ответ, дескать, телефонная компания проверяет линию. Нету у них никакого права устраивать этакую какофонию! Почему бы не провести проверку тихо, хотел бы я знать!

Уимзи заметил, что телефоны — воистину дьявольское изобретение. Уэзеридж, неумолчно ворча себе под нос, покончил с ланчем и ретировался восвояси. А его светлость возвратился в холл, обнаружил в дверях помощника швейцара и представился.

Однако от Уэстона толку оказалось мало. Он не заметил прибытия генерала Фентимана одиннадцатого числа. Многих членов клуба он еще не знал, поскольку приступил к новым обязанностям лишь недавно. Да, Уэстон тоже взять не может в толк, как это он проглядел такого почтенного джентльмена, но факт остается фактом: проглядел — и все тут. И бесконечно о том сожалеет. У его светлости сложилось впечатление, что Уэстон страшно раздосадован: как же, упустил свой шанс искупаться в лучах чужой славы. Как говорят репортеры, сенсация прямо из рук уплыла!

Ничем не помог и портье. Утро одиннадцатого ноября выдалось на редкость суматошное. Он то и дело отлучался из своей застекленной конурки: провожал гостей в разные комнаты, помогал отыскать знакомых, разносил письма, занимал разговором тех членов клуба, что выбирались в «Беллону» крайне редко, а тогда не успускали случая «потолковать с Пайпером». Он так и не сумел вспомнить, видел генерала или нет. У его светлости начинало складываться впечатление, что слуги и завсегдатаи клуба коварно сговорились не замечать престарелого джентльмена в последнее утро его жизни.

— Бантер, а вам не кажется, что старик там вообще не появлялся? — предположил Уимзи. — Бродил там бесплотным духом и упорно пытался пообщаться, словно злосчастный призрак из какой-нибудь мелодрамы.

Спиритического взгляда на проблему Бантер не разделял.

— Генерал наверняка явился в клуб во плоти, ведь тело-то нашли.

— Правда ваша, — отметил Уимзи. — Боюсь, наличие тела объяснить куда как непросто. Возможно, это означает, что мне придется допросить каждого члена этого треклятого клуба по отдельности. Но на данном этапе, пожалуй, нам лучше съездить на квартиру к покойному и разыскать Роберта Фентимана. Уэстон, будьте добры, вызовите мне такси.

Глава 6 Возвращение в игру

Дверь квартирки на Довер-стрит открыл старик-слуга. На его встревоженном лице отчетливо читалось горе: бедняга еще не примирился с печальной утратой. Слуга сообщил, что майор Фентиман дома и будет счастлив принять лорда Питера Уимзи. Не успел он договорить, как из дальней комнаты появился высокий, по-солдатски подтянутый джентльмен лет сорока пяти и радостно приветствовал гостя.

— Это вы, Уимзи? Мерблз предупреждал, что вы заглянете. Проходите. Давненько я вас не видел. Ходят слухи, будто вы затмеваете самого Шерлока. Недурно вы себя показали в той досадной истории с вашим братом; отлично поработали, что и говорить. А это что такое? Фотокамера? Боже милосердный, да вы профессионально взялись за наше дельце, э? Вудворд, позаботься о том, чтобы слуга лорда Питера ни в чем не нуждался. Вы уже отобедали? Ну, хоть что-нибудь перекусите, я надеюсь, прежде чем начнете замерять следы. Пойдемте. У нас тут малость не прибрано, но вы уж нас извините.

Майор провел гостя в тесную, аскетически обставленную гостиную.

— Я подумал, что водворюсь сюда на время, пока не разберусь со стариковскими пожитками. Веселенькая предстоит работенка, учитывая всю эту суматоху вокруг завещания. Однако душеприказчик — я, так что не отвертишься. Очень любезно было с вашей стороны прийти нам на помощь. Вот уж старушка со странностями, эта наша двоюродная бабуля Дормер! Хотела как лучше — и чертовски усложнила жизнь всем и каждому! Кстати, как дело продвигается?

Уимзи признался, что расследование в клубе «Беллона» ничего не дало.

— Я вот подумал, а не начать ли с этого конца, — продолжал его светлость. — Если бы мы знали доподлинно, в котором часу генерал вышел из дома, мы бы лучше представляли себе, во сколько он прибыл в клуб.

Фентиман тихонько присвистнул.

— Но, дорогой мой чудак-человек, разве Мерблз не рассказал вам, в чем состоит загвоздка?

— Мерблз ни словом не обмолвился. Предоставил мне самому докапываться до сути. Так в чем же состоит загвоздка?

— Послушайте, дело вот в чем: накануне смерти старик вообще не ночевал дома!

— Не ночевал дома? Так где же он был?

— Понятия не имею. Вот вам и головоломка. Знаем мы только одно… минуточку, это история Вудворда; пусть лучше он сам вам расскажет. Вудворд!

— Да, сэр.

— Расскажите лорду Питеру Уимзи все то же, что и мне — касательно того телефонного звонка, помните?

— Да, сэр. Около девяти часов…

— Минуточку, — остановил его Уимзи. — Я всегда предпочитаю, чтобы история начиналась с начала. Так давайте вернемся к утру — к утру десятого ноября. Генерал хорошо себя чувствовал? Был здоров и бодр, как всегда?

— В точности так, милорд. Генерал Фентиман обычно вставал рано, милорд, поскольку спал чутко, что в его преклонные годы только естественно. Я подал ему завтрак в постель без четверти восемь: чай, гренок с маслом и яйцо всмятку — его обычное меню изо дня в день. Затем он встал, я помог ему одеться… и времени было что-то между половиной девятого и девятью, милорд. Генерал Фентиман слегка отдохнул — процесс одевания старика изрядно утомлял, — а без пятнадцати десять я принес его цилиндр, пальто, кашне и трость, и хозяин отправился в клуб. Таков был его обычный дневной распорядок. Он пребывал в прекрасном расположении духа — и на здоровье не жаловался. Разумеется, милорд, сердце у него всегда было слабое, но чувствовал он себя в точности как обычно.

— Ясно. И, по обыкновению своему, он просиживал в клубе весь день и возвращался домой — кстати, в котором часу?

— Я привык подавать ужин ровно в половине восьмого, милорд.

— И генерал всегда приходил вовремя?

— Неизменно, милорд. Все делал по часам, точно на параде. Уж так у него заведено было. А около трех часов пополудни зазвонил телефон. Мы, видите ли, установили телефон, милорд, поскольку у генерала сердце пошаливало, так что при чрезвычайных обстоятельствах мы всегда могли вызвать врача.

— И были абсолютно правы, — вставил Роберт Фентиман.

— Да, сэр. Генерал Фентиман по доброте своей говорил, сэр, что не хотел бы, чтобы тяжкая ответственность ходить за ним в случае болезни всецело пришлась только на мои плечи. Очень был добрый и заботливый джентльмен. — Голос старика дрогнул.

— Ваша правда, — подтвердил Уимзи. — Я знаю, для вас это горестная утрата, Вудворд. Но, увы, два века никому не отпущено. Я уверен, лучше вас о нем никто бы не позаботился. Так что там случилось около трех пополудни?

— Ну так вот, милорд, позвонили от леди Дормер и сообщили, что ее светлость очень больны и не будет ли генерал Фентиман так добр прийти, не откладывая, если хочет застать сестру в живых? Так что я сам отправился в клуб. Мне, видите ли, не хотелось звонить, потому что генерал Фентиман был туговат на ухо, — хотя для джентльмена его лет на диво хорошо сохранился, — и телефон недолюбливал. Кроме того, я опасался, что потрясение окажется слишком сильным, учитывая, что сердце у него слабое, — а в его-то возрасте странно было бы ожидать иного! — вот почему я и решил сам сходить.

— Вы проявили похвальную заботливость.

— Спасибо, милорд. Ну вот, я повидался с генералом Фентиманом и передал ему сообщение — как можно осторожнее, так сказать, щадя его чувства. Он вроде как опешил, но посидел, подумал несколько минут, а потом и говорит: «Хорошо, Вудворд, я пойду. Долг подсказывает, что надо». Так что я закутал его потеплее, вызвал такси, а генерал и молвит: «Тебе со мной ехать незачем, Вудворд. Я сам не знаю, как долго пробуду у сестры. Но там позаботятся, чтобы я благополучно добрался до дому». Так что я назвал шоферу адрес и вернулся на квартиру. Я и помыслить не мог, что вижу хозяина в последний раз.

Уимзи сочувственно поцокал языком.

— Да, милорд. Когда генерал Фентиман не вернулся в обычное время, я решил, может, он остался обедать у леди Дормер, и не придал этому значения. Однако в половине девятого я начал опасаться, что генералу повредит ночной воздух: в тот день было очень холодно, милорд, если помните. В девять я уже подумывал, а не набрать ли номер леди Дормер и не спросить ли, в котором часу ждать хозяина домой, как вдруг зазвонил телефон.

— Ровно в девять?

— Около того. Может, чуть позже, но самое большее — в четверть десятого. Я снял трубку: звонил какой-то джентльмен. Он спросил: «Это квартира генерала Фентимана?» «Да, а кто это?» — ответил я. А он: «Это Вудворд?» — вот так прямо и назвал меня по имени. Я отвечаю: «Да». А он: «Так вот, Вудворд, генерал Фентиман просил передать, чтобы вы его не ждали: он заночует у меня». Я переспросил: «Извините, сэр, а кто это говорит, будьте добры?» А он: «Мистер Оливер». Я переспросил его, поскольку прежде этого имени не слышал, и он повторил: «Оливер, — очень четко и разборчиво, — мистер Оливер, — сказал он, — я — старый друг генерала Фентимана, и сегодня он заночует у меня; нам, видите ли, надо обсудить одно дело». «Не нужно ли прислать генералу что-либо?» — осведомился я — ну, просто подумал, знаете ли, что, может, хозяину понадобится пижама или зубная щетка, или что-нибудь в этом роде; но джентльмен сказал, что нет, у него есть все необходимое, мне вовсе незачем утруждать себя. Разумеется, милорд, как я уже объяснял майору Фентиману, я не считал себя вправе задавать вопросы, я ведь только слуга, милорд; чего доброго, сочтут, что я чересчур много себе позволяю. Но я страшно тревожился — ведь генерал и так переволновался, а тут еще засидится допоздна, как бы это все плохо не кончилось, — и дерзнул выразить надежду, что генерал Фентиман пребывает в добром здравии и не станет слишком переутомляться; а мистер Оливер рассмеялся и заверил, что должным образом позаботится о госте и сей же час уложит его в постель. Я уж как раз собирался взять на себя смелость спросить, по какому адресу мистер Оливер проживает, а тот взял да и повесил трубку. Вот и все, что я знал; а на следующий день услышал, что генерал Фентиман скончался, милорд.

— Вот ведь оно как, — проговорил Роберт Фентиман. — Что вы обо всем этом думаете?

— Странная история, — отозвался Уимзи, — и притом злополучная, как выясняется. Вудворд, а генерал часто проводил ночь вне дома?

— Никогда, милорд. Вот уже пять-шесть лет на моей памяти такого не случалось ни разу. В былые дни, возможно, он и навещал друзей от случая к случаю, но в последнее время — никогда.

— И про мистера Оливера вы никогда не слышали?

— Нет, милорд.

— А голос не показался вам знакомым?

— Не могу сказать наверняка; возможно, я и слышал его прежде, милорд, но по телефону я распознаю голоса с величайшим трудом. Однако в тот момент мне показалось, что это — кто-то из членов клуба.

— Фентиман, а вы об этом типе что-нибудь знаете?

— О да — я с ним встречался. Если, конечно, я его ни с кем не путаю. Но я о нем ровным счетом ничего не знаю. Кажется, мы столкнулись однажды в какой-то ужасной давке: не то на званом ужине, не то еще где-то, и он сказал, что знает моего деда. А еще я мельком видел его за ланчем у «Гатти», и все в таком духе. Но я понятия не имею, где он живет и чем занимается.

— Из армейских?

— Нет… что-то по инженерной части, сдается мне.

— Ну и каков он с виду?

— Хм… высокий, худощавый, седой, в очках. С виду ему около шестидесяти пяти. А на самом деле, может, и постарше будет — да уж наверное, постарше, ежели старый друг деда. Я так понял, он удалился от дел — уж в чем бы помянутые дела не заключались — и поселился в пригороде, но пусть меня повесят, если вспомню, где именно.

— Все это мало облегчает нашу задачу, — вздохнул Уимзи. — Знаете, иногда мне кажется, что у женщин есть свои сильные стороны.

— При чем тут женщины?

— Ну, я имею в виду, что мужчины заводят ни к чему не обязывающие знакомства легко и непринужденно, при полном отсутствии любознательности; эта способность, безусловно, достойна всяческого восхищения — зато смотрите, сколько от нее неудобств! За примером далеко ходить не надо. Вы признаете, что встречались с этим типом два-три раза, а знаете о нем лишь то, что он высок, худощав и поселился в неком неуточненном пригороде. А вот женщина, при равных возможностях, выяснила бы его адрес и род занятий, женат ли он, сколько у него детей, как их всех зовут, чем они зарабатывают на жизнь, кто его любимый автор, какое блюдо он предпочитает; имена его портного, дантиста и сапожника; знает ли он вашего деда и что о нем думает — словом, обрывки ценнейших сведений!

— Вот именно, — ухмыльнулся Фентиман. — Теперь понимаете, почему я так и не женился?

— Целиком и полностью с вами согласен, — кивнул Уимзи, — но факт остается фактом: как источник информации вы абсолютно безнадежны. Ну, ради бога, пошевелите мозгами и попытайтесь вспомнить хоть что-нибудь определенное касательно этого типа. Ведь для вас речь идет о ставке в полмиллиона, а надо-то всего лишь узнать, в котором часу ваш дедушка отбыл утром из Тутинг-Бек, или Финчли, или откуда бы там ни было еще. Если речь идет о дальнем пригороде, тогда понятно, почему в клуб он явился с опозданием — кстати, это вам только на руку.

— Да, наверное. Я попытаюсь вспомнить, обещаю. Но я не уверен, что вообще что-либо знал.

— Положение крайне щекотливое, — отозвался Уимзи. — Вне всякого сомнения, для полиции не составило бы труда отыскать для нас мистера Оливера, но ведь полицию мы привлекать не станем! И, я так понимаю, давать объявление в газеты вы тоже не склонны.

— Ну, возможно, другого выхода у нас не останется. Хотя, разумеется, мы предпочли бы по возможности избежать огласки. Ах, если бы мне только удалось вспомнить, в какой именно области он подвизался!

— Ну да, либо попытайтесь сосредоточиться на званом обеде или где уж вы там впервые с ним познакомились! Возможно, удастся раздобыть список гостей.

— Дорогой мой Уимзи — с тех пор минуло два года, если не три!

— Или, может статься, этого парня знают у «Гатти».

— А что, неплохая идея! Я ведь встречал его там не раз и не два. Послушайте-ка, я загляну туда и наведу справки, а если мистера Оливера там не знают, я возьму за правило обедать там порегулярнее. Держу пари, рано или поздно он снова объявится.

— Правильно. Так и сделайте. А тем временем, вы не возражаете, если я осмотрю квартиру?

— Конечно, осматривайте. Я вам нужен? Или вы предпочтете Вудворда? От него, пожалуй, будет больше толку.

— Спасибо. Вудворд меня устроит. А вы на меня не отвлекайтесь. Я тут пооколачиваюсь немного.

— Разумеется, работайте на здоровье! А мне еще разбирать два ящика с бумагами. Ежели найду что-нибудь, имеющее отношение к этому Оливеру, я вам крикну.

— Договорились.

Уимзи вышел, предоставив майора самому себе, и присоединился к Вудворду и Бантеру, что тихо беседовали в соседней комнате. Уимзи хватило одного взгляда, чтобы понять: это — спальня генерала.

На столике рядом с узкой железной кроватью стоял старинный несессер для письменных принадлежностей. Уимзи приподнял его, взвесил в руках, а затем отнес к Роберту Фентиману.

— Вы это открывали? — полюбопытствовал его светлость.

— Да — там только старые письма и всякий хлам.

— Адреса Оливера вы, разумеется, так и не обнаружили?

— Нет. Безусловно, я его искал.

— А где-нибудь еще смотрели? В ящиках стола? В буфетах? Ну, в такого рода местах?

— Пока нет, — резковато отозвался Фентиман.

— Никаких записок на телефоне — вы ведь в телефонную книгу заглянули, я надеюсь?

— Если честно, то нет… согласитесь, не могу же я звонить абсолютно посторонним людям и…

— И петь им гимн любителей пива? Бог ты мой, можно подумать, речь идет о потерянном зонтике, а не о полумиллионе фунтов! Этот тип вам звонил, так что очень может быть, что и личный номер у него есть. Лучше поручите-ка это дело Бантеру. Его манере разговаривать по телефону можно только позавидовать; Бантеру просто хором спасибо говорят за то, что потр-р-ревожил.

Роберт Фентиман снисходительно улыбнулся неуклюжей шутке и извлек на свет телефонный справочник. Бантер тотчас же углубился в книгу. Отыскав два с половиной столбца Оливеров, он снял телефонную трубку и принялся прилежно прорабатывать каждого из кандидатов по очереди. Уимзи возвратился в спальню. Там царил безупречный порядок: кровать аккуратно заправлена, умывальник в порядке, словно жилец вот-вот вернется; вокруг — ни пылинки. Все это, безусловно, делало честь благоговейной привязанности Вудворда, но для очей следователя являло воистину удручающее зрелище. Уимзи уселся, неторопливо обводя взглядом платяной шкаф с полированными дверцами, ровным рядком расставленные колодки с ботинками и сапогами на небольшой полочке, туалетный столик, умывальник, кровать и комод. Этим, собственно, меблировка и исчерпывалась, если не считать тумбочки у изголовья постели да пары стульев.

— Скажите, Вудворд, генерал брился сам?

— Нет, милорд; только не в последнее время. Это входило в мои обязанности, милорд.

— А сам ли он чистил зубы, или вставные челюсти, или что там у него было?

— О да, милорд. У генерала Фентимана зубы были просто превосходные, для его-то возраста!

Уимзи вставил в глаз монокль-лупу и отнес зубную щетку к окну. Результаты осмотра его не удовлетворили. Его светлость снова огляделся по сторонам.

— Это его трость?

— Да, милорд.

— Можно взглянуть?

Вудворд пересек комнату, взявшись за трость в середине, как принято у вышколенных слуг. Лорд Питер точно таким же манером принял подношение, едва сдержав восторженную улыбку. Массивная ротанговая трость с тяжелым изогнутым набалдашником из отполированной слоновой кости служила надежной опорой для немощной поступи старости. В игру снова вступил монокль, и на сей раз его владелец хмыкнул от удовольствия.

— Вудворд, трость необходимо сфотографировать. Будьте добры, позаботьтесь о том, чтобы до тех пор к ней никто не прикасался!

— Непременно, милорд.

Уимзи осторожно отнес трость обратно в угол, а затем, словно находка придала его мыслям новое направление, детектив подошел к стойке для обуви.

— А какие ботинки были на генерале в момент его смерти?

— Вот эти, милорд.

— Их с тех пор чистили?

Вудворд заметно смутился.

— Не то чтобы чистили, милорд. Я просто обтер их тряпкой. Ботинки почти не запачкались, а у меня… ну, как-то духу не хватило… вы уж меня извините, милорд.

— Это только к лучшему.

Уимзи перевернул ботинки и тщательно осмотрел подошвы, как при помощи лупы, так и невооруженным глазом. А затем извлек из кармана пинцет, осторожно снял крохотную ворсинку — должно быть, от плотного ковра, — налипшую на выступающий гвоздик, и заботливо спрятал находку в конверт. А затем, отставив правый ботинок в сторону, он внимательнейшим образом изучил левый, в особенности же — внутренний край подошвы. Наконец, его светлость попросил листок бумаги и завернул в него ботинок так бережно, словно имел дело с бесценным уотерфордским хрусталем.

— Мне бы хотелось взглянуть на платье, что было на генерале в тот день — верхнюю одежду, я имею в виду: цилиндр, костюм, пальто и все такое прочее.

Искомые предметы туалета были предъявлены, и Уимзи столь же досконально и терпеливо исследовал каждый дюйм ткани под благоговейным взглядом дворецкого. Простодушное внимание Вудворда не могло не польстить его светлости.

— Их уже вычистили?

— Нет, милорд — только вытрясли. — На сей раз Вудворд извиняться не стал, смутно уловив, что при обстоятельствах столь необычных чистка всех видов отнюдь не приветствуется.

— Видите ли, — разъяснил Уимзи, отмечая микроскопические затяжки нитей на левой брючине, — пыль на одежде, ежели найдется хоть что-нибудь, может дать нам своего рода ключ, подсказать, где именно генерал провел ночь. Если, — ну, вот вам не самый правдоподобный из примеров, — мы, скажем, обнаружили бы целую россыпь опилок, разумно было бы предположить, что он гостил у плотника. Сухой листок наводит на мысль о саде или пустоши или о чем-то в этом роде. А вот паутина предполагает винный погреб или… или сарай для рассады… ну, и так далее. Понимаете?

— Да, милорд. — С некоторым сомнением.

— Вы, случайно, не помните этой крошечной прорехи… впрочем, какая это прореха — так, шероховатость, не более. Похоже, ткань за гвоздь зацепилась.

— Не могу сказать, что припоминаю, милорд. Но, вполне может статься, что я ее просто-напросто проглядел.

— Разумеется. Скорее всего, это все не имеет ни малейшего значения. Ну что ж, заприте-ка платье от греха подальше! Есть вероятность, что мне придется поручить специалисту взять образчики пыли и тщательно их исследовать. Минуточку… А из одежды ничего, часом, не извлекалось? Ведь наверняка из карманов все вынули?

— Да, милорд.

— И ничего необычного не обнаружили?

— Нет, милорд. Только то, что генерал всегда носил при себе. Его носовой платок, ключи, деньги и портсигар.

— Хм-м… А что там насчет денег?

— Видите ли, милорд… точную сумму я назвать не могу. Майор Фентиман все забрал. Я помню, что в бумажнике обнаружилось две фунтовых банкноты. Кажется, уходя из дома, хозяин имел при себе два фунта и десять шиллингов, не считая мелочи серебром. Проезд в такси и ланч в клубе он, надо думать, оплатил, разменяв десять шиллингов.

— Тогда это доказывает, что у генерала не было никаких непредвиденных трат, вроде разъездов на поездах или такси, ужина или напитков.

— Не было, милорд.

— Но, разумеется, этот тип Оливер обо всем позаботился. У генерала была при себе автоматическая ручка?

— Нет, милорд. Он очень мало писал, милорд. Торговцам и прочим обычно отвечал я, ежели возникала нужда.

— А если генералу все-таки приходилось черкнуть строчку-другую, какой ручкой он пользовался?

— Пером рондо, милорд. Вы отыщете его в гостиной. Но, сдается мне, почти все свои письма генерал писал в клубе. Частную корреспонденцию он почти не вел: записка-другая в банк или адвокату, вот и все, милорд.

— Ясно. А чековая книжка генерала у вас?

— У майора Фентимана, милорд.

— Вы не помните, генерал, часом, не брал ее с собой в тот, последний вечер?

— Нет, милорд. Как правило, книжка хранилась в письменном столе. Генерал обычно выписывал чеки для прислуги прямо здесь, в комнате, и вручал их мне. А иногда брал книжку с собой в клуб.

— Ага! Хорошо же. Непохоже на то, чтобы загадочный мистер Оливер был из числа тех нехороших парней, которые вымогают деньги. Вы правы, Вудворд. А вы вполне уверены, что из одежды ничего не извлекали, кроме только содержимого карманов?

— Абсолютно уверен, милорд.

— Очень странно, — пробормотал Уимзи себе под нос. — Пожалуй, самое странное, что есть в этом деле.

— Неужто, милорд? Могу ли спросить, почему?

— Да потому, что я бы предположил… — начал было Уимзи и тут же прикусил язык. В спальню заглянул майор Фентиман.

— Так что тут странного, Уимзи?

— Да так, удивила меня одна мелочь, — туманно пояснил его светлость. — Я ожидал найти кое-что в одежде — да так и не нашел. Вот и все.

— Ах, скрытный вы сыщик! — рассмеялся майор. — К чему вы клоните?

— Вычисляйте сами, Ватсон, — отозвался его светлость, усмехаясь до ушей, точно довольный пес. — Все факты у вас есть. Вычисляйте сами, и сообщите мне ответ.

Вудворд, слегка уязвленный подобным легкомыслием, собрал одежду и убрал ее назад в шкаф.

— А как там дела у Бантера? Прозвонился ли?

— Пока все без толку.

— Ох! — ну да ладно, пожалуй, надо бы заняться фотографиями. А закончить обзвон можно и дома. Бантер!

— Ох, послушайте, Вудворд, вы будете возражать, если я сниму у вас отпечатки пальцев?

— Отпечатки пальцев, милорд?

— Боже милосердный, вы что, пытаетесь повесить что-то на Вудворда?

— Что повесить?

— Ну… я думал, отпечатки пальцев снимают только у грабителей и всякого сброда.

— Не совсем. Нет — вообще-то мне нужны отпечатки пальцев генерала, чтобы сравнить их с другими, добытыми мною в клубе. На трости есть превосходные образчики, так что мне необходимы еще и «пальчики» Вудворда — просто убедиться, что я ничего не путаю. Пожалуй, сниму-ка я заодно и ваши тоже! Очень может быть, что и вы схватились за трость, сами того не заметив.

— А, понимаю. Не думаю, чтобы я к этой штуке прикасался, но, как вы говорите, лучше лишний раз проверить. Забавно, ничего не скажешь! Просто-таки в духе Скотленд-Ярда. А как это делается?

— Бантер вам покажет.

Бантер тотчас же извлек на свет небольшую подушечку для печати, валик для нанесения краски и несколько листов белой и гладкой бумаги. Пальцы обоих кандидатов тщательно обтерли чистой тряпицей и прижали сперва к подушечке, затем к листам. Полученные таким образом образчики пометили этикетками и убрали в конверты, после чего набалдашник трости слегка присыпали серым порошком, и на слоновой кости проступили великолепные отпечатки пальцев правой руки: тут и там они накладывались один на другой, оставаясь при этом вполне различимыми. Фентиман и Вудворд завороженно наблюдали сие занятное чудо.

— Хорошо получились?

— Превосходно, сэр; отпечатки абсолютно не схожи ни с одним из образчиков.

— Тогда разумно предположить, что они оставлены генералом. Поторопитесь там с негативом.

Бантер установил фотокамеру и принялся ее настраивать.

— Разве что отпечатки принадлежат мистеру Оливеру, — заметил майор Фентиман. — Знатная вышла бы шутка, вы не согласны?

— И впрямь так, — согласился несколько опешивший Уимзи. — Отличная шутка — в чей-то адрес. А на данный момент, Фентиман, я не уверен, кому из нас следует смеяться.

Глава 7 Девятка бубен

Учитывая проявку фотографий и телефонные звонки, было очевидно, что Бантеру предстоит хлопотный вечер. Так что его светлость заботливо предоставил дворецкому квартиру на Пикадилли, а сам отправился погулять и поразвлечься на свой странный лад.

Сперва лорд Питер посетил одну из тех контор, что ведают размещением объявлений в прессе. Здесь он составил короткое обращение к водителям такси и договорился, чтобы текст сей опубликовали при первой же возможности во всех печатных изданиях, представляющих интерес для представителей помянутой профессии. Трем водителям предлагалось срочно связаться с мистером Дж. Мерблзом, адвокатом из Стейпл-Инн, который щедро вознаградит их за беспокойство и потраченное время. Требовались: во‐первых, водитель, забравший престарелого джентльмена из особняка леди Дормер на Портмэн-сквер или в непосредственной близости от такового вечером десятого ноября. Во-вторых: водитель, посадивший в такси престарелого джентльмена у дома доктора Пенберти на Харлей-стрит после полудня или вечером десятого ноября. И, в‐третьих: водитель, доставивший все того же престарелого джентльмена к дверям клуба «Беллона» между десятью и двенадцатью тридцатью утром одиннадцатого ноября.

«Хотя, вероятнее всего, — размышлял про себя Уимзи, платя по счету за публикацию объявления на протяжении трех дней, если заказ не отменится, — у этого Оливера есть машина, и он сам подвез старика. И все-таки попытка не пытка».

Следующим пунктом программы Уимзи, со свертком под мышкой, кликнул кэб и назвал адрес сэра Джеймса Лаббока, известного химика-аналитика. По счастью, сэр Джеймс оказался дома и искренне обрадовался гостю. Коренастый, широкоплечий, с красным лицом и сильно вьющимися седыми волосами, он принял его светлость в лаборатории, где руководил проведением пробы Марша^[404] на содержание мышьяка.

— Вы не посидите минутку, пока я не закончу?

Уимзи уселся на предложенный стул и с интересом засмотрелся на ровное пламя бунзеновской горелки, играющее на стеклянной трубке, в узком конце которой медленно скапливался и загустевал темно-бурый осадок. Время от времени химик понемногу подливал в воронку омерзительную на вид жидкость, откупоривая склянку; один раз ассистент добавил еще несколько капель, в которых Уимзи распознал соляную кислоту. Очень скоро вся отвратная жидкость перекочевала в колбу, осадок потемнел настолько, что в загустевшей части сделался почти черным; трубку отсоединили и убрали, горелку затушили, и сэр Джеймс Лаббок, набросав несколько строк и заверив их своей подписью, развернулся и сердечно приветствовал его светлость.

— Я вас, часом, не отвлекаю, Лаббок?

— Нимало. Мы только что закончили. Это был последний из образчиков. В суд мы успеем с запасом. Никаких сомнений нет. Тут вещества с избытком хватит, чтобы слона убить. Ужас, до чего люди расточительны — учитывая, что в ходе судебного преследования мы любезно и услужливо берем на себя труд пространно объяснить массам: двух-трех гран мышьяка вполне достаточно, чтобы избавиться от непопулярного индивидуума, каким бы крепким орешком он ни был. Учишь, учишь, а все без толку. Мальчишку-рассыльного, окажись он таким же неумехой, как среднестатистический убийца, вышвырнут из конторы пинком под зад без выходного пособия. Ну, так что у вас там за проблемка?

— Сущая мелочь, — проговорил Уимзи, разворачивая сверток и извлекая на свет левый ботинок генерала Фентимана, — даже стыдно к вам по такому пустяку обращаться. Но мне крайне хотелось бы знать, что это такое, а поскольку дело это строго конфиденциальное, я позволил себе заявиться к вам с дружеским визитом. Вот здесь, с внутренней стороны подошвы — у самого краешка.

— Кровь? — предположил химик с усмешкой.

— Вынужден вас разочаровать. Мне сдается, что скорее краска.

Сэр Джеймс внимательно рассмотрел образчик с помощью сильной лупы.

— Да, что-то вроде коричневого лака. Возможно, с пола или с мебели. Вам провести экспертизу?

— Если вас не затруднит.

— Ничуть. Пожалуй, поручим-ка мы это дело Сондерсу; такие опыты по его части. Сондерс, будьте так добры, осторожно соскребите пятнышко и посмотрите, что это. Обеспечьте мне препаратные стекла, а остаток используйте для анализа, если удастся. Как срочно вам нужны результаты?

— Знаете, хотелось бы как можно скорее. Ну, не в ближайшие пять минут, конечно.

— Тогда останьтесь и выпейте с нами чаю; а к тому времени, смею надеяться, у нас будет чем вас порадовать. Непохоже, что образчик — нечто из ряда вон выходящее. Зная ваши вкусы, не перестаю удивляться, что это не кровь. А кровушки, часом, не предвидится?

— Насколько мне известно, нет. Охотно останусь к чаю, если еще не совсем вам надоел.

— Никоим образом! Притом, раз уж вы здесь, может, расскажете, что вы думаете по поводу этих моих старинных трудов по медицине? Не верю, что они представляют большую ценность, однако — затейливые вещицы! Пойдемте.

Уимзи провел пару чрезвычайно приятных часов в обществе леди Лаббок, сдобных кексов и дюжины древних трактатов по анатомии. Вскоре появился и Сондерс с результатами. Образчик оказался самой что ни на есть заурядной смесью коричневой краски и лака, не больше и не меньше: такая разновидность хорошо известна столярам и мастерам-краснодеревщикам. Это современное, ничем не примечательное средство использовалось повсеместно. Не паркетный лак, нет; таким составом скорее покрывают двери, перегородки и тому подобное. Химическая формула прилагалась.

— Боюсь, не слишком-то мы вам помогли, — заметил сэр Джеймс.

— Никогда не знаешь, где найдешь и где потеряешь, — откликнулся Уимзи. — Вы не будете так добры снабдить предметные стекла этикеткой, заверить их, вместе с результатами анализов, своей подписью, и сохранить их у себя в качестве справочного материала, на случай, если вдруг понадобятся?

— Разумеется. А как их пометить?

— Ну… напишите «Лак с левого ботинка генерала Фентимана» и «Результаты анализов лака с левого ботинка генерала Фентимана»; поставьте дату, я поставлю свою подпись, потом распишетесь вы с Сондерсом, и тогда, полагаю, все будет в полном порядке.

— Фентиман? Тот самый старый бедолага, что скоропостижно скончался на днях?

— Он самый. Но незачем смотреть на меня этаким взглядом смышленого дитяти; нет у меня в запасе никакой кровавой байки, так и знайте! Вопрос лишь в том, где старик провел ночь, если угодно!

— Все страньше и страньше! Да не волнуйтесь вы, меня это вообще не касается. Надеюсь, когда все закончится, вы мне расскажете всю подноготную. А пока займемся этикетками. Вы, я так понимаю, готовы засвидетельствовать подлинность ботинка, а я могу засвидетельствовать, что видел лак на ботинке, а Сондерс засвидетельствует, что соскреб лак с ботинка и подверг его анализу и что образчик содержит этот самый лак. Все точно, как у Кокера^[405]. Ну вот, готово. Подпишитесь здесь и здесь; с вас восемь шиллингов и шесть пенсов.

— Восемь шиллингов и шесть пенсов — уж больно дешево выходит! — проговорил Уимзи. — Восемьсот шестьдесят фунтов — и то много не показалось бы — или даже восемь тысяч шестьдесят, если уж на то пошло.

В лице сэра Джеймса Лаббока отразилось подобающее случаю благоговение.

— Вы меня нарочно поддразниваете; знаете ведь, до чего любопытно делается! Ну что ж, хотите изображать из себя ходячего сфинкса — ваше право. Обещаю, что сберегу для вас эти сокровища в целости и сохранности. Ботинок вернуть?

— Не думаю, что душеприказчик поднимет скандал. А с ботинком под мышкой выглядишь полным идиотом! Уберите его вместе со всем остальным, до тех пор, пока не понадобится; вот спасибо!

Так что ботинок перекочевал в стенной шкаф, а лорд Питер, освободившись от обременительной ноши, продолжил полуденную программу.

Первой его мысльюбыло дойти до Финсбери-парк и заглянуть к мистеру и миссис Джордж Фентиман. Однако Уимзи вовремя вспомнил, что Шейла еще не вернулась с работы — она подыскала себе место кассирши в модном кафе, — и тут же подумал (с деликатностью, столь редкой в среде людей состоятельных), что, если придет рано, его непременно пригласят к ужину, а стол у них и без того скудный, так что Шейла непременно расстроится, а Джордж подосадует. Поэтому его светлость зашел в один из своих многочисленных клубов и подкрепился превосходно приготовленным морским языком а ля Кольбер, заказав в придачу бутылочку «Либфраумильх», яблочную шарлотку и закуску, умеренно сдобренную пряностями; а в довершение — черный кофе и редкий сорт хорошо выдержанного бренди. Этот простой и сытный ужин привел его в превосходнейшее состояние духа.

Супруги Фентиман занимали две комнаты первого этажа с общей кухней и ванной в одном из двух смежных особняков, с сине-желтым веерообразным оконцем над дверью и полосатыми муслиновыми занавесками на окнах. По сути дела, то были типичные меблирашки, но домовладелица неизменно именовала их квартирой, поскольку сие означало, что жильцы сами себя обслуживают и сами благоустраиваются. Переступив порог, лорд Питер едва не задохнулся: совсем рядом жарили рыбу на подсолнечном масле. Кроме того, в самом начале вышла небольшая неприятность: его светлость позвонил только один раз, вызвав тем самым обитателя цокольного этажа, в то время как более осведомленный визитер нажал бы на звонок дважды, давая понять, что этаж требуется первый.

Заслышав, как в прихожей бурно выясняют отношения, Джордж выглянул из-за двери гостиной и воскликнул:

— О! Привет!

— Привет, — поздоровался Уимзи, тщетно пытаясь найти место для своих вещей на перегруженной вешалке и в конце концов пристраивая пальто и цилиндр на ручке детской коляски. — Вот подумал, не заглянуть ли в гости. Надеюсь, я не помешал.

— Конечно, нет. Очень великодушно было с вашей стороны просочиться в эту мерзкую дыру. Входите. У нас тут страшный кавардак, как обычно, но уж ежели ты беден, так волей-неволей живешь в свинарнике. Шейла, это лорд Питер Уимзи: вы ведь знакомы, не правда ли?

— Конечно. Как мило, что вы к нам выбрались! Вы уже ужинали?

— Да, благодарю вас.

— Может быть, кофе?

— Нет, право же, не нужно, спасибо — я только что из-за стола.

— Ну что ж, — вступил Джордж, — тогда могу предложить только виски.

— Спасибо, старина, не сейчас; может быть, попозже. Я уже выпил бренди. Стоит ли мешать виноград с зерном?

— Да вы мудрец! — откликнулся Джордж. Чело его прояснилось: собственно говоря, ближайшим источником виски служила пивная, а согласие означало бы по меньшей мере шесть шиллингов и шесть пенсов, не говоря уже о затрате сил на доставку.

Миссис Джордж Фентиман выдвинула для гостя кресло, а сама присела на низкий пуф. Ей исполнилось около тридцати пяти, и в лице ее еще сохранились следы былой красоты, хотя болезнь и заботы состарили Шейлу до срока.

— Не огонь, а одно название! — угрюмо заметил Джордж. — Что, угля больше нет?

— Мне очень жаль, — отозвалась Шейла. — Нынче поденщица ведра толком и не наполнила.

— Так почему ты не проследишь, чтобы наполняла? Это уже не в первый раз. Если в ведре для угля хоть что-то осталось, эта особа почему-то считает, что наполнять его незачем.

— Я схожу принесу.

— Нет, не трудись. Я сам. Но ты уж не забудь сказать поденщице.

— Не забуду — я ей целыми днями напролет об этом твержу.

— Старушенция глупа как курица. Нет, Шейла, не ходи — я не допущу, чтобы ты таскала на себе уголь.

— Чепуха, — не без ехидства отозвалась жена. — Какой ты все-таки лицемер, Джордж. И почему это рыцарский дух просыпается в тебе только в присутствии гостей?

— Позвольте мне, — порывисто предложил Уимзи. — Я люблю носить уголь. В детстве я уголь просто обожал. Сколько от него грязи, сколько шуму — прелесть что такое! Так где же он? Ведите меня прямо к месту!

Миссис Фентиман выпустила ведерко, а Джордж и Уимзи, состязаясь в учтивости, некоторое время вырывали ценный приз друг у друга. В конце концов к громоздкому ларю на заднем дворе отправились всем скопом: Уимзи добывал уголь лопатой, Джордж подставлял ведро, а дама держала длинную свечку, крайне ненадежно закрепленную в эмалевом подсвечнике на несколько размеров больше, чем нужно.

— И скажи миссис Крикетт, — не отступался Джордж, с раздражающим упрямством вновь и вновь возвращаясь к наболевшему вопросу, — чтобы каждое утро наполняла ведро как полагается.

— Я попытаюсь. Но миссис Крикетт терпеть не может, когда ее отчитывают. Я вечно боюсь, что она соберется увольняться.

— Но ведь на свете, наверное, есть и другие поденщицы?

— Миссис Крикетт — безупречно честная женщина.

— Знаю, но ведь честность — еще не все. Ты с легкостью подыщешь замену, надо только постараться.

— Хорошо, я обо всем позабочусь. Но почему бы тебе самому не поговорить с миссис Крикетт? Ведь утром я ее, как правило, не застаю.

— Да, безусловно, я знаю. Вовсе незачем лишний раз напоминать мне о том, что на хлеб зарабатываешь ты. Ты считаешь, меня такое положение дел несказанно радует? Уимзи тебе расскажет, что я на этот счет думаю.

— Не глупи, Джордж. Лорд Питер, и почему это мужчины так трусят объясняться с прислугой?

— Объясняться с прислугой — прямая обязанность женщин, — возразил Джордж, — это вообще не мое дело.

— Ну, хорошо, я поговорю с ней — но за последствия отвечаешь ты.

— Никаких последствий не будет, дорогая моя, если ты проявишь хоть немного такта. Вообще не понимаю, из-за чего столько шума!

— Хорошо же, я буду сама любезность. А вы, лорд Питер, не страдаете от поденщиц, я надеюсь?

— Боже праведный, конечно нет! — перебил жену Джордж. — Уимзи живет пристойно. На Пикадилли о возвышенных радостях нищеты и не ведают.

— Мне изрядно повезло, — отозвался Уимзи с покаянным видом, что неизбежно порождается обвинением в избыточном богатстве. — Мой дворецкий предан мне всей душой и исключительно понятлив; он заботится обо мне, точно мать родная.

— Да уж, небось, помнит свою выгоду, — сварливо заметил Джордж.

— Право, не знаю. Думаю, Бантер останется мне верен при любом раскладе. В войну он некоторое время состоял при мне сержантом, мы с ним вместе в такие переплеты попадали, что вспомнить страшно, а когда все закончилось, я разыскал его и взял к себе. Бантер, разумеется, и прежде состоял в услужении, но хозяин его погиб, семья разъехалась, так что моему предложению он только порадовался. Просто не знаю, что бы я теперь без Бантера делал.

— Это он обеспечивает вас фотографиями, когда вы идете по следу преступника? — предположила Шейла, торопливо хватаясь за эту, как ей казалось, безобидную тему.

— О да. В обращении с фотокамерой ему просто нет равных. Единственная загвоздка состоит вот в чем: он время от времени запирается в темной комнате, а мне приходится перебиваться самому. Я даже телефон к нему провел. «Бантер?» — «Да, милорд!» — «Где мои запонки?» — «В среднем отделении третьего выдвижного ящичка справа в комоде, милорд». — «Бантер!» — «Да, милорд». — «Куда я задевал портсигар?» — «Сдается мне, в последний раз я наблюдал его на пианино, милорд». — «Бантер!» — «Да, милорд!» — «Я тут запутался с белым галстуком». — «В самом деле, милорд?» — «Послушай, ты не можешь что-нибудь сделать?» — «Прошу меня простить, милорд, я произвожу проявление фотопластинки». — «К черту пластинку!» — «Как скажете, милорд». — «Бантер… подожди… зачем все воспринимать так буквально? Докончи проявку, а потом приходи завязать галстук». — «Всенепременно, милорд». А я, видите ли, сиди и страдай, пока эту треклятую пластинку не закрепят, или что уж там с ними делают. Просто-таки раб в собственном доме — вот что я такое.

Шейла рассмеялась.

— Отродясь не видела таких счастливых да балованных рабов! А сейчас вы что-нибудь расследуете?

— Ну да. Собственно говоря — ну вот, снова! — Бантер удалился от мира в фотографическую тьму на весь вечер. У меня и крыши над головой не осталось. Вот, скитаюсь неприкаянно, точно эта пташка без ног, как бишь ее там…

— Сочувствую: до какой же крайности нужно было дойти, чтобы искать приюта в нашей нищей конуре, — кисло рассмеялся Джордж.

Уимзи уже начал жалеть о том, что пришел. Миссис Фентиман досадливо хмурилась.

— На эту реплику можете не отвечать, — проговорила она, пытаясь свести дело к шутке. — Ответа нет и быть не может.

— А пошлю-ка я эту загадку тете Джудит в еженедельник «Веночки для Рози», — подхватил Уимзи. — «А отпускает замечание, на которое нет ответа. Что делает Б?»

— Вы уж извините, — промолвил Джордж, — собеседник из меня нынче никудышный. Сущим дикарем становлюсь. А вы разговаривайте, не стесняйтесь, а на меня и внимания не обращайте.

— И какая же тайна на очереди? — полюбопытствовала Шейла, ловя мужа на слове.

— Да, собственно говоря, это забавное дельце насчет генеральского завещания. Мерблз предложил мне покопаться в вопросе о наследовании, выяснить, кто кого пережил.

— Ох, вы полагаете, что сумеете все уладить?

— Очень на это надеюсь. Но дело и впрямь тонкое: того и гляди счет пойдет на секунды. Кстати, Фентиман, а вы, случайно, не были в курительной клуба «Беллона» утром одиннадцатого ноября?

— Ах, вот вы зачем пришли! Так бы сразу и сказали! Нет, не был. Скажу больше: я ничего ровным счетом не знаю. И с какой стати эта мерзкая старая карга Дормерша не могла оставить пристойное, разумное завещание, раз уж взялась, это для меня тайна за семью печатями. И какой смысл оставлять такие деньжищи старику, если она отлично знала, что он того и гляди сыграет в ящик? И почему, в случае его смерти, ей понадобилось передавать все состояние в обход законных наследников этой девчонке Дорланд, у которой ни малейших прав нет? И хоть бы хватило порядочности у негодяйки подумать про нас с Робертом…

— Если вспомнить, как грубо ты повел себя и с нею, и с мисс Дорланд, Джордж, удивляюсь, что она оставила тебе хотя бы семь тысяч!

— Что такое для нее эти семь тысяч? Все равно что пятифунтовая банкнота для любого другого. Оскорбление, вот как я это называю. Признаю, что и впрямь нагрубил ей, но, в конце концов, мог ли я допустить, чтобы старуха думала, будто я подлизываюсь к ней ради денег!

— Джордж, ты противоречишь сам себе. Если тебе не нужны были деньги, зачем брюзжать, что не получил их?

— Тебя послушать, так я кругом виноват! Ты отлично знаешь, что я имею в виду. Да, на деньги я не зарился, но эта девица Дорланд вечно намекала, что я, дескать, только о них и думаю, вот я ее и отделал. Я ни черта не знал о треклятом наследстве, да и знать не хотел! Я всего лишь хочу сказать, что, если уж она хотела оставить что-нибудь нам с Робертом, уж могла бы завещать и побольше, чем эти дрянные семь тысяч на каждого.

— Ну так и не ворчи! Сейчас эти деньги пришлись бы необыкновенно кстати.

— Знаю — к этому-то я и веду! И вот старая идиотка составляет завещание настолько дурацкое, что я вообще не знаю, получу свою долю или нет! Я даже законными двумя тысячами не могу распорядиться! Вынужден сидеть тут да бить баклуши, пока Уимзи рыщет вокруг с рулеткой и ручным фотографом, выясняя, имею ли я право на деньги собственного деда!

— Милый, я понимаю, как тебе тяжко приходится. Но будем надеяться, что вскоре все уладится. Все бы ничего, если бы не Дугал Мак-Стюарт…

— Кто таков Дугал Мак-Стюарт? — тут же встрепенулся Уимзи. — Судя по имени, представитель старинного шотландского рода. Сдается мне, я о нем слышал. Это, часом, не услужливый, обходительный джентльмен, у которого есть богатый друг в Сити?

— На редкость услужливый, — мрачно подтвердила Шейла. — Так и навязывает тебе своих друзей. Он…

— Шейла, заткнись! — грубо оборвал ее муж. — Лорду Питеру вовсе не интересны неаппетитные подробности наших частных дел.

— Зная Дугала, смело могу строить догадки, — заметил Уимзи. — В недалеком прошлом наш друг Мак-Стюарт великодушно предложил вам свою помощь. И вы ее приняли — на скромную сумму в… в чем там исчислялась скромная сумма?

— Пятьсот фунтов, — отозвалась Шейла.

— Пятьсот фунтов. А фактически — триста пятьдесят наличными, а остальное — так, пустячное вознаграждение для его друга в Сити, который, собственно, и ссудил деньги, да так доверчиво, без всяких гарантий. Когда это произошло?

— Три года назад — когда я основал кафе в Кенсингтоне.

— Ах да. А когда вы уже не могли выплачивать шестьдесят процентов в месяц, или сколько бы уж там он ни запросил, друг в Сити любезно согласился приплюсовать проценты к капитальной сумме, в ущерб самому себе, разумеется! Подход Мак-Стюарта мне хорошо знаком. Фентиман, каков на сегодняшний день общий итог? — спрашиваю из чистого любопытства!

— Если уж вам так приспичило знать, так к тридцатому числу нарастет тысяча пятьсот, — недовольно буркнул Джордж.

— А я ведь предупреждала Джорджа, — опрометчиво начала было Шейла.

— Ну, конечно, ты всегда знаешь, как лучше! А все твой чайный бизнес! Я говорил тебе, что на чае не заработаешь, но в наши дни женщины твердо уверены, что способны сами вести дела!

— Я все понимаю, Джордж. Но ведь это проценты Мак-Стюарта съели всю прибыль! Ты ведь знаешь, я хотела, чтобы ты одолжил деньги у леди Дормер.

— Ну а я не собирался — и точка. Так я тебе в ту пору и сказал.

— Да, но послушайте, — вмешался Уимзи. — Как бы дело ни обернулось, полторы тысячи для Мак-Стюарта у вас все равно что в кармане. Если генерал Фентиман умер раньше сестры, вы получаете семь тысяч; если скончался после нее — вам гарантированы две тысячи по завещанию. Кроме того, брат ваш, вне всякого сомнения, по-справедливости поделит деньги, которые получит как наследник имущества, очищенного от долгов и завещательных отказов. Так о чем вам тревожиться?

— О чем? Да теперь, с этим треклятым юридическим пустозвонством, деньги-то заморожены черт знает до каких пор, я и притронуться к ним не могу!

— Знаю, знаю, — терпеливо продолжал Уимзи. — Но вам надо всего лишь отправиться к Мерблзу и попросить его ссудить вам деньги под залог наследства. Что бы ни произошло, меньше двух тысяч вы не получите, так что он охотно пойдет вам навстречу. Собственно говоря, он до известной степени обязан улаживать ваши долги, — в пределах разумного, конечно! — если к нему обратиться.

— Ведь и я тебе о том же твержу, Джордж! — горячо подхватила миссис Фентиман.

— Да, конечно, ты вечно диктуешь мне, как поступать. Ты ведь никогда не ошибаешься, верно? А предположим, что дело дойдет до суда, и на издержки уйдут тысячи и тысячи фунтов, э? Что тогда, миссис Ума Палата?

— Если возникнет необходимость, пусть в суд обращается ваш брат, — разумно предложил Уимзи. — Если он выиграет, денег на судебные издержки у него окажется предостаточно, а если проиграет, ваши семь тысяч останутся при вас. Ступайте к Мерблзу — он все уладит! Или — вот что я вам скажу! — займусь-ка я нашим общим другом Мак-Стюартом и посмотрю, нельзя ли как-нибудь перевести долг на меня. Он, конечно, ни за что не согласится, если узнает, что речь идет обо мне, но, может быть, через Мерблза дело провернуть удастся. А тогда мы пригрозим ему разборками по поводу взимания грабительских процентов и все такое прочее. То-то поразвлечемся!

— Чертовски великодушно с вашей стороны, но я бы предпочел оставить все как есть.

— Как угодно, как угодно. Но, в любом случае, обратитесь к Мерблзу. Он вас вызволит. Впрочем, не думаю, что завещание станут оспаривать в судебном порядке. Если выяснить, кто кого пережил, не удастся, думаю, что вам с мисс Дорланд разумнее всего сговориться полюбовно за пределами зала суда. При любом раскладе, так оно и по справедливости выйдет. А почему бы, собственно, и нет?

— Почему? Да потому, что эта негодяйка Дорланд требует свой фунт плоти. Вот почему!

— Да ну? Что же это за женщина?

— Да одна из этих современных девиц, обитательниц Челси. Страшна, как смертный грех, — и абсолютно бесчувственная. Малюет картинки — мерзких, костлявых проституток с зеленой кожей, голышом, в чем мать родила. Небось думает, что если уж не состоялась как женщина, так давай лезть в интеллектуалки! Неудивительно, что в наши дни человеку приличной работы ни за что не найти: повсюду эти упрямые ослицы с сигаретами в зубах, корчат из себя невесть что: тоже мне, гении, тоже мне, деловые женщины!

— Ну, право же, Джордж! Мисс Дорланд ни у кого работу не отбивает; ну не сидеть же ей целыми днями сложа руки в компаньонках у леди Дормер! И что плохого в том, что она пишет картины?

— Ну а почему бы ей и не побыть компаньонкой? В прежние времена тысячи незамужних девушек состояли в компаньонках, и уж поверь, милая моя женушка, жили они куда счастливее, нежели в наши дни, когда принято плясать под джаз, щеголять в коротких юбках да думать только о карьере! Ни тебе скромности, ни возвышенных чувств! Деньги, деньги да скандальная репутация — вот и все, что нужно современной девице! Вот за что мы сражались в войну — вот к чему мы пришли!

— Джордж, не уклоняйся от темы. Мисс Дорланд вовсе не танцует под джаз…

— Я и не уклоняюсь. Я говорю о современных девицах. Я не имею в виду конкретно мисс Дорланд. Но тебе непременно надо перейти на личности! Типично женский подход! Спорить на общие темы вы вообще не умеете — всегда умудряетесь свести разговор к одному-единственному частному случаю! Вечно уходите от вопроса!

— Я не уходила от вопроса. Мы начали говорить о мисс Дорланд.

— Ты сказала, что невозможно ограничиться ролью компаньонки, а я ответил, что в прежние времена немало исключительно милых девушек жили себе в компаньонках — и не тужили!

— Вот уж не уверена.

— А я зато уверен. Как сыр в масле катались! А заодно выучивались и мужьям угождать. Небось, не бегали по офисам, да клубам, да вечеринкам, как в наши дни! И если ты думаешь, что мужчинам это по душе, я честно и откровенно скажу тебе, женушка: ничего подобного. Мужчины терпеть не могут вертихвосток.

— А это важно? Я хочу сказать, в наше время о том, чтобы подцепить мужа, как-то меньше думают.

— Ну да, конечно! Для вас, феминисток, муж — что пустое место! Любой сгодится, были бы у него деньги…

— Почему же «для вас, феминисток»? Я не утверждала, что разделяю эти взгляды. Мне вовсе не нравится работать…

— Ну вот, нате вам! Опять на свой счет приняла. Я отлично знаю, что работать тебе не нравится. Я отлично знаю, что ты работаешь только потому, что я превратился в жалкую развалину. Вовсе незачем напоминать об этом всякий час. Я знаю, я — неудачник. Благодарите свои звезды, Уимзи: когда вы женитесь, вам будет на что содержать супругу.

— Джордж, ты не имеешь права так говорить. Ничего подобного я в виду не имела. Ты сказал…

— Я помню, что я сказал, но ты все восприняла превратно. Как всегда, впрочем. Спорить с женщиной — все равно что воду в ступе толочь. Нет, довольно! Ради всего святого, не начинай все сначала. Мне нужен глоток чего-нибудь крепкого. Уимзи, вы ведь со мной выпьете? Шейла, скажи служанке миссис Маннз, пусть сходит принесет полбутылки «Джонни Уокера».

— Милый, а может, ты сам сходишь? Миссис Маннз очень не нравится, когда мы посылаем девочку с поручениями. В последний раз она такой скандал закатила!

— Ну и как я, по-твоему, могу пойти? Я уже ботинки снял. Вечно ты суетишься по пустякам. Ну, и что с того, если мамаша Маннз и пошумит немножко? Не съест же она тебя!

— Конечно, не съест, — вступился Уимзи. — Но вы подумайте о развращающем влиянии пивной на неискушенную душу служаночки миссис Маннз! Я всецело одобряю миссис Маннз. У нее материнское сердце. Я сам превращусь в святого Георгия и спасу служанку миссис Маннз от Синего Дракона! Ничто меня не остановит. Нет, дорогу показывать не нужно. У меня врожденный нюх на злачные места. Завяжите мне глаза, скрутите руки за спиной — и я отыщу паб даже в густом желтом тумане.

Миссис Фентиман проводила гостя до входной двери.

— Джордж невесть чего нынче наговорил, но вы уж на него не обижайтесь. У него живот разболелся, вот он и злится. А из-за этих злосчастных денежных неурядиц бедняга просто извелся.

— Все в порядке, — заверил Уимзи. — Я все отлично понимаю. Посмотрели бы вы на вашего покорного слугу, когда у него с желудком неладно! Вот на днях пригласил я одну юную леди в ресторан — омар под майонезом, меренги и сладкое шампанское — по ее выбору — о господи!

Его светлость состроил весьма выразительную гримасу и отбыл в направлении паба.

Когда он вернулся, Джордж Фентиман поджидал его на ступенях.

— Послушайте, Уимзи — я вынужден извиниться; я вел себя как последний невежа. Всему виной моя несносная вспыльчивость. Дурной тон, вот как это называется. Шейла легла спать в слезах, бедняжка. И все из-за меня. Ох, если бы вы только знали, как эта треклятая ситуация действует мне на нервы… я понимаю, что меня это никоим образом не оправдывает…

— Ничего, пустое, — заверил Уимзи. — Бодритесь. Со временем все уладится.

— Моя жена… — снова начал Джордж.

— Превосходная женщина, старина, просто превосходная. Дело в том, что вам обоим необходимо отдохнуть и развеяться.

— Еще как необходимо! Ну да ладно, не будем падать духом. Я повидаюсь с Мерблзом, как вы советуете.

В тот вечер Бантер встретил хозяина сдержанной улыбкой невыразимого самодовольства.

— Удачный был день, Бантер?

— Благодарю вас, ваша светлость, исключительно плодотворный! Отпечатки пальцев на трости и на листке бумаги, полученном от вас, абсолютно идентичны.

— В самом деле? Это уже что-то. Я взгляну на них завтра, Бантер, — уж больно утомительный выдался вечер.

Глава 8 Силовой метод

На следующее утро в одиннадцать лорд Питер Уимзи, в неброском темно-синем костюме и темно-сером галстуке, соответствующим обстановке траура, явился в особняк усопшей леди Дормер на Портмэн-сквер.

— Дома ли мисс Дорланд?

— Я сейчас узнаю, сэр.

— Будьте добры передать мою карточку и спросить, не согласится ли она уделить мне несколько минут.

— Разумеется, милорд. Не соблаговолит ли ваша светлость присесть?

Слуга исчез, оставив его светлость нетерпеливо дожидаться в негостеприимной комнате с высокими потолками, малиновыми шторами до полу, темно-красным ковром и мебелью красного дерева самого что ни на есть отталкивающего вида. Спустя полных пятнадцать минут слуга появился снова, неся на подносе записку. Содержание ее было кратким.

«Мисс Дорланд свидетельствует свое почтение лорду Питеру Уимзи и весьма сожалеет, что не сможет принять его. Если, как ей кажется, лорд Питер пришел к ней в качестве представителя майора и капитана Фентиманов, мисс Дорланд просит его обратиться к мистеру Притчарду, поверенному из Линкольнс-Инн, каковой от ее имени ведет все дела связанные с завещанием покойной леди Дормер».

«Бог ты мой, — подумал про себя Уимзи, — кажется, мне дали от ворот поворот! Что ж, мне полезно. А любопытно, право… — Его светлость снова перечитал записку. — Не иначе, Мерблз проболтался. Надо думать, сообщил Притчарду, что поручил это дело мне. Крайне опрометчиво с его стороны; на Мерблза совсем не похоже».

Слуга безмолвно высился рядом, с видом человека, твердо вознамерившегося воздержаться от комментариев.

— Благодарю вас, — произнес Уимзи. — Будьте любезны, передайте мисс Дорланд, что я бесконечно признателен ей за полученную информацию.

— Непременно, милорд.

— И потрудитесь, пожалуйста, вызвать мне такси.

— Разумеется, милорд.

Уимзи со всем возможным достоинством уселся в такси и оправился в Линкольнс-Инн.

Мистер Притчард держался почти столь же отчужденно и оскорбительно, как и мисс Дорланд. Он заставил лорда Питера прождать двадцать минут и принял его в присутствии клерка с глазами-бусинками, прямо с порога обдав гостя арктическим холодом.

— Доброе утречко, — приветливо поздоровался Уимзи. — Простите, что заглянул вот так, запросто. Наверное, по правилам надо бы действовать через Мерблза — славный старик этот Мерблз, вы не находите? Но я всегда считал, что лучше всего подходить к делу прямо, без обиняков. Время-то — на вес золота, верно?

Мистер Притчард наклонил голову и осведомился, чем может услужить его светлости.

— Да я по поводу этого дельца Фентимана. Касательно переживших наследников, и все такое. Чуть не сказал «пережитков». А что, оговорка очень даже к месту! Определение «пережиток» к старине-генералу замечательно подходит, э?

Мистер Притчард ждал, не двигаясь с места.

— Я так понимаю, Мерблз сообщил вам, что я этим дельцем занялся, так? Пытаюсь прояснить очередность и все такое…

Мистер Притчард не сказал ни да ни нет; сцепив пальцы, он терпеливо глядел прямо перед собою.

— Проблемка не из легких, знаете ли. Я закурю, не возражаете? Сигаретку хотите?

— Безмерно признателен, но в рабочие часы я не курю.

— И это правильно. Главное — произвести впечатление. Основательно запугать клиента, э? Так я подумал, надо бы дать вам знать: похоже, шансы почти равны. С точностью до минуты определить сложно, знаете ли. Весы могут склониться в одну сторону, могут и в другую, а то и зависнут — пойди гадай, как и что! Вы меня понимаете?

— В самом деле?

— То есть абсолютно. Может, вам небезынтересно будет послушать, как далеко я продвинулся. — И Уимзи поведал о своих изысканиях в «Беллоне», ограничившись, впрочем, показаниями швейцаров и портье. О беседе с Пенберти его светлость не помянул ни словом, равно как и о странных обстоятельствах, связанных с загадочным мистером Оливером, всемерно подчеркивая, сколь узок временной промежуток, в течение которого генерал предположительно прибыл в клуб. Мистер Притчард слушал, не перебивая.

— Ну и что же именно вы пришли предложить? — осведомился наконец он.

— Ну, что я хотел сказать: вы ведь и сами понимаете, разве не славно оно было бы, если бы заинтересованные стороны как-нибудь договорились промеж себя? Сам живи и другим не мешай, так? Трудимся вместе, прибыль — пополам! В конце концов, полмиллиона — кругленькая сумма, на троих с лихвой хватит, вы не находите? А скольких неприятностей можно было бы избежать, не говоря уже о — кхе-кхе! — адвокатских гонорарах и прочих издержках.

— А! — проговорил мистер Притчард. — Должен сказать, что я ожидал чего-то в этом роде. Мистер Мерблз уже обращался ко мне с аналогичным предложением, и я ответил ему, что моя клиентка такой возможности даже не рассматривает. Позвольте добавить, лорд Питер, что это повторное предложение из ваших уст, после того, как вас наняли расследовать обстоятельства дела в интересах противной стороны, выглядит крайне двусмысленно. Заранее прошу прощения, но не могу не предупредить вас: ваше поведение в данной ситуации, на мой взгляд, провоцирует крайне нелестное истолкование.

Уимзи вспыхнул.

— Да позволено будет уточнить мне, мистер Притчард, что никто меня не «нанимал». Мистер Мерблз попросил меня установить факты. Установить их довольно непросто, но от вас я нынче узнал одну крайне важную вещь. Весьма признателен за помощь. Всего хорошего.

Клерк с глазами-бусинками подчеркнуто-учтиво отворил дверь.

— Всего хорошего, — изрек мистер Притчард.

— «Наняли», сказал тоже! — негодующе ворчал про себя его светлость. — «Нелестное истолкование»! Уж я его истолкую! Старый мерзавец что-то знает, а ежели так, то, стало быть, есть, что выяснять! Возможно, он знаком с Оливером; вот уж, кстати, не удивлюсь! Жалость какая: надо было подкинуть ему это имечко и посмотреть, что он скажет. А теперь, увы, поздно! Ну, ничего, до Оливера мы еще доберемся. Похоже, что с телефонным справочником Бантеру не посчастливилось. Пожалуй, стоит обратиться к Чарлзу.

Лорд Питер свернул в ближайшую телефонную будку и назвал номер Скотленд-Ярда. Очень скоро на том конце провода раздался казенный голос, и Уимзи осведомился, нельзя ли переговорить с инспектором сыскной полиции Паркером. Послышалось негромкое пощелкивание — его светлость соединяли с мистером Паркером, — а затем знакомый голос произнес:

— Алло!

— Привет, Чарлз. Это Питер Уимзи. Послушай-ка, а у меня к тебе просьба. Никакой уголовщины, но дело важное. Человек, назвавшийся Оливером, позвонил по некоему номеру в район Мэйфер вечером десятого ноября, чуть позже девяти. Ты не мог бы отследить для меня этот звонок?

— Попытаюсь. А куда именно звонили?

Уимзи продиктовал номер.

— Отлично, старина. Я все выясню и дам тебе знать. Кстати, как дела? Есть что-нибудь интересное?

— Да — презанятная проблемка — не про вашу честь, господа полицейские, — пока, во всяком случае. Загляни как-нибудь вечерком, я с тобой неофициально посплетничаю.

— Благодарствую. Но только не в ближайшие несколько дней. Мы с ног сбились по поводу этого дела с корзинкой.

— А, знаю — история про джентльмена, которого отправили из Шеффилда в Юстон в корзине под видом йоркширской ветчины. Превосходно, превосходно! Делу время, потехе час. Нет, благодарю вас, дитя мое, продлять разговор не надо: эти два пенни я потрачу на сладости. Всего хорошего, Чарлз!

Остаток дня Уимзи поневоле провел в бездействии, во всяком случае, применительно к происшествию в клубе «Беллона». А на следующее утро ему перезвонил Паркер.

— Послушай — я насчет того телефонного звонка.

— Да?

— Абонента соединили в 9:13 из телефонной будки на станции метро Чаринг-Кросс.

— Ох, черт! И оператор, конечно же, парня не запомнил?

— Там нет операторов. Это телефон-автомат.

— Ох! Чтоб их изобретателю жариться в кипящем масле! Все равно огромное спасибо. По крайней мере, нам подсказали направление.

— Жалею, что не смог помочь толком. Всего доброго.

— Всего, гори оно синим пламенем, доброго! — раздраженно рявкнул Уимзи, швыряя трубку. — Что такое, Бантер?

— Посыльный с запиской, сэр.

— А — от мистера Мерблза. Отлично. Возможно, что-то полезное. Да. Скажите мальчишке подождать, будет ответ. — Его светлость торопливо нацарапал несколько строк. — Объявление для таксистов сработало-таки, Бантер! Двое заглянут к мистеру Мерблзу ровнехонько в шесть, так что я собираюсь лично порасспросить ребят.

— Превосходно, милорд.

— Будем надеяться, что дело сдвинулось с мертвой точки. Мое пальто и цилиндр, Бантер, — я на минуточку забегу на Довер-стрит.

Роберт Фентиман оказался дома и сердечно приветствовал гостя.

— Как успехи?

— Похоже, нынче вечером кое-что прояснится. Мне тут черкнули строчку насчет этих таксистов. Я, собственно, зашел с просьбой: мне бы образчик генеральского почерка!

— Разумеется. Выбирайте, не стесняйтесь. Впрочем, «автографов» осталось не так уж и много. Перо и бумагу старик как-то не жаловал: ну, не было у него писательской жилки. Есть тут у меня любопытные заметки по поводу его первых военных кампаний, но, думается мне, эти каракули изрядно устарели.

— Я бы предпочел образчики посвежее.

— Вот пачка аннулированных чеков, если вас устроит.

— Еще как устроит! Мне как раз нужно, чтобы и цифры по возможности встречались. Большое-пребольшое спасибо. Так я их забираю.

— Ну и каким же образом почерк подскажет вам, в котором часу старикан отбросил копыта?

— Это мой секрет, и точка. А вы уже побывали у «Гатти»?

— Да. Там вроде бы этого Оливера неплохо знают в лицо — но не более. Он туда часто заходил на ланч, раз в неделю по меньшей мере, но после одиннадцатого как в воду канул. Возможно, скрывается. Однако я буду заглядывать в ресторанчик время от времени, может, наш друг и объявится.

— Очень разумно. Звонил он из метро, так что и это направление расследования зашло в тупик.

— Вот ведь не повезло!

— А в бумагах генерала вы ничего о нем не нашли?

— Ни словечка, а я просмотрел каждый клочок, каждый обрывок! Кстати, вы давно виделись с Джорджем?

— Позавчера. А что?

— Мне показалось, он ведет себя как-то странно. Я заглянул к нему вчера, а Джордж ну жаловаться, что за ним следят, или что-то в этом роде.

— Следят?

— Ну да, ходят по пятам. Преследуют. Вроде как бедолаг в детективных книжонках. Боюсь, вся эта история действует ему на нервы. Надеюсь, старина Джордж не спятит. Шейле и без того несладко приходится. Славная она женщина.

— На диво славная, — согласился Уимзи. — И всей душой к нему привязана.

— Ага. Вкалывает из последних сил, весь дом на ней держится. Если честно, то не знаю, как бедняжка терпит его выходки. Разумеется, супружеские пары вечно бранятся да препираются, но уж в присутствии посторонних надо бы вспомнить о приличиях. Что за дурной тон: грубить жене при гостях! Так вот и хочется устроить ему нагоняй!

— В его положении и святой выйдет из себя, — отозвался Уимзи. — Получается, что жена его содержит — а я знаю, что для Джорджа это — что нож острый!

— Вы думаете? Мне казалось, для Джорджа такая зависимость вроде как в порядке вещей. А стоит бедной женщине ему напомнить — и Джордж думает, супруга нарочно сыпет соль ему на раны!

— Разумеется, напоминания ему неприятны. Но и миссис Фентиман, между прочим, при мне отпустила резкость-другую.

— Да уж, наверное. Просто беда с Джорджем: совсем не умеет сдерживаться. И никогда не умел. Надо бы ему взять себя в руки и выказать хоть немного признательности. А то он, похоже, думает, что раз Шейле приходится работать наравне с мужчинами, так ей уже и не нужны ни учтивое обращение, ни нежности… ну, все такое, до чего так падки женщины.

— Всегда расстраивался, глядя на супружеские пары: и почему это недавние влюбленные становятся такими грубиянами? — вздохнул Уимзи. — Но, наверное, это неизбежно. Странный народ эти женщины! Им и вполовину не так важны честность и верность, — а я уверен, что брат ваш в избытке наделен и тем, и другим, — как открывание дверей и всякие там «спасибо». Я уж сколько раз замечал.

— Мужчине следует проявлять учтивость по отношению к жене в неменьшей степени, чем к невесте, — добродетельно изрек Роберт Фентиман.

— Конечно, следует — да только так не бывает. Наверное, есть на то причина, нам неведомая, — отозвался Уимзи. — Я, знаете ли, расспрашивал людей, — а все моя обычная любознательность! — и мужья обычно фыркали и уверяли, что их супруги — женщины разумные и принимают их любовь как нечто само собою разумеющееся. Но мне в благоразумие женщин почему-то не верится, тем паче после долгого общения с мужьями.

Оба холостяка удрученно покачали головами.

— На мой взгляд, Джордж ведет себя как распоследний негодяй, — проговорил Роберт, — но, может, я к нему слишком суров. Мы вообще-то никогда не ладили. В любом случае, женщин я не понимаю — и не пытаюсь понять. И все-таки эта мания преследования, или как ее там, дело другое. Ему нужно показаться врачу.

— Безусловно, нужно. Надо бы нам за беднягой приглядывать. Ежели столкнусь с ним в «Беллоне», то поговорю по душам и попытаюсь выяснить, в чем дело.

— В «Беллоне» вы Джорджа не встретите. С тех пор, как заварилась вся эта каша, он обходит клуб стороной. Кажется, работу ищет. Он поминал что-то насчет этих автомобильных магнатов на Грейт-Портленд-стрит: дескать, им продавец нужен. С машинами он недурно управляется, знаете ли.

— Надеюсь, место ему достанется. Даже если платят там мало, работа пойдет Джорджу на пользу: ему просто необходимо развеяться. Ну что ж, я, пожалуй, побреду. Еще раз спасибо, если разыщете Оливера, непременно сообщайте.

— А как же!

Поразмыслив секунду-другую на ступеньках, Уимзи покатил прямиком в Скотленд-Ярд; а там его сразу же проводили в кабинет инспектора сыскной полиции Паркера.

Паркер, коренастый, широкоплечий мужчина лет сорока, с ничем не примечательной внешностью — в самый раз для сыскной работы! — пожалуй, приходился лорду Питеру самым близким — в известном смысле единственным близким другом. Эти двое вместе раскрыли немало дел, и каждый уважал таланты другого, хотя более несхожих характеров свет не видывал. В этой паре Уимзи был Роландом — стремительный, порывистый, безрассудный, артистичный мастер на все руки. Осмотрительный, благоразумный, основательный Паркер играл роль Оливье: ум его не воспринимал ни искусства, ни литературы, в свободные часы упражнением ему служили доктрины протестантской церкви. Пожалуй, одного только Паркера никогда не раздражала манерность лорда Питера, а Уимзи, в свою очередь, платил ему искренней привязанностью, столь несвойственной для его сдержанной натуры.

— Ну, как оно?

— Недурно. Я к тебе с просьбой.

— Да ну?

— Ну да, черт тебя дери! А что, бывали случаи, чтобы я заходил просто так? Не кликнешь ли кого-нибудь из этих твоих экспертов-графологов: мне нужно установить, одной ли рукою начертаны эти каракули.

И Уимзи выложил на стол с одной стороны — пачку использованных чеков, с другой — листок, найденный им в библиотеке клуба «Беллона».

Паркер изогнул брови.

— А тут ведь еще отменный набор «пальчиков»! Что это такое? Поддельный документ?

— Нет, ничего подобного. Я просто хочу знать, не тот ли самый тип, что выписывал чеки, набросал и эти заметки.

Паркер позвонил в колокольчик и вызвал к себе мистера Коллинза.

— А ведь речь, судя по всему, идет о кругленьких суммах! — заметил детектив, восхищенно просматривая листок. — £150 000 — для Р., £300 000 для Дж. — счастливчик этот Дж. — кто такой Дж.? £20 000 — здесь, и £50 000 — там. Что это еще за богатенький приятель, а, Питер?

— Это долгая история; собственно говоря, ее-то я и собираюсь тебе поведать, как только ты разберешься со своей корзинкой.

— Ах, вот как? Тогда постараюсь не откладывать дела в долгий ящик. Собственно говоря, мне вот-вот должны сообщить нечто важное. Поэтому я и в офисе — дежурю на телефоне. А, Коллинз, это лорд Питер Уимзи, ему очень бы хотелось знать, идентичны ли эти два почерка.

Эксперт внимательно изучил чеки и листок с цифрами.

— Вне всякого сомнения, идентичны, сказал бы я, разве что это — непревзойденного мастерства подделка. В частности, некоторые цифры очень и очень характерны. Например, пятерки, и тройки, и четверки выведены без отрыва от бумаги, с двумя маленькими петельками. Весьма старомодный почерк, рука явно стариковская, причем здоровьем этот человек не пышет. Особенно это заметно по записям на листке. Автор, часом, не старик Фентиман, на днях скончавшийся?

— Собственно говоря, да, только кричать об этом незачем. Дело строго конфиденциальное.

— Да, безусловно. Ну, так я вам скажу, что в подлинности этого клочка бумаги сомневаться не приходится, если вы об этом.

— Спасибо. Именно это я и хотел узнать. Полагаю, что о подлоге и речи не идет. Собственно говоря, вопрос стоит иначе: нельзя ли рассматривать эти черновые наброски как выражение его пожеланий. Не более того.

— О да, если исключить подлог, так я готов поручиться: человек, выписывавший чеки, набросал и эти заметки.

— Отлично. Значит, подтвержден и анализ отпечатков пальцев. Почему бы и не сказать тебе, Чарлз, — добавил его светлость после того, как Коллинз удалился, — дельце это становится чертовски интересным.

В этот момент зазвонил телефон. Паркер, выслушав сообщение, воскликнул: «Отлично поработали!» — и обернулся к Уимзи.

— А вот и он! Поймали-таки негодяя! Прости, убегаю. Между нами говоря, мы это дельце провернули весьма недурно. Возможно, что для меня это обернется повышением. Мы ведь ничего больше не можем для тебя сделать? Меня, видишь ли, ждут в Шеффилде. Увидимся завтра или через день.

Паркер подхватил пальто и цилиндр и исчез. Уимзи самостоятельно нашел выход, вернулся домой и долго сидел над фотографиями, сделанными Бантером в клубе «Беллона», напряженно размышляя.

Ровно в шесть его светлость явился в контору мистера Мерблза в Стейпл-Инн. Двое таксистов уже прибыли и, устроившись на краешке кресел, деликатно потягивали выдержанный херес за компанию с поверенным.

— Ага! — воскликнул мистер Мерблз. — Вот джентльмен, заинтересованный в нашем расследовании. Будьте так любезны, повторите ему все то, что уже рассказали мне. Я выяснил достаточно, чтобы убедиться: это те, кто нам нужен, — добавил мистер Мерблз, оборачиваясь к его светлости, — но лучше порасспросите-ка их сами. Этого джентльмена зовут Суэйн, сдается мне, его история идет первой.

— Что ж, сэр, — начал дородный мистер Суэйн, воплощающий в себе более консервативный тип таксиста, — вам, стало быть, занадобилось узнать, не подбирал ли кто старого жентльмена на Портмэн-сквер в канун Дня перемирия где-то после полудня. Ну так вот, сэр, я еду себе не спеша через площадь — в полпятого дело было, — и тут выходит из дому лакей — номер дома не вспомню, но стоял он на восточной стороне, может, ближе к середке, — и машет мне рукою: дескать, стой! Ну, я торможу, и тут спускается с крыльца совсем дряхлый жентльмен. Тщедушный такой, и закутан до ушей, а ноги тощие, что твои спички, по лицу судя, ему уж за сотню перевалило, и опирается на тросточку. Держится прямо, для такого-то старца, а ковыляет медленно, точно совсем обессилел. Небось, старый военный, думаю, по разговору видать, если вы понимаете, о чем я. А лакей и говорит: вези к дому номер такой-то на Харлей-стрит.

— Вы номера не запомнили?

Суэйн назвал номер дома Пенберти.

— Ну, подъезжаю. Тут пассажир мой велел мне позвонить в дверь, а когда вышел на крыльцо какой-то юнец, так и спросить, не будет ли доктор так добр принять генерала Фентона, или Фентимора… что-то в этом роде, сэр.

— А не Фентиман, случайно?

— Ну да, очень может быть, что и Фентиман. Кажется, и впрямь так. Тут возвращается юнец, и говорит: да, всенепременно, так что я помог старому жентльмену выбраться из машины. Слабенький такой был, в чем душа держалась, и с лица бледный, сэр, и дышал тяжело, а губы-то совсем синие. Этакий бедолага… и подумалось мне, прошу прощения, сэр, что на свете старик уж не жилец. Так вот, помог я ему подняться на крыльцо, а он расплатился за проезд и дал сверх того шиллинг на чай, и больше я его не видал.

— Это все вполне соответствует версии Пенберти, — согласился Уимзи. — Потрясение от беседы с сестрой так сказалось на его самочувствии, что генерал отправился прямиком к доктору. Все сходится. А как насчет второй истории?

— Сдается мне, что этот джентльмен, по имени… позвольте-ка… Хинкинз… да, верно, мистер Хинкинз подвез генерала от Харлей-стрит.

— Точно, сэр, — подхватилвторой таксист, энергичный, остроглазый парень с резкими чертами лица. — Некий дряхлый джентльмен — в точности таков, как описал мистер Суэйн — сел в мое такси напротив того же самого дома на Харлей-стрит в половине шестого. Я отлично помню, сэр: десятого ноября дело было. А запал он мне в память вот почему: как только я отвез старика, куда велели, у меня мотор забарахлил, так что в День перемирия я машиной не пользовался, а для меня это сплошной убыток, день-то обычно бывает куда как прибыльный! Ну так вот, этот военного вида старец уселся в такси, вместе с тросточкой и всем прочим, ровно так, как Суэйн рассказывает, только не заметил я, чтобы пассажиру моему особо недужилось, хотя и впрямь дряхлый был — что правда, то правда. Может, доктор дал ему лекарство какое-никакое, и бедняге малость полегчало.

— Скорее всего, — кивнул мистер Мерблз.

— Да, сэр. Ну вот, садится он в такси и говорит: «Отвезите меня на Довер-стрит» — вот так и сказал, но если вы спросите номер дома, сэр, боюсь, что не вспомню, потому что, видите ли, мы туда так и не доехали.

— Не доехали? — воскликнул Уимзи.

— Нет, сэр. Мы как раз выезжали на Кавендиш-сквер, и тут старый джентльмен просунул голову и говорит: «Стойте!» Я притормозил и вижу: он машет рукой какому-то джентльмену, стоящему на тротуаре. А тот, второй, подошел к машине, они с моим пассажиром о чем-то потолковали, и тут старик…

— Минуточку. Опишите мне этого джентльмена.

— Смуглый и худощавый, сэр, с виду — лет под сорок. На нем было пальто поверх серого костюма, мягкая шляпа, и горло темным шарфом обмотано. Ах да, и еще черные усики топорщились. А старый джентльмен мне и говорит: «Водитель, — так вот прямо и сказал, — водитель, возвращайтесь к Риджентс-парк и сделайте несколько кругов, пока я не остановлю вас». Тут второй джентльмен подсел к нему, а я покатил назад и не спеша объехал вокруг парка, раз уж господам побеседовать приспичило. Два круга сделал, а как выехал на третий, так молодой джентльмен просунул голову и говорит: «Высадите меня у Глостер-Гейт». Я остановился, где велено, а старый джентльмен и молвит: «До свидания, Джордж, помни, что я тебе сказал». А тот, что помоложе, в ответ: «Запомню, сэр» — и перешел дорогу, как если бы собирался подняться по Парк-стрит.

Мистер Мерблз и Уимзи многозначительно переглянулись.

— А куда вы поехали после того?

— А после, сэр, пассажир мне и говорит: «Вы знаете клуб «Беллона», что на Пикадилли?» — так вот и сказал. А я ему: «Да, сэр».

— Клуб «Беллона»?

— Да, сэр.

— Во сколько это было?

— Кажется, дело шло к половине седьмого, сэр. Я ехал очень медленно, я же сказал, сэр. Так что я отвез старика в клуб, как было велено, он вошел в особняк, и больше я его не видел, сэр.

— Большое вам спасибо, — поблагодарил Уимзи. — А во время развговора с этим Джорджем он, случайно, не казался расстроенным или возбужденным?

— Нет, сэр, я бы не сказал. Голос звучал строго — это да. Как если бы он парня отчитывал, сэр.

— Понятно. А в котором часу вы добрались до «Беллоны»?

— По моим прикидкам, где-то без двадцати семь, сэр, или чуть позже. Движение там уж больно большое. Без двадцати или без десяти семь: точнее не вспомню.

— Превосходно. Ну что ж, вы оба очень нам помогли. На сегодня, пожалуй, все, но я попрошу вас оставить свои имена и адреса мистеру Мерблзу, на случай, если позже нам понадобятся ваши показания. И… кхе-кхе…

Захрустели две банкноты государственного казначейства. Мистер Суэйн и мистер Хинкинз рассыпались в подобающих изъявлениях признательности — и отбыли, оставив свои адреса.

— Значит, он вернулся в клуб «Беллона». Любопытно, зачем?

— Сдается мне, я знаю, — отозвался Уимзи. — Генерал Фентиман привык заниматься делами только в клубе, думаю, он вернулся, чтобы подсчитать, как распорядиться деньгами, завещанными сестрой. Гляньте-ка на этот листок, сэр. Это почерк генерала, как мне удалось установить не далее как сегодня, а вот его отпечатки пальцев. Под инициалами Р. и Дж., очевидно, подразумеваются Роберт и Джордж, а цифры означают те суммы, что старик собирался внукам оставить.

— Очень похоже на правду. Где вы это нашли?

— В дальнем отсеке библиотеки в клубе «Беллона», сэр, листок торчал в блокноте с промокательной бумагой.

— Почерк крайне неразборчивый, рука словно дрожала.

— Да — и последняя строчка прямо-таки обрывается, верно? Словно у старика в глазах помутилось — и продолжать он уже не смог. А может, просто устал. Надо бы съездить в клуб и выяснить, не видел ли кто генерала в тот вечер. Но Оливер, черт бы его подрал! Он-то все знает! Если бы нам только добраться до Оливера!

— На третий вопрос в объявлении мы ответа так и не получили. Мне пришли письма от нескольких таксистов, которым довелось в то утро отвозить пожилых джентльменов в клуб «Беллона», но ни один из них не похож на генерала. У одних — пальто в клетку, у других — бакенбарды, у третьих — котелки или бороды; а генерала никто никогда не видел без шелкового цилиндра. Плюс еще старомодные длинные усы старого вояки!

— Здесь я особых надежд и не питал. Можно дать новое объявление, на случай, если кто-нибудь забирал старика из «Беллоны» вечером или ночью десятого ноября, но есть у меня подозрение, что этот треклятый Оливер, скорее всего, увез генерала на своей машине. Если другого выхода не останется, придется натравить на Оливера Скотленд-Ярд.

— Попытайтесь осторожно навести справки в клубе, лорд Питер. Очень возможно, что кто-нибудь видел там Оливера и заметил, как они уходили вместе.

— Разумеется. Я немедленно еду туда. А по дороге дам заодно и объявление. Не думаю, что стоит вовлекать Би-би-си. Эти на всю страну раструбят!

— Оно было бы крайне нежелательно, — ужаснулся мистер Мерблз.

Уимзи поднялся на ноги. Поверенный задержал его у двери.

— И еще одно непременно следует выяснить, — напомнил он. — О чем генерал Фентиман говорил капитану Джорджу?

— Я помню, — отозвался Уимзи чуть смущенно. — Мы обязательно… о да… разумеется… безусловно, мы это выясним.

Глава 9 Игра по-крупному

— Послушайте, Уимзи, — вздохнул капитан Кульер, секретарь клуба «Беллона», — вы когда-нибудь закончите это расследование, или что бы это ни было? Члены клуба жалуются, да еще как, а я их не виню. Ваши бесконечные расспросы осточертели всем до смерти, старина, люди начинают думать, что за ними что-то кроется. Джентльмены возмущаются, что носильщиков и официантов ни за что не дозовешься: вечно вы отвлекаете их своей болтовней, а если и нет, так значит, ошиваетесь в буфете — и подслушиваете чужие разговоры. Если таков ваш способ тактично наводить справки, хотел бы я посмотреть на бестактный подход. Вся ситуация становится исключительно неприятной. А стоит закончить вам, как в игру вступает этот второй тип.

— Какой еще второй тип?

— Этот мерзкий маленький проныра, что вечно торчит у служебного входа и расспрашивает прислугу.

— О нем я ровным счетом ничего не знаю, — отозвался Уимзи. — В первый раз слышу, что называется. Извините, конечно, что надоел, хотя, ручаюсь, я — не худший из ваших образчиков по части занудства. Тут, видите ли, есть одна загвоздка. Это дельце, — шепну вам на ушко, дружище, — не настолько безобидно, как кажется на поверхностный взгляд. Парень по имени Оливер, о котором я поминал…

— Нам он неизвестен.

— Пусть так, но, возможно, он здесь бывал.

— Если никто его не видел, значит, его здесь не было.

— Хорошо, но тогда ответьте, пожалуйста, куда отправился генерал Фентиман в тот роковой вечер? И в котором часу покинул клуб? Вот что я хочу выяснить. Черт подери, Кульер, старикан — наша точка отсчета. Мы знаем, что генерал Фентиман вернулся в клуб вечером десятого ноября: водитель довез его до двери, Роджер видел, как он входил, и два члена клуба приметили его в курительной комнате за несколько минут до того, как пробило семь. У меня есть свидетельства тому, что генерал побывал в библиотеке. Но вряд ли задержался надолго: верхней одежды он не снимал. Просто быть того не может, чтобы никто не обратил внимания, как старик уходил. Нелепость какая-то! Слуги ведь не слепы! Неприятно мне об этом говорить, Кульер, но не могу избавиться от мысли, что кому-то недурно заплатили за молчание… Ну, конечно, так и знал, что вы надуетесь, но как еще объяснить подобную странность? И что еще за тип, вы говорите, отирается в кухне?

— Я с ним столкнулся однажды утром, когда спустился распорядиться насчет вина. Кстати, в один прекрасный день я хотел бы узнать ваше мнение насчет нового поступления «Марго». Так вот, этот парень разговаривал с Бэбкоком, нашим буфетчиком, и я спросил его, довольно резко, что, дескать, ему тут надо. А он извинился и сказал, что приехал от имени железнодорожной компании справиться насчет упаковочного ящика, куда-то не туда отосланного, но Бэбкок — честнейших правил человек — после рассказал мне, что этот тип усиленно выкачивал из него сведения насчет старика Фентимана, и я так понял, что и на наличные не скупился. Я подумал, это опять ваши штучки.

— А что, этот парень с виду — важная птица?

— Боже милосердный, нет! Смахивает на клерка из адвокатской конторы, этакий мерзкий «жучок».

— Хорошо, что вы мне рассказали. Не удивлюсь, если он — та самая загвоздка, что не дает мне покоя. Возможно, Оливер заметает следы.

— Вы подозреваете этого Оливера в чем-то нехорошем?

— Ну… пожалуй, что и да. Но черт меня побери, если представляю, в чем именно. Сдается мне, ему известно что-то про старика Фентимана, о чем не догадываемся мы. И, уж разумеется, Оливер знает, как генерал провел ночь, а как раз это я и пытаюсь выяснить.

— А за каким дьяволом понадобилось выяснять, как он провел ночь? Не думаю, чтобы он кутил напропалую — в его-то возрасте!

— Это могло бы пролить некоторый свет на то, в котором часу он явился поутру в клуб, разве нет?

— Ох… Ну, все, что могу сказать — молю Господа, чтобы вы поскорее покончили с этим делом. Этот клуб мало-помалу превращается в медвежий садок. Я уже начинаю думать, что предпочел бы полицию.

— Не теряйте надежды. У вас еще все впереди.

— Вы это серьезно?

— Я никогда не бываю серьезен. Именно это моим друзьям страшно во мне не нравится. Честное слово, я постараюсь производить по возможности поменьше шума. Но ежели Оливер подсылает своих наймитов, чтобы развращать ваших преданных слуг и ставить препоны моему расследованию, ситуация становится чертовски затруднительной. Если этот тип появится снова, будьте добры, известите меня. Мне бы чертовски хотелось на него взглянуть.

— Хорошо, извещу. А теперь, пожалуйста, очень вас прошу, сгиньте с глаз долой!

— Ухожу, — с достоинством отозвался Уимзи, — поджавши хвост к самому брюху, устрашенный и присмиревший, аки побитый пес. Да, кстати…

— Ну? (крайне раздраженным тоном)

— Когда вы в последний раз видели Джорджа Фентимана?

— Да уж сто лет, как не видел. Со времен происшествия.

— Я так и думал. Ох, и кстати…

— Да?

— В то время Роберт Фентиман жил в клубе, верно?

— В какое еще время?

— На момент происшествия, непроходимый вы осел!

— Да, жил. Но теперь он переехал на генеральскую квартиру.

— Знаю, спасибо. Но я просто гадал… А где он обретается, когда не в столице?

— Где-то в Ричмонде, кажется. Вроде бы комнаты снимает.

— Да ну? Огромное спасибо. Да, я в самом деле ухожу. Собственно говоря, уже можно считать, что ушел.

Лорд Питер сдержал слово. И, ни разу не остановившись в пути, он добрался до Финсбери-парк. Джорджа дома не оказалось, равно как и миссис Фентиман, но, по словам поденщицы, капитан вроде бы упоминал, что отправился на Грейт-Портлэнд-стрит. Уимзи ринулся в погоню. Два часа его светлость потратил, слоняясь по демонстрационным залам и беседуя с торговцами автомобилями — почти все они, так или иначе, приходились ему добрыми приятелями, — и в результате выяснил-таки, что Джордж Фентиман принят в фирму «Уолмисли-Хаббард» на испытательный трехнедельный срок: показать, на что способен.

— О, Джордж лицом в грязь не ударит! — заверил Уимзи. — Он первоклассный водитель, что и говорить. О да, еще бы! Джордж у нас молодчага!

— Уж больно нервный, — заметил один особенно добрый приятель, приставленный к залу «Уолмисли-Хаббарда». — Надо бы парню встряхнуться, э? Кстати, раз уж к слову пришлось. Как насчет пропустить стаканчик?

Уимзи снизошел до стаканчика чего-нибудь не слишком крепкого, а потом вернулся рассмотреть новый тип сцепления. Его светлость растягивал эту интереснейшую беседу до тех пор, пока в зал не въехал грузовой фургончик марки «Уолмисли-Хаббард». За рулем восседал Фентиман.

— Привет! — окликнул друга Уимзи. — Что, обкатываете машинку?

— Ага. Я ее в два счета освоил.

— Думаете, и продать сумеете? — осведомился добрый приятель.

— А то! Скоро научусь выставлять красотку в самом выгодном свете. Классная машина, что и говорить.

— Вот и славно. Ну что ж, сдается мне, пора вам пропустить глоток-другой. Вы как, Уимзи?

Глоток-другой пропустили все вместе. После того добрый старый приятель вдруг вспомнил, что ему пора бежать, поскольку он обещал повидаться с одним покупателем.

— Вы ведь завтра появитесь? — уточнил он у Джорджа. — Один стреляный воробей из Мэлдена хочет сделать пробную ездку. У меня другие дела, так что клиент — ваша добыча. Попробуйте свои силы, идет?

— Отлично.

— Значит, сговорились! Я подготовлю машину к одиннадцати. Всего самого что ни на есть чертовски хорошего. Пока-пока!

— Просто-таки свет в окошке для родной фирмы, э? — заметил лорд Питер.

— Есть за ним такое. Еще по глотку?

— А я вот думаю: как насчет ланча? Если более важных дел у вас не предвидится, может, составите мне компанию?

Джордж охотно согласился и назвал пару ресторанов.

— Нет, — возразил его светлость. — Сегодня мне взбрело в голову перекусить у «Гатти», если вы не против.

— Нисколько не против, отличное заведение. Кстати, я повидался-таки с Мерблзом, и он готов разобраться с этим сквалыгой Мак-Стюартом. Мерблз считает, что сможет связать ему руки до тех пор, пока все не утрясется… если, конечно, это случится хоть когда-нибудь.

— Отлично, отлично, — рассеянно отозвался Уимзи.

— И я чертовски рад, что эта работенка так кстати подвернулась, — продолжал тем временем Джордж. — Ежели все хорошо сложится, так я вздохну с облегчением — в силу многих причин, знаете ли.

Уимзи от души заверил, что именно так все и будет, а потом погрузился в молчание, столь для него не характерное, и ни слова не проронил за всю дорогу до Стрэнда.

У «Гатти» его светлость усадил Джорджа в уголке, а сам отправился потолковать с метрдотелем. По завершении беседы лорд Питер имел вид настолько озадаченный, что даже у Джорджа, поглощенного своими заботами, разыгралось любопытство.

— Что такое? Неужто в меню не нашлось ничего съедобного?

— Все в полном порядке. Я просто размышлял, заказать ли moules marinieres^[406] или нет.

— Недурная мысль.

Чело Уимзи прояснилось, и некоторое время сотрапезники поглощали мидии прямо с ракушек с бессловесным, хотя нельзя сказать, что беззвучным удовлетворением.

— Кстати, — вдруг проговорил Уимзи, — вы мне не рассказывали, что виделись с дедом в день накануне его смерти.

Джордж вспыхнул. Он сражался с особенно упругой мидией, намертво прилепившейся к раковине, и на секунду-другую задержался с ответом.

— Какого черта? Проклятие, Уимзи, неужто за этой инфернальной слежкой стоит не кто иной, как вы?

— Слежка?

— Да, я сказал «слежка». Отвратительная подлость, вот как я это называю. Мне и в голову не приходило, что вы к этому делу причастны.

— Никоим боком. А кто за вами следит?

— Да какой-то тип так и ходит за мной по пятам. Шпионит. Я его постоянно вижу. Не знаю, детектив он или кто. Смахивает на уголовника. Нынче утром ехал на одном со мною омнибусе прямо от Финсбери-парк. И вчера весь день так и бегал за мной хвостом. Небось, и сейчас вокруг шныряет. Я этого не потерплю. Еще раз увижу — голову расшибу мерзавцу. А с какой стати за мной следить? Я ничего дурного не сделал. А теперь еще вы начинаете.

— Клянусь вам, к вашему преследователю я не имею ни малейшего отношения. Честное слово, не имею. В любом случае, я не стал бы нанимать идиота, который позволит объекту заметить слежку. Нет уж. Когда я сам за вас возьмусь, я буду действовать неслышно и скрытно — ни дать ни взять утечка газа. Ну а на что похож этот горе-сыщик?

— На «жучка» смахивает. Маленький, тощенький, шляпа надвинута по самые брови, одет в старый плащ с поднятым воротником. И досиня выбрит.

— Ну прямо детектив из дешевой мелодрамы! В любом случае — непроходимый осел.

— Он мне на нервы действует.

— Все понимаю. Еще раз увидите — врежьте ему хорошенько.

— Но чего он хочет?

— А я почем знаю? Что вы, собственно, натворили?

— Ровным счетом ничего. Говорю вам, Уимзи: это все похоже на настоящий заговор. Меня хотят втравить в беду, либо укокошить, либо уж не знаю что. Невыносимо, одно слово. Черт знает что такое! А если этот парень вздумает ошиваться здесь, в зале «Уолмисли-Хаббарда»? Здорово выглядит, правда? Продавец респектабельной фирмы с сыщиком на «хвосте»! А я-то только понадеялся, что жизнь вроде бы налаживается…

— Вздор! — отмахнулся Уимзи. — Только не надо терять головы. Наверняка у вас фантазия разыгралась — или просто совпадение!

— Ничего подобного. Готов поспорить, этот тип и сейчас дежурит снаружи.

— Ну, так мы выйдем и устроим негодяю веселую жизнь! Сдадим его полиции: скажем, что он вам досаждает. Послушайте, забудьте-ка про него на минутку! Расскажите мне лучше про старика-генерала. Как он вам в последний раз показался?

— О, здоровее не бывает. Разворчался, как всегда.

— Ах, разворчался? А из-за чего бы?

— Это наши личные дела, — нахмурился Джордж.

Уимзи мысленно выбранил себя за то, что начал с вопроса столь бестактного. Теперь приходилось спасать ситуацию.

— Сдается мне, — начал его светлость, — что родственников по достижении семидесятилетнего возраста следовало бы безболезненно усыплять. Или, по крайней мере, изолировать. Или хотя бы стерилизовать языки, чтобы не отравляли жизнь своим вмешательством.

— Правда ваша, — пробурчал Джордж. — Наш старик… черт подери, я отлично знаю, что дед воевал в Крыму, да только он все равно понятия не имеет, что такое настоящая война. Думает, все осталось так же, как полвека назад. Держу пари, того, что выпало мне на долю, ему пережить не довелось. По крайней мере, он-то отродясь не клянчил у жены деньги на карманные расходы, не говоря уж о выжженном газами нутре. Ишь, вздумал мне мораль читать — а я и словом возразить не могу, не спорить же с седым стариком, который одной ногою в могиле!

— Пренеприятное положение, — сочувственно согласился Уимзи.

— И главное, чертовски несправедливо выходит! — подхватил Джордж. — Вы представляете, — взорвался он. Острое ощущение обиды на миг заглушило в капитане оскорбленное самолюбие. — Старый черт аж пригрозил лишить меня той жалкой суммы, которую намеревался мне оставить, ежели я «не изменю своего отношения к жене». Вот прямо так и выразился. Можно подумать, я кручу интрижку с другой женщиной или что-нибудь в этом роде. Признаю: я однажды и впрямь жутко поскандалил с Шейлой, но, разумеется, я не имел в виду и половины всего того, что наговорил. Шейла об этом отлично знает, а вот старик все воспринял всерьез.

— Минуточку, — перебил его Уимзи, — вот это все он вам и сказал в тот день в такси?

— Именно. Прочел мне длиннющую лекцию, и все о благородстве и мужестве достойной женщины, — пока мы катались вокруг Риджентс-парка. Мне пришлось пообещать, что начну новую жизнь, и все такое. Точно в детском саду, право слово!

— А генерал, случайно, не упоминал про деньги, завещанные ему леди Дормер?

— Ни словечком. Думаю, просто не знал.

— А я могу поклясться, что знал. Он ведь только что повидался с сестрой, и я почти уверен, что именно тогда леди Дормер подробно объяснила генералу состояние дел.

— Ах, вот как? Ну, это многое объясняет. То-то я и подумал: откуда бы сей высокопарный, напыщенный слог! Старик все твердил, что деньги, дескать, это огромная ответственность, и ему хочется быть уверенным: то, что он мне завещает, не будет разбазарено по ветру, и далее в том же духе. Заладил, что я, дескать, не в состоянии сам о себе позаботиться — это меня просто взбесило — и еще насчет Шейлы. «Тебе следует больше ценить любовь этой достойной женщины, мальчик мой, ты должен беречь и лелеять супругу», — и все такое прочее. Можно подумать, я нуждаюсь в напоминаниях! Но если старик знал, что вот-вот унаследует полмиллиона… это, безусловно, в корне меняет дело. Ей-богу, так и есть! Полагаю, дед и впрямь слегка тревожился при мысли о том, что оставит такую уйму деньжищ внуку, которого считал бездельником и мотом.

— Странно, что он не упомянул про деньги.

— Вы не знали деда. Держу пари, он прокручивал в голове, не лучше ли будет отдать мою долю Шейле, и прощупывал меня со всех сторон, выясняя, как я настроен. Вот ведь старый лис! Ну что ж, я попытался выставить себя в самом что ни на есть благоприятном свете, потому что в тот момент мне очень не хотелось упускать свои две тысячи. Впрочем, не думаю, что я ему угодил. Послушайте, — добавил Джордж со сконфуженным смешком, — пожалуй, может, оно и к лучшему, что старик сыграл в ящик. Чего доброго, и впрямь лишил бы меня наследства, э?

— В любом случае, ваш брат непременно вас бы поддержал.

— Да уж, наверное. Роберт — человек порядочный, честное слово, хотя на нервы действует — не могу сказать как.

— В самом деле?

— Уж больно толстокожий: типичный британец, напрочь лишенный воображения. Полагаю, Роберт с превеликим удовольствием повоевал бы еще лет пять: а что, отличная забава! Хладнокровие Роберта просто-таки в поговорку вошло. Помнится, в той кошмарной дыре в Кэренси, где земли не было видно за гниющими трупами — бр-р-р! — Роберт отстреливал жирных, отъевшихся крыс по пенни за штуку и хохотал во весь голос. Крысы, вы подумайте! Живехонькие, разбухшие от этой своей вонючей жратвы. О да, Роберт считался первоклассным солдатом.

— К счастью для него самого, — заметил Уимзи.

— Согласен. Роберт из того же теста, что и дед. Так что друг другу они весьма симпатизировали. Однако генерал и ко мне неплохо относился. А уж в Шейле просто души не чаял.

— Шейлу невозможно не полюбить, — учтиво отозвался его светлость.

Ланч завершился на более оптимистичной ноте, нежели начался. Однако, когда друзья вышли на улицу, Джордж принялся встревоженно озираться по сторонам. Низкорослый человечек в наглухо застегнутом пальто и в мягкой шляпе, надвинутой до самых бровей, рассматривал витрину соседнего магазина.

Джордж решительно двинулся к нему.

— Эй, ты, послушай-ка! — рявкнул капитан. — Какого черта ты ходишь за мной по пятам? А ну, вали отсюда, слышал?

— Сдается мне, вы ошиблись, сэр, — отозвался незнакомец, не повышая голоса. — Я вас никогда прежде не видел.

— Да ну? А вот я сколько раз видел, как ты отираешься рядом, так что, ежели не уберешься, ты меня на всю жизнь запомнишь, уж я о том позабочусь. Ясно тебе?

— Эгей, это еще что такое? — воскликнул Уимзи, остановившийся поболтать со швейцаром. — Вы, там, задержитесь-ка на минуточку!

Но при виде Уимзи незнакомец скользнул, точно угорь, между машинами, и затерялся в ревущем потоке Стрэнда.

Джордж Фентиман торжествующе обернулся к своему спутнику.

— Видали? Экий грязный поганец! Стоило пригрозить — и только его и видели. Вот этот самый замухрышка уже три дня висит у меня на «хвосте».

— Мне очень жаль, — вздохнул Уимзи, — но ваша доблесть, Фентиман, здесь ни при чем. Негодяй обратился в бегство, устрашившись моего грозного вида. Интересно, почему? Может, зевсоподобный лик мой внушает благоговейный трепет? Или все дело в омерзительном галстуке?

— Убрался — и скатертью дорога.

— Жаль, не удалось разглядеть парня получше. Меня не оставляет ощущение, что эти пленительные черты я уже имел удовольствие лицезреть, причем не так давно. Не сей ли гордый лик эскадру кораблей на подвиг вдохновил? Нет, сдается мне, не тот.

— Скажу одно, — фыркнул Джордж, — если мерзавец мне еще раз попадется, я так его «гордый лик» отделаю, что родная мать не узнает.

— Не вздумайте. Еще не хватало уничтожать улики. Я… минуточку… ага, вот и мысль. Сдается мне, этот же самый тип ошивался в «Беллоне» и расспрашивал прислугу. Проклятье! — и мы его упустили! А я уже мысленно причислил его к наймитам Оливера. Если еще раз увидите сего достойного, вцепляйтесь в него обеими руками, точно неумолимая смерть. Я жажду с ним побеседовать.

Глава 10 Лорд Питер форсирует события

— Алло!

— Это вы, Уимзи? Алло! Я спрашиваю, это лорд Питер Уимзи? Алло! Мне нужен лорд Питер Уимзи. Алло!

— Ну хорошо, хорошо. «Алло» я уже сказал. Кто это? И зачем так горячиться?

— Это я, майор Фентиман. Послушайте, это в самом деле Уимзи?

— Да, Уимзи на проводе. Что стряслось?

— Я вас не слышу.

— Разумеется, и не услышите, если будете орать во всю глотку. Говорит Уимзи. Доброе утро. Отодвиньте трубку на три дюйма и говорите нормальным голосом. И хватит твердить «алло»! Чтобы вызвать оператора, осторожно нажмите на рычажки два-три раза.

— Ах, да полно вам! Не время для дурацких шуток. Я видел Оливера.

— Да ну? Где же?

— Он садился в поезд на станции Чаринг-Кросс.

— Вы с ним говорили?

— Нет — такая досада! Беру билет, глядь — а он как раз проходит за контрольный барьер. Я — за ним. На пути у меня — какие-то люди, черт бы их подрал. У платформы — поезд кольцевой линии. Оливер запрыгивает в вагон — и двери с лязгом захлопываются. Я бегу, машу руками, кричу — но поезд, естественно, не остановился. Я ругался на чем свет стоит.

— Да уж, еще бы. Страх как обидно вышло.

— Слов нет, до чего обидно! Я сел в следующий поезд…

— Это зачем еще?

— Да сам не знаю. Я подумал, может, угляжу его на какой-нибудь платформе.

— Надежда, как говорится, умирает последней. А вам не пришло в голову спросить, до какой станции он взял билет?

— Нет. Кроме того, он наверняка воспользовался автоматом.

— Возможно. Ну что ж, ничего тут не попишешь, как вышло, так вышло. Может, он еще раз объявится. А вы уверены, что это и впрямь был мистер Оливер?

— О да, еще бы! Ошибиться я не мог. Я его в любой толпе узнаю. Вот, подумал, что надо бы и вас известить.

— Огромное спасибо. Вы меня просто возродили к жизни. Похоже, Чаринг-Кросс — излюбленное пристанище мистера Оливера. Вечером десятого числа он звонил именно оттуда, знаете ли.

— И впрямь так.

— Я скажу, как нам следует поступить, Фентиман. Ситуация с каждым днем становится все серьезнее. Вот что я предлагаю: вам надо бы понаблюдать за станцией Чаринг-Кросс. Я свяжусь с детективом…

— Из полиции?

— Не обязательно. Сгодится и частный детектив. Вы с ним на пару подежурите на станции, скажем, с неделю. Вы как можно точнее опишете Оливера детективу и станете нести «вахту» посменно.

— Проклятье, Уимзи — это же бездна времени уйдет! А я уже переселился в Ричмонд. Кроме того, у меня служба.

— Очень хорошо. Пока вы на службе, за вас подежурит детектив.

— Страшно занудная повинность, — недовольно проворчал Фентиман.

— На карту поставлены полмиллиона. Конечно, если вам все равно…

— Мне далеко не все равно. Но я не верю, что из этого выйдет хоть что-нибудь.

— Может, и не выйдет, но попробовать стоит. А тем временем я устрою еще один «сторожевой пост» у «Гатти».

— У «Гатти»?

— Ну да. Там Оливера знают. Я пошлю своего человека…

— Но Оливер там больше не появляется.

— А вдруг в один прекрасный день заглянет? Почему бы и нет? Теперь мы знаем, что мистер Оливер в столице, а вовсе не скрывается в провинции или где бы то ни было. Во избежание недоразумений я скажу администрации, что мистер Оливер срочно требуется для того, чтобы уладить некий деловой вопрос.

— Им это не понравится.

— Что ж, придется переварить.

— Ну, ладно. Но послушайте: «Гатти» займусь я.

— Не годится. Вы необходимы для того, чтобы опознать мистера Оливера на станции Чаринг-Кросс. У «Гатти» любой официант с этим делом справится. Вы сами уверяли, что в заведении его знают.

— Да, конечно. Но…

— Но что? Кстати, с кем вы там говорили? Я вчера пообщался с метрдотелем: он вообще не в курсе событий.

— Так я беседовал не с ним. А с одним из официантов. Такой полненький, смуглый…

— Хорошо, я его найду. А вы займетесь станцией Чаринг-Кросс, верно?

— Безусловно — если вы в самом деле считаете, что толк будет.

— Да, считаю. Вот и договорились. Я свяжусь с сыщиком и пришлю его к вам, а там уж уславливайтесь промеж себя.

— Отлично.

— До встречи!

Лорд Питер повесил трубку и посидел несколько минут, усмехаясь про себя. А затем обернулся к Бантеру.

— Пророческий дар снисходит на меня нечасто, Бантер, но ныне этот миг наступил. Гадаю по руке и картам! Опасайтесь темноволосого незнакомца! И все в таком духе.

— В самом деле, милорд?

— Позолотите гадалке ручку. Я вижу мистера Оливера. Вижу: ему выпадает дальняя дорога, и лежит она через текучую воду. Вижу: грядет беда. Вижу туза пик — причем перевернутого вверх ногами, о Бантер!

— А что еще, милорд?

— Ничего. Я гляжу в будущее — и прозреваю лишь пустоту. Цыганка изрекла свое слово.

— Я сохраню его в памяти, милорд.

— Уж будьте так добры. Если мое предсказание не исполнится, я подарю вам новую фотокамеру. А теперь я пойду повидаюсь с тем парнем, который зовет себя «Детектив Инкорпорейтид», и велю ему выслать на Чаринг-Кросс кого-нибудь потолковее. А после того съезжу в Челси, когда вернусь — не знаю. Так что до завтра считайте себя свободным. Оставьте мне каких-нибудь сэндвичей и не ждите допоздна, ежели задержусь.

Уимзи по-быстрому уладил дело с «Детектив Инкорпорейтид», после чего отправился в уютную маленькую студию в Челси, окна которой выходили на реку. Дверь, снабженную аккуратной табличкой «Мисс Марджори Фелпс», открыла привлекательная молодая женщина с кудряшками, в рабочем халате, снизу доверху перепачканном глиной.

— Лорд Питер! Как это мило. Ну, входите же.

— Я не помешаю?

— Нисколечко. Вы ведь не будете возражать, если я продолжу работу?

— Никоим образом.

— А вы, если не прочь помочь, можете поставить чайник и соорудите что-нибудь поесть. Мне хотелось бы закончить эту фигурку.

— Как скажете. Я взял на себя смелость принести горшочек гиблейского меда.

— Какой вы душка! Честное слово, человека милее вас я, пожалуй, и не знаю. Вы не болтаете вздора об искусстве, вы не взываете о вспоможении, и мысли ваши неизменно обращены к еде и питью.

— Не торопитесь с выводами. Я не взываю о вспоможении, но я пришел к вам не без задней мысли.

— Очень разумно с вашей стороны. Большинство приходят просто так.

— И сидят часами.

— Вот именно.

Мисс Фелпс склонила головку набок и критически оглядела произведение рук своих: крохотную фигурку танцовщицы. Ее фирменные изделия — серия керамических статуэток — покупались нарасхват и затраченных денег, безусловно, стоили.

— Премиленькая вещица, — заметил Уимзи.

— Уж больно слащавая. Но лепилась она на заказ, а я не могу позволить себе привередничать. Кстати, ваш рождественский подарок уже закончен. Вы бы на него взглянули, не понравится — так мы его вместе шмякнем об пол. Ищите вон там, в чулане.

Уимзи распахнул дверцу чулана и извлек на свет миниатюрную фигурку высотой не более девяти дюймов. Молодой человек в ниспадающем свободными складками халате, раскрыв на коленях массивный фолиант, с головой погрузился в чтение. Лорд Питер довольно рассмеялся: портрет был как живой.

— Чертовски здорово удалось, Марджори. Превосходная скульптура, просто превосходная! С удовольствием приму ее в подарок. Надеюсь, вы ее в серийное производство не пустите? Ну, в смысле, на распродаже в Селфридже эта штука ведь не появится, правда?

— Так и быть, пощажу вас. Я подумывала сделать копию для вашей матушки.

— Она будет в восторге. Несказанно вам признателен. В кои-то веки с нетерпением предвкушаю Рождество! Гренки поджарить?

— Еще бы!

Уимзи довольно уселся на корточки перед газовой плитой, а скульпторша снова взялась за работу. Чай и статуэтка были готовы почти одновременно, и мисс Фелпс, сбросив халат, блаженно плюхнулась в видавшее виды кресло у очага.

— Ну и что я могу для вас сделать?

— Вы можете рассказать мне все, что знаете про мисс Анну Дорланд.

— Анну Дорланд? Небеса милосердные! Только не говорите, что пали жертвою неодолимой страсти! Я слыхала, она вот-вот унаследует изрядное состояние.

— Что за гадкие мысли, мисс Фелпс! Скушайте еще гренку. Простите, что облизываю пальцы. Нет, к даме я абсолютно равнодушен. В противном случае обошелся бы без посторонней помощи. Я ее, собственно, в глаза не видел. Какова она?

— С виду?

— В том числе.

— Честно говоря, не красавица. Темные, прямые волосы, коротко подстриженная челка — на манер фламандского пажа. Широкий лоб, квадратное лицо, прямой нос — кстати, ничего себе. И глаза тоже хороши: серые, под великолепными густыми бровями, впрочем, сейчас это не в моде. Но кожа у нее скверная, и зубы чрезмерно выдаются вперед. И вся она такая унылая, ходит, как в воду опущенная.

— Она ведь художница, не так ли?

— М-м-м… скажем, так: она пишет.

— Понятно. Дилетантка со средствами, счастливая обладательница студии.

— Именно. Я вам скажу, что покойная леди Дормер обошлась с ней более чем великодушно. Анна Дорланд, чтоб вы знали, приходится Фентиманам дальней родственницей по женской линии — какая-то там седьмая вода на киселе. Бедная сиротка прозябала в страшной нищете, но тут о ней прослышала леди Дормер. Старушка всегда любила, чтобы дом оживляли молодые голоса, так что она взяла девушку на свое попечение и, что удивительно, даже не пыталась завладеть ею безраздельно. Анне отвели просторную комнату под студию, ей разрешалось приводить домой друзей и самой бывать где вздумается: в разумных пределах, конечно.

— В молодости леди Дормер сама немало натерпелась от самоуправства родных, — пояснил Уимзи.

— Знаю, но в старости люди об этом как-то забывают. Уж у леди Дормер-то времени было явно достаточно. Исключительная натура, что и говорить. Заметьте, я с ней почти не общалась, и об Анне Дорланд, по сути дела, знаю очень немного. В гостях бывала, не отрицаю. Анна устраивала вечеринки — довольно неумело, по чести говоря. И время от времени заглядывала к нам в студии. Но вообще-то она не нашего поля ягода.

— Что, для истинного духовного родства необходимы нищета и тяжкий труд?

— Ничего подобного. Вот вы, например, в наш круг отлично вписываетесь — в тех редких случаях, когда нам выпадает такое удовольствие. И неумение рисовать тут тоже абсолютно ни при чем. Гляньте на Бобби Хобарта и его омерзительную мазню: а ведь сам он просто лапушка, и все от него без ума. Сдается мне, Анна Дорланд страдает от какого-то комплекса. Комплексы многое объясняют, прямо как благословенное словечко «гиппопотам».

Уимзи щедро зачерпнул меда и дал понять, что он — весь внимание.

— На самом деле, как мне кажется, — продолжала мисс Фелпс, — Анне надо бы пристроиться где-нибудь в Сити. Ума ей не занимать. Любая контора в ее руках заработает как часы. Но вот творить ей не дано. Кроме того, в нашем тесном богемном кружке — сплошные романы да интрижки. А вечно жить в атмосфере безумной страсти невозможно: ужасно на нервы действует, ежели самой похвастаться нечем.

— А мисс Дорланд почитает себя выше безумной страсти?

— Да нет, собственно. Полагаю, она бы не прочь — да только все не складывается. А с какой стати вам пришло в голову проанализировать Анну Дорланд?

— Как-нибудь потом расскажу. Поверьте, что не из пошлого любопытства.

— Нет, конечно, обычно вы — сама деликатность, думаете, почему я вам все это рассказываю? Сдается мне, Анна одержима навязчивой идеей: уверена, что никому-то она никогда не приглянется. Так что бедняжка либо впадает в занудную сентиментальность, либо, задрав нос, грубит направо и налево, а в нашей компании сентиментальность не жалуют, да и высокомерные отповеди не в чести. Жалостное зрелище эта ваша Анна, честное слово! Собственно говоря, к искусству она вроде бы слегка поостыла. В последний раз, что я о ней слышала, Анна якобы рассказывала кому-то, что, дескать, занялась благотворительностью, а не то за больными ходит — в общем, что-то в этом духе. На мой взгляд, разумное решение. С тамошней публикой она, пожалуй, сойдется куда лучше. Народ там солидный да серьезный.

— Ясно. Послушайте, предположим, что мне захотелось бы «случайно» столкнуться с Анной Дорланд — где ее вероятнее всего найти?

— Да девица вас и впрямь покоя лишила! На вашем месте я бы заглянула к Рашвортам. Они все больше науками увлекаются да бедняков пытаются осчастливить, и все такое. Разумеется, сейчас Анна наверняка в трауре, но не думаю, чтобы это помешало ей бывать у Рашвортов. Их собрания особой фривольностью не славятся.

— Огромное вам спасибо. Вы — просто кладезь бесценной информации. И, для женщины, задаете на диво мало вопросов.

— Благодарю на добром слове, лорд Питер.

— Ну что ж, с делами покончено, теперь мое внимание безраздельно принадлежит вам. Какие новости? Кто в кого влюблен?

— Ох, жизнь — скука смертная! Ко мне все охладели, а Шлитцеры в очередной раз поскандалили — да так, что разошлись.

— Не может быть!

— Еще как может! Только в силу финансовых соображений студия у них по-прежнему общая: помните, то огромное помещение над конюшнями? Страх как неудобно, должно быть, есть, и спать, и работать в одной комнате с человеком, с которым ты разошелся. А ведь они даже не разговаривают друг с другом, зайдешь в гости к одному из них, а второй притворяется, что не видит тебя и не слышит. Ужасно неловко себя чувствуешь!

— Просто не представляю, как они выдерживают.

— С трудом. Я бы поселила Ольгу у себя, да только характер у нее не сахар. Кроме того, ни один не желает уступить студию другому.

— Ясно. А третьи лица в деле не замешаны?

— О да — Ульрик Фиэнниз, скульптор, да вы его знаете. Но приютить Ольгу он не может — из-за жены: он, видите ли, живет на женины средства, потому что его статуи дохода не приносят. Кроме того, сейчас он трудится над этой своей громадиной для выставки и перетащить ее на другое место физически не может — вся скульптурная группа весит тонн двадцать, не меньше. А ежели он сбежит вместе с Ольгой, жена его больше на порог не пустит. Адски неудобное занятие — скульптура. Все равно что на контрабасе играть: багаж чертовски обременителен!

— Правда ваша. Зато, если вы надумаете удрать со мной, все керамические нимфы и пастушки влезут в дамскую сумочку.

— Еще бы! То-то поразвлечемся. А куда мы удерем?

— Может, отправимся в путь нынче же вечером, доберемся хотя бы до «Одденино» и сходим на какое-нибудь шоу — если вы ничем особенным не заняты?

— Вы — прелесть что такое, можно, я буду называть вас просто «Питер»? Как насчет «Ни то ни се»?

— А, та самая пьеска, которую с таким трудом протащили сквозь цензуру? Почему бы и нет? Она очень непристойна?

— Скорее, вообще бесполая.

— А, ясно. Ну что ж, я обеими руками «за». Только предупреждаю заранее: я громким шепотом стану просить вас разъяснить значение всех сомнительных реплик.

— Никак поразвлечься задумали?

— Ага. Люди почему-то так нервно реагируют! Шипят «Тс-сс!», хихикают, а если повезет, так вечер закончится роскошным скандалом в буфете.

— Тогда лучше не рисковать. Нет уж. Я вам скажу, чего бы мне в самом деле хотелось. Давайте сходим в «Слона», посмотрим «Джорджа Барнуэлла», а потом отужинаем картошкой с рыбой.

На том и порешили, и, оглядываясь назад, вечер был признан исключительно приятственным. Завершилась программа жареной лососиной — в студии у друзей, уже в предрассветных сумерках. По возвращении домой лорд Питер обнаружил на столе в холле записку следующего содержания:

«Милорд!

Сыщик из «Детектив Инкорпорейтид» звонил сообщить о том, что склонен согласиться с мнением вашей светлости, однако по-прежнему не спускает глаз с указанного лица и завтра предоставит подробный отчет. Сэндвичи на столе в гостиной, если ваша светлость пожелает подкрепиться.

Всепокорнейше Ваш,

М. Бантер».

— Позолотите гадалке ручку, — удовлетворенно пробормотал его светлость, поудобнее вытягиваясь на постели.

Глава 11 Лорд Питер идет с козыря

Отчет «Детектив Инкорпорейтид», в свой срок предоставленный, сводился к следующему: «Ничего ровным счетом не происходит, майор Фентиман убежден, что ничего и не произойдет, «Детектив Инкорпорейтид» к мнению присоединяется». Ответ лорда Питера был краток: «Продолжайте наблюдать, еще до конца недели что-нибудь да случится».

И его светлость не ошибся. На четвертый вечер из «Детектив Инкорпорейтид» снова перезвонили с отчетом. Данный конкретный детектив, будучи должным образом подменен майором Фентиманом ровно в шесть, отправился пообедать. По возвращении на пост час спустя он получил записку, оставленную для него у контролера, дежурящего на верхней площаке лестницы. Записка гласила: «Только что видел, как Оливер садится в такси. Еду следом. Буду держать связь через буфет. Фентиман». Сыщику волей-неволей пришлось возвратиться в столовую и слоняться из угла в угол в ожидании очередного сообщения. «А тем временем, милорд, второй сыщик, нанятый по вашей указке, незамеченным следовал за майором». Очень скоро перезвонили с вокзала Ватерлоо. «Оливер сел в поезд на Саутгемптон. Мчусь за ним». Детектив поспешил на вокзал Ватерлоо, обнаружил, что поезд уже ушел, и поехал следующим. В Саутгемптоне он навел справки и выяснил, что джентльмен, соответствующий описанию майора Фентимана, устроил возмутительный скандал на борту корабля, отплывающего в Гавр, и был немедленно высажен на берег по просьбе престарелого джентльмена, которому досаждал — вплоть до оскорбления действием. В ходедальнейшего расследования обстоятельств дела администрации порта удалось установить, что Фентиман преследовал старика по пятам, буянил в поезде, получил строгое предупреждение от кондуктора, снова настиг свою жертву уже на сходнях, схватил почтенного джентльмена за шиворот и попытался помешать ему отбыть за границу. Джентльмен предъявил паспорт и pièces d’identité^[407], подтверждающие, что он — удалившийся от дел промышленник по имени Постлетуэйт, проживающий в Кью. Фентиман же, напротив, настаивал, что джентльмена зовут Оливер, адрес и род занятий неизвестны, и его свидетельские показания срочно требуются для урегулирования некого семейного вопроса. Поскольку при Фентимане паспорта не оказалось, официальным правом задерживать и допрашивать путешественников он, как выяснилось, не обладал, история его звучала крайне невразумительно, а сам он пребывал в состоянии крайнего возбуждения, местная полиция решила задержать Фентимана. Постлетуэйту позволили продолжать путь, записав его английский адрес и место назначения: по словам старика, направлялся он в Венецию, что подтверждалось его документами и корреспонденцией.

Детектив отправился в полицейский участок, где и обнаружил Фентимана, прямо-таки на грани апоплексического удара: бедняга кипел от бешенства, угрожая подать в суд за незаконное лишение свободы. Сыщику удалось добиться освобождения задержанного после того, как он засвидетельствовал личность Фентимана и честность его намерений, а также убедил майора дать слово не нарушать общественного спокойствия. После того детектив напомнил Фентиману, что частные лица не правомочны совершать акты насилия в отношении мирных граждан, против которых не выдвинуто никаких обвинений, а также указал, что после того, как Оливер назвался другим именем, надлежало незаметно продолжить слежку и по возможности связаться с Уимзи, или с мистером Мерблзом, или с «Детектив Инкорпорейтид». Сыщик добавил, что сам он намерен дожидаться в Саутгемптоне дальнейших инструкций от лорда Питера. Ехать ли ему в Венецию вслед за подозреваемым, или послать подчиненного, или возвращаться в Лондон? Учитывая явную искренность мистера Постлетуэйта и его открытую манеру держаться, казалось вполне вероятным, что майор и впрямь обознался, однако Фентиман твердил, что никакой ошибки быть не может.

Лорд Питер поразмыслил секунду-другую, не вешая трубки, а затем рассмеялся.

— А где сейчас майор Фентиман?

— Возвращается в Лондон, милорд. Я дал майору понять, что получил всю информацию, необходимую для дальнейших действий, а его присутствие в Венеции только стеснит меня — теперь, когда подозреваемый знает его в лицо.

— Все правильно. Ну что ж, можете на всякий случай отослать своего человека в Венецию: вдруг, паче чаяния, ключик подойдет! И послушайте… — Уимзи продиктовал указания и закончил фразою: — И еще попросите майора Фентимана зайти ко мне сразу по приезде.

— Разумеется, милорд.

— Ну, и какова ныне цена гадалкиному предсказанию? — осведомился лорд Питер, пересказывая Бантеру последние новости.

Майор Фентиман явился к его светлости тем же вечером, рассыпаясь в извинениях и пылая праведным гневом.

— Тысячу раз прошу прощения, старина. Я повел себя, как распоследний идиот, просто сдержаться не смог. Вы представьте себе: слышать, как этот тип невозмутимо отрицает, что когда-либо видел меня и беднягу-деда, и оправдывается так гладко да бойко — да у меня просто в глазах потемнело! Разумеется, теперь-то я вижу, какого дурака свалял! Я отлично понимаю, что надо было незаметно за ним проследить. Но откуда я знал, что негодяй не станет отзываться на собственное имя?

— Но когда он не отозвался, вам следовало догадаться, что либо вы ошиблись, либо у него есть веские причины скрываться.

— Но я ни в чем его не обвинял.

— Разумеется, нет, но он почему-то заподозрил самое худшее.

— Но с какой стати? В смысле, когда я к нему в первый раз обратился, я всего лишь спросил: «Мистер Оливер, полагаю?» А он мне: «Вы ошиблись». А я ему: «Быть того не может. Моя фамилия Фентиман, и вы знавали моего деда, покойного генерала Фентимана». А он в ответ: дескать, не имел такого удовольствия. Тут я принялся объяснять, что мы всего лишь хотим выяснить, где старикан провел последнюю ночь перед смертью, а этот тип вылупился на меня, как на помешанного. Ну, я разозлился и сказал, что, дескать, узнал в нем Оливера, как ни крути, и тогда он пожаловался кондуктору. Вижу: он и впрямь собирается улизнуть, словно ни в чем не бывало, так и не поспособствовав расследованию, и тут я вспомнил про полмиллиона — и так взъярился, что взял да и ухватил негодяя за шиворот. «Ну нет, не выйдет!» — говорю, и тут-то и началась забава, понимаете?

— Отлично понимаю, — заверил Уимзи. — Но почему же у вас в голове не укладывается, что ежели он и в самом деле Оливер, ежели он так тщательно продумал и подготовил свой побег, обзавелся поддельными документами и все такое, так ему и вправду есть что скрывать!

У Фентимана отвисла челюсть.

— Вы ведь не хотите сказать… вы ведь никоим образом не хотите сказать, что с этой смертью дело обстоит нечисто? Ох! Не может того быть!

— Вот что до Оливера, тут дело и впрямь нечисто, так? Согласно вашим же показаниям.

— Но, если под таким углом посмотреть, наверное, вы правы. Вот что я вам скажу: может, у бедняги неприятности и он делает ноги. Из-за долгов, или женщины, или что-нибудь в этом роде. Наверняка так оно и есть! А тут я страшно некстати подвернулся. Вот он меня и осадил. Теперь все ясно как день. Ну что ж, в таком случае пусть себе улепетывает. Вернуть его нам уже не удастся, да, в конце-то концов, вряд ли мы бы от него узнали хоть что-нибудь новое.

— Возможно, что и так. Но ежели вспомнить, что Оливер перестал бывать у «Гатти», где вы его обычно встречали, почти сразу после смерти генерала, не создается ли впечатления, что нашему общему другу очень нежелательно привлекать к себе внимание в связи с помянутым происшествием?

Фентиман неуютно заерзал в кресле.

— Ох, да гори оно все синим пламенем! Ну, какое еще отношение бедняга имеет к смерти старика?

— Не знаю. Но, думается мне, этот вопрос стоит выяснить.

— Как именно?

— Видите ли, можно затребовать ордер на эксгумацию.

— Как, откопать покойника! — воскликнул Фентиман, до глубины души шокированный.

— Ну да. Ведь вскрытие трупа не проводилось.

— Нет, но ведь Пенберти во всем разобрался и выписал свидетельство о смерти.

— Верно, но в тот момент не было причин заподозрить неладное.

— Их нет и сейчас.

— Есть целый ряд весьма, мягко говоря, необычных обстоятельств.

— Ну, разве что Оливер — а насчет него я, возможно, и ошибся.

— А мне казалось, вы были так уверены?

— Был. Но… Уимзи, это же бессмыслица! Вы только вообразите себе, какой разразится скандал!

— С какой стати? Вы — душеприказчик. Вы можете обратиться с заявлением в частном порядке, и все будет проделано с соблюдением строжайшей конфиденциальности.

— Да, но министерство внутренних дел ни за что не даст своего согласия — на этаких-то шатких основаниях!

— Даст — уж я позабочусь! Там знают, что если я этим делом заинтересовался — значит, основания отнюдь не шаткие. Промахи — это не по моей части.

— Ах, да перестаньте же паясничать! Ну и на какие причины мы сошлемся?

— Даже если не считать Оливера, у нас есть отменный предлог. Мы скажем, что хотим изучить содержимое кишок, чтобы установить, много ли времени прошло от последней трапезы генерала до момента смерти. Это наверняка поможет нам решить вопрос с наследованием. А законники, в общем и целом, просто помешаны на том, что называется «правомерным переходом имущества из рук в руки».

— Постойте! Вы хотите сказать, что возможно установить, в котором часу парень отбросил копыта, всего лишь заглянув ему в брюхо?

— Не то чтобы в точности. Но общее впечатление все-таки складывается. Скажем, если обнаружится, что покойный только сию минуту заглотил завтрак, можно сделать вывод, что скончался он вскорости после прихода в клуб.

— Боже милосердный! Для меня это — перспектива не из приятных.

— Но ведь возможен и иной расклад, верно?

— Уимзи, не нравится мне все это. Ужасно неприятная история! Господи, ну что бы нам не договориться полюбовно!

— Но дама на компромисс упорно не идет. И вы об этом знаете. Так что придется нам докапываться до фактов, так или иначе. Я непременно уговорю Мерблза предложить Притчарду эксгумацию.

— О боже! Он-то что предпримет?

— Притчард? Если он честный человек и если клиентка его — порядочная женщина, то запрос они поддержат. А если нет, я предположу, что им есть что скрывать.

— Да эти на все способны! Мошенники, одно слово. Но ведь без моего согласия они ничего не смогут сделать, правда?

— Пожалуй, что и нет… а если попробуют, так проблем не оберутся, не говоря уже об огласке. Но если вы — человек честный, вы разрешение дадите. Уж вам-то скрывать нечего, верно?

— Разумеется, нечего. И все-таки сдается мне…

— Они нас уже подозревают в нечестной игре, — настаивал Уимзи. — Этот невежа Притчард, можно сказать, объявил мне об этом открытым текстом. Я всякий день жду, что он предложит эксгумацию по собственному почину. Лучше нам успеть первыми.

— Ну, если дело обстоит так, то, наверное, так мы и поступим. Но, хоть убейте, не верю я, что мы с этого хоть что-нибудь выиграем, а ведь слухи разнесутся мгновенно, и шум поднимется страшный. Нет ли другого способа… вы ведь так чертовски умны…

— Послушайте, Фентиман. Вы хотите установить истину? Или стремитесь отыграть наследство всеми правдами и неправдами? Ну же, сознавайтесь, что вам ближе?

— Разумеется, я хочу установить истину.

— Отлично, каков будет наш следующий шаг, я уже объяснил.

— Тысяча чертей! — с досадой выругался Фентиман. — Похоже, выхода у нас и впрямь нет. Но я понятия не имею, как это делается и куда обращаться.

— Так садитесь, я продиктую вам письмо.

Видя, что отвертеться не удастся, Роберт Фентиман с ворчанием взялся за перо.

— Но ведь есть еще Джордж. Я должен посоветоваться с братом.

— Джорджа это никак не касается, разве что косвенно. Вот так, хорошо. Теперь напишите Мерблзу, расскажите, что собираетесь предпринять, и дайте указания уведомить противную сторону.

— А не следует ли сперва обсудить это дело с Мерблзом?

— Я уже все обсудил с Мерблзом, и он со мною согласился.

— Законники на что угодно согласятся, им только подавай гонорары да неприятности.

— Именно. И все-таки адвокаты — это еще меньшее из зол. Написали?

— Да.

— Давайте сюда письма, я их сам отправлю. Ну вот, больше вам тревожиться не о чем. Мы с Мерблзом обо всем позаботимся, наш славный детективных дел мастер тем временем приглядит за Оливером, а вы резвитесь себе на досуге!

— Вы…

— Вы, наверное, хотите сказать, как это мило с моей стороны взять на себя все хлопоты… Ну что вы, мне это в удовольствие. Пустяки какие! Я со всей душой. Выпьете чего-нибудь?

Расстроенный майор от угощения категорически отказался и собрался уходить.

— Вы только не думайте, Уимзи, что я напрочь лишен благодарности и тому подобное. Но уж больно непристойно все это выглядит.

— При вашем-то опыте — и так расчувствоваться из-за какого-то трупа! — удивился Уимзи. — Право, мы с вами повидали немало всяческих непристойностей, да на порядок гаже, чем тихое, мирное извлечение покойничка из могилы на самом что ни на есть респектабельном кладбище.

— До трупа мне дела нет, — фыркнул майор, — но вся история выглядит преотвратно. Вот и все.

— А вы подумайте про деньги, — усмехнулся Уимзи, захлопывая за гостем дверь.

Его светлость возвратился в библиотеку, взвешивая на руке оба письма.

— А ведь сколько людей ныне оказались на улице, только потому, что не пошли с козырной карты. Бантер, будьте так добры, отнесите эти письма на почту. И еще: нынче вечером со мной ужинает мистер Паркер. Мы откушаем perdrix aux choux^[408], пряные закуски, и еще можешь присовокупить пару бутылок шамбертена.

— Как скажете, милорд.

Следующим пунктом программы Уимзи набросал короткое конфиденциальное послание некоему высокопоставленному должностному лицу из министерства внутренних дел, своему хорошему знакомому. Поставив точку, он возвратился к телефону и назвал номер Пенберти.

— Это вы, Пенберти?.. Уимзи на проводе… Послушайте, старина, вы ведь в курсе дела Фентимана?.. Да, знаете, мы послали запрос на эксгумацию.

— На что?!

— На эксгумацию. Нет, ваше свидетельство о смерти тут ни при чем. Мы отлично знаем, что здесь все в порядке. Просто хотелось бы уточнить время смерти.

И лорд Питер в общих чертах обрисовал свой замысел.

— Думаете, что-нибудь из этого выйдет?

— Очень может быть, что и да.

— Рад слышать. В таких вопросах я — полный профан, но мне тут пришло в голову, что идея недурна.

— Очень оригинальный подход.

— Да я всегда был смышленым мальчонкой. Разумеется, потребуется и ваше присутствие.

— Аутопсию поручат мне?

— Если вы не против. А анализы проведет Лаббок.

— Анализы чего?

— Да содержимого! Надо же проверить, что старик покушал: почки с гренками или яичницу с ветчиной.

— А, понимаю. Сомневаюсь, впрочем, что будет толк: уж слишком много времени прошло.

— Пожалуй, что и не будет, но пусть уж Лаббок глянет профессиональным оком.

— Да, безусловно. А раз уж я выписывал свидетельство о смерти, лучше, чтобы мои выводы подтвердил кто-то другой.

— Именно. Я знал, что вы меня поймете. Никаких обид?

— Ни малейших. Разумеется, если бы мы только знали, что возникнет вся эта неразбериха, я бы провел вскрытие сразу.

— Естественно, провели бы. Ну что ж, дела уже не поправишь. Как вышло, так вышло. О дате я вас извещу. Полагаю, министерство внутренних дел кого-нибудь пришлет. Я просто подумал, что надо бы дать вам знать.

— Очень любезно с вашей стороны. Рад был пообщаться. Надеюсь, ничего неприятного в процессе вскрытия не всплывет.

— Это вы по поводу своего свидетельства?

— Ну, как вам сказать… нет… на этот счет я особо не тревожусь. Хотя, безусловно, никогда не знаешь, чего ждать. Я размышлял на предмет этого злосчастного трупного окоченения. Вы с капитаном Фентиманом давно виделись?

— Недавно. Но я ни о чем таком не упоминал…

— Лучше и не надо, разве что острая необходимость возникнет. Ну, так вы мне перезвоните насчет даты?

— Всенепременно. До свидания.

День выдался крайне событийный.

Около четырех часов, с трудом переводя дух, примчался посыльный от мистера Мерблза. (Мистер Мерблз наотрез отказывался осквернять свою контору мерзким изобретением века под названием «телефон».) Мистер Мерблз свидетельствует свое почтение, и не будет ли лорд Питер так любезен прочесть записку и немедленно отослать ответ?

В записке говорилось следующее:

«Дорогой лорд Питер!

По делу покойного Фентимана. Заходил мистер Притчард. Сообщил, что его клиентка готова пойти на компромисс и поделить деньги, если удастся получить разрешение суда. Прежде чем я посоветуюсь с моим клиентом, майором Фентиманом, я был бы весьма признателен, если бы вы сообщили свое мнение касательно хода расследования на данный момент.

Искренне Ваш,

Дж. Мерблз».

Лорд Питер не задержался с ответом:

«Дорогой мистер Мерблз,

По делу покойного Фентимана. Поздно идти на компромисс, разве что вы согласны участвовать в мошенничестве. Помните: я вас предупреждал. Роберт запросил ордер на эксгумацию. Вы не отужинаете со мною в восемь?

П.У».

Отослав записку, его светлость позвонил Бантеру.

— Бантер, как вам известно, шампанское я употребляю крайне редко. Но сейчас, в кои-то веки, я склонен изменить своим правилам. Захвати бокал и для себя тоже.

Пробка весело выстрелила в потолок, и лорд Питер поднялся на ноги.

— Бантер, — проговорил он, — я скажу тост. За победу Инстинкта над Разумом!

Глава 12 Лорд Питер в выигрыше

Инспектор сыскной полиции Паркер явился к ужину в уютном ореольчике славы. «Тайна Корзины» блистательно разрешилась, и отдельные фразы и выражения в устах начальства недвусмысленно намекали на повышение по службе, причем в самом недалеком будущем. Паркер воздал должное угощению, а когда сотрапезники перебрались в библиотеку, внимательно выслушал рассказ лорда Питера о событиях в клубе «Беллона» — с радостным одобрением знатока, смакующего марочный портвейн. Мистер Мерблз, напротив, по мере продвижения истории к финалу мрачнел все больше и больше.

— Ну и что вы об этом думаете? — осведомился Уимзи.

Паркер открыл было рот, но поверенный опередил его с ответом.

— Похоже, этот Оливер — абсолютно неуловимая личность.

— Вы находите? — ехидно согласился Уимзи. — Почти так же неуловим, как знаменитая миссис Харрис. Не знаю, удивит ли вас, если я скажу, что, осторожно наведя справки у «Гатти», я обнаружил следующее: о мистере Оливере там никто и представления не имеет, более того, майор Фентиман никогда о нем не расспрашивал.

— Ох, боже мой! — воскликнул мистер Мерблз.

— Ловко же ты форсировал события, отослав Фентимана на пару с частным детективом на Чаринг-Кросс, — одобрительно заметил Паркер.

— Ну, видишь ли, было у меня ощущение, что, если не предпринять конкретных мер, мистер Оливер будет появляться и исчезать, точно Чеширский кот, всякий раз, как только наше расследование свернет в нежелательную сторону.

— Если я вас правильно понял, вы намекаете, что этот Оливер — просто фикция, — проговорил мистер Мерблз.

— Оливер — это всего лишь морковка под носом у осла, — пояснил лорд Питер, — причем партию четвероногого сосватали вашему покорному слуге. Не согласный с подобным распределением ролей, я разжился собственной морковкой — в лице представителя «Детектив Инкорпорейтид». Не успела моя преданная ищейка отбыть на ланч, как вдруг — смотрите-ка! — сей же миг забили тревогу: «Держите Оливера, хватайте Оливера!» Друг Фентиман отважно устремляется в погоню, а за ним — не менее отважно — устремляется Сыщик Номер Два, который все это время, тщательно скрываясь, глаз не спускал с Фентимана. И зачем бы Фентиману нападать на абсолютно незнакомого человека и называть его Оливером, разумению моему пока недоступно. Разве что майора подвела врожденная дотошность: ну, переиграл малость, не сумел остановиться вовремя!

— Но что именно затеял майор Фентиман? — осведомился мистер Мерблз. — Ситуация в высшей степени тягостная, лорд Питер. Я огорчен до глубины души. Вы его подозреваете в… хм?..

— Видите ли, едва увидев тело, я сразу понял: дело нечисто, — признался Уимзи. — Ну, когда я с такой легкостью извлек «Морнинг пост» у него из рук. Если бы старик в самом деле умер, сжимая газету, с развитием трупного окоченения пальцы его застыли бы в мертвой хватке, так что пришлось бы буквально выдирать листы из его руки. А потом, коленный сустав!

— Боюсь, что не совсем вас понимаю.

— Ну, знаете, когда человек умирает, спустя несколько часов наступает трупное окоченение — причем срок зависит от причины смерти, от температуры помещения и от многих других факторов. Развивается оно обычно сверху вниз, начиная от жевательных мышц лица — и далее по всему телу. Трупное окоченение обычно сохраняется в течение двадцати четырех часов, а затем разрешается в том же порядке, в каком и развивалось. Но если на момент окоченения силой выломать один из суставов, снова он уже не застынет, а так и останется в подвешенном состоянии. Вот почему, когда в госпитале по недосмотру медсестер пациент умирает и застывает с поджатыми к животу ногами, на помощь призывается самый крупногабаритный и толстый служитель: он усаживается на колени к покойнику — и суставы ломаются.

Мистер Мерблз с отвращением передернулся.

— Так что, учитывая болтающийся коленный сустав и общее состояние тела, с самого начала было очевидно, что к покойнику кто-то приложил руку. Пенберти, разумеется, об этом тоже знал, но только, будучи доктором, предпочел по возможности не поднимать непристойного шума. Это, знаете ли, вредит практике.

— Пожалуй, что и так.

— Ну вот, а потом вы явились ко мне, сэр, и настояли на том, чтобы шум поднял я. А ведь я вас предупреждал: не будите лиха, пока оно тихо.

— Вам следовало быть со мною откровеннее.

— И тогда вы предпочли бы замять дело?

— Ну, право же! — пробормотал мистер Мерблз, протирая очки.

— Вот именно. Тогда я предпринял следующий шаг: попытался выяснить, что именно случилось с генералом в ночь десятого и утром одиннадцатого ноября. И едва я переступил порог квартиры, как тут же столкнулся с двумя абсолютно взаимоисключающими свидетельствами. Во-первых, история про Оливера, на первый взгляд вполне себе примечательная. И, во‐вторых, показания Вудворда касательно одежды.

— А что не так с одеждой?

— Если вы помните, я спросил дворецкого, не снималось ли чего с одежды после того, как он забрал верхнее платье из гардероба «Беллоны», а он заверил, что нет, ничего. Во всем остальном память его казалась вполне надежной, а в честности и прямоте Вудворда я ни минуты не сомневался. Так что я волей-неволей пришел к следующему выводу: где бы генерал ни провел ночь, можно сказать со всей определенностью, что на следующее утро на улицу он не выходил.

— Почему бы? — удивился мистер Мерблз. — Что такого вы рассчитывали обнаружить на одежде?

— Многоуважаемый сэр, вспомните, что это был за день! Одиннадцатое ноября. Возможно ли допустить, чтобы старик, прошествовав по улице сам по себе в День перемирия, дошел бы до клуба без фландрского мака?^[409] Представительный старик-патриот, воин старого закала? Просто в голове не укладывается!

— Но тогда где же он был? И как попал в клуб? Его ведь, знаете ли, именно там и обнаружили!

— Верно, обнаружили — в состоянии далеко зашедшего трупного окоченения. Собственно говоря, по утверждению того же Пенберти, — а я, кстати, сверился еще и с женщиной, впоследствии убиравшей покойника, — окоченение уже начинало разрешаться. Сделав все возможные скидки на прогретый воздух комнаты и все такое прочее, все равно приходится признать: скончался генерал задолго до десяти утра — а именно в этот час он обычно и приходил в клуб.

— Но, дорогой друг мой, видит бог, это неслыханно! Пронести в клуб покойника абсолютно невозможно. Такое непременно заметили бы.

— Верно, заметили бы. А главная странность заключается в том, что ровным счетом никто не отследил приход генерала в клуб. Скажу больше: накануне вечером никто не видел, как он уходил. И это генерал Фентиман — один из известнейших членов клуба! Создается впечатление, что старик взял да и сделался невидимым. Так не пойдет, знаете ли.

— И какова же ваша версия? Вы думаете, генерал заночевал в клубе?

— Я думаю, в ту ночь генерал спал мирным, бестревожным, исключительно крепким сном — да, именно в клубе.

— Вы потрясли меня до глубины души, — проговорил мистер Мерблз. — Я так понимаю, вы намекаете на то, что генерал умер…

— Накануне вечером. Да.

— Но не мог же он всю ночь просидеть в курительной комнате. Слуги бы непременно его… кхе-кхе… заметили.

— Разумеется. Но кое-кто был крайне заинтересован в том, чтобы труп не попался на глаза слуг. Кому-то очень хотелось создать впечатление, будто старик скончался на следующий день, уже после смерти леди Дормер.

— Роберт Фентиман.

— Именно.

— Но как Роберт прознал про леди Дормер?

— А! Вот эта небольшая подробность меня совсем не радует. Джордж беседовал с генералом Фентиманом после того, как старик навестил сестру. Джордж отрицает, что генерал хоть словом упоминал о завещании, но, с другой стороны, если Джордж замешан в интриге, он, разумеется, будет молчать как рыба. По чести говоря, Джордж меня изрядно беспокоит.

— А какая ему с того выгода?

— Ну, если сведения, полученные от Джорджа, обогатят Роберта на полмиллиона, естественно, младший брат рассчитывает, что и он внакладе не останется. А вам так не кажется?

Мистер Мерблз застонал.

— Погоди-ка, — вступил в разговор Паркер. — Теория твоя звучит вполне убедительно, но, Питер, если допустить, что генерал умер вечером десятого ноября, как ты утверждаешь, то куда же подевалось тело? Как заметил мистер Мерблз, брошенный где попало труп — штука довольно приметная.

— Нет, нет, — отозвался мистер Мерблз, все больше проникаясь этой версией. — Как ни отвратительна для меня подобная мысль, особых трудностей я не вижу. В то время Роберт Фентиман проживал в клубе. Вне всякого сомнения, генерал умер в спальне Роберта, и там же тело прятали вплоть до следующего утра.

Уимзи покачал головой.

— Нет, что вы. Полагаю, что цилиндр, пальто и прочие вещи генерала в самом деле находились в спальне Роберта, но тело — вряд ли. Вы сами подумайте, сэр. Вот фотография вестибюля: огромная лестница, уводящая вверх, великолепно просматривается от парадной двери, от конторки портье и от входа в бар. Вы рискнете протащить труп вниз — утром, когда слуги и члены клуба толпами бродят туда-сюда? А служебные лестницы еще хуже. Расположены они с другой стороны здания, и народ так и валит валом с улицы в кухню и обратно. Нет. Тело находилось отнюдь не в спальне Роберта.

— Но тогда где же?

— И верно, где? В конце концов, Питер, надо же довести историю до логического конца!

Уимзи разложил на столе остальные фотографии.

— Посмотрите сами, — предложил он. — Вот — дальний отсек библиотеки, где генерал набрасывал свои заметки по поводу денег, которые вот-вот унаследует. Уютное, уединенное местечко, от дверей не видное, снабженное чернилами, промокашками, писчей бумагой и всеми современными удобствами, включая творения Чарльза Диккенса в роскошных сафьяновых переплетах. Вот снимок библиотеки, сделанный из курительной комнаты: сквозь прихожую и до самого конца прохода между рядами. Еще одно преимущество клуба «Беллона»: ну как тут не отдать ему должное? Заметьте, как удобно расположена телефонная кабинка, на случай, если…

— Телефонная кабинка?

— На которой, как вы помните, красовалась возмутительная записка «Телефон не работает», когда Уэзериджу вдруг понадобилось позвонить. Кстати, я так и не смог отыскать человека, повесившего это уведомление.

— Боже праведный, Уимзи! Быть того не может. Вы только подумайте, какой риск…

— Что еще за риск? Ну, предположим, что кто-нибудь откроет дверь. А внутри — генерал Фентиман: вошел в кабинку, не заметив объявления, и, так сказать, лопнул от ярости, так и не сумев прозвониться. Треволнения, знаете ли, опасны для слабого сердца. Так что наш герой не слишком-то и рисковал. Вот разве что кому-нибудь пришло бы в голову разузнать насчет уведомления, но в суматохе об этом, скорее всего, позабыли бы.

— Изобретательная ты бестия, Уимзи!

— Правда? Знаете, а ведь версию мою нетрудно доказать. Мы сейчас же едем в клуб «Беллона» за неоспоримыми уликами. Половина восьмого. Удачное время: тихое, спокойное. А хотите, расскажу, что мы обнаружим в телефонной кабинке?

— Отпечатки пальцев? — жадно предположил мистер Мерблз.

— Боюсь, что спустя столько времени надеяться на такую удачу бессмысленно. А ты что скажешь, Чарльз?

— Скажу, что мы найдем длинную царапину на покрашенной поверхности, — предположил Паркер. — Туда упиралась нога трупа, в этом положении она и застыла.

— Точно, Чарльз. А царапина появилась, когда ногу пришлось согнуть силой, чтобы вытащить покойника.

— А поскольку тело находилось в сидячем положении, — продолжал Паркер, — мы, разумеется, обнаружим в кабинке скамеечку или стул.

— Ага, а если повезет, то найдем и торчащий гвоздь или что-нибудь в этом роде: словом, то, что зацепилось за генеральскую брючину, когда выволакивали тело.

— И еще, возможно, коврик.

— Под стать ворсинке, которую я снял с правого ботинка покойного? Надеюсь, что так.

— Господи помилуй! — воскликнул мистер Мерблз. — Поедем же поскорее. До чего увлекательно, просто дух захватывает! То есть я хотел сказать, что до глубины души удручен. От души надеюсь, что ваша версия не подтвердится.

Джентльмены сбежали вниз по лестнице и постояли несколько минут, поджидая такси. Вдруг Уимзи нырнул в темный угол у крыльца. Послышался шум борьбы, и на белый свет был извлечен коротышка, плотно закутанный в пальто, в шляпе, надвинутой до самых бровей: ну ни дать ни взять сыщик из дешевой мелодрамы. С видом фокусника, вынимающего из цилиндра кролика, лорд Питер сорвал с жертвы шляпу.

— Так это все-таки ты, да? То-то мне лицо твое показалось знакомым. Ну и какого дьявола ты ходишь по пятам за честными людьми?

Коротышка перестал вырываться и резко вскинул темные глаза-бусинки на противника.

— Милорд, вам не кажется, что неразумно прибегать к насилию?

— Это еще кто? — осведомился Паркер.

— Клерк Притчарда. Он все ошивался вокруг Джорджа Фентимана, а теперь вот повис «на хвосте» у меня. Скорее всего, он же побывал и в «Беллоне». Если будешь продолжать в том же духе, любезнейший, висеть тебе в другом месте, помяни мое слово. А теперь слушай. Как насчет того, чтобы я с потрохами сдал тебя полиции?

— Это уж как будет угодно вашей светлости, — отозвался клерк, хитро ухмыляясь. — Там, за углом, как раз стоит полисмен — если уж вам так понадобилась огласка.

Мгновение Уимзи глядел на него, а затем расхохотался от души.

— Когда ты в последний раз виделся с мистером Притчардом? Да выкладывай, не бойся! Вчера? Сегодня утром? А после полудня, случайно, к нему не заглядывал?

Коротышка явно заколебался.

— Не заглядывал? Я же знаю, что нет. Ну, говори!

— А почему бы, собственно, и нет, милорд?

— Так ступай назад к мистеру Притчарду, — внушительно произнес Уимзи, для вящего эффекта легонько встряхивая пленника за шиворот, — и если он не отменит своих инструкций и не отзовет тебя с этого сыскного поприща (где, кстати говоря, ты проявил себя жалким дилетантом), я дам тебе пять фунтов. Ясно? Ну, так проваливай. Я знаю, где тебя найти, ты знаешь, где найти меня. Доброй ночи, да склонится Морфей к твоему изголовью, да благословит он твои сны. А вот и наше такси.

Глава 13 Снова блеф

Когда трое джентльменов покинули сень величественных порталов клуба «Беллона», время уже близилось к часу. Мистер Мерблз был изрядно подавлен, Уимзи и Паркер демонстрировали сдержанный восторг открывателей, чьи расчеты благополучно подтвердились. Они обнаружили царапины. Они обнаружили гвоздь в сиденьи стула. Они обнаружили даже ковер. Более того, они открыли происхождение Оливера. Восстанавливая картину преступления, джентльмены устроились в дальнем библиотечном отсеке — как сидел, должно быть, Роберт Фентиман, оглядываясь по сторонам, размышляя, как бы получше замолчать и скрыть эту крайне несвоевременную кончину. Они заметили, как отсвет настольной лампы с абажуром заиграл на золоченом тиснении одного из томов. «Оливер Твист». Заглавие, отпечатавшееся где-то в подсознании, пришло на ум час или около того спустя, когда Фентиман, позвонив со станции Чаринг-Кросс, вынужден был экспромтом изобретать фамилию.

И, наконец, поместив в телефонную кабинку невесомое, тощее «тело» протестующего мистера Мерблза, Паркер продемонстрировал, как довольно высокий и сильный мужчина смог извлечь покойника из будки, дотащить его до курительной комнаты и пристроить в кресле у огня — и все это меньше чем за каких-нибудь четыре минуты.

Мистер Мерблз прибег к последнему доводу в защиту своего клиента.

— В курительной комнате все утро толклись люди, дорогой мой лорд Питер. Если все случилось так, как вы предполагаете, объясните, как вышло, что Фентиман располагал четырьмя минутами, ну, или хотя бы тремя, чтобы внести тело незамеченным?

— По-вашему, люди находились там все утро, сэр? Вы так уверены? Не выдавалось ли одного небольшого временного промежутка, когда — и на это можно было рассчитывать заранее — все без исключения либо высыпали на улицу, либо поднялись на балкон над окнами второго этажа — посмотреть и послушать? Вспомните: это был День перемирия!

Мистер Мерблз побелел от ужаса.

— Двухминутное молчание? Господи, помилуй! Какая гнусность! Какое… какое святотатство! У меня просто слов нет. Отродясь не слыхивал ничего возмутительнее! В минуту, когда все наши помыслы обращаются к доблестным воинам, отдавшим за нас свои жизни, — заниматься мошенничеством — совершить кощунственное преступление!..

— Полмиллиона — хорошие деньги, — задумчиво проговорил Паркер.

— Ужас! — подвел итог мистер Мерблз.

— А между тем, что вы предлагаете предпринять? — осведомился Уимзи.

— Предпринять? — возопил старик-адвокат, захлебываясь от негодования. — Предпринять? Роберту Фентиману придется немедленно признаться в мерзком злодеянии! Боже милосердный! И подумать только, что я оказался замешан в таком деле! В будущем пусть ищет себе другого поверенного! А ведь нам придется все объяснить Притчарду и принести свои извинения… Прямо даже не знаю, как подступиться…

— Сдается мне, он и сам уже кое о чем заподозрил, — мягко заметил Паркер. — Иначе зачем бы ему подсылать того клерка шпионить за тобой и Джорджем Фентиманом? Я так думаю, что он и с Роберта глаз не спускает.

— Не удивлюсь, — отозвался Уимзи. — Во всяком случае, со мной Притчард обращался, точно с участником преступного сговора. Единственное, чего я в толк взять не могу — с какой бы стати он вдруг предложил компромисс?

— Возможно, мисс Дорланд потеряла терпение, или они отчаялись обосновать свои притязания, — предположил Паркер. — Пока Роберт держался этой байки про мистера Оливера, доказать что-либо было крайне непросто.

— Именно, — кивнул Уимзи. — Вот поэтому я так долго возился и так упорно давил на Роберта. Я-то мог сколько угодно подозревать, что Оливер — существо мифическое, но отрицательное положение попробуй докажи!

— А если Роберт так и не отступится от своей версии?

— Пф-ф! Думаю, застращать его окажется нетрудно. К тому времени, как мы предъявим наши доказательства и в деталях распишем майору, что он поделывал десятого и одиннадцатого ноября, боевого задора в нем останется не больше, чем у царицы Савской.

— Дело не терпит отлагательств, — проговорил мистер Мерблз. — И, разумеется, весь этот фарс с эксгумацией необходимо остановить. Я завтра же загляну к Роберту Фентиману… то есть уже сегодня утром.

— Лучше пусть майор зайдет к вам, — возразил Уимзи. — Я принесу все улики и закажу анализ лака из телефонной кабинки на предмет соответствия образчику, снятому мною с генеральского ботинка. Договаривайтесь на два часа, а после мы вместе нанесем визит Притчарду.

Паркер проголосовал «за». Мистер Мерблз, охваченный праведным гневом, куда охотнее ринулся бы разбираться с Робертом Фентиманом прямо сей же миг, не откладывая. Однако же старику указали на то, что Фентиман сейчас в Ричмонде, что бить тревогу ни свет ни заря рискованно, еще не хватало подтолкнуть майора к каким-нибудь отчаянным мерам, и что все трое «следователей» нуждаются в отдыхе. В итоге почтенный джентльмен сдался и позволил отвезти себя домой в Стейпл-Инн.

А лорд Питер завернул к Паркеру на Грейт-Ормонд-стрит — пропустить стаканчик перед отходом на боковую, и «заседание» продолжилось до тех пор, пока предрассветные часы не сменились пострассветными и на улице не замаячил первый рабочий.

* * *

Лорд Питер, расставив тенета на своего вальдшнепа, проспал сном праведника едва ли не до одиннадцати. Разбудили его голоса снаружи. Еще секунда — и дверь его спальни распахнулась и на пороге возник не кто иной, как мистер Мерблз в состоянии крайнего возбуждения. За ним по пятам поспешал протестующий Бантер.

— Утро доброе, сэр! — воскликнул его светлость, до крайности удивленный. — Что происходит?

— Нас перехитрили! — возопил мистер Мерблз, потрясая зонтиком. — Нас обошли! Надо было ехать к майору Фентиману прошлой же ночью. А я ведь предлагал, да только позволил себя переубедить, вопреки здравому смыслу! Пусть это послужит мне уроком.

Поверенный присел на стул, хватая ртом воздух.

— Дорогой мой мистер Мерблз, — проговорил Уимзи, — ваш метод напоминания ближнему своему о тяжких дневных трудах столь же восхитителен, сколь и неожидан. Лучшего способа разогнать сонную апатию я и вообразить не могу. Но прошу прощения — вы слегка запыхались. Бантер! Виски с содовой для мистера Мерблза.

— Ни в коем случае! — поспешно возразил поверенный. — Я ни капли в рот не возьму. Лорд Питер…

— Бокал хереса? — услужливо предложил его светлость.

— Нет, ничего не нужно, спасибо. Скандальная новость! Мы остались ни с чем…

— Все лучше и лучше. Именно скандала мне сейчас остро недостает. Мой cafe-au-lait^[410], Бантер, — и можешь наливать ванну. Ну же, сэр, — выкладывайте. Я готов ко всему.

— Роберт Фентиман исчез, — трагически возгласил мистер Мерблз, ударяя в пол зонтиком.

— Боже праведный! — воскликнул Уимзи.

— Он уехал, — продолжал поверенный. — Нынче утром, ровно в десять, я самолично явился на его квартиру в Ричмонде — самолично, повторяю! — надеясь, что тем успешнее сумею пробудить в нем совесть. Звоню в колокольчик. Спрашиваю майора. Горничная сообщает, что хозяин ночью уехал. Я спрашиваю, куда. Она говорит, что не знает. Чемодан прихватил — и поминай, как звали. Я — к домовладелице. Она мне рассказывает, что вечером майор Фентиман получил срочное письмо и сообщил, что отозван по делу. Он не упомянул, ни куда едет, ни как скоро возвратится. Я оставил ему записку и поспешил назад, на Довер-стрит. Квартира на замке: арендатор съехал. Вудворд исчез. Тогда я бросился прямо к вам. И нахожу вас…

Мистер Мерблз обличающе указал на Уимзи, который как раз принимал у Бантера из рук целомудренно-строгий серебряный поднос с кофейником в стиле королевы Анны^[411], молочником, блюдечком с намазанными маслом гренками, изысканной фарфоровой чашечкой и небольшой стопкой писем.

— Увы, так, — согласился Уимзи. — Боюсь, что зрелище и впрямь прискорбное. Хм-м! Похоже, Роберт почуял неладное и предпочел сбежать от ответственности.

Его светлость изящно пригубил свой кофе, склонив голову на манер птицы.

— Но есть ли из-за чего беспокоиться? Далеко он не удерет.

— Он мог уехать за границу.

— Возможно. Тем лучше. Уж там-то противная сторона не станет подавать на него в суд, как бы уж господа Притчард и К^о ни злобились про себя. Себе дороже выйдет. Эге! Этот почерк мне вроде бы знаком. Ну да. Это же мой сыщик из «Детектив Инкорпорейтид». Интересно, что ему-то понадобилось! Я же сказал ему оправляться домой и прислать счет. Фью!

— Что такое?

— Письмо от того парня, который гнался за Фентиманом вплоть до Саутгемптона. Не от того, который отплыл в Венецию вслед за ни в чем не повинным мистером Постлетуэйтом, а от второго. И пишет он из города Парижа. Послушайте-ка:

«Милорд, в процессе наведения справок в Саутгемптоне по ходу расследования, возложенного на меня вашей светлостью (нет, ну каков язык, каков стиль! Не хуже, чем в полиции!), я натолкнулся, почти случайно («почти» — здорово сказано!), на пустячную улику, заставившую меня предположить, что лицо, наблюдение за которым поручено мне вашей светлостью, повинно в ошибке куда меньшей, нежели нам представлялось, и было введено в заблуждение внешним сходством, что для джентльмена, специально не обученного искусству следить за подозреваемым, вполне естественно. Короче (ну, слава богу!)… Короче, я полагаю, что мне посчастливилось напасть на след О. (На удивление опасливые ребята, уж написал бы сразу «Оливер» и не выпендривался!) Я проследил помянутую личность до самого дома — и телеграфировал джентльмену из числа ваших друзей (думаю, подразумевается Фентиман), предлагая немедленно присоединиться ко мне с целью идентифицировать О. Я, безусловно, должным образом проинформирую вашу светлость касательно дальнейшего развития событий, искренне Ваш…» — и все такое прочее.

— Черт меня подери!

— Лорд Питер, этот человек наверняка ошибся.

— От души надеюсь, что так, — отозвался Уимзи, заметно раскрасневшись. — Крайне неприятно получится, если Оливер таки объявится — после того, как мы со всей убедительностью опровергли его существование. Париж! Должно быть, сыщик имеет в виду, что Фентиман углядел нужного человека на вокзале Ватерлоо — и снова потерял его, в поезде или на пристани. И по ошибке вцепился в Постлетуэйта. Забавно, ничего не скажешь. А тем временем Фентиман отбыл во Францию. Скорее всего, отплыл на пароме в десять-тридцать из Фолкстона. Прямо даже не знаю, как с ним теперь связаться.

— В высшей степени необычно, — отметил мистер Мерблз. — А откуда пишет этот ваш детектив?

— На конверте значится просто «Париж». Скверная бумага, а чернила еще гаже. И еще — пятнышко от vin ordinaire^[412]. Верно, написано послание в какой-нибудь забегаловке вчера вечером. Тут надеяться не на что. Но детектив непременно известит меня касательно дальнейшего их маршрута.

— Нужно немедленно послать за ними в Париж, — объявил мистер Мерблз.

— Это зачем еще?

— Чтобы вернуть майора Фентимана.

— Да, но послушайте, сэр. Если пресловутый Оливер и впрямь существует, это опрокидывает все наши расчеты, не так ли?

Мистер Мерблз призадумался.

— Не понимаю, каким образом сей факт способен повлиять на наши выводы касательно точного времени смерти генерала, — изрек он наконец.

— Возможно, что выводы и впрямь остаются в силе, зато существенно меняется наша позиция по отношению к Роберту Фентиману.

— Д-да. Да, пожалуй. Хотя, — сурово добавил мистер Мерблз, — я по-прежнему считаю, что эту версию следует рассмотреть со всех сторон.

— Согласен. Ну что ж, слушайте. Я сам прокачусь в Париж и погляжу, что тут можно сделать. А вы лучше попытайтесь выиграть время. Скажите Притчарду, дескать, вам кажется, в компромиссе необходимости нет и мы надеемся, что очень скоро будем располагать точными фактами. Пусть поймет, что никакихсомнительных махинаций мы не ведем. Я ему покажу, как швырять в меня настурции!

— И — ох, боже мой! — еще одно. Нужно добраться до майора Фентимана еще и для того, чтобы отменить эксгумацию.

— Ох господи! Да, конечно! Как неловко все вышло. А сами вы ничего поделать не можете?

— Боюсь, что нет. Майор Фентиман, как душеприказчик, запросил ордер, и, право же, не знаю, что я тут могу предпринять без его подписи. Министерство внутренних дел вряд ли…

— Да, я прекрасно понимаю, что с Министерством внутренних дел шутки плохи. Ну да ладно, пустяки. Роберт с самого начала не одобрял этой идеи насчет вытаскивания покойничка на свет божий. Как только мы узнаем адрес майора, он будет только счастлив прислать вам письменное распоряжение насчет отмены. Уж положитесь на меня. В конце концов, даже если в течение ближайших нескольких дней мы Роберта не отыщем и старикана все-таки выкопают, хуже не будет. Вам не кажется?

Мистер Мерблз неуверенно кивнул.

— Ну, так порастрясу-ка я старые кости, — весело объявил Уимзи, отбрасывая одеяло и вскакивая на ноги, — и прогуляюсь-ка в Город Огней. С вашего позволения, сэр, я вас на минуточку оставлю? Ванна ждет. Бантер, упакуйте чемодан: вы едете со мною в Париж.

По здравом размышлении Уимзи отложил отъезд на день, в надежде, как объяснил он сам, получить весточку от детектива. Однако, не дождавшись ни письма, ни звонка, ринулся в погоню, распорядившись в головном офисе «Детектив Инкорпорейтид», чтобы всю полученную на его имя информацию пересылали в отель «Мерис». Следующим от него известием стала открытка для мистера Мерблза, написанная в купе железнодорожного экспресса «Париж-Лион-Средиземноморье». Послание было предельно лаконичным: «Объект едет в Рим. Мчусь вдогонку». На следующий день из-за границы прибыла телеграмма: «Путь лежит в Сицилию. Слабею, но не сдаюсь. П.У.».

В ответ мистер Мерблз протелеграфировал: «Эксгумация назначена на послезавтра. Пожалуйста, поторопитесь».

Уимзи не задержался с ответом. «Возвращаюсь на эксгумацию. П.У.».

Его светлость вернулся один.

— Где же Роберт Фентиман? — взволнованно осведомился мистер Мерблз.

Уимзи устало усмехнулся. Его спутанные кудри увлажнила испарина, а лицо осунулось и побледнело от бессонных ночей: лорд Питер находился в дороге по двадцать четыре часа в сутки.

— Сдается мне, что мистер Оливер опять взялся за старые штучки, — слабым голосом отозвался он.

— Опять?! — в ужасе воскликнул мистер Мерблз. — Но ведь письмо от вашего детектива было подлинным, разве нет?

— О да, вполне подлинным. Но даже детектива возможно подкупить. Как бы то ни было, от наших друзей по-прежнему — ни слуху ни духу. Они всегда оказывались чуть впереди. Ну, прямо как Святой Грааль. Днем — мерк, в ночи — сиял кроваво-алым, над почерневшей пустошью скользя…^[413] словом, неуловимая штуковина. Ну-с, к чему мы пришли? Когда у нас церемония? Без излишней помпы, я надеюсь? Никаких цветов?

«Церемония», как это обычно бывает в подобных случаях, состоялась под деликатным покровом темноты. Джордж Фентиман, представляющий семью в отсутствие Роберта, был мрачен, подавлен и заметно нервничал. Невеликое удовольствие — присутствовать при погребении друзей и родственников, среди гротескной пышности похоронных дрог, черных коней и венков и подобающих случаю псалмов, «великолепно» исполненных щедро оплаченными певчими, но, как раздраженно заметил Джордж, те, кто ворчат по поводу похорон, просто не ценят своего счастья. Глухой стук комьев земли о крышку гроба, безусловно, наводит тоску, но это — музыка в сравнении с шорохом гравия и ударами лопат, возвещающих преждевременное, кощунственное явление из гроба, в обволакивающих парах формалина, без благословения Церкви.

Доктор Пенберти тоже с головой ушел в свои мысли, похоже, ему не терпелось покончить с досадным делом. Он проделал весь путь до кладбища, забившись в самый дальний угол вместительного лимузина, и обсуждал аномалии щитовидки с доктором Хорнером, ассистентом сэра Джеймса Лаббока, приехавшим помочь со вскрытием. Мистер Мерблз, как и следовало ожидать, был мрачнее тучи. Уимзи разбирал накопившуюся корреспонденцию. Из всей стопки только одно-единственное письмо — от Марджори Фелпс — имело отношение к делу Фентимана. Говорилось в нем следующее:

«Если хотите познакомиться с Анной Дорланд, как насчет того, чтобы в среду заглянуть на «вечер» к Рашвортам? Скука будет смертная: новый приятель Наоми Рашворт собирается прочесть доклад о железах внутренней секреции, а кому про них ведомо? Однако же, похоже на то, что железы внутренней секреции вот-вот войдут в моду — страшно прогрессивная штука, куда уж там витаминам! — так что Рашворты просто спят и видят эти самые железы — в социальном смысле, я имею в виду. Анна Д. непременно будет, я вам рассказывала, что девица сильно проникнута к этой оздоровительной бредятине, или как ее там, так что вы уж приходите. Составите мне компанию, в конце концов! Я-то не пойти не могу, мы с Наоми вроде как подруги. Кроме того, говорят, что уж если рисуешь или лепишь из глины, так надо знать железы как свои пять пальцев — они якобы увеличивают челюсть, и меняют выражение лица, и чего только не делают! Умоляю, приходите, а то на меня точно повесят какого-нибудь жуткого зануду, и придется выслушивать восторги Наоми на его счет, воображаете, какой ужас?»

Уимзи дал себе слово непременно побывать на развеселой вечеринке и, оглянувшись по сторонам, увидел, что машина уже подъезжает к Некрополю — к этому необъятному пространству, где повсюду искрятся хрустальные шарики венков и громоздятся внушительные небоскребы памятников, имя менее громкое просто-таки неприменимо. У ворот новоприбывших встретили мистер Притчард собственной персоной (крайне недовольный, но подчеркнуто-учтивый по отношению к мистеру Мерблзу) и представитель Министерства внутренних дел (вежливый, обходительный, готовый за каждым надгробием усмотреть коварного репортера). Третий джентльмен, выступивший из тени, оказался чиновником администрации кладбища, он-то и повел визитеров по аккуратным гравиевым дорожкам туда, где уже полным ходом шли земляные работы.

Наконец, гроб извлекли из земли, идентифицировали по медной табличке и осторожно доставили в одну из ближайших надворных построек, что в обычной жизни служила сараем для рассады, а теперь, при помощи доски и пары козел, была переоборудована во временную покойницкую. Здесь возникла небольшая заминка и некоторое замешательство: доктора деловито, с веселой настойчивостью, потребовали больше света и места, а то ведь работать абсолютно невозможно! Гроб водрузили на скамью, кто-то добыл кусок прорезиненной ткани и застелил им складной столик, внесли и должным образом расставили лампы. После того за дело взялись рабочие — впрочем, без особой охоты, — и принялись отвинчивать крышку гроба. Доктор Пенберти заблаговременно опрыскал все вокруг формалином из пульверизатора, точно адский кадильщик на крайне омерзительном жертвоприношении.

— А! Какая прелесть! — восхитился доктор Хорнер, когда труп извлекли из гроба и перенесли на стол. — Превосходно, превосходно. Никаких трудностей не предвижу. Ну что ж, а не приступить ли нам? Как долго он пролежал в земле, говорите? Три-четыре недели? А по виду не скажешь! Вы сами проведете вскрытие или мне поручите? Как угодно, как угодно. Вот и славно. Куда я подевал свою сумку? А! Благодарю вас, мистер… э-э-э… э-э-э… (Неприятная многозначительная пауза, во время которой Джордж Фентиман бежал с места событий, пробормотав, что, пожалуй, выйдет покурить.) Вне всякого сомнения, типичный сердечный приступ, не вижу ничего необычного, а вы?.. Пожалуй, лучше сразу извлечь желудок… будьте добры, передайте мне вон ту кишочку. Спасибо. Вы не подержите, пока я перевяжу кровеносный сосуд? Благодарствую. (Чик-чик.) Банки вон там, позади вас. Спасибочки. Осторожно! Вы все перевернете. Хо-хо, еще чуть-чуть — и банке крышка! Как тут не вспомнить про Палмера… и еще про желудок Кука… презабавная вышла история, ха-ха-ха! Нет, вся печень мне ни к чему… только образчик… это уж так, для проформы… и еще срезы всего остального… да, хорошо бы и на мозг взглянуть, пока он тут рядом, под рукой. У вас не найдется большой пилы?

— До чего бесчувственные эти медики! — шепнул мистер Мерблз.

— Для них это все — так, пара пустяков, — отозвался Уимзи. — Хорнер проделывает по несколько аутопсий в неделю.

— Да, но зачем так шуметь? Вон доктор Пенберти ведет себя пристойно.

— Пенберти — практикующий врач, — чуть заметно усмехнулся Уимзи. — Поневоле приходится учиться сдержанности. Кроме того, он знал старика Фентимана, а Хорнер — нет.

В конце концов все необходимые образчики генеральских внутренних органов были собраны в соответствующие баночки и бутылки, а тело вновь уложили в гроб и завинтили болты. Пенберти подошел к лорду Питеру и взял его под руку.

— Я почти уверен, что нам удастся в общих чертах выяснить то, что вам нужно, — проговорил он. — Благодаря превосходному качеству гроба разложение почти не затронуло тела. Да, кстати (он понизил голос), эта нога, помните? — вам не приходило в голову… или, скорее, не удалось ли вам подыскать хоть какое-нибудь объяснение?

— Есть у меня одна мысль на этот счет, — сознался Уимзи, — но я пока не уверен, правильная ли. Возможно, спустя день-два я буду знать наверняка.

— Вы считаете, что к телу кто-то приложил руку? — осведомился Пенберти, глядя прямо в лицо собеседнику.

— Да, равно, как и вы, — отозвался Уимзи, не опуская глаз.

— Разумеется, я с самого начала заподозрил неладное. Да я вам уже говорил. Я вот все гадаю… вы считаете, что не следовало выписывать свидетельства о смерти, да?

— Вовсе нет — разве что вы усомнились бы в причине смерти, — ответствовал Уимзи. — Вы с Хорнером заметили что-то странное?

— Нет. Но… ох, право же! — когда откапывают пациентов, на душе всегда неспокойно, сами знаете! Допустить ошибку ничего не стоит, а в суде выглядишь распоследним идиотом! А в настоящий момент роль распоследнего идиота мне крайне не улыбается, — добавил доктор с нервным смешком. — Я вот думаю… Боже праведный, как вы меня напугали! — воскликнул Пенберти, вдруг ощутив на плече широкую, костистую руку доктора Хорнера. Румяный весельчак, улыбаясь, бодро размахивал сумкой перед носом у собеседников.

— Продукт упакован, — объявил он. — Пора и по домам, господа, пора и по домам.

— А свидетели подписали ярлыки? — отрывисто осведомился Пенберти.

— Да-да, конечно, все в полном порядке! Ребятки-поверенные оба черкнули по автографу, еще не хватало потом перессориться на свидетельской трибуне! — заверил Хорнер. — Ну, пойдемте же: сколько можно тут торчать.

Джордж Фентиман поджидал снаружи: устроившись на могильной плите, он посасывал пустую трубку.

— Закончили?

— Да.

— Нашли чего-нибудь?

— Пока еще не искали, — добродушно отозвался Хорнер. — Того, что вас интересует, я имею в виду. Это дело предоставьте моему коллеге Лаббоку. Уж он-то не замедлит с ответом: через неделю все станет ясно.

Джордж отер платком вспотевший лоб.

— Не по душе мне все это, — проговорил он. — Но, пожалуй, другого выхода и впрямь не было. А это еще что такое? Мне показалось… готов поклясться, что вон там что-то прошмыгнуло.

— Кошка, наверное, — предположил Пенберти. — Право же, бояться тут нечего.

— Согласен, — кивнул Джордж, — но пока тут сидишь… воображение разыгрывается. — Он сгорбился, подозрительно покосился на собеседников. Белки его глаз тускло поблескивали в темноте.

— Видишь тут всякое… — пробормотал он. — Люди разные бродят туда-сюда… направо-налево… Проходу человеку не дают.

Глава 14 Полный разгром

На седьмое утро после эксгумации, — был как раз вторник, — лорд Питер стремительно ворвался в контору мистера Мерблза в Стейплз-Инн. По пятам за ним спешил инспектор сыскной полиции Паркер.

— Доброе утро, — удивленно воскликнул мистер Мерблз.

— Доброе утро, — откликнулся Уимзи. — Чу! Жаворонка трель звенит у врат небес^[414]. Он идет, мой милый, мой нежный, как походка его легка!^[415] Еще четверть часа — и он будет здесь!

— Это кто еще? — осведомился мистер Мерблз с суровыми интонациями.

— Роберт Фентиман.

Мистер Мерблз задохнулся от изумления.

— А я-то уже оставил всякую надежду, — проговорил он.

— А я — так нет. Он не сгинул навеки, он просто ушел раньше нас^[416], — говорил себе я. И был прав! Чарльз, давай-ка выложим на стол наши pièces de conviction^[417]. Ботинки. Фотографии. Препаратные стекла различных образцов. Листок с заметками из библиотеки. Верхнюю одежду покойного. Да, так. И наконец — «Оливер Твист». Великолепно. Вот теперь, как говаривал Шерлок Холмс, вид у нас достаточно внушительный, чтобы вселить страх в преступное сердце, пусть даже заковано оно в тройную броню.

— А что, Фентиман вернулся по доброй воле?

— Не совсем. Он был, да простится мне это выражение, ведом на веревочке. Сквозь топь и дол, поток и кряж, пока…^[418] ну, сами знаете. Вели его, вели — и обвели вокруг пальца. Это еще что за шум в прихожей? К оружью! Пушки бьют!^[419]

За дверью и впрямь послышался голос Роберта Фентимана, причем, по интонациям судя, майор пребывал отнюдь не в лучшем расположении духа. Еще несколько секунд — и он возник на пороге. Роберт коротко кивнул мистеру Мерблзу, который холодно поклонился в ответ, а затем свирепо набросился на Уимзи.

— Послушайте, что это еще за шуточки? Этот ваш распроклятый сыщик прогнал меня галопом через всю Европу и снова домой, а нынче утром является ко мне и говорит, что вы хотите встретиться со мною в конторе, дабы поделиться новостями об Оливере. Какого дьявола вам известно про Оливера?

— Ах, этот Оливер! — вздохнул Уимзи. — О да… на редкость неуловимая личность. И ведь в Риме неуловим почти так же, как и в Лондоне. Ну разве не странно, Фентиман, что стоило вам повернуться спиной — и наш друг Оливер тут же выскакивал, точно чертик из коробочки? Ну разве не забавно: едва на горизонте покажетесь вы — и он исчезает, словно по волшебству! Вот точно так же он околачивался у «Гатти», а потом взял да и ускользнул от нас с вами! Как вам заграница, старина? Хорошо повеселились? Полагаю, вы не сочли нужным сообщать своему спутнику, что гоняетесь за блуждающим огоньком?

В лице Фентимана отразилась целая гамма чувств: ярость сменилась изумлением, а на смену ему снова прихлынул гнев. Но тут вмешался мистер Мерблз.

— А этот ваш детектив предоставил какие-либо оправдания своего в высшей степени странного поведения? Не он ли почти две недели продержал нас в неведении касательно собственных перемещений?

— Боюсь, что оправдываться должен я, — беззаботно отозвался Уимзи. — Видите ли, я решил, что пора подразнить морковкой ослика номер два. Я знал, что, если мы притворимся, будто Оливер в Париже, Фентиман сочтет своим прямым долгом помчаться вдогонку. По чести говоря, сам он был вовсе не прочь покинуть Англию — не так ли, Фентиман?

— Лорд Питер, вы хотите сказать, что всю эту историю с Оливером вы просто выдумали?

— Именно. Не сам прототип, конечно, но парижскую его разновидность. Я велел сыщику телеграммой вызвать нашего общего друга в Париж — и продержать его вдали от столицы.

— Но почему?

— Объясню позже. И уж разумеется, поехать вам пришлось, верно, старина? По той простой причине, что отказаться вы никак не могли: иначе пришлось бы сознаваться, что никакого Оливера на свете не существует!

— Проклятье! — взорвался Фентиман — и вдруг разразился смехом. — Ах вы, хитрюга! То-то мне показалось, что дело нечисто! Когда пришла первая телеграмма, я себя не помнил от восторга. Подумал, что наш сыскных дел мастер допустил самим провидением ниспосланный ляп. И чем дольше мы колесили по Европе, тем больше я радовался. Но как только заяц запетлял по собственным следам назад, в далекую, милую Англию, к дому родному, я заподозрил, что кто-то водит меня за нос. Кстати, вот, оказывается, почему я получал любую визу с такой сверхъестественной легкостью, на следующее же утро — в котором бы часу не обратился?

— Ну да, — скромно подтвердил Уимзи.

— Я мог бы сразу догадаться, что без подвоха не обошлось! Вы сущий дьявол! Ну, и что теперь? Ежели вы разоблачили Оливера, то, небось, всю подноготную выведали, э?

— Если под этим выражением вы разумеете, что нам известно о вашей мошеннической и бесчестной попытке скрыть точное время смерти генерала Фентимана, мой ответ — да, мы об этом знаем, — сухо отозвался Мерблз. — И должен сказать, что оскорблен в лучших чувствах.

Фентиман рухнул в кресло, хлопая себя по ляжкам и сотрясаясь от смеха.

— Я мог бы заранее догадаться, что вы меня рано или поздно раскусите, — хохотал он, — но шутка-то до чего хороша, э? Боже праведный! Я так и подхихикивал про себя. Подумать только: все эти выжившие из ума, замороженные клубные завсегдатаи торжественно расселись кружком, входят и выходят, и кивают дедуле, точно китайские мандарины, а он-то — мертвее мертвого! Вот с ногой промашка вышла, ну, да по чистой случайности. Вам удалось выяснить, где он пробыл все это время?

— О да — со всей определенностью. В телефонной кабинке, знаете ли, остались улики.

— Нет, правда? Черт!

— Да-да, а когда вы отнесли пальто покойного в гардероб, вы забыли воткнуть в петлицу маков цвет.

— Ох, боже мой! Вот это называется сглупил! Вы представляете, мне это даже в голову не пришло. Ну, да ладно! Наверное, ежели след взяла такая треклятая ищейка, как лорд Питер Уимзи, на выигрыш у меня ни малейшей надежды не оставалось. Но позабавился я всласть. Даже сейчас, как подумаю о старине Бантере — как он с невозмутимой серьезностью обзванивает два с половиной столбца Оливеров, — так завопить хочется от восторга. За такую потеху полмиллиона отдай — и то не жалко!

— Кстати, о полумиллионе, — перебил Уимзи. — Я одного не выяснил: каким образом вам стало известно о наследстве. Леди Дормер рассказала вам о своем завещании? Или Джордж проболтался?

— Джордж? Боже праведный, конечно, нет! Джордж ровным счетом ничего не знал. Старик мне сам сообщил.

— Генерал Фентиман?

— Ну, конечно. В тот вечер, вернувшись в клуб, он сразу поднялся ко мне.

— Вот об этом мы и не подумали, — убито подвел итог Уимзи. — Должно быть, слишком уж это банально.

— Ну, нельзя же всего предусмотреть, — покровительственно утешил Роберт. — В общем и целом вы вполне недурно справились. Ну да — старикан приковылял ко мне и выложил все как есть. И велел ничего не говорить Джорджу, потому что Джорджем он, видите ли, не вполне доволен — из-за Шейлы, знаете ли, — и хочет все обдумать и решить, как лучше, — ну, в смысле составить новое завещание.

— Именно. С этой целью генерал и отправился в библиотеку.

— Верно, а я спустился в буфет подкрепиться. Ну а потом, уже после, я подумал, что, может быть, недостаточно красноречиво говорил в пользу старины Джорджа. В смысле, следовало напомнить старикану, что все странности Джорджа, по сути дела, объясняются тем, что бедняга сидит на шее у жены, а вот если бы у него свои деньжата водились, характер бы его сразу улучшился — вы меня понимаете? Ну, я бегом в библиотеку — а старикан-то помер!

— В котором часу это случилось?

— Где-то около восьми, сдается мне. Я едва на ногах устоял. Разумеется, первой моей мыслью было позвать на помощь, да что толку-то? Видно же: старик мертв. И тут на меня вдруг накатило: черт подери, это надо же так промахнуться! Только подумать, что все эти тысячи отойдут этой кошмарной девице Дорланд… говорю вам, я просто света не взвидел. Просто готов был взорвать и разнести весь клуб!.. А потом, ну, вы понимаете, сижу я там наедине с трупом, в библиотеке, кроме нас, никого, и чувствую я, что у меня мурашки бегут по коже. Мы словно от всего мира отрезаны, как писаки выражаются. А в голове одна неотвязная мысль вертится: ну, с какой стати он вот так взял да и помер? Я было понадеялся, что старушка успела раньше, и уже хотел позвонить и выяснить, как вдруг — только подумал о телефонной кабинке, и в уме тотчас же возник весь замысел, уже готовенький, так сказать. Мне трех минут хватило, чтобы перетащить старикана в кабинку и усадить на стул, а потом я сразу же вернулся к столу и накатал объявление на дверь. Я еще подумал: экий я умница, что не воспользовался библиотечной промокашкой!

— Поверьте, эту подробность я оценил, — похвалил Уимзи.

— Отлично. Честное слово, польщен. Ну а после того все пошло как по маслу. Я забрал генеральскую одёжу из гардеробной, отнес к себе в комнату, а потом вспомнил про старика Вудворда: сидит ведь, небось, не ложится, все ждет хозяина. Так что вышел я на улицу и отправился к станции Чаринг-Кросс… на чем, как вы думаете?

— На автобусе?

— Еще не хватало! На метро. Я уж сообразил, что такси вызывать не стоит.

— Фентиман, у вас врожденная предрасположенность к мошенничеству.

— Вы находите?.. Ну, это все сущие пустяки. Должен признаться, что выспаться в ту ночь мне особо не удалось.

— Ничего, со временем попривыкнете.

— О да, это ведь мое первое преступление… дебют, так сказать. А на следующее утро…

— Молодой человек, — страшным голосом возгласил мистер Мерблз, — опустим завесу молчания над следующим утром! Я выслушал ваше бесстыдное признание с омерзением, каковое не в силах выразить словами. Но я не могу и не стану сидеть сложа руки, пока вы похваляетесь содеянным, цинично рассказывая, — стыдно, молодой человек! — как воспользовались священными мгновениями, когда все помыслы должны быть обращены к…

— Чушь! — грубо перебил поверенного Роберт. — От моих приятелей нисколечко не убудет, ежели я и порадел малость о себе. Я, безусловно, знаю, что мошенничество — не самое достойное занятие, но, черт подери! — у нас куда больше прав на стариковские денежки, чем у этой девчонки. Держу пари, она-то в Великой войне не участвовала, верно, папаша? Эх, не удался фокус, но задумка была хоть куда!

— Вижу, что любая попытка воззвать к вашим лучшим чувствам — лишь пустая трата времени, — ледяным тоном отозвался мистер Мерблз. — Однако, я полагаю, вы сознаете, что мошенничество уголовно наказуемо?

— Ну да… досадно, не правда ли? И что нам теперь по этому поводу делать? Прикажете мне явиться с повинной к Притчарду? Или Уимзи прикинется, что, только взглянув на тело, обнаружил нечто в высшей степени непонятное? Ох, кстати, совсем из головы вон… чем там закончилась эта авантюра с эксгумацией? Я ведь о ней и не вспомнил. Послушайте, Уимзи, этого-то вы и добивались? Вы уже знали, что я плутую, и надеялись таким образом вытащить меня из этой скандальной истории?

— Отчасти.

— Чертовски благородно с вашей стороны. Знаете, когда вы отослали меня на станцию Чаринг-Кросс на пару с этим сыщиком, я ведь догадался, что вы что-то обо мне прознали. И едва не попался! Я решил притвориться, что еду за Оливером, — да вы помните! — и тут заметил в поезде эту вашу вторую ищейку. У меня прямо мурашки по спине забегали. И что же мне оставалось? Либо прекратить шоу, либо обозвать Оливером какого-нибудь безвредного старикашку — так сказать, в доказательство собственной безупречной честности, понимаете?

— Ах, вот в чем дело! Я так и подумал, что у вас должна быть веская причина.

— Ну, да, а потом, когда меня вызвали в Париж, я подумал, что обвел-таки вас всех вокруг пальца. Но, как я теперь понимаю, все было спланировано заранее. Послушайте, Уимзи, а зачем, собственно? Вы просто хотели отплатить мне той же монетой или как? Зачем вам понадобилось удалить меня из Англии?

— И в самом деле, лорд Питер, — сурово проговорил мистер Мерблз. — Надеюсь, что уж хоть мне-то вы объяснение предоставите?

— Ну, чего же тут непонятного? — удивился Уимзи. — Фентиман — душеприказчик своего деда. Если бы мне удалось убрать его с дороги, вам не удалось бы отменить эксгумацию.

— Упырь! — воскликнул Роберт. — Да вы, верно, кормитесь трупами.

Уимзи возбужденно рассмеялся.

— Фентиман, — проговорил он, — много ли вы сейчас дадите за шанс вернуть эти полмиллиона?

— Шанс? — воскликнул майор. — Никакого шанса вообще нет! О чем вы?

Уимзи неспешно извлек из кармана листок бумаги.

— Письмо пришло вчера вечером, — сообщил он. — И, ей-богу, друг мой, вам несказанно повезло, что смерть старика обернулась для вас невосполнимой утратой. Вот что пишет мне Лаббок:

«Дорогой лорд Питер, я решил заблаговременно черкнуть вам пару строк и сообщить результаты вскрытия, проведенного над трупом генерала Фентимана. Что до официального повода расследования, могу сказать, что в желудке остатков пищи не обнаружено, значит, в последний раз покойный поел за несколько часов до своей кончины. Важно другое: следуя вашим собственным, крайне туманно сформулированным предположениям, я провел анализ кишок на содержание яда и обнаружил следы присутствия большой дозы дигиталина, принятой незадолго до смерти. Как вы сами знаете, для человека со слабым сердцем подобная доза не могла не оказаться роковой. Причем симптомы — замедление сердечной деятельности и коллапс — практически неотличимы от сильного сердечного приступа.

Мне, разумеется, неизвестно, каково ваше отношение к делу, в любом случае, я от души восхищаюсь вашей проницательностью, подсказавшей вам выступить с предложением провести анализ. Между тем вы, разумеется, сознаете, что я обязан сообщить о результатах вскрытия государственному обвинителю».

Мистер Мерблз словно окаменел.

— Боже милосердный! — воскликнул Фентиман. — Боже милосердный! — повторил он. — Уимзи… если бы я только знал… я ведь и не подозревал даже… я бы и за двадцать миллионов к телу не притронулся. Яд! Вот бедолага! Кошмар что такое! Теперь я припоминаю, что в тот вечер старик жаловался на слабость, но я и не думал… Послушайте, Уимзи, вы ведь верите, правда, что я и понятия не имел? Однако… что за ужасная особа… я так и знал, что от девицы добра не жди. Но яд! Это уж чересчур. Господи помилуй!

Паркер, до сих пор внимавший рассказу с беспристрастностью по-дружески настроенного зрителя, просиял улыбкой.

— Молодчага, старина! — заорал он, в избытке профессионального энтузиазма хлопая Питера по спине. — Это же самое настоящее уголовное дело, и ты провел его — лучше некуда. А я и не знал за тобой этакой терпеливой настойчивости! Заставить их провести эксгумацию, надавив хорошенько на майора Фентимана — мастерский ход, просто мастерский! Отличная работа! Превосходная работа!

— Спасибо, Чарлз, — сухо отозвался Уимзи. — Рад, что хоть кто-то меня ценит. Что ни говори, — язвительно добавил его светлость, — а Притчарду нос мы утерли.

При этих словах даже мистер Мерблз слегка оживился.

Глава 15 Тасуем и сдаем

Спешно проконсультировавшись с власть имущими Скотленд-Ярда, инспектор Паркер взял дело Фентимана в свои руки — и сей же миг отправился советоваться с Уимзи.

— Что натолкнуло тебя на мысль о яде? — полюбопытствовал инспектор.

— Главным образом, Аристотель, — сознался его светлость. — Он, знаешь ли, говаривал, что всегда следует предпочесть вероятную невозможность невозможной вероятности. Разумеется, не было ничего невозможного в том, что генерал тихо-мирно скончался в самый неподходящий момент. Однако куда эффектнее и куда вероятнее предположить, что все подстроено заранее! Выгляди ситуация еще более немыслимой, я и то с пеной у рта восклицал бы: убийство! А на самом-то деле ничего немыслимого тут и нет. Взять хоть этого Притчарда и девицу Дорланд. С какой стати они так упорно не желали идти на компромисс и проявляли такую мерзкую подозрительность, как не потому, что располагали некой закрытой информацией? В конце концов, в отличие от нас с Пенберти, они даже тела не видели.

— Тогда возникает вопрос: кто виновник? Естественно, первой я бы заподозрил мисс Дорланд.

— У нее наиболее веская мотивировка.

— Ага. Ну что ж, будем рассуждать методично. Старик Фентиман, судя по всему, чувствовал себя здоровехоньким вплоть до половины четвертого, когда он отправился на Портмэн-сквер, так что яд ему, очевидно, дали между половиной четвертого и восемью часами. Ведь Роберт Фентиман обнаружил деда мертвым около восьми. Так с кем старик виделся в этот промежуток времени?

— Секундочку! Вот здесь я позволю себе небольшое уточнение. Старик принял яд между половиной четвертого и восемью часами, но получить его вполне мог и раньше. Например, предположим, что кто-нибудь подбросил отравленную пилюлю в его склянку с мятными таблетками от изжоги, или что уж он там употреблял. А провернуть это дело могли в любое время.

— Ну, только не заблаговременно, Питер. Предположим, старик скончался бы слишком рано и леди Дормер об этом прознала бы?

— Никакой разницы. Ей даже завещание не пришлось бы менять. Доля мисс Дорланд осталась бы неизменной.

— И верно. Что-то я сглупил. Ну, так почему бы не попытаться выяснить, не принимал ли старик регулярно какого-нибудь медицинского средства? А если да, то у кого была возможность подбросить отравленную пилюлю?

— У Пенберти, например.

— У доктора? Да, надо внести его имя в список возможных подозреваемых, хотя ни тени мотива у него нет. Однако же мы впишем его в колонку, озаглавленную: «Благоприятная возможность».

— Правильно, Чарлз. До чего люблю твою методичность!

— Противоположности сходятся, — заметил Паркер, расчертив тетрадку на три колонки. — «Благоприятная возможность». Номер 1 — доктор Пенберти. Если таблетки, или пилюли, или что бы уж это ни было, выписывал сам Пенберти, возможность ему представлялась просто-таки сказочная. А вот если лекарство это — из тех, что покупаются в аптеке уже готовыми, в запечатанных пузырьках — тогда дело другое.

— Что за чепуха! Он всегда мог попросить взглянуть на пилюли: так сказать, своими глазами убедиться, что они — как раз то, что нужно. Я настаиваю на кандидатуре Пенберти. Кроме того, он в числе тех людей, что виделись с генералом в критический временной промежуток — назовем его «период приема», — так что возможностей у доктора было хоть отбавляй.

— Твоя правда. Ну что ж, записал. Хотя мотива у него по-прежнему нет…

— Такие пустяковые возражения меня не остановят. Возможность у него была — следовательно, добро пожаловать в список! Ну, что же, следующий кандидат — мисс Дорланд.

— Да. Ее мы помещаем в колонку «Благоприятная возможность», а также и в колонку «Мотив». Мисс Дорланд, безусловно, была крайне заинтересована в том, чтобы избавиться от старика, мисс Дорланд виделась с ним в «период приема» и почти наверняка угощала его чем-нибудь, пока генерал находился в доме. Так что она в нашу схему отлично вписывается. Единственная трудность в случае мисс Дорланд состоит в том, что добыть препарат для нее было бы крайне затруднительно. Дигиталин просто так в аптеке не купишь, знаешь ли.

— Д-да, пожалуй. По крайней мере, в чистом виде. Но в качестве составляющего ингредиента в каком-нибудь лекарстве — легко! Я буквально нынче утром видел в «Дейли вьюз» рекламу нового средства, в состав которого входит полграна дигиталина.

— В самом деле? Где? А, это! Да, но там еще содержится nux vomica^[420], а он считается противоядием. Во всяком случае, он поддерживает сердечную деятельность, стимулируя нервную систему, и, следовательно, нейтрализует замедляющий эффект дигиталина.

— Х-м-м. Ну, хорошо, впиши мисс Дорланд в колонку «Средства» и поставь против ее имени знак вопроса. Ох, и, конечно же, Пенберти там тоже самое место. Он — единственный, кому ничего бы не стоило раздобыть препарат.

— Верно. Итак, «Средства»: номер 1 — доктор Пенберти. «Благоприятная возможность»: номер 1 — доктор Пенберти, номер 2 — мисс Дорланд. Надо будет и домашних слуг леди Дормер тоже сюда вписать, верно? Во всяком случае, тех, кто подавал генералу еду или питье.

— Всенепременно впиши. Возможно, кто-то из них вступил в тайный сговор с мисс Дорланд. А как насчет самой леди Дормер?

— Да полно тебе, Питер. Что за бессмысленность!

— Почему нет? Возможно, все эти годы она вынашивала месть ненавистному брату, маскируя истинные чувства за притворной щедростью. А что, забавно было бы оставить громадное наследство человеку, которого терпеть не можешь: вот он размяк, рассыпается в благодарностях, весь как на иголках в предвкушении золотых гор, — вот тут-то самое время отравить его, чтобы ни пенни не получил! Нет, без леди Дормер никак не обойтись! Впиши ее в графу «Благоприятная возможность» и в «Мотив» тоже.

— Самое большее, на что, так и быть, соглашусь — это «Благоприятная возможность» и «Мотив» с вопросительным знаком в скобках.

— Будь по-твоему. Так, а теперь очередь за нашими друзьями таксистами.

— Я бы на них не отвлекался. Отравить пассажира, знаешь ли, чертовски трудно.

— Боюсь, ты опять прав. Послушай-ка! Мне тут в голову пришел сногсшибательный способ отравить таксиста. Даешь ему фальшивую монету в полкроны, парень пробует ее на зуб, и…

— Умирает в муках от свинцового отравления. Анекдот-то с во‐от такой бородой!

— Чушь. Окунаешь монету в синильную кислоту…

— Великолепно! И таксист падает с пеной у рта. Просто блестяще! А теперь не уделишь ли крупицу внимания делу насущному?

— Думаешь, таксистов можно не принимать в расчет?

— Думаю, да.

— Убедил. Так что они все твои. А теперь, как ни прискорбно, очередь за Джорджем Фентиманом.

— А ты, похоже, к Джорджу Фентиману весьма благоволишь, э?

— Да — симпатичен мне старина Джордж, ничего не попишешь. Во многих отношениях он — порядочная свинья, но я к нему изрядно привязан.

— Ну что ж, я Джорджа не знаю, так что решительно его вписываю. «Благоприятная возможность» номер 3 — есть!

— Тогда уж и в графу «Мотив» его внеси.

— С какой стати? Если наследство получит мисс Дорланд, ему-то что за выгода?

— Ни малейшей — если бы он знал о завещании. Но Роберт клялся и божился, что брат его ни о чем таком не подозревает. И Джордж говорил то же самое. А если Фентиман-младший и впрямь пребывал в неведении… разве ты сам не видишь, что для него смерть генерала означала одно: к нему немедленно отошли бы те две тысячи, насчет которых Дугал Мак-Стюарт проявлял исключительную настойчивость.

— Мак-Стюарт? Ах, ну да — ростовщик-кровопийца! Очко в твою пользу, Питер, я про него напрочь забыл. Ну что ж, вне всякого сомнения, место в списке подозреваемых твоему Джорджу обеспечено. Кажется, свое положение бедняга воспринимал весьма болезненно, так?

— Крайне болезненно. А я помню, как он отпустил одно крайне неосторожное замечание — вот здесь, в клубе, в тот самый день, когда обнаружился факт убийства… или, скорее, смерти.

— Это как раз свидетельствует в его пользу, — подбодрил друга Питер, — уж не до такой же степени бедняга опрометчив!

— В глазах полиции это не довод, — проворчал Уимзи.

— Ну, право же!

— Прошу прощения, забыл на минуточку. Боюсь, вы стоите заметно выше своей должности, о Чарлз. Подобный интеллект грозит вам либо повышением по службе — либо остракизмом, если не остережетесь.

— Придется рискнуть. Ну же, к делу. Кто у нас еще тут есть?

— Есть Вудворд. И для него, между прочим, доступ к генеральской коробочке для пилюль был открыт денно и нощно.

— И, надо думать, скромная сумма, ему завещанная, служит достаточным поводом?

— Либо враг подкупил его. Злодеи-дворецкие, знаете ли, встречаются на каждом шагу. Преступники-камердинеры нынче размножаются, как кролики, преданные слуги только и делают, что крадут фамильное серебро…

— Факт! А как насчет беллонианцев?

— Ну как же, Уэзеридж! Препротивный тип. И причем давно уже хищно поглядывал на генеральское кресло у камина. Я своими глазами видел.

— Питер, будь посерьезнее!

— Я абсолютно серьезен. Я не люблю Уэзериджа. Он меня раздражает. А еще нам нужно не забыть вписать Роберта.

— Роберта? Послушай, да ведь Роберт — единственный человек, которого можно без зазрения совести вычеркнуть! Майор отлично знал, что в его интересах — продлить жизнь старика, а не наоборот. Ты вспомни, сколько трудов ему стоило скрыть дедову смерть!

— Именно. У него — безупречное алиби, вот почему Шерлок Холмс сразу бы его заподозрил. Роберт Фентиман сам признался, что последним видел генерала в живых. А что, если он повздорил с дедом, порешил старичка и только потом узнал про наследство?

— Да ты сегодня в ударе, Питер: сколько потрясающих сюжетов пропадает зря! Если бы они поссорились, возможно, майор и съездил бы старикану по физиономии — хотя я лично не думаю, что Роберт Фентиман способен на такой гнусный, непорядочный поступок, — но уж травить бы его не стал!

Уимзи вздохнул.

— Доля правды в твоих словах есть, — признал его светлость. — Хотя никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. А теперь посмотрим: не появляется ли какое-нибудь из имен во всех трех колонках сразу?

— Нет, ни одно. Но кое-кто фигурирует в двух.

— Вот с них-то мы и начнем. Естественно, первой напрашивается мисс Дорланд, а после нее — Джордж, тебе не кажется?

— Ну да. Я обойду всех аптекарей, что могли бы снабдить девицу дигиталином. Кстати, кто ее семейный доктор?

— Понятия не имею. Это уж твоя забота. Кстати, я, очевидно, познакомлюсь с девицей завтра, на каких-то там посиделках за чашкой какао или что-то в этом роде. А до тех пор не трогай ее по возможности.

— Не буду, но, сдается мне, хорошо бы задать ей вопрос-другой. А еще мне хотелось бы поосмотреться в особняке леди Дормер.

— Только, ради всего святого, не иди напролом, Чарлз! Немного такта еще никому не вредило.

— Доверься папочке. Кстати, а ты можешь деликатно провести меня в клуб «Беллона»? Мне бы и там хотелось задать пару вопросов.

Уимзи застонал.

— Еще немного в том же духе — и прости-прощай мое членство в клубе! Впрочем, невелика потеря. Вот только Уэзеридж спляшет на радостях, от меня избавившись. Ну, да пусть его. Ничего не попишешь, придется уподобиться Марфе^[421]. Пошли.

У входа в клуб «Беллона» царила возмутительная суматоха. Кульер ожесточенно спорил о чем-то с целой оравой незваных гостей, а три-четыре члена комитета застыли рядом плечом к плечу, все — мрачнее тучи. Углядев на горизонте лорда Питера, один из чужаков радостно заорал:

— Уимзи… Уимзи, старина! Слушай, будь человеком, просвети нас! Эта история нам позарез нужна! А ты наверняка знаешь всю подноготную, старый ты жулик!

Лорд Питер без труда узнал Сэлкома Харди, репортера из «Дейли йелл»: неопрятный здоровяк был, как обычно, слегка «под мухой». Его по-детски голубые глаза с надеждой взирали на нежданного спасителя. Рыжий Бартон из «Бэннера», забияка и драчун, мгновенно обернулся.

— А, Уимзи, вот здорово! Помоги, а? Растолкуй им, что как только мы получим свой репортаж, только нас, пай-мальчиков, и видели.

— Боже праведный, — вздохнул Уимзи, — а газетчики-то как про это разнюхали?

— Есть у меня версия на этот счет, — язвительно отозвался Кульер.

— Честное слово, это не я! — заверил Уимзи.

— Конечно, нет! — вступился Харди. — Даже мысли такой не держите. Это я все спроворил. Пробрался без билета на это ваше шоу в Некрополе. Всю ночь в фамильном склепе просидел, прикидываясь ангелом: ну, тем, который подсчитывает грехи да добродетели.

— А что, похож! — отозвался Уимзи. — Можно вас на минуточку, Кульер? — Его светлость отвел секретаря в сторону. — Послушай, меня это все чертовски бесит, но выхода у нас нет. Эти парни без добычи не уйдут. Кроме того, история все равно всплывет, рано или поздно. Полиция взяла дело в свои руки. Это — инспектор Паркер из Скотленд-Ярда.

— Но что случилось? — возмутился Кульер.

— Боюсь, что случилось убийство.

— Ох, черт!

— Сочувствую, и все такое. Но уж терпите, стиснув зубы, а что еще остается? Чарлз, расскажи этим ребятам ровно столько, сколько, на твой взгляд, они заслуживают, и гони их в шею. И, Сэлком, если ты отзовешь этих своих халтурщиков, так и быть, получишь интервью и целую пачку фотографий.

— Вот это я понимаю! — ухмыльнулся Харди.

— Право же, ребята, мешаться под ногами незачем, — любезно согласился Паркер. — Я вам расскажу все, что нужно. Отведите нам какую-нибудь комнатушку, капитан Кульер, я сделаю официальное заявление — и вы тихо-мирно разойдетесь, позволив нам заняться делом.

На том и порешили. Паркер продиктовал страждущим желанную заметку, и банда с Флит-стрит ретировалась восвояси, уводя с собою Уимзи, точно похищенную сабинянку, в ближайший бар в надежде на красочные подробности.

— Лучше бы ты не вмешивался, Салли! — простонал Питер.

— Ох, боже правый, никто-то нас не любит! — вздохнул Сэлком. — Собачья жизнь у репортера: поганее не придумаешь! — Страдалец отбросил со лба длинную черную прядь — и зарыдал.

Первым, вполне предсказуемым поступком Паркера было побеседовать с Пенберти. Инспектор явился на Харлей-стрит сразу после того, как закончился прием.

— Нет же, я вовсе не собираюсь допекать вас по поводу этого злосчастного свидетельства, доктор, — учтиво заверил Паркер. — От ошибок никто не застрахован, а я так понимаю, что смерть в результате передозировки дигиталина очень похожа на смерть при остановке сердца.

— Это и есть смерть в результате остановки сердца, — терпеливо поправил доктор. Медикам давно осточертело объяснять, что сердечная недостаточность — это не какая-то там особая болезнь вроде свинки или воспаления сумки надколенника. Именно эта несовместимость профессионального и дилетантского взглядов и погружает адвоката и медэксперта в туман непонимания и взаимного недовольства.

— Именно, — согласился Паркер. — Насколько мне известно, генерал Фентиман и без того страдал от болезни сердца? Разве в таких случаях дигиталин не принимают?

— Да, при определенных заболеваниях сердца дигиталин служит превосходным возбуждающим средством.

— Возбуждающим? А я думал, это успокоительное.

— Поначалу дигиталин стимулирует сердечную деятельность, а на более поздних стадиях замедляет.

— А, понимаю. — На самом-то деле Паркер слегка запутался:подобно большинству простых смертных, он смутно представлял себе, что каждое лекарство обладает одним-единственным определенным эффектом, и, следовательно, исцеляет одно либо другое. — Сперва дигиталин заставляет сердце биться быстрее, а потом — медленнее.

— Не совсем так. Дигиталин стимулирует сердечную деятельность тем, что замедляет сокращения так, что камеры опорожняются полностью и давление отчасти снижается. Мы назначаем это средство в определенных случаях при повреждении клапанов — соблюдая все меры предосторожности, разумеется.

— Вы назначали дигиталин генералу Фентиману?

— Да, время от времени.

— А днем десятого ноября — вы помните, что он обратился к вам по поводу сердечного приступа, — вы давали ему дигиталин?

Мгновение доктор Пенберти колебался — словно во власти мучительных раздумий. А затем повернулся к столу и извлек на свет массивный фолиант.

— Я буду с вами абсолютно откровенен, — проговорил он. — Да, я давал дигиталин. Когда генерал пришел ко мне, брахикардия и затрудненное дыхание свидетельствовали о том, что срочно требуется стимулятор. Я выписал лекарство, содержащее небольшое количество дигиталина, необходимое для нормализации состояния пациента. Вот рецепт. Я скопирую его для вас.

— Небольшое количество? — переспросил Паркер.

— Совсем небольшое в сочетании с другими препаратами, нейтрализующими замедляющее последействие.

— Меньше, чем доза, впоследствии обнаруженная в организме?

— Боже милостивый, конечно, меньше — тут и вопрос не стоит! В случае таких пациентов, как генерал Фентиман, дигиталин следует применять с величайшей осторожностью.

— Я полагаю, вероятность того, что вы допустили ошибку при приготовлении препарата, исключается? Вы не могли по чистой случайности дать чрезмерную дозу?

— Это было первое, что пришло мне в голову, но едва сэр Джеймс Лаббок назвал цифры, я осознал, что о таком и речи идти не может. Доза была громадная: почти два грана. Но, чтобы убедиться наверняка, я приказал тщательно проверить свой запас лекарства — все учтено в точности.

— А кто производил проверку?

— Моя медсестра. Я покажу вам книги и аптечные квитанции.

— Спасибо. Это медсестра отмеряла дозу для генерала Фентимана?

— Нет, что вы, это лекарство я всегда держу под рукой, уже готовое. Если хотите, сестра вам покажет.

— Благодарю вас. Теперь вот что: генерал Фентиман обратился к вам по поводу сердечного приступа. Возможно ли, что приступ был вызван дигиталином?

— Вы хотите сказать, не был ли генерал отравлен еще до того, как пришел ко мне? Ну, безусловно, дигиталин — препарат весьма непредсказуемый.

— А как скоро подействовала бы столь большая доза?

— Я бы предположил, что эффект не замедлил бы сказаться. При обычных обстоятельствах пациент ощутил бы тошноту и головокружение. Но в случае сильного сердечного стимулятора вроде дигиталина основная опасность состоит в том, что любое резкое движение — ежели, скажем, пациент вдруг вскакивает на ноги из положения сидя или лежа — влечет за собой мгновенную потерю сознания и смерть. Я бы сказал, что именно это и произошло с генералом Фентиманом.

— И такое могло случиться в любой момент после приема дозы?

— Именно.

— Ну, что ж, я вам бесконечно признателен, доктор Пенберти. Если позволите, я побеседую с вашей медсестрой и скопирую записи в ваших книгах.

Покончив с этим делом, Паркер отправился на Портмэн-сквер, так толком и не осмыслив, как ведет себя самая обыкновенная наперстянка при приеме внутрь. Туман неясности не развеялся даже после обращения к соответствующим справочникам по фармакологии и фармакопее, а также к Диксону Манну, Тейлору, Глейстеру и прочим многоученым авторам, столь любезно и услужливо опубликовавшим свои мудрые мысли на тему токсикологии.

Глава 16 Кадриль

— Миссис Рашворт, познакомьтесь: это лорд Питер Уимзи. Наоми, это лорд Питер. Он страшно интересуется всякими там железами, так что я и его прихватила. И, Наоми, расскажи-ка поскорее про эту твою сенсацию. Кто он таков? Я его знаю?

Миссис Рашворт — длинная, неопрятная особа с длинными, неопрятными волосами, закрученными в валики над ушами, — близоруко заулыбалась Питеру.

— Счастлива познакомиться. Эти железы — настоящее чудо, правда? Ну, знаете, доктор Воронов и его удивительные старые овцы. Нам всем теперь есть на что надеяться. Не то чтобы дорогой Уолтер особенно интересовался омолаживанием. Возможно, жизнь и без того длинна и тяжка, вы не находите? Вокруг столько всяких разных проблем! И, насколько я понимаю, страховые компании восприняли это дело в штыки. Впрочем, если подумать, это только естественно, верно? Но самое любопытное — это воздействие на характер, не так ли? Вы, случайно, не интересуетесь малолетними преступниками?

Уимзи признался, что проблема малолетних преступников не раз ставила его в тупик.

— До чего справедливо подмечено. Именно что в тупик! И только подумать, что на протяжении стольких тысячелетий мы в корне заблуждались на их счет. Розги, хлеб и вода, и все такое прочее, и причастие, в то время как на самом-то деле им нужна только самая малость вытяжки из железы кролика, или как ее там, и дети становятся точно шелковые! Ужас, правда? И бедные уродцы в интермедиях — ну, великаны и карлики, — возьмешь все эти шишковидные или гипофизарные штуки, — и несчастные тут же выправляются! Хотя, смею заметить, в таком виде, как есть, они куда лучше зарабатывают, ну как тут не задумаешься о вопиющем факте безработицы, вы не находите?

Уимзи отметил, что во всем есть свои теневые стороны.

— Вы абсолютно правы, — согласилась миссис Рашворт. — Но, по-моему, куда отраднее смотреть на мир под другим углом. Во всем есть свои светлые стороны, вы не согласны? Главное — увидеть вещи в их истинном свете. Наоми будет так счастлива помочь милому Уолтеру в его великом начинании! Мы как раз собираем средства по подписке на создание новой клиники, вы ведь наверняка тоже захотите поучаствовать?

Уимзи полюбопытствовал, о какой клинике идет речь.

— Ох! Разве Марджори вам не рассказывала? В этой новой клинике любой закоренелый злодей станет полезным членом общества — и все благодаря железам! Вот об этом-то наш дорогой Уолтер и собирается говорить в своем докладе. На редкость увлеченный молодой человек, и Наоми точно такая же! Я так обрадовалась, когда Наоми призналась, что они с Уолтером помолвлены. Не то чтобы ее старушка-мать так-таки совсем не подозревала, куда ветер дует, — лукаво добавила миссис Рашворт, — но в наши дни молодые люди все такие странные, все у них секреты да тайны!

Уимзи ответствовал, что жениха с невестой следует от души поздравить. И в самом деле, его светлость уже имел удовольствие созерцать Наоми Рашворт и считал, что уж она-то, по крайней мере, поздравления вполне заслужила: эта девица с лицом как у хорька была страшна как смертный грех.

— Вы ведь меня извините, если я отлучусь побеседовать с другими гостями, правда? — щебетала между тем миссис Рашворт. — Я вижу, вы уже вполне освоились. Вне всякого сомнения, в моем «салончике» вы встретите немало друзей.

Уимзи огляделся вокруг и уже собирался вздохнуть с облегчением в связи с тем, что никого не знает, как вдруг в толпе мелькнуло знакомое лицо.

— Как, — воскликнул он, — да это же доктор Пенберти!

— Дорогой Уолтер! — воскликнула миссис Рашворт, поспешно оборачиваясь в указанном направлении. — Он самый, собственной персоной! Ну, вот и славно: теперь можно и начать. Собственно, его ждали куда раньше, но ведь врач своим временем распоряжаться не волен.

— Пенберти? — воскликнул Уимзи, не сдержавшись. — Боже праведный!

— Очень разумный человек, — раздался голос у него за спиной. — Не думайте плохо о его работе только оттого, что встретили беднягу в этой толпе. Неимущим поборникам доброго дела разборчивость не пристала, уж мы-то, священники, об этом слишком хорошо знаем!

Уимзи обернулся. Перед ним стоял высокий, худощавый мужчина с лицом красивым и в то же время комичным, и его светлость сразу узнал известного католического священника, проповедующего в трущобах.

— Отец Уиттингтон, если не ошибаюсь?

— Он самый. А вы, я знаю, лорд Питер Уимзи. Нас с вами роднит интерес к криминологии, верно? А еще меня занимают железы и все, что с ними связано. Возможно, эта теория прольет свет на многие наши насущные проблемы.

— С радостью отмечаю, что религия и наука уже не враждуют, — проговорил Уимзи.

— Конечно, нет. С какой бы стати? Все мы взыскуем Истины.

— А эти? — усмехнулся Уимзи, взмахом руки указывая на охваченную любопытством толпу.

— Тоже — но по-своему. Они хотят как лучше. Делают что могут, как та женщина в евангельской притче, и притом не скупятся. А вот и Пенберти, кажется, он ищет вас. Ну что ж, доктор, я тоже, сами видите, забрел послушать, как вы в котлету изрубите первородный грех.

— Очень демократично с вашей стороны, — отозвался Пенберти, натянуто улыбаясь. — Надеюсь, вы не с враждой пришли. Мы с Церковью не ссоримся, знаете ли, ежели она занимается своим делом, а в наши — не вмешивается.

— Дорогой мой, если вы умеете исцелять от греха при помощи укола, я первым порадуюсь. Только уж постарайтесь не впрыснуть заодно чего похуже. Вы же знаете притчу о доме выметенном и убранном?^[422]

— Я буду предельно осторожен, — заверил Пенберти. — Вы меня извините на секундочку. Уимзи, вы наверняка уже знаете о результатах анализов?

— Ну да. Настоящая сенсация, верно?

— Эта история чертовски усложнит мне жизнь! И вы тоже хороши, Уимзи, — хоть бы намекнули вовремя! Мне ничего подобного и в голову не приходило!

— А с какой бы стати? Вы ожидали, что старикан помрет из-за болезни сердца, так он и помер от болезни сердца. Вас не в чем обвинять.

— Вы так думаете? Плохо вы знаете суд присяжных! Именно сейчас я бы целое состояние отдал, лишь бы зачеркнуть этот эпизод. Более неподходящего момента и представить себе невозможно.

— Все пройдет, все забудется. Такие ошибки случаются по сто раз на неделе. Кстати, я так понял, что вас можно поздравить? Когда это вы успели? И ведь ни словечком не обмолвились!

— Я как раз начал вам рассказывать во время этой треклятой эксгумации, только кто-то меня перебил. Да, спасибо за поздравления. Мы обо всем сговорились… ах, да! — недели две-три назад. Вы ведь знакомы с Наоми?

— Видел сегодня, но только мельком. Моя хорошая знакомая мисс Фелпс сей же миг похитила вашу невесту, чтобы порасспросить про вас.

— Ах, ну да. Непременно улучите момент побеседовать с нею. Наоми — очень милая девушка, и притом умница, каких мало. Вот матушка ее — тяжкое испытание, честно признаюсь, но, в конце концов, намерения у нее самые добрые. А уж в чем ей не откажешь, так это в умении приглашать людей, с которыми весьма небесполезно познакомиться.

— Я и не знал, что вы — такой крупный специалист по железам.

— Увы, пока мне сей громкий титул не по средствам! Да, мне довелось поработать в экспериментальной лаборатории профессора Слайго. Как говорят в прессе, железы — Наука Будущего. В этом ни тени сомнения нет. Начинаешь воспринимать биологию в совсем ином свете. Мы — на грани совершенно потрясающих открытий, и это непреложный факт. Вот только со всеми этими противниками вивисекции, и священниками, и старухами неграмотными двигаешься вперед не так быстро, как хотелось бы. Ох, боже ты мой — мне пора начинать! Увидимся позже.

— Одну минуточку! Вообще-то я пришел сюда с целью… ах, черт возьми, как неучтиво получилось! Но я понятия не имел, что с докладом выступаете именно вы. Я пришел сюда, первоначально задавшись целью (вот, так уже гораздо лучше!) взглянуть на мисс Дорланд в ореоле фентимановской славы. Но верный мой провожатый меня покинул. Вы знакомы с мисс Дорланд? Не подскажете, кто она?

— Знаком, но не то чтобы коротко. Но сегодня я ее не видел. Возможно, она еще не пришла.

— А мне казалось, она просто помешана на… на всяких там железах.

— Полагаю, что так и есть, во всяком случае, сама мисс Дорланд в этом свято уверена. Эти женщины все, что угодно проглотят, лишь бы в новинку, а уж если еще и с сексуальным подтекстом… Кстати, о сексе я говорить не намерен.

— Бог да благословит вас за это. Ну что ж, возможно, мисс Дорланд объявится чуть позже.

— Не исключено. Но… послушайте, Уимзи. Мисс Дорланд сейчас в весьма двусмысленном положении, верно? Не удивлюсь, если ей как-то не по себе. История уже угодила в газеты.

— Черт подери, а то я не знаю! Этот вдохновенный пьянчуга Сэлком Харди каким-то образом обо всем пронюхал. Сдается мне, прохиндей приплачивает администрации кладбища, чтобы его заранее извещали о намечающихся эксгумациях. Сущее сокровище для своей газетенки, просто-таки на вес золота, да что там золота — скорее, банкнот! Ну, удачи! Желаю с блеском отчитаться! Вы ведь не станете возражать, если я усядусь не в первом ряду? Всегда предпочитаю занять стратегическую позицию у двери, поближе к харчам!

Доклад Пенберти показался лорду Питеру как оригинальным, так и превосходно изложенным. В данной теме его светлость слегка разбирался — среди друзей Уимзи было немало выдающихся ученых, а слушать лорд Питер умел, — но об экспериментах, лектором упомянутых, детектив-любитель слышал впервые, а выводы, безусловно, наводили на размышление. Не успели еще отзвучать вежливые аплодисменты, как верный своим принципам Уимзи уже ринулся в столовую. Однако его опередили. Внушительный здоровяк в изрядно потертом фраке уже воздавал должное горе аппетитных сэндвичей и виски с содовой. Заслышав шаги, он обернулся — и влажные, невинные голубые глаза засияли радостью. Салли Харди, — как всегда, не вполне пьян и не вполне трезв, — занимался любимым делом. Репортер услужливо подал собеседнику блюдо с сэндвичами.

— Чертовски вкусные, — заметил он. — Что это ты тут делаешь?

— А ты, если на то пошло? — парировал Уимзи.

Жирная рука Харди легла на его локоть.

— Думаю одним выстрелом убить двух зайцев, — выразительно проговорил толстяк. — Смышленый парень этот Пенберти. Железы-то нынче в моде. И он об этом знает. Того и гляди прогремит на всю столицу… — Салли повторил эту фразу дважды или трижды, опасаясь, что собеседник не уловил смысла за бульканьем виски с содовой. — Отнимает хлеб насущный у нас, бедолаг-журналистов, вроде как этот… и этот… (Харди помянул имена двух джентльменов, чьи статьи, то и дело публикуемые в ежедневных газетах, неизменно вызывали раздражение у штатных писак.)

— Если только не погубит свою репутацию из-за этого фентимановского дела, — возразил Уимзи, но его мелодичный возглас прозвучал не громче шепота на фоне шумной лавины, хлынувшей вслед за ними к накрытому столу.

— А! И ты о том же! — ухмыльнулся Харди. — Пенберти — сам по себе новости. Он — классный репортаж, ты разве не видишь? Надо только чуть пересидеть в сторонке, поглядеть, куда ветер подует. Но в конце концов я заметку таки черкну, помяну, что он пользовал старика Фентимана. А со временем можно будет в красках порассуждать о необходимости потрошить покойничков во всех случаях внезапной смерти. Ну, сами видите: даже опытные доктора иногда ошибаются. А ежели на перекрестном допросе Пенберти «завалится», набросаем что-нибудь насчет того, что специалисты не всегда заслуживают доверия, ну, и помянем добрым словом несчастного, втоптанного в грязь врача общей практики. В любом случае, из Пенберти отличную статейку можно состряпать. Совершенно неважно, что о нем говорить, лишь бы хоть что-нибудь. А ты нам не удружишь? Слов восемьсот от силы, а? — насчет трупного окоченения, и все такое? Лишь бы броско и с треском!

— Не удружу, — отказался Уимзи. — Мне сейчас некогда, а деньги мне ни к чему. Да и с какой стати? Я не настоятель собора и не актриса.

— Нет, но ты в курсе всех новостей. Деньги можешь отдать мне, если уж такой щедрый. Слушай, ты ведь наверняка всю подноготную знаешь! Этот твой приятель из Скотленд-Ярда словно в рот воды набрал. Мне нужно раздобыть хоть что-нибудь до ареста, а после того — это уж, что называется, сущий позор! А ты ведь к девице подбираешься? Расскажешь, что знаешь?

— Да нет, я сюда пришел только взглянуть на нее, а мисс Дорланд так и не появилась. Слушай, а может, ты и раскопаешь для меня ее темное прошлое? Рашворты наверняка что-то о ней знают, пари держу. Она вроде как живописью занималась или что-то в этом роде. Как тебе эта зацепка?

Харди просиял.

— Уоффлз Ньютон наверняка что-нибудь да знает, — предположил он. — Поглядим, не удастся ли чего выведать. Спасибо тебе преогромное, приятель. О, идея! На последней странице можно будет тиснуть ее картинку-другую. Почтенная старая леди, похоже, отличалась изрядной эксцентричностью. Странное завещание, что и говорить!

— О, насчет этого могу просветить, — отозвался Уимзи. — Я думал, ты и так знаешь.

Он пересказал Харди историю леди Дормер — в том же самом виде, как услышал ее от Мерблза. Журналист прямо-таки возликовал.

— Потрясный материал! — одобрил он. — Просто класс! И романтическая любовь есть, и все что угодно! «Дейли йелл» на этой сенсации хороший куш сорвет! Прости, бегу звонить, а то еще кто-нибудь другой перехватит. Ты уж никому больше не рассказывай, ладно?

— То же самое можно узнать и от Роберта, и от Джорджа Фентимана, — предостерег Уимзи.

— А вот и нет! — с чувством возразил Сэлком Харди. — Нынче утром Роберт Фентиман старику Бартону из «Бэннера» так по зубам въехал, что бедняга отправился прямиком к дантисту. Что до Джорджа, он забился в «Беллону», а туда чужих не пускают. Так что с этой стороны я застрахован. Спасибо еще раз. Если тебе что понадобится, за мной не заржавеет, вот увидишь. Пока!

Газетчик исчез. А на локоть Питера легла изящная ручка.

— Вы меня коварно бросили, — пожаловалась Марджори Фелпс. — И еще я адски проголодалась. Просто-таки сил не жалея добывала для вас информацию!

— Чертовски благородно с вашей стороны. Послушайте: пойдемте посидим в зале, там тише. А я стяну для нас какой-нибудь еды.

Лорд Питер прихватил изрядное количество затейливых пирожков с начинкой, четыре петифура, сомнительного вида крюшон из красного вина и кофе, а заодно, стоило официанту отвернуться, похитил и поднос.

— Благодарствую, — проговорила Марджори. — За то, что я побеседовала с Наоми Рашворт, я и не такое заслужила. Терпеть не могу эту девчонку. Вечно она намекает на всякие гадости.

— Какие именно гадости?

— Ну, спросила я про Анну Дорланд. А Наоми говорит, она, дескать, не придет. А я говорю: «Ох, да почему же?» А Наоми говорит: «Она говорит, что неважно себя чувствует».

— Кто-кто говорит?

— Наоми Рашворт говорит, что Анна Дорланд не придет, потому что, говорит, неважно чувствует. Но, разумеется, говорит она, это всего лишь предлог!

— Кто-кто говорит?

— Да Наоми же! Я ведь так и говорю, нет? Вот она и говорит, да, дескать, думаю, что сейчас Анне Дорланд не очень хочется честным людям на глаза показываться. А я говорю: «Да? Мне казалось, вас водой не разольешь». А она в ответ: «Ну, конечно, но кто же станет отрицать, что Анна всегда была слегка ненормальная?» А я говорю, что впервые об этом слышу. А она глянула на меня этак стервозно и говорит: «Ну, как же, а Эмброз Ледбери? Но тебе в ту пору, разумеется, не до того было, верно?» Вот мерзавка! Это она про Комского. Сама-то хороша: так и вешается на шею этому Пенберти!

— Простите, кажется, я слегка запутался.

— Ну, мне тогда изрядно приглянулся Комский. Я даже почти пообещала переехать к нему, но тут прознала, что три последние любовницы от него сбежали. Я и подумала: ежели мужчину постоянно бросают, верно, с ним что-то не то. А впоследствии выяснилось, что Комский — ужасный грубиян, а эта его трогательная повадка заблудившейся собачонки — сплошное притворство. Так что я дешево отделалась. И все-таки, ежели уж Наоми целый год так и ходила хвостом за доктором Пенберти и так и ела его скорбными глазами проштрафившейся спаниэльки, не вижу, с какой стати ей козырять передо мною Комским. А что до Эмброза Ледбери, да в нем любая могла ошибиться!

— Кто таков Эмброз Ледбери?

— О, Ледбери снимал студию над Болтеровскими конюшнями. Что в нем привлекало — так это первобытная, властная сила и презрение к мирским условностям, тем он, собственно, и брал. Весь из себя такой грубый, ходил в домотканой дерюге, писал этаких мускулистых дикарей в спальнях, но чувство цвета у него было просто потрясающее. Что называется, художник от бога, так что ему и впрямь многое прощалось, но при этом он еще и профессиональный сердцеед. Как сграбастает женщину, как стиснет в медвежьих объятиях — ну, какая тут устоит? И при этом — абсолютно неразборчив. Привычка, сами понимаете: сегодня одна интрижка, завтра другая. Но Анна Дорланд, видите ли, совсем потеряла голову. Попыталась перейти на этот грубоватый, аляпистый стиль, но не преуспела: чувства цвета у нее ни малейшего, так что на недостатки техники при всем желании сквозь пальцы не посмотришь.

— А мне казалось, вы говорили, что Анна Дорланд романам чужда.

— Так эту историю и романом-то не назовешь. Думаю, Ледбери поразвлекся с нею раз-другой, когда никого посимпатичнее под руку не подвернулось, но для интрижки посерьезнее ему подавай красоток! А год назад он уехал в Польшу с Наташей как-бишь-ее-там. После чего Анна Дорланд живопись забросила. Беда в том, что она восприняла эту историю слишком уж всерьез. Пара-тройка легких увлечений ее бы быстренько привели в норму, но Анна — не из тех, с кем приятно пофлиртовать. Нет в ней этакого изящного легкомыслия. Не думаю, что она стала бы терзаться и мучиться из-за Ледбери, если бы кто-нибудь другой подвернулся, да, видно, не судьба! Пытаться-то она пыталась, да все безуспешно.

— Понятно.

— И все-таки у Наоми нет ни малейшего права нападать на бедняжку. Эта чертовка себя не помнит от гордости: как же, заполучила и мужчину, и обручальное колечко, и теперь поглядывает свысока на всех и каждого!

— Хм?

— Ага, кроме того, мы теперь на все смотрим глазами дорогого Уолтера, а дорогой Уолтер, естественно, не слишком-то расположен к Анне Дорланд.

— Почему нет?

— Дорогой вы мой, да хватит уж деликатничать! Разумеется, все вокруг в один голос твердят, что убийство — ее рук дело.

— Да неужели?

— Ну а кого еще прикажете заподозрить?

Уимзи и впрямь сознавал, что все именно так и думают. По той простой причине, что сам он весьма склонялся к тому же мнению.

— Должно быть, поэтому она и не пришла.

— Ну конечно! Она же не дурочка. Она все отлично понимает.

— Верно. Послушайте, не могли бы вы оказать мне услугу? Еще одну, я хочу сказать — я и так уже перед вами в неоплатном долгу.

— Что такое?

— Из того, что вы сейчас сказали, получается, что мисс Анна Дорланд вот-вот останется в полной изоляции… ни друзей, ни знакомых! Если она объявится у вас…

— Шпионить за ней я не стану. Даже если она с полсотни генералов извела!

— Я не прошу за нею шпионить. Мне нужно, чтобы вы пригляделись к Анне — абсолютно непредвзято! — и впоследствии рассказали мне, что думаете. Потому что я не должен допустить ошибки. А я уже предубежден. Я хочу, чтобы Анна Дорланд оказалась виновна! Так что я очень легко могу убедить себя в том, что она и есть преступница, в то время как это не так.

— А почему вы хотите, чтобы Анна оказалась виновна?

— Мне не следовало так говорить. Разумеется, я вовсе не стремлюсь уличить ее в том, чего она не совершала.

— Хорошо. Я не стану задавать лишних вопросов. И обещаю вам, что повидаюсь с Анной. Но я не стану пытаться что-то у нее выведывать и выспрашивать. Это мое последнее слово. Я Анну не предам.

— Милая моя девочка, — упрекнул Уимзи, — я вижу, что о непредвзятости и речи не идет! Вы считаете Анну убийцей.

Марджори Фелпс вспыхнула до корней волос.

— Вовсе нет. С чего вы взяли?

— Потому что вам откровенно не хочется «выведывать и выспрашивать». Невинным людям расспросы не повредят.

— Питер Уимзи! Ишь, сидит тут с видом безупречно воспитанного болвана, а сам исподволь, незаметно, так и манипулирует людьми, заставляет их совершать такое, от чего со стыда провалишься! Вот уж не удивляюсь, что вы подались в детективы! Вот не стану выведывать, и точка!

— А ежели не станете, так значит, и впрямь убеждены в ее виновности?

Художница надолго замолчала.

— До чего все это отвратительно! — проговорила она наконец.

— Отравление отвратительно само по себе, вы не находите?

Завидев приближающихся отца Уиттингтона и Пенберти, его светлость поспешно вскочил на ноги.

— Ну как, престолы пошатнулись? — осведомился лорд Питер.

— Доктор Пенберти только что поставил меня в известность, что они лишены всякой опоры, — с улыбкой ответствовал священник. — Мы провели приятные четверть часа, отменяя категории добра и зла. К сожалению, его догматы я понимаю столь же плохо, как и он — мои. Зато я поупражнялся в христианском смирении. Я сказал, что готов учиться.

Пенберти расхохотался.

— Стало быть, вы не возражаете против того, чтобы я изгонял демонов при помощи шприца, ежели уж пост и молитва не сработали?

— Никоим образом. С какой бы стати? Если, конечно, экзорцизм и впрямь удастся. И при условии, что вы уверены в диагнозе.

Пенберти побагровел — и резко отвернулся.

— Ого! — удивился Уимзи. — Умеете вы уколоть. А еще христианский священник!

— А что такого я сказал? — воззвал искренне огорченный отец Уиттингтон.

— Вы напомнили Науке о том, что непогрешим один лишь Папа, — загадочно изрек его светлость.

Глава 17 Паркер делает ход

— Ну что ж, миссис Митчэм, — любезно начал инспектор Паркер. Он всегда начинал разговор с дежурного: «Ну что ж, миссис Такая-то» — и не забывал подпустить любезности. Уж таков был заведенный распорядок.

Домоправительница покойной леди Дормер ледяным кивком дала понять, что покоряется неизбежности.

— Мы всего лишь пытаемся прояснить все мельчайшие детали и подробности касательно того, что происходило с генералом Фентиманом за день до того, как старика обнаружили мертвым. Я уверен, что вы сумеете нам помочь. Вы не вспомните, в котором часу генерал явился в особняк?

— Где-то без четверти четыре, никак не позже, боюсь, что с точностью до минуты сказать не могу.

— Кто его впустил?

— Лакей.

— Значит, вы гостя видели?

— Да, генерала провели в гостиную, а я сошла к нему и проводила его наверх, в спальню ее светлости.

— А мисс Дорланд, выходит, при этом не было?

— Нет, она находилась у постели ее светлости. Она передала через меня свои извинения и пригласила генерала Фентимана подняться наверх.

— С виду генерал казался здоровым и бодрым?

— Насколько я могла судить, да… разумеется, учитывая его преклонный возраст и еще тот факт, что генералу только что сообщили дурные вести.

— Может быть, у него губы посинели, или дышал он с трудом, или еще что-нибудь?

— Ну, подъем вверх по лестнице изрядно его утомил.

— И это вполне естественно.

— Генерал постоял несколько минут на лестничной площадке, пытаясь отдышаться. Я спросила, не дать ли ему какое-нибудь лекарство, но генерал сказал, что нет, с ним все в порядке.

— Ах! Смею заметить, куда разумнее с его стороны было бы последовать вашему мудрому совету, миссис Митчэм.

— Генерал, разумеется, лучше знал, что ему нужно, — чопорно отрезала домоправительница. Почтенная особа со всей определенностью считала, что комментировать события в обязанности полисмена отнюдь не входит.

— Значит, вы проводили его наверх. А не удалось ли вам пронаблюдать встречу между генералом и леди Дормер?

— Разумеется, нет. (подчеркнуто-выразительно) Мисс Дорланд встала, сказала: «Здравствуйте, генерал Фентиман» — и поздоровалась с ним за руку, а я вышла из комнаты, как на моем месте и следовало поступить.

— Понятно. Мисс Дорланд оставалась наедине с больной, когда объявили о приходе генерала Фентимана?

— Ни в коем случае — там еще была медсестра.

— Медсестра — да-да, конечно. А мисс Дорланд и медсестра никуда не отлучались из спальни за то время, пока генерал Фентиман оставался с сестрой?

— Почему же? Минут через пять мисс Дорланд вышла и спустилась вниз. Заглянула ко мне в комнату, а сама-то такая расстроенная! И говорит: «Бедные старички» — вот так прямо и сказала.

— А еще что-нибудь к тому не прибавила?

— Мисс Дорланд сказала: «Они поссорились, миссис Митчэм, много-много лет назад, еще совсем молодыми, и с тех пор друг с другом не виделись». Разумеется, я об этом знала, ведь я состояла при ее светлости все эти годы, и мисс Дорланд тоже

— Для леди столь юной, как мисс Дорланд, зрелище и впрямь было жалостное, верно?

— Вне всякого сомнения. У мисс Дорланд сердце отзывчивое, уж не чета нынешним девицам!

Паркер сочувственно покачал головой.

— И что потом?

— Переговорив со мною, мисс Дорланд снова ушла, а вскорости спустилась Нелли — это наша горничная.

— Как скоро?

— О, не сразу. Я как раз допила чай, а сажусь я за стол ровно в четыре. Значит, дело было где-то около половины. Нелли спустилась попросить для генерала немного бренди — старик неважно себя чувствовал. Спиртные напитки, видите ли, хранятся в моей комнате, и ключ от буфета — у меня.

К этому сообщению Паркер особенного интереса не выказал.

— Ну, и как вам показался генерал, когда вы отнесли бренди?

— Я ничего не относила. — Тон миссис Митчэм недвусмысленно давал понять, что «подай-принеси» в круг ее обязанностей не входит. — Я отослала бренди с Нелли.

— Ясно. Значит, генерала вы больше не видели вплоть до его ухода?

— Не видела. Позже мисс Дорланд сообщила мне, что с генералом приключился сердечный приступ.

— Я вам бесконечно признателен, миссис Митчэм. А теперь мне хотелось бы задать Нелли вопрос-другой.

Миссис Митчэм позвонила в колокольчик. На зов тут же явилась розовощекая, премиленькая служаночка.

— Нелли, этот полицейский желает выяснить у тебя некоторые подробности касательно визита генерала Фентимана. Изволь рассказать ему все, что знаешь, но помни: он — человек занятой, так что попрошу без пустой болтовни. Вы можете переговорить с Нелли прямо здесь, сударь.

И миссис Митчэм величественно выплыла из комнаты.

— Грозная дама, — отметил Паркер благоговейным шопотом.

— Старая закалка, как говорится, — согласилась Нелли со смехом.

— Ну и задала же мне страху! Ну что ж, Нелли, — начал инспектор, в очередной раз прибегая к традиционной формулировке, — я так понимаю, вас послали отнести пожилому джентльмену бренди. А кто вам приказал?

— Дело было вот как. После того, как генерал пробыл с леди Дормер около часа, в комнате ее светлости зазвонил колокольчик. Отвечать на звонок — это моя обязанность, так что я встала, а медсестра Армстронг просунула голову в дверь и говорит: «Нелли, принеси-ка по-быстрому капельку бренди и попроси мисс Дорланд подняться сюда. Генералу Фентиману нездоровится». Так что я сбегала за бренди к миссис Митчэм, а по пути наверх толкнулась в студию к мисс Дорланд.

— А это где, Нелли?

— Это здоровенная комната на втором этаже, прямо над кухней. В прежние времена там была бильярдная со стеклянной крышей. Мисс Дорланд занимается там живописью и возится с бутылочками да склянками, и еще как гостиную ее использует.

— Возится со склянками?

— Ну, со всякими там аптечными снадобьями и прочей ерундой. Дамочкам без хобби никак, сами понимаете, работать-то им не нужно. А уж беспорядка от них!

— Да уж, представляю. Ну, продолжайте, Нелли, извините, что перебил.

— Так вот, передала я слова медсестры Армстронг, а мисс Дорланд и говорит: «Ох ты, боже мой, Нелли, — да, так и сказала, — бедный старый джентльмен. Сердце, видать, не выдержало. Отдай-ка мне бутылку, я сама отнесу. А ты сбегай позвони доктору Пенберти». Так что я отдала ей бренди, и мисс Дорланд понесла бутылку в спальню.

— Минуточку. Вы видели, как она пошла наверх?

— Ну, пожалуй что, своими глазами и не видела… но мне так показалось. Сама-то я вниз побежала, к телефону, так что особо не приглядывалась.

— Действительно — и зачем бы?

— И, конечно, мне пришлось отыскивать номер в телефонном справочнике. Собственно, номеров там было два. Я позвонила к нему домой, и мне ответили, что доктор сейчас на Харлей-стрит. А пока я запрашивала второй номер, мисс Дорланд крикнула мне с лестницы: «Нелли, ты дозвонилась до доктора?» А я ей: «Нет еще, мисс, он у себя в приемной». А мисс Дорланд: «Да? Хорошо, когда прозвонишься, скажи, что генералу Фентиману сделалось дурно и он сей же миг выезжает на Харлей-стрит». А я ей: «А разве доктор сам сюда не явится?» А она: «Нет, генералу уже лучше, и он говорит, что предпочел бы сам туда прокатиться. Пусть Уильям вызовет такси». С этими словами мисс Дорланд ушла, а меня как раз соединили с приемной, и я передала помощнику доктора Пенберти, что генерал Фентиман вот-вот подъедет. А тут он сам спускается вниз, мисс Дорланд и медсестра Армстронг поддерживают его с двух сторон, и выглядит бедный старый джентльмен просто ужасно: что называется, краше в гроб кладут. Возвращается Уильям, — это наш лакей, — говорит, что такси, дескать, у крыльца, сажает генерала в машину, а мисс Дорланд и медсестра снова поднимаются наверх. Вот, собственно, и все.

— Ясно. А как долго вы здесь служите, Нелли?

— Три года… сэр. — Добавление «сэр» явилось уступкой обходительным манерам Паркера и его правильной манере изъясняться. «Настоящий джентльмен», — заметила Нелли позже, в разговоре с миссис Митчэм, на что домоправительница ответствовала: «Нет, Нелли, держится он как джентльмен, спорить не стану, но полицейский есть полицейский, и потрудись это запомнить».

— Три года? По нынешним временам срок немалый. А что, место-то хорошее?

— Не жалуюсь. Вот только миссис Митчэм… но я-то знаю, как к ней подъехать. А покойная леди Дормер… о, это была истинная леди, просто-таки во всех отношениях!

— А мисс Дорланд?

— Ну, она-то и мухи не обидит, вот только прибираться за ней устаешь: в студии вечно кавардак. Зато всегда такая милая, любезная, «пожалуйста», «спасибо»… Нет, жаловаться мне не на что.

«Умеренный восторг», — подумал про себя Паркер. Судя по всему, Анна Дорланд не обладала счастливым свойством вдохновлять на беззаветную преданность.

— А ведь скучновато здесь небось для молоденькой девушки вроде вас?

— Тоска смертная, — честно призналась Нелли. — Мисс Дорланд иногда устраивает «студийные вечеринки», как сами они говорят, да только никакого в них шика, и почти все юные леди… ну, в общем, художницы и все такое прочее.

— И, наверное, с тех пор, как леди Дормер скончалась, в особняке царят тишина и покой. А мисс Дорланд сильно убивалась из-за ее смерти?

Нелли замялась.

— Конечно же, мисс Дорланд ужасно расстроилась, ведь у нее в целом свете никого не было, кроме ее светлости. Ну а потом она вся изнервничалась из-за этой юридической свистопляски — что-то насчет завещания, да вы, сэр, наверняка знаете?

— Безусловно, знаю. Изнервничалась, говорите?

— Ага, и так злилась — просто не верится! Один визит мистера Притчарда мне особенно запомнился: я, видите ли, в тот день пыль обметала в прихожей, а мисс Дорланд говорила так быстро и громко, что не услышать я просто не могла. «Я буду сражаться до последнего», — вот что она сказала, — и еще: «лишь бы разоблачить мошеннический что-то там», — ох, как же она сказала?

— Замысел? — подсказал Паркер.

— Нет… за… за… заговор, вот! Мошеннический заговор. И больше я ничего не расслышала, а потом мистер Притчард вышел со словами: «Хорошо, мисс Дорланд, мы проведем независимое расследование». И распалилась она, видать, не на шутку, я даже подивилась про себя. Да только все это вроде как прошло бесследно. Последнюю неделю мисс Дорланд сама не своя.

— Поясните, пожалуйста.

— Ну, вы разве сами не заметили, сэр? Мисс Дорланд стала такая тихонькая, как мышка, испуганная такая. Словно пережила страшное потрясение. И все время плачет. Поначалу-то такого не было.

— Ну, и как давно мисс Дорланд пребывает в расстроенных чувствах?

— Ну, сдается мне, с того самого дня, как всплыла вся эта кошмарная история: что, дескать, бедный старый джентльмен не своей смертью умер. Жуть что такое, сэр, просто жуть! Вы ведь поймаете убийцу, правда?

— Очень на это рассчитываю, — бодро заверил Паркер. — Для мисс Дорланд это разоблачение явилось настоящим шоком, так?

— Ну еще бы! Понимаете, сэр, в газете появилась короткая заметочка насчет того, что сэр Джеймс Лаббок обнаружил в теле яд, и когда я утречком заглянула к мисс Дорланд, я позволила себе об этом помянуть. Ну, и говорю: «Странные вещи на свете творятся, мисс: генерал Фентиман-то, оказывается, отравлен!» — вот так прямо и сказала. А она мне: «Отравлен? Нелли, ты, верно, ошиблась». Так что я показала ей статью, и она прямо с лица спала.

— Ну-ну, — проговорил Паркер, — нелегко узнавать такое про знакомого! Тут любой расстроится.

— О да, сэр, мы с миссис Митчэм просто в себя не могли прийти. «Бедный старик, — говорила я, — и с какой стати его убивать? Небось разумом повредился, да сам и покончил с собой». Как думаете, сэр, оно похоже на правду?

— Я не исключаю такой вероятности, — добродушно согласился Паркер.

— Себя не помнил от горя, когда сестрица-то померла, вам так не кажется? Вот так я и сказала миссис Митчэм. А она говорит, что истинный джентльмен, вроде генерала Фентимана, не станет кончать с собою, оставив дела в этаком беспорядке. Вот я и спрашиваю: «А что, выходит, дела генерала вроде как запутаны?» А она мне: «Не твоя забота, Нелли, вот и придержи язык». А вы сами что думаете, сэр?

— Пока что ничего не думаю, — отозвался Паркер, — но вы мне изрядно помогли. А теперь не будете ли так добры пойти спросить у мисс Дорланд, не уделит ли она мне несколько минут?

Анна Дорланд приняла инспектора в малой гостиной. «На редкость некрасивая девушка, — подумал про себя Паркер, — держится угрюмо и замкнуто, фигура и движения напрочь лишены изящества». Анна устроилась на краешке дивана, сжавшись в комочек, на фоне черного платья болезненный, землистый цвет лица смотрелся особенно невыигрышно. Глаза ее покраснели от слез, изъяснялась девушка короткими, отрывистыми фразами, а голос звучал хрипло и глухо, и до странности безжизненно.

— Извините, что снова вас беспокою, — вежливо начал Паркер.

— Полагаю, выхода у вас нет. — Избегая его взгляда, Анна извлекла из пачки новую сигарету и прикурила от предыдущей, уже докуренной.

— Мне просто хотелось выяснить все подробности, касающиеся визита генерала Фентимана к сестре. Я так понимаю, миссис Митчэм проводила гостя наверх, в спальню больной.

Девушка угрюмо кивнула.

— Вы были там?

Анна промолчала.

— Вы были с леди Дормер? — повторил детектив, на сей раз — куда более резко.

— Да.

— И медсестра находилась там же?

— Да.

Нет, эта особа решительно отказывалась ему помочь!

— Так что же произошло?

— Ничего ровным счетом. Я подвела его к постели и сказала: «Тетушка, к вам генерал Фентиман».

— Значит, леди Дормер была в сознании?

— Да.

— И очень слаба, надо думать?

— Да.

— Она что-нибудь говорила?

— Она воскликнула: «Артур!» — вот и все. А он воскликнул: «Фелисити!» А я сказала: «Вам нужно побыть одним» — и вышла.

— А медсестра задержалась в спальне?

— Я же не могла ей приказывать. Ее долг — приглядывать за пациенткой.

— Вы абсолютно правы. Сестра оставалась в комнате на протяжении всей беседы?

— Понятия не имею.

— Ну что ж, — терпеливо продолжал Паркер. — Скажите мне вот что: когда вы принесли бренди, вы застали медсестру на прежнем месте?

— Да.

— А теперь перейдем к бренди. Нелли говорит, что поднялась к вам в студию с бутылкой в руках.

— Да.

— А в комнату она зашла?

— Я не совсем понимаю.

— Нелли прошла прямо в комнату или постучалась в дверь, а вы вышли к ней на лестничную площадку?

Девушка на миг стряхнула с себя апатию.

— Вышколенные слуги в двери не колотят, — презрительно бросила она. — Разумеется, Нелли вошла.

— Ах, извините, — отпарировал уязвленный Паркер. — Я просто подумал, что в дверь ваших личных апартаментов горничная могла бы и постучать.

— Но не постучала.

— Что Нелли вам сказала?

— А вы не можете задать все эти вопросы ей?

— Уже задал. Но на память слуг не всегда возможно положиться, мне хотелось бы услышать подтверждение из ваших уст. — Паркер уже взял себя в руки и заговорил учтиво и вежливо.

— Нелли сказала, что сестра Армстронг послала ее за бренди, потому что генерал Фентиман вдруг почувствовал себя дурно, и велела позвать меня. Так что я попросила горничную позвонить доктору Пенберти, а сама пошла отнести бренди.

Все это Анна пробормотала очень быстро и невнятно, и так тихо, что детектив с трудом разбирал слова.

— И тогда вы отнесли бренди наверх?

— Да, разумеется.

— И взяли бутылку прямо из рук у Нелли? А может, она поставила ношу на столик или куда-нибудь еще?

— Какого черта я должна это помнить?

Паркер терпеть не мог женщин, употребляющих бранные слова, но он изо всех сил старался сохранять беспристрастность.

— Вы забыли? Но, по крайней мере, вы знаете доподлинно, что сразу понесли бутылку наверх? Вы ведь не отвлеклись на что-то другое?

Анна свела брови, напряженно пытаясь вспомнить.

— Если это настолько важно, сдается мне, я задержалась на секунду снять кое-что с огня: жидкость уже выкипала.

— Выкипала? На огне?

— На газовой горелке, — нетерпеливо пояснила девушка.

— Что за жидкость?

— Да так, ничего.

— Чай или какао, вы хотите сказать?

— Нет, химические реактивы. — Слова срывались с губ девушки словно против ее воли.

— Вы занимались химией?

— Да… немножко… так, забавы ради… всего лишь хобби, не больше… сейчас я все это забросила. Так я понесла бренди…

Явное стремление Анны уйти от темы, связанной с химией, похоже, перебороло даже ее нежелание продолжать рассказ.

— Вы развлекались химическими экспериментами — даже несмотря на тяжелое состояние леди Дормер? — сурово подвел итог Паркер.

— Я всего лишь пыталасьотвлечься, — пролепетала девушка.

— А что это был за эксперимент?

— Я не помню.

— Совсем не помните?

— НЕТ! — почти прокричала она.

— Ну, неважно. И вы отнесли бренди наверх?

— Да… хотя «наверх» — не совсем то слово. Тетина спальня расположена на той же лестничной площадке, надо только на шесть ступенек подняться. Сестра Армстронг встретила меня в дверях и сказала: «Ему уже лучше». Вхожу я и вижу: генерал Фентиман сидит в кресле, бледный как полотно, с виду совсем больной. А устроили его за ширмой, чтобы тетя не видела — зачем ей лишние потрясения? Медсестра и говорит: «Я дала больному его капли, думаю, что глоток бренди живенько его на ноги поставит». Так что налили мы ему бренди — совсем чуть-чуть, на донышке, — и спустя какое-то время лицо его порозовело и задышал он ровнее. Я говорю, мы сейчас вызовем доктора, а генерал мне: нет, лучше он сам съездит на Харлей-стрит. Я подумала, это неразумно, но сестра Армстронг сказала, что генералу, судя по всему, действительно полегчало и не стоит волновать его, заставляя что-то делать против воли. Так что я велела Нелли предупредить доктора, а Уильяма послала за такси. К генералу Фентиману силы и впрямь понемногу вернулись, так что мы помогли ему спуститься вниз и посадили в такси.

В бурном потоке слов Паркер отметил одну небольшую подробность, о которой не слышал прежде.

— А что за капли дала ему медсестра?

— Его собственные капли. Пузырек лежал у него в кармане.

— Как вы думаете, медсестра не могла превысить дозу? Там была этикетка с указаниями?

— Понятия не имею. Вы лучше у нее самой спросите.

— Да, мне, безусловно, стоит с ней повидаться. Вы не подскажете, где можно найти сестру Армстронг?

— Я схожу наверх за адресом. Это все, что вам нужно?

— Мне бы еще хотелось взглянуть на спальню леди Дормер и на студию, если не возражаете.

— Это зачем еще?

— Таков уж заведенный порядок. Нам предписано осматривать все, что можно, — утешающе ответствовал Паркер.

Они поднялись наверх. Дверь на площадке второго этажа сразу напротив лестницы вела в уютную, аристократическую спальню, заставленную старинной мебелью.

— Вот это — тетина комната. Вообще-то она мне никакая не тетя, но я ее так называла.

— Понимаю. А куда ведет вторая дверь?

— В гардеробную. Сестра Армстронг ночевала там, пока ходила за тетей.

Паркер заглянул в гардеробную, окинул взором обстановку спальни и заверил, что осмотром вполне удовлетворен.

Анна прошла мимо него, даже не поблагодарив детектива за то, что придержал для нее дверь. Коренастая, крепко сложенная, двигалась она, тем не менее, удручающе-вяло — ссутулившись, с какой-то вызывающей неуклюжестью.

— Хотите взглянуть на студию?

— Если вас не затруднит.

Анна поднялась вверх на шесть ступенек и прошла вдоль недлинного коридора к комнате, которая, как Паркер уже знал, располагалась прямо над кухней. Поспешая за девушкой, детектив мысленно подсчитывал расстояние.

Просторную студию заливал свет: лучи свободно проникали сквозь стеклянную крышу. Одна ее часть была обставлена под гостиную, в другой, вовсе лишенной мебели, царил, пользуясь выражением Нелли, «кавардак». На мольберте стояла картина — на взгляд Паркера, преотвратная. Вдоль стен штабелями высились еще полотна. В одном из углов притулился стол, покрытый лощеной клеенкой, на нем стояла газовая плитка, защищенная оловянной пластинкой, и горелка Бунзена.

— Поищу-ка я адрес, — равнодушно проговорила мисс Дорланд. — Он где-то здесь.

Девушка принялась рыться в захламленном столе. Паркер неспешно перешел в «кабинетную» часть комнаты и основательно изучил ее — при помощи глаз, носа и пальцев.

Мерзкая картина, закрепленная на мольберте, только-только вышла из-под кисти художницы, судя по запаху, липкие мазки краски на палитре еще не успели засохнуть. Инспектор готов был поклясться, что творению сему от силы два дня. Кисти в беспорядке торчали из горшочка со скипидаром. Детектив извлек их на свет: да, перепачканы в краске. Что до картины, это был, кажется, пейзаж — грубо намалеванный, неспокойных, кричащих тонов. Паркер в искусстве не разбирался, мнение Уимзи, подумал он, пришлось бы здесь весьма кстати. Инспектор двинулся дальше. На столе с бунзеновской горелкой не стояло ровным счетом ничего, но рядом, в стенном шкафу, Паркер обнаружил разнообразную химическую аппаратуру: эти приборы он помнил еще по школе. Все было дочиста отмыто и убрано: должно быть, Нелли потрудилась. На нескольких полках рядами выстроились пакетики и банки с простейшими, знакомыми химическими реактивами. Похоже, придется провести бог знает сколько анализов, чтобы убедиться, что надписи на упаковках соответствуют содержимому, убито подумал Паркер. Вот ведь пустая трата времени: все подозрительное, естественно, давным-давно уничтожено. Но порядок есть порядок. Издание в нескольких томах, стоящее на верхней полке, привлекло его внимание: «Медицинский словарь» Квейна. Заметив торчащую из книги закладку, Паркер снял фолиант и открыл его на отмеченном месте. И взгляд его тотчас же упал на раздел: «Трупное окоченение», и чуть ниже — «Действие некоторых ядов». Инспектор прочел еще несколько строк, но тут за спиной у него раздался голос мисс Дорланд.

— Это все чушь, — сообщила она. — Больше я этой дрянью не занимаюсь. Так, мимолетная причуда. Вот живопись — дело другое. Вам нравится? — Она указала на омерзительный пейзаж.

— Очень удачная работа, — заметил Паркер. — А это тоже ваши? — Детектив обвел рукою остальные полотна.

— Да, — кивнула девушка.

Паркер развернул несколько картин к свету, мимоходом отметив, насколько они запылились. От этой обязанности Нелли благополучно увиливала, а может быть, хозяйка не разрешала ей трогать полотна. Показывая работы, мисс Дорланд слегка оживилась. К пейзажу, судя по всему, художница приобщилась не так давно — большинство картин представляли собою образчики портретной живописи. Мистер Паркер подумал про себя, что, переключившись на пейзажи, художница поступила крайне мудро. О направлениях мысли в современной школе живописи инспектор имел представление крайне смутное и затруднялся выразить свое мнение по поводу этих странных фигур с лицами в форме яйца и каучуковыми руками и ногами.

— Это «Суд Париса», — сообщила мисс Дорланд.

— Ах да! — кивнул Паркер. — А это?

— Да просто этюд: набросок одевающейся женщины. Ничего интересного. А вот этот портрет миссис Митчэм, на мой взгляд, удался недурно.

Паркер задохнулся от ужаса: возможно, это нечто — колючее, заостренное и угловатое — представляло собою символическое изображение характера миссис Митчэм, однако больше всего оно походило на деревянную куклу на шарнирах: нос — треугольный, вроде грубо обтесанного деревянного бруска, а глаза — две черные точки на необъятной щеке цвета сырой печени.

— Что-то не очень на нее похоже, — с сомнением протянул детектив.

— И не должно быть.

— Вот это получше… я хотел сказать, мне больше нравится, — проговорил Паркер, поспешно переходя к следующей картине.

— Это так, ерунда… просто абстрактный портрет.

Очевидно, эта картина — мертвенно-бледное лицо с недоброй улыбкой и легким косоглазием, — относилась к числу творческих неудач. И впрямь, что за филистерское ренегатство — почти на человека смахивает! Полотно поспешно убрали с глаз долой, а Паркер попытался сосредоточиться на «Мадонне с младенцем»: эта картина неискушенному взгляду протестанта показалась возмутительным кощунством.

По счастью, мисс Дорланд вскорости устала и от картин тоже и небрежно побросала их в угол.

— Вам еще что-нибудь нужно? — отрывисто осведомилась она. — Вот адрес.

Паркер заботливо спрятал листок.

— Последний вопрос, — проговорил инспектор, буравя девушку взглядом. — До того, как умерла леди Дормер — до того, как генерал Фентиман явился к ней с визитом, — вы знали о том, как леди Дормер распорядилась деньгами в своем завещании? Как распределила свое состояние между ним и вами?

Девушка неотрывно глядела на него: в глазах ее отразилась паника, еще мгновение — и волна накрыла ее с головой. Анна стиснула кулачки, беспомощно потупилась под его взглядом, переступила с ноги на ногу, точно не зная, куда бежать.

— Ну же? — настаивал Паркер.

— Нет! — воскликнула она. — Нет! Конечно же, нет. Откуда бы? — В следующий миг, как ни странно, ее землистые щеки залил тусклый кармазинный румянец — и тут же схлынул, уступая место смертельной бледности.

— Убирайтесь! — яростно воскликнула девушка. — Вы мне осточертели.

Глава 18 Фигурные карты

— Так что я послал своего человека и все, что было в стенном шкафу, забрал на экспертизу, — подытожил Паркер.

Лорд Питер покачал головой.

— Жаль, меня там не было! — вздохнул он. — Хотел бы я взглянуть на ее полотна. Однако…

— Возможно, тебе эти картины хоть что-то скажут, — заметил Паркер. — Ты ведь у нас — натура артистичная. Зайди как-нибудь, взгляни, если будет время. Но что меня беспокоит, так это временной фактор. Предположим, девица дала гостю дигиталин в бокале бренди с содовой, но тогда почему препарат не сработал вовремя? Если верить книгам, старику полагалось отбросить копыта в пределах часа. Лаббок утверждает, что доза была преизрядная.

— Да, знаю. Похоже, тут опять какая-то загвоздка. Вот потому-то мне и хочется взглянуть на картины.

Паркер несколько мгновений пытался разгадать этот явный non sequitur^[423] — и в итоге сдался.

— Джордж Фентиман… — начал он.

— Именно, — откликнулся Уимзи. — Джордж Фентиман. Я, должно быть, к старости становлюсь чересчур излишне чувствительным, Чарлз. Мне неодолимо претит самая мысль о том, чтобы рассматривать кандидатуру Джорджа Фентимана.

— Если не считать Роберта, — безжалостно стоял на своем Паркер, — из всех заинтересованных лиц Джордж был последним, кто виделся с генералом.

— Да… Кстати, о том, что произошло во время беседы между Робертом и почтенным джентльменом, мы знаем только со слов самого Роберта, ничем не подтвержденных.

— Да брось, Уимзи. Не станешь же ты утверждать, будто Роберту было выгодно, чтобы его дед умер раньше леди Дормер. Скорее уж, напротив.

— Да — но, возможно, Роберт был заинтересован в том, чтобы генерал Фентиман умер, не оставив завещания. Вспомни тот клочок бумаги. Большая часть наследства отходила Джорджу. И это плохо согласуется с утверждением Роберта. А вот в случае отсутствия завещания все деньги получил бы Роберт.

— Правда твоя. Но, убивая генерала в тот момент, он терял все.

— Здесь действительно наблюдается некоторая нестыковка. Разве что Роберт почему-то решил, что леди Дормер уже скончалась. Но с какой бы стати? Или, возможно…

— Что?

— Возможно, он дал своему дедушке пилюлю, которую следовало принять попозже, а старик все напутал и проглотил ее слишком рано.

— Идея насчет пилюли замедленного действия — самая неприятная во всей этой истории. В ее свете делается возможным почти все.

— В том числе, конечно же, и тот вариант, что пилюлю старому джентльмену дала мисс Дорланд.

— Вот потому-то я и намерен побеседовать с сиделкой, как только до нее доберусь. Но мы отвлеклись. Мы говорили о Джордже.

— Да, ты прав. Давайте займемся Джорджем. Не хочется, но надо. Невесело мне: в точности как той даме у Метерлинка, которая бегает вокруг стола, в то время как супруг пытается оттяпать ей голову топором. По времени Джордж вполне вписывается. Просто-таки превосходно вписывается, если уж начистоту. Он расстался с генералом Фентиманом в половине шестого, а около восьми Роберт обнаружил деда мертвым. Так что, допуская, что старик проглотил препарат вместе с пилюлей…

— Что наверняка произошло в такси, — перебил его Паркер.

— Как скажешь. Итак, предположим, что дигиталин, принятый в виде пилюли, действует несколько медленнее, нежели в растворенном виде — ну что ж, тогда генерал вполне мог успеть добраться до клуба «Беллона» и побеседовать с Робертом, прежде чем приключился коллапс.

— Очень хорошо. Но откуда Джордж взял этот препарат?

— И как могло получиться, что именно тогда препарат оказался под рукой? Ведь Джордж никак не мог предвидеть, что столкнется с дедом именно в тот момент. Даже если бы он знал о визите генерала к леди Дормер, он вряд ли рассчитывал встретиться с ним на Харлей-стрит.

— Возможно, Джордж носил препарат с собой, ожидая подходящего случая. А когда старик его окликнул и принялся отчитывать за неподобающее поведение и всякое такое, Джордж решил, что надо бы поторопиться, а то, чего доброго, еще наследства лишат.

— Гм! Но почему же тогда Джордж так по-дурацки сознался, что слыхом не слыхивал о завещании леди Дормер? Если бы капитан знал об этом документе, у нас не было бы никаких оснований подозревать его. Ну что ему стоило сказать, что генерал все рассказал ему в такси!

— Полагаю, просто не учел всех обстоятельств.

— Тогда Джордж — еще больший осел, чем я считал.

— Возможно, — сухо согласился Паркер. — Так или иначе, но я вынужден послать одного из своих людей допросить его домочадцев.

— О, в самом деле? Знаешь, я уже жалею, что взялся за это дело. Какого черта? Даже если безболезненная кончина старика Фентимана была слегка ускорена, какое это имеет значение? Все равно он безбожно зажился на этом свете.

— Посмотрим, что ты запоешь, когда тебе самому стукнет шестьдесят, — усмехнулся Паркер.

— Надеюсь, к тому времени мы будем вращаться в иных сферах. Я — в кругу, отведенном для убийц, а ты — там, где пониже и погорячее, в числе тех, что так и провоцируют ближнего на убийство. Чарлз, я умываю руки. Раз за расследование взялся ты, мне здесь делать нечего. Я этой историей сыт по горло. Давай сменим тему.

Уимзи, конечно, мог умыть руки, но, подобно Понтию Пилату, он вскорости обнаружил, что общество, вопреки здравому смыслу, твердо вознамерилось навязать это крайне неприятное и запутанное дело именно ему.

В полночь у него зазвонил телефон.

Уимзи, только что улегшийся в постель, проклял изобретение века.

— Скажите, что меня нет! — крикнул он Бантеру и выругался еще раз, услышав, как дворецкий обещает неизвестному собеседнику сходить посмотреть, не вернулся ли его светлость. Ослушание Бантера свидетельствовало о какой-то неотложной надобности.

— Ну?

— Это миссис Джордж Фентиман, милорд. Кажется, она чрезвычайно расстроена. Если вашей светлости не окажется дома, мне велено попросить вас связаться с миссис Фентиман, как только вы вернетесь.

— Черт! Но у них же нет телефона!

— Да, сэр.

— Она не объяснила, в чем дело?

— Она начала с того, что спросила, не здесь ли находится мистер Фентиман, милорд.

— Ох, дьявольщина!

Бантер почтительно подал хозяину халат и тапочки. Взбешенный Уимзи кое-как влез и в то, и в другое и пошлепал к телефону.

— Слушаю!

— Это лорд Питер? Ох, слава богу! — В трубке послышался вздох облегчения — резкий, точно предсмертный хрип. — Вы не знаете, где Джордж?

— Понятия не имею. А что, он не вернулся домой?

— Нет, и я себя не помню от страха. Утром здесь были какие-то люди…

— Полиция.

— Да… Джордж… Они что-то нашли… Я не могу говорить об этом по телефону… но Джордж уехал на машине в «Уолмисли-Хаббард»… а там сказали, что он вообще не появлялся… и… помните, с ним такое уже случалось… он тогда заблудился…

— Ваши шесть минут истекли! — прогудел в трубке голос телефонистки. — Вы будете заказывать дополнительное время?

— Да, пожалуйста!.. ой, не разъединяйте нас… подождите… ох! У меня нет больше ни пенни… лорд Питер…

— Я сейчас же подъеду, — простонал Уимзи.

— Ох, спасибо вам, спасибо преогромное!

— Да, а где Роберт?

— Ваши шесть минут истекли, — еще раз объявила телефонистка, и собеседников разъединили, оставив в трубке лишь металлическое потрескивание.

— Подайте мне сюда мою одежду, — горько сказал Уимзи, — презренные и гнусные отрепья, что уповал я сбросить навсегда! Подайте мне такси. Подайте выпить. Рукой Макбета сон зарезан^[424]. Да! И, в первую очередь, подайте мне сюда Роберта Фентимана!

Вудворд сообщил, что майора Фентимана в столице нет. Он опять уехал в Ричмонд. Уимзи попытался связаться с Ричмондом. После долгих стараний ему ответил сонный и разъяренный женский голос. Нет, майор Фентиман домой не приходил. Майор Фентиман возвращается очень поздно. Не передаст ли она сообщение майору Фентиману? Конечно же, не передаст! У нее полным-полно других дел, чтобы сидеть тут всю ночь на телефоне и принимать сообщения для майора Фентимана. Это уже второй звонок за сегодняшний вечер, и той особе она тоже сказала, что в ее обязанности отнюдь не входит передавать майору Фентиману то да се. Не может ли она оставить записку для майора Фентимана: пусть, не мешкая, подъедет к брату? Это что же, теперь так принято — заставлять почтенную даму всю ночь напролет на холоде писать письма? Нет, конечно же, но, видите ли, человек внезапно заболел. С ее стороны это было бы чрезвычайно любезно. Всего пару слов: что майору нужно срочно подъехать к брату и что звонил ему лорд Питер Уимзи.

— Кто-кто?

— Лорд Питер Уимзи.

— Хорошо, сэр. Прошу прощения, если я была не слишком-то разговорчива, но, право же…

— Напротив, адски болтлива, чванливая ты старая стерва! — беззвучно выдохнул его светлость, вслух поблагодарил собеседницу и повесил трубку.

Обезумевшая от беспокойства Шейла Фентиман дожидалась его на крыльце. Благодаря этому Уимзи был избавлен от прискорбной необходимости припоминать требуемое число звонков. Едва впустив гостя, Шейла порывисто схватила его за руку.

— Ох, как это любезно с вашей стороны! Я с ума схожу от беспокойства! Только, умоляю вас, потише… Видите ли, хозяева постоянно жалуются… — встревоженно прошептала она.

— Да плюньте вы на них, пускай жалуются, — бодро отозвался его светлость. — Что ж вам, уже и пошуметь нельзя, когда с Джорджем неладно? Кроме того, если мы будем шептаться, соседи могут нехорошо подумать. Ну, а теперь, дитя мое, объясните, что стряслось. Руки у вас ледяные, словно pêche Melba^[425]. Так дело не пойдет. И огонь почти погас… Где тут у вас виски?

— Тише! Честное слово, со мной все в порядке. Но Джордж…

— Нет, не в порядке. И со мной тоже. Как говорит Джордж Роби^[426], покидать теплую кроватку и идти в ночь холодную — не мой кусок радости! — Уимзи подкинул в огонь щедрую порцию угля и пошуровал в камине кочергой. — А у вас еще небось ни крошки во рту не было! Что ж тут удивляться, что самочувствие прескверное!

На столе в ожидании Джорджа стояли два нетронутых столовых прибора. Уимзи нырнул на кухню, провожаемый взволнованными протестами Шейлы. На кухне он обнаружил лишь неприятного вида объедки: водянистое тушеное мясо, холодное и размякшее, полмиски разведенного супа-концентрата и на полке — остывший пудинг из нутряного сала.

— Кто вам готовит, поденщица? Небось она — ведь вас обоих по целым дням дома не бывает. Так вот, дитя мое: кухарка из нее никудышная. Ну, да ладно: тут есть «Бовриль», а мясной концентрат даже ей до конца не испортить. Вы садитесь, а я вам приготовлю чашечку.

— Миссис Маннз…

— К черту миссис Маннз!

— Но я должна рассказать вам про Джорджа.

Уимзи посмотрел на Шейлу и решил, что ей и в самом деле лучше выговориться.

— Прошу прощения. Я вовсе не пытаюсь вами командовать. Ох уж эти от предков унаследованные представления о том, что в кризисной ситуации с женщинами следует сюсюкать и нянчиться, точно со слабоумными! Как же, извечный девиз: «Женщин и детей спасать в первую очередь!» Бедняжки!

— Кто, женщины?

— Ага. Стоит ли удивляться, что иногда они теряли головы? Их задвигали в уголок, ни словом не объясняли, что происходит, и требовали сидеть тихо, сложив ручки. Тут и сильный мужчина спятил бы. Вот поэтому, должно быть, мы и присвоили себе право геройствовать да распоряжаться.

— Святая правда. Подайте, пожалуйста, чайник.

— Нет-нет, я сам все сделаю. Вы сидите и… Ох, простите. Вот ваш чайник. Наполняйте его, включайте газ, ставьте на огонь. И рассказывайте мне про Джорджа.

Судя по всему, неприятности начались за завтраком. С тех самых пор, как всплыла история об убийстве, Джордж сделался очень нервным и раздражительным, и, к ужасу Шейлы, «снова принялся бормотать». На памяти Уимзи, «бормотание» прежде служило прелюдией для так называемых «странных приступов», следствия контузии. Обычно приступ заканчивался тем, что Джордж уходил из дома и, словно безумный, бродил где-то несколько дней. Иногда это сопровождалось временными провалами в памяти: частичными или полными. Один раз его отыскали в поле: он нагишом плясал среди стада овец и распевал им песни. Зрелище было тем более гротескное и тягостное, учитывая, что Джорджу на ухо наступил медведь и потому пение его, пусть и громкое, больше всего походило на завывания ветра в дымоходе. Потом еще был кошмарный случай, когда Джордж целенаправленно забрел в костер. Бедняга получил сильные ожоги, и болевой шок привел его в чувство. Впоследствии Джорджу никогда не удавалось вспомнить, что заставляло его совершать эти действия, он лишь смутно сознавал, что и вправду вел себя именно так. А следующая его выходка могла оказаться уж совсем из ряда вон выходящей.

Так или иначе, но Джордж начал «бормотать».

Они с Шейлой как раз завтракали, когда увидели, что по дорожке идут двое мужчин. Шейла, сидевшая напротив окна, первой заметила незнакомцев и беззаботно произнесла: «Глянь-ка, что это за типы? Ни дать ни взять — полицейские в штатском». Джордж глянул в окно, вскочил из-за стола и стремительно выбежал за дверь. Шейла окликнула мужа, спросила, что произошло, но Джордж не отозвался. Слышно было, как он роется в дальней комнате, служившей супругам спальней. Шейла направилась было туда, и тут услыхала, как мистер Маннз открыл дверь полицейским, а они спросили Джорджа. И мистер Маннз с мрачным видом ввел их в гостиную. На лице у домовладельца было крупными буквами написано: «ПОЛИЦИЯ». Джордж…

Тут закипел чайник. Шейла уже снимала его с плиты, чтобы развести концентрат, и тут Уимзи почувствовал, как чья-то рука ухватила его за воротник. Уимзи обернулся — и оказался лицом к лицу с неким джентльменом, явно не брившимся вот уже несколько дней.

— Ну и что все это значит? — осведомилось видение.

— Вот так и думала, — послышался от двери негодующий голос, — что за всеми этими разговорами о пропаже капитана что-то кроется! Вы, конечно, совсем не ожидали, что муж ваш как в воду канет! Ясное дело, и не подозревали, и не думали! И этот господинчик, ваш приятель, который примчался сюда на такси, тоже ничего подобного не ожидал, уж не потому ли вы его на крыльце встречали, чтобы мы с Маннзом ничего не услышали? Так я вам заявляю, лорд Как-Вас-Там, что это приличный дом! Сдается мне, правду сказать, что никакой вы не лорд, а один из тех бесчестных мошенников, что дурят честный люд. Еще и с моноклем — ну, совсем как тот тип, про которого мы в журнале читали! Ишь, сидит в моей кухне да посреди ночи распивает мой бульон! Наглость какая! Мало того что ходят тут всякие целыми днями, трезвонят в дверь, так еще и полиция с утра заявлялась — думаете, я не знаю?! Что-то эта парочка затевает, вот что я вам скажу! А капитан — он-то, может, и зовет себя капитаном, да только кто ж его знает? — небось были у него причины смыться, и чем быстрее вы за ним последуете, дамочка, тем больше я порадуюсь — вот так-то!

— Совершенно верно… — начал было мистер Маннз. — Оу!

Лорд Питер резким движением стряхнул докучливую руку со своего воротника, и, кажется, ненароком причинил ее обладателю боль, на посторонний взгляд, абсолютно несоразмерную затраченному усилию.

— Это хорошо, что вы пришли, — объявил его светлость. — На самом деле я как раз собирался вас звать. Кстати, в этом доме найдется хоть что-нибудь выпить?

— Выпить?! — пронзительно взвизгнула миссис Маннз. — Что за наглость! Эй, Джо, если я увижу, как ты посреди ночи пьянствуешь у меня на кухне с какими-то проходимцами, я уж тебе устрою, мало не покажется! Являются сюда всякие без зазрения совести — а капитан-то сбежал! — и требуют выпивку…

— Потому что пабы в этом законопослушном районе наверняка уже закрылись, — продолжил Уимзи, теребя в руках бумажник. — В противном случае бутылочка шотландского виски…

Мистер Маннз явно заколебался.

— И это называется мужчина! — возмутилась миссис Маннз.

— Ну, — протянул мистер Маннз, — если я по-свойски загляну к Джимми Рови в «Дракона» и попрошу, чтобы он по дружбе уступил мне бутылочку «Джонни Уокера», — естественно, ни о каких деньгах не идет и речи…

— Отличная идея, — с глубоким чувством произнес Уимзи.

Миссис Маннз испустила громкий визг.

— Дамы все такие нервные, — пожал плечами мистер Маннз.

— Смею предположить, что капелька шотландского виски нервам миссис Маннз пойдет только на пользу, — сказал Уимзи.

— Вот только посмей, Джо Маннз, — воскликнула домовладелица, — вот только посмей уйти из дому посреди ночи, чтобы бражничать да хороводиться с Джимми Рови, да бегать на поводу у грабителей да всяких там…

Мистер Маннз резко сменил тактику.

— А ну, заткнись! — прикрикнул он на жену. — Вечно суешь свой нос, куда не просят!

— Это ты мне?

— Тебе. Заткнись!

Миссис Маннз, сопя, уселась на табуретку.

— А теперь, сэр, я, пожалуй, сбегаю в «Дракона», — проговорил мистер Маннз, — пока старина Джимми не улегся спать. А потом посидим здесь, в тепле…

И он исчез. Видимо, мистер Маннз напрочь позабыл собственные слова касательно невозможности денежных расчетов, поскольку со всей определенностью прихватил банкноту, которую с рассеянным видом вручил ему Уимзи.

— Ваш чай остывает, — напомнил Уимзи Шейле.

Шейла подошла поближе к нему.

— А нельзя ли как-нибудь избавиться от этих людей?

— В два счета. Вот только скандалить с ними не нужно. Я бы с удовольствием, но только, понимаете, вам же придется остаться здесь хотя бы ненадолго — вдруг Джордж вернется сюда?

— Ну, конечно. Вы уж простите меня за доставленные неудобства, миссис Маннз, — немного натянуто добавила Шейла, — но я ужасно беспокоюсь о муже!

— О муже? — фыркнула миссис Маннз. — Да стоит ли из-за них душу надрывать? Взгляните хоть на Джо! Поперся в «Дракона» и ухом не ведет, что я ему ни говорю! Подлецы они, эти мужья, все одним миром мазаны! И плевать мне, что там другие скажут!

— В самом деле? — переспросил Уимзи. — Ну, я к мужьям не отношусь — пока, — так что при мне можете говорить смело.

— Что мужья, что — как бишь их? — пара… парази… патрициды — один в один, — злобно прошипела хозяйка, — между ними и на полпенни разницы нет. Только патрициды уважением не пользуются — ну, так и избавиться от них полегче.

— Ах, вот оно как! — отозвался Уимзи. — Ну, я-то своего почтенного родителя и пальцем не трогал — так же, как и миссис Фентиман, смею вас заверить. Ого, а вот и Джо! Вы нашли, что искали, старина? Нашли? Ну, замечательно! Миссис Манн, выпейте-ка и вы с нами. Вам сразу полегчает. Кстати, почему бы нам всем не перейти в гостиную — там ведь, наверное, потеплее?

Миссис Маннз сдалась.

— Ну, ладно уж, — вздохнула она, — раз кругом одни друзья… Но, согласитесь, все это выглядело как-то странно, разве нет? Прямо с утра заявляются полицейские, пристают с распросами, да еще и вытряхивают мусорный ящик прямо посредь двора.

— А зачем им понадобился мусорный ящик?

— А господь их знает! Да еще эта тетка Камминс так и таращится из-за стены. Сами понимаете, кто ж тут выдержит? «Что, миссис Маннз, — говорит, — жильцов травите? А я вас предупреждала, — говорит, — ваша стряпня рано или поздно кого-нибудь доконает». Кошка паскудная!

— Ну надо же, болтать такие гадости, — сочувственно промолвил Уимзи. — Думаю, это она из зависти. И что же полицейские нашли в мусорном ящике?

— Нашли? А что они могли найти? Хотела бы я посмотреть, как это они что-нибудь найдут в моем мусорном ящике! Еще не хватало — вторгаться в честный дом! Вот так я им и сказала. «Хотите копаться в моем мусорном ящике, так приходите с ордером на обыск», — да, так прямо и выложила, как на духу. Таков закон, а с законом не поспоришь. А они мне: дескать, миссис Фентиман разрешила им туда заглянуть, а я им: с какой еще стати тут миссис Фентиман распоряжается? Это мой ящик, а не ее. Так что пошли эти полицейские несолоно хлебавши.

— Это вы их лихо отбрили, миссис Маннз!

— А что, я женщина порядочная! Если полицейские обратятся ко мне как полагается, напрямую, да на законных основаниях, я им с радостью помогу. Еще не хватало наживать себе неприятности из-за жильца, будь он тысячу раз капитан. Но я не потерплю, чтобы они без ордера вмешивались в дела законопослушной британской подданной. Так что пусть они ведут себя, как положено, или позабудут про свой пузырек!

— А что за пузырек? — быстро спросил Уимзи.

— Да который они разыскивали в моем мусорном ящике. Капитан выкинул его туда после завтрака.

Шейла тихонько вскрикнула.

— И что же это был за пузырек, миссис Маннз?

— Ну, обычный пузырек из-под пилюль, — пояснила миссис Маннз, — точно такой, миссис Фентиман, как тот, что стоит у вас на умывальнике. Когда я увидела, как капитан колотит по нему кочергой во дворе…

— Погоди, Примроз, — перебил ее мистер Маннз. — Ты что, не видишь разве, что миссис Фентиман дурно?

— Нет-нет, со мной все в порядке, — поспешно произнесла Шейла, отбрасывая со лба влажную прядь. — Так что там делал мой муж?

— Вижу: выскочил во двор, — пояснила миссис Маннз, — а было это сразу после того, как вы позавтракали, потому что, как помнится, тогда-то Маннз и впустил полицейских в дом. То есть это я сейчас знаю, кто они такие, а тогда я, прощения прошу, сидела в уборной, поэтому-то капитана и заметила. Ведь из дома мусорка не видна, ваша светлость, — наверное, мне так вас следует звать, ежели вы и вправду лорд, но вы ж знаете, в наше время столько проходимцев развелось, что ухо держи востро, — а уборная нарочно поставлена так, чтоб мусорку загораживать.

— Совершенно верно, — согласился Уимзи.

— Ну вот, значит, вижу: разбил капитан свой пузырек, а осколки побросал в мусорный ящик. «Вот так дела!» — говорю себе, и пошла посмотреть, что там такое, а потом собрала осколки в конвертик — понимаете, я подумала: вдруг там было что-нибудь ядовитое? А кот у меня такой ворюга, никак его не отвадишь от мусорки. Захожу я в дом, а там полиция. Через некоторое время смотрю — а они копаются на заднем дворе. Я их и спрашиваю: что, дескать, вы там делаете? А бардак они учинили — вы просто не поверите! Они мне и показывают маленькую крышечку, как раз для пузырька из-под таблеток, и спрашивают: «Не знаете ли вы, где может быть остальное?» А я говорю: «Что это за безобразие вы тут творите с мусорным ящиком?» А они мне…

— Спасибо, я понял, — перебил ее Уимзи. — Думаю, миссис Маннз, вы поступили чрезвычайно разумно. А что вы сделали с тем конвертом?

— Оставила у себя, — ответствовала миссис Маннз, для вящей убедительности кивнув, — да, оставила. Видите ли, если они и впрямь вернутся с ордером, а я уничтожу пузырек — что тогда со мной будет?

— Вы абсолютно правы, — отозвался Уимзи, не спуская глаз с Шейлы.

— Всегда держитесь законов, и тогда никто к вам не привяжется, — подтвердил мистер Маннз. — Вот так я всегда и говорил. Да, я консерватор. В игры социалистов не играю, боже упаси. Еще выпьете?

— Может быть, позже, — вежливо отказался Уимзи. — Наверное, не стоит нам больше задерживать ни вас, ни миссис Маннз. Одно скажу напоследок. Понимаете, капитан Фентиман на войне получил контузию, и теперь он время от времени выкидывает всякие странности — ну, вещи там разбивает, — а потом теряет память и бродит где попало. Потому миссис Фентиман действительно очень разволновалась, видя, что муж домой не возвращается.

— А! — с наслаждением откликнулся мистер Маннз. — Знавал я одного такого парня! Как-то ночью совсем с ума спятил. Перебил кувалдой все свое семейство — он мостильщиком работал, вот и вышло так, что у него кувалда нашлась дома, — истолок их всех на холодец, жену и пятерых деток, а сам пошел себе и плюхнулся в Риджентс-канал. Больше скажу: когда его выловили, он ничегошеньки об этом не помнил, ну совсем ничего. Так его и отправили… Как бишь это место прозывается? Дартмур? Нет. А, вот! — Бродмур, туда еще Ронни Тру^[427] загремел со всеми своими причиндалами…

— Замолчите, вы, дурень! — свирепо прикрикнул на него Уимзи.

— У тебя что, сердца нет? — возмутилась миссис Маннз.

Шейла встала и, словно слепая, побрела к выходу.

— Сейчас же пойдите и лягте, — посоветовал Уимзи. — Вы переутомились. О, а вот, должно быть, и Роберт! Я оставил для него сообщение — попросил подъехать сюда, как только вернется.

Мистер Маннз пошел открывать.

— Надо бы поскорей уложить миссис Фентиман в постель, — обратился Уимзи к домовладелице. — Не найдется ли у вас в доме грелки?

Миссис Маннз отправилась на поиски. Шейла схватила Уимзи за руку.

— Не могли бы вы забрать у нее этот пузырек? Пожалуйста, пусть отдаст вам! Вы сможете. Вы все можете! Заставьте ее, умоляю!

— Лучше не надо, — возразил Уимзи. — Зачем будить подозрения? Послушайте, Шейла, а что это за пузырек?

— Из-под моего лекарства. Я его потеряла. Оно сердечное, с дигиталином.

— О господи! — вырвалось у Уимзи, и тут вошел Роберт.

— Все это чертовски неприятно, — проговорил майор.

Он мрачно поворошил уголь в камине. Огонь горел плохо: пепел и золу не выгребали вот уже сутки, и нижняя часть решетки была забита до отказа.

— Я побеседовал с Флобишером, — добавил он. — Все эти разговоры в клубе, газетные сплетни… естественно, полковник не может посмотреть на них сквозь пальцы.

— Он держался любезно?

— Очень любезно. Но я, конечно же, ничего не смог ему объяснить. Я подаю в отставку.

Уимзи кивнул. Полковник Флобишер едва ли закрыл бы глаза на попытку мошенничества — тем паче после того, как история попала в газеты.

— Ах, если бы я только оставил старика в покое! Но теперь сожалеть поздно. Его бы похоронили. И — никаких вопросов.

— Честное слово, мне очень не хотелось вмешиваться, — произнес Уимзи, словно защищаясь от невысказанного упрека.

— Да знаю, знаю. Я вас и не виню. Люди… нельзя, чтобы наличие или отсутствие денег зависело от смерти человека… старого человека, уже мало получающего от жизни… это дьявольское искушение. Ну да ладно. Уимзи, так что нам делать с этой женщиной?

— С госпожой Маннз?

— Да. И какого дьявола пузырек попал именно к ней? А если Маннзы прознают, что там было, нам до конца жизни от шантажистов не отделаться.

— Нет, — возразил Уимзи. — Сожалею, старина, но полиции следует об этом знать.

Роберт вскочил на ноги.

— Мой бог! Не можете же вы!..

— Сядьте, Фентиман. Не могу, а должен. Вы что, сами не понимаете таких простых вещей? Нельзя скрывать улики. Это всегда чревато неприятностями. Между прочим, полиция к нам уже присматривается. Нас подозревают…

— Да, но с какой стати?! — взорвался Роберт. — Кто вбил это в их тупые головы?.. Только, ради бога, не надо мне тут читать лекцию о законе и справедливости! Закон и справедливость! Вы лучшего друга с потрохами продадите ради сенсационного выступления в суде, проклятая вы полицейская ищейка!

— Фентиман, прекратите!

— Не прекращу! Вы собираетесь пойти и сдать человека полиции — хотя отлично знаете, что он не способен отвечать за свои действия, — и только потому, что не можете себе позволить угодить в неприятности. Уж я-то вас знаю. Нет такой грязи, в которую вы не влезете, лишь бы доказать, что вы — истинный и благочестивый друг правосудия. Меня от вас тошнит!

— Я пытался держаться в стороне…

— Вы пытались! Перестаньте лицемерить! Немедленно убирайтесь отсюда и не возвращайтесь — вы меня поняли?!

— Да, но послушайте…

— Вон! — заорал Роберт.

Уимзи встал.

— Я понимаю ваши чувства, Фентиман…

— Не разыгрывайте мне тут воплощенную праведность и терпимость, вы, пакостный чистоплюй! Последний раз спрашиваю — вы будете молчать или помчитесь рысью к вашему приятелю-полицейскому и сдадите Джорджа, заработав «спасибо» от благодарного государства? Ну? Как вы поступите?

— Этим вы Джорджу не поможете…

— Сейчас речь не о том! Придержите вы язык или нет?

— Фентиман, ну будьте же благоразумны!

— К черту благоразумие! Пойдете вы в полицию? Не увиливайте! Да или нет?

— Да.

— Вы — грязное ничтожество! — вспылил Роберт — и, не помня себя, выбросил вперед руку. Ответный удар Уимзи пришелся противнику в подбородок и отправил Роберта точнехонько в корзину для бумаг.

— А теперь выслушайте меня, — произнес Уимзи, возвышаясь над майором Фентиманом и сжимая в руках шляпу и трость. — Меня не удивляют ни ваши слова, ни ваши поступки. Вы думаете, что ваш брат убил вашего деда. Я не знаю, совершил он это преступление или нет. Но самое худшее, что вы можете сейчас сделать для Джорджа, это попытаться уничтожить вещественное доказательство. А самое худшее, пожалуй, что вы можете сделать для жены Джорджа, это втянуть ее в подобную авантюру. А в следующий раз, когда вам захочется врезать кому-нибудь по зубам, не забывайте защищать собственную голову. Теперь все. Я выйду сам: провожать не нужно. Разрешите откланяться.

Уимзи отправился прямиком на Грейт-Ормонд-стрит, 12 и вытащил Паркера из постели.

Паркер задумчиво выслушал его светлость.

— Жаль, что мы не задержали Фентимана, пока он не сбежал, — сказал он.

— Да, жаль. А почему вы этого не сделали?

— Ну, пожалуй, Дайкс тут протормозил. Меня-то самого там не было. Но казалось, что все идет нормально. Фентиман вроде бы слегка нервничал, но многие нервничают, когда им приходится беседовать с полицейскими — должно быть, вспоминают о своем темном прошлом и гадают, не всплывет ли чего. А может, это просто страх перед публикой: ну, вроде как у начинающего актера на сцене. Мне Фентиман поведал ту же самую историю, что и вам: уверял, что в такси старик-генерал не брал в рот ни пилюль, ни таблеток. Что до завещания леди Дормер, капитан даже не пытался сделать вид, будто что-либо о нем знал. Арестовывать его не было никаких причин. Он сказал, что ему пора на работу, на Грейт-Портленд-стрит. Ребята его и отпустили. Дайкс послал человека присматривать за Фентиманом, и тот отличненько себе дошел до фирмы «Уолмисли-Хаббард». Дайкс еще спросил, нельзя ли перед уходом осмотреть дом, и миссис Фентиман ответила: да, пожалуйста. На самом деле он даже и не рассчитывал что-либо найти. По чистой случайности забрел на задний двор и увидел там осколки стекла. Огляделся по сторонам — и заприметил в мусорном ящике крышечку от пузырька из-под таблеток. Разумеется, это его заинтересовало, и он начал искать остальное, но тут появилась эта старая перечница Маннз и заявила, что мусорный ящик — ее частная собственность. А потому пришлось ребятам убираться восвояси. Конечно же, Дайксу не следовало отпускать Фентимана, пока не закончится осмотр дома. Полицейский тут же позвонил к «Уолмисли-Хаббарду», и там ему ответили, что Фентиман появился — и тут же уехал на машине в Хертс, к предполагаемому покупателю. А у того парня, который должен был следить за Фентиманом, близ Сент-Олбени заглох карбюратор. Пока он разбирался с поломкой, капитана и след простыл.

— А доехал ли Фентиман до дома помянутого покупателя?

— Нет. Исчез бесследно. Машину мы, конечно же, отыщем — это только вопрос времени.

— Да, конечно, — согласился Уимзи. Голос его звучал устало и слегка дрожал.

— Это немного меняет общую картину, а? — сказал Паркер.

— Да.

— Что это у тебя с лицом, старина?

Уимзи взглянул в зеркало и увидел у себя на скуле вызывающе-красное пятно.

— Слегка поскандалили с Робертом, — пояснил он.

— А!

Паркер почувствовал, что между ним и другом, которого он высоко ценил, возникла тонкая завеса враждебности. Он понял, что Уимзи впервые увидел в нем полицейского. Лорд Питер словно чего-то стыдился, и это чувство передалось и Паркеру.

— Тебе бы стоило позавтракать, — сказал Паркер, и сам ощутил, насколько фальшиво это прозвучало.

— Нет-нет, спасибо, старина. Поеду-ка я домой, приму душ, побреюсь…

— Ну, тогда счастливо!

Воцарилось неловкое молчание.

— Ну, я, пожалуй, пойду, — сказал Уимзи.

— Да, конечно. Счастливо! — повторил Паркер.

— Э-э-э… Пока, — сказал Уимзи с порога.

— Пока, — отозвался Паркер.

Хлопнула дверь спальни, потом — дверь квартиры, потом — дверь подъезда…

Паркер придвинул к себе телефон и принялся звонить в Скотленд-Ярд.

Когда Паркер добрался до собственного кабинета, тамошняя атмосфера подействовала на него самым живительным образом. Для начала один из друзей отозвал Паркера в сторону и заговорщическим шепотом поздравил его.

— Утвердили-таки твое повышение! — сообщил друг. — Железно! Босс чертовски доволен. Это все между нами, разумеется. Но должность старшего инспектора у тебя все равно что в кармане. Здорово, а!

Потом, к десяти, поступило известие, что обнаружился пропавший «Уолмисли-Хаббард» — брошенный на проселочной дороге Хартфордшира. Автомобиль был в полном порядке, бак заправлен по самую горловину, рычаг переключения передач — в нейтральном положении. Очевидно, Фентиман оставил машину и куда-то ушел — но вряд ли далеко. Паркер распорядился прочесать окрестности. Привычные дела и не менее привычная суматоха отчасти успокоили его. Виновен Джордж Фентиман или безумен — а может, и то и другое верно, — но его необходимо найти. Работа такая, ничего не попишешь.

Полицейский, отправленный побеседовать с миссис Маннз (на этот раз при ордере), вернулся, принеся с собой осколки пузырька и таблетки. Паркер тут же отправил все это в лабораторию на анализ. Один из детективов, приставленный к мисс Дорланд, позвонил и сообщил, что к мисс Дорланд пришла в гости молодая женщина, а потом они обе вышли из дома с небольшим чемоданом и куда-то уехали на такси. Мэддисон, второй детектив, последовал за ними.

— Очень хорошо, — сказал Паркер. — Оставайтесь на прежнемместе, — и принялся обдумывать этот новый поворот событий. Тут снова зазвонил телефон. Паркер решил было, что это Мэддисон, но звонил Уимзи — на сей раз заметно повеселевший и бодрый.

— Привет, Чарлз. Мне кое-что нужно.

— Что же?

— Повидаться с мисс Дорланд.

— Не получится. Она куда-то уехала. Мне еще не перезванивали.

— А! Ну да ладно, бог с ней. На самом-то деле я хочу взглянуть на ее студию.

— Студию? Не вижу, почему бы и нет.

— Так меня туда впустят?

— Может, и не впустят. Давай встретимся, и я проведу тебя. Я все равно собирался уходить: у меня встреча с сиделкой. Только-только ее разыскали.

— Спасибо огромное. Ты уверен, что можешь уделить минутку-другую?

— Конечно. Мне интересно твое мнение.

— Рад, что оно хоть кому-то еще нужно. А то я уж начинаю чувствовать себя пеликаном в пустыне^[428].

— Брось! Я буду через десять минут.

— Разумеется, все химикалии и оборудование мы забрали, — пояснил Паркер, пропуская Уимзи в студию. — На самом-то деле смотреть здесь почти не на что.

— Ну, с химикалиями ты сам управляйся. А я хотел взглянуть на книги и картины. Гм! Видишь ли, Чарлз, книги подобны панцирю омара. Мы окружаем себя томами, а потом вырастаем из книг и оставляем их позади — как напоминание о более ранних стадиях развития.

— Факт, — согласился Паркер. — У меня дома полно всяких книжек, оставшихся еще с школьных времен — теперь я к ним, конечно, и близко не подхожу. Тот же У. Дж. Лок — а ведь когда-то я перечитал его от корки до корки. И Ле Ке^[429], и Конан-Дойль, и прочие, им подобные.

— А теперь вас занимает теология. А еще что?

— Ну, Гарди почитываю. А когда не слишком устал, берусь за Генри Джеймса.

— Утонченное самокопание высоколобых эстетов. Гм… Ну что ж, к делу! Итак, начнем с полок у камина. Дороти Ричардсон, Вирджиния Вульф, Э.Б.К. Джонс, Мэй Синклер, Кэтрин Мансфилд — неплохая подборка современных писательниц, не так ли? Голсуорси. Ага. Ни Дж. Д. Бересфорда, ни Уэллса, ни Беннетта. О господи, целая полка Д. Г. Лоуренса! Интересно, часто ли мисс Дорланд его читает?

Уимзи вытащил наугад томик с заголовком «Влюбленные женщины», полистал и снова захлопнул.

— С пылью тут не слишком рьяно борются, верно? Но книги, безусловно, почитывают. Комптон Макензи, Сторм Джеймсон… ага, ясно.

— А вот здесь всякая медицинская литература.

— Ого! Несколько учебников… основы химии. А что это там завалилось за шкаф? Неужто Луи Берман? «Индивидуальные различия». А вот еще «Почему мы ведем себя как люди». Работы Джулиана Хаксли^[430]. Я наблюдаю ярко выраженное стремление к самообразованию, а вы?

— В наше время девушки поголовно им одержимы.

— Да — но хорошо ли это? Ага!

— Что такое?

— Вот здесь, у кушетки. Полагаю, здесь представлен последний из панцирей. Остин Фриман, Остин Фриман, Остин Фриман — черт побери, она, должно быть, закупила его оптом! «Сквозь стену» — кстати, Чарлз, неплохой детектив… здесь все о допросах третьей степени… Изабель Острандер… три тома Эдгара Уоллеса^[431]… да девица просто упивается криминалистикой!

— Меня это не удивляет, — с нажимом произнес Паркер. — Этот тип, Фриман — у него же полным-полно сюжетов про отравления, завещания и вопросы наследования, разве нет?

— Именно. — Уимзи взвесил на ладони «Безмолвного свидетеля» и снова отложил книгу. — Вот здесь, например, говорится об одном парне, который порешил кого-то — и запихнул в холодильник, выжидая удобного момента избавиться от трупа. Просто бестселлер для Роберта Фентимана!

Паркер усмехнулся.

— Для обычного преступника это чересчур заумно. Но я бы сказал, что люди и впрямь черпают идеи из подобных книг. Не хочешь ли взглянуть на картины? Они просто кошмарны.

— Не пытайся смягчить удар. Начни с самой худшей… О господи!

— Да, мне от нее просто плохо становится, — признался Паркер. — Но я думал — вдруг это недостаток художественного образования сказывается?

— Нет, это сказывается твой врожденный вкус. Цвета гнусные, а техника рисунка еще гнуснее.

— А кого в наше время волнует техника?

— Ах, но ведь есть же разница между человеком, который может рисовать нормально, но не хочет, и человеком, который к рисованию вообще не способен. Ладно, давайте взглянем на остальное.

Паркер демонстрировал картину за картиной, Уимзи бегло оглядывал каждую и брался за следующую.

— Перед нами, — произнес Уимзи, вертя в руках палитру и кисть, подобранные минутой раньше, — работы совершенно бездарной художницы, которая, тем не менее, пытается подражать манере весьма передовой школы. Кстати, ты, конечно, заметил, что в пределах последних нескольких дней мисс Дорланд писала — а потом вдруг все бросила, преисполнившись внезапного отвращения к живописи. Палитра вся в краске, а кисти так и остались торчать в скипидаре, причем вот-вот окончательно испортятся: кончики-то уже изогнулись. Пожалуй, это наводит на определенные мысли. Я… Одну минуточку! Покажи-ка мне эту картину еще раз!

Паркер выставил вперед портрет косоглазого мужчины с болезненной желтоватой кожей, об этом полотне детектив уже рассказывал коллеге.

— Поставь-ка на мольберт. Очень, очень любопытно. Видишь ли, все прочие картины — лишь плод подражания чужому искусству, в то время как эта — попытка подражать природе. Почему? Картина весьма скверная, но ведь предназначалась же для кого-то! И над ней немало поработали. Что же вдохновляло мисс Дорланд?

— Ну, уж никак не красота этого типа!

— Нет? Но ведь должна же быть какая-то причина! Вот Данте — ты, должно быть, помнишь, — однажды нарисовал ангела. Знаешь лимерик насчет полковника из-под Тьепваля?

— И что с ним случилось?

— У полковника из-под Тьепваля в спальне двое козлов проживали. В них он видел портрет двух друзей юных лет, но которых — припомнит едва ли.

— Если эта мазня напоминает тебе кого-то знакомого, то невысокого я мнения о твоих приятелях. В жизни не видал более мерзкой рожи.

— Да, не красавец. Но, сдается мне, это зловещее косоглазие возникает только за счет скверной техники. Если не умеешь рисовать, очень трудно добиться, чтобы глаза смотрели в одну точку. Ну-ка, Чарлз, прикрой один глаз — да не себе, а портрету.

Паркер повиновался.

Уимзи присмотрелся повнимательнее — и покачал головой.

— Нет, ничего не приходит в голову, — сказал он. — Возможно, я его вообще не имею чести знать. Впрочем, кто бы он ни был, эта комната наверняка тебе кое о чем порассказала.

— Здешняя обстановка наводит меня на мысль, — отозвался Паркер, — что девушка интересуется криминалистикой и химией куда больше, нежели позволительно в сложившихся обстоятельствах.

Уимзи вскинул глаза.

— Хотел бы я уметь думать так, как ты.

— А что думаешь ты сам? — нетерпеливо потребовал Паркер.

— Увы, — вздохнул Уимзи. — Сегодня утром я рассказал тебе про Джорджа, поскольку стеклянный пузырек — это факт, а утаивать факты непозволительно. Но вот мысли свои я тебе сообщать не обязан.

— Так значит, ты считаешь, что Анна Дорланд преступления не совершала?

— Насчет этого ничего не могу сказать, Чарлз. Я пришел сюда в надежде, что комната подскажет мне то же, что и тебе. Но — увы! Я увидел нечто совсем другое. Увидел именно то, чего ожидал все это время.

— Ну так о чем же ты подумал? Ежели хоть на пенни ума прибавилось, может, поделишься? — поддразнил Паркер, отчаянно пытаясь удержаться на шутливой ноте.

— И за тридцать сребреников не поделюсь, — мрачно заверил его светлость.

Не говоря ни слова, Паркер принялся собирать картины.

Глава 19 Игра с «болваном»

— Не хотите пойти со мной к этой Армстронг?

— Почему бы нет? — ответил Уимзи. — Никогда не знаешь, где что выплывет.

Сестра Армстронг работала в дорогом частном доме престарелых на Грейт-Уимпоул-стрит. Ее еще не успели допросить, так как медсестра лишь накануне вечером вернулась из поездки по Италии, куда сопровождала очередную подопечную. Она оказалась крупной невозмутимой женщиной приятной внешности, чем-то похожей на Венеру Милосскую. На вопросы Паркера она отвечала бодрым и ровным тоном, как будто речь шла о бандажах или температуре.

— Да, констебль, я прекрасно помню визит старого джентльмена.

Паркер терпеть не мог, когда его называли констеблем. Однако детектив не может позволить себе раздражаться из-за мелочей.

— Мисс Дорланд присутствовала при разговоре между вашей пациенткой и ее братом?

— Очень недолго. Она поздоровалась со старым джентльменом, провела его к кровати, а когда увидела, что они поладили, вышла из комнаты.

— Что вы имеете в виду под «поладили»?

— Ну, моя пациентка назвала старого джентльмена по имени, и он ей ответил, а потом взял ее за руку и сказал: «Прости, Фелисити, мне так жаль» — или что-то в этом роде, а она ответила: «Нечего тут прощать, не терзай себя, Артур» — и он прослезился, бедняга. Потом он сел на стул у кровати, и мисс Дорланд вышла.

— Они не обсуждали завещание?

— Не в присутствии мисс Дорланд, если вас интересует именно это.

— Предположим, кто-то подслушивал под дверью. Мог он услышать, о чем шла речь?

— Исключено. Больная была очень слаба и говорила крайне тихо. Я сама с трудом могла расслышать ее слова.

— А где были вы?

— Ну, я вышла, потому что мне показалось, им хочется побыть наедине. Но я сидела у себя в комнате и наблюдала за ними через открытую дверь. Понимаете, она была так больна, а старый джентльмен выглядел совсем немощным, так что мне не хотелось оставлять их без присмотра. Знаете, в нашей работе часто приходится видеть и слышать такое, о чем не стоит распространяться.

— Разумеется, сестра, я уверен, что вы поступили совершенно правильно. А когда мисс Дорланд принесла бренди, генералу было совсем худо?

— Да, у него приключился ужасный приступ. Я усадила пациента в большое кресло и поддерживала в согнутом положении, пока спазм не прошел. Он попросил свое лекарство, и я принесла его. Нет, не капли, это был амилнитрит, его нюхают. Потом я позвонила и послала служанку за бренди.

— Вы уверены, что, кроме амилнитрита, у него ничего при себе не было?

— Совершенно уверена, больше ничего. Леди Дормер делали инъекции стрихнина для поддержания сердечной деятельности, кроме того, мы применяли кислород. Но, разумеется, мы не стали бы давать ничего из этого ее брату.

Сиделка улыбнулась снисходительной улыбкой человека, знающего свое дело.

— Итак, вы говорите, что леди Дормер пользовали то одним, то другим средством. Не было ли в пределах досягаемости генерала Фентимана каких-либо лекарств, которые он мог бы принять по ошибке?

— Разумеется, нет.

— Ни капель, ни таблеток, ничего в этом роде?

— Нет, конечно. Все лекарства хранились в моей комнате.

— Ни на столике у изголовья кровати, ни на каминной полке?

— У кровати стоял стакан раствора листерина для полоскания рта. Это все.

— Ведь листерин не содержит дигиталина… ну разумеется, нет. Хорошо, а кто принес бренди с водой?

— Горничная пошла за ним к миссис Митчэм. Разумеется, мне бы следовало держать немного при себе, но больную от него тошнило. Знаете, некоторые не переносят алкоголя.

— Горничная принесла бренди прямо вам?

— Нет, она зашла оповестить мисс Дорланд. Конечно, ей бы надо было сразу принести бренди, а потом уже идти за мисс Дорланд, но вы, верно, и без меня знаете: эти девицы не любят лишних хлопот.

— Мисс Дорланд сразу же принесла?.. — начал было Паркер, но сестра Армстронг перебила его:

— Если вы думаете, что это она добавила дигиталин в бренди, то выкиньте это из головы, констебль. Если бы пациент принял такую огромную дозу в половине пятого, ему бы сделалось худо гораздо раньше.

— Похоже, вы неплохо осведомлены, сестра.

— О да. Естественно, я заинтересована в этом деле, ведь леди Дормер была моей пациенткой и… ну, вы понимаете.

— Разумеется. Но тем не менее ответьте: мисс Дорланд сразу же принесла бренди вам?

— Думаю, да. Я услышала шаги Нелли в коридоре и выглянула, чтобы позвать ее, но когда я открыла дверь, мисс Дорланд уже выходила из студии со стаканом в руках.

— А где была Нелли?

— Она дошла до конца коридора и спустилась вниз по лестнице, к телефону.

— В таком случае, мисс Дорланд оставалась одна с бренди не больше десяти секунд. А кто дал его генералу Фентиману?

— Я дала. Я забрала стакан у мисс Дорланд прямо в дверях и немедленно передала ему. К тому моменту пациенту уже полегчало, так что выпил он совсем немного.

— После этого вы снова его покинули?

— Нет. Мисс Дорланд вышла на лестничную площадку посмотреть, не приехало ли такси.

— Она не оставалась с ним наедине?

— Ни минуты.

— Вам понравилась мисс Дорланд, сестра? Я имею в виду, она славная девушка? — Уимзи так долго хранил молчание, что Паркер даже вздрогнул от неожиданности.

— Со мною она была неизменно любезна, — отвечала сестра Армстронг. — Но вот привлекательной я бы ее не назвала.

— Анна Дорланд когда-либо упоминала при вас о завещании леди Дормер? — осведомился Паркер, полагая, что уловил ход мыслей его светлости.

— Ну, не совсем о завещании. Но я помню, как однажды она рассказывала о своих занятиях живописью и помянула, что для нее это хобби, не более, и что тетушка позаботится, чтобы ей было на что жить.

— И это правда. Даже в самом худшем случае она получит пятнадцать тысяч, что, при грамотном вложении, может дать шесть или семь сотен годового дохода, — пояснил Паркер. — Она, случайно, не говорила, что рассчитывает на баснословное богатство?

— Нет.

— И не упоминала о генерале?

— Ни словом.

— Была ли она счастлива? — спросил Уимзи.

— Разумеется, она очень переживала из-за болезни тетушки.

— Я не об этом. Вы ведь относитесь к тому типу людей, которые все всегда подмечают — я давно понял, что сиделки очень наблюдательны. Производила ли она на вас впечатление человека, довольного жизнью?

— Анна Дорланд — девушка тихая и замкнутая. Я бы сказала, что скорее да, все ее вполне устраивало.

— Она хорошо спала?

— Да, очень крепко. Если ночью что-то вдруг потребуется, так ее попробуй добудись!

— Она много плакала?

— Она плакала, когда умерла старая леди, девушка была к ней искренне привязана.

— Ну да, такие слезы вполне естественны. Но она не каталась по полу, не закатывала шумных истерик и тому подобное?

— Бог ты мой, конечно, нет!

— Опишите ее походку.

— Походку?

— Ну да, походку. Вы бы назвали ее вялой или мешкотной?

— Да нет — скорее, энергичной и стремительной.

— Какой у нее голос?

— Знаете, это одно из главных ее достоинств. Довольно низкий для женщины, но в нем есть какая-то музыка. В романах такой голос обычно называют певучим, — усмехнулась сестра Армстронг.

Паркер открыл было рот, но тут же закрыл его снова.

— Как долго вы оставались в доме после смерти леди Дормер? — продолжал Уимзи.

— Я дождалась, пока закончатся похороны, просто чтобы не бросать мисс Дорланд одну.

— Перед тем, как покинуть дом, вы ничего не слышали обо всех этих неприятностях с адвокатами и завещанием?

— Это обсуждалось внизу. Лично мне мисс Дорланд ничего не говорила.

— Она казалась обеспокоенной?

— Признаков беспокойства я не заметила.

— Все это время с ней был кто-нибудь из друзей?

— Не в доме. Как-то вечером она отправилась повидаться с друзьями, по-моему, как раз накануне моего ухода. Но не сказала, с кем именно.

— Все понятно. Спасибо, сестра.

У Паркера тоже вопросов не осталось, так что друзья поспешили откланяться.

— Ничего себе! — заметил Паркер. — Чтобы кто-то, да восхитился голосом этой девицы!..

— А, вы заметили! Моя теория подтверждается, Чарлз. А лучше бы не подтверждалась. Ох, как хотел бы я ошибиться! Ох, если бы ты только глянул на меня с жалостью и позлорадствовал: «Ну, что я говорил!» Прости, определеннее выразиться не могу.

— Пропади пропадом все твои теории! — воскликнул Паркер. — Похоже, нам придется отказаться от мысли, что генералу Фентиману дали яд на Портмэн-сквер. Кстати, не ты ли говорил мне, что собираешься пообщаться с девчонкой Дорланд у Рашвортов?

— Нет. Я говорил лишь, что надеюсь ее там встретить, но она, увы, не пришла.

— А, понятно. Ну ладно, пока что хватит с нас. Куда пойдем на ланч?

Друзья повернули за угол и тут же наткнулись на Сэлкома Харди: журналист появился со стороны Харлей-стрит. Внезапно Уимзи ухватил Паркера за руку.

— Вспомнил! — воскликнул его светлость.

— Что?

— Кого мне напоминает тот портрет! Потом расскажу.

Оказалось, Салли тоже пребывает в раздумьях, чего бы пожевать. Вообще-то он должен был встретиться с Уоффлзом Ньютоном в «Фальстафе». В результате в «Фальстаф» отправились все трое.

— Ну, и как там делишки? — вопросил Салли, заказывая отварную говядину с морковью. Репортер недвусмысленно глянул на Паркера, но тот только головой покачал.

— Экий скрытный у тебя друг, — пожаловался Салли Питеру. — Я так полагаю, полиция вот-вот отыщет ключ к разгадке? Или расследование окончательно зашло в тупик? Или все-таки арест не за горами?

— Скажи лучше, какова твоя версия, Салли. Твое мнение не хуже любого другого.

— Мое мнение? Да оно такое же, как у вас и у всех прочих! Конечно, девчонка спелась с доктором. Это же очевидно, нет?

— Возможно, — осторожно проговорил Паркер. — Но доказать это очень непросто. Само собой, нам известно, что оба они бывали у миссис Рашворт, но нет никаких свидетельств того, что эти двое были близко знакомы.

— Осел ты эдакий, ведь она… — выпалил было Уимзи, но тут же захлопнул рот. — Нет, молчу. Разбирайся-ка лучше сам.

Прозрение приходило к нему постепенно, захлестывая сознание, подобно волнам прибоя. Каждый проблеск истины влек за собой все новые и новые идеи, в уме мелькали то числа, то фразы, и если бы не грызущие сомнения, можно было бы вздохнуть с облегчением. Больше всего его мучила мысль о портрете. Портрет-напоминание, написанный, чтобы воскресить в памяти любимые черты, покрытый пылью образ, вызывающий навязчивые мысли…

Салли и Паркер тем временем продолжали беседу.

— …Внутренняя уверенность — еще не доказательство.

— …Пока мы не докажем, что она знала условия завещания…

— …И зачем было ждать до последнего? Это можно было организовать в любое время, не вызывая подозрений.

— Возможно, они надеялись, что все решится само собой. Было очень похоже на то, что старушка его переживет, и если бы не пневмония…

— Даже если так, у них в запасе было целых пять дней.

— Ну, предположим, что она ничего не знала вплоть до кончины леди Дормер…

— Леди Дормер могла сказать ей, будучи уже при смерти. Это бы все объясняло… поняв, как обстоят дела, она, вероятно…

— И девчонка Дорланд договорилась о встрече на Харлей-стрит…

— …Это же ясно как день!

Харди довольно усмехнулся.

— Представляю, как они были шокированы, когда тело наутро обнаружилось в клубе. Небось ты устроил Пенберти хорошую выволочку по поводу трупного окоченения?

— Само собой. Но он тут же прикрылся профессиональной этикой.

— Ничего, это ему еще припомнят на трибуне свидетелей. Он признался, что знаком с девушкой?

— Сказал, что это было шапочное знакомство. Но кое-кто видел их вместе. Помнишь случай Томпсона? Тогда все решилось благодаря допросу официантов в кафе.

— Вот что мне хотелось бы знать, — вздохнул Уимзи. — Почему…

— Что — почему?

— Почему они не договорились? — Его светлость собирался сказать совсем другое, однако передумал, а эти слова завершали фразу не хуже любых других.

— О чем это вы? — вклинился Харди.

Питер объяснил:

— Когда встал вопрос о завещании, Фентиманы были готовы пойти на компромисс и поделить деньги. Почему мисс Дорланд не согласилась? Если ты прав, это явилось бы самым безопасным вариантом. Но ведь именно она настояла на расследовании.

— Этого я не знал, — пробормотал Харди с досадой. Весь день он собирал возможные сюжеты, а завтра, чего доброго, состоится арест, а тогда какой в них толк?

— Но ведь в конце концов они договорились, — заметил Паркер. — Когда это произошло?

— После того, как я сообщил Пенберти о намечающейся эксгумации, — ответил Уимзи, словно нехотя.

— Вот! Они поняли, что дело зашло слишком далеко!

— Помнишь, как Пенберти нервничал на эксгумации? Помнишь этого типа — как там его имя — который отпускал шуточки по поводу Палмера и едва не опрокинул банку?

— Это вы про что? — снова требовательно вопросил Харди. Паркер объяснил, Харди выслушал, стиснув зубы. Еще один потрясный сюжет ускользнул! Но ничего, все это всплывет на процессе, вот тогда-то он статейку и тиснет!

— Роберту Фентиману орден надо дать! — заявил Харди. — Если бы он не вмешался…

— Роберту Фентиману? — сдержанно переспросил Паркер.

Харди ухмыльнулся.

— Если не он подстроил всю эту историю с телом, тогда кто же? Признайте ж вы наконец, что мы тоже кое-что соображаем.

— Никто ничего не утверждает, — произнес Паркер, — но…

— Но все в один голос твердят о том, что это Роберт. Ведь кто-то же это сделал! И если бы этот Кто-То не вмешался, для Дорланд это обернулось бы большой удачей.

— Да, пожалуй. Старик Фентиман просто вернулся бы домой и тихо окочурился, а Пенберти выписал бы свидетельство о смерти.

— Хотел бы я знать, сколько неудобных людей было убрано с дороги таким способом. Черт побери, это же так просто!

— Интересно, каким образом Пенберти собирался принять участие в дележке наследства.

— Проще простого, — откликнулся Харди. — Что мы имеем? Девицу, которая называет себя художницей. Пишет плохие картины. Так? Затем она встречает доктора. Он помешан на эндокринных железах. Практичный человек — понимает, что на эндокринологии можно делать большие деньги. Она начинает интересоваться железами. Почему?

— Это было год назад.

— Точно. Пенберти небогат. Военный хирург в отставке, обладатель кабинета на Харлей-стрит с латунной табличкой на двери, в том же доме — еще два полунищих обладателя таких же табличек. Зарабатывает на нескольких постоянных посетителях клуба «Беллона», которые еле-еле ноги таскают. Одержим идеей, что открытие клиники по омоложению сделает его миллионером. Все эти старые кобели, оплакивающие былые веселые деньки, — идеальный вариант для человека с некоторым начальным капиталом и огромной самоуверенностью. И тут появляется девушка, богатая наследница, — разумеется, он уцепился за нее. Договоренность достигнута. Он устраняет с ее пути препятствие к получению наследства, а она в знак благодарности вкладывает деньги в клинику. Ну, а для отвода глаз она изображает интерес к железам. Бросает живопись, ударяется в медицину. Все ясно как день!

— Но это значит, — вставил Уимзи, — что Анна Дорланд знала о завещании уже по меньшей мере с год.

— А что в этом невероятного?

— Но мы возвращаемся все к тому же вопросу — зачем такая задержка?

— А вот вам и ответ, — подхватил Паркер. — Эта парочка выжидала, чтобы все попривыкли к ее занятиям медициной и впоследствии не соотнесли бы их со смертью генерала.

— Разумеется, — кивнул Уимзи. События разворачивались со стремительной скоростью, оставляя его «в хвосте». Но, во всяком случае, Джорджу ничего не грозит…

— Как скоро вы начнете действовать? — спросил Харди. — Думаю, вам понадобятся доказательства поубедительнее, чтобы арестовать их.

— Я должен быть уверен, что им не удастся отвертеться, — медленно произнес Паркер. — Доказать, что они были знакомы, — это еще не все. Когда мы проведем обыск, у девушки, безусловно, могут найтись письма. Или у Пенберти — хотя он не производит впечатление человека, разбрасывающего компрометирующие документы.

— Вы не задержали мисс Дорланд?

— Нет, пусть пока погуляет на свободе, но — на поводке. Могу сказать вам одну вещь. За все это время она вообще не общалась с Пенберти.

— Конечно, не общалась, — заявил Уимзи. — Они же поссорились.

Собеседники во все глаза уставились на него.

— Откуда ты это знаешь? — спросил ошеломленный Паркер.

— Ну, какая разница… Предположение, не более… В любом случае, они должны были прекратить общаться, как только поднялся шум.

— Привет! — закричал Харди. — Вот и Уоффлз — как всегда, с опозданием. Уоффлз! Что поделываешь, старина?

— Да вот, пытался разговорить Рашвортов, — ответил Уоффлз, пробираясь к стулу рядом с Харди. Он был худощав, рыжеват и, судя по манерам, изрядно утомлен жизнью. Харди представил коллегу лорду Питеру и Паркеру.

— Готов репортаж?

— Ну да. Вот ведь стервозные дамы! Мамаша Рашворт, неряха этакая, так и витает в облаках, ничего вокруг себя не видит, пока не уткнется носом. И, разумеется, утверждает, что всегда подозревала: от этой Анны Дорланд добра не жди. Я чуть было не спросил, зачем, в таком случае, она ее принимала у себя, но сдержался. В любом случае, миссис Рашворт заявила, что никогда с ней особо близко не общалась. Разумеется, как можно! Поразительно, как эти возвышенные натуры идут на попятный при малейшем намеке на неприятности!

— Узнал что-нибудь о Пенберти?

— Да, есть кое-что.

— Интересное?

— А то!

Харди, с деликатной сдержанностью, каковую трудяги Флит-стрит обычно выказывают по отношению к обладателям первоклассного сюжета, тему продолжать не стал. Разговор вернулся на круги своя. Уоффлз Ньютон вполне согласился с версией Сэлкома Харди.

— Рашворты точно что-то знают. Не мать, так дочь. Раз она помолвлена с Пенберти, она непременно заметила бы, что между ним и любой другой девушкой существуют некие отношения. Женщины — народ наблюдательный.

— Ну, не говори вздора: Рашворты никогда не признаются, что их ненаглядный доктор Пенберти имел отношения с кем-либо, кроме дорогой Наоми, — возразил Ньютон. — Кроме того, не настолько же они глупы, чтобы не понимать, что связь Пенберти с Дорланд надо скрыть любой ценой. Предположим, они знают, что девица виновна, но компрометировать Пенберти — извини-подвинься!

— Верно, — коротко кивнул Паркер. — Кстати, мать может ничего и не знать. Вот если бы удалось заполучить в свидетели дочку…

— Не удастся, — перебил его Ньютон. — Разве что вы очень поторопитесь.

— Почему это?

— Да потому, что завтра свадьба. Пенберти с Наоми получили специальное разрешение. Послушай, Салли, это строго между нами.

— Все в порядке, старина.

— Женятся? — переспросил Паркер. — Бог ты мой! Придется нам и впрямь слегка форсировать события! Простите, я убегаю. Счастливо — и спасибо за подсказку, приятель.

Уимзи вышел за ним следом.

— Мы должны немедленно остановить эту свадьбу, — заявил Паркер, отчаянными жестами подзывая такси, которое, тем не менее, демонстративно пронеслось мимо. — Я не хотел действовать преждевременно, но если девчонка Рашворт выйдет замуж за Пенберти, она не будет свидетельствовать против него, а это — конец. Черт побери, если она твердо вознамерилась идти к алтарю, нам не предотвратить свадьбы иначе, чем арестовав Пенберти. А не имея убедительных доказательств, делать это опасно. Думаю, лучше вызвать его в Скотленд-Ярд для допроса и задержать.

— Да, — ответил Уимзи, — но послушай, Чарлз…

Рядом затормозило такси.

— Что еще? — нетерпеливо спросил Паркер, стоя одной ногой на подножке. — Я не могу ждать, старина. В чем дело?

— Я… послушай, дело обстоит совсем не так, — умоляюще произнес Уимзи. — Возможно, решение ты принял правильное, но отдельные слагаемые все равно не те. Я сам так в школе подгонял задачку под готовый ответ. Ну и сглупил же я! А ведь мне следовало знать про Пенберти. Но в историю с подкупом и совращением сего достойного я не верю: чтобы его — да заставили совершить убийство? Не вяжется это все!

— Не вяжется с чем?

— Не вяжется с портретом. И с книгами. И с тем, как сестра Армстронг описала Анну Дорланд. И с тем, как описал ее ты. С точки зрения механической логики, это прекрасное объяснение, но я клянусь тебе, что оно в корне ошибочно.

— Если объяснение прекрасно с точки зрения логики, — ответил Паркер, — так меня оно вполне устроит. Многие объяснения и тем не могут похвастаться. Просто ты зациклился на этом своем портрете. Ну, конечно, ты у нас натура артистичная!

В силу неясных причин словосочетание «артистичная натура» вызывает странную реакцию у людей, мало-мальски разбирающихся в искусстве.

— К черту артистизм! — яростно возопил Уимзи. — Просто я — нормальный человек, и я повидал немало женщин, и говорил с ними, как с нормальными людьми…

— Вечно ты о женщинах! — грубовато бросил Паркер.

— Да, вечно я о женщинах — и что с того? Я в них кое-что понимаю. И скажу тебе вот что: насчет этой девушки ты глубоко заблуждаешься.

— Я видел ее, а ты — нет, — возразил Паркер. — Если, конечно, ты ничего не скрываешь. Ты все время говоришь намеками. Как бы то ни было, я ее видел и решил, что она виновна!

— А я вот ее не видел, но готов поклясться: она невиновна!

— Ну, разумеется, тебе ли не знать!

— Да уж, так вышло, что знаю!

— Боюсь, твоя ничем не подкрепленная уверенность не сможет опровергнуть улик.

— Если уж на то пошло, так улик у тебя и нет. Ты понятия не имеешь, встречались ли они хоть раз наедине, понятия не имеешь, была ли Анна Дорланд посвящена в подробности завещания, ты не можешь доказать, что Пенберти дал ему яд…

— Все необходимые улики я еще добуду, — холодно произнес Паркер, — если, конечно, ты не продержишь меня здесь до вечера.

И он захлопнул дверцу машины.

«Вот ведь мерзкая история! — подумал Уимзи. — Две глупые, отвратительные ссоры за день. Так, ну а что же дальше?»

Его светлость глубоко задумался.

«Душа моя нуждается в успокоении, — порешил лорд Питер. — Мне показано женское общество. Облагораживающее женское общество. И — никаких эмоций. Так что отправлюсь-ка я выпить чаю к Марджори Фелпс».

Глава 20 Анна Дорланд играет мизер

Дверь в студию открыла незнакомая девушка. Она была невысока: коренастая, пышненькая, очень недурно сложенная. Прежде, чем взглянуть ей в лицо, его светлость отметил широкие плечи и сильные, округлые бедра. Шторы на окне позади девушки были раздвинуты, и поэтому черты ее скрывались в тени. Единственное, что смог разглядеть лорд Питер, так это густые черные волосы, подстриженные под каре, и челку, закрывающую лоб.

— Мисс Фелпс нет дома.

— Вот досада! А скоро она вернется?

— Не знаю. Самое позднее, к ужину.

— Как вы думаете, могу я ее подождать?

— Почему нет, если вы ее друг.

Девушка сделала шаг в сторону и пропустила гостя внутрь. Его светлость пристроил шляпу и трость на столе и повернулся к ней. Она не обратила на это внимания, подошла к камину и остановилась, положив руку на каминную полку. Не считая себя вправе сесть, пока дама стоит, Уимзи перешел к рабочему столу и приподнял мокрую тряпку, под которой скрывался ком глины.

Лорд Питер старательно делал вид, что с интересом изучает незаконченную фигурку, изображающую старую торговку цветами, когда девушка вдруг сказала:

— Послушайте!

Незнакомка вертела в пальцах статуэтку, которую Марджори Фелпс лепила с его светлости.

— Это вы?

— Да, и в очень недурном исполнении, как вы думаете?

— Что вам надо?

— Надо?

— Вы ведь пришли посмотреть на меня, правда?

— Я пришел к мисс Фелпс.

— Полагаю, полицейский на углу тоже явился с визитом к мисс Фелпс.

Уимзи взглянул в окно. На углу действительно стоял человек, старательно изображающий скучающего бездельника.

— Простите меня! — Уимзи внезапно осенило. — Мне правда очень жаль, что я кажусь таким бесцеремонным глупцом. Но, честное слово, до настоящего момента я и не представлял, кто вы такая.

— Правда? Ну ладно, тогда все в порядке.

— Мне уйти?

— Как пожелаете.

— Если вы говорите искренне, то я предпочел бы остаться. Знаете, я хотел встретиться с вами.

— Очень мило с вашей стороны, — усмехнулась она. — Сначала вы хотели меня обмануть, а теперь пытаетесь…

— Пытаюсь — что?

Она пожала широкими плечами.

— У вас не слишком приятное хобби, лорд Питер Уимзи.

— Поверьте мне, — сказал Уимзи, — к помянутому мошенничеству я никоим образом не причастен. Напротив, я разоблачил его. Это правда.

— Какое это теперь имеет значение!

— Прошу вас, поверьте.

— Ну что ж. Раз вы так настаиваете, придется поверить.

И она с размаху уселась на кушетку у камина.

— Так уже лучше, — сказал Уимзи. — Наполеон или кто-то еще из великих однажды сказал, что трагедию всегда можно обернуть комедией, если просто-напросто присесть. Очень верно, правда? Давайте поговорим о чем-нибудь будничном и заурядном, а там, глядишь, и мисс Фелпс появится. Идет?

— О чем вы хотите поговорить?

— О, вы меня озадачили. Книги! — Лорд Питер взмахнул рукою в неопределенном жесте. — Что вы читали в последнее время?

— Ничего особенного.

— Не знаю, что бы я делал без книг. Знаете, я всегда удивлялся, как это люди обходились в древности. Только подумайте: семейные ссоры, любовные интрижки, сыновья-моты, слуги-повесы, заботы и хлопоты, и при этом — никаких книг, на которые можно было бы отвлечься.

— Вместо этого люди работали руками.

— Бесспорно, для тех, кто это умеет — отличный выход. Я им завидую. Вы ведь рисуете, правда?

— Пытаюсь.

— Портреты?

— Нет. Главным образом — пейзажи и людей.

— А!.. Мой друг… в общем, какой смысл скрывать… он детектив, вы его видели…

— Тот человек? О да. На редкость вежливый образчик своей профессии.

— Так вот, он говорил мне про ваши работы. Полагаю, они его несколько удивили. Не то чтобы он был поклонником модернизма. Он считает, что лучшие ваши работы — это портреты.

— У меня не так много портретов. Несколько этюдов, не более…

— Они моего друга несколько обескуражили. Он сказал, что единственная вещь, доступная его пониманию, это написанный маслом мужской портрет.

— А, этот! Просто эксперимент, прихоть. Мои лучшие работы — пейзажи Уилтширских холмов, сделанные год-другой назад. Я писала с натуры, без предварительных набросков.

И девушка описала несколько полотен.

— Звучит прекрасно, — заявил Уимзи. — Великолепно! Хотел бы я уметь что-нибудь в этом роде. А так приходится искать убежища в книгах. Для меня это действительно попытка к бегству. А для вас?

— Что вы имеете в виду?

— Думаю, для большинства людей это так. Слуги и фабричные рабочие читают про прекрасных девушек и про их смуглых красавцев-возлюбленных на фоне роскошных, раззолоченных декораций, в блеске драгоценностей. Неудовлетворенные старые девы читают Этель М. Делл. Скучные конторские служащие читают детективы. Они бы не стали, войди в их жизнь реальное убийство и полиция.

— Не знаю, — ответила она. — Когда Криппен и Ле Нив оказались на борту парохода^[432], они читали Эдгара Уоллеса. — Голос девушки утратил равнодушную монотонность, теперь она казалась почти заинтересованной.

— Да, Ле Нив читала, — подтвердил Уимзи, — но я никогда не поверю, что она знала об убийстве. Я думаю, она изо всех сил стремилась закрыть глаза на правду, читала ужасы, пытаясь убедить себя, что ничего подобного с ней произойти не может. Сдается мне, такое вполне возможно, нет?

— Не знаю, — ответила Анна Дорланд. — Конечно, детективы могут занять мозги. Почти как шахматы. Вы играете в шахматы?

— Очень плохо. Игра мне нравится, но я начинаю думать об истории фигур или красоте ходов, и в результате проигрываю. Я не шахматист, нет.

— Я тоже. Но мне бы хотелось научиться.

— Да, это помогает не думать о болезненном и мучительном. Шашки, домино или пасьянс в этом смысле даже лучше. Никакой связи с миром. Помнится, — добавил Уимзи, — как-то раз со мной случилась крупная неприятность, и я весь день раскладывал пасьянс. Я был тогда в частной лечебнице, после контузии. Я выбрал простейший пасьянс, «Демон», глупейшая игра без тени мысли. Я все раскладывал и раскладывал его, сотни раз за вечер, просто чтобы перестать думать.

— Значит, вы тоже…

Уимзи ждал, но девушка так и не закончила фразы.

— Конечно, это своего рода наркотик. Мысль избитая, но, тем не менее, верная.

— Да, верная.

— И детективы я тоже читал. Когда не мог вынести ничего другого. Во всех остальных книгах речь шла про войну, или про любовь, или еще про какую-нибудь чертовщину, о которой мне не хотелось думать.

Анна беспокойно заерзала.

— Вы ведь тоже прошли через это, правда? — мягко спросил Уимзи.

— Я? Ну, знаете… это, конечно, неприятно… полиция… и все прочее.

— Но вы ведь не из-за полиции нервничаете, правда?

Причины для волнения у нее, конечно, имелись, если только Анна не пребывала в неведении, но его светлость похоронил это знание в глубинах души и запретил себе о нем вспоминать.

— Все просто отвратительно, разве нет?

— Вас что-то гнетет… хорошо, не говорите, если вам не хочется, но… это ведь из-за мужчины?

— Без мужчины обычно не обходится, верно? — Она отвела глаза и ответила с некоторым смущением, но и с вызовом.

— Почти никогда, — согласился Уимзи. — К счастью, это проходит.

— Смотря что.

— Все всегда проходит, — уверенно произнес Уимзи. — Особенно если пожаловаться кому-нибудь.

— Не обо всем можно говорить.

— Не могу представить себе ничего такого, о чем говорить нельзя.

— Бывают же просто грязные вещи.

— Да, и предостаточно. Например, рождение, или смерть, или пищеварение, если уж на то пошло. Когда я представляю, что происходит в моих внутренностях с прекрасным suprème de sole^[433], с икрой, гренками, аппетитными ломтиками картофеля и прочей подобной мелочью, я прямо готов расплакаться. А что тут поделаешь?

Анна Дорланд внезапно рассмеялась.

— Так-то лучше, — улыбнулся Уимзи. — Послушайте, вы все время думаете об одном и том же, и вся история представляется вам в преувеличенном виде. Давайте будем практичны и до отвращения шаблонны. Вы ждете ребенка?

— Ох, нет!

— Ну, это уже неплохо, потому что дети, конечно, по-своему замечательны, но отнимают уйму времени и крайне дорого обходятся. Вас шантажируют?

— Бог мой, нет!

— Хорошо. Потому что шантаж отнимает еще больше времени и обходится еще дороже, чем дети. Так это какое-нибудь модное по нынешним дням развлечение типа фрейдизма или садизма?

— А ежели так, вы бы, небось, и ухом не повели.

— А с какой бы стати? Просто я не могу придумать ничего хуже, ну, разве то, что Роуз Маколей^[434] называет «неописуемыми оргиями». И, конечно, болезни. Это ведь не проказа или что-то в этом духе?

— Ну и мысли у вас! — расхохоталась девушка. — Нет, не проказа.

— Ну так что же тогда мучит вас?

Анна Дорланд неуверенно улыбнулась.

— Ничего, правда.

«Только бы, во имя неба, Марджори Фелпс не вернулась, — подумал Уимзи. — Я же вот-вот до всего докопаюсь».

— Вас явно что-то расстроило, — продолжал он вслух. — Вы не похожи на женщину, которая стала бы так переживать из-за пустяков.

— Вы так думаете? — Анна встала и повернулась к нему, глаза в глаза. — Он сказал… он сказал… я все выдумываю… он сказал… он сказал, что я помешана на сексе. Думаю, вы назовете это фрейдизмом, — резко добавила она, заливаясь неприглядным румянцем.

— И это все? — спросил Уимзи. — Я знаю кучу людей, которые сочли бы это комплиментом. Но вы, видимо, не из таких. И что же у вас за мания, по его мнению?

— Он считает, я из тех плаксивых дур, что толкутся у церковных дверей, подстерегая священника, — яростно выкрикнула она. — Это ложь. Ведь он… он делал вид, что я ему нужна, и все такое. Подонок!.. Я не могу повторить вам всего того, что он мне наговорил. Какая же я была дура!

Анна с рыданиями опустилась на кушетку: по лицу ее потоком струились огромные, некрасивые слезы. Девушка уткнулась в подушку, Уимзи присел рядом с ней.

— Бедное дитя, — вздохнул он. Вот, значит, на что таинственно намекала Марджори, вот над чем ядовито насмехалась Наоми Рашворт. Девушка мечтала о романе, это очевидно, возможно, даже нарисовала его в воображении. А тут еще — история с Эмброзом Ледбери. Пропасть между нормой и отклонением глубока, но так узка, что намеренно исказить ситуацию совсем несложно…

— Послушайте, — лорд Питер обнял девушку за плечи, стараясь утешить. — Этот тип… это, случайно, не Пенберти?

— Откуда вы знаете?

— Ах, да портрет и много чего другого! Все те вещи, что вам когда-то нравились, а потом вы захотели запрятать их подальше и забыть. Он мерзавец уже потому, что мог сказать такое, даже если бы это было правдой. Но это ложь. Я полагаю, вы познакомились с ним у Рашвортов — но когда?

— Около двух лет назад.

— Вы были влюблены в него тогда?

— Нет, я… ну, была влюблена в другого человека. Только и это тоже оказалось ошибкой. Знаете, он был из тех людей…

— Они просто не могут иначе, — утешающе произнес Уимзи. — И когда же произошла смена кавалеров?

— Тот человек уехал. А потом доктор Пенберти… ох! Я даже не знаю! Он раз-другой проводил меня домой, потом пригласил поужинать в Сохо…

— Вы тогда говорили кому-нибудь о нелепом завещании леди Дормер?

— Нет, конечно. Да и как я могла? Я узнала о нем только после тетиной смерти.

Удивление девушки выглядело неподдельным.

— А что вы предполагали? Вы надеялись, что она оставит деньги вам?

— Я знала, что какие-то оставит. Тетушка говорила, что хочет, чтобы я была обеспечена.

— Но, конечно же, еще были внуки.

— Да, я думала, что бо́льшую часть состояния она оставит им. Надо ей было так и сделать, бедняжке. Тогда не поднялась бы эта отвратительная шумиха.

— Люди, составляя завещания, зачастую бывают непредусмотрительны. Так что вы тогда были эдакой темной лошадкой? М-да. И бесценный Пенберти сделал вам предложение?

— Мне казалось, что да. Но он утверждает, что нет. Мы говорили о создании его новой клиники, предполагалось, что я стану помогать ему.

— И поэтому вы променяли живопись на книги по медицине и курсы первой помощи.Ваша тетя знала о помолвке?

— Он не хотел ей говорить. Мы собирались хранить это в тайне до тех пор, пока его дела не наладятся. Он боялся, что его примут за охотника за приданым.

— Посмею заметить, именно им он и являлся.

— Он делал вид, что любит меня, — жалобно проговорила Анна.

— Само собой, дитя мое, ваш случай не уникален. Вы не говорили ни с кем из друзей?

— Нет. — Должно быть, эпизод с Ледбери оставил неизгладимый шрам. Кроме того, разве женщины рассказывают такое подругам? Его светлость весьма в этом сомневался.

— Я так понимаю, вы все еще были помолвлены, когда умерла леди Дормер?

— Насколько нас вообще можно было считать помолвленными. Разумеется, он рассказал мне, что с телом что-то не так. Он объяснил, что вы и Фентиманы пытаетесь обманом лишить меня денег. Сама-то я не возражала бы, с этакими деньгами я бы просто не знала, что делать. Но вы понимаете, речь шла о клинике…

— Да, на полмиллиона можно основать вполне приличную больницу. Так вот почему вы выставили меня из дома!

Его светлость усмехнулся — и ненадолго призадумался.

— Послушайте! — сказал он наконец. — Конечно, я вас сейчас шокирую, но рано или поздно этого все равно не миновать. Вам никогда не приходило в голову, что генерала Фентимана убил Пенберти?

— Я… думала об этом, — медленно произнесла девушка. — Я просто не представляла, кто еще мог бы… Но вы ведь знаете, что подозревают меня?

— Ну конечно, cui bono^[435] и тому подобное, как же вами пренебречь? Все мало-мальски подходящие кандидатуры оказываются на подозрении, как же иначе.

— Я никого не виню. Но я не делала этого, понимаете?

— Конечно, не делали. Это сделал Пенберти. Я это так себе представляю. Пенберти хочет денег, он устал от бедности, и он знает, что вы унаследуете какую-то часть состояния леди Дормер. Возможно, он прослышал где-то про семейную ссору с генералом и решил, что вам достанется весь куш. Поэтому-то и завязал отношения с вами. Но Пенберти осторожен. Он просит вас хранить ваши отношения в тайне — просто на всякий случай. Чего доброго, завещание окажется составлено так, что вы не сможете передать деньги ему, или потеряете все в случае замужества, или просто получите только скромное содержание. Тогда он собирался поискать кого-нибудь побогаче.

— Мы обсуждали все эти варианты, когда говорили о клинике.

— Так. Затем леди Дормер заболевает. Генерал приходит к ней и узнает о наследстве, которое, по всей видимости, достается ему. Затем он, едва на ногах держась, ковыляет к Пенберти и выкладывает ему все как на духу. Представьте, как он говорит что-то вроде: «Вы уж меня подлатайте, чтобы я успел получить денежки!» Что за неприятный сюрприз для Пенберти!

— Так оно и вышло. Знаете, он даже не слышал про мои двенадцать тысяч.

— Да что вы?

— Да. Видимо, генерал сказал: «Деньги отойдут ко мне, если только я переживу бедняжку Фелисити. Если же нет — все унаследует воспитанница, а мои мальчики получат только по семь тысяч каждый». Вот почему…

— Подождите-ка минутку. А когда Пенберти сообщил вам об этом?

— Позже, когда велел полюбовно договориться с Фентиманами.

— Это все объясняет. А то я все удивлялся, с чего это вы так внезапно смягчились. Я было подумал, вы… Ладно, неважно. Итак, Пенберти это слышит, и в голову ему приходит блестящая идея убрать генерала с дороги. Он дает ему какую-то таблетку с замедленным действием…

— Скорее всего, порошок в очень плотной капсуле, которая долго растворяется в желудке.

— Хорошая мысль. Действительно, похоже на то. А потом генерал вместо того, чтобы пойти домой, как можно было ожидать, отправляется в клуб и там уже умирает. И тогда Роберт…

Лорд Питер в подробностях объяснил, что же содеял Роберт, а затем продолжил:

— Ну и Пенберти, что называется, влип. Если бы он привлек внимание к необычному виду трупа, он не смог бы выписать свидетельство. Тогда состоялось бы вскрытие, и экспертиза, и дигиталин бы обнаружили. Если бы он промолчал, деньги того и гляди ускользнули бы и все труды его пошли бы прахом. Кошмарная ситуация, не так ли? В конце концов, Пенберти сделал, что мог: проставил время смерти как можно более раннее, после чего ему оставалось только надеяться на лучшее.

— Он говорил мне, что противная сторона может попытаться доказать, что смерть наступила позже, нежели в действительности. Я думала, это вы стремитесь замять дело. Я так разозлилась, что попросила мистера Притчарда провести полное расследование и ни в коем случае не соглашаться на компромисс.

— Благодарение богу, что вы это сделали!

— Почему?

— Сейчас объясню. Но Пенберти… Не могу понять, почему он не убедил вас пойти на компромисс. Это же гарантировало ему полную безопасность!

— Так он и убеждал! С этого началась наша первая ссора. Когда он услышал о моем «упрямстве», он обозвал меня дурой за то, что я не соглашаюсь. Я не понимала его: ведь Пенберти сам говорил, что с телом что-то неладно. Мы страшно поскандалили, и тут я впервые упомянула о двенадцати тысячах, которые в любом случае достанутся мне.

— Что он сказал?

— Сказал: «Я не знал этого». А потом извинился и объяснил, что законы настолько неопределенны, что лучше и впрямь миром поделить деньги. Тогда я позвонила мистеру Причарду и велела не поднимать шума. И мы опять помирились.

— А на следующий день Пенберти… э-э… наговорил вам гадостей?

— Да.

— Ну, правильно. Могу сказать вам лишь одно: Пенберти не повел бы себя жестоко, если бы не страшился за свою жизнь. А знаете, что произошло между этими событиями?

Анна покачала головой.

— Я позвонил ему и сообщил, что назначено вскрытие.

— О-о!

— Да-да, послушайте… и больше себя не мучьте. Пенберти понимал, что яд будет обнаружен и что, если узнают о вашей помолвке, он немедленно окажется под подозрением. Поэтому он поторопился порвать с вами, главным образом из чувства самосохранения.

— Но зачем такая бесчеловечность?

— Дорогая моя, Пенберти отлично понимал, что такая девушка, как вы, никогда никому не расскажет об упреках такого рода. Он обезопасил себя от каких-либо публичных посягательств с вашей стороны. И вдобавок, немедленно заключил помолвку с Рашворт.

— А мои страдания его не занимали.

— Пенберти загнан в угол, — извиняющимся тоном пояснил Уимзи. — Вот и пошел на эту дьявольскую жестокость, иначе и не назовешь. Полагаю, сейчас он чувствует себя прескверно.

Анна Дорланд сжала кулачки.

— Мне было так стыдно…

— Ну, теперь-то нет?

— Теперь нет, но… — И тут в голову ей пришла новая мысль. — Лорд Питер, я не смогу доказать ни слова из того, что рассказала вам. Все подумают, что мы с ним в сговоре. А наша ссора и его помолвка с Наоми — просто для отвода глаз.

— А вы умница! — восхитился Уимзи. — Теперь понимаете, почему я возблагодарил Господа за то, что поначалу вы настаивали на расследовании? Притчард сумеет доказать, что вы никоим образом не являлись соучастницей убийцы.

— Ну, конечно же! О, я так рада! Я так рада! — Анна вцепилась в руку Уимзи — и от избытка чувств разрыдалась. — Я еще в самом начале написала ему письмо… мне, видите ли, доводилось читать про один случай, когда точное время смерти было установлено по содержимому желудка… так что я спрашивала, нельзя ли провести эксгумацию.

— Правда? Молодчина! Есть у вас голова на плечах, что и говорить!.. Правда, сейчас она скорее на моем плече, чем на ваших… Да ладно, выплачьтесь как следует. Я сам вот-вот разревусь. Все это меня изрядно тревожило. Но теперь все в порядке, правда ведь?

— Я такая дура… и я благодарю судьбу за то, что вы пришли.

— Я сам рад. Вот, возьмите платок. Бедная, бедная детка! Эге, а вот и Марджори! — Его светлость выпустил девушку и вышел навстречу хозяйке.

— Лорд Питер! Бог ты мой!

— Спасибо вам, Марджори, — торжественно проговорил Уимзи.

— Нет, послушайте! Вы видели Анну? Я увезла ее к себе. Она какая-то чудна́я, а тут еще полицейский на улице. Что бы она ни сделала, я не могла оставить ее одну в том кошмарном доме. Ведь вы же пришли не… не…

— Марджори! — заявил Уимзи. — Больше никогда не говорите мне про женскую интуицию. Все это время вы думали, что девушку мучают угрызения совести. Так вот, ничего подобного. Все дело в мужчине, дорогая моя, в МУЖЧИНЕ!

— Откуда вы знаете?

— Мой наметанный взгляд подсказал мне с первой же минуты. Но теперь все в порядке. Прочь, печаль и воздыхание!^[436] Я еду ужинать с твоей молодой приятельницей.

— Но почему же она сама не сказала мне, в чем дело?

— Потому что, — томно протянул Уимзи, — о таких вещах подругам не рассказывают.

Глава 21 Лорд Питер ведет игру

— Это что-то новенькое, — воскликнул лорд Питер, глядя в заднее стекло машины на чужое такси, повисшее у них «на хвосте», — за мной установлена слежка! Но ничего, их это забавляет, а нам ничуть не вредит.

Его светлость в который раз прокручивал в голове всевозможные пути и средства к тому, чтобы доказать невиновность Анны. К несчастью, все улики, касающиеся Анны Дорланд, свидетельствовали против нее, исключая разве что письмо к Притчарду. Чертов Пенберти! Лучшее, на что приходится уповать, так это вердикт «Не доказано». Даже если Анну Дорланд оправдают, даже если не обвинят в убийстве, она все равно навсегда останется на подозрении. Такой вопрос не решается посредством неожиданной вспышки дедуктивной логики или обнаружения кровавого отпечатка пальцев. Предстоят долгие юридические дебаты, двенадцать законопослушных граждан рассмотрят ситуацию со всех сторон, включая эмоциональную составляющую. Допустим, связь будет доказана: эти двое встречались и ужинали вместе. Возможно, даже удастся установить наличие ссоры, но что дальше? Поверят ли присяжные в причину ссоры? Решат ли они, что это — лишь уловка для отвода глаз, или, возможно, что двое бессовестных мошенников поцапались между собою? Что подумают присяжные об этой некрасивой, угрюмой и молчаливой девочке, у которой никогда не было настоящих друзей, и чья несмелая, неловкая попытка найти любовь оказалась такой неудачной, такой трагической?

И еще этот Пенберти… но его понять проще. Пенберти, уставший от нищеты циник, знакомится с девушкой, которая в один прекрасный день может унаследовать изрядное состояние. От зоркого взгляда врача не укрылась обуревающая Анну жажда страсти: Пенберти понял, что с этакой легкой добычей справится играючи. Он ею занялся — сама девушка его, конечно, только утомляла, — хранил все в тайне, выжидая, куда подует ветер. А потом — старик, история с завещанием, удобный случай. И несвоевременное вмешательство Роберта… Увидят ли все это присяжные именно под таким углом?

Уимзи высунулся из окна такси и велел водителю ехать в «Савой». По прибытии он поручил девушку заботам гардеробщика, а сам отправился наверх переодеться. Обернувшись, он не без удовольствия отметил, что приставленный к нему сыщик ожесточенно спорит со швейцаром на входе.

Бантер, заранее вызванный по телефону, дожидался хозяина с парадным костюмом наготове. Переодевшись, Уимзи снова спустился в холл. Сыщик тихонько пристроился в уголке. Уимзи ухмыльнулся и предложил ему выпить.

— Не обессудьте, милорд, работа такая, — вздохнул детектив.

— Ну, разумеется. Вас сменит тип в крахмальной рубашке, я полагаю?

— Именно так, милорд.

— Ну, удачи ему. Счастливо оставаться.

Лорд Питер вернулся к своей даме, и вместе они прошествовали в ресторан. Зеленый цвет ей абсолютно не шел, красавицей Анну не назвал бы никто. Но характер в ней чувствовался, и его светлость нимало не стыдился своей спутницы. Он вручил девушке меню.

— Что вы желаете? Омар с шампанским?

Анна весело рассмеялась.

— Марджори говорит, вы настоящий гурман. Никогда бы не подумала, что гурманы заказывают омаров с шампанским. Я-то омаров не особо люблю. Держу пари, здесь есть какое-нибудь фирменное блюдо, верно? Давайте его и закажем.

— Очень правильный подход, — похвалил Уимзи. — Я составлю для вас удивительный ужин.

Его светлость подозвал метрдотеля и углубился в вопрос по-научному.

— Huitres Musgrave^[437] — я, безусловно, принципиальный противник кулинарной обработки устриц, но это блюдо просто превосходно, так почему бы и не отступить разок от правил в его пользу? Зажаренные в своих раковинах с тоненькими ломтиками грудинки, стоит попробовать, не так ли мисс Дорланд? Суп, разумеется, Tortue Vraie^[438], и ничто другое. Так, теперь рыба… о! — только Filet de Sole^[439], совсем чуточку, — что-то вроде дефиса между прологом и основной темой.

— Звучит заманчиво. А какова же основная тема?

— Думаю, Faisan Roti^[440] с Pommes Byron^[441]. А для улучшения пищеварения — салат. Да чтобы на зубах хрустел, официант, слышите? И под занавес — Souffle Glacé ^[442]. И будьте добры карту вин.

Они разговорились. Теперь, когда ей не нужно было защищаться, девушка оказалась вполне приятной собеседницей. Возможно, суждения ее отличались некоторой прямолинейной напористостью, но чуть-чуть мягкости дело вполне бы поправило.

— Что вы думаете о «Романэ Конти»? — вдруг осведомился его светлость.

— Я плохо разбираюсь в винах. Сорт неплохой. Не такой сладкий, как сотерн. Чуть резковат на вкус. Резковат — зато не водянистый, ничего общего с этим кошмарным кьянти, которое рекой льется на вечеринках в Челси.

— Вы правы. «Романэ Конти» еще недостаточно выдержано, но крепости довольно, лет через десять отменное вино получится. Вот перед вами бутылка 1915 года. А теперь смотрите. Официант, унесите это и принесите бутылочку 1908 года.

Лорд Питер склонился к собеседнице.

— Мисс Дорланд, могу я повести себя дерзко?

— Как? Зачем?

— Не художник, не богемная натура, не профессионал, но человек светский…

— Вы изъясняетесь загадками.

— Я говорю про вас. Именно такому типу мужчины вы очень понравитесь. Посмотрите: вино, которое я отослал, не годится ни для любителей омаров с шампанским, ни для молодежи: уж больно терпкое и емкое. Зато сколько в нем силы, сколько внутренней цельности! Вот и вы такая же. Чтобы оценить это вино, нужен тонкий вкус знатока. Но в один прекрасный день и вас, и его оценят по достоинству. Вы меня понимаете?

— Вы действительно так думаете?

— Да, но мужчина вашей мечты окажется совсем не таким, как вы себе представляете. Вы ведь всегда считали, что ваш избранник станет над вами властвовать, верно?

— Ну…

— Но вы поймете, что лидер — именно вы. А ваш избранник будет этим очень гордиться. Вы встретите надежного, великодушного мужчину, и все закончится просто замечательно.

— Я и не знала, что вы пророк.

— Теперь знаете.

Уимзи взял у официанта бутылку 1908 года и бросил взгляд на дверь. Мужчина в накрахмаленной рубашке в сопровождении менеджера направлялся в их сторону.

— Я пророк, — подтвердил Уимзи. — Послушайте, сейчас произойдет кое-что неприятное, вот в эту самую минуту. Но не беспокойтесь. Пейте свое вино и доверьтесь мне.

Менеджер подвел гостя к их столику. Разумеется, это был Паркер.

— А! — радостно воскликнул Уимзи — Прости, что начали без тебя, старина. Присаживайся. Ты ведь уже знаком с мисс Дорланд?

Паркер поклонился и сел.

— Вы пришли, чтобы арестовать меня? — спросила Анна.

— Просто чтобы пригласить вас проследовать со мной в Скотленд-Ярд, — поправил Паркер, вежливо улыбаясь и расправляя салфетку.

Побледнев, Анна взглянула на Уимзи и поднесла бокал к губам.

— Чудесно, — отозвался Уимзи, — у мисс Дорланд есть что порассказать тебе. После ужина мы с удовольствием отправимся к тебе. Что будешь кушать?

Не отличающийся воображением Паркер потребовал бифштекс.

— А не встретим ли мы в Скотленд-Ярде каких-нибудь общих друзей? — допытывался Уимзи.

— Возможно, — кивнул Паркер.

— Эй, да развеселись ты! Ты своим мрачным видом мне весь аппетит отбил! Эгей! Я слушаю, официант, в чем дело?

— Прошу прощения, милорд. Этот человек — инспектор сыскной полиции Паркер?

— Да, да, — подтвердил Паркер, — что случилось?

— Вас к телефону, сэр.

Паркер удалился.

— Все в порядке, — обратился Уимзи к девушке, — я вижу, что вы — человек честный, и, черт меня возьми, я вытащу вас из этой грязной истории!

— Но что же мне делать?

— Скажите правду.

— Но все это звучит так глупо!

— В полиции слышали истории куда глупее.

— Но… Я не хочу… Не хочу быть той, кто…

— Вы все еще без ума от него?

— Нет! Но лучше бы кто-нибудь другой, а не я…

— Я буду с вами откровенен. Думаю, что подозревают вас обоих, и неизвестно, кого выберут.

— В таком случае, — девушка стиснула зубы, — пусть получит по заслугам.

— Слава богу! Я уж подумал, что вы собираетесь начать занудствовать на предмет чести и самопожертвования. Ну знаете, как те персонажи, чьи наилучшие побуждения оказываются неправильно поняты в первой главе, в результате в их жалкие дрязги впутываются десятки людей, и все это тянется до тех пор, пока семейные адвокаты не уладят проблемы за две страницы до конца.

Вскорости возвратился Паркер.

— Секундочку! — извинился он и зашептал что-то на ухо лорду Питеру.

— Что-что?

— Послушай, это щекотливый вопрос. Джордж Фентиман…

— Ну?

— Его нашли в Кларкенуэлле^[443].

— В Кларкенуэлле?

— Да, надо думать, вернулся омнибусом или еще как-нибудь. Он сейчас в полицейском участке. Собственно говоря, пришел с повинной.

— О боже!

— Кается в убийстве деда.

— Ни черта подобного он не совершал!

— Досада какая! Безусловно, придется разбираться. Думаю, что допрос мисс Дорланд и Пенберти придется отложить. А кстати, что ты тут делаешь с этой девушкой?

— Позже объясню. Послушай, я отвезу мисс Дорланд обратно к Марджори Фелпс, а затем присоединюсь к тебе. Девушка не сбежит, я тебе ручаюсь. К тому же твой человек глаз с нее не спускает.

— Да, я бы и впрямь хотел, чтобы ты съездил со мной: уж больно чудной этот Фентиман. Мы послали за его женой.

— Точно. Ты беги, а я догоню… ну, скажем, минут через сорок пять. Какой там адрес? Ах да, верно. Сочувствую, что ты без обеда остался.

— Ничего не попишешь, — проворчал Паркер и откланялся.

* * *

Джордж Фентиман встретил их с усталой улыбкой на бледном лице.

— Тише! — прошептал он. — Я им уже все рассказал. Он спит, не будите его.

— Кто спит, милый? — спросила Шейла.

— Я не должен называть имени, — заговорщицки подмигнул Джордж. — Он услышит — даже во сне, даже если вы шепнете на ухо. Но он устал, он задремал. Вот я и прибежал сюда и выложил все как есть, пока он дрыхнет.

Суперинтендант за спиною у Шейлы многозначительно постучал себя по лбу.

— Он сделал заявление?

— Да, и настоял на том, чтобы написать его самостоятельно. Вот оно. Но, разумеется… — Офицер пожал плечами.

— Все в порядке, — сказал Джордж, — я и сам уже засыпаю. Шутка ли: днем и ночью глаз с него не спускал. Пора на боковую. Шейла, пошли спать.

— Да, милый.

— Похоже, до утра его придется оставить здесь, — пробормотал себе под нос Паркер. — Доктор его осматривал?

— За врачом уже послали, сэр.

— Миссис Фентиман, я думаю, вам лучше отвести мужа в комнату, которую укажет офицер. А мы пришлем к вам доктора, как только он прибудет. Наверное, разумно было бы вызвать заодно и его лечащего врача. За кем прикажете послать?

— Сдается мне, Джорджа время от времени пользовал доктор Пенберти, — вдруг вмешался Уимзи. — Почему бы не послать за ним?

Паркер непроизвольно охнул.

— Возможно, он сумеет пролить свет на симптомы, — ледяным тоном объяснил Уимзи.

Паркер кивнул.

— Неплохая мысль, — согласился он, направляясь к телефону. Миссис Фентиман обняла мужа за плечи. Джордж улыбнулся.

— Устал, — проговорил он, — жутко устал. Пора спать, старушка.

Констебль придержал им дверь. Супруги вышли вместе. Джордж тяжело опирался на руку жены, с трудом волоча ноги.

— Давайте-ка взглянем на заявление, — предложил Паркер.

Помянутый документ написан был крайне неразборчивым почерком и пестрил помарками и исправлениями, автор то и дело пропускал слова, либо повторял одно и то же по несколько раз.

«Я пишу быстро, пока он спит, а то он, чего доброго, проснется и хвать за руку! Вы, пожалуй, скажете, что я действовал по наущению, но никто не в состоянии понять: он — это я, а я — это он. Я убил моего деда, дав ему дигиталин. Я этого не помнил, пока не увидел надпись на пузырьке, но с тех пор меня все ищут, ищут, вот я и понял, что это его рук дело. Вот почему за мной по пятам ходят, да только он умный, он их сбивает со следа. Если не спит. Мы танцевали всю ночь, вот он и выдохся. Он велел мне разбить пузырек, чтоб вы не докопались, но они-то знают, что я видел деда последним. Он хитрющий, но если вы подберетесь к нему по-быстрому, пока он дрыхнет, вам удастся заковать его в цепи и сбросить в преисподнюю, и тогда я усну спокойно.

Джордж Фентиман».

— Выжил из ума, бедняга. Нельзя воспринимать эту писанину всерьез, — подвел итог Паркер. — Что он вам наговорил, суперинтендант?

— Он просто вошел сюда и заявил: «Я — Джордж Фентиман, явился рассказать о том, как я убил своего деда». Я, естественно, допросил его, поначалу он молол всякий вздор, а потом попросил бумагу и ручку, чтобы сделать заявление. Я подумал, что его следует задержать, и позвонил в Скотленд-Ярд, сэр.

— Правильно, — похвалил Паркер.

Открылась дверь: это вернулась Шейла.

— Джордж уснул, — сообщила она. — Ох, опять все сначала началось! Понимаете, он думает, что он дьявол. Такое случалось уже дважды, — спокойно добавила она. — Побуду-ка я с ним, пока не прибудут доктора.

Первым приехал полицейский врач и сразу вошел к больному. Спустя минут пятнадцать появился Пенберти. Он заметно нервничал и поздоровался с Уимзи коротко и сухо, а затем последовал во внутреннюю комнату. Остальные бесцельно слонялись по участку, пока наконец не подоспел Роберт Фентиман. Срочное сообщение настигло его в гостях у друзей.

Вскорости возвратились оба доктора.

— Нервное потрясение с отчетливо выраженной манией, — сжато констатировал полицейский врач, — возможно, завтра все образуется. Выспится и придет в себя. Такое случалось и раньше, насколько я понял. Сто лет назад сказали бы, что бедняга «одержим дьяволом», но мы-то знаем, что к чему!

— Да, — кивнул Паркер, — но, как вам кажется, это он во власти мании уверяет, что убил деда? Или он действительно убил старика, будучи одержим этой дьявольской манией? Вот в чем суть.

— На данный момент ничего сказать не могу. Либо одно, либо другое. Надо бы подождать, пока приступ пройдет. Тогда разбираться не в пример легче.

— Но вы ведь не считаете, что его случай неизлечим? — беспокойно осведомился Роберт.

— Нет, отнюдь. Это всего лишь нервный срыв. Вы ведь со мною согласны? — добавил врач, обернувшись к Пенберти.

— Да, всецело.

— А вы что думаете об этой мании, доктор Пенберти? — продолжал Паркер. — По-вашему, Джордж Фентиман действительно совершил преступление?

— Сам он и впрямь в этом уверен, — отозвался Пенберти. — Но есть ли у него на то основания, я не знаю. Пациент и впрямь страдает припадками одержимости и преисполняется уверенности в том, что им овладел дьявол. Сложно предположить, на что способен человек в таком состоянии.

Врач упорно избегал страдальческого взгляда Роберта и обращался исключительно к Паркеру.

— Мне кажется, — проговорил Уимзи, — уж простите, что навязываю вам свое мнение! — так вот, мне кажется, что вопрос этот можно решить и без Фентимана с его галлюцинациями. У него была только одна-единственная возможность дать деду пилюлю — так подействовала бы она в указанное время или нет? Если препарат никак не мог сработать в восемь часов, то на нет и суда нет.

Его светлость пристально посмотрел на Пенберти. Врач нервно облизнул пересохшие губы.

— Я не в силах ответить на этот вопрос прямо сейчас, — ответил он.

— Пилюлю могли подбросить в пузырек с лекарством в любое время, — предположил Паркер.

— Могли, — согласился Пенберти.

— А она походила видом и формой на его обычные пилюли? — осведомился Уимзи, так и буравя взглядом Пенберти.

— Поскольку помянутой пилюли я не видел, утверждать не берусь, — ответствовал тот.

— В любом случае, — заметил Уимзи, — насколько я понимаю, лекарство миссис Фентиман содержало в себе как дигиталин, так и стрихнин. Анализ содержимого желудка наверняка выявил бы наличие стрихнина. Надо будет справиться с результатами.

— Разумеется, — согласился полицейский доктор. — Ну что ж, джентльмены, думаю, что мы сделали все, что могли. Я прописал успокоительное — с разрешения и согласия доктора Пенберти. — Врач поклонился коллеге, Пенберти кивнул в ответ. — Я отдам рецепт в аптеку, а вы проследите, чтобы пациент вовремя принял лекарство. Утром я вернусь.

Врач вопросительно посмотрел на Паркера. Инспектор кивнул.

— Благодарю вас доктор, завтра мы с вами свяжемся. Позаботьтесь о том, чтобы миссис Фентиман ни в чем не нуждалась, господин офицер. Если вы хотите остаться с вашим братом и миссис Фентиман, майор, то милости просим, суперинтендант позаботится о том, чтобы разместить вас поудобнее.

Уимзи взял Пенберти под руку.

— Пенберти, не могли бы вы на минутку зайти со мной в клуб, — сказал его светлость, — мне нужно перекинуться с вами парой слов.

Глава 22 Карты на стол!

В библиотеке клуба «Беллона», как водится, никого не было. Лорд Питер отвел Пенберти в дальний отсек и отослал официанта за двумя порциями двойного виски.

— Вот ведь удача! — воскликнул он.

— Удача? — удивился Пенберти. — О чем вы?

— Послушайте, — продолжал Уимзи, — вы ведь воевали. Я думаю, вы человек порядочный. Вы же видели Джорджа Фентимана. Жалко его, правда?

— И что?

— Если бы Джорджем не овладела эта мания, то сегодня вечером вас арестовали бы по обвинению в убийстве. А теперь о главном. Когда вас арестуют, ничто не сможет защитить мисс Дорланд от ареста по той же статье. Она славная девушка, а вы не очень-то хорошо с ней обошлись, верно? Вам не кажется, что вы искупите свою вину перед Анной, рассказав всю правду?

Пенберти побледнел как полотно, но не произнес ни слова.

— Понимаете, — продолжал Уимзи, — если она окажется на скамье подсудимых, то всю жизнь потом будет под подозрением. Даже если присяжные поверят ей, — а ведь могут и не поверить, ведь зачастую присяжные непроходимо глупы, — люди станут думать, что «в этом что-то есть». Станут говорить: ей, дескать, чертовски повезло, что дешево отделалась. Для девушки это равносильно осуждению! А ведь ее могут и не оправдать! Мы-то с вами знаем, что Анна ни в чем не повинна, но вы же не хотите, чтобы девушку повесили, а, Пенберти?

Врач забарабанил пальцами по столу.

— Что вы от меня хотите? — вымолвил он наконец.

— Четко и ясно изложите на бумаге все, что произошло, — посоветовал Уимзи. — Облегчите жизнь другим людям. Докажите, что Анна Дорланд к убийству абсолютно непричастна.

— А потом?

— А потом делайте, что хотите. На вашем месте я знал бы, как поступить.

Подперев голову рукой, Пенберти посидел так некоторое время, разглядывая тома Диккенса, переплетенные в кожу с золотым тиснением.

— Хорошо, — выговорил он наконец, — вы правы. Я должен был сделать это раньше. Но, черт побери, ведь вот невезение!..

— Если бы только Роберт Фентиман не оказался мошенником! Забавно, правда? Вот вам хваленая «идеальная справедливость»! Будь Роберт честным человеком, я получил бы свои полмиллиона, Анна Дорланд — очень даже недурного мужа, а мир, между прочим, обогатился бы на превосходную клинику. Но Роберт принялся плутовать, и вот к чему это привело…

— Я вовсе не собирался вести себя так по-свински с девчонкой Дорланд. Если бы мы поженились, ей не на что было бы жаловаться. Хотя скрывать не буду: она меня порядком достала со своими телячьими нежностями. Я же говорю: помешана на сексе. Все они такие. Наоми Рашворт, к примеру. Вот поэтому я и сделал ей предложение. Мне нужно было обручиться хоть с кем-нибудь, а Наоми выскочила бы за первого встречного…

— Это было чертовски просто, понимаете… вот в чем все дело! Старик сам пришел и отдался мне в руки. На одном дыхании выпалил, что денежек мне не видать, а потом попросил лекарство. Мне всего-то и надо было положить яд в пару капсулок и велеть пациенту принять их в семь часов. Старикан их даже в футляр для очков спрятал, чтобы не позабыть. Никаких улик не осталось: ни клочка бумажки. А на следущий день я благополучно пополнил запас дигиталина. Я дам вам адрес аптекаря, если хотите. Просто? До смешного просто… сами же люди вкладывают нам в руки немалую власть…

— Я вовсе не хотел лезть во всю эту грязь… это так, самозащита. Я и сейчас нисколько не раскаиваюсь, что притравил старичка. Я бы распорядился деньгами куда успешнее, чем Роберт Фентиман. У него в голове мыслей отродясь не водилось, и местом своим он вполне доволен. Хотя, кажется, он подает в отставку… Что до Анны, так пусть скажет мне спасибо. Я, как-никак, обеспечил ей изрядное состояние.

— Только сперва докажите ее непричастность к преступлению, — напомнил Уимзи.

— Правда ваша. Ну, ладно, я все напишу. Дайте мне полчаса.

— Без проблем, — заверил Уимзи.

Его светлость вышел из библиотеки и направился в курительную комнату. Полковник Марчбэнкс приветливо заулыбался ему.

— Я рад, что вы здесь, полковник. Ничего, если я присяду и поболтаю с вами минутку?

— Разумеется, мальчик мой! Домой я не спешу. Жена в отъезде. Что я могу для вас сделать?

Уимзи тихо рассказал ему, что произошло. Полковник был поражен.

— Ну что ж, — проговорил он, — думаю, вы выбрали наилучший путь. Я, конечно, смотрю на это все с позиции солдата. Руки должны оставаться чистыми. Ох ты, господи! Иногда, лорд Питер, мне кажется, что на некоторых молодых людей война очень дурно повлияла. Но, с другой стороны, не все же прошли военную школу, а это — большое дело. Я со всей определенностью заметил, что в наши дни кодекс чести малость обветшал. Вот в пору моего детства люди не были столь снисходительны: существовала четкая граница между тем, что допустимо, и тем, что нет. А теперь мужчины и, с вашего разрешения, женщины позволяют себе такое, что у меня просто в голове не укладывается. Убийство, совершенное в запале — это я еще понимаю, но чтобы старика отравить, да к тому же и молодую, воспитанную девушку подставить — нет уж, увольте! Это моему разумению недоступно. И все-таки, как вы говорите, под конец он поступил так, как должно.

— Да, — кивнул Уимзи.

— Вы извините меня на минутку, — проговорил полковник и вышел.

Вскорости он возвратился и вместе с Уимзи прошел в библиотеку. Пенберти уже закончил свою «исповедь» и теперь перечитывал написанное.

— Так пойдет? — спросил он.

Уимзи пробежал лист глазами. Полковник Марчбэнкс читал из-за его плеча.

— Все в порядке, — отозвался его светлость. — Полковник Марчбэнкс заверит документ заодно со мной.

Поставив свою подпись, Уимзи собрал листы и спрятал их в нагрудный карман. А затем молча повернулся к полковнику, как бы уступая ему слово.

— Доктор Пенберти, — проговорил полковник Марчбэнкс, — вы, безусловно, понимаете, что теперь, когда ваше признание в руках у лорда Питера Уимзи, его светлость не может не поставить в известность полицию. Но поскольку и для вас, и для других это чревато крупными неприятностями, то вы, вероятно, найдете иной выход из сложившейся ситуации. Как доктор, вы, возможно, предпочтете распорядиться по-своему. Если же нет…

Полковник извлек из жилетного кармана то, за чем ходил.

— Если же нет, то я тут принес кое-что из моего личного сейфа. Я кладу его сюда, в ящик стола, чтобы не забыть захватить завтра с собой за город. Он заряжен.

— Спасибо, — проговорил Пенберти.

Полковник медленно задвинул ящик, отошел на пару шагов и церемонно поклонился. Уимзи на мгновение задержал руку на плече Пенберти, а затем взял полковника под локоть. Тени их задвигались, то удлиняясь, то суживаясь, то удваиваясь, то скрещиваясь, пока они проходили в свете семи ламп сквозь семь библиотечных отсеков. Глухо хлопнула дверь.

— Не выпить ли нам, полковник? — предложил Уимзи.

Они вошли в бар, что уже закрывался на ночь. Несколько запоздалых завсегдатаев обсуждали свои планы на Рождество.

— Еду на юг, — заявил Чаллонер Луженое Пузико, — это страна с ее климатом у меня уже в печенках сидит.

— Заглянули бы вы к нам, Уимзи, — предложил кто-то еще, — поохотитесь на славу! Вообще-то у нас будет такая домашняя вечеринка, женушке моей, сам знаешь, непременно подавай разную молодежь: жуткая орава женщин съедется. Но я пригласил еще парочку друзей, которые играют в бридж и с ружьем умеют обращаться, так что вы уж не обидьте, составьте нам компанию. Ужасное время — Рождество. Не знаю, зачем его выдумали.

— Если есть детишки, то не все так страшно, — вставил толстый краснощекий беллонианец, сверкая лысиной. — Маленькие разбойники от Рождества без ума. Надо бы вам завести семью, Анструзер.

— Вам хорошо говорить, — фыркнул Анструзер. — Вы самой природой созданы для роли Санта-Клауса. Честное слово, у нас в поместье и без того крутишься как белка в колесе: то одно, то другое, гостей развлекай, с визитами раскатывай, а тут еще и слуг целая армия. Попробуй управься! Вы бы хоть что-нибудь присоветовали…

— Эгей! — воскликнул Чаллонер. — Что это было?

— Должно быть, мотоцикл, — отмахнулся Анструзер. — Так вот, я говорю…

— Что-то случилось, — перебил его краснощекий беллонианец, отставляя бокал.

Послышались голоса и топот бегущих ног. Дверь с грохотом распахнулась. Все испуганно обернулись на звук. В бар ворвался Уэзеридж, бледный и разозленный.

— Послушайте, господа, — возопил он, — я должен сообщить вам очередную пренеприятнейшую новость! Пенберти застрелился в библиотеке. Никакого уважения к собратьям по клубу. Где Кульер?

Уимзи протолкался в прихожую. Там, как он и ожидал, лорд Питер обнаружил переодетого в штатское детектива, приставленного к Пенберти.

— Пошлите за инспектором Паркером, — потребовал его светлость, — мне нужно передать ему один документ. Ваша работа завершена. Дело закрыто.

Эпилог Анализ игры, или Вскрытие показало

— Значит, Джорджу уже лучше?

— Слава богу, да, он быстро идет на поправку. Доктор сказал, бедняга сам себя «накрутил»: весь изнервничался, опасаясь, что его могут заподозрить. Мне такое и в голову не приходило, но Джордж быстро смекнул, что к чему.

— Разумеется, он же знал, что виделся с дедом одним из последних.

— Да, а потом увидел надпись на пузырьке… и тут приехала полиция…

— Это его и доконало. Так вы уверены, что Джордж вне опасности?

— Еще бы! Как только он узнал, что все разъяснилось, он просто ожил. Кстати, шлет вам кучу приветов.

— Ну что ж, как только больной окончательно поправится, вы непременно должны со мною отужинать…

— …И впрямь, стоило только распутать козни Роберта, и все оказалось ясно как день.

— Чертовски неудовлетворительное дело, Чарлз. Не люблю я такие. Ни одного настоящего доказательства.

— Конечно, нам тут поживиться нечем. Но вообще-то хорошо, что до суда не дошло. Никогда не знаешь, чего ждать от этих присяжных.

— Еще бы! С них сталось бы отпустить Пенберти — или приговорить обоих.

— Точно. Если хочешь знать мое мнение, так я скажу, что Анне Дорланд чертовски повезло.

— Ох, боже ты мой! И не говорите.

— …Да, конечно, я от души сочувствую Наоми Рашворт. И все-таки нечего ей так злобствовать! Она повсюду намекает, что дорогого Уолтера подставила это девчонка Дорланд и он пожертвовал собою ради нее.

— Ну, я думаю, это нормально. Вы ведь одно время сами полагали, что мисс Дорланд виновна, так, Марджори?

— Тогда я понятия не имела об этой ее помолвке с Пенберти. И вообще, я думаю, что он получил по заслугам… Ну да, знаю, о покойниках либо хорошо, либо ничего, и все-таки подло так поступать с девушкой, тем паче с такой, как Анна. Каждый имеет право мечтать о любви. Вы, мужчины, поголовно считаете…

— Право же, Марджори, я так не считаю.

— Ну, вы! Вы прямо-таки на человека похожи. Я бы сама прибрала вас к рукам, скажи вы хоть слово. Как вы на это смотрите?

— Дорогая моя, если бы искренней симпатии и дружеской приязни было бы достаточно, я бы вмиг согласился. Но вам же этого мало, верно?

— Важно, что вам этого мало, Питер. Простите меня, и забудем об этом.

— Я — не забуду. Лучшего комплимента я в жизни не удостаивался. Бог ты мой! Если бы только…

— Хватит! Все нормально, в речах надобности нет. От души надеюсь, что вы не исчезнете тактично из моей жизни, правда?

— Только если вы меня об этом попросите.

— И вы не будете чувствовать себя неловко?

— Нет, не буду. Картина маслом: портрет молодого человека, ворошащего кочергой угли в камине в знак полной свободы от чувства неловкости. А не пойти ли нам подкрепиться?

* * *

— …Ну и как вы поладили с наследницей, адвокатами и прочей компанией?

— О! Спор затянулся надолго. Мисс Дорланд настаивала на том, что деньги надо поделить, а я сказал: нет, и думать забудьте. А она сказала, что деньги перешли к ней только в результате преступления, а Притчард и Мерблз хором заверили, что она не отвечает за чужие грехи. А я сказал: ведь получится, что я разбогател на собственном мошенничестве, а она ответила: ничего подобного, и так оно все продолжалось и продолжалось по кругу. Чертовски порядочная девушка, Уимзи.

— Да, знаю. Как только она предпочла бургундское шампанскому, я сразу же понял, что вижу перед собою юную особу исключительных достоинств.

— Да нет, я серьезно. Такая прямодушная, такая искренняя…

— Ну, конечно. Очень милая девушка. Хотя несколько не в вашем вкусе.

— Это еще почему?

— Ну, знаете, артистичная натура и все такое, кроме того, внешность…

— Вы меня обижаете, Уимзи. Уж что-что, а оценить в девушке ум и характер я вроде бы способен. Может, я и не из этих эстетствующих интеллектуалов, но, право же, не только о кордебалете способен думать. А как представлю, что пришлось бедняжке вынести из-за этого мерзавца Пенберти, так просто кровь в жилах стынет.

— А, так вы уже в курсе?

— Да, в курсе. Мисс Дорланд сама мне все рассказала, и, поверите ли, я зауважал ее еще больше — за храбрость и силу духа. Давно пора кому-нибудь озарить жизнь бедняжки хоть лучиком света. Вы просто вообразить себе не можете, как она мучилась от одиночества. Занялась искусством, чтобы хоть чем-то дни заполнить, бедное дитя, но на самом-то деле она создана для самой обычной, тихой, размеренной семейной жизни. Вы со своими новомодными идеями меня наверняка не поймете, но Анна Дорланд — сущий ангел во плоти.

— Прошу прощения, Фентиман.

— А уж как она все это восприняла: я просто со стыда сгорел! Только подумаю, сколько неприятностей ей причинил этой своей бесчестной возней с… ну, да вы и сами все знаете.

— Мой дорогой друг, да вы ей самим провидением ниспосланы. Ведь если бы не ваша «бесчестная возня», она благополучно вышла бы замуж за Пенберти.

— Да, верно, поверить не могу, что она меня и впрямь простила. Она ведь всей душой любила этого подлеца, Уимзи, вы представляете? Это просто душераздирающе.

— Что ж, в ваших силах помочь ей поскорее забыть о прошлом.

— Это мой прямой долг, Уимзи.

— Точно. А что вы поделываете нынче вечером? Может, сходим куда-нибудь?

— Простите, сегодня никак не могу. Понимаете, пригласил мисс Дорланд на премьеру в «Палладиум». Подумал, что это пойдет ей на пользу: пусть бедняжка поразвеется, и все такое.

— Да ну? Вот и славно! Удачи вам…

— …И готовят из рук вон плохо. Я ведь только вчера высказал Кульеру все, что думаю. А он и ухом не ведет. Ну, и что толку тогда в этом комитете? Нет, нынче «Беллону» не узнать! Честно говоря, Уимзи, я подумываю о том, чтобы выйти из членов клуба.

— Ох, Уэзеридж, не делайте этого! Без вас «Беллона» — не «Беллона»!

— Да весь последний месяц здесь черт знает что творилось! Полиция, репортеры… а потом еще Пенберти выпустил себе мозги в библиотеке. Да и уголь нынче — сплошной сланец! Не далее как вчера играем мы в карты, и вдруг что-то как бабахнет, ну прямо как граната, — клянусь вам, в точности как граната! — чуть глаз мне не выбило. Я уж сказал Кульеру: «Смотрите, чтобы такое больше не повторялось!» Можете поднять меня на смех, но знавал я одного парня, который вот так и ослеп. До войны такого не бывало, и — небеса милосердные! Уильям! Вы посмотрите на это вино! Понюхайте его! Попробуйте! Отдает пробкой? Конечно, отдает пробкой! Боже мой! И куда только катится этот клуб?

Дороти Ли Сейерс Ключ к убийству (Whose Body) (Перевод В.П. Псарева)

Посвящается М.Дж.

Дорогой Джим, эта книга выходит по твоей вине. Если бы не твоя грубая настойчивость, лорд Питер никогда не дошел бы До конца этого расследования. Он благодарит тебя со своей обычной учтивостью.

Всегда твоя Д.Л.С.

УИМЗИ, Питер Дэс Бридон, кавалер ордена «За боевые заслуги», родился в 1890 году, второй сын Мортимера Джеральда Бридона Уимзи, 15-го герцога Денверского, и Хонории Лукаста, дочери Фрэнсиса Делягарди из Беллингхэм-Мэнор, Хэнтс.

Образование: Итон-Колледж и Бэллиол-Колледж, Оксфорд, закончил с отличием Школу современной истории, 1912; служил в Вооруженных силах ее величества в 1914—1918 годах (майор, стрелковая бригада).

Автор книг: «Заметки о собирании инкунабул», «Карманный справочник убийцы» и др.

Увлечения: криминология, коллекционирование книг, музыка, крикет.

Клубы: «Мальборо», «Эгоисты»,

Места жительства: 110а Пикадилли, Юго-Западный Лондон; Бридон-Холл, Дьюкс-Денвер, Норфолк.

Оружие: сабля, 3 обычные мыши, серебро, шлем, домашняя кошка, присевшая перед прыжком.

Девиз: «Во власти Уимзи»^[444].

Глава 1

— Чертвозьми! — воскликнул лорд Питер Уимзи, когда такси вырулило на площадь Пикадилли-Серкус. — Эй, шофер!

Таксист, возмущенный тем, что его отвлекли в момент преодоления трудностей, связанных с поворотом на Нижнюю Риджент-стрит поперек маршрута автобусов номер 19, номер 38-В и какого-то велосипедиста, неохотно повернул голову.

— Я забыл взять каталог, — заявил лорд Уимзи обвиняющим тоном. — Необычное для меня легкомыслие. Не могли бы вы вернуться к тому месту, откуда мы выехали?

— То есть к клубу «Сэвил», сэр?

— Нет, к дому 110а на Пикадилли — как раз за клубом. Благодарю вас.

— Мне показалось, что вы торопитесь, — буркнул шофер, все еще переживая обиду.

— Боюсь, что здесь неудобное место для поворота, — произнес лорд Питер, отвечая скорее на невысказанную мысль, чем на слова. Его удлиненное дружелюбное лицо, казалось, только что появилось на свет Божий, вынырнув из цилиндра, словно поколение белых личинок из любимого им сыра «Горгондзола».

Под бдительным взглядом полицейского такси в несколько коротких рывков с зубодробительным скрежетом развернулось.

Большой многоквартирный дом, на втором этаже которого в одной из новых великолепных и дорогих квартир обитал лорд Питер, стоял прямо напротив Грин-парка, на месте, которое много лет занимало скелетоподобное здание какого-то разорившегося торгового предприятия. Едва войдя в квартиру, лорд Питер услышал доносившийся из библиотеки голос своего слуги — неестественно высокий и резкий, — в котором звучало высокомерие, свойственное хорошо вышколенным слугам, когда они разговаривают по телефону.

— Я полагаю, что его светлость как раз сейчас вернулся. Если ваша светлость соблаговолит подождать одну минуту у телефона...

— Кто это, Бантер?

— Ее светлость только что позвонила из Денвера, милорд. Когда вы вошли, я как раз говорил, что ваша светлость уехали на аукцион.

— Спасибо, — ответил лорд Питер. — Не мог бы ты найти мой каталог? Думаю, что я забыл его либо у себя в спальне, либо на столе.

Он устроился за столиком около телефона и неторопливо набрал номер.

— Алло, матушка?

— Это ты, дорогой? — услышал он голос вдовствующей герцогини. — Я боялась, что уже не застану тебя.

— Ну, фактически так оно и получилось. Я как раз отправился на аукцион в Броклбери, чтобы выбрать пару книг, но пришлось вернуться за каталогом. Что-нибудь случилось?

— Такая странная вещь, — сказала герцогиня. — Я подумала, что мне стоит рассказать тебе об этом. Ты знаешь маленького мистера Типпса?

— Типпс? — повторил лорд Питер. — Типпс? Ах да, этот маленький архитектор, который реставрирует крышу церкви. Да. А что с ним произошло?

— Миссис Трогмортон только что была у меня. Она была крайне взволнована.

— Извини, мама, я не расслышал. Миссис — кто?

— Трогмортон, жена нашего приходского священника.

— А, Трогмортон, да — и что же?

— Сегодня утром мистер Типпс позвонил им. Сегодня его день — он должен был приехать в Денвер, если помнишь.

— Да?

— Он позвонил, им и сказал, что приехать не сможет. Он был так расстроен, бедняжка: он нашел у себя в ванне мертвое тело.

— Прости, я не расслышал. Нашел что, где?

— Мертвое тело, дорогой. У себя в ванне.

— Что? Нет, нет, мы еще не закончили разговор. Пожалуйста, не разъединяйте нас. Алло! Алло!.. Да, да, телефонистка хотела разъединить нас. Что за тело?

— Тело мертвого человека, дорогой, совсем без ничего, не считая пенсне. Миссис Трогмортон даже стыдливо покраснела, когда рассказывала мне об этом. Боюсь, что в этих деревенских приходах люди становятся несколько ограниченными.

— Да, это звучит несколько необычно. Типпс его знал?

— Нет, дорогой, не думаю, но, конечно, он не мог рассказать миссис Трогмортон все подробности. По ее словам, он был очень расстроен. Он такой уважаемый человек — и представь себе: полиция в доме и прочие неприятности, — тут есть от чего расстроиться.

— Бедный малыш Типпс! Весьма неловкая ситуация. Постой-ка, он живет в Бэттерси, верно?

— Да, дорогой. Квин-Кэролайн-Мэншнс, 59. Напротив парка. Это целый квартал как раз за госпиталем. Я подумала, что тебе, может быть, захочется проведать мистера Типпса. Спросить, не сможем ли мы что-нибудь для него сделать. Я всегда считала его очень приятным человечком.

— Да, очень, — ответил лорд Питер, улыбаясь в телефонную трубку. Герцогиня всегда потакала его маленькой слабости — расследованию уголовных преступлений, — хотя никогда не позволяла себе никаких намеков и вежливо делала вид, словно ничего не знает об этом его увлечении. — В котором часу это случилось, мама?

— Думаю, бедняжка Типпс нашел тело сегодня рано утром, но, конечно, вряд ли он сразу же бросился звонить миссис Трогмортон. Она зашла ко мне как раз перед ленчем — такая усталая, что мне пришлось упросить ее остаться; хотя она ужасная зануда. К счастью, я была одна. Я могу вытерпеть, когда докучают мне, но не вправе позволить кому бы то ни было наводить скуку на моих гостей.

— Бедная матушка! Ну что ж, ужасно благодарен тебе за то, что ты рассказала мне. Думаю, что пошлю на распродажу Бантера, а сам сейчас прогуляюсь в Бэттерси — попробую утешить беднягу Типпса. Пока.

— До свидания, дорогой.

— Бантер!

— Да, милорд.

— Ее светлость только что рассказала мне, что некий уважаемый архитектор из Бэттерси обнаружил у себя в ванной мертвого человека.

— В самом деле, милорд? Это очень радует.

— Очень, Бантер. Ты выразился весьма удачно. К сожалению, ни в Итоне, ни в Бэллиоле меня не научили столь точно формулировать свои мысли. Ты нашел каталог?

— Вот он, милорд.

— Спасибо. Я сейчас же отправляюсь в Бэттерси и хочу, чтобы ты вместо меня посетил аукцион в Броклберне. Не теряй времени, я не могу упустить старое издание ин-фолио Данте^[445] — вот здесь, видишь? — Лорд Питер водил пальцем по строчкам каталога. — «Золотая легенда» Винкин де Вордэ, 1493 года — это понятно? Да, особенно постарайся купить кэкстоновское ин-фолио «Четырех сыновей Эймона» — это издание 1489 года и к тому же единственный экземпляр, доступный частным коллекционерам. Вот, посмотри. Я отметил лоты, которые меня интересуют, и проставил против каждого свои максимальные цены. Постарайся изо всех сил. Я вернусь к обеду.

— Очень хорошо, милорд.

— Возьми мой автомобиль и скажи шоферу, чтобы поспешил. Для тебя он, может быть, постарается, а вот меня он терпеть не может.

«Не знаю, — размышляя лорд Питер, разглядывая себя в зеркале восемнадцатого века над каминной полкой, — хватит ли у меня совести нанести несчастному мистеру Типпсу еще одну душевную травму, появившись перед ним в цилиндре и фраке? Думаю, нет. Десять к одному, что он примет меня за представителя похоронного бюро. Полагаю, серый костюм, элегантный, но не вызывающий, со шляпой в тон костюму лучше подошел бы моему второму «я». Уходит со сцены любитель первых изданий, соло на фаготе вводит новый мотив, появляется Шерлок Холмс, одетый как прогуливающийся джентльмен. А Бантер уже на пути в Броклбери. Бесценный человек — никогда не напоминает о ранее порученной работе, когда его просят сделать что-нибудь другое. Надеюсь, что он не упустит «Четырех сыновей Эймона». Конечно, существует еще один экземпляр этой книги — в Ватикане^[446]. Но заполучить его можно будет, только если Римская Церковь разорится или если Швейцария вторгнется в Италию. — Лорд Питер разрывался между аукционом в Броклбери и квартирой мистера Типпса. — С другой стороны, даже если голые трупы будут каждый день появляться в чужих ваннах, шанс обнаружить пенсне на носу хоть у одного из них невероятно мал. Горе мне! Ужасная ошибка иметь два хобби сразу!»

Он медленно прошел но коридору в свою спальню и стал переодеваться с быстротой, неожиданной для человека с его манерами. Он выбрал темно-зеленый галстук в тон носкам и аккуратно завязал его без колебаний, раздумий и поджимания губ, сменил коричневые ботинки на черные, сунул монокль в нагрудный карман и взял превосходную прогулочную трость из Малакки с тяжелым серебряным набалдашником.

— Думаю, это все, — пробормотал он. — Постой-ка, можно взять и тебя… Ты можешь пригодиться никогда нельзя знать заранее. — Он добавил к своему снаряжению плоскую серебряную спичечницу, взглянул на часы и, увидев, что уже без четверти три, проворно сбежал по лестнице. Поймав такси, он поехал в сторону Бэттерси-парка.

Мистер Альфред Типпс представлял собой маленького нервного человечка, чьи светло-желтые волосы уже начали сдаваться в неравной борьбе с судьбой. Можно заметить, что его единственной особой приметой был большой синяк над левой бровью, который придавал ему несколько хулиганистый вид, не соответствовавший его облику в целом. Поприветствовав гостя, он на одном дыхании застенчиво извинился за свой синяк, пробормотав что-то насчет того, как он в темноте налетел на дверь столовой. Он был почти до слез растроган визитом лорда Питера, его вниманием и снисходительностью.

— Ваша светлость очень, очень добры, — повторял он в десятый раз, быстро моргая своими близорукими маленькими глазками. — Я весьма ценю это, очень ценю, действительно; так же как и моя мама, только она настолько глуха, что я не решаюсь беспокоить вас разговором с ней. Весь этот день был такой тяжелый, — прибавил он, — полиция в доме и вся эта суета. И мама и я никогда не сталкивались с этим. Мы всегда жили очень уединенно, и для человека с устоявшимися привычками это очень тяжкое испытание, милорд, и я почти рад, что мама ничего не понимает, так как уверен, что, если бы она узнала, что тут произошло на самом деле, она была бы просто потрясена. Сначала мама была очень расстроена, но сейчас у нее возник собственный взгляд на случившееся, и я уверен, что это все к лучшему.

В ответ на взгляд своего сына старая леди, сидевшая с вязаньем у камина, угрюмо кивнула.

— Я всегда говорила, Альфред, что тебе надо пожаловаться насчет этой ванны, — внезапно сказала она громким, резким голосом, характерным для глухих. — И надо надеяться, что сейчас хозяин дома все же осмотрит ее. Не думаю, что тебе удалось бы обойтись без полиции, да ведь ты всегда был готов сделать из мухи слона, начиная с ветряной оспы.

— Ну вот, — сказал мистер Типпс извиняющимся тоном, — вы сами видите, как обстоят дела. И то хорошо, что она успокоилась на этом, поскольку понимает, что мы заперли ванную комнату, и не пытается войти туда. Но для меня это было ужасное потрясение, сэр, то есть я хочу сказать — милорд, но ведь мои нервы совершенно расстроены. Такого никогда еще не происходило со мной за всю мою жизнь. Этим утром я был в таком состоянии… Не знаю даже, что со мной было, действительно не знаю, и при моем больном сердце я едва смог сообразить, что мне необходимо выбиться из этой ужасной ванной комнаты и позвонить в полицию… Это потрясло меня, действительно потрясло — я не мог и притронуться ни к завтраку, ни к ленчу, а тут еще разговоры по телефону, и клиенты, визиты которых пришлось переносить на другое время, и бесконечные расспросы-допросы, и так все утро. Не знаю уж, что мне с собой и делать.

— Уверен, что это было для вас крайне огорчительно, — сочувственно сказал лорд Питер. — Особенно когда такое происходит перед завтраком. Терпеть не могу, когда что-нибудь досадное происходит перед завтраком. Это застает тебя врасплох, верно?

— Именно в этом все дело, именно в этом, — горячо ответил мистер Типпс. — Когда я увидел в своей ванне эту жуть — человека, и к тому же голого, можно сказать, в чем мать родила, не считая пенсне, то, извиняюсь, милорд, меня просто затошнило. Я не очень крепок, сэр, и временами по утрам у меня появляется легкое головокружение, а при том, что случилось сегодня, мне пришлось... послать прислугу за крепким бренди, или я просто не знаю, что могло бы случиться. Я почувствовал себя так странно... Честно говоря, я не любитель спиртного, но все же всегда держу в доме бренди — так, на всякий случай, знаете ли.

— Это очень разумно с вашей стороны, — бодро вставил лорд Питер, — вы очень дальновидный человек, мистер Типпс. Просто удивительно, что может сделать всего один маленький глоток в случае необходимости, и чем меньше вы привыкли к спиртному, тем лучше его действие. Надеюсь, что эта ваша прислуга — здравомыслящая молодая женщина, да? Такая скука, когда приходится иметь дело с женщиной, которая то и дело визжит или падает в обморок.

— О, Глэдис славная девушка, — сказал мистер Типпс, — действительно очень здравомыслящая. Конечно, она тоже была потрясена, это очень понятно. Я ведь и сам был потрясен, и было бы странно, если бы молодая женщина не была потрясена при таких обстоятельствах, но это действительно разумная, энергичная особа, на которую можно рассчитывать в критической ситуации, если вы понимаете, что я хочу сказать. Я считаю, что нам очень повезло, что в такое время у нас есть хорошая, достойная девушка, которая все делает для меня и мамы, даже если она немного беззаботна и забывает всякие мелочи, но ведь это, в конце концов, естественно в ее возрасте. Она действительно очень огорчилась, когда узнала, что оставила открытым окно в ванную комнату, и, хотя я сначала очень рассердился на нее, это были пустяки, не стоит и говорить, во всяком случае в обычных обстоятельствах, как вы могли бы заметить. Знаете, девушки часто очень забывчивы, милорд, и к тому же она была так расстроена, что я не стал ее особенно ругать. Я только сказал ей: «Ведь сюда могли влезть грабители. Так что запомни это, на случай, когда ты в следующий раз решишь оставить окно открытым на всю ночь. В этот раз это оказался мертвец, — так я сказал, — хоть это и достаточно неприятно, но в следующий раз это могут оказаться грабители, — сказал я, и всех нас могут зарезать в постели». Но инспектор полиции — инспектор Сагг, как они называли его, из Скотленд-Ярда, — так он был очень строг с ней, бедной девочкой. Он совсем запугал ее; она даже подумала, что он в чем-то ее подозревает. Он и со мной был груб, милорд... я бы сказал, что мне совсем не понравились его манеры. «Если у вас есть что-нибудь определенное, чтобы предъявить обвинение Глэдис или мне; инспектор, — сказал я ему, — то и предъявите, вот что вы должны сделать, — сказал я, — потому что вам платят не за то, что вы грубо разговариваете с джентльменом в его собственном доме — квартире то есть». И действительно, — продолжал мистер Типпс, порозовев до самой макушки, — он все время выводил меня из себя, все время раздражал меня, милорд, а я ведь мягкий человек, как правило.

— Сагг, всюду этот Сагг, — сказал лорд Питер. — Знаю я его. Когда ему нечего сказать, он начинает грубить. Понятно же, что ни вы, ни девушка не занимаетесь коллекционированием трупов. И кому хочется таскать на себе мертвое тело? Главная трудность обычно заключаемся в том, как от него избавиться. Кстати, вы еще не избавились от него?

— Оно все еще в ванной комнате, — ответил мистер Типпс. — Инспектор Сагг сказал, что никто не должен ни к чему прикасаться, пока его люди не придут, чтобы забрать его. Я ожидаю их с минуты на минуту. Если вашей светлости интересно взглянуть на него…

— Большое спасибо, — сказал лорд Питер. — Мне бы очень хотелось, если только я не причиню вам неудобства.

— Нисколько, — сказал мистер Типпс.

Его манера держаться, когда он шёл впереди по коридору, убедила лорда Питера в двух вещах. Во-первых, как ни отвратителен был находившийся в ванне мистера Типпса экспонат, маленький архитектор явно наслаждался отблеском важности, который тот отбрасывал на него и его квартиру, а во-вторых, что инспектор Сагг запретил ему показывать труп кому бы то ни было и даже отобрал ключ от ванной. Последнее предположение подтвердилось, когда мистер Типпс отправился за ключом в спальню, сказав при этом, что он взял себе за правило иметь по два ключа для каждой двери — так, на всякий случай.

Ванная комната была ничем не примечательна. Длинная, узкая, с окном, расположенным прямо над передней частью ванны. Оконные стекла были матовыми. Рама достаточно широкая, чтобы через нее можно было протолкнуть человеческое тело. Лорд Питер быстро прошел к окну, открыл его и выглянул наружу.

Квартира находилась на верхнем этаже здания, в средней его части. Окно ванной комнаты выходило во двор, который был заполнен угольными складами, гаражами и тому подобными строениями. За ними находились здания и сады параллельной линии застройки. Справа возвышалось огромное здание госпиталя Святого Луки, Бэттерси-парк и связанная с ним подземным переходом резиденция знаменитого хирурга сэра Джулиана Фрика, который руководил хирургическим отделением большого нового госпиталя и был, кроме того, известен на Харли-стрит как выдающийся невропатолог с весьма своеобразными взглядами.

Все эти сведения с пространными подробностями вливались в ухо лорда Питера мистером Типпсом, который, казалось, чувствовал, что соседство столь выдающихся учреждений и лиц бросало ореол славы и на него, и на всю улицу Квин-Кэролайн-Мэншнс.

— Он сам был здесь сегодня утром, — с волнением произнес маленький архитектор, — в связи с этим ужасным делом. Инспектор Сагг подумал, что кто-нибудь из студентов-медиков затащил сюда этот труп шутки ради, поскольку они, можно сказать, трупы в анатомичке не переводятся. Поэтому инспектор Сагг сегодня утром отправился к сэру Джулиану узнать, не пропал ли у них какой-нибудь труп. Он был очень любезен, этот сэр Джулиан, — действительно очень любезен, хотя и был занят, когда полисмены пришли к нему в анатомичку. Он проверил по книгам, и оказалось, что все трупы на месте, и затем очень любезно пришел сюда, чтобы поглядеть на этот, — Типпс показал на ванну, — и сказал, что не может, пожалуй, ничем помочь нам, так как в морге госпиталя все трупы на месте, а мертвец в ванне не соответствует описанию ни одного из тех, что находятся у них.

— А также, надеюсь, он не принадлежит кому-нибудь из пациентов сэра Джулиана, небрежно заметил лорд Питер.

При этом неприятном намеке мистер Типпс побледнел.

— Не слышал, чтобы инспектор Сагг интересовался этим, — сказал он с некоторым волнением. — Это было бы просто ужасно — благослови Господь мою душу, милорд, я и не подумал об этом.

— Ну, если у них исчез какой-нибудь пациент, то сейчас они, вероятно, уже обнаружили пропажу, — сказал лорд Питер. Давайте-ка взглянем на этого. — Он вставил монокль в глазницу и добавил: — Как я заметил, вас здесь очень беспокоит залетающая в окна сажа. Досадное неудобство, верно? У меня та же проблема — портятся книги, знаете ли. Вот, да вы не переживайте, можете не смотреть на него, если вам так неприятно.

Он взял из дрожащей руки мистера Типпса край простыни, наброшенный поверх ванны, и отвернул ее.

В ванне лежал труп высокого крепкого мужчины лет пятидесяти. Его волосы — густые, черные и от природы вьющиеся — были подстрижены и расчесаны на пробор рукой мастера. От них исходил слабый запах фиалок, превосходно различимый в закрытом пространстве ванной комнаты. Лицо его было довольно полным, мясистым, с резкими чертами, выпуклыми темными глазами и длинным носом, изогнутым навстречу тяжелому подбородку. Щеки его были чисто выбриты, губы полные и чувственные. Опущенная нижняя челюсть открывала зубы в табачных пятнах. Словно насмехаясь над смертью, на носу у него с гротескной элегантностью красовалось изящное пенсне. Тонкая золотая цепочка изгибалась на обнаженной груди. Ноги были вытянуты параллельно друг другу, руки лежали вдоль тела, пальцы их были слегка согнуты естественным образом. Лорд Питер приподнял одну руку трупа и, слегка нахмурясь, взглянул на ее кисть.

— А он щеголь, ваш гость, верно? — пробормотал он. — «Пармская фиалка» и маникюр. — Он снова наклонился и просунул руку под голову трупа. Пенсне соскользнуло и звякнуло о ванну. Этот звук нанес решающий удар по расшатанным нервам мистера Типпса.

— Извините меня, — пробормотал он, — но это зрелище вызывает у меня головокружение. Я, кажется, сейчас потеряю сознание.

Он выскользнул из ванной, и, едва за ним закрылась дверь, лорд Питер, быстро и осторожно приподняв тело, перевернул его и осмотрел, наклонив голову вбок, с видом покойного Джозефа Чемберлена, одобряющего редкую орхидею. Сэр Чемберлен тоже имел привычку носить монокль. Затем, положив голову себе на предплечье, лорд Питер достал серебряную спичечницу, которая оказалась замаскированным карманным фонариком, к посветил в открытый рот трупа. Затем, озабоченно бормоча что-то себе под нос, он положил тело, взял таинственное пенсне, повертел в руках, посмотрел сквозь его стекла. Потом, стараясь не оставить никаких следов своего вмешательства, дабы не злить раздражительного инспектора Сагга, он водрузил пенсне на нос мертвеца и привел тело в его первоначальное положение, после чего вернулся к окну и, высунувшись наружу, пошарил по сторонам своей тростью, которую он зачем-то захватил с собой. Не обнаружив ничего существенного, он прекратил свои исследования, закрыл окно и присоединился к мистеру Типпсу, ожидавшему его в коридоре.

Мистер Типпс, тронутый этим полным сочувствия интересом со стороны младшего сына герцога, осмелился по их возвращении в гостиную предложить ему чашку чаю. Лорд Питер, подошедший к окну и любовавшийся видом на Бэттерси-парк, готов был уже согласиться, когда в конце Принс-Уэльс-роуд показалась карета «Скорой помощи». Вид ее напомнил лорду Питеру о предстоящей важной встрече, и, пробормотав: «Боже милостивый!» — он торопливо попрощался с мистером Типпсом.

— Моя матушка просила передать вам свои добрые пожелания, — сказал он, горячо пожимая ему руку. — Она надеется, что вы вскоре опять появитесь в Денвере. До свидания, миссис Типпс, — проорал он добродушно в ухо старой леди. — О нет, мой дорогой сэр, пожалуйста, не провожайте меня.

Он ушел как раз вовремя. Едва он повернул к станции, как у дома Типпса остановилась карета «Скорой помощи» и из нее показался инспектор Сагг с двумя констеблями. Инспектор поговорил о чем-то с дежурившим около дома полицейским и бросил подозрительный взгляд в сторону удаляющейся спины лорда Питера.

«Старина Сагг, — подумал Уимзи с симпатией, — стреляный воробей! Как же он, вероятно, ненавидит меня».

Глава 2

— Превосходно, Бантер, — сказал лорд Питер, опускаясь со вздохом в роскошное кресло.— Даже я сам не смог бы сделать это лучше. При мысли о Данте у меня уже слюнки текут — а тут еще и «Четыре сына Эймона». И ты еще сэкономил мне шестьдесят фунтов — это великолепно. На что бы нам их потратить, Бантер? Подумай об этом — ведь все это наше, мы можем потратить их как захотим, ибо, как справедливо отметил Харолд Скимпоул, сэкономленные шестьдесят фунтов — это выигранные шестьдесят фунтов, и я за то, чтобы их целиком истратить. Это твоя экономия, Бантер, и, собственно говоря, это твои шестьдесят фунтов. Итак, что нам нужно? Что-нибудь по твоей части? Не хотелось бы тебе что-нибудь изменить в квартире?

— Ну, милорд, раз уж ваша светлость так добры… — Слуга помолчал, собираясь налить старое бренди в ликерную рюмку.

— Ну ладно, выкладывай все, Бантер, невозмутимый старый лицемер! Не надо торжественности — ты проливаешь бренди. Да, твой голос — это голос Иакова, но руки — руки Исава. Чего еще не хватает этой твоей проклятой фотолаборатории?

— Знаете, милорд, существует такая вещь, как объектив двойной анастигмат с добавочными линзами, — сказал Бантер с почти религиозным жаром. — Так вот, если мы имеем дело со случаем подделки банкнотов или документов или с отпечатками пальцев, я мог бы сам увеличивать фотоcнимки. Могла бы пригодиться и широкоформатная линза. Она работает так, словно у камеры есть глаза на затылке, милорд. Вот посмотрите, здесь есть ее описание.

Он вынул из кармана каталог и дрожащими руками поднес его к лицу своего хозяина.

Лорд Питер внимательно прочел описание, и уголки его широкого рта приподнялись в легкой усмешке.

— Для меня это совершенно непонятно, — сказал он. — Кажется нелепой такая цена за несколько кусочков стекла. Думаю, Бантер, что и ты мог бы сказать, что семьсот пятьдесят фунтов — это несколько слишком за грязную старую книгу, написанную на мертвом языке, верно?

— Мне не пристало говорить такое, милорд.

— Верно, Байтер, я плачу тебе двести фунтов в год как раз для того, чтобы ты держал свои мысли при себе. Скажи-ка, Бантер, в эти демократические времена тебе не кажется, что это несправедливо?

— Нет, милорд.

— Не кажется. Не скажешь ли ты мне откровенно, почему это не кажется тебе несправедливым?

— Откровенно говоря, милорд, ваша светлость получает чуть ли не королевский доход, чтобы приглашать к обеду леди Уорсингтон и воздерживаться в ее присутствии от остроумных замечаний, к которым ваша светлость имеет несомненный дар.

Лорд Питер обдумал это.

— Так вот о чем ты, Бантер. «Положение обязывает» — за вознаграждение? Я бы сказал, что ты прав. Значит, ты более состоятельный человек, чем я, поскольку мне пришлось бы вести себя достойно с леди Уорсингтон, даже если бы у меня не было ни пенни. Бантер, если бы я тут же уволил тебя, мог бы ты сказать мне, что ты обо мне думаешь?

— Нет, милорд.

— Ты имел бы полное право сделать это, мой Бантер, и, если бы я уволил тебя, попивая великолепный кофе, который ты готовишь, я бы заслуживал самых гнусных эпитетов. Ты настоящий волшебник по части приготовления кофе, Бантер, — не знаю и знать не хочу, как тебе это удается, потому что считаю это твое умение самым настоящим колдовством и не собираюсь вечно гореть в аду за соучастие. Ты можешь купить эти твои добавочные линзы.

— Благодарю вас, милорд.

— Ты уже все закончил в столовой?

— Не совсем, милорд.

— Ну, в таком, случае возвращайся, когда закончишь. Мне нужно очень многое тебе рассказать…

Резко зазвенел дверной звонок.

— Если это не кто-нибудь интересный, то меня нет дома.

— Очень хорошо, милорд.

Библиотека лорда Питера была одной из самых восхитительных холостяцких комнат в Лондоне. В ней преобладали черный и бледно-желтый цвета. Стены до самого потолка закрывали стеллажи с редкими книгами, в одном углу стоял черный кабинетный рояль, в широком старомодном камине пылали настоящие дрова, а вазы из севрского фарфора на каминной полке были полны рыжих и золотых хризантем. Глазам молодого человека, которого ввели сюда прямо из объятий сырого ноябрьского тумана, вся эта роскошь казалась не только редкой и недостижимой, но и уютной и знакомой, словно цветистый и позолоченный рай на средневековой картине.

— Мистер Паркер, милорд.

Лорд Питер вскочил на ноги с подлинным энтузиазмом:

— Дорогой мой, я так рад видеть вас. Какой отвратительный туманный вечер, не правда ли? Бантер, еще этого восхитительного кофе, чистый стакан для Паркера и сигары. Паркер, я надеюсь, у вас в рукаве больше нераскрытых преступлений, чем тузов у шулера. Что может быть лучше изощренного убийства или старого доброго отравления! «В такую ночь, как эта…» Мы с Бантером как раз присели, чтобы покутить. Сегодня на аукционе в Броклбери я купил Данте и ин-фолио Кэкстона, практически уникальное издание. Бантер, который там торговался от моего имени, скоро получит объектив, делающий множество чудесных вещей. А еще я имел честь познакомиться с чудесным, восхитительным, потрясающим трупом, возлежащим в ванне одного уважаемого архитектора.

И на меньшее мы не согласны, Паркер. Сейчас оно наше, собственность фирмы, но мы готовы поделиться акциями в этом деле. Не хотите ли, присоединиться к нам? Но вы должны обязательно поставить хоть что-нибудь на кон. Может быть, у вас в запасе тоже есть какой-нибудь труп? Принимается любой, даже самый что ни на есть плохонький.

Что-то мне подсказывает, что старине Саггу придется повозиться с этой историей.

— А, — ответил Паркер, — я знал, что вы побывали на Квин-Кэролайн-Мэншнс. Я тоже заглянул туда, встретил Сагга, и он сказал мне, что видел вас. Он сердит на вас. Неоправданное и непростительное вмешательство — так он это называет.

— Я знал, что он рассердится, — сказал лорд Питер. — Люблю подразнить старину Сагга, ведь он всегда такой грубый. Я прочел в «Стар», что он превзошел сам себя, посадив в тюрьму эту девушку, Глэдис Как-ее-там. Сагг — герой дня, великолепный Сагг! Но что там делали вы?

— Сказать вам правду, — ответил Паркер, — я зашел, чтобы проверить, не мог ли семитского типа незнакомец в ванной мистера Типпса оказаться по совершенно невероятной случайности сэром Рубеном Ливи. Но он таковым не оказался.

— Сэр Рубен Ливи? Подождите-ка минутку, я что-то припоминаю… Ах, ну да! Заголовок: «Таинственное исчезновение знаменитого финансиста». Что все это значит? Я лишь пробежал начало этого материала.

— Ну, это, конечно, немного странная история, хотя я бы сказал, что, в сущности, ничего особенного — старик и сам мог внезапно исчезнуть по какой-нибудь одному ему ведомой причине. Это произошло только сегодня утром, и за такой короткий срок, разумеется, никто бы не забил тревогу, но дело в том, что сэр Ливи не явился на одну чрезвычайно важную встречу финансистов, где должен был заключить некую сделку на миллионы фунтов. Всех подробностей я не знаю, но уверен, что у него есть враги, которые заинтересованы в том, чтобы сделка сорвалась. Поэтому, когда я услышал об этом парне в ванной, я тут же помчался туда, чтобы взглянуть на него. Конечно, это казалось невероятным, но ведь в нашей профессии действительно то и дело сталкиваешься с невероятными вещами. Самое смешное — это то, что старина Сагг вбил себе в голову, что тело принадлежит именно Рубену Ливи, и он тут же телеграфировал леди Ливи, чтобы та приехала и опознала труп. Но на самом деле этот тип в ванной такой же сэр Ливи, как я — принц Уэльский. Впрочем, следует отметить одну странность: он был бы чрезвычайно похож на сэра Ливи, будь у него борода. Но поскольку леди Ливи с семьей находится сейчас за границей, то кто-нибудь может сказать, что это и есть он и Сагг вполне может разработать целую теорию, вроде Вавилонской башни, которая, конечно, обречена рассыпаться.

— Сагг просто осел, — сказал лорд Питер. — Он похож на детектива из какого-нибудь романа. Так вот, я ничего не знаю о Ливи, но я видел труп и должен сказать, что эта идея мне кажется нелепой. Как насчет бренди?

— Невероятно, Уимзи, — еще и это? Поневоле поверишь в рай. Но я хочу попробовать ваше зелье.

— Вы не будете против, если и Бантер тоже послушает? Неоценимый человек этот Бантер — он делает чудеса с фотоаппаратом. И странное дело — он всегда на месте, когда мне нужна ванна или ботинки. Не знаю, когда он все успевает, — вероятно, он делает все, когда спит. Бантер!

— Да, милорд.

— Кончайте там бездельничать и займитесь настоящим делом — пейте и веселитесь. Присоединяйтесь к нашей теплой компании.

— Конечно, милорд.

— Мистер Паркер придумал новый фокус: Исчезающий Финансист. Никакого обмана. Эй, presto, поехали! И где же добровольцы? Не соблаговолит ли какой-нибудь джентльмен из аудитории подняться на сцену и осмотреть шкаф? Благодарю вас, сэр. Никакого обмана.

— Боюсь, что моя история не такая уж выдающаяся, — сказал Паркер. — Это всего лишь одна из тех простых вещей, из которых ничего не следует. Вчера вечером сэр Рубен обедал в «Ритце» с троими друзьями. После обеда друзья поехали в театр. Он отказался от их приглашения, сославшись на важную деловую встречу. Я пока не смог выяснить, что это была за встреча, но, во всяком случае, он вернулся к себе домой на Парк-Лейн около двенадцати часов.

— Кто его видел?

— Повариха, которая в тот момент укладывалась спать, видела его на крыльце и слышала, как он вошел. Он поднялся по лестнице, оставив свое пальто на вешалке в холле, а зонтик — в стойке, помните, какой был дождь вчера вечером? Он разделся и улегся в постель. На следующее утро его там не оказалось. Вот и все, — закончил Паркер и развел руками.

— Это не все, далеко не все. Папочка, рассказывай дальше, это даже не половина сказки, — взмолился лорд Питер.

— Но ведь это и в самом деле все. Когда его слуга вошел к сэру Ливи, его в комнате не было. Постель была смята, как если бы в ней спали. Была там и пижама, и вся его одежда. Единственная странность заключалась в том, что они были довольно неаккуратно брошены на оттоманку, стоявшую в ногах кровати, а не уложены аккуратно на стуле, как это обычно делал сэр Рубен. Словно он был чем-то слегка взволнован или возбужден. Ничего из чистой одежды не пропало — ни костюм, ни обувь — ничего. Ботинки, которые он носил, были, как обычно, в его туалетной комнате. Он умылся, почистил зубы. Горничная уже в полседьмого была внизу и занималась уборкой и может поклясться, что после этого времени никто не входил и не выходил. Так что приходится предположить, что уважаемый и немолодой еврейский финансист средних лет либо сошел с ума между двенадцатью ночи и шестью утра и тихо ушел из дому в чем мать родила в ноябрьскую ночь, либо был тайно похищен, как говорится, с телом и костями, оставив после себя кучку смятой одежды.

— А была ли дверь заперта на засов?

 — Конечно, такой вопрос вам пришел в голову сразу же, но я догадался проверить это только через час. Нет, вопреки обыкновению, на двери был только обычный американский замок. С другой стороны, в тот вечер нескольких девушек из прислуги отпустили в театр, и, может быть, сэр Рубен намеренно оставил дверь открытой, полагая, что они еще не вернулись. Такие вещи случались и раньше.

— И это действительно все?

— Действительно все. Кроме одного пустякового обстоятельства.

— Я очень люблю пустяковые обстоятельства! — воскликнул лорд Питер с детским восторгом. — Так много людей оказалось на виселице благодаря этим самым пустяковым обстоятельствам. Рассказывайте скорее!

 — Сэр Рубен и леди Ливи, которые были прекрасной парой, всегда спали в одной комнате. Как я уже сказал, в данный момент леди находится в Ментоне по причине расстроенного здоровья. В ее отсутствие сэр Рубен спит обычно в двуспальной кровати и неизменно на своей стороне, то есть с краю. Прошлой ночью он подложил под голову две подушки и спал посредине кровати, ближе к стене. Горничная, очень умная девушка, обратила на это внимание, когда пришла убирать, постель, и, проявив благоразумие настоящего детектива, не стала трогать постель и другим не разрешила до прихода полиции.

— А был еще кто-нибудь в доме, кроме сэра Рубена и слуг?

— Нет. Леди Ливи уехала с дочерью и своей горничной. Камердинер, повариха, горничная, уборщица и помощница поварихи были единственными людьми в доме. Естественно, они еще час или два ругались и сплетничали. Я пришел туда около десяти утра.

— А чем вы занимались после этого?

— Попытайся узнать, что это за деловая встреча была накануне вечером, поскольку, не считая поварихи, второй участник этой встречи был последним, кто видел сэра Рубена перед его исчезновением. Конечно, может оказаться, что для всего этого есть какое-нибудь очень простое объяснение, хотя будь я проклят, если в данный момент могу указать на кого-нибудь конкретно. Да пропади оно все, так не бывает, чтобы человек пришел домой, лег спать, а потом снова ушел в середине ночи в чем мать родила.

— Может быть, он не хотел, чтобы его узнали, и переоделся?

— Я подумал об этом — ведь это пока единственное возможное объяснение. Но это чертовски странно, Уимзи. Известный в городе человек, накануне важного разговора, не сказав никому ни слова, тихонько уходит из дому, переодевшись неизвестно в кого, и при этом оставляет дома часы, бумажник, чековую книжку и, что самое важное, свои очки, без которых он ничего не видит в шаге перед собой, так как чрезвычайно близорук. Он...

— Это действительно важно, — перебил его Уимзи. — Вы уверены, что он не взял запасные очки?

— Его слуга клянется, что у него было только две пары очков, одну из которых нашли на его туалетном столике, а вторую — в ящике стола, где он ее всегда держал.

Лорд Питер присвистнул.

— Ну, вы поразили меня, Паркер. Даже если бы он пошел куда-нибудь, чтобы покончить с собой, он и в этом случае обязательно взял бы с собой очки.

— Я уже начал проверять эту версию и раздобыл подробности всех дорожно-транспортных происшествий, случившихся до сегодняшнего дня, ведь сэр Ливи мог запросто угодить под машину и по чистой случайности — без очков он был слеп как крот. Но ничего подозрительного в сводках я не нашел. Кроме того, он взял с собой ключ от наружной двери, что свидетельствует о его намерении вернуться.

— Вы повидали тех, с кем он накануне обедал?

— Я встретил двоих из них в клубе. Они говорят, что он в тот день выглядел образцом здоровья и находился в наилучшем расположении духа, говорил, что с нетерпением ждет встречи с леди Ливи — позже, может быть на Рождество, — и с большим удовлетворением говорил о состоявшейся утром деловой встрече, в которой участвовал один из моих собеседников. Его фамилия Андерсон, он член клуба «Уиндхэмс».

— Значит, по крайней мере до девяти часов или около того у сэра Ливи не было никакого видимого намерения исчезнуть?

— Никакого — если только он не был актером исключительных способностей. Если что-то и заставило его изменить свои планы, это должно было произойти либо на таинственной встрече, которая произошла после обеда, либо когда он был в постели, между полуночью и половиной шестого.

— Ну, Бантер, что ты обо всем этом думаешь? — спросил лорд Питер.

— Это не по моей части, милорд. Разве что кажется странным, что джентльмен, который был слишком взбудоражен или нездоров, чтобы сложить свою одежду так, как он привык это делать, вспомнил, что ему надо почистить зубы и поставить ботинки за дверь. Обычно эти две вещи и забывают делать, милорд.

— Если ты на кого-то намекаешь, Бантер, — возмутился лорд Питер, — то я могу сказать только, что эта речь была недостойна тебя. Это мелкая личная проблема, дорогой Паркер. Послушайте, я не хочу вмешиваться, но мне ужасно хочется увидеть эту спальню, и притом как можно скорее.

— Конечно, вы можете пойти и посмотреть на все это — вы, вероятно, обнаружите много вещей, которые я проглядел, — спокойно ответил его собеседник.

— Паркер, друг мой, вы — гордость и честь Скотленд-Ярда! Смотрю я на вас, и Сагг представляется мне мифом, сказкой, мальчиком-идиотом, порожденным на свет мозгом какого-то поэта-фантазера. Сагг слишком совершенен, чтобы быть настоящим. Кстати, он что-нибудь узнал о трупе?

— Сагг говорит, — ответил Паркер, стараясь точно передать слова Сагга, — что человек умер от удара по шее. Это ему сказал врач. Сагг говорит, что убийство произошло день или два назад. Это тоже ему сказал врач. Сагг полагает, что это тело принадлежало богатому еврею в возрасте около пятидесяти лет. Это ему мог сказать кто угодно. Он говорит, что нелепо предполагать, что труп втащили через окно так, чтобы никто ничего об этом не знал. Он говорит, что, скорее всего, человек вошел через дверь и был убит кем-то из семьи или прислуги. Он арестовал девушку, хотя она мала ростом и выглядит хрупкой и болезненной и никак не могла угробить кочергой крепкого и рослого мужчину. Сагг арестовал бы и Типпса, но Типпс весь вчерашний день, а также позавчерашний был в Манчестере и вернулся домой только прошлой ночью, — сказать по правде, Сагг все равно хотел арестовать его, хотя если человек был мертв уже день или два, то малыш Типпс никак не мог убить его накануне вечером. Но завтра он все равно арестует его как соучастника, а также старую леди с ее вязаньем — я бы этому не удивился…

— Ну что ж, я рад, что у малыша такое крепкое алиби, — заметил лорд Питер, — хотя, если вы основываете свою версию на трупной бледности, синюшности, окоченелости и прочих, казалось бы, вполне убедительных для здравомыслящего человека доказательствах, вы должны быть готовы к тому, что какой-нибудь скептик из прокуратуры просто-напросто наплюет на все свидетельства медицинского характера. Помните защиту Импи Биггза в деле с этим чайным магазином в Челси? Шесть медиков в расцвете сил, противоречащие один другому, и старый Импи, расписывающий всякие аномальные случаи из Глейстера и Диксона Манна, пока глаза присяжных не завертелись в глазницах! «Готовы ли вы поклясться, доктор Сингамтайт, что начало трупного окоченения указывает без всякой возможной ошибки на час смерти?» — «Согласно моему опыту, в большинстве случаев», — отвечает доктор холодно и непреклонно. «А, говорит Биггз, — но ведь это суд, а не парламентские выборы. Мы не можем продолжать без выражения особого мнения меньшинства. Закон, доктор Сингамтайт, уважает права меньшинства, живого или мертвого». Какой-нибудь осел смеется, и старый Биггз выпячиваем грудь и бесстрастно продолжает: «Джентльмены, это не предмет для смеха. Мой клиент — честный и уважаемый джентльмен, он боролся за свою жизнь, джентльмены, и дело обвинения доказать его виновность — если оно это сможет — без всякой тени сомнения. Итак, я снова спрашиваю вас, доктор Сингамтайт, можете ли вы торжественно поклясться, без малейшей тени сомнения, — вероятной или возможной тени сомнения, — что эта несчастная женщина встретила свою смерть не раньше и не позже, чем вечером в четверг? Вероятнее всего? Джентльмены, мы не иезуиты, мы прямые и честные англичане! Вы не можете просить жюри, состоящее из прирожденных англичан, осудить кого-либо на основании «вероятности». Гром аплодисментов.

— Подзащитный Биггза все равно был виновен, заметил Паркер.

— Конечно. И тем не менее он был оправдан. Уимзи подошел к книжному шкафу и вынул из него том «Судебной медицины». — «Время наступления трупного окоченения может быть установлено только самым общим образом весьма приблизительно, так как результат определяется многими факторами». Осторожная скотина. «Однако в среднем окоченение может наступить — шея и нижняя челюсть — через 5—6 часов после смерти»… м-м-м... «до полного окоченения проходит, по всей вероятности, до 36 часов. Однако при некоторых обстоятельствах оно может наступить и необычно рано или значительно задержаться»! Очень помогает, верно? «Браун-Сэкарутверждает… три с половиной минуты после смерти... В некоторых случаях наступало только спустя 16 суток после смерти... сохранялось в течение 21 дня». Господи! «Модифицирующими факторами являются: возраст... состояние мускулатуры или лихорадочное состояние... или высокая температура окружающей среды... и так далее и тому подобное... почти все, что угодно. Впрочем, не важно. Вы можете сообщить свои доводы насчет того, чего это все стоит, инспектору Саггу. Уж он-то и того не знает. — Он отложил книгу подальше. — Вернемся к фактам. Что вы сами разузнали о трупе?

— Ну, — ответил детектив, — не так уж много. Я был озадачен, откровенно говоря. Могу сказать, что это был богатый человек, но вышедший из низов и что его богатство пришло к нему совсем недавно.

— А, так вы заметили мозоли у него на руках — я уж думал, вы это пропустили.

— Обе ноги у него были сильно натерты и даже с пузырями — он носил тесную обувь.

— А также прошел много пешком, — сказал лорд Питер, — чтобы натереть себе такие пузыри. Не поразило ли вас это — у такого несомненно небедного человека?

— Ну, не знаю. Пузыри были двух-трехдневной давности. Может быть, однажды ночью он задержался где-нибудь в пригороде — трамвай только что ушел, такси не видно — и ему пришлось пешком добираться домой.

— Это возможно.

— У него на спине и на одной ноге были какие-то красные пятна, происхождение которых я не могу объяснить.

— Я видел их.

— Как вы их объясняете?

— Позже скажу, продолжайте.

 — У него была очень сильная дальнозоркость — странно сильная для человека в расцвете лет.  Стекла пенсне были как у старика. Кстати, к пенсне была прикреплена превосходной работы цепочка из плоских звеньев, образующих определенный рисунок. Мне пришло в голову, что с ее помощью труп можно было бы опознать,

— Я только что поместил о ней объявление в «Таймс», — заметил лорд Питер. — Продолжайте.

— Он носил пенсне довольно долго — оно было а починке два раза.

— Прекрасно, Паркер, прекрасно. Вы понимаете важность этого?

— Боюсь, что не особенно, а что?

— Не важно, продолжайте.

— Он был, вероятно, угрюмым и вспыльчивым человеком — его ногти были обгрызены до мяса, даже пальцы его были покусаны. Он выкуривал горы сигарет без мундштука. Он тщательно следил за своей внешностью.

— Вы осмотрели комнату в целом. У меня не было такой возможности.

— Что касается улик, то мне удалось найти немного. Сагг и компания все там истоптали, не говоря уж о малыше Тиггсе и его служанке, но я заметил очень четкое пятно сразу же за изголовьем ванны, словно там стояло что-то очень мокрое. Вряд ли это можно назвать уликой.

— Конечно, всю ночь шел сильный дождь.

— Да. А вы заметили, что копоть на подоконнике была с каким-то неясным узором?

— Заметил, — ответил Уимзи, — и тщательно осмотрел его, но не увидел ничего, не считая того, что кто-то или что-то опиралось на подоконник. — Он снял свой монокль и передал его Паркеру.

— Ей-богу, это же мощная линза.

— Именно, — пояснил Уимзи, — и к тому же крайне полезная штука, когда вам надо незаметно что-нибудь осмотреть и в то же время иметь вид набитого дурака. Только она не подходит для того, чтобы носить ее постоянно, — если на вас посмотрят анфас, то непременно скажут: «Господи, как же он вообще видит этим глазом!» И все же она полезна.

— Мы с Саггом обследовали и почву под окном позади здания, но не обнаружили ни следа, — продолжал Паркер.

— Это интересно. А на крыше вы смотрели?

— Нет.

— Мы займемся этим завтра. Водосточный желоб находится всего, в паре футов над окном. Я измерил его своей тростью — спутник джентльмена-разведчика, как я ее называю его, — на нее нанесены дюймовые деления. Временами она — неоценимый помощник. У нее внутри спрятан стилет, а в набалдашнике — компас. Я специально взял ее с собой. Еще что-нибудь?

— Боюсь, что нет. Давайте послушаем вашу версию, Уимзи.

— Ладно, я думаю, что вы выдержали экзамен по большинству пунктов. Я заметил только одно или два небольших противоречия. Например, человек носит дорогое пенсне в золотой оправе, и притом довольно долго, поскольку чинил его дважды. Но вот его зубы не только в табачных пятнах, но и сильно испорчены, они выглядят так, словно он никогда в жизни не чистил их. На одной стороне у него отсутствуют четыре коренных зуба, на другой — три, а один из передних зубов сломан как раз посредине. Этот человек тщательно следил за своей внешностью, о чем свидетельствуют его волосы. Что вы там еще сказали в дополнение к этому?

— О, эти вышедшие из низов люди не особенно заботятся о своих зубах и приходят в ужас от перспективы обратиться к зубному врачу.

— Правильно, но один из коренных зубов обломан так, что его острый край врезывается в язык. Нет ничего более мучительного. Уж не думаете ли вы, что человек стал бы терпеть такое, когда он вполне может позволить себе подпилить сломанный зуб?

— Ну, люди странные существа. Я знавал слуг, которые терпели страшные муки, но не решались войти кабинет дантиста. Как вы все это понимаете, Уимзи?

— Что ж, может быть, вы правы, — кивнул лорд Питер. — Второе: этот джентльмен, у которого волосы пахнут «Пармской фиалкой», а ногти аккуратно подстрижены, никогда не мыл уши. У него полно серы в ушах. Это отвратительно.

— Ну, здесь вы меня обошли, Уимзи, при осмотре трупа я совсем не обратил на это внимания. Да, действительно, старые привычки умирают с трудом.

— Вот именно! В-третьих: джентльмен с маникюром, бриолином и всем остальным страдает от блох.

— Ей-богу, вы правы! Блошиные укусы. Мне это в голову не приходило.

— В этом нет никаких сомнений, старина. Следы их были слабые и старые, но несомненные.

— Конечно, раз вы это говорите. И тем не менее, это может случиться с каждым. На позапрошлой неделе я всю ночь отбивался от блох в лучшем отеле в Линкольне.

— Да, конечно, все эти вещи могут случиться с кем угодно, но — по отдельности. Четвертый пункт: джентльмен, который пользуется «Пармской фиалкой» при уходе за волосами и тэ дэ и тэ пэ, моет свое тело крепким карболовым мылом — таким крепким, что его запах висит в воздухе спустя 24 часа или около того.

— Карболовое мыло — хорошее средство от блох.

— Паркер, у вас на все готов ответ! Пятый пункт: у джентльмена с ухоженными, наманикюренными, хотя и обгрызенными ногтями оказываются отвратительные, черные ногти на пальцах ног, словно он годами не подстригал их.

— Это опять-таки дело привычки!

— Возможно, но, согласитесь, привычка странная. Далее, шестой, и последний, пункт: этот джентльмен с целым набором неджентльменских привычек прибывает в чужой дом в середине ночи под проливным дождем и к тому же, очевидно, через окно, будучи, напоминаю, мертвым уже в течение суток, и спокойно ложится в ванну мистера Типпса, одетый не по сезону в пенсне. На голове у него идеальная стрижка, будто бы он только что побывал у парикмахера, о чем говорит некоторое количество коротких волосков, прилипших к шее и стенкам ванны, кроме того, он совсем недавно брился — на щеке у него даже осталась полоска высохшего мыла...

— Уимзи!

— Подождите минутку — а также засохшая мыльная пена у него во рту...

Бантер встал и вытянулся перед детективом — с ног до головы почтительный вышколенный камердинер.

— Еще немного бренди, сэр? — пробормотал он.

— Уимзи, — сказал Паркер, — от вашего рассказа у меня мурашки бегут по коже.

Он опрокинул в себя содержимое рюмки, пристально посмотрел на нее, словно удивленный тем обстоятельством, что она вновь оказалась пустой, поставил ее на стол, встал, прошел к книжному шкафу, повернулся кругом, постоял, прислонившись к нему, и произнес:

— Послушайте, Уимзи, вы начитались детективных историй, вы говорите чепуху.

— Почему же чепуху? — сонно возразил Уимзи. — Великолепный сюжет для детективного романа получился, а? Бантер, мы его запишем, а ты проиллюстрируешь его своими фотографиями.

— Мыло у него во рту?.. Да ерунда это! — сказал Паркер. — Это должно быть что-нибудь другое...

— Э, нет, возразил лорд Питер, — там даже были волосы. Жесткие и довольно длинные — у него была борода.

Он вынул из кармана свои часы и вытащил из них пару волосков, которые были зажаты между внутренней и внешней крышками.

Паркер повертел их в руках, поднес к свету, чтобы рассмотреть внимательнее с помощью, лупы, передал их невозмутимому Бантеру и сказал:

— Вы хотите мне сказать, Уимзи, что живой человек, — он хрипло рассмеялся, — сбрил себе бороду с открытым ртом, а затем пошел куда-то и был убит с полным ртом волос? Да вы с ума сошли.

— Я вам этого не говорил, — возразил Уимзи. — Вы, полицейские, все похожи друг на друга — у вас в голове только одна мысль. Будь я проклят, если могу понять, как вас вообще назначили на эту должность. Он был побрит после того, как его убили. Ловко, не правда ли? Веселенькая работенка для парикмахера, а? Ну, сядьте, наконец, и перестаньте топать, как слон, по всей комнате. Во время войны происходят вещи и похуже. Это только старый дешевый бульварный ужастик. Но вот что я вам скажу, Паркер, мы имеем дело с необычным преступником — настоящим артистом с богатым воображением. Это настоящее, артистичное и законченное дело. Мне это нравится, Паркер.

Глава 3

Лорд Питер закончил играть сонату Скарлатти и задумчиво посмотрел на свои руки. У него были длинные сильные пальцы с широкими плоскими суставами и прямоугольными концами. Когда он играл, обычное довольно жесткое выражение его глаз смягчалось, но зато его большой нерешительный рот приобретал жесткость. Он никогда не старался выглядеть красавчиком — его лицо портил длинный узкий подбородок и высокий покатый лоб, подчеркнутый приглаженными, зачесанными назад паклеобразными волосами. Лейбористские газеты в своих карикатурах, смягчая характерность его подбородка, изображали его как типичного аристократа.

— Какой чудесный инструмент, — заметил Паркер.

— Да, он не так уж плох, — сказал лорд Питер, — но для Скарлатти требуется старинный клавесин. Фортепиано слишком современный инструмент — он слишком выделяет все колебания и обертоны. Это не годится для нашей работы, Паркер. Ну как, пришли вы к какому-нибудь выводу?

— Человек в ванне, — методично стал излагать свои соображения Паркер, — никоим образом не был состоятельным человеком, очень заботившимся о своей внешности. Он был рабочим, безработным, но только недавно потерявшим работу. Он бродил по городу в поисках работы, когда нашел свою смерть. Кто-то его убил, вымыл, надушил и побрил, чтобы изменить его внешность, после чего, не оставив никаких следов, уложил его в ванну Типпса. Вывод: убийца был очень сильным человеком, поскольку он прикончил его одним ударом по шее, человеком с холодным умом и весьма высоким уровнем интеллекта, поскольку он проделал все эти отвратительные манипуляции не оставив никаких следов, человеком богатым и утонченным, поскольку все необходимое для элегантного туалета было у него под рукой, и человеком со странным, почти извращенным воображением, о чем говорят такие отталкивающие детали, как то, что он раздел его, уложил в ванну и к тому же украсил пенсне.

— Да, он просто поэт преступления, — заметил Уимзи. — Кстати, ваше недоумение относительно пенсне можно прояснить: очевидно, пенсне никогда не принадлежало убитому.

— Ну, это только создает новую загадку. Можно предположить, что убийца оставил его столь любезно как ключ к собственной личности.

— Вряд ли можно принять это: скорее всего, у него есть то, что отсутствует у большинства преступников, — чувство юмора.

— Довольно мрачный юмор.

— Верно. Но человек, который может позволить себе демонстрировать чувство юмора при таких обстоятельствах, ужасен. Интересно, а что он делал с телом в промежутке между убийством и размещением трупа в ванне у Типпса? И здесь возникает еще ряд вопросов. Как он его туда донес? И зачем? Втащил ли он его через дверь, как предполагает наш горячо любимый Сагг, или через окно, как полагаем мы на основании не очень убедительной улики в виде пятна на подоконнике? Были ли у убийцы сообщники? Участвовал ли в этом малыш Типпс или его служанка? Не стоит пренебрегать этой версией только потому, что Сагг склоняется к ней. Даже идиоты иногда высказывают истину — случайно. А если это не так, то почему именно Типпс был выбран жертвой этого отвратительного розыгрыша? Разве у кого-нибудь может быть злоба на Типпса? Что за люди живут в других квартирах этого дома? Все это мы должны выяснить. Может быть, Типпс играет на пианино по ночам над их головами или портит репутацию подъезда, приводя домой женщин легкого поведения? Существуют ли архитекторы-неудачники, жаждущие его крови? Черт возьми, Паркер, должен же быть где-нибудь мотив для этого преступления? Вы ведь знаете — нет преступления без мотива.

— Может быть, убийца — сумасшедший?.. — с сомнением произнес Паркер.

Вы можете представить себе, чтобы сумасшедший действовал столь разумно? Он не совершил ошибок — никаких, если не считать ошибкой то, что он оставил волосы во рту жертвы. Итак, во всяком случае это не Ливи, здесь вы правы. Как бы там ни было, но ни ваш гипотетический сумасшедший, ни мой убийца-артист не оставил нам никаких настоящих улик, с помощью которых мы могли бы продвинуться дальше, так? И нет никаких очевидных мотивов, объясняющих его действия. И еще не хватает двух костюмов, которые исчезли минувшей ночью: сэр Рубен уходит, не прикрывшись даже фиговым листочком, а таинственный тип оказывается в пенсне, совершенно неуместном с точки зрения благопристойности. Черт побери! Если бы только у меня был какой-нибудь повод взять это тело для обследования официально...

Зазвонил телефон. Молчаливый Бантер, о котором и лорд Питер, и Паркер почти позабыли, снял трубку.

— Это пожилая леди, милорд, — сказал он. — Думаю, что она глухая, — она ничего не слышит, но спрашивает вашу светлость.

Лорд Питер схватил трубку и заорал в нее «Алло!», от которого могла бы расколоться какая-нибудь вулканическая порода. Несколько минут он слушал с недоверчивой усмешкой, которая постепенно расплылась в широкую улыбку восторга. Наконец он несколько раз воскликнул: «Хорошо, хорошо!» — и повесил трубку.

— Ну и ну! — провозгласил он, сияя лучезарной улыбкой. — Старая охотничья птица! Это старая миссис Типпс. Глухая, как столб. Но решительная. Настоящий Наполеон. Несравненный Сагг сделал очередное открытие и арестовал малыша Типпса. Старая леди осталась одна в квартире. Уходя, Типпс крикнул ей: «Сообщи об этом лорду Питеру Уимзи!» Неустрашимая старая дама вступила в схватку с телефонной книгой. Перебудила всех на телефонной станции. Не принимает ответа «нет», поскольку не слышит его, заявляет, чтобы ее соединили, спрашивает меня, смогу ли я сделать все, что только в моих силах. Говорит, что будет чувствовать себя в безопасности в руках настоящего джентльмена. Ах, Паркер, Паркер! Я бы поцеловал ее, я бы действительно мог, как говорит Типпс, поцеловать ее. Но я напишу ей... нет, черт возьми, Паркер, мы отправляемся в гости. Бантер, захвати свою адскую машину и порошок магния. Я сказал бы, что мы образуем товарищество — объединяем оба дела и разрабатываем их совместно. Сегодня вечером мы обследуем труп, а завтра я займусь поисками вашего еврея. Я чувствую себя таким счастливым, что готов, кажется, взорваться. Бантер, мои ботинки! Да, кстати, Паркер, я полагаю, ваши ботинки на резиновых подошвах? Нет? Это не годится, вам нельзя ходить в такой обуви. Ладно, мы одолжим вам пару. Перчатки? Вот они. Моя трость, фонарик, сажа, пинцет, коробочки для пилюль — все готово?

— Конечно, милорд.

— Ах, Бантер, да не смотри ты так, я вовсе не хотел тебя обидеть. Я верю в тебя, доверяю тебе... Сколько у меня денег? Этого достаточно. Знаете, Паркер, я когда-то был знаком с одним человеком, который позволил всемирно известному отравителю проскользнуть сквозь его пальцы, потому что кассовый аппарат в метро не принимал ничего, кроме пенни. В кассу стояла очередь, и дежурный у входа не пустил его. Он предложил дежурному пятифунтовый банкнот — все, что у него было с собой, — за поездку до Бейкер-стрит, которая стоила два пенни, и, пока они ругались, преступник вскочил в поезд. И далее оказался в Константинополе, где он жил под личиной пожилого представителя Англиканской Церкви, путешествующего со своей племянницей. Ну, все готовы? Пошли!

Едва они вышли на сверкающую огнями Пикадилли, как Уимзи резко остановился с коротким восклицанием.

— Подождите-ка минутку, — пояснил он. — Мне пришла в голову одна мысль. Если Сагг сейчас там, то у нас будут неприятности» Я должен сделать ему короткое замыкание.

Он побежал обратно, а оставшиеся двое воспользовались несколькими минутами его отсутствия, чтобы поймать такси.

Инспектор Сагг и подчиненный ему цербер дежурили у дома 59 на улице Квин-Кэролайн-Мэншнс и не были расположены допускать в дом неофициальных следователей. Здесь лорд Питер столкнулся с весьма грубыми манерами и с тем, что лорд Биконсфилд охарактеризовал бы как «очень умелую бездеятельность».

Напрасно лорд Питер пытался объяснить, что его пригласила миссис Типпс от лица ее сына.

— Пригласила! — фыркнул инспектор Сагг. — Вот я ее уж точно «приглашу», если она не побережется. Не удивился бы, если окажется, что она тоже замешана в этом деле, только она так глуха, что уже вообще ни на что не годится.

— Послушайте, инспектор, — обратился к нему лорд Питер, — какой смысл в вашей упрямой несговорчивости? Вы же знаете, что в конце концов я все же попаду в дом. Черт возьми, я же не вырываю хлеб изо рта ваших детей. Никто ведь не заплатил мне за то, что я нашел для вас изумруды лорда Эттенбери.

— Моя обязанность — не пускать сюда посторонних, — угрюмо ответил инспектор Сапу — и пусть они держатся подальше.

— Я никогда не говорил вам, чтобы вы держались подальше, — беззлобно ответил лорд Питер, усаживаясь на ступеньки, чтобы обсудить это дело с комфортом, — хотя у меня нет никаких сомнений в том, что осторожный человек в принципе хорошая вещь, если, конечно, это не преувеличивать. Золотое правило, Сагг, как говорит Аристотель, не позволять себе становится собакой на сене. Вы когда-нибудь были собакой на сене, Сагг?

— Я не собираюсь сидеть здесь и болтать с вами, — не выдержал Сагг. — Вот что, Которн, сбегай и посмотри, в чем там дело, если только эта старая стерва позволит тебе войти в квартиру. Заперлась там наверху и чего-то кричит, — пояснил инспектор — Одного этого достаточно, чтобы заставить человека отказаться от преступления и заняться садоводством.

Констебль вернулся.

— Это из Ярда, сэр, — доложил он, деликатно покашливая. — Сэр говорит, чтобы лорду Уимзи были предоставлены все благоприятные возможности, сэр. Хм-м! — Он бесстрастно стоял в сторонке, глядя на свое начальство тусклым взглядом.

— Пять очков, — весело сказал лорд Питер. — Ваш шеф — близкий друг моей матери. Не ходите туда, Сагг, а? У вас и так полный дом? Не надо ворчать, я сделаю его еще немного полнее.

И он вошел в дом вместе со своими спутниками.

Тело уже унесли несколько часов назад, и когда они исследовали ванную комнату и всю квартиру как невооруженным глазом, так и с помощью фотокамеры компетентного в этом деле Бантера, то поняли, что настоящей проблемой этой семьи была миссис Типпс. Ее сына и служанку забрали в тюрьму, и сразу же оказалось, что никаких друзей в городке у них нет, не считая нескольких деловых знакомых мистера Типпса, но у миссис Типпс не было даже их адресов. Остальные квартиры в доме занимали семья из семи человек, уехавших на зиму за границу, пожилой полковник из Индии со свирепыми манерами, живший один со слугой-индусом, и еще одно уважаемое семейство на третьем этаже, которых беспорядок над их головами раздражал до крайней степени. Когда лорд Уимзи воззвал к главе семейства, тот, правда, проявил некоторую человечность, но миссис Эплдор, появившись внезапно в теплом халате, избавила его от трудностей, в которые он так неосмотрительно вляпался.

— Мне очень жаль, — заявила она, — но боюсь, что мы никоим образом не можем вмешиваться в это дело. Это очень неприятное дело, мистер... э-э... боюсь, что не расслышала ваше имя... И к тому же мы всегда считали, что лучше держаться от полиции подальше. Конечно, если Типпсы действительно ни в чем не виновны, а я надеюсь, что эта так, то это для них большое несчастье, но я должна отметить, что все обстоятельства этого дела кажутся мне весьма подозрительными — и для Теофилуса тоже, — и мне совсем не нравится, чтобы потом говорили, что мы помогали убийцам. Еще подумают, что мы соучастники. Вы, конечно, молоды, мистер... э-э...

— Это лорд Питер Уимзи, моя дорогая, — мягко пояснил Теофилус.

Она оставалась невозмутимой.

— Ах да, — сказала она, — полагаю, что вы дальний родственник моего покойного кузена, епископа Карисбрукского. Бедняга! Его всегда водили за нос всякие самозванцы. Он так и умер, не научившись разбираться в людях. Мне кажется, вы похожи на него, лорд Питер.

— Сомневаюсь в этом, — ответил лорд Питер. — Насколько мне известно, он очень дальний мой родственник, хотя, как говорят, мудр тот ребенок, который знает своего собственного отца. Поздравляю вас, дорогая леди, с вашим сходством с другой стороной семейства. Надеюсь, вы простите мне это вторжение к вам посреди ночи, хотя, как вы говорите, мы все одна семья, и я буду очень обязан вам за то, что вы позволили мне полюбоваться этой просто очаровательной вещью, которая на вас надета. Нет, не беспокойтесь, мистер Эплдор. Думаю, что самое лучшее, что я могу сейчас предпринять, — это отвезти эту старую леди к моей матери и убрать ее с вашей дороги. Иначе вы в один прекрасный день обнаружите, что ваши христианские чувства овладеют всем, что в вас есть хорошего, — ведь ничто так не нарушает домашний комфорт, как христианские чувства. Спокойной ночи, сэр, спокойной ночи, дорогая леди, просто потрясающе, что вы позволили мне войти к вам в квартиру.

— Прекрасно! сказала миссис Эплдор, когда за ним закрылась дверь.

сказал лорд Питер, — и научили меня быть бесстыдно наглым, когда мне это надо. Ну и стерва!

В два часа ночи лорд Питер Уимзи на автомобиле одного своего друга прибыл в «Дауэр-Хаус» в Денвере в компании со старой глухой леди и древним чемоданом.

— Очень мило, что ты заехал ко мне, дорогой, — безмятежно сказала вдовствующая герцогиня. Это была маленькая полная женщина с белоснежными волосами и изысканно красивыми руками. Лицом она настолько же не походила на своего младшего сына, насколько была похожа на него характером. Ее темные глаза весело и задиристо поблескивали, а манеры и движения отличались быстротой и решительностью. Она сидела, набросив на плечи очаровательную шаль, и смотрела, как лорд Питер ел холодное мясо я сыр, словно его приезд в таких нелепых обстоятельствах и с такой компанией был самым заурядным событием, каковым оно, с его точки зрения, и являлось.

— Ты уложила в постель старую леди? — спросил лорд Питер.

— Да, конечно, дорогой. Такая удивительная личность, не правда ли? И очень смелая. Она говорит, что никогда еще не садилась в автомобиль. Но она думает, что ты очень милый молодой человек, дорогой, так заботишься о ней. Ты похож на ее сына. Бедный маленький мистер Типпс! Почему это твой друг инспектор решил, что Типпс мог кого-то убить?

— Мой друг инспектор решил доказать, что назойливый гость, которого нашли в ванне мистера Типпса, — это сэр Рубен Ливи, который прошлой ночью таинственно исчез из своего дома. Вот линия его рассуждений: куда-то делся средних лет джентльмен из дома на Парк-Лейн, причем без какой-либо одежды. С другой стороны, мы нашли джентльмена средних лет без одежды в Бэтгерси. Следовательно, это один и тот же человек, что и следовало доказать, и поэтому малыш Типпс сейчас в тюрьме.

— Ты что-то недоговариваешь, дорогой, — мягко заметила герцогиня. — Почему надо было арестовывать мистера Типпса, даже если эти двое — одно лицо?

— Сагг должен был кого-то арестовать, — пояснил лорд Питер, — есть кое-какие незначительные улики, которые как будто поддерживают версию Сагга. Только я точно знаю, на основании того, что видел собственными глазами, что эта версия неверна. Прошлой ночью, приблизительно в четверть десятого, одна молодая женщина прохаживалась по Бэттерси-парк-роуд по причинам, известным только ей, когда она увидела некоего джентльмена в шубе и цилиндре, с раскрытым зонтиком, который медленно шел по улице, всматриваясь в названия поперечных улиц. Он выглядел несколько неуместно в это время и в этом районе, поэтому, не будучи женщиной застенчивой, видите ли, она подошла к нему и сказала: «Добрый вечер». А таинственный незнакомец отвечает ей: «Пожалуйста, вы не скажете мне, ведет ли эта улица к Принс-Уэльс-роуд?» Она кивнула и спросила его в шутливой манере, что он здесь делает и все такое. Однако она не была очень уж откровенна в отношении этой части разговора, поскольку раскрывала свое сердце инспектору Саггу, видите ли, а благодарная наша страна платит ему за то, чтобы у него были чистые и очень возвышенные идеалы, так? Во всяком случае, этот ночной джентльмен сказал ей, что не может пойти с ней в данный момент, поскольку у него назначена деловая встреча. «Мне надо пойти к одному человеку и поговорить с ним, дорогая» — так, по ее словам, он сказал и дальше пошел по Александр-авеню в направлении к Принс-Уэльс-роуд. Она стояла и смотрела ему вслед, удивленная и встревоженная, когда к ней присоединился ее дружок, который сказал: «Нечего тебе терять на него свое время — это Ливи. Я знал его, когда жил в Вест-Энде, и девушки называли его Неприступным». Имя ее дружка не разглашается ввиду его возможного соучастия в этой истории, но девушка клянется, что было сказано именно это. Она больше и не вспоминала об этой встрече, пока молочник не принес весть о всяких волнениях на Квин-Кэрблайн-Мэншнс. Тогда она пришла в полицию, хоть она, как правило, полиции не любит, и спросила дежурного, не было ли у мертвого джентльмена бороды и очков. Ей сказали, что у него были очки, но никакой бороды, и тогда она неосторожно сказала: «Ну, значит, это был не он». И тогда дежурный спросил: «А кто этот он?» — и схватил ее за ворот. Такова ее история. Конечно, Сагг был в восторге и на основании этих ее показаний посадил Типпса в тюрьму.

— О Господи, — сказала герцогиня. — Я надеюсь, у этой бедной девушки не будет неприятностей?

— Не стал бы на это надеяться, — ответил лорд Питер. — Именно Типпс, кажется, получит по шее. Кроме того, он сделал одну безумную вещь. Я вытянул это из Сагга, хотя он очень неохотно давал любую информацию. Похоже, что Типпс запутался, когда рассказывал о поезде, в котором он приехал из Манчестера. Сначала он сказал, что приехал домой в десять тридцать. Затем они прижали Глэдис Хоррокс, которая выдала, что он вернулся только после одиннадцати сорока пяти. Затем Типпс, когда его попросили объяснить это расхождение, начал заикаться и путаться и заявил, что опоздал на поезд. Затем Сагг навел справки на вокзале Святого Панкраса и обнаружил, что Типпс оставил сумку в камере хранения в десять часов. Когда Типпса попросили объяснить это, он, еще больше запутавшись, сказал, что шел несколько часов пешком — встретил друга. На вопрос, кого именно, ответить не смог и окончательно растерялся. В общем, неизвестно, на что он потратил столько времени, почему не вернулся за своей сумкой, в котором часу возвратился домой, каким образом получил синяк на лбу. Фактически он ничего не может рассказать о себе. Снова допросили Глэдис Хоррокс. На этот раз она заявила, что Типпс пришел в десять тридцать. Затем призналась, что не слышала, как он вошел, и не смогла объяснить, почему она вначале сказала прямо противоположное. Разрыдалась. Противоречит себе. У всех растут подозрения. Обоих сажают в тюрьму.

— Судя по тому, что ты рассказал, дорогой, — начала герцогиня, — вся эта история кажется очень запутанной и не совсем респектабельной. Бедный маленький мистер Типпс был бы ужасно расстроен всем, что кажется неприличным.

— Интересно, что он сделал, — задумчиво произнес лорд Питер. — Я действительно не думаю, что он совершил это убийство. Кроме того, я полагаю, что тот парень был уже мертв день или два, хотя не следовало бы особенно полагаться на свидетельство врача. Да, занятная задачка.

— Очень любопытная, дорогой. Но так печально думать о бедном сэре Рубене. Я должна написать несколько строк леди Ливи — ты знаешь, я была с ней хорошо знакома еще в Хэмпшире, когда она, была девочкой. Ее тогда авали Кристина Форд, и я так хорошо помню, какой был скандал, когда она решила выйти замуж за еврея. Конечно, это было до того, как он разбогател на нефти в Америке. Ее семья хотела, чтобы она вышла замуж за Джулиана Фрика, который потом так достойно держался и был связан с семьей, но она влюбилась в этого еврея и сбежала с ним. Он был тогда очень красивый, знаешь ли, дорогой, на какой-то иностранный манер, но у него не было никаких средств, а кроме того, Фордам не нравилась его религия. Конечно, в эти дни все мы стали немножко евреями и они не так бы уж и возражали, если бы он хотя бы для вида старался казаться чем-то другим, не евреем, как, например, этот мистер Саймонс, которого мы встретили у миссис Порчестер. Он всегда всем объясняет, что получил свой нос в Италии в эпоху Возрождения, и уверяет, что каким-то образом происходит от Прекрасной Лауры, — так по-дурацки, знаешь ли, дорогой, словно кто-нибудь верит этому. И я уверена, что некоторые евреи очень хорошие люди, но лично я предпочла бы, чтобы они во что-нибудь верили, хотя это, конечно, очень неудобно — этот их обычай не работать по субботам и делать обрезание бедным малюткам, да еще с этой их зависимостью от полнолуния, и это их чудное мясо с каким-то странным названием, и невозможность есть бекон на завтрак. И все же это произошло, и, конечно, для девушки было гораздо лучше выйти за него замуж, если она действительно любила его, хотя я думаю, что молодой Фрик питал к ней нежные чувства и они до сих пор большие друзья. Не то чтобы они когда-либо обручались, было только молчаливое понимание со стороны ее отца, но он так и не женился, знаете, и живет совсем один в этом огромном доме рядом с госпиталем, хотя сейчас он очень богат и известен, и я знаю, что очень многие пытались заполучить его, — например, леди Мэйнуэринг хотела заполучить его для своей старшей дочки, хотя я помню, что в то время говорила, что бесполезно ожидать, чтобы хирург увлекся фигурой, со всех сторон обитой ватой, — у них ведь так много возможностей судить об этом, знаешь ли, дорогой.

— Кажется, у леди Ливи особый дар заставлять людей испытывать к ней нежные чувства, — заметил лорд Питер. — Посмотри на этого неприступного Ливи.

— Совершенно верно, дорогой. Она была просто чудо, и говорят, что ее дочь как две капли воды на нее похожа. Я почти потеряла их из виду, когда Кристина вышла замуж, к тому же твой отец всегда недолюбливал бизнесменов, но я знаю, все считают, что они были образцовой парой. Уже вошло в поговорку, что сэра Рубена так же любили дома, как ненавидели за границей. Я не имею в виду другие страны, ты это знаешь, дорогой, это просто иносказательный способ пояснить суть дела — как в другой пословице «За границей — святой, а дома — сущий дьявол», только наоборот.

— Да, — сказал лорд Питер, — но все же парочку врагов он успел приобрести.

— Даже десятки, дорогой. Сити — такое ужасное место, верно? Они там все измаильтяне, хотя я думаю, что сэру Рубену понравилось бы, если бы его так назвали. Кажется, это означает «не совсем еврей»? Я всегда путала всех этих ветхозаветных персонажей.

Лорд Питер улыбнулся и зевнул.

— Думаю, мне следует вздремнуть часок-другой, — сказал он. — Я должен вернуться в город к восьми утра. Паркер обещал прийти к завтраку.

Герцогиня посмотрела на часы, которые показывали без пяти минут три.

— Я пришлю тебе завтрак в полседьмого, дорогой, — сказала она. — Надеюсь, тебе все понравится. Я сказала им, чтобы положили тебе в постель грелку с горячей водой, — эти льняные простыни такие холодные. Ты можешь вынуть ее, если без нее тебе больше нравится.

Глава 4

— Вот как, значит, обстоят дела, Паркер, — сказал лорд Питер, отодвигая от себя кофейную чашку и раскуривая свою традиционную после завтрака трубку. — Пока что мы ни на шаг не продвинулись в этом деле. Вы что-нибудь еще разузнали после моего ухода?

— Нет, но сегодня утром я побывал на крыше.

— Черт побери, сколько в вас энергии! Послушайте, Паркер, я думаю, что этот план совместных действий чрезвычайно удачен. Гораздо легче следить за чужой работой, чем делать свою — это дает такое восхитительное ощущение, что ты в курсе всех событий, всем нужен и играешь роль босса, а также великолепное чувство, что кто-то другой выполняет всю твою работу. Вы что-нибудь обнаружили?

— Не так уж много. Я искал следы ног, но, естественно, после такого дождя ничего не нашел. Конечно, если бы это все происходило в детективном романе, то дождь прошел бы в самое удобное время — за час до преступления — и осталась бы превосходная коллекция следов, которые могли быть оставлены там только между двумя и тремя часами ночи, но поскольку все это происходило в ноябрьском Лондоне, то с таким же успехом можно было бы искать следы в Ниагаре. Я обыскал и крыши соседних домов и пришел к веселому заключению, что любой человек в любой благословенной квартире по всему этому благословенному ряду домов мог сделать это. Со всех лестниц есть выход на крышу, и сами крыши совершенно плоские — можно бродить по ним так же легко, как и по Шефтсбери-авеню. И все же я нашел кое-какие признаки того, что наш покойник и в самом деле прогуливался там.

— И что же это?

Паркер вынул из кармана несколько клочков какой-то ткани и выложил их перед своим другом.

— Один застрял в водосточном желобе как раз над окном ванной мистера Типпса, второй — в трещине каменного парапета, чуть повыше, а остальные я нашел позади дымовой трубы, где они зацепились за железную стойку. Что вы можете сказать о них?

Лорд Питер тщательно осмотрел их через лупу.

— Интересно, — сказал он. — Чертовски интересно. Ты уже проявил пленку, Бантер? — добавил он, когда его сдержанный помощник вошел с утренней почтой.

— Да, милорд.

— Обнаружил что-нибудь?

— Не знаю, можно ли назвать это «что-нибудь», милорд, — задумчиво произнес Бантер, — но отпечатки я сейчас принесу.

— Пожалуйста, Бантер, — сказал Уимзи и повернулся к Паркеру: — Взгляните, друг мой, в этом номере «Таймс» помещено наше объявление о золотой цепочке. Выглядит очень прилично: «Звоните или приходите на Пикадилли, 110а». Может быть, безопаснее было бы дать номер абонентского ящика, хотя я всегда думаю, что чем более вы искренни с людьми, тем с большей вероятностью вы их обманете — так непривычен наш современный мир к открытой руке и простодушному сердцу.

— Но вы же не думаете, что тот тип, который оставил цепочку на теле, захочет обнаружить себя, придя сюда и расспрашивая о ней?

— Не думаю, олух, — ответил лорд Питер с небрежной учтивостью истинного аристократа, — поэтому я и попытался отыскать того ювелира, который продал эту цепочку. Видите? — Он постучал рукой по газетной заметке. — Это не старая цепочка — вряд ли ее вообще носили. О, спасибо, Бантер. А теперь посмотрите-ка сюда, Паркер. Это те отпечатки пальцев, которые вы вчера заметили на подоконнике и на стенке ванны. Я проглядел их — воздаю вам должное в полной мере за это открытие. Я уничтожен, падаю ниц, меня зовут Ватсон, и вам совсем не надо говорить то, что вы сейчас собираетесь сказать, потому что я признаю все это справедливым. А теперь внимание!

И все трое уставились на фотографии.

— Этот преступник, — заговорил лорд Питер, — прошел по крышам в сырую погоду, и вполне естественно, что сажа попала на его пальцы. Он уложил тело в ванну и тщательно стер все следы своего пребывания, за исключением двух, которые он любезно оставил, чтобы показать нам, как следует делать свою работу. Пятно на полу показывает нам, что он носит обувь на резиновой подошве, а по этой восхитительной серии отпечатков пальцев на краю ванны мы узнаем, что у него обычное количество пальцев и что он был в резиновых перчатках. Вот и все.

Он отодвинул фотоснимки в сторону и снова стал рассматривать обрывки ткани. Внезапно он тихо свистнул.

— Что вы думаете о них, Паркер?

— Мне кажется, что они оторваны от какой-то грубой хлопчатобумажной ткани, — может быть, это простыня или какая-нибудь импровизированная веревка.

— Да, — произнес лорд Питер. — Да. Может быть, это ошибка — это, возможно, даже наша ошибка. Интересно. Скажите мне, вам не кажется, что эти тонкие волокна достаточно длинны и крепки, чтобы удержать висящего человека?

Он замолчал, и его удлиненные глаза превратились в узкие щелочки. Он тихонько попыхивал трубкой.

— Чем вы думаете заняться этим утром? — спросил Паркер.

— Ну что ж, — сказал лорд Питер. — Мне кажется, сейчас настало самое подходящее время и мне принять участие в вашей работе. Давайте заглянем на Парк-авеню и посмотрим, какие проказы замыслил сэр Рубен Ливи, лежа у себя на кровати прошлой ночью.

— Да, миссис Пэмминг, не будете ли вы столь любезны дать мне какое-нибудь одеяло, — сказал мистер Бантер, входя в кухню, — и позвольте мне завесить простыней нижнюю часть окна, чтобы... чтобы уничтожить все блики и отражения, если вам понятно, о чем я говорю, и тогда мы приступим к работе.

Кухарка сэра Рубена Ливи, на которую произвели впечатление джентльменский вид Бантера и его хорошо пошитый костюм, поспешила найти все необходимое. Ее посетитель поставил на стол корзинку, содержащую бутылку для воды, щетку для волос с серебряной отделкой, пару ботинок, маленький рулон линолеума и «Письма купца-самоучки к своему сыну» в сафьяновом переплете. Он взял из-под руки свой зонтик и присоединил его ко всей коллекции. Затем он выдвинул вперед громоздкую фотографическую машину и установил ее по соседству с кухней, после чего, расстелив газету на чистейшем выскобленном столе, он закатал рукава и натянул на руки резиновые хирургические перчатки. Камердинер сэра Рубена, войдя в этот момент и обнаружив Бантера за этим занятием, отодвинул помощницу повара, стоявшую с оторопелым видом, и оглядел аппарат критическим взглядом. Мистер Бантер с дружеской улыбкой кивнул ему и вынул пробку из горлышка бутылки с каким-то порошком.

— Странная птица этот ваш хозяин, верно? — непринужденно спросил камердинер.

— Он не такой, как все, это точно, — ответил мистер Бантер. — А теперь, дорогая моя, — обратился он к девушке с обезоруживающей улыбкой, — не могли бы вы насыпать этого серого порошка на край бутылки, которую я подержу... И то же самое проделать с этим ботинком — вот здесь, у носка. Благодарю вас, мисс, как вас зовут? Прайс? О, но у вас ведь есть и другое имя, кроме Прайс, верно, да? Мэйбл, да? Мне очень нравится это имя — вы очень хорошо это сделали, у вас твердая рука, мисс Мэйбл. Видите, вот здесь? Это отпечатки пальцев — три вот здесь и два здесь, и еще смазанные в двух местах. Нет, не прикасайтесь к ним, моя дорогая, а то вы их сотрете. Мы установим их вот здесь, чтобы сфотографировать, сделать их портреты. А теперь возьмем щетку для волос. А теперь, миссис Пэмминг, не приподнимете ли вы ее за щетину.

— За щетину, мистер Бантер?

— Да, спасибо, миссис Пэмминг, и положите ее вот здесь. А теперь, мисс Мэйбл, еще одна демонстрация вашей ловкости, будьте любезны. Нет, на этот раз мы попробуем воспользоваться сажей. Прекрасно. Я бы и сам не сделал лучше. На этот раз никаких пятен. Это заинтересует его светлость. А теперь займемся этой маленькой книжицей — нет, я сам возьму ее, видите? В этих перчатках и за края — я ведь опытный преступник, миссис Пэмминг, и не хочу оставлять никаких следов. Ну-ка, мисс Мэйбл, обсыпьте порошком весь переплет, а теперь с этой стороны — вот так это надо делать. Множество отпечатков, и нигде не смазано. Все по плану. О, пожалуйста, мистер Грэйвз, не надо прикасаться руками — это может стоить мне места.

— И часто вам приходится этим заниматься? — свысока поинтересовался мистер Грэйвз.

— Сколько угодно, — ответил мистер Бантер со вздохом, рассчитанным на то, чтобы смягчить сердце мистера Грэйвза и завоевать его доверие. — Если вы любезно подержите за край этот кусок линолеума, миссис Пэмминг, то я подержу его с этой стороны, пока мисс Мэйбл орудует с порошком. Да, мистер Грэйвз, нелегкая это жизнь — днем обслуживать хозяина, а ночью заниматься проявлением фотографий. Утренний чай в любую минуту с половины седьмого до одиннадцати, расследование преступлений в любой час. Просто удивительно, какие мысли приходят в головы этих богатых людей, которым нечего делать.

— Удивляюсь, как только вы это выносите, — заметил мистер Грэйвз. — Нет, здесь у нас совершенно не так. Спокойная, размеренная патриархальная жизнь, мистер Бантер. Можно многое сказать в ее пользу. Еда — в определенные часы. К обеду приглашаются достойные, уважаемые семьи — никаких ваших размалеванных женщин, а по ночам никакого обслуживания. Да, многое можно сказать в ее пользу. Как правило, я не якшаюсь с евреями, мистер Бантер, и, конечно, я понимаю, что вам даже льстит, что вы служите в знатном семействе, но в наши дни об этом не так уж заботятся, и я даже скажу, что для человека поднявшегося из низов сэра Рубена никак нельзя назвать вульгарным, а моя хозяйка происходит из графов — бывшая мисс Форд, я хочу сказать, — так она из хэмпширских Фордов. И он и она — оба они всегда очень тактичны.

— Я согласен с вами, мистер Грэйвз, его светлость и меня никогда не относили к людям с узкими взглядами... что? Да, мой дорогой, конечно, это след ноги. Это водостойкий линолеум. Хороший еврей может вполне оказаться хорошим человеком — я всегда говорил это. А еда в определенные часы и тактичность очень даже говорят в их пользу. Очень прост в своих вкусах этот сэр Рубен, верно? Для такого богатого человека, я хочу сказать.

— Ваша правда, — отозвалась кухарка, — он и ее светлость никогда не привередничают, если обедают вдвоем. Но когда у них собирается хорошая компания, я знаю, что моя стряпня должна быть на высоте, — иначе я здесь просто зря растрачивала бы талант и мастерство, если вы понимаете меня, мистер Бантер.

Мистер Бантер добавил к своей коллекции ручку от зонтика и с помощью горничной начал натягивать простыню на окно.

— Восхитительно, —сказал он. — А теперь это одеяло надо бы расстелить на столе, а второе — на вешалке для полотенец или на чем-нибудь в этом роде, чтобы создать однородный фон... вы очень любезны, миссис Пэмминг... Ах, как бы мне хотелось, чтобы его светлость никогда не тревожил меня по ночам. Много раз случалось, что я не спал до трех и даже до четырех часов ночи, а через час-другой опять на ногах, чтобы напомнить ему, что нам пора отправляться в Шерлокинг на другом конце страны. А грязь, которую он всегда приносит на одежде и ботинках!

— Я уверена, это просто стыд и позор, мистер Бантер! — воскликнула миссис Пэмминг. — Просто низко — так я называю это. Я считаю, что полицейская работа — неподходящее занятие для джентльмена, уж не говоря о лорде.

— И к тому же он такой неряха, — продолжал мистер Бантер, благородно принося в жертву ради доброго дела и характер своего хозяина, и свои собственные чувства. — Уличные ботинки брошены куда-то в угол, одежда, как говорится, развешана на полу....

— Такое часто бывает с людьми, родившимися с серебряной ложкой во рту, — вставил свое слово мистер Грэйвз. — Вот наш хозяин, сэр Рубен, так тот никогда не изменяет хорошим старомодным привычкам. Одежда аккуратно сложена, ботинки поставлены в туалетной комнате, чтобы слуга мог их взять и почистить утром, — старается не осложнять нам жизнь.

— Однако он забыл их выставить позавчерашней ночью.

— Да, действительно, бедный джентльмен, — вступила в разговор кухарка, — а насчет того, что они там говорят, что он будто бы тайком ушел и совершил что-то, чего ему не следовало делать, так я никогда этому не поверю, мистер Бантер, даже если мне придется поклясться в этом собственной жизнью.

— Да! — изрек мистер Бантер, устанавливая свои дуговые лампы и соединяя их с ближайшей розеткой. — Это больше, чем большинство из нас может сказать о своих хозяевах.

— Пять футов и десять дюймов, — сказал лорд Питер, — и ни дюймом больше. — Он недоверчиво уставился на впадину в постельном белье и еще несколько раз измерил ее своим «спутником джентльмена-разведчика», то есть тростью с нанесенными делениями. Паркер прилежно занес эту деталь в записную книжку.

— Я полагаю, что человек ростом в шесть футов два дюйма мог бы оставить в постели вмятину длиной в пять футов и десять дюймов, если бы он спал свернувшись в клубок.

— Неужели в вас есть примесь шотландской крови, Паркер? — спросил с горечью его коллега.

— Насколько мне известно, нет, — ответил Паркер. — А что?

— А то, что из всех осторожных, педантичных и хладнокровных дьяволов, которых я знаю, — пояснил лорд Питер, — вы самый осторожный, педантичный и хладнокровный. Я тут денно и нощно напрягаю мозги, чтобы добавить сенсационную ноту в ваше скучнейшее и сомнительное мелкое полицейское расследование, а вы отказываетесь проявить хоть единственную искорку энтузиазма.

— Но ведь не годится делать поспешные умозаключения?

— Умозаключения? Да вы даже близко не подошли к какому-либо подобию вывода. Я думаю, что, если бы вам попался кот на месте преступления с головой, засунутой в кувшин со сметаной, вы бы сказали, что, по-видимому, кувшин был пуст, когда кот полез в него.

— Но ведь это можно было бы предположить, разве нет?

— Черт вас побери! — рявкнул лорд Питер. Он вставил в глазницу монокль и наклонился над подушкой, тяжело и натужно дыша. — Скорее, дайте мне пинцет, — наконец произнес он. — Господи, да не дышите вы так, вы же не кит. — И он поднял с простыни что-то невидимое.

— Что это? — спросил Паркер.

— Это волос, — угрюмо ответил Уимзи, и его жесткий взгляд стал еще суровее. — Давайте-ка пойдем и обследуем шляпы сэра Ливи, не возражаете? А вы могли бы позвать сюда этого парня... Его фамилия Грэйвз, кажется.

Мистер Грэйвз нашел лорда Питера в туалетной комнате сэра Ливи сидящим на корточках перед рядом шляп, выставленных на полу полями вверх.

— А, вот и вы, — весело сказал Уимзи. — Сейчас мы проведем соревнование по угадыванию — что-то вроде фокуса с тремя шляпами, выражаясь метафорически. Вот девять шляп, включая три цилиндра. Как вы считаете, все они принадлежат сэру Рубену Ливи? Можете вы их опознать? Очень хорошо. Теперь я попробую с трех раз угадать, в какой он был шляпе в ночь своего исчезновения, и если я попаду пальцем в небо — считайте, что я проиграл. Понятно? Вы готовы? Начнем. Между прочим, я думаю, что вы уже сами знаете ответ.

— Ваша светлость хочет спросить, какая шляпа была на сэре Ливи, когда он ушел вечером в понедельник?

— Нет, вы ничегошеньки не поняли, — ответил лорд Питер. — Я спрашиваю, знаете ли вы, — но не говорите мне, я хочу угадать.

— Я действительно знаю, ваша светлость, — сказал Грэйвз с упреком в голосе.

— Ну что ж, — сказал лорд Питер, — поскольку он обедал в «Ритце», он надел цилиндр. Вот три цилиндра. За три попытки я обязательно угадаю правильный, верно? Но это будет не очень спортивно. Я берусь угадать с одной попытки. Он был вот в этом цилиндре. — И он указал на цилиндр рядом с окном. — Прав я, Грэйвз? Выиграл ли я приз?

— Да, это та самая шляпа, — невозмутимо ответил Грэйвз.

— Спасибо, — кивнул лорд Питер. — Это все, что я хотел узнать. Теперь, пожалуйста, попросите Бантера подняться.

Бантер появился на пороге с обиженным видом. Его обычно гладко причесанные волосы растрепались от возни с покрывалом для фокусировки фотоаппарата.

— А, вот и Бантер, — сказал лорд Питер.

— Я здесь, ваша светлость, — произнес Бантер с почтительным укором, — но если вы извините меня за такие слова, то мое место там внизу, у лестницы. Любая служанка покажет вам шляпу сэра Ливи, милорд.

— Я взываю к твоему милосердию, — сказал лорд Питер, — я безнадежно рассорился с мистером Паркером, и сбил с толку вполне достойного уважения мистера Грэйвза, и прошу тебя сказать мне, какие отпечатки пальцев тебе удалось найти. Я не могу быть счастливым, пока не получу ответа, поэтому не будь жесток со мной, Бантер.

— Ну, милорд, ваша светлость, конечно, понимает, что я их еще не сфотографировал, но не стану отрицать, что их вид чрезвычайно интересен, милорд. Маленькая книжка, которая была на ночном столике, имеет отпечатки пальцев только одного человека — на большом пальце его правой руки есть небольшой шрам, и это позволяет легко отличить отпечатки его пальцев. На щетке для волос, милорд, тоже имеется та же самая серия отпечатков. На зонтике, стакане для зубных щеток и на ботинках — на всех этих предметах есть две серии отпечатков: отпечатки пальцев руки со шрамом на большом пальце, которую я считаю рукой сэра Рубена, милорд, и серия пятен, наложенных поверх отпечатков первой серии, если можно так выразиться, милорд, которые могут принадлежать — или не принадлежать — той же руке, но в резиновых перчатках. Я смог бы рассказать вам точнее, если бы сфотографировал их, чтобы сделать нужные измерения, милорд. Тот линолеум, который лежал перед умывальником, очень подходящий объект, милорд, если вы извините меня за упоминание о нем. Помимо следов от ботинок сэра Рубена, которые отметили ваша светлость, там есть отпечаток голой мужской ноги — гораздо меньшего размера.

Лицо лорда Питера озарилось слабым, почти религиозным светом.

— Ошибка, — едва выдохнул он. — Ошибка — маленькая, но он не может ее себе позволить. Когда в последний раз мыли линолеум, Бантер?

— В понедельник утром, милорд. Его мыла горничная и запомнила этот факт. Она сделала только одно замечание, и очень к месту. Остальные домочадцы...

— Ну, что я говорил, Паркер? — воскликнул лорд Питер. — Пять футов и десять дюймов, и ни одним дюймом больше. И он не посмел воспользоваться щеткой для волос. Прекрасно. Но ему все же пришлось надеть цилиндр. Джентльмены ведь не могут возвращаться домой поздней ночью да еще под дождем без шляпы, знаете ли, Паркер. Взгляните-ка. Что вы об этом думаете? Два набора отпечатков пальцев на всем, кроме книги и щетки, следы двоих людей на линолеуме и два типа волос в цилиндре!

Он поднес один из цилиндров поближе к свету и пинцетом извлек из него улику.

— Подумайте об этом, Паркер: помнить о щетке и забыть про шляпу, все время помнить о пальцах и беззаботно ступить ногой на линолеум. Вот они — видите? — черные волосы и каштановые, скорее даже рыжие. Черные в шляпе-котелке и в панаме, а черные и рыжие в том цилиндре, в котором он вышел из дому в свою последнюю ночь. А еще — просто чтобы убедиться, что мы на правильном пути, — всего один рыжий волос на подушке, вот на этой подушке, Паркер, которая находится не на своем обычном месте. У меня просто слезы наворачиваются на глаза.

— Вы хотите сказать, что... — медленно произнес детектив.

— Я хочу сказать, — ответил лорд Питер, — что человек, которого кухарка видела прошлой ночью на крыльце, не был сэром Рубеном Ливи. Я хочу сказать, что это был другой человек, который на пару дюймов ниже ростом, который пришел сюда в одежде и обуви сэра Ливи и открыл дверь ключом сэра Ливи. Да, это был смелый и хитрющий дьявол, Паркер. На руках у него были резиновые перчатки, которые он ни разу не снял, и он изо всех сил старался заставить нас поверить, что именно Ливи спал здесь прошлой ночью. Он рискнул — и выиграл. Поднялся наверх, разделся, даже умылся и почистил зубы, хотя и не воспользовался щеткой для волос из опасения оставить на ней свои волосы. Ему пришлось гадать, что Ливи делал со своей одеждой и обувью, когда ложился спать. Оказалось, что одна догадка была верной, другая — нет. Постель должна выглядеть так, словно в ней спали, поэтому он ложится в нее и лежит там в пижаме своей жертвы. Затем ночью, вероятно в самые глухие часы между двумя и тремя, он встает, одевается в свою собственную одежду, которую принес с собой в сумке, и прокрадывается к выходу. Если кто-нибудь проснется и обнаружит его, он пропал, но он смелый человек и идет на риск. Он открывает дверь, вслушивается, нет ли поблизости случайного пешехода или полицейского, совершающего обход. Он тихонько выскальзывает из дома, спокойно закрывает дверь своим ключом и быстро уходит в ботинках с резиновыми подошвами — он принадлежит к тому роду преступников, которые просто неполны без резиновых подошв. Через несколько минут он уже у Гайд-парк-корнер. После этого...

Лорд Питер помолчал и продолжил:

— Все это он проделал, и, даже если ему нечего было терять, он все поставил на карту. Либо сэра Рубена Ливи тайно похитили ради какого-то дурацкого розыгрыша, либо человек с рыжевато-каштановыми или темно-рыжими волосами имеет на своей душе грех убийства.

— Господи! — воскликнул детектив. — Вы это так драматично описали.

Лорд Питер устало провел рукой по волосам.

— Знаете, Паркер, в конце концов, мне абсолютно наплевать на то, чем закончится это дело.

— Какое дело — ваше или мое?

— И то и другое. Послушайте, друг мой, а не вернуться ли нам спокойно домой? Позавтракаем и пойдем в «Колизей»?

— Вы-то можете все бросить в любой момент, но не забывайте, что я занимаюсь этим ради куска хлеба.

— А у меня нет даже такого оправдания, — вздохнул лорд Питер. — Ну ладно, каков будет наш следующий шаг? Что бы вы стали делать на моем месте?

— Я бы проделал кое-какую скучную, но необходимую рутинную работу, — ответил Паркер. — Я бы не стал доверять ничему из того, что раскопал Сагг за все это время, и поинтересовался бы семейной историей каждого обитателя каждой квартиры дома на Квин-Кэролайн-Мэншнс. Я бы проверил все их кладовки и закоулки чердаков; вовлек бы всех этих особ в разговор и неожиданно вставлял бы в беседу такие слова, как «труп» или «пенсне», и посмотрел бы, как они станут реагировать.

— Вы бы это сделали, да? — Лорд Питер широко улыбнулся. — Ну что ж, мы ведь поменялись нашими делами, как вы помните, вот вы и займитесь этим. А я собираюсь весело провести время в «Уиндхэме».

Паркер состроил гримасу.

— Ладно, Питер, — вздохнул он. — Я все равно не представляю вас в роли дотошного сыщика. Вы не станете профессионалом, пока не научитесь делать всякую мелкую рутинную работу. Так как насчет ленча?

— Я приглашен в другое место, — величественно произнес лорд Питер. — Я тут пройдусь кое-где и переоденусь в клубе. Не смогу есть с Фредди Арбатнотом, имея при себе эти сумки. Бантер!

— Да, милорд.

— Собирайся, если ты все закончил.

— Работы здесь еще на два часа, милорд. Требуется экспозиция не меньше тридцати минут. Напряжение в сети пониженное.

— Вот видите, Паркер, как со мной обращается мой собственный слуга? Ну что ж, полагаю, что мне придется это вытерпеть. Трам-та-та!

Спускаясь по лестнице, он что-то насвистывал.

Лорд Питер и достопочтенный Фредди Арбатнот, представляя собой ходячую рекламу дорогих брючных тканей, прошествовали в зал для обедов в клубе «Уиндхэмс».

— Сто лет тебя не видел, старина, — сказал достопочтенный Фредди. — Чем же ты все это время занимался?

— Да так, дурака валял, — вяло пробормотал лорд Питер.

— Густое или прозрачное, сэр? — спросил официант у достопочтенного Фредди.

— Какое ты закажешь, Уимзи? — спросил этот джентльмен, перекладывая бремя выбора на своего гостя. — Что одно, что другое — все отрава.

— Что ж, прозрачное легче слизывать с ложки, — сказал лорд Питер.

— Прозрачное, — сказал достопочтенный Фредди.

— Консоме «Полонез», — согласился официант. — Очень вкусно, сэр.

Разговор тянулся довольно вяло, пока достопочтенный Фредди не нашел кость в филе из палтуса и не послал за главным официантом, чтобы тот объяснил ему ее присутствие. Когда этот вопрос был разрешен, у лорда Питера хватило сил, чтобы сказать:

— Слышал печальную новость о твоем гувернере, дружище.

— Да, бедный старый хрыч, — произнес достопочтенный Фредди. — Говорят, он долго не протянет. Что-о? Ах, это «Монтраше». Здесь совсем нечего пить, — мрачно добавил он.

После этого преднамеренного оскорбления в адрес благородного вина последовала следующая пауза, пока наконец лорд Питер не спросил:

— А как «Чейндж»?

— Отвратительно, — ответил достопочтенный Фредди.

Он положил себе в тарелку рагу из дичи.

— Могу я что-нибудь сделать? — спросил лорд Питер.

— О нет, спасибо, очень благородно с твоей стороны, но все устроится в свое время.

— Неплохое рагу, — отметил лорд Питер.

— Случалось есть и похуже, — согласился его друг.

— А как с этими аргентинцами? — поинтересовался лорд Питер. — Эй, официант, у меня в рюмке кусочек пробки.

— Пробки? — воскликнул достопочтенный Фредди с чем-то напоминающим волнение. — Вы еще услышите об этом, официант. Удивительное дело — человек, который получает зарплату за свою работу, не умеет вытащить пробку из бутылки! Что ты сказал? Аргентинцы? Пошли они все к черту! Старый Ливи, неожиданно сбежав, выбил почву из-под ног у всего финансового мира.

— Ты преувеличиваешь, — сказал лорд Питер. — Как ты думаешь, что могло случиться со стариком?

— Будь я проклят, если знаю! — воскликнул достопочтенный Фредди.

— Может быть, он уехал по каким-то своим делам? — высказал предположение лорд Питер. — Двойная жизнь или что-то в этом роде. Все эти дельцы из Сити — ветреные старые зануды.

— Нет, нет, — возразил достопочтенный Фредди, слегка оживившись. — Пропади оно все пропадом, Уимзи, я бы не постеснялся сказать тебе, мне все равно. Он вполне достойный джентльмен, и у него очаровательная дочь. Кроме того, он достаточно честный, прямой человек — он мог бы надуть тебя в два счета, но он никогда тебе не навредит, никогда не подведет. Старый Андерсон сильно пострадал из-за этого.

— Какой Андерсон?

— Парень с какой-то земельной собственностью черт знает где. Он член этого клуба. Он должен был встретиться с Ливи во вторник, обсудить одно дельце насчет железной дороги. Теперь же он опасается, что все пойдет прахом.

— А кто там сейчас верховодит у этих железнодорожников? — спросил лорд Питер.

— Один зануда американец, Джон П. Миллиган. Он получил опцион — или говорит, что получил. Нельзя доверять этой сволочи.

— А разве Андерсон не может его переиграть?

— Андерсон — это тебе не Ливи. У него нет ни одного шекеля. А кроме того, он один. Ливи прочно удерживает свои позиции — он смог бы бойкотировать эту поганую железную дорогу Миллигана, если бы захотел. Здесь он имеет преимущество, видишь ли.

— Кажется, я где-то встречался с этим Миллиганом, — задумчиво произнес лорд Питер. — Такой громила с черными волосами и бородой?

— Нет, ты вспомнил кого-то другого, — сказал достопочтенный Фредди. — Миллиган ростом не выше меня, если, конечно, ты не считаешь, что пять футов и десять дюймов — это уже громила. И кроме того, он абсолютно лыс.

Лорд Питер обдумал все это, наклонившись над бокалом. Затем он сказал:

— Я не знал, что у Ливи есть очаровательная дочь.

— О да, — ответил достопочтенный Фредди с деланным безразличием. — Я встретил ее с мамашей в прошлом году за границей. Вот так и познакомился со стариком. Он был очень славным, держался скромно, но с большим достоинством. Он ввел меня в это аргентинское дело на выгодных условиях — ты разве не знаешь?

— Как сказать, — заметил лорд Питер, — могло быть и хуже. Деньги есть деньги, верно? Но знакомство с леди Ливи вполне искупает этот грех. По крайней мере, моя мама знавала ее семью.

— О, что касается ее, то здесь все в порядке, — сказал достопочтенный Фредди, — и в наше время ей нечего стыдиться за старика. Ни с какой стороны. Конечно, он вышел из низов, но он ни на что большее и не претендует. Каждое утро тащится в свою контору на девяносто шестом автобусе. «Не могу решиться ездить в такси, мой мальчик, — говорит он. — Мне пришлось считать каждый пенни, когда я был молодым человеком, и до сих пор не могу избавиться от этой привычки». Хотя он вывозит свою семью за границу, все для них недостаточно хорошо. Рейчел — это дочка — всегда смеется над мелочной экономией старика.

— Полагаю, полиция уже известила леди Ливи, — сказал лорд Питер.

— Я тоже думаю, что ее известили, — согласился Фредди. — Надо бы мне зайти к ней и выразить свое сочувствие? Будет нехорошо не поехать, как ты думаешь? Но как-то ужасно неудобно. Не знаю, о чем с ней говорить.

— Не думаю, что это имеет такое значение, что ты там скажешь, — поддержал его лорд Питер. — Я бы спросил, не могу ли чем помочь.

— Спасибо, — с облегчением сказал влюбленный Фредди. — Поеду. «Можете на меня рассчитывать. Всегда к вашим услугам. Звоните мне в любое время дня и ночи». В этом духе, как ты думаешь?

— Это мысль, — сказал лорд Питер.

Мистер Джон П. Миллиган, лондонский представитель «Железнодорожной и транспортной компании Миллигана», диктовал своей секретарше закодированные телеграммы в своем офисе на Ломбард-стрит, когда ему принесли визитную карточку с простым текстом: «ЛОРД ПИТЕР УИМЗИ. Клуб «Мальборо».

Мистер Миллиган был раздражен этим вторжением, но — подобно многим представителям его нации — у него было одно слабое место, и этим местом была английская аристократия. Он на несколько минут отложил свое решение стереть с лица земли одну скромную, но весьма перспективную фирму и приказал, чтобы посетителя привели к нему.

— Добрый день, — приветливо сказал вошедший аристократ, — с вашей стороны необычайно мило, что вы позволили зайти к вам, отнимая у вас драгоценное время. Я постараюсь говорить кратко, хотя не очень силен в умении прямо переходить к сути дела. Мой брат никогда бы не позволил мне баллотироваться от графства, знаете ли, — говорит, что я так разливался бы, что никто бы не понял, о чем я говорю.

— Очень приятно познакомиться с вами, лорд Уимзи, — ответил мистер Миллиган. — Садитесь, пожалуйста.

— Благодарю, — сказал лорд Питер, — но я, знаете ли, не пэр, пэр — это мой брат Денвер. Меня зовут Питер. Мне всегда казалось, что это дурацкое имя, такое старомодное и так напоминающее о домашних добродетелях и тому подобном, но в этом виноваты мои крестные отец и мать, но винить их тоже довольно трудно, поскольку не они в действительности выбрали его. У нас в роду всегда был хоть один Питер — после третьего герцога, который изменил пяти королям когда-то во времена войны Алой и Белой розы, хотя, если подумать, в этом нет ничего, чем стоило бы гордиться. И все же ничего не остается, как достойно нести свое бремя.

Мистер Миллиган, которого так простодушно поставили в неловкое положение, сопутствующее неведению, совершил маневр для укрепления своей позиции и предложил своему незваному гостю дорогую сигару.

— Огромное спасибо, — поблагодарил лорд Питер, — хотя, в сущности, вам не следовало бы искушать меня возможностью весь день проболтать с вами. Ей-богу, мистер Миллиган, если вы предлагаете своим посетителям такие удобные стулья и такие сигары, то странно, почему они не переселяются в ваш офис навсегда. — И добавил про себя: «Как же мне хочется стянуть с тебя эти долгоносые ботинки. Как же человеку узнать размер твоих ног? И голова как помидор. Одной ее достаточно, чтобы заставить человека ругаться последними словами».

— А теперь скажите, лорд Питер, — сказал мистер Миллиган, — могу ли я что-нибудь сделать для вас?

— Право, не знаю даже, сможете ли, — сказал лорд Питер. — С моей стороны ужасная наглость спрашивать вас об этом, но все дело в моей матери, знаете ли. Чудесная женщина, но она не понимает, что это значит, что это займет время такого человека, как вы. Мы там и не представляем все кипение вашей жизни, мистер Миллиган.

— Не стоит и говорить об этом, — горячо возразил мистер Миллиган. — Я бы с искренней радостью сделал все, что угодно, чтобы только доставить удовольствие герцогине.

Он почувствовал приступ растерянности, не зная, может ли мать герцога быть герцогиней, но почувствовал облегчение, когда лорд Питер продолжил:

— Благодарю, это чрезвычайно любезно с вашей стороны. Да, так вот в чем дело. Моя мать — в высшей степени энергичная и самоотверженная женщина — хочет устроить этой зимой у нас в Денвере нечто вроде благотворительной ярмарки: все вырученные деньги пойдут на починку церковной крыши, знаете ли. Очень печальный случай, мистер Миллиган, прекрасный древний памятник: староанглийские окна, украшенная ангелами крыша — и все рассыпается на куски, дождь льется внутрь и тому подобное. Наш викарий подхватил ревматизм на утренней службе из-за сквозняков около алтаря — вы знаете, как оно бывает. У них там есть один человек, который занимается реставрацией этой крыши, малыш Типпс, он живет со старой матерью в Бэттерси — довольно вульгарный тип, но, как мне сказали, весьма знающий по части ангельских крыш и тому подобных вещей.

В этот момент лорд Питер пристально посмотрел на своего собеседника, но, обнаружив, что эта болтовня не вызвала в том никакой реакции, кроме вежливого интереса с оттенком ошарашенности, он оставил эту линию расследования и продолжил:

— Послушайте, прошу меня извинить, ужасно боюсь показаться вам зверски многоречивым. Дело в том, что моя мать устраивает эту ярмарку... И она подумала, что будет крайне интересно, если организовать еще несколько лекций — что-то вроде небольших бесед, знаете ли, — с участием выдающихся деловых людей со всех концов света. «Как мне удалось это» — в таком роде. «Капля нефти с керосиновым королем», «Деньги, совесть и какао» и так далее. Это заинтересует наших гостей до бесконечности. Видите ли, там будут все друзья моей матери, а ни у кого из нас денег нет — я хочу сказать, того, что вы называете деньгами... То есть я полагаю, что наши доходы не покроют ваших счетов за телефон, верно? — но нам ужасно нравятся рассказы о людях, которые умеют делать деньги. Это дает какое-то чувство душевного подъема, понимаете ли. Ну так вот, я хочу сказать, что моя мать будет необычайно польщена и благодарна вам, мистер Миллиган, если вы приедете и скажете нам несколько слов, как типичный представитель Америки. Это займет не более десяти минут или около того, знаете ли, потому что наше местное население ничего не понимает за пределами разговоров об охоте и стрельбе, а сборище, которое соберется у моей матери, не в состоянии удерживать свое внимание на чем-либо свыше десяти минут подряд, но мы бы весьма оценили, если бы вы смогли приехать и остановиться у нас там на денек-другой и сказать нам несколько ободряющих слов о всемогущем долларе.

— Ну что ж, почему бы нет, я согласен, — сказал мистер Миллиган, — я не прочь, лорд Питер. Очень мило со стороны герцогини предложить мне это. Очень печально, что эти прекрасные древние здания начинают ветшать. Приеду с большим удовольствием. И может быть, вы любезно согласитесь принять маленький вклад в реставрационный фонд.

Такой неожиданный поворот событий чуть не заставил лорда Питера вскочить со стула. Подоить с помощью хитроумной лжи гостеприимного джентльмена, которого вы подозреваете в совершении особенно изощренного убийства, и принять от него в результате переговоров чек на крупную сумму на благотворительную цель — в этом есть что-то неприятное для любого человека, кроме, может быть, закаленного агента какой-нибудь секретной службы. Лорд Питер заколебался.

— Это чрезвычайно любезно с вашей стороны, — сказал он. — Я уверен в их бесконечной благодарности. Но лучше бы вы не передавали этот чек мне, понимаете ли. Я мог бы растратить эти деньги или потерять его. Боюсь, что я не очень надежный человек. Правильнее было бы отдать чек викарию, достопочтенному Константайну Трогмортону. Дом священника — Сент-Джон — перед Латинскими воротами в Дьюкс-Денвере, если вы захотите выслать их туда.

— Я вышлю, — сказал мистер Миллиган. — Скут, выпишите мне прямо сейчас чек на тысячу фунтов — на случай, если я забуду.

Секретарь, молодой человек с рыжеватыми волосами и волевым подбородком, молча выписал чек. Лорд Питер, переводя взгляд с лысой головы мистера Миллигана на рыжую голову секретаря, набравшись мужества и нахальства, сделал еще одну попытку:

— Что ж, я просто бесконечно благодарен вам, мистер Миллиган, и так же благодарна будет моя мама, когда я расскажу ей. Я дам вам знать о дате открытия ярмарки — она еще точно не назначена, и мне надо повидать кое-кого из других деловых людей, знаете ли. Я думал о том, чтобы попросить кого-нибудь из владельцев крупных газет представлять британскую рекламу. А еще один мой друг обещает заманить в Денвер ведущего германского финансиста — очень было бы интересно, если б только не сильные предубеждения против немцев у нас в стране, а еще мне надо отыскать кого-нибудь, кто мог бы выразить и еврейский взгляд на это дело. Я хотел бы пригласить Ливи, знаете ли, да он отчалил от нас таким неудобным способом.

— Да, — заметил Миллиган, — это очень любопытное дело, хотя я не стал бы отрицать, лорд Питер, что для меня это действительно удобно. Он держал в узде мой железнодорожный картель, но лично против него я ничего не имею, и если он вернется после того, как я завершу одну маленькую сделку, которой я сейчас занимаюсь, то я буду счастлив подать ему руку в знак приветствия.

Перед глазами лорда Питера прошло видение какой-то темницы, в которой держат сэра Рубена, пока не пройдет финансовый кризис. Это было в высшей степени возможно и гораздо более приемлемо, чем его предыдущее предположение; оно также лучше соответствовало тому впечатлению, которое произвел на него мистер Миллиган.

— Да, это с его стороны странный ход, — заметил лорд Питер, — но я бы сказал, что у него были свои основания. Знаете, лучше не интересоваться причинами человеческих поступков. Особенно когда один мой друг из полиции, связанный с расследованием этого дела, утверждает, что старик, перед тем как уйти, перекрасил волосы.

Уголком глаза лорд Питер увидел, что рыжий секретарь нажал на несколько клавиш сразу.

— Перекрасил волосы, в самом деле? — переспросил мистер Миллиган.

— Выкрасил их в рыжий цвет, — подтвердил лорд Питер.

Секретарь поднял голову, оторвавшись от пишущей машинки.

— И странное дело, — продолжал Уимзи, — полиция не нашла флакон с краской. Здесь что-то кроется, вам не кажется?

Заинтересованность секретаря тут же испарилась. Он вставил лист бумаги в блокнот с зажимом и выписал в него ряд цифр из предыдущего листа.

— Я бы сказал, что ничего в этом нет особенного, — сказал лорд Питер, вставая со стула, чтобы уйти. — Ну ладно, было чрезвычайно любезно с вашей стороны потратить столько времени на мою болтовню, мистер Миллиган. Моя мать будет чрезвычайно польщена. Она напишет вам, когда определится число.

— Я очарован, — сказал мистер Миллиган. — Очень рад был познакомиться с вами.

Мистер Скут встал, неожиданно оказавшись обладателем огромного роста, который лорд Питер, вздохнув про себя, определил в шесть футов четыре дюйма.

— Как жаль, что нельзя поставить рыжую голову Скута на плечи Миллигана, — сказал лорд Питер, выходя в водоворот города, — а еще интересно, что скажет моя матушка?

Глава 5

Мистер Паркер был холостяком и жил в квартире в доме 12а на Грейт-Ормонд-стрит, хоть и относящейся к временам королей Георгов, но очень неудобной, за которую он платил один фунт в неделю. Его служение закону и порядку регулярно вознаграждалось, но не дарами в виде алмазов и колец от императрицы или сверхщедрых чеков от благодарных премьер-министров, а скромной зарплатой, извлекаемой из карманов британских налогоплательщиков. После долгого дня утомительной и малорезультативной работы он проснулся, разбуженный запахом подгоревшей овсянки. Сквозь окно спальни, в целях гигиены полностью открытое, медленно вплывал сырой туман, и вид зимних штанов, торопливо повешенных на стул прошлой ночью, вызывал у него раздражение убогой нелепостью форм человеческого тела. Зазвонил телефон, и Паркер с несчастным видом выбрался из кровати и прошел в гостиную, где миссис Манс, которая днем вела его хозяйство, накрывала на стол. Увидев его, она фыркнула.

Звонил мистер Бантер:

— Его светлость говорит, что будет очень рад, сэр, если бы вы сочли возможным прийти к нему позавтракать.

Хотя запах жареных почек и бекона и не обладает способностью просачиваться по телефонным проводам, мистер Паркер не мог испытать более живого ощущения утешения.

— Передайте его светлости, что я буду у него через полчаса, — сказал он с благодарностью и, ввалившись в ванную комнату, которая одновременно являлась кухней, сообщил миссис Манс, которая как раз заваривала чай, что должен уйти и позавтракает в другом месте. — Вы можете взять с собой овсянку для вашей семьи, — добавил он с оттенком раздражения и сбросил свой халат с такой решительностью, что миссис Манс ничего не оставалось, как, фыркнув, отшатнуться в сторону.

Девятнадцатый автобус высадил его на площади Пикадилли на пятнадцать минут позже, чем подсказал ему его оптимистический импульс, и мистер Бантер подал ему великолепную еду, несравненный кофе и «Дейли мейл», усадив его перед бушующим пламенем камина. Отдаленный голос, распевающий «Et iterum venturus est» из баховской Мессы си минор, свидетельствовал, что духовность и хороший вкус не чужды хозяину квартиры, который как раз в этот момент появился в гостиной, с мокрыми после душа волосами, благоухающий вербеной и в банном халате, пестрящем разноцветными павлинами.

— Приветствую вас, старина, — сказал лорд Питер, — ну и прескверный день, не правда ли? Очень хорошо, что вы согласились заглянуть ко мне. Я хотел ознакомить вас с одним любопытным письмом, но у меня, признаться, не хватило мужества выползти из дому в такую погоду. Что касается письма, мы с Бантером из-за него всю ночь не спали.

— Что же это за письмо? — спросил Паркер.

— Никогда не говорите о делах с набитым ртом, — осуждающе ответил лорд Питер. — Попробуйте оксфордского мармелада, и тогда я покажу вам моего Данте — его доставили мне как раз вчера вечером. Бантер, что я должен прочитать сегодня утром?

— Коллекция лорда Ирита подлежит продаже, милорд. В «Морнинг пост» есть заметка об этом. Думаю, далее ваша светлость должен просмотреть рецензию на новую книгу сэра Джулиана Фрика «Физиологические основы совести» в литературном приложении к «Таймс». А еще в «Кроникл», милорд, есть заметка о весьма своеобразной мелкой краже со взломом, а в «Геральд» — статья о нападении на титулованные семейства, довольно плохо написанная, насколько я могу судить, но не без нечаянного юмора, который ваша светлость, несомненно, оценит.

— Очень хорошо, дай мне эту статью и еще про кражу, — сказал его светлость.

— Я просмотрел и другие газеты, — продолжал мистер Бантер, показывая на устрашающую кипу газет, — и отметил вашей светлости кое-что для чтения после завтрака.

— Ах, пожалуйста, даже не упоминай об этом, — взмолился лорд Питер, — ты испортишь мне аппетит.

За этим последовала тишина, нарушаемая лишь хрустом поджаренного хлеба и шуршанием газет.

— Как видно, они отложили дальнейшее дознание, — заметил наконец Паркер.

— Видимо, им больше ничего не оставалось, — ответил лорд Питер, — но зато леди Ливи приехала вчера вечером, и сегодня утром ей придется идти в морг, чтобы не опознать тело, к разочарованию Сагга.

— Да уж пора бы.

Снова воцарилась тишина.

— Я невысокого мнения о вашей краже со взломом, Бантер. Сделано, конечно, умело, но не чувствуется воображения. Меня интересует преступник с воображением. А у кого «Морнинг пост»?

Через некоторое время лорд Питер нарушил общее молчание:

— Ты можешь послать за каталогом, Бантер. Этот Аполлон Родосский^[447] заслуживает того, чтобы взглянуть на него. Нет, будь я проклят, если одолею этот обзор, но ты можешь отметить эту книгу в списке библиотечных заказов, если хочешь. Его книга о преступлениях была довольно занятной в то время, когда она вышла, но этот парень стал чудить. Он думает, что Бог — это выделение желчи печенью; сказать об этом раз-другой — это куда ни шло, но нет нужды кричать об этом на всех углах. Нет ничего, чего вы не могли бы доказать при условии, что ваше мировоззрение достаточно ограниченно. Посмотрите на Сагга.

— Прошу прощения, — сказал Паркер, — я не слышал, что вы сказали. Курс аргентинских акций постепенно устанавливается, как я вижу.

— Миллиган, — кивнул лорд Питер.

— С нефтью дела плохи. Здесь Ливи заработал на разнице в курсах акций. А забавный маленький бум с перуанскими акциями снова сошел на нет. Вам об этом что-нибудь известно?

— Очень мало, — ответил лорд Питер, — так о чем там речь?

— О, абсолютно липовое предприятие, о котором много лет никто ничего не слышал. На прошлой неделе оно неожиданно снова воспрянуло духом. Я случайно заметил его, потому что моя мать давным-давно впуталась в него, приобретя пару сотен его акций. Оно ни разу не выплатило дивиденды. Теперь оно снова обанкротилось.

Уимзи отодвинул свою тарелку и зажег трубку.

— Раз уж мы закончили, я не прочь заняться кое-какой работой, — сказал он. — Как у вас прошел вчерашний день?

— Да никак, — ответил Паркер. — Я сам обошел все квартиры в доме Типпса, дважды изменив внешность в интересах следствия. Я сыграл роли инспектора газовой службы и сборщика пожертвований для приюта потерявшихся собачек и не нашел ни одной зацепки, кроме любопытного рассказа служанки из верхней квартиры. Она слышала, как недавно в одну из ночей кто-то топал на крыше. На вопрос, в какую именно ночь, она не смогла ответить точно. На вопрос, не была ли это ночь на понедельник, ответила, что это очень вероятно. На вопрос, не мог ли быть причиной шума тот сильный ветер в ночь на субботу, который сдул с меня цилиндр, не смогла ничего ответить, кроме того, что это возможно. На вопрос, уверена ли она, что эти звуки раздавались на крыше, а не в квартире, ответила, что на следующее утро они увидели свалившуюся со стены картину. Очень внушаемая девушка. Повидал я и ваших друзей — мистера и миссис Эплдор. Приняли меня холодно, но не смогли сформулировать никакой определенной жалобы на Типпса, кроме того, что его мать не произносит «х» там, где это следует произносить, и что однажды он зашел к ним без приглашения, вооруженный брошюрой против опытов на животных. Отставной полковник, служивший в Индии, оказался громогласным, но неожиданно дружелюбным человеком. Его квартира на первом этаже. Он угостил меня индийским карри, но мало что смог сообщить — ведь он живет отшельником, — кроме того, что терпеть не может миссис Эплдор.

— А нашли вы что-нибудь в доме Ливи?

— Только личный дневник Ливи. Я унес его с собой. Вот он. Впрочем, из него мало что можно извлечь. Он полон записей вроде: «Том и Анни к обеду», или: «День рождения моей дорогой жены. Подарил ей старинное кольцо с опалом», или: «Мистер Арбатнот зашел к чаю. Хочет жениться на Рейчел, но я предпочел бы для моего сокровища кого-нибудь более солидного». Все же я думаю, что из него можно узнать, кто и когда приходил в дом и тому подобное. Очевидно, он писал его вечерами. В понедельник не было никаких записей.

— Думаю, что он пригодится, — заметил лорд Питер, перелистывая страницы дневника. — Вот уж бедняга. Да, послушайте, я сейчас не так уж уверен, что с ним разделались.

Он подробно рассказал Паркеру о проделанной вчера работе.

— Арбатнот? — переспросил Паркер. — Не тот ли это Арбатнот, который упоминается в дневнике?

— Думаю, что так и есть. Я выследил его, потому что знал, что он любит болтаться около фондовой биржи. Что касается Миллигана, то на первый взгляд с ним все в порядке, но мне кажется, что в делах он совершенно безжалостен и непредсказуем. Да, а еще там есть некий рыжеволосый секретарь с рыбьим лицом — молниеносно считает на калькуляторе. Все время молчит, думаю, что в его генеалогическом древе есть что-то восточное. У Миллигана был, оказывается, очень хороший мотив для устранения Ливи на несколько дней. Есть и еще один человек, новый.

— Что за человек?

— Автор письма, о котором я вам говорил. Куда же я его подевал? Вот оно. Хорошая плотная бумага, на конверте — адрес одной адвокатской конторы в Солсбери, соответствующая почтовая марка. Очень точно написано прекрасным металлическим пером пожилым бизнесменом со старомодными привычками.

Паркер взял письмо и прочел:

«КРИМПЛСХЭМ и УИКС адвокаты

Милфорд-Хилл, Солсбери,

17 ноября 192.,.

Сэр, в ответ на ваше сегодняшнее объявление в «Таймс» сообщаю: я склонен полагать, что описываемые вами пенсне и цепочка являются, по всей вероятности, теми предметами, которые я потерял на железной дороге в минувший понедельник, возвращаясь из Лодона, Я выехал с вокзала Виктория в 5.45 и заметил пропажу только по прибытии в Бэлхэм. Точное указание времени, а также прилагаемый ярлык магазина должны быть достаточным подтверждением моих слов.

Если окажется, что означенные предметы принадлежат мне, я буду весьма обязан вам, если вы вышлете их мне заказной бандеролью, поскольку цепочка была подарена мне дочерью и является одной из драгоценных для меня вещей.

Заранее благодарный за вашу доброту и сожалея за причиненные хлопоты, остаюсь

искренне ваш Томас Кримплсхэм».

— Господи, — воскликнул Паркер, — вот это можно назвать неожиданностью!

— Либо это какое-то недоразумение, — продолжал лорд Питер, — либо мистер Кримплсхэм чрезвычайно смелый и хитрый негодяй. Конечно, может быть, это не те очки. По этому пункту мы можем сразу же получить судебное решение. Я предполагаю, что очки находятся в Скотленд-Ярде. Я попросил бы вас сразу же позвонить туда и попросить их выслать справку оптика — и еще вы можете сразу же спросить их, можно ли получить такие очки по обычному рецепту.

— Вы совершенно правы, — сказал Паркер и снял телефонную трубку.

— А теперь, друг мой, — предложил лорд Питер, когда Паркер закончил телефонный разговор, — давайте-ка зайдем на минутку в библиотеку.

В библиотеке лорд Питер разложил на столе ряд фотоснимков. Некоторые из них были влажными — только что проявленными.

— Вот эти маленькие — оригиналы фотографий, — стал пояснять лорд Питер. — А большие — их увеличения, выполненные строго в одном масштабе. Вот отпечаток ноги на линолеуме — мы положим его отдельно. Да, а эти отпечатки пальцев можно разделить на пять групп. Я проставил на них номера — видите? — и составил следующий список.

Группа А: отпечатки пальцев самого Ливи, снятые с его книги и щетки для волос, — вот и вот — их нельзя перепутать с другими из-за маленького шрама на большом пальце.

Группа Б: пятна, оставленные одетыми в резиновые перчатки руками того человека, который спал в постели Ливи в ночь на понедельник. Они отчетливо видны на бутылке с водой и на ботинках. Они наложены на отпечатки пальцев Ливи. Они очень отчетливо видны на ботинках — даже удивительно четко для рук, одетых в перчатки. Отсюда я делаю вывод, что перчатки были резиновые и недавно побывали в воде.

Здесь есть еще один интересный момент. В ночь на понедельник Ливи шел под дождем, и эти темные пятна — брызги грязи. Вы видите, что они лежат поверх отпечатков пальцев Ливи во всех случаях. А теперь посмотрите вот сюда: на этом левом ботинке мы видим, что отпечатки большого пальца незнакомца наложены поверх брызг грязи — вот здесь, на пятке. Странное место для отпечатка большого пальца на ботинке, вы не находите? То есть странное, если Ливи сам снимал свои ботинки. Но именно здесь можно ожидать увидеть их, если кто-то другой с силой стаскивал их с него. Опять же большинство следов от пальцев незнакомца располагаются поверх пятен грязи, но есть одно пятно, которое оказалось поверх отпечатков рук незнакомца. Из этого я делаю вывод, что незнакомец вернулся в дом на Парк-Лейн, надев ботинки Ливи, в кебе или в автомобиле, но в каком-то месте ему пришлось немного пройти пешком — как раз достаточно, чтобы наступить в лужу и получить несколько брызг грязи на ботинках. Ну, что вы скажете?

— Замечательно, — ответил Паркер. — Немного сложновато, впрочем, и, кроме того, эти смазанные следы от резиновых перчаток не могут считаться уликой, в отличие от нормальных отпечатков пальцев.

— Ну что ж, я не так уж настаиваю на их значимости. Но они подтверждают наши предыдущие предположения. А теперь обратимся к новым данным. Группа В: отпечатки, любезно оставленные нашим злодеем на стенке ванны Типпса, где вы их обнаружили, и меня, конечно, следует выбранить за то, что я не нашел их. А левая рука — видите? — отпечатки основания ладони и пальцев, имеют вид, словно он оперся о край ванны, когда наклонился, чтобы что-то уложить на дно, может быть пенсне. На перчатках не было швов, поэтому я и сказал, что они были резиновые. Вот так вот.

А теперь взгляните сюда: группы отпечатков Г и Д сняты с моей визитной карточки. Есть еще это пятно науголке, которое я обозначил как Е, но его можно не принимать во внимание: в оригинале это липкое пятно, оставленное большим пальцем юноши, который взял ее у меня, удалив сначала из зубов кусок жевательной резинки этим пальцем, чтобы сказать мне, что мистер Миллиган, может быть, примет меня, а может быть, не примет. Г и Д — это отпечатки пальцев мистера Миллигана и его рыжего секретаря. Я не берусь пока определить, кому какой принадлежит, но я видел, как жующий жвачку юноша вручил карточку секретарю, а когда вошел во внутреннее святилище, то увидел стоящего мистера Миллигана с карточкой в руке, так что это отпечатки то ли одного, то ли другого, но в данный момент это несущественно для нашей цели. Когда я уходил, я стащил эту карточку со стола.

Ну так вот, Паркер, вот что задержало нас с Бантером до поздней ночи. Я ходил и ходил по комнате во всех возможных направлениях, пока у меня не закружилась голова; смотрел и смотрел на эти фотографии, пока у меня в глазах не помутилось, но пусть меня повесят, если я могу сделать вывод. Вопрос номер один: идентичны ли Б и В? Вопрос номер два: идентичны ли Г или Д с Б? Здесь не из чего исходить, кроме размера и формы, конечно, и отпечатки очень слабые, но — что вы думаете?

Паркер нерешительно покачал головой.

— Я думаю, что Д можно и не обсуждать, — сказал он. — Кажется, что это слишком длинный и узкий большой палец. Но я думаю, что имеется вполне определенное сходство размера пятна Б на бутылке и В на стенке ванны. И я не вижу никаких оснований, почему отпечатки группы Г не могут быть тождественны Б, хотя для окончательной оценки здесь очень мало материала.

— Ваша предварительная оценка и мои измерения привели нас обоих к одному и тому же выводу — если это можно назвать выводом, — с горечью заметил лорд Питер.

— Еще одно, — сказал Паркер. — Скажите, чего ради мы пытаемся связать Б и В? Тот факт, что мы с вами оказались друзьями, вовсе не означает, что те два дела, которые мы параллельно расследуем, как-то связаны между собой. Единственный, кто эту связь признает, — инспектор Сагг, но у него нет никаких доказательств. Было бы иначе, если б была хоть доля истины в предположении, что человек, найденный в ванне, это Ливи, но мы определенно знаем, что это не так. Смешно предполагать, что один и тот же человек участвовал в совершении двух абсолютно разных преступлений одной и той же ночью, в Бэттерси и на Парк-Лейн.

— Я понимаю, — согласился Уимзи, — хотя, конечно, мы не должны забывать, что Ливи действительно был в Бэттерси в это время, а кроме того, сейчас мы уже знаем, что он не вернулся домой в двенадцать часов, как предполагалось. У нас вообще нет никаких доказательств того, что он покинул Бэттерси.

— Это верно. Но ведь в Бэттерси есть и другие места, помимо ванной комнаты Типпса. И единственное, в чем мы полностью уверены, — это в том, что сэра Ливи там не было. Итак, какое отношение имеет к этому делу ванна Типпса?

— Не знаю, — ответил лорд Питер. — Может, мы сегодня найдем для нашего похода что-нибудь более интересное?

Он откинулся на спинку стула и задумчиво покуривал свою трубку, просматривая статьи, которые для него отчеркнул Бантер.

— До чего же унылый этот столбец с объявлениями о розыске! — произнес он. — «Милая Пипси, вернись к своему обезумевшему от горя Попси», и, как обычно, молодой человек, нуждающийся в финансовой помощи... Обычное судебное предписание: «Помни о Создателе в дни твоей юности». О! Кажется, почтальон принес ответ из Скотленд-Ярда.

В конверте из Скотленд-Ярда находилось заключение оптика, признающее пенсне, найденное на трупе в Бэттерси, идентичным описанному мистером Кримплсхэмом, с замечанием об одной странности: линзы были очень сильные, с резким различием между зрением правого и левого глаз.

— Что ж, это неплохо, — отметил Паркер.

— Да, — сказал Уимзи. — Значит, версию номер три можно выбросить из головы. Остаются: версия номер один — введение в заблуждение и версия номер два — сознательное злодейство, совершенное необычайно смелым и расчетливым преступником, по существу портрет автора наших двух загадок. Следуя методу, практикуемому в университете, членом которого я имею честь состоять, мы теперь скрупулезно рассмотрим различные предположения, допускаемые версией номер два. Эту версию можно, в свою очередь, подразделить на две или более гипотез. Согласно первой гипотезе преступник, которого мы можем обозначить символом «Икс», не идентичен Кримплсхэму, но использует имя Кримплсхэма в качестве прикрытия. Эту гипотезу можно далее подразделить на две версии. Версия А: Кримплсхэм не виновен и является невольным соучастником, а «Икс» — главное действующее лицо «Икс» пишет от имени Кримплсхэма письмо на фирменном бланке конторы Кримплсхэма и получает ответ, что рассматриваемый объект, то есть пенсне, будет отправлен на адрес Кримплсхэма. Он имеет возможность перехватить бандероль до того, как она дойдет до Кримплсхэма. Это подразумевает, что «Икс» — это служащий Кримплсхэма: уборщица, курьер, клерк, секретарь или носильщик. Это дает нам широкое поле для расследования. Методом получения информации будет в этом случае беседа с Кримплсхэмом с целью выяснения, отправлял ли он письмо, а если нет, то кто имеет доступ к его корреспонденции. Версия Б: Кримплсхэм находится под влиянием «Икса» или в его власти, и его вынудили написать письмо путем подкупа, введения в заблуждение или угроз. В этом случае «Икс» может представлять собой умеющего убеждать родственника или друга либо кредитора, шантажиста или убийцу, а Кримплсхэм, со своей стороны, человек корыстный либо дурак. В этом случае в качестве метода получения информации я бы предварительно предложил следующее: снова расспросить Кримплсхэма, выложить перед ним все факты, касающиеся этого дела, и заверить его в самых устрашающих выражениях, что он вполне может получить длительный срок тюремного заключения как пособник или соучастник по факту совершения убийства... Надеюсь, джентльмены, что вы не потеряли нить моих рассуждений, и предлагаю перейти к рассмотрению гипотезы номер два, к которой лично я склоняюсь и согласно которой «Икс» идентичен с мистером Кримплсхэмом.

В этом случае Кримплсхэм, являющийся — говоря словами английского классика — человеком бесконечной находчивости и проницательности, сделает правильный вывод, что из всех людей последним, от кого мы можем ожидать ответа на наше объявление, будет сам преступник. В соответствии с этим он смело блефует: изобретает обстоятельства, при которых очки с легкостью могли быть потеряны или украдены, и просит их вернуть ему. Если ему представить факты, то никто больше, чем он, не будет столь ошеломлен, узнав, где они были найдены. Он найдет свидетелей, готовых подтвердить, что он действительно выехал с вокзала Виктория в 5.45, и вышел из поезда в Бэлхэме в положенное время и всю ночь на понедельник играл в шахматы с весьма уважаемым джентльменом, хорошо известным в Бэлхэме. В этом случае метод расследования должен заключаться в том, что мы выдоим этого почтенного джентльмена из Бэлхэма, и если окажется, что это одинокий джентльмен с глухой экономкой, то будет очень нелегко поставить под сомнение это алиби, ибо только в детективных романах кондукторы автобусов точно помнят в лицо всех пассажиров, курсирующих между Бэлхэмом и Лондоном в любой вечер недели.

И наконец, джентльмены, я должен откровенно указать на слабый пункт всех этих гипотез, а именно: ни одна из них не предлагает какого-либо объяснения того, с какой целью этот инкриминируемый предмет — пенсне — был оставлен на теле явно напоказ.

Мистер Паркер выслушал это академическое изложение проблемы с достойным похвалы терпением.

— Не могло ли так случиться, — предположил он, — что «Икс» является врагом Крймплсхэма и решил бросить подозрение на него?

— Конечно могло. В этом случае его можно было бы легко обнаружить, поскольку он живет, очевидно, в весьма тесной близости к Кримплсхэму и его пенсне, и тогда Кримплсхэм из страха за свою жизнь может оказаться ценным союзником для обвинения.

— А как насчет самой первой версии — введение в заблуждение?

— Она могла бы пригодиться для интересной дискуссии, но совершенно ничего не дает для продвижения расследования.

— Во всяком случае, — заметил Паркер, — из этого следует, что нам необходимо отправиться в Солсбери.

— Кажется, об этом уже было сказано, — ответил лорд Питер.

— Очень хорошо, — продолжал детектив. — Кто отправляется — вы, я или мы оба?

— Это буду я, — сказал лорд Питер, — и по двум причинам. Во-первых, поскольку в случае, если Кримплсхэм есть невинное орудие в чьих-то руках, тогда человек, поместивший объявление в газете, и есть самая подходящая кандидатура для передачи ему собственности. Во-вторых, поскольку — если мы примем гипотезу номер два — мы не должны проглядеть мрачную возможность того, что Кримплсхэм-«Икс» тщательно готовит ловушку, чтобы избавиться от человека, который столь неосторожно объявил в газете о своей заинтересованности в решении тайны Бэттерси.

— Мне кажется, что это довод в пользу того, чтобы мы отправились туда вместе, — возразил детектив.

— Никоим образом, — ответил лорд Питер. — Зачем играть на руку Кримплсхэму-«Иксу», передавая ему единственных двоих людей во всем Лондоне, располагающих какими ни на есть уликами и, если мне будет позволено так выразиться, умом, чтобы связать его с трупом, найденным в Бэттерси?

— Но если мы предупредим Скотленд-Ярд о том, куда мы идем, то в случае, если нас обоих пристукнут, — продолжал мистер Паркер, — это даст сильные, хотя и косвенные доказательства вины Кримплсхэма, и во всяком случае, если он и не будет повешен за убийство человека в ванне, его, по крайней мере, повесят за наше с вами убийство.

— Нет, — возразил лорд Питер. — Если он убьет только меня, вы все же сможете повесить его — стоит ли терять такого здорового, взрослого, достигшего брачного возраста мужчину вроде вас? А кроме того, как насчет старого Ливи? Если вас выведут из строя, то неужели кто-нибудь еще сможет найти его?

— Но мы могли бы запугать Кримплсхэма, пригрозив ему Ярдом.

— Ну, черт побери, если дойдет до этого, то я смогу напугать его вами, что — принимая во внимание тот факт, что вы держите в руках все улики, — будет более кстати. И далее, поскольку, в конце концов, это все вообще есть сумасбродная затея, то вы попусту потеряете свое время, тогда как могли бы продвинуться дальше в своем расследовании этого дела. К тому же именно я уполномочен старой леди миссис Типпс, к которой я питаю глубочайшее уважение, расследовать дело с трупом в ванне, и только по своей любезности я позволяю вам вмешиваться в него.

— Возьмите с собой хотя бы Бантера! — простонал Паркер.

— Из уважения к вашим чувствам, — ответил лорд Питер, — я таки возьму Бантера, хотя он мог бы принести гораздо большую пользу, проявляя снимки или проводя ревизию моему гардеробу. Когда идет удобный поезд в Солсбери, Бантер?

— Есть превосходный поезд в десять тридцать, милорд.

— Будь любезен все подготовить, чтобы попасть на него, — сказал лорд Питер, сбрасывая свой халат и волоча его за собой по дороге в ванную комнату. — А вы, Паркер, если вам больше нечего делать, вы могли бы заняться секретаршей Ливи и узнать подробности относительно этого дельца с перуанской нефтью.

Лорд Питер взял с собой для чтения в поезде дневник сэра Рубена Ливи. Это был простой и в свете последних фактов довольно трогательный документ. Грозный боец на фондовой бирже, который мог одним кивком заставить пуститься в пляс угрюмого медведя или заставить дикого буйвола есть из своей руки, чье дыхание опустошало целые районы, повергая их в голод, или сдувало финансовых воротил с их кресел, оказался в своей частной жизни добрым и милым, простодушно гордящимся собой, доверчивым, щедрым и немного скучноватым человеком. Его мелочные попытки сэкономить должным образом регистрировались в этом дневнике наряду с экстравагантными подарками жене и дочери. Выявлялись мелкие события повседневной домашней рутины, как, например: «Пришел человек починить крышу оранжереи» или «Приехал новый мясник (Симпсон), рекомендованный Голдбергами. Думаю, что он подойдет». Неизменно отмечались все посетители и развлечения, от великолепного ленча для лорда Дьюзбери, министра иностранных дел, или доктора Джейбеза К. Уорта, полномочного представителя США, и серии дипломатических обедов, устроенных для выдающихся финансистов, до семейных вечеринок среди своих, участники которых обозначались либо собственными именами, либо прозвищами. В мае впервые появилось упоминание о нервах леди Ливи, в последующие месяцы эта тема упоминалась несколько раз. В сентябре было отмечено: «Пришел Фрик посмотреть мою дорогую жену и посоветовал полный отдых и смену обстановки. Она думает поехать за границу вместе с Рейчел». Имя знаменитого невропатолога в качестве гостя за обедом или ленчем попадалось приблизительно раз в месяц, и лорду Питеру пришла в голову мысль, что это подходящий человек, с кем можно было бы проконсультироваться относительно самого Ливи. «Иногда люди многое выбалтывают доктору, — пробормотал он про себя. — И конечно же, если Ливи просто пошел повидаться с Фриком в ту ночь на понедельник, тогда это исключает связь с инцидентом в Бэттерси, разве не так?» Он сделал в записной книжке запись о том, что Ливи собирался сходить к сэру Джулиану, и перевернул страницу. 18 сентября леди Ливи с дочерью выехали на юг Франции. Затем неожиданно под записью «5 октября» лорд Питер нашел то, что искал: «Голдберг, Скрайнер и Миллиган на обед».

Это свидетельствовало, что Миллиган побывал в этом доме. Это был официальный прием гостей — встреча, на которой двое дуэлянтов обмениваются рукопожатиями перед боем. Скрайнер был хорошо известен как торговец картинами. Лорд Питер представил себе послеобеденную экскурсию наверх, чтобы посмотреть двух Коро в гостиной и портрет старшей дочери Ливи, умершей в возрасте шестнадцати лет. Это была работа Огастеса Джона и висела в спальне. Имя рыжего секретаря нигде не упоминалось, если только начальное «С.», встреченное в другой записи, не относилось к нему. В течение сентября и октября частым гостем был Андерсон.

Лорд Питер закрыл дневник, покачал головой и вернулся к размышлениям о тайне квартиры около Бэттерси-парка. Если в деле Ливи легко было найти достаточное количество мотивов для совершения преступления, если только здесь было преступление и трудность состояла в том, чтобы найти метод его выполнения и местонахождение жертвы, то во втором деле главным препятствием для расследования было полное отсутствие какого-либо мыслимого мотива. Казалось странным, что, хотя газеты разнесли новость об этом деле от одного конца страны до другого и описание тела было послано в каждый полицейский участок страны, никто еще не объявился, чтобы опознать таинственного незнакомца, оказавшегося в ванне мистера Типпса. Конечно, описание трупа, в котором отмечались чисто выбритый подбородок, элегантно подстриженные волосы и пенсне, было несколько обманчивым, но, с другой стороны, полиции удалось установить количество отсутствующих коренных зубов, а рост, телосложение и другие особенности были определены достаточно верно, так же как и дата наступления смерти. И все же создавалось впечатление, что этот человек каким-то образом выпал из общества, не оставив после себя никакой зияющей пустоты или хотя бы ряби. Приписать какой-нибудь мотив для убийства человека, не имеющего родственников, не зная его прошлого, не имея на руках хотя бы его одежды, было бы подобно попытке представить себе четвертое измерение пространства — великолепное упражнение для развития воображения, но сложное и бесполезное. Даже если сегодняшняя беседа позволит раскрыть темные пятна в прошлом или настоящем мистера Кримплсхэма, то как можно будет связать их с человеком, не имеющим прошлого, настоящее которого было ограничено тесными пределами ванны и полицейского морга?

— Бантер, — обратился лорд Питер к своему слуге и помощнику, — я прошу тебя в дальнейшем удерживать меня от охоты за двумя зайцами сразу. Эти два дела все больше нарушают мое душевное равновесие. Одному зайцу неоткуда было выскочить, а другому некуда убежать. Что-то вроде умственной белой горячки. Когда это все пройдет, я хочу стать улиткой в раковине, отрекусь от полицейских новостей и сяду на щадящую диету трудов покойного Чарльза Гарвиса.

Относительная близость к Милфорд-Хилл побудила лорда Питера перекусить в ресторане отеля «Минстер», а не в «Уайт-Харт» или каком-нибудь другом отеле, расположенном в более живописном месте. Он не рассчитывал, что ленч поднимет его настроение. Как и во всех других городах, жизнь в которых сосредоточена вокруг собора, атмосфера собора Клоуз пронизывает все углы и закоулки Солсбери и вся еда здесь словно приправлена духом молитвенников. Уныло пережевывая эту безвкусную бледную массу, известную англичанам как «сыр несертифицированный» (ибо существуют сыры, открыто выступающие под своим именем, как-то: «Стилтон», «Камамбер», «Грюйер», «Уэнзлидэйл» или «Горгондзола», но сыр есть сыр, и он повсюду одинаков), он расспросил официанта о местонахождении конторы мистера Кримплсхэма.

Официант направил его к дому на противоположной стороне улицы, расположенному несколько поодаль, добавив:

— Но любой вам скажет, сэр, что мистера Кримплсхэма здесь все хорошо знают.

— Надеюсь, он хороший адвокат? — поинтересовался лорд Питер.

— О, конечно, сэр, — подтвердил официант. — Вы не могли бы поступить лучше, как довериться мистеру Кримплсхэму, сэр. Говорят, правда, что он старомоден, но я бы предпочел, чтобы мое маленькое дело вел мистер Кримплсхэм, а не один из этих патлатых молодых людей. Жаль только, что мистер Кримплсхэм скоро уходит от дел, сэр, и я бы не удивился, потому что ему уже, должно быть, лет восемьдесят, сэр, никак не меньше, и тогда дело поведет молодой мистер Уикс, а он очень приятный, с виду приличный молодой джентльмен.

— Неужели мистер Кримплсхэм действительно так стар? — воскликнул лорд Питер. — Господи! Но он должен быть очень активным для своих лет. Один мой друг вел дела с ним в этом городе неделю назад.

— Удивительно активный, сэр, — согласился официант, — и это при хромой ноге, вы бы удивились. Но я часто думаю, сэр, что когда человек достигает определенного возраста, то после этого чем старше он становится, тем делается крепче. И к женщинам это тоже относится, более или менее.

— Очень похоже на то, — согласился лорд Питер, вызывая в своем воображении и тут же отбросив картину, как джентльмен восьмидесяти лет, хромой к тому же, глубокой ночью перетаскивает труп по крыше дома и проталкивает его через окно в ванной. — «Он очень крепок, сэр, крепок — наш старый Джоуи Бэгсток, крепок и дьявольски хитер».

— В самом деле, сэр? — удивился официант. — Я бы не сказал, уверен в этом.

— Прошу прощения, — сказал лорд Питер. — Я процитировал одно стихотворение. Глупо с моей стороны. У меня эта привычка еще с тех времен, когда я сидел на коленях у мамы, и мне никак не переделать себя.

— Конечно, сэр, — с пониманием ответил официант, кладя себе в карман щедрые чаевые. — Большое вам спасибо, сэр. Вы легко найдете этот дом. Идите прямо до Пенни-Фартинг-стрит, сэр, примерно через два квартала, с правой стороны напротив.

— Боюсь, что вариант Кримплсхэм-«Икс» придется отбросить, — произнес лорд Питер. — Виноват. Я представлял его довольно мрачной и угрюмой личностью. И все же он может оказаться мозгом преступной организации — пожилой паук, сидящий незримо в центре своей вибрирующей паутины. Понимаешь, Бантер?

— Да, милорд, — ответил Бантер. Он шел рядом с лордом Питером.

— Я вижу эту контору, — продолжал лорд Питер. — Я думаю, Бантер, что ты мог бы зайти вот в эту лавочку и купить спортивную газету. И если я не выйду из злодейского логова — скажем, минут через сорок пять или через час, — то ты можешь предпринять такие шаги, какие подскажет тебе твое здравомыслие.

Мистер Бантер повернул в лавочку, как ему было указано, а лорд Питер перешел через улицу и решительно позвонил в контору адвоката.

— Правду, только правду и ничего, кроме правды, — таков мой козырь. Да, думаю, что это так, — пробормотал он, и, когда клерк открыл дверь, лорд Питер решительно вручил ему свою визитную карточку.

Его сразу же провели в уютный кабинет, обставленный, очевидно, еще в начале царствования королевы Виктории и с тех пор не претерпевший никаких изменений. Едва он вошел, как тощий, хрупкого вида старый джентльмен резво вскочил со своего стула и захромал ему навстречу.

— Мой дорогой сэр! — воскликнул адвокат. — Это в высшей степени любезно с вашей стороны, что вы лично приехали ко мне! Мне просто стыдно перед вами за то, что я причинил вам столько беспокойства; я надеюсь, что вы просто проходили по этой улице и что мои очки не причинили вам большой неприятности. Прошу вас, присядьте, лорд Питер. — Он с благодарностью посмотрел на молодого человека через свое пенсне — очевидно, это была копия того, что ныне украшает одно досье в Скотленд-Ярде.

Лорд Питер сел. Сел и адвокат. Лорд Питер взял со стола стеклянное пресс-папье и задумчиво взвесил его на руке. Подсознательно он отметил, какую великолепную коллекцию отпечатков своих пальцев он на нем оставил. Он аккуратно поставил его точно в центр стопки писем.

— Все в порядке, — сказал лорд Питер. — Я пришел сюда по делу. Очень рад, что оказал вам уолугу. Ужасно неудобно обходиться без пенсне, мистер Кримплсхэм.

— Да, — согласился адвокат. — Уверяю вас, без него я почувствовал себя совершенно несчастным. У меня есть это, но оно плохо сидит у меня на носу. Кроме того, эта цепочка имеет для меня огромную ценность. Я был ужасно расстроен, когда по прибытии в Бэлхэм обнаружил, что потерял его. Я навел справки на железной дороге, но это оказалось бесполезно. Я боялся, что его украли. На вокзале Виктория была такая толпа и вагон был битком набит всю дорогу до Бэлхэма. Вы наткнулись на него в поезде?

— Нет. Нет, — ответил лорд Питер. — Я нашел ваше пенсне в довольно неожиданном месте. Не скажете ли вы мне, узнали ли вы кого-нибудь из ваших попутчиков в поезде, когда ехали в нем?

Адвокат удивленно уставился на него.

— Ни души, — ответил он. — А почему вы спрашиваете?

— Ну, — сказал лорд Питер, — я подумал, что человек, у которого я нашел пенсне, мог взять его у вас ради шутки.

Лицо адвоката выразило изумление.

— Разве этот человек заявил, что знаком со мной? — спросил он. — Я практически никого не знаю в Лондоне, кроме одного друга, с которым я проживал в Бэлхэме, доктора Филпотса, и я был бы весьма удивлен, если бы он так подшутил надо мной. Он очень хорошо знал, как огорчен я был потерей пенсне. Мои дела потребовали, чтобы я присутствовал на встрече владельцев акций в банке «Мэдликотс», но все остальные присутствовавшие там джентльмены были мне лично незнакомы, и я не могу подумать, чтобы кто-либо из них позволил себе такую вольность. Во всяком случае, — добавил он, — поскольку пенсне здесь, я не стану слишком подробно вникать в способ его нахождения. Я глубоко обязан вам за ваши хлопоты.

Лорд Питер колебался.

— Пожалуйста, простите мне кажущуюся настырность, — сказал он, — но я должен задать вам еще один вопрос. Боюсь, что это прозвучит довольно мелодраматично, но дело действительно серьезное. Можете ли вы сказать, есть ли у вас враги... я хочу сказать, кто-нибудь, кому была бы выгодна ваша... э-э... болезнь или бесчестие?

Мистер Кримплсхэм словно окаменел, выражая свое изумление и неодобрение.

— Могу я узнать о цели такого необычного вопроса? — сухо поинтересовался он.

— Ну что ж, — сказал лорд Питер, — обстоятельства действительно несколько необычны. Вы, может быть, вспомните, что мое объявление было адресовано ювелиру, продавшему цепочку.

— В тот момент это меня удивило, — ответил мистер Кримплсхэм, — но я начинаю думать, что ваше объявление и ваш приезд сюда — звенья одной цепочки.

— Это так, — сказал лорд Питер. — Сказать по правде, я не ожидал, что на мое объявление ответит владелец очков. Мистер Кримплсхэм, вы, несомненно, читали то, что пишут газеты о тайне Бэттерси. Ваше пенсне как раз и было найдено на том трупе, и сейчас оно находится в распоряжении полиции в Скотленд-Ярде, в чем вы можете убедиться на основании этого документа. — Он положил перед Кримплсхэмом справку оптика о характеристиках линз и официальное извещение.

— О Господи! — воскликнул адвокат. Он мельком взглянул на бумагу и затем стал пристально всматриваться в лорда Питера. — Вы сами как-то связаны с полицией? — спросил он.

— Неофициально, — ответил лорд Питер. — Я расследую это дело частным образом в интересах одной из сторон.

Мистер Кримплсхэм встал.

— Дорогой мой, — сказал он, — это очень дерзкая попытка, но заявляю вам, что шантаж — это наказуемое оскорбление, и я советую вам оставить мой кабинет до того, как вы скомпрометируете себя. — И он взял со стола звонок и позвонил.

— Я боялся, что вы поймете это таким образом, — сказал лорд Питер. — Так это выглядит, хотя эту работу, в конце концов, должен был выполнить мой друг детектив Паркер. — Он положил визитную карточку Паркера на стол рядом со справкой оптика и добавил: — Если вы захотите снова увидеть меня, мистер Кримплсхэм, до завтрашнего утра, то найдете меня в отеле «Минстер».

Мистер Кримплсхэм был слишком возмущен, чтобы ответить, только приказал вошедшему клерку проводить своего собеседника к выходу.

У выхода лорд Питер столкнулся с высоким молодым человеком, который как раз в этот момент входил в дверь. Парень посмотрел на лорда Питера с изумлением, явно узнав его. Тем не менее его лицо не вызвало в лорде Питере никаких воспоминаний, и он, вконец сбитый с толку, вызвал Бантера из газетной лавочки и отправился в свой отель, чтобы по междугородному телефону поговорить с Паркером.

А тем временем в офисе размышления негодующего мистера Кримплсхэма были прерваны явлением его младшего партнера.

— Послушайте, — сказал вошедший, — неужели кто-нибудь совершил что-то действительно серьезное? Что привело этого выдающегося любителя расследовать преступления к нашему прозаическому порогу?

— Я стал жертвой вульгарной попытки шантажа, — ответил адвокат. — Этот тип выдавал себя за лорда Питера Уимзи...

— Но он действительно лорд Уимзи, — сказал мистер Уикс. — Здесь не может быть никакой ошибки. Я видел его, когда он выступал в качестве свидетеля по делу об алмазах в Эттенбери. Он известный в определенных кругах человек и ездит на рыбалку с главой Скотленд-Ярда.

— О Господи! — воскликнул мистер Кримплсхэм.

Судьба так устроила, что нервы мистера Кримплсхэма должны были подвергнуться испытанию еще раз в этот же день. Когда в сопровождении мистера Уикса он прибыл в отель «Минстер», портье сообщил ему, что лорд Питер Уимзи куда-то ушел, упомянув, что намеревается посетить какой-то концерт.

— Но его слуга находится здесь, — добавил он, — так что если вы хотите оставить ему сообщение...

Мистер Уикс подумал, что в общем было бы неплохо оставить сообщение. Мистер Бантер, когда к нему вошли, сидел у телефона, ожидая междугородного звонка. Едва мистер Уикс обратился к нему, как зазвонил телефон, и мистер Бантер, вежливо извинившись, снял трубку.

— Алло! — сказал он. — Это мистер Паркер? Что? Что? Коммутатор! Коммутатор? Виноват, можете вы соединить меня со Скотленд-Ярдом? Извините меня, джентльмены, что вам приходится ждать... Коммутатор! Алло! Это Скотленд-Ярд? Инспектор Паркер на месте? Могу я поговорить с ним?.. Я закончу через минуту, джентльмены. Алло! Это вы, Паркер? Лорд Питер был бы весьма обязан, если бы вы нашли возможность приехать в Солсбери, сэр. О нет, сэр, у него превосходное самочувствие, сэр, — он отправился на концерт, сэр... О нет. Я думаю, что завтрашнее утро превосходно подойдет, сэр. Благодарю вас, сэр.

Глава 6

На самом деле мистеру Паркеру было не с руки покидать Лондон. В начале дня он еще успевал съездить к леди Ливи, чтобы поговорить с ней, а вот последующие его планы на этот день рушились один за другим. Все намеченные поездки ему пришлось отложить после получения извещения, что ранее отсроченное судебное разбирательство о неизвестном посетителе мистера Типпса должно состояться сегодня в полдень, поскольку изыскания инспектора Сагга не дали, по-видимому, ничего определенного. Соответственно жюри присяжных и свидетели были вызваны на три часа. Мистер Паркер мог, конечно, не пойти на это заседание, если бы не наткнулся утром на Сагга и не вытянул из него эти сведения, как вытаскивают качающийся зуб. В сущности, инспектор Сагг полагал, что Паркер ему только мешает. Более того, он находится в очень дружеских отношениях с лордом Питером Уимзи, а что касается последнего, то инспектор Сагг просто не находил слов, чтобы выразить, как ему мешает лорд Питер. Но он все же не мог в ответ на прямой вопрос отрицать, что сегодня днем должно состояться судебное разбирательство, как не мог он отрицать и неотъемлемое право любого заинтересованного англичанина присутствовать на суде. Поэтому незадолго до трех часов мистер Паркер был уже на своем месте и развлекался, наблюдая усилия прибывших после того, как помещение было уже забито до отказа, осторожно пробраться, дать взятку служителям или просто грубо протолкаться на более удобные места. Коронер, следователь, ведущий дела о насильственной или скоропостижной смерти, — невзрачного вида человек, привычный к пунктуальности, — прибыл точно к трем и, брюзгливо оглядев переполненный зал, приказал открыть все окна, тем самым напустив в зал поток мокрого тумана на головы тех несчастных, что сидели ближе к окнам. Это вызвало кое-какое волнение среди публики и выражения неодобрения, сурово остановленные коронером. Он пояснил, что при нынешней эпидемии инфлюэнцы оставаться в непроветриваемом помещении означало бы верную смерть. И что всякий, кто возражает против открытых окон, может воспользоваться простым средством, а именно оставить помещение суда, и, далее, что при малейшем шуме он отдаст приказ очистить зал от публики. Затем он принял таблетку формаминта и после обычных формальностей вызвал четырнадцать честных и законопослушных граждан и предложил им присягнуть в том, что они с усердием и подлинным беспристрастием расследуют все материалы и обстоятельства, касающиеся смерти джентльмена в пенсне, и вынесут справедливые решения по всем пунктам. Когда возражения, высказанные председателем жюри — пожилой леди в очках, владелицей кондитерской, которая, по-видимому, мечтала только об одном — вернуться в свой магазин, — были в целом отметены коронером, жюри удалилось, чтобы осмотреть тело. Мистер Паркер снова оглядел зал и увидел несчастного мистера Типпса и девицу Глэдис, которых ввели под охраной полиции в соседнюю комнату. За ними последовала сухопарая старая леди в шляпке без полей и накидке. С нею, в великолепной шубе и в шляпке удивительной конструкции для езды в автомобиле, вошла вдовствующая герцогиня из Денвера. Ее живые темные глаза пробежали по толпе. В следующий момент они загорелись, остановившись на мистере Паркере, который несколько раз посетил их дом, «Дауэр-Хаус». Она кивнула ему и что-то сказала полицейскому, после чего магическим образом перед ним открылся проход сквозь толпу представителей прессы и его удобно усадили в первый ряд как раз позади герцогини, которая приветствовала его очаровательной улыбкой и спросила:

— Что это случилось с бедным Питером?

Паркер стал ей объяснять, и коронер бросил раздраженный взгляд в их сторону. Кто-то подошел к нему и что-то шепнул на ухо, после чего коронер раскашлялся и принял еще одну таблетку формаминта.

— Мы приехали на автомобиле, — рассказала герцогиня. — Это так утомительно. Дороги между Денвером и Ганбери-Сент-Уотерс... К ленчу должны были явиться гости... Мне пришлось перенести встречу — не могла же я позволить старой леди поехать одной, верно? Кстати, с фондом реставрации церкви случилась такая удивительная вещь... Наш викарий... ах, дорогой, сюда опять идут эти люди... ну, я расскажу вам об этом после... Посмотрите на эту женщину — у нее потрясенный вид, а девушка в твидовом костюме старается выглядеть так, словно она каждый день видит раздетых джентльменов... ой, я не это хотела сказать... я имела в виду трупы, конечно... Что за ужасный человек этот коронер, правда? Бросает на меня убийственные взгляды... Как вы думаете, посмеет он выдворить меня из зала суда или сделать мне... как это там у вас называется?

Первая часть показаний не представляла большого интереса для мистера Паркера. Несчастный Типпс, которого держали в тюрьме, показал под присягой (вернее, жалобно промямлил), что обнаружил тело в восемь часов утра, когда зашел в ванную комнату, чтобы принять ванну. Он был так потрясен, что ему пришлось сесть на стул и послать служанку за бренди. Никогда раньше он умершего не видел. У него нет ни малейшего представления, как труп попал в его, Типпса, ванну.

Да, он был в Манчестере за день до этого. Он прибыл на вокзал Святого Панкраса в десять часов. Он оставил свой чемодан в камере хранения. В этот момент мистер Типпс сильно покраснел, он выглядел несчастным и смущенным и нервно оглядел зал суда.

— А теперь, мистер Типпс, — отрывисто сказал коронер, — нам придется прояснить картину ваших перемещений. Вы должны понять важность этого дела. Вы предпочли дать показания, которых вы могли бы и не давать, но раз уж вы это сделали, то вам было бы лучше изложить все предельно ясно.

— Да, — еле слышно ответил Типпс.

— Вы предупредили этого свидетеля, инспектор? — спросил коронер, резко повернувшись к инспектору Саггу.

Инспектор ответил, что уведомил мистера Типпса, что все сказанное им на суде может быть использовано против него. Мистер Типпс мертвенно побледнел и проблеял, что он не... не имел в виду намерения совершить что-нибудь противозаконное.

Это замечание вызвало умеренную сенсацию, и коронер стал еще более брюзгливым.

— Здесь кто-нибудь представляет мистера Типпса? — раздраженно спросил он. — Нет? Разве вы не объяснили ему, что он может — что он должен иметь своего адвоката? Неужели нет? В самом деле, инспектор! Неужели вы не знаете, мистер Типпс, что у вас есть право нанять адвоката?

Мистер Типпс уцепился руками за стул, чтобы не упасть, и ответил едва слышно:

— Нет.

— Это невероятно, — воскликнул коронер, — что так называемые образованные люди не осведомлены о судебной процедуре своей собственной страны! Это ставит нас в очень неловкое положение. Я сомневаюсь, инспектор, могу ли я позволить заключенному — мистеру Типпсу — вообще давать показания. Это очень деликатное положение.

Пот выступил на лбу мистера Типпса.

— Спаси нас от наших друзей, — зашептала герцогиня Паркеру. — Если бы этот пожиратель таблеток открыто проинструктировал присяжных, — а какие у них полуграмотные лица, столь характерные, как мне всегда казалось, для нижнего слоя нашего среднего класса, похожие на бараньи или телячьи головы, — чтобы они обвинили в предумышленном убийстве этого бедного человечка, то он не мог бы выразиться яснее.

— Ведь вы же понимаете, что он не может заставить его обвинить самого себя, — заметил Паркер.

— Чепуха! — возразила герцогиня. — Как может человек обвинить сам себя, если он в жизни своей не сделал ничего дурного? Вы, мужчины, никогда не думаете ни о чем, кроме своего бюрократизма.

А тем временем мистер Типпс, вытерев лоб носовым платком, собрал воедино все свое мужество. Он стоял с видом дрожащего достоинства, словно припертый к стене белый кролик.

— Я бы скорее признался вам, — сказал он, — хотя это действительно очень неприятно для человека в моем положении. Но я действительно не мог ни на мгновение подумать, что это я совершил столь ужасное преступление. Я заверяю вас, джентльмены, что я не мог бы вынести этого. Нет. Я бы предпочел сказать вам правду, хотя боюсь, что это ставит меня в довольно... Ну ладно, я скажу вам.

— Вы полностью осознаете всю серьезность подобного заявления, мистер Типпс? — сказал коронер.

— Вполне, — ответил мистер Типпс. — Ладно, со мной все в порядке... Я... Могу я попросить глоток воды?

— Не спешите! — сказал коронер и одновременно, сводя на нет свой совет, нетерпеливо посмотрел на часы.

— Благодарю вас, сэр, — сказал мистер Типпс. — Ну, значит, это верно, что я прибыл к вокзалу Святого Панкраса в десять часов. Но со мной в вагоне был один человек. Он сел в поезд в Лестере. Сначала я его не узнал, но это оказался мой старый школьный друг.

— Как зовут этого джентльмена? — спросил коронер. Его рука с карандашом замерла в воздухе.

Мистер Типпс весь сжался.

— Боюсь, что не смогу вам это сказать, — ответил он. — Видите ли — то есть вы увидите, — это навлекло бы на него большие неприятности. Поэтому я не могу назвать его, даже если бы от этого зависела моя жизнь. Нет! — добавил он, когда зловещее значение последней фразы дошло до него. — Я уверен — я не мог бы сделать это.

— Хорошо, хорошо, — сказал коронер.

Герцогиня снова наклонилась к Паркеру.

— Я начинаю просто восхищаться этим человечком, — прошептала она.

Мистер Типпс продолжил свой рассказ:

— Когда мы вышли из поезда на вокзале Святого Панкраса, я собрался отправиться сразу домой, но мой друг сказал «нет». Мы долго не виделись, и нам следовало бы отметить как следует нашу встречу, как он выразился. Боюсь, что я проявил мягкотелость и позволил ему уговорить меня отправиться вместе с ним в один из его притонов. Я намеренно использую это слово, — продолжал Типпс, — и заверяю вас, сэр, что если бы я знал заранее, куда мы идем, то никогда бы ногой не ступил в это место.

Я сдал свой чемодан в камеру хранения, так как ему не хотелось обременять нас этой тяжестью, и мы сели в такси и поехали на угол Тоттэнхэм-Корт-роуд и Оксфорд-стрит. Затем мы немного прошлись пешком и повернули в боковую улицу — не могу вспомнить ее название, — где была открытая дверь, из которой на улицу падал свет. Там за стойкой стоял какой-то человек, и мой друг купил какие-то билеты, и я услышал, как человек за стойкой сказал ему что-то насчет «вашего друга», подразумевая меня, а мой друг ответил: «Да, конечно, он уже бывал здесь, верно, Элф?» — так меня называли в школе, — хотя я заверяю вас, сэр, — здесь мистер Типпс стал очень серьезен, — я никогда там не бывал и ничто в мире не соблазнило бы меня опять пойти в такое место.

Ну хорошо, мы спустились на один этаж ниже в какое-то помещение, где продавались напитки, и мой друг выпил несколько рюмок и меня заставил выпить одну или две — хотя, как правило, я человек очень воздержанный в отношении спиртного. Он заговорил с какими-то другими мужчинами и девушками, которые находились там, — очень вульгарный тип людей, как я, помнится, подумал, хотя и не произнес этого вслух, а некоторые молодые леди были достаточно хорошенькими. Одна из них села моему другу на колени и назвала его забавным стариканом, а потом позвала его куда-то. И мы прошли в другое помещение, где масса людей танцевали эти современные танцы. Мой друг стал танцевать, а я сел на диван. Одна из молодых леди подошла ко мне и спросила, не потанцую ли я с ней, а я сказал «нет», и тогда она попросила угостить ее виски. «Тогда ты угостишь нас виски, дорогой» — вот что она сказала, и я спросил: «Разве сейчас не поздно?» А она ответила, что это не имеет значения. Поэтому я заказал ей виски — мне показалось неудобным не предложить ей. Молодая леди, казалось, ждала этого от меня, и я чувствовал, что будет не по-джентльменски отказать ей, раз она попросила. Но это было против моей совести — ведь это была еще совсем юная девушка. После этого она обвила меня рукой за шею и поцеловала — так, словно она этим заплатила мне за напиток, и меня это действительно тронуло, — сказал мистер Типпс несколько двусмысленно, но с необыкновенным чувством.

В этом месте кто-то из задних рядов сказал: «Вот это да!» — и все услышали, как кто-то громко чмокнул губами.

— Удалите того, кто издал этот непристойный звук, — сказал коронер с большим негодованием. — Продолжайте, пожалуйста, мистер Типпс.

— Итак, — сказал мистер Типпс, — приблизительно в половине первого, как я припоминаю, там стало несколько шумно, и я стал искать моего друга, чтобы попрощаться с ним, не желая там больше оставаться, когда увидел его с одной из молодых леди, и им, кажется, было очень весело, если вы следите за моим рассказом. Мой друг развязывал ленты на ее плече, а юная леди смеялась... и так далее, — торопливо сказал мистер Типпс, — так что я подумал, что мне лучше тихонечко выскользнуть из заведения, когда внезапно я услышал шум драки и крик. Не успел я сообразить, что происходит, как появилось с полдюжины полицейских и свет погас, все затопали и закричали — это был ужас. В суматохе меня сбили с ног, и я ударился головой об угол стола — вот тогда-то я и получил эту шишку, о которой меня спрашивали. Я ужасно перепугался, что мне никогда отсюда не выбраться и, может быть, завтра моя фотография появится в газетах, когда кто-то схватил меня за руку — думаю, что это была та юная леди, которую я угостил виски. И она сказала: «Сюда!» — и потащила меня по коридору куда-то в заднюю часть дома. Я выскочил на улицу, пробежал несколько кварталов и поворотов и наконец оказался на Гудж-стрит. Там я взял такси и приехал домой. Потом я видел в газетах рассказ об этом полицейском рейде и понял, что моему другу удалось бежать. И поэтому, поскольку мне не хотелось, чтобы эти мои ночные приключения стали всем известны, и чтобы не навлекать неприятности на моего друга, я просто ничего никому не сказал. Но все это правда.

— Хорошо, мистер Типпс, — сказал коронер. — Мы, вероятно, сможем подтвердить значительную часть этой истории. Имя вашего друга...

— Нет, — твердо сказал мистер Типпс, — ни за что.

— Очень хорошо, — сказал коронер. — А теперь не могли бы вы сказать, когда вы пришли к себе домой?

— Думаю, что приблизительно в половине второго ночи. Хотя, по правде сказать, я был так расстроен...

— Это понятно. Итак, вы сразу же легли спать?

— Да, только сначала я съел сандвич и выпил стакан молока. Я подумал, что это, так сказать, успокоит меня изнутри, — добавил свидетель извиняющимся тоном, — поскольку я не привык принимать алкоголь так поздно и на пустой желудок, если можно так выразиться.

— Да, понятно. И никто не встал, чтобы встретить вас?

— Никто.

— Сколько же времени прошло, когда вы наконец леглиспать?

Мистер Типпс подумал и сказал, что на все это ушло, вероятно, полчаса.

— Вы заходили в ванную комнату перед тем, как лечь в постель?

— Нет.

— А ночью вы ничего не слышали?

— Нет, я быстро уснул. Я ведь был довольно взволнован, поэтому я принял небольшую дозу снотворного, чтобы легче уснуть, и, если учесть усталость и мое не вполне трезвое состояние, я просто отключился и не просыпался, пока Глэдис не разбудила меня.

Дальнейший допрос мистера Типпса мало что прояснил. Да, окно ванной комнаты было открыто, когда он вошел туда утром, он уверен в этом, и он очень резко сказал об этом прислуге. Он готов ответить на любые вопросы — он будет только счастлив, если это ужасное преступление удастся раскрыть.

Глэдис Хоррокс показала, что служит у мистера Типпса около трех месяцев. Ее предыдущий хозяин может дать ей рекомендации. В ее обязанности входило каждый вечер делать обход квартиры, после того как она укладывала миссис Типпс в постель около десяти вечера. Да, она помнит, что делала это и в ночь на понедельник. Она заглянула во все комнаты. Помнит ли она, как закрывала окно в ванной комнате в ту ночь? Нет, она не могла бы поклясться в этом, но, когда мистер Типпс позвал ее утром в ванную комнату, оно точно было открыто. Она не заходила в ванную комнату до того, как в нее вошел мистер Типпс. Да, конечно, случалось, что она раньше оставляла это окно открытым, когда вечером никто не принимал ванну. В ночь на понедельник ванну принимала миссис Типпс. Она всегда принимала ванну в воскресенье вечером — это был один из ее дней. Она очень боялась, что не закрыла окно в ночь на понедельник, хотя и пожелала, чтобы ей голову сняли с плеч за то, что она такая забывчивая.

Здесь свидетельница разрыдалась, и ей дали воды, в то время как коронер освежился третьей таблеткой.

Оправившись, свидетельница показала, что она конечно же заглянула во все комнаты, перед тем как лечь спать. Нет, совершенно невозможно допустить, что труп был спрятан в квартире, а она этого не заметила. Она весь вечер находилась на кухне, и там едва ли достаточно места, чтобы как следует приготовить обед, не говоря уж о том, чтобы спрятать тело. Старая миссис Типпс сидела в столовой. Да, она в этом уверена. Почему? Потому что она поставила там молоко и сандвичи для мистера Типпса. Там не было ничего — она может поклясться в этом. Так же как и в ее собственной спальне и в холле. Обыскала ли она шкаф в спальне и комод? Ну, нет, конечно. Она не привыкла каждую ночь обыскивать дома приличных людей в поисках скелетов. Значит, какой-нибудь человек мог спрятаться в шкафу или в ящике для постельного белья? Она полагает, что мог бы.

Отвечая на вопрос председателя жюри, она признала, что выходила из квартиры с одним молодым человеком. Уильямс его зовут, Билл Уильямс. Уильям Уильямс, если вы настаиваете. Он стекольщик по профессии. Ну да, он иногда бывал в квартире. Да, она полагает, что можно сказать, что он был знаком с квартирой. Имела ли она когда-либо с ним... Нет, не имела, и если бы она знала, что ей будут задавать такие вопросы — ей, уважающей себя девушке, — то она бы вообще отказалась давать какие-либо показания. Викарий церкви Святой Марии может дать характеристику и ей, и мистеру Уильямсу. В последний раз мистер Уильямс был в квартире две недели назад.

Нет, это не было последнее их свидание с мистером Уильямсом. Да, в последний раз они виделись в понедельник, — ну да, вечером в понедельник. Да, если надо говорить правду, значит, надо. Да, инспектор предупредил ее, но ведь от этого никто не пострадал, и, конечно, лучше уж лишиться своего места у мистера Типпса, чем быть повешенной, хотя это просто стыд, если девушка не может немножко развлечься без того, чтобы какой-нибудь отвратительный труп не залез в квартиру через окно и причинил ей столько неприятностей. После того как она уложила в постель миссис Типпс, она выскользнула из квартиры, чтобы сходить на танцы в «Блэк фэйст рэм». Мистер Уильямс встретился там с ней, а потом проводил ее домой. Он может подтвердить, где она была и что ничего плохого в этом не было. Вернулась она, должно быть, около двух часов ночи. Она взяла ключи от квартиры из комода миссис Типпс, когда та не смотрела. Мистер Типпс в ту ночь отсутствовал. Она бы попросила разрешения уйти, но не могла получить его, оттого что мистер Типпс был в отъезде в ту ночь. Она горько сожалеет, что так вела себя в ту ночь, и была уверена, что ее за это накажут. Когда она вошла в квартиру, то не заметила в ней ничего подозрительного. Она сразу же легла в постель, не осмотрев квартиру. Лучше бы она умерла.

Нет, у мистера и миссис Типпс вряд ли когда-либо были какие-либо посетители, они жили весьма уединенно. Она обнаружила, что наружная дверь, как обычно, закрыта на задвижку. Она никогда бы не подумала, что мистер Типпс способен совершить что-нибудь плохое.

— Благодарю вас, мисс Хоррокс. Вызовите Джорджиану Типпс. — И коронер подумал, что следовало бы зажечь газовые лампы.

Допрос миссис Типпс принес больше развлечения, чем просвещения для публики, явившись, как оказалось, превосходным примером игры, называемой «перекрестные вопросы и уклончивые ответы». После пятнадцати минут страданий обеих сторон коронер отказался от дальнейшей борьбы, оставив за леди последнее слово.

— Не пытайтесь запугать меня, молодой человек, — энергично заявила восьмидесятилетняя женщина. — Вы можете испортить себе желудок этими противными таблетками.

В этот момент вперед вышел некий молодой человек и заявил, что хочет дать показания. Представившись как Уильям Уильямс, стекольщик, он был приведен к присяге и подтвердил свидетельство Глэдис Хоррокс в отношении ее присутствия в «Блэк фэйст рэм» в ночь на понедельник. Они вернулись к дому мистера Типпса, скорее всего, до двух часов ночи, как ему кажется, но определенно позже половины второго. Он сожалеет о том, что уговорил мисс Хоррокс пойти с ним, когда ей не следовало этого делать. По дороге туда и обратно он не заметил на Принс-Уэльс-роуд ничего подозрительного.

Инспектор Сагг показал, что его вызвали в квартиру утром во вторник приблизительно в половине девятого. Он нашел поведение этой девушки подозрительным и приказал арестовать ее. На основании дальнейшей информации, приведшей его к подозрению, что умерший мог быть убит прошлой ночью, он арестовал и мистера Типпса. Он не обнаружил никаких следов проникновения в квартиру со взломом. На подоконнике окна ванной комнаты были какие-то следы, которые говорили о том, что кто-то проник в квартиру этим путем. Во дворе под окнами не было обнаружено никаких следов от ног или отпечатков опор лестницы. Двор был заасфальтирован. Он осмотрел и крышу, но ничего не обнаружил. По его мнению, тело кто-то принес в квартиру заранее и спрятал до вечера, а затем ночью ушел через окно ванной комнаты при содействии служанки. Почему в этом случае она не выпустила его из квартиры через дверь? Ну что ж, он мог выйти и через дверь. Не обнаружил ли он какие-либо признаки того, что тело, или человек, либо и тот и другое были спрятаны в квартире? Он не нашел ничего противоречащего такому предположению. На основании каких данных он пришел к выводу, что смерть наступила в эту же ночь?..

В этом месте инспектор Сагг вдруг стал нервничать и сделал попытку прикрыться своим профессиональным достоинством. Но под нажимом коронера он признал, что у него фактически нет доказательств этого.

Один из членов жюри:

— Оставил ли преступник какие-либо отпечатки пальцев?

— На стенке ванны были видны какие-то отпечатки, но преступник был в перчатках.

Коронер:

— Сделали ли вы из этого выводы, что преступник был очень опытным типом?

Инспектор Carr:

— Да, похоже на то, что у него был опыт в таких делах, сэр.

Председательница жюри:

— Очень ли это согласуется с обвинением против Альфреда Типпса, инспектор?

Инспектор молчит.

Коронер:

— В свете тех показаний, которые вы только что слышали, вы все еще настаиваете на выдвижении обвинения против Альфреда Типпса и Глэдис Хоррокс?

Инспектор Сагг:

— Я считаю всю эту компанию подозрительной. История Типпса ничем не подтверждена, а что касается девицы Хоррокс, то откуда нам известно, что этот Уильямс не их соучастник?

Уильям Уильямс:

— Эй, вы это бросьте. Я могу привести сюда сотню свидетелей...

Коронер:

— Замолчите, пожалуйста. Я изумлен, инспектор, что вы высказали такое предположение, да еще в такой манере. Это в высшей степени недопустимо. Кстати, можете вы сказать нам, действительно ли в ночь на понедельник был проведен полицейский рейд по ночным клубам в окрестностях Сент-Джайлз-Серкус?

— Кажется, что-то такое было, — угрюмо буркнул инспектор Сагг.

Коронер:

— Разумеется, вы наведете необходимые справки об этом рейде. Кажется, я припоминаю, что в газетах кое-что упоминалось об этом. Благодарю вас, инспектор, этого достаточно.

После того как еще несколько свидетелей дали показания о личностях мистера Типпса и Глэдис Хоррокс, коронер объявил о своем намерении приступить к рассмотрению данных медицинского характера.

— Сэр Джулиан Фрик!

Зал суда зашевелился и зашумел, когда для дачи показаний вперед вышел великий специалист. Он был не только выдающейся личностью, но и весьма примечательной фигурой, с его широкими плечами, прямой осанкой и львиной гривой. Когда он присягал на Библии под обычное подобострастное бормотание судебного чиновника, он был похож на святого Павла, снисходительно наблюдающего языческие ритуалы суеверных коринфян.

— Глядя на него, я всегда думала: какой красавец, — зашептала герцогиня Паркеру. — Точно Уильям Моррис, с этой копной волос и бородой и этими волнующими глазами, такой великолепный, как и все эти славные мужчины, вся жизнь которых посвящена чему-нибудь... не то чтобы я считала, что социализм — это ошибка... Конечно, он подходит всем этим приятным людям, слишком хорошим и счастливым в своей красивой одежде и при хорошей погоде... это у Морриса, хочу сказать, ну, вы понимаете... но это так трудно в реальной жизни. Наука — дело другое. Думаю, что, будь у меня смелость, я бы отправилась к сэру Джулиану, просто чтобы посмотреть на него — такие глаза заставляют о чем-то задуматься, только у меня никогда бы не хватило смелости.

— Вы — сэр Джулиан Фрик, — сказал коронер, — и живете при госпитале Святого Луки на Принс-Уэльс-роуд в Бэттерси, где осуществляете общее руководство хирургическим отделением этого госпиталя?

Сэр Джулиан коротким кивком выразил согласие с этим определением его личности.

— Вы были первым из врачей, осмотревших покойного?

— Да.

— И после этого вы совместно с доктором Гримбоулдом из Скотленд-Ярда провели более подробное обследование тела?

— Верно.

— Пришли ли вы к соглашению относительно причины смерти?

— В общем да.

— Не выскажете ли вы ваше мнение жюри?

— Я занимался своей исследовательской работой в прозекторской госпиталя Святого Луки — это было в понедельник утром, когда около девяти часов мне передали, что инспектор Сагг хочет видеть меня. Он сообщил мне, что в доме номер 59 на Квин-Кэролайн-Мэншнс при таинственных обстоятельствах обнаружено тело какого-то мужчины. Он спросил меня, не могло ли это быть шуткой, разыгранной кем-либо из студентов-медиков, работающих в госпитале. Проверив больничные книги, я смог заверить его, что из прозекторской не исчез ни один труп.

— Кто заведует хранением трупов?

— Уильям Уоттс, служитель при прозекторской.

— Присутствует ли здесь Уильям Уоттс? — спросил коронер у кого-то из служащих при суде.

— Уильям Уоттс находится в зале суда и может быть вызван, если коронер сочтет это необходимым.

— Я полагаю, что ни одно мертвое тело не может быть передано госпиталю без того, чтобы вы об этом не знали, сэр Джулиан?

— Безусловно, нет.

— Благодарю вас. Вы можете продолжать.

— Далее инспектор Сагг спросил меня, не могу ли я послать кого-либо из медицинского персонала осмотреть это тело. Я сказал, что приеду сам.

— Почему вы так решили?

— Признаюсь, что мне не чуждо обыкновенное человеческое любопытство.

Из задних рядов зала раздался смех какого-то студента-медика.

— По прибытии в эту квартиру я обнаружил, что покойник лежит на спине в ванне. Я осмотрел его и пришел к заключению, что причиной смерти был удар по шее, нанесенный сзади, что привело к смещению четвертого и пятого шейных позвонков, вызвав повреждение спинного мозга, внутреннее кровоизлияние и частичный паралич мозга. Я пришел к выводу, что покойный был мертв уже по крайней мере двенадцать часов, возможно, больше. На теле я не нашел никаких следов насилия, кроме вышеупомянутого следа от удара. Покойный был крепким, хорошо питавшимся мужчиной в возрасте около пятидесяти или пятидесяти пяти лет.

— Как по вашему мнению, мог он сам нанести себе смертельную травму?

— Конечно нет. Удар был нанесен тяжелым тупым предметом сзади с большой силой и весьма умело. Совершенно невозможно допустить, что сам покойный сделал это.

— Могло ли все это быть результатом несчастного случая?'

— Конечно, это возможно.

— Если, например, умерший высунулся из окна и поднятая оконная рама вдруг резко упала на него?

— Нет. В этом случае на шее остались бы следы удушения, а также синяк на горле.

— Но ведь умерший мог погибнуть и в результате случайного падения на него какого-нибудь тяжелого предмета?

— Да, мог.

— Как по вашему мнению, была ли смерть мгновенной?

— Трудно сказать. Такой удар вполне мог вызвать мгновенную смерть, или же человек мог находиться еще некоторое время в полупарализованном состоянии. В данном случае я склонен полагать, что он мог находиться в таком состоянии несколько часов. В своем выводе я исхожу из состояния мозга, наблюдавшегося после вскрытия. Тем не менее я должен отметить, что доктор Гримбоулд в этом пункте не вполне согласен со мной.

— Как я понимаю, вами было высказано предположение о личности усопшего. Можете ли вы опознать его?

— Определенно нет. Я его никогда раньше не видел. То предположение, которое вы имеете в виду, нелепо, и его не следовало бы даже высказывать. До сегодняшнего утра я даже не знал о нем. Если бы мне его высказали раньше, я бы знал, как мне поступить, а в данный момент я хотел бы высказать мое крайнее неодобрение по поводу совершенно ненужного потрясения, вызванного у леди, с которой я имею честь быть знакомым.

— В этом нет моей вины, сэр Джулиан, — заметил коронер, — я не имею к этому никакого отношения. Я согласен: то, что с вами не посоветовались, было большой ошибкой.

Репортеры деловито что-то царапали в своих записных книжках, в то время как участники судебного разбирательства с недоумением переглядывались, а присяжные пытались делать вид, что они в курсе упомянутой истории.

— Кстати, о пенсне, найденном на трупе, сэр Джулиан. Может ли врач по его виду сделать какие-либо выводы о личности погибшего?

— У него несколько необычные стекла. Окулист мог бы сказать о нем более определенно, но сам я сказал бы, что оно принадлежит более пожилому человеку, чем умерший.

— С точки зрения врача, имевшего возможность много раз наблюдать человеческое тело, можете ли вы на основании вида умершего сказать что-нибудь о его персональных привычках?

— Я бы сказал, что этот человек не знал нужды, но богатство свое он получил лишь недавно. Зубы у него в очень плохом состоянии, а на руках остались мозоли.

— Какой-нибудь австралийский колонист, например, заработавший много денег?

— Что-нибудь в этом роде. Конечно, я не могу утверждать это с уверенностью.

— Конечно нет. Благодарю вас, сэр Джулиан.

Вызванный затем доктор Гримбоулд подтвердил показания своего выдающегося коллеги во всех деталях, за исключением того, что, по его мнению, смерть не могла произойти через несколько часов после нанесенного удара. Он заявил, что лишь с большими колебаниями осмелился разойтись во мнениях с сэром Джулианом Фриком и не исключено, что он сам ошибается. Определенный вывод сделать трудно, но, по его мнению, человек был мертв по крайней мере двадцать четыре часа.

Снова был вызван инспектор Сагг. На вопрос, не может ли он сказать, какие шаги были им предприняты для опознания личности умершего, Сагг ответил, что описание трупа было разослано во все полицейские участки и передано в газеты.

— Ввиду сделанного сэром Джулианом Фриком предположения, были ли наведены справки во всех морских портах?

— Да, были.

— И каковы результаты?

— Абсолютно никаких.

— Никто не пришел, чтобы опознать тело?

— Приходило много людей, но никто не опознал труп.

— Были ли сделаны попытки проследить нить, идущую от пенсне?

Тут инспектор Сагг заявил, что в интересах следствия он просил бы разрешения не отвечать на этот вопрос.

Уильям Уоттс, будучи вызван, подтвердил показания сэра Джулиана Фрика касательно трупов, находящихся в прозекторской. Он объяснил систему их учета. Обычно они поступали из исправительных тюрем и бесплатных больниц. Они находятся под его единоличным наблюдением. Студенты вряд ли могли получить доступ к ключам. Ни у сэра Джулиана Фрика, ни у кого-либо из больничных врачей своего ключа не было. В ночь на понедельник ключи оставались у Уильяма Уоттса.

Затем коронер обратился к жюри, напомнив его членам с некоторой строгостью, что они здесь собрались отнюдь не для того, чтобы сплетничать о том, кем являлся или не являлся усопший, но дать свое мнение относительно причин смерти. Он напомнил им, что они должны рассмотреть, в соответствии с данными медицинского характера, была ли смерть случайной, или это было самоубийство, или же, наконец, это было преднамеренное убийство. Затем он отпустил их на закрытое заседание с невысказанной мольбой поскорее закончить это дело.

Сэр Джулиан Фрик после окончания своих показаний поймал взгляд герцогини и теперь подошел и поздоровался с ней.

— Я не видела вас уж не помню сколько, — сказала герцогиня. — Как вы поживаете?

— Напряженно работаю, — ответил специалист. — Только что выпустил свою новую книгу. На такого рода дела приходится понапрасну тратить уйму времени. Вы еще не видели леди Ливи?

— Нет. Вот бедняжка, — ответила герцогиня. — Я приехала только сегодня утром — и прямо сюда. Миссис Типпс живет сейчас у меня — это очередная причуда Питера, знаете ли. Бедная Кристина! Мне еще надо заехать проведать ее. А это мистер Паркер, — сказала она. — Он как раз расследует это дело.

— О! — воскликнул сэр Джулиан и сделал паузу. — Знаете, — тихо сказал он Паркеру, — я очень рад познакомиться с вами. Вы еще не виделись с леди Ливи?

— Я виделся с ней сегодня утром.

— Она просила вас продолжить расследование?

— Да, — ответил Паркер. — Она думает, что сэр Рубен может находиться в руках каких-нибудь финансовых конкурентов или, может быть, какие-нибудь негодяи держат его ради выкупа.

— А каково ваше мнение?

— Думаю, это вполне вероятно, — откровенно ответил Паркер.

Сэр Джулиан нерешительно помолчал.

— Когда все это будет закончено, я хотел бы, чтобы вы навестили меня, — сказал он.

— Зайду с удовольствием, — ответил Паркер.

В этот момент вернулись члены жюри и заняли свои места. Слышался шорох и шепот. Обратившись к председательнице жюри, коронер спросил, вынесли ли они свой вердикт.

— Мы пришли к заключению, господин коронер, что неопознанный мужчина умер в результате удара по шее, но что касается того, как и кем был нанесен этот удар, мы считаем, что данных недостаточно для вынесения окончательного суждения.

Мистер Паркер и сэр Джулиан Фрик вместе вышли на улицу.

— До встречи с леди Ливи сегодня утром я и не предполагал, что существует идея связать это дело с исчезновением сэра Рубена, — заметил доктор. — Это совершенно чудовищное предположение. 0но могло зародиться только в голове этого нелепого полицейского чиновника. Будь у меня хоть какое-то представление, что у него на уме, я мог бы разубедить его и избежать всего этого.

— Я изо всех сил старался разубедить его, — сказал Паркер, — как только меня вызвали по делу Ливи...

— А кто вызвал вас, если я могу спросить? — поинтересовался сэр Джулиан.

— Ну, в первую очередь прислуга, а затем дядя сэра Рубена, мистер Ливи из Портман-сквер, написал мне, чтобы я продолжал расследование.

— А сейчас леди Ливи подтвердила эти поручения?

— Конечно, — ответил Паркер с некоторым удивлением.

Сэр Джулиан помолчал.

— Боюсь, что именно я первым подбросил эту мысль Саггу, — сказал Паркер с оттенком раскаяния. — Когда исчез сэр Рубен, моим первым шагом, одним из первых, было решение проследить по горячим следам все уличные несчастные случаи — самоубийства и тому подобное, — которые произошли в течение дня. Вот я и отправился к Бэттерси-парку, чтобы взглянуть на труп, считая это рутинным делом. Конечно, я сразу же понял, что это его предположение — чушь, едва я увидел тело, но Сагг одержим этой идеей — и, действительно, есть некоторое сходство между этим покойником и портретами сэра Рубена, которые я видел.

— Большое, но чисто внешнее сходство, — подтвердил сэр Джулиан. — Верхняя часть лица принадлежит к довольно распространенному типу, и поскольку сэр Рубен носил пышную бороду и не было возможности сравнить рот и подбородок, то можно понять, что такая мысль могла прийти в голову любому. Но только чтобы быть сразу же отброшенной. Я огорчен тем, — добавил он, — что все это дело принесло столько мучений леди Ливи. Знаете, мистер Паркер, что я принадлежу к старым, хотя не могу сказать близким, друзьям семьи Ливи.

— Я приблизительно так и понял.

— Да. Когда я был молодым человеком... короче, мистер Паркер, когда-то я надеялся жениться на леди Ливи.

Мистер Паркер хмыкнул в знак сочувствия.

— Как вы знаете, я так и не женился, — продолжал сэр Джулиан. — Но мы остались добрыми друзьями. Я всегда старался, насколько мог, разделить с ней ее огорчения.

— Поверьте мне, сэр Джулиан, — сказал Паркер, — что я очень сочувствую вам и леди Ливи и что я сделал все, что только мог, чтобы разубедить инспектора Сагга. К сожалению, совпадение того, что сэра Рубена видели в тот вечер на Бэттерси-парк-роуд...

— Ах да! — воскликнул сэр Джулиан. — Вот мы и дошли. Может быть, вы зайдете ко мне на минутку, мистер Паркер, и выпьете чаю, или виски с содовой, или еще чего-нибудь?

Паркер с готовностью принял это приглашение, чувствуя, что сэр Джулиан хочет рассказать ему еще кое о чем.

Они вошли в квадратный, прекрасно обставленный холл с камином на той же стороне, что и дверь, и лестницей напротив. Справа была открыта дверь в столовую, и, когда сэр Джулиан позвонил в колокольчик, в дальнем конце холла появился слуга.

— Что вы будете пить? — спросил доктор.

— После этого жутко холодного места, — ответил Паркер, — чего мне действительно хочется, так это целый галлон горячего чаю, если вам, как специалисту по нервам, не претит сама мысль о чае.

— При условии, что разрешите добавить в него разумную долю китайского чая, — ответил сэр Джулиан в том же тоне, — у меня нет возражений. Чай в библиотеку немедленно, — добавил он, обращаясь к слуге, и первым стал подниматься по лестнице. — Я мало пользуюсь комнатами первого этажа, не считая столовой, — пояснил он, вводя гостя в маленькую, но уютную библиотеку на втором этаже. — Эта комната примыкает к моей спальне и гораздо более удобна. Я живу здесь только часть моего времени, но она всегда под рукой, что удобно при моей исследовательской работе в госпитале. Это просто фатально для теоретика, мистер Паркер, когда он отстает от практической работы. Вскрытие — это основа для всякой хорошей теории и для правильного диагноза. Нужно всегда тренировать и глаза, и руки. Это место для меня гораздо важнее, чем Харли-стрит, и в один прекрасный день я совсем брошу свою работу по консультированию и осяду здесь, в прозекторской, чтобы мирно резать покойников и писать книги. В этой жизни, мистер Паркер, столько вещей, заниматься которыми — пустая трата времени.

Мистер Паркер согласился с этим.

— Очень часто, — продолжал сэр Джулиан, — единственное время, которое у меня остается для исследовательской работы, — хотя она требует зоркости в наблюдениях и напряжения всех способностей, — это ночь, после долгого рабочего дня, да к тому же еще при искусственном освещении, которое всегда требует большего напряжения глаз, чем дневной свет. Без сомнения, вашу работу вам приходится выполнять в еще более трудных условиях.

— Да, случается, — сказал Паркер, — но, понимаете ли, эти условия являются, так сказать, составной частью работы.

— Совершенно верно, совершенно верно, — согласился сэр Джулиан, — вы хотите сказать, что, например, взломщик не демонстрирует свои методы при свете дня или не оставляет свои следы на сыром песке, чтобы облегчить вам работу.

— Да, как правило, — сказал детектив, — но я не сомневаюсь в том, что многие ваши болезни действуют так же незаметно, как любой взломщик.

— Вот именно, вот именно, — рассмеялся сэр Джулиан, — и для меня, так же как и для вас, предметом моей гордости является умение вывести их на чистую воду для блага общества. Неврозы, знаете ли, это особенно умные преступники. Они проникают повсюду, меняя обличья, как...

— Как Леон Кестрел, мастер маскарадов, — предложил сравнение Паркер, который любил читать детективные романы, купленные в железнодорожных киосках.

— Без сомнения, — ответил сэр Джулиан, не читавший детективных романов, — и они великолепно умеют маскировать свои следы. Но когда у вас есть возможность действительно исследовать больного, мистер Паркер, и вы вскрываете его труп или живое тело своим скальпелем, вы всегда находите следы — крохотные следа разрушения или нарушения, оставленные безумием, болезнью, или пьянством, или какой-нибудь подобной заразой. Но трудность состоит в том, чтобы обнаружить их, наблюдая только внешние симптомы — истерию, преступление, религиозный фанатизм, страх, застенчивость, совесть или все, что угодно. Как вы наблюдаете кражу или убийство и ищете отпечатки пальцев или ног преступника, точно так же и я наблюдаю истерический припадок или взрыв благочестия и тому подобное и выслеживаю то крохотное механическое нарушение, которое обусловило эти проявления.

— Вы рассматриваете все эти причины как чисто физические?

— Без сомнения. Я знаю, что появилась и другая школа мысли, мистер Паркер, но ее сторонники — это либо шарлатаны, либо люди, которые обманывают сами себя. Они до такой степени запутались в своих тайнах, что начинают верить в собственную бессмыслицу. Я бы хотел исследовать мозг одного из последователей этой точки зрения, мистер Паркер; я бы показал вам те мелкие сдвиги и оползни в клетках — осечки и короткие замыкания в нервах, которые создают все эти представления и эти книги. По крайней мере, — добавил он, угрюмо глядя на своего гостя, — по крайней мере, если я и не могу показать вам все это сегодня, я смогу сделать это завтра — или через год — прежде, чем умру.

Он несколько минут пристально глядел в пламя камина, и красный свет играл в его рыжеватой бороде и зажигал ответные блики в его полных убежденности и веры глазах.

Паркер молча пил чай, наблюдая за ним. В целом, однако, его не очень интересовали физические первопричины нервных явлений, и его мысли устремились к лорду Питеру, который сейчас где-то в Солсбери сражается с опасным Кримплсхэмом. Лорд Питер хочет, чтобы он приехал. Это означает, что этот Кримплсхэм оказался упорным человеком или что эта ниточка ведет куда-то дальше. Но Бантер сказал, что можно приехать и завтра, и это его устраивало. В конце концов, дело с трупом в Бэттерси не было делом Паркера — он и так потратил свое ценное время, проведя это неубедительное дознание, и ему действительно нужно было продвигаться вперед в своей законной работе. Нужно было еще встретиться с секретарем Ливи и заглянуть в это мелкое дело с перуанской нефтью. Он посмотрел на часы.

— Надеюсь, вы извините меня... — пробормотал он.

Вздрогнув, сэр Джулиан вернулся к действительности.

— Ваша работа призывает вас? — улыбнулся он. — Ну что ж, мне это понятно. Не стану вас задерживать. Но я хотел кое-что сказать вам в связи с вашим нынешним расследованием...

Паркер снова сел и убрал какие-либо признаки спешки со своего лица.

— Буду очень благодарен за любую помощь от вас, — сказал он.

— Боюсь, что это будет с моей стороны скорее помеха или препятствие, — сказал сэр Джулиан с коротким смешком. — Дело идет об уничтожении важной улики для вас и о бреши в моей профессиональной уверенности. Но поскольку — случайно — кое-что вышло наружу, то лучше, вероятно, чтобы вы узнали обо всем.

Мистер Паркер поощрительно кашлянул, каковой звук среди непрофессионалов играет роль первого вопроса священника: «Да, сын мой?»

— В ночь на понедельник сэр Рубен Ливи шел ко мне, — сказал сэр Джулиан.

— Да? — произнес мистер Паркер без всякого выражения.

— Он нашел основание для серьезных подозрений, касающихся его здоровья, — медленно сказал сэр Джулиан, словно взвешивая, как много он имеет право сказать незнакомому человеку. — Он пришел ко мне, предпочтя меня своему постоянному врачу, поскольку был крайне озабочен тем, чтобы об этом деле не узнала его жена. Как я сказал вам, он давно и хорошо знал меня, а леди Ливи еще летом консультировалась у меня по поводу своего нервного расстройства.

— Он договорился с вами о встрече? — спросил Паркер.

— Простите?.. — переспросил его собеседник с отсутствующим видом.

— Он договорился с вами заранее?

— Договорился? О нет. Он зашел ко мне вечером после обеда — я не ожидал его прихода. Я привел его сюда и осмотрел. Он ушел от меня, как мне кажется, около десяти часов.

— Могу я спросить, каков оказался результат вашего осмотра?

— Зачем вам надо знать это?

— Это могло бы прояснить... некоторые странности в его дальнейшем поведении, — осторожно сказал Паркер. Эта история, казалось, не имела особой связи с остальной частью этого дела, и он подумал, не могло ли быть чистой случайностью исчезновение сэра Рубена в ту же самую ночь, когда он посетил доктора.

— Понимаю, — сказал сэр Джулиан. — Да. Ну хорошо, скажу вам честно, что я сам тоже усмотрел серьезные основания для подозрения, но пока что у меня нет абсолютной уверенности в наличии признаков преступления.

— Благодарю вас. Сэр Рубен ушел от вас в десять часов?

— В десять или около того. Я не рассказал об этом раньше, поскольку сэр Рубен очень хотел, чтобы его визит ко мне оставался тайной, и к тому же не могло быть и речи о несчастном случае на улице или о чем-то подобном, поскольку он благополучно добрался домой к полуночи.

— Совершенно верно, — подтвердил Паркер.

— Это было бы и есть нарушение врачебной этики, — сказал сэр Джулиус, — и я рассказываю вам об этом только потому, что сэра Рубена случайно увидели, и потому, что предпочитаю рассказать вам лично, нежели заставить вас рыскать здесь и расспрашивать моих слуг. Надеюсь, вы извините мою откровенность.

— Конечно, — ответил Паркер. — Не стану защищать перед вами методы работы полиции, сэр Джулиан. Я весьма обязан вам за то, что вы мне об этом рассказали. Я мог бы потерять много времени, пытаясь продвинуться по ложному пути.

— Уверен, что мне в свою очередь нет необходимости просить вас сохранить все в тайне, — сказал сэр Джулиан. — Дать этим сведениям просочиться за границу означало бы нанести непоправимый вред сэру Рубену и причинить боль его жене, не говоря уж о том, что это выставило бы меня в неблагоприятном свете перед моими пациентами.

— Обещаю не разглашать эти сведения, — заверил его Паркер, — за исключением, конечно, того, — торопливо добавил он, — что мне придется сообщить их моему коллеге.

— У вас есть коллега в этом деле?

— Есть.

— И что это за человек?

— Это в высшей степени ответственный человек.

— Он имеет отношение к полиции?

— Вам не следует опасаться, что ваше конфиденциальное сообщение попадет в архив Скотленд-Ярда.

— Я вижу, что вы умеете быть осторожным, мистер Паркер.

— У нас тоже есть своя профессиональная этика, сэр Джулиан.

Вернувшись к себе на Грейт-Ормонд-стрит, мистер Паркер нашел ожидавшую его телеграмму, которая гласила:

«Нет необходимости приезжать. Все хорошо. Возвращаюсь завтра. Уимзи».

Глава 7

На следующий день, как раз перед ленчем, когда лорд Питер вернулся в свою квартиру, проведя кое-какие исследования в Бэлхэме и в окрестностях лондонского вокзала Виктория, его у самых дверей встретил мистер Бантер, и, бросив на него суровый взгляд заботливой няньки, вручил ему телефонограмму и сообщил:

— Звонила леди Свэфхэм и выразила надежду, что вы не забыли о том, что договорились пообедать с ней.

— Забыл, Бантер, и совершенно сознательно. Ты, надеюсь, сказал ей, что я внезапно подхватил летаргический энцефалит?

— Леди Свэфхэм сказала, милорд, что рассчитывает на вас. Вчера она встретила герцогиню Денверскую...

— Если моя невестка будет там, то я не пойду. Решительно отказываюсь, — заявил лорд Питер.

— Прошу прощения, милорд, я хотел сказать — вдовствующую герцогиню.

— Что она делает в городе?

— Думаю, что она приехала в связи со следствием, милорд. Ее светлость обедает с леди Свэфхэм.

— Бантер, я не могу. Я действительно не могу. Скажи, что я лежу в постели с коклюшем, и попроси мою мать приехать ко мне после обеда.

— Очень хорошо, милорд. У леди Свэфхэм будет также миссис Томми Фрейл, милорд, и мистер Миллиган, а также...

— О Господи, Бантер, почему ты сразу не сказал об этом? Я успею приехать туда раньше его? Прекрасно, я еду. Если взять такси, то я могу как раз...

— Не в этих брюках, милорд, — заявил Бантер. — Это будет стоить мне моего места.

— Вполне достойные брюки, Бантер.

— Не для обеда у леди Свэфхэм, милорд. Кроме того, ваша светлость забыли, что в Солсбери столкнулись с человеком, который нес бидон с молоком.

И мистер Бантер направил обвиняющий перст на почти незаметное жирное пятно на светлом фоне брюк.

— От всей души сожалею, что позволил тебе превратиться в привилегированного вассала нашей семьи, Бантер! — воскликнул лорд Питер с горечью, швыряя свою уличную трость в стойку для зонтиков. — Ты и не представляешь, какие ошибки может наделать моя мать.

Мистер Бантер угрюмо усмехнулся и увел свою жертву из прихожей.

Когда безукоризненно одетый лорд Питер с большим опозданием появился в гостиной леди Свэфхэм, вдовствующая герцогиня Денверская сидела на диване, погрузившись в оживленную беседу с мистером Джоном П. Миллиганом из Чикаго.

— Мне очень приятно познакомиться с вами, герцогиня, — такова была вступительная реплика финансиста, — и поблагодарить вас за ваше исключительно любезное приглашение. Заверяю вас, что для меня это большая честь.

Герцогиня лучезарно улыбнулась ему.

— Ну что ж, подойдите и садитесь рядом. Рассказывайте, мистер Миллиган, — сказала она. — Я так люблю беседовать с вами, великими бизнесменами, дайте-ка я вспомню, вы либо железнодорожный король, либо...

Мистер Миллиган закивал.

— Вы совершенно правы, — сказал он. — Я думаю, что для нас, деловых людей, очень интересно встречаться с британскими аристократами, так же как и для англичан — встречаться с американскими железнодорожными королями, герцогиня. Да, так вот на днях я позвонил вашему утонченному отпрыску — лорду Уимзи, и он подумал, что я принял его за его брата. Я почувствовал себя довольно кисло.

Это был совершенно неожиданный поворот разговора. Герцогиня устало вздохнула.

— Дорогой мальчик, — сказала она. — Я так рада, что вы познакомились с ним, мистер Миллиган. Оба они мои сыновья и мое великое утешение, знаете ли, хотя, конечно, Джеральд более склонен к общепринятой манере держать себя, — но он как раз наиболее подходящий человек для палаты лордов, знаете ли, и великолепный фермер. Я не вижу Питера у себя в Денвере и наполовину так часто, хотя он всегда ходит на все интересные мероприятия в городе и иногда бывает очень забавен, бедный мальчик.

— Я был очень польщен предложением лорда Питера, — продолжал мистер Миллиган, — которое, как я понимаю, исходит от вас, и, без сомнения, с удовольствием готов прийти в любой день, когда вы только пожелаете.

— A-а, ну да, — ответила герцогиня, — не знаю, мистер Миллиган, не знаю, можно ли считать вас лучшим судьей в этом. Не то чтобы я сама знала что-нибудь насчет бизнеса, — добавила она. — Я ведь довольно старомодна для нашего времени, знаете ли, и не могу претендовать на что-либо большее, чем понять, что имею дело со славным человеком, как только увижу его. В остальных делах я целиком полагаюсь на своего сына.

Тон этой речи показался мистеру Миллигану настолько лестным, что он чуть ли не замурлыкал, ответив:

— Знаете, герцогиня, я думаю, что именно здесь леди с настоящей прекрасной старомодной душой имеет преимущество перед этими современными молодыми болтунами. Не так много мужчин, которые не покажутся славными по отношению к ней, но и тогда, если это люди не очень уж низкого сорта, она сможет видеть их насквозь.

— Мне кажется, — ответила герцогиня, — что я должна поблагодарить вас от имени викария Дьюкс-Денвера за очень щедрый чек, который пришел вчера в фонд реставрации церкви. Он был так потрясен и растроган, бедняжка.

— О, это мелочь, — сказал мистер Миллиган, — у нас в Америке совсем нет прекрасных старинных зданий, таких, как здесь у вас, по эту сторону океана, поэтому для меня это большая честь, когда мне позволяют пролить каплю керосина в ходы жучков-древоточцев или когда мы слышим, что какое-нибудь такое здание страдает от старческой немощи. Поэтому, когда ваш сын рассказал мне о церкви в Дьюкс-Денвере, я позволил себе внести свой вклад, не дожидаясь открытия ярмарки.

— Я уверена, что с вашей стороны это очень добрый поступок, — сказала герцогиня. — Значит, вы собираетесь прийти на ярмарку? — продолжала она, с мольбой глядя ему в глаза.

— Дело решенное, — с большой готовностью ответил мистер Миллиган. — Лорд Питер сказал, что вы дадите мне знать, когда будет определен день, ведь всегда можно выкроить кусочек времени для доброго дела. Конечно, я надеюсь, что смогу воспользоваться вашим любезным предложением остановиться у вас, но если меня прижмут мои дела, то я уж как-нибудь сумею неожиданно прийти, сказать, что там от меня потребуется, и так же неожиданно уехать.

— Я очень-очень надеюсь на это, — сказала герцогиня, — я должна посмотреть, что можно сделать относительно назначения даты... конечно, я не могу обещать...

— Нет, нет! — сердечно воскликнул мистер Миллиган. — Я знаю, что о таких вещах надо договариваться заранее. И ведь дело не только во мне, ведь должны приехать действительно большие люди — люди европейского значения, и, как мне рассказал ваш сын, с ними тоже надо договориться.

Герцогиня побледнела при мысли, что кто-нибудь из этих именитых персон когда-нибудь может заявиться в чью-нибудь гостиную, но к этому времени она уже удобно уселась в кресле и даже начала улавливать нужное направление беседы.

— Не могу выразить, как мы вам благодарны, — сказала она. — Это будет такое удовольствие. Расскажите мне, о чем вы собираетесь говорить?

— Ну... — начал было мистер Миллиган.

Внезапно все вокруг встали и послышался полный раскаяния голос:

— Виноват, просто ужасно, действительно ужасно, знаете ли, надеюсь, вы простите меня, леди Свэфхэм, да? Дорогая леди, как я мог забыть о вашем приглашении? Дело в том, что мне пришлось поехать в Солсбери повидаться с одним человеком, абсолютно верно, клянусь вам, и этот парень никак не хотел меня отпустить. Я просто падаю ниц перед вами, леди Свэфхэм. Могу я, пойти в угол и там съесть мой ленч?

Леди Свэфхэм милостиво простила преступника.

— Ваша дорогая матушка здесь, — сообщила она.

— Ну как ты, мама? — с тревогой спросил лорд Питер.

— Как ты поживаешь, мой дорогой? — ответила герцогиня. — Тебе и в самом деле можно было не спешить сюда. Мистер Миллиган как раз собирался рассказать мне, какую потрясающую речь он готовит для открытия ярмарки, а ты пришел и перебил его.

Разговор за ленчем, как и следовало ожидать, перешел к расследованию инцидента в Бэттерси, и герцогиня живо изображала в лицах, как коронер допрашивал миссис Типпс.

— «Вы слышали что-нибудь необычное в эту ночь?» — спрашивает этот маленький человек, наклоняясь вперед и пронзительно крича на нее, а лицо у него такое багровое и уши торчат вот так — совсем как у херувима в той поэме Теннисона... Или херувимы синие? Может быть, я хотела сказать — серафим? Ну, вы знаете, что я имею в виду, — одни глаза с маленькими крылышками у него на голове. А милая старая миссис Типпс говорит: «Ну конечно же в любой момент моих восьмидесяти лет», — присяжные в недоумении, пока они не поняли, что она подумала, что он спросил: «Вы спите без света?» — и все рассмеялись, а затем коронер сказал довольно громко: «Черт побери эту женщину», а она услышала это, не могу понять почему, и сказала: «Разве вы не давали присягу, молодой человек, сидя здесь в присутствии самого Провидения, как вы сказали бы, и я просто не знаю, что за молодые люди приходят сюда в нынешнее время», а ему по крайней мере шестьдесят, знаете ли, — рассказывала герцогиня.

По совершенно естественной ассоциации миссис Томми Фрейл вспомнила о человеке, который был повешен за убийство трех невест в бане.

— Я всегда думала, что это было исполнено так хитроумно, — сказала она, доверчиво глядя в глаза сэру Питеру, — и знаете, когда это произошло, Томми сразу же принял меры, чтобы обеспечить мою жизнь в случае... И я так испугалась, что даже отказалась от своей утренней ванны и стала принимать ее в полдень, когда он был в палате общин, то есть я хочу сказать — когда его не было дома, вот что я имею в виду.

— Дорогая леди, — поддержал беседу лорд Питер, — я отчетливо помню, что эти три невесты были крайне некрасивы. Но это действительно был необычайно хитроумный план — только ему не следовало бы повторяться.

— В наше время требуется больше оригинальности, даже от убийц, — заметила леди Свэфхэм. — Как и от драматурга, знаете ли, — насколько им легче было во времена Шекспира, не правда ли? Всегда одна и та же девушка, переодетая в мужчину, и даже это заимствовано у Боккаччо, или Данте, или еще у кого-то. Я уверена, что будь я шекспировской героиней, то, едва увидев какого-нибудь пажа со стройными ногами, сказала бы: «ОГосподи! Опять здесь эта девчонка!»

— Именно это на самом деле и произошло, — сказал лорд Питер. — Видите ли, леди Свэфхэм, если бы вам когда-нибудь пришло в голову совершить убийство, то первым делом вам следовало бы воспрепятствовать людям мыслить логически и выстраивать цепочки ассоциаций. Большинство людей не способны к каким-либо ассоциациям — их мысли просто катятся туда-сюда, как горошины на тарелке, производя много шума и никуда не продвигаясь, но, как только вы позволите им нанизывать свои горошины на нитку, они станут достаточно сильными, чтобы задушить вас, верно?

— Господи сохрани! — воскликнула миссис Томми Фрейл. — Какое счастье, что ни у кого из моих друзей вообще нет никаких мыслей!

— Я вижу, — сказал лорд Питер, держа на вилке кусочек утки и хмурясь, — что только в рассказах о Шерлоке Холмсе и ему подобных люди думают о вещах логически. Обычно в наше время если кто-нибудь скажет вам нечто неординарное, то вы просто воскликнете «Подумать только!» или «Какая жалость!» и не поддержите разговора, а через полчаса вовсе забудете об этом, если только впоследствии не случится чего-нибудь такого, что заставит вас вспомнить. Например, леди Свэфхэм, когда я вошел, я сказал вам, что был в Солсбери, и это действительно так, только я не уверен, что это произвело на вас большое впечатление, и я не думаю, что на вас произвело бы большое впечатление, если бы вы прочитали завтра в газетах о драматическом обнаружении мертвого нотариуса там, в Солсбери. Но если бы я на следующей неделе поехал бы в Солсбери и на следующий день был бы найден труп местного доктора, то вы могли бы подумать, что я зловещая птица для жителей Солсбери. А если бы я снова поехал бы туда еще через неделю, а на следующий день вы услышали, что озеро в Солсбери вдруг высохло, то вы могли бы и задуматься о том, что же меня влечет в это Солсбери и почему я ни разу не упомянул в разговоре, что у меня там есть друзья, и вы могли бы решить тоже съездить в Солсбери и порасспрашивать местных жителей, не случалось ли им заметить молодого человека в темно-фиолетовых носках, слоняющегося около епископского дворца.

— Именно так я бы и поступила, — заметила леди Свэфхэм.

— Конечно. И если бы вы обнаружили, что этот адвокат и этот доктор когда-то давным-давно побывали по делу в Погглтоне-на-болоте как раз тогда, когда епископ был там приходским священником, и вы стали бы просматривать в этом месте приходские книги и обнаружили, что я был там обвенчан этим священником с вдовой богатого фермера, который неожиданно умер от перитонита, что удостоверено этим доктором, после того как этот нотариус составил завещание, оставляющее мне все ее деньги, то тогда вы могли бы подумать, что у меня есть очень хорошие мотивы, чтобы избавиться от таких многообещающих шантажистов, как нотариус, доктор и епископ. Но если бы я не привел в движение механизм ассоциаций в вашей голове, избавившись от всех троих в одном и том же месте, вам бы никогда не пришла в голову мысль поехать в Погглтон-на-болоте и вы бы даже не вспомнили, что я когда-либо побывал в нем.

— А вы там бывали? — озабоченно спросила миссис Томми Фрейл.

— Не думаю, — ответил лорд Питер. — Это название не тянет за ниточку никаких горошин у меня в уме. Но, знаете ли, это может случиться в любой день.

— Но если вы расследовали какое-нибудь преступление, — вступила в беседу леди Свэфхэм, — вам бы следовало начать с обычных вещей, как я полагаю, выяснив, что этот человек там делал и кому он должен был звонить, и поискать мотив, верно?

— Конечно, — ответил лорд Питер, — но ведь большинство из нас имеет столько мотивов для убийства всевозможных безобидных людей. Есть масса людей, которых бы я с удовольствием поубивал, а у вас разве нет? _

— Толпы, — ответила леди Свэфхэм. — Есть, например, этот ужасный... но я лучше не буду говорить о нем, а то вы потом мне это припомните.

— Ну, на вашем месте я не стал бы, — дружелюбно возразил лорд Питер. — Никогда не знаешь заранее. Я бы почувствовал себя зверски неловко, если упомянутое лицо завтра неожиданно умрет.

— Как я думаю, в этом деле главная трудность заключается в том, что никто как будто не имеет никакой связи с человеком в ванне, — заметил мистер Миллиган.

— Столько свалилось на голову бедному инспектору Саггу, — сказала герцогиня. — Я просто сочувствую этому человеку, которому пришлось стоять там и отвечать на кучу вопросов, а ему нечего было сказать.

Лорд Питер попросил себе кусочек утки и получил немного из остатков. Наконец он услышал, как кто-то спросил герцогиню, не навестила ли она леди Ливи.

— Бедняжка в большом горе, — сказала женщина, задавшая вопрос, миссис Фримэнтл, — хотя и цепляется за надежду, что муж вернется. Я предполагаю, что вы знали его, мистер Миллиган... мне следовало сказать — знаете его, потому что я все еще надеюсь, что он жив и сейчас находится в каком-нибудь безопасном месте.

Миссис Фримэнтл была женой видного директора железной дороги и была знаменита своим полным невежеством в мире финансов. Ее забавные оговорки в этой области весьма оживляли званые вечера жен городских деятелей.

— Что ж, один раз я обедал с ним, — добродушно ответил мистер Миллиган. — Думаю, что мы с ним наилучшим образом постарались разорить друг друга, миссис Фримэнтл. Если бы дело происходило у нас в Штатах, — добавил он, — я был бы весьма склонен подозревать самого себя в том, что это я засадил сэра Рубена в безопасное место. Но здесь, в вашей старой доброй Англии, мы не можем вести дела таким образом. Нет, мэм.

— Это, должно быть, очень занятно — делать бизнес в Америке, — сказал лорд Питер.

— Это действительно так, — ответил мистер Миллиган. — Думаю, что мои коллеги там сейчас здорово веселятся. Скоро и я присоединюсь к ним, как только улажу здесь кое-какие дела для них по эту сторону океана.

— Но вы не должны уезжать, не посетив нашу ярмарку, — сказала герцогиня.

Лорд Питер провел этот день в безуспешной охоте за мистером Паркером. Наконец он встретил его после обеда на Грейт-Ормонд-стрит.

Паркер сидел в старом, нежно любимом кресле, положив ноги на каминную полку, и пытался успокоить свой ум чтением современного комментария к «Посланию к галатам» апостола Павла. Он принял лорда Питера со спокойным удовольствием, хотя и без восторженного энтузиазма, и смешал для него виски с содовой. Питер взял книгу, оставленную его другом в кресле, и стал ее пролистывать.

— Так или иначе, но все эти люди работают целенаправленно, — сказал он. — Они находят то, что ищут.

— Да, это так, — согласился детектив, — но знаете, в конце концов приходишь к тому, что отбрасываешь всякое предубеждение автоматически. Когда я еще учился в колледже, я был целиком на их стороне, — знаете, Конибэар, Робертсон, Друс и другие, — пока не пришел к выводу, что они так заняты, выискивая какого-нибудь взломщика, которого никто и в глаза не видел, что уже не в состоянии распознать следы, так сказать, всех домочадцев. После этого я потратил два года, учась осторожности.

— Гм, — сказал лорд Питер, — в таком случае теология должна быть хорошим упражнением для мозга, ибо вы самый осторожный дьявол из всех, кого я знаю. Ну что ж, продолжайте читать, мне должно быть стыдно вот так без спросу заявиться и отвлекать вас в ваше свободное время.

— Ладно уж, старик, — ответил Паркер. — Все в порядке.

Они немножко помолчали, а затем лорд Питер спросил:

— Вы любите свою работу?

Детектив обдумал вопрос и ответил:

— Да. Люблю. Знаю, что она полезна, я к ней приспособился. Я справляюсь с нею довольно хорошо — не то чтобы с вдохновением, может быть, но достаточно хорошо, чтобы гордиться этим. Она полна неожиданностей, и заставляет человека сохранять свой уровень, и не дает расслабляться. Да, я люблю свою работу. А что?

— Да ничего, — ответил Питер. — Для меня это хобби, знаете ли. Я занялся частными расследованиями, когда у меня была выбита почва из-под ног и потому, что это было так волнующе интересно. Но хуже всего то, что я наслаждаюсь каждым своим шагом в этой работе, но только до определенной границы. Я люблю начало работы, когда не знаешь еще никого из участников, но как раз это и волнует, и поднимает настроение. Но когда дело доходит до необходимости буквально преследовать живого человека и добиваться, чтобы его повесили или хотя бы посадили беднягу в тюрьму, то кажется, что с моей стороны было совершенно непростительно влезать в это дело, поскольку я не зарабатываю этим себе на жизнь. И у меня возникает такое чувство, что это дело не так уж забавно и весело. Но я все же его делаю.

Паркер выслушал эту речь с искренним вниманием.

— Понимаю, что вы имеете в виду, — сказал он.

— Например, этот старый черт Миллиган, — продолжал лорд Питер. — Будь он персонажем какого-нибудь детективного романа, мне бы доставило сказочное удовольствие прищучить его. Но когда с ним разговариваешь, он кажется довольно приличным бизнесменом и даже неплохим парнем. Моей матушке он нравится. И мне он полюбился. Ужасно весело было пойти к нему и наболтать всякой всячины о благотворительной ярмарке для покрытия издержек на реставрацию церкви, но, когда он так радуется тому, что совершил благородный поступок, я чувствую себя подонком. Ну и пусть старина Миллиган перерезал глотку Ливи и выбросил его в Темзу! Это меня не касается!

— Касается, друг мой, вас, так же как и любого другого, — возразил Паркер. — Эта работа стоит того, чтобы ее делали — за деньги или бесплатно. Если Миллиган перерезал глотку бедному старику Ливи только ради того, чтобы стать еще богаче, то я не понимаю, как он может откупиться от этого преступления, отдав тысячу фунтов на ремонт церковной крыши в Дьюкс-Денвере. Или что его можно простить только за то, что он по-детски тщеславен или по-детски заносчив.

— Заносчив-то он не по-детски! — воскликнул лорд Питер.

— Вам виднее.

— Но...

— Послушайте, Уимзи, неужели вы считаете, что он действительно убил Ливи?

— Ну, он мог бы его убить.

— Но думаете ли вы, что он действительно убил?

— Мне бы не хотелось так думать.

— Потому что он так полюбился вам?

— Ну, это, конечно, делает меня пристрастным...

— Осмелюсь заявить, что вы имеете на это право. Неужели вы считаете, что бессердечный убийца не может внушить симпатию?

— Ну... Но ведь, кроме того, и он ко мне неплохо относится.

— Осмелюсь заявить, что это тоже вполне законно. Вы понаблюдали за ним и сделали подсознательный вывод: вам кажется, что Миллиган ни при чем. Но у вас нет доказательств!

— Может быть, я ошибаюсь, и он — убийца.

— Вот видите! Вы сами колеблетесь и при этом еще считаете себя тонким знатоком человеческой натуры! Ваше самомнение, Уимзи, мешает вам разоблачить хладнокровного убийцу невинного человека!

— Дело не в самомнении, — покачал головой лорд Питер. — Просто подозрения в адрес Миллигана мне кажутся нечестными, а по моему глубокому убеждению, нужно играть по правилам в любой ситуации — независимо от того, кто твой противник.

— Послушайте, лорд Питер, — сказал его собеседник с оттенком строгости, — не следует ли вам выбросить раз и навсегда из вашей системы этот итонский кодекс чести? Нет никаких сомнений в том, что с сэром Рубеном Ливи случилось нечто неприятное. Назовите это убийством, чтобы усилить аргумент. Если сэр Рубен был убит, разве это по правилам? И честно ли будет относиться к этой ситуации как к игре?

— Это именно то, чего я стыжусь в самом деле, — ответил лорд Питер. — Для меня это действительно игра. В самом начале я весело отдаюсь ей и вот неожиданно вижу, что кто-то из участников должен пострадать, и тогда мне хочется выйти из игры.

— Да, да, я понимаю, — продолжал детектив, — но это потому, что вас заботит то впечатление, которое вы производите. Вам хочется быть последовательным, хочется выглядеть красиво, хочется с важным видом расхаживать по сцене среди марионеток или величественно шагать сквозь трагедию человеческой боли и скорби. Но это детский подход. Если у вас есть долг перед обществом, заключающийся в том, что вы должны вывести убийцу на чистую воду, вы должны выполнять этот долг независимо от того, что о вас подумают. Вам хочется быть элегантным и беспристрастным? Что ж, пожалуйста, если вы при этом выясните истину, но эти качества сами по себе не представляют никакой ценности, знаете ли. Вам хочется выглядеть достойным и последовательным человеком, но какое это имеет отношение к делу? Вы хотите загнать убийцу ради спортивного интереса, а затем пожать ему руку и сказать: «Здорово сыграно, трудная была работа, но завтра вы отыграетесь!» Но ведь вы не можете поступать таким образом. Жизнь — это не футбольный матч. Вы хотите в жизни быть спортсменом. Но вы не можете быть спортсменом. Вы — человек с чувством ответственности.

— Друг мой, вам следует заняться изучением человеколюбивых трудов отцов Церкви, — проворчал лорд Питер. — Они смягчат ваше ожесточившееся сердце.

Он встал, походил по комнате, лениво оглядывая книжные полки, затем снова сел, набил и раскурил трубку, после чего сказал:

— Ну ладно, лучше я расскажу вам о свирепом Кримплсхэме.

И он поведал Паркеру о разговоре с владельцем пресловутого пенсне.

— И я все проверил, — простонал лорд Питер, — и если только он не подкупил половину Бэлхэма, то нет никаких сомнений в том, что он ночевал дома. А день он действительно провел общаясь со служащими банка. И половина жителей Бэлхэма видели его на улице в понедельник до ленча. И кажется, никто, кроме его собственной семьи и компаньона Уикса, ничего не выиграет от его смерти. И даже если бы у юного Уикса и возникла мысль избавиться от старшего товарища, то было бы нелепо предполагать, что он поехал в Бэттерси и убил незнакомого человека в квартире Типпса только для того, чтобы нацепить ему на нос пенсне Кримплсхэма.

— А где находился юный Уикс в понедельник? — спросил Паркер.

— На танцах, устроенных регентом церковного хора, — свирепо ответил лорд Питер. — Дэвид — его зовут Дэвид — танцевал перед ковчегом Господа на глазах у всех собравшихся на площадке перед собором.

Последовала пауза.

— Расскажите мне о следствии, — попросил лорд Питер.

Паркер коротко передал ему содержание всех показаний.

— Вы верите, что тело было заранее спрятано в доме Типпса? — спросил он. — Я помню, мы там все тщательно осмотрели, но могли ведь что-нибудь... проглядеть.

— Могли, конечно. Но ведь и Сагг облазил всю квартиру.

— Сагг!

— Вы несправедливы к нему, — сказал лорд Питер. — Если бы там были хоть какие-нибудь признаки соучастия Типпса в этом преступлении, то Сагг нашел бы их.

— Почему же?

— Почему? Да потому что он искал их. Он похож на ваших комментаторов к «Посланию к галатам». Он уверен, что либо Типпс, либо Глэдис Хоррокс, либо ее молодой человек совершили это убийство. Поэтому он нашел следы на подоконнике в ванной комнате. Он не нашел никаких следов на крыше, потому что не искал их там.

— Но ведь он прошел по крыше раньше меня.

— Да, но только чтобы доказать, что на ней нет никаких следов. Он рассуждает примерно так: молодой человек Глэдис Хоррокс — стекольщик. Стекольщики пользуются стремянками. Стекольщики имеют легкий доступ к стремянкам. Поэтому и молодой человек Глэдис Хоррокс тоже имеет доступ к стремянкам. Следовательно, он влез в окно по стремянке. Именно поэтому никаких следов на крыше быть не может, а могут быть следы на подоконнике. И следовательно, он находит следы на подоконнике, но не находит их на крыше. Он не находит никаких следов или отпечатков на земле, но считает, что они бы там непременно обнаружились, если бы двор не был заасфальтирован. Точно так же он думает, что мистер Типпс мог спрятать тело в буфете или еще в каком-нибудь шкафу. Поэтому можно быть уверенным, что он обыскал все, стремясь найти следы пребывания тела. Если бы они там были, он бы обязательно их обнаружил. Следовательно, если он не нашел никаких следов, значит, их там и не было.

— Ладно, — сказал Паркер. — Вы меня убедили.

После этого он подробно изложил данные медицинского характера.

— Между прочим, — заметил лорд Питер, — если на секунду перескочить на другое дело, не приходило ли вам в голову, что, может быть, Ливи отправился в ночь на понедельник на встречу с Фриком?

— Да, и он там побывал, — ответил Паркер, довольно неожиданно для лорда Питера, и далее рассказал о своем визите к невропатологу.

— Гм! — фыркнул лорд Питер. — Ну и веселенькие же эти два дела, Паркер, разве не так? Каждая линия расследования словно высыхает. Это очень интересно до какого-то момента, знаете ли, а потом вдруг оказывается, что дальше дороги нет. Это похоже на реки, теряющиеся в песках.

— Да, — согласился Паркер. — Есть и еще одна линия, которую я потерял сегодня утром.

— И что же это за линия?

— О, я пытался выудить из секретаря Ливи сведения о его бизнесе. Я не смог выжать из него ничего стоящего, за исключением дальнейших подробностей об аргентинских акциях и так далее. Затем мне пришло в голову, что надо бы порасспрашивать в Сити насчет тех перуанских нефтяных акций, но Ливи даже не слышал о них, насколько я смог разузнать. Я обошел брокеров и встретил массу тайн и умолчаний, как это всегда бывает, знаете, когда кто-то искусственно повышает или понижает цены, и все же в конце концов мне удалось выяснить имя того, кто стоит за всем этим. Но это оказался не Ливи.

— Не он? Так кто же это?

— Странно, но это Фрик. Здесь скрыта какая-то тайна. На прошлой неделе он скупил уйму акций, но тайно. Из них совсем немного на свое имя, а затем преспокойно продал их во вторник с небольшой прибылью — всего несколько сот фунтов, что явно не стоит всех этих хлопот.

— Вот уж не подумал бы, что он вообще может увлекаться такой игрой.

— Он, похоже, никогда и не увлекался. И здесь кроется самая забавная часть этого дела.

— Ну, никогда нельзя знать заранее, — возразил лорд Питер. — Некоторые люди занимаются такими вещами, просто чтобы доказать самим себе или кому-нибудь еще, что они могли бы разбогатеть, если бы захотели. Я и сам делал это, только в меньшем масштабе.

Он выбил свою трубку в пепельницу и встал, собираясь уходить.

— Вот что, старик, — неожиданно сказал он, когда Паркер тоже встал, чтобы проводить его. — Не приходило ли вам в голову, что эта история, которую рассказал вам Фрик, не очень-то согласуется с тем, что говорил Андерсон насчет старика Ливи, который так веселился за обедом с друзьями накануне своего исчезновения? Стали бы вы так веселиться, зная, что у вас развивается такая болезнь?

— Нет. Конечно, не стал бы, — ответил Паркер. — Но, — добавил он со своей обычной осторожностью, — некоторые люди шутят даже в кабинете у зубного врача. Вы, например.

— Что ж, это верно, — сказал лорд Питер и стал спускаться по лестнице.

Глава 8

Лорд Питер добрался домой около полуночи, чувствуя себя необычайно бодрым и полным энергии. Какие-то не оформившиеся еще мысли не давали ему покоя. Ему казалось, что в голове у него гудит рой растревоженных пчел. У него было ощущение, словно он смотрит на сложную загадку, ответ на которую ему когда-то рассказали, но он его забыл и вот-вот должен вспомнить.

— Где-то, сказал он, размышляя вслух, — где-то у меня есть ключ к этим двум преступлениям. Я знаю, что он у меня есть, только не могу вспомнить, где он. Кто-то подсказал мне разгадку. Может быть, я сам до нее додумался. Не могу вспомнить, в чем она состоит, но я знаю, что она у меня есть. Отправляйся спать, Бантер, я еще посижу. Только переоденусь в халат.

Он сидел перед горящим камином с трубкой в зубах, в окружении стайки разноцветных павлинов, застывших на шелке его халата. Он мысленно прослеживал старые линии расследования, но все это были реки, теряющиеся в песках. Они вытекали из мысли о Ливи, которого видели в последний раз на Принс-Уэльс-роуд. Они бежали вспять от картины этого гротескного покойника в ванне мистера Типпса, бежали по крыше и здесь терялись — терялись в песке. Реки, бегущие в песок, реки, текущие под землей, очень глубоко внизу...

Лорд Питер наклонил голову, и ему казалось, что он может слышать, как реки едва слышно бурлят и бормочут где-то там, в темноте. Но где? Он был совершенно уверен, что кто-то ему когда-то сказал об этом, только он забыл.

Он встал с кресла, бросил полено в камин и взял с полки книгу, которую неутомимый Бантер, верша свой ежедневный труд камердинера среди волнений, связанных с особыми поручениями, принес ему из Книжного клуба газеты «Таймс». Это оказалась работа Джулиана Фрика «Физиологические основы совести», рецензию на которую он прочел за два дня до этого.

— Должно быть, это вполне подходящее снотворное, — сказал вслух лорд Питер. — Если я не смогу передать все проблемы моему подсознанию, то завтра я буду вял, как тряпка.

Он медленно раскрыл книгу и небрежно пробежал предисловие.

«Интересно, действительно ли сэр Ливи болен? — подумал он, опустив книгу. — Не похоже на это. И все же... Да ну его к черту, все, перестану думать об этом!» Он решительно погрузился в чтение и прочел несколько страниц.

«Не думаю, что мать так уж близка была с семейством Ливи, — такова была следующая назойливая линия его размышлений. — Отец всегда терпеть не мог людей, вышедших из низов, и не стал бы принимать их у себя в Денвере. Интересно, была ли мать знакома с Фриком в те годы? И она, кажется, нашла общий язык с Миллиганом. Я очень доверяю суждениям моей матери. Она оказалась молодчиной с этой выдумкой насчет ярмарки. Мне следовало бы заранее предупредить ее. Один раз она что-то сказала...» Несколько минут он пытался удержать ускользающее воспоминание, пока оно совершенно не исчезло, насмешливо махнув хвостом. Он вернулся к чтению.

Наконец еще одна мысль промелькнула в его мозгу, вызванная фотографией какого-то хирургического эксперимента. «Если бы свидетельства Фрика и этого Уоттса не были такими уверенными, — сказал он про себя, — я был бы склонен повнимательнее исследовать те клочья корпии, приставшие к дымовой трубе». Он подумал над этим, покачал головой и снова вернулся к чтению.

Сознание материально — такова была тема книги физиолога. Материя может как бы прорываться в мысли. Можно резать ножом страсти, возникающие в мозгу. Можно избавиться от воображения с помощью лекарств и исцелить болезнь усилием мысли. «Осознание добра и зла есть феномен, сопутствующий определенным состояниям клеток мозга, которые можно удалить». Такова была первая фраза, привлекшая его внимание. И далее: «Совесть человека, по сути дела, можно сравнить с жалом пчелы из улья, укол которого не только не способствует благополучию его обладательницы, но и не может выполнить свое назначение, не вызвав, даже в одном-единственном случае, ее смерть. Таким образом, ценность этого средства с точки зрения выживания является в каждом случае чисто социальной, и если человечество когда-либо перейдет от своей нынешней фазы социального развития в фазу более высокого индивидуализма, как осмеливаются предполагать некоторые наши философы, то мы можем предположить, что этот интересный психический феномен постепенно перестанет проявляться; так же как и мускулы и нервы, некогда управлявшие движениями наших ушей и скальпа, постепенно атрофируются у всех людей, за исключением немногих отсталых индивидов, и вскоре будут представлять интерес только для физиологов».

«Ну и ну! — лениво подумал лорд Питер. — Да это же идеальная философия для преступника. Человек, который поверил этому, никогда бы не...»

И тогда это случилось — то событие, которого он полусознательно ожидал. Озарение произошло внезапно, так же неудержимо, как восход солнца. Он вспомнил — не отдельные улики и эпизоды, не их логическую последовательность, а все сразу. Полная картина происшедшего предстала перед ним как бы во всех измерениях, словно он стоял вне этого мира и увидел его висящим в бесконечном пространстве. Ему больше не надо было рассуждать об этом, даже думать об этом. Он просто знал.

Существует игра, в которой участнику предлагают бессмысленный набор букв и от него требуется составить из них слово, например: ЫЦЖОННИ. Медленный способ решения этой задачи состоит в том, чтобы попытаться осуществить все возможные перестановки и комбинации букв по очереди, отбрасывая заведомо невозможные сочетания букв, как, например, ИЫО или ЖНЦН и т. п.

Второй способ состоит в том, чтобы просто смотреть на расположенные бессмысленным образом элементы до тех пор, пока, без всякого выстраивания логических цепочек, без внешних влияний, искомая комбинация элементов — НОЖНИЦЫ — не предстанет перед сознанием со всей спокойной очевидностью. После этого не нужно даже переставлять буквы в должном порядке. Дело сделано.

И все разбросанные элементы двух причудливых головоломок в полном беспорядке кружились в сознании лорда Питера и соединялись в правильные сочетания, отныне неоспоримые. Глухие удары на крыше дома Типпса; Ливи в хаосе проливного дождя, разговаривающий с проституткой на Бэттерси-парк-роуд; один рыжий волос; корпия от повязки или бинта; инспектор Сагг, вызывающий великого хирурга из прозекторской; нервный припадок у леди Ливи; запах карболового мыла; голос герцогини «Ну, не то чтобы помолвка, но нечто вроде взаимопонимания с ее отцом»; акции перуанской нефтяной компании; смуглая кожа и резкий профиль мясистого лица у человека в ванне; доктор Гримбоулд, дающий показания: «По моему мнению, смерть не могла произойти через несколько часов после удара»; перчатки из индийской резины и даже — хотя и едва слышно — голос мистера Эплдора: «Он зашел ко мне, сэр, с какой-то брошюрой против опытов над животными» — все эти и многие другие эпизоды звучали вместе, сливаясь в один звук, точно колокола на колокольне, с глубоким басом, гудевшим сквозь грохот: «Осознание добра и зла есть феномен, обусловленный структурой мозга, и оно может быть удалено хирургическим путем. Осознание добра и зла может быть удалено, удалено, удалено...»

Лорд Питер Уимзи уже не был тем молодым человеком, который по привычке относился ко всему, и к себе в том числе, очень серьезно, но на этот раз он был искренне потрясен. «Но ведь это невозможно», — слабо сопротивлялся его разум. «Верю, ибо невозможно», — ответила его внутренняя уверенность с непробиваемым самодовольством. «Ладно», — сказала совесть, мгновенно солидаризируясь со слепой верой, — но что ты собираешься делать дальше?»

Лорд Питер встал и зашагал по комнате. «О Господи! — вырвалось у него. — О Господи!» Он снял с полочки над телефоном толстый справочник «Кто есть кто» и открыл его на букве «Ф»:

«ФРИК, сэр Джулиан, награжден рыцарским званием в 1916 г., кавалер Большого креста королевы Виктории с 1919 г.; кавалер ордена Бани, 1918 г.; доктор медицины, член Королевского колледжа радиологов, член Королевского общества врачей, член Королевского общества хирургов, доктор медицины (Париж), доктор наук (Кембридж), кавалер ордена Святого Иоанна в Иерусалиме, хирург-консультант при госпитале Святого Луки в Бэттерси. Родился в Гриллингхэме 16 марта 1872 г. Ед. сын Эдуарда Керзона Фрика, эсквайра из Грилл-Корт (Гриллингхэм). Образование: Хэрроу-Колледж и Тринити-Колледж (Кембридж), Колледж военной медицинской службы; быв. член Консультационного совета военной медицинской службы. Публикации: «Заметки о патологических аспектах гения», 1892; «Статистические данные к вопросу об изучении детского паралича в Англии и Уэльсе», 1894; «Функциональные нарушения нервной системы», 1899; «Цереброспинальные заболевания», 1904; «Пограничная область безумия», 1906; «Исследование методов лечения лунатизма бедняков в Объединенном Королевстве», 1906; «Последние достижения психотерапии: критика», 1910; «Криминальный лунатизм», 1914; «Применение психотерапии к лечению контузий», 1917; «Ответ профессору Фрейду с описанием некоторых экспериментов, проведенных в базовом госпитале в Амьене», 1919; «Структурные изменения, сопровождающие тяжелые неврозы», 1920. Клубы «Уайтс», «Оксфорд», «Кембридж», «Альпийский» и другие. Увлечения: шахматы, альпинизм, рыбная ловля. Адрес: Харли-стрит, 82, и госпиталь Святого Луки, Принс-Уэльс-роуд, Бэттерси, Юго-Западный Лондон».

Он отложил книгу в сторону нетерпеливым жестом.

— Все правильно! — простонал он. — Как будто мне нужно подтверждение!

Он снова сел и спрятал лицо в ладонях. Неожиданно он вспомнил, как много лет назад он стоял перед накрытым к завтраку столом в Денвер-Касле — маленький тощий мальчуган в голубых коротких штанишках — и сердце у него бухало, словно удары грома. Семейство еще не собралось к завтраку. На столе стоял большущий серебряный кофейник со спиртовой лампой под ним и со сложнейшим стеклянным сосудом, бурно кипящим под стеклянным куполом. Он дернул за угол скатерти, дернул сильнее, и вся конструкция торжественно поехала вперед, чайные ложки зазвенели. Он крепко ухватился за угол скатерти двумя руками и потянул изо всех сил. Он и сейчас чувствовал этот тонкий и жуткий холодок на спине, когда кофейник и сервиз из севрского фарфора с грохотом свалились со стола, превратившись в громадную кучу обломков. Он вспомнил застывшее в ужасе лицо дворецкого и вопль прислуги.

Прогоревшее полено в камине разломилось пополам и свалилось в кучу белого пепла. Мимо окна прогрохотал запоздалый грузовик.

Мистер Бантер, спящий сном истинного и верного слуги, глубокой ночью был разбужен хриплым шепотом:

— Бантер!

— Да, милорд, — произнес Бантер, садясь и включая лампу.

— Выключи свет сейчас же, черт побери! — сказал голос. — Послушай... вот там... слушай... Ты разве не слышишь?

— Там нет ничего, милорд, — сказал Бантер, торопливо вставая с постели. — Все в порядке, сейчас вы быстренько ляжете в постель, и я принесу вам успокоительное. О, да вы весь дрожите — уж очень вы засиделись.

— Тише! Нет, нет, это вода, — сказал лорд Питер, стуча зубами. — Сейчас она им по пояс, беднягам. Но вслушайся! Неужели ты не слышишь? Кап, кап, кап — они роют что-то под нами, только я не знаю где. Не слышу больше. Не слышу. Послушай, послушай! Вот оно снова... Мы должны найти... Должны остановить... Слушай! О Господи! Больше не слышу — ничего не могу расслышать из-за грохота стрельбы. Неужели они не могут прекратить эту стрельбу?

— О Господи, — пробормотал Бантер. — Нет, нет, все хорошо, майор, вам не надо беспокоиться.

— Но я слышу это, — запротестовал Питер.

— Я тоже, — решительно и спокойно подтвердил Бантер. — Очень хорошо слышно, милорд. Это наши саперы работают в соединительной траншее. Не ваша это забота, сэр.

Лорд Питер торопливо схватил его за запястье горячей рукой.

— Наши собственные саперы, вот как, — сказал он. — Ты уверен?

— Абсолютно уверен, — весело ответил Бантер.

— Они подорвут башню, — сказал лорд Питер.

— Обязательно подорвут, — подтвердил Бантер, — и как следует. А вы сейчас все же пойдете, ляжете и поспите чуток, сэр, они пришли, чтобы сменить нас на этом участке линии обороны.

— Ты уверен, что это безопасно — оставить его? — спросил лорд Питер.

— Абсолютно безопасно, — заверил его Бантер, беря его под руку и тихонько ведя в спальню.

Лорд Питер послушно выпил капли и позволил уложить себя в постель, больше не оказывая сопротивления. Мистер Бантер, совершенно непохожий на мистера Бантера в своей полосатой пижаме и с растрепанными жесткими черными волосами, сел рядом, озабоченно глядя на острые скулы своего хозяина и на темные круги под его глазами.

— Ему почудилось, что мы снова отражаем одну из тех последних атак, — тихо сказал он. — Перетрудился. Спит? — Он озабоченно вгляделся в лицо Питера. Теплая нота прозвучала в его голосе. — Бедняга!

Глава 9

Мистер Паркер, вызванный на следующее утро на Пикадилли, 110а, прибыл туда, чтобы оказаться в полной собственности герцогини. Она приветствовала его с чарующей улыбкой.

— Я хочу взять этого глупого мальчишку с собой в Денвер на уик-энд, — сказала она, указывая на Питера, который, сидя за столом, что-то писал и только коротко кивнул вошедшему другу. — Он слишком много работает, ездит зачем-то в Солсбери и в другие места, все время на ногах до глубокой ночи — и вам совсем не стоит поощрять его в этом. Это очень гадко с его стороны — разбудить бедного Бантера посреди ночи со своими кошмарами насчет немцев, словно с этим не было покончено много лет назад, и он уже сто лет как не подвергался ничьим атакам, так нет же! Нервы — это такая удивительная штука, а Питер всегда страдал от ночных кошмаров, когда был еще совсем маленьким мальчиком, — хотя очень часто, конечно, ему нужна была только маленькая пилюлька. Но в 1918 году, знаете ли, ему стало просто ужасно плохо. Я думаю, что нельзя ожидать, что мы забудем все, связанное с этой великой войной, за один или два года, и я действительно должна быть благодарна за то, что оба моих мальчика остались целы. И все же я думаю, что немного мира и покоя в Денвере никак не повредит ему.

— Вы, видно, попали в переделку, старик, — сказал Паркер с неподдельным сочувствием. — У вас немного усталый вид.

— Чарльз, — ответил лорд Питер голосом, лишенным всякого выражения, — я уезжаю на пару дней, потому что сейчас я буду бесполезен вам здесь, в Лондоне. То, что должно быть сделано в данный момент, вы сможете сделать гораздо лучше, чем я. Я хочу, чтобы вы взяли с собой вот это, — он сложил лист, на котором что-то писал, и вложил его в конверт, — и немедленно передали в Скотленд-Ярд, с тем чтобы его разослали во все больницы, полицейские участки, Христианский союз молодежи и так далее по всему Лондону. Это описание трупа из квартиры Типпса, соответствующее его облику до того, как его побрили и почистили. Я хочу узнать, поступал ли туда какой-нибудь мужчина, живой или мертвый, соответствующий этому описанию, в течение последних двух недель. Вы должны лично встретиться с сэром Эндрю Маккензи и попросить его разослать это описание немедленно, пусть использует весь свой авторитет. Вы скажете ему, что разрешили загадку убийства Ливи и покойника из Бэттерси, — мистер Паркер издал вздох потрясения, на что его друг не обратил никакого внимания, — и попросите его, чтобы он подготовил группу агентов с ордером на арест одного очень опасного и важного преступника в любой момент по вашему указанию. Когда начнут поступать ответы на запрос, вы должны искать в них намеки и указания на госпиталь Святого Луки или на любое лицо, связанное с этим госпиталем, после чего вы сразу же пошлете за мной.

А тем временем вы завяжете знакомство — мне все равно, каким способом, — с одним из студентов, работающих в госпитале Святого Луки. Не вздумайте там болтать об убийствах и полицейских ордерах, иначе вы можете оказаться на Квир-стрит. Я вернусь в город, как только получу от вас вызов, и ожидаю, что меня здесь встретит один симпатичный хитроумный мясник, то бишь хирург. — И он едва заметно улыбнулся.

— Вы хотите сказать, что добрались до разгадки?

— Да. Возможно, я ошибаюсь. Надеюсь на это, но знаю, что напрасно..

— Вы мне не расскажете?

— Откровенно говоря, — сказал Питер, — я предпочел бы не рассказывать. Я ведь все-таки могу ошибиться — и тогда буду чувствовать себя так, словно опорочил епископа Кентерберийского.

— Ладно, но все же скажите мне — это две разные тайны или одна?

— Одна.

— Убийство Ливи! Он мертв?

— О Господи — да! — ответил Питер, содрогнувшись.

Герцогиня посмотрела на них со своего места, где она читала «Тэтлер».

— Питер, — сказала она, — у тебя еще один приступ лихорадки? О чем бы вы там сейчас ни болтали, прекратите немедленно — тебе вредно волноваться. Кроме того, нам уже пора ехать.

— Ладно, мама, — ответил Питер. Он повернулся к Бантеру, который почтительно стоял в дверях с пальто и чемоданом в руках. — Ты знаешь, что нужно делать, так ведь? — сказал он.

— Разумеется, милорд. Машина как раз подъезжает, ваша светлость.

— Миссис Типпс будет в восторге, снова увидев тебя, Питер. — Герцогиня потянула сына к выходу. — Ты так напоминаешь ей мистера Типпса. До свидания, Бантер.

— До свидания, ваша светлость.

Паркер проводил их вниз по лестнице.

Когда они уехали, он тупо посмотрел на конверт в своих руках, затем, вспомнив, что сегодня суббота и нужно поторопиться, он остановил такси.

— В Скотленд-Ярд! — крикнул он.

Утром во вторник лорд Питер и некий человек в охотничьей вельветовой куртке весело рыскали по большому полю, поросшему сплошь высокой ботвой турнепса, слегка пожелтевшей от ранних заморозков. Извилистая полоса волнующихся листьев впереди говорила о невидимом, но всегда близком присутствии одного из щенков сеттера из имения герцогов Денверских. Наконец с треском и шумом впереди вспорхнула куропатка, и лорд Питер мгновенно прореагировал на это с живостью весьма похвальной для человека, который всего лишь несколько ночей назад прислушивался к работе воображаемых немецких саперов. Сеттер большими прыжками ринулся сквозь заросли и вернулся с мертвой птицей в зубах.

— Хорошая собака, — похвалил его лорд Питер.

Обрадованный этой похвалой, пес подпрыгнул и залаял, его ухо при этом вывернулось наизнанку.

— К ноге! — резко приказал человек в вельветовой куртке.

Пристыженный пес робко подошел к ним.

— Глупый пес! — сказал человек в вельветовой куртке. — Не может держаться спокойно. Слишком нервный, милорд. Это щенок старой Черной Лэсс.

— Ну и ну! — воскликнул Питер. — Разве она еще бегает?

— Нет, милорд. Еще весной нам пришлось прикончить ее.

Питер кивнул. Он всегда заявлял, что терпеть не может сельскую жизнь в имении, и чувствовал благодарность за то, что ему не приходится заниматься семейными поместьями, но в это утро он с наслаждением вдыхал холодный воздух и прислушивался к чавканью мокрых листьев под его начищенными до блеска сапогами. В Денвере все шло как обычно — никто не умирал внезапной и насильственной смертью, за исключением престарелых сеттеров, ну и, конечно, куропаток. Он с удовольствием вдыхал аромат осеннего воздуха. В кармане у него лежало письмо, полученное с утренней почтой, но он не прочитал его. Паркер не телеграфировал — значит, ничего срочного.

Он прочел письмо в курительной комнате после ленча. Там же присутствовал его брат, тихо подремывавший над номером «Таймс», — красивый, хорошо сложенный англичанин, твердый и ревностный приверженец традиций, похожий на Генриха VIII, — одним словом, Джеральд, шестнадцатый герцог Денверский. Герцог считал своего младшего брата чуть ли не вырожденцем и крайне не одобрял его пристрастие к полицейским и судебным новостям.

Письмо было от Бантера:

«Милорд,

я пишу вам (мистер Бантер был образованным человеком и знал, что нет ничего более вульгарного, чем старание тщательно избегать употребления в начале письма местоимения первого лица единственного числа), согласно указанию вашей светлости, чтобы информировать вас о результатах моего расследования.

Я без всяких затруднений познакомился с Джоном Каммингсом, камердинером сэра Джулиана Фрика. Он принадлежит к тому же клубу, что и слуга достопочтенного Фредерика Арбатнота — мой старый приятель, который охотно представил меня. Вчера (в воскресенье) вечером он повел меня в клуб и мы там обедали с Джоном Каммингсом, после чего я пригласил Каммингса к себе домой, чтобы угостить сигарой и напитками. Смею надеяться, что ваша светлость простит мне столь дерзкий поступок, но я по своему опыту знаю, что лучший способ заслужить расположение человека — это дать ему понять, что ты используешь в своих интересах собственного нанимателя.

(«Всегда подозревал, что Бантер — исследователь человеческой натуры», — прокомментировал это про себя лорд Питер.)

Я угостил его лучшим старым портвейном («Черта с два», — сказал лорд Питер), вспомнив, как он помогал вашей беседе с мистером Арбатнотом («Гм», — сказал лорд Питер).

Его действие вполне соответствовало моим ожиданиям в отношении главной моей цели, но я с большим сожалением должен отметить, что этот человек столь мало оценил предложенное ему, что он продолжал курить сигару, попивая вино (одна из «Виллари Вилларс» вашей светлости). Разумеется, я это никак не прокомментировал в тот момент, но ваша светлость поймет мои чувства. Могу ли я воспользоваться случаем, чтобы выразить, как высоко я ценю превосходный вкус вашей светлости в отношении еды, напитков и одежды? Служить вашей светлости — это более чем удовольствие, это, так сказать, настоящая школа жизни».

Лорд Питер серьезно кивнул.

— Какого черта ты там делаешь, Питер, — сидишь, кивая и улыбаясь неизвестно кому? — проснулся герцог Денверский. — Кто-то пишет тебе приятные вещи, да?

— Очаровательные вещи, — ответил лорд Питер.

Герцог с сомнением посмотрел на него.

— Надеюсь от всей души, что ты не собираешься жениться на какой-нибудь красотке из хора, — пробормотал он себе под нос и снова вернулся к «Таймс».

«После обеда я попытался исследовать пристрастия Каммингса и обнаружил, что они устремлены к эстраде мюзик-холла. Во время поглощения им первого бокала я вел его в этом направлении. Поскольку ваша светлость любезно предоставили мне возможность видеть всевозможные представления в Лондоне, то я мог говорить более свободно, чтобы стать для него приятным и интересным собеседником. Могу сказать вам, что его взгляды на женщин и на эстраду вполне соответствовали тому, чего я мог ожидать от человека, который мог курить, попивая портвейн вашей светлости.

После второго стакана я перевел разговор ближе к теме изысканий вашей светлости. Чтобы сберечь время, я запишу наш разговор в форме диалога, настолько близко к нашему действительному разговору, насколько это только возможно.

Каммингс. Кажется, у вас было много возможностей повидать кусочек настоящей жизни, мистер Бантер.

Бантер. Всегда можно найти такие возможности, если знать — как.

Каммингс. Да, вам легко говорить так, мистер Бантер. Во-первых, вы не женаты.

Бантер. Есть более приятные вещи, мистер Каммингс.

Каммингс. К сожалению, не для меня. (Он тяжело вздохнул, и я наполнил ему стакан.)

Бантер. А миссис Каммингс живет с вами в Бэттерси?

Каммингс. Да, мы оба служим у одного хозяина. Такова жизнь! Это не то что приходить каждый день и выполнять всякую домашнюю работу. Ну а что такое наша работа? Я скажу вам, чтосамое трудное — это скука: сидеть все время вдвоем в этом чертовом Бэттерси.

Бантер. Да-а, с мюзик-холлами у вас там негусто.

Каммингс. Уверяю вас. Вам хорошо жить здесь, на Пикадилли, прямо на месте действия, можно сказать. И уж конечно, ваш хозяин часто не бывает дома всю ночь?

Бантер. О, часто, мистер Каммингс.

Каммингс. Ну и конечно, вы время от времени пользуетесь такой возможностью, чтобы улизнуть на часок-другой, а?

Бантер. Ну а как вы думаете, мистер Каммингс?

Каммингс. Вот оно! Вот оно как! А что делать человеку с вечно ноющей и ворчащей дурой женой и с проклятым ученым доктором хозяином, который целыми ночами режет трупы и экспериментирует с лягушками?

Бантер. Но ведь он тоже куда-нибудь уходит иногда?

Каммингс. Не часто. И всегда возвращается до двенадцати. А как он бушует, когда звонит, а меня нет на месте! Уж поверьте моему слову, мистер Бантер.

Бантер. Вспыльчивый?

Каммингс. Не-е-ет, но смотрит сквозь тебя, мерзко так, словно ты лежишь у него на операционном столе и он собирается вскрыть тебя. Понимаете, мистер Бантер, ничего такого, чтобы можно было человеку пожаловаться, просто мерзкие взгляды. Хотя он очень вежлив. Извиняется, если случится, что он сорвется. Но что в этом хорошего, когда он то дома, то уходит куда-то и лишает тебя ночного отдыха?

Бантер. Как же он это делает? Вы хотите сказать — держит вас на ногах допоздна?

Каммингс. Нет, совсем не так. В половине одиннадцатого вечера дом запирается и все домочадцы ложатся спать. Это его маленькое правило. Не то чтобы я был против соблюдения правил, но то, что у нас получается, — .это ужас. Должен сказать, что, когда я ложусь спать, я хотел бы иметь возможность заснуть!

Бантер. Так что же он делает? Ходит по всему дому?

Каммингс. Ходит ли? Да всю ночь. И приходит и уходит в госпиталь через черный ход.

Бантер. Вы хотите сказать, мистер Каммингс, что такой большой специалист, как сэр Джулиан, ночами работает в госпитале?

Каммингс. Нет, нет. Он делает работу для себя — исследовательскую работу, как вы могли бы сказать. Он режет людей. Говорят, что он очень умный. Может разобрать вас или меня на части, как часы, мистер Бантер, а потом собрать снова.

Бантер. Вы что же, спите в подвале, что слышите его так отчетливо?

Каммингс. Нет, наша спальня находится на самом верхнем этаже! Но, Господи! Что с того? Он так хлопает дверью, что его слышно во всем доме!

Бантер. Эх, сколько раз приходилось мне говорить лорду Питеру все о том же. А разговоры всю ночь напролет! А ванна!

Каммингс. Ванна? Хорошо вам говорить это, мистер Бантер. Ванна? Мы с женой спим рядом с помещением, где стоит цистерна с водой. Шум от этого такой, что и мертвого разбудит. В любое время суток! И когда, по-вашему, он решил принимать ванну? Да после ночи на понедельник он так и не принимал ванну, представляете, мистер Бантер?

Бантер. Мне случалось готовить ванну и в два часа ночи, мистер Каммингс.

Каммингс. В два, вы говорите? Так я скажу вам — на этот раз это было в три! В три часа ночи он еще не спал и нас всех разбудил. Даю вам мое слово!

Бантер. Ну, не говорите этого, мистер Каммингс.

Каммингс. Он режет больных, видите ли, мистер Бантер, а после этого он не хочет ложиться в постель, пока не смоет с себя всех микробов, если вы меня понимаете. И это, я бы сказал, очень естественно и правильно. Но что я хочу сказать: середина ночи — неподходящее для джентльмена время, чтобы он забивал себе мозги мыслями о болезнях.

Бантер. У этих великих людей привычка все делать по-своему.

Каммингс. Да, конечно, но я бы сказал, что это не моя привычка. (Могу поверить в это, ваша светлость. У Каммингса не видно никаких признаков величия, а его брюки — совсем не то, что я хотел бы видеть на человеке его профессии.)

Бантер. И часто он так шумит по ночам, мистер Каммингс?

Каммингс. Ну, нет, конечно, мистер Бантер. Я бы сказал, что это не общее правило. Утром он, конечно, извинился и сказал, что ему пришлось наведаться в ванную комнату, да, я бы сказал, по необходимости, потому что воздух попадает в трубы и от этого они так воют и стонут, что подчас страшно становится. Ну просто Ниагара, честное слово.

Бантер. Но ведь так и должно быть, мистер Каммингс. Многое можно вытерпеть от джентльмена, если у него есть привычка извиняться. Ну и иногда, конечно, им деваться некуда. Какой-нибудь посетитель может неожиданно прийти и задержать его допоздна.

Каммингс. Это, конечно, верно, мистер Бантер. Да, как я припоминаю, к нему действительно приходил какой-то джентльмен — в ночь на понедельник. Не то чтобы он пришел поздно, но он оставался у него примерно час и мог, конечно, задержать сэра Джулиана допоздна.

Бантер. Вполне вероятно. Позвольте мне налить вам еще портвейна, мистер Каммингс. Или немного старого коньяка лорда Питера.

Каммингс. Немного коньяку, благодарю вас, мистер Бантер. Думаю, что вам даровано право пользоваться здешним винным погребом (тут он подмигнул мне).

«Уж доверьтесь мне в этом деле», — сказал я и достал ему «Наполеон». Заверяю вас, ваша светлость, что сердце мое разрывалось, когда я наливал коньяк такому человеку. Тем не менее, видя, что мы попали на верную тропинку, я чувствовал, что эта жертва не будет напрасной.

«Я надеюсь, и я бы хотел, чтобы сюда вечерами приходили только джентльмены», — сказал я (я уверен, ваша светлость извинит меня за такое пожелание).

(«О Господи, — пробормотал лорд Питер, — я бы хотел, чтобы Бантер был не столь основателен в своих методах».)

Каммингс. Он у вас такой, его светлость? Да? (Он хмыкнул и ткнул меня под ребра: Я опускаю здесь часть его замечаний, поскольку они, несомненно, были бы столь же оскорбительны для вашей светлости, как и для меня. Но он продолжал.) Нет, с сэром Джулианом все совсем не так. Вечерами или ночью очень мало посетителей, и это всегда джентльмены. И уходят, как правило, рано — как тот, о котором я говорил.

Бантер. Ну, это ничем не лучше. Нет ничего более утомительного и скучного, мистер Каммингс, как сидеть и не спать, пока посетители не уйдут.

Каммингс. О, я не видел, как выходил этот посетитель. Сэр Джулиан сам проводил его к выходу часов в десять вечера или около того. Я только и услышал как этот джентльмен крикнул: «Спокойной ночи!» — и только его и видели.

Бантер. А что, сэр Джулиан всегда так их провожает?

Каммингс. Ну, это как когда. Если он провожает посетителей вниз по лестнице к выходу, то он сам и запирает за ними двери. Если он сидит с ними наверху в библиотеке, тогда он звонит мне.

Бантер. А этого посетителя он, значит, проводил до двери?

Каммингс. Да, конечно. Сэр Джулиан сам открыл ему дверь. Это я хорошо помню. Случилось так, что в тот вечер он работал в холле. Хотя, как я сейчас припоминаю, они потом пошли наверх в библиотеку. Это как-то странно. Я знаю, что они пошли туда, поскольку в этот момент я принес в холл уголь для камина и слышал, как они разговаривали наверху. И кроме того, через несколько минут после этого сэр Джулиан позвонил мне, чтобы я пришел в библиотеку. И все же около десяти часов мы услышали, что он уходит. Может быть, это было немного раньше. Так что пробыл он у нас минут сорок пять или час. И все же, как я уже рассказывал, именно сэр Джулиан всю ночь входил и выходил через свой отдельный вход в госпиталь и каждый раз жутко хлопал дверью, а в три утра он стал принимать ванну, а потом в восемь мне пришлось вставать, чтобы подать ему завтрак. Меня это просто бесит. Если бы у меня было столько денег, как у него, то будь я проклят, если бы стал по ночам ходить резать покойников. Я бы нашел способ поинтереснее проводить свое время... да уж, мистер Бантер...

Нет необходимости дальше пересказывать его откровения, так как эта болтовня становилась все более неприятной и бессвязной, и мне не удавалось вернуть его снова к событиям той ночи на понедельник. Я не мог отделаться от него до трех часов. Он рыдал у меня на плече и уверял меня, что я отличный парень. Сказал, что сэр Джулиан страшно разозлится на него за то, что он придет так поздно, но ночь на субботу — это его ночь, когда ему разрешается отлучаться из дома, и если кто чего скажет, то он сделает предупреждение о своем увольнении. Думаю, что с его стороны было бы опрометчиво поступить так, поскольку я чувствую, что не стал бы рекомендовать такого человека следующему хозяину, будь я на месте сэра Джулиана Фрика. Я заметил, что его каблуки были несколько стоптаны.

Должен все же добавить, как дань великим достоинствам погреба вашей светлости, что, хотя я вынужден был выпить довольно большое количество как «Кокберн-68», так и «Наполеона-1800», сегодня утром у меня нет ни головной боли, ни каких-либо иных последствий.

В надежде, что вашей светлости пойдет на пользу деревенский воздух, а та скудная информация, которую я смог получить, окажется небезынтересной, остаюсь ваш покорный слуга

Мервин Бантер».

— Знаю, — задумчиво сказал сам себе лорд Питер. — Иногда я думаю, что Мервин Бантер просто морочит меня. Что такое, Соумс?

— Телеграмма, милорд.

— От Паркера, — сказал лорд Питер, открывая ее. Она гласила:

«Описание распознали в работном доме Челси. Неизвестный бродяга ранен в результате дорожно-транспортного происшествия в среду прошлой недели. Умер в работном доме в понедельник. В тот же вечер доставлен в госпиталь Святого Луки по приказу Фрика. Весьма озадачен. Паркер».

— Ура! — воскликнул лорд Питер, внезапно просияв. — Я рад, что мне удалось озадачить Паркера. Это придает мне уверенности в себе. Я кажусь себе чуть ли не Шерлоком Холмсом. «Это элементарно, Ватсон». Впрочем, ну его к черту! Да, дрянное это дело. И все же оно озадачило Паркера.

— Что случилось? — спросил герцог, вставая и зевая.

— Приказ на марш, — ответил лорд Питер. — Возвращаюсь в город. Большое спасибо за твое гостеприимство, старина, — чувствую себя гораздо лучше. Готов взяться за профессора Мориарти, или за Лайона Кестрела, или за любого им подобного.

— Я все-таки хотел бы, чтобы ты держался подальше от полицейских дел и судов, — проворчал герцог. — Мне ужасно неловко иметь такого брата, который все время старается стать заметным.

— Извини, Джеральд, — ответил лорд Питер, — я знаю, что представляю собой отвратительное пятно на нашем гербовом щите.

— Почему ты не можешь, наконец, жениться, остепениться и жить спокойно, делая что-нибудь полезное? — упрямо продолжал герцог.

— Потому что это означало бы признать себя неудачником, — ответил Питер. — А кроме того, — весело добавил он, — я бесконечно полезен. Может быть, когда-нибудь ты сам будешь нуждаться во мне — никогда ведь нельзя знать заранее. Когда кто-нибудь станет тебя шантажировать, Джеральд, или когда твоя первая брошенная тобой жена неожиданно вернется из Вест-Индии, тогда ты осознаешь, как это полезно — иметь в семье своего частного детектива. «Тонкий конфиденциальный бизнес, проводимый с тактом и благоразумием. Выполняются всякого рода расследования. Специальность — доказательства, необходимые для оформления развода. Всяческие гарантии».

— Осел, — рявкнул лорд Денверский, яростно швырнув газету в кресло. — Когда тебе нужна машина?

— Немедленно. Послушай, Джерри, я забираю мать с собой.

— Зачем надо впутывать ее во все это?

— Ну, мне нужна ее помощь.

— Я считаю, что это ей не подобает, — сказал герцог.

Но у герцогини не было никаких возражений.

— Я знала ее довольно хорошо, — сказала она, — еще в те времена, когда она была Кристиной Форд. А что, дорогой?

— Дело в том, что у меня есть ужасная новость, — пояснил лорд Питер, — которую придется обрушить на нее, — это касается ее мужа.

— Он что, мертв, дорогой?

— Да, и ей придется приехать и опознать его.

— Бедная Кристина.

— И при весьма отталкивающих обстоятельствах, мама.

— Я поеду с тобой, дорогой.

— Спасибо, мама, ты молодчина. Ты не против того, чтобы выехать прямо сейчас? Я обо всем расскажу тебе в машине.

Глава 10

Верный, хотя и вечно сомневающийся мистер Паркер в должное время привел к лорду Питеру студента-медика — крупного молодого человека, похожего на щенка-переростка, с невинными глазами и веснушчатым лицом. Он сидел в честерфилдовском кресле перед пылающим камином в библиотеке лорда Питера, в равной мере ошеломленный как своим заданием, так и окружающей его обстановкой и напитком, который он поглощал. У него был естественно здоровый, хотя и неискушенный вид, и он понимал, что даже назвать эту жидкость пойлом — таким термином он обычно пользовался для обозначения дешевого виски, послевоенного пива или рюмки сомнительного кларета в каком-нибудь ресторане в Сохо — было бы святотатством.

Паркер случайно встретил этого молодого человека накануне вечером в одной из пивных на углу Принс-Уэльс-роуд, и тот показался ему славным типом. Паркер настоял, чтобы они вместе зашли к одному его другу, который живет на Пикадилли. Студенту мистер Паркер показался вполне понятной личностью. Он определил его про себя как правительственного чиновника или, может быть, как какого-нибудь дельца из Сити. А вот его приятель привел парня в замешательство: начать с того, что он оказался лордом, а его одежда представляла собой упрек в безвкусице всему миру в целом. Он нес какую-то бессмыслицу, но что-то в ней смущало. Он не старался развить шутку до конца, а шутил, так сказать, походя и перескакивал на что-нибудь другое еще до того, как ты сообразишь что ответить. Лорд Питер показался молодому человеку не особенно высоким — фактически он был довольно малорослым мужчиной, но не выглядел коротышкой и совершено не стеснялся своего роста. У него был поистине жуткий слуга — о таких только в книгах пишут, от его молчаливого неодобрения просто кровь стыла в жилах. Паркер, казалось, стойко выдерживал это, благодаря чему его авторитет значительно вырос в глазах студента — он казался более привычным к этому великолепию, чем можно было бы предположить по первому впечатлению. Глядя, как Паркер небрежно сбрасывал пепел на ковер, он невольно прикидывал стоимость этого ковра. Ведь его отец занимается обивкой мебели — мистер Пиггот из фирмы «Пиггот и Пиггот», Ливерпуль, — но реальная цена наверняка превосходила даже самые смелые предположения.

А еще эти ужасающе солидные книги повсюду на полках, рассуждал молодой человек, и ты смотришь на лежащее перед тобой на столе старинное издание Данте, огромный томище, а твои хозяева при этом разговаривают совершенно обычным и вполне разумным образом о тех книгах, которые ты сам читаешь, — первоклассные романы о любви или детективы. Ты ведь прочел массу таких книг и составил о них свое мнение, и они слушают внимательно то, что ты им говоришь. И все здесь обращаются с тобой весьма учтиво — никто не сказал ничего такого, чего ты не мог бы понять, никто не насмехается над тобой. А у лорда Питера очень забавная манера говорить об этих книгах — так, словно автор заранее поведал ему свой замысел, как и в какой последовательности была написана эта история, что было написано сначала, что потом. Это напомнило ему то, как Фрик методично режет на куски покойников.

— Что мне не нравится во всех этих детективных романах, — говорил мистер Пиггот, — так это то, как эти парни запоминают каждую ничтожную подробность или эпизод, случившийся с ними за последние шесть месяцев. Они всегда готовы вспомнить, в какое время суток это было, и шел ли тогда дождь или нет, и что они делали в такой-то час. Но ведь в реальной жизни все не так, как вы думаете, лорд Питер? — Лорд Питер улыбнулся, и молодой Пиггот, смутившись, тотчас повернулся к своему первому знакомому. — Ну, вы ведь понимаете, что я хочу сказать, Паркер. Ну посудите сами. Один день так похож на другой, что я не в состоянии вспомнить, что когда было. Ну, конечно, я мог бы вспомнить, вероятно, что было вчера, но никогда не могу с уверенностью сказать, что я делал на прошлой неделе, даже если бы мне угрожали расстрелом.

— Но ведь показания, которые даются в полиции, — возразил Паркер, — кажутся такими же невозможными. Свидетели же излагают события совсем не так, знаете ли. Я хочу сказать, что люди не говорят, например, что «в прошлую пятницу в десять часов я вышел из дому, чтобы купить бараньих отбивных. Когда я поворачивал на Мор-тимер-стрит, то заметил девушку приблизительно двадцати двух лет, брюнетку с карими глазами, одетую в зеленый джемпер, юбку в клетку, шляпку-панамку и черные туфли, которая ехала на велосипеде марки «Ройал Санбим» со скоростью около десяти миль в час и на углу около церкви Святого Симона и Святого Иуды выехала на запрещенную часть улицы, направляясь в сторону рынка»! Конечно, все к этому сводится, но в реальной жизни все это приходится выуживать из памяти свидетеля с помощью серии вопросов. И к тому же в романах все это приходится излагать кратко и последовательно, потому что реальный разговор был бы таким долгим, таким перегруженным пустословием и таким нудным, что ни у кого не хватило бы терпения дочитать его до конца. Писателям приходится, видите ли, считаться со своими читателями, сколько бы их ни было.

— Да, — согласился мистер Пиггот, — но все же я готов спорить, что для большинства людей было бы зверски трудно все припомнить, даже если вы будете задавать им наводящие вопросы. Я бы не смог — но ведь я знаю, я немного дурак, — но ведь большинство людей тоже не смогут. Вы понимаете, что я хочу сказать. Свидетели — это не детективы, они просто средние идиоты, вроде вас или меня.

— Именно так, — ответил лорд Питер и улыбнулся, увидев выражение лица несчастного студента, когда до того дошел смысл собственной последней фразы. — Вы хотите сказать, что, если бы я спросил вас в общей форме, что вы делали, скажем, в этот день неделю назад, вы не смогли бы мне ничего рассказать вот так, с ходу?

— Нет, уверен, что не смог бы. — Он подумал. — Нет. Думаю, что работал, как обычно, в госпитале, ну а поскольку это был вторник, то несколько часов отсидел на лекции — будь я проклят, если помню на какой, — а вечером я пошел погулять с Томми Принглом... нет, это было, вероятно, в понедельник... или в среду? Вот видите, я ни о чем не мог бы заявить под присягой.

— Вы несправедливы к себе, — серьезно сказал лорд Питер. — Я, например, уверен, вы можете вспомнить, что вы делали в тот день в анатомичке.

— Господи, нет же! Не точно. Я хочу сказать, что мог бы вспомнить, если бы долго поразмышлял над этим, но я не мог бы присягнуть в суде.

— Ставлю полкроны против шестипенсовика, — сказал лорд Питер, — что вы это вспомните за пять минут.

— Уверен, что не смогу.

— Посмотрим. Ведете ли вы какие-нибудь записи, когда делаете вскрытие? Рисунки или что-нибудь вроде этого?

— Да, конечно.

— Подумайте об этом. Что вы записали туда в последний раз?

— Это легко, поскольку я в то утро только это и сделал. Это была характеристика мышечной ткани ног.

— Понятно. А что за труп это был?

— Какая-то старуха. Умерла от воспаления легких.

— Так. А теперь мысленно переверните назад страничку вашего дневника Что там было до этого?

— О, какие-то животные — одни ноги. Сейчас я работаю с двигательными мускулами. Да. Это был демонстрационный урок старика Каннингема по сравнительной анатомии. Я сделал довольно хорошие зарисовки ног зайца, лягушки и рудиментарных ног змеи.

— Так. А в какой день недели была лекция мистера Каннингема?

— В пятницу.

— В пятницу, так. Переверните назад еще одну страницу. Что было до этого?

Мистер Пиггот покачал головой.

— Ваши рисунки ног находятся на левой странице или на правой? Можете вы вспомнить свой первый рисунок этой серии?

— Да. Да! Помню дату, надписанную сверху. Это часть задней ноги лягушки, на правой странице.

— Так. Мысленно представьте перед собой ваш дневник открытым. Что вы видите напротив этой ноги?

Этот вопрос потребовал некоторой умственной концентрации.

— Что-то круглое, окрашенное... ах да, это рука.

— Так. Вы, значит, перешли к ногам после того, как занимались мышцами руки и кисти?

— Да, правильно. Я сделал серию рисунков рук.

— Так. Вы делали ее во вторник?

— Нет. По вторникам я никогда не бываю в анатомичке.

— Может быть, в среду?

— Да, должно быть, я сделал их в среду. Да, так и было. Я пошел туда после того, как утром нам показали тех больных столбняком. Я сделал зарисовки в среду днем. Я знаю, что вернулся туда, потому что хотел закончить эти рисунки. Я работал довольно напряженно — для меня. Вот почему я помню.

— Так, вы вернулись, чтобы закончить их. В таком случае когда вы их начали?

— Ну, значит, днем раньше.

— Днем раньше. Это был вторник, верно?

— Я уже потерял счет... Да, день перед средой... да, вторник.

— Так. Были это руки мужчины или женщины?

— О, руки мужчины.

— Так. Значит, в прошлый вторник неделю назад вы анатомировали руки какого-то мужчины в прозекторской. Шестипенсовик, прошу вас.

— Ну, знаете!

— Подождите-ка. Вы помните обо всем этом гораздо больше. Вы себе просто не представляете, как много вы помните. Вы знаете, что это был за человек?

— Ну, я ни разу не видел его целиком, если можно так выразиться. Помню, что в тот день я немного опоздал. Я специально попросил для работы руку, потому что в руках я разбираюсь неважно, и Уоттс — это служитель при анатомичке — обещал приберечь мне одну руку.

— Так. Значит, вы опоздали и обнаружили, что ваша рука ждет вас. Вы распиливаете ее на части — берете ножницы, разрезаете кожу и отгибаете ее. Была это молодая, гладкая кожа?

— О нет, нет. Обыкновенная кожа, как я думаю, покрытая темными волосами... Да, это было так.

— Хорошо. Длинная сухощавая рука без лишнего жира где-либо?

— Нет, нет, меня она немного раздражала. Мне нужна была хорошая мускулистая рука, но это была рука с довольно слабой мускулатурой, и жировые отложения на ней мешали мне.

— Так. Человек сидячего образа жизни, непривычный к ручной мускульной работе.

— Верно.

— Так. Допустим, вы вскрыли кисть и сделали ее рисунок. Вы бы, конечно, заметили любые жесткие мозоли.

— Ну, ничего подобного на ней не было.

— Не было, значит. Но могли бы вы сказать, что это была рука молодого мужчины? Крепкая молодая плоть, гибкие суставы?

— Нет, пожалуй, нет.

— Нет. Вероятно, старая и жилистая рука.

— Нет, скорее рука человека среднего возраста, пораженная ревматизмом. Я имею в виду, что в суставах были заметны похожие на мел отложения, а пальцы были немного распухшие.

— Так, человек в возрасте около пятидесяти лет.

— Около того.

— Так. А были там еще какие-нибудь студенты, которые работали над тем же телом?

— О, конечно.

— Так. И они отпускали, как это водится, всевозможные шутки насчет покойника?

— Я бы не удивился этому — да, да!

— Вы можете вспомнить какие-нибудь из них? Кто из студентов ваш, так сказать, главный остряк?

— Томми Прингл.

— А что делал там Томми Прингл?

— Что-то не припоминается.

— А в каком месте работал Томми Прингл?

— Немного поодаль, около шкафа с инструментами — около раковины С.

— Так. Мысленно представьте себе Томми в тот момент.

Пиггот рассмеялся:

— Теперь я вспомнил. Томми Прингл сказал, что старый Шайни...

— А почему он назвал его Шайни?

— Не знаю, но помню, что он так его обозвал. Может быть, у него был соответствующий вид. Ведь «шайни» значит «блестящий».

— Вы видели его голову?

— Нет.

— А у кого была голова?

— Не знаю... нет, впрочем, знаю. Старый Фрик присвоил ее себе, а малыш Биннз был этим очень недоволен, так как старый Скруджер обещал голову ему.

— Понимаю, а что делал с этой головой сэр Джулиан?

— Он позвал нас и стал что-то нудно рассказывать о кровоизлиянии в шейном отделе позвоночника и повреждениях нервов.

— Так, хорошо. Но вернемся к Томми Принглу.

Пиггот не без некоторого смущения повторил шутку Томми Прингла.

— Значит, так. И это все?

— Нет. Тот парень, что работал с Томми, сказал, что эта штука, то есть излишний жир, происходит от переедания.

— Отсюда я делаю вывод, что партнера Томми Прингла интересуют проблемы нормальной работы пищеварительного канала.

— Да, и Томми сказал, что если бы он знал, что его будут так кормить, то он бы сам пошел в работный дом.

— Значит, этот человек был бедняк из работного дома?

— Да, должно быть так, я полагаю.

— Разве среди бедняков из работного дома часто попадаются жирные или откормленные?

— Ну-у, нет, конечно, если подумать.

— Значит, Томми и его друга поразил тот факт, что это было необычно для покойника из работного дома?

— Да.

— И если состояние пищеварительного канала так развеселило этих джентльменов, то я полагаю, что этот субъект умер вскоре после обильной еды?

— Да... Да, конечно! Должно было быть так, верно?

— Ну, не знаю, — ответил лорд Питер. — Это было в вашем департаменте. Это должно быть вашим выводом из того, что они сказали.

— Да, конечно. Без сомнения.

— Да. Ведь они не могли сделать такие замечания, если бы этот пациент, например, долго болел или питался больничной кашицей.

— Конечно нет.

— Ну что ж, вы видите, что на самом деле вы очень многое знаете об этом. Неделю назад во вторник вы препарировали мускулы руки страдавшего ревматизмом еврея средних лет, ведшего сидячий образ жизни, умершего вскоре после сытного обеда от какого-то ранения, вызвавшего кровоизлияние в шейном отделе позвоночника и повреждения нервов и так далее, и что он предположительно прибыл из работного дома. Так?

— Да.

— И при необходимости вы могли бы подтвердить эти факты под присягой?

— Ну, если вы ставите вопрос таким образом, то думаю, что мог бы.

— Конечно могли бы.

Несколько мгновений мистер Пиггот сидел, о чем-то размышляя.

— Послушайте, — сказал он наконец. — Я и в самом деле все это знал, верно?

— Конечно, вы все это прекрасно знали как раб Сократа.

— А кто это?

— Так, один персонаж из книги, которую я читал в детстве.

— О, это из «Последних дней Помпеи»?

— Нет, из другой книги, Полагаю, она прошла мимо вас. Довольно скучная.

— Я никогда не читал много, только Хэнти и Фенимора Купера, еще в школе... Но тогда выходит, что у меня исключительно хорошая память?

— У вас она лучше, чем вам кажется.

— Тогда почему я не могу запомнить всякие медицинские тексты? Они вытекают из моей памяти, как сквозь сито.

— И почему же вы не можете их запомнить? — спросил лорд Питер, стоя на коврике у камина и с улыбкой глядя на своего гостя.

— Ну, — ответил молодой человек, — парни, которые экзаменуют, не задают вопросов, как это делаете вы.

— Не задают?

— Нет, они требуют, чтобы мы вспомнили все сами. А это зверски трудно. Абсолютно не за что ухватиться, чтобы вспомнить, разве вы не знаете? Но послушайте, как вы узнали, что Томми Прингл остряк и...

— Я и не знал, пока вы не сказали мне.

— Нет, я знаю. Но как вы узнали, что он был там, если вы спросили? Я хочу сказать... послушайте! — сказал мистер Пиггот, несколько размякший под воздействием на пищеварительный канал. — Послушайте, или вы слишком умный, или я слишком глупый?

— Нет, нет, — сказал лорд Питер, — я всегда задаю столько глупых вопросов, что все думают, будто я знаю больше, чем нужно.

— Не обращайте внимания, — сказал Паркер, успокаивая Пиггота, — он всегда такой и ничего с собой не может поделать. Это преждевременное старческое слабоумие, которое часто наблюдается в семьях наследственных законодателей. Знаете, Уимзи, сыграйте нам, пожалуйста, «Оперу нищих» или что-нибудь такое...

— Ну как, неплохо, а? — воскликнул лорд Питер, после того как счастливый мистер Пиггот после действительно великолепного вечера был отправлен домой.

— Боюсь, что так, — ответил Паркер. — Но ведь это просто невероятно.

— В человеческой натуре нет ничего невероятного, — возразил лорд Питер. — По крайней мере, в натуре образованных людей. У вас есть ордер на эксгумацию?

— Он будет у меня завтра. Я хотел сначала договориться о встрече с персоналом из работного дома завтра в полдень. Мне придется сначала встретиться с ними.

— Вы совершенно правы. А я дам знать моей матери.

— Я начинаю чувствовать то же, что и вы, Уимзи, — мне не нравится эта работа.

— А мне она теперь нравится гораздо больше, чем раньше.

— Вы действительно уверены, что мы не совершаем ошибки?

Лорд Питер прошел к окну. Портьеры не были полностью задернуты, он некоторое время рассматривал в щелку ярко освещенную площадь Пикадилли. Затем он отвернулся от окна.

— Если мы сейчас не уверены, — сказал он, — то завтра уж узнаем наверняка, и никому от этого не будет никакого вреда. И все же я думаю, что по дороге домой вы рискуете получить некоторую подтверждающую информацию. Послушайте, Паркер, на вашем месте я бы провел ночь здесь. У меня есть еще одна свободная спальня, я могу устроить вас без хлопот.

Паркер пристально посмотрел на него:

— Вы хотите сказать, есть вероятность, что на меня нападут?

— Я действительно считаю это очень вероятным.

— Вы увидели кого-нибудь на улице?

— Не сейчас, полчаса назад.

— Когда ушел Пиггот?

— Да.

— Послушайте, я надеюсь, что этот мальчик вне опасности.

— Именно поэтому я провожал его до двери. Не думаю, что ему угрожает опасность. Не думаю, чтобы кому-нибудь действительно могло прийти в голову, что мы и в самом деле превратили Пиггота в свидетеля. Но я думаю, что опасность угрожает вам и мне. Так вы остаетесь?

— Черта с два, Уимзи. Почему я должен прятаться?

— Господи, Паркер! — воскликнул Питер. — Похоже, вы все еще не уверены в том, что я вышел на верную дорогу. Что ж, идите с Богом, но не говорите после, что я вас не предупреждал.

— Не буду. Прежде чем испустить последний вздох, я продиктую записку, в которой признаюсь, что был не прав.

— Что ж, как знаете. Но не стоит хотя бы идти пешком — возьмите такси.

— Очень хорошо, возьму такси.

— И не позволяйте никому подсаживаться к вам.

— Не буду.

Ночь была неприятная, моросил дождь. Какое-то такси выгрузило пассажиров около соседнего многоквартирного дома, и Паркер поймал его на развороте. Едва он начал говорить водителю свой адрес, как из переулка торопливо выбежал какой-то мужчина. Он бросился к машине, отчаянно жестикулируя:

— Сэр... Сэр! О Господи, да это же мистер Паркер! Какая удача! Не будете ли вы столь добры... Меня вызвали из клуба — заболел друг... Не мог найти такси — все возвращаются домой из театра. Не могли бы вы меня подвезти? Вы ведь возвращаетесь в Блумсбери? Мне нужно попасть на Рассел-сквер... могу ли я позволить себе... Речь идет о жизни и смерти.

Он говорил торопливо, задыхаясь от одышки, словно бежал изо всех сил и издалека. Паркер с готовностью вышел из машины.

— Рад буду быть вам полезным, сэр Джулиан, — сказал он, — берите мое такси. Я и пешком доберусь до Крейвен-стрит. Я никуда не спешу. Пожалуйста, воспользуйтесь этим такси.

— Это чрезвычайно мило с вашей стороны, — сказал хирург. — Мне просто стыдно...

— Все в порядке, — весело ответил Паркер. — Я могу подождать. — Он помог Фрику сесть в такси. — Номер дома? Рассел-сквер, 24, поезжай, — сказал он шоферу, — и смотри в оба.

Машина отъехала, Паркер снова поднялся по лестнице и позвонил в квартиру лорда Питера.

— Спасибо, старик, — сказал он. — Пожалуй, я переночую у вас.

— Входите, — ответил Уимзи.

— Вы все видели? — спросил Паркер.

— Кое-что видел. А что, собственно, произошло?

Паркер поведал ему свою историю.

— Откровенно говоря, — признался он, — я уж было подумал, что вы немножко того, но сейчас я в этом не так уверен.

Питер рассмеялся:

— Блаженны те, кто не видел и все-таки поверил. Бантер, мистер Паркер ночует у нас.

— Послушайте, Уимзи, давайте взглянем на это дело с другой точки зрения. Где письмо?

Лорд Питер достал опус Бантера, написанный в форме диалога. Некоторое время Паркер молча изучал его.

— Знаете, Уимзи, возможно, информация, добытая Бантером, кажется вам убедительной, у меня же она вызывает слишком много возражений.

— У меня тоже, друг мой. Вот почему я хочу выкопать нашего бедняка из Челси. Я еще не готов заявить, что все точки над «i» расставлены. Но мы столкнулись с двумя таинственными событиями, случившимися в одну и ту же ночь, и у нас есть связующее звено — конкретный подозреваемый. Все это кажется чудовищным, но, к сожалению, правдоподобным.

— Да, согласен. Но в этом деле есть очевидные неувязки.

— Возможно. И все же неоспоримо, что Ливи исчез после того, как его видели в последний раз в десять часов вечера, когда он искал дорогу на Принс-Уэльс-роуд, где должен был встретиться с Фриком, по собственному признанию последнего. На следующее утро, в восемь часов, в ванне дома на Квин-Кэролайн-Мэншнс был обнаружен покойник, внешне похожий на сэра Ливи. Согласно информации, полученной из работного дома в Челси, некий покойник, соответствующий описанию трупа из Бэттерси, был накануне доставлен Фрику. Таким образом, нам известно прошлое Ливи и, так сказать, будущее неизвестного бродяги. И то и другое связано с Фриком. Далее: у Фрика есть мотив, чтобы избавиться от Ливи, — старая ревность.

— Очень старая — это не слишком убедительный мотив.

— Человечеству такие вещи известны с давних пор. Вы думаете, что люди не могут продолжать ревновать в течение двадцати и более лет? Ну, может быть, не той первобытной, грубой ревностью, но тайно, страдая не от боязни потерять любимого человека, а от унижения, уязвленного самолюбия. У каждого из нас есть свое больное место, и мы не любим, когда его задевают. У меня оно есть, есть и у вас. Один старый зануда сказал, что даже ад не знает той ярости, на которую способна отвергнутая женщина. Но ведь это касается не только женщин. Секс — слабое место любого мужчины. Не смущайтесь, вы знаете, что это правда: мужчина выдержит разочарование, но не унижение. Я знавал одного человека, который получил от ворот поворот — не слишком деликатно — от девушки, с которой он был обручен. Он говорил о ней вполне достойным образом. Я спросил его, что с ней сталось. «О, — ответил он, — она вышла за другого парня». А затем разрыдался — не мог сдержаться. «Господи, да! — кричал он. — Подумать только, выскочила замуж за шотландца!» Я не знал, что он не любит шотландцев, но именно это задело его за живое. Посмотрите на Фрика. Я прочел его книги. Его нападки на оппонентов просто дики. А ведь он ученый. И все же он не выносит никаких возражений, даже в научных спорах, то есть именно там, где любой специалист чувствует себя уверенно и имеет полное право отстаивать свое мнение. Неужели вы думаете, что такой человек способен стерпеть пусть даже самую незначительную обиду? Знаете, ведь люди чрезмерно самоуверенны и своевольны, когда дело касается именно незначительных вещей, — я, например, зверею, как бык от красной тряпки, если кто-нибудь оспаривает мои суждения о книгах. А Ливи, который двадцать лет назад был ничем, легко выигрывает соревнование и увозит девушку Фрика из-под его носа. Фрик страдает не из-за девушки, а из-за того, что какое-то маленькое еврейское ничтожество прищемило ему его аристократический нос.

У Фрика есть еще одно слабое место — его влечет преступление как таковое. Я прочел его книгу по криминологии и заметил, что между строк там просто просвечивает его восторг всякий раз, когда он пишет о жестоком, но успешном преступнике. Он не скрывает своего презрения к жертвам, или отбывающим свой срок в тюрьме, или к людям, которые, совершив преступление, потеряли голову и потому были найдены. Среди его героев есть некий Эдмон де Поммерэ, убедивший свою любовницу быть соучастницей ее же собственного убийства, а также Джордж Джозеф Смит, который ночью мог предаваться страстной любви со своей женой, а утром хладнокровно убить ее. В конце концов, Фрик считает, что совесть — это что-то вроде червеобразного отростка. Отсеки ее и выбрось — и ты будешь только лучше себя чувствовать. Фрика не тревожат обычные барьеры со стороны совести. Об этом он сам свидетельствует в своих книгах. И вот опять же. Человек, который пришел в дом Ливи вместо него, знал этот дом. Фрик знал этот дом. Это он был тем рыжеволосым человеком, чуть ниже ростом, чем Ливи, поскольку одежда сэра Рубена оказалась ему почти впору. Вы видели Фрика, знаете его рост — думаю, что около пяти футов одиннадцати дюймов, — и его каштановую гриву. Вероятно, на преступнике были хирургические перчатки — Фрик, напоминаю вам, хирург, он мог прихватить их в госпитале. Это был человек методичный и смелый — хирурги обязаны быть методичными и смелыми. Теперь возьмем другую сторону. Человек, тащивший нашего покойника до самого Бэттерси, должен был и раньше иметь дело с трупами. Он должен был уметь обращаться с трупами, то есть быть хладнокровным, проворным и достаточно черствым. Все хирурги таковы. Он должен был быть сильным человеком, чтобы пронести труп по крышам и запихнуть его в окно ванной комнаты Типпса. Фрик — человек мощного телосложения и к тому же член Альпийского клуба. Вероятно, на нем были хирургические перчатки, и он спустил тело с крыши на хирургических бинтах. Это снова указывает нам на хирурга. Несомненно, что преступник должен был хорошо знать район. Фрик живет в соседнем доме. Горничная Типпса, которую вы допрашивали, слышала топот на крыше соседнего дома. Обратите внимание, всякий раз, когда мы беремся за Фрика, обнаруживается его связь с преступлением, тогда как подозрения в адрес Миллигана, Типпса и Кримплсхэма не дали нам ровным счетом ничего.

— Великолепно, Уимзи, но все не так просто, как вы обрисовали. Что делал Ливи у Фрика в ночь на понедельник, появившись там с такими предосторожностями?

— Ну, у вас есть объяснение Фрика.

— Вздор это, Уимзи. Вы сами сказали, что его объяснение никуда не годится.

— Превосходно. Оно не годится. Значит, Фрик лгал. А лгал он для того, чтобы скрыть правду.

— Ладно, но зачем ему было вообще упоминать об этом?

— Потому что Ливи, вопреки всем ожиданиям, видели на углу той улицы. Для Фрика это был крайне неприятный инцидент. Ему показалось, что лучше всего заранее дать этому объяснение — некое подобие объяснения. Без сомнения, он рассчитывал, что никому не придет в голову связывать исчезновение Ливи и инцидент в Бэттерси.

— Хорошо, но это снова возвращает нас к первому вопросу. Зачем Ливи в ту ночь отправился к Фрику?

— Не знаю, но каким-то образом он все же попал туда. Зачем Фрик скупил все акции перуанской нефтяной компании?

— Не знаю, — сказал Паркер в свою очередь.

— Во всяком случае, — продолжал Уимзи, — Фрик ожидал его и собирался сам открыть ему дверь, чтобы Каммингс не смог увидеть посетителя.

— Но ведь посетитель опять ушел в десять часов.

— Ну, Чарльз, от вас я такого не ожидал. Похоже, Сагг на вас дурно влияет. Кто видел, как он пришел? Кто-то сказал: «Добрый вечер» — и пошел дальше по улице. И вы верите, что это был Ливи, только потому, что Фрик не потрудился признаться, что это был не он?

— Вы хотите сказать, что Фрик беззаботно прогулялся до Парк-Лейн, оставив Ливи — живого или мертвого — у себя дома, не заботясь о том, что того может обнаружить Каммингс?

— У нас есть свидетельство Каммингса, что он ничего подобного не делал. Через несколько минут после того, как затихли шаги вышедшего из дома, Фрик позвонил в колокольчик из библиотеки и приказал Каммингсу закрыть на ночь наружную дверь.

— Значит...

— Ну конечно, ведь есть же еще один боковой вход в дом, так я предполагаю, вы даже знаете где, об этом рассказал Каммингс, — через госпиталь.

— Ну хорошо, но где был Ливи?

— Ливи вошел в библиотеку и больше никогда из нее не выходил. Вы были у Фрика в библиотеке. Где бы вы на его месте спрятали труп?

— В спальне — это соседняя комната.

— Значит, именно там Фрик его и спрятал.

— Но предположим, что кто-нибудь из слуг зашел туда, чтобы постелить постель?

— Этим занимается экономка не позже десяти часов.

— Так... Но Каммингс всю ночь слышал шум, который производил Фрик.

— Он слышал, как тот два или три раза входил и выходил.

— Вы хотите сказать, что Фрик провернул дело до трех часов ночи?

— Почему до трех? Каммингс ни разу не видел его, пока тот не позвал его в восемь утра, чтобы принесли завтрак.

— Но ведь в три часа Фрик принимал ванну.

— Я не говорю, что он не возвращался с Парк-Лейн до трех часов. Но я не думаю, что Каммингс пошел наверх и поглядел в замочную скважину, чтобы убедиться, что это именно его хозяин принимает ванну.

Паркер снова задумался.

— А как насчет пенсне Кримплсхэма? — спросил он.

— Вот это загадка, — ответил лорд Питер.

— А при чем здесь ванна Типпса?

— Чистейшая случайность, вероятно, или дьявольское совпадение.

— И вы думаете, что весь этот сложнейший замысел мог оформиться в голове у преступника за одну ночь?

— Никоим образом. Он был задуман, как только в работный дом поступил этот человек, имевший некоторое поверхностное сходство с Ливи. У Фрика было в распоряжении несколько дней.

— Понимаю.

— Фрик проговорился во время расследования. Он разошелся во мнениях с Гримбоулдом относительно времени, прошедшего после смерти этого человека. Если средней руки специалист вроде Гримбоулда осмеливается не согласиться со светилом, то это значит, что он чувствует твердую почву под ногами.

— Выходит, если ваша гипотеза верна, Фрик допустил ошибку.

— Да. Очень незначительную. Он старался — с чрезмерным усердием — сбить с толку всех присутствовавших на суде, особенно доктора из работного дома, рассчитывая на то, что люди не станут повторно возвращаться к уже проанализированным фактам и пересматривать свои выводы.

— Что же заставило его потерять голову?

— Цепь непредвиденных событий. В частности, то, что ваш покорный слуга намеренно растрезвонил о своем интересе к трупу, найденному в ванне, и о знакомстве с неким инспектором Паркером, чья фотография совсем недавно гуляла по страницам газет в связи с делом об исчезновении сэра Ливи, а через некоторое время вышеупомянутого Паркера видели на судебном разбирательстве убийства в Бэттерси сидящим рядом с вдовствующей герцогиней Денверской. Фрик запаниковал и сделал все возможное, чтобы развести два преступления по углам и скрыть связь между ними. Кстати, многие преступники попадаются именно из-за своей чрезмерной осмотрительности.

Паркер задумчиво молчал.

Глава 11

— На улице туман, как всегда, — заметил лорд Питер.

Паркер хмыкнул и с раздражением стал надевать пальто.

— Мне доставляет, еслиможно так выразиться, величайшее удовлетворение, — продолжал благородный лорд, — что в нашей команде вся неинтересная и неприятная рутинная работа выполняется вами.

Паркер снова хмыкнул.

— Вы не предвидите никаких затруднений с получением ордера? — спросил лорд Питер.

Паркер хмыкнул в третий раз.

— Я полагаю, вы побеспокоились о том, чтобы все прошло тихо?

— Конечно.

— И весь персонал работного дома будет держать язык за зубами?

— Конечно.

— И полиция?

— Тоже.

— Потому что в противном случае полиции некого будет арестовывать.

— Мой дорогой Уимзи, неужели вы думаете, что я дурак?

— Я на это никогда и не надеялся.

Паркер хмыкнул в последний раз и ушел.

Лорд Питер сел за стол и погрузился в своего Данте. Но это не дало ему успокоения. В карьере частного детектива лорду Питеру очень мешало образование, полученное им в привилегированной частной школе. Несмотря на предостережения Паркера, он не всегда мог отбросить это наследие. Его ум еще в юности был извращен такими книгами, как «Лотереи» или «Приключения Шерлока Холмса», и нравственными принципами, которые те защищали. Он принадлежал к семье, в которой никто никогда не убил ни одной лисицы.

— К сожалению или к счастью, я всего лишь любитель, — сказал лорд Питер.

И тем не менее в процессе общения с Данте он принял решение.

В полдень он оказался на Харли-стрит. По вторникам и пятницам с двух до четырех часов дня любой желающий мог проконсультироваться у сэра Джулиана Фрика по поводу расстроенных нервов. Лорд Питер позвонил у входной двери.

— Вам назначено, сэр? — спросил слуга, открывший дверь.

— Нет, — ответил лорд Питер, — но не передадите ли вы сэру Джулиану мою карточку? Думаю, что он, может быть, примет меня и без предварительной записи.

Он опустился в кресло в уютной комнате, где пациенты сэра Джулиана дожидались его целительного совета. Страждущих было много. Две или три модно одетые женщины вели разговор о магазинах и слугах и дразнили крошечную собачку. В углу одиноко горбился крупный мужчина, с озабоченным видом все время поглядывавший на часы. Он контролировал финансы пяти стран, но не мог справиться с собственными нервами. Лорд Питер знал его в лицо. Это был Уинтрингтон, миллионер, пытавшийся покончить с собой несколько месяцев назад. Теперь финансы пяти стран находились в умелых руках сэра Джулиана Фрика. У камина расположился молодой человек, по виду военный. У него было преждевременно постаревшее морщинистое лицо, держался он прямо, но его беспокойные глаза реагировали на малейший шорох. На диване сидела скромного вида пожилая женщина с маленькой девочкой. У девочки был апатичный и несчастный вид. Во взгляде женщины светилась нежность к ребенку и тревога, смягченная робкой надеждой. Рядом с лордом Питером сидела еще одна молодая женщина с маленькой девочкой, и лорд Питер обратил внимание на их широкие скулы и прекрасные, серые, широко расставленные глаза, выдававшие славян. Ребенок-непоседа наступил на дорогой, из патентованной кожи ботинок лорда Питера, и мать сделала девочке замечание по-французски, после чего повернулась к лорду Питеру, чтобы извиниться.

— Mais je vous en prie, madame^[448], — сказал молодой человек, — это пустяки.

— Она очень нервная, бедняжка, — сказала молодая женщина.

— Вы пришли проконсультироваться по поводу ее?

— Да. Он чудесный человек, этот доктор. Представьте себе, мсье, она никак не может забыть, бедное дитя, того, что ей пришлось увидеть. — Она наклонилась ближе к Питеру, чтобы девочка не могла слышать. — Мы бежали... Из умирающей от голода России... Шесть месяцев назад. Не осмеливаюсь вам рассказать, у нее такой острый слух, а потом крик, она вся дрожит, начинаются судороги — и все это повторяется снова и снова. Когда мы приехали, мы были похожи на скелеты — о Господи, — но сейчас уже получше. Она была бы покрепче, если бы не нервы, из-за которых бедняжка не может есть. Мы — те, кто постарше, — мы быстро забываем, в конце концов, можем заставить себя не думать об этом, — но дети! Когда люди молоды, мсье, они более впечатлительны, — добавила она по-французски.

Лорд Питер, вырвавшись из рабства британской сдержанности, находил удовольствие в общении на языке, в котором сочувствие не обречено на немоту.

— Но сейчас ей уже лучше, гораздо лучше, — с гордостью говорила мать, — это великий доктор, он творит чудеса.

— Да, это драгоценный человек, — ответил лорд Питер по-французски.

— Ах, мсье, да это настоящий святой, он просто творит чудеса! — продолжала она, мешая французские фразы с английскими. — Мы все время молимся за него — Наташа и я, каждый день. Верно, дорогая? И подумайте только, что этот великий человек, этот знаменитый человек делает все это совершенно бесплатно. Когда мы приехали сюда, у нас не было даже теплой верхней одежды — мы были разорены, погибали от голода. А поскольку мы происходим из хорошей семьи, увы, мсье, в России, как вы знаете, мы терпели только оскорбления и унижение. И вот великий сэр Джулиан видит нас, он говорит: «Мадам, ваша девочка очень меня заинтересовала. Больше ни слова. Я буду лечить ее бесплатно — за эти прекрасные глаза!» Ах, мсье, это святой, настоящий святой! И Наташе сейчас стало лучше, гораздо лучше.

— О мадам, я желаю вам счастья!

— Ну а вы, мсье? Вы такой молодой, здоровый, сильный — неужели вы тоже страдаете? Вероятно, это все последствия войны?

— Кое-какие остатки контузии после взрыва снаряда, — ответил лорд Питер.

— Ах да. Столько хороших, смелых молодых людей...

— Сэр Джулиан может уделить вам несколько минут, милорд, если вы сейчас пройдете со мной, — сказал слуга.

Лорд Питер поклонился своей соседке и прошел через комнату ожидания. Когда дверь приемного кабинета закрылась за ним, он припомнил, как однажды он, переодетый, вошел в штабной кабинет одного немецкого офицера. Сейчас он испытывал то же чувство — словно он оказался в ловушке.

Лорд Питер видел сэра Джулиана несколько раз издали, но ни разу вблизи. Теперь, тщательно и довольно подробно описывая ему обстоятельства своего недавнего нервного срыва, он рассматривал сидящего перед ним человека. Это был крупный мужчина с невероятно мощными плечами и изящными кистями рук. Красивое бесстрастное лицо в ореоле рыжей гривы и бороды. Ярко-голубые глаза, жесткий, высокомерный взгляд. Это не были спокойные и дружелюбные глаза семейного доктора, это были задумчивые глаза вдохновенного ученого, они пронизывали собеседника насквозь.

«Ну, — подумал лорд Питер, — надеюсь, мне не придется расписывать ему все подробности».

— Да, — сказал сэр Джулиан, выслушав рассказ своего нового пациента, — так. Вы слишком напряженно работали. Бились над какой-то проблемой. Да. Вероятно, даже больше — вы мучили свой ум, если можно так выразиться?

— Я оказался лицом к лицу с очень тревожащим меня стечением обстоятельств.

— Так. Вероятно, неожиданно.

— Да, действительно очень неожиданно.

— И за этим последовал период умственного и физического напряжения. Неожиданное стечение обстоятельств носило для вас личный характер?

— Скажем так, оно потребовало немедленного принятия решений относительно моих дальнейших действий, — да, в этом смысле оно, несомненно, носило личный характер.

— Без сомнения, вам пришлось взять на себя какую-то ответственность.

— Очень серьезную ответственность.

— Касающуюся и других, помимо вас?

— Напрямую касающуюся одного лица и очень многих — косвенно.

— Итак, приступ случился ночью. Вы сидели в темноте?

— Нет, сначала при свете. Затем я сам его выключил.

— Да, несомненно, это действие естественно пришло вам в голову. Вам было тепло?

— Думаю, что камин к тому времени уже погас. Мой слуга говорит, что, когда я вошел к нему, у меня зубы стучали.

— Так. Вы живете на Пикадилли?

— Да.

— Как я понимаю, там всю ночь интенсивное движение транспорта?

— О, как правило.

— Именно так. Теперь об этом вашем решении — вы приняли его?

—Да.

— Вы решили предпринять какое-то действие, в чем бы оно ни заключалось.

— Да.

— Так. Ваш план, вероятно, подразумевал и некоторый период бездействия?

— Относительного бездействия — да.

— Или неопределенности — можем мы это так сформулировать?

— Да, неопределенности, конечно.

— Возможно, и некоторой опасности?

— Не думаю, что в то время у меня были такие мысли.

— Значит, это были обстоятельства, в которых вы, вероятно, не могли себя представить?

— Да, если вы так ставите вопрос.

— Именно так. Да. У вас были частые приступы такого рода в 1918 году?

— Да, я был очень болен в течение нескольких месяцев.

— Ясно. А с тех пор они случались не так часто?

— Я бы сказал, редко.

— Так. А когда это было в последний раз?

— Около девяти месяцев назад.

— При каких обстоятельствах?

— Меня беспокоили кое-какие семейные дела. Надо было принять решение о вложении денежных средств, и на мне лежала большая ответственность.

— Так. В прошлом году, мне кажется, вас очень интересовало одно полицейское расследование?

— Да, я тогда увлекся поисками пропавшего изумрудного ожерелья из коллекции лорда Эттенбери.

— Расследование потребовало от вас определенных умственных усилий?

— В общем, да. Но я занимался этим с большим удовольствием.

— Так. Но ваши умственные усилия при решении этой проблемы имели какие-либо дурные последствия физического характера?

— Никаких.

— Значит, нет. Вы чувствовали интерес, но никакого недомогания?

— Совершенно верно.

— Так. Вы занимались и другими исследованиями того же рода?

— Да, мелкими.

— С плохими последствиями для вашего здоровья?

— Ни в малейшей степени. Наоборот. Я рассматриваю мое участие в этих расследованиях как вид развлечения. Сразу же после войны я получил сильнейший удар, который, знаете ли, никак не способствовал улучшению моего состояния.

— A-а! Вы женаты?

— Нет.

— Нет, значит. Не позволите ли вы мне осмотреть вас? Подойдите чуть-чуть ближе к свету. Я хочу посмотреть ваши глаза. У кого вы консультировались до этого?

— У сэра Джеймса Ходжеса.

— А! Да, это печальная потеря для всей медицины. Действительно великий человек, настоящий ученый. Так. Благодарю вас. Теперь я хочу испытать на вас это маленькое изобретение.

— Для чего?

— Ну... Оно скажет мне многое о ваших нервных реакциях.

Последовавший осмотр имел чисто медицинский характер. Когда он был закончен, сэр Джулиан сказал:

— Итак, лорд Питер. В своих выводах я постараюсь избегать технических терминов...

— Благодарю, — перебил его Уимзи, — это очень любезно с вашей стороны. Я чувствую себя полным дураком, когда приходится иметь дело с длинными непонятными словами.

— Вы любите домашние театральные представления, лорд Питер?

— Не особенно, — ответил Питер, искренне изумленный. — Как правило, это ужасная скука. А что?

— Я был уверен в обратном, — сухо проговорил специалист. — Ну так вот. Вы прекрасно понимаете, что напряжение, которому подверглась ваша нервная система во время войны, не прошло для организма бесследно. Он оставило то, что можно назвать старыми ранами вашего мозга. Ощущения, получаемые нервными окончаниями, передаются в мозг и производят там мелкие физические изменения — изменения, которые мы только начинаем распознавать, даже с помощью самых тонких приборов. Эти изменения, в свою очередь, вызывают определенные ощущения, или, если выразиться более точно, ощущения — это те имена, названия, которые мы даем этим изменениям в тканях, когда мы воспринимаем их. Мы называем их «ужас», «страх», «чувство ответственности» и так далее.

— Да, я слежу за вашей мыслью.

— Очень хорошо. Далее, если вы повторно подвергаете воздействию поврежденные участки мозга, то вы рискуете потревожить старые раны. Я хочу этим сказать, что если вы получаете какие-либо нервные раздражения, вызывающие реакции, которые мы называем «ужас», «страх» или «чувство ответственности», то они могут продолжать и далее воздействовать на определенные участки мозга, используя первоначальный канал, и, в свою очередь, повлекут физические изменения — отсюда ужас перед немецкими минами, ответственность за жизни ваших солдат, напряженное внимание и неспособность различить незначительные шумы на фоне подавляющего грохота пушек.

— Да, понимаю.

— Да. Вам следует избегать такого рода ситуаций. Вы должны научиться быть безответственным, лорд Питер.

— Мои друзья говорят, что я и так слишком безответственный.

— Очень возможно. Чувствительный нервный темперамент часто бывает следствием заторможенной психики.

— О! — вскинул брови лорд Питер.

— Да. Та ответственность, о которой вы говорили, все еще лежит на вас?

— Да, лежит.

— Вы уже выполнили тот план, на который решились?

— Нет еще.

— Вы чувствуете себя обязанным довести дело до конца?

— О да, теперь я уже не могу выйти из игры.

— И вы ожидаете, что нервное и умственное напряжение будет продолжаться?

— В определенной степени.

— И вы ожидаете, что оно продлится довольно долго?

— Нет. Теперь уже нет.

— A-а! Но ваши нервы сейчас далеко не в лучшей форме.

— В самом деле?

— Да. Ничего такого, о чем следовало бы беспокоиться, но, подвергаясь такому напряжению, вы должны быть внимательным к своему здоровью, а после этого обязательно дайте нервам полный отдых. Как насчет путешествия на Средиземное море или в другие теплые края?

— Спасибо. Я это обдумаю.

— А тем временем, чтобы поддержать вас в ближайшее трудное время, я выпишу вам кое-что для укрепления нервной системы. Это лекарство не даст вам полного выздоровления, но поможет продержаться в трудный период.

— Благодарю вас.

Сэр Джулиан встал и прошел в маленький хирургический кабинет, примыкающий к приемной. Лорд Питер наблюдал, как он там что-то делает — что-то кипятит и пишет. Наконец он вернулся, держа в руках листок бумаги и шприц.

— Вот вам рецепт. А сейчас, если вы просто закатаете свой рукав, я приму кое-какие меры, необходимые в данный момент.

Лорд Питер послушно закатал левый рукав. Сэр Джулиан Фрик выбрал место на его предплечье и смазал его йодом.

— Что вы собираетесь мне вколоть? Какой-нибудь вирус?

— Не совсем, — рассмеялся хирург. — Думаю, что вы уже знакомы с этой жидкостью.

— Да, конечно, — ответил лорд Питер. Он как зачарованный следил за холодными пальцами и неуклонно приближающейся иглой. — Да, меня раньше кололи, и, знаете ли, я совсем не боюсь уколов.

Он поднял правую руку и сомкнул пальцы вокруг запястья хирурга в железной хватке.

Тишина грянула как удар грома. Голубые глаза были неподвижны; они ровно пылали под прикрытыми веками, которые затем медленно поднялись: взгляд серых глаз встретил взгляд голубых — холодный, острый — и выдержал его.

Когда любовники смотрят друг на друга, все звуки мира затихают, слышно только их дыхание. Сейчас, в полной тишине, двое дышали в лицо друг другу яростью.

— Как вам угодно, лорд Питер, — вежливо сказал сэр Джулиан, прекрасно владевший собой.

— Боюсь, что вел себя как осел, — сказал лорд Питер, — но я всегда терпеть не мог эти колючие штуковины. Однажды, когда мне делали укол, игла пошла не туда, куда надо, и заставила меня здорово помучиться. С тех пор шприцы меня немного нервируют.

— Ну, в таком случае, — ответил сэр Джулиан, — разумнее будет воздержаться от инъекции. Это может вызвать как раз те ощущения, который мы желали бы избежать. Возьмите лучше рецепт и постарайтесь ослабить, насколько это возможно, ожидающее вас нервное напряжение.

— Да, конечно, благодарю вас, — ответил лорд Питер. Он неторопливо опустил рукав и аккуратно застегнул запонку. — Весьма вам обязан. Если у меня появятся новые неприятные симптомы, я загляну к вам еще раз.

— О, милости прошу... — весело ответил сэр Джулиан. — Только в следующий раз договоритесь о приеме заранее. В ближайшие дни мне предстоит напряженная работа. Надеюсь, ваша матушка в добром здравии. Я видел ее на днях на судебном разбирательстве. Вам надо было побывать там. Это было бы для вас интересно.

Глава 12

Мерзкий сырой туман разъедает горло и глаза. Не видно даже собственной вытянутой руки. Ноги спотыкаются о могилы бедняков.

Ощущение теплого шерстяного полупальто Паркера под пальцами успокаивает и утешает. Его плечо было рядом и в передрягах похуже. Сейчас ты цепляешься за него, боясь оторваться. Смутные фигуры людей, идущих впереди, похожи на призраков.

— Поосторожней, джентльмены, — говорит чей-то бесцветный голос из желтой мглы тумана, — как раз здесь где-то находится открытая могила.

Отходишь вправо и тут же вязнешь в ледяной массе только что выкопанной глины.

— Держитесь, старик, — говорит Паркер.

— А где леди Ливи?

— В морге; с ней герцогиня Денверская. Ваша мать просто чудо, Питер.

— Ну, еще бы.

Кто-то впереди помахал фонарем: тусклое синее пятно света качнулось в тумане.

— Вот мы и пришли, — сказал чей-то голос.

Из тьмы выступили две громоздкие фигуры, словно из Дантова ада.

— Ну как, закончили? — спросил кто-то.

— Почти закончили, сэр. — И демоны снова принялись за работу, орудуя лопатами, нет, шпагами.

Кто-то чихнул, и Паркер назвал по имени простуженного, закутанного по самые глаза человека:

— Это мистер Ливит, он представляет здесь министерство внутренних дел. Лорд Питер Уимзи. Мы сожалеем, что пришлось вытащить вас из дому в такую погоду, мистер Ливит.

— Это входит в мои обязанности, — сказал мистер Ливит охрипшим голосом.

Еще несколько минут слышится стук лопат. Металлический стук отброшенных в сторону инструментов. Демоны наклоняются над черной дырой могилы.

Рядом появляется чернобородая фигура. Человека представляют — это начальник работного дома.

— Очень неприятное дело, лорд Питер. Вы уж простите меня, но я надеюсь, что вы и мистер Паркер ошиблись.

— Мне бы тоже хотелось так думать.

Тяжелый, облепленный землей гроб достают из могилы.

— Поосторожнее, парни. Сюда. Вам видно? Не наткнитесь на чей-нибудь надгробный камень — они здесь на каждом шагу. Вы готовы?

— Вы правы, сэр. Идите вперед с фонарем, а мы пойдем за вами.

Тяжелые, неуклюжие шаги. Рука снова хватается за плечо мистера Паркера.

— Это вы, старина? Ой, простите, мистер Ливит, я думал, что это Паркер.

— Эй, Уимзи, вот вы где.

Еще какие-то могилы. Покосившийся набок могильный камень. Скользкая трава под ногами, потом скрип и скрежет гравия.

— Сюда, джентльмены. Здесь ступеньки.

И вот морг. Отсыревший красный кирпич и шипение газовых ламп. Две женщины в черном и доктор Гримбоулд. С тяжелым стуком гроб опускают на стол.

— Ты взял с собой отвертку, Билл? Спасибо. Поосторожней с долотом. Эти доски сильно размокли, сэр.

Несколько долгих скрипов. Рыдания. Голос герцогини, добрый, но решительный:

— Кристина, дорогая, не надо плакать.

Гул голосов. Шаткой походкой Дантовы демоны удаляются. Добрые, приличные демоны в плисовых штанах.

Голос доктора Гримбоулда — холодный и отстраненный, словно в кабинете врача-консультанта:

— Мы не хотим без нужды расстраивать вас, леди Ливи. Вы только скажите нам, что искать... Какие-ни-будь приметы... чтобы?.. Да, да, конечно. А еще? Да. Золотые пломбы? Да... на нижней челюсти, предпоследний справа? Да. Все зубы в сохранности? Нет? Какая-нибудь родинка? Да... как раз над левым соском? О, прошу прощения, как раз под... аппендицитом? Да... Длинная... Да... посредине? Да, понятно... след ожога на руке? Да, не знаю, сможем ли мы его найти... да... Какой-нибудь незначительный дефект, который помог бы нам?.. Ах да, артрит. Да, благодарю вас, леди Ливи, это совершенно ясно. Не подходите, пока я не разрешу. Помогите, Уингейт!

Пауза. Бормотание:

— Вытащили? Думаете, после смерти? Да, я тоже так считаю. А где доктор Колгроув? Вы посещали этого пациента? Да. Вы его вспоминаете?.. Нет? Вы совершенно уверены в этом? Так, мы не имеем права совершить ошибку, вы это знаете. Да, но есть определенные причины того, что сэр Джулиан не может здесь присутствовать. Я спрашиваю вас, доктор Колгроув. Так, вы уверены? Это все, что я хочу знать. Пожалуйста, мистер Уингейт, поднесите свет ближе. Эти жалкие гробы слишком быстро пропускают влагу. А что вы думаете об этом? Так, хорошо, это уже почти без сомнений, верно? А кто делал трепанацию? А, Фрик, конечно. Я хотел сказать, что они здорово работают в этом госпитале Святого Луки. Прекрасно, не правда ли, доктор Колгроув? Прекрасный хирург, я видел его, когда он работал в больнице у Гая. О нет, я давно уже этим не занимаюсь, потерял сноровку... У вас здесь есть полотенце, сэр? Спасибо. Над головой, пожалуйста, я думаю, что мы можем найти еще один шов здесь. А теперь, леди Ливи, я хочу попросить вас взглянуть на этот шрам — посмотрим, сможете ли вы его узнать. Я уверен, что вы нам очень поможете, если будете держаться стойко. Попробуйте, вам не придется увидеть ничего, кроме того, что абсолютно необходимо.

— Люси, не оставляй меня!

— Нет, милая.

Окружившие стол мужчины расступились. Яркий свет от электрической лампочки упал на белые волосы герцогини.

— Ох, да... Боже мой! Нет, нет, я никак не могу ошибиться. Здесь еще этот смешной завиток — я видела его сотни раз. О, Люси, это Рубен!

— Еще один момент, леди Ливи. Эта родинка...

— Я... Я думаю... да, как раз на этом месте.

— Так. А шрам — он имел треугольную форму — как раз над локтем?

— Да... О Господи, да.

— Это он?

— Да, да...

— Я должен получить от вас четкий ответ, леди Ливи. Можете ли вы на основании этих трех признаков идентифицировать тело как тело вашего мужа?

— О, я должна это сделать, должна? Ведь совпадения быть не может? Это мой муж. Это Рубен, о-о...

— Благодарю вас, леди Ливи. Вы держались очень мужественно и очень помогли нам.

— Но... Я все еще не понимаю. Как он оказался здесь? Кто совершил это ужасное убийство?

— Успокойся, милая, — сказала герцогиня, — этот человек будет наказан.

— Да, но как это жестоко! Бедный Рубен! Кто мог желать его смерти? Я могу взглянуть на его лицо?

— Нет, дорогая, — сказала герцогиня. — Это невозможно. Пойдем выйдем отсюда, не надо огорчать докторов и всех других.

— Нет, нет, они были так добры ко мне. Ой, Люси!

— Поедем домой, дорогая. Мы вам больше не нужны, доктор Гримбоулд?

— Нет, герцогиня, спасибо. Мы очень признательны вам и леди Ливи за то, что вы пришли.

Последовала пауза. Паркер, собранный и внимательный, проводил женщин к ожидавшему их автомобилю. Когда он вернулся, говорил доктор Гримбоулд:

— Я думаю, лорд Уимзи должен понять... подтверждение его выводов... Да, на заседании суда я очень нервничал... Да... Леди Ливи... замечательно четкое и убедительное свидетельство... Да... В высшей степени страшное дело. А, мистер Паркер... вы и лорд Питер Уимзи оказались совершенно правы, верно я понимаю? Действительно? С трудом верится этому. Такой выдающийся человек... Как вы сказали: когда великий ум принимается за преступление... Да... Вот, посмотрите сюда. Изумительная работа, изумительная! Прекрасные разрезы... вот здесь, например, — видите? — левое полушарие... А здесь — через мозолистое тело, а вот опять — поперечное сечение через деформированные от удара ткани. Чудесно. Ах, я бы хотел увидеть его мозг, мистер Паркер. Силы небесные! Лорд Питер, вы не представляете, какой удар нанесли нашей профессии — да что там! — всему цивилизованному миру! Эх, мой дорогой сэр!.. Что вы говорите? Попросить об одолжении? Конечно, мой рот на замке! Я понимаю — интересы следствия...

Обратный путь через кладбище. Снова туман и скрежет гравия.

— Ваши люди готовы, Чарльз?

— Они уже на пути к госпиталю Святого Луки. Я отослал их, когда провожал леди Ливи к машине.

— А кто с ними?

— Сагг.

— Сагг?

— Ну да. Бедняга! Они вызвали его на ковер в Управление за провал всего дела. Все показания Типпса насчет его приключений в ночном клубе подтвердились, знаете ли. Девушку, которую он угощал виски, разыскали, она пришла и опознала его. В полиции решили, что это дело не заслуживает внимания, и отпустили Типпса и мисс Хоррокс. После этого они заявили Саггу, что он превысил свои полномочия и в дальнейшем надо быть более осторожным. Надо, конечно, но ведь дурака от глупости не вылечишь. И все же мне его жаль. Ему пойдет на пользу сегодняшняя прогулка — пусть посмотрит, как выглядит смерть вблизи. В конце концов, Питер, у нас с вами были кое-какие преимущества перед ним.

— Да. Впрочем, все это не имеет значения. Кто бы ни участвовал в задержании, не должен опоздать. Сагг будет не хуже любого другого.

Сагг — редкий случай в его карьере — прибыл вовремя.

Паркер и лорд Питер расположились в гостиной на Пикадилли, 110а. Лорд Питер играл Баха, а Паркер читал Оригена, когда Бантер объявил о приходе Сагга.

— Мы взяли убийцу, сэр, — сказал инспектор.

— Милостивый Боже! — воскликнул Питер. — Живого?

— Мы прибыли как раз вовремя, милорд. Слуга пытался нас задержать, но мы прошли прямо в библиотеку. Он сидел там и что-то писал. Увидев нас, он попытался схватить шприц, но мы оказались быстрее его, милорд. Мы вовсе не хотели, чтобы он выскользнул у нас из рук, раз уж дело зашло так далеко. Мы все тщательно обыскали и отправили его в участок.

— Так, значит, он сейчас в тюрьме?

— Да, конечно, в надежном месте, с двумя надзирателями, которые присматривают за ним, чтобы он не покончил с собой.

— Вы удивляете меня, инспектор. Хотите что-нибудь выпить?

— Спасибо, милорд. Хочу сказать, что я очень благодарен вам, — это дело грозило мне большими неприятностями. Если я был груб по отношению к вашей светлости...

— Ладно, инспектор, все в порядке, — торопливо ответил лорд Питер. — Мне просто повезло — была возможность кое-что узнать об убийце из других источников.

— Вы знаете, что сказал Фрик? — Великий хирург был теперь в глазах инспектора обыкновенным преступником. — Он заявил, что, когда мы схватили его, он как раз писал полное свое признание, адресованное вашей светлости. Полиция, конечно, получит его, но, увидев, что оно написано для вас, я захватил его с собой, чтобы вы первым прочли его. Вот оно.

И он передал лорду Питеру внушительную стопку бумаги.

— Спасибо, — сказал Питер. — Хотите послушать, Чарльз?

— Я не прочь.

И лорд Питер зачитал вслух признание сэра Джулиана.

Глава 13

«Дорогой лорд Питер!

Когда я был молодым человеком, я часто играл в шахматы с одним старым другом моего отца. Он был плохим стратегом, долго обдумывал каждый ход, и неизбежный мат всегда оказывался для него неожиданным. Он всякий раз настаивал, чтобы ему позволили отменить ход и сыграть по-другому. Я же всегда соблюдал правила и сейчас откровенно признаю, что вы выиграли эту партию. Мне остается либо сдаться и быть повешенным, либо бежать за границу и жить там в праздной и небезопасной безвестности. Я предпочитаю признать свое поражение.

Если вы читали мою книгу «Криминальный лунатизм», вы вспомните, что я в ней писал: «В большинстве случаев преступник выдает себя какой-нибудь неправильностью, аномалией, сопровождающей патологическое состояние его нервных тканей. Его психическая неустойчивость проявляется в различных формах: в чрезмерном тщеславии, заставляющем его хвастаться своим достижением; в неадекватной оценке важности нанесенной ему обиды или оскорбления, обусловленной галлюцинациями религиозного характера и толкающей его к признанию; самовлюбленность, вызывающая чувство ужаса или убежденность в совершенном им грехе, заставляющая его бежать, не позаботившись о сокрытии следов преступления; безрассудная самоуверенность, приводящая к пренебрежению самыми обычными предосторожностями, как в случае с Генри Уэйнрайтом, который оставил мальчика присматривать за останками убитой женщины, пока он сам ходил за кебом. Или, с другой стороны, нервозное недоверие к предчувствиям, пережитым в прошлом, заставляющее его вернуться на место преступления, чтобы убедиться, что все улики уничтожены. Я без колебаний заявляю, что совершенно здоровый человек, не страдающий религиозным или иным бредом, всегда может полностью обеспечить себя от разоблачения при условии, что преступление в достаточной степени обдумано заранее и если его расчеты не нарушит какая-нибудь совершенно непредвиденная случайность».

Последнее утверждение, как вы знаете, мне почти удалось доказать на практике. Две случайности, которые выдали меня, я никак не мог предвидеть. Во-первых, Ливи узнала какая-то девушка на Бэттерси-парк-роуд, что указало на возможную связь между двумя происшествиями. Во-вторых, Типпс договорился приехать в Денвер во вторник утром, благодаря чему вы узнали от вашей матери о трупе, найденном в квартире Типпса, и успели осмотреть его до приезда полиции. К тому же герцогиня Денверская поделилась с вами кое-какими подробностями из моей биографии. Если бы у меня была возможность разрушить эти две случайно возникшие цепочки фактов, то я отваживаюсь заявить, что вы никогда не смогли бы заподозрить меня, не говоря уж о получении достаточных доказательств для вынесения приговора.

Из всех человеческих эмоций, кроме, может быть, голода и страха, сексуальная потребность вызывает самые яростные и, при некоторых обстоятельствах, самые стойкие реакции. Тем не менее полагаю, я прав, утверждая, что в то время, когда я писал свою книгу, мой первоначальный порыв убить сэра Рубена Ливи был уже коренным образом модифицирован благодаря моей склонности к анализу. К животному вожделению и к первобытному человеческому желанию отомстить прибавилось рациональное намерение подкрепить мои собственные теории практикой. Если бы все обернулось так, как я планировал, то я отдал бы на хранение в Английский банк запечатанный конверт с отчетом о моем эксперименте, с указанием распорядителям моего завещания опубликовать его после моей смерти. Теперь, когда случай нарушил чистоту эксперимента, я доверяю этот отчет вам, человеку, которого он не может не заинтересовать, с просьбой ознакомить с ним научные круги, чтобы отдать должное моей репутации ученого.

Главными факторами, определяющими успех в любом предприятии, являются деньги и возможность, и, как правило, тот, кто обладает первым, имеет и второе. В самом начале моей карьеры, хотя я и был достаточно обеспеченным человеком, у меня не было абсолютной власти над обстоятельствами. По этой причине я и посвятил себя своей профессии и удовлетворился сохранением дружеских отношений с Рубеном Ливи. Это давало мне возможность быть в курсе его проблем, чтобы, когда настанет момент действия, я мог знать, каким оружием мне воспользоваться.

А тем временем я тщательно изучал криминологию — как по художественной литературе, так и фактически (моя книга по криминологии стала побочным продуктом этой деятельности) — и увидел, что в каждом убийстве реальной ключевой проблемой было как избавиться от трупа. Средства для убийства были у меня, как у врача, всегда под рукой, и я не собирался допустить какую-либо ошибку в этом отношении. Я также не был склонен предать себя в руки полиции из-за иллюзорного чувства греха. Единственная трудность состояла в том, чтобы уничтожить всякую связь между моей личностью и личностью покойника. Вы, вероятно, помните, что Майкл Финсбери в развлекательном романе Стивенсона отмечает: «Что действительно может довести человека до виселицы, так это чувство вины». Мне стало ясно, что один только факт наличия трупа не может считаться уликой, при условии, что никто не замечен в связи с этим конкретным трупом. Таким образом, мысль о замене одного трупа другим довольно рано пришла мне в голову, а вот возможность появилась только после того, как я стал практическим руководителем госпиталя Святого Луки и оказался совершенно свободен в выборе и обработке трупов. В ожидании удобного случая я внимательно следил за всем материалом, который поступал к нам для вскрытия.

Наконец врач из работного дома в Челси сообщил мне, что какой-то бродяга, проявлявший очень интересные нервные и мозговые реакции, был ранен обрушившимися на него строительными лесами. Я приехал туда, увидел пациента и был поражен сильным внешним сходством этого человека с сэром Рубеном.

Упавшая с большой высоты балка вызвала смещение четвертого и пятого позвонков и сильный ушиб спинного мозга, и казалось в высшей степени невероятным, что бродяга сможет когда-либо поправиться, психически или физически, и не было сомнений, что его дальнейшее существование будет абсолютно бесполезно и для него самого, и для кого-либо другого. Очевидно, что до недавнего времени он был вполне способен сам зарабатывать себе на жизнь, поскольку был довольно упитан, но состояние его одежды говорило о том, что он потерял работу и при нынешних обстоятельствах у него нет шансов найти ее. Я решил, что он очень хорошо подходит для моих целей, и поэтому провернул в Сити кое-какие дела, которые заранее подготовил. Упомянутые врачом из работного дома реакции представляли для меня интерес, и я их тщательно исследовал, после чего договорился, чтобы тело доставили в госпиталь к тому моменту, когда я закончу свои приготовления.

В среду и четверг той недели я частным образом договорился с разными брокерами, чтобы те скупили для меня акции одной перуанской нефтяной компании — «Перувиан ойлфилдз», стоимость которых упала почти до уровня стоимости макулатуры. Эта часть моего эксперимента стоила мне совсем немного, но я умудрился вызвать немалое любопытство и даже легкое волнение. В тот момент я, конечно, принял все необходимые меры к тому, чтобы мое имя нигде не фигурировало. Ухудшение состояния пациента вызвало у меня некоторое беспокойство, что мой больной может умереть раньше, чем я буду готов к этому, но с помощью инъекций соляного раствора я умудрился поддерживать его жизнь, и к концу субботы он даже стал проявлять не входившие в мои планы симптомы выздоровления.

Утром в понедельник на бирже заинтересовались перуанскими акциями. Очевидно, поползли слухи, что кто-то о них что-то знает, и уже в этот день я оказался не единственным покупателем. Я купил еще пару сотен акций на свое имя и предоставил бирже самой позаботиться о себе. Ко времени ленча я подстроил случайную встречу с сэром Ливи на углу Мэншн-Хаус. Как я и ожидал, он удивился, увидев меня в этой части Лондона. Я изобразил некоторое смущение и предложил отобедать вместе. Затем отвел его в относительно спокойное местечко, заказал там хорошего вина и выпил достаточно, чтобы он счел это причиной моего доверительного настроения. Я спросил его, как идут дела на бирже. Он ответил: «О, все прекрасно», но казался озабоченным и спросил меня, предпринял ли я что-нибудь в этом направлении. Я ответил, что время от времени развлекаюсь финансовыми операциями и что, говоря по правде, мне предложили одну хорошую сделку. При этих словах я с опаской оглянулся и придвинул свой стул поближе к нему.

— Я предполагаю, что вы ничего не знаете о компании «Перувиан ойлфилдз», верно? — спросил он.

Я вздрогнул, снова оглянулся и, наклонившись к нему, сказал едва слышно:

— Что ж, сказать по правде, знаю, но не хочу, чтоб об этом узнали все вокруг. Я решил хорошо на ней заработать.

— Но я думал, что это пустышка, — заметил он. — Они не платили дивидендов несчетное количество лет.

— Да, это так, — сказал я, — но они скоро начнут выплачивать. У меня есть надежный источник информации.

Он недоверчиво посмотрел на меня, но я опрокинул еще один бокал и нагнулся к его уху.

— Послушайте, — сказал я. — Я не выдам эту информацию первому встречному, но не против того, чтобы оказать вам и Кристине добрую услугу. Знаете, я всегда чувствовал к ней большую симпатию, еще с молодых лет. В тот раз вы меня обошли, но зла я на вас не держу и хотел бы сделать для вас обоих что-нибудь приятное.

К этому времени я был несколько взволнован, а он подумал, что я пьян.

— Это очень мило с вашей стороны, — сказал он, — но я стреляный воробей, знаете ли, и всегда был таким. Мне бы хотелось получить от вас кое-какие подтверждения. — Он посмотрел на меня с хитрецой ростовщика.

— Я дам вам подтверждение, — ответил я, — но здесь небезопасно. Приходите ко мне сегодня вечером после ужина, и я покажу вам финансовый отчет компании.

— Как вам удалось заполучить его? — спросил он.

— Я все расскажу вам вечером, — ответил я. — Приходите в любое время после, скажем, девяти.

— На Харли-стрит? — спросил он, и я понял, что он собирается прийти.

— Нет, — сказал я, — в Бэттерси, улица Принс-Уэльс-роуд. Мне надо доделать кое-какую работу в госпитале. И послушайте, — добавил я, — не говорите ни единой душе о том, что придете ко мне. Сегодня я купил пару сотен этих акций на свое имя, и все уверены, что я что-то узнал. Если нас увидят вместе, то кое-кто поймет кое-что. Поверьте мне, говорить о таких вещах в таком месте, как это, небезопасно.

— Ладно, — сказал он. — Никому не скажу ни слова. Я загляну к вам около девяти. Вы уверены, что это надежное дело?

— В высшей степени, — заверил я его. И я действительно так думал.

После этого мы расстались, и я пошел в работный дом. Мой больной умер около одиннадцати часов. Я видел его сразу же после завтрака, и меня его смерть не удивила. Уладив обычные формальности с начальством работного дома, я договорился, что труп будет доставлен в госпиталь приблизительно к семи часам.

После полудня, поскольку в этот день мне не надо было находиться в госпитале на Харли-стрит, я заглянул к одному моему старому другу, который живет вблизи Гайд-парка, и нашел, что он как раз собирается уехать в Брайтон по какому-то делу. Мы с ним выпили чаю, после чего я проводил его к поезду, отправлявшемуся в 5.35 с вокзала Виктория. Когда я выходил с перрона, мне пришло в голову купить вечернюю газету, и я бездумно пошел к ближайшему киоску. Но на пути к нему я попал в толпу людей, бегущих к пригородному поезду. Я свернул и оказался в другом встречном потоке пассажиров, выходящих из подземки или стекавшихся со всех сторон к поезду, отправлявшемуся в 5.45 в Бэттерси и Уондсворт-Каммон. После некоторой борьбы я выбрался из этой толпы и поехал домой на такси. Оказавшись наконец в машине, я обнаружил чье-то пенсне в золотой оправе, зацепившееся за каракулевый воротник моего пальто. Время с 6.15 до семи я провел, пытаясь состряпать нечто похожее на липовый отчет компании для сэра Рубена.

В семь часов я прошел через свой личный вход в госпиталь и обнаружил, что фургон из работного дома только что доставил моего субъекта к боковой двери госпиталя. Я приказал перенести его прямо в прозекторскую и сказал служителю, Уильяму Уоттсу, что буду работать там всю ночь и сам подготовлю тело — инъекция консерванта будет здесь самым трудным делом. Отпустив его, я пошел домой и пообедал. Своему слуге я сказал, что весь вечер буду работать в госпитале, не знаю, когда вернусь, и добавил, чтобы он отправлялся спать, как обычно, в 10.30. Он привык к моим нерегулярным отлучкам и возвращениям. В своем доме в Бэттерси я держу только двоих слуг — Каммингса и его жену, которая мне готовит. Более грубую домашнюю работу делает приходящая горничная. Спальня слуг находится на верхнем этаже и выходит окнами на улицу Принс-Уэльс-роуд.

Пообедав, я расположился за столом в холле с кое-какими бумагами. К четверти девятого мой слуга убрал посуду, и я приказал ему принести мне сифон и подставку с несколькими графинами вина. После этого я отправил его вниз. В двадцать минут десятого в дверь позвонил Ливи, и я сам открыл ему. В другом конце холла появился мой слуга, но я крикнул ему, что все в порядке, и он ушел. На Ливи было пальто, надетое поверх вечернего костюма, в руках он держал зонтик.

— О, да вы насквозь промокли! — сказал я. — Как вы добрались сюда?

— Автобусом, — ответил он, — но дурак кондуктор позабыл высадить меня в конце улицы. Льет как из ведра, да и темень, как... Я не мог определить, где нахожусь.

Я был рад, что он не взял такси, но я и рассчитывал на это.

— Ваша мелочная экономия в один прекрасный день приведет вас к смерти, — заметил я. — Особенно в наше время. — И я оказался прав, хотя и не предполагал, что это будет и моя смерть. Повторяю, что не смог предвидеть этого.

Я усадил его у пылающего камина и налил ему виски. Он был в приподнятом настроении в связи с каким-то делом, связанным с аргентинской компанией, которое он должен был успешно завершить на следующий день. С четверть часа мы говорили о деньгах, после чего он сказал:

— Так, а как насчет ваших перуанских пустышек?

— Это вовсе не пустышки, — ответил я. — Можете сами убедиться, пролистав отчет компании.

Я провел его наверх в библиотеку и включил центральную люстру и лампу на письменном столе. Усадив его спиной к огню, я вынул из сейфа бумаги, которые сам состряпал. Он взял их и стал внимательно читать, низко склонившись над столом из-за своей близорукости, в то время как я поправлял поленья в камине. Как только я увидел, что его голова оказалась в удобном положении, я нанес ему сильный удар кочергой по шее, как раз по четвертому позвонку. Это была тонкая работа, поскольку требовалось так рассчитать силу удара, чтобы убить его, не повредив кожу, но мой профессиональный опыт оказался мне полезен. Он только один раз громко ахнул и бесшумно повалился на стол. Я положил на место кочергу и осмотрел его. У него была сломана шея, и он был мертв. Я отнес его в спальню и раздел; было без десяти минут десять. Я затолкал его под кровать, расстеленную на ночь, и привел в порядок бумаги в библиотеке. Затем я спустился по лестнице вниз, взял зонтик Ливи и вышел через парадную, крикнув «Спокойной ночи!» достаточно громко, чтобы было слышно на первом этаже, если слуги еще не спят. Я прошмыгнул по улице и, войдя в здание госпиталя через боковую дверь, бесшумно прошел к себе. Было бы весьма неприятно, если бы кто-нибудь увидел меня в этот момент, но я перегнулся через перила лестницы и услышал, что повариха и ее муж все еще разговаривают о чем-то в кухне. Я проскользнул тихонько в холл, поставил зонтик в стойку и позвонил. Когда появился слуга, я приказал ему запереть все, кроме моей личной двери в госпиталь. Подождав в библиотеке, пока он выполнит все это, я примерно в 10.30 услышал, как слуги улеглись спать. Я подождал еще с четверть часа и затем прошел в прозекторскую. Подкатив стол-носилки по коридору поближе к двери, я отправился за телом Ливи. Пришлось тащить его на себе вниз по лестнице, но ведь, если бы я спрятал труп в одной изкомнат первого этажа, моим слугам могло прийти в голову выглянуть из спальни в течение тех нескольких минут, когда я был вне дома или запирал дверь, так что я решил не рисковать. Итак, я положил Ливи на стол-тележку, прикатил его в прозекторскую и там подменил им труп бродяги. Я пожалел, что приходится отказаться от мысли взглянуть на его мозг, но свежие следы трепанации могли бы вызвать подозрение. Было еще довольно рано, поэтому я потратил несколько минут на подготовку тела Ливи для анатомирования. После этого я погрузил бродягу на стол-тележку и отвез в дом. Было пять минут двенадцатого, и я подумал, что мои слуги, скорее всего, уже спят. Я пронес тело к себе в спальню. Оно было довольно тяжелым, хотя и полегче, чем тело Ливи, но мой опыт альпиниста кое-чему меня научил. Тут требуется не только сноровка, но и сила, а я сильный человек, во всяком случае для моего роста. Я положил труп в свою постель и с головой укрыл его одеялом — если кто-нибудь заглянет сюда в мое отсутствие, он увидит мирно спящего сэра Джулиана Фрика. Затем я разделся и надел на себя одежду Ливи, не забыв захватить с собой его очки, часы и прочие личные вещи. Чуть раньше половины двенадцатого я уже был на улице. В этот час люди только начали возвращаться домой из театров, и я легко нашел кеб на углу Принс-Уэльс-роуд. Я сказал человеку, чтобы он отвез меня к Гайд-Парк-Корнер. Там я вышел, хорошо заплатил ему сверх названной суммы и попросил забрать меня снова на этом же месте примерно через час. Он изъявил согласие, понимающе мне улыбнувшись, и я пошел по Парк-Лейн. Я прихватил с собой одежду в небольшом чемоданчике, а также мое пальто и зонтик Ливи. Добравшись до дома номер 9а, я увидел огни в некоторых окнах верхнего этажа. Вероятно, я пришел несколько преждевременно — из-за того, что старик отправил своих слуг в театр. Я подождал минут пять и услышал, как пробило четверть первого. Вскоре после этого все огни в доме погасли, и я вошел в дом, воспользовавшись ключом Ливи.

Когда я обдумывал план убийства, я сначала намеревался позволить Ливи исчезнуть из кабинета или столовой, оставив после себя только кучку одежды на каминном коврике. Но случайно мне удалось обеспечить отъезд леди Ливи из Лондона, и это позволило найти решение еще более загадочное. Я включил свет в холле, повесил на вешалку мокрое пальто Ливи, а его зонтик поставил в стойку. Шумно и тяжело ступая, я прошел в спальню и выключил свет с помощью дублирующего выключателя на лестничной площадке. Конечно, я достаточно хорошо знал дом. Не было ни малейшего шанса, что я могу наткнуться на кого-либо из слуг. Старик Ливи был человек без претензий и любил делать все сам. Он не утруждал своего камердинера чрезмерной работой и никогда не требовал услуг поздно вечером или ночью. В спальне я снял перчатки Ливи и надел хирургические, чтобы не оставить никаких предательских отпечатков пальцев. Поскольку я хотел создать впечатление, что Ливи лег спать, как обычно, я просто лег в постель. Самый простой и надежный метод показать, что какое-то действие было проделано, — это просто проделать его. Например, кровать, которую просто примяли чьи-то руки, никогда не будет выглядеть так, словно в ней спали. Конечно, я не посмел воспользоваться щеткой для волос Ливи, поскольку у меня волосы другого цвета, но проделал все остальное. Я предположил, что рассудительный старик вроде Ливи выставит свои ботинки на видное место, чтобы слуга мог почистить их, и путем дедукции пришел к выводу, что он должен был сложить свою одежду. Это было ошибкой, но не такой уж важной. Я также не забыл смочить его зубную щетку.

В час ночи я встал и при свете карманного фонарика переоделся в свою собственную одежду. Я не осмелился включить свет в спальне, поскольку на окнах были только легкие занавески. Я надел ботинки и уже за дверью пару старых галош. Лестница и холл были застланы толстым турецким ковром, и я не боялся оставить на нем следы. Я колебался, не хлопнуть ли мне напоследок входной дверью, но решил, что будет безопаснее воспользоваться ключом. (Сейчас он на дне Темзы — на следующий пень я бросил его через перила моста Бэттерси.) Я тихонько подошел к двери и несколько минут прислушивался. Я слышал, как мимо прошел постовой полицейский. Как только его шаги замерли вдали, я осторожно потянул на себя дверь. Она закрылась почти бесшумно, и я направился к месту, где меня должен был ждать кеб. На мне было пальто почти такого же покроя, что и пальто Ливи, кроме того, у меня хватило предусмотрительности захватить в чемоданчике складной цилиндр. Я надеялся, что кебмен не заметит, что на этот раз у меня нет зонтика. К счастью, проливной дождь на некоторое время сменился изморосью, и если он и заметил что-нибудь, то воздержался от замечаний. Я сказал ему, чтобы он остановился на улице Оуверстэнд-Мэншнс у дома номер 50, и там расплатился с ним, затем постоял под навесом у какого-то крыльца, пока кеб не скрылся в темноте. Затем я поспешил к своей боковой двери и вошел в госпиталь. Было приблизительно без четверти два, и передо мной стояла, пожалуй, самая трудная часть плана.

Моей первой задачей было так изменить внешность моего субъекта, чтобы устранить всякое, даже поверхностное сходство как с Ливи, так и с бродягой из работного дома. Мне казалось, что этого будет вполне достаточно, поскольку бродягу вряд ли кто станет оплакивать и суетиться из-за него. Его присутствие в анатомическом театре было вполне объяснимо, и представитель работного дома будет всегда под рукой, чтобы дать нужную информацию о нем. Даже в случае, если путь Ливи будет прослежен до моего дома, не составит труда доказать, что данный труп никак не принадлежит ему. Чисто выбритое лицо, немного бриолина для волос, маникюр — и в моем молчаливом соучастнике уже невозможно было узнать бродягу из работного дома. Его руки были хорошо отмыты еще в госпитале и, несмотря на наличие мозолей, не имели признаков глубоко въевшейся грязи. Конечно, у меня не было возможности проделать всю эту работу настолько тщательно, насколько мне хотелось, так как времени было в обрез. Я не знал, сколько времени мне понадобится, чтобы избавиться от него, и, более того, я боялся, что вот-вот начнется трупное окоченение, которое очень усложнит мою задачу. Когда я выбрил его достаточно, на мой взгляд, хорошо, я достал крепкую простыню и пару широких бинтов, обернул его простыней и тщательно перевязал, проложив слои ваты в тех местах, где бинты могли оставить на теле полосы или потертости.

Теперь подошла самая трудная и рискованная часть работы. Я уже решил про себя, что единственным подходящим способом убрать труп из дома был путь через крышу. Пройти через садик позади дома в такую дождливую погоду означало бы оставить после себя предательские следы. Тащить на себе глубокой ночью покойника по улице пригорода было бы за пределами практической целесообразности. На крыше же, с другой стороны, тот же дождь, который выдал бы меня на земле, становился моим другом.

Чтобы попасть на крышу, надо было пронести мой груз на верхний этаж дома, пройти мимо комнаты слуг и выпихнуть его наружу через люк в кладовке. Если бы речь шла о том, чтобы спокойно выйти самому, то я не боялся бы разбудить слуг, но сделать это неся на себе тяжелый труп было гораздо труднее. Это было бы возможно при условии, что слуги спят крепким сном, но если они не спят, то тяжелая походка на узкой лестнице и скрежет ключа в замке люка были бы слишком явно слышимы. Я тихонько поднялся по лестнице на верхний этаж и послушал у их двери. К моему неудовольствию, в этот момент слуга застонал и что-то пробормотал, переворачиваясь на другой бок.

Я посмотрел на часы. Мои приготовления заняли почти час, ни больше и ни меньше, и мне не хотелось выбираться на крышу, когда уже начнет светать. Я решил сделать смелый шаг и заодно обеспечить себе алиби. Без всяких предосторожностей в отношении шума я вошел в ванную комнату, открыл краны с горячей и холодной водой и выдернул затычку из ванны.

У моих домашних часто возникал повод жаловаться на мою привычку пользоваться ванной в любое время ночи. Шум воды, льющейся в ванну, не только разбудит всех спящих на улице Принс-Уэльс-роуд, куда выходят окна ванной комнаты, но вдобавок к этому моя ванна при заполнении ее водой немилосердно булькает и глухо стучит, при этом часто и трубы начинают громко гудеть. На этот раз, к моему великому удовольствию, ванна была в превосходной форме, завывая, свистя и бухая, словно железнодорожная станция. Я выдержал пять минут такого шума, затем, рассчитав, что к этому моменту все спящие вокруг исчерпали свои проклятия в мой адрес и засунули свои головы под подушки, чтобы спрятаться от шума, я прикрутил краны, оставив только небольшой ручеек воды, вливающейся в ванну, вышел, не забыв оставить включенным свет, и запер за собой дверь. Затем я взвалил на плечи труп и понес его наверх, ступая как можно легче.

Кладовка представляет собой небольшой чердак и располагается по другую сторону лестничной площадки напротив спальни слуг и ванной комнаты. В ее потолке имеется люк, к которому можно добраться с помощью короткой деревянной лестницы-стремянки. Я приставил к стене эту лестницу, поднял по ней и пропихнул наружу труп бродяги и выкарабкался на крышу вслед за ним. Вода все еще с шумом врывалась в ванну, которая шумела и гудела, словно пытаясь переварить железную цепь, а трубы выли и стонали на все лады. Я не боялся, что кто-нибудь услышит какие-либо другие звуки. Я вытащил лестницу за собой на крышу и закрыл люк.

Между моим домом и последним зданием улицы Квин-Кэролайн-Мэншнс имеется зазор шириной всего в несколько футов. Я припомнил, что, когда Мэншнс только начинала застраиваться, возник какой-то спор по поводу уличного освещения, но я полагаю, что обе стороны как-то его уладили. Во всяком случае моя семифутовая лестница благополучно легла над щелью между домами. Я крепко привязал моего бедняка к лестнице и толкал ее, пока она не легла на парапет крыши соседнего дома. Затем я разбежался, прыгнул через щель и легко приземлился по другую сторону.

Остальное оказалось еще проще. Я пронёс своего бедняка по плоским крышам, намереваясь оставить его на чьей-нибудь лестнице или в дымовой трубе. Я прошел почти полпути по крышам сплошного ряда домов, когда внезапно мне пришла в голову мысль: «О, я, должно быть, как раз над квартирой малыша Типпса!» И тут я вспомнил его лицо и глупую болтовню насчет вреда вивисекции. И я с удовольствием представил себе, как было бы здорово оставить мою посылочку у него и посмотреть, как он отреагирует. Я лег на краю крыши и глянул вниз. Там была тьма тьмущая, снова лил дождь, и я рискнул воспользоваться карманным фонариком. Это была единственная неосторожность, которую я допустил, и шансы, что меня могут увидеть с противоположной стороны улицы, были достаточно велики. Секундная вспышка показала мне то, на что я едва мог надеяться, — открытое окно как раз подо мною.

Я достаточно хорошо знал планировку квартир в таких домах, чтобы быть уверенным, что это окно, кухни или ванной комнаты. Из бинта, который я прихватил с собой, я сделал петлю и продел ее у трупа под мышками, затем закрутил двойной бинт в виде каната и прикрепил его к концу железной стойки рядом с трубой. После этого я перекинул бродягу через парапет, а затем спустился вслед за ним по водосточной трубе и скоро уже втаскивал его через окно в ванную комнату Типпса.

К этому моменту я почувствовал некоторую самоуверенность и не пожалел потратить несколько минут на то, чтобы аккуратно уложить его в ванне и привести в полный порядок. Повинуясь внезапному порыву вдохновения, я вспомнил о пенсне, которое случайно зацепилось за воротник моего пальто около вокзала Виктория. Я наткнулся на него рукой, когда искал в кармане нож, чтобы разрезать петлю, и подумал, какую изысканность оно может придать его внешности, еще более запутав все дело. Я нацепил пенсне ему на нос, уничтожил все следы моего присутствия и отбыл, как и пришел, легко поднявшись на крышу с помощью водопроводной трубы и веревки.

Я спокойно вернулся по крышам обратно, перескочил щель между домами и вернул в кладовку лестницу и простыню. Мой тайный сообщник — ванна — приветствовал меня бульканьем и воем. На лестнице я не выдал себя ни единым звуком. Заметив, что вода льется уже почти три четверти часа, я закрутил краны и тем самым позволил моим терпеливым домочадцам немного поспать. Я также почувствовал, что не мешало бы и мне последовать их примеру.

Но сначала мне надо было пройти в госпиталь и навести там порядок. Я отделил голову Ливи и стал открывать мышцы его лица. Через двадцать минут его собственная жена не смогла бы его узнать. Затем я вернулся в дом, оставив мокрые галоши и макинтош около двери в садик. Брюки свои я высушил около газовой печки у себя в спальне и отчистил щеткой все следы грязи и кирпичной пыли. Бороду моего бедняка я сжег в камине библиотеки.

Я хорошо поспал в течение двух часов — с пяти до семи, — когда мой слуга, как обычно, зашел ко мне. Я извинился перед ним за шум в ванной в такое позднее время и добавил, что мне надо бы распорядиться, чтобы починили трубы.

Мне интересно было отметить, что к завтраку я оказался чрезмерно голодным, — значит, моя ночная работа вызвала определенную перегрузку тканей. После этого я отправился в прозекторскую продолжать анатомирование. Еще утром ко мне пришел какой-то особенно тупоголовый полицейский инспектор и поинтересовался, не исчез ли из госпиталя какой-нибудь труп. Я приказал привести его прямо ко мне, то есть в анатомичку, и имел удовольствие показать ему проделанную мной работу над головой сэра Рубена. После этого я прошелся с ним в квартиру Типпса и с удовлетворением отметил про себя, что мой бродяга выглядит весьма убедительно.

Как только открылась биржа, я позвонил своим брокерам и, изобразив некоторую обеспокоенность, смог продать большую часть моих перуанских акций по повышенной цене. Однако к концу дня покупатели ощутили некоторую тревогу в связи со смертью Ливи, и в конце концов я заработал не больше нескольких сотен фунтов на сделках с акциями.

Надеясь, что мне удалось прояснить вам все пункты этого дела, которые могли остаться для вас неясными, и с поздравлениями с удачей и проницательностью, которые позволили вам одержать верх, остаюсь с добрыми пожеланиями вашей матери

искренне ваш Джулиан Фрик.

P.S. Я составил завещание, в котором оставляю все свои деньги госпиталю Святого Луки, а тело свое передаю тому же учреждению для вскрытия и изучения. Я чувствую уверенность, что мой мозг представляет интерес для научного мира. Поскольку я умру от своей собственной руки, я полагаю, что выполнить это можно будет без особых затруднений. Прошу вас оказать мне любезность, если будет возможность, повидать лиц, которые будут проводить дознание, и присмотреть за тем, чтобы при посмертном вскрытии тела какой-нибудь неумелый полицейский врач не повредил мозг и чтобы тело передали госпиталю в соответствии с моим завещанием.

Кстати, может быть, вам будет небезынтересно узнать, что я высоко оценил мотив вашего визита ко мне сегодня днем. Ваш приход означал предупреждение, и я сейчас действую в соответствии с ним. Несмотря на гибельные для меня последствия, мне было приятно понять, что вы оценили мою выдержку и ум и отказались от инъекции. Если бы вы позволили мне сделать ее, то никогда, конечно, не добрались бы до дома живым. В вашем теле не осталось бы ни малейшего следа от этой инъекции — раствор, который я применил, состоял из безобидного препарата стрихнина, смешанного с почти неизвестном ядом, для обнаружения которого в настоящее время не существует общепризнанного теста и который представляет собой концентрированный раствор соединения свин...»

На этом месте рукопись обрывалась.

— Ну что ж, по-моему, все достаточно ясно, — сказал Паркер.

— Но разве это не странно? — возразил лорд Питер. — Весь этот холодный расчет... И все же он не мог выдержать искушения написать свое признание, чтобы показать, как он умен, даже рискуя не успеть вытащить свою голову из петли.

— И сослужив нам хорошую службу, — заметил инспектор Сагг, — но — да благословит вас Господь, сэр, — все преступники таковы.

— Эпитафия для Фрика, — сказал Паркер, когда инспектор ушел. — Что будем делать дальше, Питер?

— Сейчас я хочу устроить званый обед, — заявил лорд Питер. — Для мистера Джона П. Миллигана и его секретаря, а также для господ Кримплсхэма и Уикса. Я думаю, что они заслужили его тем, что не убивали сэра Ливи.

— Ну, тогда не забудьте и семейство Типпсов, — напомнил Паркер.

— Ни за что на свете, — ответил лорд Питер, — не могу лишить себя удовольствия оказаться в обществе миссис Типпс. Бантер!

— Да, милорд?

— Коньяк «Наполеон»!

ПРИЛОЖЕНИЕ

Краткая биография лорда Питера Уимзи, написанная его дядей Полом Остином Делягарди

Мисс Сейерс попросила меня заполнить некоторые пробелы и исправить несколько незначительных фактических ошибок, допущенных в ее рассказе о карьере моего племянника Питера. Я с удовольствием сделаю это. Появиться публично в печати — это честолюбивая мечта каждого человека, и, даже играя роль бегущего рядом с каретой ливрейного лакея при триумфе моего племянника, я проявлю лишь скромность, подобающую моему преклонному возрасту.

Род Уимзи — древний род, даже слишком древний, если вы спросите меня. Единственная разумная вещь, которую когда-либо совершил отец Питера, состояла в том, что он породнил иссохший ствол своего генеалогического древа с сильной франко-английской ветвью рода Делягарди. Но и при всем при этом мой племянник Джеральд (нынешний герцог Денверский) представляет собой всего лишь тупоумного английского сквайра, а моя племянница Мэри была достаточно ветреной и глупой, пока не вышла замуж за полицейского и не остепенилась. Я рад отметить, что Питер пошел в меня и свою мать. Правда, весь он состоит из нервов и носа, но это лучше, чем представлять собой одни мускулы и никаких мозгов, как его отец и братья, или эмоций, как сын Джеральда Сент-Джордж. По крайней мере, он унаследовал мозги рода Делягарди и развил их, всегда подавляя в себе буйный темперамент рода Уимзи.

Питер родился в 1890 году. В то время его мать была сильно обеспокоена поведением своего мужа (Денвер всегда был надоедлив и скучен, хотя большой скандал разразился только в юбилейный год), и ее тревоги, вероятно, повлияли на развитие мальчика. Ребенком он казался бесцветной козявкой, был неугомонный и непослушный и всегда слишком сообразительный для своего возраста. У него не было ничего от грубой физической силы и красоты Джеральда, но он сумел развить в себе ловкость и быстроту реакции. Он превосходно играл в футбол и был отличным наездником. Обладал он и своего рода дьявольской смелостью — умной смелостью, которая оценивает риск, прежде чем пойти на него. Ребенком он страдал от ночных кошмаров. К ужасу своего папаши, он вырос со страстью к книгам и музыке.

Его первые школьные годы не были счастливыми. Он был разборчивым и утонченным мальчиком, и неудивительно, что товарищи по школе прозвали его Флимзи («слабак») и относились к нему насмешливо. И он вполне мог из чувства самосохранения принять эту позицию и превратиться в покорного шута, если бы какой-то тренер в Итоне не открыл в нем блестящего прирожденного игрока в крикет. Обитатели Итона до сих пор вспоминают Великого Флима и его игру против Хэрроу. Конечно, после этого все его причуды воспринимались как проявление остроумия и Джеральд претерпел целительный шок, видя, как его презираемый младший брат стал более крупной личностью, чем он. К тому времени, когда он перешел в шестой класс, Питер умудрился стать для итонцев образцом для подражания — атлетом, грамотеем, arbiter elegantiarum — пес pluribus impar. Крикет сыграл в этом большую роль, но есть тут и моя заслуга: я познакомил его с хорошим портным, научил весело проводить время и отличать хорошее вино от плохого. Отец мало заботился о нем — у него были свои трудности, как личные, так и связанные с Джеральдом, который в то время влип в какую-то неприятную историю в Оксфорде. По правде говоря, Питер никогда не ладил с отцом — он был безжалостным юным критиком отцовских проступков.

Нет нужды говорить о том, что герцог Денверский был из тех, кто ненавидит собственные недостатки в своих отпрысках. Ему стоило больших денег вытащить Джеральда из его оксфордской затеи, и у него достало ума передать своего второго сына на мое попечение. В сущности, в свои семнадцать лет Питер пришел ко мне по своей собственной воле. Для своего возраста он казался слишком взрослым и чрезмерно рассудительным, и я обращался с ним как со светским человеком. В Париже я передал его в заслуживающие доверия руки и проинструктировал насчет амурных дел, посоветовав не растрачивать попусту свое здоровье, всегда проявлять великодушие и щедрость и следить за тем, чтобы романы заканчивались по доброй воле обеих сторон. Он полностью оправдал мое доверие. Я верю, что ни одна женщина ни разу не нашла повода жаловаться на обращение Питера; и по крайней мере две из них удачно вышли замуж за отпрысков королевской семьи (довольно неясно связанных с королевской семьей, должен это отметить, но некоторым образом причастных к ней). И здесь я должен отметить свою роль в его воспитании — сколь бы ни был хорош материал, с которым приходится работать, было бы смешно полагаться на случай в таком деле, как социальное воспитание любого молодого человека.

В этот период своей жизни Питер был поистине очарователен, очень искренен, скромен, остроумен и к тому же отличался хорошими манерами. В 1909 году он достиг такого уровня учености, что его пригласили читать историю в Бэллиоле, и там, я должен в этом признаться, он стал довольно заносчив. Мир был у его ног, а он начал важничать. В нем появилось какое-то жеманство, преувеличенно оксфордская манера держаться и монокль. Он стал слишком часто высказывать свои мнения, как внутри, так и вне нашего Соединенного Королевства, хотя надо воздать ему должное в том отношении, что он никогда не пытался держаться покровительственно с матерью или со мной. Он был на втором курсе, когда герцог Денверский сломал себе шею во время охоты и Джеральд унаследовал титул. В управлении имением Джеральд проявил больше ответственности, чем я ожидал от него. Самая большая его ошибка состояла в том, что он женился на своей кузине Хелен — сухопарой перекормленной ханже, провинциалке от головы до пят. Она и Питер от всего сердца ненавидели друг друга, но он всегда мог найти убежище у своей матери в Денвер-Хаус.

И как раз в это время — в свой последний год в Оксфорде — Питер влюбился в девчушку семнадцати лет и тотчас забыл все, чему его когда-либо учили. Он обращался с этой девушкой словно с осенней паутинкой, а со мной — как с закоренелым старым монстром, воплощением развращенности, который сделал его недостойным касаться ее нежной чистоты. Не стану отрицать — они составляли изысканнейшую пару, белое с золотым, принц и принцесса из лунного света, как их называли. Точнее было бы сказать — из лунного сияния. Что Питеру было делать в свои двадцать лет с женой, у которой не было ни мозгов, ни характера, об этом никто, кроме его матери и меня, не потрудился спросить, а он, конечно, был полностью одурманен. К счастью, родители Барбары решили, что она еще слишком молода, чтобы выходить замуж, так что Питер, подобно сэру Иглмору, отправился в свою последнюю школу характера и убил своего первого дракона — положил, словно голову дракона, к ногам своей леди свидетельство об отличной сдаче последних экзаменов и успокоился, чтобы добропорядочно выждать свой испытательный срок.

Затем пришла война. Конечно, юный идиот возымел безумное желание жениться перед уходом на фронт. Но врожденные совестливость и щепетильность сделали его игрушкой в руках других. Ему было сказано, что если он вернется с войны покалеченным, то это будет нечестно по отношению к девушке. Он не подумал об этом и устремился в крайность самоотречения, решив отменить помолвку. В этом я не участвовал: цель была хорошая, но средства отвратительные.

Он отлично показал себя во Франции, стал хорошим офицером, и подчиненные любили его. А затем пожалуйста — в шестнадцатом году он вернулся в отпуск в звании капитана, чтобы узнать, что его девушка вышла замуж за тощего, как кочерга, майора Важная Шишка, за которым она ухаживала в военном госпитале и чей девиз в отношении женщин гласил: «Хватай побыстрее и обращайся с ними грубо». Для Питера это был удар, поскольку девушка даже не набралась смелости предупредить его обо всем заранее. Они поженились второпях, когда услышали, что он возвращается домой, и все, что он получил после высадки на берег, было письмо, объявляющее о свершившемся факте и напоминающее ему, что он сам освободил ее от обязательств.

Что касается Питера, то он приехал ко мне и признал, что вел себя как дурак. «Ладно, — сказал я, — ты получил свой урок. Не надо делать из себя дурака в противоположном смысле». И вот он вернулся на фронт с твердым намерением (я уверен в этом) быть убитым, но все, чего он добился в этом направлении, был чин майора и орден «За боевые заслуги», которого он удостоился за какую-то дерзкую и удачную агентурную операцию в тылу германского фронта. В 1918 году он взлетел на воздух при взрыве неприятельского снаряда и был заживо погребен в воронке близ Кодри. В результате этого он получил нервный срыв, продолжавшийся, исчезая и возвращаясь, два года. После этого он поселился в квартире рядом с площадью Пикадилли-Серкус с преданным ему слугой по имени Бантер, с которым они вместе служили, и начал потихоньку приходить в себя.

Я был потрясен изменениями, произошедшими с Питером. Он полностью утратил свою чарующую искренность, лишил всех своего доверия, включая мать и меня, усвоил развязные манеры и превратился, в сущности, в дешевого комика. Он был богат и мог делать все, что угодно, и я не без некоторого сардонического удовольствия наблюдал за усилиями женской половины послевоенного Лондона охмурить его. «Очень нехорошо, — сказала одна заботливая матрона, — что бедный Питер живет как отшельник». — «Мадам, — возразил я, — если бы он так жил, это было бы неплохо». Нет, с этой точки зрения он не давал мне повода для беспокойства. Но я не мог не видеть определенной опасности в том, что человеку его способностей нечем занять свой ум, и я сказал ему об этом.

В 1921 году полиции пришлось заняться поисками пропавших изумрудов семейства Эттенбери. Об этом деле никогда не было ничего опубликовано, но оно наделало много шума, даже в тот шумный период. Суд над вором дал целую серию самых горячих сенсаций, но самой большой сенсацией из этого букета оказался момент, когда перед судом присяжных появился лорд Питер Уимзи в качестве главного свидетеля обвинения.

После этого он стал знаменитостью. Я не думаю, что для опытного следователя это дело представляло особо большие трудности. Но «благородный сыщик» — это было нечто новое, захватывающее. Герцог Денверский был в ярости. Что до меня, то мне было все равно, чем занимается Питер, при условии, что он действительно что-то делает. Я заметил, что, распутывая преступление, он выглядел почти счастливым, и мне понравился инспектор из Скотленд-Ярда, с которым он подружился во время расследования. Чарльз Паркер оказался спокойным, здравомыслящим, хорошо воспитанным человеком, который стал для Питера добрым другом, а затем и зятем. Он обладает ценным качеством делать добро людям, не требуя ничего взамен.

Единственным затруднением, связанным с этим новым хобби, было то, что ему предстояло стать больше, чем хобби, если у джентльмена может вообще быть какое-то хобби. Нельзя помогать правосудию вешать убийц для личного развлечения. Ум Питера тянул его в одну сторону, а его чувства — в другую, пока я не стал опасаться, что его разорвет на части. В конце каждого расследования к нему снова возвращались старые кошмары и последствия контузии. А затем и самого герцога Денверского, этого великого болвана, гневно осуждавшего унижающее честь рода занятие Питера, угораздило предстать перед судом по обвинению в убийстве и выдержать разбирательство, да еще публичное, в палате лордов. Питер с огромным трудом вытянул своего брата из этой передряги и, к моему облегчению, оказался достаточно человечным, чтобы напиться после такого напряжения. Сейчас он признает, что его «хобби» приносит пользу обществу, и у него появился достаточный интерес к общественным делам, чтобы время от времени выполнять мелкие дипломатические поручения для министерства иностранных дел.

В последние годы он стал несколько охотнее проявлять свои чувства. Самым последним чудачеством с его стороны было влюбиться в ту девушку, которую он освободил от обвинения в убийстве своего возлюбленного. Она отказалась выйти за него замуж, что сделала бы на ее месте любая женщина с характером. Благодарность и зависимость — это не основа для брака, и у Питера хватило здравого смысла внять моему совету. «Мальчик мой, — сказал я. — То, что было неправильно для тебя двадцать лет назад, сейчас правильно. Это не невинное юное создание, которое нуждается всего лишь в нежном обращений, — это женщина, пережившая настоящую душевную травму! Можешь снова начать с самого начала, но я предупреждаю, что тебе понадобится вся самодисциплина, которой ты научился за всю жизнь».

Вот он и попробовал. Не думаю, что я когда-либо наблюдал такое терпение. У этой девушки есть и ум, и характер, и порядочность, но ему пришлось научить ее принимать заботу, тепло, участие, что гораздо труднее, чем научить отдавать. Я думаю, что они все-таки найдут путь друг к другу, если удержат свои страсти от стремления бежать впереди воли.

Сейчас Питеру сорок пять лет, и это как раз тот возраст, когда уже пора остепениться. Как вы видите, я оказал серьезное влияние на его карьеру, и, в общем и целом, я чувствую, что он мне за это благодарен. Он истинный представитель рода Делягарди с небольшой примесью черт рода Уимзи, за исключением, говоря честно, лежащего в основе его характера чувства социальной ответственности, которое не дает английским дворянствам стать полными банкротами в духовном смысле. Детектив он или не детектив, но он прежде всего ученый и джентльмен; мне будет интересно увидеть, не прогадает ли он, став мужем и отцом. Сейчас я уже почти старик, и у меня нет сыновей (насколько мне известно), и я буду рад видеть Питера счастливым. Как говорит его мать, «у Питера всегда было все, кроме того, чего он действительно хотел», но я полагаю, что он все же счастливее многих.

Пол Остин Делягарди

Дороти Ли Сэйерс Без свидетелей

Часть 1 МЕДИЦИНСКАЯ ПРОБЛЕМА

Но как я грусть нашел иль подцепил,

Чем, из чего она порождена, —

В толк не возьму.

«Венецианский купец»

Глава  I   Случайный собеседник

«Эта смерть, несомненно, была неожиданной, внезапной и для меня совершенно непостижимой».

(Из письма доктора Патерсона регистратору по делу мистера Притчарда)

— Но если ему показалось, что женщину убили…

— Чарльз, дорогой мой, — произнес молодой человек с моноклем, — людям, особенно докторам, ничего не должно «казаться». Иначе можно навлечь на себя ужасные неприятности. В случае Притчарда я думаю, что, отказавшись подписать свидетельство о смерти миссис Тейлор и, послав регистратору встревоженное письмо, доктор Патерсон сделал практически все, что было в его силах. Он же не мог заставить этого субъекта поумнеть. Если бы началось расследование обстоятельств смерти миссис Тейлор, это спугнуло бы Притчарда, и он наверняка бросил бы жену на произвол судьбы. Кроме того, у Патерсона не было на руках ни одной стоящей улики. А если бы доктор оказался не прав? Ты только подумай, какой шум бы тогда поднялся!

— Все равно, — настаивал его собеседник, молодой человек с неприметной внешностью. Он с видимым сомнением извлек из раковины горячую Helix Pomatia и, нервно разглядев улитку со всех сторон, положил в рот. — Все равно, долг гражданина требует, чтобы человек заявил о возникших у него подозрениях.

— Твой долг — да, — возразил приятель. — Но долг обычного гражданина отнюдь не обязывает его есть улиток, если он их не любит. Мне показалось, что это как раз твой случай. К чему бороться с жестокой судьбой? Официант, заберите у джентльмена улиток и принесите ему устриц… Нет, как я уже сказал, питать подозрения, требовать расследования, поднимать шум — все это входит в твои обязанности. Если ты ошибешься, тебе никто и слова не скажет. Все объяснят это тем, что умный, старательный офицер полиции просто слегка переутомился. Но бедняги доктора! Они же в социальном плане, можно сказать, все время ходят по лезвию ножа. От врача, который по малейшему поводу будет обвинять людей в убийстве, сбегут все пациенты.

— Пожалуйста, извините меня…

Эти слова принадлежали молодому человеку, который в одиночестве сидел за соседним столиком. Он взволнованно повернулся к говорящим.

— Мне ужасно неудобно вмешиваться в вашу беседу, но каждое ваше слово — чистая правда, и моя собственная история — тому подтверждение. Вы и представить себе не можете, насколько зависим врач от причуд и предубеждений своих пациентов. Самые элементарные меры предосторожности приводят их в негодование. Если вы предложите провести вскрытие, они поднимут вопль, что их дорогого покойника хотят «исполосовать ножом вдоль и поперек», а если вы попросите разрешения в научных целях провести исследование какой-нибудь непонятной болезни, они решат, что вы намекаете на что-то малоприятное. Остается только махнуть на все рукой. Если же потом окажется, что дело было нечисто, полиция хватает врача за глотку, газеты над ним потешаются, и бедняга начинает жалеть, что вообще появился на свет.

— Похоже, вас не минула чаша сия, — заметил человек с моноклем. Он посмотрел на худощавого юношу с симпатией и интересом.

— Так оно и есть, — многозначительно ответил тот. — Если бы я вел себя как светский человек, а не как неподкупный гражданин, мне не пришлось бы теперь бегать в поисках новой работы.

Человек с моноклем, чуть заметно улыбнувшись, окинул взглядом зал ресторанчика в Сохо, где они находились. Справа от них какой-то слащавый толстяк развлекал двух хористок. Позади него двое пожилых завсегдатаев демонстрировали свое близкое знакомство с кухней ресторана «О Бон Буржуа», поедая рубец по-каннски (который здесь был просто великолепен) и запивая его бутылкой Шабли-Мутон 1916 года. На другом конце зала какой-то провинциал с женой шумно возмущались, выражая свое недовольство обедом. В это время за соседним столом красивый седовласый владелец ресторана, погруженный в приготовление салата для семейной вечеринки, не думал вообще ни о чем, кроме того, чтобы соблюсти правильную пропорцию между специями и чесноком. Метрдотель принес человеку с моноклем и его спутнику блюдо с голубой форелью. Он показал его им, помог разложить рыбу по тарелкам и удалился, оставив джентльменов в тишине и уюте, которых люди наивные ищут и никогда не находят в дорогих элегантных кафе.

— Я чувствую себя сейчас просто Флоризелем, принцем Богемии, — заявил человек с моноклем. — Догадываюсь, что вы, сэр, можете поведать нам преинтересную историю. Буду вам крайне обязан, если вы нас с ней познакомите. Я вижу, вы уже отобедали; надеюсь, вас не затруднит пересесть к нам за столик и усладить наш слух рассказом, пока мы заканчиваем свой обед. Надеюсь, вы не в обиде на меня за то, что моя речь несколько отдает Стивенсоном; поверьте, это ни в коей мере не умаляет моей симпатии к вам.

— Не будь ослом, Питер, — остановил его человек с неприметной внешностью. — Мой друг гораздо более рассудителен, чем можно подумать, послушав, что он говорит, — добавил он, повернувшись к незнакомцу. — Если вам хочется снять с души какой-то груз, вы можете быть совершенно уверены, что этого больше никто не узнает.

Незнакомец мрачновато улыбнулся.

— Я с удовольствием поведаю вам свою историю, если она не покажется вам скучной. Просто дело в том, что она удивительно совпадает с темой вашей беседы.

— И при этом подтверждает мою точку зрения, — торжествующе сказал человек, которого собеседник назвал Питером. — Прошу вас, продолжайте. Выпейте чего-нибудь. Жаль ту душу, которая никогда не радуется. Пожалуйста, если сможете, начните с самого начала. У меня тривиальный ум. Детали приводят меня в восторг. Отступления чаруют меня. Прошу вас, растекайтесь мыслию по древу, как вам заблагорассудится! Чем глубже получится перспектива, тем лучше. Я с радостью приму любое разумное предложение… Вот и Чарльз не даст соврать.

— Хорошо, — ответил незнакомец, — если вам угодно услышать все с самого сначала, то я — врач, и меня особенно интересует рак. Как и многие, я надеялся, что мне удастся стать специалистом в этой области, но когда все экзамены были сданы, оказалось, что у меня не хватает денег, чтобы предаться научным изысканиям. Мне пришлось заняться практикой в провинции, но я продолжал поддерживать связь с влиятельными людьми в Лондоне, в надежде, что когда-нибудь мне удастся сюда вернуться. Могу вам признаться, что я питаю совершенно определенные ожидания насчет своего дядюшки. К тому же все решили, что разносторонний опыт, который я могу получить, занимаясь медицинской практикой, пойдет мне на пользу, поможет избежать излишней специализации и т.д.

Итак, я приобрел прекрасную небольшую практику в… ну, скажем, в N. (мне бы не хотелось упоминать имена и точные названия мест). Это небольшой городок, расположенный по дороге в Хэмпшир; там насчитывается около 5000 жителей. Я был чрезвычайно доволен, когда обнаружил в списке своих пациентов больную раком. Старая леди…

— Сколько времени прошло с тех пор? — перебил Питер.

— Три года. В общем-то, я уже мало что мог для нее сделать. Старой леди стукнуло семьдесят два года, и до этого она уже перенесла одну операцию. Это была бодрая старушка, она стойко сопротивлялась болезни. К счастью, у моей пациентки к тому же была весьма крепкая конституция. Я бы не назвал эту даму человеком большого ума или сильного характера. Но она была крайне упряма во всех отношениях и преисполнена твердой решимости не дать себе умереть. Моя пациентка жила вместе с племянницей, молодой женщиной лет двадцати пяти или около того. До этого старушка провела много лет под одной крышей с подругой, своей ровесницей, которая с другой стороны тоже приходилась девушке теткой. Обе старые дамы близко дружили еще со школьных лет. Когда та, другая тетка умерла, то девушка оставила работу медсестры в Королевской публичной больнице в Лондоне и вместе с моей пациенткой, которая являлась теперь ее единственной родственницей, переселилась в N. Это произошло примерно за год до того, как я купил там практику. Надеюсь, я ясно излагаю?

— О, весьма. При больной состояла еще какая-нибудь медсестра?

— На тот момент — нет. Тогда старушка еще могла вставать с постели, наносить визиты, исполнять легкую работу по дому, ухаживать за цветами, вязать, читать, разъезжать по городку — в общем, заниматься тем, чем обычно заполняют свой досуг старые леди. Конечно, время от времени для старушки наступали черные дни, когда у нее начинались боли, но племянница была вполне в состоянии сделать все необходимое в этом случае.

— Вы не могли бы поподробнее охарактеризовать племянницу старой леди?

— О, это была очень милая, хорошо образованная, одаренная девушка, хладнокровная, уверенная в себе. У нее было гораздо больше мозгов, чем у тетушки… Она представляла собой ярко выраженный тип современной женщины, на которую всегда можно положиться, зная, что она никогда не потеряет головы и ни о чем не забудет.

Естественно, через некоторое время злокачественная опухоль снова начала расти, как всегда бывает, если не захватить болезнь в самом начале. Возникла необходимость в следующей операции. К тому времени я уже прожил в N. около восьми месяцев. Я отвез старушку в Лондон к своему бывшему руководителю, сэру Уорбертону Джайлзу. Сама операция прошла великолепно, но при этом выяснилось, что болезнь затронула жизненно важный орган и неотвратимый конец — это только вопрос времени. Не стану вдаваться в подробности. Я сделал все, что мог. Мне хотелось, чтобы старая леди осталась в Лондоне под присмотром сэра Уорбертона, но пациентка была настроена решительно против. Она слишком привыкла к жизни в провинциальном городке и чувствовала себя счастливой только в своем собственном доме. Итак, старушка вернулась в N. В соседнем крупном городе имеется превосходная больница, и мою пациентку туда время от времени возили на процедуры. Старая леди удивительно быстро оправилась после операции и со временем могла обходиться без сиделки. За больной, как и раньше, присматривала только племянница, и жизнь старушки потекла по прежнему руслу.

— Погодите, доктор, — остановил его молодой человек, которого приятель называл Чарльзом. — Вы сказали, что передали ее на лечение сэру Уорбертону Джайлзу. Тогда она, наверное, была отнюдь не бедной?

— О да, это была весьма состоятельная женщина.

— Вы не знаете, она оставила завещание?

— Нет, не оставила. Мне кажется, я уже упоминал, что все, хоть как-то связанное со смертью, вызывало у нее сильнейшее отторжение. Она наотрез отказывалась писать завещание, потому что мысль о таких вещах ее сильно расстраивала. Однажды я рискнул самым нейтральным тоном заговорить с ней на эту тему (это было незадолго до того, как пациентке сделали операцию), но в результате она лишь разволновалась, что было крайне нежелательно. Кроме того, она говорила, что все это просто ни к чему и, в общем-то, была абсолютно права. «Дорогая, ты единственная родня, которая осталась у меня на этом свете», — говорила она племяннице. — «Мое состояние достанется тебе, что бы ни случилось. Я знаю, ты и без завещания не забудешь моих слуг и людей, которым я оказывала благотворительную помощь». Так что я не счел нужным особо настаивать. Кстати, я сейчас вспомнил… Впрочем, это случилось значительно позднее и не имеет никакого отношения к делу.

— Прошу вас, — произнес Питер, — расскажите все подробности.

— Однажды я пришел навестить старую леди и обнаружил, что ей хуже, чем я ожидал. При этом она была сильно взволнована. Племянница рассказала мне, что причиной тому послужил визит поверенного, который вел делаих семьи. Это был не местный адвокат; он приехал из родного городка старушки. Поверенный настоял на том, чтобы переговорить с ней с глазу на глаз. В конце беседы больная страшно рассердилась, разволновалась и стала кричать, что все вокруг сговорились свести ее в могилу раньше времени. Адвокат ничего не стал объяснять племяннице, но перед уходом постарался ей втолковать, что если ее тетушка вдруг пожелает его видеть, пускай за ним пошлют в любой час дня и ночи, и он немедленно явится.

— И что, за ним действительно послали?

— Нет. Старая леди страшно разобиделась на него и передала свои дела местному адвокату. Это было практически последнее деловое мероприятие, которое она провела для себя лично. Вскоре после этого возникла необходимость сделать третью операцию, и после нее старушка стала постепенно впадать в беспомощное состояние. Ум ее тоже ослабел. Больная стала неспособна понять любой мало-мальски сложный вопрос, и слишком мучилась от боли, чтобы заниматься делами. Племянница получила доверенность на право подписи и стала вести все денежные дела тетушки.

— Когда это произошло?

— В апреле 1925 года. Несмотря на то, что пациентка начала впадать в слабоумие (в конце концов, она ведь уже была в преклонных годах), у нее оказался удивительно крепкий организм. Я прибег к одному новому методу лечения и получил исключительно интересные результаты. Поэтому я еще больше огорчился, когда произошло то удивительное событие, о котором я намерен вам рассказать.

Мне следует упомянуть, что к тому времени нам пришлось нанять для нее сиделку, потому что племянница не могла дежурить рядом с больной день и ночь. Первая сиделка прибыла в апреле. Эта очаровательная и очень способная молодая дама была просто идеальной медсестрой. Я полагался на нее абсолютно во всем. Ее порекомендовал мне сам сэр Уорбертон Джайлз; хотя девушке было всего лишь двадцать восемь, она отличалась умом и рассудительностью, которые сделали бы честь женщине вдвое старше ее. Признаюсь, я глубоко привязался к этой леди, так же, как и она ко мне. Мы обручились и рассчитывали через год пожениться. Так бы все и случилось, если бы не моя проклятая добросовестность и гражданская смелость.

Тут доктор, скривившись, взглянул на Чарльза, который довольно неубедительно пробормотал, что весьма сочувствует его несчастью.

— Мою невесту, как и меня, глубоко заинтересовал данный случай — отчасти потому, что старушка была моей пациенткой, отчасти из-за того, что девушка и сама интересовалась этой болезнью. Надо думать, она станет прекрасной помощницей в работе, которая будет делом всей моей жизни, если я когда-нибудь смогу всецело посвятить себя ей. Но это к делу не относится.

Так продолжалось до самого сентября, когда больная вдруг начала испытывать к сиделке необъяснимую неприязнь. У пациентов, впадающих в слабоумие, такое иногда случается. Старушка втемяшила себе в голову, что медсестра хочет свести ее в могилу (если вы помните, несколько раньше старая леди утверждала то же самое насчет адвоката). Больная думала, что ее хотят постепенно отравить. Она на полном серьезе уверяла в этом племянницу. Нет сомнения, что именно этим пациентка объясняла свои приступы боли. Объяснять что-либо было бесполезно — больная начинала рыдать и не подпускала к себе медсестру. Когда случается нечто подобное, остается только сменить сиделку, потому что от прежней все равно толку не будет. Я отправил свою невесту обратно в Лондон и послал в клинику сэра Уорбертона телеграмму с просьбой прислать другую медсестру, которая и прибыла на следующий день.

Насколько я могу судить, она, конечно, не шла ни в какое сравнение со своей предшественницей, но, тем не менее, вполне удовлетворительно справлялась со своей работой. Во всяком случае, пациентка не проявляла никакого недовольства новой сиделкой. Но зато теперь начались проблемы с племянницей. Бедная девушка! Думаю, все эти затянувшиеся переживания отразились на ее нервах. Она забрала себе в голову, что тетушке якобы гораздо хуже, чем это было в действительности. Я объяснил, что больной, конечно, постепенно будет становиться хуже, но что она, тем не менее, держится просто замечательно, и у нас нет никаких причин впадать в панику. Однако девушку мои слова не удовлетворили. В начале ноября она вдруг послала за мной среди ночи, велев мне передать, что тетушка умирает.

Когда я пришел, то оказалось, что больная страдает от сильных болей, но непосредственной опасности нет. Я велел сиделке сделать старой леди инъекцию морфия и прописал племяннице дозу снотворного. Я порекомендовал девушке лечь в постель и несколько дней воздержаться от ухода за тетушкой. На следующий день, тщательно осмотрев пациентку, я обнаружил, что ее состояние даже лучше, чем я предполагал. Сердце у нее было исключительно крепкое, пульс ровный, аппетит удивительный (она переваривала пищу очень хорошо), так что развитие болезни на время приостановилось.

Племянница извинилась передо мной за то, что потеряла контроль над собой. Она объяснила, что действительно думала, будто тетушка сейчас скончается. Я ответил, что, напротив, могу с уверенностью утверждать: ее тетушка проживет еще месяцев пять — шесть. Как вы знаете, в случаях, подобных этому, можно довольно точно предсказывать дальнейшее развитие событий.

«Да, — сказала девушка, — бедная тетя. Может быть, с моей стороны это эгоистично, но ведь, кроме нее, у меня больше никого не осталось».

Три дня спустя, как только я сел обедать, у меня зазвонил телефон. Меня просили немедленно прийти: моя пациентка скончалась.

— Боже мой! — воскликнул Чарльз. — Ясно как день, что…

— Заткнись, Шерлок, — перебил его друг, — в истории, рассказанной доктором, далеко не все ясно. «Даже весьма далеко», как сказал новобранец, который целился в яблочко, а попал в инструктора по стрельбе. Но я вижу, что официант беспокойно вертится вокруг нас, а его коллеги переворачивают стулья и убирают со столов графинчики для уксуса. Вы не могли бы отправиться с нами и закончить рассказ у меня на квартире? Там найдется стаканчик вполне приличного портвейна. Согласны? Превосходно. Официант, вызовите такси… 110A, Пиккадилли.

Глава II ЗМЕЯ ПОДКОЛОДНАЯ

Пальцы чешутся. К чему бы?

К посещенью душегуба.

«Макбет»

Стояла ясная, прохладная апрельская ночь. Огонь в камине плясал и потрескивал так весело, что просто сердце радовалось. На полках шкафов, выстроившихся вдоль стен, стояли книги в роскошных переплетах из телячьей кожи, которые мягко мерцали позолотой при свете лампы. В комнате стоял рояль с поднятой крышкой, огромный мягкий диван, усыпанный подушками, и два кресла, которые, казалось, так и приглашали в них погрузиться. Внушительного вида слуга принес портвейн и поставил его на необычайно красивый маленький столик чиппендель. Алые и желтые тюльпаны, похожие на яркие флажки, кивали посетителю из больших ваз, стоявших в неосвещенных углах комнаты.

Как только доктор успел классифицировать своего нового знакомого (ну конечно, эстет с литературным уклоном, которому нравится наблюдать за ходом человеческой комедии), как в комнату снова вошел тот же самый слуга.

— Звонил инспектор Сагг, милорд, оставил для вас сообщение и просил вас перезвонить, как только вернетесь.

— Правда? Пожалуйста, наберите мне его номер. Это по поводу дела Уорплшэма, Чарльз. Сагг, как обычно, все испортил. У булочника оказалось алиби — ну, еще бы! Ага, спасибо… Алло! Это вы, инспектор? Что я вам говорил, а? Да, знаю, порядок есть порядок, черт бы его побрал! Я вам вот что скажу. Займитесь помощником лесника и вытяните из него, что именно он видел в том песчаном карьере… Да, я знаю, но мне кажется, что если вы на него надавите, он признается. Нет, конечно, нет! Если вы спросите, был ли он там, он, разумеется, ответит, что не был. Скажите, будто бы вам известно, что он там был и все видел, а потом, если он начнет вилять и пороть всякую чушь, пригрозите послать туда команду полицейских, которые отведут ручей… Прекрасно. Не стоит благодарности. Дайте мне знать, если будет какой-то результат. — И он повесил трубку на рычаг. — Извините, доктор. Небольшой деловой вопрос. Вернемся к вашей истории. Итак, старая леди была мертва? Полагаю, умерла во сне? Скончалась самым невиннейшим образом, какой только можно себе представить. Все в полном порядке, без сучка без задоринки. Ни следов борьбы, ни повреждений на теле, ни кровотечения, ни каких-либо других явных симптомов? В общем, все произошло естественным путем, так?

— Вот именно. В шесть часов она поужинала, съела немного бульона с молочным пудингом. В восемь сиделка вколола ей морфий и вышла из комнаты, чтобы вынести вазу с цветами, которую на ночь выставляли на лестницу, на маленький столик. Тут к медсестре обратилась служанка и заговорила о чем-то насчет следующего дня. Пока они беседовали, мисс… я хотел сказать, племянница прошла мимо них в спальню тетушки. Пробыв там буквально секунду, она закричала: «Сестра! Сестра!» Медсестра вбежала в комнату и обнаружила, что пациентка мертва.

Сначала я подумал, что, может быть, старушке случайно ввели двойную дозу морфия…

— Но морфий не мог подействовать так быстро.

— Да, но вполне мог вызвать глубокую кому, которую окружающие приняли за смерть. Сиделка заверила меня, что это не так. Тем не менее, мы тщательно проверили эту возможность, пересчитав ампулы с морфием. Оказалось, что количество ампул действительно сходится. Не было никаких признаков того, что пациентка пыталась сдвинуться с места, сделать какое-то усилие или обо что-то ударилась. Маленький ночной столик был отодвинут в сторону, но его переставила сама племянница, когда, войдя в спальню, девушка обратила внимание на пугающе безжизненный вид тетки.

— А как насчет бульона и пудинга?

— Я тоже об этом задумался, но отнюдь не потому, что питал какие-то зловещие подозрения. Просто если больная съела слишком много, перегруженный желудок мог вызвать давление на сердце со всеми вытекающими отсюда последствиями. Но когда я вплотную занялся этим вопросом, то вынужден был отмести такую возможность. Пациентка съела очень мало. Кроме того, за два часа все должно было перевариться. Если бы причиной смерти действительно явилось переедание, все произошло бы значительно раньше. И я, и сиделка пребывали в полнейшей растерянности. В сущности, медсестра расстроилась даже больше, чем я.

— А племянница?

— Она беспрерывно повторяла: «Я же говорила, я же говорила, что ей гораздо хуже, чем вы думаете!» Больше от нее ничего не удалось добиться. В общем, мне крайне не понравилось, что мои пациенты умирают подобным образом. Поэтому на следующее утро, обдумав все как следует, я предложил провести вскрытие тела.

— У вас возникли из-за этого какие-нибудь проблемы?

— Ни малейших. Восторга у племянницы это, естественно, не вызвало, но и препятствий она мне чинить не стала. Я объяснил ей, что кончина старой леди, вероятно, была вызвана какой-то непонятной особенностью в развитии болезни, которую я не сумел вовремя заметить и которую теперь следует выяснить. Кроме того, я сказал, что, по моему мнению, официального расследования обстоятельств смерти не понадобится. Теперь я понимаю, насколько глупо это было с моей стороны.

— Вы имеете в виду, что хотели провести вскрытие в одиночку?

— Да. Я не сомневался, что найду причину, которая все объяснит и позволит мне подписать свидетельство о смерти. Правда, в одном мне повезло: старая леди пару раз высказывалась насчет того, что одобряет кремацию, и племянница теперь хотела совершить над покойной этот обряд. Это означало, что вместе со мной свидетельство о смерти должен был подписать еще один человек, обладающей необходимой медицинской квалификацией. Поэтому я и уговорил одного доктора провести вскрытие вместе со мной.

— И что же вы обнаружили?

— Абсолютно ничего. Мой напарник, разумеется, сказал, что с моей стороны было глупо поднимать столько шума. По его мнению, раз старушка все равно должна была вскоре умереть, можно было с чистой совестью написать в документе: «Причина смерти — рак, непосредственная причина — сердечный приступ», и на том успокоиться. Но я, как последний осел, решил проявить добросовестность и заявил, что меня это не удовлетворяет. Поскольку никаких естественных причин для смерти мы не обнаружили, я стал настаивать на проведении анализа.

— А что, вы и вправду подозревали…

— Ну, не то чтобы у меня были какие-то конкретные подозрения. Просто я не был удовлетворен результатами вскрытия. Кстати, оно подтвердило, что морфий тут был совершенно ни при чем. Смерть наступила настолько быстро после укола, что наркотик лишь частично успел рассосаться по кровеносным сосудам. Сейчас, по зрелом размышлении, я склоняюсь к мысли о том, что причиной смерти был нервный шок.

— Анализ вы провели без участия властей?

— Да. Но похороны, конечно, пришлось отложить, и в городе пошли разговоры. Обо всем прослышал коронер и начал копаться в этом деле. Сиделка, которая вбила себе в голову, будто я собираюсь обвинить ее в халатности или в чем-то подобном, повела себя крайне непрофессионально. Это вызвало массу сплетен и неприятностей.

— И вы все равно ничего не нашли?

— Ничего. Ни следов яда, ни вообще чего бы то ни было. Мы не продвинулись вперед ни на шаг. Тут я наконец задумался о том, в каком свете я себя выставляю. Махнув рукой на профессиональную совесть, я подписал свидетельство, где стояло: «сердечный приступ, причина — шок», и моя пациентка, после недели мытарств, без всякого расследования наконец обрела покой в могиле.

— В могиле?

— Да-да. С этим был связан еще один скандал. Когда эта история дошла до руководства крематория (а с ними и без того нелегко было иметь дело), они заявили, что не желают со всем этим связываться. Поэтому тело похоронили на кладбище — в случае необходимости, могилу всегда можно снова вскрыть. Погребение произошло при огромном стечении народа. Все страшно сочувствовали племяннице. На следующий день я получил записку от одного из наиболее влиятельных своих пациентов, где сообщалось, что в моих услугах больше не нуждаются. Еще через день жена мэра, завидев меня издали, перешла на другую сторону улицы. Я обнаружил, что моя клиентура тает на глазах, а самого меня называют не иначе, как «тот самый врач, который практически обвинил в убийстве очаровательную мисс NN». То говорили, что я выдвинул обвинение против племянницы, то — против «милейшей медсестры, не первой, вертихвостки, которую уволили, а другой». Существовала также версия, что я просто пытался насолить медсестре, потому что она заняла место моей нареченной. Наконец до меня дошел слух, что пациентка якобы застала меня, когда я «обжимался» (что за скотское слово!) со своей невестой, вместо того, чтобы заниматься делом, и в результате я из мести отправил старушку на тот свет. Правда, сплетники не удосуживались объяснить, почему я в таком случае не хотел подписать свидетельство о смерти.

Я продержался в городке еще год, но, в конце концов, мое положение стало невыносимым. Количество пациентов близилось к нулю. Я продал свою практику и решил сделать перерыв, чтобы неприятные воспоминания изгладились из памяти. И вот сегодня я снова в Лондоне, ищу, чем бы заняться. Мораль сей басни такова: не принимайте близко к сердцу то, чего требует гражданский долг.

И доктор с нервным смешком откинулся на спинку кресла.

— Плевать я хотел на этих сплетников! — воинственно воскликнул он. — Прах их всех побери!

И с этими словами он осушил свой стакан.

— Верно, верно, — согласился хозяин. Несколько мгновений он сидел, задумчиво глядя в огонь.

— А знаете, — внезапно начал он, — ваш случай показался мне очень интересным. Похоже, здесь есть материал для расследования. Пока я слушал, у меня появилось ощущение, что в душе у меня что-то вдруг затрепетало и насторожилось. Ощущение, о котором я говорю, никогда не обманывало меня в прошлом, и, полагаю, едва ли обманет в будущем. Однажды, повинуясь ему, я заглянул в свой отчет об уплате подоходного налога и обнаружил, что за последние три года переплатил в казну около девятисот фунтов. Именно это чувство побудило меня спросить у джентльмена, который собирался перевезти меня через Хосшу-пасс, есть ли у него в баке бензин. Оказалось, что бензина осталось всего пинта — то есть как раз столько, чтобы хватило ровно на полдороги, а место это, надо сказать, довольно безлюдное. Конечно, я еще раньше был знаком с водителем, так что здесь сработала не только интуиция. И все же я взял себе за правило проверять и расследовать вес то, что, по моему ощущению, стоит расследовать. Думаю, — добавил он ностальгическим тоном, — в раннем детстве я был просто ужасным ребенком. Как бы то ни было, странные происшествия — это мое хобби. Простите, я вас перебил. До чего же я плохой слушатель! У меня были на то скрытые причины, произнес он, срывая накладные бакенбарды и обнажая знаменитые впалые щеки, которые могли принадлежать только мистеру Шерлоку Холмсу.

— Я начинаю кое-что понимать, — сказал доктор, выдержав короткую паузу. — Полагаю, вы — лорд Питер Вимси. Я все никак не мог понять, откуда мне знакомо ваше лицо. Ну конечно! Несколько лет назад я видел в газетах вашу фотографию. Это было, когда вы распутали тайну Риддлздейла.

— Совершенно верно. Лицо у меня, конечно, глуповатое, зато обезоруживающее, не правда ли? Не я его себе выбирал, зато теперь честно стараюсь сделать все, что можно. Надеюсь, на нем не появляется хмурая мина завзятой ищейки или иное неприятное выражение. А вот перед вами настоящая ищейка — мой друг, инспектор Паркер из Скотланд-ярда. На самом деле всю работу делает он. Я только выдвигаю всевозможные идиотские предположения, а он трудится над тем, чтобы опровергнуть их самым убедительным образом. Вот так, действуя путем отсева, мы и находим верное объяснение, и тогда мир восклицает: «О Боже, что за интуиция у этого молодого человека!» Так вот, если вы не возражаете, я был бы рад заняться этой историей. Назовите мне свое имя, адрес и имена остальных лиц, которые замешаны в деле, и я охотно попытаюсь во всем разобраться.

Доктор на минуту задумался, а затем покачал головой.

— Это очень любезно с вашей стороны, но я, пожалуй, все же откажусь. С меня довольно и тех неприятностей, которые мне уже пришлось пережить. Кроме того, рассказывать о своих пациентах не очень этично, и если из-за меня снова поднимется шум, то мне, возможно, придется сменить не только город, но и страну. Мне бы не хотелось закончить свои дни где-нибудь в Южных морях, вечно пьяным судовым врачом, который без конца рассказывает всем историю своей жизни и раздает ужасные предостережения. Лучше не будить спящую собаку. Тем не менее, я признателен вам за ваше предложение.

— Как вам будет угодно, — ответил Вимси. — Но я все-таки попробую об этом поразмыслить, и если мне придет в голову что-нибудь стоящее, я вам сообщу.

— Вы очень добры, — рассеянно проронил гость, принимая шляпу и трость из рук слуги, которого Вимси вызвал, нажав на кнопку звонка. — Спокойной ночи, и спасибо, что выслушали меня с таким терпением. А кстати, — он внезапно обернулся, стоя у самой двери, — как вы сможете меня известить, если не знаете ни моего имени, ни адреса?

Лорд Питер рассмеялся.

— Я — детектив Ястребиный Глаз, — вымолвил он, — и вы услышите обо мне до конца недели, что бы ни произошло.

Глава III О ПОЛЬЗЕ СТАРЫХ ДЕВ

В Англии и в Уэльсе женщин на два миллиона больше, чем мужчин, и это весьма пугающее обстоятельство.

Гильберт Франкау

— И что ты думаешь об этой истории? — спросил Паркер на следующее утро, заглянув на завтрак к Вимси, перед тем, как отправиться в направлении Ноттингдейла, на поиски некоего неуловимого сочинителя анонимных писем. — Мне кажется, все дело сводится к тому, что наш друг доктор чересчур самоуверен и несколько преувеличивает степень собственной непогрешимости. В конце концов, мог же у старушки случиться сердечный приступ. Она ведь была стара и тяжело больна.

— Конечно, мог. Хотя, насколько я знаю, раковые больные редко умирают столь неожиданно. Как правило, они удивительно упорно цепляются за жизнь. Впрочем, я не стал бы об этом столько думать, если бы не племянница старушки. Она заранее подготовила всех к смерти тетушки, уверяя окружающих, что ее состояние значительно хуже, чем это было на самом деле.

— Слушая рассказ доктора, я подумал о том же самом. Но что, собственно, могла сделать племянница? Она не могла ни отравить, ни придушить свою тетушку, потому что тогда на теле наверняка остались бы какие-то следы. А так — старушка мертва, и, следовательно, племянница в итоге оказалась права, а молодой эскулап сел в лужу.

— Возможно. Кроме того, насчет действий племянницы и медсестры мы располагаем только версией самого доктора. А ведь совершенно ясно, что от медсестры его, по шотландскому выражению, «просто тошнило». Про нее, кстати, никак нельзя забывать — ведь она была последней, кто видел старую леди перед смертью, и пресловутый укол сделала тоже она.

— Да, да, но этот укол не имел к смерти ни малейшего отношения. Это единственное, что ясно в этой истории. Ты не допускаешь, что медсестра могла сказать что-нибудь, от чего старая леди разволновалась, нечто такое, что вызвало у пациентки сильное потрясение? Конечно, старушка тогда уже начала впадать в слабоумие, но у нее могло хватить рассудка, чтобы понять что-то действительно важное и пугающее. Или медсестра ляпнула какую-нибудь глупость на тему смерти — судя по всему, больная проявляла в этом вопросе исключительную чувствительность.

— Ага! — воскликнул лорд Питер. — Я все ждал, когда ты в своих рассуждениях доберешься до этого пункта. Ты заметил, что в этой истории присутствует один чрезвычайно зловещий персонаж? Я имею в виду семейного поверенного.

— Того самого, что приходил по поводу завещания и был изгнан с такой свирепостью?

— Да. Представь себе, что он собирался уговорить клиентку написать завещание в пользу какого-то таинственного кандидата, который никак не упоминался в этой истории. Обнаружив, что не может заставить старушку выслушать себя, адвокат подослал к ней новую медсестру в качестве своего агента.

— Все это слишком сложно, — произнес Паркер с сомнением в голосе. — Откуда адвокату было знать, что невесту доктора собираются уволить? Вот если он был в сговоре с племянницей, которая по его наущению подстроила замену одной медсестры на другую…

— Этот номер не пройдет, Чарльз. Зачем племяннице вступать в сговор с адвокатом — чтобы лишить наследства саму себя?

— Да, справедливое замечание. И все-таки мне кажется интересной гипотеза о том, что старушку, случайно или намеренно, напугали до смерти.

— Да, причем в обоих случаях с юридической точки зрения это, скорее всего, не будет считаться убийством. Как бы то ни было, этим стоит заняться. Кстати, я кое-что вспомнил. — И лорд Питер нажал на кнопку звонка. — Бантер, не могли бы вы заняться моей почтой?

— Конечно, милорд.

Лорд Питер придвинул к себе письменный прибор.

— Что ты собираешься писать? — заинтригованно спросил Паркер, заглядывая ему через плечо.

Лорд Питер написал: «Цивилизация — это великолепно, не правда ли?» Поставив подпись под этим незамысловатым посланием, он вложил его в конверт.

— Если хочешь оградить себя от глупых писем, Чарльз, — назидательно произнес он, — не носи мономарк ^[449] внутри шляпы.

— И что ты намерен делать теперь? — произнес Паркер. — Надеюсь, ты не собираешься отправить меня в «Бритиш Мономаркс», чтобы я узнал у них имя клиента? Я могу это сделать, только сославшись на свои служебные полномочия, а это, вероятно, вызовет ужасный скандал.

— Нет, — ответил его друг. — Я не собираюсь покушаться на тайну исповеди. Во всяком случае, не в том квартале. И если ты можешь сейчас на какое-то время отвлечься от поисков своего таинственного корреспондента, который, по всей видимости, вовсе и не желает, чтобы его нашли, я приглашаю тебя вместе со мной нанести визит одной особе, с которой меня связывают весьма теплые отношения…

И лорд Питер несколько самодовольно рассмеялся.

— О… — в замешательстве сказал Паркер. Хотя они были очень дружны, Вимси до этого проявлял чрезвычайную скрытность во всем, что касалось его личной жизни — не то что бы стараясь утаить свои сердечные дела, а просто полностью игнорируя эту тему в разговоре. Такая внезапная откровенность, казалось, говорит о новом уровне близости, причем Паркер не был уверен, что его это радует. Сам он в силу своего происхождения и воспитания руководствовался в жизни консервативной моралью среднего класса. Теоретически признавая, что мир, в котором вращается лорд Питер, живет по иным стандартам, Паркер, тем не менее, никогда не предполагал, что ему придется столкнуться с их воплощением на практике.

— …скорее в качестве эксперимента, — продолжал тем временем Вимси с легкой неуверенностью в голосе. — Я снял для нее маленькую удобную квартирку в Пимлико. Поедем со мной, право, Чарльз! Мне бы очень хотелось тебя с ней познакомить.

— О да, охотно, — торопливо согласился Паркер. — Я буду очень рад. А когда… э-э… я хотел сказать…

— Наша договоренность пока действует всего несколько месяцев, — объяснил Вимси по дороге к лифту, — и все, кажется, идет вполне удовлетворительно. Для меня это, конечно, многое упрощает.

— Да уж, наверное, — промолвил Паркер.

— Как ты, конечно, понимаешь, мне не хотелось бы вдаваться в подробности, пока мы туда не приедем. Тогда ты сможешь все увидеть собственными глазами, — продолжал разглагольствовать Вимси, захлопывая легкие двери лифта с силой, которая для этого вовсе не требовалась. — Ты сам убедишься в том, что к этому нельзя подходить со старыми мерками. Едва ли тебе приходилось видеть что-нибудь похожее. Конечно, ничто не ново под луной, как сказал Соломон, но я смею утверждать, что у всех этих жен и дикобразов, как сказало дитя, видимо, немного испортился характер.

— О да, — кивнул Паркер. «Бедняга, — подумал он про себя, — каждый почему-то мнит, что его любовные интрижки — это нечто совершенно особое».

— Отдушина, — энергично продолжал Вимси. — Эй, такси! Каждому нужна отдушина… Сент-Джордж-сквер, 97А. Да и можно ли обвинять человека за то, что он ищет отдушину? К чему весь этот словесный яд? От резких слов все равно нет толку. Мне кажется, гораздо гуманнее дать этим существам какую-то отдушину, а не издеваться над ними в книгах. Книгу-то написать не так уж сложно. Нет ничего трудного в том, чтобы изложить какую-нибудь гнусную историю на прекрасном английском, или наоборот, прекрасную историю на гнусном английском, что, кажется, и делает сейчас большинство писателей. Ты согласен со мной, Чарльз?

Мистер Паркер выразил полное согласие. Лорд Питер продолжал свои экскурсы в область литературы, пока такси не остановилось перед одним из тех высоких, нелепых викторианских особняков, некогда построенных в расчете на большие аристократические семьи, окруженные многочисленной неутомимой прислугой. В наше время владельцы успели разгородить просторные комнаты на множество чрезвычайно неудобных «конурок», которые сдавались жильцам внаем.

Лорд Питер нажал на самый верхний звонок, рядом с которым было написано «Климпсон», и небрежно прислонился к дверному косяку.

— Чтобы открыть дверь, ей нужно спуститься на шесть пролетов, — объяснил он, — лифта здесь нет, так что после звонка приходится ждать довольно долго. Но она бы ни за что не согласилась на более дорогую квартиру — сочла бы это неуместным.

Узнав о том, что леди столь скромна в своих запросах, Паркер испытал большое облегчение, хотя и был несколько удивлен. Упершись ногой в железную сетку, расположенную внизу перед дверью, он принял свободную расслабленную позу и терпеливо приготовился ждать. Но не прошло и нескольких минут, как им открыла дверь худощавая дама средних лет, с желтоватой кожей, резкими, заостренными чертами лица, которая держалась очень живо и непринужденно. На ней был темный опрятный жакет, такая же юбка и закрытая блузка. На шее у дамы висела длинная золотая цепочка, которую украшали расположенные через равные промежутки миниатюрные брелоки. Седеющие волосы женщины были покрыты сеткой и убраны в прическу, популярную в конце царствования короля Эдуарда.

— О, лорд Питер! Я чрезвычайно рада вас видеть. Вы выбрали для своего визита довольно раннее время. Надеюсь, вы извините меня за легкий беспорядок в гостиной. Входите, прошу вас. Я приготовила все указанные вами списки. Я закончила работу над ними вчера вечером. В сущности, сейчас я как раз собиралась надеть шляпу и отвезти их вам. Я надеюсь, вы не заподозрили меня в том, что я бессовестно тяну время? К сожалению, количество пунктов превзошло все ожидания. Как это любезно с вашей стороны — заехать ко мне!

— Пустяки, пустяки, мисс Климпсон. Позвольте представить вам моего друга. Инспектор полиции Паркер. Я уже упоминал о нем в наших беседах.

Очень приятно, мистер Паркер. Или мне следует называть вас «инспектор»? Простите меня, если я скажу что-нибудь не так: до этого я еще никогда не общалась лично с полицейскими. Надеюсь, вы не сочли мое замечание невежливым. Входите, входите. К сожалению, нам придется подняться по лестнице довольно высоко, но я надеюсь, это не покажется вам слишком затруднительным. Я люблю жить на самом верху. Воздух здесь гораздо чище. Вы знаете, мистер Паркер, из моих окон здесь открывается такой простор, такой прекрасный вид прямо над крышами домов! Я имею возможность наслаждаться этой красотой благодаря исключительной любезности лорда Питера. Насколько лучше работается, если человек не чувствует себя «запертым и стесненным», как говорит Гамлет у Шекспира. О, Боже! Миссис Винботтл наверняка опять оставила ведро на ступеньках. Она всегда пристраивает его вон в том темном углу. Я ей постоянно об этом говорю! Держитесь поближе к перилам, тогда вы на него не наткнетесь. Остался всего один пролет. Вот мы и на месте. Прошу вас извинить меня за беспорядок. Мне и самой часто приходило в голову, что посуда, оставшаяся неубранной после завтрака, выглядит малоэстетично — можно сказать, почти тошнотворно, если использовать эпитет столь же гадкий, как и само явление. Как жаль, что никто пока еще не изобрел самомоющиеся и самовытирающиеся тарелки! Но прошу вас, садитесь; мне понадобится всего несколько секунд, чтобы устранить этот беспорядок. Лорд Питер, я догадываюсь, что вам хочется курить. Мне так нравится запах ваших сигарет; потом, вы так изящно их тушите.

Следует отметить, что в маленькой комнатке, где они оказались, царили исключительные чистота и порядок, несмотря на множество безделушек и фотографий, которые заполняли буквально каждый дюйм свободного пространства. На этом фоне единственным проявлением разгула и хаоса являлся неубранный поднос, на котором было несколько усыпанных крошками тарелок, чашка с остатками чая и яичная скорлупа. Все это мисс Климпсон молниеносно ликвидировала, собственноручно перенеся поднос на подобающее ему место.

Мистер Паркер, несколько сбитый с толку, осторожно опустился в небольшое кресло. Спинку его украшала маленькая, жесткая, далеко выступающая подушечка, которая не позволяла сидящему откинуться назад. Лорд Питер устроился перед окном, закурил сигарету «Собрани» и, сцепив пальцы, обхватил ладонями колени. Мисс Климпсон уселась за столом, держась очень прямо, и с трогательно довольным выражением лица смотрела на Вимси.

— Я тщательно изучила каждый из этих случаев, — начала она, доставая толстую пачку листов, отпечатанных на машинке. — Боюсь, списки получились чрезвычайно длинными. Я надеюсь, счет от машинистки покажется вам не слишком внушительным. У меня очень разборчивый почерк, так что ошибок там быть не должно. Ах, какие грустные истории рассказывают порой эти бедные женщины! Тем не менее, я провела доскональное расследование, воспользовавшись при этом любезной помощью священника. Это милейший человек, и он был мне чрезвычайно полезен. Я уверена, что в большинстве случаев ваша помощь будет вознаграждена сторицей. Если вам угодно просмотреть эти списки…

— Не сейчас, мисс Климпсон, — поспешно прервал ее лорд Питер. — Не пугайся, Чарльз: все это не имеет ни малейшего отношения к благотворительному обществу «Наши глухонемые братья» или пожертвованиям в помощь незамужним матерям. Я расскажу тебе об этом позже. На этот раз, мисс Климпсон, нам потребуется от вас помощь совсем иного рода.

Положив перед собой деловой блокнот, мисс Климпсон вся обратилась в слух.

— Это задание можно разделить на две части, — начал лорд Питер. — Боюсь, что первая часть покажется вам ужасно скучной. Мне бы хотелось, чтобы вы, если вас не затруднит, посетили Сомерсет-хаус и либо сами, либо с помощью служащих архива просмотрели все свидетельства о смерти, оформленные в графстве Хэмпшир в ноябре 1925 года. Я не знаю ни названия города, ни имени покойной. Вам необходимо найти свидетельство о смерти старой леди, которая умерла в возрасте семидесяти трех лет. Причина смерти — рак, непосредственная причина — сердечный приступ. Документ подписан двумя врачами. Один из них может оказаться санитарным инспектором, либо полицейским хирургом, хирургом, который уполномочен выдавать медицинские свидетельства согласно фабричному и цеховому законодательству, медицинским экспертом по вопросам трудовой компенсации, хирургом или обычным врачом в крупной больнице общего типа, а также врачом, специально приглашенным руководством крематория. Если вас попросят указать причину этих изысканий, можете отвечать, что составляете статистику смертей от рака. В действительности же вам нужно узнать имя покойной, имена людей, которые подписали свидетельство, и название города, где это произошло.

— Вы полагаете, что будет несколько вариантов, которые подходят под ваше описание?

— О да. Здесь начинается вторая часть задачи, и тут-то нам как раз и пригодятся ваш такт и несравненная проницательность. Когда вы выявите все «варианты», я прошу вас побывать в каждом из городов, вошедших в список, и осторожно выяснить, какой именно из них нам нужен. Конечно, никто не должен догадаться, что вы стремитесь что-то разузнать. Вам нужно просто свести знакомство с какой-нибудь разговорчивой леди, которая живет по соседству с домом умершей, дать ей вдоволь посплетничать и выведать при этом все, что можно. Вы сами должны постараться произвести на нее впечатление такой же завзятой сплетницы (хотя на самом деле этот порок вам чужд, надеюсь, что ради дела вы сможете пойти на небольшое притворство). Скорее всего, вам будет весьма несложно понять, то ли это место. Я точно знаю, что смерть интересующей нас дамы вызвала в городе множество разговоров и кривотолков, которые наверняка не скоро забудутся.

— Как именно я пойму, что попала туда, куда нужно?

— Если вы можете уделить мне сейчас некоторое время, я хотел бы предложить вашему вниманию одну историю. Конечно, когда вы попадете в интересующее нас место, вы ни единым словом не должны обмолвиться о том, что слышали ее раньше. Впрочем, этого вам объяснять не нужно. А теперь, Чарльз, твоя очередь. Не будешь ли ты так любезен пересказать мисс Климпсон основное содержание того длинного бессвязного рассказа, который мы услышали вчера вечером из уст нашего общего знакомого?

Собравшись с мыслями, мистер Паркер изложил краткое содержание истории, рассказанной доктором. Мисс Климпсон слушала его очень внимательно, фиксируя в блокноте даты и важные подробности. Паркер обратил внимание на то, что она очень быстро и верно схватывает ключевые моменты. Вопросы, заданные мисс Климпсон, были чрезвычайно дельными, а ее серые глаза светились пониманием и проницательностью. Когда он закончил, мисс Климпсон еще раз повторила вслух эту историю, и Паркеру осталось только поздравить собеседницу с тем, что у нее такой ясный ум и превосходная память.

— Один мой старый, добрый друг часто говаривал, что из меня бы вышел прекрасный юрист, — с довольным видом ответила мисс Климпсон. — Но во времена моей молодости девушек не обучали интеллигентным профессиям, и у них, конечно, не было тех возможностей, которыми они располагают в наши дни. Я была бы рада получить хорошее образование, но мой папенька, к сожалению, придерживался принципа, что женщинам это ни к чему. Вы, молодые люди, сочли бы его сейчас безнадежно старомодным.

— Не расстраивайтесь, мисс Климпсон, — утешил ее Вимси, — вы, по сути, все равно сумели приобрести именно ту квалификацию, которая нам нужна. Такие навыки — большая редкость, и я считаю, что для нас это серьезная удача. Ну, а теперь вернемся к делу. Должен вам признаться, мисс Климпсон: мы крайне заинтересованы в том, чтобы это расследование двигалось вперед как можно быстрее.

— Я немедленно отправляюсь в Сомерсет-хаус, — весьма энергично заявила леди. — Как только я буду готова к поездке в Хэмпшир, я немедленно вам об этом сообщу.

— Вот и отлично, — сказал, вставая, его светлость. — А сейчас и нам пора поднять паруса и двинуться в путь. Кстати, мне пришла в голову мысль: что, если я прямо сейчас вручу вам определенную сумму наличными, на дорожные расходы и так далее? Полагаю, вам лучше всего играть роль обеспеченной леди, которая ищет милое уютное местечко, куда бы она могла удалиться на покой. Мне кажется, она не должна быть и слишком состоятельной, поскольку богачи обычно не внушают доверия. Если вы сочтете это приемлемым, мисс Климпсон, я просил бы вас исходить из расчета приблизительно 800 фунтов в год. Ваш превосходный вкус и опыт подскажут вам, какие детали, аксессуары и т.д. нужны для того, чтобы произвести на окружающих впечатление, соответствующее этим доходам. Если позволите, я прямо сейчас выдам вам чек на 50 фунтов, а когда начнутся поездки, дайте мне знать, сколько вам понадобится дополнительно.

— Ах, сэр Питер, — начала мисс Климпсон, — я не…

— Конечно, это вопрос чисто деловой, — поспешно перебил Вимси, — и вы, как обычно, представите мне отчет о сделанных расходах.

— Разумеется, — с достоинством произнесла мисс Климпсон, — и немедленно напишу вам расписку на соответствующую сумму.

— Что за досада, — добавила она, роясь в кошельке. — Кажется, у меня совсем нет марок стоимостью в пенни. Какая небрежность с моей стороны! Обычно я всегда ношу с собой маленькую книжечку почтовых марок, но как раз вчера миссис Вильямс одолжила у меня последние, поскольку ей срочно потребовалось отправить письмо сыну в Японию. Если вы подождете одну секунду…

— Кажется, у меня найдется несколько марок, — вмешался Паркер.

— О, мистер Паркер, я вам глубоко благодарна. Вот два пенса. Обычно я строго слежу за тем, чтобы у меня были при себе пенни, главным образом для оплаты газовой колонки в ванной комнате. Это такое разумное, такое удобное изобретение! Оно автоматически прекращает все споры между жильцами по поводу горячей воды. Большое спасибо. А теперь я напишу свою фамилию поверх марок. Вот так правильно, как вам кажется? Мой папенька был бы очень удивлен, если бы увидел, какой деловой особой стала его дочь. Он любил говорить, что женщинам совершенно ни к чему разбираться в финансовых вопросах. Но сейчас ведь другие времена, не правда ли?

Мисс Климпсон спустилась с Вимси и Паркером вниз на все шесть пролетов лестницы, отвечая многословными возражениями на их протесты, и закрыла за ними дверь.

— Можно тебя спросить… — начал Паркер.

— Это не то, что ты подумал, — серьезно отвечал его светлость.

— Конечно, нет, — согласился Паркер.

— О, я понял, какие низкие мысли пришли тебе в голову! Да, человек никогда не может предугадать тайных помыслов даже самых близких своих друзей. В глубине души наши друзья думают одно, а на публике заявляют совсем другое.

— Перестань валять дурака. Так кто же такая мисс Климпсон на самом деле?

— Мисс Климпсон, — заявил лорд Питер, — это живое проявление того, сколь нерационально управляется эта страна. Как неразумно и расточительно мы используем электричество, энергию рек, морских приливов и солнечного света! Миллионы единиц энергии каждую минуту уходят в мировое пространство. В Англии живут тысячи старых дев, которых просто переполняет неизрасходованная энергия, а наша идиотская социальная система загоняет их в отели, водолечебницы, на почту и в дамские кружки, где выдающиеся способности этих женщин к сплетням и шпионажу растрачиваются впустую или даже наносят вред обществу. Ту работу, для которой они просто созданы, в это время кое-как, со скрипом выполняют скверно экипированные полицейские вроде тебя, а платит за все, конечно же, налогоплательщик. Стоит об этом подумать — так и тянет написать памфлет в духе «Джона Булла». И после этого разные остроумные молодые люди еще сочиняют грязные книжонки типа «Пожилых женщин» или «На грани взрыва», где свысока поплевывают на старых дев, и алкоголики распевают про них песенки!

— Правда, правда, — сказал Паркер. — Ты хочешь сказать, что мисс Климпсон — это своего рода секретный агент, который на тебя работает?

— Мисс Климпсон — это мои уши и мой язык, — театральным тоном заявил лорд Питер, — и, что особенно важно, — мой нос. Она может спокойно задать вопрос, который молодой мужчина не в состоянии произнести, не краснея. Она — ангел, который вторгается туда, где глупцы получают сапогом по макушке. Она способна найти черную кошку в темной комнате. Она для меня то же самое, что для упомянутой кошки — усы.

— Интересная мысль, — улыбнулся Паркер.

— Конечно, интересная. Идея моя, а следовательно, блистательная. Ты только подумай: если нужно что-то выведать, расспросить людей, кого обычно отправляют с таким заданием? Мужчину с большими плоскими ступнями, с записной книжкой наизготовку — человека, личная жизнь которого может вызвать лишь нечленораздельное мычание или хихиканье. А я вместо этого посылаю даму, которая носит на шее маленькие блестящие брелоки, а в руках держит спицы с надетым на них длинным, недовязанным шерстяным джемпером. Конечно, она проявляет любопытство и задает вопросы, но ведь именно этого от нее и ждут. Никто не удивляется, никто не бьет тревогу. Сама дама при этом находит себе приятное и социально полезное занятие, ее так называемая «невостребованность» остается впрошлом. Когда-нибудь мне поставят статую, а на постаменте напишут:

Человеку, который сделал тысячи невостребованных женщин счастливыми, не нанеся урона их целомудрию и избежав венца мученика.

— До чего же ты болтлив, — посетовал Паркер. — А что это были за отчеты, отпечатанные на машинке? Ты что, филантропом заделался на старости лет?

— Да нет же, нет, — отмахнулся Вимси, ловя такси. — Я потом тебе об этом расскажу. Я устроил у себя самого небольшой погром, как бы застраховался на случай социалистической революции, если она вообще наступит. «На что ты тратил свое огромное состояние, товарищ?» — «Я покупал первоиздания». — «Аристократов на фонарь!» «Остановитесь, пощадите! Я возбудил в суде дело против 500 ростовщиков, которые притесняли рабочих!» — «Гражданин, ты поступил хорошо. Мы сохраним тебе жизнь. Ты назначаешься почетным ассенизатором». Voila! Нужно идти в ногу со временем. Гражданин таксист, доставьте меня к Британскому музею. Чарльз, тебя куда-нибудь подбросить? Нет? Ну, тогда до встречи. Я хочу просмотреть экземпляр «Тристана», рукопись XII века, пока в музее еще действуют старые правила.

Мистер Паркер в задумчивости сел в автобус, который шел в западном направлении. Мысли его обратились к предстоящему рутинному опросу представительниц женского населения Ноттингдейла. У Паркера сложилось впечатление, что это не совсем та среда, в которой таланты мисс Климпсон могли бы найти себе достойное применение.

Глава IV ЛЕГКОЕ ПСИХИЧЕСКОЕ ОТКЛОНЕНИЕ

Лугов зеленых лепет…

«Генрих V»

Письмо от мисс Александры Кэтрин Климпсон лорду Питеру Вимси.

На адрес миссис Хамильтон Бадж, Фейрвью, Нельсон-авеню, Лихэмптон,

29 апреля 1927 г.

«Дорогой лорд Питер,

вероятно, вы будете рады услышать, что после двух предыдущих неудачных попыток я наконец отыскала нужное место. Оказалось, что из всего списка нам была нужна Агата Доусон. Отзвуки ужасного скандала вокруг доктора Карра живы в городке до сих пор. К сожалению, это говорит не в пользу человеческой природы. К счастью, мне удалось снять комнаты на улице, которая практически примыкает к Веллингтон-авеню, где живет мисс Виттейкер. Моя квартирная хозяйка показалась мне очень милой женщиной, но ужаснейшей (!!) сплетницей, что, впрочем, нам только на руку! Плата, которую она назначила за квартиру с очаровательной спальней и гостиной и полным пансионом, составляет три с половиной гинеи в неделю. Надеюсь, вы не сочтете это излишним расточительством с моей стороны, поскольку местоположение квартиры именно таково, как вам хотелось. Я прилагаю к сему письму отчет о сделанных мной на данный момент расходах. Надеюсь, вы простите меня за то, что я упомянула там нижнее белье! Боюсь, что траты на него были довольно велики, но шерсть сегодня стоит дорого, а ведь каждая деталь туалета должна строго соответствовать моему (конечно, только воображаемому!) положению в обществе. Я тщательно выстирала все приобретенные предметы одежды, чтобы они не выглядели слишком новыми, иначе это выглядело бы подозрительно.

Но вам, наверное, давно уже кажется, что мне пора (простите за столь вульгарное выражение) «закончить базар» и перейти к делу (!!). На следующий день после своего приезда я сообщила миссис Бадж, что сильно мучаюсь ревматизмом (что было чистой правдой: ревматизм — это печальное наследство, доставшееся мне от моих винолюбивых предков). Я спросила, какие доктора имеются в округе. В ответ миссис Бадж разразилась длинным перечислением, завершив его величественным панегириком песчаной почве, на которой стоит городок, и здоровому климату здешних мест. Я сказала, что мне бы хотелось лечиться у пожилого врача, потому что молодым людям, по моему мнению, едва ли можно доверять. Миссис Бадж охотно согласилась со мной и, после нескольких умело поставленных вопросов, поведала мне всю историю болезни мисс Доусон и «шашней» (как она выразилась) между доктором Карром и медсестрой! «Первая сиделка мисс Доусон никогда не вызывала у меня доверия», — заявила миссис Бадж, — «хоть она и прошла обучение в больнице Гая и по идее должна была быть надежной. Это была хитрая, рыжая девчонка; по моему мнению, доктор Карр так возился с мисс Доусон только затем, чтобы строить глазки сестре Филлитер. Он же каждый день туда ходил! Не удивительно, что бедная мисс Виттейкер была не в силах долго терпеть такое безобразие и уволила эту девицу. Я вам так скажу: лучше бы она сделала это еще раньше. После этого доктор Карр стал уже не таким заботливым. Ведь он до последней минуты уверял, что старая леди в полном порядке. А вот мисс Виттейкер как раз накануне смерти мисс Доусон так и сказала, что Господь наверняка скоро заберет от нас бедняжку.

Я спросила миссис Бадж, знакома ли она с мисс Виттейкер (мисс Виттейкер — племянница покойной мисс Доусон).

Миссис Бадж ответила, что лично они не знакомы, хотя пересекались на благотворительных вечерах в доме викария. Но служанка миссис Бадж — родная сестра девушки, которая служит в доме мисс Доусон, поэтому моя квартирная хозяйка располагает самой подробной информацией. Ну, разве это не счастливое стечение обстоятельств? Вы ведь знаете, как болтливы служанки.

Я тщательно навела справки о здешнем викарии, мистере Тредгоулде. К своей огромной радости я узнала, что он придерживается истинно католической доктрины. Таким образом, я смогу посещать здешний храм (церковь Св. Онезимуса), не совершая насилия над своими религиозными убеждениями (на это я ни за что не могла бы пойти, даже ради ваших интересов; уверена, вы меня в этом поймете). Я написала письмо своему глубоко почитаемому другу, викарию церкви святой Эдфриты в Холборне, с просьбой рекомендовать меня мистеру Тредгоулду. Таким образом, я рассчитываю вскоре познакомиться с мисс Виттейкер — мне говорили, что она является здесь одним из главных «столпов церкви»! Надеюсь, что не совершаю греха, используя Церковь Божию для мирских целей: в конце концов, вы ведь стремитесь утвердить Правду и Справедливость! А ради такого достойного дела мы можем позволить себе действовать немного по-иезуитски!!!

Это все, что я пока могу вам поведать. Однако не думайте, что я собираюсь предаться праздности: как только мне будет о чем сообщить, я немедленно вам напишу. Кстати говоря, почтовый ящик чрезвычайно удобно расположен — на самом углу Веллингтон-авеню, так что я могу, выйдя из дома, сама опустить в него письмо для вас (не попадаясь на глаза любопытствующим!), а заодно бросить беглый взгляд на дом, принадлежавший ранее мисс Доусон, а ныне мисс Виттейкер, «Лесок», как его называют.

На сем остаюсь,

с искренним к вам почтением,

Александра Кэтрин Климпсон».

Маленькая рыжеволосая медсестра окинула вошедшего быстрым, несколько враждебным взглядом.

— Не волнуйтесь, — примирительным тоном заговорил тот, — я не собираюсь продавать вам мыло, граммофоны, занимать у вас деньги, агитировать вас вступить в общество выдувателей мыльных пузырей или какую-то другую благотворительную организацию. Я действительно лорд Питер Вимси. То есть я хочу сказать, что это действительно мой титул, а не имя, данное при крещении, как, например, Цирк Сэнджерса или Эрл Дерр Биггерс. Я пришел, чтобы задать вам несколько вопросов. Боюсь, у меня нет уважительной причины, которая могла бы извинить это вторжение. Скажите, вы читаете газету «Светские новости»?

Сестра Филлитер решила, что ее, видимо, хотят пригласить к больному, страдающему нервным расстройством, причем пациент решил для начала познакомиться с ней лично.

— Иногда читаю, — осторожно сказала она.

— Ну, тогда вы, наверное, не раз встречали там мое имя. Оно упоминалось в связи с несколькими убийствами и прочими подобными вещами. Я, видите ли, сыщик. Это мое хобби. Так я даю выход врожденному любопытству, которое в противном случае могло бы уйти внутрь и привести меня к самоанализу и самоубийству. Это естественное, здоровое занятие; оно не требует чрезмерных усилий, не заставляет вести сидячий образ жизни, при этом тренирует и укрепляет интеллект.

— Теперь я поняла, кто вы, — медленно произнесла сестра Филлитер. — Это вы выступали в суде свидетелем против сэра Джулиана Фрика. Вернее сказать, вы фактически доказали, что он и есть убийца.

— Да. Это было весьма неприятно, — простодушно ответил лорд Питер, — а теперь я занимаюсь еще одним дельцем подобного рода, и мне требуется ваша помощь.

— Садитесь, пожалуйста, — предложила Вимси сестра Филлитер и сама первая подала ему в этом пример. — Какое же отношение я имею к вашему делу?

— Полагаю, вы знакомы с доктором Карром? Ну, еще по Лихэмптону? Очень честный и добросовестный молодой человек. К сожалению, ему несколько не хватает жизненного опыта. То есть в плане мудрости он похож отнюдь не на змею, как ее представляет Библия, а совсем наоборот.

— Как, — воскликнула девушка, — значит, вы считаете, что это было убийство?

Несколько секунд лорд Питер смотрел на сестру Филлитер, на ее взволнованное лицо и сверкающие глаза, устремленные на него из-под густых ровных бровей. У нее были выразительные руки, крупные, с сильными пальцами. Вимси обратил внимание на то, как она стиснула подлокотники кресла.

— Не имею ни малейшего представления, — бесстрастно ответил он, — но мне бы хотелось услышать ваше мнение.

— Мое? — девушка тут же взяла себя в руки. — Но мне не положено высказывать свое мнение о пациентах.

— Вы его уже высказали, — с усмешкой ответил его светлость. — Вероятно, у меня все же сложится некоторое предубеждение по поводу диагноза, поставленного доктором Карром.

— Это не просто личное чувство! Я хотела сказать… то, что я помолвлена с доктором Карром, никак не повлияло бы на мое суждение о данном конкретном случае заболевания раком. Я работала со многими такими больными, и мне известно, что мнению доктора Карра можно доверять. Это я знаю твердо, так же, как и то, что в качестве автомобилиста доктор заслуживает прямо противоположной характеристики.

— О да. Думаю, если уж он сказал, что причину смерти объяснить невозможно, то так оно и было. Одно очко в нашу пользу. Теперь перейдем к старой леди. Наверное, под конец она стала немножко чудаковатой? Я имею в виду, что у нее, как говорите вы, медики, появились легкие психические отклонения?

— Не берусь это утверждать. Конечно, после инъекции морфия она часами находилась в бессознательном или полубессознательном состоянии. Но до того дня, как я уехала, с головой у нее, так сказать, все было в порядке. Старая леди очень хорошо держалась и явно была женщиной с характером.

— Но доктор Карр мне рассказывал, будто у нее появились странные фантазии насчет того, что ее якобы собираются отравить.

Рыжеволосая медсестра медленно потерла пальцами подлокотник кресла. По ее лицу было видно, что она колеблется.

— Я попытаюсь избавить вас от угрызений совести по поводу нарушения профессиональной этики, — начал лорд Питер, прочитав ее мысли. — Могу вам сказать, что вместе со мной этим делом занимается мой друг, инспектор полиции Паркер. Это и дает мне своего рода право задавать вам эти вопросы.

— В таком случае… Да, думаю, в таком случае я могу вам спокойно все рассказать. Я так и не поняла, что породило у старой леди эти мысли. К тому же она никак не проявляла своих подозрений. Я не замечала с ее стороны ни антипатии, ни страха. Обычно, если у больных появляются всякие странные мысли насчет сиделок, то пациенты это открыто демонстрируют. Бедная мисс Доусон, напротив, была всегда очень мила и сердечна. Перед моим отъездом она поцеловала меня, сделала маленький подарок и сказала, что ей жаль со мной расставаться.

— Она нервничала, когда вы ее кормили?

— В последнюю неделю перед моим отъездом мне не разрешали ее кормить. Мисс Виттейкер сказала, что у тетушки появилась навязчивая идея, и с этого дня давала ей пищу сама.

— А вот это уже интересно. Так значит, мисс Виттейкер первой сообщила вам об эксцентричных фантазиях старой леди?

— Да. Она умоляла не говорить об этом с самой мисс Доусон, чтобы ее не волновать.

— Вы выполнили просьбу мисс Виттейкер?

— Да. Я в любом случае не стала бы говорить об этом с пациенткой. Такая откровенность не привела бы ни к чему хорошему.

— А мисс Доусон делилась своими страхами с кем-нибудь еще? Ну, например, с доктором Карром?

— Нет. По словам мисс Виттейкер, доктора пациентка тоже боялась, думая, что он со мной в заговоре. Эта история послужила почвой для всех тех гадостей, которые стали говорить впоследствии. Может быть, старая леди случайно увидела, что мы с доктором переглядываемся или говорим друг с другом вполголоса, и решила, будто мы что-то замышляем против нее.

— А служанки?

— В то время в доме появились две новых служанки. Скорее всего, больная все равно не стала бы с ними откровенничать, а я, со своей стороны, не считала возможным обсуждать пациентку с ее прислугой.

— Ну конечно, конечно. А почему ушли прежние служанки? Сколько их было? Они что, все разом уволились?

— Расчета попросили две из них, родные сестры. Дело в том, что одна постоянно била посуду. Мисс Виттейкер заранее предупредила девушку, что собирается ее уволить, и та ушла вместе с сестрой.

— А, все понятно! Хозяйке просто надоело смотреть, как осколки фамильного краун-дерби ^[450] валяются на полу. Тогда это не имеет никакого отношения к… Я было подумал, что это связано с каким-нибудь мелким…

— Они ушли отнюдь не потому, что не поладили с сиделкой, — с улыбкой ответила мисс Филлитер. — Это были очень милые, услужливые девушки, хотя и не слишком сообразительные.

— Понятно. А вы не помните никакого странноватого события, выходящего за рамки обычного, которое могло бы пролить свет на все эти происшествия? Например, визит адвоката, который, насколько я понял, заставил пациентку разволноваться? Это ведь произошло еще при вас?

— Нет, я просто слышала об этом от доктора Kappa. А сам он не знает ни имени юриста, ни цели его визита.

— Жаль, — проронил его светлость. — Как раз на этот персонаж я возлагал большие надежды. Адвокат, который неожиданно появляется с маленьким чемоданчиком в руках, приводит клиентку в смятение, обсуждая с ней какие-то загадочные вопросы, и затем исчезает, оставив записку с настоятельной просьбой послать за ним, если что-нибудь вдруг случится… Все-таки есть здесь какой-то зловещий шарм! Если бы не эта таинственная личность, я, вероятно, отнесся бы к медицинским затруднениям доктора Карра со всем тем почтением, которого они заслуживают. Тот адвокат больше не писал и не приходил?

— Я не знаю. Погодите-ка… Я вспомнила одну вещь. Впоследствии у мисс Доусон разыгралась еще одна истерика подобного рода. Она стала кричать, что «ее хотят раньше времени отправить на тот свет».

— Когда это случилось?

— Недели за две до моего отъезда. По-моему, мисс Виттейкер отнесла ей почту и какие-то бумаги, которые нужно было подписать, и это чем-то расстроило старую леди. Придя с прогулки, я застала ее в ужасном состоянии. Служанки могли бы рассказать об этом больше моего, потому что тогда они как раз вытирали пыль на лестничной клетке рядом со спальней. Услышав крики мисс Доусон, они побежали за мной. Я сама не спрашивала, что случилось. Сиделке не к лицу сплетничать с прислугой за спиной у клиентов. А мисс Виттейкер сказала мне, что ее тетушка получила неприятное сообщение от своего поверенного.

— Похоже, за этим что-то кроется. Вы не помните, как звали служанок?

— О Господи, как же их звали? У них была какая-то смешная фамилия, кажется, Готобед ^[451] . Да, именно так: Берта и Эвелин Готобед. Я не знаю, где они устроились потом, но думаю, что для вас не составит проблемы это выяснить.

— У меня остался последний вопрос. Прежде чем задать его, я прошу вас на время забыть о всяком христианском всепрощении и о существовании законов, карающих за клевету. Как бы вы охарактеризовали мисс Виттейкер?

— Высокая, красивая, с решительными манерами, — начала мисс Филлитер с видом человека, который стремится отдать другому должное, хотя бы даже против своей воли. — Превосходная медсестра. Ведь до того, как поселиться вместе с тетушкой, она служила в Королевской публичной больнице. Такими, как мисс Виттейкер, медсестер обычно изображают на театральной сцене. Она меня недолюбливала, так же как и я ее. Будет лучше, если я сразу скажу вам об этом, лорд Питер, так что теперь вы заранее знаете, что мои отзывы о мисс Виттейкер, видимо, следует принимать с определенной поправкой. Тем не менее, мы обе могли оценить хорошую работу в своей области и относились друг к другу с уважением.

— За что же ей было не любить вас, мисс Филлитер? Простите, что затрагиваю эту тему, но лично мне трудно представить себе более милое и обаятельное существо, чем вы.

— Я не знаю. — Медсестра, казалось, была немного смущена. — По моему, неприязнь с ее стороны постепенно усиливалась. Вы, может быть, слышали, что говорили в городе, когда я уехала? Ну, что доктор Карр и я… Ох! Все это так отвратительно! А когда я вернулась в больницу, мне пришлось еще выдержать просто ужасный разговор с сестрой-хозяйкой. Наверняка эти сплетни распространяла именно мисс Виттейкер. От кого еще это могло исходить?

— Да, но ведь вы же обручились с доктором Карром, правда? — мягко произнес его светлость. — То есть это, конечно, замечательное событие, но все же…

— Да, но она сказала, что я пренебрегала заботой о пациентке. Это неправда. Такое мне бы никогда и в голову не пришло.

— Ну, разумеется, а вы не допускаете, что ваша помолвка сама по себе была для нее оскорблением? Кстати, мисс Виттейкер с кем-нибудь помолвлена?

— Нет. Вы хотите сказать, что это была ревность? Но я уверена, что доктор Карр никогда, никогда не давал ни малейшего…

— О, прошу вас, — воскликнул лорд Питер, — не надо так раздражаться. Я всегда думаю: как прелестно, в сущности, звучит это слово: р-р-раздра-жаться! — как будто котенок фырчит. Оно такое забавное. Хотя в пользу доктора Карра можно, конечно, сказать очень многое, при всем том он — очень интересный молодой человек. Вас это не наводило ни на какие мысли?

— Я одно время думала об этом, — призналась сестра Филлитер, — но потом, когда мисс Виттейкер причинила доктору Карру столько ужасных неприятностей из-за вскрытия тела, я была вынуждена отказаться от этой мысли.

— Но ведь она не возражала против вскрытия?

— Возражать-то она не возражала. Но вы сами знаете, лорд Питер, что при этом ничто не мешало ей выставить себя невинной страдалицей в глазах соседей и поведать все о своих несчастьях на званом чае в доме викария. Меня там не было, но вы можете спросить любого, кто был. Я знаю, что представляют собой эти чайные вечера.

— Что ж, в этом нет ничего невозможного. Люди вообще склонны прибегать к злословию, когда чувствуют себя задетыми.

— Может быть, вы и правы, — задумчиво сказала сестра Филлитер. — Однако, — внезапно добавила она, — это все же не причина, чтобы убивать ни в чем не повинную старую леди.

— Вы уже второй раз употребили это слово, — мрачно произнес Вимси. — Но нет никаких доказательств, подтверждающих, что это было убийство.

— Я знаю.

— Но, тем не менее, остаетесь при своем мнении?

— Да.

— И вы думаете, что это она?

— Да.

Вимси подошел к окну, на котором стоял горшок с азиатским ландышем, и задумчиво погладил листья цветка. Молчание нарушило появление полной пышногрудой медсестры, которая, ворвавшись в комнату и только после этого постучав, с хихиканьем возвестила:

— Извините, но, по-моему, сегодня вечером вы просто нарасхват. К вам пришел доктор Карр.

Сразу после этого появился и сам доктор. Увидев перед собой Вимси, он буквально лишился дара речи.

— Я же говорил, что мы с вами скоро увидимся, — весело приветствовал его лорд Питер. — Шерлок — мое имя, Холмс — моя натура. Я счастлив вас видеть, доктор Карр. Ваше дело в надежных руках. Кажется, во мне здесь больше никто не нуждается. Пора мне зажужжать, как пчелка, и умчаться прочь.

— Как он сюда попал? — спросил доктор Карр, который явно был не в восторге.

— Разве не ты его прислал? По-моему, он очень милый, — заметила сестра Филлитер.

— Он ненормальный, — заявил доктор Карр.

— Он очень умный, — ответила рыжая медсестра.

Глава V БОЛТОВНЯ

И водопады вечной болтовни.

Батлер   «Худибрас».

— Так значит, вы думаете перебраться в Лихэмптон, — воскликнула мисс Маргэтройд. — Это просто чудесно! Надеюсь, вы вольетесь в наш приход. К сожалению, по будням члены нашей общины не слишком усердно посещают богослужения — в людях теперь столько равнодушия, и кругом вдобавок развелось полно протестантизма. Ах! Я спустила петлю. Какая досада! Наверное, это маленькое происшествие было послано мне в предостережение, чтобы я не думала о протестантах с душевным ожесточением. Ну, все в порядке — я ее поймала. Вы намерены снять дом?

— Я еще не решила окончательно, — произнесла мисс Климпсон. — Арендная плата сейчас очень высока, но боюсь, что купить дом мне едва ли по средствам. К этому нужно подойти очень тщательно и рассмотреть вопрос со всех сторон. Конечно, я предпочла бы именно ваш приход. Мне также хотелось бы найти дом поближе к церкви. Может быть, викарий сможет подсказать, нет ли в округе чего-нибудь подходящего.

— О да, он наверняка вам что-нибудь посоветует. Здесь такой приятный, обжитой район! Я уверена, вам тут понравится. Дайте-ка мне подумать… По-моему, миссис Тредгоулд говорила, что вы остановились на Нельсон-авеню?

— Да, у миссис Бадж на Фейрвью.

— Я уверена, вам будет у нее удобно. Она очень милая женщина, только, к сожалению, болтает без умолку. Неужели миссис Бадж ничего не смогла вам подсказать насчет поисков дома? Я уверена, она-то уж непременно в курсе всех новостей.

— О да, — ответила мисс Климпсон, бросаясь в битву с быстротой и решительностью, которые сделали бы честь даже Наполеону, — миссис Бадж что-то говорила про дом на Веллингтон-авеню, который хозяева якобы давно не прочь сдать.

— Веллингтон-авеню? Просто удивительно! Мне казалось, что я там почти всех знаю. Может быть, это Парфитты наконец действительно решили переехать? Они уже семь лет ведут об этом разговоры, так что у меня сложилось впечатление, что все это только слова. Миссис Писгуд, вы слышали? Мисс Климпсон говорит, что Парфитты действительно съезжают из своего старого дома!

— Ну, кто бы мог подумать, — удивленно воскликнула миссис Писгуд, поднимая от незамысловатого рукоделия свои несколько лягушачьи глаза навыкате и переводя их на мисс Климпсон с таким видом, как будто это не глаза, а театральный бинокль. — Вот уж действительно новость! Вероятно, они решились на это из-за брата, который гостил у них на прошлой неделе. Может быть, он собирается жить с ними постоянно. Наверное, это и заставило Парфиттов принять решение: ведь им непременно понадобится еще одна спальня, когда девочки приедут домой из школы. Чрезвычайно разумный шаг! Насколько я знаю, этот их родственник — человек весьма обеспеченный, так что за детей можно только порадоваться. Интересно узнать, куда они переселяются? Лично я склонна предположить, что это будет один из новых домов по Винчестер-роуд, хотя тогда им, конечно, придется купить автомобиль. Может быть, брат Парфиттов хочет купить его в любом случае? Скорее всего, он приобретет машину сам, а пользоваться ею будет вся семья.

— По-моему, фамилия была не Парфитт, — торопливо перебила ее мисс Климпсон. — Я в этом совершенно уверена. Это была мисс какая-то… мне кажется, миссис Бадж упомянула некую мисс Виттейкер.

— Мисс Виттейкер? — хором воскликнули обе леди. — О, нет! Не может быть!

— Если бы мисс Виттейкер решила сдать свой дом, она наверняка сказала бы об этом мне, — уверяла мисс Маргэтройд. — Мы ведь с ней так дружим! По-моему, миссис Бадж явно пребывает в заблуждении. Какие удивительные истории можно придумать буквально из ничего!

— Я бы не стала заходить так далеко, — назидательно произнесла миссис Писгуд. — Может быть, во всем этом есть доля истины. Я помню, что милая мисс Виттейкер что-то говорила мне о своем желании заняться разведением кур. Я могу предположить, что она пока посвятила в свой план лишь немногих; но ведь мы с ней в таких доверительных отношениях. Так что будьте уверены, именно это она и собирается сделать.

— В общем-то, миссис Бадж не сказала прямо, что мисс Виттейкер переезжает, — вставила мисс Климпсон. — Насколько я помню, она говорила, что после смерти своей родственницы мисс Виттейкер осталась совсем одна, так что ей, возможно, неуютно в этом доме.

— А! Это совершенно в духе миссис Бадж, — зловеще подтвердила миссис Писгуд, кивая головой. — Она замечательная женщина, только порой, к несчастью, берется за дело не с того конца. Мне и самой приходили в голову такие мысли. Как раз на днях я спросила бедную Мэри Виттейкер: «Наверное, после кончины тетушки вы чувствуете себя в этом доме одиноко?» На мой взгляд, будет просто прекрасно, если мисс Виттейкер переедет или с ней будет жить еще кто-нибудь. «Вы там все одна да одна; такая жизнь не подходит для молодой женщины», — так я ей сказала. Я вообще сторонница откровенности, мисс Климпсон.

— Я тоже, миссис Писгуд, — немедленно подхватила мисс Климпсон, — именно это я и высказала миссис Бадж. Я ее спросила: «Насколько я понимаю, со смертью старой леди было связано что-то не вполне обычное?», потому что миссис Бадж упоминала о каких-то особых обстоятельствах, сопровождавших это событие. Знаете, мне бы не хотелось жить в доме, который пользуется некой печальной известностью; я бы себя там чувствовала весьма неуютно. — Нет сомнения, что, произнося эту тираду, мисс Климпсон говорила совершенно искренне.

— Да нет, ничего подобного! — вскричала мисс Маргэтройд с такой энергией, что миссис Писгуд, которая как раз собралась отвечать и уже сделала многозначительно-загадочное лицо, полностью утратила инициативу и была оттеснена на задний план. — Более бессовестный навет невозможно придумать! Бедняжка умерла своей смертью, совершенно естественным путем, избавившись наконец от страданий, которые в последнее время, насколько я знаю, были просто ужасны. А всю эту скандальную историю раздул на пустом месте молодой доктор Карр (лично мне он никогда не нравился), с единственной целью — поднять свой престиж. Можно подумать, какому-то доктору дано решать, когда именно Господу Богу следует призвать к себе несчастную страдалицу. Ах, мисс Климпсон, до чего же велики гордость и тщеславие человека! Они заставляют нас бросить тень подозрения на невинных, просто из-за того, что самолюбие не позволяет нам отказаться от предвзятого мнения. Бедная мисс Виттейкер! Ужасное время она тогда пережила. В конце концов было доказано с абсолютной точностью, что вся эта история не имеет ничего общего с действительностью. Надеюсь, молодому человеку стало стыдно.

— На этот счет могут быть два мнения, мисс Маргэтройд, — заявила миссис Писгуд. — Я говорю то, что думаю, мисс Климпсон. Так вот, по моему мнению, этот случай нужно было расследовать. Я стараюсь не отставать от времени, и мне кажется, что доктор Карр — очень способный молодой человек, хотя, конечно, он совсем не похож на старомодного семейного доктора, какие нравятся пожилым людям. Очень жаль, что сестру Филлитер отослали обратно в больницу. От пресловутой Форбс была одна головная боль и никакой пользы, по грубоватому выражению моего брата. Она плохо знала свое дело, это однозначно.

— Сестра Форбс — очаровательная женщина, — огрызнулась мисс Маргэтройд, которая оскорбленно покраснела из-за того, что ее назвали «пожилой».

— Вполне допускаю, — парировала миссис Писгуд, — но вы же не можете отрицать тот факт, что она и себя-то однажды чуть не отравила, приняв девять гран хлористой ртути вместо положенных трех? Сестра Форбс сама мне об этом рассказывала. Ту ошибку, которую Форбс допустила в одном случае, она могла повторить и в другом.

— Но мисс Доусон не давали никаких препаратов, — возразила мисс Маргэтройд, — к тому же мысли сестры Форбс были по крайней мере заняты больной, а не флиртом с доктором. Я всегда считала, что доктор Карр затаил на нее злость за то, что она заняла место его юной пассии. Мне кажется, ему ничто не могло доставить большей радости, чем досадить сестре Форбс.

— Неужели вы хотите сказать, — удивленно заметила мисс Климпсон, — что он отказался подписать свидетельство о смерти и вообще поднял столько шума только ради того, чтобы досадить медсестре? Наверняка ни один доктор не решился бы на такое.

— Конечно, — поддержала ее миссис Писгуд, — если у человека есть хоть капля разума, ему такое и в голову не придет.

— Благодарю вас, миссис Писгуд, — воскликнула мисс Маргэтройд, — чрезвычайно вас благодарю. Я уверена…

— Я говорю то, что думаю, — отрезала миссис Писгуд.

— В таком случае я рада, что мне не приходят в голову такие злые мысли, исполненные осуждения, — заявила мисс Маргэтройд.

— Я не заметила, чтобы ваши собственные высказывания отличались особой кротостью, — парировала миссис Писгуд.

К счастью, в этот миг мисс Маргэтройд, разволновавшись, сделала неверное движение спицей и спустила двадцать девять петель зараз. Жена викария, почувствовав, что между дамами разгорелась перепалка, поспешила к ним с тарелкой ячменных лепешек и отвлекла на себя внимание спорящих. Верная своей жизненной миссии, мисс Климпсон немедленно втянула и ее в дискуссию о доме на Веллингтон-авеню.

— Нет, здесь я решительно не в курсе, — сказала миссис Тредгоулд, — но вам, наверное, поможет Мэри Виттейкер. Она только что приехала. Пойдемте в наш уголок, я вас с ней познакомлю, и вы сможете чудесно поболтать. Вы наверняка ужасно понравитесь друг другу. Мисс Виттейкер так активно участвует в наших трудовых акциях в помощь беднякам! Кстати, миссис Писгуд, мой муж очень хотел побеседовать с вами насчет вечеринки для певчих из церковного хора. Сейчас он как раз обсуждает этот вопрос с миссис Финдлейтер. Не могли бы вы присоединиться к ним и высказать свои мысли по этому поводу? Мой муж так ценит ваше мнение!

Таким образом, добрейшая миссис Тредгоулд тактично разъединила участниц ссоры, и, сдав миссис Писгуд под крыло церкви, взяла на буксир мисс Климпсон и потащила ее к креслу, стоявшему рядом с чайным столиком.

— Дорогая мисс Виттейкер, я хочу познакомить вас с мисс Климпсон. Вы с ней соседи: она живет совсем рядом с вами, на Нельсон-авеню, и я надеюсь, что мы убедим ее поселиться в нашем городе.

— Это было бы замечательно, — ответила мисс Виттейкер.

Поначалу мисс Климпсон показалось, что здесь, за чайным столиком среди прихожанок общины Св. Онезимуса, Мэри Виттейкер решительно не на своем месте. У девушки были красивые, энергичные черты лица; от нее исходило ощущение спокойной властности. Мисс Виттейкер явно относилась к типу женщин, которые прекрасно чувствуют себя где-нибудь в офисах лондонского Сити. У нее были приятные, сдержанные манеры. Она была превосходно одета, и хотя в ее костюме не было ничего мужеподобного, он отличался строгой, холодной элегантностью, полностью нейтрализующей любые нескромные мысли, на которые могла навести красивая фигура девушки. Мисс Климпсон, с ее долгим, невеселым опытом, приобретенным за годы скитаний по дешевым пансионам и меблированным комнатам, была настоящим экспертом в области не сложившихся женских судеб. Поэтому она немедленно отказалась от теории, которая уже сформировалась у нее в общих чертах. Нет, мисс Виттейкер явно не была страстной натурой, которая, тяготясь вынужденным общением со старой больной родственницей, стремилась поскорее освободиться от нее в надежде устроить свою личную жизнь, пока не прошла молодость. Женщин такого склада мисс Климпсон могла безошибочно опознать с одного взгляда, уже по той интонации, с которой они произносили: «Как поживаете?» при первом знакомстве. И все-таки сейчас, когда она взглянула в светлые, ясные глаза Мэри Виттейкер, которые смотрели на нее из-под красиво очерченных бровей, мисс Климпсон охватило неожиданное чувство узнавания. Она определенно встречала раньше этот взгляд, но когда и где — оставалось неясным. Щебеча о том, как она приехала в Лихэмптон, как ее представили викарию, как ей нравятся здешний воздух и песчаная почва, мисс Климпсон мучительно напрягала ум в поисках разгадки. Но память упорно отказывалась ей служить. «Ночью я все вспомню, — уверенно сказала себе мисс Климпсон, — а заводить разговор насчет дома пока не стоит: при первом знакомстве подобная предприимчивость неуместна».

Однако злой рок не замедлил помешать осуществлению благоразумных намерений мисс Климпсон и чуть было одним махом не погубил все плоды ее дипломатических усилий.

Мстительные Эриннии явились на этот раз в лице мисс Финдлейтер — младшей из сестер, у которой эмоции все время били фонтаном. Держа в руках недошитые пеленки, она с шумом поспешила к чайному столику и бухнулась на диван рядом с креслом мисс Виттейкер.

— Мэри, дорогая! Почему ты мне не сказала? Как это неожиданно! Значит, твои планы заняться птицеводством уже претворяются в жизнь? У меня и в мыслях не было, что дело зашло так далеко. Как ты могла допустить, чтобы я услышала об этом от других! Ведь ты обещала мне первой обо всем рассказать!

— Но я и сама ничего об этом не знаю, — спокойно ответила мисс Виттейкер. — Кто сообщил тебе эту удивительную новость?

— Миссис Писруд сказала, что она слышала это от… — тут мисс Финдлейтер оказалась в затруднительном положении. Она еще не была представлена мисс Климпсон и не знала, как называть последнюю в ее присутствии. «Эта леди»? Но так обычно говорят продавщицы. «Мисс Климпсон» тоже исключалось, потому что официально предполагалось, что мисс Финдлейтер еще не знает этого имени. А сказать «новая пансионерка миссис Бадж» в данных обстоятельствах было явно невозможно. Мисс Финдлейтер на минуту заколебалась, обратилась к самой мисс Климпсон, как бы ища у нее поддержки:

— О, это наша новая помощница! Вы позволите мне представиться самой? Я терпеть не могу формальностей, а вы? В общем-то, если человек участвует в трудовой благотворительной акции под патронажем викария, это уже само по себе может служить рекомендацией, не правда ли? Вы, я полагаю, мисс Климпсон? Очень рада с вами познакомиться! Мэри, это правда или нет — ну, что ты решила сдать мисс Климпсон свой дом, а сама переехать в Олфорд, на ферму, разводить кур?

— Насколько мне известно, нет. Мы с мисс Климпсон сегодня вообще впервые встретились. — Тон, которым были сказаны эти слова, наводил на мысль, что будь на то воля мисс Виттейкер, эта первая встреча стала бы и последней.

—Ах, дорогая! — вскричала младшая мисс Финдлейтер (надо отметить, что эта коротко стриженная, светловолосая девица отличалась поистине жеребячьей игривостью). — Кажется, я ляпнула что-то совсем некстати. Но миссис Писгуд именно так и сказала — что якобы все уже решено. — И мисс Финдлейтер снова повернулась к мисс Климпсон, как бы прося ее подтвердить правильность своих слов.

— Это совсем не так! — вскричала старая леди. — Что теперь подумает обо мне, мисс Виттейкер? Совершенно исключено, чтобы я могла сказать такую невозможную вещь. Я только однажды упомянула — совершенно случайно — что ищу, вернее сказать, хотела бы начать поиски дома, который можно снять поближе к церкви — чтобы удобнее было ходить к заутрене. И тут кто-то, я даже не помню, кто, высказал предположение (предположение, и не более того), что вы могли бы — конечно, не сейчас, но когда-нибудь, в перспективе — изъявить желание переехать из этого дома. Уверяю вас, это все.

Произнося эту оправдательную речь, мисс Климпсон не могла не погрешить против истины и даже отчасти впала в грех лицемерия; но она успокоила свою совесть, воспользовавшись несколько иезуитским доводом, что на нее возложена слишком большая ответственность.

— Мисс Маргэтройд, — добавила она, — тут же меня поправила. Она объяснила, что вы и не думать об этом не думали, а если бы и решили это сделать, то прежде всего рассказали бы обо всем ей.

Мисс Виттейкер рассмеялась.

— Но это неправда, — произнесла она, — прежде всего я рассказала бы об этом своему агенту по недвижимости. Да, у меня действительно была такая идея, но я еще не предпринимала никаких конкретных шагов.

— Так значит, ты думаешь об этом всерьез? — воскликнула мисс Финдлейтер. — Как бы мне хотелось, чтобы это оказалось правдой! Если ты и правда заведешь ферму, я попрошу тебя взять меня на работу. Меня уже просто тошнит от этого дурацкого тенниса и прочей чепухи, я хочу жить в первозданной простоте, поближе к земле. Вы читали Шейлу Кэй-Смит?

Мисс Климпсон призналась, что не читала, но что зато она очень любит романы Томаса Гарди.

— Это просто невыносимо — жить в таком маленьком городишке, как наш, — продолжала мисс Финдлейтер, — где полно герани и мелких сплетен. Вы даже не представляете, мисс Климпсон, сколько сплетен ходит в Лихэмптоне. Тебя, Мэри, они, наверное, тоже несколько вывели из себя, мягко говоря, — я имею в виду историю с этим надоедливым доктором Карром. Я не удивляюсь, что тебе хочется сбежать из этого дома. Вероятно, было бы глупо надеяться, что тебе в нем когда-нибудь будет хорошо.

— А почему, собственно, нет? — небрежно бросила мисс Виттейкер. Может быть, даже слишком небрежно. Мисс Климпсон вздрогнула: это было именно то выражение глаз и та интонация, с которыми Богом и людьми забытая старая дева заявляет, что «она не нуждается в этих глупых мужчинах».

— Ну, я не знаю, — задумалась мисс Финдлейтер, — просто мне всегда казалось, что, наверное, грустно жить там, где кто-то умер. Милая мисс Доусон… хотя, конечно, смерть была для нее избавлением…

Мисс Климпсон заметила про себя, что мисс Виттейкер явно стремилась отвлечь внимание собеседниц. Пожилая леди подумала об атмосфере подозрительности, окружавшей смерть мисс Доусон, но не рискнула развивать эту тему

— Найдется очень мало домов, в которых еще никто не умирал, — заметила мисс Виттейкер. — Честное слово, я не могу разобраться, почему людей это так беспокоит. По-моему, дело здесь просто в непонимании. Ведь нас совершенно не волнует кончина людей, которых мы не знали сами. Еще меньше нас волнуют эпидемии и несчастные случаи, которые происходят где-то далеко. Кстати, мисс Климпсон, как вы думаете, чем кончатся эти китайские события? По-моему, они никого здесь не волнуют. Вот если бы подобные большевистские выступления произошли где-нибудь в Гайд-Парке, сколько бы тогда поднялось шума!

Мисс Климпсон дала на это какой-то приличествующий случаю ответ. Ночью она написала лорду Питеру: «Мисс Виттейкер пригласила меня на чай. По ее словам, хотя ее очень привлекает активный образ жизни на лоне природы в сочетании с каким-нибудь полезным занятием, она глубоко привязана к дому на Веллингтон-авеню, и просто не в силах его оставить. По-моему, ей очень хочется произвести на меня такое впечатление. Уместно ли здесь выразиться, что, пожалуй, «леди слишком настойчиво говорит «нет»? Принц Датский добавил бы на моем месте: «Пусть дрожит наглая кляча», если конечно, такое выражение можно отнести к даме. Как велик Шекспир! У него всегда найдется подходящая фраза для любой ситуации!»

Глава VI СТРАШНАЯ НАХОДКА

Не умирает кровь, хотя порою спит.

Чэпмен  «Слезы вдовы».

— Знаешь, Вимси, мне кажется, ты просто попал пальцем в небо, — возразил мистер Паркер. — По-моему, у нас нет ни малейших оснований считать, что за смертью старушки Доусон стоит что-то экстраординарное. Тут просто не за что ухватиться, исключая мнение самодовольного молодого доктора и всякие идиотские слухи.

— У тебя бюрократический склад ума, Чарльз, — ответил ему друг. — Эта канцелярская страсть к уликам постепенно иссушает твой блистательный интеллект и подавляет инстинкты. Ты слишком цивилизован, в этом твоя беда. Я по сравнению с тобой — просто дитя природы. Я просто знаю, что в этой истории что-то не так.

— Откуда ты это знаешь?

— Откуда? Оттуда же, откуда я узнал, что с лафитом, который этот садист Петтигрю-Робинсон на днях испытал на моем желудке, тоже не все ладно. По скверному привкусу!

— К дьяволу привкус. На теле не обнаружили никаких признаков насилия или отравления. Никто не был заинтересован в том, чтобы старушка отправилась на тот свет. И у нас нет ни малейшей возможности доказать чью-либо вину.

Лорд Питер выбрал сигару в ящике и закурил ее с подлинно артистическим изяществом.

— Слушай, — произнес он, — хочешь пари? Я ставлю десять против одного, что Агату Доусон убили, двадцать против одного — что это сделала Мэри Виттейкер, и пятьдесят против одного — что я уличу преступницу в течение года. Ну что, идет?

Паркер рассмеялся.

— Я бедный человек, Ваше Величество, — сказал он, стараясь выиграть время.

— Ах, вот оно что, — торжествующе заявил лорд Питер. — Ты сам не уверен в том, что говоришь. Иначе бы ты сказал: «Твои деньги, старина, тебе и решать», и немедленно заключил бы со мной пари, окрыленный стопроцентной уверенностью в своей правоте.

— Я слишком много повидал и знаю: стопроцентной уверенности не может быть ни в чем, — парировал детектив, — но на пари я согласен. — И предусмотрительно добавил: — В пересчете на полукроны.

— Если бы ты предложил хотя бы монеты по двадцать пять фунтов, — воскликнул лорд Питер, — я бы еще принял во внимание твою пресловутую бедность и пощадил бы тебя, но такая мелочь тебя уж точно не разорит. Итак, я собираюсь доказать правильность своего утверждения.

— А какие шаги ты намерен для этого предпринять? — саркастически полюбопытствовал Паркер. — Надеешься получить разрешение на эксгумацию и проверить наличие в теле яда, плюнув на результаты предыдущего анализа? Или хочешь похитить мисс Виттейкер и допросить ее с применением пыток на французский манер?

— Ну, зачем же. Ведь я современный человек. Нет, я прибегну к новейшим психологическим методам. Как и те люди, о которых говорится в псалмах, я только расставляю силки и заставляю преступника самого признать свою вину.

— Ну, давай! Ты ведь у нас энтузиаст, правда? — насмешливовоскликнул Паркер.

— Да, правда. Всем давно известен простой психологический факт, что после совершения злодеяния преступники обычно не могут успокоиться на достигнутом. Они…

— Возвращаются на место преступления?

— Не перебивай, черт тебя побери. Они предпринимают ненужные меры для того, чтобы замести следы, которых не оставляли, и это последовательно навлекает на их головы Подозрение, Расследование, Доказательство вины, Приговор и Виселицу. Признанные авторитеты в области права… Прошу тебя, не швыряй так святого Августина — это ценное издание! В общем, не желая метать бисер своего красноречия перед свиньями, я намерен опубликовать во всех утренних газетах вот это объявление. Полагаю, мисс Виттейкер наверняка потребляет какую-то продукцию блистательной эпохи журналистики, в которую мы живем. Таким образом, мы убьем двух зайцев одним выстрелом.

— Ты, видимо, хотел сказать, что мы за ними погонимся, — проворчал Паркер. — Давай свое объявление.

«БЕРТУ И ЭВЕЛИН ГОТОБЕД, ранее служивших у мисс Агаты Доусон, в ее городской усадьбе «Лесок», Веллингтон-авеню, Лихэмптон, просят связаться с мистером Дж. Марблзом, адвокатом, в Стэпл-инн, если они желают УСЛЫШАТЬ НЕЧТО ВЕСЬМА ПОЛЕЗНОЕ ДЛЯ СЕБЯ».

— Неплохо, правда? — спросил Вимси. — Все рассчитано на то, чтобы вызвать подозрение самым невинным способом. Готов держать пари: Мэри Виттейкер на это клюнет.

— Каким же образом?

— Я не знаю. Именно это и интересно. Надеюсь, с беднягой Марблзом не случится ничего неприятного. Он представляет собой безупречный тип поверенного в семейных делах. Правда, человек его профессии должен быть готов к тому, что придется идти на риск.

— О Господи, что за вздор! — простонал Паркер. — Но я согласен: если мы хотим побольше разузнать о семействе мисс Доусон, связаться с этими девушками будет очень кстати. Слуги всегда что-нибудь да знают.

— Дело не только в этом. Ты же помнишь: сестра Филлитер сказала, что девушек уволили незадолго до того, как ей пришлось вернуться в Лондон. Так вот, учитывая странные обстоятельства, связанные с увольнением самой мисс Филлитер (включая нежелание мисс Доусон принимать пищу из ее рук, которое почему-то никак не отразилось на поведении пациентки по отношению к медсестре), неплохо бы поразмыслить над тем, что девушек под каким-то предлогом выставили из дома спустя три недели после истерики, случившейся с мисс Доусон. Похоже, что таким образом одна особа старалась убрать с дороги всех, кто мог что-нибудь рассказать об этом интереснейшем происшествии.

— Да, но у мисс Виттейкер были вполне весомые причины избавиться от этих девушек.

— Битая посуда? Да, в наше время нелегко найти хороших слуг. Хозяйки дома теперь относятся к этому гораздо более беззаботно, чем в добрые, старые времена. Но вернемся к истерике мисс Доусон. Почему мисс Виттейкер, собираясь завести со старушкой щекотливый разговор и дать ей на подпись какую-то загадочную бумагу, выбрала для этого именно тот момент, когда умная, проницательная сестра Филлитер отправилась на прогулку? Если было заранее известно, что эта беседа может излишне взволновать мисс Доусон, ее племяннице было, наоборот, выгодно иметь под рукой сиделку, которая могла бы успокоить старую леди.

— Но ведь мисс Виттейкер и сама — отличная медсестра. Она была уверена, что сама сделает все необходимое, чтобы успокоить тетушку.

— Я уверен, она действительно чрезвычайно способная женщина, — с ударением на слове «способная» произнес Вимси.

— Ну, конечно. Ты относишься к ней с предубеждением. Но объявление все равно стоит опубликовать. Вреда от этого не будет.

Протянув руку к звонку, лорд Питер вдруг остановился. Нижняя челюсть у него слегка отвисла, что придавало длинному, узкому лицу Вимси несколько глуповатое и неуверенное выражение, напоминавшее персонажей книг мистера П.Г. Вудхауса.

— А тебе не кажется… — начал он. — Да нет, вздор. — И лорд Питер нажал на кнопку звонка. — Как ты верно заметил, вреда от этого не будет. Бантер, позаботьтесь о том, чтобы этот текст ежедневно публиковался в разделе личных объявлений во всех газетах, перечисленных в составленном мной списке, пока я сам не сообщу вам, что необходимость в этом отпала.

В первый раз объявление появилось во вторник утром. За неделю не произошло ничего, заслуживающего внимания, исключая письмо от мисс Климпсон, которая с глубоким прискорбием сообщила, что младшая мисс Финдлейтер наконец преуспела в своих попытках подвигнуть мисс Виттейкер на решительные шаги по приобретению фермы. Обе молодые леди отправились посмотреть ферму, объявление о которой они прочитали в журнале «Новости птицеводства». Они собирались провести в деревне несколько недель. Мисс Климпсон высказывала опасение, что ей едва ли удастся собрать в это время достаточно важную информацию, чтобы оправдать более чем значительное жалованье, которое она получает от лорда Питера. Правда, мисс Климпсон успела подружиться с мисс Финдлейтер, которая пообещала рассказать ей обо всем, что они будут делать. Лорд Питер написал мисс Климпсон ответ, в котором постарался ее успокоить.

В следующий вторник мистер Паркер как раз был погружен в дискуссию со своей домработницей, которую отличала досадная привычка подогревать ему на завтрак копченую рыбу, доводя ее до состояния сильно замаринованной мочалки, когда в квартире сердито и агрессивно зазвонил телефон.

— Это ты, Чарльз? — произнес голос лорда Питера. — Марблз получил письмо насчет той девушки, Берты Готобед. В прошлый четверг она ушла из своей квартиры и больше не появлялась. Ее квартирная хозяйка, которая тоже прочитала объявление, страшно разволновалась и пришла к нам, желая рассказать все, что ей известно. Ты не мог бы зайти в Стэпл-инн в одиннадцать часов?

— Вряд ли, — с некоторым раздражением сказал Паркер. — Мне все-таки надо иногда появляться на работе. Уверен, ты и сам прекрасно справишься.

— О, да! — в голосе Вимси прозвучали брюзгливые интонации. — Но я рассчитывал, что ты разделишь со мной удовольствие. Какая черная неблагодарность с твоей стороны! Ты не проявляешь ни малейшего интереса к этому делу.

— Ну, знаешь, я просто не очень верю в твою теорию. Ты все-таки выбирай выражения! Но уж запугивать девушку ты будешь сам. Я подумаю, смогу ли я что-либо сделать. В одиннадцать? Хорошо.

«Клак!» — ответил телефон.

— Повесил трубку, — с горечью сказал Паркер. — Берта Готобед. Гм! Я готов был поклясться…

Паркер потянулся через стол за номером «Дейли Мелл», который был прислонен к вазочке с конфитюром. Сжав губы, инспектор прочел заметку, кричащий заголовок над которой привлек его взгляд еще до того, как он отвлекся на обсуждение копченой рыбы.

«В ЭППИНГ-ФОРЕСТ ОБНАРУЖЕН

ТРУП ОФИЦИАНТКИ

В СУМОЧКЕ УБИТОЙ

ЛЕЖАЛА БАНКНОТА В 5 ФУНТОВ»

Паркер подошел к аппарату и назвал телефонистке номер Вимси. Трубку поднял слуга.

— Его светлость принимает ванну, сэр. Вас с ним соединить?

— Да, пожалуйста, — ответил Паркер.

В трубке снова послышалось какое-то кудахтанье. Через несколько секунд инспектор услышал слабый голос Вимси:

— Алло!

— Квартирная хозяйка не сказала, работала ли Берта Готобед где-нибудь?

— Да, она служила официанткой в Корнер-хаус. Откуда вдруг такой интерес? Когда я звонил тебе, лежа в постели, ты меня отшил. А теперь, когда я лежу в ванне, ты сам докучаешь мне звонками. Все это напоминает мне какую-то глупую песенку из мюзик-холла: «Ну почему, почему?..»

— Ты читал сегодня газеты?

— Нет. Эту чепуху я обычно откладываю до завтрака. А в чем дело? Наши войска двинулись на Шанхай? Или подоходный налог уменьшили на шесть пенсов?

— Заткнись, идиот, это очень серьезно. Ты опоздал.

— Куда опоздал?

— В Эппинг-Форест сегодня утром обнаружен труп Берты Готобед.

— Боже мой! Она мертва? Но как? Отчего?

— Понятия не имею. Наверное, яд. Или сердечный приступ. Ни следов насилия, ни признаков ограбления. Никаких улик. Сейчас я еду в Скотланд-ярд и там займусь этим вплотную.

— Прости меня, Господи! Знаешь, Чарльз, у меня ведь появилось какое-то страшное предчувствие на этот счет, когда ты сказал, что от объявления все равно не будет вреда. Она мертва. Бедная девушка! Чарльз, я чувствую себя убийцей. Черт, я к тому же весь мокрый. Это порождает такое чувство беспомощности! Знаешь, давай сделаем так: ты сейчас поедешь в Скотланд-ярд, расскажешь им все, что ты знаешь, а я отыщу тебя прямо там, глазом моргнуть не успеешь. Как бы то ни было, это снимает все твои сомнения.

— Но послушай, может быть, это совсем не то, что ты думаешь. Не исключено, что смерть девушки никак не связана с твоим объявлением.

— Не исключено, что свиньи умеют летать. Где твой здравый смысл? Ой, Чарльз! А про ее сестру там ничего не было сказано?

— Да, на теле покойной обнаружили письмо от сестры; по этому письму полиция смогла идентифицировать убитую. Сестра ее месяц назад вышла замуж и уехала в Канаду.

— Это и спасло ей жизнь. Если она вернется в Англию, то окажется в страшной опасности. Мы должны перехватить ее первыми и предупредить. А заодно узнать, что именно ей известно. Ну, пока. Мне просто необходимо наконец одеться. А, черт!

«Щелк!» — В трубке опять наступила мертвая тишина, и мистер Паркер, без всякого сожаления махнув рукой на копченую рыбу, в волнении выскочил из дома и помчался по Лэмбз-Кондуит-стрит, чтобы сесть на трамвай до Вестминстера.

Директор Скотланд-ярда, сэр Эндрю Маккензи, был старым другом лорда Питера. Сэр Эндрю любезно принял этого молодого человека, который был сегодня крайне взволнован. Маккензи выслушал его историю, имевшую некоторое отношение к убийству. В истории этой шла речь о раке, завещаниях, таинственных адвокатах и объявлении, помещенном в колонке, через которую люди пытаются найти пропавших родственников.

— Любопытное стечение обстоятельств, — снисходительно произнес Маккензи. — Я понимаю ваши чувства по этому поводу. Однако успокойтесь: вам не в чем себя винить. Я уже получил заключение полицейского врача, и, по его мнению, смерть наступила абсолютно естественным путем. На теле нет никаких следов насилия. Конечно, нужно еще провести экспертизу, но я не думаю, что у нас есть хоть малейшие причины подозревать, что это убийство.

— Но что девушка делала в Эппинг-Форест?

Сэр Эндрю спокойно пожал плечами.

— Конечно, это следует выяснить. Но вы же знаете, молодые люди иногда любят побродить в таких местах. У девушки был жених, он служит где-то на железной дороге, если я не ошибаюсь. Коллинз сейчас поехал с ним побеседовать. А может, с девушкой был какой-то другой молодой человек.

— Но если бы смерть была естественной, никто не бросил бы девушку одну в лесу, видя, что ей дурно, что она умирает.

— Вы бы, конечно, не оставили. Но представьте: может, они там резвились, ну, знаете, затеяли что-то вроде игры в лошадки, и тут вдруг девушка упала замертво, как это бывает во время сердечных приступов. Ее спутник запросто мог перепугаться и удрать. Такое нередко случается.

Было видно, что лорда Питера это не убедило.

— Сколько времени прошло с момента смерти?

— Дней пять-шесть. Так думает наш специалист. Ее и нашли-то совершенно случайно. В эту часть леса мало кто забредает. В этот раз там прогуливалась компания молодых людей с двумя терьерами. Одна из собак и привела их к телу.

— Труп находился на открытом пространстве?

— Не совсем. Тело лежало в кустах. Как раз в таких местах резвые молодые парочки любят поиграть в прятки.

— Убийцы тоже любят играть в таких местах: они прячут, полиция ищет, — откликнулся Вимси.

— Ну хорошо, будь по-вашему, — с улыбкой сказал сэр Эндрю. — Но если это было убийство, то преступники, вероятно, прибегли к яду: как я уже «казал, на теле не было ни повреждений, ни следов борьбы. Я ознакомлю вас с результатами вскрытия. Мне бы хотелось, чтобы вы тем временем съездили туда сами вместе с инспектором Паркером. Там у вас будут самые благоприятные условия для расследования. Если что-нибудь обнаружите, дайте мне знать.

Вимси поблагодарил сэра Эндрю, зашел в соседний офис за Паркером и стремительно потащил инспектора по коридору.

— Не нравится мне это, — заявил лорд Питер. — Конечно, приятно знать, что наши первые шаги в области психологии столь быстро принесли реальный результат, но, видит Бог, я бы искренне желал, чтобы этот результат был не столь убедительным. Сейчас нам лучше побыстрее отправиться в Эппинг-Форест. Квартирную хозяйку навестим потом. Кстати, у меня новая машина. Думаю, она тебе понравится.

Бросив взгляд на этого длинного, узкого, элегантного механического монстра, выкрашенного в черный цвет, с двумя выхлопными трубами из блестящей меди, Паркер сразу понял, что если они хотят без помех добраться сегодня до Эппинг-Форест, следует напустить на себя как можно более официальный вид и демонстрировать свои полицейские полномочия каждому человеку в синей униформе, который попадется у них на пути.

— Это новый «даймлер-66», — пояснил лорд Питер, ловко объезжая грузовик, казалось, даже не глядя на дорогу. — Обтекаемая форма… Изготовлен на заказ… полезный… технические новинки… Никаких споров… Я ненавижу споры… Как Эдмунд Спарклер… Молю Бога, чтобы там не было никаких споров… Крошка Доррит… Помнишь… Назовем ее миссис Мердль… и по этой причине… посмотрим, что мы еще можем сделать.

Обещание было выполнено прежде, чем они прибыли на место, где полиция обнаружила тело. Их появление произвело настоящую сенсацию среди небольшого скопления людей, которых привлекли туда служебные обязанности или любопытство. На лорда Питера немедленно набросились четверо репортеров и ареопаг газетных фотографов. Появление Вимси возбудило у них надежду, что из загадочного убийства удастся сделать сенсацию колонки на три. К вящей досаде Паркера, его самого сфотографировали именно тогда, когда он выбирался из недр «миссис Мердль», что, по мнению детектива, никак не могло пойти на пользу его репутации. Любезно придя на помощь инспектору, старший офицер Уолмисли сделал замечание зевакам и провел Паркера к месту трагедии.

Тело уже отвезли в морг, но по углублению, оставшемуся в сырой почве, было вполне понятно, где лежал труп. Взглянув на этот отпечаток, лорд Питер тяжело вздохнул.

— Черт бы побрал эту скверную, теплую весну, — сказал он в сердцах. — Апрельские ливни, солнце и вода — хуже не придумаешь. Тело сильно разложилось, офицер?

— Пожалуй, да, милорд, особенно открытые участки. Но никаких сомнений относительно идентификации личности убитой у нас не возникло.

— Я так и предполагал. Как она лежала?

— На спине, в спокойной, естественной позе. Одежда на ней была в порядке. Наверное, она сначала села на землю, а потом почувствовала себя плохо и упала на спину.

— М-м… Дождь смыл все следы и отпечатки ног, которые могли остаться на земле. К тому же почва здесь покрыта травой. Трава — это последнее дело, правда, Чарльз?

— Вот именно. Ветки кустов над убитой, кажется, совсем не поломаны, офицер.

— Да, — отозвался старший офицер, — как я указал в своем рапорте, никаких следов борьбы не обнаружено.

— Но если бы девушка действительно сидела на земле, а потом откинулась на спину, как вы предполагаете, тонкие молодые веточки непосредственно над ней должны были поломаться под весом тела.

Офицер Уолмисли бросил пристальный взгляд на своего коллегу из Скотланд-ярда.

— Вы имеете в виду, сэр, что ее принесли сюда и положили под кустами?

— Я ничего не имею в виду, — отпарировал Паркер, — я просто хотел обратить ваше внимание на факт, который, как мне кажется, следует учесть. Откуда здесь взялись следы колес?

— Это наш автомобиль, сэр. Мы подъехали сюда задним ходом, чтобы погрузить тело и увезти его в морг.

— А это все ваши люди натоптали?

— Частично они, сэр, частично та компания, которая обнаружила тело.

— Никаких других следов вы не заметили?

— Нет, сэр. Но ведь всю неделю шли сильные дожди. Кроме того, тут полно кроликов. Да и другие звери, мне кажется, успели здесь побывать. Ласки или что-то типа этого.

— Ох! Ну да ладно. Мне кажется, вам следует получше оглядеть все кругом. Может быть, там, подальше, сохранились какие-нибудь следы. Сделайте круг и сообщайте обо всем, что обнаружите. И не позволяйте этой толпе подходить так близко. Выставьте кордон полицейских и попросите остальных разойтись. Питер, ты осмотрел все, что хотел?

Вимси, который стоял в нескольких ярдах от Паркера, бесцельно тыкал тростью в ствол дуба. Вдруг он нагнулся и вытащил из дупла какой-то сверток. Оба полицейских поспешили к Вимси с живейшим интересом, который тут же рассеялся, когда они увидели, что было в пакете: сэндвич с ветчиной и пустая бутылка из-под пива, небрежно завернутые в грязную газету.

— Это все отдыхающие, — фыркнул Уолмисли. — Осмелюсь предположить, что к телу это не имеет никакого отношения.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, — безмятежно отозвался Вимси. — Когда именно исчезла девушка?

— Восемь дней назад, 27-го, — ответил Паркер. — Она ушла из Корнер-хауса в пять вечера, когда закончилась ее смена.

— Этот номер «Ивнинг Ньюс» вышел в среду, 27-го числа, — заявил Вимси. — Последний вечерний выпуск. Этот выпуск поступает в продажу не раньше 6 часов. Если отбросить предположение, что кто-то принес пакет сюда, чтобы поужинать, то его, видимо, принесла сама девушка и ее спутник. Едва ли кто-нибудь мог расположиться здесь на пикник после убийства, рядом с телом. Я не хочу сказать, что наличие рядом мертвого тела непременно отбивает аппетит: на войне как на войне. Но ведь в данный момент войны нет.

— Вы правы, сэр. Но вы исходите из того, что смерть наступила в среду или в четверг. До этого момента девушка могла находиться где-нибудь в другом месте, гостить у кого-нибудь в Лондоне, да мало ли где еще.

— Вы опять разбили меня наголову! — вздохнул Вимси. — Но согласитесь, что это все же любопытное совпадение.

— Конечно, милорд, и я очень рад, что вы нашли пакет. Вы сами доставите находку в полицию, мистер Паркер, или мне взять это на себя?

— Лучше возьмите пакет с собой и положите его туда же, куда и остальные вещи, — изрек Паркер и протянул руку за пакетом, который явно вызвал у Вимси совершенно необъяснимый интерес. — Мне кажется, что его светлость прав и сверток попал сюда одновременно с девушкой. Это наводит на мысль, что она пришла сюда не одна. Может, с ней был какой-то ее приятель. Похоже, это старая, старая история. Займитесь этой бутылкой, старина, на ней могут быть отпечатки пальцев.

— Возьмите бутылку, — произнес Вимси. — Пусть у меня всегда найдется друг и бутылка, чтобы его угостить, как говорит Дик Суивеллер. Но прежде чем вы сообщите юному железнодорожному клерку, что все, сказанное им, может быть использовано против него, я прошу вас обратить взоры на этот сэндвич с ветчиной и поднести к нему свои носы.

— В чем же дело? — недоуменно спросил Паркер.

— Ни в чем. Просто он удивительно хорошо сохранился — благодаря этому замечательному дубу. Твердый корабельный дуб многие века был оплотом Англии в борьбе против захватчиков. «Сердце дуба — наши корабли» (именно сердце, а не сердца, как это обычно цитируют). Но меня смущает несоответствие между сэндвичем и остальными вещами убитой.

— Но это же обычный сэндвич с ветчиной!

— О, столы, накрытые яствами, и дары винного погреба! Ты просто варвар! Конечно, это сэндвич с ветчиной, но отнюдь не обычный. Он никогда не бывал на кухне дешевых кафе фирмы «Лайонз», не валялся на прилавках универсальных магазинов и гастрономов, расположенных на отдаленных улочках. Свинью, из которой приготовлено это утонченное лакомство, откармливали в самом изысканном стиле. В ее дневной рацион никогда не входила ни бурда, какой обычно потчуют этих животных, ни популярный коктейль из кухонных отбросов, заботливо приготовленный хозяйкой. Обрати внимание на плотную структуру ветчины, на насыщенный коричневатый оттенок мяса, на этот толстый слой жира, желтого, как щека китайца, на темное пятно в том месте, где в мясо просочились специи. Ради такого лакомства сам Зевс мог бы сойти с Олимпа. Скажи же мне, о муж, лишенный проницательности, вандал, достойный того, чтобы его круглый год кормили вареной треской! Скажи, каким образом могла юная официантка, отправившись со своим железнодорожным клерком на пикник в Эппинг-Форест, закусывать там бутербродами с черной, как смоль, пропитанной специями браденхемской ветчиной, которая бегала по лесам в виде дикого кабана, пока смерть не придала ей менее скоропортящуюся и более возвышенную форму? Могу добавить, что в сыром виде такая ветчина стоит три шиллинга за фунт. Надеюсь, этот аргумент покажется тебе достаточно убедительным.

— Странно, конечно, — согласился Паркер. — Наверное, только богатые люди…

— Только богатые люди или люди, для которых еда является искусством, — перебил его Вимси. — Эти две группы ни в коем случае не совпадают, но иногда пересекаются.

— Это может иметь большое значение, — заметил Паркер, заботливо упаковывая новое вещественное доказательство. — А теперь поедем и посмотрим на тело.

Нельзя сказать, чтобы эта процедура была очень приятной: сыграла свою роль и сырая, теплая погода, и несомненные визиты ласок. Бросив на труп всего один взгляд, Вимси ретировался, оставив полицейских доводить дело до конца, и посвятил все свое внимание сумочке убитой. Бегло проглядев письмо Эвелин Готобед (ныне Эвелин Кроппер), лорд Питер переписал ее канадский адрес. Во внутреннем отделении он обнаружил вырезку со своим объявлением. Некоторое время лорд Питер молча разглядывал сложенную пятифунтовую купюру, которая лежала рядом с десятью шиллингами. Казначейский билет, семь шиллингов восемь пенсов серебром и медью, ключ от американского замка и компактная пудра.

— Вы ведь уже выяснили происхождение купюры, Уолмисли?

— Конечно, милорд.

— А ключ, вероятно, от дверей лондонской квартиры, где жила убитая?

— Нет никакого сомнения. Для опознания мы пригласили сюда квартирную хозяйку. Не то чтобы мы питали какие-то сомнения относительно личности убитой, но таков уж порядок. Может быть, она нам чем-нибудь поможет. О! — и Уолмисли уставился на дверь. — Думаю, это она.

Тучная женщина с материнским выражением лица, которая вышла из такси вместе с молодым полисменом, без всяких колебаний заявила, что убитая является именно Бертой Готобед.

— Такая хорошая молодая леди, — сетовала хозяйка, обливаясь слезами. — Господи, что за ужас! И кто мог такое сделать? У меня сердце было не на месте с прошлой среды, когда она не вернулась домой. Сколько раз я говорила себе: лучше бы у меня язык тогда отсох, лучше бы мне никогда не показывать ей это объявление! Я вижу, сэр, оно уже у вас. До чего же ужасно, что дурные люди заманивают молодых девушек под предлогом рассказать им что-то важное! И этот бессовестный старый греховодник еще называет себя адвокатом! Через несколько дней после того, как бедняжка исчезла, я отправила письмо этому негодяю. Я написала, что он у меня в руках и я намерена привлечь его к суду, и это так же верно, как то, что мое имя — Доркэс Гулливер. Меня бы он не сумел обвести вокруг пальца! Я не из тех наивных пташек, которых он завлекает в свои сети; слава Богу, мне этим летом стукнет шестьдесят один. Так я ему и написала.

Эта филиппика в адрес достойнейшего мистера Марблза из Степл-инн несколько выбила Вимси из колеи; ведь сам почтенный правовед изложил лорду Питеру послание миссис Гулливер в сильно отредактированном виде.

— Наверное, старичок был страшно шокирован, — шепнул Вимси на ухо Паркеру. — В следующий раз я извинюсь за это перед ним.

— Обе они были такими приличными девушками! Мисс Эвелин вышла замуж за одного милейшего молодого человека из Канады. Это будет для нее такой удар! А Берта, бедная овечка, собиралась как раз после Троицына дня выйти за бедного Джона Айронсайдза. Он очень положительный, достойный человек; работает клерком на железной дороге Южного района. Он мне часто в шутку говаривал: «Такой уж я человек, миссис Гулливер: неторопливый, но надежный, как Южная железная дорога». Ох, ох, и кто только мог подумать? А ведь мисс Берта была не из легкомысленных. Я всегда спокойно давала ей ключ. Ей, конечно, приходилось иногда работать допоздна, но она всегда приходила вовремя, никогда не загуливалась. Поэтому я и забеспокоилась, когда она в среду не вернулась. Многие на моем месте предпочли бы умыть руки и не впутываться в это дело. Но нет! Когда прошло порядочно времени, а девушка все не возвращалась, я сказала себе: «Помяните мои слова, наверняка этот Марблз похитил ее».

— Сколько она у вас прожила, миссис Гулливер? — спросил Паркер.

— Не больше пятнадцати месяцев. Но мне достаточно прожить с молодой леди и пятнадцать дней, чтобы понять, хорошая она девушка или нет. Достаточно один раз взглянуть, и почти все становится ясно. С моим-то опытом!

— Она поселилась у вас вместе с сестрой?

— Да. Они приехали ко мне, когда искали работу Лондоне. И я вам скажу: они могли попасть к кому похуже. Две молоденькие девушки из провинции, свеженькие и хорошенькие…

— Я уверен, что им чрезвычайно повезло, миссис Гулливер, — согласился лорд Питер. — Наверное, для обеих сестер было большим утешением, что они могут вам довериться и получить от вас совет.

— Полагаю, да, — сказала миссис Гулливер. — Не то, что эта современная молодежь, которая не очень-то любит, когда ей руководят старшие. Вырастишь дитя свое, и уйдет оно прочь от тебя, как сказано в Библии. Но мисс Эвелин, которая теперь стала миссис Кроппер — это она вбила в голову и себе сестре, что им надо перебраться в Лондон. Они приехали сюда, чтобы стать настоящими леди. Раньше-то они просто были в услужении, хотя я не понимаю, какая разница между службой в каком-нибудь кафе, где посетители подзывают тебя кивком, и работой в доме какой-нибудь леди, разве что в кафе трудиться приходится больше и некогда перекусить. Мисс Эвелин из них двоих была заводилой. Я вам скажу, ей очень повезло, когда она встретила мистера Кроппера. Он все время завтракал в Корнер-хаус и начал за ней ухаживать с самыми серьезными намерениями.

— Да, это было весьма удачно. А вы случайно не знаете, кто подал им идею переехать в Лондон?

— Удивительно, сэр, что вы задали мне такой вопрос. Я сама никогда не могла этого понять. Мисс Эвелин эту мысль подкинула леди, у которой они служили дома, в провинции. В наше время трудно найти хорошую прислугу; казалось бы, хозяйка должна была сделать все, чтобы удержать девушек у себя. Так нет! Случилась у них однажды беда: одна из сестер, по-моему, Берта — ах, бедная овечка, у меня просто сердце разрывается, глядя на нее! — разбила старый хозяйкин чайник. Чайник этот оказался очень дорогим, и хозяйка сказала, что не намерена держать слуг, которые бьют посуду. «Я тебя увольняю», — сказала хозяйка, — «но дам тебе отличную рекомендацию, и ты сможешь подыскать себе хорошее место. Думаю, Эвелин тоже уволится вместе с тобой, так что мне придется найти вам замену. Почему бы вам не переехать в Лондон? Вам там будет лучше, и жизнь у вас там будет интереснее, чем дома». Под конец она совсем заморочила им головы рассказами о том, какое чудесное место Лондон и какие отличные вакансии могут им там представиться, что девушкам безумно захотелось туда поехать. Тогда леди сделала им денежный подарок и помогла все это устроить.

— Гм, — промычал Вимси, — видимо, она очень дорожила своим чайником. А Берта действительно часто била посуду?

— Нет, сэр. У меня она, во всяком случае, ничего не разбила. Но мисс Виттейкер — так звали хозяйку — была одной из тех упрямых леди, которые в каждой мелочи стремятся настоять на своем. Бедняжка Берта говорила, что у мисс Виттейкер характер был не дай Боже. Правда, мисс Эвелин, которая сейчас стала миссис Кроппер, всегда заявляла, что, по ее мнению, за этим что-то кроется. Из них двоих мисс Эвелин всегда была самой догадливой. Но кто из нас не без странностей? Мне лично кажется, что их хозяйка просто присмотрела кого-то на место Берты и Эвелин, которая сейчас стала миссис Кроппер. Вот леди и придумала предлог, чтобы избавиться от девушек.

— Вполне возможно, — произнес Вимси. — Полагаю, инспектор, что Эвелин Готобед…

— Теперь — миссис Кроппер, — рыдая, вставила миссис Гулливер.

— Да, простите, миссис Кроппер. Ей обо всем сообщили?

— Конечно, милорд. Мы сразу послали ей телеграмму.

— Хорошо. Пожалуйста, дайте мне знать, когда получите от нее известия.

— Конечно, мы будем поддерживать контакт с инспектором Паркером, милорд.

— Превосходно. Ну что ж, Чарльз, я, пожалуй, предоставлю это тебе. Или ты поедешь со мной?

— Нет, спасибо, — покачал головой Паркер. — Честно говоря, мне не очень нравится, в каком стиле ты водишь машину. Я сейчас при исполнении и предпочитаю держаться на стороне закона.

— Это слово изумительно подходит к тебе самому, — парировал Питер. — Увидимся в городе.

Глава VII БРЕНДИ И ВЕТЧИНА

Скажи мне, что ты ешь, и я скажу, кто ты.

Брийя-Саварэн

— Ну, — сказал Вимси, когда Бантер в тот же вечер проводил к нему Паркера, — есть свежие новости?

— Да, у меня появилась новая теория преступления, которая разобьет твою в пух и прах. У меня и улики имеются.

— О каком преступлении ты, собственно, говоришь?

— Да все о том же — об Эппинг-Форест. В то, что старушку Доусон убили, я не верю. Это просто твои выдумки.

— Понятно. И теперь ты намерен мне сообщить, что Берту Готобед втянули в историю, связанную с занятием проституцией?

— Откуда ты знаешь? — с некоторым раздражением спросил Паркер.

— Дело в том, что когда с молодой женщиной приключается что-нибудь нехорошее, Скотланд-ярд прибегает к одному из двух стандартных объяснений: или проституция, или наркомания, а иногда и то, и другое сразу. Ты, например, собирался сказать, что здесь и то, и другое.

— В общем-то, да. Это часто сочетается. А еще мы отследили происхождение пятифунтовой купюры.

— Вот это интересно.

— Да. Мне кажется, это ключ к разгадке. Эта купюра была среди тех, которые банк выплатил некоей миссис Форрест, живущей на Саут-Одли-стрит. Я побывал там и навел о ней справки.

— Ты встретился с ней?

— Нет, я ее не застал. Мне сказали, что ее обычно не бывает дома. Похоже, у этой дамы дорогие, необычные и таинственные привычки. У нее есть элегантно обставленная квартира над цветочным магазином.

— Это квартира с обслуживанием на манер гостиницы?

— Нет. Это спокойная, тихая квартирка. Туда можно подняться на лифте, правда, без лифтера. Миссис Форрест появляется там только время от времени, чаще всего вечером, проводит там ночь-другую и уезжает. Она заказывает еду из «Фортнум & Мейсон». Счета оплачивает сразу банкнотами или чеком. Убирается в квартире одна пожилая женщина. Она приходит к одиннадцати: это время, когда миссис Форрест обычно исчезает.

— Кто-нибудь вообще видел ее?

— О Боже, ну конечно! Жильцы с нижнего этажа и девушка из цветочного магазина смогли очень точно ее описать. Высокая, разодетая, носит мех выхухоли и те туфли «сокращенного» фасона, у которых пятка украшена драгоценностями, а верха почти совсем нет. Ну, ты представляешь. Волосы сильно обесцвечены перекисью водорода; проходя, она обдает людей на улице сильным запахом душицы. Пользуется слишком светлой пудрой — такая теперь не в моде. Губы сильно накрашены сургучно-красной помадой; брови так сильно подведены черным, что цель этого грима, скорее всего, удивить, а не обмануть; ногти ее — вообще произведение живописи: на них ты увидишь всю гамму оттенков розового.

— Я и не знал, что ради этой цели ты так хорошо проштудировал женские журналы, Чарльз.

— Водит четырехместный «рено», темно-зеленый с ковровой обивкой салона. Гаражи находятся как раз за углом. Я встретился с человеком, который работает в гараже. Он сказал, что вечером 27-го машины там не было. «Рено» выехал в час тридцать и вернулся около восьми на следующее утро.

— Сколько бензина было израсходовано?

— Мы вычислили эту цифру. Как раз столько, чтобы добраться до Эппинг-Форест и вернуться назад. У меня есть один еще более интересный факт: уборщица сказала, что в ту ночь в квартире ужинали двое. Были выпиты три бутылки шампанского. Кроме того, в квартире есть и ветчина.

— Браденхемская ветчина?

— Ну откуда это знать уборщице? Но, на мой взгляд, это вполне возможно. В «Фортнум & Мейсон» мне сказали, что они доставляли браденхемскую ветчину по адресу миссис Форрест недели две назад.

— Это звучит убедительно. Ты, наверное, уже решил, что миссис Форрест завлекла туда Берту Готобед для какой-нибудь неблаговидной цели и отужинала с ней…

— Нет. Но я думаю, что там был мужчина.

— Ну да, конечно. Миссис Форрест свела двоих вместе и оставила их в одиночестве. Бедную девушку основательно напоили, и тут случилось нечто неприятное…

— Да. Может быть, это был шок, а может, доза наркотика.

— И тогда они поспешно выводят ее из дома и избавляются от нее. Это вполне возможно. Надеюсь, вскрытие что-нибудь прояснит. Да, Бантер, что случилось?

— Мистера Паркера к телефону, милорд.

— Извини, пожалуйста, — сказал Паркер, — но я попросил сотрудников цветочного магазина позвонить мне сюда, если они увидят, что приехала миссис Форрест. Раз уж она там, может, поедешь вместе со мной?

— С удовольствием.

Когда Паркер отошел от телефона, на лице у него было выражение плохо скрываемого торжества.

— Она только что поднялась к себе в квартиру. Ну, идем быстрее! Возьмем такси — в твоей тарахтелке я не поеду. Скорей, скорей, иначе мы можем ее упустить.

Дверь квартиры на Саут-Одли-стрит им открыла сама миссис Форрест. Вимси с легкостью узнал ее по описанию. Взглянув на визитку Паркера, она без возражений впустила их в квартиру и провела в розово-лиловую гостиную, которую явно обставила по контракту фирма с Риджент-стрит.

— Прошу вас, садитесь. Вы курите? А ваш друг?

— Это мой коллега, мистер Темплтон, — быстро произнес Паркер.

Холодный взгляд миссис Форрест, казалось, привычно оценил разницу между «модным костюмом-двойкой, изготовленным в наших собственных мастерских, похожим на костюм, сшитый по мерке», стоимостью в семь гиней, который был на Паркере, и строгими линиями одежды его «коллеги». Было сразу видно, что тот одевается в ателье на улице Савил-роу. Но, если не считать несколько усилившегося оборонительного тона, миссис Форрест не проявила ни малейшего беспокойства. Паркер перехватил ее взгляд. «Дама оценивает нас с большим знанием дела», — мысленно прокомментировал он, — «она не совсем уверена в том, кто такой Вимси: возмущенный брат, муж или кто-то еще. Ну да ничего. Пускай гадает. Дадим ей понервничать как следует».

— Мадам, — начат Паркер с суровым официальным видом, — мы занимаемся одним делом по просьбе родственника некоего лица, которое замешано в событиях, произошедших 26-го числа прошлого месяца. Полагаю, вы в то время находились в Лондоне?

Миссис Форрест слегка наморщила лоб, напрягая память. Вимси отметил про себя, что она уже не так молода, чтобы носить такое полудетское светло-зеленое платьице с напуском. Миссис Форрест было уже явно под тридцать. У нее были глаза зрелой, опытной женщины.

— Да, думаю, я была в Лондоне. Да, конечно, я провела здесь несколько дней примерно в это время. Чем я могу вам помочь?

— Все дело в одной банкноте, которая, как мы выяснили, принадлежала вам, — ответил Паркер. — Это купюра стоимостью пять фунтов стерлингов, номер х/у 58929. «Банк Ллойда» выдал вам ее согласно чеку от 19-го числа.

— Очень может быть. Номера я, разумеется, не помню, но я действительно получала деньги по чеку приблизительно в эти дни. Если желаете, я справлюсь в своей чековой книжке и дам вам точный ответ.

— В этом нет необходимости. Но вы оказали бы нам большую помощь, припомнив, с кем именно вы расплатились этой купюрой.

— Понимаю. Но это довольно трудно. Как раз тогда я заплатила портнихе… или нет, ей я выписала чек. Я заплатила наличными сотруднику гаража; по-моему, среди прочего я дала ему одну купюру в пять фунтов. Потом я пообедала с подругой у «Верри» и потратила там вторую пятифунтовую бумажку. Но у меня оставалась еще третья. Ведь я сняла со счета 25 фунтов, и в банке мне дали три купюры по пять фунтов и одну по десять. Куда же делась третья купюра? О, конечно! До чего же я бестолкова! Я ведь поставила ее на скачках.

— Через агента?

— Нет. Однажды, когда мне было нечего делать, я отправилась в Нью-Маркет. Там я поставила пять фунтов на какую-то лошадь по кличке не то Молодец, не то Ураган, пятьдесят к одному. Естественно, проклятое животное проиграло заезд. По-моему, они вообще никогда не выигрывают. Человек в толпе, который мне это посоветовал, записал для меня имя лошади. Я отдала бумажку первому попавшемуся букмекеру, забавному маленькому человечку с седыми волосами и хриплым голосом. Больше я эту купюру не видела.

— Вы не помните, какой это был день недели?

— По-моему, суббота. Да, я в этом уверена.

— Благодарю вас, миссис Форрест. Будет просто замечательно, если мы сможем проследить дальнейший путь этих купюр. Одна из них не так давно всплыла при очень печальных обстоятельствах.

— Я могу спросить, что это были за обстоятельства, или они являются вашей служебной тайной?

Паркера охватили колебания. Теперь он жалел, что с самого начала не пошел ва-банк и не задал миссис Форрест прямой вопрос, каким образом принадлежавшая ей банкнота в пять фунтов оказалась в сумочке официантки, найденной мертвой в Эппинг-Форест. Застигнутая врасплох, женщина могла засуетиться, занервничать. Теперь же ей было легче легкого укрыться за историей про ипподром. А ведь отследить путь банкноты, которую на скачках передали из рук в руки неизвестному букмекеру, решительно невозможно. Но прежде чем Паркер успел открыть рот, Вимси в первый раз вступил в разговор. При этом он говорил таким тонким, сварливым голосом, что Паркер был просто ошеломлен.

— Вы этим ничего не добьетесь, — недовольно воскликнул лорд Питер. — Мне наплевать на эту чертову купюру, и Сильвии тоже.

— Кто такая Сильвия? — воскликнула миссис Форрест с явным удивлением.

— Кто такая Сильвия? Что ему Сильвия? — неудержимо залопотал Вимси. — У Шекспира всегда найдется подходящее выражение, правда? Но, разрази меня гром, это не предмет для шуток! Все очень серьезно. Не советую вам над этим смеяться. Сильвия очень расстроена, и врач боится, что переживания отразятся на ее сердце. Может, вы этого не знаете, миссис Форрест, но Сильвия Линдхерст — моя кузина. И вот теперь она, как и все мы, желает знать одну вещь (не перебивайте меня, инспектор; если мы будем ходить вокруг да около, то никогда ничего не добьемся). Я хочу знать, миссис Форрест, кто ужинал здесь с вами вечером двадцать шестого апреля. Кто это был? Кто? Вы можете ответить на этот вопрос?

На этот раз миссис Форрест была явно потрясена. Даже под толстым слоем пудры было видно, как на ее щеках загорелся и снова угас яркий румянец. Во взгляде женщины отразилось нечто большее, чем просто тревога. Это была злобная ярость, какую можно увидеть в глазах кошки, загнанной в угол.

— 26-го? — пробормотала она. — Но мне трудно…

— Я так и знал! — завопил Вимси. — Бедняжка Эвелин была в этом тоже совершенно уверена. Кто это был, миссис Форрест? Отвечайте!

— Здесь… здесь никого не было, — задыхаясь, ответила миссис Форрест.

— Подумайте хорошенько, миссис Форрест, — немедленно подключился Паркер. — Вы хотите сказать, что в одиночку выпили три бутылки «Вдовы Клико» и съели ужин, рассчитанный на двух человек?

— Плюс ветчина, — вставил Вимси с гротескным самодовольством. — Браденхемская ветчина, специально приготовленная и доставленная вам из магазина «Фортнум & Мейсон». Итак, миссис Форрест…

— Подождите секунду. Всего одну секунду, прошу вас. Я вам все расскажу.

Пальцы женщины вцепились в розовые шелковые подушки, оставляя на них тугие мелкие складочки.

— Я… Вы не будете возражать, если я налью себе чего-нибудь выпить? Напитки стоят в столовой на серванте. Это вот здесь.

Лорд Питер быстро поднялся и скрылся в соседней комнате. Паркеру показалось, что Вимси не было довольно долго. Миссис Форрест лежала, откинувшись на спину, в позе, свидетельствовавшей о полном упадке духа. Однако теперь она уже дышала более ровно, и Паркер подумал, что сейчас она, наверное, собирается с мыслями. «Небось, придумывает правдоподобную историю», — цинично пробормотал Паркер себе под нос. Тем не менее, как гуманный человек он не мог давить на миссис Форрест в такой момент.

За раздвижными дверями лорд Питер производил громкий шум, звеня бокалами и неуклюже громыхая различными предметами. Наконец, хоть и поздно, но он появился.

— Простите, что провозился так долго, — извинился Вимси, вручая миссис Форрест бокал бренди с содовой. — Никак не мог найти сифон. Я, знаете, всегда был несколько рассеянным. Все мои друзья так говорят. Оказалось, сифон все это время был у меня под носом. А потом я пролил довольно много воды на сервант. Просто у меня руки дрожат. Нервы в клочья и все такое. Вам уже лучше? Прекрасно. Выпейте. Это поможет вам взять себя в руки. Может, вам еще немножко налить, а? Ерунда, хуже от этого не будет. Вы не будете против, если я и себе налью? Я немножко разнервничался. Дело весьма деликатное, тут легко выйти из равновесия. Давайте.

Вимси снова выскочил из комнаты с бокалом в руке. Паркер заерзал на своем месте. Все-таки иногда присутствие детективов-любителей служило помехой. Вскоре Вимси с грохотом ввалился обратно в гостиную. На этот раз он проявил больше здравого смысла и прихватил с собой графин, сифон и три бокала. Все это он принес на подносе.

— Ну вот, — начал Вимси, — а теперь, когда нам стало получше, миссис Форрест, не желаете ли вы ответить на наш вопрос?

— Могу я сначала узнать, какое вы имеете право его задавать?

Паркер яростно взглянул на друга. Вот что бывает, когда даешь человеку время подумать.

— Право? — возмутился Вимси. — Право? Ну, еще бы, у нас есть на это право. Полиция имеет право задавать вопросы, если что-то произошло. А произошло тут убийство, не больше, не меньше. Право, черт побери!

— Убийство?

Миссис Форрест бросила на них внимательный любопытный взгляд. Паркеру это ни о чем не говорило, ноВимси сразу узнал это характерное выражение. В свое время он видел его на лице одного крупного финансиста, когда тот взял ручку, чтобы подписать контракт. Вимси попросили заверить подпись, но он отказался. Этот контракт должен был разорить тысячи людей. Кстати, вскоре этого финансиста убили, и Вимси отклонил предложение расследовать преступление, коротко ответив словами Дюма: «Пусть свершится правосудие Божие».

— Боюсь, тут я не смогу вам помочь, — произнесла миссис Форрест. — Двадцать шестого апреля со мной действительно ужинал мой друг, но, насколько я знаю, его никто не убил, и сам он тоже никого не убивал.

— Так это был мужчина? — спросил Паркер.

Миссис Форрест склонила голову с выражением притворного сожаления.

— Я живу отдельно от мужа, — прошептала она.

— Мне очень жаль, — продолжал Паркер, — но я вынужден попросить вас назвать имя и адрес этого джентльмена.

— Не много ли вы хотите? Вот если бы вы сообщили мне еще какие-нибудь детали…

— Понимаете, — Вимси снова вклинился в разговор, — нам только нужно точно знать, что это был не Линдхерст. Моя кузина так расстроена! Из-за Эвелин у нее возникла куча неприятностей. Я должен вам признаться (конечно, я бы хотел, чтобы это осталось между нами), что Сильвия совершенно потеряла голову. Она в ярости напала на бедного старого Линдхерста с револьвером. К счастью, стрелок из нее никакой. Пуля прошла мимо плеча и разбила вазу — ужасное огорчение! Ваза принадлежала к «розовому семейству» и стоила тысячи фунтов. Разбилась, естественно, вдребезги. Когда Сильвия выходит из себя, то не может отвечать за свои поступки. Мы тоже считали, что Линдхерст направился именно в этот дом. Если бы вы могли предоставить нам убедительные доказательства того, что это был не он, это успокоило бы мою кузину и помогло бы, возможно, предотвратить новое убийство. Конечно, суд может признать ее виновной, но невменяемой. Но я буду чувствовать себя просто страшно нелепо, зная, что моя кузина сидит в Бродмуре. Причем не какая-нибудь дальняя кузина, а двоюродная сестра, и вдобавок милейшая женщина (конечно, когда держит себя в руках).

Выражение лица миссис Форрест постепенно смягчилось. Она слегка улыбнулась.

— Пожалуй, я поняла вашу точку зрения, мистер Темплтон, — проговорила она. — Если я назову вам имя, то вы не откажетесь сохранить его в строгом секрете?

— Конечно, конечно, — заверил Вимси. — С вашей стороны это будет необычайно любезно.

— Вы готовы поклясться, что вы не подосланы моим мужем? — быстро сказала миссис Форрест. — Я сейчас пытаюсь с ним развестись. Откуда мне знать, что это не западня?

— Мадам, — заявил Вимси с необычайной серьезностью, — клянусь вам честью джентльмена, что я никоим образом не связан с вашим мужем. Я даже никогда не слышал о нем до этого.

Миссис Форрест покачала головой.

— И все-таки мне кажется, — произнесла она, — что назвать вам его имя — это слишком. Ведь если вы спросите его, был ли он здесь, он все равно ответит, что не был, правда? А если вас подослал мой муж, то у вас уже есть все необходимые улики. Но я торжественно заверяю вас, мистер Темплтон, что я ничего не знаю о вашем друге, мистере Линдхерсте…

— Майоре Линдхерсте, — уныло вставил Вимси.

— Если это не удовлетворит миссис Линдхерст, то я готова с ней встретиться здесь. Я сделаю все, что в моих силах, чтобы убедить ее в этом. Этого достаточно?

— Благодарю вас, — воскликнул Вимси. — Я уверен, это больше, чем можно было ожидать. Пожалуйста, простите мою резкость. Я… э-э… от природы очень нервен. Вдобавок вся эта история вывела меня из равновесия. Доброй вам ночи. Пойдемте, инспектор. Все в порядке. Ну, вы же видите, что все в порядке! Я вам действительно очень обязан, просто чрезвычайно. Пожалуйста, не беспокойтесь и не провожайте нас.

Нервной, раскачивающейся походкой Вимси прошел по узкому коридору. Вид у него был, как всегда, благовоспитанный и глуповатый. Паркер проследовал за ним с чопорным видом типичного полицейского. Но дверь квартиры захлопнулась за ними не раньше, чем Вимси схватил друга за руку и втащил в лифт.

— Я уж думал, мы никогда оттуда не уйдем, — пробормотал он, запыхавшись. — А теперь покажи побыстрее, как пройти на задний двор?

— Что тебе нужно на заднем дворе? — раздраженно поинтересовался Паркер. — К чему такая гонка? Я не обязан брать тебя с собой, когда иду по служебному поручению, а если я все-таки это делаю, будь любезен сидеть тихо.

— Ты совершенно прав, — весело заверил его Вимси. — Давай только сделаем сейчас одно маленькое дельце, а потом можешь выразить мне свое добродетельное негодование. Думаю, можно обойти дом вот по этому переулку. Шагай веселей и не натолкнись на мусорный ящик. Раз, два, три, четыре, и мы на месте. Отличный наблюдательный пункт для проходящих мимо, правда?

Выбрав на заднем дворе одно из окон, которое, по его мнению, относилось к квартире миссис Форрест, Вимси немедленно ухватился за водосточную трубу и полез по ней с проворством профессионального домушника. Примерно на высоте пятнадцати футов лорд Питер остановился, протянул руку к окну, судорожным рывком схватил что-то в воздухе и осторожно скользнул по трубе обратно на землю, бережно держа свою правую руку на отлете, как будто она могла разбиться.

И правда: к своему удивлению, Паркер заметил, что в пальцах Вимси зажат бокал на длинной ножке, похожий на те, из которых они не так давно пили в гостиной миссис Форрест.

— Какого дьявола… — начал Паркер.

— Т-с-с! Я — детектив Ястребиный Глаз, охочусь за отпечатками пальцев. Вот мы идем, коляды распеваем и отпечатки пальцев собираем. Вот почему я отнес ее бокал обратно в столовую. Второй раз я принес ей уже другой. Жаль, что пришлось прибегнуть к этому старому трюку, но на тех катушках ниток, которые мне удалось отыскать, отпечатков было маловато. Подменив бокал, я прокрался на цыпочках в ванную и вывесил сей хрупкий сосуд за окно. Надеюсь, дама еще не успела побывать там. Давай скорее сумку, старина. Осторожно, не прикасайся к бокалу.

— Какого черта тебе понадобились ее отпечатки?

— У тебя удивительно развито чувство благодарности. Откуда ты знаешь, может быть, миссис Форрест уже много лет состоит в розыске? Кроме того, мы можем сравнить отпечатки пальцев на бокале с отпечатками на пивной бутылке. Да и вообще, лишние отпечатки пальцев никогда не помешают. Такая вещь в хозяйстве всегда пригодится. Путь свободен? Прекрасно. Поймай, пожалуйста, такси. Я не могу махать рукой, когда у меня в руке рюмка. До чего же это глупо выглядит. Слушай, Чарльз!

— Да?

— Я видел там кое-что еще. В первый раз, когда я пошел за напитками, я заглянув в ее спальню.

— Ну и?

— И что, ты думаешь, я обнаружил в ящике под умывальником?

— Что?

— Медицинский шприц!

— Правда?

— Да-да, и еще невинную в виду коробку с ампулами. Там лежал и рецепт врача. На рецепте сверху было написано: «Инъекции для миссис Форрест. Ввести одну ампулу, если боль станет невыносимой». Что ты об этом думаешь?

— Я скажу, когда мы получим результаты вскрытия, — ответил Паркер, на которого сообщение Вимси произвело действительно сильное впечатление. — Надеюсь, ты не утащил с собой рецепт?

— Нет. Я также не сообщил леди, кто мы такие и что намереваемся делать дальше, и не спросил разрешения на то, чтобы стащить ее фамильный хрусталь. Но я записал адрес аптекаря.

— Правда? — воскликнул Паркер. — Да, приятель, все-таки у тебя появляются проблески подлинно детективного мышления.

Глава VIII НЕМНОГО О ТЕОРИИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

Общество поистине отдано на милость преступника, который безжалостен, хладнокровен и не имеет сообщников.

Эдмунд Пирсон «Убийство на Смутти-Ноуз»

Письмо от мисс Александры Кэтрин Климпсон лорду Питеру Вимси.

«Фейрвью», Нельсон-авеню, Лихэмптон,

12 мая 1927 года.

Дорогой лорд Питер,

мне еще не удалось собрать всю информацию, какую вы просили, поскольку мисс Виттейкер несколько недель не было в городе. В это время она осматривала птицефермы (не в качестве санитарной инспекции, а с целью покупки)!!! Мне кажется, она действительно собирается заняться птицеводством вместе с мисс Финдлейтер. В противном случае я не понимаю, что могла найти мисс Виттейкер в этой глупенькой девушке, склонной к бурным излияниям чувств… Как бы то ни было, мисс Финдлейтер «по уши втюрилась» (как говорили у нас в школе) в мисс Виттейкер. Боюсь, что никто из нас не ощущал со стороны другого человека столь лестного и откровенного восхищения. Должна сказать, что мне это кажется нездоровым (может быть, вы помните превосходную книгу на эту тему, которая вышла из-под пера мисс Клеменс Дейн?) В своей жизни, которая проходила исключительно в женском окружении, я видела много похожих случаев. Как правило, это оказывает негативное влияние на ту из подруг, у которой более слабый характер. Но довольно мне отнимать у вас время своей болтовней!

Мисс Маргэтройд, которая некогда дружила с мисс Доусон, смогла рассказать мне кое-что о жизни покойной леди.

Примерно пять лет назад мисс Доусон жила в Уорвикшире вместе со своей кузиной, некоей мисс Кларой Виттейкер, которая приходится Мэри Виттейкер двоюродной бабушкой с отцовской стороны. Мисс Клара, судя по всему, была «женщиной с характером», как говорил мой отец. В свое время она считалась очень «передовой» и не слишком любезной), поскольку отвергла несколько хороших партий, остригла волосы (!!) и самостоятельно занялась коневодством (!!!). Конечно, в наше время никто не обратил бы на это внимания, но в те годы поведение старой леди — которая тогда была еще молодой леди — было просто революционным.

Агата Доусон дружила с ней со школьных лет и была к ней глубоко привязана. В результате этой дружбы сестра Агаты, Хэрриет, вышла замуж за брата Клары Виттейкер Джеймса! Однако Агату замужество не привлекало. В еще большей степени это относилось к Кларе. Обе леди жили вместе в большом доме в деревушке, находящейся в графстве Уорвикшир. Если не ошибаюсь, эта деревня называется Крофтон. При доме были огромные конюшни. Оказалось, что Клара Виттейкер обладает замечательными деловыми качествами. Она завязала обширные «знакомства» среди охотников, живших по соседству. Ее свора пользовалась заслуженной славой. Начав с нескольких тысяч фунтов, Клара Виттейкер со временем превратила их в целое состояние и умерла очень богатой женщиной. Агата Доусон, напротив, никогда не интересовалась лошадьми. Она, так сказать, была «домашним» партнером, занималась домоводством, следила за прислугой.

Когда Клара Виттейкер умерла, она оставила все свои деньги Агате в обход собственной семьи, с которой она была в не очень хороших отношениях. Это было связано с той узколобой позицией, которую заняли члены ее семьи относительно занятий коневодством! Ее племянник, Чарльз Виттейкер, отец нашей мисс Виттейкер, был священником. Он был очень возмущен тем, что деньги достались не ему, хотя он, в общем-то, не имел права жаловаться на это, поскольку сам испытывал весьма нехристианское чувство вражды к Кларе Виттейкер. Кроме того, Клара нажила состояние исключительно собственными силами! Но Чарльз Виттейкер, конечно, унаследовал скверное, старомодное представление о том, что женщина не должна быть сама себе хозяйкой, самостоятельно зарабатывать деньги для себя и распоряжаться ими по своему усмотрению!

Он и его домочадцы были единственными оставшимися в живых членами семьи Виттейкер. Когда Чарльз и его жена погибли в автокатастрофе, мисс Доусон попросила Мэри бросить работу в больнице и поселиться вместе с ней. Так что, как видите, деньги Клары Виттейкер должны были в итоге вернуться к дочери Джеймса Виттейкера! Мисс Доусон совершенно ясно выражала намерение оставить их Мэри, если та переедет к ней и скрасит последние дни жизни одинокой старой леди!

Мэри приняла предложение. Когда ее тетушка (вернее сказать, двоюродная бабушка) оставила большой старый дом в Уорвикшире, они прожили некоторое время в Лондоне, а потом перебрались в Лихэмптон. Как вам известно, бедная старая мисс Доусон уже тогда страдала от ужасной болезни, которая затем свела ее в гроб. Так что Мэри недолго оставалось дожидаться денег Клары Виттейкер!!!

Надеюсь, моя информация окажется вам полезной. К сожалению, мисс Маргэтройд не может сказать ничего определенного об остальных членах семьи, но она всегда считала, что никаких других родственников, ни со стороны Виттейкеров, ни со стороны Доусонов, больше не осталось.

Надеюсь, я смогу больше наблюдать за мисс Виттейкер после ее возвращения. К сему прилагаю отчет о своих расходах на настоящий момент. Надеюсь, вы не сочтете их чрезмерными. Как идут дела у ваших ростовщиков? Жаль, что я не смогла встретиться с другими несчастными женщинами, чью историю вы расследовали. Их рассказы звучали столь трогательно!

При сем остаюсь,

искренне ваша,

Александра К. Климпсон

P.S. Я забыла сообщить, что у мисс Виттейкер есть маленький автомобиль. Конечно, я не разбираюсь в этих вещах, но служанка миссис Бадж сказала, что, по словам служанки мисс Виттейкер, это «остин-7» (надеюсь, я правильно написала название). Это машина серого цвета, номер ХХ9917».

Когда лорд Питер закончил читать эту депешу, ему доложили о приходе мистера Паркера. Паркер устало опустился на диван.

— Как успехи? — поинтересовался его светлость, бросая детективу письмо. — Знаешь, я начинаю склоняться к тому, что ты был прав насчет Берты Готобед. Меня это весьма успокаивает. Правда, я по-прежнему не верю ни единому слову миссис Форрест (на это у меня есть свои причины). Но я все же надеюсь, что смерть Берты была просто совпадением и не имеет отношения к моему объявлению.

— Вот как? — спросил Паркер, наливая себе виски с содовой. — Тогда, надеюсь, тебя порадуют результаты вскрытия. Анализ показал, что у нас нет ни малейших оснований подозревать насильственную смерть. Врачи не нашли ни следов насилия, ни признаков отравления. У девушки была давняя болезнь сердца, которая после плотной трапезы привела к обмороку и смерти.

— Меня это не волнует, — произнес Вимси. — Как ты помнишь, мы предположили, что причиной смерти был шок. Симпатичный джентльмен, которого девушка встретила на квартире знакомой леди, после ужина повел себя как-то странно и перешел к весьма нежелательным действиям. Добродетельную девушку это страшно потрясло. К тому же, у нее слабое сердце. Гибель. Конец. Симпатичный джентльмен и знакомая леди начинают нервничать. Еще бы, у них на руках оказался труп. Удачная мысль: автомобиль, Эппинг-Форест, все удаляются, распевая песенки и умывая руки. В чем же проблема?

— Проблема в том, чтобы это доказать. Кстати, на бутылке была только налипшая грязь, но никаких отпечатков пальцев.

— Думаю, они были в перчатках. Это похоже на маскировку! Обычно участники пикника не надевают перчаток, прежде чем взять в руки бутылку пива.

— Я знаю, но мы же не можем арестовать всех, кто носит перчатки.

— Я плачу о твоей судьбе и глубоко тебе сочувствую, как сказал морж. Я понимаю, в чем трудность, но время для ее разрешения еще не настало. Что ты скажешь насчет ампул?

— Все в полном порядке. Мы допросили аптекаря и переговорили с врачом. Миссис Форрест страдает сильными невралгическими болями, и выдача рецепта была вполне оправдана. Тут не может быть и речи о наркомании. Кроме того, это довольно слабый препарат, которым никого нельзя убить. Да разве я не сказал тебе, что при анализе не обнаружено никаких следов морфия или другого яда?

— Ну да, конечно, — согласился Вимси. Несколько минут он сидел, молча глядя в огонь.

— Как я вижу, газеты этот случай уже не очень занимает, — внезапно продолжил он.

— Да. Полиция направила журналистам результаты анализа. Завтра они опубликуют заметку с сообщением, что это была естественная смерть, и поставят на этом точку.

— Прекрасно. Чем меньше шума, тем лучше. Что слышно о ее сестре, которая живет в Канаде?

— Я совсем забыл! Три дня назад мы получили телеграмму с сообщением, что она скоро приезжает.

— Правда? О мой Бог! Каким пароходом?

— «Звезда Квебека». Она должна прибыть в ближайшую пятнику.

— Гм! Мы должны с ней связаться. Ты поедешь встречать пароход?

— Господи, да зачем мне это делать?

— Думаю, кто-то должен ее встретить. Я несколько успокоен, но не до конца. Если ты не возражаешь, я сам туда отправлюсь. Я решил разобраться в истории смерти мисс Доусон. На этот раз я хочу быть уверен, что у молодой дамы не случится сердечный приступ до того, как я с ней поговорю.

— Я думаю, ты сильно преувеличиваешь, Питер.

— Береженого Бог бережет, — отрезал его светлость. — Выпей еще стаканчик виски. Кстати, что ты думаешь о последних известиях от мисс Климпсон?

— Не вижу в них ничего интересного.

— Неужели?

— Конечно, они вызывают некоторое замешательство, но, по-моему, все очень просто и понятно.

— Да. Мы узнали только то, что отец Мэри Виттейкер был зол на мисс Доусон, так как ей достались деньги, которые должны были перейти к нему.

— Ну, хоть его-то ты не подозреваешь в убийстве мисс Доусон? Он умер раньше нее, и деньги все равно унаследовала его дочь.

— Да, я знаю. Но что, если мисс Доусон передумала? Она могла поссориться с Мэри Виттейкер и принять решение завещать все кому-нибудь другому…

— …и поэтому ее убрали, прежде чем она смогла написать завещание?

— Разве это невозможно?

— Разумеется, возможно. Против этого говорит лишь то, что старую леди было труднее всего на свете склонить именно к составлению завещания.

— Верно, но лишь когда она была в хороших отношениях с Мэри. А как насчет рассказа сестры Филлитер о том, что однажды утром старушка заявила, что ее хотят свести в гроб прежде времени? Может быть, Мэри и правда проявила нетерпение по поводу того, что тетушка так бессовестно долго не умирает. Заметив это, мисс Доусон имела все основания возмутиться и выразить намерение составить завещание в пользу какого-то другого лица, просто, чтобы застраховаться от преждевременной кончины!

— Тогда почему она не послала за своим поверенным?

— Не исключено, что она пыталась это сделать. Но ведь она все-таки была беспомощна, прикована к постели. Мэри могла сделать так, чтобы записка не дошла до адресата.

— Звучит вполне правдоподобно.

— Ну, еще бы. Вот почему я хотел бы услышать, что скажет Эвелин Кроппер. Я совершенно уверен, что мисс Виттейкер прогнала обеих девушек именно потому, что они услышали больше, чем нужно. Иначе почему их бывшая хозяйка загорелась столь пылким желанием отправить их в Лондон?

— Да, я тоже подумал, что эта часть истории, которую рассказала миссис Гулливер, звучала несколько странно. А что ты скажешь насчет сиделки?

— Сиделки Форбс? Это хорошая мысль. Я про нее совсем забыл. Ты можешь ее разыскать?

— Да, если тебе это кажется настолько важным.

— Кажется, да еще как. По-моему, это просто дьявольски важно. Вижу, дело Агаты Доусон не вызывает у тебя особого энтузиазма, Чарльз?

— Как ты знаешь, я вообще не уверен, что это вообще «дело». Почему ты взялся за него с такой жуткой энергией? Ты просто помешался на том, что это убийство, хотя у нас нет никаких подтверждений такого предположения. Ну почему?

Лорд Питер встал и принялся ходить по комнате. В лучах настольной лампы его фигура отбрасывала размытую, узкую, чудовищно вытянутую тень, которая доходила до потолка. Вимси подошел к книжной полке, и тень его съежилась, почернела и скользнула вниз, под ноги. Лорд Питер протянул руку, и тень от его руки тоже скользнула по позолоченным корешкам книг и поочередно пробежалась по ним.

— Почему? — повторил Вимси. — Потому что я чувствую: я нашел то, что всегда искал. Так сказать, всем преступлениям преступление. Убийство, способ и мотивы которого нам совершенно неясны, равно как и ключ к его разгадке. Просто совершенство. Все это, — тут он взмахнул рукой в сторону книжной полки, и тень его сделала размашистый угрожающий жест, — все книги, которые стоят на этой стороне комнаты, посвящены преступлениям. Но во всех них говорится только о несовершенных преступлениях.

— Что ты понимаешь под несовершенными преступлениями?

— Неудачи. Преступления, которые были раскрыты. Как ты думаешь, какое соотношение существует между ними и удачными преступлениями, то есть теми, о которых никто никогда не услышал?

— В нашей стране, — чопорно начал Паркер, — полиция фиксирует и раскрывает большую часть правонарушений…

— Дорогой мой, я прекрасно знаю: если становится известно, что преступление было совершено, вам удается поймать виновного в шестидесяти случаях из ста. Но в тот момент, когда возникает подозрение в том, что оно было совершено, преступление ipso facto переходит в разряд неудачных. После этого все зависит только от большей или меньшей эффективности действий полиции. Но что ты можешь сказать о преступлениях, которых никто никогда не заподозрил?

Паркер пожал плечами.

— Кто вообще может ответить на этот вопрос?

— Но ведь можно догадаться. Почитай любую сегодняшнюю газету. Почитай «Светские новости». Или, поскольку на прессу надели намордник, почитай реестры суда, который производит разводы. Разве они не наведут тебя на мысль, что брак сам как таковой — неудача? Разве наиболее примитивные журналисты не собирают эти статьи с тем же эффектом? А теперь, посмотрев на тех супругов, которых ты знаешь лично, не скажешь ли ты, что большинство этих браков удачны? И при этом они, как правило, отнюдь не демонстративны? О них просто ничего не слышно. Люди не являются в суд для того, чтобы сообщить, что у них все благополучно. Подобным образом, если бы ты прочитал все книги, стоящие на этой полке, то пришел бы к заключению, что убийство само по себе обречено на неудачу. Но дело в том, что шум поднимается только вокруг неудач. Об удачливых убийцах не пишут в газетах. Они не собираются на дурацкие симпозиумы, не делают для научной общественности докладов на тему «Что значит для меня убийство» или «Как стать хорошим отравителем». Счастливые убийцы, как и счастливые жены, держат язык за зубами. Возможно, что они относятся к убийцам-неудачникам в той же пропорции, что количество разводов к количеству счастливых браков.

— А ты не завышаешь этот процент?

— Я не знаю. И никто не знает. В этом-то и дело, но попробуй в приватной, непринужденной обстановке спросить у любого врача, были ли в его жизни случаи, когда он испытывал самые ужасные подозрения, не решаясь что-либо предпринять для их проверки. На печальном примере нашего друга доктора Карра ты видел, что происходит, когда один врач оказывается немножко храбрее, чем все остальные.

— Да, но он не сумел ничего доказать.

— Я знаю. Но это не означает, что доказывать было нечего. Подумай о бесчисленных убийствах, которые оставались недоказанными, которых даже никто не заподозрил, пока идиот-убийца не заходит слишком далеко и не совершает какой-нибудь глупости, из-за которой все выходило наружу. Взять, например, Палмера. Ему удалось потихоньку убрать с дороги жену, брата, тещу и множество внебрачных детей. Но затем он сделал ошибку, слишком эффектно устранив Кука. Вспомни Джорджа Смита. Никто и не подумал поднимать шум, когда обе его первые жены утонули. Подозрения возникли, лишь когда он повторил этот номер в третий раз. По-видимому, Армстронгу сошло с рук гораздо больше преступлений, чем смогли доказать. Во всем была виновата неуклюжая история с Мартином и шоколадом, которая разворошила осиное гнездо. Берка и Хейера сначала приговорили за убийство старухи, и уже потом они признались в том, что за два месяца убили шестнадцать человек, но так, что никому ничего и в голову не пришло.

— Но их все-таки поймали.

— Потому что они были идиотами. Если ты убиваешь свою жертву зверским, отвратительным методом, отравляешь человека, который до этого отличался великолепным здоровьем, приканчиваешь богатого дядюшку на следующий день после того, как он составил завещание в твою пользу или вообще истребляешь всех, кто встретится на твоем пути, словно ты — родной брат анчара, естественно, это в конце концов выйдет наружу. Но если ты выберешь старое, больное существо, выгода от смерти которого будет не вполне очевидна, и воспользуешься разумным способом, напоминающим естественную смерть или несчастный случай, да еще не станешь прибегать к нему слишком часто, то ты в безопасности. Я готов поклясться, что отнюдь не все сердечные приступы, гастроэнтериты и инфлюэнцы, которые врачи официально указывают в качестве причины смерти, являются делом рук равнодушной природы. Убить человека так легко, Чарльз, так дьявольски легко, даже без всякой специальной подготовки. Паркер казался встревоженным.

— Во всем этом что-то есть. Я сам слышал несколько странных историй, как и каждый из нас. Но мисс Доусон…

— Мисс Доусон просто очаровала меня, Чарльз. Такой прекрасный объект для убийства! Ни близких родственников, которые могли бы потребовать расследования, ни старых друзей, обитающих по соседству. И к тому же она была так богата! Право, Чарльз, у меня просто слюнки текут, когда я начинаю думать о том, каким способом и какими средствами можно было убить мисс Доусон.

— Да, но тебе подходит только такой метод, который невозможно выявить путем анализа и для которого, по всей видимости, не нужен никакой мотив. Другой здесь не годится, — практично заметил Паркер, у которого эта дьявольская тирада вызвала просто отвращение.

— Согласен, — ответил лорд Питер, — но это говорит лишь о том, что я третьесортный убийца. Погоди, пока я доведу свой метод до совершенства, и тогда я тебе покажу… может быть. Один умный старикашка заметил, что каждый из нас держит в руках жизнь другого человека. Но только один раз, Чарльз, только один раз.

Глава IX ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛЯ

Наша воля дана нам затем, чтобы мы вручили ее Тебе.

Теннисон «In memoriam»

— Алло, алло! Барышня, назвать тебя мне птахой иль просто голосом блуждающим? Вовсе нет, у меня не было ни малейшего намерения грубить, дитя мое! Это просто цитата из стихотворения мистера Вордсворта… Хорошо, наберите его номер еще раз… Благодарю вас. Это доктор Карр? Лорд Питер Вимси на проводе… о, да, да… ага!.. Нет, ни малейшего… Мы намерены доказать вашу правоту и ввести вас обратно в Лихэмптонское общество, и жители города увенчают вас венком триумфатора, сплетенным из веток корицы и лавра… Нет, правда… Мы пришли к заключению, что все это очень серьезно… Да… Не могли бы вы дать мне адрес сиделки Форбс? Да, я намерен продолжать… Лютон? А, Тутинг, теперь я понял… Да, я не сомневаюсь в том, что она мегера, но я и сам — большая, важная шишка с маленькой круглой пимпочкой наверху… Искренне вам благодарен… Гип-гип-ура! Эй! Куда вы пропали! Алло! Я говорю, она ведь не занимается акушерством? Да, акушерством? А как акула… Нет? Вы уверены? Будет просто ужасно, если она согласится и действительно придет ко мне… Я же не могу родить младенца даже ради сестры Форбс… Ну, если вы так уверены… Да-да… согласен… ни за что на свете… вы здесь совершенно ни при чем. Прощайте, старина, прощайте.

Весело посвистывая, лорд Питер повесил трубку и вызвал Бантера.

— Милорд?

— Скажите, Бантер, как обычно одевается человек, который готовится стать отцом?

— Мне очень жаль, милорд, но я незнаком с принятой в данный момент модой для родителей. Я предложил бы вам, милорд, остановить свой выбор на костюме, который, по мнению вашей светлости, способен вызвать у леди спокойное и радостное настроение.

— Увы, я не имею чести быть знакомым с этой леди, и вообще она — всего лишь плод моего воспаленного воображения. Но я могу предположить, что в моем наряде должна читаться радостная надежда, поздравления, обращенные к самому себе, с оттенком заботливого беспокойства.

— Это напоминает молодожена, милорд. В таком случае я бы посоветовал вам светло-серую пиджачную пару цвета сережек вербы, галстук и носки цвета тусклого аметиста и мягкую шляпу. Я бы не рекомендовал вам надевать котелок, милорд. Беспокойство, выражаемое котелком, скорее финансового плана.

— Несомненно, вы правы, Бантер. Я надену перчатки, которые, к несчастью, запачкал вчера на Чэринг-кросс. Я же слишком взволнован, чтобы разыскивать чистую пару!

— Прекрасно, милорд.

— Но трости, пожалуй, не надо.

— Позволю себе заметить, ваша светлость, что при помощи трости чрезвычайно удобно выражать самые разнообразные эмоции.

— Вы, как всегда, правы, Бантер. Вызовите такси и попросите водителя отвезти меня в Тутинг.

Сестра Форбс была крайне огорчена. Она с удовольствием взяла бы на себя уход за миссис Симмс-Гэйторп, но, к сожалению, никогда ранее не занималась акушерством и уходом за роженицами. Сиделка поинтересовалась, кто мог ввести в заблуждение мистера Симмс-Гэйторпа, направив его к ней.

— Я собственно, не могу сказать, что меня ввели в заблуждение, — ответил мистер Симмс-Гэйторп, роняя свою трость и поднимая ее с простодушным смехом. — Мисс Маргэтройд… Вы ведь знаете мисс Маргэтройд из Лихэмптона? Это от нее я о вас узнал. — Тут Вимси говорил чистую правду. — Она мне рассказала (вы простите, что я повторяю эти личные замечания?), что вы совершенно очаровательный человек, и как было бы хорошо, если бы мне удалось убедить вас принять мое приглашение. Она также упомянула, что не уверена, занимаетесь ли вы уходом за роженицами. Но я подумал, что попробовать все-таки стоит. Я, наверное, выгляжу немного нервным? Я просто очень волнуюсь из-за жены. Ей необходимо, чтобы рядом с ней в этот критический период была какая-нибудь жизнерадостная молодая женщина. Медсестры, которые занимаются уходом за роженицами, обычно старые и нудные дамы (простите мне эти экспрессивные выражения). Моя жена очень нервничает — первые роды все-таки. Ей не нравится, когда вокруг полно людей пожилого возраста. Вы улавливаете мою мысль?

Сестра Форбс, костлявая женщина лет сорока, прекрасно все улавливала. О да, ей очень жаль, но она не видит никакой возможности принять его предложение.

— Но все равно это было очень любезно со стороны мисс Маргэтройд, — заметила она. — Вы хорошо с ней знакомы? Очаровательная женщина, правда?

Будущий отец согласился с этим утверждением.

— На мисс Маргэтройд произвело огромное впечатление то, как заботливо вы ухаживали за бедной старой мисс Доусон. Вообще-то я — ее дальний родственник, так, десятая вода на киселе. Она была очень нервной, правда? Немножко эксцентричной, как и остальные члены ее семьи. Но все равно она оставалась очаровательной старой леди, правда?

— Я к ней очень привязалась, — вздохнула сестра Форбс. — Когда она приходила в сознание, это была необычайно приятная и тактичная женщина. Конечно, из-за сильных болей нам приходилось подолгу держать ее под действием морфия.

— О, да! Бедная старушка! Иногда я думаю: жаль, что закон не позволяет нам приблизить смерть страдальца, если болезнь зашла уже так далеко! Кроме того, она ведь уже была практически мертва, если позволите так выразиться. Какой смысл в том, чтобы заставлять пациента мучиться?

Сестра Форбс пристально посмотрела на него.

— Боюсь, это неприемлемо, — заявила она, — хотя, конечно, точку зрения не профессионала тоже можно понять. Доктор Карр с вами бы не согласился, — довольно холодно добавила медсестра.

— Весь этот скандал был, наверное, просто ужасен, — сердечным тоном продолжил джентльмен. — Бедная старая леди! Я все время повторял своей жене: ну почему они не оставят старушку в покое? Исполосовали ее скальпелем вдоль и поперек, хотя она явно скончалась своей смертью! Моя супруга со мной совершенно согласна. Ее это просто потрясло.

— Это крайне огорчило всех, кто участвовал в этой истории, — произнесла сестра Форбс. — Я, конечно, оказалась в совершенно ужасном положении. Мне бы не следовало об этом говорить, но раз вы член этого семейства, вы меня поймете.

— Конечно. Вам никогда не приходило в голову, — и мистер Симмс-Гэйторп наклонился к медсестре, нервно стиснув руками свою мягкую шляпу, — что за этим что-то кроется?

Сестра Форбс поджала губы.

— Знаете, — продолжал мистер Симмс-Гэйторп, — было немало случаев, когда доктора пытались склонить богатых старых леди составить завещание в их пользу. Как вы думаете, а?

Сестра Форбс отрезала, что думать об этом что бы то ни было — не ее дело.

— Да-да, разумеется. Но как мужчина мужчине… я хотел сказать, строго между нами: скажите, вы не заметили никаких трений насчет того, чтобы подослать к старой леди какого-нибудь адвокатишку? Конечно, кузина Мэри — очень милая девушка (я зову ее кузиной, но на самом деле мы вообще не родственники). Но, наверное, ей не очень-то хотелось, чтобы у одра старушки появился какой-нибудь ловкий малый с бланком для завещания в руках?

— Ах, мистер Симмс-Гэйторп, здесь вы решительно не правы. Мисс Виттейкер всегда стремилась, чтобы у ее тетушки всегда была возможность вызвать адвоката. Мисс Виттейкер говорила мне (не думаю, что обману ее доверие, пересказав вам ее слова): «Если мисс Доусон выразит желание встретиться с адвокатом, немедленно пошлите за ним, в какое бы время суток это не произошло». Впоследствии я так и сделала.

— Вы сделали это? И адвокат пришел?

— Разумеется, пришел. С этим не возникло ни малейших трудностей.

— Вот как! До чего же далеки от истины могут быть женские сплетни! Извините, но у меня, видимо, сложилось обо всем совершенно неверное представление. Я точно помню: миссис Писгуд говорила мне, что за адвокатом никто не посылал.

— Не знаю, откуда мисс Писгуд могла почерпнуть эти сведения, — фыркнула сестра Форбс. — Уж ее-то разрешения никто не спрашивал.

— Естественно, но вы же знаете, как распространяются слухи. Но если завещание все-таки было написано, почему его потом не предъявили?

— Я этого не говорила, мистер Симмс-Гэйторп. Никакого завещания написано не было. Поверенный пришел для того, чтобы составить доверенность на право подписи, чтобы мисс Виттейкер могла подписывать чеки и другие бумаги вместо своей тетушки. С учетом того, что силы старой леди все угасали, это было необходимо.

— Да, видимо, перед смертью у нее стало плохо с головой.

— Да нет, она была вполне в здравом уме, когда сестра Филлитер передала мне ее в сентябре. Исключение составляла, конечно, ее фантазия насчет отравления.

— Она действительно этого боялась?

— Один-два раза она сказала мне: «Я не намерена умирать ради чьего-то удовольствия, сестра». Она мне очень доверяла. Честно говоря, мистер Симмс-Гэйторп, она ладила со мной лучше, чем с мисс Виттейкер. Но в октябре ее психика постепенно пришла в упадок, и она стала сильно заговариваться. Иногда она просыпалась в ужасе и спрашивала меня: «Они уже проехали, сестра?» Я должна была ответить: «Нет, они еще не добрались так далеко». Это успокаивало больную. Думаю, при этом она вспоминала те времена, когда ездила на охоту. Когда пациентам постоянно колют наркотики, они часто как бы уходят в прошлое. В общем-то, такие больные грезят едва ли не большую часть времени.

— Тогда в последний месяц старая леди была едва ли в состоянии составить завещание, даже если бы и захотела.

— Да, я думаю, она бы с такой задачей просто не справилась.

— Но ранее, в момент, когда к ней приходил поверенный, она могла бы при желании сделать это?

— Конечно, могла.

— Но не сделала?

— Нет. По ее просьбе я оставалась в комнате все это время.

— Понятно. Только вы и мисс Виттейкер.

— Большую часть времени мисс Виттейкер тоже отсутствовала. Я вижу, куда вы клоните, мистер Симмс-Гэйторп. Но, право, вам лучше выбросить из головы все нехорошие подозрения насчет мисс Виттейкер. Поверенный мисс Доусон и я пробыли втроем почти час, пока клерк составлял в соседней комнате необходимые документы. Все сделали за один раз. Потому что мы думали, что второй визит будет слишком большой нагрузкой для мисс Доусон. Мисс Виттейкер только один раз зашла в комнату в конце беседы. Если бы мисс Доусон захотела сделать завещание, у нее были бы для этого все возможности.

— Я рад это слышать, — заверил мистер Симмс-Гэйторп, вставая с места. — Вы же знаете, подобные мелкие подозрения способны вызвать недоразумения в семье. Ну ладно, мне пора бежать. Мне страшно жаль, что вы не можете нам помочь; моя жена будет страшно разочарована. Я попытаюсь найти кого-нибудь столь же очаровательного, как и вы, если такое вообще возможно. До свидания.

Сидя в такси, лорд Питер снял свою шляпу и задумчиво почесал в затылке.

— Еще одна прекрасная теория сошла на нет, — пробормотал он. — Ну да ладно, натянем новую тетиву на славный старый лук. Сначала Кроппер, а потом Крофтон — вот какое направление следует избрать, по моему разумению.

ЧАСТЬ II ПРАВОВАЯ ПРОБЛЕМА

«Радостный свет юриспруденции»

Сэр Эдвард Коук

Глава X И ВНОВЬ — ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛЯ

Мы волю Цезаря желаем слышать!

«Юлий Цезарь»

— Ах, мисс Эвелин, бедняжка моя дорогая!

Высокая девушка в черном вздрогнула и оглянулась.

— О, это вы, миссис Гулливер! Как любезно с вашей стороны, что вы приехали меня встретить!

— Я рада, что у меня появилась такая возможность. Скажите спасибо вот этим любезным джентльменам, — воскликнула квартирная хозяйка, заключая девушку в объятия и буквально повисая на ней к великой досаде других пассажиров, спускавшихся по узкому трапу. Тогда старший из упомянутых джентльменов мягко положил руку на плечо миссис Гулливер и отвел обеих женщин в сторону от основного потока движения.

— Бедная овечка! — причитала миссис Гулливер. — Одна-одинешенька проделала такой путь, а несчастная мисс Берта уже лежит в могиле! Просто ужас, какие вещи про это теперь рассказывают, а ведь она всегда была такой хорошей девочкой!

— Я страшно беспокоюсь о бедной маме, — вздохнула девушка. — Дома я себе просто места не находила. Я сказала мужу, что должна ехать, а он мне на это говорит: «Золотко, если бы я мог, то поехал бы с тобой, но мне нельзя оставить ферму. Если ты чувствуешь, что нужно ехать, то поезжай». Вот как он мне ответил.

— Милый мистер Кроппер, он всегда был таким добрым и славным, — похвалила мисс Гулливер. — Однако мы совсем забыли про джентльменов, которые помогли мне добраться сюда. Это лорд Питер Вимси, а это мистер Марблз. Это он дал то несчастное объявление, с которого, я чувствую, все и началось. Лучше бы мне его никогда не показывать вашей несчастной сестре. Сейчас я, конечно, понимаю, что у джентльмена были благие намерения, а то раньше, до того как мы с ним познакомились, я думала, что он человек нехороший.

— Рада вас видеть, — произнесла миссис Кроппер, автоматически приветствуя джентльменов фразой, которой привыкла встречать посетителей ресторана. — Как раз перед отплытием я получила от бедной Берты письмо с вашим объявлением. Конечно, теперь оно мне не понадобится, но мне бы хотелось понять, каким образом произошли все эти кошмарные события. Что об этом говорит полиция? Это убийство?

— Следствие пришло к заключению, что это естественная смерть, — ответил мистер Марблз. — Однако в этом деле осталось много неясностей и неувязок. Мы будем вам чрезвычайно благодарны, если вы поможете нам разобраться как в этом вопросе, так и в другом, который, возможно, тоже связан со смертью вашей сестры.

— Ну, конечно, — сказала миссис Кроппер. — Я уверена, если уж миссис Гулливер вас рекомендует, то вы наверняка настоящие джентльмены. Я еще не помню случая, чтобы она когда-нибудь ошиблась в человеке. Правда, миссис Гулливер? Я расскажу вам, что смогу, хотя я не так уж много знаю, потому что все это для меня — страшная тайна. Я только не хочу сейчас задерживаться с вами, потому что мне нужно ехать прямо к матери. Она в ужасном состоянии, ведь она так любила Берту. Мама сейчас совсем одна. Правда, за ней присматривает какая-то девушка, но это не слишком большое утешение, если вы внезапно потеряли родную дочь.

— Мы ни в коем случае не станем вас задерживать, миссис Кроппер, — заверил ее мистер Марблз. — Но мы будем очень рады, если вы позволите сопровождать вас в Лондон и задать вам по дороге несколько вопросов. А затем, опять же с вашего позволения, мы с удовольствием отвезем вас в дом миссис Готобед, как бы далеко это ни было.

— Крайстчерч, около Борнмута, — вставил лорд Питер. — Если угодно, я довезу вас туда напрямик. Это сэкономит время.

— Видно, вы все про меня знаете, правда? — воскликнула миссис Кроппер с оттенком восхищения. — Так давайте пойдем прямо сейчас, а то опоздаем на поезд.

— Вы совершенно правы, — подтвердил мистер Марблз. — Обопритесь на мою руку.

Миссис Кроппер любезно приняла его предложение, и по завершении обычных формальностей, связанных с окончанием морского путешествия, вся компания двинулась в сторону станции. Когда они миновали барьер, который окружал платформу, миссис

Кроппер легонько вскрикнула и вытянула шею, как будто ей бросилось в глаза что-то поразительное.

— Что случилось, миссис Кроппер? — прошептал ей на ухо лорд Питер. — Вы узнали кого-то из знакомых?

— До чего же вы наблюдательны — удивилась миссис Кроппер — Из вас бы вышел хороший официант. Я говорю вам не в обиду, сэр; для человека, который разбирается в нашем деле, это комплимент. Да, мне и вправду почудилось, что я узнала одну даму, но этого не может быть, потому что в ту же секунду она исчезла.

— Кто это был, как вам кажется?

— Вообще-то я подумала, что она очень похожа на мисс Виттейкер, у которой мы с Бертой служили.

— Где она стояла?

— Вон там внизу, возле колонны. Такая высокая леди с темными волосами, в малиновой шляпе и серой меховой накидке. Но ее там уже нет.

— Извините…

Отцепив от своей руки миссис Гулливер, лорд Питер прицепил ее к свободной руке мистера Марблза и нырнул в толпу. Мистер Марблз, который отнесся к эксцентричному поведению Вимси с полной невозмутимостью, препроводил обеих своих подопечных в пустой вагон первого класса. На дверях вагона миссис Кроппер заметила красную табличку с надписью «Забронировано для лорда Питера Вимси и сопровождающих его лиц». На протестующие возгласы молодойдамы, обеспокоенной тем, что у нее нет билета, мистер Марблз мягко ответил, что все предусмотрено, и что в отдельном вагоне им будет удобнее, поскольку никто не сможет нарушить их уединение.

— Как бы ваш друг от нас не отстал, — произнесла миссис Кроппер, когда поезд пришел в движение.

— Это было бы на него не похоже, — спокойно ответил мистер Марблз, разворачивая один за другим два пледа, снимая свою старомодную шляпу и заменяя ее удивительной дорожной шапочкой с ушками. Несмотря на владевшую ей тревогу, миссис Кроппер невольно задумалась над тем, где он откопал эту реликвию викторианских времен. Собственно говоря, шапочку сшил по собственному эскизу мистера Марблза один очень дорогой шляпный мастер из Вест-Энда, который питал глубокое уважение к достойному юристу, которого он считал настоящим джентльменом старой закалки.

Лорда Питера не было еще около четверти часа. Затем он внезапно просунул голову в дверь и с очаровательной улыбкой сообщил:

— Одна рыжеволосая дама в малиновой шляпе; три брюнетки в черных шляпах; несколько женщин с неустановленным цветом волос в шляпках мышиного цвета, надвинутых до бровей; старушки с седыми волосами, в самых разнообразных головных уборах; шестнадцать девочек-подростков совсем без шляп (точнее, их шляпы висели на вешалке, но среди них не было ни одной малиновой); огромное количество белокурых женщин в шляпах разных цветов; одна пепельная блондинка в платье медсестры. Насколько я помню, никто из них не подходит под описание. Наверное, мне лучше еще раз пройтись по всему поезду, чтобы отмести всякие сомнения. Там есть еще одна женщина с темными волосами, чью шляпу я не сумел разглядеть, потому что она болталась у нее за спиной. Может быть, миссис Кроппер согласится прогуляться со мной по коридору, чтобы посмотреть на эту даму.

Несколько удивленная, миссис Кроппер ответила согласием.

— Вот сюда, проходите. Это в четвертом вагоне от нас. А теперь слушайте, миссис Кроппер. Если вы вдруг узнаете какую-нибудь женщину, постарайтесь, чтобы она не заметила, что вы на нее смотрите. Мне бы хотелось, чтобы вы шли позади меня, бросая беглый взгляд в каждое купе. Обязательно поднимите воротник. Когда мы дойдем до купе, о котором я говорил, я вас собой загорожу, хорошо?

Они успешно выполнили эти маневры. Напротив купе, которое находилось под подозрением, лорд Питер закурил сигарету. Миссис Кроппер в это время рассматривала из-под его поднятого локтя даму, на которой не было шляпки. Увы, их ждало разочарование. Оказалось, что миссис Кроппер никогда раньше не видела эту леди. Миссис Кроппер и Вимси еще несколько раз прошлись из конца в конец поезда, но это не принесло никаких результатов.

— Что ж, оставим эту задачу Бантеру, — весело произнес его светлость, когда они вернулись на свои места. — Я направлю его по следу. А теперь, мисс Кроппер, пора перейти к делу. Прежде всего, мы будем рады услышать от вас любые предположения относительно кончины вашей сестры. Нам не хотелось бы растравлять ваше горе, но у нас есть подозрение, что за ее смертью что-то кроется.

— Я только одно могу сказать, сэр… то есть, наверное, мне следует называть вас «ваша светлость». Берта действительно была хорошей девушкой, в этом я могу поклясться. Она не позволяла своему молодому человеку никаких лишних вольностей. Я знаю, что люди сейчас говорят про нее разное, да это и не удивительно, потому что теперь много девушек, которые делают такое. Но поверьте, Берта никогда бы не совершила ничего нехорошего. Хотите почитать ее последнее письмо? Более милой, порядочной девушки и представить себе невозможно. К тому же она как раз готовилась вступить в счастливый брак. Неужели вы думаете, сэр, что девушка, которая пишет такие письма, могла вести развеселый образ жизни? Я места себе не нахожу, как подумаю, что о ней теперь говорят.

Лорд Питер взял у нее письмо и бегло просмотрел, а затем благоговейно передал его мистеру Марблзу.

— Мы вовсе так не думаем, миссис Кроппер, и вообще с радостью присоединяемся к вашей точке зрения. А вы не допускаете возможность, что некая дама под благовидным предлогом могла вовлечь вашу сестру в неприятную историю и поставить ее в положение, которое… ну, скажем так, глубоко шокировало бы девушку? Вообще, была ли она готова противостоять хитростям и уловкам лондонских мошенников?

И он в общих чертах изложил теорию Паркера о предполагаемом ужине на квартире у миссис Форрест и об ее участии в этом деле.

— Я бы не сказала, милорд, что Берта была особенно смышленой девушкой. Она вообще была не такой сообразительной, как я. Берта обычно думала о людях хорошо и верила всему, что ей говорили. В этом она похожа на отца. А вот про меня говорят, что я маменькина дочка. Я доверяю человеку только до тех пор, пока он не скрылся из глаз. Но я много раз предупреждала сестру, что нужно остерегаться женщин, которые заговаривают с девушками на улице. Берта должна была быть настороже.

— А если она хорошо знала эту женщину, скажем, по ресторану, — предположил лорд Питер, — и решила, что к такой милой леди можно спокойно зайти в гости. Или, может быть, сама эта леди предложила устроить мисс Готобед служанкой на хорошее место, или уж я не знаю что.

— Думаю, если бы она много общалась с этой леди, она бы рассказала о ней в письме, милорд. С ума сойти можно, сколько она мне всегда писала о посетителях. И Берта вряд ли захотела бы снова пойти в услужение. Нам это еще в Лихэмптоне до смерти надоело.

— Ну да, конечно. Сейчас вы затронули новую тему, к которой я хотел бы теперь перейти. Мы собирались расспросить об этом вас и вашу сестру еще до того, как произошло несчастье. Вы ведь служили в доме у мисс Виттейкер, которую вы недавно упоминали. Не могли бы вы поподробнее рассказать о причине вашего ухода? Это же было хорошее место, правда?

— Что ж, милорд, это было место не хуже других, хотя у девушек в услужении все равно нет той независимости, что в ресторане. Ну и, конечно, там было много хлопот по уходу за старой леди. Однако мы не имели ничего против, потому что она была очень любезная, добрая леди, и к тому же щедрая.

— Но со времени ее болезни всем в доме, вероятно, командовала мисс Виттейкер?

— Да, милорд; но все равно служить там было довольно легко. Многие девушки нам даже завидовали. Вот только мисс Виттейкер очень уж была привередлива.

— Особенно в том, что касалось китайского фарфора?

— Ах, вам и про это рассказали?

— Это я рассказала, милая, — вмешалась миссис Гулливер. — Я им все рассказала про то, как вы ушли с прежнего места и переехали в Лондон.

— Нас просто поразило, — вставил мистер Марблз, — что мисс Виттейкер так легко решилась расстаться с двумя столь опытными и, я бы сказал, столь благовоспитанными и привлекательными служанками из-за такого незначительного упущения.

— В этом вы правы, сэр. Берта — я ведь уже говорила, что она была очень доверчива — и правда всему поверила: и что она сама во всем виновата, и что мы очень обязаны мисс Виттейкер, которая простила нас за разбитый фарфор и с таким участием помогла нам перебраться в Лондон. Но я всегда чувствовала, что за этим кроется что-то большее, чем кажется на первый взгляд. Правда, миссис Гулливер?

— Да, милая; вы мне тогда так и сказали: «…больше, чем кажется на первый взгляд», и я с вами полностью согласилась.

— У вас не создалось впечатления, что ваше внезапное увольнение было связано с какими-либо событиями, произошедшими до него? — продолжал мистер Марблз.

— Ну да, еще бы, — с возбуждением ответила миссис Кроппер. — Я и Берте про это говорила, только она не хотела меня услышать — сестра была вся в отца. «Помяни мое слово», — сказала я, — «Мисс Виттейкер не захочет держать нас в доме после той ссоры со старой леди».

— Что это была за ссора? — поинтересовался мистер Марблз.

— По правде сказать, даже не знаю, можно ли мне о ней рассказывать — все равно дело прошлое, а мы с Бертой к тому же обещали никому об этом не говорить.

— Разумеется, это дело вашей совести, — согласился мистер Марблз, жестом останавливая лорда Питера, который в порыве эмоций явно вознамерился вмешаться в разговор. — Но, если это может повлиять на ваше решение, я считаю себя вправе конфиденциально сообщить вам, что данная информация косвенным образом может оказать нам неоценимую помощь в расследовании ряда чрезвычайно странных обстоятельств, которые недавно дошли до нашего сведения. Кроме того, вполне возможно, что эти данные — опять же косвенным путем — помогут нам пролить свет и на трагическую кончину вашей сестры. В данный момент я не вправе сказать вам больше.

— Ну, раз так… — произнесла миссис Кроппер, — хотя я не пойму, какая тут связь… но если вы так считаете, наверное, мне лучше будет «выложить все начистоту», как выражается мой муж. Да и вообще, я ведь обещала ничего не рассказывать только знакомым из Лихэмптона — знаете, от греха подальше, а то там все такие сплетники.

— Мы не имеем никакого отношения к лихэмптонским обывателям, — заявил его светлость. — Мы никому не станем передавать ваши слова, пока в этом не возникнет острой необходимости.

— Ладно, тогда я вам все расскажу. Как-то поутру, в начале сентября, приходит к нам с Бертой мисс Виттейкер и говорит: «Девушки, будьте у меня под рукой, сидите на лестничной площадке, что возле спальни мисс Доусон, и никуда не уходите. Вам, наверное, придется к ней зайти и засвидетельствовать подписание одного документа. Для этого нужны два человека. Но самой мисс Доусон ни к чему видеть, что в комнате столько людей — я не хочу ее зря беспокоить. Поэтому, когда я вам сделаю знак, входите в спальню без шума. С вашего места будет видно, как мисс Доусон ставит свою подпись. После этого я сама принесу вам документ, и вы распишетесь там, где я покажу. Это все очень просто», — сказала мисс Виттейкер, — «от вас ровным счетом ничего не потребуется, только написать свои имена напротив слова «свидетели».

Берта всегда была робкой девушкой. Она боялась официальных документов и всяких таких дел. Тут она тоже попыталась увильнуть и спросила: «Может, медсестра за меня распишется?» Она имела в виду сестру Филлитер, ту, с рыжими волосами, что потом обручилась с доктором. Хорошая она была женщина, и мы ее очень любили: Тогда мисс Виттейкер сердито говорит: «Медсестра ушла на прогулку, и вообще мне нужно, чтобы это сделали вы с Эвелин» (это она про меня). Тогда мы сказали ей, что согласны. Мисс Виттейкер взяла целую кучу бумаг и пошла наверх к мисс Доусон, а мы с Бертой поднялись следом за мисс Виттейкер и стали ждать на лестничной площадке, как она нам велела.

— Одну секундочку, — остановил ее мистер Марблз. — Мисс Доусон вообще часто подписывала документы?

— Да, сэр, даже очень, но обычно подпись заверяли мисс Виттейкер или медсестра. Как я слышала, все это по большей части было связано с договорами об аренде и всякими такими вещами. Сюда же относились чеки на домашние расходы, плюс бумаги из банка — их нужно было хранить в надежном месте.

— Вероятно, акции и тому подобное, — вставил мистер Марблз.

— Очень на то похоже, сэр. Я не особо разбираюсь в деловых вопросах. Раньше мне один раз приходилось заверять чужую подпись, но тогда все было совсем иначе: мне принесли уже подписанный документ, и никакой суматохи вокруг этого не было.

— Насколько я понял, старая леди была в состоянии вести свои дела?

— До какого-то времени — да. После этого она передала все в руки мисс Виттейкер. Это случилось как раз перед тем, как мисс Доусон стали постоянно колоть обезболивающее, потому что ей, бедняжке, стало совсем худо. Тогда мисс Виттейкер уже и чеки сама подписывала.

— То есть она действовала по доверенности, — кивнул мистер Марблз. — Так что, вы все-таки подписали тот таинственный документ?

— Нет, сэр. Я вам сейчас объясню, как это случилось. Мы с Бертой прождали совсем недолго, когда мисс Виттейкер выглянула за дверь и сделала нам знак, чтобы мы потихоньку прошли в спальню. Тогда мы с сестрой зашли и остановились возле самой двери. В головах постели стояла ширма, так что мы не могли видеть мисс Доусон, так же как и она нас. Зато нам было хорошо видно ее отражение в большом зеркале, которое висело слева от кровати.

Лорд Питер и мистер Марблз многозначительно переглянулись.

— Теперь постарайтесь собраться и не упустить ни одной детали, даже самой мелкой и незначительной, — обратился Вимси к миссис Кроппер, — потому что сейчас, как мне кажется, вы подошли к самому интересному.

— Хорошо, милорд. В общем-то, там больше не было ничего особенного, разве только вот что: слева от входа, почти вплотную к двери, стоял маленький столик. Медсестра обычно ставила на него поднос и клала всякие вещи, которые могли ей понадобиться. Теперь на столике ничего такого не было, но зато там лежал кусок промокательной бумаги, ручка и письменный прибор — в общем, все, что нам требовалось, чтобы поставить подпись.

— Мисс Доусон могла это видеть? — спросил мистер Марблз.

— Нет, сэр. Все заслоняла ширма.

— Но столик стоял в самой комнате?

— Да, сэр.

— В этом вопросе необходима полная ясность. Вы не могли бы нарисовать нам приблизительный план комнаты и указать на нем расположение кровати, ширмы, зеркала и так далее?

— Боюсь, я не очень-то хорошо рисую, — с колебанием произнесла миссис Кроппер, — но как-нибудь постараюсь.

Мистер Марблз предоставил ей блокнот и авторучку, и после нескольких неудачных попыток на свет появился схематичный набросок.

— Благодарю вас, это и правда очень понятный чертеж. Заметьте, лорд Питер, сколь тщательные меры были приняты для того, чтобы мисс Доусон подписала документ в присутствии свидетелей, а свидетели заверили поставленную подпись в присутствии мисс Доусон и друг друга. Вам не нужно объяснять, для какого именно документа необходимы такие приготовления.

— Для чего это было, сэр? Мы никак не могли понять, зачем это мисс Виттейкер все так устроила.

— Если бы возникли сомнения относительно подлинности этого документа, — объяснил мистер Марблз, — то вам с сестрой пришлось бы явиться в суд и дать показания. Вас бы там спросили о том, действительно ли вы видели, как мисс Доусон ставит подпись на документе, находились ли в этот момент вы, ваша сестра и мисс Доусон в одной комнате, оставалась ли мисс Доусон в одном помещении с вами, когда вы подписывали документ в качестве свидетелей. А раз все это так и было, то вы могли под присягой ответить на все вопросы «да», не правда ли?

— Конечно.

— Хотя мисс Доусон даже не знала, что вы находитесь рядом.

— Не знала, сэр.

— Вот в этом все и дело, понимаете?

— Да, сэр, теперь мне все ясно, но тогда мы с Бертой ни о чем не догадывались.

— Итак, вы сказали, что мисс Доусон так и не подписала этот документ?

— Нет, сэр. И нам ничего не пришлось заверять. Мы видели, как мисс Доусон поставила подпись на одной или двух бумагах. После этого мисс Виттейкер положила перед ней следующую порцию и сказала: «Вот еще чуть-чуть, тетя. Это по большей части отчетность по подоходному налогу». Старая леди на это говорит: «Дорогая, нельзя ли мне их просмотреть? Я хочу понять, что это за документы». Мисс Виттейкер ей отвечает: «Это обычная рутина, и ничего больше». Тогда мисс Доусон вздохнула: «Ах, милая, до чего же их много. Сколько формальностей напридумывали в наше время!» Нам было видно, что мисс Виттейкер дала мисс Доусон еще несколько документов. Они лежали один на другом, чтобы видно было только тот край листа, на котором ставят подпись. Мисс Доусон сначала подписала верхнюю бумагу, потом подняла ее и просмотрела ту, что была под ней. Мисс Виттейкер стала ее успокаивать: «Там все одно и то же», с таким видом, как будто она торопится и все нужно подписать поскорее. Но мисс Доусон забрала у нее из рук документы и принялась их просматривать. Вдруг она хрипло взвизгнула и закричала: «Я не хочу! Я не хочу! Я умирать еще не собираюсь! Как ты смеешь, злая девчонка! Никак не можешь дождаться, когда я лягу в могилу? Все вы стремитесь напугать меня до смерти и загнать в гроб раньше времени! Ну, разве я когда-нибудь хоть в чем-то тебе отказывала?» Мисс Виттейкер начало было: «Тише, тетя, дайте мне объяснить…» Но старая леди заупрямилась: «Слышать ничего не хочу! Мне об этом даже думать противно. Я не стану разговаривать на эту тему. Оставь меня в покое. Я не смогу поправиться, если меня будут так пугать». И тут она начинает ужасно кричать и выходить из себя. Тогда мисс Виттейкер подходит к нам, страшно бледная, и говорит: «Уходите, девушки, да побыстрее. У тети приступ, она сейчас не может заниматься делами. Я вас позову, если будет необходимо». Я ее спрашиваю: «Может, вам помочь, мисс?» Но мисс Виттейкер отвечает: «Нет-нет, все в порядке. Просто у нее опять начались боли. Я сделаю ей укол, как обычно, и она придет в норму». Тут она нас вытолкала из комнаты и закрыла дверь, но мы все равно слышали крики старой леди. Она, бедняжка, кричала так, что просто сердце разрывалось. Мы спустились вниз по лестнице и столкнулись с медсестрой. Она как раз только что вошла. Мы ей сказали, что мисс Доусон опять стало хуже, и она побежала наверх, даже не сняв верхней одежды. И вот сидим мы с сестрой на кухне, обсуждаем все эти странные события. Тут к нам снова заходит мисс Виттейкер и говорит: «Все в порядке, тетушка успокоилась и уснула, но дело, за которым я вас звала, теперь придется перенести на другой день». И еще она добавила: «Не надо никому об этом рассказывать. Когда у тетушки начинаются боли, она впадает в панику и начинает нести бог знает что. На деле она ничего такого не думает, но если ее речи дойдут до чужих людей, это могут не так понять». Тут я встаю и говорю: «Мисс Виттейкер, мы с Бертой не из тех, что разносят сплетни». Я ей это сказала довольно сухо, потому что за мной, поверьте, никогда такого не было. Мисс Виттейкер на это ответила: «Ну, вот и хорошо», и ушла. А на следующий день она нас отпустила на вечер и сделала подарок — каждой по десять шиллингов, потому что у ее тетушки был день рождения и старая леди хотела, чтобы мы немного повеселились в честь такого праздника.

— Это чрезвычайно ясный и подробный отчет, миссис Кроппер. Хотел бы я, чтобы все свидетели были умными и наблюдательными, как вы. У меня остался только один вопрос. Вам случайно не удалось разглядеть документ, который так расстроил мисс Доусон?

— Нет, сэр. Мы его видели только в зеркале, к тому же издалека. Но мне показалось, что он был очень коротким — всего несколько строк, напечатанных на машинке.

— Понятно. Кстати, в доме была печатная машинка?

— О да, сэр. Мисс Виттейкер часто печатала на ней деловые письма. Машинка обычно стояла в гостиной.

— Ясно. Кстати, вы не помните, адвокат мисс Доусон не заходил к ней вскоре после этого?

— Нет, сэр. Все это случилось совсем незадолго до того, как Берта разбила чайник мисс Виттейкер. Та предупредила сестру об увольнении и хотела дать ей отработать еще месяц, но я сказала: это ни к чему. Если мисс Виттейкер из-за сущей мелочи могла до того озлиться на такую девушку, как Берта, такую хорошую работницу, Берта уходит немедленно, и я вместе с ней. На это мисс Виттейкер сказала: «Как хотите». Она была не из тех, кто готов стерпеть дерзкий ответ. Мы уволились в тот же день. Но потом мисс Виттейкер, наверное, пожалела об этом и приехала навестить нас в Крайстчерч. Тогда-то она и предложила нам поискать счастья в Лондоне. Берта немножко побаивалась уезжать так далеко — как я уже говорила, она была вся в отца. Но мать — она в семье всегда была самая честолюбивая — сказала: «Если леди так добра, что хочет помочь вам встать на ноги, почему бы вам и правда не поехать в Лондон? В столице для девушки больше шансов». После я сказала Берте по секрету: «Мне так кажется, что мисс Виттейкер просто хочет сплавить нас подальше. Она боится, как бы мы не проболтались о том, что говорила в то утро мисс Доусон. Но если мисс Виттейкер готова платить за то, чтобы мы убрались отсюда, почему бы нам и правда не уехать. Девушкам в наши дни приходится самим о себе заботиться, а если мы поедем в Лондон, она даст нам более благоприятную рекомендацию, чем если мы останемся здесь. Кроме того, если нам там не понравится, мы всегда можем вернуться обратно». Короче говоря, переехали мы в Лондон и довольно скоро нашли отличную работу в кафе «Лайонз», благо мисс Виттейкер дала нам хорошую рекомендацию. В Лондоне я познакомилась с моим будущим мужем, а Берта встретила своего Джима. Мы никогда не жалели о том, что решили рискнуть — до того момента, как с Бертой не случилось это несчастье.

Страстный интерес, с которым слушатели внимали рассказу Кроппер, должен был полностью удовлетворить жившую в ней склонность к некоторой театральности. Мистер Марблз очень медленно, с шуршанием потирал руки, словно старая змея, скользящая в высокой траве в поисках добычи.

— А теперь — небольшая сценка в вашем духе, Марблз, — сказал лорд Питер, быстро сверкнув глазами в сторону юриста. Затем он обратился к миссис Кроппер:

— Вы сейчас в первый раз рассказываете эту историю?

— Да. Я бы никому ничего не сказала, если бы не…

— Я знаю. Миссис Кроппер, рекомендую вам последовать моему совету и ни в коем случае не пересказывать ее во второй раз. Подобные истории имеют одно неприятное свойство: они весьма опасны. Вы не сочтете меня нескромным, если я вас спрошу, каковы ваши планы на ближайшие пару недель?

— Я собираюсь навестить мать и уговорить ее уехать со мной в Канаду. Я просила ее перебраться к нам, еще когда я только вышла замуж, но матери не хотелось так далеко уезжать от Берты. Та всегда была ее любимицей — сестра ведь была вся в отца. Мы с матерью всегда были слишком похожи, чтобы ладить друг с другом. Но теперь у нее не осталось никого, кроме меня. Одной ей будет не сладко, так что я думаю, она согласится поехать со мной. Конечно, это нелегкое путешествие для больной старой женщины, но я полагаю, родная кровь все пересилит. Мой муж говорит: «Довези ее первым классом, девочка моя, деньги у меня на это найдутся». Хороший он парень, мой муж.

— Ничего лучше и придумать нельзя, — поддержал ее Вимси. — Если позволите, я пришлю своего друга, чтобы он присмотрел за вами, пока вы будете ехать в поезде, и доставил вас на борт парохода. И не оставайтесь в Англии надолго. Простите, что вмешиваюсь в ваши дела, но, честно говоря, сейчас здесь для вас менее безопасно, чем в любой другой стране.

— Вы думаете, что Берту?..

Ее глаза испуганно расширились.

— Мне бы не хотелось говорить о том, что я думаю, потому что я ничего не знаю наверняка. Но я позабочусь о том, чтобы вы и ваша мать были в безопасности, что бы ни случилось.

— А Берта? Могу ли я вам чем-нибудь помочь в этом деле?

— Думаю, вам нужно будет навестить моих друзей из Скотланд-ярда. Расскажите им все, что рассказали мне. Это их очень заинтересует.

— А смогут ли они что-нибудь сделать?

— Я уверен, что если мы сумеем доказать, что дело действительно нечисто, то полиция не остановится до тех пор, пока не выследит того, кого нужно. Но сложность заключается в том, чтобы доказать, что смерть была насильственной.

— Я прочитал в сегодняшней газете, — заметил мистер Марблз, — что начальник полиции района теперь согласился с заключением о том, что мисс Готобед мирно, в одиночестве отправилась на пикник и умерла от сердечного приступа.

— Этот полицейский может сказать все, что угодно, — бросил в ответ Вимси. — Ведь вскрытие показало, что незадолго до этого девушка плотно поела (простите нас за эти мрачные подробности, миссис Кроппер). Так с какой же стати ей было отправляться на пикник?

— Полагаю, в виду тут имелись сэндвичи и бутылка пива, — мягко заметил мистер Марблз.

— Понятно. Получается, что она отправилась в Эппинг-Форест одна, с бутылкой пива, а пробку вытащила пальцами. Вы никогда не пробовали это проделать, Марблз? Нет? Вот если они найдут штопор, я еще поверю, что она пошла туда одна. Надо надеяться, что в газетах за это время опубликуют еще несколько таких теорий. Нет ничего полезнее, чем внушить убийце чувство безопасности и самоуверенности. Преступникам оно ударяет в голову не хуже вина.

Глава XI ПЕРЕКРЕСТКИ

Терпение, и тасуйте карты.

«Дон Кихот».

Отвезя миссис Кроппер в Крайстчерч, лорд Питер вернулся в Лондон, чтобы посовещаться с Паркером. Как только детектив прослушал пересказ истории, которую поведала миссис Кроппер, кто-то осторожно открыл и вновь прикрыл за собой дверь квартиры, что свидетельствовало о возвращении Бантера.

— Ну, как успехи? — поинтересовался у него Вимси.

— Я принужден с глубоким сожалением сообщить вашей светлости, что потерял след этой леди. Меня просто оставили в дураках, если ваша светлость позволит так выразиться.

— Слава Богу, Бантер! Оказывается, вы тоже человек. А то мне до сих пор казалось, что вас просто невозможно обмануть. Вот, выпейте-ка лучше.

— Глубоко признателен вашей светлости. Согласно вашим инструкциям, я обследовал платформу в поисках леди в малиновой шляпе и серой меховой накидке. Наконец мне повезло: я ее заметил. Леди была уже возле выхода и продвигалась по направлению к большому книжному киоску. Она несколько опередила меня, но ее шляпа бросалась в глаза даже издалека, так что я, выражаясь словами поэта, «следовал за лучом зари».

— Храбрый малый!

— Благодарю вас, милорд. Леди вошла в привокзальную гостиницу, в которой, как вы знаете, два входа: один с платформы, а другой — с улицы. Я поспешил следом, боясь, как бы она от меня не улизнула. Я преодолел вращающиеся двери как раз вовремя и успел заметить, как ее спина мелькнула и скрылась в глубине дамской комнаты.

— В которую вы, как воспитанный мужчина, никак не могли последовать за леди. Я вас вполне понимаю.

— Именно так, милорд. Итак, я уселся в холле, выбрав такое место, с которого мог незаметно для окружающих наблюдать за дверью дамской комнаты.

— И слишком поздно обнаружили, что она имела два выхода. Как огорчительно и странно!

— Нет, милорд. Проблема была не в этом. Я просидел там три четверти часа, но малиновая шляпа так и не появилась. Вашей светлости следует учесть, что я никогда не видел лица этой леди.

Лорд Питер застонал.

— Я предвижу конец этой истории, Бантер. Это была не ваша вина. Продолжайте.

— Когда это время истекло, я вынужден был предположить, что леди либо стало дурно, либо случилось что-то непредвиденное. Я подозвал служащую гостиницы, проходившую через холл, и объяснил ей, что меня прислали с запиской для дамы, костюм которой я и описал. Я спросил, нельзя ли узнать у служительницы дамской комнаты, там ли находится леди, которую я описал. Девушка направилась туда и вскоре вернулась с известием, что описанная мной леди переоделась в гардеробной и ушла полчаса назад.

— Ох, Бантер, Бантер. Неужели вы не могли опознать ее по чемоданчику, сумке, вообще по какой-нибудь вещи, которая была у нее в руках?

— Прошу прощения, милорд. Сегодня утром эта леди уже один раз побывала в гостинице и оставила на хранение служительнице свой дипломат. Вернувшись, она достала из дипломата заранее приготовленную черную фетровую шляпу и легкий плащ, а на их место положила свою малиновую шляпу и меховую накидку. Таким образом, когда эта леди вышла обратно в холл, платья ее под плащом было не видно; кроме того, она несла дипломат, хотя когда я ее увидел в первый раз, в руках у нее ничего не было.

— Все предусмотрено. Что за женщина!

— Я немедленно расспросил всех потенциальных свидетелей в районе гостиницы и вокзала, но без малейшего результата. Никто не мог припомнить женщину в плаще и черной шляпе — ведь это сочетание совершенно не бросается в глаза. Тогда я отправился на центральный вокзал, чтобы проверить, не уехала ли она каким-нибудь поездом. Оказалось, что несколько дам, которые брали билеты на поезда, идущие в различных направлениях, соответствовали описанию. Но получить сколько-нибудь определенной информации мне не удалось. После этого я обошел все гаражи Ливерпуля, но тоже с нулевым результатом. Я глубоко огорчен тем, что не оправдал ожиданий вашей светлости.

— Слезами горю не поможешь. Вы сделали все, что могли. Не унывайте. Наверное, вы до смерти устали. Возьмите-ка лучше выходной, а сейчас отправляйтесь в постель.

— Благодарю вас, ваша светлость, но я прекрасно выспался в поезде по дороге в Лондон.

— Как угодно, Бантер. Хотя я, конечно, надеялся, что вы все-таки иногда устаете, как и все остальные люди.

Бантер сдержанно улыбнулся и удалился.

— Тем не менее, нам удалось многого добиться, — сказал Паркер. — Теперь мы знаем, что мисс Виттейкер есть что скрывать, раз она принимает столь тщательные меры предосторожности против слежки.

— Мы знаем еще больше. Нам известно, что ей отчаянно хотелось первой перехватить Кроппершу после приезда. Несомненно, Мэри Виттейкер намеревалась заткнуть ей рот либо взяткой, либо чем-нибудь похуже. А кстати, как она узнала, что миссис Кроппер приезжает этим пароходом?

— Миссис Кроппер послала телеграмму, с которой ознакомилось следствие.

— Черт бы побрал этих следователей! Они служат каналом утечки информации, которую нужно хранить в секрете, а полезных данных добыть не могут.

— Как ты прав, — в сердцах воскликнул Паркер, — не говоря уже о том, что нам пришлось выслушать от следователя массу вонючих моральных сентенций насчет распространения джаза и распущенности современных девушек, которые ходят в Эппинг-Форест вдвоем с молодыми людьми.

— Как жаль, что этих полицейских кумушек нельзя привлечь к ответственности! Ну да не беда. Теперь уж мы наверняка доберемся до нашей славной мисс Виттейкер.

— Только при условии, что это действительно была она. В конце концов, миссис Кроппер могла и ошибиться. Сколько людей меняют шляпы в гардеробной, не имея ни малейших преступных намерений!

— О да, конечно. По идее, мисс Виттейкер должна сейчас находиться в деревне вместе с мисс Финдлейтер, верно? Так вот, когда они вернутся в Лихэмптон, мы попросим нашу бесценную мисс Климпсон, чтобы она как следует расспросила вторую девушку. Кстати, что ты думаешь об истории, которую рассказала миссис Кроппер?

— У меня нет никаких сомнений насчет того, что там произошло. Мисс Виттейкер попыталась все подстроить так, чтобы старая леди подписала завещание, не зная об этом. Племянница подложила его старушке в куче отчетов о подоходном налоге, в надежде, что тетушка подпишет его, не читая. Думаю, это наверняка было именно завещание. Я не слышал, чтобы какой-либо еще документ требовал обязательного заверения двумя свидетелями при условии присутствия обоих этих свидетелей и завещателя.

— Именно! А раз мисс Виттейкер пришлось привлечь в качестве свидетелей двух служанок, значит, сама она не могла выступать в роли свидетельницы. Это говорит о том, что завещание было составлено в ее пользу.

— Несомненно. Не стоило затевать такие хлопоты, чтобы в результате саму себя лишить наследства.

— Но тут возникает трудность иного рода. Будучи ближайшей родственницей старой леди, мисс Виттейкер в любом случае должна была автоматически унаследовать все то, что могла завещать ей тетушка. В общем-то, так потом и случилось. Почему же Мэри Виттейкер так переживала из-за этого завещания?

— Может быть, как мы уже говорили, она боялась, что мисс Доусон передумает, и хотела заручиться заранее составленным завещанием… Нет, все не то.

— Вот именно, потому что после подписания второго завещания первое все равно стало бы недействительным. Кроме того, когда старая леди через некоторое время послала за своим поверенным, мисс Виттейкер не стала чинить к этому никаких препятствий.

— По словам сестры Форбз, она особо беспокоилась о том, чтобы у тетушки в любой момент была возможность встретиться с поверенным.

— На фоне того недоверия, какое мисс Доусон питала к племяннице, действительно кажется странным, что старушка не завещала свои деньги кому-нибудь другому. Тогда мисс Виттейкер была бы заинтересована в том, чтобы тетушка прожила как можно дольше.

— Я не думаю, что старая леди действительно не доверяла мисс Виттейкер. Во всяком случае, не до такой степени, чтобы бояться покушения с ее стороны. В тот раз мисс Доусон просто разволновалась и сказала больше, чем думала на самом деле. Со всеми такое случается.

— Да, но она явно ожидала, что за этим последуют и другие попытки заставить ее подписать завещание.

— Почему ты так решил?

— А разве ты забыл про доверенность на право подписи? Старая леди, несомненно, все продумала и решила, что лучше будет уполномочить мисс Виттейкер самостоятельно подписывать все бумаги от имени хозяйки дома. Таким путем мисс Доусон надежно застраховалась от любых фокусов с документами со стороны племянницы.

— Ну конечно. Какая сообразительная старушка! Что за досада для мисс Виттейкер! И это — результат долгожданного визита поверенного, на который возлагались такие надежды. Вот ведь разочарование! Вместо ожидаемого завещания — палка в колеса, да еще вставленная столь ловко!

— Это так. Но перед нами по-прежнему стоит проблема, зачем ей вообще понадобилось завещание.

— Верно.

Некоторое время оба джентльмена курили свои трубки в полном молчании.

— Несомненно, тетушка хотела, чтобы ее деньги перешли прямиком к Мэри Виттейкер, — наконец заметил Паркер. — Старая леди так часто уверяла ее в этом. Кроме того, я склонен предположить, что мисс Доусон была честной и совестливой старушкой. Наверняка она помнила о том, что по сути это деньги семейства Виттейкер, которые перешли к ней через голову преподобного Чарльза или как бишь его звали.

— Это так. Значит, осталась только одна причина, которая могла предотвратить такое развитие событий, и эта причина — блудный сын! Старая, любимая романистами история о пропавшем наследнике!

— О Боже, ты прав! Черт побери, какие мы идиоты, что сразу об этом не подумали. Наверное, Мэри Виттейкер дозналась, что у мисс Доусон остался какой-то более близкий родственник, который загребет весь куш. Возможно, мисс Виттейкер боялась, что если тетушка об этом узнает, то разделит деньги между ними или вообще ничего ей не оставит. А Может быть, племянница просто отчаялась втолковывать старой леди, в чем суть дела, и ухватилась за мысль о том, чтобы тетушка подписала завещание в пользу Мэри, сама того не зная.

— Ну и мозги у тебя, Чарльз! Или другой вариант: мисс Доусон все прекрасно знала, хитрюга этакая, и нарочно решила умереть без завещания, оставив все другому родственнику. Этим она отплатила бы мисс Виттейкер за ее назойливость и нетерпение по поводу наследства.

— Если так, то мисс Доусон заслужила все, что с ней произошло, — довольно злобно отметил Паркер. — Она ведь выдернула бедняжку с работы, поманив ее обещанием оставить ей свои деньги.

— Молодой даме был бы урок: нехорошо быть такой расчетливой, — парировал Вимси с беззаботной жестокостью человека, никогда в жизни не знавшего денежных затруднений.

— Но если эта блистательная идея верна, — продолжал Паркер, — она сводит на нет твою гипотезу об убийстве, не так ли? Ведь в этом случае Мэри должна была сделать все, чтобы ее тетушка прожила как можно дольше. Это дало бы мисс Виттейкер надежду на то, что старая леди все-таки передумает и напишет завещание.

— Согласен. Черт бы тебя подрал, Чарльз! Я, как никогда, близок к тому, чтобы проиграть свое пари. Для нашего друга, доктора Карра, это тоже будет тяжкий удар. Я-то надеялся отстоять его репутацию и ввести доктора обратно в Лихэмптонское общество под звуки деревенского оркестра сквозь триумфальную арку с сияющей надписью «Добро пожаловать, отважный правдолюбец!», составленной из красно-бело-синих лампочек. Ну да ничего. Лучше проиграть пари, но узреть свет истины, чем купаться в золоте, пребывая во тьме невежества. Постой-ка! А может быть, Карр все-таки прав? Может быть, я просто неверно определил убийцу? Ага! Я вижу, что на сцене появляется новая, еще более зловещая фигура, новый претендент на наследство, предупрежденный своими сообщниками…

— Какими сообщниками?

— Не будь таким придирой, Чарльз. Сестрой Форбз, например. Я не удивлюсь, если узнаю, что она подкуплена. На чем я остановился? Я бы попросил меня не перебивать.

— Предупрежденный своими сообщниками, — подсказал Паркер.

— Ах, да! Предупрежденный своими сообщниками, что мисс Доусон якшается с адвокатами, что ее склоняют к составлению завещания и так далее, злодей приказывает сообщникам убрать старушку, пока она не успела наделать глупостей.

— Да, но каким образом?

— При помощи одного из тех экзотических ядов природного происхождения, которые убивают за доли секунды и которые не в силах выявить самый искусный химик. Об этих ядах прекрасно осведомлен даже самый захудалый сочинитель мистических романов. Такие ерундовые вопросы меня не смутят.

— А почему этот гипотетический джентльмен до пор не заявил о своих правах на наследство?

— Он выжидает. Его напугал шум, поднявшийся круг смерти старой леди. Теперь злодей залег на дно и ждет, когда улягутся страсти.

— Ему будет не так-то легко отобрать наследство у мисс Виттейкер, после того как она уже вступила во владение им. Факт владения — это девять десятых законных прав.

— Я знаю, но ведь злодей будет ссылаться на то, что в момент смерти мисс Доусон он якобы был вне пределов досягаемости и всего лишь несколько недель назад прочел о ней в газете, в которую ему завернули банку консервированного лосося. И вот, бросив свою ферму, находящуюся в какой-нибудь N-ской глуши, он помчался сюда, спеша возвестить, что он и есть пропавший без вести кузен Том… О великий Скотт! Какие ассоциации!

Вимси опустил руку в карман и извлек оттуда письмо.

— Вот это мне доставили сегодня утром перед самым уходом. Столкнувшись на пороге с Фредди Арбатнотом, я сунул письмо в карман, не успев его как следует прочитать. Но, по-моему, там как раз что-то было про некоего кузена из какой-то глухомани. Сейчас посмотрим.

С этими словами Вимси развернул письмо, написанное круглым старомодным почерком мисс Климпсон. Письмо было украшено таким количеством подчеркиваний и восклицательных знаков, что напоминало учебное упражнение в нотной записи.

— О Боже! — произнес Паркер.

— Да, это даже хуже обычного. Наверняка там содержится что-то отчаянно важное. К счастью, письмо довольно короткое.

«Дорогой лорд Питер,

сегодня утром я узнала нечто, что может оказаться весьма интересным для вас, и потому спешу сообщить вам об этом! Если вы помните, ранее я упоминала, что служанка миссис Бадж — сестра нынешней служанки мисс Виттейкер. Так вот!!! Сегодня вечером тетушка обеих девушек нанесла визит служанке миссис Бадж и была мне представлена (естественно, что, будучи жилицей миссис Бадж, я вызываю в городке всеобщий интерес, причем, помня о ваших инструкциях, я поощряю его в такой мере, что при других обстоятельствах сочла бы это невозможным!!).

Оказалось, что упомянутая тетушка близко знакома с бывшей домоправительницей мисс Доусон, то есть с той, которая служила в этом доме до девиц Готобед. Сама тетушка — весьма представительная особа в капоре, с крайне неприступным выражением лица. Она показалась мне женщиной недоброжелательной и склонной к осуждению. Однако продолжим! Когда разговор зашел о смерти мисс Доусон, тетушка — ее фамилия Тимминс — казала, поджав губы: «Меня нисколько не удивляет, мисс Климпсон, что в этой семье разыгрываются столь неприятные скандалы. У них же совершенно невозможные родственники! Вы ведь помните, миссис Бадж: я даже была вынуждена уволиться после того, как в доме появился один совершенно фантастический субъект, который назвался кузеном мисс Доусон». Естественно, я спросила, кто бы то мог быть, постольку я ничего не слышала о других родственниках. Мисс Тимминс объяснила, что это был мерзкий, грязный негритос (!!!), который в одно прекрасное утро явился в дом, причем в одеянии священника!!! — и послал ее, то есть мисс Тимминс, к мисс Доусон, доложить последней, что приехал ее кузен Аллилуйя!!! Мисс Тимминс, волей-неволей, как она выразилась, пришлось провести его наверх, в такую опрятную, чистую гостиную! По ее словам, мисс Доусон действительно опустилась до того, чтобы лично принять «эту тварь», хотя, по правде говоря, его следовало выгнать вон вместе со всеми его «черными делами»(!). Более того, в довершение скандала, мисс Доусон пригласила его отобедать «с ней и ее племянницей», на которую, как сказала мисс Тимминс, «…этот отвратительный арап выкатил свои страшные глазищи». Мисс Тимминс уверяла, что от этого у нее «желудок просто наизнанку вывернуло» (это ее подлинные слова, и я надеюсь, что вы простите мне такую цитату — насколько я знаю, данная часть тела в наше время часто упоминается даже в хорошем (!) обществе). Как выяснилось, мисс Тимминс отказалась готовить обед для бедного негра (в конце концов, негры — тоже Божий твари; мы сами вполне могли бы родиться неграми, если бы Господь, в Его бесконечной доброте, не наградил нас белым цветом кожи!) — и немедленно покинула дом мисс Доусон!!! В силу этого она, как ни печально, не смогла рассказать нам ничего о том, как развивался дальше этот поразительный инцидент! Как бы то ни было, мисс Тимминс утверждает, что у «негритоса» была визитная карточка, на которой стояло имя, «Преподобный А. Доусон», и адрес (где-то за границей).

Все это несколько странно, но, насколько мне известно, многие из этих туземных проповедников ведут в среде своего народа поистине великую работу. Несомненно также, что священнослужитель, даже если у него черная кожа, имеет право завести визитные карточки!

С величайшей поспешностью и глубочайшим к вам почтением

А.К. Климпсон».

— Разрази меня гром! — воскликнул лорд Питер, расшифровав все послание до конца, — Вот он, наш новый претендент — прямо на тарелочке!

— Надо полагать, что сердце у него такое же черное, как и его кожа, — ответил Паркер. — Интересно, какова была цель приезда преподобного Аллилуйи и откуда он прибыл? В «Крокфорде» его, наверное, нет?

— Может быть, и есть, если принадлежит к англиканской церкви, — сказал лорд Питер с сомнением в голосе, углубляясь в поиски этого полезного справочника. — Доусон: преподобный Джордж, преподобный Гордон, преподобный Гэрни, преподобный Хаббакук, преподобный Адриан, преподобный Хэммонд… Нет, преподобного Аллилуйи здесь нет. Я вообще не уверен, что такое имя есть всвятцах. Было бы легче, если бы мы хотя бы знали, из какой части света прибыл этот джентльмен. Слово «негр» в устах мисс Тимминс может обозначать кого угодно, от индийского брамина, члена высшей касты, до самбо или эфиопа, а в случае крайней необходимости — даже аргентинца или эскимоса.

— Полагаю, у других церковных организаций тоже должны быть свои «Крокфорды», — несколько упавшим голосом произнес Паркер.

— Несомненно, может быть, за исключением наиболее закрытых сект, вроде агапемонитов или тех людей, которые собираются вместе, чтобы скандировать слог «ОМ». По-моему, это Вольтер сказал, что у англичан триста шестьдесят пять религий и только один соус.

— С точки зрения комиссии по освобождению от призыва, — усмехнулся Паркер, — это число сильно преуменьшено. Кроме того, есть ведь еще Америка — насколько я знаю, эта страна отличается исключительным изобилием религий.

— Сущая правда. Должно быть, отыскать в Штатах отдельно взятый «собачий ошейник» ^[452] не легче, чем пройти через пресловутое игольное ушко. Думаю, мы все-таки можем осторожно навести справки, а пока я намереваюсь съездить в Крофтон на добром старом автобусе.

— В Крофтон?

— Туда, где жили вместе мисс Клара Виттейкер и мисс Доусон. Я хочу отыскать человека с маленьким черным чемоданчиком — того никому не известного подозрительного поверенного, который навестил мисс Доусон два года назад и так упорно добивался того, чтобы она сделала завещание. Думаю, ему известно все о преподобном Аллилуйе и его правах на наследство. Ты поедешь со мной?

— Не могу. На это нужно специальное разрешение. Ты же помнишь, что официально я не участвую расследовании дела.

— Но ты же занимаешься делом Готобед. Скажи шефу, что, по-твоему, здесь существует связь. Мне совершенно необходимо твое присутствие. Оно поможет удержать ситуацию в приемлемых рамках, кроме того, чтобы развязать язык прожженному старому адвокату, требуется давление столь наглое и бессовестное, что без полицейских полномочий никак не обойтись.

— Ну хорошо, я попытаюсь, но только если ты пообещаешь, что не будешь вести машину, как сумасшедший.

— Будь целомудренным, как горный лед, и будь твои права как снег чисты, но клеветы тебе не избежать! И вовсе я не лихач. Давай, встряхнись и попроси скорее отпуск! Белоснежные лошадиные силы встают на дыбы и бьют копытом, и синий чепец, вернее, черный капот уже, так сказать, закинут за мельницу.

— Боюсь, ты меня самого куда-нибудь закинешь, например, в кювет, — проворчал Паркер и направился к телефону, чтобы позвонить сэру Эндрю Маккензи в Скотланд-ярд.

Очаровательная старинная деревушка Крофтон была затеряна в лабиринте переплетающихся дорог, заполняющем собой треугольник, углы которого образуют города Ковентри, Уорвик и Бирмингем. В надвигающихся сумерках «Миссис Мердль» с веселым урчанием мчалась, отсчитывая повороты, скатываясь вниз по гористым участкам дороги. Задача не становилась легче от того, что Совет графства Уорвик как раз на той неделе постановил произвести ремонт дорожных указателей. Все надписи на них уже успели покрыть двумя толстыми слоями ослепительно белой краски. Время от времени Бантер терпеливо выбирался с заднего сиденья и залезал на один из этих бессловесных указателей и светил на него фонариком, вперяя взгляд в его гладкую поверхность. Бантер напомнил Паркеру Алана Куортермэйна, который пытается разглядеть черты покойного короля Кукуанаса под слоем известковых сталактитов. К тому же оказалось, что один из указателей был покрашен совсем недавно, что еще больше усугубило уныние путешественников. Наконец, успев несколько раз выбрать неверное направление, заехать в тупик и снова вернуться на основную магистраль, они добрались до перекрестка четырех дорог. Видимо, указатель, стоявший в этом месте, особенно нуждался в ремонте, потому что стрелки с надписями были с него просто-напросто отвинчены. Голый столб, похожий на длинный, мертвенно-серый палец, с неистовым протестом устремленный к равнодушным небесам, производил хотя и жутковатое, но зато довольно сильное впечатление.

— Кажется, дождь начинается, — непринужденным тоном заметил Паркер.

— Послушай, Чарльз, если ты хочешь быть веселым парнем и душой компании, постарайся больше не говорить подобных вещей. У меня под сиденьем припасен отличный, тяжелый гаечный ключ, а Бантер поможет мне закопать тело.

— Мне кажется, что это, скорее всего, Брашвуд-кросс, — продолжал Паркер, на коленях у которого лежала карта. — Таким образом, если это не Ковертконер, который, по моим расчетам, мы должны были проехать полчаса назад, то одна из этих дорог должна вести прямо в Крофтон.

— Было бы чрезвычайно отрадно знать, какая именно.

— Мы можем проверить их все по очереди. В случае неудачи вернемся сюда.

— Вообще-то на перекрестках обычно хоронят самоубийц, — зловеще ответил Вимси.

— Вон там под деревом сидит человек, — настаивал Паркер. — Давайте у него спросим.

— Наверное, он тоже заблудился, иначе бы там не сидел, — парировал лорд Питер. — Никто не стает торчать под дождем просто так.

В этот момент незнакомец заметил их приближение и, вскочив с места, вскинул руку, жестом прося остановиться. Вимси нажал на тормоза.

— Простите, — произнес незнакомец, молодой парень в костюме мотоциклиста, — вы не могли бы помочь мне с моим драндулетом?

— А что с ним случилось?

— Да вот, никак не заводится.

— Так я и предполагал, — вздохнул Вимси. — «Мысль о том, что она иначе не стала бы коротать время в таком месте, потрясла меня». — Он вылез из машины, и юноша, раздвинув живую изгородь, предоставил лорду Питеру пациента для осмотра.

— Вы врезались в препятствие вон там и перетащили машину сюда? — поинтересовался Вимси, неприязненно разглядывая это средство передвижения.

— Да, перетащил. Я уже который час жму на стартер, но без всякого эффекта. Поэтому я решил подождать, пока кто-нибудь проедет мимо.

— Понятно. А в чем конкретно заключается поломка?

— Я не знаю. Он все время так хорошо работал, и вдруг отрубился.

— Может, бензин кончился?

— Нет-нет, я точно знаю, бензина еще много.

— Зажигание в порядке?

— Я не знаю. — Вид у юноши был совершенно несчастный. — Понимаете, я всего второй раз за рулем.

— А! Ну да ладно — наверняка поломка не очень серьезная. Сначала проверим, сколько у нас бензина, — уже более жизнерадостно произнес Вимси. Отвинтив колпачок, он посветил фонариком внутрь в бензобака. — Вроде бы все нормально. — Насвистывая, Вимси снова завинтил колпачок. — Ну-ка, пните ее на всякий случай еще разок, а потом займемся зажиганием.

Следуя его указанию, молодой человек ухватился за руль и с энергией отчаяния отвесил машине пинок, который сделал бы честь даже армейскому мулу. Возвращаясь к жизни, мотор заревел и неистово завибрировал.

— О Боже! — воскликнул юноша. — Это чудо!

Лорд Питер мягко положил руку на рычаг скорости, и мотоцикл благодарно издал умиротворенное урчание.

— Как вы это сделали? — спросил мотоциклист.

— Я просто продул наконечник, — с усмешкой ответил его светлость. — Воздушная пробка в бензопроводе, вот и все.

— Я вам страшно благодарен.

— Пустяки. Послушайте, вы нам не подскажете, как добраться до Крофтона?

— О, конечно. Езжайте по этой дороге, никуда не сворачивая. Кстати сказать, я тоже туда направляюсь.

— Благодарение небу. Езжайте вперед, а я последую за вами, как говорил сэр Галахад. Сколько туда ехать?

— Пять миль.

— Там есть приличная гостиница?

— «Лиса и собаки». Ее содержит мой отец. Надеюсь, она вам понравится. Накормим мы вас просто шикарно.

— Исчезла грусть, окончены труды и позади остался Иордан. Спеши вперед, мой мальчик. Нет, Чарльз, я не стану ждать, пока ты наденешь свой непромокаемый плащ. «Ветер дует в хвост и в гриву, руки голы, босы ноги. Бог, жратвы, побольше пива ты пошли нам по дороге!»

Зажужжал стартер, молодой человек уселся на свой мотоцикл и, пару раз неуверенно вильнув из стороны в сторону, поехал по одной из дорог. Вимси отжал сцепление и поехал, держась вплотную за мотоциклом.

Заведение «Лиса и собаки» оказалось одной из тех приятных, старомодных гостиниц, где все обито тканью из конского волоса, и где даже в самый поздний час можно получить превосходную трапезу, в которую входят холодное жаркое и салат, приготовленный из овощей с хозяйского огорода. Хозяйка гостиницы, миссис Пиггин, лично обслужила путешественников. На ней было скромное платье из черного атласа, украшенное спереди кружевами в подражание моде, принятой в королевской семье. Ее круглое, веселое лицо, освещенное отблесками огня в камине, пылало румянцем. Казалось, на ее щеки отбрасывают тени ярко-красные мундиры егерей, которые были изображены на картинках, сплошь покрывавших стены комнаты вперемежку с гравюрами на спортивные темы. Егеря неслись галопом, брали препятствия и падали, сраженные пулей. Сердце лорда Питера смягчилось под воздействием приятной атмосферы заведения и превосходного домашнего пива. Задав ряд подготовительных вопросов, которые касались только что закрытого сезона охоты, соседей и цен на конину, он ловко перевел разговор на покойную мисс Клару Виттейкер.

— Ну конечно, — воскликнула миссис Пиггин, — конечно, мы знали мисс Виттейкер. Ее здесь вообще все знали. Это была замечательная старая леди. Здесь в округе у многих еще остались лошади ее завода. Мистер Кливленд купил у нее в свое время лучшую часть табуна, и не прогадал. Она вывела просто отличное поголовье, и все всегда говорили, что она удивительно верно судит обо всем, что касается лошадей. Никто не мог дважды взять над ней верх, да и единожды это мало кому удавалось.

— Неужели! — вежливо восхитился лорд Питер.

— Я хорошо помню, как она выезжала верхом поохотиться с собаками, а ведь ей тогда было уже за шестьдесят, — продолжала миссис Пиггин. — Она была не робкого десятка. Вот мисс Доусон — подруга мисс Виттейкер, которая жила вместе с ней, в доме за рекой, рядом с каменным мостом — была куда более смирной женщиной. Мы часто говорили, что мисс Доусон садится на лошадь только потому, что любит мисс Виттейкер и не хочет отпускать ее от себя. Но ведь все люди разные, правда, сэр? — вот и мисс Виттейкер была довольно необычной женщиной. Таких сейчас больше нет. Конечно, сейчас много весьма разбитных девушек, и они делают вещи, которые в прежние времена сочли бы весьма предосудительными, но у мисс Виттейкер, помимо этого, была просто золотая голова. Она сама покупала лошадей, сама их лечила, сама проводила случки, и не нуждалась ни в чьих советах.

— Судя по рассказам, это была просто удивительная старая леди, — вполне искренне заметил Вимси. — Жаль, что я ее не знал. Правда, у меня есть друзья, которые были хорошо знакомы с мисс Доусон, еще когда она жила в Хэмпшире.

— Неужто, сэр? Ну и дела. Да, мисс Доусон была очень милая, приятная женщина. Мы слышали, что она вроде как умерла, если не ошибаюсь, от рака. Страсть-то какая! Подумать только, что у вас с ней были, так сказать, общие знакомые! Тогда вам, наверное, будет интересно посмотреть фотографии членов крофтонского охотничьего общества. Джим!

— Чего?

— Покажи этим джентльменам фотографии мисс Виттейкер и мисс Доусон. Представь себе, наши гости знакомы с какими-то людьми из Хэмпшира, которые дружили с мисс Доусон. Прошу вас, сэр, вот сюда — если вы больше ничего не хотите заказать.

Миссис Пиггин провела всю компанию в небольшой уютный бар, где несколько джентльменов, с виду похожих на охотников, смаковали последний стаканчик перед закрытием заведения. Мистер Пиггин, такой же дородный и добродушный, как и его жена, шел впереди, исполняя обязанности хозяина дома.

— Что будете пить, джентльмены? Джо, две пинты «зимнего» пива. Подумать только, что вы знали нашу мисс Доусон! До чего же тесен мир, как я люблю говорить своей жене. Вот последний групповой снимок членов нашего охотничьего общества. Это фото сделали во время нашего сбора на Мэноре в 1918 году. В общем-то, это был скорее полуофициальный сбор. Тогда шла война, мужчин дома не было, да и лошадей не хватало, и мы, конечно, не могли проводить регулярные сборы по всем правилам, как в старые добрые времена. Причем лис тогда развелось просто тьма-тьмущая, а своры все пошли к чертям собачьим. Ха, ха! Я тогда так и говорил у себя в баре: видно, гончие пошли к чертям собачьим. Джентльмены все посмеивались, когда я так говорил: дескать, гончие пошли к чертям собачьим. И вот, полковник Флетчер и еще несколько пожилых джентльменов решили, что с этим нужно что-то делать, и провели, так сказать, несколько импровизированных встреч, просто чтобы хоть как-то поддержать свору в форме. А мисс Виттейкер им и говорит: «Полковник, назначьте сбор где-нибудь на Мэноре. Может, это последний сбор, который мне суждено увидеть». Бедняжка словно в воду глядела: на следующий год с ней случился удар. Умерла она в двадцать втором году. Вот, видите, на этом фото она сидит в низенькой коляске, а рядом — мисс Доусон. Конечно, мисс Виттейкер следовало бы бросить охоту верхом еще несколькими годами раньше. Тем не менее, она все ездила на охоту, хоть и в двуколке. Красивая старушка, правда, сэр?

Лорд Питер и Паркер с большим интересом уставились на мрачную, неприступную старую леди, которая чрезвычайно прямо сидела в коляске, держа в руках поводья. Пожалуй, это суровое, обветренное лицо с крупным носом и густыми, ровными бровями и правда было все еще красиво. Рядом с ней друзья увидели ту самую Агату Доусон, загадочная смерть которой привела их в эту тихую деревушку. Мисс Доусон была меньше ростом, полнее и женственнее, чем ее подруга. У мисс Агаты было ласковое, улыбающееся лицо — не такое властное, как у грозной мисс Виттейкер, но, несомненно, говорившее о силе духа и твердом характере. В общем, парочка была совершенно замечательная.

Лорд Питер задал мистеру Пиггину пару вопросов насчет семейств обеих леди.

— Боюсь, сэр, я довольно мало об этом знаю. Мы знаем только, что мисс Виттейкер вроде как повздорила со своей родней, когда решила переехать сюда и зажить сама по себе. В те времена было не принято, чтобы девушки уезжали куда-то из дома, как это происходит сегодня. Но если вас это интересует, сэр, то здесь по соседству есть один джентльмен, который знает абсолютно все и про мисс Виттейкер, и про мисс Доусон. Зовут его Бен Коблинг. Он сорок лет служил конюхом у мисс Виттейкер и женился на служанке мисс Доусон, которая переехала с ней из Норфолка. Ему стукнуло восемьдесят шесть, но он по-прежнему хорошо держится. Потрясающий старикан! О Бене Коблинге все в наших краях самого высокого мнения. Они с женой живут в маленьком коттедже, который им завещала мисс Виттейкер. Если вы зайдете к ним завтра, сэр, вы сами убедитесь, что память у Бена не хуже, чем в молодости. Извините, сэр, но мне пора. Я должен выпроводить вон ту компанию из бара. Джентльмены, заведение закрывается! Три шиллинга восемь пенсов, сэр. Благодарю вас, сэр. Прошу вас, джентльмены, поскорее. Эй, Джо, поживей!

— Отличное местечко этот Крофтон, — произнес лорд Питер, когда они с Паркером остались вдвоем в большой спальне с низким потолком, где простыни пахли лавандой. — Наверняка Бен Коблинг знает все про кузена Аллилуйю. Жду не дождусь встречи с Беном Коблингом.

Глава XII ИСТОРИЯ ДВУХ СТАРЫХ ДЕВ

Стремление к сохранению собственности в наших семьях является одним из наиболее ценных и интересных обстоятельств, относящихся к этой проблеме.

Берк

«Размышления о революции»

После дождливой ночи наступило ликующ ее солнечное утро. Лорд Питер, проглотив невероятное количество яиц и бекона, вышел из дома прогуляться до бара «Лиса и собаки». Он медленно набил свою трубку и погрузился в размышления. Судя по радостной суматохе, которая царила внутри, за дверями, до открытия оставалось совсем недолго. Через улицу гуськом проследовали восемь уток. Кошка запрыгнула на скамейку, дотянулась, и уселась, подобрав под себя задние лапы и обвив их хвостом. Конюх проехал мимо на большой гнедой лошади, ведя за собой еще одну гнедую с коротко подстриженной гривой. За ними с безумным видом мчался спаниель. Одно ухо у него постоянно выворачивалось на бегу, развеваясь над головой, словно флаг.

— Ха! — произнес лорд Питер.

Тем временем бармен гостеприимно распахнул дверь.

— Доброе утро, сэр. Славное нынче утро, сэр, — сказал он лорду Питеру и снова исчез.

— Уф-ф, — выдохнул лорд Питер. Перенеся вес тела с левой ноги на правую, он радостно шагнул через порог.

Тут в поле его зрения появилась маленькая скрюченная фигурка. Это был морщинистый старик в кожаных гетрах, облегавших его тощие, гротескно согнутые ножки, который вышел из-за угла со стороны церковного кладбища. Он весь трясся, но при этом был чрезвычайно подвижен и энергичен. Учтиво обнажив голову, старик с явственным скрипом суставов опустился на скамью рядом с кошкой.

— Доброе утро, — сказал старик.

— Доброе утро, — ответил ему лорд Питер. — Прекрасный денек, не правда ли?

— Ваша правда, сэр, ваша правда, — с готовностью отозвался старик. — Когда выпадает такой чудный майский денек, я молю Господа, чтобы он дал мне еще пару годков пожить в земной юдоли, полюбоваться на мир Божий.

— Мне кажется, вы вполне можете на это рассчитывать, — заметил его светлость. — Для своих лет вы удивительно хорошо выглядите.

— Да, сэр, здоровье у меня еще крепкое, хотя на Михайлов день мне уже стукнет восемьдесят семь.

Лорд Питер подобающим образом выразил свое удивление.

— Да, сэр, восемьдесят семь, и, если бы не проклятый ревматизм, мне бы и пожаловаться было не на что. На деле я гораздо крепче, чем выгляжу. Конечно, меня сейчас немножко согнуло, но тут дело не в возрасте. Это все из-за лошадей, сэр. Всю свою жизнь я только с лошадьми и возился, и ел, и спал вместе с ними. Можно сказать, сэр, просто жил в конюшне.

— Едва ли можно выбрать более удачный круг общения, — учтиво ответил лорд Питер.

— Совершенно с вами согласен, сэр. Моя жена всегда заявляла, что прямо ревнует меня к лошадям. Десять, с ними я гораздо больше люблю разговаривать, ем с ней самой. Может, она и была права, сэр. «От лошадки никогда не услышишь глупости», — так я ей отвечал. А много ли найдется женщин, о которых можно такое сказать, а, сэр?

— Да уж, — согласился Вимси. — Что вы будете пить?

— Спасибо, сэр. Мне пинту горького, как всегда. Джим в курсе. Джим! День всегда лучше начинать с пинты горького, сэр. Я считаю, что горькое куда полезнее, чем чай. К тому же оно не раздражает слизистую желудка.

— Полагаю, вы совершенно правы, — произнес Вимси. — Пожалуй, меня чай тоже порядком раздражает. Будьте любезны, мистер Пиггин, нам две пинты горького пива. Может быть, присоединитесь к нам?

— Спасибо, милорд, — ответил хозяин. — Две больших кружки горького и кружку Гиннеса. Рад вас видеть, милорд. Доброе утро, мистер Коблинг. Вы, я вижу, уже познакомились?

— Боже милостивый! Так вы — мистер Коблинг? Очень рад нашей встрече. Я как раз собирался перекинуться с вами парой слов.

— Вот как, сэр?

— Я сказал этому джентльмену, — вмешался мистер Пиггин, — кстати, его зовут лорд Питер Вимси, — что вы многое знаете о мисс Виттейкер и мисс Доусон. Лорд Питер знаком с друзьями мисс Доусон.

— Вот оно что! Н-да-а… Труднее сказать, чего я не знаю об этих двух леди. И я горжусь этим, сэр. Пятьдесят лет прослужил я у мисс Виттейкер. Сначала я нанялся к ней помощником конюха. Это было еще во времена старого Джонни Блэкторна. После его смерти я стал у мисс Виттейкер уже старшим конюхом. Да, это была весьма необычная молодая леди, особенно по тем временам. Стройная, как тростинка, с нежным, ярким румянцем на щеках и блестящими черными волосами — прямо как красивая двухлетняя кобылица. Очень она была смелой и гордой, прямо на удивление. Многие джентльмены были бы рады закрутить с ней роман, но ни одному не удалось накинуть на нее узду. Она с ними обращалась прямо как с грязью, даже смотреть на них не хотела. Из всего мужского пола разговаривала только с конюхами и работниками на конюшне, когда дело касалось лошадей. И, конечно, строго по-деловому. Да, встречаются такие создания. Вот у меня, к примеру, была сука терьера — тоже что-то в этом роде. Как она крыс ловила! Но это была, что называется, «деловая женщина», и больше ничего. Я пытался сводить ее со всеми кобелями, которых только удавалось найти, но все без толку: сразу начиналась неслыханная грызня и кровопролитие. Видно, Господь время от времени создает таких дамочек для каких-то своих особых целей. С женским полом вообще спорить бесполезно.

— А-а! — протянул лорд Питер. Остаток пива они допили в молчании.

Через некоторое время мистер Пиггин, выйдя из состояния глубокой задумчивости, рассказал дну историю, которая приключилась с мисс Виттейкер на охоте. Мистер Коблинг не остался у него в долгу и рассказал другую историю, еще более интересную.

— О! — произнес лорд Питер.

Затем появился Паркер. Лорд Питер представил го всей честной компании, после чего мистер Коблинг попросил позволения заказать пива на всех. По окончании сего ритуала мистер Пиггин, в свою очередь, пожелал угостить всех по третьему кругу, а затем с извинениями удалился, ссылаясь на то, что его ждут клиенты.

Когда хозяин скрылся за дверью, лорд Питер начал искусно, с неторопливостью, способной свести с ума кого угодно, вытягивать из старика информацию об истории семейства Доусонов. Паркер, который получил образование в классической школе в Барроу-ин-Фернесс, а потом оттачивал свои способности на службе в лондонской полиции, нетерпеливо пытался ускорить ход беседы, время от времени встревая с каким-нибудь вопросом. Это каждый раз приводило к тому, что мистер Коблинг терял нить своего рассказа и уклонялся от темы, вдаваясь в бесконечные посторонние рассуждения. Тогда Вимси злобно пинал Паркера ногой под столом, чтобы тот умерил свой пыл, и вновь с бесконечным терпением принимался подводить мистера Коблинга к основной теме.

Примерно через час мистер Коблинг сказал, что его жена может рассказать о мисс Доусон гораздо больше, чем он, и предложил своим новым знакомым отправиться к нему домой. Те с готовностью приняли это приглашение. Все трое двинулись в путь. По дороге мистер Коблинг рассказывал Паркеру, что на Михайлов день ему стукнет восемьдесят семь, но что он еще крепок, гораздо крепче, чем кажется с виду, и, если бы не проклятый ревматизм, жаловаться ему было бы не на что.

— Меня, конечно, сейчас немножко согнуло, не могу этого отрицать, — объяснял мистер Коблинг, — но это больше из-за лошадей. Всю свою жизнь я только с лошадьми и возился…

— Чарльз, у тебя ужасно раздраженный вид, — шепнул Вимси на ухо Паркеру. — Наверное, это из-за того, что ты пьешь за завтраком чай. Чай раздражает слизистую желудка.

Миссис Коблинг оказалась очаровательной старой леди, всего на два года моложе своего мужа. Лицо ее изумительно напоминало сушеное яблоко. Возможность поговорить о «милой мисс Агате» привела ее в полный восторг. Полагая, что подобные расспросы надо чем-то обосновать, Паркер пустился было в путаные объяснения, но тут же получил новый пинок под столом. В представлении миссис Коблинг, для любого человека не могло быть ничего более естественного, чем интерес к семейству Доусонов. Она радостно защебетала, не заставляя себя долго упрашивать.

Да, она прислуживала в доме Доусонов, еще когда была девочкой. Можно сказать, она почти что родилась в этом доме. Как-никак, ее мать служила домоправительницей у мистера Генри Доусона, который был папой мисс Агаты, а еще раньше — у его отца. Сама миссис Коблинг начала прислуживать в буфетной, когда ей еще не было и пятнадцати лет. Мисс Хэрриет тогда было всего три года — да, это самая мисс Хэрриет, что потом вышла замуж за мистера Джеймса Виттейкера. Да, миссис Коблинг же работала у Доусонов, когда родились остальные дети. Бедный мистер Стивен — все-то думали, что он и будет наследником, но все кончилось таким несчастьем, и это убило его отца, и ничего не осталось от всех надежд. Да, это было очень печально, бедный мистер Генри занимался какими-то спекуляциями — миссис Коблинг затруднялась сказать, с чем они были связаны — но все это было очень рискованно, и было все это в Лондоне, где столько плохих людей. Одним словом, всего он лишился, бедный джентльмен, и от этого удара он уже не смог оправиться. Всего пятьдесят четыре ему было, когда он умер; такой был порядочный, утонченный джентльмен, для каждого-то у него находилось доброе слово. И жена его тоже ненадолго пережила, бедная овечка. Она была француженкой, эта милая, добрая леди. Одиноко ей было в Англии. Родных здесь у нее не было, а две ее сестры, можно сказать, заживо себя похоронили: обе ушли в один из этих ужасных католических монастырей.

— А как поступил мистер Стивен, когда лишился денег? — спросил Вимси.

— Мистер Стивен? О, он занялся бизнесом. Это казалось всем очень странным, хотя я слышала, что старый Барнабас Доусон, дедушка мистера Генри Доусона, всего-навсего торговал бакалейными товарами или чем-то еще в этом же роде. Не зря говорят, что склонности передаются по наследству через три поколения. Конечно, это было очень тяжело для мистера Стивена, учитывая, что его с самого начала воспитывали для легкой, богатой жизни. Мистер Стивен был тогда обручен, невеста его была просто красавица и к тому же наследница большого состояния. Но когда она узнала, что мистер Стивен остался бедняком, она ему отказала, и, по-моему, это вышло даже к лучшему: если она могла так поступить, значит, у нее совсем нет сердца. После этого мистер Стивен не женился, пока ему не перевалило за сорок. Он сделал предложение одной леди, у которой совсем не было родных, потому что она была рождена вне брака. Несмотря на это, она была хорошей, славной девушкой, и стала мистеру Стивену прекрасной женой. А мистер Джон был их единственным сыном. Уж какие надежды на него возлагали родители! Когда пришло известие о том, что мистер Джон погиб на войне, это было для них страшным ударом. Ужасная история, не так ли, сэр? Не то чтобы я была нытиком, но все эти кошмарные испытания, и цены на все так выросли, и столько сейчас безработных…

— Так его убили на войне? Вероятно, для его родителей это было невыносимое горе.

— Да-да, сэр, невыносимое. Это переполнило чашу горестей мистера Стивена — ведь он столько бед в жизни перенес! Его рассудок этого не выдержал, и он застрелился. Да, сэр, наверняка он лишился рассудка, раз пошел на такое. Перед этим он застрелил и свою бедную жену, что еще ужаснее. Вы, вероятно, помните этот случай, сэр. Об этом писали в газете.

— Кажется, что-то смутно припоминаю, — коварно солгал лорд Питер, не желая преуменьшить масштабы местной трагедии. — Насколько я понимаю, молодой Джон Доусон не был женат?

— Нет, сэр. Это тоже очень грустная история. Он обручился с одной молодой леди, которая служила медсестрой в госпитале. Мистер Джон рассчитывал жениться на ней, когда приедет на побывку в следующий раз. В те ужасные годы на всю эту семью сыпались одни несчастья.

Старушка вздохнула и вытерла слезы.

— Так мистер Стивен был единственным сыном?

— Строго говоря, нет, сэр. Было еще двое детей, прелестные близнецы, такие хорошенькие. К сожалению, они прожили всего два дня. Они родились через четыре года после мисс Хэрриет — той самой мисс Хэрриет, что вышла замуж за мистера Джеймса Виттейкера.

— Ну да, я помню. Благодаря этому браку и породнились обе семьи.

— Да, сэр. Мисс Агата, мисс Хэрриет и мисс Клара Виттейкер учились в одной школе. Миссис Виттейкер как-то раз пригласила обеих юных леди на каникулы отдохнуть вместе со своей дочерью. Тогда-то мистер Джеймс и влюбился в мисс Хэрриет. На мой взгляд, она уступала по красоте мисс Агате, но зато была более живой и веселой. Да, и, кроме того, мисс Агата была не из тех девушек, что любят кокетничать и дурачиться. «Бетти», — частенько говорила она мне, — «я хочу остаться старой девой, и мисс Клара тоже решила не выходить замуж. Мы с ней хотим жить вдвоем, долго и счастливо, и не иметь дела с этими глупыми, надоедливыми джентльменами». Как вы знаете, сэр, так у нее все и вышло. Недаром мисс Агата всегда была такой спокойной и непреклонной. Если уж она что сказала, отговаривать ее было бесполезно. Ни угрозы, ни посулы, ни разумные доводы — ничто не помогало! Я много раз с этим сталкивалась, еще когда мисс Агата была ребенком (потому что в детской мне тоже время от времени приходилось помогать). Она могла рассердиться или обидеться, но ничто не могло ее заставить сдать свои позиции.

Перед Вимси возник образ старой женщины, разбитой и беспомощной, но непоколебимо стоящей на своем, несмотря на все уговоры адвоката и уловки племянницы. Да, старая леди была личностью по-своему выдающейся.

— Насколько я понимаю, род Доусонов фактически пресекся, — сказал лорд Питер.

— Да, сэр, это так. Сейчас осталась одна лишь мисс Мэри, да и то она носит фамилию Виттейкер. Она — внучка мисс Хэрриет и единственный ребенок мистера Чарльза Виттейкера. К тому времени, когда она переехала к мисс Доусон, бедная девочка осталась на свете совсем одна. Мистер Чарльз и его жена погибли в автокатастрофе — ох уж эти ужасные автомобили! Казалось, над этой семьей просто тяготеет какой-то злой рок — одна трагедия за другой! Подумать только — мы с Беном их всех пережили!

— Не падай духом, мать, — произнес Бен, положив ладонь на ее руку. — Господь был к нам так милостив!

— И то правда. У нас три сына, сэр, две дочери, четырнадцать внуков, и даже уже есть трое правнуков. Хотите посмотреть их фотографии?

Лорд Питер высказал самое горячее желание ознакомиться с ними. Паркер тоже издал в знак подтверждения какие-то невнятные звуки. Тут хозяева принялись рассказывать гостям биографии всех своих отпрысков, подробно, обстоятельно, без всякой неуместной спешки. Как только в разговоре возникала пауза, Паркер с надеждой шептал на ухо Вимси: «Спроси, спроси у них про кузена Аллилуйю!» Но каждый раз, прежде чем тот успевал задать вопрос, старички возобновляли нескончаемый пересказ семейной хроники.

— Ради Бога, Чарльз, — свирепо прошипел лорд Питер, когда миссис Коблинг поднялась с места, чтобы принести шаль, которую внучек Вильям прислал с Дарданелл, — не надо больше петь мне на ухо аллилуйю! Мы не на религиозном собрании.

После того, как гости отдали шали дань подобающего восхищения, разговор перешел на дальние страны, туземцев и чернокожих. Лорд Питер небрежно уронил фразу:

— Кстати, у Доусонов случайно не осталось родственников где-нибудь в чужих краях?

— О да, — произнесла миссис Коблинг, и в голосе ее зазвенело возмущение. — У мистера Генри был брат Поль. Но о нем старались поменьше говорить. Это был такой удар для всей семьи! Представьте себе, — тут миссис Коблинг перевела дух, после чего продолжала, понизив голос, — он перекрестился в католики и стал монахом!! (По всей вероятности, стань он убийцей, он и то не мог бы сильнее пасть в глазах миссис Коблинг). Мистер Генри всю жизнь себя в этом винил.

— А она-то здесь при чем?

— Дело в том, что жена мистера Генри, моя хозяйка, была француженкой, как я уже говорила. Она, конечно, была католичкой, потому что ее так воспитали, и она ничего другого не знала. Ведь замуж она вышла совсем молодой. Но мистер Генри быстро обратил ее в истинно христианскую веру, так что она отреклась от римского идолопоклонства и стала членом нашей церковной общины. А вот мистер Поль возьми да и влюбись в одну из ее сестер, а эта сестра как раз «посвятила себя служению Богу», как говорят католики, заживо похоронив себя в монастыре. Сердце мистера Поля было разбито, и тогда он перекинулся к «Алым дамам» и… — за этим вновь последовала трагическая пауза, — постригся в монахи. Просто ужас.

Он дожил до преклонных лет. Насколько я знаю, он еще жив, и по прежнему пребывает во мраке заблуждения.

— Если он жив, — прошептал Паркер, — то он и есть настоящий наследник. Он — дядя Агаты Доусон и ее самый близкий родственник.

Вимси, нахмурившись, возобновил атаку.

— Нет, мистер Поль — совсем не тот, кого я имел в виду, — заявил он. — Тот родственник мисс Доусон, о котором я слышал, — настоящий иностранец. Более того: у него очень темная кожа. Это почти негр, как мне говорили.

— Негр?! — возопила старушка. — Нет, сэр, ради Бога — этого не может быть! Разве что… нет, Господь милосерден — это никак невозможно! Бен, а вдруг это… ну, помнишь про старого Саймона?

Бен отрицательно покачал головой:

— Я слышал о нем очень мало.

— Как и все остальные, — энергично парировала миссис Коблинг. — С тех пор прошло много лет, но у них в семье про него просто легенды рассказывали. «Нечестивый Саймон» — так они его называли. Он уехал в наши индийские колонии много лет назад, и с тех пор о нем не было ни слуху, ни духу. Что, если он и правда женился в тех краях на черной женщине, и тогда этот самый негр… О Господи! Получается, что это внук Саймона, если не правнук, потому что Саймон приходился мистеру Генри дядей, и все это было так давно…

Оба друга были весьма разочарованы. Внук «старого Саймона», несомненно, слишком дальний родственник мисс Агаты, чтобы оспаривать права Мэри Виттейкер на наследство. Тем не менее, Вимси сказал:

— Это очень интересно. Кстати, куда он все-таки уехал — в Индию или в Вест-Индию?

Оказалось, что миссис Коблинг точно не знает, но, по ее общему впечатлению, это место было как-то связано с Америкой.

— Как жаль, что мистер Пробин теперь не в Англии. Он мог бы рассказать вам об этой семье больше, чем я. Но в прошлом году он удалился от дел и уехал — не то в Италию, не то еще куда-то в этом роде.

— А кто он такой?

— Он был адвокатом мисс Виттейкер. — объяснил Бен, — а потом вел дела мисс Доусон. Это был весьма достойный джентльмен, только очень уж зоркий и проницательный — прямо ух! Все подмечал, а сам ни о чем никогда не проговаривался. Впрочем, — добавил он, — таковы все адвокаты.

— Он жил в Крофтоне?

— Нет, сэр, в Крофтон-Магне, в двенадцати милях отсюда. Сейчас его контора перешла к Пойнтеру и Винкину, но они — люди молодые, и вряд ли много знают о Доусонах.

Поняв, что Коблинги уже рассказали им все, что могли, Вимси и Паркер постепенно выпутались из затянувшейся беседы и попрощались с хозяевами.

— Да, с кузеном Аллилуйей вышла промашка, — вздохнул Паркер.

— Может, да, а может, и нет. Возможно, он все же каким-то образом связан с преступлением. А вообще, впавший в католицизм нечестивый мистер Поль кажется мне более перспективной кандидатурой. Разумеется, нам также непременно следует прощупать мистера Пробина. Ты понял, кто это такой?

— Видимо, это тот самый таинственный адвокат.

— Ну конечно, это он и есть. Он знает причины, по которым мисс Доусон следовало написать завещание. А теперь мы немедленно отправляемся в Крофтон-Магну чтобы навестить господ Пойнтера и Винкина. Посмотрим, что они смогут нам рассказать.

К несчастью, ни Пойнтер, ни Винкин не смогли рассказать им вообще ничего. Отказавшись от услуг мистера Пробина, мисс Доусон передала ведение своих дел и все документы новому адвокату. Что касается самой конторы «Пойнтер & Винкин», то она никогда не занималась делами семьи Доусон. Тем не менее, владельцы конторы любезно согласились предоставить нынешний адрес мистера Пробина: Вилла-Бьянка, Фьезоле. Они весьма сожалели, что больше ничем не могут быть полезны лорду Питеру Вимси и мистеру Паркеру. Всего хорошего.

— Коротко и ясно, — прокомментировал его светлость. — Ну да ладно. А теперь позавтракаем и напишем письма: одно — мистеру Пробину а другое — моему хорошему другу, епископу Ламберту из «Миссии Ориноко». Может быть, через него мы выйдем на след кузена Аллилуйи. Выше голову! Знаешь ли ты Джона Пила? Или, иначе говоря, «ты знаешь край, где зреют апельсины?» Даже если не знаешь, ничего страшного: у тебя еще есть шанс отправиться туда в свадебное путешествие.

Глава XIII АЛЛИЛУЙЯ

Предки наши были славными людьми, но мне бы меньше всего хотелось познакомиться с ними лично.

Шеридан

«Соперники»

Достойный прелат, епископ Ламберт из «Миссии Ориноко», оказался человеком добрым и практичным. Не будучи лично знаком с преподобным Аллилуйей Доусоном, он предположил, что этот священник, возможно, является членом «Миссии скинии», нон-конформистской корпорации, которая осуществляет большую и важную работу в упомянутых странах. Епископ решил сам связаться с лондонской штаб-квартирой этой миссии и обещал сообщить о результатах лорду Питеру. Два часа спустя секретарь епископа Ламберта в соответствии с данным обещанием позвонил в «Миссию скинии» и получил на свой запрос весьма удовлетворительную информацию. Да, преподобный Аллилуйя Доусон сейчас в Англии, его можно найти в представительстве миссии, которое находится в Степни. Это пожилой священник, который живет в крайне стесненных обстоятельствах. Епископ даже обмолвился, что это весьма печальная история. Нет-нет, прошу вас, не благодарите, ведь всю работу в действительности проделал смиренный раб Божий, который служит у епископа секретарем. Епископ был очень рад оказать услугу лорду Питеру — как у него, кстати, дела? Ха, ха! Когда он наконец найдет время отобедать с епископом?

Лорд Питер немедленно заехал за Паркером, и они совершили налет на «Миссию скинии». Остановившись перед темным, мрачным зданием миссии, «миссис Мердль» с длинным капотом и медной выхлопной трубой произвела настоящий фурор. Не успел Вимси нажать на кнопку звонка, как рой детворы из соседних домов облепил «миссис Мердль» со всех сторон, и самые смелые уже принялись исполнять сольные партии на автомобильном рожке. Когда Паркер пригрозил им наказанием и сообщил, что он — офицер полиции, это вызвало у детей взрыв восторга. Взявшись за руки, они образовали вокруг Паркера хоровод под предводительством одной веселой юной леди лет двенадцати или около того. Паркер то и дело угрожающе бросался на детей, пытаясь поймать кого-нибудь из них, но живое кольцо, каждый раз рассыпаясь со смехом и визгом, неизменно восстанавливалось вокруг него под звуки песенки. Тут из дверей миссии выглянул на шум долговязый молодой человек в очках. Когда это возмутительное зрелище предстало его глазам, он неодобрительно погрозил детям длинным указательным пальцем.

— Ну, дети, вот я вас, — произнес он.

Его слова не произвели на детей ни малейшего эффекта. Молодой человек, казалось, и сам на это не надеялся.

Лорд Питер объяснил цель их визита.

— О, входите, прошу вас, — ответил молодой человек. Все это время он держал в руках какую-то книгу по теологии, заложив пальцем нужное место. — Боюсь, ваш друг сейчас… Ох, какой же это шумный район!

Паркеру наконец удалось стряхнуть с себя своих мучителей. Он двигался вперед, изрыгая угрозы и проклятия, на что противник отвечал насмешливым гудением автомобильного рожка.

— Так они мне все батарейки посадят, — вымолвил Вимси.

— С этими чертенятами ничего нельзя поделать, — жалобно проворчал Паркер.

— Почему бы тебе не попробовать обращаться с ними как с людьми? — возразил на это Вимси. — Детьми движут те же самые страсти, что и политиками или финансистами. Эй, Эсмеральда! — воскликнул он, кивая предводительнице хоровода.

На это юная леди высунула язык и сделала грубый, оскорбительный жест. Но, увидев монету, которая блестела в вытянутой руке Вимси, «Эсмеральда» внезапно приблизилась и с вызывающим видом остановилась перед лордом Питером.

— Смотри, — сказал Вимси, — вот полкроны — тридцать пенсов, как тебе известно. Они тебе случайно не нужны?

Принадлежность девочки к роду человеческому немедленно получила подтверждение. При виде богатства она пришла в замешательство и стояла в молчании, потирая пыльным башмаком икру ноги.

— У меня сложилось впечатление, — продолжал лорд Питер, — что при желании ты способна призвать своих друзей к порядку. Вообще мне кажется, что ты — девушка с характером. Так вот, если ты сделаешь так, чтобы они не трогали мою машину, пока я буду в доме, получишь полкроны, понятно? Но если кто-нибудь нажмет на гудок, я это услышу. За каждый гудок я буду вычитать с тебя по пенни. Если я услышу шесть гудков, тебе достанется только два шиллинга. А за тридцать гудков ты вообще ничего не получишь. А еще я время от времени буду выглядывать из окна, и если я увижу, что кто-нибудь уродует мою машину или сидит внутри, ты тоже не получишь ничего. Я ясно выразился?

— Если присмотрю за вашей машиной, получу полкроны, и за каждый гудок вычитаете пенни.

— Правильно.

— Не беспокойтесь, мистер. Никто к ней не притронется.

— Хорошая девочка! А теперь пойдемте.

Долговязый очкарик провел их в мрачную маленькую приемную, напоминающую зал ожидания на железнодорожной станции. Стены приемной были увешаны гравюрами на сюжеты из Ветхого Завета.

— Я скажу о вас мистеру Доусону, — произнес молодой человек, по-прежнему держа палец в книге, и исчез.

Вскоре они услышали шарканье чьих-то ног по циновкам из кокосового волокна. Вимси и Паркер внутренне напряглись, готовясь оказаться лицом к лицу с коварным претендентом на наследство.

Тут дверь открылась, и в комнату вошел весьма пожилой уроженец Вест-Индии, с виду столь робкий и безобидный, что у обоих детективов просто упало сердце. Трудно было вообразить себе человека, менее похожего на жестокого убийцу. Вошедший остановился, бросая на них тревожные взгляды сквозь очки, железная оправа которых была кое-где сломана и связана проволочкой.

С первого взгляда бросалось в глаза, что преподобный Аллилуйя Доусон не принадлежит к белой расе. У него были приятные черты лица, мягкий орлиный профиль и темно-оливковая кожа, как у полинезийца. Его редеющие волосы, не то чтобы совсем курчавые, но все-таки довольно сильно вьющиеся, были заметно тронуты сединой. Сутулые плечи облекало потертое темное одеяние. Взгляд черных, слегка навыкате, глаз с желтоватыми белками дружелюбно скользил по лицам посетителей. Улыбка у преподобного Аллилуйи была открытая и бесхитростная.

— Вы хотели меня видеть? — начал он. Преподобный говорил на прекрасном английском, но с мягкими чужеземными интонациями. —Мне кажется, я не имею удовольствия быть с вами знакомым?

— Очень рад вас видеть, мистер Доусон! Мы… э-э… пытаемся навести кое-какие справки… м-м… насчет семейства Доусонов из Крофтона, что в Уорвикшире, и нам подсказали, что вы могли бы нас просветить… э-э… насчет их родственных связей в Вест-Индии, если это вас не затруднит.

— О, конечно! — ответил старик. — Я сам, в известном смысле, происхожу из этой семьи. Садитесь, пожалуйста.

— Благодарю вас. Мы из-за этого и приехали.

— Вы случайно не от мисс Виттейкер?

Этот вопрос был задан несколько взволнованным, даже как бы оборонительным тоном. Не зная, что за этим кроется, Вимси предпочел осмотрительно-благоразумную версию.

— Вовсе нет. Мы — как бы вам сказать — работаем над сочинением о семьях Англии. Нас интересуют надгробные памятники, родословные и тому подобное.

— Ах, вот оно что! А я-то надеялся… — слова замерли у него на губах, и преподобный вздохнул — Но в любом случае я счастлив вам помочь.

— Нам бы хотелось узнать, как сложилась жизнь Саймона Доусона. Нам известно, что он покинул родной дом и отплыл в Вест-Индию… э-э… в тысяча семьсот…

— В одна тысяча восемьсот десятом году, — с удивительной быстротой откликнулся старик. — Да. Он попал в беду, когда был шестнадцатилетним пареньком. Он свел знакомство с дурными людьми старше себя, и его втянули в ужасную историю, связанную с азартными играми, в ходе которой был убит человек. Это произошло не на дуэли — ведь в те времена дуэль не считалась преступлением, хотя Господу насилие неугодно в любой форме. Речь шла об обычном, гнусном убийстве. Саймон Доусон и его друзья бежали от рук правосудия. Саймон завербовался на флот, где и прослужил пятнадцать лет, пока его не взял в плен какой-то французский корсар. Я не хочу утомлять вас подробностями, скажу только, что позднее Саймону удалось под чужим именем бежать на остров Тринидад. Тамошние англичане были добры к моему предку и дали ему работу на сахарной плантации. Со временем он и сам стал владельцем маленькой плантации.

— Какую фамилию он себе взял?

— Харкавэй. Мне кажется, Саймон Доусон опасался, что будет схвачен за дезертирство, если назовет свое настоящее имя. Ведь по закону он, несомненно, должен был снова явиться на флот после побега. Как бы то ни было, жизнь на плантациях нравилась Саймону, и такое положение дел его вполне удовлетворяло. По всей видимости, он и не думал возвращаться домой, даже для того, чтобы заявить свои права на наследство. Помимо всего прочего, над ним по-прежнему висело дело об убийстве — хотя я рискну предположить, что вряд ли его приговорили бы к какому-то наказанию, учитывая, что Саймон тогда был крайне молод, а также то, что непосредственно это ужасное преступление совершил все-таки не он.

— Вы упомянули о правах на наследство. Так он был старшим сыном в семье?

— Нет. Старшим был Барнабас, но он погиб в битве при Ватерлоо, не успев обзавестись семьей. Второй сын, Роджер, умер в детстве от оспы. Саймон был третьим.

— Значит, все имущество досталось четвертому сыну?

— Да, Фредерику, отцу Генри Доусона. Конечно, семья пыталась разузнать о Саймоне хоть что-нибудь. Но в те времена получить информацию из-за границы было очень сложно, найти его не удалось, и его права вынужденно перешли к младшему брату.

— А что стало с детьми Саймона? — спросил Паркер. — У него вообще были дети?

Священник кивнул, и его лицо покрылось густым румянцем, заметным даже под смуглой кожей.

— Я — его внук, — просто произнес Аллилуйя. — Именно поэтому я и приехал в Англию. В те дни, когда Господь повелел мне пасти овец своих, принадлежащих к моему народу, я был довольно обеспеченным человеком. У меня была небольшая сахарная плантация, которая перешла ко мне от отца. Я женился и был очень счастлив. Но потом наступили тяжелые времена: урожаи сахара упали, прихожан стало меньше, да и те обеднели и уже не могли оказать своему пастырю такую поддержку, как раньше. Да и сам я уже — человек слишком старый и болезненный и не могу служить, как раньше. Моя жена тоже больна. Кроме того, Бог наградил нас многочисленными дочерьми, которые нуждаются в нашей поддержке. Когда мое положение стало совершенно бедственным, я случайно наткнулся на бумаги из семейного архива, которые касались моего деда, Саймона, и узнал, что на самом деле его фамилия была не Харкавэй, а Доусон. Я подумал тогда, что у него могли остаться родственники в Англии, что Бог, возможно, услышал глас вопиющего в пустыне. Поэтому, когда нужно было послать делегата в лондонскую штаб-квартиру нашей миссии, я испросил разрешения оставить свой приход и отправиться в Англию.

— Вам удалось с кем-нибудь связаться?

— Да. Приехав в Крофтон, который упоминался в письмах моего деда, я обратился к тамошнему юристу, мистеру Пробину из Крофтовера. Вы его знаете?

— Мы наслышаны о нем.

— Мистер был очень любезен и проявил ко мне большой интерес. Он показал мне родословную, согласно которой мой дед и являлся наследником всего имущества.

— Но к тому времени собственность семьи была уже утрачена?

— Да. А когда я показал мистеру Пробину свидетельство о браке моей бабушки, то он, увы, сказал мне, что официально это вообще не документ. Боюсь, Саймон Доусон действительно был великим грешником. Он привел мою бабку в свой дом, подобно многим плантаторам, которые жили с цветными женщинами, и дал ей документ, который якобы являлся свидетельством о браке за подписью губернатора колонии. Когда мистер Пробин навел соответствующие справки, то выяснилось, что губернатора с таким именем никогда не существовало, а сам документ был подделкой. Как христианин, я был этим крайне удручен. Но поскольку никакой собственности все равно не осталось, то в практическом отношении это уже не имело для нас значения.

— Да, прискорбное невезение, — сочувственно произнес лорд Питер.

— Я принял это с полным смирением, — продолжал старый креол, с достоинством склонив голову — Кроме того, мистер Пробин был столь любезен, что дал мне рекомендательное письмо к мисс Агате Доусон — последней живой представительнице этого рода.

— Да, я знаю, она жила в Лихэмптоне.

— Она оказала мне чрезвычайно радушный прием. Когда я сообщил ей, кто я такой, разумеется, с оговоркой, что не имею к ней ни малейших претензий, мисс Доусон со своей стороны назначила мне ежегодное содержание в 100 фунтов стерлингов, которое регулярно выплачивала до самой своей смерти.

— Больше вы с ней не встречались?

— Нет, мне не хотелось показаться назойливым. Частое появление в доме родственника с таким цветом кожи, как у меня, могло быть для нее нежелательно, — сказал преподобный Аллилуйя с выражением горделивого смирения. — Но в тот раз она, тем не менее, пригласила меня отобедать вместе с ней и была со мной очень любезна.

— Простите мне этот нескромный вопрос — надеюсь, вы не сочтете его неуместным: но мисс Виттейкер продолжала выплачивать вам назначенное содержание?

— Нет. Быть может, мне и не следовало на это рассчитывать. Но для моей семьи это так много значило… Кроме того, мисс Доусон дала мне определенную надежду на то, что выплата пособия, возможно, будет продолжена. Она призналась, что не хочет писать завещание, и сказала при этом: «Это совершенно ни к чему, кузен Аллилуйя; когда Господь призовет меня к себе, все мои деньги перейдут к Мэри, и она продолжит выплачивать вам пособие от моего имени». Но, может быть, мисс Виттейкер все-таки не получила это наследство?

— Вовсе нет, она его как раз получила. Все это очень странно. Может быть, она просто забыла о пособии?

— Я взял на себя смелость написать мисс Виттейкер несколько слов в качестве духовной поддержки после смерти ее тетушки. Может быть, это ей не понравилось. Разумеется, больше я ей не писал. И все-таки мне не хочется думать, что сердце ее ожесточилось к чужим несчастьям. Несомненно, всему этому найдется какое-то объяснение.

— Да-да, несомненно, — подтвердил лорд Питер. — Благодарю вас, что согласились побеседовать с нами. Ваш рассказ полностью устранил все неясности, связанные с Саймоном Доусоном и его потомством. Еще мне бы хотелось записать даты и имена, если вы не против.

— Да, конечно. Я принесу вам бумагу, которую любезно подготовил для меня мистер Пробин. Там перечислены все члены семейства Доусонов.

Преподобный ненадолго удалился и вернулся с родословной, которая была аккуратно отпечатана на листке голубой бумаги, похожем на официальный бланк.

Вимси принялся записывать подробности, которые касались Саймона Доусона, его сына Босуна и внука Аллилуйи. Вдруг он прекратил писать и ткнул пальцем в запись, расположенную значительно ниже.

— Смотри, Чарльз, — воскликнул лорд Питер. — Вот он где, святой отец, — тот самый нечестивый Поль Доусон, который перешел в католицизм и постригся в монахи.

— Да, это он. Но он уже умер, Питер; скончался в 1922 году, за три года до Агаты Доусон.

— Да, на него придется махнуть рукой. Ну ничего, подобные небольшие просчеты — в нашем деле вещь неизбежная.

Закончив свои записи, они попрощались с преподобным Аллилуйей. Выйдя из здания миссии, Вимси и Паркер увидели, что «Эсмеральда» доблестно защищает «миссис Мердль» от всех, кто бы к ней ни приблизился. Лорд Питер вручил девчонке полкроны, снял ее с караула и принял у нее автомобиль.

— Чем больше я слышу о Мэри Виттейкер, — начал лорд Питер, — тем меньше она мне нравится. В конце концов, она могла бы выплачивать кузену Аллилуйе его несчастные сто фунтов в год.

— Она — сущая хищница, — согласился Паркер. — Как бы там ни было, теперь мы точно знаем, что отец Поль мертв, а кузен Аллилуйя не входит в число законных потомков. Так что список заграничных претендентов на наследство, которые могли бы объявиться после долгого отсутствия, у нас исчерпан.

Черт побери! — воскликнул Вимси, отпуская руль к испугу Паркера и хватаясь обеими руками за голову, — ты задел во мне чувствительные струны. И где я встречал эту цитату, разрази ее гром?

Глава XIV ПАРАДОКСЫ ЗАКОНА

Дел, вовсе не имеющих примера, Бояться должно.

«Генрих VIII»

— Чарльз, сегодня вечером Марблз заедет ко мне на ужин, — сообщил Вимси. — Я собираюсь ему раскрыть все эти ужасные семейные тайны. Мне бы хотелось, чтобы ты тоже к нам заглянул и помог произвести мозговой штурм.

— Где вы собираетесь ужинать?

— У меня на квартире. Ресторанные блюда мне уже осточертели. Бантер восхитительно готовит бифштекс с кровью. На гарнир будет молодой горошек с картофелем и настоящая английская спаржа. Такую ты нигде не купишь, Джеральд специально прислал мне ее из Денвера. Право, заходи. Сегодня на ужин не что-нибудь, а старая английская кухня, плюс бутылка вина, которое Пепис игриво называет О'Брайон. Не будь себе врагом!

Паркер принял его приглашение. При этом он заметил, что даже когда Вимси распространялся на свою любимую тему, то есть на тему кулинарии, у него сегодня был какой-то рассеянный и отсутствующий вид. Казалось, его занимали совсем другие мысли. Даже когда появился Марблз со своим мягким, чисто адвокатским юмором, Вимси слушал его внешне очень учтиво, но на деле, пожалуй, не слишком внимательно.

Они уже наполовину расправились с ужином, когда Вимси, вне всякой связи с предыдущими репликами, опустил кулак на обеденный стол с грохотом, от которого даже Бантер вздрогнул и плеснул мимо бокала пресловутый О'Брайон, отчего на скатерти расплылось большое багровое пятно.

— Я понял! — воскликнул лорд Питер.

— Прошу прощения? — переспросил Марблз, испуганно понизив голос.

— Марблз, — сказал Вимси, пропустив его слова мимо ушей, — у нас ведь сейчас введен новый Закон о собственности?

— Ну да, — не без удивления ответил Марблз. Перед этим он рассказывал анекдот о молодом адвокате и еврее-ростовщике. Лорд Питер прервал его как раз на середине, и Марблза это несколько выбило из колеи.

— По-моему, я что-то где-то читал о необходимости отменить права заграничных претендентов на наследство, которые отсутствовали свыше определенного срока. Ты, наверное, помнишь, Чарльз. Это было напечатано в одной из газет пару лет назад, причем в связи с принятием нового Закона. Наверное, для сочинителей романтических книжек это был тяжелый удар. Ведь насколько я помню, Марблз, этот вариант Закона лишает силы все претензии на наследство со стороны дальних родственников?

— В известном смысле, да, — ответил адвокат. — Конечно, это не относится к майоратам — на этот счет существуют свои особые правила. Но, насколько я понял, вы имеете в виду движимое имущество, находящееся в обычной личной собственности, и недвижимость, на которую не распространяется право майоратного наследования.

— Да. Так что же произойдет, если обладатель такой собственности умрет, не оставив завещания?

— Это весьма сложный вопрос… — начал мистер Марблз.

— Ну хорошо, давайте посмотрим. Во-первых: пока в силе был старый развеселый Закон, наследство отходило к ближайшему из оставшихся родственников, даже если это была седьмая вода на киселе, правильно?

— В общем и целом это верно. Но в случае мужа или жены…

— Бог с ними, и с мужем, и с женой. Предположим, что данное лицо никогда не вступало в брак и близкой родни у него не осталось. Тогда наследником становился…

— Ближайший из оставшихся родственников, сколь угодно дальний, если он только мог доказать свое родство с умершим.

— Даже если бы оно восходило ко временам Вильгельма Завоевателя?

— Даже тогда — конечно, если сделать допущение, что от столь далекой эпохи до нас вообще могли дойти четкие документальные свидетельства, — согласился мистер Марблз. — Конечно, это в высочайшей степени маловероятно…

— Да-да, сэр, я знаю. Но чего теперь ждать в этом случае?

— Новый Закон значительно упрощает правила наследования при отсутствии завещания, — произнес мистер Марблз, складывая вместе нож и вилку, ставя оба локтя на стол и прикладывая указательный палец правой руки к большому пальцу левой.

— Держу пари, это так, — вставил Вимси. — Я знаю, что понимать под словами о том, что какой-нибудь новый закон упрощает жизнь. Это значит, что составители закона и сами его не понимают, и для того, чтобы разъяснить значение каждой из его статей, дополнительно понадобится целая куча законодательных актов. Но продолжайте.

— Согласно новому Закону, — продолжал мистер Марблз, — половина имущества отходит к мужу или жене, если таковые имеются, и объектам их пожизненного интереса, а другая половина — детям. В случае, если не осталось ни супруга (супруги), ни детей, имущество отходит отцу или матери покойного. Если оба родителя мертвы, все получают родные братья и сестры, которые живы в настоящее время, а если все они скончались раньше, то к их потомкам. В случае, если у покойного не осталось ни братьев, ни сестер, то…

— Стоп, стоп! Дальше не надо. Так значит, имущество может перейти к потомкам братьев и сестер? Вы в этом абсолютно уверены?

— Да. К примеру, если бы вы умерли, не оставив завещания, а вашего брата Джеральда и сестры Мэри к тому времени уже не было бы в живых, то ваши деньги полагается поровну поделить между вашими племянниками и племянницами.

— Понятно, но предположим, что они тоже умерли. Предположим, что я продолжал влачить свое безрадостное существование до тех пор, пока у меня не осталось бы никого, кроме внучатых племянников и племянниц. Они будут считаться наследниками?

— Ну да, наверное, будут, — подтвердил мистер Марблз, но уже не столь уверенно. — Да, я думаю, это так.

— Ну, конечно, да, — с легким нетерпением сказал Паркер. — Ведь в Законе говорится о потомстве братьев и сестер покойного.

— Нельзя допускать поспешных суждений, — набросился на него мистер Марблз. — Несомненно, в обыденной речи слово «потомство» кажется простым и понятным. Но в юриспруденции, — мистер Марблз, который до этого держал указательный палец правой руки на весу против безымянного пальца левой, теперь оперся левой ладонью на стол и укоряюще покачал указательным пальцем правой в сторону Паркера, — в юриспруденции каждое слово может иметь две или даже несколько интерпретаций, из которых необходимо выбрать одну в соответствии с видом данного документа и датой его подписания.

— Но в новом Законе… — настаивал лорд Питер.

— Конечно, я не специалист по имущественному праву, — сделал оговорку мистер Марблз, — и мне не хотелось бы высказывать какое-либо определенное и решительное мнение на этот счет, тем более что со времени принятия нового варианта Закона в суды еще не поступало ни одного дела такого рода. Тем не менее, мое предварительное, чисто личное мнение — на которое вам, однако, не следует полагаться до тех пор, пока оно не получило подтверждения со стороны другого, более влиятельного авторитета — заключается в том, что, как мне кажется, под «потомством» в данном случае следует понимать потомство «ad infinitum» ^[453] , то есть внучатые племянники и племянницы действительно являются законными наследниками.

— А какое еще мнение может существовать на этот счет?

— Ну, вообще-то это вопрос сам по себе непростой…

— Ну, что я вам говорил? — простонал лорд Питер. — Я знал, что этот новый Закон, который якобы все упрощает, станет причиной чудовищной неразберихи.

— Могу я узнать, — поинтересовался мистер Марблз, — почему вас это так интересует?

— Ну, конечно, сэр, — ответил Вимси, извлекая из бумажника генеалогию семейства Доусонов, которую ему дал преподобный Аллилуйя. — Причина перед вами. В разговорах мы всегда называли Мэри Виттейкер племянницей Агаты Доусон, а саму достойную старую леди — ее теткой. Но, ознакомившись с этим документом, вы сможете заключить, что она приходилась мисс Доусон не более, чем внучатой племянницей; она была внучкой Хэрриет, сестры Агаты.

— Совершенно верно, — согласился Марблз. — тем не менее, она бесспорно была самой близкой из оставшихся в живых родственников, и после того, как Агата Доусон умерла в 1925 году, ее деньги без малейших проблем, согласно старому Закону о собственности, унаследовала Мэри Виттейкер. Здесь как раз все предельно ясно.

— О да, — сказал Вимси, — в этом вы правы. Но…

— Боже мой! — прервал его Паркер. — Теперь я понял, куда ты клонишь. Когда вступил в силу новый Закон, сэр?

— В январе 1926 года, — сообщил Марблз.

— А мисс Доусон, как мы знаем, весьма неожиданно умерла в ноябре 1925-го, — продолжал Питер. — Предположим, если бы она прожила до февраля или марта 1926 года, как предсказывал доктор. Вы абсолютно уверены, сэр, что тогда Мэри Виттейкер получила бы наследство?

Мистер Марблз открыл было рот, собравшись что-то сказать, но потом снова закрыл его. Затем он снял очки, вновь водрузил их себе на нос и мрачным тоном произнес:

— Вы совершенно правы, лорд Питер. Это очень серьезный и важный вопрос, слишком серьезный, чтобы я взялся высказывать свое мнение по этому поводу. Если я вас правильно понял, вы имеете в виду, что в силу возможной двойственности в интерпретации нового Закона о собственности у заинтересованного лица мог появиться весьма весомый мотив для того, чтобы ускорить смерть Агаты Доусон?

— Да, именно это я и имею в виду. Разумеется, если внучатая племянница все равно сохраняет права на наследство, то совершенно безразлично, когда именно умерла старая леди: до принятия нового Закона или после. Но если на этот счет существует хоть какое-то сомнение, то кое-кого оно могло соблазнить на то, чтобы легонько подтолкнуть престарелую родственницу к могиле, или, иными словами, помочь Агате Доусон умереть в 1925 году. Тем более, что старушка все равно бы долго не прожила, да и других родственников у нее не было.

— Вот что я еще хотел спросить, — вмешался Паркер. — Если внучатая племянница исключается из списка наследников, к кому тогда перейдут деньги?

— Они достанутся герцогству Ланкастер, иными словами, казне.

— То есть никому конкретно, — подытожил Вимси. — Ей-богу, я никак не могу взять в толк, почему это такое страшное преступление — немного ускорить кончину бедной старушки, которая к тому же ужасно страдает, если благодаря этому вы получите деньги, которые именно вам она и хотела оставить. Почему, черт побери, их должно получить герцогство Ланкастер? Кого вообще волнует это герцогство? Это все равно, что смошенничать с подоходным налогом.

— Возможно, с этической точки зрения можно привести немало доводов в защиту вашего мнения, — заметил мистер Марблз, — но боюсь, что в глазах закона убийство остается убийством, даже если жертва тяжело больна, а результат внешне благоприятен.

— К тому же Агата Доусон совсем не хотела умирать, — добавил Паркер. — Она постоянно говорила об этом.

— Да, — задумчиво произнес Вимси, — полагаю, в этом вопросе она имела право голоса.

— Мне кажется, — сказал мистер Марблз, — прежде чем двигаться дальше, нам нужно проконсультироваться у специалиста в этой области права. Интересно, дома ли сейчас Тоукингтон? Он самый крупный авторитет, которого я знаю. Несмотря на всю мою неприязнь к телефону, этому странному современному изобретению, будет, наверное, целесообразно позвонить Тоукингтону.

Мистер Тоукингтон, как выяснилось, был дома и свободен от дел. Случай с внучатой племянницей ему изложили по телефону. У мистера Тоукингтона, застигнутого врасплох, соответствующего справочника под рукой не оказалось. Поскольку ответ нужно было дать быстро, юрист сказал, что, согласно новому Закону о собственности, внучатые племянницы, вероятно, исключаются из числа потенциальных наследников. Но вопрос это, конечно, интересный, и мистер Тоукингтон был бы рад проверить себя. Не заедет ли мистер Марблз к нему побеседовать? Мистер Марблз объяснил, что в настоящий момент он ужинает с двумя своими друзьями, которых, собственно, и волнует упомянутая проблема. Тогда, может быть, его друзья тоже приедут вместе с ним?

— У Тоукингтона есть великолепный портвейн, — осторожно сказал в сторону мистер Марблз, прикрыв трубку ладонью.

— Тогда почему бы нам и не отправиться к нему? — весело спросил Вимси.

— Он живет недалеко, в Грейз-инн, — продолжал Марблз.

— Тем лучше, — ответил лорд Питер.

Мистер Марблз отвел руку от трубки и поблагодарил мистера Тоукингтона. Да, они прямо сейчас выезжают в Грейз-инн. В комнате было слышно, как мистер Тоукингтон дружески прогудел: «Отлично, отлично», прежде чем повесить трубку.

Когда они добрались до обители мистера Тоукингтона, входная дверь дома была не заперта. Едва они успели постучать, как ее распахнул перед ними сам мистер Тоукингтон, весело и громогласно приветствуя прибывших. Это был крупный, коренастый человек с багровым лицом и грубым голосом. В суде он был знаменит своей потрясающей манерой произносить «Начинайте», прежде чем скрутить непокорных свидетелей в бараний рог, а затем одним ударом блистательно опровергнуть все их возражения. Лорда Питера Тоукингтон знал в лицо. Он выразил свое удовольствие от встречи с Паркером и с шутливыми возгласами провел гостей в комнату.

— Пока вы ехали, я подумал над вашим вопросом, — начал Тоукингтон. — Нелепо, да? Ха! Удивительная вещь: люди не могут сказать, что они имеют в виду, когда пишут закон, да? Ха! Чем это вызвано на ваш взгляд, а, лорд Питер? Ха! Начинайте!

— Подозреваю, все дело в том, что законы составляют юристы, — с усмешкой сказал Вимси.

— Чтобы не остаться потом без работы, да? Осмелюсь предположить, что вы правы. Юристам тоже надо жить, да? Ха! Превосходно. Ну а теперь, Марблз, изложите вашу проблему еще раз, более подробно, если вас не затруднит.

Марблз еще раз повторил свой рассказ, сопровождая его демонстрацией генеалогического древа Доусонов и особо подчеркнув момент возможного мотива убийства.

— Ха, ха! — воскликнул мистер Тоукингтон с нескрываемым восхищением. — Хорошо, очень хорошо! Это ваша идея, лорд Питер? Чрезвычайно оригинально. Даже слишком оригинально. Дом на Олд-Бейли кишит людьми, которые были слишком оригинальны. Ха! Когда-нибудь вы плохо кончите, молодой человек. Х-м-м? Да, так вот, как вы сказали, Марблз, вопрос заключается в том, как в данном случае следует толковать слово «потомство» — это вы поняли, х-м-м, ха! Да. Ну хорошо, с вашей точки зрения, здесь имеется в виду потомство «ad infinitum». Как вы пришли к этому заключению, начинайте?

— Но я никогда не утверждал, что это действительно так; я только сказал, что считаю подобную интерпретацию возможной, — мягко возразил мистер Марблз. — Как мне кажется, намерения авторов Закона состояли скорее в том, чтобы исключить из порядка наследования слишком дальних родственников, когда их с покойным общие предки жили раньше, чем два поколения назад, а не в том, чтобы вычеркнуть из списка потомство братьев и сестер.

— Намерение? — набросился на него Тоукингтон. — Вы меня удивляете, Марблз! Юриспруденция не имеет ни малейшего отношения к каким-либо благим намерениям. Что написано в законе? Там написано: «Родным братьям и сестрам и их потомству». Поскольку нового определения там не дано, я бы сказал, что здесь это слово следует толковать так, как оно толковалось до принятия закона в случаях, касающихся смерти без завещания — разумеется, когда речь идет о личной собственности. Насколько я понимаю, это и есть тот вид собственности, который вас интересует, а?

— Да, — сказал мистер Марблз.

— Тогда я не понимаю, на что вы еще рассчитываете с вашей внучатой племянницей. Начинайте!

— Прошу прощения, — прервал их Вимси, — я понимаю, что все мы, невежественные профаны, ведем себя как сущие невежды, но вы оказали бы мне неоценимую услугу, объяснив, что означало или означает это треклятое слово. Это было бы чрезвычайно любезно с вашей стороны.

— Ха! Хорошо, — милостиво согласился мистер Тоукингтон, — дело в том, что до 1837 года…

— Время правления королевы Виктории, насколько я помню, — с умным видом уточнил Питер.

— Именно так. Так вот, когда королева Виктория взошла на трон, слово «потомство» не имело вообще никакого юридического значения.

— Просто удивительно!

— Вас слишком легко удивить, — заметил мистер Тоукингтон. — Многие слова не имеют юридического значения, а другие, хотя и имеют, но такое, которое сильно отличается от общепринятого. Возьмем, к примеру, слово «крючкотвор». Если вы назовете юриста «крючкотвор», вас могут с полным правом привлечь к суду за диффамацию ^[454] , ха! Поэтому я вам не советую этого делать. Вернее сказать, я советую вам этого не делать никогда и ни при каких обстоятельствах. С другой стороны, слова, совершенно бессмысленные в обычной речи, в юридическом смысле могут обладать значением. Предположим, я скажу какому-нибудь молодому человеку вроде вас: «Вы оставляете такому-то лицу такую-то собственность?» Вполне возможно, вы мне ответите: «Да-да, безусловно», не имея при этом в виду ничего особенного. Но если вы напишете в своем завещании: «Я безусловно оставляю такому-то лицу такую-то собственность», то тогда это слово получит определенное юридическое значение, и определенным образом повлияет на условия получения наследства, может даже вызвать конфискацию и вообще привести к таким результатам, которые были весьма далеки от ваших первоначальных намерений. Х-м-м, ха! Теперь понимаете?

— Вполне.

— Вот и прекрасно. До 1837 года слово «потомство» не значило вообще ничего. Формулировка «завещается X. и его потомству» просто означала, что видим, всего лишь внучка умершей сестры покойной. Следовательно, согласно новому Закону она лишается прав на наследство, да? Ха!

— Понимаю, — произнес Марблз.

— Более того, — продолжал Тоукингтон, — после 1925 года термин «потомство» и в завещании, и любом другом документе уже не означает «потомство ad infinitum». Это, по крайней мере, ясно. В связи с этим был отменен Закон о завещании 1837 года. В сущности, сам по себе этот факт не имеет прямого отношения к нашему вопросу, но он показывает общую тенденцию интерпретации термина. Это может косвенно повлиять на решение суда относительно того, как следует толковать слово «потомство» в новом Законе о собственности.

— Прекрасно, — воскликнул мистер Марблз. — Я снимаю шляпу перед вашими выдающимися познаниями.

— В любом случае, — прервал его Паркер, — и легкая неуверенность в благоприятном исходе, и твердая уверенность в том, что наследство от нее ускользает, в равной мере дали бы Мэри Виттейкер мотив для убийства. Даже если бы Виттейкер только предполагала, что может потерять деньги тетушки, если та доживет до 1926 года, то все равно могла бы подвергнуться весьма сильному искушению отправить старушку на тот свет немножко пораньше — просто для надежности.

— Пожалуй, вы правы, — согласился Марблз.

— Остроумно, очень остроумно! Ха! — добавил Тоукингтон. — Но вы же сами понимаете: вся ваша теория основана на допущении, что Мэри Виттейкер уже в октябре 1925 года знала и о предстоящем принятии нового Закона, и о последствиях, которые оно могло возыметь, х-м-м! Ха!

— На мой взгляд, в этом нет ничего невозможного, — ответил Вимси. — Я помню статью, которую я читал об этом в «Ивнинг Бэннер». По-моему, это было за несколько месяцев до описываемых событий, примерно в то самое время, когда Закон рассматривался во втором чтении. Сегодня я весь вечер мучительно пытался вспомнить, где же я все-таки читал про то, что необходимо исключить из порядка наследования без вести пропавших наследников. Собственно, именно потому мои мысли и пошли в таком направлении. Но ведь Мэри Виттейкер тоже могла наткнуться на эту статью!

— Если она ее действительно видела, то наверняка попыталась потом проконсультироваться у юриста, — заметил мистер Марблз. — Кто ведет ее дела?

Вимси покачал головой.

— Вряд ли она обратилась к нему с этим вопросом, — возразил он. — Она для этого слишком умна. Если бы она спросила об этом своего адвоката, и он бы ей сказал, что она ничего не получит, если мисс Доусон не напишет завещание или не умрет до января 1926 года, а старушка после этой консультации скоропостижно скончалась в октябре 1925-го, то у достойного адвоката, вероятно, возникли бы свои вопросы по этому поводу. В общем, это было бы рискованно. Полагаю, с этой невинной проблемой она обратилась к какому-то специалисту на стороне, причем прикрывшись чужим именем.

— Вполне возможно, — сказал Тоукингтон. — Не кажется ли вам, что вы обладаете задатками выдающегося преступника?

— Если бы я пошел на преступление, то принял бы соответствующие меры предосторожности, — парировал Вимси. — Просто удивительно, насколько по-дурацки порой действуют убийцы. Тем не менее, я самого высокого мнения о мозгах мисс Виттейкер. Держу пари, что она прекрасно замела за собой следы.

— А ты не допускаешь, что на эту проблему ей открыл глаза мистер Пробин, когда приходил к ним в дом, чтобы уговорить мисс Доусон написать завещание? — спросил Паркер.

— Не допускаю, — с жаром возразил Вимси, — хотя уверен, что он наверняка попытался все объяснить старой леди. Надо думать, бедняжку так пугала мысль о завещании, что она не дала ему и слова сказать. Я думаю, такая хитрая лиса, как Пробин, не стал бы объяснять наследнице, что шанс получить денежки у нее есть только в том случае, если ее двоюродная бабушка умрет раньше, чем новый Закон пройдет в парламенте. Вы бы на его месте рассказали, мистер Тоукингтон?

— Знай я об этом — никогда, — с ухмылкой ответил почтенный джентльмен.

— Это было бы в высшей степени нежелательно, — подтвердил Марблз.

— В конце концов, — предложил Вимси, — мы можем все легко узнать. Пробин сейчас в Италии. Я собирался ему написать, но, возможно, будет лучше, если это сделаете вы, Марблз. Тем временем мы с тобой, Чарльз, попытаемся навести справки о том, кто ответил мисс Виттейкер на ее вопрос.

— Надеюсь, — сухо спросил Паркер, — ты не забыл, что, прежде чем устанавливать мотив убийства, надо убедиться в том, что убийство вообще имело место? Пока что мы знаем только то, что после тщательной проверки, проведенной при вскрытии, два квалифицированных врача пришли к выводу, что мисс Доусон умерла своей смертью.

— Пожалуйста, не надо повторять все время одно и то же, Чарльз. Это наводит на меня тоску. Это напоминает мне ворона, который все не улетает и все сидит, сидит, сидит. Меня просто так и тянет швырнуть в него мертвенно-бледный бюст Паллады и положить этому конец. Погоди, я еще опубликую свое эпохальное произведение под названием «Карманный справочник убийцы, или 101 способ вызвать внезапную смерть» . Тогда ты поймешь, что со мной шутки плохи.

— О, Боже! — вздохнул Паркер.

Тем не менее, на следующее утро, увидев главного комиссара, Паркер доложил ему, что хотел бы серьезно заняться случаем Агаты Доусон.

Глава XV ИСКУШЕНИЕ СВЯТОГО ПЕТРА

Пьеро: Скарамель, я подвергся искушению.

Скарамель: Не нужно ему сопротивляться!

Л. Хаусман «Прюнель»

Когда Паркер вышел из кабинета главного комиссара Скотланд-ярда, один из полицейских остановил его и сказал:

— Вас спрашивала по телефону одна леди. Я попросил ее перезвонить в 10.30, так что время уже почти подошло.

— Как ее зовут?

— Миссис Форрест. Она не сказала, зачем звонит.

«Странно», — подумал Паркер. Его исследования в этом направлении принесли так мало результатов, что он практически полностью исключал связь этой дамы с таинственной смертью Берты Готобед, хотя по-прежнему держал миссис Форрест в памяти — так, на будущее. Паркеру пришла в голову совершенно вимсианская мысль о том, что, может быть, миссис Форрест наконец обнаружила пропажу одного из своих винных стаканов и хочет теперь прибегнуть к профессиональной помощи знакомого детектива. Тут ему пришлось прервать свои размышления, потому что его позвали к телефону. На проводе была миссис Форрест.

— Это инспектор Паркер? Простите за беспокойство, я хотела узнать, не могли бы вы дать мне адрес мистера Темплтона.

— Адрес Темплтона? — растерянно переспросил Паркер.

— Ведь его фамилия Темплтон — ну, того джентльмена, который приходил вместе с вами?

— Ах да, конечно… Прошу прощения… Просто та история совершенно вылетела у меня из головы. Так вам нужен его адрес?

— Я располагаю определенной информацией, которую он, вероятно, будет очень рад услышать.

— О, прекрасно! Но вы можете с тем же успехом сообщить информацию мне, миссис Форрест.

— Не совсем с тем же успехом, — промурлыкал голос на другом конце провода, — вы ведь лицо официальное. Я предпочла бы написать мистеру Темплтону частным образом, а там уж пусть он сам обсуждает с вами это дело.

— Понимаю. — Мозг Паркера напряженно работал. Если миссис Форрест напишет мистеру Темплтону по адресу 110A Пиккадилли, положение станет весьма затруднительным, поскольку письмо может не дойти. А если леди вдруг придет в голову отправиться туда самой, то, обнаружив, что швейцар не знает никакого мистера Темплтона, она может запаниковать и не захочет делиться своей ценной информацией.

— Полагаю, — произнес Паркер, — я не вправе давать вам адрес мистера Темплтона, не имея на то его разрешения. Но вы могли бы ему позвонить.

— О да, это меня устроит. Его номер есть в справочнике?

— Нет, но я могу дать вам его личный номер.

— Большое спасибо, и простите, что мне пришлось вас побеспокоить.

— О, вы меня нисколько не затруднили, — и Паркер продиктовал номер телефона лорда Питера.

Повесив трубку, он подождал несколько секунд и сам набрал этот номер.

— Слушай внимательно, Вимси, — сказал он. — Мне сейчас позвонила миссис Форрест. Она хочет послать тебе письмо. Адреса я ей не дал, зато назвал твой номер телефона. Так что если она позвонит и спросит мистера Темплтона, то не забудь, что это ты.

— Будь спокоен. Интересно, чего хочет наша прекрасная леди?

— Наверное, решила, что в тот раз могла бы поведать более увлекательную историю, и теперь хочет наверстать упущенное, преподнеся тебе измененный и расширенный вариант.

— Тогда она себя в чем-нибудь да выдаст. Беглый набросок часто бывает гораздо убедительнее законченной картины.

— Вот именно. Сам я из нее ничего не смог выудить.

— Еще бы. Я предполагаю, что она это продумала и благоразумно рассудила, что Скотланд-ярд не для того предназначен, чтобы разыскивать мужей, находящихся в бегах. Она подозревает: что-то случилось. А я в ее глазах — мягкоголовый душка-имбецил, из которого можно запросто выкачивать информацию в отсутствие служаки-цербера.

— Вероятно. Ну да ладно, тебе с этим разбираться. Я же собираюсь сейчас разыскать того адвоката.

— Пожалуй, это почти то же самое, что искать иголку в стоге сена.

— Ничего, у меня есть одна идея, может быть, она сработает. Я сообщу тебе, если появятся результаты.

Примерно двадцать минут спустя лорду Питеру позвонила миссис Форрест. Миссис Форрест передумала. Не мог бы мистер Темплтон заехать к ней сегодня вечером, часов в 9, если ему удобно? Продумав все еще раз, она решила, что эту информацию не стоит доверять бумаге.

Да, мистер Темплтон был бы счастлив ее навестить. У него нет на сегодня других планов. Нет-нет, никакого неудобства она ему не причинила. Он просит миссис Форрест больше об этом не думать.

Не мог бы мистер Темплтон оказать любезность и никому не рассказывать о своем предстоящем визите? Мистер Форрест и его ищейки непрерывно следят за ней, а до окончательного решения суда остался всего месяц. Любые проблемы с королевским прокурором в этом случае могут стать роковыми. Мистеру Темплтону лучше доехать на метро до Бонд-стрит, а затем добраться до ее квартиры пешком. Пусть он ни в коем случае не ставит свою машину непосредственно перед домом миссис Форрест. Приезжать на такси тоже нежелательно, потому что потом шофер сможет дать в суде показания против нее.

Мистер Темплтон, как настоящий рыцарь, торжественно пообещал следовать этим указаниям.

Миссис Форрест глубоко благодарит мистера Темплтона и ждет его у себя дома в девять часов.

— Бантер!

— Да, милорд.

— Сегодня вечером я отправляюсь в одно место. Назвать его я не могу, поскольку меня просили сохранить все в тайне. Но, с другой стороны, у меня есть чувство, что совсем скрыться во мраке неизвестности было бы неразумно с моей стороны. Поэтому я оставляю вам адрес в запечатанном конверте. Если к утру я все еще не вернусь, то, вероятно, можно будет считать меня свободным от любых обещаний, не так ли?

— Безусловно, милорд.

— А если меня не найдут и по этому адресу, то будет нелишне предпринять поиски где-нибудь еще — скажем, в Эппинг-Форест или Уимблдон-Коммон.

— Конечно, милорд.

— Кстати, вы приготовили фотографии тех отпечатков пальцев, которые я дал вам не так давно?

— О да, милорд.

— Потому что мистеру Паркеру они могут вскоре понадобиться для расследования, которое он будет вести.

— Я вас понял, милорд.

— Как вы понимаете, это не имеет ни малейшего отношения к моей сегодняшней экскурсии.

— Разумеется, милорд.

— А теперь будьте добры, принесите мне каталог «Кристи». Я поеду туда на торги, а затем поужинаю в клубе.

И, на время выбросив из головы преступление, лорд Питер направил весь свой интеллектуальный и финансовый потенциал на то, чтобы перебить цену на аукционе и прорвать оборону дилеров, что было упражнением, вполне достойным его непоседливого ума.

Лорд Питер должным образом выполнил все условия, поставленные миссис Форрест. До жилого квартала на Саут-Одли-стрит он дошел пешком. Как и в прошлый раз, миссис Форрест сама открыла ему дверь. Лорду Питеру пришло в голову, что для леди в ее положении просто странно не иметь ни служанки, ни компаньонки. Но затем, поразмыслив, он пришел к выводу, что, хотя наличие пожилой компаньонки может оградить репутацию и развеять возможные подозрения, женщина вполне может оказаться подкупленной. В общем и целом, миссис Форрест придерживалась одного здорового принципа: действовать без сообщников. Многие грешники, подумал лорд Питер, «…смертью бесславной безвременно пали, поскольку сих правил простейших не знали».

Миссис Форрест изысканно извинилась за неудобства, которые ей пришлось доставить мистеру Темплтону.

— У меня никогда не бывает уверенности, что за мной не следят, — сказала она. — От этого можно сойти с ума. Учитывая, как мой муж вел себя по отношению ко мне, это, по-моему, просто чудовищно, не правда ли?

Лорд Питер согласился с тем, что мистер Форрест просто чудовище, по-иезуитски умалчивая о своем предположении, что это чудовище, возможно, относится к разряду сказочных.

— Вероятно, вы хотите знать, почему я пригласила вас сюда, — продолжала леди. — Проходите, садитесь. Виски или кофе?

— Кофе, пожалуйста.

— Дело в том, — произнесла миссис Форрест, — что с тех пор, как я вас увидела, меня не оставляет одна мысль. Знаете, жена вашего друга вызвала у меня огромное сочувствие, поскольку я и сама (с легким смешком) долго находилась в аналогичном положении.

— Его жену зовут Сильвия, — вставил лорд Питер с похвальной быстротой. — О, да, конечно. Взрывной характер и так далее, но без провокации со стороны тоже не обошлось. Да, да, безусловно. Бедная женщина. Она очень ранима, крайне чувствительна, да еще и взвинчена к тому же, ну, вы понимаете.

— Вполне. — Миссис Форрест кивнула головой, увенчанной фантастическим тюрбаном из золотой ткани, который скрывал ее лоб до бровей, так что волос совсем не было видно, исключая два плоских желтых завитка, прилепленных к скулам. Пальцы ее были сплошь унизаны кольцами. В своем экзотическом костюме миссис Форрест была похожа на юного принца из «Тысячи и одной ночи». Руки у нее были заняты чашкой с кофе.

— Так вот, когда я почувствовала, что речь идет о действительно серьезных вещах, мне стала небезразлична ваша история, хотя, как я уже говорила, все это не имеет ко мне ни малейшего отношения. Я упомянула об этом деле в письме к моему… моему другу, который был у меня в тот вечер.

— Как вы правы, — вздохнул Вимси, беря у нее чашку, — да… э-э… с вашей стороны было так… так любезно проявить небезразличное отношение.

— Дело в том, что мой друг был за границей. Мое письмо переслали вслед за ним, так что ответ я получила только сегодня.

Миссис Форрест несколько раз отхлебнула кофе, как бысобираясь с мыслями.

— Его письмо меня весьма удивило. Он вспомнил: после ужина ему показалось, что в комнате душно, и он открыл окно в гостиной — то, которое выходит на Саут-Одли-стрит. Он заметил, что там стоит автомобиль — маленький закрытый автомобиль, не то черный, не то темно-синий, в общем, какого-то такого цвета. Пока мой друг рассеянно смотрел на него (ну, знаете, как это обычно бывает), на улице показались мужчина и женщина, которые вышли из моего дома — но не из этой двери, а из той, что левее, или, может быть, из двух разных дверей. Они сели в автомобиль и уехали. Мужчина был в вечернем костюме, возможно, это был ее друг.

Лорд Питер, который уже поднес было чашку к губам, остановился, внимательно вслушиваясь в ее слова.

— Девушка тоже была в вечернем туалете?

— Нет, и это особенно удивило моего друга. Она была в простом темном костюме и в шляпке.

Лорд Питер попытался как можно точнее припомнить, в чем была одета Берта Готобед. Неужели они наконец нашли реального свидетеля?

— Эт-то очень интересно, — запинаясь, пробормотал Вимси. — Наверное, ваш друг вряд ли может более подробно описать ее костюм?

— Нет, — с сожалением ответила миссис Форрест, — но мой друг сказал, что спутник поддерживал девушку, обхватив ее рукой, как будто она сильно устала или плохо себя чувствовала. Было слышно, как он сказал: «Это верно — на свежем воздухе ты придешь в себя». Но вы не пьете свой кофе.

Вздрогнув, Вимси опомнился.

— Прошу прощения, — произнес он. — Я глубоко задумался — сопоставлял одно с другим — ловкий малый. Ах да, кофе. Вы не возражаете, если я его отставлю и выпью новый, без сахара?

— О, это я виновата! Мне казалось, что мужчины всегда кладут сахар в кофе. Давайте чашку, я его вылью.

— Позвольте мне. — Полоскательницы на маленьком столике не было, но Вимси быстро поднялся на ноги и выплеснул кофе в ящик за окном. — Все в порядке. Налить вам еще чашечку?

— Спасибо, мне лучше отказаться, иначе я не смогу уснуть.

— Хотя бы одну каплю!

— Ну хорошо, если вам так хочется.

Миссис Форрест наполнила обе чашки. Она спокойно сидела, прихлебывая кофе маленькими глотками.

— В сущности, это все, но я подумала, что мне, вероятно, следует вам об этом рассказать.

— Это было очень любезно с вашей стороны, — заверил ее Вимси.

Они посидели еще немного, болтая о постановках лондонских театров («Я очень редко выхожу куда-либо; в моем положении лучше держаться подальше от света рампы), о книгах («Я обожаю Майкла Арлена!»). Миссис Форрест уже читала «Влюбленных молодых людей»? Нет; она еще только заказала эту вещь в библиотеке. Может быть, мистер Темплтон хочет что-нибудь съесть или выпить? Правда, нет? Бренди? Ликер?

Нет, спасибо. Мистеру Темплтону уже давно пора бежать.

— Прошу вас, посидите еще! Мне так одиноко в эти долгие вечера.

В ее голосе послышалась отчаянная мольба. Лорд Питер уселся обратно.

Миссис Форрест принялась бессвязно и путано рассказывать ему о своем «друге». Она стольким пожертвовала ради него. А теперь, когда ее развод действительно становится реальностью, у нее возникает ужасное ощущение, что «друг» уже не столь нежен и влюблен, как раньше. Женщине это очень сложно перенести, и вообще жизнь — такая жестокая вещь.

И так далее.

Минуты шли, и через некоторое время лорд Питер осознал, что миссис Форрест за ним наблюдает. От этого ему стало не по себе. Она сыпала словами торопливо, почти без выражения, словно выполняя заранее подготовленное задание, но у нее явно были глаза человека, который чего-то ждет. То, чего она ждет, ее тревожит и пугает, решил Вимси, но, тем не менее, тверда в своем намерении достичь этой цели.

Эта женщина напомнила ему сейчас пациента, который уже решился на операцию и знает, что она пойдет ему на пользу, но у которого все внутри бунтует против предстоящего испытания.

Лорд Питер со своей стороны поддержал эту бессмысленную беседу. Под прикрытием легкой болтовни его мозг напряженно работал, анализируя ситуацию, рассматривая происходящее со всех сторон, определяя направление…

И тут лорд Питер внезапно понял, что женщина — неловко, неуклюже, как бы действуя наперекор самой себе — пытается его обольстить.

Само по себе это не показалось бы ему странным. Он был достаточно богатым, привлекательным, хорошо воспитанным и к тому же вполне светским человеком, так что за тридцать семь лет своей жизни он достаточно часто получал подобные предложения, и не только от опытных женщин. Одни женщины награждали его плодами своей искушенности, другие, наоборот, жаждали ее приобрести. Но чтобы дама, у которой, по ее утверждению, есть и муж, и любовник, действовала столь неловко и неумело, — такого лорду Питеру еще не приходилось видеть.

Более того, он ощутил явную досаду. Миссис Форрест была достаточно красива, но не вызывала у него ни малейшего влечения. Несмотря на макияж и весьма экстравагантный костюм, в ней было что-то стародевическое, даже бесполое. Именно это поставило его в тупик уже во время предыдущей встречи. Вимси уже тогда почувствовал в ней существо, полностью лишенное сексуальности. Теперь он ощутил это еще сильнее. Никогда еще он не встречал женщины, в которой настолько бы отсутствовало то «великое Нечто», которое столь красноречиво воспела миссис Элинор Глинн.

Теперь миссис Форрест коснулась лорда Питера обнаженным плечом, оставив на его черном костюме белые пятна пудры.

Первым возможным объяснением, которое пришло Вимси в голову, был шантаж. Быть может, следующим ходом в этой игре будет внезапное появление в дверях мифического мистера Форреста или кого-то из его представителей, оскорбленного в лучших чувствах и пылающего добродетельным гневом.

«Очаровательная ловушка», — подумал Вимси и сказал вслух:

— Пожалуй, теперь мне действительно пора идти.

Она схватила его за руку.

— Не уходите!

В ее прикосновении не чувствовалось ни малейшей нежности, только отчаяние. «Если бы она действительно этим занималась, у нее получилось бы гораздо лучше», — мелькнуло в голове у Вимси.

— Право же, — произнес он, — я не могу остаться дольше. Для вас это будет небезопасно.

— Я готова рискнуть, — ответила миссис Форрест.

Страстная женщина сказала бы это страстно. Или с беззаботной отвагой. Или с вызовом. Или таинственно. Или вкрадчиво-соблазнительно.

Миссис Форрест сказала это мрачно. Ее ногти вонзались в руку лорда Питера.

«Нет, черт возьми, это мне придется рискнуть», — мысленно усмехнулся Вимси. — «Я должен узнать об этом все, и я узнаю».

— Бедная девочка… — усилием воли лорд Питер заставил себя заговорить глухим, хрипловатым голосом, идиотским тоном мужчины, который вот-вот превратится во влюбленного безумца.

Когда он обвил ее рукой, миссис Форрест застыла, словно окоченев. Тем не менее, она легонько вздохнула с облегчением.

Внезапно Вимси неистово прижал ее к себе и поцеловал в губы с искусной, нарочито подчеркнутой страстностью.

Тут он все понял. Это ужасное, неконтролируемое содрогание плоти нельзя было спутать ни с чем; непроизвольное сопротивление тела любовной ласке, вызывающей отвращение. На какую-то секунду Вимси показалось, что миссис Форрест сейчас просто стошнит.

Лорд Питер мягко отпустил ее и поднялся. В мыслях его царил хаос, но одновременно он ощущал и некоторый триумф: его первое интуитивное предположение оказалось верным.

— Как это нехорошо с моей стороны, — беспечно произнес лорд Питер. — Рядом с вами я просто теряю голову. Вы простите мне это?

Она кивнула головой, по-прежнему дрожа.

— А теперь мне действительно пора. Уже ужасно поздно. Где моя шляпа? Ах да, она же в прихожей. До свидания, миссис Форрест, и берегите себя. Искренне благодарю вас за то, что передали мне сообщение вашего друга.

— Вы действительно уходите?

Она сказала это так, словно теряла последнюю надежду.

«Господи Боже мой», — подумал Вимси, — «чего же она хочет? Или она подозревает, что мистер Темплтон — не совсем тот, кем кажется? Может быть, она склоняет меня остаться у нее на ночь только для того, чтобы взглянуть на бирку с инициалами, нашитую у меня на рубашке? Может, мне стоит спасти положение, вручив ей визитную карточку с именем лорда Питера Вимси?»

Забавляясь этой причудливой идеей, лорд Питер направился к двери. Миссис Форрест отпустила его без дальнейших уговоров.

Войдя в прихожую, Вимси оглянулся и посмотрел на женщину. Миссис Форрест стояла на середине комнаты, глядя прямо на него, и на лице у нее была поразительная комбинация страха, гнева и ярости. От этого взгляда лорду Питеру показалось, что кровь у него в жилах стала водой.

Глава XVI ЖЕЛЕЗОБЕТОННОЕ АЛИБИ

«О Сэмми, Сэмми, почему у тебя не было алиби?»

«Записки Пиквикского клуба»

Мисс Виттейкер и младшая мисс Финдлейтер вернулись из своей экспедиции. Мисс Климпсон, эта преданнейшая из ищеек, которая постоянно носила письмо с инструкциями лорда Питера в кармане юбки, словно талисман, немедленно пригласила мисс Финдлейтер на чашку чая.

Собственно говоря, эта девушка вызывала у мисс Климпсон абсолютно искреннее участие. Глупенькая аффектация мисс Финдлейтер, ее постоянные излияния, то, что она, словно попугай, повторяла новомодные банальности, — все это служило для многоопытной старой девы симптомами, значение которых она прекрасно понимала. Эти признаки говорили ей о том, что мисс Финдлейтер по-настоящему несчастна, что ее глубоко не удовлетворяет жизнь в ограниченном мирке провинциального города. Кроме того, мисс Климпсон была совершенно уверена, Вера Финдлейтер, по выражению старой леди, «стала жертвой» красавицы Мэри Виттейкер. «Для юной девушки было бы просто счастьем», — думала мисс Климпсон, — «если бы она смогла по-настоящему привязаться к какому-нибудь молодому человеку. Школьнице еще позволительно быть столь chwarmerisch^[455] , но для молодой женщины двадцати лет это в высшей степени нежелательно. Хитрая девица Виттейкер все это поощряет — ну еще бы! Она любит, когда ей восхищаются, когда у нее кто-нибудь на побегушках, и предпочитает, чтобы роль исполнял человек глуповатый, который не можете ней конкурировать. Если бы Мэри Виттейкер вышла замуж, она взяла бы себе в мужья кролика (Тут живое воображение мисс Климпсон немедленно вызвало к жизни образ упомянутого кролика, блондина с небольшим брюшком и привычкой повторять «Я должен спросить у жены». Мисс Климпсон никогда не могла понять, для чего Провидение создает таких мужчин. С ее точки зрения, мужчины, даже злые или глупые, были предназначены для того, чтобы властвовать. Мисс Климпсон отнюдь не являлась прирожденной старой девой; такой ее сделала жизнь, сама же по себе она была стопроцентной женщиной).

«Однако», — думала мисс Климпсон, — «Мэри Виттейкер не создана для брака. По природе своей она — деловая женщина. Вообще-то у нее есть и профессия, но она явно не намерена возвращаться к работе медсестры. Наверное, дело в том, что это занятие требует от человека слишком много сочувствия и сострадания. Кроме того, медсестра находится под началом у докторов. Мэри Виттейкер предпочитает распоряжаться жизнями цыплят на своей ферме. «Лучше быть владыкой ада, чем слугой на небе». Ах! Боюсь, это не по-христиански — сравнивать ближнего своего с Сатаной. Разве что в поэтической форме — надеюсь, это более простительно. Как бы то ни было, я совершенно убеждена, что дружба с Мэри Виттейкер не принесет Вере Финдлейтер ничего хорошего».

Гостья охотно согласилась рассказать мисс Климпсон, как они с Мэри провели этот месяц в деревне. Первые несколько дней они кружили по окрестностям, пока не услышали, что не так далеко, рядом с Орпингтоном в графстве Кент, продается прекрасная птицеводческая ферма. Они поехали ее посмотреть. Оказалось, что хозяева намерены продать ферму в течение двух недель. Конечно, было бы неразумно купить ее, не наведя предварительно справок. По какой-то невероятной счастливой случайности оказалось, что поблизости, совсем рядом, сдается внаем очаровательный маленький коттедж. Девушки сняли его на несколько недель, которые были нужны, чтобы мисс Виттейкер могла «осмотреться», уяснить себе состояние птицеводства в тех местах и так далее. Им там так понравилось! Это было просто замечательно — жить вдвоем, заниматься хозяйством вдали от глупых обитателей Лихэмптона.

— Конечно, я не имела в виду вас, мисс Климпсон. Вы приехали из Лондона, у вас широкий кругозор. Но для меня, да и для Мэри просто невыносимо подолгу торчать в Лихэмптоне.

— Свобода от условностей — это восхитительно, — согласилась мисс Климпсон. — Особенно, когда рядом с тобой — родственная душа.

— О да, конечно. Мы с Мэри такие друзья, несмотря на то, что она гораздо умнее меня. Мы заведем ферму и будем вместе вести там хозяйство, это уже твердо решено. Просто прекрасно, не правда ли?

— А вам не станет там тоскливо и одиноко? Представьте себе: две девушки, совсем одни… Не забывайте, ведь здесь, в Лихэмптоне, вы привыкли к тому, что вокруг вас много молодежи. Вы не будете скучать по игре в теннис, молодым людям и всему прочему?

— Ну уж нет! Они такие глупые, если б вы только знали! И вообще, я не нуждаюсь в мужском обществе, — воскликнула мисс Финдлейтер, вскинув голову. — У них в голове нет ни единой мысли. А женщину они рассматривают либо как своего рода домашнее животное, либо как игрушку. Как будто женщина вроде Мэри не стоит дюжины таких мужчин! Например, Маркхэм как-то на днях разглагольствовал о политике с мистером Тредгоулдом и никому не давал и слова вставить. Нужно было слышать, каким тоном этот тип потом заявил Мэри: «Боюсь, мисс Виттейкер, для вас эта тема очень скучна». Мэри ответила ему спокойно, как всегда: «О, саму тему, мистер Маркхэм, можно назвать какой угодно, только не скучной». Но Маркхэм оказался до того глуп, что даже не понял смысл ее ответа и сказал: «Знаете, от дам вообще-то трудно ожидать интереса к политике. Но, может быть, вы — одна из тех современных молодых леди, которые требуют избирательного права для гимназисток». «Отдам», извольте видеть! И почему мужчины говорят о «дамах» с такой нетерпимостью?

— Я думаю, мужчины склонны завидовать женщинам, — задумчиво ответила мисс Климпсон, — а зависть нередко вызывает проявления резкости и невоспитанности. Мне кажется, если кому-нибудь хочется презирать какую-то группу людей, но сделать это искренне никак не получается, то в результате такой человек обычно начинает высказывать к ним в разговоре преувеличенное неуважение. Вот почему, дорогая, я всегда тщательно слежу за тем, чтобы не говорить о мужчинах с насмешкой, хотя они этого, как вы знаете, частенько заслуживают. Но если бы я стала над ними насмехаться, все бы решили, что я просто завистливая старая дева, не правда ли?

— Ну и что, я тоже хочу остаться старой девой, парировала мисс Финдлейтер. — Мы с Мэри это окончательно решили. Нам интересны дела, а не мужчины.

— В таком случае вы положили хорошее начало, проверив, насколько хорошо это у вас пойдет, — заметила мисс Климпсон. — Это прекрасный тест — прожить с человеком месяц под одной крышей. Наверное, вы наняли там кого-нибудь для работы по дому?

— Никого. Мы сами делали все по хозяйству, и это было ужасно весело. Я научилась превосходно драить полы и разводить огонь, а Мэри просто потрясающе готовит. Какой контраст с привычной обстановкой у нас дома, где вокруг все время суетятся слуги! Конечно, нужно признать, что это был современный коттедж, где все очень рационально устроено. Его хозяева, насколько я знаю, принадлежат к театральному миру.

— А чем вы занимались, когда не собирали информацию о положении в тамошнем птицеводстве?

— О, мы катались на машине, осматривали новые места, бродили по рынкам. Разумеется, я и раньше часто бывала на рынке, но с Мэри это гораздо интереснее. А еще мы старались подмечать все, что может нам пригодиться на будущее, когда мы откроем свою торговлю.

— Но вы время от времени выбирались в Лондон?

— Нет.

— Мне казалось, что с вашей стороны было бы естественно воспользоваться такой возможностью и немного развлечься.

— Мэри ненавидит Лондон.

— Но вам, наверное, было бы приятно время от времени ненадолго выезжать туда.

— Мне этого не так уж и хочется. Во всяком случае, сейчас. Раньше мне казалось, что меня сильно тянет в Лондон, но, как я подозреваю, это было своего рода духовное томление, вызванное отсутствием цели в жизни. Само по себе оно ничего не значило.

Мисс Финдлейтер произнесла это тоном разочарованного повесы, который, до капли выжав апельсин жизни, обнаружил, что в нем не осталось сока. Но мисс Климпсон удержалась от улыбки: она привыкла исполнять роль наперсницы.

— Так значит, вы провели этот месяц вместе — все время вдвоем, и никого больше?

— Да, мы ни на минуту не расставались, и при этом ни капельки друг другу не надоели.

— Надеюсь, ваш эксперимент увенчается успехом, — сказала мисс Климпсон. — Но когда вы действительно начнете свою совместную жизнь, будет весьма разумно периодически нарушать ваше уединение. Общение с новыми людьми никому не повредит. Я видела не одну гармоничную дружбу, которая распалась единственно из-за того, что люди слишком много времени проводили в четырех стенах, глядя друг на друга.

— Тогда это наверняка не было настоящей дружбой, — авторитетным тоном заявила девушка. — Мы с Мэри абсолютно счастливы вместе.

— Однако, — заметила мисс Климпсон, — если вы позволите старой женщине вас предостеречь, я бы не советовала вам слишком перегибать палку.

Представьте, что мисс Виттейкер захочется поехать в Лондон и провести там денек без вас, или, например, навестить своих друзей. Тогда вам придется научиться переносить это без обиды.

— Ну конечно, я и не буду обижаться. Почему… — тут девушка внезапно оборвала фразу. — Я хочу сказать, что я уверена: Мэри предана мне ничуть не меньше, чем я — ей.

— Да, моя дорогая, — вздохнула мисс Климпсон. — Чем дольше я живу, тем больше убеждаюсь, что ревность — это самая пагубная из страстей. В Библии говорится, что она «жестока как смерть». Я убеждена, что так оно и есть. Абсолютная преданность, без примеси ревности, — это самое главное.

— О, да. Хотя, конечно, мысль о том, что человек, с которым вы по-настоящему дружите, может заменить тебя кем-то другим, сама по себе просто невыносима… Мисс Климпсон, как вы считаете, ведь у друзей все должно быть пополам?

— Полагаю, это и есть идеальная дружба, — задумчиво произнесла мисс Климпсон, — но, как мне кажется, это огромная редкость. Я имею в виду — между женщинами. Мужчины способны с большей легкостью принимать и отдавать, вероятно, потому, что у них, в отличие от нас, много посторонних, внешних интересов.

— О, эта мужская дружба! О ней столько говорят. Но мне кажется, что в половине случаев это вовсе не настоящая дружба. Мужчина может пропасть на много лет, даже не думая о своих друзьях. И между ними нет настоящего доверия. Мы с Мэри рассказываем друг другу о всех своих мыслях и чувствах.

Мужчинам достаточно взаимно считать друг друга хорошими парнями, их не волнует то главное, что скрыто в глубине души.

— Вероятно, именно поэтому мужская дружба выдерживает испытание временем, — заметила мисс Климпсон. — Мужчины не предъявляют к друзьям столь высокие требования.

— Но великая дружба не может не предъявлять таких требований, — возбужденно воскликнула мисс Финдлейтер. — Она должна заменить собой все. Мне кажется, наша дружба по-новому окрашивает мельчайшую мою мысль, и это восхитительно! Подлинный друг сконцентрирован не на себе, а на другом. Это и есть настоящая христианская любовь, когда человек готов «положить душу свою за други своя»!

— Я, право, не знаю, — начала мисс Климпсон, — но я однажды слышала проповедь одного совершенно замечательного священника. Он сказал, что, если не проявить величайшую осмотрительность, любовь такого рода может перейти в идолопоклонство. Этот священник также объяснил, что слова Мильтона о Еве — ну, вы помните: «…создан он для Бога только, а она — для Бога в своем супруге» — противоречат доктрине Церкви. Здесь очень важно правильно соблюсти меру; если человек смотрит на все глазами другого, такого же смертного существа, как и он сам, это говорит об утрате необходимого равновесия.

— Ну конечно, на первом месте должен стоять Бог, — несколько формально согласилась мисс Финдлейтер. — Но если дружеские чувства обоюдны — в этом все дело — и отношения с обеих сторон лишены эгоизма, то дружба не может оказаться чем-то плохим.

— Подлинная любовь — это всегда хорошо, — подтвердила мисс Климпсон, — но я думаю, что это чувство не должно становиться слишком собственническим. Для этого нужно работать над собой. — Тут мисс Климпсон заколебалась, но затем смело продолжила: — В любом случае, моя дорогая, я не могу разубедить себя в том, что находить друг в друге смысл жизни более естественно и в известном смысле более правильно для мужчины и женщины, чем для лиц одного пола. В конце концов, это… м-м-м… эта привязанность должна быть плодотворна, — продолжала мисс Климпсон, слегка испугавшись своих слов, — и я уверена, что, когда вы встретите мужчину своей жизни…

— К черту мужчину моей жизни! — в раздражении воскликнула мисс Финдлейтер. — Терпеть не могу такие разговоры. Около них я чувствую себя чем-то вроде породистой коровы. Это просто отвратительно! Да и вообще подобные взгляды — это вчерашний день.

Мисс Климпсон почувствовала, что в своем благородном рвении преступила границу, которую следовало соблюдать в интересах расследования. Она утратила расположение своего информанта, и самым разумным теперь было сменить тему разговора. Но как бы то ни было, в одном она теперь смело могла заверить лорда Питера: женщина, которую видела в Ливерпуле миссис Кроппер, могла быть кем угодно, но только не мисс Виттейкер. Привязанность мисс Финдлейтер к любимой подруге, с которой она никогда не расставалась, служила этому надежной гарантией.

Глава XVII РАССКАЗ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО АДВОКАТА

Он, который дает нам в эти дни новых властителей, может дать и новые законы.

Уизер

Письмо мистера Пробина, удалившегося от дел адвоката (Вилла Бьянка, Фьезоле) мистеру Марблзу, адвокату (Стэпл-инн).

Строго конфиденциально.

Милостивый государь,

Меня чрезвычайно заинтересовало ваше письмо относительно смерти мисс Агаты Доусон, скончавшейся в Лихэмптоне. Я постараюсь как можно более сжато ответить на ваши вопросы, разумеется, при условии, что вы сохраните в строгом секрете всю информацию, касающуюся дел моей покойной клиентки. Конечно, можно сделать исключение из этого правила для офицера полиции, которого вы упомянули в связи с данным вопросом.

Вы желали узнать:

1. Была ли мисс Агата Доусон проинформирована о том, что в связи с положениями нового Закона о собственности перед ней может встать необходимость составления завещания, дабы гарантировать, что ее личную собственность унаследует ее внучатая племянница, мисс Мэри Виттейкер.

2. Пытался ли я когда-либо убедить свою клиентку написать завещание, а если да, то каков был ее ответ.

3. Поставил ли я мисс Мэри Виттейкер в известность о том, в какой ситуации она может оказаться, если ее двоюродная бабушка умрет после 31 декабря 1925 года, не оставив завещания.

Весной 1925 года один ученый коллега обратил мое внимание на неопределенность, отличающую формулировки некоторых статей Закона, и в особенности — на невозможность определить точную интерпретацию слова «потомство». Я немедленно начал просматривать дела своих клиентов, дабы убедиться, что в каждом из этих случаев были приняты необходимые меры, чтобы избежать недоразумений и исключить все поводы возникновения судебных тяжб. Я тут же понял, что права мисс Виттейкер на наследство мисс Доусон зависят исключительно от толкования данной статьи Закона. Я знал, что из-за суеверного страха перед смертью мисс Доусон относится к составлению завещания крайне негативно. В нашей профессии часто приходится сталкиваться с подобными вещами. Как бы то ни было, я подумал, что мой долг — разъяснить ей суть вопроса и сделать все возможное, чтобы уговорить ее написать завещание. В соответствии с этим решением я отправился в Лихэмптон и изложил перед своей клиенткой возникшую проблему. Это было приблизительно 14 марта (к сожалению, я не сохранил в памяти точную дату).

К несчастью, я застал мисс Доусон как раз в тот момент, когда ненавистная идея завещания вызывала у нее особенный протест и неприятие. Незадолго до этого врач сообщил ей о необходимости сделать еще одну операцию в ближайшие несколько недель. Едва ли можно было выбрать более неудачный момент, чтобы завести с ней разговор о смерти. Все мои слова вызвали у мисс Доусон только негодование. Она заявила, что против нее составлен заговор и ее нарочно запугивают, чтобы она умерла во время операции. Судя по всему, именно этим ее и пугал перед предыдущей операцией бестактный лечащий врач. Но тогда она выжила, и, по ее словам, должна была непременно выжить и теперь, если только окружающие не будут ее сердить и нервировать.

Разумеется, если бы она действительно умерла под ножом хирурга, проблема решилась бы сама собой безо всякого завещания. Подчеркнув, что единственная причина, по которой я так настаиваю на завещании, — это уверенность в том, что она обязательно доживет до нового года, я еще раз объяснил ей положения нового Закона так ясно, как только мог. Тут мисс Доусон резко возразила, что в случае такой моей уверенности мне вообще незачем было приходить и беспокоить ее этим вопросом, поскольку времени до принятия Закона еще предостаточно.

Конечно, идиот-доктор, как и все врачи, настаивал на том, чтобы от моей клиентки скрыли ее подлинный диагноз, так что она пребывала в убеждении, что после предстоящей операции она выздоровеет и проживет много лет. Когда же я посмел настаивать на своем, ссылаясь на то, что мы, юристы, должны призывать клиентов к осторожности и предусмотрительности, мисс Доусон чрезвычайно рассердилась на меня и практически отказа-па мне от дома. Через несколько дней я получил от нее письмо, в котором она выражала недовольство моей назойливой и неуместной дерзостью. Там было сказано, что она не может доверять человеку, который проявил по отношению к ней такую беспардонную грубость. Согласно требованию мисс Доусон, я передал все ее личные бумаги в руки мистера Ходгсона из Лихэмптона, и с тех пор не имел никаких контактов с членами ее семьи.

Это был ответ на первый и второй вопрос. Что же касается третьего, то я, конечно, не счел нужным сообщать мисс Виттейкер, что ее права на наследство, возможно, будут зависеть от наличия завещания, а также от того, умрет ли ее двоюродная бабка до или после 31 декабря 1925 года. Хотя, по моим данным, ничто не говорит против этой молодой леди, я всегда считал нежелательным, чтобы какое-либо лицо располагало слишком точными данными о том, что именно оно выиграет от внезапной кончины другого лица. Иначе, если вдруг произойдет непредвиденный несчастный случай, наследники окажутся в весьма двусмысленном положении; да и сам факт получения ими подобной информации, если о нем станет известно, может сильно повредить их интересам. Самое большее, на что я решился, — это сказать, что если мисс Доусон внезапно выразит желание меня видеть, пускай за мной пошлют без промедления. Конечно, когда мисс Доусон передала свои дела другому адвокату, это лишило меня всякой возможности влиять на ситуацию.

В октябре 1925 года, почувствовав, что здоровье мое уже не то, что раньше, я оставил юридическую практику и переехал в Италию. В эту страну английские газеты не всегда доставляются регулярно, так что я пропустил сообщение о кончине мисс Доусон. То, что она умерла столь внезапно и при столь таинственных обстоятельствах, естественно, вызывает безусловный интерес.

Далее вы пишете, что вам бы хотелось узнать мое мнение о том, каково было состояние умственных способностей мисс Агаты Доусон в момент, когда я видел ее в последний раз. Ее ум был абсолютно ясен, она прекрасно во всем ориентировалась — настолько, насколько она вообще могла ориентироваться в делах. Мисс Доусон не была одарена способностью понимания юридических проблем, и мне было чрезвычайно трудно заставить ее понять, какие осложнения вызовет в ее случае принятие нового Закона о собственности. Всю свою жизнь она прожила с представлением о том, что собственность по закону переходит к следующему по степени родства члену семьи, и ей казалось немыслимым, что это может когда-нибудь измениться. Она уверяла меня, что правительство никогда не посмеет принять такой закон. Я упорно доказывал, что именно это правительство и намерено сделать. В ответ мисс Доусон заявила, что все равно ни один суд никогда не примет столь злодейского решения — отдать ее деньги кому-то, кроме мисс Виттейкер, поскольку даже слепому ясно, что ее племянница — единственный человек, который должен их получить. « Что за право имеет на мои деньги герцогство Ланкастер?» — повторяла мисс Доусон. — «Я знать не знаю никакого герцога Ланкастерского». Она не отличалась особой остротой ума, и я не уверен, что она до конца поняла суть проблемы, даже если отвлечься от неприятия, которое в ней вызывала сама обсуждаемая тема. Тем не менее, моя клиентка была вполне compos mentis. Причина, по которой я настаивал на составлении завещания до операции, заключалась единственно в том, что после нее умственные способности мисс Доусон могли прийти в упадок, или она могла оказаться под постоянным воздействием наркотических средств, что с юридической точки зрения примерно одно и то же.

Надеюсь, что в моем письме вы найдете исчерпывающий ответ на ваши вопросы.

При сем остаюсь,

с глубоким уважением,

Т. Пробин».

Мистер Марблз дважды глубокомысленно перечитал это письмо. При всей его осторожности в суждениях даже ему сейчас показалось, что в этой истории есть почва для расследования. Своим аккуратным старомодным почерком он написал небольшую записку инспектору Паркеру, где просил детектива при первой возможности позвонить в Стэпл-инн, если это его не затруднит.

На тот момент Паркер как раз не ожидал от жизни ничего, кроме сплошных затруднений. Он уже два дня подряд ходил по конторам юрисконсультов, и теперь его просто тошнило от вида медных дверных дощечек. Бросив взгляд на длинный список, который он держал в руке, Паркер неприязненно пересчитал фамилии, еще не отмеченные галочками.

Паркер относился к старательным, методичным людям, на которых, собственно, и держится мир. Если они с Вимси расследовали какое-то дело, то вся скучная, кропотливая, утомительная и до безумия монотонная часть работы автоматически доставалась Паркеру. Это было чем-то самим собой разумеющимся. Паркера иногда сердило, что Вимси считает такое разделение труда столь естественным. Как раз сейчас это особенно раздражало инспектора. День выдался жаркий. На тротуарах лежала пыль. Ветер носил по улицам обрывки бумаги. К железным бокам автобусов снаружи нельзя притронуться, а внутри просто нечем дышать. В забегаловке, где Паркер пообедал на скорую руку, стоял запах жареной камбалы, а от бачков с кипящей водой шел пар. Паркер знал, что Вимси нынче обедает в клубе, после чего отправится с Фредди Арбатнотом смотреть новозеландцев. Сегодня лорд Питер случайно мелькнул перед Паркером на улице — прекрасное виденье, облаченное в светло-серый костюм, легкой походкой неспешно двигалось по Пэлл-Мэлл. Чертов Вимси! Ну почему не оставить мисс Доусон спокойно спать в могиле? Лежа в гробу, старая леди никому не причиняла вреда. Но нет — Вимси непременно нужно было сунуть нос в ее дела и довести свое расследование до того, что Паркер теперь был просто обязан отреагировать на все это, как должностное лицо. Ну да ладно — пора, пожалуй, продолжить обход этих проклятых юрисконсультов.

Паркер действовал по своей собственной системе. Он еще не знал, насколько эффективной она окажется. Ознакомившись с новым Законом о собственности, инспектор заключил, что как только мисс Виттейкер поняла (если она вообще это поняла), какое влияние на ее ситуацию может оказать данный документ, она наверняка тут же решила проконсультироваться об этом с юристом.

Несомненно, ее первой мыслью было связаться с юрисконсультом в Лихэмптоне. Если она не лелеяла в уме черных замыслов, ничто не должно было удержать ее от этого шага. Поэтому Паркер первым делом отправился в Лихэмптон и провел свой опрос в каждой из трех адвокатских контор, которые имелись в этом городе. Везде ему ответили, что в 1925 году ни мисс Виттейкер, ни кто-либо другой не обращался к ним с таким вопросом. Один из адвокатов, глава конторы «Ходгсон & Ходгсон», которому мисс Доусон передала ведение своих дел после ссоры с мистером Пробином, как-то странно посмотрел на Паркера, выслушав его.

— Уверяю вас, инспектор, — сказал адвокат, — что если бы эта проблема была подобным образом доведена до моего сведения, я бы непременно запомнил это, особенно в свете позднейших событий.

— А вам самому это никогда не приходило в голову, — спросил Паркер, — например, когда встал вопрос о наследовании имущества и правах на него мисс Виттейкер?

— Не могу сказать, чтобы меня это волновало. Если бы нужно было отыскать ближайшего родственника покойной, это, вероятно, заинтересовало бы меня, да и то не могу вам в этом поклясться. Но я располагал точной и надежной историей этой семьи, которую мне предоставил мистер Пробин; дама умерла за два месяца до вступления Закона в силу, и все формальности были улажены более или менее автоматически. Я практически и не думал о новом Законе в данной связи.

Паркер выразил свое удивление по этому поводу и сообщил юрисконсульту авторитетное мнение мистера Тоукингтона на сей счет, которое чрезвычайно заинтересовало мистера Ходгсона. Это и был единственный результат поездки в Лихэмптон, если не считать того, что Паркер необычайно польстил самолюбию мисс Климпсон, лично навестив ее и выслушав подробный отчет о беседе с Верой Финдлейтер. Мисс Климпсон проводила его на станцию в надежде, что им навстречу попадется мисс Виттейкер («Я уверена, вам будет интересно на нее взглянуть»), но, к несчастью, им не повезло. Паркер подумал, что в общем и целом это даже не так плохо. Ему, конечно, хотелось увидеть мисс Виттейкер, но отнюдь не хотелось, чтобы она увидела его, да еще в компании мисс Климпсон.

— Кстати, — обратился он к своей спутнице, — вам придется как-то объяснить мое появление миссис Бадж, чтобы она не проявляла излишнего любопытства.

— Но я уже сделала это, — ответила мисс Климпсон с очаровательной улыбкой. — Когда миссис Бадж сказала, что меня спрашивает некий мистер Паркер, я, естественно, сразу сообразила, что ей не следует знать, кто вы на самом деле. Поэтому я тут же воскликнула: «Ах, мистер Паркер! Да это же мой племянник Адольфус». Вы ведь не против того, чтобы немного побыть Адольфусом? Как ни странно, это было единственное имя, которое пришло мне в голову в тот момент, я даже не могу понять, почему. Ведь я в жизни не знала никакого Адольфуса!

— Мисс Климпсон, — торжественно произнес Паркер, — вы удивительная женщина, и я не стал бы возражать, даже если бы вы дали мне имя Мармадюк.

Таким образом, Паркер перешел к разработке второй линии своего расследования. Если мисс Виттейкер не пошла к лихэмптонскому адвокату, то к кому она тогда могла пойти? Конечно, оставался еще мистер Пробин, но едва ли она выбрала его в качестве консультанта. Мисс Виттейкер вряд ли была знакома с ним в Крофтоне, ведь она, по сути, никогда не жила со своими двоюродными бабками. Она впервые столкнулась с ним в тот день, когда он приехал в Лихэмптон, чтобы переговорить с мисс Доусон. Тогда мистер Пробин предпочел не сообщать Мэри Виттейкер о цели своего визита. Но из слов тетушки девушка, вероятно, поняла, что речь шла о завещании. В свете того, что она недавно узнала, мисс Виттейкер вполне могла догадаться, что мистер Пробин, во-первых, увязывал это с новым Законом, а во-вторых, отнюдь не собирался вводить ее в курс дела.

Если бы она задала ему прямой вопрос, он, вероятно, ответил бы, что больше не ведет дела мисс Доусон, и направил бы ее к мистеру Ходгсону. Кроме того, если после таких расспросов что-нибудь бы случилось, мистер Пробин мог обо всем вспомнить. Нет, мисс Виттейкер вряд ли обращалась к мистеру Пробину

И что тогда?

Если человеку есть что скрывать, если он хочет остаться неузнанным, безымянным, затеряться, как лист в лесу среди тысяч других листьев, если он хочет, чтобы его забыли, как только он скроется с глаз, то есть одно место, где он может обрести желанную анонимность. Лондон. Город, где сосед не знает соседа. Где продавцы в магазинах не знают в лицо своих покупателей. Где докторов внезапно вызывают к незнакомым пациентам, которых они никогда больше не увидят. Где умерший может несколько месяцев пролежать в своей квартире, и никто не хватится и не вспомнит о нем до тех пор, пока инспектор по газу не придет взглянуть на счетчик. Где незнакомые любезны и дружелюбны, а друзей видишь раз в год. Лондон, в чьих грязных и неопрятных недрах похоронено столько странных секретов. Равнодушный, нелюбопытный, все и вся приемлющий Лондон.

Не то чтобы Паркер сам собирался этим воспользоваться; нет, он всего лишь подумал: «Десять против одного: она поехала в Лондон. В таких случаях люди обычно думают, что там безопаснее».

Само собой, мисс Виттейкер хорошо знала Лондон. Она ведь работала в Королевской публичной больнице. Отсюда следовал вывод, что она должна знать Блумсбери лучше, чем любой другой район. Никто не знал лучше Паркера, как редко лондонцы покидают свою привычную маленькую орбиту. Хотя, конечно, во время работы в госпитале мисс Виттейкер могли порекомендовать какого-нибудь юриста из другого района, но вероятность того, что она обратилась к юристу из Блумсбери или Холборна была велика.

К несчастью для Паркера, этот район просто кишел юристами. Грэйз-инн-роуд, сам Грэйз-инн, Бед-форд-роу, Холборн, Линкольнз-инн — медные дощечки на дверях юридических контор были рассыпаны там густо, как земляника.

Вот почему в тот июньский день Паркер был таким усталым, раздраженным и измотанным.

Нетерпеливо фыркнув, он отодвинул от себя подставку для яиц («будьте-добры-оплатите-в-кассе»), и пересек улицу в направлении Бедфорд-роу, на обход которой он отвел послеобеденные часы.

Он начал с первой попавшейся ему на пути конторы, которой оказалась фирма Дж.Ф. Тригга. Там Паркеру повезло. Юнец, сидевший в приемной, сообщил ему, что мистер Тригг только что вернулся после ланча, что он сейчас свободен и готов принять посетителя. Не угодно ли войти?

Мистер Тригг был приятным, розовощеким человеком чуть старше сорока лет. Он предложил мистеру Паркеру присесть и спросил, чем он может быть ему полезен.

И Паркер в тридцать седьмой раз начал развивать версию, придуманную им специально для этой цели.

— Мистер Тригг, я в Лондоне проездом, и вас порекомендовал мне человек, с которым я разговорился в ресторане. Этот джентльмен назвал мне свое имя, но я его, к сожалению, позабыл. Это ведь все равно не так важно, правда? Дело вот в чем: мы с супругой заехали в Лондон навестить двоюродную бабушку жены. Она, бедняжка, тяжело больна. Скорее всего, ей недолго осталось жить.

Ну так вот, старая леди всегда очень любила мою жену. Все мы считали делом решенным, что после смерти старушки ее состояние достанется миссис Паркер. А денег там немало, и мы… ну, не то чтобы дожидались наследства, но как бы рассчитывали на него; мы полагали, что в будущем сможем жить на эти деньги, когда удалимся на покой. Ну, вы меня понимаете. Других родственников у старой леди не осталось. Она частенько поговаривала, что хочет написать завещание, но мы особо не беспокоились, считали, что наследство моей жене гарантировано в любом случае. Но вчера мы побеседовали об этом с одним другом, и он нас совершенно ошарашил, сказав, что вышел какой-то новый закон, по которому моя жена ничего не получит, если ее двоюродная бабушка умрет, не оставив завещания. Насколько я помню, он заявил, что тогда все перейдет в казну. Я сам в это не очень верю, и так ему вчера и сказал. Но моя жена немного нервничает, да и о детях нам надо подумать, так что она настояла, чтобы я пошел к адвокату. Потому что ее двоюродная бабушка может умереть с минуты на минуту, а мы даже не знаем, написала она завещание или нет. Так вот, я бы хотел узнать, что получит внучатая племянница по новому закону.

— Это весьма запутанный вопрос, — ответил мистер Тригг, — но мой вам совет — выяснить, составлено ли завещание, а если нет, то без промедления принять меры к тому, чтобы оно было подписано как можно скорее, если завещательница еще дееспособна. В противном случае существует реальная опасность того, что ваша жена действительно потеряет наследство.

— Вижу, вы хорошо знакомы с этим вопросом, — с улыбкой сказал Паркер. — Наверное, с тех пор, как приняли этот новый Закон, вас постоянно об этом спрашивают?

— Я бы не сказал, что «постоянно». Случаи, когда единственным из оставшихся родственников оказывается внучатая племянница, встречаются относительно редко.

— Да? Что ж, наверное, это вполне естественно. Вспомните, мистер Тригг, обращался ли к вам кто-нибудь с такой проблемой летом 1925 года?

На лице адвоката отразилось сильнейшее любопытство, переходящее в смятение.

— Почему вы об этом спрашиваете?

— Можете отвечать без колебаний, — успокоил его Паркер, вытаскивая свое служебное удостоверение. — Я офицер полиции, и у меня есть веские причины задать вам этот вопрос. Я изложил вам юридическую сторону дела как свою собственную проблему, потому что хотел для начала узнать ваше профессиональное мнение.

— Понимаю. Ну хорошо, инспектор. Полагаю, в этом случае я вправе рассказать вам все. Ко мне действительно обращались с таким вопросом в июне 1925 года.

— Вы помните, при каких обстоятельствах это было?

— Конечно. Едва ли я смогу забыть этот случай — вернее, то, что за ним последовало.

— Звучит интригующе. Не могли бы вы рассказать мне эту историю как можно более подробно?

— Разумеется. Одну секунду.

Мистер Триггвысунул голову в приемную.

— Бэдкок, я занят с мистером Паркером и никого не принимаю. Теперь, мистер Паркер, я вашем распоряжении. Будьте любезны, курите, если желаете.

Воспользовавшись этим разрешением, Паркер раскурил свою видавшую виды трубку из корня вереска, и мистер Тригг, нервно куря сигарету за сигаретой, поведал ему свою удивительную историю.

Глава XVIII РАССКАЗ ЛОНДОНСКОГО АДВОКАТА

Как часто мне приходилось читать в романах о докторах, к которым является незнакомец и просит посетить неведомого пациента в безлюдном доме…

В последующих главах это Странное Приключение зачастую приводило автора к раскрытию таинственного преступления.

«Лондонец»

— Это было 15 или 16 июня 1925 года, — начал мистер Тригг. — Ко мне пришла одна молодая леди и задала практически тот же самый вопрос, что и вы. Правда, в отличие от вас она сказала, что действует по поручению своей подруги, об имени которой предпочла умолчать. Пожалуй, я смогу точно описать ее внешность. Это была привлекательная девушка — высокая, темноволосая, с голубыми глазами и великолепной кожей. Я запомнил, что у нее были ровные, чрезвычайно красиво очерченные брови, а лицо довольно бледное. Одета она была по-летнему, но очень изящно и строго. По-моему, на ней было что-то вроде льняного платья с вышивкой (знаете, я в этих вещах не специалист) и белая соломенная шляпа от солнца.

— Просто удивительно, как хорошо вы все помните, — заметил Паркер.

— О да, у меня прекрасная память; кроме того, впоследствии я встречался с ней еще несколько раз, как вы сейчас услышите.

Во время первого визита девушка, так же, как и вы, сказала, что в Лондоне она ненадолго, а меня ей порекомендовал случайный собеседник. Я объяснил, что мне бы не хотелось отвечать на ее вопрос экспромтом. Текст закона тогда был только что принят в последнем чтении, и я еще не успел как следует войти в курс дела. Но, прочитав как следует Закон, я убедил себя в том, что тут может возникнуть много серьезных проблем.

Я сказал молодой леди (кстати, она представилась мне как мисс Грант), что, прежде чем дать какие-либо рекомендации, я хотел бы посоветоваться с юрисконсультом, и спросил, не может ли она зайти завтра. Девушка ответила согласием. Затем она встала и поблагодарила меня за помощь, протянув руку для рукопожатия. При этом я заметил, что ее пальцы с тыльной стороны пересекает странный шрам, как будто по ним прошлись стамеской или другим подобным инструментом. Тогда я обратил на него внимание совершенно автоматически, но эта наблюдательность впоследствии сослужила мне неоценимую службу

Как мы договорились, мисс Грант зашла ко мне на следующий день. За это время я проконсультировался с одним коллегой, обладающим обширными познаниями, и дал девушке ту же рекомендацию, что и вам. Судя по выражению лица, это ее очень расстроило — вернее сказать, раздосадовало.

— Как несправедливо, что семейное состояние должно уйти в казну, — произнесла она. — Кроме того, внучатая племянница — это ведь довольно близкая родня.

На это я ответил, что если внучатая племянница найдет свидетелей, которые подтвердят, что покойная намеревалась оставить деньги ей, то власти, вероятно, распределят наследство, или соответствующую часть оного, в соответствии с желаниями умершей. Конечный исход будет полностью зависеть от решения суда, и если по поводу имущества когда-либо возникали споры и разногласия, то суд может неблагосклонно отнестись к требованиям внучатой племянницы.

— В любом случае, — добавил я, — я не утверждаю, что внучатая племянница по новому Закону лишается права на наследство, но лишь предполагаю, что так может быть. Как бы то ни было, до того, как Закон войдет в силу, осталось еще шесть месяцев, а за это время многое может произойти.

— Вы хотите сказать, что тетушка может умереть, — уточнила мисс Грант. — Но она не так уж опасно больна. Как выражаются медсестры, это скорее проблема психики.

После этого она заплатила за консультацию и ушла. Я заметил, что «двоюродная бабка подруги» внезапно превратилась в «тетушку», и решил, что моя клиентка, видимо, была лично заинтересована в этом вопросе.

— Могу себе вообразить, — усмехнулся Паркер. — Когда вы увиделись с ней в следующий раз?

— Как ни странно, я столкнулся с ней в декабре того же года. Тогда я решил на скорую руку поужинать в Сохо, в довольно ранний час, перед тем, как отправиться в театр. В маленьком кафе, куда я обычно ходил, было полно посетителей, и я направился к столику, за которым уже сидела какая-то дама. Когда я пробормотал обычную формулу: «Простите, это место свободно?», она подняла глаза, и я узнал знакомое лицо.

— Здравствуйте, мисс Грант, как поживаете? — спросил я.

— Прошу прощения, — ответила она довольно сухо. — Мне кажется, вы ошибаетесь.

— Боюсь, это вы ошибаетесь, — сказал я уже более сдержанно, — моя фамилия Тригг, и вы приходили ко мне на консультацию в июне. Однако, если я вам помешал, то готов принести свои извинения и немедленно удалиться.

Тогда девушка с улыбкой произнесла:

— Извините, я не сразу вас узнала.

С разрешения мисс Грант я присел за ее столик. Чтобы завязать разговор, я поинтересовался, наводила ли она дальнейшие справки по вопросам наследования. Она ответила, что нет, поскольку ее вполне удовлетворило то, что она узнала от меня. Затем я спросил, составила ли двоюродная бабушка завещание. Мисс Грант коротко объяснила, что необходимость в этом отпала, потому что старая леди умерла. Заметив, что девушка одета в черное, я утвердился во мнении, что она-то и является пресловутой внучатой племянницей.

Мы проговорили какое-то время. Не скрою, инспектор, мисс Грант показалась мне чрезвычайно интересной личностью. У нее был почти мужской интеллект. Я отнюдь не отношусь к тем мужчинам, которые любят безмозглых дамочек. В этом аспекте я придерживаюсь современных взглядов. Если бы я решил жениться, то выбрал бы подругой жизни умную женщину.

Паркер заявил, что позиция мистера Тригга делает ему честь. Мысленно детектив отметил, что почтенный адвокат явно был бы не прочь жениться на молодой женщине, получившей в наследство состояние и не обремененной родственниками.

— Женщины, наделенные юридическим складом ума, встречаются очень редко, — продолжал мистер Тригг, — но мисс Грант оказалась исключением. Она проявила большой интерес к судебным процессам, которые тогда освещались в газетах (я сейчас уже не помню, в чем там конкретно было дело), и задала мне по этому поводу несколько чрезвычайно тонких и разумных вопросов. Должен признаться, я просто наслаждался нашей беседой. До конца ужина мы успели затронуть также более личные темы. Тогда-то я и упомянул, что живу на Голдерз-грин.

— Мисс Грант дала вам свой адрес?

— Она рассказала, что живет в отеле «Певерил» в Блумсбери и хотела бы снять в городе дом. Я сказал, что слышал про какой-то дом, который сдается на Хэмпстед-вэй, и предложил мисс Грант свои профессиональные услуги в случае необходимости. После ужина я проводил девушку в отель и попрощался с ней в холле.

— Она действительно там жила?

— Видимо, да. Так вот, через две недели я услышал, что из одного дома на Голдерз-грин внезапно съехали жильцы. Кстати говоря, он принадлежал одному из моих клиентов. Помня о своем обещании, я послал в отель «Певерил» письмо на имя мисс Грант. Ответа не было, и тогда я решил навести справки. Оказалось, что она выехала из отеля на следующий день после нашей встречи, не оставив адреса. В регистрационном журнале отеля в качестве адреса она написала просто «Манчестер». Я был несколько разочарован и перестал об этом думать.

Примерно через месяц, точнее говоря, 26 января, я сидел у себя дома и читал книгу перед тем, как отправиться в постель. Нужно сказать, что я снимаю квартиру, вернее, верхний этаж небольшого дома, который поделен на две половины. Жильцы с нижнего этажа были в отъезде, так что я остался в доме один. Домовладелец появляется только днем. Зазвонил телефон. Я запомнил время: это было в четверть одиннадцатого. Я поднял трубку и услышал женский голос, который умолял меня как можно скорее приехать в дом рядом с Хэмпстедским пустырем, где умирающий хочет составить завещание.

— Вы узнали, кто это говорил?

— Нет. Мне показалось, что говорила служанка. У нее было произношение настоящей кокни. Я спросил ее, нельзя ли подождать до завтра, но женщина настаивала на том, чтобы я поторопился, иначе может быть поздно. Весьма раздосадованный, я оделся и вышел из дома. В ту ночь стояла весьма неприятная погода, туман и холод. Недалеко от дома мне удалось сесть в такси. Мы поехали по указанному адресу. Очень трудно оказалось его найти: тьма стояла непроглядная. Наконец мы отыскали маленький домик, который стоял на отшибе. Оказалось, что к нему даже невозможно подъехать. Я вышел из такси на дороге, примерно в паре сотен ярдов от домика, и попросил водителя подождать, потому что поймать другое такси в этом месте и в это время было маловероятно. Таксист поворчал, но согласился, взяв с меня обещание не задерживаться надолго.

Я направился к дому. Сначала мне казалось, что дом изнутри совсем не освещен, но потом я заметил слабый огонек в одном из окон на первом этаже. У входа я позвонил. Ответа не было. Я снова позвонил и постучал. Опять нет ответа. Я продрог до костей. Чтобы проверить, тот ли это адрес, я зажег спичку и заметил, что входная дверь приоткрыта.

Я предположил, что, быть может, служанка, которая мне позвонила, настолько захлопоталась вокруг своей больной хозяйки, что даже не могла подойти к двери. Решив, что тогда мне лучше поскорее помочь ей, я открыл дверь и вошел. В прихожей было абсолютно темно, и я натолкнулся на вешалку для зонтиков, стоявшую у входа. Мне показалось, что я слышу слабый голос, который не то звал кого-то, не то стонал. Когда мои глаза привыкли к темноте, я пробрался дальше и увидел, что из-за двери слева выбивается тусклый свет.

— Эта была та комната, которая показалась вам освещенной с улицы?

— Думаю, что да. Я крикнул: «Можно войти?», и очень низкий, слабый голос ответил: «Да, прошу вас». Я открыл дверь и оказался в комнате, которая была обставлена, как гостиная. В углу стояла кушетка, которую заправили постельным бельем, судя по всему, наспех, чтобы использовать ее вместо кровати. На кушетке в полном одиночестве лежала женщина.

Я не мог ее как следует разглядеть. Комнату освещала только маленькая масляная лампа, зеленый абажур которой был наклонен так, чтобы свет не падал на глаза больной женщины. В камине горел огонь, но очень слабо. Тем не менее, было видно, что голова и лицо больной обмотаны белыми бинтами. Я протянул руку и нащупал выключатель, но женщина воскликнула: «Пожалуйста, не включайте — моим глазам больно от света».

— Но как она могла увидеть, что вы протянули руку к выключателю?

— Да, — согласился мистер Тригг, — это было довольно странно. Вообще-то нужно отметить, что она сказала это уже после того, как я действительно щелкнул выключателем. Но ничего не произошло. Свет не зажегся.

— Правда?

— Да. Предполагаю, лампочку вывернули или она перегорела. Однако я промолчал и подошел к кушетке. Тогда женщина полушепотом спросила: «Это адвокат?» Я сказал: «Да», — и спросил, что я могу для нее сделать. Она прошептала: «Я попала в ужасную аварию. Я не выживу. Я хочу как можно скорее составить завещание». Я попробовал узнать, есть ли при ней кто-нибудь. «Да, да», — простонала она, — «моя служанка вернется через минуту. Она пошла за доктором». «Но разве нельзя было позвонить?» — удивился я. — «Вас нельзя оставлять одну». «Нам не удалось дозвониться», — ответила женщина. — «Все в порядке. Они скоро будут здесь. Не теряйте времени. Я должна оставить завещание». Было невыносимо слышать, как она говорит, тяжело задыхаясь на каждом слове. Я понял, что лучше всего сделать то, что она хочет, чтобы ее не возбуждать. Я пододвинул стул к столу, на котором стояла лампа, вынул свою авторучку и типографский бланк завещания, который взял с собой, и выразил больной свою готовность выслушать ее распоряжения.

Прежде чем начать, она попросила налить ей немного бренди разбавив его водой из графина, который стоял на столе. Я выполнил ее просьбу. Женщина сделала маленький глоток; казалось, он придал ей сил. Я поставил стакан так, чтобы она могла без усилий достать его рукой, а затем по предложению больной развел еще один стакан бренди для себя. Я был от души рад этому, потому что, как я уже говорил, ночь выдалась ужасная, и в комнате было холодно. Я поискал, нет ли где в комнате угля, чтобы подбросить в огонь, но ничего не обнаружил.

— Это очень интересно и наводит на размышления, — произнес Паркер.

— Тогда мне это показалось подозрительным. Но все это с самого начала было подозрительно. Итак, я сказал, что готов и могу приступить к делу. Женщина прошептала: «Вы можете подумать, что я немножко помешалась, потому что у меня так сильно разбита голова. Но я в своем уме. Но он не получит ни пенни из моих денег». Я спросил, не напал ли на нее кто-нибудь. Она ответила: «Это был мой муж. Он думает, что убил меня. Но моей жизни еще хватит на то, чтобы подписать завещание и оставить без денег». Затем она сказала, что ее зовут миссис Марион Мид, и попросила меня составить завещание, по которому ее состояние, приблизительно 10 000 фунтов стерлингов, распределялось между несколькими лицами. В числе наследников были ее дочь, а также то ли три, то ли четыре сестры. Это был очень сложный документ, поскольку он включал в себя ограничения относительно использования денег, отходящих дочери. Целью их было воспрепятствовать тому, чтобы дочь когда-либо могла передать их отцу.

— Вы запомнили имена и адреса людей, которые упоминались в завещании?

— О да, но, как вы сейчас поймете, это оказалось ни к чему. Хотя женщина проявляла ясность мысли во всем, что относилось к завещанию, ей, казалось, владела ужасная слабость. Говорила она только шепотом; за все время я услышал голос больной лишь один раз — когда она попросила меня не включать свет.

Наконец я закончил подготовительные записи и принялся набрасывать завещание на бланке. Возвращения служанки по-прежнему ничто не предвещало, и я уже начал испытывать серьезную тревогу. Однако ледяной холод, а может быть, и еще кое-что, в сочетании с тем обстоятельством, что в этот час я должен был уже давно лежать в постели, делали свое дело: меня ужасно клонило в сон. Не разбавляя, я налил себе еще немножко бренди, чтобы согреться, и продолжил работу над завещанием. Закончив писать, я спросил: «Как же нам быть с подписью? Чтобы она считалась действительной, нам понадобится еще один свидетель».

«Моя служанка будет здесь с минуты на минуту», — прошептала больная. — «Понять не могу, что с ней случилось». «Наверное, сбилась с дороги из-за тумана», — предположил я. — «Не беспокойтесь, я подожду еще. Я же не могу оставить вас здесь одну в таком состоянии».

Женщина слабым шепотом поблагодарила меня, и некоторое время мы сидели в молчании. Чем дольше это продолжалось, тем более жуткой мне казалась ситуация. Больная тяжело дышала и время от времени начинала стонать. Сонливость одолевала меня, становясь все сильнее. Я не мог понять, что со мной творится.

Как ни затуманен был мой мозг, мне все-таки пришло в голову, что разумнее всего будет позвать в свидетели таксиста, если он еще ждет на дороге, а потом самому сходить за доктором. Я сидел, медленно и вяло обдумывая эту мысль и собираясь с силами, чтобы заговорить; казалось, мне не давала встать с места огромная сила тяжести. Любое усилие представлялось теперь почти невозможным.

Внезапно случилось нечто такое, что немедленно привело меня в чувство. В тусклом свете лампы я увидел, что миссис Мид слегка повернулась на кушетке и пристально уставилась на меня. При этом она оперлась обеими руками на край стола. С полуосознанным удивлением я заметил, что на левой руке у нее не было обручального кольца. А потом я заметил кое-что еще.

С тыльной стороны на пальцах правой руки у женщины был любопытный шрам — как будто ей по пальцам прошлись стамеской или чем-то подобным.

Паркер просто подскочил в своем кресле.

— Вижу, вас заинтересовала эта деталь, — усмехнулся мистер Тригг. — Меня это глубоко потрясло. Вернее, потрясло — это даже не то слово. В моем подавленном состоянии это подействовало на меня как ночной кошмар. Усилием воли я выпрямился в кресле, и женщина снова опустилась на подушки. И в этот момент кто-то яростно заколотил в дверь.

— Служанка?

— Нет, благодарение Богу, это был мой таксист, который устал ждать. Я подумал… не помню точно, что я подумал, но я был на грани срыва. Я издал подобие крика или стона, и мой водитель прошел прямо в комнату. К счастью, я не стал запирать входную дверь, оставив ее, как была.

Я взял себя в руки, насколько это было возможно, чтобы попросить его засвидетельствовать подписание завещания. Наверное, я выглядел и говорил довольно странно, потому что таксист все время переводил взгляд с меня на бутылку бренди и обратно. Как бы то ни было, он подписал завещание после миссис Мид. Женщина поставила подпись слабой, нетвердой рукой и снова откинулась на спину. «Что теперь, начальник?» — спросил таксист, сделав свое дело.

Я чувствовал слабость и дурноту. Единственное, что я мог произнести, была фраза: «Отвезите меня домой».

Таксист посмотрел сначала на миссис Мид, потом на меня и спросил: «А что, сэр, эта леди останется здесь совсем одна?»

«Приведите доктора, но сначала отвезите меня домой».

На подгибающихся ногах я вышел из дома, опираясь на руку таксиста. Я слышал, как он бормочет что-то про «чудные дела», которые вокруг творятся. Не помню, как мы доехали до моего дома. Очнувшись, я обнаружил, что лежу в собственной постели, а надо мной стоит один из докторов, которые практикуют в этом квартале.

Боюсь, я утомил вас своим затянувшимся рассказом. Не стану вдаваться в подробности; скажу только, что таксист, который оказался очень умным и порядочным малым, к концу поездки обнаружил, что я полностью потерял сознание. Он не знал, кто я и где живу, но, пошарив в моих карманах, нашел там визитную карточку и ключ от квартиры. Он довез меня до дома и доставил на верхний этаж. Затем он решил, что если я и пьян, то такого глубокого опьянения ему еще видеть не приходилось. Движимый этой мыслью, водитель проявил человечность и отправился за доктором.

По мнению врача, меня сильно опоили вероналом или другим подобным веществом. К счастью, доза оказалась сильно заниженной для того, чтобы убить меня (если злоумышленники вообще ставили перед собой такую цель). Основательно обсудив этот вопрос, мы сделали заключение, что я принял около 30 гран наркотического вещества. Судя по всему, этот препарат очень трудно выявить на анализе; к такому выводу пришел доктор, рассмотрев вопрос со всех сторон. Нет никакого сомнения, что в бренди был подмешан наркотик.

На следующий день мы поехали осмотреть тот дом. Все двери и окна в нем были закрыты, и местный молочник сообщил нам, что жильцы уехали неделю назад и вернутся не раньше, чем через десять дней. Мы с ними связались, но оказалось, что это совершенно обыкновенные, простоватые люди. Они заявили, что знать ни о чем не знают. Они регулярно бывали в отъезде, причем оставляли дом без всякого присмотра, просто заперев на ключ. Естественно, глава семьи с энтузиазмом взялся за поиск следов преступления, но оказалось, что все вещи на месте, и в доме все в полном порядке. Исключение составляли лишь пара простыней и несколько подушек со следами употребления, да еще ведро угля, которое пошло на обогрев гостиной. Прежде чем уехать, обитатели дома, у которых, видимо, все-таки осталась крупица здравого смысла, заперли погреб с углем и отключили электричество. Это объясняет, почему в доме стояла кромешная тьма, когда я вошел в него. Очевидно, таинственный посетитель отодвинул ножом задвижку на окне, ведущем в буфетную (один из обычных приемов грабителей), а лампу, сифон и бренди принес с собой. Предприятие дерзкое, но не особенно трудное.

Мне не нужно объяснять вам, что ни о миссис Мид, ни о мисс Грант никто в тех местах не слышал. Арендаторы дома не горели желанием начинать дорогостоящее расследование. В конце концов, у них пропало всего лишь на шиллинг угля. Поскольку меня все-таки не убили и не причинили серьезного вреда, то, поразмыслив, я счел за лучшее оставить все как есть. Это было весьма неприятное приключение.

— Полагаю. Вы больше не имели известий от мисс Грант?

— Ну как же, имел. Она мне дважды звонила: первый раз через три месяца, а второй — еще через две недели, и просила о встрече. Можете считать это трусостью, мистер Паркер, но оба раза я постарался от нее отделаться. Я понятия не имел, чем это свидание может закончиться. С моей личной точки зрения, меня заманили в тот дом, чтобы заставить меня провести там ночь, а потом шантажировать этим. Только так я могу объяснить попытку меня усыпить. Решив, что благоразумие — это высшая степень доблести, я отдал распоряжение всем клеркам и своей домоправительнице, что для мисс Грант, когда бы она ни появилась, меня нет и не будет.

— Гм… Вы полагаете, она поняла, что вы узнали ее по шраму на руке?

— Я уверен в обратном. Иначе она бы не стала снова искать со мной встречи под собственным именем.

— Мне кажется, вы правы. Мистер Тригг, я благодарю вас за вашу информацию, которая, возможно, окажется для нас очень ценной. А если мисс Грант вам снова позвонит… кстати, откуда она тогда звонила?

— Каждый раз — из уличных телефонов. Я это точно знаю, потому что если звонят из телефонной будки, то телефонистка каждый раз сообщает об этом. Но я не узнавал, из какого места звонили.

— Ну, конечно. Так вот, если она еще раз позвонит, не могли бы вы назначить ей встречу, а потом немедленно сообщить об этом нам? Чтобы связаться со мной, достаточно позвонить в Скотланд-ярд.

Мистер Тригг пообещал, что так и сделает, и Паркер с ним распрощался.

«Теперь мы знаем, кто», — думал Паркер, придя домой, — «причем весьма неразборчивый в средствах, в 1925 году наводил справки насчет внучатых племянниц. Теперь ясно, что должна сделать мисс Климпсон: ей нужно всего лишь посмотреть, есть ли у Мэри Виттейкер шрам на правой руке. В противном случае мне придется продолжить свое хождение по адвокатам».

Жаркие улицы уже не казались Паркеру такой раскаленной печью, как раньше. Паркер так развеселился после беседы с адвокатом, что даже подарил пачку сигарет первому приставшему к нему мальчишке.

ЧАСТЬ III МЕДИКО-ПРАВОВАЯ ПРОБЛЕМА

Глава XIX ПОБЕГ

Воля сама по себе не является ни добром, ни злом.

Эпиктет

— Полагаю, ты не станешь отрицать, — заметил лорд Питер, — что с людьми, которые могут сообщить какую-либо информацию о последних днях жизни Агаты Доусон, происходят чрезвычайно странные вещи. Берта Готобед внезапно умирает при весьма подозрительных обстоятельствах; сестре ее в Ливерпуле мерещится мисс Виттейкер, засевшая в засаде на пристани. Мистера Тригга обманом заманили в какой-то таинственный дом и чуть не отравили. Интересно, что бы случилось с мистером Пробином, если бы он неосторожно остался в Англии.

— Я вовсе ничего не отрицаю, — ответил Паркер. — Я только хотел бы подчеркнуть, что весь месяц, в который на семейство Готобед обрушились эти несчастья, подозреваемая тобой особа провела в Кенте в компании Веры Финдлейтер, которая с ней ни на минуту не разлучалась.

— В ответ на этот аргумент, — возразил Вимси, — я покажу тебе письмо мисс Климпсон, в котором — наряду со всяким вздором, которым я не хочу тебя утомлять — она пишет, что у мисс Виттейкер на правой руке есть шрам, который полностью подходит под описание, которое дал мистер Тригг.

— Неужели? Пожалуй, это недвусмысленно доказывает связь мисс Виттейкер с приключениями Тригга. Но разве это подтверждает твою теорию о том, что Мэри Виттейкер стремится избавиться от всех, кто что-либо знает про мисс Доусон? Не многовато ли работы для слабой однорукой женщины? Кроме того, почему она в таком случае пощадила доктора Карра? А сестру Филлитер, сестру Форбс и того, второго эскулапа? Все население Лихэмптона, в конце концов?

— Это интересный вопрос. Он уже приходил мне в голову. Мне кажется, я знаю, почему. До настоящего времени случай Агаты Доусон распадался на две разные проблемы: юридическую и медицинскую, или, если угодно, на вопрос о мотиве и о средствах. В качестве возможных убийц выступают только двое: мисс Виттейкер и сестра Форбс. Поскольку смерть богатой и доброй пациентки не дала бы медсестре ровным счетом ничего, мы сразу отметаем ее кандидатуру.

Теперь перейдем к медицинской проблеме, то есть к вопросу о средствах. Я должен признать, что в данный момент он кажется совершенно неразрешимым. Я зашел в тупик, Ватсон («сказал он, и его ястребиный взор мрачно сверкнул из-под полуопущенных век»). Даже я зашел в тупик. Но не надолго! («воскликнул он в величественном порыве самоуверенности»). Моя Честь (с большой буквы) требует, чтобы я выследил этого Изверга Рода Человеческого (все — с большой буквы) в его потаенном логове и пригвоздил лицемера к позорному столбу, даже если мне суждено погибнуть в схватке со злодеем! Следуют бурные аплодисменты. «Задумчиво опустив подбородок на грудь, он извлек несколько гнусавых нот из своего саксофона, который скрашивал ему долгие часы одиночества, проведенные в ванной комнате».

Паркер демонстративно открыл книгу, которую отложил с приходом Вимси.

— Скажи мне, когда закончишь, — язвительно произнес он.

— Но я же только начал! Повторяю, вопрос о средствах кажется неразрешимым. Видимо, убийца тоже так считает. Поэтому среди докторов и сиделок повышенной смертности не наблюдается. Нет, наша леди не ждет удара с этой стороны. Ее слабое место — это мотив. Отсюда и стремление поскорее заткнуть рты людям, которые были в курсе юридической стороны проблемы.

— Ну да, понимаю. Кстати, миссис Кроппер отправилась обратно в Канаду. Насколько я знаю, никто не пытался причинить ей никакого вреда.

— Да, но мне кажется, причина в том, что в Ливерпуле за ней все-таки кое-кто наблюдал. Убивать миссис Кроппер имело смысл лишь до тех пор, пока она еще никому не успела рассказать свою историю. Именно поэтому я так заботливо ее встретил и поехал в Лондон вместе с ней напоказ всем окружающим.

— Что за чушь, Питер! Даже если мисс Виттейкер действительно была там — чего, как мы знаем, быть не могло — откуда ей было знать, что тебя интересует дело Доусон? Ведь Мэри Виттейкер тебя никогда в глаза не видела!

— Но она могла дознаться, кто такой Марблз. Ведь объявление, с которого все и началось, мы дали от его имени.

— Почему же она, в таком случае, не устроила покушения ни на тебя, ни на Марблза?

— Марблз — стреляный воробей. Ставить на него силки бесполезно. Он не флиртует с клиентками, не выезжает по вызовам и никогда не выходит из дома без охраны.

— Я не знал, что он так серьезно ко всему отнесся.

— Уж куда серьезнее. Марблз прожил достаточно долгую жизнь, чтобы научиться ценить свою шкуру. А что касается меня… Тебя не удивило странное сходство между приключением мистера Тригга и тем небольшим приключеньицем, которое произошло со мной на Саут-Одли-стрит?

— Ты имеешь в виду миссис Форрест?

— Да. Тайное свидание. Предложенные напитки. Стремление во что бы то ни стало задержать человека на ночь. Я уверен, что в сахаре были кое-какие добавки, которых в этом продукте быть не должно. Смотри Закон о здравоохранении (раздел о фальсификации продуктов питания).

— Ты думаешь, что миссис Форрест — соучастница преступления?

— Вот именно! Не знаю, что она получает от этого. Может быть, деньги? Но я уверен, что здесь есть какая-то связь. Отчасти из-за купюры в пять фунтов, которую нашли в кармане Берты Готобед; отчасти потому, что история, рассказанная миссис Форрест, была откровенным враньем — я убежден, что у этой женщины никогда не было любовника, не говоря уже о муже — нельзя ошибиться, когда сталкиваешься с явной неопытностью человека; главным же образом — из-за сходства методов. Преступники всегда тяготеют к повторению одних и тех же действий. Вспомни Джорджа Джозефа Смита с его невестами. Вспомни Нилла Крима. Вспомни Армстронга с его зваными чаепитиями.

— Ну что ж, если есть сообщник, тем лучше. Сообщники, как правило, в итоге пробалтываются о преступлении.

— Верно. А мы в удачном положении: не думаю, что на данный момент преступникам известно о наших подозрениях относительно возможной связи между ними.

— Но, видишь ли, я по-прежнему считаю, что мы должны раздобыть некоторые доказательства того, что действительно были совершены реальные преступления. Назови меня мелочным придирой, если тебе угодно. Вот если бы ты смог предположить средство, с помощью которого преступникам удалось покончить с этими людьми так, чтобы при этом не оставить никаких следов — я бы тогда почувствовал себя гораздо счастливее.

— Средство, говоришь? Ну, кое-что об этом мы уже знаем.

— А именно?

— Ну, возьмем эти две жертвы убийства…

— Предполагаемого.

— Хорошо, дружище. Итак, две жертвы предполагаемого убийства и две жертвы предполагаемых покушений. Мисс Доусон была больной и беспомощной. Разум и чувства Берты Готобед, возможно, удалось притупить обильной едой и непривычным для бедняжки количеством вина. Триггу дали изрядную дозу веронала, чтобы его усыпить, а мне, видимо, тоже подсыпали что-то в этом роде — как бы я хотел сейчас исследовать остатки того кофе! И какой же вывод напрашивается?

— Полагаю, преступник использовал для убийства то средство, которым можно воздействовать лишь на человека в достаточно беспомощном или же бессознательном состоянии.

— Точно. Например, подкожное впрыскивание — вот только старушке, похоже, ничего такого не впрыскивали. Или какая-нибудь подобная тонкая операция — если бы мы только могли предположить что-то, полностью соответствующее данному случаю. Или, например, насильственная ингаляция чего-нибудь типа хлороформа — однако на теле мисс Доусон никаких признаков удушья не обнаружили.

— Да. Недалеко же мы продвинулись, надо признаться.

— Но это уже кое-что. Весьма вероятно, что искомый способ убийства либо входит в число навыков профессиональной медсестры, либо должен быть знаком ей понаслышке. Ведь мисс Виттейкер, как Мы знаем, была профессионалом своего дела. Кстати, именно поэтому она так легко смогла наложить повязку на голову себе самой, когда ей понадобилось разыграть перед бедным, глупым мистером Триггом душещипательный спектакль, оставшись при этом неузнанной.

— Но это также не должно быть чем-то из ряда вон выходящим. Это не должен быть слишком замысловатый способ, который под силу только опытному хирургу. Он также не должен требовать познаний в какой-либо узко специальной области.

— Да-да, конечно. Скорее всего, эта одна из тех небольших медицинских премудростей, которые можно почерпнуть из разговора с врачом или другими медсестрами. Может, нам снова связаться с доктором Карром? Или нет, не стоит. Если бы у него были какие-то идеи на этом счет, он бы успел этим похвастаться еще в прошлый раз. Эврика! Нужно обратиться к химику Лаббоку. Он — то, что нам нужно. Я завтра же с ним свяжусь.

— У меня складывается впечатление, — сказал Паркер, — что мы сейчас сидим, сложа руки, и дожидаемся, когда она еще кого-нибудь убьет.

— Просто ужас, правда? Мне до сих пор чудится, что кровь несчастной Берты Готобед, так сказать, вопиет к небу. Это на моей совести.

— Да?

— Что касается истории, рассказанной Триггом, то здесь мы фактически располагаем ясными и недвусмысленными уликами. Может быть, нам выдвинуть против леди обвинение в ночной краже со взломом, чтобы она спокойно посидела в тюрьме, пока мы до всего окончательно не докопаемся? Так часто делают. Потом, это ведь действительно была кража со взломом. Преступница вломилась в дом под покровом тьмы и коварно завладела ведром угля, чтобы использовать его по собственной надобности. Тригг сможет ее опознать, в прошлом он не раз уделял этой даме свое благосклонное внимание. Таксиста мы тоже запросто раскрутим на показания, подтверждающие нашу версию.

Несколько минут Паркер молча курил трубку.

— В этом что-то есть, — наконец произнес он. — Может быть, с этим даже действительно стоит обратиться к властям. Но не следует слишком спешить. Но все-таки хорошо бы сначала набрать побольше других улик. Ведь существует такая вещь, как закон о неприкосновенности личности. Мы не имеем права держать человека до бесконечности по обвинению в краже угля.

— Не забывай, что она действительно совершила взлом и вломилась в чужое жилище! За кражу со взломом можно даже приговорить к каторжным работам.

— Все зависит от того, что скажет суд по поводу угля. Если возобладает мнение, что преступница изначально не питала намерения украсть этот уголь, то ее действия будут рассматриваться как обычное хулиганство или гражданское правонарушение. В сущности, нам ведь и не нужно, чтобы ее осудили за кражу угля. Но я все-таки закину на этот счет удочку в нашем заведении, а заодно снова свяжусь с Триггом и попытаюсь найти того таксиста, а также доктора, которого позвали к Триггу. Может быть, все это удастся трактовать как покушение на убийство или, по меньшей мере, как нанесение тяжких телесных повреждений. Но мне все-таки хотелось бы иметь побольше доказательств того, что…

— Ку-ку! Мне бы тоже хотелось. Но я же не могу сотворить доказательства из пустоты. Опомнись, выкинь это все из головы! Я на твоих глазах раздул уголовное дело из ничего. Ну, неужели это тебя не позабавило? Черная неблагодарность — вот твой основной порок.

Пока Паркер занимался своим расследованием, наступили самые длинные дни июня.

Чамберлен и Левин перелетели Атлантический океан, а Сигрейв распрощался с Бруклэндом. В «Дейли Мелл» печатали антикоммунистические передовицы; в те дни на ее страницах сообщалось о раскрытии опасного заговора, о притязаниях некоего господина на маркизат, и о том, что какой-то чех собирается совершить заплыв через Ла-Манш. Хэммонд лишил своей благосклонности Грэйс, в Москве происходило одно убийство за другим, Фокслоу выиграл Золотой кубок, а в Окси земля разверзлась и поглотила чей-то огород. Преимуществу англичан в Уимблдоне был нанесен тяжелый удар, а Палата Лордов дала понять, что готова пойти на уступки.

Тем временем лорд Питер весьма продвинулся в работе над задуманным им magnus opus, в котором намеревался перечислить сто один способ того, как вызвать внезапную смерть. У Вимси накопилось такое количество подготовительных записей, что бумаги, как бурный поток, вышли из берегов и затопили собой не только библиотеку, но и всю квартиру. Возникла реальная опасность, что Бантер, задачей которого было сортировать эти материалы, раскладывать их по папкам и вообще создавать порядок из хаоса, будет скоро засыпан ими с головой. Встречая в клубе путешественника или ориенталиста, Вимси вцеплялся в несчастного и учинял ему допрос на предмет экзотических ядов, не поддающихся химическому анализу. На досуге лорд Питер занимался изучением сообщений о чудовищных экспериментах, которые проводились в германских лабораториях. Жизнь сэра Джеймса Лаббока, который имел несчастье быть близким другом лорда Питера, сделалась невыносимой из-за ежедневных расспросов о том, насколько хорошо выявляются после смерти такие вещества, как хлороформ, кураре, газ цианид и диэтилсульфонметилэтилметан.

— Но должно же быть какое-то вещество, которое убивает, не оставляя следов, — умоляющим тоном произнес лорд Питер, услышав наконец решительное требование прекратить это издевательство. — Ведь на него огромный спрос! Ученые должны были догадаться изобрести такой яд. Он должен существовать. Почему он нигде не рекламируется? Это же просто смешно! Давно пора основать компанию по его производству и распространению. Такая вещь должна быть всегда под рукой.

— Ты меня не так понял, — возразил сэр Джеймс Лаббок. — Существует масса ядов, которые не оставляют никаких следов. Многие из них, особенно яды растительного происхождения, чрезвычайно трудно выявить путем анализа, если не знать заранее, что именно ты ищешь. Например, если ты проводишь анализ на мышьяк, то результат не скажет тебе о том, есть ли в теле стрихнин. Если проведешь анализ на стрихнин, то ничего не узнаешь насчет морфия. Придется делать анализ за анализом, пока не наткнешься на то, что нужно. Кроме того, существуют яды, для которых пока не разработан метод анализа.

— Все это я знаю, — заявил Вимси. — Я сам всем этим занимался. Но если мы имеем дело с веществом, способ анализа которого не известен, то как доказать, что человека отравили именно этим ядом?

— Ну, тогда придется учесть различные симптомы, обратиться к истории болезни и так далее.

— Все это так, но я ищу яд, который не дает никаких симптомов, исключая смерть, если смерть вообще можно назвать симптомом, и для которого не разработан метод анализа. Неужели не существует яда, единственное действие которого заключается в том, что жертва прямиком отправляется на тот свет?

— Разумеется, нет, — досадливо произнес химик Его раздражение можно было понять: ведь все химики, которые занимаются медициной, только и живут, что симптомами и анализами. Вряд ли какого-нибудь специалиста приведет в восторг гипотеза, подрывающая самые основы его профессии. — Нет, — повторил сэр Джеймс, — все имеет свои симптомы, даже преклонный возраст или умственная неполноценность.

К счастью, еще до того, как в лорде Питере успели явно проявиться симптомы умственной неполноценности, Паркер призвал его к действию.

— Я еду в Лихэмптон с ордером на арест, — сказал инспектор. — Возможно, он мне не понадобится, но шеф считает, что ордер все-таки может пригодиться в период расследования. Загадка Бэттерси, дело Даниэлса, смерть Берты Готобед — в этом году было многовато трагедий, которые остались без объяснения. Газеты снова подняли лай, черт бы их всех побрал! В «Джон Ситизен» на этой неделе напечатали статью под заголовком «Девяносто шесть убийц гуляют на свободе», а заметки в «Ивнинг Вьюз» теперь начинаются словами «Прошло уже шесть недель, а полиция еще ни на шаг не приблизилась к разгадке…» — ну, в общем, сам знаешь, как они обычно пишут. Ты поедешь со мной?

— Разумеется. Полагаю, свежий сельский воздух пойдет мне на пользу. Стряхни с души паутину забот. Может быть, путешествие вдохновит меня, и я изобрету какой-нибудь новый способ убийства. «О Вдохновение, дитя уединенья, ты песнью оглашаешь глубь лесов…» Это кто-то написал или я сам сочинил? Какие реминисценции вызывают у меня эти строки!

Паркер, выведенный из себя, коротко сообщил ему что полицейская машина выезжает в Лихэмптон через час.

— Я буду вовремя, — заверил его Вимси. — Правда, знаешь, я терпеть не могу ездить в машине, когда за рулем сижу не я. Не чувствую себя при этом в безопасности. Ну да ладно. Мы явим миру свирепость, дерзость и решительность, как сказала королева Виктория архиепископу Кентерберийскому.

Они добрались до Лихэмптона без всяких дорожных происшествий, которые могли бы оправдать страхи лорда Питера. Паркер захватил с собой еще одного полицейского офицера. По дороге они заехали за начальником полиции графства, который, казалось, отнесся к этой командировке с большим сомнением. Думая о том, что пятеро сильных мужчин собрались, чтобы схватить одну молодую женщину, лорд Питер не мог не вспомнить маркиза де Бренвилье («Как! Столько воды для такого маленького человечка, как я?»). Это снова навело его на мысли о яде. Вимси вновь погрузился в мрачные размышления и предавался им до тех пор, пока автомобиль не подкатил к дому на Веллингтон-авеню.

Паркер вылез из машины и вместе с начальником полиции направился по дорожке, ведущей к дому. Дверь им открыла перепуганная служанка, которая легонько вскрикнула, увидев, кто перед ней стоит.

— О, сэр! Вы приехали сообщить, что с мисс Виттейкер что-то случилось?

— Разве мисс Виттейкер нет дома?

— Нет, сэр. Она еще в понедельник уехала на машине вместе с мисс Верой Финдлейтер. Прошло уже четыре дня, а ни она, ни мисс Финдлейтер до сих пор не вернулись. Я уже боюсь, не стряслось ли с ними чего. Когда я увидела вас, сэр, я первым делом подумала: наверное, полиция приехала сообщить, что они попали в аварию. Я прямо не знала, что делать, сэр.

«Сбежала, ей-Богу, сбежала!» — вертелось у Паркера в голове. Тем не менее, инспектор сдержал свою досаду и спросил у служанки:

— Вы знаете, куда они поехали?

— Мисс Виттейкер сказала — на Крауз-бич.

— Добрых пятьдесят миль, — заметил начальник полиции. — Может, они просто решили остаться там на денек-другой?

«Скорее всего, они отправились в прямо противоположном направлении», — подумал Паркер.

— Они не взяли с собой ни белья, ни туалетных принадлежностей, сэр. Выехали они утром, около десяти, сказали, что пообедают на месте и к вечеру вернутся. От мисс Виттейкер не было ни звонка, ни записки, хотя она всегда была такой аккуратной и пунктуальной. Мы с кухаркой уже прямо не знаем…

— Ничего-ничего, думаю, с ними все в порядке, — успокоил ее начальник полиции. — Жаль, что мы не застали мисс Виттейкер — нам так хотелось с ней поговорить. Если она с вами свяжется, передайте, что к ней заходили сэр Чарльз Пиллингтон с другом.

— Хорошо, сэр. Скажите, сэр, что нам все-таки делать.

— Ничего. И не беспокойтесь понапрасну. Я сам наведу об этом справки. Я ведь начальник полиции, я быстро смогу узнать, была ли где-нибудь авария или несчастный случай. Если несчастье имело место, полиции наверняка о нем известно. Возьмите себя в руки, девочка моя, вам пока совершенно не о чем плакать. Как только появится какая-то информация, мы поставим вас в известность.

Несмотря на эти слова, вид у сэра Чарльза был весьма обеспокоенный. В контексте приезда Паркера ситуация выглядела довольно неприятно.

Лорд Питер отреагировал на новость весьма жизнерадостно.

— Превосходно, — сказал он. — Нечего им сиднем сидеть. Пусть побегают. В этом-то вся и соль. Люблю, когда что-нибудь происходит. Мои наихудшие подозрения начинают подтверждаться. От этого так и проникаешься сознанием собственной добродетели и значимости. Вот только не пойму,зачем она потащила с собой девушку? Давайте-ка лучше заглянем к Финдлейтерам. Может быть, они что-нибудь знают.

Джентльмены немедленно последовали этому более чем логичному предложению. К сожалению, их ждало разочарование. Оказалось, что вся семья отдыхает на взморье, за исключением мисс Веры, которая гостит на Веллингтон-авеню у мисс Виттейкер. Горничная не проявляла по этому поводу ни малейшей тревоги; судя по всему, она действительно была совершенно спокойна. Детективы, которым отнюдь не хотелось возбудить в ней какие-либо опасения, оставили ничего не значащую вежливую записку от имени сэра Чарльза и удалились, чтобы провести военный совет.

— Я не вижу иного выхода, кроме как отдать всем постам приказ задержать машину с этими дамами, — произнес Паркер. — Кроме того, необходимо навести о них справки во всех английских портах. У них преимущество в четыре дня; теперь они могут быть где угодно. Господи, ну что мне было немножко рискнуть и выехать чуть-чуть пораньше, безразлично, с разрешением или без! Как выглядит эта девчонка Финдлейтер? Пожалуй, я вернусь в дом и возьму фотографии — и ее, и этой Виттейкер. Кстати, Вимси, не мог бы ты наведаться сейчас к мисс Климпсон и узнать, нет ли у нее какой-нибудь информации.

— А ты передай своим друзьям в Скотланд-ярде, чтобы они присматривали за квартирой миссис Форрест — ответил Вимси. — В моменты, когда в жизни преступника происходит нечто экстраординарное, весьма целесообразно проследить за его сообщниками.

— Я совершенно уверен, что вы оба заблуждаетесь, — твердил сэр Чарльз Пиллингтон. — «Преступник»… «сообщники»… Боже ты мой! За свою долгую жизнь — дольше, чем у любого из вас — я приобрел немало опыта, и я абсолютно убежден, что мисс Виттейкер — я ведь ее хорошо знаю! — самая добрая и милая девушка, какую только можно себе представить. Несомненно, с ними произошел какой-то несчастный случай, и наша обязанность — расследовать все максимально тщательно. Как только я получу описание автомобиля, то сразу свяжусь с полицией Крауз-бич.

— Это «остин-7» номер ХХ9917, — сказал Вимси, к большому удивлению сэра Чарльза. — Но я весьма сомневаюсь, что вы найдете его на Крауз-бич или в ее окрестностях.

— Ну ладно, пора отправляться, — прервал его Паркер. — Думаю, нам лучше будет разделиться. Давайте соберемся через час на ланч у «Георга».

Вимси не повезло: ему не удалось застать мисс Климпсон. Да, она рано пообедала и ушла; при этом она сказала, что собирается подольше прогуляться на природе. Миссис Бадж выразила опасение, что мисс Климпсон, вероятно, получила какое-то неприятное известие: со вчерашнего вечера она выглядела чрезвычайно огорченной и расстроенной.

— Но вообще-то, сэр, если вы поторопитесь, — добавила миссис Бадж, — вы, возможно, застанете ее в церкви. Она частенько заглядывает туда, чтобы прочитать свои молитвы. Вообще, есть в этом какое-то неуважение к храму, как вам кажется, сэр? Разве хорошо вот так запросто заскакивать в церковь в будний день, словно в гости к приятельнице? И от причастия она идет домой веселая, и позволяет себе потом остаток дня шутить и смеяться. А ведь мы должны наполнять свои сердца печалью! Нельзя низводить религию до уровня чего-то повседневного. Но что поделать, у всех нас свои слабости, а мисс Климпсон, несмотря ни на что, очень милая леди. Я готова повторить свои слова, даже если окажется, что она скрытая католичка или близка к этому.

Лорд Питер подумал, что «скрытые католики» — это прекрасное название для ультрамонтанской фракции партии Высокой Церкви. Как бы то ни было, в данный момент у него не было времени на религиозные дискуссии. В поисках мисс Климпсон Вимси направился к церкви.

Двери храма Св. Онезимуса были гостеприимно распахнуты. В его сумрачной глубине приветственным огоньком горела маленькая красная лампадка. Войдя в церковь с яркого июньского солнца, Вимси немного поморгал глазами, прежде чем смог разглядеть хоть что-то вокруг. После этого он заметил, что перед лампадкой стоит на коленях какая-то темная согбенная фигура. На секунду у Вимси возникла надежда, что это мисс Климпсон, но затем он с разочарованием понял, что это просто монахиня в черном облачении, которая, видимо, начала положенное бдение перед алтарем. Кроме нее, в церкви находился только священник в сутане, который занимался украшением алтаря. Вимси вспомнил, что скоро праздник Св. Иоанна. Лорд Питер прошел по проходу между рядами, надеясь, что обнаружит свою добычу где-нибудь в темном уголке. Ботинки у него скрипели. Вимси это глубоко раздражало. Бантер раньше никогда такого не допускал. Лорду Питеру пришла в голову безумная мысль: что, если скрип — это результат одержимости дьяволом, что, если это преследующий Вимси злой дух в такой форме выражает свое недовольство здешней благоговейной атмосферой? Лорду Питеру эта идея пришлась по вкусу. Дальше он шел уже более уверенно.

Скрип ботинок привлек внимание священника, он повернулся и поспешил навстречу вошедшему. «Ну, точно, — подумал Вимси, — сейчас он мне предложит свои профессиональные услуги по изгнанию злого духа».

— Вы кого-нибудь ищете? — учтиво спросил священник.

— Да, я ищу одну леди, — начал Вимси. Тут его осенило, что при данных обстоятельствах эта фраза звучит странновато, и лорд Питер поспешил приглушенным голосом, который, по его мнению, наиболее соответствовал святости места, объяснить все более подробно.

— Да-да, — невозмутимо подтвердил священник, — мисс Климпсон была здесь совсем недавно, но, полагаю, уже ушла. Это не значит, что я все время пересчитываю свое стадо по головам, — прибавил он, смеясь, — просто она поговорила со мной перед уходом. У вас к ней срочное дело? Какая жалость, что вы ее не застали. Могу я вам чем-нибудь помочь?

— Нет, благодарю вас, — вздохнул Вимси. — Простите за беспокойство. Это, конечно, нехорошо — врываться в церковь и выдергивать оттуда человека, но… да, вот именно, у меня к мисс Климпсон чрезвычайно важное дело. Ну ничего, я оставлю у нее дома записку. Искренне вам признателен.

С этими словами лорд Питер направился к выходу, но вдруг остановился и вновь подошел к священнику.

— Насколько я знаю, — сказал Вимси, — вы даете советы по части этических проблем и тому подобное?

— Да, это входит в обязанности пастыря, — ответил священник. — Вас беспокоит что-то конкретное?

— Да-а-а, — протянул Вимси. — но это не религиозная проблема. Я хочу сказать, что это не связано с вопросом о непорочности Девы Марии или чем-то таким. Просто это одна вещь, которая никак не дает мне покоя.

Священник — нелишне упомянуть, что это был викарий, мистер Тредгоулд, — жестом дал понять, что он весь в распоряжении лорда Питера.

— Очень любезно с вашей стороны. Нельзя ли нам пройти куда-нибудь, где не нужно так тихо шептать? Я никогда ничего не мог объяснить шепотом. Это меня как бы парализует, понимаете.

— Давайте выйдем, — предложил мистер Тредгоулд.

Они вышли из церкви и уселись на плоское надгробие.

— Дело вот в чем, — произнес Вимси. — Это, так сказать, гипотетический случай, просто для примера — ну, вы понимаете. Допустим, вы знаете кого-то, кто очень тяжело болен и долго все равно не протянет. Кроме того, этот человек ужасно страдает, ему все время колют морфий. Для мира он как бы уже мертв. Предположим, что если он умрет прямо сейчас, то случится нечто такое, чего вам очень хочется и чего не произойдет, если больной проживет немного дольше. (Я сейчас не могу вам объяснить, что, потому что эти подробности — уже дело личное). Вы поняли мою мысль? Так вот, предположим, что, зная все это, вы поможете больному умереть чуть пораньше, так сказать, ускорите естественный ход событий. Будет ли это таким уж страшным преступлением?

— Закон… — начал мистер Тредгоулд.

— О да, с точки зрения закона это преступление, здесь все просто, — воскликнул Вимси. — Но вы-то сами и вправду считаете, что это настолько дурно? Я знаю, вы скажете, что это грех, но что здесь, собственно, ужасного? Ведь самому умирающему это уже не причинит вреда?

— Мы не можем ответить на этот вопрос, — заявил мистер Тредгоулд, — поскольку нам неведомы пути, по которым Господь ведет человеческую душу. Эти последние недели или часы, проведенные человеком в муках и без сознания, могут быть важной частью странствий его души в земной юдоли, и не наше дело укорачивать это странствие. Кто мы такие, чтобы решать, кому жить, а кому умереть?

— Ну да, мы все когда-нибудь умрем, тем или иным образом. Военные — присяжные заседатели — врачи — все они умрут. И все-таки я чувствую, что здесь что-то не так. Ведь если вмешаться в это дело, начать что-либо выяснять, то можно причинить гораздо больший вред. Дать, так сказать, толчок разным событиям.

— Мне кажется, грех… или, если не употреблять этого слова, общественный вред и порочность такого подхода заключаются скорее не в том зле, которое этот поступок причинит жертве, а в том, которое он причинит убийце, конечно, в том случае, если он убивает из соображений собственной выгоды. Вы упомянули о последствиях, которые должна была иметь смерть больного, — ведь лицо, совершившее убийство, считало, что они послужат к его выгоде?

— Да. Именно. Оно… она… так считала.

— Это переводит вопрос в совсем иную плоскость. Ведь проблема тут не в том, что кто-то приблизил смерть больного из сострадания. Грех заключен не в деянии, а в намерении. Существует разница между божественным и человеческим законом. Не подобает человеку приписывать себе право лишать другого жизни ради собственной выгоды. В итоге он решит, что вообще стоит над всеми законами. Лицо, которому удалось безнаказанно совершить умышленное убийство, всегда представляет собой угрозу для общества. В этом причина того — вернее, одна из причин — почему Господь запрещает личную месть.

— Вы хотите сказать, что одно убийство приводит к другому?

— Очень часто. Во всяком случае, оно приводит к готовности совершить новое убийство.

— О да. В том-то все и дело. Но этого бы не произошло, если бы я не сунул туда свой нос. Может быть, мне было бы лучше воздержаться от вмешательства?

— Понимаю. Это очень сложно. Для вас это, конечно, крайне тяжело. Вы чувствуете ответственность за происшедшее.

— Да.

— Но вы-то сами не стремитесь к личному отмщению?

— О, нет. В сущности, это вообще не имеет ко мне отношения. Я влез в это дело, как дурак, чтобы помочь человеку, попавшему в неприятное положение, как раз из-за того, что у него появились кое-какие подозрения. И это мое проклятое вмешательство дало толчок новым преступлениям.

— Не стоит так сильно винить себя. Быть может, страхи, вызванные нечистой совестью, привели бы преступника к этому и без вашего вмешательства.

— Это правда, — согласился Вимси, вспомнив Мистера Тригга.

— Мой вам совет — делайте то, что кажется вам правильным с точки зрения закона, который мы обязаны соблюдать. Последствия этих действий оставьте на усмотрение Господа. И постарайтесь думать даже о злых людях без осуждения. Вы понимаете, о чем я говорю. Преступник должен предстать перед судом, но помните о том, что всех нас в конце пути ждет суд. Ни вам, ни мне его не избежать.

— Я знаю. Повергни врага, но не пляши на его трупе. Вы совершенно правы. Простите, что побеспокоил вас, и извините меня за то, что убегаю так быстро: у меня назначена встреча с другом. Большое вам спасибо. Я больше не чувствую себя таким подонком из-за этого. Но раньше меня это действительно очень мучило.

Мистер Тредгоулд смотрел вслед лорду Питеру, когда тот быстрой походкой удалялся между могил. «О, Господи», — подумал викарий, — «До чего же они все милые. Такие добрые, щепетильные, и при этом так неуверенно себя чувствуют там, где нельзя опереться на правила поведения, которым учат в привилегированных школах. Эти люди гораздо более нервны и чувствительны, чем принято думать. Достучаться до них чрезвычайно трудно. Нужно будет завтра особо помолиться за него во время обедни».

Будучи практичным человеком, мистер Тредгоулд немедленно завязал на платке узелок, чтобы не забыть о своем благочестивом намерении.

«Проблема — вмешиваться или не вмешиваться — закон Господа и закон кесаря. Полиция, да, полиция, — для полисмена здесь проблемы нет. Но для обычного человека… да, трудно разобраться в собственных побуждениях. Интересно, что его сюда привело. Может быть, это… Нет!» — вздрогнул викарий. — «Я не имею права строить домыслы». Он снова вытащил носовой платок и завязал на нем еще один мнемонический узелок, дабы не забыть на следующей исповеди признаться в том, что повинен в грехе любопытства.

Глава XX УБИЙСТВО

Зигфрид: Что это означает?

Избранд: Всего-навсего похищение.

Беддоуз

«Юмористическая книга смерти»

За последние полчаса Паркер тоже перенес массу разочарований. Мало того, что мисс Виттейкер, как выяснилось, терпеть не могла фотографироваться; после смерти мисс Доусон она к тому же уничтожила все фотопортреты, которые были в доме. Конечно, фотографии мисс Виттейкер, скорее всего, имелись у ее друзей. Наверняка они были и у мисс Финдлейтер. Но в данный момент Паркеру совсем не хотелось поднимать в Лихэмптоне переполох. В конце концов, эти фотографии вполне могла достать и мисс Климпсон. С этими мыслями Паркер направился на Нельсон-авеню. Нет, мисс Климпсон дома нет, и сегодня ее уже спрашивал один джентльмен. Глаза у миссис Бадж прямо выкатились от любопытства: видимо, у нее появились кое-какие сомнения насчет «племянника» и его друзей. Тогда Паркер решил обойти всех местных фотографов. В Лихэмптоне их было пять. У двух из них Паркеру удалось выманить несколько групповых снимков, сделанных во время благотворительных церковных базаров и любительских спектаклей, где присутствовала мисс Виттейкер. Однако разобрать ее черты на этих фотографиях было совершенно невозможно. Вообще же за время жизни в Лихэмптоне леди не заказала ни одного студийного фотопортрета.

Зато Паркеру удалось получить несколько превосходных фотографий мисс Финдлейтер. С них смотрела хрупкая, светловолосая девушка с довольно сентиментальным выражением лица, пухленькая и миловидная. Паркер немедленно отправил эти фото в Лондон. Он вложил в конверт записку, в которой просил ознакомить всех полицейских с этими снимками и с описанием того, во что была одета девушка, когда ее видели в последний раз.

Когда вся компания собралась у «Георга», веселое настроение было только у двух участников экспедиции. Одним из них был второй полисмен, который под видом сбора информации не без приятности поболтал с местными трактирщиками и владельцами гаражей. Другим был начальник полиции. Он праздновал свой триумф: обзвонив несколько полицейских постов, расположенных в сельской местности, он узнал, что автомобиль номер ХХ9917 действительно видел один скаут в прошлый понедельник на Крауз-бич. Сэр Чарльз, который с самого начала утверждал, что молодые дамы действительно отправились на Крауз-бич, теперь ликовал, одержав верх над полицейским из Скотланд-ярда. Вимси и Паркер уныло согласились с тем, что теперь им следует съездить на Крауз-бич и навести там справки об обеих дамах.

В это время один из фотографов, кузина которого была штатным сотрудником газеты «Лихэмптон Мэркьюри», позвонил в офис этого суперсовременного источника информации, очередной выпуск которого был уже готов к печати. В последнюю минуту в текст вставили срочное сообщение. За ним чуть позднее последовал специальный выпуск. Кто-то успел позвонить и в лондонскую «Ивнинг Ньюс», которая немедленно отреагировала кричащим заголовком на первой странице:

«ДЕЛО СДЕЛАНО, БЫТЬ БЕДЕ».

На следующее утро «Дейли Мелл», «Дейли Вьюс», «Дейли Вайер» и «Дейли Тайдингс», которые перманентно страдали от недостатка сенсаций, крупными буквами напечатали сообщение об исчезновении двух молодых женщин.

Как оказалось, на уютном, престижном курорте Крауз-бич никто и слыхом не слыхивал ни о мисс Виттейкер, ни о мисс Финдлейтер, ни об автомобиле номер ХХ9917. Они не останавливались в здешних отелях, не заезжали ни в один гараж, чтобы заправить или починить машину. Их не видел ни один полицейский. Начальник полиции настаивал на своей теории, что с дамами произошел несчастный случай. По окрестностям разослали поисковые группы. Со всей округи направляли телеграммы в Скотланд-ярд. Выяснилось, что парочку видели в Дувре, в Ньюкасле, в Шеффилде, в Винчестере, в Регби. В Фолкстоуне какие-то две молодые женщины выпили в кафе по чашке чая, ведя себя при этом крайне подозрительно. По улицам Дорчестера в понедельник поздним вечером с шумом промчался неопознанный автомобиль. В Нью-Альресфорде некая темноволосая девушка, находившаяся «в состоянии сильного возбуждения», зашла в паб перед самым закрытием и спросила, как проехать в Хазельмейр. Просмотрев все эти донесения, Паркер отложил в сторону сообщение бойскаута, поступившее в субботу утром. Мальчик утверждал, что в понедельник он видел двух леди, которые расположились на пикник рядом со своим автомобилем на холмах недалеко от Шелли-хед. У них был именно «остин-7». В этом скаут был уверен, поскольку он вообще увлекался машинами (самая веская причина для проявления пристального внимания, какая только может быть у мальчика его возраста). Кроме того, скаут заметил, что на автомобиле был лондонский номер, хотя и не сумел вспомнить, какой именно.

Шелли-хед находится на побережье. От Крауз-бич его отделяет примерно десять миль. Это на удивление безлюдное место, особенно если учесть, как близко от курорта оно расположено. Под стеной отвесных меловых скал тянется полоса пляжа, усыпанного чистым светлым песком. На этом пляже никогда не увидишь купальщиков, на него не выходят окна домов. Сами скалы, поросшие невысокой травкой, переходят в просторы холмов, покрытых вереском. За холмами идет полоса соснового леса. За ней вьется узкая, петляющая, изрезанная колеями дорога, которая под конец выводит на большое гудронированное шоссе, соединяющее Рэмборо и Райдерс-хед. По холмам практически никто не ездит, хотя там проходит немало ухабистых проселочных дорог, по которым вполне можно проехать на автомобиле, если, конечно, вы готовы смириться с недостатком комфорта и не слишком переживаете из-за состояния рессор.

Полицейская машина катилась по проселочной дороге, подскакивая на ухабах. Бойскаут указывал направление. Искать следы машин, проехавших здесь раньше, было бесполезно, потому что меловый грунт был сухим и твердым, а трава и вереск все равно не сохранили бы отпечатки колес. На каждом шагу перед глазами открывались ложбинки и овраги, похожие друг на друга. В каждом из этих оврагов можно было запросто спрятать маленький автомобиль, не говоря уже о том, чтобы скрыть следы и остатки недавнего пикника. Добравшись до нужного места, которое приблизительно определил их проводник, полицейские вышли из машины. Паркер выделил каждому свой участок для поиска, и все приступили к делу.

С этого самого дня у Вимси выработалась стойкая неприязнь к вереску. Кустов было так много, и все такие густые. В этих зарослях могла остаться пустая пачка от сигарет, оберточная бумага от сэндвича, лоскут одежды или какая-то другая улика. Вимси с совершенно несчастным видом побрел между кустов, согнувшись и упершись взглядом в землю. Перевалив через гребень холма, лорд Питер заглянул в ложбину. Затем он описал несколько кругов в разных направлениях, не теряя из виду полицейскую машину; которая служила ему ориентиром. Преодолев еще один холм, спустился в очередную ложбину, потом поднялся на следующий холм…

Да. В ложбине что-то было.

Сначала лорду Питеру показалось, что из-за куста что-то высовывается. Что-то длинное и светлое, похожее на человеческую ногу.

Ему стало немного не по себе.

— Похоже, там кто-то улегся спать, — громко сказал он.

Затем в голове у Вимси мелькнула мысль: «Странно: на виду все время остаются именно ноги».

Он пробрался понизу между кустами, почти ползком, задевая короткую травку и злобно чертыхаясь.

Да, это был странный сон. Похоже, спящей совершенно не мешали мухи, облепившие ее голову.

У Вимси мелькнула мысль, что для мух вообще-то еще не сезон. В газетах тогда как раз публиковали рекламные стишки типа «Коль с мухою одной сейчас расправиться, на триста меньше летом их появится». Или на тысячу меньше? Нет, кажется, это нарушает стихотворный размер.

Он взял себя в руки и шагнул вперед. Мухи маленьким облачком поднялись в воздух.

Вимси подумал, что нужен очень сильный удар, чтобы так разнести человеку затылок. У мертвой были коротко остриженные светлые волосы. Она лежала лицом вниз, уронив голову между руками.

Вимси перевернул тело на спину.

Конечно, без фотографии он все равно не мог с уверенностью утверждать, что это Вера Финдлейтер. Да в этом и не было нужды.

Все это заняло у него секунд тридцать.

Он вскарабкался на гребень холма и закричал.

Маленькая черная фигурка, видневшаяся вдалеке, остановилась и обернулась к нему. Лицо ее казалось отсюда просто белым пятном без всякого выражения. Вимси снова закричал и замахал руками, размашистыми жестами пытаясь дать понять, что произошло. Человек, спотыкаясь, побежал к нему; продираясь сквозь заросли вереска, он двигался медленно и неуклюже. Это был второй полисмен. Он обладал тучным телосложением и явно не был создан для забегов по жаре. Вимси снова закричал, и полицейский закричал в ответ. Тут лорд Питер увидел, что к нему приближаются остальные. На гребне одного холма появился нелепый силуэт бойскаута, размахивающего дорожной палкой, и снова исчез. Полисмен был уже совсем близко. На бегу котелок съехал ему на затылок. На цепочке для часов, которая свешивалась у толстяка из кармана, болтался какой-то брелок, ярко сверкавший на солнце. Вимси понял, что он уже и сам бежит навстречу полисмену, отчаянно выкрикивая подробнейшие объяснения произошедшего. С такого расстояния полисмен наверняка не разобрал бы слов, но Вимси, крича, все продолжал объяснять, многословно, с выражением, с развернутой аргументацией. Он совсем запыхался, когда они с полицейским подбежали друг к другу. В общем-то, они оба запыхались изрядно. Мужчины кивнули друг другу, хватая ртом воздух, со стороны это выглядело ужасно смешно. Потом Вимси помчался в обратную сторону. Полицейский следовал за ним по пятам. Вскоре все участники экспедиции собрались возле трупа. Они что-то измеряли, отыскивали улики, делали записи, ползали под кустами вереска. Вимси сел. Он чувствовал себя совершенно измученным.

— Питер, — услышал он голос Паркера, — взгляни-ка на это.

Вимси устало поднялся.

Немного ниже в ложбине обнаружились следы пикника. Толстый полицейский держал в руках маленькую сумочку, которую он вытащил из-под трупа, и перебирал ее содержимое. На земле, недалеко от головы убитой, лежал большой тяжелый гаечный ключ. Естественный цвет металла изменился на специфический бурый оттенок. К концу ключа прилипло несколько светлых волосков. Но Паркер хотел обратить внимание Вимси совсем не на это, а на лиловато-серую мужскую кепку.

— Где ты ее нашел? — спросил Вимси.

— Альф подобрал ее наверху, у края ложбины, — сообщил Паркер.

— Она перевернутая валялась наверху, в зарослях вереска, — подтвердил скаут, — как будто слетела у кого-то с головы.

— Следы ног обнаружены?

— Да вроде нет. Но все кусты на том месте истоптаны и поломаны. Это похоже на следы борьбы. А куда девался «остин»? Эй, паренек, не трогай гаечный ключ. На нем могут быть отпечатки пальцев. Создается впечатление, что на дам напала какая-то шайка. Что там у нас в кошельке? Бумажка в десять шиллингов, шестипенсовик и пара медяков. Э-э! Ну, может быть, у ее подруги было при себе больше. Вторая женщина — весьма состоятельная особа, и я не удивлюсь, если ее похитили с целью выкупа.

Паркер нагнулся и очень осторожно обернул гаечный ключ шелковым носовым платком. Затем он поднял платок, держа за четыре уголка, так чтобы ключ был на весу

— Теперь нам лучше снова разделиться и поискать машину. Давайте посмотрим в полосе лесонасаждений: это симпатичное местечко выглядит многообещающе. Хопкинс, будет лучше, если вы возьмете сейчас нашу машину, поедете в Крауз-бич, сообщите обо всем в участке и вернетесь вместе с фотографом. Вот этот текст отправите телеграммой в Скотланд-ярд комиссару. Заодно прихватите с собой какого-нибудь доктора. Найдите еще одну машину, на тот случай, если мы не сумеем отыскать «остин». В одну нашу машину все не поместятся. Если вы плохо запомнили дорогу, возьмите с собой Альфа. Кстати. Хопкинс! Привезите из города чего-нибудь перекусить, хорошо? Скорее всего, мы еще долго здесь прокопаемся. Вот деньги. Столько хватит?

— Да, благодарю вас, сэр.

Констебль уехал вместе с Альфом, который разрывался между желанием остаться и поучаствовать в расследовании, и уникальной возможностью насладиться славой, первым принеся новость в Крауз-бич. Перед их отъездом Паркер обратился к мальчику с краткой благодарственной речью, от которой тот Пришел в полный восторг. Затем инспектор снова заговорил с начальником полиции:

— Скорее всего, они поехали в этом направлении. По-моему, вам лучше сейчас взять влево, сэр, и войти в лесок вон с того конца. Питер, будь добр, зайди справа и двигайся навстречу сэру Чарльзу. А я пойду прямо посередине.

Начальник полиции, изрядно потрясенный страшной находкой, повиновался, не говоря ни слова. Вимси схватил Паркера за рукав.

— Слушай, — сказал он, — ты осмотрел рану? Это что-то странное, правда? Какая-то она уж слишком аккуратная. Что ты об этом думаешь?

— В данный момент я вообще ничего не думаю, — довольно мрачно ответил Паркер. — Подождем, что скажет доктор. Пошли, Стив! Надо наконец отыскать эту машину.

— Можно мне взглянуть на кепку? Гм… Куплена в магазине в Степни, принадлежащем джентльмену иудейского вероисповедания. Почти новая. Сильный запах калифорнийского мака. Да этот бандит просто щеголь! Как говорится, первый парень на деревне.

— Да. Думаю, мы сможем выйти на его след. На наше счастье, преступники всегда совершают какой-нибудь промах. Ну ладно, пошли дальше.

Найти машину труда не составило. Войдя в лесок, Паркер сразу же наткнулся на нее. Пропавший «остин» стоял на полянке, по которой бежал небольшой ручеек. Здесь росли не только сосны, но и другие деревья. Чуть дальше ручеек изгибался и впадал в небольшой мелкий пруд с грязными берегами.

Капот автомобиля был поднят. При приближении Паркера охватило неприятное предчувствие, что под капотом он сейчас увидит нечто жуткое. Но там ничего не оказалось. Паркер проверил передачу. Она стояла на нейтралке, и рычаг ручного тормоза был поднят. На сиденье лежал грязный носовой платок, на котором не было ни метки, ни инициалов. Паркер хмыкнул, отметив про себя безалаберную привычку бандитов разбрасывать повсюду свои вещи. Обойдя автомобиль спереди, он получил еще одно подтверждение беззаботности преступников. В прибрежной грязи виднелись следы. Судя по всему, их оставили двое мужчин и одна женщина.

Дама вышла из машины первой: ее левая пятка оставила в земле глубокую вмятину, когда женщина слезала с низкого сиденья. Рядом был отпечаток правой ноги, уже не такой глубокий. Женщина, пошатываясь, сделала несколько шагов и пустилась бежать. За ней погнался один из мужчин, который выскочил из зарослей папоротника. На нем были ботинки с новыми резиновыми подошвами. Дальше земля была вся истоптана; видимо, мужчина схватил женщину, а она пыталась вырваться. Наконец, к ним подбежал второй мужчина, который выскочил из-за автомобиля. У него были очень узкие ступни, обутые в туфли с длинными носами, какие особенно любят франтоватые молодые евреи. Его следы были ясными и отчетливыми. Они пересекали следы женщины и накладывались на них. Все трое неумного постояли на одном месте. Затем следы повели прочь (женщина шла в середине), до того места, где ясно отпечатались резиновые покрышки фирмы «Мишлен». «Остин» ездил на простых «данлопах»; кроме того, эта неопознанная машина явно была гораздо больше. Надо думать, она какое-то время стояла на этом месте, потому что на земле успела образоваться маленькая лужица машинного масла, которое накапало из картера двигателя. Затем большая машина поехала прочь, петляя между деревьев. Паркер немного прошел вперед по следу, но затем отпечатки колес пропали в толстом ковре сосновых иголок. Впрочем, автомобиль все равно мог поехать только по одной дороге. Паркер вернулся к «остину», чтобы продолжить осмотр. Тут до него донеслись крики, которые говорили о том, что двое других сыщиков наконец встретились в центре леса. Паркер прокричал им в ответ, и вскоре Вимси и сэр Чарльз Пиллингтон с шумом подбежали к нему, продравшись сквозь папоротники, окаймлявшие край поляны.

— Ну хорошо, — сказал Вимси. — Полагаю, тот элегантный головной убор фиолетового цвета потерял джентльмен в изящных ботинках (скорее всего, они у него ярко-желтые, с пуговками). Сейчас, небось, оплакивает свою красивую кепку. Женские следы, надо думать, принадлежат Мэри Виттейкер.

— Видимо, да. Ведь это никак не может быть мисс Финдлейтер. Женщина уехала в машине. Или ее увезли.

— Ну конечно, это не Вера Финдлейтер. Когда мы ее нашли, на туфлях у нее не было грязи.

— Ого! Да от тебя ничто не ускользнуло. А я-то думал, что ты находишься в состоянии полной отрешенности.

— Я в нем и находился, но это ничего не значит. Я буду подмечать все вокруг, даже умирая. Постой-ка! Что это там?

Вимси сунул руку за подушку сиденья и вытащил оттуда журнал «Черная маска». Это было ежемесячное американское издание, где публиковались детективы и прочая чепуха.

— Легкое популярное чтиво, — пренебрежительно бросил Паркер.

— Может, его принес с собой джентльмен в желтых ботинках? — предположил начальник полиции.

— Скорее уж мисс Финдлейтер, — отозвался Вимси.

— Странный выбор для женщины, — обиженным тоном произнес сэр Чарльз.

— Ну почему же. Насколько я знаю, мисс Виттейкер была заклятым врагом всякой сентиментальности и розовых рюшечек, а ее несчастная подруга во всем ей подражала. Вероятно, в литературе у них были мальчишеские вкусы.

— Это все не так важно, — сказал Паркер.

— Погоди-ка. Гляди-ка: кто-то сделал на обложке пометки.

Вимси протянул Паркеру журнал, предлагая лично в этом убедиться. Первое слово заголовка было жирно подчеркнуто карандашом.

— Не думаешь ли ты, что это — своеобразное послание? Может быть, журнал лежал на сиденье, и перед тем, как жертву перетащили в другую машину, женщина ухитрилась сделать пометку на обложке и спрятать журнал.

— Очень остроумно, — согласился сэр Чарльз, — но совершенно непонятно. «Черная». Бессмыслица какая-то.

— Может быть, тот джентльмен в узконосых ботинках — негр? — предположил Паркер. — Негров вообще отличает пристрастие к модным ботинкам и маслу для волос. А может, это какой-нибудь индус или перс.

— О Боже, — в ужасе воскликнул сэр Чарльз, — английская девушка в руках чернокожего! Это просто отвратительно!

— Будем надеяться, что это не так. Что нам теперь делать: двигаться в направлении, куда уехала машина похитителей, или подождать, когда приедет доктор?

— Думаю, лучше вернуться обратно к телу, — произнес Паркер. — У преступников все равно большое преимущество, и какие-то полчаса все равно ничего не решат.

И джентльмены обратили свои взоры обратно к холмам, прочь от пронизанной солнцем зелени соснового леска. Ручеек бежал по камушкам, без умолку журча, держа путь на юго-запад — в реку, а дальше в море.

— Журчишь-то ты хорошо, — сказал Вимси ручью. — И почему только ты не можешь нам рассказать о том, что ты видел?

Глава XXI КАКИМ СПОСОБОМ?

Смерть знает много дверей, через которые она уводит жизнь.

Бомонт и Флегчер

«Сельские обычаи»

Доктор оказался кругленьким, суетливым человечком того типа, который Вимси не без раздражения называл «мистер Ай-яй-яй». Осматривая разбитую голову несчастной Веры Финдлейтер, доктор осуждающе зацокал языком, как будто это была корь или приступ подагры, который по неосторожности спровоцировал сам больной.

— Ц-ц-ц! Ужасный удар. До чего мы дожили. Простите, что? Ц-ц! Когда наступила смерть? Ну, приблизительно несколько дней назад — ц-ц! — что, конечно, еще более прискорбно. О Господи, какое горе для бедных родителей. И для сестер тоже. Это очень милые девушки; вы их, конечно, знаете, сэр Чарльз. Да. Ц-ц!

— Сомнений в том, что это мисс Финдлейтер, быть не может? — спросил Паркер.

— Ни малейших, — подтвердил сэр Чарльз.

— Ну что ж, если вы сами ее опознали, не стоит подвергать испытанию нервы родственников и показывать им девушку в таком виде. Одну минуту, доктор! Фотограф должен заснять положение тела убитой, поэтому прошу вас пока ничего не сдвигать. Мистер Эндрюс, если не ошибаюсь? Вам случалось когда-нибудь делать подобные снимки? Нет? Постарайтесь отнестись к этому спокойно, по-деловому. Я знаю, все это довольно неприятно. Пожалуйста, один снимок отсюда, чтобы показать положение тела на земле, другой — отсюда, сверху. А теперь — отдельный снимок раны крупным планом. Благодарю вас. Доктор, вы можете перевернуть тело. Поверьте, мистер Эндрюс, я прекрасно понимаю, что вы сейчас чувствуете, но сделать это необходимо. Эй! Посмотрите, у нее все руки в ссадинах, как будто она выдержала ожесточенную схватку. Видимо, пытаясь удержать, ее схватили за правое запястье и левый локоть… Нужно сфотографировать эти отметины, мистер Эндрюс. Может быть, это очень важно. Ну, доктор, что вы скажете насчет ее лица?

Судя по тому, какой вид был у доктора, он явно предпочел бы не рассматривать лицо убитой слишком пристально. Наконец, осуждающе посопев и поцокав языком, он все-таки изрек свой вердикт.

— Насколько можно что-либо утверждать с учетом начавшегося разложения, — нерешительно начал доктор, — лицо и губы были чем-то поцарапаны или обожжены. Лоб, шея и переносица, напротив, остались неповрежденными. Ц-ц! В обычных обстоятельствах я бы предположил, что это сильный солнечный ожог.

— А может, это ожог от хлороформа? — предположил Паркер.

— Ц-ц! — опять зацокал языком доктор, раздосадованный тем, что сам до этого не додумался. — Вы, полицейские, ужасные торопыги. Вам все хочется решить за две минуты. Я как раз собирался сказать — если бы вы меня не опередили — что, поскольку я не могу объяснить эти повреждения солнечным ожогом, остается именно тот вариант, о котором вы упомянули. Конечно, я не рискну с уверенностью утверждать, что это именно результат воздействия хлороформа, поскольку подобное заключение нельзя вынести в спешке, без тщательного медицинского обследования. И все же такое объяснение вполне допустимо.

— Мог ли хлороформ быть причиной смерти? — вмешался Вимси. — Может, доза оказалась слишком велика, или просто у жертвы было слабое сердце?

— Драгоценнейший, — запыхтел доктор, чувствуя себя на сей раз глубоко оскорбленным, — взгляните на рану у нее на затылке, и задайте себе вопрос, нужно ли искать какую-то другую причину. Более того: если она умерла от хлороформа, зачем ей тогда разбили голову?

— Именно это я и хотел бы понять, — ответил Вимси.

— Полагаю, — продолжал доктор, — вы не хотите подвергнуть сомнению мои познания в области медицины?

— Разумеется, нет, — согласился Вимси, — но, как вы сами сказали, не следует выносить заключение в спешке, без тщательного медицинского обследования.

— Тем более, что здесь для этого совсем не место, — поспешно вставил Паркер. — По-моему, мы уже сделали все, что можно было сделать на месте преступления. Доктор, вы не могли бы сопроводить тело в морг? Мистер Эндрюс, я буду вам крайне признателен, если вы сейчас пойдете со мной в лес и сделаете там еще несколько фотографий. Нужно заснять следы на земле и прочие мелочи. Боюсь, освещение там довольно скверное, но мы должны сделать все, что можем.

Сказав это, инспектор взял Вимси под руку.

— Доктор — идиот, не спорю, — согласился Паркер, — но мы можем привлечь второго специалиста. А пока лучше сделать вид, что мы принимаем это поверхностное объяснение.

— У вас какая-то проблема? — с любопытством спросил сэр Чарльз.

— Да нет, ничего особенного, — отозвался Паркер. — Внешне все говорит в пользу того, что на девушек напали двое негодяев и похитили мисс Виттейкер с целью выкупа, перед этим зверски убив мисс Финдлейтер, которая оказала им сопротивление. Вероятно, это и есть верное объяснение. Все мелкие противоречия, несомненно, со временем разрешатся сами собой. Все прояснится, когда у нас будет заключение медицинской экспертизы.

Они вернулись в лес, чтобы сделать несколько снимков и произвести тщательные замеры оставшихся на земле следов. Начальник полиции с величайшим интересом наблюдал за этой бурной деятельностью, заглядывая через плечо Паркеру, когда тот делал заметки в своей записной книжке.

— Послушайте, — вдруг сказал сэр Чарльз, — вам не кажется странным…

— Кто-то едет, — перебил его Паркер.

Тарахтенье мотоцикла, который мчался по ухабам и кочкам на второй скорости, оказалось признаком приближения молодого человека, вооруженного фотокамерой.

— О, Боже! — простонал Паркер. — Чертовы журналисты уже здесь.

Он встретил репортера вполне учтиво, показал ему следы колес и отпечатки ног, а затем провел его к месту, где было обнаружено тело, попутно развивая перед молодым человеком теорию о похищении с целью выкупа.

— Инспектор, вы могли бы приблизительно описать внешность преступников?

— Пожалуйста, — сказал Паркер. — Одного из них можно в известном смысле назвать денди. Он носит ужасную лиловую кепку и ботинки с узкими носами. Если та пометка на обложке журнала действительно что-то значит, то можно предположить, что один из преступников относится к цветной расе. Что касается второго, мы можем с уверенностью сказать только то, что он носит ботинки десятого размера с резиновыми набойками.

— Я как раз собирался сказать, — начал Пиллингтон, — a propos de bottes, крайне странно, что…

— А вот здесь мы нашли тело мисс Финдлейтер, — безжалостно прервал его Паркер.

Инспектор описал репортеру повреждения и положение тела. Благодарный журналист защелкал фотокамерой. Он сделал несколько снимков, включая групповой портрет Вимси, Паркера и начальника полиции на фоне кустов вереска, причем сэр Чарльз на фото величественно указывал тростью на то место, где нашли убитую.

— А теперь, сынок, когда ты наконец получил то, что хотел, — добродушно произнес Паркер, — уматывай отсюда и передай мои слова остальным ребятам. Мы рассказали все, что могли, и теперь у нас есть дела поважнее, чем раздавать интервью.

О подобном репортер даже мечтать не мог: ведь это автоматически делало информацию эксклюзивной, недоступной для других изданий. Можно поклясться, что ни одна викторианская матрона не ценила преимущества эксклюзивности и привилегированности так, как умеют ценить их современные журналисты.

— Ну, сэр Чарльз, — сказал Паркер, когда репортер наконец укатил на своем мотоцикле, тарахтя по пням и кочкам, — что вы хотели сказать мне насчет следов?

Но сэр Чарльз чувствовал себя глубоко оскорбленным. Этот полицейский из Скотланд-ярда унизил его и уронил его авторитет.

— Ничего, — ответил сэр Чарльз. — Я уверен, что мои умозаключения показались бы вам слишком примитивными.

И на обратном пути он всю дорогу хранил величественное молчание.

Дело Виттейкер началось с сущего пустяка, с реплики, случайно услышанной за столиком ресторана в Сохо; закончилось все это оглушительной газетной сенсацией, которая потрясла Англию от края до края и отодвинула на второй план даже уимблдонский турнир. В тот же день в вечернем выпуске «Ивнинг Ньюс» появилось эксклюзивное сообщение об убийстве и похищении, содержащее лишь голые факты. На следующий день новость перекочевала на страницы воскресных газет, которые опубликовали репортаж с фотографиями и многочисленными подробностями — как реальными, так и вымышленными. Известие о двух английских девушках, одна из которых была зверски убита, а другая увезена в неизвестном направлении каким-то бесчеловечным злодеем, к тому же чернокожим, вызвало у аудитории самое сильное чувство ужаса и негодования, на какое только способен английский темперамент. Репортеры слетались в Крауз-бич, словно саранча. Можно было подумать, что на холмах рядом с Шелли-хед раскинулась ярмарка, столько там появилось машин, мотоциклов и пешеходов. Все эти люди мечтали лишь о том, чтобы провести уик-энд в месте, окруженном таинственным ореолом смерти и кровопролития. Паркер, который вместе с Вимси остановился в отеле «Зеленый лев», занимался только тем, что отвечал на телефонные звонки и просматривал письма и телеграммы, поступавшие отовсюду. В конце коридора стоял на посту крепкий полицейский, в задачу которого входило оградить инспектора от незваных гостей.

Вимси нервно бегал по комнате, взволнованно куря сигарету за сигаретой.

— На этот раз они у нас в руках, — воскликнул он. — Слава Богу, на этот раз они перехитрили сами себя

— Да, это так. Но прояви немного терпения, старик. Теперь мы их не упустим, но сначала мы должны собрать воедино все факты.

— Ты уверен, что миссис Форрест под надежным присмотром?

— О, да. Она вернулась в свою квартиру в понедельник вечером. По крайней мере, так сказал тот парень, что работает в гараже. Наши люди ни на минуту не прекращают слежки. Они немедленно дадут нам знать, как только кто-нибудь наведается в квартиру миссис Форрест.

— В понедельник вечером!

— Да, но само по себе это еще ни о чем не говорит. Большинство лондонцев возвращается домой с уик-энда именно в понедельник вечером. Кроме того, мне бы не хотелось ее спугнуть, пока мы не знаем, кто она на самом деле: руководительница или сообщница. Смотри, Питер, вот сообщение от другого из наших людей. Он навел справки о состоянии финансов мисс Виттейкер и миссис Форрест. С декабря прошлого года мисс Виттейкер выписывала на себя чеки на крупные суммы, которые почти абсолютно, цифра в цифру, совпадают с теми, которые переводила на свой счет миссис Форрест. Она обладает большой властью над мисс Виттейкер, и началось это после смерти мисс Доусон.Миссис Форрест увязла во всем этом по уши, Питер.

— Я это знал. Миссис Форрест обделывала дела за Виттейкершу, которая в это время сидела в Кенте, чтобы обеспечить себе алиби. Умоляю, Чарльз, только не сделай какой-нибудь ошибки. Пока хоть одна них на свободе, никто не может быть спокоен за вою жизнь.

— Если женщина лишена совести и неразборчива в средствах, — нравоучительно произнес Паркер, — из нее выйдет самый безжалостный преступник на свете. Тут она в двадцать раз хуже мужчины, потому что у женщин намного больше целеустремленности.

— Это потому, что женщины лишены сентиментальности, — заметил Вимси. — А мы, остолопы, все носимся с мыслью о том, какие они романтичные и эмоциональные. Все это чушь, сын мой. Черт бы побрал этот телефон!

Паркер схватил трубку.

— Да-да, слушаю. Господи, ну кто бы мог подумать. Хорошо. Да. Да, конечно, вы должны были его арестовать. Я лично думаю, что все это чепуха, но его, конечно, нужно задержать и допросить. И постарайтесь, чтобы все газеты об этом узнали. Скажите, что, по вашему мнению, он — тот самый. Что? Постарайтесь им втолковать, что это официальная точка зрения. И вот еще что — погодите минутку! — мне нужны фотографии чека и отпечатки пальцев, которые были на нем. Немедленно отправьте их с нарочным. Чек, я полагаю, настоящий? Сотрудники банка это подтверждают? Отлично! А он что говорит?.. Ох! а конверт? Уничтожил? Чертов придурок! Да. Да. До свидания.

Слегка взволнованный, он обернулся к Вимси.

— Аллилуйя Доусон вчера утром пришел в «Банк Ллойда» в Степни и попытался получить деньги по чеку на 10000 фунтов, который Мэри Виттейкер выписала в Лихэмптоне на предъявителя. Чек был помечен 24 февраля. Поскольку сумма это крупная, а в газетах в пятницу вечером уже опубликовали историю об исчезновении обеих девушек, беднягу попросили зайти попозже. Тем временем сотрудники банка позвонили в Лихэмптон. После того, как вчера вечером напечатали сообщение об убийстве, менеджер лихэмптонского отделения банка сопоставил эти факты и позвонил в Скотланд-ярд. В результате из Лондона приехали полицейские и задержали Аллилуйю, чтобы задать ему несколько вопросов. По его версии, он получил чек по почте в понедельник утром, в обычном конверте, без всяких объяснений. Старый простофиля, естественно, выкинул конверт, так что мы не можем проверить правильность его рассказа или посмотреть на штемпель почтовой марки. Наши люди подумали, что вся эта история довольно сомнительна, но Аллилуйя все равно был задержан до полного выяснения обстоятельств — иначе говоря, арестован по подозрению в убийстве и участии в преступном заговоре!

— Бедный старый Аллилуйя! Чертовщина какая-то! Чарльз, это же безвредное, простодушное существо, которое неспособно обидеть даже муху!

— Я знаю. Но раз уж он влип в это дело, ему придется пройти через все до конца. Нам это даже на руку. Что за трезвон! Опять кого-то черт несет. Войдите!

— К вам доктор Фолкнер, сэр, — сообщил констебль, сунув голову в дверь.

— Отлично! Заходите, доктор. Вы провели осмотр тела?

— Да, инспектор. Это было очень интересно. Хочу вам сразу сказать, что вы были совершенно правы.

— Я рад это слышать. Присаживайтесь и рассказывайте.

— Я постараюсь быть как можно более кратким, — произнес доктор, типичный лондонец, командированный сюда из Скотланд-ярда. Доктору Фолкнеру было не привыкать работать с полицией. Этот тощий, седовласый человек, сильно смахивавший на барсука, очень деловитый, являл собой полную противоположность «мистеру Ай-яй-яй», который так надоел Паркеру вчера вечером.

— Ну, во-первых, рана на голове, конечно же, не имеет никакого отношения к подлинной причине смерти. Вы сами видели: кровотечения почти не было. Удар нанесли через некоторое время после того, как наступила смерть, несомненно, чтобы имитировать нападение бандитов. То же самое можно сказать о порезах и царапинах на руках: все это — просто уловка для отвода глаз.

— Совершенно верно. Ваш коллега…

— Мой «коллега», как вы его называете, идиот, — фыркнул доктор. — Если он всегда так ставит диагнозы, в Крауз-бич, вероятно, очень высокая смертность. Но это я так, между прочим. Вы хотите знать причину смерти?

— Хлороформ?

— Возможно. Я вскрыл тело, но не нашел никаких характерных признаков отравления или чего-то подобного. Я вырезал соответствующие органы и отправил их сэру Джеймсу Лаббоку, чтобы он провел анализы по вашему усмотрению. Но, честно говоря, я не думаю, что это принесет особые результаты. Вскрыв грудную клетку, я не ощутил запаха хлороформа. Или с момента смерти прошло столько времени, что хлороформ успел выветриться (это вполне возможно, учитывая скорость испарения данного вещества), или доза была слишком мала. Я также не обнаружил у погибшей ни малейших признаков болезни сердца. Чтобы здоровая молодая девушка могла умереть от отравления хлороформом, она должна была вдыхать его довольно долго.

— Вы уверены в том, что ей вообще давали хлороформ?

— Думаю, да. Подтверждением тому являются ожоги на лице.

— Заодно это объясняет и платок, который мы нашли в машине, — заметил Вимси.

— Но все-таки, — допытывался Паркер, — чтобы насильно заставить крепкую молодую женщину дышать хлороформом, нужны немалая сила и решительность. Ведь девушка должна была энергично сопротивляться.

— Должна была, — мрачно произнес доктор, — но не сопротивлялась. В этом-то и заключается странность. Как я уже сказал, все повреждения были нанесены после наступления смерти.

— А может, ее застали врасплох во время сна? — предположил Вимси. — Ведь тогда, надо думать, все это можно было проделать очень легко?

— О, да, запросто. Сделав несколько глубоких вдохов, она впала бы в полубессознательное состояние. Дальше с ней было бы значительно проще управляться. Можно допустить, что девушка заснула на солнцепеке, а ее спутница в это время отправилась на прогулку и пала жертвой похитителей. Затем бандиты вернулись и избавились от мисс Финдлейтер.

— Это кажется мне излишним, — сказал Паркер. — Зачем им вообще было возвращаться?

— Вы полагаете, что обе девушки одновременно заснули, а потом явились бандиты и синхронно усыпили их хлороформом? Это выглядит малоправдоподобно.

— Я вовсе не это имел в виду. А теперь выслушайте меня, доктор, и сохраните мой рассказ в секрете.

И Паркер в общих чертах ознакомил доктора с историей подозрений, которые они с Вимси питали относительно Мэри Виттейкер. Доктор слушал детектива с ужасом и изумлением.

— Мы предполагаем, что случилось следующее, — сказал Паркер. — Вероятно, мисс Виттейкер по какой-то причине решила избавиться от бедной девушки, которая была к ней так привязана. По инициативе Мэри Виттейкер они вдвоем поехали на пикник, причем никто не знал, куда именно они направляются. Согласно нашей гипотезе, преступница убила мисс Финдлейтер, когда та задремала на солнцепеке. Для этого Мэри Виттейкер воспользовалась либо хлороформом, либо тем методом, к которому она прибегала в предыдущих случаях, в чем бы конкретно он ни заключался. Последнее, на мой взгляд, более вероятно. После этого она разбила убитой голову и оставила на теле другие повреждения, чтобы создать впечатление, что девушка перед смертью отчаянно защищалась. Потом мисс Виттейкер забросила в кусты кепку, которую она заранее купила и выпачкала бриллиантином. Разумеется, я выяснил происхождение кепки. Мисс Виттейкер — высокая, сильная женщина. Я думаю, она была вполне в состоянии нанести по неподвижному телу тот самый пресловутый удар.

— Но что вы скажете насчет следов в лесу?

— Я как раз к этому подхожу. Тут не обошлось без странностей. Во-первых, если это действительно дело рук какой-то таинственной шайки, то непонятно, зачем они отклонились от своего маршрута и приехали к этой грязной луже. Уж не затем ли, чтобы украсить ее берега отпечатками своих ботинок? Это был единственный болотистый участок на двадцать миль вокруг. Практически в любом другом месте бандиты могли сделать свое дело и уехать, не оставив никаких видимых следов.

— Верно подмечено, — согласился доктор. — К этому я могу добавить: обладатель кепки должен был заметить, что она упала у него с головы. Отчего он не вернулся и не подобрал ее?

— Вот именно. Теперь следующее. Судя по следам на берегу, обе пары ботинок были совершенно новыми и неизношенными. Подошвы и каблуки совершенно ровные и гладкие. Резиновые подметки на ботинках большего размера явно свидетельствуют о том, что эту пару только что купили в магазине. Через пару минут нам принесут фотографии следов, и вы в этом сами убедитесь. Конечно, теоретически можно допустить, что оба бандита разгуливали в новехонькой обуви, но в целом в это трудно поверить.

— Пожалуй, да, — согласился доктор.

— Теперь мы подходим к моменту, который представляется мне наиболее подозрительным. У одного из предполагаемых преступников ноги значительно крупнее, чем у другого. Казалось бы, и рост у него в силу этого должен быть выше, вес больше, а шаг длиннее. Но что же мы обнаружили, измерив расстояние между следами? У всех троих, крупного мужчины, низкорослого мужчины и у женщины, длина шага оказалась совершенно одинаковой. Но это еще не все. Глубина следов тоже полностью совпадает. Следовательно, все трое были одного веса. Если остальные противоречия еще можно как-то отнести на счет случайного стечения обстоятельств, то это последнее уже выходит за рамки теории вероятности.

Некоторое время доктор Фолкнер обдумывал его слова.

— Вы убедили меня в своей правоте, — сказал он наконец. — На мой взгляд, это неопровержимое доказательство.

— Это поразило даже сэра Чарльза Пиллингтона, который вообще-то не блещет сообразительностью, — усмехнулся Паркер. — Мне стоило величайших усилий воспрепятствовать сэру Чарльзу и не дать ему рассказать об этом удивительном совпадении пареньку из «Ивнинг Ньюс».

— Так значит, вы считаете, что мисс Виттейкер заранее запаслась ботинками и сама оставила эти следы?

— Да. Возвращалась она каждый раз через заросли папоротника. Очень умно. Накладывая следы один на другой, мисс Виттейкер ни разу не ошиблась. Чисто сработано: каждый след перекрывается другим, а тот, в свою очередь, третьим. В результате создается впечатление, что там одновременно находилось три человека. Тут налицо хорошее знание работ мистера Остина Фримэна.

— А что потом?

— Полагаю, что миссис Форрест — давняя сообщница преступницы — подогнала туда свой автомобиль (это и была та большая машина) и стала ждать мисс Виттейкер. А может, миссис Форрест взяла на себя следы, а мисс Виттейкер создавала видимость того, что на них с Верой Финдлейтер напали бандиты. Так или иначе, миссис Форрест приехала уже после того, как мисс Виттейкер и мисс Финдлейтер вышли из «остина» и расположились в ложбине под холмом. Когда Мэри Виттейкер сделала свою часть работы, преступницы положили в «остин» платок и журнал «Черная маска» и уехали на автомобиле миссис Форрест. Само собой, я выяснил маршрут автомобиля. Это темно-синий четырехместный «рено» номер Х04247, на колесах покрышки фирмы «Мишлен». Нам известно, что именно этот автомобиль миссис Форрест поставила к себе в гараж в понедельник вечером, вернувшись обратно в Лондон.

— Но где в таком случае находится мисс Виттейкер?

— Она где-то прячется. Но все равно ей от нас не уйти. Она не сможет снять деньги со своего счета — служащие банка предупреждены. Если это попытается сделать за нее миссис Форрест, мы проследим, куда она пойдет. Так что в самом худшем случае мы просто возьмем мисс Виттейкер измором. Но у нас есть и другая ниточка. Мисс Виттейкер сделала откровенную попытку бросить подозрение на одного своего несчастного родственника — темнокожего пастора-нонконформиста с удивительным именем Аллилуйя Доусон. У него есть к ней определенные претензии финансового плана. Правда, эти претензии не носят юридического характера, но всякий гуманный и порядочный человек счел бы своим долгом отнестись к ним с уважением. Но мисс Виттейкер этого не сделала; таким образом, с точки зрения окружающих, у Аллилуйи были все причины затаить против нее злобу. Вчера утром он попытался получить 10000 фунтов наличными по чеку на предъявителя за подписью Мэри Виттейкер. В полиции Аллилуйя изложил малоубедительную версию о том, что он получил чек утренней почтой, в простом конверте, без всяких объяснений. Его пришлось задержать как одного из предполагаемых похитителей.

— Очень топорно сработано! Ведь у него почти наверняка найдется алиби.

— Думаю, нам хотят навязать версию о том, что Аллилуйя нанял нескольких бандитов, которые сделали за него все, что нужно. Он состоит при миссии в Степни. Это город, где и была куплена серо-лиловая кепка. Не сомневаюсь, что там по соседству водится немало крутых ребят. Разумеется, мы проведем тщательный сбор информации и опубликуем все подробности в прессе.

— А потом?

— Потом, полагаю, на сцену вновь выступит мисс Виттейкер. Она объявится где-нибудь в крайне взволнованном состоянии, с ужасным рассказом о нападении бандитов и похищении с целью выкупа. Если у кузена Аллилуйи не найдется удовлетворительного алиби, то мы узнаем, что он тоже был на месте преступления и руководил убийцами. Если же он сумеет доказать, что его там не было, то мисс Виттейкер вспомнит, как бандиты произносили его имя. А может, он и сам появлялся в их мрачном логове. Разумеется, бедная девочка едва ли будет в силах вспомнить, когда именно он туда приходил, и где находилось это самое логово.

— Какой дьявольский замысел!

— О да, Мисс Виттейкер — очаровательная молодая дама. Я даже не знаю, перед чем она могла бы остановиться. Судя по всему, милейшая миссис Форрест с ней одного поля ягода. Разумеется, доктор, мы просим вас сохранить все это в тайне. В деле поимки мисс Виттейкер все зависит от того, поверит ли она, что мы заглотили ее наживку.

— Я отнюдь не болтлив, — заверил его доктор. — Вы говорили о «банде преступников», но, как я понял, это банда и есть. А мисс Финдлейтер умерла от полученного удара по голове. Надеюсь, что мой коллега и начальник полиции проявят не меньшую сдержанность. После того, что вы сказали вчера вечером, я их на всякий случай предостерег.

— Все это замечательно, — сказал Вимси, — но какими неопровержимыми уликами мы располагаем против этой женщины? Умно построенная защита не оставит от нашей версии камня на камне. Мы можем безусловно доказать только то, что она проникла в дом на Хэмпстедской пустоши и украла там ведро угля. Ведь смерти всех ее жертв врачи признали естественными. Что касается мисс Финдлейтер, то даже если мы докажем, что ее усыпили хлороформом, это все равно ничего не решит. Хлороформ не так трудно достать, это ведь не мышьяк и не цианид. И даже если на гаечном ключе есть отпечатки пальцев мисс Виттейкер…

— Их там нет, — мрачно произнес Паркер. — Эта девица знает, что делает.

— Но зачем ей понадобилось убивать Веру Финдлейтер? — неожиданно спросил доктор. — По вашим словам выходит, что мисс Виттейкер должна была, напротив, чрезвычайно дорожить этой девушкой. Ведь она являлась единственным свидетелем, который мог подтвердить алиби Мэри Виттейкер в отношении других преступлений, если это вообще были преступления.

— Возможно, ей стало слишком много известно об отношениях мисс Виттейкер с миссис Форрест. У меня сложилось впечатление, что Вера Финдлейтер сослужила мисс Виттейкер какую-то службу, после чего сделалась опасна для преступницы. Мы надеемся, что нам удастся застукать миссис Форрест и мисс Виттейкер, когда они в очередной раз выйдут друг с другом на связь. Как только это произойдет…

— Гм! — хмыкнул доктор Фолкнер и подошел к окну. — Мне не хотелось бы беспокоить вас понапрасну, но я вижу, что сэр Чарльз Пиллингтон в данный момент беседует со специальным корреспондентом «Телеграфа». Сегодня в утреннем выпуске «Мелл» была опубликована статья о преступлении в окрестностях Крауз-бич, которая заняла всю первую страницу, и патриотическая передовица против въезда цветных иммигрантов. Наверное, с моей стороны излишне напоминать вам о том, что «Телеграф» теперь не побоится подкупить даже архангела Гавриила, лишь бы только переплюнуть «Мелл».

— Дьявол! — воскликнул Паркер, бросаясь к окну.

— Слишком поздно, — посетовал доктор. — Журналист из «Телеграфа» уже скрылся в здании почты. Правда, вы можете им позвонить и попытаться остановить это сообщение.

Паркер так и сделал. Редактор «Телеграфа» вежливо заверил его, что этот материал к нему не поступал, и что если он его получит, то непременно последует указаниям инспектора Паркера.

Редактор «Телеграфа» говорил чистую правду. Информацию получил редактор газеты «Ивнинг Бэннер», которая была дочерним изданием «Телеграфа». Что поделать — в трудные времена кризиса левая рука предпочитала не знать, что делает правая. Кроме того, это ведь было эксклюзивное интервью!

Глава XXII ВОПРОС СОВЕСТИ

О да, я знаю, ты религиозен, Имеешь то, что называют «совесть», и двадцать хитрых трюков и уловок, чтоб изощренно обходить все то, чего она потребует.

«Тит Андроник»

Это было в четверг, 23 июня, в канун праздника святого Иоанна. Буднично-зеленые покровы, в которые облекается храм на время ежедневных служб после мистических восторгов Пятидесятницы, теперь убрали. Алтарь опять сиял белизной. В часовне девы Марии при церкви Св. Онезимуса как раз закончилась вечерня. В воздухе еще стоял слабый аромат ладана; под потолком клубилось облачко благовоний. Низенький псаломщик, вооруженный очень длинным приспособлением для гашения свечей, ходил по церкви. Гаснущие свечи издавали специфический запах горячего воска, немного неприятный, но зато проникнутый святостью церковного обихода. Несколько пожилых дам, присутствовавших на богослужении, нехотя поднялись с мест, прервав свои молитвы, и одна за другой удалились, по очереди преклонив колени перед алтарем. Мисс Климпсон собрала в кучку свои маленькие молитвенники и, не глядя, нашарила рукой перчатки. К несчастью, при этом она уронила ежедневник, который завалился за длинную скамеечку для коленопреклонений. Из ежедневника в темный угол за исповедальней дождем посыпались пасхальные открытки, закладки, картинки на сюжеты из Святого Писания, засохшие веточки вербы и бумажки с текстом «Ave Maria».

Мисс Климпсон, возмущенно вскрикнув, нырнула за своими бумажками и немедленно раскаялась в том, что позволила себе в святом месте столь неподобающий взрыв раздражения. «Терпение, — пробормотала она, извлекая из-под скамейки последний листок, подобно потерянной драхме, — я должна научиться терпению и самообладанию». Кое-как засунув бумаги обратно в ежедневник, мисс Климпсон схватила перчатки и сумочку, поклонилась алтарю, уронила сумочку, снова подхватила ее, на этот раз с румянцем мученицы, поспешила по проходу к южной двери, где с ключом в руке стоял ризничий, ожидая, когда он сможет выпустить посетительницу. Выходя, она бросила взгляд на главный алтарь, где в полумраке белели длинные свечи, словно бледные призраки. Внезапно ей пришло в голову, что это выглядит мрачно и жутко.

— Доброй ночи, мистер Станнифорт, — быстро бросила она на ходу.

— Доброй ночи, мисс Климпсон, доброй ночи.

Мисс Климпсон была рада покинуть мрачный придел церкви и выйти в зеленое сияние июньского вечера. В церкви она почувствовала какую-то угрозу, опасность. Была ли то мысль о суровом Крестителе с его призывом к покаянию? Молитва о даре говорить правду и смело противодействовать злу? Мисс Климпсон решила, что ей лучше поспешить домой и почитать Евангелие и Послания, которые в сравнении с праздником этого строгого и непреклонного святого казались удивительно мягкими и утешительными. «А заодно приведу в порядок эти бумажки», — подумала она.

У миссис Бадж в передних комнатах на втором этаже было душно. Мисс Климпсон распахнула окно и уселась перед ним, чтобы навести порядок в своих маленьких реликвиях. Открытка с репродукцией «Тайной Вечери» относилась теперь к молитве о сосредоточении, «Благовещение» Фра Анджелико выскользнуло из разворота с числом 25 марта и угодило в воскресенье после троицына дня, изображение «Сердца Иисусова» с текстом по-французски попало в раздел о теле Христовом… «О Господи!» — воскликнула мисс Климпсон. — «Наверное, я случайно подобрала это в церкви».

Ну, конечно: этот маленький листок был явно исписан чужим почерком. Наверное, кто-то его обронил. Было вполне естественно посмотреть — а вдруг это что-то важное?

Мисс Климпсон относилась к людям, которые говорят про себя: «Я не из тех, кто читает чужие почтовые открытки». Это несомненный признак для всех, кто как раз-таки относится к данной породе людей. При этом они не лгут; иллюзия является для них реальностью. Дело просто в том, что Провидение снабдило их предупреждающей погремушкой, подобно той, что имеет гремучая змея. Кроме того, если вы столь беспечны, что оставляете свою корреспонденцию на виду у таких людей, то это ваша вина.

Мисс Климпсон внимательно рассматривала бумажку.

В руководствах по самоанализу, которые предназначены для католически ориентированных христиан, часто включается маленький неблагоразумный пункт, свидетельствующий о том, что его составители невинны и не от мира сего. Верующим рекомендуется во время подготовки к исповеди составить маленький список своих прегрешений, чтобы один-два пустячных грешка не ускользнули у вас из памяти. Правда, вас предостерегают, что не следует записывать там имена других людей, показывать свой список друзьям или бросать его где попало. Но могут произойти разные непредвиденные случаи. Может быть, способ записывать грехи противоречит мнению церкви, которая предписывает вам быстро, на одном дыхании, прошептать о них на ухо священнику и велит последнему забыть о них в момент, когда он их отпустил, как будто он никогда о них и не слышал.

Как бы то ни было, кто-то недавно — может быть, в эту субботу — разрешился от грехов, перечисленных на этой бумажке, и этот документ незамеченным скользнул между стенкой исповедальни и подушечкой для коленопреклонений, и уборщик его тоже не заметил. И вот она здесь — история, которую не следовало рассказывать никому, кроме Бога. Лежит на круглом обеденном столе миссис Бадж перед глазами другого творения Божья.

Надо отдать справедливость мисс Климпсон: она, скорее всего, тут же разорвала бы листок, не прочитав, если бы ее взгляд не скользнул по одной фразе: «Ложь, на которую я пошла ради М.В.».

В эту же секунду мисс Климпсон поняла, что это почерк Веры Финдлейтер. «Эта догадка вспыхнула у меня в мозгу, как молния», — объясняла она впоследствии. Догадка о том, что означали эти слова.

Целых полчаса мисс Климпсон сидела в одиночестве, борясь со своей совестью. Ее природное любопытство говорило: «Читай», а религиозное воспитание убеждало: «Ты не должна это читать». Чувство долга перед Вимси, у которого она была на службе, приказывало: «Выясни все», а ее собственное чувство благопристойности требовало: «Не делай этого». Страшный, суровый голос скрипуче нашептывал ей: «Речь идет об убийстве. Ты хочешь стать сообщницей убийцы?» Мисс Климпсон, как Ланселот Гоббо, разрывалась между дьяволом и совестью. Но как можно было в данном случае отличить совесть от дьявола?

«Всегда говорить правду и смело сопротивляться злу».

Убийство.

Теперь предоставляется реальная возможность узнать об этом деле.

Однако насколько реальна такая возможность? Может быть, она вложила в эту фразу больше, чем она означала.

Но в таком случае, не является ли для нее почти что прямым долгом читать дальше и освободить свой ум от этого ужасного подозрения?

Мисс Климпсон хотела бы пойти к мистеру Тредгоулду и попросить у него совета. Скорее всего, он велел бы ей незамедлительно сжечь бумажку и изгнать из души подозрение молитвами и постом.

Мисс Климпсон встала и принялась искать спички. Лучше побыстрее избавиться от этой вещи.

Но что она, собственно, собирается сейчас сделать? Уничтожить ключ к разгадке убийства?

Что бы она там себе ни думала, это слово само отпечаталось в ее мозгу заглавными буквами, жирно подчеркнутое. УБИЙСТВО — прямо как на полицейской афише.

Потом ей пришла в голову новая мысль. Ведь Паркер полицейский! Наверное, он также не испытывает особого трепета перед священным таинством исповеди. С виду он похож на протестанта. А может быть, он вообще не принадлежит ни к какой религии. В любом случае служебный долг для инспектора наверняка превыше всего. Может, лучше послать ему эту бумажку, не читая, просто с кратким объяснением того, как она попала к мисс Климпсон? Тогда вся ответственность ляжет на него.

Однако, после зрелого размышления, мисс Климпсон в силу своей природной честности отвергла этот иезуитский план. Предав гласности эти записи подобным образом, она нарушила бы тайну исповеди не меньше, чем если бы сама прочла бумажку. Ветхий Адам в душе мисс Климпсон тоже поднял голову: уж если все равно кто-то должен был ознакомиться с этими признаниями, то почему бы ей и не удовлетворить свое умеренное любопытство? Кроме того, не исключено, что она вообще ошиблась. Наконец, «ложь» могла не иметь никакого отношения к алиби Мэри Виттейкер. Тогда получилось бы, что леди-сыщица безответственно и без всякого результата выведала чужой секрет. Если она решила это доказать, то прежде всего сама обязана прочитать записи — отдавая должное всем заинтересованным сторонам.

Может быть, если она взглянет еще на одно-два слова, то убедится, что это никоим образом не связано с УБИЙСТВОМ, И тогда она сможет уничтожить бумажку и забыть о ней. Мисс Климпсон знала, что если она разорвет ее, не читая, то уже никогда не сможет о ней забыть — до самой смерти. Она вечно будет носить в душе это мрачное подозрение. Она будет думать о Мэри как о возможной убийце. Глядя в холодные голубые глаза мисс Виттейкер, она будет невольно задумываться о том, какое выражение они принимали, когда душа, скрытая за ними, замышляла УБИЙСТВО. Конечно, это подозрение еще раньше поселилось в душе мисс Климпсон. Его посеял в ней Вимси. Но только теперь оно стало ее собственным подозрением. Оно «кристаллизовалось», стало для нее реальностью.

«Что же мне делать?»

Мисс Климпсон бросила на бумажку еще один быстрый, стыдливый взгляд. На этот раз она увидела слово «Лондон».

Она легонько ахнула, словно встав под ледяной душ.

«Ну ладно, — сказала себе мисс Климпсон, — если это действительно грех, то я его совершу, и да простит меня Бог».

Ее щеки покрылись густым румянцем, как будто она раздевала кого-то донага. Тем не менее, она сосредоточилась на записке.

Записи были короткими и неясными. Едва ли Паркер сумел бы много отсюда извлечь. Но для мисс Климпсон, натренированной в стенографии набожности, эта история была так ясна, будто ее напечатали жирным шрифтом.

«Ревность». Это слово автор записки написал заглавными буквами и подчеркнул. Далее шло упоминание о ссоре, злых обвинениях, гневных словах и о том, что в душе кающегося кто-то занял место между ним и Богом. «Кумир» — и рядом длинный росчерк.

По этому окаменевшему костяку мисс Климпсон не составило труда реконструировать одну из тех исполненных ненависти и страсти «сцен», с которыми она была слишком хорошо знакома по жизни. «Я все для тебя делаю, а ты нисколько обо мне не заботишься. Ты обращаешься со мной безжалостно, я тебе просто надоела, вот в чем дело!» А в ответ: «Не будь смешной. Нет, я больше не в силах это выносить. Ну прекрати же, Вера! Ненавижу, когда люди распускают слюни». Унизительные, разрушающие, изматывающие, гадкие сцены. Сцены из школы для девочек, из пансиона, из квартиры в Блумсбери. Отвратительный эгоизм, уставший от своей жертвы. Глупенькая schwarmerei, которая засасывает всякое подобающее самоуважение. Бесплодные перебранки, которые кончаются стыдом и ненавистью.

«Ужасная женщина, кровосос», — злобно подумала мисс Климпсон. — «Это ужасно. Она использует бедную девушку».

Но кающийся теперь был озадачен новой, более трудной проблемой. Ложь была сказана — это было неправильно, даже для того, чтобы помочь подруге. Но были сделаны и такие признания, которые были направлены на то, чтобы завуалировать эту ложь. В этом следовало исповедоваться и привести это в порядок. Но, спрашивала себя девушка, пришла ли она к этому выводу из ненависти ко лжи или от злости на подругу? Трудно исследовать свое сердце. И не следовало ли ей, не удовлетворенной тем, что она призналась в этом священнику, также открыть правду миру?

Мисс Климпсон не сомневалась в том, какой совет даст ей священник. «Вам не нужно отступать со своего пути и предавать свою подругу. Храните молчание, если можете, но если вы говорите, вы должны говорить правду. Вы должны сказать своей подруге, чтобы она не ждала, что вы снова будете лгать. Он вправе попросить вас сохранить тайну, но не больше».

Пока все хорошо. Но тут возникает следующая проблема.

«Должна ли я потворствовать тому, что она плохо поступает?» — и снова разъясняющая запись, похожая на реплику в сторону: «Мужчина на Саут-Одли-стрит».

Это было несколько таинственно… Нет! — напротив, это объясняло все загадки, всю ревность, все ссоры и так далее.

В течение недель апреля и мая, когда считали, что Мэри Виттейкер все время находится в Кенте с Верой Финдлейтер, она ездила в Лондон. А Вера обещала Мэри сказать, что они пробыли вместе все это время. А поездки в Лондон были связаны с мужчиной, живущим на Саут-Одли-стрит, и с этим было связано что-то греховное. Вероятно, тут имелась в виду любовная связь. Мисс Климпсон добродетельно поджала губы, но в действительности она была скорее удивлена, чем шокирована. Мэри Виттейкер! Мисс Климпсон ожидала от нее чего угодно, но только не этого. Но это так хорошо объясняло ссоры, ревность и чувство покинутости. Как Вере удалось узнать об этом? Может быть, Мэри Виттейкер сама призналась ей? Нет, следующая фраза под заголовком «Ревность» гласила: «ездила за М.В. в Лондон». Так она проследила за ней и сама все увидела! А потом, в какой-то момент, она выложила подруге все, что знала, упрекнула ее. Наверное, поездка в Лондон имела место до того, как мисс Климпсон беседовала с Верой Финдлейтер. Тогда девушка казалась еще такой уверенной в чувствах Мэри. Или, может быть, Вера, предпринимая намеренный самообман, просто старалась убедить саму себя в том, что эти дела с мужчиной ничего не значили? Вполне возможно. И, может быть, какое-то проявление жестокости со стороны Мэри заставили вскипеть и выйти на поверхность все жалкие подозрения, укоризненно, крикливо и неистово. Так они дошли до скандала и разрыва.

«Странно, что Вера никогда не приходила ко мне рассказать о своих огорчениях», — подумала мисс Климпсон. — «Может, ей просто было стыдно. Бедное дитя! Я ее не видела почти неделю. Думаю, надо ей позвонить и встретиться с ней. Тогда, может быть, она мне об этом расскажет. В этом случае», — воскликнула совесть мисс Климпсон, внезапно появляясь из-под ударов врага с яркой и лучезарной улыбкой, — «в этом случае я буду знать эту историю вполне законно и смогу совершенно достойным образом поведать о ней лорду Питеру».

На следующий день, в пятницу, она проснулась, испытывая неприятные угрызения совести. Записка, все еще засунутая в ее ежедневник, беспокоила ее. Мисс Климпсон с утра пораньше заглянула в дом Веры Финдлейтер, но услышала только, что девушка гостит у мисс Виттейкер. «Тогда они, наверное, помирились», — сказала себе мисс Климпсон. Ей не хотелось видеть Мэри Виттейкер, безразлично, заключалась ли ее тайна в убийстве или обычной безнравственности. Но мисс Климпсон чувствовала мучительное желание выяснить вопрос о ее алиби для лорда Питера.

На Веллингтон-авеню мисс Климпсон сообщили, что обе девушки уехали в понедельник и пока еще не вернулись. Мисс Климпсон попыталась успокоить служанку, но у нее и самой возникло дурное предчувствие. Она вдруг без всякой видимой причины почувствовала тревогу. Она заглянула в церковь и прочла свои молитвы, но мысли ее были далеки от того, что она говорила. Повинуясь импульсу, она перехватила мистера Тредгоулда, когда он входил и выходил из ризницы, и спросила, можно ли ей будет следующим вечером прийти и изложить ему один вопрос совести. Пока все было хорошо, и она почувствовала, что «хорошая прогулка» может помочь ей встряхнуться.

И мисс Климпсон отправилась в путь, разминувшись с лордом Питером на четверть часа. Она доехала поездом до Гилфорда, а оттуда пошла пешком, пообедала в придорожном кафе, вернулась в Гилфорд и оттуда отбыла домой. Дома она узнала, что «мистер Паркер и еще куча джентльменов спрашивали ее весь день, и что за ужас, мисс, оказалось, что мисс Виттейкер и мисс Финдлейтер исчезли, полиция начала розыски, и что за ужас эти автомобили, мисс, не правда ли. Остается только надеяться, что они не попали в аварию».

В порыве вдохновения в голове мисс Климпсон вдруг всплыли слова «Саут-Одли-стрит».

Конечно, мисс Климпсон не знала, что Вимси находился на Крауз-бич. Она надеялась найти его в Лондоне. Дело в том, что у нее внезапно возникло необъяснимое желание, которого она и самой себе не могла объяснить, наведаться на Саут-Одли-стрит. Она понятия не имела, что она будет там делать, когда окажется там, но знала, что ей обязательно нужно на Саут-Одли-стрит. Это было следствием прежнего внутреннего неприятия того, чтобы открыто использовать исповедальную записку. Ею подспудно владела надежда узнать историю Веры Финдлейтер из первых рук. Итак, мисс Климпсон села на первый поезд до Ватерлоо, оставив для Вимси или Паркера письмо, на случай, если они снова объявятся. Это письмо было столь таинственным и невразумительным, и там было столько вставок и подчеркиваний, что, может быть, этим джентльменам повезло, что оно никогда не попало к ним в руки.

На Пиккадилли ее встретил Бантер и сообщил, что его светлость находится на Крауз-бич вместе с мистером Паркером, а он, Бантер, как раз намеревается выехать, чтобы присоединиться к ним. Мисс Климпсон немедленно снабдила его запиской на имя своего работодателя, которая была еще несколько более запутанной и таинственной, чем ее письмо. Затем достойная дама отправилась на Саут-Одли-стрит. Уже прохаживаясь по ней, она поняла, насколько неопределенной была ее догадка, и до чего мало можно узнать, просто ходя по улице. Кроме того, ее вдруг осенило, что если мисс Виттейкер занимается на Саут-Одли-стрит какими-то секретными делами, то вид знакомой, ходящей дозором по тротуару, несомненно, должен ее насторожить. Сраженная этой мыслью, мисс Климпсон резко нырнула в лавку аптекаря, и купила там зубную щетку, чтобы скрыть свои передвижения и выиграть время. Можно скоротать много минут, сравнивая форму, размер и щетину зубных щеток, да и аптекари иногда попадаются милые и разговорчивые.

Оглядевшись в аптеке в поисках предмета для разговора, мисс Климпсон заметила жестянку с нюхательным табаком, на которой стояло собственное имя аптекаря.

— Я еще возьму упаковку вот этого, — сказала она. — Что за замечательная это вещь. Совершенно великолепная. Я годами ей пользовалась, и я действительно он нее в восторге. Я рекомендую это всем моим друзьям, особенно от сенной лихорадки. У меня есть одна приятельница, которая часто проходит мимо вашей аптеки, которая только вчера мне сказала, как она страдает от этого недуга. «Дорогая, — сказала я ей, — тебе нужно всего лишь купить жестянку этого потрясающего снадобья, и ты все лето будешь в полном порядке». Она была так благодарна, что я ей об этом сказала. Она к вам еще не заходила? — и мисс Климпсон очень точно описала аптекарю Мэри Виттейкер.

Кстати, следует заметить, что в борьбе между совестью и тем, что Уилки Коллинз называет «детективной лихорадкой», в душе мисс Климпсон совесть в данный момент терпела сокрушительное поражение. Совести пришлось закрыть глаза на количество умышленной неправды, которое еще некоторое время назад потрясло бы ее.

Но аптекарь никогда не видел приятельницы мисс Климпсон. Делать нечего: ей пришлось ретироваться и подумать, как быть дальше. Мисс Климпсон удалилась, но перед уходом она ловко уронила свои ключи в большую корзину с губками, которая стояла сбоку от нее. Мисс Климпсон чувствовала, что ей нужен будет предлог, чтобы еще раз наведаться на Саут-Одли-стрит.

Совесть глубоко вздохнула, и ангел-хранитель мисс Климпсон уронил слезу на корзину с губками.

Удалившись в ближайшее кафе, которое попалось на ее пути, мисс Климпсон заказала чашку кофе и начала обдумывать план прочесывания Саут-Одли-стрит. Ей нужен был для этого и предлог, и способ маскировки. В ее престарелой груди взыграл дух приключений, и первая дюжина ее идей была скорее страшно авантюрна, чем реально осуществима.

Наконец ей в голову пришла действительно блистательная мысль. Она относилась именно к тому типу и телосложению людей, которые ассоциируются со сбором пожертвований. Мисс Климпсон даже не пыталась скрыть это от самой себя. Церковь, к общине которой она принадлежала в Лондоне, вела миссионерскую работу в трущобах и крайне нуждалась в денежных средствах. У мисс Климпсон было некоторое количество коллекционных открыток, и она имела полное право получать пожертвования в их интересах. Что было более естественным, чем попытаться дом за домом обойти состоятельный квартал?

Таким образом, вопрос маскировки оказался менее трудным, чем это могло показаться на первый взгляд. Мисс Виттейкер знала ее хорошо одетой и состоятельной с виду дамой. Уродливые, тяжелые башмаки, целомудренно-безобразная шляпа и пара темных очков послужат достаточной маскировкой, чтобы она не смогла узнать мисс Климпсон на расстоянии. Узнает ли она ее вблизи, было неважно, потому что если мисс Климпсон удастся подобраться к Мэри Виттейкер вплотную, то ее задача выполнена и она нашла дом, который ей нужен.

Мисс Климпсон встала из-за стола, заплатила по счету и поспешила на улицу, чтобы купить очки, помня, что сегодня суббота. Выбрав пару очков, которые достаточно скрывали бы ее глаза, не выглядя при этом преувеличенно таинственно, мисс Климпсон отправилась в свои комнаты на площади святого Георга, чтобы подобрать подходящую одежду для этого приключения. Конечно, она понимала, что едва ли ей удастся приступить к делу до понедельника. С точки зрения сбора пожертвований, вторая половина дня в субботу и воскресенье совершенно безнадежны.

Подбор одежды и аксессуаров занял у мисс Климпсон почти весь остаток дня. Когда она, наконец, была удовлетворена, она спустилась вниз, чтобы попросить у квартирной хозяйки чая.

— Конечно, мисс, — ответила добрая женщина. — Какое ужасное убийство, неправда ли, мисс?

— Какое убийство? — рассеянно переспросила мисс Климпсон.

Взяв из рук хозяйки «Ивнинг Вьюс», мисс Климпсон прочла статью о смерти Веры Финдлейтер.

Это воскресенье было самым ужасным днем в жизни мисс Климпсон. Будучи по природе женщиной деятельной, она была обречена на бездействие, и у нее хватило времени, чтобы предаться грустным мыслям о произошедшей трагедии. Не зная подоплеки событий, которая была известна Вимси и Паркеру, мисс Климпсон приняла историю с похищением за чистую монету. В известном смысле это ее даже утешило, потому что теперь она могла снять с Мэри

Виттейкер всякое подозрение в совершении предыдущих убийств. Все их, разумеется, за исключением смерти мисс Доусон, которая, возможно, вовсе и не была убита, мисс Климпсон теперь приписывала таинственному человеку с Саут-Одли-стрит. У мисс Климпсон сложился совершенно кошмарный образ этого мужчины. Он представлялся ей кровожадным, зловещим, и, что было всего ужаснее, соучастником и работодателем развратных и отвратительных чернокожих убийц. К чести мисс Климпсон, следует упомянуть, что она ни на секунду не поколебалась в своем намерении выследить этого монстра в его логове.

Она написала лорду Питеру длинное письмо с подробным изложением своих планов. Поскольку она знала, что Бантер уже уехал с Пиккадилли, 110A, она, тщательно это обдумав, адресовала письмо лорду Питеру Вимси, на адрес для передачи инспектору Паркеру, полицейское отделение, Крауз-бич. Конечно, в воскресенье почту туда из Лондона не доставляли. Как бы то ни было, письмо должно было уйти с полуночной почтой.

Утром в понедельник мисс Климпсон вышла из дома рано, в старой одежде и в очках, и направилась на Саут-Одли-стрит. Никогда еще ее природное любопытство и пройденная в третьесортных меблированных пансионах жесткая школа жизни не сослужили ей такой хорошей службы. Мисс Климпсон умела задавать вопросы, не обращая внимания на полученный отпор, проявлять настойчивость, быть нечувствительной и наблюдательной. В каждой квартире, куда она заходила, мисс Климпсон фактически играла роль самой себя. Она была настолько настойчива и прилипчива, что редко уходила без пожертвования и почти никогда — без какой-либо информации о квартире и ее обитателях.

К полудню она уже прошла одну сторону улицы полностью, а вторую — почти наполовину, и все безрезультатно. Она стала подумывать о том, что хорошо бы было перекусить. Но тут в поле ее зрения попала женщина, которая проворно двигалась в том же направлении, что и мисс Климпсон, но только на сто ярдов впереди.

Легко обознаться, глядя человеку в лицо, но не узнать знакомую спину просто невозможно. Сердце запрыгало в груди у мисс Климпсон. «Мэри Виттейкер!» — сказала она себе и пустилась следом за ней.

Женщина остановилась перед витриной. Мисс Климпсон заколебалась, стоит ли ей подходить ближе. Если Мэри Виттейкер была на свободе, значит, похищение было совершено с ее собственного согласия. Поставленная в тупик, мисс Климпсон решила занять выжидающую позицию. Женщина вошла в магазин. Заведение дружелюбного аптекаря было почти напротив. Мисс Климпсон решила, что настал подходящий момент для того, чтобы востребовать свои ключи. Она зашла в аптеку и спросила о них. Их действительно отложили для нее, и помощник аптекаря немедленно их принес. Женщина все еще оставалась в магазине через улицу. Мисс Климпсон начала плести затейливое кружево извинений и обстоятельных подробностей, рассказывая о своей рассеянности. Тут женщина вышла из магазина. Мисс Климпсон дала ей пройти вперед, закончила разговор и снова суетливо выскочила на улицу, вернув на прежнее место на носу очки, которые она сняла, чтобы ее узналаптекарь.

Женщина шла, не останавливаясь, и только время от времени бросала взгляд в витрины магазинов. Глядя на мисс Виттейкер, проходящую мимо, человек с тележкой, нагруженной фруктами, снял кепку и поскреб в затылке. Вдруг женщина неожиданно быстро обернулась и пошла назад. Продавец фруктов подхватил свою тележку и покатил ее в переулок. Женщина шла прямо на мисс Климпсон, и той пришлось нырнуть в пролет двери и притвориться, что она завязывает шнурок, чтобы избежать столкновения лицом к лицу.

По-видимому, женщина забыла купить сигареты. Она зашла в табачную лавку, через пару минут снова появилась в дверях и опять прошла мимо мисс Климпсон. Последняя уронила свою сумочку и теперь в волнении разбирала ее содержимое, выпавшее на тротуар. Женщина миновала мисс Климпсон, даже не взглянув в ее сторону. Мисс Климпсон, у которой кровь прилила к щекам из-за того, что она находилась в согнутом положении, снова поспешила вслед за этой дамой. Женщина вошла в жилой дом; это была следующая дверь после входа в цветочный магазин. Теперь мисс Климпсон сильно сократила дистанцию, боясь потерять подозреваемую виду.

Мэри Виттейкер — если это была Мэри Виттейкер — прошла через холл к лифту. Лифтера там не было. Женщина вошла в лифт и захлопнула за собой дверь. Мисс Климпсон, сделав вид, что разглядывает розы и орхидеи в витрине цветочного магазина, подождала, пока лифт исчезнет из виду. Затем, держа на виду в руке одну из открыток, при помощи которых она собирала пожертвования, мисс Климпсон тоже вошла в подъезд.

В маленькой стеклянной кабинке дежурил портье. Он сразу понял, что мисс Климпсон не входит в число жильцов дома, и вежливо спросил у нее, чем он может быть ей полезен. Наобум выбрав имя в списке жильцов, который висел у входа, спросила, где находится квартира миссис Форрест. Портье ответил, что это на пятом этаже, и прошел вперед, чтобы вызвать лифт для мисс Климпсон. Человек, с которым перед этим болтал портье, спокойно вышел из стеклянной кабинки и встал в проходе. Когда лифт набрал высоту, мисс Климпсон заметила, что продавец фруктов вернулся на прежнее место. Его тележка теперь стояла на самом краю тротуара.

Портье поднялся наверх вместе с мисс Климпсон и показал ей дверь квартиры миссис Форрест. Его присутствие успокаивало. Мисс Климпсон хотелось бы, чтобы портье оставался в пределах досягаемости, пока она не закончит обход всего дома. Как бы то ни было, раз уж она спросила миссис Форрест, начать придется именно с этой дамы. И мисс Климпсон нажала на кнопку звонка.

Сначала она решила, что в квартире никого нет, но, позвонив еще раз, услышала приближающиеся шаги. Дверь открылась, и перед мисс Климпсон предстала разодетая леди с обесцвеченными перекисью волосами. Лорд Питер сразу узнал бы эту женщину.

— Я пришла, — сказала мисс Климпсон, быстро вклиниваясь в дверной проход с ловкостью профессионального сборщика пожертвований, — чтобы спросить, не могли бы вы оказать помощь нашей миссии. Можно войти? Я уверена, что…

— Нет, извините, — отрезала миссис Форрест, настолько поспешно и тихо, что это наводило на мысль, что за ее спиной прячется человек, который не должен слышать ее слова. — Я не оказываю помощь миссиям.

И она попыталась закрыть дверь. Но мисс Климпсон успела уже достаточно увидеть и услышать.

— Боже мой! — воскликнула она, уставившись на миссис Форрест, — да это же…

— Входите.

Миссис Форрест почти грубо схватила ее за руку, втащила внутрь квартиры и захлопнула за ней дверь.

— Как все это странно! — воскликнула мисс Климпсон. — С этим цветом волос я вас едва узнала, мисс Виттейкер.

— Вы! — произнесла Мэри Виттейкер. — Не кто-нибудь, а именно вы!

Они сидели в гостиной, украшенной ярко-розовыми шелковыми подушками, и смотрели друг на друга.

— Я знала, что вы во все суете свой нос. Как вы сюда попали? С вами еще кто-нибудь есть?

— Нет… да… так уж получилось, — рассеянно пробормотала мисс Климпсон. Ею всецело овладела одна мысль. — Как вам удалось выбраться на свободу? Что произошло? Кто убил Веру?

Мисс Климпсон знала, что задает грубые и глупые вопросы.

— И почему вы так изменили свою внешность?

— Кто вас послал? — повторила Мэри Виттейкер.

— Что за мужчина с вами связан? — допытывалась мисс Климпсон. — Он здесь? Это он совершил убийство?

— Какой мужчина?

— Тот, которого Вера видела, когда он выходил из вашей квартиры. Он…

— Так вот оно что. Вера вам все рассказала. Лгунья! Я-то думала, что успела вовремя.

И тут все те смутные предположения, которые уже несколько недель терзали мисс Климпсон, внезапно кристаллизовались и обрели ясность. Это выражение в глазах Мэри Виттейкер! Давным-давно, когда мисс Климпсон помогала вести дела одной своей родственнице, которая держала меблированный пансион, некий молодой человек оплатил счет чеком. Вокруг счета возникли определенные недоразумения. Постоялец неохотно подписал чек, сидя в гостиной за маленьким столиком, покрытым плюшевой скатертью. Мисс Климпсон в это время сидела, наблюдая за молодым человеком. Потом этот постоялец исчез — взял свою сумку и прокрался из пансиона, когда его никто не видел. Чек его в банке вернули. Оказалось, что он не стоит и ломаного гроша: чек был поддельный. Мисс Климпсон пришлось дать показания в суде. Она помнила тот странный, вызывающий взгляд, с которым молодой человек взял ручку, собираясь в первый раз преступить закон. Сегодня мисс Климпсон опять увидела у мисс Виттейкер похожее выражение глаз. В нем читалась неприятная смесь дерзости и расчетливости. Это было то самое выражение, которое однажды послужило предостережением Вимси, и должно было послужить им и для мисс Климпсон. Мисс Климпсон почувствовала, что у нее участилось дыхание.

— Так кто этот мужчина?

— Мужчина? — Мэри Виттейкер вдруг рассмеялась. — Этого мужчину зовут Темплтон, и меня с ним ничего не связывает. До чего смешно: вы решили, что это — мой любовник! Я бы его убила, если б смогла.

— Но где он? И что вы здесь делаете? Разве вы не знаете, что вас все ищут? И почему вы…

— А вот почему!

И Мэри Виттейкер швырнула ей утренний выпуск «Ивнинг Бэннер», который лежал на диване. Мисс Климпсон прочла кричащие заголовки:

«ПРЕСТУПЛЕНИЕ НА КРАУЗ-БИЧ: УДИВИТЕЛЬНЫЙ ПОВОРОТ В РАССЛЕДОВАНИИ!!!»

«РАНЫНА ТЕЛЕ УБИТОЙ НАНЕСЕНЫ ПОСЛЕ СМЕРТИ!!!»

«ПОДДЕЛЬНЫЕ СЛЕДЫ!!!»

Мисс Климпсон ахнула от изумления и склонилась над газетой, впившись глазами в текст, набранный шрифтом помельче. «Потрясающе!» — воскликнула она, быстро вскинув взгляд на мисс Виттейкер.

Но, похоже, это все-таки следовало сделать чуть раньше. Тяжелая медная лампа прошла мимо головы мисс Климпсон, но тяжело обрушилась ей на плечо. Пронзительно вскрикнув, мисс Климпсон вскочила с места, и в это мгновение сильные, белые руки Мэри Виттейкер сомкнулись у нее на горле.

Глава XXIII ВОЗМЕЗДИЕ

Ну, конечно, колодцы глубже и церковные двери шире.

Но этого тоже довольно.

«Ромео и Джульетта»

Лорду Питеру тоже весьма не хватало мисс Климпсон. Погрузившись в расследование, которое вела полиция, он и подумать не мог о том, чтобы вернуться в Лихэмптон. Бантер прибыл на «миссис Мердль» в субботу вечером. Полиция развернула невероятную активность в местности, расположенной по соседству с холмами, в Ваутхэмптоне и Портсмуте. Это должно было создать впечатление, что, по мнению властей, шайка скрывается в этих районах. Но на деле ничто не было дальше от подлинных мыслей Паркера. «Пусть думает, что она в безопасности», — повторял он, — «пусть вернется обратно. Для нас это — игра в кошки-мышки, старина». Вимси был истерзан беспокойством. Он ждал результатов вскрытия тела. Мысль о предстоящих ему долгих днях ожидания отнюдь не радовала лорда Питера. К тому же надежды на результат было маловато.

— Очень приятно сидеть тут, когда за дверями квартиры миссис Форрест дежурит здоровенный переодетый полицейский, — раздраженно сказал Вимси однажды утром, приступая к бекону и яйцам. — Но ты же понимаешь, что ни в одном случае мы не располагаем прямыми доказательствами того, что это было убийство.

— Да, верно, — спокойно отвечал Паркер.

— Неужели кровь не закипает у тебя в жилах при этой мысли? — возмутился Вимси.

— Не закипает, — признался Паркер. — Такое случается слишком часто. Если бы кровь закипала у меня в жилах всякий раз, как возникали какие-то проблемы с уликами, у меня бы была хроническая лихорадка. Зачем нервничать? Может быть, это и правда то «идеальное преступление», о котором ты так любишь говорить, — преступление, после которого не остается следов. Оно, наоборот, должно тебя обворожить.

— Да уж. О Подлость, где же то очарованье, что мудрый видел на лице твоем? Заключено в руках Убийцы Время; нигде я не найду, чего бы выпить. Образцовые Поэты Вимси, подправленные Имяреком. Честно говоря, я подозреваю, что убийство мисс Доусон явилось бы идеальным преступлением, если бы мисс Виттейкер остановилась на нем и не начала заметать следы. Как ты мог заметить, смерть каждой последующей жертвы связана с применением все более грубого насилия, все менее похожа на естественную смерть, а способы убийства все больше усложняются. Опять телефон звонит. Если телефонная компания получит в этом году огромные прибыли, это будет твоей заслугой.

— Это по поводу кепки и ботинок, — мягко объяснил Паркер. — Они выяснили их происхождение. Вещи были заказаны в магазине в Степни, с просьбой отправить их преподобному А. Доусону в отель «Певерил», Блумсбери, куда он должен был прибыть.

— Опять этот «Певерил»!

— Да. Узнаю почерк загадочной особы, которая пыталась «обворожить» мистера Тригга. На следующий день курьер этого округа получил карточку преподобного Аллилуйи Доусона с надписью «Прошу отдать посланное предъявителю сего». На словах ему объяснили, что сам Аллилуйя не сумел приехать. Следуя полученным по телефону инструкциям, курьер передал пакет на платформе Чэринг-кросс неизвестной леди в платье медсестры. Когда его попросили ее описать, он ответил, что это была высокая дама в синих очках и в обычном плаще и чепце, какие носят медсестры. Вот так.

— Но как тогда осуществили оплату за эти товары?

— Они были заказаны по почте, и получены в «час пик» на Главном западном почтамте.

— Когда все это произошло?

— Самый интересный вопрос! Все провернули в прошлом месяце, вскоре после того, как мисс Виттейкер и мисс Финдлейтер вернулись из Кента. Операция была тщательно продумана заранее.

— Да, пожалуй. Теперь тебе будет что повесить на миссис Форрест. Похоже, это доказывает ее участие в сговоре, что трудно сказать о ее непосредственном участии в убийстве…

— Думаю, они хотели, чтобы в преступном сговоре заподозрили кузена Аллилуйю. Пожалуй, нам придется отыскать машинку, на которой была напечатана эта записка, и опросить всех этих людей. Господи, сколько еще предстоит мороки! Войдите! Рад вас видеть, доктор.

— Простите, что прерываю ваш завтрак, — произнес доктор Фолкнер, — но сегодня утром, когда я, проснувшись, лежал в постели, меня осенила прекрасная идея. Поэтому я и решил направиться к вам, чтобы избавиться от нее, пока она еще свежая. Это касается раны на голове и ссадин на руках. Вам не кажется, что они преследуют двойную цель? Может быть, они призваны не только создать видимость нападения шайки, но и скрыть какой-то другой, менее заметный след? К примеру, девушке могли вколоть яд при помощи шприца, а потом замаскировать след укола порезами и царапинами, нанесенными после смерти.

— Откровенно говоря, — признался Паркер, — я до этого не додумался. Это очень интересная идея. Может быть, даже верная. Проблема только в том, о в двух предыдущих случаях, которые мы расследуем, на теле не осталось никаких следов или симптомов отравления, хотя анализ проводили самые искусные химики. Вернее сказать, не только следов отравления, но и вообще никаких признаков насильственной смерти. А ведь мы приняли версию, что это убийство совершено тем же способом, что и два первых.

И Паркер подробно изложил доктору оба случая.

— Странно, — промолвил доктор. — Так вы думаете, что все эти убийства однотипны? Но в последнем случае смерть все же трудно счесть естественной. Иначе зачем бы понадобилось прибегать к столь сложным способам маскировки?

— Да, это было убийство, — согласился Паркер. — Доказательством этому служит то, что, как нам стало известно, план преступления был придуман около двух месяцев назад.

— Но метод! — воскликнул Вимси. — Метод! Пропади оно все пропадом! Вот сидим мы здесь, люди, известные своим блистательным умом, обладатели великолепной профессиональной репутации, а эта недоучка из больницы смеется над нами! Как, черт возьми, она все это провернула?

— Наверное, разгадка так проста и очевидна, что просто не приходит нам в голову, — предположил Паркер. — Что-нибудь типа правил, которые все мы учили в четвертом классе школы и больше никогда не использовали. Нечто совершенно элементарное, вроде затруднений того безмозглого мотоциклиста, которого мы встретили в Крофтоне. Он сидел под дождем и просил о помощи, так как не знал, что в бензопроводе бывают воздушные пробки. Теперь, я надеюсь, паренек все-таки понял… Что с тобой?

— О Боже! — возопил Вимси. Он ударил кулаком по столу, на котором стоял завтрак, опрокинув при этом свою чашку. — Боже! Что это! Ты это понял, ты это сделал! Это же очевидно! Для этого даже не нужен врач. Это может объяснить любой рабочий из гаража. Люди умирают от этого каждый день. Конечно, это была воздушная пробка в бензопроводе.

— Крепитесь, доктор, — сказал Паркер. — Он всегда так себя ведет, если ему приходит в голову какая-то идея. Со временем к этому привыкаешь. Может, ты все-таки объяснишь нам, в чем дело, старина?

Бледное лицо Вимси залилось румянцем. Лорд Питер обернулся к доктору.

— Понимаете, — начал он, — человеческий организм — это тоже своего рода мотор. Сердце прокачивает кровь по артериям, а потом обратно по венам, правда? Именно благодаря этому мотор работает. Кровь совершает полный круг в течение двух минут, ведь так?

— Разумеется.

— Один маленький клапан выпускает кровь из сердца, другой впускает ее туда. Это устройство подобно камере внутреннего сгорания.

— Ну, конечно.

— А если оно вдруг остановится?

— Человек умрет.

— Да. А теперь смотрите. Предположим, у нас есть хороший, большой, совершенно пустой шприц, который мы воткнем в одну из крупных артерий и нажмем на поршень. Что произойдет, доктор? Вы вгоните в трубу, по которой идет топливо, большой пузырь воздуха. Как это отразится на кровообращении?

— Кровообращение остановится, — без колебаний ответил врач. — Именно поэтому медсестры должны очень внимательно наполнять шприц лекарством, особенно, если делают внутривенную инъекцию.

— Я же говорил, что такие вещи учат в четвертом классе! Продолжим. Итак, кровообращение остановится. Это будет выглядеть как закупорка кровеносного сосуда, правда?

— Да, но для этого нужно непременно сделать укол в одну из главных артерий. Если кровеносный сосуд слишком мал, то кровь пойдет обходным путем. Вот почему (видимо, эта тема была любимым коньком доктора) закупорку, то есть сгусток крови, необходимо сразу же растворить, чтобы она не перемещалась по кровеносным сосудам.

— Да-да, но если в одной из главных артерий, например, в бедренной, или в крупной вене, расположенной на сгибе локтя, появится пузырь воздуха, то кровообращение остановится, не так ли? Насколько быстро это произойдет?

— Сразу. Сердце перестанет биться.

— А потом?

— Человек умрет.

— Какие симптомы появятся при этом?

— Практически никаких. Может быть, умирающий пару раз судорожно вдохнет: легкие сделают отчаянную попытку продолжить работу. Потом наступит остановка, подобная остановке сердца. В общем-то, это и будет остановка сердца.

— Как все это мне знакомо! Карбюратор иногда чихает — «вдыхает воздух», как вы сказали. А какие симптомы обнаружатся при вскрытии?

— Никаких, только признаки сердечного приступа. Конечно, если вы поищете как следует, то найдете еще крошечный след от иглы.

— Вы в этом уверены, доктор? — спросил Паркер.

— Но это же просто, не правда ли? Наша проблема относится к области самой примитивной механики. Конечно, так и случится. Это просто обязано случиться.

— Это можно доказать? — настаивал Паркер.

— Не исключено, что тут возникнет несколько больше трудностей.

— Мы должны попытаться, — воскликнул Паркер. — Это гениально, и многое объясняет. Доктор, не могли бы вы снова отправиться в морг и попробовать найти на теле след от укола? Питер, мне кажется, тебе удалось найти решение всех загадок. Кто там опять звонит?.. Что? Что? Ах, черт! Наш план сорван! Теперь она никогда не вернется. Пошлите сообщение во все порты Англии, всем полицейским постам! Установите наблюдение за пассажирами железной дороги, прочешите Блумсбери — эта часть Лондона знакома ей лучше всего. Я немедленно выезжаю в Лондон. Да, немедленно. Вы совершенно правы. Паркер повесил трубку, добавив еще несколько кратких и емких выражений.

— Пиллингтон, идиот недоделанный, выложил журналистам все, что знал. Сегодня в утреннем выпуске «Бэннер» опубликовала всю полученную информацию. Теперь Мэри Виттейкер известно, что ее карта бита, и она моментально сбежит из страны, если еще не сбежала. Поедешь со мной в Лондон, Вимси?

— Естественно. Садись в автомобиль, не теряй времени. Бантер, мы возвращаемся в Лондон. Когда мы можем выехать?

— Прямо сейчас, милорд. Я держал ваши вещи и вещи мистера Паркера в упакованном виде на случай непредвиденного поспешного отъезда.

— Славный малый!

— А вот письмо для вас, мистер Паркер, сэр.

— Благодарю вас. А, понятно! Это отпечатки пальцев, которые были на чеке. Гм… Если отбросить кассира, на чеке осталось только два комплекта отпечатков: кузена Аллилуйи и какой-то женщины, предположительно, Мэри Виттейкер. Да, несомненно: вот здесь отпечатались четыре пальца левой руки, как будто дама придерживала чек, когда ставила подпись.

— Прошу прощения, сэр! Можно мне взглянуть на эту фотографию?

— Конечно. Возьмите себе одну копию. Я знаю, вам это интересно как фотографу. Что ж, всего хорошего, доктор. Увидимся в городе. Пошли, Питер.

Вимси поспешил вслед за другом. Вот потому-то, как сказал бы доктор Фолкнер, лорда Питера и не застало второе письмо от мисс Климпсон, доставленное чуть позднее из полицейского участка.

Они добрались до Лондона в двенадцать (исключительно благодаря Вимси, сидевшему за рулем) и отправились прямиком в Скотланд-ярд, высадив по дороге Бантера, которому, по его собственному признанию, не терпелось вернуться домой. Главный комиссар был отнюдь не в лучшем расположении духа: он был зол и на газету «Бэннер», и на Паркера, который не смог заставить молчать Пиллингтона.

— Одному Богу известно, где ее теперь искать. Наверное, она успела замаскироваться. Скорее всего, пути отхода у нее уже давно подготовлены.

— Может быть, она уже сбежала, — предположил Вимси. — Она вполне могла покинуть Англию в понедельник или во вторник. Если бы преступница решила, что на пути у нее больше нет никаких препятствий, она бы вернулась, чтобы вновь вступить во владение своим имуществом. Теперь она останется за границей. Это все.

— Очень боюсь, что ты прав, — мрачно согласился Паркер.

— Кстати, а что поделывает миссис Форрест?

— Ведет себя, как обычно. Мы ее, конечно, непрерывно опекаем, но делаем это весьма ненавязчиво. Этим заняты три человека: один изображает продавца фруктов, другой — приятеля портье, который частенько заглядывает к своему другу, чтобы дать ему совет насчет ставок на ипподроме. Третий, этакий странноватый с виду субъект, непрерывно занят чем-то на заднем дворе. Все они сообщают, что она выходила из квартиры и возвращалась обратно, ходила по магазинам. Однако ест она, как правило, дома. Никто к ней не приходил. Еще два человека, которые следят за ней, когда она выходит из квартиры, сообщают, что вне дома она ни с кем не говорила и никому не передавала денег.

— Простите, сэр, — сказал полицейский, просунув голову в дверь. — К вам слуга лорда Питера Вимси со срочным посланием.

В кабинет вошел Бантер. Выправка его была безупречна, но глаза сверкали. Он положил на стол две фотографии.

— Милорд, джентльмены, я прошу у вас прощения, но не могли бы вы поближе взглянуть на эти снимки?

— Отпечатки пальцев? — вопросительно произнес шеф.

— Один из снимков — наша собственная полицейская фотография отпечатков, обнаруженными на чеке на 10000 фунтов, — пояснил Паркер. — Другой… Где вы его взяли, Бантер? Отпечатки те же самые, но это не наш снимок!

— Моему неопытному глазу они показались похожими, сэр. Я подумал, что лучше будет передать это дело на ваше усмотрение.

— Пришлите сюда Дьюсби, — сказал комиссар. Дьюсби, руководитель отдела, занимающегося отпечатками пальцев, дал ответ без всяких колебаний.

— Несомненно, это одни и те же отпечатки, — заявил он.

Тут для Вимси забрезжил свет.

— Бантер, это отпечатки с бокала для вина?

— Да, милорд.

— Но они же принадлежат миссис Форрест!

— Вы так мне и сказали, милорд, и поэтому я занес их в каталог под этим именем.

— Тогда, если подпись на чеке не поддельная…

— То нам не придется далеко искать эту птичку, — свирепо сказал Паркер. — Двойная жизнь! Черт бы побрал эту особу, из-за нее мы потеряли кучу времени. Ну, теперь-то она у нас в руках. За ней числится, по меньшей мере, убийство Финдлейтер, а может, и дело Готобед.

— Но, насколько я помню, у нее было алиби, — удивился шеф.

— Было, — зловеще сказал Паркер, — но подтвердить его могла только девушка, которую убили. Похоже на то, что она решила заговорить, и тогда преступница избавилась от нее.

— Похоже на то, что несколько человек уже об этом догадались, — вставил Вимси.

— Включая тебя. Светлые волосы миссис Форрест — всего лишь парик.

— Вероятно. В общем-то, мне никогда не казалось, что это ее природный цвет волос. В тот вечер, когда я встретился с ней наедине, на ней был некий тюрбаноподобный головной убор. Под ним она могла оказаться вообще лысой.

— Ты не заметил шрама на пальцах правой руки?

— Нет, потому что ее пальцы были сплошь унизаны кольцами. За ее отвратительным вкусом стоял удивительно здравый смысл. Думаю, она собиралась подсыпать мне наркотик или, когда это не удалось, заняться со мной любовью, пока я не засну, а затем, так сказать, «вывести из обращения»! Весьма печальный инцидент. Влюбленный член закрытого клуба умирает на чужой квартире. Родственники покойного, стремящиеся замять это происшествие. Думаю, она выбрала меня, потому что видела, как я встречал в Ливерпуле Эвелин Кроппер. Готов предположить, что Берту Готобед постигла именно такая участь. Закончив работу, встретила прежнюю хозяйку; пять фунтов в сумочке, вкусный ужин, шампанское… Бедная девочка напивается едва ли не до потери сознания, ее запихивают в автомобиль, приканчивают там, а потом отвозят в Эппинг-Форест и бросают в лесу рядом с сэндвичем и бутылкой из-под пива. Как просто найти верное объяснение, особенно, если знать все заранее.

— Итак, — сказал главный комиссар, — чем раньше мы ее схватим, тем лучше. Вам стоит поехать туда немедленно, инспектор. Возьмите ордер на арест мисс Виттейкер, она же миссис Форрест, и столько людей, сколько считаете нужным.

— Нельзя ли мне тоже туда поехать? — спросил Вимси, когда они вышли из здания Скотланд-ярда.

— Почему бы нет? Ты можешь пригодиться. А вместе с людьми, которые уже дежурят рядом с ее квартирой, дополнительная помощь нам не понадобится.

Автомобиль со свистом пронесся по Пэлл-Мэлл, затем по Сейнт-Джеймс-стрит и Пиккадилли. На полпути к Саут-Одли-стрит они встретили продавца фруктов, с которым Паркер обменялся почти неуловимым знаком. Отсчитав несколько дверей до той, что вела в нужную им квартиру, они остановились, и к ним почти сразу присоединился друг здешнего портье, любитель скачек.

— Я как раз собирался позвонить вам, — сказал упомянутый джентльмен. — Она приехала.

— Кто, Виттейкер?

— Да. Поднялась наверх минуты две назад.

— Форрест тоже там?

— Да. Она вошла незадолго до второй женщины.

— Ничего не понимаю, — сказал Паркер. — Еще одна отличная теория пошла прахом. Вы уверены, что это именно Виттейкер?

— Она была переодета. Старомодное платье, седой парик и так далее. Но она подходит по росту и общему описанию. Кроме того, она снова проделала трюк с синими очками. Думаю, что это именно та женщина. Правда, помня ваши инструкции, я не стал подходить к ней слишком близко.

— Ну ничего, сейчас посмотрим. Пойдемте. Продавец фруктов тоже догнал их, и они все вместе вошли в дом.

— Старушенция вошла в квартиру Форрест? — спросил третий детектив у портье.

— Да. Она прошла прямо к этой двери и начала что-то говорить насчет пожертвований. Тогда миссис Форрест быстро втащила ее внутрь и захлопнула дверь. С того времени оттуда никто не выходил.

— Хорошо. А теперь поднимемся наверх, и не дайте никому проскользнуть мимо нас по лестнице. Вимси, она знает тебя под именем Темплтона, но вполне может не знать того, что ты работаешь с нами. Позвони в дверь, а когда она откроется, просунь туда ногу. Мы спрячемся за углом и будем готовы ворваться внутрь.

Так они и сделали. Звук звонка было прекрасно слышно из-за двери.

Но на него никто не откликнулся. Вимси позвонил еще раз, а затем прижался к двери ухом.

— Чарльз, — крикнул он внезапно, — там что-то происходит. — Лицо его стало белым. — Скорее! Я не перенесу еще одного…

Паркер поспешил к нему и прислушался. Потом, схватив трость лорда Питера, он заколотил ей в дверь, так что звук ударов эхом отдавался в шахте лифта.

— Выходите! Откройте дверь! Это полиция!

И все это время внутри квартиры слышались страшные, глухие удары и бульканье, как будто там происходила драка или тащили что-то тяжелое. Затем раздался громкий треск, видимо, на пол упала мебель. Затем раздался громкий хриплый вопль, резко оборвавшийся на середине.

— Ломайте дверь, — сказал Вимси, у которого по лицу катился пот.

Паркер подал знак двум полицейским, которые были покрупнее. Сначала он попробовал толкнуть дверь плечом. Она вздрогнула и затрещала. Паркер приналег всем телом, толкнув тщедушного Вимси в угол. Они пыхтели и топтались, сгрудившись в узком пространстве.

Наконец дверь поддалась, и полицейские ввалились в прихожую. Там царила полная тишина.

— Быстрее! — всхлипнул Питер.

Дверь справа была открыта. Они заглянули внутрь, но там никого не оказалось. Они бросились к двери гостиной и толкнули ее. Дверь открылась примерно на фут: сзади мешало что-то громоздкое. Они с силой нажали на дверь, и преграда подалась. Оказалось, что дверь загораживал высокий, лежащий на боку шкаф, и Вимси перескочил через него. Пол был усыпан осколками китайского фарфора. В комнате некоторое время назад явно происходила отчаянная борьба. Перевернутые столы, сломанный стул, разбитая лампа… Вимси рванулся в спальню, и Паркер последовал за ним.

На кровати неподвижно лежала женщина. Жгуты длинных, седых волос разметались по подушке. На голове и горле женщины была кровь. Увидев, что кровотечение не прекращается, Вимси вскрикнул от радости: у трупов раны не кровоточат.

Паркер бросил всего один взгляд на раненую женщину и быстро кинулся в гардеробную. Над его головой просвистела пуля, затем раздался визг и рычание, и все было кончено. Констебль стоял, тряся укушенной рукой, а Паркер в это время зажал жертву в тиски. Он сразу ее узнал, хотя белокурый парик сбился на бок, а взгляд голубых глаз помутился от страха и бешенства.

— Ну хватит, — спокойно произнес Паркер, — игра окончена. Это вам не поможет. Проявите благоразумие. Вы же не хотите, чтобы мы надели на вас наручники, правда? Мэри Виттейкер, она же Форрест, вы арестованы по обвинению… — он на секунду запнулся, и женщина это заметила.

— По какому обвинению? Что у вас есть против меня?

— Ну, для начала — по обвинению в убийстве этой леди, — сказал Паркер.

— Этой старой дуры! — с презрением бросила женщина. — Она сама ворвалась сюда и напала на меня. Это все?

— Едва ли, — промолвил Паркер. — Я должен поставить вас в известность о том, что любые ваши слова могут быть зафиксированы и использованы в суде против вас.

И в самом деле, третий полицейский уже вытащил блокнот и начал невозмутимо писать: «После предъявления обвинения арестованная спросила: «Это все?» Видимо, это замечание показалось ему поразительно необдуманным, потому что полицейский лизнул карандаш с видом крайнего удовлетворения.

— С этой леди все в порядке? Кто она? — спросил Паркер, продолжая осмотр места происшествия.

— Это мисс Климпсон; один Бог знает, как она здесь оказалась. Думаю, с ней все в порядке, но ей пришлось пережить тяжкое испытание.

Говоря с Паркером, лорд Питер одновременно взволнованно вытирал кровь с головы мисс Климпсон. Внезапно она открыла глаза.

— Помогите! — невнятно произнесла мисс Климпсон. — Шприц… вы не можете… о-о!» Она сделала несколько слабых движений, но затем узнала Вимси, который встревоженно склонился над ней.

— О Боже! — воскликнула мисс Климпсон. — Лорд Питер, какая неожиданность! Вы получили мое письмо? Все нормально?.. О, Господи, как я выгляжу! Я… Эта женщина…

— Не волнуйтесь, мисс Климпсон, — с большим облегчением сказал Вимси. — Все в порядке, вам ничего не нужно говорить. Вы все нам расскажете потом.

— А при чем тут шприц? — спросил Паркер, погруженный в расследование.

— Она держала в руке шприц, — задыхаясь, проговорила мисс Климпсон и попыталась встать, шаря руками по постели. — Кажется, я потеряла сознание… мы так боролись… и что-то ударило меня по голове. И я увидела, что она подходит ко мне с этой штукой. Я выбила шприц у нее из руки. Дальше я ничего не помню. Однако, я, как выяснилось, удивительно живуча! — весело добавила мисс Климпсон. — Мой папенька всегда говорил: «Нас, Климпсонов, убить нелегко!»

Паркер что-то ощупью искал на полу.

— Вот он, — сказал инспектор, держа в руке медицинский шприц.

— Она психопатка, — заявила арестованная. — Это всего-навсего обычный шприц. Когда у меня начинается невралгия, я делаю себе инъекции. В нем же вообще ничего нет.

— Тут вы совершенно правы, — согласился Паркер, многозначительно кивнув Вимси. — В нем — ничего — нет.

Во вторник вечером, когда арестованная предстала перед судом по обвинению в убийстве Берты Готобед, Веры Финдлейтер и покушении на убийство Александры Климпсон, Вимси ужинал вместе с Паркером. Лорд Питер казался нервным и подавленным.

— С самого начала это было гнусно, — проворчал он. Они засиделись допоздна, обсуждая подробности процесса.

— Интересно, — сказал Паркер, — интересно. Кстати, я должен тебе семьдесят шесть полукрон. Мы должны были раньше догадаться, кто такая миссис Форрест, но нам казалось, что нет причин подвергать сомнению алиби, которое обеспечила преступнице мисс Финдлейтер. Ее неуместная верность породила массу проблем.

— По-моему, нас сбило с толку то, что все началось слишком рано. У нас не было видимых причин для такого подозрения. Но, оглядываясь на историю с Триггом, я должен сказать, что все было просто, как дважды два. Она очень рисковала, забравшись в пустой дом, да и не всегда можно найти пустые дома, их которых уехали хозяева. Тогда-то, думаю, ей и пришло в голову, что можно вести двойную жизнь, чтобы, если Мэри Виттейкер когда-нибудь в чем-нибудь заподозрят, она могла бы исчезнуть и превратиться в морально неустойчивую, но зато ни в чем не повинную миссис Форрест. По-настоящему серьезный промах она совершила, когда забыла вынуть пятифунтовую бумажку из сумочки Берты Готобед. Если бы не это, мы могли бы никогда не узнать о существовании миссис Форрест. Вероятно, она страшно перепугалась, когда мы к ней нагрянули. В результате полиции она была известна в обеих своих ипостасях. Убийство Веры Финдлейтер было отчаянной попыткой замести следы. Попыткой, обреченной на провал, поскольку план преступления был слишком сложным.

— Да. Но убийство Доусон было просто прекрасно в своей элегантной простоте.

— Если бы она на этом остановилась, и это преступление осталось бы единственным, мы никогда не смогли бы ничего доказать. Мы не можем доказать его и сейчас. Именно поэтому я не включил его в список обвинений. Я еще никогда не встречал более алчного и бессердечного убийцу, чем эта Виттейкер. По всей видимости, она считала, что всякий, кто причиняет ей неудобства, не имеет права на жизнь.

— Да, злая и алчная женщина. Подумать только: свалить свою вину на бедного старого Аллилуйю! Надо думать, он совершил непростительное злодеяние, попросив у нее денег.

— Хорошо хотя бы то, что он их получит. Яма, которую она вырыла Аллилуйе, обернулась золотоносным прииском. Банк принял к оплате чек на 10000 фунтов. Я позаботился об этом до того, как Виттейкер могла об этом вспомнить и остановить платеж. Впрочем, она вряд ли могла бы его остановить, потому что его представили к оплате в прошлую субботу.

— С юридической точки зрения деньги принадлежат ей?

— Конечно. Мы знаем, что они приобретены преступным путем, но поскольку мы не выдвинули против нее обвинения по этому пункту, то в юридическом смысле преступления как бы не было. Разумеется, я ничего не сказал об этом кузену Аллилуйе. А то ему бы не захотелось принять эту сумму. Он думает, что Виттейкер послала их ему в порыве раскаяния. Бедный старик!

— Значит, кузен Аллилуйя и все его маленькие аллилуйчики разбогатеют? Это великолепно. А что будет с остальными деньгами? Неужели они все-таки уйдут в казну?

— Нет. Если Виттейкер не завещает их кому-нибудь, они перейдут к ее ближайшему родственнику. По-моему, у нее есть двоюродный брат по имени Оллкок. Очень достойный малый, живет в Бирмингеме. Конечно, это произойдет при условии, — добавил он, внезапно охваченный сомнением, — что двоюродные братья являются безусловными наследниками согласно этому непостижимому Закону.

— Думаю, двоюродные братья в надежном положении, — сказал Вимси, — насколько вообще что-нибудь может считаться надежным в наше время. В конце концов, хоть какие-то родственники должны иметь право на наследство, иначе что станет со святостью семейных уз? Если так, то вот тебе самое веселое, что связано с этим гнусным делом. Знаешь, когда я позвонил Карру и рассказал ему обо всем, то он абсолютно не проявил никаких эмоций: ни благодарности, ни интереса. Доктор сказал только, что всегда подозревал нечто подобное и надеется на то, что мы не станем заново ворошить эту историю: он-де наконец получил наследство, о котором говорил, обосновался на Харли-стрит и не хочет больше никаких скандалов.

— Я никогда не питал к нему симпатии. Мне очень жаль сестру Филлитер.

— И совершенно напрасно. Я снова сунул свой нос в дела этой парочки. Оказалось, что Карр теперь слишком важная персона, чтобы жениться на медсестре. По крайней мере мне кажется, что в этом все дело. Может, это не очень верное объяснение, но, как бы то ни было, помолвка расторгнута. Мне было так приятно сыграть роль провидения в жизни двух молодых и достойных людей! — патетически воскликнул Вимси.

— О Господи! Хорошо, что девушка выпуталась из этой затеи. Кажется, звонит телефон. Кто, черт побери… Наверное, опять какое-то сообщение из Скотланд-ярда. Кто из нас, в конце концов, полицейский? — Да? О! Хорошо, я заеду. Наш судебный процесс отдал концы, Питер.

— Как?

— Самоубийство. Удавилась на простыне. Наверное, мне лучше туда поехать.

— Я поеду с тобой.

— Если женщина может быть воплощением зла, то это была она, — мягко произнес Паркер, взглянув на окоченевшее тело с распухшим лицом и глубоким красным следом на горле.

Вимси не сказал ничего. Ему было зябко, он плохо себя чувствовал. Пока Паркер и начальник тюрьмы отдавали необходимые распоряжения и обсуждали этот случай, он, сгорбившись, сидел на стуле, чувствуя себя глубоко несчастным. Голоса продолжали свой бесконечный разговор. Незадолго до того, как они с Паркером собрались уходить, пробило шесть часов. Это напомнило ему о восьми ударах часов, возвещающих, что поднят страшный черный флаг.

Ворота тюрьмы с лязгом распахнулись перед Вимси и Паркером, и они шагнули в жуткую, тусклую темноту. Июньское солнце давно уже встало, но бросало на полупустые улицы лишь слабый желтоватый отблеск. Было ужасно холодно, и шел дождь.

— Что сегодня творится? — спросил Вимси. — Может быть, мир близится к своему концу?

— Нет, — ответил Паркер, — это всего лишь солнечное затмение.

Дороти Ли Сэйерс Лорд Питер осматривает тело

Dorothy Leigh Sayers: “Lord Peter Views the Body”, 1928

Чудовищная история о человеке с медными пальцами

Dorothy Leigh Sayers: “The Abominable History of the Man with Copper Fingers”, 1924

Перевод: А. Ващенко

Клуб «Эготист» — одно из самых радушных заведений в Лондоне. Именно туда можно пойти, если хочешь поведать странный сон, приснившийся прошлой ночью, или похвалиться восхитительным дантистом, которого вам, наконец, удалось найти. При желании там можно писать письма или следовать темпераменту Джейн Остин, потому что во всем клубе нет комнаты, где царит безмолвие. Было бы нарушением клубных правил притвориться занятым или поглощенным собственными мыслями, когда к вам обращается собрат по клубу. Однако, чего здесь нельзя — так это упоминать о гольфе и рыбной ловле, а если будет вынесено на собрание комитета и предложение досточтимого Фредди Арбетнота (в настоящий момент отношение к нему весьма благоприятное), нельзя будет упоминать также и о телеграфе. Как заметил Лорд Питер Уимзи при недавнем обсуждении этого вопроса в курительной, о таких вещах можно говорить где угодно еще. В прочих отношениях клуб ни в чем не проявляет дискриминации. Сам по себе никто не может быть лицом нежелательным, кроме разве что крепких молчаливых мужчин. Кандидатов, правда, ожидают определенные испытания, о характере которых свидетельствуют факты: некий выдающийся человек науки, став членом клуба, пострадал после того, как закурил крепкую сигару «Трихонополи» в дополнение к портвейну 63 года. Напротив, добрый старый сэр Роджер Бант (овощной миллионер, выигравший 20.000 фунтов стерлингов, предлагаемых «Воскресным Криком», на которые он основал огромный продуктовый бизнес в Мидлэндсе), единогласно был избран после того, как чистосердечно объявил, что пиво и трубка — это все, что ему по-настоящему дорого. Опять же, как заметил лорд Питер, «доля грубости никого не покоробит, но бесцеремонности следует положить предел».

В тот конкретный вечер поэт-кубист Мастермэн привел с собой гостя — человека по имени Варден. Варден начал свой путь в качестве профессионального атлета, однако сердечная недостаточность вынудила его прервать блистательную карьеру и обратить свое фотогеничное лицо и поразительно красивое тело на службу киноэкрану. Он прибыл в Лондон из Лос-Анджелеса, чтобы организовать рекламу своему превосходному новому фильму «Марафон», и оказался весьма приятным, неиспорченным человеком — к великому облегчению членов клуба; гости Мастермэна тяготели к тому, чтобы оказаться Бог знает кем.

В тот вечер помимо Вардена в коричневой комнате было только восемь человек. Комната эта, с панелями, затененными лампами и тяжелыми занавесями, была, вероятно, самой уютной и приятной из всех малых курительных; клуб располагал примерно полудюжиной. Разговор начался вполне обычно: Армстронг поведал маленький курьезный эпизод, который наблюдал в тот день на Темпл-Стейшн, а Бэйз подхватил, заметив, что это еще ничего в сравнении с действительно престранным происшествием, случившимся с ним лично во время густого тумана на Юстон-Роуд.

Мастермэн добавил, что уединенные лондонские площади полны сюжетов, годных для писателя, и привел в пример собственную встречу с плачущей женщиной у мертвой мартышки; и тут Джадсон принял эстафету, рассказав, как поздней ночью в безлюдном пригороде он набрел на тело женщины, распростертое на тротуаре с ножом в боку; рядом неподвижно застыл полицейский. Рассказчик осведомился, не сможет ли быть чем-нибудь полезен, но полисмен сказал только: «На вашем месте я не стал бы ввязываться, сэр; она заслужила то, что ей причиталось». Джадсон добавил, что никак не может выкинуть этот случай из головы; и тогда Петтифер вспомнил о необычайном случае в своей медицинской практике, когда совершенно незнакомый человек привел его в дом на Блумсбери, где от отравления стрихнином страдала женщина. Человек этот помогал ему самым бескорыстным образом всю ночь, а когда пациентка оказалась уже вне опасности, вышел из дома и не вернулся; самое странное в этом было то, что когда он, Петтифер, расспросил женщину, та в неописуемом удивлении ответила, что прежде никогда не знала этого мужчину и принимала его за ассистента Петтифера.

— Кстати, — вступил Варден, — нечто еще более странное случилось со мной однажды в Нью-Йорке — я так впоследствии и не выяснил, был то сумасшедший или меня разыграли, или же я и в самом деле едва-едва избежал серьезнейшей опасности.

Это звучало обнадеживающе, и гостя попросили продолжить рассказ.

— Ну что ж, началось это весьма давно, — начал актер, — лет семь, наверное, — как раз перед тем, как Америка вступила в войну. Мне было тогда двадцать пять, и я уже больше двух лет снимался в фильмах. В то время в Нью-Йорке проживал человек по имени Эрик П. Лодер, уже достаточно известный скульптор, который мог бы стать к тому же хорошим, не имей он в избытке денег, не шедших ему на пользу, — так я это себе представляю по суждениям людей, посвятивших себя этой профессии. Он часто выставлялся и провел множество персональных выставок, на которых перебывало немало снобов; кажется, он много работал в бронзе. Да вы, Мастермэн, должно быть, знали его?

— Я никогда не видел его произведений, — отвечал тот, — но помню фотографии в «Искусстве Будущего». Хитро, но как-то перезрело. Это он занимается всяким там хризелефантином? По-видимому, просто демонстрировал, что способен заплатить за дорогой материал.

— Да, это на него похоже.

— Ну, конечно, — и он сделал эту шикарную ибезобразную реалистическую группу, которую назвал «Люцина», да еще имел наглость отлить в чистом золоте, поставив у себя в прихожей.

— А-а, эта работа! Да — просто чудовищно, подумалось мне, и к тому же я не находил в замысле ничего художественного.

Наверное, это и называют реализм. Мне нравится, когда картина или статуя приятна для глаза, иначе зачем она нужна? И все же в Лодере было что-то весьма привлекательное.

— Как вы с ним познакомились?

— Ах, да. Ну, он видел меня в этой киношке, «Аполлон приезжает в Нью-Йорк» — может, помните? Там я впервые снялся в главной роли. О статуе, которая оживает, — один из древних богов, знаете ли, когда он попадает в современный город. Продюсером был добрый старый Рубенсон. Вот уж был человек, способный сделать вещь с полным артистизмом! Все было исполнено вкуса, хотя в первой части нельзя было ничего носить на себе из одежды, кроме нашейного платка — как на классической статуе, помните?

— Аполлона Бельведерского?

— Естественно. Ну, Лодер написал мне, что я его интересую как скульптора, из-за своего сложения и так далее, и не мог бы я приехать к нему в Нью-Йорк, когда смогу? Так я узнал о Лодере и решил: это может стать неплохой рекламой. Когда мой контракт истек и у меня появилось время, я отправился на Восток и позвонил ему. Он был со мной весьма мил и предложил погостить у него несколько недель, пока я осмотрюсь.

У него был великолепный большой дом, милях в пяти от города, весь уставленный картинами, антиквариатом и прочим. Лет ему было что-то от тридцати до сорока, мне кажется; темноволосый, очень порывистый и живой. Он хорошо говорил; казалось, он вездесущ, повидал все и составил себе об этом не слишком высокое мнение. Сидеть и слушать его можно было часами; обо всех у него были наготове анекдоты, от папы римского до старины Финеаса И. Гроота, с чикагского ринга. Единственного рода истории, которые мне у него не нравились, — это непристойные. Не то чтобы я не одобрял послеобеденных анекдотов — нет, сэр, я не хотел бы, чтобы вы думали, будто я пуританин. Но только он рассказывал их, поглядывая на нас так, словно подозревал, что вы как-то в них замешаны. Знавал я женщин, которые так поступали, и видывал, как то же проделывали мужчины — а женщины не знали, куда деваться; но он был единственный из мужчин, заставивший меня испытать такое чувство. Все же, отвлекаясь от этого, Лодер был самым примечательным экземпляром, какой я знал. И, как я уже говорил, дом его, конечно же, был красив, а стол просто первоклассный.

Ему нравилось, чтобы все у него было лучшее. Была у него любовница — Мария Морано. Честное слово, никогда не видал я женщины, которую мог бы хоть отдаленно с нею сравнить — а уж когда работаешь для экрана, вырабатывается довольно требовательный взгляд на женскую красоту. Она была из тех крупных, неспешных, с изящными движениями созданий, очень ровная, с медленной, широкой улыбкой. У нас, в Штатах, такие не водятся. Она приехала с юга — он говорил, была там танцовщицей в кабаре, и сама она этого не отрицала. Он очень гордился ею, да и она как будто была по-своему к нему привязана. Он, бывало, поставит ее в студии обнаженной — разве что с фиговым листком — рядом с одной из фигур, которые нередко с нее ваял, и начнет сравнивать деталь за деталью. У нее был, казалось, буквально один только сантиметр, с точки зрения скульптора обладавший легким изъяном: второй палец на левой ноге был короче большого пальца. На статуях он, конечно, исправлял это. Она выслушивала все его излияния с добродушной улыбкой, вся какая-то рассеянно-польщенная, что ли. Хотя, мне кажется, бедную девчонку порой и утомляло этакое бесконечное кудахтанье. Выудит она меня, бывало, и начнет поверять свои сокровенные мысли: она-де всегда хотела завести собственный ресторанчик, с кабаре и множеством поваров в белых фартуках, и массой полированных металлических плиток. «Потом я выйду замуж, — говорила она, — и нарожаю четырех сыновей и дочек», — и начнет называть мне имена, которые для них подобрала. Мне всегда казалось это весьма трогательным. Под конец одной из таких бесед раз появился Лодер. Он чему-то усмехался, так что я подумал, будто он услыхал кое-что. Не думаю, чтобы он придал этому какое-то значение — а это доказывает, что он совершенно не понимал эту девушку. Похоже, он и представить себе не мог, чтоб какая-либо женщина захотела расстаться с такой жизнью, к какой он ее приучил; и уж если он и был чуть авторитарен в своем с ней обращении — по крайней мере, хоть не подавал повода для ревности. Несмотря на всю его болтовню и безобразные скульптуры, она держала его на крючке, и знала об этом.

Я прогостил у них с месяц, и прекрасно провел время. Лодера дважды охватывала творческая лихорадка, он запирался у себя в студии и, работая, никого не допускал к себе по нескольку дней. Такого рода приступам он отдавался серьезно, а когда они завершались, он устраивал вечеринку, и все приятели и прихлебатели Лодера являлись поглядеть на новое произведение. Он ваял тогда фигуру какой-то нимфы или богини, по-моему, чтобы потом отлить ее из серебра, и Мария обычно шла ему позировать. Помимо этих случаев, он ездил повсюду, и мы осматривали вместе все, что представляло интерес.

Так что, когда все завершилось, я сильно огорчился. Объявили войну, — а я дал себе зарок, когда это случится, отправиться добровольцем. Из-за сердца меня в окопы не пустили, но я рассчитывал хоть на какую-то должность, поэтому, упаковавшись, отправился.

Никогда б не подумал, чтоб Лодер стал так искренне горевать, прощаясь со мной. Снова и снова он повторял, что скоро мы встретимся. Однако я и вправду получил должность при госпитале, и меня отправили в Европу, так что вплоть до 1920 года Лодера я не видел.

Он звал меня и раньше, но в 1919 году мне надо было сниматься сразу в двух картинах, так что я ничего не мог поделать. Однако в 1920-м я оказался снова в Нью-Йорке, рекламируя «Порыв страсти», и получил от Лодера записку с просьбой погостить у него. Еще он просил меня ему позировать. Ну, а это ведь реклама, которую он сам оплачивает, не так ли? Я не возражал. Я как раз дал согласие работать для «Мистофильм лимитед», сниматься в «Джеке из Зарослей Мертвеца» — картине с пигмеями и снятой к тому же на месте, среди африканских бушменов. Я телеграфировал, что присоединюсь в Сиднее, в третью неделю апреля, и перетащил свои сумки к Лодеру.

Он меня сердечно приветствовал, хотя мне показалось, будто выглядит он куда старше, чем при нашей прошлой встрече. Он и держался как-то беспокойнее. Он был — как бы это назвать? — более скрытен, как-то более приземлен, что ли. Он пускался в свои циничные шутки с таким видом, точно относился к ним всерьез, словно все время имел в виду именно вас. Ранее я считал его нигилизм чем-то вроде позерства артистической натуры, но теперь стал думать, что несправедлив к нему. Он и в самом деле был печален, это явственно сказывалось; вскоре я узнал и причину. Когда мы сели в машину, я спросил о Марии.

— Она ушла от меня, — сказал он.

Ну, это, знаете ли, меня и в самом деле удивило. Честно говоря, трудно было себе представить, чтоб девушка эта оказалась столь уж предприимчивой. «Что же, — спросил я, — она отправилась открывать тот самый ресторан, о котором мечтала?»

— А-а, так она говорила вам и о ресторане, не так ли? — спросил в свою очередь Лодер. — Что ж, пожалуй, вы такого рода мужчина, которому женщина способна многое рассказать. Нет, она поступила глупее. Просто ушла.

Я не знал, что и ответить. Тщеславие его было сильно задето, не говоря уже о других чувствах. Я пробормотал, что обычно говорят в подобных случаях, и добавил, что это должно быть для него огромной потерей — для работы, как и в личном плане. Он согласился.

Я спросил его о том, когда это случилось, и удалось ли ему закончить нимфу, над которой он работал перед тем, как мы расстались.

— О да, — отвечал он, — ее он закончил и сделал еще одну — нечто совсем оригинальное — мне непременно понравится.

Ну, мы вошли в дом, отобедали, и Лодер поведал мне, что вскоре после нашей встречи уезжает в Европу. Нимфа стояла в столовой, в специальной нише, проделанной в стене. И в самом деле — то была прекрасная вещь, не столь вычурная, как другие работы Лодера; она удивительно напоминала Марию. Лодер посадил меня напротив нее, так что в течение обеда я мог ее видеть, и действительно — отвести глаза было нелегко. Он, казалось, очень гордился статуей, и все говорил о том, как он рад, что она мне нравится. Я вдруг ощутил, что он безнадежно повторяется.

После обеда мы перешли в курительную. Ее он переоборудовал, и первое, что притягивало глаза, было большое кресло у огня. Оно возвышалось фута на два от пола и состояло из основы, сделанной в виде римской лежанки, с подушками и спинкой повыше, вся целиком из дуба с серебряной инкрустацией, а над этим, образуя само сиденье, — улавливаете? — располагалась большая фигура обнаженной женщины, в натуральную величину — лежащая, с откинутой головой и руками, опущенными по бокам лежанки. Несколько подушек позволяли пользоваться этим как креслом, хотя, надо сказать, сидеть на нем было не слишком удобно. В качестве образчика сценической декорации оно было бы превосходно, но наблюдать, как Лодер сидит, развалясь на нем, у своего камина — это как-то шокировало. Оно, однако, его явно притягивало к себе.

— Я вам говорил, — напомнил он, — это нечто оригинальное.

Тут я вгляделся пристальнее и увидал, что фигура, собственно, была Марии, хотя лицо намечено, знаете ли, довольно бегло. Вероятно, он счел, что отделка погрубее более соответствует мебельному варианту.

Но, поглядев на эту лежанку, я подумал, что Лодер несколько деградировал. А за последующие две недели мне становилось с ним все более и более не по себе. Эта его манера переходить на личность усиливалась день ото дня; порой, пока я ему позирую, он сидит, бывало, и рассказывает одну из безобразнейших своих историй, вперив глаза в собеседника самым возмутительным образом — просто поглядеть, как вы это воспримете. И честное слово, хотя он принимал меня по-царски, мне уже приходила в голову мысль, что я чувствовал бы себя куда лучше среди бушменов.

А теперь перехожу к самому необычному.

Слушатели оживились и расселись поудобнее.

— То был вечер накануне моего отъезда из Нью-Йорка, — продолжал Варден, — я сидел…

Тут кто-то отворил дверь коричневой курительной и получил предупредительный знак от Бэйеса. Незваный пришелец опустился тихонько в одно из кресел и с тщательной осторожностью смешал себе виски с содовой, дабы не потревожить рассказчика.

— Я сидел в курительной, — продолжал Варден, — ожидая, когда придет Лодер. Весь дом был в моем распоряжении, ибо Лодер отослал слуг, разрешив им отправиться на какое-то представление или лекцию, а сам укладывал вещи, готовясь к европейскому турне; было у него назначено и свидание с антрепренером. Я, должно быть, уснул, потому что когда я, вздрогнув, проснулся, уже смеркалось, а рядом со мной стоял незнакомый молодой человек.

Он совсем не походил на взломщика, а на призрака — и того меньше. Был он, надо признать, исключительно зауряден на вид. На нем был серый, английского покроя костюм, меховое пальто в руке, мягкая шляпа и стэк. Гладкие, светлые волосы и одно из этих довольно глуповатых лиц с длинным носом и моноклем. Я глядел на него во все глаза, потому что знал — парадная дверь заперта; но прежде чем смог собраться с мыслями, он заговорил. У него был странный, запинающийся, хрипловатый голос с сильным английским акцентом. К моему удивлению, он спросил:

— Вы — мистер Варден?

— У вас передо мною преимущество, — отвечал я.

Он ответил:

— Прошу вас извинить меня за вторжение. Я знаю, это звучит грубо, но вам, знаете ли, лучше покинуть это место как можно скорее.

— Что, черт возьми, это значит? — спросил я.

— Не хочу сказать ничего плохого, — ответил он, — но вам следует учесть, что Лодер так вас и не простил, и боюсь, что он вознамерился превратить вас в вешалку для шляп или фигурный торшер, или что-либо еще в этом роде.

Господи! Понятное дело, я почувствовал себя довольно странно. То был такой тихий голос; манеры незнакомца были превосходны, а слова совершенно бессмысленны! Я вспомнил, что безумцы бывают весьма сильны и потянулся за звонком — и тут меня охватил озноб: я вспомнил, что нахожусь в доме один.

— Как вы сюда попали? — спросил я, прикидываясь храбрецом.

— Боюсь, я воспользовался отмычкой, — ответил он столь же обыденно, как если бы извинился, что не захватил с собой визитки. — Я не был уверен, вернулся ли Лодер. Но в самом деле, я считаю, что вам лучше скорейшим образом покинуть дом.

— Послушайте, — возразил я, — кто вы и к чему, черт возьми, клоните? Что значит «Лодер так меня и не простил»? За что именно?

— Как же, — ответил он. — Ну, уж извините, что я вторгаюсь в вашу личную жизнь — того, что касается Марии Морано.

— И чего же, дьявол возьми! — вскричал я. — Что такого вы о ней знаете? Она уехала, когда я был на войне. Я-то здесь при чем?

— О, — отвечал молодой человек, — прошу прощения. Быть может, я слишком положился на утверждения Лодера. Чертовски глупо, но то, что он мог ошибиться, мне в голову не приходило. Он, видите ли, полагает, что вы были любовником Марии Морано, когда гостили здесь в прошлый раз.

— Любовником Марии? — воскликнул я. — Это же нелепо! Она отбыла со своим собственным милым, кто бы тот ни был. Лодер-то должен знать, что ее со мной не было.

— Мария так и не покинула порога этого дома, — возразил молодой человек. — И если вы тотчас же не уйдете, я не уверен, покинете ли его вы.

— Бога ради, — вскричал я с досадой, — что вы имеете в виду?

Человек этот повернулся и откинул синюю занавеску с ног серебряной лежанки.

— Не доводилось ли вам повнимательнее рассмотреть эти ступни? — спросил он.

— Не особенно, — отвечал я, все более растерянно. — Для чего это?

— Знаете ли вы, чтоб Лодер ваял какую-либо еще статую с Марии, с коротким большим пальцем на левой ноге? — продолжал он.

Ну, тут я вправду взглянул, и все было, как он говорил: на левой ноге палец был короткий.

— Так и есть, — ответил я, — но, в конце концов, почему бы и нет?

— В самом деле, отчего бы и нет, — повторил молодой человек. — Не угодно ли взглянуть, отчего именно из всех фигур, что сделал Лодер с Марии Морано, эта — единственная, которая имеет ноги точь-в-точь как у живой Марии?

Он поднял каминную кочергу.

— Глядите!

С силой большей, чем можно было бы ожидать от него, он ударил кочергой по серебряной лежанке, отбив одну из рук статуи у локтевого сустава, пробив в серебре рваную дыру. Ухватив за руку, он оторвал ее совсем. Клянусь жизнью своей — внутри находилась длинная, высохшая человечья кость!

Варден замолчал, и сделал изрядный глоток виски.

— Ну?! — вскричало сразу несколько сдавленных голосов.

— Ну, — продолжал Варден, — не стыжусь сказать, что вылетел из этого дома, словно старый заяц, заслышавший звук ружья. Снаружи стояла какая-то машина, и шофер открыл мне дверцу. Я свалился внутрь, и тут до меня дошло, что все это может быть ловушкой. Я выскочил наружу и помчался прочь, пока не добрался до остановки троллейбусов. Но на другой день я обнаружил, что в соответствии с графиком, багаж ожидает меня в аэропорту, зарегистрированный на рейс до Ванкувера.

Придя в себя, я сильно недоумевал, что подумал Лодер о моем исчезновении. Но я скорее бы решился принять яд, чем вернуться в этот кошмарный дом; и с того дня я так и не встречал ни одного из этих двух людей. Я до сих пор не имею ни малейшего представления о том, кто был этот светловолосый мужчина и что с ним сталось; но окольным путем я узнал, что Лодер умер — с ним вроде бы произошел какой-то несчастный случай.

Воцарилось молчание, а затем…

— Это чертовски славная история, мистер Варден, — отметил Армстронг; он был любителем всякого ремесла и искусства, а конкретно — непосредственно в ответе за предложение мистера Арбетнота запретить телеграф, — но… вы хотите сказать, что внутри этой серебряной отливки находился весь скелет? То есть, что Лодер поместил его внутрь формы, когда отливка была готова? Это было бы чрезвычайно трудно и опасно: случайность отдала бы его в руки работников. И та статуя, к тому же, была бы куда больше натуральной величины, чтобы скелет оказался полностью скрытым.

— Мистер Варден ненамеренно ввел вас в заблуждение, Армстронг, — произнес внезапно тихий, хрипловатый голос из темноты, позади кресла мистера Вардена. — Фигура была не серебряная, а с напылением серебра на медную основу, нанесенную прямо поверх тела. Дама была на самом деле как бы никелирована. А мягкие ткани были, очевидно, удалены пепсином или чем-то вроде того, после завершения всего процесса; впрочем, в точности ручаться не могу.

— Хэлло, Уимзи, — откликнулся Армстронг, — это вы вошли только что? Но откуда столь уверенное заявление?

Эффект, произведенный голосом Уимзи на Вардена, был чрезвычайный. Он вскочил на ноги и повернул лампу так, чтобы свет упал на лицо Уимзи.

— Добрый вечер, мистер Варден, — промолвил лорд Питер. — Душевно рад встретиться с вами вновь, и извините за бесцеремонное поведение во время нашего первого свидания.

Варден пожал протянутую руку, но дар речи к нему еще не вернулся.

— Вы хотите сказать, безумный вы мистик, будто это вы и были таинственным незнакомцем Вардена? — осведомился Бэйес. — Ах, ну да, — добавил он грубовато, — нам следовало бы догадаться из портретного описания.

— Ну, раз уж вы здесь, — промолвил Смит-Хартингтон, представитель «Утреннего Вопля», — вам, я думаю, стоило бы выступить перед нами с окончанием этой истории.

— То была только шутка? — спросил Джадсон.

— Нет, конечно же, — прервал Петтифер, прежде чем лорд Питер успел ответить. — Для чего бы? Уимзи повидал достаточно страшного, чтобы тратить время на его изобретение.

— Что ж, это верно, — отметил Бэйес. — Вот что происходит из-за склонности к дедукции и всяким таким штучкам, а также от сования носа в дела, которые лучше оставить в покое.

— Что же, все это хорошо, Бэйес, — парировал его лордство, — но не упомяни я об этом деле в тот вечер мистеру Вардену — где бы он был сейчас?

— Да, где? Как раз об этом-то мы и хотели бы знать, — потребовал Смит-Хартингтон. — Послушайте, Уимзи, — без уверток: нам нужна история.

— И вся целиком, — добавил Петтифер.

— И ничего кроме, — закончил Армстронг, проворно убирая бутылку с виски и сигары из-под носа Питера. — Давай-давай, старина. «Ни затяжки вдохнуть, ни глотка не глотнуть, коль бард Эллен не выйдет на волю».

— Чудовищно, — пожаловался его лордство. — Между прочим, — продолжил он, меняя тон, — это не совсем та история, о которой мне хотелось бы распространяться публично. Я фигурирую в весьма незавидном положении — возможно инкриминировать убийство.

— Боже, — воскликнул Бэйес.

— Ничего, — заверил Армстронг, — все будут молчать. Не можем же мы, в самом деле, позволить себе расстаться с вами как членом клуба, не правда ли? Придется Смиту-Хартингтону немного пострадать, воздержавшись от репортажа — вот и все.

Заверения о неразглашении тайны последовали отовсюду, и лорд Питер, устроившись поудобнее, начал рассказ.

— Необычайность случая, связанного с Эриком П. Лодером, являет собой пример того, каким странным образом некая власть превыше наших человеческих устремлений устраивает дела людские. Зовите ее Провидением или Судьбой…

— Нам лучше опустить это рассуждение — не станем никак ее звать.

Лорд Питер, застонав, начал вновь.

— Что ж, первое обстоятельство, пробудившее во мне любопытство определенного рода в отношении Лодера, было зауряднейшее замечание чиновника эмиграционной службы в Нью-Йорке, куда я отправился по поводу того глупого происшествия с миссис Бильт. Он сказал: «Чего ради Лодер вздумал отправляться в Австралию? Я полагал, что Европа куда больше по его части».

— Австралия? — переспросил я. — Вы заблуждаетесь, мой друг. Только вчера он объявил мне, что едет в Италию через три недели.

— Какая там Италия, — отвечал тот, — он тут все обошел вчера, расспрашивая, как добраться до Сиднея, каковы формальности и так далее.

— О, — заметил я. — Вероятно, он отправляется через Тихий океан и заедет по пути в Сидней. — Но я подивился про себя, отчего он сам не сказал об этом, когда мы встречались накануне. Он определенно говорил об отплытии в Европу и о посещении Парижа прежде чем отправиться в Рим.

Любопытство мое настолько разгорелось, что через два дня я направился к Лодеру.

Он, казалось, был рад меня видеть и целиком находился в предвкушении поездки. Я снова спросил его о маршруте, и он совершенно определенно сказал, что едет через Париж.

— Что ж, только и всего, и дело на том и кончилось, а мы заговорили о другом. Он поведал мне, что к нему еще до отъезда прибудет погостить мистер Варден и что он надеется упросить его позировать. Он добавил, что никогда еще не видел человека, столь совершенного сложения. «Я хотел и раньше просить его об этом, — но тут разразилась война, он уехал, вступил в армию, и мы так и не смогли начать».

Все это время он как раз валялся на этой мерзкой лежанке, и взглянув на него, я уловил столь неприятный блеск у него в глазах, что меня это просто перевернуло. Он поглаживал и похлопывал фигуру по шее и ухмылялся, поглядывая на нее.

— Надеюсь, вы ничего не собираетесь делать в технике напыления? — спросил я.

— Что ж, — заметил он. — Я подумывал сделать что-то вроде пары к этой — знаете ли, «Спящий атлет» или что-нибудь такое.

— Лучше его отлить, — посоветовал я. — Для чего вы накладываете покрытие таким толстым слоем? Это уничтожает мелкие детали.

Замечание мое его раздосадовало. Он никогда не любил слушать какой-либо критики собственных произведений.

— Это был эксперимент, — пояснил он. — Следующая попытка будет шедевром. Вот увидите.

Как раз в этот момент вошел дворецкий и спросил, готовить ли мне постель, поскольку ночь выдалась ненастная. Мы, собственно, не слишком следили за погодой, хотя, когда я выехал из Нью-Йорка, все выглядело угрожающе. А тут мы выглянули и увидели, что снаружи льет как из ведра. Я бы не пострадал, явись я накануне не в открытом спортивном лимузине, к тому же без пальто. Теперь же перспектива проделать пять миль в такой ливень была не из приятных. Лодер упрашивал остаться, и я согласился.

Я чувствовал себя несколько утомленным и потому сразу пошел спать. Лодер заявил, что поработает немного в студии, и я видел, как он двинулся прочь по коридору.

Вы запретили мне упоминать о Провидении, поэтому я только скажу, как о факте весьма примечательном, что я проснулся в два ночи, обнаружив, что лежу в луже воды. Слуга засунул в постель грелку, из-за того, что прежде кровать стояла необогретой — и дрянная штука эта откупорилась сама собой. Минут десять я провел в мокром кошмаре, потом собрался с духом, намереваясь разобраться, в чем дело. Безнадежно: простыни, одеяла, матрас — промокло все. Я поглядел на кресло, и меня осенило. Я вспомнил, что в студии стоит прекрасный диван с большим кожаным ковром и грудой подушек. Отчего бы не окончить сон там? Я захватил небольшой электрический фонарик, который всегда меня сопровождает, и отправился.

Студия была пуста, так что я предположил, будто Лодер все закончил и отбыл на боковую. Диван стоял на месте, а ковер частично свисал с него, так что я забрался под него и приготовился заснуть.

Я уже чудесным образом засыпал, когда услыхал шаги — не в коридоре, но явно в другом конце комнаты. Я удивился, поскольку не знал, что в том направлении есть выход. Я лежал тихо и вскоре увидел полоску света, на месте шкафа, в котором Лодер держал свои инструменты и прочее снаряжение. Полоска расширилась, и вошел Лодер с электрическим фонарем в руке. Бесшумно затворив за собой шкаф, он прошел через студию. Остановился перед мольбертом и раскутал его; мне он был виден сквозь дыру в занавеске. Он постоял так некоторое время, глядя на мольберт, а потом издал один из самых отвратных булькающих смешков, какие я имел удовольствие слышать. Если до этого я мог сколь-нибудь серьезно подумать о том, чтоб объявить о собственном невольном присутствии, то после этого отбросил всякую мысль. Тут он вновь прикрыл мольберт и вышел через ту дверь, в которую вошел я.

Я выждал, пока не уверился в том, что его нет, потом поднялся — добавлю, чрезвычайно тихо. На цыпочках прошел к мольберту, поглядеть, что за поразительное произведение искусства скрывается под холстиной. Я сразу же понял, что передо мной — замысел фигуры «Спящего атлета», и по мере того, как я вглядывался в него, ощущал, как внутрь закрадывается что-то вроде ужасающей уверенности. Это ощущение словно бы начиналось где-то глубоко внутри и поднималось вверх, до корней волос.

У нас в семействе считают, будто я слишком любопытен. Могу только сказать — ничто на свете не удержало бы меня от попытки заглянуть в шкаф. С предчувствием того, что сейчас нечто фантастически злобное выпрыгнет на меня (все же я был несколько взволнован, да и время было глухое) — я героически взялся за ручку двери.

К моему удивлению, там было даже не заперто. Шкаф открылся сразу, обнаружив ряд совершенно новеньких, аккуратно расставленных полок, на которых не было ничего, что могло бы привлечь внимание.

Кровь у меня, знаете ли, к этому времени разгорелась, так что я поискал рядом пружину защелки, которая, как я и предполагал, обнаружилась довольно быстро. Задняя стенка шкафа бесшумно открылась, и я оказался наверху узкого ступенчатого пролета.

У меня достало здравого смысла остановиться и проверить, можно ли отпереть дверь снаружи, прежде чем я двинулся дальше, а еще — я захватил добрый увесистый пестик, который нашел на полках — как оружие на всякий случай. Потом закрыл дверь и стал спускаться с легкостью эльфа вниз по приятной старой лестнице.

Внизу обнаружилась еще одна дверь, но секрет ее я открыл без всякого труда. Испытывая большое возбуждение, я дерзко распахнул ее, держа пестик наготове.

Комната, однако, выглядела пустой. Фонарь уловил блеск какой-то жидкости — а потом я нашел выключатель.

Я увидел довольно вместительную квадратную комнату, оборудованную под мастерскую. Справа на стене был большой рубильник, под ним скамья. С центра потолка свисал большой фонарь, освещавший стеклянную ванну, полных семь футов длиной на три шириной. Я выключил фонарь и заглянул в ванну. Она была наполнена темной коричневой жидкостью, в которой я распознал обычный раствор цианида и сульфата меди, применяемый при окислении медью.

Над ней сверху свисали электроды с пустыми крюками, но в одном углу стояла полураспечатанная упаковка и, отогнув край, я увидел ряды медных анодов — достаточно, чтобы нанести, покрытие в сантиметр толщиной на скульптуру натуральной величины. Стоял и ящик меньшего размера, забитый гвоздями; по виду и весу я догадался, что он содержит серебро для завершения всего процесса. Я искал и еще кое-что — и вскоре нашел: значительное количество заготовленного графита и большой кувшин лака.

Конечно, во всем этом не было ничего такого, что можно было бы счесть противозаконным. Ничто не могло препятствовать Лодеру создать гипсовую фигуру, а затем посеребрить ее, если б ему это вздумалось. Но тут я нашел нечто такое, что не могло попасть сюда законным путем.

На скамье лежала большая пластина меди дюйма в полтора длиной — ночная работа Лодера, догадался я. То была электротипия печати американского консульства — той, что ставится в паспорт, на фотографию, чтобы ее не сменили на поддельную — к примеру портрет вашего приятеля мистера Джиггса, которому срочно нужно покинуть страну из-за чрезмерной популярности в Скотленд-Ярде.

Я уселся на стул Лодера и рассмотрел этот маленький сюжет во всех деталях. Мне стало ясно, что он основан на трех моментах. Во-первых, мне предстояло выяснить, намеревался ли Варден в ближайшее время навострить лыжи в Австралию — потому что, если это не так, все мои прекрасные теории ничего не стоили. И, во-вторых, делу бы сильно помогло, если б у него были темные волосы, как у Лодера, — вот как сейчас — достаточно похожие, чтобы соответствовать паспортным данным. Раньше мне довелось видеть его только в этом «Аполлоне Бельведерском», где на нем был белокурый парик. Но я знал, что если поброжу в окрестностях, то увижусь с ним, когда он придет повидать Лодера. И, в-третьих, конечно, мне следовало обнаружить, были ли у Лодера основания затаить зло на Вардена.

Ну, я решил, что провел в этой комнате столько времени, сколько можно. Лодер мог вернуться в любую минуту, и я не забыл, что ванна с сульфатом меди и цианидом может стать весьма удобным способом избавиться от слишком пронырливого посетителя. И не могу сказать, чтобы у меня возникло сильное желание предстать в виде предмета домашней мебели в доме Лодера. Мне всегда претили вещи, сделанные в форме предметов иного рода — томики Диккенса, которые оказываются жестянками с бисквитом, и иные маскировки вроде этой; и хотя я не питаю повышенного интереса к собственным похоронам, я желал бы, чтоб они выглядели пристойно. Я позаботился даже о том, чтобы стереть все отпечатки пальцев, которые мог за собой оставить, а затем вернулся в студию и привел в порядок диван. Мне не казалось, что Лодеру будет приятно обнаружить здесь следы моего пребывания.

Была и еще одна вещь, вызывавшая у меня любопытство. Я прошел на цыпочках через холл, в курительную. Серебряная кушетка мерцала в свете фонарика. Я почувствовал, что она противна мне в несколько раз больше, чем прежде. Однако я взял себя в руки и внимательно рассмотрел ноги фигуры. Я слыхал все о втором пальце Марии Морано.

Во всяком случае, остаток ночи я провел в кресле. Проволочки с делом миссис Бильт, то да другое, и запросы, которые мне пришлось сделать, отодвинули мое вмешательство в замыслы Лодера весьма надолго. Я выяснил, что Варден гостил у Лодера за несколько месяцев до того, как исчезла прекрасная Мария Морано. Боюсь, я вел себя весьма глупо насчет вас, мистер Варден. Я думал — быть может, между вами что-то в самом деле было.

— Не надо извинений, — ответил Варден с легким смешком. — Аморальность поведения киноактеров — притча во языцех.

— Зачем растирать соль на ране? — несколько уязвленно отозвался Уимзи. — Я ведь прошу прощения. По крайней мере, суть дела, насколько это касается Лодера, от этого не меняется. И потом, было одно обстоятельство, насчет которого я должен был увериться абсолютно точно. Электрическое покрытие, особенно столь трудоемкое, как то, о котором я думал, — работа не на одну ночь; с другой стороны, представлялось необходимым, чтобы мистера Вардена видели живым в Нью-Йорке до самого дня, когда по графику он должен был уезжать. Было также ясно, что Лодер намерен доказать, будто мистер Варден и в самом деле покинул Нью-Йорк, как планировал, и действительно прибыл в Сидней. Соответственно, поддельный мистер Варден должен был отбыть с багажом Вардена и с его паспортом, снабженным новой фотографией, должным образом проштампованной консульской печатью, — и тихо исчезнуть в Сиднее, чтобы превратиться в мистера Эрика Лодера, путешествующего по собственному паспорту. Ну, в таком случае, конечно же, каблограмма должна была быть отправлена в «Мистофильм лимитед», с предупреждением, что Вардена надо ожидать с более поздним пароходом.

Эту часть работы я поручил своему слуге Бантеру, который чрезвычайно компетентен. Этот добросовестный человек неизменно сопровождал Лодера в течение трех недель, и в конце концов, в тот самый день перед отъездом Вардена, из конторы на Бродвее была послана каблограмма, где благодаря счастливому Провидению — вот опять! — они пользуются чрезвычайно твердыми письменными принадлежностями.

— Честное слово! — вскричал Варден. — Я вспоминаю, что кто-то говорил мне о каблограмме, когда я вышел наружу, но я совершенно не связывал это с Лодером. Я подумал, что это какая-то глупость служащих «Вестерн Электрик».

— Совершенно верно. Ну, как только я получил ее, я кинулся к Лодеру с отмычкой в одном кармане и автоматическим пистолетом — в другом. Добряк Бантер — со мной, с наказом, что если я не вернусь к назначенному времени, он должен звонить в полицию.

Таким образом, все было, как видите, учтено. Бантер и был тем шофером, который вас ожидал, мистер Варден, но вас охватило подозрение — и винить вас невозможно — так что все, что нам оставалось сделать — это отправить ваш багаж к аэровокзалу.

По пути мы встретили слуг Лодера, направлявшихся на машине в Нью-Йорк. Так мы узнали, что находимся на верном пути, а также, что работа, предстоящая мне, не столь сложна.

О нашей беседе с Варденом вы уже слышали. Право слово, мне нечего добавить к этому. Когда я увидел, что он в безопасности и вне дома, я направился в студию. Она была пуста; тогда я открыл потайную дверь и, как ожидал, заметил полоску света из-под двери мастерской в конце коридора.

— Значит, Лодер был там все это время?

— Ну, конечно. Я взял в руку свой пистолетик и аккуратно отворил дверь. Лодер стоял между ванной и рубильником, погруженный в свое занятие: настолько, что не слыхал моего появления. Руки у него были в графите, большая куча его лежала на подстилке, а в руках он держал длинный пружинистый моток медной проволоки, бегущей к трансформатору. Большая упаковка была вскрыта, и все крюки заняты.

— Лодер! — позвал я.

Он обернулся, и в лице его не было ничего человеческого. «Уимзи! — вскричал он, — какого черта вы тут делаете?»

— Я пришел, — ответил я, — сказать вам, что знаю, каким образом начинка попадает в тесто. И предъявил ему автоматический пистолет.

Он дико вскрикнул и рванулся к рубильнику, выключив свет, чтобы я не смог прицелиться. Я слышал, как он кинулся ко мне — и тут в темноте раздался глухой удар и плеск, а затем вопль, подобного которому я не слыхал за все пять лет войны — и больше не желаю никогда услышать.

Я ринулся к рубильнику. Конечно же, я включил все, что можно, прежде чем добрался до света, но наконец мне это удалось, и фонарь над ванной разогнал тьму.

Там он и лежал, еще слегка подрагивая. Цианид, знаете ли, почти самый быстрый и болезненный способ покончить с жизнью. Прежде чем я смог что-то сделать, я знал, что он мертв — отравлен, утонул, пропал. Моток проволоки, в котором он запутался, попал в ванну вместе с ним. Не подумав, я прикоснулся к нему, и тут же получил удар тока, едва не потеряв сознания. Тут я понял, что, должно быть, включил ток, ища выключатель. Я вновь поглядел в ванну. Падая, он схватился руками за проволоку. Она крепко охватила пальцы, и ток методично наносил пленку меди по всей руке, зачерненной графитом.

У меня достало ума только на то, чтобы обнаружить, что Лодер мертв и что дело может обернуться для меня очень неприятно, если обнаружится, что я угрожал ему пистолетом в его собственном доме.

Я поискал вокруг, пока не обнаружил какой-то припой и паяльник. Потом пошел наверх и позвонил Бантеру, который в рекордное время промчал десять миль до дома. Мы вошли в курительную и припаяли руку этой проклятой фигуры — снова на место, как могли, а потом отнесли все в мастерскую. Мы оттерли каждый отпечаток пальцев и уничтожили всякие следы своего пребывания. Оставили свет и рубильник как были, и возвратились в Нью-Йорк самым что ни на есть кружным путем. Единственная вещь, которую мы с собой взяли, была копия консульской печати, которую мы выбросили в реку.

На другой день Лодера обнаружил дворецкий. Мы прочитали в газетах, как он упал в ванну, занимаясь экспериментами с электричеством. Этот злосчастный факт был сопровожден комментарием о том, что руки мертвеца были покрыты толстым слоем меди. Без применения силы снять его не удавалось, так что его похоронили, как есть.

Вот и все. Ну как, Армстронг, можно мне, наконец, получить виски с содовой?

— Что сталось с лежанкой? — спросил тут Смит-Хартингтон.

— Я купил ее на распродаже вещей Лодера, — ответил Уимзи, — и привел доброго старика, католического священника, своего доброго знакомца. Ему я поведал всю историю, взяв твердую клятву молчать. Он был очень разумным и чувствительным малым, так что однажды лунной ночью Бантер и я вывезли эту вещь в машине к его собственной маленькой церковке, за несколько миль от города, и предали христианскому погребению в углу кладбища. Это самое лучшее, что можно было тут поделать.

Забавный случай с упомянутым предметом

Dorothy Leigh Sayers: “The Entertaining Episode of the Article in Question”, 1925

Перевод: А. Ващенко

Карьера непрофессионального детектива лорда Питера Уимзи регулировалась (хотя это слово не совсем уместно в данном случае) его настойчивой и неизменной любознательностью. Привычка задавать глупые вопросы — естественная, хотя и раздражающая в молодом человеке — сохранилась у него и значительно позднее, даже в то время, когда безупречный Бантер, слуга сэра Питера, приступил к исполнению своих обязанностей брить щетину с подбородка его сиятельства и следить за своевременным приобретением бренди «Наполеон» и сигар «Виллар и Виллар». Когда ему исполнилось тридцать два года, сестра Питера окрестила его Любопытным Слоненком^[456]. Но справедливости ради следует напомнить, что именно его идиотский вопрос (в присутствии брата, герцога Денверского, который весь побагровел от стыда!): «Чем же все-таки был набит Woolsack^[457] — заставил лорда-канцлера исследовать упомянутый предмет, в результате чего он обнаружил засунутое внутрь бриллиантовое ожерелье маркизы Риггл, исчезнувшее в день открытия парламента и надежно спрятанное там кем-то из уборщиков. В другой раз надоедливые расспросы ведущего радиоинженера: «Почему именно частотные колебания?» и «Как все это устроено?» помогли его светлости случайно раскрыть банду конспираторов-анархистов, которые переговаривались с помощью кода: методически воющих сигналов (к величайшему раздражению радиослушателей британских и европейских станций) на лондонской волне в радиусе пятисот-шестисот миль.

Сэр Питер нередко раздражал людей необъяснимыми и непредсказуемыми поступками, например как в тот раз, когда ему неожиданно пришло в голову спуститься в метро по лестнице. Ничего захватывающего он там не увидел, но обнаружил покрытые пятнами крови ботинки убийцы из Слоан-Сквер. С другой стороны, когда убирали канализационные трубы на Глеггз-Фолли, лорд Уимзи, слоняясь в том месте и мешая работать водопроводчикам, случайно сделал открытие, которое привело на виселицу мерзкого отравителя Уильяма Гирлдсона Читти.

Таким образом, если учесть все эти особенности характера его светлости, можно понять, почему внезапное резкое изменение планов не вызвало удивления у верного Бантера.

Апрельским утром они прибыли на вокзал Сен-Лазар, чтобы заблаговременно сдать багаж. Их трехмесячное путешествие по Италии было чисто развлекательным, затем последовали две очень приятные недели в Париже, и теперь по пути в Англию они намеревались нанести короткий визит герцогу де Сен-Круа в Руане.

Пока Бантер занимался багажом, лорд Питер ходил, выбирая иллюстрированные журналы и разглядывая толпу. Он окинул оценивающим взглядом тоненькое создание с короткой стрижкой и лицом парижского сорванца, но пришел к выводу, что ляжки молодой женщины несколько толстоваты. Потом помог пожилой леди, которая пыталась объяснить киоскеру, что ей нужно carte du Paris, а не carte postale^[458]. Затем наскоро проглотил немного коньяку у одного из зеленых столиков и, наконец, решил пойти и посмотреть, как идут дела с багажом у Бантера.

За полчаса Бантер вместе с носильщиком продвинулся вперед, заняв второе место в огромной очереди (одни весы, как обычно, не работали). Перед ним стояла небольшая группа: молодая женщина с короткой стрижкой, на которую обратил внимание лорд Питер, мужчина лет тридцати с желтоватым лицом, их носильщик и в свое маленькое guichet^[459] нетерпеливо выглядывал регистратор.

— Mais je te répète que je ne les ai pas. Voyons, voyons. C’est bien toi qui les as pris, n’est-ce pas? Eh bien, alors, comment veux-tu que je les aie, moi?

— Mais non, mais non, je te les ai bien donnés là-haut, avant d’aller chercher les journaux.

— Je t’assure que non. Enfin, c’est évident! J’ai cherché partout, que diable! Tu ne m’as rien donné, du tout, du tout.

— Mais, puisque je t’ai dit d’aller faire enrégistrer les bagages! Ne faut-il pas que je t’aie bien remis les billets? Me prends-tu pour un imbécile? Va! On n’est pas dépourvu de sens! Mais regarde l’heure! Le train part à 11 h. 20 m. Cherche un peu, au moins.

— Mais puisque j’ai cherché partout — le gilet, rien! Le jacquet rien, rien! Le pardessus — rien! rien! rien! C’est toi…^[460]

Тут их носильщик, подстрекаемый общим возмущением очереди, будучи не в силах выдерживать оскорбления со стороны носильщика лорда Питера, тоже вмешался в спор.

— P’t-être qu’ m’sieur a bouté les billets dans son pantalon^[461], — предположил он.

— Idiot! — резко оборвал его молодой человек. — Je vous le demande — est-ce qu’on a jamais entendu parler de mettre des billets dans son pantalon? Jamais…^[462]

Носильщик-француз — республиканец, к тому же низкооплачиваемый, следовательно, терпение и выдержка его английских коллег ему не свойственны.

— Ah! — возмутился он, бросая на пол два тяжелых чемодана и оглядываясь по сторонам в поисках моральной поддержки. — Vous dites?^[463]

Спор мог бы превратиться в настоящий скандал, если бы молодой человек вдруг не обнаружил билетов — между прочим, они были в кармане брюк — и не продолжил регистрацию своего багажа к нескрываемому удовольствию толпы.

— Бантер, — вдруг сказал лорд Питер, повернувшись к этой группе французов спиной и зажигая сигарету. — Я пойду и обменяю билеты. Мы едем прямо в Лондон. Кстати, эта ваша штуковина, которой вы незаметно делаете снимки, при вас?

— Да, милорд.

— Та, которой вы незаметно снимаете из кармана?

— Да, милорд.

— Сделайте мне снимок этой пары.

— Да, милорд.

— Я займусь багажом, а вы телеграфируйте герцогу, что меня внезапно вызвали домой!

— Очень хорошо, милорд!

Лорд Питер больше не вспоминал об этом, пока они не оказались на борту «Нормандии». Убедившись в том, что молодые мужчина и женщина, возбудившие его любопытство, тоже на борту парохода в качестве пассажиров второго класса, лорд Питер старался не попадаться им на глаза.

— Вы сделали снимки? — спросил его светлость, когда Бантер в каюте гладил брюки лорда Питера.

— Надеюсь, милорд. Как известно вашей светлости, снимок с грудного кармана часто ненадежен. Я сделал трипопытки, может быть, какая-нибудь из них окажется удачной.

— Как скоро вы сможете их проявить?

— Немедленно, если угодно вашей светлости. Все необходимое у меня в чемодане.

— Чудесно! — с жаром воскликнул лорд Питер, надевая розово-лиловую пижаму. — Я могу подержать бутылки и все такое…

Бантер налил три унции воды в бутылку, вместимостью восемь унций, и подал-своему хозяину стеклянную палочку.

— Если ваше сиятельство так добры, размешайте в воде содержимое белого пакета, — сказал он, плотно прикрыв дверь, — а когда вещество растворится, добавьте содержимое синего пакета.

— Совсем как Seidlitz powder^[464], — усмехнувшись, заметил его светлость. — Оно шипучее?

— Не очень, милорд, — ответил Бантер, высыпая нужное количество гипосульфида в ванночку для закрепления.

— Послушайте, Бантер, оказывается, готовить раствор ужасно скучно!

— Да, милорд, — невозмутимо ответил Бантер. — Я всегда находил эту часть проявления невероятно утомительной.

Лорд Питер принялся еще энергичнее размешивать раствор стеклянной палочкой.

— Ну погодите, — произнес он мстительно. — Мы доберемся до вас и устроим вам Ватерлоо!

Три дня спустя лорд Питер Уимзи сидел в своей уставленной книгами гостиной на Пикадилли 110а. Нарциссы в вазе на столе улыбались весеннему солнцу и кланялись ветерку, врывавшемуся в распахнутое окно. Открылась дверь, и его светлость поднял голову от великолепного издания сказок Лафонтена с прекрасными иллюстрациями Фрагонара, которые Уимзи рассматривал с помощью лупы.

— Доброе утро, Бантер! Есть что-нибудь новое?

— Я удостоверился, милорд, что юная особа, о которой идет речь, поступила на службу к вдовствующей герцогине Мидуэй. Ее имя Селестин Берже.

— Вы не так точны, как обычно, Бантер! Вы должны были сказать: «под именем Селестины Берже». А мужчина?

— Он поселился по адресу Гилфорд-стрит, Блумзбери, милорд.

— Отлично, Бантер! Теперь дайте мне «Who's who?»^[465]. Что, трудно было разыскать их?

— Нельзя сказать, чтобы очень, милорд.

— Боюсь, как-нибудь мне придется поручить что-ни-будь такое, что вам не понравится, и вы уйдете от меня, а мне останется только перерезать себе горло. Благодарю вас, Бантер! Вы свободны. Я поем в клубе.

На переплете книги, которую Бантер подал своему хозяину, действительно было написано «Who’s who?», но ее нельзя было найти ни в библиотеках, ни в книжных магазинах. Это был толстый манускрипт, заполненный убористым почерком — частично мелкими печатными буквами м-ра Бантера, частично аккуратными и совершенно неразборчивыми записями лорда Питера. Манускрипт содержал биографии самых неожиданных личностей и самые неожиданные факты, казалось бы, ординарных людей. Лорд Питер разыскал очень длинную запись под именем вдовствующей герцогини Мидуэй. Судя по всему, чтение доставило лорду Питеру явное удовольствие. Через некоторое время он, улыбнувшись, закрыл книгу и пошел к телефону.

— Да, это герцогиня Мидуэй. Кто говорит?

Глубокий, хрипловатый, старческий голос понравился лорду Питеру. Он представил себе повелительное выражение лица и прямую фигуру той, кто в шестидесятые годы была самой знаменитой красавицей Лондона.

— Это Питер Уимзи, герцогиня.

— В самом деле? Как поживаете, молодой человек? Вернулись после веселой поездки на континент?

— Только что… и очень бы хотел выразить свое почтение у ног самой очаровательной леди в Англии.

— Боже мой, дитя мое, что вы хотите? — требовательно спросила герцогиня. — Молодые люди, подобные вам, не расточают комплиментов старухам просто так!

— Я хочу исповедаться вам в своих грехах, герцогиня!

— Вам следовало бы жить в былые времена, — отозвался признательный голос. — Ваши таланты растрачиваются зря на сегодняшнюю мелюзгу.

— Именно поэтому я и хотел бы поговорить с вами, герцогиня.

— Ну что же, дорогой, если вы совершили грехи, стоящие того, чтобы о них послушать, я буду вам рада.

— Вы так же исключительно великодушны, как и очаровательны. Я приду сегодня после полудня.

— Я буду дома только для вас и ни для кого другого. Вот так!

— Дорогая леди, целую ваши руки, — сказал лорд Питер и услышал глубокий смешок, прежде чем герцогиня повесила трубку.

— Как хотите, герцогиня, — сказал лорд Питер, сидя на низенькой скамеечке у камина, — но вы самая молодая бабушка в Лондоне, не исключая моей собственной матери.

— Дорогая Гонория еще дитя, — отозвалась герцогиня. — У меня на двадцать лет больше опыта, и я уже в том возрасте, когда этим хвастают. Я намереваюсь стать прабабушкой. Сильвия выходит замуж через две недели за этого глупого сына Аттенбери.

— Эбкока?

— Да. У него самые скверные гончие, каких мне когда-либо приходилось видеть, и он до сих пор не в состоянии отличить шампанское от сотерна! Но Сильвия, бедняжка, тоже глупа, так что, думаю, они будут прелестной парой. В мое время, чтобы преуспеть, человек должен был иметь или мозги или красоту… конечно, лучше всего и то и другое. Сейчас, пожалуй, ничего не требуется, кроме полного отсутствия фигуры. Общество растеряло здравый смысл, утратив его вместе с вето палаты лордов. Я делаю исключение для вас, Питер. У вас есть таланты. Очень жаль, что вы не используете их в политике.

— Боже сохрани, дорогая леди!

— Судя по всему, вы правы. В мое время были такие гиганты! Дорогой Диззи!^[466] Я хорошо помню, когда умерла его жена, как все мы старались заполучить его — Мидуэй как раз год как умер, — но он был весь поглощен этой глупой женщиной, которая не прочитала ни одной строчки в его книгах, а если бы и прочитала, все равно ничего бы не поняла. А теперь Эбкок баллотируется от Мидхёрста и женится на Сильвии!

— Дорогая герцогиня, вы не пригласили меня на свадьбу! Я так обижен, — вздохнул его светлость.

— Господи, дитя мое, я не рассылала приглашений, но, полагаю, ваш брат и его утомительная жена приглашены. Разумеется, вы должны прийти, если хотите. Я понятия не имела, что у вас есть страсть к свадьбам!

— Разве у вас ее не было? — воскликнул сэр Питер. — Мне хотелось бы присутствовать именно на этой. Я хочу посмотреть на леди Сильвию в белом атласе, фамильных кружевах и бриллиантах и немного посентиментальничать о тех далеких днях, когда мой фокстерьер выгрыз опилки из ее куклы.

— Очень хорошо, мой дорогой, пусть так и будет! Приходите пораньше, чтобы поддержать меня. Что касается бриллиантов, то если бы не семейная традиция, Сильвия ни за что не надела бы их. Она имела наглость даже выразить по их адресу недовольство!

— Я полагал, что это одни из лучших бриллиантов!

— Так оно и есть! Но она говорит, что оправа уродлива и старомодна, что она вообще не любит бриллиантов, что они не подходят к ее платью… Глупости! Где это слыхано, чтобы девушке не нравились бриллианты?! Ей хотелось что-нибудь романтичное из жемчуга! У меня не хватает на нее терпения.

— Я обещаю вам выразить свое восхищение бриллиантами, — сказал сэр Питер, — и, пользуясь правом старинного знакомства, скажу ей, что она ослица и все такое… Мне очень бы хотелось взглянуть на них. Когда их привезут из хранилища?

— М-р Уайтхэд доставит их из банка накануне ночью, — сказала герцогиня, — и они будут в сейфе в моей комнате. Приходите к двенадцати часам и сможете полюбоваться ими в одиночестве.

— Превосходно! Смотрите только, чтобы они не исчезли ночью!

— О, дорогой мой! Дом будет наводнен полицейскими. Такая досада! Но этого не избежать.

— Я полагаю, что это правильно, — заметил Питер. — Вообще говоря, у меня какая-то нездоровая слабость к полицейским.

Утром в день свадьбы лорд Питер вышел из рук Бантера истинным чудом приглаженного великолепия. Соломенного цвета волосы его светлости являли собой образец совершеннейшего произведения искусства, так что прикрывать их блестящим цилиндром было все равно что спрятать солнце в шкатулку из полированного гагата. Светлые брюки вместе с идеально начищенными туфлями создавали симфонию в одном тоне. Только страстные просьбы помогли сэру Питеру убедить этого тирана, и Бантер разрешил ему спрятать две небольших фотографии и тонкое иностранное письмо в карман на груди. М-р Бантер, сам безупречно одетый, вошел за сэром Питером в такси. Точно в полдень они подъехали к полосатому тенту, украшавшему вход в дом герцогини Мидуэй на Парк-лэйн. Бантер быстро исчез в направлении черного входа, а его светлость поднялся по лестнице, чтобы повидать вдовствующую герцогиню.

Большинство гостей еще не появилось, но дом был полон взволнованными людьми, сновавшими туда-сюда с цветами или молитвенниками, а из столовой доносился звон тарелок и вилок, оповещая о готовящемся роскошном завтраке. Лорда Питера проводили в малую гостиную, и лакей отправился доложить о нем герцогине. Здесь сэр Питер нашел своего близкого друга и преданного коллегу сыскного инспектора Паркера в штатской форме, который разглядывал дорогую коллекцию статуэток белых слонов.

— Все спокойно? — спросил Уимзи, сердечно пожимая ему руку.

— Абсолютно!

— Вы получили мою записку?

— Конечно. И сразу отправил трех наших людей следить за вашим приятелем с Гилфорд-стрит. Девушка здесь и на виду. Причесывает парик старой леди. Ничего девица, не правда ли?

— Вы меня удивляете, — сказал лорд Питер, видя, что его друг саркастически улыбается. — Нет, в самом деле? Это путает все мои расчеты.

— О нет! Просто у нее веселые и дерзкие глаза и язык, вот и все.

— Хорошо справляется с работой?

— Я не слышал жалоб. Что вас натолкнуло на это?

— Чистая случайность. Конечно, я могу ошибаться.

— А вы получили какую-нибудь информацию из Парижа?

— Я не хотел бы, чтобы вы употребляли это выражение, — раздраженно заметил лорд Питер. — От него так и пахнет Скотленд-Ярдом. Когда-нибудь это вас выдаст.

— Извините, — сказал Паркер, — привычка — вторая натура.

— Этого как раз и надо опасаться, — возразил его светлость с серьезностью, которая казалась несколько неуместной. — Можно быть начеку во всем, кроме фокусов, которые может выкинуть наша «вторая натура». — Лорд Питер подошел к окну, выходившему на черный вход. — Хэлло! А вот и наша пташка!

Паркер подошел к окну и увидел аккуратно подстриженную головку француженки с вокзала Сен-Лазар, украшенную черной лентой с бантом. Человек с корзиной, полной белых нарциссов, позвонил в дверь и, казалось, пытался продать цветы. Паркер тихо открыл окно, и они услышали, как Селестин сказала с явным французским акцентом: «Ньет, ньет, ничего сегоднья. Спасибо!» Мужчина продолжал настаивать монотонным, ноющим тоном, свойственным разносчикам, протягивая ей большой пучок белых цветов, но она оттолкнула их обратно в корзину и с сердитыми восклицаниями, вскинув голову, решительно захлопнула дверь. Мужчина, ворча, пошел прочь. И сразу же худой, нездорового вида бездельник в клетчатой фуражке, отделился от столба и поплелся за ним вдоль по улице, бросив, однако, взгляд вверх, на окно. М-р Паркер посмотрел на лорда Питера, кивнул и сделал незаметный знак рукой. Человек в клетчатой фуражке вынул изо рта сигарету, погасил ее и, заткнув окурок себе за ухо, пошел вперед.

— Очень интересно, — сказал лорд Питер, когда оба, и человек с корзиной нарциссов и мужчина в клетчатой фуражке, скрылись из виду. — Слушайте!

Над головой послышался топот бегущих ног, крики… общая суматоха. Оба кинулись к двери и увидели сбегавшую вниз по лестнице невесту и подружек, следовавших за ней. Невеста истерически кричала: «Бриллианты! Их украли! Они исчезли!»

В минуту весь дом был поднят на ноги. Все домашние слуги и те, кто был специально приглашен обслуживать свадьбу, столпились в зале; отец невесты выскочил из своей комнаты в великолепном белом жилете, но без пиджака; герцогиня Мидуэй (мать невесты) накинулась на м-ра Паркера, требуя немедленных действий; дворецкий, который потом до самой смерти не мог прийти в себя от позора, выбежал из кладовой со штопором в одной руке и бутылкой бесценного портвейна в другой, потрясая ею со всем рвением городского глашатая, звонящего в колокол. Единственным достойным выходом было появление вдовствующей герцогини, которая спустилась с лестницы, как корабль с поднятыми парусами, волоча за собой Селестин и увещевая ее не быть такой глупой.

— Спокойно, девушка, — сказала вдовствующая герцогиня. — Можно подумать, что вас хотят убить.

— Разрешите мне, ваша светлость, — сказал м-р Бантер, неожиданно появляясь ниоткуда в своей неизменно невозмутимой манере и крепко беря Селестин за руку.

— Но что же делать? — воскликнула мать невесты. — Как это случилось?

Тут на передний план вышел детектив-инспектор Паркер. Это был самый впечатляющий и драматический момент всей его карьеры. Великолепное спокойствие инспектора само по себе служило упреком шумной, возбужденной знати, которая его окружала.

— Ваша светлость, — сказал он, — нет причин для беспокойства. — И драгоценность, и преступники в наших руках, благодаря лорду Питеру Уимзи, от которого мы получили инфор…

— Чарлз, — произнес лорд Питер страшным голосом.

— …предупреждение о попытке ограбления. Один из наших людей сейчас доставит преступника — мужчину, пойманного с поличным: бриллиантами вашей светлости. (Все оглянулись и увидели входящих бездельника в клетчатой фуражке и констебля, держащих под руки мужчину с корзинкой цветов.) — Преступник-женщина, вскрывшая сейф вашей светлости — здесь! Нет, ничего у вас не выйдет, дорогая! — добавил Паркер, в то время как Селестин с потоками отборной брани, которую, к счастью, никто не мог понять, так как присутствовавшие не владели французским языком в такой степени, пыталась выхватить револьвер из-за пазухи своего скромного черного платья. — Селестин Берже, — продолжал Паркер, пряча оружие в свой карман, — именем закона вы арестованы, и я предупреждаю, что все ваши слова будут использованы в качестве обвинения против вас.

— Помоги нам господи, — вмешался лорд Питер, — это же сенсация! Но Чарлз, ты неправильно назвал имя! Леди и джентльмены, разрешите мне представить вам — Жак Леруж, известный под именем Санкюлот, самый молодой, ловкий и умный вор, взломщик сейфов, переодетый женщиной, который когда-либо попадал в досье Дворца Правосудия.

Все были ошеломлены. Жак Санкюлот длинно выругался и скорчил гримасу лорду Питеру.

—C‘est parfait, — сказал он, — toutes mes felicitations, milord, hem?^[467] И его я знаю, — добавил он, ухмыляясь в сторону Бантера. — Невозмутимый англичанин, который стоял за нами в очереди на вокзале Сен-Лазар. Но, пожалуйста, скажите, как вы меня разгадали, чтобы я не повторил ошибки… в следующий раз.

— Я уже говорил вам, Чарлз, — сказал лорд Питер, — о том, как неблагоразумно следовать привычкам в нашей речи. Это выдает с головой. Так вот! Во Франции любой маленький мальчик приучен, говоря о себе, употреблять мужской род прилагательных. Он говорит: «Que je suis beau!»^[468] А маленькой девочке ежедневно вбивают в голову, что она должна в таких случаях употреблять женский род. Она говорит: «Que je suis belle!»^[469] Должно быть дьявольски трудно имперсонифицировать женщину! Когда на станции я услышал, как возбужденная молодая женщина сказала своему спутнику: «Me prends-tu pour un imbécile!»^[470] — мужской артикль вызвал у меня любопытство. Вот и все! — закончил он. — А все остальное уже работа: Бантер сделал фотографию, и мы связались с нашими друзьями из Surete^[471] и Скотленд-Ярда.

Жак Санкюлот снова поклонился.

— Я еще раз поздравляю милорда! Он единственный англичанин, которого я когда-либо встречал, кто в состоянии оценить наш прекрасный язык. В дальнейшем я буду уделять больше внимания артиклю, о котором идет речь.

Вдовствующая герцогиня с грозным видом подошла к лорду Питеру.

— Вы хотите сказать, Питер, что знали об этом и допустили, чтобы последние три недели меня одевал, раздевал и укладывал молодой человек?

У его светлости было достаточно совести, чтобы покраснеть.

— Герцогиня, — кротко сказал он, — слово чести, я не знал об этом с абсолютной уверенностью до сегодняшнего утра. А полиция горела желанием захватить преступников с поличным. Что я должен сделать, чтобы выразить мое раскаяние? Прикажите изрубить на кусочки эту скотину, которой так повезло?

Грозная складка у старых губ чуть расправилась.

— В конце концов, — сказала вдовствующая герцогиня с восхитительным сознанием того, что она шокирует этим свою невестку, — очень немного женщин моего возраста могут похвастать тем же. Похоже, мой дорогой, мы все умираем так же, как и жили!

Вдовствующая герцогиня Мидуэй в свое время была действительно достопримечательной личностью.

Ужасное происшествие или тайна маленькой сумки

Dorothy Leigh Sayers: “The Fantastic Horror of the Cat in the Bag”, 1925

Перевод: О. Ларина

Грейт Норт Роуд, петляя, убегала вдаль гладкой серо-стальной лентой. В северном направлении по шоссе быстро двигались две черные точки. Солнце светило в спину, а ветер подгонял этих двух «чертовых мотоциклистов», когда на своих лающе-гудящих машинах они пронеслись мимо фургона с сеном. Немного дальше по дороге им встретился женатый молодой человек, который осторожно вел двухместный мотоцикл с коляской. Он ухмыльнулся, услышав оглушительное тарахтение «Нортона», сопровождаемое разъяренными кошачьими взвизгиваниями «Скотта». Молодой человек до женитьбы тоже принимал участие в этой вечной дорожной войне. Он с сожалением вздохнул, глядя, как машины исчезают вдалеке.

На жутком, неожиданно крутом изгибе моста через Хэтфилд мотоциклист на «Нортоне» надменно повернулся назад, чтобы презрительно помахать рукой своему преследователю. В эту секунду перед ним возникла и стала надвигаться на него — невидимая им раньше из-за изгиба моста — огромная масса переполненного автобуса дальнего следования. Яростно свернув руль в сторону, мотоциклист сумел выкатиться из-под его колес, а владелец «Скотта», истерично метнувшись сначала вправо, потом влево — подножные ступеньки поочередно справа и слева коснулись покрытия шоссе, — избежал столкновения ценой добытых таким образом ярдов. На предельной скорости «Нортон» рванул вперед. Стайка ребят, внезапно испугавшись, бросилась врассыпную через дорогу. Шарахаясь из стороны в сторону, как пьяный, «Скотт» проехал между ними. Теперь дорога была пуста, и гонка возобновилась.

Неизвестно почему, воспевая радости езды по свободной дороге, автомобилисты каждый уикенд приезжают в Саутенд, или Брайтон, или Маргит, с трудом пробиваясь туда по перегруженному шоссе и потратив массу бензина. Они едут, вдыхая выхлопные газы, нащупывая рукой звуковой сигнал, а ногой тормоз и напряженно вращая глазами, чтобы не пропустить полисмена, поворот, тупик или вывернувшуюся из-за угла машину. Они едут, несколько растерянные, взвинченные, ненавидя друг друга. Когда дорога уже позади и от напряжения они с трудом владеют собой, надо начинать сражаться за место для парковки. На обратном пути домой их слепят фары встречных машин, и их они ненавидят даже больше, чем друг друга. А Грейт Норт Роуд все так же убегает вдаль — длинной, ровной, серо-стальной лентой, похожей на гоночную трассу: никаких препятствий — ловушек, изгородей, перекрестков, никаких потоков машин. Конечно, достопримечательностей на ней нет, но, в конце концов, бары здесь такие же, как и везде.

Лента дороги уносилась назад, еще одна миля, еще одна. Крутой поворот направо у Бэдлока, путаница перекрестков с россыпью дорожных знаков у Биглсвейда — и скорость пришлось на время снизить, но преследователь не стал ближе к своей цели. На полном ходу через Темпсфорд, оглушительно сигналя и газуя, затем с ураганной стремительностью и грохотом мимо поста дорожной полиции у развилки дороги из Бедфорда. Мотоциклист на «Нортоне» опять оглянулся назад; тот, что на «Скотте», опять яростно нажал на звуковой сигнал. Казалось, все потеряло объем и крутится в едином вихре — небо, дамба, поле.

Этого констебля в Итон Соконе никак нельзя было назвать врагом автомобилистов. Он только что оставил свой велосипед, чтобы поздороваться с регулировщиком Автомобильной Ассоциации, стоящим на перекрестке. Но он был справедливый человек и добрый христианин и не мог не вмешаться, увидев двух маньяков, вторгшихся в его владения на скорости семьдесят миль в час, тем более что в эту самую минуту по шоссе в двуколке, запряженной пони, ехал местный судья. Констебль встал в центре дороги, величественно раскинув руки. Водитель на «Нортоне» окинул взглядом дорогу, занятую двуколкой и трактором-тягачом, и не стал сопротивляться неизбежному. Он сбавил газ, резко нажал на взвизгнувшие тормоза и остановился. Владелец «Скотта», получив сигнал остановиться, приблизился к констеблю как-то вкрадчиво, по-кошачьи.

— Вот так, — сказал констебль и стал выговаривать мотоциклистам. Что же вы думаете, здесь можно давать сотню в час? Это вам не Бруклэндс. Никогда не видел ничего подобного. С вашего позволения вынужден записать фамилии и номера. Будьте свидетелем, мистер Нэджетт, что они делали более восьмидесяти в час.

Бросив быстрый взгляд на мотоциклистов и удостоверившись, что паршивые овцы не из его стада, регулировщик Автомобильной Ассоциации бесстрастно уточнил:

— В суде я бы сказал, что скорость была около шестидесяти шести с половиной миль в час.

— Послушай, парень, — возмущенно бросил владелец «Скотта» мотоциклисту с «Нортона», — почему ты не остановился, черт возьми, когда услышал, что я тебе сигналю? Я гнался за тобой с твоей идиотской сумкой почти тридцать миль. Ты что, сам не можешь присмотреть за своим поганым барахлом?

Он показал на маленькую, туго набитую сумку, привязанную к багажнику мотоцикла.

— Эта? — презрительно кинул владелец «Нортона». — О чем ты говоришь? Это не моя сумка. Первый раз ее вижу.

Столь наглая ложь почти лишила первого мотоциклиста дара речи.

— Да какого… — Он задохнулся от возмущения. — Ну знаешь… Я же видел, она упала, как только отъехали от Хэтфилда. Я орал и сигналил как сумасшедший. Думал, твой мотоцикл так тарахтит на скорости, что ты ничего не слышишь. Я не поленился, поднял ее, пытался догнать, но ты несся как сумасшедший, и вот теперь мне еще объясняться с полицейским. Хорошенькая плата за то, что хотел помочь какому-то идиоту на дороге.

— Это к делу не относится, — сказал полицейский. — Пожалуйста, ваши права, сэр.

— Прошу, — владелец «Скотта» яростно хлопнул бумажником. — Моя фамилия Уолтерс, и, будь я проклят, если я еще кому-нибудь сделаю добро.

— «Уолтерс и Симпкинс», — повторил констебль, аккуратно делая запись в блокноте. — Когда надо вас вызовут, где-нибудь через недельку, в понедельник или попозже, вот так.

— Сорок шиллингов выброшены на ветер, — сердито пробормотал мистер Симпкинс, постукивая пальцами по рулю. — Ну что ж, делать нечего.

— Сорок шиллингов? — фыркнул констебль. — Как бы не так! Огромное превышение скорости с угрозой для жизни окружающих, вот что это такое. Считайте, хорошо отделались, если на каждого придется по пять фунтов.

— Проклятье! — сказал Симпкинс и в бешенстве стукнул ногой по стартеру. Мотор ожил и заревел, но мистер Уолтерс ловко загородил дорогу своей машиной.

— О нет, так не пойдет, — сердито сказал он. — Ты все-таки заберешь свою дерьмовую сумку, и без шуток. Говорю тебе, я сам видел, как она упала.

— Перестаньте выражаться, — начал было констебль и вдруг заметил, что регулировщик делает ему знаки, как-то странно поглядывая на сумку. — Так что с этой… дерьмовой сумкой, вы сказали? — потребовал он. — Если не возражаете, сэр, пожалуй, сам взгляну.

— Я никакого отношения к ней не имею, — сказал мистер Уолтерс, протягивая ему сумку. — Я видел, как она упала и… — Он, казалось, лишился голоса, уставясь на потемневший, влажный угол сумки, скрывавшей какой-то страшный предмет.

— Вы обратили внимание на этот угол, когда подбирали ее? — спросил констебль. Он осторожно потрогал влажное место и посмотрел на пальцы.

— Не знаю… не особенно… — промямлил Уолтерс. — Я ничего такого не заметил. Я… я думаю, там что-то разбилось, когда ударилось о дорогу.

Констебль внимательно осмотрел порвавшийся шов и вдруг обернулся, чтобы отогнать прочь двух молодых женщин, остановившихся поглазеть. Регулировщик тоже с любопытством пригляделся, затем отшатнулся с выражением отвращения на лице.

— О Боже! — воскликнул он. — Она кудрявая! Женская!

— Это не я! — закричал Симпкинс. — Богом клянусь, не я. Он хочет навесить это на меня.

— Навесить? — с трудом выдавил из себя Уолтерс. — Я? Ты, ублюдок, убийца, говори, я видел, как она упала с твоего багажника. Понятно, почему ты задал стрекоча, когда заметил меня. Арестуйте его, констебль. Посадите его в тюрьму…

— Здравствуйте, господин офицер, — сказал кто-то за ними. — Почему такой шум? Не видели ли вы мотоциклиста с маленькой сумкой на багажнике?

Голос принадлежал владельцу большой открытой машины с неестественно длинным капотом, которая плавно остановилась рядом с ними. Она появилась бесшумно как сова. Вся взволнованная компания, как по команде, повернулась к шоферу.

— Не эта ли, сэр?

Автомобилист снял большие очки. У него был длинный, тонкий нос и пара серых, довольно циничных глаз.

— Похоже, что… — начал он, а затем, увидев через разорванный угол сумки ее ужасное содержимое, спросил: «Боже, что это?»

— Именно это мы и хотели бы знать, сэр, — мрачно ответил констебль.

— Гм… — протянул автомобилист. — Кажется, я выбрал не самый подходящий момент, чтобы интересоваться своей сумкой. Бестактно, с моей стороны. Проще простого сказать сейчас, что сумка — не моя, но ведь это будет не очень убедительно. Она на самом деле не моя, и, смею вас заверить, будь она моей, ни за что на свете я не стал бы гнаться за ней.

Констебль почесал в затылке.

— Оба эти джентльмена… — начал было он. Но два мотоциклиста, горячась, наперебой стали уверять всех, что не имеют никакого отношения к сумке. К этому времени вокруг уже собралась небольшая толпа, которую регулировщик изо всех сил пытался разогнать.

— Все должны поехать со мной в участок, — устало заключил констебль. — Нельзя стоять здесь, загораживая дорогу. И без всяких фокусов. Вы поедете на мотоциклах, а я сяду вместе с вами, сэр.

— А что если я прибавлю скорость и умыкну вас? — усмехнулся владелец машины. — Что тогда? — Он обернулся к регулировщику: — Эй, послушайте! Вы сможете вести ее?

— Спрашиваете, — ответил тот, любуясь красивыми удлиненными формами машины.

— Отлично. Садитесь. Итак, господин офицер, вы можете ехать бок о бок с подозреваемыми и наблюдать за ними. Здорово я придумал. Кстати, здесь довольно мощный ножной тормоз. Не жмите на него сильно — будете неприятно удивлены.

Сумка была вскрыта в полицейском участке в обстановке всеобщего возбуждения, не имевшего аналогов за всю историю Итон Сокона, и страшное содержимое извлечено и с благоговейным ужасом положено на стол. Никаких других улик, кроме качества марли, в которую были завернуты останки, найдено не было.

— Итак, джентльмены, что вы об этом знаете, — спросил старший полицейский.

— Абсолютно ничего, — ответил мистер Симпкинс, бледный от ужаса, — кроме того, что этот человек пытался подсунуть ее мне.

— Я видел, как сумка упала с багажника этого типа сразу после Хэтфилда, — стоял на своем мистер Уолтерс. — Я ехал за ним тридцать миль, чтобы остановить его. Это все, что я знаю, и, видит Бог, если вернуть все назад, я бы и пальцем не тронул эту чертову сумку.

— Полной уверенности у меня нет, — сказал владелец машины, — но, мне кажется, я догадываюсь, что это.

— Так что же? — резко спросил старший полицейский.

— Я думаю, это голова жертвы убийства на Финсбори Парк, хотя, конечно, это всего лишь догадка.

— Я и сам так думаю, — согласился старший полицейский, бросив взгляд на ежедневную газету, которая лежала перед ним. Ее заголовки пестрели ужасающими подробностями этого страшного преступления. — И если это так, вас надо поздравить, констебль, с очень важной уликой.

— Спасибо, сэр, — отсалютовал польщенный полицейский.

— Теперь я, пожалуй, запишу ваши показания, — сказал старший полицейский. — Нет, нет, сначала я выслушаю констебля. Итак, Бригс?

Выслушав констебля, регулировщика и двух мотоциклистов, старший полицейский чин повернулся к владельцу машины.

— А вы что скажете об этом? — спросил он. — Но сначала — ваша фамилия и адрес.

Тот протянул ему визитную карточку, которую старший полицейский переписал и почтительно вернул владельцу.

— Вчера на Пикадилли у меня из машины украли сумку, в которой было несколько ценных украшений, — начал свой рассказ автомобилист. — Моя сумка очень напоминает эту, но на ней замок с кодом. Я заявил о пропаже в Скотленд-Ярд, и сегодня мне сообщили, что похожую сумку вчера днем сдали в камеру хранения на главной линии Паддингтона^[472]. Я быстро поехал, но оказалось, что незадолго до того, как пришел полицейский запрос, сумку забрал какой-то мотоциклист. Носильщик видел, как он уходил с вокзала, а один из зевак заметил, что он сел на мотоцикл и уехал. Это было примерно за час до того, как я добрался до вокзала. Дело казалось совершенно безнадежным, никто, конечно, не заметил марки мотоцикла, не говоря уже о номере. Но, к счастью, рядом оказалась сообразительная маленькая девочка. Она гуляла около вокзала и слышала, как мотоциклист спросил шофера такси, как быстрее добраться до Финчли; там мне удалось поговорить со смышленым мальчишкой — скаутом. Он видел мотоциклиста с сумкой на багажнике и даже махал ему рукой и крикнул, что ремешок, привязывающий сумку, ослабел. Мотоциклист слез с машины, поправил ремешок и поехал по направлению к Чиппинг Барнет. Мотоцикл был довольно далеко от мальчика, и он не сможет опознать его, единственное, в чем он был уверен, что это — не «Дуглас», он хорошо знает эту марку — такой мотоцикл есть у его брата. Приехав в Барнет, я услышал небольшую историю о странном посетителе в спортивной куртке, с бледным как смерть лицом, который, пошатываясь, вошел в паб, выпил два двойных бренди, вышел, сел на мотоцикл и с бешеной скоростью понесся дальше. «Номер? Конечно не запомнила», — сказала мне барменша и тут же поведала о сумасшедших гонщиках на дороге. — После Хэтфилда я услышал еще раз рассказ об этих мотоциклетных гонках. И вот — мы все здесь.

— Мне кажется, милорд, — сказал старший полицейский, — вы также небезгрешны в смысле превышения скорости.

— Признаю, — сказал его собеседник, — но прошу принять к сведению, в качестве смягчающих обстоятельств, что я не сбивал по дороге женщин и детей и развивал скорость в открытых, безопасных местах. Сейчас дело заключается в том, что…

— Итак, милорд, — сказал старший полицейский, — я выслушал вас, и, если все так, как вы говорите, это можно будет проверить и в Паддингтоне, и в Финчли, и везде. А что касается двух джентльменов…

— Совершенно ясно, — вмешался мистер Уолтерс, — сумка упала с багажника этого человека, а когда он увидел, что я подобрал ее и еду за ним, он подумал, что хорошо бы свалить это распроклятое дело на меня. Чего уж яснее.

— Ложь, — сказал мистер Симпкинс. — У этого парня оказалась вот эта сумка — не знаю, как, но догадаться можно, — и ему приходит в голову отличная мысль свалить вину на меня. Сказать, что-то упало с багажника, легко, а где доказательства? Где ремешок? Если бы он говорил правду, вы бы нашли порванный ремешок на моей машине. Сумка была на его машине, и крепко привязана.

— Да, веревкой, — парировал второй мотоциклист. — Если бы я чокнулся и убил кого-нибудь, а потом сбежал, прихватив голову жертвы, ты что думаешь, я такой осел, что привязал бы ее к багажнику какой-нибудь паршивой бечевкой? А получилось, что ремешок развязался и теперь валяется где-то на дороге, вот как дело-то было.

— Послушайте, — сказал человек, которого называли «милордом». — У меня есть идея. Предположим, вы, господин офицер, выделяете для конвоирования трех опасных преступников столько своих людей, сколько считаете необходимым, и все вместе мы отправляемся назад в Хэтфилд. На худой конец, я могу взять двоих к себе в машину, а у вас, конечно же, есть полицейский автомобиль. Если эта сумка на самом деле упала с багажника, возможно ее видел кто-нибудь еще, кроме мистера Уолтерса.

— Никто ее не видел, — заявил Симпкинс.

— Там не было ни души, — подтвердил Уолтерс. — Но тебе-то откуда знать об этом, а? Я думал, ты ничего не заметил.

— Я хочу сказать, она не падала с моего багажника, поэтому никто не мог ничего видеть, — тяжело дыша сказал второй мотоциклист.

— Хорошо, милорд, — согласился старший полицейский. — Я склонен принять ваше предложение, так как оно одновременно дает нам возможность проверить и ваш рассказ. Не то что бы я сомневался в нем, зная кто вы. Нет. Я читал некоторые ваши детективы, милорд, и нахожу их очень занятными. Но все же, мой долг по возможности не пренебрегать доказательствами.

— Превосходно! Вы совершенно правы, — сказал лорд. — Вперед высылается легкая бригада. Нам потребуется на это… — то есть, я хочу сказать, не превышая установленной скорости, мы прибудем туда часа через полтора, не позже.

Спустя три четверти часа гоночная и полицейская машины, бок о бок бессшумно несясь по шоссе, появились в Хэтфилде. Здесь вперед рвалась четырехместная машина, в которой, свирепо поглядывая друг на друга, сидели Уолтерс и Симпкинс. Вскоре Уолтерс махнул рукой и обе машины остановились.

— Насколько я помню, сумка свалилась где-то здесь, — сказал он. — Конечно, уже не осталось никаких следов.

— Вы совершенно уверены, что ремешок не упал вместе с ней? — спросил старший полицейский. — Вы ведь понимаете, она должна была как-то держаться.

— Конечно же, не было никакого ремня! — выкрикнул Симпкинс, бледнея от ярости. — Вы не имеете права задавать ему наводящие вопросы.

— Минутку, — медленно сказал Уолтерс. — Нет, ремешка там не было. Но, мне кажется, я видел что-то на дороге примерно четверть мили дальше.

— Ложь! — взвизгнул Симпкинс. — Он все это выдумывает.

— Как раз минуту или две назад, когда мы проехали мимо этого человека с мотоциклом с коляской, — заметил его светлость, — я сказал вам, господин офицер, что нам следует остановиться и спросить его, не нужно ли ему помочь. Простая дорожная вежливость, знаете ли, и все такое.

— Вряд ли он мог бы нам что-нибудь сказать, — возразил старший инспектор. — Он, должно быть, только что остановился.

— Не думаю, — ответил лорд. — Неужели вы не заметили, что он делал? Дорогой мой, где были ваши глаза? А, вот и он!

Лорд выскочил на дорогу и замахал рукой мотоциклисту, который, завидев четырех полицейских, счел за лучшее остановиться.

— Прошу прощения, — сказал его светлость. — Когда мы проезжали мимо, хотели остановиться и спросить, все ли у вас в порядке, но что-то случилось с двигателем, никак не мог его заглушить. Какие-нибудь неполадки…?

— О, нет, спасибо, все в порядке, вот только, если можно, хотел бы попросить у вас галлон бензина. Бак потек. Такая досада. Пришлось повозиться. К счастью, Провидение подбросило мне на дороге какой-то ремешок, и я кое-что подправил. Правда, вытекло немного, там, где болт отскочил. Еще повезло, что не взорвалось, но у мотоциклистов свой ангел-хранитель.

— Ремешок? — встрепенулся старший полицейский. — Извините, придется вас побеспокоить, я хочу взглянуть на него.

— Что? — удивился его собеседник. — Я ведь только что наладил эту чертову штуковину. Так зачем же?.. Все хорошо, дорогая, все хорошо, — успокоил он свою пассажирку. — Что-нибудь серьезное, господин офицер?

— Боюсь, что да, сэр. Мне жаль вас беспокоить, но…

— Эй! — закричал один из полицейских, умело перехватив мистера Симпкинса, который собирался нырнуть за мотоцикл. — Брось свои фокусы, приятель. Ты уже попался.

— Так оно и есть, — торжественно заявил старший полицейский, выхватывая из рук владельца мотоцикла с коляской ремешок, который тот протянул ему. — Вот здесь, чернилами, во всей красе: «Дж. Симпкинс». Вы помогли нам обнаружить очень важную улику.

— Не может быть! Как это? — крикнула девушка из коляски мотоцикла. — Прямо мороз по коже! Кого-нибудь убили!

— Загляните завтра в газету, мисс, — ответил старший полицейский. — Вы там кое-что найдете. Послушайте, Бригс, наденьте-ка ему лучше наручники.

— А как же мой бак? — горестно спросил мотоциклист. — Бэбс, можешь сколько угодно радоваться, но тебе придется встать и помочь мне толкать мотоцикл.

— Нет, нет, не беспокойтесь, — возразил его светлость. — Вот вам ремешок. Еще лучше прежнего. Можно сказать, первоклассный. И бензин. И… походная фляжка. Все, что должен иметь молодой человек. А когда будете в городе, прошу вас обоих ко мне. Лорд Питер Уимзи, 110/А, Пикадилли. Всегда буду рад вас видеть. До скорого!

— До свиданья! — ответил довольный мотоциклист. — Рад был оказать услугу. Надеюсь на ваше снисхождение, господин офицер, если вдруг превышу скорость.

— Нам очень повезло с уликой, — с удовлетворением заметил старший полицейский по дороге в Хэтфилд. Не иначе как промысл Божий.

— Я расскажу все, как было, — начал несчастный Симпкинс, сидя закованный в наручники в полицейском участке Хэтфилда. — Бог свидетель, я ничего не знаю об этом, то есть об убийстве. Есть один человек, у него ювелирное дело в Бирмингеме. Мы с ним не то что друзья — так, приятели. Вообще-то я и познакомился с ним только на прошлой Пасхе в Саутенде, и мы подружились. Его зовут Оуэн — Томас Оуэн. Вчера я получил от него письмо. Он пишет, что забыл сумку в камере хранения на Паддингтонском вокзале, и спрашивает, не смогу ли я забрать ее — он вложил квитанцию — и передать ему, когда в следующий раз буду в Бирмингеме. Я ведь работаю на транспорте, вы видите по моим документам, и все время езжу — то туда, то сюда. Ну и получилось так, что я как раз ехал в этом направлении, на «Нортоне». Поэтому в обед я забрал сумку из камеры хранения и прикрепил ее к багажнику. Даты на квитанции я не заметил, знаю только, что ничего не надо было платить, значит сумку положили недавно. Затем все было, как вам уже рассказали, а в Финчли мальчишка крикнул мне, что у меня развязался ремень, и я слез с мотоцикла, чтобы подтянуть его. Тут я и заметил, что у сумки порван угол, и что… и я… ну, увидел то, что видели вы. У меня все внутри перевернулось, я совсем голову потерял. Только о том и думал, как бы поскорее от этой сумки избавиться. Я знал, что на Грейт Норт Роуд много безлюдных прогонов, и, когда остановился в Барнете выпить, подрезал ремень, а потом, думая, что никто не видит, на ходу толкнул сумку, и она упала вместе с ремнем — я ее почти не привязал. Она упала, а у меня будто камень с души свалился. Здесь-то, наверное, Уолтерс и появился — когда она упала. Через милю или две я должен был притормозить, потому что через шоссе шло стадо овец, и услышал, что он мне сигналит… и… О Боже!

Он застонал и закрыл лицо руками.

— Так, — сказал старший полицейский. — Таковы, значит, ваши показания. Теперь в отношении этого Томаса Оуэна…

— Нет, нет, — перебил его лорд Питер Уимзи, — оставьте в покое Томаса Оуэна. Он не тот человек, который вам нужен. Невозможно представить, чтобы убийца предложил кому-нибудь тащиться за ним в Бирмингем с головой жертвы. Вероятнее всего, она должна была лежать в камере хранения, пока наш изобретательный преступник не скроется или пока голова не станет неузнаваемой, или же преступник хотел сразу достичь этих двух целей. Там же, кстати, найдутся и мои фамильные драгоценности, которые наш обаятельный знакомый мистер Оуэн стянул из моей машины. Ну, мистер Симпкинс, соберитесь с силами и расскажите нам, кто стоял рядом с вами в камере хранения, когда вы забирали сумку. Прошу вас, постарайтесь вспомнить, потому что у этого типа сейчас земля горит под ногами, и, пока мы тут разговариваем, он берет билет, чтобы отправиться в морское путешествие.

— Не могу я вспомнить, — застонал Симпкинс. — Никого я не заметил. У меня все в голове смешалось.

— Ничего. Вернитесь мысленно назад. Подумайте спокойно. Представьте: вот вы сходите с мотоцикла, прислоняете его где-то…

— Нет, я оставил его на стоянке.

— Хорошо! Вот вы и вспомнили. Теперь вспомните дальше: вы вынимаете квитанцию из кармана и идете, пытаетесь привлечь внимание служителя.

— Сначала он не обратил на меня внимания. Там была какая-то старая дама, которая пыталась сдать канарейку, и мужчина. Он нес биты для гольфа и очень нервничал, потому что спешил, и нагрубил другому мужчине, такому небольшому, скромного вида. У того была — о Боже! — да, да, сумка, похожая на эту. Точно, так оно и было. Он довольно долго стоял, держа ее на стойке, а этот нервный верзила оттолкнул его. Я не совсем точно знаю, что произошло, потому что как раз в этот момент мне отдали сумку. Верзила положил свои вещи на стойку перед ним, и мне пришлось тянуться за своей сумкой, и я думаю… да, я, должно быть, взял чужую. Боже правый! Неужели вы думаете, что этот невзрачный, застенчивый человечек — убийца?

— Среди них много с такой внешностью, — вмешался старший полицейский Хэтфилда.

— Но как он выглядел? Продолжайте!

— Ростом не более 5 футов 5 дюймов; на нем была мягкая шляпа и длинное неопределенного грязного цвета пальто; невзрачный, глаза навыкате, неуверенный взгляд — мне так кажется, но я не уверен, что смогу его узнать. А, подождите! Я кое-что вспомнил. У него был странный шрам — в форме полумесяца — под левым глазом.

— Теперь все ясно, — сказал лорд Питер. — Так я и думал. Господин офицер, вы узнали лицо, когда мы вынули из сумки? Нет? А я узнал. Это Делия Делмейер, актриса, которая должна была на прошлой неделе уплыть в Америку. А человек маленького роста с серповидным шрамом — ее муж Филипп Стори. Грязная история. Она разорила его, обращалась с ним хуже, чем со слугой, изменяла ему, но, похоже, последнее слово осталось за ним. А сейчас, мне представляется, последнее слово ему скажет Закон. Позаботьтесь, господин офицер, позвонить в Паддингтон насчет моей сумки, пока мистер Томас Оуэн не сообразил, что произошло небольшое недоразумение.

— Во всяком случае это были первоклассные гонки, — в знак примирения мистер Уолтерс протянул рукурастерянному мистеру Симпкинсу, — за такое и штраф заплатить не жалко. На днях мы должны провести ответный матч.

На следующий день рано утром на борт трансатлантического лайнера «Волукрия» поднялся неприметный человечек. У трапа с ним столкнулись двое мужчин. Тот, что помоложе, нес небольшую сумку. Он повернулся, чтобы извиниться, и оживился, узнав пассажира.

— Да никак это мистер Стори! — закричал он. — Куда вы направляетесь? Я вас сто лет не видел.

— Боюсь, — сказал Филипп Стори, — не имею чести…

— Да бросьте! — засмеялся его собеседник. — Я вас везде узнаю по этому шраму. Едете в Штаты?

— Да, да, — ответил Стори, видя, что его шумный знакомый привлекает всеобщее внимание. — Извините. Лорд Питер Уимзи, не так ли? Верно. Еду туда к жене.

— Ну, как она? — спросил Уимзи, ведя своего попутчика в бар и садясь за стол. — Уехала на прошлой неделе, да? Я читал в газетах.

— Да. Вот недавно получил телеграмму, что ждет меня. Отдохнем на… озерах. Летом там просто замечательно.

— Получили телеграмму, да? И вот мы плывем вместе. Как странно иногда получается, не правда ли? Я тоже только что получил приказ отплыть. Ловить преступников, знаете ли, — мое хобби.

— В самом деле? — мистер Стори облизнул пересохшие губы.

— О да. Вот инспектор-детектив Паркер из Скотленд-Ярда, мой большой друг. Да. Очень неприятная история, масса хлопот и все такое. Сумка, которая должна была мирно покоиться в камере хранения Паддингтона, объявляется в Итон Соконе. С какой стати, а?

Он с такой силой бросил сумку на стол, что замок от удара открылся.

Стори с пронзительным визгом вскочил на ноги, пытаясь прикрыть руками ее содержимое.

— Откуда это у вас? — завизжал он. — Итон Сокон? Это… Я никогда…

— Это — моя сумка, — спокойно сказал Уимзи. Его несчастный сосед плюхнулся на стул, понимая, что выдал себя.

— Здесь несколько украшений моей матери. А вы что думали?

Детектив Паркер мягко тронул своего подопечного за плечо.

— Можете не отвечать, — сказал он. — Я арестовываю вас, Филипп Стори, по обвинению в убийстве вашей собственной жены. Отныне все, что вы скажете, может быть обращено против вас.

Неблаговидная шутка одного шутника

Dorothy Leigh Sayers: “The Unprincipled Affair of the Practical Joker”, 1926

Перевод: Л. Серебрякова

Ей сказали, что «Замбези» приходит в шесть утра. Со стесненным сердцем миссис Рустлэндер заказала номер в «Мэгнификл». Еще девять часов и она встретится со своим мужем. А затем — мучительный период ожидания. Он может длиться дни, недели, даже месяцы, и потом…

Портье придвинул к ней регистрационную книгу. Расписываясь, она машинально взглянула на предыдущую запись: «Лорд Питер Уимзи и его камердинер, Лондон, номер 24».

На мгновение сердце миссис Руслэндер остановилось. Не может быть! Неужели именно теперь Бог посылает ей шанс на спасение? Никогда в жизни она не ждала от него ничего особенного. Он всегда являл себя перед ней довольно строгим кредитором. Глупо возлагать надежду, пусть самую слабую, на эту подпись, подпись человека, которого она никогда прежде не видела.

Но пока она обедала в своем номере, его имя не выходило у нее из головы. Она сразу же отпустила служанку и долго разглядывала в зеркале свое осунувшееся лицо. Дважды она подходила к дверям и возвращалась обратно, называя себя глупой женщиной. На третий раз она быстро повернула ручку двери и, не оставляя себе времени на раздумье, торопливо вышла в коридор.

Жирная золотая стрела на углу указала ей дорогу к номеру 24. Было уже одиннадцать часов, и никого поблизости не было. Миссис Руслэндер резко постучала в дверь лорда Питера и отступила с тем чувством облегчения и страха, которое испытывает человек, слыша, как падает на дно почтового ящика письмо, доставившее ему немало мучительных сомнений. Всё! Как бы там ни было, она пошла на эту авантюру.

Камердинер был невозмутим. Он не пригласил ее войти, но и не отослал обратно, с чувством собственного достоинства он молча стоял на пороге, выжидающе глядя на нее.

— Лорд Питер Уимзи? — пробормотала миссис Руслэндер.

— Да, мадам.

— Не могла бы я с ним поговорить?

— Лорд Питер только что ушел к себе, мадам. Если вы соблаговолите войти, я справлюсь у него.

Миссис Руслэндер вошла следом за ним в одну из тех роскошных гостиных, которые предоставляет «Мэгнификл» богатым пилигримам.

— Присядьте, пожалуйста, мадам.

Камердинер бесшумно прошел в спальню и притворил за собой дверь. Однако дверь закрылась неплотно, и миссис Руслэндер слышала весь разговор.

— Извините, милорд, вас спрашивает леди. Она не сказала, что договорилась с вами заранее, поэтому я счел за лучшее известить вашу светлость.

— Похвальное благоразумие, — отозвался голос. Ленивая, саркастическая интонация заставила миссис Руслэндер покраснеть. — Я никогда не назначаю свиданий в это время. Мне знакома эта леди?

— Нет, милорд. Но — хм-хм — я ее раньше видел. Это миссис Руслэндер.

— О, супруга торговца бриллиантами? Хорошо, узнайте потактичнее, в чем дело, и, если можно подождать, попросите ее зайти завтра утром.

Она не расслышала следующей реплики, но услышала ответ:

— И будьте повежливее, Бантер.

Камердинер вернулся в гостиную.

— Его светлость просил меня узнать, чем он может быть вам полезен.

— Передайте ему, пожалуйста, что я слышала о нем в связи с делом о бриллиантах в Эттенбери и очень хотела бы просить его совета.

— Конечно, мадам. Однако его светлость очень устал и, как мне кажется, он мог бы дать вам лучший совет после того, как выспится.

— Если бы мое дело можно было отложить до утра, я никогда не стала бы беспокоить его ночью. Передайте лорду Питеру, я прекрасно понимаю, сколько хлопот я ему доставляю.

— Извините, мадам, одну минуту.

На этот раз дверь закрылась как надо. Вскоре Бантер вернулся и сказал:

— Его светлость сейчас выйдет, мадам. — После чего поставил на стол бутылку вина и ящичек с сигаретами.

Миссис Руслэндер закурила, но не успела она почувствовать аромат сигареты, как услышала за своей спиной тихие шаги. Обернувшись, она увидела молодого человека, одетого в великолепный розовато-лиловый халат, из-под которого скромно выглядывал край бледно-желтой пижамы.

— Что вы только обо мне подумаете… Ворваться к вам в такой час… — сказала она с нервным смешком.

Лорд Питер склонил голову набок.

— Даже не знаю, что вам и ответить, — произнес он. — Скажи я: «Какие пустяки», — это прозвучало бы неубедительно. Ну а ответ: «Да, в самом деле» — был бы невежлив. Так что давайте это опустим, хорошо? Просто скажите мне, чем я могу вам быть полезен.

Миссис Руслэндер колебалась. Лорд Питер оказался совсем не таким, как она его себе представляла. Прямые, гладко зачесанные назад волосы соломенного цвета, скошенный лоб, некрасивый длинный нос с горбинкой, несерьезная, ей показалось даже — глуповатая, улыбка. Сердце у нее упало.

— Это может показаться странным… Вряд ли вы сможете мне помочь… — начала она.

— О моя несчастная внешность! — простонал лорд Питер. Его проницательность еще больше увеличила ее неловкость. — Вы думаете, если выкрасить волосы в черный цвет и отпустить бороду, то будешь внушать больше доверия?

— Я только хотела сказать, — окончательно смутилась миссис Руслэндер, — вряд ли кто-нибудь вообще может мне помочь. Но я увидела ваше имя в книге регистрации и подумала: вдруг это как раз тот случай…

Лорд Питер наполнил стакан и сел.

— Смелее, — подбодрил он ее, — это звучит интригующе.

Миссис Руслэндер решилась.

— Мой муж, — начала она — Генри Руслэндер, торговец бриллиантами. Мы приехали в Англию из Кимберли^[473] десять лет назад. Каждый год муж проводит несколько месяцев в Африке по своим делам. Я как раз жду его завтра утром, он возвращается на «Замбези». Теперь о самом главном. Прошлый год он подарил мне великолепное бриллиантовое колье из ста пятидесяти камней…

— Знаю, «Свет Африки», — заметил Уимзи.

Немного удивившись, она кивнула и продолжала свой рассказ:

— Ожерелье было украдено, и у меня нет ни малейшей надежды скрыть эту потерю. Никакой дубликат его не обманет — он тут же распознает подделку.

Она замолчала, и лорд Питер мягко сказал:

— Вы обратились ко мне, я полагаю, потому, что не хотите вмешивать в это дело полицию. Будьте со мной совершенно откровенны — почему?

— Полиция здесь не нужна. Я знаю, кто его взял.

— В самом деле?

— Это человек, которого вы тоже немного знаете: его зовут Пол Мелвилл.

Лорд Питер прищурился.

— Да, да, кажется, мне доводилось встречать его в клубах. Из нерегулярных частей, недавно перевелся в армию. Смуглый. Эффектный. Что-то от вьющегося растения, плюща, например, а?

— Плюща?

— Ну да, растение, которое лезет вверх, цепляясь за какую-нибудь опору. Думаю, вы-то меня понимаете: первый год — маленькие нежные ростки, второй год — прекрасные сильные побеги, а на следующий — растение уже разрослось и разбросало повсюду свои ветви. Попробуйте сказать, что я груб.

Миссис Руслэндер хихикнула.

— Вы правильно его описали. Он совсем как этот плющ. И какое же облегчение, когда можешь думать о нем вот так… Словом, он дальний родственник моего мужа.

Однажды он зашел ко мне, когда я была одна. Мы заговорили о драгоценностях, я принесла свою шкатулку и показала ему «Свет Африки». Он хорошо разбирается в камнях. Я выходила из комнаты два или три раза, и, конечно, мне и в голову не пришло запереть шкатулку. После его ухода, убирая вещи, я открыла футляр, в котором лежали бриллианты, — они исчезли!

— Хм, наглый малый. Послушайте, миссис Руслэндер, вы согласились, что он из породы плющей, но в полицию вы не обратились. Скажите честно — извините меня, вы ведь просите моего совета, — действительно ли он стоит того, чтобы о нем беспокоиться?

— Вы думаете, что… Нет, нет, не потому… — тихо произнесла женщина. — Видите ли, он взял также еще одну вещь… Портрет. Маленькая миниатюра, усыпанная бриллиантами.

— О!

— Она лежала в шкатулке для драгоценностей, в потайном ящичке. Не представляю себе, как он узнал о нем, хотя шкатулка очень старинная и принадлежала семье моего мужа. Возможно, он знал о потайном отделении, ну и подумал, вероятно, почему бы не полюбопытствовать. Любопытство оказалось выгодным. Во всяком случае, в тот вечер вместе с бриллиантами исчез и портрет, и он знает, что я не решусь обратиться в полицию, потому что тогда станет известно о портрете.

— Там был только портрет и ничего больше? То, что вы храните этот портрет, — не так уж трудно объяснить. Скажем, его дали вам на сохранение…

— На портрете есть имена и… и… надпись, которую никогда ничем не объяснишь. Несколько строк из Петрония^[474].

— Бог мой! — воскликнул лорд Питер. — Тогда понятно. Петроний — автор довольно жизнелюбивый.

— Видите ли, я вышла замуж очень рано, — продолжала миссис Руслэндер, — мы с мужем никогда особенно не ладили. И однажды, когда он находился в Африке, все и случилось. Мы любили друг друга горячо и безоглядно. Потом все кончилось. Он оставил меня, а я, понимаете, не могла ему этого простить. Мне было очень тяжело. День и ночь я молила судьбу об отмщении. И вот теперь… Нет, нет… Только не из-за меня!

— Минутку, — остановил ее Уимзи, — вы хотите сказать, что если найдут бриллианты и вместе с ними портрет, то непременно выплывет и вся история?

— Без сомнения, и тогда мой муж потребует развода. Он никогда не простит меня. И его. Мне неважно, что будет со мной, я готова заплатить за все, но…

Она стиснула руки.

— Я проклинала его снова и снова, и ту умную особу, которая женила его на себе. Она так умно разыграла тогда свои карты. Теперь они оба погибли.

— А вы, — тихо сказал Уимзи, — вы, став орудием мщения, возненавидели бы себя. Потому что он возненавидел бы вас. И это страшнее всего. Такая женщина, как вы, не унизится до этого. Я понимаю вас. Если бы сейчас грянул гром, нещадный и испепеляющий, о котором вы когда-то мечтали, это было бы ужасно, ибо человеком, вымолившим его, оказались бы именно вы.

— Вы все поняли, — сказала миссис Руслэндер. — Невероятно.

— Я вас прекрасно понимаю. Хотя, позвольте вам сказать, — заметил Уимзи, криво усмехнувшись, — чувство чести в делах подобного рода — явная нелепость со стороны женщины. Ничего, кроме мучительной боли, да и кто вообще ожидает от нее такого благородства? Впрочем, не будем растравлять себя понапрасну. Вы ведь не хотите, чтобы из-за этого плюща отмщение пало на вас? Почему на вас? С какой стати? Отвратительный тип. Мы посадим этого маленького прилипалу на скамью подсудимых. Не волнуйтесь. Дайте-ка подумать. Мои дела здесь займут один день. Знакомство с Мелвиллом — скажем, неделя. Затем — само дело, допустим еще неделя, при условии, конечно, что он их не продал, что мне кажется маловероятным. Вы сможете продержаться недели две, как вы думаете?

— О да, конечно. Я скажу, что они в загородном доме, или что я отдала их почистить, или что-нибудь еще. Но вы думаете, вам действительно удастся…

— Во всяком случае, у меня будет чрезвычайно интересное занятие, миссис Руслэндер. Видимо, малый попал в трудное положение, если начал воровать бриллианты?

— Я думаю, это все из-за скачек. И еще, вероятно, — покер.

— Покер? Любопытно. Прекрасный повод для знакомства. Веселее, миссис Руслэндер! Мы вернем ваши вещи, даже если для этого нам придется их выкупить. Но, если сможем, обойдемся без этого. Бантер!

— Милорд? — Из глубины комнаты появился камердинер.

— Взгляните, что там на горизонте?

Мистер Бантер вышел в коридор и увидел пожилого джентльмена, осторожно пробирающегося в ванную комнату, и юную леди в розовом кимоно, высунувшую голову из соседней двери и при виде его тут же нырнувшую обратно. Бантер громко, выразительно высморкался.

— Спокойной ночи, — сказала миссис Руслэндер, — и благодарю вас за все.

Незамеченная, она скользнула в свою комнату.

— Мой дорогой мальчик, что заставляет вас искать встречи с этим отвратительным типом — Мелвиллом? — спросил полковник Марчбэнкс.

— Бриллианты, — ответил лорд Питер. — Вы действительно так о нем думаете?

— В высшей степени неприятный субъект, — подтвердил достопочтенный Фредерик Эрбетнот. — Черви. Почему вы решили увидеться с ним именно здесь? Это весьма приличный клуб.

— Что? Опять трефы?^[475] — спросил сэр Импи Биггс, который заказывал виски и потому уловил только последнее слово.

— Нет, нет, черви.

— Извините. Ну, друзья, а как вам пики? Отличная масть.

— Пас, — сказал полковник. — Не представляю, во что превращается сегодня армия.

— Без козырей, — откликнулся Уимзи. — Не беспокойтесь, дети мои. Положитесь на дядюшку Питера. Ваш ход, Фредди, сколько этих червей вы еще собираетесь объявить?

— Ни одного, полковник здорово меня потрепал, — заявил достопочтенный Фредди.

— Осторожный вы тип. Все согласны? Прекрасно, мой дорогой партнер. А теперь сделаем шлем. Рад слышать ваше мнение, полковник, потому что я собираюсь просить вас и Биггса сегодня вечером не отходить от меня ни на шаг и поиграть со мной и Мелвиллом.

— А как же я? — заинтересовался достопочтенный Фредди.

— У вас свидание, старина, и потому вам надо пораньше уйти домой. Я нарочно пригласил сюда моего друга Мелвилла, чтобы познакомить его с грозным полковником Марчбэнксом и величайшим знатоком уголовного кодекса сэром Импи Биггсом. Какую карту я собираюсь разыграть? Ходите, полковник. Вам все равно придется выложить короля, так почему бы не сейчас?

— Это заговор, — объявил мистер Эрбетнот с выражением мрачной таинственности. — Ну да ладно, пусть будет по-вашему.

— Как я понимаю, у вас есть личные причины для знакомства с этим человеком? — высказал предположение сэр Импи.

— Причины, конечно, есть, но отнюдь не личные. Вы и полковник в самом деле окажете мне большую любезность, если позволите Мелвиллу занять место выбывшего игрока.

— Как вам угодно, — проворчал полковник, — но я полагаю, этот нахальный побирушка не будет настаивать на знакомстве?

— Я за этим прослежу, — успокоил его Уимзи. — Ваш ход, Фредди. У кого туз червей? О! Разумеется, у меня. Наши онёры… Хэлло! Добрый вечер, Мелвилл.

«Плющ» был по-своему симпатичным созданием. Высокий, загорелый, с широкой улыбкой, открывающей великолепный ряд зубов. Он сердечно приветствовал Уимзи и Эрбетнота, с некоторой долей фамильярности — полковника и сказал, что будет счастлив познакомиться с сэром Импи Биггсом.

— Вы как раз вовремя, чтобы занять место Фредди, — сказал Уимзи. — У него свидание. Знаете, не везет в картах — везет в любви. Так что хочешь не хочешь, а идти надо.

— Да-да, — поднимаясь, покорно откликнулся Фредди. — Ничего не попишешь. Бегу! Привет, привет, привет всем.

Мелвилл занял его место. Игра с переменным успехом продолжалась еще два часа, пока полковник Марчбэнкс, под грузом красноречия своего партнера, излагающего ему теорию карточной игры, не изнемог окончательно.

Уимзи тоже зевнул.

— Немного заскучали, полковник? Неплохо бы что-нибудь изобрести, чтобы оживить эту игру.

— О нет, бридж — дело гиблое, ничего не поможет, — сказал Мелвилл. — А не попробовать ли нам в покер, полковник? Вы ведь играете во все карточные игры на свете. Что скажете, Биггс?

Сэр Импи внимательно посмотрел на Уимзи — так, словно он оглядывал свидетеля. И только потом ответил:

— Согласен, если другие не против.

— Черт возьми, неплохая идея, — сказал лорд Питер. — Выше голову, полковник! Фишки, я думаю, в этом ящике. В покер я всегда проигрывал, но стоит ли о чем-то жалеть, если получаешь удовольствие. Давайте возьмем новую колоду.

— С лимитом или без?

— А вы что скажете, полковник?

— Не больше двадцати шиллингов, — ответил полковник. Мелвилл, сделав гримасу, предложил увеличить ставку на 1/10. Все согласились. Колоду карт вскрыли, сдавать выпало полковнику.

Вопреки своему заявлению, Уимзи начал с большого выигрыша. По мере того как шла игра, его болтливость все возрастала, и в конце концов даже опытный Мелвилл начал сомневаться: что это — невероятное тщеславие или маска опытного игрока, напускающего туману, чтобы скрыть свои истинные намерения. Вскоре, однако, он перестал сомневаться: удача повернулась к нему лицом. Он начал выигрывать: с легкостью — у сэра Импи и полковника, которые играли осторожно, не рискуя, и с трудом — у Уимзи, который играл смело, опрометчиво и к тому же, казалось, был навеселе.

— В жизни не везло так, как вам, Мелвилл, — сказал сэр Импи, когда тот в очередной раз сорвал большой куш.

— Сегодня игра моя, завтра — ваша, — бросил Мелвилл, подвигая карты Биггсу, которому пришла очередь сдавать.

Полковник Марчбэнкс потребовал одну карту. Уимзи, бессмысленно рассмеявшись, попросил заменить все пять карт; Биггс взял три, а Мелвилл, подумав, — одну.

Казалось, что на этот раз у каждого на руках была сильная комбинация, хотя Уимзи, имея только пару валетов, делал большие ставки, чтобы взвинтить игру. Теперь он стал особенно упрям и, покраснев, сердито бросал свои фишки, невзирая на уверенную игру Мелвилла.

Полковник запасовал, Биггс тут же последовал его примеру. Мелвилл продолжал делать ставки до тех пор, пока банк не достиг примерно сотни фунтов, и тогда Уимзи неожиданно заупрямился и попросил предъявить комбинацию.

— Четыре короля, — сказал Мелвилл.

— Черт побери! — воскликнул лорд Питер, выкладывая на стол четыре дамы. — Ничто не удержит сегодня этого малого. Вот, соберите эти проклятые карты, Мелвилл, и сдавайте.

Мелвилл перетасовал карты, сдал их, и в тот момент, когда он заменял себе три карты, Уимзи издал неожиданное восклицание и мгновенно протянул руку через стол.

— Привет, Мелвилл, — сказал он ледяным тоном, ничуть не похожим на его обычную речь. — Что, собственно, это означает?

Он приподнял левую руку Мелвилла и резко тряхнул ее. Из рукава что-то выскользнуло и упало на пол. Полковник Марчбэнкс нагнулся, подобрал с пола карту и в зловещей тишине положил на стол джокера.

— Боже милостивый! — сказал сэр Импи.

— Негодяй! — закричал полковник, обретя дар речи.

— Что, черт возьми, вы хотите этим сказать? — тяжело дыша спросил Мелвилл, бледный как полотно. — Да как вы смеете! Это… фокус, это… ловушка… — Его охватила ужасная ярость. — Вы осмеливаетесь утверждать, что я плутую? Вы — лжец, паршивый, мерзкий шулер!.. Джентльмены, это он ее туда положил! — бушевал он, бросая отчаянные взгляды на своих недавних партнеров.

— Ну хватит, хватит, — сказал полковник Марчбэнкс. — Не стоит продолжать в таком духе, Мелвилл. Вы только ухудшаете дело, мой дорогой. Мы все это видели, вы же знаете. О Боже, Боже, во что превращается армия…

— Вы хотите сказать, что верите ему? — закричал Мелвилл. — Ради Бога, Уимзи, вы пошутили, не так ли? Биггс, у вас-то есть голова на плечах, неужели вы тоже верите этому полупьяному шуту и трясущемуся от старости идиоту, которому уже давно место в могиле?

— Не стоит разговаривать таким языком, Мелвилл, — заметил сэр Импи. — Боюсь, мы все видели это совершенно ясно.

— Знаете, у меня были подозрения, — произнес Уимзи. — Поэтому я и попросил вас двоих остаться сегодня вечером. Конечно, публичный скандал нам не нужен, но…

— Джентльмены, — прервал его Мелвилл, несколько успокоившись, — клянусь вам, я абсолютно не виновен. Верьте мне!

— Я верю собственным глазам, сэр, — с чувством ответил полковник.

— Во имя репутации клуба, — продолжал Уимзи, — пройти мимо этого нельзя, но, также во имя репутации клуба, мы предпочитаем уладить дело миром. Перед лицом свидетельских показаний сэра Импи и полковника Марчбэнка ваши протесты, Мелвилл, вряд ли покажутся кому-нибудь убедительными.

Мелвилл молча переводил взгляд с солдатского лица полковника на лицо знаменитого адвоката по уголовным делам.

— Я не понимаю вашей игры, — угрюмо произнес он, обращаясь к Уимзи, — но я понимаю: вы расставили ловушку и она захлопнулась.

— Я думаю, джентльмены, — сказал Уимзи, — если вы позволите мне поговорить с Мелвиллом наедине, я улажу это дело без ненужной шумихи.

— Он должен уйти в отставку, — проворчал полковник.

— В этом плане я и буду с ним говорить, — ответил лорд Питер. — Мы можем ненадолго пройти в вашу комнату, Мелвилл?

Новоиспеченный воин, нахмурясь, пошел вперед. Оказавшись наедине с Уимзи, он в бешенстве повернулся к нему:

— Что вам надо? Чего ради вы возвели на меня это чудовищное обвинение? Я привлеку вас за клевету!

— Привлеките, — холодно ответил Уимзи, — если думаете, что кто-нибудь вам поверит.

Он закурил и лениво улыбнулся сердитому молодому человеку.

— Что все это значит в конце концов?

— Это значит, — не торопясь, начал Уимзи, — что вы, офицер и член этого клуба, мошенничая с картами во время игры на деньги, были пойманы с поличным, о чем могут свидетельствовать Импи Биггс, полковник Марчбэнкс и я. Поэтому, капитан Мелвилл, я предлагаю вам поручить моим заботам бриллиантовое колье и портрет, принадлежащие миссис Руслэндер, и тут же незаметно исчезнуть, не задавая никаких вопросов.

Мелвилл вскочил на ноги.

— Боже! — вскричал он. — Теперь я понимаю! Это — шантаж.

— Разумеется, можете называть это шантажом или даже воровством, — сказал лорд Питер, пожав плечами. — Но к чему эти безобразные слова? Вы же видите, я переиграл вас.

— Допустим, я скажу, что никогда не слышал о бриллиантах?

— Немного поздновато говорить об этом, не так ли? — улыбнулся Уимзи. — В таком случае — конечно, я ужасно сожалею и все такое прочее, — мы вынуждены будем придать огласке сегодняшний инцидент.

— Будь ты проклят, ухмыляющийся дьявол! — глухо сказал Мелвилл. Он оскалил великолепный ряд зубов, напряг плечи. Уимзи спокойно ждал, руки в карманах. Прыжок не состоялся. Дрожа от ярости, Мелвилл вытащил из кармана ключи и открыл несессер.

— Забирайте их! — заорал он, бросая на стол небольшой пакет. — Забирайте и катитесь к черту!

— Но ведь не сейчас же? — буркнул Уимзи. — Со временем. Чрезвычайно вам благодарен. Будучи человеком мирным, не люблю, знаете ли, ссор и недоразумений. — Он внимательно осмотрел свою добычу, со знанием дела перебирая камни. Взглянув на портрет, он поджал губы и тихо прошептал: «Да, это и в самом деле могло бы вызвать скандал». Потом поправил упаковку и опустил пакетик в карман.

— Послушайте, Биггс, — сказал Уимзи, вернувшись в комнату. — Как человек многоопытный скажите мне, какого наказания заслуживает шантажист?

— Ах, — вздохнул тот, — вы затронули болевую точку нашего общества, как раз тут закон бессилен. Говоря по-мужски, для такого мерзавца любое наказание недостаточно. Это жестокое преступление, и по своим последствиям оно много хуже, чем убийство. Как адвокат, могу сказать, что я всегда отказываюсь защищать шантажиста или возбуждать дело против несчастного, который расправился со своим мучителем.

— Хм, хм, — пробормотал Уимзи. — А вы что думаете, полковник?

— Такой человек — просто мерзкое животное, — заявил тот с солдатской прямолинейностью. — Стрелять таких надо. Я знал одного человека, фактически мой близкий друг, так его затравили до смерти: он вышиб из себя мозги. Не люблю говорить об этом.

— Я хочу вам кое-что показать, — сказал Уимзи.

Он подобрал колоду, которая все еще валялась, разбросанная, на столе, перетасовал карты.

— Возьмите вот эти карты, полковник, и положите их лицом вниз. Правильно. Снимите колоду на двадцатой карте. Видите снизу семерку бубен? Теперь я буду называть карты. Десятка червей, туз пик, тройка треф, пятерка треф, червовый король, девятка, валет, двойка червей. Так? Видите, все их я могу вытащить, остается червовый туз. Вот он. — Он наклонился вперед и ловко извлек его из нагрудного кармана сэра Импи. — Я научился этому у парня, с которым сидел в одном окопе под Ипром, — пояснил он. — Давайте забудем о сегодняшнем деле. Это то преступление, перед которым закон бессилен.

Недостойная мелодрама, или яблоко раздора

Dorothy Leigh Sayers: “The Undignified Melodrama of the Bone of Contention”, 1928

Перевод: Л. Серебрякова

— Боюсь, вы привезли с собой отвратительную погоду, лорд Питер, — с шутливым укором сказала миссис Фробишер-Пим. — Если и дальше так пойдет, день похорон будет очень плохим.

Лорд Питер бросил взгляд на мокрую зеленую лужайку, на аллею, обсаженную лавровым кустарником; поистине разверзлись хляби небесные, и дождь безжалостно хлестал по листьям, мокрым и блестящим, точно резиновым.

— Да, не очень приятный обычай — стоять на похоронах под открытым небом, — согласился он.

— Обидно, если старикам из-за плохой погоды придется сидеть дома. Ведь в таком небольшом местечке, как это, похороны — едва ли не единственное их развлечение на всю зиму.

— А что, какие-нибудь особые похороны?

— Дорогой Уимзи, — вмешался хозяин, — вы в своей маленькой деревушке под названием Лондон совершенно не в курсе наших местных событий. Таких похорон в Литл-Доддеринге еще никогда не бывало. Вы, может быть, помните старого Бердока?

— Бердок?.. Позвольте, позвольте… Местный сквайр или что-то в этом роде?

— Был им, — уточнил мистер Фробишер-Пим. — Он умер в Нью-Йорке недели три назад, а хоронить его будут здесь. Все Бердоки сотни лет жили в большом доме, и все они похоронены на кладбище возле церкви. О смерти Бердока телеграфировал его секретарь, он сообщил, что гроб с телом будет отправлен, как только бальзамировщики закончат свою работу. Пароход приходит в Саутгемптон, если не ошибаюсь, сегодня утром. Во всяком случае, гроб привезут из города поездом в шесть тридцать.

— Ты пойдешь встречать его, Том?

— Нет, дорогая, в этом нет необходимости. Там и без того будет много народу из деревни. А для команды Джолиффа это вообще апофеоз их жизни; ради такого случая они даже позаимствовали у молодого Мортимера лишнюю пару лошадей. Надеюсь, они не перепутают постромки, и катафалк не опрокинется. Лошадки у Мортимера очень норовистые. К тому же, откровенно говоря, старик не заслуживал особого уважения.

— О Том, он мертв.

— В известном смысле он уже давно мертв. Нет, Агата, не стоит притворяться: старый Бердок был всего лишь злобным, завистливым и подлым негодяем. Чего стоит тот последний скандал, который он учинил!.. Ему просто нельзя было больше здесь оставаться, вот он и уехал в Штаты. Поэтому-то меня так и возмущает Хэнкок. Поставить гроб с телом старого Бердока в южном приделе, да еще, чтобы Хаббард из «Красной коровы» с Даггином вместе полночи молились над ним — это уж слишком! Людям, знаете ли, такое не нравится, по крайней мере старшему поколению. Представьте себе, Хэнкок считает, раз старик такой грешник, он больше других нуждается в отпевании. Вот почему над его гробом восемь человек всю ночь будут читать молитвы.

— Восемь человек! — воскликнула миссис Фробишер-Пим.

Уимзи положил себе мармелада.

— А что думает об этом семья Бердоков? — спросил он. — Там, кажется, было несколько сыновей?

— Теперь осталось только двое: Олдин убит на войне. А один из сыновей Бердока — Мартин — сейчас за границей. Он уехал после скандала с отцом и, по-моему, с тех пор в Англии не был.

— А что это за скандал?

— Грязная в общем-то история. Одна девушка — то ли киноактриса, то ли машинистка — попала в беду. И виноват был Мартин. Но он хотел на ней жениться.

— Хотел жениться?

— Да, представьте себе. Скандал произошел страшный. Какие-то ужасно вульгарные люди ворвались в дом и стали требовать старого Бердока. Нужно признать, у него хватило смелости выйти к ним — он не из тех, кого можно запугать. Он сказал им, что никому не позволит себя шантажировать, а если они хотят, пусть возбуждают дело против Мартина. Дворецкий, естественно, подслушивал под дверью, и в деревне пошли разговоры.

— История действительно не из приятных, — подвел итог мистер Фробишер-Пим. — Разыскать адрес Мартина было непросто, но ему все-таки сообщили, и, я не сомневаюсь, он скоро приедет. Хотя, мне говорили, он снимает фильм, так что, вполне возможно, и не успеет вовремя попасть на похороны.

— Будь у него сердце, никакой фильм не помешал бы ему, — сказала миссис Фробишер-Пим.

— Дорогая, существуют такие вещи, как контракты, и очень тяжелые штрафы за их нарушение. Я думаю, Мартин просто не может позволить себе потерять большую сумму денег. Вряд ли отец что-нибудь ему оставил.

— Значит, Мартин младший сын? — спросил Уимзи, из вежливости выказывая к этому довольно избитому сюжету деревенской жизни гораздо больше интереса, чем испытывал на самом деле.

— Нет, он самый старший. Поэтому дом со всей недвижимостью по закону переходит к нему. Но земля не приносит никаких доходов. Старый Бердок сколотил состояние на каучуковых акциях, во время бума. А деньги, кому бы он их ни оставил, могут пропасть, потому что завещание еще не найдено. Вероятнее всего, он оставил их Хэвиленду.

— Младшему сыну?

— Да, он управляющий какой-то компанией в Сити, торгует шелковыми чулками. Он прибыл сразу же, как только узнал о смерти отца, и остановился у Хэнкоков. С тех пор как старый Бердок уехал в Штаты — а было это четыре года назад, — большой дом закрыт. И Хэвиленд, наверное, не станет открывать его, пока Мартин не решит, что с ним делать. Вот почему гроб поставят в церкви. А поскольку Хэвиленд остановился у Хэнкоков, то, естественно, ему не очень-то удобно возражать против свечей, молитв и всего, прочего. Однако, лорд Питер, мы чересчур докучаем вам нашими пустяками. Если вы уже позавтракали, не хотите ли пройтись по усадьбе? У меня есть несколько коккер-спаниелей, возможно, вам захочется взглянуть на них.

Лорд Питер высказал страстное желание посмотреть спаниелей, и уже через несколько минут они оказались на мокрой, посыпанной гравием дорожке, ведущей к псарне.

Собаке с ее щенками было отведено удобное, просторное помещение в конюшне. Появившийся молодой человек в бриджах и гетрах поздоровался с визитерами и принес им небольшой щенячий выводок. Уимзи уселся на перевернутое ведро и стал внимательно рассматривать щенков.

— Они хорошо сосут? — озабоченно спросил мистер Фробишер-Пим.

— Прекрасно, сэр. Она уже стала получать солодовый прикорм. И похоже, он пришелся ей по вкусу.

— Именно так. У Планкетта были небольшие сомнения на этот счет, но я слышал о прикорме только хорошие отзывы. Кстати, а где Планкетт?

— Утром он неважно себя чувствовал, сэр.

— Грустно это слышать, Мэрридью. Опять ревматизм?

— Нет, сэр. Как сказала миссис Планкетт, он пережил небольшое потрясение.

— Потрясение? Какое потрясение? Надеюсь с Элфом и Элис все в порядке?

— Да, сэр. Но дело в том, что… я понял, ему что-то привиделось?

— «Что-то привиделось»? Что ты имеешь в виду?

— Ну, сэр, что-то вроде знамения, он говорит.

— Странная история. Я должен повидать Планкетта. Он дома?

— Да, сэр.

— Тогда мы сейчас же идем к нему. Вы не возражаете, Уимзи? Не могу допустить, чтобы дело дошло до болезни. Не представляю себе, — продолжал он, направляясь мимо оранжереи к аккуратному коттеджу, возле которого протянулись несколько огородных грядок, — что могло так встревожить Планкетта? Надеюсь, ничего серьезного. Скорее всего он заглянул вчера вечером в «Усталый путник», а потом, возвращаясь домой, увидел чье-то развешанное для просушки белье.

— Нет, не белье, — машинально поправил Уимзи. С его склонностью к дедукции он тут же подметил ошибку в рассуждениях и с некоторым раздражением — дело того не стоило — пояснил: — Вчера вечером дождь лил как из ведра. Сегодня четверг, а во вторник и среду днем стояла прекрасная погода, значит, белье уже успели высушить.

— Ну… ну… тогда что-нибудь еще: столб или белая обезьянка миссис Гидденс. Планкетт, к сожалению, может иногда хватить лишку, простите за такое выражение, но он хороший собачник, так что приходится мириться. В этих местах столько суеверий… Ведьмы, знаете ли, и все такое…

Мистер Фробишер-Пим забарабанил в дверь прогулочной тростью и, не дожидаясь ответа, повернул ручку двери.

— Вы дома, миссис Планкетт? Можно войти? О, доброе утро! Надеюсь, мы вам не помешали? Видите ли, Мерридью сказал мне, что Планкетт не совсем здоров. Это лорд Питер Уимзи, мой старый друг, точнее я — старый его друг, ха, ха!

— Доброе утро, сэр. Доброе утро, ваша светлость. Я уверена, Планкетту будет очень приятно видеть вас. Входите, пожалуйста. Планкетт, мистер Пим пришел навестить тебя.

Пожилой человек, сидевший у камина, обратил к ним печальное лицо, приподнялся и, приветствуя их, приложил руку ко лбу.

— Ну, так в чем же дело, Планкетт? — осведомился мистер Фробишер-Пим с сердечностью и тактом, напоминающими манеру врача и принятую помещиками при посещении своих подданных. — Легкий приступ застарелой болезни, а?

— Нет, нет, сэр. Спасибо, сэр. Сам я совершенно здоров. Но мне было знамение. Не жилец я на этом свете.

— Не жилец на этом свете? Какая чепуха, Планкетт! Нельзя так говорить. Легкое несварение желудка, вот что у вас, я полагаю. Примите касторки или добрую старую слабительную соль, а еще лучше — александрийский лист. Сразу забудете о предзнаменованиях и смерти.

— От моей болезни никакое лекарство не поможет, сэр. Кто видел то, что привиделось мне, тому уже никогда лучше не станет. Но раз уж вы и этот джентльмен здесь, не могли бы вы оказать мне одну любезность, сэр?

— Конечно, Планкетт. И какую именно?

— Составить завещание, сэр. У меня осталось не так уж много времени, и я был бы вам благодарен, если бы вы написали черным по белому, что я хочу, чтоб все перешло к Саре, а после нее — к Элфу и Элис поровну.

— Конечно, я это сделаю, Планкетт, Только к чему сейчас все эти, разговоры о завещаниях? Господи Боже, да вы переживете всех нас, вот увидите.

— Нет, сэр. Я всегда был здоровым и крепким человеком, не отрицаю. Но меня позвали, и мне придется уйти. В конце концов это должно случиться с каждым. Но увидеть, что за тобой прикатила карета смерти, и знать, что в ней мертвец, который не может упокоиться в могиле, — это ужасно.

— Полно, Планкетт, не хотите ли вы сказать, что верите в эти старинные басни о карете смерти? А я то думал, что вы человек образованный…

— Я в самом деле видел карету, поверьте мне, сэр. Она подъехала к проулку возле монастырской стены, вся белая, как призрак, и бесшумная, как смерть, — да это и на самом деле смерть, сэр.

— Повозка или что-нибудь такое, следующее через Литл-Доддеринг в Ламптри или Херритинг.

— Нет, сэр, не повозка. Я пересчитал лошадей — четыре белые лошади, и они пронеслись мимо, ни разу не ударив копытом и не звякнув уздой. Так что это была…

— Четыре лошади! Довольно, Планкетт, у вас, по-видимому, двоилось в глазах. Здесь в округе нет никого, кто правил бы четверкой лошадей, если это только не Мортимер из Эбботс-Болтона, но он не стал бы выводить своих лошадей в полночь.

— Лошадей было четыре, сэр. И это был не мистер Мортимер, потому что у него дрожки, а это большая тяжелая карета без огней, и вся она сияла, будто покрыта такой краской, как лунный свет.

— Чепуха, милейший! Вы не могли видеть луну прошлой ночью. Была кромешная тьма.

— Да, сэр. Но карета все равно сверкала, как луна.

— Ну а передвигалась она как? Медленно?

— Нет, сэр. Лошади шли галопом, но только их копыта не касались земли. И не было слышно ни звука. Я так и вижу черную дорогу и белые копыта, примерно в полуфуте от земли. И лошади… без головы.

— Довольно, довольно, Планкетт. Такое вы уже не заставите нас проглотить. Без головы! А как насчет вожжей, а?

— Можете смеяться, сэр, но это были четыре белые лошади, сэр. Я и теперь их ясно вижу, но за хомутом — ни головы, ни шеи, сэр. Еще я вижу вожжи, они сверкают, как серебряные, и тянутся к узде, но только дальше ничего не было. Умереть мне на этом месте, сэр, все это и сейчас передо мной.

— А кучер у этого удивительного выезда был тоже без головы?

— Именно так, сэр. По крайней мере над пальто — с таким старомодным капюшоном на плечах — я ничего не смог разглядеть.

— Ну, Планкетт, должен сказать, что вы очень обстоятельны. На каком расстоянии от вас было это… э… привидение, когда вы увидели его?

— Я проходил мимо военного мемориала, сэр, и увидел, как она подъехала к проулку. Это не больше двадцати-тридцати ярдов от того места, где я стоял. Она пронеслась галопом и у стены церковного двора свернула влево.

— Гм… гм… весьма странно. Хотя ночь была темная и даже на таком расстоянии ваши глаза могли вас подвести. Так вот, если вы примете мой совет, вы и думать обо всем забудете.

— Ах, сэр, каждый ведь знает: если увидишь карету смерти Бердоков, должен умереть в течение недели. Поэтому, если вы будете так добры и окажете мне услугу в деле с завещанием, мне будет легче умирать, зная, что Сара и дети имеют свой скромный капиталец.

Мистер Фробишер-Пим оказал ему эту услугу, хотя и без особого желания, увещевая и ворча все то время, что составлял завещание.

Уимзи поставил подпись как свидетель, выказав при этом и свою долю участия:

— На вашем месте я бы так не беспокоился, — сказал он. — Если это карета Бердоков, то, судя по всему, она приходила за душой старого Бердока. Ведь не могла же она поехать за ним в Нью-Йорк, не правда ли? По-видимому, ее просто готовят к завтрашним похоронам.

— Это похоже на правду, — сказал Планкетт. — Ее часто видят в этих местах, когда кто-нибудь из Бердоков уходит на тот свет. И все равно: увидеть ее — ужасное несчастье.

Однако мысль о похоронах, казалось, немного приободрила Планкетта. Визитеры еще раз попросили его не думать о случившемся и удалились.

— Удивительно, что делает воображение с этими людьми, — сказал мистер Фробишер-Пим. — И к тому же они так упрямы… Можно спорить с ними до потери сознания.

— Да, пожалуй. Но, послушайте, не пройтись ли нам к церкви? — предложил Уимзи. — Интересно, что можно увидеть с того места, где он стоял?

Приходская церковь в Литл-Доддеринге, как и многие сельские церкви, находится несколько в стороне от деревни. Основная дорога из Херритинга, Эбботс-Болтона и Фримп-тона проходит мимо западных ворот церковного двора, где располагается большое кладбище, огороженное древними камнями. С южной стороны вьется узкая темная тропа, густо укрытая свисающими ветвями старых вязов. Она отделяет церковь от руин древнего доддерингского монастыря. На основной дороге, недалеко от того места, где начинается старая монастырская тропа, стоит военный мемориал, и отсюда дорога ведет прямо в Литл-Доддеринг. Вокруг двух оставшихся сторон церковного двора проходит еще одна узкая тропинка, называемая в деревне Черной тропой. Приблизительно в ста ярдах севернее церкви Черная тропа ответвляется от дороги, ведущей в Херритинг, и соединяется с дальним концом старой монастырской тропы и далее, извиваясь и петляя, направляется в сторону Шутеринга, Андервуда, Хэмси, Трипси и Вика.

— Наш викарий^[476] считает, — говорил мистер Фробишер-Пим, направляясь к западному входу в церковь, — что двери церкви должны быть открыты и днем и ночью: вдруг кто-нибудь захочет помолиться. В городе это, возможно, и случается. Но здесь люди весь день заняты на полях, к тому же они сочли бы неуважением идти в церковь в рабочей одежде и грязной обуви. Учтите также, сказал я ему, что кто-нибудь может воспользоваться этим и будет вести себя в церкви неподобающим образом. Но он еще молодой человек и должен узнать все на собственном опыте. Ну, вот мы и пришли.

Мистер Фробишер-Пим широко распахнул дверь. И сразу же на них обрушилась странная смесь спертого воздуха, застарелого запаха ладана, сырости и кухни — своеобразный аромат англиканской церкви.

В дверях за высоким алтарем появился худой человек в сутане и быстро пошел им навстречу, держа в руке высокий дубовый канделябр. Уимзи тут же констатировал, что это человек серьезный, нервный и не очень умный.

— Я боялся, что не успеют принести канделябры, — сказал он по завершении обычной церемонии знакомства. — Но теперь все в порядке.

Мистер Фробишер-Пим не ответил. Уимзи почувствовал, что он просто обязан поддержать разговор, и он его поддержал.

— Приятно видеть, что у людей начинает пробуждаться истинный интерес к своей церкви, — сказал вдохновленный этим Хэнкок. — Мне почти без труда удалось найти желающих нести бдениеу гроба сегодня ночью. Всего восемь человек, как раз по двое, с десяти вечера — а до этого времени у гроба буду я сам — до шести утра, когда я приду служить мессу. Мужчины останутся до двух часов ночи, потом их сменят моя жена и дочь, а Хаббард и молодой Ролинсон любезно согласились принять дежурство с четырех до шести утра.

— Это какой Ролинсон? — спросил мистер Фробишер-Пим.

— Клерк мистера Грэхема из Херритинга. Он, правда, не из этого прихода, но здесь родился и был так любезен, что пожелал принять участие в бдении у гроба. Он приедет на мотоцикле. Грэхем много лет вел семейные дела Бердоков, и, вероятно, они хотели таким образом выразить свое уважение.

— Вполне возможно. Надеюсь только, что шатание по ночам не помешает ему вовремя приняться за работу, — резко сказал мистер Фробишер-Пим. — Что же касается Хаббарда, то должен заметить, что для сборщика налогов такое занятие кажется весьма странным. Впрочем, если вас обоих это устраивает, то не о чем больше и говорить.

— У вас очень красивая старинная церковь, — сказал Уимзи, чтобы предотвратить нежелательную дискуссию. Затем он помог викарию вынести из ризницы остальные канделябры и присоединился к мистеру Фробишер-Пиму, стоявшему у дверей.

— Вы, кажется, говорили, что обедаете сегодня у Ламсденов, — сказал мистер Фробишер-Пим, когда они сидели, покуривая после ленча. — Как вы хотите ехать? На машине?

— Я предпочел бы одолжить у вас одну из ваших верховых лошадей, — сказал Уимзи. — В городе у меня почти нет возможности ездить верхом.

— Пожалуйста, дружище. Возьмите Полли Флиндерс — небольшая тренировка ей не повредит. Боюсь только, будет довольно сыро. А экипировка у вас с собой?

— Да, я прихватил сюда старые бриджи, и в этом дождевике можно ничего не бояться. Они ведь не рассчитывают, что я буду во фраке. Между прочим, как далеко отсюда до Фримптона?

— Девять миль по шоссе, сплошное гудроновое покрытие. Но вы, конечно, сможете срезать милю или около того, если поедете через общинный выгон. Когда вы ходите выехать?

— Ну, думаю, часов около семи.

— Тогда вы, возможно, проедете мимо похоронной процессии у церкви. Если поезд не опоздает, она будет проходить там примерно в это же время.

Поезд, по-видимому, пришел вовремя, потому что, когда лорд Питер легким галопом приблизился к западным воротам церкви, то увидел остановившийся перед ними похоронный экипаж, убранный с невероятной пышностью и окруженный небольшой толпой. Его сопровождали две траурные кареты; кучер второй кареты, казалось, испытывал некоторые затруднения в обращении с лошадьми, из чего Уимзи заключил, что это, должно быть, та самая пара, которая была позаимствована у Мортимера.

Придержав по возможности Полли Флиндерс, он незаметно принял соответствующую обстоятельствам позу и, приостановившись на некотором расстоянии от толпы, наблюдал, как гроб сняли с похоронных дрог и пронесли через ворота, где он был встречен мистером Хэнкоком в полном церковном облачении, в сопровождении кадильщика и двух факельщиков.

Солидный мужчина, одетый с величайшей тщательностью в черный сюртук и цилиндр и сопровождаемый женщиной в красивой траурной одежде и в мехах, внимательно слушал чье-то сочувственное объяснение. Это был известный шелковыми чулками фабрикант Хэвиленд Бердок, младший сын покойного. Церковный хор довольно нестройно затянул псалом, и процессия начала медленно втягиваться в церковь. Полли Флиндерс энергично тряхнула головой, и Уимзи, восприняв это как сигнал к отбытию, водрузил на голову шляпу, и послушная лошадь легким галопом понесла его к Фримптону.

Примерно через четыре мили шоссе, петляя по великолепной лесистой местности, вывело его к краю фримптонского выгона. На какое-то мгновение Уимзи заколебался, так как сумерки сгущались, а дорога и лошадь, на которой он ехал, были ему незнакомы. Оказалось, однако, что через выгон шла хорошо утоптанная верховая тропа, на которую он в конце концов и свернул. И вскоре подъехал к цели своего путешествия.

Майор Ламсден был большой веселый человек, никогда не унывающий, хотя на войне потерял ногу. У него была большая веселая жена, большой веселый дом и большая веселая семья. И вскоре Уимзи уже сидел перед камином, таким же большим и веселым, как и все в доме, и болтал с хозяином за бутылкой виски с содовой. Без всякой почтительности и с нескрываемым удовольствием он описал похороны Бердока и перешел затем к рассказу о карете-призраке. Майор Ламсден рассмеялся.

— Должен сказать, здесь и в самом деле случаются странные вещи. Взять хотя бы те огни на выгоне в прошлом году. Никто так и не смог объяснить, откуда они взялись.

— Цыгане, Дэн.

— Может быть, и так, но только никто никогда цыган здесь не видел; и загорались огни самым неожиданным образом, иногда в проливной дождь; но прежде чем к огню успевали подойти, он исчезал, и от него оставалась только влажная черная отметина. И есть на выгоне один такой участок, который животные не любят, — это вокруг того места, которое называют Столб мертвеца. Мои собаки и близко к нему не подходят. Да и весь выгон имеет плохую репутацию. Там, говорят, любили собираться разбойники.

— А не имеет ли к ним какое-нибудь отношение карета Бердоков?

— Вряд ли. Хотя все в округе верят в это. Что весьма полезно. Теперь слуги не разбегаются по ночам из дому. Ну что, приступим?

— Вы помните ту проклятую старую мельницу и три вяза у свинарника? — спросил майор Ламсден.

— Бог мой, еще бы! Я помню даже, как любезно вы тогда сдули их с местности. Они делали нас чересчур заметными.

— Потом, когда их не стало, мы даже скучали по ним… А вы помните Филпотта?

— Ну, спокойной ночи, — сказала миссис Ламсден. — И не забудьте отпустить слуг.

— О, Филпотт…

— Где ваш стакан, дружище?

— Вздор, старина. Вечер только начинается…

— Ну послушайте, почему бы вам не остаться ночевать? Моя жена будет в восторге. Я мигом все устрою.

— Нет, нет, тысяча благодарностей, но мне нужно спешить домой. Я сказал, что буду обратно. И к тому же обещал закрыть на цепочку дверь.

— Воля ваша, конечно, но дождь все еще идет. Не очень-то подходящая погодка для поездки верхом.

— В следующий раз я возьму закрытый автомобиль. А сейчас ничего с нами не случится. Дождь улучшает цвет лица, на щеках распускаются розы. Нет, нет, не будите слугу. Я сам оседлаю лошадь.

Когда они открывали дверь, шквал дождя и ветра ворвался в дом. Было половина второго ночи. Ламсден снова стал уговаривать Уимзи остаться.

— Нет, нет, спасибо, право не могу. Да и погода не так уж плоха: сыро, но не холодно. Иди сюда, Полли, стой же смирно, старушка!

Пока он седлал лошадь и подтягивал подпругу, Ламсден держал фонарь. Лошадь, накормленная и отдохнувшая, слегка пританцовывая, вышла из теплого стойла — голова высоко вскинута, ноздри втягивают влажный воздух.

— Ну, прощайте, дружище. Непременно жду вас опять. Все было просто великолепно.

— Разумеется! Боже мой, конечно! Мои лучшие пожелания супруге. Ворота открыты? Ну, пока.

— Пока.

Стоило ему очутиться за воротами, как ночь показалась светлее, хотя дождь лил по-прежнему. Где-то за нагромождением облаков пряталась луна, время от времени появляясь на небе, — тусклое пятно, бледнее своего отражения на черной дороге. С головой, набитой воспоминаниями, и желудком, наполненным виски, Уимзи что-то напевал себе под нос.

Он поднялся на холм и уже миновал то место, где верховая тропа снова подходит к шоссе, когда некоторая заминка в беге и легкий толчок заставили его обратить внимание на Полли Флиндерс.

— Вот тебе раз, — сказал обеспокоенный Уимзи и остановил лошадь.

Только теперь он заметил, какой на удивление пустынной была дорога. Ни одной машины, ни одного экипажа. Как будто он находился в дебрях Африки. Уимзи поднял лошадиную ногу и стал осторожно ощупывать ее, светя фонариком. Полли стояла спокойно, не пытаясь уклониться и не вздрагивая.

— В добрые старые времена я бы подумал, что она подхватила камень, — произнес он. — Но сейчас…

Однако его диагноз оказался правильным. Металлическая гайка, оброненная, очевидно, проехавшей телегой, застряла между подковой и копытом. Ворча, он полез за своим ножом. К счастью, в этом великолепном старинном ноже, кроме лезвий и открывалок для пробок, было еще хитроумное приспособление для извлечения из лошадиных копыт посторонних предметов.

Лошадь мягко торкнулась в него, когда он занялся ее ногой. Работать было довольно неудобно. Одной рукой он держал копыто, при этом зажимая под мышкой фонарик, а другой — орудие труда. Тихонько проклиная все эти трудности, он случайно взглянул на дорогу, и ему показалось, что он видит слабый перемещающийся свет. Рассмотреть что-либо подробнее не удавалось, потому что именно в этом месте дорога круто уходила вниз и терялась где-то у края выгона. Это не могла быть машина: свет был слишком слабый. Однако для фургона он перемещался вроде бы слишком быстро. Какое-то мгновение Уимзи раздумывал над этим, потом снова склонился над копытом.

Металлический кругляш никак не поддавался его усилиям, и, когда он прикоснулся к чувствительному месту, лошадь потянула в сторону, стараясь поставить ногу на землю. Приговаривая ласковые слова, он потрепал ее по шее. При этом фонарик выскользнул у него из-под руки. Он недовольно выругался, поставил копыто на землю и подобрал фонарик, закатившийся в траву. А когда он выпрямился и взглянул на дорогу, то увидел это.

Оно появилось из пропитанной сыростью гущи деревьев, отсвечивая призрачным лунным блеском. Не было слышно ни звука копыт, ни громыхания колес, ни позвякивания уздечки. Он увидел белые, гладкие, сверкающие плечи и воротник, лежащий на них, — бледное огненное кольцо, внутри которого ничего не было. Он увидел светящиеся вожжи, их обрезанные концы плавно двигались взад и вперед. Стремительно, не касаясь земли, бежали ноги — бесшумные копыта, несущие светлый, как дым, корпус. Возница наклонился вперед, угрожающе размахивая кнутом. У него не было ни лица, ни головы, но вся его напряженная поза говорила об отчаянной спешке. Карета была едва видна сквозь завесу проливного дождя, но Уимзи все-таки рассмотрел тускло светящиеся колеса и успел заметить в окне что-то белое, застывшее в полной оцепенелости. Бесшумная карета, лошади без головы и такой же возница — все пронеслось мимо, оставив после себя легкое дуновение и едва различимый звук — даже не звук, просто колебание воздуха. И сразу же сорвался ветер и повисла огромная пелена дождя, принесенная с юга.

— Боже милостивый! — сказал Уимзи. — Сколько же мы выпили?

Он повернулся, напряженно всматриваясь в темноту. Затем вдруг вспомнил о лошади и, не думая больше о фонарике, поднял ее ногу и продолжал работать на ощупь. Металлический кругляш перестал, наконец, сопротивляться и упал ему в ладонь. Полли Флиндерс облегченно вздохнула и с благодарностью фыркнула ему в ухо.

Уимзи уселся на лошадь, тронул поводья и неожиданно повернул ее обратно.

— Все-таки я должен выяснить, что это было, — решительно сказал он. — Ну-ка, лошадка, вперед! Не позволим никаким безголовым лошадям обгонять нас. Это же просто неприлично — разъезжать без головы. Чу, давай, старушка. Прямо через выгон. Мы догоним их у развилки.

Он направил лошадь в сторону верховой тропы и заставил ее перейти в галоп. И вскоре ее копыта уже стучали по гудронированному шоссе. Уимзи слегка придержал лошадь, развернул ее в сторону Литл-Доддеринга и поскакал вперед. Но так ничего и не увидел…

Он подождал. Дождь приутих, и сквозь тучи снова пробилась луна. Дорога казалась совершенно пустынной. Он посмотрел через плечо. Невысоко от земли передвигался небольшой пучок света: он поворачивал, вспыхивая то зеленым огнем, то красным, то белым, и постепенно приближался к нему. Вскоре Уимзи сообразил, что это был полицейский на велосипеде.

— Неважная ночка, сэр, — вежливо сказал тот, но в голосе его прозвучала вопросительная нотка.

— Отвратительная, — согласился Уимзи. — Вы здесь давно?

— Самое большее — минут двадцать.

— Вы не заметили, из Литл-Доддеринга по этой дороге ничего не проходило?

— Пока я был тут — ничего. А что вы имеете в виду, сэр?

— Мне показалось, что я видел… — Уимзи заколебался. Впрочем, его мало беспокоило, что о нем думают. — …Карету, запряженную четверкой… — сказал он нерешительно. — Она пронеслась мимо меня меньше четверти часа тому назад — вниз, на другой конец выгона. Я… я… вернулся, чтобы посмотреть. Она показалась мне необычной…

Полицейский ответил быстро и довольно резко:

— Ничего здесь не проходило; и не примите за обиду, сэр, что я это говорю, но лучше б вам ехать домой. Дорога здесь очень безлюдная.

— В самом деле? Ну что ж, спокойной ночи, сержант.

И он снова направил лошадь в сторону Литт-Доддеринга. Ночь стала светлее, и он еще раз убедился в полном отсутствии боковых дорог. Значит, то, что он увидел, не проходило ни по шоссе, ни по какой другой дороге.

Уимзи спустился к завтраку довольно поздно и нашел своих хозяев в состоянии некоторого возбуждения.

— Произошло нечто совершенно удивительное, — сказала миссис Фробишер-Пим.

— Возмутительное! — добавил ее супруг. — А ведь я предупреждал Хэнкока. Он не может сказать, что я его не предупреждал…

— А что случилось? — спросил Уимзи, стоя у буфета и накладывая себе жареных почек.

— Невероятное, скандальное дело, — сказала миссис Фробишер-Пим. — Викарий, конечно, сразу обратился к Тому. Оказалось, когда мистер Хэнкок пришел служить раннюю мессу…

— Нет, нет, моя дорогая, позволь мне рассказать. Когда Джо Гринч — дьячок, вы знаете, он должен приходить первым, чтобы звонить в колокол, — так вот, когда он пришел, то увидел, что южная дверь широко раскрыта, а в приделе у гроба никого нет. Он, конечно, очень удивился, но потом решил, что Хаббарду и Ролинсону стало скучно и они ушли домой. Он направился к ризнице, чтобы переодеться и все приготовить, но, к своему удивлению, услышал, что оттуда доносятся голоса, взывающие о помощи. От удивления он просто забыл, где находится, но потом все-таки пошел и открыл дверь.

— Своим ключом? — перебил Уимзи.

— Ключ был в двери. Обычно он висит на гвоздике под занавесом около органа, но тогда он был в замке — там, где он не должен быть. В ризнице он нашел миссис Хэнкок и ее дочь, полумертвых от страха и чрезвычайно раздосадованных. Они рассказали поразительную историю.

В два часа ночи они сменили другую пару и преклонили колена у гроба в приделе Божьей матери — все, как было решено заранее. Они пробыли там, по их словам, не больше десяти минут, как вдруг услышали какой-то шум у главного алтаря. Мисс Хэнкок очень решительная девушка: она встала с колен и пошла в темноте между рядами, миссис Хэнкок следовала за ней и умоляла ее быть осторожнее. Когда они подошли к алтарной перегородке, миссис Хэнкок громко спросила: «Кто там?» В ответ они услышали сначала какой-то шелест, потом, как им показалось, что-то опрокинулось. Мисс Хэнкок решительно сорвала один из жезлов — он прикреплен сбоку к скамье — и бросилась вперед, думая, как она сказала, что кто-то хочет украсть алтарные украшения. Как только она оказалась у алтаря, кто-то, по-видимому, сбежал с хоров, схватил ее и втолкнул в ризницу. И не успела она закричать, как вслед за ней втолкнули миссис Хэнкок, и дверь захлопнулась.

— Боже милостивый! Ваша деревня переживает волнующий момент!

— Окна в ризнице узкие и забраны решетками, — продолжал мистер Фробишер-Пим, — так что им ничего не оставалось, как только ждать. И они ждали, но никто не приходил. Когда Гринч освободил их, они вместе с ним тщательно осмотрели церковь: по-видимому, ничего не было взято, во всяком случае, никакого беспорядка они не заметили. В это время пришел викарий, и они обо всем ему рассказали. Естественно, тот был просто потрясен и сразу подумал, что кто-то из кенситистов украл облатки из… как это называется?

— Дарохранительница, — высказал предположение Уимзи.

— Вот именно, так он и сказал. Он очень забеспокоился, открыл ее и заглянул внутрь, но с облатками все было в порядке, ведь ключ от дарохранительницы только один и висит у него на цепочке от часов. Он отослал домой миссис и мисс Хэнкок и стал обходить церковь снаружи, и первое, что увидел, это мотоцикл Ролинсона, он лежал в кустах недалеко от южного входа.

— Ого!

— Тогда он решил поискать Ролинсона у Хаббарда. Долго искать их не пришлось. Когда он дошел до котельной — она находится в правом углу двора, — то услышал доносившийся оттуда ужасный шум, крики и удары в дверь. Он позвал Гринча, и через маленькое окошко они заглянули внутрь, а там, представьте себе, были Хаббард и молодой Ролинсон, они орали во все горло, употребляя самые ужасные слова. Оказывается, с ними обошлись точно так же, как с миссис и мисс Хэнкок.

Как я понимаю, Ролинсон все время был с Хаббардом. Перед дорогой они немного поспали в задней комнате бара, чтобы не беспокоить никого из домашних — по крайней мере, так они сказали, — и в четыре часа утра отправились в церковь. Ролинсон вез Хаббарда на багажнике своего мотоцикла. Они должны были въехать через южные ворота, которые были открыты, но, когда Ролинсон свернул на тропинку, из-за деревьев выскочили двое или трое неизвестных — точно они не знают сколько — и набросились на них. Началась потасовка, но от неожиданности они не могли толком сопротивляться. И те люди накинули им на голову одеяло, затолкали в котельную и заперли. Возможно, они и до сих пор там, потому что ключа еще не нашли. Я как раз собираюсь пойти туда и проследить, чтобы все было сделано, как надо. Не хотите ли пройтись, если вы уже позавтракали?

Уимзи охотно согласился. Ему всегда хотелось докопаться до сути всего, что происходит.

Подойдя к церкви, мистер Фробишер-Пим и его гость увидели небольшую толпу, в которой заметно выделялся викарий в сутане и биретте,^[477] сильно жестикулирующий, и местный полицейский в криво застегнутом мундире. У него под ногами путалась деревенская малышка. Он как раз заканчивал снимать показания с двух потерпевших, освобожденных из котельной. Младший из них, молодой человек лет двадцати пяти, с самонадеянным и дерзким выражением лица, уже заводил свой мотоцикл. Он вежливо поздоровался с мистером Фробишер-Пимом:

— Боюсь, мы выглядим довольно глупо. Я вам не нужен? Я должен вернуться в Херритинг. Мистеру Грэхему не понравится, если я опоздаю в контору. Думаю, это шутки каких-то деревенских весельчаков.

Он усмехнулся, набрал полную скорость и исчез в большом облаке едкого дыма, что заставило чихнуть мистера Фробишер-Пима.

Его товарищ по несчастью — большой, толстый мужчина, по виду — беспутный завсегдатай баров, кем он и был на самом деле, неуверенно улыбнулся мистеру Фробишер-Пиму.

— Ну, Хаббард, — сказал последний, — должен вам сказать, я удивлен: как вы, с вашей комплекцией, позволили запихнуть себя в угольную дыру, словно нашкодивший уличный мальчишка.

— Я и сам удивляюсь, сэр, — сказал не без юмора сборщик налогов. — Когда это одеяло оказалось у меня на голове, я был самым удивленным человеком во всем графстве.

— А сколько же их все-таки было? — спросил Уимзи.

— Думаю, трое или четверо, сэр. Но видеть я их не видел и могу судить только по голосам.

— Нужно во что бы то ни стало узнать, кто это сделал! — взволнованно сказал викарий. — Ах, мистер Фробишер-Пим, вы только взгляните, что они натворили! Я считаю… это антикатолический выпад. Хорошо еще, они не пошли дальше.

Он открыл шествие. Кто-то зажег в темном алтаре два или три светильника. При их свете Уимзи удалось рассмотреть, что на аналое в форме орла красовался огромный красно-бело-голубой бант и лежал большой рекламный плакат, украденный, очевидно, из редакции местной газеты: «Ватикан запрещает нескромную одежду». На хорах на каждом сиденье восседал плюшевый медвежонок, погруженный в чтение перевернутого вверх ногами молитвенника, а на подставке перед ним лежал номер газеты «Краснобай».

— Какое бесстыдство!

— Вы правы, Хэнкок, — откликнулся мистер Фробишер-Пим. — Но должен сказать, за это вам следует благодарить самого себя, хотя я, безусловно, согласен, что такого рода вещи совершенно недопустимы и осквернители должны быть найдены и строго наказаны. Однако… такое святотатство со старым Бердоком… — Его голос продолжал звучать все так же монотонно.

Полицейскому к этому времени удалось оттеснить деревенскую свиту, и теперь он стоял позади лорда Питера у входа в алтарь.

— Это не вы были сегодня ночью на дороге, сэр? Мне показалось, я узнал ваш голос. Вы нормально добрались до дома, сэр? Вам что-нибудь встретилось на пути?

В тоне, каким был задан этот вопрос, казалось, прозвучало нечто большее, чем праздное любопытство. Уимзи быстро обернулся.

— Нет, ничего не встретилось… больше. Послушайте, сержант, кто по ночам правит в этой деревне каретой с белыми лошадьми?

— Еще не сержант, сэр, и пока не жду повышения. А про белых лошадей точно не могу сказать, сэр. У мистера Мортимера, по ту сторону Эбботс-Болтона, есть несколько прекрасных серых. Он лучший коневод в этих краях, но, понимаете, он не стал бы разъезжать на них в такой дождь, не правда ли, сэр? К тому же (констебль низко наклонился к Уимзи) у мистера Мортимера есть голова на плечах, и, самое главное, у его лошадей тоже. А что касается этого церковного дела, то тут всего-навсего проделки мальчишек. Они не хотели причинить никакого вреда, сэр; просто немного позабавились, вот и все. Викарий очень хорошо говорит, сэр, но и слепому видно, что это не кенситисты^[478] и им подобные.

— Я и сам пришел к такому же заключению, — разговор явно заинтересовал Уимзи, — но мне хотелось бы знать, что привело вас к этому выводу?

— Благослови вас Бог, сэр, но это же ясно, как Божий день! Те парни набросились бы на кресты, на статуи святых, на подсвечники и на — что вон там такое? — Он показал толстым пальцем в сторону дарохранительницы. — А эти и пальцем не дотронулись до тех вещей, которые называют священными, и не причинили никакого вреда алтарю. И с трупом мистера Бердока — видите, сэр, — они тоже обошлись уважительно. Значит, в глубине души они ничего плохо не хотели, понимаете?

— Совершенно с вами согласен, — сказал Уимзи. — Действительно, они проявили особую заботу, чтобы не прикоснуться ни к чему, что считается священным для верующего.

— Ну, а теперь, — сказал констебль, — я думаю, мне пора идти. Предоставьте это дело нам, мистер Фробишер-Пим, сэр; мы здесь до всего докопаемся.

— Надеюсь, — сказал мистер Фробишер-Пим. — Идемте, Уимзи, дадим им возможность приготовить церковь к похоронам. Что вы там нашли?

— Ничего, — сказал Уимзи, разглядывая что-то на полу. — Мне показалось, что тут завелся червь-точильщик, но теперь я вижу, что это просто древесные опилки.

Если вы гостите в деревне, то невольно участвуете в жизни местного общества. Вот почему лорд Питер в должное время присутствовал на похоронах сквайра Бердока и созерцал, как осторожно предали земле гроб, — в моросящий дождик, конечно, но в присутствии большой и почтительной толпы прихожан.

После церемонии он был официально представлен мистеру и миссис Хэвиленд Бердок. Хэвиленд, по-видимому, знал о высокой репутации Уимзи как антиквара и библиофила и пригласил его осмотреть дом.

— Мой брат Мартин еще за границей, — сказал он, — но я уверен, он был бы рад, если бы вы зашли взглянуть на дом. Говорят, в библиотеке есть несколько превосходных старых книг. А что, если нам пойти туда завтра днем?

Уимзи сказал, что будет в восторге.

— Дом действительно стоит посмотреть, — вмешался Фробишер-Пим. — Прекрасная старинная усадьба, но требует много денег на содержание. Кстати, мистер Бердок, о завещании еще ничего не известно?

— Абсолютно ничего, — сказал Хэвиленд. — И это очень странно, потому что мистер Грэхем — наш адвокат, вы знаете, лорд Питер, — составил его сразу после той несчастной ссоры Мартина с отцом. Он это отлично помнит.

— А разве он не может вспомнить, что в нем было?

— Может, конечно, но считает, что об этом неприлично говорить. Он один из закоснелых представителей этой профессии. Бедный Мартин называл его старым негодяем. Грэхем, конечно, не одобрял тогда его поведения. И кроме того, не исключено, как сказал мистер Грэхем, что отец уничтожил старое завещание и составил новое.

Утро выдалось прекрасное. И Уимзи обратился с ходатайством о дальнейшем предоставлении ему Полли Флиндерс. Хозяин, разумеется, удовлетворил его просьбу и сожалел только, что лишен возможности сопровождать своего гостя, так как заранее был приглашен на заседание попечительского совета по поводу работного дома.

— А вы можете подняться к выгону и подышать там свежим воздухом, — предложил он. — Почему бы вам не доехать до Петеринг Фрейерс, затем через выгон до Столба мертвеца и потом обратно по фримптонской дороге? Это очень приятная прогулка, и всего девятнадцать миль. Как раз успеете к завтраку, и даже не надо спешить.

В Петеринг Фрейерс вела неширокая и даже в ноябрьский день красивая дорога. Медленно труся по продуваемым ветрами тропинкам Эссекса, Уимзи чувствовал себя спокойным и счастливым. Он совершенно забыл про Столб мертвеца и его зловещую репутацию, как вдруг сильный толчок и рывок в сторону, такой неожиданный, что он едва усидел в седле, вернули его к действительности. С некоторым трудом он выровнял Полли Флиндерс и остановил ее.

Следуя верховой тропой, он оказался на самой высокой точке выгона. Чуть впереди виднелась еще одна верховая тропа, которая подходила к первой, и на их пересечении стоял, как показалось Уимзи издали, разрушенный указательный столб. На стороне, обращенной к нему, Уимзи различил какую-то надпись. Он успокоил лошадь и мягко понудил ее идти вперед, к столбу. Полли Флиндерс вежливо, но решительно отказалась тронуться с места. Он положил руку ей на шею и почувствовал, что шея стала влажной от пота.

— Проклятье! — сказал Уимзи. — Послушай, я непременно должен прочитать, что написано на этом столбе. Если ты не хочешь идти, то, может быть, постоишь спокойно?

Уимзи забросил поводья на шею лошади и пошел вперед, время от времени оглядываясь назад, чтобы убедиться, что лошадь не собирается убегать.

Уимзи подошел к столбу. Это был крепкий столб из мореного дуба, заново окрашенный белой краской. Черная надпись тоже была подновлена. Она гласила:

На этом месте был предательски убит Георг Уинтер,

защищая добро своего хозяина,

Черным Ральфом из Херритинга,

который впоследствии был посажен на цепь здесь,

на месте своего преступления.

9 ноября 1674 года

Страшное правосудие

— Прекрасно, просто замечательно, — сказал Уимзи. — Без сомнения, это Столб мертвеца. И Полли Флиндерс разделяет чувства, которые испытывают местные жители к этой части выгона. Не могу ли я спросить тебя, Полли: если ты столь чувствительна к простому столбу, то почему так спокойно отнеслась к карете смерти и четырем лошадям без головы?

Он уселся в седло и, развернув Полли, направил ее так, чтобы обойти столб и выйти на дорогу.

— Сверхъестественное объяснение, я думаю, исключается. Значит, остается на выбор: виски или чьи-то плутни. По всему видно, без дальнейшего расследования не обойтись.

Размышляя таким образом, он спокойно двигался вперед.

— Если бы, предположим, по какой-то причине я захотел напугать соседей призраком кареты и безголовых лошадей, я бы, конечно, выбрал для этого темную, дождливую ночь… Боже! Это была именно такая ночь. Теперь, как делаются эти трюки с отрезанными головами? Белые лошади, конечно, и… что-нибудь черное, наброшенное им на головы. Правильно! И люминесцентная краска на упряжи, мазки ею — же по корпусу тут и там, чтобы создать хороший контраст и сделать невидимым все остальное. Но они должны идти бесшумно… А почему бы и нет? Четыре плотных черных мешка, набитых отрубями и хорошо притороченных к лошадиным мордам, обвязанные копыта — и лошади будут идти почти неслышно, особенно в ветреную погоду. Тряпье вокруг колец уздечки и на концах постромок заглушит их звяканье и поскрипывание. Посадить кучера в белом пальто и черной маске, поставить карету на резиновый ход, разрисовать ее фосфором и хорошенько промаслить на стыках, и, клянусь, получится такое, что вполне может напугать хорошо подвыпившего джентльмена на пустынной дороге в половине третьего ночи.

Он был доволен ходом рассуждений и весело постукивал хлыстом по ботинкам.

— Но черт побери! Она ведь ни разу больше не прошла мимо меня! Куда же она подевалась? Карета с лошадьми не может, знаете ли, растаять в воздухе. Наверное, там все же есть боковая дорога или же…

Легким неторопливым шагом его светлость ехал к дому, внимательно разглядывая живую изгородь по левую руку в надежде найти тропу, которая, без сомнения, должна была тут быть. Однако ничто не вознаградило его поисков.

— Проедем-ка еще разок, — сказал он. — Я буду не я, если карета не прошла через одно из этих полей.

Он медленно ехал теперь по правой стороне дороги, уставясь в землю, словно скряга-абердинец, потерявший грош.

За первыми воротами, образующими единственный проем в живой изгороди, простиралось поле, засеянное ровными рядами озимой пшеницы. Было ясно, что ни одно колесо не проходило здесь в течение многих недель. Вторые ворота вели на оставленное под пар поле, изрезанное у входа многочисленными глубокими следами колес. При дальнейшем исследовании выяснилось, однако, что это была одна-единственная колея и только у самых ворот.

До развилки оставалось всего двое ворот. Одни снова вели на пашню, где темные ровные борозды являли картину полной идиллии, но при виде последних ворот сердце Уимзи забилось сильнее.

Земля здесь тоже была вспахана, но по краю поля проходила широкая, хорошо утрамбованная тропа, вся изрытая колеями. Среди широких следов, проложенных телегами фермеров, выделялись четыре узких — несомненно, отпечатки резиновых шин.

Уимзи широко распахнул ворота и выехал на поле.

Заслышав стук лошадиных копыт, из ближайшего сарая появился человек с кистью в руках и остановился, следя за приближением всадника.

— Здравствуйте, — как можно добросердечнее сказал Уимзи.

— Здравствуйте, сэр.

— Надеюсь, я не нарушил право частного владения?

— Куда вы хотите проехать, сэр?

— Я думал, собственно говоря… Вот тебе раз!

— Что-нибудь случилось, сэр?

Уимзи поерзал в седле.

— Мне кажется, немного ослабла подпруга. И как раз новая. (Что соответствовало истине.) Лучше все-таки взглянуть, что там такое.

Человек шагнул было вперед, чтобы помочь ему, но Уимзи соскочил с лошади и стал из всех сил дергать за ремень.

— Нужно, пожалуй, немного подтянуть. О! Чрезвычайно вам признателен. Кстати, это самый короткий путь в Эбботс-Болтон?

— Не в саму деревню, сэр, хотя можно проехать и этим путем, а к конюшням мистера Мортимера.

— А… Это, значит, его земля?

— Нет, сэр, это земля мистера Топхема, но мистер Мортимер арендует и это поле, и соседнее, чтобы сажать здесь зеленый корм для скота.

— Вот как? Весьма интересно. Сигарету? — Уимзи незаметно приблизился к двери сарая и с отсутствующим видом заглянул в темноту помещения. Там было сложено большое количество сельскохозяйственного инвентаря и стоял черный экипаж старинной конструкции, который, по-видимому, покрывали лаком. Уимзи вытащил из кармана спички. Коробка, должно быть, отсырела, потому что после одной или двух безуспешных попыток зажечь спичку он был вынужден в конце концов резко чиркнуть ею по стене сарая. Пламя, осветив старинный экипаж, выявило явное несоответствие его конструкции надетым на его колеса резиновым шинам.

— Как я понимаю, у мистера Мортимера прекрасная племенная ферма, — небрежно сказал Уимзи.

— Да, сэр, ферма и в самом деле хорошая.

— Интересно, а серых у него случайно нет? Моя мать — викторианские понятия и все такое прочее — влюблена в серых. Парадные выезды, визиты, ах, вы представляете…

— Правда, сэр? Мистер Мортимер, я думаю, сможет угодить леди, сэр. У него несколько серых.

— Однако! Пожалуй, мне стоит к нему подъехать. Боюсь только, что сегодня уже слишком поздно. Вот возьмите, выпейте на здоровье. И передайте мистеру Мортимеру, чтобы он не продавал своих серых, пока я с ним не повидаюсь. Ну, доброго вам утра и еще раз спасибо.

Он повернул Полли Флиндерс к дому и пустил ее легкой рысью. Когда сарай скрылся из виду, он остановился и, наклонившись, осмотрел свои ботинки. К ним прилипло множество отрубей.

— Должно быть, я набрался их в сарае, — сказал Уимзи. — Любопытно, если это и в самом деле так. А зачем, интересно, понадобилось мистеру Мортимеру в ночь похорон запрягать своих серых в старинный экипаж, с укутанными копытами и в придачу без голов? А все-таки приятно узнать, — добавил его сиятельство, — что виски Ламсденов здесь ни при чем.

— Это библиотека, — сказал Хэвиленд, приглашая гостей войти. — Прекрасная комната и, мне сказали, великолепная коллекция книг, хотя сам я не питаю большой склонности к литературе. Боюсь, так же как и их прежний владелец, мой отец. Как видите, дом нуждается в ремонте. Не знаю, возьмется ли за это Мартин. Денег, конечно, потребуется немало.

Оглядевшись, Уимзи вздрогнул: больше из сострадания, нежели от холода, хотя белесые завитки густого ноябрьского тумана уже легли на высокие окна, пробиваясь сыростью через оконные рамы.

Длинная комната в холодном стиле неоклассицизма выглядела бы в этот серый, пасмурный день весьма уныло, даже не будь в ней тех признаков запустения, которые так ранят души библиофилов. Сырость разрисовала стены фантастическими узорами, тут и там виднелись безобразные трещины, отставшая штукатурка осыпалась желтыми чешуйками. Влажный холод, казалось, исходил от книг в переплетах из телячьей кожи, расслоившихся, испорченных сыростью, отвратительных пятен зеленоватой плесени, которая переползала от тома к тому.

— Боже, боже! — сказал Уимзи, печально разглядывая эту гробницу ненужной мудрости.

— Как здесь неприятно! — воскликнула миссис Хэнкок. — За все это, мистер Бердок, вам следует отругать вашу экономку, миссис Ловелл. Она должна была хорошо протапливать здесь по крайней мере два раза в неделю. Просто стыдно, что она довела все до такого состояния.

— Действительно, — согласился Хэвиленд.

Уимзи не сказал ничего. Уткнувшись в книжную полку, он время от времени брал в руки книгу и быстро просматривал ее.

— Это всегда была довольно унылая комната, — продолжал Хэвиленд. — Помню, когда я был маленький, она внушала мне благоговейный страх. Мартин и я бродили, бывало, среди этих книг и, знаете, все время боялись, что кто-то или что-то набросится на нас из темных углов. Что у вас там, лорд Питер? О, «Книга мучеников» Фокса?^[479]

Боже мой, как ужасали меня эти картинки в былые времена! Помню, была еще одна старинная книга с забавными картинками. «Хроника…» — как же она называется? Ну, это место в Германии, где родился палач? На днях еще вышел его дневник…

— Нюрнберг? — высказал предположение Уимзи.

— Именно так; да, конечно, так — «Нюрнбергская хроника». Интересно, она все еще на старом месте? Если мне не изменяет память, она стояла там, около окна.

Он приблизился к одному из стеллажей, который вплотную подходил к окну. Сырость похозяйничала здесь весьма основательно. Стекло было разбито, и в комнату попадал дождь.

— Куда же она девалась? Большая книга в тисненом переплете. Хотел бы я взглянуть еще разок на старую «Хронику».

Его взгляд неуверенно скользил по полкам. Уимзи, как истинный любитель книг, первым заметил «Хронику», втиснутую в самом конце полки, у стены.

— Боюсь, она довольно в плохом состоянии. О!..

Когда он вытащил книгу, ему под ноги упал свернутый лист бумаги. Он нагнулся и подобрал его.

— Послушайте, Бердок, это не то, что вы ищете?

Хэвиленд Бердок — он рылся на одной из нижних полок — выпрямился так быстро, что его лицо покраснело от стремительного движения.

— Боже мой! — воскликнул он, то краснея, то бледнея. — Смотри, Винни, это отцовское завещание. Удивительно! Кому бы пришло в голову искать его именно здесь?

— Это действительно завещание? — спросила миссис Хэнкок.

— Должен сказать, что в этом можно не сомневаться — холодно ответил Уимзи. — «Последняя воля Симона Бердока».

Он стоял, снова и снова переводя взгляд с передаточной надписи^[480] на чистую сторону листа.

— Ну и ну! — сказал мистер Хэнкок. — Странно! Это кажется почти предопределением — то, что вы взяли именно эту книгу.

— Что же в этом завещании? — с волнением спросила миссис Бердок.

— Прошу прощения, — сказал Уимзи, передавая ей документ. — И в самом деле, мистер Хэнкок, похоже на то, будто мне было предопределено найти его.

Он снова посмотрел на «Хронику», с мрачным видом провел пальцем вокруг пятна плесени, которая, проев переплет, проступила даже на страницах книги, почти уничтожив выходные данные.

Хэвиленд Бердок тем временем развернул завещание на ближайшем столике. Его жена склонилась над его плечом. Супруги Хэнкоки, едва сдерживая любопытство, стояли рядом, ожидая результатов изучения. Уимзи с видом полного равнодушия к этому семейному делу рассматривал стену, возле которой стояла «Хроника». Он прикасался пальцами к влажной поверхности стены, исследуя пятна сырости, которые имели вид усмехающихся человеческих лиц.

Мистер Фробишер-Пим, отошедший было куда-то, теперь приблизился и осведомился о причине волнения.

— Вы только послушайте! — вскричал Хэвиленд. Едва сдерживаемое торжество звучало в его голосе и сверкало в глазах. — «Все, чем я владел, умирая… — здесь длинный перечень имущества, это не имеет значения — моему старшему сыну Мартину…» (Мистер Фробишер-Пим присвистнул.) Слушайте! «…до тех пор, пока тело мое остается на земле. Но как только я буду похоронен, предписываю, что вся собственность переходит целиком к моему младшему сыну Хэвиленду…» — Тут еще много всего, но это — главное.

— Боже милостивый! — сказал мистер Фробишер-Пим. Он взял у Хэвиленда завещание и, нахмурясь, прочитал его.

— Все правильно, — сказал он. — Мартин имел собственность и потерял ее. До сегодняшнего дня все принадлежало ему, хотя никто об этом не знал. Сейчас все это ваше, Бердок. Без сомнения, самое необычное завещание, которое я когда-либо видел. Ну что же, Бердок, должен вас поздравить.

— Спасибо, это очень неожиданно, — засмеялся Хэвиленд.

— Что за странная мысль! — воскликнула миссис Бердок. — Если бы Мартин был бы здесь, все было бы страшно неловко. Вдруг бы он захотел остановить похороны?

— Действительно, — сказала миссис Хэнкок. — А он смог бы это сделать? Кто распоряжается похоронами?

— Исполнители, как правило, — ответил мистер Фробишер-Пим.

— А кто в данном случае исполнители? — спросил Уимзи.

— Не знаю. Сейчас посмотрим. Позвольте. — Мистер Фробишер-Пим снова изучил документ. — А, вот то, что нам нужно! «Я назначаю двух своих сыновей, Мартина и Хэвиленда, совместными исполнителями моей воли». Что за удивительное распоряжение!

— Я бы назвала его безнравственным, нехристианским! — воскликнула миссис Хэнкок. — Оно могло бы иметь ужасные последствия, если бы — по воле провидения — завещание не было потеряно.

— Боюсь, отец этого и хотел, — мрачно сказал Хэвиленд. — Понимаете, я не желаю притворяться. Он ненавидел нашу мать и ревновал ее к нам. Это все знают. Его отвратительное чувство юмора было бы, по-видимому, удовлетворено, если бы мы стали переругиваться над его телом. К счастью, он перехитрил самого себя, когда спрятал завещание здесь. Теперь он похоронен, и вопрос решился сам собой.

— Вы в этом уверены? — спросил Уимзи. Он насмешливо смотрел то на одного, то на другого, и его длинные губы складывались в подобие усмешки.

— Уверены в этом? — переспросил викарий. — Мой дорогой лорд Питер, вы присутствовали на похоронах. И сами видели, как его зарыли.

— Я видел только, что зарыли гроб, — мягко сказал Уимзи. — А то, что в нем было тело, это всего лишь непроверенное умозаключение.

— Я видел его в гробу, — сказал мистер Хэвиленд, — и моя жена тоже.

— И я, — сказал викарий. — Я присутствовал, когда тело перекладывали из временного гроба, в котором его привезли из Штатов, в постоянный дубовый гроб, доставленный Джолиффом.

— Совершенно верно, — сказал Уимзи. — Я не отрицаю, что, когда гроб поставили в церковь, тело в нем было. Я только сомневаюсь, было ли оно там, когда гроб опускали в могилу.

— Лорд Питер, это просто неслыханно — высказывать подобные предположения, — строго произнес мистер Фробишер-Пим. — Не могли бы объясниться более подробно? И потом, если тело не в могиле, то где, как вам кажется, оно находится?

— Пожалуйста. — сказал Уимзи.

Он уселся на край стола и, покачивая ногой, заговорил:

— Думаю, эта история начинается с молодого Ролинсона. Он клерк в конторе мистера Грэхема, который составлял завещание, и, как я предполагаю, кое-что знал об условиях этого завещания.

Когда из Штатов поступило известие о смерти мистера Бердока, молодой Ролинсон, по-видимому, вспомнил условия завещания и решил, что мистер Бердок, находясь за границей далее, будет до некоторой степени в неравном положении. Должно быть, Ролинсон привязан к вашему брату.

Викарий пробормотал, что у Мартина, как он слышал, всегда были хорошие отношения с деревенскими парнями.

— Это только подтверждает мою мысль, — сказал Уимзи. — Видите ли, я полагаю, молодой Ролинсон хотел дать Мартину равный шанс на законное наследство. Ему не хотелось ничего говорить о завещании — его могли и не найти, — и, возможно, он думал, что, даже если оно и найдется, могут возникнуть какие-нибудь затруднения. Вероятно он, рассудил, что самое лучшее — украсть тело и хранить его непогребенным, пока Мартин не приедет и сам во всем не разберется.

— Очень странное предположение, — сказал мистер Фробишер-Пим.

— Так вот, — продолжал лорд Питер, — молодой Ролинсон понял, что в одиночку ему не справиться, и стал искать себе помощников. И остановился на мистере Мортимере.

— Мортимере?

— Я не знаю Мортимера лично, но, судя по тому, что о нем говорят, это, должно быть, бойкий малый с возможностями, которые есть не у каждого.Молодой Ролинсон и Мортимер все обсудили и разработали план действий. Конечно, мистер Хэнкок, вы чрезвычайно помогли им этой вашей идеей прощания с покойным. Трудно представить, как бы иначе они смогли все провернуть.

Смущенный Хэнкок издал что-то похожее на клохтанье.

— Замысел был таков. Мортимер предоставляет свой древний экипаж, раскрашенный люминесцентной краской и затянутый черной материей. Он должен изображать карету старого Бердока. Кроме того, молодому Ролинсону необходимо было во что бы то ни стало найти достаточно легкомысленного компаньона, который бы согласился принять участие в игре. Он столковался со сборщиком налогов и сочинил небылицу для мистера Хэнкока, чтобы дежурить с четырех до шести утра. Одним словом, план был составлен, и в ночь на среду состоялась генеральная репетиция, которая до смерти напугала вашего человека, Планкетта, сэр.

— Если бы я только на минуту подумал, что это правда… — сказал мистер Фробишер-Пим.

— В четверг в два часа ночи, — продолжал Уимзи, — заговорщики спрятались в алтаре и стали ждать, пока миссис и мисс Хэнкок займут свои места у гроба. Затем они подняли шум, чтобы привлечь их внимание. Когда же леди смело бросились вперед, чтобы выяснить, в чем дело, они выскочили и затолкали их в ризницу.

— Боже праведный! — воскликнул мистер Хэнкок.

— Это произошло, когда карета смерти в условленное время подъехала к южному входу. Мортимер и двое других вытащили набальзамированное тело из гроба и заполнили его мешками с опилками. Я уверен, что это опилки, потому что они валялись на полу в приделе Божьей матери. Они положили тело в экипаж, и Мортимер умчался. Карета пронеслась мимо меня в половине третьего, значит, вся операция не заняла у них много времени. Мортимер, по-видимому, действовал один, хотя возможно, помощник у него все-таки был, чтобы присматривать за телом, пока он сам в черной маске исполнял роль кучера без головы. Впрочем, здесь полной уверенности у меня нет.

Когда я подъехал к развилке возле Фримптона, они как раз пронеслись через последние ворота и направились к сараю. Там оставили экипаж — я видел и его, и отруби, они были нужны, чтобы заставить лошадей идти тихо, — а тело, я думаю, они вывезли оттуда на машине. Впрочем, это уже детали. Я не знаю, куда они его девали, но, если вы спросите об этом Мортимера, не сомневаюсь, он заверит вас, что оно на земле.

Уимзи сделал паузу. И если мистер Фробишер-Пим и супруги Бердоки были ошеломлены и растерянны, Хэнкок просто позеленел. На щеках миссис Хэвиленд выступили красные пятна, рот запал. Уимзи взял «Нюрнбергскую хронику» и, задумчиво поглаживая ее переплет, продолжал:

— Тем временем молодой Ролинсон и его приятель учинили беспорядок в церкви, чтобы создать впечатление, что это выходка протестантов. Потом они заперли себя в котельной, а ключ выбросили в окно. Возможно, мистер Хэнкок, вы там его и найдете, если сочтете нужным поискать. Вам не показалось, что этот рассказ о нападении на них то ли двух, то ли трех человек был не очень убедителен? Хаббард здоровый, сильный малый, да и Ролинсон не из слабых, а их, как они говорят, засунули в котельное отверстие, словно детей, и при этом они не получили ни единой царапины.

— Послушайте, Уимзи. а вы уверены, что не преувеличиваете? — спросил мистер Фробишер-Пим. — Нужно иметь очень веские доказательства, прежде чем…

— Что ж, — ответил Уимзи, — получите ордер в министерстве внутренних дел. Вскройте могилу. И вы сразу увидите, правда это или только мое больное воображение.

— По-моему, весь этот разговор отвратителен! — возмутился мистер Бердок. — Не могу представить себе ничего более оскорбительного, чем на следующий день после похорон отца сидеть здесь и выслушивать эту возмутительную чепуху. Вы, конечно, не позволите, чтобы труп нашего отца был потревожен? Это ужасно! Это осквернение могилы!

— Действительно, очень неприятно, — мрачно сказал мистер Фробишер-Пим, — но если лорд Питер всерьез выдвигает свою поразительную версию, которой я едва могу поверить… (Уимзи пожал плечами), я считаю своим долгом напомнить вам, мистер Бердок, что ваш брат, когда он приедет, может настаивать на расследовании этого дела. Ого! Время обедать. Господи, что подумает Агата?

Уимзи протянул Бердоку руку, тот пожал ее с явным отвращением.

— Извините, — сказал Уимзи, — у меня, знаете ли, гипертрофированное воображение. Не обращайте внимания. Прошу прощения и все такое…

— Думаю, лорд Питер, не следует развивать воображение за счет хорошего тона, — язвительно сказала миссис Бердок.

Все стали расходиться. И, должно быть, от смущения Уимзи унес под мышкой «Нюрнбергскую хронику», что выглядело довольно странным в этих обстоятельствах.

— Я очень расстроен, — сказал мистер Хэнкок.

По приглашению супругов Фробишер-Пим он посетил их после воскресной службы и сейчас сидел, напряженно выпрямившись. Его лицо пылало от волнения.

— Вчера вечером я сам подмел пол в приделе Божьей матери, где стоял гроб, и нашел среди мусора немного опилок. Это навело меня па мысль поискать ключ от котельной, и я действительно нашел его в кустах — примерно на расстоянии броска от котельной. Тогда я решил поговорить с Хаббардом…

— Ну и что он — сознался? — с нетерпением спросил мистер Фробишер-Пим.

— Сознался, но, мне грустно об этом говорить, он не выказал при этом никаких угрызений совести. Даже смеялся. Это был мучительный разговор.

— Представляю, как это, должно быть, неприятно, — сказал Фробишер-Пим сочувственно. — Ну а теперь, я полагаю, нам нужно навестить мистера Бердока. Дело, конечно, скверное, и чем быстрее мы им займемся, тем лучше. Пойдемте, викарий.

Уимзи и хозяйка дома уже около получаса сидели у камина, обсуждая случившееся, когда мистер Фробишер-Пим неожиданно просунул голову в дверь и сказал:

— Послушайте, Уимзи, мы собираемся к Мортимеру. Я бы хотел, чтобы вы поехали с нами и вели машину. У Мерридью по воскресеньям всегда выходной, а я не люблю ездить по вечерам, особенно в туман.

— Хорошо, — согласился Уимзи.

Он поднялся в свою комнату и через несколько минут спустился вниз в тяжелом кожаном пальто и со свертком в руке. Коротко поздоровавшись с Бердоками, уселся на шоферское место. И вскоре он уже осторожно вел машину сквозь туман по Херритипг Роуд.

Дом мистера Мортимера с обширными конюшнями и хозяйственными строениями отстоял примерно на две мили от основной дороги. В темноте Уимзи мало что мог рассмотреть, он заметил только, что окна первого этажа освещены, а когда после настойчивого звонка мирового судьи дверь открылась, до них донесся громкий взрыв смеха — свидетельство того, что и мистер Мортимер не принимает своего злодеяния всерьез.

— Мистер Мортимер дома? — спросил мистер Фробишер-Пим тоном человека, с которым лучше не шутить.

— Да, сэр. Входите, пожалуйста.

Они вошли в большой, обставленный в старинном стиле зал, хорошо освещенный и довольно уютный, с изящной дубовой ширмой, стоящей углом к двери. Мигая от света, Уимзи шагнул вперед и увидел большого, плотного сложения мужчину с густым румянцем на щеках, приветственно простирающего к ним руки.

— Фробишер-Пим! Боже мой! Как это мило с вашей стороны! У нас здесь несколько ваших старых друзей. О, — голос его слегка изменился, — Бердок! Вот так-так!..

— Будь ты проклят! — закричал Хэвиленд, яростно отталкивая мирового судью, который пытался оттеснить его назад. — Будь ты проклят, свинья! Прекратите этот безумный фарс! Что ты сделал с телом?

— Что? С телом? — переспросил мистер Мортимер с некоторым смущением.

— Твой дружок Хаббард признался. Отрицать бесполезно! Какого дьявола ты спрашиваешь? Тело где-то здесь. Где оно? Давай его сюда!

С угрожающим видом он быстро обошел ширму и оказался в ярком свете ламп. Высокий худой человек неожиданно поднялся из глубины кресла и встал перед ним.

— Полегче, старина!

— Боже милостивый! — сказал Хэвиленд, подавшись назад и наступив Уимзи на ноги. — Мартин!

— Он самый, — сказал тот. — Я здесь. Вернулся, как фальшивая монета. Ну, здравствуй.

— Значит, за всем этим стоишь ты? Впрочем, чему удивляться? Ты, наверно, думаешь, что это прилично — вытаскивать из гроба своего отца и возить его по всей округе, устраивать цирковое представление!..

— Погоди, погоди, — сказал Мартин. Он стоял, слегка улыбаясь, руки в карманах смокинга. — Наше eclairrissement^[481] приобретает, кажется, публичный характер. Кто эти люди? О, я вижу, викарий. Боюсь, викарий, мы обязаны объясниться перед вами и к тому же…

— Это лорд Питер Уимзи, — вступил в разговор мистер Фробишер-Пим, — который раскрыл ваш… к сожалению, Бердок, я должен согласиться с вашим братом, который называет это позорным заговором.

— О боже! — воскликнул Мартин. — Послушайте, Мортимер, вы ведь не знали, что играете против лорда Питера Уимзи, не правда ли? Неудивительно, что мышка выскользнула из мышеловки. Этот человек считается настоящим Шерлоком Холмсом. Диана, это лорд Питер Уимзи. А это — моя жена.

Молодая хорошенькая женщина в черном платье приветствовала Уимзи с застенчивой улыбкой и, повернувшись к своему свояку, укоризненно сказала:

— Хэвиленд, мы хотим объяснить…

Он не обратил на нее никакого внимания.

— Послушай, Мартин, игра окончена.

— Я тоже так думаю, Хэвиленд. Но к чему весь этот шум-гам?

— Шум-гам? Мне это нравится! Ты вытаскиваешь тело своего собственного отца из гроба…

— Нет, нет, Хэвиленд. Я ничего об этом не знал. Клянусь тебе. Я получил известие о его смерти всего несколько дней назад. Мы были на съемках в Пиринеях, в самой глуши. Мортимер вместе с Хаббардом и Ролинсоном поставили весь спектакль сами. Честно, Хэвиленд, я не имею к этому никакого отношения. Да и зачем бы мне это? Будь я здесь, мне достаточно было бы сказать слово, чтобы остановить похороны. Для чего мне все эти сложности с выкапыванием тела? Не говоря уже о неуважении и все такое прочее. В ближайшее время я распоряжусь о соответствующем захоронении — на земле, конечно. Возможно, в этом случае подойдет и кремация.

— Что? — тяжело дыша, сказал Хэвиленд. — Ты думаешь, что из-за твоей отвратительной жадности к деньгам я позволю оставить моего отца непогребенным? Посмотрим еще, что скажет об этом Грэхэм!

— Да уж, конечно! — фыркнул Мартин. — Честнейший адвокат Грэхэм! Он-то знал, что было в завещании, не так ли! А он случайно не упомянул об этом тебе, а?

— Не упомянул! — резко сказал Хэвиленд. — Он слишком хорошо знает, какой ты подлец, чтобы что-нибудь говорить. Не удовлетворившись этой опозорившей нас несчастной женитьбой, построенной на шантаже…

— Вот что, Хэвиленд. Не распускай свой грязный язык. Лучше посмотри на себя. Кто-то говорил мне, что Винни ведет тебя прямехонько к разорению — с ее лошадками, обедами и бог знает чем! Неудивительно, что ты хочешь отнять деньги у своего брата. Я никогда не был о тебе высокого мнения, но Бог ты мой…

— Минуточку!

Мистеру Фробишер-Пиму, наконец, удалось вмешаться в разговор — братья так кричали друг на друга, что в конце концов совершенно выдохлись.

— Минуточку, Мартин. Я буду называть вас так, потому что знаю вас уже много лет, знал и вашего отца. Я понимаю, как рассердило вас то, что сказал Хэвиленд. Но и вы должны понять, как он потрясен и огорчен — впрочем, как и все мы, — этим в высшей степени неприятным делом. И вы несправедливы к Хэвиленду, утверждая, что он хотел якобы что-то у вас «отнять». Он ничего не знал об этом противоестественном завещании и, само собой разумеется, следил за тем, чтобы весь похоронный обряд был выполнен как положено. Теперь вы должны уладить вопрос о вашем будущем полюбовно, как вы и сделали бы, не появись случайно это завещание. Просто чудовищно, что тело старого человека стало яблоком раздора между его сыновьями, и всего лишь из-за денег.

— Извините меня, я забылся, — сказал Мартин. — Вы совершенно правы, сэр. Послушай, Хэвиленд, забудем обо всем. Я позволю тебе взять половину денег…

— Половину! Будь я проклят, если возьму ее! Этот человек хотел выманить у меня мои деньги. Я пошлю за полицией и посажу его в тюрьму. Вот увидите, я это сделаю. Дайте мне телефон.

— Извините, — сказал Уимзи, — я не хочу вдаваться в подробности ваших семейных дел больше, чем я уже узнал о них, но я настоятельно вам советую: не посылайте за полицией.

— Вы советуете? А какое это имеет отношение к вам?

— Понимаете ли, — недовольно сказал Уимзи, — если дело дойдет до суда, мне, очевидно, придется давать показания, потому что именно с меня все и началось, не так ли?

— Ну и что же?..

— Видите ли, если подумать, то получается довольно странная вещь. Ваш покойный отец положил завещание на книжную полку, по-видимому, перед самым отъездом за границу. Это было… Когда это было?

— Около четырех лет назад.

— Пусть так. И с тех пор ваша великолепная домоправительница позволила сырости забраться в библиотеку, не правда ли? Допустим теперь, что в суде спросят насчет завещания, и вы ответите, что оно пролежало там, в сырости, четыре года. Но не сочтут ли они любопытным тот факт — если я сообщу им его, — что в конце книжной полки было большое пятно плесени, похожее на усмехающееся человеческое лицо, и ему соответствовало пятно такой же формы на забавной старой «Нюрнбергской хронике», однако на завещании, которое в течение четырех лет находилось между стеной и книгой, никакого пятна не было?

— Хэвиленд, ты дурак! Ты настоящий дурак! — неожиданно закричала миссис Хэвиленд.

С криком ярости Хэвиленд бросился к жене, она съежилась в кресле, зажав рот рукой.

— Спасибо, Винни. А ты, — Мартин повернулся к брату, — можешь ничего не объяснять. Как видишь, Винни проболталась. Итак, ты знал о завещании, намеренно спрятал его и позволил похоронить отца. Интересно, сокрытие завещания — это что: мошенничество, заговор или преступное деяние? Мистер Фробишер-Пим выяснит.

— Не может быть! — сказал мировой судья. — Уимзи, вы совершенно уверены в том, что говорите?

— Абсолютно, — сказал Уимзи, вытаскивая «Нюрнбергскую хронику». — Вот это пятно, можете убедиться сами. Извините меня, что я позаимствовал вашу собственность, мистер Бердок. Я побоялся, что во время тихих ночных бдений Хэвиленд додумается до этого маленького противоречия и решит продать книгу, или выбросит ее, или ему вдруг придет в голову, что книга будет лучше выглядеть без переплета и последних страниц. Разрешите мне вернуть ее вам, мистер Мартин, в целости и сохранности. Может быть, вы извините меня, если я скажу, что ни одно лицо этой мелодрамы не вызывает у меня восхищения. Но я был чрезвычайно возмущен тем, как меня подвели к этой книжной полке и сделали тупым, «беспристрастным» свидетелем, который нашел завещание. Я могу свалять дурака, мистер Хэвиленд Бердок, но я не дурак. Я подожду всех в машине.

И Уимзи с чувством собственного достоинства удалился. Вскоре за ним последовали викарий и мистер Фробишер-Пим.

— Хэвиленда и его жену отвезет на станцию Мортимер, — сказал мировой судья. — Они собираются сразу же вернуться в город. Вы, Хэнкок, можете отослать их вещи завтра утром. А теперь нам лучше потихоньку исчезнуть.

Уимзи нажал на педаль стартера.

Но не успели они тронуться с места, как по ступенькам сбежал человек и подошел к ним. Это был Мартин.

— Послушайте, — пробормотал он, — вы оказали мне большую услугу. Боюсь, гораздо большую, чем я заслуживаю. Вы, наверное, думаете, что я ужасная свинья. Но я прослежу, чтобы отца похоронили, как положено, и отдам часть денег Хэвиленду. Не судите и его слишком строго. У него кошмарная жена. Из-за нее он по уши в долгах. Его предприятие лопнуло. Я помогу ему поправить его дела. Обещаю вам. Мне не хотелось бы, чтобы вы думали о нас…

— Ладно, чего там… — сказал Уимзи.

Он плавно выжал сцепление и исчез в белом тумане.

Назидательная история о тяжелых шагах

Dorothy Leigh Sayers: “The Vindictive Story of the Footsteps That Ran”, 1921

Перевод: Л. Серебрякова

Мистер Бантер оторвал взгляд от видоискателя.

— Думаю, все будет как надо, сэр, — почтительно сказал он. — И если нет других, так сказать, пациентов, которых вы хотите запечатлеть…

— Не сегодня, — ответил доктор. Он нежно взял со стола подвергшуюся опыту крысу и с видом удовлетворения поместил ее в клетку. — Может быть, в среду, если лорд Питер любезно разрешит мне еще раз воспользоваться вашими услугами.

— Что-что?.. — Его светлость оторвал свой длинный нос от неприятного вида склянок, которые он разглядывал, и рассеянно произнес: — Старый воспитанный пес машет хвостом, когда слышит свое имя. Так о чем идет речь, Хартман? О лимфатических железах у мартышек или о юго-западном вздутии двенадцатиперстной кишки у Клеопатры?

— Значит, вы ничего не слышали, надо понимать? — смеясь, сказал молодой ученый. — Не пытайтесь обмануть меня этими вашими фокусами с моноклем. Я к ним привык. Повторяю, я говорил Бантеру, что был бы бесконечно благодарен, если бы вы позволили ему прийти через три дня, чтобы зафиксировать успехи подопытных образцов, — предполагается, конечно, что таковые должны быть.

— О чем речь, старина! — ответил его светлость. — Вы же знаете, всегда рад помочь коллеге-ищейке. Выслеживать преступников — занятие, подобное вашему. Уже закончили? Отлично! Между прочим, если вы не почините эту клетку, рискуете потерять одного из своих пациентов — под номером пять. Всего-навсего одна проволочка перегрызена — и умный обитатель клетки на свободе. Забавные маленькие животные, не правда ли? И не нуждаются в дантисте; хотел бы я быть на их месте, — все-таки проволока не так отвратительна, как свистящая бормашина.

Доктор Хартман издал возглас удивления.

— Как, черт возьми, вы это заметили, Уимзи? Мне показалось, вы даже не взглянули на клетку.

— Результат наблюдательности, усовершенствованной практикой, — спокойно объяснил лорд Питер. — Всякое нарушение действует определенным образом на наш глаз, потом включается мозг со своими предостережениями. Я заметил непорядок, когда мы вошли. Но только лишь заметил. Не могу сказать, что мой мозг как-то отреагировал на него. Но все же дал знать, что требуется вмешательство. Все в порядке, Бантер?

— Думаю, милорд, получилось великолепно, — ответил слуга.

Он уже упаковал камеру и пластинки и теперь, не торопясь, наводил порядок в маленькой лаборатории, оборудование которой — компактное, как на океанском лайнере, — было приведено в беспорядок во время опыта.

— Я чрезвычайно признателен вам, лорд Питер, и вам, Бантер, — сказал доктор. — Надеюсь получить хорошие результаты. Вы даже не представляете, какая это помощь для меня — серия действительно хороших снимков. Я не могу позволить себе такую вещь, еще не могу. — По осунувшемуся молодому лицу пробежала тень, когда он взглянул на великолепную камеру. — У меня нет возможности заниматься этими исследованиями в больнице. Не хватает времени. Вот и приходится работать здесь. К тому же сражающиеся Великие Державы не позволяют отказаться от практики, даже здесь, в Блумсберри. Временами и полукроновый визит существенно меняет дело — позволяет свести концы с концами и заполнить отвратительную брешь в финансах.

— Как говаривал мистер Микобер^[482] — сказал Уимзи, — «годовой доход двадцать фунтов, годовой расход девятнадцать фунтов девятнадцать шиллингов шесть пенсов — в итоге благоденствие; годовой доход двадцать фунтов, годовой расход двадцать фунтов шесть пенсов — в итоге нищета». Не утруждайте себя благодарностью, дружище. Для Бантера нет большего удовольствия, чем возиться с пиро-и гипосульфитом. Дайте ему такую возможность. Любая практика полезна. Чтение отпечатков пальцев и колдовство над фотопластинами, конечно, верх блаженства, но работа со страдающими цынгой грызунами (неплохое выражение!) тоже вполне приемлема, если не предвидится преступления. А в последнее время они стали так редки… Не над чем поломать голову, не правда ли, Бантер? Просто не знаю, что случилось с Лондоном. Я даже стал совать нос в дела соседей — чтобы проветрить мозги. На днях чуть не до смерти напугал почтальона, полюбопытствовав, как поживает его подруга в Кройдоне. Он женатый человек, живет на Грейт Ормонд Стрит.

— А как вы узнали?

— Ну, тут я ни при чем. Видите ли, он живет как раз напротив моего друга, инспектора Паркера, и его жена — не Паркера, он не женат, а почтальона — спросила на днях Паркера, действительно ли воздушное представление в Кройдоне длилось всю ночь. Растерявшись, Паркер, не подумав, ответил: «Нет». Подвел беднягу. Каков? А все его необыкновенная задумчивость. Доктор рассмеялся.

— Вы позавтракаете со мной? — спросил он. — Боюсь только, у меня нет ничего, кроме холодного мяса и салата. Женщина, которая занимается моим хозяйством, по воскресеньям не бывает. Приходится управляться самому. Чертовски непрофессионально, но ничего не попишешь.

— С удовольствием, — сказал Уимзи. Они вышли из лаборатории и вошли в маленькую темную квартирку у задней двери. — Сами отстраивали местечко под лабораторию?

— Нет, — ответил доктор, — над этим потрудился последний жилец, он был художник. Из-за этой пристройки я здесь и поселился. Оказалось, прибежище весьма удобное, хотя стеклянная крыша в такие жаркие дни, как сегодня, немного разогревается. Но мне нужно было что-нибудь на первом этаже, и подешевле, пока времена не изменятся к лучшему.

— И пока ваши опыты с витаминами не сделают вас знаменитым, а? — весело спросил Уимзи. — Вы ведь, знаете ли, человек, подающий надежды. Я это, можно сказать, кожей чувствую. Однако кухонька совсем недурна.

— Да, довольно уютная, — согласился доктор. — Правда, лаборатория несколько ее затемняет, но женщина, которая мне готовит, бывает здесь только днем.

Они прошли в узкую маленькую гостиную, где был накрыт стол с холодными закусками. Единственное окно в дальнем конце комнаты выходило на Грейт Джеймс Стрит. В комнате, напоминающей скорее коридор, было множество дверей: дверь из кухни, рядом — дверь, ведущая в переднюю, на противоположной стороне — третья, через которую посетитель рассмотрел небольшой кабинет-приемную.

Лорд Питер Уимзи и хозяин сели за стол, и доктор выразил надежду, что с ними вместе сядет и Бантер. Однако этот правильный индивид, соблюдая принятые условности, решительно отклонил все предложения подобного рода.

— Если бы мне было позволено выразить свое мнение, — заметил он, — я бы сказал, что предпочитаю, как всегда, обслуживать вас и его светлость.

— Бесполезно спорить, — рассмеялся Уимзи. — Бантеру нравится, когда я знаю свое место. Он — своего рода террорист. Моя душа мне не принадлежит. Продолжайте, Бантер; ни за что на свете мы не позволим себе вам мешать.

Мистер Бантер подавал салат и разливал воду с такой величавой торжественностью, словно это был старый портвейн с отстоявшимся от времени осадком.

Был безмятежный воскресный летний полдень 1921 года. Грязная маленькая улочка была пустынна. Один только продавец мороженого проявлял признаки жизни. Отдыхая от своей разъездной деятельности, он стоял сейчас на углу, непринужденно облокотись на зеленый почтовый ящик. Затих гомон крепких, громкоголосых блумсберрийских младенцев, пребывающих, по-видимому, в стенах своих квартир и поглощающих исходящий паром, явно не соответствующий такой тропической жаре воскресный обед. Только из квартиры наверху доносился назойливый звук тяжелых быстрых шагов.

— Кто этот весельчак над нами? — вскоре заинтересовался Уимзи. — Ранней пташкой, как я понимаю, его не назовешь. Как, впрочем, и любого другого в воскресное утро. Понять не могу, за что таинственное Провидение наслало такой ужасный день на людей, живущих в городе. Сам я должен был находиться за городом, но сегодня после полудня мне нужно встретить друга на вокзале «Виктория». Надо же приехать в такой день! А кто эта женщина? Жена или хорошо воспитанная подруга? Похоже, собирается послушно исполнить все предписанные женщине обязанности, и те и другие. Там, наверху, как я понимаю, спальня?

Хартман в некотором удивлении взглянул на Уимзи.

— Прошу простить мое неприличное любопытство, старина, — сказал Уимзи. — Дурная привычка. Совершенно не мое дело.

— Но как вы?..

— Это всего лишь предположение, — сказал лорд Питер с обезоруживающей улыбкой. — Я расслышал скрип железной кровати и глухой звук прыжка на пол; конечно, это может быть кушетка или что-нибудь еще. Во всяком случае, последние полчаса он топчется в носках на нескольких футах пола, а женщина, с тех пор как мы тут сидим, бегает на высоких каблучках туда-сюда: из кухни, в кухню, потом в гостиную. Отсюда и мой вывод о семейных привычках жильцов второго этажа.

— А я-то думал, — обиженно сказал доктор, — вы слушаете мое интереснейшее повествование о благотворном влиянии витамина В на излечение цинги Линдом в 1755 году.

— Я и слушал, — поспешил его успокоить лорд Питер, — но я слышал также и шаги. Малый наверху не торопясь прошел в кухню — вероятно, за спичками, потом в гостиную, оставив ее заниматься полезным домашним трудом. Так о чем я говорил? Ах да! Понимаете, как я уже сказал, мы слышим или видим что-то, не зная и не думая об этом. Потом начинаем размышлять, и тогда все увиденное и услышанное возвращается к нам, и мы начинаем рассортировывать наши впечатления. Как на фотопластинах Бантера. Изображение на них л… ла… Как сказать, Бантер?

— Латентно, милорд.

— Вот именно, латентно, то есть скрыто. Бантер — моя правая рука, что бы я без него делал? Изображение латентно, пока мы не начали проявлять его. То же и с мозгом. Так что никакой мистики. Всего лишь маленькие клетки, доставшиеся мне от моей уважаемой бабушки. Немного серого вещества — и более ничего. Кстати, любопытно, я не ошибся насчет тех людей наверху?

— Все совершенно верно. Мужчина — инспектор газовой компании. Грубоватый, но на свой манер любящий жену. Я хочу сказать, он не прочь в воскресное утро поваляться в постели, предоставив ей заниматься хозяйственными делами, но все деньги, которые ему удается сэкономить, он отдает ей на шляпки, меховое пальто и все такое. Они женаты всего около полугода. Меня вызывали к ней весной, когда она подхватила инфлюэнцу. Он тогда буквально потерял голову от волнения. Она — прелестная маленькая женщина. Должно быть, итальянка. Думаю, он нашел ее в каком-нибудь баре в Сохо^[483]. Великолепные черные волосы и такие же глаза, фигура Венеры, превосходные очертания всех необходимых мест, хорошая кожа — как говорится, все при ней. Можно предположить, что она была, некоторым образом, приманкой для посетителей. Веселая. Однажды здесь бродил какой-то ее старый поклонник — нелепый маленький итальянец с ножом, быстрый как обезьяна. Тогда могло случиться всякое, но, к счастью, я случайно оказался дома, а потом подошел и ее муж. На этих улицах драки не редкость. Для дела, конечно, неплохо, однако изрядно надоело бинтовать разбитые головы и перевязывать перерезанные вены. Женщина, ничего не скажешь, симпатичная, хотя, я бы сказал, излишней застенчивостью не отличается. И все же, думаю, она искренно любит Бротертона, так его зовут.

Уимзи слегка кивнул.

— Думаю, жизнь здесь довольно однообразна, — заметил он.

— В профессиональном отношении — да. Роды, пьянки, избиения жен — вот, как правило, и все. И конечно, обычные болезни. Сейчас, например, я живу на детские поносы — из-за жаркой погоды, как вы понимаете. Осенью начинаются инфлюэнции и бронхиты. Случайно может перепасть воспаление легких. Ноги, само собой разумеется, — варикозные вены. Господи! — вдруг взорвался доктор. — Если бы я мог убраться отсюда и заняться своими опытами!

— Ах, — вздохнул лорд Питер, — где тот старый эксцентричный миллионер с таинственным заболеванием, который всегда фигурирует в романах? Мгновенный диагноз, чудесное исцеление, а потом: «Бог благословит вас, доктор; здесь пять тысяч фунтов, Харли Стрит…»

— Такие типы в Блумсберри не живут, — вздохнул доктор.

— А увлекательная это, должно быть, штука ставить диагнозы, — задумчиво продолжал лорд Питер. — Как вам это удается? Для каждого заболевания есть определенный набор симптомов, подобно тому как, объявляя, например, трефы, вы хотите дать знать своему партнеру, чтобы он не ходил козырями? Вы ведь не скажете: «У этого малого прыщ на носу, следовательно у него ожирение сердца»?

— Надеюсь, что нет, — сухо ответил доктор.

— Или больше похоже на то, как находят ключ к преступлению? — продолжал Уимзи. — Комната или, скажем, тело, все перевернуто и разбросано как попало — это внешние симптомы зла, и вы должны тут же выбрать один, который расскажет вам обо всем.

— Пожалуй, ближе к этому, — сказал доктор Хартман. — Некоторые симптомы показательны сами по себе, как, скажем, состояние десен при цинге, другие в сочетании… «

Он не договорил; оба вскочили на ноги: из квартиры наверху донесся пронзительный крик, сопровождаемый падением чего-то тяжелого. Жалобно закричал мужской голос, протопали тяжелые шаги, затем — доктор и его гость еще стояли в оцепенении — появился и сам мужчина — поспешно сбежав вниз по лестнице, он забарабанил в дверь доктора Хартмана:

— Помогите! Помогите! Откройте же! Моя жена… Он убил ее…

Они торопливо бросились к двери и впустили его. Это был высокий блондин, в рубашке и носках. Волосы его стояли дыбом, на лице недоуменное страдание.

— Она мертва… Он был ее любовником… — простонал он. — Ее не стало, доктор! Я ее потерял! Моя Мадалена… — Он замолчал, какое-то мгновение дико озирался вокруг, потом прохрипел: — Кто-то проник в квартиру… не знаю как, заколол ее… убил… Я призову его к ответу, доктор. Идите быстрей… Она готовила мне на обед цыпленка… А-а-а!

Он издал громкий крик, который перешел в истерический смех, прерываемый икотой. Доктор энергично встряхнул его.

— Возьмите себя в руки, мистер Бротертон, — резко сказал он. — Может быть, она только ранена. Дайте пройти!

— Только ранена?.. — переспросил мужчина, тяжело опускаясь на ближайший стул. — Нет, нет, она мертва… Маленькая Мадалена… О Боже!

Схватив в кабинете сверток бинтов и несколько хирургических инструментов, доктор Хартман побежал наверх, следом за ним — лорд Питер. Бантер, успокоив истерику холодной водой, пересек комнату, подошел к окну и громко окликнул стоявшего внизу констебля:

— Ну, чего там? — донеслось с улицы.

— Не соблаговолите ли вы зайти сюда на минуточку? — сказал мистер Бантер. — Тут произошло убийство.

Когда Бротертон и Бантер вместе с констеблем поднялись наверх, они нашли доктора Хартмана и лорда Питера в маленькой кухне. Доктор, стоя на коленях, склонился над телом женщины. Увидев вошедших, он покачал головой.

— Мгновенная смерть, — сказал он. — Удар прямо в сердце. Бедное дитя. Она совсем не страдала. О, к счастью, здесь и констебль. По-видимому, совершено убийство, однако убийца, боюсь, скрылся. Может быть, нам сможет помочь мистер Бротертон. Он в это время находился в квартире.

Мужчина опустился на стул, тупо уставившись на мертвое тело, с его лица, казалось, сошло всякое выражение. Полицейский вытащил блокнот.

— Итак, сэр, не будем терять время, — сказал он. — Чем скорее начнем, тем больше вероятности схватить того типа. Значит, когда это случилось, вы были здесь, так?

Какое-то время мистер Бротертон смотрел на него непонимающим взглядом, потом, сделав над собой усилие, твердо заговорил:

— Я был в гостиной, курил и читал газету. Моя… она готовила обед. Вдруг я услышал, как она вскрикнула, бросился на кухню и увидел, что она лежит на полу. Ни слова не успела сказать… Когда я понял, что она мертва, то сразу бросился к окну и увидел, как отсюда по стеклянной крыше ползет человек. Я громко закричал, но он исчез. Затем я побежал вниз…

— Стойте, — прервал его полицейский. — А что, сэр, вам не пришло в голову сразу кинуться за ним?

— Моя первая мысль была о ней, — ответил мужчина. — Я подумал, может, она еще жива. Я пытался привести ее в чувство…

Он застонал.

— Значит, он вошел через окно… — начал полицейский.

— Извините, констебль, — прервал его лорд Питер, отрываясь, очевидно, от мысленной инвентаризации кухни, — мистер Бротертон предполагает, что тот человек ушел через окно. Надо быть точнее.

— Это одно и то же, — возразил доктор. — Он мог войти только через кухонное окно. Все эти квартиры похожи друг на друга. Дверь с лестницы ведет в гостиную, а там был мистер Бротертон, так что этим путем он войти не мог.

— И через окно в спальне он тоже не мог пробраться, иначе бы мы его заметили, — добавил Уимзи. — Ведь мы сидели внизу, в комнате. Разве только он спустился с крыши. — Потом, повернувшись к Бротертону, он неожиданно спросил: — Скажите, дверь между спальней и гостиной была открыта?

Тот какое-то мгновение колебался.

— Да, — произнес он наконец, — открыта, я в этом уверен.

— Если бы тот человек вошел через окно спальни, вы могли бы его увидеть?

— Конечно, я просто не мог бы его не увидеть.

— Послушайте, сэр, — несколько раздраженно сказал полицейский, — разрешите мне задавать вопросы. Надо думать, тот малый не стал бы лезть в окно спальни на виду у всей улицы.

— Как мудро, что вы об этом подумали, — сказал Уимзи. — Конечно, не стал бы. Мне это не пришло в голову. Должно быть, как вы говорите, это было именно кухонное окно.

— Еще бы, даже следы его остались. — Констебль торжествующе указал на несколько расплывчатых отпечатков на покрытом лондонской сажей подоконнике. — Значит, так: он спустился по водосточной трубе на стеклянную крышу… А что это за крыша, между прочим?

— Моей лаборатории, — пояснил доктор. — О Боже! Подумать только, пока мы сидели за столом, этот мерзавец…

— Действительно, сэр, — согласился констебль. — Потом по стене на задний двор… Там его кто-нибудь да видел, можете не сомневаться; сцапать его ничего не стоит, сэр. Не успеете глазом моргнуть, как я там буду. Послушайте, сэр, — повернулся он к Бротертону, — нет ли у вас какой мыслишки, кто бы это мог быть?

Бротертон посмотрел на него безумным взглядом, и в разговор вмешался доктор.

— Я думаю, вам следует знать, констебль, — сказал он, — что на эту женщину еще раньше, примерно месяца два тому назад, было совершено покушение — не смертельное, нет, но могло, бы таковым оказаться. Покушавшегося звали Маринетти, он итальянец, официант, у него был нож…

— Ага! — полицейский старательно облизал карандаш. — Так вы узнали этого типа, о котором только что было упомянуто? — обратился он к Бротертону.

— Да, это тот самый человек, — с лютой ненавистью сказал Бротертон. — Он домогался моей жены, будь он проклят! Чтоб ему лежать здесь, рядом с ней!..

— Совершенно с вами согласен, — сказал полицейский и повернулся к доктору: — Послушайте, сэр, а орудие преступления у вас?

— Нет, — ответил Хартман, — когда я вошел, в теле его не было.

— Вы его вынули? — настаивал констебль, обращаясь к Бротертону.

— Нет, — ответил Бротертон, — Он унес его с собой.

— «Унес его с собой…» — повторил констебль, уткнувшись в свой блокнот. — Уф-ф…! До чего же здесь жарко, не правда ли, сэр? — добавил он, вытирая с бровей пот.

— Я думаю, это из-за газовой плиты, — мягко сказал Уимзи. — Невероятно жаркая штука — газовая плита в середине июля. Вы не возражаете, если я ее выключу? Правда, в ней стоит цыпленок, но, я полагаю, вы не захотите…

Бротертон застонал, а констебль сказал:

— Верно, сэр. Вряд ли б кому пришло в голову обедать после такого. Спасибо, сэр. Послушайте, доктор, а какое оружие, как вы считаете, тут поработало?

— Мне кажется, что-то длинное и тонкое, вроде итальянского стилета, — ответил доктор. — Около шести дюймов в длину. Оно было воткнуто с огромной силой под пятое ребро и попало прямо в сердце. Видите, здесь практически нет кровотечения. Такое ранение вызывает мгновенную смерть. Мистер Бротергон, когда вы ее увидели, она лежала так же, как сейчас?

— На спине, как сейчас, — ответил мужчина.

— Ну, теперь, кажется, все ясно, — сказал полицейский. — Этот Маринетти, или как там его, имел зуб против несчастной молодой леди…

— Я думаю, он был ее поклонником, — вмешался доктор.

— Пусть так, — согласился констебль. — Эти иностранцы все такие, даже самые приличные из них. Заколоть ли, еще что-нибудь сотворить — для них, можно сказать, проще простого. Этот Маринетти вскарабкался сюда, увидел несчастную молодую леди одну, за приготовлением обеда, стал за ее спиной, обхватил за талию, ударил (для него это пара пустяков, видите — ни корсетов, ничего такого), она вскрикнула, он вытащил из нее свой стилет и был таков. Ну, теперь остается только его отыскать, этим я сейчас и займусь. Не волнуйтесь, сэр, мы до него быстро доберемся. Мне придется поставить тут человека, сэр, чтобы не толпились люди, но пусть это вас не беспокоит. Всего доброго, джентльмены.

— Можем ли мы теперь перенести бедняжку? — спросил доктор.

— Конечно. Мне вам помочь, сэр?

— Не стоит, не теряйте времени, мы сами справимся.

Когда шаги полисмена затихли внизу, Хартман повернулся к Уимзи:

— Вы мне поможете, лорд Питер?

— Бантер с такими вещами справляется лучше, — ответил Уимзи, деланно рассмеявшись.

Доктор с удивлением посмотрел на него, но ничего не сказал, и вдвоем с Бантером они понесли неподвижное тело. Бротертон с ними не пошел. Он сидел, сраженный горем, закрыв лицо руками. Лорд Питер ходил по маленькой кухне, вертя в руках ножи и другие кухонные принадлежности; он заглянул в раковину и, по-видимому, провел инвентаризацию хлеба, масла, приправ, овощей — всего, что было приготовлено к воскресному обеду. В раковине лежал наполовину очищенный картофель, трогательный свидетель спокойной домашней жизни, прерванной столь ужасным образом. Дуршлаг был полон зеленого горошка. Лорд Питер дотрагивался до всех предметов своим чутким пальцем, пристально вглядывался в гладкую поверхность застывшего в миске жира, словно это был магический кристалл; его руки несколько раз пробежали по кувшину с цветами, затем он вытащил из кармана трубку и медленно набил ее.

Доктор вернулся и опустил руку на плечо Бротертона.

— Послушайте, — мягко сказал он, — мы положили ее в другую спальню. Она кажется очень спокойной. Вы должны помнить: она страдала только одно короткое мгновение — когда увидела нож. Для вас это ужасно, но вы не должны поддаваться горю. Полиция…

— Полиция не может вернуть ее к жизни, — в тихом бешенстве сказал мужчина. — Она мертва. Оставьте меня в покое, будьте вы прокляты! Оставьте меня, говорю вам!..

Он встал, сильно жестикулируя.

— Вам нельзя здесь оставаться, — твердо сказал доктор. — Постарайтесь успокоиться, сейчас я вам что-нибудь дам и после этого мы вас оставим. Но если вы не будете владеть собой…

После длительных убеждений Бротертон позволил себя увести.

— Бантер, — сказал лорд Питер, когда кухонная дверь закрылась за ними, — знаете, почему я сомневаюсь в успехе тех экспериментов с крысами?

— Вы имеете в виду доктора Хартмана, милорд?

— Да. У доктора Хартмана есть теория. При всех исследованиях, дорогой Бантер, чертовски опасно иметь какую-нибудь определенную теорию.

— Вы часто так говорите, милорд.

— Черт возьми! Значит, вы знаете это не хуже меня. В чем же ошибочность теорий доктора Хартмана, а, Бантер?

— Вы хотите сказать, милорд, что он видит только те факты, которые соответствуют его теории.

— Вы читаете мои мысли! — с притворным огорчением воскликнул лорд Питер.

— И этими фактами снабжает полицию.

— Ш-ш-ш! — сказал лорд Питер, завидев возвращающегося доктора.

— Я заставил его лечь, — сказал доктор Хартман. — Думаю, лучшее, что мы можем сделать сейчас, — предоставить его самому себе.

— Знаете, — сказал Уимзи, — эта мысль мне почему-то не очень нравится.

— Почему? Думаете, он может наложить на себя руки?

— Если не находишь других причин, которые можно облечь в слова, то годится и эта, — ответил Уимзи. — Но мой вам совет — ни на минуту не оставляйте его одного.

— Но почему? Часто в таком горе присутствие посторонних людей раздражает. Он умолял оставить его одного.

— Тогда, ради Бога, вернитесь к нему, — сказал Уимзи.

— Послушайте, лорд Питер, — возмутился доктор, — я думаю, мне виднее, что для моего пациента лучше.

— Доктор, — сказал Уимзи, — речь идет не о вашем пациенте — совершено преступление.

— Но в нем нет ничего загадочного.

— В нем не меньше двадцати загадок. Когда, например, в последний раз здесь был мойщик окон?

— Мойщик окон?

— Ну да.

— Право же, лорд Питер, — возмущенно сказал доктор Хартман, — вам не кажется, что это переходит все границы?

— Жаль, если вы так думаете, — сказал Уимзи. — Но я в самом деле хочу знать о мойщике окон. Посмотрите, как блестят оконные стекла.

— Он был вчера, если это вас интересует, — сухо ответил доктор Хартман.

— Вы уверены?

— Он вымыл и мое окно.

— В таком случае, — сказал Уимзи, — абсолютно необходимо, чтобы Бротертон ни на минуту не оставался один. Бантер! Куда, черт побери, подевался этот малый?

Дверь в спальню отворилась.

— Милорд? — Бантер появился так же незаметно, как незаметно исчез, чтобы незаметно наблюдать за пациентом.

— Хорошо, — сказал Уимзи, — оставайтесь на своем месте.

От его небрежной, несколько нарочитой манеры держаться не осталось и следа, он смотрел на доктора так, как четыре года назад, должно быть, смотрел на заупрямившегося подчиненного.

— Доктор Хартман, — сказал он, — что-то здесь не то. Давайте вернемся назад. Мы говорили о симптомах. Потом услышали крик. После этого — звук быстрых тяжелых шагов. В каком направлении бежал человек?

— Разумеется, я не знаю.

— Не знаете? А это, однако, симптоматично, доктор. И подсознательно все время меня беспокоило. Теперь я знаю почему. Человек бежал из кухни.

— И что же?

— И что же! К тому же еще и мойщик окон…

— А причем тут мойщик окон?

— Вы можете поклясться, что следы на подоконнике — не его.

— Но ведь наш приятель Бротертон…

— Вы осмотрели крышу лаборатории на предмет следов?

— Но оружие, Уимзи? Кто-то же взял оружие!

— Знаю. Вы считаете, удар мог быть нанесен гладким стилетом, потому что края раны совершенно ровные. А мне они показались рваными.

— Уимзи, на что вы намекаете?

— Ключ к разгадке здесь, в квартире, но, будь я проклят, если могу вспомнить, чтоэто. Я видел это, знаю, что видел. И скоро вспомню. А пока не позволяйте Бротертону…

— Не позволять — чего?

— Делать что бы то ни было.

— Но что именно?

— Знай я это, я тут же разгадал бы загадку. Почему он не сразу сообразил, закрыта или открыта была дверь в спальню? Неплохая история, но не до конца продумана. В общем… Послушайте, доктор, разденьте его и под каким-нибудь предлогом принесите сюда одежду. И пришлите ко мне Бантера.

Доктор недоумевающе посмотрел на него, покорно махнул рукой и пошел в спальню. Уимзи последовал за ним. Проходя через спальню, он бросил задумчивый взгляд на Бротертона. В гостиной лорд Питер опустился в красное бархатное кресло и, устремив взгляд на олеографию в позолоченной раме, погрузился в размышление.

Вскоре появился Бантер, держа в руках целый ворох одежды. Уимзи принялся методично, но совершенно бесшумно обыскивать ее. Неожиданно он бросил одежду и повернулся к лакею.

— Нет, мой Бантер, — сказал он, — это всего лишь мера предосторожности. Я на ложном пути. То, что я видел, — что бы это ни было, — оно не здесь. На кухне. Но что же это такое?

— Не могу сказать, милорд, но у меня тоже сложилось убеждение, точнее сказать, я ощутил — не сознательно, если вы меня понимаете, милорд, но все же ощутил — какое-то несоответствие.

— Браво! — воскликнул Уимзи. — Да здравствует подсознание! Что-то тогда сбило меня с толку, и я это упустил. Ну, начнем от двери. Сковороды и кастрюли. Газовая плита, внутри — цыпленок. Набор деревянных ложек, газовая зажигалка, сковородник. Остановите меня, когда станет «горячо». Камин. Камин. Коробочки со специями и прочая ерунда. Что-то тут не в порядке? Нет. Пошли дальше. Кухонный шкаф. Тарелки. Ножи и вилки — не то. Банка с мукой. Кувшин для молока, сито на стене, щипцы для орехов. Пароварка. Заглядывал внутрь — ничего.

— Вы заглянули во все ящики кухонного стола, милорд?

— Нет, хотя мне следовало это сделать. Но суть в том, что я действительно что-то заметил. Но что же я заметил? Вот в чем вопрос. Ну ладно. Дадим простор нашей фантазии. Набор ножей. Порошок для чистки. Кухонный стол. Вы что-то сказали?

— Нет, — ответил Бантер, выведенный этим вопросом из состояния неизменной почтительности.

— Стол… Это уже «теплее». Очень хорошо. На столе — доска для отбивания мяса. Остатки ветчины и овощей. Пачка жира. Еще одно сито. Несколько тарелок. Масло в стеклянной масленке. Миска растопленного жира…

— О!..

— …растопленного жира… Верно! Здесь…

— …что-то не то, милорд.

— Именно растопленный жир. О чем я только думал? Вот где собака зарыта. Итак, будем держаться жира. Чертовски скользкая штука, чтобы за нее держаться… Стойте!

Последовала пауза.

— Когда я был ребенком, — начал Уимзи, — я любил бывало спускаться в кухню и разговаривать со старой кухаркой. Истинно золотая душа. Она всегда сама ощипывала и потрошила птицу. Я наслаждался этим зрелищем. Ох, уж эти мальчишки — настоящие маленькие хищники, не так ли, Бантер? Ощипывала, потрошила, мыла, набивала специями, подворачивала маленькие хвостики, связывала крылышки и ножки, смазывала жиром… Бантер!

— Милорд!

— Не забывайте о растопленном жире!

— Миска, милорд…

— Миска… Я мысленно ее вижу, но в чем тут дело?

— Она полна жира, милорд!

— Постойте, постойте… Верно! Полна жира, ровная нетронутая поверхность… Ей-Богу! Я и тогда почувствовал — что-то здесь не то. Хотя… Почему бы ей не быть полной? Помним о…

— Птица была в духовке.

— Не смазанная жиром.

— Очень небрежная стряпня, милорд.

— Птица в духовке, не смазанная жиром… Бантер! Допустим, она была поставлена в печь не до ее смерти, а после? Засунута второпях кем-то, кто хотел что-то спрятать — нечто ужасное…

— Но что бы это могло быть, милорд?

— В том-то и вопрос. Скорее всего то, что связано с птицей. Сейчас, сейчас… Подождите минутку. Ощипывала, потрошила, начиняла, складывала, связывала… О Боже!

— Милорд?

— Скорее, Бантер! Слава Богу, мы выключили газ!

Он промчался через спальню, не обращая внимания ни на доктора, ни на больного, который, приподнявшись на кровати, зашелся пронзительным криком, быстро открыл духовку и выхватил цыпленка, который уже покрылся золотистой корочкой. С коротким торжествующим криком Уимзи ухватился за железное кольцо, которое торчало из крыла птицы, и резко потянул за него. Это был шестидюймовый винтообразный вертел.

Доктор боролся в дверях с возбужденным Бротертоном. Уимзи схватил мужчину, которому удалось наконец вырваться, и ударом джи-джицу отбросил его в угол.

— А вот и орудие, — сказал он.

— Докажи, быть ты проклят! — яростно закричал мужчина.

— Докажу, — спокойно ответил Уимзи. — Бантер, позовите полицейского, он у двери. Доктор, нам понадобится ваш микроскоп.

В лаборатории доктор склонился над микроскопом. На предметное стекло был помещен тонкий мазок крови.

— Ну? — нетерпеливо спросил Уимзи.

— Все верно, — ответил доктор. — В середине цыпленок еще не прожарился. Бог мой, Уимзи, вы правы: круглые кровяные тельца диаметром 1/3621, кровь млекопитающего, возможно человеческая…

— Ее кровь, — сказал Уимзи.

— Это было умно придумано, Бантер, — говорил лорд Питер, когда такси везло его домой, на Пикадилли. — Если бы птица жарилась немного дольше, то кровяные тельца разрушились от нагревания и их уже нельзя было бы опознать. Этот случай показывает, что непреднамеренные преступления удаются легче всего.

— А что думает ваша светлость о мотиве преступления?

— В юности, — задумчиво сказал Уимзи, — меня заставляли читать Библию. Но мне, естественно, нравились только те книги, которые не нравились никому. Однако «Песни Песней» я выучил наизусть. Слушайте и внемлите, Бантер; в вашем возрасте это не повредит — речь пойдет о ревности.

— Я внимательно прочитал названное вами произведение, ваша светлость, — сказал Бантер, немного покраснев. — Если я правильно помню, это звучит так: «Люта, как преисподняя, ревность»^[484].

Дело вкуса

Dorothy Leigh Sayers: “The Bibulous Business of a Matter of Taste”, 1927

Перевод: И. М. Кулаковская-Ершова

— Стойте! Осторожно!.. А, черт возьми!..

Молодой человек в сером костюме растолкал носильщиков и ловко прыгнул на подножку служебного вагона экспресса Париж — Эврё, отправлявшегося с вокзала Инвалидов. Один из служащих поездной бригады, рассчитывая на чаевые, умело выхватил молодого человека из цеплявшихся за него рук.

— Хорошо, что мсье так ловок, — заметил спаситель. — Мсье, видимо, спешит?

— Да, в известной степени. Благодарю вас. Могу я пройти по этому коридору?

— Ну конечно. Первый класс через два вагона, после багажного.

Молодой человек отблагодарил служащего и пошел по коридору, утирая лицо. Когда он проходил мимо груды багажа, что-то привлекло его внимание, и он остановился, чтобы рассмотреть это. Он увидел почти новый чемодан из дорогой кожи с броской биркой «Лорд Питер Уимзи, отель «Золотой лосось», Верней-на-Эврё». Бирка также свидетельствовала о маршруте лорда «Лондон (вокзал Ватерлоо) — Париж (вокзал Сен-Лазар) через Саутгэмптон — Гавр, Париж — Верней, Западная железная дорога».

Молодой человек присвистнул и сел на чей-то сундук, чтобы обдумать положение.

Где-то произошла утечка информации, и они его выследили. И не заботились о том, кому известен его маршрут. Сотни людей в Лондоне и в Париже, не говоря уже о полиции обеих стран, знали, кто такой Уимзи. Кроме того, что он принадлежал к одной из старейших герцогских фамилий в Англии, лорд Питер приобрел широкую известность тем, что в частном порядке занимался расследованием преступлений. Такое хобби было бесплатной рекламой.

Но поразительно, что преследователи не заботились о том, чтобы укрыться от преследуемого. Это свидетельствовало о большой уверенности в себе. То, что он попал в служебный вагон, было, конечно, делом случая, но даже при других обстоятельствах он мог заметить этот чемодан на платформе или где-нибудь еще.

Случайность? Он пришел к мысли — и не впервые, но на этот раз с определенностью и без сомнений — что для них было случайностью именно его появление в этом поезде. Целый ряд бесивших его задержек на пути из Лондона до вокзала Инвалидов предстал теперь перед ним, как нечто кем-то предумышленное. Скажем, нелепое обвинение женщины, приставшей к нему на Пикадилли, и канитель, с которой ему пришлось выбираться из этой истории на Мальборо-стрит. Очень просто задержать человека по какому-нибудь сфабрикованному обвинению, пока не осуществится задуманный важный план. Потом эта история с дверью в туалете на вокзале Ватерлоо, которая как-то странно оказалась запертой снаружи, когда он находился внутри. Он был хорошим спортсменом и перелез через перегородку и тут выяснил, что служитель куда-то таинственно исчез. А в Париже? Случайно ли водитель такси оказался глухим и вместо «Ке д’Орлеан» расслышал «Гар де Лион» и провез его полторы мили не в ту сторону, пока пассажир сумел криками привлечь его внимание? Преследователи были умны и осмотрительны, имели точную информацию. Они задерживали его, но не явно. Они знали, что если на их стороне будет время, другого союзника им не нужно.

Интересно, знали эти люди, что он в этом поезде? Если не знали, то он не потерял своего преимущества, так как они останутся в ложном убеждении, что находятся в безопасности, а он беспомощно мечется по вокзалу Инвалидов. Он решил провести осторожную разведку.

Прежде всего он сменил серый костюм на неприметный синий, который нес с собой в небольшой черной сумке. Это он проделал в туалете. Там же он снял мягкую серую шляпу и надел большую кепку с козырьком, которую можно было надвинуть до самых глаз.

Обнаружить человека, которого он искал, оказалось нетрудно. Он нашел его в купе первого класса в углу на диване лицом к локомотиву. Таким образом он мог незаметно приблизиться к этому пассажиру со спины. В сетке над головой пассажира лежал щегольский несессер, помеченный инициалами П. Д. Б. У. Молодому человеку было знакомо узкое лицо Уимзи — орлиный нос, прямые, желтоватого оттенка волосы и презрительно приспущенные веки. Он улыбнулся, но чуточку горько.

«Уверен в себе, — подумал он, — и, к сожалению, допустил ошибку — недооценил противника. Ладно! Здесь я отхожу на вторые роли и держу ухо востро. Полагаю, что следующий акт этой мелодрамы разыграется в Дрё».

…На Западной железной дороге все поезда Париж — Эврё, будь то скорые или, как любил их называть лорд Уимзи, не очень-то спорые, как правило, задерживались на неопределенное время в Дрё. Молодой человек (теперь в синем костюме) наблюдал, как предмет его охоты проследовал в буфет, и сам затем незаметно ускользнул с вокзала. Через четверть часа он вернулся, на этот раз в пальто из плотной материи для поездки в машине, в шлеме и больших защитных очках, сидя за рулем взятого напрокат «пежо». Незаметно поднявшись на платформу, он занял пост у стенки склада, где хранились фонари, откуда мог видеть и дверь буфета, и поезд. Через пятнадцать минут его терпение было вознаграждено: он увидел мужчину с несессером в руках, садившегося в вагон. Проводники захлопывали двери вагонов с криками «Следующая остановка — Верней». Паровоз запыхтел и застонал. Длинный состав из серо-зеленых вагонов, лязгая, медленно тронулся с места. Автомобилист удовлетворенно перевел дух, поспешно сойдя с платформы, завел свой мотор. Он знал, что у него под капотом машины скрыто более восьмидесяти миль в час, а во Франции не существует ограничения скорости…

«Мон суси» — замок эксцентричного отшельника и гения графа де Рюейя — находился в трех километрах от Вернейя. Это был тоскливого вида обветшавший замок, будто заброшенный в конец неухоженной сосновой аллеи, и погруженный в траурную атмосферу ненужности, характерную для дворянства, не знающего подданства. Позеленевшие каменные нимфы печально склонялись над высохшими фонтанами с зелеными пятнами плесени. Изредка через заросшие редколесьем поляны проезжал на своей скрипучей повозке с дровами кто-нибудь из окрестных крестьян. В любое время дня казалось, что наступили сумерки. Деревянные части строений рассохлись и молили о краске. Через жалюзи был виден чопорный зал с красивой, но потускневшей мебелью. Даже последняя из дурно одетых и обойденных вниманием дам на портретах, с наследственными резкими чертами лица и в длинных белых перчатках, давно увяла и исчезла из «Мон суси». Но в задней части замка неустанно дымила труба. Там помещалась лаборатория — единственный живой и современный уголок среди старых умирающих построек, единственное в замке место, унаследовавшее заботу и любовь, внимание и ласку, которыми графы, жившие в более легкомысленные времена, баловали своих коней и гончих псов, картины в портретной галерее и залы для приемов. А в подвале, в хрустальных гробах покрытых пылью бутылок, спали в прохладе и становились с каждым днем прекраснее, точно Спящая красавица, чудесные вина…

Когда «пежо» остановился во дворе, шофер с большим удивлением обнаружил, что он — не единственный посетитель графа. Огромный «супер-рено», похожий на красавицу эпохи Директории — длиннейший капот и почти полное отсутствие остального, в данном случае кузова, так перегораживал подъезд, будто имел целью помешать приблизиться к дому любым возможным визитерам. Блестящие бока машины были украшены гербом; престарелый слуга графа в эту минуту ковылял к двери, сгибаясь под тяжестью двух больших нарядных чемоданов с видной за целую милю надписью: «Лорд Питер Уимзи», выведенной серебряными буквами.

Водитель «пежо» с удивлением смотрел на все это представление и сардонически улыбался. «Лорд Питер, по-видимому, вездесущ в этой стране», — подумал он про себя. Затем, вынув из сумки перо и листок бумаги, он занялся писанием письма. Ко времени, когда чемоданы были внесены, а «рено», негромко урча, мягко откатился на задний двор замка, документ был готов и вложен в конверт, адресованный графу де Рюей.

— Попался в собственную ловушку, — сказал молодой человек и отдал конверт слуге.

— Я привез рекомендательное письмо господину графу, — сказал он. — Будьте любезны передать его. Меня зовут Брендон, Дит Брендон.

Слуга поклонился и пригласил его войти в дом.

— Прошу мсье о любезности присесть здесь в холле и подождать несколько минут — господин граф сейчас беседует с другим джентльменом, но я немедленно сообщу ему о прибытии мсье.

Молодой человек сел и стал ждать. Окна холла выходили на подъезд, и очень скоро дремоту замка прервал сигнал еще одного клаксона. По подъездной аллее шумно приближалось такси. Человек с поезда и багаж с инициалами П. Д. Б. У. были выгружены на пороге дома. Лорд Питер Уимзи расплатился с таксистом и позвонил в дверь.

— Так, — сказал мистер Брендон, — сейчас начнется комедия. — Он отошел, насколько это было возможно, в тень высокого шкафа в нормандском стиле.

— Добрый вечер, — сказал слуге на безупречном французском языке вновь прибывший. — Я лорд Питер Уимзи и приехал по приглашению господина графа до Рюей. Господин граф у себя?

— Милорд Уимзи? Простите, мсье, но я не понимаю… Лорд Уимзи уже здесь и беседует с господином графом.

— Вы меня удивляете, — совершенно спокойно ответил новый гость, — потому что никто, кроме меня, не имеет никаких прав на это имя. Видимо, кто-то более хитрый, чем честный, решился выдать себя за меня.

Слуга был явно растерян.

— Может быть, мсье любезно покажет мне свои документы.

— Хотя несколько необычно предъявлять документы на пороге, когда приезжаешь с частным визитом, — ответил лорд Питер все так же благодушно, — я нисколько не возражаю. Вот мой паспорт, вот вид на жительство, выданный мне в Париже, моя визитная карточка, целая пачка писем на мое имя в «Отель Мерис» в Париже, на мою квартиру на Пикадилли в Лондоне, в клуб «Мальборо» там же и в дом моего брата на Кингс-Денвер. Этого достаточно?

Слуга внимательно изучил документы. Наибольшее впечатление на него, по-видимому, произвел вид на жительство.

— Очевидно, произошла какая-то ошибка, — прошептал он с сомнением. — Если мсье будет любезен пройти за мной, я доложу господину графу.

Оба скрылись за раздвижной дверью в глубине зала, и Брендон остался один.

— Небольшая сенсация в местных кругах, — заметил он. — Мы соревнуемся в неразборчивости в средствах. Ситуация деликатная и, безусловно, требует осторожного и хорошо продуманного подхода.

После нескольких минут ожидания в библиотеке, которые Брендон счел весьма напряженными, слуга вернулся за ним.

— Лучшие пожелания от господина графа, и прошу мсье оказать любезность и следовать за мной.

Брендон с непринужденным видом вошел в комнату. Он придумал, как овладеть положением. Граф, худощавый пожилой человек с пальцами, пожелтевшими от химикалий, сидел с озабоченным лицом за своим письменным столом. В креслах расположились оба Уимзи, и Брендон заметил, что в то время как Уимзи, которого он видел в поезде и мысленно назвал Питер первый, продолжал спокойно улыбаться, Питер второй (из «рено») выглядел возмущенным, как и подобает оскорбленному англичанину. Оба они на первый взгляд были похожи друг на друга — худощавые блондины с длинными носами и с как бы застывшим на лице неопределенным выражением, которое обычно характерно для любого сборища хорошо воспитанных англосаксов.

— Мсье Брендон, — заговорил граф, — я счастлив иметь возможность познакомиться с вами и сожалею, что должен немедленно просить вас об услуге столь же необычной, сколь важной. Вы передали мне рекомендательное письмо от вашего кузена, лорда Питера Уимзи. Не откажите в любезности сказать, кто из этих двух джентльменов ваш кузен.

Брендон медленно перевел взгляд с одного претендента на другого, соображая, какой ответ лучше послужит его цели. По крайней мере один их присутствующих гостей обладал острым умом, достаточно натренированным для изобличения обмана.

— Ну, что же, — сказал Питер второй. — Вы собираетесь признать меня, Брендон?

Питер первый достал сигарету из серебряного портсигара.

— Ваш сообщник, по-видимому, не очень твердо знает свою роль, — заметил он, улыбнувшись Питеру второму.

— Господин граф, — сказал Брендон. — Весьма сожалею, что не в состоянии помочь вам в этом деле. Мое знакомство с кузеном, так же как и ваше, состоялось и поддерживалось исключительно по переписке по интересующим нас обоих вопросам. Моя профессия, — добавил он, — сделала меня весьма непопулярным в кругу моей семьи.

Кто-то негромко с облегчением вздохнул. Поддельный Уимзи, кто бы из двоих им ни был, получил передышку. Брендон улыбнулся.

— Очень удачный ход, мистер Брендон, — сказал Питер первый, — но он вряд ли объяснит… Позвольте мне… — Он взял письмо из нетвердых рук графа… — вряд ли объяснит тот факт, что чернила на этом письме, датированном тремя неделями назад, до сих пор не совсем высохли, хотя хочу поздравить вас с весьма удачной подделкой моего почерка.

— Если мой почерк можете подделать вы, — сказал Питер второй, — почему бы его не подделать мистеру Брендону. — Он прочел письмо вслух через плечо своего двойника.

«Господин граф, имею честь представить вам моего друга и кузена мистера Дита Брендона, который, как я понял, в следующем месяце, предполагает путешествовать в ваших краях. Он очень хотел бы познакомиться с вашей интересной библиотекой. Хотя по профессии он журналист, он неплохо разбирается и в книгах».

— Счастлив, — продолжил Питер второй, — что впервые узнал о существовании у меня такого кузена. Полагаю, господин граф, что это прием ловкого интервьюера. На Флит-стрит, очевидно, хорошо знают поименный состав нашей семьи. Может быть там, так же хорошо знакомы с целью моего визита в «Мон суси?

— Если, — бесстрашно сказал Брендон, — вы имеете в виду получение для правительства Великобритании формулы отравляющего газа, открытой де Рюейем, могу ответить на этот вопрос сам, хотя остальные представители Флит-стрит, возможно, менее хорошо информированы. — Теперь, после допущенного промаха, он тщательно взвешивал каждое слово. Острый взгляд и детективные способности Питера первого встревожили его гораздо больше, чем сарказм Питера второго.

— Господа, — в смятении заговорил граф, — безусловно одно: где-то произошла ужасная утечка информации. Я не знаю, кто из вас лорд Питер Уимзи, которому мне надлежит передать формулу. У вас обоих документы, удостоверяющие личность, вы оба, по-видимому, в курсе этого дела, почерк у вас обоих соответствует письмам, которые я получал от лорда Питера, и оба вы предложили мне оговоренную сумму в банкнотах Английского банка. Потом прибывает третий господин с таким же почерком, рекомендательным письмом, с которым связаны весьма подозрительные обстоятельства, и такой высокой степенью информированности по всему этому делу, что я испытываю тревогу. Я вижу всего один выход из положения: вы все трое должны оставаться в моем замке, пока я не запрошу Англию и не получу какого-то разъяснения в связи со всей этой таинственной историей. Я приношу извинения настоящему лорду Питеру и заверяю его, что постараюсь сделать его пребывание здесь как можно более приятным. Устроит это вас? Устроит. Рад это слышать. Слуги покажут вам ваши комнаты, ужин будет подан в половине восьмого.

— Приятно думать, — сказал мистер Брендон, держа в руках бокал и с видом знатока поднося его к носу, — что кто бы из этих господ ни имел право на имя, которым назвался, он наверняка получит сегодня поистине олимпийское удовольствие. — К Брендону вернулась его самоуверенность, и он намеренно бросил вызов собравшимся. — Ваши винные погреба, господин граф, столь же известны среди знатоков вин, как ваш талант среди людей науки. Трудно сказать больше, даже обладая красноречием.

Оба лорда Питера согласно кивнули.

— Я особенно польщен вашей оценкой, — сказал граф, — потому что она натолкнула меня на мысль о маленьком испытании, которое, при вашей любезной поддержке, очень поможет определить, кто из вас, господа, лорд Уимзи, а кто талантливо играет его роль. Разве не общеизвестно, что лорд Питер как знаток вин почти не знает себе равных в Европе?

— Вы мне льстите, господин граф, — скромно ответил Питер второй.

— Я бы не назвал себя несравненным знатоком, — тут же подхватил второй участник этого слаженного дуэта, — назовем мои возможности в пределах от достаточных до средних. Реже ошибаюсь, и всякое такое.

— Ваша светлость несправедливы к себе, — сказал Брендон, почтительно обращаясь сразу к обоим собеседникам. — Спор, который вы выиграли в «Эготист клаб» у мистера Фредрика Арбатнота, когда он предложил вам с завязанными глазами назвать какого урожая семнадцать разных вин, был подробно описан в «Ивнинг уайр».

— В тот вечер я был в отличной форме, — отозвался Питер первый.

— Счастливая случайность, — рассмеялся Питер второй.

— Испытание, которое я предлагаю, — продолжил граф, — такого же рода, хотя потребует несколько меньшего напряжения. В сегодняшнем ужине будет шесть перемен. С каждым из этих блюд мы будем пить другое вино, которое дворецкий принесет с закрытой этикеткой. Вы по очереди назовете какого урожая каждое из этих вин. Возможно, что таким путем мы к чему-то придем, поскольку даже самый замечательный мастер перевоплощения, каковых, полагаю, по меньшей мере двое за этим столом, едва ли в состоянии подделать способность различать вкус вин. Если слишком большое смешение разных вин скажется в виде неприятных последствий завтра утром, надеюсь, вы охотно стерпите эту неприятность, на этот раз во имя истины.

Оба Уимзи склонили головы.

— Истина в вине. In vino viritas, — сказал мистер Брендон со смехом. Он-то был достаточно подготовлен и предвидел для себя большие возможности.

— Случай и мой дворецкий поместили вас по мою правую руку, мсье, — снова заговорил граф, обращаясь к Питеру первому. — Прошу вас начать, определив по возможности точно, какое вино вы только что пили.

— Это трудно назвать тяжелым испытанием, — улыбаясь, ответил Питер первый. — Я могу твердо сказать, что это очень приятное, зрелое шабли-мутон, а поскольку десять лет — прекрасный возраст для шабли, настоящего шабли, я голосую за 1916 год, может быть самый урожайный в ваших краях за всю войну.

— Можете вы что-нибудь добавить, мсье? — любезно обратился граф к Питеру второму.

— Я не хотел бы показаться педантом, если речь идет об одном или двух годах, но вынужден решиться: я бы сказал, что это вино урожая 1915 года, несомненно 1915-го.

Граф склонил голову и обернулся к Брендону.

— Быть может, и вы, мсье, хотели бы высказать свое мнение, — предложил граф с особой вежливостью, какую обычно демонстрируют по отношению к профану в обществе знатоков.

— Я бы не хотел подниматься до уровня, на котором не смогу в дальнейшем удержаться, — ответил Брендон с некоторым злорадством. — Я знаю, что, это 1915 год, потому что случайно увидел этикетку.

Питер второй несколько смутился.

— Мы исправим нашу ошибку, — сказал граф, — прошу прощения. — Он отошел и несколько минут беседовал с дворецким, который как раз появился, чтобы забрать со стола тарелки от омаров и внести суп.

Следующий кандидат для опознания прибыл завернутым по самое горлышко в салфетку.

— Теперь ваша очередь начинать, мсье, — сказал граф, обращаясь к Питеру второму. Позвольте предложить вам оливку, чтобы отбить вкус первого вина. Прошу, не торопитесь. Даже в самых замечательных политических целях не следует проявлять неуважение к хорошему вину.

Предупреждение оказалось не напрасным, потому что Питер второй, едва пригубив, сразу же сделал большой глоток опьяняющей густой влаги. Потом он явно заколебался под испытующим взглядом Питера первого.

— Это… это сотерн, — начал он и остановился. Затем, ободренный улыбкой Брендона, продолжил с большей уверенностью: шато-икем 1911 года, ах, король белых вин, сэр, как кто-то его назвал. — Он демонстративно выпил свой бокал до дна.

На лицо графа стоило посмотреть, когда он медленно отвел взгляд от Питера второго и остановил его на Питере первом.

— Если бы кто-нибудь решился выдать себя за меня, — негромко сказал Питер первый, — мне было бы более лестно, если бы этим человеком оказался некто, для кого не все белые вина на один вкус. Что ж, сэр, это изумительное вино, конечно, монтраше урожая… дайте подумать, — он еще раз попробовал вино на язык, — 1911 года. И это очень хорошее вино, хотя при всем уважении к вам, господин граф, мне кажется, что оно несколько излишне сладко для того, чтобы занимать именно это место в меню. Верно, что с этим превосходным консоме сладковатое вино не совсем неуместно, но, по моему скромному разумению, оно еще больше подошло бы к сладким блюдам.

— Ну вот, — невинно заметил Брендон, — все это доказывает, как легко можно впасть в заблуждение. Если бы я не услышал мнение знатока лорда Питера — ведь никто не может спутать монтраше с сотерном, если решается называть себя Уимзи, — я сказал бы, что это не монтраше-старшее, а шевалье-монтраше того же урожая, которое чуточку слаще. Но, несомненно, как сказал милорд, из-за того, что мы пили его с супом, оно мне показалось немного слаще, чем на самом деле.

Граф бросил на него быстрый взгляд, но ничего не сказал.

— Съешьте еще одну оливку, — почти ласково сказал Питер первый. — Трудно распознать вино, если у вас во рту другой вкус.

— Премного благодарен, — ответил Брендон, — это напоминает мне… — и он пустился в довольно беспредметные рассуждения по поводу случаев с оливками, и продолжал говорить, пока ели суп, и заполнил антракт до появления изумительно приготовленного рыбного блюда — морского языка.

Граф задумчиво следил за янтарной струей, поочередно наполнявшей бокалы. Брендон, как и раньше, поднес свой к носу, и лицо его озарилось. Сделав первый глоток, откровенно взволнованный, он повернулся к хозяину.

— Боже правый, сэр…

Граф движением руки попросил его молчать.

Питер первый отхлебнул глоток, втянул воздух, снова отхлебнул и нахмурил лоб. Питер второй к этому времени, по-видимому, отказался от претензии подтвердить звание знатока. Он жадно выпил вино с блаженной улыбкой и очевидной потерей контроля над происходящим.

— Итак, господа? — негромко спросил граф.

— Это безусловно рейнвейн, — сказал Питер первый, — и лучший из рейнвейнов, какие мне довелось пробовать, но должен признаться, что в данный момент я не могу точно сказать, какого он урожая.

— Не можете? — сказал Брендон голосом, похожим на дикий мед — сладким, но с горчинкой. — А другой джентльмен? А я все же надеюсь правильно определить, откуда это вино, может быть, с погрешностью в одну-две мили, хотя я не ожидал встретить его во французском винном погребе в наши дни. Это рейнвейн, как вы сказали, милорд, при этом рейнвейн из Иоханнесберга. Не его плебейский кузен, а самый настоящий рейнвейн из подвалов замка Иоханнесберг. Вам, милорд, конечно, не довелось его пить (о чем я весьма сожалею) в военные годы. Мой отец заложил несколько бутылок в наши погреба за год до своей смерти, но, по-видимому, в герцогских подвалах Денвера его не было.

— Я должен восполнить этот пробел, — решительно заявил оставшийся Питер.

Следующее блюдо — пулярку — сопровождал спор относительно лафита. Милорд отнес его к урожаю 1878 года, а Брендон утверждал, что вино — несколько перезревшая реликвия знаменитых семьдесят пятых, однако, оба оппонента согласились, что это старое вино благородного происхождения.

С другой стороны, оба знатока пришли к полному согласию в отношении кло-вужо. После первого предположения об урожае 1915 года, Питер первый пришел к окончательной дате — урожаю 1911 года, давшему вино столь же прекрасное, но немного более легкое. Последнее блюдо — пикантная баранина — было унесено под дружные аплодисменты, и на столе появился десерт.

— Нужно ли, — спросил Питер первый, с легкой улыбкой в сторону Питера второго, который радостно бормотал «чертовски хорошее вино, чертовски шикарный обед, чертовски интересный спор», — нужно ли продолжать эту комедию?

— Но, милорд, надеюсь, вы не откажетесь продолжать соревнование? — возбужденно спросил граф.

— По-моему, дело достаточно ясно.

— Но кто же откажется продегустировать вино, — сказал Брендон, — особенно, милорд, будучи таким авторитетом, как вы?

— Только не это вино, — ответил Питер первый, — честно говоря, я его не люблю. Оно сладкое и грубое, эти качества обрекают его на забвение в глазах — вернее во вкусах — знатоков. Что, ваш достопочтенный отец заложил и его в свои подвалы?

Брендон покачал головой.

— Нет, — сказал он, — нет. Боюсь, что настоящий императорский токай выходит за пределы возможностей Граб-стрит, хотя я согласен с вами, что его сильно перехвалили, — со всем моим уважением к вам, господин граф.

— В таком случае, — ответил граф, — мы сразу же перейдем к ликерам. Признаюсь, я собирался озадачить этих господ местным вином, но поскольку один из участников вышел из игры, нам подадут коньяк — единственный напиток, достойный завершить список вин.

В несколько напряженном молчании на стол поставили большие пузатые бокалы, в каждый налили по нескольку капель драгоценной влаги и слегка покачали их, чтобы высвободить букет.

— Это, — сказал Питер первый, снова обретший дружелюбие, — это и в самом деле чудесный старый французский коньяк. Думаю, ему с полсотни лет.

— В вашей оценке, милорд, не хватает тепла, — отозвался Брендон, — это Коньяк с большой буквы, первый из всех коньяков, непревзойденный и несравненный, настоящий Наполеон. Ему надо отдать честь, как самому императору, чье имя он носит.

Брендон поднялся, держа в руках салфетку.

— Сэр, — сказал граф, поворачиваясь к нему. — Справа от меня сидит самый замечательный знаток вин, но ваши способности уникальны. — Он сделал знак Пьеру, который торжественно внес пустые бутылки уже с открытыми этикетками: от скромного шабли до гордого «Наполеона», чья императорская печать была выгравирована на стекле. — Каждый раз вы правильно называли происхождение вина и год урожая. В мире не может быть больше шести таких знатоков, как вы, и мне казалось, что только один из них — англичанин. Не окажете ли вы на этот раз нам честь и не назовете ли свое настоящее имя?

— Неважно, как его зовут, — сказал Питер первый и встал. — Руки вверх, все присутствующие; граф, давайте формулу!

Брендон рывком поднял руки, все еще сжимая салфетку. Белые ее складки извергли огонь; выстрел попал точно между курком и стволом пистолета Питера и взорвал в нем патрон, нанеся непоправимый ущерб хрустальной люстре. Питер первый тряс онемевшей рукой и изрыгал ругательства.

Брендон, продолжая держать его под прицелом, бросил настороженный взгляд на Питера второго, который, когда выстрел развеял его розовую дремоту, стал проявлять агрессивность.

— Поскольку развлечения становятся все более разнообразными, могу я попросить вас, граф, о любезности обыскать этих джентльменов и выяснить, нет ли у них еще какого-нибудь оружия. Благодарю вас, а теперь почему бы нам не сесть и не допить вино?

— Вы… вы… — прорычал Питер первый.

— О, мое имя действительно Брендон, — весело откликнулся молодой человек. — Терпеть не могу вымышленных имен. Вроде чужой одежды эти псевдонимы никогда не приходятся по-настоящему впору. Питер Дит Брендон Уимзи; имя, конечно, длинновато, но очень удобно, если его использовать частями. У меня есть и паспорт, и все прочее, но я их не показал, поскольку репутация этих документов здесь была несколько подмочена. Что до формулы, граф, я предпочел бы вручить вам мой собственный чек. Похоже, кто угодно имеет возможность размахивать банкнотами Английского банка. Я считаю, что вся эта тайная дипломатия — ненужное дело, но это уже забота Военного министерства. Очевидно, все мы привезли сюда одинаковые документы. Я так и думал. По-видимому, какой-то сообразительный умник успешно продался сразу двум претендентам. А вам двоим, джентльмены, пришлось пережить веселенькое время, думая, что другой — это я.

— Милорд, — с нажимом заговорил граф. — Эти двое — англичане или были ими. Мне безразлично, какое именно правительство оплатило их предательство. Но я, увы, недалеко от них ушел. Будучи монархистом, я не считаю себя подданным нашей продажной, вконец разложившейся республики. Но у меня болит душа из-за того, что бедность заставила меня согласиться продать свою страну Англии. Возвращайтесь в ваше Военное министерство и скажите там, что я отказываюсь передать им свою формулу. Если между нашими странами, не дай Бог, разразится война, я буду на стороне Франции. Это мое последнее слово, милорд.

Уимзи поклонился.

— Сэр, — сказал он. — Совершенно очевидно, что я не выполню своей миссии, чему я рад. Ведь по существу торговля средствами уничтожения — грязное дело. Захлопнем же двери за этими двумя — они безлики и ничтожны — и допьем коньяк в вашей библиотеке.

Голова дракона

Dorothy Leigh Sayers: “The Learned Adventure of the Dragon's Head”, 1925

Перевод: А. Ващенко

— Дядя Питер!

— Одну минутку, Корнишон! Нет, мистер Фоллиотт, пожалуй, я не возьму Катулла^[485]. Тридцать гиней многовато за книгу без титульного листа и без последней страницы. Но вы могли бы прислать мне Витрувия и «Сатирикон»^[486], когда они у вас появятся. Хотелось бы все-таки взглянуть на них. Ну, старина, что там у тебя?

— Дядя Питер, посмотрите, пожалуйста, на эти картинки. Я уверен, что это ужасно старая книга.

Лорд Питер Уимзи вздохнул, пробираясь сквозь темное помещение книжной лавки, сплошь заваленное всяким хламом, скупленным у владельцев частных библиотек. Неожиданная вспышка кори в престижной школе мистера Балтриджа совпала с отсутствием герцога и герцогини Денверских, и таким образом на попечении лорда Питера оказался его десятилетний племянник, виконт Сент-Джордж, более известный как Юный Джерри, Джеррикинс или попросту Корнишон. Лорд Питер не принадлежал к числу прирожденных дядюшек, которые «своим умением обращаться с детьми» приводят в восторг старых нянек. Тем не менее ему удавалось устанавливать терпимые отношения с детьми на почетных условиях, так как он всегда относился к ним с той же скрупулезной вежливостью, что и к родителям. Лорд Питер и теперь готов был отнестись с должным уважением к находке Корнишона, хотя нельзя было доверять вкусам ребенка, и книга могла оказаться каким-нибудь ужасным изданием грубого меццо-тинто или низкосортным современным репринтом, украшенным электротипией. Трудно было ожидать чего-либо лучшего с «дешевой полки» книг, выставленных на уличную пыль.

— Дядя! Здесь какой-то странный человек с огромным носом и ушами, с хвостом и собачьими головами по всему телу. «Monstrum hoc Cracovioe». Monstrum — значит монстр, не правда ли? Это и так видно! А что такое Cracovioe, дядя Питер?

— О! — произнес лорд Питер с величайшим облегчением. — Краковский монстр? — портрет, нарисованный взволнованным подростком, безусловно свидетельствовал о старине. — Давай посмотрим! Совершенно верно, это очень старая книга. «Cosmographia Universalis» Мюнстера^[487]. Я очень рад, Корнишон, что ты в состоянии оценить стоящую вещь. Мистер Фоллиотт, как попала сюда «Космография» за пять шиллингов?

— Видите ли, милорд, — ответил продавец, который последовал за своими покупателями к полке, выставленной на улице, — книга в очень плохом состоянии; переплет оборван, почти все карты-развороты на двойных листах отсутствуют. Она попала к нам несколько недель назад вместе со всеми книгами библиотеки, которую мы приобрели у джентльмена в Норфолке — его имя вы найдете в книге: доктор Конньерс из Элсолл Мэнор^[488]. Конечно, мы могли бы придержать книгу и попытаться собрать ее целиком. Когда попадется другой экземпляр. Но вообще-то книга эта для нас случайная и не представляет интереса. Поэтому ее выставили на продажу, как говорится status quo^[489], за ту цену, которую можно получить.

— О-о! Посмотрите! — воскликнул Корнишон. — Тут нарисован человек, которого режут на кусочки. Тут что-то написано.

— Я думал, что ты можешь читать по-латыни.

— Вообще-то да, но тут какие-то крючки… Что они означают?

— Это просто сокращения, — терпеливо объяснил лорд Питер. — Здесь описаны обычаи жителей острова. Когда они видят, что родители состарились и от них нет уже никакой пользы, стариков отводят на рынок и продают каннибалам, которые их убивают и съедают. Так же поступают с людьми помоложе, если они безнадежно больны.

— Ха-ха! — рассмеялся м-р Фоллиотт. — Невыгодная сделка для бедных каннибалов. Они не получают ничего, кроме жесткого старого или зараженного мяса, верно?

— Пожалуй, но, как видно, у островитян чрезвычайно развито представление о бизнесе, — сказал его сиятельство.

Виконт был в восторге.

— Мне очень нравится эта книга, — заявил он. — Пожалуйста, могу я купить ее на свои карманные деньги?

— Еще одна проблема для дядюшек, — подумал лорд Питер, лихорадочно припоминая «Космографию», чтобы определить, есть ли в ней «неделикатные» иллюстрации, ибо он хорошо знал, что герцогиня крайне строга в вопросах нравственности. Поразмыслив, он припомнил только одну иллюстрацию сомнительного свойства, но можно было надеяться, что она не попадется герцогине на глаза.

— Видишь ли, — рассудительно произнес лорд Питер, — на твоем месте, Корнишон, я, пожалуй, был бы склонен совершить такую покупку. Книга, правда, в плохом состоянии, о чем тебе честно сказал м-р Фоллиотт, но в противном случае она, разумеется, стоила бы невероятно дорого. Однако, несмотря на потерянные страницы, это очень хороший, чистый экземпляр и, конечно, стоит пяти шиллингов, если ты собираешься заняться коллекционированием.

До этой минуты виконта, совершенно очевидно, больше занимали каннибалы, чем состояние страниц, но мысль о возможности уже в следующем учебном семестре в школе м-ра Балтриджа предстать в роли коллекционера редких изданий содержала в себе бесспорный соблазн.

— Никто в школе не собирает книг, — сказал он. — Чаще всего собирают марки. Мне кажется, собирать марки — довольно ординарно, не правда ли, дядя Питер? Пожалуй, я откажусь от этого. У м-ра Портера, который ведет у нас историю, много таких книг, как у вас, и он просто великолепен в футболе.

Правильно восприняв ссылку на м-ра Портера, лорд Питер высказал мнение, что коллекционирование книг является чисто мужским занятием. Девочки, сказал он, практически никогда этим не занимаются, так как коллекционирование требует определенных знаний исторических периодов и дат, различных шрифтов и других технических сведений, требующих мужского ума.

— Кроме того, — добавил он, — эта книга сама по себе очень интересна и заслуживает того, чтобы ею заняться.

— Пожалуйста, я беру ее, — сказал виконт, слегка вспыхнув, смущенный свершением такой значительной и дорогостоящей финансовой операции: герцогиня не поощряла подобных расточительных затрат у маленьких мальчиков и была очень строга в вопросах карманных денег.

М-р Фоллиотт поклонился и отправился запаковать «Космографию».

— У тебя хватит денег? — осмотрительно поинтересовался лорд Питер. — Я мог бы одолжить.

— Нет, благодарю вас, дядя Питер. У меня есть полкроны и четыре шиллинга карманных денег, которые мне дала тетя Мери. Они сохранились, потому что из-за эпидемии кори школа была закрыта, наши спальни не убирали, и я на этом сэкономил.

Сделка была совершена таким джентльменским манером, и будущий библиофил немедленно и персонально завладел тяжелым квадратным фолиантом. Такси с неизбежными задержками в городском движении транспорта доставило «Космографию» на Пикадилли 110 а.

— Бантер, а кто такой м-р Уилберфорс Поуп?

— Я не думаю, что мы знаем этого джентльмена, милорд. Он просит, чтобы ваша светлость приняли его на несколько минут по делу.

— Вероятно, он хочет, чтобы я разыскал потерявшуюся собачку его незамужней тетушки. Вот что значит завоевать репутацию сыщика! Проводите его, Бантер! Если окажется, что дело этого джентльмена личное, то тебе, Корнишон, придется перейти в столовую.

— Да, дядя Питер, — покорно согласился виконт. Он лежал растянувшись вниз животом на ковре вбиблиотеке, старательно прокладывая себе дорогу к еще более увлекательным страницам «Космографии» с помощью мистеров Льюиса и Шорта^[490], чей монументальный труд до сих пор рассматривал как варварское изобретение, придуманное специально для мучения старшеклассников. М-р Уилберфорс Поуп оказался довольно полным светловолосым джентльменом, которому давно перевалило за тридцать, с преждевременно облысевшим лбом, в роговых очках и с любезными манерами.

— Вы простите мое неожиданное вторжение, не так ли? — начал он. — Уверен, что вы сочтете меня ужасно назойливым, но ваше имя и адрес я выведал у м-ра Фоллиотта. Право же, он не виноват, и вы не станете на него за это гневаться, верно? Я положительно вынудил беднягу! Уселся на пороге и отказался уйти, хотя служащий уже закрывал ставни магазина. Боюсь, узнав в чем дело, вы сочтете меня глупцом, но, право же, вы, не должны винить бедного м-ра Фоллиотта.

— Разумеется нет, — ответил его светлость. — Я хочу сказать, что очень рад и все такое. Чем я могу быть вам полезен? Вероятно, вы коллекционер? Не хотите ли чего-нибудь выпить?

— Нет-нет! — ответил м-р Поуп с легким смешком. — Нет, не совсем коллекционер. Благодарю вас, совсем немного, один глоток… нет, буквально глоток. Спасибо, нет! — м-р Поуп окинул взглядом книжные полки с рядами книг в богатых старинных переплетах, — разумеется, не коллекционер. Но я, видите ли, гм… меня интересует… исключительно из сентиментальных побуждений… ваше вчерашнее приобретение. В самом деле такой пустяк! Вам покажется это глупостью! Мне сказали, что сейчас вы являетесь владельцем «Космографии» Мюнстера, которая раньше принадлежала моему дяде, доктору Конньерсу.

Корнишон, видя что разговор касается его интересов, внезапно поднял голову.

— Видите ли, — сказал Уимзи, — это не совсем так. Я действительно был в магазине, но книгу купил мой племянник. Джералд, м-р Поуп интересуется твоей «Космографией». Мой племянник — лорд Сент-Джордж.

— Приветствую вас, молодой человек, — любезно произнес м-р Поуп. — Я вижу — коллекционирование у вас в роду. К тому же, полагаю, вы великий знаток латыни. Готовы просклонять jus-jurandum^[491]. Ха-ха! Кем вы собираетесь стать, когда подрастете? Лордом-канцлером, да? Нет?! Держу пари, вы предпочитаете стать машинистом! Ведь так, верно?

— Нет, благодарю вас, — равнодушно ответил виконт.

— Что, не хотите стать машинистом? Ну что ж, я хочу, чтобы на этот раз вы оказались настоящим бизнесменом. Понимаете? Я предлагаю вам совершить книжную сделку. Ваш дядя проследит, чтобы я дал вам хорошую цену. Что?! Ха-ха! Так вот, видите ли, ваша книга с картинками имеет для меня, представьте, большую цену, какую она не может иметь ни для кого другого. Когда я был маленьким мальчиком ваших лет, эта книга была одной из величайших моих радостей. Я обычно рассматривал ее по воскресеньям. О Господи! Какие часы я проводил с этими старинными гравюрами и необычными старинными картами с кораблями и саламандрами и «Hie dracones». Держу пари, вы знаете, что это значит. В самом деле, что это означает?

— «Вот драконы», — ответил виконт неохотно, но вежливо.

— Совершенно верно. Я знал, что вы ученый!

— Это очень увлекательная книга, — сказал лорд Питер. — Мой племянник просто в восторге от знаменитого краковского монстра.

— О да! Восхитительный монстр, не правда ли? — с жаром согласился м-р Поуп. — Много раз я воображал себя сэром Ланцелотом или еще кем-нибудь на белом боевом коне с копьем наперевес, сражающимся с этим монстром, а плененная им принцесса подбадривала меня. О детство! Это, молодой человек, счастливейшая пора жизни! Вы мне не поверите, но это так.

— Так все же, что вы хотите от моего племянника? — несколько резко спросил лорд Питер.

— Да-да, конечно! Видите ли, мой дядя, доктор Конньерс, несколько месяцев назад продал свою библиотеку. Я был в это время за границей. Только вчера, после визита в Элсолл Мэнор, я узнал, что милая моему сердцу книга была продана вместе со всеми остальными. Передать трудно, как я огорчился! Я знаю, что ценности особой она не представляет: множество страниц отсутствует… Но даже верить не хочется, что она исчезла! Поэтому, как я уже говорил, чисто из сентиментальных соображений я поспешил к м-ру Фоллиотту, намереваясь вернуть ее, и был крайне расстроен, узнав, что опоздал. Я не давал м-ру Фоллиотту покоя, пока он не сообщил мне имени покупателя. Так что, видите ли, лорд Сент-Джордж, я здесь для того, чтобы сделать вам деловое предложение, касающееся этой книги. Удвойте сумму, которую вы заплатили за нее. Это стоящее предложение, не так ли, лорд Питер? Ха-ха! К тому же вы окажете мне большую услугу.

Виконт Сент-Джордж выглядел несколько обеспокоенным и просительно обернулся к лорду Питеру.

— Видишь ли, Джералд, — сказал лорд Питер, — это твое личное дело. Что ты скажешь?

Виконт стоял, переминаясь с ноги на ногу. Карьера коллекционера редких изданий, как и всякая другая, явно имела свои проблемы.

— Пожалуйста, дядя Питер, — смущенно произнес он. — Могу я сказать вам что-то на ухо?

— Обычно в таких случаях не шепчутся, Корнишон, но ты можешь попросить м-ра Поупа дать тебе время, чтобы обдумать его предложение. Или можешь сказать, что предпочитаешь сперва посоветоваться со мной. Это в порядке вещей.

— В таком случае, м-р Поуп, если вы не возражаете, я хотел бы посоветоваться с моим дядей.

— Конечно, конечно! Ха-ха! Очень благоразумно… Проконсультироваться у такого опытного коллекционера! Что? Каково молодое поколение! А? Лорд Питер? Уже настоящий маленький бизнесмен!

— Извините нас, м-р Поуп, мы отлучимся на минуту, — сказал лорд Питер, увлекая своего племянника в столовую.

— Послушайте, дядя Питер, — произнес, запыхавшись, юный коллекционер, когда дверь за ними закрылась. — Я должен отдать ему эту книгу? Мне не кажется, что он очень хороший человек. Ненавижу людей, которые просят вас просклонять существительные!

— Если не хочешь, Корнишон, конечно, ты не должен отдавать. Книга твоя по праву.

— Как бы вы поступили?

Прежде чем ответить, лорд Питер совершенно неожиданно тихонько на цыпочках подошел к двери, ведущей в библиотеку, и внезапно распахнул ее как раз в тот момент, когда м-р Поуп, стоя на коленях на коврике у камина, сосредоточенно перелистывал страницы вожделенного фолианта на том месте, где его оставил юный владелец. Когда дверь открылась, он сконфуженно вскочил на ноги.

— Пожалуйста, продолжайте, м-р Поуп! — воскликнул лорд Питер и снова закрыл дверь.

— Что это значит, дядя Питер?

— Если ты хочешь моего совета, Корнишон, я был бы поосторожнее в делах с м-ром Поупом. Не думаю, что он говорит правду. Он назвал ксилографию гравюрой, хотя это может быть простым невежеством, но я не могу поверить, что он в детстве проводил воскресные вечера, изучая карты в этой книге и находя в них драконов. Ты сам уже, очевидно, заметил, что старина Мюнстер поместил на своих картах всего несколько драконов. Большей частью это просто карты, немного странные по нашим представлениям о географии, но просто карты. Вот почему я упомянул краковского монстра, и, как ты помнишь, м-р Поуп сразу решил, что это дракон.

— О-о! Понимаю! Значит, вы сказали так специально!

— Если м-р Поуп хочет заполучить «Космографию», то у него есть на то свои какие-то причины, о которых он не говорит. А раз так, то я не стал бы торопиться продавать книгу, будь она моей. Понимаешь?

— Вы хотите сказать, в книге есть что-то ужасно ценное, хотя мы этого не знаем?

— Возможно.

— Как интересно! Совсем как в книжках о приключениях! Но, дядя, что же мне сказать ему?

— Видишь ли, на твоем месте я не стал бы излишне драматизировать. Я бы просто сказал, что ты все обдумал, что книга тебе нравится и ты решил ее не продавать. Ну и, разумеется, поблагодарил бы за сделанное предложение.

— Да, конечно. Э-э… дядя, может вы скажете это ему вместо меня?

— По-моему, будет лучше, если ты скажешь ему это сам.

— Да, пожалуй. А он очень рассердится?

— Возможно, — сказал лорд Питер, — но даже если рассердится, он этого не покажет. Ну как, готов?

Консультация окончилась, и комитет соответственно вернулся в библиотеку. М-р Поуп предусмотрительно покинул коврик у камина и теперь разглядывал дальний книжный шкаф.

— Благодарю вас за ваше предложение, м-р Поуп, — произнес виконт, решительно шагнув к нему, — но я обдумал и… э-э, мне нравится книга, и я решил ее не продавать.

— Извините и все такое, — вставил лорд Питер, — но мой племянник непреклонен. Нет, дело не в цене, он хочет оставить себе книгу. Хотелось бы оказать вам услугу, но… Не хотите ли чего-нибудь выпить? В самом деле? Позвони, Корнишон! Мой слуга проводит вас до лифта, м-р Поуп. Всего доброго!

Когда посетитель ушел, лорд Питер вернулся в библиотеку и задумчиво взял в руки книгу.

— Мы поступили как ужасные идиоты, оставив его с книгой, Корнишон! Нельзя было этого делать даже на мгновение! К счастью, ничего страшного не произошло.

— Вы думаете, он что-то узнал из нее, когда мы выходили, да? — удивился Корнишон, широко раскрыв глаза.

— Я уверен, что нет.

— Почему?

— Он предложил мне пятьдесят фунтов за нее по пути к выходу. Этим он себя выдал. Гм! Бантер!

— Милорд?

— Положите книгу в сейф и ключи принесите мне. Когда будете запирать, включите сигнализацию.

— О-о-о! — восхищенно произнес виконт Сент-Джордж.

На третье утро после визита м-ра Уилберфорса Поупа виконт сидел в квартире своего дяди за очень поздним завтраком после такой великолепной ночи приключений, о которой может только мечтать любой мальчуган. Виконт был слишком возбужден, чтобы заняться тарелкой почек с беконом, которую поставил перед ним Бантер, чьи безупречные манеры нисколько не пострадали, несмотря на быстро напухавший и черневший подбитый глаз.

Было почти два часа ночи, когда Корнишон, который спал не очень хорошо из-за слишком обильного и «взрослого» обеда и театра, услышал осторожный шорох где-то около пожарного выхода. Он встал с постели, потихоньку прокрался в комнату лорда Питера и разбудил его: «Дядя Питер, я уверен, что на пожарном выходе грабители». И дядя Питер вместо того, чтобы сказать: «Глупости, Корнишон, быстренько возвращайся в постель!», сел на кровати и прислушался. «Боже мой, Корнишон, по-моему, ты прав!» — сказал он и отправил его позвать Бантера. Вернувшись, Корнишон, считавший своего дядю типично великосветским человеком, увидел, как тот вынул из ящика для носовых платков не что иное, как автоматический пистолет.

Именно в этот момент лорд Питер из положения «вполне приличного дяди» был возведен в ранг «великолепного дяди»!

— Послушай, Корнишон, мы не знаем, сколько этих грабителей, поэтому ты должен быть по-настоящему ловким и выполнять немедленно все, что я прикажу… даже если я скажу: «Беги!» Обещаешь?

Корнишон, чье сердце так и колотилось в груди, торжественно обещал, и они сидели в темноте, когда внезапно прозвучал электрический сигнал и загорелся зеленый свет в изголовье кровати лорда Питера.

— Окно в библиотеке, — сказал его светлость, быстро повернув выключатель и заставив сигнал умолкнуть. — Если они услышали, им будет о чем подумать. Мы дадим им несколько минут.

Они дали грабителям пять минут, а потом потихоньку стали пробираться по коридору.

— Бантер, обойдите с другой стороны, через столовую, — сказал лорд Питер. — Они могут улизнуть этим путем.

Со всеми необходимыми предосторожностями он отпер дверь в библиотеку, и Корнишон обратил внимание, как бесшумно открылся замок.

Кружок света электрического фонаря медленно двигался вдоль книжных полок. Грабители явно не слышали готовившейся на них контратаки. Наоборот, похоже было, что у них хватало собственных неприятностей, которые требовали полнейшего внимания. Когда глаза привыкли к слабому свету, Корнишон разглядел, что один человек стоял, держа фонарик, тогда как другой снимал с полки и внимательно просматривал книги. Было странно видеть, как руки, словно лишенные тела, сами по себе двигались по книжным полкам в свете электрического фонарика.

Грабитель недовольно ворчал. Работа явно оказалась труднее, чем они предполагали. Привычка древних авторов давать название книги на корешке переплета сокращенно или вообще не давать его крайне затрудняла работу. Время от времени человек с фонариком протягивал руку с клочком бумаги в полоску света и сравнивал запись с титульным листком книги. Потом книга возвращалась на место, и утомительные поиски продолжались.

Внезапный легкий шорох (Корнишон был уверен, что не он был причиной, вероятно, Бантер в столовой) привлек внимание грабителя, стоявшего на коленях перед шкафом.

— Это еще что? — выдохнул он, и его удивленное лицо показалось в свете фонаря.

— Руки вверх! — скомандовал лорд Питер и включил свет.

Второй грабитель одним прыжком бросился к двери в столовую, откуда послышались грохот и проклятия, известившие о том, что там он встретился с Бантером. Человек на коленях вздернул руки вверх, как марионетка.

— Корнишон, — сказал лорд Питер, — не можешь ли ты подойти к этому джентльмену у книжного шкафа и избавить его от предмета, который так неэлегантно оттопыривает правый карман его пиджака? Минутку, не окажись между ним и моим пистолетом и вынимай эту штуку из его кармана очень осторожно. Не спеши! Спешить не нужно! Вот и прекрасно. Направь ее в пол, когда будешь нести ко мне. Понял? Благодарю. Я вижу, что Бантер уже сам справился. Ну а теперь сбегай в мою спальню, там в платяном шкафу, внизу, ты найдешь свернутую крепкую веревку. О! Извините! Разумеется, руки можно опустить. Это должно быть крайне утомительно.

Когда руки обоих грабителей были надежно связаны за их спинами с аккуратностью, достойной, по мнению виконта, лучших традиций приключенческих романов, лорд Питер знаками предложил пленникам сесть и отправил Бантера за виски и содовой.

— Прежде чем мы вызовем полицию, — сказал лорд Питер, — вы окажете мне лично огромную услугу, сообщив, что вы искали и кто вас послал. Бантер, так как наши гости не вольны шевелить руками, не будете ли вы так любезны помочь им выпить? Скажите, сколько налить?

— Ну знаете, шеф, вы джентльмен! — сказал первый грабитель, деликатно вытирая рот о свое плечо, так как не мог воспользоваться тыльной стороной руки. — Знали б мы, какая это окажется работенка, ни за что б не согласились, чтоб мне лопнуть! Этот тип говорит: «Очень просто! Все равно что отобрать леденец у младенца!» Он говорит: «Этот джентльмен — слабак из общества и помешался на книгах». Это он так говорит! «Если, говорит, найдете для меня эту старую книжку, получите, говорит, деньги!» Ну и работенка! Только этот тип, он ни-и-че-го не сказал, что тут их тыщи, этих чертовых старых книжек, дьявол бы их все побрал! И все на одно лицо, как взвод этих чертовых драконов! Этот тип ничего не сказал, что у вас есть возле кровати пулеметик и что вы так здоровски вяжете узлы на веревках! Нет, он и не подумал сказать про все это!

— Действительно, чертовски непорядочно с его стороны, — согласился его светлость. — Вы случайно не знаете, как зовут этого джентльмена?

— Нет, шеф, это еще она штука, про которую он не сказал. Тип этот коренастый, лысый и у него здоровые роговые очки. Он, наверно, из этих, как их, филантропистов. Мой кореш как-то попал в беду, так вот он работал на этого типа. Приходит этот тип к нему и говорит: «Можешь найти парней? Есть, говорит, небольшая работенка». Ну, мой кореш, он думает, что все благородно, по-джентльменски. Он — ко мне и моему корешу, и мы все встречаемся, значит, в пабе^[492] на Уайтчапел-Уэй. Ну, а когда, значит, добудем эту старую книжку, встретимся с ним там в пятницу.

— Книга, осмелюсь предположить, называется «Космография Универсалис»?

— Вроде так, шеф… Челюсть сломаешь, пока выговоришь! Записано там на бумажке. Билл, куда ты дел ту бумажку?

— Ну вот что, — сказал лорд Питер. — Боюсь, я все-таки должен послать за полицией, но думаю, что с вами обойдутся не слишком строго, если вы поможете задержать вашего джентльмена, которого, я полагаю, зовут Уилберфорс Поуп. Позвоните в полицию, Бантер, а потом пойдите и приложите что-нибудь к глазу. Корнишон, мы нальем этим джентльменам еще по стаканчику, а потом тебе, пожалуй, лучше будет вернуться в постель. Представление окончено! Нет? Ну что ж, тогда надень толстое пальто. Что скажет твоя мама, если ты простудишься, даже подумать страшно!

Явились полицейские и увели грабителей. Паркер, детектив-инспектор из Скотленд-Ярда, большой друг лорда Питера, сидел за чашкой кофе и внимательно слушал.

— В чем тут дело с этой старой книгой? Почему вдруг на нее такой спрос? — удивился он.

— Не знаю, — ответил Уимзи, — но после визита м-ра Поупа я сам был заинтригован и просмотрел ее. У меня такое предчувствие, что она все-таки может оказаться довольно ценной. Будь м-р Поуп немного поаккуратнее с фактами, он мог бы получить то, на что, по-моему, не имеет никакого права. Как бы то ни было, когда я увидел… то, что увидел, я написал доктору Конньерсу в Элсолл Мэнор, последнему владельцу книги.

— Конньерс? Специалист по раковым заболеваниям?

— Да. В свое время он проделал очень важную работу. Сейчас ему около семидесяти восьми. Надеюсь, он честнее своего племянника, к тому же, одной ногой уже в могиле… Одним словом, я написал ему (с разрешения Корнишона, разумеется!), что книга эта у нас и что мы заинтересовались кое-чем найденным в ней. Не будет ли он так любезен рассказать о ее истории и также…

— А что же вы нашли?

— Думаю, Корнишон, мы ему сейчас не скажем! Мне нравится держать полицейских в неведении. Как я говорил, когда вы меня перебили самым грубым образом, я также спросил его, знает ли он что-нибудь о предложении своего племянничка выкупить книгу. Конньерс ответил, что только что приехал и ничего не знает особенно интересного об этой книге. Она находилась в его библиотеке невероятно давно, листы вырваны из книги тоже, наверное, очень давно каким-нибудь вандалом из их же семьи. Он представить себе не может, почему его племянник хочет заполучить эту книгу, поскольку никогда не зачитывался ею, будучи ребенком. На самом деле, по словам старика, милейший Уилберфорс Поуп никогда не переступал порога Элсолл Мэнор. Вот вам и огнедышащие монстры и незабываемые воскресные вечера!

— Гадкий Уилберфорс! — воскликнул виконт.

— М-м, да! Так вот, после вчерашнего ночного происшествия я послал старику телеграмму, что мы отправляемся в Элсолл Мэнор поговорить по душам о принадлежавшей ему «книжке с картинками» и о его племяннике.

— Вы берете с собой книгу? — спросил Паркер. — Я могу, если хотите, дать вам полицейский эскорт.

— Неплохая мысль! — отозвался Уимзи. — Мы не знаем, где околачивается любезный мистер Поуп, и я не исключаю, что он может предпринять еще одну попытку.

— Лучше не рисковать, — сказал Паркер. — Сам я не могу поехать, но пошлю с вами несколько человек.

— Молодчина! — воскликнул лорд Уимзи. — Зовите ваших парней. Сейчас придет машина. Я полагаю, Корнишон, ты едешь с нами? Один Господь знает, что скажет твоя мама! Чарлз, никогда не становись дядей: ужасно трудно быть хорошим для всех!

Элсолл Мэнор был одним из тех разрушающихся больших поместий, которые так красноречиво говорят о временах, когда жизнь протекала в более пространных масштабах. Первоначальная постройка в стиле Тюдор была закрыта добавлением широкого фасада в итальянской манере и неким подобием классического, увенчанного фронтоном портика, к которому вели расположенные полукругом ступени. Парк был разбит в английской манере, где рощи следуют одна за другой и одна половина парка повторяет другую. Однако более поздний владелец обратился к эксцентричной манере паркового ландшафта, который ассоциируется с именем Кэпэбилити Браун. Китайская пагода, несколько напоминавшая сооружение сэра Уилльяма Чэмберса в Кью-Гарденз^[493], только поменьше, поднималась из рощицы лавролистной калины у восточной части дома, тогда как в глубине раскинулось большое искусственное озеро, усеянное бесчисленными островками, на которых из зарослей кустарников, некогда искусно подстриженных, а сейчас печально разросшихся, выглядывали странные маленькие храмы, гроты, чайные домики и мостики. В одном конце стоял сарай для лодок с широкой нависшей крышей, как на декоративных тарелках с ивой; пристань совсем развалилась и заросла сорняками, наводившими уныние.

— Мой древний предок Катберт Конньерс, пользовавшийся дурной репутацией, — начал, чуть улыбнувшись, доктор Конньерс, — оставив море, поселился здесь в 1732 году. Его старший брат умер бездетным, так что «паршивая овца»^[494] Катберт вернулся в отчий дом с намерением стать респектабельным и обзавестись семьей. Боюсь, это ему не удалось. Ходили очень странные слухи о том, откуда у него взялись деньги. Поговаривали, что он был пиратом и ходил под парусами вместе с известным капитаном Блэкбирдом^[495]. В деревне и по сей день о нем вспоминают, как об Убийце-Конньерсе. Это выводило старика из себя. До сих пор живут слухи об одной очень неприятной истории, будто он отрезал уши своему груму, который, как говорят, обозвал его Старым Убийцей. Нельзя сказать, чтобы он был необразованным человеком. Это он разбил ландшафтный сад и построил пагоду для своего телескопа. Предполагали также, что он занимался черной магией, — в библиотеке было несколько трудов по астрологии с его именем на форзаце, но телескоп, по всей вероятности, был лишь воспоминанием о его морских странствиях.

Как бы то ни было, в конце своей жизни он становился все более и более странным, угрюмым и замкнутым. Он поссорился со своей семьей и выгнал из дома младшего сына, вместе с его женой и детьми. Очень неприятный старик…

Умирающего старика часто посещал священник, хороший, честный, богобоязненный человек, которому, вероятно, пришлось вынести немало оскорблений от старого пирата за стремление убедить его в том, что считал своим священным долгом — примирить с сыном, к которому так бесчеловечно относился и позорно выгнал из дома. В конце концов Убийца-Конньерс смягчился настолько, что составил завещание на имя младшего сына; оставив ему «мое сокровище, которое я спрятал в Munster». Священник пытался доказать, что бесполезно завещать наследство, не указав, где его искать, но отвратительный старый пират, злорадно посмеиваясь, заявил, что если у него самого хватило ума собрать богатство, то у сына должно хватить смекалки, чтобы его найти. Дальше этого он не пошел. Вскоре он скончался и, осмелюсь думать, отправился в очень скверное место.

С тех пор вся семья вымерла, и я остался единственным представителем Конньерсов и наследником сокровищ, каких и где совершенно неизвестно, потому что их никто так и не нашел. Не думаю, что богатство это нажито честным путем, но так как теперь уже бесполезно пытаться найти истинных владельцев, то, полагаю, что имею на него больше прав, чем кто-либо другой из ныне живущих.

— Вы, лорд Питер, можете посчитать довольно непристойным, что такой старый одинокий человек, как я, жадничает, стараясь заполучить пиратское золото. Но вся моя жизнь была посвящена изучению раковых болезней, и я верю, что подошел очень близко к разрешению по крайней мере какой-то одной части этой ужасной проблемы. Научные исследования стоят денег, а мои ограниченные средства почти полностью истощены. Поместье заложено и перезаложено, а у меня есть страстное желание до своей смерти успеть закончить эксперименты и оставить приличную сумму, чтобы основать клинику, где работу можно было бы продолжить.

В последние годы я прилагал величайшие усилия разгадать тайну старого пирата. Имея возможность оставить свою экспериментальную работу в руках опытного помощника, доктора Форбса, я посвятил себя розыскам, основываясь на ничтожно малой улике, бывшей в моем распоряжении. Это было тем более трудно, что Катберг не оставил в своем завещании никакого указания — зарыто ли его сокровище в Германии (Munster) или Ирландии (Munster). Мои поездки и поиски в обоих местах стоили немалых денег, но не продвинули ни на шаг на пути разрешения загадки. Разочарованный, потеряв всякую надежду, я вернулся в Англию и обнаружил, что вынужден продать свою библиотеку, чтобы оплатить расходы и получить хоть немного денег для продолжения моих печально затянувшихся научных экспериментов.

— О! Теперь я начинаю понимать, — сказал лорд Питер.

Старый доктор вопросительно посмотрел на него.

Покончив с чаепитием, они сидели теперь в кабинете у большого камина. Интересовавшие лорда Питера вопросы о старинном доме и усадьбе, естественно, подвели разговор к семье доктора Конньерса, оставив на время загадку «Космографии», лежавшей рядом на столе.

— Все, что вы рассказали, как нельзя лучше подходит к нашей головоломке, — продолжал Уимзи. — Думаю, нет никаких сомнений в том, какие цели преследует м-р Уилберфорс Поуп, хотя не могу понять, как он узнал, что у вас есть «Космография».

— Решив продать библиотеку, я послал ему каталог, полагая, что, будучи родственником, он имеет право приобрести то, что ему понравится. Не понимаю, почему он сразу не купил книгу вместо того, чтобы вести себя таким возмутительным образом.

Лорд Питер оглушительно рассмеялся.

— Да потому, что до недавнего времени он ни о чем не догадывался! О Господи, представляю, как он рассвирепел! Я его прощаю. Хотя, — добавил Уимзи, — не хочу слишком обнадеживать вас, сэр, так как, даже решив загадку старого пирата, не знаю, насколько мы приблизимся к сокровищу.

— Сокровищу?

— Видите ли, сэр, я хотел бы, чтобы вы взглянули на эту страницу, где на полях каракулями написано имя. У наших предков была неприятная привычка надписывать свои книги небрежно на полях вместо того, чтобы сделать это как подобает по-христиански на фронтисписе. Этот почерк можно отнести приблизительно ко времени правления Карла I — «Жак Конньерс». Полагаю, это подтверждает, что книга была в вашей семье уже в первой четверти 17 века и с той поры не меняла владельцев. Так! Теперь обратимся к странице 1099, где дается описание открытий Христофора Колумба. Описание предваряется, как вы видите, чем-то вроде карты с плавающими монстрами, которых упоминал м-р Поуп. Карта, очевидно, представляет собой Канарские острова, или, как их еще называли, Острова Удачи. Она выглядит не более точной, чем все старинные карты, но я полагаю, что большой остров справа изображает Лансалоте, а два ближайших к нему — Тенериффе и Гран-Канария.

— А что это за надпись посередине?

— В этом-то и дело! Надпись сделана позднее, чем подпись «Жак Конньерс». Я отнес бы ее к 1700 году. Но, разумеется, человек, будучи пожилым в 1730 году, использовал бы ту манеру письма, которую усвоил, когда был молодым, особенно если раннюю часть своей жизни, как ваш предок-пират, провел под открытым небом в трудах, которые не очень-то были связаны с письмом.

— Вы хотите сказать, дядя Питер, — восторженно перебил его виконт, — что это почерк старого пирата?!

— Готов держать пари, что это так! Видите ли, сэр, вы искали в Munster в Германии и Munster в Ирландии… А как насчет старого доброго Sebastian Munster здесь, дома, в вашей собственной библиотеке?

— Боже мой! Возможно ли это?

— Почти точно, сэр! Вот что говорится в надписи вокруг головы этого чудовища, похожего на морского дракона:

«Hie in capite draconis ardet perpetuo Sol».

«Здесь солнце постоянно светит на голову дракона».

— Довольно скверная латынь, «кухонная», я бы даже сказал «камбузная латынь».

— Боюсь, — заметил доктор Конньерс, — я очень глуп, но я не могу понять, что это нам дает.

— Конньерс-Убийца был довольно умен. Конечно, он думал, что если кто и прочитает эту надпись, то подумает, что это ссылка на следующие слова в тексте: «Острова названы Fortunata^[496] из-за чудесной температуры воздуха милосердного неба». Однако у хитрого старого астролога было свое собственное мнение. Вот маленькая книжечка, изданная в 1678 году, «Практическая астрология» Миддлтона. Именно таким популярным справочником мог пользоваться любитель-астролог вроде старого Конньерса. Так вот, слушайте: «Если среди фигур вы найдете Юпитера или Венеру, или Голову Дракона, можете не сомневаться, в этом месте спрятаны сокровища. Если указателем клада служит Sol^[497], можно заключить, что там золото или драгоценные камни». Знаете, сэр, по-моему, мы можем сделать такое заключение.

— Боже мой! — воскликнул д-р Конньерс. — Я полагаю, вы в самом деле правы! Если бы кто-нибудь сказал мне, что надо выучить астрологические знаки и термины, так как это может пригодиться, я ответил бы в своем тщеславии: «Не могу позволить себе тратить время на подобные глупости!» Я в неоплатном долгу перед вами, сэр Питер!

— Но, дядя! — воскликнул Корнишон. — Где же все-таки сокровище?

— Дело в том, — сказал лорд Питер, — что карта очень неясная: не указаны ни долгота, ни широта, а те данные, которые там есть, не относятся к какому-нибудь определенному острову… Просто место в океане. Кроме того, прошло около двухсот лет с того времени, как сокровище было спрятано, может быть, его кто-нибудь уже нашел.

Д-р Конньерс встал.

— Я старый человек, — взволнованно сказал он, — но у меня еще есть силы. Если мне удастся каким-нибудь образом собрать деньги на экспедицию, я не успокоюсь, пока не приложу всех усилий, разыскать сокровище и основать клинику.

— В таком случае, сэр, надеюсь, вы не откажетесь от моей помощи в этом добром деле, — сказал лорд Питер.

Д-р Конньерс пригласил своих гостей остаться на ночь, и после того как радостно взволнованный виконт был уложен в постель, Уимзи и старый доктор засиделись допоздна, изучая карту и усердно перечитывая главу «De Novis Insulis»^[498] в книге Мюнстера в надежде открыть какую-нибудь новую подсказку. Наконец они решили разойтись по своим комнатам, и лорд Питер поднялся по лестнице с книгой под мышкой. Однако он тоже был взволнован и вместо того чтобы лечь в постель, долго сидел у окна, выходившего на озеро. Прошло лишь несколько дней после полнолуния, и луна плыла по небу высоко среди маленьких, подгоняемых ветром облачков, освещая острые скаты крыш китайских чайных домиков и беспорядочно разбросанные неподстриженные кусты. Этот старый пират с его ландшафтным садом! Уимзи ярко представил себе старика у телескопа в его нелепой пагоде, который злобно посмеивался, обдумывая свое загадочное завещание-головоломку, и считал кратеры на луне. «Если есть знак Luna, значит, в кладе спрятано серебро». Вода в озере и впрямь была серебряной, по воде через озеро шла длинная гладкая дорожка, прерываемая зловещим клином лодочного сарая и черными тенями островов, а почти посередине озера поднимался разрушенный фонтан — фигура извивающегося небесного дракона с шипами на спине, странная и нелепая.

Уимзи протер глаза. Было что-то необыкновенно знакомое в этом озере. На мгновение оно приняло вид странной ирреальности места, которое хорошо знаешь, хотя никогда там не был. Как первый взгляд на Падающую башню в Пизе — слишком похоже на то, что видел на картинке, чтобы можно было в нее поверить. Конечно, думал Уимзи, он знает этот продолговатый остров направо с двумя небольшими группками построек, похожий на крылатого монстра… А островок налево напоминает Британские острова, несколько деформированные… и третий островок поближе между ними. Вместе они образуют треугольник с китайским фонтаном в центре. Луна заливает светом голову дракона…

Лорд Питер, громко вскрикнув, вскочил и распахнул дверь в гардеробную. Небольшая фигурка, закутанная в пуховое одеяло, поспешно отодвинулась от окна.

— Простите, дядя Питер, — послышался голос Корнишона. — Мне так ужасно не хотелось спать, что не было никакого смысла лежать в постели.

— Подойти сюда, — позвал его лорд Питер, — и скажи, снится мне все это или я сошел с ума. Посмотри в окно и сравни то, что ты видишь, с картой… Новые острова Старого Пирата! Он их сделал, Корнишон! И поместил здесь! Не правда ли, они расположены точно, как Канарские? Три острова, образующие треугольник, и четвертый остров внизу, в уголке?! И лодочный домик, где на рисунке стоит большой корабль… И фонтан с драконом там, где на карте поднимается из моря голова дракона?! Послушай, сынок, вот там-то и запрятано сокровище! Корнишон, одевайся поскорее и наплевать на позднее время, когда все хорошие и воспитанные мальчики должны быть в своих кроватках! Нам придется переплыть озеро, если, конечно, в сарае найдется хоть какая-нибудь лохань, способная держаться на воде.

— Ура-а, дядя Питер! Это же настоящее приключение!

— Разумеется! «Пятнадцать человек на сундук мертвеца» и все такое… Ио-хо-хо! и бутылка «Джонни Уокера»! Пиратская экспедиция в полночь отправляется на поиски спрятанных сокровищ и обследование Островов Удачи. Команда, вперед!

Лорд Питер зацепил дырявый ялик за шишковатый хвост дракона и стал осторожно вылезать, так как основание фонтана было скользким и зеленым.

— Боюсь, Корнишон, тебе придется остаться и вычерпывать воду, — сказал он. — Так уж повелось — все лучшие капитаны самую интересную работу всегда забирали себе. Начнем, пожалуй, с головы! Если уж старый разбойник сказал «голова», наверно, он именно это имел в виду, — лорд Питер, нежно обхватив шею чудища, стал методично нажимать и тянуть шипы и выступы на его теле. — Он кажется страшно массивным, но я уверен, что где-то есть пружина. Ты не забываешь вычерпывать воду, Корнишон? Было бы крайне неприятно, оглянувшись, обнаружить, что лодки нет. Подумать только! Предводитель пиратов, брошенный на острове в безвыходном положении… и все такое. Ну что ж, на шее ничего нет! Попробуем глаза. Послушай, Корнишон, я уверен, что-то сдвинулось, только очень слабо. Надо было захватить с собой масло для смазки. Ничего! Терпение и труд… Получается! Уф-ф! Фу-у!

Значительным усилием лорд Питер сдвинул ржавый глаз, и струя воды, вырвавшись из разверстой пасти дракона, ударила ему прямо в лицо. Фонтан, бездействовавший много лет, весело ринулся ввысь, к небесам, намочив охотников за сокровищами и весело сверкая радугой в лунном свете.

— Надо думать, это юмор в понимании Старого Пирата, — проворчал Уимзи, осторожно отступая и прячась за шею дракона. — А теперь, черт подери, я уже не могу повернуть эту штуку обратно! Попробуем другой глаз!

Несколько секунд он тщетно продолжал надавливать, и вот со скрежетом и лязгом бронзовые крылья чудовища прижались к бокам, обнаружив глубокую квадратную дыру, и струя в фонтане перестала бить.

— Корнишон! — закричал лорд Питер. — Браво! Нашли! Только не забывай на радостях вычерпывать воду! Там ящик, Корнишон, и зверски тяжелый. Нет, все в порядке, я справлюсь. Подай-ка мне багор. Надеюсь, старый грешник в самом деле спрятал сокровище. Обидно будет, если это всего-навсего еще одна из его шуточек! Держи лодку ровней. Вот так! Всегда помни, Корнишон, из багра и пары скоб можно сделать кран. Взял? Правильно! А теперь назад. Хэлло! В чем дело?

В то время как он разворачивал ялик, стало ясно, что у лодочного сарая что-то происходит. Мелькали огни, и через озеро доносились голоса.

— Они принимают нас за грабителей, Корнишон! Вечно какие-нибудь недоразумения. В путь, моя команда!

— Это вы, милорд? — послышался голос, когда они приблизились к лодочному сараю.

— Да это же наши верные полицейские! — воскликнул его светлость. — Что случилось?

— Мы обнаружили этого типа, когда он подкрадывался, прячась за лодочным сараем, — ответил человек из Скотленд-Ярда. — Говорит, что он племянник старого джентльмена. Вы его знаете, милорд?

— Пожалуй, да! — ответил Уимзи. — Полагаю, это м-р Поуп. Вы что-нибудь ищете, м-р Поуп? Случайно не сокровище? Мы только что его нашли. О! Ну зачем же так! К чему такие слова! Лорд Сент-Джордж еще в нежном возрасте. Между прочим, благодарю вас за то, что вы прислали ваших восхитительных друзей с визитом ко мне прошлой ночью. О да, Томпсон, разумеется, я выдвигаю обвинение против м-ра Поупа! Вы здесь, доктор? Превосходно! Ну а теперь, если у кого-нибудь есть гаечный ключ или что-нибудь подходящее, мы сможем взглянуть на сокровища пра-прадедушки Разбойника Катберта. Ну а если случится так, что в сундуке окажется ржавое железо, тогда, м-р Поуп, вы сможете вдоволь посмеяться.

Из лодочного сарая принесли железный лом и продели его в засов сундука. Он затрещал и лопнул. Доктор Конньерс, волнуясь, опустился на колени и открыл крышку.

— Вы проиграли, м-р Поуп, — сказал лорд Питер. — Я думаю, доктор, больница, которую вы построите, будет просто великолепна!

Загадка человека, у которого не осталось лица

Dorothy Leigh Sayers: “The Unsolved Puzzle of the Man with No Face”, 1928

Перевод: Л. Серебрякова

А что бы вы, сэр, сказали про тот случай с парнем, которого нашли на пляже в Ист Фелхэме?

Наплыв пассажиров после уикенда на побережье вызвал их переток из третьего класса в первый, и, казалось, толстяк торопился продемонстрировать, что и в новой обстановке он чувствует себя вполне непринужденно. Моложавый джентльмен, к которому он обратился, явно выложил полную сумму за возможность уединения во время поездки, чего, волею судеб, он теперь лишился. Однако он отнесся к этому обстоятельству весьма спокойно и самым любезным тоном сказал:

— Боюсь, я просмотрел только заголовки, не более. Полагаю, речь идет об убийстве, не так ли?

— Совершенно верно. — Толстяк облегченно вздохнул, услышав доброжелательный ответ пассажира первого класса. — Весь порезан, что-то ужасное.

— Похоже, будто это сделал дикий зверь, а не человек, — вступил в разговор худощавый пожилой мужчина напротив. — Как пишут в газетах, от лица просто ничего не осталось. Не удивлюсь, если это окажется один из тех маньяков, которые бродят вокруг, убивая детей.

— Ах, не говори об этом, — вздрогнув, сказала его жена. — Я ночи не сплю, все думаю, а вдруг что-нибудь случится с девочками Лиззи? И до тех пор думаю, пока голова не начинает болеть, а внутри появляется такая слабость, что я вынуждена встать и съесть несколько галет. Не следует печатать в газетах про такие ужасы.

— Наоборот, мадам, пусть уж лучше печатают, — сказал толстяк. — Тогда мы будем, так сказать, предупреждены и примем соответствующие меры. Так вот, как я понял, этот несчастный джентльмен купался совершенно один в безлюдном месте. Большая глупость с его стороны… Я уж не говорю о судорогах — то, что может произойти с каждым…

— Вот, вот, об этом я и твержу своему мужу, — сказала молодая жена. Молодой муж нахмурился и беспокойно зашевелился. — Да, дорогой, с твоим не очень здоровым сердцем… — Ее рука под прикрытием газеты потянулась к его руке, он неловко отодвинулся в сторону, пробормотав:

— Ну будет, Китти, будет.

— Я смотрю на это так, — продолжал толстяк. — Была война, и сотни людей находятся теперь в состоянии, можно сказать, неустойчивого равновесия. Они видели, как убивают, как взлетают на воздух и умирают их друзья. После пяти лет кошмаров и кровопролития в них поселилась, что называется, тяга к ужасному. Они, может, обо всем и забыли, живут мирно, как все, и внешность у них, как у всех, но это только на поверхности, если вы понимаете, о чем я говорю. В один прекрасный день что-то выводит их из равновесия — ну, скажем, ссора с женой или слишком жаркая погода, вот как сегодня, например, — в голове у них будто выстреливает, и они превращаются в настоящих чудовищ. Так написано в книгах. Я бездетный холостяк и по вечерам много читаю.

— Совершенно верно, — сказал маленький аккуратный человечек, отрываясь от журнала, — абсолютно справедливо. И вы считаете, это применимо и к нашему случаю? Я прочитал массу детективной литературы — можно сказать, это мое хобби — и думаю, тут кроется что-то большее. Если вы сравните этот случай с загадочными преступлениями прошлых лет — заметьте, с преступлениями нераскрытыми, которые, я думаю, так и останутся нераскрытыми, — то что вы увидите? — он помолчал и оглянулся вокруг. — Вы найдете много общего с этим происшествием. Например, то, что лицо — обратите внимание, только лицо — было обезображено, как будто для того, чтобы помешать опознанию. Чтобы вычеркнуть из жизни личность убитого. И вот увидите, несмотря на самое тщательное расследование, преступника не найдут. На что это указывает? На организацию. Именно на организацию. На влиятельные силы, которые стоят за сценой. В этом самом журнале, который я сейчас читаю, — он выразительно постучал по странице, — есть рассказ, не вымышленный, заметьте, а извлеченный из полицейских архивов, об одном из таких тайных обществ: они метят людей, против которых имеют зуб, и уничтожают их. А потом ставят на лицах знак тайного общества и так прячут следы преступления, что никто не может его раскрыть, — еще бы, у них и деньги, и все возможности.

— Я, конечно, читал о таких вещах, — согласился толстяк, — но думал, что это относится в основном к средневековью. Когда-то такое происходило в Италии. Как называлась эта организация? Гоморра^[499], да? Разве Гоморра в наши дни существует?

— Вы в точку попали, когда сказали об Италии, — продолжал аккуратный человечек. — Итальянский ум создан для интриг. Взять хоть фашизм, например. Сейчас это, конечно, у всех на виду, но начиналось все с тайного общества, уверяю вас. И если вы заглянете вглубь, то будете удивлены: эта страна, как соты медом, набита всякими тайными организациями. Вы согласны со мной, сэр?

— Да, да, джентльмен, без сомнения, бывал в Италии и все об этом знает, — сказал толстяк. — Как вы думаете, сэр, это убийство — дело рук Гоморры?

— Надеюсь, что нет, могу даже точно сказать, что нет, — ответил пассажир первого класса. — Хотя, я понимаю, дело в этом случае становится куда менее интересным. Сам-то я предпочитаю скромное, тихое, отечественное убийство, что-нибудь вроде миллионера, найденного мертвым в библиотеке. В ту минуту, как, открыв детектив, я вижу там каморру, мой интерес к книге превращается в пепел — своего рода Содом и Каморру, если можно так выразиться…

— Если исходить из того, что называют художественностью, — сказалновобрачный, — то я с вами согласен. Но этот случай — особый, и джентльмен в чем-то, наверное, прав.

— Возможно, — согласился пассажир первого класса, — хотя, не зная деталей…

— С деталями тут все довольно ясно, — прервал его аккуратный человечек. — Этот несчастный был найден на пляже в Ист Фелхэме сегодня рано утром. На нем не было ничего, кроме купального костюма. И лицо изувечено самым зверским образом.

— Минуточку. Начнем с того… Кто он?

— Его еще не опознали. Одежда была унесена.

— Похоже на ограбление, — высказала предположение Китти.

— Если это ограбление, — возразил аккуратный человечек, — то почему так изуродовано лицо? Нет, одежду взяли, чтобы помешать опознанию. Эти общества всегда так делают.

— Его чем-нибудь ударили? — спросил пассажир первого класса.

— Нет, — ответил толстяк, — он был задушен.

— Для итальянских методов убийства нехарактерно, — заметил пассажир первого класса.

— Да уж… — протянул толстяк. Аккуратный человечек был, казалось, смущен.

— Если он пришел на пляж искупаться, — сказал худощавый мужчина, — значит, на чем-то он в Ист Фелхэм приехал. И наверняка, кто-нибудь его видел. В сезон отпусков это довольно оживленное место.

— Только не Ист Фелхэм, — возразил толстяк. — Вы путаете с Вест Фелхэмом, там, где яхтклуб. Ист Фелхэм — самое уединенное место на всем побережье. Вокруг ни одного домика, только маленький трактир в конце дороги — и все. А чтобы добраться до моря, нужно пройти еще через три поля. Настоящей дороги там нет, только проселочная колея, хотя на машине проехать можно. Я те места знаю.

— Он и приехал на машине, — сказал аккуратный человечек. — Найдены следы колес. Но машину угнали.

— Похоже, он приехал с кем-то вдвоем, — снова вмешалась Китти.

— Я тоже так думаю, — поддержал ее аккуратный человечек. — Возможно, жертве заткнули рот, связали, отвезли на то место, а потом вытащили из машины и убили.

— Но зачем нужно было надевать на него купальный костюм? — спросил пассажир первого класса. — Лишние хлопоты, и только.

— Потому что, — пояснил аккуратный человечек, — как я уже говорил, они не хотели оставлять на нем никакой одежды — чтоб его не опознали.

— Допустим. Но тогда почему бы не оставить его голым? Купальный костюм в данных обстоятельствах говорит о чрезмерном тяготении к внешней благопристойности.

— Да, да, — нетерпеливо сказал толстяк, — но вы невнимательно прочитали газету. Двое мужчин не могли приехать вместе, и знаете почему? Потому что нашли только одну цепочку следов, и они принадлежат убитому.

Он торжествующе оглядел своих собеседников.

— Только одну цепочку следов? — быстро переспросил пассажир первого класса. — Интересно. Вы в этом уверены?

— Так написано в газете. Одна-единственная, сказано там, цепочка следов, оставленная босыми ногами. После тщательного изучения было установлено, что следы принадлежат убитому. Они вели от того места, где стояла машина, к тому месту, где было найдено тело. И о чем это, по-вашему, говорит?

— О многом, — сказал пассажир первого класса. — Прежде всего, это позволяет представить картину в целом: место действия и время убийства, а кроме того, бросает свет на характер убийцы, или убийц, и его материальное положение…

— И как же вы все это узнаете? — поинтересовался пожилой мужчина.

— Попробуем начать с того… Видите ли, хотя я никогда в тех местах не бывал, но могу предположить, что там есть, очевидно, песчаный пляж, доступный для всех.

— Правильно, — подтвердил толстяк.

— Недалеко оттуда, мне кажется, сбегает в море каменная коса, с удобным для купания водоемом. Вероятно, скалы вдаются далеко в море; во всяком случае, там можно купаться, пока на пляже не поднимется приливная вода.

— Понять не могу, как вы угадали, сэр, но сказали вы все правильно. Там есть и скалы, И бухточка для купания, такая, как вы ее описали, — примерно в ста ярдах вдоль берега. Я сам не раз нырял у самой дальней оконечности скал.

— Скалы покрыты низкорослой травой и глубоко врезаются в сушу.

— Так оно и есть.

— Убийство произошло, я думаю, незадолго перед высоким приливом, и тело лежало почти у самой кромки воды.

— Почему вы так думаете?

— Видите ли, вы сказали, что следы вели прямо к телу. Значит, вода до тела не дошла. И не было других следов. Следовательно, следы убийцы, по-видимому, были смыты приливом. Напрашивается только одно объяснение. Убийца и его жертва стояли ниже приливной отметки. Убийца вышел из моря. Он набросился на другого человека, может быть, опрокинул его на спину и убил. Потом вода поднялась и смыла все следы, оставленные убийцей. Можно представить себе, как он сидел на корточках, выжидая, пока море поднимется достаточно высоко.

— О! — воскликнула Китти. — У меня мурашки бегут по коже.

— Теперь о тех отметках на лице, — продолжал пассажир первого класса. — Убийца, как я представляю себе, скорее всего был в море, когда подошла его жертва. Улавливаете мою мысль?

— Улавливаю, — сказал толстяк. — Вы думаете, он появился со стороны этих скал, о которых мы говорили, и прошел по воде, поэтому-то его следов и не осталось.

— Верно. А так как, вы сказали, глубина вокруг этих скал большая, ему пришлось, очевидно, еще и плыть, поэтому он тоже был в купальном костюме.

— Похоже на то.

— Думаю, именно так и было. Теперь дальше: чем он мог разбить лицо? Когда люди с утра пораньше идут окунуться в море, вряд ли они берут с собой нож.

— Загадка, — сказал толстяк.

— Вовсе нет. Давайте подумаем, был у убийцы нож или нет. Если нож был…

— Имей он при себе нож, — энергично вмешался толстяк, — он залег бы где-нибудь в засаде, поджидая свою жертву. И это, мне кажется, подтверждает мою идею насчет серьезного коварного заговора.

— Допустим. Но если у него под рукой было такое великолепное оружие, то почему он его не использовал? Почему он задушил свою жертву, а не убил? Нет, думаю, он пришел безо всего, и, когда увидел своего врага, расправился с ним собственными руками — в истинно британской манере.

— Но эти раны?..

— Возможно, когда он увидел своего врага поверженным, уже мертвым, он пришел в страшную ярость, и ему захотелось причинить своему недругу еще большее зло. Он схватил то, что лежало рядом, на песке, — может быть, кусок железа, острую раковину или осколок стекла — и накинулся на него в отчаянном приступе ревности или ненависти.

— Ужасно, просто ужасно! — воскликнула пожилая женщина.

— Конечно, не видя ран, об этом можно только гадать. Вполне вероятно, убийца выронил нож во время драки и задушил его руками, а уже потом подобрал нож. Значит, если на лице ножевые раны, убийство было преднамеренным. Но если это грубые, рваные порезы, нанесенные случайным предметом, я бы сказал, что это непредвиденная стычка, и тогда убийца или сумасшедший, или…

— Или?..

— Или он неожиданно столкнулся с тем, кого люто ненавидел.

— А что было потом, как вы думаете?

— Это как раз можно представить довольно ясно. Убийца, как я сказал, подождал, пока прилив смоет отпечатки его следов, прихватил с собой орудие убийства и вброд, или вплавь, вернулся к скалам, где оставил свою одежду. Море смыло следы крови с его рук и его одежды. Затем он вскарабкался на скалы, прошел, не обуваясь, чтобы не оставить следов на морских водорослях и чахлой прибрежной траве, к машине убитого и уехал.

— А как вы думаете, зачем он взял эту машину?

— Как зачем? Возможно, он опасался, что если убитого быстро опознают — а это легко сделать, зная номер машины, — подозрение падет на него. А может быть, он пробыл в Исте Фелхэме дольше, чем рассчитывал, и боялся куда-то опоздать, например к завтраку, где его отсутствие было бы замечено, или домой, если он живет довольно далеко. Тут могут быть самые разные мотивы. Суть в другом: откуда он явился? Как добрался до этого удаленного места рано утром? Во всяком случае, не на машине, хотя, возможно, вторая машина и была. Может быть, он раскинул неподалеку свой лагерь, хотя в этом случае ему потребовалось бы немало времени, чтобы сложить в машину все вещи, и, кроме того, его могли заметить. Поэтому я склонен думать, что он приехал туда на велосипеде, потом положил его в багажник машины и уехал. Мне кажется, он торопился к завтраку.

— А почему вы так думаете?

— Видите ли, если бы речь шла только о том, как наверстать время, он вполне мог бы сесть на поезд вместе со своим велосипедом и таким образом сократить часть пути. Нет, думаю, он остановился в какой-то маленькой гостинице. Не в большой — там его отсутствие прошло бы незамеченным, — а именно в маленькой. И не в меблированных комнатах, потому что кто-нибудь наверняка бы упомянул, что их постоялец тоже ходит купаться в Ист Фелхэм. Не исключено, правда, что он нашел приют у своих друзей, которые заинтересованы скрыть его прогулку. Но, вероятнее всего, повторяю, он живет в маленькой гостинице, в которой было бы опасно не явиться к завтраку, но где никто не знает его места купания.

— Что ж, вполне возможно, — заметил толстяк.

— Как бы там ни было, — продолжал пассажир первого класса, — он, видимо, остановился недалеко от Ист Фелхэма, поэтому будет не очень трудно его отыскать. И наконец, машина.

— Да, в самом деле, а где же, в соответствии с вашей теорией, находится сейчас машина? — спросил аккуратный человечек, все еще не желавший отказываться от своей идеи насчет каморры.

— В гараже, стоит и ждет, пока ее заберут, — тут же ответил пассажир первого класса.

— Но где именно? — настаивал человечек.

— О, где-нибудь на противоположной стороне от того места, где остановился убийца. Видите ли, если у вас есть особые причины скрывать, что в определенное время вы находились там-то и там-то, лучше всего вернуться с противоположной стороны. Я поискал бы машину в Ист Фелхэме или в ближайшем городке, в гостинице, в стороне от главной магистрали, там, где пересекаются дороги на Вест и Ист Фелхэм. Когда найдут машину, естественно, узнают и имя жертвы. Что же касается убийцы, нужно искать человека энергичного, хорошего пловца и заядлого велосипедиста, вероятно, не очень обеспеченного, поскольку он не может позволить себе иметь машину, который проводит отпуск в окрестностях Фелхэма и у которого есть весомые причины ненавидеть убитого, кем бы тот ни оказался.

— Ну и ну, никогда ничего подобного не слыхала! — воскликнула пожилая женщина. — И как складно вы все это рассказали! Шерлок Холмс да и только!

— Очень интересная теория, — согласился аккуратный человечек. — Только за всем этим — попомните мои слова — все равно стоит тайное общество. Боже мой, уже подъезжаем! Опоздали всего на двадцать минут, очень неплохо для отпускного времени. Извините, мой багаж у вас под ногами.

Восьмой пассажир, находившийся в купе, в течение всего разговора был погружен, казалось, в чтение газеты. Когда все вышли на платформу, он вежливо тронул пассажира первого класса за рукав;

— Извините, сэр, — сказал он, — у вас очень интересные соображения. Моя фамилия Уинтерботтом, я расследую это дело. Не будете ли вы так любезны назвать себя? Возможно, попозже я свяжусь с вами.

— Пожалуйста, — живо откликнулся пассажир первого класса. — Знаете, всегда рад приложить к чему-нибудь руку. Вот моя визитная карточка. Заглядывайте в любое время, когда вам будет удобно.

Детектив Уинтерботтом взял карточку и прочитал:

«Лорд Питер Уимзи,

110 а Пикадилли»

Продавец «Вечернего обозрения» у станции метро Пикадилли с особым тщанием пристраивал свой рекламный плакат. Очень неплохо смотрится, подумал он:

«ЧЕЛОВЕК,

У КОТОРОГО НЕ ОСТАЛОСЬ ЛИЦА.

ОПОЗНАН».

И куда выразительнее, чем то, что было помещено в конкурирующем органе, который скупо сообщал:

«УБИЙСТВО НА ПЛЯЖЕ ЖЕРТВА ОПОЗНАНА».

Моложавый джентльмен в черном костюме, вышедший из бара «Крайтериен», по-видимому, был того же мнения, потому что, обменяв мелочь на «Вечернее обозрение», он тут же погрузился в газету и читал с таким интересом, что налетел на прохожего и вынужден был извиниться.

«Вечернее обозрение», одинаково признательное как убийце, так и его жертве за сенсацию, столь удачно подвернувшуюся в мертвые выходные дни, заменило напечатанное на первой полосе утреннего выпуска сообщение господ Недретти и Замбра о беспрецедентной жаре, стоящей в этом году, следующим:

ЖЕРТВА НАПАДЕНИЯ НА ПЛЯЖЕ ОПОЗНАНА

УБИЙСТВО КРУПНЕЙШЕГО СПЕЦИАЛИСТА ПО РЕКЛАМЕ

Полицейское расследование

Труп мужчины среднего роста, одетого в купальный костюм, с лицом, изуродованным каким-то острым предметом, найденный на пляже Ист Фелхэм утром в прошлый понедельник, опознан. Им оказался мистер Корреджио Плант, управляющий рекламным отделом в агентстве «Кричтон Лимитид», хорошо известный в Холиборне специалист по рекламе.

Мистер Плант, холостяк, сорока пяти лет, проводил свой очередной отпуск, совершая автотурне вдоль Западного побережья. Он путешествовал в одиночку, адреса для пересылки почты не оставил, и потому, если бы не блестящая работа детектива — инспектора Уинтерботтома из Вестширской полиции, его исчезновение, возможно, не было бы замечено до истечения его трехнедельного отпуска, на что, без сомнения, и рассчитывал убийца, угнав машину своей жертвы вместе с вещами в надежде скрыть следы подлого нападения, а также выиграть время для бегства.

Тщательные поиски пропавшей машины увенчались успехом — она была найдена в гараже Вест Фелхэма, где ее оставили для ремонта магнето. Мистер Спиллер, владелец гаража, сам видел человека, оставившего машину, и предоставил полиции его приметы. По его словам, это человек небольшого роста, смуглый, с внешностью иностранца. Получив, таким образом, нить к опознанию убийцы, полиция не сомневается в скором его аресте.

Мистер Плант работал у господ Кричтонов пятнадцать лет, незадолго до окончания войны он стал управляющим рекламного отдела. Горячо любимый всеми своими коллегами, он сделал все, чтобы его мастерство составления и дизайна рекламы полностью подтверждало знаменитый девиз агентства: «Кричтон за Великолепную Рекламу».

Похороны состоятся завтра на кладбище Голдерс Грин.

(Фотографии на последней странице.)

Лорд Питер перевернул последнюю страницу. На фотографии мистера Планта его внимание задержалось недолго: типичная студийная работа, глядя на которую можно сказать только, что модель имеет стандартный набор черт. Он отметил, что мистер Плант был скорее худощав, чем упитан, имел внешность скорее торгашескую, чем артистическую, и что фотограф предпочел показать его серьезным, а не улыбающимся. Зато фотография Ист Фелхэма, где крестом было обозначено место убийства, возбудила в нем живой интерес. Некоторое время он напряженно всматривался в нее, издавая при этом короткие удивленные возгласы, хотя было непонятно, чем вызвано его удивление: каждая деталь на фотографии подтверждала выводы, сделанные им в поезде. Изогнутая линия песчаного берега, уходящая под воду каменная коса, глубоко вдающаяся в море с одной стороны и заканчивающаяся сухим торфяником с другой. И тем не менее он посвятил несколько минут самому пристальному изучению фотографии, после чего сложил газету и подозвал такси; сев в машину, он снова развернул газету и опять принялся рассматривать фотографию.

— Вы были очень любезны, ваша светлость, разрешив мне навестить вас в городе, — сказал Уинтерботтом, опустошив свой стакан слишком быстро для истинного знатока. — Я осмелился позвонить вам между дел. Спасибо, не откажусь. Как видите по газетам, все в порядке, мы нашли этот автомобиль.

Уимзи выразил свое удовлетворение.

— Я весьма благодарен вам за подсказку, — великодушно заметил инспектор. — Я хочу сказать, не то чтобы я сам не пришел к такому же заключению, нет, просто небольшой выигрыш во времени. Но, что еще важнее, мы напали на след убийцы.

— Как я понимаю, он должен быть похож на иностранца. Только не говорите мне, что в конце концов он окажется каморристом.

— Нет, милорд. — Инспектор подмигнул ему. — Наш друг в поезде немного помешался на рассказах в журналах. А вы, милорд, переборщили с этой вашей идеей о велосипедисте.

— Неужели?

— Да, да, милорд. Видите ли, все теории звучат правильно, но на деле слишком уж они заковыристы. Так что давайте лучше вернемся к фактам — это наш девиз в Управлении, — к фактам и мотивам. Вот тут вы почти не ошиблись.

— О! Вы обнаружили мотив преступления?

Инспектор снова подмигнул.

— Чтобы укокошить мужчину, много мотивов не надо, — сказал он. — Женщины или деньги или и женщины и деньги, все обычно сводится к одному или другому. Этот Плант парень еще тот. Ниже Фелхэма у него был маленький уютный домишко с чудесной маленькой мисс, которая украшала это гнездышко и согревала его своей любовью.

— Вот как! А я-то думал, он совершает автотурне!

— Вам бы такое автотурне! — сказал инспектор, вложив в эти слова больше пыла, нежели вежливости. — Это то, что он сказал у себя в офисе. Хорошенький повод, чтобы не оставлять адреса. Нет, нет, с леди все в порядке. Я ее видел. Ничего штучка, если, конечно, вам такие нравятся — кожа да кости. Я лично предпочитаю более основательных.

— То кресло, с подушками, оно более удобно, — прервал его Уимзи. — Позвольте вам помочь.

— Благодарю вас, милорд, благодарю, все в порядке. Кажется, та женщина… Между прочим, мы разговариваем конфиденциально, вы ведь понимаете?.. Я не хочу, чтобы это пошло дальше, пока тот тип еще не сидит у меня под замком.

Уимзи пообещал быть благоразумным.

— Все в порядке, милорд, все в порядке. Я знаю, на вас можно положиться. Ну, короче говоря, у молодой женщины был еще один любовник — некий итальянец, которого она бросила ради Планта. Так вот, этот даго^[500] улизнул с работы и отправился в Ист Фелхэм, чтобы разыскать ее. Он профессиональный танцор в Палас де Данс на Крик-вуд Вэй, кстати там же работала и девушка. Она, наверное, думала, что Плант будет получше этого итальяшки. Одним словом, он приезжает в воскресенье вечером, вламывается к ним — они сидят за ужином — и поднимает скандал.

— Вы не поинтересовались этим коттеджем, что там вообще делается?

— Ну, знаете, в наше время столько приезжающих на уикенд… Мы не можем уследить за всеми, по крайней мере до тех пор, пока они ведут себя прилично и никого не беспокоят. Женщина стала появляться там, мне сказали, с конца июня и оставалась с ним с субботы до понедельника, но местечко это немноголюдное, и констебль туда не заглядывал. Плант приезжал по вечерам, поэтому некому было его особенно разглядывать, кроме разве старой девы, которая шьет постельное белье, но она почти слепа. К тому же, когда его нашли, у него не было лица. В общем, можно было подумать, что он просто уехал, — как обычно. Осмелюсь предположить, тот даго на это и рассчитывал. Ну, как я сказал, начался скандал и итальяшку вышвырнули. Вероятно, он подкараулил Планта на пляже и прикончил его.

— Задушил?

— Видимо, так, он ведь был задушен.

— Гм… А лицо порезано ножом?

— Н-нет, не думаю. Скорее, я бы сказал, разбитой бутылкой. Их много наносит приливом.

— Тогда нам придется вернуться к нашей давней проблеме. Если итальянец затаился где-то, чтобы убить Планта, почему он не взял с собой никакого оружия, а доверился собственным рукам и случайной бутылке?

Инспектор покачал головой.

— Легкомыслие, — сказал он. — Все эти иностранцы на диво легкомысленны. Им не хватает мозгов. Но ясно как день: это именно тот человек, и у него есть причина. Большего и не требуется.

— А где сейчас итальянец?

— Убежал. И уже одно это — убедительное доказательство его вины. Но скоро он будет у нас в руках. Для этого я и приехал в город. Из страны ему не выбраться. Я дал приказ по всем вокзалам задержать его. Из танцевального зала должны прислать его фотографию и подробное описание внешности. Сейчас я с минуты на минуту ожидаю сообщения. Надеюсь, все пройдет как по маслу. Благодарю вас за гостеприимство, милорд.

— Не стоит, — Уимзи позвонил и распорядился, чтобы визитера проводили. — Наша маленькая беседа доставила мне много удовольствия.

На следующий день ровно в полдень, войдя неторопливой походкой в «Фэлстафф», Уимзи, как и предполагал, увидел напротив стойки дородную фигуру Сэлкома Харди. Репортер приветствовал его с сердечностью, близкой к энтузиазму, и тут же потребовал двойную порцию виски. Когда обычный в таких случаях спор об оплате был улажен самым благородным образом — путем немедленного избавления от заказанного и повторного обращения к официанту, — Уимзи вытащил из кармана последний выпуск «Вечернего обозрения».

— Вы не могли бы попросить у себя в заведении сделать лично для меня вот этот снимок? — спросил он, показывая фотографию пляжа.

Сэлком Харди вперился в Уимзи сонными глазами цвета фиалки.

— Послушайте вы, старая ищейка, значит у вас есть какие-то соображения насчет этого дельца? Мне как раз позарез нужна статья. Вы же знаете: читателя надо держать в напряжении, а полиция со вчерашнего вечера, похоже, не продвинулась ни на шаг.

— Так оно и есть. Но я интересуюсь этим совсем из других соображений. У меня в самом деле есть кое-какая теория, но, боюсь, насквозь ложная. Однако копию этой фотографии я получить бы хотел.

— Ладно, скажу Уоррену, когда вернемся. Я как раз беру его с собой в «Кричтон». Хотим взглянуть на портрет. Послушайте, а почему бы и вам не пойти с нами? Скажете мне, что нужно писать об этой проклятой штуковине.

— Бог мой! Я ничего не понимаю в искусстве коммерческой рекламы.

— Да это не реклама. По-видимому, портрет того типа — Планта. Нарисован одним из его парней в его студии или что-то такое. Киска, которая рассказала мне об этом, говорит, что портрет стоящий. Но я не очень в этом разбираюсь. Думаю, и она тоже. А вы ведь занимались художеством, не так ли?

— Я бы хотел, Сэлли, чтобы вы не употребляли таких мерзких слов. Художеством! Кто эта девушка?

— Машинистка в копировальном отделе.

— О, Сэлли!..

— Ничего подобного. Я ее и в глаза не видел. Она назвалась Глэдис Твиттертон. Одного этого достаточно, чтобы оттолкнуть любого. Позвонила к нам вчера вечером и сказала, что там есть один тип, который нарисовал маслом старого Планта и не поможет ли нам это? Драммер подумал, может и стоит взглянуть. Чтобы заменить эту надоевшую фотографию — ну, ту, что в газете.

— Если нет новой статьи, пусть будет хоть новая фотография. Все лучше, чем ничего. Девушка, кажется, кое-что соображает. Подружка художника?

— Вовсе нет. Она говорит, он страшно рассердился, когда узнал, что она позвонила нам. Но с этим портретом я могу сплоховать. Поэтому и хочу, чтобы вы на него взглянули и сказали, что мне следует писать: то ли это неизвестный шедевр, то ли всего-навсего поразительное сходство.

— Как, черт возьми, я могу говорить о поразительном сходстве, если я никогда не видел этого малого?

— Ну, я в любом случае скажу, что похож. Но мне надо знать, хорошо ли он нарисован.

— К дьяволу, Сэлли, какое это имеет значение, как он нарисован? У меня есть другие дела. А кто художник, между прочим? О нем что-нибудь известно?

— Н-не знаю… Где-то я встречал его фамилию. — Сэлли порылся в заднем кармане и извлек несколько мятых, с затертыми углами писем. — Какая-то смешная фамилия, вроде Жукл или Зубл… Минутку, это здесь. Краудер. Томас Краудер. Я же говорил, что-то необычное.

— Да, совсем как Жукл или Зубл. Ладно, Сэлли, так и быть. Жертвую собой. Ведите меня.

— Давайте быстренько еще по одной. А вот и Уоррен. Это лорд Питер Уимзи. За мой счет.

— За мой, — поправил его молодой фотограф, надменный молодой человек с небрежными манерами! — Три больших виски, пожалуйста, лучшего. Впрочем, здесь все на уровне. Ты готов, Сэлли? Тогда двинулись. К двум мне нужно быть на похоронах в Голдерс Грин.

Мистер Краудер, по-видимому, уже уведомленный мисс Твиттертон, встретил их делегацию с мрачной покорностью.

— Руководству это не понравится, — сказал он. — Но думаю, некоторое нарушение правил апоплексического удара ни у кого не вызовет. — Лицо у него было маленькое, озабоченное, желтоватое, как у обезьянки. Уимзи решил, что ему далеко за тридцать. Он обратил внимание на его изящные ловкие руки, одну из которых, правда, портил кусок липкого пластыря.

— Поранились? — вежливо спросил Уимзи, когда они поднимались в студию. — Вам следует быть осторожнее. Руки художника — его средство пропитания. Ногами рисовать не будешь.

— А, пустяки, — сказал Краудер. — Главное, чтобы на царапину не попала краска. Существует такая вещь, как свинцовое отравление. Ну, вот и этот злосчастный портрет, уж не взыщите, какой есть, такой есть. Могу сказать, что самой модели он удовольствия не доставил. Он и копейки не хотел за него дать.

— Не слишком его приукрашивал? — поинтересовался Харди.

— Именно.

Из укромного местечка за грудой всевозможных афиш и плакатов художник извлек холст размером четыре на три и поставил его на мольберт.

— Ого! — удивленно сказал Харди.

Поражала не сама живописная манера — она была довольно проста. Мастерство и своеобразие письма могли бы заинтересовать профессионала, не шокируя в то же время человека несведущего.

— Ну и ну! — повторил Харди. — Он действительно такой?

Подойдя ближе к холсту, он уставился на него так, словно перед ним было лицо живого человека, и он надеялся что-нибудь прочитать на нем. При таком внимательном рассмотрении портрет, по обыкновению всех портретов, расплылся и превратился в сочетание цветовых пятен и линий. Так, благодаря художнику, Харди сделал открытие, что человеческое лицо состоит из зеленоватых и пурпурных точек.

Он снова отступил назад и изменил форму своего вопроса:

— Значит, так он и выглядел, да? — Он вытащил из кармана фотографию Планта и сравнил ее с портретом. Портрет, казалось, насмехался над его удивлением. — Конечно, в этих фешенебельных мастерских фотографии здорово подправляют, — сказал он. — Впрочем, мне-то какое дело? Эта штуковина будет здорово смотреться в газете, как вы думаете, Уимзи? Интересно, нам дадут две колонки на первой полосе? Ну, Уоррен, приступайте.

Фотограф, нимало не тронутый художественными и журналистскими проблемами, молча подступил к картине, мысленно уже перекладывая ее на панхроматические пластины и цветные пленки. Краудер помог ему подвинуть мольберт ближе к свету. Два-три сотрудника из других отделов, совершенно на законных основаниях проходившие через студию, остановились поблизости от места нарушения порядка, словно это было уличное происшествие. Меланхоличный седовласый мужчина, временно исполняющий обязанности покойного Корреджио Планта, пробормотав извинение, отвел Краудера в сторону, чтобы дать ему указания, как лучше наладить осветительные лампы.

Харди повернулся к лорду Питеру.

— Чертовски безобразный малый, — сказал он. — А портрет стоящий?

— Великолепный, — ответил Уимзи. — Можете не стесняться. Говорите все, что хотите.

— Ага, значит, мы можем открыть одного из непризнанных английских мастеров живописи?

— А почему бы и нет? Хотя, сделав его модным, вы, возможно, погубите его как художника, но это уже не наше дело.

— А как вы думаете, Плант здесь очень на себя похож? Этот художник сделал из него весьма неприятного типа. Неслучайно же сам Плант считал портрет таким неудачным, что отказался приобрести его.

— Значит, к тому же он еще и дурак. Я слышал как-то о портрете некоего государственного мужа, который так выявлял его внутреннюю пустоту, что он поторопился купить его и спрятать, чтобы такие, как вы, не вцепились в него.

К ним подошел Краудер.

— Скажите, кому принадлежит портрет? — спросил Уимзи. — Вам? Или наследникам умершего, или кому-нибудь еще?

— Думаю, он опять мой, — сказал художник. — Видите ли, Плант некоторым образом сделал мне заказ, но…

— Что значит «некоторым образом»?

— Ну, знаете, он все время намекал, что хорошо бы, если бы я написал его, а так как он был мой босс, я подумал, что лучше согласиться. О цене фактически не упоминалось. Портрет ему не понравился, и он сказал, чтобы я его переделал.

— А вы отказались.

— Ну, не совсем. Как вам сказать? Я обещал подумать, что можно сделать. Я надеялся, что он о нем забудет.

— Понятно. Тогда, вероятно, вам и распоряжаться портретом.

— Я тоже так думаю.

— У вас очень своеобразная техника, — продолжал Уимзи. — Вы много выставляетесь?

— Так, время от времени, то там то сям. Но в Лондоне выставки у меня никогда не было.

— Мне кажется, я видел однажды пару ваших небольших морских пейзажей. В Манчестере? Или в Ливерпуле? Я не запомнил вашей фамилии, но сразу узнал технику.

— Думаю, что там. Года два назад я действительно послал несколько работ в Манчестер.

— Значит, я не ошибся. Мне хотелось бы купить портрет. Между прочим, вот моя визитная карточка. Я не журналист, я коллекционер.

Со скрытой неприязнью Краудер переводил взгляд с карточки на Уимзи и обратно.

— Конечно, если вы захотите его выставить, — продолжал Уимзи, — я буду рад оставить его у вас на все то время, что он вам понадобится.

— О, дело не в этом, — сказал Краудер. — Он мне в общем-то и не нравится. Я хотел только… Ну, иначе говоря, он не закончен.

— Дорогой мой, это же шедевр!

— Да, с живописью все в порядке, но полное сходство еще не достигнуто.

— Черт возьми! Причем тут сходство? Я не знаю, как выглядел покойный Плант, и мне на это наплевать. Когда я смотрю на портрет, я вижу прекрасный образец живописного мастерства, и все поправки только испортят вещь. Вы знаете это так же, как и я. И если в эти нелегкие годы я могу позволить себе скромные радости… Вы не хотите, чтобы я его покупал? Выкладывайте, в чем дело?

— Да вообще-то, я думаю, нет никаких причин, почему бы вам и не заиметь его, — сказал художник, но в тоне его все еще чувствовалось раздражение. — Если, конечно, вас действительно интересует портрет.

— А что же, по-вашему, еще? Дешевая популярность? Знаете ли, я могу иметь любую из этих вещей, стоит мне только попросить, а может быть даже и не спрашивая. Во всяком случае, обдумайте мое предложение и, когда что-то решите, дайте знать — черкните пару строк и назовите сумму.

Краудер молча кивнул, фотограф к этому времени закончил свою работу и компания удалилась.

Выйдя из студии, они влились в поток служащих агентства «Кричтон», спешащих на обед. Когда они вышли из лифта, к ним подошла девушка, в нерешительности топтавшаяся в холле.

— Вы из «Вечернего обозрения»? Ну как вам картина?

— Мисс Твиттертон? — спросил Харди. — Большое спасибо за помощь. Вы увидите картину сегодня в вечернем выпуске на первой полосе.

— Правда? Как замечательно!.. Я ужасно волнуюсь. Здесь у нас только об этом и говорят. Еще неизвестно, кто убил мистера Планта? Или это нескромный вопрос?

— Мы ожидаем сообщения об аресте преступника с минуты на минуту, — ответил Харди. — А сейчас, по правде сказать, мне нужно мчаться в редакцию и сидеть у телефона. Вы меня извините, не правда ли? Может, я могу пригласить вас на ланч, когда с делами немного поутихнет, а?

— Я бы с удовольствием… Люблю послушать про убийства, — хихикнула мисс Твиттертон.

— О! Здесь как раз есть человек, который вам все об этом расскажет, мисс Твиттертон, — сказал Харди и в его глазах блеснул озорной огонек. — Разрешите представить вам лорда Питера Уимзи.

Мисс Твиттертон пришла в такой восторг, что едва не потеряла дар речи.

— Здравствуйте, — сказал Уимзи. — Раз уж этот тип так торопится вернуться в свою лавку сплетен, что бы вы сказали насчет хорошего ланча со мной?

— Право, не знаю… — замялась мисс Твиттертон.

— Не бойтесь, — успокоил ее Харди, — с ним вам ничего не грозит. Взгляните, какое у него доброе простодушное лицо.

— Уверяю вас, я ничего такого и не думала, — сказала мисс Твиттертон. — Но, знаете, я так одета… У меня пыльная работа… Не надевать же что-то приличное в такое место, как у нас…

— О, ерунда! — заверил ее Уимзи. — Вы великолепно выглядите. Не одежда украшает человека, а человек одежду. Не беспокойтесь. До скорой встречи, Сэлли. Такси! Так куда же мы поедем? Между прочим, к которому часу вам нужно вернуться?

— К двум, — с сожалением сказала мисс Твиттертон.

— Тогда нам подойдет «Савой», — сказал Уимзи.

Пискнув от волнения, мисс Твиттертон нырнула в такси.

— Вы заметили мистера Кричтона? — спросила она.

— Он как раз прошел мимо, когда мы болтали. Надеюсь, он меня не знает. А то бы решил, что я слишком много зарабатываю и не нуждаюсь в зарплате. — Она порылась в сумочке. — Мне кажется, я вся красная от волнения. Что за глупое такси, нет даже зеркала, а мое куда-то запропастилось.

Уимзи торжественно извлек зеркальце из кармана.

— О, как вы все понимаете! — воскликнула мисс Твиттертон. — Боюсь, лорд Питер, вы привыкли сопровождать девушек в рестораны.

— Я бы не сказал, — сдержанно ответил Уимзи. Не стоит, пожалуй, говорить, подумал он, что последний раз он пользовался этим зеркалом, чтобы осмотреть задние зубы убитого.

— Теперь, конечно, ничего не поделаешь, — сказала мисс Твиттертон, — приходится говорить, что коллеги его любили. Вы заметили, мертвые всегда хорошо одеты и все их любят?

— Так и должно быть, — ответил Уимзи. — Это придает им таинственность и вызывает сочувствие. Точь-в-точь как с исчезнувшими девушками — они всегда расторопны, большие домоседки и не имеют приятелей.

— Глупо, не правда ли? — сказала мисс Твиттертон, набив рот жареной уткой с зеленым горошком. — Я думаю, каждый теперь только радуется, что избавился от Планта, этого грубого, отвратительного создания. А какой он был жадный! Всегда присваивал себе чужие работы. А те бедняжки в студии — вечно у них плохое настроение. Я всегда говорю, лорд Питер, разве руководитель отдела, если он подходит для своей должности, разве он не обязан замечать, какая у него атмосфера? Возьмите нашу копировальную. Мы все веселые и дружные, хотя, должна сказать, язык, который употребляют эти пишущие ребята — а они все одинаковые, — просто ужасный. И все-таки мистер Ормеруд, наш начальник, он настоящий джентльмен и всегда старается, чтобы все интересовались работой, хотя у нас только и делают, что обсуждают цены на сыр и болтают всякую чепуху. Многих можно было бы уволить, но все у нас идет как надо, не то что в студии — там как на кладбище, если вы понимаете, что я хочу сказать. Мы, девушки, многое замечаем лучше, чем некоторые высокопоставленные люди. Конечно, я еще очень чувствительная к таким вещам — как говорят мои знакомые, просто помешана на них.

Лорд Питер согласился, что женщины, как никто другой, с одного взгляда схватывают характер. У них и в самом деле удивительная интуиция.

— Точно, — подтвердила мисс Твиттертон. — Я всегда говорю, если бы я могла откровенно сказать мистеру Кричтону несколько слов, он бы кое-что узнал. Высокие начальники и понятия не имеют, что там творится.

Лорд Питер опять охотно с ней согласился.

— А как мистер Плант обращался с людьми, которых он считал ниже себя! — продолжала мисс Твиттертон. — Уверена, расскажи вам все, как есть, вы бы просто закипели. Если бы мистер Ормеруд хоть раз послал меня к нему с поручением, я б только и думала, как поскорее унести оттуда ноги. Оскорбительно — вот как он с вами разговаривает. Мне все равно, мертвый он или нет; если человек умер, это не делает его поведение в прошлом лучше, лорд Питер. И не то чтобы он говорил грубости, нет. Вот мистер Биркетт, например, он действительно грубый, но никто на него не обижается. Он как большой неловкий щенок, скорее даже ягненок, правда, правда… Но мы все ненавидели злобные насмешки мистера Планта.

— А его портрет? — спросил Уимзи. — Он хоть немного на него похож?

— Очень даже похож, — выразительно сказала она. — Поэтому он ему и не понравился. Он и Краудера не любил. Но, конечно, он знал, что Краудер рисовать умеет, вот и заставил его нарисовать себя, думал, что приобретет ценную вещь задешево. А Краудер не мог ему отказать, потому что тогда Плант уволил бы его.

— Не думаю, что для человека таких способностей, как Краудер, это было так уж важно.

— Не скажите. Бедный Краудер! Мне кажется, ему никогда не везло. Хорошие художники не всегда умеют продавать свои картины. Я знаю, он хотел жениться. Он рассказывал о себе довольно много. Не знаю почему, но мужчины часто делятся со мной.

Лорд Питер наполнил стакан мисс Твиттертон.

— О нет, нет, прошу вас! Больше ни капли! Я и так наговорила лишнего. Не знаю, что скажет мистер Ормеруд, когда я приду к нему за письмами. О-о! Мне действительно пора. Вы только взгляните на часы!

— Время еще есть. Выпейте черный кофе — как нейтрализующее средство. — Уимзи улыбнулся. — И ничего лишнего вы не сказали. Знаете, у вас очень живая манера изложения. Вы так образно нарисовали картину жизни вашего офиса… Теперь я хорошо понимаю, почему мистер Плант не пользовался любовью.

— Во всяком случае, на работе, как бы там не было где-то еще, — туманно сказала мисс Твиттертон.

— Неужели?

— Неужели! Это был еще тот тип, — пояснила мисс Твиттертон. — Мои друзья встретили его как-то вечером в Вест-Энде и кое-что о нем порассказали. Знаете, в офисе это даже стало шуткой — старик Плант и его красотка. Мистер Каули — тот самый Каули, который участвует в мотогонках, — всегда говорил: кому-кому, а уж ему хорошо известно про Планта и его автомобильные путешествия. Как-то мистер Плант сказал, что ездил по Уэльсу, и мистер Каули спросил его о дорогах. А тот ну ничегошеньки не мог сказать. Вот мистер Каули там действительно путешествовал и поэтому знал, что весь отпуск мистер Плант провел в гостинице в Аберистуите в очень тепленькой компании.

Мисс Твиттертон покончила с кофе и энергично поставила чашечку на стол.

— А теперь мне действительно надо бежать, я ужасно опаздываю. Большое за все спасибо.

— Хэлло! — сказал инспектор Уинтерботтом. — Так вы купили этот портрет?

— Купил, — ответил Уимзи. — Прекрасная работа. — Он задумчиво посмотрел на холст. — Садитесь, инспектор. Я хочу рассказать вам одну историю.

— А я хочу рассказать вам одну историю, — сказал инспектор.

— Тогда давайте сначала вашу! — с напускным пылом предложил Уимзи.

— Нет, нет, милорд. Сначала вы. Приступайте. — И он с довольным смешком опустился в кресло.

— Хорошо, — согласился Уимзи. — Должен сказать, моя история — это что-то вроде волшебной сказки. И, обратите внимание, я ничего не утверждаю и ни на чем не настаиваю.

— Вперед, милорд, не теряйте времени.

— Жил-был… — вздохнув начал Уимзи.

— Прекрасное начало для волшебной сказки, — одобрил инспектор Уинтерботтом.

— …жил-был художник, — продолжал Уимзи. — Это был хороший художник, но муза Финансового Успеха не стояла у его колыбели…

— Такое часто случается с художниками, — согласился инспектор.

— И поэтому ему пришлось стать художником по рекламе — ведь никто не покупал его картин, а ему, как и многим героям волшебных сказок, захотелось жениться на робкой застенчивой красавице.

— Многим хотелось бы того же, — заметил инспектор.

— Его начальник, — продолжал Уимзи, — был подлым низким человеком. Неважный работник, он сумел пробиться к руководству в годы войны, когда лучшие люди ушли на фронт. Обратите внимание, я некоторым образом даже сочувствую ему. Он страдал комплексом неполноценности (инспектор фыркнул) и считал: единственный способ возвыситься над другим человеком — это унизить его. И он стал этаким тираном в миниатюре, к тому же бесстыдным лгуном. Пользуясь своим положением, он приписывал себе чужие заслуги и третировал своих подчиненных до тех пор, пока они не начинали страдать еще большим, чем он, комплексом неполноценности.

— Я таких знаю, — перебил инспектор, — удивляюсь только, как им удается выходить сухими из воды.

— Очень просто. Думаю, этому молодчику и дальше все сходило бы с рук, если бы однажды ему не пришло в голову заставить художника написать его портрет.

— Чертовски глупо заставлять художника-собрата любоваться собой! — сказал инспектор.

— Вы правы. Но, видите ли, у этого маленького тирана была очаровательная возлюбленная, которой и предназначался этот портрет. Он хотел почти задаром получить хорошую вещь. Но, к несчастью, забыл, что если в обыденной жизни настоящий художник и может с чем-то смириться, то в своем искусстве он лгать не может. Это единственное, чем он не может поступиться.

— Осмелюсь заметить, — прервал его инспектор, — о художниках я знаю мало.

— Тогда поверьте мне на слово. Итак, художник нарисовал портрет так, как счел нужным, он явил перед всеми жадную, дерзкую, двуличную душонку своей модели.

Инспектор Уинтерботтом взглянул на портрет, тот ответил ему насмешливой улыбкой.

— Да, художник ему не польстил, — согласился инспектор.

— Видите ли, для художника, — продолжал свой рассказ Уимзи, — лицо человека, которого он рисовал, никогда уже не будет таким, каким он видел его раньше. Как бы это объяснить?.. Ну, допустим, на какой-то пейзаж смотрит пулеметчик, который собирается разместить там огневую позицию. Он не видит его волшебной красоты, полной мягких линий и чудесных красок. Он рассматривает его только как надежное или ненадежное укрытие, намечает ориентиры, по которым можно целиться, определяет места, удобные для установки огневых точек. Но вот война окончена. Однако, мысленно возвращаясь к прошлому, он по-прежнему будет видеть этот пейзаж как укрытие, как место ориентиров и огневых точек. Для него теперь навсегда это не пейзаж, а карта.

— Верно, — подтвердил инспектор, — я сам был пулеметчиком, и знаю.

— Так и художник. Его уже никогда не покидает чувство беспощадного прозрения и острого видения того лица, которое он однажды нарисовал. А если это лицо он ненавидит, то начинает ненавидеть его с новой, все нарастающей силой. Это как испорченная шарманка, которая исторгает из себя одну и ту же мелодию, надоевшую, доводящую до бешенства, и к тому же при каждом повороте ручки издает фальшивую ноту.

— Бог мой! Как красиво вы говорите! — воскликнул инспектор.

— Вот так чувствовал художник, видя перед собой ненавистное лицо. А он должен был смотреть на него изо дня в день. Понимаете, он не мог уйти, его держала работа.

— И все-таки ему нужно было ее бросить, — сказал инспектор. —Ничего хорошего не получается, если работаешь с неприятными тебе людьми.

— Во всяком случае, он сказал себе, что сбежит хотя бы ненадолго — на время уикенда. Он знал на Западном побережье прелестное тихое местечко, куда никто не добирался. Он бывал там раньше и рисовал его. О, вспомнил… У меня есть еще кое-что.

Он подошел к бюро и вытащил небольшой написанный маслом этюд.

— Я увидел его два года назад в Манчестере и случайно вспомнил фамилию торговца, который его купил.

Инспектор Уинтерботтом уставился на полотно.

— Да это же Ист Фелхэм! — воскликнул он.

— Совершенно верно. И подписана работа только двумя буквами — Т. К., но техника совершенно та же, вы не находите?

Инспектор мало что понимал в технике, но с инициалами разобрался быстро. Он переводил взгляд с портрета на этюд и снова на лорда Питера.

— Художник… — продолжал Уимзи.

— Краудер?

— Если вы не возражаете, я буду называть его просто художником. Итак, художник уложил пожитки на багажник велосипеда и отправился со своими измученными нервами к любимому потаенному прибежищу, чтобы там, в тишине, провести уикенд. Он остановился в маленькой гостинице и каждый день ездил на велосипеде к своему излюбленному месту купания. Он никому в гостинице не говорил, куда уезжает, потому что это было его место, и никто не должен был знать о нем.

Инспектор Уинтерботтом положил пейзаж на стол и налил себе еще виски.

— Однажды утром — это был понедельник — он, как обычно, спустился вниз, к морю. — Уимзи начал говорить медленнее, как будто преодолевая отвращение. — Прилив еще не набрал полную силу, но уже подбирался к скалам, где была глубокая бухточка. Он поплыл, и «тихий шум его нескончаемых печалей был поглощен несмолкаемым смехом моря».

— А?

— Цитата из классика. Так вот, художник плавал у оконечности каменной гряды, потому что прилив подступал все ближе и ближе; а когда он вышел из моря, то увидел мужчину, стоявшего на пляже, — на его любимом, заметьте, пляже, который он считал своим единственным священным приютом. Он пошел вброд по направлению к пляжу, проклиная уикендовский сброд, который расползается по всему побережью со своими портсигарами, кодаками и граммофонами, и вдруг увидел лицо, которое так хорошо знал. Было ясное солнечное утро, и он четко различал каждую черточку на этом лице. Несмотря на ранний час жара уже висела над морем раскаленной тяжелой пеленой.

— Да, уикенд был жаркий, — согласился инспектор.

И вдруг этот мужчина окликнул его своим самодовольным аффектированным голосом: «Привет! И вы здесь? Ну как вам нравится моя маленькая купальня?» Это было уже слишком. Он почувствовал себя так, словно враг ворвался в его последнее убежище. Он подскочил к нему и вцепился в его горло — тощее, вы можете убедиться сами, с выступающим адамовым яблоком, — вызывающее отвращение. Они качались, стараясь повалить друг друга, и вода клокотала у их ног. Он чувствовал, как его крепкие пальцы погружаются в плоть, которую он рисовал. Он видел — и, увидев, рассмеялся, — как ненавистные знакомые черты изменились и налились невиданной багровостью. Он наблюдал, как вылезают из орбит впалые глаза и кривятся тонкие губы, через которые вываливается почерневший язык… Надеюсь, я не очень действую вам на нервы?

Инспектор рассмеялся.

— Нисколько. Занятно вы все это рассказываете. Вам нужно написать книгу.

небрежно ответил его светлость и продолжал:

— Художник задушил его и отбросил мертвое тело на песок. Он смотрел на него и его душа ликовала. Он протянул руку и нашарил разбитую бутылку с острыми краями. Ему захотелось стереть, не оставить ни единой черточки на лице, которое он так хорошо знал и так страстно ненавидел. И он стер это лицо, полностью его разрушил.

Он сел рядом с делом своих рук. В нем нарастал страх. Они схватились у самой кромки воды, и на песке остались следы его ног. На лице, на купальном костюме была кровь, потому что он порезал руку о разбитую бутылку. Но благословенное море подступало все ближе и ближе. Он наблюдал, как оно надвигается на кровавые пятна и отпечатки ног, смывая все следы его безумия. Он вспомнил, что этот человек уехал, не оставив своего адреса. Он встал, повернулся спиной к мертвому телу и, шаг за шагом, вошел в воду, и когда вода была ему по грудь, он увидел, как мимо него легкой дымкой в темной голубизне прилива проплывают красные пятна. Он шел — где вброд, а где вплавь, — погружая глубоко в воду горящее лицо и ноющие от напряжения руки, время от времени оглядываясь назад — на то, что оставил за собой. Я думаю, когда он добрался, наконец, до каменной гряды и, освеженный, вышел из воды, он вспомнил, что следовало бы прихватить с собой тело, чтобы прилив унес его подальше, но было уже поздно. Он очистился, и ему было невыносимо возвращаться к этому. Кроме того, он опаздывал к завтраку. Он легко пробежал по голым скалам и чахлой траве, оделся, внимательно огляделся вокруг — чтобы не оставить никаких следов своего пребывания, — и взял машину, которая могла бы навести на мысль о происшедшем. Он положил велосипед на сиденье, укрыл его пледом и уехал. Куда? Вы знаете это не хуже меня.

Лорд Питер быстро поднялся, подошел к картине и задумчиво коснулся большим пальцем ее поверхности.

— Можно спросить, почему он не уничтожил картину, если так ненавидел это лицо? Он не мог. Это была лучшая из всех его работ. Он взял за нее всего сто гиней. А стоит она в два раза дороже. Я думаю, он побоялся мне отказать. Мое имя довольно широко известно. Ну, а я позволил себе что-то вроде шантажа, можно сказать и так. Но очень уж мне хотелось иметь эту картину.

Инспектор Уинтерботтом снова рассмеялся.

— Вы предпримете какие-нибудь шаги, милорд, чтобы узнать, действительно ли он останавливался в Ист Фелхэме?

— Нет, никаких шагов я предпринимать не буду. Это ваше дело. Я просто рассказал одну из историй и, клянусь вам, в данном случае я всего-навсего безучастный зритель и ничего вам не говорил.

— Не беспокойтесь. — Инспектор рассмеялся в третий раз. — История, что надо, милорд, и вы ее хорошо рассказали. Но вы правильно назвали ее волшебной сказкой. Мы нашли этого итальянского парня — Франческо, так он назвался, и он как раз тот, кто нам нужен.

— Как вы это узнали? Он сознался?

— В общем, да. Он мертв. Самоубийство. Он оставил женщине записку, умоляет простить его, говорит, что когда увидел ее с Плантом, то почувствовал, что в его сердце вошла смерть. «Я отомстил ему за себя, — написал он, — отомстил тому, кто осмелился любить тебя». Я думаю, он покончил с собой, когда увидел, что мы у него на хвосте — хорошо бы газеты не предупреждали преступников о наших действиях. Словом, он покончил с собой, чтобы избежать виселицы. Сказать честно, я разочарован.

— Досадно, что и говорить, — согласился Уимзи. — Но я рад, что моя история в конце концов оказалась сказкой. Вы уже уходите?

— Возвращаюсь к выполнению своих обязанностей, — сказал, поднимаясь с кресла, инспектор. — Очень рад был с вами повидаться, милорд. И говорю совершенно серьезно: займитесь литературой.

После его ухода Уимзи еще долго смотрел на портрет.

— «Что есть Истина?» — сказал, усмехаясь, Пилат^[501]. Этого и следовало ожидать, так как все совершенно невероятно. Я мог бы доказать… если бы захотел… Но у него отвратительное лицо, а хороших художников на свете так мало.

Новейший вариант пещеры Али-Бабы

Dorothy Leigh Sayers: “The Adventurous Exploit of the Cave of Ali Baba”, 1928

Перевод: В. Андреев

В парадной комнате мрачного узкого дома в Ламбете мужчина ел копченую селедку, одновременно проглядывая «Морнинг пост». Он был худощав, небольшого роста, с каштановыми волосами, уложенными, пожалуй, слишком уж правильными волнами, и густой каштановой бородкой клинышком. Темно-синий двубортный костюм и тщательно подобранные в тон носки, галстук и носовой платок свидетельствовали о педантичности чуть большей, нежели допускает безукоризненный вкус, а коричневый цвет ботинок был немного ярковат. Он не был похож на джентльмена или даже лакея при джентльмене, но нечто в его облике наводило на мысль, что ему привычен образ жизни благородных семей. Стол, что он сам накрыл к завтраку, был сервирован с тем вниманием к мелочам, которого требуют от вышколенного слуги. Он подошел к столику для закусок и нарезал ветчину на тарелку — и сделал это как первоклассный дворецкий; однако для дворецкого на пенсии он был слишком молод — скорее лакей, получивший наследство.

Он с завидным аппетитом прикончил ветчину и, прихлебывая кофе, внимательно прочитал сообщение, которое еще раньше заметил и отложил для тщательного ознакомления.

ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛЯ ЛОРДА ПИТЕРА УИМЗИ

ЗАВЕЩАТЕЛЬНЫЙ ОТКАЗ КАМЕРДИНЕРУ

10 000 ФУНТОВ СТЕРЛИНГОВ НА БЛАГОТВОРИТЕЛЬНЫЕ ЦЕЛИ

Завещание лорда Питера Уимзи, который погиб в декабре прошлого года, охотясь на крупную дичь в Танганьике, вчера было вскрыто; отказано имущества на 500 000 фунтов. 10 000 фунтов завещаны различным благотворительным организациям, в том числе (приводится список). Своему камердинеру Мервину Бантеру он оставил годовой доход в 500 фунтов и аренду квартиры завещателя на Пиккадилли. (Далее сообщается о завещательных отказах ряду лиц.) Остальное имущество, включая ценную библиотеку и коллекцию картин в доме 110-а на Пиккадилли, оставлено завещателем матери, вдовствующей герцогине Денверской.

Лорд Питер Уимзи умер на тридцать восьмом году жизни. Он был младшим братом здравствующего герцога Денверского, самого богатого пэра Соединенного Королевства. Выдающийся криминалист, лорд Питер принимал участие в раскрытии нескольких знаменитых преступлений. Он был известным собирателем книг и «человеком света».

Мужчина вздохнул с облегчением.

— Тут сомневаться не приходится, — произнес он вслух. — Если человек намерен вернуться, он не будет отдавать другим свои деньги. Голубчик мертв и в могиле, это и дураку понятно. Я свободен.

Он допил кофе, убрал со стола, помыл посуду, снял котелок с вешалки в прихожей и вышел на улицу.

Автобус довез его до Бермондси. Он сошел и углубился в переплетение угрюмых улочек; через четверть часа он добрался до убогого вида пивнушки в бедном квартале, вошел и заказал двойную порцию виски.

Заведение только-только открылось, однако посетители, дожидавшиеся, судя по всему, вожделенного часа в дверях, уже теснились у стойки. Мужчина, который мог сойти за лакея, потянулся за стаканом и нечаянно толкнул под локоть расфранченного субъекта в клетчатом костюме и чудовищном галстуке.

— Ну, ты! — взвился расфранченный. — Чего ты о себе воображаешь? Такие нам тут не нужны. Мотай отсюда!

Свои реплики он сопроводил несколькими весьма красочными выражениями и сильным толчком в грудь обидчика.

— Бар для всех открыт или нет? — ответил тот, возвращая толчок сторицей.

— Эй, вы! — вмешалась барменша. — У меня чтоб без штучек. Джентльмен не нарочно, мистер Джукс.

— Вот как? — возразил мистер Джукс. — Ну а я — нарочно.

— Вот и постыдились бы, — парировала молодая особа, тряхнув головой. — Я в своем баре ссоры не потерплю, да еще утром.

— У меня нечаянно получилось, — сказал мужчина из Ламбета. — Я первый не начну заваруху, я привык как в лучших домах. Но если кое-кто из джентльменов ищет скандала…

— Ладно, ладно, — заметил мистер Джукс более мирным тоном, — вовсе я не желаю вам физиономию разрисовывать. Хотя не скажу, чтоб ее нельзя было подправить. В другой раз ведите себя как надо, вот и все Что будете пить?

— Нет, нет, — запротестовал тот, — первая за мой счет. Простите, что я вас толкнул, — просто так получилось. Но мне не понравилось, что вы на меня так сразу насели.

— Забудьте об этом, — великодушно заявил мистер Джукс. — Я угощаю. Еще одну двойную виски, мисс, и одну обычную. Пойдем туда, где поменьше народа, а то снова нарветесь на неприятность.

И он направился к столику в углу помещения.

— Прекрасно, — сказал мистер Джукс. — Разыграли как по нотам. По-моему, тут нам ничто не грозит, но все равно нужно держать ухо востро. Итак, Роджерс, о деле. Вы надумали к нам присоединиться?

— Да, — ответил Роджерс, глянув через плечо, — да, надумал. То есть, имейте в виду, если все будет в порядке. Неприятности мне не нужны, и я не хочу ввязываться ни в какие опасные игры.

Я не прочь поставлять нужные сведения, но, само собой, никакого личного участия в том, что у вас там происходит, я не принимаю. Правильно?

— Да хоть бы и захотели принять, кто вам позволит? — сказал Джукс. — Вы же профан, а Номер Первый допускает до дела только профессионалов. От вас одно требуется — назвать, где найти поживу и как до нее добраться, а об остальном позаботится Общество. Организация что надо, доложу я вам. Вы и знать не будете, кто и как обделывает дельце. Вы вообще никого не будете знать, и вас никто не будет, кроме, понятно. Номера Первого. Он знает каждого.

— Но вы-то меня знаете, — заметил Роджерс.

— Я — конечно, но меня переведут в другой район, и после нынешнего раза нам не придется встречаться, кроме как на общих собраниях, а туда все приходят в масках.

— Да ну? — недоверчиво произнес Роджерс.

— Точно. Вас сведут к Номеру Первому — он поглядит на вас, хотя сами вы его не увидите. Затем, если решит, что вы годитесь, вас внесут в список и скажут, куда передавать сообщения. Раз в две недели проводится окружное собрание, а каждые три месяца созывается общее и происходит дележ. Каждого участника вызывают по номеру и вручают его долю. Вот и все.

— Ну а вдруг два участника одновременно окажутся в одном деле?

— Если работа дневная, их так загримируют, что родная мама не признает. Но в основном работают по ночам.

— Понятно. Но послушайте — что может кому-нибудь помешать проследить меня до дома и выдать полиции?

— Помешать, конечно, не может, только я бы никому не советовал пробовать — и весь сказ. Последнего, кому пришла в голову такая блестящая мысль, выудили из реки ниже Ротерхита, так что настучать у него просто времени не было. Номер Первый каждого знает, в этом вся хитрость.

— Ага! А кто он, этот Номер Первый?

— Немало найдется таких, кто много бы дал, чтобы это узнать.

— Так никто и не знает?

— Никто. Он настоящее чудо, наш Номер Первый. Джентльмен, доложу я вам, а по повадке судить — крупная птица. Глаз у него — сквозь стены видит. И рука у него длинная — везде достанет. Но никто о нем ничего не знает, разве что Номер Второй, да и про нее не уверен.

— А, так у вас там и женщины есть?

— Это уж будьте уверены. По нынешним временам без них дела не сделаешь. Но вы из-за них не волнуйтесь, с ними все в порядке. Им так же неохота плохо кончить, как вам или мне.

— Послушайте, Джукс, а как с деньгами? Риск-то немалый. Стоит оно того?

— Стоит? — Джукс наклонился к нему через мраморную столешницу и шепнул пару слов.

— Ух ты! — Роджерс даже задохнулся. — И сколько из них достанется мне?

— Ваша доля — та же, как у всех остальных, и неважно, работали вы на этот раз или нет. Членов всего пятьдесят, вы получаете одну пятидесятую, как Номер Первый и как я.

— Да ну! Без обмана?

— Хотите верьте, хотите нет! — рассмеялся Джукс. — Признайтесь, вам такое и не снилось. На свете не было ничего похожего, кто когда слыхал о подобном размахе? Он великий человек, наш Номер Первый.

— И много вы дел проворачиваете?

— Много ли? А вот послушайте. Помните ожерелье Каррузеров и ограбление Горлстонского банка? А грабеж в Файвершеме? А большого Рубенса, что пропал из Национальной галереи? А фрэнсхемские жемчуга? Все это — работа Общества. И ни одного дела так и не раскрыли.

Роджерс облизал губы.

— А теперь вот что, — сказал он, тщательно подбирая слова. — Допустим, был бы я шпик, как вы их называете, и, допустим, пошел бы я отсюда прямым ходом в полицию и рассказал им, о чем мы тут говорили?

— Ага, — ответил Джукс, — допустим, вы бы так сделали, да? Ну, допустим, ничего страшного с вами не случилось по дороге туда, за что, прошу заметить, я не ручаюсь…

— Вы хотите сказать, за мной следят?

— Уж будьте уверены, что мы за вами следим. То-то. Теперь опять же допустим, что вы благополучно до них добрались и привели в эту пивнушку ищеек, чтобы замести вашего покорного…

— Ну и?

— Вы бы меня не нашли, вот и все. Я бы уже отправился к Номеру Пятому.

— А кто этот Пятый?

— Не знаю. Но это тот, кто на месте сделает вам новое лицо. Пластическая хирургия, так оно называется. И новые отпечатки пальцев. Все новое. В нашей лавочке мы пользуемся самыми современными методами.

Роджерс присвистнул.

— Ну, так как? — спросил Джукс, уставившись на собеседника поверх ободка бокала.

— Послушайте, вы мне тут много чего наговорили. Мне что-нибудь грозит, если я скажу «нет»?

— Решительно ничего, если будете вести себя как положено и не доставлять нам хлопот.

— Хм, понятно. А если я скажу «да»?

— Тогда не успеете и глазом моргнуть, как разбогатеете, обзаведетесь наличными и станете жить джентльменом. И делать вам ничего не понадобится, только рассказать нам все, что знаете про те дома, где служили. Получайте денежки все равно что даром, только с Обществом чтоб все было по-честному.

Роджерс помолчал, взвешивая предложение.

— Хорошо, согласен! — сказал он наконец.

— И правильно. Мисс! Повторите, пожалуйста. За успех, Роджерс! Как только я вас увидал, сразу понял — вы нам подойдете. Выпьем за легкие деньги, и поосторожней с Номером Первым!

Кстати, раз уж мы о нем заговорили, не худо бы вам к нему подойти нынче же вечером. Незачем откладывать знакомство на потом.

— Золотые слова. Куда мне прийти? Сюда?

— Ни в коем случае. В это милое заведение нам дорожка заказана. Жалко, тут хорошо и уютно, но ничего не поделаешь. Значит, вот что вам нужно сделать. Ровно в десять вечера вы пойдете на север, пересечете Темзу по Ламбетскому мосту (Роджерс поморщился при намеке на то, что Им известно его место жительства) и увидите желтое такси — водитель будет копаться в моторе.

Вы его спросите: «Машина на ходу?» — он ответит: «Смотря куда ехать». Вы ему скажете: «Отвезите меня к Номеру Первому».

В Лондоне, кстати, есть магазин, так и называется, но он вас не в магазин повезет. Вы не будете знать, куда едете на самом деле, потому что окна в салоне будут зашторены, но пусть вас это не волнует. Такой для первой встречи заведен порядок. Потом, когда станете у нас своим, узнаете адрес. Когда окажетесь на месте, делайте то, что скажут, и говорите только правду, а не то Номер Первый потолкует с вами по-другому. Ясно?

— Ясно.

— Готовы? Не трусите?

— Конечно, не трушу.

— Молодчага! А теперь пора двигаться. Говорю «прощайте», потому что мы больше не УВИДИМСЯ. Прощайте — и желаю успеха!

— Прощайте.

Через двустворчатые вращающиеся двери они вышли на убогую, грязную улицу.

Два года, прошедшие со дня вступления бывшего лакея Роджерса в преступное общество, были отмечены рядом ошеломляющих и успешных налетов на особняки знатных особ. Имели место: похищение большой бриллиантовой диадемы у вдовствующей герцогини Денверской; кража со взломом в бывших апартаментах покойного лорда Питера Уимзи, где была изъята серебряная и золотая столовая посуда на 7000 фунтов стерлингов; ограбление сельского особняка миллионера Теодора Уинтропа, каковое попутно изобличило этого процветающего джентльмена как закоренелого великосветского шантажиста и вызвало оглушительный скандал в Мейфэре; похищение знаменитого жемчужного ожерелья о восьми нитках прямо с шеи маркизы Динглвудской во время исполнения куплетов о Золотом Тельце на спектакле «Фауст» в Королевском оперном театре «Ковент-Гарден». Правда, жемчуг оказался фальшивым, поскольку благородная дама заложила оригинал по причинам, весьма для маркиза прискорбным, но само похищение тем не менее вызвало сенсацию.

Январским днем — дело было в субботу — Роджерс коротал время в своей ламбетской квартире, когда его чуткий слух уловил какой-то звук у дверей. В мгновение ока он был на ногах, выскочил в крохотную переднюю и распахнул дверь на улицу. Никого.

Однако же, направившись обратно в гостиную, он увидел на столике под вешалкой конверт с лаконичным адресом: «Номеру Двадцать первому». Успев привыкнуть к несколько театральным приемам, которыми пользовалось Общество для передачи своих депеш, он всего лишь пожал плечами и вскрыл конверт.

Расшифровав записку (текст был зашифрован), он прочитал:

«Номеру Двадцать первому. Сегодня в 11.30 вечера у Номера Первого имеет быть Чрезвычайное Общее Собрание. За неявку — смерть. Пароль «Завершение».

Роджерс постоял, усваивая послание, затем направился в комнату в глубине дома, где был встроен в стену высокий сейф.

Набрав комбинацию, он вошел в сейф, который был настолько глубокий, что представлял собой небольшую кладовую, выдвинул ящик с надписью: «Корреспонденция» — и приобщил к нему только что полученную записку.

Через пару минут он вышел из сейфа, закрыл его, переставил замок на новый шифр и вернулся в гостиную.

— «Завершение», — произнес он. — Да, по-моему, так и будет.

Он потянулся к телефону, но, видимо, передумал.

Он поднялся на чердак и вскарабкался в голубятню под самой крышей, ползком пробрался под балками в дальний угол и осторожно нажал на щель в деревянной панели. Потайная дверца откинулась, он протиснулся и очутился в голубятне на чердаке соседнего дома. Его приветствовало тихое воркование: под слуховым окошком стояли три клетки, с почтовым голубем в каждой.

Он осторожно выглянул в окошко, выходящее на высокую слепую заднюю стену какой-то фабрики. Внизу, в темном дворике, не было ни души, не увидел он и ни одного окна. Он присел, вырвал из записной книжки клочок тонкой бумаги и написал на нем несколько букв и цифр. Затем извлек из ближней клетки голубя, прикрепил записку к крылу и осторожно посадил птицу на подоконник. Голубь немного помедлил, переступая красными лапками, расправил крылья и взлетел. Роджерс видел, как он поднялся над фабричной крышей в уже темнеющее небо и исчез.

Посмотрев на часы, Роджерс спустился к себе. Через час он выпустил второго голубя, а еще через час — последнего. И стал ждать.

В половине десятого он снова поднялся на чердак. Было темно, но несколько звездочек сияли ледяным светом, и через открытое окно струился холодный воздух. На полу что-то слабо белело. Он взял его в руки — на ощупь оно было пернатым и теплым: ответ пришел.

Пошарив под нежным пухом, он нашел записку. Прежде чем ею заняться, он покормил голубя и посадил в одну из клеток. Он собрался закрыть дверцу, но передумал.

— Если со мной что-то случится, — произнес он, — тебе, дитя мое, необязательно погибать от голода.

Он еще немножко приоткрыл окно и спустился вниз. Записка состояла всего из одного слова — «Хорошо». Писалась она, видимо, впопыхах, потому что в верхнем левом углу была посажена продолговатая клякса, увидев ее, он улыбнулся, сжег записку в пепельнице и, проследовав на кухню, приготовил и с аппетитом съел яичницу с солониной, почав новую банку. Он обошелся без хлеба, хотя на полке под рукой у него лежал целый батон, и запил трапезу водой из-под крана, которую сначала как следует спустил. Но перед тем он еще тщательно протер кран изнутри и снаружи — и только потом рискнул подставить стакан.

Поев, он отомкнул ящик письменного стола, извлек револьвер, убедился, что механизм работает исправно, и зарядил обойму, вскрыв свежую пачку патронов. Затем уселся и стал ждать.

Без четверти одиннадцать он встал и вышел из дому. Он двигался быстрым шагом, держась подальше от стен, пока не дошел до хорошо освещенной оживленной улицы. Здесь он сел в автобус, причем занял место в углу рядом с кондуктором — отсюда он мог наблюдать за всеми, кто входит и выходит. Сделав несколько пересадок, он наконец добрался до Хемпстеда, респектабельного жилого района. Тут он сошел и, по-прежнему держась подальше от стен, направился в сторону Хита.

Ночь стояла безлунная, но не так чтобы совсем непроглядная.

Пересекая пустынный участок Хита, он заметил, что к нему с разных сторон приближаются два или три темных силуэта. Он укрылся под огромным деревом и надел черную бархатную маску, закрывающую лицо от лба до подбородка. У нижнего края маски белыми нитками была четко вышита цифра 21.

Наконец его взгляду открылся в ложбине один из тех симпатичных особнячков, что на некотором расстоянии друг от друга разбросаны по сельским окраинам Хита. В одном окне горел свет.

Когда он подошел к дверям, несколько темных фигур, как и он, в масках, выступили из мрака и окружили его. Он сосчитал — их было шестеро.

Первый человек постучал в дверь уединенного дома. Через минуту ее приоткрыли, пришедший просунул голову в щель; послышался шепот, дверь распахнулась, пропустила его и снова захлопнулась.

Прошли еще двое, и настала очередь Роджерса. Он постучал — три громких удара, три тихих. Дверь отворилась на пару дюймов, в просвете появилсь ухо. Роджерс прошептал: «Завершение». Ухо исчезло, дверь открылась, и он вошел.

Без дальнейших слов и приветствий Номер Двадцать первый проследовал налево в маленькую комнату, обставленную под кабинет — письменный стол, сейф и пара стульев. За столом, на котором лежал гроссбух, восседал крупный мужчина в вечернем костюме. Новоприбывший тщательно прикрыл за собой дверь, так что щелкнул пружинный замок, доложился: «Номер Двадцать первый, сэр» и замер в почтительном ожидании. Сидящий поднял голову, явив — ослепительно белую цифру 1 на бархатной маске.

Его глаза необычного жестко-синего цвета пристально осмотрели Роджерса; жестом он приказал ему снять маску. Убедившись, что перед ним тот самый человек, Президент сказал: «Прекрасно, Номер Двадцать первый» — и сделал пометку в гроссбухе. В его голосе были те же жесткость и металл, что и в глазах. Пронзительный, испытующий взгляд сквозь прорезь неподвижной черной маски, казалось, подействовал Роджерсу на нервы; он переступил с ноги на ногу и отвел глаза. Номер Первый махнул рукой, и Роджерс с еле слышным вздохом облегчения водворил маску на место и вышел из комнаты, разминувшись в дверях с очередным гостем.

Общество проводило встречи в просторном зале, который представлял собой две самые большие комнаты на втором этаже, соединенные в одну. Он был обставлен в соответствии с усредненными вкусами обитателей пригородной зоны двадцатого века и ярко освещен. Из граммофона в углу неслись звуки джаза; под эту громкую музыку танцевали с десяток пар, мужчины и женщины, все в масках, кто в вечерних костюмах и платьях, кто в костюмах из твида и джемперах.

В другом углу был устроен бар по-американски. Роджерс направился к нему. Заказал у человека за стойкой — тот тоже был в маске — двойную порцию виски и выцедил, облокотившись на стойку. Зал наполнился народом. Тут кто-то подошел и остановил граммофон. Роджерс огляделся. В дверях появился Номер Первый, рядом с ним — высокая женщина в черном платье. Маска с вышитой цифрой 2 полностью скрывала ее и лицо и волосы, только гордая осанка, белые руки и кожа, открытая декольте, да черные глаза, блестевшие в прорезях маски, выдавали ее красоту и властный характер.

— Дамы и господа. — Номер первый стоял в дальнем конце зала. Женщина села рядом, в ее опущенных глазах ничего нельзя было прочесть, но пальцы вцепились в подлокотники кресла, а вся поза выражала напряженное ожидание. — Дамы и господа. Сегодня мы недосчитаемся двоих. — Маски задвигались, глаза забегали, подсчитывая присутствующих. — Нет необходимости сообщать вам о чудовищном провале нашей операции по овладению чертежами геликоптера Корт-Уиндлсхема. Наши верные и отважные товарищи. Номер Пятнадцатый и Номер Сорок восьмой, были преданы и попали в руки полиции.

По залу пополз тревожный шепот.

— Некоторым из вас, вероятно, пришла мысль о том, что даже общеизвестная стойкость этих наших коллег может изменить им на допросах. Но тревожиться нет оснований. Были даны обычные указания, и сегодня вечером мне доложили, что их языки замолкли навечно. Вы, я уверен, с удовлетворением примете известие о том, что двое храбрецов избавлены от мучительного испытания соблазном предать свою честь, а также от необходимости фигурировать на публичном судебном процессе и от тягот долгого тюремного заключения.

Шелестящий вздох пробежал по рядам собравшихся подобно тому, как ветер пробегает по ячменному полю.

— Их иждивенцы получат возмещение в обычном порядке с соблюдением всех мер предосторожности. Я призываю Номера Двенадцатый и Тридцать четвертый взять на себя эту приятную миссию. После собрания они прибудут ко мне в кабинет за инструкциями. Не могли бы названные Номера любезно дать знать, что они способны и готовы исполнить этот долг?

В воздух взметнулись две руки. Президент бросил взгляд на часы и произнес:

— Дамы и господа, прошу приглашать партнеров на следующий танец.

Граммофон снова заиграл. Роджерс повернулся к девушке в красном платье, оказавшейся рядом. Та кивнула, и они заскользили в фокстроте. Пары двигались по кругу в торжественном молчании. Их тени скользили по шторам, когда они поворачивались и выделывали разные па.

— Что случилось? — прошептала девушка, едва шевельнув губами. — Мне страшно, а тебе? Я чувствую, вот-вот произойдет что-то ужасное.

— Конечно, жуть берет от того, как Президент устраивает дела, — согласился Роджерс, — зато так оно безопасней.

— Эти бедняжки…

Какой-то танцор, развернувшись и приблизившись к ним вплотную, тронул Роджерса за плечо.

— Попрошу без разговоров, — произнес он, сверкнув жестким взглядом, закружил партнершу, увлек ее в центр зала и исчез из вида. Девушка содрогнулась.

Граммофон замолк. Раздались аплодисменты Танцоры вновь столпились перед Президентом.

— Дамы и господа. Вас, видимо, интересует, чем вызвано нынешнее чрезвычайное собрание. Причина весьма серьезная. Провал нашей последней операции не был случайным. То, что в ту ночь полиция оказалась на месте действия, не было простым совпадением. Среди нас есть предатель.

Державшиеся парами, танцоры с опаской отшатнулись друг от друга. Каждый из членов организации, казалось, мгновенно сжался, как сжимается улитка, если ее тронуть пальцем.

— Вы, конечно, не забыли конфуза, каким завершилось дело с динглвудскими жемчугами, — резко продолжал Президент. — Можете припомнить и менее крупные операции, давшие неудовлетворительный результат. Причины всех наших неудач прослежены до конца. Я рад сообщить вам, что теперь нам можно не беспокоиться. Предатель выявлен и будет устранен. Ошибок больше не будет. С введенным в обман членом Общества, который завербовал предателя в наши ряды, поступят таким образом, чтобы его беспечность впередь не приводила к нежелательным последствиям. Тревожиться нет оснований.

Каждый скользил взглядом по остальным, пытаясь опознать предателя и его несчастного поручителя. Под одной из черных масок от лица у кого-то наверняка отхлынула кровь, а у кого-то под душным бархатом лоб наверняка покрылся испариной — и отнюдь не от танцев. Но маски скрывали все.

— Дамы и господа, прошу приглашать партнеров на следующий танец.

Граммофон заиграл старый, полузабытый мотивчик «И никто меня не любит». Девушку в красном пригласила высокая маска в вечернем костюме. На руку Роджерса легла чья-то ладонь — он вздрогнул. Маленькая полная женщина в зеленом джемпере вложила холодные пальцы ему в руки. Танец шел своим чередом.

Когда музыка смолкла среди привычных хлопков, каждый замер в ожидании. Президент снова возвысил голос:

— Дамы и господа, прошу держать себя свободно. Мы на танцах, а не на общественном собрании.

Роджерс усадил партнершу и принес ей мороженое. Наклоняясь, он отметил, как учащенно поднимается и опускается ее грудь.

— Дамы и господа! — бесконечному перерыву наступил конец. — Не сомневаюсь, что вы жаждете сию же минуту освободиться от чувства мучительной неизвестности. Я назову вам этих лиц. Номер Тридцать седьмой!

Какой-то мужчина вскочил со страшным придушенным воплем.

— Молчать!

Несчастный подавился собственным криком, и, всхлипывая, забормотал:

— Да чтобы я — да у меня и в мыслях не было, клянусь чем угодно — я ни в чем не виноват.

— Молчать. Вы проявили неосторожность. С вами разберутся. Если у вас есть что сказать в защиту собственной глупости, я выслушаю вас позже. Сядьте.

Номер Тридцать седьмой рухнул на стул. Чтобы вытереть испарину, он пропихнул под маску носовой платок. К нему подошли и встали рядом двое высоких мужчин. Все прочие отпрянули с инстинктивным отвращением здоровых людей к пораженному смертельным недугом.

Заиграл граммофон.

— Дамы и господа, я называю предателя. Номер Двадцать первый, выйдите вперед.

Роджерс вышел вперед. Страх и омерзение, излучаемые сорока семью парами глаз, прошибали его насквозь. Бедняга Джукс испустил новый вопль:

— О господи! О господи!

— Молчать! Номер Двадцать первый, снимите маску.

Предатель стянул с лица плотный бархат. Все с острой ненавистью пожирали его глазами.

— Номер Тридцать седьмой, вы привели сюда этого человека, назвав его Джозефом Роджерсом, бывшим вторым лакеем в услужении у герцогини Денверской, уволенным за мелкое воровство. Вы проверили?

— Проверял, и еще как проверял! Видит бог, все было без обмана. Его опознали два других слуги. Я наводил справки. Все про него подтвердилось, клянусь небом.

Президент бросил взгляд на листок, что лежал перед ним, затем снова посмотрел на часы:

— Дамы и господа, прошу приглашать партнеров…

Номер Двадцать первый стоял неподвижно; руки ему завернули за спину и связали, на кисти надели наручники, а вокруг него двигалась в танце сама судьба. Танец кончился, раздались хлопки, прозвучавшие как рукоплескания толпы у гильотины в предвкушении свежей крови.

— Номер Двадцать первый, вы были представлены как Джозеф Роджерс, лакей, уволенный за кражу. Это ваше настоящее имя?

— Нет.

— Так кто же вы?

— Питер Гибель Бридон Уимзи.

— Мы считали вас мертвым.

— Естественно. Именно так вы и должны были считать.

— Что случилось с настоящим Джозефом Роджерсом?

— Он умер за границей. Я занял его место. Должен сказать, что с ваших людей нельзя спрашивать за то, что они меня не распознали. Я не просто занял место Роджерса — я стал Роджерсом. Даже тогда, когда меня никто не мог видеть, я ходил как Роджерс, спал как Роджерс, читал книги Роджерса и носил его одежду. В конце концов я начал думать почти как Роджерс. Добиться успешного перевоплощения можно только одним путем — не давать себе и малейшей поблажки.

— Понимаю. Ограбление вашей собственной квартиры было подстроено?

— Разумеется.

— И вы допустили ограбление вдовствующей герцогини, вашей матушки?

— Допустил. Уродливая была диадема, человек с хорошим вкусом не станет по ней сокрушаться. Кстати, нельзя ли мне закурить?

— Нельзя. Дамы и господа…

Танец напоминал автоматическое дрыганье марионеток — руки подергивались, ноги заплетались. Пленник наблюдал за танцорами с видом критическим и в то же время отрешенным.

— Номера Пятнадцатый, Двадцать второй и Сорок девятый, вы вели наблюдение за арестованным. Он пытался вступить с кем-нибудь в контакт?

— Не пытался, — ответил за всех номер Двадцать второй. — Его письма и посылки просматривались, телефон прослушивался, за его передвижениями следили. Водопроводные и канализационные трубы в его доме также были под наблюдением на предмет возможного перестукивания морзянкой.

— Вы отвечаете за свои слова?

— Целиком и полностью.

— Арестованный, имелись ли у вас в этой операции сообщники? Говорите правду, в противном случае вам будет еще хуже, чем можно ожидать.

— У меня не было сообщников. Я не видел необходимости рисковать.

— Возможно. Тем не менее отнюдь не помешает надлежащим образом позаботиться об этом типе из Скотленд-Ярда — как его там? — Паркере. А также о личном камердинере арестованного Мервине Бантере и, вероятно, о его матери и сестре. Брат его осел и дурак, так что мне кажется маловероятным, чтобы арестованный посвящал его в свои тайны. В данном случае, полагаю, можно ограничиться предупредительным наблюдением.

Судя по всему, пленник впервые за весь вечер утратил спокойствие.

— Сэр, уверяю вас, мои матушка и сестра не знают ровным счетом ничего, что могло бы представлять для Общества малейшую опасность.

— Вам следовало раньше о них подумать. Дамы и господа, прошу вас…

— Нет! Нет! — пародия на светский прием стала для собравшихся уже и физически непереносимой. — Нет! Кончайте с ним. Хватит! Нужно расходиться. Тут оставаться опасно. Полиция…

— Молчать! — Президент обвел взглядом толпу. От нее исходила опасность. Он уступил: — Хорошо. Уведите арестованного и успокойте, подвергнув обработке номер четыре. И потрудитесь сперва подробно объяснить ему, в чем она заключается.

— А-а! — глаза присутствующих загорелись волчьим злорадством. Уимзи почувствовал, как его руки зажали в железной хватке.

— Минутку! Ради всего святого, дайте мне умереть по-человечески.

— И об этом следовало подумать раньше. Уведите его. Дамы и господа, можете быть довольны — он умрет медленной смертью.

— Остановитесь! Погодите! — в отчаянии крикнул Уимзи. — Дайте мне сказать. Я прошу не о жизни, только о быстрой смерти. У меня — у меня есть что предложить в обмен.

— В обмен?

— Да.

— Мы не вступаем в сделки с предателями.

— Знаю — но выслушайте меня. Вы думаете, что я этого не предусмотрел? Не такой уж я сумасшедший. Я оставил письмо.

— Ага! Вот это интересно. Письмо. И кому же?

— Полиции. Если я не вернусь домой к утру…

— То?

— То письмо будет вскрыто.

— Сэр, — вмешался Номер Пятнадцатый, — он блефует. Никаких писем арестованный не отправлял. Он много месяцев находился под пристальным наблюдением.

— Да позвольте же мне сказать. Я оставил письмо еще до того, как поселился в Ламбете.

— Тогда в нем не может быть ничего ценного.

— И тем не менее есть.

— Что?

— Шифр моего сейфа.

— Неужто? Сейф в доме этого человека обследовали?

— Да, сэр.

— Содержимое?

— Ничего важного, сэр. Общая структура нашей организации — адрес этого дома — все это легко изменить и прикрыть за одну ночь.

Уимзи улыбнулся:

— А вы осмотрели встроенный в сейф тайник?

Наступило молчание.

— Вы слышали, что он сказал? — отрывисто бросил Президент. — Вы обнаружили тайник?

— Сэр, там не было никакого тайника. Он пытается взять нас на пушку.

— Мне весьма неприятно вам возражать, — заметил Уимзи, пытаясь вернуть своему голосу ровный, светский тон, — но, боюсь, вы и в самом деле проглядели тайник.

— Ладно, — сказал Президент, — и что же, как вы утверждаете, находится в этом пресловутом тайнике?

— Имена всех членов настоящего Общества вкупе с их адресами, фотографиями и отпечатками пальцев.

— Что?!

Во всех глазах мелькнул безобразный ужас. Уимзи по-прежнему обращался только к Президенту, глядя ему прямо в лицо.

— Объясните, как вам удалось завладеть этой информацией?

— Да, видите ли, подзанялся немного персональным сыском.

— Но ведь за вами велось наблюдение.

— Справедливо. Отпечатки пальцев соглядатаев украшают первый лист моей скромной коллекции.

— Это можно доказать?

— Разумеется. И я это докажу. Например, имя Номера Пятнадцатого…

Его прервал возмущенный ропот. Президент жестом водворил тишину.

— Если вы назовете имена, у вас не останется никакой надежды на милость. Существует еще и обработка номер пять специально для тех, кто выдает имена. Отведите арестованного в мой кабинет. Продолжайте танцевать.

Президент извлек из заднего кармана брюк револьвер и обратился к закованному в тесные наручники пленнику, стоящему по другую сторону стола:

— Теперь говорите!

— На вашем месте я бы убрал эту игрушку, — с презрением произнес Уимзи. — От пули умереть много приятнее, чем от обработки номер пять, а мне, возможно, еще придется умолять о пуле.

— Остроумно, — ответил Президент, — но, пожалуй, даже слишком. А теперь быстро — что вам известно?

— Вы сохраните мне жизнь, если я вам все расскажу?

— Я ничего не обещаю. Поторопитесь.

Уимзи пожал затекшими плечами.

— Разумеется. Я сообщу вам, что мне известно. Остановите меня, когда сочтете нужным.

Он перегнулся через стол и заговорил очень тихо. Граммофонная музыка и шарканье ног, доносящиеся сверху, говорили о том, что танцы возобновились. Случайные прохожие, спешащие через Хит, отметили, что обитатели этого одинокого особняка снова устроили веселый прием.

— Итак, — сказал Уимзи, — прикажете продолжать?

Судя по голосу, прозвучавшему из-под маски, Президент мрачно улыбнулся.

— Милорд, — произнес он, — рассказанное вами заставляет меня пожалеть о том, что вы доподлинно не состоите в нашем Обществе. Ум, мужество и мастерство крайне ценны для такой организации, как наша. Боюсь, мне не удастся убедить вас?..

— Нет — увы, это исключено.

Он позвонил.

— Будьте любезны, попросите коллег проследовать в столовую, — приказал он мужчине в маске, явившемуся на вызов.

«Столовая», окна которой были закрыты ставнями и гардинами, находилась на первом этаже. Середину комнаты занимал длинный голый стол, окруженный стульями.

— Пир Бармакида, насколько я понимаю, — шутливо заметил Уимзи. Эту комнату он видел впервые. В дальнем ее конце в полу многозначительно зиял распахнутый люк.

Президент занял место во главе стола.

— Дамы и господа, — начал он, как обычно, но эта неуместная учтивость никогда еще не звучала столь зловеще, — не стану скрывать от вас всей серьезности положения. Арестованный сообщил мне два с лишним десятка имен и адресов, которые, как считалось, были известны только мне и их обладателям. Была допущена вопиющая беспечность, — в его голосе зазвенел металл, — и нам еще предстоит в этом разобраться. Были получены и отпечатки пальцев — он предъявил мне несколько фотографий. Каким образом наши сыщики умудрились проглядеть дверцу в тайное отделение сейфа — вопрос, требующий отдельного дознания.

— Не следует их винить, — вставил Уимзи. — Понимаетели, весь смысл в том, чтобы ее нельзя было заметить. Я ее специально так сконструировал.

Президент продолжал, сделав вид, что его не прерывали:

— Арестованный сообщает, что книга с именами и адресами находится в этом тайнике вместе с некими письмами и бумагами, украденными из домов членов Общества, и многочисленными предметами, имеющими на себе подлинные отпечатки пальцев. Я считаю, что он говорит правду. Он предлагает шифр сейфа в обмен на мгновенную смерть. Думаю, это предложение следует принять. Как вы считаете, дамы и господа?

— Шифр уже известен, — сказал Номер Двадцать второй.

— Идиот! Этот человек заявил нам и доказал мне лично, что он лорд Питер Уимзи. Уж не думаете ли вы, что он мог забыть переменить шифр? К тому же и дверь в тайник тоже с секретом. Если он исчезнет нынешней ночью и полиция заявится к нему в дом…

— Я считаю, — раздался грудной женский голос, — что нужно принять его предложение и использовать полученные сведения — и как можно скорее. У нас не остается времени.

Вдоль стола пробежал одобрительный шепоток.

— Вы слышали, — произнес Президент, обращаясь к Уимзи. — Общество предлагает вам быструю смерть в обмен на шифр сейфа и секрет двери в тайник.

— Вы даете мне слово?

— Даю.

— Благодарю вас. А моя матушка и сестра?

— Если вы, со своей стороны, даете слово — а вы человек чести, — что эти лица не знают ничего, что могло бы причинить нам ущерб, их жизнь будет вне опасности.

— Благодарю вас, сэр. Вы можете быть уверены в том — и порукой мое честное слово, — что они ничего не знают. Мне бы и в голову не пришло посвящать женщину в столь опасные тайны — любую женщину, не говоря уже о дорогих мне людях.

— Прекрасно. Мы пришли к соглашению, не так ли?

Все снова выразили одобрение, хотя и не столь охотно, как раньше.

— В таком случае я готов сообщить вам то, что требуется.

Слово-шифр — «Ненадежность».

— А дверь в тайник?

— На случай прихода полиции эта дверь — с ней могли возникнуть трудности — оставлена открытой.

— Прекрасно! Вы, конечно, понимаете, что, если нашего посланца схватит полиция…

— То это не пойдет мне на пользу, не так ли?

— Дело рискованное, — задумчиво произнес Президент, — но, считаю я, на риск нужно пойти. Спустите арестованного в подвал, пусть развлекается, созерцая аппарат номер пять. Тем временем Номера Двенадцатый и Сорок шестой…

— Нет, нет!

За столом возник и начал угрожающе нарастать глухой ропот.

— Нет, — возразил приторным голосом высокий мужчина, — нет. С какой стати посвящать других членов в эти секреты? Сегодня мы обнаружили среди нас одного предателя и более чем одного кретина. Откуда нам знать, что Номера Двенадцатый и Сорок шестой тоже не предатели и не кретины?

Двое названных с бешенством обернулись к говорившему, но тут в спор вступил женский голос, визгливый и возбужденный:

— Слушайте, слушайте! Он правду сказал. С нами-то, с нами-то как? Нечего всяким там, о которых мы ничего не знаем, читать наши имена. Я этим вот как сыта! А вдруг они нас всех позакладывают легавым?

— Согласен, — поддержал еще один мужчина. — Никому нельзя верить, решительно, никому.

Президент пожал плечами.

— В таком случае, дамы и господа, что вы предлагаете?

Наступило молчание, потом раздался все тот же визгливый голос:

— Я так скажу: пускай господин Президент самолично отправится. Он один знает все про всех, так что ничего нового там не раскопает. А то что же получается — нам рисковать и подставляться, а он, значит, дома сиди да деньгу загребай? Пускай самолично пойдет, вот как я вам скажу.

Все одобрительно зашушукались.

— Я поддерживаю это предложение, — изрек солидный мужчина, носивший на часовой цепочке связку золотых брелоков.

Заметив брелоки, Уимзи улыбнулся: именно это пустяковое проявление тщеславия в свое время помогло ему быстро установить имя и адрес дородного господина, по каковой причине он испытывал теперь к этим безделушкам определенные нежные чувства.

Президент обвел взглядом собравшихся.

— Значит, собрание желает, чтобы отправился именно я? — спросил он с угрозой.

Сорок пять человек подняли руки. Только женщина, известная как Номер Второй, сидела неподвижно и молча, вцепившись твердыми пальцами в подлокотники кресла.

Президент медленно провел взглядом по зловещему кругу воздетых рук, пока не остановился на ней.

— Следует ли мне понимать, что предложение принято единогласно? — осведомился он.

Женщина подняла голову.

— Не ходи, — прошептала она еле слышно.

— Вы слышали, — сказал Президент с легкой иронией, — эта дама произнесла: «Не ходи».

— Я предлагаю считать, что Номер Второй воздержалась, — возразил мужчина с приторным голосом. — Наши дамы, вероятно, тоже не захотели бы нас отпускать, будь они в столь же привилегированном положении, как госпожа. — В его голосе прозвучало прямое оскорбление.

— Слушайте, слушайте! — крикнул другой мужчина. — У нас общество демократическое, верно? И не надо нам тут никаких привилегированных классов!

— Хорошо, — сказал Президент. — Вы все слышали. Номер Второй. Собрание настроено против вас. У вас есть доводы в пользу своей позиции?

— Сотня доводов. Президент — душа и ум нашего Общества. Случись с ним беда — что станется с нами? Вы, — она наградила сборище презрительным взглядом, — вы все допустили грубые промахи, и виновата во всем только ваша неосторожность. Нам бы не прожить в безопасности и пяти минут, когда б Президент каждый раз не исправлял ваши глупости.

— Резонно, — заметил до тех пор молчавший мужчина.

— Прошу простить за вмешательство, — коварно ввернул Уимзи, — но поскольку эта дама, видимо, занимает положение, располагающее к тому, чтобы президент делился с нею секретами, содержимое моего скромного тома скорее всего не будет для нее откровением. Так почему бы Номеру Второму самой не пойти?

— Потому что я ей запрещаю, — резко возразил Президент, опередив слова, готовые сорваться с губ партнерши. — Если такова воля собрания, я иду. Дайте мне ключи от дома.

Один из мужчин запустил руку в карман куртки Уимзи, вытащил ключи и передал Президенту.

— Дом под наблюдением? — спросил тот.

— Нет.

— Это правда?

— Правда.

В дверях Президент обернулся:

— Если я не вернусь через два часа, — сказал он, — спасайтесь кто как может, а с арестованным поступайте как знаете. Номер Второй будет распоряжаться в мое отсутствие.

Он вышел из комнаты. Номер Второй поднялась с кресла и жестом призвала всех ко вниманию:

— Дамы и господа. Ужин считается оконченным. Возобновите танцы.

Время в подвале тянулось медленно. Уимзи созерцал аппарат номер пять. Несчастный Джукс то принимался стенать, то впадал в бешенство и в конце концов довел себя до полного изнеможения.

Четыре участника банды, охранявшие арестованных, время от времени перешептывались между собой.

— Полтора часа, как ушел Президент, — заметил один из них.

Уимзи поглядел наверх, затем вернулся к осмотру комнаты.

В ней было много чего интересного, и он хотел все это запомнить.

Наконец дверь люка со стуком откинулась и чей-то голос приказал:

— Поднимите его сюда!

Уимзи сразу же встал с довольно бледным видом.

Члены банды опять сидели за столом. Номер Второй заняла президентское кресло и с тигриной яростью впилась глазами в пленника. Однако заговорила она с самообладанием, вызвавшим невольное восхищение Уимзи.

— Президент отсутствует два часа, — произнесла она. — Что с ним случилось? Дважды предатель — что с ним случилось?

— Откуда мне знать? — ответил Уимзи. — Возможно, он решил позаботиться о Номере Первом и слинял втихую.

Она вскочила со сдавленным воплем и, дав волю гневу, подбежала к Уимзи.

— Мерзавец! Лгун! — крикнула она, ударив его по губам. — Ты знаешь, что он никогда так не поступит. Он не предаст друзей. Что ты с ним сделал? Говори, а не то я заставлю тебя говорить. Вы там, двое, принесите утюги. Сейчас он заговорит.

— Я могу лишь предполагать, мадам, — ответил Уимзи, — но в моих предположениях вряд ли будет больше толка, если взбадривать меня раскаленным железом, как второго клоуна в цирке. Успокойтесь, и я поделюсь с вами своими соображениями. Я думаю, — больше того, я сильно опасаюсь, что мсье Президент, которому не терпелось ознакомиться с любопытными экспонатами в моем сейфе, мог, — разумеется, по чистой случайности, — позволить дверце тайника закрыться за своей особой. В каковых обстоятельствах…

Он поднял брови, потому что ему было слишком больно пожимать плечами, и посмотрел на нее с выражением простодушного и невинного сожаления.

— Что ты хочешь сказать?

Уимзи обвел взглядом круг масок.

— Думаю, — произнес он, — мне лучше начать сначала и объяснить механизм действия сейфа. Сейф отнюдь не плох, — добавил он с грустью в голосе. — Идея принадлежит мне — не техническая сторона, конечно, это дело инженеров, но сама идея устройства. Шифр, что я вам сообщил, совершенно точен, с ним все в порядке. Замок работы «Бан и Фишетт» имеет три алфавитных ряда, позволяющих набирать слова из двенадцати букв, — отличный в своем роде замок. Он отпирает наружную дверь в обычное стальное помещение, где я держу наличность, клубные запонки и тому подобное. А дальше есть тайник; куда ведут две двери, причем каждая открывается особым манером. Внешняя представляет собой всего лишь тонкий стальной лист, окрашенный под цвет остальных стен сейфа, чтобы его принимали за заднюю, и стыкуется с двумя другими без малейшего зазора. Эта дверь врезана заподлицо со стеной комнаты, так чтобы между внешними и внутренними размерами сейфа не было расхождений. Она открывается на себя обычным ключом и, как я честно сказал Президенту, осталась открытой, когда я вышел из дома.

— Уж не считаешь ли ты, — язвительно заметила женщина, — Президента настолько глупым, чтобы попасться в такую явную западню? Он бы, конечно, заклинил внутреннюю дверь, чтобы та не закрылась.

— Конечно, мадам. Но смысл этой наружной внутренней двери, если так можно выразиться, исключительно в том, чтобы сойти за единственную. Однако в ее косяк вмонтирована еще одна дверь — скользящая панель, укрытая в толще стены так тщательно, что ее и не обнаружить, если не знать о ее существовании. Наружную дверь я точно оставил открытой. Нашему почитаемому Номеру Первому оставалось только прямиком войти в тайник, который, кстати, встроен в трубу старой кухонной печи в подвале, — труба в этом месте как раз тянется до самой крыши. Надеюсь, я объясняю понятно?

— Да, да, продолжай. И покороче.

Уимзи отвесил поклон и заговорил еще более неторопливо и обстоятельно:

— Итак, любопытный свод деятельности Общества, каковой я имел честь составить, зафиксирован в солидном томе, чьи размеры превышают даже бухгалтерскую книгу мсье Президента, что лежит у него в кабинете. Кстати, мадам, я надеюсь, что вы не забыли о необходимости поместить ее в безопасное место. Не говоря о риске, что в нее может заглянуть какой-нибудь назойливый полисмен, было бы нежелательно, чтобы она попала в руки и к одному из нижестоящих членов Общества. Собрание, как мне кажется, отнюдь не одобрило бы подобного поворота дела.

— Книга в надежном месте, — поспешно парировала Номер Второй. — Mon dieu!^[502] Дальше, дальше.

— Благодарю вас, у меня на душе полегчало. Прекрасно. Мой фолиант лежит на стальной полке в глубине тайника. Да, совсем упустил из виду — тайник-то я и не описал. Его высота шесть футов, ширина — три и глубина тоже три. В нем свободно можно встать во весь рост, если человек не очень высок. Меня он вполне устраивает — как вы можете видеть, во мне примерно пять футов и восемь с половиной дюймов. Президент выше меня ростом, ему, возможно, придется чуть-чуть пригнуться; впрочем, если он устанет стоять, то сможет присесть на корточки, места хватает. И еще, не знаю, догадываетесь ли вы, что связали меня довольно туго.

— Уж я бы тебя так скрутила, чтобы кости перетерлись. Приложите его как надо! Он пытается затянуть время.

— Будь я проклят, — сказал Уимзи, — если совсем не замолчу, только попробуйте меня тронуть. Мадам, возьмите себя в руки. Не нужно ходить необдуманно, когда вашему королю грозит мат.

— Дальше! — крикнула она, яростно топнув ногой.

— Так о чем бишь я? А, о тайнике. Как я сказал, там несколько тесновато, тем более что нет никакой вентиляции. Говорил я о том, что книга лежит на стальной полке?

— Говорил.

— Хорошо. Полка же покоится на очень чувствительных скрытых пружинах. Когда вес убирают, — а вес у книги, как я сказал, изрядный, — полка незаметно приподнимается и замыкает электроцепь. Представьте себе такую картину, мадам: наш почитаемый Президент входит внутрь, закрепив за собой открытую дверь, видит книгу, хватает ее с полки. Чтобы убедиться, что это та самая книга, он ее открывает, проглядывает страницы. Затем ищет взглядом другие упомянутые мной предметы с отпечатками пальцев. И тихо, в мгновение ока — вам это совсем нетрудно себе представить — упрятанная панель, освобожденная поднятием полки, как пантера, одним махом закрывает проем у него за спиной. Избитое сравнение, но в данном случае оно к месту, не так ли?

— Господи! Господи боже ты мой! — она вскинула руку, словно хотела сорвать душившую ее маску. — Ты — ты сам дьявол! Каким словом открывается внутренняя дверь? Живо! Я клещами его из тебя вытяну, это слово!

— Это слово легко запомнить, мадам, хотя сейчас оно и забыто. Вам в детстве не рассказывали сказку про Али-Бабу и сорок разбойников? Когда эту дверь устанавливали, я обратился мыслями — поддавшись, думаю, избыточному приливу чувствительности — к безмятежным часам собственного детства. Вот слова, которые открывают дверь: «Сезам, откройся».

— А! Сколько времени может человек продержаться в этой твоей адской ловушке?

— Ну, — жизнерадостно ответил Уимзи, — по моим расчетам, несколько часов, если сохранит самообладание и не станет изводить кислород, вопя о помощи и колотясь о закрытую дверь. Если мы сразу туда отправимся, то, смею сказать, застанем его в добром здравии.

— Я пойду сама. А этого- уведите и сделайте с ним самое страшное, но не приканчивайте до моего возвращения. Я хочу посмотреть, как он будет умирать!

— Минуточку, — возразил Уимзи, которого это милое желание совсем не взволновало. — Полагаю, вам лучше взять меня с собой.

— С какой стати?

— Видите ли, открыть дверь могу только я и никто другой.

— Ты же сообщил мне слова. Или солгал?

— Нет, слова те самые. Но, понимаете ли, это электродверь последней модели. Говоря по правде, самоновейшей, и я ей горжусь. Она действительно открывается на слова «Сезам, откройся», но только на мой голос.

— Твой голос? Я своими руками задушу тебя с твоим голосом. Что это значит — только на твой голос?

— То, что я сказал, не более и не менее. И не хватайте меня за горло, а то я, чего доброго, охрипну, и дверь не признает моего голоса. Вот так-то лучше. Она склонна привередничать, когда дело доходит до голосов. Однажды я схватил простуду и с неделю ходил осипший, так она не желала открываться, как я ее ни уламывал. Даже в обычных случаях порой приходится повторять несколько раз, пока не наткнешься на единственно верную интонацию.

Женщина повернулась к стоящему рядом плотному коротышке:

— Это правда? Такое возможно?

— К сожалению, вполне возможно, мэм, — вежливо ответил мужчина. Уимзи решил, что, судя по голосу, он должен быть первоклассным мастером своего дела, скорее всего — механиком.

— Устройство приводится в действие электричеством? Вы в этом разбираетесь?

— Да, мэм. В нем где-то встроен микрофон, который преобразует звук в серию колебаний, передающихся на электроиглу. Когда игла попадает в бороздку, цепь замыкается и дверь открывается. Того же самого и так же легко можно добиться, используя колебания светового луча.

— Вы могли бы вскрыть дверь?

— Да, мэм, хотя это займет время и придется разбить механизм, а он, вероятно, хорошо защищен.

— Само собой разумеется, — ободряюще вставил Уимзи.

Она схватилась за голову.

— Боюсь, мы крепко влипли, — сказал механик с тем уважением в голосе, какого заслуживает хорошо сделанная работа.

— Нет — погодите! Кто-то ведь должен знать — механики, что собрали сейф?

— В Германии, — лаконично заметил Уимзи.

— Или… да, да, как я раньше не догадалась! — граммофон. Этот — этот — его мы заставим произнести нужные слова. Быстро — что надо сделать?

— Невозможно, мэм. В полчетвертого ночи под воскресенье нам не достать диктофона. Несчастный наш господин к тому времени уже отдаст богу душу.

Наступило молчание. Из-за ставен просачивались звуки нарождающегося дня. Где-то вдалеке прогудел клаксон.

— Я сдаюсь, — сказала она. — Придется его отпустить. Развяжите его. Вы ведь освободите его, не обманете? — умоляюще обратилась она к Уимзи. — Хоть вы и дьявол, но не до такой же степени! Отправляйтесь прямиком к себе и спасите его!

— Отпустить его, как же! — подал голос один из мужчин. — Он в полицию не молиться ходит, миледи, и нечего себя обманывать. Президенту крышка, это ясно, а нам всем лучше дать тягу, пока не поздно. Все, ребята, конец. Этого молодца отведите в подвал и свяжите покрепче, а то он еще устроит хай и перебудит всех в округе. Я намерен уничтожить гроссбухи. Если не доверяете, сделаю это у вас на глазах. Ты, Тридцатый, знаешь, где рубильник. Дашь нам с четверть часа, чтобы смыться, и можешь взрывать дом к чертовой бабушке.

— Нет! Вы не уйдете — не бросите его умирать — вашего Президента, вашего главного — моего, — не позволю. Развяжите этого дьявола. Да помогите же мне кто-нибудь с веревкой!..

— Ну уж нет, хватит, — возразил все тот же мужчина. Он схватил ее за руки, она начала биться, вопить и кусаться, пытаясь высвободиться из его мертвой хватки.

— Думайте, думайте, — вмешался мужчина с приторным голосом: — Дело идет к утру, через час-другой рассвет. Сюда каждую минуту может заявиться полиция.

— Полиция! — чудовищным напряжением воли она, видимо, взяла себя в руки. — Да, да, верно. Мы не должны ставить под удар всех ради одного. Он и сам был бы против. Ничего не поделаешь. Эту падаль запрем в подвале — там он не сумеет нам навредить, и все разойдемся по домам, пока еще есть время.

— А второй арестованный?

— Тот-то? Несчастный кретин никому не страшен, он ничего не знает. Пусть убирается, — презрительно ответила она.

Через пару минут Уимзи очутился в глубине подвала, куда его сволокли без всяких церемонии. Он был в некотором замешательстве. Что его не захотят выпустить даже в обмен на жизнь Номера Первого — это он мог понять. Он шел на риск с открытыми глазами. Но чтобы оставить в живых опасного свидетеля — это казалось невероятным.

Те, кто доставил его в подвал, связали ему лодыжки ремнем и пошли наверх, выключив свет.

— Эй! Пощадите! — крикнул Уимзи. — Мне и без того не по себе, могли бы хоть свет оставить.

— Все в порядке, дружище, — ответил один. — Тебе не придется долго сидеть в темноте. Часовой механизм уже включен.

Его напарник смачно рассмеялся, и оба ушли. Так вот в чем дело! Ему предстоит взлететь вместе с домом. В таком случае Президент наверняка погибнет, прежде чем его извлекут из сейфа. Это тревожило Уимзи: ему бы хотелось посадить этого отпетого негодяя на скамью подсудимых. В конце концов, Скотленд-Ярд ждал целых шесть лет, чтобы разгромить эту банду.

Уимзи замер, напряженно прислушиваясь. Послышалось или в самом деле наверху раздались шаги? Все бандиты к этому времени уже расползлись…

Раздался отчетливый скрип. Дверь люка открылась; он скорее почувствовал, чем услышал, как кто-то прокрался в подвал.

— Тихо! — прошептали ему в самое ухо. Мягкие руки прошлись по его лицу, скользнули по телу. Он ощутил на запястьях холодок стали. Путы ослабели и спали. В замке наручников щелкнул ключик. Пряжку на ремне, что стягивал лодыжки, расстегнули.

— Быстро, быстро! Они включили часовой механизм. Дом заминирован. Соберитесь с силами и бегите за мной. Я вернулась на минутку — сказала, что забыла драгоценности. Я и вправду их оставила — нарочно. Его надо спасти, а это можете только вы. Поспешим.

Шатаясь от боли — в его онемевших руках восстанавливалось кровообращение, — Уимзи поднялся за ней в верхнюю комнату.

Не успел он и глазом моргнуть, как она открыла ставни и распахнула окно.

— Бегите! Выпустите его! Обещаете?

— Обещаю. И должен предупредить вас, мадам, что дом окружен. Когда панель в сейфе закрылась, мой слуга получил сигнал и кинулся в Скотленд-Ярд. Всех ваших друзей забрали.

— А! Но вы бегите — обо мне не беспокойтесь — быстро!

Времени почти не осталось.

— Я вас тут не брошу!

Он схватил ее за руку, и они, спотыкаясь, побежали через сад. Внезапно в кустах вспыхнул электрический фонарик.

— Это вы, Паркер? — крикнул Уимзи. — Уберите своих ребят, мигом! Дом взлетит с минуты на минуту.

Через секунду сад ожил — везде появились люди, они бежали и что-то орали.

Спотыкаясь в темноте, Уимзи со всего маху влетел в стену, подпрыгнул, уцепился за гребень и, подтянувшись, оседлал стену.

Наклонившись, он нащупал руки женщины и поднял ее к себе.

Они спрыгнули — прыгали все. Женщина подвернула ногу и, резко вскрикнув, упала. Уимзи попытался остановиться, споткнулся о камень и растянулся на земле. И тут ночь взорвалась грохотом и огнем.

Уимзи с трудом выбрался из-под остатков садовой стены.

По слабому стону рядом он понял, что его спутница осталась в живых. Внезапно их осветил луч фонаря.

— Вот вы где! — услышал он радостный голос. — У вас все в порядке, старина? Господи всемогущий, ну и чудище волосатое!

— У меня все в порядке, дайте только дух перевести. Дама не пострадала? Хм, видимо, перелом руки, но все прочее цело. Что тут произошло?

— С полдюжины бандитов взлетели вместе с домом, остальных мы взяли. — В зимних утренних сумерках Уимзи различил кольцо темных фигур. — Такой день надолго запомнится. Феерическое возвращение с того света общественного деятеля! Ах вы, старый мошенник, это же надо — заставить нас два года числить себя в мертвецах! Я даже материи на траурную повязку тогда купил, честное слово. Кто-нибудь еще знал, кроме Бантера?

— Только матушка и сестра. Я все изложил в секретном письме — ну, в общем, таком документе, что посылают на хранение душеприказчику или кому-нибудь еще. С адвокатами, опасаюсь, придется изрядно помучиться, чтобы доказать, что я — это я. Кого я вижу! Вы ли это, мой милый Сагг?

— Я, милорд, — ответил инспектор Сагг, расплываясь в улыбке и от волнения едва сдерживая слезы — Чертовски рад снова видеть вашу светлость. Все желают пожать вашу руку, сэр.

— Бог ты мой! Мне бы сперва вымыться и побриться. Страшно рад всех вас видеть после двух лет ссылки в Ламбете. Миленькое было представление, не правда ли?

— Он не пострадал?

Уимзи испустил отчаянный вопль.

— О господи! Я забыл про джентльмена в сейфе! Едем немедленно. У меня дома тихо задыхается самый великий, самый главный Мориарти всего преступного мира. Вот и автомобиль — садимся, даму тоже возьмем. Я обещал ей, что мы вернемся и спасем его, хотя (конец фразы он прошептал на ухо Паркеру) в деле могут фигурировать убийства, так что, по-моему, в Олд-Бейли у него шансы невелики. Наддайте газа! Он взаперти долго не протянет. Это тот самый тип, за которым вы охотились, он стоит за делом Моррисона, делом Хоуп-Уилмингтона и сотней других.

Когда машина подкатила к дому в Ламбете, холодное утро уже окрасило улицы в серый цвет. Уимзи подал женщине руку и помог ей выбраться из автомобиля. Маску она потеряла, на ее измученном лице читалась безнадежность, оно было бледным от страха и боли.

— Вроде из русских? — шепотом спросил Паркер у Уимзи.

— Что-то в этом роде. О, черт! Парадное на запоре, сукин сын прихватил ключи с собой в сейф. Будьте любезны, нырните в окно.

Паркер не заставил просить себя дважды и через несколько секунд открыл им дверь. В доме стояла гробовая тишина. Уимзи повел всех в заднюю комнату, где находился сейф. Дверца в сейф и первая дверца в тайник были распахнуты настежь и приперты стульями. Внутренняя дверь тайника являла их взору слепую зеленую стену.

— Единственная надежда, что он не сбил настройку, попав в нее кулаком, — пробормотал Уимзи.

Женщина лихорадочно вцепилась ему в руку. Собравшись с духом, он придал голосу буднично-бодрую интонацию:

— Ну-ка, старушка, — по-приятельски обратился он к двери, — покажи нам, на что ты способна. Сезам, откройся!

Зеленая дверь мгновенно скользнула в стену. Женщина рванулась вперед и приняла в объятия сгорбленное, потерявшее сознание существо, которое вывалилось из тайника. Одежда на нем висела клочьями, разбитые руки сочились кровью.

— Ничего, ничего, — заметил Уимзи, — все в порядке. Он будет жить — чтобы предстать перед судом.

Дороти Сэйерс Неприятности в клубе «Беллона»

Уимзи, Питер Дит Бредон, кавалер ордена «За безупречную службу»; родился в 1890 г., второй сын Мортимера Джеральда Бредона Уимзи, пятнадцатого герцога Денверского, и Гонории Лукасты, дочери Фрэнсиса Делагардье, владельца поместья Беллингэм в графстве Гемпшир.

Образование: Итон, колледж Баллиол Оксфордского университета (факультет новой истории; диплом с отличием; выд. в 1912 г.); служил в армии Ее Величества в 1914/1918 гг. (стрелковая часть; звание майора).

Публикации: «Заметки о коллекционировании инкунабул»; «Карманный справочник убийцы», и т. д. Увлечения: криминология, библиофилия, музыка, крикет.

Клубы: «Мальборо», «Эготист». Место жительства: 110А, Пиккадилли, W.; Бредон-Холл, герцогское поместье Денвер, Норфольк.

Герб: на черном поле три бегущие серебряные мыши; нашлемник: кошка домашняя, изготовившаяся к прыжку, цвета естественного; девиз: «Как пожелает Уимзи».

Глава I Старик-моховик

— Эй, Уимзи, что вы, собственно, забыли в этом морге? — вопросил капитан Фентиман, отбрасывая «Ивнинг бэннер» с таким видом, словно избавился от обременительной обязанности.

— Я бы подобрал иное название — любезно откликнулся Уимзи. — Ну, в крайнем случае, похоронное бюро. Вы только гляньте на мрамор. Только гляньте на меблировку. И на пальмы, и на нагую бронзовую девственницу в углу.

— Ага, и на покойничков тоже. В этом месте в голову так и лезет тот старый анекдот из «Панча»: да вы его знаете! «Официант, уберите лорда Как-Его-Там, он уже два дня как помер». Вы посмотрите на старика Ормсби: храпит, как гиппопотам. Посмотрите на моего почтенного дедулю: каждое утро в десять плетется сюда, занимает кресло у камина, разворачивает «Морнинг пост» и до вечера превращается в предмет обстановки. Вот ведь бедолага! Страшно подумать, что в один прекрасный день и я стану таким же. Право, лучше бы уж фрицы меня ухлопали заодно с остальными. Выжил — а ради чего? Что пить будете?

— Сухой мартини, — заказал Уимзи. — А вам? Два сухих мартини, Фред, будьте так добры. Бодритесь, друг мой. Вся эта катавасия с днем перемирия^[503] действует вам на нервы, не так ли? Я, например, твердо убежден, что большинство из нас только порадовались бы возможности отмежеваться от этой общественной истерии, если бы треклятые газеты не поднимали шум до небес. Впрочем, нехорошо так говорить. Стоит мне чуточку повысить голос — тут-то меня из клуба и вышвырнут!

— Вас и так вышвырнут, даже к словам не прислушиваясь, — мрачно предрек Фентиман. — Так что вы все-таки здесь делаете?

— Жду полковника Марчбэнкса, — пояснил Уимзи. — Ну, за ваше здоровье!

— Вы с ним ужинаете?

— Да.

Фентиман сдержанно кивнул. Он знал, что Марчбэнкс-младший погиб в сражении при Хилл-60, и что полковник Марчбэнкс имел обыкновение в день перемирия приглашать близких друзей сына на скромный неофициальный ужин.

— Ничего не имею против старины Марчбэнкса, — проговорил он, помолчав. — Славный малый, что и говорить.

Уимзи наклонил голову в знак согласия.

— А у вас как дела? — полюбопытствовал он.

— Паршиво, как всегда. В брюхе сущая свистопляска, и в кармане ни пенни. Ну и на кой черт все это сдалось, а, Уимзи? Человек сражается за свою страну, сжигает себе нутро, наглотавшись газов, теряет работу, и все, что получает взамен — это привилегию раз в год промаршировать мимо Сенотафа^[504], да платить четыре шиллинга на фунт подоходного налога. С Шейлой тоже неладно: изводит себя работой, бедняжка. Слов нет, до чего мерзко: чтобы мужчина, да сидел на шее у жены! Да только я в себе не волен. Хворь разыграется — и прости-прощай, работа! Деньги… до войны я о деньгах и не задумывался, а вот сейчас, клянусь вам, пойду на любое преступление, глазом не моргнув, лишь бы обзавестись приличным доходом.

Возбужденный голос Фентимана сорвался на крик. До глубины души шокированный ветеран, до сих пор прятавшийся в соседнем кресле, выставил тощую голову на манер черепахи и по-гадючьи прошипел: «Ш-ш-ш!»

— Я бы не рекомендовал, — беспечно бросил Уимзи. — Преступление — труд квалифицированный, знаете ли. Даже относительный болван вроде меня запросто выследит любителя-Мориарти. Если вы задумали нацепить фальшивые усы и шмякнуть по башке какого-нибудь там миллионера, так лучше не надо. Эта ваша отвратительная привычка докуривать сигарету до последнего миллиметра везде вас выдаст. Мне останется только прийти с увеличительным стеклом и штангенциркулем, чтобы сказать: «Преступник — мой дорогой старый друг Джордж Фентиман. Арестуйте этого человека!» Возможно, вам в это слабо верится, но я, не колеблясь, принесу в жертву ближайших и дражайших, лишь бы подлизаться к полиции, да угодить в газетную заметку.

Фентиман рассмеялся и загасил пресловутый окурок в ближайшей пепельнице.

— Странно, что кому-то еще приходит в голову искать вашего общества, поддразнил он. В голосе капитана уже не слышалось ни горечи, ни нервозности; он и впрямь заметно развеселился.

— Никто бы и не искал, — отозвался Уимзи, — просто люди думают, я слишком хорошо обеспечен, чтобы еще и мозги работали. Все равно как услышать, что граф Такой-То играет главную роль в новой пьесе. Каждый почитает само собою разумеющимся, что актер из него никакой. Я открою вам свою тайну. Все расследования выполняет за меня «негр» за три фунта в неделю, в то время как я любуюсь на свое имя в газетных заголовках, да прохлаждаюсь со знаменитыми журналистами в «Савое».

— Занятный вы человек, Уимзи, — протянул Фентиман. — Остроумия вы напрочь лишены, зато вам присуща этакая нарочитая шутливость, что наводит на мысль о средней руки мюзик-холле.

— Это только самозащита первоклассного интеллекта от всевластия личности, — отмахнулся Уимзи. — Но послушайте, мне очень жаль, что с Шейлой неладно. Не сочтите за обиду, старина, но почему вы мне не позволите…

— Чертовски великодушно с вашей стороны, — отозвался Фентиман, — но мне бы не хотелось. Честное слово, у меня нет ни малейшего шанса с вами расплатиться, а я еще не дошел до предела…

— А вот и полковник Марчбэнкс, — прервал его Уимзи. — Договорим в другой раз, ладно? Добрый вечер, полковник.

— Приветствую вас, Питер. Приветствую, Фентиман. Славный денек выдался. Нет… никаких коктейлей, спасибо. Храню верность виски. Извините великодушно, что заставил вас дожидаться; но я задержался наверху поболтать с беднягой Грейнджером. Боюсь, ему совсем плохо. Между нами: Пенберти уверен, что бедняга и до весны не дотянет. Наш Пенберти — большая умница; право, старик только его заботами и жив, с такими-то легкими! Ну, что ж… в конце концов, все там будем. Бог ты мой, Фентиман, да это же ваш дед! Еще одно из чудес Пенберти. Ему, небось, никак не меньше девяноста. Вы меня извините на минуточку? Пойду поговорю с ним.

Уимзи проводил взглядом бодрого старика, что пересек просторную курительную комнату, то и дело останавливаясь и обмениваясь приветствиями с членами клуба «Беллона». Перед огромным очагом высилось огромное кресло с завитушками в викторианском стиле. Пара тощих голеней, да аккуратно застегнутые на пуговички туфли, возлежащие на табуреточке: вот и все, что открывалось взгляду от генерала Фентимана.

— Странно, не правда ли, — пробормотал его внук, — только представьте себе, что для нашего старика-моховика Крым и по сей день ассоциируется с той самой войной, а к началу разборок с бурами он был уже слишком стар, чтобы воевать. Офицерский патент он получил в семнадцать, знаете ли; был ранен при Маджубе…

Фентиман умолк. Уимзи к собеседнику не прислушивался: он по-прежнему не сводил глаз с полковника Марчбэнкса.

Полковник возвратился к ним, ступая неслышно и четко. Уимзи поднялся ему навстречу.

— Послушайте, Питер, — проговорил полковник. Его добродушное лицо омрачилось тревогой. — Вы не подойдете сюда на минутку? Боюсь, произошло нечто крайне неприятное.

Фентиман оглянулся — и что-то в манере этих двоих заставило капитана встать и последовать за ними к огню.

Уимзи склонился над генералом Фентиманом и осторожно вытащил «Морнинг пост» из узловатых пальцев, стиснутых над тощей грудью. Он коснулся плеча, просунул руку под седую голову, склоненную на сторону. Полковник встревоженно наблюдал за ним. Затем, мгновенным рывком, Уимзи приподнял недвижное тело. Оно подалось целиком и сразу, окоченелое и застывшее, точно деревянная кукла.

Фентиман расхохотался. Горло его вибрировало: взрывы истерического смеха следовали один за другим. Беллонианцы, до глубины души шокированные неподобающим шумом, со скрипом поднимались на подагрические ноги, выбираясь из своих углов.

— Заберите его! — объявил Фентиман. — Заберите. Он вот уже два дня как помер! И вы тоже! И я! Все мы скончались, сами того не заметив!

Глава II Дама вне игры

Трудно сказать, которое из событий явилось для старейших членов клуба «Беллона» более неприятным: гротескная смерть генерала Фентимана прямо-таки посреди зала или в высшей степени непристойный приступ неврастении у его внука. Не возмущались лишь те, что помоложе: они слишком много знали. Дик Чаллонер, — в дружеском кругу известный как Чаллонер Луженое Пузико, благодаря тому, что обзавелся дополнительной запчастью после второй битвы при Сомме, — увел задыхающегося Фентимана в пустую библиотеку пропустить глоток-другой для подкрепления. Примчался секретарь клуба, в рубашке от парадного костюма и в брюках; на щеках его досыхала мыльная пена. Один-единственный взгляд — и он отослал взволнованного официанта проверить, не ушел ли еще доктор Пенберти. Полковник Марчбэнкс благоговейно накрыл застывшее лицо огромным шелковым платком и тихонько отошел в сторону. Вдоль коврика перед камином рядком выстроились озадаченные, растерянные беллонианцы. С каждой минутой круг разрастался, пополняясь свежими поступлениями: новоприбывших вести застигали еще в холле. Из буфета подоспело еще несколько человек. «Что? Старина Фентиман? — восклицали они. — Боже, Боже, что вы говорите! Вот бедолага! Верно, сердце не выдержало». И они тушили сигары и сигареты и оставались тут же: уходить никому не хотелось.

Доктор Пенберти как раз переодевался к праздничному ужину. Он поспешно сбежал вниз: застали его, собственно говоря, ровно в тот момент, когда он уже собирался уходить в ресторан: шелковый цилиндр сдвинут на затылок, плащ и кашне небрежно распахнуты на груди. То был худой, смуглый человек с резкими манерами, отличающими офицера медицинской службы от эскулапа, практикующего в Уэст-Энде. Собравшиеся у огня расступились, пропуская его вперед: все, кроме Уимзи, который бестолково мыкался у громадного кресла, беспомощно глядя на покойника.

Пенберти опытной рукой ощупал шею, запястья, коленные суставы.

— Умер несколько часов назад, — отрывисто бросил он. — Трупное окоченение вполне развилось — и уже сходит. — В качестве иллюстрации он качнул ногу покойного: нога свободно болталась в колене. — Я этого ждал. Сердце никуда не годилось. Сдать могло в любой момент. Кто-нибудь сегодня с ним разговаривал?

Доктор Пенберти обвел комнату вопрошающим взглядом.

— Я его тут видел после ланча, — заявил один. — Но заговаривать не заговаривал.

— Я думал, он спит, — подхватил второй.

Никто так и не припомнил, чтобы сам беседовал с покойным. Все так привыкли видеть старика Фентимана мирно дремлющим у огня!

— Ладно, пустое, — махнул рукой доктор. — Сколько сейчас времени? Семь? — Он спешно подсчитал что-то в уме. — Скажем, пять часов на то, чтобы наступило трупное окоченение… похоже, развилось оно очень быстро… он, должно быть, пришел в клуб в обычное время, уселся в кресло, да тут же и умер.

— Он всегда ходит пешком от Довер-Стрит, — встрял преклонных лет беллонианец. — А я ведь говорил ему, что в его возрасте такие нагрузки противопоказаны! Да вы меня слышали, Ормсби.

— Да, да, несомненно, — подтвердил багроволицый Ормсби. — Боже мой, разумеется, бесспорно!

— Ну что ж, тут уже ничем не поможешь, — проговорил доктор. Скончался во сне. Здесь найдется пустая спальня, куда бы его перенести, Кульер?

— Да, безусловно, — отозвался секретарь. — Джеймс, сбегай ко мне в офис за ключом от шестнадцатого номера, да скажи, чтобы кровать приготовили. Я так полагаю… когда трупное окоченение сойдет, мы сможем… э, доктор?

— Ну, конечно, вы сможете сделать все, что полагается. Я пришлю нужных людей обрядить покойника. И надо бы известить родственников; только лучше им не приезжать до тех пор, пока мы не приведем его в пристойный вид.

— Капитан Фентиман уже знает, — возразил полковник Марчбэнкс. — А майор Фентиман остановился здесь же, в клубе; он вот-вот появится. Кажется, есть еще сестра…

— Да, старушка леди Дормер, — подтвердил Пенберти, — она живет тут поблизости, на Портмэн-Сквер. Они вот уже много лет друг с другом не разговаривали. И все-таки, наверное, сообщить ей нужно.

— Я позвоню, — вызвался полковник. — Нельзя оставлять это дело на капитана Фентимана, беднягу сейчас лучше не трогать. Вы уж на него взгляните, доктор, когда здесь закончите. Очередной приступ — нервы, знаете ли.

— Хорошо, взгляну. Что, Кульер, спальня готова? Так понесли! Не возьмется ли кто-нибудь за плечи… нет, только не вы, Кульер, — ибо у секретаря осталась лишь одна здоровая рука, — Лорд Питер… да, спасибо… поднимайте осторожнее.

Уимзи просунул длинные, сильные руки под негнущиеся локти, доктор взялся за ноги; тело понесли. Все это напоминало гротескное, жутковатое шествие в день Гая Фокса: сгорбленный, жалкий манекен беспомощно болтался в воздухе из стороны в сторону, усиливая впечатление.

Дверь за ними закрылась, и напряжение ощутимо схлынуло. Кружок распался на группы. Кто-то закурил. Тиранка планеты, выжившая из ума Смерть на мгновение поднесла к глазам присутствующих свое тусклое зеркало, показывая неотвратимое будущее. И снова убрала его. Неприятность минула. Вот ведь повезло, что Пенберти — домашний доктор покойного. Пенберти знает, что к чему. И свидетельство о смерти выдаст. Никакого дознания. Никаких неудобств. Члены клуба «Беллона» могут отправляться на ужин.

Полковник Марчбэнкс направился к дальней двери, ведущей в библиотеку. В тесной передней между двумя комнатами находилась удобная телефонная кабинка для тех членов клуба, что не стремились вещать на публику в вестибюле.

— Эй, полковник! Не туда! Этот аппарат не работает, — сообщил беллонианец по имени Уэзеридж, провожая его взглядом. — Возмутительно, вот как я это называю. Не далее как нынче утром я собрался было позвонить… о, гляньте-ка! — записку уже сняли. Похоже, все опять в порядке. Сообщать надо, вот что я вам скажу!

Полковник Марчбэнкс сделал вид, что не расслышал. Уэзеридж считался клубным ворчуном, выделяясь даже на фоне этого сообщества доктринеров, страдающих расстройством пищеварения. Он вечно грозился нажаловаться комитету, изводил секретаря и на собратьев по клубу оказывал неизменный эффект застрявшей в пресловутом месте занозы. Все еще ворча, он возвратился к креслу и вечерней газете, а полковник вошел в телефонную кабинку и попросил соединить его с особняком леди Дормер на Портмэн-Сквер.

Очень скоро он уже спустился в вестибюль через библиотеку и в самом низу лестницы столкнулся с Пенберти и Уимзи.

— Вы уже известили леди Дормер? — полюбопытствовал Уимзи.

— Леди Дормер умерла, — сообщил полковник. — Горничная говорит, что она мирно скончалась нынче утром в половине одиннадцатого.

Глава III На любовь закона нет

Спустя десять дней после этого примечательного дня перемирия лорд Питер Уимзи сидел у себя в библиотеке, почитывая редкую рукопись: Юстиниан, четырнадцатый век. Книга доставляла ему тем большее удовольствие, что была в изобилии снабжена иллюстрациями сепией: рисунок отличались деликатнейшей утонченностью, сюжет — не всегда. Тут же, на столике, под рукою стоял графин бесценного старого портвейна. Время от времени Уимзи подогревал свой интерес глоточком-другим, задумчиво поджимая губы и неспешно смакуя ароматный привкус.

Раздался звонок в дверь. Его светлость воскликнул: «О, черт!» и, навострив уши, прислушался к голосу незваного гостя. И, очевидно, остался доволен результатом, поскольку захлопнул Юстиниана и, едва открылась дверь, изобразил гостеприимную улыбку.

— Мистер Мерблз, милорд.

Вошедший, маленький, преклонных лет джентльмен настолько соответствовал типу семейного адвоката, что и характер его не содержал в себе ровным счетом ничего примечательного, если не считать беспредельного добросердечия, да слабости к мятным леденцам на соде.

— Надеюсь, я вас не обеспокоил, лорд Питер?

— Нет, сэр, Боже сохрани. Всегда рад вас видеть. Бантер, бокал мистеру Мерблзу. Счастлив, что вы зашли, сэр. «Кокберн» восьмидесятого года в компании и пить приятнее: в понимающей компании, я имею в виду. Знавал я некогда парня, который осквернял сей божественный напиток трихинопольской сигарой. Больше его не приглашали. Восемь месяцев спустя он пустил себе пулю в лоб. Не стану утверждать, что именно из-за этого. Но ему самой судьбой назначено было плохо кончить, э?

— Вы меня ужасаете, — серьезно возразил мистер Мерблз. — Много повидал я людей, приговоренных к виселице за преступления, которым, тем не менее, сочувствовал всей душой. Спасибо, Бантер, спасибо. У вас все в порядке, надеюсь?

— На здоровье не жалуюсь,вашими заботами, сэр.

— Отлично, отлично! Много ли нафотографировали за последнее время?

— Кое-что, сэр. Но лишь изобразительного плана, да простится мне такое выражение. В криминологическом материале, сэр, последнее время наблюдается удручающая недостача.

— Возможно, мистер Мерблз нас чем-нибудь порадует, — предположил Уимзи.

— Нет, — возразил мистер Мерблз, поднося портвейн к носу и слегка встряхивая бокал, чтобы всколыхнуть благоуханные пары. — Нет, не могу сказать, что так; не совсем. Не стану скрывать, что пришел в надежде воспользоваться вашими натренированными склонностями к наблюдению и дедукции, но боюсь… то есть, уповаю…собственно говоря, нимало не сомневаюсь в том, что никаких осложнений сомнительного свойства тут нет. Дело в том, что, — продолжил он, в то время как за Бантером закрылась дверь, — возник любопытный вопрос касательно трагической смерти генерала Фентимана в клубе «Беллона», свидетелем которой, я так понимаю, вы стали.

— Если вы это понимаете, Мерблз, — молвил его светлость загадочно, вы понимаете на порядок больше меня. Я не был свидетелем смерти; я был свидетелем обнаружения смерти, а от одного до другого дорожка долгая!

— Насколько долгая? — нетерпеливо подхватил мистер Мерблз. — Именно это я и пытаюсь выяснить.

— Вы очень любознательны, — отметил Уимзи. — Думаю, было бы лучше… Он поднял бокал и задумчиво наклонил его, наблюдая, как вино тоненькими лепестками змеится от края к ножке. — Было бы лучше, если бы вы мне рассказали в точности, что желаете узнать… и почему. В конце концов… я член клуба… главным образом, конечно, семейные связи… но уж, что есть, то есть.

Мистер Мерблз резко вскинул глаза, но Уимзи, казалось, целиком сосредоточил внимание на портвейне.

— Именно, — отозвался адвокат. — Хорошо же. Вот вам факты. У генерала Фентимана, как вам известно, была сестра, Фелисити, двенадцатью годами его младше. В девичестве она отличалась редкой красотой и своеволием, и составила бы блестящую партию, если бы не одно досадное обстоятельство: Фентиманы, при всем своем изобилии знатных предков, изобилием денег похвастаться не могли. Как было принято в те времена, все наличные средства ушли на образование сына, на то, чтобы купить ему офицерский патент в первоклассный полк и на то, чтобы содержать его в полку с роскошью, якобы подобающей представителю семьи Фентиманов. В результате на приданое Фелисити не осталось ни пенни, а шестьдесят лет назад для молодой женщины это было едва ли не равносильно катастрофе.

Ну, так вот: Фелисити надоело разъезжать с визитами в штопаных-перештопаных муслинах и в перчатках, не раз побывавших в чистке и у нее достало духа воспротивиться неутомимым проискам матери по части сватовства. Нашелся один кошмарный, дряхлый старик-виконт, изъеденный недугами и развратом, который охотно доковылял бы до алтаря с прелестным юным созданием восемнадцати лет от роду, и, стыдно сказать, отец и мать девушки из кожи вон лезли, чтобы заставить ее принять это безобразное предложение. Объявили о помолвке, назначили день свадьбы, и вдруг, к вящему ужасу всего семейства, однажды утром Фелисити невозмутимо сообщила, что вышла пройтись перед завтраком — и сочеталась браком, — с абсолютно неприличной поспешностью и скрытностью, — с неким господином средних лет по имени Дормер, — человеком исключительной честности, богатым как Крез и, — о ужас! — преуспевающим фабрикантом. Пуговицы, вы представляете? — из папье-маше или чего-то в этом роде, с запатентованной неломающейся ножкой, — вот позорное прошлое, с которым породнилась эта юная викторианская упрямица!

Естественно, разразился страшный скандал, и родители употребили все свои силы на то, чтобы расторгнуть ненавистный брак: ведь Фелисити еще не достигла совершеннолетия. Но Фелисити весьма успешно опрокинула их планы, тайком выбравшись из спальни, — боюсь, что спустившись вниз по лестнице в сад за домом, невзирая на кринолин и прочее, — и сбежала вместе с мужем. После чего, видя, что худшее уже произошло, — а Дормер, человек действия, времени не терял, так что очень скоро жена его оказалась «в интересном положении», — старики волей-неволей вынуждены были сделать хорошую мину при плохой игре — в лучших викторианских традициях. То есть, они дали согласие на брак, переслали вещи дочки на ее новый адрес в Манчестере — и запретили ослушнице осквернять порог отчего дома.

— Вот и правильно, — пробурчал Уимзи. — Я вот ни за что не стану родителем. Современные манеры и распад добрых старых традиций просто-таки на корню загубили этот бизнес. Я намерен положить жизнь и состояние на пользу исследований, призванных открыть наилучший способ производить представителей рода людского из яиц — пристойно и ненавязчиво. Тяжкое бремя родительской ответственности примет на себя инкубатор.

— Я — против, — отозвался мистер Мерблз. — Моя профессия процветает в основном за счет домашних дрязг. Но продолжим. Молодой Артур Фентиман, похоже, разделял семейные взгляды. Появление пуговичного зятя он воспринял с величайшим отвращением, а шуточки однополчан никоим образом не улучшили его отношения к сестре. Он стал непробиваемым профессиональным военным, загрубел до времени и упрямо отказывался признавать существование кого-то там по имени Дормер. Имейте в виду, офицером он был вполне достойным, и с головой ушел в армейскую жизнь. В должный срок он сочетался браком, — не слишком удачно, поскольку претендовать на особу титулованную не позволяли средства, а опозорить себя, женившись на деньгах, по примеру этой ужасной Фелисити, он не желал. Так что он сделал предложение подходящей дворяночке с несколькими тысячами фунтов. Она умерла (думаю, основной причиной послужило то, что супруг с армейской регулярностью навязывал ей исполнение материнских функций), оставив многочисленное, но тщедушное потомство. Из всех детей до зрелых лет дожил лишь отец обоих знакомых вам Фентиманов майора Роберта и капитана Джорджа Фентимана.

— Роберта я плохо знаю, — возразил Уимзи, — хотя встречался. Душа нараспашку и все такое — типичный военный.

— О да, Фентиман до мозга костей! А вот бедняга Джордж уродился болезненным — верно, в бабку пошел.

— Нервы пошаливают, это да, — отозвался Уимзи, который лучше старика-адвоката знал, что за духовная и физическая пытка выпала на долю Джорджа Фентимана. Война тяжко отразилась на натурах творческих, волею судьбы оказавшихся на ответственных постах. — Но он, знаете ли, газов наглотался, и все такое, — добавил его светлость, словно извиняясь.

— Правда ваша, — согласился мистер Мерблз. — Роберт, как вы знаете, не женат и пока еще в отставку не вышел. Богатеем его не назовешь: ни у кого из Фентиманов отродясь пенни за душою не водилось, как в наши дни говорят; но живет он неплохо. А Джордж…

— Бедный старина Джордж! Ладно-ладно, сэр, не нужно мне про него рассказывать. Обычная история. Приличная работа — необдуманный, скоропалительный брак — в 1914 году все бросает и уходит на фронт демобилизован по инвалидности — работа, здоровье, деньги канули в никуда жена-героиня поддерживает огонь в очаге — общее ощущение беспросветности. Не будем бередить старые раны. Все и без слов понятно.

— Верно, не стоит о грустном. Отец их, разумеется, скончался, и еще десять дней назад из старшего поколения Фентиманов в живых оставалось только двое. Старик-генерал жил на небольшой постоянный доход, унаследованный им от жены, и на офицерскую пенсию. У него была холостяцкая квартирка на Довер-Стрит и слуга преклонных лет; по сути дела, в клубе «Беллона» он дневал и ночевал. Плюс его сестра Фелисити.

— Но как же она стала леди Дормер?

— А вот здесь мы дошли до интересного момента. Генри Дормер…

— Пуговичник?

— Пуговичник. Он несказанно разбогател — по сути дела, настолько, что смог оказать финансовую поддержку неким высокопоставленным лицам, от упоминания коих лучше воздержаться. И вот, со временем, принимая во внимание его великие заслуги перед нацией, — в списке награждений оговоренные несколько расплывчато, — он стал сэром Генри Дормером, баронетом. Его единственная дочка умерла, других детей не предвиделось, так что почему бы и не даровать ему титул, в награду за все его труды праведные?

— Экая вы язва, — заметил Уимзи. — Ни тебе почтения, ни доверчивого простодушия, ничего такого! А законники попадают на небеса?

— По этому вопросу я информацией не располагаю, — сухо отозвался мистер Мерблз. — Леди Дормер…

— А во всех прочих отношениях брак сложился удачно? — полюбопытствовал Уимзи.

— Брак, насколько я знаю, оказался на редкость счастливым, — отвечал адвокат, — обстоятельство в известном смысле досадное, поскольку решительно зачеркивало для нее возможность когда-либо воссоединиться с родственниками. Леди Дормер, — превосходная женщина, натура щедрая и великодушная, — то и дело предпринимала попытки примирения, но генерал держался с неизменной суровостью и отчужденностью. И сын его тоже, — отчасти из уважения к пожеланиям старика, но главным образом потому, сдается мне, что служил в индийском полку и большую часть времени проводил за границей. А вот Роберт Фентиман оказывал некоторое внимание почтенной старой леди, то и дело заходил с визитом, и все такое; одно время так же поступал и Джордж. Разумеется, генералу они ни словом об этом не обмолвились, иначе с ним бы истерика приключилась. А после войны Джордж со своей двоюродной бабушкой вроде бы раззнакомился — понятия не имею, почему.

— А я догадываюсь, — отозвался Уимзи. — Нет работы — нет и денег, знаете ли. Не хотел глаза мозолить. Что-нибудь в этом роде, э?

— Вероятно. А, может быть, они повздорили. Не знаю. Как бы то ни было, таковы факты. Надеюсь, я вас еще не утомил?

— Я держусь, — заверил Уимзи, — в предвкушении того момента, когда дело дойдет до денег. В глазах ваших, сэр, я различаю стальной юридический блеск, подсказывающий, что сенсация уже не за горами.

— Именно так, — подтвердил мистер Мерблз. — Вот и я и дошел… благодарю вас, пожалуй, да… еще один бокальчик придется в самый раз; хвала Провидению, я к подагре не склонен. Да. А! — вот мы и добрались до печального события, имевшего место одиннадцатого ноября сего года. Попрошу вас внимательно следить за ходом моих рассуждений.

— Всенепременно, — учтиво пообещал Уимзи.

— Леди Дормер, — продолжал мистер Мерблз, порывисто наклонившись вперед и акцентируя каждую фразу резкими тычками монокля в золотой оправе, зажатого между большим и указательным пальцем, — была уже в летах и давно прихварывала. Однако характер ее, живой и упрямый, остался тем же, что в девичестве; и пятого ноября ей вдруг взбрело в голову пойти полюбоваться на фейерверки в Хрустальном дворце^[505] или где-то еще, — может, на Хампстед-Хит^[506] или в «Уайт-Сити»^[507], - я позабыл, где именно, да это и не имеет значения. Важно другое: вечер выдался холодный и сырой. Леди Дормер, тем не менее, настояла на этой прогулке, повеселилась от души, точно дитя малое; ее продуло ночным воздухом, — что за неосторожность! — и результатом явилась серьезная простуда, что за два дня обернулась пневмонией. Десятого ноября она стремительно теряла силы; предполагалось, что бедняжка не доживет до утра. В связи с этим юная леди, живущая при ней в воспитанницах, — дальняя родственница, мисс Анна Дорланд, — передала для генерала Фентимана сообщение: дескать, если он хочет застать сестру в живых, пусть поспешит. Поскольку все мы люди, счастлив сказать, что эта новость сокрушила преграду гордыни и упрямства, что так долго удерживала старика на расстоянии. Он явился, застал леди Дормер еще в сознании, — хотя и очень ослабевшую, пробыл с ней около получаса и отбыл, по-прежнему прямой, как шомпол, однако заметно оттаяв. Это произошло днем, около четырех часов. Вскоре после того леди Дормер впала в бессознательное состояние, более не произнесла ни слова и не пошевельнула и пальцем, но мирно скончалась во сне в половине одиннадцатого следующим утром.

Предположительно, шок и нервное потрясение от беседы с давно утраченной сестрой оказались непосильным напряжением для слабого организма генерала, потому что, как вы сами знаете, он скончался в клубе «Беллона», точное время не установлено, — в тот же день, одиннадцатого ноября.

А вот теперь, наконец-то, — а вы так терпеливо выслушали мои занудные разъяснения, — мы дошли до того момента, где нам требуется ваша помощь.

Мистер Мерблз подкрепил свои силы глоточком портвейна и, с долей беспокойства взглянув на Уимзи, который закрыл глаза и, похоже, задремывал, продолжил:

— Кажется, я еще не упомянул, каким образом я оказался причастен к этому делу. Мой отец был семейным адвокатом Фентиманов; унаследовав дело после смерти отца, я, естественно, заступил ему на смену и здесь. Генерал Фентиман, хотя завещать мог немного, не принадлежал к тем безответственным людям, что умирают, не оставив должных распоряжений на случай смерти. Его офицерская пенсия, разумеется, умерла вместе с ним, но небольшой своей собственностью он должным образом распорядился в завещании. Небольшую сумму, — пятьдесят фунтов, — он завещал слуге (человеку преданному и во всех отношениях достойному); и еще пару-тройку пустячков друзьям-однополчанам и слугам в клубе «Беллона» (кольца, медали, оружие и небольшие суммы в размере нескольких фунтов каждая). Вот и мы дошли до основного имущества, — суммы примерно в две тысячи фунтов, вложенные в ценные бумаги и приносящей доход чуть превышающий сто фунтов в год. Эти облигации, отдельно поименованные и перечисленные, отошли к капитану Джорджу Фентиману, младшему из внуков, согласно пункту, должным образом сформулированному, где говорилось, что наследодатель, обойдя таким образом старшего внука, майора Роберта, отнюдь не намеревался проявить к нему неуважение, но поскольку, раз Джордж более нуждается в денежной помощи, оставшись инвалидом, с женой на руках, и все такое прочее, в то время как у старшего брата есть профессия, и никакими обязательствами он не связан, настоятельная потребность Джорджа дает ему право на эти деньги. Роберт же назван душеприказчиком и наследником имущества, очищенного от долгов и завещательных отказов; таким образом, к нему переходят все личные вещи и деньги, отдельно не оговоренные в других пунктах. Это ясно?

— Ясно как день. А Роберта такое соглашение устраивало?

— Ох, конечно, да; вполне устраивало! С текстом завещания он ознакомился заранее и подтвердил, что все это справедливо и правомерно.

— И тем не менее, — отметил Уимзи, — похоже, есть еще небольшой пустячок: вы явно скрываете в рукаве нечто абсолютно сногсшибательное. Ну давайте, выкладывайте! Это потрясение я переживу, уж каким бы оно ни было!

— Настоящее потрясение пришлось пережить мне, в прошлую пятницу, благодаря поверенному леди Дормер, мистеру Притчарду из «Линкольнз инн». Он написал мне, спрашивая, не могу ли я назвать точное время смерти генерала Фентимана с точностью до часа и минуты. Я, разумеется, ответил, что, учитывая не совсем обычные сопутствующие обстоятельства, я не могу ответить на вопрос так точно, как мне хотелось бы, но я так понял, что по мнению доктора Пенберти генерал скончался до полудня одиннадцатого ноября. Тогда мистер Притчард спросил, нельзя ли ему повидаться со мною, не откладывая, ибо ему необходимо обсудить дело крайней срочности и важности. Таким образом, я назначил встречу в понедельник вечером, и по прибытии мистер Притчард сообщил мне следующие подробности.

За много лет до смерти леди Дормер, — которая, как я уже говорил, отличалась исключительной широтою души, — составила завещание. К тому времени ее муж и дочь умерли. У Генри Дормера родных было мало, и все люди относительно богатые. По собственному своему желанию он недурно обеспечил их всех, а оставшееся состояние, — что-то около семи сотен тысяч фунтов, — передал жене, особо оговорив, что она вольна считать эти деньги своей безраздельной собственностью и поступать с ними по своему усмотрению, без каких-либо ограничений. Таким образом, по завещанию леди Дормер, эта изрядная сумма, — если не считать нескольких пожертвований филантропического и личного характера, перечислением которых я вас утруждать не стану, — поделена между людьми, в силу тех или иных причин более прочих имеющих право на ее привязанность. Двенадцать тысяч фунтов отходят к мисс Анне Дорланд. Все остальное переходит к ее брату, генералу Фентиману, если на момент ее смерти он еще будет жив. Если, с другой стороны, он умирает первым, условия меняются. В этом случае основная сумма отходит к мисс Дорланд, а пятнадцать тысяч фунтов должны быть поровну поделены между майором Робертом Фентиманом и его братом Джорджем.

Уимзи тихонько присвистнул.

— Целиком и полностью с вами согласен, — промолвил мистер Мерблз. Ситуация и впрямь в высшей степени затруднительная. Леди Дормер умерла одиннадцатого ноября, точнехонько в 10:37 утра. Генерал Фентиман скончался тем же утром, в котором часу — непонятно, предположительно после десяти утра, поскольку именно в это время он обычно приходил в клуб, и со всей определенностью до семи вечера, когда смерть его обнаружилась. Если генерал умер сразу по прибытии или в любое время до 10:36, тогда мисс Дорланд богатая наследница, а мои клиенты Фентиманы получают только по семь тысяч фунтов на каждого. С другой стороны, если смерть его наступила хотя бы несколько секунд спустя после 10:37, мисс Дорланд получает только двенадцать тысяч фунтов, Джордж Фентиман остается лишь со скудным вспомоществованием, отошедшим к нему по отцовскому завещанию, в то время как Роберт Фентиман, наследник имущества, очищенного от долгов и завещательных отказов, получает весьма значительное состояние, превышающее полмиллиона.

— Ну и что же вы хотите от меня? — поинтересовался Уимзи.

— Ну как же, — смущенно откашлялся адвокат, — мне пришло в голову, что вы, с вашими, да будет мне позволено сказать, исключительными способностями к дедукции и анализу, сможете разрешить эту весьма трудную и деликатную проблему, касающуюся точного времени смерти генерала Фентимана. Вы были в клубе, когда наступила смерть; вы видели тело; вы знаете обстановку и вовлеченных лиц; вы, в силу своего статуса и характера, превосходно подходите для того, чтобы провести необходимое расследование, не создавая никакой… гм! — лишней шумихи или… э-э-э… скандала, или, скажем, дурной славы, каковые, надо ли уточнять, претят всем заинтересованным лицам.

— Очень щекотливая ситуация, — проговорил Уимзи. — Весьма и весьма щекотливая.

— Именно так, — подтвердил адвокат с некоторой горячностью. — Ведь в нашем нынешнем положении невозможно привести в исполнение ни завещание, ни… словом, ничего нельзя предпринять. Очень досадно, что все обстоятельства дела не были известны в тот момент, когда… хм… тело генерала Фентимана было доступно для осмотра. Естественно, мистер Притчард понятия не имел о двусмысленности ситуации, а я, не зная про завещание леди Дормер, даже помыслить не мог, что свидетельства о смерти, выписанного доктором Пенберти, вдруг окажется недостаточным.

— А нельзя ли убедить стороны прибегнуть к полюбовному соглашению? предложил Уимзи.

— Если мы не сможем прийти к каким-либо удовлетворительным выводам касательно точного времени смерти, тогда, наверное, ничего другого нам не останется. Но на данный момент есть ряд препятствий…

— Кто-то жадничает, э? Надо думать, вы предпочли бы не переходить на личности? Нет? Хм-м, хорошо же! На беспристрастный взгляд стороннего наблюдателя, вы столкнулись с премиленькой, просто-таки лакомой проблемкой, знаете ли!

— Значит, вы возьметесь разрешить ее для нас, лорд Питер?

Уимзи отстучал пальцами замысловатый фуговый пассаж по подлокотнику кресла.

— На вашем месте, Мерблз, я бы снова попытался добиться полюбовного соглашения.

— Значит, вам кажется, — уточнил мистер Мерблз, — будто моих клиентов ждет верный проигрыш?

— Нет… не могу утверждать наверняка. Кстати, Мерблз, а кто ваш клиент — Роберт или Джордж?

— Скорее, семья Фентиманов в целом. Я, разумеется, понимаю, что выигрыш Роберта обернется убытком для Джорджа. Но обе стороны хотят только одного: установить истинную последовательность событий.

— Ясно. Что бы я не раскопал, вы готовы смириться с фактами?

— Разумеется.

— Вне зависимости от того, окажутся ли факты благоприятными или нет?

— Иной линии поведения я для себя и не мыслю, — чопорно отозвался мистер Мерблз.

— И я об этом знаю, сэр. Но… впрочем, ладно! — я всего лишь имел в виду… Вот послушайте, сэр! Вам в детстве не приходилось шуровать палкой или что уж там под руку подвернется в мирной, таинственной на вид заводи, просто проверяя — а что там, на дне?

— Очень часто, — подтвердил мистер Мерблз. — В юные годы я весьма увлекался естественной историей и собрал недурную коллекцию (если, спустя столько лет, способен оценить ее объективно) прудовой фауны.

— А вам не приходилось в ходе исследований взбаламутить тучи чертовски зловонной грязи?

— Дорогой мой лорд Питер — вы меня просто пугаете!

— О, я не думаю, что причины для страха есть. Я всего лишь вас предупреждаю: так, на всякий случай. Разумеется, если вы желаете, я расследую это дело, ни минуты не колеблясь.

— Очень любезно с вашей стороны.

— Ничего подобного. Я-то повеселюсь вовсю. А если всплывет что-то странненькое, так это уж ваша забота. Ведь никогда не знаешь, чего ждать.

— Если вы решите, что никаких удовлетворительных выводов сделать не удастся, — продолжал мистер Мерблз, — мы всегда сможем вернуться к полюбовному соглашению. Я уверен, что заинтересованные стороны стремятся избежать судебного процесса.

— А то, чего доброго, все состояние уйдет на покрытие расходов? Очень мудро. Надеюсь, задача эта выполнима. Вы уже принимались наводить справки?

— Так, ничего важного. Мне бы хотелось, чтобы вы начали расследование с исходной точки.

— Очень хорошо. Я начну завтра же и буду держать вас в курсе.

Юрист поблагодарил хозяина и откланялся. Уимзи посидел еще немного в задумчивости, а затем позвонил, призывая слугу.

— Бантер, будьте добры, новую записную книжку. Напишите на обложке «Фентиман» и приготовьтесь во всеоружии сопровождать меня завтра в клуб «Беллона»: с фотоаппаратом и прочим снаряжением.

— Как скажете, милорд. Я так понимаю, ваша светлость начинает новое расследование?

— Да, Бантер — новехонькое, с иголочки!

— Осмелюсь полюбопытствовать, перспективное ли дело, милорд?

— Да, есть за что зацепиться. То же справедливо и в отношении дикобраза. Не суть важно. Прочь, унылая скука! Бантер, будьте так добры, учитесь смотреть на жизнь беспристрастно. Возьмите в пример гончую, которая с одинаковым, непредвзятым рвением берет след отцеубийцы — или анисовых капель.

— Я запомню, милорд.

Уимзи неспешно направился к черному кабинетному роялю, что стоял в углу библиотеки.

— Нынче вечером — никакого Баха, — пробормотал он про себя. — Бах это назавтра, когда заработает серое вещество. — Под пальцами его рождалась тихая, проникновенная мелодия Пэрри. «Тщетны труды человеческие, ибо все тень и суета… И копит он богатства, и не ведает, кому отойдут они…» Уимзи вдруг рассмеялся и забарабанил эксцентричный, шумный, режущий ухо этюд современного композитора в тональности с семью диезами.

Глава IV Лорд Питер штурмует клуб

— Бантер, вы вполне уверены, что наряд — в самый раз? — озабоченно поинтересовался лорд Питер.

То был просторный пиджачный костюм из твидовой ткани, чуть более броский по цвету и покрою, нежели обычно позволял себе Уимзи. Хотя для города он был, безусловно, приемлем, ощущалось в нем нечто неуловимое, наводящее на мысль о холмах и море.

— Хочу выглядеть презентабельно, — продолжал его светлость, — но ни в коем случае не вызывающе. Я вот все думаю, а не лучше бы смотрелась эта темно-зеленая полоска, будь она бледно-фиолетовой.

Предположение сие Бантера изрядно смутило. Воцарилось молчание: верный слуга тщился вообразить себе бледно-фиолетовую полоску. Но вот, наконец, раскачивающийся маятник его мыслей пришел в равновесие.

— Нет, милорд, — твердо объявил Бантер. — Я не думаю, что фиолетовый цвет здесь уместен. Смотрится интересно, да; но, да простится мне это выражение, определенно менее располагающе.

— Слава Богу, — вздохнул его светлость. — Вы наверняка правы. Как всегда. А менять полоску сейчас было бы страшным занудством. Вы уверены, что устранили все признаки новизны, э? Ненавижу новое платье.

— Абсолютно, милорд. Ваша светлость может не сомневаться: туалет по всем статьям выглядит так, словно ему уже несколько месяцев.

— О, хорошо. Ну что ж, подайте мне трость из ротанга — с нанесенной на нее линейкой… и куда запропастились мои линзы?

— Вот они, милорд. — Бантер подал безобидный на вид монокль, на самом-то деле являющийся мощной лупой. — Что до порошка для снятия отпечатков пальцев, я положил его в правый карман пиджака вашей светлости.

— Спасибо. Думаю, это все. Я выхожу прямо сейчас, а вы отправляйтесь следом вместе со снаряжением где-то час спустя.

Клуб «Беллона» расположен на Пиккадилли, в нескольких сотнях ярдов к западу от квартиры самого Уимзи, окна которой выходили на Грин-Парк. Швейцар приветствовал его довольной улыбкой.

— Доброе утро, Роджерс, как поживаете?

— Превосходно, милорд, спасибо.

— Кстати, вы не знаете, в клубе ли майор Фентиман?

— Нет, милорд. В настоящее время майор Фентиман проживает не здесь. Насколько мне известно, он переехал на квартиру покойного генерала Фентимана, милорд.

— Ах, да… грустная история, не правда ли?

— И впрямь печальная, милорд. Малоприятно, когда такое случается прямо в клубе. Настоящий шок для всех присутствующих, милорд.

— О да… и все же, он ведь был глубокий старик. Рано или поздно это должно было произойти. А ведь подумаешь: до чего странно! Все расселись вокруг и ровным счетом ничего не замечают, э?

— Да, милорд. Миссис Роджерс как услышала, так с ней чуть удар не случился.

— Просто не верится, верно? И столько времени все преспокойно сидят себе в креслах — я так понимаю, если верить доктору, так несколько часов прошло. Полагаю, старина Фентиман явился в обычное время?

— Ах! Уж генерал-то был точен, как часы. Всегда являлся в десять, минута в минуту. И поздороваться не забывал. «Доброе утро, Роджерс», малость чопорно, но очень, очень приветливо. А иногда спрашивал про миссис Роджерс и детишек. Превосходный старый джентльмен, милорд. Нам всем будет его недоставать.

— Вы, случайно, не заметили, не выглядел ли он тем утром как-то особенно немощным или усталым? — небрежно осведомился Уимзи, постукивая сигаретой по тыльной стороне ладони.

— Нет, что вы, милорд, мне казалось, вы знаете. В тот день меня на службе вовсе не было; мне великодушно дозволили присутствовать на церемонии у Сенотафа. Великолепное было зрелище, милорд; миссис Роджерс до слез растрогалась.

— Ох, да, конечно, Роджерс — я и позабыл. Разумеется, вы были на церемонии. Так что попрощаться с генералом вам так и не привелось. Но Сенотаф — это, безусловно, дело святое. Я полагаю, вас подменил Мэттьюз?

— Нет, милорд. С прискорбием должен заметить, что Мэттьюз слег с гриппом. Все утро у дверей стоял Уэстон, милорд.

— Уэстон? Кто такой?

— Новичок, милорд. Его взяли на место Бриггса. Вы ведь помните Бриггса — у него умер дядя, и оставил ему рыбную лавочку.

— Да, разумеется; именно так все и было. А когда на парад выходит Уэстон? Надо бы с ним познакомиться.

— Он будет здесь в час, милорд, когда я ухожу на ланч.

— Да, верно! Пожалуй, я его застану. Привет, Пенберти! Вас-то мне и надо. Уже словили утреннее вдохновение? Или только ищете?

— Проследил до самого логова. Хотите — поделюсь?

— Охотно, старина — подождите минуточку, вот только сброшу верхнюю оболочку. Я догоню вас.

Уимзи с сомнением глянул на конторку портье, но видя, что вниманием его уже завладели двое-трое завсегдатаев клуба, нырнул в гардероб, где служитель, бойкий кокни с физиономией Сэма Уэллера и протезом вместо ноги был рад и счастлив потолковать о генерале Фентимане.

— Забавно, милорд, что и вы об этом заговорили, — заметил он, когда Уимзи искусно вплел в канву разговора вопрос касательно точного времени прибытия генерала в «Беллону». — Вот и доктор Пенберти меня спрашивал… Сущая загадка, вот что я вам скажу. Я по пальцам могу пересчитать дни, когда пропускал приход генерала. Пунктуален он был, что твои часы, а ведь годков-то ему стукнуло немало, так что я уж старался оказаться рядом, помочь снять пальто и все такое. Но вот ведь незадача! Верно, в то утро он припозднился, потому как я-то его не видел, а за ланчем подумал: «Не иначе, генерал прихворнул», вот оно как. Захожу я, глядь, а тут его пальто висит на привычном месте. Так что, выходит, пропустил я его. В то утро джентльмены то приходили, то уходили, — ведь было-то поминальное воскресенье^[508]! Из провинции приехали многие, и хотели, чтобы я занялся их обувью и цилиндрами; вот поэтому, наверное, я генерала и не заметил.

— Возможно. По крайней мере, он ведь до ланча появился?

— О да, милорд. В половине первого я уходил, а цилиндр и пальто уже висели на вешалке, потому что я их видел.

— Во всяком случае, вот нам terminus ad quem^[509], - пробормотал Уимзи себе под нос.

— Прошу прощения у вашей светлости?..

— Я говорю, получается, что генерал пришел в клуб до половины первого — и после десяти, так?

— Да, милорд. Не скажу с точностью до секунды, но я уверен, что, явись он до четверти одиннадцатого, я бы его заметил. А после того, вспоминается мне, я был страшно занят, так что он, должно быть, проскользнул незамеченным.

— Ну, да — бедный, бедный старик! И все-таки, не сомневаюсь: он бы сам предпочел уйти из жизни вот так — тихо и незаметно. Недурное начало пути домой, Уильямсон.

— Очень, очень достойное начало, милорд. Уж мы-то видали и похуже. А чем все закончилось? Теперь все хором твердят, что для клуба все это страшно неприятно, а я вам скажу: в чем разница? Мало найдется домов, в которых о покойнике вовеки не слыхивали. И о домах мы из-за этого хуже не думаем, так с какой стати хуже думать о клубе?

— Да ты философ, Уильямсон.

Уимзи поднялся по недлинной мраморной лестнице и свернул в буфет. — А границы-то сужаются, — пробормотал он про себя. — Между четвертью одиннадцатого и половиной первого. Похоже, упорная предстоит борьба за ставки леди Дормер. Но — гори оно все синим пламенем! Послушаем, что скажет Пенберти.

Доктор уже дожидался в буфете с бокалом виски с содовой. Уимзи заказал стаканчик пива «Уордингтон» и сразу же, без околичностей, перешел к делу.

— Послушайте, — начал он, — мне всего лишь хотелось перемолвиться с вами словечком по поводу старика Фентимана. Полнейшая конфиденциальность, и все такое. Но похоже на то, что точное время кончины злополучного старикана стало делом крайней важности. Вопрос наследования, вы меня понимаете? Шума поднимать не хотят. Вот меня и попросили, как друга семьи и все такое прочее, знаете ли, вмешаться и позадавать вопрос-другой. Ясно, что начинать следует с вас. Так каково ваше мнение? Мнение медика, помимо всего прочего?

Пенберти изогнул брови.

— О? Возник вопрос, да неужели? Я так и подумал. Этот законник, как-бишь-его-там, позавчера заглянул в клуб, попытался припереть меня к стенке. Верно, думает, что можно установить момент смерти с точностью до минуты, лишь глянув на коренные зубы покойного. Вот только выскажи этим пташкам свое мнение, и оглянуться не успеешь, как окажешься на свидетельской трибуне и повторишь то же самое под присягой.

— Понимаю. Но ведь общее-то представление складывается!

— О, да. Только представления свои нужно проверять — подкреплять фактами, и все такое. Нельзя выстраивать теории, ни на чем не основанные.

— Опасная штука — теории! Например, — возьмем наш случай, — за свою недолгую жизнь довелось мне поглядеть на пару-тройку покойничков, и, если бы я стал разводить теории на этот счет, просто судя по внешнему виду тела, знаете, что бы я сказал?

— Одному Господу известно, что скажет неспециалист по поводу медицинской проблемы, — отпарировал доктор, кисло усмехаясь краем губ.

— Верно, ах, как верно! Ну так я бы сказал, что скончался он весьма давно.

— Это слишком расплывчато.

— Вы сами сказали, что трупное окоченение заметно развилось. Ну, дадим шесть часов на то, чтобы оно наступило, и… когда там оно сходит?

— В тот момент окоченение уже разрешалось — разве я об этом не упомянул?

— Упомянули. А мне казалось, что трупное окоченение сохраняется в течение двадцати четырех часов или около того?

— Иногда. А иногда сходит очень скоро. Быстро развилось — быстро разрешилось, вот такое правило. Однако я с вами согласен: при отсутствии прочих данных я бы сказал, что смерть наступила куда раньше десяти утра.

— А, признаете?

— Признаю. Но мы знаем, что генерал пришел в клуб не раньше четверти одиннадцатого.

— Итак, вы беседовали с Уильямсоном?

— О, да. Я подумал, что лучше все проверить, насколько возможно. Так что могу лишь предполагать, что, поскольку смерть наступила внезапно, да и в комнате было тепло, — покойный ведь сидел у самого огня, — процесс начался и закончился очень быстро.

— Хм-м! Вы, разумеется, отлично знали конституцию бедолаги?

— Да, пожалуй. Генерал Фентиман был очень слаб. Сердце, знаете ли, начинает сдавать, когда перешагнешь за девятый десяток. Это могло произойти где угодно: я так и ждал, что он вот-вот отдаст Богу душу. Кроме того, старик, видите ли, пережил изрядное потрясение.

— Что же произошло?

— Повидался с сестрой накануне вечером. Вам, полагаю, о встрече уже рассказали, раз вы, похоже, все об этом деле знаете. А после того генерал отправился на Харлей-Стрит, ко мне. Я посоветовал ему постельный режим и покой. Артерии перегружены, пульс неритмичный… Старик разволновался — что вполне естественно. Ему бы хорошенько отдохнуть. А я так понимаю, он настоял на том, чтобы встать, несмотря на головокружение и слабость, доплелся сюда, — а попробуй его удержи! — и тотчас же испустил дух.

— Это все понятно, Пенберти, но когда — когда именно — это произошло?

— Один Бог знает. А я — так нет. Еще стаканчик?

— Нет, спасибо; не сейчас. Послушайте, я так полагаю, у вас никаких сомнений не осталось по поводу всей этой истории?

— Сомнений? — Доктор уставился на Уимзи во все глаза. — Ну, разумеется! Если вы имеете в виду причину смерти — безусловно, ни малейших сомнений на этот счет у меня нет. В противном случае я бы не выписал свидетельства.

— А в отношении тела вам ничего не показалось странным?

— О чем вы?

— Вы не хуже меня знаете, что я имею в виду, — отрезал Уимзи, резко разворачиваясь и глядя прямо в лицо собеседнику. Его светлость преобразился точно по волшебству: словно из бархатных ножен вдруг взвилось стальное лезвие. Пенберти встретился глазами с лордом Питером — и медленно кивнул.

— Да, знаю. Но, прошу вас, не здесь. Лучше нам подняться в библиотеку. Там наверняка никого нет.

Глава V Тупик

Библиотека клуба «Беллона» неизменно пустовала. Это была просторная, тихая, приятная на вид комната; книжные полки в ней размещались по отсекам, причем в каждом стоял стол для письма и три-четыре стула. Изредка кто-нибудь забредал под эти своды полистать атлас «Таймз» или фолиант, посвященный стратегии и тактике, или извлечь на свет давние списки офицерского состава, но по большей части в библиотеке не бывало ни души. Устроившись в самом дальнем отсеке, отгородившись книгами и тишиной, любители конфиденциальных разговоров могли беседовать без помех, точно в исповедальне.

— Ну так как насчет этого самого?.. — начал Уимзи.

— Насчет чего?.. — с профессиональной осторожностью отозвался доктор.

— Насчет ноги?

— Интересно, а кто-нибудь еще заметил неладное? — промолвил Пенберти.

— Сомневаюсь. Я, разумеется, заметил. Но, в конце концов, такого рода штуки — мое хобби. Возможно, не самое популярное — пусть препротивное, но все-таки мое, родное. По чести говоря, у меня просто-таки дар в отношении покойничков. Но я не был уверен, что все это значит, и видел, что привлекать внимание вы не хотите, вот и не стал лезть вперед.

— Да — я хотел сперва хорошенько все обдумать. Видите ли, на первый взгляд складывалось ощущение довольно-таки…

— Неприятное, — подсказал Уимзи. — Знали бы вы, сколько раз я уже слышал это слово за последние два дня! Ну что ж, посмотрим правде в глаза. Давайте с самого начала признаем, что, как только трупное окоченение разовьется, оно так и держится, пока не начнет разрешаться, а это происходит обычно сверху вниз, от жевательных мышц лица, а вовсе не начиная с коленного сустава. Так вот, у Фентимана челюсть и шея были точно деревянные — я сам пощупал. Но левая нога свободно болталась в колене. Как вы это объясняете?

— Я крайне озадачен. Как вы, вне сомнения, знаете, очевидно было бы предположить, что сустав вывернули, — кто-то или что-то, — уже после того, как наступило окоченение. В таком случае, разумеется, он не застынет снова. Останется болтаться до тех пор, пока все тело не обмякнет. Но вот как это произошло…

— О том и речь. Мертвецы обычно не разгуливают по клубу, защемляя ноги и выворачивая суставы. И, уж разумеется, если бы тело нашли в таком положении, об этом бы точно упомянули. Вот вы можете себе представить, чтобы, к примеру, один из наших ребятишек-официантов обнаружив в лучшем из кресел престарелого джентльмена, недвижного, точно деревянная кукла, просто всласть подергал бы его за ногу и бросил как есть?

— В голову мне приходит только одно, — отозвался Пенберти. — Может быть, официант или кто-то еще нашел труп, попытался его сдвинуть — а затем запаниковал и сбежал, никому ни слова не сказав. Звучит нелепо. Но люди, случается, совершают редкие глупости, особенно когда напуганы.

— Но чего тут бояться?

— Для человека с расшатанными нервами вполне довольно. У нас тут есть один-два контуженных, за которых в экстремальной ситуации я не поручусь. Возможно, стоило бы проверить, не демонстрировал ли кто из них особых признаков возбуждения или шока.

— Недурная идея, — протянул Уимзи. — Предположим — да, предположим, к примеру, что некто, так или иначе связанный с генералом, страдает нервным расстройством… и, предположим, что он вдруг наталкивается на окоченевший труп. Думаете, такой человек, вероятно, мог бы потерять голову?

— Безусловно, такое возможно. Мне представляется, что он вполне мог впасть в истерику и даже в буйство и вытолкнуть сустав, руководствуясь сумасбродным представлением о том, что тело нужно выпрямить, придать ему более пристойный вид. А после того, знаете ли, он взял да и сбежал, и сделал вид, что ничего ровным счетом не произошло. Заметьте, я не утверждаю, что именно так все и было, однако представить такое развитие событий труда не составляет. А раз так, я подумал, что лучше ничего не говорить. Инцидент крайне непр… прискорбный, стоит ли привлекать к нему внимание? А лишние расспросы невротику только повредят, причем серьезно. Я бы предпочел не будить лиха. Я со всей определенностью заявляю: смерть произошла естественным путем. А что до остального… долг наш — радеть о живущих; мертвым уже не поможешь.

— Верно. Однако вот что я вам скажу: я попытаюсь выяснить, — почему бы и не сказать прямым текстом? — не случалось ли Джорджу Фентиману в течение дня остаться одному в курительной комнате. Может, кто-то из слуг заметил. Похоже, это — единственно возможное объяснение. Ну что ж, огромное спасибо вам за помощь. Да, кстати, когда мы обнаружили тело, вы отметили, что трупное окоченение уже сходит — это вы для отвода глаз сказали, или так оно в самом деле и было?

— Собственно говоря, окоченение как раз начало разрешаться в области жевательных мышц лица. А к полуночи сошло окончательно.

— Благодарствую. Вот вам еще один непреложный факт. Люблю факты, а в этом деле их до отвращения мало. Еще виски?

— Нет, спасибо. У меня сейчас прием. Еще увидимся. Всего хорошего!

И доктор ушел. Уимзи посидел несколько секунд, задумчиво покуривая. А затем развернул стул к столу, взял с пюпитра лист бумаги и набросал авторучкой кое-какие заметки по делу. Впрочем, далеко он не продвинулся: появился один из клубных служителей и принялся заглядывать во все отсеки по очереди, явно кого-то разыскивая.

— Ты ко мне, Фред?

— Прибыл слуга вашей светлости, милорд, и просит уведомить вас о его приезде.

— Правильно. Я уже иду. — Уимзи взял блокнот с промокательной бумагой промокнуть чернила. И тут же изменился в лице. Из блокнота чуть высовывался уголок бумаги. Исходя из принципа, что нет такой мелочи, на которую не стоило бы взглянуть, Уимзи пытливо просунул палец между страницами и извлек листок. На нем обнаружились неразборчивые каракули, начертанные дрожащей старческой рукой: речь шла о денежных суммах. Секунду-другую Уимзи внимательно разглядывал цифры, а потом встряхнул блокнот, проверяя, не выпадет ли чего-то еще. Затем он сложил листок, со всей доступной осторожностью берясь за уголки, поместил его в конверт и убрал в бумажник. Выйдя из библиотеки, он обнаружил в холле Бантера: тот дожидался хозяина с фотокамерой и штативом в руках.

— А, вот и вы, Бантер. Подождите минуточку, я повидаюсь с секретарем. — Уимзи заглянул в офис и обнаружил, что Кульер с головой ушел в какие-то счета.

— Послушайте, Кульер, — доброе утро, конечно, и все такое прочее, да, так и пышу здоровьем, самому противно; спасибо, всегда был таким, послушайте, вы ведь запомнили тот день, когда старик Фентиман так неучтиво отбросил копыта? Совсем недавно дело было.

— Такое не забудется, — скривился Кульер. — Я получил три письменных жалобы от Уэзериджа; одну — поскольку слуги не заметили происшедшего раньше, шельмецы нерадивые; вторую — потому что люди из похоронного бюро, видите ли, пронесли гроб мимо его двери и обеспокоили беднягу; третью потому что чей-то там адвокат посмел задать ему вопрос-другой; плюс еще туманные намеки на неработающие телефоны и недостачу мыла в туалете. И кому охота в секретари?

— От души сочувствую, — ухмыльнулсяУимзи. — Я-то не скандалить пришел. Au contraire^[510], - как сказал один тип в Бискайском заливе, когда его спросили, обедал ли он. Собственно говоря, тут возникла неразбериха касательно минуты и часа смерти, — заметьте, строжайшая конфиденциальность! — и я с этим делом разбираюсь. Не хочу лишнего шума, но, если позволите, я бы сделал в клубе снимок-другой, чтобы проглядеть их на досуге и, так сказать, соколиным глазом обозреть характер местности, э? Тут пришел мой человек с фотокамерой. Может, вы притворитесь, что имеете дело с парнем из «Твэддлера» или «Пикчер Ньюз» и дадите ему свое официальное благословение пооколачиваться вокруг вместе со всеми причиндалами?

— Вот ведь любитель напустить туману! Да пожалуйста, если надо. Только вот каким образом сегодняшние фотографии помогут вам установить время смерти, происшедшей десять дней назад — это выше моего разумения. Но, послушайте… игра ведь ведется честно, в открытую, нет? Нам вовсе не хотелось бы…

— Разумеется. В том-то и суть. Строжайшая конфиденциальность — любая сумма в пределах 50.000 фунтов сразу по предъявлении долговой расписки, доставка в стандартных фургонах, рекомендации не требуются. Доверьтесь малышу Питу.

— Идет! Так что вам нужно?

— Не хочу, чтобы меня видели с Бантером. Незачем раскрывать карты раньше времени. Нельзя ли призвать его сюда?

— Разумеется.

За Бантером отослали слугу, и тот не замедлил явиться: невозмутимо чопорный и аккуратный до педантичности. Уимзи придирчиво оглядел его — и покачал головой.

— Простите, Бантер, но вы вот нисколечко не смахиваете на профессионального фотографа из «Твэддлера». Темно-серый костюм еще туда-сюда, но где бесшабашная неряшливость, отличающая гигантов Флит-Стрит? Не будете ли вы так добры засунуть все эти кассеты в один карман, несколько запасных линз и прочие причиндалы — в другой, и слегка взъерошить свои буйные кудри? Так уже лучше. И почему это я не различаю у вас пирогаллоловых пятен на большом и указательном пальце?

— Я, милорд, отношу это главным образом за счет того обстоятельства, что в качестве проявителя предпочитаю метол-гидрохинон.

— Увы, профанам этого не понять. Минуточку! Кульер, я тут у вас вижу отличную закопченую трубку. Дайте-ка ершик.

Уимзи энергично просунул инструмент в черенок трубки и извлек наружу тошнотворное количество бурого, маслянистого вещества.

— Отравление никотином, Кульер, — вот от чего вы умрете, если не остережетесь вовремя. Вот, держите, Бантер. Тщательно втерев это в кончики пальцев, вы добьетесь нужного эффекта. А теперь, внимание: Кульер проведет вас по клубу. Мне нужен снимок курительной комнаты, сделанный от входа, затем камин крупным планом, так, чтобы вошло любимое кресло генерала Фентимана, и еще один снимок от дверей прихожей, что перед библиотекой. Затем — снимок библиотеки сквозь прихожую и несколько детальных изображений дальнего отсека с разных ракурсов. После того, сделайте несколько видов холла, снимите гардеробную, попросите служителя показать вам вешалку генерала Фентимана и постарайтесь, чтобы и она попала в кадр. На данный момент это все, но для отвода глаз пофотографируйте все, что сочтете нужным. Мне требуются четкие снимки, вплоть до мельчайших подробностей, так что затемняйте линзу, если надо, и помните: я вас не тороплю. Как закончите, отыщите меня: я поброжу где-нибудь здесь. И вставьте новые фотопластинки: отсюда мы поедем в другое место.

— Очень хорошо, милорд.

— Да, кстати, Кульер: доктор Пенберти прислал некую особу обрядить покойника, верно? Вы, случайно, не помните, во сколько она явилась?

— На следующее утро около девяти, кажется.

— А имени ее вы, часом, не записали?

— Кажется, нет. Но я знаю, что работает она в похоронном бюро Мерритта, близ Шепердз-Маркет-Уэй. Вам наверняка на нее укажут.

— Преогромное вам спасибо, Кульер. А теперь я испаряюсь. За работу, Бантер.

Уимзи на минутку призадумался, затем пересек курительную комнату, жестом поприветствовав одного-двух клубных завсегдатаев, взял «Морнинг пост» и оглянулся в поисках свободного места. Вместительное кресло с завитушками по-прежнему стояло у огня, но некое смутное чувство почтения к мертвым оградило его от чужих посягательств. Уимзи неспешно прошествовал к креслу и лениво погрузился в его пружинистые глубины. Маститый беллонианец, устроившийся по соседству, бросил в его сторону негодующий взгляд и шумно зашелестел страницами «Таймз». Уимзи проигнорировал сигналы — и забаррикадировался газетой. Ветеран снова откинулся к спинке, пробурчав что-то касательно «несносных юнцов» и «нарушения всех приличий». Но Уимзи так и не стронулся с места, и не поднял глаз даже тогда, когда в курительную вошел репортер из «Твэддлера» в сопровождении секретаря и принялся устанавливать фотокамеру. Несколько особо чувствительных натур капитулировали перед вторжением. Уэзеридж, протестующе ворча, заковылял в библиотеку. Уимзи не без внутреннего удовлетворения проследил, как неумолимая фотокамера хищно устремилась за ним даже в эту неприступную цитадель.

В половине первого к лорду Питеру подошел официант, дабы сообщить, что мистер Кульер покорнейше просит его светлость к себе на пару слов. В офисе Бантер отчитался по поводу выполненной работы и был отослан раздобывать ланч и пополнять запас фотопластинок. Сам же Уимзи спустился в столовую и обнаружил там Уэзериджа: прочно утвердившись за столом, тот как раз подступился с ножом к седлу барашка, ворча по поводу вина. Уимзи целенаправленно двинулся к нему, сердечно поздоровался и присел за тот же столик.

Уэзеридж отметил, что погода стоит премерзкая. Уимзи учтиво согласился. Уэзеридж заявил, что порядки в клубе просто возмутительные: деньги дерут непомерные, а покушать абсолютно нечего. Уимзи, — как истинный ценитель хорошей кухни, он пользовался самой горячей любовью и шеф-повара, и всех официантов вместе взятых, так что ему тотчас же принесли первосортнейшую вырезку, даже не дожидаясь заказа, — от души посочувствовал соседу. Уэзеридж сообщил, что нынче утром за ним по всему клубу гонялся поганый репортеришка с фотокамерой, и что в наши дни эта пакостная пресса совсем распоясалась, нигде покоя не сыщешь. Уимзи ответствовал, что сегодня все делается рекламы ради, а ведь реклама — сущее проклятие века. Загляните в газеты: сплошные объявления, от первой страницы и до последней. Уэзеридж поведал, что в его время, ей-Богу, респектабельный клуб рекламой бы просто побрезговал, и что сам он помнит те благословенные дни, когда газеты издавались джентльменами для джентльменов. Уимзи заметил, что ныне времена уже не те, нет; все из-за войны, не иначе.

— Треклятая разболтанность, вот что это такое, — фыркнул Уэзеридж. Обслуживание ни к черту не годится. Этот парень Кульер в своем деле ни аза не смыслит. На этой неделе — проблемы с мылом. Вы не поверите, вчера на раковине не было мыла — так-таки ни кусочка! Пришлось позвонить, сказать, чтобы принесли. В результате опоздал к ужину. А на прошлой неделе телефон. Хотел позвонить одному джентльмену в Норфолк. Дружили мы с его братом… он погиб в последний день войны, за полчаса до того, как смолкли пушки… чертовски обидно… всегда звоню ему в поминальное воскресенье, так, пару слов сказать, знаете ли… хр-рм!

Уэзеридж, нежданно продемонстрировав чувствительную струнку своей натуры, умолк и недовольно запыхтел.

— Вам не удалось дозвониться, сэр? — с чувством осведомился Уимзи. Все, что происходило в клубе «Беллона» в день перемирия, вызывало у него самый непосредственный интерес.

— Отлично дозвонился, — угрюмо заверил Уэзеридж. — Но, черт подери, мне пришлось спуститься в гардероб и позвонить из тамошней кабинки. Не хотелось околачиваться у входа. Ходят там всякие идиоты: то туда, то сюда. Дурацкие анекдоты травят. С какой стати эти болваны используют великий национальный праздник как предлог для того, чтобы собраться и всласть языками потрепать — не понимаю!

— Чертовски досадно! Но почему вы не попросили перевести разговор в кабинку у библиотеки?

— Так я к чему веду? Треклятый аппарат вышел из строя. И поперек поганое объявление, этакими огромными буквами: «Телефон не работает». И все. Ни тебе извинения — ничего! Возмутительно, вот как я это называю! Я так и сказал парню на коммутаторе: безобразие, дескать! А этот тип мне в ответ: он, видите ли, объявления не вешал, но сообщит, куда следует.

— Но к вечеру аппарат заработал, — проговорил Уимзи. — Я сам видел, как по нему звонил полковник Марчбэнкс.

— Знаю, что заработал. И черт меня дери, если на следующее утро идиотская штуковина не трезвонила без перерыва! Инфернальный шум. Я велел Фреду прекратить этот кошмар, а он мне в ответ, дескать, телефонная компания проверяет линию. Ну, и нет у них права устраивать такую какофонию! Почему бы не провести проверку тихо, хотел бы я знать!

Уимзи заметил, что телефоны — воистину дьявольское изобретение. Уэзеридж, неумолчно ворча себе под нос, покончил с ланчем и ретировался восвояси. А его светлость возвратился в холл, обнаружил в дверях помощника швейцара и представился.

Однако от Уэстона толку оказалось мало. Он не заметил прибытия генерала Фентимана одиннадцатого числа. Многих членов клуба он еще не знал, поскольку приступил к новым обязанностям лишь недавно. Да, Уэстон тоже взять не может в толк, как это он проглядел такого почтенного джентльмена, но факт остается фактом: проглядел — и все тут. И бесконечно о том сожалеет. У его светлости сложилось впечатление, что Уэстон страшно раздосадован: как же, упустил свой шанс искупаться в лучах чужой славы. Как говорят репортеры, сенсация прямо из рук уплыла!

Ничем не помог и портье. Утро одиннадцатого ноября выдалось на редкость суматошное. Он то и дело отлучался из своей застекленной конурки: провожал гостей в разные комнаты, помогал отыскать знакомых, разносил письма, занимал разговором тех членов клуба, что выбирались в «Беллону» крайне редко, а тогда не успускали случая «потолковать с Пайпером». Он так и не сумел вспомнить, видел генерала или нет. У его светлости начинало складываться впечатление, что слуги и завсегдатаи клуба коварно сговорились не замечать престарелого джентльмена в последнее утро его жизни.

— Бантер, а вам не кажется, что старик там вообще не появлялся? предположил Уимзи. — Бродил там бесплотным духом и упорно пытался пообщаться, словно злосчастный призрак из какой-нибудь мелодрамы.

Спиритического взгляда на проблему Бантер не разделял.

— Генерал наверняка явился в клуб во плоти, ведь тело-то нашли.

— Правда ваша, — отметил Уимзи. — Боюсь, наличие тела объяснить куда как непросто. Возможно, это означает, что мне придется допросить каждого члена этого треклятого клуба по отдельности. Но на данном этапе, пожалуй, нам лучше съездить на квартиру к покойному и разыскать Роберта Фентимана. Уэстон, будьте добры, вызовите мне такси.

Глава VI Возвращение в игру

Дверь квартирки на Довер-Стрит открыл старик-слуга. На встревоженном лице его отчетливо читалось горе: бедняга еще не примирился с печальной утратой. Слуга сообщил, что майор Фентиман дома и будет счастлив принять лорда Питера Уимзи. Не успел он договорить, как из дальней комнаты появился высокий, по-солдатски подтянутый джентльмен лет сорока пяти и радостно приветствовал гостя.

— Это вы, Уимзи? Мерблз предупреждал, что вы заглянете. Проходите. Давненько я вас не видел. Ходят слухи, будто вы затмеваете самого Шерлока. Недурно вы себя показали в той досадной истории с вашем братом; отлично поработали, что и говорить. А это что такое? Фотокамера? Боже милосердный, да вы профессионально взялись за наше дельце, э? Вудворд, позаботься о том, чтобы слуга лорда Питера ни в чем не нуждался. Вы уже отобедали? Ну, хоть что-нибудь перекусите, я надеюсь, прежде чем начнете замерять следы. Пойдемте. У нас тут малость не прибрано, но вы уж нас извините.

Майор провел гостя в тесную, аскетически обставленную гостиную.

— Я подумал, что водворюсь сюда на время, пока не разберусь со стариковскими пожитками. Веселенькая предстоит работенка, учитывая всю эту суматоху вокруг завещания. Однако душеприказчик — я, так что не отвертишься. Очень любезно было с вашей стороны прийти нам на помощь. Вот уж старушка со странностями, эта наша двоюродная бабушка Дормер! Хотела как лучше — и чертовски усложнила жизнь всем и каждому! Кстати, как дело продвигается?

Уимзи признался, что расследование в клубе «Беллона» ничего не дало.

— Я вот подумал, а не начать ли с этого конца, — продолжал его светлость. — Если бы мы знали доподлинно, в котором часу генерал вышел из дома, мы бы лучше представляли себе, во сколько он прибыл в клуб.

Фентиман тихонько присвистнул.

— Но, дорогой мой чудак-человек, разве Мерблз не рассказал вам, в чем состоит загвоздка?

— Мерблз ни словом не обмолвился. Предоставил мне самому докапываться до сути. Так в чем же состоит загвоздка?

— Послушайте, дело вот в чем: накануне смерти старик вообще не ночевал дома!

— Не ночевал дома? Так где же он был?

— Понятия не имею. Вот вам и головоломка. Знаем мы только одно… минуточку, это история Вудворда; пусть лучше он сам вам расскажет. Вудворд!

— Да, сэр.

— Расскажите лорду Питеру Уимзи все то же, что и мне — касательно того телефонного звонка, помните?

— Да, сэр. Около девяти часов…

— Минуточку, — остановил его Уимзи. — Я всегда предпочитаю, чтобы история начиналась с начала. Так давайте вернемся к утру — к утру десятого ноября. Генерал хорошо себя чувствовал? Был здоров и бодр, как всегда?

— В точности так, милорд. Генерал Фентиман обычно вставал рано, милорд, поскольку спал чутко, что в его преклонные годы только естественно. Я подал ему завтрак в постель без четверти восемь: чай, гренок с маслом и яйцо всмятку — его обычное меню изо дня в день. Затем он встал, я помог ему одеться… и времени было что-то между половиной девятого и девятью, милорд. Генерал Фентиман слегка отдохнул, — процесс одевания старика изрядно утомлял, — а без пятнадцати десять я принес его цилиндр, пальто, кашне и трость, и хозяин отправился в клуб. Таков был его обычный дневной распорядок. Он пребывал в прекрасном расположении духа — и на здоровье не жаловался. Разумеется, милорд, сердце у него всегда было слабое, но чувствовал он себя в точности как обычно.

— Ясно. И, по обыкновению своему, он просиживал в клубе весь день и возвращался домой — кстати, в котором часу?

— Я привык подавать ужин ровно в половине восьмого, милорд.

— И генерал всегда приходил вовремя?

— Неизменно, милорд. Все делал по часам, точно на параде. Уж так у него повелось. А около трех часов пополудни зазвонил телефон. Мы, видите ли, установили телефон, милорд, поскольку у генерала сердце пошаливало, так что при чрезвычайных обстоятельствах мы всегда могли вызвать врача.

— И были абсолютно правы, — вставил Роберт Фентиман.

— Да, сэр. Генерал Фентиман по доброте своей говорил, сэр, что не хотел бы, чтобы тяжкая ответственность ходить за ним в случае болезни всецело пришлась только на мои плечи. Очень был добрый и заботливый джентльмен. — Голос старика дрогнул.

— Ваша правда, — подтвердил Уимзи. — Я знаю, для вас это горестная утрата, Вудворд. Но, увы, два века никому не отпущено. Я уверен, лучше вас о нем никто бы не позаботился. Так что там случилось около трех пополудни?

— Ну так вот, милорд, позвонили от леди Дормер и сообщили, что ее светлость очень больны и не будет ли генерал Фентиман так добр прийти, не откладывая, если хочет застать сестру в живых? Так что я сам отправился в клуб. Мне, видите ли, не хотелось звонить, потому что генерал Фентиман был туговат на ухо, — хотя для джентльмена его лет на диво хорошо сохранился, и телефон недолюбливал. Кроме того, я опасался, что потрясение окажется слишком сильным, учитывая, что сердце у него слабое, — а в его-то возрасте странно было бы ожидать иного! — вот почему я и решил сам сходить.

— Вы проявили похвальную заботливость.

— Спасибо, милорд. Ну вот, я повидался с генералом Фентиманом и передал ему сообщение — как можно осторожнее, так сказать, щадя его чувства. Он вроде как опешил, но посидел, подумал несколько минут, а потом и говорит: «Хорошо, Вудворд, я пойду. Долг подсказывает, что надо». Так что я закутал его потеплее, вызвал такси, а генерал и молвит: «Тебе со мной ехать незачем, Вудворд. Я сам не знаю, как долго пробуду у сестры. Но там позаботятся, чтобы я благополучно добрался до дому». Так что я назвал шоферу адрес и вернулся на квартиру. Я и помыслить не мог, что вижу хозяина в последний раз.

Уимзи сочувственно поцокал языком.

— Да, милорд. Когда генерал Фентиман не вернулся в обычное время, я решил, может, он остался обедать у леди Дормер и не придал этому значения. Однако в половине девятого я начал опасаться, что генералу повредит ночной воздух: в тот день было очень холодно, милорд, если помните. В девять я уже подумывал, а не набрать ли номер леди Дормер и не спросить ли, в котором часу ждать хозяина домой, как вдруг зазвонил телефон.

— Ровно в девять?

— Около того. Может, чуть позже, но самое большее — в четверть десятого. Я снял трубку: звонил какой-то джентльмен. Он спросил: «Это квартира генерала Фентимана?» «Да, а кто это?» — ответил я. А он: «Это Вудворд?» — вот так прямо и назвал меня по имени. Я отвечаю: «Да». А он: «Так вот, Вудворд, генерал Фентиман просил передать, чтобы вы его не ждали: он заночует у меня». Я переспросил: «Извините, сэр, а кто это говорит, будьте добры?» А он: «Мистер Оливер». Я переспросил его, поскольку прежде этого имени не слышал, и он повторил: «Оливер, — очень четко и разборчиво, — мистер Оливер, — сказал он, — я — старый друг генерала Фентимана, и сегодня он заночует у меня; нам, видишь ли, надо обсудить одно дело». «Не нужно ли прислать генералу что-либо?» — осведомился я, — ну, просто подумал, знаете ли, что, может, хозяину понадобится пижама или зубная щетка, или что-нибудь в этом роде; но джентльмен сказал, что нет, у него есть все необходимое, мне вовсе незачем утруждать себя. Разумеется, милорд, как я уже объяснял майору Фентиману, я не считал себя вправе задавать вопросы, я ведь только слуга, милорд; чего доброго, сочтут, что я чересчур много себе позволяю. Но я страшно тревожился, — ведь генерал и так переволновался, а тут еще засидится допоздна, как бы это все плохо не кончилось, — и дерзнул выразить надежду, что генерал Фентиман пребывает в добром здравии и не станет слишком переутомляться; а мистер Оливер рассмеялся и заверил, что должным образом позаботится о госте и сей же час уложит его в постель. Я уж как раз собирался взять на себя смелость спросить, по какому адресу мистер Оливер проживает, а тот взял да и повесил трубку. Вот и все, что я знал; а на следующий день услышал, что генерал Фентиман скончался, милорд.

— Вот ведь оно как, — проговорил Роберт Фентиман. — Что вы обо всем этом думаете?

— Странная история, — отозвался Уимзи, — и притом злополучная, как выясняется. Вудворд, а генерал часто проводил ночь вне дома?

— Никогда, милорд. Вот уже пять-шесть лет на моей памяти такого не случалось ни разу. В былые дни, возможно, он и навещал друзей от случая к случаю, но в последнее время — никогда.

— И про мистера Оливера вы никогда не слышали?

— Нет, милорд.

— А голос не показался вам знакомым?

— Не могу сказать наверняка; возможно, я и слышал его прежде, милорд, но по телефону я распознаю голоса с величайшим трудом. Однако в тот момент мне показалось, что это — кто-то из членов клуба.

— Фентиман, а вы об этом типе что-нибудь знаете?

— О да — я с ним встречался. Если, конечно, я его ни с кем не путаю. Но я о нем ровным счетом ничего не знаю. Кажется, мы столкнулись однажды в какой-то ужасной давке: не то на званом ужине, не то еще где-то, и он сказал, что знает моего деда. А еще я мельком видел его за ланчем у «Гатти» и все в таком духе. Но я понятия не имею, где он живет и чем занимается.

— Из армейских?

— Нет… что-то по инженерной части, сдается мне.

— Ну и каков он с виду?

— Хм… высокий, худощавый, седой, в очках. С виду ему около шестидесяти пяти. А на самом деле, может, и постарше будет — да уж наверное, постарше, ежели старый друг деда. Я так понял, он удалился от дел, — уж в чем бы помянутые дела не заключались, — и поселился в пригороде, но пусть меня повесят, если вспомню, где именно.

— Все это мало облегчает нашу задачу, — вздохнул Уимзи. — Знаете, иногда мне кажется, что у женщин есть свои сильные стороны.

— При чем тут женщины?

— Ну, я имею в виду, что мужчины заводят ни к чему не обязывающие знакомства легко и непринужденно, при полном отсутствии любознательности; эта способность, безусловно, достойна всяческого восхищения — зато смотрите, сколько от нее неудобств! За примером далеко ходить не надо. Вы признаете, что встречались с этим типом два-три раза, а знаете о нем лишь то, что он высок, худощав, и поселился в некоем неуточненном пригороде. А вот женщина, при равных возможностях, выяснила бы его адрес и род занятий, женат ли он, сколько у него детей, как их всех зовут, чем они зарабатывают на жизнь, кто его любимый автор, какое блюдо он предпочитает; имена его портного, дантиста и сапожника; знает ли он вашего деда и что о нем думает — словом, обрывки ценнейших сведений!

— Вот именно, — ухмыльнулся Фентиман. — Теперь понимаете, почему я так и не женился?

— Целиком и полностью с вами согласен, — кивнул Уимзи, — но факт остается фактом: как источник информации вы абсолютно безнадежны. Ну, ради Бога, пошевелите мозгами и попытайтесь вспомнить хоть что-нибудь определенное касательно этого типа. Ведь для вас речь идет о ставке в полмиллиона, а надо-то всего лишь узнать, в котором часу ваш дедушка отбыл утром из Тутинг Бек, или Финчли, или откуда бы там ни было еще. Если речь идет о дальнем пригороде, тогда понятно, почему в клуб он явился с опозданием — кстати, это вам только на руку.

— Да, наверное. Я попытаюсь вспомнить, обещаю. Но я не уверен, что вообще что-либо знал.

— Положение крайне щекотливое, — отозвался Уимзи. — Вне всякого сомнения, для полиции не составило бы труда отыскать для нас мистера Оливера, но ведь полицию мы привлекать не станем! И, я так понимаю, давать объявление в газеты вы тоже не склонны.

— Ну, возможно, другого выхода у нас не останется. Хотя, разумеется, мы предпочли бы по возможности избежать огласки. Ах, если бы мне только удалось вспомнить, в какой именно области он подвизался!

— Ну да, либо попытайтесь сосредоточиться на званом обеде или где уж вы там впервые с ним познакомились! Возможно, удастся раздобыть список гостей.

— Дорогой мой Уимзи — с тех пор минуло два года, если не три!

— Или, может статься, этого парня знают у «Гатти».

— А что, неплохая идея! Я ведь встречал его там не раз и не два. Послушайте-ка, я загляну туда и наведу справки, а если мистера Оливера там не знают, я возьму за правило обедать там порегулярнее. Держу пари, рано или поздно он снова объявится.

— Правильно. Так и сделайте. А тем временем, вы не возражаете, если я осмотрю квартиру?

— Конечно, осматривайте. Я вам нужен? Или вы предпочтете Вудворда? От него, пожалуй, будет больше толку.

— Спасибо. Вудворд меня устроит. А вы на меня не отвлекайтесь. Я тут пооколачиваюсь немного.

— Разумеется, работайте на здоровье! А мне еще разбирать два ящика с бумагами. Ежели найду что-нибудь, имеющее отношение к этому Оливеру, я вам крикну.

— Договорились.

Уимзи вышел, предоставив майора самому себе, и присоединился к Вудворду и Бантеру, что тихо беседовали в соседней комнате. Уимзи хватило одного взгляда, чтобы понять: это — спальня генерала.

На столике рядом с узкой железной кроватью стоял старинный несессер для письменных принадлежностей. Уимзи приподнял его, взвесил в руках, а затем отнес к Роберту Фентиману.

— Вы это открывали? — полюбопытствовал его светлость.

— Да — там только старые письма и всякий хлам.

— Адреса Оливера вы, разумеется, так и не обнаружили?

— Нет. Безусловно, я его искал.

— А где-нибудь еще смотрели? В ящиках стола? В буфетах? Ну, в такого рода местах?

— Пока нет, — резковато отозвался Фентиман.

— Никаких записок на телефоне — вы ведь в телефонную книгу заглянули, я надеюсь?

— Если честно, то нет… согласитесь, не могу же я звонить абсолютно посторонним людям и…

— И петь им гимн любителей пива? Бог ты мой, можно подумать, речь идет о потерянном зонтике, а не о полумиллионе фунтов! Этот тип вам звонил, так что очень может быть, что и личный номер у него есть. Лучше поручите-ка это дело Бантеру. Его манере разговаривать по телефону можно только позавидовать; Бантеру просто хором спасибо говорят за то, что потр-р-ревожил.

Роберт Фентиман снисходительно улыбнулся неуклюжей шутке и извлек на свет телефонный справочник. Бантер тотчас же углубился в книгу. Отыскав два с половиной столбца Оливеров, он снял телефонную трубку и принялся прилежно прорабатывать каждого из кандидатов по очереди. Уимзи возвратился в спальню. Там царил безупречный порядок: кровать аккуратно заправлена, умывальник в порядке, словно жилец вот-вот вернется; вокруг — ни пылинки. Все это, безусловно, делало честь благоговейной привязанности Вудворда, но для очей следователя являло воистину удручающее зрелище. Уимзи уселся, неторопливо обводя взглядом платяной шкаф с полированными дверцами, ровным рядком расставленные колодки с ботинками и сапогами на небольшой полочке, туалетный столик, умывальник, кровать и комод. Этим, собственно, меблировка и исчерпывалась, если не считать тумбочки у изголовья постели, да пары стульев.

— Скажите, Вудворд, генерал брился сам?

— Нет, милорд; только не в последнее время. Это входило в мои обязанности, милорд.

— А сам ли он чистил зубы, или вставные челюсти, или что там у него было?

— О да, милорд. У генерала Фентимана зубы были просто превосходные, для его-то возраста!

Уимзи вставил в глаз монокль-лупу и отнес зубную щетку к окну. Результаты осмотра его не удовлетворили. Его светлость снова огляделся по сторонам.

— Это его трость?

— Да, милорд.

— Можно взглянуть?

Вудворд пересек комнату, взявшись за трость в середине, как принято у вышколенных слуг. Лорд Питер точно таким же манером принял подношение, едва сдержав восторженную улыбку. Массивная ротанговая трость с тяжелым изогнутым набалдашником из отполированной слоновой кости служила надежной опорой для немощной поступи старости. В игру снова вступил монокль, и на сей раз его владелец хмыкнул от удовольствия.

— Вудворд, трость необходимо сфотографировать. Будьте добры, позаботьтесь о том, чтобы до тех пор к ней никто не прикасался!

— Непременно, милорд.

Уимзи осторожно отнес трость обратно в угол, а затем, словно находка придала его мыслям новое направление, детектив подошел к стойке для обуви.

— А какие ботинки были на генерале в момент его смерти?

— Вот эти, милорд.

— Их с тех пор чистили?

Вудворд заметно смутился.

— Не то, чтобы чистили, милорд. Я просто обтер их тряпкой. Ботинки почти не запачкались, а у меня… ну, как-то духу не хватило… вы уж меня извините, милорд.

— Это только к лучшему.

Уимзи перевернул ботинки и тщательно осмотрел подошвы, как при помощи лупы, так и невооруженным глазом. А затем извлек из кармана пинцет, осторожно снял крохотную ворсинку, — должно быть, от плотного ковра, налипшую на выступающий гвоздик, и заботливо спрятал находку в конверт. А затем, отставив правый ботинок в сторону, он внимательнейшим образом изучил левый, в особенности же — внутренний край подошвы. Наконец, его светлость попросил листок бумаги и завернул в него ботинок так бережно, словно имел дело с бесценным уотерфордским хрусталем.

— Мне бы хотелось взглянуть на платье, что было на генерале в тот день — верхнюю одежду, я имею в виду: цилиндр, костюм, пальто, и все такое прочее.

Искомые предметы туалета были предъявлены, и Уимзи столь же досконально и терпеливо исследовал каждый дюйм ткани под благоговейным взглядом дворецкого. Простодушное внимание Вудворда не могло не польстить его светлости.

— Их уже вычистили?

— Нет, милорд — только вытрясли. — На сей раз Вудворд извиняться не стал, смутно уловив, что при обстоятельствах столь необычных чистка всех видов отнюдь не приветствуется.

— Видите ли, — разъяснил Уимзи, отмечая микроскопические затяжки нитей на левой брючине, — пыль на одежде, ежели найдется хоть что-нибудь, может дать нам своего рода ключ, подсказать, где именно генерал провел ночь. Если, — ну, вот вам не самый правдоподобный из примеров, — мы, скажем, обнаружили бы целую россыпь опилок, разумно было бы предположить, что он гостил у плотника. Сухой листок наводит на мысль о саде или пустоши, или о чем-то в этом роде. А вот паутина предполагает винный погреб, или… или сарай для рассады… ну, и так далее. Понимаете?

— Да, милорд (с некоторым сомнением).

— Вы, случайно, не помните этой крошечной прорехи… впрочем, какая это прореха — так, шероховатость, не более. Похоже, ткань за гвоздь зацепилась.

— Не могу сказать, что припоминаю, милорд. Но, вполне может статься, что я ее просто-напросто проглядел.

— Разумеется. Скорее всего, это все не имеет ни малейшего значения. Ну что ж, заприте-ка платье от греха подальше! Есть вероятность, что мне придется поручить специалисту взять образчики пыли и тщательно их исследовать. Минуточку… А из одежды ничего, часом, не извлекалось? Ведь наверняка из карманов все вынули?

— Да, милорд.

— И ничего необычного не обнаружили?

— Нет, милорд. Только то, что генерал всегда носил при себе. Его носовой платок, ключи, деньги и портсигар.

— Хм-м… А что там насчет денег?

— Видите ли, милорд… точную сумму я назвать не могу. Майор Фентиман все забрал. Я помню, что в бумажнике обнаружилось две фунтовых банкноты. Кажется, уходя из дома, хозяин имел при себе два фунта и десять шиллингов, не считая мелочи серебром. Проезд в такси и ланч в клубе он, надо думать, оплатил, разменяв банкноту в десять шиллингов.

— Тогда это доказывает, что у генерала не было никаких непредвиденных трат, вроде разъездов на поездах или такси, ужина или напитков.

— Не было, милорд.

— Но, разумеется, этот тип Оливер обо всем позаботился. У генерала была при себе автоматическая ручка?

— Нет, милорд. Он очень мало писал, милорд. Торговцам и прочим обычно отвечал я, ежели возникала нужда.

— А если генералу все-таки приходилось черкнуть строчку-другую, какой ручкой он пользовался?

— Пером рондо, милорд. Вы отыщете его в гостиной. Но, сдается мне, почти все свои письма генерал писал в клубе. Частную корреспонденцию он почти не вел: записка-другая в банк или адвокату, вот и все, милорд.

— Ясно. А чековая книжка генерала у вас?

— У майора Фентимана, милорд.

— Вы не помните, генерал, часом, не брал ее с собой в тот, последний вечер?

— Нет, милорд. Как правило, книжка хранилась в письменном столе. Генерал обычно выписывал чеки для прислуги прямо здесь, в комнате, и вручал их мне. А иногда брал книжку с собой в клуб.

— Ага! Хорошо же. Непохоже на то, чтобы загадочный мистер Оливер был из числа тех нехороших парней, которые вымогают деньги. Вы правы, Вудворд. А вы вполне уверены, что из одежды ничего не извлекали, кроме только содержимого карманов?

— Абсолютно уверен, милорд.

— Очень странно, — пробормотал Уимзи себе под нос. — Пожалуй, самое странное, что есть в этом деле.

— Неужто, милорд? Могу ли спросить, почему?

— Да потому, что я бы предположил… — начал было Уимзи, и тут же прикусил язык. В спальню заглянул майор Фентиман.

— Так что тут странного, Уимзи?

— Да так, удивила меня одна мелочь, — туманно пояснил его светлость. Я ожидал найти кое-что в одежде — да так и не нашел. Вот и все.

— Ах, скрытный вы сыщик! — рассмеялся майор. — К чему вы клоните?

— Вычисляйте сами, Ватсон, — отозвался его светлость, усмехаясь до ушей, точно довольный пес. — Все факты у вас есть. Вычисляйте сами, и сообщите мне ответ.

Вудворд, слегка уязвленный подобным легкомыслием, собрал одежду и убрал ее назад в шкаф.

— А как там дела у Бантера? Прозвонился ли?

— Пока все без толку.

— Ох! — ну да ладно, пожалуй, надо бы заняться фотографиями. А закончить обзвон можно и дома. Бантер! — Ох, послушайте, Вудворд, вы будете возражать, если я сниму у вас отпечатки пальцев?

— Отпечатки пальцев, милорд?

— Боже милосердный, вы что, пытаетесь повесить что-то на Вудворда?

— Что повесить?

— Ну… я думал, отпечатки пальцев снимают только у грабителей и всякого сброда.

— Не совсем. Нет — вообще-то мне нужны отпечатки пальцев генерала, чтобы сравнить их с другими, добытыми мною в клубе. На трости есть превосходные образчики, так что мне необходимы еще и «пальчики» Вудворда просто убедиться, что я ничего не путаю. Пожалуй, сниму-ка я заодно и ваши тоже! Очень может быть, что и вы схватились за трость, сами того не заметив.

— А, понимаю. Не думаю, чтобы я к этой штуке прикасался, но, как вы говорите, лучше лишний раз проверить. Забавно, ничего не скажешь! Просто-таки в духе Скотленд-Ярда. А как это делается?

— Бантер вам покажет.

Бантер тотчас же извлек на свет небольшую подушечку для печати, валик для нанесения краски и несколько листов белой и гладкой бумаги. Пальцы обоих кандидатов тщательно обтерли чистой тряпицей и прижали сперва к подушечке, затем к листам. Полученные таким образом образчики пометили этикетками и убрали в конверты, после чего набалдашник трости слегка присыпали серым порошком, и на слоновой кости проступили великолепные отпечатки пальцев правой руки: тут и там они накладывались один на другой, оставаясь при этом вполне различимыми. Фентиман и Вудворд завороженно наблюдали сие занятное чудо.

— Хорошо получились?

— Превосходно, сэр; отпечатки абсолютно не схожи ни с одним из образчиков.

— Тогда разумно предположить, что они оставлены генералом. Поторопитесь там с негативом.

Бантер установил фотокамеру и принялся ее настраивать.

— Разве что отпечатки принадлежат мистеру Оливеру, — заметил майор Фентиман. — Знатная вышла бы шутка, вы не согласны?

— И впрямь так, — согласился несколько опешивший Уимзи. — Отличная шутка — в чей-то адрес. А на данный момент, Фентиман, я не уверен, кому из нас следует смеяться.

Глава VII Девятка бубен

Учитывая проявку фотографий и телефонные звонки, было очевидно, что Бантеру предстоит хлопотный вечер. Так что его светлость заботливо предоставил дворецкому квартиру на Пиккадилли, а сам отправился погулять и поразвлечься на свой странный лад.

Сперва лорд Питер посетил одну из тех контор, что ведают размещением объявлений в прессе. Здесь он составил короткое обращение к водителям такси и договорился, чтобы текст сей опубликовали при первой же возможности во всех печатных изданиях, представляющих интерес для представителей помянутой профессии. Трем водителям предлагалось срочно связаться с мистером Дж. Мерблзом, адвокатом из «Стейпл инн», который щедро вознаградит их за беспокойство и потраченное время. Требовались: во-первых, водитель, забравший престарелого джентльмена из особняка леди Дормер на Портмэн-Сквер или в непосредственной близости от такового вечером десятого ноября. Во-вторых: водитель, посадивший в такси престарелого джентльмена у дома доктора Пенберти на Харлей-Стрит после полудня или вечером десятого ноября. И, в-третьих: водитель, доставивший все того же престарелого джентльмена к дверям клуба «Беллона» между десятью и двенадцатью-тридцатью утром одиннадцатого ноября.

«Хотя, вероятнее всего, — размышлял про себя Уимзи, платя по счету за публикацию объявления на протяжении трех дней, если заказ не отменится, — у этого Оливера есть машина и он сам подвез старика. И все-таки, попытка не пытка.»

Следующим пунктом программы Уимзи, со свертком под мышкой, кликнул кэб и назвал адрес сэра Джеймса Лаббока, известного химика-аналитика. По счастью, сэр Джеймс оказался дома и искренне обрадовался гостю. Коренастый, широкоплечий, с красным лицом и сильно вьющимися седыми волосами, он принял его светлость в лаборатории, где руководил проведением теста Марша на содержание мышьяка.

— Вы не посидите минутку, пока я не закончу?

Уимзи уселся на предложенный стул и с интересом засмотрелся на ровное пламя бунзеновской горелки, играющее на стеклянной трубке, в узком конце которой медленно скапливался и загустевал темно-бурый осадок. Время от времени химик понемногу подливал в воронку омерзительной на вид жидкости, откупоривая склянку; один раз ассистент его добавил еще несколько капель, в которых Уимзи распознал соляную кислоту. Очень скоро вся отвратная жидкость перекочевала в колбу, осадок потемнел настолько, что в загустевшей части сделался почти черным; трубку отсоединили и убрали, горелку затушили, и сэр Джеймс Лаббок, набросав несколько строк и заверив их своей подписью, развернулся и сердечно приветствовал его светлость.

— Я вас, часом, не отвлекаю, Лаббок?

— Нимало. Мы только что закончили. Это был последний из образчиков. В суд мы успеем с запасом. Никаких сомнений нет. Тут вещества с избытком хватит, чтобы слона убить. Ужас, до чего люди расточительны — учитывая, что в ходе судебного преследования мы любезно и услужливо берем на себя труд пространно объяснить массам: двух-трех гран мышьяка вполне достаточно, чтобы избавиться от непопулярного индивидуума, каким бы крепким орешком он ни был. Учишь, учишь, а все без толку. Мальчишку-рассыльного, окажись он таким же неумехой, как среднестатистический убийца, вышвырнут из конторы пинком под зад без выходного пособия. Ну, так что у вас за проблемка?

— Сущая мелочь, — проговорил Уимзи, разворачивая сверток и извлекая на свет левый ботинок генерала Фентимана, — даже стыдно к вам по такому пустяку обращаться. Но мне крайне хотелось бы знать, что это такое, а поскольку дело это строго конфиденциальное, я позволил себе заявиться к вам с дружеским визитом. Вот здесь, с внутренней стороны подошвы — у самого краешка.

— Кровь? — предположил химик с усмешкой.

— Вынужден вас разочаровать. Мне сдается, что скорее краска.

Сэр Джеймс внимательно рассмотрел образчик с помощью сильной лупы.

— Да, что-то вроде коричневого лака. Возможно, с пола или с мебели. Вам провести экспертизу?

— Если вас не затруднит.

— Ничуть. Пожалуй, поручим-ка мы это дело Сондерсу; такие опыты по его части. Сондерс, будьте так добры, осторожно соскребите пятнышко и посмотрите, что это. Обеспечьте мне препаратные стекла, а остаток используйте для анализа, если удастся. Как срочно вам нужны результаты?

— Знаете, хотелось бы как можно скорее. Ну, не в ближайшие пять минут, конечно.

— Тогда останьтесь и выпейте с нами чаю; а к тому времени, смею надеяться, у нас будет чем вас порадовать. Непохоже, что образчик — нечто из ряда вон выходящее. Зная ваши вкусы, не перестаю удивляться, что это не кровь. А кровушки, часом, не предвидится?

— Насколько мне известно, нет. Охотно останусь к чаю, если еще не совсем вам надоел.

— Никоим образом! Притом, раз уж вы здесь, может, расскажете, что вы думаете по поводу этих моих старинных трудов по медицине? Не верю, что они представляют большую ценность, однако — затейливые вещицы! Пойдемте.

Уимзи провел пару чрезвычайно приятных часов в обществе леди Лаббок, сдобных кексов и дюжины древних трактатов по анатомии. Вскоре появился и Сондерс с результатами. Образчик оказался самой что ни на есть заурядной смесью коричневой краски и лака, не больше и не меньше: такая разновидность хорошо известна столярам и мастерам-краснодеревщикам. Это современное, ничем не примечательное средство использовалось повсеместно. Не паркетный лак, нет; таким составом скорее покрывают двери, перегородки и тому подобное. Химическая формула прилагалась.

— Боюсь, не слишком-то мы вам помогли, — заметил сэр Джеймс.

— Никогда не знаешь, где найдешь и где потеряешь, — откликнулся Уимзи. — Вы не будете так добры снабдить предметные стекла этикеткой, заверить их, вместе с результатами анализов, своей подписью, и сохранить их у себя в качестве справочного материала, на случай, если вдруг понадобятся?

— Разумеется. А как их пометить?

— Ну… напишите «Лак с левого ботинка генерала Фентимана» и «Результаты анализов лака с левого ботинка генерала Фентимана»; поставьте дату, я поставлю свою подпись, потом распишетесь вы с Сондерсом, и тогда, полагаю, все будет в полном порядке.

— Фентиман? Тот самый старый бедолага, что скоропостижно скончался на днях?

— Он самый. Но незачем смотреть на меня этаким взглядом смышленого дитяти; нет у меня в запасе никакой кровавой байки, так и знайте! Вопрос лишь в том, где старик провел ночь, если угодно!

— Все страньше и страньше! Да не волнуйтесь вы, меня это вообще не касается. Надеюсь, когда все закончится, вы мне расскажете всю подноготную. А пока займемся этикетками. Вы, я так понимаю, готовы засвидетельствовать подлинность ботинка, а я могу засвидетельствовать, что видел лак на ботинке, а Сондерс засвидетельствует, что соскреб лак с ботинка и подверг его анализу, и что образчик содержит этот самый лак. Все точно, как у Кокера^[511]. Ну вот, готово. Подпишитесь здесь и здесь; с вас восемь шиллингов и шесть пенсов.

— Восемь шиллингов и шесть пенсов — уж больно дешево выходит! проговорил Уимзи. — Восемьсот шестьдесят фунтов — и то много не показалось бы — или даже восемь тысяч шестьдесят, если уж на то пошло.

В лице сэра Джеймса Лаббока отразилось подобающее случаю благоговение.

— Вы меня нарочно поддразниваете; знаете ведь, до чего любопытно делается! Ну что ж, хотите изображать из себя ходячего сфинкса — ваше право. Обещаю, что сберегу для вас эти сокровища в целости и сохранности. Ботинок вернуть?

— Не думаю, что душеприказчик поднимет скандал. А с ботинком под мышкой выглядишь полным идиотом! Уберите его вместе со всем остальным, до тех пор, пока не понадобится; вот спасибо!

Так что ботинок перекочевал в стенной шкаф, а лорд Питер, освободившись от обременительной ноши, продолжил полуденную программу.

Первой его мыслью было дойти до Финсбери-Парк и заглянуть к мистеру и миссис Джордж Фентиман. Однако Уимзи вовремя вспомнил, что Шейла еще не вернулась с работы, — она подыскала себеместо кассирши в модном кафе, — и тут же подумал (с деликатностью, столь редкой в среде людей состоятельных), что, если придет рано, его непременно пригласят к ужину, а стол у них и без того скудный, так что Шейла непременно расстроится, а Джордж подосадует. Поэтому его светлость зашел в один из своих многочисленных клубов и подкрепился превосходно приготовленным морским языком а ля Кольбер, заказав впридачу бутылочку «Липфраумилх», яблочную шарлотку и закуску, умеренно сдобренную пряностями; а в довершение — черный кофе и редкий сорт хорошо выдержанного бренди. Этот простой и сытный ужин привел его в превосходнейшее состояние духа.

Супруги Фентиман занимали две комнаты первого этажа с общей кухней и ванной в одном из двух смежных особняков, с сине-желтым веерообразным оконцем над дверью и полосатыми муслиновыми занавесками на окнах. По сути дела, то были типичные меблирашки, но домовладелица неизменно именовала их квартирой, поскольку сие означало, что жильцы сами себя обслуживают и сами благоустраиваются. Переступив порог, лорд Питер едва не задохнулся: совсем рядом жарили рыбу на подсолнечном масле. Кроме того, в самом начале вышла небольшая неприятность: его светлость позвонил только один раз, вызвав тем самым обитателя цокольного этажа, в то время как более осведомленный визитер нажал бы на звонок дважды, давая понять, что этаж требуется первый.

Заслышав, как в прихожей бурно выясняют отношения, Джордж выглянул из-за двери гостиной и воскликнул:

— О! Привет!

— Привет, — поздоровался Уимзи, тщетно пытаясь найти место для своих вещей на перегруженной вешалке и в конце концов пристраивая пальто и цилиндр на ручке детской коляски. — Вот подумал, не заглянуть ли в гости. Надеюсь, я не помешал.

— Конечно, нет. Очень великодушно было с вашей стороны просочиться в эту мерзкую дыру. Входите. У нас тут страшный кавардак, как обычно, но уж ежели ты беден, так волей-неволей живешь в свинарнике. Шейла, это лорд Питер Уимзи: вы ведь знакомы, не правда ли?

— Конечно. Как мило, что вы к нам выбрались! Вы уже ужинали?

— Да, благодарю вас.

— Может быть, кофе?

— Нет, право же, не нужно, спасибо — я только что из-за стола.

— Ну что ж, — вступил Джордж, — тогда могу предложить только виски.

— Спасибо, старина, не сейчас; может быть, попозже. Я уже выпил бренди. Стоит ли мешать виноград с зерном?

— Да вы мудрец! — откликнулся Джордж. Чело его прояснилось: собственно говоря, ближайшим источником виски служила пивная, а согласие означало бы по меньшей мере шесть шиллингов и шесть пенсов, не говоря уже о затрате сил на доставку.

Миссис Джордж Фентиман выдвинула для гостя кресло, а сама присела на низкий пуф. Ей исполнилось около тридцати пяти; и в лице ее еще сохранились следы былой красоты, хотя болезнь и заботы состарили Шейлу до срока.

— Не огонь, а одно название! — угрюмо заметил Джордж. — Что, угля больше нет?

— Мне очень жаль, — отозвалась Шейла. — Нынче поденщица ведра толком и не наполнила.

— Так почему ты не проследишь, чтобы наполняла? Это уже не в первый раз. Если в ведре для угля хоть что-то осталось, эта особа почему-то считает, что наполнять его незачем.

— Я схожу принесу.

— Нет, не трудись. Я сам. Но ты уж не забудь сказать поденщице.

— Не забуду — я ей целыми днями напролет об этом твержу.

— Старушенция глупа как курица. Нет, Шейла, не ходи — я не допущу, чтобы ты таскала на себе уголь.

— Чепуха, — не без ехидства отозвалась жена. — Какой ты все-таки лицемер, Джордж. И почему это рыцарский дух просыпается в тебе только в присутствии гостей?

— Позвольте мне, — порывисто предложил Уимзи. — Я люблю носить уголь. В детстве я уголь просто обожал. Сколько от него грязи, сколько шуму прелесть что такое! Так где же он? Ведите меня прямо к месту!

Миссис Фентиман выпустила ведерко, а Джордж и Уимзи, состязаясь в учтивости, некоторое время вырывали ценный приз друг у друга. В конце концов к громоздкому ларю на заднем дворе отправились всем скопом: Уимзи добывал уголь лопатой, Джордж подставлял ведро, а дама держала длинную свечку, крайне ненадежно закрепленную в эмалевом подсвечнике на несколько размеров больше, чем нужно.

— И скажи миссис Крикетт, — не отступался Джордж, с раздражающим упрямством вновь и вновь возвращаясь к наболевшему вопросу, — чтобы каждое утро наполняла ведро, как полагается.

— Я попытаюсь. Но миссис Крикетт терпеть не может, когда ее отчитывают. Я вечно боюсь, что она соберется увольняться.

— Но ведь на свете, наверное, есть и другие поденщицы?

— Миссис Крикетт — безупречно честная женщина.

— Знаю; но ведь честность — еще не все. Ты с легкостью подыщешь замену, надо только постараться.

— Хорошо, я обо всем позабочусь. Но почему бы тебе самому не поговорить с миссис Крикетт? Ведь утром я ее, как правило, не застаю.

— Да, безусловно, я знаю. Вовсе незачем лишний раз напоминать мне о том, что на хлеб зарабатываешь ты. Ты считаешь, меня такое положение дел несказанно радует? Уимзи тебе расскажет, что я на этот счет думаю.

— Не глупи, Джордж. Лорд Питер, и почему это мужчины так трусят объясняться с прислугой?

— Объясняться с прислугой — прямая обязанность женщин, — возразил Джордж, — это вообще не мое дело.

— Ну, хорошо, я поговорю с ней — но за последствия отвечаешь ты.

— Никаких последствий не будет, дорогая моя, если ты проявишь хоть немного такта. Вообще не понимаю, из-за чего столько шума!

— Хорошо же, я буду сама любезность. А вы, лорд Питер, не страдаете от поденщиц, я надеюсь?

— Боже праведный, конечно, нет! — перебил жену Джордж. — Уимзи живет пристойно. На Пиккадилли о возвышенных радостях нищеты и не ведают.

— Мне изрядно повезло, — отозвался Уимзи с покаянным видом, что неизбежно порождается обвинением в избыточном богатстве. — Мой дворецкий предан мне всей душой и исключительно понятлив; он заботится обо мне, точно мать родная.

— Да уж, небось, помнит свою выгоду, — сварливо заметил Джордж.

— Право, не знаю. Думаю, Бантер останется мне верен при любом раскладе. В войну он некоторое время состоял при мне сержантом, мы с ним вместе в такие переплеты попадали, что вспомнить страшно; а когда все закончилось, я разыскал его и взял к себе. Бантер, разумеется, и прежде состоял в услужении, но хозяин его погиб, семья разъехалась, так что моему предложению он только порадовался. Просто не знаю, что бы я теперь без Бантера делал.

— Это он обеспечивает вас фотографиями, когда вы идете по следу преступника? — предположила Шейла, торопливо хватаясь за эту, как ей казалось, безобидную тему.

— О да. В обращении с фотокамерой ему просто нет равных. Единственная загвоздка состоит вот в чем: он время от времени запирается в темной комнате, а мне приходится перебиваться самому. Я даже телефон к нему провел. «Бантер?» — «Да, милорд!» — «Где мои запонки?» — «В среднем отделении третьего выдвижного ящичка справа в комоде, милорд». «Бантер!» — «Да, милорд». — «Куда я задевал портсигар?» — «Сдается мне, в последний раз я наблюдал его на пианино, милорд». — «Бантер!» — «Да, милорд!» — «Я тут запутался с белым галстуком». — «В самом деле, милорд?» «Послушай, ты не можешь что-нибудь сделать?» — «Прошу меня простить, милорд, я произвожу проявление фотопластинки». — «К черту пластинку!» «Как скажете, милорд». — «Бантер… подожди… зачем все воспринимать так буквально? Докончи проявку, а потом приходи завязать галстук». «Всенепременно, милорд». А я, видите ли, сиди и страдай, пока эту треклятую пластинку не закрепят, или что уж там с ними делают. Просто-таки раб в собственном доме — вот что я такое.

Шейла рассмеялась.

— Отродясь не видела таких счастливых да балованных рабов! А сейчас вы что-нибудь расследуете?

— Ну да. Собственно говоря — ну вот, снова! — Бантер удалился от мира в фотографическую тьму на весь вечер. У меня и крыши над головой не осталось. Вот, скитаюсь неприкаянно, точно эта пташка без ног, как бишь ее там…

— Сочувствую: до какой же крайности нужно было дойти, чтобы искать приюта в нашей нищей конуре, — кисло рассмеялся Джордж.

Уимзи уже начал жалеть о том, что пришел. Миссис Фентиман досадливо хмурилась.

— На эту реплику можете не отвечать, — проговорила она, пытаясь свести дело к шутке. — Ответа нет и быть не может.

— А пошлю-ка я эту загадку тете Джудит в еженедельник «Веночки для Рози», — подхватил Уимзи. — «А. отпускает замечание, на которое нет ответа. Что делает Б.?»

— Вы уж извините, — промолвил Джордж, — собеседник из меня нынче никудышный. Сущим дикарем становлюсь. А вы разговаривайте, не стесняйтесь, а на меня и внимания не обращайте.

— И какая же тайна на очереди? — полюбопытствовала Шейла, ловя мужа на слове.

— Да, собственно говоря, это забавное дельце насчет генеральского завещания. Мерблз предложил мне покопаться в вопросе о наследовании, выяснить, кто кого пережил…

— Ох, вы полагаете, что сумеете все уладить?

— Очень на это надеюсь. Но дело и впрямь тонкое: того и гляди счет пойдет на секунды. Кстати, Фентиман, а вы, случайно, не были в курительной клуба «Беллона» утром одиннадцатого ноября?

— Ах, вот вы зачем пришли! Так бы сразу и сказали! Нет, не был. Скажу больше: я ничего ровным счетом не знаю. И с какой стати эта мерзкая старая карга Дормерша не могла оставить пристойное, разумное завещание, раз уж взялась, это для меня тайна за семью печатями. И какой смысл оставлять такие деньжищи старику, если она отлично знала, что он того и гляди сыграет в ящик? И почему, в случае его смерти, ей понадобилось передавать все состояние в обход законных наследников этой девчонке Дорланд, у которой ни малейших прав нет? И хоть бы хватило порядочности у негодяйки подумать про нас с Робертом…

— Если вспомнить, как грубо ты повел себя и с нею, и с мисс Дорланд, Джордж, удивляюсь, что она оставила тебе хотя бы семь тысяч!

— Что такое для нее эти семь тысяч? Все равно что пятифунтовая банкнота для любого другого. Оскорбление, вот как я это называю. Признаю, что и впрямь нагрубил ей, но, в конце концов, мог ли я допустить, чтобы старуха думала, будто я подлизываюсь к ней ради денег!

— Джордж, ты противоречишь сам себе. Если тебе не нужны были деньги, зачем брюзжать, что не получил их?

— Тебя послушать, так я кругом виноват! Ты отлично знаешь, что я имею в виду. Да, на деньги я не зарился, но эта девица Дорланд вечно намекала, что я, дескать, только о них и думаю, вот я ее и отделал. Я ни черта не знал о треклятом наследстве, да и знать не хотел! Я всего лишь хочу сказать, что если уж она хотела оставить что-нибудь нам с Робертом, уж могла бы завещать и побольше, чем эти дрянные семь тысяч на каждого.

— Ну так и не ворчи! Сейчас эти деньги пришлись бы необыкновенно кстати.

— Знаю — к этому-то я и веду! И вот старая идиотка составляет завещание настолько дурацкое, что я вообще не знаю, получу свою долю или нет! Я даже законными двумя тысячами не могу распорядиться! Вынужден сидеть тут, да бить баклуши, пока Уимзи рыщет вокруг с рулеткой и ручным фотографом, выясняя, имею ли я право на деньги собственного деда!

— Милый, я понимаю, как тебе тяжко приходится. Но будем надеяться, что вскоре все уладится. Все бы ничего, если бы не Дугал Мак-Стюарт…

— Кто таков Дугал Мак-Стюарт? — тут же встрепенулся Уимзи. — Судя по имени, представитель старинного шотландского рода. Сдается мне, я о нем слышал. Это, часом, не услужливый, обходительный джентльмен, у которого есть богатый друг в Сити?

— На редкость услужливый, — мрачно подтвердила Шейла. — Так и навязывает тебе своих друзей. Он…

— Шейла, заткнись! — грубо оборвал ее муж. — Лорду Питеру вовсе не интересны неаппетитные подробности наших частных дел.

— Зная Дугала, смело могу строить догадки, — заметил Уимзи. — В недалеком прошлом наш друг Мак-Стюарт великодушно предложил вам свою помощь. И вы ее приняли — на скромную сумму в… в чем там исчислялась скромная сумма?

— Пятьсот фунтов, — отозвалась Шейла.

— Пятьсот фунтов. А фактически — триста пятьдесят наличными, а остальное — так, пустячное вознаграждение для его друга в Сити, который, собственно, и ссудил деньги, да так доверчиво, без всяких гарантий. Когда это произошло?

— Три года назад — когда я основал кафе в Кенсингтоне.

— Ах, да. А когда вы уже не могли выплачивать шестьдесят процентов в месяц, или сколько бы уж там он ни запросил, друг в Сити любезно согласился приплюсовать проценты к капитальной сумме, в ущерб самому себе, разумеется! Подход Мак-Стюарта мне хорошо знаком. Фентиман, каков на сегодняшний день общий итог? — спрашиваю из чистого любопытства!

— Если уж вам так приспичило знать, так к тридцатому числу нарастет тысяча пятьсот, — недовольно буркнул Джордж.

— А я ведь предупреждала Джорджа, — опрометчиво начала было Шейла.

— Ну, конечно, ты всегда знаешь, как лучше! А все твой чайный бизнес! Я говорил тебе, что на чае не заработаешь, но в наши дни женщины твердо уверены, что способны сами вести дела!

— Я все понимаю, Джордж. Но ведь это проценты Мак-Стюарта съели всю прибыль! Ты ведь знаешь, я хотела, чтобы ты одолжил деньги у леди Дормер.

— Ну, а я не собирался — и точка. Так я тебе в ту пору и сказал.

— Да, но послушайте, — вмешался Уимзи. — Как бы дело ни обернулось, полторы тысячи для Мак-Стюарта у вас все равно что в кармане. Если генерал Фентиман умер раньше сестры, вы получаете семь тысяч; если скончался после нее — вам гарантированы две тысячи по завещанию. Кроме того, брат ваш, вне всякого сомнения, по-справедливости поделит деньги, которые получит как наследник имущества, очищенного от долгов и завещательных отказов. Так о чем вам тревожиться?

— О чем? Да теперь, с этим треклятым юридическим пустозвонством, деньги-то заморожены черт знает до каких пор, я и притронуться к ним не могу!

— Знаю, знаю, — терпеливо продолжал Уимзи. — Но вам надо лишь отправиться к Мерблзу и попросить его ссудить вам деньги под залог наследства. Что бы ни произошло, меньше двух тысяч вы не получите, так что он охотно пойдет вам навстречу. Собственно говоря, он до известной степени обязан улаживать ваши долги, — в пределах разумного, конечно! — если к нему обратиться.

— Ведь и я тебе о том же твержу, Джордж! — горячо подхватила миссис Фентиман.

— Да, конечно, ты вечно диктуешь мне, как поступать. Ты ведь никогда не ошибаешься, верно? А предположим, что дело дойдет до суда, и на издержки уйдут тысячи и тысячи фунтов, э? Что тогда, миссис Ума Палата?

— Если возникнет необходимость, пусть в суд обращается ваш брат, разумно предложил Уимзи. — Если он выиграет, денег на судебные издержки у него окажется предостаточно, а если проиграет, ваши семь тысяч останутся при вас. Ступайте к Мерблзу — он все уладит! Или — вот что я вам скажу! займусь-ка я нашим общим другом Мак-Стюартом и посмотрю, нельзя ли как-нибудь перевести долг на меня. Он, конечно, ни за что не согласится, если узнает, что речь идет обо мне, но, может быть, через Мерблза дело провернуть удастся. А тогда мы пригрозим ему разборками по поводу взимания грабительских процентов, и все такое прочее. То-то поразвлечемся!

— Чертовски великодушно с вашей стороны, но я бы предпочел оставить все как есть.

— Как угодно, как угодно. Но, в любом случае, обратитесь к Мерблзу. Он вас вызволит. Впрочем, не думаю, что завещание станут оспаривать в судебном порядке. Если выяснить, кто кого пережил, не удастся, думаю, что вам с мисс Дорланд разумнее всего сговориться полюбовно за пределами зала суда. При любом раскладе, так оно и по справедливости выйдет. А почему бы, собственно, и нет?

— Почему? Да потому, что эта негодяйка Дорланд требует свой фунт плоти. Вот почему!

— Да ну? Что же это за женщина?

— Да одна из этих современных девиц, обитательниц Челси. Страшна как смертный грех — и абсолютно бесчувственная. Малюет картинки — мерзких, костлявых проституток с зеленой кожей, голышом, в чем мать родила. Небось думает, что, если уж не состоялась как женщина, так давай лезть в интеллектуалки! Неудивительно, что в наши дни человеку приличной работы ни за что не найти: повсюду эти упрямые ослицы с сигаретами в зубах, корчат из себя невесть что: тоже мне, гении, тоже мне, деловые женщины!

— Ну, право же, Джордж! Мисс Дорланд ни у кого работу не отбивает; ну не сидеть же ей целыми днями сложа руки в компаньонках у леди Дормер! И что плохого в том, что она пишет картины?

— Ну, а почему бы ей и не побыть компаньонкой? В прежние времена тысячи незамужних девушек состояли в компаньонках, и уж поверь, милая моя женушка, жили они куда счастливее, нежели в наши дни, когда принято плясать под джаз, щеголять в коротких юбках, да думать только о карьере! Ни тебе скромности, ни возвышенных чувств! Деньги, деньги да скандальная репутация, — вот и все, что нужно современной девице! Вот за что мы сражались в войну — вот к чему мы пришли!

— Джордж, не уклоняйся от темы. Мисс Дорланд вовсе не танцует под джаз…

— Я и не уклоняюсь. Я говорю о современных девицах. Я не имею в виду конкретно мисс Дорланд. Но тебе непременно надо перейти на личности! Типично женский подход! Спорить на общие темы вы вообще не умеете — всегда умудряетесь свести разговор к одному-единственному частному случаю! Вечно уходите от вопроса!

— Я не уходила от вопроса. Мы начали говорить о мисс Дорланд.

— Ты сказала, что невозможно ограничиться ролью компаньонки, а я ответил, что в прежние времена немало исключительно милых девушек жили себе в компаньонках — и не тужили!

— Вот уж не уверена.

— А я зато уверен. Как сыр в масле катались! А заодно выучивались и мужьям угождать. Небось, не бегали по офисам, да клубам, да вечеринкам, как в наши дни! И если ты думаешь, что мужчинам это по душе, я честно и откровенно скажу тебе, женушка: ничего подобного. Мужчины терпеть не могут вертихвосток.

— А это важно? Я хочу сказать, в наше время о том, чтобы подцепить мужа, как-то меньше думают.

— Ну да, конечно! Для вас, феминисток, муж — что пустое место! Любой сгодится, были бы у него деньги…

— Почему же «для вас, феминисток»? Я не утверждала, что разделяю эти взгляды. Мне вовсе не нравится работать…

— Ну вот, нате вам! Опять на свой счет приняла. Я отлично знаю, что работать тебе не нравится. Я отлично знаю, что ты работаешь только потому, что я превратился в жалкую развалину. Вовсе незачем напоминать об этом всякий час. Я знаю, я — неудачник. Благодарите свои звезды, Уимзи: когда вы женитесь, вам будет на что содержать супругу.

— Джордж, ты не имеешь права так говорить. Ничего подобного я в виду не имела. Ты сказал…

— Я помню, что я сказал, но ты все восприняла превратно. Как всегда, впрочем. Спорить с женщиной — все равно что воду в ступе толочь. Нет, довольно! Ради всего святого, не начинай все сначала. Мне нужен глоток чего-нибудь крепкого. Уимзи, вы ведь со мной выпьете? Шейла, скажи служанке миссис Маннз, пусть сходит принесет полбутылки «Джонни Уолкера».

— Милый, а может, ты сам сходишь? Миссис Маннз очень не нравится, когда мы посылаем девочку с поручениями. В последний раз она такой скандал закатила!

— Ну и как я, по-твоему, могу пойти? Я уже ботинки снял. Вечно ты суетишься по пустякам. Ну, и что с того, если мамаша Маннз и пошумит немножко? Не съест же она тебя!

— Конечно, не съест, — вступился Уимзи. — Но вы подумайте о развращающем влиянии пивной на неискушенную душу служаночки миссис Маннз! Я всецело одобряю миссис Маннз. У нее материнское сердце. Я сам превращусь в святого Георгия и спасу служанку миссис Маннз от Синего Дракона! Ничто меня не остановит. Нет, дорогу показывать не нужно. У меня врожденный нюх на злачные места. Завяжите мне глаза, скрутите руки за спиной — и я отыщу паб даже в густом желтом тумане.

Миссис Фентиман проводила гостя до входной двери.

— Джордж невесть чего нынче наговорил, но вы уж на него не обижайтесь. У него живот разболелся, вот он и злится. А из-за этих злосчастных денежных неурядиц бедняга просто извелся.

— Все в порядке, — заверил Уимзи. — Я все отлично понимаю. Посмотрели бы вы на вашего покорного слугу, когда у него с желудком неладно! Вот на днях пригласил я одну юную леди в ресторан — омар под майонезом, меренги и сладкое шампанское — по ее выбору — о, Господи!

Его светлость состроил весьма выразительную гримасу и отбыл в направлении паба.

Когда он вернулся, Джордж Фентиман поджидал его на ступенях.

— Послушайте, Уимзи — я вынужден извиниться; я вел себя как последний невежа. Всему виной моя несносная вспыльчивость. Дурной тон, вот как это называется. Шейла легла спать в слезах, бедняжка. И все из-за меня. Ох, если бы вы только знали, как эта треклятая ситуация действует мне на нервы… я понимаю, что меня это никоим образом не оправдывает…

— Ничего, пустое, — заверил Уимзи. — Бодритесь. Со временем все уладится.

— Моя жена… — снова начал Джордж.

— Превосходная женщина, старина, просто превосходная. Дело в том, что вам обоим необходимо отдохнуть и развеяться.

— Еще как необходимо! Ну да ладно, не будем падать духом. Я повидаюсь с Мерблзом, как вы советуете.

В тот вечер Бантер встретил хозяина сдержанной улыбкой невыразимого самодовольства.

— Удачный был день, Бантер?

— Благодарю вас, ваша светлость, исключительно плодотворный! Отпечатки пальцев на трости и на листке бумаги, полученном от вас, абсолютно идентичны.

— В самом деле? Это уже что-то. Я взгляну на них завтра, Бантер, — уж больно утомительный выдался вечер.

Глава VIII Силовой метод

На следующее утро в одиннадцать лорд Питер Уимзи, в неброском темно-синем костюме и темно-сером галстуке, соответствующим обстановке траура, явился в особняк усопшей леди Дормер на Портмэн-Сквер.

— Дома ли мисс Дорланд?

— Я сейчас узнаю, сэр.

— Будьте добры передать мою карточку и спросить, не согласится ли она уделить мне несколько минут.

— Разумеется, милорд. Не соблаговолит ли ваша светлость присесть?

Слуга исчез, оставив его светлость нетерпеливо дожидаться в негостеприимной комнате с высокими потолками, малиновыми шторами до полу, темно-красным ковром и мебелью красного дерева самого что ни на есть отталкивающего вида. Спустя полных пятнадцать минут слуга появился снова, неся на подносе записку. Содержание ее было кратким.

«Мисс Дорланд свидетельствует свое почтение лорду Питеру Уимзи и весьма сожалеет, что не сможет принять его. Если, как ей кажется, лорд Питер пришел к ней в качестве представителя майора и капитана Фентиманов, мисс Дорланд просит его обратиться к мистеру Притчарду, поверенному из „Линкольнз инн“, каковой от ее имени ведет все дела связанные с завещанием покойной леди Дормер».

«Бог ты мой, — подумал про себя Уимзи, — кажется, мне дали от ворот поворот! Что ж, мне полезно. А любопытно, право… — Его светлость снова перечитал записку. — Не иначе, Мерблз проболтался. Надо думать, сообщил Притчарду, что поручил это дело мне. Крайне опрометчиво с его стороны; на Мерблза совсем не похоже».

Слуга безмолвно высился рядом, с видом человека, твердо вознамерившегося воздержаться от комментариев.

— Благодарю вас, — произнес Уимзи. — Будьте любезны, передайте мисс Дорланд, что я бесконечно признателен ей за полученную информацию.

— Непременно, милорд.

— И потрудитесь, пожалуйста, вызвать мне такси.

— Разумеется, милорд.

Уимзи со всем возможным достоинством уселся в такси и оправился в «Линкольнз инн».

Мистер Притчард держался почти столь же отчужденно и оскорбительно, как и мисс Дорланд. Он заставил лорда Питера прождать двадцать минут и принял его в присутствии клерка с глазами-бусинками, прямо с порога обдав гостя арктическим холодом.

— Доброе утречко, — приветливо поздоровался Уимзи. — Простите, что заглянул вот так, запросто. Наверное, по правилам надо бы действовать через Мерблза — славный старик этот Мерблз, вы не находите? Но я всегда считал, что лучше всего подходить к делу прямо, без обиняков. Время-то — на вес золота, верно?

Мистер Притчард наклонил голову и осведомился, чем может услужить его светлости.

— Да я по поводу этого дельца Фентимана. Касательно переживших наследников, и все такое. Чуть не сказал «пережитков». А что, оговорка очень даже к месту! Определение «пережиток» к старине-генералу замечательно подходит, э?

Мистер Притчард ждал, не двигаясь с места.

— Я так понимаю, Мерблз сообщил вам, что я этим дельцем занялся, так? Пытаюсь прояснить очередность и все такое…

Мистер Притчард не сказал ни да, ни нет; сцепив пальцы, он терпеливо глядел прямо перед собою.

— Проблемка не из легких, знаете ли. Я закурю, не возражаете? Сигаретку хотите?

— Безмерно признателен, но в рабочие часы я не курю.

— И это правильно. Главное — произвести впечатление. Основательно запугать клиента, э? Так я подумал, надо бы дать вам знать: похоже, шансы почти равны. С точностью до минуты определить сложно, знаете ли. Весы могут склониться в одну сторону, могут и в другую, а то и зависнут — пойди, гадай, как и что! Вы меня понимаете?

— В самом деле?

— То есть абсолютно. Может, вам небезынтересно будет послушать, как далеко я продвинулся. — И Уимзи поведал о своих изысканиях в «Беллоне», ограничившись, впрочем, показаниями швейцаров и портье. О беседе с Пенберти его светлость не помянул ни словом, равно как и о странных обстоятельствах, связанных с загадочным мистером Оливером, всемерно подчеркивая, сколь узок временной промежуток, в течение которого генерал предположительно прибыл в клуб. Мистер Притчард слушал, не перебивая.

— Ну и что же именно вы пришли предложить? — осведомился, наконец, он.

— Ну, что я хотел сказать: вы ведь и сами понимаете, разве не славно оно было бы, если бы заинтересованные стороны как-нибудь договорились промеж себя? Сам живи и другим не мешай, так? Трудимся вместе, прибыль пополам! В конце концов, полмиллиона — кругленькая сумма, на троих с лихвой хватит, вы не находите? А скольких неприятностей можно было бы избежать, не говоря уже о — кхе-кхе! — адвокатских гонорарах и прочих издержках.

— А! — проговорил мистер Притчард. — Должен сказать, что я ожидал чего-то в этом роде. Мистер Мерблз уже обращался ко мне с аналогичным предложением, и я ответил ему, что моя клиентка такой возможности даже не рассматривает. Позвольте добавить, лорд Питер, что это повторное предложение из ваших уст, после того, как вас наняли расследовать обстоятельства дела в интересах противной стороны, выглядит крайне двусмысленно. Заранее прошу прощения, но не могу не предупредить вас: ваше поведение в данной ситуации, на мой взгляд, провоцирует крайне нелестное истолкование.

Уимзи вспыхнул.

— Да позволено будет уточнить мне, мистер Притчард, что никто меня не «нанимал». Мистер Мерблз попросил меня установить факты. Установить их довольно непросто, но от вас я нынче узнал одну крайне важную вещь. Весьма признателен за помощь. Всего хорошего.

Клерк с глазами-бусинками подчеркнуто-учтиво отворил дверь.

— Всего хорошего, — изрек мистер Притчард.

— «Наняли», сказал тоже! — негодующе ворчал про себя его светлость. «Нелестное истолкование»! Уж я его истолкую! Старый мерзавец что-то знает, а ежели так, то, стало быть, есть, что выяснять! Возможно, он знаком с Оливером; вот уж, кстати, не удивлюсь! Жалость какая: надо было подкинуть ему это имечко и посмотреть, что он скажет. А теперь, увы, поздно! Ну, ничего, до Оливера мы еще доберемся. Похоже, что с телефонным справочником Бантеру не посчастливилось. Пожалуй, стоит обратиться к Чарльзу.

Лорд Питер свернул в ближайшую телефонную будку и назвал номер Скотленд-Ярда. Очень скоро на том конце провода раздался казенный голос, и Уимзи осведомился, нельзя ли переговорить с детективом-инспектором Паркером. Послышалось негромкое пощелкивание, — его светлость соединяли с мистером Паркером, — а затем знакомый голос произнес:

— Алло!

— Привет, Чарльз. Это Питер Уимзи. Послушай-ка, а у меня к тебе просьба. Никакой уголовщины, но дело важное. Человек, назвавшийся Оливером, позвонил по некоему номеру в район Мэйфер вечером десятого ноября, чуть позже девяти. Ты не мог бы отследить для меня этот звонок?

— Попытаюсь. А куда именно звонили?

Уимзи продиктовал номер.

— Отлично, старина. Я все выясню и дам тебе знать. Кстати, как дела? Есть что-нибудь интересное?

— Да — презанятная проблемка — не про вашу честь, господа полицейские — пока, во всяком случае. Загляни как-нибудь вечерком, я с тобой неофициально посплетничаю.

— Благодарствую. Но только не в ближайшие несколько дней. Мы с ног сбились по поводу этого дела с корзинкой.

— А, знаю — история про джентльмена, которого отправили из Шеффилда в Юстон в корзине под видом йоркширской ветчины. Превосходно, превосходно! Делу время, потехе час. Нет, благодарю вас, дитя мое, продлять разговор не надо: эти два пенни я потрачу на сладости. Всего хорошего, Чарльз!

Остаток дня Уимзи поневоле провел в бездействии, во всяком случае, применительно к происшествию в клубе «Беллона». А на следующее утро ему перезвонил Паркер.

— Послушай — я насчет того телефонного звонка.

— Да?

— Абонента соединили в 9:13 из телефонной будки на станции метро Чаринг-Кросс.

— Ох, черт! И оператор, конечно же, парня не запомнил?

— Там нет операторов. Это телефон-автомат.

— Ох! Чтоб их изобретателю жариться в кипящем масле! Все равно огромное спасибо. По крайней мере, нам подсказали направление.

— Жалею, что не смог помочь толком. Всего доброго.

— Всего, гори оно синим пламенем, доброго! — раздраженно рявкнул Уимзи, швыряя трубку. — Что такое, Бантер?

— Посыльный с запиской, сэр.

— А — от мистера Мерблза. Отлично. Возможно, что-то полезное. Да. Скажите мальчишке подождать, будет ответ. — Его светлость торопливо нацарапал несколько строк. — Объявление для таксистов сработало-таки, Бантер! Двое заглянут к мистеру Мерблзу ровнехонько в шесть, так что я собираюсь лично порасспросить ребят.

— Превосходно, милорд.

— Будем надеяться, что дело сдвинулось с мертвой точки. Мое пальто и цилиндр, Бантер, — я на минуточку забегу на Довер-Стрит.

Роберт Фентиман оказался дома и сердечно приветствовал гостя.

— Как успехи?

— Похоже, нынче вечером кое-что прояснится. Мне тут черкнули строчку насчет этих таксистов. Я, собственно, зашел с просьбой: мне бы образчик генеральского почерка!

— Разумеется. Выбирайте, не стесняйтесь. Впрочем, «автографов» осталось не так уж и много. Перо и бумагу старик как-то не жаловал: ну, не было у него писательской жилки. Есть тут у меня любопытные заметки по поводу его первых военных кампаний, но, думается мне, эти каракули изрядно устарели.

— Я бы предпочел образчики посвежее.

— Вот пачка аннулированных чеков, если вас устроит.

— Еще как устроит! Мне как раз нужно, чтобы и цифры по возможности встречались. Большое-пребольшое спасибо. Так я их забираю.

— Ну и каким же образом почерк подскажет вам, в котором часу старикан отбросил копыта?

— Это мой секрет, и точка. А вы уже побывали у «Гатти»?

— Да. Там вроде бы этого Оливера неплохо знают в лицо — но не более. Он туда часто заходил на ланч, раз в неделю по меньшей мере, но после одиннадцатого как в воду канул. Возможно, скрывается. Однако я буду заглядывать в ресторанчик время от времени; может, наш друг и объявится.

— Очень разумно. Звонил он из метро, так что и это направление расследования зашло в тупик.

— Вот ведь не повезло!

— А в бумагах генерала вы ничего о нем не нашли?

— Ни словечка; а я просмотрел каждый клочок, каждый обрывок! Кстати, вы давно виделись с Джорджем?

— Позавчера. А что?

— Мне показалось, он ведет себя как-то странно. Я заглянул к нему вчера, а Джордж ну жаловаться, что за ним следят, или что-то в этом роде.

— Следят?

— Ну да, ходят по пятам. Преследуют. Вроде как бедолаг в детективных книжонках. Боюсь, вся эта история действует ему на нервы. Надеюсь, старина Джордж не спятит. Шейле и без того несладко приходится. Славная она женщина.

— На диво славная, — согласился Уимзи. — И всей душой к нему привязана.

— Ага. Вкалывает из последних сил, весь дом на ней держится. Если честно, то не знаю, как бедняжка терпит его выходки. Разумеется, супружеские пары вечно бранятся да препираются, но уж в присутствии посторонних надо бы вспомнить о приличиях. Что за дурной тон: грубить жене при гостях! Так вот и хочется устроить ему нагоняй!

— В его положении и святой выйдет из себя, — отозвался Уимзи. Получается, что жена его содержит — а я знаю, что для Джорджа это — что нож острый!

— Вы думаете? Мне казалось, для Джорджа такая зависимость вроде как в порядке вещей. А стоит бедной женщине ему напомнить — и Джордж думает, супруга нарочно сыпет соль ему на раны!

— Разумеется, напоминания ему неприятны. Но и миссис Фентиман, между прочим, при мне отпустила резкость-другую.

— Да уж, наверное. Просто беда с Джорджем: совсем не умеет сдерживаться. И никогда не умел. Надо бы ему взять себя в руки и выказать хоть немного признательности. А то он, похоже, думает, что раз Шейле приходится работать наравне с мужчинами, так ей уже и не нужны ни учтивое обращение, ни нежности… ну, все такое, до чего так падки женщины.

— Всегда расстраивался, глядя на супружеские пары: и почему это недавние влюбленные становятся такими грубиянами? — вздохнул Уимзи. — Но, наверное, это неизбежно. Странный народ эти женщины! Им и вполовину не так важны честность и верность, — а я уверен, что брат ваш в избытке наделен и тем, и другим, — как открывание дверей и всякие там «спасибо». Я уж сколько раз замечал.

— Мужчине следует проявлять учтивость по отношению к жене в неменьшей степени, чем к невесте, — добродетельно изрек Роберт Фентиман.

— Конечно, следует — да только так не бывает. Наверное, есть на то причина, нам неведомая, — отозвался Уимзи. — Я, знаете ли, расспрашивал людей, — а все моя обычная любознательность! — и мужья обычно фыркали и уверяли, что их супруги — женщины разумные и принимают их любовь как нечто само собою разумеющееся. Но мне в благоразумие женщин почему-то не верится, тем паче после долгого общения с мужьями.

Оба холостяка удрученно покачали головами.

— На мой взгляд, Джордж ведет себя как распоследний негодяй, проговорил Роберт, — но, может, я к нему слишком суров. Мы вообще-то никогда не ладили. В любом случае, женщин я не понимаю — и не пытаюсь понять. И все-таки, эта мания преследования, или как ее там, дело другое. Ему нужно показаться врачу.

— Безусловно, нужно. Надо бы нам за беднягой приглядывать. Ежели столкнусь с ним в «Беллоне», то поговорю по душам и попытаюсь выяснить, в чем дело.

— В «Беллоне» вы Джорджа не встретите. С тех пор, как заварилась вся эта каша, он обходит клуб стороной. Кажется, работу ищет. Он поминал что-то насчет этих автомобильных магнатов на Грейт-Портленд-Стрит: дескать, им продавец нужен. С машинами он недурно управляется, знаете ли.

— Надеюсь, место ему достанется. Даже если платят там мало, работа пойдет Джорджу на пользу: ему просто необходимо развеяться. Ну что ж, я, пожалуй, побреду. Еще раз спасибо; если разыщете Оливера, непременно сообщайте.

— А как же!

Поразмыслив секунду-другую на ступеньках, Уимзи покатил прямиком в Скотленд-Ярд; а там его сразу же проводили в кабинет детектива-инспектора Паркера.

Паркер, коренастый, широкоплечий мужчина лет сорока, с ничем не примечательной внешностью, — в самый раз для сыскной работы! — пожалуй, приходился лорду Питеру самым близким, — в известном смысле единственным близким другом. Эти двое вместе раскрыли немало дел, и каждый уважал таланты другого, хотя более несхожих характеров свет не видывал. В этой паре Уимзи был Роландом, — стремительный, порывистый, безрассудный, артистичный мастер на все руки. Осмотрительный, благоразумный, основательный Паркер играл роль Оливье: ум его не воспринимал ни искусства, ни литературы; в свободные часы упражнением ему служили доктрины протестантской церкви. Пожалуй, одного только Паркера никогда не раздражала манерность лорда Питера, а Уимзи, в свою очередь, платил ему искренней привязанностью, столь несвойственной для его сдержанной натуры.

— Ну, как оно?

— Недурно. Я к тебе с просьбой.

— Да ну?

— Ну да, черт тебя дери! А что, бывали случаи, чтобы я заходил просто так? Не кликнешь ли кого-нибудь из этих твоих экспертов-графологов: мне нужно установить, одной ли рукою начертаны эти каракули.

И Уимзи выложил на стол, с одной стороны — пачку использованных чеков, с другой — листок, найденный им в библиотеке клуба «Беллона».

Паркер изогнул брови.

— А тут ведь еще отменный набор «пальчиков»! Что это такое? Поддельный документ?

— Нет, ничего подобного. Я просто хочу знать, не тот ли самый тип, что выписывал чеки, набросал и эти заметки.

Паркер позвонил в колокольчик и вызвал к себе мистера Коллинза.

— А ведь речь, по всему судя, идет о кругленьких суммах! — заметил детектив, восхищенно просматривая листок. — (150.000 — для Р., (300.000 для Дж. — счастливчик этот Дж. — кто такой Дж.? (20.000 — здесь, и (50.000 там. Что это еще за богатенький приятель, а, Питер?

— Это долгая история; собственно говоря, ее-то я и собираюсь тебе поведать, как только ты разберешься со своей корзинкой.

— Ах, вот как? Тогда постараюсь не откладывать дела в долгий ящик. Собственно говоря, мне вот-вот должны сообщить нечто важное. Поэтому я и в офисе: дежурю на телефоне. А, Коллинз, это лорд Питер Уимзи; ему очень бы хотелось знать, идентичны ли эти два почерка.

Эксперт внимательно изучил чеки и листок с цифрами.

— Вне всякого сомнения, идентичны, сказал бы я; разве что это непревзойденного мастерства подделка. В частности, некоторые цифры очень и очень характерны. Например, пятерки, и тройки, и четверки выведены без отрыва от бумаги, с двумя маленькими петельками. Весьма старомодный почерк; рука явно стариковская, причем здоровьем этот человек не пышет. Особенно это заметно по записям на листке. Автор, часом, не старик Фентиман, на днях скончавшийся?

— Собственно говоря, да, только кричать об этом незачем. Дело строго конфиденциальное.

— Да, безусловно. Ну, так я вам скажу, что в подлинности этого клочка бумаги сомневаться не приходится, если вы об этом.

— Спасибо. Именно это я и хотел узнать. Полагаю, что о подлоге и речи не идет. Собственно говоря, вопрос стоит иначе: нельзя ли рассматривать эти черновые наброски как выражение его пожеланий. Не более того.

— О, да, если исключить подлог, так я готов поручиться: человек, выписывавший чеки, набросал и эти заметки.

— Отлично. Значит, подтвержден и анализ отпечатков пальцев. Почему бы и не сказать тебе, Чарльз, — добавил его светлость после того, как Коллинз удалился, — дельце это становится чертовски интересным.

В этот момент зазвонил телефон. Паркер, выслушав сообщение, воскликнул: «Отлично поработали!» и обернулся к Уимзи.

— А вот и он! Поймали-таки негодяя! Прости, убегаю. Между нами говоря, мы это дельце провернули весьма недурно. Возможно, что для меня это обернется повышением. Мы ведь ничего больше не можем для тебя сделать? Меня, видишь ли, ждут в Шеффилде. Увидимся завтра или через день.

Паркер подхватил пальто и цилиндр и исчез. Уимзи самостоятельно нашел выход, вернулся домой и долго сидел над фотографиями, сделанными Бантером в клубе «Беллона», напряженно размышляя.

Ровно в шесть его светлость явился в контору мистера Мерблза в «Стейпл инн». Двое таксистов уже прибыли и, устроившись на краешке кресел, деликатно потягивали выдержанный херес за компанию с поверенным.

— Ага! — воскликнул мистер Мерблз, — вот джентльмен, заинтересованный в нашем расследовании. Будьте так любезны, повторите ему все то, что уже рассказали мне. Я выяснил достаточно, чтобы убедиться: это те, кто нам нужен, — добавил мистер Мерблз, оборачиваясь к его светлости, — но лучше порасспросите-ка их сами. Этого джентльмена зовут Суэйн; сдается мне, его история идет первой.

— Что ж, сэр, — начал дородный мистер Суэйн, воплощающий в себе более консервативный тип таксиста, — вам, стало быть, занадобилось узнать, не подбирал ли кто старого жентльмена на Портмэн-Сквер в канун дня перемирия где-то после полудня. Ну так вот, сэр, я еду себе не спеша через площадь, в полпятого дело было, — и тут выходит из дому лакей, — номер дома не вспомню, но стоял он на восточной стороне, может, ближе к середке, — и машет мне рукою: дескать, стой! Ну, я торможу, и тут спускается с крыльца совсем дряхлый жентльмен. Тщедушный такой, и закутан до ушей, а ноги тощие, что твои спички; по лицу судя, ему уж за сотню перевалило; и опирается на тросточку. Держится прямо, для такого-то старца; а ковыляет медленно, точно совсем обессилел. Небось, старый военный, думаю; по разговору видать, если вы понимаете, о чем я. А лакей и говорит: вези к дому номер такой-то на Харлей-Стрит.

— Вы номера не запомнили?

Суэйн назвал номер дома Пенберти.

— Ну, подъезжаю. Тут пассажир мой велел мне позвонить в дверь, а, когда вышел на крыльцо какой-то юнец, так и спросить, не будет ли доктор так добр принять генерала Фентона, или Фентимора… что-то в этом роде, сэр.

— А не Фентиман, случайно?

— Ну да, очень может быть, что и Фентиман. Кажется, и впрямь так. Тут возвращается юнец, и говорит: да, всенепременно, так что я помог старому жентльмену выбраться из машины. Слабенький такой был, в чем душа держалась, и с лица бледный, сэр, и дышал тяжело, а губы-то совсем синие. Этакий бедолага… и подумалось мне, прошу прощения, сэр, что на свете старик уж не жилец. Так вот, помог я ему подняться на крыльцо, а он расплатился за проезд, и дал сверх того шиллинг на чай, и больше я его не видал.

— Это все вполне соответствует версии Пенберти, — согласился Уимзи. Потрясение от беседы с сестрой так сказалось на его самочувствии, что генерал отправился прямиком к доктору. Все сходится. А как насчет второй истории?

— Сдается мне, что этот джентльмен, по имени… позвольте-ка… Хинкинз… да, верно, мистер Хинкинз подвез генерала от Харлей-Стрит.

— Точно, сэр, — подхватил второй таксист, энергичный, остроглазый парень с резкими чертами лица. — Некий дряхлый джентльмен, — в точности таков, как описал мистер Суэйн, — сел в мое такси напротив того же самого дома на Харлей-Стрит в половине шестого. Я отлично помню, сэр: десятого ноября дело было. А запал он мне в память вот почему: как только я отвез старика, куда велели, у меня моторзабарахлил, так что в день перемирия я машиной не пользовался, а для меня это сплошной убыток; день-то обычно бывает куда как прибыльный! Ну так вот, этот военного вида старец уселся в такси, вместе с тросточкой и всем прочим, ровно так, как Суэйн рассказывает; только не заметил я, чтобы пассажиру моему особо недужилось, хотя и впрямь дряхлый был — что правда, то правда. Может, доктор дал ему лекарство какое-никакое, и бедняге малость полегчало.

— Скорее всего, — кивнул мистер Мерблз.

— Да, сэр. Ну вот, садится он в такси и говорит: «Отвезите меня на Довер-Стрит»; вот так и сказал, но если вы спросите номер дома, сэр, боюсь, что не вспомню, потому что, видите ли, мы туда так и не доехали.

— Не доехали? — воскликнул Уимзи.

— Нет, сэр. Мы как раз выезжали на Кавендиш-Сквер, и тут старый джентльмен просунул голову и говорит: «Стойте!» Я притормозил и вижу: он машет рукой какому-то джентльмену, стоящему на тротуаре. А тот, второй, подошел к машине, они с моим пассажиром о чем-то потолковали, и тут старик…

— Минуточку. Опишите мне этого джентльмена.

— Смуглый и худощавый, сэр; с виду — лет под сорок. На нем было пальто поверх серого костюма, мягкая шляпа, и горло темным шарфом обмотано. Ах, да, и еще черные усики топорщились. А старый джентльмен мне и говорит: «Водитель, — так вот прямо и сказал, — водитель, возвращайтесь к Риджентс-Парк и сделайте несколько кругов, пока я не остановлю вас». Тут второй джентльмен подсел к нему, а я покатил назад и не спеша объехал вокруг парка, раз уж господам побеседовать приспичило. Два круга сделал; а как выехал на третий, так молодой джентльмен просунул голову и говорит: «Высадите меня у Глостер-Гейт». Я остановился, где велено, а старый джентльмен и молвит: «До свидания, Джордж; помни, что я тебе сказал». А тот, что помоложе, в ответ: «Запомню, сэр» — и перешел дорогу, как если бы собирался подняться по Парк-Стрит.

Мистер Мерблз и Уимзи многозначительно переглянулись.

— А куда вы поехали после того?

— А после, сэр, пассажир мне и говорит: «Вы знаете клуб „Беллона“, что на Пиккадилли?» — так вот и сказал. А я ему: «Да, сэр».

— Клуб «Беллона»?

— Да, сэр.

— Во сколько это было?

— Кажется, дело шло к половине седьмого, сэр. Я ехал очень медленно, я же сказал, сэр. Так что я отвез старика в клуб, как было велено; он вошел в особняк, и больше я его не видел, сэр.

— Большое вам спасибо, — поблагодарил Уимзи. — А во время развговора с этим Джорджем он, случайно, не казался расстроенным или возбужденным?

— Нет, сэр, я бы не сказал. Голос звучал строго — это да. Как если бы он парня отчитывал, сэр.

— Понятно. А в котором часу вы добрались до «Беллоны»?

— По моим прикидкам, где-то без двадцати семь, сэр, или чуть позже. Движение там уж больно большое. Без двадцати или без десяти семь: точнее не вспомню.

— Превосходно. Ну что ж, вы оба очень нам помогли. На сегодня, пожалуй, все; но я попрошу вас оставить свои имена и адреса мистеру Мерблзу, на случай, если позже нам понадобятся ваши показания. И… кхе-кхе…

Захрустели две банкноты государственного казначейства. Мистер Суэйн и мистер Хинкинз рассыпались в подобающих изъявлениях признательности — и отбыли, оставив свои адреса.

— Значит, он вернулся в клуб «Беллона». Любопытно, зачем?

— Сдается мне, я знаю, — отозвался Уимзи. — Генерал Фентиман привык заниматься делами только в клубе; думаю, он вернулся, чтобы подсчитать, как распорядиться деньгами, завещанными сестрой. Гляньте-ка на этот листок, сэр. Это почерк генерала, как мне удалось установить не далее как сегодня; а вот его отпечатки пальцев. Под инициалами Р. и Дж., очевидно, подразумеваются Роберт и Джордж; а цифры означают те суммы, что старик собирался внукам оставить.

— Очень похоже на правду. Где вы это нашли?

— В дальнем отсеке библиотеки в клубе «Беллона», сэр; листок торчал в блокноте с промокательной бумагой.

— Почерк крайне неразборчивый; рука словно дрожала.

— Да — и последняя строчка прямо-таки обрывается, верно? Словно у старика в глазах помутилось — и продолжать он уже не смог. А может, просто устал. Надо бы съездить в клуб и выяснить, не видел ли кто генерала в тот вечер. Но Оливер, черт бы его подрал! Он-то все знает! Если бы нам только добраться до Оливера!

— На третий вопрос в объявлении мы ответа так и не получили. Мне пришли письма от нескольких таксистов, которым довелось в то утро отвозить пожилых джентльменов в клуб «Беллона», но ни один из них не похож на генерала. У одних — пальто в клетку, у других — бакенбарды, у третьих котелки или бороды; а генерала никто никогда не видел без шелкового цилиндра. Плюс еще старомодные длинные усы старого вояки!

— Здесь я особых надежд и не питал. Можно дать новое объявление, на случай, если кто-нибудь забирал старика из «Беллоны» вечером или ночью десятого ноября, но есть у меня подозрение, что этот треклятый Оливер, скорее всего, увез генерала на своей машине. Если другого выхода не останется, придется натравить на Оливера Скотленд-Ярд.

— Попытайтесь осторожно навести справки в клубе, лорд Питер. Очень возможно, что кто-нибудь видел там Оливера и заметил, как они уходили вместе.

— Разумеется. Я немедленно еду туда. А по дороге дам заодно и объявление. Не думаю, что стоит вовлекать Би-би-си. Эти на всю страну раструбят!

— Оно было бы крайне нежелательно, — ужаснулся мистер Мерблз.

Уимзи поднялся на ноги. Поверенный задержал его у двери.

— И еще одно непременно следует выяснить, — напомнил он. — О чем генерал Фентиман говорил капитану Джорджу?

— Я помню, — отозвался Уимзи чуть смущенно. — Мы обязательно… о да… разумеется… безусловно, мы это выясним.

Глава IX Игра по-крупному

— Послушайте, Уимзи, — вздохнул капитан Кульер, секретарь клуба «Беллона», — вы когда-нибудь закончите это расследование, или что бы это ни было? Члены клуба жалуются, да еще как, а я их не виню. Ваши бесконечные расспросы осточертели всем до смерти, старина; люди начинают думать, что за ними что-то кроется. Джентльмены возмущаются, что носильщиков и официантов ни за что не дозовешься: вечно вы отвлекаете их своей болтовней; а если и нет, так значит, ошиваетесь в буфете — и подслушиваете чужие разговоры. Если таков ваш способ тактично наводить справки, хотел бы я посмотреть на бестактный подход. Вся ситуация становится исключительно неприятной. А стоит закончить вам, как в игру вступает этот второй тип.

— Какой еще второй тип?

— Этот мерзкий маленький проныра, что вечно торчит у служебного входа и расспрашивает прислугу.

— О нем я ровным счетом ничего не знаю, — отозвался Уимзи. — В первый раз слышу, что называется. Извините, конечно, что надоел; хотя, ручаюсь, я — не худший из ваших образчиков по части занудства. Тут, видите ли, есть одна загвоздка. Это дельце, — шепну вам на ушко, дружище, — не настолько безобидно, как кажется на поверхностный взгляд. Парень по имени Оливер, о котором я поминал…

— Нам он неизвестен.

— Пусть так, но, возможно, он здесь бывал.

— Если никто его не видел, значит, его здесь не было.

— Хорошо, но тогда ответьте, пожалуйста, куда отправился генерал Фентиман в тот роковой вечер? И в котором часу покинул клуб? Вот что я хочу выяснить. Черт подери, Кульер, старикан — наша точка отсчета. Мы знаем, что генерал Фентиман вернулся в клуб вечером десятого ноября: водитель довез его до двери, Роджер видел, как он входил, и два члена клуба приметили его в курительной комнате за несколько минут до того, как пробило семь. У меня есть свидетельства тому, что генерал побывал в библиотеке. Но вряд ли задержался надолго: верхней одежды он не снимал. Просто быть того не может, чтобы никто не обратил внимания, как старик уходил. Нелепость какая-то! Слуги ведь не слепы! Неприятно мне об этом говорить, Кульер, но не могу избавиться от мысли, что кому-то недурно заплатили за молчание… Ну, конечно, так и знал, что вы надуетесь, но как еще объяснить подобную странность? И что еще за тип, вы говорите, отирается в кухне?

— Я с ним столкнулся однажды утром, когда спустился распорядиться насчет вина. Кстати, в один прекрасный день я хотел бы узнать ваше мнение насчет нового поступления «Марго». Так вот, этот парень разговаривал с Бэбкоком, нашим буфетчиком; и я спросил его, довольно резко, что, дескать, ему тут надо. А он извинился и сказал, что приехал от имени железнодорожной компании справиться насчет упаковочного ящика, куда-то не туда отосланного; но Бэбкок, — честнейших правил человек, — после рассказал мне, что этот тип усиленно выкачивал из него сведения насчет старика Фентимана; и я так понял, что и на наличные не скупился. Я подумал, это опять ваши штучки.

— А что, этот парень с виду — важная птица?

— Боже милосердный, нет! Смахивает на клерка из адвокатской конторы; этакий мерзкий «жучок».

— Хорошо, что вы мне рассказали. Не удивлюсь, если он — та самая загвоздка, что не дает мне покоя. Возможно, Оливер заметает следы.

— Вы подозреваете этого Оливера в чем-то нехорошем?

— Ну… пожалуй, что и да. Но черт меня побери, если представляю, в чем именно. Сдается мне, ему известно что-то про старика Фентимана, о чем не догадываемся мы. И, уж разумеется, Оливер знает, как генерал провел ночь; а как раз это я и пытаюсь выяснить.

— А за каким дьяволом понадобилось выяснять, как он провел ночь? Не думаю, чтобы он кутил напропалую — в его-то возрасте!

— Это могло бы пролить некоторый свет на то, в котором часу он явился поутру в клуб, разве нет?

— Ох… Ну, все, что могу сказать — молю Господа, чтобы вы поскорее покончили с этим делом. Этот клуб мало-помалу превращается в медвежий садок. Я уже начинаю думать, что предпочел бы полицию.

— Не теряйте надежды. У вас еще все впереди.

— Вы это серьезно?

— Я никогда не бываю серьезен. Именно это моим друзьям страшно во мне не нравится. Честное слово, я постараюсь производить по возможности поменьше шума. Но ежели Оливер подсылает своих наймитов, чтобы развращать ваших преданных слуг и ставить препоны моему расследованию, ситуация становится чертовски затруднительной. Если этот тип появится снова, будьте добры, известите меня. Мне бы чертовски хотелось на него взглянуть.

— Хорошо, извещу. А теперь, пожалуйста, очень вас прошу, сгиньте с глаз долой!

— Ухожу, — с достоинством отозвался Уимзи, — поджавши хвост к самому брюху, устрашенный и присмиревший, аки побитый пес. Да, кстати…

— Ну? (крайне раздраженным тоном).

— Когда вы в последний раз видели Джорджа Фентимана?

— Да уж сто лет как не видел. Со времен происшествия.

— Я так и думал. Ох, и кстати…

— Да?

— В то время Роберт Фентиман жил в клубе, верно?

— В какое еще время?

— На момент происшествия, непроходимый вы осел!

— Да, жил. Но теперь он переехал на генеральскую квартиру.

— Знаю, спасибо. Но я просто гадал… А где он обретается, когда не в столице?

— Где-то в Ричмонде, кажется. Вроде бы комнаты снимает.

— Да ну? Огромное спасибо. Да, я в самом деле ухожу. Собственно говоря, уже можно считать, что ушел.

Лорд Питер сдержал слово. И, ни разу не остановившись в пути, он добрался до Финсбери-Парк. Джорджа дома не оказалось, равно как и миссис Фентиман, но, по словам поденщицы, капитан вроде бы упоминал, что отправился на Грейт-Портлэнд-Стрит. Уимзи ринулся в погоню. Два часа его светлость потратил, слоняясь по демонстрационным залам и беседуя с торговцами автомобилями, — почти все они, так или иначе, приходились ему добрыми приятелями, — и в результате выяснил-таки, что Джордж Фентиман принят в фирму «Уолмисли-Хаббард» на испытательный трехнедельный срок: показать, на что способен.

— О, Джордж лицом в грязь не ударит! — заверил Уимзи. — Он первоклассный водитель, что и говорить. О да, еще бы! Джордж у нас молодчага!

— Уж больно нервный, — заметил один особенно добрый приятель, приставленный к залу «Уолмисли-Хаббарда». — Надо бы парню встряхнуться, э? Кстати, раз уж к слову пришлось. Как насчет пропустить стаканчик?

Уимзи снизошел до стаканчика чего-нибудь не слишком крепкого, а потом вернулся рассмотреть новый тип сцепления. Его светлость растягивал эту интереснейшую беседу до тех пор, пока в зал не въехал грузовой фургончик марки «Уолмисли-Хаббард». За рулем восседал Фентиман.

— Привет! — окликнул друга Уимзи. — Что, обкатываете машинку?

— Ага. Я ее в два счета освоил.

— Думаете, и продать сумеете? — осведомился добрый приятель.

— А то! Скоро научусь выставлять красотку в самом выгодном свете. Классная машина, что и говорить.

— Вот и славно. Ну что ж, сдается мне, пора вам пропустить глоток-другой. Вы как, Уимзи?

Глоток-другой пропустили все вместе. После того добрый старый приятель вдруг вспомнил, что ему пора бежать, поскольку он обещал повидаться с одним покупателем.

— Вы ведь завтра появитесь? — уточнил он у Джорджа. — Один стреляный воробей из Мэлдена хочет сделать пробную ездку. У меня другие дела, так что клиент — ваша добыча. Попробуйте свои силы, идет?

— Отлично.

— Значит, сговорились! Я подготовлю машину к одиннадцати. Всего самого что ни на есть чертовски хорошего. Пока-пока!

— Просто-таки свет в окошке для родной фирмы, э? — заметил лорд Питер.

— Есть за ним такое. Еще по глотку?

— А я вот думаю: как насчет ланча? Если более важных дел у вас не предвидится, может, составите мне компанию?

Джордж охотно согласился и назвал пару ресторанов.

— Нет, — возразил его светлость. — Сегодня мне взбрело в голову перекусить у «Гатти», если вы не против.

— Нисколько не против; отличное заведение. Кстати, я повидался-таки с Мерблзом, и он готов разобраться с этим сквалыгой Мак-Стюартом. Мерблз считает, что сможет связать ему руки до тех пор, пока все не утрясется… если, конечно, это случится хоть когда-нибудь.

— Отлично, отлично, — рассеянно отозвался Уимзи.

— И я чертовски рад, что эта работенка так кстати подвернулась, продолжал тем временем Джордж. — Ежели все хорошо сложится, так я вздохну с облегчением — в силу многих причин, знаете ли.

Уимзи от души заверил, что именно так все и будет, а потом погрузился в молчание, столь для него не характерное, и ни слова не проронил за всю дорогу до Стрэнда.

У «Гатти» его светлость усадил Джорджа в уголке, а сам отправился потолковать с метрдотелем. По завершении беседы лорд Питер имел вид настолько озадаченный, что даже у Джорджа, поглощенного своими заботами, разыгралось любопытство.

— Что такое? Неужто в меню не нашлось ничего съедобного?

— Все в полном порядке. Я просто размышлял, заказать ли moules marinieres^[512] или нет.

— Недурная мысль.

Чело Уимзи прояснилось, и некоторое время сотрапезники поглощали мидии прямо с ракушек с бессловесным, хотя нельзя сказать, что беззвучным удовлетворением.

— Кстати, — вдруг проговорил Уимзи, — вы мне не рассказывали, что виделись с дедом в день накануне его смерти.

Джордж вспыхнул. Он сражался с особенно упругой мидией, намертво прилепившейся к раковине, и на секунду-другую задержался с ответом.

— Какого черта? — проклятие, Уимзи, неужто за этой инфернальной слежкой стоит никто иной как вы?

— Слежка?

— Да, я сказал «слежка». Отвратительная подлость, вот как я это называю. Мне и в голову не приходило, что ты к этому делу причастен.

— Никоим боком. А кто за вами следит?

— Да какой-то тип так и ходит за мной по пятам. Шпионит. Я его постоянно вижу. Не знаю, детектив он или кто. Смахивает на уголовника. Нынче утром ехал на одном со мною омнибусе прямо от Финсбери-Парк. И вчера весь день так и бегал за мной хвостом. Небось, и сейчас вокруг шныряет. Я этого не потерплю. Еще раз увижу — голову расшибу мерзавцу. А с какой стати за мной следить? Я ничего дурного не сделал. А теперь еще вы начинаете.

— Клянусь вам, к вашему преследователю я не имею ни малейшего отношения. Честное слово, не имею. В любом случае, я не стал бы нанимать идиота, который позволит объекту заметить слежку. Нет уж. Когда я сам за вас возьмусь, я буду действовать неслышно и скрытно — ни дать ни взять утечка газа. Ну, а на что похож этот горе-сыщик?

— На «жучка» смахивает. Маленький, тощенький, шляпа надвинута по самые брови, одет в старый плащ с поднятым воротником. И досиня выбрит.

— Ну прямо детектив из дешевой мелодрамы! В любом случае непроходимый осел.

— Он мне на нервы действует.

— Все понимаю. Еще раз увидите — врежьте ему хорошенько.

— Но чего он хочет?

— А я почем знаю? Что вы, собственно, натворили?

— Ровным счетом ничего. Говорю вам, Уимзи: это все похоже на настоящий заговор. Меня хотят втравить в беду, либо укокошить, либо уж не знаю, что. Невыносимо, одно слово. Черт знает что такое! А если этот парень вздумает ошиваться здесь, в зале «Уолмисли-Хаббарда»? Здорово выглядит, правда? продавец респектабельной фирмы с сыщиком на «хвосте»! А я-то только понадеялся, что жизнь, вроде бы, налаживается…

— Вздор! — отмахнулся Уимзи. — Только не надо терять головы. Наверняка у вас фантазия разыгралась — или просто совпадение!

— Ничего подобного. Готов поспорить, этот тип и сейчас дежурит снаружи.

— Ну, так мы выйдем и устроим негодяю веселую жизнь! Сдадим его полиции: скажем, что он вам досаждает. Послушайте, забудьте-ка про него на минутку! Расскажите мне лучше про старика-генерала. Как он вам в последний раз показался?

— О, здоровее не бывает. Разворчался, как всегда.

— Ах, разворчался? А из-за чего бы?

— Это наши личные дела, — нахмурился Джордж.

Уимзи мысленно выбранил себя за то, что начал с вопроса столь бестактного. Теперь приходилось спасать ситуацию.

— Сдается мне, — начал его светлость, — что родственников по достижении семидесятилетнего возраста следовало бы безболезненно усыплять. Или, по крайней мере, изолировать. Или хотя бы стерилизовать языки, чтобы не отравляли жизнь своим вмешательством.

— Правда ваша, — пробурчал Джордж. — Наш старик… черт подери, я отлично знаю, что дед воевал в Крыму, да только он все равно понятия не имеет, что такое настоящая война. Думает, все осталось так же, как полвека назад. Держу пари, того, что выпало мне на долю, ему пережить не довелось. По крайней мере, он-то отродясь не клянчил у жены деньги на карманные расходы, не говоря уж о выжженном газами нутре. Ишь, вздумал мне мораль читать — а я и словом возразить не могу, не спорить же с седым стариком, который одной ногою в могиле!

— Пренеприятное положение, — сочувственно согласился Уимзи.

— И главное, чертовски несправедливо выходит! — подхватил Джордж. — Вы представляете, — взорвался он. Острое ощущение обиды на миг заглушило в капитане оскорбленное самолюбие. — Старый черт аж пригрозил лишить меня той жалкой суммы, которую намеревался мне оставить, ежели я «не изменю своего отношения к жене». Вот прямо так и выразился. Можно подумать, я кручу интрижку с другой женщиной, или что-нибудь в этом роде. Признаю: я однажды и впрямь жутко поскандалил с Шейлой, но, разумеется, я не имел в виду и половины всего того, что наговорил. Шейла об этом отлично знает, а вот старик все воспринял всерьез.

— Минуточку, — перебил его Уимзи, — вот это все он вам и сказал в тот день в такси?

— Именно. Прочел мне длиннющую лекцию, и все о благородстве и мужестве достойной женщины, — пока мы катались вокруг Риджентс-Парка. Мне пришлось пообещать, что начну новую жизнь, и все такое. Точно в детском саду, право слово!

— А генерал, случайно, не упоминал про деньги, завещанные ему леди Дормер?

— Ни словечком. Думаю, просто не знал.

— А я могу поклясться, что знал. Он ведь только что повидался с сестрой; и я почти уверен, что именно тогда леди Дормер подробно объяснила генералу состояние дел.

— Ах, вот как? Ну, это многое объясняет. То-то я и подумал: откуда бы сей высокопарный, напыщенный слог! Старик все твердил, что деньги, дескать, это огромная ответственность, и ему хочется быть уверенным: то, что он мне завещает, не будет разбазарено по ветру, и далее в том же духе. Заладил, что я, дескать, не в состоянии сам о себе позаботиться, — это меня просто взбесило, — и еще насчет Шейлы. «Тебе следует больше ценить любовь этой достойной женщины, мальчик мой, ты должен беречь и лелеять супругу», — и все такое прочее. Можно подумать, я нуждаюсь в напоминаниях! Но если старик знал, что вот-вот унаследует полмиллиона… это, безусловно, в корне меняет дело. Ей-Богу, так и есть! Полагаю, дед и впрямь слегка тревожился при мысли о том, что оставит такую уйму деньжищ внуку, которого считал бездельником и мотом.

— Странно, что он не упомянул про деньги.

— Вы не знали деда. Держу пари, он прокручивал в голове, не лучше ли будет отдать мою долю Шейле, и прощупывал меня со всех сторон, выясняя, как я настроен. Вот ведь старый лис! Ну что ж, я попытался выставить себя в самом что ни на есть благоприятном свете, потому что в тот момент мне очень не хотелось упускать свои две тысячи. Впрочем, не думаю, что я ему угодил. Послушайте, — добавил Джордж со сконфуженным смешком, — пожалуй, может, оно и к лучшему, что старик сыграл в ящик. Чего доброго, и впрямь лишил бы меня наследства, э?

— В любом случае, ваш брат непременно вас бы поддержал.

— Да уж, наверное. Роберт — человек порядочный, честное слово, хотя на нервы действует — не могу сказать как.

— В самом деле?

— Уж больно толстокожий: типичный британец, напрочь лишенный воображения. Полагаю, Роберт с превеликим удовольствием повоевал бы еще лет пять: а что, отличная забава! Хладнокровие Роберта просто-таки в поговорку вошло. Помнится, в той кошмарной дыре в Кэренси, где земли не было видно за гниющими трупами, — бр-р-р! — Роберт отстреливал жирных, отъевшихся крыс по пенни за штуку и хохотал во весь голос. Крысы, вы подумайте! Живехонькие, разбухшие от этой своей вонючей жратвы. О да, Роберт считался первоклассным солдатом.

— К счастью для него самого, — заметил Уимзи.

— Согласен. Роберт из того же теста, что и дед. Так что друг другу они весьма симпатизировали. Однако генерал и ко мне неплохо относился. А уж в Шейле просто души не чаял.

— Шейлу невозможно не полюбить, — учтиво отозвался его светлость.

Ланч завершился на более оптимистичной ноте, нежели начался. Однако, когда друзья вышли на улицу, Джордж принялся встревоженно озираться по сторонам. Низкорослый человечек в наглухо застегнутом пальто и в мягкой шляпе, надвинутой до самых бровей, рассматривал витрину соседнего магазина.

Джордж решительно двинулся к нему.

— Эй, ты, послушай-ка! — рявкнул капитан. — Какого черта ты ходишь за мной по пятам? А ну, вали отсюда, слышал?

— Сдается мне, вы ошиблись, сэр, — отозвался незнакомец, не повышая голоса. — Я вас никогда прежде не видел.

— Да ну? А вот я сколько раз видел, как ты отираешься рядом; так что, ежели не уберешься, ты меня на всю жизнь запомнишь, уж я о том позабочусь. Ясно тебе?

— Эгей, это еще что такое? — воскликнул Уимзи, остановившийся поболтать со швейцаром. — Вы, там, задержитесь-ка на минуточку!

Но при виде Уимзи незнакомец скользнул, точно угорь, между машинами, и затерялся в ревущем потоке Стрэнда.

Джордж Фентиман торжествующе обернулся к своему спутнику.

— Видали? Экий грязный поганец! Стоило пригрозить — и только его и видели. Вот этот самый замухрышка уже три дня висит у меня на «хвосте».

— Мне очень жаль, — вздохнул Уимзи, — но ваша доблесть, Фентиман, здесь ни при чем. Негодяй обратился в бегство, устрашившись моего грозного вида. Интересно, почему? Может, зевсоподобный лик мой внушает благоговейный трепет? Или все дело в омерзительном галстуке?

— Убрался — и скатертью дорога.

— Жаль, не удалось разглядеть парня получше. Меня не оставляет ощущение, что эти пленительные черты я уже имел удовольствие лицезреть, причем не так давно. Не тот ли гордый лик эскадру кораблей на подвиг вдохновил? Нет, сдается мне, не тот.

— Скажу одно, — фыркнул Джордж, — если мерзавец мне еще раз попадется, я так его «гордый лик» отделаю, что родная мать не узнает.

— Не вздумайте. Еще не хватало уничтожать улики. Я… минуточку… ага, вот и мысль. Сдается мне, этот же самый тип ошивался в «Беллоне» и расспрашивал прислугу. Проклятье! — и мы его упустили! А я уже мысленно причислил его к наймитам Оливера. Если еще раз увидите сего достойного, вцепляйтесь в него обеими руками, точно неумолимая смерть. Я жажду с ним побеседовать.

Глава X Лорд Питер форсирует события

— Алло!

— Это вы, Уимзи? Алло! Я спрашиваю, это лорд Питер Уимзи? Алло! Мне нужен лорд Питер Уимзи. Алло!

— Ну хорошо, хорошо. «Алло» я уже сказал. Кто это? И зачем так горячиться?

— Это я, майор Фентиман. Послушайте, это в самом деле Уимзи?

— Да, Уимзи на проводе. Что стряслось?

— Я вас не слышу.

— Разумеется; и не услышите, если будете орать во всю глотку. Говорит Уимзи. Доброе утро. Отодвиньте трубку на три дюйма и говорите нормальным голосом. И хватит твердить «алло»! Чтобы вызвать оператора, осторожно нажмите на рычажки два-три раза.

— Ах, да полно вам! Не время для дурацких шуток. Я видел Оливера.

— Да ну? Где же?

— Он садился в поезд на станции Чаринг-Кросс.

— Вы с ним говорили?

— Нет — такая досада! Беру билет, глядь — а он как раз проходит за контрольный барьер. Я — за ним. На пути у меня — какие-то люди, черт бы их подрал. У платформы — поезд кольцевой линии. Оливер запрыгивает в вагон — и двери с лязгом захлопываются. Я бегу, машу руками, кричу — но поезд, естественно, не остановился. Я ругался на чем свет стоит.

— Да уж, еще бы. Страх как обидно вышло.

— Слов нет, до чего обидно! Я сел в следующий поезд…

— Это зачем еще?

— Да сам не знаю. Я подумал, может, угляжу его на какой-нибудь платформе.

— Надежда, как говорится, умирает последней. А вам не пришло в голову спросить, до какой станции он взял билет?

— Нет. Кроме того, он наверняка воспользовался автоматом.

— Возможно. Ну что ж, ничего тут не попишешь; как вышло, так вышло. Может, он еще раз объявится. А вы уверены, что это и впрямь был мистер Оливер?

— О да, еще бы! Ошибиться я не мог. Я его в любой толпе узнаю. Вот, подумал, что надо бы и вас известить.

— Огромное спасибо. Вы меня просто возродили к жизни. Похоже, Чаринг-Кросс — излюбленное пристанище мистера Оливера. Вечером десятого числа он звонил именно оттуда, знаете ли.

— И впрямь так.

— Я скажу, как нам следует поступить, Фентиман. Ситуация с каждым днем становится все серьезнее. Вот что я предлагаю: вам надо бы понаблюдать за станцией Чаринг-Кросс. Я свяжусь с детективом…

— Из полиции?

— Не обязательно. Сгодится и частный детектив. Вы с ним на пару подежурите на станции, скажем, с неделю. Вы как можно точнее опишете Оливера детективу и станете нести «вахту» посменно.

— Проклятье, Уимзи — это же бездна времени уйдет! А я уже переселился в Ричмонд. Кроме того, у меня служба.

— Очень хорошо. Пока вы на службе, за вас подежурит детектив.

— Страшно занудная повинность, — недовольно проворчал Фентиман.

— На карту поставлены полмиллиона. Конечно, если вам все равно…

— Мне далеко не все равно. Но я не верю, что из этого выйдет хоть что-нибудь.

— Может, и не выйдет; но попробовать стоит. А тем временем я устрою еще один «сторожевой пост» у «Гатти».

— У «Гатти»?

— Ну да. Там Оливера знают. Я пошлю своего человека…

— Но Оливер там больше не появляется.

— А вдруг в один прекрасный день заглянет? Почему бы и нет? Теперь мы знаем, что мистер Оливер в столице, а вовсе не скрывается в провинции или где бы то ни было. Во избежание недоразумений я скажу администрации, что мистер Оливер срочно требуется для того, чтобы уладить некий деловой вопрос.

— Им это не понравится.

— Что ж, придется переварить.

— Ну, ладно. Но послушайте: «Гатти» займусь я.

— Не годится. Вы необходимы для того, чтобы опознать мистера Оливера на станции Чаринг-Кросс. У «Гатти» любой официант с этим делом справится. Вы сами уверяли, что в заведении его знают.

— Да, конечно. Но…

— Но что? Кстати, с кем вы там говорили? Я вчера пообщался с метрдотелем: он вообще не в курсе событий.

— Так я беседовал не с ним. А с одним из официантов. Такой полненький, смуглый…

— Хорошо, я его найду. А вы займетесь станцией Чаринг-Кросс, верно?

— Безусловно — если вы в самом деле считаете, что толк будет.

— Да, считаю. Вот и договорились. Я свяжусь с сыщиком и пришлю его к вам, а там уж уславливайтесь промеж себя.

— Отлично.

— До встречи!

Лорд Питер повесил трубку и посидел несколько минут, усмехаясь про себя. А затем обернулся к Бантеру.

— Пророческий дар снисходит на меня нечасто, Бантер, но ныне этот миг наступил. Гадаю по руке и картам! Опасайтесь темноволосого незнакомца! И все в таком духе.

— В самом деле, милорд?

— Позолотите гадалке ручку. Я вижу мистера Оливера. Вижу: ему выпадает дальняя дорога, и лежит она через текучую воду. Вижу: грядет беда. Вижу туза пик — причем перевернутого вверх ногами, о Бантер!

— А что еще, милорд?

— Ничего. Я гляжу в будущее — и прозреваю лишь пустоту. Цыганка изрекла свое слово.

— Я сохраню его в памяти, милорд.

— Уж будьте так добры. Если мое предсказание не исполнится, я подарю вам новую фотокамеру. А теперь я пойду повидаюсь с тем парнем, который зовет себя «Детектив Инкорпорейтид», и велю ему выслать на Чаринг-Кросс кого-нибудь потолковее. А после того съезжу в Челси; когда вернусь — не знаю. Так что до завтра считайте себя свободным. Оставьте мне каких-нибудь сэндвичей и не ждите допоздна, ежели задержусь.

Уимзи по-быстрому уладил дело с «Детектив Инкорпорейтид», после чего отправился в уютную маленькую студию в Челси, окна которой выходили на реку. Дверь, снабженную аккуратной табличкой «Мисс Марджори Фелпс», открыла привлекательная молодая женщина с кудряшками, в рабочем халате, снизу доверху перепачканном глиной.

— Лорд Питер! Как это мило. Ну, входите же.

— Я не помешаю?

— Нисколечко. Вы ведь не будете возражать, если я продолжу работу?

— Никоим образом.

— А вы, если не прочь помочь, можете поставить чайник и соорудите что-нибудь поесть. Мне хотелось бы закончить эту фигурку.

— Как скажете. Я взял на себя смелость принести горшочек гиблейского меда.

— Какой вы душка! Честное слово, человека милее вас я, пожалуй, и не знаю. Вы не болтаете вздора об искусстве, вы не взываете о вспоможении, и мысли ваши неизменно обращены к еде и питью.

— Не торопитесь с выводами. Я не взываю о вспоможении, но я пришел к вам не без задней мысли.

— Очень разумно с вашей стороны. Большинство приходят просто так.

— И сидят часами.

— Вот именно.

Мисс Фелпс склонила головку набок и критически оглядела произведение рук своих: крохотную фигурку танцовщицы. Ее фирменные изделия, — серия керамических статуэток, — покупались нарасхват и затраченных денег, безусловно, стоили.

— Премиленькая вещица, — заметил Уимзи.

— Уж больно слащавая. Но лепилась она на заказ; а я не могу позволить себе привередничать. Кстати, ваш рождественский подарок уже закончен. Вы бы на него взглянули; не понравится — так мы его вместе шмякнем об пол. Ищите вон там, в чулане.

Уимзи распахнул дверцу чулана и извлек на свет миниатюрную фигурку высотой не более девяти дюймов. Молодой человек в ниспадающем свободными складками халате, раскрыв на коленях массивный фолиант, с головой погрузился в чтение. Лорд Питер довольно рассмеялся: портрет был как живой.

— Чертовски здорово удалось, Марджори. Превосходная скульптура, просто превосходная! С удовольствием приму ее в подарок. Надеюсь, вы ее в серийное производство не пустите? Ну, в смысле, на распродаже в Селфридже эта штука ведь не появится, правда?

— Так и быть, пощажу вас. Я подумывала сделать копию для вашей матушки.

— Она будет в восторге. Несказанно вам признателен. В кои-то веки с нетерпением предвкушаю Рождество! Гренки поджарить?

— Еще бы!

Уимзи довольно уселся на корточки перед газовой плитой, а скульпторша снова взялась за работу. Чай и статуэтка были готовы почти одновременно, и мисс Фелпс, сбросив халат, блаженно плюхнулась в видавшее виды кресло у очага.

— Ну, и что я могу для вас сделать?

— Вы можете рассказать мне все, что знаете про мисс Анну Дорланд.

— Анну Дорланд? Небеса милосердные! Только не говорите, что пали жертвою неодолимой страсти! Я слыхала, она вот-вот унаследует изрядное состояние.

— Что за гадкие мысли, мисс Фелпс! Скушайте еще гренку. Простите, что облизываю пальцы. Нет, к даме я абсолютно равнодушен. В противном случае обошелся бы без посторонней помощи. Я ее, собственно, в глаза не видел. Какова она?

— С виду?

— В том числе.

— Честно говоря, не красавица. Темные, прямые волосы, коротко подстриженная челка — на манер фламандского пажа. Широкий лоб, квадратное лицо, прямой нос — кстати, ничего себе. И глаза тоже хороши: серые, под великолепными густыми бровями; впрочем, сейчас это не в моде. Но кожа у нее скверная, и зубы чрезмерно выдаются вперед. И вся она такая унылая, ходит, как в воду опущенная.

— Она ведь художница, не так ли?

— М-м-м… скажем, так: она пишет.

— Понятно. Дилетантка со средствами, счастливая обладательница студии.

— Именно. Я вам скажу, что покойная леди Дормер обошлась с ней более чем великодушно. Анна Дорланд, чтоб вы знали, приходится Фентиманам дальней родственницей по женской линии, — какая-то там седьмая вода на киселе. Бедная сиротка прозябала в страшной нищете, — но тут о ней прослышала леди Дормер. Старушка всегда любила, чтобы дом оживляли молодые голоса, так что она взяла девушку на свое попечение, и, что удивительно, даже не пыталась завладеть ею безраздельно. Анне отвели просторную комнату под студию; ей разрешалось приводить домой друзей и самой бывать где вздумается: в разумных пределах, конечно.

— В молодости леди Дормер сама немало натерпелась от самоуправства родных, — пояснил Уимзи.

— Знаю, но в старости люди об этом как-то забывают. Уж у леди Дормер-то времени было явно достаточно. Исключительная натура, что и говорить. Заметьте, я с ней почти не общалась, и об Анне Дорланд, по сути дела, знаю очень немного. В гостях бывала, не отрицаю. Анна устраивала вечеринки — довольно неумело, по чести говоря. И время от времени заглядывала к нам в студии. Но вообще-то она не нашего поля ягода.

— Что, для истинного духовного родства необходимы нищета и тяжкий труд?

— Ничего подобного. Вот вы, например, в наш круг отлично вписываетесь — в тех редких случаях, когда нам выпадает такое удовольствие. И неумение рисовать тут тоже абсолютно ни при чем. Гляньте на Бобби Хобарта и его омерзительную мазню: а ведь сам он просто лапушка, и все от него без ума. Сдается мне, Анна Дорланд страдает от какого-то комплекса. Комплексы многое объясняют, прямо как благословенное словечко «гиппопотам».

Уимзи щедро зачерпнул меда и дал понять, что он — весь внимание.

— На самом деле, как мне кажется, — продолжала мисс Фелпс, — Анне надо бы пристроиться где-нибудь в Сити. Ума ей не занимать. Любая контора в ее руках заработает, как часы. Но вот творить ей не дано. Кроме того, в нашем тесном богемном кружке — сплошные романы да интрижки. А вечно жить в атмосфере безумной страсти невозможно: ужасно на нервы действует, ежели самой похвастаться нечем.

— А мисс Дорланд почитает себя выше безумной страсти?

— Да нет, собственно. Полагаю, она бы не прочь — да только все не складывается. А с какой стати вам пришло в голову проанализировать Анну Дорланд?

— Как-нибудь потом расскажу. Поверьте, что не из пошлого любопытства.

— Нет, конечно; обычно вы — сама деликатность; думаете, почему я вам все это рассказываю? Сдается мне, Анна одержима навязчивой идеей: уверена, что никому-то она никогда не приглянется. Так что бедняжка либо впадает в занудную сентиментальность, либо, задрав нос, грубит направо и налево; а в нашей компании сентиментальность не жалуют, да и высокомерные отповеди не в чести. Жалостное зрелище эта ваша Анна, честное слово! Собственно говоря, к искусству она вроде бы слегка поостыла. В последний раз, что я о ней слышала, Анна, якобы, рассказывала кому-то, что, дескать, занялась благотворительностью, а не то за больными ходит — в общем, что-то в этом духе. На мой взгляд, разумное решение. С тамошней публикой она, пожалуй, сойдется куда лучше. Народ там солидный да серьезный.

— Ясно. Послушайте, предположим, что мне захотелось бы «случайно» столкнуться с Анной Дорланд — где ее вероятнее всего найти?

— Да девица вас и впрямь покоя лишила! На вашем месте я бы заглянула к Рашвортам. Они все больше науками увлекаются, да бедняков пытаются осчастливить, и все такое. Разумеется, сейчас Анна наверняка в трауре, но не думаю, чтобы это помешало ей бывать у Рашвортов. Их собрания особой фривольностью не славятся.

— Огромное вам спасибо. Вы — просто кладезь бесценной информации. И, для женщины, задаете на удивление мало вопросов.

— Благодарю на добром слове, лорд Питер.

— Ну что ж, с делами покончено; теперь мое внимание безраздельно принадлежит вам. Какие новости? Кто в кого влюблен?

— Ох, жизнь — скука смертная! Ко мне все охладели, а Шлитцеры в очередной раз поскандалили, — да так, что разошлись.

— Не может быть!

— Еще как может! Только в силу финансовых соображений студия у них по-прежнему общая: помните, то огромное помещение над конюшнями. Страх как неудобно, должно быть, есть и спать и работать в одной комнате с человеком, с которым ты разошелся. А ведь они даже не разговаривают друг с другом; зайдешь в гости к одному из них, а второй притворяется, что не видит тебя и не слышит. Ужасно неловко себя чувствуешь!

— Просто не представляю, как они выдерживают.

— С трудом. Я бы поселила Ольгу у себя, да только характер у нее не сахар. Кроме того, ни один не желает уступить студию другому.

— Ясно. А третьи лица в деле не замешаны?

— О да — Ульрик Фиэнниз, скульптор; да вы его знаете. Но приютить Ольгу он не может — из-за жены; он, видите ли, живет на женины средства, потому что его статуи дохода не приносят. Кроме того, сейчас он трудится над этой своей громадиной для выставки и перетащить ее на другое место физически не может; вся скульптурная группа весит тонн двадцать, не меньше. А ежели он сбежит вместе с Ольгой, жена его больше на порог не пустит. Адски неудобное занятие — скульптура. Все равно что на контрабасе играть: багаж чертовски обременителен!

— Правда ваша. Зато, если вы надумаете удрать со мной, все керамические нимфы и пастушки влезут в дамскую сумочку.

— Еще бы. То-то поразвлечемся. А куда мы удерем?

— Может, отправимся в путь нынче же вечером, доберемся хотя бы до «Одденино» и сходим на какое-нибудь шоу — если вы ничем особенным не заняты?

— Вы — прелесть что такое; можно, я буду называть вас просто «Питер»? Как насчет «Ни то ни се»?

— А, та самая пьеска, которую с таким трудом протащили сквозь цензуру? Почему бы и нет? Она очень непристойна?

— Скорее, вообще бесполая.

— А, ясно. Ну что ж, я обеими руками «за». Только предупреждаю заранее: я громким шопотом стану просить вас разъяснить значение всех сомнительных реплик.

— Никак, поразвлечься задумали?

— Ага. Люди почему-то так нервно реагируют! Шипят «Тс-сс!», хихикают, а если повезет, так вечер закончится роскошным скандалом в буфете.

— Тогда лучше не рисковать. Нет уж. Я вам скажу, чего бы мне в самом деле хотелось. Давайте сходим в «Слона», посмотрим «Джорджа Барнуэлла», а потом отужинаем картошкой с рыбой.

На том и порешили, и, оглядываясь назад, вечер был признан исключительно приятственным. Завершилась программа жареной лососиной — в студии у друзей, уже в предрассветных сумерках. По возвращении домой лорд Питер обнаружил на столе в холле записку следующего содержания:

«Милорд,

Сыщик из „Детектив Инкорпорейтид“ звонил сообщить о том, что склонен согласиться с мнением вашей светлости, однако по-прежнему не спускает глаз с указанного лица и завтра предоставит подробный отчет. Сэндвичи на столе в гостиной, если ваша светлость пожелает подкрепиться.

Всепокорнейше Ваш,

М. Бантер».

— Позолотите гадалке ручку, — удовлетворенно пробормотал его светлость, поудобнее вытягиваясь на постели.

Глава XI Лорд Питер идет с козыря

Отчет «Детектив Инкорпорейтид», в свой срок предоставленный, сводился к следующему: «Ничего ровным счетом не происходит; майор Фентиман убежден, что ничего и не произойдет; „Детектив Инкорпорейтид“ к мнению присоединяется». Ответ лорда Питера был краток: «Продолжайте наблюдать; еще до конца недели что-нибудь да случится».

И его светлость не ошибся. На четвертый вечер из «Детектив Инкорпорейтид» снова перезвонили с отчетом. Данный конкретный детектив, будучи должным образом подменен майором Фентиманом ровно в шесть, отправился пообедать. По возвращении на пост час спустя, он получил записку, оставленную для него у контролера, дежурящего на верхней площаке лестницы. Записка гласила: «Только что видел, как Оливер садится в такси. Еду следом. Буду держать связь через буфет. Фентиман». Сыщику волей-неволей пришлось возвратиться в столовую и слоняться из угла в угол в ожидании очередного сообщения. «А тем временем, милорд, второй сыщик, нанятый по вашей указке, незамеченным следовал за майором». Очень скоро перезвонили с вокзала Ватерлоо. «Оливер сел в поезд на Саутгемптон. Мчусь за ним». Детектив поспешил на вокзал Ватерлоо, обнаружил, что поезд уже ушел, и поехал следующим. В Саутгемптоне он навел справки и выяснил, что джентльмен, соответствующий описанию майора Фентимана, устроил возмутительный скандал на борту корабля, отплывающего в Гавр, и был немедленно высажен на берег по просьбе престарелого джентльмена, которому досаждал — вплоть до оскорбления действием. В ходе дальнейшего расследования обстоятельств дела администрации порта удалось установить, что Фентиман преследовал старика по пятам, буянил в поезде, получил строгое предупреждение от кондуктора, снова настиг свою жертву уже на сходнях, схватил почтенного джентльмена за шиворот и попытался помешать ему отбыть за границу. Джентльмен предъявил паспорт и pieces d'identite^[513], подтверждающие, что он — удалившийся от дел промышленник по имени Постлетуэйт, проживающий в Кью. Фентиман же, напротив, настаивал, что джентльмена зовут Оливер, адрес и род занятий неизвестны, и егосвидетельские показания срочно требуются для урегулирования некоего семейного вопроса. Поскольку при Фентимане паспорта не оказалось, официальным правом задерживать и допрашивать путешественников он, как выяснилось, не обладал, история его звучала крайне невразумительно, а сам он пребывал в состоянии крайнего возбуждения, местная полиция решила задержать Фентимана. Постлетуэйту позволили продолжать путь, записав его английский адрес и и место назначения: по словам старика, направлялся он в Венецию, что подтверждалось его документами и корреспонденцией.

Детектив отправился в полицейский участок, где и обнаружил Фентимана, прямо-таки на грани апоплексического удара: бедняга кипел от бешенства, угрожая подать в суд за незаконное лишение свободы. Сыщику удалось добиться освобождения задержанного, после того, как он засвидетельствовал личность Фентимана и честность его намерений, а также убедил майора дать слово не нарушать общественного спокойствия. После того детектив напомнил Фентиману, что частные лица не правомочны совершать акты насилия в отношении мирных граждан, против которых не выдвинуто никаких обвинений; а также указал, что, после того, как Оливер назвался другим именем, надлежало незаметно продолжить слежку и по возможности связаться с Уимзи, или с мистером Мерблзом, или с «Детектив Инкорпорейтид». Сыщик добавил, что сам он намерен дожидаться в Саутгемптоне дальнейших инструкций от лорда Питера. Ехать ли ему в Венецию вслед за подозреваемым, или послать подчиненного, или возвращаться в Лондон? Учитывая явную искренность мистера Постлетуэйта и его открытую манеру держаться, казалось вполне вероятным, что майор и впрямь обознался; однако Фентиман твердил, что никакой ошибки быть не может.

Лорд Питер поразмыслил секунду-другую, не вешая трубки, а затем рассмеялся.

— А где сейчас майор Фентиман?

— Возвращается в Лондон, милорд. Я дал майору понять, что получил всю информацию, необходимую для дальнейших действий, а его присутствие в Венеции только стеснит меня — теперь, когда подозреваемый знает его в лицо.

— Все правильно. Ну что ж, можете на всякий случай отослать своего человека в Венецию: вдруг, паче чаяния, ключик подойдет! И послушайте… Уимзи продиктовал указания и закончил фразою: — И еще попросите майора Фентимана зайти ко мне сразу по приезде.

— Разумеется, милорд.

— Ну, и какова ныне цена гадалкиному предсказанию? — осведомился лорд Питер, пересказывая Бантеру последние новости.

Майор Фентиман явился к его светлости тем же вечером, рассыпаясь в извинениях и пылая праведным гневом.

— Тысячу раз прошу прощения, старина. Я повел себя, как распоследний идиот; просто сдержаться не смог. Вы представьте себе: слышать, как этот тип невозмутимо отрицает, что когда-либо видел меня и беднягу-деда, и оправдывается так гладко да бойко, — да у меня просто в глазах потемнело! Разумеется, теперь-то я вижу, какого дурака свалял! Я отлично понимаю, что надо было незаметно за ним проследить. Но откуда я знал, что негодяй не станет отзываться на собственное имя?

— Но когда он не отозвался, вам следовало догадаться, что либо вы ошиблись, либо у него есть веские причины скрываться.

— Но я ни в чем его не обвинял.

— Разумеется, нет, но он почему-то заподозрил самое худшее.

— Но с какой стати? В смысле, когда я к нему в первый раз обратился, я всего лишь спросил: «Мистер Оливер, полагаю?» А он мне: «Вы ошиблись». А я ему: «Быть того не может. Моя фамилия Фентиман, и вы знавали моего деда, покойного генерала Фентимана». А он в ответ: дескать, не имел такого удовольствия. Тут я принялся объяснять, что мы всего лишь хотим выяснить, где старикан провел последнюю ночь перед смертью, а этот тип вылупился на меня, как на помешанного. Ну, я разозлился и сказал, что, дескать, узнал в нем Оливера, как ни крути, и тогда он пожаловался кондуктору. Вижу: он и впрямь собирается улизнуть, словно ни в чем не бывало, так и не поспособствовав расследованию; и тут я вспомнил про полмиллиона — и так взъярился, что взял да и ухватил негодяя за шиворот. «Ну нет, не выйдет!» говорю; и тут-то и началась забава, понимаете?

— Отлично понимаю, — заверил Уимзи. — Но почему же у вас в голове не укладывается, что ежели он и в самом деле Оливер, ежели он так тщательно продумал и подготовил свой побег, обзавелся поддельными документами и все такое, так ему и вправду есть что скрывать!

У Фентимана отвисла челюсть.

— Вы ведь не хотите сказать… вы ведь никоим образом не хотите сказать, что с этой смертью дело обстоит нечисто? Ох! Не может того быть!

— Вот что до Оливера, тут дело и впрямь нечисто, так? Согласно вашим же показаниям.

— Но, если под таким углом посмотреть, наверное, вы правы. Вот что я вам скажу: может, у бедняги неприятности и он делает ноги. Из-за долгов, или женщины, или что-нибудь в этом роде. Наверняка так оно и есть! А тут я страшно некстати подвернулся. Вот он меня и осадил. Теперь все ясно, как день. Ну что ж, в таком случае, пусть себе улепетывает. Вернуть его нам уже не удастся, да, в конце-то концов, вряд ли мы бы от него узнали хоть что-нибудь новое.

— Возможно, что и так. Но ежели вспомнить, что Оливер перестал бывать у «Гатти», где вы его обычно встречали, почти сразу после смерти генерала, не создается ли впечатления, что нашему общему другу очень не желательно привлекать к себе внимание в связи с помянутым происшествием?

Фентиман неуютно заерзал в кресле.

— Ох, да гори оно все синим пламенем! Ну, какое еще отношение бедняга имеет к смерти старика?

— Не знаю. Но, думается мне, этот вопрос стоит выяснить.

— Как именно?

— Видите ли, можно затребовать ордер на эксгумацию.

— Как, откопать покойника! — воскликнул Фентиман, до глубины души шокированный.

— Ну да. Ведь вскрытие трупа не проводилось.

— Нет, но ведь Пенберти во всем разобрался и выписал свидетельство о смерти.

— Верно, но в тот момент не было причин заподозрить неладное.

— Их нет и сейчас.

— Есть целый ряд весьма, мягко говоря, необычных обстоятельств.

— Ну, разве что Оливер — а насчет него я, возможно, и ошибся.

— А мне казалось, вы были так уверены?

— Был. Но… Уимзи, это же бессмыслица! Вы только вообразите себе, какой разразится скандал!

— С какой стати? Вы — душеприказчик. Вы можете обратиться с заявлением в частном порядке, и все будет проделано с соблюдением строжайшей конфиденциальности.

— Да, но министерство внутренних дел ни за что не даст своего согласия — на этаких-то шатких основаниях!

— Даст — уж я позабочусь! Там знают, что если я этим делом заинтересовался — значит, основания отнюдь не шаткие. Промахи — это не по моей части.

— Ах, да перестаньте же паясничать! Ну, и на какие причины мы сошлемся?

— Даже если не считать Оливера, у нас есть отменный предлог. Мы скажем, что хотим изучить содержимое кишок, чтобы установить, много ли времени прошло от последней трапезы генерала до момента смерти. Это наверняка поможет нам решить вопрос с наследованием. А законники, в общем и целом, просто помешаны на том, что называется «правомерным переходом имущества из рук в руки».

— Постойте! Вы хотите сказать, что возможно установить, в котором часу парень отбросил копыта, всего лишь заглянув ему в брюхо?

— Не то, чтобы в точности. Но общее впечатление все-таки складывается. Скажем, если обнаружится, что покойный только сию минуту заглотил завтрак, можно сделать вывод, что скончался он вскорости после прихода в клуб.

— Боже милосердный! Для меня это — перспектива не из приятных.

— Но ведь возможен и иной расклад, верно?

— Уимзи, не нравится мне все это. Ужасно неприятная история! Господи, ну что бы нам не договориться полюбовно!

— Но дама на компромисс упорно не идет. И вы об этом знаете. Так что придется нам докапываться до фактов, так или иначе. Я непременно уговорю Мерблза предложить Притчарду эксгумацию.

— О Боже! Он-то что предпримет?

— Притчард? Если он честный человек, и если клиентка его — порядочная женщина, то запрос они поддержат. А если нет, я предположу, что им есть чего скрывать.

— Да эти на все способны! Мошенники, одно слово. Но ведь без моего согласия они ничего не смогут сделать, правда?

— Пожалуй, что и нет… а если попробуют, так проблем не оберутся, не говоря уже об огласке. Но если вы — человек честный, вы разрешение дадите. Уж вам-то скрывать нечего, верно?

— Разумеется, нечего. И все-таки, сдается мне…

— Они нас уже подозревают в нечестной игре, — настаивал Уимзи. — Этот невежа Притчард, можно сказать, объявил мне об этом открытым текстом. Я всякий день жду, что он предложит эксгумацию по собственному почину. Лучше нам успеть первыми.

— Ну, если дело обстоит так, то, наверное, так мы и поступим. Но, хоть убейте, не верю я, что мы с этого хоть что-нибудь выиграем, а ведь слухи разнесутся мгновенно, и шум поднимется страшный. Нет ли другого способа… вы ведь так чертовски умны…

— Послушайте, Фентиман. Вы хотите установить истину? Или стремитесь отыграть наследство всеми правдами и неправдами? Ну же, сознавайтесь, что вам ближе?

— Разумеется, я хочу установить истину.

— Отлично; каков будет наш следующий шаг, я уже объяснил.

— Тысяча чертей! — с досадой выругался Фентиман. — Похоже, выхода у нас и впрямь нет. Но я понятия не имею, как это делается и куда обращаться.

— Так садитесь, я продиктую вам письмо.

Видя, что отвертеться не удастся, Роберт Фентиман с ворчанием взялся за перо.

— Но ведь есть еще Джордж. Я должен посоветоваться с братом.

— Джорджа это никак не касается, разве что косвенно. Вот так, хорошо. Теперь напишите Мерблзу, расскажите, что собираетесь предпринять, и дайте указания уведомить противную сторону.

— А не следует ли сперва обсудить это дело с Мерблзом?

— Я уже все обсудил с Мерблзом, и он со мною согласился.

— Законники на что угодно согласятся, им только подавай гонорары да неприятности.

— Именно. И все-таки, адвокаты — это еще меньшее из зол. Написали?

— Да.

— Давайте сюда письма; я их сам отправлю. Ну вот, больше вам тревожиться не о чем. Мы с Мерблзом обо всем позаботимся, наш славный детективных дел мастер тем временем приглядит за Оливером, а вы резвитесь себе на досуге!

— Вы…

— Вы, наверное, хотите сказать, как это мило с моей стороны взять на себя все хлопоты… Ну что вы, мне это в удовольствие. Пустяки какие! Я со всей душой. Выпьете чего-нибудь?

Расстроенный майор от угощения категорически отказался и собрался уходить.

— Вы только не думайте, Уимзи, что я напрочь лишен благодарности, и тому подобное. Но уж больно непристойно все это выглядит.

— При вашем-то опыте — и так расчувствоваться из-за какого-то трупа! удивился Уимзи. — Право, мы с вами повидали немало всяческих непристойностей, да на порядок гаже, чем тихое, мирное извлечение покойничка из могилы на самом что ни на есть респектабельном кладбище.

— До трупа мне дела нет, — фыркнул майор, — но вся история выглядит преотвратно. Вот и все.

— А вы подумайте про деньги, — усмехнулся Уимзи, захлопывая за гостем дверь.

Его светлость возвратился в библиотеку, взвешивая на руке оба письма.

— А ведь сколько людей ныне оказались на улице, только потому, что не пошли с козырной карты. Бантер, будьте так добры, отнесите эти письма на почту. И еще: нынче вечером со мной ужинает мистер Паркер. Мы откушаем perdrix aux choux^[514], пряные закуски, и еще можешь присовокупить пару бутылок шамбертена.

— Как скажете, милорд.

Следующим пунктом программы Уимзи набросал короткое конфиденциальное послание некоему высокопоставленному должностному лицу из министерства внутренних дел, своему хорошему знакомому. Поставив точку, он возвратился к телефону и назвал номер Пенберти.

— Это вы, Пенберти?.. Уимзи на проводе… Послушайте, старина, вы ведь в курсе дела Фентимана?.. Да, знаете, мы послали запрос на эксгумацию.

— На что?!

— На эксгумацию. Нет, ваше свидетельство о смерти тут ни при чем. Мы отлично знаем, что здесь все в порядке. Просто хотелось бы уточнить время смерти.

И лорд Питер в общих чертах обрисовал свой замысел.

— Думаете, что-нибудь из этого выйдет?

— Очень может быть, что и да.

— Рад слышать. В таких вопросах я — полный профан; но мне тут пришло в голову, что идея недурна.

— Очень оригинальный подход.

— Да я всегда был смышленым мальчонкой. Разумеется, потребуется и ваше присутствие.

— Аутопсию поручат мне?

— Если вы не против. А анализы проведет Лаббок.

— Анализы чего?

— Да содержимого! Надо же проверить, что старик покушал: почки с гренками или яичницу с ветчиной.

— А, понимаю. Сомневаюсь, впрочем, что будет толк: уж слишком много времени прошло.

— Пожалуй, что и не будет; но пусть уж Лаббок глянет профессиональным оком.

— Да, безусловно. А раз уж я выписывал свидетельство о смерти, лучше, чтобы мои выводы подтвердил кто-то другой.

— Именно. Я знал, что вы меня поймете. Никаких обид?

— Ни малейших. Разумеется, если бы мы только знали, что возникнет вся эта неразбериха, я бы провел вскрытие сразу.

— Естественно, провели бы. Ну что ж, дела уже не поправишь. Как вышло, так вышло. О дате я вас извещу. Полагаю, министерство внутренних дел кого-нибудь пришлет. Я просто подумал, что надо бы дать вам знать.

— Очень любезно с вашей стороны. Рад был пообщаться. Надеюсь, ничего неприятного в процессе вскрытия не всплывет.

— Это вы по поводу своего свидетельства?

— Ну, как вам сказать… нет… на этот счет я особо не тревожусь. Хотя, безусловно, никогда не знаешь, чего ждать. Я размышлял на предмет этого злосчастного трупного окоченения. Вы с капитаном Фентиманом давно виделись?

— Недавно. Но я ни о чем таком не упоминал…

— Лучше и не надо, разве что острая необходимость возникнет. Ну, так вы мне перезвоните насчет даты?

— Всенепременно. До свидания.

День выдался крайне событийный.

Около четырех часов, с трудом переводя дух, примчался посыльный от мистера Мерблза. (Мистер Мерблз наотрез отказывался осквернять свою контору мерзким изобретением века под названием «телефон».) Мистер Мерблз свидетельствует свое почтение, и не будет ли лорд Питер так любезен прочесть записку и немедленно отослать ответ?

В записке говорилось следующее:

«Дорогой лорд Питер,

По делу покойного Фентимана. Заходил мистер Притчард. Сообщил, что его клиентка готова пойти на компромисс и поделить деньги, если удастся получить разрешение суда. Прежде чем я посоветуюсь с моим клиентом, майором Фентиманом, я был бы весьма признателен, если бы вы сообщили свое мнение касательно хода расследования на данный момент.

Искренне Ваш,

Дж. Мерблз».

Лорд Питер не задержался с ответом:

«Дорогой мистер Мерблз,

По делу покойного Фентимана. Поздно идти на компромисс; разве что вы согласны участвовать в мошенничестве. Помните: я вас предупреждал. Роберт запросил ордер на эксгумацию. Вы не отужинаете со мною в восемь?

П.У».

Отослав записку, его светлость позвонил Бантеру.

— Бантер, как вам известно, шампанское я употребляю крайне редко. Но сейчас, в кои-то веки, я склонен изменить своим правилам. Захвати бокал и для себя тоже.

Пробка весело выстрелила в потолок, и лорд Питер поднялся на ноги.

— Бантер, — проговорил он, — я скажу тост. За победу Инстинкта над Разумом!

Глава XII Лорд Питер в выигрыше

Детектив-инспектор Паркер явился к ужину в уютном ореольчике славы. «Тайна Корзины» блистательно разрешилась, и отдельные фразы и выражения в устах начальства недвусмысленно намекали на повышение по службе, причем в самом недалеком будущем. Паркер воздал должное угощению, а когда сотрапезники перебрались в библиотеку, внимательно выслушал рассказ лорда Питера о событиях в клубе «Беллона» — с радостным одобрением знатока, смакующего марочный портвейн. Мистер Мерблз, напротив, по мере продвижения истории к финалу мрачнел все больше и больше.

— Ну, и что вы об этом думаете? — осведомился Уимзи.

Паркер открыл было рот, но поверенный опередил его с ответом.

— Похоже, этот Оливер — абсолютно неуловимая личность.

— Вы находите? — ехидно согласился Уимзи. — Почти так же неуловим, как знаменитая миссис Харрис. Не знаю, удивит ли вас, если я скажу, что, осторожно наведя справки у «Гатти», я обнаружил следующее: о мистере Оливере там никто и представления не имеет; более того, майор Фентиман никогда о нем не расспрашивал.

— Ох, Боже мой! — воскликнул мистер Мерблз.

— Ловко же ты форсировал события, отослав Фентимана на пару с частным детективом на Чаринг-Кросс, — одобрительно заметил Паркер.

— Ну, видишь ли, было у меня ощущение, что если не предпринять конкретных мер, мистер Оливер будет появляться и исчезать, точно Чеширский Кот, всякий раз, как только наше расследование свернет в нежелательную сторону.

— Если я вас правильно понял, вы намекаете, что этот Оливер — просто фикция, — проговорил мистер Мерблз.

— Оливер — это всего лишь морковка под носом у осла, — пояснил Питер, — причем партию четвероногого сосватали вашему покорному слуге. Не согласный с подобным распределением ролей, я разжился собственной морковкой — в лице представителя «Детектив Инкорпорейтид». Не успела моя преданная ищейка отбыть на ланч, как вдруг — смотрите-ка! — сей же миг забили тревогу: «Держите Оливера, хватайте Оливера!» Друг Фентиман отважно устремляется в погоню; а за ним — не менее отважно — устремляется Сыщик Номер Два, который все это время, тщательно скрываясь, глаз не спускал с Фентимана. И зачем бы Фентиману нападать на абсолютно незнакомого человека и называть его Оливером, разумению моему пока недоступно. Разве что майора подвела врожденная дотошность: ну, переиграл малость, не сумел остановиться вовремя!

— Но что именно затеял майор Фентиман? — осведомился мистер Мерблз. Ситуация в высшей степени тягостная, лорд Питер. Я огорчен до глубины души. Вы его подозреваете в… хм?..

— Видите ли, едва увидев тело, я сразу понял: дело нечисто, признался Уимзи. — Ну, когда я с такой легкостью извлек «Морнинг пост» у него из рук. Если бы старик в самом деле умер, сжимая газету, с развитием трупного окоченения пальцы его застыли бы в мертвой хватке, так что пришлось бы буквально выдирать листы из его руки. А потом, коленный сустав!

— Боюсь, что не совсем вас понимаю.

— Ну, знаете, когда человек умирает, спустя несколько часов наступает трупное окоченение — причем срок зависит от причины смерти, от температуры помещения и от многих других факторов. Развивается оно обычно сверху вниз, начиная от жевательных мышц лица — и далее по всему телу. Трупное окоченение обычно сохраняется в течение двадцати четырех часов, а затем разрешается в том же порядке, в каком и развивалось. Но если на момент окоченения силой выломать один из суставов, снова он уже не застынет, а так и останется в подвешенном состоянии. Вот почему, когда в госпитале по недосмотру медсестер пациент умирает и застывает с поджатыми к животу ногами, на помощь призывается самый крупногабаритный и толстый служитель: он усаживается на колени к покойнику — и суставы ломаются.

Мистер Мерблз с отвращением передернулся.

— Так что, учитывая болтающийся коленный сустав и общее состояние тела, с самого начала было очевидно, что к покойнику кто-то приложил руку. Пенберти, разумеется, об этом тоже знал, но только, будучи доктором, предпочел по возможности не поднимать непристойного шума. Это, знаете ли, вредит практике.

— Пожалуй, что и так.

— Ну, вот, а потом вы явились ко мне, сэр, и настояли на том, чтобы шум поднял я. А ведь я вас предупреждал: не будите лиха, пока оно тихо.

— Вам следовало быть со мною откровеннее.

— И тогда вы предпочли бы замять дело?

— Ну, право же! — пробормотал мистер Мерблз, протирая очки.

— Вот именно. Тогда я предпринял следующий шаг: попытался выяснить, что именно случилось с генералом в ночь десятого и утром одиннадцатого ноября. И едва я переступил порог квартиры, как тут же столкнулся с двумя абсолютно взаимоисключающими свидетельствами. Во-первых, история про Оливера, на первый взгляд вполне себе примечательная. И, во-вторых, показания Вудворда касательно одежды.

— А что не так с одеждой?

— Если вы помните, я спросил дворецкого, не снималось ли чего с одежды, после того, как он забрал верхнее платье из гардероба «Беллоны»; а он заверил, что нет, ничего. Во всем остальном память его казалась вполне надежной; а в честности и прямоте Вудворда я ни минуты не сомневался. Так что я волей-неволей пришел к следующему выводу: где бы генерал ни провел ночь, можно сказать со всей определенностью, что на следующее утро на улицу он не выходил.

— Почему бы? — удивился мистер Мерблз. — Что такого вы рассчитывали обнаружить на одежде?

— Многоуважаемый сэр, вспомните, что это был за день! Одиннадцатое ноября. Возможно ли допустить, чтобы старик, прошествовав по улице сам по себе в день перемирия, дошел бы до клуба без фландрского мака^[515]? Представительный старик-патриот, воин старого закала? Просто в голове не укладывается!

— Но тогда где же он был? И как попал в клуб? Его ведь, знаете ли, именно там и обнаружили!

— Верно; обнаружили — в состоянии далеко зашедшего трупного окоченения. Собственно говоря, по утверждению того же Пенберти, — а я, кстати, сверился еще и с женщиной, впоследствии убиравшей покойника, окоченение уже начинало разрешаться. Сделав все возможные скидки на прогретый воздух комнаты и все такое прочее, все равно приходится признать: скончался генерал задолго до десяти утра — а именно в этот час он обычно и приходил в клуб.

— Но, дорогой друг мой, видит Бог, это неслыханно! Пронести в клуб покойника абсолютно невозможно. Такое непременно заметили бы.

— Верно, заметили бы. А главная странность заключается в том, что ровным счетом никто не отследил приход генерала в клуб. Скажу больше: накануне вечером никто не видел, как он уходил. И это генерал Фентиман один из известнейших членов клуба! Создается впечатление, что старик взял да и сделался невидимым. Так не пойдет, знаете ли.

— И какова же ваша версия? Вы думаете, генерал заночевал в клубе?

— Я думаю, в ту ночь генерал спал мирным, бестревожным, исключительно крепким сном — да, именно в клубе.

— Вы потрясли меня до глубины души, — проговорил мистер Мерблз. — Я так понимаю, вы намекаете на то, что генерал умер…

— Накануне вечером. Да.

— Но не мог же он всю ночь просидеть в курительной комнате. Слуги бы непременно его… кхе-кхе… заметили.

— Разумеется. Но кое-кто был крайне заинтересован в том, чтобы труп не попался на глаза слуг. Кому-то очень хотелось создать впечатление, будто старик скончался на следующий день, уже после смерти леди Дормер.

— Роберт Фентиман.

— Именно.

— Но как Роберт прознал про леди Дормер?

— А! Вот эта небольшая подробность меня совсем не радует. Джордж беседовал с генералом Фентиманом после того, как старик навестил сестру. Джордж отрицает, что генерал хоть словом упоминал о завещании, но, с другой стороны, если Джордж замешан в интриге, он, разумеется, будет молчать как рыба. По чести говоря, Джордж меня изрядно беспокоит.

— А какая ему с того выгода?

— Ну, если сведения, полученные от Джорджа, обогатят Роберта на полмиллиона, естественно, младший брат рассчитывает, что и он в накладе не останется. А вам так не кажется?

Мистер Мерблз застонал.

— Погоди-ка, — вступил в разговор Паркер. — Теория твоя звучит вполне убедительно, но, Питер, если допустить, что генерал умер вечером десятого ноября, как ты утверждаешь, то куда же подевалось тело? Как заметил мистер Мерблз, брошенный где попало труп — штука довольно приметная.

— Нет, нет, — отозвался мистер Мерблз, все больше проникаясь этой версией. — Как ни отвратительна для меня подобная мысль, особых трудностей я не вижу. В то время Роберт Фентиман проживал в клубе. Вне всякого сомнения, генерал умер в спальне Роберта; и там же тело прятали вплоть до следующего утра.

Уимзи покачал головой.

— Нет, так оно не выходит. Полагаю, что цилиндр, пальто и прочие вещи генерала в самом деле находились в спальне Роберта, но тело — вряд ли. Вы сами подумайте, сэр. Вот фотография вестибюля: огромная лестница, уводящая вверх, великолепно просматривается от парадной двери, от конторки портье и от входа в бар. Вы рискнете протащить труп вниз — утром, когда слуги и члены клуба толпами бродят туда-сюда? А служебные лестницы еще хуже. Расположены они с другой стороны здания, и народ так и валит валом с улицы в кухню и обратно. Нет. Тело находилось отнюдь не в спальне Роберта.

— Но тогда где же?

— И верно, где? В конце концов, Питер, надо же довести историю до логического конца!

Уимзи разложил на столе остальные фотографии.

— Посмотрите сами, — предложил он. — Вот — дальний отсек библиотеки, где генерал набрасывал свои заметки по поводу денег, которые вот-вот унаследует. Уютное, уединенное местечко, от дверей не видное, снабженное чернилами, промокашками, писчей бумагой и всеми современными удобствами, включая творения Чарльза Диккенса в роскошных сафьяновых переплетах. Вот снимок библиотеки, сделанный из курительной комнаты: сквозь прихожую и до самого конца прохода между рядами. Еще одно преимущество клуба «Беллона»: ну, как тут не отдать ему должное? Заметьте, как удобно расположена телефонная кабинка, на случай, если…

— Телефонная кабинка?

— На которой, как вы помните, красовалась возмутительная записка «Телефон не работает», когда Уэзериджу вдруг понадобилось позвонить. Кстати, я так и не смог отыскать человека, повесившего это уведомление.

— Боже праведный, Уимзи! Быть того не может. Вы только подумайте, какой риск…

— Что еще за риск? Ну, предположим, что кто-нибудь откроет дверь. А внутри — генерал Фентиман: вошел в кабинку, не заметив объявления, и, как говорят, лопнул от ярости, так и не сумев прозвониться. Треволнения, знаете ли, опасны для слабого сердца. Так что наш герой не слишком-то и рисковал. Вот разве что кому-нибудь пришло бы в голову разузнать насчет уведомления; но в суматохе об этом, скорее всего, позабыли бы.

— Изобретательная ты бестия, Уимзи!

— Правда? Знаете, а ведь версию мою нетрудно доказать. Мы сейчас же едем в клуб «Беллона» за неоспоримыми уликами. Половина восьмого. Удачное время: тихое, спокойное. А хотите, расскажу, что мы обнаружим в телефонной кабинке?

— Отпечатки пальцев? — жадно предположил мистер Мерблз.

— Боюсь, что, спустя столько времени, надеяться на такую удачу бессмысленно. А ты что скажешь, Чарльз?

— Скажу, что мы найдем длинную царапину на покрашенной поверхности, предположил Паркер. — Туда упиралась нога трупа; в этом положении она и застыла.

— Точно, Чарльз. А царапина появилась, когда ногу пришлось согнуть силой, чтобы вытащить покойника.

— А поскольку тело находилось в сидячем положении, — продолжал Паркер, — мы, разумеется, обнаружим в кабинке скамеечку или стул.

— Ага; а если повезет, то найдем и торчащий гвоздь или что-нибудь в этом роде: словом, то, что зацепилось за генеральскую брючину, когда выволакивали тело.

— И еще, возможно, коврик.

— Под стать ворсинке, которую я снял с правого ботинка покойного? Надеюсь, что так.

— Господи, помилуй! — воскликнул мистер Мерблз. — Поедем же поскорее. До чего увлекательно, просто дух захватывает! То есть я хотел сказать, что до глубины души удручен. От души надеюсь, что ваша версия не подтвердится.

Джентльмены сбежали вниз по лестнице и постояли несколько минут, поджидая такси. Вдруг Уимзи нырнул в темный угол у крыльца. Послышался шум борьбы, и на белый свет был извлечен коротышка, плотно закутанный в пальто, в шляпе, надвинутой до самых бровей: ну ни дать ни взять сыщик из дешевой мелодрамы. С видом фокусника, вынимающего из цилиндра кролика, лорд Питер сорвал с жертвы шляпу.

— Так это все-таки ты, да? То-то мне лицо твое показалось знакомым. Ну и какого дьявола ты ходишь по пятам за честными людьми?

Коротышка перестал вырываться и резко вскинул темные глаза-бусинки на противника.

— Милорд, вам не кажется, что неразумно прибегать к насилию?

— Это еще кто? — осведомился Паркер.

— Клерк Притчарда. Он все ошивался вокруг Джорджа Фентимана, а теперь вот повис «на хвосте» у меня. Скорее всего, он же побывал и в «Беллоне». Если будешь продолжать в том же духе, любезнейший, висеть тебе в другом месте, помяни мое слово. А теперь слушай. Как насчет того, чтобы я с потрохами сдал тебя полиции?

— Это уж как будет угодно вашей светлости, — отозвался клерк, хитро ухмыляясь. — Там, за углом, как раз стоит полисмен — если уж вам так понадобилась огласка.

Мгновение Уимзи глядел на него, а затем расхохотался от души.

— Когда ты в последний раз виделся с мистером Притчардом? Да выкладывай, не бойся! Вчера? Сегодня утром? А после полудня, случайно, к нему не заглядывал?

Коротышка явно заколебался.

— Не заглядывал? Я же знаю, что нет. Ну, говори!

— А почему бы, собственно, и нет, милорд?

— Так ступай назад к мистеру Притчарду, — внушительно произнес Уимзи, для вящего эффекта легонько встряхивая пленника за шиворот, — и если он не отменит своих инструкций и не отзовет тебя с этого сыскного поприща (где, кстати говоря, ты проявил себя жалким дилетантом), я дам тебе пять фунтов. Ясно? Ну, так проваливай. Я знаю, где тебя найти; ты знаешь, где найти меня. Доброй ночи; да склонится Морфей к твоему изголовью, да благословит он твои сны. А вот и наше такси.

Глава XIII Снова блеф

Когда трое джентльменов покинули сень величественных порталов клуба «Беллона», время уже близилось к часу. Мистер Мерблз был изрядно подавлен, Уимзи и Паркер демонстрировали сдержанный восторг открывателей, чьи расчеты благополучно подтвердились. Они обнаружили царапины. Они обнаружили гвоздь в сидении стула. Они обнаружили даже ковер. Более того, они открыли происхождение Оливера. Восстанавливая картину преступления, джентльмены устроились в дальнем библиотечном отсеке, — как сидел, должно быть, Роберт Фентиман, оглядываясь по сторонам, размышляя, как бы получше замолчать и скрыть эту крайне несвоевременную кончину. Они заметили, как отсвет настольной лампы с абажуром заиграл на золоченом тиснении одного из томов. «Оливер Твист». Заглавие, отпечатавшееся где-то в подсознании, пришло на ум час или около того спустя, когда Фентиман, позвонив со станции Чаринг-Кросс, вынужден был экспромтом изобретать фамилию.

И, наконец, поместив в телефонную кабинку невесомое, тощее «тело» протестующего мистера Мерблза, Паркер продемонстрировал, как довольно высокий и сильный мужчина смог извлечь покойника из будки, дотащить его до курительной комнаты и пристроить в кресле у огня, — и все это меньше чем за каких-нибудь четыре минуты.

Мистер Мерблз прибег к последнему доводу в защиту своего клиента.

— В курительной комнате все утро толклись люди, дорогой мой лорд Питер. Если все случилось так, как вы предполагаете, объясните, как вышло, что Фентиман располагал четырьмя минутами, ну, или хотя бы тремя, чтобы внести тело незамеченным?

— По-вашему, люди находились там все утро, сэр? Вы так уверены? Не выдавалось ли одного небольшого временного промежутка, когда, — и на это можно было рассчитывать заранее, — все без исключения либо высыпали на улицу, либо поднялись на балкон над окнами второго этажа, — посмотреть и послушать? Вспомните: это был день перемирия!

Мистер Мерблз побелел от ужаса.

— Двухминутное молчание? Господи помилуй! Какая гнусность! Какое… какое святотатство! У меня просто слов нет. Отродясь не слыхивал ничего возмутительнее! В минуту, когда все наши помыслы обращаются к доблестным воинам, отдавшим за нас свои жизни, — заниматься мошенничеством — совершить кощунственное преступление!..

— Полмиллиона — хорошие деньги, — задумчиво проговорил Паркер.

— Ужас! — подвел итог мистер Мерблз.

— А, между тем, что вы предлагаете предпринять? — осведомился Уимзи.

— Предпринять? — возопил старик-адвокат, захлебываясь от негодования. — Предпринять? Роберту Фентиману придется немедленно признаться в мерзком злодеянии! Боже милосердный! И подумать только, что я оказался замешан в таком деле! В будущем пусть ищет себе другого поверенного! А ведь нам придется все объяснить Притчарду и принести свои извинения… Прямо даже не знаю, как подступиться…

— Сдается мне, он и сам уже кое о чем заподозрил, — мягко заметил Паркер. — Иначе зачем бы ему подсылать того клерка шпионить за тобой и Джорджем Фентиманом? Я так думаю, что он и с Роберта глаз не спускает.

— Не удивлюсь, — отозвался Уимзи. — Во всяком случае, со мной Притчард обращался, точно с участником преступного сговора. Единственное, чего я в толк взять не могу — с какой бы стати он вдруг предложил компромисс?

— Возможно, мисс Дорланд потеряла терпение, или они отчаялись обосновать свои притязания, — предположил Паркер. — Пока Роберт держался этой байки про мистера Оливера, доказать что-либо было крайне непросто.

— Именно, — кивнул Уимзи. — Вот поэтому я так долго возился и так упорно давил на Роберта. Я-то мог сколько угодно подозревать, что Оливер существо мифическое; но отрицательное положение попробуй докажи!

— А если Роберт так и не отступится от своей версии?

— Пф-ф! Думаю, застращать его окажется нетрудно. К тому времени, как мы предъявим наши доказательства и в деталях распишем майору, что он поделывал десятого и одиннадцатого ноября, боевого задора в нем останется не больше, чем у царицы Савской.

— Дело не терпит отлагательств, — проговорил мистер Мерблз. — И, разумеется, весь этот фарс с эксгумацией необходимо остановить. Я завтра же загляну к Роберту Фентиману… то есть, уже сегодня утром.

— Лучше пусть майор зайдет к вам, — возразил Уимзи. — Я принесу все улики, и закажу анализ лака из телефонной кабинки на предмет соответствия образчику, снятому мною с генеральского ботинка. Договаривайтесь на два часа; а после мы вместе нанесем визит Притчарду.

Паркер проголосовал «за». Мистер Мерблз, охваченный праведным гневом, куда охотнее ринулся бы разбираться с Робертом Фентиманом прямо сей же миг, не откладывая. Однако же старику указали на то, что Фентиман сейчас в Ричмонде; что бить тревогу ни свет ни заря рискованно: еще не хватало подтолкнуть майора к каким-нибудь отчаянным мерам; и что все трое «следователей» нуждаются в отдыхе. В итоге почтенный джентльмен сдался и позволил отвезти себя домой в «Стейпл инн».

А лорд Питер завернул к Паркеру на Грейт-Ормонд-Стрит — пропустить стаканчик перед отходом на боковую, и «заседание» продолжилось до тех пор, пока предрассветные часы не сменились пост-рассветными, и на улице не замаячил первый рабочий.

* * *

Лорд Питер, расставив тенета на своего вальдшнепа, проспал сном праведника едва ли не до одиннадцати. Разбудили его голоса снаружи. Еще секунда — и дверь его спальни распахнулась и на пороге возник никто иной как мистер Мерблз в состоянии крайнего возбуждения. За ним по пятам поспешал протестующий Бантер.

— Утро доброе, сэр! — воскликнул его светлость, до крайности удивленный. — Что происходит?

— Нас перехитрили! — возопил мистер Мерблз, потрясая зонтиком. — Нас обошли! Надо было ехать к майору Фентиману прошлой же ночью. А я ведь предлагал; да только позволил себя переубедить, вопреки здравому смыслу! Пусть это послужит мне уроком.

Поверенный присел на стул, хватая ртом воздух.

— Дорогой мой мистер Мерблз, — проговорил Уимзи, — ваш метод напоминания ближнему своему о тяжких дневных трудах столь же восхитителен, сколь и неожидан. Лучшего способа разогнать сонную апатию я и вообразить не могу. Но прошу прощения — вы слегка запыхались. Бантер! Виски с содовой для мистера Мерблза.

— Ни в коем случае! — поспешно возразил поверенный. — Я ни капли в рот не возьму. Лорд Питер…

— Бокал хереса? — услужливо предложил его светлость.

— Нет, ничего не нужно, спасибо. Скандальная новость! Мы остались ни с чем…

— Все лучше и лучше. Именно скандала мне сейчас остро недостает. Мой cafe-au-lait^[516], Бантер, — и можешь наливать ванну. Ну же, сэр, выкладывайте. Я готов ко всему.

— Роберт Фентиман исчез, — трагически возгласил мистер Мерблз, ударяя в пол зонтиком.

— Боже праведный! — воскликнул Уимзи.

— Он уехал, — продолжал поверенный. — Нынче утром, ровно в десять, я самолично явился на его квартиру в Ричмонде, — самолично, повторяю! надеясь, что тем успешнее сумею пробудить в нем совесть. Звоню в колокольчик. Спрашиваю майора. Горничная сообщает, что хозяин ночью уехал. Я спрашиваю, куда. Она говорит, что не знает. Чемодан прихватил — и поминай как звали. Я — к домовладелице. Она мне рассказывает, что вечером майор Фентиман получил срочное письмо и сообщил, что отозван по делу. Он не упомянул, ни куда едет, ни как скоро возвратится. Я оставил ему записку и поспешил назад, на Довер-Стрит. Квартира на замке: арендатор съехал. Вудворд исчез. Тогда я бросился прямо к вам. И нахожу вас…

Мистер Мерблз обличающе указал на Уимзи, который как раз принимал у Бантера из рук целомудренно-строгий серебряный поднос с кофейником в стиле королевы Анны^[517], молочником, блюдечком с намазанными маслом гренками, изысканной фарфоровой чашечкой и небольшой стопкой писем.

— Увы, так, — согласился Уимзи. — Боюсь, что зрелище и впрямь прискорбное. Хм-м! Похоже, Роберт почуял неладное и предпочел сбежать от ответственности.

Его светлость изящно пригубил свой кофе, склонив голову на манер птицы. — Но есть ли, из-за чего беспокоиться? Далеко он не удерет.

— Он мог уехать за границу.

— Возможно. Тем лучше. Уж там-то противная сторона не станет подавать на него в суд, как бы уж господа Притчард и К? ни злобились про себя. Себе дороже выйдет. Эге! Этот почерк мне вроде бы знаком. Ну да. Это же мой сыщик из «Детектив Инкорпорейтид». Интересно, что ему-то понадобилось! Я же сказал ему оправляться домой и прислать счет. Фью!

— Что такое?

— Письмо от того парня, который гнался за Фентиманом вплоть до Саутгемптона. Не от того, который отплыл в Венецию вслед за ни в чем не повинным мистером Постлетуэйтом, а от второго. И пишет он из города Парижа. Послушайте-ка:

«Милорд, в процессе наведения справок в Саутгемптоне по ходу расследования, возложенного на меня вашей светлостью (нет, ну каков язык, каков стиль! Не хуже, чем в полиции!), я натолкнулся, почти случайно („почти“ — здорово сказано!), на пустячную улику, заставившую меня предположить, что лицо, наблюдение за которым поручено мне вашей светлостью, повинно в ошибке куда меньшей, нежели нам представлялось; и было введено в заблуждение внешним сходством, что для джентльмена, специально не обученного искусству следить за подозреваемым, вполне естественно. Короче (ну, слава Богу!)… Короче, я полагаю, что мне посчастливилось напасть на след О. (На удивление опасливые ребята; уж написал бы сразу „Оливер“ и не выпендривался!) Я проследил помянутую личность до самого дома — и телеграфировал джентльмену из числа ваших друзей (думаю, подразумевается Фентиман), предлагая немедленно присоединиться ко мне с целью идентифицировать О. Я, безусловно, должным образом проинформирую вашу светлость касательно дальнейшего развития событий; искренне ваш…» — и все такое прочее.

— Черт меня подери!

— Лорд Питер, этот человек наверняка ошибся.

— От души надеюсь, что так, — отозвался Уимзи, заметно раскрасневшись. — Крайне неприятно получится, если Оливер-таки объявится после того, как мы со всей убедительностью опровергли его существование. Париж! Должно быть, сыщик имеет в виду, что Фентиман углядел нужного человека на вокзале Ватерлоо — и снова потерял его, в поезде или на пристани. И по ошибке вцепился в Постлетуэйта. Забавно, ничего не скажешь. А тем временем Фентиман отбыл во Францию. Скорее всего, отплыл на пароме в десять-тридцать из Фолкстона. Прямо даже не знаю, как с ним теперь связаться.

— В высшей степени необычно, — отметил мистер Мерблз. — А откуда пишет этот ваш детектив?

— На конверте значится просто «Париж». Скверная бумага, а чернила еще гаже. И еще — пятнышко от vin ordinaire^[518]. Верно, написано послание в какой-нибудь забегаловке вчера вечером. Тут надеяться не на что. Но детектив непременно известит меня касательно дальнейшего их маршрута.

— Нужно немедленно послать за ними в Париж, — объявил мистер Мерблз.

— Это зачем еще?

— Чтобы вернуть майора Фентимана.

— Да, но послушайте, сэр. Если пресловутый Оливер и впрямь существует, это опрокидывает все наши расчеты, не так ли?

Мистер Мерблз призадумался.

— Не понимаю, каким образом сей факт способен повлиять на наши выводы касательно точного времени смерти генерала, — изрек он наконец.

— Возможно, что выводы и впрямь остаются в силе, зато существенно меняется наша позиция по отношению к Роберту Фентиману.

— Д-да. Да, пожалуй. Хотя, — сурово добавил мистер Мерблз, — я по-прежнему считаю, что эту версию следует рассмотреть со всех сторон.

— Согласен. Ну что ж, слушайте. Я сам прокачусь в Париж и погляжу, что тут можно сделать. А вы лучше попытайтесь выиграть время. Скажите Притчарду, дескать, вам кажется, в компромиссе необходимости нет и мы надеемся, что очень скоро будем располагать точными фактами. Пусть поймет, что никаких сомнительных махинаций мы не ведем. Я ему покажу, как швырять в меня настурции!

— И — ох, Боже мой! — еще одно. Нужно добраться до майора Фентимана еще и для того, чтобы отменить эксгумацию.

— Ох, Господи! — да, конечно! Как неловко все вышло. А сами вы ничего поделать не можете?

— Боюсь, что нет. Майор Фентиман, как душеприказчик, запросил ордер, и, право же, не знаю, что я тут могу предпринять без его подписи. Министерство внутренних дел вряд ли…

— Да, я прекрасно понимаю, что с министерством иностранных дел шутки плохи. Ну да ладно, пустяки. Роберт с самого начала не одобрял этой мысли насчет вытаскивания покойничка на свет Божий. Как только мы узнаем адрес майора, он будет только счастлив прислать вам письменное распоряжение насчет отмены. Уж положитесь на меня. В конце концов, даже если в течение ближайших нескольких дней мы Роберта не отыщем и стариканавсе-таки выкопают, хуже не будет. Вам не кажется?

Мистер Мерблз неуверенно кивнул.

— Ну, так я порастрясу-ка я старые кости, — весело объявил Уимзи, отбрасывая одеяло и вскакивая на ноги, — и прогуляюсь-ка в Город Огней. С вашего позволения, сэр, я вас на минуточку оставлю? Ванна ждет. Бантер, упакуйте чемодан: вы едете со мною в Париж.

* * *

По здравом размышлении Уимзи отложил отъезд на день, в надежде, как объяснил он сам, получить весточку от детектива. Однако, не дождавшись ни письма, ни звонка, ринулся в погоню, распорядившись в головном офисе «Детектив Инкорпорейтид», чтобы всю полученную на его имя информацию пересылали в отель «Мерис». Следующим от него известием стала открытка для мистера Мерблза, написанная в купе железнодорожного экспресса «Париж-Лион-Средиземноморье». Послание было предельно лаконичным: «Объект едет в Рим. Мчусь вдогонку». На следующий день из-за границы прибыла телеграмма: «Путь лежит в Сицилию. Слабею, но не сдаюсь. П.У.».

В ответ мистер Мерблз протелеграфировал: «Эксгумация назначена на послезавтра. Пожалуйста, поторопитесь».

Уимзи не задержался с ответом. «Возвращаюсь на эксгумацию. П.У.».

Его светлость вернулся один.

— Где же Роберт Фентиман? — взволнованно осведомился мистер Мерблз.

Уимзи устало усмехнулся. Его спутанные кудри увлажнила испарина, а лицо осунулось и побледнело от бессонных ночей: лорд Питер находился в дороге по двадцать четыре часа в сутки.

— Сдается мне, что мистер Оливер опять взялся за старые штучки, слабым голосом отозвался он.

— Опять?! — в ужасе воскликнул мистер Мерблз. — Но ведь письмо от вашего детектива было подлинным, разве нет?

— О да, вполне подлинным. Но даже детектива возможно подкупить. Как бы то ни было, от наших друзей по-прежнему — ни слуху ни духу. Они всегда оказывались чуть впереди. Ну, прямо как Святой Грааль. Днем — мерк, в ночи — сиял кроваво-алым, над почерневшей пустошью скользя… словом, неуловимая штуковина. Ну-с, к чему мы пришли? Когда у нас церемония? Без излишней помпы, я надеюсь? Никаких цветов?

* * *

«Церемония», как это обычно бывает в подобных случаях, состоялась под деликатным покровом темноты. Джордж Фентиман, представляющий семью в отсутствие Роберта, был мрачен, подавлен, и заметно нервничал. Невеликое удовольствие — присутствовать при погребении друзей и родственников, среди гротескной пышности похоронных дрог, черных коней и венков и подобающих случаю псалмов, «великолепно» исполненных щедро оплаченными певчими, но, как раздраженно заметил Джордж, те, кто ворчат по поводу похорон, просто не ценят своего счастья. Глухой стук комьев земли о крышку гроба, безусловно, наводит тоску, но это — музыка в сравнении с шорохом гравия и ударами лопат, возвещающих преждевременное, кощунственное явление из гроба, в обволакивающих парах формалина, без благословения церкви.

Доктор Пенберти тоже с головой ушел в свои мысли; похоже, ему не терпелось покончить с досадным делом. Он проделал весь путь до кладбища, забившись в самый дальний угол вместительного лимузина и обсуждал аномалии щитовидки с доктором Хорнером, ассистентом сэра Джеймса Лаббока, приехавшим помочь со вскрытием. Мистер Мерблз, как и следовало ожидать, Уимзи разбирал накопившуюся корреспонденцию. Из всей стопки только одно-единственное письмо, — от Марджори Фелпс, — имело отношение к делу Фентимана. Говорилось в нем следующее:

«Если хотите познакомиться с Анной Дорланд, как насчет того, чтобы в среду заглянуть на „вечер“ к Рашвортам? Скука будет смертная; новый приятель Наоми Рашворт собирается прочесть доклад о железах внутренней секреции; а кому про них ведомо? Однако же, похоже на то, что железы внутренней секреции вот-вот войдут в моду, — страшно прогрессивная штука, куда уж там витаминам! — так что Рашворты просто спят и видят эти самые железы — в социальном смысле, я имею в виду. Анна Д. непременно будет; я вам рассказывала, что девица сильно проникнута к этой оздоровительной бредятине, или как ее там; так что вы уж приходите. Составите мне компанию, в конце концов! Я-то не пойти не могу; мы с Наоми вроде как подруги. Кроме того, говорят, что, уж если рисуешь или лепишь из глины, так надо знать железы как свои пять пальцев; они, якобы, увеличивают челюсть, и меняют выражение лица, и чего только не делают! Умоляю, приходите; а то на меня точно повесят какого-нибудь жуткого зануду, и придется выслушивать восторги Наоми на его счет; воображаете, какой ужас?»

Уимзи дал себе слово непременно побывать на развеселой вечеринке, и, оглянувшись по сторонам, увидел, что машина уже подъезжает к Некрополю — к этому необъятному пространству, где повсюду искрятся хрустальные шарики венков и громоздятся внушительные небоскребы памятников, имя менее громкое просто-таки неприменимо. У ворот новоприбывших встретили мистер Притчард собственной персоной (с видом весьма кислым и подчеркнуто-учтивый по отношению к мистеру Мерблзу) и представитель министерства внутренних дел (вежливый, обходительный, готовый за каждым надгробием усмотреть коварного репортера). Третий джентльмен, выступивший из тени, оказался чиновником администрации кладбища; он-то и повел визитеров по аккуратным гравиевым дорожкам туда, где уже полным ходом шли земляные работы.

Наконец, гроб извлекли из земли, идентифицировали по медной табличке и осторожно доставили в одну из ближайших надворных построек, что в обычной жизни служила сараем для рассады, а теперь, при помощи доски и пары козел, была переоборудована во временную покойницкую. Здесь возникла небольшая заминка и некоторое замешательство: доктора деловито, с веселой настойчивостью, потребовали больше света и места, а то ведь работать абсолютно невозможно! Гроб водрузили на скамью; кто-то добыл кусок прорезиненной ткани и застелил им складной столик; внесли и должным образом расставили лампы. После того за дело взялись рабочие, — впрочем, без особой охоты, — и принялись отвинчивать крышку гроба. Доктор Пенберти заблаговременно опрыскал все вокруг формалином из пульверизатора, точно адский кадильщик на крайне омерзительном жертвоприношении.

— А! Какая прелесть! — восхитился доктор Хорнер, когда труп извлекли из гроба и перенесли на стол. — Превосходно, превосходно. Никаких трудностей не предвижу. Ну что ж, а не приступить ли нам? Как долго он пролежал в земле, говорите? Три-четыре недели? А по виду не скажешь! Вы сами проведете вскрытие, или мне поручите? Как угодно, как угодно. Вот и славно. Куда я подевал свою сумку? А! Благодарю вас, мистер… э-э-э… э-э-э… (Неприятная многозначительная пауза, во время которой Джордж Фентиман бежал с места событий, пробормотав, что, пожалуй, выйдет покурить). Вне всякого сомнения, типичный сердечный приступ; не вижу ничего необычного, а вы?.. Пожалуй, лучше сразу извлечь желудок… будьте добры, передайте мне вон ту кишочку. Спасибо. Вы не подержите, пока я перевяжу кровеносный сосуд? Благодарствую. (Чик-чик.) Банки вон там, позади вас. Спасибочки. Осторожно! Вы все перевернете. Хо-хо, еще чуть-чуть — и банке крышка! Как тут не вспомнить про Палмера… и еще про желудок Кука… презабавная вышла история, ха-ха-ха! Нет, вся печень мне ни к чему… только образчик… это уж так, для проформы… и еще срезы всего остального… да, хорошо бы и на мозг взглянуть, пока он тут рядом, под рукой. У вас не найдется большой пилы?

— До чего бесчувственные эти медики! — шепнул мистер Мерблз.

— Для них это все — так, пара пустяков, — отозвался Уимзи. — Хорнер проделывает по несколько аутопсий в неделю.

— Да, но зачем так шуметь? Вон доктор Пенберти ведет себя пристойно.

— Пенберти — практикующий врач, — чуть заметно усмехнулся Уимзи. Поневоле приходится учиться сдержанности. Кроме того, он знал старика Фентимана, а Пенберти — нет.

В конце концов все необходимые образчики генеральских внутренних органов были собраны в соответствующие баночки и бутылки, а тело вновь уложили в гроб и завинтили болты. Пенберти подошел к лорду Питеру и взял его под руку.

— Я почти уверен, что нам удастся в общих чертах выяснить то, что вам нужно, — проговорил он. — Благодаря превосходному качеству гроба разложение тела почти не затронуло. Да, кстати (он понизил голос), эта нога, помните? — вам не приходило в голову… или, скорее, не удалось ли вам подыскать хоть какое-нибудь объяснение?

— Есть у меня одна мысль на этот счет, — сознался Уимзи, — но я пока не уверен, правильная ли. Возможно, спустя день-два я буду знать наверняка.

— Вы считаете, что к телу кто-то приложил руку? — осведомился Пенберти, глядя прямо в лицо собеседнику.

— Да, равно, как и вы, — отозвался Уимзи, не опуская глаз.

— Разумеется, я с самого начала заподозрил неладное. Да я вам уже говорил. Я вот все гадаю… вы считаете, что не следовало выписывать свидетельства о смерти, да?

— Вовсе нет — разве что вы усомнились бы в причине смерти, ответствовал Уимзи. — Вы с Хорнером заметили что-то странное?

— Нет. Но… ох, право же! — когда откапывают пациентов, на душе всегда неспокойно, сами знаете! Допустить ошибку ничего не стоит, а в суде выглядишь распоследним идиотом! А в настоящий момент роль распоследнего идиота мне крайне не улыбается, — добавил доктор с нервным смешком. — Я вот думаю… Боже праведный, как вы меня напугали! — воскликнул Пенберти, вдруг ощутив на плече широкую, костистую руку доктора Хорнера. Румяный весельчак, улыбаясь, бодро размахивал сумкой перед носом у собеседников.

— Продукт упакован, — объявил он. — Пора и по домам, господа, пора и по домам.

— А свидетели подписали ярлыки? — отрывисто осведомился Пенберти.

— Да-да, конечно, все в полном порядке! Ребятки-поверенные оба черкнули по автографу; еще не хватало потом перессориться на свидетельской трибуне! — заверил Хорнер. — Ну, пойдемте же: сколько можно тут торчать.

Джордж Фентиман поджидал снаружи: устроившись на могильной плите, он посасывал пустую трубку.

— Закончили?

— Да.

— Нашли чего-нибудь?

— Пока еще не искали, — добродушно отозвался Хорнер. — Того, что вас интересует, я имею в виду. Это дело предоставьте моему коллеге Лаббоку. Уж он-то не замедлит с ответом: через неделю все станет ясно.

Джордж отер платком вспотевший лоб.

— Не по душе мне все это, — проговорил он. — Но, пожалуй, другого выхода и впрямь не было. А это еще что такое? Мне показалось… готов поклясться, что вон там что-то прошмыгнуло.

— Кошка, наверное, — предположил Пенберти. — Право же, бояться тут нечего.

— Согласен, — кивнул Джордж, — но пока тут сидишь… воображение разыгрывается. — Он сгорбился, подозрительно покосился на собеседников. Белки его глаз тускло поблескивали в темноте.

— Видишь тут всякое… — пробормотал он. — Люди разные бродят туда-сюда… направо-налево… Проходу человеку не дают.

Глава XIV Полный разгром

На седьмое утро после эксгумации, — был как раз Вторник, — лорд Питер стремительно ворвался в контору мистера Мерблза в Стейплз Инн. По пятам за ним спешил детектив-инспектор Паркер.

— Доброе утро, — удивленно воскликнул мистер Мерблз.

— Доброе утро, — откликнулся Уимзи. — Льется жаворонка трель от небесных врат. Он идет, мой милый, мой нежный; как походка его легка! Еще четверть часа — и он будет здесь!

— Это кто еще? — осведомился мистер Мерблз с суровыми интонациями.

— Роберт Фентиман.

Мистер Мерблз задохнулся от изумления.

— А я-то уже оставил всякую надежду, — проговорил он.

— А я — так нет. «Он не сгинул навеки, он просто ушел раньше нас», говорил себе я. И был прав! Чарльз, давай-ка выложим на стол наши pieces de conviction^[519]. Ботинки. Фотографии. Препаратные стекла различных образцов. Листок с заметками из библиотеки. Верхнюю одежду покойного. Да, так. И наконец — «Оливер Твист». Великолепно. Вот теперь, как говаривал Шерлок Холмс, вид у нас достаточно внушительный, чтобы вселить страх в преступное сердце, пусть даже заковано оно в тройную броню.

— А что, Фентиман вернулся по доброй воле?

— Не совсем. Он был, да простится мне это выражение, ведом на веревочке. Через горы и болота, через реки и леса, до тех пор, пока… ну, сами знаете. Вели его, вели — и обвели вокруг пальца. Это еще что за шум в прихожей? Неужто пушки дали первый залп?

За дверью и впрямь послышался голос Роберта Фентимана; причем, по интонациям судя, майор пребывал отнюдь не в лучшем расположении духа. Еще несколько секунд — и он возник на пороге. Роберт коротко кивнул мистеру Мерблзу, который холодно поклонился в ответ, а затем свирепо набросился на Уимзи.

— Послушайте, что это еще за шуточки? Этот ваш распроклятый сыщик прогнал меня галопом через всю Европу и снова домой, а нынче утром является ко мне и говорит, что вы хотите встретиться со мною в конторе, дабы поделиться новостями об Оливере. Какого дьявола вам известно про Оливера?

— Ах, этот Оливер! — вздохнул Уимзи. — О, да… на редкость неуловимая личность. И ведь в Риме неуловим почти так же, как и в Лондоне. Ну разве не странно, Фентиман, что стоило вам повернуться спиной — и наш друг Оливер тут же выскакивал, точно чертик из коробочки? Ну разве не забавно: едва на горизонте покажетесь вы — и он исчезает, словно по волшебству! Вот точно так же он околачивался у Гатти, а потом взял да и ускользнул от нас с вами! Как вам заграница, старина? Хорошо повеселились? Полагаю, вы не сочли нужным сообщать своему спутнику, что гоняетесь за блуждающим огоньком?

В лице Фентимана отразилась целая гамма чувств: ярость сменилась изумлением, а на смену ему снова прихлынул гнев. Но тут вмешался мистер Мерблз.

— А этот ваш детектив предоставил какие-либо оправдания своего в высшей степени странного поведения? Не он ли почти две недели продержал нас в неведении касательно собственных перемещений?

— Боюсь, что оправдываться должен я, — беззаботно отозвался Уимзи. Видите ли, я решил, что пора подразнить морковкой ослика номер два. Я знал, что если мы притворимся, будто Оливер в Париже, Фентиман сочтет своим прямым долгом помчаться вдогонку. По чести говоря, сам он был вовсе не прочь покинуть Англию — не так ли, Фентиман.

— Лорд Питер, вы хотите сказать, что всю эту историю с Оливером вы просто выдумали?

— Именно. Не сам прототип, конечно, но парижскую его разновидность. Я велел сыщику телеграммой вызвать нашего общего друга в Париж — и продержать его вдали от столицы.

— Но почему?

— Объясню позже. И, уж разумеется, поехать вам пришлось, верно, старина? По той простой причине, что отказаться вы никак не могли: иначе пришлось бы сознаваться, что никакого Оливера на свете не существует!

— Проклятье! — взорвался Фентиман — и вдруг разразился смехом. — Ах вы, хитрюга! То-то мне показалось, что дело нечисто! Когда пришла первая телеграмма, я себя не помнил от восторга. Подумал, что наш сыскных дел мастер допустил самим провидением ниспосланный ляп. И чем дольше мы колесили по Европе, тем больше я радовался. Но как только заяц запетлял по собственным следам назад, в далекую, милую Англию, к дому родному, я заподозрил, что кто-то водит меня за нос. Кстати, вот, оказывается, почему я получал любую визу с такой сверхъестественной легкостью, на следующее же утро — в котором бы часу не обратился?

— Ну, да, — скромно подтвердил Уимзи.

— Я мог бы сразу догадаться, что без подвоха не обошлось! Вы сущий дьявол! Ну, и что теперь? Ежели вы разоблачили Оливера, то, небось, всю подноготную выведали, э?

— Если под этим выражением вы разумеете, что нам известно о вашей мошеннической и бесчестной попытке скрыть точное время смерти генерала Фентимана, мой ответ — да, мы об этом знаем. И должен сказать, что оскорблен в лучших чувствах.

Фентиман рухнул в кресло, хлопая себя по ляжкам и сотрясаясь от смеха.

— Я мог бы заранее догадаться, что вы меня рано или поздно раскусите, — хохотал он, — но шутка-то до чего хороша, э? Боже праведный! Я так и подхихикивал про себя. Подумать только: все эти выжившие из ума, замороженные клубные завсегдатаи торжественно расселись кружком; входят и выходят, и кивают дедуле, точно китайские мандарины, а он-то — мертвее мертвого! Вот с ногой промашка вышла; ну, да по чистой случайности. Вам удалось выяснить, где он пробыл все это время?

— О да — со всей определенностью. В телефонной кабинке, знаете ли, остались улики.

— Нет, правда? Черт!

— Да-да; а когда вы отнесли пальто покойного в гардероб, вы забыли воткнуть в петлицу маков цвет.

— Ох, Боже мой! Вот это называется сглупил! Вы представляете, мне это даже в голову не пришло. Ну, да ладно! Наверное, ежели след взяла такая треклятая ищейка, как лорд Питер Уимзи, на выигрыш у меня ни малейшей надежды не оставалось. Но позабавился я всласть. Даже сейчас, как подумаю о старине Бантере, — как он с невозмутимой серьезностью обзванивает два с половиной столбца Оливеров, — так завопить хочется от восторга. За такую потеху полмиллиона отдай — и то не жалко!

— Кстати, о полумиллионе, — перебил Уимзи. — Я одного не выяснил: каким образом вам стало известно о наследстве. Леди Дормер рассказала вам о своем завещании? Или Джордж проболтался?

— Джордж? Боже праведный, конечно, нет! Джордж ровным счетом ничего не знал. Старик мне сам сообщил.

— Генерал Фентиман?

— Ну, конечно. В тот вечер, вернувшись в клуб, он сразу поднялся ко мне.

— Вот об этом мы и не подумали, — убито подвел итог Уимзи. — Должно быть, слишком уж это банально.

— Ну, нельзя же всего предусмотреть, — покровительственно утешил Роберт. — В общем и целом вы вполне недурно справились. Ну, да — старикан приковылял ко мне и выложил все, как есть. И велел ничего не говорить Джорджу, потому что Джорджем он, видите ли, не вполне доволен, — из-за Шейлы, знаете ли, — и хочет все обдумать и решить, как лучше, — ну, в смысле составить новое завещание.

— Именно. С этой целью генерал и отправился в библиотеку.

— Верно; а я спустился в буфет подкрепиться. Ну, а потом, уже после, я подумал, что, может быть, недостаточно красноречиво говорил в пользу старины Джорджа. В смысле, следовало напомнить старикану, что все странности Джорджа, по сути дела, объясняются тем, что бедняга сидит на шее у жены; а вот если бы у него свои деньжата водились, характер бы его сразу улучшился — вы меня понимаете? Ну, я бегом в библиотеку — а старикан-то помер!

— В котором часу это случилось?

— Где-то около восьми, сдается мне. Я едва на ногах устоял. Разумеется, первой моей мыслью было позвать на помощь; да что толку-то? Видно же: старик мертв. И тут на меня вдруг накатило: черт подери, это надо же так промахнуться! Только подумать, что все эти тысячи отойдут этой кошмарной девице Дорланд… говорю вам, я просто света не взвидел. Просто готов был взорвать и разнести весь клуб!.. А потом, ну, вы понимаете, сижу я там наедине с трупом, в библиотеке, кроме нас, никого, и чувствую я, что у меня мурашки бегут по коже. Мы словно от всего мира отрезаны, как писаки выражаются. А в голове одна неотвязная мысль вертится: ну, с какой стати он вот так взял да и помер? Я было понадеялся, что старушка успела раньше, и уже хотел позвонить и выяснить, как вдруг — только подумал о телефонной кабинке, и в уме тотчас же возник весь замысел, уже готовенький, так сказать. Мне трех минут хватило, чтобы перетащить старикана в кабинку и усадить на стул; а потом я сразу же вернулся к столу и накатал объявление на дверь. Я еще подумал: экий я умница, что не воспользовался библиотечной промокашкой!

— Поверьте, эту подробность я оценил, — похвалил Уимзи.

— Отлично. Честное слово, польщен. Ну, а после того все пошло как по маслу. Я забрал генеральские причиндалы из гардеробной, отнес к себе в комнату, а потом вспомнил про старика Вудворда: сидит ведь, небось, не ложится, все ждет хозяина. Так что вышел я на улицу и отправился к станции Чаринг-Кросс… на чем, как вы думаете?

— На автобусе?

— Еще не хватало! На метро. Я уж сообразил, что такси вызывать не стоит.

— Фентиман, у вас врожденная предрасположенность к мошенничеству.

— Вы находите?.. Ну, это все сущие пустяки. Должен признаться, что выспаться в ту ночь мне особо не удалось.

— Ничего, со временем попривыкнете.

— О да, это ведь мое первое преступление… дебют, так сказать. А на следующее утро…

— Молодой человек, — страшным голосом возгласил мистер Мерблз. опустим завесу молчания над следующим утром! Я выслушал ваше бесстыдное признание с омерзением, каковое не в силах выразить словами. Но я не могу и не стану сидеть сложа руки, пока вы похваляетесь содеянным, цинично рассказывая, — стыдно, молодой человек! — как воспользовались священными мгновениями, когда все помыслы должны быть обращены к…

— Чушь! — грубо перебил поверенного Роберт. — От моих приятелей нисколечко не убудет, ежели я и порадел малость о себе. Я, безусловно, знаю, что мошенничество — не самое достойное занятие, но, черт подери! — у нас куда больше прав на стариковские денежки, чем у этой девчонки. Держу пари, она-то в Великой Войне не участвовала, верно, папаша? Ну да, все это дело пошло прахом, зато пока воевали, то-то здорово было!

— Вижу, что любая попытка воззвать к вашим лучшим чувствам — лишь пустая трата времени, — ледяным тоном отозвался мистер Мерблз. — Однако, я полагаю, вы сознаете, что мошенничество уголовно наказуемо?

— Ну, да… досадно, не правда ли? Ну, и что нам теперь по этому поводу делать? Прикажете мне явиться с повинной к Притчарду? Или Уимзи прикинется, что, только взглянув на тело, обнаружил нечто в высшей степени непонятное? Ох, кстати, совсем из головы вон… чем там закончилась эта авантюра с эксгумацией? Я ведь о ней и не вспомнил. Послушайте, Уимзи, этого-то вы и добивались? Вы уже знали, что я плутую, и надеялись таким образом вытащить меня из этой скандальной истории?

— Отчасти.

— Чертовски благородно с вашей стороны. Знаете, когда вы отослали меня на станцию Чаринг-Кросс на пару с этим сыщиком, я ведь догадался, что вы что-то обо мне прознали. И едва не попался! Я решил притвориться, что еду за Оливером, — да вы помните! — и тут заметил в поезде эту вашу вторую ищейку. У меня прямо мурашки по спине забегали. И что же мне оставалось? Либо прекратить шоу, либо обозвать Оливером какого-нибудь безвредного старикашку, — так сказать, в доказательство собственной безупречной честности, понимаете?

— Ах, вот в чем дело! Я так и подумал, что у вас должна быть веская причина.

— Ну, да; а потом, когда меня вызвали в Париж, я подумал, что обвел-таки вас всех вокруг пальца. Но, как я теперь понимаю, все было спланировано заранее. Послушайте, Уимзи, а зачем, собственно? Вы просто хотели отплатить мне той же монетой, или как? Зачем вам понадобилось удалить меня из Англии?

— И в самом деле, лорд Питер, — сурово проговорил мистер Мерблз. Надеюсь, что уж хоть мне-то вы объяснение предоставите?

— Ну, чего же тут непонятного? — удивился Уимзи. — Фентиман душеприказчик своего деда. Если бы мне удалось убрать его с дороги, вам не удалось бы отменить эксгумацию.

— Упырь! — воскликнул Роберт. — Да вы, верно, кормитесь трупами.

Уимзи возбужденно рассмеялся.

— Фентиман, — проговорил он, — много ли вы сейчас дадите за шанс вернуть эти полмиллиона?

— Шанс? — воскликнул майор. — Никакого шанса вообще нет! О чем вы?

Уимзи неспешно извлек из кармана листок бумаги.

— Письмо пришло вчера вечером, — сообщил он. — И, ей-Богу, друг мой, вам несказанно повезло, что смерть старика обернулась для вас невосполнимой утратой. Вот что пишет мне Лаббок:

«Дорогой лорд Питер, вот, решил заблаговременно черкнуть вам пару строк и сообщить результаты вскрытия, проведенного над трупом генерала Фентимана. Что до официального повода расследования, могу сказать, что в желудке остатков пищи не обнаружено; значит, в последний раз покойный поел за несколько часов до своей кончины. Важно другое: следуя вашим собственным, крайне туманно сформулированным предположениям, я провел анализ кишок на содержание яда и обнаружил следы присутствия большой дозы дигиталина, принятой незадолго до смерти. Как вы сами знаете, для человека со слабым сердцем подобная доза не могла не оказаться роковой. Причем симптомы, — замедление сердечной деятельности и коллапс, — практически неотличимы от сильного сердечного приступа.

Мне, разумеется, неизвестно, каково ваше отношение к делу; в любом случае, я от души восхищаюсь вашей проницательностью, подсказавшей вам выступить с предложением провести анализы. Между тем, вы, разумеется, сознаете, что я обязан сообщить о результатах вскрытия государственному обвинителю».

Мистер Мерблз словно окаменел.

— Боже милосердный! — воскликнул Фентиман. — Боже милосердный! повторил он. — Уимзи… если бы я только знал… я ведь и не подозревал даже… я бы и за двадцать миллионов к телу не притронулся. Яд! Вот бедолага! Кошмар что такое! Теперь я припоминаю, что в тот вечер старик жаловался на слабость, но я и не думал… Послушайте, Уимзи, вы ведь верите, правда, что я и понятия не имел? Однако… что за ужасная особа… я так и знал, что от девицы добра не жди. Но яд! Это уж чересчур. Господи помилуй!

Паркер, до сих пор внимавший рассказу с беспристрастностью по-дружески настроенного зрителя, просиял улыбкой.

— Молодчага, старина! — заорал он, в избытке профессионального энтузиазма хлопая Питера по спине. — Это же самое настоящее уголовное дело, и ты провел его — лучше некуда. А я и не знал за тобой этакой терпеливой настойчивости! Заставить их провести эксгумацию, надавив хорошенько на майора Фентимана — мастерский ход, просто мастерский! Отличная работа! Превосходная работа!

— Спасибо, Чарльз, — сухо отозвался Уимзи. — Рад, что хоть кто-то меня ценит. Что ни говори, — язвительно добавил его светлость, — а Притчарду нос мы утерли.

При этих словах даже мистер Мерблз слегка оживился.

Глава XV Тасуем и сдаем

Спешно проконсультировавшись с власть имущими Скотленд-Ярда, детектив-инспектор Паркер взял дело Фентимана в свои руки — и сей же миг отправился советоваться с Уимзи.

— Что натолкнуло тебя на мысль о яде? — полюбопытствовал инспектор.

— Главным образом, Аристотель, — сознался его светлость. — Он, знаешь ли, говаривал, что всегда следует предпочесть вероятную невозможность невозможной вероятности. Разумеется, не было ничего невозможного в том, что генерал тихо-мирно скончался в самый неподходящий момент. Однако куда эффектнее и куда вероятнее предположить что все подстроено заранее! Выгляди ситуация еще более немыслимой, я и то с пеной у рта восклицал бы: убийство! А на самом-то деле ничего немыслимого тут и нет. Взять хоть этого Притчарда и девицу Дорланд. С какой стати они так упорно не желали идти на компромисс и проявляли такую мерзкую подозрительность, как не потому, что располагали некоей закрытой информацией? В конце концов, в отличие от нас с Пенберти, они даже тела не видели.

— Тогда возникает вопрос: кто виновник? Естественно, первой я бы заподозрил мисс Дорланд.

— У нее наиболее веская мотивировка.

— Ага. Ну что ж, будем рассуждать методично. Старик Фентиман, по всему судя, чувствовал себя здоровехоньким вплоть до половины четвертого, когда он отправился на Портмэн-Сквер; так что яд ему, очевидно, дали между половиной четвертого и восемью часами. Ведь Роберт Фентиман обнаружил деда мертвым около восьми. Так с кем старик виделся в этот промежуток времени?

— Секундочку! Вот здесь я позволю себе небольшое уточнение. Старик принял яд между половиной четвертого и восемью часами; но получить его вполне мог и раньше. Например, предположим, что кто-нибудь подбросил отравленную пилюлю в его склянку с мятными леденцами на соде, или чего уж он там употреблял. А провернуть это дело могли в любое время.

— Ну, только не заблаговременно, Питер. Предположим, старик скончался бы слишком рано, и леди Дормер об этом прознала бы?

— Никакой разницы. Ей даже завещание не пришлось бы менять. Доля мисс Дорланд осталась бы неизменной.

— И верно. Что-то я сглупил. Ну, так почему бы не попытаться выяснить, не принимал ли старик регулярно какого-нибудь медицинского средства? А если да, то у кого была возможность подбросить отравленную пилюлю?

— У Пенберти, например.

— У доктора? Да, надо внести его имя в список возможных подозреваемых, хотя ни тени мотива у него нет. Однако же мы впишем его в колонку, озаглавленную: «Благоприятная возможность».

— Правильно, Чарльз. До чего люблю твою методичность!

— Противоположности сходятся, — заметил Паркер, расчертив тетрадку на три колонки. — «Благоприятная возможность». Номер 1 — доктор Пенберти. Если таблетки, или пилюли, или что бы уж это ни было, выписывал сам Пенберти, возможность ему представлялась просто-таки сказочная. А вот если лекарство это — из тех, что покупаются в аптеке уже готовыми, в запечатанных пузырьках — тогда дело другое.

— Что за чепуха! Он всегда мог попросить взглянуть на пилюли: так сказать, своими глазами убедиться, что они — как раз то, что нужно. Я настаиваю на кандидатуре Пенберти. Кроме того, он — в числе тех людей, что виделись с генералом в критический временной промежуток, — назовем его «период приема», — так что возможностей у доктора было хоть отбавляй.

— Твоя правда. Ну что ж, записал. Хотя мотива у него по-прежнему нет…

— Такие пустяковые возражения меня не остановят. Возможность у него была — следовательно, добро пожаловать в список! Ну, что же, следующий кандидат — мисс Дорланд.

— Да. Ее мы помещаем в колонку «Благоприятная возможность», а также и в колонку «Мотив». Мисс Дорланд, безусловно, была крайне заинтересована в том, чтобы избавиться от старика; мисс Дорланд виделась с ним в «период приема»; и почти наверняка угощала его чем-нибудь, пока генерал находился в доме. Так что она в нашу схему отлично вписывается. Единственная трудность в случае мисс Дорланд состоит в том, что добыть препарат для нее было бы крайне затруднительно. Дигиталин просто так в аптеке не купишь, знаешь ли.

— Д-да, пожалуй. По крайней мере, в чистом виде. Но в качестве составляющего ингредиента в каком-нибудь лекарстве — легко! Я буквально нынче утром видел в «Дейли вьюз» рекламу нового средства, в состав которого входит полграна дигиталина.

— В самом деле? Где? — А, это! Да, но там еще содержится nux vomica^[520], а он считается противоядием. Во всяком случае, он поддерживает сердечную деятельность, стимулируя нервную систему; и, следовательно, нейтрализует замедляющий эффект дигиталина.

— Х-мм. Ну, хорошо, впиши мисс Дорланд в колонку «Средства» и поставь против ее имени знак вопроса. Ох, и, конечно же, Пенберти там тоже самое место. Он — единственный, кому ничего бы не стоило раздобыть препарат.

— Верно. Итак, «Средства»: номер 1 — доктор Пенберти. «Благоприятная возможность»: номер 1 — доктор Пенберти, номер 2 — мисс Дорланд. Надо будет и домашних слуг леди Дормер тоже сюда вписать, верно? Во всяком случае, тех, кто подавал генералу еду или питье.

— Всенепременно впиши. Возможно, кто-то из них вступил в тайный сговор с мисс Дорланд. А как насчет самой леди Дормер?

— Да полно тебе, Питер. Что за бессмысленность!

— Почему нет? Возможно, все эти годы она вынашивала месть ненавистному брату, маскируя истинные чувства за притворной щедростью. А что, забавно было бы оставить громадное наследство человеку, которого терпеть не можешь; вот он размяк, рассыпается в благодарностях, весь как на иголках в предвкушении золотых гор, — вот тут-то самое время отравить его, чтобы ни пенни не получил! Нет, без леди Дормер никак не обойтись! Впиши ее в графу «Благоприятная возможность», и в «Мотив» тоже.

— Категорически отказываюсь вносить леди Дормер в колонку «Мотив» без вопросительного знака. (Самое большее, на что, так и быть, соглашусь — это «Благоприятная возможность» и «Мотив» с вопросительным знаком в скобках.)

— Будь по-твоему. Так, а теперь очередь за нашими друзьями таксистами.

— Я бы на них не отвлекался. Отравить пассажира, знаешь ли, чертовски трудно.

— Боюсь, ты опять прав. Послушай-ка! Мне тут в голову пришел сногсшибательный способ отравить таксиста. Даешь ему фальшивую монету в полкроны, парень пробует ее на зуб, и…

— Умирает в муках от свинцового отравления. Анекдот-то с во-от такой бородой!

— Чушь. Окунаешь монету в синильную кислоту…

— Великолепно! И таксист падает с пеной у рта. Просто блестяще! А теперь не уделишь ли крупицу внимания делу насущному?

— Думаешь, таксистов можно не принимать в расчет?

— Думаю, да.

— Убедил. Так что кушай их сам на здоровьице. А теперь, как ни прискорбно, очередь за Джорджем Фентиманом.

— А ты, похоже, к Джорджу Фентиману весьма благоволишь, э?

— Да — симпатичен мне старина Джордж, ничего не попишешь. Во многих отношениях он — порядочная свинья; но я к нему изрядно привязан.

— Ну что ж, я Джорджа не знаю, так что решительно его вписываю. «Благоприятная возможность» номер 3 — вот он кто такой!

— Тогда уж и в графу «Мотив» его внеси.

— С какой стати? Если наследство получит мисс Дорланд, ему-то что за выгода?

— Ни малейшей — если бы он знал о завещании. Но Роберт клялся и божился, что брат его ни о чем таком не подозревает. И Джордж говорил то же самое. А если Фентиман-младший и впрямь пребывал в неведении… разве ты сам не видишь, что для него смерть генерала означала одно: к нему немедленно отошли бы те две тысячи, насчет которых Дугал Мак-Стюарт проявлял исключительную настойчивость.

— Мак-Стюарт? — ах, ну да — ростовщик-кровопийца! Очко в твою пользу, Питер; я про него напрочь забыл. Ну что ж, вне всякого сомнения, место в списке подозреваемых твоему Джорджу обеспечено. Кажется, свое положение бедняга воспринимал весьма болезненно, так?

— Крайне болезненно. А я помню, как он отпустил одно крайне неосторожное замечание — вот здесь, в клубе, в тот самый день, когда обнаружился факт убийства… или, скорее, смерти.

— Уж это-то как раз свидетельствует в его пользу, — подбодрил друга Питер, — уж не до такой же степени бедняга опрометчив!

— В глазах полиции это не довод, — проворчал Уимзи.

— Ну, право же!

— Прошу прощения, забыл на минуточку. Боюсь, вы стоите заметно выше своей должности, о Чарльз. Подобный интеллект грозит вам либо повышением по службе — либо остракизмом, если не остережетесь.

— Придется рискнуть. Ну же, к делу. Кто у нас еще тут есть?

— Есть Вудворд. И для него, между прочим, доступ к генеральской коробочке для пилюль был открыт денно и нощно.

— И, надо думать, скромная сумма, ему завещанная, служит достаточным поводом?

— Либо враг подкупил его. Злодеи-дворецкие, знаете ли, встречаются на каждом шагу. Преступники-камердинеры нынче размножаются как кролики; преданные слуги только и делают, что крадут фамильное серебро…

— Факт! А как насчет беллонианцев?

— Ну, как же, Уэзеридж! Препротивный тип. И причем давно уже хищно поглядывал на генеральское кресло у камина. Я своими глазами видел.

— Питер, будь посерьезнее!

— Я абсолютно серьезен. Я не люблю Уэзериджа. Он меня раздражает. А еще, нам нужно не забыть вписать Роберта.

— Роберта? Послушай, да ведь Роберт — единственный человек, которого можно без зазрения совести вычеркнуть! Майор отлично знал, что в его интересах — продлить жизнь старика, а не наоборот. Ты вспомни, сколько трудов ему стоило скрыть дедову смерть!

— Именно. У него — безупречное алиби; вот почему Шерлок Холмс сразу бы его заподозрил. Роберт Фентиман сам признался, что последним видел генерала в живых. А что, если он повздорил с дедом, порешил старичка, и только потом узнал про наследство?

— Да ты сегодня в ударе, Питер: сколько потрясающих сюжетов пропадает зря! Если бы они поссорились, возможно, майор и съездил бы старикану по физиономии — хотя я лично не думаю, что Роберт Фентиман способен на такой гнусный, непорядочный поступок, — но уж травить бы его не стал!

Уимзи вздохнул.

— Доля правды в твоих словах есть, — признал его светлость. — Хотя никогда не знаешь, где найдешь, где потеряешь. А теперь посмотрим: не появляется ли какое-нибудь из имен во всех трех колонках сразу?

— Нет, ни одно. Но кое-кто фигурирует в двух.

— Вот с них-то мы и начнем. Естественно, первой напрашивается мисс Дорланд; а после нее — Джордж, тебе не кажется?

— Ну, да. Я обойду всех аптекарей, что могли бы снабдить девицу дигиталином. Кстати, кто ее семейный доктор?

— Понятия не имею. Это уж твоя забота. Кстати, я, очевидно, познакомлюсь с девицей завтра, на каких-то там посиделках за чашкой какао, или что-то в этом роде. А до тех пор не трогай ее по возможности.

— Не буду; но, сдается мне, хорошо бы задать ей вопрос-другой. А еще мне хотелось бы поосмотреться в особняке леди Дормер.

— Только, ради всего святого, не иди напролом, Чарльз! Немного такта еще никому не вредило.

— Доверься папочке. Кстати, а ты можешь деликатно провести меня в клуб «Беллона». Мне бы и там хотелось задать пару вопросов.

Уимзи застонал.

— Еще немного в том же духе — и прости-прощай мое членство в клубе! Впрочем, невелика потеря. Вот только Уэзеридж спляшет на радостях, от меня избавившись. Ну, да пусть его. Ничего не попишешь, придется уподобиться Марфе^[521]. Пошли.

У входа в клуб «Беллона» царила возмутительная суматоха. Кульер ожесточенно спорил о чем-то с целой оравой незваных гостей, а три-четыре члена комитета застыли рядом плечом к плечу, все — мрачнее тучи. Углядев на горизонте лорда Питера, один из чужаков радостно заорал:

— Уимзи — Уимзи, старина! Слушай, будь человеком, просвети нас! Эта история нам позарез нужна! А ты наверняка знаешь всю подноготную, старый ты жулик!

Лорд Питер без труда узнал Сэлкома Харди, репортера из «Дейли йелл»: неопрятный здоровяк был, как обычно, слегка под «мухой». Его по-детски голубые глаза с надеждой взирали на нежданного спасителя. Рыжий Бартон из «Бэннера», забияка и драчун, мгновенно обернулся.

— А, Уимзи, вот здорово! Помоги, а? Растолкуй им, что как только мы получим свой репортаж, только нас, пай-мальчиков, и видели.

— Боже праведный, — вздохнул Уимзи, — а газетчики-то как про это разнюхали?

— Есть у меня версия на этот счет, — язвительно отозвался Кульер.

— Честное слово, это не я! — заверил Уимзи.

— Конечно, нет! — вступился Харди. — Даже мысли такой не держите. Это я все спроворил. Пробрался без билета на это ваше шоу в Некрополе. Всю ночь в фамильном склепе просидел, прикидываясь ангелом: ну, тем, который подсчитывает грехи да добродетели.

— А что, похож! — отозвался Уимзи. — Можно вас на минуточку, Кульер? Его светлость отвел секретаря в сторону. — Послушай, меня это все чертовски бесит, но выхода у нас нет. Эти парни без добычи не уйдут. Кроме того, история все равно всплывет, рано или поздно. Полиция взяла дело в свои руки. Это — детектив-инспектор Паркер из Скотленд-Ярда.

— Но что случилось? — возмутился Кульер.

— Боюсь, что случилось убийство.

— Ох, черт!

— Сочувствую, и все такое. Но уж терпите, стиснув зубы; а что еще остается? Чарльз, расскажи этим ребятам ровно столько, сколько, на твой взгляд, они заслуживают, и гони их в шею. И, Сэлком, если ты отзовешь этих своих халтурщиков, так и быть, получишь интервью и целую пачку фотографий.

— Вот это я понимаю! — ухмыльнулся Харди.

— Право же, ребята, мешаться под ногами незачем, — любезно согласился Паркер. — Я вам расскажу все, что нужно. Отведите нам какую-нибудь комнатушку, капитан Кульер, я сделаю официальной заявление — и вы тихо-мирно разойдетесь, позволив нам заняться делом.

На том и порешили. Паркер продиктовал страждущим желанную заметку, и банда с Флит-Стрит ретировалась восвояси, уводя с собою Уимзи, точно похищенную сабинянку, в ближайший бар в надежде на красочные подробности.

— Лучше бы ты не вмешивался, Салли! — простонал Питер.

— Ох, Боже правый, никто-то нас не любит! — вздохнул Сэлком. — Собачья жизнь у репортера: поганее не придумаешь! — Страдалец отбросил со лба длинную черную прядь — и зарыдал.

* * *

Первым, вполне предсказуемым поступком Паркера было побеседовать с Пенберти. Инспектор явился на Харлей-Стрит сразу после того, как закончился прием.

— Нет же, я вовсе не собираюсь допекать вас по поводу этого злосчастного свидетельства, доктор, — учтиво заверил Паркер. — От ошибок никто не застрахован; а я так понимаю, что смерть в результате передозировки дигиталина очень похожа на смерть при остановке сердца.

— Это и есть смерть в результате остановки сердца, — терпеливо поправил доктор. Медикам давно осточертело объяснять, что сердечная недостаточность — это не какая-то там особая болезнь вроде свинки или воспаления сумки надколенника. Именно эта несовместимость профессионального и дилетантского взглядов и погружает адвоката и медэксперта в туман непонимания и взаимного недовольства.

— Именно, — согласился Паркер. — Насколько мне известно, генерал Фентиман и без того страдал от болезни сердца? Разве в таких случаях дигиталин не принимают?

— Да; при определенных заболеваниях сердца дигиталин служит превосходным возбуждающим средством.

— Возбуждающим? А я думал, это успокоительное.

— Поначалу дигиталин стимулирует сердечную деятельность; а на более поздних стадиях замедляет.

— А, понимаю. — На самом-то деле Паркер слегка запутался: подобно большинству простых смертных, он смутно представлял себе, что каждое лекарство обладает одним-единственным определенным эффектом, и, следовательно, исцеляет одно либо другое. — Сперва дигиталин заставляет сердце биться быстрее, а потом — медленнее.

— Не совсем так. Дигиталин стимулирует сердечную деятельность тем, что замедляет сокращения, так, что камеры опорожняются полностью и давление отчасти снижается. Мы назначаем это средство в определенных случаях при повреждении клапанов — соблюдая все меры предосторожности, разумеется.

— Вы назначали дигиталин генералу Фентиману?

— Да, время от времени.

— А днем десятого ноября, — вы помните, что он обратился к вам по поводу сердечного приступа, — вы давали ему дигиталин?

Мгновение доктор Пенберти колебался — словно во власти мучительных раздумий. А затем повернулся к столу и извлек на свет массивный фолиант.

— Я буду с вами абсолютно откровенен, — проговорил он. — Да, я давал дигиталин. Когда генерал пришел ко мне,брахикардия и затрудненное дыхание свидетельствовали о том, что срочно требуется стимулятор. Я выписал лекарство, содержащее небольшое количество дигиталина, необходимое для нормализации состояния пациента. Вот рецепт. Я скопирую его для вас.

— Небольшое количество? — переспросил Паркер.

— Совсем небольшое; в сочетании с другими препаратами, нейтрализующими замедляющее последействие.

— Меньше, чем доза, впоследствии обнаруженная в организме?

— Боже милостивый, конечно, меньше — тут и вопрос не стоит! В случае таких пациентов, как генерал Фентиман, дигиталин следует применять с величайшем осторожностью.

— Я полагаю, вероятность того, что вы допустили ошибку при приготовлении препарата, исключается? Вы не могли по чистой случайности дать чрезмерную дозу?

— Это было первое, что пришло мне в голову; но едва сэр Джеймс Лаббок назвал цифры, я осознал, что о таком и речи идти не может. Доза была громадная: почти два грана. Но, чтобы убедиться наверняка, я приказал тщательно проверить свой запас лекарства; все учтено в точности.

— А кто производил проверку?

— Моя медсестра. Я покажу вам книги и аптечные квитанции.

— Спасибо. Это медсестра отмеряла дозу для генерала Фентимана?

— Нет, что вы; это лекарство я всегда держу под рукой, уже готовое. если хотите, сестра вам покажет.

— Благодарю вас. Теперь вот что: генерал Фентиман обратился к вам по поводу сердечного приступа. Возможно ли, что приступ был вызван дигиталином?

— Вы хотите сказать, не был ли генерал отравлен еще до того, как пришел ко мне? Ну, безусловно, дигиталин — препарат весьма непредсказуемый.

— А как скоро подействовала бы столь большая доза?

— Я бы предположил, что эффект не замедлил бы сказаться. При обычных обстоятельствах пациент ощутил бы тошноту и головокружение. Но в случае сильного сердечного стимулятора вроде дигиталина основная опасность состоит в том, что любое резкое движение, — ежели, скажем, пациент вдруг вскакивает на ноги из положения сидя или лежа, — влечет за собой мгновенную потерю сознания и смерть. Я бы сказал, что именно это и произошло с генералом Фентиманом.

— И такое могло случиться в любой момент после приема дозы?

— Именно.

— Ну, что ж, я вам бесконечно признателен, доктор Пенберти. Если позволите, я побеседую с вашей медсестрой и скопирую записи в ваших книгах.

Покончив с этим делом, Паркер отправился на Портмэн-Сквер, так толком и не осмыслив, как ведет себя самая обыкновенная наперстянка при приеме внутрь. Туман неясности не развеялся даже после обращения к соответствующим справочникам по фармакологии и фармакопее, а также к Диксону Манну, Тейлору, Глейстеру и прочим многоученым авторам, столь любезно и услужливо опубликовавшим свои мудрые мысли на тему токсикологии.

Глава XVI Кадриль

— Миссис Рашворт, познакомьтесь: это лорд Питер Уимзи. Наоми, это лорд Питер. Он страшно интересуется всякими там железами, так что я и его прихватила. И, Наоми, расскажи-ка поскорее про эту твою сенсацию. Кто он таков? Я его знаю?

Миссис Рашворт, — длинная, неопрятная особа с длинными, неопрятными волосами, закрученными в валики над ушами, — близоруко заулыбалась Питеру.

— Счастлива познакомиться. До чего удивительные штуки — железы, вы не находите? Ну, знаете, доктор Воронов и эти чудесные старые овцы. Нам всем теперь есть на что надеяться. Не то, чтобы дорогой Уолтер особенно интересовался омолаживанием. Возможно, жизнь и без того длинна и тяжка, вы не находите? — вокруг столько всяких разных проблем! И, насколько я понимаю, страховые компании восприняли это дело в штыки, так? Впрочем, если подумать, это только естественно, верно? Но самое любопытное — это воздействие на характер, не так ли? Вы, случайно, не интересуетесь малолетними преступниками?

Уимзи признался, что проблема малолетних преступников не раз ставила его в тупик.

— До чего справедливо подмечено. Именно что в тупик! И только подумать, что на протяжении стольких тысячелетий мы в корне заблуждались на их счет. Розги, хлеб и вода, и все такое прочее, и причастие; в то время как на самом-то деле им нужна только самая малость вытяжки из железы кролика, или как ее там, и дети становятся точно шелковые! Ужас, правда? И бедные уродцы в интермедиях, — ну, великаны и карлики, — возьмешь все эти шишковидные или гипофизарные штуки, — и несчастные тут же выправляются! Хотя, смею заметить, в таком виде, как есть, они куда лучше зарабатывают; ну как тут не задумаешься о вопиющем факте безработицы; вы не находите?

Уимзи отметил, что во всем есть свои теневые стороны.

— Вы абсолютно правы, — согласилась миссис Рашворт. — Но, по-моему, куда отраднее смотреть на мир под другим углом. Во всем есть свои светлые стороны; вы не согласны? Главное — увидеть вещи в их истинном свете. Наоми будет так счастлива помочь милому Уолтеру в его великом начинании! Мы как раз собираем средства по подписке на создание новой клиники; вы ведь наверняка тоже захотите поучаствовать?

Уимзи полюбопытствовал, о какой клинике идет речь.

— Ох! Разве Марджори вам не рассказывала? В этой новой клинике любой закоренелый злодей станет полезным членом общества — и все благодаря железам! Вот об этом-то наш дорогой Уолтер и собирается говорить в своем докладе. На редкость увлеченный молодой человек; и Наоми точно такая же! Я так обрадовалась, когда Наоми призналась, что они с Уолтером все равно что помолвлены. Не то, чтобы старушка-мать так-таки совсем не подозревала, куда ветер дует, — лукаво добавила миссис Рашворт, — но в наши дни молодые люди все такие странные; все у них секреты да тайны!

Уимзи ответствовал, что жениха с невестой следует от души поздравить. И в самом деле, его светлость уже имел удовольствие созерцать Наоми Рашворт и считал, что уж она-то, по крайней мере, поздравления вполне заслужила: эта юная особа, с лицом, как у хорька, была страшна как смертный грех.

— Вы ведь меня извините, если я отлучусь побеседовать с другими гостями, правда? — щебетала между тем миссис Рашворт. — Я вижу, вы уже вполне освоились. Вне всякого сомнения, в моем «салончике» вы встретите немало друзей.

Уимзи огляделся вокруг и уже собирался вздохнуть с облегчением в связи с тем, что никого не знает, как вдруг в толпе мелькнуло знакомое лицо.

— Как, — воскликнул он, — да это же доктор Пенберти.

— Дорогой Уолтер! — воскликнула миссис Рашворт, поспешно оборачиваясь в указанном направлении. — Он самый, собственной персоной! Ну, вот и славно: теперь можно и начать. Собственно, его ждали куда раньше; но ведь врач своим временем распоряжаться не волен.

— Пенберти? — воскликнул Уимзи, не сдержавшись. — Боже праведный!

— Очень разумный человек, — раздался голос у него за спиной. — Не думайте плохо о его работе только оттого, что встретили беднягу в этой толпе. Неимущим поборникам доброго дела разборчивость не пристала; уж мы-то, священники, об этом слишком хорошо знаем!

Уимзи обернулся. Перед ним стоял высокий, худощавый мужчина с лицом красивым и в то же время комичным, и его светлость сразу узнал известного католического священника, проповедующего в трущобах.

— Отец Уиттингтон, если не ошибаюсь?

— Он самый. А вы, я знаю, лорд Питер Уимзи. Нас с вами роднит интерес к криминологии, верно? А еще меня занимают железы и все, что с ними связано. Возможно, эта теория прольет свет на многие наши насущные проблемы.

— С радостью отмечаю, что религия и наука уже не враждуют, проговорил Уимзи.

— Конечно, нет. С какой бы стати? Все мы взыскуем Истины.

— А эти? — усмехнулся Уимзи, взмахом руки указывая на охваченную любопытством толпу.

— Тоже — но по-своему. Они хотят как лучше. Делают, что могут, как та женщина в евангельской притче; и притом, не скупятся. А вот и Пенберти; кажется, он ищет вас. Ну что ж, доктор, я тоже, сами видите, забрел послушать, как вы в котлету изрубите первородный грех.

— Очень демократично с вашей стороны, — отозвался Пенберти, натянуто улыбаясь. — Надеюсь, вы не с враждой пришли. Мы с церковью не ссоримся, знаете ли, ежели она занимается своим делом, а в наши — не вмешивается.

— Дорогой мой, если вы умеете исцелять от греха при помощи укола, я первым порадуюсь. Только уж постарайтесь не впрыснуть заодно чего похуже. Вы же знаете притчу о доме выметенном и убранном?^[522]

— Я буду предельно осторожен, — заверил Пенберти. — Вы меня извините на секундочку. Уимзи, вы, наверняка, уже знаете о результатах анализов?

— Ну, да. Настоящая сенсация, верно?

— Эта история чертовски усложнит мне жизнь! И вы тоже хороши, Уимзи, хоть бы намекнули вовремя! Мне ничего подобного и в голову не приходило!

— А с какой бы стати? Вы ожидали, что старик помрет из-за болезни сердца; так он и помер от болезни сердца. Вас не в чем обвинять.

— Вы так думаете? Плохо вы знаете суд присяжных! Именно сейчас я бы целое состояние отдал, лишь бы зачеркнуть этот эпизод. Более неподходящего момента и представить себе невозможно.

— Все пройдет, все забудется. Такие ошибки случаются по сто раз на неделе. Кстати, я так понял, что вас можно поздравить? Когда это вы успели? И ведь ни словечком не обмолвились!

— Я как раз начал вам рассказывать во время этой треклятой эксгумации, только кто-то меня перебил. Да, спасибо за поздравления. Мы обо всем сговорились… ах, да! — недели две-три назад. Вы ведь знакомы с Наоми?

— Видел сегодня, но только мельком. Моя хорошая знакомая мисс Фелпс сей же миг похитила вашу невесту, чтобы порасспросить про вас.

— Ах, ну да. Непременно улучите момент побеседовать с нею. Наоми очень милая девушка, и притом умница, каких мало. Вот матушка ее — тяжкое испытание, честно признаюсь, но, в конце концов, намерения у нее самые добрые. А уж в чем ей не откажешь, так это в умении приглашать людей, с которыми весьма небесполезно познакомиться.

— Я и не знал, что вы — такой крупный специалист по железам.

— Увы, пока мне сей громкий титул не по средствам! Да, мне довелось поработать в экспериментальной лаборатории доктора Слайго. Как говорят в прессе, железы — Наука Будущего. В этом ни тени сомнения нет. Начинаешь воспринимать биологию в совсем ином свете. Мы — на грани совершенно потрясающих открытий, и это непреложный факт. Вот только со всеми этими противниками вивисекции, и священниками, и старухами неграмотными двигаешься вперед не так быстро, как хотелось бы. Ох, Боже ты мой — мне пора начинать! Увидимся позже.

— Одну минуточку! Вообще-то я пришел сюда с целью… ах, черт возьми, как неучтиво получилось! Но я понятия не имел, что с докладом выступаете именно вы. Я пришел сюда, первоначально задавшись целью (вот, так уже гораздо лучше!) взглянуть на мисс Дорланд в ореоле фентимановской славы. Но верный мой провожатый меня покинул. Вы знакомы с мисс Дорланд? Не подскажете, кто она?

— Знаком, но не то, чтобы коротко. Но сегодня я ее не видел. Возможно, она еще не пришла.

— А мне казалось, она просто помешана на… на всяких там железах.

— Полагаю, что так и есть; во всяком случае, сама мисс Дорланд в этом свято уверена. Эти женщины все, что угодно проглотят, лишь бы в новинку; а уж если еще и с сексуальным подтекстом… Кстати, о сексе я говорить не намерен.

— Бог да благословит вас за это. Ну что ж, возможно, мисс Дорланд объявится чуть позже.

— Не исключено. Но… послушайте, Уимзи. Мисс Дорланд сейчас в весьма двусмысленном положении, верно? Не удивлюсь, если ей как-то не по себе. История уже угодила в газеты.

— Черт подери, а то я не знаю! Этот вдохновенный пьянчуга Сэлком Харди каким-то образом обо всем пронюхал. Сдается мне, прохиндей приплачивает администрации кладбища, чтобы его заранее извещали о намечающихся эксгумациях. Сущее сокровище для своей газетенки; просто-таки на вес золота; да что там золота — скорее, банкнот! Ну, удачи! Желаю с блеском отчитаться! Вы ведь не станете возражать, если я усядусь не в первом ряду? Всегда предпочитаю занять стратегическую позицию у двери, поближе к харчам!

* * *

Доклад Пенберти показался лорду Питеру как оригинальным, так и превосходно изложенным. В данной теме его светлость слегка разбирался, среди друзей Уимзи было немало выдающихся ученых, а слушать лорд Питер умел, — но об экспериментах, лектором упомянутых, детектив-любитель слышал впервые, а выводы, безусловно, наводили на размышление. Не успели еще отзвучать вежливые аплодисменты, а верный своим принципам Уимзи уже ринулся в столовую. Однако его опередили. Внушительный здоровяк в изрядно потертом фраке уже воздавал должное горе аппетитных сэндвичей и виски с содовой. Заслышав шаги, он обернулся — и влажные, невинные голубые глаза засияли радостью. Салли Харди, — как всегда, не вполне пьян и не вполне трезв, занимался любимым делом. Репортер услужливо подал собеседнику блюдо с сэндвичами.

— Чертовски вкусные, — заметил он. — Что это ты тут делаешь?

— А ты, если на то пошло? — парировал Уимзи.

Жирная рука Харди легла на его локоть.

— Думаю одним выстрелом убить двух зайцев, — выразительно проговорил толстяк. — Смышленый парень этот Пенберти. Железы-то нынче в моде. И он об этом знает. Того и гляди прогремит на всю столицу… — Салли повторил эту фразу дважды или трижды, опасаясь, что собеседник не уловил смысла за бульканьем виски с содовой. — Отнимает хлеб насущный у нас, бедолаг-журналистов, вроде как этот… и этот… (Харди помянул имена двух джентльменов, чьи статьи, то и дело публикуемые в ежедневных газетах, неизменно вызывали раздражение у штатных писак.)

— Если только не погубит свою репутацию из-за этого фентимановского дела, — возразил Уимзи, но его мелодичный возглас прозвучал не громче шопота на фоне шумной лавины, хлынувшей вслед за ними к накрытому столу.

— А! И ты о том же! — ухмыльнулся Харди. — Пенберти — сам по себе новости. Он — классный репортаж, ты разве не видишь? Надо только чуть пересидеть в сторонке, поглядеть, куда ветер подует. Но в конце концов я заметку-таки черкну; помяну, что он пользовал старика Фентимана. А со временем можно будет в красках порассуждать о необходимости потрошить покойничков во всех случаях внезапной смерти. Ну, сами видите: даже опытные доктора иногда ошибаются. А ежели на перекрестном допросе Пенберти «завалится», набросаем что-нибудь насчет того, что специалисты не всегда заслуживают доверия; ну, и помянем добрым словом несчастного, втоптанного в грязь врача общей практики. В любом случае, из Пенберти отличную статейку можно состряпать. Совершенно неважно, что о нем говорить; лишь бы хоть что-нибудь. А ты нам не удружишь? — слов восемьсот от силы, а? — насчет трупного окоченения, и все такое? Лишь бы броско и с треском!

— Не могу, — отказался Уимзи. — Мне сейчас некогда, а деньги мне ни к чему. Да и с какой стати? Я не настоятель собора и не актриса.

— Нет, но ты в курсе всех новостей. Деньги можешь отдать мне, если уж такой щедрый. Слушай, ты ведь наверняка всю подноготную знаешь! Этот твой приятель из Скотленд-Ярда словно в рот воды набрал. Мне нужно раздобыть хоть что-нибудь до ареста; а после того — это уж, что называется, сущий позор! А ты ведь к девице подбираешься? Расскажешь, что знаешь?

— Да нет, я сюда пришел только взглянуть на нее, а мисс Дорланд так и не появилась. Слушай, а, может, ты и раскопаешь для меня ее темное прошлое? Рашворты наверняка что-то о ней знают, пари держу. Она вроде как живописью занималась, или что-то в этом роде. Как тебе эта зацепка?

Харди просиял.

— Уоффлз Ньютон наверняка что-нибудь да знает, — предположил он. Поглядим, не удастся ли чего выведать. Спасибо тебе преогромное, приятель. О, идея! На последней странице можно будет тиснуть ее картинку-другую. Почтенная старая леди, похоже, отличалась изрядной эксцентричностью. Странное завещание, что и говорить!

— О, насчет этого могу просветить, — отозвался Уимзи. — Я думал, ты и так знаешь.

Он пересказал Харди историю леди Дормер — в том же самом виде, как услышал ее от Мерблза. Журналист прямо-таки возликовал.

— Потрясный материал! — одобрил он. — Просто класс! И романтическая любовь есть, и все, что угодно! «Дейли йелл» на этой сенсации хороший куш сорвет! Прости, бегу звонить; а то еще кто-нибудь другой перехватит. Ты уж никому больше не рассказывай, ладно?

— То же самое можно узнать и от Роберта, и от Джорджа Фентимана, предостерег Уимзи.

— А вот и нет! — с чувством возразил Сэлком Харди. — Нынче утром Роберт Фентиман старику Бартону из «Бэннера» так по зубам въехал, что бедняга отправился прямиком к дантисту. Что до Джорджа, он забился в «Беллону», а туда чужих не пускают. Так что с этой стороны я застрахован. Спасибо еще раз. Если тебе что-то понадобится, за мной не пропадет, вот увидишь. Пока!

Газетчик исчез. А на локоть Питера легла изящная ручка.

— Вы меня коварно бросили, — пожаловалась Марджори Фелпс. — И еще я адски проголодалась. Просто-таки сил не жалея, добывала для вас информацию!

— Чертовски благородно с вашей стороны. Послушайте: пойдемте посидим в зале; там тише. А я стяну для нас какой-нибудь еды.

Лорд Питер прихватил изрядное количество затейливых пирожков с начинкой, четыре петифура, сомнительного вида крюшон из красного вина и кофе, а заодно, стоило официанту отвернуться, похитил и поднос.

— Благодарствую, — проговорила Марджори. — За то, что я побеседовала с Наоми Рашворт, я и не такое заслужила. Терпеть не могу эту девчонку. Вечно она намекает на всякие гадости.

— Какие именно гадости?

— Ну, спросила я про Анну Дорланд. А Наоми говорит, что она, дескать, не придет. А я: «Ох, да почему же?» А Наоми: «Она сказала, что неважно себя чувствует».

— Кто сказал?

— Наоми Рашворт сказала, что Анна Дорланд сказала, что не придет, потому что неважно чувствует. Но, разумеется, это всего лишь предлог!

— Кто сказал?

— Наоми сказала. Я ведь так и сказала, нет? Вот она и говорит; да, дескать, думаю, что сейчас Анне Дорланд не очень хочется честным людям на глаза показываться. А я говорю: «Да? Мне казалось, вас водой не разольешь». А она в ответ: «Ну, конечно, но кто же станет отрицать, что Анна всегда была слегка ненормальная?» А я говорю, что впервые об этом слышу. А она глянула на меня этак преехидно, и говорит: «Ну, как же, а Эмброз Ледбери? Но тебе в ту пору, разумеется, не до того было, верно?» Вот мерзавка! Это она про Комского. Сама-то хороша: так и вешается на шею этому типу Пенберти!

— Простите, кажется, я слегка запутался.

— Ну, мне тогда изрядно приглянулся Комский. Я даже почти пообещала переехать к нему, но тут прознала, что три последние любовницы от него сбежали. Я и подумала: ежели мужчину постоянно бросают, верно, с ним что-то не то. А впоследствии выяснилось, что Комский — ужасный грубиян; а эта его трогательная повадка заблудившейся собачонки — так, сплошное притворство. Так что я дешево отделалась. И все-таки, ежели уж Наоми целый год так и ходила хвостом за доктором Пенберти и так и ела его скорбными глазами спаниэльки, ожидающей порки, не вижу, с какой стати ей козырять передо мною Комским. А что до Эмброза Ледбери, да в нем любая может ошибиться!

— Кто таков Эмброз Ледбери?

— О, Ледбери снимал студию над Болтеровскими конюшнями. Что в нем привлекало — так это первобытная, властная сила и презрение к мирским условностям; тем он, собственно, и брал. Весь из себя такой грубый, ходил в домотканой дерюге, писал этаких дикарей в спальнях; но чувство цвета у него было просто потрясающее. Что называется, художник от Бога, так что ему и впрямь многое прощалось; но при этом он считался еще и профессиональным сердцеедом. Как сграбастает женщину, как стиснет в медвежьих объятиях — ну, какая тут устоит? И при этом — абсолютно неразборчив. Привычка, сами понимаете: сегодня одна интрижка, завтра другая. Но Анна Дорланд, видите ли, совсем потеряла голову. Попыталась перейти на этот грубоватый, аляпистый стиль, но не преуспела: чувства цвета у нее не малейшего, так что на недостатки техники при всем желании сквозь пальцы не посмотришь.

— А мне казалось, вы говорили, что Анна Дорланд романам чужда.

— Так эту историю и романом-то не назовешь. Думаю, Ледбери поразвлекся с нею раз-другой, когда никого посимпатичнее под руку не подвернулось, но для интрижки посерьезнее ему подавай красоток! А год назад он уехал в Польшу с Наташей как-ее-там. После чего Анна Дорланд живопись забросила. Беда в том, что она восприняла эту историю слишком уж всерьез. Парочка легких увлечений ее бы быстренько привела в норму; но Анна — не из тех, с кем приятно пофлиртовать. Нет в ней этакого изящного легкомыслия. Не думаю, что она стала бы терзаться и мучиться из-за Ледбери, если бы кто-нибудь другой подвернулся; да, видно, не судьба! Пытаться-то она пыталась, да все безуспешно.

— Понятно.

— И все-таки у Наоми нет ни малейшего права нападать на бедняжку. Эта чертовка себя не помнит от гордости: как же, заполучила и мужчину, и обручальное колечко; и теперь поглядывает свысока на всех и каждого!

— Хм?

— Ага; кроме того, мы теперь на все смотрим глазами дорогого Уолтера, а дорогой Уолтер, естественно, не слишком-то расположен к Анне Дорланд.

— Почему нет?

— Дорогой вы мой, да хватит уж деликатничать! Разумеется, все вокруг в один голос твердят, что убийство — ее рук дело.

— Да неужели?

— Ну, а кого еще прикажете заподозрить?

Уимзи и впрямь сознавал, что все именно так и думают. По той простой причине, что сам он весьма склонялся к тому же мнению.

— Должно быть, поэтому она и не пришла.

— Ну, конечно! Она же не дурочка. Она все отлично понимает.

— Верно. Послушайте, не могли бы вы оказать мне услугу? Еще одну, я хочу сказать; я и так уже перед вами в неоплатном долгу.

— Что такое?

— Из того, что вы сейчас сказали, получается, что мисс Анна Дорланд вот-вот останется в полной изоляции… ни друзей, ни знакомых! Если она объявится у вас…

— Шпионить за ней я не стану. Даже если она с полсотни генералов извела!

— Я не прошу за нею шпионить. Мне нужно, чтобы вы пригляделись к Анне, — абсолютно непредвзято! — и впоследствии рассказали мне, что думаете. Потому что я не должен допустить ошибки. А я уже предубежден. Я хочу, чтобы Анна Дорланд оказалась виновна! Так что я очень легко могу убедить себя в том, что она и есть преступница, в то время как это не так.

— А почему вы хотите, чтобы Анна оказалась виновна?

— Мне не следовало так говорить. Разумеется, я вовсе не стремлюсь уличить ее в том, чего она не совершала.

— Хорошо. Я не стану задавать лишних вопросов. И обещаю вам, что повидаюсь с Анной. Но я не стану пытаться что-то у нее выведывать и выспрашивать. Это мое последнее слово. Я Анну не предам.

— Милая моя девочка, — упрекнул Уимзи, — я вижу, что о непредвзятости и речи не идет! Вы считаете Анну убийцей.

Марджори Фелпс вспыхнула до корней волос.

— Вовсе нет. С чего вы взяли?

— Потому что вам откровенно не хочется «выведывать и выспрашивать». Невинным людям расспросы не повредят.

— Питер Уимзи! Ишь, сидит тут с видом безупречно воспитанного кретина, а сам исподволь, незаметно так и манипулирует людьми, заставляет их совершать такое, от чего со стыда провалишься! Вот уж не удивляюсь, что вы подались в детективы! Вот не стану выведывать, и точка!

— А ежели не станете, так значит, и впрямь убеждены в ее виновности?

Художница надолго замолчала.

— До чего все это отвратительно! — проговорила она наконец.

— Отравление отвратительно само по себе, вы не находите?

Завидев приближающихся отца Уиттингтона и Пенберти, его светлость поспешно вскочил на ноги.

— Ну, как, престолы пошатнулись? — осведомился лорд Питер.

— Доктор Пенберти только что поставил меня в известность, что они лишены всякой опоры, — с улыбкой ответствовал священник. — Мы провели приятные четверть часа, отменяя категории добра и зла. К сожалению, его догматы я понимаю столь же плохо, как и он — мои. Зато я поупражнялся в христианском смирении. Я сказал, что готов учиться.

Пенберти расхохотался.

— Стало быть, вы не возражаете против того, чтобы я изгонял демонов при помощи шприца, ежели уж пост и молитва не сработали?

— Никоим образом. С какой бы стати? Если, конечно, экзорцизм и впрямь удастся. И при условии, что вы уверены в диагнозе.

Пенберти побагровел — и резко отвернулся.

— Ого! — удивился Уимзи. — Умеете вы уколоть. А еще христианский священник!

— А что такого я сказал? — воззвал искренне огорченный отец Уиттингтон.

— Вы напомнили Науке о том, что непогрешим один лишь Папа, — загадочно изрек его светлость.

Глава XVII Паркер делает ход

— Ну что ж, миссис Митчэм, — любезно начал инспектор Паркер. Он всегда начинал разговор с дежурного: «Ну что ж, миссис Такая-то», — и не забывал подпустить любезности. Уж таков был заведенный распорядок.

Домоправительница покойной леди Дормер ледяным кивком дала понять, что покоряется неизбежности.

— Мы всего лишь пытаемся прояснить все мельчайшие детали и подробности касательно того, что происходило с генералом Фентиманом за день до того, как старика обнаружили мертвым. Я уверен, что вы сумеете нам помочь. Вы не вспомните, в котором часу генерал явился в особняк?

— Где-то без четверти четыре, никак не позже; боюсь, что с точностью до минуты сказать не могу.

— Кто его впустил?

— Лакей.

— Значит, вы гостя видели?

— Да, генерала провели в гостиную, а я сошла к нему и проводила его наверх, в спальню ее светлости.

— А мисс Дорланд, выходит, при этом не было?

— Нет; она находилась у постели ее светлости. Она передала через меня свои извинения и пригласила генерала Фентимана подняться наверх.

— С виду генерал казался здоровым и бодрым?

— Насколько я могла судить, да… разумеется, учитывая его преклонный возраст и еще тот факт, что генералу только что сообщили дурные вести.

— Может быть, у него губы посинели, или дышал он с трудом, или еще что-нибудь?

— Ну, подъем вверх по лестнице изрядно его утомил.

— И это вполне естественно.

— Генерал постоял несколько минут на лестничной площадке, пытаясь отдышаться. Я спросила, не дать ли ему какое-нибудь лекарство; но генерал сказал, что нет, с ним все в порядке.

— Ах! Смею заметить, куда разумнее с его стороны было бы последовать вашему мудрому совету, миссис Митчэм.

— Генерал, разумеется, лучше знал, что ему нужно, — чопорно отрезала домоправительница. Почтенная особа со всей определенностью считала, что комментировать события в обязанности полисмена отнюдь не входит.

— Значит, вы проводили его наверх. А не удалось ли вам пронаблюдать встречу между генералом и леди Дормер?

— Разумеется, нет (подчеркнуто-выразительно). Мисс Дорланд встала, сказала: «Здравствуйте, генерал Фентиман», и поздоровалась с ним за руку, а я вышла из комнаты, как на моем месте и следовало поступить.

— Понятно. Мисс Дорланд оставалась наедине с больной, когда объявили о приходе генерала Фентимана?

— Ни в коем случае — там еще была медсестра.

— Медсестра — да-да, конечно. А мисс Дорланд и медсестра никуда не отлучались из спальни за то время, пока генерал Фентиман оставался с сестрой?

— Почему же? Минут через пять мисс Дорланд вышла и спустилась вниз. Заглянула ко мне в комнату, а сама-то такая расстроенная! И говорит: «Бедные старички», — вот так прямо и сказала.

— А еще что-нибудь к тому не прибавила?

— Мисс Дорланд сказала: «Они поссорились, миссис Митчэм, много-много лет назад, еще совсем молодыми, и с тех пор друг с другом не виделись». Разумеется, я об этом знала; ведь я состояла при ее светлости все эти годы; и мисс Дорланд тоже

— Для леди столь юной, как мисс Дорланд, зрелище и впрямь было жалостное, верно?

— Вне всякого сомнения. У мисс Дорланд сердце отзывчивое; уж не чета нынешним девицам!

Паркер сочувственно покачал головой.

— И что потом?

— Переговорив со мною, мисс Дорланд снова ушла, а вскорости спустилась Нелли, — это наша горничная.

— Как скоро?

— О, не сразу. Я как раз допила чай; а сажусь я за стол ровно в четыре. Значит, дело было где-то около половины. Нелли спустилась попросить для генерала немного бренди; старик неважно себя чувствовал. Спиртные напитки, видите ли, хранятся в моей комнате; и ключ от буфета — у меня.

К этому сообщению Паркер особенного интереса не выказал.

— Ну, и как вам показался генерал, когда вы отнесли бренди?

— Я ничего не относила. — Тон миссис Митчэм недвусмысленно давал понять, что «подай-принеси» в круг ее обязанностей не входит. — Я отослала бренди с Нелли.

— Ясно. Значит, генерала вы больше не видели вплоть до его ухода?

— Не видела. Позже мисс Дорланд сообщила мне, что с гостем приключился сердечный приступ.

— Я вам бесконечно признателен, миссис Митчэм. А теперь мне хотелось бы задать Нелли вопрос-другой.

Миссис Митчэм позвонила в колокольчик. На зов тут же явилась розовощекая, премиленькая служаночка.

— Нелли, этот полицейский желает выяснить у тебя некоторые подробности касательно визита генерала Фентимана. Изволь рассказать ему все, что знаешь, но помни: он — человек занятой, так что попрошу без пустой болтовни. Вы можете переговорить с Нелли прямо здесь, сударь.

И миссис Митчэм величественно выплыла из комнаты.

— Грозная дама, — отметил Паркер благоговейным шопотом.

— Старая закалка, как говорится, — согласилась Нелли со смехом.

— Ну, и задала же мне страху! Ну что ж, Нелли, — начал инспектор, в очередной раз прибегая к традиционной формулировке, — я так понимаю, вас послали отнести пожилому джентльмену бренди. А кто вам приказал?

— Дело-то было вот как. После того, как генерал пробыл с леди Дормер около часа, в комнате ее светлости зазвонил колокольчик. Отвечать на звонок — это моя обязанность; так что я встала, а медсестра Армстронг просунула голову в дверь, и говорит: «Нелли, принеси-ка по-быстрому капельку бренди и попроси мисс Дорланд подняться сюда. Генералу Фентиману нездоровится». Так что я сбегала за бренди к миссис Митчэм, а по пути наверх толкнулась в студию к мисс Дорланд.

— А это где, Нелли?

— Это здоровенная комната на втором этаже, прямо над кухней. В прежние времена там была бильярдная со стеклянной крышей. Мисс Дорланд занимается там живописью, и возится с бутылочками да склянками, и еще как гостиную ее использует.

— Возится со склянками?

— Ну, со всякими там аптечными снадобьями и прочей ерундой. Леди вечно носятся со своими хобби, сами знаете, работать-то им не приходится. А прибраться за собой — так это извини-подвинься!

— Да уж, представляю. Ну, продолжайте, Нелли; извините, что перебил.

— Так вот, передала я слова медсестры Армстронг, а мисс Дорланд и говорит: «Ох ты, Боже мой, Нелли, — да, так и сказала, — бедный старый джентльмен. Сердце, видать, не выдержало. Отдай-ка мне бутылку, я сама отнесу. А ты сбегай позвони доктору Пенберти». Так что я отдала ей бренди, и мисс Дорланд понесла бутылку в спальню.

— Минуточку. Вы видели, как она пошла наверх?

— Ну, пожалуй, что своими глазами и не видела… но мне так показалось. Сама-то я вниз побежала, к телефону, так что особо не приглядывалась.

— Действительно — и зачем бы?

— И, конечно, мне пришлось отыскивать номер в телефонном справочнике. Собственно, номеров там было два. Я позвонила к нему домой, и мне ответили, что доктор сейчас на Харлей-Стрит. А пока я запрашивала второй номер, мисс Дорланд крикнула мне с лестницы: «Нелли, ты дозвонилась до доктора?» А я ей: «Нет еще, мисс; он у себя в приемной». А мисс Дорланд: «Да? Хорошо, когда прозвонишься, скажи, что генералу Фентиману сделалось дурно и он сей же миг выезжает на Харлей-Стрит». А я ей: «А разве доктор сам сюда не явится?» А она: «Нет; генералу уже лучше, и он говорит, что предпочел бы сам туда прокатиться. Пусть Уильям вызовет такси». С этими словами мисс Дорланд ушла, а меня как раз соединили с приемной, и я передала помощнику доктора Пенберти, что генерал Фентиман вот-вот подъедет. А тут он сам спускается вниз, мисс Дорланд и медсестра Армстронг поддерживают его с двух сторон, и выглядит бедный старый джентльмен просто ужасно: что называется, краше в гроб кладут. Возвращается Уильям, — это наш лакей, — говорит, что такси, дескать, у крыльца; сажает генерала в машину, а мисс Дорланд и медсестра снова поднимаются наверх. Вот, собственно, и все.

— Ясно. А как долго вы здесь служите, Нелли?

— Три года… сэр. — Добавление «сэр» явилось уступкой обходительным манерам Паркера и его правильной манере изъясняться. «Настоящий джентльмен», — заметила Нелли позже, в разговоре с миссис Митчэм, на что домоправительница ответствовала: «Нет, Нелли; держится он как джентльмен, спорить не стану; но полицейский есть полицейский, и потрудись это запомнить».

— Три года? По нынешним временам срок немалый. А что, место-то хорошее?

— Не жалуюсь. Вот только миссис Митчэм… но я-то знаю, как к ней подмазаться. А покойная леди Дормер… о, это была истинная леди, просто-таки во всех отношениях!

— А мисс Дорланд?

— Ну, она-то и мухи не обидит; вот только прибираться за ней устаешь. Зато всегда такая милая, любезная, «пожалуйста», «спасибо»… Нет, жаловаться мне не на что.

«Умеренный восторг», — подумал про себя Паркер. Судя по всему, Анна Дорланд не обладала счастливым свойством вдохновлять на беззаветную преданность.

— А ведь скучновато здесь небось для молоденькой девушки вроде вас?

— Помереть с тоски можно, — честно призналась Нелли. — Мисс Дорланд иногда устраивает «студийные вечеринки», как сами они говорят, да только никакого в них шика, и почти все юные леди… ну, в общем, художницы и все такое прочее.

— И, уж разумеется, с тех пор, как леди Дормер скончалась, в особняке царят тишина и покой. А мисс Дорланд сильно убивалась из-за ее смерти?

Нелли замялась.

— Конечно же, мисс Дорланд ужасно расстроилась; ведь у нее в целом свете никого не было, кроме ее светлости. Ну, а потом она вся изнервничалась из-за этой юридической свистопляски — что-то насчет завещания; да вы, сэр, наверняка знаете?

— Безусловно, знаю. Изнервничалась, говорите?

— Ага, и так злилась — просто не верится! Один визит мистера Притчарда мне особенно запомнился: я, видите ли, в тот день пыль обметала в прихожей, а мисс Дорланд говорила так быстро и громко, что не услышать я просто не могла. «Я буду сражаться до последнего», — вот что она сказала, — и еще: «мошеннический что-то там», — ох, как же она сказала?

— Замысел? — подсказал Паркер.

— Нет… за… за… заговор, вот! Мошеннический заговор. И больше я ничего не расслышала; а потом мистер Притчард вышел со словами: «Хорошо, мисс Дорланд, мы проведем независимое расследование». И распалилась она, видать, не на шутку; я даже подивилась про себя. Да только все это вроде как прошло бесследно. Последнюю неделю мисс Дорланд сама не своя.

— Поясните, пожалуйста.

— Ну, вы разве сами не заметили, сэр? Мисс Дорланд стала такая тихонькая, как мышка; испуганная такая. Словно пережила страшное потрясение. И все время плачет. Поначалу-то такого не было.

— Ну, и как давно мисс Дорланд пребывает в расстроенных чувствах?

— Ну, сдается мне, с того самого дня, как всплыла вся эта кошмарная история: что, дескать, бедный старый джентльмен не своей смертью умер. Жуть что такое, сэр; просто жуть! Вы ведь поймаете убийцу, правда?

— Очень на это рассчитываю, — бодро заверил Паркер. — Для мисс Дорланд это разоблачение явилось настоящим шоком, так?

— Ну, еще бы! Понимаете, сэр, в газете появилась короткая заметочка, насчет того, что сэр Джеймс Лаббок обнаружил в теле яд; и когда я утречком заглянула к мисс Дорланд, я позволила себе об этом помянуть. Ну, и говорю: «Странные вещи на свете творятся, мисс; генерал Фентиман-то, оказывается, отравлен!», — вот так прямо и сказала. А она мне: «Отравлен? Нелли, ты, верно, ошиблась». Так что я показала ей статью, и она прямо с лица спала.

— Ну-ну, — проговорил Паркер, — нелегко узнавать такое про знакомого! Тут любой расстроится.

— О да, сэр; мы с миссис Митчэм просто в себя не могли прийти. «Бедный старик, — говорила я, — и с какой стати его убивать? Небось, разумом повредился, да сам и покончил с собой». Как думаете, сэр, оно похоже на правду?

— Я не исключаю такой вероятности, — добродушно согласился Паркер.

— Себя не помнил от горя, когда сестрица-то померла, вам так не кажется? Вот так я и сказала миссис Митчэм. А она говорит, что истинный джентльмен, вроде генерала Фентимана, не станет кончать с собою, оставив дела в этаком беспорядке. Вот я и спрашиваю: «А что, выходит, дела генерала вроде как запутаны?» А она мне: «Не твоя забота, Нелли; вот и придержи язык». А вы сами что думаете, сэр?

— Пока что ничего не думаю, — отозвался Паркер, — но вы мне изрядно помогли. А теперь не будете ли так добры пойти спросить у мисс Дорланд, не уделит ли она мне несколько минут?

Анна Дорланд приняла инспектора в малой гостиной. «На редкость некрасивая девушка, — подумал про себя Паркер, — держится угрюмо и замкнуто; фигура, и движения напрочь лишены изящества». Анна устроилась на краешке дивана, сжавшись в комочек; на фоне черного платья болезненный, желтоватый цвет лица смотрелся особенно невыигрышно. Глаза ее покраснели от слез; изъяснялась девушка короткими, отрывистыми фразами, а голос ее звучал хрипло и глухо, и до странности безжизненно.

— Извините, что снова вас беспокою, — вежливо начал Паркер.

— Полагаю, выхода у вас нет. — Избегая его взгляда, Анна извлекла из пачки новую сигарету и прикурила от предыдущей, уже докуренной.

— Мне просто хотелось выяснить все подробности, касающиеся визита генерала Фентимана к сестре. Я так понимаю, миссис Митчэм проводила гостя наверх, в спальню больной.

Девушка угрюмо кивнула.

— Вы были там?

Анна промолчала.

— Вы были с леди Дормер? — повторил детектив, на сей раз — куда более резко.

— Да.

— И медсестра находилась там же?

— Да.

Нет, эта особа решительно отказывалась ему помочь!

— Так что же произошло?

— Ничего ровным счетом. Я подвела его к постели и сказала: «Тетушка, к вам генерал Фентиман».

— Значит, леди Дормер была в сознании?

— Да.

— И очень слаба, надо думать?

— Да.

— Она что-нибудь говорила?

— Она воскликнула: «Артур!», — вот и все. А он воскликнул: «Фелисити!» А я сказала: «Вам нужно побыть одним», — и вышла.

— А медсестра задержалась в спальне?

— Я же не могла ей приказывать. Ее долг — приглядывать за пациенткой.

— Вы абсолютно правы. Сестра оставалась в комнате на протяжении всей беседы?

— Понятия не имею.

— Ну, что ж, — терпеливо продолжал Паркер. — Скажите мне вот что: когда вы принесли бренди, вы застали медсестру на прежнем месте?

— Да.

— А теперь перейдем к бренди. Нелли говорит, что поднялась к вам в студию с бутылкой в руках.

— Да.

— А в комнату она зашла?

— Я не совсем понимаю.

— Нелли прошла прямо в комнату, или постучалась в дверь, а вы вышли к ней на лестничную площадку?

Девушка на миг стряхнула с себя апатию.

— Вышколенные слуги в двери не колотят, — презрительно бросила она. Разумеется, Нелли вошла.

— Ах, извините, — отпарировал уязвленный Паркер. — Я просто подумал, что в дверь ваших личных апартаментов горничная могла бы и постучать.

— Но не постучала.

— Что Нелли вам сказала?

— А вы не можете задать все эти вопросы ей?

— Уже задал. Но на память слуг не всегда возможно положиться; мне хотелось бы услышать подтверждение из ваших уст. — Паркер уже взял себя в руки и заговорил учтиво и вежливо.

— Нелли сказала, что сестра Армстронг послала ее за бренди, потому что генерал Фентиман вдруг почувствовал себя дурно, и велела позвать меня. Так что я попросила горничную позвонить доктору Пенберти, а сама пошла отнести бренди.

Все это Анна пробормотала очень быстро и невнятно, и так тихо, что детектив с трудом разбирал слова.

— И тогда вы отнесли бренди наверх?

— Да, разумеется.

— И взяли бутылку прямо из рук у Нелли? А может, она поставила ношу на столик или куда-нибудь еще?

— Какого черта я должна это помнить?

Паркер терпеть не мог женщин, употребляющих бранные слова; но он изо всех сил старался сохранять беспристрастность.

— Вы забыли? Но, по крайней мере, вы знаете доподлинно, что сразу понесли бутылку наверх? Вы ведь не отвлеклись на что-то другое?

Анна свела брови, напряженно пытаясь вспомнить.

— Если это настолько важно, сдается мне, я задержалась на секунду снять кое-что с огня: жидкость уже выкипала.

— Выкипала? На огне?

— На газовой горелке, — нетерпеливо пояснила девушка.

— Что за жидкость?

— Да так, ничего.

— Чай или какао, вы хотите сказать?

— Нет, химические реактивы. — Слова срывались с губ девушки словно против ее воли.

— Вы занимались химией?

— Да… немножко… так, забавы ради… всего лишь хобби, не больше… сейчас я все это забросила. Так я понесла бренди…

Явное стремление Анны уйти от темы, связанной с химией, похоже, перебороло даже ее нежелание продолжать рассказ.

— Вы развлекались химическими экспериментами — даже несмотря на тяжелое состояние леди Дормер? — сурово подвел итог Паркер.

— Я всего лишь пыталась отвлечься, — пролепетала девушка.

— А что это был за эксперимент?

— Я не помню.

— Совсем не помните?

— НЕТ! — почти прокричала она.

— Ну, неважно. И вы отнесли бренди наверх?

— Да… хотя «наверх» — не совсем то слово. Тетина спальня расположена на той же лестничной площадке; надо только на шесть ступенек подняться. Сестра Армстронг встретила меня в дверях и сказала: «Ему уже лучше». Вхожу я и вижу: генерал Фентиман сидит в кресле, бледный как полотно, с виду совсем больной. А устроили его за ширмой, чтобы тетя не видела; зачем ей лишние потрясения? Медсестра и говорит: «Я дала больному его капли; думаю, что глоток бренди живенько его на ноги поставит». Так что налили мы ему бренди, — совсем чуть-чуть, на донышке, — и спустя какое-то время лицо его порозовело и задышал он ровнее. Я говорю, мы сейчас вызовем доктора, а генерал мне: нет, лучше он сам съездит на Харлей-Стрит. Я подумала, что неразумно это, но сестра Армстронг сказала, что генералу, судя по всему, и впрямь полегчало, и не стоит волновать его, заставляя что-то делать против воли. Так что я велела Нелли предупредить доктора, а Уильяма послала за такси. К генералу Фентиману силы и впрямьпонемногу вернулись, так что мы помогли ему спуститься вниз и посадили в такси.

В бурном потоке слов Паркер отметил одну небольшую подробность, о которой не слышал прежде.

— А что за капли дала ему медсестра?

— Его собственные капли. Пузырек лежал у него в кармане.

— Как вы думаете, медсестра не могла превысить дозу? Там была этикетка с указаниями?

— Понятия не имею. Вы лучше у нее самой спросите.

— Да, мне, безусловно, стоит с ней повидаться. Вы не подскажете, где можно найти сестру Армстронг?

— Я схожу наверх за адресом. Это все, что вам нужно?

— Мне бы еще хотелось взглянуть на спальню леди Дормер и на студию, если не возражаете.

— Это зачем еще?

— Таков уж заведенный порядок. Нам предписано осматривать все, что можно, — утешающе ответствовал Паркер.

Они поднялись наверх. Дверь на площадке второго этажа сразу напротив лестницы вела в уютную, аристократическую спальню, заставленную старинной мебелью.

— Вот это — тетина комната. Вообще-то она мне никакая не тетя, но я ее так называла.

— Понимаю. А куда ведет вторая дверь?

— В гардеробную. Сестра Армстронг ночевала там, пока ходила за тетей.

Паркер заглянул в гардеробную, окинул взором обстановку спальни и заверил, что осмотром вполне удовлетворен.

Анна прошла мимо него, даже не поблагодарив детектива за то, что придержал для нее дверь. Коренастая, крепко сложенная, двигалась она, тем не менее, удручающе-вяло — ссутулившись, с какой-то вызывающей неуклюжестью.

— Хотите взглянуть на студию?

— Если вас не затруднит.

Анна поднялась вверх на шесть ступенек и прошла вдоль недлинного коридора к комнате, которая, как Паркер уже знал, располагалась прямо над кухней. Поспешая за девушкой, детектив мысленно подсчитывал расстояние.

Просторную студию заливал свет: лучи свободно проникали сквозь стеклянную крышу. Одна ее часть была обставлена под гостиную; в другой, вовсе лишенной мебели, царил, пользуясь выражением Нелли, «кавардак». На мольберте стояла картина — на взгляд Паркера, преотвратная. Вдоль стен штабелями высились еще полотна. В одном из углов притулился стол, покрытый лощеной клеенкой; на нем стояла газовая горелка, защищенная оловянной пластинкой.

— Поищу-ка я адрес, — равнодушно проговорила мисс Дорланд. — Он где-то здесь.

Девушка принялась рыться в захламленном столе. Паркер неспешно перешел в «кабинетную» часть комнаты и основательно изучил ее — при помощи глаз, носа и пальцев.

Мерзкая картина, закрепленная на мольберте, только-только вышла из-под кисти художницы, судя по запаху; липкие мазки краски на палитре еще не успели засохнуть. Инспектор готов был поклясться, что творению сему от силы два дня. Кисти в беспорядке торчали из горшочка со скипидаром. Детектив извлек их на свет: да, перепачканы в краске. Что до картины, то был, кажется, пейзаж — грубо намалеванный, неспокойных, кричащих тонов. Паркер в искусстве не разбирался; мнение Уимзи, подумал он, пришлось бы здесь весьма кстати. Инспектор двинулся дальше. На столе с бунзеновской горелкой не стояло ровным счетом ничего, но рядом, в стенном шкафу, Паркер обнаружил разнообразную химическую аппаратуру: эти приборы он помнил еще по школе. Все было дочиста отмыто и убрано: должно быть, Нелли потрудилась. На нескольких полках рядами выстроились пакетики и банки с простейшими, знакомыми химическими реактивами. Похоже, придется провести Бог знает сколько анализов, чтобы убедиться, что надписи на упаковках соответствуют содержимому, убито подумал Паркер. Вот ведь пустая трата времени: все подозрительное, естественно, давным-давно уничтожено. Но порядок есть порядок. Издание в нескольких томах, стоящее на верхней полке, привлекло его внимание: «Медицинский словарь» Квейна. Заметив торчащую из книги закладку, Паркер снял фолиант и открыл его на отмеченном месте. И взгляд его тотчас же упал на раздел: «Трупное окоченение», и, чуть ниже «Действие некоторых ядов». Инспектор прочел еще несколько строк, но тут за спиной у него раздался голос мисс Дорланд.

— Это все чушь, — сообщила она. — Больше я этой дрянью не занимаюсь. Так, мимолетная причуда. Вот живопись — дело другое. Вам нравится? — Она указала на омерзительный пейзаж.

— Очень удачная работа, — заметил Паркер. — А это тоже ваши? Детектив обвел рукою остальные полотна.

— Да, — кивнула девушка.

Паркер развернул несколько картин к свету, мимоходом отметив, насколько они запылились. От этой обязанности Нелли благополучно увиливала; а может быть, хозяйка не разрешала ей трогать полотна. Показывая работы, мисс Дорланд слегка оживилась. К пейзажу, по всему судя, художница приобщилась не так давно; большинство картин представляли собою образчики портретной живописи. Мистер Паркер подумал про себя, что, переключившись на пейзажи, художница поступила крайне мудро. О направлениях мысли в современной школе живописи инспектор имел представление крайне смутное, и затруднялся выразить свое мнение по поводу этих странных фигур с лицами в форме яйца и каучуковыми руками и ногами.

— Это «Суд Париса», — сообщила мисс Дорланд.

— Ах, да! — кивнул Паркер. — А это?

— Да просто этюд: набросок одевающейся женщины. Ничего интересного. А вот этот портрет миссис Митчэм, на мой взгляд, удался недурно.

Паркер задохнулся от ужаса: возможно, это нечто — колючее, заостренное и угловатое, — представляло собою символическое изображение характера миссис Митчэм; однако больше всего оно походило на деревянную куклу на шарнирах: нос — треугольный, вроде грубо обтесанного деревянного бруска, а глаза — две черные точки на необъятной щеке цвета сырой печени.

— Что-то не очень на нее похоже, — с сомнением протянул детектив.

— Так и должно быть.

— Вот это получше… я хотел сказать, мне больше нравится, проговорил Паркер, поспешно переходя к следующей картине.

— Это так, ерунда… просто абстрактный портрет.

Очевидно, эта картина, — мертвенно-бледное лицо с недоброй улыбкой и легким косоглазием, — относилась к числу творческих неудач. И впрямь, что за филистерское ренегатство — почти на человека смахивает! Полотно поспешно убрали с глаз долой, а Паркер попытался сосредоточиться на «Мадонне с младенцем»: эта картина неискушенному взгляду протестанта показалась возмутительным кощунством.

По счастью, мисс Дорланд вскорости устала и от картин тоже и небрежно побросала их в угол.

— Вам еще что-нибудь нужно? — отрывисто осведомилась она. — Вот адрес.

Паркер заботливо спрятал листок.

— Последний вопрос, — проговорил инспектор, буравя девушку взглядом. До того, как умерла леди Дормер — до того, как генерал Фентиман явился к ней с визитом, — вы знали о том, как леди Дормер распорядилась деньгами в своем завещании? Как распределила свое состояние между ним и вами?

Девушка неотрывно глядела на него: в глазах ее отразилась паника, еще мгновение — и волна накрыла ее с головой. Анна стиснула кулачки, беспомощно потупилась под его взглядом, переступила с ноги на ногу, точно не зная, куда бежать.

— Ну же? — настаивал Паркер.

— Нет! — воскликнула она. — Нет! Конечно же, нет. И откуда бы? — В следующий миг, как ни странно, желтоватые щеки ее залил тусклый кармазинный румянец, — и тут же схлынул, уступая место смертельной бледности.

— Убирайтесь! — яростно воскликнула девушка. — Вы мне осточертели.

Глава XVIII Фигурные карты

— Так что я послал своего человека и все, что было в стенном шкафу, забрал на экспертизу, — подытожил Паркер.

Лорд Питер покачал головой.

— Жаль, меня там не было! — вздохнул он. — Хотел бы я взглянуть на ее полотна. Однако…

— Возможно, тебе эти картины хоть что-то скажут, — заметил Паркер. Ты ведь у нас — натура артистическая. Зайди как-нибудь, взгляни, если будет время. Но что меня беспокоит, так это временной фактор. Предположим, девица дала гостю дигиталин в бокале бренди с содовой; но тогда почему препарат не сработал вовремя? Если верить книгам, старику полагалось отбросить копыта в пределах часа. Лаббок утверждает, что доза была преизрядная.

— Да, знаю. Похоже, тут опять какая-то загвоздка. Вот потому-то мне и хочется взглянуть на картины.

Паркер несколько мгновений пытался разгадать этот явный non sequitur^[523] — и в итоге сдался.

— Джордж Фентиман… — начал он.

— Именно, — откликнулся Уимзи. — Джордж Фентиман. Я, должно быть, к старости становлюсь чересчур излишне чувствительным, Чарльз. Мне неодолимо претит самая мысль о том, чтобы рассматривать кандидатуру Джорджа Фентимана.

— Если не считать Роберта, — безжалостно стоял на своем Паркер, — из всех заинтересованных лиц Джордж был последним, кто виделся с генералом.

— Да… Кстати, о том, что произошло во время беседы между Робертом и почтенным джентльменом, мы знаем только со слов самого Роберта, ничем не подтвержденных.

— Да брось, Уимзи. Не станешь же ты утверждать, что Роберту было выгодно, чтобы его дед умер раньше леди Дормер. Скорее уж, напротив.

— Да — но, возможно, Роберт был заинтересован в том, чтобы генерал Фентиман умер, не оставив завещания. Вспомни тот клочок бумаги. Большая часть наследства отходила Джорджу. И это плохо согласуется с утверждением Роберта. А вот в случае отсутствия завещания все деньги получил бы Роберт.

— Правда твоя. Но, убивая генерала в тот момент, он терял все.

— Здесь действительно наблюдается некоторая нестыковка. Разве что Роберт почему-то решил, что леди Дормер уже скончалась. Но с какой бы стати? Или, возможно…

— Что?

— Возможно, он дал своему дедушке пилюлю, которую следовало принять попозже, а старик все напутал и проглотил ее слишком рано.

— Идея насчет пилюли замедленного действия — самая неприятная во всей этой истории. В ее свете делается возможным почти все.

— В том числе, конечно же, и тот вариант, что пилюлю старому джентльмену дала мисс Дорланд.

— Вот потому-то я и намерен побеседовать с сиделкой, как только до нее доберусь. Но мы отвлеклись. Мы говорили о Джордже.

— Да, ты прав. Давайте займемся Джорджем. Не хочется, но надо. Невесело мне: в точности как той даме у Метерлинка, которая бегает вокруг стола, в то время как супруг пытается оттяпать ей голову топором. По времени Джордж вполне вписывается. Просто-таки превосходно вписывается, если уж начистоту. Он расстался с генералом Фентиманом в половине шестого, а около восьми Роберт обнаружил деда мертвым. Так что, допуская, что старик проглотил препарат вместе с пилюлей…

— Что наверняка произошло в такси, — перебил его Паркер.

— Как скажешь. Итак, предположим, что дигиталин, принятый в виде пилюли, действует несколько медленнее, нежели в растворенном виде — ну что ж, тогда генерал вполне мог успеть добраться до клуба «Беллона» и побеседовать с Робертом, прежде чем впал в коллапс.

— Очень хорошо. Но откуда Джордж взял этот препарат?

— И как могло получиться, что именно тогда препарат оказался под рукой? Ведь Джордж никак не мог предвидеть, что столкнется с дедом именно в тот момент. Даже если бы он знал о визите генерала к леди Дормер, он вряд ли рассчитывал встретиться с ним на Харлей-Стрит.

— Возможно, Джордж носил препарат с собой, ожидая подходящего случая. А когда старик его окликнул и принялся отчитывать за неподобающее поведение и всякое такое, Джордж решил, что надо бы поторопиться, а то, чего доброго, еще наследства лишат.

— Гм! Но почему же тогда Джордж так по-дурацки сознался, что слыхом не слыхивал о завещании леди Дормер? Если бы капитан знал об этом документе, у нас не было бы никаких оснований подозревать его. Ну, что ему стоило сказать, что генерал все рассказал ему в такси!

— Полагаю, просто не учел всех обстоятельств.

— Тогда Джордж — еще больший осел, чем я считал.

— Возможно, — сухо согласился Паркер. — Так или иначе, но я вынужден послать одного из своих людей допросить его домочадцев.

— О, в самом деле? Знаешь, я уже жалею, что взялся за это дело. Какого черта? Даже если безболезненная кончина старика Фентимана была слегка ускорена, какое это имеет значение? Все равно он безбожно зажился на этом свете.

— Посмотрим, что ты запоешь, когда тебе самому стукнет шестьдесят, усмехнулся Паркер.

— Надеюсь, к тому времени мы будем вращаться в иных сферах. Я — в кругу, отведенном для убийц, а ты — там, где пониже и погорячее, в числе тех, что так и провоцируют ближнего на убийство. Чарльз, я умываю руки. Раз за расследование взялся ты, мне здесь делать нечего. Я этой историей сыт по горло. Давай сменим тему.

Уимзи, конечно, мог умыть руки, но, подобно Понтию Пилату, он вскорости обнаружил, что общество, вопреки здравому смыслу, твердо вознамерилось навязать это крайне неприятное и запутанное дело именно ему.

В полночь у него зазвонил телефон.

Уимзи, только что улегшийся в постель, проклял изобретение века.

— Скажите, что меня нет! — крикнул он Бантеру, и выругался еще раз, услышав, как дворецкий обещает неизвестному собеседнику сходить посмотреть, не вернулся ли его светлость. Ослушание Бантера свидетельствовало о какой-то неотложной надобности.

— Ну?

— Это миссис Джордж Фентиман, милорд. Кажется, она чрезвычайно расстроена. Если вашей светлости не окажется дома, мне велено попросить вас связаться с миссис Фентиман, как только вы вернетесь.

— Черт! Но у них же нет телефона!

— Да, сэр.

— Она не объяснила, в чем дело?

— Она начала с того, что спросила, не здесь ли находится мистер Фентиман, милорд.

— Ох, дьявольщина!

Бантер почтительно подал хозяину халат и тапочки. Взбешенный Уимзи кое-как влез и в то, и в другое, и пошлепал к телефону.

— Слушаю!

— Это лорд Питер? Ох, слава Богу! — В трубке послышался вздох облегчения — резкий, точно предсмертный хрип. — Вы не знаете, где Джордж?

— Понятия не имею. А что, он не вернулся домой?

— Нет, и я себя не помню от страха. Утром здесь были какие-то люди…

— Полиция.

— Да… Джордж… Они что-то нашли… Я не могу говорить об этом по телефону… но Джордж уехал на машине в «Уолмисли-Хаббард»… а там сказали, что он вообще не появлялся… и… помните, с ним такое уже случалось… он тогда заблудился…

— Ваши шесть минут истекли! — прогудел в трубке голос телефонистки. Вы будете заказывать дополнительное время?

— Да, пожалуйста!.. ой, не разъединяйте нас… подождите… ох! У меня нет больше ни пенни… лорд Питер…

— Я сейчас же подъеду, — простонал Уимзи.

— Ох, спасибо вам, спасибо преогромное!

— Да, а где Роберт?

— Ваши шесть минут истекли, — еще раз объявила телефонистка, и собеседников разъединили, оставив в трубке лишь металлическое потрескивание.

— Подайте мне сюда мою одежду, — горько сказал Уимзи, — презренные и гнусные отрепья, что уповал я сбросить навсегда! Подайте мне такси. Подайте выпить. Рукой Макбета сон зарезан. Да! И, в первую очередь, подайте мне сюда Роберта Фентимана!

Вудворд сообщил, что майора Фентимана в столице нет. Он опять уехал в Ричмонд. Уимзи попытался связаться с Ричмондом. После долгих стараний ему ответил сонный и разъяренный женский голос. Нет, майор Фентиман домой не приходил. Майор Фентиман возвращается очень поздно. Не передаст ли она сообщение майору Фентиману? Конечно же, не передаст! У нее полным-полно других дел, чтобы сидеть тут всю ночь на телефоне и принимать сообщения для майора Фентимана. Это уже второй звонок за сегодняшний вечер, и той особе она тоже сказала, что в ее обязанности отнюдь не входит передавать майору Фентиману то да се. Не может ли она оставить записку для майора Фентимана: пусть, не мешкая, подъедет к брату? Это что же, теперь так принято заставлять почтенную даму всю ночь напролет на холоде писать письма? Нет, конечно же, но, видите ли, человек внезапно заболел. С ее стороны это было бы чрезвычайно любезно. Всего пару слов: что майору нужно срочно подъехать к брату и что звонил ему лорд Питер Уимзи.

— Кто-кто?

— Лорд Питер Уимзи.

— Хорошо, сэр. Прошу прощения, если я была не слишком-то разговорчива, но, право же…

— Напротив, адски болтлива, чванливая ты старая стерва! — беззвучно выдохнул его светлость, вслух поблагодарил собеседницу и повесил трубку.

Обезумевшая от беспокойства Шейла Фентиман дожидалась его на крыльце. Благодаря этому Уимзи был избавлен от прискорбной необходимости припоминать требуемое число звонков. Едва впустив гостя, Шейла порывисто схватила его за руку.

— Ох, как это любезно с вашей стороны! Я с ума схожу от беспокойства! Только, умоляю вас, потише… Видите ли, хозяева постоянно жалуются… встревоженно прошептала она.

— Да плюньте вы на них, пускай жалуются, — бодро отозвался его светлость. — Что ж вам, уже и пошуметь нельзя, когда с Джорджем неладно? Кроме того, если мы будем шептаться, соседи могут нехорошо подумать. Ну, а теперь, дитя мое, объясните, что стряслось. Руки у вас ледяные, словно pеche Melba^[524]. Так дело не пойдет. И огонь почти погас… Где тут у вас виски?

— Тише! Честное слово, со мной все в порядке. Но Джордж…

— Нет, не в порядке. И со мной тоже. Как говорит Джордж Роби, судьба вырвала меня из теплой постели и погнала в холодную ночь, и, ох, не по душе мне это! — Уимзи подкинул в огонь щедрую порцию угля и пошуровал в камине кочергой. — А у вас еще, небось, ни крошки во рту не было! Что ж тут удивляться, что самочувствие прескверное!

На столе в ожидании Джорджа стояли два нетронутых столовых прибора. Уимзи нырнул на кухню, провожаемый взволнованными протестами Шейлы. На кухне он обнаружил лишь непрятного вида остатки: водянистое тушеное мясо, холодное и размякшее, полмиски разведенного супа-концентрата, и на полке остывший пудинг из нутряного сала.

— Кто вам готовит, поденщица? Небось, она — ведь вас обоих по целым дням дома не бывает. Так вот, дитя мое: кухарка из нее никудышная. Ну, да ладно: тут есть «Бовриль», а мясной концентрат даже ей до конца не испортить. Вы садитесь, а я вам приготовлю чашечку.

— Миссис Маннз…

— К черту миссис Маннз!

— Но я должна рассказать вам про Джорджа.

Уимзи посмотрел на Шейлу и решил, что ей и в самом деле лучше выговориться.

— Прошу прощения. Я вовсе не пытаюсь вами командовать. Ох, уж эти от предков унаследованные представления о том, что в кризисной ситуации с женщинами следует сюсюкать и нянчиться, точно с умственно отсталыми! Как же, извечный девиз: «Женщины и дети — по шлюпкам!» Бедняжки!

— Кто, женщины?

— Ага. Стоит ли удивляться, что иногда они теряли головы? Их задвигали в уголок, ни словом не объясняли, что происходит, и требовали сидеть тихо, сложив ручки. Тут и сильный мужчина спятил бы. Вот поэтому, должно быть, мы и присвоили себе право геройствовать да распоряжаться.

— Святая правда. Подайте, пожалуйста, чайник.

— Нет-нет, я сам все сделаю. Вы сидите и… Ох, простите. Вот ваш чайник. Наполняйте его, включайте газ, ставьте на огонь. И рассказывайте мне про Джордже.

Судя по всему, неприятности начались за завтраком. С тех самых пор, как всплыла история об убийстве, Джордж сделался очень нервным и раздражительным, и, к ужасу Шейлы, «снова принялся бормотать». На памяти Уимзи, «бормотание» прежде служило прелюдией для так называемых «странных приступов», следствия контузии. Обычно приступ заканчивался тем, что Джордж уходил из дома и, словно безумный, бродил где-то несколько дней. Иногда это сопровождалось временными провалами в памяти: частичными или полными. Один раз его отыскали в поле, когда он нагишом плясал среди стада овец и распевал им песни. Зрелище было тем более гротескное и тягостное, учитывая, что Джорджу на ухо наступил медведь и потому пение его, пусть и громкое, напоминало гулкие завывания ветра в дымоходе. Потом еще был кошмарный случай, когда Джордж целенаправленно забрел в костер. Бедняга получил сильные ожоги, и болевой шок привел его в чувство. Впоследствии Джорджу никогда не удавалось вспомнить, что заставляло его совершать эти действия; он лишь смутно сознавал, что и вправду вел себя именно так. А следующая его выходка могла оказаться уж совсем из ряда вон выходящей.

Так или иначе, но Джордж начал «бормотать».

Они с Шейлой как раз завтракали, когда увидели, что по дорожке идут двое мужчин. Шейла, сидевшая напротив окна, первой заметила незнакомцев и беззаботно произнесла: «Глянь-ка, что это за типы? Ни дать ни взять полицейские в штатском». Джордж глянул в окно, вскочил из-за стола и стремительно выбежал за дверь. Шейла окликнула мужа, спросила, что произошло, но Джордж не отозвался. Слышно было, как он «роется» в дальней комнате, служившей супругам спальней. Шейла направилась было туда, и тут услыхала, как мистер Маннз открыл дверь полицейским, а они спросили Джорджа. И мистер Маннз с мрачным видом ввел их в гостиную. На лице у домовладельца было крупными буквами написано: «ПОЛИЦИЯ». Джордж…

Тут закипел чайник. Шейла уже снимала его с плиты, чтобы развести концентрат, и тут Уимзи почувствовал, как чья-то рука ухватила его за воротник. Уимзи обернулся — и оказался лицом к лицу с неким джентльменом, явно не брившимся вот уже несколько дней.

— Ну, и что все это значит? — осведомилось видение.

— Вот так и думала, — послышался от двери негодующий голос, — что за всеми этими разговорами о пропаже капитана что-то кроется! Вы, конечно, совсем не ожидали, что муж ваш как в воду канет! Ясное дело, и не подозревали, и не думали! И этот господинчик, ваш приятель, который примчался сюда на такси, тоже ничего подобного не ожидал; уж не потому-ли вы его на крыльце встречали, чтобы мы с Маннзом ничего не услышали? Так я вам заявляю, лорд Как-Вас-Там, что это приличный дом! Сдается мне, правду сказать, что никакой вы не лорд, а один из тех бесчестных мошенников, что дурят честный люд. Еще и с моноклем — ну, совсем как тот тип, про которого мы в журнале читали! Ишь, сидит в моей кухне, да посреди ночи распивает мой бульон! Наглость какая! Мало того, что ходят тут всякие целыми днями, трезвонят в дверь, так еще и полиция с утра заявлялась — думаете, я не знаю?! Что-то эта парочка затевает, вот что я вам скажу! А капитан, он-то, может, и зовет себя капитаном, да только кто ж его знает? — небось, были у него причины смыться, и чем быстрее вы за ним последуете, дамочка, тем больше я порадуюсь — вот так-то!

— Совершенно верно… — начал было мистер Маннз. — Оу!

Лорд Питер резким движением стряхнул докучливую руку со своего воротника, и, кажется, ненароком причинил ее обладателю боль, на посторонний взгляд абсолютно несоразмерную затраченному усилию.

— Это хорошо, что вы пришли, — объявил его светлость. — На самом деле, я как раз собирался вас звать. Кстати, в этом доме найдется хоть что-нибудь выпить?

— Выпить?! — пронзительно взвизгнула миссис Маннз. — Что за наглость! Эй, Джо, если я увижу, как ты посреди ночи пьянствуешь у меня на кухне с какими-то проходимцами, я уж тебе устрою, мало не покажется! Являются сюда всякие без зазрения совести — а капитан-то сбежал! — и требуют выпивку…

— Потому что пабы в этом законопослушном районе наверняка уже закрылись, — продолжил Уимзи, теребя в руках бумажник. — В противном случае бутылочка шотландского виски…

Мистер Маннз явно заколебался.

— И это называется мужчина! — возмутилась миссис Маннз.

— Ну, — протянул мистер Маннз, — если я по-свойски загляну к Джимми Рови в «Дракона» и попрошу, чтобы он по дружбе уступил мне бутылочку «Джонни Уокера», — естественно, о деньгах тут речи идти не может…

— Отличная идея, — с глубоким чувством произнес Уимзи.

Миссис Маннз испустила громкий визг.

— Дамы все такие нервные, — пожал плечами мистер Маннз.

— Смею предположить, что капелька шотландского виски нервам миссис Маннз пойдет только на пользу, — сказал Уимзи.

— Вот только посмей, Джо Маннз, — воскликнула домовладелица, — вот только посмей уйти из дому посреди ночи, чтобы бражничать да хороводиться с Джимми Рови, да бегать на поводу у грабителей да всяких там…

Мистер Маннз резко сменил тактику.

— А ну, заткнись! — прикрикнул он на жену. — Вечно суешь свой нос, куда не просят!

— Это ты мне?

— Тебе. Заткнись!

Миссис Маннз, сопя, уселась на табуретку.

— А теперь, сэр, я, пожалуй, сбегаю в «Дракона», — проговорил мистер Маннз, — пока старина Джимми не улегся спать. А потом посидим здесь, в тепле…

И он исчез. Видимо, мистер Маннз напрочь позабыл собственные слова касательно невозможности денежных расчетов, поскольку со всей определенностью прихватил банкноту, которую с рассеянным видом вручил ему Уимзи.

— Ваш «Бовриль» остывает, — напомнил Уимзи Шейле.

Шейла подошла поближе к нему.

— А нельзя ли как-нибудь избавиться от этих людей?

— В два счета. Вот только скандалить с ними не нужно. Я бы с удовольствием, но только, понимаете, вам же придется остаться здесь хотя бы ненадолго — вдруг Джордж вернется сюда?

— Ну, конечно. Вы уж простите меня за доставленные неудобства, миссис Маннз, — немного натянуто добавила Шейла, — но я ужасно беспокоюсь о муже!

— Муже? — фыркнула миссис Маннз. — Да стоит ли из-за них душу надрывать? Взгляните хоть на Джо! Поперся в «Дракона», и ухом не ведет, что я ему ни говорю! Подлецы они, эти мужья, все одним миром мазаны! И плевать мне, что там другие скажут!

— В самом деле? — переспросил Уимзи. — Ну, я к мужьям не отношусь, пока, — так что при мне можете говорить смело.

— Что мужья, что отцеубийцы — один мед, — злобно прошипела хозяйка, между ними и на полпенни разницы нет. Только отцеубийцы уважением не пользуются — ну, так и избавиться от них полегче.

— Ах, вот оно как! — отозвался Уимзи. — Ну, я-то своего почтенного родителя и пальцем не трогал — так же, как и миссис Фентиман, смею вас заверить. Ого, а вот и Джо! Вы нашли, что искали, старина? Нашли? Ну, замечательно! Миссис Манн, выпейте-ка и вы с нами. Вам сразу полегчает. Кстати, почему бы нам всем не перейти в гостиную — там ведь, наверное, потеплее?

Миссис Маннз сдалась.

— Ну, ладно уж, — вздохнула она, — будем считать, что кругом одни друзья… Но, согласитесь, все это выглядело как-то странно, разве нет? Прямо с утра заявляются полицейские, пристают с распросами, да еще и вытряхивают все мусорные ящики прямо посреди двора.

— А зачем им понадобились мусорные ящики?

— А Господь их знает! Да еще эта особа, Камминс, так и таращится из-за стены. Сами понимаете, кто ж тут выдержит? «Что, миссис Маннз, — говорит, жильцов травите? А я вас предупреждала, — говорит, — ваша стряпня рано или поздно кого-нибудь доконает». Кошка паскудная!

— Ну, надо же болтать такие гадости, — сочувственно промолвил Уимзи. Думаю, это она из зависти. И что же полицейские нашли в мусорных ящиках?

— Нашли? А что они могли найти? Хотела бы я посмотреть, как это они что-нибудь найдут в моих мусорных ящиках! Еще не хватало — вторгаться в честный дом! Вот так я им и сказала. «Хотите копаться в моих мусорных ящиках, так приходите с ордером на обыск», — да, так прямо и выложила, как на духу. Таков закон, и не им его нарушать. А они мне: дескать, миссис Фентиман разрешила им туда заглянуть; а я им: с какой еще стати тут миссис Фентиман распоряжается? Это мои ящики, а не ее. Так что пошли эти полицейские не солоно хлебавши.

— Это вы их лихо отбрили, миссис Маннз!

— А что, я женщина порядочная! Если полицейские обратятся ко мне как полагается, напрямую, да на законных основаниях, я им с радостью помогу. Еще не хватало наживать себе неприятности из-за жильца, будь он тысячу раз капитан. Но я не потерплю, чтобы они без ордера вмешивались в дела законопослушной британской подданной. Так что пусть они ведут себя, как положено, или позабудут про свой пузырек!

— А что за пузырек? — быстро спросил Уимзи.

— Да который они разыскивали в моем мусорном ящике. Капитан выкинул его туда после завтрака.

Шейла тихонько вскрикнула.

— И что же это был за пузырек, миссис Маннз?

— Ну, обычный пузырек из-под пилюль, — пояснила миссис Маннз, — точно такой, миссис Фентиман, как тот, что стоит у вас на умывальнике. Когда я увидела, как капитан колотит по нему кочергой во дворе…

— Погоди, Примроз, — перебил ее мистер Маннз. — Ты что, не видишь разве, что миссис Фентиман дурно?

— Нет-нет, со мной все в порядке, — поспешно произнесла Шейла, отбрасывая со лба влажную прядь. — Так что там делал мой муж?

— Вижу: выскочил во двор, — пояснила миссис Маннз, — а было это сразу после того, как вы позавтракали, потому что, как помнится, тогда-то Маннз и впустил полицейских в дом. То есть это я сейчас знаю, кто они такие, а тогда я, прощения прошу, сидела в уборной; поэтому-то капитана и заметила. Ведь из дома мусорники не видны, ваша светлость, — так оно звучит правильнее, — думаю, вы и вправду лорд, но вы же знаете, в наше время столько проходимцев развелось, что ухо держи востро, — а уборная специально стоит так, чтобы загораживать ящики.

— Совершенно верно, — согласился Уимзи.

— Ну вот, значит, вижу: разбил капитан свой пузырек, а осколки побросал в мусорный ящик. «Вот так штука!» — говорю себе, и пошла посмотреть, что там такое, а потом собрала стекляшки в конвертик понимаете, я подумала: вдруг там было что-нибудь ядовитое? А кот у меня такой ворюга, никак его не отвадишь от мусорника. Захожу я в дом, а там полиция. Через некоторое время смотрю — а они копаются на заднем дворе. Я их и спрашиваю: что, дескать, вы там делаете? А бардак они учинили — вы просто не поверите! Они мне и показывают маленькую крышечку, как раз для пузырька из-под таблеток, и спрашивают: «Не знаете ли вы, где может быть остальное?» А я говорю: «Что это за безобразие вы тут творите с мусорными ящиками?» А они мне…

— Спасибо, я понял, — перебил ее Уимзи. — Думаю, миссис Маннз, вы поступили чрезвычайно разумно. А что вы сделали с тем конвертом?

— Оставила у себя, — ответствовала миссис Маннз, для вящей убедительности кивнув. — да, оставила у себя. Видите ли, если они и впрямь вернутся с обыском, а я уничтожу пузырек — что тогда со мной будет?

— Вы абсолютно правы, — отозвался Уимзи, не спуская глаз с Шейлы.

— Всегда держитесь законов, и тогда никто к вам не привяжется, подтвердил мистер Маннз. — Вот так я всегда и говорил. Да, я консерватор. В игры социалистов не играю, Боже упаси. Еще выпьете?

— Может быть, позже, — вежливо отказался Уимзи. — Наверное, не стоит нам больше задерживать ни вас, ни миссис Маннз. Одно скажу напоследок. Понимаете, капитан Фентиман на войне получил контузию, и теперь он время от времени выкидывает всякие странности — ну, вещи там разбивает, — а потом теряет память и бродит, где попало. Потому миссис Фентиман действительно очень разволновалась, видя, что муж домой не возвращается.

— А! — с наслаждением откликнулся мистер Маннз. — Знавал я одного такого парня! Как-то ночью совсем с ума спятил. Перебил трамбовкой все свое семейство — он укладчиком работал, вот и вышло так, что у него трамбовка нашлась дома, — истолок их всех на холодец, жену и пятерых деток, а сам пошел себе и плюхнулся в Риджентс-канал. Больше скажу: когда его выловили, он ничегошеньки об этом не помнил, ну совсем ничего. Так его и отправили… Как бишь это место прозывается? Дартмур? Нет. А, вот! — Бродмур, туда еще Ронни Тру загремел со всеми своими причиндалами…

— Замолчите, вы, дурень! — свирепо прикрикнул на него Уимзи.

— У тебя что, сердца нет? — возмутилась миссис Маннз.

Шейла встала и, словно слепая, побрела к ыходу.

— Сейчас же пойдите и лягте, — посоветовал Уимзи. — Вы переутомились. О, а вот, должно быть, и Роберт! Я оставил для него сообщение попросил подъехать сюда, как только вернется.

Мистер Маннз пошел открывать.

— Надо бы поскорей уложить миссис Фентиман в постель, — обратился Уимзи к домовладелице. — Не найдется ли у вас в доме грелки?

Миссис Маннз отправилась на поиски. Шейла схватила Уимзи за руку.

— Не могли бы вы забрать у нее этот пузырек? Пожалуйста, пусть отдаст вам! Вы сможете. Вы все можете! Заставьте ее, умоляю!

— Лучше не надо, — возразил Уимзи. — Зачем будить подозрения? Послушайте, Шейла, а что это за пузырек?

— Из-под моего лекарства. Я его потеряла. Оно сердечное, с дигиталином.

— О Господи! — вырвалось у Уимзи, и тут вошел Роберт.

* * *

— Все это чертовски неприятно, — проговорил майор.

Он мрачно поворошил уголь в камине. Огонь горел плохо: пепел и золу не выгребали вот уже сутки, и нижняя часть решетки была забита до отказа.

— Я побеседовал с Фробишером, — добавил он. — Все эти разговоры в клубе, газетные сплетни… естественно, полковник не может посмотреть на них сквозь пальцы.

— Он держался любезно?

— Очень любезно. Но я, конечно же, ничего не смог ему объяснить. Я подаю в отставку.

Уимзи кивнул. Полковник Флобишер едва ли закрыл бы глаза на попытку мошенничества — тем паче после того, как история попала в газеты.

— Ах, если бы я только оставил старика в покое! Но теперь сожалеть поздно. Его бы похоронили. И — никаких вопросов.

— Честное слово, мне очень не хотелось вмешиваться, — произнес Уимзи, словно защищаясь от невысказанного упрека.

— Да знаю, знаю. Я вас и не виню. Люди… нельзя, чтобы наличие или отсутствие денег зависело от смерти человека… старого человека, уже мало получающего от жизни… это дьявольское искушение. Ну, да ладно. Уимзи, так что нам делать с этой женщиной?

— С госпожой Маннз?

— Да. И какого дьявола пузырек попал именно к ней? А если Маннзы прознают, что там было, нам до конца жизни от шантажистов не отделаться.

— Нет, — возразил Уимзи. — Сожалею, старина, но полиции следует об этом знать.

Роберт вскочил на ноги.

— Мой Бог! Не можете же вы!..

— Сядьте, Фентиман. Не могу, а должен. Вы что, сами не понимаете таких простых вещей? Нельзя скрывать улики. Это всегда чревато неприятностями. Между прочим, полиция к нам уже присматривается. Нас подозревают…

— Да, но с какой стати?! — взорвался Роберт. — Кто вбил это в их тупые головы?.. Только, ради Бога, не надо мне тут читать лекцию о законе и справедливости! Закон и справедливость! Вы лучшего друга с потрохами продадите ради сенсационного выступления в суде, проклятая вы полицейская ищейка!

— Фентиман, прекратите!

— Не прекращу! Вы собираетесь пойти и сдать человека полиции — хотя отлично знаете, что он не способен отвечать за свои действия, — и только потому, что не можете себе позволить угодить в неприятности. Уж я-то вас знаю. Нет такой грязи, в которую вы не влезете, лишь бы доказать, что вы истинный и благочестивый друг правосудия. Меня от вас тошнит!

— Я пытался держаться в стороне…

— Вы пытались! Перестаньте лицемерить! Немедленно убирайтесь отсюда и не возвращайтесь — вы меня поняли?!

— Да, но послушайте…

— Вон! — заорал Роберт.

Уимзи встал.

— Я понимаю ваши чувства, Фентиман…

— Не разыгрывайте мне тут воплощенную праведность и терпимость, вы, пакостный чистоплюй! Последний раз спрашиваю — вы будете молчать или помчитесь рысью к вашему приятелю-полицейскому и сдадите Джорджа, заработав «спасибо» от благодарного государства? Ну? Как вы поступите?

— Этим вы Джорджу не поможете…

— Сейчас речь не о том! Придержите вы язык или нет?

— Фентиман, ну будьте же благоразумны!

— К черту благоразумие! Пойдете вы в полицию? Не увиливайте! Да или нет?

— Да.

— Вы — грязное ничтожество! — вспылил Роберт — и, не помня себя, выбросил вперед руку. Ответный удар Уимзи пришелся противнику в подбородок и отправил Роберта точнехонько в корзину для бумаг.

— А теперь выслушайте меня, — произнес Уимзи, возвышаясь над майором Фентиманом и сжимая в руках шляпу и трость. — Меня не удивляют ни ваши слова, ни ваши поступки. Вы думаете, что ваш брат убил вашего деда. Я не знаю, совершил он это преступление или нет. Но самое худшее, что вы можете сейчас сделать для Джорджа, это попытаться уничтожить вещественное доказательство. А самое худшее, пожалуй, что вы можете сделать для жены Джорджа, это втянуть ее в подобную авантюру. А в следующий раз, когда вам захочется врезать кому-нибудь зубам, не забывайте защищать собственную голову. Теперь все. Я выйду сам: провожать не нужно. Разрешите откланяться.

* * *

Уимзи отправился прямиком на Грейт-Ормонд-Стрит, 12, и вытащил Паркера из постели.

Паркер задумчиво выслушал его светлость.

— Жаль, что мы не задержали Фентимана, пока он не сбежал, — сказал он.

— Да, жаль. А почему вы этого не сделали?

— Ну, пожалуй, Дайкс тут протормозил. Меня-то самого там не было. Но казалось, что все идет нормально. Фентиман вроде бы слегка нервничал, но многие нервничают, когда им приходится беседовать с полицейскими — должно быть, вспоминают о своем темном прошлом и гадают, не всплывет ли чего. А может, это просто страх перед публикой: ну, вроде как у начинающего актера на сцене. Мне Фентиман поведал ту же самую историю, что и вам: уверял, что в такси старик-генерал не брал в рот ни пилюль, ни таблеток. Что до завещания леди Дормер, капитан даже не пытался сделать вид, будто что-либо о нем знал. Арестовывать его не было никаких причин. Он сказал, что ему пора на работу, на Грейт-Портленд-Стрит. Ребята его и отпустили. Дайкс послал человека присматривать за Фентиманом, и тот отличненько себе дошел до фирмы «Хаббард-Уолмисли». Дайкс еще спросил, нельзя ли перед уходом осмотреть дом, и миссис Фентиман ответила: да, пожалуйста. На самом деле он даже и не рассчитывал что-либо найти. По чистой случайности забрел на задний двор и увидел там осколки стекла. Огляделся по сторонам — и заприметил в мусорном ящике крышечку от пузырька из-под таблеток. Разумеется, это его заинтересовало, и он начал искать остальное, но тут появилась эта старая перечница Маннз и заявила, что мусорные ящики — ее частная собственность. А потому пришлось ребятам убираться восвояси. Конечно же, Дайксу не следовало отпускать Фентимана, пока не закончится осмотр дома. Полицейский тут же позвонил к «Хаббарду и Уолмисли», и там ему ответили, что Фентиман появился — и тут же уехал на машине в Хертс, к предполагаемому покупателю. А у того парня, который должен был следить за Фентиманом, близ Сент-Олбени заглох карбюратор. Пока он разбирался с поломкой, капитана и след простыл.

— А доехал ли Фентиман до дома помянутого покупателя?

— Нет. Исчез бесследно. Машину мы, конечно же, отыщем — это только вопрос времени.

— Да, конечно, — согласился Уимзи. Голос его звучал устало и слегка дрожал.

— Это немного меняет общую картину, а? — сказал Паркер.

— Да.

— Что это у тебя с лицом, старина?

Уимзи взглянул в зеркало и увидел у себя на скуле вызывающе-красное пятно.

— Слегка поскандалили с Робертом, — пояснил он.

— А!

Паркер почувствовал, что между ним и другом, которого он высоко ценил, возникла тонкая завеса враждебности. Он понял, что Уимзи впервые увидел в нем полицейского. Лорд Питер словно чего-то стыдился, и это чувство передалось и Паркеру.

— Тебе бы стоило позавтракать, — сказал Паркер, и сам ощутил, насколько фальшиво это прозвучало.

— Нет-нет, спасибо, старина. Поеду-ка я домой, приму душ, побреюсь…

— Ну, тогда счастливо!

Воцарилось неловкое молчание.

— Ну, я, пожалуй, пойду, — сказал Уимзи.

— Да, конечно. Счастливо! — повторил Паркер.

— Э-э-э… Пока, — сказал Уимзи с порога.

— Пока, — отозвался Паркер.

Хлопнула дверь спальни, потом — дверь квартиры, потом — дверь подъезда…

Паркер придвинул к себе телефон и принялся звонить в Скотленд-Ярд.

* * *

Когда Паркер добрался до собственного кабинета, тамошняя атмосфера подействовала на него самым живительным образом. Для начала один из друзей отозвал Паркера в сторону и заговорщическим шепотом поздравил его.

— Утвердили-таки твое повышение! — сообщил друг. — Железно! Босс чертовски доволен. Это все между нами, разумеется. Но должность старшего инспектора у тебя все равно что в кармане. Здорово, а!

Потом, к десяти, поступило известие, что обнаружился пропавший «Уолмисли-Хаббард» — брошенный на проселочной дороге Хартфордшира. Автомобиль был в полном порядке, бак заправлен по самую горловину, рычаг переключения передач — в нейтральном положении. Очевидно, Фентиман оставил машину и куда-то ушел — но вряд ли далеко. Паркер распорядился прочесать окрестности. Привычные дела и не менее привычная суматоха отчасти успокоили его. Виновен Джордж Фентиман или безумен — а может, и то, и другое верно, но его необходимо найти. Работа такая, ничего не попишешь.

Полицейский, отправленный побеседовать с миссис Маннз (на этот раз при ордере) вернулся, принеся с собой осколки пузырька и таблетки. Паркер тут же отправил все это в лабораторию, на анализ. Один из детективов, приставленный к мисс Дорланд, позвонил и сообщил, что к мисс Дорланд пришла в гости молодая женщина, а потом они обе вышли из дома с небольшим чемоданом и куда-то уехали на такси. Мэддисон, второй детектив, последовал за ними.

— Очень хорошо, — сказал Паркер. — Оставайтесь на прежнем месте, — и принялся обдумывать этот новый поворот событий. Тут снова зазвонил телефон. Паркер решил было, что это Мэддисон, но звонил Уимзи — на сей раз заметно повеселевший и бодрый.

— Привет, Чарльз. Мне кое-что нужно.

— Что же?

— Повидаться с мисс Дорланд.

— Не получится. Она куда-то уехала. Мне еще не перезванивали.

— А! Ну да ладно, Бог с ней. На самом-то деле я хочу взглянуть на ее студию.

— Студию? Не вижу, почему бы и нет.

— Так меня туда впустят?

— Может, и не впустят. Давай встретимся, и я проведу тебя. Я все равно собирался уходить: у меня встреча с сиделкой. Только-только ее разыскали.

— Спасибо огромное. Ты уверен, что можешь уделить минутку-другую?

— Конечно. Мне интересно твое мнение.

— Рад, что оно хоть кому-то еще нужно. А то я уж начинаю чувствовать себя пеликаном в пустыне.

— Брось! Я буду через десять минут.

— Разумеется, все химикалии и оборудование мы забрали, — пояснил Паркер, пропуская Уимзи в студию. — На самом-то деле смотреть здесь почти не на что.

— Ну, с химикатами ты сам управляйся. А я хотел взглянуть на книги и картины. Гм! Видишь ли, Чарльз, книги подобны панцирю омара. Мы окружаем себя томами, а потом вырастаем из книг и оставляем их позади — как напоминание о более ранних стадиях развития.

— Факт, — согласился Паркер. — У меня дома полно всяких книжек, оставшихся еще с школьных времен — теперь я к ним, конечно, и близко не подхожу. Тот жеУ.Дж. Локк — а ведь когда-то я перечитал все его труды. И Ле Кок, и Конан-Дойль, и прочие им подобные.

— А теперь вас занимает теология. А еще что?

— Ну, я частенько почитываю Гарди. А когда не слишком устаю, берусь за Генри Джеймса.

— Утонченное самокопание высоколобых эстетов. Гм… Ну что ж, к делу! Итак, начнем с полок у камина. Дороти Ричардсон, Вирджиния Вульф, Е.Б.С.Джонс, Мэй Синклер, Кэтрин Мансфилд — неплохая подборка современных писательниц, не так ли? Голсуорси. Ага. Ни Дж. Д.Бересфорда, ни Уэллса, ни Беннетта. О Господи, целая полка Д.Г.Лоуренса! Интересно, часто ли мисс Дорланд его читает?

Уимзи вытащил наугад томик с заголовком «Влюбленные женщины», полистал и снова захлопнул.

— С пылью тут не слишком рьяно борются, верно? Но книги, безусловно, почитывают. Комптон Макензи, Сторм Джеймсон… ага, ясно.

— А вот здесь всякая медицинская литература.

— Ого! Несколько учебников… основы химии. А что это там завалилось за шкаф? Неужто Луи Берман? «Уравнение личности». А вот еще «Почему мы ведем себя как человеческие существа». Эссе Джулиана Хаксли. Я наблюдаю ярко выраженное стремление к самообразованию, а вы?

— В наше время девушки поголовно им одержимы.

— Да — но хорошо ли это? Ага!

— Что такое?

— Вот здесь, у кушетки. Полагаю, здесь представлен последний из панцирей. Остин Фриман, Остин Фриман, Остин Фриман — черт побери, она, должно быть, закупила его оптом! «Сквозь стену» — кстати, Чарльз, неплохой детектив… здесь все о допросах третьей степени… Изабель Острандер… три тома Эдгара Уоллеса… да девица просто упивается криминалистикой!

— Меня это не удивляет, — с нажимом произнес Паркер. — Этот тип, Фриман — у него же полным-полно сюжетов про отравления, завещания и вопросы наследования, разве нет?

— Именно, — Уимзи взвесил на ладони «Безмолвного свидетеля» и снова отложил книгу. — Вот здесь, например, говорится об одном парне, который порешил кого-то — и запихнул в холодильник, выжидая удобного момента избавиться от трупа. Просто бестселлер для Роберта Фентимана!

Паркер усмехнулся.

— Для обычного преступника это чересчур заумно. Но я бы сказал, что люди и впрямь черпают идеи из подобных книг. Не хочешь ли взглянуть на картины? Они просто кошмарны.

— Не пытайся смягчить удар. Начни с самой худшей… О Господи!

— Да, мне от нее просто плохо становится, — признался Паркер. — Но я думал — вдруг это недостаток художественного образования сказывается?

— Нет, это сказывается твой врожденный вкус. Цвета гнусные, а техника рисунка еще гнуснее.

— А кого в наше время волнует техника?

— Ах, но ведь есть же разница между человеком, который может рисовать нормально, но не хочет, и человеком, который к рисованию вообще не способен. Ладно, давайте взглянем на остальное.

Паркер демонстрировал картину за картиной; Уимзи бегло оглядывал каждую и брался за следующую.

— Перед нами, — произнес Уимзи, вертя в руках палитру и кисть, подобранные минутой раньше, — полотна полнейшей бездарности, которая, тем не менее, пытается подражать манере весьма передовой школы. Кстати, ты, конечно, заметил, что в течение последних нескольких дней мисс Дорланд рисовала — а потом вдруг все бросила, преисполнившись внезапного отвращения к живописи. Палитра вся в краске, а кисти так и остались стоять в скипидаре, причем вот-вот окончательно испортятся: кончики-то уже изогнулись. Пожалуй, это наводит на определенные мысли. Я… Одну минуточку! Покажи-ка мне эту картину еще раз!

Паркер выставил вперед портрет косоглазого мужчины с болезненной желтоватой кожей; об этом полотне детектив уже поминал.

— Поставь-ка на мольберт. Очень, очень любопытно. Видишь ли, все прочие картины — лишь плод подражания чужому искусству, в то время как эта — попытка подражать природе. Почему? Картина весьма скверная, но ведь предназначалась же для кого-то! И над ней немало поработали. Что же вдохновляло мисс Дорланд?

— Ну, уж никак не красота этого типа!

— Нет? Но ведь должна же быть какая-то причина! Вот Данте — ты, должно быть, помнишь, — однажды нарисовал ангела. Знаешь этот лимерик насчет старика из Хартума?

— А что он сделал?

— Держал у себя в комнате двух паршивых овец. По его словам, овцы напоминали ему покойных друзей; только сам он уже позабыл, кого именно.

— Если этот портрет напоминает тебе кого-то знакомого, то невысокого мнения я о твоих приятелях. В жизни не видал более мерзкой рожи.

— Да, не красавец. Но, сдается мне, это зловещее косоглазие возникает только за счет скверной техники. Если не умеешь рисовать, очень трудно добиться, чтобы глаза смотрели в одну точку. Ну-ка, Чарльз, прикрой один глаз — да не себе, а портрету.

Паркер повиновался.

Уимзи присмотрелся повнимательнее — и покачал головой.

— Нет, ничего не приходит в голову, — сказал он. — Возможно, я его вообще не имею чести знать. Впрочем, кто бы он ни был, эта комната наверняка тебе кое о чем порассказала.

— Здешняя обстановка наводит меня на мысль, — отозвался Паркер, — что девушка очень интересовалась криминалистикой и химией, — и в данных обстоятельствах это сочетание не удивляет.

Уимзи вскинул глаза.

— Хотел бы я уметь думать так, как ты.

— А что думаешь ты сам? — нетерпеливо потребовал Паркер.

— Увы, — вздохнул Уимзи. — Сегодня утром я рассказал тебе про Джорджа, поскольку стеклянный пузырек — это факт, а утаивать факты непозволительно. Но вот мысли свои я тебе сообщать не обязан.

— Так значит, ты считаешь, что Анна Дорланд преступления не совершала?

— Насчет этого ничего не могу сказать, Чарльз. Я пришел сюда в надежде, что комната подскажет мне то же, что и тебе. Но — увы! Я увидел нечто совсем другое. Увидел именно то, чего ожидал все это время.

— Ну, так о чем же ты подумал? Ежели хоть на пенни ума прибавилось, может, поделишься? — поддразнил Паркер, отчаянно пытаясь удержаться на шутливой ноте.

— И за тридцать серебренников не поделюсь, — мрачно заверил его светлость.

Не говоря ни слова, Паркер принялся собирать картины.

Глава XIX Игра с «болваном»

— Не хотите пойти со мной к этой Армстронг?

— Почему бы нет? — ответил Уимзи. — Никогда не знаешь, где что выплывет.

Сестра Армстронг работала в дорогой частной клинике на Грейт-Уимпоул-Стрит. Ее еще не успели допросить, так как медсестра лишь накануне вечером вернулась из поездки по Италии, куда сопровождала очередную подопечную. Она оказалась крупной невозмутимой женщиной приятной внешности, чем-то похожей на Венеру Милосскую. На вопросы Паркера она отвечала бодрым и ровным тоном, как будто речь шла о бандажах или температуре.

— Да, констебль, я прекрасно помню визит старого джентльмена.

Паркер терпеть не мог, когда его называли констеблем. Однако детектив не может позволить себе раздражаться из-за мелочей.

— Мисс Дорланд присутствовала при разговоре между вашей пациенткой и ее братом?

— Очень недолго. Она поздоровалась со старым джентльменом, провела его к кровати, а когда увидела, что они удобно устроились, вышла из комнаты.

— Что вы имеете в виду под «удобно устроились»?

— Ну, моя пациентка назвала старого джентльмена по имени, и он ей ответил, а потом взял ее за руку и сказал: «Прости, Фелисити, мне так жаль» или что-то в этом роде, а она ответила: «Нечего тут прощать, не терзай себя, Артур», и он прослезился, бедняга. Потом он сел на стул у кровати и мисс Дорланд вышла.

— Они не обсуждали завещание?

— Не в присутствии мисс Дорланд, если вас интересует именно это.

— Предположим, кто-то подслушивал под дверью. Мог он услышать, о чем шла речь?

— Исключено. Больная была очень слаба и говорила крайне тихо. Я сама с трудом могла расслышать ее слова.

— А где были Вы?

— Ну, я вышла, потому что мне показалось, им хочется побыть наедине. Но я сидела у себя в комнате и наблюдала за ними через открытую дверь. Понимаете, она была так больна, а старый джентльмен выглядел совсем немощным, так что мне не хотелось оставлять их без присмотра. Знаете, в нашей работе часто приходится видеть и слышать такое, о чем не стоит распространяться.

— Разумеется, сестра, я уверен, что вы поступили совершенно правильно. А когда мисс Дорланд принесла бренди, генералу было совсем худо?

— Да, у него приключился ужасный приступ. Я усадила пациента в большое кресло и поддерживала в согнутом положении, пока спазм не прошел. Он попросил свое лекарство, и я принесла его. Нет, не капли, это был амилнитрит, его нюхают. Потом я позвонила и послала служанку за бренди.

— Вы уверены, что кроме амилнитрита у него ничего при себе не было?

— Совершенно уверена, больше ничего. Леди Дормер делали инъекции стрихнина для поддержания сердечной деятельности; кроме того, мы применяли кислород. Но, разумеется, мы не стали бы давать ничего из этого ее брату.

Сиделка улыбнулась снисходительной улыбкой человека, знающего свое дело.

— Итак, вы говорите, что леди Дормер пользовали то одним, то другим средством. Не было ли в пределах досягаемости генерала Фентимана каких-либо лекарств, которые он мог бы принять по ошибке?

— Разумеется, нет.

— Ни капель, ни таблеток, ничего в этом роде?

— Нет, конечно. Все лекарства хранились в моей комнате.

— Ни на столике у изголовья кровати, ни на каминной полке?

— У кровати стоял стакан раствора листерина для полоскания рта. Это все.

— Да, листерин не содержит дигиталина… ну разумеется, нет. Хорошо, а кто принес бренди?

— Горничная пошла за ним к миссис Митчэм. Разумеется, мне бы следовало держать немного при себе, но больную от него тошнило. Знаете, некоторые не терпят в доме алкоголя.

— Горничная принесла бренди прямо вам?

— Нет, она зашла оповестить мисс Дорланд. Конечно, ей бы надо было сразу принести бренди, а потом уже идти за мисс Дорланд, но вы, верно, и без меня знаете: эти девицы не любят лишних хлопот.

— Мисс Дорланд сразу же принесла?.. — начал было Паркер, но сестра Армстронг перебила его.

— Если вы думаете, что это она добавила дигиталин в бренди, то выкиньте это из головы, констебль. Если бы пациент принял такую огромную дозу в половине пятого, ему бы сделалось худо гораздо раньше.

— Похоже, вы неплохо осведомлены, сестра.

— О да. Естественно, я заинтересована в этом деле, ведь леди Дормер была моей пациенткой и…. ну, вы понимаете.

— Разумеется. Но тем не менее, ответьте: мисс Дорланд сразу же принесла бренди вам?

— Думаю, да. Я услышала шаги Нелли в коридоре и выглянула, чтобы позвать ее, но когда я открыла дверь, мисс Дорланд уже выходила из студии со стаканом в руках.

— А где была Нелли?

— Она дошла до конца коридора и спустилась вниз по лестнице, к телефону.

— В таком случае, мисс Дорланд оставалась одна с бренди не больше десяти секунд. А кто дал его генералу Фентиману?

— Я дала. Я забрала стакан у мисс Дорланд прямо в дверях и немедленно передала ему. К тому моменту пациенту уже полегчало, так что выпил он совсем немного.

— После этого вы снова его покинули?

— Нет. Мисс Дорланд вышла на лестничную площадку посмотреть, не приехало ли такси.

— Она не оставалась с ним наедине?

— Ни минуты.

— Вам понравилась мисс Дорланд, сестра? Я имею в виду, она славная девушка? — Уимзи так долго хранил молчание, что Паркер даже вздрогнул от неожиданности.

— Со мною она была неизменно любезна, — отвечала сестра Армстронг. Но вот привлекательной я бы ее не назвала.

— Анна Дорланд когда-либо упоминала при вас о завещании леди Дормер? — осведомился Паркер, полагая, что уловил ход мыслей его светлости.

— Ну, не совсем о завещании. Но я помню, как однажды она рассказывала о своих занятиях живописью и помянула, что для нее это хобби, не более, и что тетушка позаботится, чтобы ей было на что жить.

— И это правда. Даже в самом худшем случае она получит пятнадцать тысяч, что, при грамотном вложении, может дать шесть или семь сотен годового дохода, — пояснил Паркер. — Она, случайно, не говорила, что рассчитывает на баснословное богатство?

— Нет.

— И не упоминала о генерале?

— Ни словом.

— Была ли она счастлива? — спросил Уимзи.

— Разумеется, она очень переживала из-за болезни тетушки.

— Я не об этом. Вы ведь относитесь к тому типу людей, которые все всегда подмечают — я давно понял, что сиделки очень наблюдательны. Производила ли она на вас впечатление человека, довольного жизнью?

— Анна Дорланд — девушка тихая и замкнутая. Я бы сказала, что скорее да, все ее вполне устраивало.

— Она хорошо спала?

— Да, очень крепко. Если ночью что-то вдруг потребуется, так ее попробуй добудись!

— Она много плакала?

— Она плакала, когда умерла старая леди; девушка была к ней искренне привязана.

— Ну да, такие слезы вполне естественны. Но она не каталась по полу, не закатывала шумных истерик и тому подобное?

— Бог ты мой, конечно, нет!

— Опишите ее походку.

— Походку?

— Ну да, походку. Вы бы назвали ее вялой или мешкотной?

— Да нет — скорее, энергичной и стремительной.

— Какой у нее голос?

— Знаете, это одно из главных ее достоинств. Довольно низкий для женщины, но в нем есть какая-то музыка. В романах такой голос обычно называют певучим, — усмехнулась сестра Армстронг.

Паркер открыл было рот, но тут же закрыл его снова.

— Как долго вы оставались в доме после смерти леди Дормер? — продолжал Уимзи.

— Я дождалась, пока закончатся похороны, просто чтобы не бросать мисс Дорланд одну.

— Перед тем, как покинуть дом, вы ничего не слышали обо всех этих неприятностях с адвокатами и завещанием?

— Это обсуждалось внизу. Лично мне мисс Дорланд ничего не говорила.

— Она казалась обеспокоенной?

— Признаков беспокойства я не заметила.

— Все это время с ней был кто-нибудь из друзей?

— Не в доме. Как-то вечером она отправилась повидаться с друзьями, по-моему, как раз накануне моего ухода. Но не сказала, с кем именно.

— Все понятно. Спасибо, сестра.

У Паркера тоже вопросов не осталось, так что друзья поспешили откланяться.

— Ничего себе! — заметил Паркер. — Чтобы кто-то, да восхитился голосом этой девицы!..

— А, вы заметили! Моя теория подтверждается, Чарльз. А лучше бы не подтверждалась. Ох, как хотел бы я ошибиться! Ох, если бы ты только глянул на меня с жалостью и позлорадствовал: «Ну, что я говорил!» Прости, определеннее выразиться не могу.

— Пропади пропадом все твои теории! — воскликнул Паркер. — Похоже, нам придется отказаться от мысли, что генералу Фентиману дали яд на Портмэн-Сквер. Кстати, не ты ли говорил мне, что собираешься пообщаться с девчонкой Дорланд у Рашвортов?

— Нет. Я говорил лишь, что надеюсь ее там встретить, но она, увы, не пришла.

— А, понятно. Ну ладно, пока что хватит с нас. Куда пойдем на ланч?

Друзья повернули за угол и тут же наткнулись на Сэлкома Харди: журналист появился со стороны Харлей-Стрит. Внезапно Уимзи ухватил Паркера за руку.

— Вспомнил! — воскликнул его светлость.

— Что?

— Кого мне напоминает тот портрет! Потом расскажу.

Оказалось, Салли тоже пребывает в раздумьях, чего бы пожевать. Вообще-то он должен был встретиться с Уоффлзом Ньютоном в «Фальстафе». В результате в «Фальстаф» отправились все трое.

— Ну, и как там делишки? — вопросил Салли, заказывая отварную говядину с морковью. Репортер недвусмысленно глянул на Паркера, но тот только головой покачал.

— Экий скрытный у тебя друг, — пожаловался Салли Питеру. — Я так полагаю, полиция вот-вот отыщет ключ к разгадке? Или расследование окончательно зашло в тупик? Или все-таки арест не за горами?

— Скажи лучше, какова твоя версия, Салли. Твое мнение не хуже любого другого.

— Мое мнение? Да оно такое же, как у вас и у всех прочих! Конечно, девчонка спелась с доктором. Это же очевидно, нет?

— Возможно, — осторожно проговорил Паркер. — Но доказать это очень непросто. Само собой, нам известно, что оба они бывали у миссис Рашворт, но нет никаких свидетельств того, что эти двое были близко знакомы.

— Осел ты эдакий, ведь она… — выпалил было Уимзи, но тут же захлопнул рот. — Нет, молчу. Разбирайся-ка лучше сам.

Прозрение приходило к нему постепенно, захлестывая сознание подобно волнам прибоя. Каждый проблеск истины влек за собой все новые и новые идеи, в уме мелькали то числа, то фразы, и если бы не грызущие сомнения, можно было бы вздохнуть с облегчением. Больше всего его мучила мысль о портрете. Портрет-напоминание, написанный, чтобы воскресить в памяти любимые черты, покрытый пылью образ, вызывающий навязчивые мысли…

Салли и Паркер тем временем продолжали беседу.

— …Внутренняя уверенность — еще не доказательство.

— …Пока мы не докажем, что она знала условия завещания…

— …И зачем было ждать до последнего? Это можно было организовать в любое время, не вызывая подозрений.

— Возможно, они надеялись, что все решится само собой. Было очень похоже на то, что старушка его переживет, и если бы не пневмония…

— Даже если так, у них в запасе было целых пять дней.

— Ну, предположим, что она ничего не знала вплоть до кончины леди Дормер…

— Леди Дормер могла сказать ей, будучи уже при смерти. Это бы все объясняло… поняв, как обстоят дела, она, вероятно…

— И девчонка Дорланд договорилась о встрече на Харлей-Стрит…

— …Это же ясно как день!

Харди довольно усмехнулся.

— Представляю, как они были шокированы, когда тело наутро обнаружилось в клубе. Небось, ты устроил Пенберти хорошую выволочку по поводу трупного окоченения?

— Само собой. Но он тут же прикрылся профессиональной этикой.

— Ничего, это ему еще припомнят на трибуне свидетелей. Он признался, что знаком с девушкой?

— Сказал, что это было шапочное знакомство. Но кое-кто видел их вместе. Помнишь случай Томпсона? Тогда все решилось благодаря допросу официантов в кафе.

— Вот что мне хотелось бы знать, — вздохнул Уимзи. — Почему…

— Что — почему?

— Почему они не договорились? — Его светлость собирался сказать совсем другое, однако передумал, а эти слова завершали фразу не хуже любых других.

— О чем это вы? — вклинился Харди.

Питер объяснил:

— Когда встал вопрос о завещании, Фентиманы были готовы пойти на компромисс и поделить деньги. Почему мисс Дорланд не согласилась? Если ты прав, это явилось бы самым безопасным вариантом. Но ведь именно она настояла на расследовании.

— Этого я не знал, — пробормотал Харди с досадой. Весь день он собирал возможные сюжеты, а завтра, чего доброго, состоится арест, а тогда какой в них толк?

— Но ведь в конце концов они договорились, — заметил Паркер. — Когда это произошло?

— После того, как я сообщил Пенберти о намечающейся эксгумации, ответил Уимзи, словно нехотя.

— Вот! Они поняли, что дело зашло слишком далеко!

— Помнишь, как Пенберти нервничал на эксгумации? Помнишь этого типа как там его имя — который отпускал шуточки по поводу Палмера и едва не опрокинул банку?

— Это вы про что? — снова требовательно вопросил Харди. Паркер объяснил; Харди выслушал, стиснув зубы. Еще один потрясный сюжет ускользнул! Но ничего, все это всплывет на процессе; вот тогда-то он статейку и тиснет!

— Роберту Фентиману орден надо дать! — заявил Харди. — Если бы он не вмешался…

— Роберту Фентиману? — сдержанно переспросил Паркер.

Харди ухмыльнулся.

— Если не он подстроил всю эту историю с телом, тогда кто же? Признайте ж вы наконец, что мы тоже кое-что соображаем.

— Никто ничего не утверждает, — произнес Паркер, — но…

— Но все в один голос твердят о том, что это Роберт. Ведь кто-то же это сделал! И если бы этот Кто-То не вмешался, для Дорланд это обернулось бы большой удачей.

— Да, пожалуй. Старик Фентиман просто вернулся бы домой и тихо окочурился, а Пенберти выписал бы свидетельство о смерти.

— Хотел бы я знать, сколько неудобных людей было убрано с дороги таким способом. Черт побери, это же так просто!

— Интересно, каким образом Пенберти собирался принять участие в дележке наследства.

— Проще простого. Что мы имеем? Девицу, которая называет себя художницей. Пишет плохие картины. Так? Затем она встречает доктора. Он помешан на железах. Практичный человек — понимает, что на железах можно делать большие деньги. Она начинает интересоваться железами. Почему?

— Это было год назад.

— Точно. Пенберти небогат. Военный хирург в отставке, обладатель кабинета на Харлей-Стрит с латунной табличкой на двери; в том же доме — еще два полунищих обладателя таких же табличек. Зарабатывает на нескольких постоянных посетителях клуба «Беллона», которые еле-еле ноги таскают. Одержим идеей, что открытие клиники по омоложению сделает его миллионером. Все эти старые кобели, оплакивающие былые веселые деньки, — идеальный вариант для человека с некоторым начальным капиталом и огромной самоуверенностью. И тут появляется девушка, богатая наследница, разумеется, он уцепился за нее. Договоренность достигнута. Он устраняет с ее пути препятствие к получению наследства, а она в знак благодарности вкладывает деньги в клинику. Ну, а для отвода глаз она изображает интерес к железам. Бросает живопись, ударяется в медицину. Все ясно как день!

— Но это значит, — вставил Уимзи, — что Анна Дорланд знала о завещании уже по меньшей мере с год.

— А что в этом невероятного?

— Но мы возвращаемся все к тому же вопросу — зачем такая задержка?

— А вот вам и ответ, — подхватил Паркер. — Эта парочка выжидала, чтобы все попривыкли к ее занятиям медициной и впоследствии не соотнесли бы их со смертью генерала.

— Разумеется, — кивнул Уимзи. События разворачивались со стремительной скоростью, оставляя его «в хвосте». Но, во всяком случае, Джорджу ничего не грозит…

— Как скоро вы начнете действовать? — спросил Харди. — Думаю, вам понадобятся доказательства поубедительнее, чтобы арестовать их.

— Я должен быть уверен, что им не удастся отвертеться, — медленно произнес Паркер. — Доказать, что они были знакомы, — это еще не все. Когда мы проведем обыск, у девушки, безусловно, могут найтись письма. Или у Пенберти — хотя он не производит впечатление человека, разбрасывающего компрометирующие документы.

— Вы не задержали мисс Дорланд?

— Нет, пусть пока погуляет на свободе, но — на поводке. Могу сказать вам одну вещь. За все это время она вообще не общалась с Пенберти.

— Конечно, не общалась, — заявил Уимзи. — Они же поссорились.

Собеседники во все глаза уставились на него.

— Откуда ты это знаешь? — спросил ошеломленный Паркер.

— Ну, какая разница… Предположение, не более… В любом случае, они должны были прекратить общаться, как только поднялся шум.

— Привет! — закричал Харди. — Вот и Уоффлз — как всегда, с опозданием. Уоффлз! Что поделываешь, старина?

— Да вот, пытался разговорить Рашвортов, — ответил Уоффлз, пробираясь к стулу рядом с Харди. Он был худощав, рыжеват и, по манерам судя, изрядно утомлен жизнью. Харди представил коллегу лорду Питеру и Паркеру.

— Готов репортаж?

— Ну да. Вот ведь стервозные дамы! Мамаша Рашворт, неряха этакая, так и витает в облаках, ничего вокруг себя не видит, пока не уткнется носом. И, разумеется, утверждает, что всегда подозревала: от этой Анны Дорланд добра не жди. Я чуть было не спросил, зачем, в таком случае, она ее принимала у себя, но сдержался. В любом случае, миссис Рашворт заявила, что никогда с ней особо близко не общалась. Разумеется, как можно! Поразительно, как эти возвышенные натуры идут на попятный при малейшем намеке на неприятности!

— Узнал что-нибудь о Пенберти?

— Да, есть кое-что.

— Интересное?

— А то!

Харди, с деликатной сдержанностью, каковую трудяги Флит-Стрит обычно выказывают по отношению к обладателям первоклассного сюжета, тему продолжать не стал. Разговор вернулся на круги своя. Уоффлз Ньютон вполне согласился с версией Сэлкома Харди.

— Рашворты точно что-то знают. Не мать, так дочь. Раз она помолвлена с Пенберти, она непременно заметила бы, что между ним и любой другой девушкой существуют некие отношения. Женщины — народ наблюдательный.

— Ну, не говори вздора: Рашворты никогда не признаются, что их ненаглядный доктор Пенберти имел отношения с кем-либо кроме дорогой Наоми, — возразил Ньютон. — Кроме того, не настолько же они глупы, чтобы не понимать, что связь Пенберти с Дорланд надо скрыть любой ценой. Предположим, они знают, что девица виновна, но компрометировать Пенберти извини-подвинься!

— Верно, — коротко кивнул Паркер. — Кстати, мать может ничего и не знать. Вот если бы удалось заполучить в свидетели дочку…

— Не удастся, — перебил его Ньютон. — Разве что вы очень поторопитесь.

— Почему это?

— Да потому, что завтра свадьба. Пенберти с Наоми получили специальное разрешение. Послушай, Салли, это строго между нами.

— Все в порядке, старина.

— Женятся? — переспросил Паркер. — Бог ты мой! Придется нам и впрямь слегка форсировать события! Простите, я убегаю. Счастливо — и спасибо за подсказку, приятель.

Уимзи вышел за ним следом.

— Мы должны немедленно остановить эту свадьбу, — заявил Паркер, отчаянными жестами подзывая такси, которое, тем не менее, демонстративно пронеслось мимо. — Я не хотел действовать преждевременно, но если девчонка Рашворт выйдет замуж за Пенберти, она не будет свидетельствовать против него, а это — конец. Черт побери, если она твердо вознамерилась идти к алтарю, нам не предотвратить свадьбы иначе, чем арестовав Пенберти. А не имея убедительных доказательств, делать это опасно. Думаю, лучше вызвать его в Скотленд-Ярд для допроса и задержать.

— Да, — ответил Уимзи, — но послушай, Чарльз…

Рядом затормозило такси.

— Что еще? — нетерпеливо спросил Паркер, стоя одной ногой на подножке. — Я не могу ждать, старина. В чем дело?

— Я… послушай, дело обстоит совсем не так, — умоляюще произнес Уимзи. — Возможно, решение ты принял правильное, но отдельные слагаемые все равно не те. Я сам так в школе подгонял задачку под готовый ответ. Ну, и сглупил же я! А ведь мне следовало знать про Пенберти. Но в историю с подкупом и совращением сего достойного я не верю: чтобы его — да заставили совершить убийство? Не вяжется это все!

— Не вяжется с чем?

— Не вяжется с портретом. И с книгами. И с тем, как сестра Армстронг описала Анну Дорланд. И с тем, как описал ее ты. С точки зрения механической логики это прекрасное объяснение, но я клянусь тебе, что оно в корне ошибочно.

— Если объяснение прекрасно с точки зрения логики, — ответил Паркер, так меня оно вполне устроит. Многие объяснения и тем не могут похвастаться. Просто ты зациклился на этом своем портрете. Ну, конечно, ты у нас натура артистическая!

В силу неясных причин словосочетание «артистичная натура» вызывает странную реакцию у людей, мало-мальски разбирающихся в искусстве.

— К черту артистизм! — яростно возопил Уимзи. — Просто я — нормальный человек, и я повидал немало женщин, и говорил с ними, как с нормальными людьми…

— Вечно ты о женщинах! — грубовато бросил Паркер.

— Да, вечно я о женщинах — и что с того? Я в них кое-что понимаю. И скажу тебе вот что: насчет этой девушки ты глубоко заблуждаешься.

— Я видел ее, а ты — нет, — возразил Паркер. — Если, конечно, ты ничего не скрываешь. Ты все время говоришь намеками. Как бы то ни было, я ее видел и решил, что она виновна!

— А я вот ее не видел, но готов поклясться: она невиновна!

— Ну, разумеется, тебе ли не знать!

— Да уж, так вышло, что знаю!

— Боюсь, твоя ничем не подкрепленная уверенность не сможет опровергнуть улик.

— Если уж на то пошло, так улик у тебя и и нет. Ты понятия не имеешь, встречались ли они хоть раз наедине; понятия не имеешь, была ли Анна Дорланд посвящена в подробности завещания; ты не можешь доказать, что Пенберти дал ему яд…

— Все необходимые улики я еще добуду, — холодно произнес Паркер, если, конечно, ты не продержишь меня здесь до вечера.

И он захлопнул дверцу машины.

«Вот ведь мерзкая история! — подумал Уимзи. — Две глупые, отвратительные ссоры за день — и все из-за нее. Так, ну а что же дальше?»

Его светлость глубоко задумался.

«Душа моя нуждается в успокоении, — порешил лорд Питер. — Мне показано женское общество. Облагораживающее женское общество. И — никаких эмоций. Так что отправлюсь-ка я выпить чаю к Марджори Фелпс».

Глава XX Анна Дорланд играет мизер

Дверь в студию открыла незнакомая девушка. Она была невысока: коренастая, пышненькая, очень недурно сложенная. Прежде, чем взглянуть ей в лицо, его светлость отметил широкие плечи и сильные, округлые бедра. Шторы на окне позади девушки были раздвинуты, и поэтому черты ее скрывались в тени. Единственное, что смог разглядеть лорд Питер, так это густые черные волосы, подстриженные под каре, и челку, закрывающую лоб.

— Мисс Фелпс нет дома.

— Вот досада! А скоро она вернется?

— Не знаю. Самое позднее, к ужину.

— Как вы думаете, могу я ее подождать?

— Почему нет, если вы ее друг.

Девушка сделала шаг в сторону и пропустила гостя внутрь. Его светлость пристроил шляпу и трость на столе и повернулся к ней. Она не обратила на это внимания, подошла к камину и остановилась, положив руку на каминную полку. Не считая себя вправе сесть, пока дама стоит, Уимзи перешел к рабочему столу и приподнял мокрую тряпку, под которой скрывался ком глины.

Лорд Питер старательно делал вид, что с интересом изучает незаконченную фигурку, изображающую старую торговку цветами, когда девушка вдруг сказала:

— Послушайте!

Незнакомка вертела в пальцах статуэтку, которую Марджори Фелпс лепила с его светлости.

— Это вы?

— Да, и в очень недурном исполнении, как вы думаете?

— Что вам надо?

— Надо?

— Вы ведь пришли посмотреть на меня, правда?

— Я пришел к мисс Фелпс.

— Полагаю, полицейский на углу тоже явился с визитом к мисс Фелпс.

Уимзи взглянул в окно. На углу действительно стоял человек, старательно изображающий скучающего бездельника.

— Простите меня! — Уимзи внезапно осенило. — Мне правда очень жаль, что я кажусь таким бесцеремонным глупцом. Но, честное слово, до настоящего момента я и не представлял, кто вы такая.

— Правда? Ну ладно, тогда все в порядке.

— Мне уйти?

— Как пожелаете.

— Если вы говорите искренне, то я предпочел бы остаться. Знаете, я хотел встретиться с вами.

— Очень мило с вашей стороны, — усмехнулась она. — Сначала вы хотели меня обмануть, а теперь пытаетесь…

— Пытаюсь — что?

Она пожала широкими плечами.

— У вас не слишком приятное хобби, лорд Питер Уимзи.

— Поверьте мне, — сказал Уимзи, — к помянутому мошенничеству я никоим образом не причастен. Напротив, я разоблачил его. Это правда.

— Какое это теперь имеет значение!

— Прошу вас, поверьте.

— Ну что ж. Раз вы так настаиваете, придется поверить.

И она с размаху уселась на кушетку у камина.

— Так уже лучше, — сказал Уимзи. — Наполеон или кто-то еще из великих однажды сказал, что трагедию всегда можно обернуть комедией, если просто-напросто присесть. Очень верно, правда? Давайте поговорим о чем-нибудь будничном и заурядном, а там, глядишь, и мисс Фелпс появится. Идет?

— О чем вы хотите поговорить?

— О, вы меня озадачили. Книги! — Лорд Питер взмахнул рукою в неопределенном жесте. — Что вы читали в последнее время?

— Ничего особенного.

— Не знаю, что бы я делал без книг. Знаете, я всегда удивлялся, как это люди обходились в древности. Только подумайте: семейные ссоры, любовные интрижки, сыновья-моты, слуги-повесы, заботы и хлопоты, и при этом никаких книг, на которые можно было бы отвлечься.

— Вместо этого люди работали руками.

— Бесспорно, для тех, кто это умеет — отличный выход. Я им завидую. Вы ведь рисуете, правда?

— Пытаюсь.

— Портреты?

— Нет. Главным образом — пейзажи и людей.

— А!.. Мой друг…в общем, какой смысл скрывать… он детектив, вы его видели…

— Тот человек? О, да. На редкость вежливый образчик своей профессии.

— Так вот, он говорил мне про ваши работы. Полагаю, они его несколько удивили. Не то чтобы он был поклонником модернизма. Он считает, что лучшие ваши работы — это портреты.

— У меня не так много портретов. Несколько этюдов, не болеее…

— Они моего друга несколько обескуражили. Он сказал, что единственная вещь, доступная его пониманию, это написанный маслом мужской портрет.

— А, этот! Просто эксперимент, прихоть. Мои лучшие работы — пейзажи Уилтширских холмов, сделанные год-другой назад. Я писала с натуры, без предварительных набросков.

И девушка описала несколько полотен.

— Звучит прекрасно, — заявил Уимзи. — Великолепно! Хотел бы я уметь что-нибудь в этом роде. А так приходится искать убежища в книгах. Для меня это действительно попытка к бегству. А для вас?

— Что вы имеете в виду?

— Думаю, для большинства людей это так. Слуги и фабричные рабочие читают про прекрасных девушек и про их смуглых красавцев-возлюбленных на фоне роскошных, раззолоченных декораций, в блеске драгоценностей. Неудовлетворенные старые девы читают Этель М. Делл. Скучные конторские служащие читают детективы. Они бы не стали, войди в их жизнь реальное убийство и полиция.

— Не знаю, — ответила она. — Когда Криппен и Ле Нев оказались на борту парохода, они читали Эдгара Уоллеса. — Голос девушки утратил равнодушную монотонность; теперь она казалась почти заинтересованной.

— Да, Ле Нев читала, — подтвердил Уимзи, — но я никогда не поверю, что она знала об убийстве. Я думаю, она изо всех сил стремилась закрыть глаза на правду, читала ужасы, пытаясь убедить себя, что ничего подобного с ней произойти не может. Сдается мне, такое вполне возможно, нет?

— Не знаю, — ответила Энн Дорланд. — Конечно, детективы могут занять мозги. Почти как шахматы. Вы играете в шахматы?

— Очень плохо. Игра мне нравится, но я начинаю думать об истории фигур или красоте ходов, и в результате проигрываю. Я не шахматист, нет.

— Я тоже. Но мне бы хотелось научиться.

— Да, это помогает не думать о болезненном и мучительном. Шашки, домино или пасьянс в этом смысле даже лучше. Никакой связи с миром. Помнится, — добавил Уимзи, — как-то раз со мной случилась крупная неприятность, и я весь день раскладывал пасьянс. Я был тогда в частной лечебнице, после контузии. Я выбрал простейший пасьянс, «Демон», глупейшая игра без тени мысли. Я все раскладывал и раскладывал его, сотни раз за вечер, просто чтобы перестать думать.

— Значит, вы тоже…

Уимзи ждал, но девушка так и не закончила фразы.

— Конечно, это своего рода наркотик. Мысль избитая, но, тем не менее, верная.

— Да, верная.

— И детективы я тоже читал. Когда не мог вынести ничего другого. Во всех остальных книгах речь шла про войну, или про любовь, или еще про какую-нибудь чертовщину, о которой мне не хотелось думать.

Анна беспокойно задвигалась.

— Вы ведь тоже прошли через это, правда? — мягко спросил Уимзи.

— Я? Ну, знаете…это, конечно, неприятно…полиция…и все прочее.

— Но вы ведь не из-за полиции нервничаете, правда?

Причины для волнения, у нее, конечно, имелись, если, конечно, Анна не пребывала в неведении; но его светлость похоронил это знание в глубинах души, стараясь ничем себя не выдать.

— Все ужасно, не правда ли? Что-то вас гнетет…хорошо, не говорите, если вам не хочется, но… это мужчина?

— Во всем обычно замешан мужчина, так? — Она отвела глаза и ответила с некоторым смущением, но и с вызовом.

— Почти всегда, — ответил Уимзи. — К счастью, это проходит.

— Смотря что.

— Все всегда проходит, — уверенно произнес Уимзи. — Особенно если пожаловаться кому-нибудь.

— Не обо всем можно говорить.

— Не могу представить себе ничего такого, о чем говорить нельзя.

— Бывают же просто грязные вещи.

— Да, и предостаточно. Например, рождение, или смерть, или пищеварение, если уж на то пошло. Когда я представляю, что происходит в моих внутренностях с прекрасным supreme de sole^[525], с икрой, гренками, аппетитными ломтиками картофеля и прочей подобной мелочью, я прямо готов расплакаться. А что тут поделаешь?

Энн Дорланд внезапно рассмеялась.

— Так совсем хорошо, — улыбнулся Уимзи. — Послушайте, вы все время думаете об одном и том же, и вся история представляется вам в преувеличенном виде. Давайте будем практичны и до отвращения шаблонны. Вы ждете ребенка?

— Ох, нет!

— Ну, это уже неплохо, потому что дети, конечно, по-своему замечательны, но отнимают уйму времени и крайне дорого обходятся. Вас шантажируют?

— Бог мой, нет!

— Хорошо. Потому что шантаж отнимает еще больше времени и обходится еще дороже, чем дети. Так это какое-нибудь модное по нынешним дням развлечение типа фрейдизма или садизма?

— А ежели так, вы бы, небось, и ухом не повели.

— А с какой бы стати? Просто я не могу придумать ничего хуже; ну, разве то, что Роз Макалэй зовет «неописуемыми оргиями». И, конечно, болезни. Это ведь не проказа или что-то в этом духе?

— Ну и ход мысли! — расхохоталась девушка. — Нет, не проказа.

— Ну, так что же тогда мучит вас?

Анна Дорланд неуверенно улыбнулась.

— Ничего, правда.

«Только бы, во имя Неба, Марджори Фелпс не вернулась, — подумал Уимзи. — Я же вот-вот до всего докопаюсь».

— Вас явно что-то расстроило, — продолжал он вслух. — Вы не похожи на женщину, которая стала бы так переживать из-за пустяков.

— Вы так думаете? — Анна встала и повернулась к нему. — Он сказал… он сказал… я все выдумываю… он сказал… он сказал, что я помешана на сексе. Думаю, вы назовете это фрейдизмом, — резко добавила она, заливаясь неприглядным румянцем.

— И это все? — спросил Уимзи. — Я знаю кучу людей, которые сочли бы это комплиментом. Но вы, видимо, не из таких. И что же у вас за мания, по его мнению?

— Он считает, я из тех плаксивых дур, что толкутся у церковных дверей, подстерегая викария, — яростно выкрикнула она. — Это ложь. Ведь он… он делал вид, что я ему нужна, и все такое. Подонок!.. Я не могу повторить вам всего того, что он мне наговорил. Какая же я была дура!

Анна с рыданиями опустилась на кушетку: по лицу ее потоком струились огромные, некрасивые слезы. Девушка уткнулась в подушку; Уимзи присел рядом с ней.

— Бедное дитя, — вздохнул он. Вот, значит, на что таинственно намекала Марджори, вот над чем ядовито насмехалась Наоми Рашворт. Девушка мечтала о романе, это очевидно; возможно, даже нарисовала его в воображении. А тут еще — история с Эмброзом Ледбери. Пропасть между нормой и отклонением глубока, но так узка, что намеренно исказить ситуацию совсем несложно…

— Послушайте, — лорд Питер обнял девушку за плечи, стараясь утешить. Этот парень…это, случайно, не Пенберти?

— Откуда вы знаете?

— Ах, да портрет и много чего другого! Все те вещи, что вам когда-то нравились, а потом вы захотели запрятать их подальше и забыть. Он мерзавец уже потому, что мог сказать такое, даже если бы это было правдой. Но это ложь. Я полагаю, вы познакомились с ним у Рашвортов — но когда?

— Около двух лет назад.

— Вы были влюблены в него тогда?

— Нет, я… ну, была влюблена в другого человека. Только и это тоже оказалось ошибкой. Знаете, он был из тех людей…

— Они просто не могут иначе, — утешающе произнес Уимзи. — И когда же произошла смена кавалеров?

— Тот человек уехал. А потом доктор Пенберти… ох! Я даже не знаю! Он раз-другой проводил меня домой, потом пригласил поужинать в Сохо…

— Вы тогда говорили кому-нибудь о нелепом завещании леди Дормер?

— Нет, конечно. Да и как я могла? Я узнала о нем только после тетиной смерти.

Удивление девушки выглядело неподдельным.

— А что вы предполагали? Вы надеялись, что она оставит деньги вам?

— Я знала, что какие-то оставит. Тетушка говорила, что хочет, чтобы я была обеспечена.

— Ну конечно, еще ведь были внуки.

— Да, я думала, что большую часть состояния она оставит им. Надо ей было так и сделать, бедняжке. Тогда не поднялась бы эта отвратительная шумиха.

— Люди, составляя завещания, зачастую бывают непредусмотрительны. Так что вы тогда были эдакой темной лошадкой? М-да. И бесценный Пенберти сделал вам предложение?

— Мне казалось, что да. Но он утверждает, что нет. Мы говорили о создании его новой клиники; предполагалось, что я стану помогать ему.

— И поэтому вы променяли живопись на книги по медицине и курсы первой помощи. Ваша тетя знала о помолвке?

— Он не хотел ей говорить. Мы собирались хранить это в тайне до тех пор, пока его дела не наладятся. Он боялся. что его примут за охотника за приданым.

— Посмею заметить, именно им он и являлся.

— Он делал вид, что любит меня, — жалобно проговорила Анна.

— Само собой, детка, ваш случай не уникален. Вы не говорили ни с кем из друзей?

— Нет. — Уимзи подумал, что эпизод с Ледбери оставил, должно быть, неизгладимый шрам. Кроме того, разве женщины рассказывают такое подругам? Его светлость весьма в этом сомневался.

— Я так понимаю, вы все еще были помолвлены, когда умерла леди Дормер?

— Насколько нас вообще можно было считать помолвленными. Разумеется, он рассказал мне, что с телом что-то не так. Он объяснил, что вы и Фентиманы пытаетесь обманом лишить меня денег. Сама-то я не возражала бы; с этакими деньгами я бы просто не знала, что делать. Но вы понимаете, речь шла о клинике…

— Да, на полмиллиона можно основать вполне приличную больницу. Так вот почему вы выставили меня из дома!

Его светлость усмехнулся — и ненадолго призадумался.

— Послушайте! — сказал он наконец. — Конечно, я вас сейчас шокирую, но рано или поздно этого все равно не миновать. Вам никогда не приходило в голову, что генерала Фентимана убил Пенберти?

— Я… думала об этом, — медленно произнесла девушка. — Я просто не представляла, кто еще мог бы… Но вы же знаете, что подозревают меня?

— Ну конечно, cui bono^[526] и тому подобное; как же вами пренебречь? Все мало-мальски подходящие кандидатуры оказываются на подозрении, сами знаете.

— Я никого не виню. Но я не делала этого, понимаете?

— Конечно не делали. Это сделал Пенберти. Я это так себе представляю. Пенберти хочет денег, он устал от бедности, и он знает, что вы унаследуете какую-то часть состояния леди Дормер. Возможно, он прослышал где-то про семейную ссору с генералом и решил, что вам достанется весь куш. Поэтому-то изавязал отношения с вами. Но Пенберти осторожен. Он просит вас хранить ваши отношения в тайне — просто на всякий случай. Чего доброго, завещание окажется составлено так, что вы не сможете передать деньги ему, или потеряете все в случае замужества, или просто получите только скромное содержание. Тогда он собирался поискать кого-нибудь побогаче.

— Мы обсуждали эти возможности, когда говорили о клинике.

— Так. Затем леди Дормер заболевает. Генерал приходит и узнает о наследстве, которое, по всей видимости, достается ему. Затем он, едва на ногах держась, ковыляет к Пенберти и выкладывает ему все как на духу. Представьте, как он говорит что-то вроде: «Вы уж меня подлатайте, чтобы я успел получить денежки!» Что за неприятный сюрприз для Пенберти!

— Так оно и вышло. Знаете, он даже не слышал про мои двенадцать тысяч.

— Да что вы?

— Да. Видимо, генерал сказал: «Деньги отойдут ко мне, если только я переживу бедняжку Фелисити. Если же нет — все унаследует воспитанница, а мои мальчики получат только по семь тысяч каждый». Вот почему…

— Подождите-ка минутку. А когда Пенберти сообщил вам об этом?

— Позже, когда велел полюбовно договориться с Фентиманами.

— Это все объясняет. А то я все удивлялся, с чего это вы так внезапно смягчились. Я было подумал, вы… Ладно, неважно. Итак, Пенберти это слышит, и в голову ему приходит блестящая идея убрать генерала с дороги. Он дает ему какую-то таблетку с замедленным действием…

— Скорее всего, порошок в очень плотной капсуле, которая долго растворяется в желудке.

— Хорошая мысль. Действительно, похоже на то. А потом генерал не идет домой, как можно было ожидать, а отправляется в клуб, и там уже умирает. Затем Роберт…

Лорд Питер в подробностях объяснил, что же содеял Роберт, а затем продолжил:

— Ну и Пенберти, что называется, влип. Если бы он привлек внимание к необычному виду трупа, он не смог бы выписать свидетельство. Тогда состоялось бы вскрытие, и экспертиза, и дигиталин бы обнаружили. Если бы он промолчал, деньги того и гляди ускользнули бы и все труды его пошли бы прахом. Кошмарная ситуация, не так ли? В конце концов, Пенберти сделал что мог: проставил время смерти как можно более раннее, после чему ему оставалось только надеяться на лучшее.

— Он говорил мне, что противная сторона может попытаться доказать, что смерть наступила позже, нежели в действительности. Я думала, это вы стремитесь замять дело. Я так разозлилась, что попросила мистера Притчарда провести полное расследование и ни в коем случае не соглашаться на компромисс.

— Благодарение Богу, что вы это сделали!

— Почему?

— Сейчас объясню. Но Пенберти… Не могу понять, почему он не убедил вас пойти на компромисс. Это же гарантировало ему полную безопасность!

— Так он и убеждал! С этого началась наша первая ссора. Когда он услышал о моем «упрямстве», он обозвал меня дурой за то, что я не соглашаюсь. Я не понимала его: ведь Пенберти сам говорил, что с телом что-то неладно. Мы страшно поскандалили, и тут я впервые упомянула о двенадцати тысячах, которые в любом случае достанутся мне.

— Что он сказал?

— Сказал: «Я не знал этого». А потом извинился и объяснил, что законы настолько неопределенны, что лучше и впрямь миром поделить деньги. Тогда я позвонила мистеру Причарду и велела не поднимать шума. И мы опять помирились.

— А на следующий день Пенберти… э-э… наговорил вам гадостей?

— Да.

— Ну, правильно. Могу сказать вам лишь одно: Пенберти не повео бы себя жестоко, если бы не страшился за свою жизнь. А знаете, что произошло между этими событиями?

Анна покачала головой.

— Я позвонил ему и сообщил, что намечается вскрытие.

— О-о!

— Да-да, послушайте… и больше себя не мучьте. Пенберти понимал, что яд будет обнаружен и что, если узнают о вашей помолвке, он немедленно окажется под подозрением. Поэтому он поторопился порвать с вами, главным образом из чувства самосохранения.

— Но зачем такая бесчеловечность?

— Дорогая моя, Пенберти отлично понимал, что такая девушка, как вы, никогда никому не расскажет об упреках такого рода. Он обезопасил себя от каких-либо публичных посягательств с вашей стороны. И вдобавок, немедленно огласил помолвку с Рашворт.

— А мои страдания его не занимали.

— Пенберти загнан в угол, — извиняющимся тоном пояснил Уимзи. — Вот и пошел на эту дьявольскую хитрость, иначе и не назовешь. Полагаю, сейчас он чувствует себя прескверно.

Энн Дорланд сжала кулачки.

— Мне было так стыдно…

— Ну, теперь-то нет?

— Теперь нет, но… — И тут в голову ей пришла новая мысль. — Лорд Питер, я не смогу доказать ни слова из того, что рассказала вам. Все подумают, что мы с ним в сговоре. А наша ссора и его помолвка с Наоми просто для отвода глаз.

— А вы умница! — восхитился Уимзи. — Теперь понимаете, почему я возблагодарил Господа за то, что поначалу вы настаивали на расследовании? Притчард сумеет доказать, что вы никоим образом не являлись соучастницей убийцы.

— Ну, конечно же! О, я так рада! Я так рада! — Анна вцепилась в руку Уимзи — и от избытка чувств разрыдалась. — Я еще в самом начале написала ему письмо… мне, видите ли, доводилось читать про один случай, когда точное время смерти было установлено по содержимому желудка… так что я спрашивала, нельзя ли провести эксгумацию.

— Правда? Это же великолепно! Есть у вас голова на плечах, что и говорить!.. Правда, сейчас она скорее на моем плече, чем на ваших… Да ладно, выплачьтесь как следует. Я сам вот-вот разревусь. Все это меня изрядно тревожило. Но теперь все в порядке, правда ведь?

— Я такая дура… и я благодарю судьбу за то, что вы пришли.

— Я сам рад. Вот, возьмите платок. Бедный старикан! Эге, а вот и Марджори! — Его светлость выпустил девушку и вышел навстречу хозяйке.

— Лорд Питер! Бог ты мой!

— Спасибо вам, Марджори, — торжественно проговорил Уимзи.

— Нет, послушайте! Вы видели Анну? Я увезла ее к себе. Она какая-то чудная, а тут еще полицейский на улице. Что бы она ни сделала, я не могла оставить ее одну в том кошмарном доме. Ведь вы же пришли не… не…

— Марджори! — заявил Уимзи. — Больше никогда не говорите мне про женскую интуицию. Все это время вы думали, что девушку мучают угрызения совести. Так вот, ничего подобного. Все дело в мужчине, дорогая моя, в МУЖЧИНЕ!

— Откуда вы знаете?

— Мой наметанный взгляд подсказал мне с первой же минуты. Но теперь все в порядке. Прочь, печаль и вздохи! Я еду ужинать с твоей молодой приятельницей.

— Но почему же она сама не сказала мне, в чем дело?

— Потому что, — томно протянул Уимзи, — о таких вещах подругам не рассказывают.

Глава XXI Лорд Питер ведет игру

— Это что-то новенькое, — воскликнул лорд Питер, глядя в заднее стекло машины на чужое такси, повисшее у них «на хвосте», — за мной установлена слежка! Но ничего, их это забавляет, а нам ничуть не вредит.

Его светлость в который раз прокручивал в голове всевозможные пути и средства к тому, чтобы доказать невиновность Анны. К несчастью, все улики, касающиеся Анна Дорланд, свидетельствовали против нее, исключая разве что письмо к Притчарду. Чертов Пенберти! Лучшее, на что приходится уповать, так это вердикт «Не доказано». Даже если Анну Дорланд оправдают, даже если не обвинят в убийстве, она все равно навсегда останется на подозрении. Такой вопрос не решается благодаря неожиданной вспышке дедуктивной логики или обнаружению кровавого отпечатка пальцев. Предстоят долгие юридические дебаты; двенадцать законопослушных граждан рассмотрят ситуацию со всех сторон, включая эмоциональную составляющую. Допустим, связь будет доказана: эти двое встречались и ужинали вместе. Возможно, даже удастся установить наличие ссоры, но что дальше? Поверят ли присяжные в причину ссоры? Решат ли они, что это — лишь уловка для отвода глаз, или, возможно, что двое бессовестных мошенников поцапались между собою? Что подумают присяжные об этой некрасивой, угрюмой и молчаливой девочке, у которой никогда не было настоящих друзей, и чья несмелая, неловкая попытка найти любовь оказалась такой неудачной, такой трагической?

И еще этот Пенберти… но его понять проще. Пенберти, уставший от нищеты циник, познакомился с девушкой, которая в один прекрасный день могла унаследовать изрядное состояние. От зоркого взгляда врача не укрылось обуревающая Анну жажда страсти: Пенберти понял, что с этакой легкой добычей справится играючи. Он ею занялся, — сама девушка его, конечно, только утомляла, — хранил все в тайне, выжидая, куда подует ветер. А потом старик, история с завещанием, удобный случай. И несвоевременное вмешательство Роберта… Увидят ли все это присяжные именно под таким углом?

Уимзи высунулся из окна такси и велел водителю ехать в «Савой». По прибытии он поручил девушку заботам гардеробщика, а сам отправился наверх переодеться. Обернувшись, он не без удовольствия отметил, что приставленный к нему сыщик ожесточенно спорит со швейцаром на входе.

Бантер, заранее вызванный по телефону, дожидался хозяина с парадным костюмом наготове. Переодевшись, Уимзи снова спустился в холл. Сыщик тихонько пристроился в уголке. Уимзи ухмыльнулся и предложил ему выпить.

— Не обессудьте, милорд: работа такая, — вздохнул детектив.

— Ну, разумеется. Вас сменит тип в крахмальной рубашке, я полагаю?

— Именно так, милорд.

— Ну, удачи ему. Счастливо оставаться.

Лорд Питер вернулся к своей даме, и вместе они прошествовали в ресторан. Зеленый цвет ей абсолютно не шел; красавицей Анну не назвал бы никто. Но характер в ней чувствовался, и его светлость нимало не стыдился своей спутницы. Он вручил девушке меню.

— Что вы желаете? Омар с шампанским?

Анна весело рассмеялась.

— Марджори говорит, вы настоящий гурман. Никогда бы не подумала, что гурманы заказывают омаров с шампанским. Я-то омаров не особо люблю. Держу пари, здесь есть какое-нибудь фирменное блюдо, верно? Давайте его и закажем.

— Очень правильный подход, — похвалил Уимзи. — Я составлю для вас удивительный ужин.

Его светлость подозвал метрдотеля и подступился к вопросу по-научному.

— «Huetres Musgrave»^[527], - я, безусловно, принципиальный противник кулинарной обработки устриц, но это блюдо просто превосходно, так почему бы и не отступить разок от правил в его пользу? Зажаренные в своих раковинах с тоненькими ломтиками грудинки, стоит попробовать, не так ли мисс Дорланд? Суп, разумеется, «Tortue Vraie»^[528], и ничто другое. Так, теперь рыба… о! только «Filet de Sole»^[529], совсем чуточку, — что-то вроде дефиса между прологом и основной темой.

— Звучит заманчиво. А какова же основная тема?

— Думаю, «Faisan Reti»^[530] с «Pommes Byron»^[531]. А для улучшения пищеварения — салат. Да чтобы на зубах хрустел, официант, слышите? И под занавес — «Souffle Glace»^[532]. И будьте добры карту вин.

Они разговорились. Теперь, когда ей не нужно было защищаться, девушка оказалась вполне приятной собеседницей. Возможно, суждения ее отличались некоторой прямолинейной напористостью, но чуть-чуть мягкости дело вполне бы поправило.

— Что вы думаете о «Романэ Конти»? — вдруг осведомился его светлость.

— Я плохо разбираюсь в винах. Сорт неплохой. Не такой сладкий, как сотерн. Чуть резковат на вкус. Резковат — зато не водянистый; ничего общего с этим кошмарным кьянти, которое рекой льется на вечеринках в Челси.

— Вы правы. «Романэ Конти» еще недостаточно выдержано, но крепости довольно; лет через десять отменное вино получится. Вот перед вами бутылка 1915 года. А теперь смотрите. Официант, унесите это и принесите бутылочку 1908 года.

Лорд Питер склонился к собеседнице.

— Мисс Дорланд, могу я повести себя дерзко?

— Как? Зачем?

— Не художник, не богемная натура, не специалист-профессионал, но человек светский…

— Вы изъясняетесь загадками.

— Я говорю про вас. Именно такому типу мужчины вы очень понравитесь. Посмотрите: вино, которое я отослал, не годится ни для любителей омаров с шампанским, ни для молодежи: уж больно терпкое и емкое. Зато сколько в нем силы, сколько внутренней цельности! Вот и вы такая же. Чтобы оценить это вино, нужен тонкий вкус знатока. Но в один прекрасный день и вас, и его оценят по достоинству. Вы меня понимаете?

— Вы действительно так думаете?

— Да, но мужчина вашей мечты окажется совсем не таким, как вы себе представляете. Вы ведь всегда считали, что ваш избранник станет над вами властвовать, верно?

— Ну…

— Но вы поймете, что лидер — именно вы. А ваш избранник будет этим очень гордиться. Вы встретите надежного, великодушного мужчину, и все закончится просто замечательно.

— Я и не знала, что вы пророк.

— Теперь знаете.

Уимзи взял у официанта бутылку 1908 года и бросил взгляд на дверь. Мужчина в накрахмаленной рубашке в сопровождении менеджера направлялся в их сторону.

— Я пророк, — подтвердил Уимзи. — Послушайте, сейчас произойдет кое-что неприятное, вот в эту самую минуту. Но не беспокойтесь. Пейте свое вино и доверьтесь мне.

Менеджер подвел гостя к их столику. Разумеется, это был Паркер.

— А! — радостно воскликнул Уимзи — Прости, что начали без тебя, старина. Присаживайся. Ты ведь уже знаком с мисс Дорланд?

Паркер поклонился и сел.

— Вы пришли, чтобы арестовать меня? — спросила Анна.

— Просто, чтобы пригласить вас проследовать со мной в Скотленд-Ярд, поправил Паркер, вежливо улыбаясь и расправляя салфетку.

Побледнев, Анна взглянула на Уимзи и поднесла бокал к губам.

— Чудесно, — отозвался Уимзи, — у мисс Дорланд есть что порассказать тебе. После ужина мы с удовольствием отправимся к тебе. Что будешь кушать?

Не отличающийся воображением Паркер потребовал бифштекс.

— А не встретим ли мы в Скотленд-Ярде каких-нибудь общих друзей? допытывался Уимзи.

— Возможно, — кивнул Паркер.

— Эй, да развеселись ты! Ты своим мрачным видом мне весь аппетит отбил! Эгей! Я слушаю, официант, в чем дело?

— Прошу прощения, милорд. Этот человек — детектив-инспектор Паркер?

— Да, да, — подтвердил Паркер, — что случилось?

— Вас к телефону, сэр.

Паркер удалился.

— Все в порядке, — обратился Уимзи к девушке, — я вижу, что вы — человек честный, и, черт меня возьми, я вытащу вас из этой грязной истории!

— Но что же мне делать?

— Скажите правду.

— Но все это звучит так глупо!

— В полиции слышали истории куда глупее.

— Но…Я не хочу… Не хочу быть той, кто…

— Вы все еще без ума от него?

— Нет! Но лучше бы кто-нибудь другой, а не я…

— Я буду с вами откровенен. Думаю, что подозревают вас обоих, и неизвестно, кого выберут.

— В таком случае, — девушка стиснула зубы, — пусть получит по заслугам.

— Слава Богу! Я уж подумал, что вы собираетесь начать занудствовать на предмет чести и самопожертвования. Ну знаете, как те персонажи, чьи наилучшие побуждения не так понимают в первой главе, в результате в их жалкие дрязги впутываются десятки людей, и все это тянется до тех пор, пока семейные адвокаты не уладят проблемы за две страницы до конца.

Вскорости возвратился Паркер.

— Секундочку! — извинился он, и зашептал что-то на ухо лорду Питеру.

— Что-что?

— Послушай, это щекотливый вопрос. Джордж Фентиман…

— Ну?

— Его нашли в Клеркенвилле.

— В Клеркенвилле?

— Да; надо думать, вернулся омнибусом или еще как-нибудь. Он сейчас в полицейском участке. Собственно говоря, пришел с повинной.

— О Боже!

— Кается в убийстве деда.

— Ни черта подобного он не совершал!

— Досада какая! Безусловно, придется разбираться. Думаю, что допрос мисс Дорланд и Пенберти придется отложить. А кстати, что ты тут делаешь с этой девушкой?

— Позже объясню. Послушайте, я отвезу мисс Дорланд обратно к Марджори Фелпс, а затем присоединюсь к тебе. Девушка не сбежит, я тебе ручаюсь. К тому же твой человек глаз с нее не спускает.

— Да, я бы и впрямь хотел, чтобы ты съездил со мной: уж больно чудной этот Фентиман. Мы послали за его женой.

— Точно. Ты беги, а я догоню… ну, скажем, минут через сорок пять. Какой там адрес? Ах, да, верно. Сочувствую, что без обеда остался.

— Ничего не попишешь, — проворчал Паркер и откланялся.

* * *

Джордж Фентиман встретил их с усталой улыбкой на бледном лице.

— Тише! — прошептал он. — Я им уже все рассказал. Он спит, не будите его.

— Кто спит, милый? — спросила Шейла.

— Я не должен называть имени, — заговорщицки подмигнул Джордж. — Он услышит — даже во сне, даже если вы шепнете на ухо. Но он устал, он задремал. Вот я и прибежал сюда, и выложил все как есть, пока он дрыхнет.

Старший полицейский офицер за спиною у Шейлы многозначительно постучал себя по лбу.

— Он сделал заявление?

— Да, и настоял на том, чтобы написать его самостоятельно. Вот оно. Но, разумеется… — Офицер пожал плечами.

— Все в порядке, — сказал Джордж, — я и сам уже засыпаю. Шутка ли: днем и ночью глаз с него не спускал. Пора на боковую. Шейла, пошли спать.

— Да, милый.

— Похоже, до утра его придется оставить здесь, — пробормотал себе под нос Паркер. — Доктор его осматривал?

— За врачом уже послали, сэр.

— Миссис Фентиман, я думаю, вам лучше отвести мужа в комнату, которую укажет офицер. А мы пришлем к вам доктора, как только он прибудет. Наверное, разумно было бы вызвать заодно и его лечащего врача. За кем прикажете послать?

— Сдается мне, Джорджа время от времени пользовал доктор Пенберти, вдруг вмешался Уимзи. — Почему бы не послать за ним?

Паркер кивнул.

— Неплохая мысль, — согласился он, направляясь к телефону. Миссис Фентиман обняла мужа за плечи. Джордж улыбнулся.

— Устал, — проговорил он, — жутко устал. Пора спать, старушка.

Констебль придержал им дверь. Супруги вышли вместе. Джордж тяжело опирался на руку жены, с трудом волоча ноги.

— Давайте-ка взглянем на заявление, — предложил Паркер.

Помянутый документ написан был крайне неразборчивым почерком и пестрил помарками и исправлениями; автор то и дело пропускал слова, либо повторял одно и то же по несколько раз.

«Я пишу быстро, пока он спит; а то он, чего доброго, проснется и хвать за руку! Вы, пожалуй, скажете, что я действовал по наущению, но никто не в состоянии понять: он — это я, а я — это он. Я убил моего деда при помощи дигиталина. Я этого не помнил, пока не увидел надпись на пузырьке, но с тех пор меня все ищут, ищут, вот я и понял, что это его рук дело. Вот почему они за мной по пятам ходят, да только он умный, они их сбивает со следа. Если не спит. Мы танцевали всю ночь, вот он и выдохся. Он велел мне разбить бутылку, чтобы вы не докопались, но они-то знают, что я видел деда последним. Он хитрющий, но если вы подберетесь к нему по-быстрому, пока он дрыхнет, вам удастся заковать его в цепи и сбросить в преисподнюю, и тогда я усну спокойно.

Джордж Фентиман».

— Выжил из ума, бедняга. Не стоит воспринимать эту писанину всерьез, подвел итог Паркер. — Господин офицер, что он вам наговорил?

— Он просто вошел сюда и сказал: «Я — Джордж Фентиман, явился поведать о том, как я убил своего деда». Я, естественно, допросил его; поначалу он молол всякий вздор, а потом попросил бумагу и ручку, чтобы сделать заявление. Я подумал, что его следует задержать, и позвонил в Скотленд-Ярд, сэр.

— Правильно, — похвалил Паркер.

Открылась дверь: это вернулась Шейла.

— Джордж уснул, — сообщила она. — Ох, опять все с начала началось! Понимаете, он думает, что он дьявол. Такое случалось уже дважды, — спокойно добавила она. — Побуду-ка я с ним, пока не прибудут доктора.

Первым приехал полицейский врач и сразу вошел к больному. Спустя минут пятнадцать появился Пенберти. Он заметно нервничал и поздоровался с Уимзи коротко и сухо, а затем последовал во внутреннюю комнату. Остальные бесцельно слонялись по участку, пока, наконец, не подоспел Роберт Фентиман. Срочное сообщение отыскало его в гостях у друзей.

Вскорости возвратились оба доктора.

— Нервное потрясение с отчетливо выраженной манией, — сжато констатировал полицейский врач, — возможно, завтра все образуется. Выспится и придет в себя. Такое случалось и раньше, насколько я понял. Сто лет назад сказали бы, что бедняга «одержим дьяволом», но мы-то знаем, что к чему!

— Да, — кивнул Паркер, — но, как вам кажется, это он во власти мании уверяет, что убил деда? Или он действительно убил старика, будучи одержим этой дьявольской манией? Вот в чем суть.

— На данный момент ничего сказать не могу. Либо одно, либо другое. Надо бы подождать, пока приступ пройдет. Тогда разбираться не в пример легче.

— Но вы ведь не считаете, что его случай неизлечим? — беспокойно осведомился Роберт.

— Нет, отнюдь. Это всего лишь нервный срыв. Вы ведь со мною согласны? — добавил врач, обернувшись к Пенберти.

— Да, всецело.

— А вы что думаете об этой мании, доктор Пенберти? — продолжал Паркер. — По-вашему, Джордж Фентиман действительно совершил преступление?

— Сам он и впрямь в этом уверен, — отозвался Пенберти. — Но есть ли у него на то основания, я не знаю. Пациент и впрямь страдает припадками одержимости и преисполняется уверенности в том, что им овладел дьявол. Сложно предположить, на что способен человек в таком состоянии.

Врач упорно избегал страдальческого взгляда Роберта и обращался исключительно к Паркеру.

— Мне кажется, — проговорил Уимзи, — уж простите, что навязываю вам свое мнение! — так вот, мне кажется, что вопрос этот можно решить и без Фентимана с его галлюцинациями. У него была только одна-единственная возможность дать деду пилюлю — так подействовала бы она в указанное время или нет? Если препарат никак не мог сработать в восемь часов, то на нет и суда нет.

Его светлость пристально посмотрел на Пенберти. Врач нервно облизнул пересохшие губы.

— Я не в силах ответить на этот вопрос прямо сейчас, — ответил он.

— Пилюлю могли подбросить в пузырек с лекарством в любое время, предположил Паркер.

— Могли, — согласился Пенберти.

— А она походила видом и формой на его обычные пилюли? — осведомился Уимзи, так и буравя взглядом Пенберти.

— Поскольку помянутой пилюли я не видел, утверждать не берусь, ответствовал тот.

— В любом случае, — заметил Уимзи, — насколько я понимаю, лекарство миссис Фентиман содержало в себе как дигиталин, так и стрихнин. Анализ содержимого желудка наверняка выявил бы наличие стрихнина. Надо будет справиться с результатами.

— Разумеется, — согласился полицейский доктор. — Ну что ж, джентльмены, думаю, что мы сделали все, что могли. Я прописал успокоительное, — с разрешения и согласия доктора Пенберти. — Врач поклонился коллеге; Пенберти кивнул в ответ. — Я отдам рецепт в аптеку, а вы проследите, чтобы пациент вовремя принял лекарство. Утром я вернусь.

Врач вопросительно посмотрел на Паркера. Инспектор кивнул.

— Благодарю вас доктор; завтра мы с вами свяжемся. Позаботьтесь о том, чтобы миссис Фентиман ни в чем не нуждалась, господин офицер. Если вы хотите остаться с вашим братом и миссис Фентиман, майор, то милости просим; господин офицер позаботится о том, чтобы разместить вас поудобнее.

Уимзи взял Пенберти под руку.

— Пенберти, не могли бы вы на минутку зайти со мной в клуб, — сказал его светлость, — мне нужно перекинуться с вами парой слов.

Глава XXII Карты на стол!

В библиотеке клуба «Беллона», как водится, никого не было. Лорд Питер отвел Пенберти в дальний отсек и отослал официанта за двумя порциями двойного виски.

— Вот ведь удача! — воскликнул он.

— Удача? — удивился Пенберти. — О чем вы?

— Послушайте, — продолжал Уимзи, — вы ведь воевали. Я думаю, вы человек порядочный. Вы же видели Джорджа Фентимана. Жалко его, правда?

— При чем тут это?

— Если бы Джорджем не овладела эта мания, то сегодня вечером вас арестовали бы по обвинению в убийстве. А теперь о главном. Когда вас арестуют, ничто не сможет защитить мисс Дорланд от ареста по той же статье. Она славная девушка, а вы не очень-то хорошо с ней обошлись, верно? Вам не кажется, что вы искупите свою вину перед Анной, рассказав всю правду?

Пенберти побледнел как полотно, но не произнес ни слова.

— Понимаете, — продолжал Уимзи, — если она окажется на скамье подсудимых, то всю жизнь потом будет под подозрением. Даже если присяжные поверят ей, — а ведь могут и не поверить, ведь зачастую присяжные непроходимо глупы, — люди станут думать, что «в этом что-то есть». Станут говорить: ей, дескать, чертовски повезло, что дешево отделалась. Для девушки это равносильно осуждению! А ведь ее могут и не оправдать! Мы-то с вами знаем, что Анна ни в чем не повинна, но вы же не хотите, чтобы девушку повесили, а, Пенберти?

Врач забарабанил пальцами по столу.

— Что вы от меня хотите? — вымолвил он наконец.

— Четко и ясно изложите на бумаге все, что произошло, — посоветовал Уимзи. — Облегчите жизнь другим людям. Докажите, что Анна Дорланд к убийству абсолютно непричастна.

— А потом?

— А потом делайте, что хотите. На вашем месте я знал бы, как поступить.

Подперев голову рукой, Пенберти посидел так некоторое время, разглядывая тома Диккенса, переплетенные в кожу и с золотым тиснением.

— Хорошо, — выговорил он наконец, — вы правы. Я должен был сделать это раньше. Но, черт побери, ведь вот невезение!..

— Если бы только Роберт Фентиман не оказался мошенником! Забавно, правда? Вот вам хваленая «идеальная справедливость»! Будь Роберт честным человеком, я получил бы свои полмиллиона, Анна Дорланд — очень даже недурного мужа, а мир, между прочим, обогатился бы на превосходную клинику. Но Роберт Фентиман принялся плутовать, и вот к чему это привело…

— Я вовсе не собирался вести себя так по-свински с девчонкой Дорланд. Если бы мы поженились, ей не на что было бы жаловаться. Хотя скрывать не буду: она меня порядком достала со своими телячьими нежностями. Я же говорю: помешана на сексе. Все они такие. Наоми Рашворт, к примеру. Вот поэтому я и сделал ей предложение. Мне нужно было обручиться хоть с кем-нибудь, а Наоми выскочила бы за первого встречного…

— Это было чертовски просто, понимаете… вот в чем все дело! Старик сам пришел и отдался мне в руки. На одном дыхании выпалил, что денежек мне не видать, а потом попросил лекарство. Мне всего-то и надо было положить яд в пару капсулок и велеть пациенту принять их в семь часов. Старикан их даже в футляр для очков спрятал, чтобы не позабыть. Никаких улик не осталось: ни клочка бумажки. А на следущий день я благополучно пополнил запас дигиталина. Я дам вам адрес аптекаря, если хотите. Просто? До смешного просто… сами же люди вкладывают нам в руки немалую власть…

— Я вовсе не хотел лезть во всю эту грязь… это так, самозащита. Я и сейчас нисколько не раскаиваюсь, что притравил старичка. Я бы распорядился деньгами куда успешнее, чем Роберт Фентиман. У него в голове мыслей отродясь не водилось, и местом своим он вполне доволен. Хотя теперь, кажется, он подает в отставку… Что до Анны, так пусть скажет мне спасибо. Я, как-никак, обеспечил ей изрядное состояние.

— Только сперва докажите ее непричастность к преступлению, — напомнил Уимзи.

— Правда ваша. Ну, ладно, я все напишу. Дайте мне полчаса.

— Без проблем, — заверил Уимзи.

Его светлость вышел из библиотеки и направился в курительную комнату. Полковник Марчбэнкс приветливо заулыбался ему.

— Я рад, что вы здесь, полковник. Ничего, если я присяду и поболтаю с вами минутку?

— Разумеется, мальчик мой! Домой я не спешу. Жена в отъезде. Что я могу для вас сделать?

Уимзи тихо рассказал ему, что произошло. Полковник был поражен.

— Ну что ж, — проговорил он, — думаю, вы выбрали наилучший путь. Я, конечно, смотрю на это все с позиции солдата. Руки должны оставаться чистыми. Ох ты, Господи! Иногда, лорд Питер, мне кажется, что на некоторых молодых людей война очень дурно повлияла. Но, с другой стороны, не все же прошли военную школу; а это — большое дело. Я со всей определенностью заметил, что в наши дни кодек чести малость обветшал. Вот в пору моего детства люди не были столь снисходительны: существовала четкая граница между тем, что допустимо, и тем, что нет. А теперь мужчины, и, с позволения сказать, женщины, позволяют себе такое, что у меня просто в голове не укладывается. Убийство, совершенное в запале — это я еще понимаю; но чтобы старика отравить, да к тому же и молодую, воспитанную девушку подставить, нет уж, увольте! Это моему разумению недоступно. И все-таки, как вы говорите, под конец он поступил так, как должно.

— Да, — кивнул Уимзи.

— Вы извините меня на минутку, — проговорил полковник и вышел.

Вскорости он возвратился и вместе с Уимзи прошел в библиотеку. Пенберти уже закончил свою «исповедь» и теперь перечитывал написанное.

— Так пойдет? — спросил он.

Уимзи пробежал лист глазами. Полковник Марчбэнкс читал из-за его плеча.

— Все в порядке, — отозвался его светлость. — Полковник Марчбэнкс заверит документ заодно со мной.

Поставив свою подпись, Уимзи собрал листы и спрятал их в нагрудный карман. А затем молча повернулся к полковнику, как бы уступая ему слово.

— Доктор Пенберти, — проговорил полковник Марчбэнкс, — вы, безусловно, понимаете, что теперь, когда ваше признание в руках у лорда Питера Уимзи, его светлость не может не поставить в известность полицию. Но поскольку и для вас, и для других это чревато крупными неприятностями, то вы, вероятно, найдете иной выход из сложившейся ситуации. Как доктор, вы, возможно, предпочтете распорядиться по-своему. Если же нет…

Полковник извлек из жилетного кармана принесенную с собой вещицу.

— Если же нет, то я тут принес кое-что из моего личного сейфа. Я кладу его сюда, в ящик стола, чтобы не забыть захватить завтра с собой в провинцию. Он заряжен.

— Спасибо, — проговорил Пенберти.

Полковник медленно задвинул ящик, отошел на пару шагов и церемонно поклонился. Уимзи на мгновение задержал руку на плече Пенберти, а затем взял полковника под локоть. Тени их задвигались, то удлиняясь, то суживаясь, то удваиваясь, то скрещиваясь, пока они проходили в свете семи ламп сквозь семь библиотечных отсеков. Глухо хлопнула дверь.

— Не выпить ли нам, полковник? — предложил Уимзи.

Они вошли в бар, что уже закрывался на ночь. Несколько запоздалых завсегдатаев обсуждали свои планы на Рождество.

— Еду на юг, — заявил Чаллонер Луженое Пузико, — это страна со с ее климатом у меня уже в печенках сидит.

— Заглянули бы вы к нам, Уимзи, — предложил кто-то еще, — поохотишься на славу! Вообще-то у нас будет такая домашняя вечеринка; женушке моей, сам знаешь, непременно подавай разную молодежь: жуткая орава женщин съедется. Но я пригласил еще парочку друзей, которые играют в бридж и с ружьем умеют обращаться, так что вы уж не обидьте, составьте нам компанию. Ужасное время — Рождество. Не знаю, зачем его выдумали.

— Если есть детишки, то не все так страшно, — вставил толстый краснощекий беллонианец, сверкая лысиной. — Маленькие разбойники от Рождества без ума. Надо бы вам завести семью, Анструзер.

— Вам хорошо говорить, — фыркнул Анструзер. — Вы самой природой созданы для роли Санта-Клауса. Честное слово, у нас в поместье и без того крутишься как белка в колесе: то одно, то другое; гостей развлекай, с визитами раскатывай, а тут еще и слуг целая армия. Попробуй управься! Вы бы хоть что-нибудь присоветовали…

— Ух, ты! — воскликнул Чаллонер. — Что это было?

— Должно быть, мотоцикл, — отмахнулся Анструзер. — Так вот, я говорю…

— Что-то случилось, — перебил его краснощекий беллонианец, отставляя бокал.

Послышались голоса и топот бегущих ног. Дверь с грохотом распахнулась. Все испуганно обернулись на звук. В бар ворвался Уэзеридж, бледный и разозленный.

— Послушайте, господа, — возопил он, — я должен сообщить вам очередную пренеприятнейшую новость! Пенберти застрелился в библиотеке. Никакого уважения к собратьям по клубу. Где Кульер?

Уимзи протолкался в прихожую. Там, как он и ожидал, лорд Питер обнаружил переодетого в штатское детектива, приставленного к Пенберти.

— Пошлите за инспектором Паркером, — потребовал его светлость, — мне нужно передать ему один документ. Ваша работа завершена. Дело закрыто.

Эпилог Анализ игры, или: Вскрытие показало

— Значит, Джорджу уже лучше?

— Слава Богу, да; он быстро идет на поправку. Доктор сказал, бедняга сам себя «накрутил»: весь изнервничался, опасаясь, что его могут заподозрить. Мне такое и в голову не приходило, но Джордж быстро смекнул, что к чему.

— Разумеется, он же знал, что виделся с дедом одним из последних.

— Да, а потом увидел надпись на пузырьке… и тут приехала полиция…

— Это его и доконало. Так вы уверены, что Джордж вне опасности?

— Еще бы! Как только он узнал, что все разъяснилось, он просто ожил. Кстати, шлет вам кучу приветов.

— Ну что ж, как только больной окончательно поправится, вы непременно должны со мною отужинать…

* * *

— …И впрямь, стоило только распутать козни Роберта, и все оказалось ясно как день.

— Чертовски неудовлетворительное дело, Чарльз. Не люблю я такие. Ни одного настоящего доказательства.

— Конечно, нам тут поживиться нечем. Но вообще-то хорошо, что до суда не дошло. Никогда не знаешь, чего ждать от этих присяжных.

— Еще бы! С них сталось бы отпустить Пенберти — или приговорить обоих.

— Точно. Если хочешь знать мое мнение, так я скажу, что Анне Дорланд чертовски повезло.

— Ох, Боже ты мой! И не говорите.

* * *

— …Да, конечно, я от души сочувствую Наоми Рашворт. И все-таки нечего ей так злобствовать! Она повсюду намекает, что дорогого Уолтера подставила это девчонка Дорланд и он пожертвовал собою ради нее.

— Ну, я думаю, это нормально. Вы ведь одно время сами полагали, что мисс Дорланд виновна, так, Марджори?

— Тогда я понятия не имела об этой ее помолвке с Пенберти. И вообще, я думаю, что он получил по заслугам… Ну да, знаю, о покойниках либо хорошо, либо ничего, и все-таки подло так поступать с девушкой, тем паче с такой, как Анна. Каждый имеет право мечтать о любви. Вы, мужчины, поголовно считаете…

— Право же, Марджори, я так не считаю.

— Ну, вы! Вы прямо-таки на человека похожи. Я бы сама прибрала вас к рукам, скажи вы хоть слово. Как вы на это смотрите?

— Дорогая моя, если бы искренней симпатии и дружеской приязни было бы достаточно, я бы вмиг согласился. Но вам же этого мало, верно?

— Важно, что вам этого мало, Питер. Простите меня, и забудем об этом.

— Я этого не забуду. Лучшего комплимента я в жизни не удостаивался. Бог ты мой! Если бы только…

— Хватит! Все нормально, в речах надобности нет. От души надеюсь, что вы не исчезнете тактично из моей жизни, правда?

— Только если вы меня об этом попросите.

— И вы не будете чувствовать себя неловко?

— Нет, не буду. Картина маслом: портрет молодого человека, ворошащего кочергой угли в камине в знак полной свободы от чувства неловкости. А не пойти ли нам подкрепиться?

* * *

— …Ну и как ты поладил с наследницей, адвокатами и прочей компанией?

— О! Спор затянулся надолго. Мисс Дорланд настаивала на том, что деньги надо поделить, а я сказал: нет, и думать забудьте. А она сказала, что деньги перешли к ней только в результате преступления, а Притчард и Марблз хором заверили, что она не отвечает за чужие грехи. А я сказал: ведь получится, что я разбогател на собственном мошенничестве, а она ответила: ничего подобного; и так оно все продолжалось и продолжалось по кругу. Чертовски порядочная девушка, Уимзи.

— Да, знаю. Как только она предпочла бургундское шампанскому, я сразу же понял, что вижу перед собою юную особу исключительных достоинств.

— Да нет, я серьезно. Такая прямодушная, такая искренняя…

— Ну, конечно. Очень милая девушка. Хотя несколько не в вашем вкусе.

— Это еще почему?

— Ну, знаете, артистическая натура и все такое; кроме того, внешность…

— Вы меня обижаете, Уимзи. Уж что-что, а оценить в девушке ум и характер я вроде бы способен. Может, я и не из этих эстетствующих интеллектуалов, но, право же, не только о кордебалете способен думать. А как подумаю, что пришлось бедняжке вынести из-за этого мерзавца Пенберти, так просто кровь в жилах стынет.

— А, так вы уже в курсе?

— Да, в курсе. Мисс Дорланда сама мне все рассказала, и, поверите ли, я зауважал ее еще больше. Давно пора кому-нибудь озарить жизнь бедняжки хоть лучиком света. Вы просто представить себе не можете как она мучилась от одиночества. Занялась искусством, чтобы хоть чем-то дни заполнить, бедное дитя, но на самом-то деле она создана для самой обычной, тихой, размеренной семейной жизни. Вы со своими новомодными идеями меня наверняка не поймете, но Анна Дорланд — сущий ангел во плоти.

— Простите меня, Фентиман.

— А уж как она все это восприняла: я просто со стыда сгорел! Только подумаю, сколько неприятностей ей причинил этой своей бесчестной возней с… ну, да вы и сами все знаете.

— Мой дорогой друг, да вы ей самим провидением ниспосланы. Ведь если бы не ваша «бесчестная возня», она благополучно вышла бы замуж за Пенберти.

— Да, верно; поверить не могу, что она меня и впрямь простила. Она ведь всей душой любила этого подлеца, Уимзи, вы представляете? Это ужасно трогательно.

— Что ж, в ваших силах помочь ей поскорее забыть о прошлом.

— Это мой прямой долг, Уимзи.

— Точно. А что вы поделываете нынче вечером? Может, сходим куда нибудь?

— Простите, сегодня никак не могу. Понимаете, пригласил мисс Дорланд на премьеру в «Палладиум». Подумал, что это пойдет ей на пользу: пусть бедняжка поразвеется, и все такое.

— Да ну! Вот и славно! Удачи вам…

* * *

— …И готовят из рук вон плохо. Я ведь только вчера высказал Кульеру все, что думаю. А он и ухом не ведет. Ну, и что толку тогда в этом комитете? Нет, нынче «Беллону» не узнать! Честно говоря, Уимзи, я подумываю о том, чтобы выйти из членов клуба.

— Ох, Уэзеридж, не делайте этого! Без вас «Беллона» — не «Беллона»!

— Да весь последний месяц здесь черт знает что творилось! Полиция, репортеры… а потом еще Пенберти выпустил себе мозги в библиотеке. Да и уголь нынче — сплошной сланец! Не далее как вчера играем мы в карты, и вдруг что-то как бабахнет, ну прямо как мина, — клянусь вам, в точности как мина! — чуть глаз мне не выбило. Я уж сказал Кульеру: «Смотрите, чтобы такое больше не повторялось!» Можете поднять меня на смех, но знавал я одного парня, который вот так и ослеп. До войны такого не бывало, и небеса милосердные! Уильям! Вы посмотрите на это вино! Понюхайте его! Попробуйте! Отдает пробкой? Конечно, отдает пробкой! Боже мой! И куда катится этот клуб?

Дороти Ли Сейерс ЗАГАДОЧНАЯ СМЕРТЬ

Глава 1

На столе у судьи ковавыми каплями темнели розы.

Судья был стар. Не только время оставило на нем свои разрушительные следы, — казалось, его уже коснулось дыхание смерти. Его морщинистое лицо с крючковатым, словно у попугая, носом и скрипучий, надтреснутый голос были такими же сухими, как и старческие руки в набухших венах. Алая мантия неприятно контрастировала с темно-красными, почти черными, розами.

Три дня судья провел в душном зале заседаний, однако не проявлял никаких признаков усталости. Собирая листки со своими записями в аккуратную стопку, он не смотрел на подсудимую, она не интересовала его сейчас — с ней, собственно, все было ясно. А если бы и посмотрел, то не прочел бы в ее больших глазах под широкими бровями ничего, кроме отрешенного ожидания.

— Господа! — Судья повернулся к присяжным.

С кем не было ясности, так это с ними. Чего ждать от присяжных? Как они воспримут его речь? Каков будет вердикт?

Его проницательные, многоопытные глаза на миг задержались на каждом — предполагая, оценивая, определяя...

«Те трое в углу — торговцы. Высокий — непоседа и, должно быть, спорщик. Толстяк с унылыми усами явно чем-то смущен или расстроен. Третий — простуженный: держит платок у распухшего носа. Директор крупной компании то и дело смотрит на часы: время — деньги. Жизнерадостный владелец бара, похоже, и здесь ожидает развлечения... Двое молодых мастеровых. Пожилой человек, на вид образованный, — трудно определить его профессию и наклонности. Художник с жидкой бородой, едва прикрывающей безвольный подбородок. И — три женщины: одна, видимо, старая дева, эдакий синий чулок. Другая — владелица кондитерской, знающая все и обо всех. Третья — мать, хозяйка, жена, все ее мысли, разумеется, не здесь, а у домашнего очага.

И от них теперь зависело все.

— Господа присяжные, вы терпеливо и внимательно выслушали все, что касается этого весьма печального дела. Теперь я должен подвести итоги, суммировать факты и аргументы, приведенные как обвинением, так и защитой, и по возможности упорядочить их, чтобы помочь вам принять решение.

Прежде всего я напоминаю вам о великом принципе английского правосудия: человек считается невиновным до тех пор, пока вина его не доказана. Следовательно, доказывать свою невиновность он не обязан. Доказать вину подсудимого — дело обвинения. Ваша обязанность — вынести окончательное решение: если обвинению удастся убедить вас и уничтожить все разумные сомнения — вы принимаете вердикт о виновности, если же не удастся — о невиновности подсудимого, в данном случае — подсудимой.

Последнее, впрочем, не обязательно означает, что подсудимая действительно невиновна; возможно, у обвинения просто не хватило убедительности.

Глубоко сидящие глаза Сэлкомба Харди — цвета ранних бледных фиалок — оторвались на миг от журналистской записной книжки. Он нацарапал несколько слов на клочке бумаги и передал его Вэфлсу Ньютону. «Судья настроен враждебно». Вэфлс кивнул. Старые гончие, они с полувзгляда понимали друг друга.

— Что же такое «разумные сомнения», — продолжал скрипучий голос. — Возможно, вы полагаете, что, если рассматривается дело об убийстве, вы должны бросаться на поиски каких-то фантастических решений на уровне ночных кошмаров, терзающих ваш мозг, когда он измучен бессонницей.

Совсем наоборот. Разумные сомнения вы испытываете в жизни ежедневно и постоянно, когда решаете, что продать или купить, сказать или промолчать.

Груз ответственности, возложенной на вас государством, не должен показаться вам чрезмерно тяжелым; вампросто надо все хорошенько продумать, трезво и спокойно, как если бы речь шла о чем-то совершенно обыденном, житейском, повседневном. При этом вы не должны допускать ни малейшего предубеждения против обвиняемой, с другой стороны, ваша задача — добиться для себя полной ясности во всем, что вызывает у вас разумные сомнения.

Итак, я изложу все события с самого начала — настолько ясно, насколько это возможно.

Обвинение заключается в том, что подсудимая Хэрриет Вейн лишила жизни Филипа Бойза. По заключению сэра Джеймса Лаббока и других врачей, давших показания, он умер от отравления мышьяком. Этого не отрицает и защита, и вы должны принять этот факт к сведению. Вам надо ответить на единственный вопрос: был ли мышьяк намеренно применен подсудимой с целью убийства.

Покойный Филип Бойз, тридцати шести лет, был, как вы слышали, писателем, автором пяти романов и многих очерков и статей. Эти так называемые передовые произведения проповедовали идеи, которые некоторым из нас могут показаться аморальными или бунтарскими, вроде атеизма, анархизма или того, что известно под названием «свободная любовь». Представляется, что и свою личную жизнь, по крайней мере в течение определенного периода, он строил в соответствии с данными доктринами.

В 1927 году он познакомился с Хэрриет Вейн. Они встретились в одном из артистических кружков, где обсуждаются перечисленные «передовые» темы, и вскоре стали очень дружны. Подсудимая также по профессии писатель, и необходимо помнить, что она сочиняет так называемые детективные произведения, в которых описываются методы совершения убийств и других преступлений.

Вы слышали ответы подсудимой, а также свидетельства еще нескольких человек. Вы уже знаете, что она — очень способная молодая женщина, воспитанная на строгих религиозных принципах, и что с двадцати трех лет она должна была самостоятельно зарабатывать себе на жизнь. С того времени — а сейчас ей двадцать девять лет — она прилежно работала, и, безусловно, в ее пользу говорит тот факт, что совершенно законным путем она добилась независимости, не беря взаймы и не получая ничьей помощи.

Она откровенно рассказала нам, как глубоко была привязана к Филипу Бойзу и как в течение долгого времени не соглашалась быть его любовницей. Объективных причин, по которым он не мог бы жениться на ней, не существовало, — очевидно, он был принципиальным противником формального брака. У вас есть свидетельства Сибил Мэрриотт и Эйлюнид Прайс о том, что подсудимая чувствовала себя из-за этого глубоко несчастной, а также о том, что пострадавший был очень красивым и привлекательным мужчиной и устоять перед его уговорами для многих женщин оказалось бы весьма трудным.

Во всяком случае, в марте 1928 года подсудимая, измученная, как она заявляет, постоянными просьбами и требованиями, уступает ему и дает согласие на интимную жизнь.

Возможно, вы совершенно справедливо считаете, что делать этого было нельзя. Даже учитывая незащищенность этой женщины, вы понимаете, что личностью с твердыми моральными устоями она не была. И сколько бы ни стремились некоторые писатели придать блеск так называемой свободной любви, этот блеск остается ложным.

Сэр Импи Биггс, используя все свое красноречие в интересах клиента, изобразил этот поступок Хэрриет Вейн в излишне розовых тонах: он говорил о самопожертвовании, напоминал, что в подобной ситуации женщина всегда платит большую цену, чем мужчина. Я уверен, что вы, достаточно хорошо зная жизнь, не сочтете это убедительным и, возможно, подумаете, что, не будь Хэрриет Вейн до определенной степени испорчена нездоровым влиянием своего окружения, она просто исключила бы Филипа Бойза из числа своих знакомых.

Но, с другой стороны, вы не должны забывать, что аморальный образ жизни — это одно, а совершение убийства — совсем другое. Впрочем, если вы подумали о том, что один шаг, сделанный по пути греха, облегчает последующие, вы не должны придавать слишком большое значение этой мысли. Вы вправе только принять ее в расчет, но не должны допустить предубежденности.

— Будем надеяться! — Фредди Арбатнот подтолкнул лорда Питера Уимзи, который выглядел воплощением уныния. — Черт возьми, если каждое маленькое развлечение считать шагом к убийству, нужно было бы перевешать половину человечества, дабы та не расправилась с другой его половиной.

— И к какой половине принадлежал бы ты? — холодно поинтересовался его светлость и вновь повернулся к скамье подсудимых.

— Я был бы жертвой, — сказал достопочтенный Фредди. — Я вполне гожусь на роль трупа в библиотеке.

— Филип Бойз и подсудимая жили вместе около года, — продолжал судья. — Друзья подтверждают, что их жизнь основывалась на тесной взаимной привязанности. Мисс Прайс сообщила, что, хотя Хэрриет Вейн остро чувствовала трагедию своего положения, — она порвала с друзьями своей семьи и избегала компаний, где несоблюдение норм общественной морали могло бы вызвать смущение, — несмотря на все это, она была исключительно предана своему любовнику.

Тем не менее в феврале 1929 года произошла ссора, и пара разошлась. Мистер и миссис Дайер, которые живут над квартирой Филипа Бойза, сообщили нам, что они слышали громкий сердитый разговор: мужчина ругался, а женщина плакала. На следующий день Хэрриет Вейн собрала свои вещи и покинула дом. Любопытной является причина ссоры, и это вы должны тщательно обдумать. Единственное свидетельство, которое мы имеем по этому поводу, — это показания самой подсудимой. По словам мисс Мэрриотт, у которой Хэрриет Вейн жила после разрыва, подсудимая упорно отказывалась давать какую-либо информацию по этому вопросу, говоря только, что она была жестоко обманута Бойзом и не хочет больше слышать его имя.

Можно предположить, что Бойз обижал подсудимую, изменяя, плохо относясь к ней, отказываясь узаконить их отношения в глазах общества. Однако Хэрриет Вейн полностью отрицает это. Она заявила — и ее свидетельство подтверждается письмом, которое Филип Бойз написал отцу, — что Бойз наконец предложил ей вступить в законный брак и что это лестное, хотя и несколько запоздалое предложение не нашло у нее отклика, и именно это стало причиной ссоры. Такое весьма необычное заявление подсудимая делает под присягой.

Любой сказал бы, что предложение руки и сердца не может быть поводом для обиды, а тем более для убийства. По мнению адвоката сэра Импи Биггса, предложение брака полностью устраняет сам повод для враждебности со стороны его подзащитной по отношению к Филипу Бойзу. Однако подсудимая утверждает — и вы должны попытаться поставить себя на ее место и по возможности понять ее точку зрения, — что она была сердита на Бойза из-за того, что он сначала навязал ей свои принципы поведения, а затем отбросил эти принципы в сторону и таким образом, по ее выражению, «сделал из нее дурочку».

Итак, вам остается решить, может ли предложение брака быть разумно истолковано как мотив для убийства. Я должен еще раз подчеркнуть, что обвинением не было предложено никакого другого мотива.

Старая дева из числа присяжных сделала какую-то пометку в своих бумагах, судя по движениям ее карандаша, весьма яростную. Лорд Питер Уимзи покачал головой и что-то пробормотал.

— После этого, — продолжал судья, — в течение трех месяцев с ними ничего особенного не происходило, кроме того, что Хэрриет Вейн оставила дом мисс Мэрриотт и сняла квартиру на Доути-стрит, тогда как Филип Бойз, удрученный одиночеством, принял приглашение своего кузена, мистера Нормана Эркварта, поселиться у него в доме на Вобурн-сквер. Несмотря на то что жили они в одном районе Лондона, Бойз и обвиняемая не слишком часто виделись после разрыва. Было несколько случайных встреч в домах друзей. Есть свидетельства, что одна из них произошла ближе к концу марта, другая — на второй неделе апреля, а третья — когда-то в мае. На эти сведения стоит обратить внимание, хотя вы не должны придавать им слишком большое значение, так как это были неофициальные вечеринки, и даты их могут быть неточными.

Сейчас мы подходим к моменту исключительной важности. Десятого апреля молодая женщина, в которой затем была опознана Хэрриет Вейн, посетила аптеку мистера Брауна на Саутгемптон-роу и купила две унции мышьяка, сказав при этом, что ей нужно избавиться от крыс. В книге регистрации ядов она подписалась именем Мэри Слейтер, причем почерк подсудимой экспертиза подтвердила. Более того, она и сама не отрицает ни факта приобретения мышьяка, ни цели этой покупки. Думаю, стоит отметить, что управляющий домом, где снимает квартиру Хэрриет Вейн, заявил здесь, что крыс в этом доме нет и никогда не было.

Пятого мая подсудимая приобрела — по ее утверждению, для уничтожения сорняков — банку состава, содержащего мышьяк. В этот раз она подписалась именем Эдит Уотерс. Возле дома, где проживала подсудимая, нет никакого сада, трудно также придумать сколько-нибудь существенный повод и для применения гербицидов.

Так же под различными предлогами с середины марта л о начало мая подсудимая покупала другие яды, включая синильную кислоту (якобы для занятий фотографией) и стрихнин, — каждый раз в другом магазине и под другим именем. Мышьяк является единственным ядом, который непосредственно касается данного случая, но для нас важны они все, как проливающие свет на деятельность подсудимой в этот период.

Как же объясняет эти факты сама подсудимая? Она говорит, что в то время она писала роман об отравлении и покупала яды, чтобы проверить, насколько легко обычному человеку приобрести смертельные отравляющие вещества. Ее издатель мистер Труфут передал суду рукопись книги. Она была в вашем распоряжении, и по вашему желанию вы получите ее снова, как только я закончу подведение итогов. Вы знаете, что темой рукописи является убийство с помощью мышьяка, и что в ней есть эпизод, когда молодая женщина приходит в аптеку и покупает это отравляющее вещество. Я должен еще раз напомнить вам, что мышьяк, купленный у мистера Брауна, был обычным мышьяком, который можно купить в аптеке и который в соответствии с требованиями закона окрашивается древесным углем или индиго, чтобы его невозможно было спутать с сахаром или с чем-то другим.

— Как долго, о Господи, как долго мы должны выслушивать всю эту ерунду о мышьяке? — проворчал Сэлкомб Харди. — Убийцы нынче учатся всему этому еще сидя на коленях у матери.

— Отметьте для себя эти даты, — продолжал судья. — Я повторю их: десятое апреля и пятое мая.

Присяжные послушно записали их.

Лорд Питер Уимзи пробормотал:

— Есть ли в этом капля здравого смысла?

Достопочтенный Фредди сказал:

— Что-что?

А судья перевернул еще одну страницу своих записей.

— Где-то к этому времени у Филипа Бойза возобновились приступы желудочных болей, которым он был периодически подвержен на протяжении всей жизни. Вы знакомы с показаниями доктора Грина, который лечил его от чего-то подобного еще в студенческие годы. Это, конечно, было давно, но и позже, в 1925 году, доктор Уэар выписывал ему рецепты при сходных по своим симптомам приступах: нетяжелая болезнь, но изматывающее недомогание с тошнотой и болью в руках и ногах. Указанное совпадение дат может иметь определенное значение: в книге вызовов доктора Уэара отмечены эти приступы — тридцать первого марта, пятнадцатого апреля, двенадцатого мая. Итак, три группы совпадений; Хэрриет Вейн и Филип Бойз встречаются в конце марта — тридцать первого марта у него возникает приступ гастрита; десятого апреля Хэрриет Вейн покупает две унции мышьяка, они встречаются «на второй неделе апреля» — пятнадцатого апреля у него снова приступ; пятого мая происходит покупка гербицидов, «где-то в мае» еще одна встреча — двенадцатого мая он заболевает в третий раз. Вы можете подумать, что это довольно странная закономерность, но вы не должны забывать, что обвинение не смогло доказать факт покупки обвиняемой мышьяка до встречи в марте. Не забывайте об этом.

В мае после третьего приступа доктор советует Бойзу сменить обстановку, и он едет в северо-западный район Уэльса, в Харлич, приятно проводит там время, и его здоровье поправляется. Однако его друг, мистер Райленд Воэн, сопровождавший его в поездке, заявил в суде, что «Филип не был счастлив». У мистера Воэна сложилось впечатление, что он надрывает себе сердце из-за Хэрриет Вейн, и если его телесное здоровье улучшилось, то морально он был подавлен. Шестнадцатого июня Филип Бойз пишет письмо мисс Вейн. Это важное письмо, послушайте его еще раз.

«Дорогая Хэрриет, жизнь — сплошная путаница, и я не могу ее здесь больше выносить. Я решил сбежать и отправиться в путешествие на запад. Но перед тем как уехать, я хочу увидеться с тобой и попытаться еще раз честно поговорить обо всем. Конечно, ты вольна поступать как хочешь, но я все же не могу понять твоего отношения к этому. Если же я и на этот раз не смогу убедить тебя увидеть проблему в правильном свете, я покончу с этим раз и навсегда. Я буду в городе двадцатого. Напиши мне, когда я могу к тебе зайти.

Твой Ф».

Письмо это, как вы понимаете, крайне туманное. Сэр Импи Биггс, приведя весьма весомые аргументы, предположил, что, говоря «сбежать и отправиться в путешествие на запад», «я не могу ее здесь больше выносить» и «покончу с этим раз и навсегда», автор письма выражал свое намерение свести счеты с жизнью, если ему не удастся помириться с обвиняемой. Он указывает, что «путешествие на запад» — известная метафора для обозначения смерти. Это могло бы звучать убедительно, но мистер Эр кварт на допросе заявил прокурору, что в письме идет речь о проекте, который он предложил покойному кузену: пересечь Атлантику и отправиться на Барбадос, чтобы сменить обстановку. Уважаемый прокурор предположил также, что, когда автор письма говорит «я не могу ее здесь больше выносить», он имеет в виду «здесь, в Британии» или даже «здесь, в Харличе», и, если бы фраза содержала намек на самоубийство, она бы звучала иначе: «Я не могу ее больше выносить».

Не сомневаюсь, что у вас сформировалось собственное мнение по этому вопросу. Важно отметить, что покойный просил назначить встречу двадцатого. Ответ на это письмо перед вами:

«Дорогой Фил, ты можешь зайти двадцатого в 9.30 вечера, если хочешь, но ты конечно же не убедишь меня изменить мою точку зрения».

Это письмо подписано просто «В». Очень холодное по тону письмо, почти враждебное. И все же встреча назначена.

Вы все время слушали исключительно терпеливо и прилежно. Я понимаю, что не должен злоупотреблять вашим вниманием, но сейчас я прошу о внимании особом, так как мы подходим ко дню смерти Филипа Бойза.

Старик оперся обеими руками на пачку заметок и слегка наклонился вперед. В сущности, эти листки были ему ни к чему — все это он помнил наизусть, хотя всего три дня назад ничего не знал об этом деле. Время расслабленно-сентиментальных воспоминаний о золотом детстве и розовой юности еще не пришло к нему: он владел настоящим, цепко держал его в своих морщинистых руках с серыми подагрическими ногтями.

И в этом деле он был уверен: логика, умелая аргументация, опыт — вот что помогало ему, собрав в кулак и сопоставив факты, припереть виновного к стене — вот этими самыми руками.

— Филип Бойз и мистер Воэн вернулись в город вместе вечером девятнадцатого, и тогда, вне всякого сомнения, Бойз был совершенно здоров. Он ночевал у мистера Воэна, и они позавтракали вместе, как обычно, яичницей с беконом, тостами, джемом и кофе. В одиннадцать часов Бойз выпил пива, сказав, что сорт «Гиннесс» ему полезен. В час дня был обычный ленч в клубе, а потом он сыграл несколько сетов в теннис с мистером Воэном и другими друзьями. Кто-то из игроков заметил вслух, что Харлич очень помог Бойзу, и тот ответил, что действительно чувствует себя намного лучше.

В половине восьмого он отправился обедать к своему кузену, мистеру Норману Эркварту. Ничего необычного в его поведении или внешнем виде не было замечено ни мистером Эрквартом, ни девушкой, которая прислуживала за столом. Обед был подан ровно в восемь, и я думаю, было бы неплохо, если бы вы это записали (если вы еще этого не сделали), а также все, что было съедено и выпито.

Кузены обедали вдвоем и сначала выпили по стакану шерри. Это было превосходное «Олерозо» 1847 года, прислуга налила его в графин из только что распечатанной бутылки и разлила по стаканам, когда мужчины расположились в библиотеке. Мистер Эркварт сохраняет достойный старинный обычай держать горничную для обслуживания за столом, и таким образом по этой части вечера у нас есть два свидетеля. Вы слушали показания свидетельницы Ханны Уэстлок, и, я думаю, вы согласитесь, что она произвела впечатление человека разумного и наблюдательного.

Итак, сначала было шерри. За ним последовал холодный бульон, который Ханна Уэстлок брала из супницы, стоявшей на буфете, — крепкий и застывший, как прозрачное желе. Мужчины отведали его, а потом бульон был доеден на кухне поварихой и мисс Уэстлок.

После бульона был подан палтус под соусом. Порции по тарелкам снова раскладывали на буфете, обоим был предложен соусник. Остатки блюда были также доедены на кухне.

Затем последовал poulet au pot, то есть цыпленок, кусочками тушенный с овощами в горшочке. Кузены съели понемногу, остальное доела прислуга.

На закуску был сладкий омлет, приготовленный самим Филипом Бойзом в жаровне, непосредственно за столом. И мистер Эркварт, и Филип Бойз строго следовали правилу есть омлет сразу же после приготовления — должен сказать, что это прекрасное правило, и я рекомендую его всем, ибо иначе омлет застывает. Были принесены четыре целых яйца, мистер Эркварт разбил их одно за другим в миску и добавил сахар, просеяв его через ситечко. Затем он передал миску мистеру Бойзу со словами: «Ты настоящий мастер по части омлетов, Фил, действуй». Затем Филип Бойз взбил яйца с сахаром, а когда омлет в жаровне был готов, полил его горячим вареньем, поданным Ханной Уэстлок, сам разделил его на две порции и передал одну мистеру Эркварту, оставив себе другую.

Я привел вам все эти подробности, чтобы вы помнили: у нас есть доказательства, что все блюда за обедом ели два человека, а в большинстве случаев — четыре. Омлет — единственное блюдо, которое не побывало на кухне, — его приготовил Филип Бойз и разделил за столом с кузеном. Ни мистер Эркварт, ни мисс Уэстлок, ни кухарка миссис Петтикан после этого обеда не почувствовали никакого недомогания.

Я должен также упомянуть, что к обеду было подано вино, которое Филип Бойз выпил один, — это прекрасное старое бургундское в оригинальной бутылке. Мистер Эркварт откупорил и передал бутылку Филипу Бойзу, сказав, что сам он пить не будет, поскольку врачи не советовали ему употреблять спиртное за обедом. Филип Бойз выпил два стакана, а остатки вина в бутылке, к счастью, сохранились. Как вы уже слышали, позднее вино было проверено и найдено вполне безвредным.

Итак, мы приближаемся к девяти часам вечера. После обеда был предложен кофе, но Бойз отказался от него: во-первых, он не очень любил кофе по-турецки, а во-вторых, он ожидал, что Хэрриет Вейн предложит ему чашечку кофе. В девять пятнадцать Бойз выходит из дома мистера Эркварта и на такси едет к дому номер 10 по Доути-стрит, где снимает квартиру Хэрриет Вейн. Это расстояние около полумили. Мы знаем от самой Хэрриет Вейн, от миссис Брайт, живущей на первом этаже, и от полицейского констебля (личный номер — Д-1234), который в это время проходил по улице, что в двадцать пять минут десятого Филип Бойз стоял на крыльце и звонил в квартиру подсудимой. Она ожидала его и сразу же впустила в дом.

Свидание, естественно, происходило наедине, и у нас нет о нем других сведений, кроме тех, которые дала подсудимая. По ее словам, как только Бойз вошел, она предложила ему «чашку кофе, который уже был готов и стоял на плите». Уважаемый прокурор тут же спросил, где находился готовый кофе. Подсудимая, видимо не совсем понимая цель вопроса, ответила: «На плите, чтобы был горячий». Когда вопрос был сформулирован иначе, она объяснила, что кофе был в кастрюльке, и именно она стояла на конфорке газовой плиты. Тогда прокурор напомнил подсудимой ее слова, сказанные ранее в полиции: «У меня была приготовлена чашка кофе к его приходу». Вы, конечно, понимаете важность этого заявления. Если кофе был налит в чашки до приезда покойного, то нетрудно было заранее положить яд в одну из чашек и предложить ее Филипу Бойзу; но, если подсудимая разливала кофе в его присутствии, сделать это было значительно труднее, хотя все-таки возможно, когда внимание Бойза было чем-то отвлечено. Подсудимая объяснила, что под словами «чашка кофе» она просто имела в виду «определенное количество кофе». Судите сами, является ли такая форма выражения обычной и естественной. По ее словам, покойный не клал в кофе ни молока, ни сахара. Мистер Эркварт и мистер Воэн также подтверждают, что обычно после обеда он пил черный кофе без сахара.

По свидетельству подсудимой, разговор не был приятным. Обе стороны высказывали упреки, и в десять часов или около того Филип Бойз выразил желание уехать. Она говорит, что он выглядел неважно и признался, что нехорошо себя чувствует, добавив, что ее поведение очень его расстроило.

В десять минут одиннадцатого — и я хочу, чтобы вы записали это время, — к Бурку, водителю такси, находившемуся на стоянке на Гилфорд-стрит, подошел Филип Бойз и попросил отвезти его на Вобурн-сквер. Водитель заявляет, что говорил Бойз быстро и отрывисто, как человек, который болен или чем-то расстроен. Когда такси остановилось перед домом мистера Эркварта, Бойз не вышел, и Бурк открыл дверцу, чтобы выяснить, в чем дело. Он обнаружил, это его пассажир скорчился в глубине салона, прижав ладонь к животу, а его бледное лицо покрыто испариной. Таксист спросил его, не плохо ли ему, на что тот ответил: «Да, ужасно». Он помог пассажиру выбраться из такси и звонил, поддерживая пассажира одной рукой, пока они стояли на крыльце. Дверь открыла Ханна Уэстлок. Филип Бойз едва смог сделать несколько шагов. Он согнулся почти вдвое, со стоном упал в кресло в холле и попросил бренди. Ханна принесла ему из столовой крепкого бренди с содовой, и, выпив его, Бойз достаточно овладел собой, чтобы достать из кармана деньги и расплатиться с таксистом.

Ему все еще было очень плохо, и Ханна Уэстлок вызвала из библиотеки мистера Эркварта. Он сказал Бойзу: «Привет, старина! Что с тобой?» Бойз ответил: «Кто его знает. Я ужасно себя чувствую. Неужели это был цыпленок?» Мистер Эркварт сказал, что он так не думает, — он не заметил, чтобы с ним было что-то не так, а Бойз ответил, что, возможно, это один из его обычных приступов, хотя он никогда раньше не чувствовал ничего подобного. Его отвели наверх, уложили в постель, а по телефону вызвали доктора Грейнджера, который жил неподалеку.

Еще до прибытия врача у больного началась неукротимая рвота. Доктор Грейнджер диагностировал острый приступ гастрита. У больного была высокая температура, частый пульс, болезненный при надавливании живот, но врач не обнаружил никаких признаков, указывающих на аппендицит или перитонит. Поэтому он вернулся к себе в кабинет и приготовил смесь бикарбоната калия, апельсиновой настойки и хлороформа, чтобы остановить рвоту, — и никаких других лекарств не назначил.

Но рвота продолжалась и на следующий день, поэтому на помощь доктору Грейнджеру был вызван доктор Уэар, который наблюдал пациента раньше и был лучше знаком с особенностями его организма.

Судья посмотрел на часы:

— Время идет, а так как нам нужно еще подробно вспомнить медицинские свидетельства, я объявляю перерыв в заседании на ленч.

— Он объявляет, — сказал достопочтенный Фредди, — предварительно постаравшись отбить у слушателей аппетит. Или все-таки перекусим? А, Уимзи?

Но сэр Уимзи словно оглох. Мрачный, он направился в глубь зала суда, где сэр Импи Биггс разговаривал со своими помощниками.

— Кажется, он взволнован, — задумчиво сказал мистер Арбатнот. — Я думаю, он пошел туда с какой-то целью. И зачем только я пришел на это дурацкое шоу? Скучища, знаете ли, а девушка даже не симпатичная. Вряд ли я вернусь сюда после ленча.

Он выбрался из многолюдного зала и оказался лицом к лицу со вдовствующей герцогиней Денверской — очаровательной матушкой лорда Питера.

— Пообедаем вместе, герцогиня, — предложил Фредди с надеждой в голосе. Она ему очень нравилась.

— Я жду Питера, спасибо, Фредди. Такое интересное дело, и люди тоже интересные, не правда ли, хотя я не знаю, что сделают из всего этого присяжные, у них у всех лица похожи на куски ветчины, примерно столько же интеллекта... ну, кроме художника, у того лицо просто отсутствует, да еще этот ужасный галстук и бородка, как у Христа, только не у настоящего, а у того, итальянского, что в розовой юбке и голубом плаще. А там, это не мисс Климпсон, которая работает у Питера? Интересно, как она сюда попала?

— Я слышал, он снял ей помещение где-то неподалеку с машинописным бюро и квартирой этажом выше, — сказал Фредди, — а она проворачивает все эти его благотворительные выдумки. Забавная она, правда? Как будто сошла со страниц журнала девяностых годов. Но для его работы она — в самый раз.

— Да, это так благородно — отвечать на все эти сомнительные объявления, и потом, нужна смелость, чтобы разоблачить этих людей, а некоторые из них — такие ужасные сальные типы, я не удивлюсь, если среди них есть и убийцы, знаете, с этими автоматическими штуками и дубинками в каждом кармане, и очень может быть — у каждого дома в духовке куча костей, как у Лэндрю, а он придумал очень умно, правда? И такие женщины — некоторые так легко говорят о них, что они прирожденные убийцы, но, конечно, они этого не заслуживают, и, возможно, Они просто нефотогеничны, бедняжки.

«Речь герцогини еще более бессвязна, чем обычно», — подумал Фредди. А она, говоря все это, смотрела на своего сына с необычным для нее беспокойством.

— Отлично снова увидеть старину Уимзи, не так ли? — сказал Фредди с теплотой в голосе. — Вы же знаете, он прекрасно во всем этом разбирается и постоянно по уши в этих делах. А как только попадает домой, начинает неистовствовать — это совершенно естественная разрядка.

— Ну а это одно из дел главного инспектора Паркера, то, что слушается сегодня, они же с Питером такие друзья, вы знаете, как Давид и Бершеба, или Даниил и — кто?..

Однако этот вопрос так и остался невыясненным — к ним подошел Уимзи и нежно накрыл своей ладонью руку матери:

— Мне очень жаль, мама, что заставил тебя ждать, но я должен был сказать Бигги пару слов. Дело у него идет ужасно, а судья Джеффри, кажется, уже примерил черную шапочку для объявления смертного приговора. Я собираюсь домой, чтобы сжечь свои книги. Не кажется ли вам, что стало опасным знать слишком много о ядах? Будь ты чистым, как лед, и непорочным, как снег, тебе не удастся избегнуть Олд-Бейли^[533].

— Что-то не похоже, что эта девушка так чиста и непорочна, — заметил Фредди.

— Тебе бы находиться среди присяжных, — необычно зло ответил Уимзи. — Готов поспорить, что именно это они говорят в данный момент. Убежден, что старшина присяжных — трезвенник, я видел, как в их комнату понесли имбирное пиво, одна надежда, что оно взорвется, и все его внутренности вылетят через дыру в черепе.

— Хорошо, хорошо, — успокоил его мистер Арбатнот. — Кому нужно сейчас выпить, так это тебе.

Глава 2

Стихла суета вокруг мест, вновь появились присяжные, на своей скамье возникла подсудимая, занял кресло судья. С красных роз опало несколько лепестков. Скрипучий голос продолжал:

— Господа присяжные! Я думаю, нет необходимости подробно останавливаться на развитии болезни Филипа Бойза. Двадцать первого июня пригласили медсестру, и в течение этого дня доктора трижды навещали пациента. Ему становилось все хуже; в организме не удерживались никакие лекарства, так как у него были постоянные рвота и понос. На следующий день, двадцать второго июня, его состояние еще ухудшилось: усилились боли, пульс ослабевал, кожа вокруг рта стала сухой и шелушилась. Доктора уделяли ему максимум внимания, но ничем не могли помочь. Вызвали его отца; сын был в сознании, он еще мог говорить и в присутствии отца и сестры Уильямс сделал следующее заявление: «Я умираю, отец, и я рад, что все кончено. Хэрриет теперь избавится от меня — я и не знал, что она меня так ненавидит». Это была весьма примечательная речь, и следует подумать о двух ее различных интерпретациях. Вы сами должны решить, что он имел в виду: «Ей удалось избавиться от меня; я не знал, что она ненавидит меня настолько, чтобы отравить», или: «Когда я осознал, что она так ненавидит меня, я понял, что не хочу больше жить». Но, возможно, он не имел в виду ни того, ни другого. Когда люди серьезно заболевают, у них иногда появляются бредовые идеи, бывает, что их сознание блуждает.

Стоит помнить, однако, что невыгодно слишком многое считать самим собой разумеющимся. И все же эти слова являются частью показаний, и вы вправе принять их во внимание.

В течение ночи он становился все слабее, потерял сознание, а в три часа, не приходя в себя, умер. Это случилось в ночь на двадцать третье июня.

Вплоть до этого времени ни у кого не возникало никаких подозрений. И доктор Грейнджер, и доктор Уэар пришли к выводу, что причиной смерти стал острый гастрит, и мы не вправе обвинять их: это вполне соответствовало и симптомам, и истории болезни пациента. Свидетельство о смерти было выдано в обычном порядке, и похороны состоялись двадцать восьмого июня.

Затем произошло нечто, что иной раз случается в подобных ситуациях: кто-нибудь начинает говорить. В данном конкретном случае говорить начала сестра Уильямс, и, хотя вы можете счесть это совершенно неподобающим для медсестры, все же тот факт, что она заговорила, оказался добрым делом. Конечно, она должна была сказать доктору Уэару или доктору Грейнджеру о своих подозрениях вовремя. Но, по мнению врачей, это не предотвратило бы летальный исход: если бы они узнали об отравлении и даже выяснили, что причиной смерти является именно мышьяк, они бы не смогли сделать ничего больше того, что уже было сделано, чтобы спасти жизнь этого несчастного. А произошло следующее: сестра Уильямс на последней неделе июня была послана к другому пациенту доктора Уэара, который, по случайности, принадлежал к тем же литературным кругам в Блумсбери, что и Филип Бойз и Хэрриет Вейн. Находясь там, сестра в разговоре о Филипе Бойзе высказала мнение, что это было похоже на отравление, и она даже упомянула мышьяк. Ну, вы знаете, как распространяются подобные слухи. Один человек говорит другому, потом это обсуждается на чаепитиях и коктейлях, и очень скоро история становится известна всем, люди начинают называть имена и высказывать мнения. Об этом стало известно мисс Мэрриотт и мисс Прайс, это достигло также ушей мистера Воэна. Мистер Воэн был чрезвычайно удивлен и подавлен смертью Филипа Бойза: ведь он был вместе с ним в Уэльсе и знал, сколь улучшилось на отдыхе его здоровье. Кроме того, он был совершенно уверен в жестокости Хэрриет Вейн по отношению к его другу и почувствовал, что необходимо что-то предпринять. Он пошел к мистеру Эркварту и рассказал ему всю историю. Мистер Эркварт, адвокат, склонный с осторожностью относиться к различным слухам и подозрениям, сказал мистеру Воэну, что выдвигать голословные обвинения против людей неразумно, так как это может обернуться клеветой. Вместе с тем он, естественно, почувствовал неловкость из-за того, что подобные разговоры ведутся о родственнике, умершем в его доме. И он — весьма разумно — решил проконсультироваться с доктором Уэаром и посоветовать ему, если тот вполне уверен, что причиной смерти был несомненно гастрит, сделать замечание сестре Уильямс и тем положить конец разговорам. Доктор Уэар, естественно, был очень удивлен и огорчен, но поскольку предположение было высказано, он не мог отрицать, что — если принимать во внимание одни лишь симптомы — теоретическая возможность подобного существует, так как симптомы отравления мышьяком и острого гастрита практически неразличимы.

Когда об этом сообщили мистеру Воэну, он укрепился в своих подозрениях и написал мистеру Бойзу-старшему, советуя предпринять расследование. Отец был конечно же потрясен и сразу заявил, что этим необходимо заняться. Он знал о связи сына с Хэрриет Вейн, как и о том, что она не справлялась о здоровье Филипа и не пришла на похороны; ее бессердечие поразило его. В конце концов он обратился в полицию и получил разрешение на эксгумацию.

Вы уже слышали о результатах анализа, проведенного сэром Джеймсом Лаббоком и мистером Стивеном Фордайсом. Попутно состоялась дискуссия о методах анализа и путях распространения мышьяка в организме, но, я полагаю, нам нет нужды вникать в эти технические детали.

При эксгумации были взяты желудок, кишечник, почки, печень и части других органов и тканей. Исследование показало, что все они содержат мышьяк. По концентрации мышьяка, обнаруженного в данных фрагментах, было вычислено, сколько яда содержалось во всем теле, с поправкой на определенный объем мышьяка, выведенный из организма рвотой, поносом и через почки, учитывая, что почки играют очень большую роль в удалении именно этого яда. В результате они пришли к заключению, что приблизительно за три дня до смерти в организм поступила фатальная доза; мышьяка — возможно, четыре или пять гран.

Мышьяк проходит через организм очень быстро, особенно если он принят с едой или непосредственно после еды, — он раздражает слизистую оболочку внутренних органов и ускоряет процессы выделения. Действие будет еще скорее, если мышьяк был принят в жидком, а не в порошкообразном виде. Если мышьяк был принят с едой или сразу после еды, то практически весь он будет удален из организма в течение двадцати четырех часов. Таким образом, в нашем случае сам факт обнаружения мышьяка свидетельствует о: том, что в свое время в организм была введена огромная доза этого яда.

Значительная дискуссия развернулась вокруг времени первого проявления симптомов болезни. Защита предположила, что Филип Бойз мог сам принять мышьяк после того, как покинул квартиру Хэрриет Вейн, прежде чем взял такси на Гилфорд-стрит. Защита ссылается на книги, авторы которых приводят случаи, когда симптомы отравления начинают проявляться очень скоро — через десять—пятнадцать минут, если мышьяк был принят в жидком виде. По свидетельству подсудимой — а другими мы не располагаем, — Филип Бойз ушел от нее в десять часов, на Гилфорд-стрит он был в десять минут одиннадцатого. Уже тогда он выглядел больным. В столь позднее время до Вобурн-сквер можно доехать очень быстро. Так и было, но за это короткое время его скрутила такая боль, что он уже едва держался на ногах. Гилфорд-стрит находится совсем рядом с Доути-стрит — примерно в трех минутах ходьбы. Вы можете спросить себя: почему же покойный затратил на этот путь целых десять минут? Не остановился ли он в каком-нибудь укромном уголке и не принял ли мышьяк, который захватил с собой. Я не отрицаю, что у покойного мог быть мышьяк, — покупки, сделанные Хэрриет Вейн, показывают, что закон о продаже ядов не всегда действует так строго, как хотелось бы. Я только хочу вам напомнить, что защита не представила никаких свидетельств того, что Филип Бойз когда-либо покупал мышьяк или имел к нему доступ. Упомяну и еще об одном достаточно любопытном факте: в результате анализов не были обнаружены следы древесного угля или индиго, с которым должен быть смешан мышьяк, предназначенный для продажи. Кто бы его ни приобрел — подсудимая или сам покойный, — мы вправе ожидать, что следы красящего вещества должны быть обнаружены. Но вы также можете счесть вероятным, что эти следы были выведены из организма поносом и рвотой.

Рассматривая версию о самоубийстве, вы должны будете задать себе вопрос, как провел Бойз эти десять минут: принял ли он дозу мышьяка, или, что также возможно, почувствовав недомогание, присел где-то, чтобы прийти в себя, или же просто бродил огорченный и расстроенный, как это случается с любым из нас. Вы также можете допустить, что подсудимая ошибается либо говорит неправду относительно времени его ухода.

У вас есть также заявление подсудимой о том, что Бойз, покидая ее квартиру, сказал, что чувствует себя плохо. Если вы считаете, что эти слова находятся в какой-либо связи с мышьяком, это, конечно, исключает предположение, что он принял яд после ухода из квартиры подсудимой.

Здесь перед вами выступали авторитетные врачи, они рассказывали о собственном опыте и о случаях, описанных в литературе. Вы заметили, что не существует никакой определенности относительно времени, когда могут проявиться симптомы отравления мышьяком. Иногда это четверть часа или полчаса, иногда два часа, иногда даже пять или шесть, или, по-моему, в одном случае — даже семь часов после принятия яда.

В этот момент поднялся прокурор и сказал, преисполненный уважения:

— В этом случае, ваша светлость, я думаю, я не ошибусь, если скажу, что яд был принят на пустой желудок.

— Благодарю вас, я весьма обязан вам за напоминание. В этом случае яд был принят на пустой желудок. Я только хотел подчеркнуть, что мы имеем дело с очень интересным явлением весьма неопределенного характера, и именно поэтому я так тщательно отметил все моменты, когда Филип Бойз принимал пищу в течение двадцатого июня.

— Скотина, но скотина справедливая, — пробормотал лорд Питер Уимзи,

— В результате анализа выяснилось одно чрезвычайно важное обстоятельство — присутствие мышьяка в волосах покойного. У него были довольно длинные волосы: спереди в распрямленном состоянии их длина достигала шести-семи дюймов. В волосах мышьяк был найден у корней, он не распространился до кончиков самых длинных волос. Причем доктор Джеймс Лаббок заявляет, что его больше, чем может быть накоплено в волосах естественным путем. Иногда у вполне здоровых людей находят незначительные следы в волосах и в коже, но не в таком количестве, как в данном случае. Таково мнение сэра Джеймса.

Если человек принимает мышьяк, определенная часть обнаруживается в коже, ногтях и волосах. Яд откладывается у корней и по мере роста волос продвигается к их концам, поэтому положение мышьяка в волосах может дать нам приблизительное представление о том, как давно он был принят. Этот вопрос тоже вызвал споры, но в конце концов сошлись на том, что принятая доза мышьяка вызывает появление его следов у основания волос по прошествии приблизительно десяти недель. Волосы растут со скоростью около шести дюймов в год, и следы мышьяка будут «расти» вместе с ними, пока не достигнут конца волос. Я уверен, что леди-присяжные все прекрасно поймут, что, я полагаю, то же самое явление имеет место в случае так называемой перманентной завивки. По расположению на волосе завитого участка вы можете судить о том, как давно была сделана завивка, поскольку она производится на определенном месте волос, а волосы растут. Таким же образом при ушибе ногтя поврежденный участок постепенно передвигается с ростом ногтя до тех пор, пока не достигнет края, где мы можем обрезать его ножницами.

Итак, было сказано, что присутствие мышьяка вблизи корней волос Филипа Бойза указывает на то, что он должен был принять мышьяк, как минимум, за три месяца до смерти. Вы сами поймете всю важность этого заявления, если сопоставите факт приобретения подсудимой мышьяка в апреле и в мае с приступами болезни у покойного весной. Их ссора произошла в феврале; он был болен в марте и умер в июне. Между ссорой и смертью прошло около пяти месяцев; между первым приступом и смертью — четыре, и, возможно, вы сочтете, что в этих датах есть определенная закономерность.

А сейчас мы переходим к дознанию, проведенному полицией. Когда возникло подозрение, детективы явились к Хэрриет Вейн, чтобы взять у нее показания. Услышав, что Бойз умер от отравления мышьяком, она очень удивилась и сказала: «Мышьяк? Как странно!» И добавила: «Понимаете, я пишу книгу об отравлении мышьяком». Ей был задан вопрос, не покупала ли она мышьяк и другие яды, и она с готовностью подтвердила факты покупок с теми же объяснениями, которые дала в суде. Ее спросили, что она сделала с ядами, мисс Вейн ответила, что сожгла их, так как слишком опасно держать их у себя. Квартиру обыскали, но ничего найдено не было, за исключением аспирина и других обычных лекарств. Подсудимая полностью отрицала, что подсыпала Филипу Бойзу мышьяк или какой-либо другой яд. Ей был задан также вопрос, не мог ли мышьяк случайно попасть в кофе, на что она ответила, что это невозможно, так как она уничтожила все яды еще до конца мая.

В этот момент сэр Импи Биггс прервал судью просьбой о том, чтобы его светлость напомнил присяжным о показаниях мистера Чэллонера.

— Конечно, сэр Импи, весьма вам обязан. Вы помните, что мистер Чэллонер — литературный агент Хэрриет Вейн. Он явился в суд, чтобы рассказать о том, что они с Хэрриет Вейн обсуждали тему ее следующей книги еще в декабре, и она сказала ему, что книга будет об отравлении, и скорее всего, об отравлении мышьяком. Это показание можно счесть в пользу подсудимой, так как оно свидетельствует о том, что она собиралась проверить, возможно ли купить в аптеках мышьяк и другие яды, еще до ссоры с Филипом Бойзом. Очевидно, она глубоко изучила этот предмет — на ее полках стоял целый ряд книг по судебной медицине и токсикологии, а также отчеты о знаменитых судебных процессах отравителей, включая дело Мадлен Смит, дело Седдона и дело Армстронга. Все они — об отравлении мышьяком.

Смею надеяться, я полностью представил вам дело. Эта женщина обвиняется в отравлении своего бывшего любовника мышьяком. Он, без сомнения, принял мышьяк, и, если вы уверены, что яд Филипу Бойзу дала именно она — с целью нанести ущерб его здоровью или убить его — и что в результате этого он умер, тогда вашим долгом является признать ее виновной в убийстве.

Сэр Импи Биггс в талантливой и красноречивой речи высказал мнение, что у подсудимой был весьма незначительный мотив для убийства, но я вынужден напомнить вам, что убийства часто совершались по абсолютно неадекватным мотивам, если вообще какой-либо мотив можно считать адекватным такому преступлению. Особенно в случаях, если стороны являются мужем и женой или живут вместе, как муж и жена, всегда существует вероятность того, что пылкие чувства у людей с низким моральным уровнем или неуравновешенной психикой приведут к преступлению.

У подсудимой было средство — мышьяк, квалифицированные знания предмета, а также возможность применить яд. Защитаутверждает, что этого недостаточно. Она заявляет: обвинение должно доказать, что яд не мог быть принят никаким другим образом — случайно или с намерением самоубийства. Вам судить. Если вы чувствуете разумное сомнение в том, что яд был дан Филипу Бойзу подсудимой намеренно, вы должны вынести вердикт о ее невиновности в убийстве. Вы не обязаны решать, каким образом в организм Бойза попал яд, если его не дала подсудимая. Рассмотрите все обстоятельства в целом и сообщите нам о своем решении.

Глава 3

— Надеюсь, они недолго, — сказал Вэфлс Ньютон, — там же все очевидно. Послушай, старик, я собираюсь быстренько отвезти свой материал. Ты дашь мне знать, что происходит?

— Конечно, — сказал Сэлкомб Харди, — если ты по дороге забросишь к нам мой материал. Ты не мог бы заказать мне выпить по телефону, а? У меня горло как дно птичьей клетки. — Он посмотрел на свои часы. — Боюсь, мы пропустим выпуск в шесть тридцать, если они не поторопятся. Старик осторожен и чертовски медлителен.

— Для соблюдения приличий они просто обязаны сделать вид, что совещаются, — сказал Ньютон. — Скажем, минут двадцать, захотят покурить... Кстати, я тоже хочу. Я вернусь без десяти. — Он протиснулся к выходу из зала.

У Катберта Логана, репортера утренней газеты, оставалось достаточно времени, чтобы состряпать обстоятельный отчет. Флегматичный, спокойный, он мог писать в суде, чувствуя себя так же удобно, как за своим письменным столом. Он любил описывать взгляды, интонации голоса, цветовые эффекты и тому подобное. Его статьи было приятно читать, иногда их даже можно было назвать изысканными.

Фредди Арбатнот, который так и не ушел домой после ленча, подумал, что неплохо бы сделать это сейчас. Он начал ерзать на сиденье, и Уимзи хмуро посмотрел на него. Вдовствующая герцогиня пробралась вдоль скамеек и уселась рядом с лордом Питером. Сэр Импи Биггс, сочтя, что сделал для клиента максимум возможного, вышел в сопровождении любопытствующих, жизнерадостно болтая при этом с прокурором. Скамья подсудимых опустела. На столе у судьи роняли свои лепестки красные розы.

Главный инспектор Паркер, оставив группу друзей, пробрался сквозь толпу и поклонился герцогине.

— Ну что, Питер? — спросил он, поворачиваясь к Уимзи. — Чисто сработано?

— Чарльз, — сказал Уимзи, — я не должен был оставлять вас одного с этим делом. Вы ошиблись, старина.

— Ошибся?

— Она этого не делала.

— Да бросьте вы!

— Это все очень убедительно, может, даже неопровержимо, но это не так. Она этого не делала.

— Но вы же на самом деле так не думаете?

— Думаю.

Паркер выглядел несчастным. Он всегда верил Уимзи и, несмотря на это, все-таки колебался.

— Но, дорогой мой, где же здесь слабое место?

— Его здесь нет. Все построено чертовски прочно. Здесь все правильно, за исключением того, что девушка невиновна.

— Вы превращаетесь в обычного психоаналитика, — сказал Паркер с неловким смешком, — правда, герцогиня?

— Хотела бы я познакомиться с этой девушкой, — ответила герцогиня в своей обычной непрямой манере. — Такое интересное и действительно замечательное лицо, хотя и некрасивое в строгом смысле слова, но это еще интереснее, так как красивые люди часто бывают глупы. Я читала одну из ее книг. Действительно, вполне приличная и так хорошо написана. Я не могла угадать убийцу до двухсотой страницы, очень умно, потому что я их обычно определяю странице на пятнадцатой. Очень любопытно, должно быть, писать книги о преступлениях, а затем быть самой обвиненной в преступлении, кто-то может сказать, что это Божья кара. Интересно, смогла бы она, если она этого не делала, сама найти убийцу? Я не думаю, что авторы детективов могут что-то расследовать в реальной жизни, за исключением, конечно, Эдгара Уоллеса, который, казалось, был одновременно во всех местах, и дорогого Конан-Дойла, и этого черного мужчины, как же его звали, и, конечно, Слейтера, такой скандал!.. Хотя я сейчас припоминаю, что это-то было в Шотландии, а у них такие странные законы, особенно относительно брака. Ну, я думаю, мы скоро узнаем — не обязательно правду, а то, что присяжные подразумевают под этим.

— Да, они заседают дольше, чем я предполагал. Но, послушайте, Уимзи, я бы хотел, чтобы вы сказали мне...

— Слишком поздно, слишком поздно. Вы же не можете все начать сначала.

Сейчас ничто не имеет значения, кроме мнения присяжных. Я полагаю, мисс Климпсон как раз в данный момент им это втолковывает. А уж если она начала, ее не остановить, пока сама не остановится.

— Ну, они уже заседают полчаса, — сказал Паркер.

— Все еще ждешь? — спросил Сэлкомб Харди, возвращаясь к столу прессы.

— Вот твои двадцать минут! Уже почти час прошел.

— Их уже нет полтора часа, — сказала девушка своему жениху. — Они сидели прямо за спиной Уимзи. — Что они там делают?

— Наверное, в конце концов они не уверены, что она это сделала.

— Какая ерунда! Конечно, сделала. Это же по ее лицу видно. Безжалостная, наверно, и плакать-то не умеет!

— Ну, я не знаю, — сказал парень.

— Может быть, она тебе понравилась, Фрэнк?

— Ну, я не знаю. Но, по-моему, не похожа на убийцу.

— А откуда ты знаешь, как выглядят убийцы? Ты когда-нибудь встречал хоть одного?

— Ну, я видел их у мадам Тюссо.

— А, восковые фигуры!.. Там любой будет выглядеть убийцей.

— Да, наверное. Съешь шоколадку.

— Два часа с четвертью, — с досадой сказал Вэфлс Ньютон, — они, должно быть, заснули. Понадобится специальный выпуск. А что, если они будут заседать всю ночь?

— И мы будем сидеть всю ночь, вот и все.

— Ладно, сейчас моя очередь выпить. Пойду, дай мне знать в случае чего, хорошо?

— Ладно.

— Я только что разговаривал с одним из приставов, — с важным видом сказал своему другу Человек-Который-Знает-Все-Ходы-и-Выходы. — Судья только что послал к присяжным узнать, не надо ли им чем-нибудь помочь.

— Да? И что они сказали?

— Не знаю.

— Они заседают уже три с половиной часа, — прошептала девушка за спиной Уимзи. — Я ужасно проголодалась.

— Правда, дорогая? Может, тогда пойдем?

— Нет, я хочу услышать вердикт. Мы уже так долго прождали, что жалко уходить.

— Хорошо, я схожу принесу сандвичей.

— О, это было бы чудесно. Только недолго, а то я уверена, что у меня будет истерика, когда я услышу приговор.

— Я мигом! Радуйся, что ты не в жюри, им вообще ничего нельзя.

— Что, ни есть, ни пить?

— Ни-че-го. Наверно, ни чиркнуть спичкой, ни закурить.

— Бедняги! Хорошо еще, что здесь центральное отопление, так ведь?

— Да, здесь достаточно жарко. Я буду рад глотку свежего воздуха.

Пять часов.

— На улице страшная толпа, — сказал Человек-Ко-торый-Знает-Все-Ходы-и-Выходы, возвращаясь из разведки. — Некоторые начали кричать всяким вздор о подсудимой, несколько парней налетели на них, и одного увезли на «скорой».

— Как интересно! Посмотрите! Вон мистер Эркварт, он только что вошел. Жаль его, не правда ли? Должно быть, ужасно, когда кто-то умирает в твоем доме.

— Он разговаривает с прокурором. Они все, конечно, прилично пообедали.

— Прокурор не такой симпатичный, как сэр Импи Биггс. Это правда, что он держит канареек?

— Прокурор?

— Нет, сэр Импи.

— Да, правда. И даже получает за них призы.

— Как забавно!

— Внимание, Фредди, — сказал лорд Питер Уимзи, — там какое-то движение. Они идут, милый мой, и была ль чья-либо поступь столь же легка и воздушна?

Присутствующие встали. Судья занял свое место. Хэрриет Вейн, казавшаяся очень бледной в электрическом свете, появилась на скамье подсудимых. Дверь в комнату присяжных открылась.

— Посмотри на их лица, — сказала девушка, — говорят, что, если они признают подсудимого виновным, они никогда на него не смотрят. О, Фрэнк, возьми меня за руку!

— Господа присяжные, пришли ли вы к единому мнению в отношении приговора? — В голосе секретаря суда официальность боролась с укором.

Старшина присяжных поднялся с обиженным и раздраженным видом:

— Мне очень жаль, но к соглашению мы не пришли.

По залу суда пронесся вздох, послышался ропот.

Исключительно учтивый и нисколько не уставший судья склонился в сторону присяжных:

— Считаете ли вы, что, если бы у вас было больше времени, вы могли бы достичь соглашения?

— Боюсь, что нет, ваша светлость. — Старшина бросил свирепый взгляд в тот угол скамьи присяжных, где старая дева сидела понурив голову и крепко сцепив руки. — У меня нет никакой надежды, что мы когда-либо сможем договориться.

— Могу ли я чем-то помочь вам?

— Нет, благодарю, ваша светлость. Мы вполне все понимаем, но не можем прийти к единому мнению.

— Это печально. Я думаю, вам стоит попытаться еще раз, а затем, если вы так и не сможете принять решение, вы должны вернуться и сказать мне об этом. Если мое знание закона сможет вам как-либо помочь, я целиком в вашем распоряжении.

Присяжные мрачно удалились. Судья тоже встал, волоча за собой алую мантию. Шорох разговоров превратился в громкий гул.

— Ей-богу! — сказал Фредди Арбатнот. — Я уверен, что эта твоя мисс Климпсон устроила все это представление, Уимзи. Ты видел, как старшина посмотрел на нее?

— Умница! — сказал Уимзи. — Просто отлично! Она ужасно неуступчива и умеет стоять до конца.

— Я уверен, что ты подкупил присяжного, Уимзи. Ты дал ей какой-нибудь сигнал или что-то в этом роде?

— Нет, — сказал Уимзи. — Можешь верить мне или нет, но я даже бровью не повел.

— Однако это чертовски жестоко по отношению к людям, которые хотят есть, — пробормотал Фредди.

Шесть часов. Шесть с половиной...

Наконец-то!

Когда присяжные появились во второй раз, на их лицах была видна усталость. Одна из женщин плакала там, в комнате для присяжных, и сейчас все еще всхлипывала в платочек. Простуженный мужчина выглядел едва живым. Волосы художника были всклокочены и напоминали дикий куст. Директор компании и старшина выглядели так, будто им хотелось кого-то задушить, а старая дева, закрыв глаза, шевелила губами, как бы молясь.

— Господа присяжные! Пришли ли вы к единому мнению в отношении приговора?

— Нет! Мы уверены, что нам невозможно достичь соглашения.

— Вы действительно в этом уверены? — спросил судья. — Я никоим образом не хочу торопить вас. Я готов ожидать здесь столько времени, сколько понадобится.

Стон директора компании был слышен даже на галерке. Старшина сдержал себя и ответил резким от раздражения и изнеможения голосом:

— Мы никогда не придем к единому мнению, ваша светлость, даже если мы будем сидеть здесь до Судного дня.

— Очень жаль, — оказал судья, — но в таком случае остается одно — распустить вас и назначить новое заседание суда. Я уверен, что вы сделали все, что могли, и призвали на помощь весь свой интеллект и всю совесть, чтобы решить это дело, которое вы с таким терпением и вниманием выслушали. Вы свободны и освобождаетесь от выполнения обязанностей присяжных на следующие двенадцать лет.

Все формальности еще не были закончены, мантия судьи еще алела в сумраке маленького коридора за открытой дверью, а Уимзи уже пробирался к местам защиты. Он потянул адвоката за мантию:

— Бигги! Отлично сработано! У вас появился еще один шанс. Давайте я тоже займусь этим делом, и мы выиграем процесс.

— Вы так думаете, Уимзи? Сознаюсь, результат превзошел все мои ожидания.

— А в следующий раз будет еще лучше. Послушайте, Бигги, возьмите меня к себе каким-нибудь клерком, я хочу поговорить с ней.

— С кем? С моей клиенткой?

— Да. У меня есть какое-то предчувствие. Мы должны добиться ее оправдания, и я знаю, что это можно сделать.

— Хорошо, заходите ко мне завтра. Я сейчас должен поговорить с ней. У себя в кабинете я буду в десять. До свидания.

Уимзи заторопился к боковой двери, из которой выходили присяжные. Последней, в шляпке набекрень, с неловко накинутым на плечи плащом, выходила старая дева. Уимзи подскочил к ней и взял за руку:

— Мисс Климпсон!

— О, лорд Питер! Бог мой, какой это был ужасный день! Вы знаете, вся проблема возникла по большей части из-за меня, хотя двое из них отважно поддерживали меня. И... ох, лорд Питер, я надеюсь, что я поступила правильно: ну не могла я, не могла по совести сказать, что она это сделала, если я была уверена, что она этого не делала, ведь так? Боже мой! О Господи, Господи!

— Вы совершенно правы. Она этого не делала, и благодарение Господу, что вы устояли против них и дали ей еще один шанс. Я собираюсь доказать, что она этого не делала. И я собираюсь пригласить вас на обед, и — послушайте, мисс Климпсон!

— Да?

— Я не брился с сегодняшнего утра, но, надеюсь, вы не будете протестовать, если я заведу вас за ближайший угол и поцелую.

Глава 4

Было воскресенье, но сэр Импи Биггс отменил условленную раньше игру в гольф (мало, впрочем, сожалея об этом, так как шел проливной дождь) и созвал внеочередной военный совет.

— Так что же, Уимзи, — сказал адвокат, — что вы думаете обо всем этом? Разрешите представить вам мистера Крофтса из адвокатской конторы «Крофтс и Купер».

— Мое мнение таково, что мисс Вейн этого не делала, — сказал Уимзи. — Осмелюсь заметить, что подобная мысль наверняка возникла и у вас, но, подкрепленная моим гениальным умом, она куда сильнее поражает воображение.

Мистер Крофтс, не совсем понимая, чем являются эти слова — глупостью или шуткой, почтительно улыбнулся.

— Именно так, — сказал сэр Импи, — но мне бы хотелось знать, сколько присяжных видят все в подобном же свете.

— Ну, это вам могу сообщить — я знаком с одним из присяжных: одна женщина, полженщины и около трех четвертей мужчины.

— Это как? В прямом смысле?

— Сейчас объясню. Женщина — я ее хорошо знаю — была убеждена, что мисс Вейн не такой человек, чтобы поступить подобным образом. Конечно, они здорово нажимали на нее, потому что она не могла назвать ни одного слабого места в доказательствах, но она сказала, что поведение подсудимой тоже доказательство, и она вправе принять его во внимание. К счастью, она — выносливая, худенькая женщина в зрелом возрасте, у нее здоровое пищеварение и воинственный англо-католический дух замечательной стойкости, а ее способность к преодолению длинных дистанций просто поражает. Она сначала позволила им всем выбиться из сил, а потом заявила, что все-таки не верит этому и не собирается говорить, что верит.

— Прекрасно, — сказал сэр Импи. — Человек, который верит в христианские догматы, не запутается в противоречивых свидетельствах. Но нельзя рассчитывать на то, что жюри присяжных будет целиком состоять из религиозных консерваторов. Как насчет другой женщины и мужчины?

— Ну, с женщиной все получилось довольно неожиданно. Это дородная, процветающая вдова, держит кондитерскую. Она сказала, что не считает вину подсудимой доказанной и что, возможно, мисс Вейн и решилась бы на это, но что касается ее лично, она не дала бы повесить даже собаку, будь та старой или безнадежно больной. А мистер Бойз мог сам принять яд или быть отравлен своим кузеном. Все могло быть. Она уже присутствовала на двух процессах по отравлению и в некоторых других случаях не была удовлетворена приговорам, в частности по делу Седдона. Собственное мнение о мужчинах у нее как-то не сложилось, хотя она похоронила уже третьего мужа и — как вы сами понимаете — имеет кое-какой опыт общения, поэтому она, в принципе, не доверяет показаниям экспертов-мужчин. Сначала она хотела проголосовать с большинством, но затем почувствовала неприязнь к старшине, который пытался подавить ее своим мужским авторитетом, и в конце концов заявила, что поддерживает моего друга мисс Климпсон.

Сэр Импи рассмеялся:

— Очень интересно. Вот бы всегда иметь такую внутреннюю информацию о присяжных! Мы выворачиваемся наизнанку, чтобы добыть доказательства, а затем один из присяжных принимает решение, опираясь на то, что на самом деле вовсе и не доказательство, а другой поддерживает первого на основании того, что доказательствам вообще нельзя доверять. А что мужчина?

— Мужчина-художник был единственным, кто действительно понимал образ жизни, который вели покойный и подсудимая. Он поверил вашей клиентке и сказал, что, если девушка действительно так относится к мужчине, последнее, что она захочет сделать, — это убить его. Она скорее отойдет в сторонку и будет наслаждаться его болью. Он поверил ее рассказу о покупке ядов, который кому-то мог показаться надуманным. Он заявил также, что Бойз, насколько он знает, был тупым, самодовольным типом. И книги его — он читал некоторые — по сути своей аморальны. Так что невелика потеря. Он считал более чем вероятным, что это самоубийство, и был готов поддержать каждого, кто думает так же. Потом он испугал присяжных, сказав, что привык не спать допоздна, не боится духоты и готов прозаседать хоть всю ночь. Мисс Климпсон поддержала его: во имя праведной цели совсем нетрудно перенести небольшое личное неудобство, тем более религия приучила ее поститься. У третьей женщины началась истерика, а мужчина, у которого на следующий день была назначена деловая встреча, возмутился. Тут во избежание кровопролития старшина заявил, что придется им признать, что они не могут прийти к единому мнению. Вот так все и случилось.

— Они дали нам еще один шанс, — сказал мистер Крофтс, — все к лучшему. Дело не может быть рассмотрено до следующей сессии суда, у нас есть около месяца, и, возможно, в следующий раз будет судья Бэнкрофт, он не такой суровый, как Кроссли. Вопрос в том, можем ли мы как-то укрепить наши позиции?

— Я собираюсь положить на это все свои силы, — сказал Уимзи. — Где-то должны существовать доказательства, вы же понимаете. Я знаю, что вы все трудились, как бобры, но я собираюсь потрудиться, как предводитель бобров. И у меня есть одно преимущество перед всеми вами.

— Больше ума? — предположил сэр Импи, ухмыляясь.

— Нет, я никогда не имел этого в виду, Бигги. Просто я действительно верю в невиновность мисс Вейн.

— Черт возьми, Уимзи, неужели мое красноречие не убедило вас, что и я всем сердцем в это верю?

— Конечно убедило. Я чуть не заплакал. Старина Бигги, сказал я себе, уйдет из коллегии адвокатов и перережет себе горло, если вердикт не удовлетворит его: он не сможет больше верить в британскую юстицию. Нет, это был ваш триумф — то, что присяжные не смогли прийти к соглашению и вы получили отсрочку, старина. Кстати, если не секрет, кто вам платит, Бигги?

— «Крофтс и Купер», — лукаво ответил сэр Импи.

— Это что — благотворительность?

— Нет, лорд Питер. На самом деле расходы по процессу несут издатели мисс Вейн, ну и одна газета, которая печатает с продолжением ее новую книгу. В результате всего этого они ожидают всплеска читательского интереса. Но, откровенно говоря, я не знаю, что они скажут сегодня по поводу расходов на новый процесс.

— Стервятники, — сказал Уимзи. — Пусть продолжают финансирование, и скажите им, что гарантии будут. Только не упоминайте мое имя.

— Это очень щедро...

— Ничуть. Я не согласился бы потерять это развлечение за все богатства мира. Но и вы должны кое-что для меня сделать. Я хочу повидать мисс Вейн. Вы добьетесь для меня разрешения на встречу с ней, как для одного из ваших помощников, чтобы я мог услышать ее собственную версию происшедшего — в условиях разумного уединения! Понимаете?

— Я думаю, это можно устроить, — сказал сэр Импи. — У вас есть какие-нибудь предложения?

— У меня еще не было времени их продумать. Но я выловлю что-нибудь, не беспокойтесь. Я уже начал подрывать уверенность полиции. Главный инспектор Паркер уже отправился плести ивовые венки на свою могилу.

— Будьте поосторожнее, — сказал сэр Импи. — Что бы мы ни обнаружили, это произведет на суде большое впечатление, если обвинение еще не будет об этом знать.'

 — Я буду осторожен, как на тонком льду. Но если я найду настоящего убийцу — если он вообще был, — я полагаю, вы не будете возражать против его ареста?

— Нет, я не буду возражать. Пусть это сделает полиция. Хорошо, джентльмены. Если у вас больше ничего нет, мы, пожалуй, закончим наше совещание. Вы устроите лорду Питеру то, что он хочет, мистер Крофтс?

Мистер Крофтс устроил, и уже на следующий день лорд Питер предъявил свои полномочия у ворот Холлоуэй^[535].

— О да, милорд. Вы будете пользоваться теми же правами, что и адвокат подсудимой. Мы получили специальное сообщение из полиции, все будет в порядке, милорд. Охранник проводит вас и сообщит наши правила.

Пройдя несколько коридоров с голыми стенами, Уимзи оказался в маленькой комнате со стеклянной дверью. Там стоял длинный стол из сосновых досок и пара отвратительных стульев, один напротив другого.

— Прошу вас, милорд. Вы будете сидеть на одном конце стола, а подсудимая — на другом; вы не должны ни вставать с мест, ни передавать какие-либо предметы через стол. Я буду находиться снаружи и видеть вас через стекло, милорд, но мне ничего не будет слышно. Если вы сядете, подсудимую сейчас приведут, милорд.

Уимзи ждал, снедаемый любопытством. Вскоре послышались шаги, она вошла в комнату в сопровождении надзирательницы и села напротив Уимзи. Надзирательница вышла, и дверь закрылась. Уимзи, приподнявшись со стула, прокашлялся.

— Доброе утро, мисс Вейн, — сказал он невыразительно.

Подсудимая взглянула на него.

— Пожалуйста, садитесь, — сказала она тем странным глубоким голосом, который еще в суде привлек его внимание. — Вы — лорд Питер Уимзи, я полагаю, и пришли от мистера Крофтса.

— Да, — сказал Уимзи. Ее неподвижный взгляд раздражал его. — Да, э-э... я выслушал дело и все такое, и... э-э... я думаю, я мог бы что-то сделать, знаете ли.

— Это очень мило с вашей стороны, — сказала она.

— Да бросьте эти церемонии! Я хотел сказать, что люблю проводить расследования, если вы понимаете, что я хочу сказать.

— Я понимаю. Я все же пишу детективы. Я с интересом изучала вашу карьеру.

Внезапно она улыбнулась ему, и его сердце растаяло.

— Ну, с какой-то стороны это неплохо, значит, вы знаете, что я не такой осел, каким сейчас выгляжу.

Это рассмешило ее.

— Вы не выглядите ослом — по меньшей мере не более, чем любой джентльмен в подобных обстоятельствах. Эта обстановка не слишком соответствует вашему стилю, но вы ее очень облагораживаете. И я действительно очень вам благодарна, хотя боюсь, я — довольно безнадежный случай.

— Не говорите так. Он не может быть безнадежным, если вы этого не сделали, а я в этом уверен.

— Я этого не делала. Но это похоже на одну из моих книг. Там я изобрела такое совершенное преступление, что не смогла найти для моего детектива ни одного способа доказать его. Пришлось заставить убийцу признаться в своей вине. Но то было в книге.

— Если будет необходимо, мы поступим так же. Вы, я полагаю, не знаете, кто убийца?

— По-моему, его не существует. Я думаю, что Филип сам принял яд. Он был человеком эдакого пораженческого склада, понимаете?

— Полагаю, он тяжело воспринял ваш разрыв.

— В какой-то степени да. Но, я думаю, главным было сознание того, что его недооценили. Он комплексовал: ему казалось, что люди объединились специально, чтобы испортить ему жизнь.

— И это было так?

— Нет, я так не думаю. Но он сумел многих обидеть. Он был склонен требовать одолжений как чего-то, принадлежащего ему по праву. А это, как вы понимаете, раздражает людей.

— Понятно. У него были хорошие отношения с кузеном?

— О да! Хотя, конечно, он всегда говорил, что это обязанность мистера Эркварта ухаживать за ним. Мистер Эркварт достаточно состоятелен, так как он весьма солидный юрист, а не потому, что существовал семейный капитал, так что у Филипа не могло быть к нему никаких претензий. Просто он был убежден, что великие писатели заслуживают того, чтобы их содержали обычные люди.

Уимзи был достаточно хорошо знаком с подобной разновидностью артистического темперамента, но, как бы то ни было, он был поражен тоном ответа, окрашенным горечью и даже, как ему показалось, некоторым презрением. С сомнением в голосе он задал следующий вопрос:

— Простите, что я спрашиваю, но были ли вы очень привязаны к Филипу Бойзу?

— Должна была быть, не правда ли, — в подобных обстоятельствах?

— Необязательно, — резко ответил Уимзи. — Вы могли жалеть его, или быть околдованной им, или затравленной им.

— Все сразу.

Уимзи задумался на мгновение.

— Вы были друзьями?

— Нет, — произнесла она со сдавленной яростью в голосе, которая поразила его. — Филип не принадлежал к тому типу мужчин, которые могут стать друзьями женщин. Ему была нужна моя преданность. Он ее имел, это правда. Но я не могу переносить, когда из меня делают дурочку. Я не могу терпеть, когда меня берут на испытательный срок, как мальчишку-рассыльного в офисе, чтобы убедиться, настолько ли я хороша, чтобы ко мне можно было снизойти. Я была уверена в его честности, когда он заявил, что не верит в брак, а затем выяснилось, что это была проверка, является ли моя преданность достаточно самоотверженной. Такой она не была. Мне не нравится брак, который предлагают в качестве награды.

— Я не виню вас, — сказал Уимзи.

— Разве?

— Нет. Судя по вашему рассказу, парень был самодовольным тупицей, чтобы не сказать скотиной. Как тот ужасный тип, помните эту историю? Сначала он назвался полунищим художником, а затем обрушил на бедную девушку груз почестей, для которых она не была рождена. Я не сомневаюсь, что он был совершенно невыносим со своими старинными дубовыми панелями, фамильным серебром, кланяющимися арендаторами и тому подобным.

Хэрриет Вейн рассмеялась:

— Да, это смешно, но и унизительно тоже. Да, именно так. Я подумала, что Филип выставил и себя, и меня на посмешище, и, как только я об этом подумала, все сразу исчезло — хоп! — И она махнула рукой.

— Я понимаю, — сказал Уимзи. — Такие викторианские взгляды у человека с «передовыми» идеями. «Он только для Бога, она — для Бога в нем и так далее». Ну, я рад, что вы так относитесь к этому.

— Да? Я не думаю, что это действительно будет полезно в теперешней критической ситуации.

— Нет, но я смотрю вдаль. Я хочу сказать, что, когда все будет позади, я хотел бы жениться на вас, если вы сможете смириться с моими недостатками и тому подобное.

Улыбка исчезла с лица Хэрриет Вейн, она нахмурилась, и в ее глазах появилось выражение чуть ли не отвращения.

— О, так вы один из них? Это уже сорок седьмое.

— Сорок седьмое — что? — спросил несколько ошарашенный Уимзи.

— Предложение. Они приходят с каждой почтой. Я полагаю, есть целая куча идиотов, готовых жениться на ком угодно, лишь бы этот человек был известен.

— О, — сказал Уимзи, — Боже мой, как неловко получилось. На самом деле, вы понимаете, мне совершенно не нужна известность. Я могу и сам попасть в газеты, это не удовольствие для меня. Пожалуй, мне лучше не упоминать больше об этом.

В его голосе звучала обида, и девушка с раскаянием посмотрела на него.

— Простите, но в моем положении становишься довольно ранимой. Было вылито столько грязи!

— Я знаю, — сказал лорд Питер. — С моей стороны было глупо...

— Нет, я думаю, было глупо с моей стороны. Но почему?..

— Почему? Ну, я думаю, вы довольно привлекательная личность. Вот и все. Я имею в виду, что я вроде бы полюбил вас. Я не могу сказать почему. Здесь нет никаких правил, вы же знаете.

— Знаю. Что ж, это очень мило с вашей стороны.

— Мне бы хотелось, чтобы вы не считали, будто все это очень смешно. Я знаю, у меня глупый вид, но с этим я не могу ничего поделать. Мне в самом деле нужен кто-то, с кем можно было бы разумно поговорить, кто мог бы сделать мою жизнь интересной. А я дал бы вам кучу сюжетов для ваших книг.

— Но вы же не хотите жену, которая пишет книги, не так ли?

— Нет, хочу: это будет очень интересно. Гораздо интереснее, чем обычные жены, которые разбираются только в одежде и людях. Хотя, конечно, это тоже надо, но в меру; я не хочу сказать, что возражаю против одежды.

— А как насчет старинных дубовых панелей и фамильного серебра?

— О, на этот счет вы можете быть спокойны. Всем этим занимается мой брат. Я собираю инкунабулы и первые издания, это, конечно, немного скучновато, но вам не нужно о них беспокоиться, если вы сами этого не захотите.

— Я не это имела в виду. Что подумает ваша семья?

— О, в счет идет только моя мать, а вы ей очень понравились.

— Так вы уже устраивали смотрины?

— Нет! Господи, я сегодня все время говорю что-то не то. Я был совершенно ошеломлен в первый день заседания суда и поспешил к своей маме, которая просто прелесть и такой человек, который все понимает, и сказал: «Послушай! Это совершенно уникальная женщина, а ее втянули в отвратительное, грязное дело. Ради Бога, приходи, будешь держать меня за руку, чтобы я не вскакивал». Вы просто не представляете, как это все было мерзко.

— Представляю. Просто отвратительно. Извините, что я была груба. А кстати, вы помните о том, что у меня был любовник?

— Да. И у меня тоже были любовницы, если уж разговор зашел об этом. Несколько. Это с любым случается. Я могу представить отличные рекомендации. Мне говорили, что я — неплохой любовник, только сейчас я в невыгодном положении. Трудно быть убедительным, сидя на другом конце стола в комнате со стеклянной дверью, через которую заглядывает какой-то тип.

— Я поверю вам на слово. Но, «как бы увлекательно ни было блуждать никем не замеченным по саду воображения, разве мы не отвлекаем ваши мысли от другого предмета, такого же важного?». Кажется весьма вероятным...

— А если вы можете процитировать «Кай Лунг», то мы, конечно, прекрасно с вами поладим.

— Кажется, весьма вероятно, что я не доживу до начала проведения эксперимента.

— Проклятье, не надо меня разочаровывать, — сказал Уимзи, — разве я уже не объяснил вам, что на этот раз дело расследую я? Можно подумать, что вы мне не доверяете.

— Людей и до этого несправедливо осуждали.

— Именно так, и именно потому, что не я занимался их делами.

— Я никогда об этом не думала.

— Подумайте сейчас. Вы найдете эту мысль прекрасной и вдохновляющей. Это может даже помочь вам отличить меня от остальных сорока шести претендентов, если вдруг у вас в памяти затеряются мои черты или случится что-нибудь подобное. О, кстати, я ведь не вызываю у вас отвращения или чего-то вроде этого? Потому что, если вызываю, я тут же вычеркиваю мое имя с листа ожидания.

— Нет, — сказала Хэрриет Вейн тепло и немного грустно. — Нет, вы не вызываете у меня отвращения.

— Я не напоминаю вам белых слизняков и у вас не бегают по спине мурашки, как только вы меня увидите?

— Конечно нет.

— Я рад этому. А что касается разных мелких поправок вроде изничтожения старой гривы, отращивания усов или изгнания монокля, я, знаете ли, буду счастлив их осуществить, если это согласуется с вашими идеалами.

— Не надо, — сказала мисс Вейн, — пожалуйста, не надо никаких изменений вообще.

— Вы действительно так думаете? — Уимзи покраснел. — Надеюсь, это не означает, что любые предпринятые мною шаги не смогут сделать меня даже терпимым для вас? Я буду приходить в разной одежде, чтобы вы получили полное представление о предмете. Бантер, мой камердинер, проследит за этим. У него прекрасный вкус в отношении галстуков, носков и тому подобного.

Ну, я думаю, мне пора идти. Вы... э-э... вы обдумаете это, если у вас выдастся свободная минутка, не правда ли? Нет никакой спешки. Только скажите не колеблясь, если вы ни за что не сможете вытерпеть союза со мной. Понимаете, я не пытаюсь шантажом заставить вас выйти за меня, я имею в виду, что я буду расследовать это дело просто из интереса, что бы ни случилось, понимаете?

— Это очень мило с вашей стороны...

— Нисколько. Это мое хобби. Нет-нет — не делать предложения, а расследовать разные дела. Ну-ка, взбодритесь и все такое. А я зайду еще, если мне разрешат.

— Я дам лакею указание впускать вас, — важно сказала она. — Вы всегда застанете меня дома.

Уимзи шел по пыльной улице в полуобморочном состоянии.

«Я уверен, что у меня это получится. Конечно, ее легко ранить... неудивительно после общения с этим мерзким хамом, но она не чувствует отвращения... если вызываешь отвращение, то тут уже ничего не поделаешь... у нее кожа как мед... ей нужно носить темно-красное... и старинные гранатовые украшения... и множество колец довольно старомодного типа... я конечно же смогу снять дом... бедное дитя, но я чертовски хорошо поработаю, чтобы все для нее устроить... а у нее есть и чувство юмора... умна — не заскучаешь... просыпаешься, а впереди целый день, и столько хорошего происходит за день... а потом возвращаешься домой, ложишься в постель... это тоже будет чудесно... а пока она будет писать, я смогу выйти и поболтаться, и никто из нас не будет скучать... интересно, прав ли был Бантер относительно этого костюма?., я всегда думал, он немного темноват, но крой хорош».

Он остановился перед витриной магазина, бросил беглый взгляд на свое отражение. Большой красочный плакат в витрине привлек его внимание: «Специально для вас! Только один месяц!»

— О Боже! — пробормотал он, мгновенно спустившись с небес на землю. — Один месяц — четыре недели — тридцать один день. Времени немного, а я даже не знаю, с чего начать.

Глава 5

— Итак, — сказал Уимзи, — почему убивают людей?

Он сидел в офисе мисс Кэтрин Климпсон. Официально это учреждение числилось машинописным бюро, и там даже были три квалифицированные машинистки, которые время от времени что-то печатали для писателей и ученых. Очевидно, дело было большим и процветающим, так как машинистки, и не только они, часто отказывались от работы, ссылаясь на чрезмерную занятость. На других этажах здания наблюдалась совсем иная деятельность. Все служащие этого учреждения были женщины — в большинстве своем пожилые, но было и несколько молодых и привлекательных. Если заглянуть в регистрационный журнал, хранящийся в стальном сейфе, можно было узнать, что все эти женщины принадлежали к, так сказать, классу, известному под недобрым названием «избыточного» или «ненужного». Там были малообеспеченные или вовсе не обеспеченные старые девы; бездетные вдовы; женщины, оставленные странствующими мужьями и живущие на скромные алименты. Многие, До того как они получили работу у мисс Климпсон, не имели никаких занятий, кроме бриджа и пансионных сплетен. Были там вышедшие в отставку разочарованные школьные учительницы; безработные актрисы; отважные женщины, потерпевшие крах с открытием шляпных магазинов или чайных; и даже несколько блестящих юных девушек, которым наскучили коктейли и ночные клубы. Казалось, что эти женщины проводят большую часть своего времени, отвечая на объявления, в том числе и брачные. Неженатые джентльмены, желающие познакомиться с материально обеспеченными леди с целью создания семьи; энергичные шестидесятилетние джентльмены, ищущие экономок для жизни в отдаленных сельских районах; изобретательные джентльмены с финансовыми проектами и мечтами о капитале; джентльмены от литературы, нуждающиеся в женщинах-сотрудницах; джентльмены от театра, ищущие таланты для театральных постановок в провинции; щедрые джентльмены, которые предлагали научить желающих, как заработать деньги в свободное время, — все эти разношерстные джентльмены имели большую вероятность получить искомое с помощью служащих мисс Климпсон. Случалось, джентльмены уже делали стойку перед броском на вожделенную добычу, но что-то не срабатывало, и им приходилось вместо этого объясняться с магистратом по обвинениям в мошенничестве, шантаже или сутенерстве. Возможно, просто совпадения, целый ряд совпадений... А может, наоборот, срабатывало что-то; во всяком случае, в офисе мисс Климпсон существовала прямая телефонная связь со Скотленд-Ярдом, а многие из ее леди были на самом деле отнюдь не такими беззащитными, какими казались.

Если очень захотеть, можно было также выяснить, что деньги на оплату аренды и на текущие расходы конторы поступали с банковского счета лорда Питера Уимзи. Его светлость был весьма сдержан в упоминаниях об этом своем предприятии, но иногда, в беседах с главным инспектором Паркером или другими близкими друзьями, он называл служащих в конторе «своими кошечками».

— Так почему убивают людей? — спросил Питер Уимзи.

Мисс Климпсон налила чашку чая. На ее узком, прикрытом кружевами запястье было с десяток тонких браслетов, и при каждом ее движении они сдержанно, но агрессивно позвякивали.

— Я действительно не знаю, почему убивают людей, — ответила она, очевидно рассматривая эту проблему с точки зрения психологии. — Это опасно и ужасно безнравственно; удивительно, как можно набраться наглости, чтобы совершить это. И очень часто они так мало выигрывают в результате.

— Это то, что я имею в виду, — сказал Уимзи, — ради чего? Та немка, не помню, как ее звали, исключительно ради развлечения: ей нравилось смотреть, как люди умирают.

— Очень странный вкус, — сказала мисс Климпсон. — Без сахара, я полагаю? Вы знаете, дорогой лорд Питер, я много раз присутствовала у смертного одра — это было моим печальным долгом. Хотя в целом ряде случаев — как у моего дорогого отца — все было обставлено просто прекрасно и очень по-христиански, я все же не в состоянии понять, что в этом процессе может нравится. Конечно, у людей обо всем такие разные представления. О смешном, например, я лично никогда не была в восторге от Джорджа Роби, хотя Чарли Чаплин всегда заставляет меня рассмеяться. А в стоянии у смертного ложа есть такие детали... как бы ни был испорчен вкус, тут не до развлечения.

— Полностью с вами согласен, — сказал Уимзи. — И все же в какой-то мере возникает иллюзия, что ты можешь контролировать жизнь и смерть, знаете ли.

— Это посягательство на прерогативы Создателя, — сказала мисс Климпсон.

— Но довольно приятно ощущать себя божеством, так сказать. «Высоко-высоко над миром, как чайный поднос в небесах»^[536].

В этом есть какая-то прелесть — это можно понять. Но с практической точки зрения эта теория, должен сказать, совершенно дьявольская — прошу прощения, мисс Климпсон, за упоминание священных особ, — для нас совершенно не годится, так как аморфна и неопределенна. И если я должен пуститься на поиски маньяка-убийцы, я, скорее, от безнадежности перережу себе горло.

— Не говорите так, — сказала мисс Климпсон, — даже в шутку. Ваша работа здесь — такая ценная и нужная, она стоит того, чтобы жить ради нее, несмотря на самые горькие личные переживания. Так грешно шутить, это может обернуться очень плохо! Я знала одного молодого человека, он говорил все, что приходило ему в голову, — очень давно, дорогой лорд Питер, когда вы были еще ребенком, но молодые люди были необузданными даже тогда, что бы сейчас ни говорили о том времени, — так вот, он очень любил охоту и однажды сказал моей бедной дорогой маме: «Миссис Климпсон, если сегодня я не принесу целую сумку дичи, я застрелюсь». И он вышел со своим ружьем и, когда перебирался через изгородь, курок за что-то зацепился и ружье выстрелило. Тогда я была юной девушкой, и это ужасно меня расстроило, потому что он был очень милым молодым человеком с бакенбардами, которые нам всем очень нравились, хотя сегодня все бы иронически улыбались, и их совершенно сожгло выстрелом, а сбоку в голове была ужасная дыра — так говорили, хотя, конечно, мне не разрешили его увидеть.

— Бедняга, — сказал его светлость. — Ну, давайте отвлечемся от мании убийства. Какие еще причины бывают у людей для убийства?

— Еще — страсть, — сказала, немного поколебавшись, мисс Климпсон, — я не хотела бы называть это любовью, если это настолько неконтролируемо.

— Это мотив, выдвинутый обвинением, — холодно сказал Уимзи. — Я не могу его принять.

— Конечно нет. А вдруг существовала другая несчастная молодая женщина, которая была влюблена в мистера Бойза и хотела ему отомстить?

— Да. Или ревнивый мужчина. Но главная трудность для нас — время. Необходим был благовидный предлог, чтобы подсыпать этому типу яд. Нельзя ведь просто поймать его на крыльце и сказать: «Ну-ка, выпей вот это!» Не так ли?

— Но мы не знаем, что он делал целых десять минут, — проницательно заметила мисс Климпсон. — Может быть, он зашел в какой-нибудь бар, чтобы выпить, и встретил там своего врага?

— Да, возможно. — Уимзи сделал пометку на листе бумаги и с сомнением покачал головой. — Но это скорее совпадение. Если, конечно, не было предварительной договоренности о встрече. Все равно над этим стоит поработать. Во всяком случае, ясно, что дом мистера Эркварта и квартира мисс Вейн не были единственными местами, где Бойз мог есть или пить между семью часами и десятью минутами одиннадцатого в тот злополучный вечер. Под заголовком «Страсть» мы имеем: во-первых, мисс Вейн (исключенная, согласно нашей гипотезе); во-вторых, ревнивых любовниц; в-третьих, таких же ревнивых соперников. Место — паб (навести справки). А сейчас мы переходим к следующему мотиву — к деньгам. Отличный мотив для убийства того, у кого они есть, но малоподходящий в нашем случае. И все же рассмотрим его подробнее. Здесь мне приходят в голову три пункта: ограбление (весьма невероятно), страховка, наследство.

— Какой у вас ясный ум, — сказала мисс Климпсон.

— Когда я умру, вы увидите на моем сердце надпись «Точность». Я не знаю, сколько денег имел при себе Бойз, но не думаю, что много, может быть, Эркварт и Воэн знают; и все же это не важно, так как мышьяк не годится, если вы хотите кого-либо ограбить. Понадобится сравнительно много времени, чтобы приступить к делу, и жертва не будет достаточно беспомощной. Если его не отравил и не ограбил водитель такси, то не остается никого, кто бы выиграл от такого глупого преступления.

Мисс Климпсон согласилась и намазала маслом второе печенье.

— Теперь страховка. Сейчас мы вступаем в область вероятного. Был ли Бойз застрахован? Вряд ли. Эти писатели не думают о будущем и не заботятся о такой чепухе, как страховая премия. Но проверить нужно. Кто мог быть заинтересован в его страховке? Его отец, его кузен (вероятно), другие родственники (если есть) и, я полагаю, мисс Вейн, если он оформил полис, когда жил с ней. А также любой, кто мог одолжить ему денег под залог страховки. Здесь масса вариантов. Я уже чувствую себя лучше, мисс Климпсон, во всех отношениях более сообразительным и полным бодрости. Или я ухватился за нить в этом деле, или это— ваш чай. Этот пузатый чайник — отличный малый. В нем что-нибудь осталось?

— Да, конечно, — торопливо сказала мисс Климпсон. — Мой дорогой отец всегда говорил, что я мастерски извлекаю максимум из чайника. Секрет заключается в том, чтобы наливать его до краев и никогда не опустошать совсем.

— Наследство, — продолжал лорд Питер. — Осталось ли что-нибудь после него? Немного, я думаю. Мне бы надо повидаться с его издателем. Или он недавно что-нибудь получил? Его отец или кузен знали бы. Отец — священник; не думаю, что в семье было много денег. И все же никогда не знаешь наверняка. Кто-нибудь мог оставить Бойзу состояние за его beaux yeux^[537]  или из восхищения перед его талантом. Выяснить, оставил ли он завещание? Но защита, конечно, уже думала об этом. Я снова впадаю в депрессию.

— Возьмите сандвич, — предложила мисс Климпсон.

— Спасибо, — сказал Уимзи, — или немного сена. Нет ничего лучше, если вы собираетесь падать в обморок, как кто-то совершенно справедливо заметил. Ну, мы более или менее разобрались с мотивом денег. Остается шантаж.

Мисс Климпсон, как и другие «кошечки», в силу профессиональных обязанностей знакомая с этим предметом, со вздохом согласилась.

— Кто был этот Бойз? — риторически спросил Уимзи. — Я ничего о нем не знаю. Он вполне мог быть махровым негодяем. Он мог знать о своих друзьях такое, о чем не говорят вслух. Почему бы и нет? Или писал книгу, чтобы изобличить в ней кого-то, и его нужно было заставить замолчать любой ценой. Черт побери, ведь его кузен — юрист. Предположим, он мошенничал или что-нибудь в этом роде и Бойз угрожал вывести его на чистую воду? Он жил в доме Эркварта и вполне мог разузнать что-то. Эркварт бросает немного мышьяка ему в суп... Он бросает мышьяк в суп... и сам его ест. Это немного странно, не правда ли? Боюсь, что показания Ханны Уэстлок этот вариант исключают. Мы вынуждены снова вернуться к таинственному незнакомцу в пабе.

Он ненадолго задумался, а затем сказал:

— И конечно же остается самоубийство, во что я действительно склонен поверить. Правда, мышьяк — это дурацкое средство, но такие случаи бывали, например герцог де Праслэн, если это было самоубийство. Вот только где пузырек?

— Пузырек?

— Ну должен же он был в чем-то его носить. Мышьяк мог быть в бумажном пакетике, если он принял порошок, но я думаю, это не очень удобно. Кто-нибудь искал пузырек или бумажный пакет?

— А где они должны были их искать? — спросила мисс Климпсон.

— В этом вся загвоздка. Если их не было при нем, они могут быть где угодно на Доути-стрит, и будет довольно сложным делом искать пузырек или пакетик, выброшенные полгода назад. Я терпеть не могу самоубийства — их так трудно доказать. Ну что ж, робкое сердце недостойно прекрасной леди. У нас есть около месяца, мисс Климпсон, чтобы распутать это дело. Осенняя судебная сессия заканчивается двадцать первого; сейчас пятнадцатое. Они не могут назначить новое слушание до двадцать первого, а зимняя сессия начинается двенадцатого января. Они могут назначить слушание пораньше, если мы не найдем причины его отложить. Четыре недели, чтобы найти свежие доказательства. Сможете ли вы и ваши помощницы сделать все возможное? Я еще сам не знаю что, но, вероятно, что-то надо будет сделать.

— Конечно же, лорд Питер. Вы же знаете, что это просто удовольствие — что-нибудь для вас сделать, даже если бы весь офис и не был вашей собственностью. Вы только дайте мне знать в любое время дня и ночи, и я сделаю все возможное, чтобы помочь вам.

Уимзи поблагодарил ее, задал несколько вопросов о работе бюро и ушел. Он взял такси и вскоре был доставлен к Скотленд-Ярду.

Главный детектив-инспектор Паркер был, как обычно, очень рад повидать лорда Питера, но на его приятном, хотя и простом лице появилось озабоченное выражение.

— Вы что, Питер? Неужели опять дело Вейн?

— Да, старина. Вы потерпели неудачу в этом деле.

— Ну, не знаю. Нам оно показалось достаточно простым.

— Чарльз, дружище, не доверяйте простому делу, слишком прямому взгляду в глаза и совету жучка на скачках. Самый коварный обманщик может спрятаться под личиной честности, если не переусердствует и не будет выглядеть агрессивно-честным. Даже свет распространяется не по прямой, а волнами, во всяком случае, так говорят. Ради Бога, старина, сделайте все, что можете, чтобы исправить дело к следующему заседанию. Иначе я вам никогда не прощу. Вы ведь не хотите повесить невинного человека? Тем более женщину.

— Возьмите сигарету, — сказал Паркер. — У вас совершенно дикий взгляд. Что с вами происходит? Очень жаль, если мы совершили ошибку, но это дело защиты — указывать, где мы ошибаемся, и я не могу сказать, что они были очень убедительны.

— Ну их к чертям! Бигги сделал все, что мог, но эта глупая скотина Крофтс не дал ему абсолютно никакого материала. Черт бы его побрал! Я знаю, это животное думает, что она это сделала. Надеюсь, что в аду его поджарят, посыплют кайенским перцем и уложат на; раскаленном докрасна блюде.

— Какое красноречие! — сказал Паркер. — Можно подумать, что вы без ума от этой девчонки.

— Чертовски дружеские слова! — горько сказал Уимзи. — Когда вы начали смотреть остановившимися глазами на мою сестру, я вам, возможно, не сочувствовал — да, наверное, так оно и было, — но я же не танцевал на ваших самых нежных чувствах и не называл вашу мужскую преданность словами «без ума от этой девчонки». Я не знаю, где ты набираешься таких выражений, как сказала жена священника попугаю. «Без ума»! Я никогда не слышал ничего более вульгарного.

— Господи! — воскликнул Паркер. — Надеюсь, это не всерьез...

— Конечно нет, — горько заметил Уимзи. — Никто не ожидает от меня ничего всерьез. Кто я такой — клоун! Теперь я точно знаю, что чувствует Джек Пойнт. Не хотите ли посмотреть, как я буду танцевать в шутовском наряде?

— Извините, — сказал Паркер, поняв скорее тон, чем слова. — Если так, старина, мне очень жаль. Но что я могу сделать?

— Теперь вы говорите по делу. Послушайте, самое вероятное, что это гнусное ничтожество Бойз совершил самоубийство. Эта кошмарная защита даже не смогла выяснить, был ли в его распоряжении мышьяк, — но они, наверное, не увидели бы и стада черных коров на заснеженном поле средь бела дня даже под микроскопом. Я хочу, чтобы этим занялись ваши люди.

— Бойз — выяснить — мышьяк, — пробормотал Паркер, делая пометку на листке. — Что-нибудь еще?

— Да. Выясните, не посетил ли Бойз какой-нибудь паб неподалеку от Доути-стрит между девятью десятью и девятью пятьюдесятью вечером двадцатого июня. Встречался ли он с кем-либо и что пил.

— Будет сделано. Бойз — выяснить — паб. — Паркер сделал еще одну пометку. — Так?

— В-третьих, не находили ли в том районе какого-либо пузырька или пакетика, где мог быть мышьяк?

— Да вы что? А не поискать ли автобусный билет, который обронила миссис Браун возле «Селфриджа» во время прошлогодней рождественской распродажи? Не стесняйтесь, давайте что посложней!

— Скорее пузырек, чем пакетик, — продолжал Уимзи, игнорируя его выпад, — так как только жидкий мышьяк мог подействовать так быстро.

Паркер не стал больше протестовать, а записал: «Бойз — Доути-стрит — выяснить — пузырек» — и вопросительно посмотрел на Уимзи.

— Еще что-нибудь?

— Пока все. Между прочим, я поискал бы в саду на Мекленбург-сквер. Он мог пролежать достаточно долго там под кустами.

— Хорошо. Я сделаю все, что смогу. А если вы найдете что-нибудь подтверждающее, что мы заблуждаемся, дайте нам знать, ладно? Чтобы потом нам не было публичного позора.

— Я только что пообещал защите, что ничего такого делать не стану. Но если я найду преступника, позову вас, и вы его арестуете.

— Спасибо и за такие мелочи. Удачи вам! Смешно находиться с вами по разные стороны баррикад, правда?

— Очень, — сказал Уимзи. — Мне жаль, но вы сами виноваты.

— Не надо было вам уезжать из Англии. Между прочим...

— Да?

— Вы понимаете, что, скорее всего, единственное, что делал наш юный друг в течение этих десяти минут, — это стоял где-нибудь на Теобальдс-роуд, пытаясь поймать такси?

— Заткнитесь! — сердито сказал Уимзи и вышел.

Глава б

Утро следующего дня было ясным и солнечным, и Уимзи почувствовал некоторое воодушевление. «Миссис Мердль», машина, названная так в честь знаменитой леди, которая тоже питала отвращение к шуму, весело катила, играя всеми двенадцатью цилиндрами. В воздухе ощущался небольшой морозец. Все это поднимало настроение.

Уимзи прибыл в Твиддлинг-Парвз в десять часов, и ему указали на дом, где жил викарий. Это была нелепая, громоздкая постройка, из тех, которые выкачивают деньги своего владельца, в течение всей его жизни постоянно требуя починки, поддержки и ремонта, а стоит ему умереть — набрасываются с тем же на его наследников.

Преподобный Артур Бойз обрадовался встрече с лордом Питером Уимзи.

Священник был худым и бесцветным, с лицом, изрезанным глубокими морщинами, в его глазах читалась растерянность перед сложностью жизни и послушная готовность нести свой крест. Черная сутана свисала унылыми складками с его узких сутулых плеч. Он подал Уимзи руку и пригласил присесть.

Лорду Питеру было довольно сложно объяснить свою миссию. Было очевидно, что его имя не вызвало никаких ассоциаций у этого тихого, явно не от мира сего священника. Он решил не говорить об уголовных расследованиях как о своем хобби, а представиться другом подсудимой. В данном случае это будет понятнее, да и ближе к правде.

— Простите, что я вас беспокою, это все так печально... и связано со смертью вашего сына, судом и тому подобным. Простите, что причиняю вам боль, но дело в том, что я — глубоко, лично заинтересованное лицо. Понимаете, я знаю мисс Вейн, я... мне она очень нравится, знаете ли... я все думаю о том, что произошла ошибка, и... и мне хотелось бы ее исправить, если это возможно.

— О да! — сказал мистер Бойз. Он тщательно протер пенсне и несколько криво пристроил его на носу. Затем внимательно посмотрел на Уимзи и, по-видимому, не испытал отрицательных чувств к тому, что увидел. — Бедная обманутая девушка! Уверяю вас, у меня нет никаких мстительных чувств по отношению к ней, я был бы счастлив узнать, что она невиновна. В самом деле, лорд Питер, даже если она виновна, мне было бы очень больно знать, что она понесет наказание. Мы не можем возвратить умерших, и куда предпочтительнее оставить мщение в руках Того, кому оно принадлежит по праву. И конечно же ничто не может быть ужаснее, чем лишить жизни невинного человека. Мне не будет покоя до конца жизни, если такое произойдет. Когда я увидел мисс Вейн в суде, ее лицо, глаза, у меня появились сомнения, правильно ли поступила полиция, обвинив ее.

— Благодарю вас, — сказал Уимзи. — Вы так добры. Это очень облегчит дело. Простите, но вы сказали: «Когда я увидел ее в суде...» Вы не были с ней знакомы до этого?

— Нет. Конечно, я знал, что мой несчастный сын вступил в незаконную связь с молодой женщиной, но я не мог заставить себя увидеться с ней. Уверен, что и она, из чувства приличия, не разрешала Филипу познакомить ее с кем-либо из его родных. Лорд Питер, вы моложе меня, вы принадлежите к поколению моего сына, и я хочу вам признаться, что, хотя он не был ни развращенным, ни порочным, между нами не было того полного доверия, какое должно быть между отцом и сыном. Без сомнения, большая часть вины лежит на мне. Если бы только его мать была жива...

— Дорогой сэр, — пробормотал Уимзи, — я прекрасно понимаю. Так часто бывает, такое постоянно случается. Послевоенное поколение и тому подобное. Множество людей немного сбиваются с пути, вообще-то от этого никакого вреда. Просто не могут идти в ногу со старшим поколением. Никто в действительности не виноват. Увлечения молодости и... тому подобное.

— Я не могу одобрить идеи, — печально сказал мистер Бойз, — идеи, до такой степени противопоставленные религии и морали, возможно, я выражаюсь слишком прямолинейно. Если бы я больше симпатизировал…

— Люди должны бороться за себя сами, — сказал Уимзи. — А когда человек начинает писать книги и попадает в этот круг, он стремится подтверждать свои мысли довольно шумно, понимаете, что я имею в виду.

— Возможно, возможно. Но я все же упрекаю себя. Извините меня. Если произошла ошибка, а присяжные, очевидно, не были удовлетворены, мы должны приложить все наши силы, чтобы ошибку исправить. Чем я могу быть полезен?

— Прежде всего, — оказал Уимзи, — и, я боюсь, это довольно мерзкий вопрос... Говорил ли ваш сын когда-либо или писал вам что-нибудь, наводящее на мысль о том, что он устал от жизни или что-нибудь в этом роде? Извините меня за вопрос.

— Нет-нет! Что вы! Меня конечно же об этом спрашивали и полиция, и адвокат. Я могу честно сказать, ничто не наводило на подобное предположение.

— Даже когда он расстался с мисс Вейн?

— Даже тогда. У меня создалось впечатление, что он скорее рассержен, чем подавлен. Должен сказать, я был удивлен, что после всего, что между ними было, она не захотела выйти за него замуж. И я все еще не могу этого понять. Он так жизнерадостно писал мне о предстоящем событии. Ее отказ был большим ударом для него. — Бойз порылся в ящике стола, полном бумаг. — Письмо у меня здесь. Хотите взглянуть на него?

— Если вы не против, прочтите мне сами это место, сэр, — предложил Уимзи.

— Да, конечно, где же это? Вот: «Твоим моральным принципам, отец, будет очень приятно, когда ты узнаешь, что я решил упорядочить ситуацию, как говорят приличные люди». Иногда он небрежно выражался и писал тоже, бедный мальчик, он не отдавал должного своему доброму сердцу. Боже мой!.. Так: «Моя девушка — чудная, добрая душа, и я решил сделать все как надо. Она действительно заслуживает этого, и я надеюсь, что, когда все будет респектабельно, ты распространишь свое отцовское признание и на нее. Я не хочу просить тебя устраивать официального церемонию — как тебе известно, бюро регистрации в моем вкусе, и, хотя она, как и я, была воспитана в духе святости, я не думаю, что она будет настаивать на «Голосе, Возгласившем с Небес». Я дам тебе знать, когда все это состоится, чтобы ты мог приехать и благословить нас (если не как священник, то как отец), если у тебя появится желание». Вы видите, лорд Питер, он как раз хотел сделать то, что нужно было сделать, и я был тронут, что он желал моего присутствия.

— Именно так, — сказал лорд Питер и подумал: «Если бы этот молодой человек был жив, с каким удовольствием я дал бы ему пинка под зад».

— Есть еще одно письмо, в котором говорится, что идея брака не осуществилась. Вот оно. «Дорогой отец. Мне очень жаль, но, боюсь, мне придется с благодарностью вернуть твои поздравления. Свадьба не состоялась, и невеста сбежала. Нет никакой необходимости вникать в подробности. Хэрриет с успехом выставила на посмешище и себя, и меня, и не о чем здесь больше говорить». Затем, позже, я узнал, что он плохо себя чувствует, но все это вы уже знаете.

— Догадывался ли он о причине своих приступов?

— О нет! Мы считали, что это возобновились его старые проблемы с желудком. Филип никогда не был крепкого здоровья. Он писал очень обнадеживающие письма из Харлича о том, что чувствует себя намного лучше, и даже упоминал о своем плане поездки на Барбадос.

— Правда?

— Да. Я думал, что это будет очень полезно для Филипа и отвлечет его от других проблем. Он говорил об этом как о туманном проекте, а не так, будто все уже решено.

— А о мисс Вейн он еще что-либо говорил?

— Ни разу, вплоть до того момента, когда я застал его при смерти.

— Да... И что вы подумали, услышав его слова?

— Я не знал, что и думать. У нас, естественно, не было даже мысли об отравлении, и я решил, что он имеет в виду ссору между ними, которая стала причиной разрыва.

— Понимаю. Итак, мистер Бойз, предположим, это не было самоубийство...

— Я и в самом деле так думаю.

— Есть ли кто-нибудь еще, кто был бы заинтересован в его смерти?

— Кто бы это мог быть?

— Например, другая женщина?

— Я никогда ни о ком не слышал, хотя он не держал эти вещи в секрете, лорд Питер. Он был удивительно открытым и прямым.

«Да уж, — мысленно прокомментировал Уимзи, — любил похвастать этим, я полагаю. Проклятье!»

Вслух он спросил:

— А завещание он составил?

— Да, но он немногое мог завещать, мой бедный мальчик. Его книги были написаны очень хорошо, — у него был тонкий ум, лорд Питер, — но они не приносили ему больших денег. Я предоставил Филипу небольшое содержание, и он жил на него и на то, что зарабатывал статьями в периодике.

— Однако он завещал кому-то свои авторские права?

— Да. Он хотел завещать их мне, но я был вынужден сказать ему, что не могу их принять, поскольку в его книгах воплощены взгляды, которые я не одобряю, и несправедливо, чтобы я извлекал из них выгоду. Нет, он завещал их мистеру Воэну.

— Вот как. Могу ли я узнать, когда было составлено завещание?

— Оно датировано временем его поездки в Уэльс. Я думаю, что до того он завещал все мисс Вейн.

— Действительно! — сказал Уимзи. — Полагаю, она знала об этом. — Он перебрал в уме целый ряд взаимоисключающих возможностей и добавил: — В любом случае, речь не шла о значительной сумме?

— О нет. Максимум, что мой сын зарабатывал своими книгами, — это пятьдесят фунтов в год. Хотя мне сказали, — добавил старый джентльмен, печально улыбаясь, — что теперь его новая книга будет расходиться лучше.

— Весьма вероятно, — сказал Уимзи, — стоит лишь попасть в газеты; почтенной читающей публике все равно почему. Что ж, ничего не поделаешь. Думаю, у него не было личных денег, которые он мог бы завещать?

— Абсолютно никаких. В нашей семье никогда не было денег, лорд Питер, в семье моей жены — тоже. Мы — те самые церковные мыши из пословицы. — Он слабо улыбнулся своей маленькой клерикальной шутке. — За исключением, я думаю, Креморны Гарден.

— Кого, простите?

— Тетки моей жены, знаменитой Креморны Гарден шестидесятых.

— Господи Боже мой! Актриса?

— Да. Но о ней, конечно, никогда-никогда не говорили. Никто не интересовался, как она заработала все свои деньги. Не худшим, наверное, образом, чем другие, осмелюсь сказать. Но в те времена нас было так легко шокировать. Мы не получали от нее никаких известий около пятидесяти лет. Я думаю, сейчас она совершенно впала в детство.

— Господи! Я даже не подозревал, что она все еще жива.

— Да, она жива, хотя ей, должно быть, уже за девяносто. Конечно же Филип никогда не получал от нее никаких денег.

— Что ж, в таком случае деньги можно исключить. Может быть, жизнь вашего сына была застрахована?

— Я ничего об этом не слышал. Мы не нашли полиса среди его бумаг, и, насколько мне известно, никто пока не заявил о своих правах на получение страховки.

— У него не осталось долгов?

— Только незначительные — счета торговцев и тому подобное. В общей сложности около пятидесяти фунтов.

— Большое вам спасибо, — сказал Уимзи, вставая, — это очень прояснило дело.

— Боюсь, я не слишком помог вам продвинуться.

— Во всяком случае, помогли мне определить направление поиска, — сказал Уимзи, — а это экономит время, знаете ли. Вы были очень добры, что не воспротивились моему вторжению.

— Вовсе нет. Спрашивайте меня обо всем, что вы хотите узнать. Я, как никто другой, был бы рад увидеть эту несчастную молодую женщину оправданной.

Уимзи еще раз поблагодарил священника и уехал. Он уже удалился больше чем на милю, когда ему в голову пришла покаянная мысль. Он развернул «Миссис Мердль», на большой скорости подъехал к церкви, с трудом затолкал целую пачку банкнотов Казначейства в щель коробки с надписью: «Церковные расходы» и отправился обратно в город.

Когда он маневрировал в обществе «Миссис Мердль» по улицам Сити, ему в голову пришла одна мысль, и он поехал не домой, в сторону Пикадилли, а свернул в одну из улиц к югу от Стрэнда, где был расположен офис господ Гримсби и Коула, издававших сочинения мистера Филипа Бойза. Его попросили подождать, потом проводили в кабинет мистера Коула.

Мистер Коул был полной жизнерадостной личностью, он очень оживился, услышав, что знаменитый лорд Питер Уимзи занимается делом не менее знаменитого Бойза. Уимзи заявил, что, как собиратель первых изданий, он хотел бы приобрести экземпляры всех сочинений Филипа Бойза. Мистер Коул крайне сожалел, что не может ему помочь, и, наслаждаясь дорогой сигарой, весьма конфиденциально сказал:

— Мне бы не хотелось показаться бесчувственным, мой дорогой лорд Питер, но, между нами говоря, — он нагнул голову и таким образом превратил три своих подбородка в шесть или семь, — мистер Бойз не мог сделать для себя ничего лучшего, чем оказаться убитым подобным образом. Все экземпляры были проданы в течение недели, как только стал известен результат эксгумации; два больших тиража его последней книги разошлись еще до начала суда — по начальной цене в семь шиллингов и шесть пенсов; библиотеки требуют более ранние издания, так что мы вынуждены все время допечатывать. К несчастью, мы не сохранили набор, и печатникам пришлось работать день и ночь, но мы сделали все. Мы уже переплетаем книги по три шиллинга и шесть пенсов, и все готово для одношиллингового издания. Я уверен, вы не сможете найти в Лондоне первое издание. У нас у самих нет ничего, кроме архивных экземпляров. Скоро мы выпустим мемориальное издание на бумаге ручной работы, с портретами, малым тиражом по цене одна гинея за штуку. Конечно, это не то же самое, но...

Уимзи попросил подписать его на издание и добавил:

— Все это очень грустно, знаете ли, ведь автор уже не сможет ничего от этого получить.

— Очень печально, — согласился мистер Коул, и его жирные щеки украсились двумя вертикальными складками от крыльев носа к губам. — А еще печальнее, что он уже не сможет ничего написать. Очень талантливый молодой человек, лорд Питер. Мы, мистер Гримсби и я, всегда будем находить грустное удовлетворение в том, что оценили его по достоинству еще тогда, когда был всего лишь succes d’estime^[538], и ничего более. Но если произведение талантливо, не в наших правилах раздумывать о денежных доходах.

— Да, конечно, — сказал Уимзи, — бескорыстие тоже иногда приносит выгоду. В этом даже есть что-то праведное, не так ли? Помните слова о том, что обильно вложенный труд может быть обильно вознагражден?

— Конечно, — сказал мистер Коул без особого энтузиазма, то ли плохо зная молитвенник, то ли уловив оттенок насмешки в голосе собеседника. — Мне было очень приятно поговорить с вами. Очень жаль, что не могу помочь вам с первым изданием.

Уимзи поблагодарил его и после сердечного прощания поспешно сбежал вниз по лестнице.

Его следующий визит был в офис мистера Чэллонера, литературного агента Хэрриет Вейн. Чэллонер был темноволос, подвижен, низкого роста и имел воинственный вид. Волосы его были растрепаны, на носу сидели очки с толстыми линзами.

— Бум? — переспросил он, когда Уимзи представился и объяснил свою заинтересованность в деле мисс Вейн. — Да, конечно, бум. Довольно отвратительное явление, но с этим ничего не поделаешь. Книги мисс Вейн всегда продавались неплохо — около трех-четырех тысяч экземпляров в пределах Великобритании, — но, конечно, все это дело очень увеличило спрос. Последняя книга переиздавалась трижды, а новой мы уже продали семь тысяч экземпляров еще до ее выхода в свет.

— Все к лучшему с финансовой точки зрения, разве нет?

— Да, конечно... но, по правде говоря, я не уверен, что этот раздутый спрос улучшает репутацию автора. И потом — чем выше взлетишь, тем больнее падать, знаете ли. Когда мисс Вейн освободят...

— Я рад, что вы говорите «когда».

— Я не допускаю другой возможности. Так вот, когда это произойдет, интерес публики, скорее всего, очень быстро угаснет. Конечно, я спешу заключить наиболее выгодные в данный момент контракты на три-четыре ее будущие книги, но я ведь могу контролировать только авансы под них. Реальный же доход зависит от продажи, и здесь я предвижу резкое падение интереса. Как бы то ни было, сейчас хорошо идет печатание в периодике романов с продолжением, и это быстро и хорошо вознаграждается.

— Но в целом, как деловой человек, вы не слишком рады случившемуся?

— Разумеется, нет. Лично я очень огорчен происходящим и уверен, что это ошибка.

— И я так же думаю, — сказал Уимзи.

— Из того, что я знаю о вашей светлости, я могу заключить, что ваша заинтересованность и помощь — это самая большая удача, когда-либо выпадавшая на долю мисс Вейн.

— О, благодарю, благодарю вас... Простите, а вот эта ее книга о мышьяке, вы не могли бы мне позволить взглянуть на нее?

— Конечно, если это поможет вам. — Он позвонил: — Мисс Уорбертон, принесите мне гранки «Смерти в чайнике». Труфкт спешит протолкнуть ее публикацию. Книга еще не была закончена, когда мисс Вейн арестовали. Трудно поверить, но она нашла в себе силы завершить рукопись и держать корректуру. Естественно, все прошло через руки тюремной администрации. Но нам нечего скрывать. Конечно же бедная девушка все знает о мышьяке. Это полный комплект, мисс Уорбертон? Прошу вас. Могу ли я еще чем-нибудь помочь?

— Только один вопрос. Что вы думаете о господах Гримсби и Коуле?

— Я как-то не думал о них, — сказал Чэллонер. — Вы ведь не собираетесь иметь с ними никаких дел, лорд Питер?

— Ну, я пока еще сам не знаю.

— Если соберетесь, внимательно прочтите контракт. Я не буду говорить, что лучше принести его к нам...

— Если я задумаю опубликовать что-либо у Гримсби и Коула, обещаю сделать это через вас, — ответил лорд Питер.

Глава 7

На следующее утро лорд Питер Уимзи почти бегом примчался в тюрьму Холлоуэй. Хэрриет Вейн приветствовала его печальной улыбкой:

— Итак, вы снова здесь?

— Господи, да! Вы, конечно, ждали меня? Надеюсь, я внушил вам уверенность в своем возвращении? Послушайте, я придумал отличный сюжет для детектива.

— Правда?

— Потрясающий! Знаете, такой, о которых люди говорят: «Я часто думал и сам написать нечто подобное, если бы у меня только было время за это засесть». Такое впечатление, что стоит только «за это засесть» — как получится шедевр. Только подождите немного, я сначала должен закончить свое дело. Так, посмотрим... — Он сделал вид, что листает записную книжку, — ага, вот. Вы, случайно, не знаете, составил ли Филип Бойз завещание?

— Думаю, что да, еще когда мы жили вместе.

— В чью пользу?

— О, в мою. У него, у бедняги, немногое было, чтобы завещать. Ему просто был нужен литературный душеприказчик.

— Таким образом, вы сейчас являетесь его душеприказчиком?

— Боже мой! Я никогда не задумывалась над этим. Я считала... само собой разумеется, что он изменил завещание, когда мы расстались. Должно быть, он все-таки это сделал, в противном случае меня бы поставили в известность, не так ли?

Она доверчиво посмотрела на него, и Уимзи почувствовал себя неловко.

— Получается, вы не знали, что он его изменил. Я имею в виду до его смерти?

— На самом деле я даже не думала об этом. А что?

— Ничего, — сказал Уимзи, — я только рад, что завещание не было упомянуто во время всего этого.

— Вы имеете в виду суд? Вам нет никакой необходимости так деликатничать со мной. Вы хотите сказать, что, если бы я все еще считала себя наследницей, я могла бы убить его из-за денег. Но у него не было кучи денег, знаете ли. Я зарабатывала вчетверо больше.

— Да, конечно, это влияние дурацкого сюжета, о котором я думал. Но сейчас он кажется мне довольно глупым.

— Расскажите.

— Ну, видите ли, — Уимзи немного поперхнулся, а затем с преувеличенной небрежностью выложил свою идею, — ну, это о девушке — мужчина тоже подошел бы, но мы возьмем девушку, — которая пишет романы, детективные романы. И у нее есть друг, который тоже пишет. Никто из них не является автором бестселлеров, просто обычные писатели.

— Да? Такое возможно.

— Друг делает завещание, оставляя свои деньги — доходы от книг и тому подобное — девушке.

— Понятно.

— И девушка, — которая уже, знаете ли, сыта им по горло, — придумывает грандиозный трюк, который делает их книги бестселлерами.

— Как это?

— Она устраняет его тем методом, который описывает в своем последнем детективе.

— Смелый ход, — сказала мисс Вейн с мрачноватым одобрением.

— Да. И конечно, его книги сразу же становятся бестселлерами, а она срывает весь куш.

— Это гениально. Абсолютно новый мотив для убийства — то, что я искала годами. Но не думаете ли вы, что это немного опасно? Ее ведь могли бы заподозрить в убийстве.

— Тогда ее книги тоже бы стали бестселлерами.

— Действительно. Но, возможно, она не успела бы насладиться доходами.

— В этом, конечно, вся загвоздка, — сказал Уимзи.

— А если ее не заподозрят, не арестуют и не предадут суду, то задуманное осуществится только наполовину.

— Именно так, — сказал Уимзи. — Но не могли бы вы, как опытный сочинитель таинственных историй, придумать какой-нибудь выход?

— Попробуем. Она могла бы предоставить неопровержимое алиби, например. Или, если она уж очень порочна, попытаться навести подозрения на кого-нибудь другого. Или попытаться убедить окружающих, что ее друг покончил с собой.

— Слишком туманно, — сказал Уимзи. — Как же она сделает это?

— Я не могу так сразу сказать. Я обдумаю и дам вам знать. Или — есть идея!

— Да?

— У нее мания — нет-нет, не мания убийства, — это скучно и не совсем честно по отношению к читателю. Но, допустим, есть человек — отец, мать, сестра, любовник, — которому очень нужны деньги, и она хочет этого человека обеспечить. Она составляет завещание в его или ее пользу, ее вешают за совершенное преступление, и она умирает счастливой, что ее любимый человек — объект ее мании — получает все деньги. Ну как?

— Великолепно! — воскликнул очарованный Уимзи. — Только — минуточку. Ей ведь не достанутся деньги ее друга, не так ли? Убийца не может получить материальную выгоду от смерти жертвы.

— О, черт! Так и есть. Тогда это будут только ее деньги. Она может передать их, оформить дарственную. Смотрите! Если она сделает это сразу после убийства, — дарственную на все, что она имеет, — в это войдет также все, что ей полагается по завещанию друга. Таким образом, после ее смерти все перейдет прямо к любимому объекту, и я не уверена, что закон сможет остановить этот процесс.

Она смотрела на него, в ее глазах плясали озорные искорки.

— Послушайте, — сказал Уимзи, — это опасно: вы слишком умны. Но сюжет хорош, правда?

— Беспроигрышный! Мы напишем книгу?

— Бог мой, конечно!

— Только понимаете, я боюсь, у нас не будет возможности.

— Не надо, не надо так думать. Конечно же мы напишем этот детектив. А иначе зачем же я тут сижу? Даже если бы я был в силах потерять вас, как бы я смог отказаться от возможности написать свой бестселлер?

— Но пока вы только снабдили меня очень убедительным мотивом для убийства. Не думаю, что это — в нашу пользу.

— А сделал только одно, — сказал Уимзи, — я подтвердил, что это не было вашим мотивом.

— Как?

— Иначе вы не сказали бы мне всего. Вы бы вежливо увели беседу в сторону. И кроме того...

— Что?

— Ну, я повидался с мистером Коулом из «Гримсби и Коул», и я знаю, кто получит большую часть прибылей от книг Филипа Бойза. Но я как-то не могу себе представить, что он является любимым объектом.

— Нет? — спросила мисс Вейн. — Почему — нет? Разве вы не знаете, что я души не чаю в каждом из его подбородков?

— Ну, если вы так любите подбородки, — сказал Уимзи, — я постараюсь отрастить несколько, хотя это и будет довольно трудным делом. В любом случае — улыбайтесь, это вам идет!

«Это все, конечно, прекрасно, — подумал Уимзи, когда ворота закрылись за ним. — Легкая болтовня взбадривает пациента, однако не вылечивает. А как насчет этого парня Эркварта? Во время суда мне показалось, что с ним все в порядке, но кто знает? Я думаю, мне надо заглянуть к нему».

Так он оказался на Вобурн-сквер, но здесь его постигло разочарование: мистера Эркварта вызвали к больной родственнице. Дверь открыла не Ханна Уэстлок, а полная пожилая женщина, и Уимзи почему-то решил, что это кухарка. Он хотел было расспросить ее, но подумал, что мистер Эркварт вряд ли хорошо его примет, если выяснится, что у его слуг что-то выведывали за его спиной. Уимзи пришлось удовольствоваться вопросом, как долго будет отсутствовать мистер Эркварт.

— Я не могу точно сказать, сэр. Я так понимаю, что это зависит от состояния старой леди. Если все будет в порядке, он вернется сразу же, так как я знаю, что здесь сейчас у него очень много дел. Если же она умрет, то ему придется пробыть там какое-то время, чтобы уладить все дела.

— Понимаю, — сказал Уимзи. — Очень жаль, я хотел поговорить с ним по довольно срочному делу. Вы не можете дать мне адрес его родственницы?

— Видите ли, сэр, я не уверена, что мистер Эркварт одобрил бы это. Если вы по делу, сэр, вы можете получить информацию в его офисе на Бедфорд-роу.

— Большое спасибо, — сказал Уимзи, записывая номер, — я позвоню туда. Возможно, мне удастся уладить свое дело, не беспокоя мистера Эркварта.

— Да, сэр. Как мне сказать, кто приходил?

Уимзи вручил ей свою карточку, надписав сверху:

«По делу Вейн», и добавил:

— Но есть вероятность, что он вскоре вернется?

— О да, сэр. В прошлый раз он отсутствовал всего два дня, и, я думаю, это милосердное провидение позаботилось о том, чтобы он был дома в дни ужасной смерти мистера Бойза.

— Да, конечно, — сказал Уимзи, обрадованный тем, что разговор без его помощи вышел на интересующую его тему. — Это было ужасное несчастье для всех вас.

— Еще бы, — сказала кухарка, — я и сейчас не могу об этом думать. Джентльмен умирает в доме такой смертью, а потом выясняется, что он был отравлен, а ты готовила ему обед, — уж конечно, это касается и тебя, а как же!

— Во всяком случае, виноват в этом был не обед, — мягко сказал Уимзи.

— Господи, конечно же нет, сэр! Мы это очень убедительно доказали. Не то чтобы в моей кухне могло что-то случиться — еще чего! Но люди часто начинают болтать — при малейшей возможности. И все же мистер Бойз не съел ничего, чего бы не ели также хозяин, Ханна или я, и вы не можете себе представить, как я благодарна за это Богу.

— Конечно, я уверен в этом. — Уимзи формулировал в уме следующий вопрос, когда кто-то яростно зазвонил с черного хода.

— Это мясник, — сказала кухарка. — Вы извините меня, сэр. Горничная лежит с гриппом, и я сегодня все делаю сама. Я передам мистеру Эркварту, что вы заходили.

Она закрыла дверь, и Уимзи отправился на Бедфорд-роу, где был принят пожилым клерком, который без лишних вопросов дал ему адрес мистера Эркварта.

— Пожалуйста, ваша светлость. Через миссис Рейберн, Эпплфолд, Уиндль, Уэстморленд. Но я не думаю, что он будет долго отсутствовать. Не могли бы мы тем временем быть вам чем-либо полезны?

— Нет, благодарю. Я, знаете ли, хотел повидаться лично с ним. Это по поводу печальной смерти его кузена, мистера Филипа Бойза.

— Ужасное дело, ваша светлость! Мистер Эркварт был чрезвычайно расстроен, тем более это все произошло в его собственном доме. Милый молодой человек был мистер Бойз. Он и мистер Эркварт были не только родственниками, но и большими друзьями, и он принял это очень близко к сердцу. Вы присутствовали на суде, ваша светлость?

— Да. А что вы думаете по поводу вердикта?

Клерк поджал губы.

— Не побоюсь сказать, что я был очень удивлен. Дело казалось мне абсолютно ясным. Но присяжные стали очень ненадежны, особенно теперь, когда среди них появились женщины. В этой сфере сейчас много представительниц прекрасного пола, — клерк хитро улыбнулся, — но весьма не многие из них обладают правовым сознанием.

— Как это справедливо, — сказал Уимзи. — Однако если бы не они, судебных процессов было бы гораздо меньше, таким образом, это все же приносит пользу делу, в частности этому офису.

— Ха-ха! Очень хорошо сказано, ваша светлость! Мы, конечно, должны принимать вещи такими, какие они есть, но, по моему мнению, — я старомодный человек — леди были восхитительны, когда они украшали и вдохновляли, а не принимали активное участие в делах. Взять, например, нашу юную леди-клерка. Не скажу, что она была плохим работником, но на нее вдруг находит причуда, и она выходит замуж, оставляет работу. Я оказываюсь в трудном положении, без помощницы, а мистер Эркварт как раз отсутствует... Брак делает молодого человека более стабильным, более привязанным к своей работе, а с девушками все наоборот. Правильно, ей нужно выходить замуж, но это неудобно для нас, часть работы в офисе у юриста конечно же имеет конфиденциальный характер, здесь особенно желательна атмосфера постоянства.

Уимзи посочувствовал несчастьям старшего клерка и вежливо с ним распрощался. На Бедфорд-роу была телефонная будка, со всех ног он бросился к ней.

— Говорит лорд Питер Уимзи. О, здравствуйте, мисс Климпсон! Как идут дела? Все прекрасно? Отлично! Так, теперь слушайте. В конторе юриста мистера Нормана Эркварта на Бедфорд-роу есть вакансия женщины-клерка для конфиденциальной работы. У вас есть кто-нибудь? О, прекрасно. Да, направьте их всех. Я хочу, чтобы там, в конторе, кто-нибудь был. О нет, никаких специальных расследований, просто собирать все слухи о деле Вейн. Да, без лишнего количества пудры на лице, и проследите, чтобы их юбки были, как минимум, на четыре дюйма ниже колена: они предстанут перед старшим клерком, а последняя девушка ушла из конторы, потому что вышла замуж, поэтому он сейчас против сексуальной привлекательности. Ладно! Пусть он выберет, и тогда я дам ей инструкции. Да благословит вас Господь, и пусть ваша тень никогда не станет толще!

Глава 8

— Бантер!

— Милорд?

Уимзи барабанил пальцами по только что полученному письму:

— Чувствуешь ли ты себя действительно обворожительным? Сияет ли яркая радуга над блестящим Бантером, несмотря на зимнюю погоду? Есть ли у тебя ощущение победителя? Нечто донжуановское, так сказать?

Бантер, придерживая пальцами поднос с завтраком, неодобрительно кашлянул.

— У тебя прекрасная осанка и впечатляющая фигура, если можно так выразиться, — продолжал Уимзи. — У тебя острый и быстрый глаз; когда ты на службе, Бантер, ты не лезешь в карман за словом и, я уверен, умеешь быть любезным. Чего еще может хотеть любая кухарка или горничная?

— Я всегда рад, — ответил Бантер, — приложить все свои силы, чтобы услужить вашей светлости.

— Я знаю, — согласился его светлость. — Снова и снова я говорю себе: «Уимзи, это не может продолжаться вечно. Однажды этот достойный человек сбросит ярмо рабства и откроет где-нибудь паб или что-то в этом роде», но, благодарение Богу, ничего не происходит. Утро за утром меня ожидает мой кофе, ванна готова, бритва разложена, галстуки и носки подобраны, и яичница с ветчиной подается на роскошном блюде. Все неизменно. Но на этот раз мне нужна от тебя более опасная служба — опасная для нас обоих, мой Бантер, так как если ты окажешься увлечен и станешь беззащитной жертвой брака, кто тогда принесет мой кофе, приготовит ванну, разложит бритву и выполнит остальные священные обязанности? И все же...

— Кто будет второй стороной, милорд?

— Их двое, Бантер. Две леди. Горничную ты видел. Ее зовут Ханна Уэстлок. Около тридцати, я думаю, и недурна собой. Другая — кухарка, я не могу прошептать нежные звуки ее имени, так как я его не знаю, но, без сомнения, это — Гертруда, Сесили, Магдалена, Маргарет, Розали или какое-либо другое сладкое, благозвучное имя. Прекрасная женщина, Бантер, она уже в зрелом возрасте, но от этого не кажется хуже.

— Конечно, нет, милорд. Если я могу так выразиться, женщина зрелых лет и царственной фигуры часто более восприимчива к нежным знакам внимания, чем легкомысленная и непостоянная юная красавица.

— Это правда. Предположим, Бантер, ты должен будешь передать учтивое послание некоему мистеру Норману Эркварту с Вобурн-сквер. Сможешь ли ты за то короткое время, которое будет в твоем распоряжении, проникнуть, как змея, в сердца домочадцев?

— Если вы этого хотите, милорд, я попытаюсь проникнуть, к удовольствию вашей светлости.

— Благородный человек. В случае преследования за нарушение обещания жениться или чего-либо подобного расходы конечно же несет администрация.

— Премного обязан вашей светлости. Когда ваша светлость желает, чтобы я начал?

— Как только я напишу записку мистеру Эркварту. Я позвоню.

— Очень хорошо, милорд.

Уимзи направился к письменному столу. Через несколько секунд он поднял голову и немного раздраженно сказал:

— Сдается мне, Бантер, что ты стоишь у меня над душой. Мне это не нравится. Это необычно, и меня это нервирует. Умоляю: не ходи вокруг да около. Тебе не по вкусу мое предложение или ты хочешь, чтобы я купил новую шляпу? Или я ошибаюсь?

— Прошу прощения у вашей светлости. Мне пришло в голову спросить у вашей светлости со всем возможным уважением...

— О Господи, Бантер, не надо меня подготавливать! Я этого не выношу. Вонзи кинжал — и покончи с этим! В чем дело?

— Я хотел бы спросить у вас, милорд, не собирается ли ваша светлость внести некоторые изменения в ваше хозяйство?

Уимзи положил ручку и пристально посмотрел на него.

— Изменения, Бантер? Когда я только что так красноречиво выразил тебе мою неумирающую привязанность к любимой рутине кофе, ванны, бритвы, носков, яичницы с беконом и старых знакомых лиц? Ты ведь не хочешь меня предупредить, правда?

— Нет, конечно, милорд. Мне было бы очень жаль оставить свою службу у вашей светлости. Но я счел возможным, что, если ваша светлость собирается завязать новые связи...

— Я знал, что это что-то, связанное с галантереей!^[539] Конечно, Бантер, если ты считаешь это необходимым. Ты имеешь в виду какой-то определенный рисунок?

— Ваша светлость не так поняли меня. Я имел в виду семейные связи, милорд. Иногда, когда джентльмен преобразовывает свое хозяйство, в условиях брака, леди может предпочесть иметь право голоса при выборе личного слуги джентльмена, в случае чего...

— Бантер! — сказал заметно пораженный Уимзи. — Откуда ты взял эти идеи?

— Я осмелился сделать умозаключение, милорд.

— Вот что получается, когда готовишь из людей сыщиков. Я пригрел ищейку у собственного очага! Могу ли я спросить, зашел ли ты настолько далеко в своих умозаключениях, что можешь назвать имя леди?

— Да, милорд.

В разговоре возникла пауза.

— Так, — сказал Уимзи и добавил фальшиво-беззаботным тоном: — Ну и как, Бантер?

— Очень приятная леди, если ямогу так выразиться, милорд.

— Значит, тебя это поражает, не так ли? Конечно, обстоятельства необычны.

— Да, милорд. Я мог бы позволить себе назвать их романтическими.

— Ты можешь позволить себе назвать их невообразимыми, Бантер.

— Да, милорд, — сказал Бантер с сочувствием в голосе.

— Ты не покинешь корабль, Бантер?

— Ни в коем случае, милорд.

— Тогда не пугай меня больше. Мои нервы уже не те. Вот записка. Отнеси ее и постарайся там.

— Очень хорошо, милорд.

— Да, Бантер!

— Милорд?

— По моему лицу и взаправду можно читать? Мне бы этого не хотелось. Если ты заметишь, что мои мысли становятся очевидными, намекни мне, пожалуйста.

— Конечно, милорд.

Бантер выскользнул из комнаты, а Уимзи озабоченно подошел к зеркалу.

«Я ничего не вижу, — сказал он себе, — никаких лилий на щеках, ни слез муки, ни лихорадочного пота. И все же это безнадежно — обмануть Бантера. Ладно. Сначала — дело. Я обложил одну, две, три, четыре норы. Что дальше? Как насчет этого парня, Воэна?»

Когда Уимзи нужно было провести какое-нибудь расследование в богемных кругах, он пользовался помощью мисс Марджори Фелпс. Она зарабатывала на жизнь изготовлением фарфоровых фигурок, поэтому ее всегда можно было найти в собственной или в чьей-либо еще мастерской. А телефонный звонок в десять утра мог застать ее в кухне за приготовлением яичницы на газовой плите. Правда, некоторые события, имевшие место между нею и лордом Питером в период дела о клубе «Белона», несколько смущали Уимзи относительно правильности принятого им решения втянуть ее в свое расследование, но у него было так мало времени для выбора средств, что он решил отбросить все свои джентльменские сомнения. Он набрал номер и с облегчением услышал в ответ:

— Алло!

— Привет, Марджори! Это Питер Уимзи. Как дела?

— О, прекрасно, спасибо. Рада снова слышать твой мелодичный голос. Чем могу быть полезна Высокому Лорду-Расследователю?

— Ты знаешь некоего Воэна, который замешан в таинственном убийстве Филипа Бойза?

— О, Питер! Ты занимаешься этим? Потрясающе! А на чьей ты стороне?

— Защиты.

— Ура!

— Почему такой восторг?

— Ну, это же гораздо интереснее и сложнее, ведь так?

— Боюсь, что так. Кстати, ты знаешь мисс Вейн?

— И да, и нет. Я видела ее с компанией Бойза — Воэна.

— Понравилась?

— Так себе.

— А он понравился? Я имею в виду Бойза.

— Мое сердце не забилось учащенно. В него или влюбляются, или нет. Он не был таким, знаешь, веселым, симпатичным парнем на пару дней.

— О, а что Воэн?

— Прихлебала.

— Да?

— Собачка. «Ничто не должно мешать росту моего друга-гения». Такого типа.

— Да?

— Не говори все время «да?». Ты хочешь встретиться с Воэном?

— Если это не слишком сложно.

— Ну, тогда приезжай вечером на такси, объедем всех по кругу. Где-нибудь мы обязательно на него наткнемся. А еще посетим оппозицию — тех, кто поддерживает Хэрриет Вейн.

— Тех девушек, которые давали показания в суде?

— Да. Тебе, я думаю, понравится Эйлюнид Прайс. Она высмеивает всех, кто носит штаны, но она хороший друг в трудную минуту.

— Я приеду, Марджори. Ты пообедаешь со мной?

— Питер, я была бы в восторге, но не думаю, что у меня получится, — ужасно много работы.

— Ладно. Тогда я подъеду около девяти.

В девять часов вечера Уимзи, сидя в такси рядом с Марджори Фелпс, отправился объезжать студии.

— Я всех обзвонила, — сказала Марджори, — и, думаю, мы найдем его у Кропоткиных. Они за Бойза, большевики, музыканты, напитки у них плохие, но их русский чай вполне сносный. Такси подождет?

— Да, судя по твоим словам, у нас может возникнуть необходимость спасаться бегством.

— Да, хорошо быть богатым. Это в глубине двора, здесь, справа, над мастерской Петровичей. Лучше мне пойти вперед.

Они, спотыкаясь, поднялись по узкой, загроможденной лестнице, на самом верху которой неясные звуки пианино и струн и лязг кухонной утвари свидетельствовали о каком-то увеселительном мероприятии.

Марджори громко постучала в дверь и, не дождавшись ответа, распахнула ее. Уимзи, зайдя вслед за ней, почувствовал, будто его ударили по лицу, только вместо руки была плотная волна жара, звуков, дыма и запахов.

Это была маленькая комната, тускло освещенная единственной лампочкой в фонаре из расписного стекла и до отказа забитая людьми, чьи обтянутые шелком ноги, обнаженные руки и бледные лица возникали из полумрака, подобно призракам.

В воздухе медленно плавали густые слои табачного дыма. Топившаяся углем плита в одном конце комнаты, раскаленная докрасна и распространяющая удушливый запах горелого масла, и газовая плита, стоящая в противоположном углу, наперегонки старались накалить атмосферу до такой степени, чтобы присутствующие начали поджариваться. На плите кипел пузатый чайник, на приставном столике исходил паром огромный самовар; над газовой плитой в чаду маячила расплывчатая фигура и вилкой переворачивала сосиски на сковороде, пока помощник присматривал за чем-то, готовящимся в духовке, — Уимзи, обладавший тонким нюхом, определил это как еще один источник ароматов в сложной атмосфере и правильно распознал в нем селедку. На пианино, которое стояло прямо за дверью, молодой человек с растрепанными рыжими волосами играл нечто в чешско-словацком духе, ему подыгрывала на скрипке исключительно расхлябанная личность непонятного пола в джемпере с норвежским узором. Никто не обернулся, когда они вошли. Марджори пробралась через лежащие и сидящие на полу тела и, найдя в толпе худую молодую женщину, что-то прокричала ей в ухо. Молодая женщина кивнула и помахала Уимзи рукой. Он протиснулся к ним и был очень просто представлен: «Это Питер — это Нина Кропоткина».

— Очень приятно! — прокричала мадам Кропоткина, перекрывая гам. — Садитесь рядом со мной. Ваня принесет вам что-нибудь выпить. Это прекрасно, правда? Этот Станислав просто гений, n’est-ce pas?^[540] Пять дней он с утра до вечера ездил на эскалаторе на станции метро «Пикадилли», чтобы впитать в себя все оттенки звуков.

— Колоссально! — прокричал Уимзи.

— Да, вы так думаете? А! Вы можете это оценить! На самом деле эта вещь — для большого оркестра. На пианино — это ничто. Здесь нужны медь, эффекты, барабаны — б-рррррр! — Вот так! Но форму, общий рисунок уловить можно. Ах! Заканчивается! Великолепно! Волшебно!

Ужасный грохот прекратился. Пианист отер лицо и истомленным взглядом обвел аудиторию. Скрипач отложил свой инструмент, встал, и по его ногам стало ясно, что это женщина. Комната моментально наполнилась громким говором. Мадам Кропоткина наклонилась над сидевшими на полу гостями, обняла вспотевшего Станислава и поцеловала его в обе щеки. С плиты была снята сковорода, сопровождаемая фейерверком брызжущего жира, раздался вопль «Ваня!», тут же над Уимзи нависло мертвенно-бледное лицо, низкий гортанный голос пролаял: «Что вы будете пить?» — и в опасной близости от его плеча оказалась тарелка с селедкой.

— Спасибо, — сказал Уимзи, — я только что пообедал, только что пообедал! — отчаянно проревел он.

На выручку к нему пришла Марджори с более решительным отказом и более резким голосом:

— Убери этот ужас, Ваня! Меня от него тошнит. Принеси нам чаю, чаю, чаю!

— Чаю, — как эхо прозвучал голос бледного мужчины, — они хотят чаю! Что вы думаете о музыкальной поэме Станислава? Сильно, современно, да? Бунтарская душа в толпе — столкновение, восстание против духа машин. Она заставляет буржуа подумать, о да!

— Бах, — сказал голос прямо в ухо Уимзи, как только человек, похожий на мертвеца, отошел, — это ничто. Музыка буржуа. Программная музыка. Вам надо послушать «Экстаз по поводу буквы «О» Вриловича. Это чистая вибрация и никаких устаревших шаблонов. Станислав — он очень много о себе думает, но его музыка стара, как мир. Вы чувствуете, что в итоге все диссонансы разрешаются. Просто хитро закамуфлированная гармония, в этом ничего нет, но все от него в восторге, потому что у него рыжие волосы и скелет снаружи.

Говоривший был определенно прав, сам же он походил на бильярдный шар — такой же лысый и круглый.

Уимзи успокаивающе ответил:

— Ну что же еще можно сделать с жалкими, устаревшими инструментами? Диатонический звукоряд, ба! Тринадцать несчастных буржуазных полутонов, фу! Чтобы выразить бесконечную сложность современных чувств, необходима октава из тридцати двух нот.

— Но зачем так держаться за октаву? — спросил круглый мужчина. — До тех пор пока вы не отбросите октаву и связанные с ней сентиментальные ассоциации, вы будете передвигаться в оковах условностей.

— Да, это так! — сказал Уимзи. — Я вообще бы ликвидировал все ноты. В конце концов, они, например, не нужны, коту для его полуночных мелодий, которые и мощны, и выразительны. Любовный голод не считается ни с октавой, ни с интервалом, когда исторгает у жеребца песнь страсти. Только человек, стиснутый отупляющими условностями, — о, привет, Марджори... Извините, в чем дело?

— Иди, поговори с Райлендом Воэном, — сказала Марджори. — Я сообщила ему, что ты — восторженный почитатель книг Филипа Бойза. Ты их читал?

— Некоторые. Мне кажется, у меня начинает кружиться голова.

— Тебе будет еще хуже где-то через час, поэтому поторопись.

Она направила его в дальний угол, где на полу возле газовой плиты скрючился на подушке долговязый молодой человек и ел икру из банки с помощью двузубой вилки. Он приветствовал Уимзи с мрачным энтузиазмом.

— Адское место, — сказал он, — и вообще адское времяпрепровождение. И плита слишком горячая. Выпейте. Что еще, черт побери, остается делать? Я пришел сюда, потому что сюда ходил Филип. Привычка, знаете ли, хотя и ненавижу это место.

— Конечно, вы очень хорошо его знали, — сказал Уимзи, усаживаясь на корзину для бумаг и мечтая о купальном костюме.

— Я был его единственным настоящим другом, — произнес Райленд Воэн траурным голосом. — Все остальные были озабочены только тем, как бы использовать его мозги. Попугаи! Обезьяны! Вся их проклятая компания.

— Я читал его книги, и они мне понравились, — сказал Уимзи с некоторой долей искренности. — Мне показалось, что счастливым он не был.

— Никто его не понимал, — согласился Воэн. — Они называли его трудным, — а кто не стал бы трудным, если бы пришлось столько бороться? Они высосали из него всю кровь, а эти проклятые воры — его издатели — забирали каждый несчастный пенни, на который они могли наложить свои лапы. А потом эта сука отравила его! Мой Бог, что за жизнь!

— Да, но что заставило ее, если она это сделала?

— Сделала, можете не сомневаться. Животная злость и ревность — вот что заставило. То, что сама она не могла написать ничего, кроме какой-то ерунды. Хэрриет Вейн, как и все эти женщины, помешалась на мысли, что она может создать что-то путное. Они ненавидят мужчин и то, что они делают. Ей бы просто помогать ему, ухаживать за таким гением, как Фил, правда? Но, черт побери, он даже советовался с ней, когда работал! С ней! О Боже!

— И он принимал ее советы?

— Принимал? Да она не давала их! Она говорила, что никогда не высказывает своих мнений о творчестве других авторов. Других! Какая наглость! Конечно, она занимала особое положение среди нас, но как ей было не понять разницу между своим умом и его? Гениям надо служить, а не спорить с ними. Связаться с такой женщиной — это же самоубийство. Я предупреждал его с самого начала, но он был ослеплен. А потом, это желание жениться на ней...

— А почему оно возникло? — спросил Уимзи.

— Остатки религиозного воспитания, я полагаю. Это было действительно достойно сожаления. И кроме того, я думаю, здесь не обошлось без этого Эркварта. Знаете его? Частный юрист, такой прилизанный?

— Нет.

— Он имел на него огромное влияние. Я видел, как оно росло, это влияние, задолго до того, как начались неприятности. Может быть, и к лучшему, что он умер. Было бы ужасно видеть, как Филип превращается в обычного обывателя.

— И когда же это началось?

— О, около двух лет назад, может быть, немного больше, приглашая его на обеды и тому подобное. Я сразу понял, что он стремится разрушить Филипа и духовно, и физически. Что ему нужно было — я имею в виду Филипа, — так это свобода и место для работы, но с этой женщиной, и кузеном, и таким отцом — о! Ну ладно, плакать сейчас без толку. Остались его книги, а это — лучшая его часть. И он завещал мне быть его литературным душеприказчиком. Хэрриет Вейн не удалось ухватить себе этот кусок.

— Я уверен, что в ваших руках все будет в полной безопасности, — сказал Уимзи.

— Но что бы он еще мог написать, — жалобно простонал Воэн, поднимая свои налитые кровью глаза на лорда Питера, — как подумаешь об этом, просто выть хочется.

Уимзи выразил свое согласие.

— Кстати, — сказал он, — вы ведь были с ним в тот последний день, пока он не отправился к кузену. Как вы думаете, не было ли у него чего-нибудь такого при себе — яда или чего-то другого? Я не хочу показаться черствым, но он не был счастлив. Было бы ужасно думать, что он...

— Нет, — возразил Воэн, — нет. Он сказал бы мне — он доверял мне, особенно в те, последние дни. Эта проклятая женщина нанесла ему ужасный удар, но он не ушел бы, не сказав мне или не попрощавшись, и он не выбрал бы это. Я мог бы дать ему...

Он запнулся и посмотрел на Уимзи, но, не увидев ничего, кроме сочувственного внимания, продолжил:

— Я помню, мы с ним говорили о снотворных. Хиоцин, веронал — все в этом роде. Он сказал: «Если когда-либо я надумаю покинуть этот мир, Райленд, ты укажешь мне путь». И я указал бы, если бы он действительно этого хотел. Но мышьяк! Филип, который так любил красоту... Вы думаете, он выбрал бы мышьяк? Орудие деревенского отравителя? Это совершенно невозможно!

— Это, конечно, неэстетичное средство, — согласился Уимзи.

— Смотрите, — хрипло сказал Воэн. Он постоянно запивал икру бренди и начал терять осторожность. — Видите? — И он вытащил маленький пузырек из своего нагрудного кармана. — Она ждет, пока я закончу издавать книги Фила. Это очень успокаивает — сознание того, что она лежит в кармане. Очень успокаивает. Выйти из башни слоновой кости — это классика, меня воспитывали на классике. Эти люди — они посмеялись бы надо мной, но вы не рассказывайте им, что я это говорил — странно, как все это задерживается в памяти. «Tende bantque manus ripoe ulterioris amore, ulterions arnore» — это о душах, о мытарях, кружащихся и блуждающих, как листья у Валломброза, — нет, это Мильтон — amorioris ultore, ultoriore — проклятье! Бедный Фил!

Мистер Воэн разразился рыданиями, стиснув рукой пузырек.

Уимзи, сердце которого глухо билось, а кровь стучала в ушах так, что, казалось, где-то рядом работает мотор, поднялся и отошел. Женский голос начал петь венгерскую песню, а плита раскалилась добела. Он подавал отчаянные сигналы Марджори, которая сидела в углу с группой мужчин. По всей видимости, один из них читал собственные стихи, наклонившись прямо к ее уху, а другой что-то рисовал на конверте под аккомпанемент очень разных возгласов остальной компании. Певица остановилась на середине куплета и закричала сердито:

— Этот шум! Он мне мешает! Это невыносимо! Я теряю тональность! Прекратите! Я начну с самого начала!

Марджори вскочила, извиняясь:

— Это я виновата, я не могу призвать твоих гостей к порядку, Нина! Мы всем надоели. Прости меня, Мария, я сегодня в каком-то унынии. Я лучше прихвачу Питера, и мы пойдем. Ты споешь мне в другой раз, дорогая, у меня дома, когда я не буду такой мерзкой и смогу прочувствовать пение. До свидания, Нина, мы все-таки прекрасно провели время, Борис, это было лучшее твое стихотворение, только я не могла услышать его как следует. Питер, скажи им, что я сегодня в ужасном настроении, и отвези меня домой.

— Да уж, — сказал Уимзи, — нервы плохо влияют на манеры, знаете ли, и так далее.

— Манеры, — неожиданно громко сказал бородатый джентльмен, — существуют для буржуа.

— Совершенно верно, — сказал Уимзи, — кошмарная формальность, которая ограничивает вас во всем. Пошли, Марджори, или мы все станем ужасно вежливыми.

— Я попытаюсь начать с начала, — сказала певица.

— У-ф-ф! — выдохнул Уимзи на лестничной клетке.

— Вот именно. Я чувствую себя настоящей мученицей, общаясь с ними. Как бы то ни было, ты увидел Воэна. Совершенно одурманенный тип, не так ли?

— Да, но вряд ли он убил Филипа Бойза. Я должен был повидаться с ним, чтобы в этом убедиться. Куда мы теперь?

— Попробуем к Джо Тримблзу. Это оплот оппозиции.

Джо Тримблз занимал студию над конюшнями. Здесь была такая же толпа, тот же дым, еще больше селедки, еще больше напитков, жары и разговоров. В дополнение к этому ярко горело электричество, играл граммофон, здесь же лежали пять собак и сильно пахло масляными красками. Ожидали Сильвию Мэрриотт. Уимзи обнаружил, что его вовлекли в дискуссию по поводу свободной любви, Д.Х. Лоуренса, похотливой стыдливости и аморальности длинных юбок. Через какое-то время, однако, его спасло прибытие мужеподобной женщины средних лет. Она зловеще улыбалась, держа в руках колоду карт, и начала предсказывать всем будущее. Компания собралась вокруг нее, и в этот момент вошла девушка и объявила, что Сильвия растянула лодыжку и не сможет прийти. Все сочувственно сказали: «О, это так больно, бедняжка!» — и тут же забыли о ней.

— Мы сбежим, — предложила Марджори. — Не надо ни с кем прощаться. Нам повезло с Сильвией, потому что она будет дома и не сможет удрать от нас. Иногда мне хочется, чтобы они все растянули себе лодыжки. И все же, знаешь, почти все эти люди делают очень хорошие вещи. Даже компания Кропоткиных. Когда-то мне самой все это очень нравилось.

— Мы стареем, и ты, и я, — сказал Уимзи. — Извини, это, конечно, бестактность. Но, знаешь, мне уже за тридцать, Марджори.

— Ты хорошо сохранился. Но сегодня вечером ты выглядишь немного уставшим. Питер, дорогой, что случилось?

— Ничего, кроме того, что я уже мужчина средних лет...

— И тебе давно пора остепениться, — продолжила она в его тоне.

— О, я уже давно остепенился и веду размеренный образ жизни.

— С Бантером и книгами. Иногда я тебе завидую, Питер.

Уимзи промолчал. Марджори почти с тревогой посмотрела на него и вложила в его руку свою:

— Питер, ну пожалуйста, будь счастливым! Я имею в виду, ты всегда был очень приятным человеком, которого ничто не могло глубоко тронуть. Не надо меняться, ладно?

Это был уже второй раз за последние несколько дней, когда Уимзи попросили не меняться: в первый раз просьба взволновала его, а сейчас она его испугала.

В то время как такси, кренясь на поворотах, скользило вдоль мокрой от дождя набережной, он впервые почувствовал тоскливую беспомощность. Как отравленный Атульф из «Трагедии дураков», он мог бы закричать: «О, я меняюсь, меняюсь, ужасно меняюсь!» Закончится ли его теперешнее предприятие успехом или поражением, мир уже не будет для него таким, как прежде. И не потому, что его сердце было разбито катастрофической любовью — он уже пережил роскошные агонии юности, они были достоянием прошлого, и в самом этом освобождении от иллюзий он ощутил потерю. Должно быть, и правда — возраст. Теперь каждый час легкомыслия будет уже не чем-то самим собой разумеющимся, а случаем и удачей — еще одним топором, или ящиком, или ружьем, спасенным Робинзоном Крузо с тонущего судна.

Чуть ли не впервые он засомневался в собственной способности успешно завершить дело. И до этого его чувства, бывало, вмешивались в расследование, но они не затуманивали его ум. Здесь же он тыкался в разные стороны, неуверенно хватаясь то здесь, то там за ускользающие вероятности и предположения, задавал случайные вопросы; и недостаток времени, который раньше подстегивал и помогал собраться, сейчас пугал его, сбивая с толку.

— Извини, Марджори, — сказал он, овладев собой, — боюсь, я чертовски мрачен сегодня. Наверное, это кислородное голодание. Ты не возражаешь, если мы немного опустим окно? Уже лучше. Дайте мне хорошую пищу и немного воздуха, чтобы дышать, и я по-козлиному доскачу до неприлично старого возраста. Люди будут показывать на меня, когда я, лысый, пожелтевший, поддерживаемый скрытым корсетом, буду ползти в ночные клубы своих правнуков, и станут говорить: «Посмотри, дорогая! Это старый нехороший лорд Питер, который знаменит тем, что последние девяносто шесть лет не сказал ни одного разумного слова. Он был единственным аристократом, который избежал гильотины во время революции тысяча девятьсот шестидесятого года. Мы держим его как забаву для детей». А я буду кивать головой и, обнажая десны, посмеиваться: «Ха! Разве они умеют развлекаться так, как это делали мы в наши молодые годы, бедные заорганизованные создания».

— Если они сделаются такими, не останется никаких ночных клубов, куда ты мог бы ползти.

— Будут, природа не перестанет брать свое! Они будут сбегать с государственных общественных игр, чтобы разложить пасьянс в катакомбах, сидя за чашкой нестерилизованного снятого молока.

— Да. Надеюсь, внизу есть кто-нибудь, чтобы впустить нас... Есть — я слышу шаги. О, это ты, Эйлюнид! Как Сильвия?

— Все в порядке, только нога сильно распухла — из-за лодыжки. Хочешь подняться?

— К ней можно?

— Да, она вполне респектабельно выглядит.

— Хорошо, потому что я хочу подняться с лордом Питером Уимзи.

— О, — сказала девушка. — Здравствуйте. Вы расследуете всякие дела, правда? Вы пришли за трупом или еще за чем-нибудь эдаким?

— Лорд Питер занимается делом Хэрриет Вейн, и он — на ее стороне.

— Да? Это хорошо. Я рада, что этим кто-то занимается. — Девушка была низенькой и полной, со вздернутым носиком и огоньком в глазах. — Как вы думаете, что там было? Я считаю, он покончил с собой. Он был из тех, кто постоянно себя жалеет. Хэлло, Сил, это Марджори с типом, который собирается вытащить Хэрриет из тюрьмы.

— Веди его немедленно сюда! — послышалось изнутри.

Их глазам предстала маленькая гостиная, служившая одновременно спальней, обставленная с самой суровой простотой. Бледная молодая женщина в очках сидела в моррисовском кресле, положив забинтованную ногу на упаковочный ящик.

— Я не могу встать, потому что, как сказала Дженни Рен, моя спина плоха, а ноги странны. Кто этот борец за справедливость, Марджори?

Уимзи был представлен, и Эйлюнид Прайс сразу же довольно агрессивно спросила:

— Он может пить кофе, Марджори? Или ему нужны мужские напитки?

— Он вполне благочестив, добродетелен, ведет трезвый образ жизни и пьет все, кроме какао и шипучего лимонада.

— О! Я спросила только потому, что некоторые из твоих приятелей-мужчин нуждались в стимуляторах. У нас они, к сожалению, кончились, а паб как раз сейчас, — она взглянула на часы, — закрывается.

Она тяжелой походкой направилась к буфету, а Сильвия сказала:

— Не обращайте внимания, ей нравится грубить мужчинам. Скажите мне, лорд Питер, вы нашли какие-нибудь улики или что-то еще?

— Я не знаю, — сказал Уимзи, — я расставил капканы у нескольких нор и надеюсь, что в них кто-нибудь попадется.

— Вы уже встречались с кузеном — с этим типом Эрквартом?

— У меня договоренность с ним на завтра. А что?

— Сильвия считает, что это он отравил Бойза, — сказала Эйлюнид.

— Это интересно. Почему?

— Женская интуиция, — резко ответила Эйлюнид. — Ей не нравится его прическа.

— Я сказала только, что он слишком прилизан, чтобы говорить правду. А кто еще? Я уверена, что это не Райленд Воэн. Он несносный осел, но он по-настоящему расстроен всем этим.

Эйлюнид насмешливо фыркнула и взяла чайник, чтобы налить в него воды.

— И что бы ни говорила Эйлюнид, я не могу поверить, что Фил Бойз покончил с собой.

— А почему нет? — спросил Уимзи.

— Он слишком много говорил, — ответила Сильвия. — И у него действительно было слишком высокое мнение о себе. Я не думаю, что он по собственному желанию лишил бы мир возможности видеть его и читать его книги.

— Лишил бы, — сказала Эйлюнид. — Он сделал бы это просто назло взрослым, чтобы его пожалели. Нет, спасибо, — возразила она, когда Уимзи поднялся, чтобы взять у нее чайник, — я вполне в состоянии принести шесть пинт воды.

— Снова сокрушен, — развел руками Уимзи.

— Эйлюнид не одобряет общепринятых правил вежливости между полами, — объяснила Марджори.

— Очень хорошо, — добродушно ответил Уимзи, — я превращусь просто в пассивное украшение. У вас, мисс Мэрриотт, есть какая-нибудь идея, почему у этого чересчур прилизанного юриста могло появиться желание избавиться от своего кузена?

— Ни малейшей. Я просто помню старину Шерлока Холмса: то, что остается после отсечения невозможного, является истинным, каким бы невероятным это ни казалось.

— Дюпен сказал это еще до Шерлока. Я допускаю подобный вывод, но каковы предпосылки? Сахару не надо, спасибо.

— Я думала, все мужчины превращают свой кофе в сироп.

— Но я — необычный мужчина. Разве вы не заметили?

— У меня не было достаточно времени, чтобы понаблюдать за вами, но за кофе я засчитываю очко в вашу пользу.

— Большое спасибо. Послушайте, вы не могли бы рассказать мне, какова была реакция мисс Вейн?

— Ну... — Сильвия на минуту задумалась. — Когда он умер, она была, конечно, расстроена...

— Она была поражена, — сказала мисс Прайс, — но мое мнение таково, что она была благодарна Богу за то, что избавилась от него. И это неудивительно, самовлюбленное животное! Он использовал ее и за год до смерти извел своими придирками, а в конце концов еще и оскорбил. И он был одним из тех липких мужчин, которые цепляются за женщину и не дают ей уйти. Она была рада, Сильвия, какой смысл отрицать это?

— Да, возможно, для нее было облегчением узнать, что с ним покончено. Но она не знала тогда, что он был убит.

— Нет. Убийство немного испортило все дело. Если, конечно, это было убийство, во что я не верю. Филип Бойз всегда считал себя жертвой, и меня очень раздражает тот факт, что он таки стал ею в конце концов. Я уверена, что он именно поэтому так поступил.

— Такое бывает,, — произнес Уимзи задумчиво, — но это трудно доказать. Я имею в виду, что присяжные более склонны верить в какие-то ощутимые причины, вроде денег. Но я не могу найти в этом деле никаких денег.

Эйлюнид рассмеялась:

— Нет, там не было денег, кроме тех, которые делала Хэрриет. Глупая публика, видите ли, не могла по достоинству оценить Фила Бойза, а книги Хэрриет расходились, и это его бесило.

— Но ведь деньги были нужны обоим?

— Конечно, но он все равно негодовал. Она была вынуждена помогать ему писать, урывая время от верного заработка собственными книгами. Да еще изощряться, чтобы не ранить его самолюбие. Но мужчины все таковы.

— Вы невысокого мнения о нас, да?

— Я знала слишком много таких, которые любят брать взаймы, — сказала Эйлюнид Прайс, — и слишком многих, желавших, чтобы их вели под руку. Впрочем, женщины также плохи, иначе они не могли бы мириться с этим. Слава Богу, я никогда не брала и не давала взаймы никому, кроме женщин, а они возвращают долги.

— Люди, которые трудятся, обычно отдают долги, я думаю, — изрек Уимзи, — все, может быть, кроме гениев.

— Женщины-гении обычно не избалованны, — мрачно сказала мисс Прайс, — и поэтому не ожидают от жизни милостей.

— По-моему, мы отклонились от темы, не правда ли? — спросила Марджори.

— Нет, — ответил Уимзи, — я пытаюсь пролить свет на центральные фигуры — журналисты любят называть их «главными героями». — Он криво улыбнулся. — Человека прекрасно освещает тот пронзительный свет, который падает на помост виселицы.

— Не говорите так, — умоляющим голосом сказала Сильвия.

Где-то в другой комнате зазвонил телефон, и Эйлюнид Прайс вышла, чтобы снять трубку.

— Эйлюнид ненавидит мужчин, — сказала Сильвия, — но она очень надежный человек.

Уимзи кивнул.

— Но она ошибается насчет Фила. Она, естественно, не выносила его и склонна думать...

— Это вас, лорд Питер, — сказала Эйлюнид, входя ' в комнату. — Бегите — все раскрылось. Вас разыскивает Скотленд-Ярд.

Уимзи поспешил к телефону.

— Слава Богу! Это ты, Питер? Я уже прочесал весь Лондон. Паб действительно был.

— Невероятно!

— Факт. И пакет с белым порошком, он почти найден,

— Бог мой!

— Ты мог бы зайти завтра с самого утра? К тому времени, возможно, он уже будет у нас.

— Я буду скакать, как барашек, и подпрыгивать выше холмов. Мы еще победим вас, мистер Зловещий-Главный-Инспектор-Паркер.

— Надеюсь на это, — добродушно сказал Паркер и повесил трубку.

Уимзи торжественно вошел в комнату.

— Должен сообщить, что шансы мисс Прайс на выигрыш в этом споре увеличились. Пятьдесят к одному, что это — самоубийство, и никто не хочет заключать пари. Я оскалюсь, как пес, и буду бегать по городу.

— Мне очень жаль, что я не могу присоединиться к вам, — сказала Сильвия Мэрриетт, — но я рада, что ошиблась.

— А я рада, что не ошиблась, — бесстрастно сказала Эйлюнид Прайс.

— И вы правы, и я прав, и все в полном порядке, — сказал Уимзи. — «Готов я жертвой быть неправоты, чтоб только правой оказалась ты»^[541].

Марджори Фелпс посмотрела на него и ничего не сказала. Внезапно она почувствовала себя так, будто кто-то выжал ее, словно мокрое полотенце.

Глава 9

Как мистеру Бантеру удалось, передавая записку, получить приглашение на чай, лучше всего было известно ему самому. Приглашение было принято, и в половине пятого дня, который так радостно завершился для лорда Питера, он сидел на кухне в доме мистера Эркварта и поджаривал пышки. Он делал это мастерски, и, если расходовал масла немного больше, чем надо, вреда от этого не было некому, кроме разве что мастера Эркварта. Естественно, разговор вращался вокруг темы убийств. Ничто так не подходит к горячему очагу и масленым пышкам, как дождь и ветер за окном и порция ужасных историй, рассказываемых в теплой, уютной комнате. Чем сильнее хлещет дождь и чем кошмарнее подробности, тем приятнее аромат очага и пышек. В данном случае все составные части хорошего вечера были налицо.

— Страшно бледный — вот какой он был, когда вошел, — сказала миссис Петтикан, кухарка. — Я видела его, когда относила наверх грелки. Их надо было три: одну к ногам, одну под спину и большую, резиновую, на живот. Он был бледный и весь дрожал, и эта ужасная рвота, вы никогда не поверите. И он так жалобно стонал.

— А мне он показался зеленым, кухарка, — сказала Ханна Уэстлок, — или, можно даже сказать, зеленовато-желтым. Я подумала, что это желтуха, — похоже на те приступы, которые у него были весной.

— Да, он тогда плохо выглядел, — согласилась миссис Петтикан, — но все же совсем не так, как в тот последний раз. А боли, а судороги в ногах, прямо как будто это агония. Это и сестру Уильямс поразило — такая милая молодая женщина, и не заносчивая, как некоторые. «Миссис Петтикан, — сказала она мне, и я считаю, что манеры у нее лучше, чем у тех, кто называет меня «кухарка», — миссис Петтикан, — сказала она, — я никогда не видела таких судорог, кроме одного случая, который был точной копией этого, — сказала она, — и помяните мои слова, миссис Петтикан, эти судороги — они не просто так». Ах! В этот момент я не поняла, что она хотела этим сказать.

— Это характерно для всех случаев с мышьяком, так говорил мне его светлость, — ответил Бантер. — Очень печальный симптом. У него что-то подобное и раньше было?

— Ну, это нельзя назвать судорогами, — сказала Ханна, — хотя я помню, когда он был болен весной, он жаловался на подергивание и покалывание в руках и ногах. Ему это мешало, потому что он тогда срочно заканчивал одну из своих статей, а с этой бедой, да и глаза у него болели, ему было очень трудно писать, бедняге.

— Джентльмен из прокуратуры говорил Джеймсу Лаббоку, что подобное покалывание и боль в глазах означали, что ему постоянно давали мышьяк, если можно так выразиться, — заметил Бантер.

— Какой надо быть испорченной женщиной, — сказала миссис Петтикан, — возьмите еще пышечку, мистер Бантер, — чтобы так долго мучить бедную душу. Стукнуть по голове или сгоряча пустить в ход нож, особенно во время ссоры, это я еще могу понять, но так, постепенно травить — на это, по-моему, способен только дьявол в человеческом облике.

— Дьявол — это единственно правильное слово, миссис Петтикан, — согласился гость.

— А злобность этого замысла вообще, — сказала Ханна, — не говоря уже о том, что ближний умер в мучениях. Да это же только по милости Провидения не подозревают всех нас.

— Да уж, — продолжила миссис Петтикан, — когда хозяин рассказал мне, что бедного мистера Бойза вырыли из могилы и обнаружили, что он весь пропитан этим кошмарным мышьяком, для меня это было такое потрясение, мне показалось, что комната закружилась, как лошади на карусели. «О, сэр, — сказала я, — как, в нашем доме?» Это сказала я, а он сказал: «Миссис Петтикан, я искренне надеюсь, что нет».

Придав всей истории макбетовский привкус, довольная миссис Петтикан продолжала:

— Да, именно это я ему и сказала: «В нашем доме», я сказала, и я могу поклясться, я не заснула ни на минуту три следующие ночи — и от мыслей о полиции, и от страха, и от того и другого вместе.

— Я надеюсь, у вас не было трудностей в подтверждении того, что это все же случилось не в вашем доме? — предположил Бантер. — Мисс Уэстлок так прекрасно давала показания в суде, я уверен, она высказывалась настолько ясно для судьи и присяжных, насколько это вообще возможно. Судья похвалил вас, мисс Уэстлок, и я не думаю, что он преувеличил, — так просто и хорошо вы говорили перед всем судом.

— Ну, я никогда не была робкой, — призналась Ханна, — а потом, мы ведь все очень подробно и тщательно вспомнили сначала с хозяином, а потом с полицией, так что я знала, каким будет вопрос, и была готова отвечать.

— Я был просто поражен, как вы так точно вспомнили мельчайшие детали всего, что происходило довольно давно, — сказал Бантер с восхищением.

— Ну, видите ли, мистер Бантер, утром на следующий день, как мистер Бойз заболел, хозяин спустился к нам, сел в это кресло, запросто, совсем как сейчас вы, и сказал: «Я боюсь, что мистер Бойз очень болен. Он считает, что он съел что-то неподходящее, — сказал он, — и, возможно, это был цыпленок. Поэтому я хочу, чтобы вы и кухарка, — сказал он, — вспомнили сейчас вместе со мной все, что у нас было вчера на обед, и чтобы мы подумали, что могло быть причиной». — «Сэр, — сказала я, — я не вижу, чего бы мистер Бойз мог съесть недоброкачественного, ведь кухарка и я, мы ели то же самое, если не считать вас, сэр, и все это было настолько вкусно!»

— И я сказала то же самое, — подтвердила кухарка, — это был такой простой, здоровый обед — никаких устриц, мидий, ничего такого, ведь всем известно, что моллюски — это просто яд для некоторых людей, а у нас было только немного отличного крепкого бульона, чудесная рыба, и тушеный цыпленок с репой и морковью в подливке, и омлет — что еще может быть легче и лучше? Есть, конечно, люди, которые не выносят яйца, — моя матушка этим страдала, достаточно было дать ей кусок торта, который был приготовлен хотя бы с одним яйцом, и ей тут же становилось плохо, она вся покрывалась пятнами, как при крапивнице, даже удивительно. Но мистер Бойз был большой любитель яиц, а омлеты он особенно любил.

— Да, он же сам делал омлет тем вечером, не так ли?

— Да, — сказала Ханна, — когда мистер Эркварт особенно интересовался насчет яиц, свежие ли они, я ему напомнила, что он сам их принес в тот день из магазина на углу Латз-Кондуит-стрит, где яйца продаются только что с фермы, и еще я напомнила ему, что одно немного треснутое, и он сам сказал: «Ничего, мы используем его для омлета сегодня вечером, Ханна», и я принесла чистую миску из кухни и положила их прямо туда — треснутое и еще три яйца — и не прикасалась к ним, пока не подала к столу. «И кроме того, сэр, — сказала я, — осталось еще восемь яиц из дюжины, и вы можете сами убедиться, что они тоже совершенно свежие и хорошие». Так ведь, кухарка?

— Да, Ханна. А что касается цыпленка, то это был просто красавец. Он был такой молодой и нежный, что я сразу сказала Ханне, что его просто жалко тушить, лучше было бы его чудесно поджарить. Но мистер Эркварт считает, что в тушеных цыплятах больше аромата, и я не знаю, прав ли он.

— Если это готовить с хорошим говяжьим бульоном, — рассудительно сказал мистер Бантер, — овощи плотно уложить слоями на не очень жирной ветчине и все приправить солью, перцем и паприкой, немногие блюда смогут сравниться с тушеным цыпленком. Лично я порекомендовал бы еще чуточку чеснока, но согласен, что это не каждому по вкусу.

— Я не переношу ни его вида, ни запаха, — призналась миссис Петтикан, — но во всем остальном вы меня убедили. К этому еще можно добавить гусиные потроха, и лично я люблю еще грибы, когда сезон — свежие, а не консервированные, которые хотя и выглядят красиво, но вкуса в них не больше, чем в пуговицах от ботинок. Но весь секрет в приготовлении, как вы хорошо знаете, мистер Бантер; крышка должна быть плотно закрыта, чтобы удерживать аромат, а готовка должна быть медленной, чтобы соки проникали друг в друга, впитывались, если можно так выразиться. Я не отрицаю, что приготовленный таким образом цыпленок чрезвычайно вкусен, и мы, Ханна и я, решили так же, хотя мы очень любим и хорошего жареного цыпленка, особенно если его получше нафаршировать чем-нибудь, чтобы сохранить сочность. Но мистер Эркварт и слышать не хочет о жареном, а раз он оплачивает счета, то имеет право заказывать, что и как приготовить.

— Ну, — сказал Бантер, — определенно, если бы в тушеном цыпленке было что-то не так, вам с мисс Уэстлок тоже бы стало худо...

— Конечно, — согласилась Ханна, — потому что, не стану скрывать, что, обладая благословенным аппетитом, мы доели его, а последний кусочек я отдала коту. Мистер Эркварт хотел рассмотреть остатки на следующий день и был весьма расстроен, когда узнал, что цыпленка доели, а блюдо вымыли — будто в этой кухне когда-нибудь оставляли на ночь грязную посуду.

— Я бы не вынесла, если бы пришлось начинать день с грязных тарелок, — сказала миссис Петтикан. — Осталось немного бульона, совсем немного, пара глотков, и мистер Эркварт отнес его наверх показать доктору. Тот попробовал и сказал, что бульон очень хорош, так нам рассказала сестра Уильямс, хотя она сама его и не пробовала.

— А что касается бургундского, — продолжила Ханна Уэстлок, — это единственное, что мистер Бойз пил один, и мистер Эркварт приказал мне закрыть его и сохранить. И очень хорошо, что мы это сделали, потому что полиция конечно же захотела его увидеть, когда пришло время.

— Это было очень предусмотрительно со стороны мистера Эркварта принять такие предосторожности, — сказал Бантер, — когда не было даже мысли о том, что бедняга умер насильственной смертью.

— Это же сказала и сестра Уильямс, она предположила, что он ожидал расследования, — ответила Ханна, — но мы подумали, что хозяин все-таки юрист и разбирается в том, что нужно делать в случае внезапной смерти. Он приказал мне оклеить горлышко бутылки пластырем и написать на нем свои инициалы, чтобы бутылку нельзя было незаметно вскрыть. А с выдачей свидетельства о смерти никаких проблем не было, ведь доктор Уэар, конечно, знал, что мистер Бойз давно страдал желчными приступами.

— Очень удачно при открывшихся обстоятельствах, — сказал Бантер, — что мистер Эркварт так хорошо понял свой долг. Его светлость знал много случаев, когда невинный человек чуть ли не оказывался на виселице из-за того, что вовремя не была принята подобная маленькая предосторожность.

— А когда я подумаю, что если бы в эти дни мистера Эркварта не было дома, — сказала миссис Петтикан, — меня бросает в дрожь. Его как раз вызвали к этой несносной старухе, которая все умирает и никак не умрет. Да он и сейчас там, у миссис Рейберн, в Уиндле. Она ужасно богата, но никому от этого никакого проку, так как она почти совсем впала в детство, так говорят. Испорченная старуха — она и раньше была такой, и все ее родственники поэтому не хотели иметь с ней ничего общего, один мистер Эркварт; я думаю, он бы ее не бросил, если бы даже не был ее поверенным и это не было бы его обязанностью.

— Обязанности не всегда приятны, — прокомментировал мистер Бантер, — как вы и я прекрасно знаем, миссис Петтикан.

— Богатым, — сказала Ханна Уэстлок, — не трудно устроить так, чтобы кто-то выполнял их обязанности. Может быть, я скажу смело, но миссис Рейберн не получала бы со стороны мистера Эркварта столько внимания — была бы она ему двоюродной теткой или нет, — если бы она была бедной, насколько я знаю мистера Эркварта.

— Да? — удивился Бантер.

— Я не выскажу никаких суждений, — сказала мисс Уэстлок, — но и вы и я, мистер Бантер, знаем, что происходит в мире.

— Я полагаю, мистер Эркварт рассчитывает получить что-то после смерти старухи, — предположил Бантер.

— Может быть; он об этом не говорит, — сказала Ханна, — но я думаю, он не стал бы постоянно тратить свое время и ездить в Уэстморленд просто так. Хотя я не хотела бы получить деньги, заработанные таким порочным способом. Они не принесут добра, мистер Бантер.

— Легко говорить, девочка моя, когда тебе никто этого и не предлагает, — сказала миссис Петтикан. — В стране много известных и богатых семейств, которые никогда не стали бы ни известными, ни богатыми, если бы кто-то из их родни не был в своих принципах чуть посвободнее, чем нас с вами учили. Если покопаться — во многих семейных шкафах найдутся скелеты, образно выражаясь.

— О! — сказал Бантер. — Я согласен с вами. Я видел бриллиантовые ожерелья и шубы, к которым в этом случае надо было бы прикрепить таблички: «В уплату за грех». Если бы только пролился свет на то, что происходит в темноте, миссис Петтикан, «под изнанкой одеяла», как говорится в старой пословице!

— Говорят, что некоторые очень высокие особы не считали для себя зазорным спуститься со своих высот к миссис Рейберн в ее молодые годы, — сказала Ханна загадочно. — Королева Виктория, слишком много знавшая о ее похождениях, не позволила бы ей выступить перед королевским семейством.

— Она ведь была актрисой? — спросил Бантер.

— Говорят, она была прекрасной актрисой, не могу сейчас вспомнить ее сценическое имя, — задумчиво сказала миссис Петтикан. — Оно было такое странное, я не знаю, похоже на Гайд-парк. Этот Рейберн, за которого она вышла замуж, — он никто; чтобы прикрыть какой-то скандал — вот зачем она за него вышла. У нее было двое детей — я не взяла бы на себя смелость сказать, от кого, — и оба они умерли от холеры, что, без сомнения, было Божьей карой.

— Мистер Бойз называл это не так, — сказала Ханна, снисходительно фыркнув. — «Дьяволзаботится о своем племени» — вот как он обычно говорил.

— Ох! Он иной раз очень неосторожно выражался, — сказала миссис Петтикан, — и неудивительно, если учесть, с какими людьми он общался. Но он мог бы стать более серьезным со временем, если бы его спасли. С ним было очень приятно, когда он сам этого хотел. Он приходил сюда и болтал с нами о том о сем.

— Вы слишком добры к джентльменам, миссис Петтикан, каждый, кто умер или болеет, для вас уже сокровище, — сказала Ханна.

— Так мистер Бойз все знал о миссис Рейберн?

— О да, это было семейное дело, видите ли, и, без сомнения, мистер Эркварт рассказывал ему больше, чем нам. Ханна, мистер Эркварт говорил, каким поездом он приедет?

— Он заказал обед на полвосьмого. Я думаю, он приедет в шесть тридцать.

Миссис Петтикан бросила взгляд на часы, и Бантер, восприняв это как намек, поднялся и начал прощаться.

— Я надеюсь, что вы еще придете, мистер Бантер, — не без кокетства сказала кухарка. — Хозяин не будет возражать против прихода к чаю респектабельного джентльмена. Мой выходной день — среда.

— Мой — пятница, — добавила Ханна. — И еще один выходной через воскресенье. Преподобный Кроуфорд с Джадд-стрит читает прекрасные проповеди, если вы, конечно, евангелист, мистер Бантер. Но, возможно, вы уедете из города на Рождество?

Мистер Бантер ответил, что праздники они будут проводить у герцога Денверского, и удалился в сияющем ореоле заимствованного величия.

Глава 10

— Пожалуйста, Питер, — сказал главный инспектор Паркер, — это леди, с которой вы так хотели встретиться. Миссис Булфинч, разрешите представить вам лорда Питера Уимзи.

— Я уверена, что ему очень приятно. — Миссис Булфинч хихикнула и припудрила свое крупное бледное лицо.

— Миссис Булфинч до брака была душой салун-бара в «Девяти кольцах» на Грейз-Инн-роуд, — сказал мистер Паркер, — и была всем известна своим очарованием и остроумием.

— Ну-ну, — сказала миссис Булфинч. — Вы тот самый человек, правда? Не обращайте на него внимания, ваша светлость. Вы же знаете, какие эти парни из полиции.

— Гнусные псы, — подтвердил Уимзи, кивнув. — Но мне не нужны его рекомендации, я доверяю своим собственным глазам и ушам, миссис Булфинч, и могу только сказать, что, если бы я имел счастье познакомиться с вами до того, как стало слишком поздно, то целью всей моей жизни стало бы утереть слезы мистеру Булфинчу.

— Вы точно так же хороши, как и мистер Булфинч, — ответила леди, очень польщенная, — а что бы он вам сказал, я уж и не знаю. Он очень обеспокоился, когда к нам зашел офицер и попросил меня заглянуть в Ярд. «Мне не нравится это, Грейси, — сказал он, — у нас здесь всегда было респектабельное место и никаких проблем с порядком, никаких спиртных напитков в неположенное время, а как только попадешь к этим парням, так уже и не знаешь, какие тебе могут задать вопросы». — «Не будь таким глупым, — сказала я, — мальчики все меня знают и ничего против меня не имеют, а если мне нужно только рассказать им о том джентльмене, который забыл пакетик в «Кольцах», то я не имею никаких возражений, так как мне не в чем себя упрекнуть. Что они подумают, — сказала я, — если я откажусь прийти? Десять к одному, они подумают, что в этом есть что-то странное». — «Хорошо, — сказал он, — я пойду с тобой». — «Да? — сказала я. — А как насчет нового бармена, которого ты собирался принять на работу сегодня утром? Потому что я никогда не привыкну подавать графины и бутылки, и ты можешь делать с этим что хочешь». Я ушла и оставила его заниматься этим делом. Заметьте, именно за это я его и люблю и, вообще, не скажу ничего плохого о Булфинче. А полиция там или не полиция, я считаю, что смогу за себя постоять.

— Именно так, — терпеливо сказал Паркер. — Мистеру Булфинчу не стоило беспокоиться. Единственное, что нам от вас нужно, — это чтобы вы рассказали нам все, что сможете вспомнить о том молодом человеке, и помогли нам найти белый бумажный пакетик. Вы можете спасти невинного человека от осуждения, против чего, я уверен, ваш муж не стал бы возражать.

— Бедняжка! — сказала миссис Булфинч. — Я помню, когда я прочла отчет о заседании суда, я сказала Булфинчу...

— Минуточку. Если вы не возражаете, начнем именно с начала, миссис Булфинч, лорду Питеру будет понятнее.

— Ну конечно, милорд, до того, как я вышла замуж, я была барменшей в «Девяти кольцах», как сказал главный инспектор. Мисс Монтейг я была тогда — эта фамилия лучше, чем Булфинч, и мне было почти жаль расставаться с ней. Но Боже мой! Девушка вынуждена стольким жертвовать, когда выходит замуж, что еще одна жертва ничего не значит. Я работала только в салун-баре, потому что там, где пьют пиво, не очень изысканное общество, а в бар все-таки по вечерам очень часто заглядывали милые джентльмены-юристы. Ну, как я уже сказала, я работала там до свадьбы, которая состоялась в банковские выходные в августе, и я помню, как однажды вечером вошел джентльмен...

— Вы не можете вспомнить дату?

— Точный день не могу, не буду врать, но это было где-то около самого длинного летнего дня, потому что, я помню, что-то говорила об этом джентльмену, ну, чтобы поддержать разговор, понимаете?

— Это достаточно близко, — сказал Паркер, — где-то около двадцатого или двадцать первого июня?

— Да, примерно так. А что касается времени, это я могу сказать вам — я знаю, какое значение вы всегда придаете стрелкам часов.

Миссис Булфинч снова хихикнула и лукаво оглянулась в поисках одобрения:

— Там сидел джентльмен — я его не знала, и он спросил, в котором часу мы закрываем. Я сказала ему, что в одиннадцать часов, а он обрадовался: «Слава Богу! Я думал, что меня выпроводят в десять тридцать!» А я посмотрела на часы и сказала: «О! У вас еще есть время, сэр. Мы ставим эти часы на четверть часа вперед». На часах было двадцать минут одиннадцатого, поэтому я знала, что на самом деле было пять минут одиннадцатого. И мы немного поговорили о том, как все время пытаются сократить нашу лицензию до десяти тридцати, но у нас есть хороший друг в суде, мистер Джадкинс... и пока мы обсуждали это, я хорошо помню, вошел молодой джентльмен, можно даже сказать, почти ввалился, и прокричал: «Дайте мне двойной бренди, быстрее!» Но я не хотела сразу его обслуживать, он выглядел таким бледным и странным, что я подумала: он уже выпил один или два бренди после восьми часов, а наш хозяин очень строго следил за этим. И все же он разговаривал нормально — ясно, не повторял слова, ничего такого, а его глаза, хоть они и могли показаться немного странными, все-таки не смотрели в одну точку, если вы понимаете, что я хочу сказать. Знаете, в нашем деле очень быстро начинаешь разбираться в людях. Он вроде как оперся на бар, весь сжался, согнулся пополам и говорит: «Сделай покрепче, милая, мне ужасно плохо». Джентльмен, с которым я разговаривала, говорит ему: «Послушайте! Что случилось?» — а тот ему отвечает: «Я чувствую, что заболел». И он вот сюда положил руки!

Миссис Булфинч схватила себя за талию и драматически повела глазами в сторону.

— Ну, тогда я увидела, что он не пьян, и смешала ему двойной «Мартель» и капельку содовой, а он проглотил это и сказал: «Вот, уже лучше». А другой джентльмен обнял его за плечи и помог ему сесть. В баре было еще много народу, но они вряд ли что-то заметили, потому что говорили о новостях с бегов. А потом джентльмен попросил у меня стакан воды, и я принесла его, а он сказал: «Извините, если я вас испугал, но у меня только что был сильный стресс, и, наверное, он дошел внутрь. Я подвержен желудочным приступам, — сказал он, — и любой стресс или беспокойство всегда влияют на мой желудок, возможно, это снимет боль». И он вытащил белый бумажный пакетик с каким-то порошком, высыпал его в стакан с водой, размешал авторучкой и выпил.

— Он зашипел или что-нибудь в этом роде? — задал вопрос Уимзи.

— Нет, обычный порошок. Он выпил его и сказал: «Это все улаживает», или «Это все уладит», или что-то подобное. А потом он сказал: «Большое спасибо. Мне сейчас лучше, и я, наверное, пойду домой, вдруг меня снова прихватит». И он приподнял шляпу — он был вполне джентльменом — и ушел.

— Как вы думаете, много он положил в стакан порошка?

— Да, довольно много. Он не отмерял его, ничего, высыпал прямо из пакета. Где-то около десертной ложки, я думаю.

— А что с пакетом? — подтолкнул ее рассказ Паркер.

— А, да, — миссис Булфинч взглянула в лицо Уимзи и, казалось, осталась довольна производимым ею эффектом, — мы как раз проводили последнего клиента — минут в пять двенадцатого, наверное, — и Джордж закрыл дверь, когда я заметила что-то белое на сиденье. Я подумала, что это чей-то носовой платок, но это был белый бумажный пакетик. И я сказала Джорджу: «Смотри! Джентльмен забыл здесь свое лекарство». Это был обычный аптечный пакетик, ну, вы знаете, с загнутыми концами и приклеенной поперек этикеткой, но там не осталось ни кусочка этикетки.

— Вы даже не смогли определить, была ли она напечатана черными или красными буквами?

— Сейчас, сейчас, — миссис Булфинч задумалась. — Пожалуй, нет. Мне кажется, где-то на пакетике было что-то красное, но я не могу ясно вспомнить. Нет, я бы не поклялась в этом. Я только знаю, что там не было никакого имени и ничего не было напечатано, потому что я внимательно осмотрела его, чтобы понять, что же это такое.

— Я надеюсь, вы не пытались его пробовать?

— Ну уж нет. Это ведь мог быть яд или что-нибудь еще. Я же говорю вам — он был очень странным клиентом.

(Паркер и Уимзи обменялись взглядами.)

— Вы подумали об этом еще тогда, — спросил Уимзи, — или это пришло вам в голову позже — после того как вы прочли об этом деле в газетах, например?

— Я подумала об этом в тот же момент, конечно, — раздраженно ответила миссис Булфинч. — Я же говорю вам, что именно поэтому и не попробовала порошок. Я это же сказала и Джорджу. И кроме того,, если и не яд, это мог быть «снежок»^[542] или что-нибудь подобное. «Лучше не прикасаться к нему», — вот что я сказала Джорджу, а он предложил: «Брось его в огонь». Но я не захотела — джентльмен мог вернуться за ним. Поэтому я засунула его на полку за стойкой бара, где держат спиртное, и больше не думала о нем, пока не зашел ваш полицейский и не начал меня расспрашивать.

— Его там ищут, — сказал Паркер, — но кажется, нигде не могут найти.

— Ну, не знаю. Я туда его положила, а в августе я ушла из «Колец», поэтому я не могу сказать, что с ним случилось. Наверное, они его выбросили, когда делали уборку. Хотя, минутку, я ошиблась, когда сказала, что больше не вспоминала о нем. Когда я читала отчет о заседании суда в «Ньюс оф зе уорлд», я сказала Джорджу: «Я не удивилась бы, если бы оказалось, что это тот самый джентльмен, который зашел в «Кольца» однажды вечером и так ужасно выглядел, — ты только представь себе!» Я прямо так и сказала. А Джордж сказал: «Не фантазируй, Грейси, девочка моя; ты ведь не хочешь оказаться замешанной в уголовном деле». Джордж привык всегда ходить с гордо поднятой головой.

— Очень жаль, что вы не обратились в полицию и не рассказали об этом, — сурово сказал Паркер.

— Ну, откуда мне было знать, что это важно? Водитель такси видел его через несколько минут, и тот чувствовал себя очень плохо, вряд ли порошок мог так быстро подействовать, — если это вообще был тот самый человек, в чем я бы не могла поклясться. И я ничего не слышала об этом, пока процесс не был завершен.

— Однако состоится новый процесс, — сказал Паркер, — и вам, возможно, придется дать показания.

— Вы знаете, где меня искать, — храбро сказала миссис Булфинч. — Я не убегу.

— Мы весьма благодарны вам, что вы пришли, — любезно добавил Уимзи.

— Не за что, — сказала леди. — Это все, что вы хотели, мистер главный инспектор?

— Пока — все. Если мы найдем пакет, мы можем попросить вас опознать его. И кстати, постарайтесь не обсуждать это со своими друзьями, миссис Булфинч. Иногда леди начинают говорить о чем-нибудь, одно замечание влечет за собой другое, и в конце концов они вспоминают происшествия, которых никогда не было. Вы понимаете, о чем я говорю.

— Я никогда не болтаю, — обиженно сказала миссис Булфинч. — И по моему мнению, если надо так сложить два и два, чтобы получить пять, то в этом деле леди намного уступают джентльменам.

— Полагаю, я могу передать содержание нашей беседы защите? — спросил Уимзи, когда свидетельница удалилась.

— Конечно, — сказал Паркер, — именно для этого я и пригласил вас прийти и послушать, стоит оно того или нет. Тем временем мы, конечно, как следует поищем пакет.

— Да, — сказал Уимзи задумчиво, — да, вам придется, естественно, это сделать.

Мистер Крофтс не выглядел довольным, когда услышал эту историю.

— Я предупреждал вас, лорд Питер, — сказал он, — что может случиться, если мы будем раскрывать наши карты перед полицией. Сейчас, когда они получили информацию об этом случае, у них есть все возможности, чтобы повернуть его к собственной выгоде. Почему вы не предоставили нам провести расследование?

— Проклятье! — сердито сказал Уимзи. — Вам на это было дано три месяца, и вы абсолютно ничего не сделали. Полиция раскопала это за три дня. В этом деле очень важно время, и вы об этом знаете.

— Вполне вероятно, но разве вы не понимаете, что полиция теперь не остановится, пока не найдет этот драгоценный пакетик?

— И что же?

— А предположим, что это был вообще не мышьяк? Если бы вы дали эту информацию нам, мы бы обрушили ее на них в последний момент, когда уже поздно что-либо расследовать, и тогда мы бы смогли выбить почву из-под ног обвинения. Дайте присяжным историю Булфинч в том виде, как она выглядит сейчас, и они будут вынуждены допустить, что покойный отравился сам. Но теперь, конечно, полиция найдет что-нибудь или сама подбросит и продемонстрирует на суде, что порошок был совершенно безвредным.

— А предположим, они выяснят, что это — мышьяк?

— В таком случае, конечно, — сказал мистер Крофтс, — нашу клиентку оправдают. Вы верите в вероятность этого, милорд?

— Совершенно очевидно, что вы не верите, — горячо сказал Уимзи. — Вы уверены в виновности вашей клиентки. А я уверен в обратном.

Мистер Крофтс пожал плечами.

— В интересах нашей клиентки, — сказал он, — мы обязаны рассматривать неблагоприятную сторону всех показаний, а также предвидеть заявления, которые может сделать обвинение. Я повторяю, милорд, вы действовали неблагоразумно.

— Послушайте, — сказал Уимзи, — моя цель — не получение оправдания за недоказанностью вины. С точки зрения достоинства и счастья мисс Вейн ей абсолютно все равно, будет ли она обвинена в убийстве или оправдана за недостатком улик. Я хочу, чтобы она была совершенно свободна от всяких подозрений и чтобы было выдвинуто обвинение против действительно виновного человека. И я не хочу, чтобы осталась даже тень сомнения.

— Это было бы весьма желательно, милорд, — согласился адвокат, — но позвольте напомнить вам, что это не просто вопрос достоинства или счастья, а вопрос спасения шеи мисс Вейн от виселицы.

— А я вам скажу, — парировал Уимзи, — что для нее лучше сразу же быть повешенной, чем остаться в живых и дать всем возможность считать ее убийцей, сумевшей по счастливой случайности избежать наказания.

— В самом деле? — спросил мистер Крофтс. — Боюсь, что подобное отношение к делу не может быть принято защитой. Могу ли я спросить, разделяет ли сама мисс Вейн ваше мнение?

— Я не удивлюсь, если выяснится, что да, — сказал Уимзи. — Она невиновна, и я заставлю вас поверить в это еще до того, как завершу это дело.

— Прекрасно, прекрасно, — вежливо заметил мистер Крофтс. — Никто не будет более счастлив, чем я. Но я повторяю, что, по моему скромному мнению, ваша светлость поступили бы мудрее, не особенно доверяя главному инспектору Паркеру.

Уимзи все еще кипел от негодования, вызванного этой встречей, когда входил в офис мистера Эркварта на Бедфорд-роу. Старший клерк помнил его и приветствовал почтительно, как высокопоставленного и ожидаемого гостя. Он попросил его светлость присесть на минутку и исчез в кабинете.

Машинистка со строгим, некрасивым, почти мужским лицом, как только закрылась дверь, подняла глаза от машинки и коротко кивнула лорду Питеру. Уимзи узнал в ней одну из «кошечек» и мысленно похвалил мисс Климпсон за быструю и эффективную организацию дела. Однако ни одного слова произнесено не было, и через несколько секунд старший клерк вернулся и пригласил лорда Питера пройти в кабинет.

Норман Эркварт поднялся из-за стола и дружески протянул руку. Уимзи видел его в суде и отметил его аккуратную одежду, густые, гладкие темные волосы и общее производимое им впечатление деловой респектабельности. Глядя сейчас на него вблизи, он заметил, что тот на самом деле старше, чем ему показалось. Он определил, что Эркварту где-то между сорока и пятьюдесятью. Его кожа была бледной и необыкновенно чистой, если не считать небольших веснушек, довольно неожиданных в это время года у человека, во внешности которого не было никаких других признаков воздействия солнца и свежего воздуха. Глаза, темные и проницательные, выглядели немного усталыми, а веки потемнели, указывая на пережитое.

Юрист приветствовал гостя высоким приятным голосом и спросил, чем может быть полезен.

Уимзи объяснил, что заинтересован в деле Вейн и уполномочен господами Крофтсом и Купером побеспокоить мистера Эркварта вопросами, добавив при этом, как обычно, что он боится надоесть хозяину.

— Вовсе нет, лорд Питер, вовсе нет. Я был бы очень рад помочь, хотя, на самом деле, боюсь, вы уже слышали все, что я знаю. Естественно, я был ошеломлен результатами вскрытия, и я должен признать, что почувствовал значительное облегчение, когда выяснилось, что на меня не может упасть никакое подозрение, хотя обстоятельства были весьма необычны.

— Это действительно было для вас ужасным испытанием, — согласился Уимзи, — но вы, кажется, вовремя предприняли самые похвальные предосторожности.

— Я полагаю, у нас, юристов, уже входит в привычку принимать предосторожности. У меня тогда конечно же не было даже и мысли о яде — в противном случае, и я считаю излишним даже упоминать об этом, я бы сразу же настоял на расследовании. Я думал тогда о каком-то виде пищевого отравления: не ботулизм — симптомы были совершенно другими, — а какое-нибудь заражение, инфекция, перешедшая с кухонной посуды или из самой пищи. Я рад, что ошибался, хотя реальность оказалась еще хуже. Я считаю, что в случае внезапной и непонятной болезни совершенно необходим анализ выделений больного, но доктор Уэар выглядел вполне спокойным, а я полностью ему доверял.

— Естественно, — сказал Уимзи. — Мысль о том, что человек умер насильственной смертью, не приходит в голову ни с того ни с сего, однако осмелюсь предположить, что это происходит гораздо чаще, чем мы склонны думать.

— Вероятно, так и есть, и, если бы мне пришлось хоть раз заниматься уголовным делом, у меня еще могло бы появиться подозрение, но моя работа практически целиком состоит из оформления актов передачи имущества и подобных дел — утверждение завещаний, разводы и так далее.

— Кстати, об утверждении завещаний, — заметил Уимзи небрежно, — не ожидал ли мистер Бойз каких-либо финансовых поступлений?

— Насколько я знаю, совершенно никаких. Его отца не назвать состоятельным, он обычный сельский священник с маленьким содержанием, огромным ветхим домом и полуразрушенной церковью. Фактически вся семья его принадлежит к несчастному работающему среднему классу — задавленному налогами, с очень маленьким финансовым запасом. Я не думаю, что Филипу Бойзу досталось бы больше нескольких сотен фунтов, даже переживи он их всех.

— Я слышал, что где-то у него есть богатая тетка.

— О нет, если только вы не думаете о старой Креморне Гарден. Она — его двоюродная тетка с материнской стороны. Но у нее не было с ним ничего общего на протяжении очень многих лет.

В этот момент к лорду Питеру пришло одно из тех озарений, которые случаются внезапно, когда два не связанных между собой факта контактируют в сознании. В волнении, вызванном новостями Паркера о белом бумажном пакетике, он невнимательно выслушал отчет Бантера о чаепитии с Ханной Уэстлок и миссис Петтикан, но сейчас он вспомнил что-то об актрисе с именем, похожим на «Гайд-парк» или что-то в этом роде. Перегруппировка мыслей произошла механически и так мягко, что его следующий вопрос последовал почти без паузы:

— Это не миссис Рейберн из Уиндля в Уэстморленде?

— Да, — сказал мистер Эркварт. — Я только что ездил к ней. Ну да, вы же писали мне туда. Она почти совсем впала в детство, бедная старушка, за последние пять лет или около того. Ужасно, так влачить свое существование — несчастье и для себя, и для других. Мне всегда казалось жестоким, что мы не можем усыплять этих бедных стариков, как мы это делаем с любимым животным, — но закон не позволяет нам быть настолько милосердными.

— Да уж, общество защиты животных не дало бы нам пощады, оставь мы кота доживать свой век в страданиях, — сказал Уимзи. — Глупо, не правда ли? Это то же самое, что с людьми, которые пишут в газеты, как некто содержит собак в питомнике со сквозняками, но им наплевать, когда домохозяин сдает семье из тринадцати человек сырой подвал без стекол и даже без окон, куда эти стекла можно было бы вставить. Иногда это действительно возмущает меня, хотя я в общем-то довольно мирный тип. Бедная Креморна Гарден — она, должно быть, очень стара сейчас и конечно же долго не протянет.

— Мы все думали, что она скончается два дня назад. Ее сердце давно сдает — ведь ей за девяносто, бедной старушке, и у нее время от времени случаются приступы. Но в некоторых из этих древних старушек заключена поразительная жизненная сила.

— Я полагаю, вы сейчас ее единственный родственник?

— Думаю, что да, не считая моего дяди в Австралии. — Мистер Эркварт подтвердил этот факт, не спрашивая, откуда Уимзи об этом знает. — Не то чтобы от моего пребывания там ей была какая-то польза, но я являюсь ее поверенным, поэтому мне все равно лучше находиться там на всякий случай.

— Да, конечно, конечно. И, будучи ее поверенным, вы, наверное, знаете, как она распорядилась своими деньгами.

— Разумеется. Только я не совсем понимаю, какое это имеет отношение к настоящей проблеме.

— Ну, видите ли, — ответил Уимзи, — мне только что пришло в голову, что Филип Бойз мог ввязаться в какую-нибудь финансовую махинацию — это случается даже с самыми лучшими людьми, — нашел, прошу прощения, легчайший путь, чтобы выбраться из всего этого. Но если он ожидал чего-либо от миссис Рейберн, а бедная старушка была так близка к тому, чтобы сбросить эту бренную оболочку, он мог бы подождать или раздобыть денег, ссылаясь на скорое получение наследства, или придумать что-нибудь еще. Вы понимаете, что я хочу сказать?

— О да! Вы пытаетесь доказать, что это самоубийство. Ну, я согласен с вами, что это — самый удачный способ защиты, который могут использовать друзья мисс Вейн, и в этом направлении я могу вас поддержать. Дело в том, что миссис Рейберн не завещала Филипу ничего. И, насколько я знаю, у него не было ни малейшего повода думать иначе.

— Вы уверены в этом?

— Вполне. Я могу также сообщить вам, — сказал мистер Эркварт, — что он однажды спрашивал меня об этом, и я был обязан сказать ему, что у него нет ни малейшего шанса получить от нее что-либо.

— О, он действительно спрашивал?

— Да, конечно.

— Это интересный момент, не так ли? Как давно это было?

— Около восемнадцати месяцев назад, я думаю. Я не могу сказать точнее.

— И, так как миссис Рейберн теперь впала в детство, он, я полагаю, не мог лелеять надежду на то, что она когда-либо изменит завещание?

— На это не могло быть ни малейшей надежды.

— Ясно, не было. Так, я думаю, мы сможем что-то из этого сделать... Он очень рассчитывал на это — потом огромное разочарование... Кстати, а велико ли состояние?

— Весьма приличное. Около семидесяти или восьмидесяти тысяч.

— Очень больно видеть, как все это богатство уплывает из рук, и не иметь возможности получить хотя бы небольшую его часть. Между прочим, а как насчет вас? Вы разве ничего не получаете? Прошу прощения, я неприлично любопытен и все такое, но я хотел сказать, я имел в виду то, как вы ухаживали за ней в течение многих лет, и что вы — ее единственный близкий родственник, так сказать, доступный родственник. Вы ведь должны получить довольно солидную сумму, так?

Юрист нахмурился, и Уимзи снова извинился:

— Я знаю, знаю, я ужасно дерзок со своими вопросами. Это моя слабость. Тем более все это будет в газетах, когда старая леди скончается, поэтому я даже не знаю, чем оправдать свою настойчивость. Забудем это — извините меня.

— Да нет, почему же, — медленно сказал мистер Эркварт, — хотя профессиональный инстинкт и возражает против раскрытия дел своего клиента. Собственно говоря, я и являюсь наследником.

— О, — протянул Уимзи разочарованно. — Но в таком случае это весьма ослабляет версию, не правда ли? Я хочу сказать, что ваш кузен вполне мог бы надеяться, что обратись он к вам, чтобы... то есть... ну, я, конечно, не знаю-, что вы думаете обо всем этом...

Мистер Эркварт покачал головой:

— Я вижу, к чему вы клоните, и это вполне естественная мысль. Но на самом деле такое распоряжение деньгами прямо противоречило бы выражению воли завещательницы. Даже если бы я смог юридически это оформить, я был бы обязан воздержаться от этого, и я вынужден был сказать об этом Филипу довольно ясно. Возможно, я помогал бы ему определенными суммами время от времени, но, по правде говоря, вряд ли. По моему мнению, Филипу для собственного морального спасения необходимо было зарабатывать на жизнь собственным трудом: он был склонен — хоть я и не люблю говорить плохо о мертвых — слишком полагаться на других людей.

— Понятно. Без сомнения, так же думала и миссис Рейберн?

— Не совсем. Нет. Все это было гораздо глубже. Она считала, что ее семья очень плохо к ней относилась. Короче говоря, если мы уж зашли настолько далеко, цитирую ее собственные слова.

Он позвонил.

— У меня нет здесь самого завещания, но есть его черновик. О, мисс Мерчисон, будьте любезны, принесите мне папку с документами, подписанную «Рейберн». Мистер Понд покажет ее вам, она не тяжелая.

Леди из «кошечек» молча отправилась на поиски папки.

— Все это несколько незаконно, лорд Питер, — продолжал мистер Эркварт, — но бывают случаи, когда излишняя скрытность так же вредна, как и недостаточная, и мне хотелось бы, чтобы вы в точности поняли, почему я был вынужден сделать столь бескомпромиссный шаг по отношению к своему кузену. Спасибо, мисс Мерчисон.

Он открыл папку ключом из связки, которую достал из кармана брюк, и перелистал несколько бумаг. Уимзи наблюдал за ним с глупым выражением терьера, ожидающего чего-нибудь вкусненького.

— Бог мой! — воскликнул юрист. — Кажется, его нет... О, конечно, как я мог забыть! Прошу извинить меня, но он в моем сейфе дома. Я взял его для справки в июне, когда впервые возникла тревога из-за болезни миссис Рейберн, и в суматохе после смерти кузена совершенно забыл принести его обратно. Как бы то ни было, суть этого документа...

— Не беспокойтесь, — сказал Уимзи, — нет никакой необходимости спешить. Если я загляну к вам завтра утром, может быть, я смогу увидеть черновик?

— Конечно, если вы считаете это необходимым. Еще раз прошу прощения. Могу ли я тем временем быть вам чем-либо полезен?

Уимзи задал несколько вопросов в направлении, уже разведанном Бантером, и ушел. Мисс Мерчисон снова сидела за машинкой. Она не посмотрела на него.

— Очень любопытно, — размышлял Уимзи, быстрым шагом идя по Белфорд-роу. — Все так стараются помочь. Они с радостью отвечают на вопросы, задавать которые ты не имеешь никакого права, и бросаются в объяснения там, где в этом нет никакой необходимости. Такое впечатление, что всем нечего скрывать. Это просто удивительно. Возможно, парень действительно совершил самоубийство. Надеюсь, что да. Хотелось бы мне расспросить его. И черт его побери, но я закончу это дело! У меня уже есть около пятнадцати анализов его характера — совершенно разных... Это не по-джентльменски — совершить самоубийство и даже не оставить записки с уведомлением, что это сделал ты. А потом у людей возникает куча проблем. Прежде чем я прострелю себе голову...

Он остановился.

— Надеюсь, я не захочу этого, — сказал он. — Надеюсь, у меня не будет такой необходимости. Маме бы это не понравилось, и столько беспорядка и грязи. Но мне начинает не нравится эта работа — посылать людей на виселицу. Это так ужасно для их друзей... Не буду думать о виселице... Это нервирует.

Глава 11

Уимзи явился в дом мистера Эркварта в девять часов на следующее утро, когда хозяин еще не завтракал.

— Я подумал, что смог бы застать вас дома до того, как вы уйдете в офис, — извиняясь, сказал его светлость. — Большое спасибо, я уже перекусил. Нет, правда, спасибо, я никогда не пью до одиннадцати часов. Вредно для здоровья.

— Я нашел для вас черновик, — любезно сказал мистер Эркварт. — Вы можете просмотреть его, пока я буду пить кофе, если не возражаете. Там немного обнажаются семейные тайны, но все это уже давняя история.

Он взял лист с машинописным текстом с приставного столика и протянул его Уимзи, который механически отметил, что текст был напечатан на машинке типа «Вудсток», причем у буквы «р» нижнего регистра был как бы укорочен хвостик, а заглавная «А» выбивалась из строки.

— Я, пожалуй, немного разъясню семейные связи между Бойзами и Эрквартами, чтобы вы поняли смысл завещания, — продолжал Эркварт, возвращаясь к столу. — Нашим общим предком был старый Джон Хаббард, очень респектабельный банкир начала прошлого века. Он жил в Ноттингеме, и банк, как обычно в то время, был частным предприятием. У него было три дочери: Джейн, Мэри и Розанна. Он дал им хорошее образование, и они должны были стать его наследницами, но старик допустил ряд ошибок, неразумно спекулировал, дал слишком большую свободу клиентам — старая история. Банк лопнул, и дочери остались без единого пенни. Старшая, Джейн, вышла замуж за школьного учителя по имени Генри Браун, очень бедного и до безобразия высокоморального. У них была единственная дочь, Джулия, которая со временем вышла замуж за викария, преподобного Артура Бойза, и стала матерью Филипа. Вторая дочь, Мэри, финансово была обеспечена гораздо лучше, хотя вышла замуж за человека более низкого положения. Она приняла предложение некоего Джозии Эркварта, торговца текстильной галантереей. Это было ударом для стариков, но Джозия был родом из весьма приличной семьи, да и сам был очень достойным человеком, и они решили, что это еще не так плохо. У Мэри был сын, Чарльз Эркварт, которому удалось преодолеть унизительную близость к торговле. Он поступил в юридическую контору, работал с успехом и в конце концов стал партнером в фирме. Он был моим отцом, а я — его последователь в юридическом бизнесе.

Третья дочь, Розанна, была сделана совсем из другого теста. Она была очень красива, замечательно пела, танцевала и вообще была исключительно привлекательной и испорченной молодой особой. К ужасу своих родителей, она сбежала из дома и поступила на сцену. Они вычеркнули ее имя из семейной Библии. Розанна, казалось, решила оправдать их наихудшие ожидания и стала порочной любимицей модного Лондона. Под сценическим именем Креморна Гарден она шествовала от одного постыдного триумфа к другому. И, заметьте, при этом кое-что соображала и нисколько не была похожа на Нелл Квинн. Она не тратила денег понапрасну. Она принимала все — деньги, драгоценности, appartements meubles^[543], лошадей, экипажи, все — и превратила это в солидный кругленький капитал. Расплачивалась за все эти дары исключительно собой и была уверена, что этого вполне достаточно. Я полагаю, так оно и было: на это — и только на это — она была щедра. И дарители долго не переводились.

Я встретился с ней впервые, когда она была уже старой женщиной, но еще до того, как с ней случился удар, который ее сокрушил. Она все еще хранила остатки былой красоты, была очень проницательной и быстро все схватывала. У нее были такие крепкие маленькие ручки, узенькие и пухлые, которые ничего не выпускают. Вы, должно быть, знаете этот тип людей.

Старшая сестра Джейн — та, что вышла замуж за школьного учителя, — не хотела иметь ничего общего с этой белой вороной. Она и ее муж, в тогах своей добродетели, содрогались, когда видели бесстыдное имя Креморны Гарден на афишах у «Олимпика» и «Адельфи». Они возвращали ее письма нераспечатанными и закрыли для нее двери своего дома, а вершиной всего этого стала попытка Генри Брауна выгнать ее из церкви во время похорон его жены.

Мои бабушка и дедушка не были такими суровыми. Они не писали ей и не приглашали в гости, но иногда ходили на ее представления, послали ей приглашение на свадьбу своего сына и были, так сказать, отстраненно вежливыми. Поэтому Розанна поддерживала знакомство с моим отцом и в конце концов поручила ему свои дела. Он считал, что собственность есть собственность, каким бы путем она ни была приобретена, и если юрист откажется иметь дело с грязными деньгами, то ему придется указать на дверь половине своих клиентов.

Старая леди ничего не забыла и не простила. Одно упоминание Браунов-Бойзов вызывало у нее приступ ярости. Поэтому, когда она решила составить завещание, она вписала в него тот параграф, который сейчас лежит перед вами. Я говорил ей, что Филип Бойз не сделал ей ничего плохого, так же как и Артур Бойз, но старые раны все еще болели, и она не хотела слышать ни слова в защиту Филипа Бойза. Поэтому я составил завещание в соответствии с ее волей. Если бы не я, это сделал бы кто-нибудь другой, вы понимаете.

Уимзи кивнул и сосредоточился на завещании, на котором стояла дата восьмилетней давности. В нем Норман Эркварт назначался единственным душеприказчиком, и после перечисления некоторых сумм, завещанных слугам и театральным благотворительным организациям, было написано следующее:

«Всю оставшуюся часть моей собственности, где бы она ни находилась, я завещаю Норману Эркварту, юристу с Бедфорд-роу, с тем чтобы после его смерти она была поровну поделена между его законными наследниками, но если вышеназванный Норман Эркварт умрет, не оставив законных наследников, то данная собственность должна перейти к (дальше шли названия вышеупомянутых благотворительных организаций). Я решила так распорядиться своей собственностью в знак признательности за то отношение, которое выказывали мне в течение всей своей жизни мой внучатый племянник Норман Эркварт и его покойный отец Чарльз Эркварт, и чтобы быть уверенной в том, что никакая часть моей собственности не попадет в руки Филипа Бойза или его потомков. Чтобы выразить чувства, которые я испытывала из-за бесчеловечного отношения ко мне семьи вышеупомянутого Филипа Бойза, я обязываю Нормана Эркварта в качестве моего предсмертного желания, чтобы он никоим образом не одалживал и не передавал Филипу Бойзу никакой части дохода, извлеченного из вышеуказанной собственности в течение всей его жизни, а также не использовал вышеуказанный доход, чтобы тем или иным способом помогать Филипу Бойзу».

— Хм! — сказал Уимзи. — Достаточно ясно и достаточно мстительно.

— Да, это так, но что можно сделать со старыми леди, которые не слушают никаких доводов. Она настояла на том, чтобы формулировки были достаточно жесткими, проверила каждое слово и только тогда подписала завещание.

— Это, конечно, могло очень плохо повлиять на Филипа Бойза, — предположил Уимзи. — Благодарю вас, это делает версию о самоубийстве гораздо более правдоподобной.

Однако — только теоретически. Размышляя об этом, он ощущал некоторое несоответствие, что-то не совмещалось так хорошо, как этого хотел бы Уимзи, с тем, что он узнал о характере Филипа Бойза. Ему казалось, что решающим в самоубийстве все-таки были не деньги, а последний разговор с Хэрриет. Но это тоже не вполне удовлетворяло его. Он не мог поверить, что Филип Бойз до такой степени был привязан к Хэрриет Вейн. Хотя, возможно, ему просто не хотелось думать хорошо об этом человеке. Он опасался, что эмоции несколько затуманивают его суждения.

Он вернулся домой и прочел гранки романа Хэрриет. Без сомнения, она писала профессионально, однако — и в этом тоже не было сомнения — она слишком много знала о том, как отравить человека мышьяком. Книга была о двух художниках, которые, живя в бедности, вели идеальную жизнь, полную любви и радостей. Но кто-то коварно отравил молодого человека; девушка же осталась безутешной и страстно желала отомстить отравителю. Уимзи скрипнул зубами и направился в Холлоуэй, где выставил себя совершенным ревнивцем. К счастью, к нему вернулось чувство юмора, но он успел перекрестным допросом довести свою клиентку почти до слез и нервного срыва.

— Извините, — сказал он. — Дело в том, что я ревную к этому парню Бойзу. Я не должен, и все же я ревную.

— Именно, — сказала Хэрриет. — И вы всегда будете ревновать.

— И — жить с этим?

— Вы будете очень несчастны. Не говоря уже о других препятствиях.

— Но послушайте, — возразил Уимзи, — если вы пойдете за меня замуж, я перестану ревновать, потому что тогда я буду знать, что вы и в самом деле любите меня больше, чем всех других.

— Вы так думаете, но ревновать будете.

— Разве? Да нет! Почему я должен ревновать? Это то же самое, как если бы я женился на вдове. Разве все вторые мужья ревнивы?

— Я не знаю. Но это не то же самое. Вы никогда не будете по-настоящему доверять мне, и мы будем несчастны.

— Но, черт побери, — сказал Уимзи, — если бы вы хоть раз сказали мне, что чуточку неравнодушны ко мне, все было бы в порядке. Я бы поверил. Только потому, что вы этого не говорите, я и воображаю себе всякую ерунду.

— И вы будете себе ее воображать независимо от вашей воли. Вы не сможете непредвзято относиться ко мне. Мужчины никогда не могут.

— Никогда?

— Ну, очень редко.

— Это было бы ужасно, — сказал Уимзи серьезно. — Конечно, если я окажусь подобным идиотом, все будет совершенно безнадежно. Я был знаком с одним парнем, страшным ревнивцем. Если его жена не висела у него на шее, он утверждал, что он ей совершенно безразличен, если же она выражала свою привязанность к нему, он называл ее лицемеркой. Жизнь ее стала просто невыносимой, и она сбежала с типом, на которого ей было совершенно наплевать. Тот парень ходил и всем рассказывал, что он оказался прав, а ему объясняли, что он сам этого добился собственной глупостью. Все это очень сложно. Если бы вы приревновали меня к кому-то, меня бы это утешило: значит, вы хоть немного интересуетесь мной. Рассказать вам кое-какие подробности из моего ужасного прошлого?

— Пожалуйста, не надо.

— Почему?

— Я не хочу ничего знать обо всех других женщинах.

— Не хотите? Ну что ж, это вселяет надежду — значит, вы не испытываете ко мне материнские чувства, иначе вы хотели бы знать, чтобы понять, помочь. А я не хочу от вас материнских чувств. И в конце концов, в этих женщинах не было ничего интересного, кроме Барбары, конечно.

— А кто такая Барбара? — быстро спросила Хэрриет.

— О, одна девушка. Я ей очень многим обязан, в самом деле, — ответил Уимзи задумчиво. — Когда она вышла замуж за другого парня, я и занялся расследованиями, чтобы исцелить израненные чувства. И в самом деле, это оказалось весьма забавным. Боже мой!.. Я тогда был выбит из колеи. Ради нее я даже посещал специальный курс логики.

— Боже милосердный!

— И все только из-за удовольствия болтать романтическую чепуху. Есть какая-то таинственная аура у всего, что каким-то образом выражает страсть. В течение многих лунных ночей я бормотал об этом соловьям в садах Сент-Джона — хотя, конечно, я тогда учился в Бэллиол-Колледже, но это совсем рядом...

— Если кто-нибудь когда-нибудь и выйдет за вас замуж, то это только из-за удовольствия слышать, как вы болтаете чепуху, — сурово сказала Хэрриет.

— Унизительная причина, но все-таки причина.

— Я сама любила болтать чепуху, — призналась Хэрриет со слезами на глазах, — но теперь я не могу себе этого позволить. Вы знаете, меня всегда считали жизнерадостным человеком, эта мрачность и подозрения — все это не мое. Но я как-то потеряла присутствие духа.

— Ничего удивительного, бедное дитя. Вы переживаете это. Вы только продолжайте улыбаться и предоставьте все дядюшке Питеру. И простите меня, ради Бога, за такое истязание.

Вернувшись домой, Уимзи нашел на столе записку:

«Дорогой лорд Питер. Как вы уже видели, я получила эту работу. Мисс Климпсон послала шестерых женщин, конечно же с разными историями и рекомендациями, и мистер Понд нанял меня, заручившись одобрением мистера Эркварта.

Я пробыла здесь всего пару дней, поэтому не могу много рассказать Вам о моем нанимателе, кроме того, что он — сладкоежка и держит запасы шоколадного крема и «турецких сладостей» в своем столе, а когда диктует, то украдкой отламывает кусочки и сует их в рот. Он кажется приятным.

Но есть одна вещь. Я думаю, было бы интересным исследовать его финансовую деятельность. Знаете ли, я часто тем или иным образом сталкивалась с биржевым маклерством, и вчера в его отсутствие я приняла телефонный звонок для него, содержание которого не предназначалось для моих ушей. Оно ничего не сказало бы другому человеку, но сказало мне, потому что я кое-что знаю о том, кто звонил. Выясните, имел ли мистер Э. какие-либо дела с «Мегатериум траст» до их шумного банкротства.

Следующий рапорт отправлю вам, если что-нибудь случится.

Искренне ваша

Джоан Мерчисон».

«Мегатериум траст»? — подумал Уимзи. — Интересное занятие для респектабельного юриста. Спрошу у Фредди Арбатнота. Он полный осел во всем, что не касается биржи и акций, но в них он действительно понимает толк по совершенно непонятным причинам».

Он вновь перечитал письмо, механически отметив, что оно было напечатано на машинке типа «Вудсток», причем хвостик у буквы «р» нижнего регистра был как бы обрезан, а заглавная «А» выбивалась из строки. Внезапно он очнулся и прочитал его в третий раз, отметив — уже не механически — укороченное «р» и неровное «А».

Затем он сел, написал несколько строк на листке бумаги, свернул его, адресовал мисс Мерчисон и послал Бантера опустить его в ящик. И впервые за эти дни почувствовал едва уловимое движение вод в тот момент, когда из самых глубин его сознания медленно поднимались расплывчатые очертания живой идеи.

Глава 12

Когда Уимзи постарел и стал еще более разговорчив, он часто говорил, что воспоминание о том дне у герцога Денверского мучило его в ночных кошмарах в течение последовавших двадцати лет. Возможно, было здесь и ощущение превосходства, ведь, вне всякого сомнения, это Рождество явилось большим испытанием для его нервов, и ему удалось это испытание выдержать. Зловещее начало было положено еще за чайным столом, когда миссис Димсуорти произнесла своим высоким, пронзительным голосом, не обращая никакого внимания на окружающих:

— А это правда, лорд Питер, дорогой, что вы защищаете эту ужасную женщину-отравительницу?

Словно хлопнула пробка шампанского — все долго сдерживаемое любопытство гостей выплеснулось на него потоком щиплющей пены.

— У меня нет никакого сомнения, что она это сделала, но я ее не виню, — сказал капитан Томми Бейтс. — Грязное ничтожество — вот кто был этот Филип Бойз. Из тех, кто помещает собственную фотографию на обложках книг. Просто удивительно, как эти умные, образованные женщины влюбляются в такую дрянь. Да их нужно перетравить, как крыс, от них ничего, кроме вреда для страны.

— Но он был очень милым писателем, — запротестовала миссис Фезерстоун, леди в возрасте около тридцати, чья фигура, плотно обтянутая платьем, наводила на мысль, что ее обладательница постоянно и тщетно боролась за то, чтобы ее вес больше соответствовал первым слогам ее имени, чем последним^[544]. — Его книги положительно написаны в галльском духе. Обратите внимание на их смелость и одновременно сдержанность. Смелость не редкость сейчас, но этот прекрасный сжатый стиль — этот дар, который...

— Ну, если вы любите грязь, — довольно грубо перебил капитан.

— Я бы не назвала это грязью, — сказала миссис Фезерстоун. — Конечно, он откровенен, а откровения в нашей стране не прощают. Это часть нашего национального лицемерия. Но красота стиля поднимает это все на более высокий уровень.

— Ну, я не собираюсь держать эту грязь у себя дома, — твердо сказал капитан. — Я застал Хильду за чтением этой книги и сказал, чтобы она немедленно отослала ее обратно в библиотеку. Я не вмешиваюсь, но должна же быть грань...

— А как же вы узнали, что это за книга? — спросил Уимзи невинным голосом.

— Статьи Джеймса Дугласа в «Экспрессе» было для меня совершенно достаточно, — сказал капитан Бейтс. — Отрывки, которые он цитировал, отвратительны, просто отвратительны.

— Ну, прекрасно, что мы все их прочли, — сказал Уимзи. — Кто предупрежден, тот вооружен,

— Да, мы должны быть очень благодарны прессе, — сказала вдовствующая герцогиня. — Это так мило с их стороны — выбрать лучшие куски из книг и избавить нас таким образом от необходимости читать сами книги, правда ведь? И такая радость для несчастных бедняков, которые не могут позволить себе потратить семь шиллингов и шесть пенсов или даже подписаться на чтение книг в библиотеке. Хотя, я полагаю, это оказывается довольно дешево, если вы быстро читаете. К сожалению, дешевые библиотеки не приобретают такие книги, потому что я спрашивала у моей горничной, прекрасной девушки, и она так стремится к самоусовершенствованию, чего я не могу сказать о большинстве моих друзей, но, без сомнения, это все — только благодаря свободному образованию, и в глубине души я подозреваю, что она голосует за лейбористов, я, конечно, никогда не спрашивала ее, потому что это было бы нечестно.

— И все же я полагаю, она убила его не по этой причине, — возразила невестка герцогини. — По всем отзывам, она сама такая же испорченная женщина. И ее книги...

— Но ведь ты так не думаешь, Хелен, — сказал Уимзи. — Она пишет детективные повести, а в них добродетель всегда побеждает. Это самая чистая литература.

— Дьявол всегда процитирует Священное Писание, если ему выгодно, на то он и дьявол, — парировала младшая герцогиня. — Говорят, продажа книг этой женщины сильно подскочила?

— Я уверен, — сказал мистер Хэррингей, — это всего лишь неудавшийся рекламный трюк. Этот Бойз был невероятно богат и каким-то образом был связан с Сити. Но чего-то не хватало, должно быть славы, и вот, чтобы привлечь к себе внимание...

— Это все равно что повесить курицу, которая несет золотые яйца. — Капитан Бейтс громко рассмеялся. — Если, конечно, на этот раз Уимзи не удастся провернуть свой трюк.

— Это так интересно, — заявила мисс Титтертон. — Обожаю детективные трюки. Я бы приговорила ее к пожизненному заключению, и пусть каждые полгода пишет новый роман. Это будет куда полезнее, чем пинать паклю или шить мешки для писем, почта их все равно постоянно теряет.

— Возможно, вы несколько забегаете вперед, — предположил Уимзи. — Ее ведь еще не осудили.

— Ну, так осудят на следующем заседании. Вы же не можете идти против фактов, Питер.

— Конечно нет, — сказал капитан Бейтс. — Полиция знает, что делает, людей не сажают в камеру, если за ними ничего нет.

Это была вопиющая бестактность, прошло не так много лет с тех пор, как герцог Денверский сам предстал перед судом по ошибочному обвинению в убийстве. В комнате повисла тишина, нарушенная в конце концов герцогиней, которая сказала ледяным голосом:

— Действительно, капитан Бейтс!

— Что? А? О, конечно! Я имел в виду, что ошибки конечно же случаются иногда, но это совсем другое дело. Я хотел сказать, что эта женщина абсолютно аморальная, то есть я имел в виду...

— Выпей, Томми, — предложил лорд Питер. — Сегодня ты не совсем соответствуешь своему обычному стандарту тактичности.

— Расскажите нам, лорд Питер, — прокричала миссис Димсуорти, — на что же она похожа, какая она. Вы говорили с ней? Надеюсь, хоть голос у нее достаточно приятный, хотя лицо — обыкновенный блин.

— Приятный голос, Фрики? О нет, нет, — возразила миссис Фезерстоун. — У нее скорее зловещий голос. Он заставил меня трепетать. У меня мурашки бегали по спине, настоящая frisson^[545]. Но, я думаю, она может быть довольно привлекательной с этими странными, похожими на чернильные пятна глазами, если как следует одета. Тип femme fatale^[546], знаете ли. Она не пробовала загипнотизировать вас, Питер?

— Я читала в газетах, — сказала мисс Титтертон, — что она получила сотни писем с предложением выйти замуж.

— Из одной петли — в другую, — громко расхохотался Хэррингей.

— Я не думаю, что на месте мужчины мне бы захотелось жениться на убийце, — покачала головой мисс Титтертон, — особенно если она постоянно пишет детективные романы. Будешь все время размышлять, не был ли вкус кофе сегодня утром каким-то странным, или это тебе показалось.

— О, эти люди все сумасшедшие, — сказала миссис Димсуорти. — У них болезненное стремление к известности. Это как лунатики, которые делают ложные признания и сдаются полиции, обвиняя себя в преступлениях, которых они не совершали.

— Из убийц тоже выходят неплохие жены, — заметил Хэррингей. Возьмите Мадлен Смит. Вы же знаете — она тоже пользовалась мышьяком, кстати. Она вышла замуж за кого-то и счастливо дожила до почтенного возраста.

— Но дожил ли ее муж до почтенного возраста? — спросила мисс Титтертон. — Это более актуальный вопрос, не так ли?

— Тот, кто отравил один раз, навсегда останется отравителем, я полагаю, — сказала миссис Фезерстоун. — Это страсть, которая подгоняет вас, вроде алкоголя или наркотиков.

— Это пьянящее опущение власти, — добавила миссис Димсуорти. — Но, лорд Питер, расскажите же нам...

— Питер, — сказала его мать, — я бы хотела, чтобы ты сходил и узнал, что случилось с Джеральдом. Скажи ему, что его чай совершенно остыл. Я думаю, что он где-то в конюшне, разговаривает с Фредди о треснувшем копыте или о чем-нибудь вроде этого. С лошадьми постоянно что-то случается. Ты не воспитываешь Джеральда должным образом, Хелен, когда он был мальчиком, он был довольно пунктуален. Питер всегда был очень утомительным ребенком, но и то с возрастом он стал похож на человека. Это все его чудесный слуга, который содержит его в порядке. Действительно замечательный характер и такой умный человек, почти как в старину, знаете, исключительный автократ, и у него такие манеры. Он стоил бы тысяч для американского миллионера, он производит огромное впечатление. Я иногда боюсь, не получит ли однажды Питер от него предупреждение о том, что он хочет оставить работу у него, но я действительно верю, что он привязан к нему, я имею в виду, Бантер привязан к Питеру, хотя если сказать наоборот, то это тоже будет правдой. Я уверена, что Питер обращает больше внимания на его мнение, чем на мое.

Уимзи исчез из комнаты и на пути к конюшням встретил Джеральда, герцога Денверского, который возвращался с Фредди Арбатнотом. Герцог мрачно улыбнулся, когда услышал переданные ему слова матери.

— Я обязан там появиться, я полагаю, — сказал он. — Черт бы побрал эти чаепития! Они изматывают нервы и портят аппетит перед обедом.

— Чертовски дрянная вещь, — согласился достопочтенный Фредди. — Послушай, Питер, я хотел тебя видеть.

— Я тоже, — быстро сказал Уимзи. — Эти разговоры совершенно меня измотали. Пойдем в бильярдную и немного восстановим силы, перед тем как снова оказаться лицом к лицу с заградительным огнем.

— Отличная мысль, — с энтузиазмом сказал Фредди. Он со счастливой улыбкой последовал за Уимзи в бильярдную и рухнул в большое кресло. — Ужасная скука это Рождество, не правда ли? Все люди, которых как раз больше всего ненавидишь, собираются вместе из самых лучших побуждений и всего такого прочего.

— Принесите пару виски, — обратился Уимзи к лакею. — И, Джеймс, если кто-нибудь будет спрашивать мистера Арбатнота или меня, пусть вам покажется, что мы вышли. Ну, Фредди, что-нибудь прояснилось, как говорят журналисты?

— Я шел по следам, как настоящий сыщик, — ответил мистер Арбатнот. — Похоже, я скоро приобрету квалификацию в твоем виде бизнеса. «Наша финансовая колонка, автор — Дядюшка Бьюти», что-нибудь в этом роде. Однако приятель Эркварт был довольно-таки осторожен — респектабельный частный юрист и все такое. Но я вчера встречался с человеком, он знает парня, который слышал, как его дружок говорил, что Эркварт сгоряча довольно глубоко залез в это дело.

— Ты уверен в этом, Фредди?

— Ну, не сказать чтобы уверен, но этот человек, понимаешь, он мне кое-что должен, за то что я предупредил его насчет «Мегатериума» раньше, чем эта банда начала свои игры. Он уверен, что если он доберется до того парня, который знает, — не того, который сказал ему, ну, ты понимаешь, а другого, — то, если он доберется до него, он сможет что-нибудь узнать, понимаешь, особенно если я этому парню смогу что-нибудь предложить.

— И конечно же у тебя есть секреты, которые можно продать?

— Да, у меня есть что предложить этому парню: у меня появилось предположение, что тот тип, который знает, находится в стесненных обстоятельствах, потому что его зацепили на акциях каких-то авиалиний, и, если я свяжу его с Голдбергом, он может помочь ему выбраться из этой дыры. А с Голдбергом у меня все в порядке, потому что, понимаешь ли, он кузен старого Ливи, который был убит, ну ты знаешь, а все эти евреи, они же держатся вместе, как пиявки, и, я думаю, что это очень хорошо.

— А какое отношение к этому имеет старый Ливи? — спросил Уимзи, прокручивая в уме эпизоды полузабытого дела об убийстве.

— Ну, по правде говоря, — сказал достопочтенный Фредди, немного нервничая, — я... э-э... выкинул фортель, если можно так выразиться: Рейчел Ливи... э-э... она собирается стать миссис Фредди и тому подобное.

— Бог мой! — воскликнул Уимзи, звоня в колокольчик. — Самые искренние поздравления и пожелания и все такое прочее. Это уже долго длится, не так ли?

— Да, — сказал Фредди, — да, долго. Видишь ли, проблема заключается в том, что я христианин, был крещен и все такое, хотя я вовсе не примерный христианин — я всего лишь сижу в церкви на нашей семейной скамье и захожу туда только в Рождество и подобные праздники. Только их, кажется, больше смущает то, что я иноверец. А это такое дело, что его уже не исправишь. И, кроме того, еще сложности с детьми — если, конечно, они будут. Но я объяснил, что мне все равно, кем они их будут считать, и ты же знаешь, мне действительно все равно, тем более это будет только полезно для них — оказаться в одной компании с Ливи и Голдбергом, особенно если у мальчиков будут какие-нибудь способности по финансовой части. А еще я покорил старшую леди Ливи словами, что я служу почти семь лет, чтобы добиться Рахили. Довольно остроумно, ты не находишь?

— Еще два виски, Джеймс, — сказал лорд Питер. — Это было блестяще, Фредди. Как ты додумался?

— В церкви, случайно, — ответил Фредди, — на свадьбе Дианы Ригби. Невеста опоздала на пятьдесят минут, я искал, чем заняться, а кто-то оставил на скамье Библию, и я наткнулся на это место, о Старом Лаване — он был довольно-таки несговорчив, не правда ли? — и я сказал себе: «Надо это обыграть». Я так и сделал, и старая леди была этим необыкновенно тронута.

— Короче говоря, ты теперь устроен, — сказал Уимзи. — Что ж, выпьем за это. Я буду твоим шафером, Фредди, или все будет происходить в синагоге?

— В общем да, в синагоге. Мне пришлось на это согласиться, — признался Фредди, — но я думаю, что в этой церемонии друг жениха тоже принимает участие. Ты ведь постоишь возле меня, старина? Только не забудь, что шляпу снимать нельзя.

— Я запомню, — пообещал Уимзи, — а Бантер объяснит мне процедуру. Он должен ее знать. Он все знает. Но, Фредди, ты ведь не забудешь об этом маленьком расследовании?

— Не забуду, дружище, честное слово. Я сразу же тебе сообщу, как только сам что-нибудь разузнаю. Но я почти уверен — там что-то было.

Уимзи нашел в этом некоторое утешение. Во всяком случае, он настолько пришел в себя, что вновь стал душой довольно сдержанного веселья в доме у герцога Денверского. Герцогиня Хелен даже довольно едко заметила герцогу Денверскому, что Питер уже стар, чтобы изображать шута, и ему пора бы воспринимать вещи серьезнее и немного остепениться.

— О, я не знаю, — сказал герцог. — Питер таинственный парень, никогда не угадаешь, о чем он думает. Он меня вытащил однажды из сложного положения, и я не собираюсь вмешиваться в его жизнь. Оставь его в покое, Хелен.

Леди Мэри Уимзи, которая прибыла поздно вечером в канун Рождества, смотрела на вещи немного по-другому. Она вошла в спальню своего младшего брата в два часа ночи, когда уже наступил второй день Рождества. Позади были обед и танцы и весьма утомительные шарады. Уимзи задумчиво сидел у огня, кутаясь в халат.

— Послушай, Питер, — сказала леди Мэри. — Мне кажется, ты немного возбужден. Что-то случилось?

— Слишком много сливового пудинга, — ответил Уимзи. — И слишком много времени я уже провел за городом. Я настоящий мученик — вот кто я такой, — сжигающий себя в бренди, чтобы организовать семейный праздник.

— Да, это ужасно, правда? Но как у тебя идут дела? Я не видела тебя целую вечность.

— Да. А ты, кажется, совершенно поглощена своей декораторской деятельностью.

— Но надо же что-то делать. Меня просто тошнит от безделья, ты знаешь.

— Да, послушай, Мэри, ты давно виделась со стариной Паркером?

Леди Мэри не отрываясь смотрела на огонь.

— Я обедала с ним пару раз, когда была в городе.

— Правда? Он очень приличный малый, надежный, домовитый. Конечно, с ним не очень весело.

— Немного слишком серьезный.

— Ты правильно сказала — серьезный. — Уимзи зажег сигарету. — Мне было бы очень неприятно, если бы что-то его расстроило. Ему было бы очень тяжело. Я хочу сказать, что нечестно было бы в конце концов просто посмеяться над его чувствами или что-то в этом роде.

Мэри рассмеялась:

— Беспокоишься, Питер?

— Н-нет. Но я хотел бы, чтобы с ним вели честную игру.

— Ну, Питер, я ведь не могу ответить «да» или «нет» раньше, чем меня об этом спросят, правда?

— Не можешь?

— Ну, не ему. Это опрокинет все его представления о приличиях, тебе не кажется?

— Думаю, что да. Боюсь, его представления о приличиях и не позволяют ему задать тебе этот вопрос. Он таков, что, только вообразив, как некий дворецкий объявляет: «Главный детектив-инспектор и леди Мэри Паркер», готов хлопнуться в обморок.

— В таком случае это безвыходное положение, не так ли?

— Ты могла бы прекратить обедать с ним.

— Я могла бы, конечно.

— И сам факт, что ты не делаешь этого... Будет ли какая-нибудь польза, если я в истинно викторианском духе попытаюсь узнать что-либо о его намерениях?

— Откуда это внезапное желание сбросить со своих плеч заботу о ближнем, старина? Питер, с тобой все в порядке? Тебя никто не обидел?

— Нет-нет. Я скорее чувствую себя великодушным дядюшкой, вот и все. Старость, должно быть. И страстное желание быть полезным. Оно охватывает даже лучших из нас, когда цветущие годы остаются позади.

Мэри молчала, по-прежнему глядя на огонь.

— Как тебе нравится эта пижама? Довольно милая, правда? Это — моя модель. Боюсь, главный инспектор Паркер предпочитает старомодные ночные сорочки, как доктор Спунер, или как там его звали.

— Тебе будет тяжело расстаться с пижамой, — сказал Уимзи.

— Ничего. Я буду храброй и преданной. Здесь и сейчас я расстаюсь со своей пижамой навсегда.

— Нет-нет, — сказал Уимзи. — Не здесь и не сейчас. Пощади мои братские чувства. Очень хорошо. Значит, я скажу своему другу Чарльзу Паркеру, что, если он справится со своей природной скромностью и сделает тебе предложение, ты откажешься от своей пижамы и скажешь «да».

— Это будет большой удар для Хелен, Питер.

— К черту Хелен. Надеюсь — с робостью, — это будет еще не самый большой удар, который ее ожидает.

— Питер, ты задумываешь что-то дьявольское. Ну ладно. Если ты хочешь, чтобы я первая нанесла ей удар, я это сделаю.

— Вот и отлично! — небрежно сказал Уимзи.

Леди Мэри обняла его и подарила ему один из редких сестринских поцелуев.

— Ты славный старый балбес, — сказала она, — и выглядишь измотанным. Ложись спать.

— Иди к черту, — дружелюбно ответил лорд Питер.

Глава 13

Мисс Мерчисон чувствовала некоторое волнение в своем деловом упорядоченном сердце, когда звонила в дверь квартиры лорда Питера. Причиной этого волнения не были ни его титул, ни богатство, ни его холостяцкая жизнь — мисс Мерчисон за многие годы работы в офисе привыкла наносить деловые визиты холостякам, не придавая этому никакого значения. Но записка Уимзи весьма взволновала ее.

Мисс Мерчисон было тридцать восемь лет, и у нее была самая обыкновенная внешность. Она двенадцать лет проработала в конторе одного финансиста. В целом это было хорошее время, и только в последние два года она начала понимать, что преуспевающий финансист, который предпринимал столько блестящих начинаний, на самом деле лишь жонглировал ими, чтобы заработать себе на жизнь в постоянно усложняющихся обстоятельствах. Скорость росла, а он все добавлял яйцо за яйцом к тем, которые уже летали в воздухе. Но существует предел количеству яиц, которыми может жонглировать один человек. Однажды выскользнуло одно яйцо и разбилось, потом другое, а затем на полу оказался целый омлет. Жонглер исчез со сцены и сбежал за границу, его главный помощник прострелил себе голову, публика зашикала и засвистела, занавес упал, и мисс Мерчисон оказалась без работы в возрасте тридцати семи лет. Она поместила объявления в газетах, а пока стала отвечать на предложения, которые казались ей обнадеживающими. Выяснилось, что большинство нанимателей хотят, чтобы секретарши были молодыми и недорогими.

Затем, в ответ на ее собственное объявление, пришло письмо от мисс Климпсон, которая содержала машинописное бюро.

Это было не то, чего ей хотелось, но она все-таки пошла. И довольно скоро поняла, что это не совсем машинописное бюро, а нечто более интересное.

Лорд Питер Уимзи, таинственным образом находившийся за сценой, был за границей, когда мисс Мерчисон присоединилась к «кошечкам», и она не видела его вплоть до их встречи несколько дней назад. Тогда она впервые сказала ему несколько слов. Он выглядит странно, подумала она, но, говорят, у него есть голова на плечах. Как бы то ни было...

Дверь открыл Бантер, который, казалось, ожидал ее. Он сразу же проводил мисс в гостиную, уставленную книжными полками. На стенах висели хорошие гравюры, она также увидела обюссоновский ковер, рояль, просторный мягкий диван с подлокотниками и несколько глубоких уютных кресел, обтянутых коричневой кожей. Шторы были задернуты, в камине горел огонь, а перед хозяином стоял столик, на котором была расставлена серебряная чайная посуда; ее изящные линии радовали глаз.

Сэр Уимзи поднялся, отложил в сторону книгу, напечатанную готическим шрифтом, и приветствовал ее сухим, довольно безжизненным голосом, который она уже слышала в офисе мистера Эркварта.

— Очень мило с вашей стороны, что вы пришли, мисс Мерчисон. Ужасный день, не правда ли? Я уверен, что вы хотите чаю. Вы едите пышки? Или вы предпочитаете что-нибудь более современное?

— Спасибо, — сказала мисс Мерчисон, а Бантер услужливо застыл у ее локтя. — Я очень люблю пышки.

— О, отлично! Мы сами справимся с чайником, Бантер. Дай мисс Мерчисон еще одну подушку и можешь уходить. Вы снова получили работу, я полагаю? Как там наш мистер Эркварт?

— С ним все в порядке, — ответила мисс Мерчисон, которая не была болтлива. — Я хочу вам сказать одну вещь...

— У нас масса времени, — сказал Уимзи. — Не надо портить себе чай. — Он ухаживал за мисс с какой-то заботливой любезностью, и она была ей очень приятна. Она выразила свое восхищение крупными, отливающими бронзой хризантемами — по комнате были расставлены несколько букетов.

— О, я рад, что они вам нравятся. Мои друзья говорят, что они придают комнате вид женского будуара, но этим занимается Бантер, а я не протестую. Они создают приятные цветовые блики, вы согласны?

— Да, а книги выглядят достаточно мужественными.

— Это мое хобби, знаете ли. Книги — и преступления, конечно. Но преступления не очень декоративны, не так ли? У меня нет никакого желания коллекционировать веревки висельников и пальто убийц. Что бы я с ними делал? Как ваш чай, в порядке? Я должен был, конечно, попросить вас разлить его, но мне всегда казалось несправедливым пригласить в гости человека, а затем заставить его работать. А чем вы занимаетесь, когда свободны? У вас есть какая-нибудь тайная страсть?

— Я хожу на концерты, — сказала мисс Мерчисон. — А когда концертов нет, я ставлю что-нибудь на патефон.

— А сами музицируете?

— Нет, я не могла себе позволить по-настоящему учиться. Осмелюсь сказать, что мне, наверное, следовало бы это сделать. Но — все к лучшему, работа секретаря приносит больше денег. — Она улыбнулась.

— Я полагаю, что да.

— Если, конечно, ты не первоклассный музыкант, а я не стала бы таким. А третьесортные музыканты — это такое занудство.

— Да и живется им непросто, — сказал Уимзи. — Я с ужасом слушаю в кинотеатрах, как они, бедняги, играют самую настоящую халтуру вперемешку с кусками из Мендельсона и обрывками «Неоконченной симфонии». Возьмите сандвич. Вам нравится Бах? Вы предпочитаете современных авторов?

Он пересел на стул у рояля.

— Я оставляю выбор за вами, — ответила удивленная мисс Мерчисон.

— Сегодня мне хочется сыграть «Итальянский концерт». Он лучше звучит на клавесине, но у меня здесь его нет. Я считаю, что Бах хорошо влияет на душу. Успокаивает и тому подобное.

Уимзи сыграл концерт до конца, и затем, после небольшой паузы, одну из фуг. Он играл хорошо, создавая впечатление сдержанной силы, которая в таком изящном мужчине с экстравагантными манерами была неожиданной и даже беспокоящей. Закончив, он спросил, все еще сидя за роялем:

— Так что с пишущей машинкой?

— Она была куплена совершенно новой три года назад.

— Хорошо. Я выяснил, кстати, что, возможно, вы были правы относительно связи Эркварта с «Мегатериум траст». Это было очень полезное наблюдение с вашей стороны. Можете считать, что ваша работа получила высокую оценку.

— Благодарю вас.

— Есть что-нибудь новенькое?

— Нет, кроме того, что в тот вечер, когда вы заходили в офис мистера Эркварта, он остался после рабочего дня и был там довольно долго после нашего ухода. Он что-то печатал.

Уимзи сыграл арпеджио правой рукой и спросил:

— А откуда вы это знаете? Ведь вы ушли?

— Вы сказали, что хотите знать обо всем, что хоть в какой-то мере для Эркварта необычно. Я подумала: возможно, для него это необычно — остаться одному в офисе после рабочего дня; поэтому я гуляла по Принстон-стрит и Ред-Лайон-стрит, пока не увидела, как он выключил свет и ушел. Это было в половине восьмого. Утром я заметила, что некоторые бумаги, которые я оставила под крышкой своей пишущей машинки, были переложены на другое место, я и поняла, что он печатал.

— Может быть, уборщица?

— Только не она. Она не вытирает пыль даже снаружи на крышке.

Уимзи кивнул:

— У вас задатки первоклассного сыщика, мисс Мерчисон. Очень хорошо. Это укрепляет мою надежду, что вы справитесь. Вы, я думаю, догадываетесь, что я собираюсь попросить вас сделать нечто незаконное?

— Да, догадываюсь.

— И не возражаете?

— Нет. Полагаю, что, если я буду арестована, все необходимые расходы вы оплатите.

— Конечно.

— А если я попаду в тюрьму?

— Я не думаю, что до этого дойдет. Здесь, конечно, есть небольшой риск — вас могут задержать за попытку кражи или за то, что при вас находятся орудия взлома, но это — худшее, что может случиться.

— Ну, я думаю, это все входит в правила игры.

— Вы действительно так считаете?

— Да.

— Прекрасно. Итак, помните папку, которую вы принесли в кабинет мистера Эркварта в тот день, когда я там был?

— Да, на ней написано «Рейберн».

— Где она лежит? В приемной? Вы можете до нее добраться?

— Да, на полке с множеством других папок.

— Хорошо. Сможете ли вы как-нибудь, когда все уйдут, остаться в офисе, скажем, на полчаса?

— Мой перерыв — с половины первого до половины второго. Затем уходит мистер Понд, но иногда к этому времени уже возвращается мистер Эркварт. Я не могу быть уверена, что он меня не застанет, и, я думаю, он будет удивлен, если я захочу остаться после половины пятого. Надо придумать повод. Я скажу, что допустила ошибку, и мне придется остаться, чтобы ее исправить. Я могла бы это устроить. А еще можно прийти пораньше утром, когда там бывает одна уборщица, — или не нужно, чтобы она меня видела?

— В этом нет ничего страшного, — сказал Уимзи. — Она подумает, что вы берете эту папку по делу. Я предоставляю вам выбрать время.

— Но что я должна сделать? Украсть папку?

— Не совсем. Вы умеете пользоваться отмычками?

— Боюсь, что не имею об этом ни малейшего представления.

— Я часто удивляюсь, чему только учат в школах, — сказал Уимзи. — Такое впечатление, что ничему, что действительно может пригодиться в жизни. Я умею пользоваться отмычками, но, поскольку у нас мало времени, а вам нужна довольно-таки интенсивная тренировка, я думаю, лучше проводить вас к специалисту. Вы не будете против надеть пальто и съездить в гости к одному моему другу?

— Нисколько. Мне было бы очень приятно.

— Он живет на Уайтчепел-роуд, но он очень приятный человек, если вас не смутят его религиозные взгляды. Лично мне они кажутся довольно-таки освежающими. Бантер! Вызови такси, пожалуйста.

По дороге к Ист-Энду Уимзи настоял на разговоре о музыке, к беспокойству мисс Мерчисон: ей показалось — есть что-то зловещее в этом подчеркнутом отказе обсуждать цель их поездки.

— Кстати, — отважилась она прервать очередной пассаж Уимзи о построении фуги, — этот человек, к которому мы едем, у него есть имя?

— Сейчас, когда вы упомянули об этом, я вспомнил, что есть, но никто и никогда не зовет его по имени. Подозрительно.

— А может быть, не очень, если он дает уроки в пользовании отмычками.

— Я имею в виду, что его имя — Рам^[547].

— О, и как же его зовут?

— Черт побери! Его зовут Рам.

— Ох, извините.

— Но он не любит это имя, особенно теперь, когда стал абсолютным трезвенником.

— И как же тогда его называть?

— Я зову его Билл, — ответил Уимзи, и в это время такси подкатило ко входу в узкий двор. — А когда он был на вершине своей карьеры, его называли Отчаянным Биллом. Он был величайшим специалистом.

Расплатившись с таксистом, который, очевидно, принимал их за сотрудников благотворительной организации, пока не увидел своих чаевых, и теперь был в растерянности, Уимзи направил свою спутницу вдоль грязного переулка. В дальнем его конце стоял маленький дом, из освещенных окон которого лились громкие звуки хорового пения, поддерживаемые фисгармонией и другими инструментами.

— Бог мой! — сказал Уимзи. — Мы попали прямо на собрание. Ничего не поделаешь. Сюда, пожалуйста.

Постояв на крыльце, покуда возгласы «Слава, слава, слава!» не сменились пылкими звуками молитв, он сильно постучал в дверь. Тотчас же маленькая девочка высунула из двери голову и, увидев лорда Питера, издала резкий вопль восторга.

— Привет, Эсмеральда Гиацинт! — сказал Уимзи. — Отец дома?

— Да, сэр, пожалуйста, сэр, он будет очень рад, пожалуйста, заходите, сэр, и — о! Пожалуйста!

— Ну что?

— Пожалуйста, сэр, вы не споете «Назарет»?

— Нет, я не спою «Назарет» ни в коем случае, Эсмеральда; я очень удивлен твоей просьбой.

— Папа говорит, что это не мирская песня, и вы ее так чудесно поете, — сказала Эсмеральда, и уголки ее губ опустились.

Уимзи закрыл лицо ладонями.

— Вот что получается, когда однажды сделаешь глупость, — сказал он. — Глупости не забываются. Я не обещаю, Эсмеральда, но мы посмотрим. Я хотел поговорить по делу с твоим отцом, когда собрание закончится.

Девочка кивнула; молящийся голос в комнате умолк, послышались возгласы «Аллилуйя!», и Эсмеральда распахнула дверь и громко объявила:

— Пришли мистер Питер и леди!

Комната была маленькая, в ней собралось много людей, и было очень жарко. В одном углу стояла фисгармония, ее окружили музыканты с разными инструментами. Посреди комнаты у стола, покрытого красной скатертью, стоял полный, коренастый мужчина с бульдожьим лицом. В руке у него была книга, и, по-видимому, он готов был объявить пение гимна, но, завидев Уимзи с мисс Мерчисон, подошел к ним и сердечно протянул навстречу свои большие руки.

— Приветствуем каждого и приветствуем всех! — воскликнул он. — Братья, вот дорогой наш брат и сестра во Христе, сбежавшие от богатой и беспорядочной жизни Уэст-Энда, чтобы присоединиться к нам в пении Песен Сиона. Давайте же споем и вознесем хвалу. Аллилуйя! Мы знаем, что многие придут с Востока и Запада и воссядут у Господа за пиршественном столом, тогда как многие, считающие себя избранными, будут отвергнуты и низринуты в темноту. Поэтому не будем говорить, что вот у этого мужчины блестящий монокль, и поэтому он не является избранным сосудом, или вот эта женщина носит бриллиантовое колье или ездит в «роллс-ройсе», и поэтому она не будет носить белых одежд и золотой короны в Новом Иерусалиме, или вот эти люди на «Голубом экспрессе» едут на Ривьеру, поэтому они не увидят отражения своих золотых корон в реке с Водой Жизни. Мы иногда слышим такие разговоры в Гайд-парке по воскресеньям, но это дурно и глупо, потому что ведет к ссорам и к зависти, а не к милосердию. Все мы заблудшие овцы, и я могу это утверждать, ведь я сам был нечестивым грешником, но этот джентльмен положил мне на плечо руку как раз тогда, когда я взламывал его сейф, и он был инструментом в Божьих руках, он помог мне свернуть с той широкой дороги, которая ведет к гибели. О, братья, каким счастливым был для меня этот день! Какой поток благословения излился на меня милостью Божьей! Давайте же соединимся сейчас и возблагодарим Господа за его милость пением гимна номер сто два. Эсмеральда, дай нашим дорогим гостям книгу гимнов.

— Простите, — сказал Уимзи мисс Мерчисон. — Вы можете потерпеть? Я думаю, это финальный всплеск.

Фисгармония, арфа, псалтерион, цимбалы и все остальные музыкальные инструменты взорвались так, что едва не повредили барабанные перепонки слушателей. Запели хором, и мисс Мерчисон с удивлением обнаружила, что она тоже присоединилась — сначала бессознательно, а затем с должным пылом — к этому трогательному пению.

Уимзи, который, казалось, воспринимал это все как развлечение, распевал счастливо без малейшего смущения: потому ли, что привык к этому, или был одним из тех редких людей, которые не чувствуют себя неуместными в любой обстановке.

К удовольствию мисс Мерчисон, религиозные упражнения с пением гимна подошли к концу, люди стали расходиться, предварительно пожав руки всем присутствующим. Музыканты аккуратно стряхивали в камин скопившуюся в инструментах влагу, а леди, которая играла на фисгармонии, закрыла ее и вышла вперед, приветствуя гостей. Она была представлена просто как Бэлла, и мисс Мерчисон поняла, что она была женой мистера Билли Рама и матерью Эсмеральды.

— Ну что ж, — сказал Билл, — молитва и пение очень сушат горло. Выпьете с нами чашечку чая или кофе, не так ли?

Уимзи объяснил, что они только что пили чай и могут подождать, и попросил хозяев самих садиться за стол.

— Время ужинать еще не подошло, — сказала миссис Рам. — Если у тебя есть какое-нибудь дело с леди и джентльменом, Билл, то они, может быть, захотят перекусить вместе с нами чуть позже. У нас на ужин свиные ножки, — добавила она с надеждой в голосе.

— Это очень мило с вашей стороны. — В словах мисс Мерчисон сквозило сомнение.

— Чтобы приготовить ножки, их нужно хорошенечко отбить, — прикинул Уимзи, — а так как наше дело займет достаточно много времени, мы примем ваш приглашение с удовольствием, если, конечно, мы не нарушим ваши планы.

— Совсем нет, — обрадовалась миссис Рам. — Там восемь прекрасных ножек, и с кусочком сыра они составят чудесную компанию. Пойдем, Меральди, у папы есть дело.

— А мистер Питер собрался спеть, — сказала девочка, с упреком глядя на Уимзи.

— Ну-ка не надоедай его светлости, — попеняла ей миссис Рам. — Мне стыдно за тебя.

— Я спою после ужина, Эсмеральда, — пообещал Уимзи. — Ну-ка, беги отсюда, будь хорошей девочкой или я сейчас сделаю тебе такую гримасу! Билл, я привел тебе новую ученицу.

— Всегда рад служить вам, сэр, знаю, что это работа, угодная Богу.

— Спасибо, — скромно сказал Уимзи. — Это очень простое дело, Билл, но так как молодая леди не имеет никакого опыта работы с замками, я привел ее к тебе, чтобы ты ее потренировал. Видите ли, мисс Мерчисон, до того, как Билл здесь увидел свет...

— Благодарение Господу! — вставил Билл.

— ...Он был исключительно квалифицированным взломщиком, лучшим взломщиком сейфов на территории трех королевств. Он не против того, чтобы я рассказал вам об этом, потому что покончил с этим, и сейчас он исключительно честный и порядочный обыкновенный слесарь.

— Благодарение Тому, кто дает нам победу!

— Но время от времени, когда мне требуется небольшая помощь в праведном деле, Билл предоставляет в мое распоряжение свой величайший опыт.

— О! Какое это счастье, мисс, обратить талант, которым я так неправедно пользовался, на службу Богу. Да будет благословенно Его святое Имя, которое Зло превращает в Добро.

— Совершенно верно, — кивнув, сказал Уимзи. — Я положил глаз на папку одного юриста, Билл, где содержатся — я надеюсь на это — бумаги, которые помогут мне освободить из тюрьмы невинного человека. Эта молодая леди может получить доступ к содержимому папки, если только ты научишь ее, как проникнуть внутрь.

— Если? — проворчал Билл. — Конечно, я научу. Папка — это же ерунда, все равно что вскрыть копилку ребенка, вот что это, с этими их игрушечными замочками. В этом городе вообще нет папки, которую я не открыл бы с завязанными глазами, в боксерских перчатках и с помощью вареной макаронины.

— Я знаю, Билл, но ведь не ты будешь открывать эту папку. Ты можешь научить этому леди?

— Конечно могу. Какого типа там замок, леди?

— Я не знаю, — сказала мисс Мерчисон. — Обычный замок, я думаю. Потому что там обыкновенный ключ. У мистера, то есть юриста, у него одна связка ключей, а у мистера Понда — другая, самые обыкновенные ключи, полый стержень и бородка с выступами и выемками.

— А! — сказал Билл. — Ну тогда полчаса хватит, чтобы научить вас всему, что нужно, мисс.

Он прошел к буфету и принес оттуда полдюжины замков и связку любопытных тонких проволочных крючков, которые были надеты на кольцо, как ключи.

— Это отмычки? — с любопытством спросила мисс Мерчисон.

— Именно так, мисс. Орудия Сатаны! — Он потряс головой, и его пальцы сами собой любовно поглаживали блестящую сталь. — Много раз ключи, подобные этим, пропускали бедных грешников с черного хода в ад.

— На этот раз, — сказал Уимзи, — они освободят бедного невинного человека из тюрьмы и позволят ему увидеть солнечный свет, если он вообще бывает в этом проклятом климате.

— Возблагодарим Его за Его многочисленные милости! Итак, мисс, первое, что вам нужно, — это понять конструкцию замка. Сейчас, пожалуйста, смотрите сюда.

Он поднял один из замков и показал, как, прижав пружину, можно отодвинуть задвижку.

— Вы видите, мисс, нет никакой необходимости во всех этих выступах. Полый стержень и пружина — это все, что нужно. Вы только попробуйте.

Мисс Мерчисон попробовала и взломала несколько замков с легкостью, которая ее поразила.

— Ну что ж, мисс, сложность, видите ли, заключается в том, что, когда замок стоит на месте, вы не можете пользоваться глазами, но у вас есть слух и осязание в  пальцах, данное вам для этой цели Провидением — благословенно будь его Имя! Итак, все что нужно сделать, мисс, — это закрыть глаза и смотреть пальцами, пока вы не почувствуете, что зацепили пружину достаточно для того, чтобы отпустить защелку.

— Боюсь, что я очень неуклюжа, — сказала мисс Мерчисон после пятой или шестой попытки.

— Вы, главное, не волнуйтесь, мисс. Воспринимайте это полегче и обнаружите, что умение как будто внезапно само пришло к вам, вот так. Нужно только почувствовать, когда она пошла мягко, и разрешить рукам действовать самостоятельно. Вы не хотите попробовать себя на одной комбинации, раз уж все равно сидите здесь, сэр? У меня вот тут есть, просто прелесть. Это дал мне Сэм, ну, вы знаете, о ком я говорю. Я очень много раз пытался показать ему ошибочность его поступков. «Нет, Билл, я не вижу никакого толку в религии, — говорил он, бедная заблудшая овца. — Но я не хочу ссориться с тобой, Билл, и я хочу подарить тебе этот маленький сувенир».

— Билл, Билл, — Уимзи укоризненно погрозил ему пальцем, — боюсь, он попал к нему нечестным путем.

— Видите ли, сэр, если бы я знал владельца, я бы ему отдал это с величайшим удовольствием. Вы же видите, это довольно хорошая вещь. Сэм заложил туда нитроглицерин и аккуратненько высадил всю переднюю часть: замок и все такое. Он маленький, но это действительно красавец — новая для меня модель. Но я одолел его, — сказал Билл с гордостью нераскаявшегося грешника, — за пару часов.

— Придется хорошо поработать, чтобы победить тебя, Билл. — Уимзи укрепил перед собой замок и начал действовать. Его пальцы деликатно двигались миллиметр за миллиметром, а ухо приникло к замку, чтобы уловить движение тумблера.

— Бог мой! — воскликнул Билл, на этот раз без религиозного подтекста. — Какой бы из вас получился взломщик, если бы вы решили посвятить себя этому, чего Господь в своей милости конечно же не допустил.

— Эта жизнь не для меня, Билл, слишком это трудоемко, — ответил Уимзи. — Черт! Я пропустил его!

Он вернул ручку в исходное положение и начал сначала.

К тому времени как свиные ножки были готовы, мисс Мерчисон обрела некоторую легкость в обращении с обычными типами замков и уважение к взламыванию сейфов как профессии.

— И вы, главное, не торопитесь, мисс, — напутствовал ее Билл напоследок, — а то вы оставите царапины на замке, что не сделает вам чести. Чудесная работа, вот это, не правда ли, лорд Питер, сэр?

— Боюсь, это выше моих возможностей, — сказал Уимзи со смехом.

— Практика — это все. Если бы вы начали заниматься этим делом достаточно рано, вы могли бы стать прекрасным мастером, — вздохнул Билл. — Сейчас мало таких — и слава Богу! — которые способны на ювелирную работу. У меня сердце болит, когда я вижу такую чудесную, изящную штучку, как эта, например, которую разнесли на куски с помощью нитроглицерина. Что такое нитроглицерин? Каждый дурак может им пользоваться, если он не боится устроить чертовский шум. Грубая работа — вот как я это называю.

— Ну-ка, не рассказывай людям всякую ерунду, Билл, — с упреком сказала Бэлла. — Пойдем, нас ждут. Если кто-то собирается совершить такой ужасный поступок, как взломать сейф, то какая разница — сделает он это ювелирно или не ювелирно?

— Вот чисто женское рассуждение прошу прощения, мисс.

— Ну ты же знаешь, что это правда, — ответила миссис Рам.

— Я знаю, что эти ножки выглядят очень живописно, и для меня этого вполне достаточно, — сказал Уимзи.

Ножки были съедены. «Назарет» должным образом спет, к величайшему восхищению всей семьи Рам, и вечер приятно закончился пением гимна. Вскоре мисс Мерчисон шла рядом с лордом Питером вверх по Уайт-чепел-роуд со связкой отмычек в кармане и новыми поразительными познаниями в голове.

— У вас очень приятные знакомые, лорд Питер.

— Да, это похоже на шутку, не правда ли? Но Отчаянный Билл был одним из лучших взломщиков в свое время. Я обнаружил его у себя в доме однажды ночью и завязал с ним что-то вроде дружбы, брал у него уроки и все такое прочее. Он не сразу отказался от своей профессии. Потом стал вроде бы ее стыдиться, а со временем занялся слесарным делом и сейчас очень хорошо этим зарабатывает. Вы теперь чувствуете себя компетентной в замках?

— Пожалуй, да. Что я должна искать, когда открою папку?

— Ну, — сказал Уимзи, — дело вот в чем. Мистер Эркварт показал мне то, что якобы является черновиком завещания, сделанного пять лет назад миссис Рейберн. Я выписал для вас основные его положения, вот, пожалуйста. А черновик-то, оказывается, был напечатан на машинке, которая, как вы мне сказали, куплена совершенно новой всего три года назад.

— Вы думаете, что именно это он печатал в тот вечер, когда остался после работы в офисе?

— Похоже на то. А почему? Если у него действительно был черновик, почему не показать его мне? На самом деле не было никакой необходимости мне его вообще показывать, если только он не хотел направить меня по ложному пути. Затем он стал искатьего в папке «Рейберн», а черновик лежал у него дома, и он прекрасно об этом помнил. Опять же почему? Чтобы убедить меня, что черновик уже существовал, когда я обратился к нему. Отсюда я делаю вывод, что если завещание и существует, то говорится в нем о чем-то совершенно другом.

— Очень может быть.

— Я хочу, чтобы вы нашли настоящее завещание: или оригинал, или копия должны там лежать. Не забирайте его, а попытайтесь запомнить основные его положения, особенно имена главного наследника или наследников, а также наследников остающегося имущества: именно они получают все, что не завещано кому-либо другому специальным распоряжением, или все, что остается, если главный наследник умирает раньше, чем завещательница. Особенно я хочу знать, было ли что-то оставлено Филипу Бойзу и было ли вообще какое-либо упоминание семьи Бойзов. Помимо завещания там могут быть и другие интересные документы, например секретная доверенность поверенному с указанием распорядиться деньгами каким-то особым образом. Короче говоря, мне нужны общие сведения о любом документе, который может показаться вам интересным. Не тратьте время на заметки. Запомните самое главное, а затем запишите, когда будете одна и подальше от офиса. И не оставляйте отмычки там, где их кто-нибудь может увидеть.

Мисс Мерчисон пообещала соблюдать эти инструкции, и, поскольку мимо как раз проезжало такси, Уимзи поручил таксисту отвезти ее домой.

Глава 14

Мистер Норман Эркварт посмотрел на часы, стрелки которых стояли на четверти пятого, и громко спросил через открытую дверь:

— Письменные показания уже оформлены, мисс Мерчисон?

— Я как раз на последней странице, мистер Эркварт.

— Принесите их, как только закончите. Их нужно сегодня же вечером отослать Хэнсонам.

— Хорошо, мистер Эркварт.

Мисс Мерчисон громко застучала по клавишам, ударяя по ним с ненужной силой, что еще раз заставило мистера Понда пожалеть о вторжении в деловую жизнь женщин-служащих. Она допечатала страницу, украсив ее снизу рядом точек и черточек, провернула вал, выдергивая в спешке страницы, швырнула копирку в корзину, сложила экземпляры в соответствующем порядке, торопливо подровняла стопку листов с четырех сторон и ворвалась с бумагами в кабинет.

— У меня не было времени перечитать их, — сообщила она.

— Хорошо, — сказал мистер Эркварт.

Мисс Мерчисон вышла, закрыв за собой дверь. Она сложила вещи и без стеснения принялась пудрить перед зеркальцем свой довольно крупный нос. Затем сунула пригоршню разных мелочей в раздувшуюся сумочку, оставила под крышкой машинки несколько листов бумаги на завтра, сдернула шляпку с крючка и, натянув ее на голову, стала быстро и нетерпеливо засовывать под нее пряди волос.

Прозвенел звонок мистера Эркварта — дважды.

— Ох, надоел! — сказала мисс Мерчисон, покраснев от гнева.

Она сорвала с головы шляпку и поспешила в кабинет.

— Мисс Мерчисон, — сказал мистер Эркварт с видимым раздражением, — вы знаете, что вы пропустили целый абзац на первой странице?

Мисс Мерчисон покраснела еще сильнее.

— Разве? О, прошу прощения.

Мистер Эркварт держал в руках перепечатанные показания, напоминавшие своим объемом ту знаменитую бумагу, о которой было сказано, что в мире нет такого количества правды, чтобы составить столь длинный документ.

— Это крайне неприятно, — сказал он. — Это самый длинный и самый важный из трех документов, и он совершенно необходим завтра утром.

— Даже не знаю, как я могла допустить такую глупую ошибку, — пробормотала мисс Мерчисон. — Придется остаться сегодня вечером и перепечатать.

— Боюсь, что да. Очень жаль, что я сам не смогу просмотреть его, но ничего не поделаешь. Проверьте все как следует на этот раз и проследите, чтобы Хэнсоны получили документы до десяти часов завтрашнего утра.

— Хорошо, мистер Эркварт. Я буду очень аккуратна. Мне действительно очень жаль. Я проверю, чтобы все было совершенно правильно, и сама отнесу.

— Хорошо, — сказал мистер Эркварт, — пусть такое больше не случится.

Мисс Мерчисон взяла со стола бумаги и, взволнованная, вышла из кабинета. Она шумно стащила чехол с машинки, с силой толкнула ящики стола, которые с грохотом ударились об ограничители, нетерпеливо затрясла бумагой и копиркой, как терьер трясет крысу, и яростно атаковала машинку.

Мистер Понд, который только что закрыл свой стол и сейчас обматывал шарфом шею, несколько удивленно на нее посмотрел.

— Вам нужно еще что-то напечатать сегодня, мисс Мерчисон?

— Придется всю эту ерунду переделывать заново, — ответила мисс Мерчисон. — Пропустила абзац на первой странице — конечно, это непременно должна была оказаться именно первая страница, — а он хочет, чтобы эти бумажки были у Хэнсонов к десяти часам.

Мистер Понд слегка вздохнул и покачал головой.

— Эти машинки делают людей неаккуратными, — с укором сказал он. — В старину служащие думали дважды, чтобы не допустить глупую ошибку, тогда приходилось заново от руки переписывать весь документ.

— Я рада, что не жила в те времена, — кротко заметила мисс Мерчисон. — Это примерно то же, что быть рабом на галерах.

— И мы не разбегались тогда с работы в половине пятого, — добавил мистер Понд. — Мы в эти часы работали.

— Вы могли работать дольше, — сказала мисс Мерчисон, — но не могли сделать больше за то же время.

— Мы работали тщательно и аккуратно, — подчеркнул мистер Понд, а мисс Мерчисон в это время раздраженно разъединяла сцепившиеся в спешке рычаги.

Открылась дверь мистера Эркварта, и возражение замерло на губах машинистки. Юрист попрощался со всеми и вышел.

— Я надеюсь, вы закончите раньше, чем придет уборщица, мисс Мерчисон, — сказал мистер Понд. — Если же нет, то, пожалуйста, не забудьте выключить свет и отдать ключи миссис Ходжес внизу.

— Хорошо, мистер Понд. До свидания.

— До свидания.

Его шаги были слышны, когда он шел в выходу, затем еще раз под окном, и, наконец, они замерли в направлении Браунлоу-стрит. Мисс Мерчисон продолжала печатать, пока он, по ее расчетам, не вошел в метро на Ченсери-Лейн. После этого она поднялась, быстро оглянулась и подошла к высокому стеллажу, забитому папками, на каждой из которых белыми печатными буквами значилось имя клиента. Странно, но «Рейберн» таинственным образом поменяла свое место. Она отчетливо помнила, что как раз перед Рождеством переложила эту папку на самый верх стопки «Мортимер» — «Скроггинс» — «Лорд Кут» — «Братья Долби» и «Уингфилд», а сейчас, на третий день Рождества, она была в самом низу, и на ней лежали «Боджерс» — «Сэр Дж. Пенридж» — «Флэтсби и Коутен» — «Трубоди лимитед» и «Юниверсал боун траст». Это было подозрительно: будто кто-то во время праздников делал генеральную уборку, и совершенно очевидно, это была не миссис Ходжес.

Ей предстояла немалая работа, потому что стеллажи были заполнены, и понадобится снять и куда-то переложить все папки, прежде чем она доберется до нужной с надписью «Рейберн». А миссис Ходжес скоро будет здесь. Большого значения это не имело, но все-таки...

Мисс Мерчисон подставила свой стул, так как стеллаж был довольно высокий, и, встав на него, подняла папку «Юниверсал боун траст». Стул был старинный, на винте, а не современный с одной ножкой и спинкой, которая жестко закреплена, и поэтому поддерживает поясницу, помогая во время работы держаться прямо, он неустойчиво качался, в то время как она осторожно опускала тяжелую папку и пристраивала ее сверху на узком буфете. Она снова выпрямилась, сняла «Трубоди лимитед» и положила ее на «Боун траст». В третий раз она схватила «Флэтсби и Коутен». Когда папка была у нее в руках, за ее спиной раздались шаги и удивленный голос произнес:

— Вы что-то ищете, мисс Мерчисон?

Мисс Мерчисон вздрогнула так сильно, что предательский стул развернулся на четверть оборота и почти швырнул ее в объятия мистера Понда. Она неловко слезла со стула, все еще сжимая в руках черную папку.

— Как вы испугали меня, мистер Понд! Я думала, вы уже ушли.

— Я и ушел, — сказал мистер Понд, — но когда дошел до метро, я вспомнил, что забыл здесь небольшой сверток. Очень неприятно, но мне пришлось за ним вернуться. Вы не видели? Это небольшая баночка, завернутая в коричневую бумагу.

Мисс Мерчисон положила папку «Флэтсби и Коутен» на сиденье стула и посмотрела вокруг.

— Нет, его нет в моем столе, — сказал мистер Понд. — Боже мой, я же опоздаю. Это нужно к обеду — маленькая баночка икры. У нас сегодня гости. Где же я мог это оставить?

— Может быть, в умывальнике, когда мыли руки? — участливо предположила мисс Мерчисон.

— Наверное. — Мистер Понд взволнованно вышел, и она услышала, как громко, со скрипом открылась дверь маленькой туалетной комнаты в коридоре.

Ей внезапно пришло в голову, что если ее сумка осталась раскрытой, из нее могут торчать отмычки. Она бросилась к сумке как раз в тот момент, когда мистер Понд вернулся с триумфом.

— Весьма обязан вам за ваше предположение, мисс Мерчисон. Икра была там. Миссис Понд была бы очень расстроена. Что ж, еще раз до свидания. — Он повернулся к двери. — Кстати, вы что-то искали?

— Я искала мышь! — ответила мисс Мерчисон, нервно хихикая. — Я сидела и работала, когда увидела, как она пробежала по верху буфета и... э-э... вверх по стене за этими папками.

— Ужасные животные, — сказал мистер Понд. — Этот дом забит ими. Я всегда говорил, что нам нужен кот. Теперь уж, конечно, бесполезно ее ловить. Очевидно, вы не боитесь мышей?

— Нет, — ответила мисс Мерчисон, не отрывая взгляда от лица мистера Понда, что удавалось ей с трудом. Если отмычки, так похожие на паучьи лапы, видны из сумки — а ей казалось, что так оно и есть, — то просто безумие смотреть в том направлении. — Нет, в ваши годы, я полагаю, все женщины боялись мышей.

— Да, боялись, — согласился мистер Понд, — но тогда, конечно, одежда у них была длиннее.

— Тем хуже для них, — сказала мисс Мерчисон.

— Они очень грациозно выглядели, — ностальгически произнес мистер Понд. — Разрешите мне помочь вам положить на место эти папки.

— Вы опоздаете на свой поезд, — предупредила мисс Мерчисон.

— Я уже опоздал, — ответил мистер Понд, бросив взгляд на часы. — Я поеду на пять тридцать. — Он поднял папку «Флэтсби и Коутен» и с опасностью для себя вскарабкался, держа ее в руках, на неустойчивое сиденье вращающегося стула.

— Это очень мило с вашей стороны, — сказала мисс Мерчисон, глядя, как он пристраивает папку на место.

— Вовсе нет. Если бы вы подали мне остальные... Мисс Мерчисон вручила ему «Трубоди лимитед» и «Юниверсал боун траст».

— Ну вот, — сказал мистер Понд, сложив их в стопку и стряхивая с рук пыль. — А теперь, будем надеяться, мышь убежала искать еду. Я поговорю с миссис Ходжес, чтобы она достала подходящего котенка.

— Это прекрасная идея, — согласилась мисс Мерчисон. — До свидания, мистер Понд.

— До свидания, мисс Мерчисон.

Его шаги простучали по коридору, затем еще раз под окном и снова замерли в направлении Браунлоу-стрит.

— Уф! — сказала мисс Мерчисон. Она бросилась к своему столу. Ее страхи оказались напрасными. Сумка была закрыта, и никаких отмычек не было видно.

Она оттащила свой стул на место и села за стол как раз в тот момент, когда стук щеток и ведер возвестил о прибытии миссис Ходжес.

— О! — воскликнула миссис Ходжес, застыв на пороге при виде машинистки, трудолюбиво печатающей на машинке. — Прошу прощения, мисс, но я не знала, что здесь кто-то есть.

— Простите, миссис Ходжес. Мне нужно доделать небольшую работу. Но вы продолжайте, пожалуйста, не обращайте на меня внимания.

— Ничего, мисс. Я могла бы убрать сначала офис мистера Партриджа, — предложила миссис Ходжес.

— Ну, если вам все равно, — сказала мисс Мерчисон. — Мне нужно только напечатать несколько страниц и... э-э... сделать небольшой конспект... э-э... заметки по некоторым документам для мистера Эркварта.

Миссис Ходжес кивнула и снова исчезла. Вскоре громкий стук наверху возвестил о том, что началась уборка в офисе мистера Партриджа.

Мисс Мерчисон решила больше не ждать. Она снова подтащила стул к полкам, тихо сняла одну за другой папки «Боун траст», «Трубоди лимитед», «Флэтсби и Коутен», «Сэр Дж. Пенридж» и «Боджерс». Ее сердце гулко забилось, когда она взяла папку «Рейберн» и положила себе на стол.

Она открыла сумочку и вытряхнула на стол содержимое: пудреница, носовой платок, связка отмычек, расческа. Тонкие блестящие стержни, казалось, жгли ей руки. Она выбирала подходящую отмычку, когда раздался громкий стук в окно.

Она испуганно развернулась вместе со стулом. За окном никого не было видно. Она сунула связку в карман жакета и на цыпочках подошла к окну. В свете фонаря она заметила троих мальчишек: один уже был под окном, двое других сидели на решетке, ограждавшей священную территорию Бедфорд-роу. Первый мальчишка увидел ее и жестом показал на кусты. Мисс Мерчисон махнула рукой и прокричала:

— Ну-ка, быстро отсюда!

Ребенок ответил что-то неразборчивое. Сложив два и два, мисс Мерчисон из стука в окно, жеста и криков сделала вывод, что их бесценный мяч упал за ограду. Она сурово покачала головой и принялась за свое дело.

Но этот инцидент напомнил ей, что на окне нет штор, и в свете электрической лампы все ее движения видны с улицы так же хорошо, как если бы она находилась на освещенной сцене. Не было никакой вероятности, что мистер Эркварт или мистер Понд находятся где-то поблизости, но было все же очень беспокойно. Более того, если вдруг мимо будет проходить полицейский, разве он не узнает отмычки даже за сотню ярдов? Она посмотрела в окно. Было ли это ее возбужденное воображение, или действительно коренастая фигура в темно-синей форме появилась со стороны Хэнд-Корт?

Мисс Мерчисон в тревоге отбежала от окна и, схватив папку, заторопилась с ней в кабинет мистера Эркварта.

Здесь, наконец-то, ее никто не увидит. Если кто-то придет — даже миссис Ходжес, — ее присутствие здесь, конечно, будет не так просто объяснить, но, во всяком случае, шаги она услышит заранее.

Ее ледяные руки дрожали, и ее состояние было совершенно неподходящим для применения на деле инструкций Отчаянного Билла. Она сделала несколько глубоких вдохов и приказала себе не торопиться. Вот так, не надо спешить.

Она тщательно выбрала отмычку и сунула ее в замок. Целую вечность, как ей показалось, она не могла нащупать цель. Наконец крючок на конце отмычки прижался к пружине. Движением вверх и от себя она ввела в замочную скважину еще одну отмычку, держа ее второй рукой... и почувствовала, как отодвинулся рычаг, — через миг раздался щелчок, и замок открылся.

В папке было немного документов. Первым лежал список ценных бумаг, озаглавленный «Ценные бумаги, находящиеся на хранении в банке «Ллойдз». Дальше шли копии некоторых документов на право собственности, оригиналы которых находились на хранении там же. Затем лежал скоросшиватель, заполненный различной корреспонденцией. Там были письма самой миссис Рейберн, самое последнее было пятилетней давности. Кроме того, там были письма от арендаторов, банкиров и акционеров с копиями ответов, составленных в офисе и подписанных мистером Эрквартом.

Мисс Мерчисон торопливо просмотрела все это. Ни завещания, ни копии, ни даже того сомнительного черновика, который юрист показывал Уимзи! На дне коробки оставались только две бумаги. Мисс Мерчисон взяла первую. Это была доверенность от 1925 года, дающая Норману Эркварту полное право действовать от имени миссис Рейберн. Второй документ был аккуратно перевязан красной тесьмой. Мисс Мерчисон развязала ее и развернула документ.

Это было постановление об опеке, предоставляющее Норману Эркварту право распоряжаться всем имуществом миссис Рейберн в качестве опекуна с условием, что он ежегодно будет вносить на ее текущий счет определенную сумму для оплаты ее личных расходов. Постановление было датировано июлем 1920 года, и к нему было приложено письмо, которое мисс Мерчисон торопливо прочла:

«Эпплфолд,

Уиндль.

15 мая 1920 г.

Мой дорогой Норман. Большое тебе спасибо, милый мальчик, за поздравление ко дню рождения и симпатичный шарф. Очень хорошо, что ты помнишь свою старую тетушку.

Мне пришло в голову, что сейчас, когда мне уже перевалило за восемьдесят, пора полностью передать мои дела в твои руки. Ты и твой отец очень хорошо вели мои дела все эти годы, и ты, конечно, всегда, как положено, консультировался со мной, прежде чем предпринять какие-либо шаги в области инвестиций. Но сейчас я действительно становлюсь очень старой женщиной, настолько, что теряю связь с современным миром, и я не могу претендовать на то, что мои советы сохраняют реальную ценность. А еще я очень устала, и, хотя ты все всегда объясняешь очень ясно, я нахожу написание писем тягостным и утомительным для меня в моем преклонном возрасте.

Поэтому я решила поместить свою собственность под твою опеку до конца моей жизни, чтобы ты мог распоряжаться ею по своему усмотрению и каждый раз не должен был консультироваться со мной. А также, хотя я себя еще чувствую достаточно здоровой и сильной и мне приятно сознавать, что моя голова еще при мне, я понимаю, что это счастливое положение вещей может измениться в любой момент. Меня может разбить паралич или настигнуть слабоумие, и я пожелаю по-дурацки распорядиться своими деньгами, как нередко поступали глупые старухи.

Поэтому составь, пожалуйста, соответствующий документ, привези мне, и я подпишу его. Тогда же я дам тебе инструкции по поводу моего завещания.

Еще раз благодарю тебя за поздравление и добрые пожелания.

Твоя тетушка

Розанна Рейберн».

— Ура! — воскликнула мисс Мерчисон. — Завещание все-таки было! А постановление об опеке — наверное, это тоже важно.

Она еще раз перечитала письмо, пробежала глазами пункты постановления, обратив особое внимание на то, что Норман Эркварт был назначен единственным опекуном, и запомнила некоторые самые крупные и важные документы из списка ценных бумаг. Затем она сложила все в прежнем порядке, заперла папку, которая с ангельской покорностью поддалась ее манипуляциям, вынесла ее в приемную, положила на место, взгромоздила на нее другие папки и вновь вернулась к своей машинке как раз перед тем, как миссис Ходжес снова вошла в офис.

— Только что закончила, миссис Ходжес! — воскликнула она жизнерадостно.

— А я думала — закончили вы или нет, — сказала миссис Ходжес, — я не слышала стук машинки.

— Я делала заметки от руки, — ответила мисс Мерчисон. Она разорвала испорченный первый лист документа и бросила его в корзину для бумаг вместе с листом, который начала печатать вечером. Из ящика своего стола она вытащила верно отпечатанную первую страницу, заранее подготовленную для этой цели, прикрепила ее к пачке листов, вложила первый экземпляр и необходимое количество копий в конверт и запечатала его, адресовав господам Хэнсону и Хэнсону. Потом надела пальто и шляпу и вышла, любезно попрощавшись в дверях с миссис Ходжес.

Пройдя немного, она оказалась у офиса господ Хэнсонов, где и опустила пакет в щель для корреспонденции. Затем быстрым шагом, напевая себе что-то под нос, она направилась к автобусной остановке у пересечения Теобальдс-роуд и Грейз-Инн-роуд.

— Я считаю, что заслужила небольшой ужин в Сохо, — сказала мисс Мерчисон.

По пути от Кембридж-Серкус к Фрит-стрит она снова напевала какой-то мотив. «Что это за дурацкая мелодия?» После небольшого размышления она узнала в ней гимн, который они пели хором на собрании в доме Отчаянного Билла.

«Господи помилуй, — подумала мисс Мерчисон, — не иначе как я схожу с ума».

Глава 15

Лорд Питер поздравил мисс Мерчисон и пригласил ее на совершенно особый ленч у «Рулз», где для знатоков подавали исключительно тонкий старый коньяк. Мисс Мерчисон вернулась в офис немного позже положенного и в спешке забыла вернуть отмычки. Но когда проводишь время в приятной компании, невозможно помнить обо всем.

Уимзи и сам только благодаря огромному усилию воли поехал к себе домой, вместо того чтобы броситься в Холлоуэй. Хотя милосердие и требовало поддерживать моральный дух узницы — а он именно таким образом оправдывал свои ежедневные визиты, — он понимал, что было бы гораздо милосерднее доказать ее невиновность. А в этом больших успехов все еще не было.

Версия самоубийства стала выглядеть очень обнадеживающей, когда Норман Эркварт показал ему черновик завещания; но теперь его вера в этот документ была полностью подорвана. Оставалась еще небольшая надежда, что в «Девяти кольцах» найдут пакет с белым порошком, но дни безжалостно уходили, и эта надежда почти исчезла. Уимзи раздражало вынужденное бездействие — ему хотелось бежать на Грейз-Инн-роуд, допросить, запугать, подкупить каждого человека и обыскать каждый уголок внутри и снаружи «Колец», но он знал, что полиция справится с этим лучше, чем он.

Почему Норман Эркварт хотел направить его по ложному следу? Он легко мог бы вообще отказаться давать информацию о завещании. В этом есть какая-то тайна. Но если Эркварт в действительности не является наследником, то он играет в довольно опасную игру: старая леди могла умереть в любую минуту, и тогда завещание было бы утверждено и, возможно, опубликовано. Ей девяносто три, здоровье ее весьма хрупко. Небольшая передозировка чего-либо, потрясение, даже легкий шок — как легко поторопить смерть... Нет, так нельзя думать. Он лениво размышлял о том, кто живет со старухой и ухаживает за ней...

Было тридцатое декабря, а он все еще топтался на месте. Величественные тома на полках, творения святых, философов, историков, поэтов смеялись над его беспомощностью. Вся собранная на этих полках мудрость и красота не могли подсказать ему, как спасти от мучительной смерти женщину, которая была ему так дорога и необходима. А он считал себя весьма искусным в этом деле. Невероятная запутанность и глупость ситуации угнетали его. Он скрипел зубами и беспомощно злился, шагая взад-вперед по изысканной, богатой и такой пустой комнате. В большом венецианском зеркале над камином он видел свое отражение. Бледное, немного глуповатое лицо, зачесанные назад соломенного цвета волосы, идеально выбритый, нежный, как у женщины, подбородок, безупречно накрахмаленный воротник, элегантно завязанный галстук, подходящий по цвету к носовому платку, который застенчиво выглядывал из нагрудного кармана дорогого костюма, сшитого на Сэвил-роуд. Он схватил бронзовую статуэтку с каминной полки — прекрасная вещица, даже хватая, его пальцы ласкали темную патину, — им овладел порыв разбить зеркало и отраженное в нем лицо, взорваться в отчаянном крике и движениях.

Но это глупо. И нелепо — для человека, за плечами которого запреты двадцати столетий цивилизации. Да и с другой стороны... Ну, разобьет он зеркало. Что изменится? Придет Бантер, невозмутимый и не удивляющийся ничему, соберет осколки в совок, посоветует горячую ванну и массаж. А на следующий день будет заказано новое зеркало, иначе будут приходить люди и задавать вопросы и вежливо выражать сожаление по поводу того, что было разбито старое. А Хэрриет Вейн все равно повесят.

Уимзи взял себя в руки, приказал подать шляпу и пальто и уехал на такси, чтобы повидать мисс Климпсон.

— У меня есть работа, — сказал он резче, чем обычно, — и я хочу, чтобы вы занялись ею сами. Я не могу это доверить никому другому.

— Как мило с вашей стороны сформулировать это подобным образом, — сказала мисс Климпсон.

— Проблема в том, что я ни в малейшей степени не могу вам подсказать, как ее выполнить. Все зависит от того, что выяснится, когда вы туда доберетесь. Я хочу, чтобы вы поехали в Уиндль в Уэстморленде и приобрели влияние на выжившую из ума и парализованную старую леди; ее зовут миссис Рейберн, а живет она в доме, который называется Эпплфолд. Я не знаю, кто за ней ухаживает и как вы сможете попасть к ней в дом. Но вы должны это сделать. И должны узнать, где лежит ее завещание, и, если возможно, просмотреть его.

— Бог мой! — воскликнула мисс Климпсон.

— И что еще хуже, на все это у вас есть только неделя, — добавил Уимзи.

— Это очень мало, — сказала мисс Климпсон.

— Видите ли, — продолжал Уимзи, — если мы не сможем представить причину для отсрочки, дело Вейн будет рассматриваться почти в самом начале следующей судебной сессии. Если бы я смог убедить защиту, что есть хотя бы какие-то свежие доказательства, они могли бы попросить отсрочку. У меня же нет ничего, кроме чрезвычайно туманного подозрения.

— Понятно, — сказала мисс Климпсон. — Что ж, никто не сможет сделать больше, чем в его силах. Нужно верить. Говорят, что вера двигает горы.

— Тогда, ради Бога, захватите ее побольше, — мрачно ответил Уимзи, — потому что, мне кажется, вам придется передвинуть Гималаи и Альпы вместе с Кавказскими и Скалистыми горами.

— Вы можете быть уверены', что я сделаю все возможное, — сказала мисс Климпсон. — А дорогого викария я попрошу отслужить специальную мессу в помощь занятым в трудном начинании. Когда я должна отправиться?

— Немедленно, — ответил Уимзи. — Думаю, будет лучше, если вы поедете под своим настоящим именем и остановитесь в местном отеле — нет, в каком-нибудь пансионе: там больше возможностей послушать местные сплетни. Я мало знаю об Уиндле: там красивая природа, есть обувная фабрика, это небольшое местечко, и, уверен, там все знают о миссис Рейберн. Она очень богата и в свое время была весьма известной личностью. Вы должны завоевать расположение женщины, которая ухаживает за миссис Рейберн и знает ее мысли и тому подобное. Когда вы обнаружите ее слабое место, вбейте туда тончайший клин и используйте его. О, кстати, вполне вероятно, что завещание хранится вовсе не там, а находится в руках ее поверенного, которого зовут Норман Эркварт; его контора на Бедфорд-роу. Если это так, то все, что вы можете сделать, — это собрать какие-нибудь компрометирующие его сведения. Он — внучатый племянник миссис Рейберн и иногда приезжает к ней.

Мисс Климпсон записала все инструкции.

— А сейчас я удаляюсь и предоставляю все дело вам, — сказал Уимзи. — Денег можете взять сколько угодно. Если появится необходимость в особых расходах, телеграфируйте мне.

После ухода от мисс Климпсон лорд Питер Уимзи снова почувствовал себя во власти мировой скорби. Теперь это была легкая всепроникающая меланхолия. Убежденный в собственной ненужности, он решил сделать то небольшое доброе дело, которое было в его власти, прежде чем удалиться в монастырь или в ледяные пустыни Антарктиды. Он отправился в Скотленд-Ярд и зашел к главному инспектору Паркеру.

У себя в кабинете Паркер читал рапорт, который только что поступил. Он поздоровался с Уимзи, и на его лице было больше смущения, чем радости.

— Вы насчет этого пакета с порошком?

— На этот раз нет, — сказал Уимзи. — Я уже не надеюсь, что вы его когда-нибудь найдете. Нет. Это гораздо более... э-э... деликатная проблема. Я по поводу моей сестры.

Паркер вздрогнул и отложил рапорт в сторону.

— По поводу леди Мэри?

— Э-э... да. Я понял, что она встречается с вами... э-э... обедает и все такое прочее, так?

— Леди Мэри оказала мне честь — раз или два — составила мне компанию, — ответил Паркер. — Я не думал... я не знал... то есть я понимаю...

— Понимаете ли вы, вот в чем вопрос! — торжественно сказал Уимзи. — Видите ли, Мэри такая чистая девушка и...

— Уверяю вас, — воскликнул Паркер, — что нет никакой необходимости говорить мне это. Неужели вы думаете, что я неправильно пойму ее доброе отношение? Сейчас женщины самой безупречной репутации обедают со своими друзьями без сопровождения, и леди Мэри...

— Я не предлагаю Мэри ходить с компаньонкой, — сказал Уимзи. — Во-первых, Мэри этого не вынесет, а во-вторых, я считаю, что все это вздор. И все же, будучи ей братом и все такое — на самом деле это, конечно, дело Джеральда, но Мэри и он не очень ладят друг с другом, знаете ли, и вряд ли она будет шептать ему на ухо свои секреты. Особенно если учесть, что их тут же узнает Хелен... Что же я собирался сказать? Ах да, как брат Мэри, знаете ли, я полагаю, мой долг — оказывать поддержку и замолвить здесь или там доброе слово.

Паркер задумчиво дырявил ручкой промокашку.

— Не делайте этого, — заметил Уимзи, — ручку испортите. Возьмите лучше карандаш.

— Я полагаю, — сказал Паркер, — никто не считает, что я подразумевал...

— Что вы подразумевали, старина? — спросил Уимзи, по-воробьиному вскинув голову.

— Ничего, что могло бы вызвать чьи-либо возражения, — горячо отозвался Паркер. — О чем вы думаете, Уимзи? Я вполне понимаю, что, с вашей точки зрения, является не совсем приличным, что леди Мэри Уимзи обедает в общественных ресторанах с полицейским, но если вы думаете, что я сказал ей хоть одно слово, которое я не мог бы с достоинством повторить...

— В присутствии ее матери, вы позорите честнейшую и прекраснейшую из когда-либо живших женщин и оскорбляете своего друга. — Питер перебил Паркера и довел его тираду до логического завершения. — Какой вы совершенный викторианец, Чарльз. Сохранить бы вас под стеклянным колпаком. Конечно же вы не сказали ни слова. И я хочу знать почему?

Паркер удивленно воззрился на него.

— В течение последних пяти лет или около того, — продолжал Уимзи, — вы, как слабоумный баран, таращитесь на мою сестру и подпрыгиваете, словно кролик, всякий раз, когда кто-либо упоминает ее имя. Это не украшает вас и не воодушевляет ее. Вы нервируете бедную девушку. Обрисуйте мне свои намерения, если вы не против. Кому это понравится — видеть, как какой-то мужчина околачивается вокруг твоей сестры, во всяком случае, так долго околачивается. Это раздражает. Почему не похлопать себя по мужественной груди и не сказать: «Питер, дружище, я решил стать тебе братом»? Что вас останавливает? Джеральд? Я знаю, что он осел, но на самом деле он не так плох, как кажется. Хелен? Она, конечно, язва, но вам не придется часто встречаться с ней. Я? Если так, то знайте: я собираюсь стать отшельником — ведь был же когда-то Отшельник Питер, не так ли? — поэтому я вам мешать не буду. Скажите, что вам мешает, старина, и мы тут же это устраним. Ну же!

— Вы просите меня...

— Я интересуюсь вашими намерениями, черт побери! — сказал Уимзи. — И если я говорил недостаточно по-викториански, то уж и не знаю, как надо говорить. Я вполне понимаю, что вы дали время Мэри прийти в себя после той неудачной истории с Кэтчертом и Гойлзом, но, дорогой мой, деликатность тоже должна быть в меру. Вы ведь не можете думать, что девушка так всю жизнь и не пристанет ни к какому берегу, не так ли? Вы что, ждете високосного года или еще чего-то?

— Послушайте, Питер, не будьте таким чертовски глупым. Как я могу просить вашу сестру выйти за меня замуж?

— Как — это ваше дело. Вы могли бы сказать: «Как насчет супружества, старушка?» Вполне современно, ясно и недвузначно, или вы могли бы упасть на одно колено и сказать: «Не окажете ли вы мне честь, отдав вашу руку и сердце?» Это мило, старомодно и в настоящее время оригинально. Или вы могли бы написать письмо, или послать телеграмму, или позвонить по телефону. Сделать выбор я предоставляю вам в соответствии с вашим собственным вкусом.

— Вы шутите.

— Боже мой! Интересно, я переживу когда-нибудь эту чертову репутацию шута? Вы делаете Мэри несчастной, Чарльз, и я хотел бы, чтобы вы женились на ней и покончили с этим.

— Делаю ее несчастной? — почти прошептал Паркер. — Я — ее — несчастной?

Уимзи многозначительно постучал пальцем по лбу.

— Дерево — настоящее дерево! Но, кажется, последний удар достиг цели. Да, вы — ее — несчастной — поняли, наконец?

— Питер, если вы действительно думали, что...

— Не горячитесь, — сказал Уимзи, — со мной это бесполезно. Приберегите это для Мэри. Я выполнил свой братский долг, и вопрос исчерпан. Успокойтесь. Вернитесь к своим рапортам...

— Господи, да, — вспомнил Паркер. — У меня же есть для вас рапорт.

— Есть? Почему вы сразу не сказали?

— Вы мне не дали.

— Ну, так что же?

— Мы нашли пакет.

— Что?

— Мы нашли пакет.

— Действительно нашли?

— Да. Один из барменов...

— К черту бармена! Вы уверены, что он — тот самый?

— О да; мы провели опознание.

— Давайте дальше. Вы сделали анализ?

— Да, мы сделали анализ.

— Ну, и что же это?

Паркер посмотрел на него взглядом человека, который принес плохие вести, и нехотя сказал:

— Сода.

Глава 16

Мистер Крофтс, естественно, сказал: «Я говорил вам». Сэр Импи Биггс коротко заметил: «Очень неудачно».

Рассказ о повседневной жизни лорда Питера Уимзи в течение последующей недели не был бы ни добрым, ни поучительным. Вынужденная бездеятельность приводит к появлению симптомов раздражительности даже у лучших из людей. Даже безумное счастье главного инспектора Паркера и леди Мэри Уимзи не могло его смягчить, так как сопровождалось утомительными обязанностями. Как и герой рассказа Макса Беербома, Уимзи «ненавидел быть трогательным». Лишь немного порадовал его трудолюбивый Фредди Арбатнот, приславший известие о том, что мистер Норман Эркварт, как выяснилось, был более или менее глубоко замешан в катастрофе «Мегатериум траст». Мисс Китти Климпсон, напротив, жила, по ее собственному выражению, «в водовороте деятельности». Подробности этой жизни становятся ясными из письма, которое она написала на второй день после своего прибытия в Уиндль.

«Хиллсайд-Вью»,

Уиндль,

Уэстморленд.

1 января 1930 г.

Мой дорогой лорд Питер. Я уверена, что вы хотели бы как можно раньше узнать, как идут дела, и, хотя я пробыла здесь только один день, на самом деле думаю, что действую неплохо, учитывая все обстоятельства.

Поезд прибыл в Уиндль довольно поздно вечером в понедельник, после чрезвычайно утомительного путешествия и мрачной стоянки в Престоне, хотя благодаря тому, что вы с такой добротой настояли на том, чтобы я ехала первым классом, я совершенно не устала. Невозможно даже представить, какое огромное удовольствие доставляют эти дополнительные удобства, особенно если вам не так уж мало лет, и после тех некомфортабельных поездок, которые я должна была выносить в дни своей бедности. Я чувствовала, что живу в почти греховной роскоши. В вагоне хорошо топили — по правде говоря, даже слишком, и я бы предпочла открыть окно, но там сидел очень толстый бизнесмен, до самых глаз закутанный в пальто и шерстяные шарфы, который очень возражал против свежего воздуха! Мужчины сейчас стали такими тепличными растениями, не правда ли? Совсем не как мой дорогой отец, который никогда не позволял разжигать огонь в камине до 1 ноября или после 31 марта, даже если термометр показывал ноль градусов!

Я без всякого труда получила удобную комнату в гостинице на станции, хотя было уже очень поздно. В прежние времена незамужнюю женщину, прибывшую в одиночестве в полночь с чемоданом, вряд ли сочли бы респектабельной — какое разительное отличие от сегодняшних взглядов! Я благодарна, что дожила до времени таких перемен, потому что, что бы ни говорили старомодные люди о большей внешней благопристойности женщин во времена королевы Виктории, те, кто помнят существовавшие тогда условия жизни, знают, какими тяжелыми и унизительными они были!

Вчера утром конечно же моей первой задачей было найти подходящий пансион в соответствии с вашими инструкциями. Мне повезло — я нашла такой со второй попытки. Он хорошо управляется и весьма изыскан, и там постоянно живут три пожилые леди, находящиеся в курсе всех городских сплетен, что как нельзя более подходит для нашей цели.

Как только я сняла комнату, я вышла на небольшую разведывательную прогулку. Я нашла очень полезного полицейского на Хай-стрит и спросила его, как найти дом миссис Рейберн. Он знает его достаточно хорошо и объяснил мне, что нужно сесть в автобус, за пенни доехать до «Фишерменс-Армс» и затем пройти пять минут пешком. Я последовала его указаниям, и автобус привез меня за город, к перекрестку, у которого стояла закусочная «Фишерменс-Армс». Мне помог кондуктор, который очень вежливо показал дорогу, так что я без труда нашла дом.

Это чудесное старое здание с прилегающим к нему участком земли — достаточно большой дом, построенный в XVIII веке, с галереей в итальянском стиле и чудесным зеленым газоном с кедром и аккуратными клумбами. Весной там, должно быть, прекрасно, как в Эдемском саду. Я некоторое время полюбовалась им с дороги — и я не думаю, что мое поведение сочли странным, даже если меня кто-то заметил, потому что каждый мог бы заинтересоваться таким чудесным старым местом. Большинство ставен были закрыты, как будто в большей части дома никто не живет, и я не заметила ни садовника, ни кого-нибудь другого — я полагаю, в это время года в саду немного работы. Однако одна из труб дымила, поэтому все-таки какие-то признаки жизни в этом месте были.

Я немного прогулялась обратно к перекрестку, а затем вернулась и снова прошла мимо дома, и на этот раз я увидела прислугу, которая как раз заходила за угол дома, но конечно же я была слишком далеко, чтобы заговорить с ней. Поэтому я автобусом вернулась обратно и пообедала в «Хиллсайд-Вью», чтобы поближе познакомиться с моими соседками по пансиону.

Естественно, я не хотела сразу торопить события, поэтому я сначала ничего не сказала о доме миссис Рейберн, а говорила об Уиндле вообще. С некоторым трудом я парировала вопросы милых дам, которые очень хотели узнать, почему в это время года человек приехал в Уиндль? Я думаю, мне удалось, не нагромождая слишком много лжи, создать у них впечатление, что я получила небольшое наследство (!) и теперь путешествую по озерному краю, чтобы выбрать место для отдыха на следующее лето! Я говорила об этюдах — когда я была девочкой, нас всех немного учили рисовать акварели, и благодаря этому я смогла продемонстрировать достаточное количество технических знаний, чтобы удовлетворить их!

Все это предоставило мне прекрасную возможность спросить о том доме. «Такое прекрасное старое место, — сказала я. — А там кто-нибудь живет?» (Конечно, я не выпалила это сразу же — я подождала, пока они расскажут мне о многих оригинальных местах в этом районе, которые могли бы заинтересовать художника.) Миссис Пеглер, очень полная старая леди с длинным языком (!), рассказала мне все. Мой дорогой лорд Питер, то, чего я сейчас не знаю о распутной, порочной прежней жизни миссис Рейберн, — этого не стоит и знать!!! Но более полезным явилось то, что она сообщила мне, как зовут сиделку-компаньонку миссис Рейберн. Ее зовут мисс Бут, это ушедшая на пенсию медсестра, ей около шестидесяти лет, и она живет совершенно одна в доме с миссис Рейберн, если не считать слуг и экономку. Когда мне сказали, что миссис Рейберн так стара, парализована и болезненна, я спросила, а не опасно ли, что за ней ухаживает только мисс Бут, но миссис Пеглер сказала, что экономка — это женщина, заслуживающая всяческого доверия, и что она прослужила у миссис Рейберн много лет и может сама присматривать за ней в любое время, когда мисс Бут нет дома. Таким образом, выяснилось, что мисс Бут иногда все-таки выходит из дома. Кажется, в этом пансионе никто не знает ее лично, но они говорят, что ее можно часто встретить в городе в сестринской униформе. Мне удалось добиться от моих собеседников неплохого описания внешности, поэтому, если я случайно встречу мисс Бут, я, смею надеяться, ее узнаю!

Вот в общем-то и все, что мне удалось узнать за один день. Надеюсь, вы не будете слишком разочарованы, но я была вынуждена выслушать кучу разнообразных местных историй и сплетен, и конечно же я не могла форсировать разговор о миссис Рейберн, чтобы не вызвать подозрений.

Я дам вам знать, как только получу хоть немного свежей информации.

Искреннейше ваша

Кэтрин А. Климпсон».

Мисс Климпсон закончила письмо в уединении своей комнаты и тщательно спрятала его в просторной сумочке. Долгий опыт жизни в пансионах научил ее, что продемонстрировать конверт, адресованный даже мелкому аристократу, значит возбудить к себе совершенно ненужное любопытство. Это могло, конечно, поднять ее статус, но в данный момент мисс Климпсон вряд ли желала оказаться в свете прожекторов. Она тихо вышла и направилась к центру города.

Днем раньше она отметила, что в городе есть центральная, процветающая чайная; две растущие и соревнующиеся между собой; чайная, лучшие дни которой были уже позади, — она начала понемногу приходить в упадок; и фирменная чайная «Лайонс». На часах было половина одиннадцатого. В следующие полтора часа мисс Климпсон могла лицезреть всю ту часть населения Уиндля, которая будет наслаждаться утренним кофе.

Она опустила письмо в ящик и задумалась, откуда начать. Она была склонна оставить «Лайонс» на следующий день. Это был обычный, простой «Лайонс» без оркестра или стойки для продажи газированной воды, и мисс Климпсон подумала, что его клиентами в основном должны быть домохозяйки и служащие. Из оставшихся четырех наиболее предпочтительной была, пожалуй, центральная чайная. Она была достаточно большой, хорошо освещенной и жизнерадостной на вид, из ее дверей доносились звуки музыки. Медсестры обычно любят все большое и хорошо освещенное. Но у центральной чайной был один недостаток. Если идти со стороны дома миссис Рейберн, то сначала нужно было пройти мимо всех остальных чайных, и это делало ее неподходящей для наблюдательного поста. Удобным для этого был «Твой уютный уголок», который находился рядом с автобусной остановкой. Мисс Климпсон решила начать свою кампанию с этого места. Она выбрала столик у окна, заказала кофе и печенье и заступила на вахту.

В течение получаса она не заметила ни одной женщины в сестринской форме и заказала еще одну чашку кофе и несколько пирожных. Достаточно много людей — в основном женщин — зашли в чайную, но никто из них ни в малейшей степени не был похож на мисс Бут. В половине двенадцатого мисс Климпсон почувствовала, что если она задержится здесь еще на какое-то время, то вызовет подозрения и раздражение со стороны администрации. Она оплатила счет и вышла.

В центральной чайной было несколько больше народу, чем в «Твоем уютном уголке». Вместо прокопченных дубовых скамеек, здесь были удобные плетеные стулья, а вместо медлительных дам в расшитой льняной одежде, — проворные официантки. Мисс Климпсон заказала еще одну чашку кофе и булочку с маслом. Возле окон свободных мест не было, но она нашла столик рядом с оркестром, откуда могла видеть весь зал.В дверях появилось развевающееся темно-синее покрывало, и сердце мисс Климпсон взволнованно забилось, но выяснилось, что покрывало принадлежит крепкой молодой женщине с двумя детьми и коляской, и надежда снова улетучилась. К двенадцати часам мисс Климпсон решила, что в центральной чайной она тоже вытащила пустую карту.

Ее последний визит был нанесен в «Восточную» — заведение, исключительно плохо приспособленное для шпионажа. Эта чайная состояла из трех очень маленьких комнаток неправильной формы, тускло освещенных сороковаттными лампочками в японских светильниках, причем комнаты казались еще более темными из-за обилия бамбуковых штор и драпировок. Мисс Климпсон с присущей ей любознательностью заглянула во все укромные уголки, потревожив при этом несколько флиртующих парочек, прежде чем вернулась к своему столу и принялась за четвертую чашку кофе. Наступила половина первого, но мисс Бут так и не появилась. «Она уже не придет, — подумала мисс Климпсон. — Она должна уже возвращаться, чтобы накормить свою пациентку обедом».

Она вернулась в «Хиллсайд-Вью», где без всякого аппетита съела кусочек жареной бараньей отбивной.

В половине четвертого мисс Климпсон снова вышла в город, чтобы на этот раз предаться чайной оргии. Она охватила и «Лайонс», и четвертую чайную, постепенно продвигаясь с дальнего конца города по направлению к автобусной остановке. И в тот момент, когда она боролась уже с пятым чаем, сидя у окна в «Твоем уютном уголке», на тротуаре ее внимание привлекла спешащая фигура. На город опускался зимний вечер, уличное освещение не было ярким, но она отчетливо разглядела, как по ближнему тротуару прошла полноватая медсестра средних лет в сером пальто и черном покрывале на голове. Изогнув шею, мисс Климпсон увидела, как та, совершив энергичную пробежку, забралась в стоящий на углу автобус и исчезла в направлении «Фишерменс-Армс».

«Какая досада, — подумала мисс Климпсон, когда автобус ушел. — Где же я ее пропустила? А может быть, она пила чай у кого-нибудь в гостях? Что ж, боюсь, этот день тоже прошел впустую. А я совершенно полна чаем!»'

Очень удачно, что Господь наделил мисс Климпсон здоровым пищеварением, потому что на следующее утро все представление повторилось. Конечно, было весьма вероятно, что мисс Бут выходила в город только два или три раза в неделю или же что она выбиралась только после обеда, но мисс Климпсон решила не полагаться на случай. Она была уверена, что, как минимум, надо следить за автобусной остановкой. На этот раз она заняла свой пост у окна «Твоего уютного уголка» в одиннадцать часов и ждала до двенадцати. Ничего не произошло, и она ушла домой.

После обеда в три часа она снова была здесь. К этому времени официантка уже стала узнавать ее и выказывать некоторое удивление ее приходам и уходам. Мисс Климпсон пояснила, что ей нравится смотреть из окна на идущих людей, и сказала несколько хвалебных слов по адресу кафе и обслуживания. Она восхитилась оригинальной старой гостиницей, стоявшей напротив кафе, и заявила, что собирается сделать несколько ее набросков.

— О да, — сказала девушка. — Сюда многие художники за этим приезжают.

Ее слова подали мисс Климпсон блестящую идею, и на следующее утро она принесла с собой карандаш и альбом для этюдов.

В результате некоей мелочной коварности жизни только она заказала кофе, открыла альбом и начала набрасывать в нем контуры гостиницы, как подошел автобус и из него вышла полная медсестра в черно-серой униформе. Минуя «Твой уютный уголок», она быстрым шагом прошла по противоположной стороне улицы, и покрывало развевалось у нее за спиной, подобно знамени.

У мисс Климпсон вырвался какой-то возглас, он привлек внимание официантки.

— Досада! — сказала мисс Климпсон. — Я забыла дома свой ластик. Мне придется выбежать на минутку и купить новый. Она уронила альбом на стол и поспешила к дверям.

— Я укутаю ваш кофе салфеткой, мисс. У мистера Балтила, там ниже, возле «Медведя», самые лучшие канцелярские товары.

— Спасибо, спасибо, — ответила мисс Климпсон официантке и стрелой вылетела на улицу.

Черное покрывало все еще развевалось вдали. Мисс Климпсон, задыхаясь от быстрой ходьбы, торопилась за ним по другой стороне улицы. Покрывало скрылось в аптеке. Мисс Климпсон пересекла улицу, немного не доходя аптеки, и остановилась полюбоваться детскими распашонками на витрине. Покрывало показалось на улице, в нерешительности задержалось на тротуаре и последовало мимо мисс Климпсон в обувной магазин.

«Если шнурки, то это быстро, — подумала мисс Климпсон, — но если она начнет мерить обувь, это может занять все утро». Она тихонько прошла мимо дверей. К счастью, как раз в этот момент выходил покупатель, и мисс Климпсон увидела, что черное покрывало исчезло в одном из внутренних помещений магазина. Она вошла. В холле напротив стоял прилавок со всякой всячиной, а на дверях, за которыми исчезла мисс Бут, была надпись: «Женская обувь».

Покупая пару коричневых шелковых шнурков, мисс Климпсон мучительно спорила с собой. Последовать ли ей за мисс Бут и ухватиться за эту возможность? Примерка туфель — дело непростое. Клиент в течение долгого времени беспомощно сидит в кресле, пока продавец карабкается вверх-вниз по лестницам, нагруженный картонными коробками. И завязать разговор с человеком, который меряет туфли, сравнительно легко. Но есть тут одна загвоздка. Чтобы оправдать свое пребывание в магазине, ты тоже должен примерять обувь. И что же происходит? Продавец делает вас абсолютно беспомощным, оставляя в одной туфле и куда-то исчезая. А если тем временем ваша собеседница сделала покупку и вышла из магазина? Вам что, прыгать за ней на одной ноге, как сумасшедшей? Или торопливо натянуть свои ботинки и с незавязанными шнурками выбежать на улицу, пробормотав что-то неразборчивое о забытом свидании? А если — что еще хуже — вы находитесь в «некомплектном» состоянии и у вас на одной ноге ваша туфля, а на другой — магазинная? Какое это произведет впечатление, если вы внезапно броситесь прочь с товаром на ноге, который вы не оплатили? Не превратится ли очень быстро преследователь в преследуемого?

Взвесив все «за» и «против», мисс Климпсон оплатила шнурки и вышла. Она уже сбежала из чайной, не заплатив, а одного нарушения общественного порядка за утро для нее было вполне достаточно.

Мужчина-детектив, особенно если он переодет рабочим, рассыльным или разносчиком телеграмм, находится в условиях весьма благоприятных для ведения слежки. Он может слоняться по улице, не привлекая ничьего внимания. Женщина-детектив слоняться не должна. Зато она может целую вечность рассматривать витрины. Мисс Климпсон выбрала шляпный магазин. Она внимательно изучила все шляпки в обеих витринах, а затем принялась целенаправленно рассматривать чрезвычайно элегантную модель с вуалью, закрывающей глаза, и парой каких-то наростов, похожих на кроличьи уши. В тот самый момент, когда посторонний наблюдатель пришел бы к выводу, что она наконец решилась войти в магазин и спросить цену, медсестра показалась на пороге обувного магазина. Мисс Климпсон с сожалением покачала головой, глядя на кроличьи уши, снова перешла к другой витрине, посмотрела, поколебалась, вновь покачала головой — и пошла прочь.

Медсестра теперь была в тридцати ярдах впереди нее, причем шла она довольно энергично, как лошадь, которая видит конюшню. Она пересекла улицу, взглянула на витрину, заполненную мотками разноцветной шерсти, немного задержалась возле нее в раздумье и зашла в дверь «Восточной» чайной.

Мисс Климпсон находилась в положении человека, который после длительного преследования наконец накрывает бабочку сачком. Существо поймано, и преследователь может на какой-то момент перевести дух.

Проблема теперь заключалась в том, как извлечь бабочку из-под сачка наиболее деликатным образом.

Легко, конечно, зайти вслед за человеком в кафе и усесться к нему за стол, если там есть место. Но он может не одобрить этого. Ему может даже показаться неприличным, что вы сели за его столик, когда в кафе есть свободные места. Гораздо лучше найти для этого какой-то повод, например поднять оброненный платок или привлечь внимание к раскрытой сумочке. А если человек не предоставляет вам никакого повода, то лучшее, что вы можете сделать, — это сфабриковать его.

Канцелярский магазин был в нескольких метрах от кафе. Мисс Климпсон зашла туда и купила ластик, три красочных почтовых открытки, твердый карандаш и календарик и подождала, пока все было завернуто в пакет. Затем она медленно прошла по улице и зашла в «Восточную».

В первой комнате она обнаружила, что уголок справа занят двумя женщинами с маленьким мальчиком, в другом пьет молоко пожилой джентльмен, а в третьем девочки-подростки поглощают кофе и пирожные.

— Простите, — обратилась мисс Климпсон к двум женщинам, — это, случайно, не ваш пакет? Я подняла его прямо под дверью.

Старшая женщина, которая, очевидно, делала покупки в магазинах, стала торопливо перебирать разнообразные пакетики, ощупывая каждый, чтобы определить их содержимое.

— Я не думаю, что это мой, но не могу сказать определенно. Сейчас проверю. Это яйца, это бекон, это — что это, Герти? Это мышеловка? Нет, погоди минутку, это микстура от кашля, вот что! А это шлепанцы на пробковой подошве для тети Эдит, а это селедочный паштет. Бог мой, наверное, я действительно потеряла мышеловку, пока ходила, но что-то, мне кажется, этот пакет не похож на мышеловку...

— Нет, мама, — сказала женщина помладше, — разве ты не помнишь, что мышеловку нам пришлют из магазина вместе с ванной?

— Конечно, они же сами так сказали. Что ж, в таком случае все на месте. Мышеловку и две сковородки пришлют с ванной, а все остальное здесь, кроме мыла, которое у тебя, Герти. Нет, конечно, все равно большое спасибо, но это не наш пакет; должно быть, его потерял кто-то другой.

Пожилой джентльмен твердо, но вежливо отказался от пакета, а девочки только хихикнули. Мисс Климпсон прошла дальше. Две молодые женщины и сопровождавшие их молодые мужчины, как положено, поблагодарили ее, но заявили, что это не их пакет.

Мисс Климпсон прошла в третью комнату. В одном углу сидела, довольно громко разговаривая, группа людей с эрделем, а в самом темном и удаленном уголке «Восточной» сидела медсестра и читала книгу.

Разговорчивой компании нечего было сказать по поводу пакета, и мисс Климпсон, сердце которой учащенно билось, подошла к медсестре.

— Извините, — сказала она, мило улыбаясь, — но я думаю, что этот маленький пакетик, видимо, ваш. Я подняла его прямо у входа и уже опросила всех остальных посетителей кафе.

Медсестра подняла голову от книги и посмотрела на нее. Это была пожилая, седая женщина с большими голубыми глазами, настойчивый взгляд которых способен привести собеседника в замешательство и часто свидетельствует о некоторой эмоциональной неустойчивости. Она улыбнулась мисс Климпсон и дружелюбно сказала:

— Нет-нет, это не мой. Вы очень добры, но все мои пакеты на месте.

Она неопределенным жестом указала на мягкий диван по периметру алькова, и мисс Климпсон, охотно расценив это как приглашение, тут же села.

— Как странно, — сказала она. — Я была уверена, что кто-то обронил его, входя в кафе. Что же мне теперь с ним делать? — Она легонько ущипнула пакет. — Наверное, здесь нет ничего ценного, но кто знает? Я думаю, лучше отнести его в полицейский участок.

— Вы могли бы отдать его кассиру, — предложила медсестра, — на случай если его владелец придет сюда и начнет его искать.

— Ну, я так и сделаю, — согласилась мисс Климпсон. — Как вы хорошо придумали! Конечно, это лучший выход. Вы можете счесть меня глупой, но эта идея никогда бы не пришла мне в голову. Боюсь, сама я не слишком практична, но мне так нравятся практичные люди. Наверное, мне нечего и думать о том, чтобы приобрести вашу профессию. Любая, даже самая маленькая неожиданность повергает меня в совершенную растерянность.

Медсестра опять улыбнулась:

— Это в большой степени зависит от подготовки. И конечно же от самоподготовки тоже. От всех этих маленьких недостатков можно избавиться, отдав свой разум под высший контроль. Вы верите в это?

Она гипнотически смотрела прямо в глаза мисс Климпсон.

— Думаю, что это правда.

— Совершенно ошибочным, — закрыв книгу и положив ее на стол, продолжала медсестра, — является представление, что в ментальной сфере что-то может быть малым, а что-то большим. Все наши даже мельчайшие мысли и действия точно так же направляются высшими центрами духовной силы, если мы, конечно, приходим к вере в это!

Подошла официантка, чтобы принять заказ у мисс Климпсон.

— Бог мой! Похоже, я села за ваш стол!..

— О, не вставайте, — сказала медсестра.

— Вы не возражаете? Правда? Мне не хотелось бы мешать вам...

— Вы мне нисколько не мешаете. Я живу очень уединенно и всегда рада встретить друга, с которым можно поговорить.

— Как это мило с вашей стороны. Мне, пожалуйста, лепешки с маслом и чай. Это такое славное маленькое кафе, не правда ли? Такое тихое и спокойное. Вот только бы эти люди не шумели так вместе со своей собакой. Я ужасно не люблю этих огромных животных и считаю их весьма опасными, а вы?

Ответа мисс Климпсон не расслышала, так как внезапно обратила внимание на заглавие книги, лежавшей на столе, и то ли дьявол, то ли ангел-хранитель — она не была в точности уверена кто, — так сказать, протянул ей готовый соблазн на серебряном подносе. Книга была опубликована в издательстве «Спиритуалист пресс» и называлась «Могут ли мертвые говорить?».

Мгновенное озарение — и у мисс Климпсон созрел отличный план, каждая деталь которого была совершенна. Он включал в себя целый ряд мошеннических трюков, против которых яростно восставала совесть мисс Климпсон, однако план был беспроигрышным. Она боролась с демоном. Можно ли оправдать столь ужасные поступки даже праведной целью?

Она выдохнула то, что казалось ей молитвой о выборе, но единственным ответом был прозвучавший в ухе шепот: «Отличная работа, мисс Климпсон!» — а голос был Питера Уимзи. Возможность выбора тут же истаяла.

— Прошу прощения, — сказала мисс Климпсон, — я вижу, вы изучаете спиритизм. Это так интересно!

Если мисс Климпсон и могла претендовать на знание чего-либо в этом мире, это был спиритизм — цветок, пышно расцветающий в атмосфере пансионов. Снова и снова ей приходилось выслушивать совершенно достоверные сообщения о связи с потусторонним миром, рассказы о контрольных аппаратах, астральных телах, аурах и эктопластических материализациях, хотя ее сознание бурно протестовало. Она знала, что церковь запрещает говорить об этом, но она была платной компаньонкой многих старых леди и поэтому была вынуждена обсуждать этот предмет.

А потом она повстречалась со странным мальчиком из Общества физических исследований. В течение двух недель он жил в одном с ней пансионе в Борнмуте. Он был квалифицированным исследователем домов с привидениями и полтергейста. Ему весьма понравилась мисс Климпсон, и она провела несколько приятных вечеров, выслушивая рассказы о трюках медиумов. Под его руководством она научилась вращать столы и издавать стук и треск; она узнала, как исследовать пару запечатанных грифельных досок, чтобы найти следы клиньев, которые заставляют кусок мела, закрепленный на длинной черной проволоке, писать спиритические сообщения. Она видела изумительные резиновые перчатки, которые оставляли отпечатки рук спирита в ведре с парафином, а затем, когда парафин застывал, из них выпускался воздух, и их можно было извлечь оттуда через дырочку, меньшую по размерам, чем запястье ребенка. Она даже знала теоретически, хотя сама никогда не пробовала этого делать, как нужно держать руки, чтобы после того, как их свяжут у тебя за спиной, развязать первый фальшивый узел, который делает бесполезными остальные узлы, а потом в полутьме бегать по соседней комнате, стуча тамбурином, в то время как все думают, что ты сидишь связанной в темном кабинете, держа в каждой руке по горсти муки. Мисс Климпсон тогда очень сетовала на глупость и испорченность человечества.

Медсестра продолжала говорить, и мисс Климпсон механически ей поддакивала.

«Она всего лишь начинающая, — сказала себе мисс Климпсон. — Она читает учебник... И она совершенно некритична... Таких людей, как она, нельзя выпускать на улицу одних — это же ходячие приманки для мошенников... Уж и не знаю, о какой миссис Крейг она говорит, но это, должно быть, очень ловкая особа...

Я должна избегать миссис Крейг: она может знать слишком много... В путь! Если сие бедное доверчивое создание проглотит это, то оно проглотит все».

— Все это кажется таким необыкновенным, не правда ли? — сказала вслух мисс Климпсон. — Но разве это не опасно, совсем чуть-чуть? Мне говорили, что я очень чувствительна, но я никогда не отваживалась попробовать. Разумно ли открывать свое сознание подобным сверхъестественным воздействиям?

— Это не опасно, если вы делаете все правильно, — ответила медсестра. — Необходимо научиться ограждать свою душу стеной из чистых помыслов, за которую не могут проникнуть злые влияния. У меня были просто замечательные беседы с дорогими мне людьми, которые уже умерли...

Мисс Климпсон заказала еще чаю и сахарных пирожных.

— К сожалению, я не могу назвать себя медиумом пока разумеется. Я не могу ничего добиться, когда я одна. Миссис Крейг говорит, что для этого нужен опыт и концентрация сил. Прошлым вечером я попыталась связаться с духами с помощью планшетки, но она только рисовала спирали.

— Я думаю, у вас слишком гибкое сознание, — сказала мисс Климпсон.

— Да, смею утверждать, так оно и есть. Миссис Крейг говорит, что я чудесно поддаюсь гипнозу. Когда мы проводим сеанс вдвоем, мы добиваемся удивительных результатов. К сожалению, сейчас она уехала за границу.

Сердце мисс Климпсон подпрыгнуло так сильно, что дрогнула рука и она чуть не пролила свой чай.

— Но вы сами медиум, так? — продолжала медсестра.,

— Мне так говорили, — осторожно ответила мисс Климпсон.

— Интересно, — сказала медсестра, — если мы проведем с вами сеанс... --Она бросила голодный взгляд на мисс Климпсон.

— На самом деле мне не очень нравится...

— Ну, пожалуйста! Вы такой располагающий человек. Я уверена, мы добьемся хороших результатов. А ведь духи, они просто жаждут общения. Конечно, я бы не решилась проводить сеанс, достаточно не узнав человека. Вокруг так много всяких мошенников («Неужели ты слышала об этом!» — подумала мисс Климпсон), но с вами чувствуешь себя в полной безопасности. Вы увидите, как изменится ваша жизнь. Я так раньше переживала из-за боли и страданий, которыми переполнен мир, — вы же знаете, мы видим их очень много, — а сейчас я уверена в том, что все можно пережить и что все беды и испытания посланы для того, чтобы подготовить нас к жизни на более высоком уровне.

— Что ж, — медленно сказала мисс Климпсон, — я согласна просто попробовать. Но я не могу сказать, что на самом деле в это верю, знаете ли.

— Вы поверите, поверите.

— Конечно, я видела пару раз, как происходили очень странные вещи, и это были не ловкие трюки, потому что я знаю этих людей, — и я не могу этого объяснить...

— Пожалуйста, приходите ко мне сегодня вечером, — убеждала ее медсестра. — Мы организуем с вами спокойный небольшой сеанс, и станет ясно — медиум вы или нет. Я не сомневаюсь, что вы — медиум.

— Ну хорошо, — сказала мисс Климпсон. — Кстати, как вас зовут?

— Кэролайн Бут, мисс Кэролайн Бут. Я ухаживаю за старой парализованной леди в большом доме у Кендал-роуд.

«Как бы то ни было, это уже хорошо», — подумала мисс Климпсон. А вслух она сказала:

— А моя фамилия Климпсон. У меня где-то была карточка. Нет — я забыла их дома. Я остановилась в «Хиллсайд-Вью». Как мне до вас добраться?

Мисс Бут назвала адрес и время, когда отправляется автобус, прибавив также приглашение к ужину. Оно было принято. Мисс Климпсон пошла домой и написала торопливую записку:

«Мой дорогой лорд Питер! Я уверена, что вы удивлены моим молчанием. Но наконец у меня есть для вас новость! Я взяла крепость!!! Сегодня вечером я иду в этот дом, и вы можете ожидать великих событий!!!

Очень спешу,

искренне ваша

Кэтрин А. Климпсон».

Мисс Климпсон снова вышла в город после ленча. Сначала, будучи честной женщиной, она забрала свой альбом из «Твоего уютного уголка» и заплатила по счету, объяснив, что встретила в городе подругу, которая ее задержала. Затем она посетила целый ряд магазинов. В конце концов она нашла маленькую металлическую мыльницу, которая соответствовала ее требованиям. Ее крышка и донышко были слегка выпуклыми, и если мыльницу закрыть и сжать, то они возвращались в исходное положение с громким треском. Используя ловкость рук и хороший лейкопластырь, она присоединила мыльницу к эластичной подвязке. Будучи сжатой костистыми коленями мисс Климпсон, мыльница издавала такой отчаянный треск, который показался бы убедительным даже самому заядлому скептику. В течение часа перед чаем мисс Климпсон тренировалась и достигла в конце концов того, что треск раздавался при минимальном ее физическом усилии.

Другой ее покупкой был кусок жесткой черной проволоки, какая используется для шляпных полей. Сложив ее вдвое, аккуратно под углом, и привязав к запястьям, она могла с помощью этих приспособлений вращать легкий столик. Мисс Климпсон боялась, что обычный стол будет для них слишком тяжелым, но у нее не было времени делать заказ слесарю. Она достала черное бархатное платье с длинными широкими рукавами и осталась довольна, что проволочные приспособления полностью закрыты рукавами.

В шесть часов она облачилась в это одеяние, прикрепила мыльницу к ноге, повернув ее, конечно, наружу, чтобы несвоевременный треск не испугал ее попутчиков в автобусе, закуталась в тяжелый плотный плащ, взяла шляпу и зонтик и отправилась в путь, чтобы украсть завещание миссис Рейберн.

Глава 17

Ужин был закончен. Он был сервирован в чудесной комнате с камином и старинными панелями, и еда была очень хорошей. Мисс Климпсон чувствовала себя собранной и готовой к выполнению задания.

— Мы проведем сеанс в моей комнате, хорошо? — сказала мисс Бут. — Это на самом деле единственное по-настоящему уютное место. Большая часть дома, конечно, закрыта. Если вы извините меня, моя дорогая, я только поднимусь наверх, покормлю миссис Рейберн ужином и устрою ее поудобнее, беднягу, а потом мы сможем начать. Я вернусь где-то через полчаса.

— Она, наверное, совсем беспомощна?

— Да, совершенно.

— Она говорит?

— Это трудно назвать речью. Так, иногда бормочет что-то, но ничего не разобрать. Все это очень грустно, не правда ли? А она ведь так богата. Для нее будет счастьем — умереть.

— Бедняга! — сказала мисс Климпсон.

Хозяйка проводила ее в небольшую симпатичную гостиную. Мисс Климпсон торопливо пробежала глазами по корешкам книг, это были в основном романы, за исключением стандартного набора элементарных книг по спиритизму, а затем перенесла свое внимание на камин. Его полка была вся заставлена фотографиями, как это обычно и бывает у медсестер. Среди групповых фотографий в белых халатах и портретов с типовой надписью «От благодарного пациента» выделялась кабинетная фотография джентльмена с усами по моде девяностых годов. Он стоял с велосипедом, очевидно, на балконе, где-то высоко над землей, а вдали виднелось каменистое ущелье. Рамка была серебряной, тяжелой и богато украшенной.

«Для отца слишком молод, — подумала мисс Климпсон, открывая защелку рамки, — или сердечный друг, или любимый брат. Хм! «Моей самой дорогой Люси от ее всегда любящего Гарри». Не брат, я думаю. Адрес фотографа — Ковентри. Возможно, торговля велосипедами. Так, и что же случилось с Гарри? Или смерть, или измена. Не брак. Первоклассная рамка, стоит в центре; рядом в вазочке — букет тепличных нарциссов, думаю, что Гарри умер. Что дальше? Семейный групповой портрет? Да. Очень удобно, что внизу подписаны имена. Дорогая Люси в платье с бахромой. Папа и мама. Том и Гертруда. Том и Гертруда старше, но они еще могут быть живы. Папа — священник. Довольно большой дом — наверное, для приходского священника.. Адрес фотографа — Мейдстоун. Вот еще одна групповая фотография — папа с группой мальчиков лет двенадцати. Школьный учитель или преподает частным образом. У двоих мальчиков соломенные шляпы с одинаковыми лентами — тогда, наверное, школа. А что это за серебряный кубок? Томас Бут и еще три имени — Пемброкский колледж, 1883 год. Недорогой колледж. Интересно, был ли папа против Гарри из-за того, что тот торговал велосипедами? Вон та книга выглядит как школьная награда. Так и есть. Мейдстоунский женский колледж — за отличные успехи в английской литературе. Так. Она уже возвращается? Нет, ложная тревога. Молодой человек в хаки. «Ваш любящий племянник Дж. Бут» — ага, сын Тома, понятно. Интересно, он жив? Вот и она, на этот раз точно возвращается».

Когда открылась дверь, мисс Климпсон сидела у камина, поглощенная чтением «Раймонда».

— Извините, что заставила вас ждать, — сказала мисс Бут, — но бедная старушка сегодня вечером довольно беспокойна. Думаю, она поспит сейчас пару часов, но я должна буду позже еще раз подняться к ней. Начнем сразу же? Мне не терпится попробовать.

Мисс Климпсон с радостью согласилась.

— Мы обычно пользуемся этим столом. — Мисс Бут придвинула круглый бамбуковый столик с полочкой внизу.

Мисс Климпсон подумала, что она никогда не видела стола, более подходящего для мистификации, и охотно одобрила выбор миссис Крейг.

— Мы будем устраивать сеанс при свете? — спросила она.

— Не при полном освещении, — ответила мисс Бут. — Миссис Крейг объясняла мне, что голубые лучи дневного или электрического света плохо влияют на духов. Знаете, они нарушают вибрацию. Поэтому мы всегда выключаем свет и устраиваем сеансы при свете камина, которого вполне достаточно, чтобы делать записи. Записывать будете вы или я?

— О, я думаю, будет лучше, если записывать будете вы, вы более привычны к этому, — сказала мисс Климпсон.

— Очень хорошо. — Мисс Бут принесла карандаш и стопку бумаги и выключила свет. — А сейчас нужно просто сесть и легко прикасаться к столу кончиками пальцев, ближе к краю. Конечно, лучше бы образовать круг, но нас ведь только двое. И сначала, я думаю, не будем разговаривать — пока не установится контакт, понимаете? С какой стороны вы сядете?

— Пожалуй, с этой, — сказала мисс Климпсон.

— Вы не возражаете, если огонь будет у вас за спиной?

Конечно же мисс Климпсон не возражала.

— Хорошо, это прикроет стол от лучей света.

— Я как раз об этом подумала, — сказала мисс Климпсон, и это была чистая правда.

Они положили кончики пальцев на стол и начали ждать.

Прошло десять минут.

— Вы чувствуете какое-нибудь движение? — прошептала мисс Бут.

— Нет.

— Иногда это бывает не сразу.

Тишина.

— Ах! Мне кажется, я что-то чувствую.

— У меня пальцы как будто покалывает.

— У меня тоже. Скоро у нас должно что-то получиться.

Пауза.

— Вы не хотите немного отдохнуть?

— У меня немного болят запястья.

— Они будут болеть, пока вы к этому не привыкнете. Через них приходит потусторонняя сила.

Мисс Климпсон отняла пальцы и легонько потерла запястья. Тонкие крючки мягко соскользнули к краям черных бархатных рукавов.

— Я уверена, что рядом с нами есть какая-то сила. У меня по спине пробегает дрожь.

— Давайте продолжим, — сказала мисс Климпсон. — Я уже отдохнула.

Тишина.

— У меня такое ощущение, — прошептала мисс Климпсон, — как будто кто-то схватил меня сзади за шею.

— Не двигайтесь.

— И руки у меня онемели до самого локтя.

— Ш-ш! У меня тоже.

Мисс Климпсон могла бы еще добавить, что у нее болят дельтовидные мышцы, — если бы она знала, как они называются, — обычное явление, если долго сидеть за столом, положив на него кончики пальцев, без всякой опоры для запястья.

— По мне мурашки бегают от макушки до пят, — сказала мисс Бут.

В этот момент столик сильно накренился. Мисс Климпсон переоценила усилие, необходимое для обращения с бамбуковым столиком.

— Ах!

После небольшой паузы столик начал двигаться, едва-едва и очень осторожно, вскоре его покачивания приобрели регулярный и плавный характер. Мисс Климпсон обнаружила, что, слегка приподнимая одну из довольно больших ножек стола, она может практически освободить крючки от падающей на них нагрузки. Это было очень удачно, так как она сомневалась в их надежности.

— Мы будем разговаривать с ним? — спросила мисс Климпсон.

— Подождите минутку, — сказала мисс Бут, — он хочет немного отойти в сторону.

Мисс Климпсон была удивлена этим заявлением, которое, казалось, противоречило сильно развитому воображению, но она послушно придала столу легкое вращательное движение.

— Может, мы встанем? — предложила мисс Бут.

Мисс Климпсон это обескуражило, потому что нелегко вращать стол, согнувшись и стоя на одной ноге. Она решила впасть в транс — уронила голову на грудь и что-то пробормотала. В то же время она слегка освободила крючки, и стол продолжал вращаться рывками под пальцами спиритисток.

Из камина с треском выпал уголек, напоследок ярко вспыхнув. Мисс Климпсон вздрогнула, стол прекратил вращение и остановился с негромким стуком.

— Ну вот! — воскликнула мисс Бут. — Свет прервал вибрацию. С вами все в порядке?

— Да, да, — рассеянно ответила мисс Климпсон. — Что-то случилось?

— Сила была просто необыкновенной, — заявила мисс Бут. — Я никогда ее так явно не ощущала.

— Мне кажется, что я задремала, — сказала мисс Климпсон.

— Вы впали в транс, дорогая, — отозвалась мисс Бут. — Высшие силы уже приобрели контроль над вами. Вы очень устали или мы можем продолжать?

— Я чувствую себя нормально, только есть небольшая сонливость, — призналась мисс Климпсон.

— Вы удивительно сильный медиум, — сказала мисс Бут.

Мисс Климпсон, тайком опуская руку к колену, была склонна согласиться с этим.

На этот раз мы поставим перед камином экран, — предложила мисс Бут. — Вот так лучше. Итак!

Руки вновь прикоснулись к столу, который почти сразу же начал раскачиваться.

— Мы не будем больше терять время, — сказала мисс Бут. Она слегка прокашлялась и обратилась к столу: — Есть ли здесь дух?

Раздался треск.

Стол прекратил движение.

— Один стук будет означать «Да», а два стука «Нет»?

Раздался треск.

Преимущество такого способа ведения беседы заключается в том, что спрашивающий должен задавать наводящие вопросы.

— Ты дух умершего человека?

— Да.

— Ты Федора?

— Нет.

— Ты один из тех духов, которые раньше приходили ко мне?

— Нет.

— Ты дружески настроен по отношению к нам?

— Да. '

'—Ты рад видеть нас?

— Да. Да. Да.

— Ты счастлив?

 — Да.

— Ты пришел сюда, чтобы задать вопрос от своего имени?

— Нет.

— Ты хочешь помочь нам лично?

— Нет.

— Ты говоришь от имени другого духа?

-Да.

— Он хочет поговорить с моей подругой?

— Нет.

— Тогда со мной?

— Да. Да. Да. Да.

(Стол сильно качнулся.)

— Это дух женщины?

— Нет.

— Мужчины?

— Да.

Раздался негромкий вздох.

— Это дух, с которым я уже пыталась связаться?

— Да.

Пауза. Стол слегка наклонился.

— Ты будешь разговаривать со мной при помощи алфавита? Один стук — А, два — Б и так далее?

(«Запоздалая предосторожность», — подумала мисс Климпсон.)

Раздался треск.

— Как тебя зовут?

Четыре стука и с трудом сдерживаемый вздох.

Один стук.

— Г-А-

Длинная череда постукиваний.

— Это было Р? Ты очень быстро все делаешь. Раздался треск.

— Г-А-Р — это правильно?

— Да.

— Это Гарри?

— Да. Да. Да.

— О, Гарри! Наконец-то! Как ты? Ты счастлив?

— Нет — одинок.

— Это не была моя вина, Гарри.

— Да. Слабость.

— Но я должна была думать о своем долге. Вспомни о том, кто встал между нами.

— Да. О-Т-Е-

— Нет, нет, Гарри. Это была мама.

— К черту!

— Как ты можешь так говорить?

— Любовь — это главное.

— Теперь я понимаю. Но тогда я была всего лишь девочкой. Ты простишь меня?

— Все прощено. Мама тоже.

— Я так рада. Что ты делаешь там, где ты сейчас, Гарри?

— Жду. Помогаю. Искупаю вину.

— У тебя есть какое-нибудь специальное сообщение для меня?

— Поезжай в Ковентри!

(Здесь стол начал дрожать.)

Это сообщение поразило мисс Бут.

— О, это действительно ты, Гарри! Ты не забыл нашу милую старую шутку. Скажи мне...

В этот момент стол начал проявлять явные признаки нетерпения и выдал целую череду трудноразличимых букв.

— Что ты хочешь?

— д-д-д-

— Наверное, нас кто-то перебил, — сказала мисс Бут. — Кто это, скажите, пожалуйста?

— Д-Ж-О-Р-Д-Ж (очень быстро).

— Джордж! Я не знаю никакого Джорджа. С ним что-то случилось?

— Ха! Ха! Ха! Не Джордж Бут, Джордж Вашингтон.

— Джордж Вашингтон?

— Ха! Ха!

(Стол конвульсивно задергался, настолько сильно, что, казалось, медиум не сможет его удержать. Мисс Бут, которая записывала беседу, вынуждена была снова положить руки на стол, который перестал прыгать и начал раскачиваться.)

— Кто здесь сейчас?

— Понго.

— Кто такой Понго?

— Руководящая тобой сила.

— Кто только что разговаривал?

— Плохой дух. Уже ушел.

— Гарри все еще здесь?

— Ушел.

— Кто-нибудь еще хочет поговорить?

— Хелен.

— Хелен, кто?

— Разве ты не помнишь? Мейдстоун.

— Мейдстоун? О, ты имеешь в виду Эллен Пейт.

— Да, Пейт.

— Подумать только! Добрый вечер, Эллен. Приятно получить от тебя известие.

— Вспомни ссору.

— Ты имеешь в виду большую ссору в спальне?

— Кейт — плохая девочка.

— Я помню только Кейт Хэрли. Ты ведь не ее имеешь в виду, не так ли?

— Плохая Кейт. Свет выключен.

— О, я знаю, что она хочет сказать. Пирожные после того, как выключен свет.

— Правильно.

— У тебя до сих пор орфографические ошибки, Эллен. Смешно. Много ли там человек из нашего класса, где ты сейчас?

— Элис и Мейбл. Передают привет.

— Очень приятно. Передай им мой привет тоже.

— Да. Всем привет. Цветы. Солнце.

— Что ты...

— П, — сказал стол нетерпеливо.

— Это снова Понго?

— Да. Устал.

— Ты хочешь, чтобы мы прекратили?

— Да. В следующий раз.

— Хорошо. До свидания.

— До свидания.

Медиум откинулась в кресле с изможденным видом, который был вполне оправдан. Очень утомительно — выстукивать все эти буквы алфавита, и, кроме того, она боялась, чтобы не отклеилась мыльница.

Мисс Бут включила свет.

— Это было чудесно! — сказала мисс Бут.

— Вы получили ответы, которые хотели?

— Да, конечно. Разве вы их не слышали?’

— Я не могла уследить за всеми, — ответила мисс Климпсон.

— Считать немного трудновато, если вы к этому не привыкли. Должно быть, вы ужасно устали. Мы закончим сейчас и попьем чаю. В следующий раз, возможно, попробуем использовать планшетку. С ней требуется гораздо меньше времени на получение ответов.

Мисс Климпсон обдумала это. Конечно, это было бы не так утомительно, но она не была уверена, что сможет ею манипулировать.

Мисс Бут поставила чайник на огонь и посмотрела на часы.

— Бог мой! Уже почти одиннадцать. Как пролетело время! Я должна подняться наверх к моей старушке. Вы не хотите просмотреть вопросы и ответы? Я не думаю, что задержусь больше чем на несколько минут.

Пока удовлетворительно, подумала мисс Климпсон. Доверие установлено. Через несколько дней она попробует претворить в жизнь свой план. Но она чуть не попалась с Джорджем. И конечно же было глупо с ее стороны называть имя «Хелен». Вполне можно было сказать «Нелли». Сорок пять лет назад в каждой школе была Нелли. Но в конце концов то, что вы говорите, не имеет большого значения — другой человек всегда постарается услышать то, что ему хочется. Как отчаянно болят руки и ноги. Она устало подумала, что последний автобус, должно быть, уже ушел.

— Боюсь, что ушел, — сказала мисс Бут, вернувшись. — Но мы вызовем такси. За мой счет, конечно, дорогая. Я настаиваю на этом, ведь вы были так добры, что приехали ко мне, чтобы доставить мне такое удовольствие. Вам не кажется, что связь была просто чудесной? Гарри никогда не приходил раньше — бедный Гарри! Боюсь, я была жестока по отношению к нему. Он женился, но, видите ли, он так и не смог меня забыть. Он жил в Ковентри, и мы часто шутили по этому поводу, именно это он и имел в виду, упоминая о Ковентри. Интересно, какие Элис и Мейбл это были? У нас были Элис Гиббонс и Элис Роуч — обе такие прекрасные девочки; думаю, Мейбл — это Мейбл Хэрридж. Она вышла замуж и уехала в Индию много лет назад. Я не могу вспомнить ее фамилию по мужу, и я больше ничего о ней не слышала, но, должно быть, она уже умерла. Понго — это новая руководящая сила. Мы должны расспросить его, кто он такой. Руководящую силу миссис Крейг зовут Федора — она была рабыней во дворце в Помпеях.

— Да что вы! — удивилась мисс Климпсон.

— Однажды она рассказала нам свою историю. Так романтично. Ее бросили на съедение львам, потому что она была христианкой и отказалась иметь дело с Нероном.

— Как интересно!

— Не правда ли? Но она плохо говорит по-английски, и порой ее довольно трудно понять. И иногда она позволяет вмешиваться таким неприятным духам. Понго очень быстро отделался от Джорджа Вашингтона. Вы ведь еще придете, не правда ли? Завтра вечером?

— Конечно, если вы хотите.

— Да, пожалуйста, приходите. А в следующий раз вы спросите сообщение для себя.

— Я и правда спрошу, — сказала мисс Климпсон, — Это действительно было для меня открытием — просто чудесно. Я и не подозревала, что у меня такие способности.

И это тоже было правдой.

Глава 18

Конечно же было невозможно пытаться скрыть от обитательниц пансиона, где мисс Климпсон была и чем занималась. Ее возвращение на такси в полночь возбудило живейшее любопытство, и она рассказала правду, чтобы не быть обвиненной в худших грехах, а заодно и подстегнуть разговоры, которые могли снабдить ее дополнительной информацией.

— Моя дорогая мисс Климпсон, — сказала миссис Пеглер, — я надеюсь, вы не посетуете, что я вмешиваюсь, но я должна предупредить вас, чтобы вы не имели никаких дел с миссис Крейг или ее друзьями. Я не сомневаюсь, что мисс Бут — прекрасная женщина, но ее компания мне не нравится. И спиритизм я не одобряю. Это вмешательство в дела, о которых нам не положено знать. Если бы вы были замужем, я могла бы выразиться яснее, но поверьте мне на слово, что это занятие может серьезно повлиять на характер человека, причем многими способами.

— О, миссис Пеглер, — возразила мисс Этеридж, — я не думаю, что вы правы: чудесная женщина — я считаю большой честью называть ее своим другом — занимается спиритизмом и при этом ведет поистине святую жизнь.

— Очень может быть, мисс Этеридж, — ответила миссис Пеглер, она выпрямилась в кресле, и при полной фигуре это выглядело очень впечатляюще. — Я не говорю, что спирит не может вести достойный образ жизни, но я заявляю, что большинство из них — весьма неприятные люди, которые к тому же часто обманывают окружающих.

— Мне довелось встретиться с целым рядом так называемых медиумов, — язвительно сказала мисс Твилл, — и все они без исключения были людьми, к которым я не испытывала ни малейшего доверия с того момента, как их увидела, если не раньше.

— Это совершенно справедливо в отношении многих из них, — согласилась мисс Климпсон, — и я уверена, что ни у кого не было лучших возможностей оценить это, чем у меня самой. Но я очень надеюсь, что некоторые из них, по крайней мере, искренни в своих заблуждениях. А вы что думаете по этому поводу, миссис Лиффи? — добавила она, поворачиваясь к владелице заведения.

— Видите ли, — сказала миссис Лиффи, которую ее положение обязывало по возможности соглашаться со всеми сторонами, — я должна заметить, что из того, что я читала, — а читала я немного, поскольку у меня мало времени, — я сделала вывод, что существуют доказательства того, что в определенных случаях в спиритизме есть определенная доля истины. Лично у меня нет никакого опыта; как говорит миссис Пеглер, я не, доверяю людям, которые занимаются этим, хотя, без сомнения, здесь есть много исключений. Я думаю, этот вопрос нужно оставить для исследователей-специалистов.

— Вы совершенно правы, — сказала миссис Пеглер, — нет слов, чтобы выразить мое отвращение, когда такие женщины, как эта миссис Крейг, вмешиваются в область, которая должна быть для всех нас священной. Представьте себе, мисс Климпсон, эта женщина — я не знакома с ней и не имею ни малейшего желания знакомиться — имела наглость однажды написать мне, что во время одного из своих сеансов она получила сообщение якобы от моего дорогого покойного мужа. Я не могу описать вам, что я чувствовала. Публично упоминать имя генерала, да еще в связи с подобной безнравственной глупостью! И конечно же это была бессовестная выдумка: генерал никогда бы не принял участия в этой «вредной чепухе» — так, по-военному грубовато, он называл подобные вещи. И когда мне, его вдове, заявляют, что он приходил в дом к миссис Крейг, и играл на аккордеоне, и просил прочесть за него в церкви специальные молитвы, освобождающие от наказания, я могу рассматривать это только как намеренное оскорбление. Генерал регулярно ходил в церковь и всегда был против молитв за покойников и прочих поповских штучек; и сказать, что он подвергается наказанию в каком-то неподобающем месте! Да он был лучшим из мужчин, хотя и бывал временами резок. А что касается аккордеона, я надеюсь, где бы он ни был, он найдет лучший способ занять свое время.

— Весьма постыдное занятие, — заметила мисс Твилл.

— А кто эта миссис Крейг? — спросила мисс Климпсон.

— Этого не знает никто, — зловеще произнесла миссис Пеглер.

— По моему мнению, — сказала мисс Твилл, — она вряд ли лучше, чем о ней говорят.

— В ее возрасте, — возмутилась миссис Пеглер, — и ходить с волосами, выкрашенными хной, и серьгами длиной в фут...

— И такая экстравагантная одежда! — добавила мисс Твилл.

— А какие странные люди у нее живут, — продолжала миссис Пеглер, — вы помните этого негра, миссис Лиффи, который ходил в зеленом тюрбане и имел обыкновение молиться в садике перед домом, пока не вмешалась полиция.

— Что мне хотелось бы узнать — так это откуда она берет деньги, — заявила мисс Твилл.

— Если вы спросите меня, моя дорогая,то я скажу вам, что эта женщина стремится к наживе. Бог знает к чему она принуждает людей в ходе своих спиритических собраний.

— Но что ее привело в Уиндль? — спросила мисс Климпсон. — Я полагаю, Лондон или какой-нибудь большой город были бы для нее более подходящим местом.

— Я не удивлюсь, если она скрывается от кого-то, — туманно намекнула мисс Твилл. — Бывают моменты, когда приходится уносить ноги.

— Мне не хотелось бы огульно подписываться под всеми вашими обвинениями, — сказала мисс Климпсон, — но я должна все же согласиться, что физические исследования могут быть исключительно опасными, особенно в нечистых руках. А после того что вы мне рассказали, я не думаю, что миссис Крейг является подходящим наставником для неопытных спиритов. Я в самом деле считаю своим долгом предостеречь мисс Бут и попытаюсь это сделать. Но, как вы знаете, в подобных вещах необходим большой такт, иначе просто настроишь против себя человека, а результатов никаких не добьешься. Надо сначала завоевать ее доверие, а затем, мало-помалу, придавать ее мыслям более благотворное направление.

— Это так справедливо, — быстро согласилась мисс Этеридж, и в ее светло-голубых глазах светилось воодушевление. — Я чуть было сама не попала под влияние ужасной мошенницы, но моя дорогая подруга указала мне истинный путь.

— Возможно, — сказала миссис Пеглер, — но, по моему мнению, лучше всего этого не трогать.

Этот отличный совет не остановил мисс Климпсон, и она пришла на назначенную встречу.

После энергичного раскачивания стола в течение некоторого времени Понго согласился общаться с помощью специальной планшетки, хотя поначалу он весьма неловко с ней обращался, оправдываясь тем, что в течение жизни на земле он так и не научился писать. Когда же его спросили, кто он такой, он объяснил, что был итальянским акробатом эпохи Ренессанса и что его полное имя — Понгочелли. К сожалению, он вел беспорядочный образ жизни, но свои грехи искупил тем, что героически отказался оставить на произвол судьбы больного ребенка во время Великой Чумы во Флоренции. Он заразился чумой и умер, а в данный момент находится на испытании и служит проводником и переводчиком другим духам. Это была трогательная история, и мисс Климпсон гордилась ею.

Джордж Вашингтон был довольно назойлив, и кроме того, сеанс несколько раз таинственным образом прерывался — причиной этого Понго считал «ревнивое влияние». Тем не менее Гарри появился снова и принес несколько утешительных известий, а еще были сообщения от Мейбл Хэрридж, которая красочно описала свою жизнь в Индии. В целом, особенно если принять во внимание все трудности, вечер прошел успешно.

В воскресенье сеанса не было, так как этому воспротивилась совесть медиума. Мисс Климпсон действительно ощущала это; она пошла в церковь и довольно рассеянно выслушала рождественскую мессу.

Однако на следующий день двое вопрошающих снова заняли свои места за бамбуковым столиком. Мисс Бут подробно записала этот сеанс.

19.30

Он сразу начался с использованием планшетки. Через несколько минут серия громких постукиваний возвестила о присутствии направляющего духа.

Вопрос: Добрый вечер. Кто это?

Ответ: Понго. Добрый вечер. Благослови вас Бог!

В: Мы очень рады слышать тебя, Понго. Кто с тобой?

О: Хорошо. А вот и снова я!

В: Это ты, Гарри?

О: Да, передать привет. Тут толпа.

В: Чем больше, тем лучше. Мы рады встретиться со всеми нашими друзьями. Что для вас сделать?

О: Будьте внимательны. Слушайте духов.

В: Мы сделаем все, что сможем, если вы скажете нам, что делать.

О: Свернуть себе головы!

В: Джордж, ты уйдешь, наконец?

О: Освободите линию, глупые создания!

В: Понго, ты что, не можешь от него избавиться?

(В этот момент карандаш изображает уродливое лицо.)

В: Это твой портрет?

О: Это я, Джордж В. Ха-ха!

(Карандаш начал чертить яростные зигзаги и сбросил планшетку со стола. Когда она снова была установлена, карандаш опять начал писать почерком, который мы связываем с Понго.)

О: Я избавился от него. Что-то он расшумелся сегодня. Ф. ревнует и присылает его, чтобы мешать нам. Не обращайте внимания, Понго сильнее.

В: Как ты сказал, кто ревнует?

О: Не обращайте внимания. Злодейка.

В: Гарри все еще здесь?

О: Нет. Другие. Здесь дух, которому нужна ваша помощь.

В: Кто это?

О: Очень трудно. Ждите.

(Карандаш изобразил серию больших петель.)

В: Какая это буква?

О: Глупые! Не торопитесь. Очень трудно. Я попробую еще раз.

(Снова карандаш в течение нескольких минут чертил на бумаге бессмысленные линии, а затем изобразил букву «К».)

В: У нас есть буква «К». Это правильно?

О: К-К-К-

В: У нас есть буква «К».

О: К-Р-Е-

(В этот момент карандаш снова начал чертить бессмысленные линии.)

(У. Я — Понго. Она пытается, но большое сопротивление. Помогите ей мысленно.

В: Ты хочешь, чтобы мы спели гимн?

О (снова Понго, очень сердито): Глупые! Сидите спокойно! М-О-

В: Это часть того же слова?

О: Р-Н-А-

В: Ты хочешь сказать «Креморна»?

О: Креморна, Креморна. Наконец-то пробилась! Радость, радость, радость!

Мисс Бут повернулась к мисс Климпсон и озадаченно сказала:

— Это очень странно. Креморна — было сценическое имя миссис. Я надеюсь, она не могла внезапно умереть. Она довольно неплохо себя чувствовала, когда я уходила. Может, мне лучше подняться и посмотреть?

— А может, это другая Креморна? — предположила мисс Климпсон.

— Но это такое необычное имя.

— Почему бы нам не спросить, кто это?

В: Креморна — как еще тебя зовут?

О: (карандаш пишет очень быстро): Роузгарден — теперь легче.

В: Я не понимаю тебя.

О: Роза — Роза — Роза — глупая!

В: О! Ты хочешь сказать, Креморна Гарден?

О: Да.

В: Розанна Рейберн?

О: Да.

В: Ты уже умерла?

О: Еще нет. В изгнании.

В: Ты еще в теле?

О: Ни в теле, ни вне. Жду. (Вмешивается Понго.) Когда то, что вы называете рассудком, покидает человека, его дух в изгнании ожидает Великой Перемены. Почему вы не можете этого понять? Торопитесь. Очень трудно.

В: Нам очень жаль. Тебя что-то беспокоит?

О: Большая проблема.

В: Надеюсь, она заключается не в лечении доктора Брауна или в том, как я...

О (Понго): Не будь такой глупой.

О (Креморна): Мое завещание.

В: Ты хочешь изменить завещание?

О: Нет.

Мисс Климпсон. Это очень удачно, потому что я не думаю, что это был бы окончательный вариант. Что вы хотите, чтобы мы сделали с ним, дорогая миссис Рейберн?

О: Пошлите его Норману.

В: Норману Эркварту?

О: Да. Он знает.

В: Он знает, что нужно сделать с ним?

О: Оно ему нужно.

В: Очень хорошо. Ты можешь сказать нам, где его искать?

О: Я забыла. Ищите.

В: Оно в доме?

О: Я говорю Вам, забыла. Трудное положение. Небезопасно. Я слабею, слабею...

(Здесь почерк стал неуверенным и неровным.)

В: Попытайся вспомнить.

О: В К-К-К- (Возникло замешательство, и карандаш запрыгал.) Плохо, бесполезно. (Внезапно с большим усилием.) Освободи линию, освободи линию, освободи линию.

В: Кто это?

О: (Понго) Она ушла. Снова плохое воздействие. Ха-ха! Убирайся! Все кончено.

(Карандаш вышел из-под контроля медиума, и, когда его вновь установили на столе, ответов не было.)

— Как это досадно! — воскликнула мисс Бут.

— Вы, я думаю, не знаете, где может находиться завещание?

— Конечно нет. Она сказала: «В К...» И что же это может быть?

— В конторе, наверное, — предположила мисс Климпсон.

— Может быть. Если так, то мистер Эркварт — единственный, кому оно доступно.

— Тогда почему он его не возьмет? Она сказала, что оно ему нужно.

— Видимо, оно где-то в доме. Что же может означать буква «К»?

— Коробка, картина, комод?..

— Кровать? Это может быть почти все.

— Как жаль, что она не смогла закончить свое сообщение. Наверное, нам лучше попробовать еще раз. А может быть, сначала посмотрим во всех подходящих местах?

— Давайте сначала посмотрим, а потом, если мы не сможем его найти, можно будет попробовать еще раз.

— Отличная мысль! В одном из ящиков бюро лежат ключи от разных ее коробок и других вещей.

— Почему бы нам их не попробовать? — прямо спросила мисс Климпсон.

— Попробуем. Вы ведь поможете мне, не так ли?

— Если вы считаете это необходимым. Я чужой человек, вы же понимаете.

— Сообщение пришло и к вам тоже. Хорошо, если бы вы пошли со мной. Вы могли бы подсказать мне, где искать.

Мисс Климпсон не стала больше спорить, и они поднялись по лестнице.

Нравственность этой акции была сомнительной — практически она собиралась ограбить беспомощную старуху в интересах женщины, которой никогда не видела. Но мотив — наверняка благородный, если его выдвинул лорд Питер. И это отметало все сомнения.

Прекрасная винтовая лестница заканчивалась вверху длинным широким коридором, стены которого от пола до потолка были увешаны картинами, портретами, этюдами, автографами известных людей в красивых рамках, программками и прочими атрибутами артистического прошлого.

— Вся ее жизнь здесь и вот в тех двух комнатах, — сказала медсестра. — Если эту коллекцию продать, за нее можно получить кучу денег. Думаю, когда-нибудь так и сделают.

— Кому же достанутся деньги, вы не знаете?

— Я думаю, что мистеру Норману Эркварту, — он ее родственник; кажется, единственный. Но мне никогда ничего об этом не говорили.

Она распахнула высокие двери с резными панелями и классическим архитравом и включила свет.

Это была великолепная большая комната с тремя высокими окнами, с лепными цветами и факелами на потолке. Красота ее пропорций и декора была, однако, изрядно оскорблена безвкусными шпалерами с аляповатыми розами и плюшевым занавесом темно-красного цвета с тяжелыми золотыми кистями и бахромой, как в театре в викторианскую эпоху. Каждый фут пространства был заставлен мебелью. Булевские шкафы выглядели нелепо рядом с изящными шифоньерками из красного дерева; инкрустированные столики с безделушками покоились на тяжелых основаниях из немецкого мрамора или бронзы; лакированные экраны, шератоновские бюро, китайские вазы, лампы из молочного стекла, стулья, оттоманки причудливых форм, цветов и стилей теснили друг друга, как растения в джунглях, борющиеся за существование. Это была комната женщины без вкуса и чувства меры; ее хозяйка не отказывалась ни от чего и не отказывала себе ни а чем, для нее сам факт обладания был единственной стабильной реальностью в обманчивом мире потерь.

— Это может быть здесь или в спальне, — сказала мисс Бут. — Я принесу ее ключи.

Она открыла дверь справа; мисс Климпсон, снедаемая любопытством, на цыпочках прошла за ней.

Спальня еще больше, чем гостиная, походила на ночной кошмар. У изголовья больной тускло светила небольшая электрическая лампочка. Над огромной позолоченной кроватью свешивались с балдахина тяжелые складки розовой парчи. Балдахин поддерживали толстые позолоченные купидоны. Из полумрака проглядывали безобразные гардеробы, еще какие-то шкафы, высокие комоды. На вычурном и неустойчивом туалетном столике было закреплено большое трехстворчатое зеркало, в нем, как и в другом, стоявшем в центре комнаты, смутно отражались похожие на башни сумрачные очертания мебели.

Мисс Бут открыла среднюю дверцу самого большого гардероба. Та растворилась со скрипом, выпустив наружу облако пыли с запахом жасмина. Совершенно очевидно — ничто не менялось в этой комнате, с тех пор как паралич уложил ее хозяйку в постель и заставил ее замолчать.

Мисс Климпсон бесшумно подошла к кровати. Повинуясь инстинкту, она двигалась осторожно, как кошка, хотя было абсолютно ясно, что ничто не может испугать или удивить лежащую в постели женщину.

Со старого-старого лица, такого маленького на необъятном пространстве подушки, что казалось кукольным, на нее смотрели немигающие, невидящие глаза. Лицо было покрыто сетью мелких морщинок, какие бывают на пальцах, когда долго держишь руки в мыльной воде, а все глубокие морщины — свидетельство жизненного опыта — были почти сглажены в тот момент, когда мышцы беспомощно расслабились под действием наступившего паралича. Лицо было одновременно опухшим и помятым. Оно напомнило мисс Климпсон блеклый воздушный шар, из которого вышел почти весь воздух. Сходство усиливалось еще и тем, что дыхание выходило из ее беспомощных губ с легким хрипом. Из-под оборки ночного чепца выбились несколько гладких седых прядей.

— Любопытно, не правда ли, знать, — сказала мисс Бут, — что, пока она так здесь лежит, ее дух может общаться с нами.

Мисс Климпсон переполнило ощущение, что она совершает святотатство. Только величайшим усилием воли ей удалось подавить охвативший ее порыв — рассказать правду. Она подтянула для безопасности подвязку с мыльницей выше колена, и резинка больно врезалась в ногу, как бы напоминая ей о роли, на себя взятой.

А мисс Бут уже выдвигала ящики одного из бюро.

Прошло два часа, а они все еще искали. Буква «К» открывала исключительно широкое поле для поиска. Мисс Климпсон именно потому ее и выбрала — и была щедро вознаграждена. Немного ловкости — и эта полезная буква могла подойти практически к любому месту в доме, где можно было бы что-то спрятать. Предметы, которые не были комодами, коробками, картонками, кейсами или карточными столиками, можно было представить как коричневые, красные, круглые или квадратные, а так как каждая полка, ящичек или просто укромное местечко во всех этих предметах были забиты газетными вырезками, письмами и разнообразными сувенирами, то вскоре те, кто вел поиск, обнаружили, что у них болят головы, ноги и спины.

— Я даже и представить себе не могла, — призналась мисс Бут, — что может быть столько подходящих мест.

Мисс Климпсон сидела на полу. Аккуратные локоны на затылке развились, а скромные нижние юбки были задраны почти до колен, так, что еще немного — и оказалась бы видна мыльница.

— Очень выматывающее занятие, не правда ли? — сказала мисс Бут. — Вы не хотели бы пока его прекратить? Я могу сама продолжить поиски завтра. Мне просто стыдно так утомлять вас.

Если завещание будет найдено в ее отсутствие и отослано Норману Эркварту, сможет ли мисс Мерчисон добраться до него, прежде чем оно снова будет спрятано или уничтожено? Мисс Климпсон раздумывала над этим.

Спрятано — не уничтожено. Сам факт того, что завещание ему пришлет мисс Бут, помешает Эркварту избавиться от него, так как есть свидетель, что оно существовало. Но он может с успехом спрятать его надолго, а время в этом деле — самая большая ценность.

— Что вы, я ничуть не устала, — живо отозвалась она, подбирая под себя ноги и восстанавливая былую аккуратность своей прически. Затем взяла в руки записную книжку в красном переплете, которую они достали из ящика одного из японских шкафчиков, и начала механически перелистывать ее страницы. Ее внимание привлек ряд цифр: 12, 18, 4, 0, 9, 3, 15 — и она задумалась, к чему бы они могли относиться.

— Мы уже все просмотрели здесь, — сказала мисс Бут. — Я не думаю, что мы что-то пропустили, если, конечно, здесь нет потайных шкафов или ящиков.

— Как вы думаете, оно может быть где-нибудь в книге?

— Книга! Конечно же может. Как глупо, что мы сразу об этом не подумали! В детективах завещания всегда прячут в книгах.

«Гораздо чаще, чем в реальной жизни», — подумала мисс Климпсон. Она встала, отряхнула с себя пыль и жизнерадостно сказала:

— Должно быть, так и есть. А в доме много книг?

— Тысячи, — сказала мисс Бут. — Внизу, в библиотеке.

— Не думала, что миссис Рейберн такой великий читатель.

— О, она и не была им. Книги были куплены вместе с домом, так мне сказал мистер Эркварт. Они почти все старинные; вы знаете, наверное, такие большие тома в кожаных переплетах. Ужасно скучные. Я не могла там найти ни одной, чтобы почитать. Но это как раз такие книги, в которых удобно прятать завещания.

Они вышли в коридор.

— А прислуга не удивится, — заметила мисс Климпсон, — если увидит, что мы бродим по дому в такое позднее время?

— Они все спят в другом крыле. И, кроме того, они знают, что иногда у меня бывают гости. Миссис Крейг часто задерживалась здесь и до более позднего часа, когда у нас были интересные сеансы. Здесь есть еще одна спальня, которую я могу при желании предложить гостям.

Мисс Климпсон больше не возражала, и они спустились по лестнице и прошли через холл в библиотеку. Она была огромной, книги тесными рядами стояли на полках и закрывали все стены от пола до потолка — душераздирающее зрелище.

— Конечно, — сказала мисс Бут, — если бы в сообщении не упоминалась так отчетливо буква «К»...

— То?

— То я была бы уверена, что все документы лежат здесь в сейфе.

Мисс Климпсон застонала про себя. Естественно, это же очевидно! Если бы только не ее неуместная изобретательность — что ж, нужно как-то выходить из положения.

— Почему бы и не посмотреть? — предложила она. — Буква «К» могла относиться к чему-нибудь другому. Или это могло быть вмешательство Джорджа Вашингтона.

— Но если бы оно было в сейфе, мистер Эркварт знал бы о нем.

Мисс Климпсон почувствовала, что ее выдумка оборачивается против нее.

— Ну, если мы убедимся сами, я думаю, это не повредит, — предположила она.

— Но я не знаю шифра, — сказала мисс Бут. — Мистер Эркварт конечно же его знает. Мы можем написать ему и спросить об этом.

На мисс Климпсон снизошло озарение.

— Я уверена, что знаю его, — воскликнула она. — В той красной записной книжке, которую я только что рассматривала, был ряд из семи цифр, и мне подумалось, что их, наверное, записали для памяти.

— Красная книжка! — обрадовалась мисс Бут. — Вот, пожалуйста! Какими же мы были глупыми! Конечно же миссис Рейберн пыталась сказать нам, где найти шифр!

Мисс Климпсон снова благословила поразительную полезность буквы «К».

— Я сбегаю наверх, принесу ее, — сказала она.

Когда она снова спустилась, мисс Бут стояла около секции полок, которые она повернула вокруг оси и отодвинула от стены. Перед ними была зеленая дверца встроенного сейфа. Дрожащими руками мисс Климпсон дотронулась до ручки замка.

Первая попытка была неудачной, так как в книжке не было указано, в какую сторону нужно поворачивать ручку, но после второй попытки, когда стрелка указателя остановилась на последней цифре, раздался долгожданный щелчок.

Мисс Бут потянула за ручку, и дверца сейфа открылась.

Внутри лежала целая стопка бумаг. А сверху — длинный запечатанный конверт. Мисс Климпсон с радостью ухватилась за него.

«Завещание Розанны Рейберн. 5 июня 1920 г.».

— Ну, разве это не замечательно? — воскликнула мисс Бут.

Мисс Климпсон была абсолютно с ней согласна.

Глава 19

— Самое лучшее, — сказала мисс Климпсон, — если бы вы написали мистеру Эркварту небольшое письмо, где рассказали бы о сеансе и объяснили, что сочли наиболее безопасным переслать завещание ему.

— Он будет очень удивлен, — ответила мисс Бут. — Интересно, что он скажет? Как правило, юристы не верят в общение с духами. А еще ему покажется довольно странным, что мы смогли открыть сейф.

— Но ведь дух прямо указал нам, где находится шифр, не так ли? Он вряд ли мог бы ожидать, что вы проигнорируете подобное сообщение. Доказательством вашей доброй воли будет то, что вы сразу же выслали ему завещание. А еще, как мне кажется, было бы неплохо попросить его приехать и проверить остальное содержимое сейфа и изменить шифр замка.

— А не будет ли лучше, если я оставлю завещание у себя и попрошу его приехать за ним?

— А если оно ему нужно срочно?

— Тогда почему он не приехал, чтобы его взять?

Мисс Климпсон с некоторым раздражением отметила, что, когда дело не касается спиритических сообщений, мисс Бут демонстрирует определенную независимость суждений.

— Возможно, он еще не знает, что оно ему нужно. Возможно, духи могут предвидеть срочную необходимость, которая возникнет только завтра.

— О да, это вполне вероятно. Если бы только люди были более восприимчивы к тем чудесным указаниям, которые им даются, как много можно было бы предвидеть и ко многому подготовиться! Что ж, я думаю, вы правы. Мы найдем большой конверт, чтобы запечатать его, я напишу письмо, и мы отошлем его завтра с первой почтой.

— Мне кажется, лучше было бы отправить его заказным письмом, — сказала мисс Климпсон. — Если вы мне это доверяете, я завтра же утром зайду на почту и отправлю его.

— Правда? Это было бы большим облегчением для меня. А сейчас, я уверена, вы устали не меньше меня, поэтому я поставлю чайник, чтобы нагреть воду для грелок, и мы ляжем спать. Вам будет удобно в моей гостиной? Мне нужно только постелить вам. Что? Нет, что вы, я управлюсь за несколько минут; пожалуйста, не беспокойтесь. Я привыкла стелить постель.

— Тогда я послежу за чайником, — сказала мисс Климпсон. — Я просто обязана вам чем-то помочь.

— Прекрасно. Это не займет много времени. Вода в титане на кухне совсем теплая.

Когда мисс Климпсон осталась на кухне наедине с шумящим и почти готовым закипеть чайником, она не стала даром терять время. Она на цыпочках вышла и, застыв у лестницы, прислушалась к замирающим вдали шагам. Затем она проскользнула в маленькую гостиную, взяла запечатанный конверт с завещанием и длинный тонкий нож для разрезания бумаг, который она заметила еще раньше как полезный инструмент, и снова заторопилась на кухню.

Просто удивительно, как много времени может пройти, если следить за чайником, который, казалось бы, почти закипел, в ожидании, когда из его носика забьет тугая струя пара. Мисс Климпсон показалось, что, прежде чем он закипит, можно будет застелить двадцать постелей. Но даже чайник, на который смотрят, не может бесконечно долго поглощать тепло. По прошествии того, что мисс Климпсон показалось часом, а в действительности было только пятью минутами, она, чувствуя себя преступницей, начала отклеивать над паром клапан конверта.

— Не надо спешить, — говорила себе мисс Климпсон, — Господи, не надо спешить, иначе я его порву.

Она подсунула нож под клапан, поддела его, он приподнялся, и конверт аккуратно открылся как раз в тот момент, когда в коридоре послышались шаги мисс Бут.

Мисс Климпсон не растерялась и сунула нож за плиту, а конверт с загнутым (чтобы не приклеился снова) клапаном — за крышки, висевшие на стене.

— Вода готова! — радостно сообщила она. — А где грелки?

Только благодаря крепким нервам рука ее не дрогнула, когда она их наполняла. Мисс Бут поблагодарила ее и пошла наверх, держа в каждой руке по грелке.

Мисс Климпсон вытащила из-за крышек конверт, вынула из него завещание и быстро просмотрела его.

Этот документ не был длинным, и, несмотря на юридическую терминологию, смысл его был довольно ясен. Через три минуты она вновь вложила завещание в конверт и снова его заклеила, затем спрятала его в карман своей нижней юбки — ее одежда была старинного и очень полезного покроя — и начала рыться в буфете. Когда мисс Бут вернулась, она увидела, как мисс Климпсон безмятежно готовит чай.

— Я подумала, что это освежит нас после наших трудов, — заметила она.

— Отличная идея, — сказала мисс Бут. — Признаться, я и сама собиралась предложить попить чаю.

Мисс Климпсон понесла чайник в гостиную, предоставив подруге следовать за ней с чашками, молоком и сахаром на подносе. Когда чайник стоял на полке у камина, а конверт снова мирно лежал на столе, она облегченно вздохнула. Ее миссия была выполнена.

Письмо от мисс Климпсон лорду Питеру Уимзи.

Вторник, 7 января 1930 г.

Мой дорогой лорд Питер. Как вам уже стало известно из моей утренней телеграммы, я добилась успеха! Хоть я и не знаю, как оправдать перед своей совестью методы, которые мне пришлось использовать, но я уверена, что церковь принимает во внимание необходимость обмана в некоторых профессиях, таких, как полицейский-детектив или шпион, во время военных действий, и я верю, что мои уловки попадут под эту категорию. Однако мне почему-то кажется, что вам сейчас вряд ли интересен рассказ о моих религиозных угрызениях совести! Поэтому я поспешу вам сообщить, что я обнаружила!

В моем последнем письме я объяснила вам свой план, поэтому вы знаете, что делать с самим завещанием, которое должно быть сегодня утром доставлено заказным письмом мистеру Норману Эркварту. Как он будет удивлен, когда его получит!!! Мисс Бут написала чудесное пояснительное письмо, которое я прочла, перед тем как его отправить, и в котором объясняются все обстоятельства и не упоминается ни одно имя!!! Я дала телеграмму мисс Мерчисон, чтобы она ожидала прибытия пакета. Я надеюсь, что, когда он придет, она сможет устроить так, чтобы присутствовать при его вскрытии и чтобы у нас был еще один свидетель того, что завещание существует. В любом случае, я не думаю, что он осмелится подделать его. Возможно, мисс Мерчисон сумеет детально разобраться в нем, на что у меня не было времени (это было такое приключение! — я предвкушаю, как я расскажу вам все подробности после своего возвращения), но на случай, если она не сможет это сделать, я опишу вам его в общих чертах.

Вся собственность состоит из недвижимого (дом и участок, на котором он стоит) и движимого имущества (по-моему, я неплохо владею юридической терминологией?), точную стоимость которого я не могу указать. Главный смысл завещания заключается в следующем.

Недвижимость полностью переходит к Филипу Бойзу.

Также Филипу Бойзу завещаны пятьдесят тысяч фунтов наличными.

Оставшаяся часть имущества завещана Норману Эркварту, который назначается единственным душеприказчиком.

Небольшие суммы завещаны также государственным благотворительным организациям, но эти детали я не смогла запомнить.

Там есть специальный абзац, в котором объясняется, что большая часть собственности завещается Филипу Бойзу в знак того, что завещательница прощает плохое к ней отношение со стороны его семьи, за которое она не считает его ответственным.

Завещание датировано 5 июня 1920 года, а свидетелями его подписания были Ева Габбинс, экономка, и Джон Бриггс, садовник.

Полагаю, дорогой лорд Питер, что этой информации будет достаточно для ваших целей. Я надеялась, что даже после того, как мисс Бут запечатает письмо в большой конверт, я смогу достать его и изучить на досуге, но, к сожалению, для большей безопасности она запечатала его личной печатью миссис Рейберн, а я боялась, что мне не хватит ловкости, чтобы ее снять, а затем восстановить, хотя я знаю, что это можно было бы сделать с помощью ножа, если его нагреть.

Вы понимаете, что я не могу покинуть Уиндль немедленно, это выглядело бы очень странно, особенно после имевших место событий. Кроме того, я надеюсь, что в ходе последующих сеансов смогу предупредить мисс Бут насчет опасности общения с миссис Крейг и ее руководящим духом Федорой, так как я уверена, что эта женщина точно такая же шарлатанка, какой являюсь и я (!!!), только у нее нет моего альтруистического мотива! Поэтому вы не удивляйтесь, если узнаете, что меня не будет в городе, скажем, в течение еще одной недели, хотя несколько беспокоюсь насчет дополнительных расходов. Если вы не сочтете мое присутствие здесь возможным с точки зрения безопасности, то дайте мне знать — и я соответственно изменю свои планы.

Желаю вам всяческих успехов,

искреннейше ваша

Кэтрин А. Климпсон.

P.S. Мне удалось выполнить «работу» за время, близкое к намеченному нами недельному сроку. Очень жаль, что все не было закончено еще вчера, но я боялась испортить дело излишней торопливостью!!!»

— Бантер, — сказал лорд Питер, подняв взгляд от письма, — я знал, что с этим завещанием что-то нечисто.

— Да, милорд.

— В завещаниях есть нечто, что пробуждает к жизни худшие стороны человеческой натуры. Люди, в обычных обстоятельствах прямые и дружелюбные, становятся увертливыми и брызжут пеной изо рта, как только услышат слова: «Я завещаю свое движимое и недвижимое имущество...» Кстати, это мне напомнило, что немного шампанского в серебряном ведерке — то, что нужно, чтобы отпраздновать это событие. Приготовь бутылочку «Поммери» и скажи главному инспектору Паркеру, что я был бы рад перемолвиться с ним парой слов. И принеси мне, пожалуйста, заметки мистера Арбатнота. И... Бантер!

— Милорд?

— Позвони мистеру Крофтсу и передай ему мои поздравления. Скажи, что я нашел преступника и мотив и надеюсь скоро подтвердить способ совершения преступления, если он позаботится о том, чтобы слушание дела было отложено, скажем, на неделю.

— Хорошо, милорд.

— И все равно, Бантер, на самом деле я не знаю, как оно было совершено.

— Без сомнения, вскоре у вас появится какое-нибудь предположение, милорд.

— О да, — беззаботно сказал Уимзи. — Конечно, конечно. Я совершенно об этом не беспокоюсь.

Глава 20

Мистер Понд поцокал языком.

Мисс Мерчисон подняла на него взгляд от машинки:

— Что-нибудь случилось, мистер Понд?

— Ничего особенного, — брюзгливо сказал старший клерк. — Глупое письмо от глупого представителя вашего пола, мисс Мерчисон.

— В этом нет ничего удивительного.

Мистер Понд нахмурился, уловив дерзость в тоне подчиненного. Он взял письмо и приложение к нему и пошел в кабинет.

Мисс Мерчисон быстро и бесшумно подошла к его столу и бросила взгляд на конверт от заказного письма, который открытым лежал на столе. На штемпеле было написано: «Уиндль».

«Это удачно, — сказала себе мисс Мерчисон. — Мистер Понд будет лучшим свидетелем, чем я. Я рада, что его открыл именно он».

Она снова заняла свое место. Мистер Понд вышел из кабинета, слегка улыбаясь.

Через несколько минут мисс Мерчисон, которая уже некоторое время сидела, нахмурившись, над своим блокнотом со стенограммами, поднялась и подошла к нему.

— Вы читаете стенографию, мистер Понд?

— Нет, — ответил старший клерк. — В мое время это не считалось необходимым.

— Я не могу разобрать эту строчку, — сказала мисс Мерчисон. — Это похоже на «выразить согласие», но может быть также «выразить сомнение» — есть разница, не так ли?

— Есть, конечно, — сухо согласился мистер Понд.

— Наверное, мне лучше не рисковать, — сказала мисс Мерчисон. — Это нужно отослать сегодня утром. Я лучше спрошу у него.

Мистер Понд фыркнул, убедившись — не в первый раз — в неосторожности машинистки.

Мисс Мерчисон быстро пересекла комнату и без стука распахнула двери кабинета — это была фамильярность, которая снова заставила мистера Понда что-то проворчать.

Мистер Эркварт стоял спиной к дверям, делая что-то возле камина. Он резко обернулся, и у него вырвалось раздраженное восклицание.

— Я уже говорил вам, мисс Мерчисон, что мне бы хотелось, чтобы вы стучали, прежде чем войти.

— Прошу прощения, я забыла.

— Пожалуйста, в другой раз не забывайте. В чем дело?

Он не подошел к своему столу, а продолжал стоять, опираясь на каминную полку. Его прилизанная голова, четко очерченная на фоне желто-коричневых панелей, была откинута назад, как будто он защищал или прятал кого-то.

— Я не могу разобрать одну строчку стенограммы вашего письма Тьюку и Пибоди, — сказала мисс Мерчисон, — и подумала, что лучше спросить у вас.

— Мне бы хотелось, — сказал мистер Эркварт, пристально глядя на нее, — чтобы вы делали записи аккуратнее. Если я говорю слишком быстро для вас, вам следовало бы сказать мне об этом. Это сэкономило бы время в конце концов, не правда ли?

Мисс Мерчисон вспомнила небольшой свод правил, который лорд Питер Уимзи — наполовину в шутку, наполовину всерьез — подготовил для своих «кошечек». А если говорить конкретно, она вспомнила правило седьмое, которое гласило: «Никогда не доверяйте человеку, который смотрит вам прямо в глаза. Он хочет что-то скрыть. Ищите это».

Она опустила глаза под взглядом начальника:

— Прошу прощения, мистер Эркварт. Постараюсь, чтобы этого больше не случилось, — пробормотала она.

Как раз за его головой у края панели проходила странная темная щель, как будто сама панель была плохо состыкована с рамой. Раньше она никогда этого не замечала.

— Так в чем же дело?

Мисс Мерчисон задала вопрос, получила ответ и вышла. Уходя, она бросила взгляд на стол. Завещания на нем не было.

Она вернулась на свое место и закончила печатать письма. Когда она понесла их в кабинет на подпись, то пригляделась к панели. Щели не было.

Мисс Мерчисон торопливо вышла из офиса в половине пятого. Она подумала, что расхаживать в окрестностях конторы было бы неразумно. Поэтому быстро пересекла Хэнд-Корт, повернула направо по Холборн-стрит, затем снова направо, прошла через Фезерстоун-Билдингз, в обход по Ред-Лайон-стрит и вышла на Ред-Лайон-сквер. Не прошло и пяти минут, как она вновь вернулась к своему обычному маршруту вокруг площади и вверх по Принстон-стрит. Вскоре она увидела с безопасного расстояния, как вышел из конторы худой и сутулый мистер Понд и направился вниз по Бедфорд-роу к станции метро «Ченсери-Лейн». Вскоре вышел и мистер Эркварт. Он постоял немного на пороге, посмотрел налево и направо, а затем перешел улицу и пошел прямо к ней. Она подумала, что он ее увидел, и торопливо спряталась за фургон, который стоял у обочины. Под его прикрытием она отошла к углу улицы, где был мясной магазин, и принялась изучать витрину, заполненную новозеландской бараниной и охлажденной говядиной. Мистер Эркварт приближался. Его шаги становились все слышнее и вдруг затихли. Мисс Мерчисон приклеилась взглядом к куску мяса с этикеткой: «4/2 фунта, 3 шиллинга, 4 пенса».

Голос рядом с ней произнес:

— Добрый вечер, мисс Мерчисон. Выбираете себе отбивную на ужин?

— О! Добрый вечер, мистер Эркварт. Да, я как раз думала о том, что неплохо бы Провидению обеспечить одиноких людей небольшими отбивными и — по разумным ценам.

— Да, говядина и баранина быстро приедаются.

— А свинина вызывает несварение.

— Именно так. Что ж, вам пора перестать быть одинокой, мисс Мерчисон.

Мисс Мерчисон хихикнула:

— Но это так неожиданно с вашей стороны, мистер Эркварт.

Мистер Эркварт покраснел, и его странная, покрытая веснушками кожа стала как будто прозрачной.

— До свидания, — сказал он резко и чрезвычайно холодно.

Мисс Мерчисон смеялась в душе, когда он удалялся.

— Надеюсь, избавилась. Не надо фамильярничать с подчиненными. Они оказываются в более выгодном положении.

Мистер Эркварт, обойдя площадь, уже почти исчез вдалеке. Она же вернулась вдоль Принстон-стрит, пересекла Бедфорд-роу и снова вошла в здание конторы. Уборщица как раз спускалась по лестнице.

— Миссис Ходжес, это опять я! Вы не против, если я войду? Я потеряла образец шелка. Наверно, оставила на столе или уронила на пол. Вы его не видели?

— Нет, мисс, я еще не убирала ваш офис.

— Тогда я зайду поищу. Я хотела бы добраться до «Бурнза» до половины седьмого. Какая досада!

— Да, мисс. Такая всегда толпа на автобусах и везде. Пожалуйста, мисс.

Она открыла дверь, и мисс Мерчисон быстро вошла.

— Мне помочь вам, мисс?

— Нет, спасибо, миссис Ходжес, не беспокойтесь. Я, надеюсь, недолго.

Миссис Ходжес взяла ведро и пошла на задний двор за водой. Как только ее тяжелые шаги затихли, мисс Мерчисон вошла в кабинет.

«Я должна посмотреть, и я посмотрю, что находится за этой панелью».

Дома на Бедфорд-роу были хогартовского типа, высокие, симметричные, и они знавали лучшие времена. Панели в кабинете мистера Эркварта были обезображены многими слоями краски, но когда-то они были хороши, а над камином красовались барельефы из цветов и фруктов, достаточно пышные для того времени, с корзиной и лентой в центре. Если панель управлялась скрытой пружиной, то искать ее нужно было именно здесь. Подтащив стул к камину, мисс Мерчисон взобралась на него и начала обеими руками быстро ощупывать резные лепестки и листики, одновременно прислушиваясь к шагам в коридоре.

Знания о секретных механизмах мисс Мерчисон почерпнула из шпионских романов; она долго не могла найти пружину. Прошло почти четверть часа, и она начала отчаиваться.

Раздались шаги — миссис Ходжес поднималась в офис.

Мисс Мерчисон отшатнулась от панели так резко, что стул покачнулся, и, чтобы не упасть, ей пришлось опереться на стену. Она спрыгнула со стула, поставила его на место, бросила взгляд на панель — и увидела, что она открыта.

Сначала она подумала, что это чудо, но потом поняла, что, опираясь на стену, сдвинула в сторону небольшой участок рамы, под которым оказалась внутренняя панель с замочной скважиной в центре.

Мисс Мерчисон услышала, что миссис Ходжес вошла в приемную, но была слишком возбуждена и отступать не собиралась. Она придвинула тяжелый стол углом к дверям, так что войти в комнату стало невозможно. Через секунду у нее в руках уже были отмычки Отчаянного Билла — какая удача, что она их не вернула! Какая удача, что мистер Эркварт понадеялся на тайну панели и не оборудовал свой тайник патентованным замком!

Несколько мгновений торопливого орудования отмычками — и замок поддался. Она открыла маленькую дверцу.

Внутри лежала пачка бумаг. Мисс Мерчисон просмотрела их — сначала быстро, затем еще раз. Расписки в получении ценных бумаг, акции, «Мегатериум траст» — эти названия были конечно же знакомы ей — где же?..

Внезапно, все еще держа пачку бумаг в руке, мисс Мерчисон села, почувствовав слабость во всем теле.

Она поняла, куда пошли деньги миссис Рейберн, которыми Норман Эркварт распоряжался на основании постановления об опеке, и почему завещание имело для него такое огромное значение. Она схватила со стола лист бумаги и принялась торопливо стенографировать пункты финансовых операций, свидетельством которых были эти документы.

В дверь постучали.

— Вы здесь, мисс?

— Минуточку, миссис Ходжес, я думаю, я уронила его где-то здесь.

Мисс Мерчисон спешила. Как бы то ни было, она записала достаточно, чтобы убедить лорда Питера в необходимости присмотреться к финансовым делам мистера Эркварта. После этого положила бумаги обратно в шкаф, точно на то же место, откуда взяла... и заметила, что там же лежит и завещание, отдельно от остальных бумаг. Она заглянула в глубину шкафчика, — там что-то белело, — сунула туда руку и вытащила таинственный объект: белый бумажный пакетик, на котором была прикреплена этикетка с именем аптекаря из Парижа. Пакетик вскрывали, потому что край его был подвернут и уголки аккуратно загнуты. Она отвернула уголок и увидела, что там есть еще около двух унций мелкого белого порошка.

Если не считать спрятанных сокровищ и таинственных документов, ничто не вызывает стольких сенсационных предположений, как пакетик неизвестного порошка, тем более если он обнаружен в тайнике. Мисс Мерчисон взяла со стола конверт, отсыпала туда немного порошка, положила пакетик на место и закрыла дверцу отмычкой. Затем дрожащими пальцами задвинула панель, стараясь, чтобы не осталось предательской щели.

Она отодвинула от двери стол и весело воскликнула:

— Нашла, наконец, нашла, миссис Ходжес!

— И слава Богу! — отозвалась та, появившись в дверях.

— Вы только представьте себе, — сказала мисс Мерчисон, — я как раз просматривала образцы для блузки, когда мистер Эркварт позвонил. Наверное, этот кусочек прилип к моему платью и упал здесь на пол.

Она триумфально подняла руку, в которой был зажат кусочек шелка. Сегодня после обеда она оторвала его от подкладки своей сумки — это могло бы служить доказательством, если бы таковое потребовалось, ее самоотверженного отношения к работе, так как сумка у нее была очень хорошая.

— Бог мой! — сказала миссис Ходжес. — Как хорошо, что вы его нашли, не правда ли, мисс?

— Я уже почти совсем отчаялась, — ответила мисс Мерчисон, — он был в этом темном углу, и даже пришлось отодвигать стол. Ну что ж, я должна бежать, пока магазин не закрылся. До свидания, миссис Ходжес.

И задолго до того, как услужливые господа Бурнз и Холлингсворт закрыли свой магазин, мисс Мерчисон звонила в дверь дома номер 110а, Пикадилли.

Она застала совет в самом разгаре. Там были достопочтенный Фредди Арбатнот, выглядевший благожелательным; главный инспектор Паркер, выглядевший обеспокоенным; лорд Питер, выглядевший сонным, и Бантер, который, представив ее, удалился на периферию собрания и застыл там с приличествующим случаю видом.

— Вы принесли нам какие-нибудь новости, мисс Мерчисон? Если так, то вы пришли в самый момент, когда все орлы собрались вместе. Мистер Арбатнот, главный инспектор Паркер, мисс Мерчисон. А теперь давайте присядем и повеселимся. Вы уже пили чай? Или, может быть, вы будете что-нибудь есть?

Мисс Мерчисон отклонила предложение.

— Хм! — сказал Уимзи. — Пациентка отказывается от пищи. Ее глаза сверкают. Выражение лица озабоченное. Губы приоткрыты. Пальцы теребят застежку сумки. Симптомы указывают на острый приступ общительности. Скажите нам самое худшее, мисс Мерчисон.

Мисс Мерчисон не нужно было упрашивать. Она рассказала о своих приключениях, и, к ее удовольствию, аудитория была совершенно поглощена ее рассказом, от первого до последнего слова. А когда она вытащила из сумки конверт с порошком, все присутствующие принялись аплодировать. Тайком к ним присоединился и Бантер.

— Это для вас убедительно, Чарльз? — спросил Уимзи.

— Я допускаю, что моя прежняя уверенность сильно пошатнулась, — ответил Паркер. — Конечно, порошок нужно подвергнуть анализу...

— Сейчас, о, воплощение осторожности, — сказал Уимзи. — Бантер, приготовь необходимое оборудование. Бантер брал уроки по выполнению теста Марша и проводит его просто восхитительно. Вы ведь тоже все о нем знаете, Чарльз, не так ли?

— Достаточно для приблизительного анализа.

— Тогда вперед, дети мои. Тем временем подведем итоги.

Бантер вышел, и Паркер, который делал заметки в записной книжке, прокашлялся.

— Итак, — начал он, — насколько я понимаю, дело выглядит следующим образом. Вы утверждаете, Питер, что мисс Вейн невиновна, и вы пытаетесь доказать это, выдвигая убедительное обвинение против Нормана Эркварта. До настоящего момента ваши обвинения против него практически полностью касаются только мотива и доказываются его желанием ввести следствие в заблуждение. Вы утверждаете, что ваше расследование действий мистера Эркварта дошло до той точки, когда полиция может и должна взять его в свои руки, и я склонен с вами согласиться. Однако я напоминаю, что вам еще необходимо раздобыть доказательства относительно средства и возможности совершения преступления.

— Это я знаю.Скажите нам что-нибудь новенькое.

— Что ж, если вы это знаете, то все в порядке. Очень хорошо. Итак, Филип Бойз и Норман Эркварт были единственными оставшимися в живых родственниками миссис Рейберн, или Креморны Гарден, которая очень богата и которой есть что завещать. Много лет тому назад миссис Рейберн доверила ведение своих дел отцу Эркварта — единственному члену семьи, с которым она находилась в дружеских отношениях. После смерти отца ведение дел перешло к Норманну Эркварту, и в 1920 году миссис Рейберн оформляет постановление об опеке, предоставляя ему полное право распоряжаться собственностью. Она также составляет завещание, согласно которому ее собственность делится на две неравные части и переходит к ее племянникам: Филипу Бойзу достается недвижимое имущество и пятьдесят тысяч фунтов, а Норману Эркварту — оставшаяся часть. Последний назначается единственным ее душеприказчиком. Когда Норману Эркварту был задан вопрос об этом завещании, он намеренно сказал вам неправду: что основная часть имущества завещана ему, и даже зашел в своем обмане настолько далеко, что продемонстрировал вам якобы черновик завещания. Предполагаемая дата составления черновика оказывается более поздней, чем дата составления самого завещания, которое найдено мисс Климпсон. Нет никакого сомнения в том, что этот черновик был составлен самим мистером Эрквартом не раньше чем три года назад, а возможно, и в один из последних дней. Более того, тот факт, что обнаруженное завещание находилось в месте, доступном мистеру Эркварту, но не было уничтожено, дает основание предполагать, что в действительности никакого более позднего завещательного распоряжения просто не было. Между прочим, Уимзи, почему он не уничтожил завещание? Как единственный оставшийся в живых наследник, он и так получил бы все без всяких разговоров.

— Может быть, это просто не пришло ему в голову. Или, возможно, есть еще какие-нибудь родственники. Он говорил о каком-то дяде в Австралии.

— Правда? Итак, он не уничтожил завещание. В 1925 году миссис Рейберн впала в старческое слабоумие, была парализована и, таким образом, потеряла возможность контролировать свое финансовое положение или составить другое завещание.

Приблизительно в это же время, как мы узнали от мистера Арбатнота, мистер Эркварт вступил на опасный путь финансовых спекуляций. Он допустил ряд ошибок, потерял деньги, пустился в еще более рискованные спекуляции, чтобы покрыть убытки, и в конце концов оказался глубоко втянутым в катастрофическое банкротство «Мегатериум траст». Он конечно же потерял больше денег, чем мог себе позволить. Сейчас мы из открытия, сделанного мисс Мерчисон, — которое, надо заметить, я не должен официально принимать во внимание, — видим, что он постоянно злоупотреблял своим положением опекуна и использовал деньги миссис Рейберн для своих личных спекуляций. Он выставил ее имущество в качестве залога для получения займов и раздобытые таким образом деньги вложил в «Мегатериум траст» и другие сомнительные предприятия.

Пока миссис Рейберн была жива, он находился в относительной безопасности, так как должен был лишь выплачивать ей определенную сумму для покрытия расходов на содержание дома и ведение хозяйства. В качестве ее доверенного лица он оплачивал все счета и платил слугам жалованье. До тех пор пока он выполнял эти обязанности, никто не имел права спрашивать у него, что он сделал с основным капиталом. Но как только миссис Рейберн умрет, ему будет необходимо отчитаться перед другим наследником, Филипом Бойзом, за капитал, который он присвоил.

Итак, в 1929 году, приблизительно в то же время, когда Филип Бойз и мисс Вейн поссорились и разошлись, у миссис Рейберн был серьезный приступ, и она едва не умерла. Опасность миновала, но могла возобновиться в любой момент. Почти сразу же после этого Эркварт завязывает дружбу с Филипом Бойзом и приглашает его поселиться в своем доме. За время, пока тот живет в доме Эркварта, у него случаются три приступа, которые доктор приписывает гастриту, но которые по своим проявлениям сходны с симптомами отравления мышьяком. В июне 1929 года Филип Бойз уезжает в Уэльс, и его здоровье улучшается.

За время отсутствия Филипа Бойза у миссис Рейберн случается еще один сильный приступ, и Эркварт спешит в Уиндль, возможно намереваясь уничтожить завещание, если произойдет самое худшее. Но приступ минует, и он возвращается домой вовремя, чтобы встретить Бойза по его возвращении из Уэльса. В этот же вечер у Бойза случается приступ болезни, по симптомам схожий с теми, что были весной, но гораздо более сильный. Через три дня он умирает.

Сейчас Эркварт в полной безопасности. Как наследник оставшейся части имущества, после смерти миссис Рейберн он получит все деньги, завещанные Филипу Бойзу. То есть фактически он не получит их, потому что он их уже присвоил и растратил, но отчитываться о них ему уже не понадобится, и его мошеннические действия останутся в тайне.

Таким образом, свидетельства относительно мотива преступления представляются гораздо более убедительными, чем те, которые были выдвинуты против мисс Вейн.

Но здесь возникает проблема, Уимзи. Где и как яд попал в организм Филипа Бойза? Мы знаем, что у мисс Вейн был мышьяк и что она могла легко и без свидетелей его отравить. А единственная у Эркварта возможность сделать это была за обедом, но если в этом деле и есть что-то неоспоримое — так это то, что Филип Бойз был отравлен не за обедом. Все, что он пил или ел, также пили или ели Эркварт и прислуга, за единственным исключением бургундского, которое было сохранено, подвергнуто анализу и признано безвредным.

— Я знаю, — сказал Уимзи, — но это-то как раз и подозрительно. Вы когда-нибудь слышали, чтобы еда сопровождалась такими предосторожностями? Это неестественно, Чарли. Тут вам и шерри, налитое из только что распечатанной бутылки; тут и суп, и рыба, и тушеная курица — блюда, где совершенно невозможно отравить одну порцию, без того чтобы не отравить все остальное; омлет, как нарочно, приготовленный за столом руками самой жертвы; вино, запечатанное и подписанное; все остатки доедаются на кухне — можно подумать, что он сделал все возможное и невозможное, чтобы соорудить обед, против которого не может возникнуть никаких подозрений; и вино — как последний штрих всего этого неправдоподобия.

Представьте себе: самое начало болезни, все уверены, что это очередной приступ гастрита, а любящий кузен вдруг приходит к мысли, что это — отравление. Почему он в таком случае не сказал об этом врачам? Почему не поднял всех на ноги? Почему не добился срочных анализов выделений больного? Почему он решил, что его могут заподозрить? Почему вообще — вместо всего этого — он решил защищать от обвинения себя, если был невиновен?! Вести себя так мог только виновный. А потом — это дело с медсестрой.

— Совершенно верно. У медсестры возникли подозрения.

— Я не думаю, что он знал о них. Я говорю о том, что вы рассказали нам сегодня. Полиция снова допросила медсестру, мисс Уильямс, и она рассказала им, что Норман Эркварт предпринимал все возможные меры, чтобы никогда не оставаться наедине с пациентом и никогда не давать ему еду или лекарство даже в присутствии медсестры. Разве это не говорит о нечистой совести?

— Вы не найдете ни одного юриста или присяжного, который поверил бы в это, Питер.

— Да, но послушайте, разве это не кажется вам странным? Послушайте, мисс Мерчисон, однажды медсестра была чем-то занята в комнате, а лекарство, уже готовое, стояло на каминной полке. Она было стала извиняться, а Бойз говорит: «О, не беспокойтесь, сестра. Норман может подать мне мой допинг». Вы думаете, Норман отвечает: «Конечно, старина!» — как сказали бы вы или я? Нет! Он говорит: «Я могу что-то сделать не так. Лучше я предоставлю это сестре». По-моему, это довольно неубедительно, так ведь?

— Множество людей не умеют ухаживать за тяжелобольными, — сказала мисс Мерчисон.

— Да, но большинство людей в состоянии налить лекарство из бутылочки в стакан. Тогда Бойз не был на грани смерти — он говорил вполне сознательно и тому подобное. Я утверждаю, что Эркварт тщательно себя ограждал.

— Возможно, — сказал Паркер, — но в конце концов, старина, когда же он отравил Бойза?

— А может быть, совсем не за обедом, — предположила мисс Мерчисон, — принятые предосторожности весьма очевидны. Возможно, они были направлены на то, чтобы сконцентрировать внимание на обеде и заставить забыть о других возможностях. Не пил ли он виски, когда приехал, или перед тем, как ушел, или не виски, а что-нибудь другое?

— Нет. Бантер ухаживал за Ханной Уэстлок и даже с трудом избежал обещания жениться. И вот что она ему рассказала: когда Бойз приехал и она открыла ему дверь, он тут же поднялся к себе в комнату. Эркварта в этот момент дома не было, он пришел только за четверть часа до обеда, и впервые мужчины встретились в библиотеке за знаменитым стаканом шерри. Двери между библиотекой и столовой были открыты, и Ханна все время сновала туда-сюда, накрывая на стол, и она уверена, что Бойз пил только шерри, и ничего, кроме шерри.

— Даже никакой таблетки для пищеварения?

— Ничего.

— А после обеда?

— Когда они доели омлет, Эркварт сказал что-то насчет кофе. Бойз посмотрел на часы и ответил: «Нет времени, старина; я уже должен ехать на Доути-стрит». Эркварт сказал, что он вызовет такси, и пошел к телефону. Бойз тем временем свернул салфетку, поднялся и вышел в холл. Ханна прошла за ним и подала ему пальто. Подошло такси. Бойз сел в него и уехал, так и не встретившись больше с Эрквартом.

— Мне кажется, — сказала мисс Мерчисон, — что Ханна — необычайно важный свидетель для защиты мистера Эркварта. Не думаете ли вы — мне не хотелось бы предполагать это, — но не думаете ли вы, что на суждения Бантера могли повлиять его чувства.

— Он говорит, — ответил лорд Питер, — что уверен в искренней религиозности Ханны. Они сидели рядом в церкви и пользовались одним молитвенником.

— Но это может быть простым лицемерием, — весьма мягко против обыкновения заметила мисс Мерчисон, воинствующая рационалистка. — Я не верю этим набожным людям с вкрадчивыми голосами.

— Я привожу это не как доказательство достоинств Ханны, — возразил Уимзи, — а как доказательство отсутствия чувств у Бантера.

— Да он и сам выглядит как священник.

— Вы никогда не видели Бантера не на службе, — сказал лорд Питер мрачно, — а я видел, и могу вас заверить, что молитвенник так же смягчающе действует на Бантера, как неразбавленный виски на английскую печень. Нет, если Бантер утверждает, что Ханна говорит правду, значит, она говорит правду.

— Тогда обед и напитки можно определенно отмести, — сказала мисс Мерчисон. Она не была убеждена, но хотела быть непредвзятой. — А как насчет графина с водой в спальне?

— Черт! — воскликнул Уимзи. — Один — ноль в вашу пользу, мисс Мерчисон. Мы не подумали об этом. Графин с водой — да, весьма плодотворная идея. Помните, Чарльз, в деле Браво выдвигалось предположение о том, что недовольный слуга подсыпал винно-каменную рвотную соль в графин с водой. О, Бантер, вот и ты! В следующий раз, когда будешь держать за руку Ханну, поинтересуйся у нее, не пил ли мистер Бойз воды из графина у себя в спальне?

— Извините, милорд, но я уже думал об этом.

— Уже думал?

— Да, милорд.

— Ты никогда ничего не пропускаешь, Бантер?

— Я прилагаю все усилия, чтобы доставить вам удовольствие, милорд.

— Что ж, тогда не разговаривай, как Дживз. Это раздражает меня. Так что там с графином?

— Я как раз собирался рассказать, милорд, когда прибыла эта леди, что мне удалось выяснить некоторые необычные обстоятельства, относящиеся к графину с водой.

— Итак, что-то начинает проясняться, — сказал Паркер, открывая чистую страничку в своей записной книжке.

— В этом я не уверен, сэр. Ханна рассказала мне, что, когда мистер Бойз прибыл, она проводила его в его спальню и удалилась, как и положено. Но не успела она дойти до лестницы, как мистер Бойз высунул голову из дверей и позвал ее. Затем он попросил ее наполнить водой его графин в спальне. Ханна была очень удивлена, так как прекрасно помнила, что только что сделала это, приводя комнату в порядок.

— Он мог сам опустошить графин? — быстро спросил Паркер.

— Только не себе вовнутрь, сэр. Для этого было недостаточно времени. А также было видно, что стаканом для питья не пользовались, а графин был не только пустым, но и сухим внутри. Ханна извинилась за небрежность, немедленно сполоснула и наполнила графин.

— Любопытно, — сказал Паркер, — но вполне вероятно, что она его и не наполняла.

— Прошу прощения, сэр. Ханна была настолько удивлена происшедшим, что рассказала об этом миссис Петтикан, кухарке, а та отчетливо помнила, что Ханна в то утро наполняла графин водой.

— Что ж, — сказал Паркер, — тогда Эркварт или кто-то другой должны были вылить из него воду и вытереть его. Зачем? Что сделает человек, если обнаружит, что в его графине нет воды?

— Позвонит в звонок, — быстро ответил Уимзи.

— Или просто позовет прислугу, — добавил Паркер.

— Или, — сказала мисс Мерчисон, — если человек не привык, чтобы ему прислуживали, он может воспользоваться водой из кувшина для умывания.

— Ага! Конечно, Бойз привык к более или менее богемному образу жизни.

— Но, — сказал Уимзи, — это какой-то идиотски окольный путь. Было бы гораздо проще отравить воду в графине. Зачем все усложнять и этим привлекать внимание? Да и сомнительно полагаться на то, что жертва станет пить воду из кувшина для умывания, чего он, кстати, и не сделал.

— Но Бойз был отравлен, — возразила мисс Мерчисон, — значит, яд был или в графине, или в кувшине.

— Нет, боюсь, нам не много удастся извлечь из этого кувшинно-графинного происшествия. «Преходящее, преходящее, преходящее наслаждение» — Теннисон.

— Все равно, — сказал Паркер, — этот инцидент меня убедил. Все это как-то уж очень сложно, Уимзи прав: если человек защищается настолько тщательно, это уже подозрительно.

— Бог мой! — воскликнул Уимзи. — Мы убедили Чарльза Паркера! Больше ничего не нужно. Он более несокрушим, чем все присяжные, вместе взятые.

— Это так, — скромно подтвердил Паркер, — зато я рассуждаю логичнее. И меня не сбивают с толку выступления прокурора. Но я чувствовал бы себя счастливее, если бы получил какое-нибудь более объективное доказательство.

— Получите. Вы хотите реального мышьяка. Что ж, Бантер, как там дела?

— Аппарат готов, милорд.

— Пойдем посмотрим, можем ли мы предоставить мистеру Паркеру то, что он хочет. Веди нас, мы пойдем за тобой.

В маленьком помещении, где Бантер обычно занимался фотографией и которое было оборудовано раковиной, лабораторным столом и бунзеновской горелкой, был установлен аппарат, необходимый для проведения теста Марша. Дистиллированная вода уже булькала в колбе, и Бантер установил стеклянную трубочку над пламенем горелки.

— Вы видите, милорд, — сказал Бантер, — что в самом аппарате мышьяк отсутствует.

— Я вообще ничего не вижу, — вздохнул Фредди.

— Это именно то, как сказал бы Шерлок Холмс, что вы и могли увидеть в случае, если перед вами ничего нет, — мягко сказал Уимзи. — Чарльз, вы подтверждаете, что вода, колба и трубка не содержат мышьяк?

— Подтверждаю.

— Будете ли вы любить ее, беречь и заботиться о ней, в горе и радости — простите, перевернул сразу две страницы! Где же этот конверт? Мисс Мерчисон, вы подтверждаете, что в моих руках именно тот, который вы принесли из офиса и в котором был белый порошок из тайника мистера Эркварта?

— Подтверждаю.

— Поцелуйте эту книгу. Спасибо. Итак...

— Минутку, — сказал Паркер, — вы не проверили сам конверт.

— Правильно. Постоянно какие-нибудь неувязки. Я полагаю, мисс Мерчисон, у вас нет еще одного конверта из офиса?

Мисс Мерчисон покраснела и полезла к себе в сумку.

— Ну, у меня есть небольшое письмецо, которое я черкнула после обеда подруге...

— В рабочее время и на бумаге работодателя! — воскликнул Уимзи. — О, как прав был Диоген, когда он днем с фонарем в руках искал честную машинистку! Ладно! Давайте его сюда. Цель оправдывает средства.

Мисс Мерчисон вытащила из сумки конверт и извлекла из него письмо. Бантер, почтительно приняв конверт на поднос, порезал его на мелкие кусочки и опустил в колбу. Вода бурно кипела, но трубочка оставалась чистой по всей своей длине.

— А скоро что-нибудь начнет происходить? — спросил мистер Арбатнот. — Мне кажется, это шоу становится немного скучноватым, а?

— Если ты не будешь тихо сидеть, я удалю тебя из зала, — ответил Уимзи. — Продолжай, Бантер. Конверт мы проверили.

Бантер открыл второй конверт и высыпал белый порошок в широкое горлышко колбы. Все пять голов склонились над аппаратом. И сразу, как по волшебству, внутри трубочки, в том месте, где огонь сильнее всего нагревал ее, появилось маленькое серебристое пятнышко. Секунда за секундой оно росло и становилось темнее, пока не превратилось в черно-коричневое пятно с металлическим блеском в центре.

— О, замечательно, отлично! — воскликнул восхищенный Паркер.

— У вас, наверное, лампа чадит или что-нибудь в этом роде, — предположил Фредди.

— Это мышьяк? — тихо выдохнула мисс Мерчисон.

— Надеюсь, что да, — сказал Уимзи, осторожно отсоединяя трубку и рассматривая ее на свет. — Это или мышьяк, или сурьма.

— Разрешите мне, милорд. Если мы добавим сюда небольшое количество раствора хлористой извести, то мы, без всякого сомнения, решим этот вопрос.

Все взволнованно затихли, и опыт был продолжен. Когда отбеливающий раствор попал на пятно, оно растворилось и исчезло.

— Тогда это мышьяк, — профессионально констатировал Паркер.

— Да, — небрежно сказал Уимзи, — конечно, мышьяк. Разве я вам не говорил? — Его голос немного дрожал от сдерживаемого триумфа.

— Это что — все? — Фредди был разочарован.

— Разве этого недостаточно? — спросила мисс Мерчисон.

— Не совсем, — ответил Паркер. — Но это большой шаг в нужном направлении. Это доказывает, что мистер Эркварт имел в своем распоряжении мышьяк, а сделав официальный запрос во Франции, мы, надеюсь, установим, был ли он у него уже в июне. Кстати, я обратил внимание на то, что это обычный белый мышьяк без примеси древесного угля или индиго. Однако было бы еще лучше, если бы мы могли доказать, что у мистера Эркварта была возможность им воспользоваться. Все, чего нам удалось достичь до сих пор, — это ясно продемонстрировать, что он не мог отравить Бойза ни до, ни в течение, ни после обеда, то есть в то время, которое необходимо для развития симптомов. Я согласен, что невозможность, настолько подкрепленная свидетельствами, сама по себе подозрительна, но, чтобы убедить жюри, я предпочел бы иметь что-нибудь получше одного лишь утверждения, что преступление было невозможно совершить.

— Ничего страшного, — сказал Уимзи безмятежно,— мы что-то проглядели — только и всего. Дайте мне удобный халат и унцию табаку, и я попытаюсь избавить вас от этой проблемы. Тем временем вы конечно же постараетесь узаконить доказательства, которые наши добрые друзья так ловко собрали несколько нетрадиционными методами, а также подготовитесь к аресту некоего человека, когда наступит для этого время?

— Конечно, — сказал Паркер, — с радостью. Даже если отбросить личные соображения, мне было бы приятнее увидеть на скамье подсудимых этого парня с прилизанными волосами, нежели какую-либо женщину. А если уж полиция допустила ошибку, то, чем скорее она будет исправлена, тем лучше.

Уимзи допоздна засиделся этой ночью в своей библиотеке, где на него с полок вполне доброжелательно смотрели тома книг. Они содержали накопленный веками запас мудрости всего мира, а также запас поэтической красоты, и стоили тысячи фунтов. Но они молчали. На стульях и столах лежали алые фолианты «Знаменитых британских процессов» — Палмер, Притчард, Мейбрик, Седдон, Армстронг, Мадлен Смит — великие практики в использовании мышьяка. Тут же громоздились самые авторитетные труды по судебной медицине и токсикологии.

Театралы разъехались по домам на такси, огни освещали пустынную площадь Пикадилли, изредка по дороге медленно, с грохотом проезжали тяжелые ночные грузовики, долгая ночь растаяла, и бледная зимняя заря неохотно занялась над островерхими крышами Лондона. Обеспокоенный Бантер молча сидел у себя на кухне, беспрерывно варя кофе и глядя в одну и ту же страницу «Британского фотографического журнала».

В половине девятого в библиотеке прозвенел звонок.

— Милорд?

— Ванну, Бантер.

— Хорошо, милорд.

— И кофе.

— Сейчас, милорд.

— И положи на место все книги, кроме этих.

— Да, милорд.

— Я понял, как это было сделано.

— Правда, милорд? Разрешите мне принести вам мои поздравления.

— Мне еще нужно это доказать.

— Это второстепенный вопрос, милорд.

Уимзи зевнул. Когда Бантер через минуту-другую вернулся с кофе, он уже спал.

Бантер поставил на место книги и с некоторым любопытством посмотрел на те, что были оставлены открытыми на столе: «Процесс над Флоренс Мейбрик», «Судебная медицина и токсикология» Диксона Манна, книга на немецком языке, название которой Бантер не смог прочесть, и «Парень из Шропшира» А.Э. Хаусмана.

Бантер несколько мгновений смотрел на них, а потом легонько хлопнул себя по бедру.

— Ну конечно! — тихо воскликнул он. — Какими же баранами мы все были! — Он мягко прикоснулся к плечу своего хозяина. — Ваш кофе, милорд.

Глава 21

— Так вы не выйдете за меня замуж? — спросил лорд Питер.

Она покачала головой:

— Нет. Это было бы нечестно по отношению к вам. И, кроме того...

— Что?

— Я боюсь. Ничто не остается безнаказанным. Мы будем жить вместе, если вы захотите, но я не выйду за вас замуж.

Ее слова прозвучали так невыразимо безнадежно, что Уимзи не испытал никакого энтузиазма по поводу приятного предложения.

— Но бумеранг не всегда возвращается точно, да и не было у вас такой вины, чтобы судьбе захотелось непременно свести с вами счеты, — запротестовал он. — А без брака — это же чертовски неудобно, и — простите, что напоминаю об этом, — вы же знаете, что ссор происходит не меньше, чем в браке.

— Я это знаю. Зато вы сможете порвать эту связь, как только захотите.

— Но я не захочу.

— Захотите. У вас клан и семейные традиции, знаете ли. Жена Цезаря и все такое.

— К черту жену Цезаря! А что касается семейных традиций — они на моей стороне, хотите — верьте, хотите — нет. Уимзи всегда прав, и да поможет Бог человеку, который окажется у него на пути. По этому поводу у нас есть старый фамильный девиз: «Во власти Уимзи» — это так. Я не могу сказать, что, смотрясь в зеркало, я в точности вижу в нем своего предка Джеральда де Уимзи, который, трясясь на ломовой лошади, принимал участие в осаде Акра. Но когда дело касается моей женитьбы, я намерен поступать так, как я хочу. Кто может меня остановить? Они не могут меня съесть. Они даже не могут разрезать меня на части, если на то пошло.

Хэрриет рассмеялась:

— Нет, я надеюсь, они не разрежут вас на части. И вы не будете вынуждены бежать за границу с вашей беззаконной женой и жить на континенте, на каких-нибудь таинственных водах, как герои викторианских романов?

— Конечно нет.

— А люди смогут забыть, что у меня был любовник?

— Мое дорогое дитя, они забывают подобные вещи ежедневно. Они специалисты в этих делах.

— И что меня подозревали в том, что я его убила?

— И была с триумфом оправдана, хотя и перенесла тяжелые испытания.

— Что ж, в таком случае я не выйду за вас. Если люди смогут забыть все это, они смогут также забыть, что мы не женаты.

— Они-то смогут. Я не смогу, вот в чем дело. Кажется, мы не добились никакого прогресса в нашей беседе. Но я правильно понимаю, что идея совместной жизни со мной не вызывает у вас безнадежного отвращения и вы могли бы...

— Но это все так нелепо, — запротестовала девушка. — Как я могу сказать, что я могла бы или не могла бы сделать, если бы я была свободна и уверена в... том, что останусь жива?

— Почему бы и нет? Я могу представить себе, что бы я сделал даже в самых невероятных обстоятельствах, а это наше дело наверняка выгорит.

— А я не могу, — сказала Хэрриет, начав снова падать духом. — Пожалуйста, не спрашивайте меня ни о чем. Я ничего не знаю. Я не могу ни о чем думать. Я ничего не могу представить. Особенно того, что могло бы — могло бы — случиться через ближайшие несколько недель. Я хочу только выбраться из этой передряги, и чтобы меня оставили в покое.

— Хорошо, — сказал Уимзи. — Я не буду вас беспокоить. Это нечестно. Я злоупотребляю и так далее. Вы не можете сказать мне: «Свинья!» — и убежать в подобных обстоятельствах, поэтому я не буду вас больше раздражать. Собственно говоря, я сам собираюсь убежать, у меня свидание с маникюршей. Милая юная девушка, хотя немного растягивает гласные. Пока!

У маникюрши, обнаруженной с помощью инспектора Паркера и его сыщиков, было кошачье личико, располагающие манеры и острый глаз. Она, не колеблясь, приняла приглашение своего клиента пообедать и не выказала никакого удивления, когда он конфиденциально прошептал ей, что у него есть к ней предложение. Она положила свои пухлые локти на стол, застенчиво склонила голову и приготовилась дорого продать свою честь.

По мере того как предложение разворачивалось перед ней, ее манеры претерпевали изменения. Это выглядело почти комично. Ее глаза потеряли ту округлость, которая придает взгляду невинное выражение, даже волосы, казалось, стали не такими пушистыми, а брови приподнялись в искреннем удивлении.

— Конечно, я могла бы, — сказала она в конце концов, — но зачем они вам нужны? Мне это кажется странным.

— Считайте, что это просто шутка, — улыбнулся Уимзи.

— Нет. — Она плотно сжала губы. — Мне это не нравится. В этом нет никакого смысла. Эта шутка выглядит какой-то подозрительной, и вдруг она мне чем-нибудь повредит? Послушайте, это не то, как же оно называется? Об этом еще было в колонке мадам Кристал в этой газете — чары, ну, вы понимаете, колдовство — что-то оккультное, в таком роде? Мне не нравится, если это должно принести кому-то вред.

— Я не собираюсь лепить восковую куколку, если вы это имеете в виду. Послушайте, вы можете сохранить кое-что в тайне?

— О, я не болтаю. Я никогда не позволяла себе молоть языком. Я не такая, как обычные девушки.

— Я так и подумал. Именно поэтому я и пригласил вас. Что ж, послушайте.

Он наклонился к ней и начал рассказывать. Маленькое раскрашенное личико, повернутое к нему, приобрело настолько заинтересованное и взволнованное выражение, что ее сердечная подруга, которая тоже обедала за столиком неподалеку от них, от зависти стала раздражительной и совершенно невыносимой, так как была абсолютно уверена, что дорогой Мейбл в этот момент предлагают квартиру в Париже, автомобиль «даймлер» и тысячефунтовое ожерелье. В результате она окончательно рассорилась со своим спутником.

— Видите, — сказал Уимзи, — для меня это значит многое.

Дорогая Мейбл испустила экстатический вздох.

— А это все правда? Вы это не придумали? Это лучше, чем любой роман.

— Это правда, но вы не должны говорить никому ни слова. Я только вам все рассказал. Вы ведь не выдадите меня ему?

— Ему? Он скаредная свинья. Я бы никогда ему ничего не выдала. Я сделаю это для вас. Это, конечно, будет немного сложно, потому что мне надо будет воспользоваться особыми ножницами. Но я справлюсь. Можете мне поверить. Но они не будут большими, понимаете? Он приходит довольно часто, но я сделаю для вас все, что можно. И я договорюсь с Фредом. Он всегда садится к Фреду. Фред сделает, если я его попрошу. А что мне дальше с ними делать?

Уимзи вытащил из кармана два конверта.

— В этом конверте, внутри, — выразительно сказал он, — запечатаны два маленьких пакетика для порошков. Вы не должны вынимать их раньше, чем образцы будут у вас в руках, потому что пакетики были тщательно подготовлены и являются химически чистыми, вы понимаете, что я имею в виду? Когда у вас все будет готово, откройте конверт, вытащите пакетики, положите в один обрезки ногтей, а в другой — волосы, сразу же закройте их, запечатайте вот в этот чистый конверт — адрес на нем написан — и отошлите. Договорились?

— Да. — Она протянула руку за конвертами.

— Хорошая девочка. И никому ни слова.

— Никому — ни — слова! — Она приложила палец к губам.

— Когда у вас день рождения?

— О, у меня его нет. Я не старею.

— Правильно; тогда я пришлю вам подарок не ко дню рождения, а в любой день. Я думаю, вы неплохо будете выглядеть в норковой шубке.

— «Вы неплохо будете выглядеть в норковой шубке», — передразнила она его. — А вы, оказывается, шутник.

— Вы меня вдохновляете, — скромно ответил Уимзи.

Глава 22

— Я решил приехать к вам в ответ на ваше приглашение, — сказал мистер Эркварт. — Я был весьма заинтересован, когда узнал, что у вас есть свежая информация относительно смерти моего несчастного кузена. Конечно же я с удовольствием окажу вам любую помощь, какую только смогу.

— Благодарю вас. Садитесь, пожалуйста. — Уимзи был вежлив, как никогда. — Вы, наверное, уже пообедали? Но конечно же не откажетесь от чашечки кофе. Мне кажется, вы предпочитаете кофе по-турецки. Мой человек прекрасно его варит.

Мистер Эркварт принял предложение. Он высказал Бантеру комплимент по поводу того, что тот овладел правильным методом приготовления странной, похожей на сироп жидкости, которая была бы просто оскорблением для настоящего жителя Востока.

Бантер важно поблагодарил его за хорошее мнение о его искусстве и поставил перед ним коробку, в которой было тошнотворное нечто под названием «Турецкие сладости». Оно имело свойство не только забивать рот и склеивать зубы, но еще и осыпало едока с ног до головы сахарной пудрой. Мистер Эркварт с набитым ртом неразборчиво пробормотал, что это настоящее восточное лакомство. Уимзи, горько улыбнувшись, сделал несколько глотков крепкого черного кофе и налил себе в стакан старого бренди. Бантер удалился, и лорд Питер, положив себе на колени открытую записную книжку и бросив взгляд на часы, приступил к рассказу.

Он довольно долго описывал обстоятельства жизни и смерти Филипа Бойза. Мистер Эркварт, зевая тайком, ел, пил и слушал.

Уимзи снова посмотрел на часы и приступил к истории завещания миссис Рейберн.

Мистер Эркварт, чрезвычайно этим удивленный, перестал зевать, отставил в сторону кофейную чашечку, вытер липкие пальцы носовым платком и удивленно воззрился на него.

Почти сразу же он спросил:

— Могу ли я узнать, как вы получили эту столь важную информацию?

Уимзи небрежно махнул рукой.

— Полиция, — сказал он, — полицейская организация — чудесная вещь. Просто удивительно, что они могут разузнать, если как следует постараться. Вы ведь не отрицаете ничего из того, что я сказал, я полагаю?

— Я слушаю, — мрачно ответил мистер Эркварт. — Когда вы закончите свое необыкновенное сообщение, я, возможно, буду точно знать, против чего мне возражать и что отрицать.

— О да, — сказал Уимзи, — я приложу все усилия, чтобы вам было ясно. Я, конечно, не юрист, но я постараюсь изложить все как можно понятнее.

Он продолжал монотонно рассказывать, а стрелки часов отмеряли время.

— Итак, я доказал, — заявил он, когда был полностью рассмотрен мотив преступления, — что именно в ваших интересах было избавиться от мистера Филипа Бойза. И в самом деле, парень был, по моему мнению, жалким типом и презренной личностью, и на вашем месте я бы испытывал те же самые чувства по отношению к нему.

— Это все, что вы можете сказать по поводу вашего фантастического обвинения? — спросил поверенный.

— Ни в коем случае. Сейчас я подхожу к самому главному. «Медленно, но верно» — вот лозунг вашего покорного слуги. Я заметил, что уже отнял у вас семьдесят минут, но, поверьте мне, этот час был потрачен не без пользы.

— Допустив, что вся ваша нелепая история является правдой, против чего я конечно же решительно возражаю, — заметил мистер Эркварт, — я бы полюбопытствовал узнать, что вы думаете по поводу того, каким образом мне удалось применить мышьяк. Вы нашли какое-нибудь остроумное решение этой проблемы? Или вы думаете, что я привлек к сообщничеству свою горничную и кухарку? Несколько опрометчиво с моей стороны, не так ли? И открывает такие замечательные возможности для шантажа.

— Настолько опрометчиво, — ответил Уимзи, — что это совершенно исключено для такого мужчины, как вы, который предвидит все возможные последствия. Эта запечатанная бутылка бургундского, например, свидетельствует об уме, который учитывает все возможности, — это так необычно. В самом деле, этот эпизод с самого начала привлек мое внимание.

— Правда?

— Вы интересуетесь, как и когда вы использовали мышьяк. Это случилось не перед обедом, я думаю. Предусмотрительность, которая проявилась в том, что вы из графина в спальне вылили воду, — о нет, это вы тоже не упустили, — те усилия, которые вы приложили, чтобы встретиться с вашим кузеном при свидетеле и не оставаться с ним наедине, — я думаю, это полностью исключает период времени перед обедом.

— Думаю, что это можно исключить.

— Шерри, — задумчиво продолжал Уимзи. — Это была новая, только что распечатанная бутылка. Можно бы, конечно, порассуждать по поводу исчезновения его остатков. Но кажется, мы можем исключить и шерри.

Мистер Эркварт иронически поклонился.

— Суп — его также ели кухарка и горничная, и с ними ничего не случилось. Я склонен исключить суп, то же самое относится и к рыбе. Можно было бы легко отравить порцию рыбы, но для этого потребовалось бы привлечь к сотрудничеству Ханну Уэстлок, а это противоречит моей теории. Теория же для меня священна, мистер Эркварт, для меня она почти то же, что вы называете догмой.

— Небезопасное направление мысли, — заметил юрист, — но в данных обстоятельствах я не склонен с этим спорить.

— Кроме того, — сказал Уимзи, — если бы яд был подсыпан в суп или рыбу, то он мог бы начать свое действие прежде, чем Филип — надеюсь, я могу его так называть? — покинул дом. Переходим к тушеной курице. Мне кажется, миссис Петтикан и Ханна Уэстлок могут выдать курице свидетельство о ее безупречности. И кстати, судя по их описанию, она была необыкновенно вкусна. Я говорю об этом как человек со значительным опытом в гастрономических вопросах, мистер Эркварт.

— Я отдаю себе в этом отчет, — вежливо заметил гость.

— Таким образом, остается только омлет. Восхитительнейшая вещь, особенно если его хорошо приготовить и — это очень важно — съесть немедленно. Очаровательная идея — подать яйца и сахар и приготовить омлет прямо за столом. Кстати, я так понимаю, что остатки омлета на кухню не попали? Нет, нет! Как можно не доесть такое чудесное блюдо! Будет гораздо лучше, если кухарка приготовит свежий, хороший омлет для себя и для своей коллеги. Никто, кроме вас и Филипа, омлет не ел, я в этом уверен.

— Именно так, — сказал мистер Эркварт, — и мне нет нужды это отрицать. Но вы должны помнить, что на меня омлет не оказал никакого воздействия. И более того, мой кузен сам его приготовил.

— Да, да. Четыре яйца с сахаром и джемом из общих запасов, если можно так выразиться. Нет, с сахаром и джемом все было в порядке. Э-э... я думаю, я не ошибусь, если скажу, что одно из яиц было подано к столу треснутым?

— Возможно. Я не помню.

— Не помните? Что ж, вы не под присягой. Но Ханна Уэстлок помнит, что, когда вы принесли яйца домой, — вы ведь сами купили их, мистер Эркварт, помните? — вы сказали, что одно яйцо треснуло, и выразили желание, чтобы вечером оно было подано для приготовления омлета. На самом деле, вы сами положили его в миску, приготовленную для этой цели.

— А что с ним? — спросил мистер Эркварт, несколько менее беспечно, чем раньше.

— Совсем нетрудно ввести мышьяк в порошке внутрь яйца, особенно треснутого, — сказал Уимзи. — Я сам проводил эксперимент с использованием маленькой стеклянной трубочки. Наверное, с маленькой воронкой это было бы легче. Мышьяк — довольно тяжелое вещество, в чайную ложку помещается семь-восемь гран, а следы на поверхности скорлупы можно легко вытереть. Жидкий мышьяк было бы ввести еще легче, конечно, но по некоторым причинам я проводил свой опыт с обычным белым порошком. Он довольно легко растворяется.

Мистер Эркварт достал сигару из коробки и с некоторым трудом зажег ее.

— Вы что, полагаете, — спросил он, — что среди четырех взбитых яиц одно — отравленное — чудесным образом было отделено и вместе со своим грузом мышьяка попало только в одну порцию омлета? Или что мой кузен тщательно выбрал и взял себе отравленный участок омлета, а остальное оставил мне?

— Вовсе нет, вовсе нет, — ответил Уимзи. — Я только предполагаю, что мышьяк находился в омлете и попал туда вместе с яйцом.

Мистер Эркварт бросил спичку в камин.

— В вашей теории есть кое-какие трещины, так же как в яйце.

— Я еще не закончил ее излагать. Мой следующий пункт основан на маленьких любопытных свидетельствах. Разрешите мне их перечислить. Ваше нежелание пить за обедом, ваш цвет лица, обрезки ваших ногтей, несколько прядей ваших ухоженных волос — я складываю это, добавляю пакетик с белым мышьяком из вашего тайника в офисе, легко потираю руки — вот так, — и получается пенька, мистер Эркварт, пенька.

Он беззаботно очертил в воздухе петлю.

— Я не понимаю вас, — хрипло сказал юрист.

— О, вы понимаете меня, — ответил Уимзи. — Пенька — то, из чего делают веревки. Замечательная штука — пенька. Так, насчет этого мышьяка. Как вы знаете, обычно он вреден людям, но есть некоторые — вот как эти странные крестьяне в Стирии, о которых все так наслышаны, — они, и это известно, его едят. Он улучшает дыхание, как они говорят, и цвет лица и придает волосам лоснящийся вид, по этим же причинам они дают его своим лошадям, исключая из этих причин разве что цвет лица, так как у лошадей цвет лица постоянный, но вы понимаете, что я хочу сказать. А потом был еще этот ужасный человек — Мейбрик. Опять же все говорят, что у него была привычка принимать мышьяк. Как бы то ни было, известно, что отдельные люди после некоторой практики могут без вреда для себя получать довольно большие дозы — достаточные для того, чтобы убить обычного человека. Впрочем, вы все это знаете лучше меня.

— Впервые об этом слышу.

— Ну что ж, сделаем вид, что все это ново для вас. Итак, один парень — я забыл, как его звали, но можно посмотреть у Диксона Манна — задался этим вопросом и принялся за собак и других животных. Он давал им мышьяк и, я полагаю, убил их очень много. Но в конце концов выяснил, что в то время как жидкий мышьяк сразу же попадает в почки и наносит непоправимый вред организму, порошкообразный мышьяк можно принимать день за днем, понемногу увеличивая дозу. Со временем организм привыкает к нему и, если можно так выразиться, перестает обращать на него внимание. Я читал где-то, что все это делают лейкоциты — знаете, такие маленькие беленькие частички, которые собираются вокруг яда и выталкивают его из организма, таким образом, он не может нанести вреда. Во всяком случае, смысл всего этого заключается в том, что если вы будете принимать порошкообразный мышьяк в течение достаточно долгого времени — скажем, года или около того, — у вас выработается невосприимчивость к нему, иммунитет, и вы сможете принять шесть-семь гран яда за один раз без малейшего признака желудочного расстройства.

— Очень интересно, — сказал мистер Эркварт.

— Очевидно, эти чертовы стирийские крестьяне так и делают, и они очень тщательно соблюдают правило не пить в течение двух часов после приема мышьяка из опасения, что вместе с жидкостью он проникает в почки, и они будут отравлены. Так вот, мне пришло в голову, старина, что если вы сначала позаботились обзавестись иммунитетом, то впоследствии могли бы разделить чудесный начиненный мышьяком омлет с другом и родственником. Его бы он убил, а для вас оказался бы совершенно безвреден.

— Понятно. — Юрист облизал губы.

— Итак, как я уже сказал, у вас чудесный цвет лица, если не считать того, что от мышьяка появились кое-где пигментные пятна — такое иногда случается, — у вас блестящие волосы и так далее, вы были осторожны и не пили за обедом — вот я и сказал себе: «Питер, светлая твоя голова, к чему бы это?» А затем был обнаружен пакетик с мышьяком в вашем тайнике — не ломайте себе пока голову, каким образом, —- и я сказал себе: «Надо же! Интересно, как долго это длится?» Ваш парижский аптекарь сообщил полиции, что уже два года — это так? — почти сразу, как обанкротился «Мегатериум траст»? Хорошо, не надо мне ничего говорить, если не хотите. Затем мы получим образцы ваших ногтей и волос, и, поглядите-ка, они полны мышьяка. Я сказал себе: «Хорошенькое дело!» — и пригласил вас побеседовать со мной. Я подумал, что у вас может появиться какое-нибудь предложение, знаете ли.

— Я могу только предложить вам, — сказал Эркварт, он ужасно побледнел, но все еще сохранял профессиональную сдержанность, — чтобы вы поостереглись посвящать кого-либо в вашу смехотворную теорию. Какие там козни вы или полиция, — от которой, откровенно говоря, можно ожидать чего угодно — строите против меня, я не знаю, но распространять слухи о том, что я принимаю наркотики, — это клевета, которая карается по закону. Бесспорно то, что в течение некоторого времени я принимал лекарство, которое содержит мышьяк в небольшой дозе, — доктор Грейнджер может представить вам рецепт, — и вполне вероятно, что какое-то его количество отложилось у меня в коже и в волосах, но не более того. Ваши обвинения совершенно безосновательны.

— Совершенно?

— Совершенно.

— Тогда каким же образом, — спросил Уимзи спокойно, но чувствовалось что-то угрожающее в его тоне, обычно строго контролируемом, — каким же образом вы употребляли сегодня вечером, без всякого видимого эффекта, дозу мышьяка, достаточную, чтобы убить двоих-троих обычных людей? Эти отвратительные сладости, на которые вы так набросились, — подобное поведение за столом, я считаю, совершенно не соответствует вашему возрасту и положению, — были густо посыпаны белым мышьяком. Вы съели это полтора часа назад, я заметил время. Если бы мышьяк мог нанести вам какой-то вред, вы бы уже в течение часа бились в судорогах.

— Вы дьявол!

— Не могли бы вы продемонстрировать хоть какие-нибудь симптомы? — саркастически спросил Уимзи. — Принести вам тазик? Или, может, вызвать врача? У вас не жжет горло? Вы не агонизируете в конвульсиях? Сейчасдовольно поздно, но при большом желании вы могли бы продемонстрировать некоторую видимость признаков отравления.

— Вы лжете. Вы бы не осмелились это сделать! Это было бы убийство.

— Не тот случай, мне кажется. Но я готов подождать.

Эркварт пристально смотрел на него. Уимзи легким движением поднялся с кресла.

— На вашем месте я не стал бы использовать силу. Кроме того, я вооружен. Извините за мелодраму. Вы собираетесь заболеть или нет?

— Вы сумасшедший.

— Не надо так говорить. Ну же — попытайтесь! Показать вам, где ванная?

— Мне плохо.

— Конечно. Только ваш тон не слишком убедителен. Из двери налево, третья дверь по коридору.

Юрист, спотыкаясь вышел из комнаты. Уимзи вернулся в библиотеку и позвонил.

— Думаю, Бантер, мистеру Паркеру может понадобиться помощь в ванной.

— Хорошо, милорд.

Бантер исчез, и Уимзи стал ждать. В коридоре скоро раздался шум потасовки. Потом в дверях появился Эркварт, очень бледный и взъерошенный, одежда его была в беспорядке, Паркер и Бантер крепко держали его за руки.

— Ему было плохо? — спросил Уимзи с интересом.

— Нет, не было, — ответил Паркер мрачно, надевая на свою жертву наручники. — Сначала он весьма бойко проклинал вас в течение пяти минут, затем попытался выбраться наружу из окна ванной, но третий этаж все-таки, и он выбежал через двери гардеробной, где и попал мне в руки. Не дергайся, парень, тебе же будет хуже.

— И он все еще не знает, то ли он отравлен, то ли нет?

— Похоже, он не считает себя отравленным. Во всяком случае, не задумался над этим. Единственное, чего он хотел, — это сбежать.

— Слабовато, — сказал Уимзи, — если бы я хотел, чтобы люди считали меня отравленным, я бы устроил представление получше, чем это.

— Замолчите, ради Бога, — прошипел арестованный. — Вы изловили меня с помощью злобного, дьявольского трюка. Разве этого недостаточно? Теперь вы могли бы и заткнуться.

— О, — сказал Паркер, — вот вы и попались! Что ж, я предупреждал вас, что вы можете сохранять молчание, а если вы хотите говорить, то это не моя вина. Да, Питер, вы ведь не отравили его на самом деле? Ему это, кажется, не вредно, но это может повлиять на результаты медицинского исследования.

— По правде говоря, нет, — ответил Уимзи. — Я только хотел посмотреть на его реакцию. Теперь предоставляю его вам.

— Мы присмотрим за ним, — сказал Паркер. — Может, скажете Бантеру, чтобы он вызвал такси?

Когда арестованный отбыл вместе со своим эскортом, Уимзи задумчиво повернулся к Бантеру и сказал, держа стакан в руке:

— «Митридат умер старым», — утверждает поэт. Но я сомневаюсь в этом, Бантер. В данном случае я очень в этом сомневаюсь.

Глава 23

На столе у судьи стояли золотистые хризантемы, они были похожи на маленькие факелы.

Хэрриет Вейн настороженно смотрела в переполненный притихший зал суда, в то время как секретарь зачитывал постановление о привлечении ее к уголовной ответственности. Судья, полноватый и пожилой, точная копия Джона Килмори в изображении Гейнсборо, бросил вопросительный взгляд на прокурора,

— Ваша светлость, мне поручено объявить, что прокуратура снимает обвинение, выдвинутое ранее против подсудимой.

По залу пронесся вздох, он был похож на шум деревьев при усиливающемся ветре.

— Я правильно понял — прокуратура отзывает свое обвинение?

— Таковы инструкции, ваша светлость.

— В таком случае, — невозмутимо сказал судья, поворачиваясь к присяжным, — вам ничего не остается, как вынести вердикт о невиновности. Пристав, успокойте публику на галерке.

— Одну минуту, ваша светлость, — торжественно произнес сэр Импи Биггс, вставая. — От имени моей клиентки — от имени мисс Вейн, ваша светлость, я прошу вас предоставить мне возможность сказать несколько слов. Против нее было выдвинуто обвинение, ваша светлость, ужасное обвинение в убийстве, и я хотел бы, чтобы всем стало ясно, что она выходит из зала суда без малейшего пятнышка на своей репутации. Как мне стало известно, ваша светлость, обвинение снимается не за недоказанностью. В полицию поступила дополнительная информация, которая со всей определенностью доказывает полную невиновность моей клиентки. Я также понял, ваша светлость, что был произведен соответствующий арест, и новое расследование будет должным образом проведено. Ваша светлость, эта леди должна вернуться в общество оправданной не только в глазах закона, но и в глазах общественного мнения. Здесь не должно оставаться ни малейшей неопределенности, и я уверен, ваша светлость, что уважаемый прокурор меня поддержит.

— Конечно же, — подтвердил прокурор. — Я получил инструкции, ваша светлость, объявить о том, что, отзывая обвинение, выдвинутое ранее против подсудимой, прокуратура основывается при этом на полной убежденности в ее абсолютной невиновности.

— Я очень рад это услышать, — сказал судья. — Подсудимая, прокуратура, безоговорочно отзывая выдвинутое ранее против вас обвинение, утверждает вашу полную невиновность. После этого никто уже не сможет предположить, что на вашей репутации лежит хотя бы малейшая тень, и я сердечно поздравляю вас с окончанием весьма тяжелых испытаний, через которые вы принуждены были пройти. Должен, однако, заметить, хотя я понимаю людей, кричащих «Ура!», что это не театр и не футбольный матч, и если они не будут вести себя подобающим образом, то будут удалены из зала суда. Господа присяжные, вы признаете подсудимую виновной или невиновной?

— Невиновной, ваша светлость.

— Очень хорошо. Подсудимая освобождается из-под стражи. Следующее дело!

Вот так, шумной сенсацией, закончился один из самых громких процессов века по обвинению в убийстве.

Хэрриет Вейн, уже свободная женщина, спускаясь по ступенькам лестницы, увидела, что ее ожидают Эйлюнид Прайс и Сильвия Мэрриотт.

— Дорогая! — сказала Сильвия.

— Гип-гип — ура! — воскликнула Эйлюнид.

Хэрриет несколько рассеянно поздоровалась с ними.

— Где лорд Питер Уимзи? — спросила она. — Я должна поблагодарить его.

— Ты не сможешь этого сделать, — четко сказала Эйлюнид. — Я видела, как он ушел сразу же, как был объявлен вердикт.

— Ох! — вырвалось у мисс Вейн.

— Он приедет к тебе, — сказала Сильвия.

— Нет, он не приедет к ней, — возразила Эйлюнид.

— Почему нет? — спросила Сильвия.

— Слишком скромный, — ответила Эйлюнид.

— Боюсь, что ты права, — подтвердила Хэрриет.

— Мне он понравился, — призналась Эйлюнид. — Не надо ухмыляться. Мне он понравился. Я снимаю перед ним шляпу. Если он тебе нужен, тебе придется сообщить ему об этом самой.

— Я этого не сделаю, — сказала Хэрриет.

— Сделаешь, сделаешь, — возразила Сильвия. — Я была права насчет убийцы, и, я надеюсь, буду права и в этом случае.

А лорд Питер поехал к герцогу Денверскому, где все пребывали в страшном волнении, за исключением герцогини, — находясь в самом центре бури, она безмятежно вязала коврик.

— Послушай, Питер, — сказал герцог, — ты единственный имеешь хоть какое-то влияние на Мэри. Сделай что-нибудь. Она хочет выйти замуж за полицейского.

— Я знаю, — ответил Уимзи. — Почему бы и нет?

— Это смешно, — сказал герцог.

— Нисколько, — возразил лорд Питер. — Чарльз — один их лучших людей, которых я знаю.

— Вполне вероятно, — согласился герцог. — Но Мэри не может выйти замуж за полицейского.

— Послушай, — сказал Уимзи, он взял сестру за руку, — оставь Мэри в покое. Чарльз немного ошибся в самом начале этого дела об убийстве, но он редко ошибается и однажды станет большим человеком. Я не удивлюсь, если ему пожалуют титул и все такое. А если тебе необходимо с кем-нибудь поссориться — поссорься со мной.

— Господи! — воскликнул герцог. — Но ведь ты не собираешься жениться на женщине из полиции?

— Нет, — ответил Уимзи, — я собираюсь жениться на бывшей подсудимой.

— Что? — переспросил герцог. — Бог мой, что? Что?!

— Если она, конечно, согласится, — добавил лорд Питер Уимзи.

Дороти Л. Сэйерс ПЯТЬ ОТВЛЕКАЮЩИХ МАНЕВРОВ

Предисловие

Моему другу Джо Дигнаму, гостеприимнейшему из хозяев

Дорогой Джо!

Вот наконец обещанная книга о Гейтхаусе и Керкубри. Все населенные пункты, упомянутые в тексте, реальны, так же как и проезжающие в тех местах поезда. Описания окрестностей приведены с натуры, хотя по моей воле кое-где появились два-три лишних дома. Что же касается героев — и тебе это известно лучше, чем кому бы то ни было, — никто из них не имеет ничего общего с реальными людьми, ведь никому из художников Галлоуэйя никогда даже в голову не придет напиться до чертиков, или сбежать от жены, или стукнуть ближнего своего по голове. Все это выдумано забавы ради, чтобы оживить сюжет.

Если я случайно дала какому-нибудь неприятному персонажу имя существующего в действительности человека, передай мои извинения и уверь его или ее, что произошло сие непреднамеренно. Даже отрицательных героев следует как-нибудь называть… Будь добр, напомни Лаури, что, хотя действие приходится на эпоху керосиновых ламп, я не забыла, что в Гейтхаусе в настоящее время уже появилось электричество, с помощью которого можно читать эту книгу.

И еще, случись тебе встретить мистера Миллара, хозяина отеля «Эллангоуэн», или начальника станции Гейтхауса, или кассиров в Керкубри — в общем, кого-то из той доброй сотни славных людей, которые столь терпеливо отвечали на мои вопросы о железнодорожных билетах, автобусах и старых рудниках в Гритауне, — передай, что я им крайне признательна за содействие и прошу простить, если сильно докучала.

Посылаю сердечный привет всем, в том числе Феликсу. Скажи миссис Дигнам, что следующим летом мы непременно вернемся, чтобы вновь отведать картофельных лепешек в «Анвосе».

Кэмпбелл

Если вы живете в Галлоуэйе, вы либо рыбак, либо художник. Хотя подобное утверждение, возможно, и не совсем верно, поскольку те, кто занимается живописью, в свободное время тоже рыбачат. Здесь не увлекаться ни тем, ни другим считается странным и даже весьма эксцентричным. Рыбалка — обычная тема для разговоров в баре и на почте, в гараже и на улице. О рыбалке рассуждают все — горожанин, приехавший на «роллс-ройсе» и захвативший с собой три удилища от Hardy^[548] и чудак, день за днем отрешенно наблюдающий за сетями на речке Ди. Погода, в других частях королевства оценивающаяся с точки зрения фермеров, садовников и отдыхающих, в Галлоуэйе обсуждается по меркам рыбаков и художников. Рыболов-художник извлекает пользу из любого каприза природы: погода, слишком ясная для форели, расцвечивает холмы и море сияющими потоками красок, а дождь, который не способствует рисованию, заполняет реки и озера мутной водой, несущейся к исполненным надежды любителям рыбалки, уже приготовившим удочки и корзины для рыбы. Ну а в холодные тусклые дни, когда окрестности не освещены багрянцем и на речке нет клева, можно присоединиться к неспешной беседе в уютном баре и обменяться сведениями о новых «кардиналах»^[549] и «мартовках» ^[550], а также потренироваться в искусстве завязывания замысловатых узлов из лески.

Художественным центром Галлоуэйя можно считать Керкубри. Именно здесь живописцы объединились в блистательное созвездие, ядро которого расположилось на Хай-стрит, а некоторые орбитальные звезды сияют в отдаленных домах на склоне холма, распространяя свет до самого Гейтхаус-он-Флит. Здесь в солидных каменных особняках встречаются большие роскошные студии, обшитые деревянными панелями, заставленные начищенной до блеска латунью и полированным дубом. Есть обычные мастерские, скорее напоминающие временные летние домики, в которых отличный дневной северный свет и беспорядочно разбросанные кисти с холстами знаменуют собой все, что нужно истинному художнику. Попадаются и совсем небольшие мастерские, пестрящие голубыми, красными, желтыми занавесками и необычными экземплярами керамических изделий; эти скромницы прячутся в глубине узких дворов и садиков, радующих глаз старомодными цветами, пышно растущими на плодородной почве. Встречаются студии, разместившиеся в бывших амбарах — их ценят за простор и высокие потолки с балками. Пригодными для обитания они стали благодаря маленькой печке и газовой горелке. Одни живописцы обременены большими семьями и потому держат в доме служанок в чепцах и передниках; другие снимают комнаты и вверяют себя попечению домашней хозяйки; третьи живут в паре с кем-то или в полном одиночестве, наняв приходящую уборщицу, а иные предпочитают существование отшельников и ведут хозяйство самостоятельно. Кто-то из мастеров выбирает масляные краски, а кто-то акварель и пастель, кто-то увлекается гравюрой или иллюстрирует книги, кто-то работает с металлом. Здесь можно встретить художников любого направления, и объединяет их одно — серьезное отношение к работе, в которой нет места дилетантам.

Лорда Питера Уимзи в этом рыбацко-художественном обществе любили и принимали по-дружески, даже с некоторой нежностью. Он довольно прилично забрасывал удочку и не претендовал на то, чтобы называться художником, а следовательно, хотя и был «пришлым» англичанином, не давал никаких поводов для неприязни. Южанина в Шотландии терпят лишь при условии, что он не ставит себя выше других, а этого типично английского порока лорд Питер, к его великой чести, был лишен напрочь. Да, конечно, его отличал вопиющий акцент, и поведение порой казалось непредсказуемым, но Уимзи приезжал в Галлоуэй уже не первое лето, держался нейтрально и вел себя безобидно, так что, если он и позволял себе какое-нибудь чудачество, на это попросту махали рукой, примиряюще пожимая плечами: «Да ладно вам! Это всего лишь его светлость».

В тот вечер, когда разгорелась злосчастная ссора между Кэмпбеллом и Уотерзом, Питер Уимзи также находился в пабе «Герб МакКлеллана». Кэмпбелл, пейзажист, позволил себе, быть может, на одну-две рюмки больше, чем следовало человеку с рыжей шевелюрой. И без того исполненный боевого задора шотландец разошелся не на шутку. Он завел долгую хвалебную речь, повествующую о заслугах джоков ^[551] в Великой войне ^[552], и прервался лишь для того, чтобы, как бы невзначай, заметить Уотерзу, что все англичане произошли непонятно от кого и не могут даже нормально изъясняться на собственном проклятом языке.

Уотерз — отпрыск древнего рода йоменов, как и все англичане, был готов восхищаться и восхвалять представителей других наций, конечно, кроме даго^[553] и негров, но, опять же, как и все англичане, не выносил, когда те нахваливали сами себя. Громко во всеуслышание превозносить собственную страну казалось ему попросту непристойным — все равно, что подробно распространяться в курительной комнате о прелестях своей жены. Он слушал пейзажиста с той терпеливо-натянутой улыбкой, которую нацепляют иностранцы, желая быть корректными и показывая, что их уверенность в себе настолько непоколебима, что они даже не станут утруждаться препирательствами.

Кэмпбелл указал на то, что все крупные административные посты в Лондоне занимают шотландцы, что Англии так и не удалось завоевать его родину, и если уж Шотландия хочет самоуправления, то, видит Бог, так тому и быть, что когда наемное английское войско теряло присутствие духа, всегда приходилось посылать за шотландскими офицерами, чтобы навести порядок, и когда на линии фронта понимали, что им приходится туго, то сразу успокаивались при мысли о шотландцах, занявших позицию на левом фланге.

— Да любого спроси, кто был на этой войне, голубчик, — добавил он, не совсем честно используя, таким образом, преимущество над Уотерзом, который достиг призывного возраста только к концу войны. — Они-то скажут, что думают о шотландцах.

— Да уж, — пробормотал Уотерз и презрительно усмехнулся. — Я знаю, что скажут о шотландцах. Они только чешут языками…

Будучи по природе своей джентльменом и пребывая в меньшинстве, Уотерз не стал продолжать обидную присказку, однако Кэмпбелл был в состоянии сам ее домыслить. В ответ он разразился злобной тирадой, которая задевала честь уже не сугубо национальную, но скорее личную.

— Проблема шотландцев, — сказал Уотерз, когда Кэмпбелл остановился, чтобы перевести дух, — заключается в том, что у вас сильно развит комплекс неполноценности.

Он опустошил свой стакан и улыбнулся Уимзи. Возможно, именно эта улыбка, а не сама по себе насмешка стала для Кэмпбелла последней каплей. Он выкрикнул несколько кратких и достойных всяческого осуждения выражений и выплеснул часть содержимого собственного стакана в лицо Уотерзу.

— О, нет, мистер Кэмпбелл! — запротестовал Вулли Мёрдок, возражая против разборок в его заведении.

Но к тому моменту изо рта Уотерза уже сыпались фразы, может быть, даже еще более оскорбительные для слуха, чем слова, сказанные Кэмпбеллом, а сами спорщики сцепились среди осколков стекла и опилок.

— Я сверну тебе твою всезнающую башку! — в бешенстве прохрипел Уотерз. — Грязный горный сукин сын!

— Эй, прекрати это, Уотерз! — принялся увещевать драчуна Уимзи, пытаясь оттащить его за воротник. — Не дури! Он это спьяну.

— А ну посторонись, приятель, — вмешался рыболов МакАдам, обхватывая Кэмпбелла загорелыми ручищами. — К чему такой шум? А ну-ка тихо!

Противники разошлись, тяжело дыша.

— Ну что это такое? — вздохнул Уимзи. — Это же вам не Лига наций, на самом-то деле! Есть у вас хоть капля здравого смысла?

— Он назвал меня… — пробормотал Уотерз, отирая с лица виски. — Будь я проклят, если так это оставлю! Ему лучше не попадаться мне на глаза, — он не сводил с Кэмпбелла гневного взгляда.

— Встретимся, если так хочешь, — огрызнулся Кэмпбелл. — Убегать не стану.

— Ну-ну, джентльмены… — пролепетал Мёрдок.

— Пришел тут, — продолжал Кэмпбелл, — со своими грязными оскорблениями…

— Нет, мистер Кэмпбелл, — вставил его светлость, старательно коверкая английский на шотландский лад, — это вам не следовало так с ним говорить.

— Я скажу, черт подери, все, что о нем думаю, — упрямо заявил Кэмпбелл.

— Только не в моем баре, — решительно встрял Мёрдок.

— Все, что о нем думаю, в любом черт его дери, чертовом баре! — продолжал Кэмпбелл. — И еще повторю, если он плохо расслышал, что он просто…

— А ну хоро-о-ош! — прикрикнул МакАдам. — Иди-ка лучше проспись. Пойдем, подвезу до Гейтхауса.

— Пошел ты к черту! — ответил Кэмпбелл. — У меня своя тачка имеется, и я еще не разучился водить. Ну вас всех к дьяволу! Не желаю никого видеть из вашей растреклятой компании!

Художник стремительно вышел, после чего воцарилась тишина.

— О господи! — наконец вымолвил Уимзи.

— Пожалуй, мне тоже лучше поскорее убраться отсюда, — угрюмо заметил Уотерз.

Уимзи и МакАдам переглянулись.

— Обождите немного, — сказал последний. — Стоит ли теперь торопиться? Кэмпбелл — вспыльчивый человек, а уж если в нем есть хотя бы капля спиртного, то и вовсе наговорит лишнего.

— Да, — подтвердил Мёрдок. — Нос чего он так набросился на мистера Уотерза? Ужасно, ужасно, что все так вышло.

— Прошу прощения, если я грубо отзывался о шотландцах, — извинился Уотерз. — Я никого не хотел обидеть, просто меня взбесил этот парень.

— А, да это-то ясно, — согласился МакАдам. — Вы ничего плохого не хотели, мистер Уотерз. Выпьете чего-нибудь?

— Да, двойной скотч, — ответил Уотерз, ухмыльнувшись с некоторым смущением.

— Вот это правильно, — поддержал Уимзи. — Смыть оскорбление национальным напитком.

Художник по имени МакГеох, который до этого момента держался несколько в стороне, поднялся и направился к стойке.

— Еще один «уортингтон», — бросил он. — Если Кэмпбелл не сегодня-завтра влипнет в неприятности, я не удивлюсь. Он переходит все границы. Вы ведь слышали, что он выдал Стрэтчену давеча на гольф-площадке… Ведет себя, словно он центр земли. Стрэтчен ему тогда так и сказал: «Увижу тебя еще раз здесь — шею сверну».

Посетители бара молча покачали головами. Вражда между Кэмпбеллом и председателем гольф-клуба в Гейтхаусе давно уже стала притчей во языцех.

— И Стрэтчена можно понять, — продолжал МакГеох. — Кэмпбелл прожил в Гейтхаусе всего два сезона, а уже всех перессорил между собой. Он настоящий дьявол, когда напьется, а когда трезв — неотесанная деревенщина. Стыд и позор! В нашем маленьком художественном сообществе все всегда замечательно ладили между собой, не обижали друг друга. А сейчас сплошные свары и ссоры, и все из-за этого Кэмпбелла.

— Ничего. Может, он скоро угомонится, — предположил Мёрдок. — Из родных у него в этих краях никого нет, и он здесь как неприкаянный. Кстати сказать, несмотря на всю ту чушь, что он нес, Кэмпбелл вообще-то не шотландец, ведь ни для кого не секрет, что сам он из Глазго, а его мать родом из Ольстера ^[554], и ее фамилия Флэнгэн.

— Ага, таких только слушай, — вставил Мюррей, банкир, который сам, будучи уроженцем Киркволла, питал глубокое и не всегда молчаливое презрение к любому, кто родился южнее Уика^[555]. — Лучше просто не принимать всерьез то, что он болтает. Если у кого и есть серьезная причина проучить его как следует, то не у нас с вами.

Он многозначительно обвел взглядом присутствующих.

— Ты подумал о Хью Фаррене, — предположил МакАдам.

— Я не стану называть никаких имен, — возразил Мюррей, — но все знают, что он нажил себе проблем с одной леди.

— Это не ее вина, — покачал головой МакГеох.

— Я этого и не говорю. Но некоторые люди умудряются влипать в истории без чьего-либо содействия.

— Не могу себе вообразить Кэмпбелла в роли соблазнителя, — весело заметил Уимзи.

— Я бы предпочел вообще его не воображать ни в какой роли, — проворчал Уотерз, — но он сам чересчур много воображает о себе, и однажды…

— Ладно, ладно, — поспешно сказал Мёрдок. — Это правда, что здесь его не очень-то жалуют, я имею в виду Кэмпбелла, но лучше уж проявить снисхождение и не обращать на него внимания.

— Легко сказать… — начал Уотерз.

— А по поводу рыбалки он ни с кем не сцеплялся? — прервал собеседника Уимзи.

Если уж разговор зашел о Кэмпбелле, лучше постараться, чтобы в нем ни в коем случае не участвовал Уотерз.

— Было такое, — ответил МакАдам. — Он все время ссорится из-за этого с мистером Джоком Грэхемом. Тот как-то рыбачил в заводи под окнами Кэмпбелла. Вообще-то, конечно, кругом сколько угодно хороших мест, где можно ловить рыбу, не беспокоя Кэмпбелла: очень уж он из-за этого бесится. Но, в конце концов, заводь ведь не его собственность. И река свободна для всех. Можно было ожидать, как Грэхем отнесется к возмущению человека, который сам никого ни в грош не ставит.

— Учитывая и то, — добавил МакГеох, — что Кэмпбелл пытался искупать его во Флите.

— Боже милостивый! И ему удалось? — заинтересованно спросил Уимзи.

— Да, но Кэмпбелла и самого искупали, — с удовольствием ответил Мёрдок. — А Грэхем с тех пор так и рыбачит в заводи каждую ночь, прихватив с собой одного или пару ребят. Он будет там и сегодня, не сомневаюсь.

— Так что, если Кэмпбелл захочет нарваться на драку, он знает, куда ему отправиться, — подытожил Уимзи. — Поехали, Уотерз! Пора по домам.

Уотерз, по-прежнему мрачный, поднялся и отправился следом за его светлостью. Уимзи, беспечно болтая, довез его до дома и проследил, чтобы он лег в кровать.

— Я не позволю Кэмпбеллу действовать тебе на нервы, — сказал он, прерывая поток ворчания. — Он того не стоит. Выбрось все это из головы и спи, а то не сможешь завтра нормально работать.

Ворчание стихло.

— Кстати, довольно неплохо, — добавил Питер, задержавшись перед пейзажем, что был прислонен к комоду. — Мастерски орудуешь мастихином, да, приятель?

— Кто? Я? — удивился Уотерз. — Ты не знаешь, о чем говоришь. Кэмпбелл — единственный в этих местах, кто умеет держать в руке мастихин. Во всяком случае, сам он говорит именно так. Он даже имел наглость назвать Гоуэна старомодным недотепой.

— Серьезное заявление, не правда ли?

— Надо думать. Гоуэн — настоящий мастер. Бог мой, да меня в жар бросает при одной только мысли, что Кэмпбелл это заявил во всеуслышание в арт-клубе в Эдинбурге, перед кучей народа, перед друзьями Гоуэна.

— И что ответил Гоуэн?

— О, много чего… Теперь они не разговаривают. Кэмпбелл мерзавец! Он не достоин жить. Ты слышал, что он мне сказал?

— Да, но снова выслушивать не хочу. Такой уж человек, что поделаешь… Не стоит заострять на этом внимание.

— Нет, но сам факт! Знаешь, работы Кэмпбелла не настолько хороши, чтобы служить оправданием его грубости.

— Он пишет?

— О да, он пишет. В каком-то смысле. Он из тех, кого Гоуэн называет коммивояжерами. Его вещицы на первый взгляд чертовски выразительны, но это все ухищрения. Любой мог бы нарисовать так же, следуя определенной формуле. Да я сам за полчаса смогу замечательно подделать Кэмпбелла! Постой-ка, я тебе покажу.

Художник спустил было одну ногу с кровати, но Уимзи решительно затолкал ее обратно.

— Покажешь как-нибудь в другой раз. Мне надо сначала посмотреть его собственные работы. Ведь я же не смогу оценить твою подделку, пока не увижу оригинал, согласен?

— Верно. Ладно, посмотришь его творения, а там я покажу, в чем секрет. О Господи, в моей голове сплошной туман…

— Спи, — посоветовал Уимзи. — Может быть, предупредить миссис МакЛеод, чтобы она дала тебе отоспаться? И на завтрак вместе с тостами принесла парочку таблеток аспирина?

— Нет. К сожалению, я должен рано встать. Но ничего, к утру оклемаюсь.

— Ну что ж, приятных снов и хорошего самочувствия завтра, — пожелал Уимзи на прощание.

Он осторожно закрыл за собой дверь и в задумчивости побрел к своему дому.

Кэмпбелл ехал по холму, что отделял Керкубри от Гейтхаус-он-Флит, на тяжело пыхтящем автомобиле. Он направлялся к дому, беспорядочно дергая рычаг переключения передач, и мрачно, монотонно перечислял свои обиды.

Этот чертов глумливый, самодовольно ухмыляющийся нахал Уотерз! Однако же он, Кэмпбелл, смог поколебать его показное спокойствие. Жаль только, что все произошло на глазах у МакГеоха. МакГеох доложит Стрэтчену, а у того самомнение вырастет вдвое. «Вот видите, — скажет он. — Я прогнал этого парня с гольф-площадки и был прав. Такому человеку в самый раз только напиваться и устраивать в барах Дебоши». Мерзкий Стрэтчен с его вечной миной сержанта, который имеет право тебя распекать! Стрэтчен, этот местный выскочка с его хозяйственностью и придирчивостью, и есть корень зла, если хорошенько подумать. Все время как будто молчит, а на самом деле распространяет слухи и сплетни и настраивает всех против одного. И еще этот Фаррен, его дружок… Стоит только Фаррену узнать о случившемся, он сделает это происшествие новым поводом для оскорблений. Если бы не Фаррен, этой глупой ссоры вообще бы не было! Такая отвратительная сцена перед ужином! Она-то и подтолкнула его, Кэмпбелла, заехать в «Герб МакКлеллана». Рука водителя застыла на руле. Почему бы прямо сейчас не вернуться и не выяснить с ним отношения? В конце концов, за чем дело стало?

Он остановил машину и зажег сигарету, затянувшись быстро и раздраженно. Если все будут против него, что ж, и он будет их всех ненавидеть. Здесь живет только одно доброе существо, и то прочно связанное с этим животным, Фарреном. Хуже всего то, что она предана Фаррену. Она ни в грош не ставит никого, кроме Фаррена… Если бы Фаррен еще сам это понимал… И он, Кэмпбелл, знает это не хуже других. Он не хотел ничего дурного. Когда настроение на нуле, когда чувствуешь себя подавленным, а одинокая и неопрятная лачуга наводит тоску, что плохого в том, чтобы прийти и посидеть в уютной гостиной Гильды Фаррен, изящная красота и успокаивающий голос которой приводят душу в умиротворение? И нужно было Фаррену, у которого чувства и воображения не больше, чем у быка, грубо ворваться со своим грязным мнением, разрушить чары, растоптать лилии в саду райского прибежища Кэмпбелла… Неудивительно, что пейзажи Фаррена выглядят так, словно их писали метлой. У этого человека нет ни капли чувства прекрасного. Его красные и синие тона режут глаз, он так все и видит вокруг себя — в красном и синем. Вот бы убить Фаррена прямо сейчас… Да, вот бы взять его бычью шею одной рукой и сдавливать до тех пор, пока широко раскрытые голубые глаза не вылезут из орбит, прямо как (Кэмпбелл усмехнулся) глаза быка на бойне. Вот это было бы чертовски забавно. Надо ему так и сказать и посмотреть, как этот олух отреагирует.

Фаррен — дьявол, грязное животное, бык, у него претензии художника, но ни грамма художественного чутья. Сладу нет с этим Фарреном! И нигде не найти покоя. Вот он вернется в Гейтхаус и что там найдет? Стоит только кинуть взгляд из окна спальни, чтобы увидеть, как Джок Грэхем мутит воду прямо около его дома. И делает это специально, чтобы позлить его, Кэмпбелла. Почему Грэхем не оставит его в покое? Ведь у плотины клев лучше. Понятно, что все это делается нарочно. Лечь в постель и стараться не обращать внимания? Не тут-то было. Не пройдет и часа, как его обязательно разбудят, барабаня в окно, с воплями, сколько они наловили. Они даже могут, издеваясь, положить несколько форелей на подоконник, какую-нибудь жалкую мелочь из той, что обычно бросают обратно в воду. Остается только надеяться, что в одну прекрасную ночь Грэхем поскользнется на камнях, его болотные сапоги наполнятся водой, и он пойдет ко дну, к своей адской рыбе. Самое обидное, что вся эта ночная комедия разыгрывается на потеху его соседу, Фергюсону. После ссоры, разразившейся из-за садовой стены, Фергюсон стал совершенно невыносим.

Конечно, истинная правда, что он въехал, когда подавал задним ходом, в стену сада Фергюсона и выбил камушек или два, но ее давно пора было чинить, и если бы сосед позаботился об этом раньше, то ничего бы его стене не сделалось. Это гигантское дерево у Фергюсона в саду пустило корни прямо под стену, разрушило основание и, более того, пробралось в сад Кэмпбелла. Ему то и дело приходится корчевать эти проклятые корни. Человек не имеет права растить деревья под стенами так, что эти стены крошатся и падают от малейшего толчка, да еще требовать потом немереных денег на их восстановление. Он и не подумает чинить стену Фергюсона, будь тот проклят!

Кэмпбелл стиснул зубы. Как ему хотелось выбраться из духоты мелких склок и с кем-нибудь отменно, от души подраться! Если бы только он мог размозжить лицо Уотерза всмятку, дать себе волю, выяснить отношения до конца, тогда его душа была бы спокойна. Даже сейчас еще не поздно поехать назад (или вперед), все равно куда, и с кем-нибудь, черт возьми, все выяснить до самого что ни на есть конца.

Забияка так глубоко погрузился в свои мысли, что не услышал приглушенного шума приближающегося автомобиля и не заметил, как вдалеке мелькает свет фар, пропадая, когда дорога шла под уклон или делала виток. Его оторвали от размышлений лишь дикий визг тормозов и злобный голос

— Какого лешего ты здесь торчишь, придурок, прямо посреди дороги, на повороте?!

А затем, когда Кэмпбелл повернулся, щурясь в ослепительном свете фар, все тот же голос сказал с выражением какого-то гневного ликования:

— Кэмпбелл! Ну конечно! Кто же еще? Я должен был догадаться.

Кэмпбелл мертв

— Слышали о мистере Кэмпбелле? — спросил Мёрдок, хозяин «Герба МакКлеллана», тщательно протирая кружку перед тем, как наполнить ее пивом.

— Опять? Что еще он успел натворить со вчерашнего вечера? — поинтересовался Уимзи.

Его светлость оперся локтем на стойку и приготовился слушать новые интересные подробности.

— Кэмпбелл умер, — ответил Мёрдок.

— Умер? — оторопел Питер, невольно копируя акцент говорящего.

Мёрдок кивнул.

— О, да. МакАдам только что пришел из Гейтхауса и рассказал эту новость. Тело нашли в два часа дня в холмах, что близ Ньютон-Стюарта.

— Боже правый! — воскликнул Уимзи. — И отчего же он скончался?

— Просто свалился в ручей, — пожал плечами Мёрдок, — и ударился. Так нам сказали. Скоро приедет полиция, чтобы его оттуда достать.

— Значит, несчастный случай?

— М-м, ну да. Люди в Боргане видели, как он писал этюды на реке около моста сегодня утром, в начале десятого. А через некоторое время майор Дугл проходил мимо ручья со своей удочкой и увидел тело, наполовину скрытое водой. Там ужасно скользко и чертова уйма камней… Я думаю, бедняга спустился вниз, чтобы набрать воды и развести краски, и, наверное, поскользнулся.

— Ему не нужна была для этого вода. Кэмпбелл в основном писал маслом, — задумчиво сказал Уимзи. — Но, возможно, он решил запить горчицу, которой был сдобрен его сэндвич, или наполнить чайник, или разбавить виски. Полагаю, Мёрдок, мне стоит съездить туда на машине и взглянуть. Вы же знаете, трупы — это по моей части. Где конкретно находится это место?

— Следуйте по дороге вдоль берега через Гритаун по направлению к Ньютон-Стюарту, — посоветовал хозяин «Герба МакКлеллана». — Затем направо по мосту, потом снова направо после указательного столба по дороге на Баргреннан и дальше просто езжайте себе, пока по правую руку от вас не покажется маленький мостик через Кри, а там выбирайте дорогу, которая правее.

— Короче, — подытожил Уимзи, — все время нужно поворачивать направо. Думаю, я знаю это место. Там мост, еще один шлагбаум и речушка, в которой водится лосось.

— Да, это Миннох, где мистер Деннисон в прошлом году поймал вот такую рыбину. Ну, и это место будет как раз перед тем, как вы подъедете к шлагбауму, слева от вас через мост.

Уимзи кивнул.

— Что ж, тогда я поехал, — сказал он. — Время дорого. Увидимся, дружище. Ну, скажу вам, готов держать пари, из всего, что Кэмпбелл когда-либо делал, это наиболее громкий скандал. Ничто в жизни ему так не удалось, как уход из нее.

Был чудесный день позднего августа, и Питер Уимзи чуть не мурлыкал от удовольствия, сидя за рулем быстро мчащегося автомобиля. Дорога из Керкубри в Ньютон-Стюарт отличается удивительными красотами, но сегодня они казались Питеру особенно великолепными. Небеса, наполненные солнцем и кружащимися облачками, цветущие живые изгороди, отличный мотор его автомобиля и цель в виде свежего трупа в конце пути переполнили чашу счастья, из которой готовился испить лорд Уимзи. Он был человеком, который ценил простые радости жизни.

Питер миновал Гейтхаус, весело помахав рукой хозяину гостиницы «Анвос», проехал зловеще чернеющий на возвышении замок Кардонесс, в тысячный раз отметил про себя странноватую красоту фермы Мосс-ярд, напоминающей красный рубин в оправе из пальм по ободу морской синевы, и итальянскую прелесть Киркдейла, окаймленного тонкими деревьями с искривленными стволами, и прибрежную лазурь Вигтауншира, искрящуюся на другой стороне залива. Затем была старая сторожевая башня Бархольма, окруженная побеленными фермерскими строениями, и вдруг — внезапный проблеск яркой травы, словно из тени величественных деревьев вынырнула поляна мифического Авалона. Вот закончились заросли дикого чеснока, но его запах, казалось, все еще витал в воздухе, вызывая в воображении хлопанье крыльев вампиров, темные истории здешних мест. Потом были огромная старая мельница на белом фундаменте, окруженная густыми облаками каменной пыли, буровая вышка, неуклюже вытянувшаяся поперек неба, и буксирное судно, стоящее на якоре. Далее — рыболовные сети и широкий полукруглый разлет залива, розовеющего каждое лето от морского лосося, приходящего из устья реки. Залив был исполнен величия от близости гигантской горной гряды Каирнсмур, вздымающейся темными глыбами над Гритауном.

И снова — дорога на открытом пространстве, то виляющая, то идущая по наклонной, белое строение слева, кружащиеся тени от облаков, домики с розариями и астрами, скучившимися на фоне белых и желтых стен. Затем — Ньютон-Стюарт: серые крыши, группками спускающиеся к каменистому руслу Кри, тонкие верхушки деревьев, пересекающие линию горизонта. Через мост и направо, мимо кладбища, и на дорогу к Баргреннану, петляющую, словно подгулявший крестьянин, вдоль извилистой Кри, что просвечивает сквозь кроны деревьев, высокие цветы и папоротники у обочины. Дальше — постоялый двор и длинная аллея рододендронов, следом — рощица серебристых берез, которые вздымаются все выше и выше, пока не скроют солнечный свет. Затем скопление каменных домиков — следом мост и шлагбаум, а дальше каменистая дорога по склону холма, летящая мимо курганов, словно это холм короля страны эльфов, изумрудный от травы, лилово-розоватый от вереска и меняющий цвета в стремительно наплывающих тенях.

Подъехав ко второму мосту и выцветшему шлагбауму, Уимзи сбавил ход и съехал на обочину. Там уже стояли и другие автомобили. Бросив взгляд налево, Питер увидел небольшую группу людей, столпившихся на берегу речки, в 40 или 50 ярдах от дороги. Его светлость приблизился, пройдя по узкой тропе, и оказался на краю гранитной скалы, которая отлого спускалась вниз, к шумным водам Минноха. Неподалеку, ближе к обрыву, стояли этюдник и скамеечка, на которой лежали палитра и мастихин. А внизу, у кромки светло-коричневой воды заливчика, в кустах боярышника виднелось нечто зловещее, над чем склонились двое или трое мужчин. Какой-то человек, должно быть фермер, приветствовал Уимзи с еле сдерживаемым волнением:

— Он здесь, внизу, милорд. Да, черт возьми, угораздило же беднягу вот так взять и поскользнуться на краю… Тут сержант Дэлзиел и констебль Росс. Ведут расследование.

Относительно того, как все произошло, возникало некоторое сомнение.

На мольберте стояла картина, наполовину или больше чем наполовину законченная — краски еще не высохли и сияли. Уимзи живо представил себе, как художник поднимается, немного отступает, чтобы оценить свою работу, делает еще шаг назад — прямо к предательскому гранитному склону. Затем — скрип каблука на гладком камне, отчаянная попытка удержаться, ботинок скользит по редкой короткой траве, пошатывание, падение и стук, стук, стук тела, сорвавшегося в овраг, где заостренные скалы зубасто ощерились, выступая из журчащей воды.

— Я его знал, — пробормотал Уимзи. — Как скверно, не правда ли? Думаю, мне следует спуститься и взглянуть.

— Спускайтесь аккуратнее, — напутствовал фермер.

— Всенепременно, — кивнул Питер, уже передвигаясь, словно краб, по камням и папоротнику. — Не хотелось бы стать еще одним вещественным доказательством для полиции.

Услышав шум, сержант глянул вверх. Они прежде уже встречались, и Дэлзиел был осведомлен об интересе лорда Уимзи к любым трупам.

— О, милорд! — радостно обратился полицейский к вновь прибывшему. — Я не сомневался в том, что вы не заставите себя ждать. Вы, может быть, знакомы с доктором Кэмероном?

Уимзи обменялся рукопожатием с доктором — долговязым мужчиной с непримечательными чертами лица — и поинтересовался, как продвигается расследование.

— Ну что тут сказать… Я осмотрел пострадавшего, — ответил доктор. — Несомненно, он скончался, и скончался несколько часов назад. Видите, труп уже успел окоченеть.

— Он захлебнулся?

— Насчет этого я не совсем уверен. Но мое мнение, учтите, это всего лишь мое мнение, что этот человек не захлебнулся. Повреждена височная кость, и я могу предположить, что смерть наступила в результате падения или удара о камни в реке. Однако, как вы понимаете, этого нельзя утверждать с уверенностью, пока я не произведу вскрытие, и не будет установлено, есть ли вода в легких.

— Ясно, — кивнул Уимзи. — То есть удар мог лишь оглушить Кэмпбелла, а затем он захлебнулся.

— Совершенно верно. Когда мы обнаружили несчастного, его рот находился под водой. Но возможно, тело отнесло течением. На руках и голове определенно имеются ссадины, некоторые из которых, и опять же это лишь мое мнение, получены уже после смерти. Взгляните! Вот здесь и здесь.

Доктор перевернул тело, чтобы не быть голословным. Оно казалось массивной монолитной глыбой, как будто Кэмпбелл сжался в попытке избежать смертоносных скалистых зубьев, да так и окаменел.

— Вот то место, куда пришелся роковой удар, — указал доктор. Он направил пальцы Уимзи к левому виску Кэмпбелла, и Питер почувствовал, как подалась кость под его легким нажатием.

— В этом месте природа оставила мозг человека наиболее уязвимым, — пояснил доктор Кэмерон. — Здесь кость черепа исключительно тонка и от сравнительно легкого удара может треснуть, как яичная скорлупа.

Питер кивнул. Его тонкие длинные пальцы мягко ощупали голову и конечности погибшего. Доктор наблюдал за происходящим с выражением одобрения на лице.

— Невероятно, — сказал он. — Из вас получился бы отличный хирург. Ваши руки будто созданы для этого.

— Возможно, руки, но не голова, — рассмеялся Уимзи. — да, у него много повреждений. И это неудивительно. Грохнуться с берега со всего размаху…

— Да, опасное место, — подтвердил сержант. — Ну что ж, доктор, мне думается, все, что можно, мы уже увидели. Давайте перенесем тело в машину.

— Ну, а я пойду взгляну на полотно, — объявил Уимзи. — Не хочу путаться у вас под ногами. Или, может быть, помочь вам отнести тело?

— Нет, нет, — замотал головой полицейский. — Спасибо, что предлагаете, милорд, но мы справимся сами.

Сержант и констебль наклонились над трупом и ухватили его.

Уимзи немного постоял и, убедившись, что его помощь не требуется, полез обратно наверх.

Первым делом он внимательно изучил неоконченную картину. Это был набросок, сделанный наскоро свободными мазками. Композиции не хватало законченности, но даже в таком виде работа с выразительными тенями, наложенными мастихином, производила сильное впечатление. Художник стремился передать великолепный утренний свет. Уимзи припомнил, что свидетели утверждали, будто Кэмпбелл уже в десять утра был на месте. Серый каменный мост парил в золотистом сиянии, а ягоды рябины, желтеющие и алеющие на его фоне, отражались радужными пятнами в коричневато-серой глади воды. В верхнем левом углу, в синей дымке, вздымались навстречу туманному небу величественные холмы. Расплескавшись по синеве золотыми переливами, красовался пышный папоротник-орляк, на котором блистали капельки росы.

Уимзи, не спеша, потянулся к палитре и мастихину, лежащим на скамеечке. Он отметил, что Кэмпбелл использовал простуюпалитру, состоящую всего из нескольких цветов. Его светлость мысленно похвалил автора: он всегда полагал, что лаконичность — залог отличного результата. На земле валялась старая, повидавшая виды сумка. Скорее по привычке, нежели исходя из соображений расследования, Питер внимательно осмотрел ее содержимое.

В основном отделении он нашел маленькую флягу с виски, опустошенную лишь наполовину, широкий стаканчик и пакет с хлебом и сыром, а также восемь кистей, связанных вместе какой-то невзрачной льняной тряпочкой — некогда она являлась носовым платком, а теперь была осуждена на жалкое существование, дюжину отдельно лежащих кистей, еще два мастихина и скребок. Вперемешку со всем этим лежали тюбики с красками. Уимзи стал выкладывать их на гранит один за другим, словно ряд маленьких трупиков.

Тут обнаружился полуфунтовый тюбик киновари, новенький, чистый, почти не использованный, стандартного размера тюбик ультрамарина № 2, наполовину пустой, один желтый хром, почти полный, и еще один такой же, практически пустой. Дальше шли полуфунтовый тюбик виридоновой зеленой, наполовину полный, стандартного размера кобальт, на три четверти пустой, затем жутко запачканный тюбик без этикетки, которому, похоже, пришлось немало выстрадать, без особого, однако, ущерба для своего содержимого. Уимзи отвинтил крышку и опознал краску как малиновую. И, наконец, там был почти пустой стандартного размера тюбик краппака красного светлого и полуфунтовый тюбик лимонного, частично использованный и очень грязный.

Питер с минуту рассматривал весь этот набор красок и затем снова протянул руку к сумке. Однако в основном отделении больше ничего не обнаружилось, кроме засохшего пучка вереска, нескольких крупинок табака и без счета крошек. Детектив-любитель переключился на два меньших отделения.

В первом из них имелись небольшой рулон специальной бумаги, о которую вытирают кисти, маленькая баночка из-под репеллента с очень липким колпачком, содержащая растворитель для краски, и потертый сосуд для лака или грунтовки, точно такой же, как тот, что был прикреплен к палитре.

Третье, последнее отделение сумки тоже скрывало в себе некоторое количество различных емкостей. Там были спичечный коробок с палочками угля внутри, жестяной портсигар, также содержащий уголь, и несколько брусочков сангины, блокнот для набросков, сильно заляпанный маслом, три-четыре ножа для холста, остроту которых Уимзи немедленно опробовал на своих пальцах, несколько винных пробок и пачка сигарет.

Праздного выражения на лице его светлости как не бывало. Его длинный любопытный нос, казалось, чуть ли не подрагивал, как у кролика, когда он вывернул сумку и перетряхнул ее в тщетной надежде извлечь из ее глубин что-нибудь еще. Поднявшись на ноги, милорд очень внимательно осмотрел мольберт и землю около скамеечки.

У мольберта лежал широкий клетчатый плащ. Питер поднял его и тщательно изучил содержимое всех карманов. Он нашел перочинный нож с одним сломанным лезвием, половинку печенья, еще одну пачку сигарет, коробок спичек, платок, две блесны для форели в прозрачном конверте и моток бечевки.

Уимзи покачал головой. Все это было не то. Он снова поискал на земле — рвению его светлости позавидовала бы любая ищейка, а затем, в надежде что-нибудь обнаружить, начал осторожно спускаться с обрыва. В скале были видны трещины, в которых могло что-нибудь застрять, а также поросли папоротника, вереска и корни утесника. Питер шарил руками по поверхности, при каждом движении попадая пальцами на колючки и ругаясь сквозь зубы. Крошечные кусочки утесника каким-то образом пробрались в брючины и ботинки. Жара казалась удушающей. Уже почти внизу его светлость оступился и, к своему возмущению, проделал последний участок пути на пятой точке тела. В такой позе его и увидел сержант, с ухмылкой осведомившийся:

— Пытаетесь восстановить картину происшествия, ваша светлость?

— Не совсем, — отозвался Уимзи. — Так, подождите-ка минутку, хорошо?

Милорд снова полез наверх. Тело покойного теперь в высшей степени благопристойно лежало на носилках…

— Вы обыскали его карманы? — не успев отдышаться, выпалил Уимзи.

— Еще нет, милорд. У нас будет достаточно времени на Месте. Это ведь всего лишь формальность, не так ли?

— Нет, не так, — возразил Уимзи. Он сдвинул шляпу на затылок и вытер со лба пот. — Тут есть одна странность, Дэлзиел. То есть, может быть, есть. Не возражаете, если мы проведем опись его вещей прямо здесь?

— Нисколько, нисколько, — искренне ответил сержант. — Мы никуда не торопимся. Можно сделать это и сейчас.

Уимзи уселся на земле рядом с носилками, а полицейский встал рядом с блокнотом в руках, готовый фиксировать находки.

В правом кармане пиджака обнаружился еще один носовой платок, каталог «Харди», два смятых счета и некий предмет, заставивший сержанта со смехом воскликнуть:

— А это еще что такое? Губная помада?

— Не надо насмешничать, — печально возразил Уимзи. — Это не что иное, как графитовый карандаш в футляре, германского производства к тому же. Раз так, интересно, что еще может здесь быть?

В левом кармане, однако, не нашлось ничего достойного внимания, разве что штопор. В нагрудном кармане лежали часы «Ингерсол», маленькая расческа и ополовиненная книжечка с почтовыми марками. Уимзи принялся, уже без особой надежды, за карманы брюк, поскольку жилета покойный не носил.

В правом кармане они нашли немного денег, как банкнот, так и монет, беспорядочно перемешанных, и связку ключей на кольце. В левом — пустой спичечный коробок и складные ножницы для ногтей. В задних карманах было несколько ветхих писем, какие-то газетные вырезки и маленький блокнотик, который оказался пустым — без записей.

Уимзи выпрямился и пристально посмотрел на полицейского.

— Здесь ее нет, и мне это совсем не нравится, Дэлзиел, — сказал он. — Итак, остается лишь одна возможность. Она могла скатиться в воду. Ради бога, соберите своих людей и ищите, сейчас же. Нельзя терять ни минуты!

Дэлзиел уставился на нервного южанина с некоторым удивлением, а констебль сдвинул кепи на затылок и почесал голову.

— А что нам надо искать? — резонно осведомился он. (Здесь лорд Питер Уимзи поведал сержанту, что именно следует искать и из каких соображений, но эти частности мы опустим, так как проницательному читателю не составит труда самому восполнить пробел.)

— То есть, по-вашему, это важно, — сказал Дэлзиел.

Лицо у него при этом было как у человека, который, блуждая в глухом лесу неизвестности, тщится уловить вдалеке проблеск очевидного.

— Важно? — переспросил Уимзи. — Конечно, это важно! Крайне, чрезвычайно, невероятно важно! Не думаете же вы, что я стал бы ползать по вашей проклятой скале, словно живая подушечка для булавок, если бы это не было важно?

Данный аргумент, казалось, сержанта впечатлил. Он созвал всех, кто был, и велел им обыскать дорожку, берег и место, где Кэмпбелл упал в воду, на предмет поиска пропавшей вещи. Уимзи тем временем медленно направился к старенькому четырехместному «моррису», который был припаркован прямо у самого начала тропы.

— Да, — сказал констебль Росс, выпрямляясь и слюнявя пальцы, перед тем как продолжить поиски среди колючек. — Есть же еще машина. Может быть, то, что вы ищите, как раз там и найдется.

— Вы в это верите, приятель? — поинтересовался Уимзи и, тем не менее, подверг автомобиль внимательному осмотру, сосредоточившись главным образом на салоне.

Черное масляное пятно на подушках заднего сиденья, казалось, чрезвычайно его заинтересовало. Его светлость внимательно осмотрел пятно с помощью лупы, по ходу дела тихо посвистывая. Затем он вновь вернулся к осмотру и обнаружил еще одно пятно, у самой спинки водительского сиденья. На полу автомобиля лежал свернутый коврик. Питер развернул его и внимательно осмотрел. Вознаграждением за его усилия стал еще один след от песка и масла.

Уимзи вытащил трубку и в задумчивости раскурил ее. Затем пошарил в отделении на дверце машины и нашел подробную карту района. Он сел на место водителя, разложил карту на руле и погрузился в размышления.

Некоторое время спустя вернулся разгоряченный сержант. Форменный китель полицейский снял, но его лицо все равно было красным.

— Мы все обыскали, — сказал он, наклоняясь, чтобы отжать воду из штанин, — но ничего не нашли. Может быть, теперь вы нам скажете, почему это так важно?

— О! Вы выглядите разгоряченным, Дэлзиел, — заметил Уимзи. — А я здорово охладился, сидя здесь. Значит, ее нигде нет?

— Нет, — буркнул сержант.

— В таком случае, — сказал Уимзи, — вам следует передать это дело коронеру. Ах да, у вас же тут нет таких должностей… Прокурор-фискал^[556] — вот кто вам нужен. Отправляйтесь к нему и скажите, что Кэмпбелл был убит.

— Убит? — переспросил сержант.

— Да, — подтвердил Уимзи. — Ну, то есть, как это правильнее сказать… Произошло у-бийст-во! Да-да.

— Эй! — позвал сержант. — Иди-ка сюда, Росс. Констебль галопом подскочил к начальству.

— Вот тут его светлость, — начал Дэлзиел, — полагает, что этого человека убили.

— Даже так? — изумился Росс. — Понятно… Э-э-э… А что привело его светлость к такому заключению?

— Окоченение тела, — стал перечислять Уимзи, — тот факт, что вы не нашли того, что искали, масляные пятна в его «моррисе», а также характер покойного. Это был человек, убийством которого многие могли бы удовлетвориться.

— Ладно… Что касается окоченения, — заметил Дэлзиел, — предоставим это доктору Кэмерону.

— Признаюсь, — сказал эскулап, который к этому времени присоединился к группе беседующих, — сие меня озадачивает. Если бы не свидетели, утверждающие, что видели данного джентльмена живым после десяти часов утра, я бы сказал, что он умер уже, по меньшей мере, часов двенадцать назад.

— Вот и я о том же, — подхватил Уимзи. — С другой стороны, как вы можете заметить, этот холст, покрытый быстросохнущим лаком, еще относительно влажный, несмотря на жаркое солнце и сухой воздух.

— Именно, — согласился доктор. — Поневоле сделаешь вывод, что ледяная вода ускоряет окоченение.

— Я не стану делать выводы поневоле, — отчеканил Уимзи. — Предпочитаю верить, что Кэмпбелл был убит где-то около полуночи. Я не верю этой картине. Не думаю, что она говорит правду. Я не верю, что Кэмпбелл работал над данным произведением сегодня утром.

— Но почему? — удивился сержант.

— По причинам, которые я вам уже перечислил, — ответил Уимзи. — Есть и еще один момент. Сам по себе он не столь значим, но лишь подтверждает мое заключение. Все выглядит так, как и должно было бы выглядеть в том случае, если бы Кэмпбелл оторвался от работы и отошел немного назад, чтобы оценить написанное, а затем оступился и упал. Но его палитра и мастихин лежали на скамеечке. Если все произошло так, как кажется на первый взгляд, палитра должна была остаться у него в левой руке, а мастихин или кисть — в правой, ведь он готовился добавить какой-нибудь штришок, если это потребуется. Я не утверждаю, что Кэмпбелл не мог их отложить в сторону. Я лишь хочу подчеркнуть, что происшествие выглядело бы более естественным, если бы мы нашли палитру рядом с телом, а мастихин — где-нибудь на склоне.

— Да, — припомнил Росс. — Я видел, как они это делают. Отступают назад, глаза полуприкрыты, а затем с кистью прицельно кидаются вперед, как будто бросают дротик.

Уимзи кивнул.

— Моя версия такова, — начал его светлость. — Убийца привез сюда тело сегодня утром в машине самого Кэмпбелла. Он надел широкополую шляпу своей жертвы и эту его непотребную клетчатую хламиду, так что любой проходящий мог ошибочно принять его за самого художника. Тело убитого лежало в машине на полу сзади, сверху прикрытое велосипедом, который и оставил маслянистые пятна на обивке. Поверх всей этой композиции преступник положил еще и коврик, на котором тоже остались следы масла. Затем, я думаю, он вытащил тело, отнес его на плечах наверх и сбросил с обрыва в реку. А может, до времени оставил лежать труп на скале, укрыв ковриком. Потом, все еще оставаясь в шляпе и плаще Кэмпбелла, сел и написал эту поддельную картину. Когда злоумышленник нанес на хост достаточно красок, чтобы создать впечатление, что Кэмпбелл все утро был занят рисованием, он скинул плащ и шляпу, оставил палитру и мастихин на скамеечке и укатил на своем велосипеде. Здесь редко кто ходит. Можно без особых проблем совершить хоть целую дюжину убийств, если правильно выбрать время.

— Очень интересная версия-я, — задумчиво протянул Дэлзиел.

— Можете ее проверить, — предложил Уимзи. — Если кто-нибудь сегодня утром не только видел Кэмпбелла, но и говорил с ним или подошел достаточно близко, чтобы узнать его в лицо, тогда, конечно, теория неверна. Но если все очевидцы видели лишь шляпу и плащ, и в особенности если они заметили что-то громоздкое на заднем сиденье машины, накрытое сверху ковриком, то предположение остается в силе. Не настаиваю на том, что велосипед так уж необходим для моей версии, но я бы воспользовался им, окажись на месте убийцы. А если вы взглянете на это грязное пятно через лупу, то, полагаю, разглядите рисунок шин.

— Я и не говорю, что вы не правы, — покачал головой сержант.

— Прекрасно, — подытожил Уимзи. — А теперь давайте подумаем, что бы убийца стал делать дальше.

Лорд Питер выразительно помахал картой, и двое полицейских склонили над ней головы вместе с ним.

— Он находится тут, — указал Уимзи, — и только от велосипеда зависит его спасение или бесчестье: наш клиент должен обеспечить себе некое подобие алиби. Вероятно, преступник не стал выдумывать что-то особенно изощренное, но уж точно поспешил унести ноги прочь от этого места. И я не думаю, чтобы он горел желанием показываться кому-нибудь на глаза в Ньютон-Стюарте или Гритауне. Выбирать северное направление просто глупо: там в районе Ларг и Ринз-оф-Келлс нет ничего, кроме лесистых холмов. Убийца мог поехать вверх, по направлению к Глен-Трул, но я не вижу в этом особого смысла. Он также мог двинуться вдоль Кри, следуя по восточному берегу против течения, доехать, таким образом, до самого Миннегафа, минуя Ньютон-Стюарт, и деревнями добраться до Нью-Галлоуэйя. Но это длинный путь, к тому же пролегающий слишком близко от места преступления. По моему разумению, наилучшим выходом было бы вернуться на дорогу и двигаться на северо-запад через Баргреннан, Кэрндэрри, Крисайд и Драмбэйн, по направлению к железнодорожной станции Бархилл. Это примерно девять или десять миль. При быстром темпе езды ему бы удалось преодолеть это расстояние за час, а в случае плохой дороги, скажем, за полтора. Итак, попробуем предположить, Что картину Кэмпбелл закончил где-то около одиннадцати часов утра. Значит, в Бархилле он должен был появиться в двенадцать тридцать. Там он мог сесть на поезд, идущий до Странрара, Порт-Патрика или даже до Глазго. Либо, конечно же, если он оставил где-нибудь свой велосипед, преступник мог воспользоваться автобусом, направляющимся куда угодно. На вашем месте я бы попытался искать в этом направлении.

Сержант мельком взглянул на коллег и прочел в их глазах одобрение.

— А как вы считаете, ваша светлость, кто с большой вероятностью мог бы совершить это убийство? — на всякий случай осведомился он.

— Хм, — Уимзи пожал плечами. — Я знаю, по крайней мере, полдюжины людей, у которых была причина недолюбливать покойного. Но убийца должен быть художником, причем умелым, ведь ему требовалось подделать живописную манеру Кэмпбелла, да так, чтобы никто не усомнился. Он должен уметь водить машину, и у него должен быть велосипед, если, конечно, он не позаимствовал его у кого-нибудь на время. Скорее всего, это достаточно крепкий мужчина, ведь он перенес тело на склон на собственной спине, поскольку я не заметил никаких признаков того, чтобы его волокли по земле. Должно быть, он встретился с Кэмпбеллом после пятнадцати минут десятого вчерашнего вечера, после того, как тот на моих глазах покинул бар «Герб МакКлеллана» живым и кипящим злобой. Убийца должен достаточно хорошо знать эти Места и людей, проживающих здесь. Ему явно было известно, Что Кэмпбелл жил один и к нему приходила только уборщица, поэтому его отсутствие ранним утром ни у кого не вызовет Удивления. И сам преступник должен вести схожий образ жизни, либо у него имелось подходящее оправдание тому, чтобы подняться рано утром и уйти до завтрака. Если вы отыщете человека, отвечающего все этим требованиям, то, скорее всего, он и есть убийца. Можно поговорить с кассиром на станции, если, конечно злоумышленник брал билет. Или же вполне вероятно, что я смогу вычислить его по каким-нибудь косвенным уликам, не прилагая особенного труда, и просто указать на этого человека пальцем.

— Ладно, — сказал сержант. — Если вычислите, дайте нам знать.

— Конечно, — пообещал Уимзи. — Хотя приятного в этом будет мало, поскольку десять шансов против одного, что убийцей окажется какой-нибудь парень, которого я знаю, и который мне нравится куда больше, чем нравился Кэмпбелл. Но все-таки это не дело — убивать людей, как бы оскорбительно они себя не вели.

Фергюсон

На обратном пути в Керкубри Уимзи пришло в голову, что уже подошло время чая, и лорд Питер набросал примерный список подозреваемых, с удовольствием поглощая картофельные лепешки и имбирный кекс. К концу трапезы этот список выглядел следующим образом.

Жители Керкубри

1. Майкл Уотерз: 28 лет — рост 5 футов 10 дюймов — не женат — снимает квартиру — пишет пейзажи — хвалился тем, что способен подделать манеру Кэмпбелла — поссорился с Кэмпбеллом накануне вечером и грозил свернуть ему шею.

2. Хью Фаррен: 35 лет — рост 5 футов 9 дюймов — пишет портреты и пейзажи — чрезвычайно широк в плечах — женат — известно, что ревновал к Кэмпбеллу — живет один с женой, которая, по-видимому, очень ему предана.

3. Мэтью Гоуэн: 46 лет — рост 6 футов 1 дюйм — пишет портреты и пейзажи, также занимается гравюрой — не женат — дом с прислугой — состоятелен — известно, что был публично оскорблен Кэмпбеллом — не разговаривает с ним.

Жители Гейтхаус-он-Флит

4. Джок Грэхем: 36 лет — рост 5 футов 11 дюймов — не женат — проживает в «Анвосе» — портретист — заядлый рыболов — безрассуден — известно, что находится в ссоре с Кэмпбеллом; окунул его во Флит после того, как тот набросился на него.

5. Генри Стрэтчен: 38 лет — рост 6 футов 2 дюйма — женат — один ребенок, один слуга — пишет портреты и делает иллюстрации — председатель гольф-клуба — известно, что поссорился с Кэмпбеллом и прогнал его с площадки для гольфа.

В этот момент составления списка в помещение вошел хозяин гостиницы. Уимзи сообщил ему последние новости касательно Кэмпбелла, без всякого, однако, упоминания о версии убийства, и заметил, что подумывает о небольшой экскурсии к дому покойного — порасспросить, вдруг кто-то что-то заметил.

— Вряд ли вы узнаете там что-нибудь интересное, — высказал свое мнение хозяин. — Миссис Грин, которая у него убирала, сейчас находится у себя дома, но она ничегошеньки не знает, кроме того, что, когда она в восемь часов утра пришла к Кэмпбеллу, чтобы навести порядок, его уже не было дома. А мистер Фергюсон, его сосед, первым поездом уехал в Глазго.

— Фергюсон? — переспросил Уимзи. — Кажется, мы с ним встречались. Это не он делал где-то настенную роспись для здания муниципалитета?

— О, да! Фергюсон очень хороший художник. Да вы его увидите, он везде разъезжает в своем маленьком «остине». У него студия по соседству с Кэмпбеллом. Он здесь живет каждое лето.

— Женат?

— Да, но его супруга сейчас где-то далеко, у друзей в Эдинбурге. Похоже, они не очень хорошо ладят.

— Кто? Фергюсон и Кэмпбелл?

— Нет, нет, Фергюсон и его жена. Но то, что вы сказали, тоже, в общем-то, правда. У них с Кэмпбеллом вышла ужасная ссора из-за выбитого куска стены сада Фергюсона, в которую врезался Кэмпбелл.

«Любопытно, есть ли в Стюартри хоть один человек, с которым у Кэмпбелла не случилось бы ссоры?» — подумал Уимзи, и добавил в свой список еще один пункт.

6. Джон Фергюсон: около 36 лет — рост приблизительно 5 футов 10 дюймов — соломенный вдовец — пишет пейзажи и портреты — ссора по поводу стены.

— Кстати, — продолжил свои расспросы Уимзи, — а Джок Грэхем? Где его сейчас можно было бы найти?

— Ах, Джок! Так его сейчас нет. Прошлой ночью он вообще не возвращался домой. Сказал, что, скорее всего, пойдет рыбачить на озеро Трул.

— Ого! — воскликнул Уимзи. — На озеро Трул? Почему именно туда?

— Этого я не могу сказать. Думаю, Джока пригласил управляющий имением. Должно быть, прошлую ночь он провел в Ньютон-Стюарте и встретился с ним поутру. А может, рыбачил на озере всю ночь.

— Вот, значит, как? — задумчиво спросил сам себя Уимзи. Это осложняло дело. Энергичный человек, конечно, мог перевезти тело в Миннох и вернуться в Ньютон-Стюарт ко времени назначенной встречи, если эта встреча была не слишком ранняя. Но возможно, он действительно оправился на длительную рыбалку? Все знают, что Джок Грэхем обожает ловить рыбу по ночам.

— А сегодня к вечеру он вернется, не знаете?

— Трудно сказать наверняка, — ответил хозяин, разбивая разом надежды его светлости. — Если клев хороший, они могут рыбачить и два дня подряд.

— Эх, — вздохнул Уимзи. — Ну что же, замечательно, а мне пора.

Он заплатил по счету и в сопровождении хозяина спустился по ступенькам вниз.

— Как Энди? — поинтересовался Питер между делом.

— Да ничего, — ответил владелец гостиницы, — хотя сегодня ему придется побегать. Кто-то из ребят увел его велосипед. А хуже всего то, что Энди только-только поставил на оба обода новые шины.

Уимзи, заинтригованный, так и застыл с большим пальцем на стартере:

— Как это вышло?

— Мальчишка сам виноват. Бросал его все время то тут, то там. Наверняка велосипед увели бродячие торговцы коврами, очень похоже на то. Житель Гейтхауса вряд ли бы так поступил.

— Когда Энди заметил пропажу?

— Сегодня утром, когда собирался в школу. Хорошо еще, что это не мотоцикл, который он все время у меня выпрашивает.

— А не может быть, что кто-то просто взял его на время? — предположил Уимзи.

— Да, возможно, конечно. Может быть, велосипед еще найдется. Ну ладно, хорошего вам дня, ваша светлость.

Уимзи не поехал по мосту, а свернул на дорогу, ведущую к станции. Он миновал поворот налево, к старой Анвосской церкви и Гритауну, и двинулся вдоль по течению реки Флит, пока не оказался у узкого съезда вправо. Дорожка вывела детектива-любителя к двум небольшим домикам, окна которых выходили на глубокую заводь. Это и было то самое место, где Джок Грэхем некогда искупал покойного Кэмпбелла.

При обычных обстоятельствах Уимзи мог ожидать, что двери обоих домов окажутся незапертыми, но сегодня дверь, ведущая в жилище Кэмпбелла, оказалась закрытой. Возможно, здесь побывала полиция. Питер по очереди заглянул в окна первого этажа. Казалось, все предметы мирно лежат на тех самых местах, где их оставила уборщица. Гостиная напоминала о том, что хозяин дома — холостяк. За ней следовала кухня — обычная планировка. Значит, спальня наверху. За кухней была пристроена студия с остекленной крышей. По правую сторону расположился гараж, который предназначался для «морриса», но сейчас был пуст. Свежие следы колес в пыли указывали на то, где утром проехала машина. Чуть дальше деревянная калитка вела в запущенный садик. Со стороны студии высилась стена из грубого камня, отделявшая двор и сад одного дома от территории, прилегавшей к владениям соседа. Уимзи заметил пролом в стене и груду обломков, отмечавших то место, куда Кэмпбелл столь опрометчиво въехал, когда разворачивался, возбудив, таким образом, отнюдь не дружественные чувства Фергюсона.

Дом Фергюсона как две капли воды походил на дом Кэмпбелла, но его сад был опрятен и ухожен, а заботливо покрытый рифленым железом гараж выглядел как новенький. Уимзи толкнул дверь гаража и остановился у сияющего двухместного автомобиля последней модели.

Питера это удивило. Фергюсон отправился ранним утром на поезд до Глазго, а станция в Гейтхаусе находилась в шести с половиной милях от города. Почему же художник не воспользовался машиной? Он мог спокойно оставить ее на станции дожидаться возвращения хозяина. Новая загадка: Фергюсону не хотелось оставлять автомобиль без присмотра или он предполагал, что будет отсутствовать долгое время? Или, быть может…

Уимзи задумчиво поднял капот автомобиля. Вот и объяснение! Зияющая пустота и несколько свободно болтающихся проводов указывали на то, что отсутствовал двигатель. Вполне вероятно, что Фергюсон вытащил его, чтобы отвезти в Глазго чинить. Но как же тогда он все-таки добрался до станции? Кто-то подвез? На автобусе? На велосипеде? Проще всего было пойти и спросить. На маленькой провинциальной станции ни один пассажир не пройдет незамеченным. Следовало также убедиться, что Фергюсон действительно уехал на указанном поезде.

Уимзи опустил капот и аккуратно закрыл за собой дверь гаража. Дом Фергюсона оказался не запертым. Его светлость вошел внутрь и осмотрелся. Ничего особенного: не более и не менее опрятно, чем в любом другом сельском доме. Все подметено, протерто и вычищено миссис Грин, включая святая святых — студию. После отъезда живописца служанка никогда не упустит шанса переложить тюбики с красками, и никакие увещевания не смогут этого предотвратить. Уимзи окинул взглядом разнообразные наброски, сваленные вдоль стен, покосился на тщательно прорисованный и несколько вычурный пейзаж на мольберте, походя отметил, что Фергюсон пользуется художественными материалами от Робертсона, проглядел ряд детективных романов на полке в гостиной и приподнял крышку бюро. Оно тоже было не запертым и скрывало в себе ряд отделений с аккуратно уложенными стопками бумаг. Питер приписал Фергюсону болезненную склонность к порядку. Здесь не было ничего, что могло бы пролить свет на смерть Кэмпбелла, но Уимзи все больше утверждался в мысли, что Фергюсона нельзя упускать из виду.

Эти два дома (разделенные, но с общим подъездом) располагались таким образом, что все, происходящее в одном, просматривалось из другого. Если прошлой ночью у Кэмпбелла случилось нечто необычное, вряд ли данный факт ускользнул от внимания Фергюсона — он должен был заметить хоть что-то. В то же время, если Фергюсон ничего не заметил, то и никто другой из соседей не мог ничего увидеть, поскольку эти два маленьких домика стоят в некотором отдалении от всех остальных строений, приютившись в конце неровной, покрытой листьями тропинки на берегу Флит, которая тихо плещется со стороны сада. Вот если бы Джок Грэхем на самом деле рыбачил здесь в эту ночь, так нет же! Он, видите ли, поехал на озеро Трул! Фергюсон — единственная зацепка. Его необходимо разыскать, и как можно скорее.

Уимзи вернулся к машине и двинулся вверх по дороге, пролегавшей между холмов, по направлению к станции Гейтхаус, которая располагалась на окраине Галлоуэйя и выходила на долину реки Флит и виадук.

Подход к железнодорожной станции предварял один из тех многочисленных, обычных для пограничной местности шлагбаумов, которые создают иллюзорную преграду для отбившегося скота, в то время как для нетерпеливого автомобилиста они являют собой весьма досадную помеху на пути. Однако, как часто случается в этих местах, любезный старый Джентльмен отделился от группки строений у дороги и простил Уимзи.

По ту сторону шлагбаума дорога разветвлялась на две неровные каменистые тропинки, левая из которых кружным путем вела к Гритауну, а правая отклонялась в сторону Дромора, пока внезапно не упиралась в железнодорожный ост. Питер пересек дорогу и продолжил ехать прямо, вниз по небольшому крутому съезду, скрытому рододендронами, который вывел его прямо к станции.

Линия от Касл-Дуглас до Странрара одноколейная, но станция Гейтхаус может похвастаться тем, что через нее проходят две железнодорожные колеи — это сделано для удобства пассажиров и для того, чтобы пропускать поезда, следующие мимо. Уимзи подошел к начальнику станции, который наслаждался в своем кабинетике минутой покоя, выпавшей между двумя поездами, и изучал «Сводку новостей Глазго».

— Я искал мистера Фергюсона, — начал Питер после обычных приветствий. — Хотел организовать групповой поход на озеро Скерроу и взять его лодку, но мне сказали, что он уехал утренним поездом, в девять часов восемь минут. Это так?

— Все верно. Я сам его видел.

— Интересно, когда он вернется? Фергюсон поехал до Глазго или только до Дамфриса, вы не в курсе?

— Он вроде что-то говорил про Глазго, — ответил начальник станции, — но, может, к вечеру и вернется. Обратитесь к кассиру Ангусу. Он вам подскажет, взял ли Фергюсон обратный билет.

Билетный кассир, находившийся в том же кабинете, очень хорошо все помнил. Да, Фергюсон взял билет до Глазго, туда и обратно, причем первого класса. В некотором роде это расточительство, нехарактерное для здешнего художественного общества.

— Но ведь это правда, — спросил Уимзи, — что билет действителен на протяжении трех месяцев? Значит, вовсе не факт, что он вернется сегодня. Фергюсон оставил машину у станции?

— Он приехал не на машине, — припомнил кассир. — Сказал, что полетел двигатель.

— А-а!.. Ну, значит, на велосипеде, — продолжал расспрашивать Уимзи.

— Да нет, — возразил подошедший к ним начальник станции. — Наверное, на автобусе. Он появился как раз после его прихода. Не правда ли, Ангус?

— Верно. Фергюсон беседовал с Рабби МакХарди, когда пришел. Возможно, ему он и поведал, как долго собирается оставаться в Глазго.

— Благодарю, — сказал Уимзи. — Я встречусь с Рабби. Понимаете, я хотел попросить у мистера Фергюсона лодку. Но если он не собирается возвращаться, то дело откладывается, не так ли?

Питер еще немного поболтал с начальником станции, дав приемлемый вариант отчета по делу Кэмпбелла, а затем распрощался. Нельзя сказать, что его расследование особо продвинулось вперед, но все же Уимзи почти исключил Фергюсона из списка подозреваемых. Конечно, надо еще удостовериться в том, что тот действительно доехал до Глазго. Это может быть немного сложным, но, в конце концов, для Дэлзиела и его верных помощников сие — рутинная работа.

Его светлость взглянул на часы. Наиболее многообещающим кандидатом на место преступника в настоящее время казался Джок Грэхем, но, коль скоро он исчез, с этим ничего не поделаешь. Зато есть время пойти и расспросить Стрэтчена, тем самым завершив обход подозреваемых в Гейтхаусе.

Стрэтчен

Стрэтчен жил в симпатичном доме средних размеров, очень удобно для него расположенном: слегка в стороне от Гейтхауса, на подходе к площадке для гольфа. Опрятная горничная, открывшая дверь, мило улыбнулась пришедшему с визитом, сообщила, что хозяин на месте, и пригласила его светлость пожаловать в дом.

Уимзи принял приглашение и проследовал в гостиную, где нашел миссис Стрэтчен, которая, сидя у окна, учила свою дочь Миру вязать.

Питер извинился за вторжение перед обедом и объяснил свой приход тем, что хочет договориться со Стрэтченом о составлении четверки ^[557].

— Э-э, я не совсем уверена, — начала хозяйка дома с некоторым сомнением. — Не похоже, что Генри захочет играть в гольф в ближайший день или два. У него какое-то недомогание… хотя, в общем, не знаю. Мира, дорогая, иди скажи папочке, что пришел лорд Питер Уимзи и хочет поговорить с ним. Видите ли, я стараюсь не вмешиваться в дела мужа, а если вмешиваюсь, умудряюсь вечно попадать впросак.

Дама деланно рассмеялась — она была довольно смешливой женщиной. «Нервная натура», — определил Уимзи. Стрэтчен отличался довольно резкими манерами, которые кого угодно сделают нервным, и Уимзи подозревал, что в семье он своего рода тиран.

Лорд Питер что-то сказал по поводу того, что не хочет доставлять неудобства.

— Ну что вы! — ответила миссис Стрэтчен, бросая беспокойный взор на дверь. — Как вы можете доставить неудобства! Мы всегда так вам рады! А чем вы занимались в этот чудесный день?

— Я ездил в Миннох смотреть на тело, — жизнерадостно ответил Уимзи.

— Тело?! — вскричала миссис Стрэтчен. — Как омерзительно это звучит… Что за тело вы имели в виду? Лососину или что?

— Да нет же, — пояснил Уимзи. — Речь идет о Кэмпбелле. Тело Сэнди Кэмпбелла. Вы разве не слышали?

— Нет. О чем? — миссис Стрэтчен просто до невозможности широко раскрыла большие невинно-младенческие голубые глаза. — С мистером Кэмпбеллом что-то случилось?

— О господи! — вздохнул Уимзи. — Я-то думал, все уже знают. Он умер. Упал в Миннох и разбился.

Миссис Стрэтчен издала пронзительный вопль ужаса.

— Разбился? Невероятно! Какой ужас! Он что, утонул?

— Точно не знаю, — сказал Уимзи, — но думаю, Кэмпбелл разбил себе голову, хотя бедняга вполне мог и утонуть.

Миссис Стрэтчен вновь вскрикнула:

— Когда это произошло?

— Ну… — осторожно начал его светлость. — Нашли его незадолго до завтрака.

— Бог мой, а мы ничего не знали! О, Генри! — дверь в комнату открылась, и вошел хозяин дома. — Ты только подумай, лорд Питер говорит, что бедный мистер Кэмпбелл убился в Миннохе.

— Убился? — переспросил Стрэтчен. — Что ты имеешь в виду? Кто его убил?

Миссис Стрэтчен вскрикнула в третий раз, еще громче:

— Конечно, я не это имела в виду, Генри. Это было бы слишком абсурдно и ужасно! Просто он упал, разбил себе голову и утонул.

Стрэтчен подошел к жене и гостю и кивнул Питеру.

— Уимзи, о чем это она?

— Ваша жена говорит правду, — подтвердил Уимзи. — Кэмпбелла нашли мертвым в Миннохе в два часа дня. Предполагается, что он рисовал, поскользнулся на краю скалы и размозжил голову о камни.

Питер произнес свою тираду несколько рассеянно. Лицо хозяина показалось его светлости чрезвычайно бледным и расстроенным, а когда Стрэтчен повернулся к дневному свету, льющемуся из окна, стало очевидно, что у него под глазом красуется синяк — большой и основательно вздувшийся, насыщенного цвета и резко очерченный.

— О! — вымолвил Стрэтчен. — Понятно. И знаете ли, я не удивлен. Это очень опасное место. Я Кэмпбеллу так и сказал в воскресенье, а он в награду за беспокойство обозвал меня дураком.

— А что, он был там и в воскресенье? — поинтересовался Уимзи.

— Да, кажется, делал набросок. Помнишь, Милли, как раз у реки, где у нас был пикник, на другом берегу?

— Какой ужас! — воскликнула миссис Стрэтчен. — Это то самое место? О-о-о, как невыносимо ужасно… Я никогда больше туда не пойду. Ты меня не заманишь. Хоть режь на куски!

— Не будь смешной, Милли. Конечно, мы туда не пойдем, если ты не хочешь.

— Я буду бояться, что Мира упадет и тоже убьется, — схватилась за сердце миссис Стрэтчен.

— Угомонись, — раздраженно сказал ее муж. — Мы не собираемся больше туда ходить. И хватит об этом. Как все случилось, Уимзи?

Питер поведал всю историю снова, с теми деталями, какие счел нужным упомянуть.

— Очень похоже на Кэмпбелла, — заявил Стрэтчен. — Вот всегда он такой: глаза в холст, мысли где-то витают… Смотрел бы хоть, куда ступает. Я кричал ему в воскресенье, мол, осторожней там, но он не расслышал или притворился, что не расслышал. И я взял-таки на себя труд перебраться на другую сторону речки и повторить предупреждение: здесь, мол, крайне скользко. Но в ответ получил просто-напросто грубость, так что мне оставалось только ретироваться. Что ж, в конце концов, однажды что-то подобное должно было случиться, вот и все.

— О, не говори столь бесчувственно! — воскликнула миссис Стрэтчен. — Человек умер… Как можно после этого не пожалеть его?

Стрэтчену хватило приличия пробормотать, что ему очень жаль, и что он никогда не желал Кэмпбеллу зла. При этом он склонился, подперев лоб рукой, как если бы у него сильно болела голова.

— Вы, кажется, немного не в ладах со своей головой, — заметил Уимзи.

Стрэтчен засмеялся:

— Да, это было бы очень забавно, — начал он, — если бы не кончилось столь печально. Я после завтрака пошел на площадку, а там какой-то придурок скосил подачу миль на тысячу от прямой траектории и залепил мне точнехонько в глаз.

Миссис Стрэтчен издала еще один вскрик удивления.

— Оу! — успела сказать она, но тут же смолкла, как только Стрэтчен нацелил на нее предупреждающий взгляд своих разноцветных глаз.

— Досадно, — заметил Уимзи. — И кто же этот злодей?

— Не имею ни малейшего понятия, — легкомысленно ответил Стрэтчен. — На какую-то минуту я был совершенно дезориентирован, а когда опомнился и решил разобраться, в чем дело, увидел лишь группку людей на некотором отдалении, которые улепетывали со всех ног. Я чувствовал себя слишком неважно, чтобы броситься в погоню, так что просто направился в клуб-хаус ^[558] за выпивкой. Хотя мяч мне достался — не что-то там, а «серебряный король» ^[559]. Если за ним придет законный владелец, тут-то я и надеру ему уши.

— Крайне неудачный удар, — посочувствовал Уимзи. — В своем роде великолепный образчик синяка, но на редкость болезнен, надо полагать. Я смотрю, он уже порядочно распух. Когда же это случилось?

— Рано, — пожаловался Стрэтчен. — Кажется, около девяти утра. Получив удар, я пошел прилечь в свою комнату в клубном домике, да так и пролежал все утро из-за ужасной слабости. А затем направился прямо домой, поэтому и не слышал о Кэмпбелле. О, черт! Значит, скоро будут похороны. Я боюсь, возникнет некоторое затруднение. В обычном случае мы бы послали венок от имени всего клуба, но в данных обстоятельствах я даже не знаю, что делать. Ведь последний раз, когда Кэмпбелл был здесь, я велел ему убираться из гольф-клуба и пообещал, что лишу членства.

— Да, проблема, — согласился Уимзи. — Но на вашем месте я бы все равно послал венок. Дух всепрощения и все такое. Приберегите свою мстительность для того, кто подбил вам глаз. С кем, кстати говоря, вы играли? Ваш партнер мог бы опознать террориста.

Стрэтчен покачал головой.

— Я просто проходил тренировочный раунд: хотел сыграть боги ^[560]. Сам исполнял роль кедди ^[561]. Так что никаких свидетелей не было.

— Понятно. А что у вас с рукой? Кажется, она тоже пострадала? Вы выглядите так, словно играли на неровном поле и постоянно падали. Знаете, на самом-то деле я пришел спросить, не хотите ли вы сыграть завтра двое на двое с Уотерзом, Биллом Мюрреем и мною, однако не думаю, что в ближайшее время ваш глаз… э-э, будет, так сказать, в кондиции…

— Да уж, едва ли, — с мрачной улыбкой подтвердил это предположение Стрэтчен.

— Тогда позвольте откланяться, — сказал Уимзи, поднимаясь. — До свидания, миссис Стрэтчен. Всего хорошего, мистер Стрэтчен. Не беспокойтесь, провожать меня не надо. Я сам найду дорогу.

Стрэтчен, тем не менее, проводил гостя до самой калитки.

На углу Уимзи догнал мисс Миру Стрэтчен и ее няню вышедших на вечернюю прогулку. Он остановил машину и спросил, не желают ли леди немного прокатиться.

Мира с радостью приняла предложение, а ее спутница не стала возражать. Уимзи усадил ребенка рядом с собой, подождал, пока няня заберется на заднее сиденье, и заставил свой «даймлер» показать, на что он способен. Мира была в восторге.

— Папочка никогда так быстро не ездит, — сказала девочка, когда они преодолели лесистый склон, минуя Кэлли Лодж, и с реактивной скоростью выехали в открытое поле.

Уимзи бросил взгляд на спидометр, стрелка которого подрагивала на отметке 85, и на повороте сделал эффектный вираж.

— Такой большой синяк у твоего папы, — заметил Питер.

— Да, точно. Я его спросила: «Ты что, подрался?», а он посоветовал мне не лезть не в свое дело. Вот я люблю драться. Бобби Крэйг однажды поставил мне синяк, но я ему так врезала, что у него пошла кровь из носа! Его родителям пришлось отдавать костюм Бобби в химчистку.

— Девушке не следует драться, — укоризненно покачал головой Уимзи. — Даже современной молодой девушке.

— Но почему? Мне нравится драться. О, посмотрите — коровки!

Уимзи поспешно надавил на тормоз и сбросил скорость «даймлера» до сравнимой со скоростью улитки.

— Все равно я думаю, что папа подрался, — заявила Мира. — Он все не приходил и не приходил вчера вечером, а мамочка всегда так волнуется. Она боится нашей машины. Понимаете, она думает, что та едет быстро, хотя наша едет не так быстро, как ваша. Эта коровка хочет нас забодать?

— Да, — ответил Уимзи. — Возможно, она ошибочно приняла нас за блинчик.

— Глупо! Коровы ведь не едят блинчики, они едят траву. Я один раз пробовала есть траву, но она была очень противной, и я заболела.

— Поделом тебе, — заметил Питер. — Я лучше высажу тебя здесь, а то не успеешь домой. Скоро время ложиться спать. Хотя, наверное, мне лучше подвезти тебя поближе к калитке.

— О да, пожалуйста! — попросила Мира. — Тогда мы сможем погнать коров. Ух, как они побегут…

— Это будет просто вульгарно, — пожурил проказницу его светлость. — Коровам вредно быстро бегать. Ты грубая, кровожадная, жадная и злая молодая особа, и, когда вырастешь, станешь угрозой для общества.

— Как здорово! У меня будет пистолет и восхитительное вечернее платье, я буду заманивать людей в опиумные притоны и грабить. Я думаю, не выйти мне за тебя замуж? У тебя такая быстрая машина… Это мне пригодится.

— Весьма польщен, — ответил Уимзи серьезным тоном. — Я это запомню. Но знаешь ли, потом ты, может быть, уже и не захочешь выходить за меня.

Уотерз

Питеру нравилось вести в Керкубри простую, скромную жизнь. К великому разочарованию владельцев гостиниц, в этом году он остановил свой выбор на маленькой студии, расположившейся в конце узкого, мощенного булыжником двора, куда вела сверкающая синей краской калитка. Подобная окраска указывала на то, что Хай-стрит облюбовали для проживания местные живописцы. Объясняя столь эксцентричное решение, Уимзи утверждал, что им руководило желание посмотреть, как его в высшей степени правильный слуга будет потрошить рыбу и чистить картофель у общей колонки на улице, а также принимать случайных гостей в крошечном помещении, блистая манерами, годными для Уэст-Энда ^[562].

Прокладывая себе путь через нагромождение велосипедов, Уимзи простучал каблуками по проходу, заранее зная, что эта всеведущая личность ужеждет своего господина у порога с лицом, на котором читается пусть и сдерживаемое, но почти Ревнивое выражение.

— Эй, Бантер, — Уимзи лукаво улыбнулся. — А что на обед? Меня сегодня небывалый аппетит. В Гритауне обнаружился восхитительный труп.

— Я опасался, милорд, что ваша светлость будет связан чьим-либо приглашением. Не будучи уверенным в точном часе возвращения вашей светлости, я счел, что будет разумнее приготовить блюдо из тушеной говядины с густым соусом и овощами, которое может в случае необходимости храниться без всякого вреда для себя.

— Великолепно, — одобрил это решение его светлость.

— Благодарю, милорд. Я получил сведения от мясника, что часть говядины, каковую я имел обыкновение в обиходе называть голенью, в этих краях именуется… э-э… берцо.

— Надеюсь, Бантер, что ты прав.

— Я не взял с него честного слова, — изрек Бантер с томным величием, — но исследовал тушу и удостоверился, что от нее был отделен надлежащий кусок.

— Ты всегда так обстоятелен, — сказал Уимзи с благодарностью в голосе.

— Делаю все, что в моих силах, милорд. Пожелает ли ваша светлость, чтобы я ссылался на вышеупомянутую часть снеди, как… э-э… на берцо на время нашего проживания в этих краях?

— Это будет любезная уступка с твоей стороны, Бантер, национальной гордости местных жителей. Если, конечно, ты сможешь убедить себя сделать это.

— Очень хорошо, милорд. Осмелюсь предположить, что баранья нога снова будет именоваться бараньим окороком, как и во время предыдущего пребывания здесь вашей светлости?

— Разумеется, Бантер.

— Хорошо, милорд, — слуга тяжело вздохнул. — Что бы ни соответствовало истине, я буду прилагать все усилия к удовольствию вашей светлости.

— Спасибо, Бантер. Мы должны стараться «соответствовать» в любых обстоятельствах.

— Да, милорд. Обед будет сервирован через двадцать минут, как только картофель достигнет готовности.

— Ура, ура! — восхитился его светлость. — А я, пока обед не подан, пройдусь по двору, перекинусь парой слов с мисс Сэлби.

— Прошу прощения, милорд. Я так понял, что леди отбыла.

— Отбыла? — переспросил Уимзи, несколько опешив.

— Да, милорд. Молодая особа, которая ей служит, сообщила мне, что они отбыли в Глазго.

— А-а-а, — протянул Уимзи. — В Глазго… Ну, значит, ее не будет дня два. Это слово не обязательно подразумевает, как было бы у нас на юге, что они уложили багаж и отправились куда-то надолго. Ладно, пойду поохочусь на мистера Уотерза. Мне не терпится с ним повидаться. Возможно, притащу его на обед.

— Очень хорошо, милорд.

Уимзи перешел Хай-стрит и постучался в дверь квартиры Уотерза. Ему открыла квартирная хозяйка и сообщила, что мистер Уотерз только что уехал.

— Когда он вернется?

— Не могу сказать точно, милорд, но полагаю, что он останется на ночь в Глазго.

— Кажется, все без исключения отправились в Глазго, — заметил Уимзи.

— О да! Там сейчас выставка. Мистер Уотерз поехал первым поездом.

— Что? Тем, который идет в восемь сорок пять? — с недоверием уточнил Уимзи. Учитывая его вчерашнее состояние, странно было ожидать от живописца подобной прыти.

— Да, — бесстрастно ответила хозяйка. — Он позавтракал в восемь часов утра и отбыл вместе с мисс Сэлби и мисс Кошран.

Уимзи ощутил некоторое облегчение. Он уж было испугался, что в этой чрезмерно ранней активности есть нечто подозрительное. Но в сопровождении мисс Сэлби и мисс Кошран Уотерз вряд ли мог попасть в переделку. Еще одного из шести подозреваемых, кажется, можно было с уверенностью исключить из списка. Питер попросил передать, что хотел бы встретиться с мистером Уотерзом, как только тот вернется, и повернул к своей синей калитке.

Питер уже покончил с порцией тушеной пряной говядины и смаковал достойное восхищения сырное суфле, когда послышался звук тяжелых ботинок, сурово ступающих по мощенному камнями проходу, а вслед за тем голос, спрашивающий его Светлость.

— Эй! — откликнулся Уимзи. — Это вы, Дэлзиел?

— Да, милорд, — сержант протиснулся сквозь узкий дверной проем и отошел в сторону, чтобы позволить пройти своему спутнику. — Я доложил об этом деле мистеру Джемисону Максвеллу, начальнику полиции, и он был столь любезен, что поехал со мной, чтобы переговорить с вами.

— Великолепно! — с воодушевлением воскликнул Уимзи. — Для меня большое удовольствие видеть вас обоих Мы с вами до сих пор не встречались, мистер Максвелл, но я наслышан о вас. Ваша репутация делает вам честь. Могу предположить, что и я вам небезызвестен. На моем счету пустяковое замечание за превышение скорости в прошлом году, за что, смею надеяться, меня простили и сменили гнев на милость. Предлагаю что-нибудь выпить.

— Ну, так вот, — сказал Дэлзиел, после того как проявленное Уимзи гостеприимство было принято и оценено по достоинству. — Я собрал показания свидетелей, чтобы проверить вашу теорию. К сожалению, все они не точны. Прежде всего, должен вам сказать, я опросил народ в Боргане, и мне сказали, что юный Джок видел Кэмпбелла около мольберта в десять часов десять минут, когда шел с каким-то поручением в Клоченси. Кэмпбелл был на том же самом месте, и когда Джок возвращался назад в одиннадцать часов пять минут.

— Говоря, что Джок видел Кэмпбелла, имеете ли вы в виду, что мальчик точно знал, что это был Кэмпбелл, или он лишь подумал, что узнал живописца?

— Нет, свидетель не говорил, что это точно был Кэмпбелл. Он просто сказал, что видел человека в широкополой черной шляпе и клетчатом плаще, какие носил Кэмпбелл. И ему показалось, что рядом с ним лежало нечто вроде большого одеяла или коврика.

— Тогда это мог быть убийца.

— Да, мог, но все же хочу заметить, что время уже шло к полудню. Согласитесь, что, так или иначе, убийца это был или не убийца, он не мог уйти оттуда раньше начала двенадцатого.

— Это вполне очевидно.

— Теперь мы подходим к вопросу, касающемуся расписания. В первой половине дня не так уж много поездов, следующих из Джирвана в Странрар и делающих остановку в Пинвери или Бархилле.

Сержант вытащил из кармана расписание и шмякнул его на стол.

Возьмем сначала поезда до Странрара. Очень вероятно, что убийца думал ускользнуть, сев на пароход, отплывающий оттуда, а если так, то, как вы понимаете, нам придется искать его следы уже в Ирландии.

Полицейский вынул толстый карандаш и кратко набросал на листе бумаги:

Утро

После полудня

Джирван

10.45

2.16

Пинмор

11.01

2.31

Пинвери

11.08

2.39

Бархилл

11.18

2.50

Гленвилли

11.33

3.06

Нью-Льюс

11.41

3.13

Данреджит

11.52

3.26

Замок Кеннеди

12.00 (полдень)

3.33

Странрар

12.07

3.39

Уимзи покачал головой:

— Он не мог успеть на первый поезд. По крайней мере, уж точно не на велосипеде. Ближайшая железнодорожная станция находится в Бархилле, и если даже вы допускаете, что преступник мог всего за пять минут собрать свои вещички и отправиться в путь, то ему надо было преодолеть за восемь минут десять миль или около того. Есть некоторая вероятность, что он проделал этот путь на автомобиле, но и то, мчась, сломя голову. Да и откуда взялась бы у него машина? Конечно, он мог сесть на попутную, где-нибудь в холмах, или успеть на поезд на два пятьдесят, или проехать дальше и сесть на него же на другой станции, но это не дает ему надежного алиби.

— Все верно, милорд, — согласился Дэлзиел. — Я рассмотрел и такую возможность. Вот отчет начальника станции в Пинвери. В нем говорится, что на станции был замечен Джентльмен, севший на поезд в два тридцать девять. Он привлек внимание начальника станции, потому что был не из Местных и казался каким-то нервным, взволнованным.

— До какой станции он взял билет?

— Это самое интересное. Он взял билет до Странрара.

— А что? — кивнул Уимзи, разглядывая расписание. — Сие объясняет, почему он ждал именно этот поезд. С него он мог пересесть на корабль, идущий в Ларн. Конечно, не слишком удобно, больше трех часов ожидания в Странраре, но вполне, вполне вероятно.

— Я как раз хотел вам сказать, — подхватил сержант, — что этот джентльмен настойчиво расспрашивал о расписании пароходов и, похоже, был весьма расстроен, узнав, что до семи вечера не будет ни одного.

— Все сходится, — заключил Уимзи. — Хотя чрезвычайно странно, что он не выяснил расписание пароходов заранее, при том, что так досконально обдумал преступление. Как выглядел этот парень?

— Как мне сказали, некий моложавый тип в сером костюме и мягкой шляпе. С собой у него был маленький кожаный чемоданчик. Рост скорее высокий, чем низкий, и небольшие темные усики. Начальник станции говорит, что узнает его, если увидит вновь.

— Он дал какие-либо объяснения?

— Что-то упомянул о том, что неправильно понял расписание, и думал, что корабль отплывает в три пятьдесят.

— Что ж, это очень даже возможно, — согласился Уимзи. — Вот, посмотрите, здесь внизу на странице три строчки с указанием рейсов от причала Странрара в Ларн и Белфаст, а прямо над ними три строчки с расписанием поездов между Странраром, Колфином и Порт-Патриком. Очень легко случайно взглянуть не туда. Но послушайте, Дэлзиел! Если нужного парохода не было до семи часов вечера, можно еще успеть схватить злоумышленника.

— Совершенно верно, милорд. Как только я получил отчет, мы протелефонировали в полицейский участок Странрара и дали соответствующие указания. Полицейские отправились в порт… Короче говоря, перед самым приходом к вам я получил ответ: такого человека на пароходе не было.

— Проклятье! — вскричал Уимзи.

— Сейчас продолжаются поиски в Странраре, на случай если он там прячется. Констебли останавливают все машины, въезжающие или выезжающие из города. Они проверяют пассажиров, взявших билеты на завтра. Но ведь может быть и такое, что этот парень вовсе не собирался в Ларн… Он мог лишь создать видимость, чтобы запутать следствие.

— Этот человек действительно сел на поезд в Странрар?

— Похоже на то. Билеты проверены, и билет третьего класса, купленный в Пинвери, как и полагается, сдан в Странраре. К сожалению, контролер, который собирал билеты, не обращал внимания на людей и не может сказать, что за человек отдал ему этот билет.

— Ясно. Должен сказать, что вы прекрасно справились со своей частью работы, — похвалил Уимзи полицейского. — Особенно учитывая сроки. И, кажется, мы действительно ухватили какую-то нить. Кстати, не обратил ли внимание начальник станции в Пинвери, был ли у пассажира велосипед?

— Нет, велосипеда у него не было. Я расспрашивал, на чем приехал подозрительный мужчина, но никто ничего не заметил. Такое впечатление, что он просто пришел пешком.

— Ну конечно. Если он собирался сесть на ирландский пароход, то мог сначала избавиться от велосипеда. У него было достаточно времени, чтобы спрятать его в холмах. А что, выглядит довольно убедительно! Однако мы не должны слишком полагаться именно на этот вариант. Как насчет других поездов? Например, тех, что идут в Глазго?

Дэлзиел перелистнул пару страниц и предложил вниманию его светлости новую таблицу.

Утро

После полудня

Вечер

Странрар отпр.

11.35

12.30 (от причала Странрара)

4.05

Замок Кеннеди

11.42

-

4.12

Данреджит

11.52

12.42

4.20

Нью-Льюс

12.07 (после полудня)

-

4.33

Гленвилли

12.19

-

4.45

Бархилл

12.35

-

5.00

Пинвери

12.43

-

5.08

Пинмор

12.56

-

5.18

Пинмор приб.

1.06

1.37

5.28

Джирван отпр.

1.11

1.42

5.36

— Так, здесь тоже есть подходящие варианты, — кивнул Уимзи. — Как насчет поезда в двенадцать тридцать пять? Преступник мог легко успеть на него и доехать до Глазго, а оттуда уже направиться куда угодно.

— Да, это точно. Я и сам об этом подумал и протелефонировал начальнику станции в Бархилле, но на том поезде уехали всего четыре пассажира, и с каждым начальник знаком лично.

— Вот как… — сказал Уимзи. — Ясно. Ну, тогда здесь тупик.

— Да. Но это еще не все. Я на этом не остановился. Послал запросы на другие станции данной линии и выяснил, что был некий джентльмен с велосипедом, который сел на поезд в час одиннадцать минут пополудни в Джирване.

— Боже мой, неужели? — Уимзи вытащил подробную карту области и углубился в нее. — Это возможно, Дэлзиел, вполне возможно. Бархилл находится в девяти милях от места преступления, а Джирван расположен еще двенадцатью милями дальше. Скажем, все вместе — двадцать одна миля. Если он выехал в одиннадцать восемнадцать, у него в запасе имелось два часа. Значит, он должен был передвигаться со скоростью около десяти миль в час. Вполне реально для хорошего велосипедиста. Поезд, кстати, не задержался?

— Не задержался. Да, он мог успеть.

— Начальник станции дал какое-нибудь описание?

— Он сказал, что, по словам контролера, это был ничем особо не примечательный джентльмен лет тридцати-сорока, в сером костюме и клетчатом, низко надвинутом кепи. Чисто выбрит, или почти чисто, среднего роста, в больших очках с затемненными стеклами.

— Подозрительно, — заметил Уимзи. — Сможет ли контролер узнать его, как вы думаете?

— Полагаю, что да. Он сказал, что джентльмен говорил, как англичанин.

— Ага! — Уимзи мысленно «пробежался» по своим шести подозреваемым.

Уотерз был лондонцем и говорил на хорошем английском, такому учат в школе. Стрэтчен, хоть и шотландец, имел английский выговор, поскольку обучался в Харроу и Кембридже. Он, к слову сказать, высокого роста, а подозрительный пассажир — нет. Гоуэн был двуязычен: мог разговаривать на нормальном английском с Уимзи и на грубейшем шотландском со своими соотечественниками, да и потом, пышная шелковистая борода, которой никогда не касалось лезвие бритвы, была своего рода местной достопримечательностью — на нее советовали посмотреть всем приезжающим в Керкубри.

Грэхем ничем не уступал истинному лондонцу, его английский выдержал бы испытание и в Оксфорде. А удивительные голубые глаза Грэхема невозможно забыть. Поэтому темные очки? Фаррена никто не принял бы за англичанина — его шотландский не оставлял никаких сомнений. Сам по себе он тоже был притягательной фигурой: широкие прямоугольные плечи, взъерошенные светлые волосы, странный взгляд светлых глаз, поджатые губы и тяжелая челюсть. В Фергюсоне был также узнаваем шотландец — по акценту, хотя и не по речи, а черты лица невыразительные.

— Джентльмен дал какие-нибудь объяснения? — спросил Уимзи, выходя из задумчивости.

— Нет. Он подошел к станции, когда поезд уже стоял на платформе. Упомянул только, что поздно вышел из Баллантри или что-то вроде того. Он взял билет до Эйра. На велосипед была прикреплена соответствующая багажная бирка.

— Велосипед мы, наверное, смогли бы проследить?

— Без сомнения. Я послал запрос в Эйр и Глазго. Может, там его вспомнят…

— А может, и нет, — закончил Уимзи. — Ладно. Теперь, Дэлзиел, как говорится, и я докажу вам, что тоже даром времени не терял.

Его светлость продемонстрировал свой список подозреваемых.

Однако учтите, — предупредил Питер, — что список, может быть, и не полный. Впрочем, нам известно, что человек, которого мы ищем, — художник, а это существенно сужает круг подозреваемых. Все эти шесть человек, так или иначе, имели зуб на Кэмпбелла, хотя мотивы некоторых могут показаться смехотворными.

Сержант внимательно просмотрел список, то же самое сделал и мистер Максвелл. Полномочия последнего простирались на Керкубришир с Вигтонширом, и он знал всех живописцев в своем округе, хотя и не так уж хорошо.

— Из них, — продолжал Уимзи, — двое имеют алиби. Фергюсона в соответствующее время видели на станции Гейтхауса, он садился на поезд, отходивший в девять ноль восемь. При нем не было велосипеда, и он купил билет до Глазго. Там сейчас проходит выставка живописи, и нет сомнений, что именно туда он и отправился. Уотерз также поехал в Глазго поездом восемь сорок пять из Керкубри, в компании мисс Сэлби и мисс Кошран. Если все они были на вернисаже, то без труда подтвердят алиби друг друга. Стрэтчен не ночевал дома. Он вернулся к полудню с синяком под глазом и, более того, откровенно врал по этому поводу.

Уимзи вкратце передал разговор со Стрэтченом и Мирой.

— Да, странно, — согласился Дэлзиел.

— Мы не должны возлагать все надежды на велосипедиста в Джирване или даже на таинственного пассажира в Пинвери — оба могут оказаться самыми обыкновенными путешественниками. А вот Стрэтчен вполне мог написать картину в Миннохе в одиннадцать часов утра и примчаться в Гейтхаус к ленчу. Там всего двадцать семь миль езды. Конечно, его могли узнать, но люди, совершающие убийство, и так сильно рискуют. Кроме того, накануне он мог спрятать свой автомобиль где-нибудь поблизости и воспользоваться им на пути назад, захватив и велосипед. Я, кстати, вам еще не рассказывал, что в Гейтхаусе из гостиницы «Анвос» пропал велосипед?

Дэлзиел отрицательно покачал головой.

— В данном деле много неоднозначного, — сказал он. — Если, конечно, считать это делом. Мы ведь еще не получили заключение доктора.

— Полагаю, оно будет завтра?

— Да. Дело представлено на рассмотрение прокурору-фискалу, поэтому будет произведено вскрытие. Кстати, сегодня вечером мы ждем приезда сестры Кэмпбелла. Кажется, она — его единственная родственница и обязана опознать труп.

После того, как сержант и его начальник ушли, Уимзи какое-то время сидел и задумчиво курил. Его беспокоил Уотерз. Той ночью Питер оставил приятеля в опасном состоянии духа. Последний поезд из Глазго прибывает в Керкубри в девять часов вечера. Если Уотерз действительно уехал на выставку, сегодня он вряд ли вернется. Он должен был прибыть в Глазго лишь в начале третьего. Стал бы кто-нибудь проделывать столь долгий путь с тем, чтобы провести в городе каких-то жалких три часа? Если только, конечно, он не стремился обеспечить себе алиби. Но рискнул бы кто-либо создавать себе алиби таким способом?

Уимзи вновь вернулся к расписанию. Керкубри — отправление 8.45. Нужно собрать показания свидетелей. Тарф — 8.53. Бридж-оф-Ди — 9.02, а оттуда как, если не на машине? Касл-Дуглас — 9.07. Вот это другое дело! Касл-Дуглас был узловым пунктом. Отсюда можно, например, повернуть обратно в направлении Ньютон-Стюарта. Да. И поезд подходящий есть. Конечно, смешно рассуждать об этом, ведь Уотерз находился в обществе двух женщин, но все же не помешает проверить. Касл-Дуглас — 9.14, Ньютон-Стюарт — 10.22. Уимзи вздохнул с облегчением. Если убийцу видели рисующим в десять часов утра, Уотерз отпадает. К этому времени он не мог бы успеть доехать до самого Ньютон-Стюарта.

Но все еще зависит от заключения врача. Если они оба ошиблись по поводу трупного окоченения, тогда возможно, что Кэмпбелл сам делал набросок в Миннохе до начала двенадцатого. В этом случае… Уимзи снова принялся штудировать расписание.

В этом случае поезд, прибывающий в Ньютон-Стюарт 10.22, может оказаться очень кстати для предполагаемого убийцы (при условии, что злоумышленник знал о намерении Кэмпбелла отправиться на этюды в Миннох). Автомобиль домчал бы его от Ньютон-Стюарта (до места предполагаемого преступления) за 20 минут (времени более чем достаточно). И хотя Уотерз не держит машину, ее легко взять напрокат. Само собой, это рискованно, чертовски рискованно: в сельской местности люди прекрасно знают друг друга, а к тому же, на самом деле, кто доверит машину без водителя первому встречному? С другой стороны, если залог был достаточно велик, хозяин мог согласиться. В общем, не следует так быстро вычеркивать Уотерза из списка подозреваемых.

На этом месте размышлений Уимзи обругал себя дураком. Ведь ясно как божий день, что Уотерз мирно доехал до Глазго вместе со своими спутницами и так же мирно вернется с ними на следующий день.

Его светлость взглянул на часы. Вряд ли, конечно, Уотерз приехал девятичасовым поездом. Хотя можно, в конце концов, пойти и посмотреть.

Питер прошелся по Хай-стрит. Ни в гостиной Уотерза, ни в его спальне, окна которых выходили на улицу, свет не горел. Квартирная хозяйка, пожалуй, примет его за сумасшедшего, если он будет продолжать слоняться здесь. Была еще студия Уотерза — большой переоборудованный амбар у поворота на Тонгландскую дорогу. Если он все же вернулся, то вряд ли пойдет работать туда в столь поздний час. Ну ладно, если уж не спится, для маленькой прогулки сгодится любой маршрут.

Уимзи двинулся мимо замка, вверх по небольшому пролету ступенек и по траве вдоль причала. Был слышен плеск волн, и длинные илистые отмели в устье реки бледно мерцали в тусклом мареве летней ночи. Яхта, причалившая этим утром, так и стояла, прислонившись к пирсу, ее рангоут и снасти выделялись четким переплетением горизонталей и вертикалей на фоне неровной дуги уродливого бетонного моста. Уимзи пересек пустую площадку, куда днем съезжаются автобусы, нырнул на маленькую улочку, ведущую к газовому заводу, и вышел, минуя станцию, на Тонгландскую дорогу.

Его светлость повернул еще раз направо и оказался у славной тихой заводи со старой полуразвалившейся водяной мельницей, несколькими домиками и широким отрезком пустынного поля в окружении сараев и заброшенных пристроек.

К студии Уотерза вела тропинка, петляющая между разросшихся кустарников. Уимзи толкнул дверь мастерской. Она оказалась заперта. Вокруг не было никаких признаков жизни. Питер услышал, как какое-то маленькое животное шевельнулось в траве, как с тихим журчанием лилась вода из деревянного желоба на лопасти мельничного жернова… Где-то далеко в городе хрипло залаяла собака.

Детектив-аристократ повернул обратно. Он шел, и камешки на дороге поскрипывали под его ногами. Вдруг дверь одного из домов внезапно распахнулась, выпустив на улицу длинную полосу света. В дверном проеме Уимзи разглядел силуэт женщины, тревожно вглядывающейся в чернильную тьму ночи.

Неожиданно до Уимзи дошло, что это дом Фаррена, и он замер, решая, стоит ли остановиться и заговорить. Пока его светлость колебался, кто-то положил руку на плечо женщины и втащил ее обратно в дом, плотно затворив дверь. Было в этом жесте нечто поспешное и даже агрессивное, что заставило Питера замереть с открытым ртом. Вторая фигура явно принадлежала мужчине, причем мужчина был выше и крупнее, чем Фаррен. Уимзи не сомневался, что это не Фаррен, как не сомневался и в том, что, если он постучится в дом, на его стук никто не ответит.

Фаррен

Никто не мог назвать мистера Максвелла Джемисона человеком увлекающимся. Здравомыслящий и осмотрительный, снискавший себе репутацию молчуна, начальник полиции предпочитал досконально изучить все обстоятельства дела, прежде чем раздувать скандал из одних лишь смутных предположений. Нельзя сказать, чтобы он чрезвычайно обрадовался, увидев на следующее утро на своем пороге лорда Уимзи. Время завтрака едва миновало, и сэр Максвелл только взялся просматривать свежую газету.

Конечно, он был слишком благоразумен, чтобы игнорировать Питера Уимзи и его теории. Он знал, что у его светлости исключительное чутье на любые преступления и что его помощь может оказаться бесценной. При этом начальнику полиции не нравилась эта английская манера врываться в самый эпицентр событий в крайнем возбуждении и постоянно трещать как сорока. Правда, явившись в участок, лорд продемонстрировал определенный такт. В Блу-Гейт не было телефона, и если уж так необходимо, чтобы Уимзи оставался в курсе самых последних новостей, то лучше пусть обращается за ними в частном порядке непосредственно к Максвеллу, нежели допрашивает с пристрастием сержанта Дэлзиела в баре отеля.

Однако начальник полиции еще не был в достаточной степени убежден, что действительно произошло убийство. Все эти разговоры об исчезнувших предметах и велосипедах были, конечно, небезынтересны, но являлись слабым подспорьем для построения столь грозного обвинения. Может быть, если бы полицейские лучше искали, они нашли бы пропавшую вещь, и тогда наступил бы конец всем рассуждениям о насильственной смерти. Правда, оставался еще щекотливый факт, касающийся окоченения… Но, листая страницы справочников, сэр Максвелл уверился в том, что абсолютно точных и совершенно достоверных закономерностей, связанных с окоченением трупа, не существует.

Список подозреваемых, предложенный Уимзи, вызывал неодобрение и даже протест. Сомнительный документ, сильно отдающий сплетнями… Все подозреваемые были почтенными и уважаемыми людьми. Взять, например, Гоуэна — он давний обитатель Керкубри, живущий здесь уже больше пятнадцати лет, которого все хорошо знают и любят, несмотря на его мелкое тщеславие и порой, быть может, властные замашки. Гоуэн человек с достатком, владеет отличным домом с дворецким и экономкой из Англии, держит две машины с шофером по вызову. Можно ли представить себе, чтобы он вдруг треснул своего собрата-художника по голове, а затем сбросил тело в реку в соседнем графстве? Какой мотив может крыться за подобным поступком? Ходили слухи о каких-то разногласиях касательно живописи, но сэр Максвелл прекрасно знал, что художники постоянно ссорятся по этому поводу и последствиями таких ссор становятся некоторая холодность в отношениях или вербовка сторонников, но никак не убийство. Уотерз, опять же, приятный молодой человек, хотя и склонный возмущать соседей своей южной изысканностью. Прискорбно, что накануне происшествия он поругался с Кэмпбеллом, но, безусловно, Уотерз не тот человек, что будет вынашивать планы кровавой мести из-за брошенного спьяну лишнего слова. Что касается Фаррена…

Тут сэр Максвелл остановился, отдавая должное теории Уимзи. Когда в деле замешана женщина, можно ожидать всего. Кэмпбелл был довольно частым гостем в доме у старой мельницы. Фаррен бесился и даже, поговаривали, угрожал художнику. Если все это не пустые разговоры, до истины докопаться будет непросто. Подозревать Фаррена, конечно, преждевременно, ведь стоит лишь взглянуть на миссис Фаррен, чтобы понять — она не способна на дурной поступок. Впрочем, даже самые добродетельные жены порой лгут и, к примеру, сочиняют алиби для своих безрассудных мужей. На самом-то деле, чем жена добродетельнее, тем решительнее она лжет в соответствующих обстоятельствах. Чувствуя некую отвратительную неуверенность, сэр Максвелл признался себе, что не может однозначно утверждать, что супруги Фаррен вне подозрений.

Далее, есть еще Гейтхаус. Кто там у них? Джок Грэхем — безрассудный тип, из тех, про кого говорят «скор на расправу». И он умен. Если речь идет о человеке, у которого хватит мозгов, чтобы разработать хитроумный план преступления, и хладнокровия, чтобы воплотить его в жизнь, тут Грэхем, без сомнений, на первом месте. На счету Грэхема немало всякого рода розыгрышей, и он способен лгать прямо в лицо, бессовестно глядя на тебя честными глазами. Фергюсон же прославился тем, что в пух и прах разругался с женой. Увы, подробностей сэр Максвелл не знал, но его честный ум пресвитерианина отметил сей факт как дискредитирующий Фергюсона. Стрэтчен… Ну, что касается Стрэтчена — он председатель гольф-клуба и уважаемый человек. Конечно, Стрэтчена, как и Гоуэна, следует сразу исключить из списка подозреваемых.

Зазвонил телефон. Уимзи навострил уши. Сэр Максвелл взял трубку с невыносимой медлительностью. Сказав несколько слов, он повернулся к его светлости:

— Это Дэлзиел. Вам лучше подойти к параллельному аппарату.

— Сэр Максвелл? Мы получили заключение доктора. Да, оно подтверждает теорию об убийстве. В легких воды нет. Человек умер до того, как оказался в реке. Смерть от удара по голове. Кость вошла в мозг. Что? Да, рана была нанесена до кончины несчастного, но смерть наступила почти мгновенно.

На теле и на голове обнаружены множественные следы ударов, но доктор полагает, что некоторые из них появились уже после смерти, в процессе падения тела с обрыва.

— Что насчет времени смерти?

— Да, сэр Максвелл, я как раз к этому подхожу. Доктор говорит, что на тот момент, как он впервые увидел тело, Кэмпбелл был уже мертв, как минимум, шесть часов, но более вероятно двенадцать или тринадцать часов. Это позволяет предположить, что убийство совершено ночью или утром. Где-то между полуночью и девятью часами утра. И еще очень подозрительное и подкрепляющее данную версию обстоятельство — желудок покойного оказался совершенно пуст. Он был убит до того, как позавтракал.

— Однако, — вмешался Уимзи, — если он позавтракал очень рано, все съеденное уже ко времени ленча могло миновать желудок.

— Да, это верно. Но все-таки следы хоть какой-нибудь еды остались бы. Доктор же говорит, что брюхо Кэмпбелла было пусто, как барабан. Он готов поклясться профессиональной честью, что у пострадавшего крошки во рту не было с прошлой ночи.

— Ну, ему лучше зна-ать, — протянул Уимзи.

— Да, это верно. Это лорд Питер у телефона? Ваша светлость будет довольна тем, что его теория подтверждается.

— Может, это и повод для того, чтобы быть довольным, — сказал начальник полиции, — но лучше бы такого повода не было вовсе.

— Это верно, мистер Максвелл. Есть еще один примечательный факт, а именно — мы не можем обнаружить различимые отпечатки пальцев на художественных принадлежностях Кэмпбелла, и это наводит на мысль, что тот, кто ими пользовался, работал в перчатках. И руль машины протерт чисто, как стеклышко. Я думаю, дело прорисовывается. Как вы думаете, сэр Максвелл, должны ли мы обнародовать факт убийства?

— Сложно сказать, сержант. А сами вы как полагаете? Вы советовались с инспектором Макферсоном?

— Видите ли, сэр, он считает, что надо как-то объяснить то, что вообще ведется расследование. Конечно, спешить не следует, но люди уже судачат о ссоре с Уотерзом… да, с Фарреном… э-э… ну да, и об этой истории со Стрэтченом. Сомневаюсь, что нам удастся все скрыть.

— Понятно. Что ж, может лучше сказать всем, что, возможно совершено преступление, но у нас еще нет в этом уверенности и так далее. Но что не следует упоминать — так это заключение доктора о времени смерти. Сейчас я освобожусь и лично переговорю с прокурором-фискалом, а потом дам кое-какое задание полиции Керкубри.

— Да, сэр, будет лучше, если они сами разберутся в своем районе. Я получил отчет из Странрара и займусь этим. Они задержали парня, который садился на пароход в Ларн… Э-э, ладно… Я перезвоню вам позже, сэр Максвелл.

Начальник полиции дал отбой и повернулся к Уимзи. Мина у него была кислая.

— Определенно, ваши предположения подтверждаются, — неохотно признал он. — Но, — добавил Максвелл более бодрым тоном, — теперь, когда они выследили этого человека в Странраре, все, возможно, разъяснится сегодня же утром.

— Может, и так, — ответил Уимзи, — хотя меня гложет сомнение. Человек, который столь умело инсценировал несчастный случай, оказался таким дурнем, что не успел вовремя отплыть в Ирландию и на том попался. Странно… А вам так не кажется?

— Что правда, то правда, — согласился начальник полиции. — Если бы он хотел скрыться, ему следовало сесть на пароход еще вчера утром. И если уж этот малый решил притвориться невиновным, то мог бы делать это и у себя дома.

— Да-а, — протянул Уимзи. — Вы знаете, я полагаю, уже пора пообщаться и с Фарреном, и с Гоуэном, и с Уотерзом — только этот исчез. А на самом деле, и кое с кем еще в Керкубри. Милая ненавязчивая беседа с таким веселым, дружелюбным и любопытным человеком, как я, мистер Максвелл, может иной раз творить чудеса. Ведь в моем утреннем обходе студий нет ничего необычного, не так ли? Никто не обращает на меня Внимания и продолжает заниматься своими делами. Официальные лица, вроде вас, могут смутить художников, а я, Наверное, последний человек в Керкубри, кто способен внушить хоть кому-нибудь благоговейный трепет. Я рожден шутом и каждый день всеми способами подтверждаю это. Вот даже вы, начальник полиции, позволили мне прийти сюда и рассиживать тут на казенных стульях, курить трубку. Я ведь кажусь вам не более чем милым занудой, разве нет?

— Возможно, вы частично правы, — признал Максвелл. Но прошу вас, будьте благоразумны, ладно? Нет необходимости произносить слово «убийца».

— Ни в коем случае. Я предоставлю им возможность произнести это слово первыми, — парировал Питер. — Всего доброго!

Может, Уимзи с виду и не внушал трепета, но прием, оказанный ему в доме Фаррена, отнюдь не подтверждал патетическую речь его светлости о том, что никто, мол, не обращает на него внимания. Открывшая дверь миссис Фаррен при виде лорда отступила к стене с приглушенным вздохом, который мог свидетельствовать всего лишь об удивлении, но скорее напоминал о смятении.

— Приветствую вас! — поклонился Уимзи, бесцеремонно переступая через порог. — Как поживаете, миссис Фаррен? Не видел вас уже сто лет — хотя, нет, с того вечера в пятницу у Бобби, но этот промежуток кажется мне целым веком. Все цветете и поете? А где мистер Фаррен?

Миссис Фаррен, напоминавшая привидение на картине Бёрн-Джонса^[563] прерафаэлитского периода, протянула Питеру холодную, как лед, руку:

— Я чувствую себя прекрасно, спасибо. Хью нет дома. Э-э, не хотите ли войти?

Уимзи, который и так уже находился в доме, поблагодарил за приглашение с подкупающей искренностью.

— Благодарю. Очень любезно с вашей стороны. Я точно не помешаю? А то вдруг вы тут готовите или что-то в этом роде?

Миссис Фаррен покачала головой и провела гостя в маленькую гостиную, декорированную драпировками цвета морской волны и вазами с оранжевыми бархатцами.

— Как сегодня поживают шарфы? — любезно поинтересовался Уимзи (миссис Фаррен ткала на ручном станке довольно интересные узоры). — Я уже вам говорил: войску завидую этому умению! Не могу не вспомнить Владычицу Шалот» ^[564], знаете ли. «Проклятье пало на меня…» и все такое. Вы обещали, что когда-нибудь дадите мне попробовать…

— Боюсь, сегодня я лентяйничаю, — призналась миссис Фаррен со слабой улыбкой. — Я просто… Я только… Извините, один момент.

Женщина вышла, и Уимзи услышал, как она разговаривает с кем-то с задней стороны дома — без сомнения, с девушкой-служанкой, приходящей делать по дому черную работу. Его светлость оглядел комнату, и его острый глаз отметил некий беспорядок. Нет, если быть точным, откровенных признаков беспорядка не наблюдалось, но диванные подушки казались немного смятыми, отдельные цветы увядшими, а на подоконнике и на полированном столике наметился легкий слой пыли. В домах иных друзей Питера это можно было бы счесть обычной небрежностью людей, не придававших значения таким пустякам как пыль и неаккуратность, но для миссис Фаррен сие явление казалось нехарактерным и полным скрытого смысла. Для нее красота повседневности была больше чем просто слово — это был святой принцип, которого следовало придерживаться неотступно, культ, которому надлежало служить с усердием и рвением. Уимзи, как человек с воображением, углядел в этих смутных приметах свидетельство беспокойной ночи и утра, полного страха. Он вспомнил одинокую фигуру в дверном проеме и подозрительного мужчину. Точно, здесь ведь был какой-то мужчина. И Фаррена дома не оказалось… А миссис Фаррен была весьма привлекательной женщиной, если уж на то пошло: овальное лицо, большие серые глаза и эта пышная масса кудрей цвета меди, разделенных на пробор и закрученных на затылке в большой узел.

Кто-то прошел мимо окна — Дженни, с корзиной на локте. Миссис Фаррен вернулась и присела на высокий стул с узкой спинкой, глядя куда-то мимо гостя, словно несчастная нищенка, начинающая подозревать, что царь Кофетуа^[565] в семейной жизни далеко не подарок.

— И куда же это, — спросил Уимзи весьма бестактно, провалился Фаррен?

Большие глаза затенились страхом. Или болью?

— Он ушел… куда-то.

— Вот гулена, — заметил его светлость. — Или он творит в уединении?

— Даже не представляю, — миссис Фаррен рассмеялась. — Вы же знаете, как это бывает. Мужчины уходят, говоря, что вернутся к ужину, а потом случайно встречают знакомого или кто-то им сообщает, что где-то там наметился отличный клев, и поминай как звали.

— Да, безобразие, — посочувствовал Уимзи. — Вы хотите сказать, что он даже не явился к ужину?

— О, нет, я говорю в общем. Фаррен, конечно же, пришел домой к ужину.

— А потом вдруг взял и пропал, сказав, что, мол, мне надо за сигаретами, вернусь через десять минут. Представляю себе. Как опрометчиво мы иногда себя ведем, не правда ли? Я и сам в этом смысле злостный обидчик, хотя совесть меня за это не мучит. В конце концов, Бантер за то и получает жалованье, что терпит меня. Другое дело, если бы у меня была преданная жена, которая грела бы мне тапочки и выходила на порог каждые пять минут поглядеть, не показался ли я на горизонте…

Миссис Фаррен прерывисто вздохнула:

— Да, это действительно ужасно.

— Ужасно? Нет, я серьезно. Думаю, это просто нечестно. К тому же, мало ли что может случиться? Как вот с беднягой Кэмпбеллом…

На этот раз не было никаких сомнений: миссис Фаррен онемела от ужаса, еле сдержав крик, но тут же взяла себя в руки.

— Лорд Питер, может быть, скажете, что произошло на самом деле? Дженни пришла с какой-то жуткой историей о том, что его убили. Но она была так возбуждена и говорила на таком ужасном шотландском, что я ничего не могла толком разобрать.

— Боюсь, это факт, — печально промолвил Уимзи. — Кэмпбелла нашли лежащим в Миннохе вчера днем, с проломленной головой.

— С проломленной головой? Вы хотите сказать?..

— Ну, в общем, трудно установить, как в точности все случилось. Видите ли, как раз в этом месте река полна камней, и…

— Он упал в реку?

— Выглядит все именно так. Кэмпбелл лежал в воде. Но он не утонул, как установил доктор. Он скончался от удара по голове.

— Какой кошмар!

— Странно, что вы об этом еще не слышали, — выразил удивление Питер. — Он ведь был вашим добрым приятелем, верно?

— Ну, да. Мы были хорошо знакомы.

Женщина замолчала, и Уимзи подумал, что сейчас она упадет в обморок. Его светлость встал.

— Послушайте, миссис Фаррен, боюсь, все это для вас слишком большой шок. Позвольте принести вам воды.

— Нет-нет, — она вскинула руку в попытке удержать гостя, но Уимзи уже ринулся через прихожую в студию, где, как он помнил, имелись кран и раковина.

Первое, что заметил лорд Питер, была коробка с рисовальными принадлежностями Фаррена, стоящая на столе. Рядом валялись тюбики с красками и палитра. Старый плащ с пятнами красок висел за дверью. Уимзи прощупал его изнутри и снаружи, но не нашел ничего стоящего внимания. Он стал наполнять чашку водой из-под крана, одновременно шаря глазами по комнате. Студийный мольберт находился на своем о6ычном месте, на нем стояла незаконченная композиция. Небольшой этюдник в собранном виде был прислонен к раковине. Фаррен явно поехал не на пленэр.

Вода, льющаяся на руку, напомнила Питеру, зачем он сюда пришел. Его светлость протер чашку и повернулся к выходу.

В этот момент ему бросились в глаза рыболовные снасти за дверью в углу. Два удилища для форели, удочка для лосося, сеть, острога, корзина для рыбы и болотные сапоги. Ну что же… Может быть, у него есть и четвертая удочка… Без корзины и сапог тоже, в принципе, можно обойтись. Но в этом уютном уголке все перечисленные принадлежности смотрелись органично, как единое целое.

Уимзи вернулся в гостиную. Миссис Фаррен раздраженно отмахнулась от чашки.

— Спасибо, не нужно. Я же говорила, не надо! Со мной все в порядке.

Измученное бессонницей лицо женщины свидетельствовало об обратном. Питер чувствовал, что это жестоко, но кто-то все равно должен будет задать ей эти вопросы, и очень скоро. Не он, так полиция.

— Ваш муж, должно быть, скоро вернется, — сказал лорд Уимзи. — Новости распространяются быстро. На самом деле, удивительно, что он еще не пришел домой. Вы даже не предполагаете, где он может быть?

— Не имею ни малейшего представления.

— Я хочу сказать, что с удовольствием мог бы, например, что-нибудь ему передать или как-то еще помочь.

— Не стоит беспокоиться, но все равно спасибо. Странно, лорд Питер, но вы говорите так, будто горе случилось в нашей семье. Мы, конечно, были в хороших отношениях с мистером Кэмпбеллом, но, в конце концов, у меня нет таких уж причин горевать… Боюсь, это звучит бестактно…

— Вовсе нет. Мне показалось, что вы выглядите расстроенной, но я рад, если это не так. Наверное, я ошибся.

— Наверное, — вымученно согласилась миссис Фаррен. Затем она, кажется, немного собралась с духом и обратилась к гостю почти вдохновенно: — Мне очень жаль мистера Кэмпбелла. Его ужасно все не любили, но он воспринимал все это гораздо болезненнее, чем могло показаться. Он постоянно на кого-нибудь злился. Это все скверно. Чем больше вы ненавидите за то, что ненавидят вас, тем больше растет у вас злоба и тем больше становится их ненависть. Я все понимаю. Мне это не нравилось. Да и кому бы понравилось? Но я старалась быть честной. Боюсь, люди могли это неверно понять. Но нельзя же изменить свое отношение только потому, что окружающие могут вас не так понять, разве нет?

— Разумеется, — согласился Уимзи. — Если вы и ваш муж…

— О, — запротестовала женщина. — Хью и я, мы прекрасно понимаем друг друга.

Уимзи кивнул. «Лжет», — подумал он. Предубежденность Фаррена против Кэмпбелла хорошо известна. Но сама она была из тех представительниц слабого пола, которые если уж взялись излучать свет и благодать, не сойдут с этого пути. Питер внимательно посмотрел на пухлые надутые губки и высокий гладкий лоб. Это было лицо женщины, которая видит только то, что желает видеть, и думает, что можно избежать зла, если вести себя так, будто ничего подобного нет. Ни ревности, к примеру, ни самокритичности. Опасная женщина, ибо глупа. Глупая и опасная, как Дездемона.

— Ну что же, ладно, — сказал беспечно лорд Питер. — Будем надеяться, что блудный сын, то есть муж, скоро объявится. Фаррен обещал мне показать кое-что из своих работ. Я жажду их увидеть. А может быть, я его и встречу где-нибудь по пути. Он, как обычно, на велосипеде?

— О, да. Хью уехал на велосипеде.

— Вообще, мне кажется, здесь, в Керкубри, в среднем на единицу населения приходится больше велосипедов, нежели в любомдругом городе из тех, где мне приходилось бывать.

— Это потому, что мы такие работящие и бедные.

— Точно. Ничто так не идет добродетели, как велосипед. Нельзя представить себе велосипедиста, совершающего преступление, правда ведь? Если, конечно, не брать в расчет убийство или покушение на убийство.

— При чем здесь убийство?

— Знаете, нестись целой группой по опасной дороге без тормозов, клаксона или фар — это я называю убийством. Или самоубийством.

С этими словами Уимзи вскочил на ноги. На сей раз Тильда Фаррен и правда упала в обморок.

Грэхем

Оказав первую помощь миссис Фаррен, лорд Питер Уимзи оставил ее удобно устроившейся на диване в гостиной и отправился на поиски Дженни. Он обнаружил девушку у торгов рыбой и передал, чтобы та шла в дом, так как ее хозяйке стало плохо.

— Да уж, — философски заметила Дженни. — Чего удивительного? Совсем себя извела, все тревожится о мистере Фаррене. Да и немудрено! Наделал тут шуму! Вышел за калитку, да и был таков. Вот уже два дня нет как нет.

— Целых два дня? — поразился Уимзи.

— Да. Позапрошлым вечером все это произошло. Взял велосипед, и вперед. Только ругался почем зря, и куда едет, зачем едет — ни слова.

— Значит, он не пришел вчера вечером к ужину?

— Он-то? К ужину? Какое там! Как, бишь, в понедельник вернулся вечером и застал Кэмпбелла в собственном доме, так погнал его в шею. А после начался такой крик, что у жены моего брата у самой чуть истерика не случилась… Что уж говорить о хозяйке?.. Хозяин-то возьми, да и выскочи за дверь, а миссис Фаррен выбежала из дома за ним, обливаясь слезами. Ума не приложу, чего она так расстраивается из-за своего супруга. Я бы не стала его держать, пусть бы катился со своей ревностью и характером.

Теперь Уимзи понял, почему Дженни была срочно отослана с поручением. Хотя все равно глупо было надеяться, что девушка станет держать язык за зубами, когда появилась такая роскошная сплетня. Раньше или позже вся эта история выйдет наружу. Уже теперь, когда они шли по улице, его светлость чувствовал устремленные им вслед любопытные взгляды.

Питер задал служанке еще несколько вопросов. Нет. Жена брата Дженни не может точно сказать, из-за чего разгорелась ссора, но ей было все хорошо видно из окна спальни. Мистер Кэмпбелл появился около шести вечера. Вскорости пришел и Фаррен, и Кэмпбелл почти тут же вылетел вон. Она не знает, что произошло между Фарреном и Кэмпбеллом, но после этого мистер и миссис Фаррен около часа проговорили в гостиной: мистер Фаррен расхаживал по комнате, то и дело размахивая руками, а миссис Фаррен рыдала. Затем послышались крики и какая-то возня. Потом мистер Фаррен выскочил из дома, нахлобучил шляпу на самые глаза, быстро схватил и вывел велосипед. Миссис Фаррен выбежала, чтобы остановить его, а он ее грубо оттолкнул и укатил. С тех пор домой он точно не возвращался, потому что жена брата Дженни следила их жилищем, сгорая от любопытства.

То был понедельник, а сегодня среда, а во вторник Кэмпбелла обнаружили мертвым в Миннохе.

Уимзи распрощался с Дженни, напутствовав служанку, чтобы много не болтала о делах своих нанимателей, и повернул было в направлении полицейского участка, но потом передумал. Нет нужды поднимать шум раньше времени. Пока есть и другие дела. Неплохо бы, например, снова посетить Гейтхаус. Появился один вопрос, который детектив-любитель хотел задать миссис Грин, приходящей уборщице Кэмпбелла. Кроме того, вдруг что-нибудь удастся обнаружить в доме покойного — письма, бумаги, да мало ли что еще? В любом случае, небольшая автомобильная прогулка пойдет на пользу здоровью.

Проезжая мост в Гейтхаусе, его светлость внезапно заметил у дверей гостиницы «Анвос» высокого человека, стоящего рядом с местным констеблем. Этот неряшливо одетый мужчина в старом плаще из непромокаемой ткани, ветхих брюках-гольф, позорных ботинках, гетрах и с рюкзаком неистово замахал рукой в приветствии. Уимзи притормозил с неосторожной поспешностью, чуть не задавив дворового кота, и энергично замахал в ответ.

— Э-ге-гей! — закричал он. — Откуда ты взялся, старый бандит?

— Кажется, все просто жаждут это узнать, — сказал оборванец, протягивая лорду широкую ладонь. — Нельзя отлучиться по частному делу, как здесь уже шум и гам. Что тут вообще происходит?

Уимзи глянул на констебля, который таинственно покачал головой.

— Получив приказ, — начал он, — расследовать…

— Но ты же не получал приказ нагонять таинственности, — заметил неряха. — В чем же дело? Мне приписывают какое-то преступление? И какое, интересно? Пьянствовал и дебоширил, да? Илии ездил на велосипеде без задней фары? Нарушал правила дорожного движения или что?

— Э-э-э, мистер Грэхем… Как раз что касается велосипеда… Позвольте узнать…

— На этот раз я здесь абсолютно ни при чем, — сразу прервал констебля Джок Грэхем. — Да и в любом случае каждому понятно, что позаимствовать вовсе не значит украсть.

— И часто ты заимствуешь велосипеды? — спросил с интересом Уимзи. — Зря ты это… Плохая привычка. С велосипедами здесь просто беда. Во-первых, слишком высоко расположен центр тяжести, а во-вторых, у него всегда барахлят тормоза.

— Знаю, — ответил Грэхем. — Стыд и позор! Каждый следующий велосипед, который я беру, хуже, чем предыдущий. Говорю прямо: недавно я чуть не сломал шею на развалюхе юного Энди.

— О! — воскликнул подошедший к беседующим хозяин гостиницы. — Так это вы, мистер Грэхем, взяли у мальчика велосипед? Конечно, берите, сколько вам будет угодно! Не то чтобы я возражал. Просто парень немного расстроился, что велосипед вот так вдруг исчез неизвестно куда.

— Он снова пропал? — удивился Грэхем. — Говорю вам, на сей раз это не я. Можете сказать вашему Энди, что больше я никогда не возьму его жалкий агрегат, пока он не потрудится привести его в порядок. Надо же совесть иметь! И кто бы его ни взял, помоги ему Бог. Что еще остается сказать? Несчастного, скорее всего, найдут со сломанной шеей в канаве.

— Все может быть, мистер Грэхем, — начал констебль. — Но все же мне хотелось бы знать, если позволите…

— К черту! — возмутился Джок Грэхем. — Не собираюсь рассказывать, где я был. Вовсе не обязан!

— Тут вот какое дело, дружище, — вмешался Уимзи. — Может быть, до тех таинственных мест, где ты скрывался, уже долетели вести, что вчера днем в реке обнаружили Кэмпбелла? Мертвым.

— Кэмпбелла? О, Господи! Нет, не долетели… Так, так, так. Да простятся ему его грехи. А что случилось? Он надрался и шагнул с причала в Керкубри?

— Вообще-то нет. Предположительно, Кэмпбелл рисовая и, поскользнувшись на камнях, упал. Разбил голову.

— Разбил голову? Значит, не утонул?

— Нет, не утонул.

— Н-да… Я всегда говорил Кэмпбеллу, что он рожден для виселицы, но ему удалось-таки вывернуться из петли. Ну, хоть не утонул, и то хорошо. Эх, бедолага, вот тебе и конец… Думаю, раз такое дело, надо войти и выпить по одной за упокой его души. Ты как? Мне он никогда не нравился, нет, но все-таки жаль… В том смысле, что я его больше не смогу одурачить. Присоединяетесь, офицер?

— Благодарю, сэр, но если бы вы все же любезно…

— Предоставьте это мне, — прошептал Уимзи, толкнув полицейского локтем и следуя за Грэхемом в бар.

— Как ты умудрился не слышать об этом, Джок? — продолжил лорд, когда подали напитки. — Где ты скрывался последние двое суток?

— Все вам расскажи! Ты прямо такой же любопытный, как наш друг полицейский. Я живу себе тихо-мирно, никого не трогаю. Но что там с Кэмпбеллом? Когда это все случилось?

— Тело обнаружили около двух часов пополудни, — сказал Питер. — Есть свидетели, которые видели Кэмпбелла живым пять минут одиннадцатого. Он писал пейзаж.

— Да, все всё видят. Знаешь, я всегда думал: вот пропадешь где-нибудь там, в холмах, и будут тебя потом искать неделю. Хотя, вообще-то Миннох довольно посещаемое место. В рыбный сезон, во всяком случае. Но не думаю…

— Могу я спросить вас, сэр, откуда вы узнали, что несчастный случай произошел именно в Миннохе? — вступил в разговор подошедший к ним констебль.

— Откуда я?.. О-хо-хо! Если процитировать одну в высшей степени порядочную и прилично одетую леди, которую мне как-то раз случилось подслушать, когда она болтала с подругой на улице Теобальда, «все это, черт возьми, неспроста». Сколько интереса к тому, где я был… И этот удар по черепу Кэмпбелла… Разве же я не понимаю, констебль? Меня подозревают в том, что это я огрел по голове хорошего человека и отправил его на корм рыбам, прямо как иноземный рыцарь в балладе?

— Э… Не совсем так, сэр, но по долгу службы…

— Все ясно.

— Постойте-ка! — вдруг воскликнул хозяин гостиницы, на которого снизошло озарение. — Вы что же, хотите сказать, что беднягу убили?

— Все возможно, — уклонился от ответа констебль.

— Он не хочет этого сказать, — заявил Грэхем. — Я прочитал это в его выразительных глазах… Ну и дела творятся в нашем тихом местечке!

— Кошмар, — кивнул хозяин «Анвоса».

— Ладно, Джок, — снова подал голос Уимзи. — Не томи! Мы не в силах больше выносить неизвестность… Как ты узнал, что Кэмпбелл погиб в Миннохе?

— Телепатия, — широко ухмыляясь, заявил Грэхем. — Я заглянул в ваши мозги, и вот какая передо мной предстала картина: речка, полная острых камней, крутой гранитный склон, нависающий над ней, мост, деревья и темная заводь под ними. И я сказал себе: «Это же Миннох, черт подери!» Элементарно, Ватсон.

— Не знал, что ты умеешь читать мысли.

— Как подозрительно, правда? Ну, вообще-то нет, не умею. Я узнал, что Кэмпбелл собирается на этюды в Миннох еще позавчера, от него самого.

— Он тебе прямо так и сказал?

— Прямо так и сказал. А что тут такого? Видите ли, иногда я разговаривал с Кэмпбеллом просто так, не швыряя в него ботинками. Он сказал мне в понедельник, что собирается на следующий день пойти порисовать мост. Так, пробурчал что-то… Ну, вы знаете его манеру.

Грэхем достал из кармана кусочек мела и принялся рисовать на стойке бара. Он скорчил рожу, очень достоверно изобразив тяжелую челюсть и надутые губы Кэмпбелла, а его рука имитировала быстрые и замысловатые мазки покойного живописца. Картина возникала с магической быстротой, словно кадр в кинофильме: речка, деревья, мост и белые пухлые облака — все настолько похоже на виденное Уимзи на этюднике, что он был просто сражен.

— Тебе нужно зарабатывать на имитациях, Джок.

— В этом моя проблема. Слишком восприимчив. Рисую в чьем угодно стиле, только не в своем собственном. Критики в волнении: «Мистер Грэхем все еще ищет собственный стиль», — вроде того. Но это забавно. Глядите сюда! Вот это Гоуэн.

Он стер предыдущий набросок, и на его месте возник яркий образчик композиции, характерной для Гоуэна: мрачная цитадель, широкий полукруг побережья, на переднем плане лодка, в ней коренастые рыбаки склонились над своими сетями.

— А это Фергюсон: одно деревце декоративного вида, его одинокое отражение в воде, широкая голубая даль — по сути, все в синих тонах — и какая-нибудь груда камней, для завершения композиции. Вот Фаррен: вид крыш Керкубри, обязательно с Толбусом ^[566] — все выглядит как Ноев ковчег, построенный из детских кубиков: киноварь, неаполитанский желтый, ультрамарин — наигранная наивность и отсутствие теней. Уотерз, по его собственным словам: «Не то, что эти шарлатаны, которые берутся за кисть» — каменоломня с высоты птичьего полета, в которой различима каждая трещинка, где-то вдали лошадь с телегой, детально прорисованные, в сущности, лишь для того, чтобы продемонстрировать свое мастерство. Ах, ты! — Грэхем плеснул на стойку бара немного пива и вытер пятно разодранным рукавом. — У всех у них есть один дар, которого я лишен. Они в своих работах совершенно искренни, а я нет — в том-то и разница. Говорю вам, Уимзи, половина этих треклятых портретов, за которые мне платят, — карикатуры. Только идиоты этого не видят. Если бы видели, они бы скорее умерли, чем выписали чек.

Питер рассмеялся. Если Грэхем пытается выиграть время, то делает это мастерски. Если хочет отвести подозрение от своего опасного дара имитатора, то едва ли что-нибудь сошло бы здесь лучше, чем подобная легкомысленная непосредственность. А его объяснение выглядело вполне убедительным: На самом деле, почему бы Кэмпбеллу не упомянуть, куда он собирается отправиться рисовать?

Полицейский начал проявлять нетерпение.

— По долгу службы… — снова завел он.

— О! — рассмеялся Грэхем. — Этот парень — один из и бульдожьей своры,

— Да уж, у него великолепная хватка, — подтвердил Уимзи. — Как у святого Генгульфа^[567]. Ему вслед вопили: «Боже мой! Какое упрямство!». Отвратительный мужик. Он намеревается получить ответ во что бы то ни стало.

— Бедненький, — сказал Грэхем. — «Мало ли чего вам хочется», как говорили нянечки в старые добрые времена, когда о Монтессори^[568] еще и слыхом не слыхивали. Меня не было в Миннохе. А где я был, это вас не касается.

— Э-э, хорошо, сэр, — проблеял констебль в полном смущении.

Колеблясь между предписаниями о поведении с подозреваемыми, служебным долгом, собственным нежеланием думать что-то плохое касательно мистера Грэхема и стремлением успешно справиться с задачей, он находился в некотором затруднении.

— Иди-иди, приятель! — добродушно проворчал Грэхем. — Ты зря тратишь время. Достаточно одного взгляда на меня, чтобы понять, что я и мухи не обижу. Поди-ка, настоящий убийца уже успел ускользнуть, пока мы тут обмениваемся милыми шуточками над кружкой пива?

— Я должен понимать ваше заявление так, что вы категорически отказываетесь сообщить, где были ночью с понедельника на вторник? — наконец сформулировал вопрос констебль.

— Да уймись ты, наконец! — закричал Грэхем. — В этой стране все до всех доходит медленно, но верно, Уимзи. Да, надо понимать так! Я отказываюсь категорически, абсолютно, полностью и совершенно. Сделай себе заметку, на случай если забудешь.

Полицейский последовал совету, причем очень серьезно.

— Так, ясно, — заключил он, — я должен будут представить отчет начальству.

— Молодец, — похвалил Грэхем. — Хочешь, я сам им скажу?

Констебль с сомнением покачал головой и медленно, неохотно отошел.

— Бедолага, — вынес свой вердикт Грэхем. — Прямо даже как-то стыдно его дразнить. Еще по одной, Уимзи?

Его светлость отклонил предложение, и Джок Грэхем довольно резко сорвался с места, сказав, что должен заняться делами в мастерской. Хозяин гостиницы «Анвос» проводил его взглядом.

— И что он скрывает? — небрежно спросил сам себя Питер.

— Опять какая-нибудь любовная история, — любезно ответил хозяин. — Он истинный джентльмен, этот Грэхем, и большой ценитель женщин.

— Понятно, — кивнул Уимзи. — А это мне напомнило, Роб, что у меня есть для тебя новый лимерик ^[569].

— В самом деле? — обрадовался тот и осторожно прикрыл дверь, соединяющую холл гостиницы и бар.

Осчастливив хозяина листочком со стихотворением и распрощавшись, его светлость снова вернулся к делу.

Миссис Грин, приходящая прислуга Кэмпбелла, жила в маленьком домике неподалеку. Когда явился лорд Уимзи, она была занята приготовлением пресных лепешек, но, отряхнув ладони от муки и переместив лепешки на сковороду, выразила готовность поговорить о внезапной смерти своего хозяина.

Шотландский миссис Грин был довольно груб, а манера разговора чересчур экспрессивна, но, переспрашивая по два-три раза, Уимзи удавалось понять общую суть ответов.

— Мистер Кэмпбелл позавтракал перед уходом, утром во вторник?

— Да, позавтракал. После него на тарелке остались кусочки бекона и яиц, а также стоял заварочный чайник с чашкой. Роме того, хлеба и масла стало меньше, по сравнению с предыдущим вечером, и видно, что от куска бекона отрезали.

— Это его обычный завтрак?

— Да, глазунья с беконом. Именно ее он непременно съедал на завтрак. Два яйца и два тонких ломтика бекона — вот все что пошло в ход тем утром, конечно, насколько могла судить миссис Грин.

— А мистер Фергюсон тем утром тоже позавтракал?

— Да, мистер Фергюсон поел копченой рыбы и выпил чашку кофе. В воскресенье миссис Грин принесла пару копченых рыбин, и одну он съел в понедельник утром, а другую — во вторник. Ничего необычного ни в том, ни в другом доме, насколько она может судить, не было. Так она и сказала полицейским, когда те к ней обратились.

Уимзи обдумывал услышанное, пока возвращался в Керкубри. Отчет доктора превращал эти два яйца с беконом в подозрительный факт. Кто-то позавтракал в доме Кэмпбелла, и человек, которому это было легче всего сделать, — Фергюсон. В том случае же, если яйца слопал не Фергюсон, он вполне мог видеть того, кто этим занимался. Как некстати со стороны Фергюсона так вот взять и уехать в Глазго!

Что касается Грэхема, очевидно, что он не ездил на озеро Трул. Молчание Джока может иметь дюжину причин. Женщина — наиболее вероятная из них. Было бы неплохо, в интересах самого Грэхема, выяснить, имелась ли у него здесь какая-либо пассия. А может, он набрел на какую-нибудь отдаленную реку, богатую форелью, которую решил приберечь для себя? Или отказался говорить просто из вредности. Кто его знает? При всей своей показной чудаковатости Грэхем всегда начеку. И все же в сельской местности, где все друг друга знают, перемещения человека не могут оставаться полнейшей тайной. Кто-то наверняка видел Грэхема. Если бы только этот кто-то еще признался в том, что кажется сомнительным, как и все остальное в данном деле, поскольку сельские жители сами по себе любители многозначительного молчания.

Уимзи позвонил мистеру Джемисону Максвеллу, чтобы поделиться своими умозаключениями по поводу яичнице и бекона. Его заявление было встречено крайне сдержанными «м-м-м» и «угу». От Дэлзиела никаких новостей больше не поступало, и лорд Питер отправился домой, не забыв постучаться в дверь на противоположной стороне улице — проверить, не вернулся ли случаем Уотерз.

Бантер встретил хозяина почтительным приветствием, но казалось, что-то втайне терзало душу дворецкого. На поверку причиной страданий оказалось сделанное им открытие, Бантер узнал, что шотландцы уже совсем потеряли совесть тарелку называют плошкой — явно предумышленно, с намерением сбить с толку иностранцев и в прямом смысле слова заставить их чувствовать себя слонами в посудной лавке.

Уимзи посочувствовал и, дабы отвлечь слугу от этого переживания, поведал о своей встрече с Джоком Грэхемом.

— На самом деле, милорд? Я уже оповещен о возвращении мистера Грэхема. Я понял так, что в ночь с понедельника на вторник он был в Гритауне.

— Ого! В Гритауне? Но откуда ты знаешь?

Бантер кашлянул.

— После разговора с молодым человеком в посудной лавке, милорд, я заглянул на пару минут в бар «Герб МакКлеллана». Не в общий зал, милорд, а в смежный. Находясь там, я случайно услышал, как какие-то люди упомянули об этом.

— Что за люди, Бантер?

— Плохо одетые люди, милорд. Я уловил, что они как-то связаны с рыбной торговлей.

— Больше они ни о чем не говорили?

— Нет, милорд. К несчастью, один из них взглянул в сторону стойки и заметил мое присутствие, после чего они больше не развивали эту тему.

— Ты не знаешь, кто это были такие?

— Я сделал попытку выяснить сей факт у хозяина, но он лишь намекнул, что это компания каких-то ребят из порта.

— Вот как? А что ты хотел от него услышать? Хм-м. Тебе удалось хотя бы кого-нибудь из них разглядеть?

— Только одного, который обернулся к двери, да и то на долю секунды. Остальные, когда я пришел, стояли спиной к стойке, милорд, и мне не хотелось обнаружить свое любопытство.

— Так. Гритаун лежит на пути к Ньютон-Стюарту, но оттуда до Минноха довольно далеко. Они не упоминали, когда конкретно видели Грэхема?

— Нет, милорд, но из их разговора о количестве выпитое я заключил, что это было уже перед закрытием.

— Ага! — воскликнул Уимзи. — Мы сможем это установить, наведя справки в питейных заведениях Гритауна. Очень хорошо, Бантер. Думаю, мне стоит пойти и проветрить мозги, сыграв партию в гольф, а потом поужинать жареным бифштексом с картофелем. Где-то в семь тридцать вечера.

— Прекрасная мысль, милорд.

Его светлость сыграл партию в гольф с провостом ^[570], но без особой пользы для расследования. Утешал тот факт, что Питер выиграл со счетом 5:3. Из этой победы детектив-любитель сделал заключение, что на душе у его соперника не совсем спокойно, но все же не смог вызвать его на разговор о Кэмпбелле. «Просто несчастный случай», — пожал плечами провост. Он полагал, что пройдет немало времени, прежде чем полицейские разберутся в происшествии. После этих слов разговор был переведен на такие темы как состязание по метанию колец, недавняя регата в Кирксбери, дефицит лосося, промысел браконьеров в устье реки и проблемы стока воды во время прилива.

В половине десятого, разделавшись с бифштексом и ревеневым пирогом, Уимзи дремал над старым номером какого-то журнала. И тут до его ушей донесся звук шагов во дворе. Не успел Питер подняться и выглянуть в окно, как шаги приблизились к его двери и раздался веселый женский голос:

— Можно нам войти?

Мисс Сэлби и мисс Кошран занимали смежные домики. Дамы часто навещали друг друга или вместе ходили купаться на песчаный берег реки Дун. Мисс Сэлби — высокая, несколько угловатая брюнетка, на свой лад, казалась очень привлекательной. Она писала маслом неплохие, насыщенные по цвету, несколько угловатые, как она сама, но крайне симпатичные портреты. Мисс Кошран — кругленькая, забавная, с волосами сероватого оттенка — делала карандашные акварельные иллюстрации к романам, печатающимся в журналах. Обе они нравились Уимзи как дамы простые, без всякой манерности, и лорд очаровал художниц по той же причине. Еще они находили ужасно занятным его слугу. Бантер с затаенной болью наблюдал, как молодые женщины сами готовят обед, сами вешают занавески в доме. Иногда он с укоризненным видом приходил им на помощь: забирал у них из рук молоток и гвозди с вежливым: «Позвольте мне, мисс…» или любезно предлагал последить за тушеным мясом либо выпечкой в их отсутствие. Обе вознаграждали его овощами и цветами из своего сада, которые Бантер принимал с почтительным: «Благодарю вас, мисс. Его светлость будут вам очень признательны».

Пока Уимзи раскланивался с гостьями, Бантер скромно возник в комнате и осведомился, едва в обмене приветствиями образовалась некая пауза, не желают ли леди поужинать. Леди ответствовали, что они вполне сыты, но дальнейшие расспросы показали, что на самом деле со времени вечернего чая у них не было во рту ни крошки, если не считать нескольких сэндвичей, съеденных в поезде. Питер немедленно велел подать омлет, бутылку кларета и то, что осталось от ревеневого пирога. Когда Бантер удалился, чтобы все приготовить, его светлость сказал:

— Итак, вы пропустили самое интересное.

— Да, мы слышали на станции, — ответила мисс Кошран.

— Расскажите нам скорее, что случилось? Это правда, что мистер Кэмпбелл мертв?

— Увы. Его нашли в реке…

— А нам сказали, что его убили, — вставила мисс Сэлби.

— О, значит, уже так говорят? Ну что ж, и это правда.

— Боже милосердный! — прижала руки к груди мисс Сэлби.

— И как они считают, кто это сделал? — спросила мисс Кошран.

— Пока неизвестно, — ответил Питер. — Просто существует версия о том, что это предумышленное деяние.

— И что же на это указывает? — удивилась мисс Кошран.

— Понимаете ли, к тому же у Кэмпбелла ничего не украли и… и, в общем, ряд причин…

— Понятно. Вы знаете больше, чем считаете нужным нам сообщить… Ладно. Повезло, что у нас есть алиби, да, Маргарет? Мы были в Глазго с самого вчерашнего утра. Это же случилось во вторник утром, так?

— Вроде бы да, — подтвердил Уимзи, — но все же для верности полиция проверяет всех… Кто где был с вечера понедельника.

— Кого всех?

— Ну, тех, кто знал Кэмпбелла, общался с ним и так далее.

— Ясно. Ну что же, как вам известно, в ночь с понедельника на вторник мы были здесь. Мы еще пожелали вам спокойной ночи, когда вы зашли, а уехали мы поездом в восемь сорок пять утром во вторник. У нас найдется масса свидетелей, которые могут подтвердить, что мы провели в Глазго весь день. Так что полагаю, тут все в порядке. Кроме того, нужно обладать несколько большей силой, чем обладаем мы с Мэри, чтобы справиться с мистером Кэмпбеллом. Какое облегчение, что на нас подозрение не падет!

— Да, вы обе, равно как и Уотерз, исключаетесь из числа подозреваемых, так что можете быть спокойны.

— А где был мистер Уотерз?

— Разве не с вами?

— С нами?

Девушки переглянулись. Уимзи извинился.

— Я не прав? Миссис Дуингз, хозяйка его квартиры, сказала мне, что Уотерз уехал в Глазго вместе с вами.

— Она, должно быть, что-то перепутала. В воскресенье вечером у Боба Андерсона Уотерз упоминал, что, возможно, зайдет, но не зашел, и мы решили, что он передумал. Но мы все равно особо его и не ждали, да, Мэри?

— Ну да. А он сейчас уже здесь, лорд Питер?

— В том то и дело, что нет, — Уимзи был несколько ошеломлен таким поворотом событий.

— Ну, ничего. Куда он денется? — успокоила его мисс Кошран.

— Разумеется, — согласился Уимзи, — Но он точно уехал из дома около половины девятого вчера утром, сказав, что отправляется в Глазго. Или, по крайней мере, хотел, чтобы все так думали.

— На станции его не было, — решительно заявила мисс Сэлби. — И на выставке на следующий день мы его тоже не видели. По крайней мере, я не заметила. Но конечно, у него могли найтись в Глазго и другие дела.

Уимзи очень не аристократично почесал затылок.

— Мне нужно еще раз расспросить эту женщину, — сказал он. — Должно быть, я что-то не так понял. Но все-таки очень странно… Куда Уотерзу нужно было вставать и уезжать так рано, если не в Глазго? Учитывая, что…

— Учитывая, что? — подхватила мисс Кошран.

— Хм-м… Просто я не предвидел подобного расклада, — замялся его светлость. — Уотерз накануне слегка перебрал, а обычно после подобных возлияний ему требуется немало времени, чтобы подняться, собраться с мыслями и так далее. Да, непонятно… Но что поделаешь, придется нам ждать, когда он объявится.

— Нам? — удивилась мисс Сэлби.

— Я имел в виду, полиции, — поправился Уимзи, слегка покраснев.

— Я так и знала! Вы помогаете полиции, — констатировала факт мисс Кошран. — Я же забыла, что у вас репутация Шерлока Холмса. Жаль, что мы не смогли ничем помочь. Спросите мистера Фергюсона. Может, он видел мистера Уотерза в Глазго.

— О! А Фергюсон был там?

Питер задал вопрос осторожно, но не настолько осторожно, чтобы обмануть мисс Кошран, которая бросила на него проницательный взгляд.

— Да. Он там был. Я думаю, мы даже можем указать точное время, когда его видели (если мисс Кошран приходила в волнение, ее шотландский акцент усиливался; она развела колени и подалась вперед, опершись о них ладонями, как рабочий в трамвае, выражающий готовность поспорить.) Наш поезд прибыл на вокзал в Глазго в два часа шестнадцать минут — Неудобный поезд, останавливается на каждой станции… По идее, нам следовало подождать и поехать на поезде в час сорок шесть из Дамфриса, но мы хотели повидаться с сестрой Маргарет Кэтлин и ее мужем, а они уезжали в Англию уже в четыре часа пополудни. Они встретили нас на вокзале, мы все вместе отправились в отель и немного перекусили. Ведь у нас с восьми утра и маковой росинки во рту не было: в поезде ресторана нет. В отеле можно замечательно пообщаться, не хуже, чем в любом другом месте. В четыре часа мы их проводили, а затем стали спорить, что делать дальше — поехать к моей кузине, у которой мы планировали остановиться, или сначала заглянуть на выставку. Я говорила, что уже поздно, нам не хватит времени, чтобы увидеть всю экспозицию, но Маргарет уверяла, что было бы неплохо просто съездить взглянуть, где и как там все расположено, а на следующий день уже детально все осмотреть. Я согласилась, ведь мысль здравая. Так что мы сели на трамвай и примерно в половине пятого или чуть раньше добрались до выставки. В первом же зале кого, по-вашему, мы увидели? Мистера Фергюсона, который как раз выходил оттуда. Конечно, мы остановились и немного с ним поболтали. Он нам рассказал, что подробно осмотрел все работы и завтра собирается возвращаться, но все равно еще раз прошелся с нами по залам.

Уимзи, который пытался удержать в памяти расписание местных поездов и поспешно перебирал в голове время их прибытия и отправления, на этом месте внезапно спросил:

— То есть он действительно уже все осмотрел?

— О, да. Мистер Фергюсон сразу сказал нам, что где находится, и назвал картины, которые ему понравились больше всего. Приехал он на том же поезде, что и мы, только, полагаю, в отличие от нас, прямиком отправился на выставку.

— На вашем поезде… То есть на поезде, прибывающем в два часа шестнадцать минут. Ну да, конечно, он сел на него в Дамфрисе, оттуда поезд, кажется, отходит, в одиннадцать двадцать две. Да, верно. А в Дамфрисе вы его видели?

— Нет, но это ведь не значит, что мистера Фергюсона там не было. Он наверняка ехал в вагоне для курящих, а мы сели в милое старомодное дамское купе, так как не любим курить в помещениях. Зато он видел нас в Глазго, хотя мы его и не заметили, потому что первое, что он нам сказал при встрече: «А я видел вас на вокзале, но вы меня не заметили. А кто вас встречал? Наверное, Кэтлин и ее муж?». И затем сообщил, что ехал в том же поезде.

— Замечательно, — резюмировал Уимзи. — Значит, мы должны навестить Фергюсона. Э-э, то есть его навестит полиция.

Мисс Кошран покачала головой.

— Меня вы не обманете, — сказала она. — Вас выдают глаза. Вы замешаны в этом деле. Если честно, мне кажется, что это вы и совершили преступление.

— Нет, — возразил Уимзи. — Это, наверное, одно из немногих преступлений, которое я бы совершить не смог. Я не владею кистью.

Гоуэн

Макферсон, инспектор полиции Керкубри, был одним из тех старательных людей, напрочь лишенных воображения, для которых никакая гипотеза не является столь надуманной, чтобы ее нельзя было рассмотреть. Ему нравились вещественные доказательства. Он не принимал в расчет такие заумные соображения, как неправдоподобность с точки зрения психологии. Начальник полиции изложил ему конкретные факты касательно смерти Кэмпбелла, и Макферсон видел, что они указывают на вину того или иного художника. Эти факты ему нравились. Результаты медицинской экспертизы нравились ему еще больше: четкие, ясные сведения — об окоченении трупа и состоянии его желудочно-кишечного тракта. Все, что касается поездов и расписаний, тоже радовало инспектора: это было удобно занести в таблицу и проверить. Но то, что касалось картины, не так тешило душу полицейского: тут многое было связано с какими-то техническими моментами, которых он лично не понимал, но ведь Макферсон не был столько предвзят, чтобы отказаться от мнения эксперта по этим вопросам. Например, спрашивал же он совета у кузена Тома касательно электричества или мнение своей сестры Элисон по поводу женского белья, и был способен допустить, что такой джентльмен как лорд Питер Уимзи может больше знать о живописцах и их инструментах.

Исходя из соображений инспектора, под подозрение попадали все художники, независимо от того, насколько они богаты, респектабельны или мягкосердечны, а также от того, ссорились они с Кэмпбеллом или нет. Керкубри был вверенным ему участком, и Макферсон счел своей задачей собрать всю информацию и проверить наличие алиби у каждого художника в городке, молодого или старого, мужского или женского пола, добродетельного или порочного — всех без исключения. Он добросовестно подошел к делу, не забыв прикованного к постели Маркуса МакДональда, миссис Элен Чамберс, которая совсем недавно обосновалась в Керкубри, Джона Петерсона 92 лет, а также Вальтера Фланагана, который вернулся с войны с протезом вместо ноги. Макферсон обратил внимание на отсутствие Уотерза и Фаррена, хотя не придал этому такого значения, как лорд Питер, и после полудня его можно было увидеть у парадного входа дома мистера Гоуэна — в руке блокнот, на лице верность правому делу. Он оставил Гоуэна напоследок, потому что все знали, что Гоуэн имел обыкновение работать по утрам и болезненно воспринимал вторжения до обеда. У инспектора Макферсона не возникало никакого желания нарываться на неприятности.

Дверь открыл английский дворецкий и прямо на пороге сказал:

— Мистера Гоуэна нет дома.

Инспектор пояснил, что он явился по важному официальному делу и ему необходимо задать мистеру Гоуэну несколько вопросов. Дворецкий повторил, очень надменно:

— Мистера Гоуэна нет дома.

Инспектор позволил себе спросить, когда мистер Гоуэн вернется. Дворецкий снизошел до дальнейших объяснений:

— Мистер Гоуэн уехал.

Для шотландца подобная фраза имеет несколько иной смысл, нежели для англичанина. Инспектор спросил, когда мистер Гоуэн вернется, имея в виду сегодняшний вечер.

Дворецкий, вынужденный высказаться более определенно, холодно пояснил:

— Мистер Гоуэн уехал в Лондон.

— Вот как? — удивился инспектор, раздраженный на себя за то, что визит, похоже, затягивался. — Когда же он уехал?

Дворецкий, кажется, счел этот допрос в высшей степени неприличным, но, тем не менее, ответил:

— Мистер Гоуэн уехал в Лондон в понедельник вечером.

Инспектор опешил:

— В какое именно время вечером в понедельник он отбыл?

Дворецкий производил впечатление человека, переживающего жестокую внутреннюю борьбу, но ответил он с огромным самообладанием:

— Мистер Гоуэн уехал на поезде в восемь сорок пять вечера из Дамфриса.

Инспектор на секунду задумался. Если это правда, значит, Гоуэн исключается. Но услышанную новость надо, конечно, еще проверить.

— Я думаю, — сказал он, — что мне следует на минутку войти.

Казалось, дворецкий колеблется, но, заметив, что из дома напротив вышли люди, чтобы поглазеть на инспектора и на него самого, он скрепя сердце отступил и позволил Макферсону пройти в уютную, обшитую панелями прихожую.

— Я расследую, — объяснил инспектор, — дело о смерти мистера Кэмпбелла.

Дворецкий молча склонил голову.

— Скажу вам без околичностей, что бедный джентльмен был убит. Это более, нежели просто предположение.

— О! — произнес дворецкий. — Понимаю.

— И, видите ли, сейчас самое важное, — продолжал Макферсон, — собрать всю информацию, какую только возможно, у тех, кто последними видел Кэмпбелла.

— Несомненно.

— И для начала, ну вы понимаете, мы должны знать, кто где был, когда произошло несчастье.

— Разумеется, — согласился дворецкий.

— Нет сомнений, — продолжал наступление инспектор, — Что если бы мистер Гоуэн был дома, он бы с радостью оказал Нам любое содействие, какое только в его силах.

Дворецкий выразил уверенность, что мистер Гоуэн был бы безмерно счастлив так поступить.

Инспектор раскрыл блокнот.

— Ваша фамилия Элкок, не так ли? — начал он.

— Хэ-элкок, — с упреком поправил его дворецкий.

— Ха — э — двойное л?.. — предположил инспектор.

— В написании моего имени нет буквы ха. Первая буква хэ, и только одно л.

— Прошу прощения, — извинился инспектор.

— Ничего страшного, — снисходительно ответил мистер Хэл кок.

— Хорошо. Ну а теперь, мистер Хэлкок — как вы понимаете, это просто формальность, — скажите, в какое время мистер Гоуэн уехал из Керкубри в понедельник вечером? Это очень важно.

— Должно быть, немногим после восьми.

— Кто его повез?

— Хаммонд, шофер.

— Аммонд? — уточнил инспектор.

— Хаммонд, — с нажимом повторил дворецкий. — Его зовут Хальберт Хаммонд — с ха.

— Прошу прощения, — снова извинился инспектор.

— Ничего страшного, — снова ответил мистер Хэлкок. — Возможно, вы захотите поговорить с Хаммондом?

— Одну минуту, — сказал инспектор. — Вы можете мне сказать, видел ли вообще мистер Гоуэн мистера Кэмпбелла в понедельник?

— Затрудняюсь ответить.

— Мистер Гоуэн был в приятельских отношениях с мистером Кэмпбеллом?

— Затрудняюсь ответить.

— Мистер Кэмпбелл приходил в недавнем времени в этот дом?

— Мистер Кэмпбелл никогда не приходил в этот дом, насколько мне известно.

— В самом деле? Гм…

Инспектор не хуже мистера Хэлкока знал, что Гоуэн держался несколько в стороне от остального сообщества художников и редко приглашал кого-нибудь к себе домой. Лишь время от времени у него появлялись партнеры по бриджу. Но пунктуальный Макферсон, во всем следующий букве закона, счел необходимым задать этот вопрос. Он всегда добросовестно выполнял свою работу.

— Я лишь хотел уточнить. Можете вы мне рассказать, что делал мистер Гоуэн в понедельник?

— Мистер Гоуэн, согласно обыкновению, встал в девять часов утра и в половине десятого позавтракал. Затем, как обычно, он уединился в студии. Обедал он в обычное время — около половины второго. После обеда мой хозяин вновь погрузился в творчество. В шестнадцать часов я подал ему чай в библиотеку, — тут дворецкий остановился.

— Так-так, — подбодрил его инспектор.

— После чая, — продолжил дворецкий, уже медленнее, — мистер Гоуэн выехал из дома на своем двухместном автомобиле.

— За рулем находился Хаммонд?

— Нет. Эту машину мистер Гоуэн, как правило, водит сам.

— Да? Хорошо. И куда он поехал?

— Затрудняюсь ответить.

— Ладно. Когда он вернулся?

— Около семи часов вечера.

— И затем?..

— Мистер Гоуэн высказался в том смысле, что решил поехать в город.

— А раньше он об этом ничего не говорил?

— Нет. У мистера Гоуэна есть привычка неожиданно уезжать в город.

— Без предупреждения? Дворецкий кивнул.

— Вам это не показалось странным?

— Конечно, нет.

— Э-э… так. Он поужинал перед отъездом?

— Из слов мистера Гоуэна я понял, что он будет ужинать в поезде.

— В поезде? Вы сказали, он уехал поездом, отправляющимся в восемь сорок пять вечера из Дамфриса?

— Так мне дали понять.

— Как же так? Вообще-то поезд в восемь сорок пять не имеет никакого отношения к Лондону. Он направляется Карлайл и прибывает туда в девять пятьдесят девять, что, согласитесь, для ужина поздновато. Почему бы мистеру Гоуэну было спокойно не поужинать, а затем сесть на поезд в одиннадцать ноль восемь из Дамфриса?

— Затрудняюсь ответить. Мистер Гоуэн не поставил меня в известность. Возможно, у него были какие-то дела в Карлайле.

Инспектор посмотрел в широкое, непроницаемое лицо Хэлкока и заключил:

— Что ж, возможно. Не сказал ли мистер Гоуэн, как долго он будет отсутствовать?

— Мистер Гоуэн упомянул, что, возможно, будет отсутствовать неделю или десять дней.

— Оставил ли он какой-нибудь адрес?

— Он выразил желание, чтобы письма пересылались в его клуб.

— И это клуб…

— «Муштабель», Пикадилли. Инспектор записал адрес и прибавил:

— Со времени отъезда вы не получали вестей от мистера Гоуэна?

Дворецкий удивленно поднял брови:

— Нет, — выдержав паузу, он продолжил, менее холодно: — Мистер Гоуэн не имеет обыкновения писать до тех пор, пока нет необходимости дать какие-либо особые указания.

— Ах, вот оно что? Понятно. Значит, насколько вам известно, мистер Гоуэн в настоящее время находится в Лондоне.

— Надо полагать, так.

— Хм-м. Ясно. Ну ладно, а теперь я хотел бы поговорить с Хаммондом.

— Хорошо.

Хэлкок позвонил в звонок, на звук которого прибежала молоденькая, довольно миловидная служанка.

— Бетти, — велел Хэлкок, — скажи Хаммонду, что его присутствия требует инспектор.

— Одну секунду, — вмешался Макферсон. — Бетти, скажите, пожалуйста, во сколько мистер Гоуэн в понедельник вечером уехал из дома?

— Около восьми часов вечера, сэр, — девушка кинула быстрый взгляд на дворецкого.

Он поужинал перед выходом?

— Не могу припомнить, сэр.

— Ну-ну, Бетти, — властно промолвил мистер Хэлкок. — Конечно же, ты можешь вспомнить. Не бойся.

— Д-да, мистер Хэлкок, я могу вспомнить.

— И что, — не унимался дворецкий, — мистер Гоуэн не ужинал дома в понедельник?

— Нет.

Хэлкок кивнул.

— Ну, иди. Передай Хаммонду мое распоряжение. Если, конечно, инспектор не желает спросить тебя о чем-нибудь еще.

— Нет, — покачал головой Макферсон.

— Что-то случилось? — робко спросила Бетти.

— Да ничего, ничего, — ответил дворецкий. — Как я понял, простая формальность. И, Бетти, как только передашь мои слова Хаммонду, сразу возвращайся к себе. Нигде не останавливайся и ни с кем не болтай. Инспектор просто делает свою работу, как и ты, и я.

— Да, то есть, нет, мистер Хэлкок.

— Хорошая девочка, — снисходительно улыбнулся дворецкий, когда Бетти убежала. — Но медленно соображает, если вы понимаете, о чем я.

— Уг-гу, — промычал Макферсон.

Хаммонд, шофер, оказался маленьким, бойким типом. Говорил он с акцентом, который, однако, не мог скрыть в нем коренного лондонца.

Инспектор быстро протарабанил свою вступительную речь о служебном долге и перешел к делу.

— Вы куда-нибудь возили мистера Гоуэна в прошедший понедельник?

— Совершенно верно. Отвозил на станцию в Дамфрис.

— В какое время?

— Мы отбыли в восемь вечера, к поезду восемь сорок пять.

Вы взяли двухместный автомобиль?

— Нет, я взял обычную машину.

— Во сколько мистер Гоуэн вернулся домой в двухместном автомобиле?

— Где-то в семь часов пятнадцать минут вечера. Может чуть раньше, а может, немного позже. Я сам-то поужинал в половине восьмого, а когда вернулся в гараж, увидел, что «райли» уже стоит на месте.

— У мистера Гоуэна было с собой что-нибудь из багажа?

— Что-то вроде сумки. Возможно, один из его дорожных портфелей. Примерно вот такого размера… — шофер развел в стороны руки.

— Так, ясно. Вы видели, как мистер Гоуэна садился в поезд?

— Нет. Он пошел на станцию, а мне велел отправляться домой.

— Во сколько это было?

— В восемь часов тридцать пять минут. Ну, или примерно так.

— И вы поехали обратно в Керкубри?

— Ясное дело. Хотя нет, постойте-ка. Я должен был заехать кое за чем на пути домой.

— Да? А что это было?

— Два портрета мистера Гоуэна, принадлежащие одному джентльмену из Дамфриса. Хозяин не пожелал, чтобы их везли поездом, так что я забрал их прямо из дома. Они были ужезапакованы — только взять.

— И вы поехали в этот дом, оставив мистера Гоуэна на станции?

— Точно. Джентльмена зовут Филипс. Дать его адрес?

— Да, пожалуйста. Шофер продиктовал адрес.

— Не упоминал ли мистер Гоуэн, куда направляется?

— Он только сказал, что хочет сесть на поезд до Карлайла.

— До Карлайла?

— Точно.

— А про Лондон он ничего не говорил?

— Если говорил, то не мне. «Поезд в Карлайл» — так он сказал.

— Понятно. А когда ваш хозяин сообщил вам, что собирается уезжать?

— Мистер Хэлкок спустился, когда я ужинал, и сказал, что мистеру Гоуэну нужна машина около восьми часов вечера, отвезти его в Дамфрис. Я ответил: «Хорошо!» Так я сказал. И добавил, что могу заодно забрать те картины. Сказано — сделано.

— Прекрасно. Все понятно. Спасибо, мистер Хаммонд. Ничего особенного, вы меня понимаете? Это просто формальность.

— Без проблем. Ну, лады?

— Что, простите?

— Я говорю — лады? Ну, то есть о'кей. Это все? Можно идти?

— Да. На данный момент это все.

— Ладно. Тогда пока, — распрощался шофер.

— Не хотите ли расспросить миссис Хэлкок? — вежливо осведомился дворецкий, всем своим видом напоминая великомученика.

— О, нет. Полагаю, в этом нет необходимости. Большое спасибо, мистер Хэлкок.

— Не стоит благодарности, — ответил дворецкий. — Надеюсь, вы скоро схватите негодяя и отправите его за решетку. Счастлив, если оказался вам полезен. Там две ступеньки вверх, к входной двери. Прекрасный вечер, вы не находите? Небо — просто поэма! Доброй ночи, инспектор.

«Все равно, — подумал Макферсон, — стоит навести справки в Дамфрисе. Гоуэна с его огромной черной бородой трудно не запомнить. Странно… Чего это вдруг ему приспичило заезжать в Карлайл, если он собирался в Лондон?»

Задумчиво шагая к полицейскому участку, инспектор продолжал размышлять: «Кроме того, девушка выглядела какой-то смущенной. Казалось, она не уверена в своих показаниях, не то что двое мужчин».

Макферсон сдвинул кепи на затылок и почесал лоб.

— Ладно, — сказал он бодро. — Я с этим разберусь.

Миссис МакЛеод

Вечер выдался беспокойный. Проводив гостей до дверей, Питер Уимзи уже собирался на покой, как внезапный звук врывающейся калитки и вскрик на миг озадачили его, а затем вставили поспешить на помощь начальнику полиции, который с трудом пробирался между велосипедами в узком проходе.

— Хочу сказать вам прямо, — начал Максвелл, когда наконец удобно расположился в кресле Уимзи и как следует подкрепился скотчем, — что меня многое смущает в этом деле. Если бы существовала какая-нибудь четкая версия, за которую можно было бы ухватиться, — другое дело. Если допустить, что ваш список подозреваемых охватывает всех потенциальных преступников (что сейчас, должен вам прямо заметить, я не склонен принимать на веру), даже тогда я просто не знаю, с чего начать. Факт, что кое-кто из них не может предоставить алиби, меня не удивляет, а вот то, что практически каждый мог совершить преступление, просто приводит в замешательство.

— О да, — согласился Уимзи.

— Ни Грэхема, ни Стрэтчена, как вам известно, — продолжил начальник полиции, — в ту роковую ночь не было дома, и они не желают давать внятных объяснений. С Фергюсоном, по вашим словам, кажется, все в порядке, но его еще не допросили, и на самом деле, после сегодняшнего случая, я уже начинаю думать, что кого из них ни возьми, у всех найдется что скрывать. Исчезновение Фаррена так подозрительно, что если бы не таинственное поведение остальных, я бы уже выписал ордер на его арест. Гоуэн…

— А Гоуэн, конечно же, вне подозрений?

— Гоуэн уехал в Англию, но в отчете инспектора Макферсона есть некоторые моменты…

— Я еще ничего не слышал.

— Ну слушайте… — начальник полиции вкратце передал суть разговора инспектора со слугами и заключил: — Определенно, тут есть детали, требующие разъяснений. А теперь — наиболее непостижимая ситуация, касающаяся Уотерза.

— Сделайте меня поверенным вашей тайны! — воскликнул Питер. — Если разделить с кем-то трудности, они покажутся легче.

— Хорошо, — сказал Максвелл. — Когда Уотерз не появился сегодня с теми леди, инспектор Макферсон задал несколько вопросов миссис МакЛеод, которая, похоже, сначала направила вас по неверному пути, но, думаю и надеюсь, сделала это непреднамеренно. Эти расспросы пролили свет на одно очень примечательное обстоятельство. Очевидно, Уотерз действительно во вторник утром собирался в Глазго, о чем не преминул сообщить. В понедельник вечером миссис МакЛеод слышала, как вы вместе с ним поднялись в спальню. Затем вы ушли. Она полагает, что это произошло около половины одиннадцатого вечера. Похоже на правду?

В смысле, что я вышел от него около половины одиннадцатого? Да, приблизительно так и было.

— Ну вот, а некоторое время спустя, между одиннадцатью и полуночью, миссис МакЛеод услышала, как кто-то бросает камешки в окно спальни Уотерза. Окно ее комнаты расположено через одно от окна Уотерза, и оба они выходят на Хай-стрит. Квартирная хозяйка выглянула и увидела какого-то человека, стоящего внизу. Она не смогла его толком разглядеть, но ей показалось, что он был довольно низкого роста, широкоплеч, плотно закутан в пальто и толстый, теплый шарф. Дама уже хотела, было, выглянуть и закричать, чтобы тот перестал безобразничать, когда окно Уотерза вдруг отворилось. Она услышала, как художник раздраженно спросил: «Какого черта тебе нужно?» Человек на улице что-то ответил, но женщина не расслышала, что именно, а затем Уотерз сказал: «Ладно, хватит шуметь. Сейчас спущусь». Тогда миссис МакЛеод выглянула из окна и увидела четырехместный автомобиль, стоящий чуть поодаль. Вскоре спустился Уотерз в какой-то верхней одежде (кажется, в свитере и брюках), и они с тем человеком вошли в гостиную Уотерза. Какое-то время они разговаривали, и миссис МакЛеод уже приготовить ложиться в постель, но тут услышала, как кто-то взбегает вверх по лестнице в спальню Уотерза, а затем спускается вниз. Входная дверь открылась и вновь закрылась. Миссис МакЛеод выглянула еще раз и увидела обоих мужчин: они сели в машину, и та отъехала. Прошло около сорока пяти минут (женщина уже совершенно расхотела спать), и миссис МакЛеод услышала, как кто-то осторожно отворяет дверь и поднимается в спальню Уотерза. Больше ничего не происходило, и в семь тридцать утра она, как обычно, постучала в дверь постояльца с горячей водой для бритья, а в восемь накрыла в гостиной завтрак. После этого женщина заняла хозяйством во дворе. Когда к восьми двадцати миссис МакЛеод вернулась в дом, Уотерз уже позавтракал и ушел. Есть и еще две интересные детали. Во-первых, Уотерз якобы поехал полюбоваться выставкой в Глазго в старом свитере серых фланелевых брюках, теннисных туфлях и пальто из непромокаемой ткани. А во-вторых, он уехал на велосипеде.

— Что? — удивился Уимзи.

— Он взял с собой велосипед. Или, вернее, если быть у совсем точным, его велосипед, который всегда стоит в прихожей и находился там в понедельник вечером, в восемь двадцать утра во вторник исчез. Есть подозрение, что его забрал сам Уотерз.

— Ого!

— Какие выводы вы можете из этого сделать? — сразу спросил начальник полиции.

— А какие выводы вы хотите, чтобы я из этого сделал? — еще больше удивился Уимзи. — Что человек, кидавший в окно камешки, был Кэмпбелл? Что он явился, чтобы завершить ссору с Уотерзом? Что они вместе уехали, чтобы где-нибудь с этим наконец разобраться? Что затем, в потасовке Кэмпбеллу проломили голову? Что Уотерз где-то спрятал тело, а потом вернулся домой, чтобы не вызывать подозрений? Что после этого он придумал некий план касательно того, как поступить с трупом, и что на следующее утро вышел в назначенный час, положил тело и велосипед в машину Кэмпбелла и понесся сломя голову в Миннох, дабы инсценировать несчастный случай?

— А вы можете предположить что-то еще?

— Много чего. Но, должен согласиться, все сходится. За исключением одной детали.

— Да, я думал об этом. Где был труп между полуночью и восемью часами утра?

— Нет, — возразил Питер. — Здесь я не вижу проблемы. Все, что Уотерзу надо было сделать, это уложить труп в машину и довезти его до своей мастерской. Там много свободного места, где люди спокойно ставят машины и повозки, и никто не обратит внимания на старый автомобиль с кучей какого-то хлама, накрытого одеялом. Это вам не площадь Пикадилли. Нет, меня озадачивает вовсе не это.

— А что?

— Вот что. Если все это правда, куда делся Уотерз? Его присутствие свидетельствовало бы о его невиновности. Какой смысл воплотить в жизнь столь хитроумный план, а затем бездарно навлечь на себя подозрение побегом?

— Возможно, он струсил. В любом случае, ваше возражение подходит к ним всем, кроме Стрэтчена и, может быть, Фергюсона.

— Это правда. Ладно, мистер Максвелл. Мне думается, вам нужно срочно разыскать Уотерза.

— Вероятно, да. Как вы полагаете, милорд, должны ли мы привлечь к делу Скотланд-Ярд?

— Хм-м… Конечно, Скотланд-Ярд незаменим, когда требуется искать человека по всей стране, но лично я склонен полагать, что в данном случае без труда справятся местные полицейские. Они же лучше знают окрестности. Но, понятно, я не претендую на то, чтобы принимать окончательное решение.

— По мне, так мы могли бы обойтись своими силами. Макферсон — добросовестный человек, также как и Дэлзиел.

— Это мне кое о чем напомнило, — сказал Уимзи. — А что с этим молодым человеком в Странраре?

Максвелл печально вздохнул:

— Ложный след. Он оказался обычным иностранцем, работающим на хлопковой фабрике в Ларне. По всей видимости, отправился навестить семью, которая живет на какой-то захолустной ферме близ Пинвери. Ему дали отгул до вечера понедельника, а вечером в понедельник там, похоже, как раз случилась какая-то гулянка и парня убедили остаться. Во вторник же, едва придя в чувство, он сломя голову понесся на станцию, решив, что еще может успеть на работу, однако не разобрался в расписании — оказалось, что ближайший пароход отправляйся лишь в семь вечера.

— А утренний пароход он уже пропустил…

— В том-то и дело. Это был рейс, на который бедняга рассчитывал попасть изначально, но из-за той самой вечеринки, увы, не успел. Ну вот, добравшись до Странрара, он решил, что возвращаться в этот день уже нет смысла, лучше будет остаться и сесть на пароход в шесть десять следующим утром, то есть в среду. Дэлзиел работал как проклятый! Целый день наводил о нем справки в его семье, у начальника станции в Пинвери и у людей в Ларне, и что в результате выяснилось. История этого человека — чистая правда, но он виновен лишь в том, что напился и не смог вернуться в понедельник вечером к своей смене. Чертов болван! Отнял столько времени у нашего лучшего работника и, в конце концов, оставил нас с носом, на том же самом месте расследования, где мы и находились! Надеюсь, что его уволят с работы.

— Ну, к чему такая мстительность? — укорил собеседника Уимзи. — Этот человек не мог знать, сколько вреда принесут его шалости. Он и сам, поди, страху натерпелся, как сказал один герой в книге Иана Хэя^[571] по поводу блохи в шерстяном одеяле.

Начальник полиции хмыкнул.

— Есть ли новости о человеке с велосипедом, который сел на поезд в Джирване?

— Нет, кроме того, что там проверили билеты и решили, что все нормально, — он доехал до Эйра.

— А велосипед?

— Билет на велосипед тоже оказался сдан, хотя мы не можем найти ни одного контролера, который хоть что-нибудь запомнил. Было бы гораздо проще, если бы мы знали, какой именно велосипед ищем.

— Да, неплохо бы получить точное описание. Миссис МакЛеод должна знать, как выглядит велосипед Уотерза. И Энди, держу пари, может описать вам каждую царапинку и вмятинку на своей старой развалине. Кстати, он недавно поставил новые шины. Это может помочь.

— И нужен еще велосипед Фаррена.

— Точно. И у нас тут во дворе замечательная коллекция велосипедов, мужских и женских. Любой, кому вдруг срочно понадобилось бы взять на время велосипед в Гейтхаусе или Керкубри, не встретил бы особых препятствий. И все они очень похожи: честные, добротные работяги, древние, как само время. А вообще-то велосипед предполагаемого убийцы, если он брал велосипед, на данный момент может уже преспокойно стоять на своем месте.

— Что верно, то верно, — согласился начальник полиции. — Но все равно следует выяснить, как выглядят все эти велосипеды.

Сержант Дэлзиел

В четверг утром сержант Дэлзиел проснулся невыспавшийся и раздраженный. Он, можно сказать, сделал ставку на этого молодого человека в Странраре. Объявить розыск преступника во вторник днем и поймать его в шесть часов тридцать минут следующим утром — вот это была бы, что называется, отличная работа! А теперь начинай все сначала. Обширный, противоречивый и расплывчатый отчет из Керкубри его не успокоил. Также продолжал мучить сержанта этот велосипедист в Джирване. Наверняка еще не поздно пойти по следу подозрительного пассажира и его велосипеда. Да, главное велосипед! Телефонные расследования никогда не дают нужных результатов. Дэлзиел решил, что следует ехать в Керкубри самому. Недовольно ворча, он заставил себя влезть в свой неказистый автомобильчик, захватил для поддержки констебля Росса и принялся за сбор данных.

Начал Дэлзиел с «Анвоса». Тут ему предоставилась уникальная возможность допросить возмущенного владельца пропавшего велосипеда. Информации они получили в избытке. Следовало искать шестилетний «ралей» с двумя новыми шинами «данлоп». Рама выкрашена в черный цвет, одна из Ручек у руля немного повреждена, звонок отвалился, тормоза барахлят. Имелись также сумка для инструментов, содержащая в себе необходимый набор для починки, насос, прикрепленный к раме, и сзади сиденье-багажник. Сержант тщательно записал в блокнот все указанные мелочи, пообещал временно разобраться с этим делом и отправился дальше.

С собственностью Уотерза оказалось несколько сложнее.

Миссис МакЛеод много недель кряду лицезрела машину, стоящую у нее в коридоре, но, подобно большинству людей ее склада и пола, имела весьма смутное представление о том, как выглядел велосипед. Он был «старый», «обычного цвета», насчет фонаря она «что-то не припомнит», но, кажется, он все-таки наличествовал, потому что был случай, когда она жаловалась на капли масла на полу. Что касается марки, ей никогда в голову не приходило узнавать ее.

Однако сынишка миссис МакЛеод проявил большую наблюдательность. Он решительно заявил, что это был старый «хамбер», очень ржавый, и что у него не имелось ни звонка, ни фонаря, ни насоса.

— И на маленькой багажной бирке значилось имя мистера Уотерза, — добавил парнишка, довольный, что может быть полезен.

— Только сомневаюсь, что эта бирка и сейчас там, — заметил сержант.

Далее Дэлзиел направился к миссис Фаррен. Сначала его расспросы не дали никаких результатов. Миссис Фаррен не имела ни малейшего понятия, какой марки был велосипед у ее мужа. Она извинилась за свою непрактичность, подразумевая, как показалось сержанту, что такие прозаические мелочи не заслуживают внимания тонкой натуры.

— Уверена, — прибавила женщина, — что я не смогу назвать вам марку даже своего велосипеда.

— Хм, — воодушевился сержант, осененный внезапной идеей. — А не позволите вы взглянуть на ваш велосипед, мэм?

— Пожалуйста.

Миссис Фаррен провела полицейского в сарайчик и показала чистенький, ухоженный «санбим», уже не новый, но хорошо смазанный, все детали в отличном состоянии.

— Вы прекрасно о нем заботитесь, — одобрительно заметил Дэлзиел.

— Я люблю, чтобы все содержалось в чистоте и порядке, — ответила миссис Фаррен. — Именно в аккуратности и чистоте заключается истинная красота. Даже неодушевленные предметы могут излучать радость, если о них заботиться. Вы так не думаете?

— Без сомнения, миссис Фаррен, без сомнения. Этот велосипед и велосипед вашего мужа были приобретены в одно и то же время?

— О, нет! Его велосипед более новый.

— Вот как, — разочарованно сказал Дэлзиел. — Угу. Ну что нет сомнений, что мистер Фаррен скоро вернется. О нем ничего не слышно?

— Нет. Но чему тут удивляться? Иногда он вот так уезжает кем-нибудь и не появляется несколько дней. Таковы уж мужнины, не так ли? А тем более художники и рыбаки.

— Что делать, — покладисто согласился Дэлзиел. — Ладно, если мы где-нибудь случайно встретим мистера Фаррена, передадим, что дома его заждались. А нельзя ли переговорить со служанкой? Может быть, она скажет, что это был за велосипед.

— Дженни? Конечно, поговорите. Только сомневаюсь, что она что-нибудь понимает в технике. Я всегда велю ей быть более внимательной, хотя сама для этого не лучший пример. Кстати, сержант, не будете ли вы так любезны сказать, зачем… — женщина осеклась и поднесла руку к горлу, как будто слова не хотели выговариваться или будто, чувствуя необходимость задать вопрос, она втайне не желала услышать ответ на него.

— Зачем что? Что вы хотели спросить, мэм?

— Зачем вам вдруг понадобился велосипед моего мужа?

Сержант мгновение сурово смотрел на нее, затем отвел взгляд и мягко ответил:

— Да так… Просто недавно тут исчезло несколько велосипедов, а нам попался один перекупщик в Касл-Дуглас с парой-тройкой машин, насчет которых он не может дать вразумительного объяснения. Так что мы производим некий, можно сказать, обход по району: проверяем, может быть, это какие-нибудь из здешних. Но скажите, вы вполне Уверены в том, что ваш муж забрал велосипед?

— Насколько я в курсе дела, да. А что? Он уехал на нем. Однако не исключено, что Хью его где-нибудь оставил… Откуда мне знать? Может, его кто-то украл уже в понедельник, так что неизвестно, где он сейчас. А… вы что, где-нибудь его нашли?

Под пристальным взглядом Дэлзиела женщина мялась и заикалась. «Готов биться об заклад, — сказал себе сержант. — Она хорошо понимает, что с велосипедом связано что-то важное, и не знает, что правильнее — сказать или не сказать, что муж уехал на нем. Но кто мог ей проболтаться? Вряд ли это лорд Питер, он слишком умен, хотя язык у него без костей. И это не Макферсон, он зря слова не скажет. Надо думать, есть кто-то, кто бы не удивился, если бы велосипед обнаружили в каком-нибудь неожиданном месте».

Дженни полностью подтвердила аттестацию своей хозяйки, оказавшись не в состоянии рассказать о велосипеде ничего существенного. Она лишь упомянула, что мистер Фаррен имел обыкновение сам чистить обе машины и всем, что с ними было связано, занимался тоже сам. Данный факт свидетельствовал о том, что Фаррен человек хозяйственный и толковый, хотя и художник.

В магазине велосипедов сержант получил значительно больше информации о велосипеде Фаррена. «Ралей», машина не новая, но в отличном состоянии, черная с серебристыми ручками руля. Несколько недель назад магазин поставил новую шину «данлоп» на заднее колесо; передняя шина была той же марки и установлена месяцев шесть назад. Звонок, тормоза, фонари и каркас в полном порядке.

Узнав все эти детали, сержант направил стопы на станцию Джирван. Здесь он нашел носильщика, который мог кое-что рассказать о событиях вторника. Это был мужчина средних лет по фамилии МакСкимминг, который еще раз изложил суть произошедшего, может быть, несколько более подробно.

Поезд из Странрара должен был прибыть по расписанию в час ноль шесть пополудни и во вторник явился минута в минуту. Локомотив как раз только въезжал на станцию, когда появился джентльмен, который, судя по виду, торопился. Он катил рядом с собой велосипед. Джентльмен окликнул МакСкимминга, и тот обратил внимание на высокий выразительный голос англичанина: «Хей, носильщик!» Джентльмен попросил бирку до Эйра, и побыстрее, и проводник покатил велосипед к маленькой кассе, где хранились багажные бирки. Пока он занимался оформлением, джентльмен расстегивал ремешок, которым к багажнику крепился маленький кожаный чемоданчик, сказав, что возьмет его с собой в вагон. Так как времени уже фактически не оставалось, мужчина достал из кармана бумажник и послал МакСкимминга купить ему билет третьего класса до Эйра, а также билет на велосипед. Возвращаясь бегом с билетами, МакСкимминг увидел своего пассажира: тот стоял у двери вагона третьего класса для курящих. Носильщик отдал билеты, взял чаевые и вслед за тем отвез велосипед в багажный вагон в хвосте поезда. После этого поезд почти тут же тронулся.

Нет, лицо джентльмена носильщик особо не рассматривал. На нем был серый фланелевый костюм, а на голове клетчатое кепи. Время от времени он быстро обтирал лицо носовым платком, как если бы сильно вспотел, мчась на велосипеде по солнцу. Доставая чаевые, он пробормотал что-то вроде: «Слава Богу, успел» и посетовал на то, что дорога из Баллантри очень плоха. На мужчине были слегка затемненные очки наподобие солнечных. То ли он полностью гладко выбрит, то ли с маленькими усиками… У МакСкимминга не было времени его разглядывать, не говоря уж о том, что носильщик в тот день чувствовал себя как-то неважно: у него ужасно болел живот. Если уж на то пошло, сегодня он чувствует себя еще хуже и не думает, что таскание тяжелого багажа в жару может пойти человеку на пользу.

Дэлзиел посочувствовал и спросил, как полагает носильщик: сможет ли он узнать этого человека и велосипед, если увидит еще раз?

Носильщик не был уверен: «Вероятно, нет». Велосипед — старый и грязный. На марку он не обратил внимания. Какое ему до этого дело? Его дело — прикрепить бирку до Эйра, и он свое дело сделал — повесил бирку на велосипед и поставил его в багажный вагон, вот и все.

Ну что же, пока все неплохо. У велосипеда нашелся хозяин, но, с другой стороны, этим могут похвастаться и многие другие Велосипеды. Он выглядел старым, следовательно, непохоже, чтобы это был велосипед Фаррена, но который из двух других? Вроде бы, оснований сомневаться, что пассажир, кто бы он ни был, и велосипед, чей бы он ни оказался, благополучно добрались до Эйра поездом в час одиннадцать минут, нет.

Дэлзиел поблагодарил носильщика и вернулся в свою машину. Сверившись с расписанием, он убедился, что до Эйра поезд делает всего одну остановку — в Мейбле. Стоит туда заехать и проверить, не сошел ли случаем пассажир именно там, вместо того, чтобы проследовать до Эйра?

Расспросив начальника станции в Мейбле, полицейский выяснил, что во вторник с поезда до Странрара сошли только два пассажира. Это были женщины, и ни у одной из них не имелось велосипеда. Ну что же, другого сержант и не ожидал. Начальник станции добавил, что билеты всех пассажиров направляющихся в Эйр названным поездом, должны быть собраны в Мейбле. Сдано восемь билетов третьего класса, что подтвердилось и при наведении справок у кассира, в том числе билет третьего класса из Джирвана. Любое расхождение между числом выданных и сданных билетов фиксируется в ревизионном ведомстве железной дороги в Глазго, о чем в течение трех суток составляется отчет. И если с интересующим сержанта билетом что-то неладно, информация появится уже на следующий день. Билет на велосипед пассажир, направляющийся в Эйр, никогда не сдает в Мейбле, он сохраняет его до Эйра, где предъявляет для получения своей собственности.

Дэлзиел попросил служащих станции немедленно сообщить в полицию, если обнаружатся какие-либо странности, связанные с билетом, после чего оба полицейских отправились в Эйр.

В Эйре находилась довольно крупная станция, от которой расходилось несколько железнодорожных веток. Главная линия — от Странрара до Глазго — проходила непосредственно около вокзала. С восточной стороны была расположена основная платформа с билетными кассами, книжным киоском и выходом к ряду платформ по остальным направлениям.

Тут Дэлзиел вернулся к изначальному вопросу, касающемуся багажного билета на велосипед. Обращение к регистрационным данным показало, что билет, выданный в Джирване, был, как положено, сдан в Эйре. За этим последовал логичный вопрос: кто его сдал? Поскольку все пассажирские билеты были собраны еще в Мейбле, на вокзале в Эйре контролера у выхода не было. Предположительно билет взял носильщик который вывел велосипед из багажного вагона.

Дэлзиел и Росс опросили всех носильщиков по очереди, но те, как один, заявили, что во вторник не выводили из поезда на Странрар никакого велосипеда. Тем не менее, один вокзальных служащих припомнил некую информацию о багажном билете. Увидев, что из поезда вышли несколько пассажиров, он отправился к хвостовой части состава, чтобы быть на подхвате. Проводник вручил ему билет на велосипед, объяснив, что он принадлежал джентльмену, который сам выгрузил свою машину и благополучно увез ее. Носильщик сначала, было, решил, что этот человек воспользовался столь подлым приемом, чтобы не давать чаевые, но после некоторого размышления пришел к выводу, что, возможно, парень просто спешил, ведь проводник видел, как пассажир быстро катил свой велосипед по направлению к выходу. Хотя в наши дни люди постоянно скупятся на чаевые, велосипедисты особенно… А времена нынче тяжелые, деньги достаются с трудом, и ты уже не получишь и двухпенсовик там, где раньше имел шестипенсовик или шиллинг. А все козни правительства… Простому трудящемуся приходится все хуже и хуже. Что касается Джимми Томаса ^[572], так он продался со всеми потрохами капиталистам. Если бы он (носильщик) имел больше прав, он бы еще выбился в люди, но когда все так наседают со всех сторон и сразу…

Дэлзиел прервал эту печальную историю вопросом о проводнике. Да, поведал носильщик, сегодня в поезде из Странрара будет тот же самый проводник, что и во вторник. Сержант решил дождаться прибытия нужного поезда. Еще он подумал, что они с Россом вполне заслужили небольшой ленч, после которого можно будет продолжить расспросы. Чем черт не шутит: вдруг кто-нибудь видел, как велосипедист покидал вокзал?

После трапезы в привокзальном буфете полицейские обсудили дальнейший план действий. Некоторое время понадобится на то, чтобы проследить передвижения объекта после того, как тот сошел с поезда в Эйре. Кому-то из них следует вернуться в Ньютон-Стюарт, чтобы связаться с инспектором Макферсоном. Еще есть дела в Глазго. Также было бы неплохо раздобыть фотографии всех подозреваемых: возможно, кто-нибудь опознает в одном из них велосипедиста из поезда. Так как все подозреваемые были известными художниками с фотографиями могли помочь ведущие агентства новостей. Это лучше, чем просить снимки в Гейтхаусе и Керкубри, ведь для местного населения подобные действия равносильны взятию этих людей под стражу. В общем, решили, что, когда подойдет поезд из Странрара, Дэлзиел сядет в него и поедет до Глазго, а проводника допросит по дороге. Россу остается машина и наказ вести дальнейший розыск, время от времени рапортуя в Ньютон-Стюарт. Если Росс нападет на след велосипедиста, он должен будет последовать за подозреваемым и при необходимости задержать его.

В час сорок восемь пополудни подошел поезд, и Дэлзиел сел в него, удостоверившись, что проводник действительно тот самый, чья смена была во вторник. Отдаляясь от платформы, он наблюдал за Россом, поглощенным разговором с кассиром. Росс был деятелен и полон энтузиазма, и сержант не сомневался, что может на него положиться. Ему даже хотелось, чтобы его помощник в полной мере осознал, что берет на себя наиболее опасную и увлекательную часть расследования. Но, с другой стороны, если подумать, особой уверенности в том, что неуловимый велосипедист вообще как-то связан с преступлением и что его поиски не пустая трата времени, нет. Сержант двинулся по составу в поисках проводника.

Проводник отлично помнил случай с велосипедом. Поезд как раз подошел к станции, когда появился пассажир — моложавый мужчина в клетчатом кепи и сером фланелевом костюме. Он попросил проводника выдать ему велосипед, утверждая, что очень спешит и ему нельзя терять ни минуты. Все носильщики находились у головы состава, так что проводник сам открыл багажный вагон и вытащил велосипед, предварительно взглянув на бирку, дабы убедиться, что это и есть требуемая машина. На велосипеде действительно обнаружилась бирка с пометкой «до Эйра», и проводник вспомнил, что велосипед погрузили в Джирване. Пассажир протянул проводнику билет вместе с шиллингом чаевых и тотчас двинулся по направлению к выходу. Проводник, кроме того, припомнил, что пассажир нес с собой маленький кожаный чемодан. Служащий не видел, как этот человек вышел со станции, так как должен был следить за присоединением пульмановского^[573] вагона-ресторана, что обычно происходило в Эйре. Перед отъездом со станции он передал билет на велосипед носильщику для отправки в главное управление, как обычно. Дэлзиел попросил описать пассажира с велосипедом подобнее. Проводник замялся. Он видел мужчину в кепи буквально полминуты. Пожалуй, нестарый (лет тридцать пять — сорок), Рост средний, и то ли чисто выбрит, то ли носит маленькие светлые усики. Не черные — они бросились бы в глаза. Волосы почти полностью скрыты под кепи, но у проводника сложилось впечатление, что мужчина был светловолосым и отличался свежим цветом лица. Возможно, волосы у него были пепельного или песочного цвета. Глаза? Глаза скрыты очками, но скорее светлые: серые или голубые. Так же, как носильщик в Джирване, проводник обратил особое внимание на высокий выразительный голос англичанина. Он полагает, что, возможно, сможет узнать этого человека по фотографии, но точно не уверен. Все, кроме голоса и очков Крукса ^[574], в этом мужчине можно назвать вполне обычным. Велосипед выглядел старым, даже дряхлым. На марку проводник не обратил внимания, зато заметил, что шины были сравнительно новые.

Дэлзиел кивнул. Он отлично понимал, что не может рассчитывать на более внятное описание человека в очках и кепи, на которого занятый служащий смотрел считанные минуты. Сержант вернулся в купе, где провел время, делая заметки в блокноте. Наконец после короткой остановки в Пэсли поезд прибыл на вокзал Сент-Инок в Глазго.

На вокзале Дэлзиел уточнил, переданы ли в ревизионное ведомство билеты, собранные во вторник. Убедившись, что это так, он двинулся дальше, и скоро уже беседовал с глазу на Глаз с главным должностным лицом вышеуказанного ведомства. Обязанность последнего заключалась в рутинной проверке соответствия выданных и собранных билетов на пунктах между Гейтхаусом, Керкубри и Глазго. Как оказалось, все подсчеты были уже произведены и полностью совпадали с данными, полученными из соответствующих пунктов выдачи билетов. Предположение Питера Уимзи о том, что Уотерз мог выехать из Керкубри с билетом до Глазго и исчезнуть где-то «по пути» не подтверждалось. В том случае, если Уотерз, не замеченный ни одним железнодорожным служащим, ни мисс Сэлби с мисс Кошран, действительно сел в поезд, отходивший из Керкубри в восемь сорок пять, его билет был куплен до какой-то промежуточной станции. Но почему вообще решили, что он воспользовался железной дорогой? Да, Уотерз исчез, и с ним за компанию пропал велосипед. Но неизвестно тот ли это велосипед, что доехал до Эйра. Юный Энди не так давно поставил на свою развалюху новые шины, и сержант склонялся к мысли, что путешествие в багажном вагоне совершил именно велосипед из гостиницы «Анвос». Впрочем, Дэлзиел не знал, не менял ли шины и Уотерз.

Сержант осведомился о билете, купленном Фергюсоном. Этот билет оказался на месте и был единственным в вагон первого класса, проданным в тот день в Гейтхаусе до Глазго. Билет благополучно прокомпостировали в Максвелтауне, между Гейтхаусом и Дамфрисом, и еще раз в Херлфорде и Моклайне, между Дамфрисом и Глазго. Так появилось доказательство того, что Фергюсон проделал весь путь, как и намеревался.

Не успокоившись на достигнутом, Дэлзиел запросил отчет обо всех билетах, проданных во вторник по всем линиям в радиусе 50 миль от Ньютон-Стюарта, — вдруг обнаружится какое-нибудь несовпадение, после чего отбыл в центральное полицейское управление Глазго.

Здесь неутомимый полицейский организовал поиски велосипедиста, которого могли видеть на дороге между Баргреннаном и Джирваном между одиннадцатью утра и часом дня во вторник. Он также попросил описать любого велосипедиста, замеченного в окрестностях Эйра во вторник днем или выезжавшего на любом поезде из Эйра либо любой из близлежащих станций во вторник днем или же среду. Дэлзиелу пришло в голову, что велосипедист, сев в Эйре, легко мог сойти на любой из ближайших станций и купить другой билет, возможно даже изменив внешность. Сержант не забыл и о том, что велосипед, компрометирующий преступника, могли просто бросить, и послал еще один запрос в камеры хранения: не обнаружился ли там невостребованный велосипед. Конечно, брошенный велосипед мог оказаться и где-нибудь в окрестностях Эйра, данный факт тоже следовало учесть. Дэлзиел предоставил описание трех пропавших велосипедов, при этом подчеркнув, что не стоит ограничивать поиски лишь двумя известными марками. Следует изучить любую бесхозную машину, найденную в означенный период времени.

Приведя, таким образом, в движение машину закона, сержант занялся фотографиями. Ему не составило труда получить желаемое в разных редакциях города, и к шести часам вечера на руках у Дэлзиела оказалась замечательная коллекция портретов всех шестерых живописцев. После чего полицейский обнаружил, что последний поезд на Ньютон-Стюарт уже ушел, и единственная надежда вернуться — это добраться до Джирвана или Локерби и оттуда доехать на машине домой. Его собственный автомобиль остался в Эйре. Уставший сержант вызвал по телефону полицию Эйра, чтобы узнать, где находится констебль Росс. Тут его ждала неудача. Росс заходил в полицию и оставил сообщение, что нить расследований ведет его в Килмарнок и он выйдет на связь позднее.

Проклиная судьбу, хотя известие о возможном следе его взбодрило, Дэлзиел позвонил в Керкубри. Ему ответил инспектор Макферсон. Да, появилось много новой информации. Да, инспектор полагает, что Дэлзиелу следует вернуться сегодня вечером, если это, конечно, возможно. Какая неудача, что он пропустил вечерний поезд в шесть двадцать на Джирван (сержант Дэлзиел стиснул зубы). Ну ладно, что же теперь поделаешь! Пусть сядет на поезд семь тридцать вечера, который прибывает в девять пятьдесят одну. За ним вышлют машину.

С каким-то мрачным удовольствием сержант сообщил, что поезд в девять пятьдесят одну прибывает лишь по субботам, а в девять пятьдесят шесть — только по средам, а коль скоро сегодня четверг, им придется ожидать его в Эйре в восемь пятьдесят пять. Инспектор возразил, что в таком случае Дэлзиелу лучше нанять машину в Эйре. Поняв, что спорить бесполезно, сержант оставил все надежды на то, чтобы провести ночь в тепле и уюте в гостинице Глазго и неохотно отправился в буфет перекусить до поезда, отходящего в семь тридцать.

Инспектор Макферсон

В штабе между тем дела шли в гору. Во всяком случае, как сказал Уимзи начальнику полиции, если не в гору, то по всем направлениям.

Первую волнующую новость принес молодой фермер, который робко вошел в полицейский участок Керкубри и спросил инспектора Макферсона. Оказалось, что он заходил пропустить стаканчик в «Мюррей-Армс» в Гейтхаусе где-то около девяти вечера в понедельник, когда там вдруг появился Фаррен. Он выглядел довольно странно и вел себя тоже не совсем адекватно. Первым делом, войдя в заведение, Фаррен спросил вызывающим тоном: «Где этот чертов Кэмпбелл?!» Осознав, что никакого Кэмпбелла на горизонте не наблюдается, художник немного остыл и заказал виски. А затем еще стаканчик, и еще. Свидетель пытался выяснить, в чем, собственно, дело, но ничего от Фаррена не добился, кроме нескольких невнятных угроз. Через некоторое время Фаррен вновь начал вопрошать окружающих, где Кэмпбелл. У свидетеля, который недавно приехал из Керкубри и знал наверняка, что Кэмпбелл выпивает в «Гербе МакКлеллана», сложилось впечатление, что Фаррен пребывает в опасном состоянии духа, и, желая предотвратить стычку, он слукавил, сказав, что видел, как Кэмпбелл выехал на дорогу, ведущую в Гритаун. Фаррен пробурчал что-то вроде: «Я еще до него доберусь», сопроводив это высказывание рядом бранных эпитетов, из которых свидетель понял, что ссора имеет какое-то касательство к миссис Фаррен. После этого он (Фаррен) поспешил из бара прочь, и свидетель видел, как художник отъезжал, впрочем, по направлению не к Гритауну, а к Керкубри. Свидетель почувствовал беспокойство и поехал следом. Однако когда Фаррен уже миновал памятник жертвам войны, он вдруг свернул влево, поехав по дороге к площадкам для игры в гольф. Свидетелю оставалось только пожать плечами и выбросить все это из головы.

Однако в среду полиция развила такую активность, что по ясно — Кэмпбелла считают убитым. Инцидент в баре представился уже в более мрачном свете. Он (свидетель) советовался с барменом в «Мюррей-Армс» и еще кое с кем, кто присутствовал в баре во время выходки Фаррена, и они решили, что стоит рассказать все полиции. Свидетеля выбрали полномочным представителем, и вот он здесь. Молодой фермер никоим образом не желает Фаррену зла, но убийца есть убийца, и тут уж ничего не попишешь.

Макферсон поблагодарил фермера и попросил соединить его с Гритауном, чтобы выяснить, не появлялся ли там Фаррен. Странно, что художник неожиданно свернул к площадкам для гольфа. Ведь за три часа до описанных событий он оставил Кэмпбелла в Керкубри, и было бы вполне логично, не обнаружив врага в Гейтхаусе, вновь вернуться к поискам в Керкубри. Но почему площадки для гольфа? Если только не…

Если только Фаррен не направился к Стрэтчену. Стрэтчен и Фаррен, как все знали, были очень дружны. Имело ли здесь место соучастие? Был ли дома Стрэтчен между девятью и десятью часами вечера в понедельник? Это сравнительно легко проверить. Инспектор запросил информацию в Гейтхаусе и стал ждать.

Второе волнующее событие дня (намного более информативное и обнадеживающее) явилось в лице маленького и крайне застенчивого ребенка лет десяти, приведенного решительной мамашей, которая принуждала свое дитя — девочку — говорить, попеременно то встряхивая ее, то грозясь отшлепать, если та не будет слушаться.

— Я отлично знаю, — заявила мамаша, — что она горазда на разные шалости, и не успокоюсь, пока не выбью из нее эту дурь. Высморкайся и говори, как следует, с дядей-полицейским, а то он посадит тебя в тюрьму! Негодная девчонка! Бегает с мальчишками, когда должна быть уже в кровати! Впрочем, в наши дни все дети непослушные… Всем им хоть кол на голове теши.

Инспектор выразил сочувствие и спросил у леди ее имя.

— Я миссис МакГрегор, и наш дом расположен между Гейтхаусом и Керкубри. Ну, вы знаете это место. Мы с мужем в понедельник вечером поехали в Керкубри, а Хелен оставили дома одну. Не успели мы уехать, как она тут же вылетела за дверь, оставив ее открытой — входи, кто хочешь…

— Погодите минутку, — взмолился инспектор. — Эта малышка, полагаю, и есть Хелен.

— Да, это Хелен. Я подумала, что надо ее привести, раз такое дело с этим бедным Кэмпбеллом. Как сказал почтальон что-то здесь странно. И я говорю Джорджу: «А что, если это мистер Кэмпбелл и дрался на дороге в понедельник ночью? В таком случае нужно об этом рассказать полиции». И Джордж говорит…

Инспектор снова прервал миссис МакГрегор.

— Если ваша Хелен может нам поведать что-либо, касающееся мистера Кэмпбелла, я бы очень хотел это услышать. Поэтому, миссис МакГрегор, будьте любезны, просто дайте девочке рассказать все с самого начала. Давай, Хелен, не бойся. Начинай.

Подбодренная таким образом Хелен начала свой рассказ, который, однако, было не так-то легко понять: во-первых, девочка сильно волновалась, а во-вторых, ее постоянно перебивала мамаша. Но, в конечном счете, с помощью уговоров и подарка в виде пакетика засахаренных фруктов, за которым специально посылали констебля, инспектор преуспел и добрался до сути повествования.

Мистер и миссис МакГрегор отправились в Керкубри в понедельник вечером на машине соседей навестить друзей. Перед отъездом они велели Хелен запереть дверь и ложиться спать. Вместо того, чтобы последовать наказу родителей, брошенное дитя выскочило поиграть с мальчишками с соседней фермы. Сорванцы сошли с дороги и углубились в поля, где мальчики собирались поставить какие-то в высшей степени противозаконные капканы на кроликов.

Услышав о столь «страшном нарушении закона», инспектор покачал головой, но дал обещание, что не сделает с разбойниками ничего ужасного, и Хелен, у которой отлегло от сердца, смогла продолжить рассказ более связно.

Поле, которое они приглядели для капканов, находило на полпути между Гейтхаусом и Керкубри, недалеко от того места, где дорога, ограниченная двумя насыпями, делает очень резкий и опасный S-образный виток. Вечер был замечательный: еще не темно, а скорее сумрачно, легкая дымка тумана полосами ложилась на холмы. Мальчики увлеклись установкой капканов и даже не думали возвращаться, однако Хелен примерно без пятнадцати десять, вспомнив, что родители скоро вернутся домой, оставила друзей и направилась обратно к дороге. Она точно знает, что было без пятнадцати десять, потому что одному из мальчишек отец подарил новые часы.

Девочка миновала поля и уже начала взбираться вверх по насыпи, чтобы выйти на дорогу, когда заметила машину, припаркованную у обочины: автомобиль был развернут в сторону Гейтхауса, двигатель работал. Внезапно водитель тронулся с места. Казалось, он решил повернуть назад, во всяком случае, машина очутилась поперек дороги. В то же время Хелен услышала шум мотора, приближающийся со стороны Гейтхауса.

Маленькая разбойница очень точно описала место, где все произошло. Это была не самая крутая и наиболее опасная часть витка, где по обеим сторонам насыпь отличалась завидной высотой; резкие повороты ограничивали на данном отрезке шоссе видимость. Приближающаяся машина неслась на огромной скорости и лишь чудом не врезалась в первый автомобиль, преградивший ей путь. Послышался пронзительный визг тормозов, и вторая машина остановилась, вывернув вправо. Подъехавший водитель крикнул что-то неразборчивое, а человек, находящийся в первой машине, ответил. Затем водитель второй машины гаркнул зычным и злобным голосом: «Кэмпбелл! Ну конечно! Кто же еще…» Или что-то в этом Роде.

Последовал яростный обмен ругательствами, послечего Кэмпбелл выключил мотор и вышел наружу. Хелен видела, как он подскочил ко второму человеку, который тоже стал вылезать из автомобиля. Завязалась драка: оба мужчины уже стояли на дороге, нанося удары и отбиваясь. Удары сыпались один другим вместе с потоками нецензурной брани. Дерущихся частично закрывали машины, поэтому все детали потасовки девочка не видела. В какой-то момент мужчины упали на землю и принялись кататься, щедро раздавая друг другу тумаки. Нет, девочка не может сказать точно, как выглядели машины. Она лишь припоминает, что у Кэмпбелла был обычно четырехместный автомобиль, а у другого драчуна — широкое двухместное авто с очень яркими фарами.

Во время этой непродолжительной битвы Хелен чуть не умерла от страха. Совершенно неожиданно в воздух взлетел большой гаечный ключ. Он пролетел мимо ее головы и упал совсем рядом. Она съежилась за густыми зарослями ежевики, боясь пошевелиться и одновременно горя желанием посмотреть, что же там происходит. Малышка только слышала жуткие звуки, как будто кого-то чем-то колотят и душат. Через несколько мгновений Хелен все же осмелилась выглянуть и увидела нечто ужасающее. Один из мужчин поднимался с обочины дороги, взгромоздив на плечи тело соперника. По тому, как безвольно оно обмякло, девочка поняла, что, должно быть, этот мужчина уже мертв. Она чуть не закричала, но сдержалась, опасаясь, что ужасный человек услышит ее и тоже убьет. Убийца перенес тело к двухместной машине и шлепнул его на пассажирское сиденье. Это была машина, которая стояла ближе к Гейтхаусу. Хелен не рассмотрела лицо преступника, так как его голова была опущена вниз из-за страшной ноши, но перед ее взором мелькнуло лицо мертвеца. Оно выглядело жутко. Она не может его описать. Она лишь помнит, что у него не было ни бороды, ни усов, а глаза оказались закрыты. Страшный человек сел на сиденье водителя, развернул двухместный автомобиль и скрылся за поворотом по направлению к Гейтхаусу. Хелен услышала, как взревел мотор, и заметила, что свет огней двинулся назад, а потом вперед, как будто машина разворачивалась. Затем она услышала, как шум двигателя начал отдаляться, пока постепенно не заглох вдали.

Когда машина уехала, девочка взобралась на возвышение и решила посмотреть на четырехместный автомобиль, который так и остался стоять поперек дороги. По-прежнему включенные фары освещали отрезок пути, ведущий к Гейтхаусу. Внезапно именно с этой стороны раздались негромкие шаги. Хелен на секунду обрадовалась: у нее мелькнула надежда, что это, возможно, приближается кто-либо из добрых взрослых людей, кто, конечно же, позаботится о бедняжке и доставит ее домой. Следующая мысль потрясла детское сознание. А если это возвращается тот плохой человек? Если он хочет убить ее? Обезумев от ужаса, Хелен припустила, что было мочи, в сторону дома. Тут она услышала, как взревел мотор, и бросилась в кусты, чтобы спрятаться от плохого человека, который станет преследовать ее на машине. Однако ничего не происходило, и через некоторое время девочка отважилась вновь вылезти на дорогу, чтобы побежать к спасительному дому. Стоило ей только влететь в калитку их сада, как, мелькнув огнями, на полной скорости мимо пронеслась машина. Она ехала по направлению к Керкубри. Девочка ворвалась в дом, когда часы били десять. Хелен бросилась в спальню, прыгнула в постель прямо в одежде и натянула на голову одеяло.

Историю закончила миссис МакГрегор. Когда они с мужем в десять часов вечера добрались до дома, то обнаружили дрожащего и плачущего ребенка. Девочка забралась в постель прямо в верхней одежде! Она была так напугана, что не могла произнести ни слова. Все, что оставалось обескураженным родителям, это отругать негодницу, уложить ее подобающим образом, принести ей горячего чаю и посидеть у постели, пока малышка не заснула. Весь вторник она отказывалась что-либо рассказывать о прошедшем вечере, а на следующую ночь трижды будила их криками. Хелен кричала, что плохой человек хочет ее убить. Вечером в среду отцу, который очень любит нянчиться с дочерью, удалось наконец разговорить Хелен, и она поведала эту страшную историю. Услышав имя Кэмпбелла, родители девочки сразу решили, что необходимо сообщить в полицию. Отвечая на многочисленные вопросы инспектора, миссис МакГрегор упомянула, что часы у них на кухне отстают на пять-шесть минут.

Полицейский от всей души поблагодарил обеих. И действительно было за что. Он сказал Хелен, что она храбрая девочка, и убедительно попросил мать не наказывать дочь ввиду исключительной важности полученной от нее информации. В конце Разговора инспектор в самых решительных выражениях потребовал, чтобы они никому не рассказывали эту историю.

Когда мать с дочерью удалились, Макферсон некоторое время обдумывал услышанное. Время, указанное Хелен, прекрасно вписывалось в отчет, представленный доктором. Да, теперь явно придется отказаться от версии более позднего убийства. Инспектор попытался представить себе всю картину преступления: Кэмпбелл и кто-то еще встретились на дороге и серьезно поссорились. Кэмпбелла убили в драке. Затем убийца положил тело в двухместную машину и, видимо, спрятал автомобиль где-нибудь в стороне от дороги. Потом злоумышленник вернулся за машиной Кэмпбелла и отогнал ее в Гейтхаус, где она и должна была находиться. Ведь только в этом случае можно было инсценировать несчастный случай. Спустя какое-то время преступник вернулся, чтобы забрать собственную машину с телом. И?.. Что потом? Отправился на ней обратно в Гейтхаус?

Инспектор хмыкнул. Здесь что-то не складывалось. Почему, скажите на милость, убийца не спрятал тело Кэмпбелла в «моррис» самого Кэмпбелла и не поехал на этой машине? Ради чего рисковать и оставлять свою машину с трупом где-то у дороги? Ведь на нее мог наткнуться любой случайный свидетель. Зачем отгонять «моррис», а потом возвращаться на велосипеде? Поскольку (и этот очевидно) он должен был вернуться на велосипеде или пешком, если хотел забрать собственную машину. Да, по всей видимости, преступник должен был воспользоваться велосипедом, и он вполне мог погрузить его в двухместную машину. Но вопрос оставался: зачем он оставил тело?

«Возможно, — размышлял Макферсон, — а на самом деле даже более чем вероятно, что на тот момент убийца еще не придумал весь этот хитроумный план с алиби и инсценировкой несчастного случая. Именно в этом кроется причина его поведения. Сначала он хотел просто уехать как ни в чем не бывало, и только позже, разработав свой великолепный план, вернулся за трупом. Но постойте-ка! Не сходится. Ведь он как раз и уехал на машине Кэмпбелла… Единственным объяснением такому поступку может служить тот факт, что у него в уме уже оформилась идея о ложном несчастном случае. Но это просто немыслимо! Если верить показаниям ребенка, а не верить им нет никаких оснований, стычка Кэмпбелла с этим неизвестным была чистой случайностью. И конечно, в несколько кратких мгновений после драки убийца просто не мог разработать столь тщательно продуманный план спасения.

В таком случае была ли встреча случайной? Поведение Кэмпбелла свидетельствует о том, что да. Он остановил свой «моррис» посередине дороги, именно в той точке, где двум машинам сложно разъехаться, и, едва заслышав приближение знакомого автомобиля, еще попытался развернуться, блокируя проезд. Такое спланировать заранее невозможно. Это безумие! Подобные действия скорее приведут к фатальному исходу нежели к запланированной драке. Хотя не стоит забывать, что Кэмпбелл был пьян и мог вовсе не думать о риске столкновения.

Но если верить свидетельнице (в конце концов, не может же инспектор выбирать показания, веря одним и отвергая другие, в угоду своим теориям), то если кто и не ждал встречи, то это именно убийца. Но если преступник не предвидел встречу и не мог предположить, что произойдет убийство, ему незачем было придумывать ложное алиби и несчастный случай заранее».

«Да, — перебил инспектор самого себя. — Хотя одно не обязательно должно следовать из другого. Он мог придумать себе алиби, предполагая, что совершит убийство в другом месте в другое время. И значит, встретившись с Кэмпбеллом, просто воспользовался случаем, чтобы сразу воплотить свой страшный замысел.

Вот только с машинами выходит какая-то путаница. Девочка упомянула об автомобиле, пронесшемся по направлению к Керкубри. Это случилось, когда она добралась до дома. Кто находился в машине? Убийца? Но он должен был ехать на «моррисе» к Гейтхаусу… Или нет? Кто-то третий? Тогда этот кто-то должен был столкнуться с преступником по дороге. То есть заметить его».

Еще немного поразмыслив, инспектор признал, что этот аспект загадки пока представляется неразрешимым, и обратился к другой стороне дела.

Какова связь, если она есть, этой истории с показаниями, касающимися Фаррена? И тут Макферсон внезапно оглушительно хлопнул ладонью по столу. Ну конечно! Время подходит идеально, и здесь кроется объяснение того, почему Фаррен свернул на дорогу, ведущую к площадкам для гольфа. Очевидно, он понял, что молодой фермер соврал, из лучших побуждений пытаясь направить погоню по ложному следу, в Гритаун. Фаррен искал Кэмпбелла в Гейтхаусе и, не встретив его там, пришел к выводу, что паршивец остался в Керкубри. Тогда он поспешил навестить Стрэтчена, очевидно, с намерением одолжить у него машину. Были ли они со Стрэтченом в заговоре, остается неясным. Может быть, и нет. Стоп! Инспектор снова во внезапном озарении хлопнул рукой по столу. Это как раз все объясняло — то, что он поехал не на той машине, бросил труп и вообще все. Изначальная идея Фаррена заключалась в том, чтобы подозрение пало на Стрэтчена. Тело должны были обнаружить в машине Стрэтчена, что навело бы на мысль, что тот заманил Кэмпбелла в ловушку и пристукнул его. Инспектор понял, что окончательно запутался. Его версия выглядела совсем неубедительно. Стрэтчен тут же рассказал бы полиции, как он одолжил машину Фаррену. Возможно, он смог бы даже назвать свидетелей. Более того, все это в целом выглядело неправдоподобно. Какой дурак бросит машину с трупом? Эта мысль фактически сразу пришла в голову ему самому, а уж Фаррен, тщательно продумавший все свои действия, не мог не заметить, что так поступать крайне неразумно. Но пока он отгонял машину Кэмпбелла обратно в Гейтхаус, у него появилось время все хорошенько обдумать. Ему могла прийти в голову идея инсценировать несчастный случай в Миннохе. И что тогда? Что бы он сделал?

Первым делом, конечно, доехал бы на машине Кэмпбелла до дома убитого и поставил бы ее в гараж. Затем ему следовало забрать собственный велосипед из дома Стрэтчена. Время было поздним, и он мог все это проделать, оставаясь незамеченным. А машину Фаррен припарковал бы где-нибудь неподалеку — скажем, у садовой калитки.

В сильном волнении инспектор достал блокнот, положил его перед собой и принялся кратко записывать предполагаемый порядок произошедшего, озаглавив страницу весьма смело:

«Дело против Хью Фаррена»

Понедельник

6 вечера — Фаррен возвращается домой и находит там Кэмпбелла. Выгоняет его (свидетельство жены брата служанки Дженни).

7 вечера — после ссоры с женой, по ходу которой миссис Фаррен, возможно, делает какие-то порочащие ее признания, связанные с Кэмпбеллом, Фаррен отбывает на велосипеде.

9 вечера — Фаррен заходит в «Мюррей-Армс» и ищет там Кэмпбелла (свидетельство фермера).

9.15 вечера (приблизительно) — Фаррен идет к Стрэтчену и одалживает у него машину.

9. 45 вечера (приблизительно) — Фаррен сталкивается с Кэмпбеллом на дороге к Керкубри. Происходит убийство Кэмпбелла (свидетельство Хелен МакГрегор)

9.55 вечера — Фаррен кладет тело в машину Стрэтчена.

10 вечера (или около того) — Фаррен едет обратно в машине Кэмпбелла.

10.10 вечера — Фаррен приезжает в Гейтхаус (примерно 5 миль) и ставит машину Кэмпбелла в гараж.

10.30 вечера — Фаррен доходит пешком до дома Стрэтчена, чтобы забрать велосипед.

11 вечера — Фаррен на велосипеде доезжает до места преступления.

11.10 вечера — Фаррен возвращается с телом к дому Кэмпбелла. Прячет тело в доме или гараже.

11.20 вечера — Фаррен возвращает машину Стрэтчену.

11.40 вечера — Фаррен отправляется в дом Кэмпбелла, чтобы создать видимость того, что тот провел ночь в своей постели и позавтракал.

Инспектор, весьма довольный собой, еще раз проглядел написанное. Конечно, указанное им время в некоторых случаях было весьма приблизительным, но по основным пунктам все отлично совпадало. Разумеется, Фаррен мог действовать в какой-либо иной последовательности, передвигаться несколько быстрее или, наоборот, медленнее… Но в целом вырисовывалась отличная картина!

Приободрившись, Макферсон развил свою теорию, но уже более умозрительно.

Согласно показаниям молодого Джока из Боргана, «поддельный» Кэмпбелл в 10.10 утра во вторник уже расположился со своим этюдником в Миннохе. Следовательно, это самое позднее, когда Фаррен мог туда приехать. А на самом деле, как предполагал инспектор, сие произошло раньше. Фаррен конечно, не стал бы так рисковать, околачиваясь у дома Кэмпбелла поздним утром. Он должен был подняться и выйти оттуда никак не позднее восьми утра. В этот час обычно приходит миссис Грин. С другой стороны, он не стал бы развивать бурную деятельность до нелепого рано: из-за Фергюсоиа сосед, случайно услышавший шум отъезжающей машины Кэмпбелла, не должен был заподозрить ничего необычного. Исходя из подобных рассуждений, инспектор набросал следующую схему:

Вторник

7 утра — Фаррен выезжает из дома Кэмпбелла, одетый в его шляпу и плащ, с телом, спрятанным на полу машины и велосипедом сверху — все накрыто ковриком.

8.35 (допустим) — Фаррен приезжает в Миннох, прячет тело и начинает писать картину.

10.10 — Джок в первый раз видит Фаррена, принимая его за Кэмпбелла.

11.05 — Джок видит Фаррена во второй раз.

На этом месте инспектор остановился в нерешительности. Было ли достаточно двух с половиной часов для написания пейзажа? Полицейский мало что знал о живописцах, и сама работа показалась ему довольно схематичной и незавершенной. Следует посоветоваться с кем-то сведущим.

Но стоп! Надо же быть таким тупоголовым болваном! Безусловно, Фаррен не мог начать картину без соответствующего освещения. Может, инспектор многого не знает, но это ведь элементарно. Макферсон задумчиво стряхнул несколько капелек чернил с авторучки и продолжил писать.

Теперь казалось вполне допустимым, что Фаррен и был тем пресловутым пассажиром, что сел на поезд в Джирване. В этом случае продолжение могло быть следующим:

Вторник

11.10 утра — Фаррен бросает тело в реку, надевает свое кепи и едет в Джирван на велосипеде.

1.07 пополудни — Фаррен приезжает в Джирван. регистрирует велосипед до Эйра.

1.11 пополудни — Фаррен садится на поезд до Эйра.

1.48 пополудни — Фаррен прибывает в Эйр.

Здесь инспектор зашел в тупик. Как он знал, Дэлзиел отправился по следам велосипеда. Прежде чем продолжать описывать цепь событий, лучше будет подождать его отчет, но в целом совсем неплохо. Ему наконец удалось, расследуя преступление, сосредоточиться на одном подозреваемом и составить весьма правдоподобную схему, на которую можно ориентироваться. Удачно также, что по нескольким пунктам ее подтверждали показания свидетелей.

Макферсон полюбовался своей работой.

Если Фаррен искал Кэмпбелла в Гейтхаусе между восемью и девятью вечера, его могли видеть еще где-нибудь, кроме как в «Мюррей-Армс». Надо спросить в «Энжел» и гостинице «Анвос». Но, безусловно, прежде чем пойти искать своего врага в публичных местах, Фаррен должен был заглянуть непосредственно домой к Кэмпбеллу. Если это так, то, скорее всего, его кто-нибудь видел. Ведь он только по мосту должен был пройтись раза два. А мост в Гейтхаусе — своего рода клуб, излюбленное место сбора жителей городка. Здесь люди встречаются, чтобы обменяться сплетнями, мнением о проезжающих мимо машинах и рыбалке или обсудить политику здешних властей. И даже если каким-то чудом мост оказался пустым, имеется еще длинная скамейка (совсем рядом с «Анвосом»), на которой так любят сидеть пожилые рыбаки. Они приходят сюда почесать языками, потрепать по холке пса Попрыгунчика и узнать, сколько крыс убил сегодня кот Феликс. И, наконец, даже если предположить, что Фаррен остался незамеченным и там, всегда остается вероятность, что Фергюсон видел, как тот подходил к дому Кэмпбелла.

Затем, если Стрэтчен одалживал свою машину, об этом должен был знать кто-то еще. Сам Стрэтчен может скрыть правду, солгать, защищая друга, но в доме присутствовали еще миссис Стрэтчен, ребенок и служанка. Не может же быть, чтобы все они оказались в сговоре! Согласно составленной схеме, Фаррен наведывался к Стрэтчену три раза за вечер: около 9.15 — взять машину, около 10.30 — взять велосипед и около 11.20 — вернуть машину. Первый и последний из эти визитов не могли пройти незамеченными.

Далее, подозреваемый три раза за ночь приезжал в дом Кэмпбелла: первый — чтобы поставить машину Кэмпбелла в гараж, второй — внести тело, и третий (перед выходом) подкинуть ложные улики. Нет, не обязательно три. Могло быть и два визита. Это даже вероятнее. Фаррен не стал в первый раз загонять машину в гараж. Он просто спрятал ее где-то поблизости, а забрал в последнее посещение. Это в большой степени снижало риск быть увиденным.

В сущности, он мог перенести тело в машину Кэмпбелла в каком-нибудь укромном местечке, избежав, таким образом, необходимости подъезжать к дому убитого на разных машинах, ведь это бы вызвало подозрения. Естественно, тело перепрятали не в самом Гейтхаусе, такой шаг был бы безумием. Легче всего преступнику было осуществить задуманное где-нибудь между Керкубри и Гейтхаусом или на той части дороги, где машины проезжают редко — между памятником жертвам войны и домом Стрэтчена. Или, если Стрэтчен действительно замешан в преступлении, намного безопаснее было бы осуществить всю процедуру собственно в доме Стрэтчена.

Инспектор сделал одну-две поправки в таблице в соответствии со своей новой версией и пометил в блокноте, что следует разместить объявление, обращенное ко всем, кто случайно видел «моррис» с номерным знаком Кэмпбелла где-нибудь на дороге между населенными пунктами.

Теперь самое главное: передвижения убийцы во вторник утром. Если расчеты инспектора верны, машина Кэмпбелла должна была проехать через Гейтхаус немногим позже 7.30 утра, через Критаун — около 8 утра, а через Ньютон-Стюарт — где-то около 8.15. Свидетели этих перемещений просто обязаны обнаружиться в самое ближайшее время. Конечно, полиция Ньютон-Стюарта уже занимается данным вопросом, но теперь, когда Макферсон может подсказать им предположительное время событий, их задача значительно упрощается. Инспектор позвонил в Ньютон-Стюарт и в Гейтхаус, а затем с новыми силами вернулся к своим размышлениям. Внезапно Макферсона опять осенило — чрезвычайно важная улика находится буквально у него под руками. Если повезет, он разыщет орудие преступления.

Тяжелый гаечный ключ, который взлетел в воздух и чуть не с ног малышку Хелен! Что это, как не тот тупой предмет, каковым пробили череп Кэмпбелла? Ключ срочно следует ставить в участок. Доктор внимательно исследует его и скажет, был ли роковой удар нанесен именно этим предметом. Как удачно, что тело еще не предано земле! Похороны назначены на следующий день. Нужно немедленно достать гаечный ключ! Инспектор, с трудом сдерживая волнение, натянул кепи и поспешил к машине.

История Фергюсона

В то же утро четверга, которое застало сержанта Дэлзиела и констебля Росса за работой в Эйре, а инспектора Макферсона — за сложнейшими расчетами в участке, лорд Питер объявился в дальнем из двух домов на Стэндин-Стоун-Пул.

Дверь открыл мистер Фергюсон собственной персоной. Облачен он был в поношенные фланелевые штаны, рубашку с расстегнутым воротом и бесформенную мешковатую куртку, в руках держал палитру. Казалось, художник несколько обескуражен столь ранним визитом. Уимзи поспешил объясниться.

— Не знаю, мистер Фергюсон, помните ли вы меня. Моя фамилия Уимзи. Мне кажется, мы с вами однажды встречались у Боба Андерсона.

— Да, конечно. Входите. Когда постучали в дверь, я было подумал, что это принесли фунт колбасы или явился посыльный из лавки зеленщика. Боюсь, здесь небольшой беспорядок. Я на пару дней уезжал, а миссис Грин никогда не упустит случая хорошенько прибраться в моей берлоге. В результате мне пришлось потратить пару часов на то, чтобы все вновь оказать на своих местах, — он махнул рукой на разбросанные вещи: холсты, тряпки, ковшики, какие-то склянки и прочие принадлежности живописца. — В прибранной студии я не состоянии ничего найти.

— Ну вот, а тут врываюсь я и прерываю процесс, когда в лишь приступили к работе.

— Да ничего. Вы мне не помешаете. Выпьете что-нибудь?

— Нет, благодарю. Я уже недавно выпил. Продолжайте, не обращайте на меня внимания.

Уимзи снял со стула несколько книг и какие-то бумаги и уселся, а Фергюсон вернулся к созерцанию огромного холста, изображение на котором живо напомнило Уимзи о злой пародии Грэхема — деревце со скрюченными корнями, его отражение в воде, гранитная глыба и голубая даль. Нарочитая декоративность и нереальность.

— Ездили в Глазго, на вернисаж?

— Да, пробежался по выставке.

— Ну и как?

— Неплохо, — Фергюсон выдавил на палитру немного зеленой краски. — Крэйг представил несколько удачных работ, одна приличная есть и у Дональдсона. Но вообще, как обычно, собрание посредственностей. На самом деле я отправился взглянуть на Фаркухарсона.

Мастер добавил каплю алого вермильона в полукруг масла на палитре и, по-видимому, решив, что это пока все цвета, которые потребуются ему для работы, взял несколько кистей и начал смешивать краски.

Уимзи задал еще несколько вопросов о выставке и затем небрежно заметил:

— Значит, теперь у вас нет соседа.

— Да. Но я не могу сказать, что остро переживаю потерю. Кэмпбелл и я никогда не были большими друзьями… хотя, я бы пожелал ему другой смерти.

— Все это очень странно, — сказал Питер. — Полагаю, к вам уже заходили полицейские со своими обычными вопросами?

— Да. Похоже, можно считать, что у меня есть алиби. Слушайте, Уимзи, вы ведь разбираетесь в таких вещах. Уже установлено точно, что он… что это был не несчастный случай?

— Боюсь, так и есть.

— А почему полицейские так решили?

— О! Ну, я человек, как вы понимаете, посторонний, а полиция, конечно же, не выдает своих тайн. Но, по-моему, это связано с тем, что время смерти несчастного, согласно заключению врача, не совпало с моментом его попадания в реку. Он вроде бы умер раньше. И прочие разговоры в том же духе.

— Понятно. Я слышал что-то про сильный удар по голове. И что? Вроде как кто-то подкрался, пристукнул его и ограбил?

— Что-то, наверное, в этом роде. Хотя, естественно, полиция не может точно сказать, ограбили ли его, поскольку неизвестно, были ли у Кэмпбелла при себе наличные. Думаю, они должны справиться в банке и так далее.

— Вот так и гуляй после этого по окрестностям, да?

— Ну, не знаю… Наверное, какой-нибудь парень притаился в холмах и поджидал свою жертву.

— Хм, но почему все так сложно? Нет бы просто упасть на камни и разбить себе голову? Может быть, все-таки так все и произошло?

Уимзи громко застонал про себя. Необходимость постоянно вилять и уходить от прямых ответов начинала утомлять его светлость. Каждый, с кем он беседовал, хотел знать одно и то же. Лорд попытался в очередной раз обойти опасную тему:

— Точно сказать не могу. Но вообще, эта идея кажется наиболее правдоподобной, не правда ли? Если хотите, спросите мнение доктора.

— Он скажет не больше вашего.

Наступила тишина. Фергюсон продолжал наносить мазки на холст. Питер заметил, что художник работает скорее машинально, и не удивился, когда тот внезапно бросил палитру на стол и, повернувшись к гостю, резко воскликнул:

— Слушайте, Уимзи! Скажите-ка мне кое-что. И не притворяйтесь, что вам ничего неизвестно, ведь вам известно! А полиция уверена, что Кэмпбелл умер тем же утром, когда обнаружили его труп?

У его светлости появилось ощущение, словно он пропустил удар под дых. Что может заставить человека задать подобный вопрос? Муки нечистой совести? Не зная толком, что на это сказать, Питер попросту повторил свои мысли вслух:

— А чем вызван такой вопрос?

— А почему нельзя мне прямо ответить?

— Э-э, — протянул Уимзи. — Просто этот вопрос звучит чертовски странно. То есть… И, кстати… Ну конечно! Наверно, вам ничего не сказали о картине?

— О какой еще картине?

— О картине, которую писал Кэмпбелл. Когда обнаружили тело, краски на ней еще не просохли. То есть утром художник должен был быть живехоньким, иначе он не смог бы взять в руки кисти. Ведь вы не можете со мной не согласиться?

— А-а-а, — Фергюсон вздохнул с таким облегчением, будто у него с души свалился камень. Он снова взял в руки палитру. — Нет, не говорили. Что же, тогда я больше не имею вопросов.

Мастер отступил на пару шагов и оценивающе взглянул на холст, подняв повыше голову и полуприкрыв глаза.

— Но почему вы спросили о времени преступления?

Фергюсон замялся. Он взял мастихин и принялся счищать всю краску, которую только что наложил.

— Полиция все пристает со своими вопросами, вот я и подумал… Послушайте! — художник приблизил лицо к холсту и продолжил скоблить, не глядя на Уимзи. — Может быть, вы дадите совет, как мне быть?

— О чем это вы? — удивился Питер.

— О полицейских. Прежде всего, им нужно было узнать все, что я делал, начиная с вечера понедельника. Что касается вторника, тут все просто, поскольку я сел на поезд девять ноль восемь до Глазго и пробыл там весь день. Но мне пришлось признать, что ночь с понедельника на вторник я провел дома, и тут они стали ужасно дотошными.

— М-да? Представляю…

— Вот потому я и хотел уточнить, понимаете? Страшно неприятно, если… Ну, если они сомневаются, что Кэмпбелл был жив во вторник утром.

— Понимаю. Но, насколько мне известно, заметьте, я не притворяюсь, что мне известно все, люди, имеющие на утро вторника надежное алиби, могут считать себя вне подозрений.

— Отрадно слышать. Говорю это не столько из-за себя, хотя, естественно, кому же приятно попасть под подозрение? Дело в том, Уимзи, что я не знаю, что сказать этим парням.

— Что? — рассеянно спросил Питер, еще раз оглядывая мастерскую. — Слушайте, вон та картина мне нравится — там, где белый домик, с вереском на переднем плане. Он очень мило смотрится на склоне холма.

— Да, в общем, неплохо. Я хочу сказать, Уимзи, после того, что вы мне поведали, я уже не так… Я имею в виду, что, когда они были здесь, я подумал, а вдруг тут кроется какой-то подвох, и поэтому предпочел, так сказать, придержать язык. Но вам я расскажу все, как есть. А вы мне посоветуете, стоит ли упоминать эти факты в полиции. Я не ищу лишних проблем. Но, с другой стороны, как вы понимаете, не хочу, чтобы меня обвинили в соучастии.

— Если мое мнение чего-нибудь стоит, — слегка поклонился Уимзи, — я бы советовал выложить все начистоту. В конце концов, кто-то ведь прикончил беднягу, и в наших интересах побыстрее понять, кто именно.

— Наверное. Жаль, нельзя вернуть человека с того света… Если бы такое было возможно, то, наверное, это бы сделали без колебаний. Хотя…

— Кроме того, — добавил Питер, — никогда не знаешь, каким образом повлияет на следствие тот или иной рассказ. Иногда люди сознательно умалчивают о каких-нибудь фактах, не предоставляют полиции всю информацию, решив, что таким образом смогут защитить своих мужей, сыновей или возлюбленных. Они лишь доставляют полицейским массу лишних хлопот, а когда правда выходит наружу, оказывается, что как раз эти показания и могли спасти их от виселицы. Я имею в виду мужей, сыновей и возлюбленных.

Фергюсон выглядел раздосадованным.

— Если бы только знать, зачем им понадобилось разнюхивать о ночи понедельника-а-а, — протянул он.

— Хотят найти последнего, кто видел Кэмпбелла живым, — Мгновенно нашелся его светлость. — Обычное дело. Все расходования начинаются именно с этого. Вспомните детективов романы! И конечно, последний, кто видел беднягу живым и здоровым, никогда не окажется преступником. Это было бы слишком просто. Я как-нибудь напишу книгу: двоих мужчин видели заходящими в тупичок, через некоторое время раздался выстрел, и один из них упал замертво, а другой выбежал из тупика с пистолетом в руке. Через двадцать глав расследования, на протяжении которых детективы перебирают всевозможные варианты, следуя по ложному пути, выясняется, что человек с пистолетом и есть убийца.

— Хм-м… Ну, в девяти случаях из десяти так и получается в реальной жизни, я имею в виду, так ведь? Хотя, в общем-то, не знаю…

— Как бы то ни было, что вы уже сказали полицейским? — спросил Уимзи, начиная терять терпение.

Чтобы скрыть интерес, Питер принялся вертеть в руках тюбик с белой краской.

— Я сказал им, что весь вечер сидел дома, и тогда они спросили, не видел ли я или не слышал ли чего-нибудь подозрительного у дома соседа. Я сказал, что нет. Должен заметить, что так оно, в сущности, и было. Вы меня понимаете? Они спросили, видел ли я, как Кэмпбелл пришел домой, и я ответил, что не видел, но слышал шум подъезжающей машины. Это было, наверное, около десяти часов вечера. Я услышал, как она остановилась, и думаю, это было как раз примерно в то время, когда я собирался ложиться спать, потому как на следующее утро мне надо было рано вставать, чтобы успеть на поезд. Я привел себя в порядок, выбрал книжку, которую хотел почитать перед сном, и уже ковылял по ступенькам наверх в спальню, как вдруг услышал звук мотора.

— И больше вы ничего не слышали?

— Можно сказать и так, но… Я не обратил особого внимания… Может быть, мне показалось, а может, я действительно слышал, как открывалась и закрывалась входная дверь соседнего дома. Как будто бы Кэмпбелл снова куда-то пошел. Точно сказать не могу. Должно быть, он вновь вернулся позже, если вообще выходил, потому что я видел, как утром сосед выезжал со двора на своей машине.

— Очень ценные сведения. Во сколько машина отъехала от дома?

— Примерно между половиной восьмого и без четверти восемь утра — точнее сказать не могу. Я как раз заканчивал одеваться. Мне нужно было позавтракать, сами понимаете, ведь я торопился на автобус, отправляющийся в девять ноль восемь. До этой проклятой станции шесть с половиной миль

— Вы действительно видели Кэмпбелла, сидящего машине?

— Да, это был он. Хотя, если подумать, можно сказать, что был мужчина в одежде Кэмпбелла и в целом похожий на него. Лицо я не видел. Но, вне всякого сомнения, это был Кэмпбелл.

— Понятно.

Сердце его светлости забилось сильнее, но тут же успокоилось. Питер уже видел внутренним взором наручники, защелкивающиеся на руках Фергюсона. Вот если бы художник поклялся, что видел Кэмпбелла живым в тот час, когда (Уимзи знал это точно) несчастный уже был мертв, то… Да, в жизни все не так просто, как в детективных романах.

— Что же было надето на Кэмпбелле?

— Ужасный клетчатый плащ и его знаменитая шляпа. В ней его ни с кем не спутаешь.

— Да уж. А чего же вы не упомянули?

— Всего пару деталей. Прежде всего, хотя это и не обязательно должно как-то относиться к делу, около восьми часов вечера в понедельник здесь произошло одно событие.

— Вот как? Ох, послушайте, Фергюсон! Извините меня… Я случайно открыл ваш замечательный тюбик с краской «Виндзор энд Ньютон». Что за дурацкая привычка трогать все, что попадется под руку! Тут выдавилась краска.

— Да? Ну, ничего, ерунда. Закройте крышку. Вот тряпка. Испачкали пальто?

— Нет, обошлось. Благодарю. Итак, что вы говорите за событие?

— Какой-то парень барабанил в дверь Кэмпбелла и ругался на чем свет стоит. Кэмпбелла не было. И слава богу, потому Что я сразу понял, что тут назревает скандал.

Что за парень?

Фергюсон глянул на Уимзи, затем на свою работу и тихо сказал:

— В общем, боюсь, что это был Фаррен.

Питер присвистнул.

— Да. Я выглянул в окно и потребовал, чтобы Фаррен прекратил хулиганить. А он спросил меня, где Кэмпбелл, разрази его гром. Я ответил, что вообще не видел его сегодня, и посоветовал убираться подобру-поздорову. Ну, а он начал плести что-то на тему такого-разэдакого негодяя, который вечно околачивается у его дома, сказал, что хочет решить этот вопрос раз и навсегда, и если он только доберется до Кэмпбелла, то вытрясет из него всю душу. Конечно, я не воспринял его слова всерьез. Фаррен легко впадает в ярость, ну, как червонная королева из сказки Кэрролла «Алиса в стране чудес», и никогда никого не казнит по-настоящему, как и она, — вы это и сами знаете. Я убеждал Фаррена забыть о Кэмпбелле и отправляться домой, а он несколько раз послал меня к чертям. В конечном счете, вся эта перебранка мне порядком надоела, и я сказал Фаррену, что, так как Кэмпбелла нет дома, ему только и остается, что повеситься. Он ответил, что это как раз и собирался сделать, но не раньше, чем расправится с Кэмпбеллом. Я заявил: «Ну и пожалуйста. Только не мешайте людям спать». Он еще немного побродил вокруг дома и затем наконец убрался.

— На своих двоих?

— Нет. На велосипеде.

— Ну конечно. Едва ли он шел пешком от самого Керкубри. Послушайте, Фергюсон, а как вы полагаете, миссис Фаррен во всем этом как-то замешана?

— Вы у меня спрашиваете? Да откуда мне знать? Думаю, Кэмпбеллу она нравилась на свой лад, но это слишком возвышенная натура, чтобы ввязаться во что-то такое неприглядное. Ей доставляет удовольствие изображать мамочку — ну там, дарить вдохновение, быть воплощением чистой женственности, и все дела. То есть, твори добро, и пусть злые языки говорят что хотят. Радушие и добродетель превыше всего, и так далее и тому подобное… Проклятье! Куда я девал кобальт? Не выношу женщин. А! Я положил его в карман, как всегда. Да. Как вы, может быть, слышали, мы с женой не живем вместе, а Гильда Фаррен считает себя вправе читать мне по этому поводу нотации. Теперь-то я ее одергиваю, но однажды у нее хватило наглости попытаться «свести нас вместе». Идиотская затея! Она поставила всех в крайне неловкое положение. Да, в общем-то, сейчас это уже не имеет значения. Но я не выношу этих назойливых, исполненных благих намерений баб! Теперь, когда мы случайно встретимся, она смотрит на меня скорбно и снисходительно. Ненавижу!

— Кошмар! — согласился Уимзи. — Мне это напоминает людей, которые предлагают помолиться за тебя… Давайте вернемся к тому вечеру. Фаррен все-таки отбыл домой или вскоре явился снова?

— Не знаю. В том-то и загвоздка. Но визитер был.

— Когда это случилось?

— Вскоре после полуночи. Но я не поднялся с кровати, чтобы проверить, кто это там бродит. Этот кто-то постучал в дверь Кэмпбелла и вскоре вошел в дом, но я не обеспокоился тем, чтобы встать и посмотреть. А затем и вовсе заснул.

— И не слышали, когда таинственный гость ушел?

— Нет. Не имею ни малейшего понятия, как долго он — или она — там были.

— Она?

— Я говорю «он или она», потому что действительно не знаю, кто приходил к Кэмпбеллу. Все же не думаю, что это был Фаррен, потому что мне показалось, что я слышал шум машины. Можете передать мне ту тряпку, если она вам больше не нужна? В этом деле кругом одни загадки. Признаться честно, я решил, это был Джок Грэхем со своими шуточками.

— На него похоже. Хм-м. На вашем месте, Фергюсон, я бы обо все этом рассказал полиции.

— О чем именно? Вы имеете в виду только полуночного визитера? Или Фаррена тоже?

— Фаррена тоже. Но в особенности того полуночного пришельца. В конце концов, видимо, он и был последним, кто видел Кэмпбелла живым.

— Что вы хотите сказать? Ведь я же видел его с утра!

— Я имел в виду последним, кто общался с несчастным, — ловко вывернулся Уимзи. — Он мог бы оказать полиции неоценимую помощь, если бы его можно было допросить.

— Почему тогда он сам не объявится?

— О господи! Да этому может найтись сотня причин! Возможно, он занимается нелегальной продажей лосося. Или, как вы сами сказали, «он» на самом деле это «она». Кто же знает?

— Действительно. Вы совершенно правы. Я во всем сознаюсь, как там у них говорится. Лучше бы мне сразу все выложить, а то теперь они решат, что я знаю больше, чем говорю.

— Да, время терять нельзя, — кивнул Питер и, сам последовав своему совету, отправился прямиком в Керкубри, где обнаружил инспектора Макферсона, уже садящегося в машину.

Лорд Питер Уимзи

— Э-ге-гей! — закричал его светлость. — Куда это вы? У меня есть кое-что новенькое.

Инспектор выбрался из машины и дружелюбно приветствовал детектива-любителя.

— А вы вовремя! — улыбнулся он. — Я ведь тоже должен вам кое-что показать. Зайдем на минуту в участок?

Инспектор воспользовался случаем похвалиться своей великолепной таблицей, в которой все действия преступника были расписаны по часам и минутам. Лорд Уимзи одарил полицейского щедрыми аплодисментами.

— Я тоже не терял времени даром, — тем не менее заметил Уимзи. — Могу заполнить в вашей таблице кое-какие пробелы.

Питер достал из портфеля сделанные им записи и протянул Макферсону. Тот облизнул пересохшие губы.

— Ага! — восторженно воскликнул полицейский. — Теперь все ясно. Бедный Фаррен! До чего дошел человек… Жаль, что мы потеряли столько времени. Сто к одному, сейчас его уже нет в стране.

— Не только в стране, но и, быть может, в этом мире, — предположил Уимзи.

— Точно! Он же сказал, что должен сначала разобраться с Кэмпбеллом, а затем свести счеты с самим собой. Очень часто сие только слова, но изредка они не расходятся с делом.

— Это так, — кивнул Питер.

— Думается мне, — продолжил Макферсон, — в любом случае не будет лишним послать группу поиска в холмы близ Гритауна. Год или два назад там произошло несчастье: женщина бросилась на дно старого свинцового рудника. Прецедент уже был. Что мешает ему повториться? Недопустимо, если тело бедняги будет где-то лежать, а мы его не найдем. Да, и знаете ли, милорд, у меня подозрение, что это как раз то, чего боялась миссис Фаррен, хотя она предпочла и не говорить о таких ужасных вещах.

— Я совершенно с вами согласен, — ответил Уимзи. — Наверное, миссис Фаррен убеждена в том, что ее муж покончил с собой, но не смеет высказать такое опасение, так как подозревает, что он мог еще к тому же совершить убийство. Вам следует немедленно собрать своих гончих псов, а мы тем временем поохотимся на гаечный ключ.

— Прорва работы… — посетовал Макферсон. — Даже сомневаюсь, что у нас найдется столько людей.

— Не надо унывать! — улыбнулся Уимзи. — Сейчас поле ваших поисков заметно сузилось, разве не так?

— Да, — ответил инспектор, немного поколебавшись. — Но я не до конца уверен в наших умозаключениях. Может быть, мы где-то ошиблись, так что пока не стоит терять из виду ни одного из подозреваемых.

Маленькая Хелен описала стычку Кэмпбелла с человеком, приехавшим на машине, так подробно, что вести ее с собой на место преступления не было никакой необходимости.

— Одним нам спокойнее, и мы не будем ни от кого зависеть, — заметил Макферсон и с удовлетворенным вздохом разместился на переднем сиденье просторного «даймлера» Уимзи.

Через шесть или семь минут они уже достигли извилистого поворота шоссе. Здесь Питер высадил инспектора и, припарковавшись так, чтобы не стоять на пути у других автомобилистов, присоединился к полицейскому.

Согласно показаниям Хелен, она «заняла позицию» у основания насыпи, по левую сторону от дороги, идущей по направлению к Гейтхаусу, поэтому Макферсон и его светлость начали поиски с противоположных концов витка, в пределах двух ярдов от насыпи, постепенно сближаясь друг с другом. Это оказалось отнюдь не просто, поскольку трава была достаточно высокой. Во время поисков Уимзи удивился сам себе — он сочинял на ходу вирши, совершенно дурацкие, как какой-нибудь школьник, вышедший на крыльцо во время перемены:

Его светлость выпрямился.

— Как-то не очень выразительно получается, если сравнивать, допустим, с рисунками Хита Робинсона ^[575], — посетовал он вслух.

— Надо было взять с собой Бантера. Этот труд под силу не каждому… Такие поиски по плечу лишь солдатам Наполеона, которые, как всем известно, были способны проползти на брюхе всю Европу. Ох-ох-ох!

Так, стеная, лорд Уимзи потихоньку исследовал свой участок. Трость его светлости, которую он всюду носил с собой и с которой не расставался даже в машине — из страха, что в результате какой-нибудь аварии ему придется добираться до дома пешком, — наткнулась на нечто, издавшее металлический звук. Питер наклонился, приглядели к лежащему предмету, и окрестности огласил его торжествующий крик. Инспектор галопом бросился к своему напарнику.

— Вот он! — в голосе Уимзи слышалась нескрываемая гордость.

В траве в паре футов от дорожного ограждения, лежал большой гаечный ключ «Кинг Дик», несколько проржавевший.

— Вы до него не дотрагивались? — с тревогой спросил инспектор.

— За кого вы меня принимаете? — возмутился Питер. Макферсон опустился на колени, вытащил рулетку и торжественно измерил расстояние от места, где лежал ключ, до насыпи. Затем инспектор глянул сверху, потом на дорогу и, вытащив записную книжку, аккуратно зафиксировал точное расположение объектов, после чего извлек из кармана большой складной нож и сделал заметки на камнях ограждения. И лишь по завершении всех этих манипуляций, крайне осторожно, накрыв пальцы большим белым носовым платком, полицейский поднял гаечный ключ и бережно обернул концы материала вокруг драгоценной улики.

— Тут могут быть отпечатки, вы же понимаете, — объяснил он.

— Угу, могут, — согласился Уимзи, у которого вдруг прорезался ярко выраженныйместный акцент.

— А потом нам только и останется, что взять отпечатки пальцев Фаррена и сравнить их с обнаруженными на ключе. Где мы их найдем?

— Бритва, — начал перечислять Уимзи, — мастихин, рамы для холста — все, что сможем отыскать в его студии. В мастерских никогда не протирают пыль. Но, полагаю, настоящий разгул страстей имел место на другой стороне дороги. Хотя боюсь, что сейчас там много следов не обнаружится.

Инспектор покачал головой.

— Да уж! Какие следы, когда тут постоянно проезжает только машин и проходят стада скота! Кровопролития не было, да и заметить какие-либо следы на сухой траве трудно. Вот досада! Но все же давайте глянем.

Увы, бетонная поверхность шоссе не сохранила никаких следов потасовки, да и на траве улик не обнаружилось. Через некоторое время лорд Уимзи, исследующий заросли ежевики и папоротника, раскинувшиеся на обочине дороги, издал изумленный возглас.

— Что такое? — поинтересовался Макферсон.

— Да, действительно, что это такое? — переспросил Питер. — В том-то и дело, инспектор, что непонятно, что это! Вы когда-нибудь слышали ирландскую сказку о котах Килкенни, которые отчаянно дрались между собой и слопали друг друга, да так, что остались только одни хвосты? Вот и здесь, на этом самом месте, произошла драка между двумя джентльменами. А потом оба они испарились, оставив после себя лишь клок волос, причем какого-то удивительного цвета. Что вы на это скажете?

Уимзи поднял руку с зажатым в пальцах черным завитком волос, вызывающим ассоциации с ассирийской настенной живописью.

— Ну и дела, — развел руками Макферсон.

— Заметьте, инспектор, волосы отрезаны, а не вырваны, — сказал его светлость. Он вытащил из кармана лупу и внимательно изучил трофей. — Мягкие и шелковистые, их никогда не подстригали на самых кончиках. Они могли бы принадлежать какой-нибудь старомодной длинноволосой девице, но при этом несколько грубоваты на ощупь. Нет, определить, откуда взялся этот локон, сможет только эксперт.

Инспектор осторожно взял волосы и некоторое время рассматривал их в лупу, призывая на помощь все свое воображение и проницательность.

— Что заставило вас предположить, что их концы никогда не стригли? — наконец осведомился он.

— Посмотрите, как волосы сужаются к самому кончику. Найдется ли у вас в округе женщина с такими угольно-черными вьющимися локонами, которые при этом никогда не постригали и не подравнивали? Неужели наши рыцари устроили романтический турнир за право обладать локоном красавицы? Но кто эта таинственная незнакомка? А, инспектор? И если это не миссис Фаррен, то как же наша теория?

— Фу ты! — вздохнул Макферсон. — Может быть, это дело вовсе и не связано с любовью.

— Как вы здравомыслящи, — всплеснул руками Уимзи, — как хладнокровны! Рассуждаете так спокойно, а тут, может быть чувства перехлестывают через край. К слову о крае… Как скоро откроются пабы? Ого! А вот еще один клок волос, точно, подарок возлюбленной. Говорю вам, следует вернуться город и расспросить Бантера. Мой слуга отлично разбирается во всем, что касается причесок и парикмахерских. Почему-то у меня возникло предчувствие, что эти локоны его заинтересуют.

— Вы так полагаете? — удивился Макферсон. — Ну что же, идея вовсе неплоха. Но мне кажется, что сначала нам все-таки следует доехать до Ньютон-Стюарта. Там мы сможем побеседовать с доктором, а также попросим владельца похоронного бюро открыть нам гроб. Мне страшно интересно взглянуть, насколько очертания гаечного ключа совпадают с раной на голове.

— Отлично! — согласился Уимзи. — Я с вами. Но постойте! Мы еще не до конца изучили место происшествия. Нам надо попытаться понять, что же случилось с телом. Скажем, убийца запихнул его в машину и направился к Гейтхаусу. Но он вряд ли отъехал далеко, ведь, если принять во внимание показания девочки, злоумышленник уже через несколько минут вернулся за «моррисом» Кэмпбелла. Если рассуждать логически, поблизости должен быть съезд с основного шоссе. Подождите… Я припоминаю… Где-то тут я видел шлагбаум.

Долго им искать не пришлось. Приблизительно в пятидесяти ярдах от поворота дороги обнаружился старый проржавевший шлагбаум, расположенный по правую сторону от шоссе. За ним начиналась узкая проселочная дорога, которая примерно через тридцать ярдов резко поворачивала влево и скрывалась за рядами кустов.

— Вот это место! — воскликнул Уимзи. — Сюда недавно уезжала машина. Различим след, где крыло автомобиля поцарапало столбик. Шлагбаум на замок не запирается, здесь только крючок и цепочка. Его достаточно просто открыть. По всей видимости, убийца проехал мимо шлагбаума задним ходом. Затем спрятал машину за поворотом. Если он выключил фары, с дороги автомобиль просто невозможно было заметить. Я готов дать голову на отсечение, что злоумышленник спрятал машину именно тут — другого столь подходящего места нет в радиусе мили. В этом я уверен. Ну что же, это весьма важное открытие. Я торжествую, как сказал бы Сталки^[576]. Пойдемте назад к машине, инспектор. Поплюйте на ладони и приготовьтесь держаться крепче. Меня переполняет энергия, и я собираюсь побить все рекорды скорости на пути до Ньютон-Стюарта!

Доктора Кэмерона гаечный ключ чрезвычайно заинтересовал. Он горел желанием снять отпечатки пальцев с этой великолепной улики. Было решено не откладывать исследование. Дактилоскопию осуществили совместными усилиями всего штата полиции, местного фотографа и, конечно, лорда Питера Уимзи. И вот наконец после процедуры с использованием специального порошка все смогли полюбоваться чудесным отпечатком большого пальца.

Между тем констебль направился к владельцу похоронного бюро, чтобы сообщить ему, что гроб с телом усопшего необходимо открыть. Похоронных дел мастер пришел в неописуемое волнение и быстро допил свой чай. Тут возникла некоторая задержка: кто-то решил, что о вскрытии гроба следует оповестить прокурора-фискала. По счастью, последний находился в городе и согласился присоединиться к группе детективов. По дороге в морг прокурор-фискал долго втолковывал Уимзи, что это самое неприятное дело, которым ему приходилось заниматься, и что в этом отношении шотландский закон по сравнению с английским более прогрессивен.

— Ибо, — пояснил он, — обнародование дел, связанных с убийствами, доставляет родственникам излишнюю боль, которой можно избежать при нашем методе частного расследования.

— Истинная правда, — вежливо согласился его светлость, — но подумайте о том, какое развлечение мы получим, читая выпуски воскресных газет. Описание полицейских дознаний — самое интересное, что в них напечатано.

«Затем мы проследовали в морг, — именно так описывал положение этой истории в официальном письменном донесении инспектор Макферсон, — где гроб был вскрыт в присутствии прокурора-фискала, доктора Кэмерона, владельца похоронного бюро Джеймса МакУона, лорда Питера Уимзи и меня. После открытия гроба было извлечено тело Кэмпбелла. Сравнив вышеупомянутый гаечный ключ с ранами на голове трупа, доктор Кэмерон сделал следующее заключение: поврежденная область на левой скуле по своим очертаниям напоминает форму вышеозначенного инструмента, и образовалась она, очевидно, в результате удара этим или аналогичным орудием. Что касается большей по размеру поврежденной области в районе виска, куда был нанесен удар, повлекший за собой смертельный исход, доктор Кэмерон не может ничего с уверенностью утверждать, однако высказывается в том смысле, что ее наличие также совместимо с использованием обнаруженного гаечного ключа».

После сего торжественного вступления, в котором инспектор постарался (правда, не совсем удачно) раскрыть свой литературный талант, следовал следующий пассаж:

«В соответствии с советом лорда Питера Уимзи (инспектор был человеком справедливым, умеющим отдавать должное успехам других, невзирая на противоречивые чувства, терзающие душу полицейского) были взяты отпечатки пальцев у тела (последняя фраза впоследствии стерта и заменена более удачным оборотом речи), после чего получен негатив с отпечатками пальцев трупа. При сравнении сделанных отпечатков с отпечатками, найденными на гаечном ключе, установлена их полная идентичность. В соответствии с инструкцией, и те, и другие отпечатки отправлены в Глазго на экспертизу».

В этом абзаце никак не проявилось все то горькое разочарование, которое постигло инспектора. Ему казалось, что теперь, когда у них появились отпечатки и их «владелец», дело будет закрыто, а он низвергнут в пучину забвения и обречен на зубовный скрежет. Однако Макферсон до последней минуты держался стойко.

— Просто счастье, — обратился он к Уимзи, — что ваша светлость высказали такую идею. Я бы до этого не додумался. Благодаря этим обличающим отпечаткам мы можем снять подозрение со всех шестерых подозреваемых. Просто грандиозная идея, милорд, грандиозная.

Тут инспектор все-таки тяжело вздохнул.

— Не расстраивайтесь, — махнул рукой Уимзи. — это обычное везение. Предлагаю пообедать со мной в «Мюрре Арме».

На этот раз ему не повезло.

На вечеринке в студии Боба Андерсона было многолюдно Добрый нрав Андерсона не позволял человеку, знающему этого живописца, даже допустить мысль о том, что Боб мог ненавидеть Кэмпбелла, как-то ему навредить или быть хоть каким-то образом причастным к тайне гибели своего собрата по кисти. Андерсон облюбовал Керкубри уже давно, приблизительно в те же времена, что и Гоуэн. В городе его очень любили все — не только коллеги-художники, но и местные жители, особенно рыбаки и портовые рабочие. Боб редко выбирался в гости, предпочитая проводить вечера дома, зато с радостью принимал друзей у себя. И все главные новости городка первым делом обсуждались именно в студии Андерсона.

Когда вечером в четверг любопытный нос Уимзи привел его в студию Андерсона, все общество уже было в сборе. Здесь обнаружились мисс Кошран и, конечно, мисс Сэлби, а также Джок Грэхем (в примечательном костюме, состоящем из рыбацкого свитера, связанного из тонкой шерстяной пряжи, подпоясанного багажной веревкой, бриджей дл» верховой езды и морских башмаков на веревочной подошве). Пришли Фергюсон (весьма неожиданно, так как он не имел обыкновения проводить вечера вне дома), начальник порта, доктор, Стрэтчен (его синяк заметно посветлел), миссис Террингтон, которая занималась чеканкой по металле долговязая молчаливая личность по имени Темпл (про него Уимзи знал лишь то, что у него на состязаниях по гольфу в Сент-Эндрюсе был гандикап ^[577]). И конечно, здесь присутствовали миссис, мисс и молодой мистер Андерсоны. В комнате царили непринужденная атмосфера и стоял страшный шум.

Появление Уимзи было встречено приветственными возгласами:

— А вот и его светлость!

— Вот и он! Заходите скорее!

— Вот человек, который сейчас наконец нам все расскажет!

— Расскажет что? — подозрительно осведомился Уимзи, хотя отлично знал ответ на этот вопрос. — Может быть, вернемся к обсуждению работ Леже^[578]?

— К черту Леже! Выкладывайте все о деле бедняги Кэмпбелла! Это просто ужасно! Полиция ходит по домам… Никому не дает ни минуты покоя. Как хорошо, что у меня стопроцентное алиби, иначе я сам бы уже начал чувствовать себя преступником.

— Только не вы, Боб, — сказал Уимзи.

— Откуда вы знаете? Но по удачному стечению обстоятельств в понедельник вечером я как раз обедал у провоста и вернулся домой только к полуночи, а во вторник утром много народу видело, как я прогуливался по Сент-Катберт-стрит. Но скажите нам, Уимзи, вы, который на короткой ноге со всей полицией округа…

— Мне нельзя ничего говорить, — жалобно промямлил Питер, — и вы не должны меня искушать. Это нечестно. Как бы я ни любил вас, Боб, честь дороже. Мало того, предполагается, что это я должен выяснить массу фактов, при этом сам не разглашая никакой информации.

— Все, что нам известно, мы вам расскажем без утайки, — вступила в беседу мисс Сэлби.

— Правда? — обрадовался его светлость. — Тогда скажите, сколько еще сотен людей в графстве, кроме Джока, знали, что Кэмпбелл собирается во вторник в Миннох, а?

— Проще спросить, кто не знал, — усмехнулся доктор. — Он сам и заявил об этом здесь в воскресенье вечером. В тот день бедняга делал подготовительные наброски. В понедельник он намеревался пойти порыбачить в какое-то дивное местечко, о котором никому не собирался рассказывать…

— Я все равно знаю, где это, — вставил Грэхем.

— Молодец! А во вторник он собирался писать в Миннохе с натуры, если, конечно, продержится хорошая погода. Ты же слышала, как он это говорил, Мэри.

— Да, — подтвердила мисс Кошран.

— Я тоже был тогда здесь, — вступил в разговор Фергюсон, — и я отлично это помню. Кажется, я даже сболтнул об этом Фаррену в понедельник утром, потому что у него во вторник намечался пикник у залива Бриггауз и он сказал, что надеется не натолкнуться там на Кэмпбелла.

— Я тоже знал, — сказал Стрэтчен. — Мы с женой видели его в воскресенье, как, кажется, я уже говорил вам, Уимзи.

Питер кивнул.

— Какая нехарактерная разговорчивость для Кэмпбелла, — тем не менее заметил он.

— Ну что вы! — вступился за покойника Боб. — Кэмпбелл был не таким уж плохим парнем, если нормально его воспринимать. У него была несколько агрессивная манера общения, но, мне кажется, это все из-за того, что он всюду чувствовал себя некстати. Он не мог прожить и дня без того, чтобы не затеять с кем-нибудь жуткий спор.

— Кэмпбелл был упрямым человеком, — вставил свое слово начальник порта.

— Да, но тем забавнее он выглядел. Именно поэтому никто не мог воспринимать его всерьез.

— А Гоуэн почему-то воспринял слова Кэмпбелла серьезно, — заметил доктор.

— Ну да, Гоуэн все воспринимает слишком серьезно, и прежде всего самого себя.

— Все равно, — сказала миссис Андерсон, — Кэмпбеллу ие следовало так отзываться о Гоуэне.

— А где сейчас Гоуэн? Кто-то говорил, что он в Лондоне. Кстати, Уимзи, куда подевался Уотерз?

— Не имею ни малейшего представления. Насколько я мог выяснить, подразумевается, что он в Глазго. Фергюсон, вы его там видели?

— Нет. Полиция меня об этом спрашивала. Как я понял, во всем подозревают Уотерза?

— Уотерз был здесь в воскресенье вечером, — отметил доктор, — Но вскоре после появления Кэмпбелла ушел.

— Доктор, вам нет цены, когда дело касается фактов. Но если Уотерз был в Глазго, он просто не смог бы попасть в Миннох.

— Странно то, — сказала мисс Сэлби, — что никто не видел его в Глазго. По идее, он должен был ехать на том же поезде, что и мы. Но его в нем не оказалось, ведь так, мистер Фергюсон?

— Я его не видел. Хотя нельзя сказать, чтобы я специально таращился по сторонам. Вас двоих я сразу приметил — вы сели в поезд в Дамфрисе. Еще раз я столкнулся с вами на вокзале в Глазго, но потом уехал, довольно-таки поспешно. Мне нужно было кое-куда заехать перед тем как отправиться на выставку. Кстати сказать, дело было довольно неприятное. Что-то случилось с двигателем в моей машине. Иначе я мог бы рано утром выехать на автомобиле к поезду, отходящему из Дамфриса в половине восьмого утра, вместо того, чтобы ждать этого дурацкого состава в одиннадцать двадцать две, который останавливается на каждом полустанке.

— Чем путешествовать на этой безнадежной улитке, — заметил Уимзи, — я бы подождал еще немного и поехал на час сорок шесть пополудни.

— То есть на десять сорок шесть утра из Гейтхауса. Я правильно понял?

— Или на одиннадцатичасовом автобусе. Он прибывает в Дамфрис в двенадцать часов двадцать пять минут.

— Нет, — сказал Стрэтчен, — это воскресный автобус. По будням он отходит ровно в десять утра.

— Не будем спорить. В любом случае, я не мог задерживаться, — вернулся к своей одиссее Фергюсон. — В три часа пятнадцать минут после полудня у меня была назначена встреча на выставке, а поезд в час сорок шесть прибывает в Глазго только в три часа тридцать четыре минуты. Пришлось пойти на это мучение. Но самое противное, что тот человек в назначенный час не явился. В отеле я обнаружил записку, в которой было сказано, что он срочно уехал навестить больного родственника.

— Больные родственники должны быть запрещены законом, — изрек Уимзи.

— Да, это было уж слишком, черт побери! Ну что делать? Тогда я взял свой злосчастный двигатель и отнес его в «Спаркс энд Крисп», и он все еще там, пропади все пропадом! Что-то неладное с обмоткой… Насколько я мог понять, они и сами не разобрались, в чем там дело. И это практически в новой машине! Она прошла-то всего тысячу миль! Я предъявил иск по гарантии.

— Ну, ничего — успокоил Фергюсона Уимзи. — Зато механики из «Спаркс энд Крисп» обеспечат вам славненькое алиби.

— Да. Хотя даже не помню точно, когда я туда попал. Но они смогут сказать. Я ехал на трамвае. Думаю, добрался до места около трех часов дня. Поезд, конечно, задержался на четверть часа… Ну как всегда.

— Он опоздал чуть ли не на двадцать минут, — строго поправила Фергюсона мисс Сэлби. — Это было весьма досадно. Опоздание сократило время нашего общения с Кэтлин.

— Поезда в провинции всегда опаздывают. Это закономерно и специально делается для того, чтобы проводник и машинист могли выходить на каждой остановке и любоваться на садик начальника станции. Ну, знаете эти соревнования садоводов и огородников… О них пишут в журналах, которые продаются на вокзалах… Вот так они и проводятся. Машинист выходит в Киркганзеоне или Бридж-оф-Ди, захватив с собой рулетку. Измеряет призовой кабачок и говорит: «Два фута четыре дюйма. Никуда не годится, мистер МакГеох. Тот, что в Далбитти, обгоняет ваш на два дюйма. Ну что, Джордж, пойди теперь ты взгляни на него». Тогда туда идет проводник и говорит: «О да! М-м… Будет лучше, если удобрить его перегноем, птичьим навозом и экстрактом азиатского ландыша». А когда они возвращаются в Далбитти, то говорят там, что кабачок в Киркганзеоне растет прямо у них на глазах. Почему вы смеетесь? Я знаю, так оно и есть на самом деле. Чем им еще сдается заниматься на этих непрерывно сменяющихся станциях?

— Как вам не стыдно? — укорила рассказчика мисс Андерсон. — Вы несете такой вздор, а бедный мистер Кэмпбелл погиб.

— Его ведь завтра хоронят, — заметил Джок Грэхем. — В Гейтхаусе. Кто-нибудь пойдет? У меня нет соответствующего облачения…

— Боже мой! — вздохнул Боб. — Я совсем об этом не подумал. Полагаю, надо пойти. Будет странно, если мы не пойдем. Кроме того, я бы действительно хотел почтить память бедняги. Отправимся уж в чем есть.

— Но не в этом же ужасающем твидовом костюме? — язвительно спросила мисс Сэлби.

— А что такого? — возразил Андерсон. — Я буду испытывать одинаковое сожаление и в клетчатом костюме, и во фраке, пропахшем нафталином. Пойду в обычной рабочей одежде, но, естественно, с черным галстуком. Как думаете, пойдет мне цилиндр?

— Точно нет! — воскликнула мисс Андерсон.

— Боже милостивый, — хлопнул себя по лбу Уимзи. — Надеюсь, Бантер не забыл заказать венок. Впрочем, уверен, что не забыл. Он все всегда помнит. А вы пошлете венок от клуба, Стрэтчен?

— Да, — сказал Стрэтчен. — Мы все сошлись во мнении, что это будет правильно.

— Проблема Кэмпбелла была в том, — неожиданно заговорил мистер Гандикап, — что он не умел проигрывать. Удачный апроуч-шот^[579] или сильный слайс-офф ^[580] за пределы поля портили ему настроение на весь день и делали дальнейшую игру невозможной.

Отпустив сие критическое замечание, он снова погрузился мрачное молчание и больше не промолвил ни слова.

— В Лондоне осенью, кажется, проводилась его персональная выставка. Да? — спросил Фергюсон.

— Надеюсь, сестра покойного займется делами бедняги, — сказал доктор. — Возможно, она организует еще одну выставку, и вернисаж будет ждать большой успех.

— Никогда не поймешь, что доктор хочет сказать подобного рода замечаниями, — заметил юный Андерсон. — Кстати говоря, что это за сестра? Кто-нибудь ее видел?

— Она звонила сюда сегодня, — сообщила миссис Андерсон. — Милая, скромная дама. Мне она понравилась.

— Что она думает обо все этом?

— Ну а что она может думать, Джок? Была очень расстроена, как и следовало ожидать.

— А у нее самой нет никаких предположений? Кто, по ее мнению, столь не любил ее брата, что решился на преступление? — поинтересовался Уимзи.

— Нет! Я выяснил, что она не видела брата уже несколько лет. Она вышла замуж за инженера из Эдинбурга. Хотя сестра Кэмпбелла не распространялась на эту тему, у меня сложилось впечатление, что ее муж и брат не слишком-то ладили.

— Все это крайне неприятно и загадочно, — сказала миссис Андерсон. — Надеюсь, в конечном счете окажется, что так называемое убийство — фантазия полиции. Трудно представить, чтобы кто-либо из здешних обитателей мог совершить такое страшное преступление. Скорее всего, это был несчастный случай, и все.

Доктор открыл было рот, но, поймав взгляд Уимзи, тут же закрыл его Проницательный детектив-любитель догадался, что в разговоре с коллегой врач из Ньютон-Стюарта, должно быть, сболтнул лишнее. Его светлость поторопился перевести разговор в иное русло, для того чтобы избежать щекотливой темы и одновременно, если получится, разузнать что-нибудь полезное.

— Очень многое, — начал он, — зависит от того, сколько времени Кэмпбелл на самом деле провел в Миннохе во вторник утром. Мы знаем, по крайней мере, Фергюсон знает, о он выехал из дома около половины восьмого утра. До места около двадцати семи миль езды. Допустим, Кэмпбелл приступил к работе где-то между половиной девятого и девятью сорока пятью. Сколько времени обычно уходит на проработку эскиза?

— Считая набросок?

— Это как раз неизвестно. Но скажем, он начал с чистого холста.

— У него был подготовительный рисунок, — возразил Стрэтчен. — Кэмпбелл показал мне черновой набросок, выполненный в альбоме в воскресенье. А в понедельник он на этюды не ездил.

— Насколько мы знаем, — подтвердил Фергюсон.

— Вот именно — насколько мы знаем.

— Ну и?.. — поторопил их Уимзи.

— Мы же не видели картину, — пожал плечами Боб. — Как же можно сказать, сколько времени потребовалось, чтобы ее написать?

— Послушайте, — предложил Питер, — у меня появилась идея. Я знаю, как мы можем получить приблизительное представление о том, сколько времени понадобилось Кэмпбеллу на работу. Предположим, каждый из вас возьмет холст такого же размера, на который уже будет нанесен схематичный набросок углем. Вы смогли бы изобразить пейзаж, подражая Кэмпбеллу, насколько это, конечно, возможно? Я буду стоять рядом с секундомером. Так мы сможем рассчитать среднюю скорость написания картины и сделать определенные выводы.

— Воссоздать картину преступления? — засмеялся юный Андерсон.

— В некотором роде.

— Послушайте, Уимзи, это все, безусловно, очень интересно, но у присутствующих здесь живописцев разный уровень мастерства и плюс к этому своя неповторимая творческая манера. А если еще задаться целью рисовать, как Кэмпбелл — используя мастихин! Да у меня получится черт знает что! Этим мы ничего не добьемся.

— Как знать, как знать… Это у вас, Фергюсон, стили с Кэмпбеллом совершенно разные, но Джок, например, может сымитировать кого угодно, да и Уотерз утверждал, что довольно легко мог бы подделать руку Кэмпбелла. А, скажем, Боб у нас — специалист по мастихину.

— Я буду участвовать, лорд Питер, — неожиданно громко заявила мисс Сэлби. — Если это действительно может принести какую-то пользу, рискнуть своей репутацией художника совсем необидно.

— Вот это по-нашему, — одобрительно кивнул Грэхем. — Я тоже согласен, Питер.

— И я готов рискнуть, — подал голос Стрэтчен.

— Ну, хорошо, — подытожил Боб. — Мы все будем участвовать. Следует ли нам отправиться на место трагедии, старина?

— Начало в половине девятого утра? — спросила мисс Сэлби.

— Не имеет смысла ехать туда слишком рано, — возразил Стрэтчен. — Следует учитывать освещение.

— Это один из пунктов, которые нам предстоит прояснить, — объявил Уимзи. — Когда Кэмпбелл мог приступить к работе?

— О-хо-хо, — вздохнул Боб Андерсон. — Подниматься ни свет ни заря не в моих правилах.

— Ничего! Вы думайте, как это может помочь следствию, — посоветовал Уимзи.

— Ладно. А вы предлагаете отправиться завтра утром?

— Чем раньше мы проведем эксперимент, тем лучше.

— Вы довезете нас на машине?

— Со всеми удобствами. А Бантер позаботится о горячем кофе и сэндвичах.

— Мы прекрасно проведем время, — обрадовалась мисс Сэлби.

— Ну что же с вами делать? — улыбнулся Боб.

— А мне кажется, это чудовищно! — высказал свое мнение Фергюсон. — Погрузиться в машины целой толпой и ехать на место преступления, словно на пикник. Что подумают о нас люди?

— Какая разница, что кто подумает? — резко возразил Грэхем. — Я полагаю, ты абсолютно прав, Питер! Пропади оно все пропадом, но наш долг помочь следствию. Я буду участвовать. Поехали, Фергюсон! Не бросай нас!

— Я поеду, если вы настаиваете, — согласился Фергюсон. Но все равно, по-моему, это довольно гадко.

— Итак, мисс Сэлби, Боб, Стрэтчен, Фергюсон, Грэхем пишут пейзаж. Я слежу за временем. Кофе и мастихины на пятерых! Стрэтчен, вы захватите Фергюсона и Грэхема, а я подвезу тех, кто живет в Керкубри. И полицейские в качестве свидетелей. Замечательно!

— Надеюсь, у вас все получится, милорд, — пожелала удачи миссис Террингтон. — Вижу, вас захватило это расследование.

— Расследования всегда увлекательны, — согласился Уимзи. — Каждому доставляет удовольствие дело, которое он выбрал. Не так ли, мистер Даултон? — добавил его светлость, обращаясь к начальнику порта.

— Так, милорд. Помню, как много лет назад мне пришлось провернуть нечто подобное — велось дознание по делу о парусном судне, севшем на мель в устье реки во время шторма. О-о! Лодка разлетелась в щепки… Работники страхового агентства решили, что без подвоха тут не обошлось. Мы на личном примере взялись доказать, что в такой ветер и во время такого прилива, как в день несчастного случая, лодка была бы далеко от берега, если бы отплыла в назначенный час. Выходит, она не могла сесть на мель. Дело мы проиграли, но я свое мнение не изменил.

— Устье реки может быть труднопреодолимым, если не знать фарватера, — пожал плечами Боб.

— Да, это правда, но шкипер на том судне был человек опытный. Он не совершил бы подобной ошибки, если, конечно, не был пьян.

— С каждым может случиться, — подытожил Уимзи. — И кстати, кто были те господа, что шумели в городе все выходные?

— А-а! Просто парочка английских джентльменов с яхты, которая стала на якорь в Дауне, — добродушно махнул рукой Начальник порта. — Совершенно безобидные ребята. Порядочные и добрые парни, отец и сын, и умеют управляться с судном. Они отплыли во вторник утром, курс держали вдоль западного побережья, по направлению к острову Скай.

— Ну что же, погода способствует морским путешествиям, — заметил доктор.

— Э-э, да. Но боюсь, за ночь она может несколько испортиться. Ветер меняется, из Ирландии идет циклон.

— Лучше бы Ирландия оставила свой циклон себе, — проворчал Уимзи, думая о завтрашнем эксперименте.

Гости задержались у Андерсона до одиннадцати часов вечера. Выйдя на улицу, Уимзи понял, что его беспокойство было ненапрасным — погода менялась. Небо затянуло плотной пеленой быстро бегущих туч, влажный воздух холодил щеки.

Питер уже было повернул в сторону своего дома, как внезапно увидел вдалеке, в конце улицы, красный свет автомобильных габаритов. В непроглядной ночной темноте было трудно определить расстояние, на котором остановилась машина, но интуиция подсказала детективу-любителю, что она запаркована у дома Гоуэна. Охваченный любопытством, Уимзи тихо пошел вниз по улице по направлению к автомобилю. Вскоре (изо всех сил прислушиваясь и приглядываясь) его светлость различил приглушенные голоса и увидел, как какие-то закутанные фигуры пересекли улицу.

— Тут что-то не так, — сказал Питер сам себе и перешел на бесшумный, благодаря резиновым подошвам ботинок, бег.

Теперь до него отчетливо доносился шум работающего двигателя. Уимзи удвоил скорость, но тут же споткнулся о какое-то препятствие и растянулся во весь рост на тротуаре, пребольно ударившись о камни. Когда он смог встать, красные огни автомобиля как раз скрывались за поворотом.

Внезапно откуда-то сбоку возник начальник порта и бросился к незадачливому бегуну.

— Форменное безобразие! — воскликнул он. — Тут такие неудобные пороги домов! Они заходят прямо за край тротуара! Вы не ушиблись, милорд? Муниципалитет должен принять меры. Вот, помню, когда я был молодым…

— Простите, — прервал начальника порта Питер, отряхивая пыль с коленей и локтей. — Ничего страшного. Извините меня, ради бога, ладно? Я опаздываю на встречу.

С этими словами его светлость кинулся к полицейскому участку, оставив начальника порта недоуменно таращиться ему вслед.

Констебль Росс

Следующий день выдался ненастным. Проливной дождь яростные порывы юго-западного ветра предвещали бурю. Затею Уимзи с выездом на пленэр волей-неволей пришлось отложить. Тем не менее, нельзя сказать, что день в целом оказался бедным на события. Во-первых, из Эйра вернулся констебль Росс и поведал довольно занимательную историю.

Предыдущим вечером он отправился в Килмарнок по следам велосипедиста в непромокаемом плаще. Свидетели видели, как мужчина с велосипедом (после 1 часа 48 минут пополудни) вышел из здания вокзала Эйра. Увы, эта ниточка никуда не привела. Велосипедиста констебль нашел без малейшего труда. Тот оказался молодым фермером с безупречной репутацией, явившимся на станцию разузнать о товарах, пропавших во время транспортировки. Росс развил бурную деятельность и опросил свидетелей в самом городе и его окрестностях. Результаты были следующие.

Продавец книг и газет обратил внимании на то, как пассажир в сером прошел мимо его киоска и направился к выходу. Торговец не смог разглядеть, вышел ли он за пределы станции, так как угол киоска загораживал входные двери.

Водитель такси, припарковавшийся непосредственно перед выходом из здания вокзала, видел молодого человека в непромокаемом плаще с велосипедом (это и был фермер, которого впоследствии нашел Росс). Также шофер отметил моложавого мужчину в кепи и сером фланелевом костюме — тот вышел, неся в руке маленький чемоданчик. Велосипеда при нем не было. Затем появились клиенты, и водитель такси уехал от вокзала, но ему все-таки показалось, что тот человек в сером свернул на маленькую боковую улочку. Надо полагать, все это случилось сразу после прибытия поезда на Странрар — ну скажем, в 1 час 50 минут пополудни.

Около 2 часов 20 минут носильщик, который доставлял аж к поезду, отбывающему в Карлайл в 2 часа 25 минут, заметил чей-то бесхозный велосипед: он стоял у доски с расписанием и объявлениями, как раз перед железнодорожными и платформами, расположенными со стороны книжного киоска. Носильщик внимательно осмотрел машину и заметил бирку, указывающую, что груз следует до Юстонского вокзала„в Лондоне. Нет, он не может припомнить, когда и как объявился этот велосипед. Впрочем, ему показалось, что он стоит здесь совсем недавно. Носильщик предположил, что, возможно, этим велосипедом занимается кто-либо из его коллег и что, вероятно, он принадлежит человеку, который внезапно вышел из поезда, не доехав до Карлайла. В общем, он отправился дальше по своим делам. Однако около 5 часов вечера носильщик заметил, что велосипед по-прежнему стоит у доски с расписанием. Тогда он расспросил своих товарищей. Никто из них не смог припомнить, откуда взялся этот велосипед и кто прикрепил к нему багажную бирку, но уж раз эта бирка была прикреплена к машине по всем правилам, носильщики посовещавшись, решили, как велел им долг, погрузить его в экспресс 5.20 до Лондона. Если пассажир, которому он принадлежал, отбыл поездом 2.25, велосипед прибудет в Лондон одновременно с хозяином, поскольку поезд 2.25 до Юстонского вокзала не идет — пассажиры, направляющиеся в Лондон, должны сделать пересадку в Карлайле и ждать два часа с четвертью поезд 5.20, чтобы продолжить путь.

Носильщик, первым обративший внимание на бесхозный велосипед, успел изучить его со всех сторон. Это был «ралей», не новый и не в блестящем состоянии, но с отличными задней и передней шинами.

Услышав описание велосипеда, Росс чуть не подпрыгнул от радости и с энтузиазмом бросился опрашивать всех носильщиков. Однако попытки полицейского разыскать того вокзального служащего, кто, собственно, прикрепил багажную бирку к машине, или узнать хоть что-нибудь о ее владельца успехом не увенчались.

На поезд, уходивший в 2.25, кассир продал десять билетов до Карлайла. Пять — третьего класса в одну сторону, три — третьего класса туда и обратно, один — первого класса в одну сторону и один — первого класса туда и обратно. До Юстонского вокзала было куплено два билета, оба третьего класса в одну сторону. Ни один из пассажиров багажных билетов на велосипед не приобретал. В тот день путешествующие вообще не везли с собой велосипедов, ни те, кто отправлялся на поезде дальнего следования, ни те, кто сел в поезд 5.20 (в нем было восемь пассажиров из Эйра). Носильщик, не тот, что отправил велосипед поездом 5.20, припомнил джентльмена о сером костюме, который направлялся в Карлайл поездом. Он был без багажа, следовал проездом через Моклайн, не носил очков и не упоминал ни о каком велосипеде. Как никто другой из пассажиров поезда 5.20.

Далее констебль Росс попытался взять след мужчины в сером, который скрылся в боковой улочке. Безуспешно. Это был скорее переулок, нежели улица. Вдоль него располагались лишь задние дворы каких-то магазинов и общественные туалеты.

Тогда Росс вновь решил побеспокоить продавца в книжном киоске. Тот сказал, что вроде бы помнит, как какой-то человек в мягкой фетровой шляпе и плаще прошел мимо его палатки, катя рядом велосипед. Это случилось где-то около 1 часа 53 минут. Пассажир двигался со стороны зала ожидания. Ничего особенного в нем не было. Больше никто из служащих вокзала данного господина не заметил: в этот момент прибыл еще один поезд до Глазго, и перрон наводнило изрядное число пассажиров.

Двое носильщиков, которые следили за погрузкой багажа в поезд 1.54 до Глазго, готовы были поклясться, что ни в одном из вагонов никакого велосипеда не было и в помине.

Констебль Росс не знал, что и думать. Описание велосипеда почти в точности совпадало с описанием той машины, что исчезла из гостиницы «Анвос», и по-своему напоминало описание велосипеда Фаррена. Но почему, черт возьми, на нем оказалась багажная бирка до Юстонского вокзала? Велосипед, погруженный в вагон в Джирване, был снабжен биркой до Эйра. Ее прикрепил конкретный носильщик и подтвердил проводник, который вывел велосипед из вагона в Эйре. Трудно представить, что за те шесть минут, что поезд стоял на вокзале в Эйре, бирку поменяли на новую. Особенно если верить носильщикам, дежурившим у стойки оформления багажа. Каждый из них давал голову на отсечение, что никакого велосипеда не видел.

Оставался единственный допустимый вариант — велосипед каким-то образом переоформили уже после того, как прошел поезд на Глазго. Но в таком случае это было сделано не носильщиками, поскольку никто из них этого не помнит.

И куда делся человек в сером?

Если это и был тот самый мужчина в плаще с велосипеде которого заметил продавец книжного киоска в 1 час 53 минуты, то в принципе он мог затем где-то скинуть свой плац (в общественном туалете?) и вернуться на вокзал через зал ожидания. Что, в таком случае, происходило дальше? Он околачивался где-то неподалеку от станции, пока не пришел поезд 2.25? Если так, то где именно? Этот человек не заходил в привокзальный буфет, поскольку работающая там девушка, заверяла, что не заметила никого подходящего под описание. Его не видели ни в зале ожидания, ни на платформе. Возможно, он оставил велосипед у доски с расписанием и затем снова ушел или сел на какой-нибудь другой поезд.

На какой поезд?

Он не мог уехать поездом 1.54 на Глазго, поскольку ясно, что велосипед не могли переоформить до отправления поезда.

Тогда остаются поезда 1.56 до Мюиркирка, 2.12 и 2.23 до Глазго, 2.30 до Далмеллингтона, 2.35 до Килмарнока и 2.45 до Странрара, не считая, конечно, собственно поезда 2.25.

Из этих семи возможных вариантов Россу сразу удалось исключить поезда в 1.56, 2.30 и 2.35. В них не садился ни один пассажир, хотя бы в малейшей степени соответствующий описанию. Поезд в 2.45 на Странрар полицейский тоже решил не принимать во внимание. Росс прекрасно помнил замечание Уимзи о том, что преступник наверняка захочет побыстрее объявиться у себя дома. И чем убедительнее это будет выглядеть, тем лучше. То, что кто-то возьмет на себя труд проделать путь до Эйра лишь затем, чтобы избавиться от велосипеда, представлялось почти невообразимым. Гораздо проще было бы провернуть такое дельце где-нибудь вблизи от дома.

Оставались еще два состава до Глазго и поезд 2.25. Тот, что отходил в 2.12, шел сравнительно медленно и прибывал в пункт назначения в 3.30; поезд 2.23 ориентировался на расписание пароходов в Странраре и прибывал в город в 3.29. Первый из поездов отличался от своего собрата лишь тем, что забирал пассажиром еще и на предыдущей станции. Росс навел справки о путешественниках, севших в поезд на этой станции, и получил смутные описания каких-то людей в плащах и серых костюмах. К его величайшей досаде, подобный стиль одежды являлся самым распространенным в округе. Некоторое время констебль всерьез размышлял над тем, не мог ли беглец переодеться перед тем как покинуть Эйр, но потом отринул подобную версию как несостоятельную. Маленький чемоданчик выглядел недостаточно вместительным для сменной одежды, не говоря уже о плаще. И убийца (если это действительно был убийца) едва ли решился бы пить костюм в городе и снять комнату, чтобы переодеться, нет, теоретически он мог поступить и так, но это был бы необоснованный риск. В таком случае ему бы пришлось сесть на более поздний поезд, а чем больше времени он терял в Эйре, тем неубедительнее становилось его алиби. А если он не думал о железном алиби, то к чему такая тщательная инсценировка в Миннохе? Если злоумышленник собирался попасть в Глазго, он должен был быть в городе не позже 3 часов 29 минут пополудни. Позднее просто не имело смысла здесь появляться.

Оставался поезд в 2.25. Итак, это должен был быть пассажир, одетый в серое и направляющийся в Лондон. Но если так, зачем брать с собой велосипед, все равно — зарегистрированный или нет? Преступник мог с таким же успехом оставить уже ненужную машину на платформе в Эйре.

Хотя нет! Возможно, идея захватить велосипед с собой не столь уж и плоха. Преступник предполагал, что велосипед будут искать (если не как улику в деле об убийстве, то просто как краденый). Лондон — огромный город и находится значительно дальше от места преступления, чем Эйр. Там так легко спрятать велосипед! Ведь никто не видел этого путешественника именно с велосипедом, а если бы его стали расспрашивать, он мог все отрицать.

Констебль Росс не был в полной мере удовлетворен ни одним из придуманных им объяснений. Кто вообще сказал, что этот человек обязательно должен уехать на каком бы то ни было поезде? Он мог застрять в Эйре. Мог взять машину или сесть на автобус. Мало ли дорог из города? Полицейский почувствовал, что дело становится слишком запутанным, чтобы биться над ним в одиночку, и решил вернуться в Ньютон-Сюарт — отчитаться о проделанной работе и получить дальнейшие указания.

Само собой разумеется, в полиции первым делом решили выяснить дальнейшую судьбу загадочного велосипед. Доехал ли он до Лондона и если да, то когда? Сержант Дэлзиел послал запрос на Юстонский вокзал. Не прошло и часа, как пришел ответ. Да, велосипед «ралей», соответствующий описанию, прибыл по назначению в среду на пятичасовом поезде. Владелец машины не объявился, и ее поместили в камеру хранения — ждать рассеянного пассажира.

В полиции озадаченно почесали головы и дали указание железнодорожным властям тщательно охранять велосипед-улику, пока за ним не пришлют человека, который сможет его опознать. В то же время, если вдруг явится пассажир, утверждающий, что именно он является владельцем злосчастного велосипеда, его следует задержать. Сержант Дэлзиел даже связался с лондонскими полицейскими и попросил их оказать посильную помощь в расследовании этого дела и задержании подозреваемого. Хотя все полагали, что если велосипед действительно краденый, нужно быть непроходимым болваном, чтобы явиться за ним.

— Он не мог его получить, даже если приходил, — предположил констебль Росс. — Велосипед не выдадут без багажного билета.

— Да? — усомнился сержант Дэлзиел. — А если парень вышел из поезда и приобрел багажный билет на какой-нибудь другой станции? Например, в Карлайле, Кру или Рагюи?

— Действительно, — согласился Росс. — Но поступи мерзавец так, он бы уже забрал велосипед. Чем дольше с этим тянуть, тем больше риска.

— Ну что же, скажем ему спасибо, что еще не забрал «ралей», — кивнул Дэлзиел.

— М-да, — пробурчал Росс, весьма довольный собой.

Инспектор Макферсон также был очень доволен своими действиями. С утра пораньше он выехал в Ньютон-Стюарт, чтобы представить на рассмотрение местной полиции свою великолепную хронологическую таблицу, и теперь не мог нарадоваться на результат.

— Все отлично согласуется с моей теорией! — гордо заявил он. — Готов держать пари, что это велосипед Фаррена.

Тем временем сержанта Дэлзиела поджидал неприятный сюрприз. Накануне вечером на пути из Эйра он зашел в полицейский участок в Джирване и оставил там несколько фотоснимков подозреваемых, попросив продемонстрировать их носильщику МакСкиммингу, как только тот с утра явится на работу. Полицейские должны были выяснить, не опознает ли железнодорожный рабочий человека в сером костюме. И вот сотрудники полицейского участка в Джирване позвонили сообщить печальную новость: этой ночью носильщика увезли в госпиталь — «ужасная боль в желудке» перешла в острый приступ аппендицита.

Новости из больницы трудно было назвать утешительными. Беднягу в настоящий момент оперировали, и совершенно ясно, что в ближайшее время давать показания он не сможет. Плюс к этому медсестрасообщила пугающие подробности, особо подчеркивая слова «прободение», «угроза перитонита» и «плохое состоянии». Дэлзиел в сердцах выругался и тотчас послал Росса в полицию Эйра со вторым комплектом фотографий.

Следующий удар неожиданно настиг Макферсона и поразил его в самое сердце.

— Я готов съесть собственную шляпу, если это не велосипед Фаррена, — сказал он после того, как предложил пари.

Не успели эти слова сорваться с губ инспектора, как зазвонил телефон.

— Говорит полиция Критауна, — раздался в трубке глухой голос. — Мы нашли велосипед Фаррена, он лежит в холмах близ Фолби. Нет сомнений, что это машина Фаррена, поскольку бирка на руле помечена его именем.

Как, должно быть, помнит проницательный читатель, предыдущим вечером инспектор отправил поисковую группу в окрестности заброшенных рудников, хранивших печальную память о случившемся здесь пару лет назад несчастье. Свинцовые рудники представляли собой полудюжину (или больше) узких шахт, пробитых в гранитных склонах холмов сколькими милями восточнее Гритауна. До них можно было добраться, следуя по дороге к ферме Фалби. Далее к рудникам шло несколько овечьих тропинок: у жителей фермы не было необходимости наведываться в эти забытые богом места. И хотя рудники находились довольно близко от мест, не чуждых цивилизации, казалось, они располагаются посреди пустыни. Шахты были неглубокими. Они предназначались для работы близко от поверхности (самое большее, 30–40 футов под землей). Здесь еще сохранились полуразрушенные строения, сгнившие шахтовые клети, хотя все оборудование уже давно исчезло. Рудники снискали себе дурную славу, которая лишь усилилась после того, как одна несчастная девица бросилась на дно шахты. Нечаянным свидетелем трагедии стал проходивший мимо пастух. У людей с фермы было мало поводов туда ходить, и дорога дальше фермы не шла.

Вот в этом-то зловещем месте и был обнаружен велосипед Фаррена. Поспешив выяснить подробности, Макферсон отправился к рудникам. Там он нашел полицейского из Критауна с группой добровольцев, помогавших в поисках, которые в данный момент столпились у одной из шахт. Кто-то обвязывал себя веревкой, готовясь к спуску.

Велосипед лежал в нескольких сотнях ярдов от фермы и примерно в полумиле от ближайшей скважины. Состояние его было неплохое, хотя металлические части покрылись легким налетом ржавчины — машина уже четвертые сутки находилась в зарослях влажного папоротника. Трудно было говорить о несчастном случае, не наблюдалось и следов драки. Казалось, что человек, рассерженный слишком ухабистой и крутой дорогой, внезапно остановился, слез с велосипеда да и оставил его валяться посреди кустов.

— Тело не нашли? — спросил Макферсон.

Нет, ни тела, ни одежды не нашли, но сей факт совершенно не исключает того, что незадачливый Фаррен лежит сейчас на дне какой-нибудь ямы. Поисковая группа — согласно инструкциям — собиралась обыскать все шахты по очереди. Работа не из легких, так как в некоторых из них на дне стояла вода. Макферсон велел продолжать поиски и немедленно поставить его в известность, если обнаружится что-либо интересное. Затем, глубоко разочарованный и крайне раздосадованный, он уныло отправился обратно в Керкубри.

На долю начальника полиции выпала неприятная миссия сообщить о случившемся миссис Фаррен. Открывая дверь, женщина улыбалась и вообще, следует заметить, выглядела более жизнерадостной, чем несколько дней назад. Это особенно смутило сэра Максвелла, и он никак не мог подыскать лова, чтобы рассказать последние новости. В целом, миссис Фаррен отреагировала на сообщение спокойно. Начальник полиции особо подчеркнул тот факт, что на данный момент на самоубийство ничто конкретно не указывает и поиски тела — всего лишь мера предосторожности.

— Да, я все прекрасно понимаю, — сказала миссис Фаррен. — Крайне любезно с вашей стороны. Вы очень добры. Я на самом деле не верю, что Хью способен на такое. Уверена, это недоразумение. Мой муж и правда несколько эксцентричен, и я полагаю, что сейчас (это самый вероятный вариант) он где-то отсиживается. Но, конечно, обыскать рудники необходимо. Я все понимаю.

Начальник полиции задал еще несколько вопросов, настолько тактично, насколько это было возможно.

— Ну, в общем, да. Если вы и так уже все знаете, я должна признать, что он несколько вспылил перед уходом. Хью нервный, и его расстроило кое-что, произошедшее перед ужином. О, Господи, нет же, нет! Это вовсе не было связано с мистером Кэмпбеллом! Что за нелепая идея!

Максвелл почувствовал, что не может упустить столь удобного случая. Начальник полиции очень вежливо и осторожно намекнул жене подозреваемого, что многие в тот злополучный вечер слышали, как Фаррен делал какие-то жуткие признания, связанные с мистером Кэмпбеллом, а также угрожал ему скорой расправой.

Тогда миссис Фаррен признала, что ее супруг действительно возражал против дальнейших визитов Кэмпбелла в их дом.

— Но как только он все хорошенько обдумает, — заверила молодая женщина, — то осознает, что был несправедлив ко мне. Он никогда не пойдет на то, чтобы наложить на себя руки — так же как не сможет поднять руку на кого-то еще. Мистер Максвелл, поверьте мне. Я знаю своего мужа. Он импульсивен, порой горяч, но быстро остывает. Я уверена в том, что он жив и здоров, а главное ни в чем не виноват, как в том, что стою сейчас здесь и разговариваю с вами. Даже если, не приведи Господи, вы найдете его мертвым, ничто не убедит меня, что здесь имело место что-то еще, кроме несчастного случая. Допустить что-то иное просто немыслимо. В самом скором времени вы вернетесь, чтобы сказать мне, что я права.

Она говорила так убедительно, что полицейский чуть было не усомнился в версии следствия. Максвелл заверил миссис Фаррен, что очень надеется, что будущее докажет ее правоту и поспешил откланяться. Когда он отъезжал, на поворот дороги мелькнула машина Стрэтчена. Оглянувшись, начальник полиции увидел, как автомобиль тормозит у двери дома Фарренов.

— Что если он явился сюда в связи с исчезновением Фаррена? — пробормотал себе под нос Максвелл. — Все-таки Стрэтчен как-то связан со всем этим делом…

Полицейский немного помедлил и повернул назад. Он вспомнил, что так и не съездил в Гейтхаус и до сих пор не выяснил, где все-таки находился Стрэтчен в 9 часов 15 минут вечера в понедельник.

— О, мистер Стрэтчен! — обратился он к вышедшему из машины художнику.

— Доброе утро, сэр Максвелл!

— Я просто хотел кое-что уточнить. Не знаю, слышали ли вы, э-э-э… некоторые волнующие новости о Фаррене…

— Нет. А что с ним?

Максвелл рассказал о том, как был найден велосипед Фаррена.

— Ого! — воскликнул Стрэтчен. — Вот это да… Хм, действительно довольно неприятно. Фаррен, как известно, на редкость вспыльчив. Надеюсь, ничего страшного не случилось. А миссис Фаррен… Она знает?

— Да. Я решил, что лучше будет ее подготовить… ну, на всякий случай.

— Угу. Она расстроилась?

— Нет, приняла это довольно мужественно. Кстати, мои люди искали вас вчера вечером.

— В самом деле? О, простите. Мы поехали в Сэнд-Грин, а служанка получила выходной. А что вы хотели?

— Просто спросить, не были ли вы случайно дома вечером в понедельник где-то в четверть десятого.

— Вечером в понедельник? Дайте подумать. Нет, дома меня было. Я рыбачил в Тонгланде. А что?

— Дело в том, что Фаррена видели на Лаурестон-роуд, и мы решили, а вдруг он заехал к вам?

— Нет. По крайней мере, я об этом не знал. Впрочем, надо спросить у жены. Если не она, так служанка знает. Хотя они мне ничего не говорили, так что не думаю, что Фаррен заходил. Вот черт! Никогда себе не прощу, если окажется, что он действительно заглядывал ко мне и я мог бы предотвратить… Но мы же еще точно не знаем, случилось ли с ним что-нибудь?

— Конечно, нет, — ответил начальник полиции. — В любом случае, будем надеяться на лучшее.

Максвелл завел машину. «По лицу Стрэтчена сложно что-либо понять, — рассуждал бдительный полицейский. — Я ему не верю. Безусловно, Фаррен может не иметь к этому делу никакого отношения. Еще эта невероятная история Уимзи…»

Дело в том, что около часа назад его светлость поверг начальника полиции в шок, по сравнению с которым все другие потрясения дня казались просто детской шуткой.

Бантер

Шокирующее известие не потеряло своей силы, даже облеченное в форму в высшей степени меланхоличного укора. Уимзи покорно склонил голову перед непогодой. Лишенный моральных сил, он смиренно освободился от своего серого фланелевого костюма и направился на похороны Кэмпбелла в черной визитке ^[581], цилиндре и черных лайковых перчатках — к ужасу своих местных друзей и безмерному восхищению Астера МакВана.

А дело заключалось в следующем. В четверг утром верный слуга лорда Уимзи Бантер попросил на вечер свободное время, чтобы посетить синематограф, и получил таковое. Поскольку его светлость обедал с инспектором Макферсоном в Ньютон-Стюарте, а затем сразу отправился к Бобу Андерсону, он так и не видел Бантера, пока не вернулся домой между полуночью и часом ночи, после того как зашел в полицейский участок.

Первое, что он сказал, было:

— Бантер! В доме мистера Гоуэна что-то происходит.

Слуга меланхолично ответил:

— Я как раз собирался сообщить вашей светлости о том самом.

— Кто-то совершил ночной побег из его квартиры, — продолжил Уимзи. — Я сообщил об этом полиции. Увы, я не смог разглядеть, кто садился в припаркованную у дома машину. На улице было темно, хоть глаз выколи, и я споткнулся на каких-то дурацких ступеньках, но это суть дела не меняет. Кстати, нет ли у тебя арники ^[582]?

Ответ Бантера был в своем роде незабываемым:

— Милорд, я уже взял на себя смелость в отсутствие вашей светлости ознакомить мистера Джемисона Максвелла с планом побега мистера Гоуэна. У меня есть все основания полагать, что он будет задержан в Дамфрисе или Карлайле. Если вы, милорд, будете так любезны и снимите одежду, я приложу соответствующее целительное средство к образовавшимся ушибам.

— Господи, Бантер! — вскричал лорд Питер, падая на стул. — Я жду объяснений!

— Когда, — начал слуга неторопливо, — ваша светлость были так добры и ознакомили меня с результатами допроса, проведенного инспектором Макферсоном в доме мистера Гоуэна, мне пришло в голову, что ваш слуга имеет больше возможностей узнать необходимую информацию у слуг мистера Гоуэна, нежели служитель закона. Имея в виду это соображение, милорд, я и попросил позволения посетить вечером синематографический сеанс. Среди прислуги в доме мистера Гоуэна, — Бантер смущенно кашлянул, — есть молодая особа по имени Элизабет, от которой во время ни к чему не обязывающей беседы я узнал, что она как раз получила отгул на вечер. Я предложил ей составить мне компанию при посещении развлекательного мероприятия. Фильм был из тех, что я уже видел в Лондоне, но девушка нечасто бывает синематографе и поэтому приняла предложение с явным удовольствием.

— Не сомневаюсь, — буркнул Уимзи.

— Во время показа я сумел перевести наши отношения несколько более доверительную форму.

— Ох, Бантер, Бантер…

— Вашей светлости не из-за чего беспокоиться. Вкратце дело обстоит так. Молодая особа призналась мне, что ей не дает покоя ситуация, сложившаяся в доме ее хозяина. Мистер Гоуэн был всегда добр к ней, да и миссис Хэлкок и мистер Хэлкок тоже, но в последние несколько дней возникли определенные обстоятельства, которые положительно привели девушку в нервическое состояние. Разумеется, я стал расспрашивать, что это за обстоятельства. В ответ она дала мне понять, что ее тревога вызвана присутствием в доме таинственного незнакомца.

— Ты меня поражаешь!

— Благодарю, милорд. Я слегка надавил, желая услышать подробности, но выяснилось, что Элизабет боится, что в таком многолюдном месте нас могут подслушать. Так что, дождавшись конца сеанса, который имел место в десять часов вечера, я пригласил ее немного погулять по окрестностям.

Чтобы не мучить вас долгим рассказом, милорд, сообщу главное. В результате я узнал следующие подробности. Таинственные события, на которые жаловалась служанка, начали разворачиваться в предыдущий понедельник — тот день, когда она получила разрешение провести вечер у больного родственника. По возвращении домой, а это было в половине одиннадцатого ночи, ей сообщили, что мистера Гоуэна внезапно вызвали в Лондон, и он отбыл вечерним поездом восемь сорок пять в Карлайл. Элизабет утверждала, что не придала бы этому обстоятельству особого внимания, если бы дворецкий и экономка не старались так рьяно вбить ей в голову сей факт.

На следующий день служанка была еще больше удивлена тем, что ей строго-настрого запретили подниматься на второй этаж. Именно там находится коридор, ведущий к нескольким необитаемым комнатам, куда при обычных обстоятельствах ей никогда бы не пришло в голову заходить. Однако у любой особы женского пола, запрет немедленно пробудил у Элизабет непреодолимый исследовательский дух. Как только представился случай (по расчетам девушки, вся остальная прислуга была занята внизу), она поднялась на запретную лестничную площадку и прислушалась. Услышать Элизабет ничего не услышала, однако насторожилась, уловив слабый запах дезинфицирующего средства, который тут же связал, в ее сознании с идеей о смерти. Кстати, это напомнило милорд, о ваших ранах…

— Мои раны не смертельны. Продолжай.

— Девушка, и так взволнованная, еще больше испугалась, услышав, что кто-то поднимается по лестнице. Не желая быть уличенной в неповиновении, она поспешила забиться в крошечную кладовку для метел, расположенную в торце коридора у лестничной клетки. Сквозь щель в двери кладовки служанка рассмотрела мистера Хэлкока, который нес кувшин горячей воды и безопасную бритву. Он прошел по коридору и вошел в комнату в самом его конце.

Теперь девица совершенно точно уверилась в том, что в комнате находится труп, и Хэлкок отправился, чтобы омыть и побрить несчастного перед погребением. Она бросилась вниз по лестнице и разрыдалась, уединившись в кладовой. Миссис Хэлкок, к счастью, поблизости не оказалось. Через некоторое время служанка сумела справиться с чувствами и вернуться к выполнению своих обязанностей.

После ленча ее внезапно услали в город с каким-то пустяковым поручением, но девица боялась высказать свои подозрения кому бы то ни было. По возвращении она была по горло загружена разными делами и все время находилась в поле зрения того или иного из своих коллег, до самого времени укладывания в постель. Элизабет провела ночь в мрачных раздумьях, безуспешно пытаясь набраться храбрости, чтобы снова побывать в таинственном коридоре.

На рассвете девушка все-таки поняла, что даже сам страшная правда менее мучительна, чем будоражащие душу подозрения. Она встала с постели, осторожно прокралась мимо спальни Хэлкоков и вновь поднялась на верхний этаж.

Но только Элизабет отважилась сделать несколько шагов по коридору, как оцепенела от звука замогильного стенания.

— Ей-богу, Бантер, — не выдержал Питер, — твой повествовательный стиль сделал бы честь «Замку Отранто» ^[583].

— Благодарю, милорд. Я только понаслышке знаком с упомянутым вами произведением, но знаю, что в свое время оно было весьма популярно. Элизабет некоторое время пребывала в нерешительности, не зная, что лучше сделать — завизжать или скорее уносить ноги, но вдруг споткнулась о неплотно прилегающую половицу, что произвело большой шум. Испугавшись, что этот звук разбудит Хэлкоков, она приготовилась было снова ретироваться и укрыться в кладовке для метел, как вдруг дверь в конце коридора неслышно отворилась и из нее выглянуло ужасающее лицо.

Бантер замолк, казалось, наслаждаясь произведенным эффектом.

— Ужасающее лицо, — повторил Уимзи. — Замечательно. Это я понял. Ужасающее лицо. И что же дальше?

— Это лицо, насколько я понял, — продолжил слуга, — было завернуто в саван. Челюсть и голова в бинтах, нечеловеческий оскал, поверх искривленных губ видны ужасные зубы, а лик призрака был мертвенно бледен.

— Послушай, Бантер, — прервал его Питер, — не будешь ли ты так любезен опустить хотя бы некоторые из этих фантастических определений и попросту сказать, что это было за лицо?

— Мне не представилось возможности самому лицезреть его, — с укором произнес слуга, — но если верить рассказу Элизабет, можно вообразить черноволосого, чисто выбритого мужчину с выдающимися вперед зубами, страдающего от боли.

— О-о! Значит, это все же был мужчина?

— Таково мнение Элизабет. Из-под бинтов выбивалась прядь волос. Глаза человека, казалось, были закрыты или полузакрыты, поскольку, хотя девушка стояла прямо перед ним, незнакомец приглушенно спросил: «Это ты, Хэлкок?» Служанка не ответила, и тогда видение удалилось в комнату, затворив собой дверь. Затем Элизабет услышала неистовый звон колокольчика. В страшной панике она кинулась вниз по лестниц и столкнулась с Хэлкоком, появившимся в дверях спальни. От ужаса, едва соображая, что делает, она выдохнула:

— О господи! Что это, что это?

Хэлкок ответил совсем не на эти вопросы:

— Должно быть, проклятые мыши играют с проводов звонка. Возвращайся в кровать, Бетти.

Затем служанка вспомнила, что заслуживает нагоняя за непослушание, и скрылась в собственную комнату, где завернулась с головой в одеяло.

— Это лучшее, что она могла сделать, — оценил Уимзи.

— Совершенно верно, милорд. Пролежав так до полудня, девица пришла к высшей степени разумному выводу. Она наконец поняла, что существо, увиденное ею ночью, все-таки не живой труп, а больной человек. Тем не менее, Элизабет ни секунды не сомневалась в том, что раньше она этого мужчину никогда не видела. С того момента она внимательно наблюдала за тем, что происходит в доме, и заметила, что после каждой трапезы со стола исчезает кое-какая еда, кроме той, что была съедена ею самой и Хэлкоками. Это подтверждало предположение служанки, так как, согласно ее же собственному замечанию: мертвые не едят.

— Святая правда, — согласился Уимзи.

— Мне тоже так кажется, милорд. Я всеми способами поощрял откровения девушки. Старался, как мог, и предложил сопроводить Элизабет к дому мистера Гоуэна. На это она, впрочем, ответила, что на сей раз ей разрешено провести ночь у матери.

— Вот как? — удивился его светлость.

— Именно так. Словом, я проводил ее домой и возвратился на Хай-стрит, где и увидел четырехместный автомобиль мистера Гоуэна, стоящий у двери. Было без пяти минут одиннадцать. Я сразу догадался, милорд, что кто-то собрался тайно покинуть дом мистера Гоуэна и что Элизабет потому-то и отпустили на ночь, чтобы она не могла стать свидетельницей происходящего.

— Вполне разумно, Бантер.

— Да, милорд. Я позволил себе спрятаться за углом, там, к реке ведет спуск в виде небольшого ряда ступенек. Наконец, из дверей дома мистера Гоуэна появилась высокая фигура в пальто. Лицо человека скрывали шарф и низко надвинутая на глаза шляпа. Понять, кто это, не представлялось возможным, но совершенно определенно фигура была мужская. Этот человек тихо обменялся несколькими словами с шофером, и у меня сложилось впечатление, что говорящий был сам мистер Гоуэн.

— Гоуэн? Но кто тогда таинственный незнакомец, прятавшийся в комнате наверху?

— Не могу сказать, милорд. Машина уехала, и, посмотрев на часы, я увидел, что они показывают три минуты двенадцатого.

— Хм, — Уимзи развел руками.

— Если мне будет позволено высказать свое мнение, то, я полагаю, милорд, что на самом деле мистер Гоуэн не отбыл из Керкубри в понедельник вечером, как утверждал мистер Хэлкок, а тайно остался в доме, скрываясь наверху. Возможно, он ухаживал за больным, которого видела Элизабет.

— Чем дальше, тем страньше и чудесатей, — вспомнил Питер слова Алисы из сказки Кэрролла.

— Тогда я, — продолжал Бантер, — решил свериться с расписанием поездов. Выяснилось, что есть поезд, отходящий от Дамфриса до Карлайла и далее на юг в две минуты первого ночи. Мне показалось возможным, что мистер Гоуэн намеревался сесть на него или в Дамфрисе, или в Касл-Дугласе.

— Ты видел, чтобы они выносили какой-нибудь багаж?

— Нет, милорд, но его могли положить в машину заблаговременно.

— Конечно, могли. Ты сообщил полиции?

— Я посчитал, что будет лучше, ваша светлость, ввиду деликатности обстоятельств, связаться напрямую с сэром Джемисоном Максвеллом. Я поспешил в ближайшую гостиницу и сделал оттуда телефонный звонок.

— Должно быть, ты опередил меня! — воскликнул Питер. — Я как раз прибежал в участок, но инспектора Макферсона уже не застал.

— Крайне сожалею, что не подождал вашу светлость. Я сообщил мистеру Максвеллу все обстоятельства дела, и он, как я понял, намеревался немедленно протелефонировать в Касл-Дуглас и Дамфрис, чтобы там перехватили мистер Гоуэна, если он, конечно, объявится, а также дать описание машины и шофера.

— Так-так-так, — покачал головой Уимзи. — Не кажется ли тебе, что для такой тихой сельской местности, как Керкубри, здесь чересчур много жителей? И все они то появляются, то исчезают, словно чеширские коты. Все, с меня хватит! Я пошел спать! Принеси мне арнику и виски с содовой. Мне, Бантер понятно лишь одно: совершенно бесполезно даже пытаться что-то расследовать. Ты все равно всегда на шаг впереди меня.

Самое интересное, впрочем, оказалось впереди. На следующий день после ленча инспектор Макферсон не находил себе места от переполнявших его негативных эмоций. Не только потому, что предыдущей ночью его покой нарушило известие о взломщиках, пытающихся ограбить какой-то дом на окраине города (тревога была ложной). Не только потому, что из-за этого дурацкого известия он пропустил сенсационные новости о Гоуэне. Но и потому, что начальник полиции явно где-то допустил ошибку. Хотя мистер Максвелл немедленно (по крайней мере, так он сказал) передал по телефону описание машины и ее пассажиров в Касл-Дуглас, Дамфрис, Карлайл и на все промежуточные станции вплоть до «Эстонского вокзала в Лондоне, разыскиваемые как в воду канули. Поиски в направлении Странрара тоже оказались безрезультатными.

— Это просто смешно! — громко возмущался инспектор. — Еще можно предположить, что машина остановилась где-то на окраине Касл-Дугласа или Дамфриса и дальше Гоуэн топал до вокзала пешком. Но не заметить самого Гоуэна просто немыслимо! С его огромной черной бородой…

При этих словах Уимзи вдруг громко взвыл:

— О, инспектор, инспектор! На это он и рассчитывал. Какие же мы болваны и простофили! А эта проклятая фотография, полагаю, обошла уже весь район. Покажите Бантеру образец волос. Я вам говорил! Это нужно было сделать самого начала! Кошмар! Как мы будем смотреть людям в глаза после такого промаха?! Образец, инспектор, образец!

— Боже! — прошептал Макферсон. — Надеюсь, ваша светлость, вы правы. Но подумать только… А я был уверен, что это Фаррен.

Полицейский извлек из блокнота черные, как они полагали, локоны и передал Бантеру.

— Милорд, — укоризненно сказал слуга, — весьма прискорбно, что я не видел этого раньше. Не претендуя на роль эксперта, я, однако, скажу, что неоднократно имел возможность лицезреть бороды людей, принадлежащих к магометанской конфессии. Вам, без сомнения, известно, что строгие последователи этого вероисповедания считают противоправным обрезать волосы на лице, вследствие чего их бороды удивительно шелковисты по своей текстуре и каждый волос сохраняет естественный суженный конец.

Уимзи, не говоря ни слова, протянул знатоку лупу.

— Как ваша светлость, безусловно, заметили, — продолжил Бантер, — этот образчик по всем параметрам соответствует приведенным мною описаниям. Неоднократно видев бороду мистера Гоуэна, я, не колеблясь, выскажу свое личное мнение — на данный момент этот господин полностью или частично лишен своего роскошного украшения лица. Пусть эксперты меня поправят, если я не прав.

— Боюсь, Бантер, что они тебя не поправят, — печально вынес свой вердикт Уимзи. — Теперь мы знаем, кто был тот таинственный незнакомец и в чем состоял его недуг. Придется, инспектор, исправить вашу великолепную схему. Отныне главное место в ней должен занять Гоуэн.

— Я должен немедленно распространить новое описание подозреваемого, — сказал потрясенный Макферсон.

— Пожалуй, — согласился Уимзи. — Но имеете ли вы хоть малейшее представление о том, как выглядит Гоуэн без своей знаменитой бороды? Не хочу вас расстраивать, инспектор… Я понимаю, вы и так пережили шок… Но когда лицо человека покрыто густой черной растительностью, которая скрывает не только скулы, но и половину груди… Ох уж мне эти разоблачения… — Питер тяжело вздохнул. — Понимаете ли вы, мой дорогой, что никогда не видели на лице Гоуэна ничего, кроме его глаз и непомерно большого носа?

— За этот нос мы его и поймаем, — ответил инспектор без тени улыбки и поторопился уйти.

— Бантер, — сказал Уимзи, — этот случай напоминает сюжет одного романа Уилки Коллинза ^[584], в котором все происходит слишком поздно, чтобы предотвратить преждевременный хэппи-энд.

— Да, милорд.

— Но плохо то, что это совершенно разрушает нашу теорию и, по-видимому, исключает из нее Фаррена.

— Видимо так, милорд.

— И если только твоя подружка Бетти не врет, Гоуэна мы тоже должны исключить из списка подозреваемых.

— Безусловно, милорд.

— Раз этот человек прятался дома весь вечер понедельника и утро вторника, страдая после непонятно чего, он не мог писать картину за пределами Ньютон-Стюарта.

— Это понятно, милорд.

— Но правду ли говорила Бетти?

— Она показалась мне честной девушкой, ваша светлость. Но вы, может быть, помните, что она стала свидетельницей того, как Хэлкок входил в покои Синей Бороды, если позволительно употребить такое фантастическое сравнение, лишь после обеда во вторник и что самого страдальца увидела ранним утром в среду.

— Верно, — задумчиво проговорил Уимзи. — У нас нет никаких доказательств, что Гоуэн вообще был дома во вторник. Нам придется допросить Хэлкока. По моему разумению, Бантер, этот Хэлкок — человек недюжинной находчивости и смекалки.

— Именно так, милорд. Более того, ваша светлость, Хэлкок тоже исчез.

Главный инспектор Паркер

Вскоре обнаружилась пропавшая машина Гоуэна. Известие пришло из маленькой гостиницы в Бридж-оф-Ди — деревеньки расположенной в нескольких милях от Касл-Дуглас со стороны Керкубри. Нагрянувшая в гостиницу полиция застала идиллическую картину: Хэлкок и Хаммонд мирно обедали. Закончив сие занятие, они поведали представителям власти следующую незамысловатую историю. Мистер Гоуэн прислал из Лондона письмо, в котором предложил слугам в свое отсутствие взять выходной. Он даже разрешил им воспользоваться своим личным автомобилем. Хэлкок и Хаммонд решили отправиться порыбачить, и вот они здесь. Они поздно выехали из дома: Хаммонд должен был устранить какие-то неполадки в двигателе машины. Закутанным человеком, который сел в машину, был сам Хэлкок. Конечно, инспектор может посмотреть письмо мистера Гоуэна. Вот оно, написано в клубе «Муштабель», членом которого мистер Гоуэн имеет честь состоять. Да, оно написано на бумаге с гербовой печатью клуба и отправлено из Лондона в среду. Что касается истории, рассказанной Бантером, Хэлкок все отрицал. Служанка Бетти — глупая и истеричная молодая особа, которая обожает фантазировать. Да, это правда, что миссис Хэлкок запретила ей подниматься в пустующую часть дома. Дело в том, что Бетти слишком уж большая охотница тратить время попусту. В чулане наверху хранится множество старых журналов, и девушка то и дело пробиралась туда, чтобы их почитать, когда на самом Деле должна была выполнять свою работу по дому. Миссис Хэлкок уже случалось делать ей замечания. Что касается вторника — да, Хэлкок действительно поднимался наверх с горячей водой. Один из охотничьих псов хозяина поранился, попав в кроличий капкан. Хэлкок положил животному поджилку в пустующей комнате и промыл раны дезинфицирующим раствором. Миссис Хэлкок покажет эту собаку полиции, если они захотят на нее взглянуть. Что до мнимого явления призрака в среду утром, вполне очевидно, что у Элизабет случился ночной кошмар, вызванный нелепыми фантазиями о трупах. В доме нет никакого больного человека и никогда не было. Мистер Гоуэн уехал из Керкубри, как и было сказано, в понедельник вечером, он отправился на машине, намереваясь попасть на поезд 8.45. Человеком, садившимся в автомобиль, которого Бантер видел в четверг ночью, был сам Хэлкок. Подтвердить все сказанное могут Хаммонд и миссис Хэлкок

Они действительно подтвердили слова дворецкого. Полиции была предъявлена раненая собака, на самом деле страдающая от скверной раны на ноге, а строго допрошенная Бетти признала, что ее действительно часто отчитывали, застигая за чтением журналов в чулане на чердаке.

С другой стороны, имелись показания владельца станции проката автомобилей в Касл-Дуглас. Он утверждал, что некий господин, назвавшийся Роджерсом, позвонил накануне вечером и заказал быстроходный автомобиль, чтобы успеть на поезд в 00.02, отправляющийся из Дамфриса. Для джентльмена, подошедшего около двадцати минут двенадцатого, был подготовлен «тальбот-14» — новая скоростная машина. Заказчик оказался высоким человеком с темными глазами и лицом, которое владелец описал как кроличье. Хозяин сам отвез мистера Роджерса в Дамфрис и высадил на станции без четырех минут двенадцать.

Показания кассира в Дамфрисе совпали с тем, что рассказал владелец станции проката. Он вспомнил, что продал билет первого класса до Юстонского вокзала джентльмену, который появился за несколько минут до полуночи. Кассир не совсем отчетливо помнит этого джентльмена (выглядел тот вполне обыкновенно), но согласен, что у него и правда были довольно большой нос и торчащие вперед зубы.

Проводник поезда оказался крайне нелюбезным и неразговорчивым человеком. Джентльмены, путешествующие ночными поездами, всегда сонные и закутанные. Да, в Дамфрисе в поезд вошли несколько мужчин с билетами первого класса. Разумеется, проводник не видел никого, хоть сколько-нибудь напоминающего Гоуэна, изображенного на фотографии. Проходил ли вообще кто-нибудь, кто был бы похож на Гоуэна, окажись он без бороды? А имеет ли инспектор представление о том, на что похож еж без иголок? Нет? Ну, вот и он не может этого представить, да и кто бы смог? Его дело собирать билеты, а не разгадывать загадки. Билетный кассир в Дамфрисе хоть и менее энергично, высказался в том же духе.

Затем инспектор Макферсон, которого это утомительное следование занесло аж в Лондон, переключил внимание на клуб, из которого, как предполагалось, Гоуэн написал то самое письмо. Здесь дела обстояли более обнадеживающе. Мистер Гоэуэн в клубе не появлялся. Это совершенно точно. На его имя пришло одно или два письма, которые забрал джентльмен, предъявивший личную клубную карту мистера Гоуэна. Этот джентльмен расписался за них в получении. Может ли инспектор посмотреть подпись? Пожалуйста. Подписано было «Дж. Браун». Макферсон подумал о том, сколько «Дж. Браунов» может затеряться в Лондоне среди четырех миллионов жителей, и направил свои усталые стопы в Скотланд-Ярд.

Там он спросил главного инспектора Паркера, который принял Макферсона более чем радушно. Любой добрый знакомый лорда Питера Уимзи удостаивался в Скотланд-Ярде самого благожелательного отношения, и запутанная история о Гоуэне, Фаррене, Стрэтчене, двух велосипедах и гаечном ключе была выслушана Паркером с сочувствием и пониманием.

— Не волнуйтесь. Мы найдем вашего Гоуэна, — ободряюще заметил Паркер. — С таким подробным описанием, которое вы нам предоставили, это займет немного времени. Когда он отыщется, как прикажете с ним поступить?

— Э-э, мистер Паркер, — почтительно поинтересовался инспектор, — как вы думаете, у нас уже достаточно улик для ареста?

Лондонский коллега немного подумал.

— Я так понимаю, ваша версия заключается в том, — начал он наконец, — что Гоуэн встретил того человека, ну Кэмпбелла, на дороге между Гейтхаусом и Керкубри и убил его в драке. Он, конечно, испугался и решил инсценировать несчастный случай. Первым делом этот тип отрезал свою приметную бороду, полагаю, надеясь проехать через Гейтхаус неузнанным. Какая, наверное, это была ужасная процедура! Хотя таким о6разом ему, видимо, удалось стать похожим на человека, не брившегося пару недель… Затем Гоуэн проделал все то, что вы изначально приписали Фаррену, — оставил тело на обочине дороги, а машину Кэмпбелла отогнал обратно в Гейтхаус. Послушайте, а зачем он это сделал?

— Вот то-то и оно! — сокрушенно вздохнул инспектор. — В этом-то и загадка… Почему он не взял труп с собой? Это было бы еще объяснимо, если бы, как мы тогда предполагали убийцей оказался Фаррен, а машина принадлежала Стрэтчену. Мы ведь думали, что Фаррен хотел переложить вину на Стрэтчена. Но зачем так странно поступать Гоуэну?

— Хм… Давайте подумаем вместе, — предложил Паркер. — Каким-то образом он все равно должен был вернуть автомобиль Кэмпбелла на место. Фергюсон мог заметить, как во двор въезжает чужая машина. А тело преступник не взял с собой опять же потому, что сосед или кто-либо еще мог его увидеть. У Кэмпбелла двухместный автомобиль. Возможно, места сзади оказалось недостаточно, чтобы как следует спрятать труп. Вот убийца и решил, что лучше рискнуть оставить свою машину и спрятать тело у дороги, нежели открыто возвращаться в Гейтхаус с мертвым человеком, «восседающим» прямо на переднем сиденье. Так, хорошо… Допустим, это возможно. Однако злодею необходимо было вернуться на место преступления. Каким образом? Пешком? Нет. И тут, как я понимаю, ему позарез понадобилось украсть велосипед из гостиницы… Как вы сказали, она называется?

— Очень возможно, — задумчиво протянул инспектор, проигнорировав последний вопрос Паркера.

— Вы в своей таблице указали десять двадцать вечера как время, когда машина Кэмпбелла приехала в Стендин-Стоун-Пул. А убийце надо было еще проделать весь обратный путь на велосипеде. Но он не мог позволить себе терять драгоценные минуты, добираясь пешком до дома Стрэтчена. Так что, возможно, он вернулся на место преступления даже несколько раньше, чем мы предполагаем. И вот он забрал собственную машину, положил велосипед сзади (уж это неоспоримый факт)… Впрочем, к тому времени уже совсем стемнело… Вероятно, никто бы и так ничего не заметил. Кстати, как я помню, этот парень, Фергюсон, засвидетельствовал, что машина Кэмпбелла въехала во двор немногим после десяти вечера. Видите, это замечательно подходит к вашей первой схеме и означает, что убийца сразу после совершения преступления вернул машину на место. Но я вижу, здесь вы внесли изменение.

— Да, — подтвердил Макферсон. — Мы предположили, что он спрятал автомобиль Кэмпбелла где-то по дороге и перенес тело в него, когда приехал во второй раз. Было бы подозрительно, если бы во дворе дома Кэмпбелла оказалось сразу две машины.

— Верно. Но, если показания Фергюсона верны, это не так. Фергюсон внимательный человек?

— Да. Говорят, у него потрясающая память на детали.

— Значит, убийца должен был повторно вернуться с телом в своей собственной машине. Странно, что Фергюсон не услышал, как она приезжала или уезжала.

— Действительно…

— Когда приблизительно вторая машина могла появиться у дома Кэмпбелла? Ему надо было проехать миль пять-шесть на велосипеде… Так, скажем, на это Гоуэну потребовалось полчаса, то есть около десяти пятидесяти преступник добрался до своего автомобиля. С велосипедом сзади те же пять-шесть миль обратно… На быстрой машине самое большее — минут пятнадцать. Тогда, получается, пять минут двенадцатого — время, когда он приехал во второй раз. Фергюсон утверждает, что отправился на покой в начале одиннадцатого. Должно быть, он уже крепко спал и не услышал шум мотора. Я говорю об автомобиле убийцы. Нет, эта версия никуда не годится. Каким образом и когда Гоуэн, если считать преступником именно его, вернул собственную машину в Керкубри? Ему следовало находиться на месте событий, в Гейтхаусе: присматривать за телом и подготавливать план действий на следующее утро. Хотя, в принципе, он мог быстро доехать до дома и затем вернуться пешком или на велосипеде обратно.

— Да, без сомнения, он мог так поступить. Но в этом не было необходимости. Например, его подвез шофер Хаммонд.

— Возможно. Но сие определенно делает Хаммонда сообщником преступления. А, собственно, почему бы и нет? Если Гоуэн совершил убийство, тогда все его слуги, за исключением разве что Бетти, должны лгать, как библейский Анания^[585]. Что ж, кое-что становится понятно. Допустим, дальше Гоуэн действовал четко по плану: сел на поезд в Эйре, а затем затаился в Лондоне и отращивает новую бороду. Кстати, наша гипотеза объясняет факт, кажущийся в любом другом случае очень странным. Почему, создав видимость случайного происшествия, он не стал отводить от себя подозрения, открыто показавшись в Керкубри.

— Разве вы не видите, — возразил Макферсон, — что данная гипотеза вообще ничего не объясняет? Внешность Гоуэна не соответствует описанию человека в сером костюме, который вез велосипед до Эйра. Она также не связывает между собой ни историю, которую Бетти рассказала Бантеру, ни закутанную личность, исчезнувшую из дома Гоуэна глухой ночью ни человека с кроличьим лицом в поезде, направляющемся из Касл-Дугласа в Лондон. И еще… Как насчет того неизвестного который стучал в дверь Кэмпбелла в полночь понедельника?

Паркер задумчиво потер подбородок…

— Да, дела с этим описанием обстоят странно, — согласился он. — Может быть, Гоуэн умудрился каким-то образом изменить внешность? Предположим, наклеил фальшивые усы. А показания девушки, как сказал Хэлкок, вполне могли оказаться в большей степени плодом ее воображения, чем реальностью. Гоуэн мог вернуться в Керкубри во вторник днем, вместо того чтобы ехать прямо в Лондон, хотя непонятно, зачем ему это было надо, да и письмо, посланное из «Муштабель», свидетельствует о том, что он был в среду в столице. А человек с кроличьим лицом может вообще к делу не относиться. И я склонен думать, что некто, стучащийся в дверь в полночь, был тоже не он.

— Но, — возразил инспектор, — почему кто-то, войдя в дом и застав Гоуэна рядом с мертвым телом, не явился в полицию, чтобы рассказать об этом?

— Возможно, гость приходил к Кэмпбеллу не просто так, — предположил Паркер. — Это могла быть, как вы уже заметили, леди. И все же, конечно, должен признать, что в этой истории много неясного. Думаю, нам лучше предполагать, что Гоуэн и человек с кроличьим лицом — разные люди, и искать и того и другого. Также необходимо выяснить, куда все-таки скрылся Гоуэн. И когда мы его найдем, полагаю, лучше этого человека не арестовывать, а просто задержать на том основании, что он может располагать полезной информацией. В конце концов, инспектор, мы даже не знаем точно, действительно ли именно он встретился с Кэмпбеллом на дороге. Есть и другие люди с черными бородами.

— Никакого другого художника с черной бородой у нас нет, — возразил Макферсон. — Ни одного во все графстве.

— А! Ну да, — кивнул Паркер. — Он же должен быть живописцем. Тогда конечно… Ладно, так или иначе, Гоуэна мы задержим.

Инспектор Макферсон горячо поблагодарил коллегу.

— А теперь об этом Фаррене, — продолжил Паркер. — Он тоже вам нужен? Я имею в виду, если его тело не покоится на дне рудника.

— Уверен, Фаррена тоже необходимо найти, — кивнул инспектор. — Многие слышали, как он грозился посчитаться с Кэмпбеллом. Кроме того, он исчез, что само по себе огорчительно для его семьи и друзей.

— Ваша правда. Хорошо, мы объявим Фаррена в розыск как пропавшего без вести, не имеет значения — похищенного или скрывшегося. Хуже от этого не будет. Но позволю высказать предположение, что вы сами его найдете где-нибудь там у себя. Так, кто у нас еще? Англичанин… Как, бишь, его имя? Уотерз! Что насчет него?

— Про Уотерза я уже забыл, — честно признался Макферсон. — Ума не приложу, как он может быть во всем этом замешан.

— Я тоже так думаю, — сказал Паркер. — Ладно, оставим его в покое. Да, и конечно, мы держим под наблюдением велосипед на Юстонском вокзале, ожидая, объявится ли такой дурак, что придет за ним. Пришлите кого-нибудь из своего округа для идентификации машины, а то вдруг это окажется вовсе не тот велосипед, а совершенно другой. С делами покончено? Что ж, после всех этих разговоров, думаю, стоит пойти и выпить по рюмочке. Кстати, вы случайно не знаете, в какую школу ходил Гоуэн? Нет? Ладно, неважно. Просто я подумал, что его имя могло бы обнаружиться в справочнике.

Инспектор Макферсон, однако, выглядел немного подавлениым.

— Что-то не так? — спросил его Паркер.

— Вы… — начал тот и затем сказал скороговоркой: — Если мы сами ничего в ближайшее время не выясним, я думаю, получите официальное уведомление от начальника полиции…

— О! — остановил инспектора из провинции Паркер. — Я не вижу в этом нужды. Вы не теряете времени даром и, как мне кажется, отлично справляетесь. Мы, со своей стороны, конечно, вам поможем — так же, как и вы помогли бы нам, если бы один из наших подопечных сбежал в Шотландию, Но полностью брать на себя руководство расследованием нам, безусловно, нет никакого смысла. Это дело, по моему мнению из тех, где местный человек имеет преимущества.

— Да, — вздохнул инспектор. — Но какая это нелегкая работа!

И Макферсон еще раз тяжело вздохнул.

Лорд Питер Уимзи

— Стрэтчен! — крикнул Питер.

Мистер Стрэтчен вздрогнул, да так резко, что чуть не рухнул вместе с холстом со скалистого берега в воду. Живописец примостился на гранитном склоне Каррика, и старательно прорисовывал детали острова Флит. Дул сильный ветер, чувствовалось приближение грозного шторма, что вместе создавало довольно любопытный облачный эффект над озером, сплошь покрытым рябью.

— О господи, Уимзи! — воскликнул Стрэтчен. — Как, скажите на милость, вы здесь оказались?

— Да так, просто проезжал мимо, — ответил Питер. — Свежий воздух и все такое.

Его светлость удобно устроился на каменном выступе с видом человека, который наконец нашел место, где может спокойно отдохнуть,покрепче надвинул шляпу на голову и вытащил трубку.

Стрэтчен нахмурился, хотя обычно не возражал против того, чтобы за его работой наблюдали. Уимзи продолжал неторопливо возиться со своим кисетом, казалось, совершенно замечая раскачивающихся деревьев и вспышек молний.

— Очень ветрено, не так ли? — сказал все-таки Стрэтчен после долгой паузы.

— Очень, — согласился Питер.

— Но дождя нет, — продолжил светскую беседу художник.

— Пока еще нет, — кивнул его светлость.

— Погода лучше, чем вчера, — заметил Стрэтчен, в тот же миг поняв, что сказал глупость.

Уимзи немедленно повернул голову и радостно ответил:

— Гораздо лучше. На самом деле, знаете, можно было подумать, что кто-то там, на небе, нарочно повернул кран, чтобы испортить наш пикник с рисованием.

— Ну, это слишком… — пробормотал живописец.

— Может, идея и странновата, — не согласился Питер, — но очень уж она запала мне в душу. Довольно мило, — лорд кивнул на картину. — Давно вы это пишете?

— Около часа.

— Вы используете такие большие кисти для того, чтобы добиться широких, размашистых мазков? Кэмпбелл, говорят, частенько работал мастихином… Это правда?

— Да.

— А с ним выходит быстрее?

— Ну, в общем-то, да.

— А вы смогли бы писать картину так же быстро, как Кэмпбелл?

— Мастихином я орудую не так ловко, как это делал покойный, если вы это имеете в виду. Я долго привыкал к инструменту, но, используя собственную технику, наверное, потягался бы с Кэмпбеллом в скорости.

— Понятно. Как вы полагаете, сколько времени потребуется, чтобы создать набросок картины?

— Э-э, смотря какого размера…

— Например, такого, над каким сейчас работаете вы.

— Я закончу то, что наметил на сегодня, примерно через полчаса. Ну, может быть, чуть позже… Понятно, при условии, что погода не переменится, — добавил живописец, когда новый порыв ветра прошелся по поверхности воды, заставив подскочить и покачнуться самодельную деревянную конструкцию, на которой был закреплен холст, несмотря на здоровенный камень, прижимающий ее к земле.

— Да, задумка с камнем неплоха. Но я удивляюсь, почему вы не берете с собой этюдник, особенно в такую погоду.

— Сам не знаю, почему. Наверно, просто потому, что никогда не работал на нем и не привык. Многое зависит от стереотипов.

— Да, верно.

— На самом деле мне важно, чтобы все находилось на своих местах, — сказал Стрэтчен. — Я могу найти любой инструмент с закрытыми глазами. Некоторые скорее предпочтут беспорядок — побросали кисти в сумку, и вперед, я же прежде чем начать работу, все раскладываю так, как привык. Тюбики с красками всегда в одном и том же порядке на подставке, тут же флакон для лака или грунтовки, свободные кисти подвешены здесь… Даже на моей палитре краски располагаются по одному принципу, хотя оттенки, конечно, меняются. Но, проще говоря, все они следуют цветам спектра.

— Понятно, — кивнул Уимзи. — Сам я не отличаюсь педантичностью и любовью к порядку, но всегда восхищался этими качествами в других. Скажем, мой слуга Бантер в этом отношении просто неоценим. Для него большое горе ежедневно выгребать всякую всячину из моих распухших карманов или бельевых ящиков.

— О, с вещами дома у меня тоже ужас что творится, — улыбнулся Стрэтчен. — Моя аккуратность начинается и заканчивается вместе с занятиями живописью. Это дело привычки, как я уже говорил. Сам по себе я не такой уж организованный.

— Да? А как у вас обстоят дела с датами, лицами, расписаниями и подобными вещами?

— Еще хуже! Безнадежно ненаблюдателен. У меня даже зрительная память плохая. Некоторые могут сначала съездить куда-нибудь на этюды, а затем воспроизвести в мастерской все, что видели, вплоть до мельчайших деталей каждое домика или деревца, мне же необходимо смотреть на то, что изображаю. Для художника это, увы, в своем роде большой недостаток.

— А я так смог бы, — воодушевился Уимзи, — если бы умел рисовать, конечно. Возьмем, например, дорогу между Гейтхаусом и Керкубри. Я прямо сейчас, не сходя с этого места, способен нарисовать ее план со всеми перекрестками, домами, деревьями и шлагбаумами. Если меня повезут по этому маршруту с завязанными глазами, я во всех подробностях опишу, что мы проезжаем в тот или иной момент.

— О нет, я так не умею, — сокрушенно заметил Стрэтчен. — Конечно, эта дорога изъезжена вдоль и поперек сотни раз, но меня подводит склонность живо реагировать только на то, чего я не замечал раньше. Зато на мою долю выпадает, так сказать, радость вечного удивления.

— Да, вы застрахованы от скуки. Но иногда верный глаз и внимание к деталям могут сослужить хорошую службу. К примеру, в случае, если нужно дельно, убедительно и обстоятельно соврать.

— Ну-у, — протянул Стрэтчен. — Разве что соврать…

— Вспомним, скажем, ваш рассказ о том, как вам попали в глаз мячом на поле для гольфа, — не унимался Питер. — Насколько лучше было бы, если бы его сопровождали и дополняли основательные, хорошо продуманные детали! А так получилось не слишком убедительно — начать хотя бы с того, что бездна времени осталась неучтенной. Раз уж человек взялся обманывать, надо было постараться все как следует продумать…

— На что это вы намекаете? — возмутился Стрэтчен. — Если вы подвергаете сомнению мои слова…

— Конечно, подвергаю. Да я ни секунды в них не верю. И кто бы поверил? Во-первых, потому что жене вы поведали совсем другую историю, нежели та, что услышал я. С вашей стороны это было весьма легкомысленно. Если вы собрались убеждать кого-то в заведомой лжи, то потрудитесь, чтобы она во всех случаях совпадала. Во-вторых, в вашем рассказе почему-то отсутствует упоминание о том, какую лунку вы проходили. Не родился еще такой любитель гольфа, который, рассказывая историю, связанную с игрой, не сопроводил бы ее всеми мыслимыми топографическими и прочими деталями. Это было ваше главное упущение с точки зрения психологии. И, в-третьих, вы сказали, что были на площадке для гольфа все утро, совершенно не приняв во внимание тот факт, что там околачивалась целая толпа людей, которые подтвердили бы, что вас там и близко не было, и что, кстати именно в это утро вы велели Тому Кларку укатывать дорожку. Честно говоря, он и сам где-то между десятью и одиннадцатью часами утра играл на девятой лунке и может поклясться, что вы в указанное время не появлялись, а если и пришли позже, то вряд ли это можно назвать «после завтрака». Кроме того…

— Послушайте, — нахмурился Стрэтчен. — Какого черта вы вообще завели этот разговор?

— Просто мне любопытно, — ответил Уимзи, — нет ли у вас другого объяснения полученным синякам? Я хочу сказать, что если вы вдруг решите предоставить мне его и это окажется, к примеру, история из разряда сугубо семейных, то я, э-э-э… То мне может и не понадобится распространять ее дальше, понимаете?

— Нет, не понимаю! — отрезал Стрэтчен. — По-моему, это просто наглость!

— Не говорите так! — воскликнул Питер. — Послушайте, дружище, меня совершенно не интересует, где вы шатаетесь по ночам. Если вы дебоширили или, не знаю…

— Если вы не заткнетесь, я сверну вам шею.

— Ради всего святого! — вскричал его светлость. — Больше не надо угроз!

Стрэтчен посмотрел на Уимзи, и краска медленно залила лицо художника от бровей до шеи.

— Это что, — хрипло спросил он, — обвинение в том, что я имею какое-то отношение к убийству Кэмпбелла?

— В убийстве я никого не обвиняю, — мягко ответил Питер. — Пока что.

Его светлость встал и, балансируя на самом гребне скалы, стал смотреть мимо Стрэтчена на расстилающуюся водную гладь. Ветер сбил облака в однородную, мрачного вида массу внизу плескались холодные серые волны, ощерившиеся пенистыми зубцами.

— Но я обвиняю вас, — внезапно продолжил он, слегка поворачиваясь против ветра, чтобы удержать равновесие, — в том, что вы знаете намного больше, чем сообщили полиции. А ну-ка стойте! Не горячитесь! Это может оказаться опасным!

Уимзи поймал Стрэтчена за запястье в тот момент, когда кулак художника просвистел около его уха.

— Погодите Стрэтчен, погодите дружище! Я знаю, что подвергаю вас большому искушению, стоя здесь. Но, черт возьми, я не случайно так поступил. Я уступаю вам в росте, но могу отправить на тот свет одним движением руки. Стойте спокойно! Так-то лучше. Вы хорошо подумали две минуты назад и действительно решили, что можете все устроить, применив силу, Да еще так неумело? Ну, предположим, вы меня толкнете. Допустим, я проломлю себе череп, как Кэмпбелл. Что вы тогда будете делать? Не окажетесь ли в еще более затруднительном положении? И как вы поступите с телом? А, Стрэтчен?

Живописец взглянул на Питера и обреченно провел тыльной стороной ладони по лбу.

— Боже мой, Уимзи, — прошептал он. — Ну вы и дьявол… — Стрэтчен отступил и сел на свой складной табурет. — Ведь я мог бы вас убить. Зачем вы это сделали?

— Хотел понять, какой у вас характер, — спокойно ответил Питер. — И знаете, — добавил он, — к слову сказать, если бы вы меня убили, то практически ничем бы не рисковали. Вам бы просто нужно было уйти отсюда, оставив мой труп внизу. Моя машина осталась бы здесь. Все бы решили, что ветер сбил меня с ног, я упал и разбился. Как Кэмпбелл. Какие улики могли бы указать на вас?

— Полагаю, что никаких.

— Думаете? — поинтересовался Уимзи. — А знаете, Стрэтчен, я почти желал, чтобы вы меня сбросили. Очень уж хотелось посмотреть, как вы станете выкручиваться… Ладно, неважно. Начинается дождь… Пора собирать кисти и двигаться отсюда.

— Да, — согласился художник.

Он был очень бледен и явно не пришел в себя, но покорно начал складывать принадлежности для рисования. Уимзи отметил, что, невзирая на явное смятение, Стрэтчен все делал проворно и аккуратно, очевидно следуя давно выработанной привычке. Он спрятал влажный холст в чехол, надежно закрепив его там и затянув лямки, положил кисти в жестяной футляр, а палитру в коробку, затем собрал тюбики с красками.

— Эгей! — внезапно воскликнул он.

— Что такое? — спросил Уимзи.

— Куда делся кобальт? — вопросом на вопрос ответ Стрэтчен. — Должно быть, куда-то упал…

Питер нагнулся.

— Вот он, — сказал его светлость, извлекая жестяной цилиндрик из пучка вереска. — Теперь все?

— Все, — кивнул Стрэтчен.

Он убрал тюбики в предназначавшийся для них ящичек сложил и обвязал ремнями мольберт и замер, будто ожидая приказаний.

— Однако, нам следует поторопиться, — заметил Уимзи, поднимая воротник. — Дождь усиливается.

— Слушайте, — буркнул Стрэтчен, все еще неподвижно стоя под ливнем. — Что вы собираетесь сейчас делать?

— Пойду домой, — удивился Питер. — Если, конечно, — тут он пристально посмотрел на художника, — если, конечно, вы ничего не хотите мне рассказать.

— Я скажу вам вот что: однажды вы зайдете слишком далеко и кто-нибудь вас прикончит.

— Что ж, совершенно этому не удивлюсь, — легко согласился его светлость.

Миссис Смит-Лемесурье

В это же самое время, когда Уимзи беседовал со Стрэтченом, некий джентльмен ощущал себя бесполезным и всеми забытым. Это был юный полицейский, который, по его собственному мнению, опозорился при допросе мистера Джока Грэхема. Молодой человек по фамилии Дункан пока еще с энтузиазмом относился к своей профессии, пребывая в уверенности, что ему просто не представилось возможности отличиться. Грэхем посмеялся над ним, сержант Дэлзиел, с важным видом разъезжающий в поисках велосипеда и железнодорожных билетов, абсолютно игнорировал соображения и версии коллеги, доверяя последнему лишь разбираться со всякими пьяницами и нарушителями правил дорожного движения. Никто не посвящал младшего констебля Нонкана в свои планы. Ну, ничего! Он еще всем покажет! Констебль Дункан наметил свою личную линию расследования. Когда он продемонстрирует, на что способен, они навертка пожалеют о своем пренебрежении.

Юный страж закона был абсолютно убежден в чрезвычайной необходимости выяснить, что же скрывает Джок Грэхем. По городу ползли странные слухи, прокуренный воздух баров был переполнен недомолвками и намеками. Полицейский заметил, как рыбаки слегка подталкивают друг друга локтями и внезапно замолкают при упоминании имени Грэхема. К несчастью, едва ли местный уроженец, служащий в полиции, смог бы провести в Керкубри расследование в стиле Шерлока Холмса. Его все знают в лицо, а полицейскую форму трудно не заметить. Дункан немного помечтал о том, как здорово было бы загримироваться (разумеется, в свободное от службы время) под престарелого священника или британского продавца лука, но одного взгляда в зеркало на круглые румяные щеки и широкие плечи оказалось достаточно, чтобы фантазии уступили место суровой реальности. Дункан завидовал детективам Скотланд-Ярда, которые, скрываясь в лондонском многолюдье и ощущая за спиной незримую, но оттого не менее могучую поддержку закона, запросто проникали повсюду, непринужденно болтая с нищими Ист-Энда ^[586] или герцогами и миллионерами в мэйферских^[587]ночных клубах. Увы, в Критауне и Ньютон-Стюарте единственное, что остается честному служаке, — стучаться во все двери, чтобы тут же оказаться узнанным и отвергнутым.

Дункан настойчиво выискивал крупицы правды, не раздумывая, применяя лесть и даже угрозы в отношении тех, кто, как ему казалось, чего-то недоговаривал. К его разочарованию, быстро стало ясно, что шотландские крестьяне обладают примечательной способностью хранить молчание, если им что-то кажется подозрительным и непонятным. К тому же дело осложнялось тем, что Джока Грэхема все любили. Тем не менее, через несколько дней утомительной возни Дункану удалось узнать нечто конкретное. Фермер, который ехал на телеге в Баргреннан в одиннадцать тридцать во вторник утром видел человека, идущего по ту сторону реки Кри, тем самым путем, что вел от места убийства. Человек внезапно пригнулся, как будто не хотел, чтобы его заметили, но прежде фермер узнал Грэхема. Однако после этого несомненного успеха Дункан преуспел лишь в коллекционировании сплетен. Писака из «Глазго Клэрион», которому полицейский опрометчиво поведал больше, чем следовало, подробно изложил его рассказ в развязной статейке, и констебль Дункан получил от раздраженного начальства суровый выговор.

— Если даже Грэхем грешен, как все мировое зло, — гневно распекал его сержант Дэлзиел (это происходило в тот же день, когда носильщик в Джирване слег с аппендицитом, и сержанту очень хотелось сорвать на ком-нибудь свою досаду), — зачем давать ему понять, что он под подозрением, и предоставлять возможность обеспечить себе алиби? Полюбуйся на свои художества! — он помахал газетой перед носом несчастного Дункана. — «Есть основания предполагать, что убийство совершено художником…» Не этот ли факт мы так стремились скрыть от подозреваемых? «Наш корреспондент допрашивает известного живописца…» Ну, кто тебя просил давать этому парню наводку на Грэхема? Если не можешь научиться осторожности, Чарли, лучше ищи себе другую профессию!

Тем не менее, неосмотрительность младшего констебля неожиданно трансформировалась в интересные результаты. В субботу утром в кабинет, где сидел Дэлзиел, доставили леди в скромном черном костюме и маленькой шляпке. Она нервно улыбнулась сержанту и пробормотала, что хочет сделать заявление в связи с убийством Кэмпбелла.

Дэлзиел хорошо знал пришедшую даму — это была миссис Смит-Лемесурье, обосновавшаяся в Ньютон-Стюарте около трех лет назад и утверждавшая, что является вдовой некоей африканского государственного деятеля. Жила она весьма скромно в маленьком отремонтированном доме вместе с французской служанкой. Манеры миссис Смит-Лемесурье отличались трогательной безыскусностью. И хотя лет ей было несколько больше, чем казалось с первого взгляда, неискушенные молодые люди склонялись к мнению, что она являет собой живое воплощение классической старомодной женственности. Зачем ей вздумалось поселиться в этом богом забытом месте, так и осталось загадкой. Сама миссис Смит-Лемесурье обычно поясняла, что здесь невысокая арендная плата за жилье, а она при своих ограниченных доходах вынуждена экономить буквально на всем. «Не все ли равно, где жить? — печально прибавляла она. — С того дня, как умер мой муж, я осталась одна-одинешенька…»

Лорда Питера Уимзи познакомили с ней в прошлом году на небольшом благотворительном базаре, который устраивался в связи с каким-то церковным праздником, после чего детектив-любитель вульгарно охарактеризовал миссис Смит-Лемесурье как «леди, жаждущую крови». Это выглядело черной неблагодарностью с его стороны, поскольку женщина была весьма мила и, как могла, развлекала его весь тот день, который иначе мог оказаться очень скучным. Она даже продала его светлости пижаму в собственноручно вышитом зеленом шелковом мешочке. «Я не могу уступить в цене, — сказала миссис Смит-Лемесурье, застенчиво улыбаясь и глядя на Уимзи снизу вверх. — Это моя работа, а сие ведь чего-то стоит, не так ли?»

Сержант Дэлзиел придвинул гостье стул и, постаравшись смягчить обычный суровый тон, осведомился, чем может быть полезен. Дама некоторое время рылась у себя в сумочке и, в конце концов, извлекла оттуда вырезку той самой статьи из «Глазго Клэрион», которая стоила младшему констеблю Дункану стольких неприятных мгновений и упреков от начальства.

— Я только хотела спросить, — прошелестела она, с мольбой поднимая на полицейского свои васильковые глаза, — есть ли какие-то реальные основания для… для этих чудовищах намеков?

Дэлзиел проглядел статью чрезвычайно внимательно, как будто первый раз ее видел, и осторожно ответил:

— Это, м-м… всего лишь предположение.

— Понимаете, — сказала миссис Смит-Лемесурье, — тут утверждается, что убийство совершено живописцем. На каком основании?

— Ну… — замялся сержант. — Впрочем, не буду отрицать, есть определенные факты, указывающие на это.

— О! — разволновалась женщина. — А я-то надеялась… То есть думала… Можно сказать, даже хотела, чтобы все это оказалось лишь выдумкой репортера. Вы ведь знаете, какие журналисты страшные люди! Однако эту идею ему действительно подсказала полиция?

— Не могу сказать наверняка, — ответил сержант. — Репортер мог подхватить ее от какого-то другого безответственного лица.

— Но полиция тоже так считает? — продолжала настаивать миссис Смит-Лемесурье.

— Я бы не стал это утверждать наверняка, — нахмурился Дэлзиел, — но с учетом того, что покойный, как и большинство его приятелей, был художником, версия выглядит вполне вероятной.

Миссис Смит-Лемесурье нервно теребила застежку на сумочке.

— В статье, — сказала она, — упоминается ведь мистер Грэхем.

— Да, верно, — согласился с очевидным сержант.

— Я уверена, совершенно уверена, — женщина снова подняла синие глаза на сержанта, ища поддержки. — Не может быть, чтобы вы… чтобы вы действительно подозревали мистера Грэхема в таких ужасных злодеяниях.

Дэлзиел удивился:

— Согласитесь, — сказал он, — когда совершено преступление и возможный участник не может или отказывается объяснить, где он находился в это время, возникает почва для некоторых сомнений. Не буду утверждать, что это так называемая окончательная презумпция^[588], но основания для того, что мы бы определили ситуацию словами «общее подозрение» есть.

— Понятно… Скажите, сержант… Предположим, на минутку предположим, если бы кто-то мог отвести от мистер Грэхема, как вы выразились, «общее подозрение», ведь не обязательно будет, э-э-э… заявлять об этом публично?

— Это зависит, — Дэлзиел в упор посмотрел на гостью, — От характера полученных сведений. Если они полностью исключат малейшее касательство этого джентльмена к преступлению, будут подкреплены неоспоримыми фактами и станет очевидно, что дело не требует судебного разбирательства, в таком случае не возникнет совершенно никакой необходимости их обнародовать.

— О, ну тогда… Мистер Дэлзиел, я могу положиться на вашу деликатность? То, что я должна сказать, так ужасно, но я уверена, вы поймете меня, одинокую несчастную женщину… Право, не знаю, как начать…

Миссис Смит-Лемесурье вытащила тончайший носовой платок и приложила его к глазам.

— Успокойтесь, — подбодрил ее сержант. — Не надо так нервничать. В своей профессии мы постоянно сталкиваемся с ужаснейшими вещами, о которых привыкли не вспоминать. Кроме того, — предупредительно добавил он, — я женат.

— Не знаю, не знаю… Может быть, это к худшему, — простонала миссис Смит-Лемесурье. — Впрочем, я уверена, — она с надеждой взглянула поверх платка, — что вы добрый, отзывчивый человек и меня не осудите…

— Боже, конечно, нет! — уверил женщину сержант. — Не мучайте себя, миссис Смит-Лемесурье. Просто расскажите мне обо всем, как родному отцу.

— Хорошо. Сам мистер Грэхем никогда не признается, ведь он так добр и благороден! Мистер Дэлзиел, Грэхем умолчал о том, где провел ночь с понедельника на вторник, потому что был со мной.

Миссис Смит-Лемесурье перевела дух. Сержант, заранее предвидевший суть откровения, кивнул.

— Вот оно как… Ну что же, это действительно серьезная причина для молчания, очень серьезная. Будьте любезны, уточните, в какое время мистер Грэхем пришел и когда он покинул ваш дом?

Женщина мяла тонкий платок маленькими пухлыми лавками.

— Он явился к ужину, где-то часам к восьми вечера. А ушел после завтрака… Наверное, после девяти.

Сержант сделал пометку на клочке бумаги.

— Кто-нибудь еще видел, что мистер Грэхем посетил ваш дом?

— Нет. Мы были крайне осмотрительны.

— Так. На чем он приехал?

— Кажется, Джок упомянул, что в Ньютон-Стюарт его подвез друг.

— Что за друг?

— Не знаю. Джок не сказал. Мистер Дэлзиел, разве обязательно это выяснять? Моя служанка может подтвердить, что он приезжал. Так ли необходимо впутывать сюда кого-то еще?

— Может быть, и нет, — согласился сержант. — Значит, мистер Дэлзиел ушел от вас в девять часов утра? Это тоже может подтвердить ваша служанка, полагаю?

— Конечно.

— И все это время вы с ним оставались в доме?

— Я не выпускала его из виду ни на минуту, — пробормотала миссис Смит-Лемесурье, твердо решившая покончить с болезненной исповедью.

Сержант с жалостью посмотрел на ее дрожащие губы, однако, скрепя сердце, задал следующий вопрос:

— Отчего вы решили, мэм, что ваша откровенность обеспечит мистеру Грэхему алиби относительно убийства мистера Кэмпбелла, который был найден с проломленной головой во вторник в два часа пополудни?

Миссис Смит-Лемесурье схватилась за сердце.

— Как во вторник в два часа пополудни?! — она изумленно уставилась на полицейского. — Я этого не знала… Взгляните на эту ужасную газету. В статье говорится, что мистер Грэхем отказывается признаваться, где находился в ночь с понедельника на вторник. Я решила, что речь идет о предполагаемом времени убийства… О, только не говорите, что мой визит к вам в конечном счете не снимает с него подозрения!

— Я бы не стал этого утверждать, — сказал сержант. — Но поймите, мистер Грэхем отсутствовал двое суток, а вы рассказали лишь об одной ночи. Кстати, не знаете, куда он направился после того, как покинул ваш дом?

— Нет. Не имею ни малейшего представления. Боже мой! Зачем я только пришла? Я была полностью уверена в том, что сообщенные мною сведения обеспечат мистеру Грэхему необходимое алиби.

— Ничего-ничего, все, что ни делается, к лучшему, — попытался успокоить несчастную женщину сержант. — Очень может быть, что ваш друг, узнав, что нам уже известно о той ночи, расскажет обо всем остальном. А теперь давайте я отвезу вас домой и заодно побеседую со служанкой. Так, ничего особенного, просто для подтверждения ваших слов. Не расстраивайтесь, мэм. Я не стану болтать лишнего. Прийти ко мне с признанием было весьма смелым поступком, и вы можете рассчитывать на мою деликатность.

Показания служанки слово в слова повторяли рассказ хозяйки, чего сержант, в сущности, и ожидал. За миссис Смит-Лемесурье он не переживал — хитрая иностранка, думал он, быстро придет в себя.

В целом произошедшее навевало тревожные мысли. Дэлзиел подозревал, что стоит только появиться громкой статье в прессе, как обнаружится еще чья-нибудь причастность к делу, о чем и сообщил злосчастному Дункану. Но подобное алиби?.. Невероятно! Сама по себе история не была такой уж неправдоподобной, особенно, если речь шла о мистере Грэхеме и миссис Смит-Лемесурье, но почему так точно совпало время любовного свидания и преступления? Дэлзиел снова проглядел газетную вырезку. «Известный живописец, мистер Грэхем, на вопрос, где он провел время с вечера понедельника по утро среды, отвечает лишь плоскими шуточками». Нет, ни один человек не смог бы сделать из этой фразы вывод, что преступление произошло именно в ночь с понедельника на вторник. Может быть, Уимзи проболтался? Один Бог знает, что мог наговорить его светлость в ходе неофициального расследования. Если же не Уимзи…

Если информация просочилась не от милорда, объяснение странного алиби, четко подогнанного к времени смерти Кэмбелла, может служить только виновность Грэхема. В этом случае придется распрощаться с прекрасной версией о Фаррене и многообещающим следом велосипеда.

Сержант горестно вздохнул. Он бы вздохнул еще более тяжело, если бы знал, что инспектор Макферсон и главный инспектор Паркер из Скотланд-Ярда в этот самый момент с азартом разрушают теорию о причастности к преступлению Фаррена в пользу версии, где главным подозреваемым выступал Гоуэн.

Взгляд Дэлзиела переместился на стол. Там лежала серая фетровая шляпа — единственный трофей, который поисковая группа недавно привезла из Фолби. Шляпа точно принадлежала не Фаррену: миссис Фаррен и Дженни ее не признали. Очередная загадка — ни инициалов, ни других меток. Полицейский с досадой повертел в руках головной убор.

В этот момент раздался телефонный звонок. Сержант взял трубку: на том конце провода оказался старший полицейский офицер из Глазго.

— Мы нашли человека, который называет себя мистером Уотерзом из Керкубри. Он садился на поезд в Дамфрисе. Вам это еще интересно?

— Что он говорит?

— Сказал, что только что сошел с яхты, на которой путешествовал, отрицать свою личность не пытался. Что нам с ним делать?

— Задержите, — велел Дэлзиел, понимая, что это выглядит скорее как жест отчаяния. — Я приеду ближайшим поездом.

— Больше рисковать нельзя, — бурчал он себе под нос, поспешно собираясь. — Я выведу на чистую воду всю эту треклятую компанию!

История Уотерза

К своему неподдельному изумлению, прибыв в полицейский участок Глазго, сержант обнаружил там лорда Уимзи который мирно сидел в кабинете старшего офицера, уперев подбородок в руки, сцепленные на набалдашнике трости. Его светлость выглядел отвратительно жизнерадостным и громко поздоровался с Дэлзиелом:

— Привет-привет! — сказал он. — Ну вот наконец и вы.

— А вы как сюда попали? — рявкнул сержант, у которого вдруг прорезался резкий галлоуэйский акцент с угрожающе акцентированным «ю».

— О, сложным кружным путем! — любезно ответил Уимзи. — Но, вообще, честно говоря, на поезде. Я провел ночь дома, потом поездом в четырнадцать шестнадцать отправился в Глазго, чтобы взглянуть на экспозицию картин. В это время мой соотечественник в расстроенных чувствах телеграфировал мне в Керкубри. Он сообщал, что попал в лапы потомков Амалика ^[589] и вопрошал, могу ли я подъехать и вызволить его. Один из служащих на выставке, весьма расторопный малый, доставил телеграмму прямиком в картинную галерею, а сообразительный смотритель узнал меня и вручил послание. Словно мать-орлица, я устремился туда, где мой злосчастный земляк, метафорически выражаясь, обливался кровью, как раненый птенец. Вы знакомы с сержантом Дэлзиелом, офицер Робертсон?

— О, да! — ответил старший полицейский. — Сержант уже приезжал к нам по данному делу. Вы, сержант, наверное, хотите увидеть этого человека, Уотерза? Он уже рассказал нам кое-что, но будет лучше, если вы услышите все из первых уст. Форбс, приведите задержанного.

Несколько мгновений спустя дверь распахнулась, и в проеме показался чрезвычайно растрепанный и злой как черт художник, облаченный в грязный непромокаемый плащ, очень грязный свитер и еще более грязные фланелевые штаны. Немытые волосы топорщились в разные стороны над льняной повязкой, наполовину прикрывавшей один глаз и определенно придающей Уотерзу хулиганский вид.

— О господи! — воскликнул Уимзи. — Что ты с собой сделал?

— Я сделал? — возмущенно переспросил Уотерз. — Что вы о мной сделали?! Что за дурацкие выходки и что за вздор про Кэмпбелла? Как понимать, черт возьми, мой арест и действия распроклятых идиотов-полицейских? Что, тысяча чертей, они от меня хотят?

— Мой дорогой друг, — промолвил Питер, успев вмешаться прежде, чем сержант успел вставить хоть слово, — твое красноречие в высшей степени восхищает, но не настолько насколько внешний вид, который, если позволено будет так выразиться, превосходит все мыслимые пределы колоритности. Твое исчезновение из привычных мест обитания причинило нам, твоим друзьям, острую душевную боль и внушило тревогу. Оно заставило нас страдать, и эти страдания едва ли могут быть смягчены тем зрелищем, которое ты сейчас собой являешь. Прежде чем начать разговор о Кэмпбелле или какой-нибудь другой посторонней персоне, не прольешь ли ты бальзам на душу сопереживающего соотечественника рассказом о том, где был, почему не писал и отчего выглядишь так, будто позволил себе удовольствие принять участие в турнире по французской борьбе, который нанес исключительный ущерб твоей симпатичной физиономии.

— Никогда не слышал, чтобы так долго разглагольствовали ни о чем! — ухмыльнулся Уотерз. — Я плавал на яхте с одним приятелем, стариной Томом Друитом из Тринити-колледжа, вот и все. Мы шли к западному побережью, и он собирался высадить меня в Гуроке ^[590] в четверг. Однако яхта попала в небольшой шторм. Нам пришлось пристать к ирландскому берегу и проторчать там пару деньков, пока ветер не стих. Не уверен, знаете ли вы, что такое лавировать вблизи берега в местах, где полно скал, при юго-западном штормовом ветре? Могу только сказать, что лично я теперь знаю. Пусть я выгляжу несколько, так сказать, помятым, но посмотрел бы я на вас, проведи вы пять дней на грязной посудине Тома. У меня стерта вся кожа на руках, и видит Бог, то, что я еще жив, вовсе не заслуга разгильдяя Друита. Он сдрейфил и бросил управление, вместо того, чтобы держать румпель. Гик ^[591] поехал и чуть не раскроил мне череп… Том еще уговаривал меня отправиться сегодня утром до острова Скай, что расположен в Атлантическом океане, у северо-западных берегов Шотландии, но у меня что-то отбило всякую охоту плавать на яхте. Я сказал, чтобы он побыстрее высадил меня в Гуроке. Чтобы я еще когда-нибудь пошел с ним под парусом?! Да не раньше, чем его корыто, от греха подальше, утонет!

— Позвольте, — вмешался сержант Дэлзиел, — кое-что уточнить. Значит, вы вышли в море на яхте с человеком по фамилии Друит. Когда вы поднялись на борт?

— Я что-то не понимаю, к чему все эти вопросы? — спросил Уотерз, обращаясь к Уимзи.

— Лучше скажи сержанту все, о чем он хочет узнать, — посоветовал его светлость. — Почему, объясню позже.

— Ну ладно, если ты просишь… Так вот, слушайте, как все было. В ту ночь с понедельника на вторник я улегся в постель и сразу заснул. Я уже крепко спал, как вдруг меня разбудил шум. Какой-то идиот бросал камешки в мое окно. Я высунулся посмотреть, кого это черти принесли, и увидел Друита. Помнишь его, Уимзи? Или он закончил колледж еще до тебя?

— Не знаю и знать не хочу никаких выходцев из Тринити! Иудеи не якшаются с самаритянами.

— А, ну да, ты же учился в Бейллиоле ^[592]! Ладно, неважно… Как бы то ни было, я впустил Друита и предложил ему выпить. Кажется, было уже около одиннадцати вечера, и я, само собой, вовсе не восторгался оттого, что меня вытащили из постели. Ведь я собирался ехать утренним поездом, отбывающим в восемь сорок пять в Глазго, и планировал хорошенько выспаться. Кроме того, я чувствовал себя совершенно разбитым. Ты же помнишь, Уимзи, эту безобразную сцену с Кэмпбеллом в «Гербе МакКлеллана»? Кстати, а что там с ним?

— Потом обязательно тебе расскажу, старина. Продолжай.

— Я сказал Друиту, что еду в Глазго, а он ответил, что у него есть идея получше. Почему бы мне, мол, не отправиться с ним? Едет он по тому же маршруту, и если я особо не спешу, то могу присоединиться к нему, порыбачить немного, подышать морским воздухом. Погода прекрасная, и на его яхте — «Сюзанне» как он ее называет, мы можем попутешествовать пару-тройку дней или даже чуть дольше, если захотим. А если ветра не будет, нам ничто не помешает воспользоваться вспомогательным двигателем. В общем, звучало все это неплохо, ведь мне было не особенно важно, когда именно ехать в Глазго, так что я обещал подумать. Тогда он предложил в любом случае пойти и хотя бы одним глазком взглянуть на «Сюзанну». Она стояла на рейде у Дуна.

— Все верно, — кивнул Уимзи Дэлзиелу. — Какая-то яхта стояла там ночью, а во вторник утром ее уже не было.

— Похоже, ты все знаешь лучше меня, — удивился Уотерз. — Итак, я подумал, почему бы не прогуляться? Кроме того, в тот момент согласие на осмотр «Сюзанны» показалось мне единственным способом спровадить Друита, так что я накинул пальто, и мы отправились на пирс. Том был на раздобытой где-то машине, так что пешком идти не пришлось. Друит настаивал на том, чтобы я поднялся на борт и оценил, как он выразился, его «красотку», однако я отказался. Понимаете, ведь тогда я еще окончательно не решил, поплыву с ним или нет. Так что Друиту пришлось отвезти меня обратно и высадить у поворота на Борг. Он бы и до дому мог доставить, только я не захотел, потому что знал — придется его снова впустить и угощать выпивкой, а с меня и так было довольно. В итоге я поплелся пешком в Керкубри. Но перед этим мы с Томом договорились, что я все обдумаю, и, если не подойду к яхте к половине девятого утра, то ждать не стоит. Друит может отправляться один, чтобы не пропустить прилив.

В принципе, я не собирался путешествовать по морю, но когда ранним утром миссис МакЛеод разбудила меня, за окном стояла такая шикарная погода, что мне подумалось, а почему, собственно говоря, и нет? Так что я позавтракал, взял велосипед и поехал к Тому.

— Вы не сказали миссис МакЛеод, куда отправляетесь?

— Нет. С какой стати? Я сообщил ей, что я еду в Глазго, где могу провести несколько дней, а знать подробности ей было ни к чему. Кстати, миссис МакЛеод возилась на кухне, и мы с ней даже не виделись. Добравшись до Дуна, я посигналил Друиту, и он меня подобрал.

— Куда же вы дели велосипед?

— Да просто спрятал в одном укромном местечке, среди деревьев. Я и прежде часто его там оставлял, например, когда ездил на Дун рисовать или купаться, и с ним никогда ничего не ручалось. Вот, собственно, и весь рассказ. Как я уже упоминал, погода нас, мягко говоря, обманула — в результате мы добрались до Гурока только нынешним утром.

— Вы где-нибудь останавливались по дороге?

— Да. Впрочем, лучше опишу весь маршрут. Во вторник мы двинулись вниз по течению с ранним приливом и прошли Росс-Лайт, когда еще не было десяти утра. Затем направились через бухту Уигтаун, пройдя почти вплотную к Барроу-Хэд. Там мы поймали хороший юго-восточный ветерок и достигли острова Малл примерно к файф-о-клоку. Потом, около семи вечера, поднялись вдоль берега на север, мимо порта Патрик, и пристали на ночь в Леди-Бэй, совсем недалеко от озера Райан. Учтите, это самое подробное описание, на которое я способен, — все-таки навигация не моя специальность. Вереду мы позагорали, немного порыбачили, а позже, где-то к обеду, ветер сменился на юго-западный, и Друит сказал, что нам лучше подойти к Ларну, хотя изначально мы планировали держать курс на Гурок. Проведя ночь в Ларне и пополнив запасы пива и продовольствия, ясным, но ветреным утром четверга мы поплыли к Бэлликастлу. Та еще дыра, скажу я вам. К этому времени я уже начал подозревать, что даром теряю время. К тому же меня страшно мутило… В пятницу разразись ужасная гроза. Лило как из ведра, поднялся сильный ветер, однако Том, по-видимому, посчитал, что такая погодка как нельзя лучше подходит для выхода в море, заявив, что ветер — ерунда, стоит только попасть на открытую воду, где яхта сможет беспрепятственно маневрировать. Ну, в общем, что-то в этом роде. Мы с грехом пополам миновали остров Арран, а мне становилось все хуже. Именно тогда я схлопотал гиком, будь он неладен, по черепу. В результате Том встал на рейде где-то с подветренной стороны острова, и к ночи, слава Богу, ураган стих. Сегодня утром мы добрались до Гурока, и я наконец стряхнул прах этого проклятого пути со своих ног. Все, хватит с меня прогулок на яхте! Благодарю покорно! Хуже может быть только болтанка в шлюпке во время бури. Вы когда-нибудь пробовали жарить рыбу, задрав колени выше головы, на грязной крошечной плите, которая растапливается соляркой? Может быть, кому-то подобные фокусы и вкусу, но только не мне. Ничего съестного, кроме рыбы и солонины, четверо суток — сомнительное удовольствие. «Давай к берегу, живо! Никаких «но»!» — сказал я Тому. Я бежал с чертовой яхты, как только представилась возможность, взял билет на поезд до Глазго, принял горячую ванну, побрился… О Боже, какое наслаждение! И только было собрал сесть на поезд семнадцать двадцать пять до Дамфриса, как недоумки-полицейские выскочили, уж не знаю откуда, и схватили меня под локти. А теперь, может, вы скажете мне, в чем дело?

— Вы не читали газет все эти дни?

— Мы купили «Дэйли мейл» в Ларне в четверг утром, и еще я взял «Экспресс» в Глазго сегодня днем, но не буду утверждать, что читал его очень внимательно.

— История выглядит вполне достоверной, а? — спросил Уимзи, повернувшись к сержанту.

— Э… Да, похоже на то. Однако она станет такой в полной мере, если факты подтвердит хозяин яхты.

— Конечно, его надо найти, — отметил старший офицер из Глазго. — Где он сейчас может быть, мистер Уотерз?

— Да Бог его знает! — устало вздохнул бедолага. — Наверное, уже где-то за Кинтайром. Вы что, мне не верите?

— Почему не верим? — пожал плечами старший офицер. — Но, видите ли, сэр, таков наш служебный долг — найти подтверждение каждому вашему слову, если это вообще возможно. У мистера Друита есть на судне радиоприемник?

— Радиоприемник? На этой лоханке нет свободного места даже для запасной сковородки, — раздраженно пробурчи Уотерз. — Не будете ли вы наконец так любезны сообщить в чем меня подозревают?

— Вас совершенно ни в чем не подозревают, — удивился сержант. — Если бы я действительно предъявил вам обвинение, то предупредил бы, что все ваши слова могут быть использованы против вас.

— Уимзи, тогда я вообще ничего не понимаю. Ради всего святого, что случилось?

— Видишь ли, приятель, — начал его светлость, бросив взгляд на сержанта и получив молчаливое разрешение раскрыть карты. — Дела обстоят следующим образом. Утром во вторник Кэмпбелла нашли мертвым в Миннохе с жуткой дырой в голове, проделанной каким-то тяжелым предметом. И поскольку именно тебя перед этим видели сжимающим пальцы на горле бедняги с угрозами прикончить его, естественно, возник интересный вопрос: куда же, собственно, ты пропал?

— Боже мой! — только и смог выдохнуть в ответ Уотерз.

— Все-таки, — обратился к Уимзи сержант Дэлзиел чуть позже, когда Уотерз удалился строчить взволнованные письма и телеграммы, адресованные во все мыслимые и немыслимые порты на имя владельца «Сюзанны», — свидетельство Тома Друита не будет являться стопроцентным алиби для мистера Уотерза. Разумеется, этого парня найдут, и, конечно, все факты подтвердятся. Но, даже если Уотерз, по его утверждению, действительно провел четыре дня на яхте (что еще неизвестно), кто мог помешать ему пристать к берегу и сойти в любом месте?

— Подождите-ка минутку, — остановил сержанта Уимзи. — А как же тело? Не мог же он взять его с собой на борт?

— Да, верно… А что, если Друит выбросил труп ночью во вторник у Минноха?

— Нет, — возразил Питер. — Не сходится. Вы забываете вот о чем: человек, который бросал камешки в окно, мог быть Кэмпбеллом, а мог быть и Друитом, но это никак не могли быть они оба. И еще, кто-то вернулся в спальню Уотерза ночью, а потом съел его завтрак утром. Кэмпбелл исключается. Маловероятной выглядит и кандидатура Друита. Значит, судя по всему, это был сам Уотерз. Выходит, он не успевал доплыть до Минноха за то время, которым располагал.

— Но Друит же мог по его просьбе забрать и увезти тело с собой?

— В этой версии слишком много случайностей. Друит обязательно должен был хорошо знать местность, чтобы найти подходящее укрытие в темноте. И потом, когда все было спланировано? Если человеком у окна был Кэмпбелл, каким образом Уотерз держал связь с Друитом? Если же камни бросал Друит, где и когда был убит Кэмпбелл? Тьфу, пропасть! Перестаньте меня путать, сержант! Вы не можете получить и того, и другого парня сразу. Допустим, подтвердится, Уотерз взошел на яхту именно в то время, которое он указывает: тогда его алиби неоспоримо. В противном случае совсем не исключено, что «Сюзанна» подобрала его по пути во вторник ночью. Предположим, например, что Уотерз заранее знал что яхта будет в Леди-Бэй в определенное время. Он мог нанять машину, после чего встретиться с владельце «Сюзанны», и оставшуюся часть этой истории они досочинили вместе. Требуется доказать одно: что Уотерз сел на «Сюзанну» во вторник утром. Кажется, неподалеку от Дуна есть дома… Может быть, кто-нибудь видел нашего приятеля?

— Наверняка видел, — кивнул полицейский.

— Тогда и велосипед должен быть там же.

— Ладно, — покорился Дэлзиел. — Я вижу, что завтра мне предстоит не самая приятная экскурсия… Это дело сведет меня с ума! И, как назло, до Ньютон-Стюарта ночью нет обратного поезда.

— Что за беда! — развеселился Уимзи. — Жизнь вообще есть не что иное, как череда неприятностей.

— Это точно, — признал сержант Дэлзиел.

История Фаррена

Гильда Фаррен, прямая, как стебель лилии, сидела на стуле с высокой спинкой и пряла. На ней было платье, какбудто взятое напрокат из музея средневековья — с закрытым лифом, квадратным вырезом и длинной широкой юбкой до пола, лишь слегка приоткрывающей ступню, плавно качающую педаль. Изысканный кремовый серж ^[593], из которого оно было сшито, словно намекал: «Эта женщина чиста и непорочна». Кроме того, на этом материале не так заметен пух белой шерсти, который обычно оседает на одежде рукодельниц, придавая им вид людей, спящих не раздеваясь. Пит Уимзи про себя иронически улыбнулся этому наблюдению.

— Скоро вернется наш блудный муж, — весело заметил его светлость.

Длинные пальцы, скручивающие шерсть, замерли, но через мгновение нить снова пошла ровно.

— Что вас натолкнуло на эту мысль? — спросила миссис Фаррен, ни на дюйм не повернув голову в сторону Питера.

— Гонцы летят во все концы, — пропел Уимзи, раскуривая трубку. — Ну, вы меня понимаете.

— По-моему, — прошелестела женщина, — нам не следует затрагивать эту тему.

— Должен признать, — его светлость упорно гнул свою линию, — что вы не выглядите особо обеспокоенной. Позвольте поинтересоваться — отчего? Конечно, если мой интерес не показался вам бестактным.

— Представьте себе, показался.

— Виноват, — слегка поклонился Питер. — Тем не менее, вопрос остается в силе. Почему вы не волнуетесь? Брошенный велосипед, опасные старые рудники, неутомимая полиция с веревками и крюками, пустой стул, покинутый дом — и леди, которая сидит и прядет ровненькую нить. Картина довольно противоречивая.

— Я уже говорила, — ответила миссис Фаррен, — что считаю всю эти домыслы о рудниках и самоубийствах просто абсурдными и не желаю обсуждать глупость сельских полисменов. Меня крайне возмущает назойливое любопытство касательно моей личной жизни. Полицию еще можно понять, Но вы, лорд Питер, вы-то тут при чем?

— Пока ни при чем, — улыбнулся Уимзи. — Но если вы соизволите сообщить мне факты, вполне возможно, что я смогу уладить возникшее недоразумение.

— Какие еще факты?

— Вы можете сказать мне, например, — предложил детектив-любитель, — откуда пришло письмо.

Правая рука женщины на миг замерла, сбившись с ритма. Нить выскользнула и резко скрутилась на веретене. Миссис Фаррен вскрикнула, остановила колесо и принялась распутывать пряжу.

— Прошу прощения, — извинилась она, расправив нить и легким движением вновь запустив колесо. — Что вы говорили?

— Я спросил, откуда пришло письмо.

— Какое письмо?

— То, которое ваш муж написал вам в четверг.

— Выходит, полицейские следят за моей корреспонденцией? — вскинула голову миссис Фаррен. — Вот пусть они вам, и расскажут, если, конечно, вообще не возражают против вашего вмешательства в ход следствия.

— Честно говоря, — ответил Уимзи, — они пренебрегла слежкой. Но, так или иначе, раз уж вы признаете существование письма…

— Я ничего подобного не говорила.

— Послушайте, — начал Питер, — вы не из тех женщин которые умеют лгать, миссис Фаррен. До четверга вы были неподдельно испуганы и обеспокоены судьбой своего супруга, но в пятницу уже лишь притворялись, что волнуетесь, Стоило мне только предположить, что от мистера Фаррена пришла весточка, как вы вдруг решили, что полиция просматривает вашу корреспонденцию. Следовательно, вы действительно получили письмо. К чему отрицать очевидное?

— С какой стати мне что-то вам рассказывать?

— Действительно — с какой? Я вполне могу подождать денек-другой и узнать ответ в Скотланд-Ярде.

— Какое дело до этого Скотланд-Ярду?

— Без сомнения, Гильда, вам должно быть известно, что мистер Фаррен является важным свидетелем по делу Кэмпбелла или может им быть.

— Почему?

— Видите ли, выйдя из дома, он отправился на поиски Кэмпбелла. Последний раз Фаррена видели во время этого занятия в Гейтхаусе. Любопытно было бы узнать, не встретил ли он его, правда?

— Лорд Питер Уимзи! — миссис Фаррен остановила веретено и с негодованием взглянула в глаза собеседнику. — Вам никогда не приходило в голову, что вы поступаете низко? Мы приняли вас здесь, в Керкубри, как друга, проявляли доброту и радушие, а вы платите за это, входя в дома к честным людям как полицейская ищейка. Отвратительнее, чем человек, оказывающий давление на женщину, заставляя ее предать мужа, может быть только женщина, которая ему это позволяет!

— Миссис Фаррен, — Уимзи побледнел, как бумага, и встал с кресла, — если вы считаете мое поведение предательством, покорнейше прошу простить. Я ничего не скажу полиции о письме, равно как и о нашем сегодняшнем разговоре. Однако хочу повторить — на этот раз в качестве предупреждения, что из Лондона на все станции разослано экстренное оповещение и с этого дня любая ваша корреспонденция действительно будет просматриваться. Сообщив это, я, вероятно, выдал служебную тайну и сделался соучастником преступления, но тем не менее…

— Да как вы смеете?!

— Честно признаться, — Уимзи понял вопрос буквально, — не думаю, что я слишком рискую. Если бы риск действительно был, уверяю, я поступил бы более осторожно.

— Как смеете вы предполагать, что я хоть на секунду допускаю причастность моего мужа к убийству?

— Убежден, что вы думали об этом. Более того, полагаю, что вы и сейчас окончательно не оставили эту мысль. Но, в конце концов, вполне возможно, что вы действительно считаете своего супруга невиновным. В таком случае скорейшее возвращение Фаррена в его интересах. Чем раньше последуют объяснения, тем лучше будет для него и для всех остальных.

Уимзи взял шляпу и последовал к выходу. Его рука уже легла на ручку двери, когда за спиной раздался голос:

— Лорд Питер!

— Подумайте, прежде чем что-либо говорить, — предупредил мисс Фаррен его светлость.

— Вы не так поняли мои слова. Я совершенно уверена в невиновности мужа. Есть другая причина…

Питер посмотрел на рукодельницу.

— О, — сделал он изумленное лицо. — Как глупо с моей стороны не догадаться… Конечно же, вы стоите на страже собственной гордости и репутации, — Уимзи сделал несколько шагов обратно и положил шляпу на стол. — Дорогая миссис Фаррен, поверьте, у всех мужчин, как лучших, так и худших, в жизни случаются моменты, когда они отказываются принимать действительность такой, какова она есть. Это вовсе не страшно. Просто нужно попытаться понять и, если можно так выразиться, правильно отреагировать.

— Я готова, — вскинула голову Гильда Фаррен, — простить…

— Не делайте этого, — предостерег ее Уимзи. — Прощение — непозволительная роскошь. Возможно, лучше будет устроить скандал? Хотя, — добавил он задумчиво, — многое зависит от характера мужа.

— Нет, конечно, я не буду устраивать сцен, — сказала миссис Фаррен.

— Хорошо.

— Я вообще ничего не стану предпринимать, — продолжила женщина, — с меня достаточно оскорблений… — в ее глазах читались решимость и гнев. — Если муж вздумает вернуться, естественно, я его приму. Но как он поступит, мне все равно. Иногда я думаю, что страдания жен бесконечны… Мне не следовало говорить всего этого, но…

— Но я и так все уже знаю, — подхватил Уимзи.

— Я пыталась сделать вид, что ничего не случилось, — призналась миссис Фаррен. — Вела себя так, будто все в порядке. Не хотелось выставлять Хью в неприглядном виде перед друзьями.

— Да, — согласился Питер. — А, кроме того, вы не желали допустить и мысли о том, что и сами оказались небезупречны.

— Я всегда была честной женщиной.

— Не сомневаюсь в том, что это действительно так, — поклонился Уимзи. — Муж возвел вас на пьедестал, и вы все еще пребываете на нем. Чего же больше?

— Я всегда была ему предана, — с нажимом сказала миссис Фаррен. — Делала все, чтобы в доме царил уют и моему мужу хотелось возвращаться сюда. Старалась, как могла, обустроить все в соответствии с его запросами. Имела долю в хозяйственных расходах.

Вымолвив это, она поняла, что последняя фраза могла прозвучать пошло, и торопливо закончила:

— Вы, может быть, думаете, что это мелочи, но семейное счастье стоит большого труда и жертв.

— Прекрасно понимаю, — спокойно ответил Уимзи.

— Наш дом всегда был примером спокойствия, и несчастий Сэнди Кэмпбелл стал приходить сюда, чтобы поведать о своих огорчениях. Но разве этого достаточно для недостойных подозрений?! Лично вы верите в то, что в моем отношении к этому человеку было нечто большее, чем сочувствие?

— Ни секунды не верю, — заверил хозяйку лорд Питер.

— Тогда почему мне не смог поверить муж?

— Потому что он вас любит.

— Я не могу понять такую любовь. Если бы он по-настоящему любил, то доверял бы мне.

— В принципе, я с вами согласен, — кивнул Уимзи. — Однако каждый любит по-своему, а Хью Фаррен — довольно простодушный малый.

— По-вашему, простодушие оправдывает веру клевете и злым наветам?

— Боюсь, они частенько идут рука об руку. Я имею в виду, что добродетельные люди порой не отличают правду от лжи в силу своей неискушенности. Вот почему безнравственные мужчины, как правило, имеют преданных жен — они отлично разбираются в психологии. Та же ситуация с безнравственными женщинами — зачастую мужья у них на коротком поводке. Это несправедливо, но такова жизнь.

— Значит, вы считаете себя простодушным человеком, если так говорите?

— О, нет! Ни в коем случае, — улыбнулся его светлость. — Я весьма искушен. Моей будущей супруге жаловаться не придется.

— Похоже, вы воображаете, что измена — это пустяк, в сравнении…

— В сравнении с неискушенностью? Я имею в виду не это. Просто первая способна создать столько же проблем, сколько и вторая, и суть в том, что обе неискоренимы. Приходится мириться либо с тем, либо с другим. Вовсе не подразумевается, что мои отношения с женой обязательно будут строиться на изменах, но я знаю о неверности достаточно, чтобы не принять ее за что-то еще, когда столкнусь с ней. Предположим, если бы моей супругой были вы, я бы не сомневался, что ни и каких обстоятельствах леди Уимзи мне не изменит. Первых, вы слабохарактерны и не экспрессивны. Во-вторых, вы бы ни за что не дали себе повода усомниться в собственной добродетели. В-третьих, факт измены, несомненно, оскорбил бы ваше эстетическое чувство. И, в-четвертых, вы всеми силами избегаете того, чтобы давать людям повод для нападок.

— Господи! — воскликнула миссис Фаррен. — Эти доводы еще более оскорбительны, чем недоверие мужа.

— Вы правы, — согласился Уимзи. — Так оно и есть.

— Если бы Хью был здесь, он бы выбросил вас из окна.

— Все может быть, — не стал спорить Питер. — Зато теперь, когда я разъяснил вам истинное положение дел нетрудно понять, что подобное отношение к вам мистера Фаррена, скорее, должно быть лестным, нежели обидным.

— Так идите и повторите ему то, что сейчас сказали мне! — вызывающе воскликнула миссис Фаррен. — Если, конечно посмеете. Посмотрим, что он вам ответит.

— С удовольствием, — сказал его светлость. — Если дадите адрес.

— Точно не знаю, — вернулась к своей прялке миссис Фаррен, — но на почтовом штемпеле значилось «Браф в Уэстморленде».

— Благодарю, — кивнул Питер. — Попробую повидаться с вашим супругом. И, кстати, ничего не скажу полиции.

Ранним утром понедельника большой черный «даймлер» лениво и почти беззвучно прополз по главной улице Брафа. Водитель с моноклем в глазу, небрежно посматривающий по сторонам, казалось, был уже близок к тому, чтобы остановиться у самого большого отеля, но, внезапно передумав, тронул машину, проехал еще немного вперед, и наконец припарковался перед более скромной гостиницей. Она была украшена вывеской с гротескным изображением разгоряченного быка, стремительно несущегося по изумрудно-зеленому лугу под ярко-синим летним небом.

Джентльмен с моноклем толкнул дверь и вошел в холл. Хозяин, протирающий стаканы, вежливо его приветствовал.

— Прекрасный день, — заметил путешественник, ответив на пожелание доброго здоровья.

— Вполне, — согласился хозяин.

— Накормите завтраком?

Хозяин некоторое время обдумывал просьбу незнакомца.

— Эй, мать! — крикнул он, тем не менее, обернувшись внутренней перегородке. — Можешь сделать завтрак мистеру?

На крик вышла миловидная дама лет за сорок. Оглядев джентльмена с ног до головы и сделав для себя какие-то выводы, она сообщила, что завтрак может быть подан, если только господина устроят яичница и кемберлендская ветчина.

По мнению владельца «даймлера», которое было немедленно высказано, вообразить что-либо лучшее просто невозможно. Его препроводили в гостиную, изобилующую стульями, обитыми плюшем, и птичьими чучелами, и пригласили присесть. Спустя некоторое время в комнату вошла крепкая девица и принялась накрывать на стол. Вскоре на нем появились большой раскаленный чайник, деревенский хлеб, тарелка со сдобными булочками, здоровенный кусок масла и джем двух видов. Наконец, сама хозяйка принесла ветчину и яичницу.

Автомобилист отметил превосходное качество продуктов и с аппетитом приступил к завтраку, вскользь упомянув, что едет с севера, из Шотландии. Он сделал несколько дельных замечаний относительно копчения ветчины и толково описал метод, применяемый в Эршире^[594]. Также путешественника заинтересовал один из сортов местного сыра. Хозяйка, в душе которой пижонский монокль приезжего поначалу вызвал некоторые сомнения, решила, что джентльмен много проще, чем показалось на первый взгляд, и любезно предложила послать служанку в магазин, чтобы она раздобыла искомый сыр.

— Вижу, вы хорошо знаете город, сэр, — заметила женщина.

— Да, я проезжал здесь сотни раз, хотя, кажется, еще не имел удовольствия останавливаться надолго. А ваша гостиница выглядит просто прекрасно, и быка на вывеске, как я погляжу, нарисовали заново…

— О, вы заметили, сэр! Его как раз только вчера закончили! Работу сделал один художник, наш постоялец. В четверг он зашел в бар и сказал Джорджу: «Хозяин, вывеску не помещало бы обновить. Если я намалюю нового симпатичного быка уступите мне комнату за полцены?» Ну, Джордж, понятное дело, задумался, а джентльмен настаивал: «Я предлагаю честную сделку. Вот деньги. Вы предоставляете мне стол и кров а я уж постараюсь насчет бычка. Если останетесь довольны результатом, сами решите, какую часть счета покроет картинка». Он сказал, что забрел к нам случайно. С собой у него была коробка с красками, поэтому мы не сомневались, что он и вправду мастер.

— Забавно. Краски и больше никаких вещей? — поинтересовался любезный гость.

— Что-то вроде сумки, и только. Однако сразу было видно, что это джентльмен. И все равно Джордж прямо не знал, что ответить.

Судя по виду Джорджа, это походило на правду. Была в его лице этакая меланхолическая отрешенность, намекающая на нелюбовь к новостям и потрясениям.

Однако таинственный художник, недолго думая, кусочком угля набросал на обороте конверта быка — ярого, свирепого, преисполненного такого огня и силы, что сумел затронуть лирические струны в душе Джорджа — земледельца и торговца. После непродолжительного обсуждения деталей мужчины ударили по рукам, старое животное было повержено в прах, и в дело пошли краски. К вечеру четверга на одной стороне вывески появился великолепный новый бык: голова опущена, хвост поднят, из ноздрей валит пар — живописец объяснил, что подобный образ лучше отражает состояние голодного путешественника, ищущего еду и ночлег. В пятницу на обороте вывески возникло второе парнокопытное — лоснящееся, всем довольное, накормленное и ухоженное. Таким образом, у них теперь стало целых две вывески — можно будет поворачивать ее то так, то этак. В субботу двухсторонняя вывеска была оставлена в прачечной для просушки. В воскресенье постоялец нанес лак на обе ее стороны и вернул творение в прачечную. Вечером того же дня, несмотря на то, что лак был еще слегка влажный, вывеска оказалась на старом месте, у входа, где пребывает и сейчас. Художник же в воскресенье после обеда распрощался с хозяевами гостинице и отправился куда-то пешком. Джордж остался в таком восторге от работы, что вообще отказался брать плату за комнату да еще дал джентльмену рекомендацию к своему коллеге из соседней деревни.

Владелец «даймлера» с огромным интересом слушал собеседницу, поинтересовавшись между делом именем живописца. Хозяйка достала гостевую книгу.

— Здесь записано: «Мистер X. Форд из Лондона», — прочитала она, — но по выговору я бы приняла его за шотландца.

Любопытный гость кинул взгляд в книгу, слегка улыбнулся, чуть приподняв уголки узких губ, после чего достал из кармана автоматическую ручку и вывел под подписью мистера X. Форда:

«Лорд Питер Уимзи. Керкубри. В «Быке» отличная кормежка».

Затем он поднялся и, надевая кожаное пальто, вежливо попросил:

— Если появится кто-нибудь из моих друзей и спросит мистера Форда, пожалуйста, обещайте, что покажете им эту книгу, и передайте от меня привет мистеру Паркеру из Лондона.

— Мистеру Паркеру? — озадаченно переспросила хозяйка. — Хорошо, будьте уверены, я передам, сэр.

Уимзи заплатил по счету и вышел. Отъезжая, он видел, как женщина стояла с гостевой книгой в руках под вывеской и внимательно рассматривала быка, резво бегущего по ярко-зеленой траве.

Упомянутая деревня находилась в каких-нибудь шести милях от Брафа, но добраться до нее можно было только сельскими тропами. На месте вывески единственной имеющейся в этом населенном пункте гостиницы торчала железная скоба. Нова улыбнувшись, его светлость остановил машину у дверей, зашел в бар и заказал большую кружку пива.

— Как называется ваша гостиница? — спросил гость хозяина, отпив пару глотков.

Хозяин, проворный южанин, широко ухмыльнулся:

— «Собака и ружье», сэр. Вывеску сняли, чтобы подновить. Над ней сейчас как раз трудится один джентльмен, там за домом, в саду. Судя по всему, странствующий художник, хоть и из благородных. Говорит, что приехал из-за границы и держит путь в Лондон. Его прислал старина Джордж Везербай с запиской об отличной работе в Брафе. Очень приятный джентльмен, настоящий мастер. Пишет картины для лондонских выставок — по крайней мере, так он сказал. Думаю, хуже точно не будет, если вывеску слегка освежить. Опять же детишкам есть, на что поглазеть.

— Мне и самому ничто не нравится больше, чем бездельничать и смотреть, как работают другие.

— Скажете тоже! Ну, коли так, сэр, зайдите в сад, и поглядите.

Уимзи засмеялся, взял кружку и вышел. Он проскользнул под небольшой аркой, украшенной спутанными плетями увядшей вьющейся розы, и увидел пропавшего Хью Фаррена собственной персоной. Тот сидел на перевернутой бочке, бодро насвистывая, и выдавливал на палитру краски. Перед живописцем стояла вывеска, гласившая: «Собака и ружье», прислоненная к деревянному стулу.

Фаррен сидел спиной к Уимзи и казался полностью поглощенным работой, а также разговором с тремя ребятишками, зачарованно наблюдающими за тем, как густая краска выползает из тюбиков на палитру.

— А это что, мистер?

— Это зеленый цвет для куртки джентльмена. Постой, не дави так, а то все попадет на тебя. Можешь завинтить колпачок. Да, это чтобы краска не высохла. Да, положи обратно в коробку… Это желтый. Да, верно, на картинке желтого нет, но я хочу смешать его с зеленым, чтобы сделать тот ярче. Позже поймете. Не забудь колпачок. Что? А, где-то в коробке. Дай белую краску… Ага, вон тот большой тюбик. Смотрите, почти всегда нужно добавлять немного белого. Как почему? Иначе будет не то, что нужно. Убедитесь, когда буду рисовать небо. Что-что? Хотите, чтобы собака была полностью белой. Нет, я не желаю, чтобы она оказалась похожа на болонку. Почему нет? Потому что болонка не из тех собак, которых берут на охоту. Просто пес не той породы, и все. Здесь должен быть пес-охотник. Ну, хорошо, нарисую темно-каштанового спаниеля с белыми пятнами — это такое довольно симпатичное длинноухое существо. Ну да, наверно, как у полковника Эймери… Нет, с полковником Эймери я не знаком. Не закрутишь колпачок на тюбике с белой краской? Проклятье! Если будете все терять, отошлю вас обратно к матери и скажу, чтобы отшлепала как следует. Что? У джентльмена зеленая куртка, потому что он лесник. Не знаю, может, у лесника полковника Эймери и нет такой, но у этого будет. Понятия не имею, почему лесники носят зеленые куртки, наверное, для тепла. У меня нет коричневой краски, как кора дерева. Я могу получить ее, только смешивая цвета друг с другом. Ну вот, теперь у меня есть все, что нужно. Можете прибраться и закрыть коробку. Да, я могу точно сказать, сколько понадобится красок, прежде чем начну работу. Это называется мастихин, специальный нож. Нет, он и не должен быть острым. Мастихин нужен для очистки палитры, и все такое. Некоторые еще используют его для рисования. Он тонкий, изогнутый и не выдержит долго подобного обращения, ребятки. Да, конечно, можете порисовать ножом, если хотите. Можно и пальцами рисовать, если уж на то пошло. Это позволяет делать поверхность более неровной — всю в капельках и линиях. Нет, пробовать не советую. Ладно, потом покажу. Да, я собираюсь начать с неба. Почему? Сами-то как думаете? Правильно, потому что оно наверху. Верно, синий слишком темный, но я добавлю в него немного белого и немного зеленого. Вы не знали, что в цвете неба есть зеленый оттенок? Хм… Ну, теперь знаете. А иногда есть лиловый или розовый. Нет, сейчас я не буду рисовать лиловое и розовое небо. На картине утро, и джентльмен с собакой только-только вышли из дому. Да, знаю, на другой стороне они возвращаются с Добычей. Там и сделаем розово-лиловый закат, если будете хорошо себя вести и перестанете задавать так много вопросов. Эй, будь-ка хорошей девочкой и не толкай меня под локоть. О господи…

— Привет, Фаррен! — крикнул Уимзи. — Что, детские умы слишком охочи до знаний?

— Боже святый! — еще раз призвал Всевышнего художник. — Уимзи! Как вы здесь очутились? Только, пожалуйста, не говорите, что вас прислала моя жена!

— Не совсем так, — ответил Питер. — И, все же, раз уж вы сами завели речь о своей жене… Я уверен, что она предпринимала попытки разыскать вас, не так ли?

Фаррен вздохнул.

— Ладно, чего там! — сказал он. — Давайте начистоту, старина, и покончим с этим делом. Дети, бегите скорее к маме. Нам с джентльменом нужно поговорить.

— Послушайте, Фаррен, — начал его светлость, когда они остались одни. — Прежде всего, я должен вас предупредить, что формально не имею никакого права задавать вам вопросы. Но меня бы чертовски порадовало, если бы вы поведали, что в конце концов приключилось и где вас носило с вечера понедельника?

— Полагаю, Керкубри бурлит от сплетен, — ухмыльнулся Фаррен. — Народ негодует: мол, я ушел из дома и тому подобное?

— Не сказал бы… Гильда твердо стоит на том, что в вашем исчезновении нет ничего необычного. Однако это я так, к слову. А вот полиция активно занята вашими поисками.

— Полиция? Они-то здесь при чем?

— Не возражаете, если я закурю? — поинтересовался Уимзи. — Собственно, дело в том, что вы очень громко кричали повсюду о самоубийстве, припоминаете? А затем ваш велосипед нашли неподалеку от старых рудников около Критауна. Теперь понимаете?

— Ох, я и забыл про велосипед! Да, но ведь Гильда… Я написал ей…

— Естественно, теперь-то она уже не беспокоится.

— Должно быть, она с ума сходила от волнения! Мне следовало написать ей раньше. Но, черт возьми, откуда я мог знать, что найдут велосипед? О Боже, представляю себе. Бедный Стрэтчен, наверное, аж взмок.

— Стрэтчен?

— Да, он же все рассказал. А что, разве нет?

— Послушайте, Фаррен, о чем вы толкуете?

— Конечно, о ночи с понедельника на вторник! Бедняга Стрэтчен! Он, наверное, подумал, что я и впрямь решил убить себя!

— Когда, говорите, вы видели Стрэтчена?

— Как раз той ночью, около рудников. Разве вы не знали?

— Помилуйте, откуда? — удивился Питер. — Надеюсь, что сейчас вы мне об этом поведаете.

— Хорошо, будь по-вашему. Полагаю, вы в курсе, что в понедельник вечером мы повздорили с Кэмпбеллом… Кстати, я кое-что вспомнил! Мне показалось или я вправду видел в газетах что-то про Кэмпбелла? Будто бы его нашли мертвым…

— Да. Его убили, — подтвердил Уимзи.

— Убили? Странно, в статье говорилось иначе… Правда, я уже давно не смотрел прессу. Просто случайно наткнулся на заметку. Когда, бишь, это было? Кажется, в среду утром. Заголовок звучал примерно так: «Известный шотландский живописец найден мертвым в реке».

— К тому времени еще ничего толком не выяснили. Врач только после тщательного осмотра установил, что Кэмпбелла ударили по голове, и, произошло это, собственно говоря, либо ночью в понедельник, либо утром во вторник в Миннохе.

— Вот оно как?! Туда ему и дорога! Черт, кажется, я начинаю понимать! Подозревают, что это моих рук дело?!

— Не знаю, — честно ответил его светлость. — Думается, вам следовало бы объяснить свое поведение. Ведь именно вы искали Кэмпбелла в понедельник вечером?

— Что верно, то верно. И если бы повстречал, то прибил. Однако в том-то и дело, что я его не нашел.

— Можете это доказать?

— Хм… Не уверен. Но ведь вы это не серьезно, Уимзи?

— Посмотрим. Выкладывайте свою историю.

— Хорошо, слушайте. Прихожу я домой в понедельник часов этак в шесть вечера и застаю этого паразита, клеящегося к моей жене. Я просто впал в бешенство, Уимзи, и вышвырнул его. Правда, надо сказать, потом повел себя как дурак…

— Подождите-ка! Вы действительно видели Кэмпбелла?

— Завидев меня, он попытался было улизнуть, но не успел. Я велел ему выметаться, а затем высказал жене все, что думаю, настаивая на том, что не потерплю здесь больше этого паршивца. Гильда вступилась за него, и это меня ужасно разозлило. Видите ли, мне совершенно не в чем упрекнуть супругу, кроме одного: она не может и не желает понять, что Кэмпбелл был подлецом и негодяем, каких поискать, и что, принимая его, она выставляет меня на посмешище. Гильда так добра и одержима идеями милосердия, но не видит, что все это не для таких, как Кэмпбелл. Да чтоб меня черти взяли, если он не хотел затащить ее в постель! А когда я весьма деликатно попытался указать, что она ведет себя просто как идиотка, то натолкнулся, так сказать, на глухую стену непонимания. Видит Бог, Уимзи, не хочу по-свински за глаза отзываться о собственной жене, но факт в том, что она преисполнена дурацких идеалов и абсолютно не понимает, каковы люди на самом деле. Улавливаете, о чем я?

— Конечно, — кивнул Питер.

— На самом деле она поистине чудесная женщина. Вот только, боюсь, в последний раз я наговорил глупостей.

— Так бывает, — согласился Уимзи. — В нашей беседе подробности не прозвучали, но могу себе представить сцену, которую вы устроили. Наверное, разгорячились, стали возмущаться, а она замкнулась в себе, и тогда вы наговорили того, чего на самом деле не собирались говорить, рассчитывая ее образумить таким образом. После этих воплей Гильда, скорее всего, ударилась в слезы, чем почти убедила вас в справедливости абсурдных обвинений, которые вы предъявили ей исключительно из желания досадить. Затем вы пригрозили одновременно убийством и самоубийством и сбежали. Поверьте мне, Фаррен, вы не первый и не последний.

— Да, похоже, вы уловили суть, — кивнул художник. — Но тогда я действительно сам начал верить в то, что говорил. Мне и правда показалось, что Кэмпбелл задался целью сделать как можно больше гадостей. В городе я перехватил пару стаканчиков и понесся в Гейтхаус с намерением отыскать мерзавца.

— Удивительно, как вы разминулись в Керкубри! ОН довольно долго сидел в «Гербе МакКлеллана».

— Этот вариант не пришел мне в голову. Я сразу бросился в Гейтхаус, но, к счастью, не застал Кэмпбелла дома. Зато наткнулся на Фергюсона, который обругал меня. Если бы я выпил чуть больше, наверняка сцепился бы и с ним. Потом кто-то мне сказал, что видел Кэмпбелла, направляющегося в Критаун, и я пустился по следу, по дороге добавив еще пару рюмок виски.

— А я слышал, — поправил живописца Уимзи, — что вы дернули в сторону поля для гольфа.

— Разве? Да, верно… Сначала я заехал к Стрэтчену, но его не было. Я то ли оставил записку, то ли попросил кого-то передать ему сообщение… Честно говоря, точно не помню. Кажется, все-таки написал, что рванул в Критаун, чтобы пристукнуть Кэмпбелла, а после перерезать себе глотку. Короче, полную чушь… Потому и сказал поначалу, мол, бедный Стрэтчен. Представляю его состояние. Он что, не показал полиции записку?

— Если о записке речь и шла, то я не в курсе.

— Ну да, ну да… Вряд ли бы он стал откровенничать. Стрэтчен правильный парень. Так вот, я поехал в Критаун. Когда я туда добрался, бары уже не работали, но я все равно зашел в один и раздобыл бутылку виски. Не хотелось бы мне, чтобы у малого, который продал ее после закрытия, возникли проблемы…

— И?..

— Я не очень хорошо тогда соображал, но помню, как поднялся в холмы со смутным намерением кинуться на дно одной из этих ямищ. Еще припоминаю, что дребезжал на чертовом велосипеде по ухабам и под конец, пропади они все пропадом, подъехал к одному из рудников. Чуть туда не свалился, кстати. Я слез с велосипеда, сел на краю обрыва в компании с бутылочкой виски и задумался о тщете всего сущего. Вероятно, я был вдрызг пьян, потому что не знаю, сколько времени там провел. Потом послышались чьи-то крики, я ответил, не знаю, зачем. Кто-то подошел и начал в чем-то меня убеждать. Скорее всего, старина Стрэтчен — по крайней мере, мне тогда показалось, что это был он, хотя вполне допускаю, что мог ошибиться. Стрэтчен… Или не Стрэтчен?.. Ну, словом, он все говорил и говорил, пытался меня схватить, а я отбивался и молотил его кулаками. Уверен, это была отличная драка! Затем я его повалил и кинулся бежать, как будто за мной черти гнались. Боже! Как это было здорово! Видите ли, алкоголь ударяет мне только в голову, а с ногами никаких проблем! Я ломился через вереск, и звезды неслись вместе со мной. Не знаю, сколько я пробежал… А потом оступился и покатился вниз по склону. Полагаю, таким образом я и очутился на дне, а когда очнулся, было уже порядочно светло. Я лежал где-то в ложбине, в довольно уютных зарослях папоротника, и, как ни странно, ничего, кроме головы, у меня не болело.

Понятия не имею, где я находился, но тогда меня это не волновало. Я просто ощущал, что действительность не имеет никакого значения. Я не хотел возвращаться домой, мне было плевать на Кэмпбелла… Казалось, что все заботы разом упали с моих плеч. Я встал и поплелся, сам не знаю, куда. К тому времени я здорово проголодался, ведь накануне не успел поужинать. К счастью, вокруг журчало множество мелких ручьев, так что воды было вдоволь. Прошло, наверное, много часов, прежде чем я набрел на дорогу и направился вдоль нее, никого, однако, не встретив. Затем, уже после полудня, я перешел мост и наконец-то стал узнавать окрестности. Я был недалеко от места под названием Бридж-оф-Ди на Новогаллоуэйской дороге. Не так уж я, на самом деле, сбился с пути, хотя и сделал порядочный крюк, несмотря на старания оставлять солнце по правую руку.

— Солнце, знаете ли, имеет свойство передвигаться по небу, — язвительно заметил Уимзи. — По крайней мере, есть такое предположение.

— М-да… Я совершенно не понимал, сколько времени заняла дорога. Так или иначе, я добрался до Бридж-оф-Ди и пошел по Новогаллоуэйской дороге. Навстречу мне попались несколько овец, коров и телег. Наконец, меня подобрал парень на грузовичке, добросив до самого Нью-Галлоуэйя, где я наконец перекусил.

— В котором часу это было? — быстро спросил Питер.

— Наверное, где-то около трех. Настала пора обдумать, что делать дальше. В кармане у меня нашлось десять фунтов, и единственное, что я знал определенно, — возврата быть не могло. Я был совершенно опустошен. Совершенно! Мне хотелось отправиться в дальние страны. Плевать, даже если никогда больше не увижу шпили Толбуса! Передо мной остановился пустой грузовик с эмблемой какой-то фирмы из Глазго, и я столковался с шофером, который пообещал подвезти меня до Дамфриса — обычно они едут этим путем.

— Какой рисунок был на машине?

— А? Да разве я помню? В кабине сидели два славных парня, и мы беседовали о рыбалке.

— Где они вас высадили?

— Немного не доезжая до Дамфриса. Понимаете, мне нужно было подумать. На повестке дня стоял вопрос: сесть на поезд сразу или для начала посетить какой-нибудь бар? Я боялся попасть в столпотворение, какое бывает порой на станциях. Кроме того, кто-нибудь из железнодорожных служащих мог меня узнать, ведь в Дамфрис я езжу часто. С пабами тоже вышла загвоздка… Не знаю, смогу ли объяснить, что я тогда чувствовал, Уимзи. У меня возникло ощущение, будто я скрываюсь, и опасение, что меня узнают. Если бы я вдруг встретил кого-то из знакомых, я бы на ходу сочинил какую-нибудь дурацкую историю о рыбалке или поездке на пленэр. То есть представил бы все так, будто ничего необычного не произошло. После этого оставалось только вернуться домой. Понимаете? Это не тот случай, когда можно ловко соврать. Когда вынужден лгать, ты не можешь убежать, как бы теряешь свободу. Наверное, я не смогу объяснить так, чтобы вы меня поняли.

— Ну почему же? — пожал плечами его светлость. — Это все равно, что купить обручальное кольцо.

— Да! И так же скучно, особенно если колечко из дутого золота. Уимзи, вы богаты, ничто не может помешать вам делать то, что заблагорассудится. Почему вы утруждаете себя ношением маски респектабельности?

— Наверное, как раз потому, что ничто не может мне помешать делать то, что мне нравится. Это доставляет мне удовольствие.

— Не понимаю, — сказал Фаррен, озадаченно глядя на лорда. — Это странно… Вы производите впечатление свободного человека. Что дает вам свободу? Деньги? Или то, что вы холосты? Но кругом множество богатых холостых мужчин, вторые не…

— Не отвлеклись ли мы несколько от темы? — перебил эти теоретизирования Уимзи.

— Наверное… Так вот, я зашел в небольшую гостиницу, выпил в баре пива по четыре пенса за кварту. Там был какой-то молодой парень на мотоцикле с коляской. Сказал, что он здесь проездом по дороге в Карлайл. Его слова навели меня на одну мысль: я спросил, не возьмет ли он меня с собой и получил согласие. Он был славный малый, и лишних вопросов не задавал.

— Как его звали?

— Ни я его не спросил, ни он меня. Я объяснил ему, что вроде как просто гуляю, а все вещи у меня в Карлайле. Но парню, похоже, было вообще плевать. Никогда не видел такого здравомыслящего человека.

— А он чем занимается?

— Я так понял, торгует подержанными моторами, и мотоцикл у него появился в результате какого-то обмена с доплатой. Я мог бы ничего и не узнать, просто он извинялся за то, что его машина не в самом лучшем состоянии. Проще говоря, в дороге она забарахлила, и мне пришлось держать электрический фонарик, пока парень занимался починкой. Кажется, его мало что интересовало, кроме свечей зажигания и тому подобного. Мотоциклист практически не разговаривал. Сказал только, что уже тридцать шесть часов в пути, но не стоит беспокоиться, потому что он может водить и во сне.

Уимзи согласно кивнул, отлично представляя этих подвижников торговли подержанными моторами: мрачных, молчаливых, циничных, за рулем в любое время суток и в любую погоду, привычных к невзгодам и разочарованиям. Доставить клиентам унылые коробки и отбыть прежде, чем обнаружится какой-нибудь подвох; добраться до дома, волоча кучи старого металлолома до того, как сгорит наскоро собранный радиатор или откажет сцепление. Вечно усталые, как собаки, грязные и готовые к худшему, угрюмые и бедные, они не склонны проявлять любопытство к случайным попутчикам, предлагающим деньги за то, чтобы их подвезли.

— Итак, вы доехали до Карлайла?

— Да. Большую часть пути я проспал, кроме, конечно, того момента, когда пришлось держать фонарь. Изредка просыпаясь, я смотрел по сторонам, наслаждался дорогой. Ничего и знать о водителе — так даже лучше. Кстати, я никогда до этого не ездил в коляске мотоцикла. Ощущения совсем не те, что в кабине автомобиля. Я несколько раз садился за руль, пытался научиться водить, но не получал особого удовольствия. Гораздо лучше, когда тебя кто-то везет, а уж езда в коляске просто поражает воображение! Мотоцикл как будто двигается сам, увлекая пассажира за собой, как на буксире. Подобная езда чем-то напоминает похищение. И мощь мотора чувствуется лучше, чем в машине… Не знаете, почему возникают именно такие ощущения?

Уимзи пожал плечами.

— А может, мне просто так показалось… Как бы то ни было, утром мы доехали до Карлайла, где я заморил червячка в одной закусочной. Потом прошелся по магазинам, купил чистую рубашку, несколько пар носков, зубную щетку и прочие мелочи, а также рюкзак, чтобы как следует экипироваться. Подсчет наличности показал, что пора задуматься о заработке. Конечно, я мог обналичить чек, но это грозило мне риском раскрыть свое местонахождение. Мало ли что… Вдруг людям из банка понадобится позвонить в Керкубри? Я подумал, что значительно интереснее будет справляться собственными силами. У меня еще оставалось немного денег. Я нашел художественный магазин и купил переносной мольберт, палитру, кисти и краски…

— Насколько я вижу, «Виндзор энд Ньютон», — сказал Питер.

— Да. Их продукция, как известно, продается практически везде. Обычно я выписываю инструменты и материалы из Парижа, но «Виндзор энд Ньютон» тоже вполне годится. Я надумал отправиться к югу, в Озерный край^[595], порисовать для туристов. Это до смешного легкий заработок, за день можно наштамповать два-три пейзажа — холмы, вода и туман, и за один этюд эти идиоты готовы выложить шиллингов десять, особенно если картинка трогательная. У меня был знакомый, который таким образом полностью окупал отпуск, хотя подписывался, разумеется, не своим настоящим именем. Все-таки торговля низкопробной мазней вредит репутации, знаете ли.

— Потому и мистер X. Форд?

— Вижу, вы побывали в «Быке» в Брафе? Да, это было весьма забавно… Так вот. После покупки красок как раз осталось немного монет, чтобы поймать какой-нибудь грузовичок. Однако мне опять повезло: я познакомился с одним типом на «райли», который в свое время учился в Оксфорде — отличный малый, кстати. Он держал путь на юг и сказал, что я могу сопровождать его, сколько захочу, и платить ничего не надо. Сами понимаете, предложение звучало заманчиво. Парень назвался Джоном Барреттом и сказал, что просто катается — едет, куда глаза глядят. Совсем недавно купил новую машину которую нужно обкатать. Да уж, обкатка вышла — будь здоров! Я в жизни так не пугался.

— Где он живет?

— Где-то в Лондоне, точный адрес я не запомнил. Он задавал кучу вопросов, на что я рассказал о жизни странствующего художника. Думаю, он все же решил, что это просто отговорка. Хотя, если вдуматься, на тот момент мой рассказ был близок к истине. Еще он спрашивал, какой смысл в бродяжничестве и тому подобные глупости, интересовался, откуда я иду. Пришлось ответить, что из Галлоуэйя. Когда мы добрались до Брафа, я сообщил, что дальше отправлюсь пешком. В голову закралась мысль, что я еще слишком молод, чтобы умереть в автокатастрофе, можно сказать, в самом начале пути. Он выглядел малость разочарованным, но пожелал мне удачи. «Бык» привлек мое внимание тем, что выглядел поскромнее остальных заведений. Как раз при взгляде на него меня и посетила мысль о смене вывески. И, надо сказать, очень вовремя, потому что как раз на следующий день испортилась погода, что было полной неожиданностью и похоронило мои планы с рисованием холмов и озер. В результате я здесь.

Фаррен снова взялся за кисть и возобновил труды над «Собакой и ружьем».

— Ну и приключения, — вздохнул Уимзи. — Однако, проблема в том, что вы не в состоянии предъявить ни единого доказательства правдивости своей истории. Никто не может точно сказать, где вы были с вечера понедельника до трех часов пополудни вторника.

— Что? Ох, я об этом уже забыл… Но все ведь не настолько серьезно, а? В конце концов, я дал совершенно нормальное, удовлетворительное объяснение.

— Для меня оно, возможно, и удовлетворительное, — согласился Питер. — Но для полиции…

— Да к черту полицию! Я же говорю, Уимзи… — тут налицо живописца легла тень сомнения. — Значит ли это, что я должен вернуться?

— Боюсь, что да. К сожалению.

Лорд Питер посмотрел мимо Фаррена на дверь черного хода гостиницы, откуда показались две широкоплечие мужские фигуры в твидовых костюмах. Фаррен, почувствовав смутную тревогу, повернул голову.

— О, Боже, — только и смог вымолвить он. — Это конец. Арест. Неволя. Тюрьма.

— Да, ситуация… — сказал Питер еле слышно. — И на этот раз вы не сбежите.

История Стрэтчена

— Велосипеды?! — завопил Макферсон. — Ни слова больше о велосипедах! Меня тошнит от одного упоминания о них! Кто бы мог подумать, что из-за двух-трех велосипедов поднимется такая суета? Один в Лондоне, другой в Критауне… И будто этого мало! Пропал еще велосипед Уотерза… Непонятно, то ли мы должны арестовать Уотерза за убийство, толи разыскивать какого-то велосипедного вора.

— Да, все непросто, — посочувствовал Уимзи. — Полагаю, никто не видел, как Уотерз садился на яхту в Дуне?

— Если бы кто-то видел, стал бы я, по-вашему, сейчас мучиться?! — гневно вскричал инспектор. — Есть один свидетель, который утверждает, что кто-то пробирался по песку вдоль берега, но это было на расстоянии полумили от наблюдателя. Кто сможет утверждать, что это был именно Уотерз?

— Должен признаться, — заметил его светлость, — что никогда еще не видел так много настолько неубедительных алиби. Кстати, инспектор, вы не проверяли рассказ Фергюсона?

— Фергюсона? — переспросил Макферсон с обиженной интонацией школьника, перегруженного домашними заданиями. — Нет, о Фергюсоне мы не забыли. Я съездил в «Спаркс Энд Крисп» и допросил тамошних работников. Двое из них вспомнили его. Парень с первого этажа, дежурящий в холле не смог указать точное время, но опознал Фергюсона по фотографии и утверждает, что именно он в понедельник днем отдал двигатель в починку. Он также посоветовал показать фото другому служащему, мистеру Сондерсу, и вызвал его ко мне по внутреннему номеру. Сондерс производит впечатление хваткого и смышленого малого. Он сразу выбрал из шести предложенных фотографий нужную, а после нашел запись в регистрационной книге о поступлении двигателя.

— Молодой человек может под присягой назвать время визита Фергюсона?

— Он не рискнул поручиться за точность до минуты, но припомнил,как, вернувшись с обеденного перерыва, увидел, что Фергюсон уже сидит в мастерской. Обед там обычно с половины второго до половины третьего, но в тот раз приемщик несколько задержался, и Фергюсону, по-видимому, пришлось прождать чуть дольше. Сондерс настаивает на том, что было около трех. Возможно, без десяти.

— Примерно то же самое утверждает Фергюсон.

— Да, тут их слова сходятся.

— Хорошо, допустим. Это все, что сказал Сондерс?

— Практически да. Кроме одной детали: его удивил характер повреждений двигателя. Агрегат, по мнению служащего, выглядит так, как будто кто-то хорошенько приложился по нему молотком.

— Забавно. Этот факт, конечно, будет отмечен в отчете механика. Кстати, с ним вы говорили?

Инспектор неохотно признался, что еще нет, но тут же добавил, что не понимает, какое отношение к делу имеет эта деталь.

— Может быть, — задумчиво предположил полицейский, — некий злоумышленник был заинтересован в том, чтобы Фергюсон не смог с утра завести машину?

— Инспектор! — воскликнул Уимзи. — Вы прямо читаете мои мысли! Я подумал о том же самом.

Фаррен, план побега которого потерпел полный и окончательный крах, был возвращен в Керкубри. Жена простила его, внушив себе, что поступок мужа был не более чем безрассудной и эксцентричной, но безобидной выходкой. Гильда, как и прежде, с идеально прямой спиной сидела в кресле и безмятежно пряла, превращая бесформенный белый ком шерсти в крепкую нить и неустанно оборачивая ее вокруг вращающегося веретена. Выслушав безумный рассказ Фаррена в полицейском участке, мистер Максвелл только покачал головой. Он находился в затруднении — пришлось принять эту историю на веру, ведь опровергнуть ее пока не представлялось возможным, и решение об аресте Фаррена так и не было принято. К тому же имелась еще одна причина, чтобы оставить Фаррена на свободе — в любой момент мог последовать приказ о задержании Уотерза, Гоуэна, Грэхема или даже Стрэтчена, чьи показания, как назло, также были, по крайней мере, странными, а сказать откровенно, и вовсе подозрительными. Арестовывать же пятерых за одно преступление даже полицейским казалось абсурдом.

Носильщик из Джирвана все еще находился в больнице — у него все-таки начался перитонит. Юстонский велосипед был признан собственностью юного Эндрю из «Анвоса», и не существовало ни единого доказательства причастности этой машины к смерти Кэмпбелла. Если предположить, что убийца все же Фаррен, то, очевидно, велосипед ни при чем. Фаррен не мог доехать на нем до Джирвана, чтобы успеть на поезд в Эйр, находившись при этом в Нью-Галлоуэйе в три часа пополудни. Эта часть рассказа Фаррена оказалась, судя по результатам проверки, правдой. Нет, Фаррена, как и остальных, придется на время оставить в покое. Нужно подождать, пока преступник ошибется и выдаст себя. Между тем Фаррен, обиженный на весь мир, сидел в студии, и Гильда окружала его вниманием и заботой, как будто плела сеть паутины с центром в собственной гостиной, украшенной занавесками холодных голубых тонов.

Стрэтчен, допрос которого начальник полиции взял на себя, принял того вежливо, но без особого энтузиазма.

— Мы получили заявление от мистера Фаррена, — официально начал мистер Максвелл, — относительно его действий и местонахождения в понедельник вечером и вторник утром. Должен уведомить, что некоторые факты требуют вашего подтверждения.

— Вот как? — удивился Стрэтчен. — А я тут при чем?

— Слушайте! — не выдержал начальник полиции. — Вам отлично известно, при чем тут вы! Из рассказа мистера Фаррена явствует, что вы сообщили не все факты о том, что делали в указанный период времени. Но теперь, когда мистер Фаррен дал пояснения, у вас больше нет оснований для замалчивания скрытых обстоятельств.

— Я все равно не понимаю, — настаивал на своем Стрэтчен. — Мистер Фаррен, как говорят, ездил на выходные в Англию, а теперь вернулся. Почему я должен отвечать на вопросы о его личных делах? Что вы от меня-то хотите?

— Мистер Стрэтчен, — терпеливо повторил Максвелл, — я убедительно прошу вас не отвечать в подобном тоне. Ни к чему хорошему это не приведет, а только создаст трудности и, если хотите, вызовет излишние подозрения. Вы прекрасно осведомлены о том, что мы расследуем обстоятельства убийства мистера Кэмпбелла, и нам необходимо собрать всю информацию о любом, кто встречал мистера Кэмпбелла незадолго до смерти. Мистер Фаррен видел его в понедельник в шесть часов пополудни и предоставил подробное описание своих действий с этого времени. Данные сведения требуют подтверждения. Если вы можете дать его, в чем причина отказа?

— Причина в том, — на сей раз любезно ответил Стрэтчен, — что мистер Фаррен разгуливает на свободе. Следовательно, у вас против него ничего нет. В подобной ситуации я не обязан отвечать ни на какие вопросы о том, что он делал. С другой стороны, если вы намерены предъявить ему или мне какие-либо обвинения, то тем более ваш, так сказать, долг предупредить о том, что любые наши слова могут быть использованы против нас.

— Конечно, — согласился начальник полиции, подавив раздражение. — Вы не обязаны ничего говорить, если считаете, что этим себя разоблачите. Но откровенными ответами вы можете предупредить подобные логические выводы с нашей стороны.

— Это угроза?

— Разумеется, нет. Это предупреждение.

— А если я поблагодарю вас за предупреждение и все же откажусь делать какие-либо заявления?

— Ну что же… В таком случае…

— В таком случае вам останется только арестовать меня и возложить на меня ответственность за убийство или соучастие в оном. Вы готовы зайти так далеко?

Начальник полиции ни в коей мере не был готов к подобному повороту событий, однако пошел ва-банк:

— Рискните, и увидите.

Стрэтчен замолк, барабаня пальцами по столу. Часы на каминной полке громко тикали, а из сада доносился голос Миры, играющей в салки с матерью и няней.

— Ладно, — сдался наконец Стрэтчен. — Что из рассказанного Фарреном требует моего подтверждения?

Этот дешевый трюк возмутил Максвелла.

— Боюсь, так не пойдет, мистер Стрэтчен, — язвительно начал он. — Полагаю, будет лучше, если вы сами с самого начала расскажете, как все было, изложив собственный взгляд на произошедшее.

— Что вы подразумеваете под самым началом?

— Начните с того, где вы были в понедельник днем.

— В понедельник днем? Выезжал на пленэр.

— Куда? В какой район?

— В Балм. Вам нужны доказательства? Могу показать картину, хотя, конечно, там нет никаких видимых признаков того, что ее рисовали именно в понедельник. Однако решусь предположить, что кто-то мог заметить мою машину. Я оставил ее в поле и пешком спустился к краю утеса. Тема картины: остров Росс. Цена по завершении работы: пятьдесят гиней.

— В какое время вы оттуда уехали?

— Около половины восьмого вечера.

— Неужели освещения в это время еще достаточно для рисования?

— Боже милостивый! — воскликнул Стрэтчен. — Полиция проявляет эрудицию в области искусства! Нет, недостаточно, Но я взял с собой ужин. Обед состоял из сэндвичей с холодным ясом, булочек, черного хлеба, сыра, помидоров и бутылки пива. Чтобы не скучать во время пикника, я еще прихватил книгу — весьма миленькое повествование об убийстве, совершенном в этой части страны. Называется «Последнее путешествие сэра Джона Мэджилла», сочинение некоего мистера Крофтса^[596]. Почитайте! Там местная полиция обращается в Скотланд-Ярд, чтобы они помогли распутать сложное дело.

Максвелл, не дрогнув, проглотил оскорбительный намек и спросил:

— Потом вы вернулись в Гейтхаус?

— Нет. Я направился в Тонгланд.

— И проехали через Керкубри?

— Не будучи за штурвалом аэроплана, очевидно, я должен был проехать через Керкубри.

— Я имею в виду, в какое время?

— Около восьми.

— Кто-нибудь видел вас?

— У меня нет сомнений, что да. По опыту могу судить, что никто не может проехать через Керкубри или еще где-нибудь в округе без того, чтобы не быть замеченным как минимум полудюжиной человек.

— Вы нигде не останавливались?

— Нет.

— Чем вы занимались в Тонгланде?

— Рыбачил. Полная сумка: один лосось на три четверти фунта, еще один унций семи и три слишком мелких, чтобы взвешивать.

— Рядом с вами был еще кто-нибудь?

— Если и был, это осталось для меня тайной. Меня знает смотритель, но его там не оказалось. Однако рискну предположить, что какой-нибудь зевака мог меня заметить.

— Когда вы выехали из Тонгланда?

— Примерно в одиннадцать, полагаю. Рыба определенно потеряла энтузиазм, и я вслед за ней.

— И затем?..

— Затем, как хороший мальчик, я поехал домой, добравшись туда где-то около полуночи.

— Вы, конечно, можете назвать свидетелей?

— О, конечно! Моя жена и служанка. Впрочем, они, естественно, поклянутся в чем угодно, будь на то моя воля.

— Безусловно, — кивнул Максвелл, от которого сарказм живописца отскакивал, как мелкие ядра от крепостных ворот. — Что потом?

— Я снова выехал из дома на машине.

— Зачем?

— Чтобы найти Фаррена.

— Зачем он вам вдруг понадобился?

— Я нашел оставленную им записку.

— У вас еще сохранилась эта записка?

— Нет. Я ее сжег.

— Что в ней было?

— Там говорилось, что он собирается наложить на себя руки. Я подумал, что надо бы поехать и остановить его.

— Он указал, куда пошел?

— Нет, но я предположил, что скорее всего Фаррен поднялся в холмы близ Критауна. Мы как-то обсуждали тему самоубийства, и старые рудники, похоже, имели для него определенную притягательность в этом смысле.

— Понятно. Вы поехали прямо в Критаун?

— Да.

— Вы вполне уверены в этом, мистер Стрэтчен?

— Конечно, уверен.

Слова Стрэтчена звучали убедительно, но опытный начальник полиции все же уловил в них едва заметную нотку неуверенности, свидетельствовавшую о том, что художник лжет. Обычно рассудительный, Максвелл поддался внезапному порыву и решил еще раз рискнуть, пойдя на небольшой блеф.

— Тогда вы, должно быть, очень удивитесь, если я скажу, что вашу машину видели на дороге между гостиницей «Анвос» и Стендин-Стоун-Пул между полуночью и половиной первого.

Такого поворота событий Стрэтчен никак не ожидал.

— Да, — признался он. — Я удивлен.

— Конечно, это необычно, — подхватил начальник полиции, — но как вы сами отметили, в округе из-за каждого угла может торчать чей-нибудь любопытный нос. Как бы то ни было, теперь, когда вам об этом напомнили, вы по-прежнему намерены утверждать, что не ездили туда?

— Хм, нет… Я нечаянно забыл об этом. Я поехал… Я думал…

— Вы поехали к дому Кэмпбелла, мистер Стрэтчен. К слову вас там видели. Зачем?

— Я подумал, что могу застать Фаррена там.

— Почему?

— Ну… Он крепко недолюбливал Кэмпбелла, и я вдруг подумал, что Фаррен захочет разыскать его.

— С вашей стороны было странно так подумать, не так ли?

— Да нет, почему же? Наоборот, странно было бы притворяться, что они с Кэмпбеллом ладили между собой. В тот вечер у них произошла ссора…

— Да, но вы в тот момент еще не могли этого знать, мистер Стрэтчен. Итак, говорите, вы продвигались из Балма в Тонгланд, нигде не останавливаясь и ни с кем не заговаривая в Керкубри?

— Все верно. Я же понимал: речь идет о возможном самоубийстве.

— Понятно. Я просто спросил. В записке мистера Фаррена не было ничего, что наводило на мысль о том, что он может отправиться на поиски мистера Кэмпбелла?

— Решительно ничего.

— Мистер Стрэтчен, я обязан предупредить вас, что если вы будете продолжать скрывать правду, то рискуете навлечь на себя серьезные неприятности. Нам известно содержание записки.

— Неужели? — Стрэтчен пожал плечами. — Если знаете, зачем спрашиваете?

— Мы спрашиваем затем, чтобы получить независимое подтверждение известных фактов, мистер Стрэтчен. И должен заметить, что подобным отношением вы осложняете ситуацию для нас и для мистера Фаррена.

— Если Фаррен рассказал вам… Ладно, тогда скажу… В записке упоминался Кэмпбелл. Я решил посмотреть, нет ли Фаррена у него, и если нет, то предупредить Кэмпбелла.

— Предупредить? Значит, вы восприняли угрозы Фаррена настолько серьезно?

— Ну, не настолько… Однако оба они весьма вспыльчивы, мне пришло в голову, что было бы в высшей степени нежелательно допустить их встречу в подобном настроении. Не исключено, что они могли всерьез подраться, что было бы совсем уж скверно.

— И что же, вам удалось его предупредить?

— Дома никого не оказалось. Я постучал в дверь и затем, поскольку в мастерской было темно, вошел.

— То есть дверь была открыта?

— Нет, но я знал, где лежит ключ.

— Это что, общеизвестно?

— Откуда мне знать? Просто я часто замечал, как Кэмпбелл, заперев дверь, прятал ключ в небольшую выемку за водосточной трубой.

— Ясно. Итак, вы вошли?

— Да. Внутри оказалось довольно чисто — все убрано: не похоже, чтобы Кэмпбелл был дома. Нигде не оказалось грязных тарелок, не валялись тряпки или что-нибудь подобное. Я поднялся наверх, в спальню — там тоже никого. Я оставил Кэмпбеллу записку на столе и ушел, заперев дверь и положив ключ туда, откуда взял.

Начальнику полиции стоило огромных усилий не показать, насколько ошеломляющий эффект произвела на него эта деталь рассказа, и спросить нейтральным тоном:

— Что конкретно было в записке?

Поскольку Стрэтчен, казалось, испытывал сомнения в необходимости продолжать, Максвелл, с большей уверенностью, чем ощущал на самом деле, добавил:

— Постарайтесь на этот раз вспомнить поточнее, мистер Стрэтчен. Как видите, иногда мы способны проверить сказанное.

— Да, — холодно согласился Стрэтчен. — Я вообще удивлять, как это еще не услышал от вас о записке.

— Итак, вы, само собой, решили, что Кэмпбелл получил послание и позже уничтожил его?

— Поначалу я так и думал, — сказал Стрэтчен, — потому и счел, что весь сыр-бор насчет ночи понедельника не стоит выеденного яйца. Если Кэмпбелл вернулся домой, значит, он был еще жив после того, как я его видел. Он ведь позавтракал, верно? По крайней мере, я так понял. Значит, прочитал записку и избавился от нее.

— Но теперь вы думаете иначе?

— Ну, если вы забрали записку, то очевидно, что он ее не получил. А если бы вы нашли ее на мертвом теле, уж конечно сразу выложили бы карты на стол.

— Я не упоминал время, — снисходительно сказал Максвелл, — когда мы завладели запиской.

По какой-то причине эта реплика, казалось, смутила его собеседника, и он промолчал.

— Ну а теперь, — снова приступил к допросу начальник полиции, — не хотите ли рассказать, что именно вы написали? У вас было достаточно времени, чтобы это обдумать.

— Чтобы что-нибудь сочинить, хотите сказать? Хм, не собираюсь ничего придумывать, но сейчас, пожалуй, уже и не вспомню содержание слово в слово. Думаю, я написал что-то вроде: «Мистер Кэмпбелл! Я несколько обеспокоен в связи с Ф. Он сильно на взводе и угрожает расправиться с вами. Какие бы основания злиться на вас он не имел (вам лучше об этом знать), я все же счел разумным вас предупредить, чтобы были начеку» и поставил свои инициалы.

— И после этого вы утверждаете, что не восприняли угрозы Фаррена всерьез? Как тогда объяснить, что вы предупредили о намерениях своего друга человека, который был вам неприятен?

— А в чем дело? Я больше заботился о Фаррене, чем о Кэмпбелле. Не хотелось бы, чтобы у него возникли проблемы: обвинение в нападении, например, или что-то в этом роде.

— И все же ваш поступок представляется не вполне логичным, мистер Стрэтчен. Часто ли Фаррен угрожал Кэмпбеллу?

— Время от времени он высказывался довольно агрессивно.

— А когда-нибудь на него нападал?

— Нет. Они только ругались.

— Я что-то слышал об одной такой ссоре, около шести месяцев назад.

— Да, было дело. Только она ничем не закончилась.

— В любом случае, вы сочли необходимым написать записку такому человеку как Кэмпбелл, печально известному грубым и вспыльчивым нравом. Факт говорит сам за себя, не находите? Что же было дальше?

— Я добрался до Критауна и завернул на дорогу, ведущую в холмы. Оставил машину неподалеку от Фолби — дальше там не проехать — и пошел пешком, по пути выкрикивая имя Фаррена. Ночь была безлунной, но светили звезды, а я захватил фонарик. Дорога известна мне довольно хорошо, хотя полноценной дорогой назвать эту пастушью тропу, конечно, нельзя. Подобравшись к заброшенным рудникам, я начал осматривать окрестности внимательнее. Через некоторое время мне почудилось движение, и я снова стал кричать. Оказалось, что в зарослях действительно кто-то был. Человек побежал, я нагнал его, взял за плечо и спросил: «Господи, Фаррен, это ты?», а он заорал: «Что, черт подери, тебе нужно?»

— Это был Фаррен?

Стрэтчен снова заколебался, но ответил:

— Да, это был он.

— И?..

— Я препирался с ним несколько минут, желая убедить вернуться домой. Он наотрез отказывался и снова пытался сбежать. Я схватил его за руку, но он стал сопротивляться и в суматохе попал мне кулаком в лицо. Я упал, а когда поднялся на ноги, он уже дал деру. Было слышно только, как Фаррен карабкается по камням довольно далеко от меня. Я ринулся следом. Конечно, было темно, но, как я уже сказал, светили звезды, и движущаяся тень оказалась вполне различима, время от времени мелькая на линии горизонта. Вы же знаете, что за место эти холмы — сплошь кочки и ямы. Я порядочно запыхался, стараясь не упустить Фаррена из виду, и под ноги не смотрел. Споткнулся о какой-то куст, и глазом не успел моргать, как уже летел куда-то вниз, мне казалось, в тартарары, головой вперед. Я ударился, столкнувшись с чем-то вроде строительной сваи, и наконец приземлился. Немудрено, что такое приземление вышибло из меня дух. Когда я пришел в себя, понял, что свалился на дно колодца порядочной глубины — вокруг непроглядная темень, а где-то в вышине квадратик тусклого света. Осторожно нащупывая опору, я попытался встать на ноги, но как только мне это удалось, подступила тошнота, голова закружилась, и я снова потерял сознание, Не знаю, долго ли я так провалялся, но, должно быть, времен прошло немало, потому что, когда я вновь очнулся, день был уже в самом разгаре, и я смог наконец-то понять, где нахожусь.

— Вероятно, это была одна из шахт.

— Да. Бог мой, ну и местечко! Не думаю, что там было больше сорока футов глубины, но мне хватило. Расщелина шла под некоторым углом, как дымоход, и далеко вверху, казалось, На расстоянии не меньше мили, виднелся небольшой просвет. По счастью, шахта оказалась узкой. Расставив руки и ноги, я как мог, цепляясь за стены, с трудом, дюйм за дюймом, продвигался наверх, но, черт возьми, ужасно медленно. При этом в голове все плыло, в ногах ощущалась такая слабость, что после первых нескольких попыток я просто соскальзывал вниз. Я долго кричал, надеясь, скорее, на чудо, чем на то, что кто-нибудь меня услышит. Разумеется, вокруг царила кладбищенская тишина. Мне еще несказанно повезло, что я не переломал костей, иначе оставаться бы мне там и по сей день.

— Полно! — возразил Максвелл. — Вас бы вытащили в пятницу или субботу.

— Вот как… К этому времени, уверен, я был бы уже не в состоянии оценить ваше рвение. Итак, после того, как я передохнул и слегка успокоился, ноги стали мне подчиняться, гораздо лучше, и я постепенно пополз наверх, что оказалось непросто. Стены были гладкими, зацепиться практически не за что, и порой я терял точку опоры, соскальзывая на несколько футов обратно вниз. Хорошо, что иногда под руки попадались деревянные балки… Ухватившись за одну из них, можно было хоть время от времени перевести дух. Я здорово рассчитывал на то, что люди с ближайшей фермы увидят мою машину и придут узнать, все ли со мной в порядке, но если даже кто-то ее и видел, то, скорее всего, подумал, что я отлично провожу время на рыбалке или пикнике неподалеку. Хорошо еще, что природа не обделила меня силой и ростом. Я упорно карабкался вверх и наконец добрался до выхода из шахты, ощутив под рукой долгожданную траву. Боже, какое счастье! Последние несколько футов дались мне с огромным трудом. Я думал, что никогда не вылезу, однако, сам не знаю как, это у меня получилось. Я перевалил будто налитые свинцом ноги через край и судорожно дыша, без сил откатился подальше.

Стрэтчен сделал паузу, чтобы перевести дух.

— Так я пролежал еще некоторое время. Был превосходный, хотя и ветреный, солнечный день, и, черт побери, жизнь тогда представлялась мне весьма неплохой штукой, несмотря на то, что я дрожал, как осиновый лист, был голоден и умирал от жажды.

— Как вам кажется, который был час?

— Трудно сказать наверняка: мои наручные часы остановились, вероятно, ударившись обо что-то во время падения. Я немного передохнул, примерно с полчаса, после чего собрался с силами и огляделся вокруг, пытаясь понять, где нахожусь. Вы, конечно, знаете, что рудники занимают довольно значительную площадь, поэтому сразу узнать окрестности я не смог. Зато чуть позже отыскал ручей, выпил воды и умылся, отчего мне значительно полегчало. Осмотрев себя, я обнаружил под глазом, в том самом месте, куда пришелся кулак Фаррена, внушительный синяк, не говоря уж о всевозможных ссадинах и других повреждениях, полученных во время падения. На затылке прощупывалась шишка величиной с яйцо. Судя по всему, от этого удара я и потерял сознание. Однако надо было отыскать машину… Я прикинул, что должен находиться примерно в двух милях от Фолби, и решил, что если пойду вдоль ручья вниз по течению, то выйду к поселку. Было невыносимо жарко, а я, ко всем прочим бедам, потерял шляпу. Кстати, вы ее нашли?

— Да, но эта находка нам никак не помогла. Видимо, головной убор слетел с вас во время драки с Фарреном. Поначалу мы подумали, что это его шляпа, однако миссис Фаррен ее не опознала, так что мы, в общем-то, находились в затруднении.

— Ну, теперь вы знаете, чья она. Факт, что вы нашли ее в холмах, служит хорошим свидетельством в пользу правдивости моей истории, как полагаете?

Начальник полиции как раз подумал об этом, но, уловив в тоне Стрэтчена торжествующие интонации, вновь поддался сомнениям. Что может быть проще, чем в любое время между вторником и пятницей взять и подбросить в нужное место шляпу в качестве доказательства этой крайне драматичной истории?

— Мои мысли не имеют значения, мистер Стрэтчен, — с достоинством сказал Максвелл. — Пожалуйста, продолжайте. Что вы сделали дальше?

— Дальше я, придерживаясь выбранного направления, пошел вдоль ручья и через некоторое время увидел дорогу и автомобиль. Он стоял на том самом месте, где я его оставил. Часы на приборном щитке показывали четверть первого.

— Вы встретили кого-нибудь по пути?

— Дайте припомнить… М-м-м, да, я видел одного человека. Но я лег на землю и затаился, пока он не прошел.

— Почему?

Стрэтчен выглядел смущенным.

— Потому что… Понимаете, я был совершенно не готов отвечать на всякие вопросы, не зная, что случилось с Фарреном. Я отдавал себе отчет в том, что выгляжу как человек, побывавший в хорошей потасовке, и если бы тело Фаррена вскоре нашли на дне шахты или где-нибудь поблизости, я имел бы, фигурально выражаясь, бледный вид.

— Но ведь…

— Догадываюсь, что вы сейчас скажете. Конечно, следуя вашей логике, мне надлежало немедленно сообщить о случившемся и организовать поисковую группу. Но разве трудно представить, что Фаррен запросто мог прийти в себя и преспокойно отправиться домой? Было бы верхом идиотизма разжигать страсти и затевать шумиху на пустом месте. Мне казалось, что лучший выбор — тихо вернуться домой и подождать, пока ситуация не прояснится и не станет понятно, что произошло на самом деле. Так я и поступил, потеряв, кстати, кучу времени, пытаясь завести мотор. Накануне ночью, уходя, я оставил фары включенными, чтобы позже без труда отыскать автомобиль в темноте. Конечно же, пока я выбирался из ловушки, аккумулятор полностью разрядился. Пришлось оживлять двигатель вручную, с помощью рукоятки. Дело, доложу вам, не из легких… И все же после четверти часа мучений я умудрился заставить машину тронуться с места.

— Но ведь вы могли вызвать подмогу с фермы, не так ли?

Стрэтчен раздраженно махнул рукой.

— Разве я вам не говорил, что не хотел привлекать лишнего внимания? Кстати, я все время боялся, что кто-нибудь услышит шум и решит посмотреть, что происходит, но, слава Богу, никто не пришел. Не исключено, просто потому, что было как раз обеденное время… В багажнике нашлись старая кепка и спортивная куртка, так что я, как мог, привел себя в порядок и выехал на проселочную дорогу, что идет через Нокинз. Она пересекает речушку Скайер как раз после Глен и выводит к старой церкви в Анвосе. Я приехал домой около половины второго.

Начальник полиции кивнул.

— Семья была встревожена вашим ночным отсутствием?

— Нет. Забыл сказать, что, прочитав записку Фаррена, я связался с женой по телефону и предупредил ее, что должен кое с кем встретиться и не желаю, чтобы об этом кто-нибудь знал.

— Понятно. Что вы сделали, когда вернулись?

— Набрал номер «Герба МакКлеллана» в Керкубри и попросил, если их не затруднит, передать Гильде, что мистер Фаррен собирался позвонить мне насчет поездки на рыбалку. Она перезвонила примерно через полчаса. К тому времени я уже принял ванну и чувствовал себя значительно лучше. Миссис Фаррен сообщила, что Хью нет дома, и спросила, мол, не нужно ли ему что-либо передать? Я сказал, что зайду к ней после ленча, потому что должен сообщить важное известие. В ответ она как-то судорожно всхлипнула прямо в трубку, и я решил узнать, провел ли Фаррен эту ночь дома, попросив Гильду сказать только «да» или «нет». Она прошептала: «Нет…», а на следующий вопрос: «Связано ли отсутствие ее мужа как-то с Кэмпбеллом?» ответила утвердительно. Я посоветовал ей никому ничего не говорить до моего прихода и пообещал быть как можно скорее.

— Что вы рассказали своей жене?

— Только то, что Фаррен буянил и ушел из дома. Я дал ей понять, что она ни в коем случае не должна никому об этом говорить, а еще предупредил, что следует молчать о моем позднем возвращении домой и о том, что пришел я в весьма плачевном состоянии. Откровенно, в эти минуты я ощущал наибольшую потребность, можно сказать жизненную необходимость, в двух вещах — хотел привести себя в порядок и пообедать.

— Понимаю. Ну, а после вы все же поехали в Керкубри?

— Нет.

— Почему?

В этом настойчивом повторении Максвеллом бесконечных «что» и «почему» было одновременно нечто раздражающее и вызывающее тревогу. Стрэтчен заерзал на стуле.

— Я передумал.

— Отчего же?

— Я собирался, но…

Стрэтчен на минуту как будто потерял нить рассказа, но быстро собрался с мыслями.

— Мы обычно обедаем рано, у нас ведь маленькая дочь, но в тот раз баранья нога жарилась довольно долго, и мы сели за стол только в начале третьего, позже, чем обычно, еще и потому, что мне требовалось привести себя в порядок перед обедом, чтобы не вызвать ненужных пересудов среди прислуги. Итак, мы вышли из-за стола почти в три часа. Когда я наконец собрался, было, наверное, около пятнадцати минут четвертого. Подойдя к забору, чтобы открыть ворота, я увидел Тома Кларка, идущего со стороны поля для гольфа. Как раз напротив моей калитки ему встретился констебль из Гейтхауса.

Максвелл выжидающе молчал. Стрэтчен тяжело сглотнул и продолжил:

— Они не заметили меня из-за ограды, но я их прекрасно слышал. Полисмен спросил у Кларка, не видел ли тот на поле провоста. Том ответил, мол, да, видел, а констебль ему в ответ: «Его разыскивают. Мистера Кэмпбелла нашли мертвым в Ньютон-Стюарте».

Дальше они направились куда-то вдвоем, а я вернулся обратно в дом, чтобы хорошенько поразмыслить над ситуацией.

— О чем конкретно?

— Понимаете, я никак не мог сообразить, каким образом все это может отразиться на мне, но чувствовал, что сейчас не совсем подходящий момент, чтобы тревожить Фарренов. Визит к ним мог вызвать сплетни. В любом случае, мне нужно было время.

— Именно тогда вы услышали о случившемся несчастье впервые?

— Да. А что в этом необычного? Ведь новость только-только начала распространяться.

— Вы удивились?

— Естественно!

— Однако вы отчего-то не поспешили разузнать подробности, как поступил бы любой другой человек.

— Верно.

— Почему?

— Что, черт возьми, значит «почему»? Просто не поспешил, и все.

— Хорошо, пока оставим это. Когда лорд Питер Уимзи зашел к вам вечером, как я понял, в Керкубри вы еще не были?

— Именно так.

— Он сообщил о кончине Кэмпбелла вашей жене. Вы не говорили ей об этом раньше?

— Нет. Я не знал никаких подробностей и полагал, что будет лучше вообще ни о чем не распространяться.

— Вы не сказали лорду Питеру о том, что уже в курсе дела?

— Нет.

— По какой причине?

— Решил, что жена сочтет странным то, что я умолчал о трагедии.

— А о вашем синяке под глазом речь шла?

— Да. Я дал… э… ложное объяснение.

— Почему?

— Потому что Уимзи не имел к этому делу никакого отношения!

— А что супруга подумала насчет вашей версии событий?

— Почему вас это интересует?

— Уж не подозревали ли вы к тому времени, что убийство совершил Фаррен?

— Тогда об убийстве никто и слыхом ни слыхивал.

— Вот-вот, мистер Стрэтчен. Именно поэтому ваше поведение кажется несколько странным. Вы зашли к миссис Фаррен позже, вечером?

— Да.

— О чем вы говорили?

— Я пересказал события прошлой ночи.

— И только? Неужели вы не сказали, что ожидаете возбуждения против Фаррена дела об убийстве? Не предупредили, чтобы она была осторожна при общении с полицией?

Глаза Стрэтчена сузились.

— Не является ли этот вопрос одним из тех, которые вы не должны задавать и на которые я не должен отвечать?

— Ладно, как пожелаете, мистер Стрэтчен, — начальник полиции встал. — Похоже, вы хорошо знаете законы… Но все же позволю себе напомнить, что укрыватель, то есть косвенный соучастник, несет такую же ответственность, как и главный обвиняемый.

— Я в курсе, мистер Максвелл. Однако мне также известно, что вы не имеете права применять при опросе свидетелей ни явные, ни скрытые угрозы. Могу я еще чем-нибудь вам быть полезен?

— Нет, благодарю, — вежливо ответил представитель власти.

По пути в Керкубри начальник полиции долго размышлял о чрезвычайной пользе показаний Стрэтчена. Если история о записке, оставленной на столе в доме Кэмпбелла, правдива, чему Максвелл склонен был верить, новые факты снова разрушали тщательно выстроенную версию преступления. Слова Стрэтчена означали следующее: либо Кэмпбелл был жив после его визита, и в этом случае никакого убийства на дороге Гейтхаус-Керкубри не произошло, либо некто, пока неизвестный, заходил к нему после полуночи. Именно этот таинственный некто, без сомнения, и являлся убийцей.

Конечно, оставалась вероятность того, что никакой записки не существовало в природе, а Стрэтчен, застав Кэмпбелла дома, убил его. Такой вариант развития событий совпадал со свидетельством Фергюсона. Но тогда зачем вообще было сочинять историю о записке, кроме как для того, чтобы навлечь подозрения на Фаррена? Довольно нелепое предположение, ведь единственное разумное объяснение прочих поступков Стрэтчена — или попытка выгородить Фаррена, или его соучастие.

Итак, допустим, существует кто-то, не учтенный в схеме преступления. Кто бы это мог быть? До сих пор факты, изложенные Фергюсоном, имели исчерпывающее объяснение. В первый раз на машине было доставлено тело убитого, во второй раз к дому Кэмпбелла подъехал Стрэтчен. Если появлялся кто-либо еще, то Фергюсон его не слышал. Фергюсон.

Фергюсон.

Да, как насчет Фергюсона?

Он, единственный из всех, мог войти к Кэмпбеллу незамеченным. Все, что для этого нужно, — обойти дом и открыть дверь тем самым ключом, который Кэмпбелл так небрежно прятал.

В остальном, однако, получалась совершеннейшая ерунда. Даже не столько из-за алиби Фергюсона (начальник полиции не был склонен преувеличивать его значение), сколько потому, что версия о причастности соседа оставляла без ответа самый важный вопрос: где был Кэмпбелл, когда к нему приходил Стрэтчен? А если Стрэтчен застал Кэмпбелла дома, почему так прямо и не сказал?

Предположим, Стрэтчен нашел Кэмпбелла, несколько раньше убитого Фергюсоном. Что тогда? Или Стрэтчен был в сговоре с Фергюсоном?

А это мысль! Загвоздка в том, что с убийством связывали только одного из живописцев. В принципе, Фергюсон мог совершить преступление, обеспечив себе алиби перед поездкой в Глазго, в то время как Стрэтчен остался, чтобы инсценировать несчастный случай.

История о драке с Фарреном и падением в шахту выглядела не совсем правдоподобной. Все это время Стрэтчен мог провести в Ньютон-Стюарте. Может, удастся доказать, что он действительно возвращался по проселочной дороге, соединяющей Критаун и Анвос? Если так, времени хватило бы и на транспортировку тела в Миннох, и на написание картины, и на побег.

Только зачем приплетать Фаррена? Неужели Стрэтчен не в состоянии придумать более удачное объяснение своего ночного отсутствия дома, чем то, в котором фигурировал его лучший друг, что подозрительно само по себе? Можно ли заподозрить в Стрэтчене настолько хладнокровного и подлого типа?

Однако парень, несомненно, умен. Схватывает суть и понимает подоплеку вопроса еще до того, как его задают. Проницательный, хитрый и осторожный. Пожалуй, он способен составить подобный план.

Отнести шляпу в Фолби и бросить ее там, на краю шахты, с его стороны было умно, но Стрэтчена выдало слишком явное торжество.

Джемисон Максвелл, вдохновленный мощью собственного интеллекта, почувствовал себя просто великолепно, чего не происходило уже давненько. Он оказался настолько благодушен, что отправился к Питеру Уимзи, дабы поделиться с ним плодами своих умозаключений, но лорда, как назло, дома не оказалось.

История Грэхема

— Знаешь, Уимзи, — раздраженно сказал Уотерз, — а не заняться ли тебе чем-нибудь полезным, как думаешь? Может быть, порыбачишь или покатаешься где-нибудь на машине? Я не могу нормально работать, когда ты тут все время ходишь и что-то вынюхиваешь. Это меня отвлекает.

— Извини, — пожал плечами Питер. — А мне нравится… Я считаю, что самое веселое в жизни — это ничего не делать и смотреть, как кто-то другой занят чем-нибудь полезным. Ведь не случайно лондонские дорожные рабочие пользуются у народа такой бешеной популярностью. Люди, будь то сын повара, сын герцога, сын хоть ста королей, могут часами стоять около них, заткнув уши… А почему? Да просто ради удовольствия праздно поглазеть, как усердно работяги орудуют отбойными молотками.

— Может, ты и прав, — ответил Уотерз. — К счастью, грохот молотков не позволяет зевакам слышать комментарии рабочих по этому поводу. Тебе самому понравилось бы, встань я у тебя над душой и наблюдай за тем, как ты ведешь расследование?

— Это совсем другой случай, — возразил его светлость. — В секретности заключена сама суть любого следствия, поэтому в данном процессе нет ничего захватывающего. Впрочем, можешь последить за мной, если есть желание.

— Отлично! Тогда беги и начинай, а я подойду попозже, когда закончу этюд, и полюбуюсь на тебя.

— Не утруждайся, — услужливо сказал Питер. — Можешь смотреть прямо сейчас.

— О! А что, ты сейчас занят расследованием?

— Конечно. Если бы ты приподнял крышку моего черепа, то увидел бы, как усиленно крутятся там шестеренки.

— Надеюсь, объектом дознания являюсь не я?

— Все на это надеются.

Уотерз кинул на приятеля быстрый беспокойный взгляд и отложил палитру.

— Слушай, Уимзи, на что ты намекаешь? Я рассказал тебе все — что делал и где был, и вправе полагать, что ты меня понял. Можно извинить полицию, не признающую ничего, кроме уж совершенно очевидных вещей, но я был уверен, что уж ты-то нелишен здравого смысла. Если бы я убил Кэмпбелла, то, уж поверь, наверняка озаботился бы созданием надежного алиби.

— Все зависит от того, насколько развит твой интеллект, — возразил Питер. — Помнишь, подобная ситуация описана еще у Эдгара По в «Похищенном письме». Очень тупой убийца вообще не заботится об алиби. Несколько более сообразительный думает, что хорошее прикрытие поможет ему избежать подозрений. Самый изворотливый может рассуждать следующим образом: «Все ожидают, что предполагаемый убийца предоставит первоклассное алиби, следовательно, чем искуснее я постараюсь замести следы, тем больше вызову подозрений. Но я поступлю хитрее: создам алиби, которое будет иметь некоторые изъяны. Тогда полицейские определенно решат, что я невинен, ведь, по их логике, будь я замешан в деле, я бы сделал все так, чтобы комар носу не подточил». Если, например, я был бы убийцей, то воспользовался бы именно третьим вариантом.

— И все это могло закончиться чрезвычайно печально.

— Не спорю. Полицейские, в свою очередь, могут оказаться умнее, чем я думаю, и быстро раскусят мою хитрость. Кстати, жаль твой велосипед, да?

Уотерз снова взял в руки палитру.

— Не хочу обсуждать эту чушь.

— Я тоже не хочу. Рисуй-рисуй! Хм, сколько у тебя кистей. Ты пользуешься всеми?

— Нет, — саркастически улыбнулся Уотерз. — Они здесь стоят просто для красоты.

— Ты постоянно хранишь живописные принадлежности в этой сумке? Я смотрю, порядок у тебя, как в дамском ридикюле — все свалено в кучу.

— Я всегда могу найти то, что мне необходимо.

— У Кэмпбелла имелась такая же сумка.

— Подумать только, сколько между нами общего!

Уотерз выхватил сумку из рук его светлости и, пошарив там, достал тюбик марены розовой. Он нанес немного краски на палитру, закрутил крышечку и бросил тюбик обратно.

— Ты пользуешься розовой мареной? — полюбопытствовал Питер. — Некоторые говорят, что этот цвет весьма груб.

— Иногда он полезен, особенно если его употреблять к месту.

— А разве не считается, что эта краска очень нестойкая?

— Есть такое мнение. Впрочем, я не часто ее беру. Ты что, решил начать изучать живопись?

— Что-то вроде этого. Познаю разные методы, стили, приемы… Очень любопытно. Жаль, что я никогда не видел Кэмпбелла за работой. Он…

— Ради всего святого! Хватит сводить все разговоры к Кэмпбеллу!

— Почему? Ты сам однажды говорил, что запросто мог бы подделать манеру Кэмпбелла, если бы захотел. Это было накануне, перед тем, как его пристукнули… Помнишь?

— Совершенно не помню.

— Да, ты был тогда изрядно пьян, так что я, в общем-то, сообразил, что ты, как бы это сказать, слегка преувеличиваешь. Вот, погляди, заметка о нем в «Санди Кроникл». Где же она, черт возьми? А, вот! Здесь сказано, что смерть Кэмпбелла — огромная потеря для мира живописи. Цитирую. «Его неподражаемый стиль…» Ну конечно, надо же что-то написать, «…сугубо индивидуальная техника…» Какая удачная фраза! «…поразительная проницательность и несравненное чувство цвета — все это позволяет причислить его к лучшим нашим живописцам» Я давно заметил, что безвременно скончавшиеся люди зачастую ни с того ни с сего зачисляются чуть ли не в гении.

Уотерз фыркнул.

— Знаю я, кто пишет в «Санди Кроникл»! Кое-кто из шайки Хэмблдона. Но Хэмблдон — на самом деле отменный живописец. А Кэмпбелл стянул у него худшие приемы и построил на них свой стиль. Говорю тебе…

Неожиданно дверь студии резко распахнулась, и в студию ввалился запыхавшийся Джок Грэхем.

— Уимзи здесь? Прости, Уотерз, но я должен поговорить с ним. Да нет, все в порядке, необязательно приватно. Уимзи, приятель, я по уши влип! Это настоящий кошмар! Вы уже слышали? Я просто в шоке!

— Ну, полно — сказал Питер. — Ты услышал недозволенное. Надень халат; зачем ты так бледен? Я повторяю тебе: Кэмпбелл похоронен, он не может встать из могилы ^[597].

— Уж лучше бы смог.

— Стучи, стучи! Когда б ты этим стуком мог ото сна Дункана разбудить!

— Прекратите бредить, Уимзи! Все на самом деле ужасно.

— О ужас, ужас, ужас! Ни сердце, ни язык не в состоянье постигнуть и назвать тебя! Сметаннолицый шут! Что смотришь гусем?

— Да уж, лучше не скажешь, — согласился Грэхем. — Вероятно, именно так я сейчас выгляжу.

— Гусей ощипывают, — продолжал блистать знанием классической литературы Уимзи, сверля пришедшего взглядом, — и тебя ждет та же участь.

— Это что, шутка? Или вы серьезно?

— Да в чем, собственно говоря, дело? — проворчал Уотерз.

— Не возражаю, если и ты окажешься в курсе, — вздохнул Грэхем. — Все равно, если ничего немедленно не предпринять, новость моментально разойдется по округе. Боже! — Он вытер лоб и грузно опустился на ближайший стул.

— Приступайте, — подбодрил живописца Питер.

— Слушайте! Как вы знаете, вся суматоха из-за Кэмпбелла. Этот констебль Дункан…

— О! Я же говорил, здесь как-то замешан Дункан.

— Да подождите вы! Этот кретин подкатил ко мне с дурацкими вопросами… Мол, где я был во вторник, ну и так далее. Как вы знаете, я стараюсь смотреть на вещи проще, поэтому и предложил ему заняться лучше собственными делами. Затем что-то такое появилось в газетах…

— Знаю, знаю, — кивнул Уимзи. — Эту часть можете пропустить.

— Хорошо. Так вот… Вы знаете эту сумасшедшую Смит-Лемесурье из Ньютон-Стюарта?

— Да, я знаком с миссис Смит-Лемесурье.

— Я, к несчастью, тоже. Сегодня она меня поймала…

— Джок, Джок!

— Поначалу я не мог взять в толк, о чем вообще идет речь. Она говорила какими-то странными намеками, томно улыбалась, стреляла глазками и в конце концов заявила, что никакой мой неблаговидный поступок не может отразиться на нашей дружбе, упоминала о чести, принесении себя в жертву и еще Бог знает о чем, пока я чуть ли не силой не вытряс из нее пару осмысленных фраз. Знаете, что она сделала?!

— Еще бы! — весело подтвердил Уимзи. — Мне все известно. Репутация этой отважной леди брошена на алтарь страсти. Однако, старина, вас никто не винит. Мы-то знаем, что вы скорее взойдете на эшафот с устами, сомкнутыми рыцарским обетом молчания, чем скомпрометируете даму. Даже не знаю, что благороднее — та леди, что без мысли о себе… Кажется, я начал говорить белыми стихами.

— Мой дорогой Уимзи, только не говорите, что вы хоть на секунду допустили, что в этом навете есть слово правды!

— Честно сказать, нет. Я уже понял, что вы способны на многие безрассудства, но верил, что на удочку миссис Смит-Лемесурье не попадетесь.

— Уж надеюсь, что верили! И что теперь мне делать?

— Да уж, —пригорюнился его светлость. — Неловко полупилось… Если не сознаваться, где вы на самом деле были той ночью, остается одно — принять жертву, а вместе с жертвой, само собой, и женщину. Кстати, я опасаюсь, что она нацелена на замужество, как стрела. Да и что тут поделаешь? Почти всех сие бедствие — вдовство — застигает врасплох, но все же большинство выживает.

— Это шантаж! — завопил Грэхем. — Чем я заслужил это, в конце концов? Говорю вам, что кроме случайного комплимента, ничего… Проклятье!

— Не более чем пожатие руки…

— Ну, может быть… Разве что пожатие руки… Тьфу, я имею в виду, надо же соблюдать приличия…

— Да и что такое скромный поцелуй…

— Нет, нет, Уимзи! Так далеко я никогда не заходил! Я, может быть, и плохой парень, но у меня еще есть кое-какие остатки инстинкта самосохранения.

— Да не беда, — попытался успокоить Грэхема Питер. — Возможно, любовь придет после свадьбы? Однажды за завтраком, когда вы посмотрите на нее из-за кофейника, вы скажете себе: «Я обязан бескорыстной привязанности этой чудесной женщины жизнью и свободой», и сердце упрекнет рассудок за холодность.

— Какая жизнь и свобода?! Не валяйте дурака! Только представьте, какой был скандал! Мне пришлось повести себя очень грубо, чтобы избавиться от нее…

— Значит, вы оттолкнули бедняжку?

— Еще как! Я сказал, чтобы она не вела себя по-идиотски, а она сразу в слезы. Это отвратительно! Что подумают люди?!

— Какие люди? Где?

— В отеле. Она заявилась туда и начала третировать меня. В результате я позорно сбежал, оставив ее реветь на диване в гостиной. Страшно даже предположить, что она может наговорить после этого окружающим… Мне следовало ее оттуда выпроводить, но боже, Уимзи, я дико перетрусил! За сцены в публичных местах стоило бы привлекать к суду! Да еще какой-то пожилой священник, остановившийся в той же гостинце, влез в разговор в самый кризисный момент, как раз тогда, когда слезы лились рекой. Чувствую, пора сматывать удочки!

— Но вы еще не рассмотрели все возможные варианты разрешения кризиса.

— Конечно, можно пойти и все уладить с полицией. Да только какой в этом толк? Все равно люди решат, что дыма без огня не бывает.

— Пожалуй, ваша правда. И что вы собираетесь сказать полиции?

— Очевидно, придется признаться, где я был, но это еще полбеды… Видите ли, сам факт, что эта полоумная на каждом углу трезвонит о нашей мнимой связи, для большинства станет доказательства того, что я каким-то образом дал к этому повод. Она не оставляет мне выбора, дружище. Шотландия недостаточно велика для нас двоих… Придется отправиться в Италию или еще куда-нибудь… Чем больше я буду настаивать на том, что эта женщина лжет, тем будет очевиднее, что она не стала бы так нагло врать без весомой причины, и тем очевиднее, что мы состояли в отношениях самого близкого, черт их подери, свойства.

— А кто утверждал, что жизнь легка? — задал риторический вопрос Уимзи. — С полицией всегда и везде следует разговаривать обдуманно и спокойно. Будь вы полюбезнее с молодым рьяным констеблем, вероятно, избежали бы проблем в будущем.

— Знаю, знаю! Но мне совсем не хотелось впутывать в неприятности других людей. На самом деле в тот день мы с Джимми Флемингом рыбачили на чужой территории, близ Баргреннана. В тот момент затея казалась нам очень веселой! Мы ставили сети прямо под водопадом.

— Ах, вот оно что! Браконьерство во владениях графа Галлоуэйского!

— Именно. Мы там проторчали всю ночь с понедельника на вторник. Повеселились на славу. Кажется, я выпил виски больше, чем следовало, но это так, к слову. Там стоит небольшой домик, принадлежащий одному человеку, служащему в имении. Мы расположились в нем. Разумеется, после чрезмерных ночных возлияний во вторник утром я чувствовал себя неважно и пролежал пластом весь день. Следующей ночью мы снова занялись ловом, потому как в понедельник выпивки было больше, чем рыбы, и на сей раз, скажу я вам, клев был вполне приличным. Вообще-то мои компаньоны, простые ребята, оказались просто чудом. С ними я провел время намного веселее, чем обычно с теми, кто зовется людьми нашего круга. Джимми Флеминг — своего рода ходячая коллекция анекдотов, особенно о том, что касается любопытных подробностей о жизни респектабельных граждан. Кроме того, подобного рода простые люди знают гораздо больше, чем средний образованный интеллигент. Их опыт рыбаков и охотников дорогого стоит! Да они мои самые добрые друзья, в конце концов! Мне тошно даже представить, что я мог бы сдать их.

— Вы осел, Грэхем! — в сердцах воскликнул Уимзи. — Какого черта вы не рассказали мне об этом сразу?

— Но вам пришлось бы сообщить в полицию.

— Это легко можно было бы уладить. Ваши приятели готовы к тому, что теперь у них потребуют свидетельских показаний?

— Я ничего им не говорил. Как я мог? Черт меня подери, я все же не такая свинья, чтобы требовать от них добровольной явки в участок. Не сомневаюсь, они меня поддержат, но я не могу их просить! Это совершенно исключено.

— Лучшее, что вы можете сейчас сделать, — вздохнул Питер, — это отправиться прямо к мистеру Максвеллу и выложить все начистоту. Он славный человек и, бьюсь об заклад, позаботится о том, чтобы ваши компаньоны не пострадали. Между прочим, они смогут с той же уверенностью поручиться за вас относительно второй ночи, как и первой?

— Да. Парни утром во вторник все время были поблизости. Но это ерунда, ведь, насколько я понимаю, ночь с понедельника на вторник более важна.

— Полагаю, полицию будет интересовать именно утро Вторника.

— Бог мой… Уимзи, значит, то, что болтают насчет Кэмпбелла, правда?

— Сущая правда, — мрачно вставил свое слово Уотерз. — Мы, похоже, в одной лодке, Грэхем. Например, меня подозревают в инсценировке ложного алиби и подкупе друзей. Другими словами, считается, что я разыграл маленький спектакль. Выходит, Грэхем, как и я, попадает в категорию «просто умный убийца», верно, Уимзи? Одна надежда на гениального детектива, который может спасти нас обоих, то есть на тебя. Впрочем, мы ведь не можем быть виновны оба.

— Почему нет? — возразил его светлость. — Вы можете состоять в сговоре… Откуда мне знать, что это не так? Конечно, факт соучастия свидетельствует не в вашу пользу, ведь лучшие из убийц не привлекают сообщников, но нельзя от всех ждать совершенства.

— Скажите откровенно, Уимзи, какие улики есть против злодея, если, конечно, он был один? Насколько я знаю, вы ни в чем не можете определиться: кто на самом деле совершил преступление, когда, каким образом, с какой целью? В газетах пишут, что ясно одно — убийцей был художник. Откуда такая уверенность? Изучение отпечатков пальцев показало, что его руки были измазаны в краске, так? Или есть что-то еще?

— Я не могу раскрыть тайну следствия. Повторю лишь, что все упирается в то, насколько быстро Кэмпбелл мог сделать набросок. Если бы тот пикник состоялся…

— Ах да! Мы же так и не провели эксперимент! — воскликнул Грэхем.

— А что, если попробовать прямо сейчас? — предложил Уимзи. — У нас в наличии два человека, способных имитировать стиль Кэмпбелла. Поступим так: вы начинаете работать, я засекаю время. Нет, постойте! Я быстро схожу в полицейский участок и позаимствую рисунок для образца. Конечно, это не совсем то, что было задумано изначально, но лучше, чем ничего, и, возможно, даст какую-нибудь зацепку для расследования.

Инспектор Макферсон без колебаний выдал холст под расписку, но при этом особого энтузиазма не проявил. Более того, полицейский выглядел настолько подавленным, что Питер даже задержался, чтобы поинтересоваться, уж не случилось ли чего.

— Еще как случилось, — ответил Макферсон. — Мы наши человека, который видел автомобиль Кэмпбелла, подъезжающий к Минноху во вторник утром, так что все наши расчеты летят к чертям.

— О, нет! — простонал Уимзи.

— Да-да. И еще объявился один малый, занятый на ремонте Ньютон-Стюартской дороги, который тоже видел эту машину. В ней был кто-то, похожий на Кэмпбелла. Она проехала поворот на Нью-Галлоуэй, что на дороге между Критауном и Нью-Стюартом, без двадцати пяти десять. Парень раньше не видел покойного, но довольно похоже описал автомобиль, шляпу и часы. Рабочий запомнил водителя поневоле — тот чуть его не сшиб.

— Без двадцати пяти десять, — задумчиво повторил Уимзи. — Несколько поздновато…

— Вот именно. По нашим расчетам, преступник выехал из Гейтхауса около семи тридцати утра.

— Не возражаю, — кивнул его светлость. — Он должен был исчезнуть до прихода миссис Грин и к тому моменту уже спрятать тело. Хотя по-прежнему непонятно, зачем ему идти на такой риск. Меня это крайне озадачивает. Если его видели в указанные часы, он никак не мог оказаться в Миннохе намного раньше десяти. Мы же предположили, что ему пришлось выехать не позже десяти минут двенадцатого, чтобы успеть к поезду на Джирван. Да, на картину остается маловато времени.

— В том-то и дело! Но и это еще не все… Нашелся человек, который, проезжая по дороге на Джирван, повстречал некоего велосипедиста. Если это был преступник, совершеннейшая загадка, как он вообще тогда умудрился сесть на поезд?

— Ну-ну, перестаньте, — улыбнулся Уимзи. — Он должен был успеть на поезд, потому что в итоге-то он успел!

Инспектор недоуменно покачал головой. В это время в дверь постучался констебль и, просунув голову внутрь, объявил, что к инспектору прибыли сержант Дэлзиел с мистером Кларенсом Гордоном.

— Вот, кстати, тот самый свидетель, — обреченно вздохнул Макферсон. — Думаю, вам стоит остаться и послушать, что он скажет.

Мистер Кларенс Гордон оказался человеком плотного сложения с грубыми, но выразительными чертами лица, на котором выделялся огромный крючковатый нос. Увидев Уимзи, он снял шляпу.

— Прошу вас, пожалуйста, без церемоний! — приветливо воскликнул лорд. — Итак, вы готовы сделать заявление пол присягой?

Мистер Гордон смущенно развел руками.

— Примите мои уверения, — начал он, — в моем ишкрен-нем желании шодейштвовать полишии и готовношти пришягнуть, ешли потребуетша. Однако прошу ваш, гошпода, принять во внимание, что я оторвалшя от дел и ш большими неудобштвами шрочно прибыл иж Глажгоу…

— О, конечно, мистер Гордон, — сказал инспектор. — Это очень любезно с вашей стороны.

Мистер Гордон сел, положил ладонь левой руки на колено, растопырив толстые пальцы так, чтобы собравшиеся смогли полюбоваться на кольцо с неплохим рубином, затем воздел вверх правую руку, как бы желая придать большую значимость своей речи:

— Меня жовут Кларенш Гордон. Я ражъежжаю по коммерчешким делам фирмы «Мош и Гордон», Глажгоу, женшкое платье и чулочные ижделия… Вот моя вижитная карточка. Я ежжу по этому району раж в неделю, по понедельникам, ночую в Нью-Штюарте и вожвращающь во вторник днем по Баргренноншкой дороге в Джирван и Эйр, где у меня много давних клиентов. На прошлой неделе, во вторник, я, как обычно, пошле раннего жавтрака выехал на лимужине иж Ньютон-Штюарта и чуть пожже половины первого добралша до Бархилла. Шовершенно точно припоминаю, что, когда я подъежжал к штанции, поежд как раж отходил. Вот почему я жапомнил время. Я уже перешек вшю деревню, когда увидел велошипедишта в шером коштюме, очень быштро ехавшего по дороге прямо передо мной. И я шкажал шебе: «Вот парень, который жутко шпешит и едет пошреди дороги — нужно ему громко пошигналить». Голова этого штранного человека была нижко опущена, и его ижрядно мотало иж штороны в шторону. Я шнова шкажал шебе: «Ешли он будет так невнимателен, может попашть в аварию». Я шильно нажал на гудок, он ушлышал и шдвинулша в шторону, к обочине. Проежжая мимо, я жаметил, что у него очень бледное лицо. Вот, шобштвенно, и вще. Больше я его не вштречал, и он был единштвенным ошипедиштом, которого я видел жа вшю дорогу, до шамого Джирвана.

— Половина двенадцато-о-го, — задумчиво протянул Уимзи. — Нет, чуть позже: поезд отходит из Бархилла в двенадцать тридцать пять… Вы правы, инспектор, это не тот человек. От Джирвана до Бархилла добрых двенадцать иль, а мужчина в сером костюме, интересующий нас, был там в семь минут второго. Не думаю, что он физически способен преодолеть это расстояние. Даже хороший спортсмен едва ли сможет осилить двадцать четыре мили за час, причем из них только двенадцать по шоссе. Вот на гоночной машине — другое дело. Вы совершенно уверены, мистер Гордон, что дальше не встретили на дороге ни одного велосипедиста?

— Ни единого! — горячо уверил лорда мистер Гордон, воздевая руки в протестующем жесте. — Ни единой души на велошипеде. Я обяжательно бы жаметил, поскольку вожу очень аккуратно и на дух не переношу этих шамоубийц на двух колетах. Нет, я точно никого больше не видел. Другое дело, что тогда я, конечно, не обратил ошобого внимания на этого человека. Однако во вторник жена мне шкажала: «Кларенш, тут по радио передавали обращение к тем, кто еждит по Баргренноншкой дороге: мол, не видел ли кто на ней велошипедишта неделю нажад. Ты шлышал?» На что я ответил: «Я вшю неделю провожу жа рулем и не могу поштоянно шлушать радио, но, когда у меня будет время, я обращушь в полицию и рашшкажу, что видел». Что же поделаешь? Конечно, надолго отлучатьша крайне неудобно и шовшем нехорошо для бижнеща, но я шчитаю швоим гражданшким долгом дать покажания. К шчаштью, босс фирмы, где я работаю, мой брат кштати, отпуштил меня беж проблем, шказав: «Кларенш, ты должен вше шообщить полиции. Кто, ешли не ты?» В итоге я отправилша в путь, и вот я у ваш.

— Большое спасибо, мистер Гордон. Вы действительно предоставили нам ценную информацию. Мы вам очень признательны, но у нас есть еще одна просьба. Пожалуйста, взгляде на эти снимки и укажите человека, виденного вами во вторник.

Инспектор разложил веером шесть фотографий и внимательно наблюдал за тем, как мистер Гордон нерешительно склонился над столом.

— Видите ли, я не мог подробно рашшмотреть велошипедишта, — протянул торговец. — К тому же на нем были очки а на фотографиях в очках никого нет. Впрочем, не думаю, чтобы это был он, — Гордон отложил изображение Стрэтчена в сторону. — Этот мужчина похож на военного и, как мне кажетша, должен быть вышоким и плечиштым. Тот же тип вовше не выглядел ждоровяком. К тому же он был беж бороды. Что кашаетша этого… — Кларенс Гордон пристально вгляделся в фотопортрет Грэхема. — У этого очень жапоминающиеша глажа… Ш другой стороны, у человека в очках глажа могут быть какими угодно, вы меня понимаете? В его шлучае очки кажутша отличной машкировкой. Вот тот парень тоже похож, но у него большие уши, а я не припомню, чтобы у виденного мною человека торчали уши. Даже ешли они и были, то шовшем небольшие. В общем, повштречатьша мне в то утро мог каждый из них, но ш уверенноштью утверждать что-либо я не вожмушь.

— Ничего, мистер Гордон. В любом случае вы очень помогли следствию. Примите нашу благодарность.

— Я швободен? Мне надо жаниматьша бижнешом.

Отпустив Гордона, инспектор повернулся к Уимзи.

— Не Стрэтчен и не Гоуэн, — сказал он. — Гоуэн очень крупный мужчина.

— К тому же ясно, что он не убийца, — ответил Питер. — Еще один ложный след.

— Беда с этими самыми следами, — посетовал Макферсон. — Настоящая загадка… Каким образом велосипед мог попасть на Юстонский вокзал, если его не использовал преступник? Совершенно непонятно. И откуда взялся человек, виденный в Джирване? А серый костюм и очки? А двенадцать миль за полчаса? Не понимаю, как это возможно… Разве что велосипедистом был действительно уникальный атлет…

— Попробуйте в мое отсутствие поиграть в игру «Кто есть кто?» — предложил Уимзи. — Думаю, это поможет вам пролить свет на происходящее. Мне же пора идти, а то художники могут сорваться с заброшенного крючка. Тогда хоть кричи «Караул!»… Исчезнут, словно ветер их сдул. Надо же, заговорил почти стихами!

Вернувшись, лорд Питер увидел, что Уотерз и Грэхем, вооружившись холстом, палитрами, мастихинами и кистями, и вовсю обсуждают преимущества и недостатки мольбертов разного вида.

Уимзи поставил набросок Кэмпбелла на стол.

— А вот и объект! — воскликнул Грэхем. — Весьма, кстати, характерный. Я бы сказал даже — сверххарактерный. Что думаете, Уотерз?

— Очень похоже на то, чего можно было ожидать от Кэмпбелла, — ответил Уотерз. — Художественные приемы деградируют до маньеризма, и в результате получается карикатура на свой собственный стиль. Между прочим, такая история может приключиться с любым. Возьмем, к примеру, Коро^[598]. Однажды я ходил на его выставку и, честно говоря, после просмотра больше сотни работ, собранных вместе, оказался крайне разочарован. А ведь он был мастером…

Грэхем приподнял холст, затем, передвинув его ближе к свету, насупился и задумчиво поскреб поверхность картины большим пальцем.

— Забавно, — сказал он. — Детали как будто не вяжутся друг с другом. Сколько людей видело это, Уимзи?

— Полагаю, только я и полицейские. Да, и еще, естественно, прокурор.

— Э… Так вот, что я хочу сказать? Если бы мне заранее не сообщили, кто автор…

— Да?

— Я бы решил, что это моя собственная рука. В композиции чувствуется некоторое смешение стилей. А вот здесь? Вы только взгляните на камни, Уотерз, и на тени под мостом. Тона холоднее, в них больше синего, чем обычно бывало у Кэмпбелла, — Грэхем отодвинул от себя набросок на расстояние вытянутой руки. — Такое впечатление, будто он экспериментировал. Явно ощущается какая-то напряженность Вы не согласны?

Уотерз подошел и взглянул на пейзаж через плечо Грэхема.

— Не знаю… Впрочем, да. Кажется, я понимаю, о чем вы. Смотрится немного неестественно, вот здесь и здесь. Или нет, не совсем так. Немного неуверенно? Тоже не то слово… Неискренне да! Эта особенность никогда не привлекала меня во всех работах Кэмпбелла. Он считался мастером красивых эффектов, но когда подходишь поближе, становится ясно, что они не выдерживают никакой критики. Такова уж была его манера. Бедный Кэмпбелл, ты по-прежнему полон кэмпбеллизмов!

— Точно, — согласился Грэхем. — Одна моя знакомая леди в похожем случае выразилась про «Гамлета» в том духе, что «он полон цитат».

— А вот Честертон ^[599] как-то сказал, — вставил Уимзи, — что даже люди, имеющие собственный стиль, иногда создают произведения, напоминающие пародии на самих себя. В частности, он приводил в пример отрывок из Суинберна ^[600]: «От лилий и безжизненности добродетели к восхитительности и розам порока». Видимо, то же самое происходит порой и с художниками, хотя это не более чем предположение.

Грэхем удивленно взглянул на его светлость, открыл рот, но, ничего не сказав, снова его захлопнул.

— Ладно, хватит болтать! — скомандовал Уотерз. — Коль скоро нам предстоит копировать этот ужас, лучше поскорее начать. Отсюда нормально видно? Краски я положу сюда, на стол. И, пожалуйста, не швыряйте их на пол, а то знаю я эту вашу гадкую манеру!

— Даже и не собирался! — возмутился Грэхем. — Я аккуратно складываю их в шляпу, а если ее под рукой нет, тюбики лежат на травке, чтобы все необходимое было рядом. Зато я никогда не бросаю их в сумку вместе с сэндвичами. Уму непостижимо, как вы умудряетесь не наесться красок, а на холст не кладете селедочное масло.

— Я вообще не убираю сэндвичи в сумку, — парировал Уотерз. — Им самое место в кармане. Как правило, в левом. Можете считать меня растяпой, но я всегда знаю, где что найти. А вот Фергюсон прячет тюбики в карманы, поэтому его носовые платки выглядят хуже, чем тряпки для вытирания кистей.

— Это намного лучше, чем ходить в засыпанной крошками одежде, — сказал Грэхем. — Стоит ли упоминать про случай, когда миссис МакЛеод долгое время считала, что испорчена канализация, пока не опознала в источнике зловония вашу старую блузу для рисования. Что это было? Ливерная колбаса?

— Подумаешь… Всего-то раз, по недосмотру. Вы что, хотите, чтобы я, как Гоуэн, носил с собой нечто несуразное, вроде корзинки для пикника пополам с пеналом, и походный чайник в придачу? Так, что ли?

— Гоуэн просто сноб. Помните, как я однажды незаметно вскрыл его коробку и положил в каждое отделение для красок по маленькой рыбке?

— Знатно вы его тогда проучили! — расхохотался Уотерз. — Он потом целую неделю не мог пользоваться коробкой из-за рыбного запаха. И, кажется, даже прервал на какое-то время занятия живописью, как он сам говорил, из-за нарушения привычного порядка вещей.

— Мало того, Гоуэн еще педант и неженка, — подтвердил Грэхем. — Например, я, как автоматическая ручка Уотермана, Работаю при любых условиях, а ему подавай особые. Впрочем, по большому счету, мне плевать. Пусть я чувствую себя рыбой, выброшенной на берег. Пусть мне не нравится ваш мастихин, Не нравится ваша палитра, и просто тошнит от вашего мольберта… Напрасно надеетесь, что нечто в этом роде способно вывести меня из равновесия. Да никогда в жизни! Вы засечете время, Уимзи?

— Да. Готовы? Раз, два, три — начали!

— Вот еще что. Мы хотели спросить у вас, в чем смысл эксперимента. Я имею в виду, должны мы стараться рисовать быстрее или медленнее?

— Я в этом не уверен, — слукавил Уимзи. — Скажу так: чем меньше вы будете бездельничать, тем больше я буду удовлетворен.

— Это не совсем корректный эксперимент, — Уотерз начал смешивать голубую и белую краску в попытке получить нужный тон утреннего неба. — Копировать — вовсе не то же самое, что рисовать самому. Первое получается намного быстрее.

— Медленнее, — не согласился с ним Грэхем.

— Во всяком случае, по-другому.

— К тому же такая муторная техника… — скривился Грэхем. — Я не привык много работать мастихином.

— А мне все равно, — пожал плечами Уотерз. — Я и сам часто использую мастихин.

— Раньше я тоже им пользовался, — сказал Грэхем, — но некоторое время назад бросил. Нужно ли следовать досконально каждому штриху, Уимзи?

— Это существенно замедлит процесс рисования, — заметил Уотерз.

— Чрезмерная дотошность необязательна, — согласился Питер. — Мне бы только хотелось, чтобы вы сделали примерно такой же объем работы.

Какое-то время художники трудились молча, в то время как его светлость беспокойно бродил по студии, беспрестанно хватал и переставлял с места на место всевозможные вещи, фальшиво насвистывая при этом фрагменты из Баха.

За час Грэхем продвинулся немного дальше, чем Уотерз, но, по сравнению с образцом, композиция все еще казалась незавершенной.

Через десять минут Уимзи обосновался за спинами живописцев, чем ужасно их нервировал. Уотерз засуетился, соскреб несколько неловких мазков, снова наложил краску, потом чертыхнулся и прошипел:

— Лучше бы ты отошел.

— Что, нервы не выдерживают? — деланно удивился Питер.

— Что случилось, Уимзи? Мы не укладываемся в срок?

— Не совсем, — ответил лорд, — но близко к тому.

— Лично мне осталось дел на полчаса, не меньше, — оглядел свою работу Грэхем, — но, если вы будете мешать, я, конечно, провожусь дольше.

— Не обращайте на меня внимания! Работайте спокойно. Даже если вы разрушите мои расчеты, ничего страшного. Как-нибудь разберусь.

По прошествии тридцати минут Грэхем, в очередной раз сверив оригинал и копию, облегченно вздохнул:

— Все! Это максимум того, на что я способен, — художник швырнул палитру и потянулся.

Уотерз оглядел его работу:

— Вы обошли меня на повороте…

Он продолжил писать дальше. Рисовал еще пятнадцать минут, но в конце концов тоже объявил, что закончил. Приблизившись, Уимзи принялся разглядывать картины. Живописцы составили ему компанию.

— В общем, получилось неплохо, — прищурившись, оценил их труды Грэхем и отвел взгляд.

— Вы очень хорошо изобразили вон ту штуку на мосту, — в свою очередь, похвалил собрата по кисти Уотерз. — Совсем по-кэмпбелловски.

— Зато ваш ручей много лучше моего. Даже лучше, чем у самого Кэмпбелла, — ответил на комплимент Грэхем. — Однако хочу заметить, что особого художественного мастерства в данном конкретном случае не требовалось.

— Отчего же? По-моему, просто отлично, — возразил его светлость. — Я вам обоим крайне обязан. Пойдемте выпьем, а лучше — напьемся. Окончание работы, как вашей, так и моей, следует отметить.

— Что?! — опешил Уотерз.

Он сильно покраснел, а спустя мгновение стал алебастрового цвета.

— То есть? — спросил Грэхем. — Вы хотите сказать, что поняли, кто убийца? Это один из нас?

— Да, я понял, — ответил Уимзи. — Именно это я и хочу сказать. Думаю, я наконец его вычислил, хотя мне следовало догадаться раньше. Вообще-то, я кое-что подозревал с самого начала, а теперь совершенно уверен в своей версии.

История Гоуэна

— Вам звонят из Лондона, сэр, — доложил констебль. Макферсон взял трубку.

— Инспектор Макферсон из Керкубри? — спросила трубка женским голосом.

— Да, — ответил инспектор Макферсон.

— Подождите, пожалуйста.

Пауза, затем послышалось:

— Вас соединяют.

Женское сопрано сменилось официальным мужским баритоном:

— Полицейский участок Керкубри? Инспектор Макферсон? Это Скотланд-Ярд. Одну минуту.

Короткая пауза.

— Инспектор Макферсон, это вы? Доброе утро! Говорит Паркер — главный инспектор Паркер из Скотланд-Ярда. Как дела?

— Отлично, сэр! Спасибо. А у вас как?

— Великолепно, благодарю. Ну-с, инспектор, мы все-таки нашли вашего пропавшего без вести. С ним приключилась весьма занимательная история. Не совсем, правда, имеющая отношение к делу, но я решил, что вам будет любопытно. Вы сами приедете взглянуть на парня или нам отправить его к вам? С другой стороны, мы можем просто переслать его показания, а сами за ним тут присмотрим…

— А что он говорит?

— Признает, что встретил Кэмпбелла на дороге той ночью и даже подрался с ним, но категорически отрицает факт убийства.

— Ну конечно… Что еще он может сказать? Что же, по его словам, произошло?

Взрыв приглушенного смеха сотряс четыреста миль проводов.

— Он утверждает, что вы все неправильно поняли. Твердит, что это он был тем самым трупом в машине.

— Что?!

— Мертвым телом был сам Гоуэн.

— Тысяча чертей! — заревел инспектор, забыв про этикет. Паркер снова засмеялся:

— Да, да! Гоуэн утверждает, что Кэмпбелл избил его и бросил.

— На самом деле? Тогда, я думаю, мне лучше самому приехать и повидаться с ним. Можете задержать его, пока я доберусь?

— Постараемся. Вы ведь не предъявите ему обвинение с места в карьер?

— Нет. Старший констебль сейчас разрабатывает новую версию. Я выезжаю к вам следующим поездом.

— Хорошо. Думаю, Гоуэн не будет сильно против того, чтобы подождать вас. Судя по всему, единственное, чего он действительно боится, — отправки обратно в Керкубри. Значит, договорились. Мы вас ждем. Кстати, как поживает лорд Уимзи?

— Все время занят: то одно, то другое. Он совершенно непредсказуем.

— Несмотря ни на что, можете полностью доверять его суждениям.

— Хорошо, сэр. Мне пригласить Уимзи поехать вместе со мной к вам?

— Здесь ему всегда рады, — сказал Паркер. — Он, словно луч света, освещает наши серые будни. Пригласите обязательно. Полагаю, ему будет интересно повидаться с Гоуэном.

Вопреки ожиданиям, лорд Питер от приглашения отказался.

— Я бы с удовольствием, — пояснил он, — но чувствую, что поездка окажется для меня не более чем потворством праздности и суетным желаниям. Тем более что я примерно представляю, что художник собирается нам рассказать.

Его светлость усмехнулся.

— Может быть, я и пропущу что-нибудь забавное, однако сейчас, если и могу оказаться вообще где-нибудь полезным, Так это точно здесь. Передайте старине Паркеру мой горячий привет, ладно? И скажите ему, что я разгадал загадку.

— Разгадали загадку?

— Да. Тайна перестала быть таковой.

— Вы не расскажете мне, что выяснили?

— Пока нет. Я должен удостовериться в своих предположениях. Сейчас они подкреплены всего лишь моей уверенность в собственной правоте.

— А Гоуэн?

— О! Гоуэном не следует пренебрегать. Для прояснения ситуации его показания жизненно необходимы. Да, и не забудьте взять с собой тот гаечный ключ.

— По-вашему, это ключ Гоуэна?

— Думаю, да.

— И следы на трупе от ключа?

— Ручаюсь за это.

— Но Гоуэн говорит… — начал инспектор. Уимзи посмотрел на часы.

— Прочь с глаз моих, а то опоздаете на поезд! — шутливо прикрикнул он. — Представляю, какой сюрприз вас ожидает в Лондоне…

Когда Макферсона проводили в кабинет Паркера, там уже находился человек, с удрученным видом сидевший в углу на стуле. Паркер, тепло поприветствовав инспектора, повернулся и сказал:

— Ну-с, мистер Гоуэн, инспектор Макферсон, которого вы, конечно же, знаете, приехал по вашу душу. Он пожелал услышать историю, которую вы нам рассказали, лично.

Человек, сохраняя мрачное выражение на кроличьем лице, поднял глаза, и Макферсон, уже начавший, словно акула, сужать около него круги, изумленно отпрянул назад.

— Это не он!

— Не он? — удивился Паркер. — Странно. Во всяком случае, нам этот человек представился как Гоуэн.

— Это не Гоуэн! — завопил Макферсон. — Даже совершенно на него не похож! Я никогда в жизни не встречал этого хорька.

Последнее заявление вывело сидящего из мрачных раздумий.

— Не валяйте дурака, Макферсон, — проворчал предмет столь бурного обсуждения.

При звуках этого голоса у инспектора все внутри как будто перевернулось. Между тем человек встал и подошел ближе свету. Макферсон в безмолвном изумлении глядел на короткие стриженые черные волосы, здоровенный нос, темные глаза, неприветливо глядевшие из-под подбритых бровей, маленький сжатый рот, верхние зубы, торчащие поверх нижней губы, небольшой, слабо выраженный подбородок, плавно переудивший в длинную шею с выступающим кадыком. Не улучшала общей картины и черная десятидневная щетина: складывалось впечатление, что неухоженное лицо сплошь оклеено наждачной бумагой.

— Что и говорить, голос принадлежит Гоуэну, — признал инспектор.

— Похоже, — заметил Паркер, подавляя смешок, — что вас несколько сбило с толку отсутствие бороды и усов. Мистер Гоуэн, пожалуйста, наденьте шляпу и обмотайте шарфом шею с подбородком. Ну, как теперь?

Инспектор с ужасом смотрел на мистические метаморфозы.

— Господи! — только и смог вымолвить он. — Вы правы, сэр, а я ошибался. Прошу простить меня, сэр, но я не мог даже представить…

Инспектор медленно обошел вокруг задержанного, пристально вглядываясь в него и все еще не веря своим глазам.

— Если вы уже закончили прикидываться ослом, Макферсон, — проскрипел Гоуэн, — я расскажу вам, что со мной произошло и поскорее уберусь отсюда. У меня найдется, чем заняться, кроме как провести жизнь, сидя в полицейском Участке в окружении придурков.

— Ну, это уж как получится, — процедил инспектор. Он никогда бы не позволил себе разговаривать в таком тоне с Великим-Гоуэном-из-Керкубри, но к этому неряшливому оборванцу у него не возникало ни малейшего почтения. — Вы вставили нам массу хлопот, мистер Гоуэн, а ваши слуги предстанут перед прокурором за препятствование полиции при исполнении обязанностей. Я нахожусь здесь, дабы услышать официальное признание, и мой долг предупредить вас…

Гоуэн злобно махнул рукой, а Паркер меланхолично сообщил;

— Его уже предупредили, инспектор.

— Отлично, — сказал Макферсон, к которому вновь вернулась самоуверенность. — Итак, мистер Гоуэн, прошу сообщить, где и когда вы в последний раз видели ныне покойного мистера Кэмпбелла и почему, изменив внешность, бежали и Шотландии?

— Хорошо, я все расскажу, — раздраженно сказал Гоуэн, — хотя и сомневаюсь, что вы в состоянии держать язык за зубами. Я ловил рыбу в верховье реки Флит….

— Минуточку, мистер Гоуэн. Вы говорите о событиях понедельника, не так ли?

— Разумеется. Я немного порыбачил в верховье Флит и выехал на машине обратно из Гейтхауса в Керкубри где-то без четверти десять вечера. Все было в порядке до появления автомобиля этого чертова идиота Кэмпбелла на двойном повороте сразу после пересечения дороги на Керкубри с главной дорогой из Касл-Дугласа в Гейтхаус. Не знаю, о чем думал этот человек, поставив свой тарантас поперек шоссе, но я чуть не врезался в него. К счастью, это случилось не на самом опасном участке, иначе нам не удалось бы избежать жуткой аварии. Машина Кэмпбелла стояла на второй половине поворота, где изгиб не такой крутой. С двух сторон от дороги там местами осевшая каменная кладка.

Инспектор Макферсон кивнул, и Гоуэн продолжил свой рассказ:

— Я попросил его отодвинуть машину, но результата так и не дождался. Он явно выпил лишнего и пребывал в отвратительном расположении духа. Извините, я понимаю, что Кэмпбелл мертв, а о мертвых или хорошо, или ничего, но все знают, что он был порядочной свиньей, а в ту ночь превзошел самого себя. Он вылез из машины и направился ко мне, крича, что у него руки чешутся задать кому-нибудь хорошую трепку и раз уж я сам напросился, то меня-то и следует проучить. Ругаясь последними словами, Кэмпбелл полез в мой автомобиль. До сих пор не могу понять, что его настолько вывело из себя. Я ничем не провоцировал нападение — всего лишь предложил развернуть его чертой машину.

Гоуэн немного помолчал в нерешительности.

— Хотелось бы, чтобы меня правильно поняли, — продолжил наконец он. — Этот человек был пьян, угрожал мне и в тот момент производил впечатление абсолютно сумасшедшего. Огромный детина наступал на меня, и я, находясь за рулем, можно сказать, оказался в западне. Я инстинктивно схватил тяжелый гаечный ключ «Кинг Дик», который всегда лежит в бардачке. У меня и в мыслях не было им воспользоваться — только пригрозить.

— Этот ключ? — уточнил Макферсон, доставая инструмент из кармана куртки.

— Похож, — кивнул Гоуэн. — Не могу утверждать, что отличу один от другого, подобно пастуху, различающему каждую из овец в стаде, но в любом случае тот ключ был очень похож на ваш. Где его нашли?

— Пожалуйста, продолжайте, мистер Гоуэн.

— Вы очень любезны. Кэмпбелл как-то умудрился открыть дверь… Ну не мог же я на самом деле оставаться сидеть, ожидая той минуты, когда он сделает из меня отбивную? Дернув ручку, я откинул спинку сиденья, сжимая в кулаке гаечный ключ. Кэмпбелл замахнулся, но я нанес ему встречный удар этим самым ключом. Попал по скуле, хотя, кажется, не очень сильно — он почти успел увернулся. Полагаю все же, что отметина на его физиономии осталась, — самодовольно добавил художник.

— Так и есть, — сурово заметил Макферсон.

— Должен признаться, что нисколько об этом не сожалею. Я выпрыгнул из машины и бросился прямо к нему. Кэмпбелл схватил меня за ноги, и, сцепившись, мы оба вкатились на проезжую часть. Я изо всех сил отбивался вечным ключом, но Кэмпбелл был раза в три сильнее. Минуту спустя он схватил меня за горло, и я уж было решил, Что пришел мой смертный час. Думал, он задушит меня, честное слово! Я не мог даже закричать… Единственное, на что оставалось надеяться, — вдруг неподалеку кто-нибудь проедет. К моему полнейшему разочарованию, дорога осталась абсолютно пустой. Еще немного, и я бы задохнулся, Но тут Кэмпбелл ослабил хватку и уселся мне на грудь. Я попытался еще раз стукнуть его, но он выхватил у меня ключ и отшвырнул его прочь. Кстати, я не успел сбросить водительские перчатки, и они ужасно мешали мне во время драки.

— Ага! — воскликнул инспектор.

— Что ага?

— Это многое объясняет, не так ли? — спросил Паркер,

— Не понимаю вас.

— Не обращайте внимания, мистер Гоуэн, продолжайте

— Так вот… После этого… — чувствовалось, что художник приблизился к самой неприятной для него части рассказа. — Дело мое было плохо, — сконфуженно пробормотал он, — придушенный, полуоглушенный… В общем, можете себе представить. Каждую следующую попытку сопротивления Кэмпбелл нещадно карал ударом в лицо. А потом… мерзавец вытащил откуда-то маникюрные ножницы и… при этом все время обзывал меня самыми непристойными словами… короче, он взял ножницы…

В глазах инспектора блеснул огонек.

— Думаю, нетрудно догадаться, что произошло дальше, мистер Гоуэн, — прервал он рассказчика. — По обе стороны дороги мы нашли клочья черных волос.

— Скотина! Не удовлетворившись бородой, он срезал усы, брови — все! Что было потом, не помню… Последний удар лишил меня сознания.

Гоуэн осторожно ощупал челюсть, помолчал и нехотя продолжил:

— Когда я пришел в чувство, выяснилось, что я нахожусь на какой-то поросшей травой тропинке в собственной машине. Поначалу я даже не сообразил, где оказался, но потом понял, что Кэмпбелл просто отогнал автомобиль на обочину, подальше от основной дороги. Там еще были такие странные железные ворота. Вероятно, вы уже нашли это место?

— Да.

— Я был в жутком состоянии… Все тело ломило, как будто меня переехал паровой каток. Кроме того, как можно показаться в Керкубри в таком виде? Я абсолютно не представлял, что делать дальше, но надо было что-то предпринимать. Поплотнее натянув шляпу и обмотавшись шарфом так, чтобы прикрыть нижнюю часть лица, я тронулся в путь. Я чувство себя совершенно разбитым и с трудом держал руль, но, к счастью, дорога оказалась практически пустой. Худо-бедно где-то четверть одиннадцатого я все же добрался до дома. Хэлкок показал себя молодцом. Конечно, мне пришлось ему все рассказать, и он придумал, как поступить. Проведя меня наверх так, чтобы я не встретился ни с его женой, ни со служанкой, и, уложив в постель, он обработал порезы и кровоподтеки, приготовил горячую ванну и предложил представить дело таким образом, будто бы я уехал в Карлайл. Сначала мы хотели объявить всем, что я заболел, но инсценировка недомогания стала бы слишком хлопотной — знаете, все эти посетители, суета… К тому же нам пришлось бы пригласить доктора и приплатить ему за молчание. Поэтому той ночью мы решили притвориться, что я отправился в Карлайл из Дамфриса на поезде одиннадцать ноль восемь. Разумеется, мы и предположить не могли предстоящее расследование. Шофер также был посвящен в тайну, однако мы подумали, что служанке ее лучше не доверять. Она совершенно не умеет держать язык за зубами. Нам повезло, в тот вечер Элизабет взяла выходной и не узнала, в котором часу я вернулся домой. Единственным человеком, кроме нас, который был в курсе произошедшего, оставался Кэмпбелл. Безусловно, он мог запросто разоблачить обман, но поделать с этим мы ничего не могли. Оставалось лишь надеяться, что, когда мерзавец протрезвеет, он поймет угрожающее положение, в которое себя поставил, и не станет болтать языком. Обвинение в нападении — это ведь не шутка, не правда ли?

В любом случае, инсценировать мое отсутствие было лучшей идеей, чем показаться на людях в Керкубри и принимать идиотские соболезнования.

Гоуэн заерзал на стуле.

— Да-да, понимаю, — успокаивающе сказал Паркер.

Время от времени он проводил большим пальцем по подбородку. Форма лица полицейского была далека от античных канонов, но этот недостаток, по его мнению, с лихвой компенсировала выдающаяся нижняя челюсть. Сегодня Паркер был чисто выбрит и гордо выставлял ее на всеобщее обозрение.

— На следующий день мы услышали о смерти Кэмпбелла. Поначалу мы ни минуты не сомневались, что произошел несчастный случай, однако прекрасно понимали, что полиция захочет расспросить, не видел ли я покойного накануне вечером. Тогда-то Хэлкок и предложил свой блестящий план. Накануне вечером, без четверти девять, Хаммонд действительно ездил с поручениями в Дамфрис, и Хэлкок сказал, что водитель вполне мог отвезти меня на карлайлский поезд в восемь сорок пять. Хаммонд согласился подыграть, а так как люди должны были заметить машину, история выглядела вполне правдоподобной. Разумеется, существовала некая вероятность, что кто-то видел, как я вернулся домой позже, но мы подумали, что сможем убедить всех в ошибке. Наверное, у вас появились вопросы?

— Нет, как ни странно-о, — протянул Макферсон, — По крайней мере, пока.

— Ну, хорошо. Изобретательность Хэлкока не знала границ. Он предложил отправить во вторник вечерней почтой письмо в Лондон моему другу. Вы знаете его, старший инспектор… Речь идет о майоре Элвине, не без помощи которого вы и напали на мой след. К письму прилагалась записка Хэлкоку от меня с просьбой отправить корреспонденцию немедленно. Таким образом, письмо будто бы было написано в клубе, а в записке Хэлкоку и Хаммонду разрешалось взять «седан» и поехать куда-нибудь развлечься, так как мне придется задержаться на некоторое время в городе. Идея заключалась в том, чтобы они тайком вывезли меня из дома и высадили неподалеку от Касл-Дугласа, чтобы я успел сесть на поезд. Я был уверен, что смогу остаться неузнанным без бороды, чего нельзя было сказать о шофере и довольно приметной машине. Записка, как мы и рассчитывали, вернулась к Хэлкоку в четверг, и той же ночью был воплощен в жизнь оставшийся этап плана. Кстати, он сработал?

— Не совсем, — сухо бросил Макферсон. — Этот орешек мы раскололи.

— Естественно, все это время у меня не возникало и мысли, что Кэмпбелла убили. Хотя, не исключаю, что Хэлкок был в курсе, и, полагаю, в этом случае ему было бы лучше рассказать мне правду. С другой стороны, он знал также, что я никак не причастен к преступлению, и, надо полагать, ему в голову не могло прийти, что меня будут подозревать. Я-то уверен, что определенно оставил Кэмпбелла в полном здравии.

Художник поморщился.

— Больше мне нечего добавить. Во вторник и среду я все еще был плох, страшно слаб, а порезы на лице здорово кровенили — негодяй Кэмпбелл валял меня по жесткой земле, будь он проклят! Удивительно, но Хэлкок оказался к тому же великолепным санитаром. Он промыл раны, наложил лекарственную мазь и обрабатывал их с завидной сноровкой. Не дворецкий, а настоящий скаут! Прежде чем приступить к манипуляции, он всегда тщательно мыл руки с дезинфицирующим раствором, три раза в день мерил мне температуру и тому подобное. Казалось, ему даже понравилась роль брата милосердия. В результате к вечеру четверга я был уже практически исцелен и готов к путешествию. Поездка в Лондон прошла без приключений, я остановился у майора Элвина, очень порядочного человека, у которого и провел все это время. Да, еще… Мне бы не хотелось сейчас показываться в Керкубри. Когда мистер Паркер неожиданно появился этим утром у майора Элвина… Кстати, мистер Паркер, как вы меня разыскали?

— Довольно просто, — охотно пояснил полицейский. — Мы связались с колледжем, в котором вы учились,и получили оттуда фотографию, где вы сняты еще без бороды. Потом нашли носильщика, несшего багаж на Юстонском вокзале, водителя такси — того, что вез вас до дома майора Элвина, швейцара в доме… Все они вас опознали. После этого, сами понимаете, нам оставалось только нажать на кнопку звонка и зайти в ваше убежище.

— Однако! — поразился Гоуэн. — Никогда бы не вспомнил о тех старых фотографиях.

— Сначала люди испытывали на ваш счет некоторые сомнения, — признался Паркер, — но мы, уж извините, весьма красочно описали ваши брови, внеся в данный вопрос полную ясность, — на опознании буквально все кричали, что это вы.

Гоуэн покраснел.

— Ладно, — пробурчал он, — признание сделано. Могу я идти домой?

Паркер и Макферсон обменялись взглядами.

— Сейчас мы оформим ваше письменное заявление, — сказал Паркер, — потом, скорее всего, понадобится, чтобы вы его подписали, после чего не вижу причины, по которой вы не могли бы вернуться к майору Элвину. Единственное, о чем, хочу вас попросить, — оставайтесь на связи и не меняйте без уведомления адрес.

Гоуэн кивнул и, когда заявление было наконец отпечатано и подписано, быстро удалился, сохраняя на кроличьем лице все то же недовольное выражение.

Фаррен. Фергюсон. Стрэтчен

Прокурор-фискал округа собрал у себя в кабинете военный совет: сэр Джемисон Максвелл привел с собой лорда Питера Уимзи, по долгу службы присутствовали инспектор Макферсон и сержант Дэлзиел. Доктор Кэмерон был призван следить, чтобы свидетельства не противоречили результатам осмотра и вскрытия тела. Кроме них, пригласили констебля Росса и молодого Дункана, что выглядело весьма великодушным жестом со стороны начальства, которому последний умудрился порядочно досадить. Однако в конце концов руководители решили, что в этом странном и запутанном деле мнение подчиненных тоже может оказаться полезным.

Сначала прокурор хотел открыть дискуссию, попросив начальника полиции высказать свою точку зрения, но решил, что, возможно, другие полицейские будут выдвигать собственные теории более свободно, не находясь под влиянием мнения руководства. В результате за право высказаться произошла, корректная, но от того не менее острая борьба между Максвеллом и Дэлзиелом, закончившаяся безоговорочной победой последнего. Решающим аргументом в его пользу послужил факт обнаружения трупа именно в районе Ньютон-Стюарта.

Сержант получил вожделенное право первого слова, нервно откашлялся и наконец приступил к докладу:

— Итак, господин прокурор, мистер Максвелл, господа, начал он, неожиданно демонстрируя в своей речи несомненное влияние стиля выступлений на торжественных заседаниях футбольного клуба. — Представляется очевидным, что несчастный джентльмен принял смерть в понедельник ночью в результате удара тупым предметом. Ясно также, что убитого затем перенесли туда, где он и был впоследствии обнаружен. Кроме того, полагаю, все мы согласны с тем, что убийца должен являться живописцем. Лорд Питер Уимзи выяснил, что художественное полотно, оставшееся на месте преступления, было выполнено ни кем иным, как самим преступником, благодаря тщательному расследованию инспектора Макферсона мы сейчас в состоянии заявить, что, исходя из предполагаемого времени совершения правонарушения, из всех художников, проживающих неподалеку, под подозрение могут быть взяты пять или, возможно, шесть человек. А именно: в Керкубри — мистер Фаррен, мистер Гоуэн, мистер Уотерз, в Гейтхаусе — мистер Стрэтчен, мистер Грэхем и, не исключено, мистер Фергюсон. Все шестеро имели мотив для убийства, кроме того, установлено, что они высказывали угрозы в адрес Кэмпбелла. По странному стечению обстоятельств ни у кого из перечисленных алиби нет.

Они утверждают, что непричастны к происшедшему, но, если отбросить мысль об их поголовной виновности, логика подсказывает, что кто-то один, или не один, лжет.

Приняв во внимание все изложенное, считаю нужным направить силы полиции на тщательное изучение действий мистера Фаррена, и вот почему: у него имелось больше мотивов для убийства, чем у остальных. Известно, что покойный уделял слишком много внимания миссис Фаррен. Леди не давала к сплетням никакого повода, но мистер Фаррен вбил в голову мысль о неверности супруги. Я не склонен допускать, что один джентльмен мог убить другого из-за двух-трех слов о картине, несовпадения мнений касательно игры гольф, пары лососей или национального вопроса. Однако, если дело касается личного, семейного счастья, то, по моему убеждению, мы имеем веский повод для убийства. Мы знаем, что мистер Фаррен в ночь убийства отправился из Керкубри с явным намерением найти Кэмпбелла и поквитаться с ним. Он побывал около дома последнего, где его дел сосед Кэмпбелла, мистер Фергюсон. Потом подозреваемый наведался к мистеру Стрэтчену и, по собственному признанию, оставил ему письмо, в котором говорилось о намерении разыскать Кэмпбелла и прикончить его. После этого подозреваемый исчез, и мы обнаружили его только в три часа пополудни во вторник на дороге в Нью-Галлоуэй.

Итак, мы с инспектором решили, что с большой долей вероятности Фаррен убил Кэмпбелла на дороге между Гейтхаусом и Керкубри, но нас волновали вопросы, как он там очутился и в чем смысл его манипуляций с машиной Кэмпбелла. Мы были вынуждены рассмотреть возможность участия в деле мистера Стрэтчена, однако сейчас понимаем ошибочность данной версии. Теперь мы знаем, что человеком, встретившим Кэмпбелла на дороге, в действительности был мистер Гоуэн, подвергшийся нападению со стороны убитого, а Кэмпбелл уехал на собственном автомобиле. Более того, из показаний мистера Фергюсона и мистера Стрэтчена можно сделать вывод, что либо Кэмпбелл был жив после полуночи, либо некто другой проник в его жилище. Полагаю, что этим другим был мистер Фаррен: он солгал нам, в то время как на самом деле подстерегал Кэмпбелла поблизости от его дома.

— Минуточку, — вмешался Максвелл. — Я правильно понял, что вы учли показания Стрэтчена насчет записки и его последующего визита в дом Кэмпбелла?

— Да, сэр. Я учел это. Будучи другом мистера Фаррена, Стрэтчен придумал историю, которая хорошо совпадала со свидетельством самого Фаррена. Сейчас расскажу, что, по моему мнению, произошло. Для наглядности я изложил это в письменном виде.

Сержант порылся в кармане и извлек на свет пухлую записную книжку, из которой достал довольно мятый, сложенный в несколько раз листок. Развернув и разгладив его широкой ладонью, полицейский попытался придать бумаге вид посолиднее, затем передал ее прокурору, который, поправив очки, громко прочитал:

Обвинение против Фаррена

Понедельник

6 вечера — Фаррен в Керкубри. Обнаруживает Кэмпбелла у себя дома. Ссора с миссис Фаррен.

7 вечера — Фаррен отправляется на велосипеде в Гейтхаус.

8 вечера — Фаррен прибывает в Стэндин-Стоун и ищет Кэмпбелла. Замечен Фергюсоном.

8–9.15 вечера — Фаррен заходит в разные пабы и высказывает угрозы в адрес Кэмпбелла.

9.15 вечера — Фаррен едет к дому Стрэтчена (на велосипеде) и оставляет записку.

9.25 вечера — уже стемнело. Фаррен скрывается (возможно, на дороге в Лористон или Кастрамонт).

9.45 вечера — Кэмпбелл встречает Гоуэна, возвращаясь из Керкубри.

10.20 вечера — Кэмпбелл возвращается в Стэндин-Стоун на своей машине. Это слышит Фергюсон.

10.20 вечера — 12 ночи — Фаррен направляется к дому Кэмпбелла на велосипеде (дорога заняла какое-то время). Затем пробирается внутрь и убивает Кэмпбелла. Прячет тело. (Замечание: Фергюсон, предположительно, спит.) Фаррен выходит и запирает дверь. Прячется, возможно в гараже.

Полночь — Стрэтчен приезжает на машине (слышал Фергюсон). Воспользовавшись спрятанным в известном ему месте ключом, заходит. Спустя время оставляет записку и уезжает.

Вторник

12 ночи — 7.30 утра — Фаррен разрабатывает план, позволяющий ему избежать наказания. Он снова заходит в дом, уничтожает записку Стрэтчена, кладет в машину труп, велосипед и принадлежности для рисования, готовит завтрак и съедает его вместо Кэмпбелла.

7.30 утра — Фаррен, одетый, как Кэмпбелл, выезжает из Гейтхауса в машине Кэмпбелла. Замечен Фергюсоном.

9.35 утра — Фаррен в машине Кэмпбелла замечен рабочим на дороге между Критауном и Ньютон-Стюартом. Проезжает поворот на Нью-Галлоуэй.

10 утра — Фаррен вместе с трупом добирается до Минноха.

10–11.30 утра — Фаррен пишет картину.

11.30 утра — Фаррен бросает тело в Миннох и уезжает на велосипеде, используя объездную дорогу из Баргреннана в Миннигаф. (Замечание: предположительно, так как ни одного свидетеля еще не найдено.) Восемь или девять миль.

12.30 пополудни — Фаррен приезжает в Фолби. Оставляет велосипед вблизи заброшенной шахты.

12.30 — 3 пополудни — Фаррен идет по Нью-Галлоуэйской дороге в направлении Бриг-оф-Ди: довольно далеко, одиннадцать миль, но его легко могли подвезти на попутной машине.

Остальные передвижения Фаррена совпадают с его показаниями.

— Это, — внушительно заметил прокурор, оглядывая собравшихся поверх очков, — представляется мне весьма правдоподобной и вполне профессионально подготовленной версией.

— Чертовски здорово! — похвалил Уимзи.

— Действительно, — заметил Макферсон. — Кажется, здесь объяснено практически все. График зачаровывает простотой и способен поколебать любую другую версию.

— Как бы не так! — заявил между тем Максвелл. — Все ли так уж просто? Версия совершенно не принимает во внимание значимый эпизод с велосипедом, который был отправлен из Эйра на Юстонский вокзал.

Сержант Дэлзиел, получивший одобрение со стороны трех наиболее авторитетных людей, принимающих участие в собрании, был настроен решительно и не собирался легко давать кажущиеся неприступными позиции.

— Я не совсем уверен, — сказал он, — что данный велосипед вообще нужно брать в расчет. Нет никакой необходимости связывать его с делом Кэмпбелла. Пусть даже кто-то украл велосипед в «Анвосе» и послал его, быть может, по ошибке, в Лондон. К чему предполагать, что интересующий нас убийца будет отвлекаться на такие пустяки! Ведь его поведению уже есть ясное объяснение.

— М-да, — протянул прокурор. — Однако зачем кому-либо красть велосипед в Гейтхаусе, чтобы доехать на нем до Эйра, если можно легко проделать тот же путь на поезде? Не могу отрицать, в этой истории с велосипедом кроется какая-то загадка.

— А не удивляет ли вас время, затраченное на преодоление расстояния от Гейтхауса до поворота на Нью-Галлоуэй? — спросил Максвелл. — Там всего-то семнадцать миль по прямой, а ведь Фаррен якобы был на машине.

Дэлзиел выглядел обескураженным, но Уимзи не замедлил прийти ему на помощь.

— Фаррен признался мне, — сказал он, — что за всю жизнь водил машину только два или три раза. У него запросто могли возникнуть какие-нибудь трудности по дороге, ведь всякое бывает. Скажем, внезапно кончился бензин или засорился фильтр. Он решил исправить поломку самостоятельно: без толку жал на газ, долго смотрел под капот, прежде чем убедился, что лучше все же попросить о помощи. Если даже в баке просто кончилось горючее, Фаррену пришлось бы в одиночку сталкивать машину на обочину и ковылять до ближайшего гаража. Или, может, он проехал по старой дороге мимо Гейтхауса и заблудился. Неопытный водитель может потратить кучу времени абсолютно зря.

— Возможно, — недовольно пробурчал Максвелл. — Да, такое возможно. Что тут скажешь?

— Между прочим, Дэлзиел, — спросил прокурор, — как в вашу теорию укладывается эпизод со шляпой Стрэтчена и рассказ о его встрече с Фарреном в Фолби? Если ваша версия верна, это должно быть просто выдумкой.

— Полагаю, все могло произойти следующим образом, сказал сержант. — Стрэтчен, как он и говорил, действительно искал Фаррена в Фолби, но не нашел. Не исключено, что Фаррен на самом деле провалился в шахту. Не сумев разыскать его, Стрэтчен испугался, что Фаррен перешел границ закона, а когда услышал, что обнаружено тело Кэмпбелла добавил к своим показаниям пару деталей, создающие Фаррену хотя бы что-то, похожее на алиби. На деле это лишь подтверждает мое предположение о том, что Стрэтчен, очевидно, подозревает Фаррена. Вы и сами согласитесь, сэр, что он весьма тщательно подбирал слова, беседуя с вами, и, похоже, ни единым словом не обмолвился бы о записке Фаррена, если бы вы не дали понять, что уже знаете о ней.

— Хм… У меня, — возразил начальник полиции, — несколько иное представление о событиях.

— Отлично. Давайте послушаем и его, — кивнул прокурор.

— Я предоставил сержанту возможность высказаться первым, но, возможно, моя версия кое в чем окажется лучше. Мне тоже ясно, что между Фарреном и Стрэтченом явно имел место сговор для сокрытия некоторых обстоятельств дела, но я хотел бы рассмотреть этот факт с несколько иной точки зрения. По моему мнению, именно Стрэтчену было что скрывать, и основная трудность для него состояла в том, чтобы защитить себя, по возможности не упоминая имени Фаррена. Фаррен, в свою очередь, собственными действиями, угрозами и исчезновением создал Стрэтчену прекрасную ширму. Надо заметить, что, к чести последнего, тот не стремился воспользоваться ситуацией.

Теперь, если позволите, о наиболее слабом месте вашей версии, Дэлзиел, — непосредственном моменте убийства. Я не могу поверить, что преступление, произошедшее в доме, по мнению полиции, между полуночью и рассветом, нисколько не потревожило Фергюсона. Кэмпбелл был крепким мужчиной и обязательно стал бы бороться за свою жизнь, если только ему не нанесли смертельный удар во сне. Тщательно изучив характеры подозреваемых, я не смог убедить себя, что они решились на подобное хладнокровное убийство. Представьте: кто-то из них тайком пробрался в спальню Кэмпбелла и нейтрализовал его одним хорошо поставленным ударом, да еще так, что тот не издал ни звука. Не укладывается в голове, что столь расчетливым преступником мог оказаться, например, Фаррен. С другой стороны, неясно, почему Фергюсон не услышал драку, которой не могло не быть. На дворе теплый август, окна открыты, и, в любом случае, кроме характерных звуков потасовки до соседнего дома должны были донестись шаги, шум, когда труп перетаскивали в машину, и тому подобное. Едва ли Фергюсон спал с затычками в ушах.

Мой взгляд на события следующий: показания Фаррена правдивы. Его действия настолько абсурдны и противоречивы, что вряд ли такое можно придумать нарочно. Совершенные им безрассудства вполне укладываются в мои представления о том, что мог бы выкинуть потерявший голову художник. Я уверен, что Фаррен вовсе не тот человек, который сумел бы разработать хитроумный план, включающий сокрытие тела, подделку картины и инсценировку несчастного случая. Субъект, способный на такое, должен быть совершенно хладнокровен, обладать здравым и умом и устойчивой психикой. Маловероятно, что, так тщательно продумав детали, он мог бы в результате заблудиться самым нелепым образом. Нет. Напротив, исходя из обстоятельств, преступник воспользовался бы первой же возможностью показаться в одном из мест, где он часто бывает.

По моему мнению, действия развивались несколько иначе, чем это описал сержант Дэлзиел. Стрэтчен, получив записку от Фаррена, направился к дому Кэмпбелла. Кэмпбелл открыл ему дверь, после чего у них состоялся разговор, завершившийся ссорой и яростной дракой. Далее либо Фергюсон, разбуженный возникшим шумом, подоспел как раз в тот момент, Когда Стрэтчен, возможно, не желая того, убил Кэмпбелла, либо Фергюсон, застав дерущихся, сам нанес решающий удар, который и стал смертельным для хозяина. В принципе, не исключен и третий вариант: вошедший в дом Стрэтчен увидел уже мертвого Кэмпбелла и Фергюсона, стоящего над телом с окровавленными руками. Правда, по причинам, которые я оглашу позднее, думаю, что это наименее вероятный сценарий.

В любом случае, ситуация такова: два человека в доме с телом Кэмпбелла на руках, и по крайней мере один из них преступник. Как им поступить? Допускаю, что свидетель мог шантажировать виновного доносом в полицию. Однако это вызывает сомнения. Хорошо известно, что оба постоянно ссорились с покойным и, как я себе представляю, сейчас осознали, что, попав в чрезвычайно затруднительное положение, им необходимо по возможности помочь друг другу.

Конечно, я пока не знаю, кому именно пришла в голову идея имитировать несчастный случай, но склоняюсь к тому, что это был Стрэтчен, человек, обладающий проницательным и живым умом, способный трезво оценивать ситуацию и предвидеть последствия. Первоначальный набросок дерзкого плана мог принадлежать ему, а Фергюсон с его замечательной памятью на детали, вне сомнений, оказал посильную помощь.

Они надеялись, что все примут убийство за обыкновенный несчастный случай, но соучастникам пришлось учесть, что в ситуации, если правда все же всплывет, им понадобится алиби на период от полуночи до середины следующего дня. Очевидно, что такого алиби у них не было, поэтому они договорились распределить время между собой. В результате Стрэтчен обеспечил видимость собственной невиновности в ночные часы, в то время как Фергюсон занялся трупом. Фергюсон же создал себе алиби на следующее утро, тогда как Стрэтчен рисовал картину.

Начальник полиции сделал паузу и огляделся, чтобы оценить впечатление, произведенное на присутствующих его словами. Ободренный легким гулом удивления, он продолжал:

— Причина, по которой они решили действовать таким образом, полагаю, заключается в следующем: к тому моменту Фергюсон уже объявил о намерении отправиться утром в Глазго и понимал, что любое неожиданное изменение его планов неизбежно вызовет подозрения. Оставалось придумать, как Стрэтчен сможет создать алиби на ночное время. Решив излишне не мудрить, он счел за лучшее последовать своему первоначальному намерению и отправился на розыски Фаррена.

— Не кажется ли вам, — вмешался прокурор, — что это слишком сложный и сомнительный план, чтобы целиком на него полагаться? Сто к одному, у Стрэтчена не было ни единого шанса отыскать пропавшего. Не проще ли прилюдно продемонстрировать кому-нибудь опасения за судьбу Фаррена, чтобы после представить этого человека в качестве свидетеля алиби?

— Думаю, нет, — не согласился Максвелл. — Сначала я рассматривал такую возможность, но, поразмыслив, понял, что поиски Фаррена — лучшее, что Стрэтчен мог выбрать в данных обстоятельствах. Начнем с того, что он, скорее всего, уже получил синяк под глазом и, появившись на публике, не смог бы в тот момент внятно объяснить его происхождение. Кстати, именно из-за синяка я абсолютно уверен в том, что Стрэтчен принял участие в схватке с Кэмпбеллом, пусть и не сам нанес фатальный удар. Конечно, в принципе, он мог кого-нибудь разбудить, делая вид, что озабочен исчезновением Фаррена. Этот некто мог даже любезно предложить составить ему компанию в розысках. Тогда, как справедливо заметил господин прокурор, у Стрэтчена был бы свидетель, готовый подтвердить его невиновность. Но существовала опасность, что Стрэтчену не удастся избавиться от обременительной компании к утру, когда нужно будет выполнить вторую часть плана. Как бы он объяснил внезапную потерю интереса к Фаррену и свой стремительный отъезд в Ньютон-Стюарт? Как незаметно ускользнуть, затеяв кутерьму с поисками? Ведь ему во что бы то ни стало нужно было быть рано утром в Миннохе, причем добраться туда скрытно.

Между прочим, полагаю, что отнюдь не все пошло, как было задумано. Напротив, операция оказалась близка к провалу. Намерение Стрэтчена найти не в меру ревнивого мужа и привезти его в Керкубри или к себе домой в Гейтхаус, представив синяк в качестве подтверждения того, что он действительно был в Фолби, потерпело крах.

— Однако, — подал голос Уимзи, который, несмотря на полуприкрытые глаза, внимательно слушал аргументацию начальника полиции, — найдись Фаррен, Стрэтчену все равно следующим утром нужно было сломя голову мчаться в Миннох.

— Согласен, — кивнул Максвелл. — Но если бы он оставил Фаррена в Керкубри, можно было бы, не задерживаясь, уехать оттуда. Едва ли чета Фарренов нуждалась в лишнем участнике спектакля под названием «семейное примирение». Должен отметить, что перед Стрэтченом лежало несколько путей: из Керкубри он сбежал бы, например, под предлогом обеспокоенности миссис Стрэтчен его долгим отсутствием, в Гейтхаусе мог отговориться необходимостью поскорее сообщить миссис Фаррен обнадеживающие известия о муже. Главное — пропасть из поля зрения, ведь последующую задержку в пути так легко объяснить неисправностью мотора или чем-то еще в таком роде.

— Действительно, — сказал его светлость, — этого я не учел. Что ж, продолжайте — стремите, волны, свой могучий бег ^[601]!

— Итак, Стрэтчен расстался с Фергюсоном, оставленным сторожить тело и создавать видимость пребывания Кэмпбелла в доме. Между прочим, должен заметить, что никто не обратил должного внимания на то, как это было сделано. Человек, приготовивший завтрак, досконально знал образ жизни и привычки покойного. Он отлично представлял, когда следует ожидать появления миссис Грин, каков Кэмпбелл в быту, например аккуратен он или неряшлив, что обычно ест, и прочие мелочи — в противном случае миссис Грин обязательно что-то заподозрила бы. И, скажите на милость, разве Фаррен, Уотерз, Гоуэн или Грэхем могли быть в курсе этих подробностей? Очевидно, нет. Кто же тогда остается? Конечно, Фергюсон, живущий в соседнем доме и пользующийся услугами той же служанки! Кто, как не он, мог ежедневно наблюдать, как Кэмпбелл завтракает или без дела слоняется по дому? А недостающие факты он получил, прислушиваясь к обычной болтовне миссис Грин.

— Отлично! — воскликнул Уимзи с видом студента из Итона, вынужденного поздравить капитана команды из Харроу ^[602]. — Просто замечательно. Вне сомнений, миссис Грин — просто кладезь нужной информации. «Знаете, мистер Кэмпбелл так ужасно обращается со своими пижамами… Вчера он швырнул одну в угольный люк, а ведь она была только что из прачечной. А сегодня я нашла другую в студии — он вытирал об нее кисти…» Да, о соседях можно многое узнать из кухонных сплетен.

— Ну, возможно… — сказал инспектор Макферсон с некоторым сомнением.

Максвелл улыбнулся.

— Вернемся к Стрэтчену, — предложил начальник полиции. — Судя по всему, он нашел Фаррена и, полагаю, страшно обрадовался, ведь шансов на это, как я уже отмечал, практически не было. Надо отдать должное, Стрэтчен безошибочно предположил, куда Фаррен мог направиться, да и окрестности Фолби он знал не понаслышке.

— Это верно, — сказал Дэлзиел. — Но что, если бы Фаррен действительно бросился в шахту?

— Сие было бы, конечно, весьма прискорбно, — ответил Максвелл. — В таком случае Стрэтчену пришлось бы отказаться от избранной линии защиты. Единственное, что он мог, — оставить какую-нибудь из своих вещей, к примеру, шляпу или куртку, в Фолби, дабы впоследствии подтвердить собственное присутствие там, как можно скорее добраться до Минноха, нарисовать пейзаж, а уж потом вернуться, поднять переполох и организовать поиски Фаррена. Свою задержку Стрэтчен объяснил бы тем, что пытался найти беглеца где-нибудь в другом месте. Этот ход не столь удачен, но все-таки достаточно хорош, тем более что обнаружение тела говорило бы в пользу Стрэтчена. Как бы то ни было, я считаю, что он нашел Фаррена. Давайте примем это как данность.

Увы, с этого момента все пошло наперекосяк. Фаррен, вместо того чтобы спокойно вернуться к жене, исчез, а Стрэтчен умудрился свалиться в шахту сам, что чуть не помешало воплощению плана в жизнь. Конечно, подъем Стрэтчена на поверхность был сложным и долгим, но все же не настолько, Как он пытался представить. В результате художник приехал в Миннох позже, чем задумал. Если бы ничего не случилось, он, как и предполагал, без сомнения, вернулся бы вместе с Фарреном, часам, скажем, к трем ночи, а затем прямиком отправился в условленный пункт, чтобы забрать машину с телом, которые там оставил Фергюсон.

— Где это могло быть? — спросил прокурор.

— Трудно сказать наверняка. Думаю, основная мысль состояла в том, что Фергюсон садится в автомобиль Кэмпбелла и перегоняет его в некую подходящую точку на старой дороге, ведущей в Критаун, после чего сам возвращается на велосипеде, а машину получает в свое распоряжение Стрэтчен.

— На каком велосипеде? — уточнил Уимзи.

— Да на любом, — ответил начальник полиции, — за исключением, конечно, велосипеда из «Анвоса», наделавшего столько шума. Позаимствовать без ведома хозяев велосипед в наших краях нетрудно, а у Фергюсона было достаточно времени, чтобы втихомолку поставить его на место. Таким образом, у предполагаемого соучастника была возможность вернуться к себе домой около семи часов утра, позавтракать и успеть к автобусу до станции в Гейтхаусе.

— Проглотив собственный завтрак и еду, якобы приготовленную Кэмпбеллом, он должен был чувствовать себя, как объевшийся удав, — усмехнулся прокурор.

— Господа! — несколько раздраженно обратился к присутствующим начальник полиции, — если вы совершили убийство и думаете только о том, как избежать наказания, вас не остановит такая мелочь, как второй завтрак.

— Если бы убийство совершил я, — возразил прокурор, — у меня бы не было аппетита даже для одного завтрака.

Начальника полиции эти легкомысленные комментарии не слишком обрадовали. Неожиданно Макферсон, что-то непрерывно чиркающий в записной книжке во время доклада Максвелла, подал голос:

— Вот, сэр. Насколько я понял, схема убийства должна быть следующей.

Дело против Стрэтчена и Фергюсона

Понедельник

9.15 вечера — Фаррен оставляет записку в доме Стрэтчена.

10.20 вечера — Кэмпбелл возвращается домой после стычки с Гоуэном.

12 ночи или около того — Стрэтчен возвращается домой и находит записку.

Вторник

12.10 ночи (примерно) — Стрэтчен идет в дом Кэмпбелла, потом к нему присоединяется Фергюсон. Совершается убийство.

12.10–12.45 ночи — разрабатывается план, позволяющий инсценировать несчастный случай. Стрэтчен отправляется в Фолби, забрав с собой спрятанные в машине шляпу, плащ и рисовальные принадлежности Кэмпбелла.

2–3 часа ночи — Стрэтчен встречает Фаррена, между ними происходит стычка, после которой последний снова убегает.

3.30 ночи (приблизительно) — Стрэтчен падает в шахту.

4 утра (приблизительно) — Фергюсон приезжает в некое место на старой дороге, ведущей в Критаун, на машине Кэмпбелла с телом и велосипедом в салоне. Оставляет машину Стрэтчену.

5–6 утра — Фергюсон возвращается на велосипеде в Гейтхаус по старой дороге.

9 утра — Стрэтчен выбирается из шахты и разыскивает свой автомобиль.

9.08 утра — Фергюсон садится в поезд до Дамфриса.

9.20 утра — Стрэтчен прибывает к месту встречи, пересаживается в машину Кэмпбелла. Прячет собственный автомобиль.

9.35 утра — Стрэтчен, замаскированный под Кэмпбелла, Замечен рабочим, проезжавшим поворот на Нью-Галлоуэй.

10 утра — Стрэтчен приезжает в Миннох. Прячет тело и рисует картину.

71.15 утра — Стрэтчен заканчивает работу над картиной.

Здесь инспектор остановился.

— Но как Стрэтчен вернулся к своему автомобилю, сэр? Это добрых четырнадцать миль. Не на своих же двоих, в самом деле…

— На велосипеде Фаррена, — быстро нашелся начальник полиции. — Пометьте, что он мог забрать его в Фолби. Конечно, если бы первоначальный план не сорвался, он бы либо взял другой велосипед, либо запланировал себе запас времени, чтобы дойти пешком. Однако в сложившихся обстоятельствах, имея под руками велосипед, Стрэтчен не преминул им воспользоваться.

— У вас на все есть ответы, сэр! — Макферсон уважительно покачал головой и продолжил читать свои записи:

12.45 дня — Стрэтчен добирается на велосипеде Фаррена до Критауна, бросает велосипед и пересаживается в собственную машину.

1.15 дня — Стрэтчен возвращается в Гейтхаус по дороге Скайр-Берн.

— Что ж, — сказал прокурор, по ходу дела сверявший график Макферсона с рапортом начальника полиции о допросе Стрэтчена, — изложенное соответствует показаниям подозреваемого.

— Вполне, — кивнул Джемисон Максвелл. — И даже, что более важно, соответствует фактам. Мы нашли человека, уверенно припоминающего, что Стрэтчен проезжал по Скайр-Бернской дороге между часом и двадцатью минутами второго. Более того, мы проверили, звонил ли он на самом деле в «Герб МакКлеллана» — телефонный звонок зафиксирован ровно в час восемнадцать.

— Вы отвели на написание картины час с четвертью, — медленно сказал Уимзи. — В моем присутствии двое не самых последних здешних живописцев проделали аналогичную работу, и самый быстрый не смог добиться приемлемого результата раньше, чем через полтора часа. Осознаете ли вы кроющееся здесь противоречие?

— Да, что есть, то есть, — пробормотал начальник полиции. — Скорость их работы меня действительно подводит. — Я хотел бы попросить слова, с вашего позволения, — внезапно послышался неуверенный голос.

Присутствующие удивленно повернули головы в сторону констебля Дункана, до того сидевшего так тихо, что о его существовании практически позабыли.

— Вот как? — улыбнулся Максвелл. — Извольте, Дункан. Собственно, вас и позвали, чтобы узнать ваше мнение. Итак, прошу.

Молодой полицейский, заерзав, бросил на начальство робкий взгляд. У него возникло смутное ощущение, что он собственноручно роет себе яму, но, как говорится, если начал — говори. Промолчать уже не представлялось возможным.

Грэхем, Гоуэн, Уотерз

— Мы уже выслушали две теории, — начал констебль Дункан, — и обе достаточно хороши. Я ничего не имею против, хотя они и представляются мне сложными и путаными. Лично у меня мозги давно набекрень. Но, собственно, речь не об этом. Я хотел бы узнать лишь одно: как сэр Максвелл оценивает реальную возможность создания столь хитроумного плана всего за три четверти часа?

— Вообще-то, — с достоинством ответил начальник полиции, — мы прекрасно понимаем определенную условность временных границ, их растяжимость, так сказать. Если мы в принципе допускаем возможность падения Стрэтчена в шахту, то, согласитесь, точное время его отъезда в Фолби не имеет решающего значения.

— Не тушуйтесь, констебль, — ободряюще добавил прокурор, заметив, что Дункан несколько обескуражен ответом Максвелла. — Вы желаете предложить более простую и продуманную версию? Пожалуйста.

— Я тут подумал… — сказал Дункан. — Доктор Кэмерон, прошу прощения… Нельзя ли предположить, что время смерти было определено с некоторой погрешностью и Кэмпбелл был убит все же не в тот день, когда его нашли, а например, накануне, или, наоборот, в тот же день, но позже? Умоляю доктор, не обижайтесь!

— Даже и в мыслях не держал, — дружески улыбнулся доктор Кэмерон. — Высказывайтесь смелее, молодой человек. Вопрос об установлении точного времени смерти вовсе не так прост, как может показаться некоторым любителям детективных романов. По своему опыту могу сказать, что чем больше медик встречается с различными летальными случаями, тем меньше у него охоты опираться в работе на декларируемые повсюду прописные истины. Природа настолько непредсказуема, что способна загнать в тупик даже самый выдающийся интеллект.

— Я, — Дункан отчаянно покраснел, — недавно прочитал одну книжечку, относящуюся к теме нашего разговора. Этот во всех смыслах поучительный труд подарил мне отец на прошлый день рождения. Несмотря на не слишком высокое положение в обществе, он всю жизнь стремился к новому и всегда учил меня, что знания — лучший путь к успеху.

Полицейский вытащил из-за пазухи большой квадратный предмет, упакованный в коричневую бумагу, и начал медленно развязывать крепкую бечевку, которой он был надежно замотан.

— Вот, — торжественно сказал Дункан, когда последний узел был распутан, бумага снята и книжечка — внушительный фолиант шесть на девять дюймов — наконец предстала взору собравшихся. — Она называется «Судебная медицина и токсикология» Диксона Манна, и там найдется чего почитать человеку нашей профессии. Здесь есть одна штука, на которую я хочу обратить ваше внимание. Специально заложил это место бумажкой. Вот, страница тридцать седьмая. Тут как раз речь идет о том, как коченеют мертвецы.

— О трупном окоченении, — уточнил доктор.

— Именно, о нем самом. В книжке оно еще по-другому называется, rigor mortis^[603], но это все равно об окоченении, только название иностранное. Так вот, тут написано, а пишет это ученый человек, не зря же мой бедный отец выложил за нее кучу денег: «В обычных условиях мышцы начинают коченеть в период от четырех до десяти часов после смерти». От четырех до десяти! Получается шестичасовой разброс в установлении точного времени смерти. Верно, доктор?

— При прочих равных условиях, — кивнул Кэмерон.

— Ага, а вот еще: «Оно полностью развивается…», ну, вы понимаете, окоченение, «… от двух до трех часов с начала процесса». Снова порядочный срок.

— Согласен.

— «Этот процесс длится от нескольких часов до шести или даже восьми дней». Это же невероятно огромная погрешность, доктор!

— Все верно, — слегка усмехнулся Кэмерон, — но существует множество других обстоятельств, которые следует принимать во внимание. Уж не предполагаете ли вы, что наш труп был восьмидневной давности?

— Вовсе нет! Вот что там говорится дальше: «Средней продолжительностью трупного окоченения можно считать срок от двадцати четырех до сорока восьми часов». Наверное, автор не будет против еще двух-трех часов. Ну а теперь, доктор, скажите, когда вы в три часа дня осматривали труп, насколько окоченевшим он был?

— Вполне, — ответил эскулап. — Окоченение было, используя терминологию вашего ученого человека, полностью развившимся. Это обстоятельство, как правило, дает возможность предполагать, что некто мертв не менее шести часов, а, учитывая наличие трупных пятен и прочих признаков, возможно, и больше. Принимая положения мистера Диксона Манна за основу для диагностики, вы сами видите: допущение, что смерть могла наступить даже тринадцать часов назад, то есть десять часов с начала процесса трупного окоченения плюс три часа до его полнейшего развития, вполне имеет право на существование. Другими словами, преступление могло произойти между полуночью и девятью часами утра, и тело к моменту осмотра было окоченевшим, если, конечно, на ситуацию существенным образом не повлияло некое неучтенное и не вполне обычное обстоятельство.

— Да, но… — попробовал вставить Макферсон.

— Да, это как раз то, что я… — одновременно начал Дункан.

— Минуточку, — прервал их доктор. — Знаю, что вы хотите сказать, инспектор! Я с некоторой долей сомнения соглашусь что к тому моменту, когда я увидел труп, окоченение могло уже полностью развиться. Допустим, процесс шел медленно и вступил в завершающую фазу, скажем, к часу. Это позволяет предположить, что смерть наступила еще в десять часов вечера предыдущего дня. Если помните, я говорил вам, что такое возможно.

Макферсон удовлетворенно хмыкнул.

— Кэмпбелл был физически крепким человеком, — продолжал доктор, — и умер от неожиданного удара. Если вы, Дункан, обратитесь к своей книжечке, то наверняка узнаете, что при таких условиях окоченение может быть замедлено.

— Но, доктор, — продолжал настаивать молодой полицейский, — если человек, например, истощен или подавлен, окоченение может происходить очень быстро, а я полагаю, что у Кэмпбелла была весьма тяжелая ночь. Судите сами: около девяти часов вечера он чуть не подрался с мистером Уотерзом, затем без четверти десять махал кулаками с мистером Гоуэном. До того Кэмпбелл залил в себя изрядное количество виски, которое, как мне известно, оказывает на организм подавляющий эффект, как всем нам известно, — торопливо поправил сам себя Дункан и, заметив на лице его светлости улыбку, продолжил: — Правда, спиртное могло выветриться… К тому же Кэмпбелл встал рано утром, не позавтракал, как было установлено в результате вскрытия, да еще проехал двадцать семь миль за рулем. Разве он был недостаточно измотан, чтобы быстро окоченеть после того, как его убили?

— Вижу, вы отлично подготовились, молодой человек, — сказал доктор. — Чтобы не ошибиться, мне придется быть крайне осторожным в высказываниях. Могу ответить лишь так: трупное окоченение длится в среднем от двадцати четырех до сорока восьми часов. Тело Кэмпбелла, когда я осматривал его во вторник в три часа пополудни, уже окоченело, более того окоченение отмечалось до позднего вечера среды, то есть до момента препровождения тела в морг. В четверг вечером, когда я в присутствии нескольких человек вскрывал труп, окоченение уже полностью прекратилось. Таким образом, время фактически укладывается в среднюю продолжительность окоченения. В целом можно утверждать, что быстрое развитие окоченения сопровождается его коротким течением, а медленное развитие длительным. В нашем случае характер течения окоченения был приближен к медленному, в связи с чем я предположил, что его начало также затянулось. Мое заключение таково: смерть, вероятнее всего, наступила около полуночи, что согласуется как с общим видом трупа, так и с кровоподтеками на нем.

— Как насчет содержимого желудка? — уточнил Максвелл.

— Содержимым желудка было виски, — сухо ответил доктор. — Однако я не возьмусь предполагать, насколько поздно вечером в понедельник покойный его употреблял.

— Но, — возразил Дункан, — если предположить, что убийство произошло во вторник, не раньше девяти часов утра, срок окоченения существенно сокращается.

— Конечно, — кивнул Кэмерон. — Если Кэмпбелл умер во вторник утром, период окоченения уменьшается где-то до тридцати шести часов. И все же я могу уверенно говорить исключительно о времени между тремя часами пополудни во вторник и семью часами вечера в среду.

— Вопрос остался открытым, — констатировал прокурор. — По внешним признакам вы предполагаете, что смерть наступила около полуночи, при том что вероятность расхождений равна одному-двум часам.

— Да.

— А допускаете ли вы восьмичасовую погрешность?

— Не думаю, — осторожно ответил доктор. — Но вместе с тем не могу утверждать, что это невозможно. Если в природе и бывает что-то невозможное, то ошибки в диагностике к подобным парадоксам не относятся.

— Та-а-к, — неодобрительно протянул Дэлзиел, сверля взглядом подчиненного. — Констебль, вы добились самого большего из того, чего могли ожидать, приставая к специалисту со своей дурацкой книгой, стариком-отцом и подвергая сомнению огромный опыт доктора Кэмерона. Он признал, что ошибка хотя и крайне маловероятна, но возможна. Вы отдаете себе отчет в том, что у вас должны быть очень веские аргументы для того, чтобы мы слушали дальше? Прошу простить его, доктор. Дункан неплохой парень, но иногда проявляет излишнее рвение.

Констебль, поощренный таким нетривиальным образом, вспыхнул, но продолжал стоять на своем:

— Мне пришло в голову, что среди шести подозреваемых нет ни одного, кроме Грэхема, о ком бы было достоверно известно, что он находился в ту ночь на месте, где обнаружили труп. Зато у нас есть свидетель, встретивший подозреваемого в Баргреннане в утро убийства. Более того, Грэхем и сам это признает.

— Совершенно верно, — подтвердил прокурор. — В отчетах имеются показания некоего Брауна, который видел Грэхема, идущего вдоль берега Кри, чуть ниже Баргреннана, во вторник утром, около половины двенадцатого. Свидетель утверждает, что Грэхем направлялся вверх по течению, но, завидев приближающегося Брауна, быстро пригнулся, как будто не хотел, чтобы его заметили. Обстоятельство само по себе подозрительное.

— Вот-вот! — взволнованно подхватил Дункан. — Помните, что Грэхем отвечал на предварительном допросе? Сначала он вовсе отказался сообщить, где был. И это, представьте, еще в тот момент, когда смерть Кэмпбелла считалась несчастным случаем. Это, во-первых. Во-вторых, как только из газет стало известно, что полиция рассматривает версию убийства, нам преподнесли фальшивое алиби именно на ночь понедельника.

— Остановитесь на минутку, Дункан, — прервал констебля Максвелл. — Согласно вашей логике, Грэхем совершил преступление не ранее, чем во вторник утром. Какова была необходимость в алиби на ночь понедельника? Ведь он должен был понимать, что это бессмыслица.

— Так-то оно так, — полицейский попытался придать своему простоватому лицу хитроумное выражение, — но почему леди говорила именно об этом времени? Потому что кое-кто, не будем уточнять имена, растрезвонил на всю округу, что убийство случилось в понедельник ночью. Далее эта дама, прекрасно знающая, что Грэхем виновен, но недостаточно хорошо представляющая себе обстоятельства преступления, всеми лапками, как оса в варенье, попала в ловушку. Она заявила: «Грэхем не мог этого сделать. Он провел ночь со мной». Сержант Дэлзиел внезапно взял, да и спросил ее напрямик: «Как долго он был с вами?» Она ответила: «До девяти часов», прекрасно понимая, что ответ «до двенадцати» не годится, потому как следующим вопросом стало бы: «Неужели никто не видел, как он выходил из дома?» Зная любопытство местного населения, однозначно ответить здесь невозможно, и добрая самаритянка попала в затруднительное положение. Грэхем, прослышав об этом разговоре, сообразил: «Я должен придумать что-нибудь получше. Похоже, тот парень на реке узнал меня. Скажу, что я двое суток браконьерствовал около Баргреннана с Джимми Флемингом. Джимми, конечно, это подтвердит». Вот тогда-то Грэхем и пришел к нам со вторым алиби.

— Джимми Флеминг, насколько я понимаю, действительно подтвердил, что они рыбачили, — кивнул прокурор, просматривая бумаги.

— Еще бы он не подтвердил! — воскликнул Дункан. — Все знают, что Флеминг самый большой лжец в округе. Кроме того, все они души в Грэхеме не чают. Каждый из них поклялся бы чем угодно, чтобы его защитить.

— Это похоже на правду, — согласился Макферсон. — Может статься, что им не было необходимости лгать. Скажем, полночи они ловили рыбу, а полдня дрыхли после попойки. Что мешало Грэхему совершить преступление, попутно нарисовав картинку, ни о чем не ставя их визвестность? Он мог объяснить свое отсутствие долгой прогулкой. Или они вообще так крепко уснули, что не заметили, когда он уходил и приходил.

— Как мы поняли, Дункан, вы хотите сказать, что Кэмпбелл сам приехал в Миннох? В таком случае уточните, когда это могло произойти?

— Это вполне очевидно, — вступил в дискуссию Уимзи. — При рассмотрении данной версии нам нет резона не доверять показаниям Фергюсона, поэтому примем их на веру. Следовательно, выехав в семь тридцать и передвигаясь с обычной скоростью, Кэмпбелл затратил на то, чтобы преодолеть двадцать семь миль, не больше часа. Скажем, он добрался до Минноха к половине девятого, расположился и достал рисовальные принадлежности. Грэхем, совершающий утренний моцион, подошел туда, скажем, без четверти девять. Произошла ссора… В итоге Кэмпбелл был убит и сброшен в реку. В девять утра Грэхем уже вполне мог приступить к написанию пейзажа, ведь летом рассветает рано. Работа заняла часа полтора, мы это знаем, потому что видели, с какой скоростью он рисует — по крайней мере, я видел. Однако нам известно, что в пять минут двенадцатого Грэхем все еще был на холме. Ну что же… Допустим, ведь когда я за ним наблюдал, он всего лишь копировал предыдущую работу и, скорее всего, рисовал быстрее, чем в первый раз. Как только картина была завершена, он убедился в том, что путь свободен — любознательных прохожих нет, и, не спеша, вернулся к спящим приятелям, которые впоследствии были готовы поклясться, что не спускали с него глаз ни на минуту. Такова ваша теория, не правда ли, Дункан?

— Так точно, — обрадовался полицейский.

— Совсем неплохо, — с видом дегустатора, смакующего выдержанный портвейн, одобрила доклад констебля его светлость. — Версия имеет как минимум три недочета, однако, смею заверить, небольшими усилиями они могут быть сведены на нет. Противоречие первое: путаница в расчетах времени окоченения тела. Но уж коль скоро доктор сам признает возможность ошибки, что тут говорить? Противоречие второе: существует вопрос, кем съеден завтрак Кэмпбелла. Можно предположить, что, хорошенько набравшись накануне ночью, покойник все-таки нашел в себе силы доползти до кухни и поджарить яйца с беконом, но, не вынеся вида готовой стряпни, швырнул ее в огонь. Еще мы имеем право допустить, хоть мне и претит подобная мысль, что миссис Грин съела завтрак сама, но категорически не желает сознаться в содеянном — вероятно, от стеснения. Не исключена также вероятность того, что Кэмпбелл титаническими усилиями одолел яичницу, но неравная борьба с едой дала о себе знать, его внезапно стошнило, и образовавшуюся пустоту в желудке, видимо, от горя, он вновь заполнил виски. Кажется, ни одно из этих умозаключений не противоречит состоянию тела а момент обнаружения, так, доктор?

И, наконец, противоречие третье. Отчего-то забыты грязные пятна, обнаруженные на кэмпбелловском «моррисе». В свое время мы решили, что они появились от велосипедных шин, но на самом деле пятна могли таковыми вовсе не быть. Я, если помните, просил обратить на эту деталь особое внимание, но раз такое дело, видимо, не стоит на ней зацикливаться. Допустим, что наличие грязи — недостаточно значимое обстоятельство, чтобы позволять ему портить такую шикарную теорию.

Большому сомнению безыскусную реконструкцию событий, предложенную Дунканом, подвергает свидетель, видевший машину на повороте Нью-Галлоуэй в девять сорок пять. Боюсь, констебль вообще не принял его в расчет. Однако тут можно возразить, что свидетель просто-напросто что-то напутал. Уж если дипломированный врач имеет право на ошибку, то что взять с простого смертного?.. Номер машины он не разглядел, так что это вполне мог быть другой «моррис».

— А куча барахла сзади под ковриком? — спросил начальник полиции. — А бросающаяся в глаза одежда водителя? Не думаю, что вы сможете выбраться из этой ловушки так же легко.

— Я не смогу? — удивился Питер. — Вы меня плохо знаете. Да я выскочу из мчащейся на полной скорости горящей машины. Вас интересует автомобиль с грудой багажа на заднем сиденье, за рулем которого сидел водитель в бросающейся в глаза одежде, не так ли? Полноте… Вы и без меня отлично знаете, что случается, когда дают объявление с описанием деталей. Человек видит что-то, отчасти соответствующее описанию, и домысливает остальное. Возможно, в то утро по главной дороге от Касл-Дуглас до Странрара проехало двадцать «Моррисов», и как минимум в половине из них был багаж. А сколько машин вели джентльмены, одетые немного более странно, чем принято? У вашего свидетеля не было особой причины запоминать автомобиль и время — человека интересовал лишь тот факт, что его чуть не задавили. Если расспросить велосипедиста подробнее, наверняка окажется, что он сам ехал неосторожно. Случилось так, что водитель какой-то машины привел его в ярость, но, вообрази он даже, что столкнулся с человеком, убегающим от правосудия, то и тогда запомнил бы детали, которых там не было и в помине. Согласитесь, на свете существует множество людей, всегда готовых рассказать больше, чем они видели.

— Как вы правы! — воскликнул Макферсон.

— Знаете, что мне нравится в версии Дункана? — спросил прокурор. — В соответствии с ней получается, что совершено непреднамеренное убийство. Дело выглядит так, будто Грэхем случайно встретил Кэмпбелла и в результате ссоры убил его, что само по себе кажется значительно более правдоподобным, нежели слишком хитроумный план, согласно которому мертвое тело надо везти столько миль, чтобы бросить его в более чем неподходящем месте.

— Кэмпбелл мог так или иначе сам навязать убийце образ действий, накануне высказав вслух желание отправиться в тот день на этюды, не так ли?

— Но он ведь мог изменить намерения, мистер Максвелл.

— Убийца, в отличие от законопослушного гражданина, должен был соблюдать точность, даже сильно рискуя ради излишнего правдоподобия, — строго добавил Макферсон.

— Итак, инспектор, — подвел итог дискуссии начальник полиции. — Я вижу, что вы не удовлетворены ни одной из высказанных версий. Позвольте, в таком случае, услышать вашу.

Макферсон просиял: настал его звездный час. Инспектор пребывал в убеждении, что именно он, как никто другой, проник в психологию преступника, и был чрезвычайно благодарен Дэлзиелу, Максвеллу и Дункану за то, что они породили столь нежизнеспособные теории, на фоне которых его доклад покажется еще более выигрышным.

— Как только что сказал сержант, — начал он, — Джимми Флеминг слывет отъявленным лжецом. Однако я знаю еще больших лжецов, чем он: это мистер Гоуэн и парочка его слуг. Разве не ясно, что вранье этой троицы не оставляет никаких сомнений? Ну, разве что еще так же нелепа байка Стрэтчена про мяч для гольфа. Я уверен, что Кэмпбелла убил Гоуэн, повстречав его на дороге, и не верю ни единому слову в истории про бороду. Я изложил, как мне представляется, истинную цепочку событий на бумаге и прошу вас, господин прокурор, прочитать запись вместо меня, ведь у вас больше привычки к публичным выступлениям.

С этими словами инспектор достал из нагрудного кармана и передал прокурору несколько аккуратно исписанных листочков, после чего откинул голову назад с застенчивой улыбкой поэта, впервые представляющего публике свои творения.

Прокурор поправил очки и, прочистив горло, огласил следующий акт правосудия.

Дело против Гоуэна

Показания девочки — Хелен МакГрегор — свидетельствуют о том, что в понедельник в двадцать один сорок пять на дороге из Гейтхауса в Керкубри Кэмпбелл встретил другого водителя. Гоуэн не отрицает, что этим вторым водителем оказался именно он. Далее свидетельница утверждает, что произошла драка, после чего один из ее участников положил бездыханное тело в двухместный автомобиль и повез его по направлению к Гейтхаусу. Девочка испугалась и убежала домой, но ее слова были впоследствии подтверждены находкой гаечного ключа с отпечатками пальцев Кэмпбелла недалеко от предполагаемого места трагедии, а также обнаружением отпечатков шин, указывающих на то, что машина съехала с дороги в траву и прошла через ворота приблизительно в пятидесяти ярдах от означенного места.

По моему мнению, преступление совершено следующим образом.

После драки и убийства Кэмпбелла первым намерением Гоуэна было перетащить тело туда, где его бы не заметили проезжающие, что он и сделал, положив труп в собственную машину, съехав к воротам и оставив его там. Он воспользовался собственным автомобилем только потому, что тот стоял ближе к Гейтхаусу и на нем было легче вырулить к обочине. Если бы преступник запихнул тело в «моррис» Кэмпбелла, ему сначала пришлось бы отгонять собственную машину, терять драгоценное время и увеличивать риск появления нежелательных свидетелей. Представьте: на дороге стоит автомобиль с трупом на заднем сиденье, а вокруг суетится Гоуэн. Картинка, способная вызвать подозрения у любого прохожего, не так ли?

Итак, художник сел в машину Кэмпбелла, проехал через ворота и отогнал ее дальше по тропинке. Потом пешком вернулся к своему автомобилю, развернул его и погнал в Керкубри. Видимо, он несся как чумовой (последние два слова были аккуратно зачеркнуты), крайне быстро, и мог в таком случае добраться до городка примерно минут за пять, скажем, в двадцать два десять. Хелен снова увидела его, когда он проезжал мимо их дома.

Вернувшись к себе, Гоуэн переговорил со своим шофером и велел ему срочно собираться, чтобы вернуться вместе с ним обратно. Снова прибыв на место преступления около двадцать минут одиннадцатого, Гоуэн пешком направился к «моррису» Кэмпбелла, вырулил на шоссе и поехал в Гейтхаус, в то время как Хаммонд вернулся в Керкубри.

Гоуэн приехал в дом своей жертвы в двадцать два тридцать. (Заметим, Фергюсон сказал, что слышал шум в двадцать два пятнадцать, но признал, что указывает время приблизительно).

Затем убийца обдумал детали инсценировки несчастного случая. Понимая, что черная борода не даст ему возможности достоверно изобразить Кэмпбелла, он ее сбрил, воспользовавшись бритвой покойного, тщательно смыл и сжег волосы, кроме тех, которые понадобятся для выполнения плана.

Когда появился Стрэтчен, Гоуэн спрятался в каком-нибудь укромном месте, скорее всего в гараже. Как только Стрэтчен ушел, Гоуэн снова прокрался в дом, уничтожил записку и продолжил свои приготовления.

В половине восьмого утра он, одетый как Кэмпбелл, с телом на заднее сиденье, принадлежностями для рисования и велосипедом, украденным в «Анвосе», уехал. Мы можем объяснить длительный срок, который потребовался Гоуэну, чтобы добраться до Нью-Галлоуэйской дороги, где он был замечен рабочим, тем, что художник заехал в какой-либо город или деревню (пока не установлено, куда именно) и связался оттуда с Хаммондом, объяснив, где его встретить на двухместном автомобиле. Думается, он звонил откуда-то из окрестностей Пинверри. Мы уже начали расследование, чтобы обнаружить факт телефонного сообщения в радиусе тридцати миль вокруг Гейтхауса.

Здесь начальник полиции перебил прокурора, увлеченного чтением.

— Разве нельзя с большей вероятностью отследить этот звонок в Керкубри? — спросил он.

— Как бы не так! — воскликнул Уимзи, прежде чем Макферсон успел открыть рот, чтобы ответить. — Хаммонд должен был ждать информацию где-нибудь подальше от Керкубри. Гоуэн, попавший в отчаянное положение, не собирался привлекать лишнее внимание, да, Макферсон?

— Точно, — прогудел инспектор. — Я как раз это и хотел сказать.

— А почему он не мог проинструктировать Хаммонда, когда они были вместе, и вообще обойтись без телефона? — удивился Максвелл.

— К тому моменту у него еще не был готов план, — опять ответил Питер. — Какие же вы нетерпеливые, господа! Дайте преступнику время на размышление. Его первая мысль была такой: надо убрать тело с дороги, по которой, как известно, проезжал я. Может, закопать его? Но где? Пока неясно. Я обдумаю это позже и позвоню Хаммонду завтра в восемь часов. Отправить шофера в Лауристон или Твинхолм (на Камчатку, в Тимбукту — в общем, в любой ближайший населенный пункт), и потом позвонить ему… В самом деле, надо же инспектору чем-то объяснить задержку в дороге. Фергюсон лгун, Стрэтчен свалился в шахту, Фаррен… Что у нас с Фарреном? Ах да, он плохо водит машину. Почему бы Гоуэну не сделать крюк миль в тридцать для одного звонка? Пожалуйста, продолжайте чтение сего увлекательнейшего опуса!

— Переговорив с Хаммондом, — снова обратился к исписанным листочкам прокурор, — Гоуэн добрался до Минноха, где приступил к этюду, которым и занимался где-то до половины двенадцатого. Затем он сел на велосипед и поехал по дороге, ведущей в Джирван, к условленному месту встречи. Оно Должно находиться где-то за Бархиллом, ведь именно там Мистер Кларенс Гордон заметил некого странного субъекта. Мистер Гордон сказал, что велосипедист был не очень высоким, но преступник вполне мог скрыть свой рост, наклонившись поближе к рулю, особенно если он изо всех сил налегал на педали. Без бороды Гоуэн стал неузнаваемым по прежним фотографиям. Хаммонд, взяв в гараже двухместную машину и захватив все необходимое для крепления велосипеда на крыше, встретил хозяина где-то между Бархиллом и Джирваном. Они вместе доехали до Джирвана, где Хаммонд, оседлав велосипед, взял курс на Эйр, обдумывая по дороге, каким образом ему лучше отделаться от этого средства передвижения. Не будем забывать, что Хаммонд англичанин, а на станции запомнят человека, путешествующего с велосипедом и говорящего с лондонским акцентом. В это время Гоуэн, взявший автомобиль, остановился в каком-либо городке, чтобы написать и отправить письмо майору Элвину. Художник не желал показываться в Керкубри без бороды, поэтому уехал к старому приятелю. В данный момент мы направили все усилия на выяснение точного графика перемещений машины в тот день.

Теперь что касается клочков бороды, найденных на дороге Гейтхаус-Керкубри. Гоуэн, по всей вероятности, предполагал, что полиция может заподозрить его в убийстве и начать расследование. Именно на этот случай они и были припасены. Отдавая себе отчет в том, что тайный отъезд в Лондон вызовет подозрения, преступник и его сообщники выдумали подходящую историю и разбросали в ее подтверждение клочки волос недалеко от дороги. Этот трагический рассказ, впоследствии преподнесенный Гоуэном Скотланд-Ярду, здорово ввел всех в заблуждение, так как был подкреплен реальными фактами. Обстоятельства побега Гоуэна из Керкубри соответствуют указанным в его заявлении.

Дело против Гоуэна, представлено Джоном Макферсоном, инспектором полиции (подпись).

— Все оригинальнее и оригинальнее, — прокомментировал сию версию Уимзи. — Множество деталей требует подтверждения, но в целом все на самом деле неплохо. Какой потрясающий пассаж о лживых и продажных слугах-англичанах! Даже убийство не поколебало их феодальную преданность человеку, который им платит!

Кровь прилила к лицу инспектора.

— Вы смеетесь надо мной, ваша светлость, — упрекнул он лорда Питера.

— Нив коей мере. Более того, кое-что в вашей версии мне особенно понравилось: например, попытка включить в дело велосипед с Юстонского вокзала. Другие, как мы убедились, о нем просто умолчали.

Услышав это, констебль Росс так громко закашлял, что все присутствующие повернули к нему головы.

— Как я понимаю, Росс, — подбодрил его Уимзи, — вас тоже не оставляет равнодушным слово «велосипед». Я хочу попросить вас высказать свою версию случившегося. Полагаю, никто возражать не будет.

Полисмен посмотрел на начальника полиции, ожидая разрешения вступить в разговор, и, получив в ответ благосклонный кивок, начал.

— Я все время думаю об Уотерзе, — сказал он. — Его алиби совершенно неудовлетворительно, и проверить его пока не представляется возможным. Мы до сих пор не смогли связаться с яхтой человека по имени Друит…

— Одну минуту, — перебил подчиненного Максвелл. — Сегодня утром мы получили от него телеграмму из Эрисьяга, упустив его перед этим в Обене. Друит телеграфирует следующее: «Уотерз присоединился мне в Дуне 8.30 вторник утром. Сошел с яхты Гуроке субботу. Подпись». Как я понимаю, он сделал также официальное заявление в полиции.

— Ну и что? — Росс ничуть не смутился. — Мы же не знаем толком, что за тип этот Друит. Может, он из принципа выгораживает Уотерза? Пусть он клянется до посинения, что Уотерз поднялся на борт в Дуне, но факт остается фактом — никто не в состоянии подтвердить его слова, а велосипед так вообще словно испарился. Полагаю, велосипед сейчас лежит глубоко на дне где-нибудь между Эрраном и Странраром, и мы увидим ржавую раму не раньше, чем море вынесет ее на берег в день Страшного суда. Если только, — добавил он уже более прозаично, — мы не используем для поиска глубоководное оборудование.

— Так в чем же заключается ваша идея, Росс?

— Мистер Максвелл, по-моему, тут все ясно, как божий день. Кэмпбелл нарвался сам. Сначала он повздорил с Уотерзом и угрожал, что так просто ссора не закончится. Потом, поехав в Гейтхаус, по дороге встретил Гоуэна и как следует его отделал. «Прекрасно, — небось подумал он, — это моя ночь». Затем Кэмпбелл опять напился, и ему пришла в голову еще одна светлая мысль: «Почему бы мне не вытянуть этого ублюдка Уотерза (покорно прошу прощения) из постели и не покончить с ним прямо сейчас?» Он снова завел машину и выехал из дома, причем Фергюсон спал и ничего не слышал. Судя по его показаниям, он пропустил приход Стрэтчена, так почему бы ему не проворонить и отъезд Кэмпбелла? Покойный добрался до Керкубри и начал швырять камешки в окно Уотерза. Выглянув, тот подумал: «Негоже поднимать шум на улице». Он впустил Кэмпбелла, какое-то время они беседовали внизу, а потом решили подняться в студию и продолжить разговор там. Сказано — сделано. В результате дружеских посиделок Кэмпбелл и был убит.

Уотерз понял, что попал в переплет, но совершенно не представлял, как поступить. В расстроенных чувствах, выйдя на улицу, он встретил дружка, этого самого Друита, который случайно оказался неподалеку, приехав на взятой напрокат машине. «Дружище, — сказал Уотерз, — случилась беда. Я убил человека… Не знаю, что делать. Это была честная драка, но полиция, конечно, сочтет произошедшее убийством, и меня повесят». Они пораскинули мозгами и вместе придумали план спасения. Друит решил сыграть роль Уотерза. Согласитесь, — добавил Росс с нажимом, — ведь миссис МакЛеод так и не видела своего жильца с тех пор, как он ушел чуть позже полуночи. Она только слышала, как он поднимался наверх, она слышала, как он выходил, когда она принесла наверх воду, а, придя с кухни, увидела, что он уже съел завтрак и был таков.

— Зачем Друиту пошел на такой ужасный риск? — поинтересовался Макферсон.

— Убийцы всегда рискуют, — пожал плечами Росс. — В то самое время, как Друит зашел в дом, Уотерз выехал на машине Кэмпбелла, прихватив велосипед. Затем он сделал то же самое, что мы предполагаем относительно других подозреваемых. Погрузив тело в машину около семи тридцати, он, думаю, поехал по старой дороге через Гейтхаус. На этом мало используемом участке, полном ям, рытвин и канав, у автомобиля, скорее всего, забарахлил мотор или пробило шину, и Уотерзу пришлось менять колесо. Так или иначе, в девять тридцать пять подозреваемый проехал поворот на Нью-Галлоуэй и к десяти утра прибыл в Миннох. Там он нарисовал картину, бросил тело в воду и преспокойно уехал на привезенном велосипеде. Времени для этого было хоть отбавляй, ведь он все равно не мог осуществить оставшуюся часть плана до наступления темноты. До вечера он спрятался в холмах и сидел там, проклиная себя за то, что забыл захватить сэндвичи — те самые, что были найдены в сумке Кэмпбелла. Несмотря на голод, он все-таки дождался ночи. Когда на дороге стало вовсе безлюдно, Уотерз сел на велосипед и отправился к месту встречи, оговоренному с Друитом.

Друит положил свой кораблик в дрейф неподалеку от берега, как и говорил, но отчалил из Дуна без Уотерза. За ночь яхта дошла от Леди-Бэй до Финнарт-Бэй, где и приняла на борт Уотерза, который ехал по главной дороге из Пинверри. Затем сообщники вернулись в залив Леди-Бэй и встали там на якорь, после чего Друиту оставалось только следовать изначально намеченному курсу и высадить Уотерза в Гуроке утром в субботу. По ходу дела они утопили велосипед, выбрав место поглубже, чтобы его непросто было отыскать. Да что там, все ясно, как дважды два!

На лицах начальника полиции, инспектора, сержанта и молодого констебля одновременно возникло одинаково скептическое выражение.

— М-да, — задумчиво протянул прокурор. — Ваши версии весьма интересны, господа, но доказательная база не позволяет остановиться ни на одной из них. Благодарю всех за профессионализм и усердие, но сказать, какая из предложенных теорий более вероятна, так же трудно, как выбрать между ларцами Порции^[604]. Мне представляется необходимым довести каждую версию до логического финала, а следующим этапом расследования станет поиск доказательств, подтверждающих какую-либо из них. Перемещение всех машин по окрестным дорогам должно быть проверено максимально тщательно Друита следует вызвать в полицию и допросить поподробнее а людей, живущих около заливов Финнарт-Бэй и Леди-Бэй, опросить на предмет перемещений яхты. Ну что же, по крайней мере, мы можем быть уверены, что один из сценариев, представленных сегодня, является верным, а это уже что-то. Вы как думаете, лорд Питер?

— Действительно, — присоединился к прокурору начальник полиции. — Вы вчера сказали инспектору, что уже нашли ключ к загадке. Может быть, выскажете свое мнение? Кто из подозреваемых является убийцей?

Убийца

— Наконец-то настал момент, — торжественно начал свою речь лорд Уимзи, — которым я буду гордиться больше всего в жизни. Начальник полиции, инспектор, сержант и два констебля просят сделать выбор между их версиями, а я, выпятив грудь и надувшись от важности, могу откинуться на спинку стула и сказать: «Господа, вы все ошибаетесь».

— Что за черт?! — вскричал Максвелл. — Мы не можем все быть не правы.

— Сейчас вы напоминаете мне, — улыбнулся Питер, — того стюарда на пароме, идущем через пролив, что сказал пассажиру, жестоко страдающему от морской болезни: «Сэр, вам не может быть тут плохо». Вы все можете ошибаться, и вы делаете это.

— Но мы перебрали все версии, — не сдавался начальник полиции. — Уж не собираетесь ли вы, Уимзи, перевернуть все с ног на голову и доказать, что преступление совершила миссис Грин, или молочник, или, пуще того, еще кто-нибудь, кого мы вообще не знаем? Это будет в худших традициях низкопробных бульварных романов. Кроме того, вы сами утверждали, что убийца — художник, и вы же назвали нам этих шестерых. Неужели теперь вы возьмете свои слова обратно?

— Нет, — возразил его светлость. — У меня нет намерения пасть так низко. Я всего лишь конкретизирую то, о чем так или иначе говорил раньше. Все вы не правы, но кое-кто не прав меньше, чем остальные. Дело в том, что никто из вас так и не выявил настоящего убийцу, потому что не воспользовался моими советами, хотя некоторые к ним в какой-то степени все-таки прислушались.

— Перестаньте занудствовать, Уимзи, — попросил Максвелл. — Речь идет о деле чрезвычайно серьезном. Если вы обладаете какой-либо информацией, не имеющейся у нас, то обязаны предоставить ее полиции. Точнее говоря, вы должны были сразу так поступить, вместо того чтобы позволять нам самим тратить время столь нелепо.

— Собственно, я с самого начала и пытался это сделать, — пожал плечами Питер. — Я говорил кое о чем в день совершения преступления, просто вы забыли. Однако, в сущности, у меня не было тогда никаких подтверждений собственных слов. Пришлось подождать, пока все подозреваемые не будут втянуты в дело, прежде чем я абсолютно уверился в правильности своей версии. Ведь ее в любой момент могло разрушить какое-нибудь непредвиденное обстоятельство. Даже сейчас я еще не располагаю всеми доказательствами, но, ручаюсь, что скоро смогу предъявить их.

— Давайте, давайте, — проворчал прокурор. — Сделайте милость, поведайте, что конкретно вы хотите доказать, а мы уж, не сомневайтесь, дадим вам такую возможность.

— Что ж, я не премину ею воспользоваться! Вернемся к моменту обнаружения тела. Основная часть загадки, как, впрочем, и ответа на нее, была там, и я, если припомните, указал вам на это, Дэлзиел, что в итоге заставило вас убедиться в насильственной причине смерти Кэмпбелла. Мы поняли, что это было убийство, а вовсе не несчастный случай.

Подумайте, в каком состоянии и при каких обстоятельствах мы нашли тело? Холодное, окоченевшее, оно лежало в воде, на мольберте стояла незаконченная картина, рядом — палитра, сумка и мастихин. Мы осмотрели все принадлежащие покойному вещи, и я сказал вам, сержант, что среди найденных предметов кое-чего не хватает и что если мы не отыщем о самое «кое-что», то Кэмпбелла убили. Помните, Дэлзиел?

— Отлично помню, ваша светлость.

— В сумке Кэмпбелла оказалось девять тюбиков с масляной краской: киноварь, ультрамарин, два желтых хрома, виридоновая зеленая, кобальт, малиновая, краппак красный светлый и лимонная. Но там не было белой! Я объяснял вам сержант, в свое время, что ни один современный художник, если он пишет маслом, не способен обойтись без белил. Они являются своего рода основой, с которой смешивают другие краски для получения разных оттенков и полутонов. Даже такой мастер, как Кэмпбелл, использующий в основном чистые тона, не взялся бы за рисование без белой краски. Это все равно, что ловить форель без сети. В любом случае, доказательством тому, что Кэмпбелл использовал в то утро белила, служило полотно, где было отчетливо видно множество влажных, свежих, только-только нарисованных белых облаков.

Наличие у покойного белил подтверждается и взглядом на палитру, на которую художник выдавил в следующем порядке шесть красок: белую, кобальт, виридоновую зеленую, ультрамарин, хромовый желтый и краппак красный светлый.

Вы искали этот злосчастный недостающий тюбик с краской вместе со мной. Мы вывернули карманы Кэмпбелла, обыскали каждый дюйм земли, перевернули — точнее, вы перевернули, поскольку я, как благоразумный человек, сумел от этого отвертеться, каждый камень в том проклятом ручье, до самого моста. Я указывал вам на то, что, скорее всего, тюбик должен быть довольно большим, хотя не исключена вероятность, что он оказался полупустым и поэтому легким. Если бы тюбик валялся где-то поблизости, можно ли утверждать, что вы бы его обнаружили?

— Да, — подтвердил Дэлзиел. — Об этом можно говорить уверенно, ваша светлость.

— Отлично. Конечно, оставался крошечный шанс, что после смерти Кэмпбелла кто-то подошел и взял тюбик, но мы отметаем его как излишне фантастический и принимать во внимание не будем. Посудите сами: кто возьмет с места преступления всего одну вещь и оставит все остальное? К тому же состояние тела наводило на мысль, что смерть наступила намного раньше, чем вынуждала думать незаконченная картина. Кстати, доктор, хочу облегчить ваши терзания и сделать комплимент профессионализму. Несмотря на весьма уместное и оригинальное замечание Дункана, ваша оценка времени смерти совершенно верна.

— Рад это слышать.

— Итак, оставался вопрос, куда исчезли белила. Принимая во внимание все имеющиеся факты, я пришел к мнению, что, во-первых, Кэмпбелл был убит, во-вторых, картину написал убийца, и, в-третьих, он почему-то прихватил с собой белую краску.

Зачем ему понадобилось брать тюбик, спросите вы? Со стороны преступника это был очень глупый поступок, ведь отсутствие краски обязательно должно было вызвать подозрения. Отвечу, что, вероятнее всего, он забрал его неумышленно, то есть просто автоматически сунул туда, куда привык класть собственные тюбики с красками во время работы. Обратите внимание, убийца не убрал белила на обычное место — в коробку, сумку или на подставку мольберта. На земле тюбика также не было. Что остается? Скорее всего, карман. Я догадался, что нам нужно искать художника с вредной привычкой класть чужие краски, как, впрочем, и собственные, в карман.

— Вы об этом не упоминали, — укоризненно покачал головой Дэлзиел.

— Каюсь, сержант. Поймите меня и простите. Я опасался, что, если обмолвлюсь об этом, вы проявите излишнее рвение и начнете расспрашивать всех и каждого, а ведь стоило только обратить внимание убийцы на его оригинальную привычку, как о ней, равно как и о продолжении расследования, можно было бы забыть. Кроме того, такая манера могла оказаться у несколько художников. В конце концов, я вообще мог ошибиться, преувеличивая значение столь слабой улики, и счел за благо промолчать. Я начал ходить по мастерским, наблюдая за работой живописцев. Очевидно, что такую своего рода разведку я, как частное лицо, мог произвести лучше, чем полиция. Но я все же дал вам подсказку, Дэлзиел, вставив ее в ваш отчет. Каждый мог прийти к тому же заключению, что и я. Почему никто этого не сделал?

— Что теперь об этом говорить, — вздохнул Максвелл. — Продолжайте, прошу вас.

— Я задумался, зачем понадобилась вся эта возня с картиной? Для чего убийце околачиваться на месте преступления, рисуя какой-то пейзаж? Ответ очевиден: чтобы скрыть истинное время смерти Кэмпбелла. Но какое именно? Предположим, злодеяние свершилось предыдущей ночью. Это означает, что злоумышленник не имеет алиби на ночь, предшествующую убийству, или на любой другой период, необходимый ему. Однако человек, о котором идет речь, постарался создать впечатление, что смерть наступила именно утром… Следовательно, у него на это время обязательно будет железное алиби. Итак, я уже знал про убийцу четыре факта. Первое: он художник, иначе бы не смог написать картину. Второе: он имеет обыкновение класть краски себе в карман. Третье: у этого человека слабое алиби на фактический момент смерти. Четвертое: у него будет безупречное алиби на утро вторника.

Затем мое внимание привлекло то, что в машине обнаружились следы грязи. Скорее всего, их наличие предполагало, что алиби каким-то образом обеспечивается с помощью велосипеда. Дальше этих общих рассуждений я пойти не смог, потому что не знал точно, когда Кэмпбелл был убит, когда он предполагал выехать в Миннох, сколько времени требуется на то, чтобы нарисовать картину, и многое другое. Но в одном я был уверен точно — в том, что Кэмпбелл являлся чертовски склочным типом и, по крайней мере шестеро художников из ближайших окрестностей публично заявляли, что желают, чтобы он провалился в преисподнюю.

Меня смутило еще кое-что: пятеро из этих шестерых исчезли. Конечно, в том обстоятельстве, что все они вдруг в одно и то же время оказались в отъезде, в принципе, не было ничего необычного. В эти дни как раз проходила выставка в Глазго, на которую собирались несколько человек, включая Фергюсона. Я уж не говорю о ночной рыбалке и еще сотне дел, которыми каждый может заниматься, когда ему угодно. Тем не менее, факт оставался фактом: никого из предполагаемых подозреваемых на горизонте не наблюдалось, и было совершенно непонятно, в какую сторону двигаться дальше. Единственным, кто объявился, был Стрэтчен. Встретившись с ним, я убедился, что его алиби далеко от совершенства, причем речь шла не только о ночи понедельника, но и о следующем утре. Думаю, о подбитом глазе этого джентльмена и его сомнительном виде в целом лишний раз даже упоминать не стоит.

На тот момент ситуация была такова: Грэхем исчез, Фаррен исчез, Уотерз исчез, Гоуэн уехал в Лондон, а Фергюсон — в Глазго. Дома остался один Стрэтчен, да и тот безбожно врет.

Должен сказать, что Стрэтчена я исключил из списка подозреваемых почти сразу, хотя и не сомневался, что он что-то скрывает. Ведь я искал убийцу с хорошим алиби, а у Стрэтчена оно было настолько сомнительным, я бы, пожалуй, сказал, грубо сфабрикованным, насколько вообще можно вообразить. Оставалось ждать появления Грэхема, Фаррена и Уотерза: я не исключал, что они могли вернуться, привезя с собой превосходные доказательства собственной невиновности. Двумя наиболее подозрительными, на мой взгляд, выглядели Фергюсон и Гоуэн — как раз потому, что их непричастность к преступлению была подтверждена независимыми свидетельствами. Однако алиби Гоуэна охватывало и ночь, и утро вторника, поэтому наилучшим образом подходящим под все условия человеком для меня стал Фергюсон. Его версия событий оказалась именно такой, какую и следовало ожидать. Алиби, внешне несокрушимое, как скала, было неопровержимо в любом из моментов и основывалось на показаниях таких заслуживающих доверия людей, как начальники станций и автобусные кондукторы, у которых не было никаких причин для лжи, но распространялось только на утро вторника. Однако если Фергюсон действительно ехал поездом десять ноль восемь из Гейтхауса в Дамфрис, то получается, что он точно не мог нарисовать картину.

Затем начали постепенно объявляться остальные. Грэхем вообще не дал никаких объяснений своего отсутствия, поразив меня тем самым до глубины души. Я убедился, что он, единственный из шестерых, не просто имеет развитое воображение, но и обладает таким же, как у меня, типом мышления. Я буквально видел ход его мыслей, так и слышал, как он говорил себе: любое алиби будет вызывать подозрения, поэтому лучшим доказательством невиновности станет отсутствие алиби вообще. В тот момент я подозревал Грэхема больше, чем кого-либо. К тому же он сказал, что может имитировать манеру Кэмпбелла рисовать и блестяще мне это продемонстрировал. У меня возникло неприятное предчувствие, что мы ни за что не сможем прижать его, если убийца действительно он. Грэхем держался превосходно, избрав самый правильный стиль поведения — ничего не говорить, не уверившись, что это безопасно.

Фергюсон привел кучу доказательств того, что на самом деле был в Глазго, и рассказал нам историю, которая дала наконец несколько реальных привязок ко времени, от которых можно было как-то отталкиваться. Кстати, уверен, что он был совершенно точен, ничего не проспав и не пропустив. Я навязался к нему в гости, понаблюдал за тем, как он рисует, и отложил до поры результаты этих наблюдений в своей памяти.

В среду мы сообща занялись велосипедом, найденном в Эйре. Не хочу никого обидеть, но настаиваю на том, чтобы принять велосипед в расчет при любом толковании событий. Эпизод с ним настолько странен, что едва ли может быть случайностью или совпадением. Конечно, он не проливает свет на личность убийцы, но все же крайне важен. А вот происхождение велосипеда подразумевает лишь то, что преступление связано с Гейтхаусом. Думаю, это и без того всем понятно. Очень жаль, что носильщик в Джирване заболел именно тогда, когда был нам больше всего нужен. Опознай он одного из подозреваемых на фотографии, и мы избавились бы от многих хлопот.

Что же я делал в четверг? Хм… Ну конечно! В тот день мы получили сведения об инциденте на дороге Гейтхаус-Керкубри, гаечный ключ и обрезки черных волос. Это порядочно сбило нас с толку, да, Макферсон? Если бы мы были чуть порасторопнее, то смогли бы поймать Гоуэна прежде, чем он скрылся, и прилично сэкономили бы на железнодорожных билетах до Лондона. Признаю свою вину, ведь я, целиком поглощенный идеей об эксперименте с написанием пейзажа, вместо того, чтобы как следует поразмыслить, отправился к Бобу Андерсону с предложением провести своего рода реконструкцию событий в Миннохе. Я намеревался собрать вместе как можно больше художников, попросить их написать картину в манере Кэмпбелла и выяснить, сколько это займет времени. И Грэхем, и Стрэтчен, и Фергюсон согласились принять участие в этой затее, хотя последний заявил, что сия идея не слишком хороша. Однако погода спутала мне все карты.

Потом я отправился на берег Каррика, где имел возможность понаблюдать, как рисует Стрэтчен. Он чуть было не столкнул меня вниз, но, к счастью, все обошлось. К тому времени уже стало очевидно, что он либо что-то утаивает, либо кого-то покрывает, и существовала определенная вероятность того, что он причастен к исчезновению Фаррена. Между прочим, поздно вечером во вторник, обследуя студию Уотерза и выясняя, насколько удобно было поставить в переулке автомобиль, я видел, как Стрэтчен заходил к миссис Фаррен.

В субботу я практически ничем не занимался, но этот день отмечен возвращением Уотерза. Да, еще мы услышали занимательную историю в изложении миссис Смит-Лемесурье. Хотя у меня все еще оставались сомнения относительно невиновности Грэхема, с его стороны стало бы большой глупостью предложить нам подобное алиби, поэтому я согласился с Дунканом, заметившим, что леди просто потеряла голову и сама выдумала эту небылицу от начала до конца.

В воскресенье мне пришлось припугнуть миссис Фаррен, чтобы узнать, где найти ее мужа. Я настиг его в понедельник и смог взглянуть, как он работает, прежде чем полиция явилась за ним. Таким образом, мне оставалось проверить еще троих подозреваемых из числа живописцев. Приблизительно тогда же мистер Максвелл получил показания Стрэтчена, но к тому времени я уже знал об этом человеке все, что нужно.

Последнее, что я сделал, — усадил Грэхема и Уотерза копировать рисунок Кэмпбелла. Таким образом, я убил сразу нескольких зайцев: эксперимент дал ясное представление о том, как они используют и куда кладут тюбики краски, внес ясность в вопрос о том, сколько потребно времени, чтобы написать пейзаж, что само по себе крайне необходимо для придания моей версии завершенности, и, так уж получилось, художники в разговоре сами дали мне необходимую информацию о Гоуэне. Вот почему, инспектор, я отказался от поездки с вами в Лондон.

Давайте наконец приступим к главному — тому, что вы наверняка так жаждете услышать. Как же все-таки эти шестеро обращались с красками?

Гоуэн оказался жутким педантом и чистюлей. Он просто не мог рисовать, не наведя порядок. Для каждой мелочи у него отведено свое, строго определенное, место. Думаю, привычка совать краски в карман была бы для него крайней степенью падения. Кроме того, сказать по правде, я уверен, что он не способен подделать стиль Кэмпбелла, так как слишком привержен собственной манере. Также, полагаю, ему не хватает сообразительности для того, чтобы замыслить и от начала до конца воплотить в жизнь настолько изощренный план убийства. Даже в его «таинственном» исчезновении роль мозгового центра играл Хэлкок, судя по всему, весьма незаурядный интриган.

Кандидатуру Уотерза я подробно рассматривать не буду. Достаточно заметить, что он обычно кладет краски в сумку… Следовательно, держа в руках сумку Кэмпбелла, он, само собой, убрал бы их туда. Несмотря на то, что Уотерз хвастался талантом имитатора, он работал над пейзажем весьма небыстро, да и копия, скажем прямо, была не слишком хороша. Однако и не настолько неудачна, чтобы казаться нарочитой попыткой специально рисовать плохо. И, наконец, ни он, ни Грэхем во время эксперимента не выглядели так, будто картина вызывает у них какие-либо неприятные ассоциации.

Грэхем. Да, Грэхем очень умен. Именно он с первого взгляда определил, что этюд не принадлежит кисти Кэмпбелла. Он сразу отметил различия в стиле и намекнул мне на них, найдя при этом возможность ни слова не сказать напрямую. Конечно, такое поведение могло быть кульминацией его грандиозного обмана, но я совершенно уверен в обратном. Грэхем выглядел искренне озадаченным и явно что-то заподозрил. Он также упомянул, что, рисуя на природе, бросает использованные тюбики на землю или в шляпу, а Уотерз этот факт подтвердил. Ни Грэхем, ни Уотерз не продемонстрировали склонности к клептомании относительно красок. Я наблюдал за ними полтора часа и не заметил даже намека на попытку сунуть руку в карман.

Что можно сказать о Фаррене? Выяснилось, что он пользуется этюдником и аккуратно кладет каждый тюбик в отведенное ему там углубление. Не возьмусь предсказывать наверняка, как он поступит, не имея этюдника под руками, но, посещая миссис Фаррен, я обследовал карманы старой блузы ее мужа, в которой тот рисует, и не обнаружил внутри ни тюбиков, ни следов краски. В общем, я исключил Фаррена из списка подозреваемых. Не последнюю роль в этом сыграло и то, что он ничем не обеспечил собственную защиту относительно утра вторника. Ведь мы помним, что основная идея с подделкой картины состояла в создании алиби. Моя логика проста — если у Фаррена его нет, значит, оно ему не нужно.

Теперь о Стрэтчене. Он складывает тюбики на подставку мольберта, использует в работе палитру и выдавливает краски на нее всегда в одном и том же порядке, соответствующем спектру. Палитры Кэмпбелла и Стрэтчена здорово отличаются друг от друга, к тому же все тюбики, за исключением белого, нашлись в сумке. Наблюдая за Стрэтченом во время работы, я улучил возможность стянуть тюбик с кобальтом, но по окончании картины, во время сборов, он сразу обнаружил пропажу, несмотря на то, что из-за произошедшего между нами малоприятного разговора, сильно нервничал. Нет, Стрэтчен вовсе не тот человек, который мог бы уйти с компрометирующим его тюбиком белил в кармане!

И вот мы вплотную подошли к Фергюсону. Попробуем беспристрастно рассмотреть факты. Он кладет тюбики в карман, я видел это собственными глазами. Обычно Фергюсон пользуется красками из магазина Робертсона, но некоторое время назад у него на столе обнаружился фунтовый тюбик белил от «Виндзор энд Ньютон», который я лично имел удовольствие держать в руках. Только у Фергюсона в манере письма есть особая характерная деталь — страсть к синеватым теням, так озадачившим Джока Грэхема на имитированном пейзаже. Их наличие неопровержимо свидетельствует о том, что именно Фергюсон подделал картину, чтобы обеспечить себе алиби.

Помимо этого есть еще два обстоятельстве, о которых я хочу упомянуть. Фергюсон — единственный из подозреваемых, обладающий алиби, полностью укладывающимся в схему преступления. Он известен исключительной зрительной памятью и вниманием к деталям. Один лишь Фергюсон отказывался от участия в художественном эксперименте в Миннохе. И конечно, я снимаю шляпу перед мистером Максвеллом, заметившим, что именно Фергюсон знал все необходимое для того, чтобы создать достаточно убедительную инсценировку в доме Кэмпбелла. Убедительную настолько, что даже у миссис Грин не возникло никаких подозрений.

Когда Питер закончил свою речь, в комнате на мгновение повисла тишина. Первым заговорил Максвелл.

— Уимзи, все это звучит очень хорошо и весьма убедительно, но, пока вы не опровергнете алибиФергюсона, мы ничего не можем сделать. Известно, что он сам, или некто, выдающий себя за него, отправился из Гейтхауса в Глазго через Дамфрис поездом в девять ноль восемь. Билет был прокомпостирован в трех пунктах и сдан на конечной станции. Кроме того, в Глазго Фергюсона видели работники ремонтной мастерской, а также мисс Сэлби и мисс Кошран. Полагаете, что у него был сообщник?

— Нет, помощников у Фергюсона не было, но, по всей видимости, он прочитал немало детективных романов. Вот что я предлагаю. Завтра снова вторник, и поезда будут следовать точно по такому же расписанию, как в то злосчастное утро. Сегодня вечером мы отправимся к дому Кэмпбелла и восстановим ход событий с начала до конца. Берусь наглядно продемонстрировать, как произошло убийство. Если я ошибаюсь, затея провалится, но, если все пройдет гладко, значит, моя версия не только возможна — она истинна.

— Прекрасно, — оценил предложение Макферсон.

— Есть только одна загвоздка, — сказал Уимзи. — Как на время устранить Фергюсона? Боюсь, увидев, чем мы занимаемся, он удерет.

— Ну и что? — удивился инспектор. — Если Фергюсон сбежит, он тем самым подтвердит свою вину, а поймать его, полагаю, особого труда не составит.

— Ну что же, пожалуй, — согласился его светлость. — На роль Кэмпбелла нам понадобится невысокий грузный мужчина… Молодые полисмены слишком высоки, так что, боюсь, «покойником» придется побыть вам, мистер Максвелл.

— Не возражаю, — согласился начальник полиции. — При условии, что вы воздержитесь от желания сбросить меня со скалы.

— Это не входит в мои намерения, но вам все равно придется несладко. Еще нам понадобятся два наблюдателя: первый будет присматривать за «трупом», а второй все время находиться рядом со мной. Им предстоит изрядно потрудиться. Как насчет вас, господин прокурор?

— Нет, нет! — отказался почтенный джентльмен. — Я уже слишком стар для авантюр.

— Тогда пусть это будут инспектор Макферсон и сержант. Вы, господин прокурор, в свою очередь, можете просто сопровождать нас, если желаете. Еще необходим велосипед, ведь тот, которым воспользовался убийца, до сих пор ждет на Юстонском вокзале, когда его заберут. Кроме того, нужны яйца с беконом для всех и дополнительная машина для наблюдателей.

Материальную часть вызвался обеспечить инспектор.

— Росс и Дункан, — добавил он, — будут следить за Фергюсоном. Куда бы он ни пошел, следуйте за ним тенью, ясно? А если попытается скрыться, арестуйте его.

— В общем, так, — подвел итоги его светлость. — Мистер Максвелл, вы выезжаете из Керкубри, как только закроются пабы, и ждете нас на перекрестке без четверти десять. Вы, Макферсон, берете машину наблюдателей и сначала будете Гоуэном, но не возвращаетесь в Керкубри, а следуете за мистером Максвеллом в Гейтхаус, чтобы, в свое время, исполнить роль Стрэтчена. Вы, Дэлзиел, держитесь неподалеку от меня внимательно за всем наблюдаете. Как кот за мышиной норой! Вы, господин прокурор, действуете по своему усмотрению. А начать я предлагаю с плотного ужина, ведь впереди у нас напряженная работа.

Лорд Питер Уимзи

— Добрый вечер, — поздоровался Фергюсон.

— Действительно, вечерок хоть куда! — согласился его светлость. — Знакомьтесь, Фергюсон: это господин прокурор, а это сержант Дэлзиел из Ньютон-Стюарта. Впрочем, с ним, я полагаю, вы уже встречались. Мы проводим небольшой эксперимент в связи со смертью Кэмпбелла и хотим использовать для этого ваш дом, если не возражаете, конечно. Отличный наблюдательный пункт, согласны?

— Надеюсь, мы вас не слишком стесним, мистер Фергюсон, — учтиво добавил прокурор.

— Нисколько. Проходите, пожалуйста. Что конкретно вы собираетесь делать?

— Постараемся восстановить события вечера того понедельника, — сказал Уимзи, — и хотим, чтобы вы подсказали нам, если мы в чем-нибудь ошибемся.

— Конечно. С удовольствием! Когда начинается представление?

Питер посмотрел на часы.

— Восемь часов. Пожалуй, начнем прямо сейчас. Дэлзиел, Фаррена будете изображать вы или лучше я? Наверное, все-таки вы, тогда я смогу остаться здесь, в поле зрения господина прокурора.

— Очень хорошо, — отозвался сержант, отходя в сторону.

— Фергюсон, где вы находились, когда пришел Фаррен?

— Вот тут, — художник показал на кресло около камина.

— Хорошо. Сядьте, пожалуйста, туда снова и займитесь тем же, чем занимались в тот вечер. Господин прокурор расположится в противоположном углу, а я обоснуюсь между вами.

— А кем предполагаете быть вы? — вежливо поинтересовался Фергюсон.

— Пока никем, но попозже собираюсь стать убийцей. Наконец-то свершится моя давняя мечта. Ага, кажется, начинается!

Серия тяжелых ударов возвестила о появлении на сцене Дэлзиела, добросовестно исполнявшего свою роль.

— Ваш выход, Фергюсон, — объявил лорд Уимзи.

Фергюсон, чье бледное лицо в свете керосиновой лампы казалось совершенно застывшим, пересек комнату и отодвинул занавеску.

— Кто там?! — воскликнул он. — Ради бога, прекратите бедлам. А, Фаррен, это вы… Что случилось?

— Где этот чертов Кэмпбелл?! — ревел сержант во всю мощь своих легких. — Прошу прощения, сэр, но мне приказано воспроизвести разговор в соответствии с записями… Куда делся Кэмпбелл?!

— Кэмпбелл? Я не видел его весь день. Не имею ни малейшего понятия, где он может находиться. Зачем он вам?

— Хочу выпустить ему кишки! — завопил полицейский, входя в раж. — И чтобы ни одна скотина не смела больше увиваться за моей женой! Скажите только, где найти этого паршивца, и я вышибу ему мозги!

— Вы пьяны, — сказал Фергюсон.

— Может быть, пьян, а может и нет! — вдохновенно импровизировал Дэлзиел. — Во всяком случае, вас это не касается. Я не настолько напился, чтобы не видеть очевидного! Не видеть того, что он занимается любовью с моей женой! Где этот мерзавец?!

— Не будьте идиотом, Фаррен. Вы прекрасно знаете, что Кэмпбелл не делал ничего подобного. Возьмите себя в руки, черт вас подери! Выкиньте этот бред из головы! Отправляйтесь домой и проспитесь.

— Сами отправляйтесь куда подальше, — не остался в долгу сержант. — Вот и все, что я могу ответить парочке как-вас-там, вам обоим!

— Боже мой, ну подите и повесьтесь! — повысил голос и Фергюсон.

— Это как раз то, что я собирался сделать! — проорал Дэлзиел. — Все, сейчас же иду вешаться, только сначала вытряхну душу из Кэмпбелла!

— Как бы не так! Давайте-давайте, отправляйтесь на поиски веревки, но только не вздумайте покончить с собой здесь — не хватало мне тут еще повешенных! Ради всего святого, сделайте это в другом месте!

Наступила пауза. Фергюсон оставался у окна. Затем сержант своим обычным голосом спросил:

— А что мне теперь делать, сэр? Мне велели поболтаться здесь немного.

— Вы должны сильно пнуть дверь, — сказал Фергюсон, — обогнуть дом и устроить шум на заднем дворе. Вернувшись, вы грязно выругаетесь, а потом уедете на своем велосипеде.

Дэлзиел с удовольствием выполнил все эти указания.

— Все правильно, сэр?

— Почти, — одобрил Фергюсон. — Превосходное представление! Мои поздравления, господа!

— Мне уходить?

— Поставьте велосипед на место, — сказал Уимзи, присоединяясь к Фергюсону, стоящему возле окна, — и возвращайтесь сюда.

— Будет сделано, — отдал честь сержант.

Красный огонек заднего велосипедного фонаря скрылся за изгородью.

— В этом полицейском умер талантливый актер, — похвалил Фергюсон. — Однако лексикон его ругательств не настолько богат, как у Фаррена.

— Думаю, наше присутствие вынудило сержанта слегка поскромничать, — рассеянно заметил Питер, взглянув на часы. — Пятнадцать минут девятого. Следующий акт пьесы начнется не раньше десяти. Чем же нам занять себя, господин прокурор? Сыграть в карты или повеселить друг друга анекдотами? А, может быть, пожелаете, чтобы я почитал вам вслух? У мистера Фергюсона замечательная коллекция детективных романов, — его светлость подошел к полкам. — Послушайте, Фергюсон, где эта вещичка Коннингтона? Кажется, «Загадка двух билетов». Я хотел бы порекомендовать ее господину прокурору. Думаю, ему понравится.

— Я одолжил эту книгу священнику из «Анвоса», — ответил хозяин дома.

— Какая досада! Впрочем, ничего страшного. Могу предложить книжку всегда логически безупречного Остина Фримана. Или попробуйте вот эту: «Глаз Осириса» — занятная штука! Это о мумиях. Нет? Вот еще, к примеру, «Труп на циновке» Кеннеди — мило, легко и весело, в точности соответствует названию. А если вы уже сыты по горло убийствами, обратите внимание на новую вещь Коле — «Грабители в Баксе».

— Благодарю вас, — строго ответил прокурор, но блеснувшие за стеклами очков глаза дали понять, что он разгадал игру Уимзи. — Я захватил последний номер «Блэк Форрест», чтобы скоротать время.

— Опять стучат! — Питер повернулся к двери. — А, это Дэлзиел! Входите, сержант. Сейчас вы, как никогда, нужны лично мне. Предлагаю сразиться в домино по полпенни за очко, но хочу предупредить — я мастер этой игры.

Фергюсон взял с полки книгу и снова сел у камина. Уимзи достал из кармана коробку с домино и рассыпал костяшки по столу. Сержант, придвинув стул поближе, уселся напротив. Прокурор зашуршал газетой.

В гнетущей тишине шелест страниц, перестук домино и тиканье часов звучали неестественно громко. Пробило девять. Уимзи уже проиграл сержанту четыре пенса, но продолжал баталию.

Часы отсчитали десять.

— В это время вы начали готовиться ко сну, не так ли, мистер Фергюсон? — спросил Уимзи, не отрывая глаз от стола.

— Да.

Художник встал. Он немного побродил по комнате, раскладывая по местам книги и журналы. Пару раз что-то уронил, но быстро поднял. Затем Фергюсон приблизился к книжной полке, выбрал один из романов, после чего наполнил стакан виски с содовой и медленно выпил, стоя у камина.

— Можно погасить свет? — спросил он наконец.

— В тот вечер вы его гасили?

— Да.

— Тогда обязательно.

Хозяин дома прикрутил фитиль керосиновой лампы. Пламя потускнело и погасло.

— Я хотел бы лечь спать, — прозвучал голос из темноты.

— А тогда вы легли?

— Конечно.

— В таком случае, идите. Фергюсон, медленно ступая, вышел.

— Боже мой, — прошептал Уимзи. — На всякий случай мой револьвер наготове. Слушайте.

С улицы донесся гул мотора. По мере приближения он становился все громче. Наконец машина въехала в ворота. По окну скользнул свет фар. Уимзи встал.

— Вы что-нибудь слышите, Фергюсон?! — крикнул он в сторону лестницы, по которой должен был подняться хозяин дома.

— Да.

— Что?

— Машину Кэмпбелла.

— Видите ее?

— Я на нее не смотрю, но узнаю звук двигателя.

Питер вышел во двор. Мотор надрывно ревел — у водителя, по всей видимости, возникли трудности с заездом в гараж задним ходом.

— Какого черта вы делаете, Кэмпбелл? — завопил Уимзи. — Соображайте, куда крутите руль! Пьяный кретин! Вы опять порушите все стены!

В ответ раздался поток отборной брани. Его светлость не стал отмалчиваться. Наблюдатели получили редкую возможность присутствовать на увлекательном состязании в знании непечатных выражений. Сержант Дэлзиел, сняв башмаки, крадучись поднялся по лестнице и увидел Фергюсона, по пояс высунувшегося из окна спальни.

Ругань тем временем набирала обороты. В какой-то момент один из скандалистов прыгнул на второго, и завязалась драка. Две темные фигуры что есть силы молотили друг друга. Последовали удар и падение тяжелого тела, сопровождающееся самым натуральным стоном.

— Похоже, мистер Фергюсон?

Художник так резко обернулся, что стукнулся головой об оконную раму.

— Как же вы меня напугали! — воскликнул он. — Не могу сказать, но, поскольку я ничего подобного не слышал, полагаю, что все происходило иначе.

— Положим, — философски заметил сержант, — вы можете ошибаться. Между прочим, мистер Фергюсон, мне велено попросить вас пока что не ложиться. Спальня понадобится нам для наблюдения.

— И что прикажете мне делать?

— Спуститесь вниз, посидите с господином прокурором в студии.

— Ума не приложу, с какой стати вы ко мне прицепились, — проворчал Фергюсон, однако, когда сержант ухватил его за запястье, сопротивляться не стал. — Говорю вам, что все было не так! Кстати, если уж мне не судьба сегодня спокойно отдохнуть в собственном доме, может быть, имеет смысл снять на ночь комнату в «Анвосе»?

— Почему бы и нет, сэр? — согласился сержант. — Но мы хотели попросить вас остаться до полуночи, а я схожу в гостиницу и скажу, чтобы вас ожидали.

— Я и сам в состоянии сделать это, сержант.

— Не хотелось бы обременять вас, сэр, — вежливо возразил Дэлзиел, и, подсвечивая лестницу карманным фонариком, проводил художника в студию, где прокурор при свечах безмятежно читал «Блэк Форрест».

— Присаживайтесь, сэр, — мягко, но настойчиво пригласил Фергюсона сержант. — Я очень скоро вернусь. А вот и инспектор Макферсон, только что прибывший к нам на машине наблюдателей! Полагаю, он не откажется составить вам компанию.

Через минуту в комнату действительно вошел инспектор.

— Ну как? — нетерпеливо спросил сержант.

— Его светлость слегка грубовато обошлись с «покойником», — ухмыльнулся Макферсон, — и сейчас пытается воскресить его с помощью виски.

— Вы побудете здесь немного, инспектор, пока я схожу в «Анвос» и договорюсь о номере для мистера Фергюсона?

Макферсон быстро вскинул глаза на художника, комкающего в потных ладонях носовой платок, и кивнул. Сержант вышел. В студии воцарилась тишина.

Вопреки своему обещанию, Дэлзиел не ушел дальше ворот, где, посигналив фонарем, привлек внимание Росса. Из-за изгороди показались очертания мощной фигуры констебля. Прошептав ему на ухо задание, Дэлзиел отправил Росса в гостиницу, а сам пошел посмотреть, что происходит в доме.

Во дворе сержант обнаружил распростертого на земле начальника полиции и склонившегося над ним Уимзи, оказывающего пострадавшему первую помощь.

— Он уже умер? — сочувственно спросил Дэлзиел.

— Да, не живее коровьей туши… — грустно ответил «убийца». — Вообще-то, предполагалось, что дело пойдет по-другому, а он возьми да скончайся, и все тут. Несколько минут еще дышал, а затем, видите ли, преставился. Который час? Половина одиннадцатого? Ну ладно, неплохо. Как Фергюсон переносит весь этот фарс?

— Не слишком стойко, но старается это скрыть.

— Разумеется.

— Он хочет снять комнату в «Анвосе», чтобы спокойно поспать.

— Да будет сон его сладок… Фергюсон нужен нам здесь до полуночи.

— Я ему об этом уже сказал.

— Отлично. Тогда продолжаем. Полагаю, что сейчас я должен обдумывать план спасения.

Сержант дождался возвращения Росса и вернулся в дом Фергюсона, сказав хозяину, что все в порядке.

— Как прошла ваша часть эксперимента, сэр? — спросил он у инспектора.

— Прекрасно! Время сошлось замечательно — пять минут ушло на драку и еще пять на стрижку.

— Кто-нибудь проезжал?

— Ни единой души.

— Повезло. Что ж, я снова к Уимзи.

— Хорошо.

— Поймите, инспектор, все, что вы делаете, не имеет ничего общего с тем, что было на самом деле, — протестовал в это время Фергюсон. — Если бы произошло нечто подобное, я не мог бы этого не услышать!

— Драка могла случиться и на дороге, — дипломатично отозвался Макферсон. — Хотя, на мой вкус, такие дела лучше делать без лишних глаз.

Вернувшийся во двор сержант застал Уимзи, с трудом взваливающего на спину начальника полиции. Его светлость перенес неподвижное «тело» в гараж и со стоном облегчения свалил на пол.

— Ай! — подал голос «труп».

— Помолчите, сэр, — укоризненно сказал Уимзи. — Вы мертвы. Не мог же я, на самом деле, волочить вас — остались бы следы.

Питер с высоты своего немаленького роста придирчиво осмотрел дело собственных рук.

— Крови нет, — пробормотал он. — Слава Богу, крови нет. Я сделаю это, обязательно сделаю… Надо подумать… Думай! Можно сказать, что я был на рыбалке, но тогда мне понадобятся свидетели… Нет, это неубедительно. Предположим, я просто оставлю тело здесь и буду утверждать, что Кэмпбелла убил Фаррен. Хотя не исключено, что Фаррен сейчас уже дома и сможет доказать, что его тут не было. Кроме того, я, по возможности, хочу оградить Фаррена от неприятностей. Нужно обставить все так, чтобы произошедшее выглядело как несчастный случай.

Уимзи вышел из гаража и подошел к автомобилю.

— Лучше положить тело внутрь, на заднее сиденье, — сказал он. — Не дай Бог, Фаррен вернется! С другой стороны, если он приедет еще раз, я его подловлю и сделаю убийцей. Или он меня?.. Нет, так не пойдет! Нельзя рассчитывать на везение. Несчастный случай — вот цель и гарантированное алиби.

Лорд загнал машину задним ходом в гараж и выключил свет.

— Теперь, полагаю, пришла пора виски, — возвестил его светлость, убедившись, что бутылка стоит на прежнем месте. — Возможно, Дэлзиел, я размышлял в доме, но пусть сегодня это будет гараж. Погодите, я только схожу за стаканами и содовой.

Сдавленное кряхтение, раздавшееся из гаража, указывало на то, что «труп» устал.

— Все в порядке, дорогой покойник! — весело окликнул начальника полиции Уимзи. — Я всего лишь собираюсь выпить.

Питер принес стаканы и увидел мистера Максвелла, ползшего на четвереньках к бутылке.

— Давайте выпьем вместе, — предложил его светлость. — Убитый, вы можете сесть. Послушайте: довольно затруднительно делать вид, что я обдумываю дальнейшие действия, поскольку знаю наперед, что должно произойти. Однако, когда я распутывал этот клубок, потребовалось около часа, чтобы догадаться, в чем заключаются основные моменты плана, и еще немного, чтобы разобраться в деталях. Отведем Фергюсону на размышление столько же времени. Около половины двенадцатого я приступлю к работе, а пока займусь составлением списка вещей, которые понадобятся в будущем. Если я вдруг что-нибудь забуду, произойдет катастрофа.

Уимзи пощелкал кнопкой карманного фонаря. Все ждали дальнейших объяснений, и они незамедлительно последовали.

— Я бы предпочел не пользоваться собственным фонарем, чтобы преждевременно не разрядить батарею. Одолжите мне свой, Дэлзиел. Не стоит готовиться в доме, у Фергюсона под носом. Конечно, он может признаться, но вовсе не обязательно. Между прочим, мне бы хотелось, чтобы он молчал до последнего, ведь я вложил в нашу постановку всю душу!

Питер вытащил из кармана записную книжку и стал что-то неторопливо писать. Начальник полиции и сержант о чем-то шептались, передавая из рук в руки бутылку. На церковной башне пробило одиннадцать. Уимзи углубился в свои записи. В четверть двенадцатого его светлость очень внимательно перечитал написанное, спрятал книжку в карман и через десять минут поднялся.

— Так или иначе, сегодня я собираюсь сделать все, что намечено, — сказал он. — Пора действовать. Мне предстоит провести ночь в двух постелях… С какой же начать? Пожалуй, с ложа Фергюсона. Дэлзиел, будьте наготове — вы скоро станете Стрэтченом.

Сержант кивнул.

— А вот «покойнику» лучше полежать здесь. Все, исчезаю. Оставьте мне пару глотков.

Начальник полиции вместе с сержантом еще немного постояли, наблюдая, как Уимзи скрывается в темноте. Хлопнула дверь. Вскоре в комнате замерцал огонек свечи. Дэлзиел вышел, сел в машину и завел мотор.

— Фергюсон! — голос его светлости звучал слегка хрипло. — Поднимайтесь сюда!

Художник неохотно поднялся и обнаружил лорда Питера около своей кровати — без обуви и пиджака, в одной рубашке.

— Я собираюсь прилечь и хочу, чтобы вы пока оставались со мной.

— Какая глупая затея!

— Пусть так, но, обещаю, скоро вы окажетесь вне игры.

Уимзи забрался в кровать и натянул на себя одеяло.

Фергюсон поставил стул около окна. Чуть погодя послышался шум приближающейся машины. Она остановилась у ворот, и во дворе раздались чьи-то быстрые шаги. Тук-тук-тук.

Питер сверился со своими часами. Десять минут первого. Вскочив с постели, его светлость встал позади Фергюсона так близко, что почти касался его.

— Пожалуйста, выгляните в окно.

Хозяин дома повиновался. На пороге отчетливо проступили очертания темной фигуры.

Человек постучал еще раз, отступил на шаг, взглянув на окна, обошел вокруг дома и опять вернулся к двери. Затем он принялся шарить за водосточной трубой. Через минуту в замке заскрипел поворачивающийся ключ, дверь отворилась, и пришедший зашел в дом.

— Когда приезжал Стрэтчен, все было так?

— Да.

Они продолжали стоять рядом. В боковом окне нижнего этажа появился свет фонаря, потом исчез и снова возник в спальне, окно которой было как раз напротив наблюдательного пункта детектива-аристократа. Луч заплясал, обшаривая комнату, и потух. Через некоторое время он показался уже на нижнем этаже и замер неподвижно.

— И теперь похоже?

— Не совсем. Были спички, а не фонарик.

— Понятно. Кстати, откуда вы об этом знаете? Я думал, вы только слышали вошедшего, но ничего не видели…

— Разве я так говорил? Наверное, вы меня неправильно поняли. Я услышал, как открылась дверь, и увидел свет в окнах. Но того, кто зашел, не разглядел.

— И упустили момент, когда он выходил?

— Да.

— У вас нет ни малейшего представления о том, кто это был?

— Нет.

— Больше вы никого той ночью не видели?

— Никого.

— Вы рассмотрели, как Кэмпбелл выезжал в семь тридцать утра на машине?

— Да.

— Хорошо. Спасибо. Если хотите, может идти в гостиницу.

— Слушайте, я тут подумал… Знаете, Уимзи…

— Да?

— Нет, пустяки… Спокойной ночи!

— Спокойной ночи.

— Он чуть было не сознался, — прошептал Питер. — Бедняга!

Фергюсон тем временем вышел из ворот. Две тени бесшумно отделились от зеленой изгороди и последовали за ним.

Уимзи ждал у окна, пока не увидел, как Дэлзиел выбрался из соседнего дома и осторожно запер за собой дверь, вернув ключ на прежнее место. Когда шум мотора затих в отдалении, его светлость сбежал по лестнице на первый этаж и поспешно направился к гаражу.

— Покойный, вы здесь? — позвал он.

— Да, милорд, — отозвался весьма понятливый «труп».

— Пока тут шастало призрачное видение в исполнении Дэлзиела, я, то есть, конечно, убийца, пришел к ужасному умозаключению. Все это время вы остываете! Если я оставлю вас в прямой позе, потом на заднее сиденье не запихну никакими силами! Давайте-ка, сэр, складывайтесь устраивайтесь поудобнее.

— О господи!

— Итак, для начала я положу вас на пол. Ну, и где этот несносный Дэлзиел? Надеюсь, он, горя служебным рвением, не рванул до самого Фолби? О счастье, нет! Вот он! Дэлзиел, помогите придать трупу положение, в котором его нашли. Руки сложены на груди, голова наклонена… Нет, не так — должна быть видна рана на виске. Да, хорошо. Ноги скрещены и немного повернуты. Правильно. Так и держите. Великолепно!

— Мне что, придется остаться скрюченным на всю ночь? — с ужасом спросил Максвелл.

— Разумеется, нет, но позу запомните. Ее понадобится воспроизвести завтра. Ладно, с этим покончено. Теперь запираем гараж и, во избежание случайных посетителей, прихватим ключ с собой. Наш путь лежит к дому Кэмпбелла. Мое почтение, господин прокурор! Решили посмотреть на нашу забаву? И Макферсон тут? Тогда, пожалуйста, покупайте билетики.

Я отыскиваю спрятанный ключ за трубой, вхожу к Кэмпбеллу и, полагаю, тщательно запираю за собой дверь. Закрываю все ставни, включаю свет и… Боже мой! Что я вижу? Записка! «Остерегайся Ф.» Великий Иосафат^[605]! О, нет, конечно же, «Ф.» — это не я, а Фаррен. Использовать ее или уничтожить? Наверное, лучше уничтожить, ведь я инсценирую несчастный случай, а не убийство и мне не нужно ни малейшего намека на насилие. Кроме того, проявлю порядочность по отношению к Фаррену. В половине восьмого утра Кэмпбелл якобы еще был жив, поэтому вполне мог сам сжечь послание Стрэтчена. Проклятье! Какого черта его принесло? Что он вообще здесь забыл?

Ладно, пора заняться кроватью и пижамой Кэмпбелла. Конечно, надевать ее я не стану, день стирки — вторник, она и так неделю ношена, достаточно только кинуть сие одеяние на пол, так, чтобы это смотрелось естественно. Теперь умыться, использовав таз и намочив полотенце, и забраться в постель. Лежать в кровати, когда ты не можешь и не должен спать, просто невыносимо, но, к сожалению, такова необходимость. Ничего, зато есть возможность поразмыслить.

Можно и почитать, благо, подходящая литература под рукой. Вот железнодорожное расписание — только что прихватил у Фергюсона. Смотрите, какой объемистый литературный труд! Правда, стиль телеграфный, но содержание весьма интересно. О, тут и дорожная карта — как кстати. Ну как, постель выглядит подобающе? Осталось еще полчаса.

Через тридцать минут, проведенных в беспокойном ожидании, «убийца» выбрался из кровати, волоча за собой одеяло.

— Вот теперь, по-моему, вполне убедительно. Итак, в тазу грязная вода… Что еще? Кисточка для бритья, зубная щетка… Нет, их приготовим позже, иначе высохнут. Пойду-ка я вниз, соберу принадлежности для рисования и заодно накрою завтрак на обоих столах. Как вы понимаете, я ни на секунду не перестаю обдумывать план. В нем есть один ужасающий пробел, звено, где я могу рассчитывать исключительно на удачу. Между прочим, расскажу вам о своих дальнейших намерениях — мне необходимо в двенадцать тридцать пять сесть на поезд в Бархилле. К сожалению, это сильно зависит от того, удастся ли мне в подходящее время выбраться из Минноха. Буду молиться, чтобы вокруг было поменьше народа.

— Но вы же не поехали в Бархилл.

— Да, меня там не было. Уверен, случилось нечто, заставившее меня изменить решение, — по ходу рассказа Уимзи гремел посудой. — Вы же помните, что моя главная задача — так или иначе добраться до Глазго. Я уже объявил всем о намерении отправиться туда, и угроза возможных изменений страшно действует мне на нервы. Если бы вы только знали, как отчаянно крутятся мысли у меня в голове! Ага, готово! Вот завтрак Кэмпбелла: стол накрыт, заварочный чайник, чашка с блюдцем, две тарелки, нож, вилка, хлеб, масло, сахар — все на месте. Да, молоко! Нужно помнить, что утром мне надо забрать молоко, привезенное Кэмпбеллу. Слава Всевышнему, я знаю, когда его доставляют. Яйца, ломтики бекона и сковороду оставлю пока на кухне… Теперь быстрее к себе домой, там тоже есть, чем заняться. Кажется, у меня к завтраку припасена копченая селедка… Впрочем, это не имеет значения. Можно сварить яйцо.

Продолжая комментировать свои действия, Уимзи принялся выкладывать на стол продукты. Вдруг, как будто осененный неожиданной мыслью, он уронил кастрюльку на пол.

— Проклятье! Чуть не забыл: алиби держится на том, что я еду на поезде из Гейтхауса. Но вчера я сказал куче народа, что отправлюсь на машине в Дамфрис и там сяду на поезд, уходящий в семь тридцать пять! Почему я изменил решение? Это может показаться подозрительным. Ну конечно! Машина! Могло же в ней что-нибудь сломаться? Нечто такое, что я не в силах починить самостоятельно. Например, двигатель. Да, именно он. Кстати, эта поломка, возможно, придаст моему алиби еще больше достоверности. Спокойно, старина! У тебя достаточно времени. Прежде чем начать следующее, закончи одно дело. Проверю себя… Завтрак готов, постель убрана, пижама здесь. Что с бритвой и щеткой? Сейчас займусь ими.

Чистые носки, рубашка и приличный костюм для поездки… Дэлзиел, только вообразите, как метался убийца! Где-то тут должен быть серый фланелевый костюм, брюки от него очень похожи на те, в которых был Кэмпбелл. А вот он, кстати. Висит в шкафу. Я не буду его надевать, но мы должны осмотреть карманы. Ага, Макферсон, вот оно! Видите на подкладке левого кармана пиджака следы белой краски?! Ай-ай-ай, как неосторожно! Немного бензина избавило бы меня от этой улики. Так-так-так.

Уимзи бегло обрисовал смену гардероба, пока полицейские удовлетворенно изучали серый фланелевый пиджак. Увлекательная комедия с переодеванием на первый взгляд казалась занятием совершенно несерьезным, однако все отлично понимали, что речь идет о вещественных доказательствах.

Очень скоро Питер объявил, что переодевание закончено.

— Я намереваюсь провести ночь в Глазго, — продолжал он, — поэтому должен собрать чемоданчик. Чистая пижама, бритвенные принадлежности, зубная щетка. Для экономии времени лучше побриться сейчас. Пять минут на бритье. Они, полагаю, уже прошли. Что еще? Конечно, плащ, куда же без него? Чуть не забыл про шляпу и чистый воротничок. Ах да, двигатель! Вот теперь практически все. Идемте.

Полицейские, сопровождаемые лордом Уимзи, снова вернулись в дом Кэмпбелла. Надев пару тонких перчаток, его светлость тщательно перебрал все предметы в переносном наборе для рисования, специально доставленном для этого Дэлзиелом из полицейского участка.

— Кэмпбелл наверняка взял бы, чем заморить червячка, — задумчиво протянул «убийца». — Пороюсь в буфете… Вдруг найду что-нибудь съедобное? Отлично! Хлеб, масло, ветчина, горчица. Полагаю, не помешает и немного виски. Вот как раз подходящая фляжка. Теперь выхожу во двор и вытаскиваю из своей машины двигатель. Так, аккуратно… Надо как-нибудь вывести его из строя. Пожалуй, сейчас не буду ничего ломать. Давайте просто предположим, что я это сделал. Оберну его бумагой. Предусмотрительный человек этот Фергюсон, не находите? У него полон дом веревок, оберточной бумаги, всяких полезных мелочей, так что в случае нужды они всегда под рукой. Чтобы не забыть, сразу уберу сверток в чемодан. Когда я перестану изображать Кэмпбелла, мне понадобится кепи. Положу его в карман плаща. А вот эти очки покойного послужат прекрасным дополнением к маскировке. К счастью, они просто солнцезащитные, без диоптрий, так что помехой не станут. Их я до поры спрячу в карман. Итак, я полностью готов и экипирован.

Вот и настал момент, когда мне потребуется удача — нужно найти и украсть велосипед. Поиски могут занять довольно много времени, ведь не угадаешь, какой двор следует осмотреть в первую очередь. Гашу свет, запираю обе двери и забираю ключи с собой. Я не могу больше подвергать себя риску того, что кто-нибудь вроде Стрэтчена сунется сюда в мое отсутствие.

Подкрепляя слова действиями, Уимзи покинул дом и вместе с наблюдателями бодро зашагал вниз по дороге.

— Я говорил, что придется поработать ногами, — хмыкнул его светлость.

Когда процессия поравнялась с гостиницей, навстречу откуда-то вынырнула крупная фигура.

— Он здесь. Все в порядке, — доложил констебль Росс. — Дункан присматривает за другим выходом, а еще один полицейский из Гейтхауса занял позицию на заднем дворе и следит, чтобы Фергюсон не выбрался в окно. Поглядите, милорд, вон у забора стоит велосипед.

— Чудесно! — обрадовался Уимзи. — Мне везет! Его как будто нарочно здесь оставили! Нет, — возразил Питер, когда констебль услужливо зажег спичку. — Никаких огней! Предполагается ведь, что я его ворую, не так ли, господа? Что ж, спокойной ночи, вернее, доброго утра. Пожелаем друг другу удачи.

Стрелки слегка перевалили за два часа ночи, когда Уимзи вернулся обратно в дом.

— Ну, а теперь, — сказал он, поставив украденный велосипед в гараж, — можно и отдохнуть. Примерно до пяти ожидать нечего.

Участники спектакля и зрители завернулись в покрывала и устроились кто на стуле, а кто и просто на ковре. Единственную кушетку, на правах старшего, занял прокурор.

Умудренный жизненным опытом начальник полиции мгновенно заснул и был разбужен громыханием кастрюль и сковородок незадолго до пяти.

— Завтрак для господ наблюдателей накрыт! Прошу к столу, — послышался у него над ухом голос Питера Уимзи. — Я поднимусь наверх, в спальне еще остались кое-какие дела.

В четверть шестого все было готово: зубная щетка, кисточка для бритья, мыло и полотенце, принадлежавшие Кэмпбеллу, лежали мокрыми и производили должное впечатление. «Убийца» спустился, приготовил завтрак из яиц с беконом и съел его в одиночестве, расположившись в гостиной Кэмпбелла. Чайник, чтобы не остыл, он оставил на плите.

— Уж и не знаю, потушил преступник огонь или нет, — заметил Уимзи. — Впрочем, это не имеет особого значения. Ну а теперь, любезный «покойник», вас пора запихивать в машину. Возможно, на самом деле Фергюсон сделал это раньше, но, согласитесь, валяться под задним сиденьем вам вряд ли понравилось бы. Ложитесь, примите позу, о которой мы говорили, и помните, что к этому моменту вы уже совершенно окоченели.

— Вас, как я погляжу, происходящее веселит, — огрызнулся Максвелл. — А мне каково? Так скрючиться просто смерти подобно.

— В точку! Именно смерти. Не брюзжите, вы же сами вызвались помочь. Готовы? Раз, два, взяли!

— Ну и ну! — присвистнул Макферсон, когда Уимзи схватил скорченное, неподатливое тело начальника полиции и с усилием впихнул его в салон «морриса». — Сильны же вы, ваша светлость! А с виду и не скажешь…

— Всего лишь ловкость рук, — отозвался Питер, безжалостно заталкивая свою жертву вниз под сиденье. — Надеюсь, вы целы, сэр? Выдержите? — участливо спросил он, натянув перчатки.

— Продолжайте, — сдавленно пропыхтел «труп».

Уимзи зашвырнул в машину принадлежности для выезда на пленэр — складной стул, сумку, мольберт, за ними последовали плащ и шляпа Кэмпбелла, следом был водружен велосипед, закрепленный буксирным тросом, найденным в углу гаража, и, наконец, сверху его светлость накрыл громоздкую поклажу ковриком.

— А мольберт пусть немного выглядывает наружу, — заметил он. — Это выглядит вполне невинно и намекает на содержание остального груза, правда? Который час?

— Без пятнадцати шесть, милорд.

— Ну что же, пока без опозданий. Пора отправляться.

— Но вы еще не съели завтрак Фергюсона, сэр.

— Всему свое время! Имейте терпение. Пожалуйста, перед отъездом снова заприте двери. Уже закрыли? Тогда вперед!

Уимзи натянул на голову кепи, закутался в плащ, повязал кашне и, совершенно неузнаваемый, уселся на водительское сиденье.

— Готовы? Отлично. Трогаем!

Тяжело нагруженная машина осторожно выползла со двора навстречу бледному утру. В конце улицы она свернула направо и взяла направление на Гейтхаус. Автомобиль наблюдателей пристроился чуть сзади.

Дорога неуклонно взбиралась все выше и выше, петляя над волшебной долиной Флита. Лесные красоты Кастрамонта сменились холмами. Миновав заросли и выбравшись на поросший вереском склон, можно было разглядеть покатые гряды, вздымающие затуманенные верхушки к облакам. Овцы, пасущиеся вдоль шоссе, изумленно таращились на автомобильный кортеж, бестолково толкаясь и блея. Серые куропатки, ловя последние деньки безопасного существования, вились и цокали среди вересковых пустошей. Дальше, на северо-востоке, слабо мерцали в утреннем свете изящные арки Флитского виадука, а впереди виднелся мрачный и хмурый утес Дромура — рубцеватая, отвесная гранитно-серая громада, ворота в мир дикой природы, пограничный страж Флита.

Маленький домик у железнодорожного переезда казался спящим, но шлагбаум был поднят. Машины пересекли рельсы и, оставив позади ворота станции, круто завернули влево, на старую дорогу в Критаун. В некоторых местах она с обеих сторон была ограждена каменными стенами, которые через несколько сотен ярдов обрывались. Уимзи предупреждающе взмахнул рукой и затормозил. Автомобиль, слегка подпрыгивая на неровностях, съехал на обочину и встал слева, под защитой стены. Полицейская машина припарковалась посреди дороги.

— Что теперь? — спросил Макферсон.

Питер вышел и осторожно заглянул под коврик.

— Вы еще живы, сэр Максвелл?

— Частично.

— Думаю, вы вполне можете вылезти и размять косточки. Вашего участия не потребуется до девяти часов. Располагайтесь поудобнее и покурите.

— А остальные?

— Они пройдутся со мной обратно до Гейтхауса, — улыбнулся Уимзи.

— Мы не возьмем машину? — скорбно спросил Макферсон.

— Как пожелаете, но я считаю, что с вашей стороны будет верхом благородства составить мне компанию в пешей прогулке и подбодрить меня приятной беседой. По сюжету я должен идти пешком.

В конце концов решили, что Макферсон пойдет с лордом Питером, в то время как Дэлзиел тихо поедет сзади, на тот случай, если местный автобус окажется переполненным. Поручив прокурору следить за самочувствием «покойника», Уимзи помахал им рукой и вместе с Макферсоном отправился в многотрудное путешествие длиной в шесть с половиной миль обратно до Гейтхауса.

Последняя миля оказалась особенно тяжелой — дорога стала оживленнее, и путникам, чтобы остаться незамеченными, постоянно приходилось нырять под прикрытие стен и живых изгородей. В самом конце пути их чуть было не обнаружил юный разносчик газет, который, посвистывая на ходу, прошел по тропинке в каком-нибудь футе от спрятавшихся за весьма кстати подвернувшимся кустом боярышника сообщников.

— Проклятый мальчишка! — выругался Уимзи. — Фергюсон, конечно, это предвидел. Не знаю… Может быть, он успел раньше, без четверти восемь. Впрочем, мы тоже справились совсем неплохо. Ладно, пустяки.

Они пробежали по улице, отперли дом Кэмпбелла, занесли в него молоко, вылив часть его в раковину, забрали письма и газеты и бросились к дому Фергюсона. Там Уимзи тоже взял с крыльца молоко, сварил яйца, вскипятил чайник и уселся за стол. На лице его светлости было выражение величайшего наслаждения.

В восемь часов на улице показалась миссис Грин. Уимзи выглянул из окна и дружелюбно помахал ей рукой.

— Предупредите женщину, Макферсон, — попросил Питер. — Если она сейчас зайдет к Кэмпбеллу, с ней случится припадок.

Инспектор поспешно вышел и скрылся за соседней дверью вместе с миссис Грин. Вернулся он, широко улыбаясь.

— Просто замечательно, милорд, — сказал он. — Миссис Грин сказала мне, что все выглядит точно так, как в день исчезновения Кэмпбелла.

— Отлично.

Уимзи закончил завтрак, упаковал плащ в чемодан и обошел дом, проверяя, не упустил ли из виду что-нибудь важное, затем вышел на улицу. Столкнувшись на пороге с миссис Грин, он перекинулся с ней несколькими словами, упомянув, что сядет в автобус, идущий до станции, и побрел по тропинке к дороге.

Около половины девятого из-за поворота послышалось пыхтение мотора. Питер поднял руку и через секунду вошел в салон автобуса. Полицейский автомобиль, к всеобщему интересу остальных пассажиров, тронулся следом.

Чуть позже девяти автобус, сопровождаемый полицией, въехал на стоянку у станции. Питер спрыгнул со ступеньки и подошел к машине.

— Инспектор, я хочу, чтобы вы прошлись со мной до поезда. Когда он отправится, идите к выходу из вокзала и вместе с Дэлзиелом дождитесь второго автомобиля.

Полисмены кивнули, и Уимзи с инспектором не спеша зашли внутрь здания. Там Питер поговорил с начальником станции и кассиром, купив билет первого класса до Глазго и обратно. Через несколько минут паровоз загудел, и люди двинулись к вагонам.

Начальник станции, зажав подмышкой жезл, прохаживался по платформе. Станционный смотритель помогал пассажирам с багажом. В окошке конторки появился кассир и снял с него решетку. Уимзи и Макферсон двинулись в том же направлении, что и остальные.

Лорд Питер пожал руку инспектору с таким чувством, будто расставался с ним по крайней мере на месяц, и скрылся в купе первого класса, дверь которого открыл ему носильщик. Станционный смотритель передал чемодан лорда проводнику и обменялся с ним парой шуток. Для погрузки в багажный вагон по перрону провезли контейнер с домашней птицей. Инспектора не оставляло чувство, что упущено нечто важное, и он вдруг сообразил, что именно. Полицейский ринулся к окошку вагона и заглянул внутрь: купе было пусто. Послышался свисток, начальник станции махнул флажком, поезд тронулся. Инспектор оглядел пустой перрон.

— О господи! — воскликнул Макферсон, хлопая себя по бокам. — Зайти с одной стороны и выйти с другой. Уловка старая как мир! — Он стремительно выбежал на улицу, где его ждал напарник.

— Хитрый лис! — в сердцах воскликнул инспектор. — Вы видели, что он сделал? Взял и улизнул!

Дэлзиел покачал головой.

— Сбежал, говорите? Я знаю, что станцию можно обойти через садик станционного смотрителя. Должно быть, его светлость проскользнул именно там. За ним!

Они обогнули вокзал и свернули в переулок. Впереди виднелась быстро удаляющаяся фигура в сером. Часы показывали десять минут десятого.

Лорд Питер Уимзи

Начальника полиции, изображающего покойника, снова запихнули в машину. Уимзи надел плащ Кэмпбелла и черную шляпу с мягкими полями. Шарф он обмотал вокруг шеи так, что разглядеть лицо стало почти невозможно. Задним ходом его светлость вывел машину на улицу и неспешно поехал в направлении Критауна. На дороге оказалось множество камней, и угроза прокола довольно старых шин была вполне реальна. Лорд сбросил скорость до двадцати миль. Медленное движение раздражало, и он подумал, каково было Фергюсону, который страшно торопился. Везя на заднем сиденье настоящий труп, художник, должно быть, испытывал невыносимое искушение, наплевав на возможные последствия, изо всех сил нажать на газ.

Путь Уимзи пролегал по совершенно пустынным местам, оживляемым лишь бодро журчащим маленьким ручейком. Исчезнув с правой стороны, он перебежал дорогу под крошечным мостиком, чтобы показаться уже слева, поблескивая среди камней и извиваясь между деревьями. Солнце припекало все сильнее.

Между двадцатью и двадцатью пятью минутами десятого автомобильная процессия оказалась на вершине небольшого, но крутого спуска при въезде в Критаун, как раз напротив башни с часами. Питер повернул направо, на главную улицу, и неожиданно натолкнулся на изумленный взгляд владельца гостиницы «Эллангован», разговаривающего с водителем на бензоколонке. Почтенный джентльмен уставился на лорда, как на привидение, затем, увидев Макферсона и Дэлзиела, следующих за ним вместе с прокурором на второй машине, понимающе улыбнулся и помахал рукой.

— Первый сбой в нашем плане, — посетовал Уимзи. — Странно, что Фергюсона никто здесь не заметил, тем более что ему самому, вполне возможно, очень этого бы хотелось. Но такова жизнь — то, чего страстно желаешь, никогда не случается.

Он сильнее нажал на газ и увеличил скорость до тридцать пять миль. Через пять миль, в половине десятого, Питер проехал поворот на Нью-Галлоуэйскую дорогу.

— Все сходится, — сказал сам себе его светлость.

Нога надавила на педаль, и машинаполетела по новому, еще не разбитому шоссе, проложенному совсем недавно, что сразу сделало путь из Критауна в Ньютон-Стюарт самым безопасным во всех трех королевствах. Лишь за Ньютон-Стюартом Уимзи пришлось немного сбросить скорость, объезжая дорожную технику и рабочих, продолжавших укладывать полотно. Осторожно минуя кучи песка и щебня, он отправился дальше, но, не доехав до моста, свернул на второстепенную дорогу, которая шла через Миннигаф по левому берегу Кри параллельно главной. Питер промчался сквозь лес, мимо рыбацких шалашей на реке, через Лонгбайз и Борган, миновал безлюдные холмистые пустоши, зелеными возвышениями похожие на купола столицы королевства эльфов. Крутой поворот вправо, и перед Уимзи показалась цель — мост, ржавые железные ворота и нависающая над Миннохом отвесная гранитная стена.

Он остановил машину. Выходя, его светлость увидел, как полицейские загоняют свой автомобиль под прикрытие небольшой каменоломни на противоположной стороне дороги. Когда наблюдатели подошли к Уимзи, он уже сворачивал коврик и доставал велосипед.

— Мы уложились в срок, — заметил инспектор. — Сейчас десять часов.

Питер, кивнув, взбежал на пригорок и осмотрел дорогу с холмами слева и справа. Не было видно ни единого человека — только коровы и овцы. Хотя участники эксперимента недалеко отклонились от главной трассы, а в нескольких сотнях ярдов от них находилась ферма, здесь оказалось безлюдно и тихо, словно среди пустыни. Его светлость спустился к машине, бросил принадлежности для рисования на траву, открыл заднюю дверцу и безжалостно ухватил «труп», после мучительной поездки действительно чувствующий себя скорее мертвым, чем живым. От неподвижности и неудобства тело начальника полиции свело судорогой, и сейчас ему вряд ли приходилось симулировать трупное окоченение. Уимзи взвалил Максвелла на спину, и тот, безжизненно свисая знаменем разгромленной армии, отправился в «последний путь», в конце которого был с глухим стуком свален на гранит на краю обрыва.

— Ждите здесь, — зловеще сказал Уимзи. — И упаси вас Бог двигаться — свалитесь.

Мистер Максвелл вцепился в кустик вереска и принялся молиться. Открыв глаза, он увидел под собой круто уходящий вниз гранитный склон и поскорее снова зажмурился. Через несколько невообразимо долгих минут начальник полиции почувствовал, что его заворачивают в затхлый и душный коврик. Неподалеку раздались голоса и бессердечный смех. Затем «труп» снова оставили в одиночестве. Начальник полиции постарался представить происходящее и догадывался, что в данный момент Уимзи, скорее всего, прячет велосипед.

Несколько невнятных проклятий свидетельствовали о чьем-то неумелом обращении с мольбертом. Кто-то опять расхохотался. С головы бедняги наконец стащили коврик, и Уимзи объявил:

— Можете встать, мистер Максвелл.

Начальник полиции встал на четвереньки, крайне осторожно отполз подальше от пропасти, казавшейся ему бездонной, перевернулся на спину и с трудом сел.

— Пресвятая дева Мария! — воскликнул он, массируя ноги. — Чем я заслужил такое?

— Прошу прощения, сэр, — улыбнулся его светлость. — Если бы вы на самом деле были мертвы, окружающее вас не волновало бы, сами понимаете. Но так далеко я заходить не намерен… Ладно, у нас есть полтора часа на подделку картины, но, поскольку нарисовать что-либо я в принципе не сумею, мы можем устроить пикник. В машине найдется кое-какая еда. Надо ее принести.

— Как насчет выпивки? — осведомился все еще не совсем пришедший в себя Максвелл.

— Непременно. Эй! Смотрите, сюда кто-то идет. Его нужно спровадить… А вы, сэр, снова забирайтесь под коврик.

Невдалеке послышался шум мотора фермерского грузовика. Начальник полиции быстро натянул на себя коврик и застыл, Уимзи сел перед мольбертом и взял в одну руку палитру, а в другую кисть.

Через минуту грузовик показался около моста. Водитель с неподдельным интересом оглядывал место, где совсем недавно произошла трагедия, и вдруг заметил мольберт, черную шляпу и клетчатый плащ. Он испустил вопль ужаса и вжал педаль газа в пол. Подпрыгивая и грохоча, машина рванула прочь так, что из-под колес, словно выпущенные из пращи, полетели камни. Уимзи расхохотался. Максвелл, от любопытства не усидевший под ковриком, тоже не смог удержаться от ухмылки. Спустя мгновение все остальные присоединились к ним. От смеха они едва удерживая в руках то, что несли.

— О господи! — простонал Дэлзиел. — Ну ничего себе! Кажется, это был юный Джок. Нет, вы видели?.. Сейчас он, наверное, трезвонит по всему Клочэнеси, что на скале в Миннохе сидит призрак Кэмпбелла и пишет картину.

— Надеюсь, с бедным парнишкой и его грузовиком ничего не случится, — с тревогой сказал прокурор. — Уж больно лихо он взял с места!

— За него можете не беспокоиться, — заверил начальник полиции. — Ребята, подобные ему, живучи как кошки. Ох, не знаю, как вы, а я умираю от голода и жажды. Уже давно пора завтракать, если не обедать.

Пикник прошел весело, хотя его мирное течение оказалось слегка омрачено возвращением Джока, поддерживаемого группой приятелей — оболтусы решили собственными глазами посмотреть на явление призрака среди белого дня.

— Что-то стало немного людно, — заметил Уимзи.

Дэлзиел хмыкнул, решительно выпятил массивную челюсть и зашагал в сторону непрошеных гостей, чтобы удовлетворить их любопытство. На ходу сержант с громким чавканьем дожевывал кусок пирога с телятиной.

В холмы вернулась вожделенная тишина.

В одиннадцать двадцать пять Питер со вздохом сожаления поднялся с травы.

— Многоуважаемый покойник, пришла пора вашего выхода на сцену! — громко объявил его светлость. — Сэр Максвелл, настал момент, когда вам предстоит скатиться в воду.

— М-да? — с тревогой протянул начальник полиции. — Что, вот так прямо и скатиться?

— Хм-м… Пожалуй, вы правы… Падение в реку слегка подмочит вашу репутацию. Ладно, допустим, вы свалились. А ну-ка, господа, упаковывайтесь и возвращайтесь в свои «роллс-ройсы», в то время как мне предстоит задыхаться и потеть, крутя педали велосипеда. «Моррис», кстати, лучше забрать вместе со всем остальным. Не вижу смысла здесь что-либо оставлять.

Уимзи снял плащ Кэмпбелла, вместо черной шляпы надел собственное кепи, вытащил из машины велосипед и привязал чемодан к багажнику. Превозмогая отвращение, его светлость водрузил на нос темные очки, перекинул ногу через раму и, изо всех сил крутя педали, с дикой скоростью понесся прочь. Остальные, не торопясь, расселись по машинам и двинулись по дороге на Баргреннан. Девять с половиной миль, до самого Бархилла, кортеж полз за велосипедом. Едва миновав деревню, Питер просигналил привал.

— Предлагаю немного поразмыслить, — сказал его светлость. — Насколько я понимаю, Фергюсон собирался сесть на поезд в двенадцать тридцать пять, но что-то явно пошло не так. Сейчас двенадцать тридцать три, успеть на станцию вполне реально — вон она, осталось только спуститься по тропинке. Но, возможно, наш общий знакомый поздно выехал и попросту опоздал, уж не знаю, почему. Ага, слышите?!

При этих словах вдали показался дымок приближающегося паровоза. Было слышно, как состав затормозил у платформы, а через пару минут тронулся, пыхтя и набирая ход.

— Точно по расписанию, — резюмировал Уимзи. — Итак, поезд мы пропустили. Он идет со всеми остановками до Джирвана, а затем, превратившись в экспресс, перед прибытием в Эйр делает остановку только в Мейбле. Дальше к нему присоединяют пульмановский вагон-ресторан, и он, раздувшись от гордости, презрительно пожирает милю за милей, не останавливаясь нигде, кроме Пейсли и Глазго. Наша ситуация с опозданием объективно говоря, безнадежна. Можно лишь проехать через деревню и надеяться разве что на чудо.

Питер снова взгромоздился на велосипед и поехал вперед, время от времени оглядываясь через плечо. Внезапно позади раздался шум автомобиля. Фырча и чихая, к Уимзи приближался старый «даймлер», груженный картонными коробками. Велосипедист пропустил его, после чего, резво наддав ходу, наклонил корпус, уцепился рукой за приоткрытое заднее окно и покатил за машиной, не прилагая никаких усилий. Водитель, погруженный в раздумья, даже не повернул голову.

— Смотрите! — воскликнул Макферсон. — Это же Кларенс Гордон! Помните, он говорил нам, что по дороге обогнал человека на велосипеде? Очевидно, в истории свидетеля было больше правды, чем казалось на первый взгляд. Надеюсь, его светлость не разобьется.

— С ним все будет в порядке, — успокоил подчиненного начальник полиции. — Главное, чтобы выдержали шины. Лорд Питер, при всем своем внешнем легкомыслии, весьма осмотрительный человек. Что ж, теперь мы замечательно успеваем на экспресс. Сколько ехать до Джирвана?

— Около двенадцати миль. Мы нагоним поезд в Пинморе. Он прибывает туда в двенадцать пятьдесят три.

— Будем надеяться, что мистер Гордон не сбросит скорость. Потише, Макферсон! Нам вовсе не нужно его обгонять.

Водительское мастерство Гордона не обмануло надежды Максвелла. После Пинверри «даймлер» решительно прибавил ходу, и, когда был преодолен последний перед городом крутой подъем, в поле зрения наблюдателей показался черный хвост состава, тяжело тащившегося по рельсам, идущим параллельно шоссе. Через минуту поезд остался позади, и, въехав на холм, Уимзи победно махнул рукой. Полицейские, держась чуть левее велосипедиста и открыв окна со стороны реки, не отставали. В пять минут первого по обе стороны дороги стали попадаться домики, говорящие о том, что процессия достигла окраины Джирвана. Сердца преследователей учащенно забились, когда паровоз снова настиг их и, выпуская клубы дыма, устремился к перрону. На выезде из городка Питер отпустил дверцу автомобиля и отчаянно ринулся по тропинке вниз, к станции. Через восемь минут и с тремя в запасе он уже стоял на платформе. Кровь полицейских бурлила от едва сдерживаемой радости, словно добрый эль, льющийся в пинтовую кружку. Поручив Дэлзиелу позаботиться о парковке, Макферсон быстро направился к кассам и взял три билета первого класса до Глазго. На бегу он увидел Уимзи, отвязывающего чемодан от багажника, и услышал, как его светлость прокричал с нарочитым оксфордским акцентом:

— Эй, носильщик! Багажную бирку на велосипед до Эйра, пожалуйста!

Отходя от окошка конторки, инспектор был оглушен громким ответным воплем носильщика:

— Вот билет первого класса и багажный талон для велосипеда до Эйра, сэр!

Велосипед поставили в хвостовой почтовый вагон. Отъезжающие высыпали на платформу и попрыгали в вагоны. Раздался свисток, и поезд, качнувшись, мягко тронулся с места.

— Уф! — глубоко вздохнул Уимзи, утирая со лба пот. — Я липкий, как леденец на палочке.

Его светлость выставил на всеобщее обозрение левую руку, прикрытую до поры кепи. На ладони лежала багажная бирка до Юстонского вокзала в Лондоне.

— Все очень просто! — смеясь, сказал Питер, — Я стянул ее, когда парень покатил велосипед к поезду. Обратите внимание, уже просмоленная! Не правда ли, профессионализм служащих шотландско-английской ветки выше всяких похвал? Глядите, все необходимые отметки проставлены, так что мне не придется ни о чем беспокоиться. Ну что же, теперь можно передохнуть. До Эйра ничего интересного не предвидится.

После остановки в Мейбле у пассажиров собрали билеты, и поезд бодро покатил к Эйру. Едва он успел затормозить, как Уимзи соскочил с подножки и побежал назад, к багажному вагону. Макферсон следовал за ним по пятам.

— Быстрее! Дайте мне велосипед, — обратился лорд к человеку в форме железнодорожного служащего. — Вот он, с биркой до Эйра. Пожалуйста, мой билет.

Проводник, оказавшийся тем же самым, которого недавно допрашивал констебль Росс, во все глаза уставился на Уимзи. Он явно колебался.

— Все в порядке! — вмешался Макферсон. — Мы из полиции. Делайте, что говорит этот джентльмен.

Парень с озадаченным выражением лица вытащил имущество лорда Питера из вагона, получив взамен билет. Уимзи положил ему на ладонь шиллинг и поспешил с велосипедом по платформе туда, где угол книжного киоска скрыл его от посторонних взглядов. Дэлзиел, заметив, что Макферсон застрял, объясняясь с проводником, последовал за его светлостью и успел увидеть, как тот, лизнув юстонскую бирку, налепил ее поверх талона до Эйра. Проделав эту хитрую операцию, лорд Питер с чемоданчиком в руке вышел из здания вокзала и нырнул в небольшой переулок, ведущий к общественному туалету. Меньше чем через минуту он показался снова, но уже без очков, в мягкой фетровой шляпе вместо кепи, и с накладной бородой. Толпа пассажиров валила через билетный зал, стремясь успеть на поезд. Уимзи влился в поток, по ходу приобретя билет третьего класса до Глазго. Дэлзиел, с трудом поспевая за лордом, взял еще четыре билета, но не успел полицейский расплатиться, как Уимзи исчез из виду. Однако начальник полиции и прокурор, ждущие сержанта возле расписания, заметили, как его светлость, весело подмигнув им, оставил велосипед рядом с табло. Вероятно, они были единственными, кто обратил внимание на данный маневр, поскольку как раз в это время к поезду прицепляли пульмановский вагон. Платформа была забита пассажирами, носильщиками и багажом. На перроне царила суматоха. Уимзи, сложив ладони лодочкой, прикурил и двинулся прочь, к голове состава. Двери вагона открылись, Дэлзиел и Макферсон зашли в купе, спустя секунду туда же явился Питер, за ним следом показались Максвелл и прокурор. Проводник крикнул: «Отправляемся!», и поезд тронулся. На все перемещения ушло ровно шесть минут.

— Ну вот… Еще один хороший велосипед пропал, — посетовал Уимзи.

— Вовсе нет, — возразил Макферсон. — Я предупредил носильщика, чтобы он отослал его обратно в Гейтхаус. Велосипед принадлежит моему коллеге, и, полагаю, тот не будет в претензии, если получит его обратно.

— Что ж, великолепно! Пока дела идут неплохо, как вы находите?

— Пожалуй, — согласился прокурор. — Но вы забываете, лорд Питер, что наш поезд прибудет на вокзал Сент-Инок только в четырнадцать пятьдесят пять, а, согласно показаниям работников автомастерской, как их там, Спаркса и Криспа, мистер Фергюсон сидел у них в приемной уже без десяти три.

— Так утверждают они, — возразил Уимзи, — но не Фергюсон, который сказал: «Около трех». Если повезет, мы, полагаю, сможем устранить это противоречие.

— А что насчет другого билета от Гейтхауса до Глазго, который вы взяли? — вставил Максвелл. — Я заинтригован. Можно сказать, даже взволнован.

— А я нисколько, — самоуверенно заявил Питер.

— Хорошо, — миролюбиво кивнул начальник полиции. — Если вы знаете, что делать, нам не о чем беспокоиться.

— Давненько я так не развлекался, — заметил прокурор, который на самом деле, казалось, пребывал в восторге от поездки. — И все же, несмотря на то, что наша постановка весьма увлекательна, мне жаль видеть, как вокруг шеи бедного Фергюсона все туже затягивается петля.

— Да, я тоже сочувствую Фергюсону, — согласился Уимзи. — Зачем вы мне напомнили о нем, сэр? Но как быть? Мне было бы не меньше жаль, если бы на его месте оказался, к примеру, Фаррен. Эх, бедняга… Боюсь, ему не отвертеться… Вряд ли Фергюсону повезет дважды… Нет-нет, прошу вас, перестаньте! Все, что меня сейчас беспокоит, это то, что поезд может опоздать.

Однако к чести шотландских железных дорог, поезд, не отстав от расписания ни на минуту, прибыл на вокзал Сент-Инок ровно без пяти три. Его светлость стремительно выскочил из вагона, и, размашисто шагая, повел отряд по платформе.

Когда они прошли привокзальную гостиницу, лорд Питер обернулся к сэру Максвеллу.

— Не возьмусь утверждать наверняка, — сказал он, — но все же почти уверен, что Фергюсон увидел мисс Кошран и мисс Селби именно здесь. Думаю, он догадался, что встречающие их друзья специально подошли чуть пораньше, чтобы успеть позавтракать в ресторане гостиницы до прибытия поезда.

Уимзи энергично взмахнул рукой, подзывая такси. Пятеро мужчин с трудом втиснулись в небольшой автомобиль. Его светлость велел водителю проехать дальше по улице и высадить их у мастерской Спаркса и Криспа.

— Лети, как вихрь, — напутствовал он таксиста.

Пять минут четвертого Питер постучал по стеклу, отделяющему шофера от пассажиров. Водитель остановил машину, и компания вывалилась на тротуар. Уимзи расплатился и быстро направился к автомобильной мастерской, расположенной в нескольких ярдах от них.

— Не стоит вламываться всем одновременно. Сэр Максвелл, вы со мной, остальные позже, — скомандовал его светлость.

Заведение Спаркса и Криспа представляло собой стандартное помещение, заставленное высокими витринами, демонстрирующими различные запасные части для моторов и кузовов. Справа от них находилась конторка, у которой какой-то парень увлеченно обсуждал с клиентом различия в марках амортизаторов. Через проход виднелся ряд сверкающих мотоциклов и колясок для них. Слева была дверь с матовым стеклом. По всей видимости, она вела во внутренние кабинеты.

Уимзи с сэром Максвеллом бесшумно проскользнули внутрь и скрылись за витринами. Служащий, ничего не заметив, продолжил дискуссию с посетителем. Через минуту Питер снова появился в зале и решительно подошел к конторке.

— Послушайте, молодой человек — нервно начал он, — вы будете сегодня работать или нет? У меня назначена встреча и нет никакого желания торчать здесь весь день, — Уимзи бросил взгляд на часы. — Я жду уже как минимум десять минут.

— Простите, сэр. Чем могу помочь?

Питер вытащил из чемодана двигатель, обернутый грубой бумагой.

— Вы такими занимаетесь?

— Да, сэр. Это к мистеру Сондерсу. Одну минуту, сэр. Сейчас я позову его, сэр.

Молодой человек бросился в кабинет за стеклянной дверью, оставив Уимзи наедине со знатоком амортизаторов.

— Пройдите, пожалуйста, вот сюда.

Лорд Уимзи, взглядом приглашая спутников следовать за ним, проскользнул в дверь. Клерк провел его в крошечный кабинет, где в компании машинистки и обнаружился мистер Сондерс.

Это оказался румяный молодой мужчина с характерной для выпускника Итона манерой говорить. Он приветствовал Уимзи как своего однокурсника, случайно встреченного после многих лет разлуки. Затем мистер Сондерс кинул взгляд за плечо лорда на сержанта Дэлзиела, и его несколько натужное оживление сошло на нет.

— Послушайте, приятель, — начал Питер. — Мне думается, что этот двигатель вы уже видели?

Мистер Сондерс безропотно взял агрегат в руки, взглянул на него и пробормотал:

— Да-да, кажется, видел. Сейчас проверим, чтобы сказать наверняка. Минутку. Все сходится, номер ХХ/47302. Конечно. Когда у нас был номер ХХ/47302, мисс Мэдден?

Мисс Мэдден зашуршала бланками картотеки.

— Он поступил в починку неделю назад, мистер Сондерс, и принадлежит мистеру Фергюсону из Гейтхауса. Джентльмен принес нам его сам. Мы установили повреждение обмотки якоря. Мистер Фергюсон забрал двигатель позавчера.

— Да, точно! Наши механики довольно быстро определили неисправность. Именно так. Надеюсь, с ним теперь все в порядке, мистер э-э…

— Наверное, — продолжал Уимзи, — вы припоминаете визит сержанта Дэлзиела.

— О, ну конечно! — всплеснул руками Сондерс. — Как поживаете, сержант?

— Вы тогда сказали ему, — перебил Уимзи, — что мистер Фергюсон зашел где-то без десяти минут три.

— Я так сказал? Да, припоминаю… Мне в этот момент позвонил мистер Крисп. Верно, мисс Мэдден? Но время назвал не я, а Биркет — молодой человек в приемной. Вы его наверняка видели. Он сказал, что клиент ждет уже десять минут. Понимаете, лично я не видел, как этот джентльмен зашел. Когда я вернулся с перерыва, он уже был здесь. В тот день я, кажется, несколько задержался, обедая с клиентом. М-да… Бизнес — такое непредсказуемое дело. Мистер Крисп даже сделал мне замечание, помню-помню.

— Когда в точности вы пришли, мистер Сондерс? — сурово спросил инспектор.

— Должно быть, где-то около трех… Ну… Опоздал на полчаса. Но, прошу заметить, отсутствовал исключительно по делам фирмы. А мистер Крисп…

— Вы можете сказать точно? — раздраженно прервал эти сентенции Макферсон.

— А?.. Если совсем точно, может быть, на пять-шесть минут позже трех. Я… боюсь, я не посмотрел на часы. Во сколько я пришел, мисс Мэдден?

— В четверть четвертого, мистер Сондерс, — не замедлила с ответом машинистка. — Я хорошо помню тот случай.

— Боже мой, да неужели? А я подумал, что времени, должно быть, часа три или капельку больше. Ну и память у вас, мисс Мэдден.

Девушка улыбнулась.

— Понимаете, инспектор, — повернулся к полицейскому Уимзи, — какова разница между «без пяти минут» и «пятью минутами после»?

— Вам, скорее всего, придется поклясться в своей точности перед судом, мистер Сондерс, — нахмурив брови, предупредил инспектор. — Убедительно прошу вас не забыть время снова.

— О! — встревожился клерк. — Скажите, а я должен буду уточнить в суде, с кем встречался? По правде сказать, свидание было не совсем деловым… Скорее, частным. — Он немного замялся.

— Обстоятельства, касающиеся лично вас, вы вправе не разглашать, мистер Сондерс. Нас это также не интересует. Да будет вам известно, мы расследуем убийство.

— Ах, вот оно что… Боже, я же не знал!.. Мистер Крисп спрашивал меня, во сколько я пришел. Я и сказал: «Около трех». Ведь так, в сущности, и было, ну, более или менее. Конечно, если бы я был в курсе, обязательно спросил бы мисс Мэдден — у нее такая замечательная память на мельчайшие детали.

— Я бы советовал ее развивать и вам, — оставил за собой последнее слово инспектор. — Хорошего дня.

Мистер Сондерс проводил нежданных гостей до двери, на ходу продолжая что-то бормотать себе под нос.

— Думаю, в допросе этого парня, Биркета, нет особого смысла, — сказал Максвелл. — Он наверняка свято уверен в том, что сегодня заставил вас ждать, лорд Питер.

— Согласен. Ну а теперь мы должны оказаться к шестнадцати часам на выставке. Кстати, у нас не так много времени. По пути я заметил небольшую типографию. Рискну предположить, что мы найдем там то, что требуется.

Его светлость понесся вниз по улице и ворвался в дверь печатной мастерской.

— Мне нужно несколько металлических литер, — с порога заявил Уимзи. — Примерно таких, — он показал изготовителю клише кусочек бумаги. — Такого же размера и формы, если это возможно.

Гравер почесал затылок.

— Размер пять пунктов, — определил он. — Ближайшее соответствие — полужирные прописные. Пожалуй, могу дать вам несколько штук, но не очень много.

— Мне нужно всего пять букв — S, М, L, A, D — и полный комплект цифр.

— Хотите заняться печатью?

— На бумаге, вы имеете виду? Нет, предполагаю использовать их для небольшого изделия из кожи.

— Понятно.

Мастер подошел к коробке с литерами, вынул требуемые буквы и цифры, завернул их в небольшой лист бумаги и назвал скромную сумму. Уимзи заплатил и спрятал сверток в карман.

— Кстати, — спохватился он, — к вам неделю назад не заходил джентльмен, который искал то же, что я?

— Нет, сэр. Я бы запомнил. Ваша просьба весьма необычна, чтобы забыть о ней. С тех пор как я здесь работаю, а это, считайте, с января прошлого года, меня ни о чем подобном не спрашивали.

— Ну хорошо. Огромное вам спасибо и всего доброго. Инспектор, возьмите справочник фирм и отметьте там все типографии. Да, не пропустите также людей, продающих заготовки и материалы для переплетного дела. Фергюсон должен был каким-то образом раздобыть литеры, если, конечно, не привез их с собой, во что лично я не верю.

Отправив Дэлзиела с этим поручением, Макферсон, Максвелл и прочие наняли такси и поспешили на выставку, благополучно прибыв туда без нескольких минут четыре. Они пробыли на экспозиции до половины пятого, совершив торопливую экскурсию по залам и задерживаясь в каждом не более чем перед одним-двумя самыми яркими полотнами.

— Если вдруг, — предупредил Уимзи, когда компания выходила через турникет, — нам случится столкнуться у входа с какими-нибудь не в меру пытливыми знакомыми, мы обязаны убедить их, что весьма внимательно просмотрели все работы. А теперь направим свои стопы в какое-нибудь укромное местечко. Я говорю о номере в гостинице.

Лорд Питер Уимзи

В номере одного из самых дорогих отелей в Глазго Уимзи развернул пакет с литерами, достал безопасную бритву, захваченную из дома Фергюсона, и крошечный молоточек, купленный по дороге, после чего, собрав вокруг себя полицейских, продемонстрировал им сохраненную половину билета из Гейтхауса в Глазго.

— А теперь, джентльмены, — объявил его светлость, — мы подошли к ключевому моменту расследования.

Если вы ознакомились с замечательным произведением мистера Конингтона, на которое я в свое время обращал ваше внимание, то, безусловно, помните содержащееся там описание случая, когда некий джентльмен подделал на билете оттиск железнодорожного компостера всего лишь с помощью маникюрных ножниц.

Это случилось как раз на шотландско-английской ветке. Сейчас вокзальное начальство, быть может, просто из вредности, а может, руководствуясь похвальным стремлением усложнить жизнь фальсификаторам, уже не удовлетворяется вырезанием простого треугольника.

Как-то на днях я ездил в Глазго. Состав, кстати, уходит из Гейтхауса в девять ноль восемь утра, крайне неудобное время, хочу заметить. Так вот, я обратил внимание на то, что жестокосердные контролеры трижды совершенно без всякого снисхождения фактически изувечили мой несчастный билет. Первый раз, в Максвелтауне, они выбили ужасающе кривой оттиск, состоящий из букв и цифр, вот такой: LMS/42D. Не успокоившись на достигнутом, в Херлфорде изуверы выдрали огромный кусок из билета — не просто треугольник, а какую-то гадкую амебу. Я, на всякий случай, принял меры предосторожности и для памяти зарисовал получившуюся отметину слева от прокола. Она выглядела так: |. В Моклайне их назойливость перешла всякие границы, и бедный кусочек картона был снова обезображен другим шифром — LMS/23A Очевидно Фергюсон, как и я, наблюдал за действиями служащих и подмечал необходимые ему детали. Обладая наметанный глазом художника и замечательной зрительной памятью, он, в отличие от вашего покорного слуги, вне всякого сомнения, был вполне способен зафиксировать в уме формы оттисков и позже воспроизвести их. А сейчас, джентльмены, с помощью нехитрого инструментария я, с вашего позволения, попробую подделать отметки контролеров на билете.

Питер взял безопасную бритву и, пристроив картонку на мраморный столик для умывальных принадлежностей, принялся вырезать херлфордский оттиск.

Успешно завершив сложную операцию, его светлость положил билет на промокательную бумагу, любезно предоставляемую отелем постояльцам, аккуратно приставил металлическую литеру с цифрой «2» к нижней части купона и нанес сверху короткий удар молотком. Взяв билет за края, он продемонстрировал результат собравшимся, и заинтересованные детективы смогли ясно разглядеть на лицевой стороне четкий оттиск двойки.

— Вот это да! — воскликнул Макферсон, — Уимзи, не слишком ли вы умны для честного человека?

Таким же способом лорд Питер нанес на картон значки «3» и «А», тщательно выравнивая их по краю билета, чтобы буквы располагались на одной прямой относительно друг друга. Затем, уделяя особое внимание расстояниям между оттисками, поверх надписи 23А он выдавил LMS, получив в итоге идеальную отметку контролера из Моклайна. Подделать код LMS/42D из Максвелтауна для Уимзи, приноровившегося к инструментам, уже не составило никакого труда. Он последний раз стукнул по литере и со вздохом удовлетворения отложил молоток.

— Здесь и здесь пропечаталось слабовато, — показал Питер, — но, скорее всего, при беглом осмотре никто не обратит на это внимания. Осталось сделать последнее — вернуть подделку в железнодорожную компанию, ее альма-матер, так сказать. Полагаю, тут мне вполне хватит одного наблюдателя. Мы ведь не хотим поднимать лишний шум, не так ли?

Сопровождающим был выбран инспектор, и, взяв такси, они поспешили к вокзалу Сент-Инок. Зайдя в здание, Уимзи поймал за рукав одного из служащих и витиевато попросил его указать контролера, дежурившего во время остановки поезда из Дамфриса в четырнадцать пятьдесят пять. Нужный человек немедленно нашелся. Лорд, сохраняя на лице капризную гримасу и глядя чуть в сторону, недовольно обратился к нему:

— Добрый день. Если не ошибаюсь, именно вы дежурили у турникета, когда прибыл пятнадцатичасовой экспресс? Отлично. А знаете ли вы, что я прошел мимо, не показав билет? Я, будучи акционером этой железнодорожной компании, намеренно пошел на обман, решив проверить ваше отношение к службе. Кстати, мой кузен возглавляет совет директоров, и я действительно думаю, что вы проявили ужасающую невнимательность. Вы отдаете себе отчет в том, что такая оплошность непременно всплывет во время ревизии в счетной комиссии? А тогда уже никаких концов не найти. М-да, неудивительно, что дивиденды так стремительно падают… Но все же, любезнейший, — смягчился Уимзи, — я не желаю вам зла и принес билет назад. На вашем месте я, не привлекая ненужного внимания, быстренько присоединил бы его к остальным. Советую впредь быть аккуратнее.

На протяжении всей этой тирады, в которую невозможно было вставить хотя бы слово, выражение лица контролера постепенно менялось от усталой вежливости к удивлению и гневу.

— Сэр! — воскликнул он, как только представилась возможность. — Не знаю, что вы себе думаете, но второй раз за неделю это уж слишком! Вы не находите?

В разговор вступил инспектор Макферсон:

— Минуту, — обратился он к бедняге. — Я из полиции и прошу внимательно меня выслушать. Как я понял, вы утверждаете, что с вами подобный инцидент уже происходил?

Появление на сцене полисмена не на шутку встревожило контролера. Он запнулся на середине фразы, но, спустя мгновение, рассказал стражу закона примечательную историю.

Как выяснилось, ровно неделю назад, в его смену примерно в это же время к нему подошел некий джентльмен и, предъявив билет, вежливо объяснил, что случайно прошел через турникет, не предъявив его. Контролер внимательно изучил купон и обнаружил, что он надлежащим образом прокомпостирован в Максвелтауне, Херлфорде и Моклайне. Никаких оснований сомневаться в словах пассажира не было. Не желая получить выговор за халатность, он поблагодарил господина, забрал билет и передал его коллеге, сортирующему платежные документы, поступившие за день, для отправки в бухгалтерию. Клерк аккуратно подшил купон в соответствующую пачку бумаг, и больше контролер об этом не вспоминал. Нет, он, конечно, переживал о случившемся, но ввиду того, что ситуация разрешилась ко всеобщему удовлетворению, решил, что ничего страшного не произошло. Взглянув на фотографию Фергюсона, которую ему показал инспектор, служащий, хотя и не вполне уверенно, признал на ней любезного пассажира.

Клерк подтвердил рассказ контролера, и оставалось лишь посетить счетную комиссию, чтобы проверить оттиск. Полиция ранее уже наводила справки по поводу билетов, и найти нужный, к счастью, оказалось несложно. Внимательное исследование наглядно продемонстрировало едва заметное различие между формой букв на фальшивом и настоящем билетах из той же серии. Обнаружилось также, что оттиск, сделанный в Моклайне, был следующим: LMS/23B. Тогда как на поддельном купоне значилось LMS/23A. Объяснялось это тем, что буква, следующая за цифрами, указывала на строго определенного контролера, каждый из которых снабжался собственным компостером. Следовательно, несмотря на то, что сама по себе литера «А» выглядела вполне невинно, казалось маловероятным, что контролер, обладающий ею, проверил только одного пассажира из всех, едущих в поезде. Как бы то ни было, осмотр очевидно доказал, что отметки на одном из сданных купонов являются весьма умелой фальсификацией.

В гостинице Уимзи и инспектора уже поджидал Дэлзиел, добывший новые факты. По его сведениям, человек, подходящий под описание Фергюсона, в прошлый вторник посетил фирму по продаже оборудования для переплетных работ и приобрел набор литер, похожих по виду и размеру на буквы в билете. Покупатель пояснил, что собирается самостоятельно переплести некоторые тома домашней библиотеки и хочет сделать на корешках тиснение SAMDL,1,2,3,4, то есть как раз те буквы и цифры, которые необходимы для совершения подлога. Сведения, добытые сержантом, стали еще одним подтверждением вины Фергюсона. Дело можно было закрывать.

На обратном пути из Глазго его светлость почти не открывал рта.

— Знаете, — наконец нарушил он молчание, — все-таки мне нравится Фергюсон, а вот Кэмпбелла, как ни крути, я терпеть не мог. Эх, если бы…

— Ничего не попишешь, Уимзи, — ответил начальник полиции. — Убийство есть убийство.

— Ну, как сказать… — пробормотал Питер.

Когда компания вернулась в деревню, Фергюсон уже сидел под замком. Оказалось, что он пытался скрыться на машине, но, обнаружив отсутствие двигателя, сделал попытку совершить побег на поезде. Росс и Дункан решили, что пришло время вмешаться, и задержали художника. Когда Фергюсона арестовали и, согласно обычной в таких случаях процедуре, зачитали его права, он не произнес ни слова. В ожидании допроса преступник был препровожден в Ньютон-Стюарт. Предъявленные фальшивые билеты сломили его, и Фергюсон решил сделать признание.

— Я никому не хотел зла, — сказал он. — Клянусь Богом, я не думал об убийстве и говорил правду, утверждая, что все было совсем не так, как в вашей инсценировке.

Кэмпбелл вернулся домой в четверть одиннадцатого. Он ворвался ко мне и начал бахвалиться тем, как отделал Гоуэна, и орать, что собирается разделаться с Фарреном. Мерзавец был совершенно пьян, ругался как портовый грузчик и навязчиво предлагал раз и навсегда разрешить наши разногласия дракой. Он выкрикивал оскорбления, и то, что с ним произошло, нельзя назвать иначе, как Божьим возмездием.

Я потребовал, чтобы он убрался вон, но Кэмпбелл и не думал уходить. Тогда я попытался выпихнуть его на улицу. Он набросился на меня… Мы подрались. Физически я гораздо сильнее, чем может показаться на первый взгляд, а Кэмпбелл был нетрезв. В потасовке я нанес ему сильный удар кулаком в челюсть. Он отшатнулся назад, споткнулся и приложился головой об угол каминной решетки. Когда я подбежал, чтобы помочь, он был уже мертв.

Припомнив, насколько часто грозился его прикончить, я испугался. Поставьте себя на мое место — свидетелей нет, труп Кэмпбелла лежит в моем доме, к тому же я применил силу первым.

Затем мне в голову пришла мысль о возможности выдать его смерть за несчастный случай. Не буду вдаваться в детали. Сдается, вы и без меня все прекрасно знаете. Скажу лишь, что план, за единственным исключением, удался. Впрочем, в результате обстоятельства сложились как нельзя лучше. Я хотел выехать из Бархилла, но не успел на поезд… На мое счастье, по пути подвернулась колымага старого еврея, за которую я и уцепился. Это помогло мне укрепить алиби, ведь на первый взгляд казалось не слишком правдоподобным, что я мог успеть в Джирван к отправлению поезда. Позже от Джока Грэхема я узнал, что вы сделали расчет, согласно которому я не мог выехать из Минноха раньше половины двенадцатого.

Конечно, не повезло, что Кэмпбелла нашли так быстро, ведь я предполагал, что будет проведена экспертиза, связанная с трупным окоченением. Видимо, в первую очередь как раз ее результаты и заставили вас подозревать убийство, так?

— Нет, — ответил Питер. — Всему виной ваша привычка класть краски в карман. Вы обратили внимание, что случайно унесли с собой тюбик с белилами, принадлежащий Кэмпбеллу?

— Только когда вернулся домой. Но мне и в голову не пришло, что кто-то придаст этому значение. Ну и ну! Поразительная наблюдательность, Уимзи! Мне следовало отвезти краску обратно в Миннох и выбросить ее там, но в тот же день вы зашли ко мне в студию и увидели ее. Тогда я впервые почувствовал настоящий страх, но затем решил, что вполне могу положиться на алиби. Я гордился подделкой билета и надеялся, что вы не сообразите про трюк с автомобилем.

— Не могу никак взять в толк, — спросил начальник полиции, — почему вы не выехали из Минноха пораньше? Зачем так много времени тратить на картину?

Фергюсон слабо улыбнулся:

— Да, тут я совершил ошибку. Вы детально восстановили события той ночи и отлично знаете, сколько всего я должен был сделать. Но, увы, кое-что я все же забыл — завести часы! Рутинное, ежедневное действие, которое обычно совершаю перед сном… Закончив пейзаж, я было приступил к упаковке принадлежностей для рисования, но вдруг услышал шум грузовика. Подождав, пока тот проедет, я посмотрел на часы, которые показывали половину одиннадцатого. Я решил, что у меня в запасе еще полчаса, так как не хотел попусту болтаться в Бархилле из-за страха быть узнанным. Когда, по моим ощущениям, прошло еще полчаса, я снова взглянул на циферблат и, о ужас, увидел ту же половину одиннадцатого!

Это повергло меня в панику. Я спихнул тело со склона и складывал все в такой спешке, как если бы за мной по пятам гнался сам дьявол. Тогда-то, судя по всему, злосчастные белила и оказались в моем кармане. Я мчался так быстро, как только мог, но украденный велосипед был для меня слегка маловат, да и ход у него оказался не ахти какой. В общем, я не успел на поезд буквально самую малость… Когда я свернул к станции, он как раз отходил. Поверьте, было от чего впасть в отчаяние. И вдруг мне подвернулась эта машина! Я решил, что спасен, однако в результате все оказалось не так просто.

Поймите, мне не было нужды убивать Кэмпбелла. Я утверждал и буду стоять на том, что случившееся не является убийством.

Уимзи поднялся.

— Послушайте, Фергюсон, — медленно сказал его светлость. — Я глубоко сожалею о том, что произошло. В глубине души я всегда верил, что вы не можете быть убийцей. Вы простите мне это расследование?

— Рад слышать, что вы не сомневались во мне, — ответил художник. — С того самого проклятого дня я чувствую себя как в аду и готов предстать перед судом, отстаивая свою невиновность. Ведь вы мне верите?

— Да, — сказал Уимзи, — и если присяжные окажутся разумными людьми, думаю, они вынесут оправдательный приговор, признав ваши действия самообороной.

Обсудив все обстоятельства дела и вынося вердикт, присяжные долго колебались между формулировками «неумышленное убийство» и «самозащита», придя в итоге к такой — «непредумышленное убийство с настоятельной рекомендацией к помилованию». То, что Кэмпбелл явно сам напросился на неприятности, склонило их мнение в пользу обвиняемого, так что борода Самсона ^[606] не зря была принесена в жертву.

Дороти Л. Сэйерс Где будет труп Лорд Питер Уимзи: Попытка биографии

Лорд Питер Уимзи — один из тех литературных героев, которым становится тесно на страницах книги и которые, небрежно помахав рукой автору, устремляются жить собственной непредсказуемой жизнью. О нем пишут книги и справочники; он продолжает появляться на экранах и в новых детективах, написанных Джилл Пейтон Уолш; многочисленные фанаты то и дело откапывают новые факты его биографии, о нем делают доклады на конференциях, порой он становится виновником газетных сенсаций. Так, в 1986 году в «Таймс» появилось письмо, написанное лордом Питером Уимзи и адресованное Барбаре Рейнольдс (подруге и биографу Дороти Сэйерс), где он разрешает недоразумение с похищенными драгоценностями, описанными в одном месте как «изумруды Аттенбери», а в другом как «бриллианты Аттенбери». Выяснилось, что украшение было из изумрудов и бриллиантов.

В отличие от Шерлока Холмса, у Питера Уимзи нет «почти настоящей» мемориальной квартиры, зато есть самый настоящий оксфордский колледж, который он блестяще окончил в 1912 году. Этот факт документально подтвержден — в 1990 году общество Дороти Сэйерс пышно отмечало столетие лорда Питера и, в частности, преподнесло колледжу Бэйлиол портрет юбиляра работы Рода Манро. В благодарственной речи ректор назвал Уимзи «выпускником этого колледжа». Кто после этого посмеет сказать, что лорд Питер — всего лишь плод писательского воображения?

Лорд Питер в возрасте 21 года. Портрет работы Рода Манро

Обманчивая внешность

Мы совершенно точно знаем, как выглядел лорд Питер Уимзи. Во всяком случае, мы знаем, как его представляла Дороти Сэйерс. В 1913 году Дороти, в ту пору студентка Оксфордского университета, описывала в письме к подруге церемонию присуждения ученых степеней в Театре Шелдона. Особенно ее восхитил лауреат Нью-дигейтской премии^[607]: «Его стихотворение называлось „Оксфорд“, и он так мило его прочитал… Такой чистый приятный голос <…> Не то чтобы это были гениальные стихи, но в них — все очарование юности, пафоса, любви к Оксфорду… Мы с Чарис тут же влюбились в него по уши. Зовут его Морис Рой Ридли — убойное имечко, да? Как у героя бульварного романа! Он только что окончил Бэйлиол, так что я больше его не увижу. Как ты знаешь, моя любовь всегда безнадежна…»

Через двадцать два года Дороти Сэйерс вместе с подругой Мюриэл Сент-Клер Бирн работала над пьесой «Медовый месяц в улье» и пыталась подыскать актера на исполнение главной роли. Как раз в это время она поехала в Оксфорд читать лекцию «Аристотель и искусство детектива». Оттуда Сэйерс пишет взволнованное письмо Мюриэл: «Дорогая, мое сердце РАЗБИТО! Я видела идеального Питера Уимзи. Рост, голос, шарм, улыбка, манеры, черты лица — все! И он — капеллан Бэйлиола!!!» Оставалось только кусать локти, что он не актер. Это был тот самый Рой Ридли, оставивший, по всей видимости, глубокий след в ее воображении. Завязавшаяся было дружба быстро увяла — Дороти стало раздражать, что Ридли везде подчеркивает свое сходство с ее героем.

Рой Ридли

На этом история не закончилась. Когда в 1945 году сын Дороти, Энтони Флеминг, отправился учиться в Оксфорд (разумеется, в Бэйли ол), он много общался с Ридли, и мать в письмах предостерегала его: «Оксфорд всегда полон сплетен, а у Ридли и вовсе язык без костей. Приятный человек, но удивительно глупый. Я однажды обмолвилась, что у него профиль как у Питера Уимзи, и он тут же стал распускать слухи — которые ходят до сих пор! — что он якобы прообраз этого персонажа, хотя я познакомилась с ним уже после того, какнаписала книги про Уимзи!»

Дороти Сэйерс так никогда и не вспомнила, что видела Ридли до книг об Уимзи и, вероятнее всего, действительно дала своему герою внешние черты юноши, читавшего вдохновенные стихи про Оксфорд в Театре Шелдона^[608].

Однако описания внешности Питера Уимзи едва ли можно назвать комплиментарными. Впервые он появляется в неопубликованном рассказе, который Сэйерс набросала в двадцатые годы во Франции: «Светлые волосы, длинный нос, аристократический тип — из тех, что носят носки под цвет галстука».

Перед читателем лорд Питер предстает в 1923 году в романе «Чье тело?»: «Казалось, его длинное, дружелюбное лицо самозародилось в цилиндре, подобно тому как белые черви самозарождаются в сыре горгонзола».

В романе «Сильный яд» Питер смотрит в зеркало и видит «бледное глупое лицо и гладко зачесанные назад соломенные волосы; монокль, нелепый рядом с комически подергивающейся бровью; безукоризненно выбритый подбородок, в котором не было ничего мужественного; безупречный накрахмаленный воротничок, довольно высокий, галстук, завязанный элегантным узлом и подходящий по цвету к платку, который едва выглядывал из нагрудного кармана дорогого костюма, пошитого на заказ на Сэвил-роу»^[609]. «Я знаю, что у меня глупое лицо, но с этим ничего не поделаешь», — говорит он Гарриет.

Этот комический образ молодого щеголеватого аристократа с моноклем был прекрасно знаком публике Англии и Америки двадцатых годов — «нечто среднее между Ральфом Линном и Берти Вустером»^[610], бестолковый повеса, вечно попадающий в разные истории. Ральф Линн был известным актером театра, а позже и кино, и прославился в амплуа богатого болвана в монокле.

Ральф Линн

Берти Вустер, персонаж П.Г. Вудхауза, к тому времени был уже знаменит и олицетворял «типичного английского аристократа» в представлении американцев (тоже с моноклем, конечно). Сэйерс никогда не скрывала, что Уимзи многим обязан этому обаятельному герою. Еще в большей мере Бантер, верный слуга лорда Питера, напоминает Дживса — прославленного камердинера Берти Вустера. Его бесконечные «очень хорошо, милорд» звучат почти пародией. Иные иллюстрации к рассказам Вудхауза можно было бы подставить в произведения Сэйерс, и вряд ли кто-то заметил бы подмену.

Дживс и Вустер.

Рис. Чарльза Кромби

И все-таки путать лорда Питера с Берти Вустером было бы большой ошибкой. Как и в случае с другим знаменитым сыщиком, Эркюлем Пуаро, шаблонная, почти карикатурная внешность служит лорду Питеру отличной маской. Его следует особенно опасаться именно тогда, когда он старательно изображает высокородного болвана.

Питер Уимзи как литературный герой

Если говорить о более глубокой, внутренней преемственности, то важным литературным прототипом Уимзи послужил Филипп Трент, персонаж романа Э.К. Бентли «Последнее дело Трента». Считается, что именно с этого романа начинается золотой век британского детектива, и Дороти Сэйерс чрезвычайно высоко ценила литературные достижения своего друга и коллеги. Сама она, в свою очередь, стала законодательницей новой моды на сыщиков-аристократов — ее современницы Марджери Аллингем и Найо Марш подарили благородное происхождение своим героям Альберту Кэмпиону и Фредерику Аллену; в наши дни традицию продолжила Элизабет Джордж.

Надо сказать, что жизнь самой Дороти Сэйерс протекала в значительно более скромных декорациях. Будучи дочерью священника, она никогда не вращалась в высшем обществе; в ее детстве семья жила обеспеченно, но не богато. После университета Дороти всегда сама зарабатывала себе на жизнь, много лет одиноко несла груз ответственности за незаконнорожденного сына и, в общем, никогда не была свободна от материальных забот. Из ее собственной статьи «Как я придумывала лорда Питера Уимзи» (1936) мы знаем, что Питер отчасти обязан своим богатством ее бедности: «Мне это ничего не стоило, а с деньгами у меня было особенно туго, и я с большим удовольствием тратила его состояние. Когда мне не нравилась моя единственная комната, снятая без мебели, я снимала для него роскошную квартиру на Пикадилли. Когда на моем половике появлялась дырка, я заказывала ему обюссонский ковер. Когда у меня не хватало денег на автобусный билет, я дарила ему „даймлер-дабл-сикс“»…^[611]

Мы видим, с каким тщанием Дороти Сэйерс обставила библиотеку-гостиную, в которой Питер Уимзи обыкновенно принимает посетителей: «Комнату украшали превосходные гравюры и обюссонский ковер. Обстановка состояла из большого „честерфилда“, уютных, глубоких кресел, обитых коричневой кожей, и рояля. Шторы были задернуты, в камине ярко пылал огонь, а перед ним располагался стол с серебряным чайным сервизом, который радовал глаз своим изяществом»^[612]. Добавьте к этому бесконечные ряды книжных полок и расставленные повсюду темно-желтые хризантемы.

С не меньшей щедростью Сэйерс наделила своего героя разнообразными талантами и хобби. Лорд Питер — прекрасный наездник, фехтовальщик, игрок в крикет, охотник, гурман и знаток вин. Окончил с отличием Оксфорд, свободно владеет по меньшей мере пятью языками, коллекционирует инкунабулы, прекрасно играет на рояле, разбирается в шифрах, говорит цитатами из английской классики.

Речь Уимзи — предмет отдельного разговора. В Англии, как нигде, различается речь социальных классов, и «аристократический английский» не раз становился предметом лингвистических исследований. Лорд Питер говорит со всеми характерными особенностями и манерами своего класса, в нем немедленно узнается сын герцога и выпускник Оксфорда. К сожалению, это совершенно непереводимо — в русском языке нет никакого аналога речи английского аристократа. Но Сэйерс, несомненно, получала удовольствие от языковой игры.

Лорд Питер Уимзи.

Рис. Гилберта Уилкинсона

Кстати, в самом начале Питер был сыном графа, но позже Сэйерс повысила его до сына герцога. В романе «Облако свидетелей»^[613] она отправила старшего брата Питера на скамью подсудимых, и ей пришлось тщательно изучить малоизвестную особенность жизни аристократов — дела графов и герцогов рассматривал не суд, а Палата лордов^[614], и нужно было не ошибиться в деталях этой архаичной процедуры. В ходе расследования Питеру приходится также наведаться в Букингемский дворец и побеседовать с неназванным представителем королевской семьи (не исключено, что это был сам король Георг V).

Несомненно, Дороти Сэйерс, при всей своей иронии, рисует английскую аристократию оплотом традиций и твердых понятий о чести. Возможно, именно по этой причине в советскую эпоху ее романы не переводились на русский язык. Если русский читатель и знал Питера Уимзи, то по случайным упоминаниям, сноскам, цитатам. Так, в книге Астрид Линдгрен «Приключения Калле Блюмквиста» герой мечтает встать в один ряд с Шерлоком Холмсом, Эркюлем Пуаро, «Питером Вимсеем». Любознательный ребенок мог запомнить это имя до лучших времен.

Питер Уимзи не только развлекал свою создательницу картинками из жизни высшего общества, но также приносил ей писательскую славу и высокие гонорары. Беда заключалась лишь в том, что он стал ей надоедать. Начав писать роман «Сильный яд», в котором Питер влюбляется в Гарриет Вэйн, Дороти Сэйерс некоторое время играла с мыслью о том, чтобы женить его и покончить с ним навсегда. Однако она медлила, предвидя недовольство читателей. Ей припомнилось, как Конан Дойлу пришлось возвращать к жизни Холмса после трагической гибели на Рейхенбахском водопаде. Не исключено, что меркантильные соображения также сыграли свою роль. Но самым неожиданным препятствием оказалось сопротивление самих героев. Сэйерс не сумела найти слов, которые прозвучали бы правдоподобно в устах Гарриет Вэйн после того, как Питер спас ее от виселицы. Эта гордая, независимая женщина никак не могла стать его женой, не потеряв при этом самоуважения. «Я поставила двух моих главных марионеток в ситуацию, когда по всем законам детективного жанра они должны были упасть друг к другу в объятия, но они отказались это делать, и по весьма уважительным причинам». Оставалось два выхода, продолжает Сэйерс. Бросить повествование неоконченным и больше к нему не возвращаться или взять Питера и подвергнуть его серьезной операции, облечь марионетку в плоть и кровь. Чтобы отношения с Гарриет продолжились, Питер должен был стать полноценным человеческим существом, с прошлым и будущим, с семейной историей, с системой взглядов на мир, включая политику и религию. По словам автора, пациент подавал некоторые надежды: он не был безмозглым болваном, хоть иногда и изображал такового; к его чести, он пережил войну и контузию, а также имел в анамнезе несчастную любовь. У него были сестра и брат, горячо любимая мать, близкий друг, музыкальные вкусы, любовь к книгам. Кроме того, он с самого начала проявлял некоторое своеволие: Сэйерс утверждает, что, стоило ей задуматься над детективным сюжетом, как Питер появился сам, «совершенно готовый, уже в гетрах», небрежно предложил свою кандидатуру и был принят на беспокойную должность гениального сыщика.

На случай, если в прошлых книгах отыщутся нестыковки, Сэйерс призвала на помощь дядю Питера, брата его матери — Поля Делагарди. Начиная с середины тридцатых годов романы о лорде Питере стали предваряться краткой биографией, написанной этим достойным персонажем. Его повествование начиналось так: «Мисс Сэйерс попросила меня заполнить некоторые лакуны и поправить незначительные ошибки, вкравшиеся в ее повествование о карьере моего племянника Питера. Делаю это с удовольствием». Рассказ дяди не лишен литературного изящества, полон язвительности и самодовольства и в то же время выдает искреннюю привязанность к племяннику.

Герб семьи Уимзи. Рис. Ч. У. Скотт — Джайлса

Кроме того, в 1936–1940 годах Сэйерс переписывалась со своим приятелем, Уилфридом Скотт — Джайлсом, специалистом по геральдике, и играла с ним в увлекательную игру — они вместе придумывали семейную историю рода Уимзи, прослеживая ее до самого Нормандского завоевания. Переписка включала исторические экскурсы и военные анекдоты, обрастала живыми образами предков Питера и даже иногда их портретами, а также гербами и девизами. В частности, Скотт — Джайлс нарисовал герб семейства Уимзи с тремя мышами, кошкой и девизом «Прихоть Уимзи — закон». Это развлечение, несомненно, помогло выполнить план по созданию последовательной семейной истории, но опубликованы эти материалы были только после смерти Дороти Сэйерс^[615].

Также после смерти Сэйерс было предпринято несколько попыток изложить биографию Питера Уимзи, опираясь на рассказ Поля Делагарди и на те сведения, которые разбросаны в романах и рассказах. Итак, что же мы знаем о Питере Уимзи? Какие дороги привели его к той глубокой и безрассудной любви, которая заставила его создательницу сделать из марионетки человека?

Жизнь и приключения лорда Питера Уимзи

Питер Гибель Бредой Уимзи родился в 1890 году. Его родителями были Мортимер Джеральд Бредой Уимзи, 15-й герцог Денверский, и Гонория Лукаста, урожденная Делагарди. Питер был младшим сыном — это означало, что титул и родовое поместье Бредон-холл в Норфолке наследовал его старший брат. Как мы знаем из книги Скотт — Джайлса, в роду Уимзи было два основных мужских типа: первый отличался отвагой и грубой силой, а также неумеренными аппетитами разного рода; его представители порой проявляли жестокость (скорее в сердцах, чем с умыслом) и не блистали интеллектом. К этой разновидности относился отец Питера. Уимзи второго типа были более хрупкими физически, однако силой страстей не уступали первым, при этом умели контролировать свои чувства и строить долгосрочные планы, что делало их еще опаснее. Из таких Уимзи получались священники, политики, предатели, а также поэты и святые. Питер, разумеется, принадлежал ко второй категории.

«Семейство Уимзи — древнее, слишком древнее на мой вкус, — пишет Поль Делагарди. — Если отец Питера и сделал в своей жизни что-то разумное, так это то, что он влил в свой истощенный род живую франко-английскую кровь Делагарди». Несмотря на этот разумный поступок, старший брат Питера Джеральд пошел скорее в отца, да и сестра Мэри, на взгляд строгого дядюшки, была «вертушкой», пока не вышла замуж за полицейского и не остепенилась. Однако Питер пошел в мать. Он унаследовал мозги Делагарди, пишет дядя, и они пригодились ему для того, чтобы обуздывать бешеный темперамент Уимзи. Он не был красив («сплошные нервы и нос»), обладал скорее сноровкой, чем силой, неким «телесным умом», позволявшим ему отлично держаться в седле и достигать больших успехов в играх и в спорте. Храбрость и упорство сочетались в нем с умением оценить риск.

Детство Питера не было счастливым. Его отец изменял жене, она глубоко от этого страдала. «Ребенком он напоминал бесцветную креветку, был беспокоен и проказлив, слишком проницателен для своих лет», — пишет дядя. Сестра прозвала его «любопытным слоненком» за манеру постоянно задавать глупые вопросы. Отец с отвращением наблюдал его увлечение музыкой и книгами. Мать считала Питера «очень комичным ребенком». Нам известно, что она его шлепала — в том числе с применением домашних туфель, — но его это нисколько не травмировало, у них с матерью всегда было полное взаимопонимание («… так что психологи, видимо, ошибаются», — пишет в дневнике герцогиня).

Судя по разным обмолвкам, Питер прошел обычный путь аристократического отпрыска — в детстве им занималась главным образом няня, миссис Трэпп. Затем он учился в подготовительной школе, а после — в Итоне, одной из самых престижных и дорогих школ в Англии. Поль Делагарди сообщает, что поначалу Питеру было трудно в Итоне, сверстники смеялись над ним, и он вполне мог бы застрять в роли шута, если бы не выяснилось, что он прирожденный крикетист. После этого все странности Питера стали восприниматься как проявление необыкновенного остроумия, и он очень быстро обогнал популярностью старшего брата, о чем дядя пишет с изрядным злорадством, добавляя, что, кроме игры в крикет, успеху Питера способствовали его собственные уроки: он отвел племянника к хорошему портному, а также научил разбираться в вине и в светской жизни.

Поскольку Питер всегда не слишком хорошо ладил с отцом, неизменно принимая во всех конфликтах сторону матери, в семнадцать лет он оказался на попечении дяди. Дядя отправил его в Париж, рассудив, что молодому человеку необходимо обучиться страсти нежной в приятной обстановке. Он отдал юношу «в хорошие руки», предварительно дав ему полезные наставления («Для расставания требуется согласие обеих сторон и большая щедрость с твоей стороны»). «Он оправдал мои ожидания, — самодовольно замечает Поль Делагарди. — Полагаю, ни у одной из его женщин не было причин жаловаться на его обращение, и по крайней мере две из них впоследствии вышли замуж за особ королевской крови».

«Питер этого периода был просто очарователен: открытый, скромный, воспитанный молодой человек с живым и милым юмором». В 1909 году Питер выиграл стипендию в оксфордский колледж Бэйлиол и отправился изучать историю. В колледже, по мнению дяди, он возомнил о себе бог знает что и сделался невыносимым зазнайкой. Именно там он стал носить монокль, говорить с типичной оксфордской аффектацией, выступать на дебатах в Оксфордском союзе и, разумеется, прославился как непревзойденный игрок в крикет.

Когда он был на втором курсе, его отец свернул себе шею на охоте, и старший брат Джеральд унаследовал титул и поместье. При этом Джеральд женился на чрезвычайно утомительной особе по имени Элен, которая с тех пор непрерывно отравляла жизнь всему семейству. Питер неплохо ладил с братом, но совершенно не выносил невестку (читателю также ничего не остается, как возненавидеть эту женщину за вздорность и снобизм).

Иллюстрация к рассказу «Голова дракона» в журнале «Пирсоне», художник Джон Кэмпбелл

В свой последний год в Оксфорде Питер влюбился в семнадцатилетнюю девушку и позабыл все уроки искушенного дяди. «Он обращался с ней так, будто она соткана из паутинки, а на меня смотрел как на старого порочного монстра, из-за которого он теперь недостоин дотронуться до столь чистого и нежного создания», — возмущается Поль Делагарди. «Не стану отрицать, они составили эффектную пару: золотое с белым, принц и принцесса лунного света, говорили иные. Скорее пара лунатиков, сказал бы я». По уверению дядюшки, у девушки не было ни мозгов, ни характера. Звали ее Барбара. К счастью, родители Барбары решили, что замуж ей еще рано, и Питер отправился сдавать оксфордские экзамены. Он получил диплом с отличием Первой степени «и положил его у ног возлюбленной, словно голову дракона».

Потом началась война. «Разумеется, юный болван собирался жениться, прежде чем уйти на фронт», — пишет дядя. Интересно, что ни у дяди, ни у Питера даже мысли не возникает, что можно не идти. Здесь Питер опять-таки повторяет типичную судьбу своего поколения и класса — Первая мировая выкосила юношей всех социальных слоев, но именно аристократия так и не оправилась от этого удара. В том числе и потому, что выпускники частных школ и университетов были воспитаны на кодексе чести, согласно которому следовало идти вперед и погибать первым. Этот же кодекс чести, как ядовито замечает коварный дядюшка Поль, делал Питера воском в чужих руках. Кто-то сказал ему, что нечестно связывать молодую девушку узами брака с солдатом — ведь тот может вернуться с войны изувеченным и стать ей обузой. Питер тут же побежал к Барбаре, чтобы освободить ее от данного слова. «Я не имел к этому никакого отношения, — пишет Делагарди. — Я был рад результату, но не смог бы прибегнуть к таким средствам».

Питер служил офицером во Франции, хорошо сражался, солдаты его любили. Вернувшись в отпуск, он обнаружил, что Барбара вышла замуж за некоего майора, которого она выхаживала, став сестрой милосердия. Она не решилась написать ему заранее, брак был поспешным, и Питер узнал о случившемся уже по прибытии.

Мы знаем, что Питер так никогда и не забыл Барбару. Он говорит о ней в одну из первых встреч с Гарриет:

— … Хотя в любом случае все они ничего не значили… кроме Барбары, конечно.

— Кто такая Барбара? — быстро спросила Гарриет.

— Одна девушка. На самом деле я многим ей обязан, — задумчиво ответил Уимзи. — Когда она вышла за другого, я взялся за расследования, лишь бы как-то залечить сердечные раны, — и в целом это оказалось очень весело. Но, признаюсь, она действительно выбила меня из колеи. Подумать только, из-за нее я даже специально прошел курс логики.

— Боже ты мой!

— И все ради удовольствия твердить Barbara celarent darn ferio baralipton^[616]. Каким-то образом эта фраза звучала для меня таинственно, романтически, как откровение страсти ^[617].

Однако прежде чем «очень весело» взяться за расследования, Питер вернулся на фронт. Он воевал с 1914 по 1918 год. Служил во Франции, был в разведке в немецком тылу, получил орден «За выдающиеся заслуги». Поль Делагарди уверен, что племянник его искал смерти. Так или иначе, Питер Уимзи показал себя бесстрашным воином, но в 1918 году он оказался погребен во взрывной воронке возле Кодри, был контужен, после этого два года страдал от нервного расстройства, лежал в больнице. По свидетельству матери Питера, вдовствующей герцогини Денверской, после ранения он некоторое время не мог отдавать приказания слугам — поскольку слишком долго отдавал приказы на войне и люди умирали, выполняя их.

Питер и Гантер.

Рис. Джона Кэмпбелла

Последствия этой контузии продолжали его мучить и после, особенно когда разоблаченные им преступники отправлялись на виселицу Единственным человеком, который мог помочь Питеру, когда обострялся его недуг, был Бантер, его верный камердинер, а в прошлом сержант и денщик. Из первых же романов мы узнаем об их общем военном прошлом, и сколько бы Бантер ни повторял за Дживсом: «Очень хорошо, милорд», — в отношениях хозяина и слуги неизменно присутствует оттенок боевого товарищества.

Итак, Питер выздоравливает и обосновывается с Бантером в квартире на Пикадилли, 110а. Библиотека, рояль, камин, желтые хризантемы, бесшумный «даймлер» по прозвищу «миссис Мердл», названный так в честь чопорной светской дамы из романа Диккенса, которая не выносила «шума и гама». Несмотря на все эти признаки благополучия, Поль Делагарди всерьез беспокоится за племянника. Питер отдалился от близких, «приобрел фривольность манер и замашки дилетанта» (не исключено, что дядя имеет в виду увлечение инкунабулами), стал «сущим комедиантом». Нехорошо, когда человеку таких способностей нечем занять свой ум. И вот в 1923 году лорд Питер Уимзи впервые выступает в роли сыщика в деле о похищении изумрудов Аттенбери. Дороти Сэйерс так и не описала этот сюжет — он казался ей не стоящим внимания. За нее это сделала Джилл Пейтон Уолш — роман «Изумруды Аттенбери» вышел в свет в дою году.

Питер выступил главным свидетелем обвинения, произвел фурор и проснулся знаменитым. «Не думаю, что расследование представляло большие трудности для бывшего офицера разведки, — пишет Поль Делагарди. — Но игра в „благородного сыщика“ его увлекла. Разумеется, Денвер был в ярости. По мне, пусть Питер делает что хочет — лишь бы что-то делал. Он кажется счастливее, когда у него есть работа».

С тех пор Питер стал сыщиком-любителем, спас от виселицы старшего брата Джеральда, подружился с инспектором Скотленд-Ярда и выдал за него замуж сестру Мэри. О его деяниях повествуют не только романы, но и рассказы, которые печатались во многих популярных журналах — «Стрэнд», «Пирсоне» и др. Новоиспеченному сыщику действительно пригодился опыт разведчика — он не раз выдает себя за кого-то другого, хотя в романе «Убийству нужна реклама» его неожиданно подводит мастерство игры в крикет. Один из присутствующих узнает знаменитый удар Уимзи. Никогда еще Питер не был так близок к провалу.

Иллюстрация к рассказу «Искомый предмет» в журнале «Пирсоне», художник Джон Кэмпбелл

Однако расследование преступлений — не единственное его занятие. Время от времени ему дают разного рода деликатные дипломатические поручения, и мы знаем, что во время Второй мировой войны он снова будет служить в разведке. Кроме того, Питер лично управляет своей собственностью. Загородные поместья стали после Первой мировой тяжкой обузой, и Питеру, пожалуй, повезло, что ему достались земли в Лондоне. Его богатство не только унаследовано, но и многократно приумножено благодаря его собственной деловой сметке. При этом доходные дома, которые составляют основу его благосостояния, отличаются комфортом и красотой и требуют неустанного присмотра.

Лорд Питер Уимзи на обложке журнала «Стрэнд». Художник Гилберт Уилкинсон

Питер также озаботился проблемой послевоенного поколения «лишних женщин», создал женское сыскное агентство (более известное как «Кошачий приют») и поставил во главу этого учреждения несравненную мисс Климпсон. В отличие от своей создательницы, он не обрел никаких определенных религиозных взглядов, предпочитая руководствоваться вместо этого кодексом чести. «Он настоящий Делагарди, — гордо утверждает дядюшка Поль, — от Уимзи он взял совсем немного, разве что (справедливости ради) то глубокое чувство социальной ответственности, которое одно делает английскую аристократию не вполне никчемной с духовной точки зрения. <…> Даже в роли сыщика он остается ученым и джентльменом».

Что касается женщин в его жизни, то Дороти Сэйерс упоминала однажды в переписке свое намерение восстановить всю его любовную историю, чтобы все безымянные возлюбленные вышли из небытия и приняли участие в новых расследованиях. Однако этот план так и не был осуществлен, поэтому достоверно нам известно лишь о платонических отношениях с Марджори Фелпс и о страстном романе с певицей венской оперы Аурелией Зильберштраум (тоже ничего себе имечко, куда уж Морису Рою Ридли), о которой Питер вспоминает с удовольствием, но без сожалений.

Недавно, по словам дяди, Питер выкинул очередную эксцентричную выходку — влюбился в девушку, которую обвиняли в убийстве любовника. Ему удалось снять с нее подозрения, но она отказалась выйти за него замуж. «Мальчик мой, сказал я ему, то, что было ошибкой двадцать лет назад, теперь — именно то, что надо. В бережном обращении нуждаются не невинные создания, а те, кто страдал и напуган. Начни сначала — но предупреждаю, тебе понадобится все твое самообладание. У девушки есть и мозги, и характер, и честность, но нужно научить ее брать, а это куда трудней, чем научить давать».

Читателю предстоит самому судить, насколько успешно последовал лорд Питер этому замечательному совету.

Александра Борисенко

Литература

STEPHAN Р. Clarke (ED.) The Lord, Peter Wimsey Companion. Hurstpierpoint: Dorothy L. Sayers Society, 2002.

Christopher Dean & P. D. James. Encounters with Lord Peter. Hurstpierpoint: Dorothy L. Sayers Society, 1991.

BERNARD Palmer. Blue Blood on the Trail: Lord Peter Wimsey and His Circle. Shelburne, Ontario: Battered Silicon Dispatch Box, 2003.

DOROTHY L. Sayers. Biographical Note, Communicated by Paul Austin Delagardie // D. L. SAYERS. Clouds of Witness. London: Gollancz, 1935. P 5–9.

Charles Wilfrid Scott-Giles. The Wimsey Family: A Fragmentary History Compiled from Correspondence with Dorothy L. Sayers. London: Gollancz, 1977.

От переводчика: О заглавии романа

Дороти Сэйерс обожала цитаты и наводняла ими свои книги. Заглавие романа Have His Carcase (буквально — «иметь его труп») — тоже цитата, причем сложно сказать, откуда именно. Несомненно, здесь обыграно латинское выражение habeas corpus — название судебного приказа о доставлении арестованного в суд. Именно в таком смысле произносит эти слова герой Сэйерс лорд Питер Уимзи, и именно так расслышал латинский термин Сэм Уэллер из диккенсовских «Посмертных записок Пиквикского клуба»:

— Ну, Сэм, — сказал мистер Пиквик, — надеюсь, habeas corpus для меня уже получен?

— Он-то получен, — отозвался Сэм, — но я хотел бы, чтобы они вынесли сюда этот корпус. Очень невежливо заставлять нас ждать. За это время я бы приготовил и упаковал полдюжины таких корпусов.

Каким громоздким и неудобным сооружением Сэм Уэллер представлял себе приказ habeas corpus, не выяснено, ибо в этот момент подошел Перкер и увел мистера Пиквика^[618].

В сказке Чарльза Кингсли «Дети воды», опубликованной через 30 лет после «Пиквикского клуба», have-his-carcase act упомянут как закон, позволяющий родным забрать тело казненного.

Кроме того, слова have his carcase встречаются во второй песни «Илиады» Гомера (английский перевод У. Купера), и там они относятся к трупу предателя, который достанется псам и стервятникам. В русском переводе Н. Гнедича эти строки выглядят так:

Переводчик счел разумным не распутывать такой интертекстуальный клубок, пытаясь точно перевести заглавие, а разрубить его, озаглавив русскую версию романа другой цитатой, которая встречается в соседнем абзаце. Это цитата из Библии: «Где будет труп, там соберутся орлы».

Анна Савиных

Дороти Л. Сэйерс. Где будет труп

От автора

В романе «Пять отвлекающих маневров» выдуманный сюжет разворачивается в реально существующей местности. В этой книге местность выдумана специально для сюжета. Все населенные пункты и действующие лица — плод писательской фантазии.

Эпиграфы к главам взяты из произведений Т. Л. Беддоуза^[619].

Приношу благодарность мистеру Джону Роду^[620], который очень помог мне в работе над трудными местами.

Дороти Л. Сэйерс

Глава I Свидетельствует труп

Дорогу заливали струи крови.

«Родольф»^[621]

Четверг, 18 июня

Лучшее лекарство от разбитого сердца — это не прильнуть к мужественной груди, как думают многие. Гораздо эффективнее честный труд, физические упражнения и нежданное богатство. После оправдания по обвинению в убийстве любовника — а лучше сказать, вследствие этого оправдания — к услугам Гарриет Вэйн оказались все три эти средства. Хотя лорд Питер Уимзи с трогательной верой в традицию изо дня в день настойчиво предлагал ей свою мужественную грудь, Гарриет не выказывала намерения к ней припадать.

Работы у нее было предостаточно. Обвинение в убийстве — неплохая реклама для автора детективов. Романы Гарриет Вэйн шли нарасхват. Она заключила неслыханно выгодные контракты с издателями по обе стороны Атлантики и в результате оказалась гораздо богаче, чем когда-либо мечтала. Она дописала «Убийство шаг за шагом», а перед тем как приступить к «Тайне вечного пера», отправилась в одиночный пеший поход: сколько угодно физической нагрузки, никаких обязанностей и никакой деловой переписки. Стоял июнь, погода была прекрасная. Если иногда ее и посещала мысль, что лорд Питер Уимзи прилежно дозванивается в пустую квартиру, эта мысль ее не тревожила и не заставляла свернуть с выбранного курса, лежавшего вдоль юго-западного побережья Англии.

Утром 18 июня она вышла из Лесстон-Хоу, намереваясь пройти шестнадцать миль вдоль утесов до Уилверкомба. Не то чтобы ей особенно хотелось туда попасть. Уилверкомб был местом сезонного наплыва пожилых дам и инвалидов и сам напоминал болезненную пожилую даму, которая пытается веселиться несмотря ни на что. Но город был удобным ориентиром, а для ночлега Гарриет всегда могла выбрать какую-нибудь деревушку. Дорога шла вдоль берега по верху невысокой скалистой гряды. Оттуда была видна длинная желтая полоса пляжа, которую там и сям прерывали отдельно стоящие скалы. Вода нехотя отступала, скалы постепенно обнажались и блестели на солнце.

Над головой громадным голубым куполом вздымалось небо, лишь кое-где подернутое робкими белыми облаками, очень высокими и прозрачными.

С запада дул тихий ветерок — впрочем, опытный синоптик заметил бы, что он собирается крепчать. Узкая разбитая дорога была почти пуста — основное движение шло по магистрали, которая пролегала дальше от берега и соединяла города, не отвлекаясь на изгибы береговой линии, где ютилось всего несколько деревушек. Изредка Гарриет обгонял гуртовщик со своим псом, и вид у обоих был неизменно безразличный и занятой. Иногда ее провожали робким и бессмысленным взглядом пасшиеся в траве лошади. Иногда приветствовали тяжелыми вздохами коровы, чесавшиеся мордами о каменные изгороди. Время от времени на морском горизонте появлялся белый парус рыбацкого судна. Если не считать случайного фургона торговца, ветхого «морриса» и возникавшего порой вдали белого паровозного дыма, пейзаж был совершенно сельский и такой же безлюдный, как двести лет назад.

Гарриет стойко шла вперед, благо легкий рюкзачок почти не мешал. Ей было двадцать восемь лет, она была темноволоса и худощава. Кожа, от природы чуть желтоватая, сейчас под солнцем и ветром приобрела приятный медовый оттенок. Люди с таким удачным цветом лица обычно не страдают от мошкары и солнечных ожогов. Гарриет была еще не в том возрасте, чтобы не заботиться о своей наружности, но уже предпочитала удобство внешним эффектам. Поэтому ее багаж не отягощали кремы от солнца, средства от комаров, шелковые платья, дорожные утюжки и прочие атрибуты, любимые авторами «Колонки путешественника». Она оделась по погоде — в недлинную юбку и тонкий свитер, а с собой несла, кроме смены белья и запасной пары обуви, карманное издание «Тристрама Шенди», миниатюрный фотоаппарат, небольшую аптечку, сэндвичи и еще кое-какие мелочи.

Примерно без четверти час вопрос ланча стал настойчиво занимать ее мысли. Она уже прошла около восьми миль, никуда не торопясь и сделав крюк, чтобы осмотреть какие-то римские развалины, представлявшие, согласно путеводителю, «значительный интерес». Устав и проголодавшись, она стала осматриваться в поисках удобного места для пикника.

Был отлив, и влажный пляж мерцал в ленивом полуденном свете золотом и серебром. Гарриет подумала, что было бы приятно спуститься к берегу — может быть, даже искупаться, хотя насчет купания она засомневалась, благоразумно опасаясь незнакомых берегов и коварных течений. Но посмо-треть-то можно. Она перешагнула низкий парапет, ограничивавший дорогу со стороны моря, и стала искать тропинку. Пробравшись между камней, поросших скабиозой и армерией, она легко спустилась на пляж и очутилась на берегу маленькой бухточки. Выступающий утес защищал ее от ветра, а на валунах можно было удобно сидеть. Выбрав место поуютнее, она достала сэндвичи и «Тристрама Шенди» и расположилась отдохнуть.

Ничто не приглашает вздремнуть настойчивее, чем жаркое солнце на морском берегу после ланча. А ритм «Тристрама Шенди» не так быстр, чтобы держать ум в напряжении. Книга стала выпадать из пальцев Гарриет. Дважды она, вздрогнув, ловила ее, на третий раз книге удалось ускользнуть. Голова Гарриет склонилась под несуразным углом. Она уснула.

Ее разбудил резкий звук: казалось, кто-то крикнул прямо ей в ухо. Гарриет выпрямилась и заморгала, и тут над самой ее головой с пронзительным клекотом пролетела чайка и кинулась на упавший кусок сэндвича. Девушка встряхнулась и виновато взглянула на наручные часы. Ровно два. Обрадовавшись, что проспала не слишком долго, она поднялась на ноги и смахнула с колен крошки. Гарриет все еще не чувствовала себя отдохнувшей, а времени оставалось достаточно, чтобы попасть в Уилверкомб до вечера. Она повернулась к морю, где вдоль кромки воды тянулись длинная лента гальки и узкая полоска нетронутого песка.

Вид девственного песка будит в авторе детективов худшие инстинкты. Сразу же возникает непреодолимое желание пойти и покрыть его следами. Профессионал оправдывает себя тем, что песок дает прекрасные возможности для наблюдений и экспериментов. Гарриет была не чужда подобных порывов. Она решила пересечь искусительную песчаную полосу. Собрав пожитки, она пошла по рыхлой гальке, замечая, как часто замечала и раньше, что выше уровня прилива ноги не оставляют на песке различимых следов.

Вскоре узкая цепочка ракушек и наполовину высохших водорослей показала, что она дошла до метки прилива.

— Интересно, — сказала Гарриет самой себе, — смогу ли я определить что-нибудь по уровню прилива. Посмотрим. При квадратурном приливе вода не поднимается так высоко, как при сизигийном^[622]. Поэтому, если все правильно, тут должны быть две полосы водорослей: одна, сухая, дальше от воды, показывает самый высокий уровень приливов, а другая, более влажная, показывает сегодняшнее достижение. — Она огляделась. — Нет, отметка только одна. Следовательно, делаем вывод, что я прибыла в разгар сизигии, если только так говорят. Элементарно, дорогой Ватсон. Ниже уровня прилива я оставляю четкие следы. Других следов нигде нет, так что я, очевидно, единственный человек, удостоивший посещением этот пляж с момента последнего прилива, который был примерно… а, вот в чем трудность. Я знаю, что между двумя приливами проходит около двенадцати часов, но не имею ни малейшего понятия, прибывает сейчас вода или убывает. Хотя все время, пока я шла, она убывала и сейчас стоит совсем низко. Предположив, что в последние пять часов тут никого не было, я вряд ли сильно погрешу против истины. Теперь мои отпечатки совсем четкие, а песок, естественно, становится влажнее. Посмотрим, как это выглядит, когда я бегу.

И она пробежала несколько шагов, заметив, что отпечатки носков стали глубже, а при каждом шаге из-под ног вылетают тонкие струйки песка. В результате такого всплеска активности она обогнула утес и оказалась в гораздо большей бухте, единственной примечательной особенностью которой была внушительная скала, стоявшая у кромки воды по другую сторону от утеса. Скала почти треугольной формы выступала из воды футов на десять; ее венчала странная копна черных водорослей.

Одинокая скала всегда влечет к себе. Любой нормальный человек испытывает жгучее желание на ней посидеть. Гарриет, не раздумывая, направилась к скале, попутно упражняясь в дедукции.

— Уходит ли эта скала под воду при приливе? Конечно, иначе сверху не было бы водорослей. К тому же это подтверждает и береговой склон. Жаль, я плохо определяю на глаз углы и расстояния, но сказала бы, что она уходит довольно глубоко. Как странно, что водоросли только наверху. Скорее они должны быть у подножия, но по бокам скала совершенно голая, почти до самой воды. Это ведь водоросли? Только очень необычные. Будто человек лежит. Могут ли водоросли располагаться так… так избирательно?

Она смотрела на скалу с нарастающим любопытством, продолжая разговаривать сама с собой — была у нее такая раздражающая привычка.

— Провалиться мне, если это не человек лежит. Что за дурацкое место выбрал. Он там, должно быть, как блин на раскаленной сковородке. Я могла бы понять, если б он загорал, но он, кажется, полностью одет. Притом в темный костюм. Очень тихо лежит.

Наверное, заснул. Если вода прибудет быстро, он окажется отрезан от суши, как в глупых журнальных историях. Нет, не пойду его спасать. Ему придется снять носки и пройти босиком, только и всего. Да и времени еще полно.

Гарриет раздумывала, спускаться ли к скале. Ей не хотелось будить спящего — с ним же придется беседовать. Хотя он, скорее всего, окажется абсолютно безобидным туристом. Вот только, конечно, совершенно неинтересным. Однако она продолжила путь, размышляя и делая выводы — тренировки ради.

— Наверняка турист. Местные жители не прохлаждаются днем на скалах. Они уходят домой и закрывают все окна. И он не может быть рыбаком или кем-то в этом роде — те не станут терять время на сон. Так делает только чистая публика. Пусть будет торговцем или банковским клерком. Но они обычно проводят отпуск с семьей. Этот гусь плавает в одиночку. Учитель? Нет. Учителя до конца июля на привязи. Может, студент? Нет, семестр еще не кончился. Господин без определенных занятий, судя по всему. Возможно, путешествует пешком, как я, вот только одет неподходяще. — Теперь она подошла ближе и хорошо видела, что на спящем темносиний костюм. — Да, я его не раскусила, зато доктор Торндайк^[623], несомненно, мигом бы справился… Ну конечно! Как глупо! Должно быть, он из пишущей братии. Такие слоняются без дела и не позволяют родственникам отрывать их от этого занятия.

Сейчас она была всего в нескольких ярдах от скалы и смотрела на спящего снизу вверх. Он лежал в неудобной позе, скорчившись на дальнем, обращенном к морю, краю скалы. Колени были согнуты, и из-под штанин выглядывали бледно-лиловые носки. Головы над плечами видно не было.

— Как странно он спит, — сказала Гарриет. — Неестественно. Больше похоже на кошку, чем на человека. Голова, должно быть, чуть не свисает с краю. Так недолго и инсульт заработать. Если б мне повезло, он оказался бы трупом, а я бы о нем сообщила в полицию и попала в газеты. Вышло бы что-то вроде рекламы: «Известная детективная писательница находит загадочный труп на пустынном берегу». Но с писателями такого никогда не случается. Трупы всегда находит какой-нибудь мирный рабочий или ночной сторож…

Скала имела форму клина и походила на гигантский кусок пирога. Отвесная сторона была обращена к морю, а пологий склон спускался к берегу и доходил до песка. Гарриет вскарабкалась по гладкой сухой поверхности и встала практически над лежащим мужчиной. Он даже не пошевелился. Что-то заставило ее его окликнуть.

— Эй! — недовольно позвала она.

В ответ — ни движения, ни звука.

«Совершенно не хочется, чтоб он просыпался, — подумала Гарриет. — Не понимаю, зачем я кричу».

— Эй!

— Может, у него припадок или обморок, — сказала она вслух. — Или солнечный удар. Очень похоже. Такая жара.

Она подняла голову и, щурясь, посмотрела в нестерпимо сиявшее небо, потом нагнулась и прижала ладонь к поверхности скалы. Она оказалась обжигающей. Гарриет крикнула еще раз, а затем, наклонившись над мужчиной, схватила его за плечо.

— Эй, вы живой?

Мужчина ничего не ответил, и она потянула за плечо. Оно слегка подалось — как мертвый груз. Она наклонилась ниже и осторожно подняла его голову.

Гарриет повезло.

Это был труп. Причем такой, что не возникало ни малейших сомнений. Сам мистер Вильям Вир из Лайонс-Инна, которому «убийца горло распорол»^[624], не мог быть более бесспорным трупом. Голова не осталась у Гарриет в руках только потому, что позвоночник был цел. Гортань и все крупные сосуды были перерезаны, шея рассечена до самой кости. Кошмарный поток, ярко-красный и блестящий, струился по поверхности камня и стекал в ложбинку внизу.

Гарриет выпустила голову из рук, ей внезапно стало дурно.

Она часто описывала такие трупы в книгах, но видеть воочию — это совсем другое. Откуда ей было знать, что перерезанные артерии выглядят так неопрятно и что кровь издает такой отвратительный смрад, а палящее солнце его усиливает. Ее руки были красные и мокрые. Она оглядела платье. Оно, слава богу, не пострадало. Гарриет машинально спустилась вниз, обошла вокруг скалы и долго отмывала пальцы в море, с нелепым тщанием вытирая их носовым платком. Содрогнувшись при виде красной струйки, стекавшей по скале в чистую воду, поспешно отошла подальше и села на камень.

— Труп, — громко сообщила Гарриет солнцу и чайкам. — Труп. Очень кстати!

Она засмеялась.

— Главное, — вновь услышала она свой голос, — главное — не теряться. Не теряй голову, девочка моя. Что бы в этом случае сделал лорд Питер Уимзи? Или нет, разумеется, Роберт Темплтон?

Роберт Темплтон неустанно расследовал преступления под обложками собственных книг Гарриет. Она прогнала из головы образ лорда Питера Уимзи и сосредоточилась на Роберте Темплтоне. Выдающиеся научные способности этого джентльмена сочетались со сказочно развитой мускулатурой. У него были руки орангутанга и некрасивое, но притягательное лицо. Она призвала на помощь его призрак в довольно-таки кричащих брюках-гольф, в которые привыкла наряжать своего героя, и стала с ним мысленно совещаться.

«Убийство или самоубийство?» — вот о чем конечно же первым делом спросил бы себя Роберт Темплтон. Он бы сразу исключил несчастный случай, решила она. Таких несчастных случаев не бывает. Темплтон тщательно осмотрел бы тело и объявил…

Вот именно. Он бы осмотрел тело. Он, несомненно, славился хладнокровием, с которым осматривал тела, описанные самым отталкивающим образом. Тела, превратившиеся в бескостный студень в результате падения с самолета, тела, обуглившиеся до неопознаваемых головешек, тела, раздавленные в лепешку колесами тяжелого транспорта, после чего их приходилось отскребать с дороги лопатами, — Роберт Темплтон не моргнув глазом осматривал их все. Гарриет подумала, что никогда в должной мере не ценила толстокожесть своего литературного отпрыска.

Но то Роберт Темплтон, а простой смертный бросил бы труп и побежал за полицией. Только вот полиции-то как раз и не было. Насколько хватало глаз, вокруг не было ни души — ни мужчины, ни женщины, ни ребенка, лишь небольшая рыбацкая лодка виднелась в море на некотором расстоянии. Гарриет бешено замахала руками, но люди на борту либо не заметили ее, либо решили, что она просто делает какую-нибудь гимнастику для похудения. А может быть, собственный парус загораживал им берег, потому что они шли галсами против ветра и судно сильно кренилось. Гарриет крикнула, но ее голос заглушили крики чаек.

Она стояла и безнадежно звала на помощь, как вдруг почувствовала, что ноги промокают. Несомненно, начался прилив, и вода быстро прибывала. Это обстоятельство внезапно привлекло ее внимание и полностью прояснило ум.

Она прикинула: до Уилверкомба — ближайшего города — не меньше восьми миль. Вдоль дороги, наверное, стоят дома, но живут в них, вероятно, рыбаки, и десять к одному, что она найдет там только женщин и детей, в критической ситуации бесполезных. К тому времени, как она разыщет мужчин и приведет их на берег, море, скорее всего, уже скроет тело. Убийство это или самоубийство, а тело крайне необходимо осмотреть, пока все, что можно, не смыто водой или не размокло. Она решительно взяла себя в руки и твердыми шагами подошла к трупу.

Это был молодой человек, одетый в хороший костюм темно-синей саржи и изящные, даже чересчур, узкие коричневые туфли. Носки лиловые, и галстук тоже был лиловым до того, как покрылся отвратительными пятнами крови. Серая шляпа из мягкого фетра упала с головы — нет, ее сняли и положили на скалу. Гарриет подняла ее и заглянула внутрь, но увидела только бирку с именем изготовителя. Это была известная, но не в лучшем вкусе, шляпная фирма.

Голову, которую прежде украшала эта шляпа, покрывала густая копна волос, тщательно, но не слишком коротко подстриженных и благоухающих бриллиантином. Лицо, как ей показалось, было и при жизни довольно бледным и не имело следов загара. Открытые голубые глаза, от взгляда которых ей стало не по себе. Рот раскрылся, демонстрируя два ряда ухоженных, очень белых зубов. Изъянов в рядах не было, но она заметила коронку на одном из коренных. Гарриет попыталась определить возраст мужчины. Это было трудно, поскольку неожиданно оказалось, что он носил короткую темную бородку клинышком — из-за нее он выглядел старше и смахивал на иностранца. И все-таки Гарриет решила, что он очень молод. В абрисе носа и лица была какая-то незрелость, говорившая, что ему немногим больше двадцати.

Она перевела взгляд с лица на руки и снова удивилась. Что бы там ни думал Роберт Темплтон, она-то сразу решила, что элегантно одетый юноша забрался в это нелепое уединенное место для самоубийства. А если так, то очень странно, что у него на руках перчатки. Он лежал скрючившись, рука под туловищем, и перчатки были сильно испачканы. Гарриет начала было стягивать одну, но ее снова захлестнуло отвращение. Тем не менее она отметила, что это были свободные замшевые перчатки хорошего качества, специально подобранные к костюму.

Самоубийство в перчатках? Почему она решила, что это самоубийство? Что-то ведь навело ее на эту мысль? Ну конечно. Если это не самоубийство, то куда делся убийца? Он точно не пришел по пляжу со стороны Лесстон-Хоу — она же помнит пустую сверкающую полосу песка. Там были только ее собственные следы, они шли от гальки через пляж. В сторону Уилверкомба песок тоже был чист, за исключением одной цепочки отпечатков — предположительно принадлежавших жертве.

Значит, он пришел на пляж один. И умер в одиночестве, если только убийца не прибыл по морю. Как давно он умер? Прилив начался только что, а на песке нет отметин от днища лодки. По обращенной к морю стороне скалы никто конечно же взобраться не мог. Сколько времени назад тут хватало глубины, чтобы лодка могла подойти близко к трупу?

Гарриет пожалела, что так мало знает о приливах и отливах. Если бы Роберту Темплтону случилось по долгу службы расследовать преступление на море, она бы, разумеется, во все это вникла. Но она всегда избегала проблем, связанных с морем и берегом, — именно потому, что не хотелось обременять себя разысканиями. Несомненно, безупречный по определению Роберт Темплтон знал о приливах все, но это знание было заперто внутри его безупречного призрачного мозга. И все-таки, как давно лежащий здесь человек умер?

На этот вопрос Роберт Темплтон тоже знал ответ, поскольку изучал медицину в числе прочих наук, а кроме того, не выходил из дому без термометра и других инструментов для определения свежести трупов. Но у Гарриет термометра не было, а если бы и был, это бы ничего не дало. Темплтон имел привычку небрежно изрекать: «Судя по степени окоченения и температуре тела, я бы сказал, что смерть наступила тогда-то и тогда-то», — не уточняя, сколько именно градусов по Фаренгейту показывал его термометр. Что до окоченения, то его, естественно, не наблюдалось, поскольку окоченение (это Гарриет знала) обычно наступает спустя четыре — десять часов после смерти. На синем костюме и коричневых туфлях не было следов морской воды, а шляпа лежала на скале. Но четыре часа назад вода покрывала скалу и смыла бы следы. Должно быть, трагедия случилась позже. Гарриет потрогала труп. Он казался теплым. Но в такую жару остыть невозможно. Затылок и темя были почти так же горячи, как скала. Ниже, в тени, тело было прохладнее, но не холоднее ее собственных рук, вымытых в море.

Да, но ведь есть еще один фактор. Орудие преступления. Нет орудия — нет самоубийства, это непреложный закон. Руки были пусты, никаких признаков «мертвой хватки», которая так любезно сохраняет улики, к удовольствию сыщиков. Тело лежало на боку — одна рука между туловищем и скалой, другая, правая, свисала со скалы рядом с лицом. Точно под этой рукой струйка крови так отталкивающе стекала вниз, расходясь в воде пятнами. Если орудие есть, то оно тут. Гарриет сняла туфли и чулки, закатала рукава по локоть и принялась шарить в воде, глубина которой у подножия скалы достигала восемнадцати дюймов. Она ступала очень осторожно, боясь наткнуться на лезвие, и правильно делала, потому что вскоре ее рука нащупала что-то твердое и острое. Слегка порезавшись, она вытащила из воды открытую опасную бритву, которую частично уже занесло песком.

Вот и орудие преступления. Все-таки, похоже, это самоубийство. Гарриет стояла с бритвой в руке, гадая, останутся ли отпечатки пальцев на ее мокрой поверхности. Самоубийца их, конечно, не оставил, ведь он был в перчатках. И опять — к чему ему такие предосторожности? Разумнее надеть перчатки, когда хочешь совершить убийство, а не покончить с собой. Гарриет отложила эту загадку на будущее и завернула бритву в платок.

Прилив неумолимо наступал. Что еще она может сделать? Надо ли обыскать карманы? Ей не хватало силы Роберта Темплтона, чтобы оттащить тело выше уровня прилива. Обыскивать уж точно должны полицейские, после того, как перенесут тело. Но в карманах могут быть документы, которые испортятся от воды. Гарриет нерешительно ощупала карманы пиджака, но мертвец, судя по всему, слишком пекся о костюме, чтобы носить в карманах что-либо существенное. В правом она нашла только шелковый платок с меткой прачечной и тонкий золотой портсигар, левый был пуст. В наружном нагрудном кармане обнаружился лиловый шелковый платок, явно предназначенный для демонстрации, а не для использования. Задний карман пуст. Чтобы добраться до брючных карманов, нужно было поднять труп, а этого она по многим причинам делать не хотела. Если бумаги были, то лежали, конечно, в верхнем внутреннем кармане, но мысль о том, чтобы туда залезть, внушала Гарриет отвращение. Он был полностью залит кровью из перерезанного горла. Бумаги в этом кармане и так уже испорчены, мысленно оправдывалась Гарриет. Малодушно, но уж как есть. Она не могла заставить себя прикоснуться к такой гадости.

Забрав носовой платок и портсигар, она еще раз огляделась. Море и пляж были все так же безлюдны. Солнце все так же сияло, но на морском горизонте начали собираться облака. Ветер тоже сменился на юго-восточный и крепчал с каждой минутой. Было похоже, что прекрасная погода долго не продлится.

Еще надо было взглянуть на следы мертвеца, пока их не уничтожила подступающая вода. Гарриет вдруг вспомнила, что у нее с собой фотоаппарат. Маленький, но все-таки он мог наводиться на резкость и снимать объекты на расстоянии шести футов. Она вытащила его из рюкзака и сделала три снимка скалы с трупом с разных точек. Голова мертвеца так и лежала, как выпала из ее рук: немного набок, так что можно было сфотографировать лицо. Она потратила на это кадр, отступив с фотоаппаратом на шесть футов. Теперь на пленке оставалось четыре кадра. На первом она запечатлела общий вид берега с трупом на переднем плане, отойдя для этой цели подальше от скалы. Затем сняла поближе цепочку следов на песке, тянувшихся от скалы в сторону Уилверкомба. Третий кадр употребила на крупный план одного из следов, держа аппарат с выставленным шестифутовым фокусом на вытянутых руках над головой и направив его по возможности прямо вниз.

Гарриет посмотрела на часы. С того момента, когда она увидела тело, прошло не больше двадцати минут. Время еще есть. Пока она тут, лучше убедиться, что следы принадлежат трупу. Она сняла одну туфлю с ноги покойника, заметив попутно, что, хотя подошва в песке, на коже верха нет следов морской воды. Приложив туфлю к отпечатку, убедилась, что они полностью совпадают. Гарриет не стала возвращать туфлю и взяла ее с собой. Снова оказавшись на гальке, она ненадолго остановилась, чтобы сфотографировать скалу со стороны берега.

Погода определенно портилась, ветер усиливался. Посмотрев вдаль, она увидела позади скалы ряд маленьких водоворотов и завихрений. Там и сям они рассыпались сердитыми пенными барашками, будто разбивались о невидимые рифы. Повсюду на волнах появлялись пенные гребни, а тускло-желтые полосы отражали собиравшиеся над морем тучи. Рыбацкая лодка почти скрылась из виду, она шла к Уилверкомбу.

Не вполне уверенная, правильно ли поступила, Гарриет собрала свои пожитки, включая ботинок, шляпу, бритву, портсигар и платок, и принялась карабкаться по утесам. Была половина третьего.

Глава II Свидетельствует дорога

… Остались по домам

Младенцы лишь да немощные старцы,

Да те, кто ныне должен перейти

Через преграду чрева или гроба.

«Второй брат»^[625]

Четверг, 18 июня

Дорога была по-прежнему пуста. Гарриет повернула к Уилверкомбу и зашагала в хорошем размеренном темпе. Хотелось побежать, но она знала, что только выбьется из сил и ничего не выгадает. Пройдя около мили, она обрадовалась, встретив попутчицу — девица лет семнадцати вела двух коров. Гарриет окликнула ее и спросила, как добраться до ближайшего дома.

Девица уставилась на нее. Гарриет повторила вопрос.

Ответ прозвучал на юго-западном диалекте, столь неразборчивом, что понять не удалось почти ничего, но в конце концов Гарриет разобрала, что ближе всего идти до Уилла Коффина, к Бреннертону, а для этого нужно свернуть направо на извилистую проселочную дорогу.

— Сколько идти до Бреннертона?

Девица полагала, что идти порядком, но отказалась выразить эту величину в ярдах или милях.

— Ну что ж, пойду туда, — сказала Гарриет. — А вы, если встретите кого-нибудь по пути, не скажете ли им, что на пляже примерно в миле отсюда лежит мертвый человек и чтобы сообщили в полицию?

Девица тупо смотрела на нее.

Гарриет повторила, добавив:

— Вы все поняли?

— Да, мисс, — произнесла она таким тоном, что было ясно: она не поняла ничего.

Поспешив свернуть на проселок, Гарриет заметила, что девица все еще стоит и смотрит ей вслед.

Дом Уилла Коффина оказался маленькой фермой. Гарриет добиралась туда двадцать минут, а дойдя, не обнаружила ни души. Она постучала в дверь — никто не ответил; затем, толкнув, открыла ее и крикнула, опять безрезультатно. Она зашла за дом и там снова покричала. Тогда из сарая появилась женщина в переднике и встала, вперив в нее взгляд.

— Здесь есть мужчины? — спросила Гарриет.

Женщина ответила, что все они там, на семиакровом поле, сгребают сено.

Гарриет объяснила, что на берегу лежит мертвый человек и что надо сообщить в полицию.

— Ужас-то какой, — ответила женщина. — Небось это Джо Смит? Утром вышел на лодке, а скалы там страх какие. Мы их Жерновами зовем.

— Нет, это не рыбак, похож на горожанина. И он не утонул. Он себе горло перерезал.

— Горло перерезал? — с интересом повторила женщина. — Как есть ужас.

— Я хочу сообщить в полицию, пока тело не накрыло приливом, — сказала Гарриет.

— В полицию? — Женщина задумалась. — Да, — сказала она наконец, — в полицию надо б доложить.

Гарриет поинтересовалась, нельзя ли попросить кого-нибудь из мужчин передать сообщение. Женщина покачала головой. Они ж сено сгребают, а погода того гляди испортится. Нет, вряд ли без кого-то можно обойтись.

— Вы, случайно, не подключены к телефонной линии?

Они-то нет, но мистер Кери с Красной фермы, тот подключен. Будучи допрошена с пристрастием, женщина призналась, что попасть на Красную ферму можно вернувшись на дорогу и свернув на следующей развилке, а уж оттуда до нее миля или две.

Может ли Гарриет одолжить машину? К сожалению, машины у них нет. Вернее, есть, но дочка уехала на ней в Хитбери на рынок и вернется поздно.

— Тогда пойду пешком, — устало сказала Гарриет. — Если вам попадется кто-то, кто может передать сообщение, скажите ему, пожалуйста, что на берегу вблизи Жерновов лежит мертвец и что об этом нужно сообщить в полицию.

— Я им скажу, не сомневайтесь, — живо ответила женщина. — Вот ужас-то какой, да? Полиции следовает сказать. Вид у вас усталый, может, чаю выпьете, мисс?

Гарриет отказалась от чая, объяснив, что ей надо торопиться. Пройдя через ворота, она услышала, что фермерша ее окликнула, и с надеждой повернулась к ней.

— Это вы его нашли, мисс?

— Да, я.

— Он мертвый лежал?

— Да.

— И горло перерезано?

— Да.

— Ай-ай-ай. Ужас, как есть ужас.

Вернувшись на главную дорогу, Гарриет заколебалась. Эта вылазка отняла у нее порядочно времени. Что лучше — вновь свернуть в поисках Красной фермы или держаться главной дороги, где больше шансов кого-нибудь встретить? Так ничего и не решив, она дошла до поворота. Невдалеке пожилой мужчина окучивал в поле репу. Гарриет окликнула его:

— Это дорога на Красную ферму?

Он продолжал работать, не обращая на нее внимания.

— Глухой, наверное, — пробормотала она и окликнула снова. Старик окучивал репу. Гарриет поискала глазами калитку в заборе, но тут старик остановился, чтобы разогнуть спину и поплевать на руки, и его взгляд наконец-то упал на девушку. Та поманила его рукой, и он медленно захромал к забору, опираясь на мотыгу.

— Это дорога на Красную ферму? — указала она на тропинку.

— Нет, — отвечал старик, — нету его дома.

— А телефон у него есть? — спросила Гарриет.

— До ночи не будет, — изрек старец. — Поехал на рынок в Хитбери.

— Телефон, — повторила Гарриет. — У него есть телефон?

— А как же. Где-то она тут, поблизости.

Пока Гарриет раздумывала, может ли в этом графстве местоимение «она» относиться к телефонам, собеседник разбил ее надежды, добавив:

— Нога у ней снова болит.

— Далеко ли ферма? — безнадежно прокричала Гарриет.

— Нечего удивляться, — заметил старик. Он стоял, опершись на мотыгу и обмахивая лицо шляпой. — Я аккурат в субботу вечером ей говорил, что не ее это дело.

Гарриет перегнулась через забор, приблизила губы к самому уху старика и проорала:

— До фермы далеко?!!

— Незачем кричать, — сказал старик. — Я ж не глухой. На Михайлов день восемьдесят два стукнет, а я-то еще слава богу.

— Сколько идти… — начала Гарриет.

— Да я ж говорю, нешто не говорю? Мили полторы по дороге, но коли решили срезать по полю, где бугай…

На дороге внезапно показалась машина. Промчалась мимо на приличной скорости и исчезла вдали.

— Черт! — пробормотала Гарриет. — Я бы ее поймала, если б не теряла времени со старым дурнем.

— В точку, мисс, — согласился этот Папа Вильям^[626]: он расслышал последнее слово, но, как это часто случается с глухими, истолковал его неправильно. — Сумасброды, вот как я их зову. Что за радость громыхать с такой скоростью. Помню вот, дружок племянницы моей…

Мелькнувшая машина решила дело. Гораздо лучше держаться дороги. Если плутать по проселкам в надежде отыскать запрятанную ферму и предполагаемый телефон, можно до ужина пробродить. Гарриет вновь пустилась в путь, не дослушав рассказ Папы Вильяма, и прошла по пыльной дороге еще с полмили, никого не встретив.

Странное дело, думала она. За утро она повстречала нескольких человек и немало торговых фургонов. Куда они все подевались? Роберт Темплтон (или, может быть, даже лорд Питер Уимзи, выросший в сельской местности) сразу бы разрешил загадку. В Хитбери был базарный день, а в Уилверкомбе и Лесстон-Хоу — короткий рабочий день. Эти две вещи были, разумеется, взаимосвязаны: укороченный день позволял обитателям морских курортов не пропустить важное событие. Поэтому на береговой дороге больше не было видно торговцев с товаром. И поэтому все, кто направлялся в Хитбери, уже уехали далеко. Оставшиеся аборигены трудились на сенокосе. И правда, Гарриет увидела мужчину и мальчика, управлявших пароконной косилкой. Предложение бросить работу, лошадей и пойти за полицией привело их в ужас. Хозяин был (разумеется) в Хитбери. Уже ни на что не надеясь, Гарриет попросила их сообщить о трупе и потащилась дальше.

Вскоре на дороге показалась фигура, вселившая в нее надежду. Человек в шортах и с рюкзаком за спиной — турист, как она сама! Гарриет окликнула его повелительным тоном:

— Эй, скажите, где я смогу найти машину или телефон? Это страшно важно.

Путник, худосочный рыжеватый мужчина с выпуклым лбом и в толстых очках, глядел на нее, растерянно улыбаясь.

— Боюсь, что не могу сказать. Видите ли, я сам не здешний.

— Тогда не могли бы вы… — начала Гарриет и осеклась. Он-то что мог сделать? Он в том же положении, что и она. Поддавшись глупому викторианскому предрассудку, она ждала, что мужчина проявит кипучую энергию и находчивость, но ведь он просто человек — и ноги, и мозги у него такие же, как у всех.

— Понимаете, там на пляже лежит мертвец, — объяснила она, неопределенно махнув рукой назад.

— Что, правда? — воскликнул молодой человек. — Это уж как-то чересчур, да? Э-э-э… ваш друг?

— Разумеется нет! Я совершенно его не знаю. Но надо сообщить в полицию.

— В полицию? Ах да, конечно, в полицию. Ну, она это, знаете, в Уилверкомбе. Там полицейский участок.

— Знаю. Но тело лежит почти у самой воды, и его смоет приливом, если я не приведу туда кого-нибудь прямо сейчас. На самом деле его, может быть, уже смыло. Господи! Уже почти четыре.

— Приливом? Ах да. Да. Думаю, смоет. Если, — его лицо озарила мысль, — если только вода прибывает. Но ведь она может и это, знаете, убывать, так ведь?

— Может и убывать, но она прибывает, — угрюмо сказала Гарриет. — Прилив начался в два часа. Вы не заметили?

— Ну, нет, по правде сказать, не заметил. Я близорук. И не слишком в этом разбираюсь. Живу, знаете, в Лондоне. Боюсь, ничем не могу тут помочь. Здесь поблизости нет никакой полиции?

Он оглянулся кругом, словно ожидал увидеть где-нибудь неподалеку постового инспектора.

— Вы давно проходили мимо жилья? — спросила Гарриет.

— Жилья? Ах да. Да, кажется, некоторое время назад я видел домики. Да, точно видел. Там наверняка есть люди.

— Значит, пойду туда. А вы, если встретите кого-нибудь, расскажите им, пожалуйста, что на пляже лежит человек с перерезанным горлом.

— Горлом?

— Да. Возле скал, которые тут называют Жерновами.

— Кто перерезал ему горло?

— Откуда мне знать? Наверное, он это сам сделал.

— Да… А, разумеется. Да. Иначе это ведь будет убийство, да?

— Конечно, это может оказаться убийством. Путник нервно вцепился в свой посох.

— Но ведь это невозможно, разве нет?

— Как знать. — Терпение Гарриет иссякло. — На вашем месте я бы поторопилась. А то, знаете, вдруг убийца где-нибудь поблизости?

— Боже праведный! — воскликнул молодой лондонец. — Но это ужасно опасно.

— Еще бы не опасно! Ну, мне пора. Не забудьте, хорошо? Человек с перерезанным горлом лежит возле Жерновов.

— Жерновов. Ах да. Я запомню. Но послушайте…

— Да?

— Может быть, мне лучше пойти с вами? Ну, знаете, для защиты и тому подобного.

Гарриет рассмеялась. Ясное дело, молодой человек просто боится идти мимо Жерновов.

— Как вам угодно, — безразлично бросила она, уже на ходу.

— Я могу показать вам домики.

— Хорошо. Пойдемте. Нельзя терять ни минуты.

Спустя четверть часа они увидели «домики».

По правую руку стояли два низких сооружения с соломенными крышами. Перед ними росла высокая живая изгородь, которая защищала от штормов, но в то же время полностью закрывала вид на море. Напротив них, по другую сторону от дороги, вилась узкая тропа, обнесенная стенами. Она спускалась к морю. Гарриет домики разочаровали. В них обнаружились древняя старуха, две женщины помоложе и несколько маленьких детей, но все мужчины отправились рыбачить. Сегодня они припозднились, но «ввечеру» должны были вернуться. Рассказ Гарриет был выслушан с живым интересом. Жены обещали передать все мужьям. Они также предложили подкрепиться, и на этот раз Гарриет не стала отказываться. Можно было не сомневаться, что прилив уже накрыл тело и полчаса погоды не сделают. Волнения ее утомили. Она с благодарностью выпила чаю.

Затем попутчики вновь зашагали по дороге. Джентльмен из Лондона — он представился Перкинсом — жаловался, что натер ногу. Гарриет не обращала внимания на его нытье. Конечно же скоро что-нибудь подвернется.

Но подвернулся только стремительный седан, обогнавший их через полмили. При виде покрытых пылью путников, которые отчаянно махали ему, явно прося их подвезти, самодовольный водитель безжалостной ногой надавил акселератор и пронесся мимо.

— Бессовестный лихач! — воскликнул мистер Перкинс, потирая больную пятку.

— От седанов с шоферами никогда никакого толку, — сказала Гарриет. — Нам нужен грузовичок или семилетний «форд». О, глядите! Что это там?

«Это» было воротами, которые перегораживали дорогу. Рядом стоял маленький дом.

— Железнодорожный переезд. Неужели повезло! — Приунывшая Гарриет воспряла духом. — Там должен кто-то быть.

Там и правда кто-то был. Даже двое — инвалид и маленькая девочка. Гарриет нетерпеливо спросила их, где можно найти машину или телефон.

— Все это, мисс, вы найдете в деревне, — отвечал инвалид. — Хоть на деревню оно не особенно похоже, но по крайности мистер Хирн, что держит лавку, так вот у него есть телефон. Здесь-то полустанок «Дарли», а до самого Дарли еще минут десять. Там-то вы, мисс, уж точно кого-то найдете. Лиз! Ворота!

Девочка выбежала и открыла ворота маленькому мальчику, который вел в поводу громадную ломовую лошадь.

— Сейчас пойдет поезд? — от нечего делать спросила Гарриет, поскольку ворота снова закрылись.

— Через полчаса, не раньше, мисс. Ворота мы смотрим, чтоб закрыты были всегда. Движение тут не особо, а ворота-то скоту не дают на пути выбраться. За день порядком поездов проходит. Главный путь из Уилверкомба в Хитбери. Экспрессы, конечно, тут не останавливаются, только пригородные, да и они только дважды в день, кроме базарных дней.

— Понятно.

Гарриет сама не знала, с чего это взялась расспрашивать про расписания поездов, но вдруг поняла, что, не отдавая себе в том отчета, с профессиональным интересом прикидывает, каким образом и на чем можно добраться до Жерновов. Поездом, машиной, на лодке — как покойный туда попал?

— А во сколько…

Нет, не важно. Пускай выясняет полиция. Она поблагодарила смотрителя, открыла боковую калитку и пошла дальше. Мистер Перкинс захромал следом.

Дорога по-прежнему шла вдоль берега, но утесы постепенно становились ниже и опустились почти до уровня моря. Спутники увидели купу деревьев, изгородь и тропинку, вьющуюся мимо развалин заброшенного дома к широкой зеленой лужайке. Там, почти на границе песчаного пляжа, стояла палатка, возле которой дымил костер. Миновав поворот, они увидели, как из палатки вылез человек с канистрой для бензина в руке. На нем были старые фланелевые брюки и рубашка цвета хаки с закатанными до локтей рукавами; на лоб низко надвинута мягкая шляпа, а глаза к тому же скрыты темными очками.

Гарриет позвала его и спросила, близко ли деревня.

— Пару минут по дороге, — ответил он лаконично, но вполне вежливо.

— Мне нужно позвонить, — продолжила Гарриет. — Мне сказали, в лавке есть телефон. Это правда?

— А, да. Прямо напротив, на том краю пустыря. Не ошибетесь — тут только одна лавка.

— Спасибо. Да, кстати — нет ли в деревне полицейского?

Мужчина замер и уставился на нее, прикрывая глаза от солнца. Гарриет заметила у него на руке татуировку — красно-синюю змею — и подумала, что он, наверное, моряк.

— Нет, в Дарли полицейского нет. Тут один констебль на две деревни. Иногда сюда заезжает на велосипеде. А что случилось?

— Произошел несчастный случай. Там, на берегу, — сказала Гарриет, — я нашла мертвого человека.

— Господи! Скорей звоните в Уилверкомб.

— Спасибо, так и сделаю. Пойдемте, мистер Перкинс. Ой, он ушел.

Гарриет догнала спутника, раздосадованная его очевидным стремлением отмежеваться от нее и ее покойника.

— Незачем останавливаться и разговаривать с каждым встречным, — проворчал Перкинс. — Не нравится мне его вид, к тому же мы почти на месте. Я тут, знаете, утром был.

— Я только хотела спросить, нет ли здесь полицейского, — спокойно объяснила Гарриет, которой не хотелось спорить с мистером Перкинсом. Ей и так было о чем беспокоиться. Показались дома: небольшие приземистые постройки в окружении веселых палисадников. Дорога внезапно свернула прочь от берега, и Гарриет обрадовалась, увидев телеграфные столбы, еще больше домов и, наконец, пустырь.

На его краю стояла кузница. На траве дети играли в крикет. В центре пустыря возвышался старый вяз, а на противоположном краю была лавка под вывеской, гласившей: «Дж. Хирн. Бакалея».

— Слава богу! — воскликнула Гарриет.

Она пересекла пустырь и почти вбежала в лавку. Интерьер украшали сапоги и сковородки. Кажется, там продавалось все — от лимонных леденцов до вельветовых брюк.

Из-за пирамиды консервных банок вышел, любезно улыбаясь, лысый человек.

— Разрешите воспользоваться вашим телефоном?

— Конечно, мисс, какой номер?

— Мне нужен полицейский участок в Уилверкомбе.

— Полицейский? — Бакалейщик был озадачен. — Придется поискать номер, — неуверенно сказал он. — Зайдите сюда, мисс, — и вы, сэр?

— Спасибо, — отозвался Перкинс. — Но мне, честно говоря… Я хочу сказать… этим вообще-то леди занимается. Я что хотел сказать — если тут где-нибудь есть гостиница, лучше мне… э-э-э… то есть всего хорошего.

Он тихо выскользнул из лавки. Гарриет, тут же забыв о его существовании, вошла вслед за бакалейщиком в заднюю комнату и нетерпеливо наблюдала, как тот, надев очки, сражается с телефонной книгой.

Глава III Свидетельствует отель

Эй вы, костлявые, сюда сей же час —

Желтые, хрупкие, мшистые, белые!

Вас ждут не дождутся. Немедленно в пляс!

Задорней, ребятушки! Смерть любит веселье.

Где ж Смерть? Мы все в сборе. Нам ждать невтерпеж.

«Книга шуток со смертью»^[627]

Четверг, 18 июня

В четверть шестого бакалейщик наконец объявил Гарриет, что ее соединили. Со всеми задержками и походом на ферму Бреннертон она потратила почти три часа на дорогу длиной в четыре с небольшим мили от Жерновов в сторону Уилверкомба. На самом-то деле она прошла не меньше шести миль, но чувствовала, что потеряла ужасно много времени. Что ж, она сделала все, что могла, но судьба была не на ее стороне.

— Алло! — устало сказала она.

— Алло! — ответили ей официальным тоном.

— Это полиция Уилверкомба?

— Да. Я вас слушаю.

— Я звоню из Дарли, из магазина мистера Хирна. Хочу сообщить, что сегодня примерно в два часа дня я нашла труп мужчины. Он лежал на пляже возле Жерновов.

— Вот как, — ответил голос. — Минуту. Да. Мертвое тело, мужчина, у Жерновов. Да?

— У него перерезано горло.

— …горло, — повторил официальный голос. — Дальше.

— Еще я нашла бритву.

— Бритву? — Голос, казалось, обрадовался, услышав эту подробность. — А кто у телефона?

— Моя фамилия Вэйн, Гарриет Вэйн. Я путешествую пешком и случайно его обнаружила. Вы пришлете кого-то за мной, или мне…

— Минуту. Вэйн, В-Э-Й — Н, так. Нашли в два часа, говорите. Поздновато вы нам сообщаете, а?

Гарриет объяснила, что ей стоило большого труда с ними связаться.

— Понятно, — сказал голос. — Хорошо, мисс, мы пошлем машину. Оставайтесь на месте до нашего приезда. Вам придется поехать с нами и показать тело.

— Боюсь, сейчас там уже нет никакого тела, — ответила Гарриет. — Оно лежало почти у самой воды на той большой скале, и прилив…

— Этим займемся мы, мисс. — Голос звучал уверенно, будто приливы и отливы регулировались полицейским уставом. — Машина придет минут через десять.

В трубке щелкнуло, наступила тишина. Гарриет положила трубку на рычаг и пару минут постояла в нерешительности. Затем снова взялась за телефон.

— Дайте мне Ладгейт бооо, побыстрее, пожалуйста. Срочный звонок для прессы. Я не могу ждать дольше пяти минут.

Телефонистка принялась возражать.

— Послушайте! Я звоню в «Морнинг стар» по делу чрезвычайной важности.

— Хорошо, — неуверенно сказала телефонистка. — Я попробую.

Гарриет подождала. Прошло три минуты — четыре — пять — шесть. Зазвонил звонок. Гарриет схватила трубку.

— «Морнинг стар».

— Срочно соедините меня с отделом новостей.

Ж-ж-ж, щелк.

— «Морнинг стар», редактор отдела новостей.

Гарриет приготовилась изложить свою историю как можно короче и живописнее.

— Я звоню из Дарли, это возле Уилверкомба. Сегодня в два часа дня был обнаружен труп неизвестного мужчины… Да. Готовы? На берегу, в два часа, горло перерезано от уха до уха. Тело нашла мисс Гарриет Вэйн, популярный автор детективных романов. Да, правильно, та самая Гарриет Вэйн, которую два года назад судили за убийство… Да… Погибшему на вид около двадцати лет, голубые глаза, короткая темная бородка, одет в темно-синюю пиджачную пару, коричневые ботинки, замшевые перчатки… Возле трупа найдена бритва. Предположительно самоубийство. Да, да, может быть, и убийство, или напишите «при невыясненных обстоятельствах». Да. Мисс Вэйн сейчас путешествует, собирая материал для своей следующей книги под названием «Тайна вечного пера». Ей пришлось пройти несколько миль, прежде чем она смогла сообщить о случившемся в полицию… Нет, полиция пока не видела труп. Вероятно, он сейчас под водой, но после отлива его, наверное, достанут. Я вам перезвоню… Да. Что? У телефона мисс Вэйн. Да. Нет, это только для вас. Вскоре это будет во всех газетах, но я сообщаю исключительно вам… конечно, при условии, что вы про меня там напишете… Да, конечно… Думаю, что задержусь в Уилверкомбе… Не знаю, я вам сообщу, где остановилась. Хорошо… Хорошо… До свидания.

Закончив разговор, она услышала шум подъехавшей машины, вышла из магазина и натолкнулась на крупного мужчину в сером костюме.

— Я инспектор Ампелти. Что здесь такое? — начал он нетерпеливо.

— О, инспектор! Как я рада, что вы приехали. Я уже было отчаялась встретить кого-то разумного. Я сделала междугородний звонок, мистер Хирн. Не знаю, сколько это будет стоить, но вот вам десять шиллингов. За сдачей как-нибудь потом зайду. Инспектор, я сказала друзьям, что задержусь в Уилверкомбе на несколько дней. Я правильно сделала, да?

Это была неправда, но писатели и полицейские инспекторы иногда расходятся во мнениях относительно рекламы и огласки.

— Правильно, мисс. Придется вас попросить остаться ненадолго, пока идет расследование. Садитесь-ка лучше в машину, да поедем туда, где вы, говорите, видели тело. Этот джентльмен — доктор Фенчерч. А это сержант Сондерс.

Гарриет поздоровалась.

— Не пойму, зачем я тут, — удрученно сказал полицейский врач. — Если в два часа он лежал на уровне отлива, сегодня на него не очень-то посмотришь. Вода еще долго будет прибывать, к тому же ветер сильный.

— Да уж, дело дрянь, — согласился инспектор.

— Я знаю, — скорбно ответила Гарриет, — но я сделала все, что от меня зависело.

Она изложила этапы своей одиссеи, упомянув все, что делала возле скалы, и предъявила туфлю, портсигар, шляпу и бритву.

— Вот это да. Похоже, вы изрядно потрудились, мисс. Можно подумать, специально этим интересовались. Сфотографировали даже. Но все-таки, — строго прибавил он, — если б вы раньше вышли, то скорей бы добрались сюда.

— Я потратила на это совсем немного времени, — стала оправдываться Гарриет. — Я подумала, что если труп смоет или с ним еще что-то случится, то лучше иметь какие-то доказательства.

— Чистая правда, мисс. По моему разумению, вы все верно сделали. Похоже, шторм поднимается, вода будет стоять высоко.

— Зюйд-вест задул, — вставил полицейский, который вел машину. — Скалу там эту затопит. Если он не стихнет да море разойдется, к ней и в отлив не подберешься.

— Верно, — сказал инспектор. — Тут в бухте сильное течение. На лодке мимо Жерновов не пройти, если только вы ей днище разбить не хотите.

И точно — прибыв в Бухту Смерти, как ее мысленно окрестила Гарриет, они не увидели и следа скалы, не говоря уже о трупе. Половина пляжа ушла под воду. Волны тяжело накатывали на берег. Буруны, указывавшие, где под водой скрываются скалы Жерновов, теперь исчезли. Ветер становился все крепче, облака сгущались, и сквозь них судорожными вспышками проглядывало солнце.

— Это здесь, мисс? — спросил инспектор.

— Да, это здесь, — уверенно ответила Гарриет.

— Над скалой сейчас семнадцать футов воды, — покачал головой инспектор. — А через час будет еще больше. Пока ничего не поделаешь. Подождем отлива. Он наступит около двух ночи. Посмотрим, не сможем ли тогда подобраться, но, по-моему, погода будет неласковая. Конечно, есть вероятность, что труп смоет и выбросит где-нибудь на берег. Сондерс, я вас подвезу до Бреннертона, вы там соберите людей, обыщите с ними берег к северу и к югу, а я вернусь в Уилверкомб и посмотрю, не удастся ли договориться о лодке. Вам, мисс, придется поехать со мной и написать заявление.

— Разумеется, — едва слышно произнесла Гарриет.

Инспектор повернулся и внимательно посмотрел на нее.

— Вижу, вы расстроены, мисс, — доброжелательно сказал он. — Ничего удивительного. Не слиш-ком-то приятно молодой леди всем этим заниматься. И вы отлично справились. Большинство молодых леди просто убежали бы прочь, не то что ботинки снимать.

— Просто я знаю, что в таких случаях надо делать, — объяснила Гарриет. — Я пишу детективы. — И тут же подумала: наверняка инспектор сочтет это занятие праздным и глупым.

— Вон оно что. Нечасто, должно быть, вам удается, так сказать, проверить свои книги на практике. Как, вы говорите, вас зовут, мисс? Не то чтобы я много детективов читал, разве что Эдгара Уоллеса^[628] парочку, но мне в любом случае надо знать ваше имя.

Гарриет назвала имя и лондонский адрес. Инспектор внезапно насторожился.

— Вроде бы я вашу фамилию где-то слышал, — заметил он.

— Да, должны были слышать, — мрачно ответила Гарриет и нервно засмеялась. — Я — та самая Гарриет Вэйн, которую два года назад судили за отравление Филиппа Бойза.

— И правда! — воскликнул инспектор. — Да. Они потом поймали парня, который его убил, так?

Мышьяк. Конечно. Если я правильно помню, на суде все решили медицинские свидетельства. Отличная работа. Лорд Питер Уимзи к этому делу имел какое-то отношение, если не ошибаюсь?

— Самое прямое.

— Умнейший человек, — заметил инспектор. — Постоянно слышишь о нем: то одним занят, то другим.

— Да. Он… весьма деятелен.

— Вы, наверно, хорошо с ним знакомы? — не отставал инспектор, проявляя, с точки зрения Гарриет, излишнее любопытство.

— Да, довольно хорошо.

Это как-то невежливо, вдруг спохватилась Гарриет. Ведь Уимзи выручил ее в крайне неприятной ситуации, а если называть вещи своими именами — спас от позорной смерти. Она торопливо и несколько театрально проговорила:

— Я в большом долгу перед ним.

— Разумеется, — ответил инспектор. — Хотя Скотленд-Ярд — вступился он за честь мундира, — и сам бы его поймал, наверное. Но все же, — тут в нем заговорил местный патриотизм, — в некотором смысле у нас здесь больше преимуществ. Они не знают всех людей в Лондоне, а мы тут каждого знаем. Ну, они и не могут знать. Ну а в таком деле, как наше с вами, — десять к одному, что мы все выясним про этого несчастного юношу, не успеете, так сказать, в ладоши хлопнуть.

— Может быть, он приезжий, — предположила Гарриет.

— Очень может быть. Но я уверен, что все равно найдется кто-то, кто его знает. Сондерс, вам пора выходить. Соберите всех, кого сможете, а когда закончите, пусть мистер Коффин подбросит вас до Уилверкомба. Итак, мисс. Как, говорите, выглядел этот малый?

Гарриет снова описала труп.

— Бородатый, да? Похож на иностранца, так ведь? Пока что не пойму, кем он может быть, но не сомневаюсь, что мы без труда его вычислим. Так, мисс, вот мы и добрались до участка. Зайдите, пожалуйста, на минутку, суперинтендант с вами поговорит.

Гарриет послушно зашла и снова поведала свою историю, на этот раз в мельчайших подробностях, суперинтенданту Глейшеру, который оказался благодарным слушателем. Она передала ему снятые с трупа вещи и ролик фотопленки, а затем до изнеможения отвечала на вопросы о том, как провела день — и до, и после обнаружения трупа.

— Кстати, — спросил суперинтендант, — а что стало с тем молодым человеком, которого вы встретили по дороге?

Гарриет обернулась и посмотрела назад, будто ожидала увидеть мистера Перкинса у себя за спиной.

— Понятия не имею. Совсем про него забыла. Должно быть, он ушел, пока я вам дозванивалась.

— Странно, — пробормотал Глейшер, пометив себе, что надо выяснить, что это за мистер Перкинс.

— Но он не может ничего об этом знать, — добавила Гарриет. — Он был ужасно удивлен и напуган. Потому и пошел со мной.

— Все равно нам нужно будет его проверить, таковы правила.

Гарриет хотела было возразить, что это пустая трата времени, но вдруг сообразила, что, по всей вероятности, это ее рассказ собираются проверять. Она промолчала, а суперинтендант продолжил:

— Что ж, мисс Вэйн. Боюсь, нам придется попросить вас несколько дней быть поблизости. Чем вы планируете заняться?

— О, это я прекрасно понимаю. Наверное, мне лучше остановиться где-нибудь в Уилверкомбе. Не бойтесь, я не убегу. Я хочу участвовать в расследовании.

Полицейский посмотрел на нее неодобрительно. Понятно, что всякий будет рад попасть на страницы газет в качестве очевидца кровавой трагедии, но леди конечно же должна была притвориться, будто ее это не интересует. Однако инспектор Ампелти лишь скромно заметил, что гостиница для трезвенников^[629] «У Клегга» считается вполне дешевой и комфортабельной.

Вспомнив об обязательствах писателя перед газетчиками, Гарриет рассмеялась. «Мисс Гарриет Вэйн побеседовала с нашим корреспондентом в гостинице для трезвенников» — нет, это никуда не годится.

— Гостиница для трезвенников меня не интересует, — твердо произнесла она. — Назовите мне лучший отель в городе.

— Самый большой — «Гранд-отель», — сказал Глейшер.

— В таком случае вы найдете меня в «Гранд-отеле», — заключила Гарриет, решительно поднимая пыльный рюкзак.

— Инспектор Ампелти отвезет вас туда на машине. — Суперинтендант кивнул в сторону инспектора.

— Очень любезно с его стороны, — ответила Гарриет, приятно удивленная.

Всего несколько минут спустя машина доставила ее к монструозному приморскому дворцу из тех, что выглядят так, будто их проектировал немецкий изготовитель картонных игрушек. Застекленный подъезд загромождали растения в кадках, а высокий свод большого вестибюля подпирали золоченые пилястры, вздымавшиеся из океана синего плюша. Гарриет невозмутимо прошла мимо всего этого великолепия и потребовала большой одноместный номер на втором этаже, с ванной и видом на море.

— Боюсь, мисс, все номера заняты, — сказал портье, со скучающим видом оглядев ее рюкзачок и туфли.

— Не может быть, — ответила Гарриет, —сезон только начался. Скажите управляющему, что я хочу с ним поговорить.

Она с решительным видом уселась в ближайшее кресло, подозвала официанта и потребовала коктейль.

— Инспектор, вы составите мне компанию?

Тот, поблагодарив, объяснил, что должность обязывает его проявлять сдержанность.

— Тогда в другой раз, — с улыбкой ответила Гарриет. Она бросила на поднос официанта фунтовую банкноту, несколько нарочито продемонстрировав туго набитый бумажник.

Увидев, что портье подозвал к себе официанта, Ампелти еле заметно усмехнулся, а затем сам тихо подошел к стойке и что-то сказал портье. Вскоре к Гарриет, натянуто улыбаясь, приблизился помощник портье.

— Выходит, мы все же сможем вас поселить, мадам. Джентльмен из Америки только что освободил номер на втором этаже. Окна выходят на набережную. Думаю, он вам прекрасно подойдет.

— В нем есть отдельная ванная? — холодно спросила Гарриет.

— Конечно, мадам. И балкон.

— Хорошо. Какой это номер? Двадцать третий. Надеюсь, там есть телефон? Что ж, инспектор, теперь вы знаете, где меня найти.

И она дружелюбно ему улыбнулась.

— Да, мисс, — сказал он, улыбнувшись в ответ.

У него были свои причины улыбаться. Если номер в «Гранд-отеле» Гарриет добыла сама, показав бумажник, то вид на море, а также ванную и балкон обеспечил инспектор, шепнув портье, что она водит дружбу с самим лордом Питером Уимзи. Тем лучше, что Гарриет этого не слышала. Она бы пришла в ярость.

Но, как ни странно, образ лорда Питера не покидал ее мыслей — ни пока она звонила в газету, чтобы сообщить адрес, ни потом, когда уписывала дорогой и роскошный ужин в ресторане отеля.

По справедливости, стоило позвонить ему и рассказать про труп с перерезанным горлом. Если б их отношения сложились иначе, она бы так и сделала. Но обстоятельства таковы, что ее могут неправильно понять. К тому же это, скорее всего, скучнейшее самоубийство, не стоящее его внимания. Далеко не такая сложная и интересная загадка, как, к примеру, центральный сюжет «Тайны вечного пера». Главный злодей этой захватывающей истории сейчас как раз совершал убийство в Эдинбурге, сконструировав при этом искуснейшее алиби, в котором были задействованы паровая яхта, радиосигнал точного времени, пять штук часов и переход с летнего времени на зимнее. (Зарезанный джентльмен, очевидно, прибыл со стороны Уилверкомба. Но как? По дороге? На поезде? А со станции «Дарли» шел пешком? А если нет, кто его вез?) Нет, правда, ей надо сосредоточиться на этом алиби. Главная помеха — городские часы. Как их можно перевести? А их надо было перевести, ведь все алиби держалось на том, что в нужный момент они пробили полночь. Может, смотритель часов — сообщник? Кто следит за часами на ратуше? (Почему в перчатках? И оставила ли она собственные отпечатки на бритве?) Неужели все-таки придется ехать в Эдинбург? Может, там нет ни ратуши, ни часов на ней. Конечно, годятся часы на здании церкви. Однако церковные часы и трупы на колокольнях уже у всех в зубах навязли. (С мистером Перкинсом как-то странно. Если это все-таки убийство, не мог ли убийца уйти по воде? Наверно, ей надо было идти по берегу, а не по дороге. Поздно спохватилась.) И она так и не выяснила, с какой скоростью ходят паровые яхты. Такие вещи надо знать. Вот лорд Питер конечно же знает — он только и делает, что плавает на паровых яхтах. Приятно быть богатым. Если выйти за лорда Питера, тут же разбогатеешь. И он занятный. Никто не скажет, что с ним будет скучно жить. Но проблема в том, что никогда не узнаешь, каково с кем-то жить, пока не поживешь с ним. Себе дороже. Даже если тебе расскажут все-все о паровых яхтах. Не может же писатель сочетаться браком со всеми, кто обладает нужными ему знаниями. За чашкой кофе Гарриет развлекалась, сочиняя послужной список американской детективщицы, выходящей замуж всякий раз, как начинает новую книгу. Для романа об отравлении ей нужен ученый-химик, для романа о завещании — адвокат, а для романа об удушении? Висельщик, разумеется. В этом что-то есть. Конечно, книга будет пародийная. И пускай злодейка избавляется от каждого мужа способом, описанным в очередном романе. Слишком очевидно? Пожалуй.

Она встала из-за стола, прошла по коридору и очутилась в большом зале, центральная часть которого была подготовлена для танцев. В дальнем конце помещения возвышалась эстрада, где расположился превосходный оркестр. Вдоль стен стояли столики, за которыми посетители могли выпить кофе или чего-нибудь покрепче, наблюдая за танцами. Пока Гарриет садилась и делала заказ, появилась пара профессиональных танцоров и стала вальсировать. Мужчина — высокий блондин с гладкими прилизанными волосами. У него было жеманное нездоровое лицо с большим печальным ртом. Женщина в пышном атласном фиолетовом платье с громадным турнюром и шлейфом изображала викторианскую скромницу, томно кружась в руках партнера под мелодию «Голубого Дуная». Autres temps, autres mceurs^[630], — подумала Гарриет. Она огляделась. Кругом были длинные юбки и костюмы по моде семидесятых, веера и страусовые перья. Имитировалась даже стыдливость, хотя и весьма неумело. Талии казались узкими не из-за безжалостно затянутых корсетов, но благодаря мастерству дорогих портных. Завтра на теннисном корте станет видно, что эти талии, теперь уже облеченные короткими свободными платьями, принадлежат мускулистым современным женщинам, презирающим любые путы. А взгляды искоса и опущенные долу взоры — лишь маска притворной скромности. Если это и есть «возврат к женственности», провозглашенный журналами мод, то женственность тут совсем иного сорта — она основана на экономической независимости. Неужели мужчины и правда так глупы, что всерьез верят, будто модные шляпы способны вернуть добрые старые времена женской покорности? «Вряд ли, — думала Гарриет, — они же прекрасно знают, что стоит нам снять шлейф и турнюр, надеть короткую юбку — и поминай как звали. Работа есть, денег полные карманы. Нет, видимо, это игра, правила которой известны всем».

Вальс закончился, танцоры плавно остановились. Под жидкие аплодисменты оркестранты тренькали струнами, подтягивали колки и шуршали нотами. Затем танцор пригласил даму за ближайшим столиком, а девушка в фиолетовом приняла приглашение дородного фабриканта в твидовом костюме, сидевшего в другом конце зала. Другая девушка — блондинка в бледно-голубом — поднялась из-за столика возле эстрады и увлекла за собой пожилого мужчину. Остальные посетители встали вместе со своими партнерами и вышли в центр зала под звуки следующего вальса. Гарриет подозвала официанта и попросила еще кофе.

Мужчинам, размышляла она, нравится тешить себя иллюзией, будто жизнь женщины целиком зависит от их расположения и одобрения. Но нравится ли им, когда это на самом деле так? Только пока ты юна и свежа, с горечью подумала Гарриет. Вон та девушка, что призывно заигрывает с целой группой ревнивых самцов, станет хищной каргой, как вот эта дама за соседним столиком, если не найдет, чем занять свой мозг — при условии, что он у нее есть. И тогда мужчины скажут, что она их отпугивает.

«Хищной каргой» была худая женщина, отчаянно накрашенная и одетая столь кричаще, что даже девятнадцатилетней красотке трудно было бы выглядеть хорошо в таком наряде. Она еще раньше привлекла внимание Гарриет тем, что вся сияла от возбуждения, как невеста на свадьбе. Она была одна, но, видимо, кого-то ждала, потому что беспрестанно окидывала зал взглядом, все время возвращаясь к столику танцоров. Теперь она явно начала волноваться. Ее унизанные кольцами руки нервно подергивались, она прикуривала сигарету за сигаретой, чтобы тут же затушить ее в пепельнице, выхватить из сумочки зеркальце, проверить, не размазалась ли помада, беспокойно поерзать и начать все заново, взяв другую сигарету.

«Ждет своего жиголо, — диагностировала Гарриет с жалостливым отвращением. — Наверно, молодого человека с лягушачьим ртом. Но у него тут магнит попритягательней»^[631].

Официант принес кофе, и женщина за соседним столиком окликнула его на обратном пути:

— Скажите, мистера Алексиса сегодня нет?

— Нет, мадам. Нет. Он не смог сегодня прийти. — Официант слегка нервничал.

— Он заболел?

— Не думаю, мадам. Управляющий просто сказал, что его не будет.

— Он не оставил записки?

— Не могу сказать, мадам. — Официант переминался с ноги на ногу. — Мистер Антуан, без сомнения, будет счастлив…

— Нет, не надо. Я привыкла к мистеру Алексису. Мне подходит его манера. Не важно.

— Да, мадам. Спасибо, мадам.

Официант ретировался. Гарриет видела, как он сказал что-то метрдотелю, пожав плечами. Оба красноречиво подняли брови. Гарриет почувствовала раздражение. Неужели такая участь ждет всех, кто не вышел замуж? Быть объектом насмешек официантов? Она еще раз взглянула на женщину, которая поднялась, собираясь уходить, и увидела на ее руке обручальное кольцо. Значит, замужество не спасает. Одинокие, замужние, вдовые, разведенные — конец один. Гарриет поежилась и почувствовала, что ей смертельно надоели эти танцы. Она допила кофе и удалилась в зал меньшего размера, где три дородные дамы вели нескончаемую беседу о болезнях, детях и слугах.

— Бедняжка Мюриэл так и не оправилась от последних родов…

— Я с ней строго поговорила, я сказала: «Вы же понимаете, если вы уйдете до конца месяца, вы будете должны мне деньги…»

— Двенадцать гиней в неделю, да сто гиней хирургу заплатили…

— Чудные мальчики, оба совершенно чудные, но, отправив Ронни в Итон, а Уилфреда в Оксфорд…

— Напрасно они позволили мальчикам влезть в долги…

— Она так похудела, что я едва ее узнала. Но все равно не стала бы…

— Это вроде прогревания электричеством, что-то невероятное…

— А налоги и эта ужасная безработица…

— От нервов может быть расстройство желудка — такая неприятная вещь, так отравляет жизнь…

— Оставила меня ни с чем, а дом полон народу. Эти девицы такие неблагодарные!

«А это, — подумала Гарриет, — судя по всему, те, кому повезло. Пропади оно все пропадом! Так что там с городскими часами?»

Глава IV Свидетельствует бритва

…Ты

Полезное орудье: жалишь быстро

И тайну, вырванную из груди,

Умеешь ты хранить.

«Книга шуток со смертью»^[632]

19 июня, пятница

Став свидетельницей описанных выше ужасов, любая уважающая себя женщина ни на минуту не сомкнула бы глаз, но Гарриет прекрасно выспалась в своем номере на втором этаже (с ванной, балконом и видом на набережную) и спустилась к завтраку со здоровым аппетитом.

Она завладела свежим выпуском «Морнинг стар» и погрузилась в изучение собственного интервью (с фотографией) на первой странице. Вдруг ее окликнул знакомый голос:

— С добрым утром, Шерлок. Где ваш халат? Которая это по счету трубка? На столике в гардеробной я видел шприц.

— Но вы-то как сюда попали? — спросила Гарриет.

— На машине, — лаконично ответил лорд Питер. — Они нашли труп?

— Кто вам сказал про труп?

— Я учуял его издали. Где будет труп, там соберутся орлы^[633]. Можно я с вами позавтракаю?

— Разумеется. Откуда вы приехали?

— Из Лондона — как голубок, заслышавший зов суженой.

— Я не… — начала Гарриет.

— Я не вас имел в виду. Я имел в виду труп. Но раз уж речь зашла о суженых — вы выйдете за меня?

— Нет конечно.

— Я так и думал, но на всякий случай решил спросить. Вы сказали, они нашли тело?

— Нет, насколько я знаю.

— И не найдут пока. Там вовсю ревет зюйд-вест. Они, должно быть, в тоске. Нельзя вести дознание без тела. Ты должен предъявить тело: хабеас, как говорится, убитый корпус^[634].

— Нет, но правда, — запротестовала Гарриет, — откуда вы об этом узнали?

— Мне позвонил Солком Гарди из «Морнинг стар». Сказал, что «моя мисс Вэйн» нашла труп и не знаю ли я об этом чего-нибудь. Я ответил, что ничего не знаю, а мисс Вэйн, к несчастью, пока что не моя. Сорвался с места — и вот я здесь. Заодно и Гарди захватил. Думаю, он мне за этим и звонил. Стреляный воробей — всегда начеку.

— Так это он вам сообщил, где меня найти.

— Да, он, кажется, знает об этом все. Мне было обидно. Вообразите, каково узнавать в редакции «Морнинг стар» о местонахождении путеводной звезды вашего собственного небосклона. А Гарди вечно все знает. И как только такие вещи попадают в газеты?

— Я сама им позвонила, — объяснила Гарриет. — Это первоклассная реклама и так далее.

— Несомненно, — согласился Уимзи, щедро намазывая масло на тост. — Так вы им позвонили и выложили все кровавые подробности?

— Конечно. Первым делом.

— Вы деловая женщина. Но не свидетельствует ли это, прошу прощения, об определенном ожесточении чувств?

— Бесспорно. В данный момент мои чувства жестки, как коврик у входной двери.

— На котором даже «добро пожаловать» не написано. Но, возлюбленная моя, не подумали ли вы, памятуя, как я обожаю трупы, что было бы по-джентльменски взять меня в долю?

— Если посмотреть с этой стороны, то можно было, конечно, и взять, — признала Гарриет, слегка устыдившись. — Но я подумала…

— Женщины вечно смешивают профессиональное с личным, — укоризненно перебил Уимзи. — Ну, скажу только, что вам придется загладить свою вину. Все подробности, будьте любезны.

— Я устала рассказывать подробности, — упрямо буркнула Гарриет.

— И еще не так устанете, когда на вас насядут полиция и газетчики. Я с большим трудом сдерживаю Солкома Гарди. Он сейчас в вестибюле. «Флажок» и «Рожок» в курительной. Они примчались на машине. «Курьер» едет поездом (это серьезная, респектабельная, заслуженная газета), а «Громовержец»^[635] и «Комета» торчат в дверях бара, надеясь что-нибудь из вас вытянуть. Те трое, что препираются со швейцаром, кажется, здешние. Фотографы в полном составе, утрамбовавшись все в один «моррис», отбыли на море, чтобы запечатлеть место, где было найдено тело, чего ввиду высокого прилива им сделать не удастся. Расскажите мне все здесь и сейчас, и я стану вашим пресс-секретарем.

— Хорошо, — сдалась Гарриет. — Я все скажу вам, что смогу^[636].

Она отставила тарелку и взяла чистый нож.

— Это — дорога вдоль берега из Лесстон-Хоу в Уилверкомб. Берег идет вот так. — Она потянулась за перечницей.

— Возьмите лучше соль, — предложил Уимзи. — Меньше раздражает слизистую.

— Спасибо. Эта полоска соли — пляж. А этот кусок хлеба — скала на мелководье.

Уимзи придвинул свой стул поближе.

— А эта ложечка, — подхватил он с ребяческим воодушевлением, — пускай будет трупом.

Лорд Питер слушал рассказ Гарриет молча и перебил ее всего один-два раза, уточняя время и расстояния. Он сидел, нависнув над импровизированной картой, выложенной Гарриет среди тарелок. Глаз его видно не было, а длинный нос от сосредоточенности, казалось, подергивался, как у кролика. Когда она закончила, он еще некоторое время посидел неподвижно, а затем сказал:

— Давайте уточним. Когда именно вы остановились перекусить?

— Ровно в час. Я посмотрела на часы.

— Идя вдоль утесов, вы могли видеть весь берег, включая скалу, где потом нашли тело?

— Вроде бы да.

— На скале тогда кто-нибудь был?

— Понятия не имею. Я даже не помню, заметила ли скалу. Я, понимаете, думала только о еде, а смотрела вдоль дороги — искала удобное место, чтобы спуститься к морю. Вдаль я не смотрела.

— Понятно. Жалко, что так вышло.

— Да, но одно я могу сказать точно: на берегу ничего не двигалось. Перед тем как спускаться, я огляделась кругом. Четко помню, как подумала, что пляж выглядит абсолютно и восхитительно безлюдным — идеальное место для пикника. Ненавижу пикники в толпе.

— А один человек на пустом пляже — это толпа?

— С точки зрения пикника — да. Люди — они такие: чуть только завидят, что кто-то мирно вкушает пищу, так сразу набегут со всех четырех сторон света и усядутся рядом. И ты уже словно сидишь в битком набитом «Корнер-хаусе»^[637].

— Так и есть. Вот он — скрытый смысл легенды о мисс Маффет^[638].

— Я совершенно уверена, что кругом не было ни одной живой души. Насколько хватало взгляда, никто не ходил, не стоял и не сидел. Но насчет трупа на скале не берусь ничего утверждать. До него было довольно далеко. А когда я увидела его с пляжа, то поначалу приняла за водоросли. Водоросли я обычно не запоминаю.

— Хорошо. Значит, в час дня пляж был пуст, за исключением разве что трупа, который, возможно, уже был там, но притворялся водорослью. Затем вы спустились с утесов. Оттуда, где вы сидели, было видно скалу?

— Совсем не видно. Там маленькая бухта — что-то вроде этого. Утес немного выдается вперед, притом я сидела у самого подножия скал, чтобы было к чему прислониться. Я поела, это заняло около получаса.

— И ничего не слышали? Шаги, машину, что-нибудь?

— Ничего.

— А потом?

— Потом, боюсь, я задремала.

— Что может быть естественней. Надолго?

— На полчаса. Проснувшись, я снова посмотрела на часы.

— Что вас разбудило?

— Крик чайки, которая охотилась за остатками сэндвича.

— Получается, это было уже в два часа?

— Да.

— Постойте. Когда я сюда прибыл, было еще слишком рано наносить визиты знакомым леди, так что я побрел на пляж и подружился с одним рыбаком. Он упомянул, что вчера на Жерновах отлив был в четверть второго. Следовательно, вы спустились на пляж, когда отлив уже почти заканчивался. А когда проснулись, начался прилив, и в следующие сорок пять минут вода прибывала. Подошва вашей скалы — которую, к слову, местные называют Чертовым утюгом — открывается всего на полчаса между приливами, и то только в разгар сизигийных приливов, если вы понимаете это выражение.

— Прекрасно понимаю, не понимаю только, при чем это здесь.

— А при том, что если кто-то дошел до этой скалы краем моря, он мог попасть туда, не оставив следов.

— Но он оставил следы. Ой, я поняла. Вы думаете о возможном убийце.

— Я, естественно, предпочел бы, чтоб это оказалось убийством. А вы?

— Да, конечно. Тогда получается, что убийца мог появиться с любой стороны. Идя из Лесстон-Хоу, он должен был прийти после меня, потому что я видела берег с дороги и на нем никого не было. Но со стороны Уилверкомба он мог прийти в любое время.

— Нет, не мог, — возразил Уимзи. — В час, как вы сказали, его там не было.

— Он мог стоять за Утюгом.

— А, да, мог. А что труп? Мы можем довольно точно определить, когда он пришел.

— Как?

— Вы сказали, его туфли были сухими. Значит, он пришел к скале посуху. Осталось выяснить точное время, когда открывается дно между берегом и скалой.

— Конечно! Как я не сообразила. Но это легко выяснить. На чем я остановилась?

— Вы проснулись от крика чайки.

— Ах да. Ну, потом я обошла утес и подошла к скале, а он там лежал.

— И в тот момент никого вокруг не было?

— Ни души, кроме человека в лодке.

— Ага, лодка. Предположим, что лодка подплыла во время отлива, а тот, кто в ней был, дошел вброд до скалы…

— Конечно, так могло быть. Лодка находилась довольно далеко.

— Похоже, все зависит от того, когда там оказался труп. Надо это выяснить.

— Вынь да положь вам убийство.

— Самоубийство — это скучно. И зачем идти в такую даль, чтоб покончить с собой?

— Почему бы и нет? Так гораздо опрятнее, чем в собственной спальне или где-то еще. Мы, кажется, не с того начали. Если мы узнаем, кто он, то, не исключено, найдется записка, в которой он подробно объяснил, зачем это сделал. Полагаю, полиция уже все выяснила.

— Возможно, — недовольно сказал Уимзи.

— Вас что-то смущает?

— Две вещи. Во-первых, перчатки. Зачем резать себе горло в перчатках?

— Да, мне это тоже показалось подозрительным. Может, он страдал какой-то кожной болезнью и привык не снимать перчаток. Надо было посмотреть. Я даже начала их снимать, но мне стало… противно.

— Гм! Оказывается, вам свойственны некоторые женские слабости. Второе, что меня смущает, — это орудие преступления. Зачем бородатому джентльмену опасная бритва?

— Специально купил.

— Да. В конце концов, почему бы и нет? Гарриет, дорогая моя, думаю, вы правы. Малый перерезал себе горло, вот и все. Я разочарован.

— Разочаруешься тут, но что поделать. О, а вот и мой друг инспектор.

И вправду, инспектор Ампелти пробирался к ним между столиков. Он был в штатском — его широкую фигуру уютно облекал твидовый костюм. Инспектор дружелюбно поздоровался с Гарриет.

— Подумал, что вы захотите взглянуть на свои снимки, мисс Вэйн. Мы опознали его.

— Да что вы! Уже? Вы хорошо работаете. Инспектор Ампелти — лорд Питер Уимзи.

Инспектор, казалось, очень обрадовался знакомству.

— Вы не теряете времени, милорд. Но не думаю, что вы найдете в этом деле загадку. Похоже, чистое самоубийство.

— Мы с прискорбием пришли к тому же заключению, — признался Уимзи.

— Хотя с чего бы ему кончать с собой, непонятно. Но этих иностранцев поди пойми, так ведь?

— Я так и подумала, что он иностранец, — вставила Гарриет.

— Точно. Он русский или что-то вроде этого. Поль Алексис Гольдшмидт, известен как Поль Алексис. Из этого самого отеля, между прочим. Профессиональный танцор, развлекает постояльцев — вы наверняка знаете таких людей. О нем тут почти ничего не известно. Появился чуть больше года назад, попросился на работу. Танцевал вроде хорошо, а у них как раз была вакансия, так что его взяли. Ему двадцать два или около того. Холост. Снимал комнату. Ничего предосудительного о нем не известно.

— Документы в порядке?

— Принял британское подданство. Вроде бы бежал из России после революции. Ему тогда было лет девять, но с кем он был, мы пока не выяснили. Когда он здесь появился, был одинок, а его квартирная хозяйка никогда не слышала, чтобы у него был хоть кто-то близкий. Но мы скоро все узнаем — как только обыщем его комнату.

— Он не оставил письма для коронера или чего-нибудь такого?

— Пока ничего не нашли. Что до коронера, то здесь загвоздка. Даже не знаю, мисс, когда вы нам понадобитесь для опознания. Видите ли, мы не можем найти тело.

— Только не говорите, — перебил Уимзи, — что зловещий доктор и таинственный китаец^[639] уже переправили его в заброшенный домик на торфяных болотах!

— Смейтесь, смейтесь, милорд. Нет, все чуть-чуть проще. Видите ли, тут в заливе северное течение, и при таком зюйд-весте тело с Утюга должно было смыть. Либо его выбросит на берег где-нибудь возле Сэнди-пойнта, либо оно застрянет в Жерновах. В этом случае придется ждать, пока ветер не стихнет. В такое бурное море на лодке не выйдешь и со скал не поныряешь, даже если знаешь, где нырять. Неприятно, но ничего не поделаешь.

— Хм, — буркнул Уимзи. — Как кстати вы сделали фотографии, Шерлок. Это единственное доказательство, что труп вообще был.

— Коронер фотографиями сыт не будет, — хмуро возразил инспектор. — Впрочем, все указывает на чистое самоубийство, так что невелика беда. Все же досадно. Мы стремимся к аккуратности в таких вещах.

— Естественно, — ответил Уимзи. — Но я убежден: если кому-то и под силу достичь аккуратности, так это вам, инспектор. На меня вы произвели впечатление аккуратиста. Прорицаю, Шерлок, что еще до обеда инспектор Ампелти разберет бумаги мертвеца, вытянет всю его историю из управляющего отелем, определит место покупки бритвы и объяснит загадку перчаток.

Инспектор рассмеялся.

— Думаю, из управляющего много не вытянешь, милорд, а бритва — дело десятое.

— Но перчатки?

— Не думаю, чтобы об этом мог знать кто-либо, кроме самого бедняги, а он мертв. Но что касается бумаг, тут вы попали в точку. Как раз сейчас этим и займусь. — Он замолчал, с сомнением переводя взгляд с Гарриет на Уимзи и обратно.

— Можете не волноваться, — сказал лорд Питер. — Мы не станем проситься с вами. Сыщик-любитель, как известно, вечно путается под ногами у полиции. Мы отправимся осматривать город, как подобает прекрасной юной леди и ее спутнику. Я бы попросил позволения взглянуть только на одну вещь, если это вас не слишком обременит, — на бритву.

Инспектор охотно согласился показать бритву лорду Питеру.

— Если вы пройдете со мной, — доброжелательно добавил он, — то сможете увильнуть от всех этих репортеров.

— Только не я! — заявила Гарриет. — Я пойду и подробно расскажу им о своей новой книге. Бритва — это всего лишь бритва, а хорошая реклама — это продажи. Идите вдвоем, а я к вам присоединюсь.

Она устремилась на поиски репортеров. Инспектор неловко улыбнулся.

— Юная леди не промах, — заметил он. — Но будет ли она держать язык за зубами?

— Хороший сюжет она не разболтает, — беззаботно бросил Уимзи. — Пойдемте выпьем.

— Слишком рано, — возразил инспектор.

— Или покурим.

Инспектор отклонил и это предложение.

— Ну или всласть посидим в холле, — сказал Уимзи, усаживаясь.

— Прошу извинить, но мне нужно идти. Я скажу в участке, что вы хотите посмотреть на бритву.

«Крепко сидит под каблуком у этой дамочки, — думал он, неуклюже протискиваясь в вертящиеся двери. — Бедолага».

Полчаса спустя, вырвавшись от Солкома Гарди и его коллег, Гарриет обнаружила, что Уимзи преданно ее дожидается.

— Я отделался от инспектора, — радостно сообщил он. — Надевайте шляпку и пойдем.

Их одновременный выход из «Гранд-отеля» был замечен и запечатлен фотографами, которые только что в полном составе вернулись с моря. Пара спустилась по мраморной лестнице под щелчки затворов и уселась в «даймлер» лорда Питера.

— У меня такое чувство, — ехидно сказала Гарриет, — словно мы только что обвенчались в церкви Святого Георгия на Ганновер-сквер.

— Нет, не такое, — возразил Уимзи. — Если б обвенчались, вы бы дрожали, как вспугнутая куропатка. Выйти за меня — это колоссальное потрясение, вы себе не представляете. Мы вмиг доберемся до участка, только бы суперинтендант не заупрямился.

Суперинтендант Глейшер очень кстати оказался занят, и демонстрировать бритву было поручено сержанту Сондерсу.

— С нее снимали отпечатки пальцев? — спросил Уимзи.

— Да, милорд.

— Что-нибудь нашли?

— Точно не знаю, сэр, но, кажется, нет.

— Ну, по крайней мере, ее можно взять в руки. — Уимзи вертел бритву в пальцах, тщательно осматривая, сперва невооруженным глазом, а потом сквозь лупу. Кроме тончайшей трещины на рукоятке слоновой кости, бритва не могла похвастаться яркими особенностями.

— Если на ней осталась хоть какая-то кровь, ее надо искать в месте соединения с рукояткой, — заметил он. — Но море, судя по всему, тут хорошо поработало.

— Уж не хотите ли вы сказать, что орудие преступления не является таковым? — спросила Гарриет.

— Как раз это я и хочу сказать. Орудие никогда не является таковым.

— Конечно. А труп — трупом. Тело, очевидно, принадлежит не Питеру Алексису…

— А премьер-министру Руритании…^[640]

— Который помер не от перерезанного горла…

— А от редкого яда, известного только бушменам Центральной Австралии…

— А горло было перерезано после смерти…

— Человеком средних лет, вспыльчивым, небрежным, с жесткой щетиной и дорогостоящими привычками…

— Вернувшимся недавно из Китая, — победоносно закончила Гарриет.

Сержант, слушавший этот обмен репликами с разинутым ртом, захохотал.

— Отлично, — снисходительно заметил он. — Писатели эти чего только не понапишут в книжках своих, а? Обхохочешься. Не желает ли ваша светлость взглянуть на другие вещественные доказательства?

Уимзи важно ответил, что очень бы желал, и ему были предъявлены шляпа, портсигар, туфля и носовой платок.

— Хм, — сказал Уимзи. — Шляпа так себе, ничего особенного. Объем черепа маловат. Бриллиантин, обычный вонючий сорт. В очень хорошем состоянии…

— Он был танцором.

— Мы вроде бы договорились, что премьер-министром. Волосы темные, вьющиеся, довольно длинные. Шляпа прошлогодняя, подновлена, и ленту меняли. Форма немного вычурнее, чем следует. Заключаю — не богат, но тщательно следит за внешностью. Делаем ли мы вывод, что шляпа принадлежит покойному?

— Думаю, да. Бриллиантин вполне соответствует.

— Совсем другое дело — портсигар. Пятнадцатикаратное золото^[641], простой и вполне новый, с монограммой П. А. Внутри шесть сигарет «Де Решке». Портсигар белого человека. Видимо, подарок состоятельной поклонницы.

— Или, разумеется, портсигар, подобающий премьер-министру.

— Как скажете. Носовой платок. Шелковый, но не из Берлингтонского пассажа^[642]. Расцветка — зверская. Метка прачечной…

— С меткой все в порядке, — вставил полицейский. — Уилверкомбская гигиеническая паровая прачечная, вполне подходит для такого малого, как этот Алексис.

— Подозрительно, — покачала головой Гарриет. — У меня в багаже три носовых платка, на которых не то что метки, но и инициалы совершенно посторонних людей.

— Точно премьер-министр, — скорбно кивнул Уимзи. — Премьер-министры, особенно руританские, совершенно не следят за вещами, отданными в стирку. Теперь туфля. Ага. Почти новая, на тонкой подошве. Цвет омерзительный, форма еще хуже. Стачана при этом вручную, значит, ее отвратительный вид — результат злого умысла. Хозяин туфли не слишком много ходил пешком. Сделана, очевидно, в Уилверкомбе.

— С туфлей тоже порядок, сэр, — снова встрял сержант. — Мы говорили с сапожником. Он и в самом деле изготовил эту туфлю для мистера Алексиса. Хорошо его знает.

— И вы действительно сняли ее с ноги трупа? Дело серьезное, Ватсон. Чужой платок еще ничего, но премьер-министр в чужих туфлях…

— Будет вам шутить, милорд! — Сержант снова хохотнул.

— Я никогда не шучу, — ответствовал Уимзи, уткнувшись лупой в подошву туфли. — Здесь видны слабые следы соленой воды, а на верхней части их нет. Вывод: он прошел по очень мокрому песку, но по воде не брел. Пара царапин на мыске, полученных, вероятно, при залезании на скалу. Мы вам страшно благодарны, сержант. Вы вольны поделиться с инспектором Ампелти всеми ценными наблюдениями, которые мы здесь сделали. Вот, выпейте рюмочку.

— Большое спасибо, милорд.

Уимзи не сказал больше ни слова, пока они не сели в машину.

— Сожалею, — объявил он, когда они пробирались переулками, — но придется отказаться от нашего плана осмотра достопримечательностей. Я получил бы истинное наслаждение от этого простого удовольствия, но если я не отправлюсь прямо сейчас, то не смогу съездить в город и вернуться до ночи.

Гарриет, которая готовилась объяснять, что у нее много работы и она не может терять время, шатаясь по Уилверкомбу в компании лорда Питера, нелогично почувствовала себя обманутой.

— В город? — повторила она.

— От вашего внимания не могло ускользнуть, — сказал Уимзи, с ужасающим проворством протиснувшись между батским креслом^[643] и фургоном мясника, — что проблема бритвы требует расследования.

— Конечно. Рекомендован визит в руританское посольство.

— Хм — не знаю, понадобится ли забираться дальше Джермин-стрит.

— В поисках небрежного мужчины средних лет?

— В конечном счете — да.

— Так что же, он действительно существует?

— Ну, я не поручусь за его точный возраст.

— Или за его привычки?

— Да, они могут оказаться привычками его камердинера.

— Или за жесткую щетину и вспыльчивость?

— Думаю, в щетине можно быть уверенным.

— Я сдаюсь, — покорно сказала Гарриет. — Пожалуйста, объясните.

Уимзи подвел машину ко входу в «Гранд-отель» и посмотрел на часы.

— Могу уделить вам десять минут, — произнес он официальным тоном. — Давайте сядем в холле и закажем чего-нибудь освежающего. Рановато, конечно, но после пинты пива ехать всегда веселее. Отлично. Теперь о бритве. Как вы могли заметить, это дорогой инструмент исключительного качества, изготовленный первоклассным мастером. Вдобавок к имени изготовителя на обратной стороне выгравировано загадочное слово «Эндикотт».

— Да, что такое Эндикотт?

— Эндикотт — это один из самых престижных парикмахеров в Вест-Энде. Был, по крайней мере. Такой престижный и величественный, что даже не называет себя современным снобским словом «парикмахер», предпочитая старомодное «цирюльник». Вряд ли он снизойдет — то есть снисходил — до бритья персоны, чья фамилия не встречалась в «Дебретте»^[644] в течение последних трех столетий. И как бы ты ни был богат и титулован, кресла Эндикотта по несчастной случайности вечно будут заняты, а тазики для бритья — заказаны. В его заведении царит утонченная атмосфера аристократического клуба середины викторианской эпохи. Рассказывают, что однажды к Эндикотту попал некий пэр, нажившийся в войну на спекуляции сапожными шнурками, или пуговицами, или чем-то еще. Его случайно допустил к священному креслу новый помощник, не имевший достаточного опыта работы в Вест-Энде, — в войну не хватало парикмахеров, вот его и наняли на свою голову. Несчастный пэр не провел в этой кошмарной атмосфере и десяти минут, как его волосы встали дыбом, а члены обратились в камень. Его пришлось перевезти в Хрустальный дворец^[645] и поместить среди допотопных чудовищ.

— И что?

— А вот что. Прежде всего невероятно, чтобы человек, покупающий бритвы Эндикотта, носил шляпу серийного производства и такие душераздирающие туфли, как те, что были на трупе. Учтите, — добавил Уимзи, — что здесь дело не только в деньгах. Сделанные на заказ туфли доказывают всего лишь, что танцор заботился о своих ногах. Но мог ли человек, которого бреет Эндикотт, заказать — находясь в здравом уме — туфли такого цвета и формы? И вообразить нельзя.

— Боюсь, я так и не смогла усвоить все неписаные законы и правила мужского костюма. Поэтому Роберт Темплтон неряшлив в одежде.

— Одежда Роберта Темплтона всегда меня мучила, — покаялся Уимзи. — Это единственное пятно на ваших историях, в остальном пленительных. Но оставим эту печальную тему и вернемся к бритве. Она видала виды. Ее довольно часто затачивали, судя по состоянию лезвия. А ведь первоклассная бритва, такая, как эта, почти не требует заточки — при условии, что ее аккуратно правят и бережно используют. Значит, либо ее хозяин был неуклюж и пренебрегал правкой, либо его щетина была необычайно жесткой, либо и то и другое — что наиболее вероятно. Мне он видится человеком, неловким в обращении с инструментами, — вы таких наверняка знаете. Их перья вечно сажают кляксы, а заводя часы, они слишком усердствуют. Бритву они править забывают, пока ремень для правки не высохнет и не заскорузнет, а уж тогда правят ее свирепо и делают на лезвии зазубрины. Тут они теряют терпение, проклинают бритву и отсылают ее для заточки. Этого хватает всего на пару недель, а затем бритву отправляют назад, сопроводив невежливыми комментариями.

— Понятно. Ну, я всего этого не знала. Но почему вы сказали, что он был средних лет?

— А это скорее догадка. Я полагаю, что молодой человек, которому так трудно обращаться с бритвой, давно бы перешел на безопасные лезвия и менял бы их каждые пару дней. Но человеку средних лет нелегко расстаться с привычкой. Как бы то ни было, я уверен, что бритву постоянно использовали больше трех лет. А если мертвецу было всего лишь двадцать два, да к тому же он был бородат, то я не понимаю, как он мог до такой степени износить лезвие, сколько бы раз его ни затачивали. Надо узнать у управляющего отелем, была ли у него борода год назад, когда он тут появился. Возможно, это еще больше сузит временные рамки. Но первым делом нужно отыскать старого Эндикотта и узнать, могло ли случиться так, что одна из его бритв была продана после 1925 года.

— Почему 1925-го?

— Потому что тогда он продал свое заведение и удалился на покой с варикозными венами и круглым состоянием.

— А кому досталось дело?

— Никому. В этом месте теперь магазин, где продаются изысканнейшие сорта ветчины и мясных консервов. У него не было сыновей, чтобы продолжить дело, — единственный Эндикотт-младший, бедняга, был убит под Ипром^[646]. Старый Эндикотт сказал, что никому не продаст свое имя. Да и цирюльня без него уже не будет Эндикоттовой. Ничего не поделаешь.

— Но он мог продать кому-то свои запасы?

— Это я и хочу узнать. Мне надо ехать. Постараюсь вернуться вечером, так что не волнуйтесь.

— И не собиралась! — возмутилась Гарриет. — Я абсолютно спокойна.

— Отлично. Да! Пока я езжу — не разузнать ли мне насчет разрешения на брак?

— Спасибо, не стоит беспокоиться.

— Ну и ладно, я на всякий случай спросил. Кстати, пока меня нет, не желаете ли поработать на общее дело и пообщаться с другими здешними танцорами? Возможно, удастся добыть какие-нибудь сплетни об Алексисе.

— А что, это мысль. Но мне понадобится приличное платье, если только его можно достать в Уилверкомбе.

— Берите винного цвета. Мне всегда хотелось увидеть вас в винноцветном платье. Они идут дамам с медовой кожей. Что за нелепое слово — «кожа»! «Медово-золотых кувшинок медово-сладкий фимиам»^[647]. У меня на все найдется цитата — это экономит собственные мысли.

— Да провались он! — воскликнула Гарриет, внезапно оставшись одна в синебархатном холле. Затем вдруг сбежала по лестнице и вспрыгнула на подножку «даймлера».

— Портвейн или херес?

— Что? — ошарашенно спросил Уимзи.

— Платье — цвета портвейна или хереса?

— Кларета, — ответил он. — Шато-марго 1893 года или около того. Год или два роли не сыграют.

Он приподнял шляпу и выжал сцепление. Гарриет повернулась, и тут ее окликнул смутно знакомый голос:

— Мисс… э… мисс Вэйн? Не уделите ли мне пару минут?

Перед Гарриет стояла та самая «хищная карга», которую она видела прошлым вечером в танцзале отеля.

Глава V Свидетельствует невеста

Просил меня он стать его графиней.

Сегодня обещал за мной прийти,

Но эту я мечту похоронила.

«Трагедия невесты»^[648]

Пятница, 19 июня

Гарриет почти позабыла о существовании этой женщины, но теперь, вспомнив тот эпизод до мелочей, удивилась собственной глупости. Нервное ожидание, рассеянный и восторженный вид, постепенно сменившийся капризным нетерпением, расспросы о мистере Алексисе, то, как она, огорченная, поспешно покинула зал. Теперь женщина выглядела такой старой, ее так портили страх и горе, что Гарриет из какой-то неловкой деликатности отвела взгляд и довольно резко ответила:

— Да, разумеется. Пойдемте ко мне в номер.

— Вы очень добры. — Женщина помолчала немного и, подходя к лифту, добавила: — Меня зовут миссис Уэлдон. Я тут живу уже некоторое время. Мистер Грили — то есть управляющий — хорошо меня знает.

— Все в порядке, — сказала Гарриет, догадавшись, что миссис Уэлдон дает ей понять, что она не воровка, не мошенница и не торгует живым товаром. Она в свою очередь попыталась дать миссис Уэлдон понять, что и не подозревает ее ни в чем подобном. От смущения Гарриет говорила несколько грубовато. Она предвидела надвигающуюся «сцену», а «сцен» она не любила. В угрюмом молчании Гарриет привела гостью в номер 23 и пригласила ее сесть.

— Это по поводу, — миссис Уэлдон упала в кресло, сжав костлявыми руками дорогую сумочку, — по поводу мистера Алексиса. Горничная рассказала ужасное… я побежала к управляющему, а он не захотел говорить… я видела вас с полицейскими… и все эти репортеры говорили… они указали на вас… О мисс Вэйн, пожалуйста, скажите мне, что случилось!

Гарриет прочистила горло и машинально стала шарить по карманам в поисках сигарет.

— Боюсь, у меня очень плохие новости. Так вышло, что вчера днем я оказалась на берегу и нашла там человека — мертвого. И насколько я знаю… к величайшему сожалению, это, судя по всему, мистер Алексис.

Нет смысла ходить вокруг да около. Это жалкое создание с крашеными волосами и изможденным размалеванным лицом должно узнать правду. Гарриет чиркнула спичкой и задержала взгляд на пламени.

— Это я и слышала. Что случилось? Сердечный приступ?

— Увы, нет. Нет. Кажется, они думают, что он… (как это помягче сказать?) сделал это сам (что угодно, только не «самоубийство»).

— Он не мог! Не мог! Правда, мисс Вэйн, тут какая-то ошибка. Наверное, это несчастный случай.

Гарриет покачала головой.

— Но вы же не знаете, откуда вам знать, что это совершенно невозможно. Нельзя говорить такие жестокие вещи. Он был абсолютно счастлив, он не мог этого с собой сделать. Зачем ему… — Миссис Уэлдон замолкла и смотрела на Гарриет жадными глазами. — Я слышала что-то про бритву. Мисс Вэйн! От чего он умер?

Тут уж помягче никак не скажешь. Даже длинного латинского названия нет.

— У него было перерезано горло, миссис Уэлдон.

(Простые слова беспощадны.)

— Ой.

Казалось, от миссис Уэлдон остались одни глаза да кости.

— Да, они сказали… они сказали… я не расслышала, не хотела переспрашивать… и все они говорили об этом с таким удовольствием!

— Я знаю, — сказала Гарриет. — Понимаете, газетчики — они этим живут. Они не нарочно. Это их хлеб с маслом, они не могут иначе. К тому же они ведь не могли знать, как это для вас важно.

— Не могли. Но это очень важно. Но вы — вам незачем выдумывать ужасные подробности. Я могу вам доверять?

— Вы можете мне доверять, — медленно проговорила Гарриет, — но это никак не мог быть несчастный случай. Я не хочу объяснять почему, но поверьте, нет ни малейшей вероятности.

— Тогда это не мистер Алексис. Где он? Я могу его увидеть?

Гарриет объяснила, что тело еще не нашли.

— Тогда это кто-то другой! С чего они взяли, что это Поль?

Гарриет неохотно рассказала про фотографию, предвидя следующую просьбу.

— Покажите ее мне.

— Это не слишком приятное зрелище.

— Покажите мне фотографию. Я не ошибусь.

Наверное, лучше сразу отмести все сомнения.

Гарриет медленно вытащила снимок. Миссис Уэлдон выхватила его из рук.

— Господи! О господи!

Гарриет позвонила в колокольчик, а затем, выйдя вкоридор, подозвала официанта и попросила виски с содовой, покрепче. Получив виски, сама внесла поднос в номер и заставила миссис Уэлдон выпить. Потом достала чистый носовой платок и стала ждать, когда буря утихнет. Она сидела на подлокотнике и беспомощно гладила миссис Уэлдон по плечу. К счастью, кризис выразился в безудержных рыданиях, а не в истерике. Гарриет почувствовала, что начинает уважать миссис Уэлдон. Когда рыдания немного стихли, а пальцы стали ощупывать сумочку в поисках носового платка, Гарриет вложила в них свой.

— Спасибо, моя милая, — кротко поблагодарила миссис Уэлдон.

Она промокнула глаза, оставив на ткани черные и красные разводы. Затем высморкалась и села прямо.

— Простите, — несчастным голосом произнесла она.

— Ничего. У вас, должно быть, сильный шок. Вы, наверное, хотите умыться. Станет немного легче, да?

Гарриет предоставила губку и полотенце. Миссис Уэлдон стерла гротескные следы горя. Из складок полотенца показалось ее лицо — желтое лицо женщины под шестьдесят. В натуральном виде она выглядела стократ достойнее. Она инстинктивно потянулась к сумочке, но затем передумала.

— Я ужасно выгляжу, — сказала она с тоскливым смешком, — но теперь это уже не важно.

— Ничего подобного. Вы очень неплохо выглядите. Правда. Присядьте. Возьмите сигарету. И давайте я вам дам фенацетин^[649] или еще что-нибудь. У вас наверняка болит голова.

— Спасибо. Вы очень добры. Я больше не буду такой бестолковой. Я так вас обеспокоила.

— Вовсе нет. Если б я только могла вам помочь.

— Вы сможете. Если захотите. Я уверена, что вы умная — у вас умное лицо. А я неумная и очень об этом жалею. Будь я умной, я была бы счастливее.

Хорошо, когда чем-нибудь занимаешься. Я часто думаю, что если бы умела писать картины, или ездить на мотоцикле, или хоть что-то, моя жизнь была бы полнее.

Гарриет с серьезным видом согласилась, что хорошо иметь в жизни какое-то занятие.

— Но, разумеется, я воспитана иначе, — продолжала миссис Уэлдон. — Я живу чувствами, по-другому не могу. Такой уж я создана. Конечно, моя жизнь в браке была трагедией. Но теперь это в прошлом. А мой сын — вас, моя дорогая, наверно, удивит, что у меня взрослый сын, но я вышла замуж неприлично рано — так вот, сын — это мое большое разочарование. У него нет сердца, что странно, ведь я сама — одно сплошное сердце. Я предана сыну, дорогая мисс Вэйн, но молодые люди такие черствые. Будь он ко мне чуточку добрее, я могла бы жить только им и для него. Все всегда говорили, что я была ему прекрасной матерью. Но когда родное дитя тебя покидает, остаешься в ужасном одиночестве. Хочется ухватить себе хоть капельку счастья. Разве можно за это осуждать?

— Я знаю, — ответила Гарриет. — Я тоже пыталась ухватить. Впрочем, ничего не вышло.

— Не вышло?

— Нет. Мы поссорились, а потом — потом он умер, и все подумали, что это я его убила. А я не убивала. В конце концов настоящего убийцу нашли, но все это было очень неприятно…

— Бедняжка. Но, конечно, вы умница, вы заняты делом. Вам, должно быть, легче это пережить.

Но что делать мне? Я даже не знаю, с чего начать, чтобы распутать эту ужасную историю с Полем. Но вы умница и мне поможете, правда?

— Сначала скажите, чего именно вы от меня хотите.

— Да, конечно. Я такая глупая, даже объяснить как следует не умею. Но понимаете, мисс Вэйн, я знаю, знаю совершенно точно, что бедный Поль не мог… совершить такое безрассудство. Он не мог. Он был абсолютно счастлив со мной, просто дождаться не мог.

— Дождаться чего? — спросила Гарриет.

— Свадьбы, конечно, — сказала миссис Уэлдон так, словно речь шла о чем-то совершенно очевидном.

— А, понятно. Простите меня. Я не знала, что вы собирались пожениться. Когда?

— Через две недели. Как только я буду готова. Мы были так счастливы — как дети… — Глаза миссис Уэлдон опять наполнились слезами. — Я расскажу вам все. Я приехала сюда в январе. Была очень больна, доктор рекомендовал мягкий климат, а мне так надоела Ривьера… И я решила попробовать Уилверкомб, просто для разнообразия. Приехала сюда. Этот отель, знаете, в самом деле очень хорош, и я тут уже была однажды, с леди Хартлпул — но она, вы знаете, умерла в прошлом году. В первый же вечер Поль пригласил меня танцевать. Нас притянуло, словно магнитом. Как только наши взгляды встретились, мы поняли, что нашли друг друга. Он тоже был одинок. Мы танцевали каждый вечер. Мы подолгу катались на машине, он рассказал мне все о своей печальной жизни. Мы ведь оба изгнанники — каждый в своем роде.

— Да, он ведь приехал из России.

— Да, маленьким мальчиком. Бедный малыш. Он ведь князь, вы знаете. Но он не любил об этом болтать. Разве что намекнет. Он очень переживал, что вынужден работать танцором. Я ему сказала, когда мы стали ближе друг другу, что теперь он князь моего сердца, а он ответил, что не променял бы это на императорскую корону, бедный мальчик. Ужасно меня любил, я даже пугалась порой. Русские такие страстные, знаете ли.

— Конечно, конечно, — поддакнула Гарриет. — Между вами не было размолвки или чего-то, что могло привести?..

— О нет! Мы друг в друге души не чаяли. В последний вечер мы танцевали вдвоем, и он прошептал мне, что в его жизни грядут чудесные перемены. Весь дрожал от волнения и радости. Конечно, он часто волновался по пустякам, но это было настоящее ожидание большого счастья. Он так восхитительно танцевал в тот вечер. Это потому, признался он мне, что его сердце переполняет радость и он ступает словно по воздуху. Он сказал: «Возможно, завтра мне придется уехать, и я пока не могу рассказать, куда и зачем». Я не стала его расспрашивать, чтобы все не испортить, но, разумеется, знала, о чем он. Он собирался получить разрешение на брак^[650], и через две недели мы бы поженились.

— Где вы хотели пожениться?

— В Лондоне. В церкви, разумеется. Контора регистратора — такое тоскливое место, не правда ли? Конечно, ему нужно было остаться на некоторое время в церковном приходе^[651] — вот что он имел в виду, говоря об отъезде. Мы не хотели, чтобы здесь раньше времени узнали наш секрет — из-за злых языков. Видите ли, я немного старше его, а людям только дай повод позлословить. Я и сама из-за этого переживала, но Поль всегда говорил: «Я вижу твое сердце, Цветочек». Он меня так называл, потому что меня зовут Флора. Чудовищное имя, как только мои бедные родители до него додумались. «Вижу твое сердце, а ему ровно семнадцать лет». Он так красиво говорил, но это была чистая правда. С ним я чувствовала себя на семнадцать.

Гарриет что-то невнятно пробормотала. Этот разговор был для нее мучителен — тошнотворный и жалкий, фальшивый и вместе с тем до жути искренний, гротескно-комический и душераздирающе печальный. Ей хотелось во что бы то ни стало прекратить его, и в то же время — во что бы то ни стало продолжать и по ниточке вытянуть еще несколько фактов из клубка цветистых нелепостей.

— До меня он никого не любил, — рассказывала миссис Уэлдон. — Первая любовь юноши — в ней есть что-то свежее и святое. Чувствуешь — ну, почти что благоговение. Он ревновал меня к покойному мужу, хотя я говорила, что там не к чему ревновать. Я вышла за Джона Уэлдона сущим ребенком, не представляла, что такое любовь. Будто проспала все годы до встречи с Полем. Нет, были и другие мужчины, я не притворяюсь, будто их не было, которые хотели на мне жениться (я ведь очень рано овдовела), но они ничего для меня не значили — совершенно ничего. «Сердце девочки с опытом женщины» — вот как поэтично Поль об этом говорил… И это была правда, моя милая, чистая правда.

— Да-да, конечно. — Гарриет старалась, чтобы ее голос звучал убедительно.

— Поль был так красив, так изящен, если б вы только его видели! И очень скромен, и ни капельки не испорчен, хотя за ним бегали все женщины. Он долго боялся со мной заговорить — то есть сказать мне о своих чувствах. Собственно говоря, мне пришлось сделать первый шаг, а то он бы так и не отважился, хотя было прекрасно видно, что он влюблен. Между прочим, это он предложил подождать со свадьбой до июня, хотя мы обручились в феврале. Такой милый, такой чуткий — он считал, мы должны попытаться преодолеть сопротивление моего сына. Конечно же, Поль был так щепетилен из-за своего положения. Понимаете, я довольно богата, а у бедного мальчика ни гроша за душой не было, и он ни в какую не хотел принимать от меня подарки, пока мы не поженимся. Ему пришлось всего добиваться самому, ведь эти кошмарные большевики все у него отняли.

— Кто о нем заботился после приезда в Англию?

— Женщина, которая его сюда привезла. Он звал ее «баба Наташа», говорил, что она была крестьянкой, что была ему безгранично предана. Но она вскоре умерла, и Поль попал в семью еврея-портного. Они были очень добры к нему. Усыновили, оформили британское подданство и дали свою фамилию — Гольдшмидт. Потом их дело прогорело, и они страшно обнищали. Полю пришлось работать посыльным и продавать газеты. Затем они попытались уехать в Нью-Йорк, но там оказалось еще хуже. Потом они умерли, и Поль остался один. Он не любил рассказывать о том периоде жизни. Все это было для него как дурной сон.

— А он ходил в школу?

— Да, учился в обычной бесплатной школе вместе с бедными истсайдскими детишками. Но школу он ненавидел. Его дразнили за то, что он был такой нежный. Вели себя с ним очень грубо, а однажды на спортивной площадке так сшибли с ног, что он потом долго болел. Он был страшно одинок.

— А что он делал, когда окончил школу?

— Нашел работу, мыл стаканы в ночном клубе. Говорил, что девочки его привечали, но почти ничего не рассказывал о том времени. Он был очень ранимый, понимаете. Он думал, что люди станут смотреть на него свысока, если узнают, что он занимался такой работой.

— Наверно, там он и танцевать выучился, — задумчиво сказала Гарриет.

— Да, он блестяще танцевал. Это было у него в крови. Став старше, устроился работать профессиональным танцором и имел успех, хотя, конечно, это была не та жизнь, о которой он мечтал.

— Зарабатывал он неплохо, — отметила Гарриет, вспомнив щегольскую одежду и сделанные на заказ туфли.

— Он усердно трудился. Но здоровьем не отличался и говорил мне, что скоро не сможет зарабатывать танцами. У него было больное колено — артрит или что-то такое, — и он боялся остаться калекой. Это так ужасно, правда? Поль был таким романтиком, писал прекрасные стихи. Он любил все красивое.

— А как он попал в Уилверкомб?

— Он вернулся в Англию в семнадцать лет и нашел работу в Лондоне. Но то заведение разорилось, или его закрыла полиция, не помню, и он приехал сюда, просто отдохнуть на те деньги, что скопил. Узнал, что здесь нужен танцор, нанялся на временную работу и так хорошо себя показал, что ему предложили остаться.

— Понимаю. — Гарриет подумала, что будет непросто проследить передвижения Алексиса по нью-йоркскому гетто и клубам Вест-Энда, которые возникают как грибы и так же быстро исчезают.

— Поль говорил, что нас с ним сюда судьба привела. Так странно, правда? Мы оба попали сюда случайно, как будто нам было предначертано встретиться. А теперь… — По щекам миссис Уэлдон потекли слезы, она жалобно посмотрела на Гарриет. — Мы оба были так несчастны и одиноки, но вместе были бы так счастливы.

— Это ужасно грустно, — беспомощно сказала Гарриет. — Наверное, мистер Алексис был очень темпераментным.

— Если вы имеете в виду, что он сам сделал эту ужасную вещь — то нет, никогда. Я знаю, что это не он. Конечно, он был темпераментным, но со мной он был безоблачно счастлив. Я никогда не поверю, что он ушел вот так, даже не попрощавшись. Это невозможно, мисс Вэйн. Вы должны доказать, что это невозможно. Вы такая умница, я знаю, вы сможете. Поэтому я и хотела с вами увидеться и рассказать про Поля!

— Вы понимаете, — тихо произнесла Гарриет, — что если он сам этого не делал, то это сделал кто-то другой?

— А почему бы и нет?! — вскричала миссис Уэлдон. — Кто-то мог позавидовать нашему счастью. Поль был так красив и романтичен — наверняка нам завидовали. Или это были большевики! Эти страшные люди ни перед чем не остановятся, я только вчера читала в газете, что Англия ими просто кишит. И пишут, что все строгости с паспортами совершенно от них не защищают. Я считаю, это настоящее вредительство: мы позволяем им приезжать сюда, плести заговоры, угрожать нашей жизни — а правительство им потакает. Они убили Поля, и я не удивлюсь, если завтра они начнут бросать бомбы в короля, а затем в королеву. Это следует прекратить, а не то у нас случится революция. Подумать только, распространяют свои гадкие листовки на флоте.

— Ну, подождем и посмотрим, что найдет полиция. Она наверняка захочет с вами поговорить. И, боюсь, это будет не очень приятно для вас, но они захотят узнать все.

— Я готова пройти через все, что понадобится, — сказала миссис Уэлдон, решительно вытирая глаза, — только бы удалось обелить его память. Большое вам спасибо, мисс Вэйн. Боюсь, я отняла у вас много времени. Вы были очень добры.

— Не стоит благодарности. Мы с вами сделаем все, что в наших силах.

Она проводила гостью до двери, а потом вернулась в кресло, закурила и стала думать. Могла ли близкая перспектива женитьбы на миссис Уэлдон быть достаточным мотивом для самоубийства? Она склонялась к тому, что не могла. Из-под венца всегда можно сбежать. Но кто их знает, этих темпераментных людей?

Глава VI Свидетельствует первый цирюльник

То благодушный был старик.

«Второй брат»^[652]

Пятница, 19 июня — день и вечер

— Не могли бы вы сказать мне, что стало со старым мистером Эндикоттом? — осведомился лорд Питер.

Управляющий магазином мясных деликатесов предпочитал обслуживать знатных клиентов лично. Ему пришлось остановить руку с вертелом, который уже было вонзился в окорок.

— Да, милорд. У него дом в Илинге. Он иногда заглядывает к нам за баночкой наших фирменных пикулей. Весьма примечательный господин этот мистер Эндикотт.

— Да, в самом деле. Я давно его не видел. Боялся, уж не случилось ли с ним чего-нибудь.

— О нет, что вы, милорд. Он в добром здравии. В семьдесят шесть лет увлекся гольфом, а еще коллекционирует изделия из папье-маше. Ничто так не держит на плаву, как интересное занятие, — вот как он говорит.

— Совершенно верно, — ответил Уимзи. — Надо к нему как-нибудь заехать, навестить. Какой у него адрес?

Управляющий сообщил адрес, а затем, вернувшись к насущным вопросам, вогнал вертел в окорок до самой кости, мастерски крутанул, вытащил и церемонно поднес лорду Питеру, держа за рукоять. Тот сосредоточенно обнюхал его, сказал «Ах!» с надлежащим восторгом и торжественно вознес ветчине хвалу.

— Спасибо, милорд. Думаю, она вам придется по вкусу. Доставить ее к вам домой?

— Я возьму ее с собой.

Управляющий подозвал продавца, который тщательно обернул товар бесчисленными слоями жиронепроницаемой бумаги, белой бумаги и оберточной бумаги, обвязал бечевкой наилучшего качества, искусно соорудил из свободного конца бечевки удобную ручку и застыл со свертком, как нянька со спеленатым принцем крови на руках.

— Моя машина у входа, — сказал Уимзи.

Лицо продавца просияло. На Джермин-стрит выкатилась церемониальная процессия: продавец нес ветчину, лорд Питер натягивал автомобильные перчатки, управляющий бормотал ритуальные любезности, второй продавец открывал дверь и кланялся через порог. Наконец машина унеслась прочь, оставив на улице благоговейно перешептывающуюся толпу, которая собралась, чтобы восхититься обтекаемой формой и обсудить количество цилиндров.

Дом Эндикотта в Илинге нашелся очень легко. Хозяин был дома. Подношение окорока и встречное предложение выпить стаканчик старого хереса прошли в теплой обстановке, в какой подобает обмениваться дарами равным по силе, но дружественным монархам. Лорд Питер ознакомился с коллекцией подносов из папье-маше, поддержал беседу о гольфе, а затем без неуместной поспешности перешел к цели визита.

— Одна из ваших бритв, Эндикотт, попалась мне при чрезвычайно любопытных обстоятельствах. Не сможете ли вы что-нибудь о ней рассказать?

Мистер Эндикотт с любезной улыбкой на цветущем лице налил еще по стакану хереса и ответил, что будет счастлив, если окажется полезен. Уимзи описал модель и внешний вид бритвы и поинтересовался, нельзя ли узнать, кто ее купил.

— А! С костяной рукоятью, говорите. Повезло, что вам встретилась такая, их у нас было всего три дюжины. Большинство клиентов предпочитают черные рукояти. Да, об этих я могу кое-что рассказать. Модель поступила к нам во время войны — кажется, в 1916-м. Тогда не так-то просто было достать первоклассное лезвие, но эти были отличные. Все же белые рукояти — недостаток; помню, как мы радовались, когда отправили дюжину старому клиенту из Бомбея, капитану Фрэнсису Этертону. Он попросил прислать с запасом — для себя и для друзей. Это было году в 1920-м.

— Бомбей? Далековато. Но как знать. А что с остальными?

Мистер Эндикотт, судя по всему, обладал феноменальной памятью. Он погрузился мыслями в прошлое и принялся излагать:

— Во-первых, капитан второго ранга Меллон. У него было две таких бритвы. Но его можно исключить, потому что его корабль был взорван и затонул со всем экипажем. Бритвенный прибор пошел ко дну вместе с хозяином. В 1917-м вроде бы. Меллон был настоящим джентльменом, из хорошей семьи. Из дорсетских Меллонов. Еще одна у герцога Уэзерби. Недавно он говорил, что она до сих пор у него, так что он тоже отпадает. И мистер Притчард. С его бритвой произошла удивительная история. Его слуга сошел с ума и попытался прирезать ею хозяина, но, по счастью, мистер Притчард смог его одолеть. Слугу арестовали за покушение на убийство, но признали невменяемым, а бритва служила вещественным доказательством на суде. Знаю, что мистер Притчард потом купил себе новую бритву, черную, потому что старую в борьбе вонзили в спинку стула, выщербив лезвие. Он сказал, что оставит ее на память о том, как прошел по лезвию бритвы. Я тогда подумал, что это очень остроумно. Мистер Притчард — занятный джентльмен. Еще одна была у полковника Граймса, но ему пришлось бросить свои принадлежности при отступлении к Марне^[653], и мне неизвестно, что с ней случилось. Ту бритву он любил и купил другую такую же, она до сих пор у него. Это уже шесть из второй дюжины. Что же стало с остальными?.. О, знаю! С одной из них приключилась забавнейшая история. Молодой мистер Рэтклифф — достопочтенный^[654] Генри Рэтклифф — однажды явился ко мне в крайне возбужденном состоянии. «Эндикотт, — вскричал он, — вы только взгляните на мою бритву!» — «Господи помилуй, — изумился я, — да ею будто дрова пилили». — «Вы почти угадали, Эндикотт, — сказал он. — Моя свояченица и ее гениальные приятели задумали поставить какой-то домашний спектакль и вырезали декорации моей лучшей бритвой». Боже праведный, как он бушевал! Лезвие, конечно, было непоправимо испорчено, он купил другое, прекраснейшую французскую бритву, которую мы в то время пробовали. Потом… а, да! Бедный лорд Блэкфрайарз. Печальная история. Он женился на одной из этих кинозвезд, а та промотала его деньги и сбежала с каким-то даго^[655] — да вы это, наверное, помните, милорд. Вышиб себе мозги, бедняга. Он оставил пару бритв своему камердинеру, а тот не расстанется с ними ни за что. По две бритвы купили майор Хартли и полковник Белфридж. Оба покинули Лондон и переселились в деревню. Я могу дать вам их адреса. Теперь сэр Джон Вестлок. О нем я не могу сказать ничего определенного. У него были какие-то неприятности, он уехал за границу во время скандала с трестом «Мегатерий»^[656]. Когда же это было — в начале двадцатых, так ведь? Память моя уже не та. У него была пара бритв. Он умел ценить хорошие лезвия и очень бережно за ними ухаживал. Мистер Алек Бэринг — с ним тоже печально вышло. Говорят, это наследственное, но я всегда думал, что та авиакатастрофа не могла не повлиять. Там, где он сейчас, бритву ему вряд ли дадут. У него была одна из этой партии, замена той, что он забыл в отеле. Итого сколько? Уже шестнадцать, не считая той дюжины, что отправлена в Бомбей. Вот почти и все, потому что полдюжины я отдал своему последнему старшему помощнику, когда закрывался. Он держит заведение в Истборне, и дела у него, говорят, идут весьма неплохо. Двадцать две. А что же с последней парой?

Мистер Эндикотт почесал в затылке со страдальческим видом.

— Иногда мне кажется, что я начинаю сдавать, хотя мой гандикап^[657] уменьшается, да и дыхание не подводит. Но кто же все-таки купил эту пару? Ну же. Мог ли это быть сэр Уильям Джонс? Нет, не мог. Или маркиз де?.. Нет. Минутку. Эту пару сэр Гарри Рингвуд купил для своего сына — молодого мистера Рингвуда, который учился в Модлин-колледже^[658]. Я же помню, что не видел их потом. Он их купил в 1925-м, а молодой джентльмен после университета поступил в Министерство по делам колоний и уехал в Британскую Восточную Африку. Вот! Я знал, что постепенно вспомню. Вот вся партия, милорд.

— Эндикотт, вы великолепны, — восхитился лорд Питер. — В жизни не встречал старика моложе вас. И я хочу знать, у кого вы покупаете вина.

Довольный мистер Эндикотт подтолкнул графин к лорду Питеру и назвал имя виноторговца.

— Многих из этого списка мы можем сразу исключить, — сказал Уимзи. — С полковником Граймсом проблема: кто знает, что произошло с прибором, оставленным во Франции, но думаю, кто-то да прикарманил его. Не исключено, что бритва вернулась в Англию. Это вариант. Надо разыскать майора Хартли и полковника Белфриджа. Не думаю, что это сэр Джон Вестлок. Если он бережливый малый, то уж наверное бритвы возит с собой, холит их и лелеет. Следует узнать о бедняге Бэринге. Его бритву могли продать или отдать кому-то. И мы должны разведать о молодом Рингвуде, хотя его, скорее всего, можно вычеркнуть. Остается ваш помощник. Как вы думаете, он мог их продать?

— Нет, милорд, вряд ли. Он собирался оставить их себе. Ему, знаете, нравилось, что на них старое имя. Но для продажи клиентам он поставил бы на бритвах собственное. Понимаете, милорд, в этом есть свой шик. Только если ваши дела идут успешно и вы можете заказывать бритвы партиями по три дюжины, вам на них выгравируют имя. Он очень хорошо начал, купил три дюжины лезвий Круппа. Уши мне про них прожужжал. Так что, скорей всего, клиентам он продает именно их.

— Верно. Мог ли он продать те бритвы подержанными?

— Этого я сказать не могу, — отвечал Эндикотт. — Подержанные бритвы не очень-то покупают, разве что бродячий парикмахер придет.

— Что такое бродячий парикмахер?

— Это безработные парикмахеры, милорд, они ходят с места на место, надеются, что их возьмут работать на подхвате, когда не хватает рук. В нашем заведении таких, считайте, и не было. Как правило, они не первоклассные мастера, а я не подпустил бы к своим джентльменам никого, кроме первоклассного мастера. Но в таком месте, как Истборн, где в сезон большой наплыв клиентов, без них редко обходится. Может, вы захотите сами расспросить моего бывшего помощника. Его зовут Пламер, на Бельведер-роуд. Если хотите, я ему сообщу.

— Не стоит беспокоиться, я сам к нему заеду. Только один вопрос. Не было ли среди упомянутых вами клиентов неуклюжего малого, который терзал свои бритвы и постоянно отсылал их обратно для заточки?

Мистер Эндикотт захихикал.

— Как же, как же. Полковник Белфридж — боже! Боже! Он над своими бритвами измывался, как мог, и, наверное, до сих пор продолжает. То и дело заявлял мне: «Честное слово, Эндикотт, я не понимаю, что вы делаете с моими бритвами. Они и недели не держат заточку. Сталь уже не та, что была до войны». Но дело не в стали и не в войне. Дело в нем самом. Честное слово, я думаю, что он бритву на ремне тупил, а не правил. У него не было слуги, знаете. Полковник принадлежит к очень благородному роду, но отнюдь не богат. Прекрасный солдат, я уверен.

— Старой школы, а? — сказал Уимзи. — Сердце доброе, но горяч не в меру. Знаю таких. Где, говорите, он теперь живет?

— В Стэмфорде, — не задумываясь, ответил Эндикотт. — На Рождество прислал мне открытку. Очень мило с его стороны — меня помнить. Но мои старые клиенты в этом смысле очень чуткие. Они знают, что я ценю их благодарную память. Что ж, милорд, я был чрезвычайно рад вас видеть, — добавил он, видя, что Уимзи встал и потянулся за шляпой. — Очень надеюсь, что смог оказать вам хоть малую помощь. Надеюсь, сами вы в добром здравии. Выглядите вы хорошо.

— Старею, — пожаловался лорд Питер. — Волосы на висках начали седеть.

Мистер Эндикотт озабоченно закудахтал.

— Это пустяки, — поспешил он успокоить гостя. — Многие дамы считают, что это придает достоинства. Надеюсь и верю, что не редеют на макушке.

— Насколько мне известно, нет. Взгляните.

Мистер Эндикотт раздвинул густую солому волос и пристально вгляделся в корни.

— И следа нет, — уверенно провозгласил он. — Редко встретишь такую здоровую кожу черепа. Тем не менее, милорд, если вы заметите малейшее поредение или выпадение волос, дайте мне знать, я почту за честь вас проконсультировать. Я все еще владею рецептом «Особого лосьона Эндикотта», и, хотя самого себя не хвалят, я не встречал еще средства, которое бы его превзошло.

Уимзи рассмеялся и обещал позвать Эндикотта на помощь при первых признаках беды. Старый цирюльник проводил его до двери, ласково пожал ему руку и попросил заглядывать еще. Миссис Эндикотт расстроится, узнав, что с ним разминулась.

Усевшись за руль, Уимзи обдумал три варианта действий. Он мог поехать в Истборн, мог поехать в Стэмфорд, а мог вернуться в Уилверкомб. Естественно, он предпочел бы Уилверкомб. Логично было бы сразу вернуться на место преступления, если только преступление имело место. Тот факт, что Гарриет тоже там, — случайность, не более. С другой стороны, его прямой долг — как можно скорее прояснить вопрос с бритвой. В раздумьях он приехал к себе домой на Пикадилли, где застал своего камердинера Бантера за наклеиванием фотографий в большой альбом.

Он выложил Бантеру свою проблему, ожидая совета. Тот попросил дать ему время на размышления, всесторонне обдумал вопрос и затем почтительно огласил свое мнение.

— На месте вашей светлости я, полагаю, склонялся бы к тому, чтобы поехать в Стэмфорд, милорд. По ряду причин.

— В Стэмфорд, значит?

— Да, милорд.

— Что ж, наверное, вы правы, Бантер.

— Благодарю вас, милорд. Ваша светлость желает, чтобы я вас сопровождал?

— Нет, — сказал Уимзи. — Вы можете съездить в Истборн.

— Очень хорошо, милорд.

— Завтра утром. Я переночую в Лондоне. Не могли бы вы послать от моего имени телеграмму… или нет, я передумал, пошлю ее сам.

Телеграмма лорда Питера Уимзи мисс Гарриет Вэйн:

иду следу бритвы стэмфорд отказываюсь быть героем детектива который надоедает героине ущерб долгу будете моей женой питер

Телеграмма мисс Гарриет Вэйн лорду Питеру Уимзи:

доброй охоты конечно нет здесь произошло важное вэйн

Глава VII Свидетельствуют жиголо

Никчемная, нелепейшая жизнь.

«Книга шуток со смертью»

Пятница, 19 июня, вечер

Мисс Гарриет Вэйн, одетая в платье цвета кларета, кружилась по танцевальному залу «Гранд-отеля» в объятиях мистера Антуана, светловолосого жиголо.

— Боюсь, я плоховато танцую, — сконфуженно заметила она.

Мистер Антуан, который, к ее удивлению, оказался не евреем, не латиноамериканцем и не полукровкой с Балкан, а французом, чуть крепче обхватил ее уверенной рукой профессионала и ответил:

— Вы танцуете очень правильно, мадемуазель. Только чуть-чуть не хватает entrain^[659]. Может быть, вы ждете идеального партнера. Когда танцуют не только ноги, но и сердце, это merveille^[660]. — Он посмотрел на нее выверенным приглашающим взглядом.

— И вы обязаны говорить такие вещи всем этим пожилым дамам? — улыбаясь, спросила Гарриет.

Антуан раскрыл глаза чуть шире, а затем ответил в тон:

— Боюсь, что да. Это часть нашей работы, знаете ли.

— Должно быть, очень утомительная.

Он ухитрился пожать плечами, ни на миг не нарушив гибкой грации движения.

— Que voulez-vous?^[661] В любой работе есть утомительные моменты, которые искупаются более приятными. Вам, мадемуазель, я мог искренне сказать то, что в другом случае сказал бы из вежливости…

— Обо мне не беспокойтесь, — ответила Гарриет. — Я бы хотела поговорить о другом. Расспросить вас о мистере Алексисе.

— Се pauvre Alexis!^[662] Ведь это вы его нашли, мадемуазель?

— Да. Хотелось бы узнать, каким человеком он был. И почему покончил с собой таким образом.

— Нам всем тоже хотелось бы это понять. Несомненно, всему виной русский темперамент.

— Я слышала, — сказала Гарриет, чувствуя, что ступает по тонкому льду, — он был помолвлен.

— А, да. С английской леди. Конечно.

— И что, был ли он счастлив?

— Мадемуазель, Алексис был беден, а английская леди очень богата. Ему было выгодно жениться на ней. На первых порах, безусловно, могло быть некоторое desagrement^[663], но потом — вы ведь понимаете, мадемуазель, такие дела улаживаются сами собой.

— Как вы думаете, может быть, он внезапно понял, что не вынесет этого, и выбрал такой выход?

— Трудно сказать, но — нет, не думаю. В конце концов, ему достаточно было просто уехать. Он был прекрасным танцором и шел нарасхват. Он бы легко нашел другое место, при условии, что здоровье позволило бы ему продолжать.

— Не было ли у него другой привязанности, которая осложнила дело?

— Насколько я знаю, он никогда не упоминал каких-либо серьезных связей.

— Полагаю, женщинам он нравился? — прямо спросила Гарриет.

Антуан красноречиво улыбнулся.

— Не разбил ли он кому-нибудь сердце?

— Ни о чем таком я не слышал. Но, конечно, друзьям всего не рассказывают.

— Разумеется. Не хочу совать нос не в свое дело, но все это кажется мне очень странным.

Музыка смолкла.

— Как тут принято? — спросила Гарриет. — Мы танцуем дальше или вы уже ангажированы?

— Нам совершенно ничего не мешает протанцевать еще один танец. Потом, если только мадемуазель не пожелает заключить особый договор с руководством, мне следует уделить внимание другим моим клиенткам.

— Нет, я не хочу нарушать заведенный порядок. Но нет ли причины, препятствующей вам и обеим юным леди поужинать со мной позже?

— Совершенно никакой. Вы очень добры, очень любезны. Оставьте это мне, мадемуазель. Я все устрою. Естественно, что мадемуазель интересуется!

— Да, но я не хочу, чтобы управляющий решил, будто я допрашиваю персонал за его спиной.

— N’ayez pas peur, je m’en charge. Вскоре я снова приглашу вас на танец и тогда расскажу, что удалось придумать.

Улыбаясь, он проводил Гарриет до столика, тут же подхватил увесистую леди в туго обтягивающем платье и плавно унесся с нею. Неизменная чувственная улыбка застыла на его лице, словно нарисованная.

Шесть танцев спустя эта улыбка вновь появилась рядом с Гарриет. Кружа ее в вальсе, Антуан сообщил, что в половине двенадцатого, когда танцы закончатся, если она будет любезна отыскать ресторанчик в нескольких кварталах отсюда, он сам, а также Дафна и Хлоя, встретят ее там. Ресторанчик маленький, но очень хороший, и владелец прекрасно их знает. Кроме того, сам Антуан живет в отеле при этом ресторане и будет счастлив угостить мадемуазель бокалом вина. Там им никто не пометает, и можно будет говорить открыто. Гарриет согласилась при условии, что за ужин заплатит она, — и, таким образом, незадолго до полуночи очутилась на канапе, обитом красным плюшем, под зеркалами в позолоченных рамах, за приятным ужином в континентальном духе.

Блондинке Дафне и брюнетке Хлое не терпелось обсудить подноготную покойного мистера Алексиса. Оказалось, что Дафна была его конфиденткой и могла дать подробный отчет о сердечных делах своего покойного партнера. Да, у него была девушка, но пару недель назад их связь прервалась по невыясненным причинам. Нет, это не имело отношения к миссис Уэлдон — с ней, говоря словами мистера Микобера, дело было «обеспечено». Нет, это, очевидно, был разрыв по обоюдному согласию, который, похоже, никого особенно не расстроил. Во всяком случае, не Алексиса, который, хоть и всячески демонстрировал положенное в таких случаях огорчение, на самом деле был донельзя доволен, будто провернул выгодное дельце. А упомянутая юная леди с тех самых пор появляется в обществе другого мужчины, вроде как друга Алексиса.

— Если спросите меня, то я скажу, что Алексис сам толкнул ее к этому парню, чтоб не мешала обделывать дела. — В речи Дафны крепкий кокни прорывался сквозь налет показной утонченности.

— Какие дела он обделывал?

— Вот уж не знаю. Но в последний месяц у него что-то было на уме. Он очень важничал, прямо не подступишься к его величеству. «Увидишь, — он мне сказал, — только погоди немного». — «Уж конечно, — говорю ему. — Больно мне надо навязываться. Храни свои тайны, мне-то они точно не нужны». Я уверена, он вел какую-то игру. Не знаю какую, но от радости чуть не до потолка прыгал.

«Вот и миссис Уэлдон то же самое говорила, — подумала Гарриет. — Алексис готовил ей какой-то сюрприз. Правда, она истолковала это в свою пользу». Гарриет пустила еще один пробный шар.

— Разрешение на брак? — переспросила Хлоя. — Нет-нет, он бы из-за этого не радовался. Его никак не могла привлекать женитьба на этой противной старухе. Так ей и надо. Она осталась с носом. По мне, все это отвратительно.

— Мне ее жаль, — вставил Антуан.

— Тебе всегда всех жаль. А я считаю, что это гадко. Эти ужасные толстяки, которые так и норовят облапать девушку, тоже гадкие. Хорошо, что Грили — человек приличный, следит, чтобы они держали себя в руках, а то бы я давно все бросила. Но старуха! — Юная цветущая Хлоя состроила презрительную гримаску.

— Наверное, Алексис хотел обеспечить себе финансовое благополучие, — предположила Гарриет. — Я имею в виду, что танцор ведь не может всю жизнь танцевать? Особенно если он слаб здоровьем.

Она произнесла это неуверенно, но, к ее облегчению, Антуан сразу же горячо с ней согласился:

— Вы правы. Пока мы молодые и веселые, все хорошо. Но вскоре голова начинает лысеть, ноги начинают неметь — и конец! Управляющий говорит: «Все отлично, танцуете вы хорошо, но мои клиенты предпочитают кого помоложе» — hein? И прощайте первоклассные заведения. Мы катимся, что называется, по наклонной плоскости. Поверьте, это огромное искушение — когда кто-то вдруг скажет: «Стой! Только женись на мне, и до конца своих дней ты будешь жить в богатстве и комфорте». И что в этом такого? Точно так же каждую ночь врешь, только теперь — жене, а не двум-трем десяткам глупых старух. И то и другое делается ради денег — так в чем разница?

— Да, наверное, мы все этим кончим. — Хлоя поморщилась. — Только Алексис так об этом говорил, что можно было подумать, будто он хочет романтики. Весь этот треп про благородное происхождение и пропавшее состояние, как в тех книжках, на которых он помешался. Настоящий герой романа — вот как он себя видел. Всегда хотел прославиться, этот ваш мистер Поль Алексис. Можно было подумать, что он делает одолжение даже полу, на котором танцует. А потом — раз! — прекрасный принц опускается до женитьбы на старухе ради денег.

— Ну нет, он не был таким уж скверным, — запротестовала Дафна. — Ты не должна так говорить, дорогая. Танцорам очень тяжко приходится. Да мы для всех все равно что грязь под ногами. Однако они тобой не побрезгуют, если дашь им хоть полшанса. Почему бы Алексису, да и любому из нас, хоть немного не отыграться? Как бы там ни было, он умер, бедненький, и о нем нельзя отзываться плохо.

— A, voilà, — сказал Антуан. — Он умер. Почему он умер? Никто не режет себе горло pour s’amuser.

— Этого я тоже не понимаю, — подхватила Хлоя. — Как услышала, сразу сказала себе: «Не похоже на Алексиса». У него духу не хватило бы такое сделать. Да он боялся мизинец уколоть. И не надо на меня так смотреть, дорогая, Алексис был настоящим нюней, и будь он мертв хоть десять раз, разницы никакой. Ты сама над ним смеялась. «Я по этой лестнице не полезу, боюсь упасть». «Я к зубному не пойду, вдруг он мне зуб вырвет». «Не тряси меня, когда я режу хлеб, я могу порезаться». — «Скажи пожалуйста, — говорила я ему. — Можно подумать, ты стеклянный».

— Я знаю, что думает мадемуазель, — сказал Антуан, скривив печальный рот. — Она думает: «Voilà! Вот он, жиголо. Он не мужчина, он кукла, набитая опилками». Его покупают, его продают, а иногда случаются неприятности. А что скажет английский муж? «А что вы хотели? На этого парня смотреть противно. Живет за счет глупых женщин, не желает играть по правилам». Иногда тошно становится, но человеку надо жить. Que voulez-vous? Се n’estpas rigolo que d’être gigol .

Гарриет покраснела.

— Я ничего такого не думала, — сказала она.

— Конечно думали. Это совершенно естественно, мадемуазель.

— Антуан умеет играть по правилам, — благожелательно вставила Дафна, — он прекрасно играет в теннис. И еще отлично плавает.

— Сейчас речь не обо мне, — отмахнулся Антуан. — Я, честно говоря, не понимаю, зачем ему резать себе горло. Это неразумно. И зачем было так далеко забираться? Он не ходил пешком, говорил, что прогулки его утомляют. Если б он решился на самоубийство, то сделал бы это дома.

— И принял бы снотворное, — добавила Дафна, кивая золотистой головой. — Я знаю, он мне однажды его показал, когда на него в очередной раз нашла хандра. Он сказал: «Это путь прочь из жестокого мира». И наговорил еще много поэтической чуши. Я велела ему не дурить. Разумеется, через полчаса от хандры и следа не осталось. Такой вот он был. Но резать горло бритвой — ни за что!

— Это ужасно интересно, — сказала Гарриет. — Кстати, — она вдруг вспомнила разговор с Уимзи, — у него было что-то с кожей? Не приходилось ли ему всегда носить перчатки, например?

— Нет-нет, — ответил Антуан. — У жиголо не может быть что-то с кожей. Ни в коем случае. У Алексиса были очень изящные руки. Он так ими гордился.

— Говорил, у него чувствительная кожа, из-за этого он и не брился, — вставила Дафна.

— Ах да! Расскажу вам кое-что, — снова вступил Антуан. — Он приехал сюда около года назад и попросился на работу. Мистер Грили, он говорит мне: «Смотри его танец». Потому что, мадемуазель, от нас только что ушел другой танцор, вдруг, comme ça^[664], не предупредив, как положено. Я смотрю его танец и говорю мистеру Грили: «Это очень хорошо». Управляющий говорит: «Ладно, я тебя беру на испытательный срок, но бороды мне тут не надо. Дамам это не понравится. Бородатый жиголо — это неслыханно». А Алексис ему: «Если я сбрею бороду, то появлюсь в бутонах»^[665].

— В прыщах, — подсказала Гарриет.

— Да, pardon, прыщах. Жиголо в прыщах — тоже неслыханно, вы понимаете. «Ну, — говорит управляющий, — можешь ходить немного с бородой, пока ты нам подходишь. Но если хочешь остаться, бороду убирай». Очень хорошо, Алексис приходит, танцует, и леди от него в восторге. Борода — это так благородно, так романтично, так необычно. Они едут большое расстояние специально, чтобы танцевать с бородатым. Мистер Грили говорит: «Хорошо. Я ошибался. Ты оставайся, и борода тоже пусть. Господи! Чего еще захотят эти леди? Может, бакенбардов? Антуан, — говорит он мне, — отрасти бакенбарды подлиннее и пойдешь нарасхват». Но я — нет! Господь не дал мне столько волос, чтобы отрастить бакенбарды.

— У Алексиса вообще была бритва?

— Откуда мне знать? Если он знал, что бритье делает прыщи, он, наверно, пробовал бриться, n’est-ce pas?^[666]Но о бритве я ничего не знаю. Дафна, а ты знаешь?

— Я? Хорошенькое дело. Алексис моим кавалером не был. Но я спрошу у Лейлы Гарленд. Она должна знать.

— Sa maitresse^[667], — объяснил Антуан. — Да, спроси у нее, Дафна. Очевидно, что это вопрос очень важный. Я не подумал об этом, mon dieu!^[668]

— Вы мне сообщили много интересного, — подытожила Гарриет. — Я вам весьма обязана. И буду обязана еще больше, если вы не станете упоминать о нашем разговоре, потому что тут газетные репортеры и так далее…

— О! Послушайте, мадемуазель, не стоит думать, что раз мы куклы, которых покупают и продают, то у нас нет ни глаз, ни ушей. Тот джентльмен, что прибыл утром, — думаете, мы не знаем, кто это? Этот лорд Питер, он такой знаменитый, разве он стал бы сюда приезжать из-за пустяка, hein?^[669]И не просто так он беседует с вами и задает вопросы. Он не стал бы интересоваться танцором-иностранцем, который сгоряча перерезал себе горло. Нет. Но мы также умеем держать язык за зубами. Ma foi^[670], если б не умели, мы бы давно потеряли работу, понимаете. Мы рассказываем все, что знаем, а леди, которая пишет romans-policiers^[671], и лорд, который признанный connaisseur^[672] загадок, ведут расследование. Но мы ничего не скажем. Это наша работа — ничего не говорить. Само собой разумеется.

— Верно, — подтвердила Хлоя. — Мы не выдадим. Да если и расскажем, ничего не будет. Полицейские нас спрашивали, конечно, но они ни единому слову не верят. Да они думают, что все из-за Лейлы Гарленд, точно говорю. Полиция всегда считает: если что-то случилось с парнем — значит, все дело в девушке.

— Но это, — добавил Антуан, — комплимент.

Глава VIII Свидетельствует второй цирюльник

Гони-ка вон

Бахвала жалкого в его дрянной притон.

«Письмо из Геттингена»^[673]

Суббота, 20 июня, воскресенье, 21 июня

Находясь в отличном настроении благодаря плотному завтраку и хорошей погоде, Уимзи мирно прогуливался по стриженому газону стэмфордской гостиницы «Георг». Время от времени он останавливался — то вдохнуть запах алой розы, то полюбоваться огромной старой глицинией, раскинувшей кружевные усики по серой каменнойстене. Он решил встретиться с полковником Белфриджем в одиннадцать часов. К тому времени они оба успеют переварить завтрак и будут готовы к капельке чего-нибудь раскрепощающего. Уимзи грела мысль, что он нащупал отличную, трудную, сочную задачу, которую можно решать в приятных условиях. Он закурил добрую трубку. Жизнь казалась прекрасной.

В десять минут двенадцатого жизнь казалась чуть менее прекрасной. Полковник Белфридж выглядел так, будто его нарисовал Генри Бейтмен^[674] в минуту особенно буйного вдохновения, и был в ярости. Ему представлялось, что идти и допрашивать чьего-то цирюльника, грррр, о чьих-то личных вещах недостойно джентльмена. Его возмутил намек на то, что кто-то может быть замешан, грррр, в смерти треклятого даго, рррр, на таком-растаком занюханном курорте вроде Уилверкомба. Уимзи должно быть стыдно, рррр-гав! лезть в дела полиции, черт побери, сэр! Если полиция ничего не смыслит в собственных чертовых делах, зачем мы платим налоги, скажите мне, сэр!

Уимзи извинился за беспокойство, причиненное полковнику Белфриджу, и возразил, что джентльмену нужно иметь какое-то хобби.

Полковник сообщил, что подходящие развлечения для джентльмена — это гольф или, гррр, разведение спаниелей.

Уимзи объяснил, что немного работал в разведке во время войны и вроде как пристрастился к этому занятию.

Полковник моментально проглотил наживку, вдоль и поперек изучил личное дело Уимзи, обнаружил, что у них немало общих военных воспоминаний, и вскоре уже вел своего гостя через садик по дорожке, обсаженной анютиными глазками, чтобы показать ему помет щенков.

— Дорогой мой мальчик, — говорил полковник Белфридж, — я буду просто счастлив, если смогу чем-нибудь вам помочь. Вы ведь не торопитесь? Останьтесь на ланч, а после мы с вами все обсудим. МЭЙБЛ! — зычно проорал он.

На заднем крыльце появилась немолодая женщина и торопливо засеменила по дорожке.

— Джентльмен к ланчу! — проревел полковник. — И откупорьте бутылку четвертого года, да не пролейте, черт побери! А теперь скажите, — обратился он уже к Уимзи, — помните ли вы малого по фамилии Стоукс.

Уимзи стоило большого труда отвлечь полковника от событий мировой войны и вернуть его к теме бритвы. Но как только внимание полковника было направлено в нужное русло, он оказался хорошим, надежным свидетелем.

Он прекрасно помнит эту пару бритв. Намучился с ними, рррр-гав! Бритвы теперь уж не те, что во времена его молодости. И рядом не лежат, черт побери, сэр! Сталь не держит заточку. С этими треклятыми иностранцами да с массовым производством наша промышленность покатилась к чертям собачьим. Вот, помнит он, во время войны с бурами…

Четверть часа спустя Уимзи вновь напомнил про бритвы.

— Ах да. Да, грррр, бритвы. Конечно. — Полковник размашистым движением подкрутил пышные седые усы. — Так что же вы хотите о них узнать?

— Они все еще у вас, сэр?

— Нет, сэр, не у меня. Я от них избавился, сэр. Никуда не годились. Я так и сказал Эндикотту — мол, поразительно, что вы торгуете этакой дрянью. Раз в две недели приходилось их точить. Но с остальными та же история. Сейчас нипочем не достать приличного лезвия. И мы никуда от этого не денемся, сэр, никуда, пока у нас не будет сильного консервативного правительства. Именно сильного, сэр, которому хватит пороху защитить черную металлургию. Но разве они решатся? Нет, разрази меня, они слишком трясутся за жалкие голоса. Голоса этих вертихвосток!^[675] Куда толпе баб понять важность металлургии? Вот это мне скажите, ха, грррр!

Уимзи спросил, что он сделал с бритвами.

— Отдал садовнику. Достойный малый. Приходит сюда дважды в неделю. Женат, и дети есть. Инвалид войны, нога у него изувечена. За собаками ухаживает. Хороший малый. Звать Саммерс.

— Когда это было, сэр?

— Что? А, вы про то, когда я их ему отдал. Дайте-ка подумать. После того как Диана ощенилась, едва выжила тогда, я уж думал, помрет, бедная моя сука. Умерла два года назад. Убили ее — проклятый мотоциклист переехал. Лучшая моя сука. Я на него в суд подал, заставил заплатить. Чертов лихач. На всех ему плевать. А теперь еще отменили ограничение скорости…

Уимзи напомнил, что они говорили о бритвах.

По дальнейшем размышлении полковник сузил временные рамки до 1926 года. Ошибка исключена, ведь собака болела, и Саммерсу пришлось с ней возиться. Полковник тогда сделал ему денежный подарок и прибавил пару бритв, потому что себе только что купил новые. Из-за болезни матери удалось выходить только одного щенка из помета, и это был Стэмфорд-Ройял, который вырос в прекрасного пса. Сверившись с племенной книгой, полковник окончательно подтвердил дату.

Поблагодарив его, Уимзи спросил, можно ли поговорить с Саммерсом.

Пожалуйста. Сегодня его тут нет, но он живет в домике у моста. Уимзи может пойти туда и сослаться на полковника. Хочет ли он, чтобы полковник его проводил?

Уимзи рассыпался в благодарностях, но умолял полковника не беспокоиться. (На самом деле он думал, что Саммерс будет более разговорчив в отсутствие Белфриджа.) Не без труда увернувшись от гостеприимства старого вояки, он укатил по живописным улочкам Стэмфорда в направлении моста.

Расспрашивать Саммерса было одно удовольствие: он отвечал вдумчиво, быстро и точно. Со стороны полковника Белфриджа было очень любезно подарить ему бритвы. Сам он предпочитает безопасный инструмент, так что ему они были ни к чему, но, конечно, полковнику он этого не сказал, чтобы не обижать старика. Отдал их мужу своей сестры, который держит парикмахерскую в Сигемптоне.

Сигемптон! Да это меньше пятидесяти миль от Уилверкомба! Неужели Уимзи попал в яблочко с первого выстрела? Уже собравшись уходить, он решил спросить, не было ли на бритвах особых отметин, по которым их можно опознать.

Да, были. Одну из них случайно уронили на каменный пол, и по слоновой кости пошла маленькая, совсем крошечная трещина. Заметная, только если приглядываться. Другая бритва была, насколько известно Саммерсу, совершенно целая.

Уимзи поблагодарил собеседника и достойно вознаградил его за потраченное время. Затем вернулся к машине и взял курс на юг. Он всегда считал Стэмфорд красивым городом, но теперь, глядя на каменные дома с эркерами, купающиеся в мягком послеполуденном свете, решил, что это прекраснейший бриллиант в английской короне.

Он переночевал в Сигемптоне, а воскресным утром отправился на поиски Саммерсова зятя. Его фамилия была Фортун, что сулило удачу. У него была крошечная парикмахерская возле доков. Мистер Фортун жил над своим заведением и с радостью рассказал Уимзи о бритвах.

Он получил их в 1927-м. Хорошие бритвы, хотя обращались с ними ужасно, и лезвия были порядком сточены. Одна до сих пор у него и прекрасно служит. Не хочет ли его светлость на нее взглянуть? Вот она.

С бьющимся сердцем Уимзи вертел бритву в руках. Это была точная копия той, что Гарриет нашла на берегу. Он тщательно ее осмотрел, но трещины в кости не обнаружил. Следующий вопрос он едва решился задать, опасаясь разочароваться:

— Но что произошло с ее близнецом?

— Ту я, к сожалению, не могу вам показать, милорд. Если б я знал, что она вам потребуется, ни за что б с ней не расстался. Ту бритву я продал, милорд, всего пару-тройку недель назад, одному из этих побродяг, что приходят искать работу. Работы для него не было, да если б и была, сказать честно, милорд, он бы ее не получил. Вы удивитесь, сколько сюда приходит наниматься людей, из которых парикмахер, как из моего кота. Просто ищут, где бы перехватить, да и все. Мы им обычно поручаем править бритвы и смотрим, каковы они в деле. И девять из десяти, милорд, так их терзают, что сразу видно: они в жизни ни одной бритвы не наточили. Этот был такой же, и я велел ему убираться. Тогда он попросил продать ему подержанную бритву, и я продал ему одну, чтоб отделаться. Он заплатил, пошел прочь, и больше я его не видел.

— Какой он был из себя?

— Да такой, на крысу смахивал. Волосы рыжеватые. Манеры больно уж гладкие. Пониже, чем ваша светлость, и если я все верно помню, он был немножко… не то чтобы калека, но, я бы сказал, скрюченный. Словно одно плечо чуть-чуть выше другого. Не очень заметно, но такое создавалось впечатление. Нет, он не хромал, ничего такого. Казался очень подвижным и в движениях проворным. Глаза тусклые, ресницы бесцветные — страшен как черт, извиняюсь. Руки очень ухоженные — на это я обратил внимание, конечно, ведь если человек хочет наняться в такое заведение, на руки смотрят в первую очередь. Если, например, ногти грязные или обкусанные, он и на минуту не задержится. Так, дайте подумать. Ах да — говорил складно. Говорил как джентльмен, очень чисто и спокойно. Такие вещи тоже замечаешь, хоть в здешних местах это не особенно важно. Наши клиенты — народ грубоватый. Но раз уж привык, то все равно замечаешь, понимаете. Кроме того, можно представить, в заведении какого сорта человек работал раньше.

— Он что-нибудь говорил о прежнем месте работы?

— Этого я не помню. Мне показалось, что он уже порядочное время болтался без работы и не торопился выкладывать подноготную. Сказал, что у него было собственное дело. Так многие говорят — хотят, чтобы им поверили, будто у них парикмахерская на Бонд-стрит, а разорились они из-за череды несчастных случайностей. Да вы наверняка знаете, что это за люди, милорд. Но того я пристально не разглядывал, он мне сразу не понравился.

— Он, наверное, назвал свое имя?

— Да уж должен был, но, хоть убей, не помню. Генри! Как назвался тот рыжий проныра, который недавно приходил? Тот, что купил у меня бритву?

Юноша с хохолком, как у попугая, который, судя по всему, снимал комнату у своего работодателя, перестал притворяться, что читает воскресную газету.

— Ну, я тоже не помню, мистер Фортун. Какая-то короткая фамилия. Может, Дик? По-моему, Дик.

— Нет, не Дик. — Мистера Фортуна внезапно озарило. — Шик была его фамилия. Не помнишь разве, как я сказал, что он не очень-то ей соответствовал, когда дело дошло до правки бритв?

— Точно, — подтвердил Генри. — Конечно Шик. А что с ним? Влип в неприятности?

— Очень может быть, — ответил Уимзи.

— И за ним пришла полиция! — радостно догадался Генри.

— Ну Генри, — осадил его мистер Фортун. — Разве его светлость похож на полицейского? Ты меня поражаешь. Так ты никогда не пробьешься в нашем ремесле.

Генри покраснел.

— Я не из полиции, — сказал Уимзи, — однако не удивлюсь, если полиция в ближайшее время захочет повидать мистера Шика. Но вы им обо мне не рассказывайте. А если снова встретите Шика, тотчас дайте мне знать. Я сейчас остановился в Уилверкомбе, в отеле «Бельвю», но если меня там не окажется, со мной всегда можно связаться вот по этому адресу.

Он протянул визитную карточку, поблагодарил мистера Фортуна и Генри и удалился, торжествуя.

Он значительно продвинулся в своем расследовании. Конечно же не могло быть двух белых бритв Эндикотта с одинаковыми следами плохого обращения и одинаковыми трещинами в кости. Конечно же он выследил ту самую, а если так…

Что ж, если так — осталось найти мистера Шика. Бродячий парикмахер с рыжими волосами и кривым плечом — не иголка в стоге сена. Однако оставалась неприятная вероятность, что мистер Шик стал парикмахером только на один раз. В этом случае его почти наверняка зовут не Шик.

Лорд Питер минутку подумал, потом вошел в телефонную будку и позвонил в полицию Уилверкомба. Ему ответил суперинтендант Глейшер. Он с интересом выслушал, что Уимзи узнал историю бритвы. Нет, лично он не заметил трещины в рукоятке, но если его светлость немного подождет… Алло! Это Уимзи? Да, его светлость совершенно прав. Трещина есть. Почти неразличимая, но она там есть. Конечно, это странное совпадение. Пожалуй, это стоит расследовать.

Уимзи снова заговорил.

Да, непременно. Полицию Сигемптона попросим выследить Шика. Несомненно, окажется, что Алексис взял бритву у него, но странно, что он ее не купил в Уилверкомбе, раз уж она понадобилась. Недели три назад, говорите? Отлично. Он посмотрит, что можно сделать. Он также выяснит, не был ли Алексис за это время в Сигемптоне или, наоборот, не был ли Шик в Уилверкомбе. Он премного обязан лорду Питеру за хлопоты, которые тот на себя взял, всем этим занявшись. Если его светлость думает вернуться в Уилверкомб, то здесь произошли события, которые могли бы его заинтересовать. Теперь совершенно ясно, что это самоубийство. Но все же в таких делах приходится действовать крайне осторожно. Нашли ли тело? Нет. На берег его не выбросило, а ветер все еще нагоняет волны, и возле Жерновов поиски вести нельзя.

Глава IX Свидетельствует утюг

Ответь, скажи теперь,

Кольцо не жмет ли?

«Трагедия невесты»

Воскресенье, 21 июня

Гарриет Вэйн и лорд Питер Уимзи сидели на берегу моря, глядя на Чертов утюг. Между ними стояла корзинка с провизией, пока еще не открытая. Уимзи чертил схемы на влажном песке. С моря дул свежий соленый ветер и трепал темные волосы Гарриет. Погода была хороша, но солнце проглядывало только изредка — по неспокойному небосводу катились облака, то и дело сталкиваясь друг с другом. Над Жерновами море пенилось яростными бурунами. Было около трех часов дня, самый пик отлива, но даже сейчас Утюг был открыт не полностью. Ревущие океанские волны накатывали на скалу и с тяжелым вздохом бились об ее подножие.

— Нас интересует время смерти, — говорил лорд Питер. — Полиция точно установила, каким образом Алексис сюда попал, тут никаких сомнений вроде бы нет, слава богу. Поезд из Уилверкомба по четвергам останавливается на полустанке «Дарли» в 10.15 — люди едут на рынок в Хитбери. Алексис ехал этим поездом и вышел на полустанке. Думаю, это точно был он. Его черная борода и щегольской костюм бросались в глаза. Это можно считать доказанным. Его узнали по описанию проводник и еще три-четыре попутчика. К тому же квартирная хозяйка говорит, что он вышел из дому так, чтобы успеть на поезд, а еще его помнит кассир в Уилверкомбе. Причем, дорогая моя Гарриет, первый проданный в тот день обратный билет от того полустанка до Уилверкомба не был ни использован, ни сдан.

— Обратный билет?

— Обратный. И как вы, Шерлок, точно подметили, это камня на камне не оставляет от версии о самоубийстве. Я так и сказал суперинтенданту — и что же услышал в ответ? Что самоубийцы, тем паче самоубийцы-иностранцы — люди противоречивые и действия их необъяснимы.

— Может, в жизни они и правда такие, — задумчиво заметила Гарриет. — В книге никто не стал бы покупать обратный билет, намереваясь покончить с собой, но настоящие люди другие. Он мог ошибиться или купить билет по привычке, а может быть, он тогда еще окончательно не решил свести счеты с жизнью.

— Я-то думал, что главный осторожный хитрец на всем белом свете — мой друг старший инспектор Паркер, но вы его превзошли. Привычку можете вычеркнуть. Я отказываюсь верить, что наш нежный Алексис имел привычку ездить на полустанок затем, чтобы пройти четыре с половиной мили и взгрустнуть там, где плещет прибой. Что ж, пометим себе, что обратный билет «требует объяснения». Отлично. Дальше. На полустанке больше никто не сошел, хотя в поезд села изрядная толпа, так что мы не знаем, что случилось с Алексисом. Но если допустить, что он шел со средней скоростью три мили в час, то до Утюга он добрался, скажем, не позже 11.45.

— Погодите минутку. А что с приливом? Когда в четверг был отлив?

— В 13.15. Я про это узнавал. В 11.45 У подножия Утюга было футов пять глубины, но высота скалы десять футов, и она постепенно повышается от берега в сторону моря. В 11.45 или чуть позже наш приятель мог дойти до скалы, не замочив ног, и усесться сверху.

— Хорошо. Мы знаем, что ног он не замочил, так что это прекрасно укладывается. Ну а дальше?

— Что дальше? Перерезал он горло сам себе или кто-то оказал ему эту любезность? Когда именно он умер? Какая жалость, что мы потеряли труп. Даже если он вынырнет, по нему уже ничего не скажешь. Когда вы его нашли, он, конечно, еще не окоченел. И не остыл, говорите?

— Если бы тогда на скале оказалась глыба льда, — отозвалась Гарриет, — она бы вскипела, и можно было бы яйца варить.

— Прискорбно, прискорбно. Минутку. Кровь. Как она выглядела? Как плотные красные сгустки? Или сверху студенистая светлая сыворотка, а внизу — красное?

Гарриет замотала головой:

— Нет. Она была жидкой.

— Какой она была?!

— Жидкой. Когда я дотронулась до нее рукой, та стала мокрой.

— Разрази меня гром! Секунду, секунду. Где была кровь? Все кругом было забрызгано, наверное.

— Не совсем так. Под телом натекла большая лужа, как будто он наклонился и зарезался над чашей. Кровь скопилась в углублении в скале.

— А, понятно. Это все объясняет. Видимо, в углублении после отлива осталась морская вода. То, что выглядело как кровь, на самом деле было смесью крови и воды. Я уж подумал…

— Нет, послушайте! Она везде была совершенно жидкой. Из шеи вытекала. А когда я подняла его голову и сдвинула тело, потекла сильнее. Какая мерзость!

— Но моя дорогая…

— Да, и слушайте дальше! Когда я пыталась снять с него перчатку, она не была заскорузлой — она была мягкой и мокрой. Его руки были прямо под горлом.

— Боже! Но…

— То есть левая рука. Правая свисала с края скалы, добраться до нее можно было, только если опереться на тело, но мне что-то не захотелось. А надо было попробовать. Мне было интересно, почему он в перчатках.

— Да-да, понимаю. Но теперь нам известно, что его руки были в порядке. Это уже не важно. Я про кровь — вы отдаете себе отчет, что если кровь была еще жидкой, то с момента смерти прошло несколько минут, не больше?

— Ой. — Гарриет застыла в ужасе. — Какая же я дура! Я должна была догадаться. Еще радовалась, что у меня так хорошо с дедукцией! Он ведь не мог медленно истечь кровью?

— Когда шея рассечена до позвонков? Дитя мое, возьмите себя в руки. Смотрите. Кровь свертывается очень быстро. На холоде быстрее, конечно. В обычных условиях она сворачивается почти моментально, как только попадает на воздух. Осмелюсь предположить, что на горячей поверхности скалы, которую вы так красочно описали, это могло занять больше времени. Но не больше нескольких минут. Самое долгое — десять.

— Десять минут. Питер!!!

— Да?

— Звук, который меня разбудил. Я думала, это чайка. Они кричат совсем как люди. Но если это был…

— Вполне возможно. Когда это было?

— Ровно в два. Я посмотрела на часы. И до скалы я добиралась не больше десяти минут. Но… стойте!

— Что?

— Ваша версия с убийством. Это разбивает ее вдребезги. Если Алексиса убили в два часа, а я там была через десять минут, куда делся убийца?

Уимзи подскочил, словно ужаленный.

— Дьявол! Гарриет, дорогая, милая, прекрасная Гарриет, скажите, что вы перепутали! Мы не можем ошибаться насчет убийства. Я поставил на кон свою репутацию, уверяя инспектора Ампелти, что это не самоубийство. Мне придется уехать за границу. До конца жизни я не смогу смотреть людям в глаза. Уеду в джунгли охотиться на тигров, подхвачу тропическую лихорадку и при смерти буду бормотать «убийство, убийство» распухшими черными губами. Скажите, что кровь свернулась. Или скажите, что там были еще следы, а вы их не заметили. Или что поблизости была лодка. Скажите что-нибудь.

— Лодка там была, но не поблизости, потому что на ней не услышали, как я кричала.

— Слава богу, лодка была! Еще есть надежда упокоить мои кости в старой Англии. Что значит «не услышали, как я кричала»? Если в лодке был убийца, то он, естественно, не вернулся бы, хоть его пряником заманивай. Не пугайте меня так. Нервы мои уж не те, что раньше.

— Я в лодках не очень разбираюсь, но мне показалось, что она была далеко. А ветер, кстати, дул с моря.

— Не важно. Если дул хороший прямой ветер и судно могло идти круто к ветру, за десять минут оно далеко ушло. Что это была за лодка?

Тут Гарриет не хватило знаний. Она решила, что лодка рыбацкая, не потому, что могла отличить рыбацкую лодку от пятиметровой яхты, а потому, что все, попав на море, считают любое увиденное судно рыбацким, пока им не укажут на ошибку.

Ей показалось, что на лодке был треугольный парус. Или паруса — она не помнила точно. Она могла уверенно сказать, что это не была, к примеру, четырехмачтовая шхуна с полным парусным вооружением. Остальные парусные суда были для нее на одно лицо, как и для большинства горожан, а тем более для молодых писательниц.

— Ничего страшного, — сказал Уимзи. — Мы ее все равно отыщем. Все суда, слава богу, где-нибудь да пристают к берегу. И все они хорошо знакомы жителям побережья. Я только хотел узнать, большая ли осадка была у этого судна. Если оно не могло подойти прямо к скале, тому, кто в нем был, пришлось бы добираться туда на веслах или вплавь. Это бы его здорово задержало. И нужен был кто-то еще, чтобы тем временем удерживать лодку на месте, если только он не убрал паруса и так далее. Парусное судно просто так не остановишь и не выйдешь из него, это не автомобиль, всегда готовый завестись и поехать. На воде все сложнее. Но это не так важно. Почему бы убийце не иметь сообщника? Такое нередко случалось и раньше. Допустим лучше, что в небольшой лодке с очень малой осадкой было два человека или даже больше. Тогда они могли подвести ее к берегу, потом один из них остался приводить ее к ветру, а другой в одиночку пошел вброд или на веслах, совершил убийство, вернулся, и они скрылись, не теряя ни минуты. Ведь, понимаете, они должны были совершить убийство, вернуться в лодку и уплыть туда, где вы их увидели, всего за десять минут, что прошли между криком, который вы услышали, и вашим появлением. Значит, вытаскивать лодку на берег, привязывать ее, сталкивать обратно в воду, ставить парус и так далее времени не было. Так что я за сообщника.

— Но как же Жернова? — нерешительно спросила Гарриет. — Я думала, что в этом месте опасно подходить близко к берегу.

— Тьфу ты! Да, это верно. Ну, значит, это были искусные мореходы. Но тогда убийце пришлось дольше грести или плыть, смотря что он там делал. Вот черт! Жалко, что мы не можем дать им больше времени.

— А вам не кажется, — начала Гарриет, которой пришла в голову очень неприятная мысль, — вам не кажется, что убийца мог быть там, поблизости, все это время? Плавал под водой, например?

— Ему пришлось бы всплывать, чтобы глотнуть воздуха.

— Я вполне могла его не заметить. Я почти не смотрела на море. Допустим, он услышал, что я иду, спрятался под скалой и сидел там, пока я не пошла искать бритву. Тогда он мог нырнуть и отплыть подальше, пока я была к нему спиной. Не знаю, возможно ли это. Надеюсь, что нет, — очень противно думать, что он все время был там и за мной наблюдал.

— Мысль неприятная, — согласился Уимзи. — Но я все же надеюсь, что он там был. Воображаю, какого страху он натерпелся, глядя, как вы скачете вокруг, фотографируете и собираете улики. Интересно, нет ли в Утюге какой расселины, где он мог прятаться. Проклятая скала! Что она, не может выйти и показаться по-человечески? Нет, я пойду сам посмотрю. Обратите ваш скромный взор на море, пока я натягиваю купальный костюм. Я спущусь и изучу ее.

Гарриет, с ее живым темпераментом, такой программой не удовлетворилась. Она переместила не только взор, но и всю свою персону целиком за большой камень, кстати оказавшийся неподалеку, и вышла оттуда уже в купальном костюме, успев догнать Уимзи на пути к Утюгу.

«А без одежды он выглядит лучше, чем я думала, — откровенно призналась она себе. — Плечи шире, чем кажутся, и, хвала небесам, у него есть икры». Уимзи весьма гордился своей фигурой и вряд ли был бы польщен, узнав, что вызвал столь умеренный восторг, но, к счастью, в тот момент он совершенно о себе не думал. Осторожно войдя в воду возле Утюга, опасаясь выбоин и камней, которые могли подстерегать его на незнакомом дне, он проплыл пару ярдов, чтобы подбодрить себя. Затем высунул голову и сообщил, что вода зверски холодная и пусть Гарриет скорее в нее заходит.

Гарриет зашла и признала, что вода холодная, а ветер и вовсе ледяной. Придя к согласию по этому пункту, они вернулись к Утюгу и стали медленно его огибать. Вскоре Уимзи, исследовавший подводную часть скалы со стороны Уилверкомба, вынырнул, подняв тучу брызг, и спросил у Гарриет, где она выудила бритву — с этой стороны от скалы или с другой.

— С другой. Это было так: я стояла на скале рядом с трупом, вот так, — она выбралась наверх, дошла до вершины скалы и встала там, дрожа на ветру. — И оглянулась по сторонам, вот так.

— Вы, случайно, не смотрели вот сюда? — спросил ее Уимзи. Из воды торчала только его гладкая, как у тюленя, голова.

— Нет, кажется, не смотрела. Потом, повозившись немного с трупом, я спустилась вот здесь. Села на что-то где-то тут, сняла туфли и чулки и подоткнула подол. Затем обошла скалу с этой стороны и обшарила дно под скалой. Тут было около восемнадцати дюймов глубины. А теперь футов пять, наверно.

— А вы меня… — начал Уимзи, но внезапно накатившая волна не дала ему договорить.

Гарриет рассмеялась.

— Вы меня видите? — продолжил он, отфыркиваясь.

— Нет. Но я вас слышала. Это было очень смешно.

— Усмирите чувство юмора. Вы меня не видите.

— Нет. Тут выступ скалы. А где вы, кстати?

— Стою в симпатичной маленькой нише, как святой над входом в собор. Она размером не больше гроба. В высоту футов шесть, с хорошеньким козырьком, а места как раз хватает, чтобы втиснуться боком довольно плотно, если ты, конечно, не безвкусно огромный, как говорил Леопард^[676]. Спускайтесь и сами попробуйте.

— Какое уютное местечко, — сказала Гарриет, когда слезла вниз и встала в нишу вместо Уимзи. — Совершенно закрыто со всех сторон, кроме моря. Даже в отлив тебя ниоткуда не видно, разве что кто-то сюда дойдет и встанет прямо напротив расселины. Но я этого не сделала. Какой кошмар! Этот человек наверняка был тут все время.

— Да, это правдоподобнее, чем идея с лодкой.

— Шик! — воскликнула Гарриет.

— Рад, что вы меня одобряете.

— Я не это имела в виду, и вообще это была моя мысль. Я про Шика, человека, купившего бритву. Разве парикмахер не сказал, что он был маленького роста? По крайней мере, ниже вас?

— Сказал. Очко в вашу пользу. Жаль, что Шика пока не нашли. Интересно… Ого! Я кое-что нашел!

— Что?

— Кольцо, похожее на те, к которым привязывают лодки. Вбито прямо в скалу. Оно под водой, я его плохо вижу, но оно футах в пяти от дна, на ощупь гладкое и новое, не ржавое. Интересно, это подкрепляет нашу лодочную теорию?

— Ну… — Гарриет оглядела пустынный берег и море. — Совершенно непонятно, зачем кому-то здесь постоянно швартоваться.

— Незачем. Тогда убийца, если он был…

— Мы же уже решили, что он был, разве нет?

— Да. Он мог вбить это кольцо для собственных надобностей. Либо он к нему привязывал лодку, либо…

— Либо не привязывал.

— Я собирался сказать «использовал как-то еще», но черт меня побери, если я знаю как.

— Это ужасно ценное наблюдение. Послушайте, я замерзла. Давайте немного поплаваем, а потом оденемся и все обсудим.

Точно неизвестно, что именно стимулировало ее мыслительную деятельность — плавание или последовавший за ним согревающий бег по песку, — но когда они вновь сели по обе стороны от корзинки с ланчем, Гарриет фонтанировала идеями.

— Смотрите! Допустим, вы убийца и видите постороннюю женщину, которая возится с трупом, а потом отправляется за помощью. Что вы бы сделали?

— Сделал бы ноги в противоположном направлении.

— Точно? Я подумала… А вам не захотелось бы проследить за ней? Или даже, возможно, от нее избавиться? Понимаете, Шику — будем пока так его называть — было проще простого прикончить меня на месте.

— Но зачем ему? Конечно нет! Он пытался представить все так, чтобы убийство выглядело как самоубийство. На самом-то деле вы для него — очень ценный свидетель. Вы видели труп и сможете доказать, что труп действительно был, если он куда-то денется. И вы сможете доказать, что там было орудие, а это подтверждает версию самоубийства. Вы свидетель, что там не было следов, — еще один довод в пользу самоубийства. Нет, дитя мое, убийца берег бы вас, как зеницу ока.

— Вы правы. Разумеется, при условии, что он хотел, чтобы труп нашли. Конечно, у него могла быть масса причин этого хотеть. Например, если ему завещано наследство, то факт смерти надо доказать.

— Не думаю, чтобы дружище Алексис оставил большое наследство. Даже уверен в обратном. Есть и другие причины хотеть, чтобы мир узнал о его смерти.

— То есть вы думаете, что убийца дождался, пока я уйду, а потом просто зашагал домой в Лесстон-Хоу? В другую сторону он пойти не мог, если только не держался нарочно позади меня. Или вы думаете, что он так и сделал? Он мог пойти за мной, чтобы узнать, что я собираюсь предпринять.

— Мог. Не исключено, что и пошел. Тем более что вы не могли его видеть, раз свернули с главной дороги и направились к ферме.

— Допустим, он не заметил, что я свернула, пошел дальше и оказался впереди меня на дороге в Уилверкомб. Можно ли, к примеру, установить, был ли он на переезде у полустанка? Нет, нет, слушайте! А если он прошел по главной дороге, а потом повернул назад, притворившись, будто идет из Уилверкомба?

— Тогда вы бы его встретили.

— А что, если встретила?

— Но… о господи, да! Мистер Как-его-там из Лондона! Ей-богу!

— Перкинс. Да. Не знаю, может ли человек по правде быть таким глупым, как этот Перкинс? К тому же он был похож на крысу, маленького роста, и волосы рыжеватые.

— Но вы сказали, он был близорук и носил очки. Фортун не говорил, что у Шика были очки.

— Возможно, это была маскировка. Стекла могли быть простыми. Я не ставила опытов в духе доктора Торндайка, чтоб посмотреть, как отражается в них пламя свечи — вверх ногами или наоборот. А еще я считаю ужасно странным, что, когда мы дошли до деревенской лавки, мистер Перкинс внезапно испарился. До того вполне охотно меня сопровождал, а стоило нам добраться до цивилизации — взял и пропал. Это подозрительно. Если это был Шик, то он, наверное, околачивался вокруг, чтобы услышать, что именно я скажу полиции, и скрылся до начала расследования. Господи боже! Только представить, что я полторы мили отшагала под ручку с убийцей!

— Пикантно, — сказал Уимзи. — Даже очень! Надо как следует заняться Перкинсом. Неужели это настоящее имя? Слишком уж подходящее. Вы знаете, куда он пошел?

— Нет.

— Нанял машину в деревне и поехал на вокзал в Уилверкомб. Предполагается, что уехал куда-то поездом, но в тот день там было полно всяких путешественников и походников, и дальше его пока что не выследили. Придется им попытаться еще раз. Все это начинает выглядеть слишком стройно. Давайте посмотрим. Сначала Алексис прибывает на полустанок в 10.15 и добирается до Утюга — пешком или как-то еще. Кстати, зачем?

— Вероятно, у него была назначена встреча с Перкинсом. Алексис был не из тех, кто отправится в долгую прогулку ради пьянящего удовольствия посидеть на скале.

— Истинно так, о королева. Живите вечно. Встреча с Перкинсом была назначена на два часа.

— Несомненно, раньше. Зачем бы ему приезжать поездом в 10.15?

— Это как раз понятно. Утром здесь останавливается только этот поезд.

— А тогда почему он не поехал на машине?

— И впрямь, почему? Наверное, потому, что своей машины у него не было, а он не хотел, чтобы кто-нибудь узнал, куда он едет.

— А почему тогда не взял машину напрокат и не поехал сам?

— Не умел водить. Или в Уилверкомбе у него плохая репутация. Или… э, нет.

— Что?

— Я хотел сказать «или он не собирался возвращаться», но это не годится из-за обратного билета. Если только он не взял его по рассеянности, он намеревался вернуться. Или, возможно, он не был уверен. Может быть, обратный билет он взял на всякий случай, речь-то всего о нескольких пенсах. Но он, разумеется, не мог взять машину и просто бросить ее там.

— Н-нет. То есть вообще-то мог, если не особенно пекся о чужой собственности. Но есть и другая причина. Ему пришлось бы оставить машину на утесах, где ее могли увидеть. Может, он не хотел, чтобы люди видели, что возле Утюга кто-то есть.

— Не пойдет. Два человека, беседующих на Утюге, даже без машины бросались бы в глаза.

— Да, но сверху не видно, что это за люди, а машину можно всегда проверить по номерам.

— Факт. И все равно это объяснение кажется довольно хлипким. Но пусть будет. По какой-то причине Алексис подумал, что привлечет меньше внимания, поехав поездом. Тогда он, видимо, пошел пешком по дороге — он не хотел расспросов и не стал бы ловить попутную машину.

— Конечно. Но только с какой стати он решил встречаться с кем-то на таком открытом месте?

— Вы думаете, им надо было шептаться за скалами или в тени деревьев, в заброшенном сарае, в меловом карьере?

— По-моему, это более логично.

— Нет. Если вы не хотите, чтобы вас подслушали. Когда вам понадобится обсудить секреты, держитесь подальше от разбитого молнией дуба, живой изгороди и старой беседки во французском парке. Во все эти места легко прокрасться незамеченным, спрятаться и подслушивать в свое удовольствие. Секретничайте в чистом поле, посреди озера — или на скале вроде Утюга, откуда за версту увидите всякого, кто захочет к вам подкрасться. Помните, в одной из ваших книг…

— Бог с ними, с моими книгами! Я понимаю, о чем вы. Ладно. В какой-то момент Шик прибывает на встречу. Как? И когда?

— Пешком по краю моря, а откуда — да откуда хотите. Что до времени, то могу только предположить, что это произошло, пока вы, дитя мое, дремали над «Тристрамом Шенди». И думаю, что он пришел со стороны Уилверкомба, иначе бы увидел вас. Вряд ли он рискнул бы совершить убийство, точно зная, что в нескольких ярдах от него кто-то лежит.

— Все равно с его стороны было крайне легкомысленно не осмотреть окрестные скалы.

— Ваша правда, и все же он этого не сделал. Итак, он убивает Алексиса, и мы знаем, что это могло случиться только в два часа. Так что он должен был прийти к Утюгу между часом тридцатью и двумя или, может быть, между часом и двумя. Если вы закусывали и читали в укромном уголке, то, скорее всего, не увидели и не услышали, как он подходил. Он не мог прийти раньше часа, потому что в это время вы оглядели берег и точно помните, что с утесов не было видно ни единой души.

— Совершенно верно.

— Хорошо. Он совершает убийство. Старина Алексис при виде бритвы издает крик. И вы просыпаетесь. Вы не крикнули в ответ?

— Нет.

— Запели, быть может?

— Нет.

— Или забегали туда-сюда, оглашая воздух мелодичным девичьим смехом?

— Нет. Я и правда через несколько минут пробежала туда-сюда, но не шумела.

— Интересно, почему убийца не отправился домой сразу. Тогда бы вы его увидели. Дайте подумать. А, я забыл про документы! Ему нужны были документы!

— Какие документы?

— Ну, я не поручусь, что это были именно они. Возможно, это был бриллиант магараджи или что-нибудь еще. Конечно же ему нужна была какая-то вещь с трупа. Он склонился над своей жертвой и тут как раз услышал, как вы скачете по гальке. Над водой звуки разносятся далеко. Злодей в панике замирает, но шаги приближаются, и он поспешно спускается со скалы и прячется за ней.

— Прямо в одежде?

— Про это я забыл. Вид у него потом был бы слегка подмоченный, да? Нет. Без одежды. Он ее оставил там, откуда начал свой путь по воде. Возможно, на нем был купальный костюм. Тогда всякий, кому он попался бы на глаза, принял бы его за безобидного купальщика, бредущего себе в прибое.

— А бритву он положил в карман означенного костюма?

— Нет, он держал ее в руке. Или повесил на шею. Не задавайте глупых вопросов. Стоя в той маленькой нише, он дождался, пока вы уйдете, а потом поспешил обратно вдоль берега…

— Только не в сторону Уилверкомба.

— Чтоб его! Разумеется, вы бы его увидели. Если только он не жался к скалам. Наступал прилив, и следы на песке его уже не должны были волновать. Он вполне мог так сделать. Потом он поднялся по скалам там же, где раньше спустился, пошел по дороге на Уилверкомб, в какой-то момент повернул и на обратном пути повстречал вас. Как вам?

— Очень убедительно.

— Чем дальше, тем больше мне это нравится. Здорово, если окажется, что Шик — это Перкинс. Но, слушайте, у нас же не решен вопрос с кривобокостью и горбом. Что же, Перкинс был строен как ивовый прут?

— Ни в коем случае. Но и сгорбленным я его не назвала бы. Скорее нескладным и сутулым. За спиной у него был рюкзак, а еще он прихрамывал — сказал, что натер ногу.

— Так очень удобно скрывать кособокость. Когда хромаешь, всегда слегка горбишься на эту сторону. Шик-Перкинс — вот кто нам нужен. Надо поскорее направить полицию по его следу, только я страшно проголодался. Который час? Ба, уже четыре! Я быстро съезжу на машине, телефонирую Глейшеру и вернусь. Не вижу причин отказываться от пикника, будь тут хоть тысяча убийц.

Глава X Свидетельствует инспектор полиции

Вся жизнь моя зависит от скупца,

Который в тайный час своим дукатам

Коленопреклоненный служит мессу,

Пред желтым дьяволом простершись ниц.

«Трагедия невесты»^[677]

Понедельник, 22 июня

— Что хотите говорите, милорд, и я готов признать, что суперинтендант в чем-то разделяет вашу точку зрения, но при всем при том это самоубийство, — сказал инспектор Ампелти. — Будь я азартным человеком, побился бы с вами об заклад. Выследить этого Шика будет невредно, потому что именно у него Алексис, как видно, взял бритву, если только ее происхождение определено правильно. Но по мне — никаких сомнений, что бедняга, уходя в четверг из дому, возвращаться не собирался. Только взглянуть на его комнату. Все подчистил, счета оплатил, бумаги сжег в камине — будто со всеми попрощался и ручкой помахал.

— Он взял с собой ключ от комнаты? — спросил Уимзи.

— Взял. Но это ничего не значит. Ключ всегда носят в кармане, он просто забыл его выложить. Но все остальное уничтожил подчистую. Просто удивительно. Даже конверта не оставил. Прямо-таки погребальный костер там устроил. Ни фотографии, ни строчки — ничего, что подсказало бы, кто он и откуда взялся. Ни соринки.

— Не удастся ли что-нибудь найти в пепле?

— Нет, ничего. Конечно же миссис Лефранк — это квартирная хозяйка — в четверг утром приказала вычистить камин, и, по ее словам, все прогорело до черных углей и пепла. Но уж этого добра было много. Я знаю, потому что она мне показала — в мусорном ящике. Будьте уверены, вы там и с микроскопом ничего бы не отыскали. Вы, наверное, знаете, милорд — эти ребята часто действуют небрежно, могут оставить недогоревшие куски, но наш малый все сделал как положено, уж не сомневайтесь. Должно быть, сперва разорвал все в мелкие клочки, развел большой огонь и сжег их, а потом кочергой растолок в порошок. «Хорошенькое дело!» — сказал я миссис Лефранк. Да уж, хорошенькое дело.

— Есть подписанные книги?

— Несколько романов с надписью «Поль Алексис» внутри, несколько неподписанных, пара книг на китайском в бумажных обложках.

— На китайском?

— А может, и на русском. Все одно буквы неправильные. Можете посмотреть их в любой момент, только вряд ли много поймете. Еще пара исторических книг, в основном о России. Без надписей.

— А деньги?

— Ни пенса.

— У него был счет в банке?

— Был небольшой счет в «Ллойдсе». Чуть больше трехсот фунтов. Но три недели назад он снял все деньги.

— Да? Это еще зачем? Бритва столько не стоила.

— Нет, но, как я уже сказал, он расплатился по долгам.

— Триста фунтов долгов?

— Этого я не говорил. Мы знаем только о двадцати с лишним фунтах. Но, может быть, он брал в долг в разных местах. А бумаги он все сжег, так что теперь трудно сказать. Мы, конечно, наведем справки. Но я не удивлюсь, если три сотни фунтов перекочевали к какой-нибудь девице. Эта Лейла Гарленд — вот уж прожженная дамочка. Она, я уверен, много могла бы порассказать, если б только захотела, но нынче мы и спросить-то ни у кого ничего не имеем права. Если отказываются отвечать, значит, нет, и все тут. Никак не заставишь.

— Лейла Гарленд — это та девушка, с которой он встречался?

— Точно, милорд, и, насколько я слышал, она дала мистеру Алексису от ворот поворот. Разбила ему сердце вдребезги — это она так говорит. Сейчас у нее новый кавалер, кажется, друг Алексиса, но побогаче его будет, насколько я могу судить. Итальяшка вроде бы. Играет главные партии в оркестре в Зимнем саду и небось славно этим зарабатывает. Такой, знаете, весь из себя, и туфли из змеиной кожи. Но ничего плохого о нем сказать не могу: откровенно все рассказал, и девушка тоже. Алексис их познакомил, а вскоре юной леди пришло в голову, что с этого-то можно стрясти больше, чем с Алексиса. Она говорит, что Алексис стал страшным скрягой и, похоже, не так уж по ней сох. Не исключено, у него все это время был на примете кто-то еще, туда и денежки утекали. Как бы там ни было, Лейла решает его бросить и уходит к этому второму, Луису да Сото. Разумеется, Алексис устроил сцену. Угрожал покончить с собой.

— Он говорил, что перережет горло?

— Нет, не говорил. Сказал, что отравится. Но какая разница? Сказал, что покончит с собой, и покончил, вот и все.

— А вы не нашли у него какого-нибудь яда — снотворного или тому подобного?

— Ничего! — победоносно сказал инспектор.

— Но, инспектор, — вставила Гарриет, которая до сих пор слушала беседу, скромно храня молчание, — если вы думаете, что у Алексиса была на примете другая девушка, то зачем ему кончать самоубийством, когда Лейла Гарленд его бросила?

— Понятия не имею, мисс. Может, другая его тоже бросила.

— И остался он одинокий, покинутый, и все против него!^[678] — провозгласил Уимзи.

— Да. А еще была эта вот миссис Уэлдон. Мы узнали про нее от других девушек. Согласитесь — перспективы женитьбы на ней вполне хватит, чтобы молодой парень перерезал себе горло.

— Он мог сбежать, — предположила Гарриет.

— А вдруг он влез к старушке в долги, а та показала зубы и пригрозила ему судом? Как вам?

— Возможно, триста фунтов… — начал Уимзи.

— Нет, нет, нет! — возмутилась Гарриет. — И думать такого не смейте. Это полная нелепость. Бедняжка была без ума от него. Он из нее мог веревки вить. Отдала бы ему все, что бы он ни попросил. Кроме того,по ее словам, он отказывался брать у нее деньги.

— А! Но допустим, мисс, он сделал ей ручкой. Она могла обезуметь от горя.

— Тогда она бы себя убила, — твердо сказала Гарриет. — Бедняжка ни за что не причинила бы ему вреда. Подать на него в суд? Глупости.

— Но, мисс, вы же знаете, что сказано в Библии: и в преисподней, прошу прощения, нет фурии страшнее, чем женщина, которую отвергли^[679]. Со школьной скамьи помню и нахожу, что эта строка подходит к нашему делу как нельзя лучше. Если эта миссис Уэлдон…

— Чепуха! — отрезала Гарриет. — Она бы никогда такого не сделала. Я знаю.

— Ага-а! — Инспектор Ампелти дружески подмигнул Уимзи. — Если женщина заявляет, что эта их женская интуиция что-то подсказывает, то спорить бесполезно. Я что говорю — давайте допустим, только на минуточку, что миссис Уэлдон «такое» сделала.

— Даже допускать не хочу, — упрямо повторила Гарриет.

— Кажется, мы достигли знака «стоп», — заметил Уимзи. — Давайте, инспектор, пока на этом остановимся. Вы сможете тихонечко допустить это в баре. Чуть позже. Хотя я и сам не думаю, что так было. Теперь наша очередь что-нибудь допустить. Допустим, что в четверг рыбацкое судно попыталось подойти к Утюгу почти на самом отливе — оно бы смогло?

— С легкостью, милорд. Бывают суда с осадкой не больше фута. Их чудесно можно завести в бухту, только держитесь подальше от Жерновов да не забудьте про течение!

— Человеку, не знающему здешних мест, пришлось бы трудно.

— Да, но только если это не хороший мореход, способный прочитать морскую карту. Несомненно, он мог подвести маленькую лодку на дюжину футов к Утюгу, если только ветер не усиливал течение в бухте, тогда его могло снести на скалы, если б он зазевался.

— Понятно. Все это очень интересно. Видите ли, инспектор, мы допустили, что это убийство, и придумали два способа его совершения. Были бы счастливы услышать ваше мнение.

Инспектор Ампелти снисходительно выслушал конкурирующие версии — Теорию о Человеке в Рыбацкой Лодке и Теорию о Человеке в Нише, — а затем сказал:

— Что ж, мисс, отвечу только, что хотел бы почитать ваши книжки. Ловко вы подгоняете одно к другому. Но вот с лодкой этой как-то странно. Мы тут пытаемся о ней разузнать, потому что кто бы ни находился на борту, он точно что-то видел. Большинство рыбацких лодок были в море за Шелли-пойнтом, но я не все еще проверил, да к тому же, конечно, лодка могла быть пришлая — из Уилверкомба или Лесстон-Хоу. Мы этих любителей всегда просим держаться подальше от Жерновов, но разве они слушаются? Они такое вытворяют — можно подумать, задались целью непременно свернуть себе шею, срок — до вечера. Но я все же подозреваю, кто это был.

— А те дома на берегу, куда я заходила просить помощи? — спросила Гарриет. — Они же не могли не видеть лодки? Думаю, что такие люди знают в лицо все окрестные суда.

— В том-то и дело, — ответил инспектор. — Мы их спрашивали, и все как один словно ослепли и онемели. И поэтому я думаю, что знаю, чья это лодка. Но не волнуйтесь, мы найдем способ их разговорить. Эти Поллоки и Моггериджи — народ угрюмый, и добра от них не жди, как по мне. Другие рыбаки их не жалуют, а если они целую семью знать не хотят, обычно это неспроста.

— Во всяком случае, мы, по-моему, смогли установить точное время смерти. Это должно помочь.

— Да, — согласился инспектор Ампелти, — если то, что говорите вы с молодой леди, верно, тогда сомнений нет. Хотя я, при всем уважении, все же хотел бы послушать, что скажет врач. Но похоже, что вы правы. Большая жалость, мисс, что вы там уснули.

И он укоризненно посмотрел на Гарриет.

— Большая удача, что я там вообще оказалась, разве не так?

Инспектор признал, что это правда, и затем продолжил:

— Будем считать, что время смерти установлено. Того, что нам известно, хватает, чтобы прояснить ситуацию. По крайней мере, по всему видно, что это никакое не убийство, убийство вовсе исключено, как я говорил с самого начала. Но нам надо это доказать, так ведь?

Совещание происходило в уютном коттедже на окраине городка, принадлежащем инспектору. Ампелти, поднявшись, извлек из буфета толстую стопку полицейских отчетов.

— Видите, милорд, мы тут не прохлаждаемся, хотя на первый взгляд самоубийство выглядит правдоподобней всего. Мы обязаны учесть все возможности. И прочесали весь район, так сказать, с лупой.

Изучив отчеты, Уимзи был вынужден признать похвальбу обоснованной. Полиции очень повезло. Недавно местные власти направили в Совет графства прошение о ремонте береговой дороги между Лесстон-Хоу и Уилверкомбом. Совет графства, сославшись на тяжелые времена и нехватку денег, учтиво ответил, что не считает транспортное сообщение по упомянутой дороге достаточным, чтобы оправдать запрошенные расходы. В результате этих переговоров Совет графства назначил (положив им небольшое жалованье) нескольких человек для сбора сведений о сообщении по упомянутой дороге. Один из этих наблюдателей в четверг, 18 июня, весь день стоял на перекрестке береговой дороги и главного шоссе между Лесстон-Хоу и Хитбери. На другом конце двенадцатимильного участка, интересовавшего сыщиков, был полустанок «Дарли». Как уже выяснила Гарриет, тамошние ворота всегда закрыты и открываются только по просьбе, чтобы пропустить проезжающий транспорт. По обе стороны от железнодорожных ворот есть калитки для пешеходов, но сквозь них даже велосипед не протащишь. Итак, стало очевидно: либо гипотетический убийца шел пешком, либо его должны были заметить на том или другом конце дороги, если только он не пришел с какой-нибудь фермы между ними. За четыре последних дня полиция тщательно изучила документы каждого, кто проехал по этому участку дороги. Все автомобили, мотоциклы, велосипеды, фургоны, грузовики, повозки и скот были тщательным образом учтены и проверены. Не обнаружилось ничего, что могло бы вызвать хоть какие-то подозрения. Оказалось, что дорогой пользовались только местные жители, хорошо известные полицейским, и каждый из них смог вспомнить, чем занимался в течение всего дня. Что вовсе не удивительно, ибо это были либо торговцы, объезжавшие установленный маршрут в установленный срок, либо фермеры, у которых были дела на своей земле или в соседних городках, причем и время их отъезда, и время их прибытия подтверждали свидетели. Единственными людьми, чье время появления нельзя было проверить, оставались те, кто перегонял скотину — коров или овец. Однако крайне маловероятно, чтобы эти поселяне свернули с пути, чтоб зарезать джентльмена бритвой Эндикотта. К тому же инспектор Ампелти был готов лично поручиться за каждого из них.

— Поверьте мне на слово, милорд, — сказал он, — все, кого мы проверили, вне подозрений. Можете смело выкинуть их из головы. Осталась единственная возможность — если ваш убийца приплыл по морю или пришел пешком вдоль берега из Уилверкомба или Лесстон-Хоу, и, как говорит молодая леди, Уилверкомб более вероятен, потому что любой, прибывший от Лесстон-Хоу, увидел бы ее и отошел бы до времени, как сказано у Шекспира^[680].

— Очень хорошо, — сказал Уимзи. — Отлично. Примем это как данность. Убийца не пользовался никаким колесным транспортом ни на каком отрезке своего пути. Все равно остается еще масса возможностей. Сразу сбросим со счетов Лесстон-Хоу, займемся только уилверкомбским направлением. Здесь есть по меньшей мере три варианта. Первый: убийца пришел по дороге от Уилверкомба или Дарли, спустился на пляж в каком-то месте, которое не видно от Утюга, и оттуда шел уже по берегу. Второй: он пришел из тех коттеджей, где живут рыбаки (вы, кажется, сказали, что их зовут Поллоки и Моггериджи). За этих людей вы не намерены лично ручаться, а, инспектор?

— Нет, не намерен, только их там не было, — живо возразил Ампелти. — Моггеридж и двое его сыновей поехали что-то покупать в Уилверкомб, и их там видели. Старый Поллок был в море на своей лодке, Фредди Бейнс его видел, и с ним, вероятно, был его старший внук. Этих двоих мы собираемся допросить, поэтому я и сказал, что убийца мог прийти морем. Есть еще один Поллок, но это мальчик четырнадцати лет, его нельзя в таком заподозрить. Как и женщин с детьми.

— Понятно. Что ж, третий вариант: убийца шел по кромке моря от самого Дарли или от Уилверкомба. Кстати, вы ведь говорили, что видели кого-то в палатке — там, возле полустанка «Дарли».

— Да, мужчину, коренастого. Он говорил как… не совсем как крестьянин, скорее как деревенский джентльмен.

— Если кто-нибудь шел той дорогой, он мог его увидеть.

— Увидеть-то мог, — ответил инспектор, — но, к сожалению, именно до этого джентльмена мы не добрались, хоть и искали его. Он собрался и уехал рано утром в пятницу, сложив пожитки в «моргай». Стоял с палаткой в конце Хинкс-лейн со вторника. Назвался Мартином.

— Вот как? И исчез сразу после преступления. Не кажется ли это вам слегка подозрительным?

— Ничуть! — В голосе инспектора слышалось ликование. — В час дня он обедал в «Трех перьях» в Дарли и ушел не раньше половины второго. Расскажите, как можно пройти четыре с половиной мили за полчаса, и я выпишу ордер на арест мистера Мартина.

— Ваша взяла, инспектор. Ну все ж посмотрим. Убийство в два часа — и четыре с половиной мили. Значит, убийца мог пройти Дарли самое позднее в 12.50. Это если допустить, что он делал четыре мили в час. Но ведь ему пришлось по меньшей мере часть пути пройти по песку — значит, это слишком смелая оценка. С другой стороны, вряд ли он проходил в час меньше трех миль. Тогда самое раннее время — это 12.30, если только он не беседовал с Алексисом перед тем, как его зарезать.

— То-то и оно, милорд. Все это так туманно. В любом случае от мистера Мартина нам пользы никакой, поскольку утро четверга он провел в Уилверкомбе — во всяком случае, он так сказал хозяину «Перьев».

— Какая жалость! Он мог бы стать ценным свидетелем. Полагаю, вы все же продолжите его искать, хоть пользы от него и правда, кажется, никакой. Запомнил ли кто-нибудь номера его «моргана»?

— Да, машина принадлежит лондонскому гаражу, где сдают автомобили в прокат. Мистер Мартин появился там в прошлый четверг, внес задаток наличными, а в воскресенье вечером вернул машину. Сказал, что прервал аренду и постоянного адреса у него нет, но сослался на банкира в Кембридже. Его водительские права выписаны на имя Мартина, тут все чисто. Со страховкой никаких вопросов не возникло, потому что полис этого гаража покрывает все машины независимо от того, кто за рулем.

— А на правах разве не было адреса?

— Был — того дома, который он прежде снимал, так что они его не записали.

— А владельцы гаража часто просят клиентов предъявить водительские права?

— Не слыхал о таком. Видимо, этот тип показал им права сам, никто его не просил.

— Любопытно. Можно подумать, что он всеми силами старался предупредить любые вопросы. А что там с банком?

— Все в порядке. Мистер Хэвиленд Мартин уже пять лет как их вкладчик. Представил рекомендацию другого клиента. Никаких нарушений.

— Полагаю, они не назвали ни имени его поручителя, ни суммы вклада.

— Да нет, банки не торопятся делиться информацией. Ведь на этого Мартина у нас нет абсолютно ничего.

— Верно. И все-таки я бы хотел с ним поболтать. Есть в нем что-то подозрительное, как сказал бы Шерлок Холмс. А вы что скажете, дражайший Роберт Темплтон?

— Я скажу, — с готовностью ответила Гарриет, — что если бы я придумывала, как убийце добраться до условленного места и вновь покинуть его со всеми вещами, оставив только те следы, которых совсем нельзя избежать, я бы заставила его действовать так, как действовал мистер Мартин. Он бы открыл счет в банке на вымышленное имя, владельцу гаража сообщил бы только адрес банка, нанял машину, заплатив наличными, а после всего, наверное, закрыл бы счет.

— Как скажете. Все же остается досадный факт, что мистер Мартин, очевидно, не совершал убийства, если только часы в «Трех перьях» идут точно. Я считаю, что здесь показано небольшое дальнейшее расследование. Пять лет — это долговато для подготовки преступления. Может, стоило бы последить за тем банком, только не шумите там, а то спугнете птичку.

— Так-то оно так, милорд. И все же позвольте заметить, что я делал бы все это с большей охотой, будь у меня хоть какое-то доказательство, что здесь действительно убийство. Согласитесь, сейчас оно все хлипковато.

— Вы правы, но на убийство указывает множество мелочей. По отдельности они не важны, но вместе выглядят странно. Тут и бритва, и перчатки, и обратный билет, и прекрасное настроение, в котором Алексис пребывал накануне смерти. А теперь еще и странная история про таинственного джентльмена, который прибыл в Дарли как раз к убийству и занял место в первом ряду, а затем убрался, позаботившись скрыть имя и адрес.

Инспектор Ампелти не успел ответить, так как зазвонил телефон. Он послушал загадочное квохтанье, ответил: «Немедленно выезжаю», — и повесил трубку.

— Кажется, обнаружилось еще кое-что странное. Вы простите меня, если я убегу? Меня ждут в участке.

Глава XI Свидетельствует рыбак

Есть один,

Покрытый жесткой шерстью до макушки

И с красными прожилками в глазах

Под черными кустистыми бровями;

Из жадного оскаленного зева

Торчат клыки кривые; лоб покат,

Свиной щетиной плечи заросли,

На бурых пальцах россыпь бородавок,

И ногти крючковаты. Это он.

Фрагмент^[681]

Понедельник, 22 июня

Уимзи не пришлось долго ждать последних новостей. Он вернулся в «Бельвю» к ланчу и спокойно угощался аперитивом в баре, как вдруг кто-то сильно хлопнул его по плечу.

— О господи, инспектор! Как я перепугался! Хорошо, хорошо, поймали с поличным. Что на этот раз?

— Просто зашел рассказать новость, милорд. Подумал, что вы захотите ее услышать. Заставляет задуматься, должен сказать.

— Задуматься? Вид у вас очень взволнованный. Видимо, с вами этого давно не случалось. С непривычки тяжело. Выпьете?

— Спасибо, милорд. Не откажусь. Теперь вот что — помните, у нашего юного друга был счет в банке на триста фунтов?

— Еще бы.

— Мы выяснили, — инспектор понизил голос до сиплого шепота, — что он с ними сделал.

Уимзи изобразил нетерпение, но этого оказалось мало. Инспектор, очевидно, считал, что у него в руках лакомый кусок, и не собирался расставаться с ним без положенных театральных церемоний.

— Ну же, инспектор. Что он с ними сделал?

— Угадайте, милорд. Даю вам три попытки и спорю на что хотите, вы не угадаете. Даже за двадцать попыток!

— Тогда я должен поберечь ваше время, оно дорого. Давайте. Имейте же совесть. Не держите меня в этой мучительной неизвестности. Что он с ними сделал?

— Он пошел, — важно сказал инспектор, — и обратил их в золото.

— Во ЧТО?

— В три сотни золотых соверенов — вот во что. Триста кругленьких звонких золотых джимми о’гоблинов^[682].

Уимзи смотрел на него непонимающим взглядом.

— Триста — о нет, инспектор, мое бренное тело не выдержит такого потрясения. Столько золота во всей Англии не сыскать. Да я не видел больше десяти золотых соверенов зараз с тех самых пор, как дрался плечом к плечу с дедушкой при Ватерлоо. Золото! Как он его достал? Как заполучил? В наши-то дни его в банках уж не выдают. Неужто ограбил Монетный двор?

— Нет, не грабил. Честным образом обменял банкноты на золото. Но при всем при том история странная. Я вам расскажу, как все было и как мы об этом узнали. Может быть, вы помните, на прошлой неделе фотографию Алексиса напечатали в газетах?

— Да, увеличенный фрагмент группового снимка с праздника в отеле на прошлое Рождество. Я его видел.

— Правильно. Это единственное, что удалось найти, Алексис ничего не оставил. Так вот, вчера в участок залетел один чудаковатый старикашка: гладстоновский воротничок^[683], бакенбарды, галстук-самовяз, нитяные перчатки, котелок с квадратным верхом и большущий зеленый зонт — все при нем. Сказал, что живет за Принсмурской дорогой. Вытаскивает он из кармана газету и тычет в фотографию. И трубит: «Вы, я слыхал, ищете сведения об этом несчастном юноше». — «Ищем, — говорит суперинтендант. — Вы, папаша, о нем что-то знаете?» — «О его смерти — совершенно ничего, — отвечает старичок, — но три недели назад я заключил с ним весьма любопытную сделку, а сейчас подумал, что вы, вероятно, захотите о ней узнать». — «Отлично, папаша, продолжайте». Он и продолжил, рассказал нам все по порядку. Произошло вроде бы вот что. Вы, может, помните — с месяц назад дело было, в газеты попало, — жила в Сигемптоне странная старушонка, совсем одинокая, если не считать сотни кошек. Мисс Энн Беннет, хотя не важно, как ее звали. Однажды случилось то, что обычно случается. Шторы опущены, из кухонной трубы дым не идет, молоко никто не забирает, кошки орут так, что сердце разрывается. Констебль проникает в дом через окно и находит мертвую старушку в постели. Дознание подтверждает «смерть от естественных причин», то есть «от старости и голода», а в довершение еще и от нелеченой пневмонии. Дом, конечно, набит деньгами, в том числе в матрас зашиты четыре сотни золотых соверенов. Так часто бывает.

Уимзи кивнул.

— Да. Ну так вот, обнаруживается ближайший родственник, которого старушка сто лет не видела, и кто же это, как не наш старикан из Принсмура, Абель Беннет. Находят завещание, по которому все достается ему, пусть только он присмотрит за бедными кисками. Будучи к тому же ее душеприказчиком, он приступает к обязанностям и вступает в наследство. Очень хорошо. Назавтра после дознания является наш юный друг Поль Алексис — старик правильно назвал его имя и опознал по фотографии. Путанно рассказывает старику Беннету, что ему зачем-то нужны золотые соверены. Будто бы хочет купить бриллиант у заморского раджи, который не признает банкнот, — такую вот чепуху.

— Он это в книжке вычитал, думаю, — сказал Уимзи. — Где-то я что-то такое видел.

— Очень похоже. Старик Беннет, который соображает получше своей сестры, сказку эту не проглотил, потому что, по его словам, юноша не выглядел как человек, покупающий бриллианты у раджей, но, в конце концов, хотеть золота — не преступление, а уж для чего оно — не его дело. Он немного поторговался, и Алексис предложил ему триста фунтов в банкнотах Английского банка и двадцать фунтов в придачу в обмен на триста золотых соверенов. Дедушка Абель был не прочь получить бакшиш в двадцать фунтов и согласился на сделку при условии, что банкноты проверят в Сигемптонском банке. Алексис с радостью согласился и тут же вытащил купюры. Короче говоря, они зашли в Сигемптонское отделение Лондонско-Вестминстерского банка, там сказали, что купюры в порядке, после чего Беннет отдал золото, а Алексис положил его в кожаный саквояж и унес. Вот, пожалуй, и все. Мы проверили даты в банке, и оказалось, что Алексис снял свои деньги для обмена на золото, как только прочел в газете заметку о смерти Энн Беннет. Но о том, зачем оно ему было нужно или что он с ним сделал, я знаю не больше, чем Человек-на-Луне^[684].

— Я давно понял, что в этом деле есть кое-какие странности, — заметил Уимзи, — но сейчас, осмелюсь признаться, поставлен в тупик. Зачем навьючивать на себя все это золото? Думаю, историю с бриллиантом раджи можно забыть. В бриллианте за триста фунтов нет ничего особенного, его можно купить на Бонд-стрит без всякого золота и не приплетая индийских владык.

— Это точно. К тому же где вы найдете раджу, который не признает банкноты Английского банка? Эти ребята далеко не дикари, многие из них в Оксфорде учились.

Уимзи благосклонно принял дань уважения своей альма-матер.

— Единственное объяснение, которое мне приходит в голову, — сказал он, — состоит в том, что Алексис замыслил сбежать куда-то, где банкноты Английского банка не имеют хождения. Но где в наши дни отыскать такое место? В Средней Азии?

— Могло быть и по-другому, милорд. Он так тщательно все сжег, уходя из дому, словно не хотел оставить ни малейшей зацепки, которая позволила бы его найти. А банкноте Английского банка не так-то легко затеряться. Все номера обязательно где-то всплывут, рано или поздно. Другие купюры^[685] безопаснее, но за рубежом их, весьма вероятно, будет трудно обменять — стоит оказаться в стороне от больших дорог. Я считаю, что Алексис собирался удрать и взял с собой золото, потому что это единственная разновидность денег, которая везде в ходу и ничего про вас не расскажет. Скорее всего, на таможне его о золоте и не спросили бы. А если б спросили, то вряд ли стали бы обыскивать.

— Верно. Думаю, вы правы, инспектор. Но, между прочим, вы понимаете, что это наголову разбивает версию самоубийства?

— Похоже на то, милорд, — великодушно согласился инспектор. — Если только он не заплатил этим золотом кому-то внутри страны. Например, если его шантажировал кто-то, кто хотел сбежать. Тогда ему нужно было золото по тем же самым причинам, о которых мы говорили, и он, возможно, заставил Алексиса его доставать, чтобы самому в этом не участвовать. Алексис платит, а затем у него ум заходит за разум, и он режет себе горло.

— Вы очень изобретательны, — сказал Уимзи, — но, полагаю, прав все же я. Хотя если это убийство, то оно продумано так умело, что и зацепиться, кажется, не за что. Вот только бритва. Послушайте, инспектор, я кое-что придумал насчет нее, если только вы разрешите это провернуть. Наша единственная надежда — вынудить убийцу, если он, конечно, есть, совершить ошибку, пытаясь нас обхитрить.

Он отодвинул в сторону бокалы и зашептал инспектору на ухо.

— В этом что-то есть, — ответил Ампелти. — Почему бы и не попробовать. Это может сразу решить дело, так или иначе. Лучше спросить суперинтенданта, но если он не будет возражать, я говорю — действуйте! Почему бы не заехать и прямо сейчас с ним не обсудить?

По прибытии в полицейский участок Уимзи с инспектором обнаружили, что суперинтендант беседует с ворчливым стариком в рыбацком свитере и сапогах. Вид у того был страшно недовольный.

— Что, нельзя уже взять собственную лодку и выйти на ней когда хочешь и куда хочешь? Море ведь для всех, нет разве?

— Конечно, конечно, Поллок. Но если вы не делали ничего плохого, зачем так запираться? Вы же не отрицаете, что были там в это время? Фредди Бейнс клянется, что вас видел.

— Бейнсы эти ваши — оторви и брось, — проворчал мистер Поллок. — Шныряют повсюду, пялятся, носы суют куда их не просят. Ихнее какое дело, где я был?

— Все-таки вы это признаете. В котором часу вы дошли до Утюга?

— Фредди Бейнса спросите. Он, итить, небось все знает.

— Оставим. Во сколько, вы говорите, это было?

— А не ваше дело. Тут пылиция, там пылиция — в этой чертовой стране свободы не добьесся. Есть у меня право или нет у меня права идти куда хочу? А ну отвечайте!

— Послушайте, Поллок. Все, что нам нужно, — это кое-что узнать. Если вам нечего скрывать, почему не отвечаете на простой вопрос?

— И что за вопрос? Ходил я в четверг к Утюгу или нет? Ходил. И что?

— Вы шли от вашего дома, да?

— А если и так — что, нельзя?

— Можно, можно. Во сколько вы вышли в море?

— Около часу. Может, раньше, а может, и позже. Еде-то между приливом и отливом.

— А до Утюга дошли к двум.

— Что, и это нельзя?

— Вы видели кого-нибудь на берегу в это время?

— Ну.

— Что, видели?

— Ну. Что у меня, глаз нету?

— Есть. Возможно, у вас также найдутся вежливые слова. Где вы его видели?

— На берегу, где Утюх, около двух.

— Вы разглядели, кто это был?

— Не разглядел. Так что не пойду в этот ваш треклятый суд и не буду присягать, будто разглядел все чирьи на роже, а вы, мистер суперинтендант, можете зарубить это на своем наглом носу.

— А что вы видели?

— Идиётку какую-то. Скакала по берегу, как полоумная. То побежит, то встанет, то песок ковыряет, то опять бегом пустится. Вот я что видал.

— Расскажу это мисс Вэйн, — сказал Уимзи инспектору. — Это потрафит ее чувству юмора.

— Так вы видели женщину, да? А что она после этого делала, видели?

— Прибежала к Утюгу и давай там валять дурака.

— На Утюге еще кто-то был?

— Какой-то парень там лежал. По крайности, похоже было на то.

— А потом что?

— Она давай вопить и махать руками.

— Ну?

— Что ну? Я не обратил внимания. Никогда не обращаю внимания на баб.

— Теперь скажите, Поллок, вы видели кого-нибудь еще на берегу в то утро?

— Ни единой души.

— Вы всегда шли в виду берега?

— Да.

— И не видели никого, кроме этой женщины и лежащего мужчины?

— Я разве не сказал? Не видал никого.

— А этот мужчина на Утюге? Когда вы его впервые увидели, он лежал?

— Ага, лежал.

— А когда вы его заметили?

— Как он стал заметен, так я его сразу и заметил.

— Когда это было?

— Будто я все по минутам помню. Может, без четверти два, может, без десяти. Я записей для пылиции не вел. Своим делом занимался, и другим неплохо бы так поступать.

— Каким делом?

— Шел на чертовой лодке. Вот каким делом!

— Как бы то ни было, вы увидели мужчину раньше, чем женщину, и тогда он лежал на скале. Как вы считаете, он был мертв, когда вы его впервые увидели?

— Откуда мне знать, мертвый или не мертвый? Он мне ручкой не махал. А если б махал, я б этого не увидал, поняли? Слишком далеко в море был.

— Но вы сказали, что все время были в виду берега.

— И был. Но берег большой. Его из виду особо не потеряешь. Но это не значит, что я мог видеть на нем каждого дурака, делающего ручкой.

— Ясно. Вы были прямо за Жерновами, так?

— Какая разница, где я был? Я там не раздумывал ни о трупах, ни о бабах с ихними кавалерами. Мне там было чем заняться, вместо чтоб сидеть и пялиться на купальщиков.

— Чем же?

— Это мое дело.

— То есть ваше дело, каким бы оно ни было, требовало вашего присутствия в море за Жерновами?

Поллок упрямо молчал.

— С вами на лодке кто-то был?

— Нет, не был.

— А что тогда делал в это время ваш внук?

— А, он-то? Да со мной был. Я думал, вы спрашиваете про кого другого, кого там быть не должно было.

— Что вы имеете в виду?

— Только то, что в пылиции одни дураки служат, а больше ничего.

— Где ваш внук?

— В Корке. В прошлую субботу уехал, н-да.

— В Корке, значит. Сбывает контрабанду в Ирландию?

Мистер Поллок обильно сплюнул.

— Нет конечно. Поехал по делу. Моему делу!

— Очень уж загадочное это ваше дело, Поллок. Вы бы поостереглись. Когда ваш внук вернется, нам нужно будет с ним побеседовать. Так вы говорите, молодая леди увидела вас, когда вы подошли к берегу, а потом вы опять ушли в море.

— А что?

— Зачем вы заходили в бухту?

— Это мое дело, так?

Суперинтендант сдался.

— Вы можете по крайней мере сказать, видели ли кого-нибудь, идущего вдоль берега между вашим домом и Утюгом?

— Могу. Никого не видал. До без четверти два — точно. А после — не могу поклясться ни что видел, ни что не видел, потому что занимался своим делом, говорю же.

— Вы не видели поблизости другой лодки?

— Нет.

— Очень хорошо. Если ваша память в ближайшие дни прояснится, лучше дайте нам об этом знать.

Мистер Поллок пробормотал что-то нелестное и удалился.

— Его не назовешь милым старичком, — заметил Уимзи.

— Старый прохвост, — сказал суперинтендант Глейшер. — И хуже всего то, что ни единому его слову нельзя верить. Хотел бы я знать, чем он там по правде занимался.

— Может быть, убивал Поля Алексиса? — предположил инспектор.

— Или за мзду доставлял убийцу к месту преступления, — добавил Уимзи. — Это более вероятно. Какой у него мог быть мотив для убийства Алексиса?

— Не стоит забывать, милорд, о тех трехстах фунтах. Знаю — я сам говорил, что это самоубийство, и до сих пор так думаю, но теперь для убийства появился гораздо лучший мотив.

— Это если допустить, что Поллок знал о трехстах фунтах. Но откуда?

— Смотрите, — сказал суперинтендант. — Положим, Алексис хотел покинуть Англию.

— Это и я говорю, — вставил Ампелти.

— И положим, он нанял Поллока, чтоб тот подобрал его где-то недалеко от берега и отвез на яхту или что-то такое. И предположим, что, расплачиваясь с Поллоком, он случайно показал ему остальные деньги. Разве не мог Поллок высадить его на берег, зарезать и удрать с деньгами?

— Но зачем? — возразил Ампелти. — Зачем его высаживать? Проще было бы зарезать его на борту и выбросить тело в море.

— Нет, не проще, — живо откликнулся Уимзи. — Инспектор, вы когда-нибудь видели, как режут свинью? Знаете, сколько крови при этом кругом? Если бы Поллок зарезал Алексиса на борту, пришлось бы адски трудиться, отмывая лодку дочиста.

— Совершенно верно, — сказал суперинтендант. — Но как насчет одежды Поллока? Боюсь, нам не хватает улик, чтобы получить ордер и обыскать его дом на предмет пятен крови.

— С просмоленной штормовки кровь смывается в два счета, — заметил Уимзи.

Оба полицейских мрачно согласились.

— А если вы встанете позади человека и перережете ему горло вот так, то у вас есть шанс не слишком забрызгаться. Убийство это или не убийство, но я уверен, что он умер там, где его нашли. И если только вы не будете против, господин суперинтендант, у меня есть маленькая идея, которая может помочь нам точно узнать, убийство это или самоубийство.

Он опять рассказал о своем предложении. Суперинтендант кивнул.

— Не вижу никаких препятствий, милорд. Не исключено, что-нибудь да выйдет. Если честно, мне и самому пришло в голову нечто подобное, можно сказать. Но я не против, чтобы это считалось идеей вашей светлости. Совсем не против.

Уимзи ухмыльнулся и отправился на поиски Солкома Гарди из «Морнинг стар». Тот, как и ожидалось, восстанавливал силы в баре отеля. Большинство газетчиков к тому времени уже уехали, но Гарди не оставил пост, демонстрируя трогательную веру в лорда Питера.

— Хоть вы и скверно со мной обращаетесь, старина, — сказал он, глядя скорбными фиалковыми глазами в серые глаза Уимзи, — но я чую, у вас в рукаве что-то припрятано, иначе бы вы не слонялись вот так вокруг места преступления. Если только это не из-за девушки. Бога ради, Уимзи, скажите, что это не из-за девушки. Вы же не станете так низко шутить над бедным трудягой-журналистом. Вот что! Если у вас ничего нет, рассказывайте про девушку. Все сгодится, лишь бы история была. «Сын пэра влюблен. Романтическая помолвка» — это лучше, чем ничего. Но мне нужна история.

— Салли, возьмите себя в руки, — ответствовал его светлость, — и не тяните грязные чернильные лапы к моей частной жизни. Немедля оставьте этот злачный притон, сядьте тихонько в холле, и я расскажу замечательную, прелестную историю — вам, и только вам.

— Вот это дело, — просиял Гарди. — Вот чего я жду от старого доброго друга. Никогда не подводи товарища, даже если он всего лишь жалкий журналюга. Noblesse oblige^[686]. Я так и сказал остальным паршивцам. «Я верен старине Питеру, — сказал я им. — Ставлю на него. Он не позволит честному трудяге потерять работу из-за того, что не было хорошего материала для газеты». Но эта молодежь — у нее ни напора, ни чутья. Флит-стрит^[687] катится к чертям собачьим, туда ей и дорога. Из старой гвардии один только я и остался. Знаю, где водятся новости и как их добыть. Я себе сказал — держись старины Питера, и рано или поздно он даст тебе настоящий материал.

— Чудесный парень! — воскликнул Уимзи. — Да не оставят нас друзья, да льются новости рекою^[688]. Вы на ногах-то стоите, Салли?

— Я? — возмущенно воскликнул журналист. — Вы когда-нибудь видели, чтобы газетчик не стоял на ногах, когда у кого-то есть для него материал? Может, трезвость и не мой конек, черт возьми, но ноги меня держат и понесут к моему материалу, а чего же еще человеку нужно?

Уимзи мягко усадил друга за стол в холле.

— Вот, пожалуйста. Запишите это и проследите, чтоб в вашем бульварном листке вышел большой материал. Можете добавить завитушек, если хотите.

Гарди быстро поднял на него взгляд.

— О. Скрытый мотив, так? Не просто по дружбе. Одного патриотизма мало^[689]. Ну, была бы новость, да еще если эксклюзив, а мотив в таком случае несу-щест… несуществу… чертово слово… несущест-ве-нен.

— Точно, — сказал Уимзи. — Теперь пишите. «Покров тайны, окутавший кошмарную трагедию на Утюге, становится тем гуще, чем усерднее его стараются сорвать. Казавшаяся на первый взгляд обыкновенным самоубийством, ужасная смерть…»

— Хватит, — перебил Гарди. — Такое я смогу написать, даже если меня ночью разбудят. Мне нужны факты.

— Да-да, но поддайте загадочности. Поехали дальше: «Прославленный сыщик-любитель лорд Питер Уимзи дал интервью нашему специальному корреспонденту в уютной гостиной отеля „Бельвю“».

— Это так важно, что именно в гостиной?

— Важен адрес. Мне нужно, чтобы они знали, где меня найти.

— Понятно. Дальше.

— «…отеля „Бельвю“ в Уилверкомбе. По его словам, полиция все еще упрямо придерживается версии самоубийства, хотя сам он никоим образом не удовлетворен этой версией. Особенно он обеспокоен тем, что, хотя покойный носил бороду и никогда не брился, орудием преступления…»

— Преступления?

— Самоубийство — это преступление.

— Так и есть. Ну?

— «…была обычная опасная бритва с сильно сточенным лезвием». Вдолбите им это как следует, Салли. «Историю этой бритвы удалось проследить вплоть до…»

— Кому удалось?

— Мне.

— Можно я это напишу?

— Если хотите.

— Так будет лучше. «Лорд Питер Уимзи со свойственной ему скромной улыбкой объяснил, что сам приложил все усилия, чтобы проследить историю бритвы. Поиски привели его…» Куда они вас привели, Уимзи?

— Этого я им сообщать не хочу. Скажите, что поиски увели за сотни миль.

— Хорошо. Я так напишу, что это прозвучит очень значительно. Что-то еще?

— Да. Самое главное. Позаботьтесь, чтоб это напечатали жирным шрифтом — ну вы знаете.

— Этим не я занимаюсь. Помощник редактора. Но я попробую. Дальше. «Опершись на стол и сделав красноречивый жест изящной рукой, лорд Питер признался…»

— «След, — стал диктовать Уимзи, — прервался на самом важном месте. Как бритва попала к Полю Алексису? Удовлетворительный ответ на этот вопрос рассеял бы все мои сомнения. Если удастся подтвердить, что Поль Алексис бритву купил, я сочту версию самоубийства полностью доказанной. Но пока не восстановлено это недостающее звено в цепи доказательств, я буду придерживаться мнения, что Поль Алексис был предательски и жестоко убит. Я приложу все силы, чтобы убийца понес наказание, которое он вполне заслужил». Ну как вам, Салли?

— Ничего. Я доведу это до ума. Конечно, добавлю, что, зная об огромных тиражах «Морнинг стар», вы рассчитываете дать вашему заявлению максимально широкую огласку и т. д. и т. п. Может, мне даже удастся раскрутить их на вознаграждение за информацию.

— А почему бы и нет? В общем, не жалейте красок. Справитесь?

— Да. В горе и в радости, в богатстве и в бедности. Между нами — вы успокоитесь на том, что это самоубийство, если за вознаграждением кто-то придет?

— Не знаю, — ответил Уимзи. — Наверное, нет. Я вообще-то никогда не успокаиваюсь.

Глава XII Свидетельствует сын невесты

Как ненавистны мне

Все эти настоящие мужчины!

«Книга шуток со смертью»^[690]

Понедельник, 22 июня

Уимзи посмотрел на часы. Половина второго, а он до сих пор без ланча. Восполнив это упущение, он взял машину и поехал в Дарли. На переезде пришлось подождать, пока откроют ворота, — представилась возможность проверить, насколько тщательно полиция наводила справки. Выяснилось, что хромой сторож знает мистера Мартина в лицо, так как однажды вечером видел его в баре «Перьев». Приятный джентльмен, жизнерадостный. Страдает от какой-то глазной хвори, из-за которой вынужден носить темные очки, но при всем при том очень славный джентльмен. Сторож был совершенно уверен, что в четверг мистер Мартин не проезжал через ворота на переезде ни на машине, ни на повозке, ни на велосипеде. Правда, он, естественно, не мог точно сказать, проходил ли мистер Мартин через ворота пешком.

Здесь на сцену внезапно вышел новый свидетель. Рози, маленькая дочка сторожа, которой скоро пять (чудесная девочка, очень смышленая для своего возраста, с гордостью заметил отец), утверждала, что противный дядя в черных очках не появлялся на переезде в обозначенный период времени. Рози его знает и не любит, потому что днем раньше видела в деревне и испугалась ужасных очков. В четверг они с приятелем играли на железнодорожном переезде в Синюю Бороду. Она точно помнит, что дело было в четверг, потому что был базарный день и в 10.15 останавливался поезд. Она была сестрой Анной и сидела в башне. Она должна была звать товарища всякий раз, как видела кого-то на дороге. Они играли там с обеда (14.30, по словам сторожа) и почти до чая (четыре часа). Рози была совершенно уверена, что нехороший дядя не проходил через калитку на переезде. При его появлении она бы убежала.

По всей видимости, это сводило к нулю последнюю остававшуюся вероятность, что таинственный мистер Мартин покинул «Перья» несколько раньше, чем считалось до того, пересек железнодорожные пути и сел в машину. Уимзи церемонно поблагодарил Рози, подарил ей шесть пенсов и уехал.

Следующим портом захода были, конечно, «Перья». Их хозяина, мистера Ланди, не пришлось уговаривать поделиться сведениями. Все, что он рассказал инспектору, чистая правда. Он впервые увидел мистера Мартина во вторник, это будет, значит, 16-е. Тот прибыл около шести часов и припарковал свой «моргай» на деревенском пустыре, а сам зашел, попросил смешать ему горькое пиво с мягким элем^[691]и спросил дорогу к дому мистера Гудрича. Кто такой мистер Гудрич? Как же, это ведь его земля вон там, вдоль Хинкс-лейн, где Мартин ставил палатку. Там вся земля его.

— Мне нужно точно знать, — сказал Уимзи, — мистер Мартин пришел сюда от Хинкс-лейн или откуда-то еще?

— Нет, сэр, он на машине приехал по Хитбери-роуд и припарковался на пустыре, я ж говорю.

— И пошел прямо к вам?

— Прямей, чем ласточка в гнездо летит, — образно ответил мистер Ланди. — Мы ж ведь открыты были, сэр.

— Спрашивал ли он кого-нибудь, где в округе можно поставить палатку? Или сразу стал искать мистера Гудрича?

— Вообще ничего не спрашивал, сэр, спросил только, где дом Гудрича.

— То есть он знал, что его зовут Гудрич?

— Выходит, что так.

— Он сказал, зачем ему мистер Гудрич?

— Нет, сэр. Только спросил дорогу, допил пиво и вернулся к машине.

— Как я понимаю, он приходил сюда на ланч в прошлый четверг?

— Верно, сэр. Приехал в большом открытом автомобиле с какой-то леди. Она его тут высадила и уехала, а он зашел и остался на ланч.

Хозяин думал, что это было около часа дня, но официантке лучше знать.

Официантка и впрямь все знала как нельзя лучше. Да, она уже сказала инспектору Ампелти, мистер Мартин вошел примерно без десяти минут час. Упомянул, что ездил в Уилверкомб и что для разнообразия решил съесть ланч в харчевне. С его машиной, кажется, что-то случилось, он добрался до Уилверкомба и обратно на попутке. Да, поел он с аппетитом: жареная баранья нога с картофелем и вареной капустой, а потом ревеневый пирог.

Уимзи содрогнулся при мысли о жареной баранине с капустой в раскаленный июньский день и спросил, во сколько мистер Мартин покинул харчевню.

— Пожалуй, в полвторого, сэр, по точному времени. Все наши часы выставлены на десять минут вперед, и часы в баре тоже, которые по радиосигналам сверяются. Я не знаю, может, мистер Мартин потом остановился в баре, но в полвторого он расплатился со мной за ланч. Тут я не ошибаюсь, милорд, потому что у меня был выходной, и мы с женихом собирались в Хитбери на его мотоцикле, и я, так сказать, следила за часами, чтоб знать, во сколько смогу освободиться. После мистера Мартина никто и не заходил, так что я могла наконец прибраться и одеться, и была поэтому рада-радешенька.

Теперь все было ясно. Мартин покинул «Три пера» не ранее 13.30, это точно. Несомненно, Поля Алексиса убил не он. Тем не менее, начав расследование, Уимзи стремился во что бы то ни стало довести его до конца. Он напомнил себе, что алиби для того и существуют, чтобы их опровергали. Ну, допустим, что мистер Мартин чудесным образом (на ковре-самолете или с помощью другого приспособления) перенесся из Дарли на Утюг между половиной второго и двумя. В таком случае — вернулся ли он тем же вечером, и если да, то когда и как?

В Дарли жило не так уж много народу. Подомовый обход представлялся трудоемким, но надежным способом получить ответы на эти вопросы. Питер засучил рукава и принялся за работу. Разговорить поселян не представляло труда. Смерть Поля Алексиса стала для местных событием такого масштаба, что почти затмила собой и субботний крикетный матч, и крамольное предложение переделать пустующий молитвенный дом квакеров в кинотеатр. А прибытие уилверкомбской полиции, которая расспрашивала о перемещениях мистера Мартина, разожгло волнение до предела. Население Дарли было твердо убеждено, что если так будет продолжаться, то деревня снова попадет в газеты. Вообще-то в тот год Дарли уже один раз попала в газеты, когда церковный староста мистер Габбинс выиграл утешительный приз в тотализаторе на Больших национальных скачках. Азартная половина населения Дарли была в восторге, хотя и жестоко завидовала. Набожная половина не могла взять в толк, почему викарий тут же не лишил мистера Габбинса права обносить паству блюдом для пожертвований и заседать в церковном совете, а также считала, что, заплатив десятину от выигрыша в фонд восстановления церкви, мистер Габбинс попросту увенчал разврат лицемерием. Но теперь, когда появилась надежда, что они, не зная, оказали гостеприимство ангелу^[692] тьмы, селяне ждали славы всех сортов. Уимзи обнаружил нескольких человек, считавших поведение мистера Мартина странным, а лицо неприятным. Они поведали ему об этом в пространныхвыражениях. Однако чтобы найти кого-то, кто действительно видел Мартина в четверг днем, потребовались два часа терпеливых розысков. Этим кем-то предсказуемо оказался владелец маленького жестяного домика, служившего в Дарли гаражом. Единственной причиной, не позволившей Уимзи узнать об этом гораздо раньше, было то, что упомянутый владелец, мистер Полвистл, отлучился на соседнюю ферму для изучения внутренностей забарахлившего бензинового двигателя. Заглянув в гараж, Уимзи застал там только девушку, управлявшуюся с бензонасосом.

Когда мистер Полвистл вернулся, сопровождаемый юным механиком, то предоставил поразительно полную информацию. Мистер Мартин? Ах да. Он, мистер Полвистл, видел его в четверг после обеда, конечно. Мистер Мартин пришел сразу после трех, да, Том? Да, в три, и попросил их пойти взглянуть на его «моргай». Они взглянули и обнаружили, что «моргай» не заводится ни за какие коврижки. После продолжительного осмотра и упражнений с заводной рукояткой была диагностирована проблема с зажиганием. Они вытащили все наружу и стали разглядывать, и в конце концов мистера Полвистла осенило, что дело может быть в высоковольтном проводе. Они вынули этот провод, поставили другой, и двигатель тут же завелся как миленький. Насчет времени сомнений быть не может, потому что Том записал эту работу в свою учетную ведомость: с трех до четырех часов.

Было уже полпятого, и Уимзи подумал, что шансы застать мистера Гудрича дома возросли. Ему рассказали, как его найти: езжайте по Уилверкомб-роуд, а на первом перекрестке сверните, и там будет большой дом. Добрый джентльмен и его семья собрались за столом, уставленным хлебом, пирогами, медом и топлеными сливками.

Мистер Гудрич, дородный и крепкий сквайр старой закалки, был счастлив оказать любую помощь, какая в его силах. Мистер Мартин появился у его дома во вторник около семи часов вечера и попросил разрешения поставить палатку в конце Хинкс-лейн. Кстати, почему Хинкс-лейн? Ну, там когда-то стоял дом, принадлежавший старику по имени Хинкс. Тот еще был гусь, каждый год прочитывал Библию от корки до корки, и можно только надеяться, что это шло ему на пользу, ибо он как был бесстыжим прохвостом, так им до конца и остался. Но это было сто лет назад, дом с тех пор развалился. Никто туда уж теперь и не спускается, кроме туристов. Мистер Мартин не интересовался, где тут можно разбить лагерь, он прямо спросил разрешения поставить палатку на Хинкс-лейн, так и сказал — Хинкс-лейн. Мистер Гудрич раньше в глаза не видел мистера Мартина, а он, мистер Гудрич, всегда в курсе всего, что происходит в деревне. Он почти уверен, что мистер Мартин раньше никогда не бывал в Дарли. Ему, несомненно, кто-то рассказал о Хинкс-лейн — там часто стоят туристы с палатками. Это место не на дороге, они там посевы не потопчут, ворот, которые нужно не забывать закрыть, там тоже нет, разве что они специально перелезут через изгородь на пастбище фермера Ньюкомба. Но делать это им вовсе незачем, ведь там ничего интересного нет. Бегущий по пастбищу ручей выходит на пляж всего в пятидесяти ярдах от их палаток, вода в нем свежая, только в высокий прилив, конечно, солоноватая. Теперь мистер Гудрич припоминает, как мистер Ньюкомб жаловался, что ему живую изгородь проломили, но рассказывал об этом Гири, кузнец, а тот знатный трепач, и он, мистер Гудрич, и не подумал, что это связано с мистером Мартином. Мистер Ньюкомб и сам не то чтобы образцовый арендатор, что касается починки заборов. У него такие дыры бывали, что в них скотина сбегала. А помимо этого, он, мистер Гудрич, ничего худого о мистере Мартине сказать не может. Вел он себя тихо, к тому же Хинкс-лейн из деревни не видно и не слышно, так что туристы там никому не докучают. Некоторые привозят с собой граммофоны, а то гармошки или гавайские гитары, смотря кто что предпочитает, но мистер Гудрич не против того, чтобы люди развлекались, только бы не мешали никому. Он никогда не брал денег за стоянку на своей земле — от него не убудет, и чего же это он станет брать с городских бедняг плату за глоток свежего воздуха да пригоршню воды. Обычно он их просит прибрать за собой получше, и они, как правило, ведут себя прилично в этом отношении.

Уимзи поблагодарил мистера Гудрича и воспользовался его радушным приглашением к чаю. В шесть часов он распрощался, досыта накормленный сдобой и сливками. Времени оставалось как раз, чтобы осмотреть место, где стояла палатка, и тем самым завершить главу, посвященную мистеру Мартину. Проехав по узкой каменистой тропинке, он вскоре обнаружил следы его недавнего присутствия. Дорога вывела на плоский пустырь, за которым начиналась зона валунов и гальки, спускавшаяся к морю. Вода к тому времени поднялась примерно на четверть. Было заметно, что чем ближе к воде, тем галька мельче. На отливе предположительно открывалась узкая полоса песка.

На жесткой траве были все еще видны следы колес «моргана», а масляное пятно указывало, где он стоял. Рядом в земле виднелись ямки от шеста и колышков небольшой круглой палатки. Среди углей кострища валялась смятая засаленная газета, которой, несомненно, вытирали сковородку. Уимзи брезгливо развернул грязные листы и взглянул на заголовок. «Морнинг стар» за четверг, ничего сногсшибательного. Тщательное изучение пепла не выявило ни недогоревших бумаг с настоящим именем и адресом мистера Мартина, ни обрывков одежды в пятнах крови — даже бельевой пуговицы не нашлось. Достойным хоть какого-то внимания Уимзи счел лишь сильно обгоревший кусок тонкой веревки дюйма в три длиной. За неимением лучшего он сунул находку в карман и продолжил поиски.

Мистер Мартин в целом оказался чистоплотным туристом и не оставил после себя совсем уж вызывающего мусора. Однако справа от стоянки, возле чахлой живой изгороди, окружавшей развалины Хинксова дома, Уимзи не без отвращения обнаружил тайник, содержащий множество консервных банок и бутылок, как свежих, так и оставленных предыдущими туристами, хлебные корки, бараньи кости, дырявый солдатский котелок, половину галстука, лезвие безопасной бритвы (все еще достаточно острое, чтобы порезаться) и весьма дохлую чайку. Затем добросовестный сыщик опустился на четвереньки и скрупулезно прочесал всю стоянку, заработав боль в спине. Наградой ему стали бессчетные горелые спички, шесть пустых спичечных коробков заграничного производства, несколько выбитых из трубок комочков табаку, три овсяных зерна, рваный шнурок (коричневого цвета), целая кучка черешков и листиков от клубники, шесть сливовых косточек, огрызок карандаша, канцелярская кнопка острием вверх, пятнадцать пивных пробок и приспособление для открывания пивных бутылок с патентованными крышками^[693]. Различимых отпечатков ног на редкой и жесткой траве не оказалось.

Усталый и потный лорд Питер собрал трофеи и распрямил затекшие конечности. Он с благодарностью подставил взмокший лоб под крепкий морской ветер — тот самый ветер, который не давал инспектору начать поисковые работы. На небе были облака, но при таком ветре дождь вряд ли пойдет, что и хорошо, подумал он, дождя совсем не нужно. В его мозгу забрезжила смутная идея, и ему подумалось, что неплохо бы прогуляться завтра в компании Гарриет Вэйн. Сейчас он ничего уже не мог делать. Ему надо вернуться, переодеться, поесть и стать нормальным человеком.

Он поехал обратно в Уилверкомб.

Приняв горячую ванну и надев крахмальную рубашку и смокинг, лорд Питер почувствовал себя лучше и телефонировал в «Гранд-отель», чтобы пригласить Гарриет поужинать.

— Простите, но, увы, не смогу. Я ужинаю с миссис Уэлдон и ее сыном.

— Ее сыном?

— Да, он только что приехал. Может, вы зайдете сюда после ужина и я вас представлю?

— Не знаю… Что он за тип?

— Ах да. Он тут и очень хотел бы с вами познакомиться.

— Понимаю. Нас слышат. Наверное, мне стоит прийти и изучить шельмеца на месте. Он хорош собой?

— Пожалуй, да! Приходите без четверти девять.

— Вы уж лучше скажите ему, что мы помолвлены, а то я буду вынужден его убить.

— Да? Великолепно.

— Вы выйдете за меня?

— Нет конечно. Жду вас без четверти девять.

— Хорошо. Надеюсь, ваш кролик сдохнет^[694].

В одиночестве поглощая ужин, Уимзи размышлял. Значит, еще и сын. Тот самый, что не в ладах с матерью. Что он тут делает? Внезапно с ней поладил? Или она за ним послала и заставила явиться, надавив на него с помощью денег или еще чего-нибудь? Может быть, он — новая фигура в игре? Единственный сын богатой вдовы. Наконец нашелся человек, для которого устранение Поля Алексиса было подарком небес. Несомненно, им следует заняться.

После ужина он поехал в «Гранд-отель» и обнаружил, что вся компания ждет его в холле. Миссис Уэлдон была одета в простое черное вечернее платье и выглядела на свой возраст. При виде Уимзи она разразилась приветственным потоком слов:

— Лорд Питер, дорогой вы мой! Я так рада вас видеть. Позвольте вам представить моего сына Генри. Я ему написала и попросила приехать и помочь мне пережить это ужасное время, а он был так добр, что отложил свои дела и приехал ко мне. Это так мило с твоей стороны, Генри, дорогой. Я только что рассказывала Генри, как добра была ко мне мисс Вэйн и как усердно вы с ней трудитесь, чтобы обелить память бедного Поля.

Гарриет просто дразнилась. Красивым Генри назвать было невозможно, хотя он представлял хороший, здоровый экземпляр своей породы. Крепко сбитый тяжеловатый мужчина без малого шести футов ростом с кирпично-красным обветренным лицом. Смокинг ему не шел: из-за широких плеч и коротких ног он выглядел так, будто его верхняя часть вот-вот перевесит. Лучше всего он смотрелся бы в деревенском твидовом костюме и крагах. Его жесткие тусклые волосы были мышиного цвета и наводили на мысль, что так же выглядели волосы его матери до знакомства с перекисью водорода. Он странным образом очень походил на мать: тот же низкий и узкий лоб, тот же длинный упрямый подбородок. Но упрямство матери выражалось в капризах слабой натуры, а у сына те же черты указывали на несговорчивость человека, лишенного воображения.

«Этот вряд ли бы смирился с тем, что Поль Алексис станет его отчимом, — думал Уимзи, разглядывая его. — Он не способен сочувствовать бесплодной любви женщины, вышедшей из детородного возраста». Оценив Уэлдона опытным глазом светского человека, Уимзи сразу аттестовал его как джентльмена-фермера, то есть не совсем джентльмена и не ахти какого фермера.

Тем не менее на данный момент Генри Уэлдон и его мать, казалось, достигли полного взаимопонимания.

— Генри так счастлив, — тараторила миссис Уэлдон, — что вы, лорд Питер, нам помогаете. Этот полицейский такой болван. Он ни одному моему слову не верит. Конечно, он очень благонамеренный, честный человек, и весьма вежливый, но разве он может понять такую натуру, как Поль? Я понимала Поля. И Генри тоже, правда, Генри?

— Да, да, конечно. Очень приятный малый.

— Генри знает, что Поль был предан мне всей душой. Правда ведь, дорогой, скажи, что он никогда бы не оборвал свою жизнь и не оставил бы меня вот так, без единого слова. Мне больно слышать, как люди говорят такие вещи… Кажется, я сейчас…

— Ну-ну, мама, — пробормотал Генри, смущенный перспективой рыданий и, возможно, истерики в общественном месте. — Надо держаться. Конечно же мы знаем, что Алексис был отличный парень. Чертовски тебя любил, еще бы, конечно. В полиции сплошь дураки безмозглые. Не обращай на них внимания.

— Да, дорогой, прости, — сказала миссис Уэлдон, сконфуженно промакивая глаза крошечным платочком. — Это такой удар для меня. Но мне нельзя быть слабой и глупой. Нам всем надо быть мужественными и усердно трудиться, чтобы добиться правды.

Уимзи высказал мысль, что всем им сейчас не помешает капелька чего-нибудь бодрящего. Что, если он и Генри мужским составом совершат набег на бар, а официанту велят обслужить леди? Он чувствовал, что Генри будет удобнее препарировать с глазу на глаз.

Едва спины мужчин удалились в сторону бара, миссис Уэлдон взволнованно повернулась к Гарриет:

— Лорд Питер так мил. Такое утешение для нас обоих, что есть человек, на которого можно положиться!

Это высказывание не встретило поддержки. Гарриет отвела взгляд от спины лорда Питера, которую рассеянно и безотчетно разглядывала, и нахмурилась. Но миссис Уэлдон не обратила на это внимания и заблеяла дальше:

— Когда человек в беде, все к нему так добры, это так прекрасно. Мы с Генри не всегда были так близки, как полагается матери и сыну. Он весь в отца, хотя говорят, что внешность у него моя, а когда он был маленьким, у него были чудные золотые локоны — прямо как у меня. Но он любит спорт и не любит сидеть дома — по нему это заметно, правда? Он вечно на ногах, все за фермой следит, потому и выглядит немного старше своих лет. На самом-то деле он совсем молод — я вышла замуж сущим ребенком, я уже говорила. И хотя, как я сказала, мы, к несчастью, не всегда жили с ним душа в душу, но в том, что касается этих печальных событий, он повел себя безупречно, был ко мне очень добр. Я написала ему, как невыносимо слышать все эти кошмарные вещи, которые говорят про Поля, и Генри тут же пришел на помощь, хотя сейчас он должен быть ужасно занят, я знаю. Я правда чувствую, что смерть бедного Поля нас сблизила.

Гарриет выразила надежду, что для миссис Уэлдон это послужит утешением. Больше ответить было нечего.

Тем временем Генри излагал лорду Питеру собственный взгляд на вещи.

— Старушку это подкосило, — заметил он за стаканом скотча. — Убивается. Между нами, все к лучшему. Разве может женщина в ее возрасте быть счастлива с таким вот типом? А? Мне вообще не нравятся все эти русские паршивцы. Ей ведь уже пятьдесят семь лет, ни много ни мало. Мне самому тридцать шесть. Считай, что легко отделался. Когда мать представляет тебе двадцатилетнего альфонса в качестве будущего папочки, чувствуешь себя полным идиотом. Сейчас небось все только об этом и сплетничают. Держу пари, хихикают за моей спиной. Пусть хихикают. Все равно это теперь в прошлом. Что, парнишка сам себя прикончил?

— Похоже на то, — признал Уимзи.

— Не вынес такого будущего, а? Сам виноват. Надо же было так оголодать. Хотя старушенция не так уж плоха. Если б он выполнил свою часть сделки — катался б у нее как сыр в масле. Но этим иностранцам нельзя доверять. Они как колли — то сапоги твои лижут, то кусаются. Не люблю колли. Мне подавай хорошего бультерьера.

— Конечно, они ведь страшно британские, да?

— Надо бы мне пойти подбодрить мамашу. Прекратить всю эту чепуху про большевиков. Не дело позволять ей носиться со всякими дурацкими идеями. Чего доброго, дорогая старушка окончательно спятит. Как втемяшится им какая идея в голову, так потом и не выбьешь. Прямо мания какая-то, как женские права или гадание на магическом кристалле, согласны?

Уимзи осторожно согласился с тем, что необоснованная убежденность со временем может превратиться в навязчивую идею.

— Я и говорю. Навязчивая идея, это вы в точку попали. И я не хочу, чтобы моя старушка тратила время и деньги на навязчивую идею. Послушайте, Уимзи, вы парень здравый, башковитый и так далее — не могли бы вы забыть этот большевистский вздор? Ей взбрело в голову, будто вы и эта девица Вэйн ее поддерживаете. Можете мне поверить, старина, такого я не допущу.

Лорд Питер тактично поднял брови.

— Я-то вашу игру насквозь вижу, — не унимался мистер Уэлдон. — Вы на таких штуках помешаны, и это для вас чертовски хорошая реклама, к тому же есть отличный повод околачиваться возле девушки. Это все прекрасно. Но мою мать в эту игру впутывать нельзя, если вы понимаете, о чем я. Так что я решил вам просто намекнуть. Вы же не станете держать на меня обиду?

— Я готов держать все, что мне предлагают, — ответил лорд Питер.

Мистер Уэлдон посидел несколько секунд с озадаченным видом, затем от души рассмеялся.

— Хорошо сказано, чертовски хорошо. Что вы пили? Трехзвездочный «мартель»? Эй, Джонни, повторите этому джентльмену.

— Спасибо, не надо, — сказал Уимзи. — Вы меня неправильно поняли.

— Да ладно вам, еще капелька не повредит. Не хотите? Ну, нет так нет. Мне скотч с содовой. Ну что же, мы друг друга поняли?

— О да. Я думаю, что прекрасно понял вас.

— Хорошо. Рад, что удалось вас вразумить. Все это, конечно, досадно. Придется торчать тут, пока они не отыщут тело и не проведут дознание. Терпеть не могу эти курорты. Вы тут, должно быть, как рыба в воде. А по мне, куда лучше свежий воздух, чем этот ваш джаз и смокинги.

— Совершенно верно, — подтвердил Уимзи.

— Вы тоже так думаете, а? Я-то решил, что вы типичный житель Вест-Энда. Но, как я погляжу, вы и спорта не чураетесь? Охота, рыбалка, в таком духе, да?

— Одно время я регулярно охотился с клубами «Кворн» и «Пайтчли»^[695], а еще я немного стреляю и рыбачу, — сказал Уимзи. — В конце концов, я вырос в деревне. Моя семья владеет землями в центральных графствах, а в Норфолке находится наше родовое гнездо — поместье герцога Денверского, на границе Болот.

— А, да, разумеется. Вы же брат герцога. Никогда там не был, хотя сам живу в тех краях — в Хантингдоншире, недалеко от Или.

— Да, я хорошо знаю те места. Фруктовые сады, фермы и так далее. Земля плоская, как стол, зато необычайно плодородные почвы.

— В наши дни много не нафермерствуешь, — проворчал Уэлдон. — Вы поглядите на всю эту русскую пшеницу, они сбывают ее за бесценок. Будто нам без нее мало горя — зарплату плати, налоги плати, да сборы, да десятину, да страховку. У меня пятьдесят акров под пшеницей. К тому времени, как я ее уберу, она мне обойдется, будем считать, в девятнадцать за акр. А почем я ее продам? В лучшем случае по пять. Как это треклятое правительство хочет, чтобы фермер сводил концы с концами? Я не знаю. Черт меня побери, порой возникает желание все бросить и убраться насовсем из проклятой деревни. Меня тут ничего особо не держит. Слава богу, я не женат! Хватило ума. Мой вам совет — не делайте этого. В уме вам не откажешь, раз до сих пор не попались. Вы, похоже, живете припеваючи. Счастье, что ваш брат еще не старый. А то налоги на наследство и так далее. Угробят поместье. Но я всегда считал, что он очень богатый — для герцога. Как ему это удается?

Уимзи объяснил, что поместье Денвера не приносит герцогу дохода и что оно скорее пассив, чем актив.

— А, понятно. Ну, вам повезло. В наше время приходится из кожи вон лезть, чтобы земля тебя прокормила.

— Да. Полагаю, вам приходится необычайно глубоко во все вникать. Вставать и ложиться затемно. Хозяйский глазок — смотрок и тому подобное, а?

— Да, да…

— Какая вам, должно быть, досада, что пришлось все бросить и приехать сюда в Уилверкомб. Вы здесь сколько намереваетесь пробыть?

— А? Не знаю. Зависит от этого дознания, так ведь? Я, конечно, оставил человека на хозяйстве.

— Тогда порядок. Не пора ли нам вернуться к дамам?

— А-а! — Мистер Уэлдон ткнул лорда Питера локтем под ребра. — К дамам, значит? Осторожнее, мой мальчик. Вы входите в опасный возраст. Только зазевайтесь, вас вмиг оприходуют.

— Смею надеяться, что меня не удастся заключить в узы.

— В какие еще… А, в брачные узы. Да. Точно. Ха-ха! Отлично. Пойдемте-ка, пожалуй.

Мистер Уэлдон стремительно повернулся и направился прочь из бара. Уимзи, размышляя о том, что сыщику необходимо умение проглатывать оскорбление, поборол соблазн привести свой ботинок в контакт с массивным задом Уэлдона и в задумчивости пошел следом.

Официант сообщил ему, что леди переместились в танцевальный зал. Генри недовольно забурчал, но с облегчением обнаружил, что его мать все же не танцует. Она наблюдала за Гарриет, которая в своем платье цвета кларета плавно кружилась в опытных руках Антуана. Уимзи вежливо попросил миссис Уэлдон оказать ему честь, но та затрясла головой:

— Я не смогу. Так скоро… На самом деле я больше никогда… теперь, без Поля… Но я попросила мисс Вэйн веселиться и не обращать на меня внимания. Наслаждение видеть ее такой счастливой.

Уимзи уселся и изо всех сил постарался насладиться зрелищем счастливой Гарриет. Когда кончился квик-степ, Антуан с профессиональным тактом завершил танец рядом с их столиком, грациозно поклонился и исчез. Слегка раскрасневшаяся Гарриет приветливо улыбнулась лорду Питеру.

— А, вот вы где, — сказал его светлость.

Гарриет внезапно поняла, что все до единой женщины в зале украдкой или с явным интересом разглядывают Уимзи и ее самое. Это ее развеселило.

— Да, вот она я. Жуирую. Вы думали, я этого не умею?

— Я всегда считал само собой разумеющимся, что вы умеете все.

— О нет, я умею делать только то, что мне нравится.

— Посмотрим.

Оркестр тихо заиграл какую-то мечтательную мелодию. Уимзи встал перед Гарриет и уверенно повел ее в центр зала. В течение первых нескольких тактов зал принадлежал только им.

— Наконец-то мы одни, — начал Уимзи. — Реплика не оригинальна, но я сейчас не в состоянии сочинять эпиграммы. Я терплю смертные муки, душа моя кровоточит. Теперь, когда на краткий миг вы всецело принадлежите мне…

— Да? — подбодрила его Гарриет. Она знала, что винноцветное платье ей идет.

— Что вы скажете о мистере Генри Уэлдоне?

— О.

Это был не совсем тот вопрос, которого она ждала. Она поспешно собралась с мыслями. Ей совершенно необходимо быть идеальным бесстрастным сыщиком.

— Ведет он себя ужасающе, — сказала она. — И умом не блещет.

— Да то-то и оно.

— Что и оно?

— Зачем он здесь? — ответил Уимзи вопросом на вопрос.

— Она его позвала.

— Да, но он-то почему здесь? Внезапный приступ сыновней любви?

— Она думает именно так.

— А вы?

— Возможно. Или, скорее, он старается не попасть в немилость. Деньги-то ее, как вы знаете.

— Несомненно. Да. Странно, что ему только сейчас пришло это в голову. Он очень на нее похож, правда?

— Очень. Настолько, что поначалу у меня возникло странное чувство, будто я его где-то видела. Вы имеете в виду, что они слишком похожи, чтобы друг с другом ладить?

— Сейчас они вроде бы прекрасно уживаются.

— Думаю, он рад, что ему больше не грозит роль пасынка Поля Алексиса, и не может это скрыть. Он не слишком тонкая натура.

— Это вам женская интуиция подсказала, да?

— Да ну ее, эту женскую интуицию. Он не кажется вам романтичным или мрачным?

— Нет, как ни жаль. Мне он кажется всего лишь отвратительным.

— Да?

— И я хочу понять почему.

Какое-то время они молчали. Гарриет чувствовала, что Уимзи должен сейчас сказать: «Как вы прекрасно танцуете». Поскольку он этого не сказал, она решила, что танцует, как восковая кукла на ватных ногах. Раньше он никогда с ней не танцевал и не обнимал ее. Для него это должен быть эпохальный момент. Но его ум полностью сосредоточен на скучной личности фермера из восточной Англии. Пав жертвой комплекса неполноценности, Гарриет споткнулась о ногу партнера.

— Простите, — сказал Уимзи, по-джентльменски принимая ответственность на себя.

— Это я виновата. Я паршиво танцую. Не беспокойтесь обо мне. Давайте прервемся. Знаете, вам не обязательно проявлять любезность.

Все хуже и хуже. Раздражительность и эгоизм. Уимзи удивленно посмотрел на нее сверху вниз и вдруг улыбнулся:

— Дорогая, даже если б вы двигались как престарелый слон, больной артритом, то и тогда я танцевал бы с вами, пока солнце и луна не попадали бы в море. Я тысячу лет ждал, чтобы увидеть, как вы танцуете в этом платье.

— Болван, — сказала Гарриет.

В тишине и согласии они сделали круг по залу. Антуан, который вел необъятную женщину в нефритово-зеленом платье и бриллиантах, пересек, как комета, их орбиту и прошептал на ухо Гарриет, склонившись над жирным белым плечом:

— Qu’est-ce queje vous ai-dit? L’élan, c’est trouvé^[696].

Он проворно заскользил прочь, оставив Гарриет краснеть.

— Что сказал этот негодяй?

— Что с вами я танцую лучше, чем с ним.

— Какая наглость! — Уимзи злобно сощурился, высматривая элегантную спину Антуана среди других пар.

— А теперь скажите мне вот что, — промолвила Гарриет. Музыка кончилась, когда они находились на противоположном от Уэлдонов конце зала, и было совершенно естественно сесть за ближайший столик. — Скажите, чем вам не нравится Генри Уэлдон?

— Уэлдон? — Мысли Уимзи блуждали где-то далеко. — А, да, конечно. Зачем он сюда приехал? Ведь не втираться же в милость к маменьке?

— Почему бы и нет? Самое время. Алексис устранен, путь свободен. Терять ему теперь нечего, и он может позволить себе быть рядом, ужасно сопереживать, помогать в расследовании и всячески проявлять сыновнюю любовь.

— Тогда почему он пытается меня отсюда отвадить?

— Вас? Как это?

— Сейчас в баре Уэлдон оскорблял меня, как только мог, только что не бранился и не распускал руки. Косвенно, но недвусмысленно дал мне понять, что я сую нос куда не просят, использую его мать в личных целях и, не исключено, подлизываюсь к ней в расчете на ее денежки. В сущности, заставил меня опуститься до неописуемой пошлости и напомнить ему, кто я такой и почему не нуждаюсь ни в чьих деньгах.

— Что же вы не ответили ему прямым в челюсть?

— Был соблазн. Я подумал, что вы за это полюбите меня сильнее. Но по зрелом размышлении вы и сами не захотите, чтоб я приносил принципы сыска в жертву любви.

— Конечно нет. Но чего он добивается?

— О, это очевидно. Он очень доходчиво объяснил. Хочет, чтобы мы зарубили себе на носу: все эти розыски надо прекратить, чтобы миссис Уэлдон перестала тратить время и деньги на поиски несуществующих большевиков.

— Его можно понять. Он рассчитывает эти деньги унаследовать.

— Разумеется. Но если я сейчас пойду и перескажу миссис Уэлдон все, что он мне наговорил, она, скорее всего, лишит его наследства. И что проку будет от всех его соболезнований?

— Я знала, что он глуп.

— Очевидно, он во что бы то ни стало хочет прекратить расследование. Настолько, что готов не только к тому, что я на него донесу, но и к тому, чтобы провести тут неопределенное время, околачиваясь вокруг матери и следя, чтоб она не начала расследовать дело сама.

— Видимо, ему больше нечем заняться.

— Нечем? Девочка моя, он ведь фермер.

— И?..

— А на дворе июнь.

— Ну и что?

— Почему он не на сенокосе?

— Об этом я не подумала.

— Ни один порядочный фермер не согласится пропустить время от сенокоса до сбора урожая. Я мог бы понять, если б он приехал на один день, но он, похоже, намерен засесть надолго. Эта история с Алексисом приобрела такую важность, что он готов бросить все, приехать в место, вызывающее у него отвращение, и бесконечно торчать в отеле, ухаживая за матерью, с которой у него никогда не было ничего общего. Я нахожу это странным.

— Да, это довольно странно.

— Он здесь раньше бывал?

— Нет. Я его спросила, когда мы знакомились. Такой вопрос никого не удивит. Он сказал, что никогда тут не был. Думаю, держался отсюда подальше во время истории с Алексисом — не мог этого вынести.

— И ограничился бы протестом против заключения брака? Издали?

— Да, хотя этот способ не назовешь эффективным.

— Разве? Но брак был весьма эффективно опротестован, вы не находите?

— Это да. Что же, вы назначаете Генри на роль убийцы?

— Хотелось бы. Но мне кажется, что он с ней не справится.

— Нет?

— Нет. Поэтому я и хотел выяснить, считаете ли вы его тонким человеком. Вы не считаете, и я с вами согласен. Думаю, Генри не хватило бы ума убить Поля Алексиса.

Глава XIII Свидетельствует неясная тревога

Глупец, ты, видно, хочешь благородством

Меня сломить и устыдить, чтоб после

Я был твой благодарный верный раб?

«Книга шуток со смертью»^[697]

Вторник, 23 июня

Листая «Морнинг стар» и завтракая яичницей с беконом, лорд Питер чувствовал себя превосходно. Давно дела не шли так хорошо. Газета оказалась на высоте и предложила награду в 100 фунтов за сведения о бритве, лишившей жизни Поля Алексиса. Бантер вернулся из безрезультатной поездки в Истборн и воссоединился с хозяином в Уилверкомбе, привезя свежий запас сорочек, воротничков и других предметов гардероба. Гарриет Вэйн танцевала с ним в винноцветном платье. Уимзи справедливо полагал, что если женщина следует совету мужчины при покупке одежды, значит, ей небезразлично его мнение. В разные времена и в разных частях света разные женщины одевались согласно его советам, а иногда и за его счет, но тогда он заранее был уверен, что они именно так и сделают. От Гарриет он этого не ожидал и был так удивлен и обрадован, словно нашел соверен на улицах Абердина^[698]. Как все мужчины, Уимзи был, в сущности, прост душой.

Поводом для приятных размышлений были не только прошедшее и настоящее — он предвкушал интересный день. Гарриет согласилась прогуляться с ним от Утюга до Дарли в поисках зацепок. Отлив ожидался в 16.45, и они договорились, что приедут к Утюгу в 15.30. Слегка подкрепившись, они отправятся в путь, тщательно изучая все, что берег соизволит им показать. Бантер тем временем отгонит машину к Хинкс-лейн, и все трое, сохраняя строй, вернутся на базу в Уилверкомб. Отличный план, вот только Гарриет заявила, что совершенно не понимает, какие зацепки могут остаться на открытом берегу после недели исключительно высоких приливов. Она признала, впрочем, что ей нужно размяться, а для этой цели нет ничего лучше прогулки.

Ну а ближайшим из приятных событий, которых с нетерпением ждал лорд Питер Уимзи, станет совещание с Гарриет. Она согласилась принять его после завтрака в своем номере «Гранд-отеля». Уимзи считал необходимым свести в таблицу и несколько упорядочить достигнутые успехи. Встреча была назначена на десять часов, и Уимзи неторопливо смаковал свою яичницу, чтобы не осталось ни минуты для праздного беспокойства. Из этого можно сделать вывод, что его светлость достиг того возраста, когда мужчина научается извлекать эпикурейское наслаждение даже из собственных страстей, — периода безмятежности между самоистязанием бьющей через край юности и судорожным carpe diem^[699] перед лицом надвигающейся дряхлости.

Сильный ветер наконец утих. Ночью прошел небольшой дождь, но теперь небо вновь расчистилось. Легчайший бриз едва волновал синюю водную гладь, виднеющуюся из окон столовой отеля «Бельвю». Инспектор Ампелти с помощниками с четырех утра был в море, исследуя Жернова, и только что заходил сказать Уимзи, что ничего пока не нашел.

— Не пойму, почему его до сих пор не выбросило на берег, — ворчал он. — Мы обыскали все побережье от Рыбьего носа до самого Сигемптона и с обеих сторон от устья. Должно быть, зацепился за что-то. Если на той неделе не достанем, придется бросить поиски. Я не могу тратить государственные деньги, вылавливая утопших иностранцев. Налогоплательщики и так на нас ворчат, к тому же я не могу заставить свидетелей торчать тут вечно. Ну, до скорого. На отливе еще раз попробуем.

В десять часов Уимзи и его соратница сели перед аккуратной стопкой писчей бумаги. Гарриет была сама деловитость.

— Какой системой мы с вами воспользуемся? Вас привлекает метод двойной записи, использованный Майклом Финсбери в «Несусветном багаже»?^[700] Или таблицы со столбцами, озаглавленными «подозреваемый», «алиби», «свидетели», «мотив» и так далее, с процентами?

— Ой, только давайте, чтоб не надо было много чертить по линейке и считать в уме. Поступим, как ваш Роберт Темплтон: составим перечень того, что «следует отметить», и того, что «следует сделать». Так получится всего два столбца.

— Отлично, я рада, что вы одобряете эту систему. Роберт Темплтон у меня всегда начинает с трупа.

— Хорошо. Поехали.

Поль Алексис (Гольдшмидт)

Следует отметить

1. Русский по рождению, усыновлен англичанами, образование получил в Америке. Происхождение неизвестно, но утверждал, что принадлежит к высшей аристократии и бежал после революции.

Следует сделать

1. Расследовать происхождение

(NB: все, кто о нем что-то знал, мертвы, и в любом случае это дело полиции. Да и какая разница? Вероятно, никакой, разве что верна большевистская теория миссис Уэлдон.)

2. Отличительные черты: говорят, был слаб здоровьем (артрит?), хороший танцор, гордился своей наружностью, носил бороду по причине склонности к прыщам, следил за одеждой, но вкусы имел экстравагантные. Говорят, романтичен и эмоционален.

2. Мог ли человек его характера совершить самоубийство? По возможности выяснить у коллег и/или любовницы.

3. В феврале был помолвлен с миссис Уэлдон, богатой вдовой. Очевидно, хотел обезопасить себя на случай, если болезнь лишит его работоспособности.

Не спешил со свадьбой из-за сопротивления со стороны сына вдовы (или, возможно, из-за собственного нежелания). Свадьба должна была состояться примерно через две недели после дня смерти П. А.

3. Выяснить, предпринимал ли Алексис хоть какие-то шаги по поводу женитьбы.

4. Беден, но не корыстен и не жаден, поскольку не высасывал деньги из миссис У. Имел на счету 320 фунтов, которые обменял на золото три недели назад.

(NB: он смог это сделать лишь благодаря случайности. Можно ли считать это существенным для какого бы то ни было плана?)

4. Найти 300 фунтов золотом. Их местонахождение прольет свет на его намерения.

NB: Думаю, я знаю, где они. (П. У.)

Знаете? И где же? (Г. В.)

Догадайтесь. (П. У.)

5. Почти одновременно с вышеупомянутой сделкой его любовница ушла от него к другому.

(NB: Изображал страдание, но коллеги считают, что все было по обоюдному согласию. Если это так, хотел ли он: а) ускорить свадьбу с миссис У.; б) вступить в новую связь с кем-то еще; в) обеспечить любовницу на случай своего исчезновения или самоубийства?)

5. Расспросить Лейлу Гарленд и ее нового ухажера.

6. Незадолго до смерти намекнул миссис У., что в его жизни грядут перемены к лучшему.

6. Выяснить, говорил ли он про перемены еще кому-то. (Вопрос: как с этим соотносится обмен трехсот фунтов на золото? Это скорее предполагает отъезд из страны, а не самоубийство.)

7. За день до смерти оплатил все счета и сжег бумаги. Указывает ли это на самоубийство? Или на намерение покинуть страну?

7. Узнать, были ли у него паспорт и визы. (Полиция.)

8. Утром в день смерти взял билет до Дарли и обратно, а оттуда дошел пешком (или, как вариант, был доставлен) до скалы Утюг. (NB: Не взял с собой никакой одежды, но взял ключ от дома.)

8. Пожалуй, можно считать доказанным, что никто из тех, кого допросила полиция, не подвозил П. А. до Утюга. Узнать, обгонял ли его кто-нибудь на дороге. Возможно, он шел не один. (Полиция.)

9. В четверг, 18 июня, в 14.10, был найден мертвым на скале. Перерезано горло. В два часа раздался громкий крик.

Состояние тела при обнаружении говорило о том, что он был мертв всего несколько минут.

Рядом с телом была найдена бритва(которой он никогда не пользовался).

На нем были перчатки.

9. НАЙТИ ТЕЛО.

— Выглядит очень профессионально! — одобрила Гарриет. — Симпатичный коротенький список задач для Роберта Темплтона. Единственное, что могу сделать я, — поговорить с этой Лейлой и ее новым молодым человеком. Подозреваю, мне они расскажут больше, чем полиции.

— Тут нет ничего, с чем я справился бы лучше полиции, — скорбно сказал Уимзи. — Давайте перейдем к следующему.

Миссис Уэлдон

Следует отметить

1. Отличительные черты: пятьдесят семь лет, глупа, упряма, искренне привязана к Алексису, неизлечимо романтична.

Следует отметить

1. Что уж тут сделаешь.

2. Богатая вдова, единственный сын, ранее была с ним в натянутых отношениях и жаловалась, что он ей не сочувствует, а теперь призвала его под свои знамена и полна материнской любви.

2. Узнать, в каком состоянии ее капитал: распоряжается ли она им единолично? Что она намеревалась сделать с деньгами а) до встречи с Алексисом; б) после свадьбы с Алексисом? Что она собирается делать с ними сейчас?

3. В смерти Алексиса винит большевиков.

3. Раздобыть в Скотленд-Ярде сведения о большевистских агентах. Даже самую глупую теорию нельзя отметать, не проверив.

Генри Уэлдон

Следует отметить

1. Отличительные черты: высокий, широкий, крепкий. Лицом похож на мать. Упрямый, невоспитанный, манеры деревенские. Очевидно, не блещет умом.

Следует сделать

1. Дать пинка. (П. У.) Ну нет, это неразумно. Следить за ним и проверить, так ли он глуп, как представляется. (Г. В.) Хорошо, но потом все равно дать пинка. (П. У.)

2. Внезапно бросил ферму в разгар страды ради того, чтоб подлизываться к матери. Делает вид, что помогает ей обелить память П. А. На самом деле из кожи вон лезет, пытаясь заставить П. У. прекратить расследование.

2. Узнать о состоянии его финансов и как идут дела у него на ферме. Выяснить также, что о нем думают соседи. (Вопрос: почему бы этим не заняться Бантеру?)

3. О смерти П. А. газеты написали в пятницу. Г. У. прибыл в Уилверкомб вечером в понедельник в ответ на письмо, предположительно отправленное миссис У. в пятницу и адресованное в Хантингдоншир.

3. Выяснить, где Генри Уэлдон был в четверг.

Эзра Поллок

Следует отметить

1. Отличительные черты: не меньше семидесяти лет, крепкий для своего возраста, скрюченный, седой, воняет рыбой, нравов никаких, обычаи мерзкие?^[701], нелюбим рыбацкой братией.

Следует сделать

1. Расспросить рыбацкую братию.

2. В четверг в 14.10 находился в лодке недалеко от Утюга. Вместе с внуком.

2. Факт.

3. Не желает сообщать, что он там делал. Внук уехал в Корк.

3. Выследить внука. (Полиция.)

4. Утверждает, что прошел на лодке вдоль берега от своего дома до Утюга и никого на берегу не видел, но на вопрос о том, что происходило у Утюга в два часа, стал себе противоречить, сказав, что был тогда далеко в море.

(NB: Но в 14.50 прекрасно видел, что делала Г. В.)

4. Когда выследят внука, хорошенько потрясти его на этот счет. (Полиция.)

5. Когда на него надавили, сказал, что впервые увидел П. А. на скале в два часа дня и что он был там один и уже лежал.

5. Как насчет допроса с небольшим пристрастием? И снова — выследить и допросить внука. (Полиция.)

6. Любопытно, что, когда его спросили, был ли кто-то с ним на лодке, ответил «никого», но после упоминания внука признал, что внук был.

А он про кого подумал?

6. Выяснить, не мог ли П. А. добраться до Утюга на лодке Поллока. Выяснить, что случилось с 300 фунтами золотом. Обыскать лодку на предмет кровавых пятен. (Полиция.)

Перкинс (Лондонский)

Следует отметить

1. Отличительные черты: невысокий, хилый, сутулый. В очках — очевидно, близорук. Жаловался, что натер пятку.

Говорил как кокни. Казался робким.

Следует сделать

1. Найти его.

2. Встретился Г. В. на дороге в 16.15 примерно в полумиле от дома Поллока, т. е. примерно в полутора милях от Утюга и в трех от Дарли. Сказал, что идет из Уилверкомба.

2. Выяснить, видел ли его кто-нибудь на дороге.

Примечание: от Уилверкомба до места его встречи с Г. В. всего семь миль. Когда он вышел в путь? Где спал в ночь на четверг? (Полиция должна была что-то узнать — спросить Ампелти.)

3. Услышав от Г. В. про труп, повернул назад и сопровождал ее якобы для защиты (хотя пользы от него было как от дождевика под пулеметным огнем).

3. Найти его и узнать, что он за тип.

4. Охотно зашел к Поллокам, но разозлился, когда Г. В. заговорила с Мартином.

4. Найти его! Найти Мартина!

5. Загадочным образом исчез, пока Г. В. телефонировала в полицию, нанял машину до станции «Уилверкомб» и неизвестно, куда делся.

5. Найти его! Найти его! Найти, черт побери (полицию).

Уимзи склонил голову набок.

— Тут каждый следующий персонаж подозрительнее предыдущего. Кто там еще? Как насчет покинутой Лейлы Гарленд, например? Или этого Антуана? Или Лейлиного нового мужчины?

— С ними надо сначала встретиться, а уж потом что-то делать.

— Да, но у Лейлы или у мужчины — как его? да Сото — мог быть мотив для того, чтоб избавиться от Алексиса!

— Ну мы же уже записали, что ими нужно заняться. Это все? Ой, нет.

— Нет. Мы дошли до моего любимчика. Первоклассный подозреваемый, просто подарок — зловещий мистер Мартин.

Хэвиленд Мартин

Следует отметить

1. Отличительные черты: высокий, крупный, волосы темные. Черные очки, татуировка на правом запястье. Одет в защитного цвета рубашку и шорты, мягкую шляпу с широкими полями.

Следует сделать

1. Обратить внимание на татуировку! Их ведь подделывают вообще-то. (Г. В.) Ерунда! (П. У.)

2. Прибыл в Дарли во вторник, 16-го, в шесть часов. Приехал на прокатном «моргане» со стороны Хитбери.

2. Факт. Почему на «моргане»?

3. Хотя в деревне его раньше не видели, знал все о Хинкс-лейн и мистере Гудриче.

3. Возможно, кто-то встретил его в Хитбери или еще где-нибудь и рассказал. Выяснить.

4. В четверг, 18-го, его видели в «Трех перьях» около часа дня, ел там ланч.

4. Факт, по всей видимости.

5. Ушел из «Перьев» не раньше 13.30.

5. Увы, тоже факт.

6. Мистер Полвистл и Том видели его в гараже и на Хинкс-лейн между 15.00 и 16.00.

6. Еще один факт, разве что оба гнусно лгут!

7. В предыдущую пятницу взял машину в лондонском гараже, сославшись на банк в Кембридже.

Не оставил адреса. Банк подтверждает, что он их вкладчик с пятилетним стажем.

7. Следить за банком. Попытаться каким-то образом выудить информацию из управляющего.

8. В четверг он точно не добирался до Утюга по дороге. А прийти туда по берегу к двум часам он бы не успел. (Самолеты не рассматриваем.)

8. Алиби у него, Шерлок, — зубы сломаешь!

9. При осмотре места, где стояла его палатка, обнаружен ряд разнородных объектов (см. собрание Уимзи). Жалоб на него не поступало, за исключением фермера Ньюкомба, который жаловался на дыру в изгороди.

9. Прогуляться сегодня по берегу от Утюга до Дарли — отличная работка для Г. В. и П. У.

— И это, — победно заключил Уимзи, рисуя завитушку в конце таблицы, — чудесно завершает наше исследование.

Гарриетнахмурилась.

— Да. Но… вот об этом вы не думали? — спросила она не слишком уверенным голосом, а затем принялась строчить по бумаге.

Гарриет Вэйн

Следует отметить

1. Отличительные черты: судима за убийство любовника и едва спаслась от виселицы.

2. Не исключено, что была знакома с Полем Алексисом в Лондоне.

3– Говорит, что нашла Алексиса мертвым в 14.10, но не может представить доказательств, что не видела его живым.

4. Несусветно долго добиралась до Утюга от Лесстон-Хоу.

5. Потратила три часа на то, чтобы пройти четыре с половиной мили и связаться с полицией.

6. Единственный свидетель обнаружения бритвы, времени смерти и обстановки на Утюге.

7. Была немедленно заподозрена Перкинсом и, вероятно, до сих пор под подозрением у полиции, которая устроила обыск в ее комнате.

Уимзи потемнел лицом.

— Они посмели? Какого черта…

— Да. Не смотрите так. Что еще им оставалось делать?

— Я скажу Ампелти… пару слов.

— Нет, избавьте меня от этого.

— Но это нелепо.

— Вовсе нет. Вы думаете, я совсем дура? И не знаю, почему вы прискакали сюда сию секунду, как узнали о трупе? Конечно, это очень мило с вашей стороны, и я должна быть вам благодарна. Думаете, мне это нравится?

Уимзи с посеревшим лицом встал и подошел к окну.

— Когда вы узнали, что я тут делаю себе рекламу, вы наверняка решили, что это бесстыдство. Так и есть. У такого человека, как я, нет другого выбора, кроме бесстыдства. Что, лучше было дождаться, пока газетчики сами отыщут в грязном белье самые ароматные подробности? Я не могу скрывать свое имя — оно меня кормит. А если все же скрою, это только добавит подозрительных обстоятельств, так? Думаете, мне приятно сознавать, что лишь покровительство лорда Питера Уимзи не позволяет людям вроде Ампелти открыто выражать неприязнь?

— Я боялся этого, — сказал Уимзи.

— Тогда зачем вы приехали?

— Чтобы вам не пришлось за мной посылать.

— Вот как?

Повисла напряженная пауза, в течение которой Уимзи мучительно вспоминал, что на самом деле сказал ему Солком Гарди из «Морнинг стар». Тот был слегка пьян и насмешливо заявил по телефону: «Слушайте, Уимзи, там эта ваша женщина, Вэйн ее фамилия, вляпалась в очередную сомнительную историю». Затем он вспомнил, как, объятый ужасом и гневом, влетел в редакцию на Флит-стрит и запугивал кающегося Гарди до тех пор, пока заметка в «Морнинг стар» не приобрела приличный вид, задавший тон комментариям в прессе. А вернувшись домой, обнаружил, что полиция Уилверкомба, пытаясь вести себя вежливо и сдержанно, уже осаждает его в надежде получить сведения о последних перемещениях и поведении мисс Гарриет Вэйн. Вздохнув, Уимзи вспомнил простую истину, что в идиотской ситуации лучше всего держаться вызывающе (Гарриет сама так сказала), даже если это означает публичную демонстрацию его чувств и уничтожение тонкой нити доверия, которую он с таким трудом и осторожностью протягивал между собой и этой ожесточенной, израненной женщиной.

Не говоря ни слова, он глядел в гневные глаза Гарриет и видел, как рушится его счастье.

Тем временем Гарриет, в запале наговорившая лишнего, смутно понимала, что несправедливо обидела собеседника, и испытывала к пострадавшей стороне необоснованную ненависть. Тот факт, что еще пять минут назад она была всем совершенно довольна, чувствовала себя непринужденно в обществе этого мужчины и вдруг поставила его и себя в невыносимое положение, казался ей еще одним пунктом в списке его проступков. Ей захотелось уязвить его посильнее.

— Вы, наверное, считаете, что я недостаточно унижена без этой вот демонстрации благородства. Что вы можете восседать тут дни напролет, как король Кофетуа^[702], рыцарственный и щедрый, а люди пусть припадают к вашим ногам. Разумеется, всякий скажет: «Сколько он сделал для этой женщины — как великодушно с его стороны!» Вам это на руку, да? Думаете, если будете продолжать в том же духе, я растрогаюсь и смягчусь? Что ж, вы ошиблись, вот и все. Наверное, каждый мужчина считает, что ему достаточно продемонстрировать превосходство — и любая женщина тут же упадет в его объятия. Это отвратительно.

— Спасибо, — сказал Уимзи. — Наверное, я и правда такой, как вы говорите, — высокомерный, настырный, самодовольный, невыносимый и так далее. Но не отказывайте мне в капельке ума. Думаете, я сам не понимаю? Думаете, мужчине, который относится к женщине так, как я к вам, приятно прокладывать путь к ее сердцу под отвратительным бременем благодарности? Черт побери, я же прекрасно знаю, что у меня было бы больше шансов, будь я глухой, слепой, калека, умирай я от голода, пьянства или распутства, чтобы вы могли насладиться своим великодушием? Почему, по-вашему, я говорю о самых сокровенных чувствах как об опереточных страстях? Чтобы избежать горького унижения при виде того, как вас от них тошнит! Да поймите же, по этой чертовой прихоти судьбы я лишен простого человеческого права серьезно говорить о своей любви! Что, тут есть чем гордиться?

— Не надо так говорить.

— Я бы не стал, но вы меня заставили. Справедливости ради вспомните, что вы можете уязвить меня куда сильнее, чем я вас.

— Я знаю, я ужасно неблагодарна…

— ЧЕРТ!!!

Выдержка имеет свои пределы, и Уимзи их достиг.

— «Благодарна»! Господи! Куда мне деться от этого непотребного блеющего прилагательного? Мне не надо благодарности. Мне не надо доброты. Мне не надо сентиментальности. Мне даже любви не надо, я мог бы ее получить — в некотором смысле. Я хочу простой честности.

— Да? Но я тоже всегда ее хочу. Думаю, она недостижима.

— Слушайте, Гарриет. Я все понимаю. Я знаю, что вы не хотите ни давать, ни брать. Вы пытались быть в роли дающего и обнаружили, что того, кто дает, всегда обманывают. А принимать вы не хотите, потому что это очень трудно, а еще потому, что вы знаете: тот, кто берет, в конце концов начинает ненавидеть дающего. Вы хотите, чтобы ваше счастье больше никогда в жизни не зависело от другого человека.

— Это правда. Это самое правдивое из всего, что вы сказали.

— Хорошо. Я это понимаю. Только играйте по правилам. Не надо обострять эмоции, а потом винить в этом меня.

— Но я не хочу ничего обострять. Я хочу, чтобы меня оставили в покое.

— Вот как! Но вы беспокойная личность. Вечно заварите какую-нибудь кашу. Почему бы не сразиться на равных ко взаимному удовольствию? Я славный боец, как говорил Алан Брек^[703].

— И уверены, что победите.

— Только не со связанными руками.

— О. Ну хорошо. Но все это так скучно и утомительно!

Сказав это, Гарриет по-идиотски расплакалась.

— Боже милостивый! — вскричал ошеломленный Уимзи. — Гарриет! Дорогая! Ангел! Изверг! Чертовка! Не говорите так.

Он бросился перед ней на колени, дрожа от раскаяния и волнения.

— Обзывайте меня как хотите, но только не скучным! Я же не такой, как завсегдатаи клубов! Дорогая, возьмите этот, он куда больше и совершенно чистый. Скажите, что вы пошутили! Великий боже! Неужто я все эти полтора года нагонял на вас беспредельную тоску? Как я мог так поступить с порядочной женщиной! Я знаю, вы когда-то сказали, что если за меня кто и выйдет, то только чтобы слушать, как я мелю чепуху, но, наверное, такие вещи скоро приедаются. Что я несу? Чушь, я знаю. Но что же тут поделать?

— Болван! Это нечестно. Вы всегда меня смешите. Я не могу сопротивляться, я очень устала. Вам это ощущение, похоже, незнакомо. Стойте. Пустите. Не надо на меня давить. Слава богу, телефон звонит.

— К черту телефон!

— А если это что-то важное?

Она встала и подошла к аппарату. Уимзи, оставшийся стоять на коленях, выглядел и чувствовал себя в высшей степени нелепо.

— Это вас. Кто-то хочет встретиться с вами в «Бельвю».

— И пусть хочет.

— Кто-то ответил на заметку в «Морнинг стар».

— Господи!

Уимзи ринулся через всю комнату и схватил трубку.

— Это вы, Уимзи? Я знал, где вас искать. Это Салли Гарди. Тут один тип требует вознаграждение. Без вас он говорить отказывается, а мне надо писать заметку. Сейчас он у вас в гостиной.

— Кто он такой и откуда взялся?

— Из Сигемптона. Говорит, что его зовут Шик.

— Шик? Разрази меня гром, уже бегу. Слышите, дитя мое? Шик материализовался! Увидимся в половине четвертого.

И он бросился прочь, как ошпаренный.

— Ох, какая же я дура, — сказала Гарриет. — Круглая, непроходимая дура! К тому же со среды ни строчки не написала.

Она достала рукопись «Тайны вечного пера», с собственного пера отвинтила колпачок и погрузилась в праздные мечты.

Глава XIV Свидетельствует третий цирюльник

Не для него

Цветет в лесу Паслен, хранит Цикута

Для чаши яд в разлапистых корнях.

Не для него был закален булат,

И мак не для него листы роняет.

Сие удел героев. Пусть живет,

Пока дают Подагра и Водянка.

Подумывал он руки наложить…

«Книга шуток со смертью»^[704]

Вторник, 23 июня

На пороге отеля «Бельвю» Уимзи столкнулся с Бантером.

— Господин, просивший о встрече с вашей светлостью, находится в гостиной вашей светлости, — сказал Бантер. — Я имел возможность рассмотреть его, когда он спрашивал о вашей светлости на стойке регистрации, но сам ему на глаза не показался.

— Не показались?

— Нет, милорд. Я ограничился тем, что тихо уведомил мистера Гарди о его появлении. Мистер Гарди в настоящее время с ним, милорд.

— Вы никогда ничего не делаете без причины, Бантер. Можно поинтересоваться, почему вы решили придерживаться политики скромного самоуничижения?

— На случай, если в дальнейшем ваша светлость пожелает вести за этой личностью слежку, мне представилось предпочтительным, чтобы у нее не было возможности меня узнать.

— О. Следует ли из этого, что у личности подозрительная внешность? Или у вас просто случилось обострение врожденной предусмотрительности? Хотя вы, наверное, правы. Пойду-ка наверх и расспрошу этого типа. А что с полицией, кстати? Мы ведь не можем держать это в секрете от них?

Уимзи минутку подумал.

— Лучше сначала услышать, что он скажет. Если вы мне понадобитесь, я позвоню вниз. Им относили какие-нибудь напитки?

— Насколько я знаю, нет, милорд.

— Странный аскетизм со стороны мистера Гарди. Скажите, чтоб принесли бутылку скотча, сифон и пива. Не может Мильтон — хмелю лишь под силу пути Творца пред тварью оправдать^[705]. В данный момент я нахожу, что оправдания требуют очень многие вещи. Но, возможно, услышав рассказ мистера Шика, отнесусь к ним проще. Приступайте к выполнению!

Бросив беглый взгляд на визитера, Уимзи почувствовал, что у его надежд есть все шансы сбыться. Как бы там ни было, а все же, что касается бритвы, он шел по верному следу. Налицо были рыжеватые волосы, низкий рост, неуловимо искривленные плечи, так образно описанные сигемптонским парикмахером. Мужчина был одет в поношенный дешевый костюм синей саржи, а в руках держал мягкую фетровую шляпу, изрядно потрепанную. Уимзи заметил гладкую кожу, ухоженные ногти и общий облик обнищавшего аристократа.

— Вот, мистер Шик, — объявил Гарди при виде лорда Питера, — тот джентльмен, которого вы хотели видеть. Мистер Шик не желает рассказывать свою историю никому, кроме вас, Уимзи, хотя я объяснил, что если он думает получить вознаграждение от «Морнинг стар», придется посвятить в нее и меня.

Мистер Шик нервно перевел взгляд с Гарди на лорда Питера и несколько раз облизнул бледные губы.

— Справедливое требование, — покорно сказал он, — и уверяю вас, мне нужны эти деньги. Но положение мое незавидное, хотя я никому не желал вреда. Если б я только знал, что бедный джентльмен собирался сделать этой бритвой…

— Давайте начнем сначала, — перебил Уимзи, бросив шляпу на стол и упав в кресло. — Ну, рассказывайте! А, да, надо выпить. Что вы будете, мистер Шик?

— Ваша светлость очень добры, — скромно забормотал мистер Шик, — но, боюсь… Дело в том, что я увидел заметку в газете и выбежал из дому довольно спешно. Честно говоря, даже не позавтракал. Я, как говорится… Я весьма чувствителен к алкоголю, принятому на голодный желудок.

— Принесите сэндвичей, — велел Уимзи официанту. — С вашей стороны было очень любезно пожертвовать своим удобством в интересах правосудия.

— Правосудия?

— Я имею в виду, в интересах следствия. И конечно же вы должны позволить нам возместить вам расходы.

— Спасибо, милорд. Не откажусь. Не в таком я положении, вот в чем дело. Не стану скрывать, я очень стеснен в средствах. На самом деле, — разоткровенничался Шик в отсутствие официанта, — на самом деле мне пришлось отказаться от еды, чтобы заплатить за билет. В таком нелегко признаваться. Унизительно для человека, когда-то владевшего процветающим делом. Надеюсь, джентльмены, вы не станете думать, будто я привык к подобным вещам.

— Конечно нет, — сказал Уимзи. — Сейчас уже никто ничего такого не подумает. Тяжелые времена могут наступить у каждого. А теперь о бритве. Кстати, как ваше полное имя?

— Вильям Шик, милорд. По профессии я парикмахер. У меня было заведение в Манчестере. Но я разорился на неудачной спекуляции…

— А где в Манчестере? — вставил Солком Гарди.

— На Мессингберд-стрит. Но сейчас его уже снесли. Не знаю, помнит ли меня там хоть кто-то. Это было до войны.

— Были на фронте? — спросил Гарди.

— Нет. — Парикмахер мучительно покраснел. — Здоровье подвело. Не годен к службе.

— Ладно, — сказал Уимзи. — Теперь про бритву. Чем вы сейчас занимаетесь?

— Я, милорд, если можно так выразиться, странствующий парикмахер. Хожу с места на место, главным образом по приморским городам во время сезона, берусь за временную работу.

— Где было ваше последнее место?

Шик затравленно взглянул на него:

— Я уже долго ничего не могу найти. Пытался устроиться в Сигемптоне. Все еще пытаюсь. Вернулся туда в прошлую среду, а до того был в Уилверкомбе и Лесстон-Хоу. В Лесстон-Хоу неделю проработал. В заведении Рэмиджа. Но пришлось уйти…

— Почему? — Гарди не церемонился.

— Возникли неприятности с клиентом…

— Кража?

— Разумеется, нет. Попался очень вспыльчивый джентльмен. Я имел несчастье слегка порезать его.

— Пьянство на рабочем месте, так-так, — сказал Гарди.

Маленький человечек, казалось, стал еще меньше.

— Меня в этом обвинили, но клянусь честью…

— Под каким именем вас там знают?

— Уолтерс.

— Шик — это ваше настоящее имя?

Под напором безжалостного Гарди история вышла наружу во всей неприглядной обыденности. Одно вымышленное имя за другим. То тут, то там его брали на испытательный срок и через неделю выгоняли по все тем же унизительным причинам. Он не виноват. Рюмка спиртного действует на него сильнее, чем на обычного человека. Настоящее его имя Симпсон, но с тех пор он уже много имен сменил. И каждое обрастало той же славой. Все из-за прискорбной слабости, которую он тщетно пытался побороть.

Гарди налил себе второй стакан виски и небрежно поставил бутылку на подоконник — туда, где до нее не мог дотянуться мистер Шик.

— Про бритву, — терпеливо повторил Уимзи.

— Да, сэр. Я купил ее в Сигемптоне, в заведении, куда пытался устроиться. Хозяина зовут Фортун. Мне нужна была новая бритва, а эту он согласился продать задешево.

— Вы лучше опишите ее, — предложил Гарди.

— Да, сэр. Шеффилдское^[706] лезвие с белой рукоятью, куплено изначально у торговца с Джермин-стрит. Хорошая бритва, но немного сточенная. Я попытал счастья в Уилверкомбе, но работы не было, хотя у Мортона, что на набережной, сказали, что им понадобится помощь чуть погодя. И я отправился в Лесстон-Хоу. Как уже говорил вам. Попробовал устроиться в пару мест, вернулся сюда и вновь пришел к Мортону, но он уже кого-то нанял. Спросите его, он подтвердит. Нигде больше ничего не было. Я совсем упал духом.

Мистер Шик замолчал и вновь облизнул губы.

— Это случилось, джентльмены, на прошлой неделе. Во вторник вечером я пошел к морю, вон туда, на край города, и сел на скамейку, чтобы обдумать свое положение. Время шло к полуночи. — Теперь слова так и лились из него. Стакан виски, без сомнений, сделал свое дело. — Я смотрел на море, ощупывал бритву в кармане и размышлял, стоит ли бороться дальше. Я был в полном отчаянии. Денег у меня не осталось. Вот море, а вот бритва. Возможно, вы считаете, что для парикмахера естественно выбрать бритву, но поверьте мне, джентльмены, идея использовать ее по такому назначению ужасает нас не меньше, чем вас. Но море, бившееся о камни набережной, казалось, звало за собой, если вы понимаете, о чем я. Будто бы говорило: «Брось, брось, брось все это, Билл Симпсон». И завораживает, и пугает, можно сказать. Но все-таки я всегда боялся утонуть. Захлебываешься, беспомощный, а глаза заливает зеленая вода… у всех нас свои кошмары, мой — вот такой. Я там просидел довольно долго, не в силах принять решение, а потом вдруг слышу чьи-то шаги, и тут на соседнюю скамейку садится молодой парень. Помню, на нем был вечерний костюм, плащ и мягкая шляпа. И у него была черная борода, на нее я первым делом обратил внимание, потому что в нашей стране непривычно видеть молодого человека с бородой, разве что он художник. Мы разговорились. Кажется, первым заговорил он, предложив мне сигарету. Русскую, с такой бумажной трубочкой. Он был дружелюбен. Не знаю, как так вышло, но я стал рассказывать ему о том, в какую попал западню. Знаете, милорд, как это бывает. Иногда чужому человеку выложишь то, в чем ни за что не признаешься знакомым. Мне показалось, он сам был не очень-то счастлив. Мы долго говорили о том, что жизнь вообще неприятная штука. Он сказал, что он русский и что он изгнанник, рассказал, что в детстве бедствовал, а еще много говорил про «Святую Русь» и Советы. Похоже, принимал все это близко к сердцу. А еще женщины… у него, кажется, были неприятности с невестой. А потом он сказал, что мечтает о таких трудностях, как мои. Что преодолеть их проще простого и что мне нужно всего лишь взять себя в руки и начать все заново. «Отдайте-ка мне эту бритву, — сказал он, — идите себе и обдумайте все хорошенько». Я ответил, что эта бритва — мое средство к существованию, ведь так оно и было. А он засмеялся и сказал: «Вы в таком настроении, что она больше похожа на средство к прекращению существования». Он занятно говорил, быстро и этак, знаете, поэтично. Он дал мне денег — пять фунтов в казначейских билетах, — а я отдал ему бритву. «Что вы с ней будете делать, сэр? — спросил я. — Вам она ни к чему». — «Что-нибудь придумаю, — ответил он, — не бойтесь». Засмеялся и сунул ее в карман. Потом встал и сказал: «Странно, что мы сегодня натолкнулись друг на друга». И что-то насчет «одной мысли в двух головах»^[707]. Хлопнул меня по плечу, сказал, чтобы я встряхнулся, кивнул по-дружески и пошел себе прочь, только я его и видел. Знать бы тогда, для чего ему бритва, — ни за что бы не отдал. Но откуда мне было знать? Ответьте мне, джентльмены!

— Звучит похоже на Поля Алексиса, — задумчиво произнес Уимзи.

— Он ведь не назвался? — уточнил Гарди.

— Нет, не назвался, но сказал, что он профессиональный танцовщик-партнер в одном из отелей. И что это не жизнь для человека, который рожден был князем в родной стране, а приходится крутить любовь с уродливыми старухами за гроши. Очень горько он говорил.

— Что ж, — сказал Уимзи, — мы весьма вам обязаны, мистер Шик. Это существенно проясняет дело. Думаю, вам придется рассказать об этом полиции.

При упоминании полиции мистер Шик смутился.

— Лучше пойти сейчас да покончить с этим. — Уимзи вскочил. — Без полиции вам не обойтись.

Да черт возьми! Вас никто не заподозрит, ничего такого здесь нет.

Парикмахер неохотно согласился и устремил свои блеклые глаза на Салли Гарди.

— На мой взгляд, тут все сходится, — резюмировал тот, — но знаете, старина, нам надо будет проверить вашу историю. Может, вы ее придумали. Но если полиция подтвердит то, что вы о себе рассказываете, — а это ее работа, — то вас ждет хороший жирный чек. С его помощью вы продержитесь какое-то время, если будете избегать… э-э-э… этой вашей маленькой слабости. Главное, — добавил Салли, потянувшись за виски, — никогда не позволяйте слабостям мешать делу.

Он налил себе крепкого пойла, а затем, подумав, смешал еще одну порцию для парикмахера.

История Шика привела в восторг суперинтенданта Глейшера, а также инспектора Ампелти, который с самого начала считал, что это самоубийство.

— Скоро мы все разъясним, — уверенно заявил последний. — Перемещения этого Шика мы проверим, но, похоже, все так и было. Полностью совпадает с тем, что сказал тот человек в Сигемптоне. И мы последим за Шиком. Придется ему сообщить свой адрес и пообещать остаться в Уилверкомбе. Ведь его вызовут на дознание, когда оно наконец начнется. Труп просто обязан скоро найтись. Не понимаю, почему его еще не обнаружили. Он уже пять дней пробыл в воде, не может же он там остаться навеки.

Они ведь сперва плавают поверху, а потом тонут, но всплывают опять, когда начинают образовываться газы. Я видел таких — раздутые, как воздушные шары. Он, должно быть, где-то застрял, да и все. Но после обеда мы снова протралим дно возле Жерновов и обязательно что-нибудь отыщем, недолго осталось. Скорей бы уж. Дураком себя чувствуешь, когда расследование ведешь, а трупа-то нет.

— Вы удовлетворены? — спросил Гарди, когда Уимзи вернулся из полицейского участка. Он передал свой материал по телефону в Лондон и подкреплял иссякшие от трудов силы.

— Должен бы быть, — ответил его светлость. — Меня только одна вещь беспокоит, Салли. Если бы я хотел придумать историю, которая сюда впишется, я бы именно такую и сочинил. Интересно, где мистер Шик был в четверг в два часа дня.

— Да что ж вы за упрямый черт такой, — возмутился мистер Гарди. — Вы так любите убийства, что они везде вам мерещатся. Бросьте.

Уимзи промолчал, но, отделавшись от Салли Гарди, вытащил из кармана брошюру, озаглавленную «Таблицы приливов», и погрузился в ее изучение.

— Я так и думал, — сказал он.

Взяв листок бумаги, он написал на нем «Вильям Шик», а ниже начертил таблицу с графами «Следует отметить» и «Следует сделать». В нее вошел краткий пересказ истории Шика и его беседы с полицией, а внизу левого столбца было записано следующее наблюдение: «Утверждает, что прибой, бившийся о набережную, весьма убедительно и поэтично звал его в море. Но во вторник, 16 июня, в полночь прибой не бился о набережную. Это был пик отлива».

А в правом столбце появилась запись: «Следить за ним».

Подумав еще немного, он взял чистый лист бумаги и написал старшему инспектору Паркеру в Скотленд-Ярд письмо с просьбой предоставить сведения о большевистских агентах. Как знать? Мир полон странных вещей — даже более странных, чем большевистские заговоры. Между прочим он упомянул мистера Хэвиленда Мартина и его банковский счет. Возможно, Паркер, пользуясь большевиками как поводом, найдет способ и средство разомкнуть уста управляющего банком. Суперинтенданту Глейшеру может не понравиться такое вторжение в его вотчину, но Паркер женат на сестре лорда Питера — неужели человеку нельзя написать письмо собственному зятю?

Глава XV Свидетельствуют хозяйка сердца и квартирная хозяйка

Я знаю — ты знаток страстей альковных,

Чье сердце стрелами, как дева пяльцы,

Истыкал Купидон.

«Книга шуток со смертью»

Но что это? Ты видел, как скривилось

Его лицо и как взметнулись веки?

В письме худая весть.

Фрагмент

Вторник, 23 июня

Тем временем роман Гарриет продвигался вперед не слишком резво. Мало было мороки с городскими часами (может, их надо называть часами на толбуте?^[708]), так она еще дошла до сцены, где, как настоял редактор серии, купивший право первой публикации, героиня и друг сыщика должны предаться невинному флирту. Но если первая любовь принесла вам разочарование, вы только что пережили изнурительную ссору с другим поклонником, а к тому же вовлечены в расследование грязных любовных похождений третьего лица, погибшего жестокой и кровавой смертью, то вряд ли вы будете в настроении сидеть и кропотливо расписывать восторги парочки, которая держится за руки в розарии. Гарриет нетерпеливо потрясла головой и приступила к выполнению неприятной задачи.

— Я, наверное, кажусь вам скучным идиотом, Бетти.

— Вовсе не кажетесь, идиот вы этакий.

Позабавит ли это хотя бы читателей «Благого вестника»? Гарриет засомневалась. Но довольно тянуть волынку. Девушка теперь должна сказать что-то ободряющее, а то этот слабоумный заика никогда не перейдет к делу.

— Так замечательно, что вы во всем мне помогаете.

Да что же это? Она ведь безжалостно навязывает несчастной девушке отвратительное бремя благодарности. Впрочем, Бетти и Джек — парочка лицемеров, ведь оба прекрасно знают, что всю работу за них делает Роберт Темплтон. Какая разница.

— В мире нет ничего, что я не сделал бы ради вас… Бетти!

— Да, Джек?

— Бетти, дорогая, наверное, вы не можете, это невозможно..

Гарриет почувствовала, что правда не может и это невозможно. Она взяла телефонную трубку, попросила соединить ее с телеграфом и продиктовала отрывистое и раздраженное сообщение для своего многострадального агента: «Скажите Бутлу категорически отказываюсь любовной линии Вэйн».

Стало полегче, но роман совершенно не писался. Чем же ей еще заняться? Да вот же. Она снова схватила телефон и попросила соединить ее с администрацией отеля. Может ли она связаться с месье Антуаном?

Администратору, похоже, то и дело приходилось связывать клиентов с месье Антуаном. У него был наготове его номер телефона. Гарриет позвонила. Не мог бы месье Антуан познакомить мисс Вэйн с мисс Лейлой Гарленд и мистером да Сото? Конечно. Ничего нет проще. Мистер да Сото сейчас играет в Зимнем саду, утренний концерт как раз заканчивается. Мисс Гарленд, вероятно, присоединится к нему за ланчем. Антуан обо всем позаботится и готов, если мисс Вэйн пожелает, заехать за ней и сопроводить в Зимний сад. Это крайне любезно со стороны месье Антуана. Напротив, для него это одно удовольствие. Тогда через четверть часа? Parfaitement^[709].

— Месье Антуан, ответьте мне как человек с большим опытом, — сказала Гарриет, когда такси везло их вдоль набережной. — По-вашему, любовь — это вещь первостепенной важности?

— Это вещь — увы! — большой важности, мадемуазель, но первостепенной — нет!

— А что же тогда первостепенной?

— Скажу вам честно, мадемуазель, здоровый ум в здоровом теле — вот величайший дар du bon Dieu Когда я вижу, как много людей портят свою чистую кровь и здоровые тела, уродуют мозг наркотиками, вином и всякой глупостью, я прихожу в ярость. Пусть оставят все это тем, чья жизнь лишена надежды и кто не может иначе.

Гарриет не знала, что ответить: в его словах звучал намек на какую-то личную трагедию. К счастью, Антуан не ждал ответа.

— L’amour!^{[710] [711]} Эти дамы приходят танцевать, волнуются, хотят любви и думают, что в ней счастье. И рассказывают мне о своих страданиях — мне! — а у них вовсе нет страданий, кроме глупости, эгоизма и лени. Мужья им изменяют, любовники их бросают, и что они говорят? Может быть, они говорят: «У меня есть две руки, две ноги, голова на плечах, я сама устрою свою жизнь»? Нет. Они говорят: «Дайте мне кокаину, дайте коктейль, дайте страсть, подавайте сюда жиголо, хочу l’amo-o-ur!» Блеют, как mouton^[712] на лугу. Если б они только знали!

Гарриет засмеялась:

— Вы правы, месье Антуан. Я считаю, что l’amour не так уж много значит в конечном счете.

— Но поймите меня, — продолжал Антуан, который, как большинство французов, в глубине души превыше всего ценил семейный очаг, — я не говорю, что любовь — это не важно. Любить, без сомнения, приятно. Полюбить и создать семью с хорошим человеком, который подарит вам прекрасных здоровых детей. Этот лорд Питер Уимзи, par exemple^[713], безусловно, очень порядочный джентльмен…

— О, не надо о нем! — поспешно перебила Гарриет. — Я не о нем думала. Я думала о Поле Алексисе и людях, с которыми мы сейчас встретимся.

— A! C’est différent^[714]. Мадемуазель, вы, наверное, отлично знаете разницу между любовью, которая важна, и любовью, которая не важна. Но не забывайте, что важной любовью можно полюбить неважного человека. А еще помните, что если человек болен душой или телом, ему даже любви не нужно, чтобы делать глупые вещи. Если я, например, убью себя, это может быть от скуки, отвращения, от того, что у меня болит голова или живот, или потому, что первоклассное место я больше не получу, а третьим сортом не хочу быть.

— Надеюсь, вы ни о чем таком не думаете.

— О, когда-нибудь я себя непременно убью, — жизнерадостно сказал Антуан. — Но не из-за любви. Нет. Я не настолько detraque^[715].

Такси подъехало к Зимнему саду. Гарриет слегка смутилась, заявляя, что заплатит сама, но сообразила, что для Антуана это в порядке вещей. Они подошли к служебному входу, и через пару минут к ним присоединились Лейла Гарленд и Луис да Сото — эталонная платиновая блондинка и эталонный светский повеса. Оба держались абсолютно спокойно и были невероятно вежливы. Единственная трудность, как обнаружила Гарриет, когда они уселись за столик, была в том, чтобы вытянуть из них хоть сколько-нибудь достоверную информацию. Лейла, очевидно, строго придерживалась выбранной линии. Поль Алексис был «ужасно милый мальчик», но «слишком уж романтичный». Лейле было «ужасно грустно» его прогонять, он «так ужасно тяжело воспринял это», но ведь она не чувствовала к нему ничего, кроме жалости, — он был «так ужасно робок и одинок». Когда появился Луис, она тотчас поняла, кому на самом деле принадлежит ее сердце. Она выразительно закатила глаза в сторону мистера да Сото, а тот в ответ томно опустил густые ресницы.

— Мне тем жальче, — сказала Лейла, — что мой бедный дорогой Поль…

— Не твой, любимая.

— Конечно, Луис, — но только ведь бедняжка погиб. Не важно, мне было его жаль, потому что бедный Поль, кажется, ужасно о чем-то переживал. Но мне он не доверился, а что делать девушке, когда мужчина ей не доверяется? Я даже думала иногда, что его кто-то шантажировал.

— Почему? Ему не хватало денег?

— Да, не хватало. Конечно, мне это было не важно, я не такая. Но все равно, знаете, неприятно, когда одного из ваших друзей шантажируют. Ну то есть девушке очень просто оказаться случайно замешанной в неприятности. Ну то есть это совсем нехорошо, да?

— Чего уж хорошего. А когда он начал переживать?

— Дайте подумать. Наверно, месяцев пять назад. Да. Ну то есть с тех пор, как начали приходить письма.

— Письма?

— Да. Длинные письма с иностранными штемпелями. Думаю, они приходили из Чехословакии или еще какого-то странного места. Но не из России, потому что я спросила, а он сказал, что нет. Мне тогда это показалось странным, ведь он говорил, что никогда не был за границей, только ребенком в России и еще в Америке, конечно.

— Вы говорили об этих письмах кому-нибудь еще?

— Нет. Понимаете, Поль всегда говорил, что ему плохо придется, если я о них расскажу. Сказал, большевики его убьют, если что-нибудь станет известно. А я ему: «Не понимаю, о чем ты. Я не большевичка, — говорю, — и не знакома ни с одним большевиком, неужели от тебя убудет, если ты мне расскажешь?» А теперь он умер, и ему уже ничего не повредит, да? И что до меня, я вообще не верю, что это большевики. Я хочу сказать, непохоже на них, да? Я ему сказала: «Так я в эту историю и поверила! Совсем меня за дуру считаешь?» Но он мне все равно не рассказал, и, конечно, это слегка охладило наши отношения. Ну то есть, когда девушка дружит с мужчиной, как я с Полем, она ждет, что ее будут уважать.

— Конечно! — горячо подхватила Гарриет. — Он был очень, очень неправ, что не был с вами до конца откровенен. Думаю, на вашем месте я бы чувствовала себя вправе узнать, от кого эти письма.

Лейла смущенно поиграла ломтиком хлеба.

— Вообще-то, — призналась она, — я однажды взглянула одним глазком. Решила, что должна защитить свои интересы. Но там был какой-то бред. Ни слова прочитать было нельзя.

— Они были на иностранном языке?

— Ну, я не знаю. Все печатными буквами, а в некоторых словах вообще не было гласных. Их и произнести-то было нельзя.

— Похоже на шифр, — предположил Антуан.

— Да, я тоже так сразу подумала. Мне это показалось ужасно странным.

— Но обычный шантажист, — сказала Гарриет, — конечно, не стал бы писать шифрованные письма.

— А почему бы и нет? Там могла быть целая банда, знаете, как в той книге, «След Лилового Питона». Вы не читали? Лиловый Питон — это был турецкий миллионер, и у него был тайный дом, полный бронированных комнат, где повсюду были роскошные оттоманки и обелиски.

— Обелиски?

— Ну да. Это такие не слишком уважаемые дамы. И у него были агенты во всех европейских странах, они скупали компрометирующие письма, а он писал жертвам шифрованные послания и подписывал их закорючкой, сделанной лиловыми чернилами. И только подруга английского сыщика вызнала его секрет, переодевшись обелиской, а сыщик, который на самом деле лорд Хамфри Чиллингфолд, прибыл вместе с полицией и едва успел спасти ее из мерзких объятий Лилового Питона. Ужасно интересно. Поль читал много такого — наверно, пытался вычитать, как ему совладать с гангстерами. Он и кино обожал. Конечно, в этих историях герой всегда одерживает верх, только бедный милый Поль был совсем не герой. Я ему как-то сказала: «Все это прекрасно, но я не могу представить, как ты врываешься в китайский опиумный притон, полный гангстеров, с пистолетом в кармане, а тебя травят газом и бьют по голове, а ты разрываешь путы и бросаешься на короля преступного мира с электрической лампочкой. Ты бы побоялся пораниться». Он правда побоялся бы. Так я ему и сказала.

Мистер да Сото одобрительно захихикал:

— Ты попала в точку, любимая. Бедный Алексис был мне другом, но храбрости у него не было ни капли. Я ему пригрозил, что если он не уберется с моего пути и не позволит малышке Лейле самой выбрать, кто ей по сердцу, то я ему двину в челюсть. Клянусь, он перепугался до смерти.

— Так и было, — подтвердила Лейла. — Конечно, девушка не будет уважать мужчину, который не может за себя постоять.

— Удивительно! — подал голос Антуан. — И этот юноша, такой робкий, такой обходительный, вспарывает себе горло до кости, потому что ты его отвергла. C’est inoui. ^[716]

— А ты, наверно, веришь в его историю про большевиков, — обиделась Лейла.

— Я? Я ни во что не верю. Я агностик. Но я говорю, что ваше описание Алексиса не слишком логично.

— Антуан вечно толкует о логике, — сказала Лейла. — А я говорю, что люди ведут себя нелогично. Сколько всего чудного они делают. Особенно мужчины. Я всегда говорила, что мужчины ужасно противоречивые создания.

— Еще бы, — вставил да Сото. — Ты совершенно права, моя прелесть. Конечно, иначе они бы не теряли голову из-за маленьких проказниц вроде тебя.

— Да, да. Но письма… — Гарриет отчаянно пыталась вернуться к теме. — Как часто они приходили?

— Раз в неделю, иногда чаще. Он запирал их в шкатулку. А еще он на них отвечал. Иногда я к нему заходила, а у него дверь закрыта. И мамаша Лефранк говорит, что он пишет письма и чтоб его не беспокоили. Естественно, никакой девушке не понравится, если ее друг так себя ведет. Ну то есть вы ждете, что он будет уделять внимание, а не запираться в комнате со своими письмами. Ну то есть не будет же девушка с таким мириться.

— Конечно не будет, детка, — сказал да Сото. Антуан, улыбаясь, неожиданно пробормотал:

Mats si quelqu’un venoit de la part de Cassandre,

Ouvre-lui tôt la porte, et ne le fais attendre;

Soudain entre dans та chambre, et me vien accoutrer^[717].

Гарриет улыбнулась ему в ответ, а затем, осененная идеей, спросила Лейлу:

— Когда пришло последнее письмо?

— Не знаю. Наша дружба закончилась после того, как я подружилась с Луисом. Но матушка Лефранк вам наверняка все расскажет. Немного найдется такого, чего бы не знала матушка Лефранк.

— Когда вы с Алексисом дружили, вы жили вместе? — напрямик спросила Гарриет.

— Нет конечно! Как можно задавать девушке такие чудовищные вопросы.

— Я имею в виду — в одном доме.

— А, нет. Мы часто навещали друг друга, но, конечно, после того как мы с Луисом подружились, я сказала Полю, что будет лучше, если мы больше не будем видеться. Понимаете, Поль так меня любил, а Луис мог вообразить себе всякое — правда, Луис?

— Это уж точно, моя сладкая.

— А полиции вы об этих письмах не рассказали?

— Нет, — решительно ответила мисс Гарленд. — Я бы, может, и рассказала, если б они спросили как следует, но этот толстяк Ампелти так со мной говорил, будто я не порядочная девушка. Так что я ему сказала: «Ничего об этом не знаю. У вас на меня ничего нет. А отвечать на дурацкие вопросы я буду, только если вы меня привезете в ваш вонючий участок и предъявите обвинение». Так я и сказала! — Мисс Гарленд, до того безупречно владевшая голосом, сорвалась на визг. — «А если вы так сделаете, то все равно ничего не добьетесь, — сказала я им, — потому что о Поле Алексисе я ничегошеньки не знаю, я его несколько месяцев не видела. Кого хотите спросите. И вот еще что: если вы станете так запугивать порядочных девушек, у вас будут неприятности, мистер Брюхампелти-Обжирампелти! Так что валите-ка вы отсюда». Так и сказала. Хорошо, что у нас в стране закон защищает девушек, таких как я.

— Прелесть. Так бы ее и съел! — восхищенно проговорил да Сото.

Казалось, от Лейлы Гарленд, которую Гарриет мысленно заклеймила как «обычную мелкую хищницу, самодовольную, что твоя мартышка», больше никаких сведений не добиться. Что касается да Сото, то он выглядел вполне безобидным и, похоже, не имел веских причин разделываться с Алексисом. Конечно, с этими вкрадчивыми людьми неясной национальности ничего нельзя знать наверняка. Как только она это подумала, да Сото вынул часы.

— Прошу меня извинить, леди и джентльмены. У меня в два часа репетиция. Как всегда по вторникам и четвергам.

Он поклонился и направился прочь своей изящной походкой, ленивой и развязной одновременно. Может быть, он специально упомянул четверги, чтобы обратить внимание на то, что у него алиби? А откуда он знал, на какое время нужно алиби? Эта подробность в газеты не попала и, пока идет следствие, вряд ли попадет. А с другой стороны — стоит ли вообще придавать значение его реплике? Подтвердить или опровергнуть алиби, связанное с репетицией оркестра, легче легкого. Гарриет вдруг подумала: возможно, полиция уже спрашивала да Сото, что он делал в прошлый четверг. Но они, конечно, не стали бы уточнять, какое время им важнее всего. Они согласились, что чем меньше все будут знать о времени, тем лучше. Это окажется на руку, если кто-нибудь начнет размахивать алиби на два часа.

Гарриет вернулась в отель в сопровождении Антуана, так ничего и не решив насчет да Сото. Было всего четверть третьего. Достаточно времени, чтобы реализовать новый план, зародившийся у нее в голове. Она сложила в чемодан немного одежды и отправилась беседовать с квартирной хозяйкой Поля Алексиса — миссис Лефранк.

Дверь дома, где сдавались дешевые меблированные комнаты, открыла дородная особа с медно-красными волосами, одетая в розовый халат, чулки со спущенными петлями и зеленые бархатные туфли без задника. Обильно напудренную шею обвивали бусы из искусственного янтаря размером с голубиное яйцо.

— Доброе утро, — сказала Гарриет. — Я ищу комнату.

Дама пристально оглядела ее и произнесла:

— Милочка, вы профессионалка?

Ответить «да» было соблазнительно, но небезопасно. Судя по виду миссис Лефранк, все, чего она не знала о профессионалках, уместилось бы на трехпенсовой монете. Кроме того, Гарриет становилась известной в Уилверкомбе личностью и не могла надеяться надолго сохранить инкогнито.

— Нет. Я пишу книги. Дело в том, миссис Лефранк, что это я на прошлой неделе нашла бедного мистера Алексиса. Я остановилась в «Гранд-отеле», но там ужасно дорого. И я подумала, что если у вас еще свободна комната, то я могла бы ее занять.

— Вон оно что. — Миссис Лефранк открыла дверь чуть шире. Похоже, она разрывалась между любопытством и подозрительностью. — Ну, я даже не знаю. Вы не из этих журналистов?

— О боже, нет, — ответила Гарриет.

— Потому что с этими типами, — сказала миссис Лефранк, — никогда не знаешь, чего ждать. Я прямо до смерти вся издергалась, пока они совали свои длинные носы в мою частную жизнь. Но вы-то, понятно, не можете этим не интересоваться, да? Это же вы нашли его, бедняжку. Заходите внутрь. Вы меня простите, что я в одном неглиже? Если б я не сновала вверх-вниз, вверх-вниз, не спуская глаз с этой девицы, не знаю, что бы с нами было. С утра все некогда привести себя в порядок. Вам комната надолго нужна?

— Я точно не знаю. Зависит от того, когда начнется дознание.

— Ах да. Им же сперва еще надо найти его, бедного ягненочка, так ведь? Знаете, я так за него переживаю, ночами не сплю, представляя, как его там полощет в этом отвратительном море. Осторожнее, милочка, тут ведерко для угля, сколько раз я говорила девчонке, чтоб не оставляла его на лестнице. Вот славная комнатка на втором этаже — пожалуй, лучшая во всем доме, и кровать там удобная. Бедный мистер Алексис всегда говорил, что он тут как дома, а мне он был как сын, это уж точно.

Миссис Лефранк шла вверх по лестнице, зеленые туфли хлопали ее по пяткам, открывая большущие дыры на чулках.

— Сюда, милочка! — позвала она, распахивая дверь. — В Уилверкомбе вам не найти комнаты лучше, это уж точно, тут хорошо и тихо, вы тут прекрасно сможете писать. Тут прибрали, его одежду ивещи вынесли, а если вам не понравится, что тут остались его книги и кое-какие мелочи, я их сейчас же заберу. Да что там, я думаю, вы не будете против. Он же не в этой комнате умер, бедняжка. Мистер Алексис был слишком хорошо воспитан, чтобы совершить столь неразумный поступок в чужом доме. Такие вещи приносят дому дурную славу, ничего не скажешь. А люди станут обвинять тебя в том, чего ни одна женщина не в силах предотвратить, как бы она ни старалась сделать своих постояльцев счастливыми. А что касается книжек — если бы там была какая-нибудь зараза, их бы пришлось уничтожить, хотя я понятия не имею, кому они теперь принадлежат, и полиция тоже не знает, а я думаю, они тут как раз на месте, я же ему как мать была весь прошлый год, а то и дольше. Но какая там зараза, никакой, никогда он ни на что такое не жаловался и был совершенно здоровый, только суставы у него болели, иногда лежал из-за них, не вставая, так жестоко мучился, прямо пытка это была. У меня сердце кровью обливалось, а уж сколько он антипирина^[718] глотал, вы бы только видели, но к врачу никогда не ходил. Да что там, я его понимаю. У моей сестры был ревматизм, страдала ужасно, а сколько потратила на докторов и лечение электричеством, и никакого результата, только колено распухло, как тыква. И на ногу она совершенно не могла наступать, а для женщины ее профессии это тяжко. Гимнастка на трапеции она была, у меня в комнате есть фотография, если вы как-нибудь захотите посмотреть, милочка, и еще венки, которые прислали ее товарищи, — красивые были похороны. Весь катафалк венки закрыли, да не поместились, пришлось их класть на специальную повозку. Но, как я уже сказала, если книги вам не нужны, я их унесу. Не хватало еще отдать их этой Уэлдонше или Лейле Гарленд — эта кошка драная уже сюда совалась, хочет к рукам их прибрать.

Комната оказалась вполне приятной — большой и просторной, и намного чище, чем Гарриет могла ожидать, судя по внешности миссис Лефранк. На мебель, разумеется, было страшно смотреть, но она была прочная и устойчивая, хоть и облезлая. Книги в точности соответствовали описанию, данному инспектором Ампелти: в основном романы в дешевых изданиях, немного русских книг в мягких обложках и несколько томов воспоминаний о дворе русских царей. Единственной необычной реликвией, оставшейся от прежнего жильца, была очень красивая маленькая икона, висевшая над изголовьем кровати, — определенно старая и, вероятно, ценная.

Гарриет для проформы вступила с миссис Лефранк в долгие препирательства об условиях найма, из которых вышла победительницей, добившись цены в две с половиной гинеи в неделю за стол и комнату или «двенадцать шиллингов и ешьте где хотите».

— Я не каждому так уступаю, — сказала миссис Лефранк. — Просто я вижу, что вы тихая. Если я чего-то в своем доме не люблю, так это неприятностей. Хотя в таком кошмаре чего уж приятного, это уж точно. Я пережила страшное потрясение. — Миссис Лефранк, тяжело дыша, села на кровать, будто хотела показать, что потрясение еще не прошло. — До того любила бедного мистера Алексиса.

— Еще бы, конечно.

— Такой внимательный мальчик, — продолжала миссис Лефранк, — а манеры просто княжеские. Сколько раз бывало — я сбиваюсь с ног с этой девчонкой, и с жильцами, и с остальным, а он скажет: «Держитесь, матушка, — они все меня так зовут, — держитесь, матушка. Зайдите, выпейте глоточек коктейля. Ну, за лучшие деньки». Как сын мне был, точно говорю.

Что бы ни подумала Гарриет, выслушав это трогательное воспоминание, так не похожее на все, что она слышала о Поле Алексисе до того, намек она уловила.

— Как насчет глоточка чего-нибудь? — предложила она.

— Разумеется, — обрадовалась миссис Лефранк. — Ой, я не то хотела сказать… Ну, это бесконечно мило с вашей стороны, но в такое время я ни к чему не притрагиваюсь. Хотя в «Драконе», тут за углом, торгуют навынос, очень удобно. Капелька джина за ужином только помогает пищеварению, это точно.

Гарриет энергично преодолела сопротивление миссис Лефранк, и минуту спустя та, перегнувшись через перила, уже велела «девчонке» сбегать в «Дракон» и принести немного джина.

— Там меня знают, — добавила она, подмигнув. — Из-за этих дурацких законов про бутылки и полбутылки ты моргнуть не успеешь, как за решеткой окажешься^[719]. Если только тебя лично не знают. Можно подумать, парламент этот закон принял, чтобы всех споить, правда? То одно, то другое, а полицейские суют носы и лезут с вопросами, будто не знают, что я свой дом содержу строже, чем архиепископ Кентерберийский. Двадцать лет — и ни одной жалобы. Порядочной женщине в наши дни трудно держаться на плаву. Одно скажу: я никогда ни на ком не экономила, они у меня тут как дома, и вы скоро это тоже почувствуете, милочка.

Под воздействием разбавленного водой джина миссис Лефранк становилась все более откровенной. У нее был собственный взгляд на проблему Лейлы Гарленд.

— Понятия не имею, милочка, что между ними могло быть, — заметила она. — Это не мое дело, только бы вели себя тихо. Я своим девочкам всегда говорю: «Я не против, чтобы леди навещали своих друзей, и наоборот, при условии, что не будет неприятностей. Все мы были когда-то молоды. Но извольте помнить, что проблем нам тут не нужно». Вот так я говорю, и в этом доме до сих пор не случалось ни малейших неприятностей. Но, должна сказать, я не расстроилась, когда эту кошечку отсюда сдуло. Ни капельки. И этот ее даго мне тоже не понравился. Надеюсь, она его досуха выдоит. Она ненасытная. Хотя она, конечно, старалась понравиться. Когда приходила к мистеру Алексису, приносила мне то букетик цветов, то подарочек, хотя откуда она на них деньги брала, я ее не спрашивала. Но когда бедный мистер Алексис мне сказал, что она ушла от него к этому да Сото, я сказала: «Туда ей и дорога». Так я и сказала, и, по-моему, он и сам это прекрасно знал.

— Как вы думаете, он не мог убить себя из-за нее?

— Я не думаю, — сказала миссис Лефранк, — а точно знаю, что не мог. Я голову сломала, пытаясь понять, почему он это сделал. Уж точно не из-за старухи, с которой был помолвлен. Скажу вам по секрету, милочка, он никогда не думал, что дойдет до свадьбы. Конечно, молодому человеку в его положении приходится ублажать своих дам, но ее семья никогда бы с этим не смирилась. Мистер Алексис мне совсем недавно прямо намекнул, что свадьбы не будет. «Знаете, матушка, — сказал он мне не далее как на прошлой неделе, — совсем скоро у меня начнется новая жизнь, лучшая». — «Ага, ага, — говорю я ему. — Женитесь на китайской принцессе, прямо как Аладдин в пантомиме»^[720]. Нет. Я об этом все думала и думала, и вот что я надумала: это его спекуляции провалились.

— Спекуляции?

— Да! Его эти заграничные спекуляции. Он же письма получал! Все сплошь заклеенные иностранными марками, подписанные странным почерком. Я над ним все время посмеивалась. «Донесения» он их называл, а еще говорил, что если в них все будет хорошо, он станет величайшим человеком в мире. Он мне часто говорил: «Матушка, когда придет мой корабль, я вам подарю диадему, всю в бриллиантах, и сделаю экономкой во дворце». О господи, как же мы над этим смеялись! Хотя было времечко, когда я, если б захотела, могла б носить и диадемы, и ожерелья. Как-нибудь покажу вам мои газетные рецензии. Меня тогда называли Воздушной Лилиан, я была травести в труппе старого Розенбаума, хотя сейчас, глядя на меня, этого не скажешь, фигура у меня расплылась, ничего не попишешь.

Гарриет восхитилась, посочувствовала и мягко вернула миссис Лефранк к теме заграничных писем.

— Ну, милочка, одно из них пришло за два дня до того, как случился весь этот ужас. Наверно, оно было длинное, потому что он битый час просидел с ним запершись. «Вырабатывал свою позицию» — так он это называл. Ну, я думаю, там были плохие новости, хотя он виду не подал. Но в тот день и на следующий он был какой-то странный. Как будто не видел никого и не слышал, когда с ним заговаривали. И смеялся как девица, истерически, я бы сказала. В среду вечером, уходя спать, он меня поцеловал. Шутил, нес какую-то чушь — я не обратила внимания. Это было в его духе. «Совсем скоро, — говорит, — вы узнаете, что я расправил крылья и улетел». Я и не подумала… о господи, бедный мальчик! Теперь-то понятно, что он так пытался мне дать понять. Я всю ночь слышала, как он что-то делал у себя в комнате. Жег бумаги, бедный мой, дорогой мальчик. Его постигло жестокое разочарование, и он не хотел, чтобы кто-то узнал. А утром он заплатил мне за неделю. «Я знаю, это рановато, — сказал он, потому что платить, конечно, надо по субботам, — но если я отдам их вам сейчас, с ними ничего не случится. А если возьму с собой, могу потратить». Конечно, я знаю, что было у бедняжки на уме. Он знал, что уходит, и не хотел, чтобы я страдала. Всегда был очень деликатный. Но теперь, когда я думаю, что одно слово могло его спасти…

Миссис Лефранк разрыдалась.

— Я было подумала, что он внезапно уехал разбираться со своими спекуляциями, но он не взял никаких вещей, так что эту мысль я отбросила. Ну как я могла предположить, что он сделает то, что сделал? Казалось, он был в таком прекрасном настроении. Но все же! Я могла догадаться, если бы голова не была занята другими вещами, да только девчонка в то утро заявила, что увольняется, и то и се — и я не обратила внимания. А ведь они часто словно бы веселятся перед тем, как покончить с собой. Бедный Билли Карнаби — с ним было точно так же: в последний вечер устроил для всей труппы вечеринку с устрицами и шампанским, потратил все до последнего пенни, был душой компании, смешил нас так, что мы за бока хватались. А потом ушел и вышиб себе мозги в мужском туалете.

Несколько минут миссис Лефранк горько плакала.

— Но все же! — вдруг воскликнула она, взяла себя в руки и высморкалась. — Жизнь — странная штука, и ее не объяснишь. Будем счастливы, пока можем. Над каждым из нас скоро положат белый камень, и не так уж важно, когда и как это случится. Когда вы хотите занять комнату, милочка?

— Я переберусь сегодня вечером, — сказала Гарриет. — Не знаю, понадобится ли мне пансион, но я оставлю чемодан и заплачу вам вперед двенадцать шиллингов, так годится?

— Хорошо, милочка, — согласилась миссис Лефранк, заметно повеселев. — Перебирайтесь когда хотите, вам понравится у матушки Лефранк. Вы, наверно, думаете, что я такая болтушка, с три короба вам намела, но вот что я вам скажу — иногда надо как следует выплакаться и выговориться, особенно когда жизнь не балует. Все мои дети приходят ко мне со своими горестями. Если б бедный мистер Алексис рассказал мне о своих тревогах, он бы сейчас был с нами. Но ведь он же был иностранец, а они не такие, как мы, да? Не споткнитесь о совок, милочка. Опять двадцать пять. Говоришь им, говоришь, чтобы не бросали вещи на лестнице, но с тем же успехом можно вразумлять кошку. Пять мышей вчера утром мне на коврике оставила, честное слово. Наверх они никогда не забегают, милочка, даже не думайте, но подвалы ими кишат. Вот же мерзкие тварюшки. Ну, до свидания, милочка, и, кстати, вот ваш ключ. Повезло, что я новый заказала, бедный мистер Алексис унес свой с собой, и бог знает, где он теперь. Я разрешаю постояльцам приходить, когда и как им вздумается, вам тут будет удобно.

Глава XVI Свидетельствует песок

Как жду я часа,

Когда рука в руке

Пойдем с тобой вдоль моря.

«Книга шуток со смертью»

Вторник, 23 июня

Если Гарриет Вэйн с Питером Уимзи и чувствовали смущение, встретившись после своего сеанса откровенности, они не подали виду. Обоим было что рассказать, и это избавило их от неловкости, возникающей при недостатке тем для разговора.

— Шифрованные письма? Неужели миссис Уэлдон права, а мы не правы? Зато теперь больше похоже на убийство, а это нам на пользу. Предположение миссис Лефранк насчет спекуляций не слишком убедительно, но совершенно очевидно, что у Алексиса был какой-то план, который, возможно, пошел наперекосяк. Не знаю… Не знаю… Может, эти обстоятельства друг с другом не связаны? И Алексис случайно был убит как раз тогда, когда вынашивал планы? Похоже, его окружали удивительно неприятные люди: лгуны, глупцы, проститутки и даго.

— Да уж, не сказать, что мы вращаемся здесь в высших кругах. Антуан из них самый приличный. Но вам, вероятно, и Антуан не нравится.

— Это что, вызов? Про Антуана я знаю все. Я вчера вечером его проверил.

— Чтобы решить, подходящее ли это для меня знакомство?

— Не только. В порядке изучения обстановки. Он, похоже, скромный, разумный парень. Не его вина, что ему недостает жизнелюбия и у него начинается меланхолия. Он содержит мать в клинике для душевнобольных, а дома ухаживает за слабоумным братом.

— Правда?

— Судя по всему. Но это не значит, что он тоже не в своем уме. О любовных похождениях Алексиса он рассказал мне более откровенно, чем мог себе позволить рассказать вам. Кажется, Алексис серьезно относился к связи с миссис Уэлдон, а от Лейлы Гарленд избавился с необычайными ловкостью и тактом. Да Сото, конечно, дрянь человек, но Лейле вполне подходит, и ему достанет тщеславия искренне поверить, что он отбил ее у Алексиса vi et armis^[721]. Но к чему это все? Не важно, давайте пить чай. Эге! На море кипит жизнь. Два судна стоят возле Жерновов.

— Рыбаки?

— Скорее ловцы человеков^[722], — зловеще ответил Уимзи. — Это Ампелти и его веселая ватага. Бантер, передайте мне бинокль. Да. Чем-то очень заняты. Вытащили трал из воды. Взгляните.

Он передал бинокль Гарриет. Та воскликнула:

— Они что-то вытягивают! Должно быть, очень тяжелое. Инспектор помогает тащить, а один человек всем весом навалился на противоположный борт, чтобы выровнять лодку. О, о! Вы этого не видели, какая жалость! Вдруг что-то подалось, и инспектор Ампелти полетел вверх тормашками на дно лодки. Сейчас уже сел, потирает ушибленные места.

— Бедный Ампелти! — Уимзи потянулся за сэндвичем.

— Они опять тянут, теперь инспектор предоставил все рыбакам… Готово — вытягивают — подняли!

— Сядьте. Чай остынет.

— Не говорите глупости. Они тянут изо всех сил. Показалось что-то черное…

— Хватит! Дайте мне посмотреть.

Гарриет рассталась с биноклем. В конце концов, он принадлежит Уимзи. Хотя если он думает, что она расстроится, увидев издали то, что недавно видела в такой неприятной близости…

Уимзи посмотрел и расхохотался:

— Нате, смотрите скорее! Это какая-то старая железяка. Похожа на паровой котел. Не пропустите физиономию Ампелти — это надо видеть.

— Да, это какой-то цилиндр. Интересно, как он попал в море. Они его тщательно изучают. Может, надеются обнаружить внутри труп? Напрасно. Бросили обратно в воду.

— Какое разочарование!

— Бедный Ампелти! Слушайте, сэндвичи просто восхитительные. Их Бантер готовил? Он гений.

— Да. Доедайте быстрее. Я хочу еще раз взглянуть на ту расселину в скале, а потом пойти.

Однако расселина осталась загадкой. Уимзи сосредоточил свое внимание на вбитом в скалу кольце.

— Могу поклясться, оно тут не больше двух недель. Выглядит совершенно новым, нигде не потерто. За каким чертом оно ему могло понадобиться? Что ж, в путь. Я пойду верхней дорогой, а вы идите понизу, то есть я буду пробираться по сыпучей гальке на уровне полной воды, вы прогуляетесь по кромке моря, и мы станем бродить взад-вперед между этими двумя линиями. Кто увидит что-нибудь — пусть крикнет, и мы обменяемся впечатлениями.

— Ладно.

Прогулка тихим летним днем по пустынному пляжу в компании своего кумира может считаться приятным занятием. Однако она теряет львиную долю очарования, если гуляющую пару разделяет целый пляж, а идут оба согнувшись в три погибели и устремив глаза в землю, причем ищут то, неизвестно что, которого, по всей вероятности, там и вовсе нет. Гарриет, недоумевая, но твердо веря, что Уимзи знает, что делает, прилежно выполняла задание. Уимзи тщательно обыскивал пляж, однако то и дело останавливался, оглядывал море и берег, по-видимому прикидывая расстояния и запоминая ориентиры. У каждого изыскателя имелся мешок для сбора найденных сокровищ. Беседа, которую они вели, напоминала диалог из русской трагедии. К примеру:

Гарриет: Эй!

Питер: Что?

(Встречаются в центре сцены.)

Гарриет: Башмак! Я нашла башмак!

Питер: То были башмаки для крупных ног^[723]. Гарриет: Подбитый гвоздями и страшно древний. Питер: Всего один башмак!

Гарриет: Да. А было бы два — мы бы знали, что от этого места убийца шел по воде.

Питер: Одной ногой он в море, другой — на берегу^[724]. С тех пор уже раз десять был прилив и отлив. Нестоящий башмак.

Гарриет: Плохой башмак.

Питер: Гнилой.

Гарриет: Можно я его выброшу?

Питер: Нет. Все-таки это башмак.

Гарриет: Причем ужасно тяжелый.

Питер: Ничем не могу помочь. Это башмак. Доктор Торндайк любит башмаки.

Гарриет: Смерть! где твое жало?^[725]

(Расходятся, Гарриет несет башмак.)

Питер: Эй!

Гарриет: Что?

(Снова сходятся.)

Питер: У меня есть пустая жестянка из-под сардин и разбитая бутылка.

Гарриет: Есть ли у вас ручка тетушки садовника?^[726]Питер: Нет, о у моей кузины есть чернила, бумага и газеты (вставьте du, de la, des, de l’ apostrophe). Гарриет: Сколько эта бутылка тут пролежала? Питер: Края сильно сглажены водой.

Гарриет: Едят ли убийцы сардины?

Питер: Едят ли кошки мошек?^[727]

Гарриет: Я порезала ногу ракушкой, острой как бритва. Полю Алексису перерезали горло бритвой. Питер: Отлив начинается.

(Расходятся.)

Гарриет (после долгой бесплодной паузы встречает Питера. В одной руке он держит размокшую пачку сигарет «Голд Флейк», в другой — пол-Библии): Доктор Ливингстон, полагаю?^[728] Читают ли убийцы Библию?

Питер: Подойдет любая книга, лишь бы пулю отвела^[729].

Гарриет (читает): После же всех умерла и жена^[730]. Вероятно, от боли в спине.

Питер: Спина болит, окаменеть готова, и разум на пороге забытья, как будто пью настой болиголова…^[731]

Гарриет (с внезапной деловитостью): Посмотрите на сигаретную карточку.

Питер: Она из новой серии.

Гарриет: Тогда пачка лежит тут совсем недолго.

Питер (устало): Хорошо, возьмите. Назовем ее уликой. А со Святым Писанием что?

Гарриет (многозначительным тоном): Оставьте его себе, вам будет полезно.

Питер: Очень хорошо. (Еще более многозначительным тоном.) Начнем с Песни Песней?

Гарриет: Вы делом занимайтесь.

Питер: А я занимаюсь. Сколько мы прошли?

Гарриет: Сколько миль до Вавилона?^[732]

Питер: Мы прошли полторы мили, Утюг все еще виден.

(Расходятся.)

Питер: Эй!

Гарриет: Что?

Питер: Я только хотел спросить, обдумали ли вы то мое предложение. Насчет замужества.

Гарриет (саркастически): Вы, полагаю, представили себе, до чего восхитительно идти по жизни вместе, как вот мы сейчас?

Питер: Ну, не совсем как сейчас. Мне больше нравится идти рука в руке.

Гарриет: Ой, что у вас в руке?!

Питер: Дохлая морская звезда.

Гарриет: Бедная звезда!

Питер: Надеюсь, вы не обиделись?

Гарриет: О господи, нет.

Они побрели дальше и вскоре добрались до места, где на берег спускалась тропа от дома Поллоков. Здесь пляж был весь покрыт галькой, кое-где попадались камни побольше. Уимзи обыскал его с удвоенной тщательностью, скрупулезно перевернул каждый камень, лежавший выше линии полной воды, и даже немного поднялся по тропинке. Ничего важного вроде бы не нашел. Они двинулись снова, заметив, что из-за высокого обрыва с берега не видно домов. Через пару сотен ярдов Гарриет вновь подала голос:

— Э-ге-гей!

— Что?

— На этот раз я и вправду кое-что нашла.

Питер примчался моментально.

— Если вы меня дурачите, я вам шею сверну. Дайте-ка взглянуть дядюшке Питеру… Хм… Интересно, определенно интересно.

— В любом случае она должна принести удачу.

— Вы ее неправильно держите, из нее так вся удача высыплется. Осторожнее, а то наступит черный день… кое для кого. Дайте мне.

Его пальцы бережно ощупали металлический полукруг, отряхнув от песка.

— Подкова новая и пролежала тут не очень долго. Неделю — может быть, чуть больше. Принадлежит славной коренастой лошадке, около четырнадцати ладоней в холке. Красивый зверь, довольно хороших кровей, часто теряет подковы, слегка припадает на правую переднюю.

— Холмс, это великолепно! Как вы это делаете?

— Очень просто, мой дорогой Ватсон. Подкова не стерта из-за «цок-цок-цок по каменистой дороге»^[733] — значит, достаточно новая. Немного заржавела от воды, но песок и камни почти ее не отшлифовали. И совсем не разъедена ржавчиной, а это говорит о том, что пробыла она здесь недолго. Размер подковы дает нам размеры лошадки, а ее форма указывает на славное, круглое, породистое копыто. Подкова новая, однако не только что с наковальни и немного изношена с внутренней стороны спереди. Значит, тот, кто ее носил, слегка спотыкался. А по тому, как вбиты и загнуты гвозди, видно, что кузнец хотел закрепить подкову как можно надежней — поэтому я и сказал, что этот коник то и дело теряет подковы. Но не будем его — или ее — винить. Тут столько камней — достаточно слегка стукнуться или запнуться, чтобы подкова слетела.

— Его или ее. А вы не можете угадать пол и масть, раз уж на то пошло?

— Боюсь, что даже я не всесилен, дорогой Ватсон.

— Думаете, подкова лежала там, где упала? Или море ее далеко отнесло? Я нашла ее прямо тут, у кромки воды, глубоко в песке.

— Ну, плавать она не умеет, но прилив мог протащить ее немного туда или сюда, и с каждым приливом она уходила бы все глубже в песок. Это большая удача, что вы ее нашли. Но мы не можем сказать, где именно пробежала лошадь, если вы об этом. Подкова не могла просто отвалиться, ее отбросило бы, а куда — зависит от скорости, направления и так далее.

— Точно. Что ж, замечательный пример дедукции… Питер! Вы так и думали, что мы найдем подкову?

— Нет. Я собирался найти лошадь, но подкова — чистейшей воды везение.

— И наблюдательность. Это я ее нашла.

— Вы. Я готов вас за это расцеловать. Но не надо дрожать и морщиться. Я не собираюсь этого делать. Наш поцелуй должен стать важным событием, одним из тех, что остаются в памяти навсегда, как когда впервые пробуешь личи. А не вставным номером второстепенной важности, сопровождающим детективное расследование.

— Кажется, это потрясающее открытие вас опьянило, — холодно произнесла Гарриет. — Вы сказали, что пришли сюда в поисках лошади?

— Естественно. А вы?

— Я и не подумала.

— Бедная горожаночка! Для вас, кокни, лошадь — всего лишь то, что мешает проезду машин. Ваши знания исчерпываются стишком «Два факта знаю про лошадок, один из них довольно гадок»^[734]. Вам когда-нибудь приходило в голову, что лошадь создана для бе-е-е-га и может покрывать заданное расстояние в заданное время? Вы даже на Дерби ни разу ничего не проиграли? Бедная девочка. Ну подождите, вот мы поженимся… Вы у меня ежедневно будете падать с лошади, пока не научитесь на ней сидеть.

Гарриет молчала. Она внезапно увидела Уимзи в новом свете. Она знала, что он умен, привлекателен, учтив, богат, начитан, забавен и влюблен, но до сих пор он не казался ей существом настолько высшим, чтобы перед ним хотелось упасть ниц и воздать почести. Теперь она почувствовала, что в нем все же есть нечто божественное. Он умеет управлять лошадью. Она на мгновение представила его — нарядного, с иголочки, в цилиндре, розовом рединготе и белых бриджах, как он сидит где-то в вышине на огромном горячем животном, которое гарцует и играет под ним, а он не ведет и бровью, сохраняя величественное спокойствие. Ценой немалых усилий воображение поскорей одело ее в амазонку идеального покроя, водрузило на спину еще более огромного и норовистого животного и поместило рядом с ним, в лучах почтительного восхищения титулованного и нетитулованного дворянства. Эта ослепительная картина ее рассмешила.

— С падением я бы прекрасно справилась. Может быть, лучше пойдем?

— Хм. Да. Думаю, остальной путь мы проделаем при помощи лошадиных сил. Дороги я отсюда не вижу, но, скорее всего, верный Бантер ждет нас где-нибудь неподалеку. Тут мы вряд ли найдем что-нибудь еще. Две подковы — это уже было бы сверхдолжное благодеяние.

Гарриет горячо поддержала это решение.

— Лезть вверх по скалам нам ни к чему, — продолжал Уимзи. — Мы свернем и выйдем на дорогу по тропинке. Библию и башмак выбросим, вряд ли они нам что-то дадут.

— Куда мы отправимся?

— В Дарли, на поиски лошади. Думаю, мы обнаружим, что она принадлежит мистеру Ньюкомбу, который, помнится, недавно жаловался на дыры в изгороди. Посмотрим.

Они быстро преодолели две или три мили, остававшиеся до Дарли. Остановиться пришлось лишь однажды, дожидаясь, пока откроют ворота на полустанке. В начале Хинкс-лейн они вышли из машины и прошли до места, где когда-то стояла палатка.

— Хотелось бы привлечь ваше внимание, — сказал Уимзи, — к трем овсяным зернам, найденным на этом месте, и двум дюймам горелой веревки, обнаруженным среди пепла. Бантер, эти вещи у вас?

— Да, милорд.

Бантер покопался во внутренностях машины и извлек небольшой бумажный пакет и недоуздок. Все это он передал Уимзи, который немедленно открыл пакет и высыпал из него в свою шляпу пару горстей овса.

— Что ж, — сказал он, — узда у нас есть, осталось только найти, на какую лошадь ее набросить. Давайте пройдем по берегу до ручья, о котором говорил наш друг мистер Гудрич.

Ручей вскоре нашелся — маленькая прозрачная струйка пробивалась сквозь насыпь под изгородью ярдах в пятидесяти от лагеря и утекала по песку к морю.

— Нет смысла искать следы по эту сторону изгороди. Прилив, наверное, поднимается тут до самой травы. Хотя погодите. Вот он! Да, у самого ручья, точно напротив изгороди. Прекрасный след, виден каждый гвоздь. Повезло, что ночной дождь его не смыл — трава его немного прикрывает. Но тут в изгороди нет дыры. Наверное… конечно, он так и сделал. Да. И, если мы правы, след не совпадет с найденной подковой, это будет другая нога. Да, это левая передняя. Конь пришел сюда попить, а это значит, что он бегал поблизости без привязи на отливе. Лошади не любят соленую воду. Левая передняя тут — правая должна быть где-то здесь… Вот она! Смотрите! Отпечаток голого копыта, без подковы, и едва виден на земле. Захромал, конечно, пробежав три мили по каменистому пляжу без подковы. Но где же дыра? Пойдемте, дорогой Ватсон. Вот, если не ошибаюсь, это место. Вбиты две новые жерди, воткнут пучок терновых веток и примотан проволокой. Да уж, мистер Ньюкомб — не большой мастер чинить изгороди. Все же кое-какие меры он принял, будем надеяться, что наша лошадь все еще в поле. Взберемся на насыпь… заглянем через изгородь… одна, две, три лошади, бог ты мой!

Уимзи задумчиво оглядел широкое поле. У дальнего его края густо росли деревца. Вытекающий оттуда ручей неторопливо петлял в густой траве.

— Смотрите, как чудесно те деревья загораживают поле от дороги и деревни. Приятное тихое местечко для конокрадства. Какая досада, что мистер Ньюкомб залатал дыру. Ага! Ватсон, что это такое?

— Сдаюсь, не знаю.

— Это другой пролом несколькими ярдами ниже, который заделали более искусно, столбами и перекладинами. Лучше не придумаешь. Пойдемте туда, залезем по перекладинам — и мы в поле. Позвольте — оп, вот вы и здесь. Отлично. Так, на какую лошадь вы бы поставили?

— Не на вороную. Слишком большая и тяжелая.

— Нет, конечно, не вороная. Каурая вроде бы подходит по размеру, но ее лучшие деньки давно прошли, едва ли она осилит нашу задачу. Мне скорее по душе славная гнедая лошадка. Ну, ну, милая, иди ко мне. — Уимзи осторожно двинулся вперед, встряхивая шляпу с овсом. — Ну, ну.

Гарриет всегда удивлялась, как это людям удается ловить лошадей в поле. Так глупо, что эти создания позволяют себя поймать. И она прекрасно помнила, как однажды гостила у сельского священника. Тамошнему служке требовалось не меньше часа, чтобы поймать пони, и в результате он то и дело опаздывал на поезд. Возможно, служка что-то делал неправильно, потому что сейчас все три лошади, словно повинуясь той же волшебной силе, что поворачивает стрелку к полюсу, послушно прискакали через поле и сунули мягкие носы в шляпу с овсом. Уимзи погладил каурую, потрепал вороную, а гнедую отвел в сторонку и стал ей что-то тихо говорить, проводя рукой по ее шее и спине. Затем нагнулся, протянув руку к правой передней ноге лошади. Копыто послушно легло ему в ладонь, а лошадь тем временем, повернув морду, тихонько покусывала его за ухо.

— Эге! — воскликнул Уимзи. — Ты наша. Гарриет, посмотрите.

Гарриет бочком подошла к нему и уставилась на копыто.

— Подкова новая. — Уимзи отпустил ногу и по очереди осмотрел остальные. — Лучше убедиться, что они не сменили все подковы. Нет, на трех ногах старые, а на правой передней — новая, и в точности соответствует экземпляру, найденному на пляже. Обратите внимание на особое положение гвоздей. Гнедая кобылка стоит выделки. Погоди, погоди, девочка моя, покажешь, на что ты способна.

Он аккуратно надел недоуздок на голову кобылы и взлетел ей на спину.

— Давайте прокатимся? Ступайте на мою ногу и садитесь! Уедем на закат и никогда не вернемся!

— Лучше поторопитесь. А то фермер придет.

— Как вы правы!

Уимзи встряхнул повод и пустил лошадь в легкий галоп. Гарриет машинально подобрала его шляпу и стояла, рассеянно выворачивая тулью наизнанку и не спуская глаз с парящей фигуры.

— Позвольте мне, мисс.

Бантер протянул руку за шляпой. Гарриет, слегка вздрогнув, выпустила ее. Бантер высыпал остатки овса, тщательно отряхнул шляпу внутри и снаружи и придал ей надлежащую форму.

— Хорошо слушается повода, — сказал Уимзи, вернувшись и спешившись. — Может делать девять миль в час по дороге. По берегу, на мелкой воде, скажем, восемь. Хотелось бы — боже, как бы хотелось! — прокатиться на ней до Утюга. Но лучше не надо. Мы и так вторглись в чужие владения.

Он стянул недоуздок и отослал лошадь от себя, хлопнув по боку.

— Все так складно получается, — сокрушался он, — но не годится. Просто не годится. Я мыслю так. Вы Мартин. Он приезжает и ставит палатку. Очевидно, об этом месте он все знал заранее, знал и о том, что летом на поле держат лошадей. Он устраивает так, чтобы Алексис был на Утюге в два часа — не знаю как, но что-то придумывает. В 13.30 уходит из «Перьев», идет сюда, ловит кобылу и едет вдоль берега. Здесь он просыпал овес, которым приманивал лошадь, а там проломил изгородь, выводя ее с поля. Он едет по воде, чтобы не оставлять следов. Привязывает кобылу к кольцу, которое вбил в скалу, убивает Алексиса и уезжает в бешеной спешке. На острых камнях ниже дома Поллока кобыла теряет подкову. Это его не тревожит, только вот коник слегка охромел и замедлил бег. Вернувшись, он не возвращает кобылу туда, откуда взял, а отпускает ее на волю. Это выглядит, как будто она сама сбежала с поля, что легко объясняет пролом, хромоту и подкову — если кто-то ее обнаружит. А если лошадь, когда ее найдут, все еще будет в мыле, это не покажется странным. Он возвращается в три часа, как раз чтобы зайти в гараж насчет машины, а впоследствии сжигает недоуздок. Так убедительно, так четко и абсолютно неверно.

— Почему?

— Во-первых, мало времени. Он ушел из харчевни в 13.30. После этого ему надо было дойти сюда, поймать кобылу и проехать четыре с половиной мили.

По условию задачи мы не можем позволить ему делать больше восьми миль в час, и все же в два часа вы слышали крик. Вы уверены, что часы не врали?

— Абсолютно. В Уилверкомбе я сверила их с часами в отеле — минута в минуту, а в отеле часы…

— Регулируются сигналами точного времени^[735], естественно. Как же иначе.

— Хуже того — все часы в отеле управляются главными часами^[736], которые, в свою очередь, управляются напрямую из Гринвича. Я первым делом этим поинтересовалась.

— Весьма знающая леди.

— А что, если лошадь у него была готова еще до того, как он пошел в «Перья»? Привязана к ограде или где-нибудь еще?

— Да, но если те люди из Дарли правы, в «Перья» он пришел не отсюда. Он приехал на машине со стороны Уилверкомба. Но даже если было так, как говорите вы, то, чтобы добраться до Утюга к двум часам, он все равно должен был скакать быстрее девяти миль в час. Сомневаюсь, что ему это было под силу, хотя, конечно, он мог этого добиться, если хлестал бедное животное как бешеный. Поэтому я и сказал, что хочу прокатиться.

— А крик, который я слышала, может, был и не человеческим. Я подумала, что это чайка; возможно, так оно и было. Я потратила минут пять на то, чтобы собрать вещи и дойти до того места, откуда был виден Утюг. Я думаю, время смерти можно передвинуть на 14.05, если это вам поможет.

— Хорошо. Но все равно ничего не выходит. Вы туда пришли самое позднее в 14.10. Где был убийца?

— В расселине скалы. Ой, нет, а лошадь куда? Понятно. Лошадь туда не поместится. Это невыносимо! Если мы сдвигаем убийство на более раннее время, он не успевает туда добраться, а если на более позднее — не успевает скрыться. С ума можно сойти.

— Да. И мы не можем отодвинуть его раньше двух часов из-за крови. Сложив вместе скорость лошади, состояние крови и крик, получаем, что два часа — это самое раннее из возможных и, в общем, наиболее вероятное время убийства. Так. Вы выходите на сцену не позже 14.05. Допустим (хотя это очень маловероятно), что убийца примчался вскачь, зарезал Алексиса и ускакал прочь опять на полной скорости, не потеряв ни секунды. Допустим (что тоже весьма маловероятно), он скакал по воде со скоростью десять миль в час. В 14.05 он успел бы проехать меньше мили. Но мы сегодня удостоверились, что с Утюга в направлении Дарли берег отлично просматривается на полторы мили. Будь он там, вы не могли бы его не заметить. Или могли? Вы начали приглядываться только в 14.10, когда нашли труп.

— Да. Но со слухом у меня все в порядке. Если бы убийство произошло в два часа, когда меня разбудил крик, я не могла бы не услышать лошадь, сломя голову бегущую вдоль берега. Шуму от нее было бы достаточно, разве не так?

— Определенно. И дале, дале — конь летит, под ним земля шумит, дрожит^[737]. Не пойдет, дитя мое, не пойдет. И все же эта кобыла недавно была на том пляже. Или я съем свою шляпу. Что? А, спасибо, Бантер.

Он взял шляпу, торжественно поданную ему Бантер ом.

— А еще это кольцо в скале. Оно не могло там появиться случайно. Лошадь там была, но когда и зачем — загадка. Ну ладно. Давайте проверим наши факты, как будто у нас все складывается.

Они ушли с поля и брели по Хинкс-лейн.

— На машине не поедем, — говорил Уимзи. — Будем слоняться с праздным видом, жуя соломинки. Вон там, я полагаю, деревенский луг, где, как вы нам сообщили, над сельской кузницей каштан раскинул полог свой^[738]. Будем надеяться, кузнец на месте. На кузнеца, как и на электрическую дрель, можно смотреть бесконечно.

Кузнец был на месте. Когда они шли по лугу, в их ушах весело отдавался звон молота, а солнечные лучи, падающие в дверной проем кузницы, освещали могучий пятнистый круп ломовой лошади.

Гарриет и Уимзи зашли внутрь. Уимзи поигрывал подковой в руке.

— Добрдень, сэр, — учтиво сказал деревенский парень, приведший лошадь.

— Добрый, — ответил Уимзи.

— Хороший денек, сэр.

— Эх! — сказал Уимзи.

Парень внимательно оглядел Уимзи и пришел к выводу, что тот — человек знающий, не какой-нибудь пустой болтун. Потом поудобнее оперся плечом о дверной косяк и погрузился в мечты.

Спустя пять минут Уимзи рассудил, что теперь можно подать следующую реплику и ее примут благосклонно. Он мотнул головой в сторону наковальни:

— Редко где такое увидишь, не то что раньше.

— Дык, — сказал парень.

Кажется, кузнец, снявший остывшую подкову с наковальни, чтобы вновь раскалить ее в горне, услышал эти слова, потому что посмотрел в сторону двери. Он, однако, ничего не сказал, а принялся яростно раздувать мехи. Вскоре подкова опять лежала на наковальне. Владелец лошади переменил плечо, сдвинул кепку на затылок, поскреб голову, вернул кепку на место, сплюнул (но со всей возможной деликатностью), сунул руку поглубже в карман штанов и обратился к своей лошади с кратким ободряющим словом.

Последовала тишина, нарушаемая лишь звоном молота. Наконец Уимзи сообщил:

— Если так простоит, сено уберете в срок.

— Ах-ха, — удовлетворенно ответил парень.

Кузнец, подняв подкову клещами и вернув ее в огонь, вытер лоб кожаным передником и вступил в беседу. Следуя методу Шалтая-Болтая, он ответил на предпоследнюю реплику:

— Помню, раньше этих автомобилей вовсе не было, один только, у сквайра Гудрича. В котором году он его купил-то, Джем?

— Мафекинг^[739], тот год.

— А! Точно, тот.

Тишина, все погрузились в раздумья. Затем Уимзи произнес:

— Помню, мой отец держал двадцать три лошади, не считая рабочего скота, конечно.

— А! — сказал кузнец. — Большая была усадьба, так, сэр?

— Да, большая. Мы, дети, обожали ходить на кузницу и смотреть, как их подковывают.

— А!

— Я до сих пор могу отличить хорошую работу. Эта молодая леди и я подобрали на пляже потерянную подкову. Теперь уж нечасто выпадает такая удача, не то что раньше.

Он повертел подкову в пальцах.

— Правая передняя, — добавил он мимоходом. — Славная породистая лошадка четырнадцати ладоней ростом, любит сбрасывать подковы и слегка припадает на эту ногу — все правильно?

Кузнец протянул широкую ладонь, прежде учтиво вытерев ее о фартук.

— Ах-ха, — сказал он. — Все точно. Гнедая кобыла мистера Ньюкомба, я-то уж знаю.

— Ваша работа?

— А как же.

— А. Не так уж долго она там пролежала.

— Не. — Кузнец лизнул палец и любовно потер железо. — Кой день-то был, когда мистер Ньюкомб кобылу-то сбежавшую нашел, а, Джем?

Джем, судя по всему, производил в уме сложные вычисления. Наконец он ответил:

— Пятница, ага, аккурат утром в пятницу. Тогда и нашел. В пятницу.

— А! Точно. Тогда.

Кузнец облокотился на молот и глубоко задумался. Постепенно он выложил остальную часть истории. Важных новостей она не содержала, зато подтвердила выводы Уимзи. Фермер Ньюкомб в летние месяцы всегда держит лошадей на том выпасе. Нет, он ни разу не косил тот луг, ведь (сельскохозяйственные и ботанические подробности, смысла которых Гарриет не уловила). Нет, мистер Ньюкомб на том лугу не часто появляется, нет, работники его тоже редко, оттого что до него далеко от остальных владений мистера Ньюкомба (нескончаемые исторические подробности, касающиеся распределения в округе арендных и церковных земель, в которых Гарриет совершенно запуталась), да им и не надо, даже лошадей поить не надо, там ведь ручей (продолжительный и довольно оживленный обмен мнениями с участием Джема по поводу изначального русла ручья во времена дедушки Джема, до того, как мистер Гренфелл вырыл пруд возле Дрейковой рощи), да и в пятницу утром тоже не мистер Ньюкомб увидел, что кобыла бегает без присмотра, а младшенький Бесси Турвей, он прибежал и сказал Джемову дяде Джорджу, а тот вдвоем с кем-то еще ее поймали, а она страшно хромала, но вообще-то мистеру Ньюкомбу надо было раньше заделать ту дыру (длинный рассказ о смешном случае, заканчивающийся так: «…боже мой! Как хохотал старый священник, если б вы слыхали!»).

После этого следопыты уехали обратно в Уилверкомб, где узнали, что труп пока найти не удалось, но у инспектора Ампелти есть блестящая идея насчет того, где он может быть. Потом — ужин и танцы. Засим — в постель^[740].

Глава XVII Свидетельствуют деньги

Душой клянусь, тут королевский клад —

Полным-полно дукатов.

Фрагмент^[741]

Среда, 24 июня

Верная взятым на себя обязательствам, Гарриет на следующее утро разыскала миссис Уэлдон. Было не так-то просто отделаться от Генри, словно пришпиленного к материнской юбке силой сыновней любви. Но Гарриет придумала удачный ход: она позвала миссис Уэлдон пойти взглянуть, что «Гранд-отель» предлагает любителям турецких бань. Генри потерпел поражение и удалился, бормоча, что пойдет в парикмахерскую.

Пребывание в парной расслабляет и настраивает на доверительный лад, так что разговорить миссис Уэлдон не составило труда. Потребовалось немного дипломатии, чтобы скрыть истинный предмет интереса, но любой сыщик мог только мечтать о такой беспечной жертве, как миссис Уэлдон. Все оказалось в точности как предполагала Гарриет.

Миссис Уэлдон была единственной дочерью богатого пивовара и унаследовала весьма значительное состояние. Родители умерли, когда она была еще девочкой. Она выросла под присмотром строгой тети-нонконформистки^[742] в городке Сент-Ивз в Хантингдоншире. За ней стал ухаживать некий Джордж Уэлдон, зажиточный фермер, владеющий землями в Лимхерсте, что в Айл-оф-Или. Она вышла за него в восемнадцать лет — главным образом затем, чтобы сбежать от тети. Эта суровая леди не слишком противилась — партия была достойная, хоть и не блестящая, — но проявила изрядную деловую хватку и постаралась вложить деньги племянницы таким образом, чтобы Уэлдон не имел доступа к капиталу. Уэлдон, надо отдать ему должное, не возражал. Судя по всему, он был кристально честным, трезвым и работящим человеком, бережливо и добросовестно возделывал свою землю и не имел, насколько поняла Гарриет, никаких пороков, кроме некоторого недостатка воображения в супружеской жизни.

Генри был единственным ребенком и с колыбели воспитывался с мыслью, что пойдет по стопам отца. Здесь Уэлдон-старший вновь принял очень здравое решение. Он позаботился, чтобы сын не рос в праздности и не забивал себе голову мечтами о недоступном. Сыну фермера полагалось стать фермером, хотя миссис Уэлдон упрашивала мужаотдать мальчика учиться на врача или адвоката. Но старик Уэлдон был тверд как кремень, и миссис Уэлдон в итоге пришлось признать его правоту. Генри не проявлял склонности ни к чему, кроме вольной жизни на ферме. Беда была в том, что даже фермой он не занимался как следует, предпочитая бегать за юбками и играть на скачках, пока отец и наемные рабочие трудятся вместо него. Еще при жизни Уэлдона-старшего Генри начал враждовать с матерью, а после его смерти взаимная неприязнь только усилилась.

Отец умер, когда Генри было двадцать пять. Зная, что жена хорошо обеспечена, он оставил ферму и все свои сбережения сыну. Под руководством Генри хозяйство пошло ко дну. Для фермеров настали тяжелые времена. Чтобы ферма приносила доход, за ней требовалось неусыпно следить, а Генри все больше от этого отлынивал. Попытки разводить лошадей потерпели неудачу, потому что он не разбирался в том, как их покупать и содержать. Миссис Уэлдон к тому времени уехала с фермы, которую никогда не любила, и кочевала по морским и минеральным курортам. Генри несколько раз просил у нее денег в долг — и получал их. Но мать наотрез отказывалась передавать ему часть своего капитала, хотя теперь уже могла это сделать — опекуны к тому времени умерли, и сам трастовый фонд прекратил существование. Все-таки тетя-нонконформистка кое-чему ее научила. А когда миссис Уэлдон обнаружила, что Генри впутался в весьма скандальную историю с женой трактирщика из соседней деревни, то рассорилась с ним бурно и окончательно. С тех пор он почти не давал о себе знать. Однако до нее дошла весть, что интрижка с трактирщицей сошла на нет, и в феврале этого года она сообщила ему о предстоящей свадьбе с Алексисом. Генри приехал в Уилверкомб на выходные, познакомился с Алексисом и высказал свое неодобрение. Это делу не помогло, и отношения оставались натянутыми, пока миссис Уэлдон, оказавшись одна после смерти Алексиса, не была вынуждена искать утешения в материнских чувствах. Генри приехал, раскаялся в непослушании, продемонстрировал сыновнюю любовь и был прощен.

Гарриет упомянула теорию миссис Лефранк о том, что Алексис покончил с собой из-за провала неведомых, но важных «спекуляций». Миссис Уэлдон теорию отвергла.

— Да разве это могло для него что-то значить, моя милая? Поль прекрасно знал, что после свадьбы я перепишу на него свои деньги, за исключением, конечно, небольшого содержания для Генри. Конечно, так-то Генри получил бы все, и я боюсь, что он расстроился, когда услышал, что я выхожу замуж, но, понимаете, он не имел права обижаться. Отец оставил ему очень неплохое состояние и всегда внушал, что он не должен ничего у меня просить. В конце концов, я была еще совсем молода, когда овдовела, а Джордж — он был, не стану врать, очень справедливым человеком: всегда говорил, что я имею полное право тратить отцовские деньги, как захочу, и снова выйти замуж, если пожелаю. И я дала Генри взаймы кучу денег, которую он так и не вернул. После помолвки с Алексисом я сказала Генри, что передам в дар все, что давала ему в долг, и завещаю проценты с капитала в 30 тысяч фунтов, а сам капитал достанется детям Генри, если они у него будут. А не будет — деньги отойдут Полю, если тот переживет Генри, ведь Поль был моложе.

— А все остальное вы собирались переписать на мистера Алексиса?

— Почему бы и нет? Детей-то у меня больше уже не будет. Но Полю эта идея не нравилась. Он говорил — это было так очаровательно и так нелепо, — он говорил так: «Что тогда с тобой станет, если я сбегу и брошу тебя?» Нет, я собиралась поступить по-другому. Я хотела передать Полю после свадьбы 30 тысяч фунтов. Это были бы полностью его деньги — я не хотела, чтобы мужу приходилось спрашивать моего разрешения, если ему вздумается иначе разместить капитал и тому подобное. После моей смерти Генри доставался доход с других 30 тысяч и деньги на погашение долгов, а Полю — все остальное, что составило бы примерно 100 тысяч, включая его собственные 30. Понимаете, Поль мог бы снова жениться и завести детей, ему были бы нужны деньги. Не вижу тут никакой несправедливости, а вы?

Гарриет подумала, что можно многое сказать по поводу завещания, по которому единственному сыну достаются проценты с 30 тысяч с возвратом к молодому отчиму, а отчиму — в три раза большая сумма в полное распоряжение. И к тому же предполагаемая семья сына оказывается в гораздо худшем положении, чем столь же предполагаемые дети отчима от его предполагаемой новой жены. Но все-таки это были деньги миссис Уэлдон, а Алексис хотя бы не разрешил ей совершить огромную глупость и отдать ему все до последнего фартинга. Одна фраза привлекла внимание Гарриет, и она к ней вернулась.

— Я думаю, для этого решения вам понадобился весь ваш здравый смысл, — сказала она, не уточнив, хватило ли его. — И если ваш сын склонен к расточительству, пусть уж лучше он распоряжается только процентами. Так у него всегда будет кусок хлеба. Полагаю, в обновленном завещании вы оставили этот пункт неизменным?

— Да, да. То есть я так обязательно сделаю. Должна признаться, что до сих пор относилась к этому немножко небрежно. Так и не написала завещания. Я всегда отличалась таким крепким здоровьем! Но, конечно, это нужно сделать. А то все время откладываю.

Старая история, подумала Гарриет. Если бы все составленные в уме мудрые завещания оформлялись по закону, на свете было бы меньше состояний, пущенных по ветру наследниками. Умри миссис Уэлдон завтра, в единоличном распоряжении Генри окажется что-то около 130 тысяч фунтов.

— Знаете, на вашем месте я бы составила завещание. Даже самого молодого и здорового человека может сбить машина.

— Да, да. Вы совершенно правы. Но теперь, когда бедный Поль умер, я чувствую, что у меня нет на это сил. Это было бы важнее, если б Генри был женат и имел детей, но он говорит, что не собирается жениться, а если так, деньги будут его целиком и полностью. У меня теперь никого нет, кроме него. Но, моя дорогая, я, боюсь, вас утомила всей этой болтовней. Вы спрашивали про моего бедного Поля, а я увлеклась и стала вам рассказывать про все эти глупые частности. Я только хотела сказать, что Поль просто не мог переживать из-за спекуляций. Он знал, что скоро у него будет много денег. К тому же трудно спекулировать, не имея капитала, — справедливо заметила миссис Уэлдон. — Деньги плодят деньги, как говаривал мой знакомый биржевой маклер, а Полю просто не с чем было начать. Да он и не знал ничего о биржевых спекуляциях, я уверена. Он был слишком романтичен и оторван от жизни, бедненький.

«Может, и так, — сказала себе Гарриет. — Но сумел подкатиться к той, у кого деньги есть». Она была удивлена. «Богатый» — понятие относительное. Она думала, что миссис Уэлдон располагает, скажем, тремя тысячами в год. Но если ее деньги хорошо вложены — а по ее словам выходило именно так, — то у нее по крайней мере вдвое больше. Голодранцу вроде Алексиса простительна женитьба на 130 тысячах фунтов, сколь бы ни пришлось поступаться удобством и самоуважением. Да собирался ли он вообще жениться? А с другой стороны, если он решил увильнуть и уехать за границу, какая чудовищная угроза или, наоборот, лакомая приманка могла заставить его променять столь блестящую перспективу на гораздо более тусклое сияние трехсот соверенов, хоть бы и чистого золота?

А Генри? Даже после вычета налога на наследство 130 тысяч — недурная сумма, люди убивали за меньшее. Но о состоянии дел Генри обещал узнать лорд Питер. Гарриет осознала, что миссис Уэлдон что-то говорит.

— Какое необычное лицо у этого месье Антуана, — сообщила она. — Кажется, он милый юноша, хотя, уверена, здоровье у него слабовато. Вчера он очень по-доброму говорил со мной о Поле. Похоже, он был к нему очень привязан, так искренне горевал.

«О, Антуан!» — с упреком подумала Гарриет. Но тут же вспомнила сумасшедшую мать и слабоумного брата и вместо этого подумала: «Бедный Антуан!» Все это было ей неприятно.

— Хорошо лорду Питеру, — проворчала она про себя. — Он никогда ни в чем не нуждался.

Она не смогла бы объяснить, при чем тут лорд Питер, но баловни судьбы, несомненно, раздражают окружающих.

Между тем сей своенравный отпрыск благородного рода старался не терять времени даром. Он торчал в полицейском участке и донимал инспектора. Стали поступать доклады о Шике. Пока что все они полностью подтверждали его слова. В Уилверкомб он приехал, как и говорил, из меблированных комнат в Сигемптоне и на указанном поезде, а теперь мирно жил в дешевой комнате в Уилверкомбе, с незнакомцами не встречался и не выказывал ни малейшего желания скрыться. Накануне полиция привезла его в Сигемптон, и Фортун опознал его как человека, которому недавно продал бритву Эндикотта. В течение нескольких часов удалось установить его перемещения за последние несколько недель. Вот они:

28 МАЯ. Прибыл в Илфракомб из Лондона. Нанят на работу и через четыре дня уволен за непрофессионализм и пьянство.

2 июня. Прибыл в Сигемптон. Зашел к Фортуну и приобрел бритву. Провел в этом городе пять дней в поисках работы (все подтверждается).

8 июня. Уилверкомб. Приходил к Мортону, в цирюльню на набережной. Узнал, что позже, возможно, будет работа. Получил совет попытать счастья у Рэмиджа в Лесстон-Хоу. В тот же день прибыл в Лесстон-Хоу и нанялся к Рэмиджу.

15 июня. Уволен Рэмиджем за пьянство и профессиональную непригодность. Вернулся в Уилверкомб, узнал у Мортона, что вакансия уже занята (это было не так, но репутация опередила Шика посредством телефонного звонка). Безуспешно пытался устроиться еще в пару парикмахерских. Спал в ту ночь в ночлежном доме.

16 июня (вторник). Снова искал работу. Безрезультатно. Переночевал в общежитии для рабочих, куда явился после полуночи. Его не хотели пускать, но он показал фунтовую купюру в подтверждение своей платежеспособности.

17 июня. Уехал в Сигемптон поездом в 9.57. Зашел к парикмахеру по фамилии Литтлтон и попросился на работу. Ему ответили, что мистер Литтлтон в отлучке, но он может прийти завтра утром после 11.30. Посетил еще двух парикмахеров. Заплатил за койку в меблированных комнатах, где и провел вечер и ночь в обществе других жильцов.

18 ИЮНЯ (день смерти Алексиса). Покинул меблированные комнаты в 10 часов утра и отправился прямо в публичную библиотеку, где час просидел в читальном зале, изучая разделы вакансий в разных газетах. Смотритель читального зала его опознал. Он хорошо запомнил Шика из-за того, что тот спрашивал что-то о датах выпуска местных газет, а кроме того, припомнил, что показал ему полку, где хранится местная адресная книга. В одиннадцать часов Шик спросил, верно ли идут библиотечные часы, мол, у него на 11.30 назначена встреча. В 11.15 он ушел — вероятно, на эту встречу.

Встречался он, разумеется, с Литтлтоном, который тоже без труда его опознал. Литтлтон вернулся в Сигемптон поездом в 11.20, пришел в парикмахерскую и обнаружил, что его дожидается Шик. Он сказал, что тот может, если хочет, попробовать себя в работе, и пусть прямо сейчас и приступает. Шик работал до часу дня в качестве подмастерья, а потом пошел обедать. Вернулся в самом начале третьего и до конца рабочего дня никуда не уходил. Вечером хозяин решил, что качество работы его не устраивает, и рассчитал Шика. Правда, в ресторанчике, где Шик, по его собственным словам, обедал, его никто не смог опознать, но было совершенно ясно, что без ковра-самолета он никак не мог пролететь сорок миль до Утюга и обратно, чтобы совершить убийство в два часа. Какую бы роль Шик ни играл в этой трагедии, главным злодеем он не был.

Что касается более ранней истории Шика, то здесь они почти не продвинулись — в основном потому, что Шик даже не притворялся, что помнит бесчисленные вымышленные имена, которыми он назывался в последние несколько лет. Пока что им удалось в точности подтвердить только одно: в Манчестере на Мессингберд-стрит действительно когда-то была парикмахерская. Хозяина звали Симпсон, что совпадало с историей Шика, однако Мессингберд-стрит давно исчезла в результате городской перепланировки. Как сам же Шик и предупреждал, было трудно найти кого-то, кто помнил, как выглядел парикмахер Симпсон.

— В Манчестере-то он, должно быть, и правда когда-то жил, — заключил инспектор, — иначе бы не знал про Мессингберд-стрит. И вполне вероятно, что его действительно зовут Симпсон. Но чем он занимался с тех пор и по сей день — это другой вопрос.

Затем полицейские сообщили, что удалось узнать о старом Поллоке и его лодке. Молодой констебль, поступивший на службу в Уилверкомб только недавно и поэтому незнакомый местным рыбакам, был командирован под видом отдыхающего с заданием слоняться по берегу возле Дарли в сопровождении своей невесты и уговорить Поллока покатать их обоих на лодке под парусом. Прогулка вышла не из приятных по причине, во-первых, чрезвычайной грубости Поллока и, во-вторых, огорчительной склонности дамы к mal de mer^[743]. Они попросили подойти как можно ближе к Жерновам со стороны моря, поскольку молодой леди не терпелось посмотреть, как вытаскивают труп. Поллок ужасно ворчал, но подошел. Они все время шли в виду берега, но в итоге оказались так далеко в море, что не могли разглядеть, что делает поисковая группа, которая в тот момент была на берегу в непосредственной близости от Утюга. Они попросили Поллока подойти ближе к скале, но тот отказался наотрез. Во время путешествия констебль насколько мог тщательно осматривал лодку в поисках чего-либо подозрительного. Он дошел до того, что якобы потерял полкроны и настоял, чтобы отодрали доски настила и проверили, не провалилась ли монета между ними. Внимательно изучив при свете фонарика сырое и грязное пространство под настилом, он не обнаружил пятен крови. Правдоподобия ради ему пришлось найти эти полкроны, а ради сохранения мира — дать их Поллоку на чай. В целом экспедиция оказалась безуспешной и не принесла ничего, кроме морской болезни и возможности рассмотреть вблизи множество вершей для омаров.

Вопрос о паспорте Алексиса не застал инспектора врасплох. Неужели его светлость действительно думал, что они могли упустить столь очевидную вещь? Конечно, у Алексиса был паспорт, более того, в нем не раньше месяца назад появилась виза. Какая? Французская, какая еще. Но, конечно, он мог получить новые визы у тамошнего консула, если бы захотел.

— Это свидетельствует в пользу версии о том, что наш юный друг намеревался улизнуть, нет?

— Да, милорд. И если он собирался в какой-нибудь глухой уголок Центральной Европы, то, осмелюсь заметить, ему больше пригодились бы золотые соверены, чем купюры. Хотя не пойму, почему бы ему не взять с собой купюры и не обменять их в Париже. Все же виза вот она, и у него, судя по всему, было что-то на уме. Готов признать, милорд, что я понемногу склоняюсь к вашей точке зрения. Тут человек, у которого есть, можно сказать, цель, и эта цель — не самоубийство. И у него при себе было 300 фунтов золотом, а ведь немало людей готовы убить и за меньшее. То есть мы предполагаем, что они были при нем. Утверждать нельзя, пока не нашли тело.

— Если его убили из-за денег, то не узнаете, даже когда найдете.

— Факт. Если только, милорд, мы не найдем пояс или куда там он их прятал. И даже тогда — скорее всего, убийца забрал все вместе с поясом. — Инспектор огорченно вздохнул. — Но там могут быть бумаги, они подскажут… конечно, при условии, что их не забрал убийца или соленая вода не превратила их в кашу.

— А знаете, — сказал Уимзи, — меня посетило вдохновение. Прорекаю: вы выясните, что Алексис был убит как миленький, но не ради денег. То есть не ради трехсот фунтов.

— Почему вы так думаете, милорд?

— Потому что вы еще не нашли тело.

Инспектор поскреб в затылке.

— Вы же не хотите сказать, что кто-то пришел и унес тело? Кому это нужно?

— И правда, кому? Если я прав, именно этого убийца и не хочет. Он хочет, чтобы труп нашли.

— Зачем?

— Потому что он убил не ради 300 фунтов золотом.

— Но вы сказали, что поэтому труп не нашли.

— Это так.

— Вам бы, милорд, кроссворды сочинять, прошу прощения, — проворчал инспектор. — Повторите-ка. Он не стал прятать труп, потому что убил не из-за 300 фунтов. А так как убийство совершено не из-за 300 фунтов, мы никак не найдем труп. Так?

— Совершенно верно.

Инспектор страдальчески нахмурился. Затем его широкое лицо осветила лучистая улыбка. Он торжествующе хлопнул себя по ляжке.

— Ну конечно, милорд! Ей-богу, вы абсолютно правы. Ну и олухи же мы, что раньше не догадались. Ясно как день. Но вы так хитро это сказали, что я запутался. Надо это на супере испытать. Спорю, с первого раза он ничего не поймет. Он не спрятал труп, потому что хотел… Нет, не так. Труп пропал, потому что он взял… то есть не брал…

— Попробуйте зарифмовать, — предложил Уимзи.

— Прекрасно, милорд, — одобрил инспектор. — Вы настоящий поэт.

Он вытащил записную книжку и торжественно записал четверостишие.

— Чудесно поется на мотив «Нам не страшен серый волк». Разрешаю вам исполнить на следующем концерте сотрудников полиции. Гонорара не прошу.

— Будет вам шутить, милорд. — Инспектор улыбнулся снисходительно, однако, покидая полицейский участок, Уимзи услышал, как низкий голос старательно выводит:

Уимзи вернулся в «Бельвю», где его ждала записка, в которой Гарриет изложила суть беседы с миссис Уэлдон. Он несколько мгновений помедлил, нахмурив лоб, а затем вдруг кликнул дворецкого:

— Бантер, дружище. Думаю, вам пора прокатиться в Хантингдоншир.

— Очень хорошо, милорд.

— Вы поедете в местечко под названием Лимхерст и вызнаете все о мистере Генри Уэлдоне, который владеет там фермой.

— Конечно, милорд.

— Деревушка маленькая, так что вам понадобится предлог для ее посещения. Например, такой: вы купили или взяли напрокат машину и вынуждены заночевать там из-за какой-нибудь хитрой поломки двигателя.

— Совершенно верно, милорд.

— Вот 30 фунтов. Если нужно больше, дайте мне знать.

— Очень хорошо, милорд.

— Вы конечно же остановитесь в главном пабе и наведете справки в баре.

— Конечно, милорд.

— Узнаете про Уэлдона все, что можно, и в особенности — каковы его финансовое положение и репутация.

— Несомненно, милорд.

— Постараетесь сделать это побыстрее и вернетесь как можно скорее.

— Очень хорошо, милорд.

— И отправитесь туда немедленно.

— Очень хорошо, милорд.

— Тогда ступайте!

— Очень хорошо, милорд. Сорочки вашей светлости лежат во втором ящике, шелковые носки — в лотке с правой стороны шкафа, а над ними располагаются галстуки.

— Очень хорошо, Бантер, — машинально отозвался Уимзи.

Десять минут спустя Бантер с чемоданом в руке уже шагал в сторону железнодорожной станции.

Глава XVIII Свидетельствует змея

Зеленоглазая лихая змейка,

Которая поет как соловей

И сладкую и жалостную песню,

Гнездится меж костей трухлявых Смерти.

У Смерти лучше друга в мире нет.

«Книга шуток со смертью»^[744]

Среда, 24 июня

После турецкой бани мисс Гарриет Вэйн отправилась по магазинам. Это была уже вторая ее подобная экспедиция со времени прибытия в Уилверкомб, и оба раза покупки были продиктованы желанием понравиться мужчине. Сейчас она искала дневное платье. Зачем? Для пикника.

Она уже ездила на пикник с лордом Питером, и тогда было совершенно достаточно старой твидовой юбки и поношенного джемпера. Но сегодня ими было не обойтись. Она встречалась с миссис Уэлдон и Генри.

Причудливые комплексы, из-за которых она была резка, груба и в целом абсолютно невыносима с лордом Питером, ничуть не беспокоили ее при общении с Генри Уэлдоном. Ему она демонстрировала ненавязчивую разновидность милой женственности, которая поразила бы Уимзи. Она выбрала изящное платье, сшитое из того, что писатели-мужчины называют «какой-то мягкой, облегающей материей». Лиф подчеркивал фигуру, а юбка живописно колыхалась вокруг лодыжек. Гарриет усилила производимый эффект гигантской шляпой, поля которой с одного боку загораживали лицо и щекотали плечо, а с другого были отвернуты назад, открывая копну черных локонов, искусно завитых и уложенных старшим парикмахером «Гранд-отеля». Соблазнительный туалет, вопиюще непригодный для пикника, дополнили бежевые туфли на высоких каблуках, тонкие шелковые чулки, расшитые перчатки и сумочка. В довершение она искусно, но сдержанно наложила макияж, создав впечатление опытности, имитирующей невинность. Разодетая таким образом, Гарриет заняла место рядом с Генри на переднем сиденье большого седана миссис Уэлдон. Сама хозяйка села сзади. В ногах у нее стояла роскошная корзинка с провизией, а рядом на сиденье лежал ящик с освежительными напитками.

Генри был польщен стараниями мисс Вэйн угодить ему, а также тем, что она открыто восхищалась его манерой вождения. Манера эта отличалась показным лихачеством, грубостью и стремлением «нагнать страху» на всех, кто встретится на дороге. Гарриет умела водить и, как любой водитель в роли пассажира, очень страдала. Но даже когда Генри повернул на скорости пятьдесят миль в час, едва вписавшись в поворот и спихнув на обочину мотоциклиста, она всего лишь заметила, что на высокой скорости всегда нервничает (что, в общем, было правдой).

Мистер Уэлдон, внезапно увидев стадо коров прямо перед капотом, яростно ударил по тормозам, а сбрасывая передачу, чуть не выломал рычаг скоростей. Затем снисходительно улыбнулся:

— На что эти чертовы машины, если их не гонять? Это не лошади — они неживые. Годятся только чтобы добраться из одного места в другое.

Он подождал, пока коровы перейдут дорогу, а затем так резко выжал сцепление, что освежительные напитки едва не попадали на пол машины.

— Ради удовольствия я за руль не сяду, — продолжал Уэлдон. — Я воздух люблю, а эти жуткие душные жестянки воняют бензином. Я когда-то разводил коников, но этот рынок пошел прахом. Чертовски досадно.

Гарриет согласилась и сказала, что очень любит лошадей. Жить на ферме, наверное, чудесно.

— Неплохо, если только не пытаетесь прожить на то, что она дает.

— Полагаю, в нынешние времена это трудно.

— Чертовски трудно, — подхватил было Уэлдон, но тут же прибавил, спохватившись, — хотя мне-то жаловаться не приходится.

— Да? Я очень рада. Я хочу сказать, замечательно, что вы смогли оставить работу и приехали сюда. Наверное, когда за фермой хорошо следят, на ней все, как говорится, само собой делается?

Уэлдон посмотрел на нее так, будто пытался отыскать в ее словах скрытый смысл. Она невинно ему улыбнулась.

— Эхм… На самом-то деле это та еще обуза, — сказал он. — Но что поделаешь? Не мог же я бросить мать одну в этой дыре.

— Конечно нет. Так благородно с вашей стороны приехать и поддержать ее. А кроме того… ну, я хочу сказать — совсем другое дело, когда рядом есть кто-то, с кем приятно поговорить.

— Рад слышать.

— То есть вашей матушке это сейчас очень нужно.

— А вам, значит, нет? Хватает герцогов и лордов?

— А! — Гарриет повела плечами. — Если вы о лорде Питере, то он милый, конечно, но он немного… ну вы понимаете.

— Цаца! — догадался мистер Уэлдон. — Зачем он таскает в глазу эту идиотскую штуку?

— Вот и я об этом. Не слишком по-мужски, да?

— Притворство одно, — сказал Уэлдон. — Заберите у такого парня камердинера, автомобиль, вечерние костюмы — и что останется? Воображает себя наездником, потому что баловался охотой с модным клубом, топтал посевы и пускал скот на поля… Посмотрел бы я, как он…

Он осекся.

— Как он — что?

— Да ничего. Не хочу обижать вашего друга. Но послушайте, чего ему тут надо?

Гарриет сдержанно усмехнулась под свисающими полями своей нелепой шляпы.

— Ну, он говорит, что его заинтересовало это преступление — или что там это было?

— Но вам-то лучше знать, а? — Генри фамильярно пихнул Гарриет в бок. — Я его не виню за то, что он пытается ковать железо, пока горячо, но лучше б ему не внушать старушке пустых надежд. Шляпа у вас ужасно неудобная.

— Вам не нравится?

— Высший класс, и вам очень идет, но эта шляпа держит человека на расстоянии. А кричать я не хочу, мать может услышать. Вот что, мисс Вэйн.

— Да?

— Слушайте! — Генри придвинулся к ней так близко, как только позволяла шляпа, и задышал Гарриет в щеку. — Я хочу, чтоб вы кое-что для меня сделали.

— Конечно, сделаю все, что смогу.

— Вы очень любезны. Убедите этого Уимзи оставить нас в покое. Покуда она верит, что в ее идее про большевиков что-то есть, она будет торчать здесь, упираясь ногами и руками. Это для нее вредно. И вообще-то ненормально. Кроме того, она делает из себя посмешище. Я хочу ее отсюда увезти и вернуться к работе.

— Да. Я вас прекрасно поняла. Я постараюсь.

— Вот и умница! — Генри поощрительно похлопал ее по бедру. — Знал, что мы сразу поладим.

Гарриет улыбнулась:

— Не знаю, получится ли у меня его убедить. Он не любит советов. Знаете, каковы мужчины.

— Вы-то их точно знаете. Держу пари, пробелов в ваших знаниях немного, а? — Генри, очевидно, был прекрасно осведомлен о скандальной репутации Гарриет. Он хихикнул. — Не говорите, что это я вас просил, просто постарайтесь сделать, что удастся. Вы из него веревки можете вить, если захотите, это как пить дать.

— О, мистер Уэлдон! Надеюсь, я не из тех женщин, что вечно командуют!

— Вам это не нужно. Вы знаете, как добиться своего. Например, от меня вы могли бы добиться всего, чего пожелаете.

— Не надо так говорить.

— Ничего не могу с собой поделать. Такая уж вы, а?

Гарриет хотелось, чтобы он пореже говорил «а?».

Ей были неприятны и его грубый голос, и обветренная кожа, и волосы, торчащие из ушей.

— Пожалуйста, положите обе руки на руль, вдруг кто-нибудь поедет навстречу.

Генри засмеялся и вновь похлопал ее по ноге.

— Да все в порядке, не волнуйтесь. Я за вами присмотрю, а вы за мной, а? Наступательно-оборонительный союз, только между нами, а?

— Пожалуй!

— Вот и славно. А когда вся эта глупость закончится, вы должны навестить меня и матушку. Она к вам очень привязалась. Приезжайте ко мне вдвоем. Вам там понравится. Что думаете?

— Это было бы замечательно! — Если Генри хочет, чтобы его соблазняли, придется соблазнять. — От лондонских мужчин так устаешь. И от этой душной, ограниченной, книжной атмосферы. Вы, наверное, в Лондоне и не бываете, мистер Уэлдон?

— Нечасто. Не люблю его.

— А. Тогда нечего и просить вас ко мне заглянуть.

— Как это нечего? Конечно, я примчусь. Со всех ног. Раз такой повод! Где вы живете?

— У меня небольшая квартира в Блумсбери.

— Живете одна?

— Да.

— Не одиноко вам?

— Да нет. Во-первых, у меня много друзей. И каждый день приходит прислуга. Если вы как-нибудь зайдете поболтать, развеселить меня, я вас угощу чаем.

— Будет очень мило с вашей стороны. Можем с вами сходить на спектакль какой-нибудь.

— Было бы замечательно.

Нет, Генри слишком легко идет в руки. Даже при его колоссальном самомнении смешно считать, что Гарриет уже завоевана. Однако вот он сидит, улыбается во весь рот, и, кажется, слышно, как он мурлычет. Несомненно, считает, что она готова любому кинуться на шею. Неужели он действительно вообразил, что, выбирая между ним и лордом Питером, женщина может… хотя почему нет? Откуда ему знать? Это будет не первый глупый выбор, сделанный женщиной. Если уж на то пошло, это комплимент — он не считает ее корыстной. Или, может… какой кошмар, неужели он думает, что она настолько распутная?

Да, он именно так и думает! Без обиняков дает понять: он мог бы приятно разнообразить ее досуг, а еще ему невдомек, что такая прекрасная женщина, как она, нашла в таком типе, как Уимзи. От ярости она на миг потеряла дар речи, но затем ей стало смешно. Если он верит в это, то поверит во что угодно. Я, значит, могу вить из мужчин веревки? Тогда начну с него. Доведу его до полного одурения^[745].

Гарриет попросила его говорить потише, а то услышит миссис Уэлдон.

Это возымело действие, и Генри «вел себя прилично» вплоть до прибытия на место пикника, где вернулся к собственным представлениям о вежливости.

Сам пикник прошел без сколько-нибудь значительных происшествий. Генри не удалось остаться с Гарриет наедине, пока они не отправились мыть посуду в небольшом ручье, протекавшем неподалеку. И даже тогда она сумела избежать его ухаживаний — послала его мыть тарелки, а сама стояла поодаль с полотенцем. Она мило им помыкала, а он был рад стараться — засучил рукава и принялся за работу. Однако настал неизбежный момент, когда он принес и вручил ей чистую посуду, а затем, не теряя времени, приблизился и с медвежьей галантностью обхватил Гарриет. Та уронила тарелки, вывернулась, оттолкнув его руки, и наклонила голову, отгородившись верной многострадальной шляпой.

— Черт побери! — сказал Генри. — Дайте хотя бы…

И тут Гарриет стало по-настоящему страшно.

Она вскрикнула без всякого притворства — завопила что было мочи, — а затем стукнула его по уху с силой, не оставляющей возможности принять это за кокетство. Генри от изумления на миг ослабил хватку. Она вырвалась, и тут на берег выбежала миссис Уэлдон, привлеченная криком.

— Что случилось?

— Я увидела змею! — тяжело дыша, ответила Гарриет. — Это гадюка, я уверена.

Она снова завизжала, и так же поступила миссис Уэлдон, которая боялась змей. Генри, ворча себе под нос, подобрал упавшие тарелки и велел матери не глупить.

— Пойдемте к машине! — воскликнула миссис Уэлдон. — Ян минуты не останусь в этом кошмарном месте.

Они вернулись к машине. Генри выглядел сердитым и обиженным. Он считал, что с ним обошлись дурно, и был прав. Но по белому как мел лицу Гарриет было видно, что она испытала сильное потрясение. Она настояла, что поедет сзади вместе с миссис Уэлдон, которая хлопотала вокруг нее с нюхательными солями и сочувственно ужасалась.

По дороге в Уилверкомб Гарриет почти совсем оправилась и смогла поблагодарить Генри и извиниться за столь глупое поведение. Но все-таки она еще не пришла в себя, поэтому отказалась зайти в отель и решительно заявила, что отправится к себе, то есть к миссис Лефранк. Нет, Генри не стоит ее провожать, она и слышать об этом не хочет, с ней все в порядке, прогулка пойдет на пользу. Генри, все еще обиженный, не настаивал. Гарриет ушла, но не к миссис Лефранк. Она поспешила к ближайшей телефонной будке и позвонила в «Бельвю». Можно ли поговорить с лордом Питером? Нет, его сейчас нет, ему что-нибудь передать? Да. Не мог бы он, как только появится, сразу же, не теряя ни минуты, зайти к мисс Вэйн? Это чрезвычайно срочно. Конечно, ему все передадут. Нет, не забудут.

Гарриет пришла домой, села в кресло Поля Алексиса и уставилась на икону Поля Алексиса. Она действительно была очень расстроена.

Так она просидела около часа, не сняв даже шляпки и перчаток, и напряженно думала. Вдруг на лестнице послышался шум. Кто-то шагал вверх через две ступеньки, а постучав в дверь, тут же распахнул ее настежь, так что мог и не стучать вовсе.

— Алло-алло-алло! А вот и мы. Что случилось? Что-то важное? Как жаль, что меня не было… Эй! Послушайте! Постойте! Ведь ничего не случилось — по крайней мере, с вами ничего не случилось, правда?

Он осторожно высвободил руку, которую судорожно сжала Гарриет, и закрыл дверь.

— Что такое?! Дорогая моя, что случилось? На вас лица нет!

— Питер! Кажется, меня поцеловал убийца.

— В самом деле? Что ж, поделом вам за то, что целуетесь с кем попало, когда у вас есть я. Боже праведный! Вы столь убедительно отвергаете в высшей степени милого и довольно добродетельного меня — и тут же падаете куда? В омерзительные объятия убийцы. Ей-богу! Уж и не знаю, куда катятся современные девушки.

— На самом деле он меня не поцеловал — только обнял.

— А я что сказал? «Омерзительные объятия». Хуже того, вы стали слать ко мне в отель срочные сообщения, чтобы я пришел, и теперь надо мной глумитесь. Это гнусно. Это отвратительно. Сядьте. Снимите эту идиотскую, вульгарную шляпу и расскажите, кто этот низкий тупица с куриными мозгами, кто этот рассеянный душегуб, не способный даже сосредоточиться на своем убийстве, и зачем он скачет по округе и обнимает раскрашенных женщин, которые ему не принадлежат.

— Хорошо. Держитесь крепче. Это был Хэвиленд Мартин.

— Хэвиленд Мартин?

— Хэвиленд Мартин.

Уимзи не торопясь подошел к столу у окна, положил на него шляпу и трость, выдвинул кресло, усадил в него Гарриет, сам уселся в другое и сказал:

— Ваша взяла. Я ошеломлен. Как громом поражен. Пожалуйста, объясните. Я думал, вы сегодня были с Уэлдонами.

— Так и есть.

— Следует ли понимать, что Хэвиленд Мартин — друг Генри Уэлдона?

— Хэвиленд Мартин — это сам Генри Уэлдон.

— Вы упали в объятия Генри Уэлдона?

— Исключительно в интересах правосудия. Кроме того, я дала ему по уху.

— Рассказывайте все с самого начала.

Гарриет начала сначала. Уимзи стойко вытерпел историю соблазнения Генри Уэлдона, выразив лишь надежду, что он не станет ей потом досаждать, и дослушал не перебивая до эпизода с мытьем тарелок.

— Я вот так извернулась, — потому что, знаете, не хотела, чтоб он меня по-настоящему поцеловал, — посмотрела вниз и увидела его руку. Он держал меня за талию, понимаете…

— Да, это я уловил.

— У него на руке вытатуирована змея, точно как у Мартина. А затем я внезапно вспомнила, что при встрече его лицо показалось мне знакомым. И поняла, кто он.

— Вы сказали ему об этом?

— Нет, просто закричала. Прибежала миссис Уэлдон и спросила, что случилось. И я ответила, что увидела змею — тогда я только об этом могла думать. Да так оно и было, конечно.

— Что сказал Генри?

— Ничего. Он был очень сердит. Конечно, решил, что я подняла шум из-за того, что он меня пытался поцеловать. Только матери он этого сказать не мог.

— Не мог, но вы не думаете, что он сложил два и два?

— Нет. Надеюсь, что нет.

— И я надеюсь, иначе он может удрать.

— Я знаю. Мне надо было прилипнуть к нему и не отходить ни на шаг. Но я не могла. Питер, я не могла. Если честно, я испугалась. Это глупо, но я видела Алексиса с перерезанным горлом и как кровь залила все кругом — это было ужасно. И мысль о том, что… фу!

— Погодите немножко. Давайте это обдумаем. Вы уверены, что не ошибаетесь насчет змеи? Уэлдон — правда Мартин?

— Да. Это точно он. Теперь я ясно это вижу. У него тот же профиль, я вспомнила, те же рост и телосложение. И голос. Волосы другие, конечно, но он легко мог их покрасить.

— Мог. И волосы у него выглядят так, будто их недавно покрасили, а потом заново осветлили. Я подумал, что они странные и будто неживые. Что ж, если Уэлдон — это Мартин, то тут, без сомнения, дело нечисто. Но, Гарриет, пожалуйста, не берите в голову, что он убийца. Мы доказали, что у Мартина не было возможности этого сделать. Он не мог оказаться на месте в нужное время. Вы забыли?

— Да, наверное, забыла. Показалось совершенно очевидным, что если он был в Дарли, да еще переодетый, то он в чем-то замешан.

— Конечно, он в чем-то замешан. Но в чем? Он не мог быть в двух местах одновременно, даже если бы переоделся Вельзевулом.

— Не мог, никак не мог. Какая я дура! Сидела тут в ужасе и придумывала, как же нам теперь сказать об этом миссис Уэлдон.

— Боюсь, ей все равно придется сообщить, — серьезно ответил Уимзи. — Очень похоже, что он причастен, даже если зарезал не сам. Вот только зачем ему быть в Дарли, если фактический убийца — не он?

— Ума не приложу!

— Здесь определенно не обошлось без гнедой кобылы. Но как? Зачем она вообще ему понадобилась? Я в тупике, Гарриет, в тупике.

— И я.

— Что ж, нам остается только одно.

— Что же?

— Спросить его.

— Его?

— Да. Мы спросим его самого. Вероятно, всему этому можно придумать невинное объяснение. И если мы его спросим, ему придется что-то отвечать.

— Угу. И это означает объявление войны.

— Не обязательно. Мы не скажем ему, в чем именно мы его подозреваем. Думаю, лучше вам предоставить это мне.

— Да уж, лучше давайте вы. Боюсь, я справилась с Генри далеко не так хорошо, как рассчитывала.

— Не знаю, не знаю. Так или иначе, вы добыли весьма ценные сведения. Не волнуйтесь. Мы Генри наизнанку вывернем. Я только заскочу в «Гранд-отель» и проверю — вдруг вы его спугнули.

Он так и сделал — и обнаружил, что Генри, даже не думая удирать, ужинает и играет в бридж в компании других постояльцев отеля. Прервать их и задать свои вопросы? Или подождать? Наверное, лучше подождать, чтобы вопрос сам всплыл в разговоре завтра утром. Он договорился с ночным портье, попросив сообщить, если Генри сделает что-то, наводящее на мысль о спешном отъезде, и удалился в свой штаб для дальнейших размышлений.

Глава XIX Свидетельствует переодетый автомобилист

Сознайся иль в темницу — но постой!

«Книга шуток со смертью»^[746]

Четверг, 25 июня

Мистер Уэлдон не удрал. Уимзи не составило никакого труда отыскать его на следующее утро. Он был рад, что не стал торопиться, потому что утром получил письмо от старшего инспектора Паркера.

Мой дорогой Питер!

Чего еще вам будет угодно? У меня есть для вас немного предварительной информации. Если обнаружится что-нибудь новенькое, я сообщу.

Во-первых, ваш мистер Хэвиленд Мартин — никакой не большевистский агент. Счет в том кембриджском банке у него уже давно. У него есть небольшой домик на окраине, к которому прилагается дама.

Он его снял вроде бы в 1925-м и время от времени там появляется — в темных очках и т. д. Банку его рекомендовал некто м-р Генри Уэлдон из Лимхерста, Хантингдоншир. Мартин считается спокойным клиентом. Денег у него на счету немного. Там думают, что его работа связана с путешествиями. Все это наводит на мысль, что джентльмен ведет двойную жизнь, но большевистскую теорию можете выбросить из головы.

Сегодня я виделся с Моррисом, он у нас главный по большевикам. Он ничего не знает ни про какого русского шпиона или агента коммунистов, который мог бы отираться в Уилверкомбе. Назвал это бредом сивой кобылы.

Кстати, полиция Кембриджа, которую я пытал по телефону насчет Мартина, хочет знать, в чем дело. Сначала из Уилверкомба звонят, потом я! К счастью, я неплохо знаком с тамошним супером и уговорил его надавить на банк. Подозреваю, он решил, что это как-то связано с двоеженством!

Кстати о двоеженстве — Мэри передает привет и интересуется, не продвинулись ли вы на пути к единоженству. Велела мне посоветовать его вам исходя из собственного опыта, что я и делаю, в точности исполняя приказ.

Любящий вас,

Чарльз

Вооруженный этим знанием, Уимзи налетел на Генри Уэлдона, который встретил его своей обычной агрессивной фамильярностью. Лорд Питер терпел ее, пока считал нужным, а затем беспечно произнес:

— Кстати говоря, Уэлдон, вчера вы сильно напугали мисс Вэйн.

Генри неприветливо покосился на него:

— Неужели? Ну а вы чего суете нос?

— Я не имел в виду ваши манеры, — пояснил Уимзи, — хотя вынужден признать, что они несколько экстравагантны. Но почему вы не сказали, что виделись с ней раньше?

— Раньше? Да по той простой причине, что мы не виделись.

— Будет, будет, Уэлдон. А в прошлый четверг? На Хинкс-лейн?

Он побагровел.

— Не понимаю, о чем вы.

— Разве? Дело, конечно, ваше, но если вы желаете сохранить инкогнито, стоит избавиться от той картинки на руке. Насколько я знаю, такие вещи можно удалить. Самый простой способ — татуировка телесного цвета.

— О… — На несколько секунд Генри замер, затем по его лицу медленно расплылась ухмылка. — Так вот что эта фифа имела в виду, когда завопила, что видела змею. Глазастая девица, Уимзи. Надо же, углядела.

— Следите, пожалуйста, за собой, — сказал Уимзи. — Вы соблаговолите отзываться о мисс Вэйн с должным уважением, чем избавите меня от неприятной обязанности вколачивать ваши зубы в затылочную кость.

— Хорошо, как пожелаете. Посмотрел бы я, как вам…

— А вы ничего не увидите, это просто случится. Но сейчас не время для сравнительной физиологии. Я хочу знать, что вы делали в Дарли в переодетом виде.

— А вам какое дело?

— Никакого, но полиция может заинтересоваться. В данный момент им интересно все, что происходило в прошлый четверг.

— A-а, понятно. Хотите что-то на меня повесить. Но ничего у вас не выйдет, и зарубите это себе на носу. Да, я приехал сюда под другим именем. Что, нельзя? Не хотел, чтобы мать знала, что я здесь.

— Почему?

— Ну, мне не по душе была история с Алексисом. Я это признаю: и раньше говорил, и если повторю, беды не будет. Я хотел выяснить, что происходит. Если дело и впрямь дошло до свадьбы, я хотел этому помешать.

— Разве это нельзя было сделать открыто, не крася волосы и не наряжаясь в темные очки?

— Конечно можно. Я мог ворваться к этим голубкам, закатить дикий скандал и, скорее всего, отпугнуть Алексиса. А потом что? Мать устроила бы мне адскую сцену и оставила бы с шиллингом в кармане. Нет. Я собирался все как следует разнюхать, понять, правда ли у них дело на мази, и если да, поймать сопляка и откупиться от него по-тихому.

— Для этого вам понадобились бы деньги, — сухо сказал Уимзи.

— Не уверен. Я слышал, у него тут была девочка, так? Если бы мать про нее узнала…

— О да — своего рода шантаж. Начинаю понимать. Вы намеревались собрать в Уилверкомбе сведения о прежних связях Алексиса и затем предоставить ему выбор: или вы рассказываете о них миссис Уэлдон, а он рискует остаться с носом, или он берет ваши деньги и перестает изображать верного любовника. Так?

— Так.

— А почему в Дарли?

— Чтобы не наткнуться на старушку в Уилверкомбе. Пара очков и пузырек краски для волос могут обмануть деревенский люд, но от остроговзгляда любящей мамани, сами понимаете, это вряд ли спасет.

— Безусловно. Позвольте поинтересоваться, далеко ли вы продвинулись в своем щекотливом расследовании?

— Не очень. Я приехал только во вторник вечером и почти всю среду провозился с машиной. Эти остолопы в гараже сдали мне такую…

— Ах да! Минуту. Нужно ли было окружать такой тайной наем автомобиля в прокат?

— Вообще-то нужно, потому что мою машину мать узнала бы. Она довольно необычного цвета.

— Как хорошо вы все продумали. Не возникло ли трудностей с прокатом? Ах нет, как глупо с моей стороны! Конечно, в гараже вы могли назвать свое настоящее имя.

— Мог, но не назвал. Если начистоту — не стану скрывать, у меня были наготове другое имя и адрес.

Иногда я тихо сбегаю в Кембридж. К даме. Вы меня поняли. Милая женщина, любящая, нежная и тому подобное. Где-то там есть муж. Развода он ей не даст, да мне и не надо. Меня все и так устраивает. Только, опять же, если об этом узнает мать — хлопот не оберешься, не хочу рисковать. В Кембридже мы само благочестие — мистер и миссис Хэвиленд Мартин, безупречная репутация и все такое. Когда мне хочется семейного счастья, я туда сбегаю. Понимаете?

— Вполне. По Кембриджу вы тоже гуляете переодетым?

— В банк хожу в очках. Кое-кто из соседей держит там счета.

— Значит, у вас был наготове такой удобный персонаж. Позвольте поздравить, вы все устроили наилучшим образом. Я в самом деле восхищен. Уверен, миссис Мартин очень счастлива. Удивительно, что вы так настойчиво ухаживали за мисс Вэйн.

— А! Но когда леди сама в руки просится… Кроме того, я хотел выяснить, что этой девице — то есть леди — надо. Когда у тебя богатая мать, начинаешь всех подозревать в том, что они хотят поживиться за ее счет.

Уимзи засмеялся:

— И вы подумали, что соблазните мисс Вэйн и все выясните. Воистину гении мыслят схоже! Она хотела так же поступить с вами. Ей было интересно, почему вы во что бы то ни стало пытаетесь спровадить отсюда ее и меня. Неудивительно, что вам было легко друг с другом. По словам мисс Вэйн, она боялась, что вы раскусили наш маленький заговор и дурачите ее. Ну и ну! Что ж, теперь можно не хитрить и быть друг с другом абсолютно откровенными. Это гораздо приятнее и так далее, да?

Генри Уэлдон покосился на Уимзи с подозрением. Ему смутно казалось, что его выставили дураком. Просто прекрасно: проклятая девица и этот полоумный болтливый сыщик-любитель работают в паре, загляденье. Но он вдруг подумал, что откровенность, о которой столько говорится, получается несколько односторонней.

— Да, пожалуй, — ответил он несколько неопределенно, и тут же с тревогой добавил: — Не нужно об этом рассказывать матери, а? Ей это не понравится.

— Может, и не нужно, — сказал Уимзи. — Но, видите ли, есть еще и полиция. Британское правосудие, гражданский долг и так далее, нет? Я ведь не могу помешать мисс Вэйн пойти к инспектору Ампелти. Она свободный человек. И, насколько я мог понять, от вас не в восторге.

Лицо Генри прояснилось.

— О, против полиции я ничего не имею. Мне от них нечего скрывать. Совсем нечего. Пожалуй. Послушайте, старина, если я все вам расскажу, не могли бы вы передать это им и сделать так, чтобы меня оставили в покое? Вы с этим инспектором не разлей вода. Скажите, что я ни при чем, — вам он поверит.

— Ах да! Инспектор славный малый. Он чужие секреты выдавать не станет. Насколько я могу судить, нет никакой причины рассказывать что-либо миссис Уэлдон. Нам, мужчинам, надо стоять друг за друга.

— Правильно! — Не наученный горьким опытом, мистер Уэлдон тут же заключил новый наступательно-оборонительный союз. — Что ж, слушайте. Я приехал в Дарли во вторник вечером и получил разрешение поставить палатку на Хинкс-лейн.

— Видно, вы хорошо знаете эти места.

— Никогда тут раньше не был, а что?

— Прошу прощения — я подумал, что вы знали о Хинкс-лейн до того, как туда поехали.

— А? Э-э-э… А, вот вы о чем. Мне рассказал о ней какой-то парень в пабе в Хитбери. Не знаю, как его зовут.

— Вот как!

— Я закупил кое-какой провизии и так далее и обосновался. На следующий день, то есть в среду, я подумал, что пора наводить справки. Стоп. Нет, это было не раньше полудня. А все утро я бездельничал. День был прекрасный, а я устал с дороги, к тому же машина барахлила. После ланча я попытал счастья. Она не хотела заводиться чертову прорву времени, но в конце концов завелась, и я доехал до Уилверкомба. Первым делом пошел в контору регистратора и узнал, что никакого уведомления о браке туда не подавалось. Затем обошел церкви. Там тоже ничего не было, но, конечно, это мало что доказывало. Может, они хотели обвенчаться в Лондоне или еще где-нибудь, получив разрешение или даже специальное разрешение^[747].

Затем я выяснил в «Гранд-отеле» адрес этого Алексиса. Я сделал все, чтоб не наткнуться на старушку. Позвонил управляющему, наплел что-то про посылку, которая пришла на чужой адрес, и узнал все, что надо. Потом пошел по этому адресу и попытался выведать что-нибудь у тамошней тетки, но она ничего не сказала, кроме того, что Алексиса можно найти в таком-то ресторане. Я туда зашел, его не обнаружил, но там был один парень — не знаю его имени, какой-то даго, — и он сказал, что я могу узнать то, что мне нужно, в Зимнем саду.

Генри помолчал.

— Конечно, — продолжил он, — вам это покажется подозрительным: я там отирался, расспрашивал про Алексиса, а назавтра произошла вся эта история. Но так оно и было. Потом я вернулся туда, где оставил машину, и никак не мог ее завести, проклинал идиота, который мне ее сдал, и решил отвезти ее в гараж. Но потом она все-таки завелась, разогрелась и ехала нормально. В гараже не поняли, что с ней не так. Они что-то отвинтили, что-то подкрутили, взяли с меня полкроны, и все. К тому времени, как они закончили, я был сыт по горло и хотел только довезти мерзкую жестянку до места, пока она на ходу. Так что вернулся в Дарли. Двигатель всю дорогу норовил заглохнуть. Потом пошел прогуляться и больше в тот день ничего не делал, только чуть позже заглянул в «Перья» пропустить пинту.

— Куда вы прогулялись?

— Прошелся по пляжу. А что?

— Просто интересуюсь, не добрели ли вы до Утюга?

— Четыре с половиной мили? Вот еще. По правде сказать, я до сих пор не видел этого места и видеть не хочу. Так или иначе, вы хотите знать про четверг. Все подробности, как в детективах пишут, а? Примерно в девять часов я позавтракал. Яичницей с беконом, если угодно. А потом подумал, что стоит наведаться в Уилверкомб. Дошел до деревни и стал голосовать на дороге. Это было — дайте-ка вспомнить — в самом начале одиннадцатого.

— А где это было?

— На въезде в Дарли со стороны Уилверкомба.

— Почему вы не взяли машину напрокат в деревне?

— А вы видели, какие машины там сдают? Если б видели, то не спрашивали бы.

— Но вы же могли позвонить в гараж в Уилверкомбе, чтобы оттуда приехали и забрали вас и «моргай»?

— Мог, но не позвонил. Я в Уилверкомбе знаю только один гараж — тот, где пытался починить машину накануне вечером, — а там добра не жди. Да и разве плохо, когда тебя подвозят?

— Ничего, если только водитель не боится за свою страховку^[748].

— А! Ну, эта не боялась. Она мне показалась очень достойной женщиной. Водит большой красный «бентли» с открытым верхом. Взяла меня без колебаний.

— Полагаю, ее имени вы не знаете?

— Не поинтересовался. Но я помню номер машины, очень смешной: OI 0101. И захочешь — не забудешь: «Ой-ой-ой!» Я этой женщине сказал, какой у нее смешной номер, и мы долго хохотали.

— Ха-ха! — сказал Уимзи. — Отлично. Ой-ой-ой!

— Да, мы очень смеялись. Помню, сказал ей, что номер неудачный: его любой бобби запомнит. Ой-ой-ой! — Уэлдон весело заголосил на манер тирольского певца.

— И вы поехали в Уилверкомб?

— Да.

— А что вы там делали?

— Любезная дама высадила меня на Рыночной площади и спросила, не нужно ли подвезти меня обратно. Я ответил, что она очень добра, и спросил, когда она поедет назад. Она сказала, что у нее в Хитбери назначена встреча и поэтому нужно выехать не позже часа. Я сказал, что это мне подходит, и она обещала подобрать меня опять на Рыночной площади. Так что я пошел гулять и зашел в Зимний сад. Вчерашний парень сказал мне, что там чем-то занимается девчонка Алексиса. Поет или что там еще.

— Нет, не поет. Ее теперешний возлюбленный играет там в оркестре.

— Да, теперь я знаю. Он все перепутал. Ну все равно — я пошел именно туда и убил кучу времени, слушая дурацкий классический концерт — господи боже! Бах и компания в одиннадцать утра! Я сидел и не мог дождаться, когда же начнется интересное.

— Много ли там было народу?

— О боже, полным-полно — целый зал старых дев и калек! Мне вскоре надоело, и я пошел в «Гранд-отель». Хотел кое с кем поговорить. И конечно же с моим везением налетел прямиком на матушку. Она как раз выходила, и я спрятался от нее за какой-то глупой пальмой, которая у них там стоит. А потом подумал, вдруг она идет к Алексису, и покрался за ней.

— И она встретила Алексиса?

— Нет, пошла к чертовой модистке.

— Какая досада!

— Еще бы. Я немного подождал, она вышла и направилась к Зимнему саду. «Эге! — сказал я себе, — что же, она идет моим курсом?» Поковылял за ней, и будь я проклят, если она не притащилась на тот же самый адский концерт и не высидела его до конца! Да я вам назову, что они играли! Называется «Героическая симфония». Такая дрянь!

— Тц-тц! Как утомительно.

— Да, ни в какие ворота, поверьте на слово. И я заметил, что мать будто ждет кого-то, все время озирается и суетится. Она просидела всю программу до конца, но когда дошло до «Боже, храни короля», снялась и вернулась в «Гранд-отель». Вид у нее был — точь-в-точь кошка, у которой отняли мышку. Я посмотрел на часы — черт возьми, уже без двадцати час!

— Какая прискорбная потеря времени! Полагаю, вам пришлось отказаться от поездки домой в «бентли» с той любезной дамой?

— Кому, мне? Вот еще. Женщина была чертовски хороша, а с Алексисом никакой спешки не было. Я вернулся на Рыночную площадь, мы встретились. И поехали домой. По-моему, это все. Нет, не все. Я купил несколько воротничков в магазине возле военного мемориала. Кажется, у меня чек сохранился, если нужно. Да, вот он. В карман чего только не засунешь. На мне сейчас один из этих воротничков, если хотите взглянуть.

— Нет-нет, я вам верю.

— Хорошо! Вот, собственно, и все — нет, еще я зашел на ланч в «Перья». Моя прекрасная дама высадила меня там и, видимо, отправилась в сторону Хитбери. После ланча, то есть примерно в 13.45, я снова пытался сладить с машиной, но не добился ни малейшей искры. И решил проверить, может, деревенский механик разберется, что к чему. Пошел, привел его, спустя некоторое время они обнаружили, что поврежден провод зажигания, и все наладили.

— Пока все понятно. В котором часу вы и леди в «бентли» приехали к «Перьям»?

— К часу дня. Помню, как раз пробили церковные часы, а я сказал, что, мол, надеюсь, она не опоздает на свой теннисный матч.

— А когда вы пришли в гараж?

— Чтоб я знал. Около трех или полчетвертого, наверно. Может, они вам скажут.

— Да, они смогут это проверить. Какая удача, что столько людей могут засвидетельствовать ваше алиби, не правда ли? Иначе, как говорится, это было бы подозрительно. Теперь вот что. Когда в четверг вы были на Хинкс-лейн, то не видели, как кто-нибудь или что-нибудь движется по берегу?

— Ни души. Но я же вам объясняю, что был там только до десяти и после 13.45 и не мог ничего особенного увидеть.

— Между 13.45 и тремя часами никто не проходил?

— А, в это время? Я думал, вам надо раньше. Да, был один малахольный в шортах. И в роговых очках. Пришел по Хинкс-лейн, сразу как я вернулся, если точно — в 13.55. Спрашивал время.

— Вот как? С какой стороны он шел?

— Из деревни. То есть со стороны деревни, сам он не был похож на деревенского. Я сказал ему, сколько времени, он спустился на пляж и расположился на ланч. Потом убрался, во всяком случае, когда я вернулся из гаража, его там не было. Думаю, он ушел раньше. Я с ним особо не беседовал. Да он особо и не стремился после того, как я ему разочек дал пинка под зад.

— Вот те на! За что?

— Нос совал не в свое дело. Я бьюсь с этой чертовой машиной, а он стоит над душой и задает глупые вопросы. Я велел ему убираться, а не блеять: «Что, не заводится?» Чертов недоумок!

Уимзи засмеялся:

— Да, похоже, он нам не подходит.

— Для чего? На роль убийцы? Вы все еще хотите представить это убийством? Могу поклясться, этот сморчок ни при чем. На вид — вылитый учитель воскресной школы.

— Вы видели только его? Больше никого — ни мужчины, ни женщины, ни ребенка? Ни из птиц, ни из скота?^[749]

— Да нет. Нет. Никого.

— Гм. Что ж, весьма обязан вам за откровенность. Мне придется рассказать все это инспектору Ампелти, но не думаю, что он станет вас беспокоить. И, по-моему, нет ни малейших причин посвящать в это миссис Уэлдон.

— Я же говорил, что вовсе ни при чем.

— Точно. Кстати, когда именно вы уехали в пятницу?

— В восемь утра.

— Что-то рано.

— Тут больше нечего было делать.

— Почему?

— Ну Алексис-то был мертв?

— А откуда вы знали?

Генри от души расхохотался.

— Думали, на этот раз прижучили, ага? Я знал, потому что мне сказали. В четверг вечером зашел в «Перья», и там, конечно, все слышали, что на берегу нашли мертвеца. Зашел и местный бобби, он в Дарли не живет, но время от времени наведывается на велосипеде. Он по каким-то делам был в Уилверкомбе. Рассказал нам, что у полиции есть фото трупа. Они его уже проявили и опознали на нем парня из «Гранд-отеля» по имени Алексис. Спросите бобби, он подтвердит. Вот я и решил, что пора сматываться домой, ведь мать будет ждать соболезнований именно оттуда. Ну как вам, а?

— Исчерпывающе, — сказал Уимзи.

Он оставил Генри Уэлдона и направился в полицейский участок.

— Железное, неопровержимое, — бормотал он под нос. — Но зачем он солгал про лошадь? Если она бегала на свободе, он должен был ее видеть. Разве что она сбежала уже после восьми утра. А почему бы и нет? Железное, железное — и это чертовски подозрительно!

Глава XX Свидетельствует леди за рулем

Сударыня, мы незнакомы.

Но та, кого я знал когда-то,

Была на вас похожа.

«Трагедия невесты»

Четверг, 25 июня

Услышав о том, что Хэвиленд Мартин нашелся, суперинтендант и инспектор, похоже, больше удивились, чем обрадовались. Они чувствовали, что любители их обставили, хотя дело, как оба поспешили указать, осталось столь же запутанным или даже запуталось еще сильнее. Но только если считать его убийством. С другой стороны, открывшиеся факты некоторым образом свидетельствовали в пользу самоубийства, правда, лишь от противного. На месте зловещего Мартина, который мог оказаться кем угодно, теперь был всем знакомый мистер Генри Уэлдон. Правда, стало ясно, что у Генри Уэлдона была очень веская причина желать, чтобы Поль Алексис исчез.

Но он вполне правдоподобно объяснил свое присутствие в Дарли, хоть и выглядел при этом дураком. И было абсолютно очевидно, что оказаться в два часа на Утюге он никак не мог. Кроме того, тот факт, что он уже пять лет известен как Хэвиленд Мартин в очках с темными стеклами, сделал его последний маскарад практически бессмысленным. Мартин был придуман не для сиюминутных нужд, и раз он уже существовал, было естественно использовать его для слежки за матерью.

Основные моменты истории Уэлдона легко поддавались проверке. Чек за воротнички был датирован 18-м июня, и не было похоже, что дату подчистили. В магазине это подтвердили и сообщили также, что чек был выписан в числе последних шести, выданных в тот день. В четверг был короткий день, магазин закрывался в час — понятно, что покупка совершена незадолго до этого времени.

Следующим по степени важности было, вероятно, свидетельство полицейского из Дарли. Его без труда нашли и допросили. Он подтвердил, что Уэлдон говорит правду. Тем вечером, около девяти, он заехал в Уилверкомб к невесте (не будучи при исполнении) и встретил тамошнего полицейского, Ренни, у входа в «Гранд-отель». На вопрос, нет ли новостей о найденном на Утюге трупе, Ренни сказал, что его опознали. Ренни это подтвердил, никаких причин сомневаться не было: фотографии проявили и напечатали уже через час после того, как пленка оказалась в полицейском участке, а отели полиция проверяет в первую очередь; погибшего опознали незадолго до девяти, а Ренни был на дежурстве и вместе с инспектором Ампелти допрашивал управляющего отелем. Далее констебль из Дарли подтвердил, что упомянул об опознании в баре «Трех перьев». В бар он зашел по уважительной причине, перед самым закрытием, в поисках человека, подозреваемого в каком-то мелком нарушении. Он ясно помнит, что «Мартин» был там. Обоих констеблей отчитали за длинный язык, но факт оставался фактом — Уэлдон вечером слышал о том, что труп опознан.

— Итак, что у нас осталось? — осведомился суперинтендант Глейшер.

Уимзи покачал головой:

— Немного, но все же кое-что. Во-первых, Уэлдон что-то знает о той лошади, я готов поклясться. Он заколебался, когда я спросил, не видел ли он чего-то или кого-то, человека или животное. Я почти уверен, что он решал — сказать «нет» или что-нибудь выдумать. Во-вторых, сама история слишком шаткая. С этим его драгоценным расследованием и ребенок бы лучше справился. Почему он дважды ездил в Уилверкомб и дважды возвращался, так ничего и не сделав? В-третьих, его история слишком гладкая и битком набита точными указаниями времени. Зачем это надо, если ты не готовишь себе алиби? В-четвертых, в самый критический момент его якобы видел неизвестный, желавший узнать, который час. Какого черта человек, который только что был в деревне, полной народу и часов, спускается по Хинкс-лейн и спрашивает время у случайного туриста? Незнакомец с вопросом «который час?» — обычный прием при фабрикации алиби. Все это слишком продуманно и сомнительно — вы как считаете?

Глейшер кивнул:

— Согласен с вами. Сомнительно. Но что это все значит?

— Тут я пас. Могу предположить одно: чем бы Уэлдон ни занимался в то утро в Уилверкомбе, нам он об этом не рассказал. И возможно, он каким-то образом в сговоре с убийцей. А что с той машиной? OI 0101?

— Номер зарегистрирован в графстве… шир, но это ничего не значит. Сейчас все покупают подержанные машины. Но, естественно, мы пошлем запрос. Телеграфируем тамошним властям, они наведут на след. Однако это не поможет выяснить, чем Уэлдон занимался потом.

— Ничуть. Но если та леди отыщется, вреда не будет. А вы не спрашивали в Зимнем саду, что за программа была у них в прошлый четверг утром?

— Да, констебль Ормонд сейчас у них. А вот и он!

Констебль Ормонд узнал все в точности. Концерт классической музыки, начало в 10.30. «Маленькая ночная серенада» Моцарта, две «Песни без слов» Мендельсона, «Ария на струне соль» Баха, сюита Генделя, антракт, «Героическая» Бетховена. Все на месте, все правильно. Бах и Бетховен, как и было сказано, и время указано почти верно. Напечатанных программ, которые можно унести с собой или запомнить, не было. Кроме того, «Героическую» решили играть в последний момент вместо «Пасторальной» из-за того, что кто-то потерял партитуры. Каждое произведение объявлял со сцены дирижер. Если у кого-то еще оставались сомнения в том, что мистер Генри Уэлдон посетил именно этот концерт, они могли объясняться разве что удивлением, как точно ему удалось запомнить услышанные номера программы. Бесспорного подтверждения его рассказа не было, хотя полицейский констебль Ормонд тщательно опросил прислугу. Увы, людей в темных очках в Зимнем саду что тараканов в подвале.

Несколько минут спустя другой констебль принес еще одно подтверждение истории Уэлдона. Он поговорил с миссис Лефранк и узнал, что джентльмен в темных очках действительно приходил в среду, спрашивал Поля Алексиса и пытался узнать что-то про Лейлу Гарленд. Миссис Лефранк почуяла «неприятности» и живо отшила его, послав искать ресторан, где Алексис порой обедал. Владелец ресторана его вспомнил — да, кажется, они говорили что-то про Зимний сад с джентльменом из оркестра, который случайно заглянул к ним, нет, не с мистером да Сото, гораздо скромнее, тот джентльмен играет за четвертым пюпитром во вторых скрипках. Наконец, в результате долгих расспросов работников самых известных гаражей Уилверкомба отыскался механик, который помнил джентльмена, что обратился к ним в среду утром по поводу «моргана» и жаловался на то, что машина плохо заводится, и на слабое зажигание. Механик не нашел никаких дефектов, кроме некоторого износа платиновых контактов, что могло вызывать затруднения при запуске остывшего двигателя.

Все эти подробности имели лишь косвенное отношение к преступлению, если таковое вообще имело место. Они, однако, подтверждали, что показания Уэлдона в целом точны.

Что раздражает в сыщицкой работе, так это простои, без которых расследование обычно не обходится. Междугородние звонки прерываются; людей, которых срочно требуется допросить, не оказывается дома; письма доставляют не сразу. Поэтому все были приятно удивлены тем, насколько легко отыскалась хозяйка номера OI 0101. Уже через час Совет графства…шир телеграфировал, что последней владелицей номера OI 0101 является миссис Мокэмб, проживающая по адресу Кенсингтон, Попкорн-стрит, 17. Не прошло и десяти минут, как уилверкомбский коммутатор принял запрос на междугородний разговор. Не прошло пятнадцати, как раздался звонок, и суперинтендант Глейшер узнал от горничной миссис Мокэмб, что хозяйка гостит у викария в Хитбери. В доме викария тут же взяли трубку. Да, миссис Мокэмб у них в гостях, да, она дома, ее сейчас позовут, да, у телефона миссис Мокэмб, да, она прекрасно помнит, как в прошлый четверг подвозила джентльмена в темных очках от Дарли до Уиверкомба и обратно. Да, она, наверное, сможет вспомнить точное время. Она подобрала его, должно быть, около десяти утра, судя по времени отъезда из Хитбери, и уверена, что снова высадила его в Дарли в час дня, потому что посмотрела на часы, чтобы понять, успеет ли на ланч и партию в теннис к полковнику Крэйтону, который живет на другом конце Хитбери. Нет, она прежде не видела этого джентльмена и не знает его имени, но думает, что сможет его опознать, если понадобится. Никакого беспокойства, спасибо, она только рада узнать, что полиция не по ее душу (серебристый смех) — когда горничная сказала, что звонит суперинтендант, она испугалась, вдруг пересекла где-то сплошную линию или припарковалась там, где нельзя. Она гостит у викария до будущего понедельника и будет счастлива поспособствовать следствию. Она надеется, что ее доброта не помогла скрыться какому-нибудь гангстеру.

Суперинтендант поскреб в затылке.

— Мистика какая-то. Раз-два — и нам все известно. Хоть бы раз не туда попали! Но все-таки, если леди дружит с преподобным Тревором, с ней все в порядке. Он пятнадцать лет тут живет, милейший джентльмен, очень, знаете, старорежимный. Надо выяснить, насколько хорошо он знаком с этой миссис Мокэмб, но, скорее всего, она чиста. Что до опознания — не уверен, нужно ли оно.

— Вероятно, она не сможет опознать его без очков и темных волос, — сказал Уимзи. — Поразительно, как меняется внешность, когда глаз не видно. Конечно, можно заставить его надеть очки, а можно пригласить ее, чтоб он ее опознал. Вот что. Позвоните снова и спросите, не сможет ли она сейчас приехать. Я отыщу Уэлдона и сяду с ним на веранде «Гранд-отеля», а вы приведете ее будто случайно. Если он ее узнает — все хорошо, если она его — тогда подумаем.

— Понятно, — сказал Глейшер. — Мысль недурная. Так и сделаем.

Он снова позвонил хитберийскому викарию.

— Все в порядке, она приедет.

— Хорошо. Я тут погуляю и попытаюсь отлепить Уэлдона от его маменьки. Если она будет свидетелем беседы, то съест старину Генри с кашей. Если получится, я вам позвоню.

Генри Уэлдон без труда нашелся в холле. Он пил чай в компании матери, но, увидев Уимзи, извинился и попросил поговорить с глазу на глаз. Они уселись за столик на веранде, Уэлдон заказал выпивку, а Уимзи принялся многословно пересказывать свою утреннюю беседу с полицейскими. Он все твердил, какого труда стоило ему уговорить Глейшера не доводить историю до ушей миссис Уэлдон. Генри рассыпался в благодарностях.

Вскоре на пороге возник плотный мужчина — вылитый полицейский констебль в штатском — в сопровождении молодящейся леди, одетой по последнему крику моды. Они медленно прошли по людной веранде к пустому столику на дальнем ее конце. Уимзи следил, как дама рассматривает присутствующих. Ее взгляд скользнул по нему самому, перешел на Уэлдона, а затем без задержки и какого-либо признака узнавания — на молодого человека в синих очках, который лакомился шоколадным мороженым за соседним столиком. Тут взгляд на секунду задержался и двинулся дальше. В тот же момент Уэлдон судорожно дернулся.

— Прошу прощения, — прервал свой монолог Уимзи. — Вы что-то сказали?

— Я… э… нет. Мне показалось, я кое-кого увидел, вот и все. Может быть, случайное сходство.

Он не отрывал глаз от миссис Мокэмб, а когда та приблизилась, нерешительно дотронулся рукой до шляпы. Миссис Мокэмб это заметила и посмотрела на Уэлдона с легким недоумением. Она открыла рот, словно собравшись что-то сказать, но тут же его закрыла. Уэлдон все же снял шляпу и поднялся.

— Добрый день, — поздоровался он. — Боюсь, вы меня не…

Миссис Мокэмб смотрела на него вежливо, но удивленно.

— Ошибки быть не может, — сказал Уэлдон. — Вы на днях оказали мне любезность и подвезли на своей машине.

— Я? — переспросила миссис Мокэмб. Затем, приглядевшись: — Да, кажется, так и есть. Но на вас тогда были темные очки?

— Были. Выгляжу совершенно иначе, да?

— Ни за что бы вас не узнала. Но теперь узнаю ваш голос. Только я думала… но это пустяки, я не слишком наблюдательная. У меня тогда сложилось впечатление, что вы брюнет. Может, показалось из-за очков. Так глупо. Надеюсь, ваш «моргай» починили.

— А, да, спасибо. Удивительно, что мы с вами тут встретились. Мир так тесен, правда?

— Очень тесен. Надеюсь, вы приятно проводите отпуск.

— Да, спасибо, очень приятно — машина наконец-то образумилась. Я невероятно благодарен вам за проявленное сострадание.

— Не за что. Мне было приятно.

Миссис Мокэмб вежливо поклонилась и удалилась вместе со своим спутником.

Уимзи ухмыльнулся:

— Итак, это была ваша прекрасная леди. Так, так. Да вы шалун, Уэлдон. Старые, молодые — все они падают к вашим ногам, в очках вы или без очков.

— Бросьте! — не без удовольствия отозвался Генри. — Повезло, что она тут появилась, правда?

— Удивительно повезло, — согласился Уимзи.

— А вот мужлан рядом с ней мне не понравился. Небось какой-нибудь местный дуболом.

Уимзи снова ухмыльнулся. Бывают ли на свете такие тупицы, каким хочет показаться Генри?

— Надо было попытаться выяснить, кто она такая, — сказал Генри, — но я подумал, это будет как-то нескромно. Полиция-то, надеюсь, сможет ее выследить? Для меня, знаете ли, это очень важно.

— Еще бы. Очень хороша собой и, судя по внешности, богата. Поздравляю вас, Уэлдон. Хотите, я ее для вас выслежу? Я прирожденный сводник и заправский «третий лишний».

— Не будьте ослом, Уимзи. Она мое алиби, болван вы этакий.

— Истинно так! Что ж, пока!

И Уимзи удалился, посмеиваясь про себя.

— Тут все в порядке, — сказал Глейшер, выслушав рассказ об очной ставке. — Леди мы запеленговали. Это дочь старой школьной подруги миссис Тревор, гостит у них каждое лето. Вот уже три недели живет в Хитбери. Муж кто-то там в Сити, приезжает иногда на уикенд, но этим летом его тут не было. Ланч и теннис у полковника Крэнтона — все правильно. Тут никаких фокусов. Уэлдон чист.

— Наконец-то он вздохнет спокойно. Очень нервничал насчет этого своего алиби. Скакал козлом при виде миссис Мокэмб.

— Правда? Видимо, от радости. Ну, удивляться тут нечему. Откуда ему знать, на какое время нужно алиби? Нам удалось не пропустить это в газеты, и он, наверное, до сих пор думает, что Алексис погиб за некоторое время до того, как мисс Вэйн нашла труп. Он, конечно, понимает, что у него был отличный мотив для убийства Алексиса и что обстоятельства его здесь пребывания чертовски подозрительны. Но как бы там ни было, придется нам от него отстать: если б он убил или помогал убийце, то не ошибся бы насчет времени. Он до смерти напуган, и его можно понять. Но то, что он не знает про время, снимает с него подозрения не хуже железного алиби на два часа дня.

— Гораздо лучше, дружище. Когда у кого-то обнаруживается железное алиби, тут-то я и начинаю его подозревать. Хотя алиби Уэлдона на два часа, похоже, столь же железное. Но вот если кто-то примется клясться с пеной у рта, что ровно в два часа видел Уэлдона за каким-нибудь невинным занятием, — значит, пора плести ему пеньковый галстук. Разве что, конечно…

— Что?

— Я хотел сказать — разве что Уэлдон сговорился с кем-нибудь убить Алексиса и само убийство совершил другой человек. Скажем, например, Уэлдон и Шик были в сговоре, Шик должен был совершить свое черное дело, например, в одиннадцать часов, а Уэлдон в это время обеспечивал себе алиби, и допустим, что-то пошло не так и убийство удалось совершить только в два, а Уэлдон, предположим, об этом не знает и придерживается первоначального расписания — как вам?

— Многовато допущений. У Шика — или кто он там — была масса времени связаться с Уэлдоном. Вряд ли он такой дурак, что не сообщил бы ему.

— Верно. Это объяснение не годится. Шик не подходит.

— Кроме того, у Шика у самого есть железное алиби на два часа.

— Я знаю. Поэтому и подозреваю его. Но я имел в виду, что Шик — человек свободный. Даже если он побоялся встретиться с Уэлдоном, он мог написать или позвонить по телефону, да и Уэлдон, в свою очередь, тоже. У вас не сидит в кутузке кто-нибудь подходящий? А может, внезапная смерть? Единственное, что приходит мне в голову, — это что сообщник был в таком месте, откуда ни с кем не свяжешься: либо в холодной, либо в деревянном футляре с латунными ручками.

— Или, может, в больнице?

— Или, как вы говорите, в больнице.

— Это мысль, — сказал Глейшер. — Мы займемся этим, милорд.

— Не повредит. Хотя я не очень-то в это верю. Похоже, я в последнее время, как говорится, потерял веру. Что ж, слава богу, пора ужинать, этого у нас никто не отнимет. Эге-гей, что за оживление?

Суперинтендант Глейшер выглянул в окно. С улицы доносился какой-то топот.

— Там что-то несут в мертвецкую. Интересно… Дверь распахнулась настежь, и ввалился мокрый и торжествующий инспектор Ампелти:

— Простите, сэр. Добрый вечер, милорд. Мы нашли тело!

Глава XXI Свидетельствуют свидетели

Заслышав «Я убит»,

Тотчас тюремщик мертвых склеп откроет,

Моря расступятся и отворятся горы,

Чтоб вышел погребенный.

«Книга шуток со смертью»

Пятница, 26 июня

Дознание по делу о смерти Поля Алексиса состоялось 26 июня. Инспектор Ампелти не скрывал облегчения и открыто торжествовал. Долгие годы (как ему казалось) он пытался расследовать нечто неосязаемое. Не будь сделанных Гарриет фотографий, он мог бы в минуту душевной слабости решить, что никакого трупа и не было. А теперь он определенно был — наяву и во плоти. Ну, относительно во плоти. Правда, труп не настолько помог расследованию, как надеялся инспектор. Не лежал на блюде, снабженный биркой «Самоубийца, не кантовать» или «Жертва убийства, последняя модель. Труп от Шика». Однако труп был, а это уже кое-что. Вслед за лордом Питером (который, похоже, специализировался на мнемонических стишках) Ампелти мог повторить:

Бурно обсуждался вопрос, следует ли выкладывать сразу все, что удалось выяснить, или лучше попридержать некоторые улики и подозрения, на время отложив дознание. В конце концов было решено, что все пойдет как пойдет. Может, что полезное и выйдет, заранее не угадаешь. В любом случае потенциальные подозреваемые к этому времени должны были хорошо понимать свое положение. Некоторые улики — например, подкову — полиция могла, конечно, до поры оставить про запас.

Первым давал показания инспектор Ампелти. Он вкратце объяснил, что тело погибшего плотно застряло в глубокой расщелине у дальнего конца рифа, называемого Жерновами, откуда его с большим трудом удалось извлечь с помощью водолазов и драги. В расщелине труп, по всей видимости, оказался из-за сильного волнения на море, наблюдавшегося на прошлой неделе. Обнаружилось, что труп, хотя и значительно раздулся под воздействием образовавшихся внутри газов, не смог всплыть из-за пояса, в который были зашиты 300 фунтов золотом (шум в зале).

Инспектор предъявил пояс и золото (каковые были осмотрены присяжными с любопытством и трепетом), а также найденный у покойного паспорт, в котором недавно была проставлена французская виза. В нагрудном кармане умершего были еще два предмета, представляющих интерес. Первый — фотография очень красивой девушки с русскими чертами лица и жемчужной диадемой на голове. На ней мелким почерком, на вид иностранным, было написано имя «Феодора». Никаких указаний на происхождение фото, как и следов рамки, не было. Снимок сохранился довольно хорошо, так как лежал в одном из отделений добротного кожаного бумажника, который до некоторой степени его защитил. В бумажнике также лежали несколько купюр, марки и обратная половина билета от Уилверкомба до полустанка «Дарли», датированного 18-м июня.

Вторая находка оказалась более загадочной. Это была четвертушка бумаги, исписанная, но так пострадавшая от крови и морской воды, что прочесть ничего не получалось. Листок лежал не в бумажнике, а позади него. То, что можно было разобрать, было написано заглавными печатными буквами фиолетовыми чернилами, которые, хоть и сильно расплылись, все же относительно хорошо перенесли недельное пребывание в воде. Несколько фраз удалось разобрать, однако яснее не стало. Один из абзацев, к примеру, начинался музыкально — SOLFA, — но быстро скатился до TGMZ DXL LKKZM VXI, а конец его скрывало грязно-красное пятно. Ниже шло AIL АХН NZMLF, NAGMJU KG КС и MULBY MS SZLKO, а заключительные слова (возможно, подпись) были такие: UFHA AKTS.

Коронер спросил, не может ли Ампелти пролить свет на этот документ. Тот ответил, что, возможно, это сумеют сделать два свидетеля, и уступил место миссис Лефранк.

Квартирная хозяйка была в страшном волнении, слезах и обильной пудре. Ее спросили, опознала ли она тело. Она ответила, что смогла опознать его по одежде, волосам, бороде и по кольцу, которое покойный всегда носил на левой руке.

— Но про его бедное лицо, — всхлипывала миссис Лефранк, — я ничего сказать не могу, даже его родная мать не смогла бы, а я-то ведь любила его как сына. Эти жуткие твари все лицо ему обглодали! Убей меня гром, если я съем еще хоть одного омара или краба! В былые денечки я съела немало омаров с майонезом, но я же не знала и не удивлюсь, если теперь мне станут сниться кошмары, еще бы, как подумаешь, откуда они берутся, эти чудовища!

Суд содрогнулся, а управляющие «Гранд-отеля» и «Бельвю», сидевшие среди публики, спешно отослали записки каждый своему шеф-повару, категорически запретив готовить крабов и омаров по крайней мере две недели.

Затем миссис Лефранк сообщила, что Алексис нередко получал письма из-за границы и очень много времени тратил на то, чтобы их прочитать и на них ответить. А последнее письмо получил во вторник утром, после чего взволновался и стал какой-то странный. А в среду оплатил все счета и сжег изрядное количество бумаг, а вечером поцеловал ее и туманно упомянул, что в ближайшем будущем, возможно, уедет. А в четверг утром ушел из дому, почти не позавтракав. Не взял с собой никакой одежды, но захватил ключ от двери, словно собирался вернуться.

Ей показали фотографию. Она ее никогда раньше не видела, и ту, кто на ней, тоже не видела, и никогда не слышала, чтобы Алексис упоминал о ком-то по имени Феодора. Она не слышала ни о каких женщинах в его жизни, кроме Лейлы Гарленд, с которой он расстался некоторое время назад, и миссис Уэлдон, с которой он был помолвлен.

После такого заявления все, разумеется, обернулись на миссис Уэлдон. Генри передал ей флакон с нюхательными солями и что-то сказал, а она ответила слабой улыбкой.

Следующей выступила Гарриет Вэйн — она подробно рассказала о том, как нашла труп. Коронер с особым вниманием расспрашивал ее о позе, в которой лежало тело, и о состоянии крови. Гарриет оказалась хорошим свидетелем: натренировавшись на детективных романах, она умела связно излагать подробности такого рода.

— Он лежал, а колени были подтянуты к животу, словно подогнулись при падении. Одежда была в полном порядке. Левая рука согнута в локте, и кисть находилась точно под горлом. Правая рука свисала с края скалы сразу под головой трупа. Обе руки и туловище спереди были мокрые от крови. В углубление скалы под горлом натекла лужица. Когда я его нашла, кровь еще стекала каплями по скале. Я не могу сказать, была ли кровь в углублении разбавлена морской водой. На верхней поверхности скалы крови не было. На теле, кроме рук и туловища, тоже не было. Все выглядело, как будто горло покойного было перерезано, когда он стоял, нагнувшись вперед, — как человек нагибается над раковиной или тазом. Когда я сдвинула тело, кровь легко и обильно полилась из рассеченных сосудов. Я не заметила, успели ли брызги крови высохнуть на солнце. Вряд ли, потому что и лужу, и кровь, натекшую под трупом, закрывал от прямых лучей сам труп. Когда я приподняла труп, кровь хлынула, как я уже сказала, и потекла по скале. Она была вполне жидкой и текла свободно. Я ощупала рукава и пиджак, а также перчатки на руках покойного. Они пропитались кровью, на ощупь были мягкие и мокрые. Не заскорузлые и не липкие. Мягкие и мокрые. Я раньше видела пропитанные кровью бинты и знаю, что свернувшаяся кровь заскорузлая или липкая. Одежда трупа выглядела совсем иначе. Она выглядела так, словно была пропитана свежей кровью. На ощупь тело было теплым. А скала была горячей, потому что день стоял жаркий. Я не двигала тело — только сначала чуть-чуть повернула и подняла голову. Теперь жалею, что не попыталась оттащить его на пляж, но я решила, что мне не хватит на это сил, и понадеялась, что смогу быстро привести подмогу.

Коронер сказал, что присяжные вряд ли станут винить мисс Вэйн за то, что она не попыталась перенести тело, и похвалил ее за присутствие духа, с каким она сделала фотографии и изучила улики. Фотографии передали присяжным. После того как Гарриет поведала о различных трудностях, которые ей пришлось преодолеть, чтобы связаться с полицией, ей разрешили сойти со свидетельской трибуны.

Следующим свидетелем был полицейский врач доктор Фенчерч. Изучив фотографии и труп, он пришел к выводу, что горло покойного было полностью рассечено одним ударом острого режущего инструмента. Омары и крабы объели почти все мягкие ткани, но здесь очень пригодились фотографии, поскольку по ним четко видно, что горло было перерезано с первой попытки без предварительных поверхностных разрезов. Это подтверждается состоянием мышечной ткани, на которой нет никаких следов повторного разреза. Все большие сосуды и мышцы шеи, включая сонную артерию и яремные вены, а также гортань, были полностью разрезаны. Рана начиналась высоко под левым ухом и шла вниз к правой стороне шеи, проникая вглубь до самого позвоночного столба, который, однако, не был задет. Врач заключил, что разрез был произведен слева направо. Такой характер ранения может свидетельствовать о самоубийстве, совершенном правшой. Однако так же выглядела бы и рана, нанесенная убийцей, при условии, что в момент совершения убийства он стоял за спиной у жертвы.

— Такая рана конечно же даст сильное кровотечение?

— Да.

— Если убийца стоял так, как вы описали, его руки и одежда должны были изрядно замараться кровью?

— Его правая рука — вероятно. Одежда могла остаться совсем чистой, поскольку тело жертвы ее загораживало.

— Провели ли вы вскрытие, чтобы убедиться, что не было другой возможной причины смерти?

Доктор, слегка улыбаясь, ответил, что в соответствии с протоколом вскрыл голову и тело, но не обнаружил ничего подозрительного.

— Какова, по вашему мнению, причина смерти?

Продолжая улыбаться, доктор Фенчерч сказал, что, по его мнению, причиной смерти стало сильное кровотечение в сочетании с рассечением дыхательных путей. То есть покойный умер из-за перерезанного горла.

Коронер, будучи юристом, не мог оставить за экспертом-медиком последнее слово.

— Я не собираюсь каламбурить, — заметил он ядовито. — Я спрашиваю, следует ли понимать вас так, что причиной смерти была рана в горле, или существует хоть какая-то вероятность, что покойный был убит иным способом, а горло было перерезано позже, чтобы создать видимость самоубийства?

— А, понимаю. Могу утверждать следующее: несомненно, перерезанное горло стало прямой причиной смерти. То есть этот человек, несомненно, был жив в тот момент, когда горло было перерезано. Из тела вытекла вся кровь. Сказать по правде, я никогда не видел столь обескровленного тела. Кровь немного свернулась возле сердца, но на удивление незначительно. Однако именно этого следует ожидать при такой большой ране. Если бы он был мертв в момент нанесения раны, кровотечение, конечно, было бы небольшим или бы его вовсе не было.

— Совершенно верно. Хорошо, что мы это выяснили. Вы сказали, что перерезанное горло стало прямой причиной смерти. Что именно вы имели в виду?

— Я имел в виду, если допустить малейшую вероятность, что покойный мог также принять яд. Случается, что самоубийцы таким образом подстраховываются. Однако на вскрытии мы не нашли никаких признаков отравления. Если желаете, я могу провести анализ содержимого внутренностей.

— Спасибо, возможно, это не помешает сделать. Полагаю, столь же вероятно, что кто-то дал жертве наркотик, перед тем как нанести удар, то есть рану, перерезав ей горло?

— Разумеется. Ему могли заранее датьснотворное, чтобы на него легче было напасть.

Здесь инспектор Ампелти встал и попросил коронера обратить внимание на показания Гарриет и на фотографии, где видно, что покойный пришел к скале своими ногами и один.

— Спасибо, инспектор, мы до этого еще дойдем. Позвольте мне закончить с медицинским свидетельством. Доктор, вы слышали рассказ мисс Вэйн о том, как она нашла тело, и ее заявление, что в два часа десять минут кровь все еще была жидкой. Какой вывод относительно времени смерти вы можете сделать?

— Скажу, что смерть наступила за несколько минут до обнаружения тела. Самое раннее — в два часа.

— Быстро ли умирает человек, когда его горло перерезано описанным способом?

— Он умирает мгновенно. Благодаря спазматическим сокращениям сердце и артерии могут еще несколько секунд качать кровь, но человек будет мертв с того момента, как перерезаны крупные сосуды.

— Значит, мы можем считать доказанным, что рана была нанесена не раньше двух часов?

— Да. Два часа — самое раннее. Я склонен считать, что это случилось позднее.

— Спасибо. Еще только один вопрос. Вы слышали, что недалеко от тела была найдена бритва. Инспектор, будьте любезны, передайте вещественное доказательство свидетелю. Как вы считаете, доктор, соответствует ли характер раны этому орудию?

— Бесспорно. Эта или похожая бритва — идеальный инструмент для нанесения такой раны.

— Как вы считаете, требуется ли для такого удара большая физическая сила?

— Да, требуется значительная сила. Но не исключительная. Все зависит от обстоятельств.

— Пожалуйста, поясните, что вы имеете в виду.

— Известны случаи, когда подобные раны наносили себе самоубийцы среднего или даже хилого телосложения. В случае убийства многое зависит от того, была ли жертва способна оказать серьезное сопротивление.

— Нашли ли вы на теле какие-либо следы насилия?

— Совершенно никаких.

— Следов удушения или побоев нет?

— Нет. Не было ничего примечательного, за исключением естественного воздействия воды и полного отсутствия трупных пятен. Последнее, на мой взгляд, объясняется малым количеством крови, оставшейся в теле, а также тем обстоятельством, что тело не лежало в одном положении, но вскоре после смерти было смыто со скалы и болталось в воде.

— По вашему мнению, состояние тела указывает на самоубийство или на убийство?

— По моему мнению и с учетом всех обстоятельств, самоубийство представляется более вероятным. Единственный довод против него — отсутствие поверхностных порезов. Самоубийства довольно редко удаются с первой попытки, хотя бывает и такое.

— Спасибо.

Следующим свидетелем была Лейла Гарленд, которая подтвердила показания миссис Лефранк, касающиеся шифрованных писем. Это, естественно, привело к вопросам об отношениях мисс Гарленд и мистера Алексиса. Из ее ответов следовало, что эти отношения отличало строгое, прямо-таки викторианское целомудрие, что мистер Алексис ужасно страдал, когда мисс Гарленд пришлось положить конец их дружбе, что мистер Алексис был совершенно не тот человек, чтобы покончить с собой, что, с другой стороны, мисс Гарленд ужасно грустно думать, что он мог совершить опрометчивый поступок из-за нее, что мисс Гарленд никогда не слышала о женщине по имени Феодора, но, конечно, бог знает, каких глупостей мистер Алексис мог натворить от отчаяния после того, как их дружба закончилась, что мисс Гарленд сто лет в глаза не видела мистера Алексиса и ума не приложит, почему кто-то решил, что это кошмарное дело вообще связано с ней. Что касается писем, то мисс Гарленд думала, что мистера Алексиса шантажировали, но никаких доказательств представить не могла.

Теперь стало ясно, что ничто на свете не спасет миссис Уэлдон от выступления в суде. Она вышла к свидетельской трибуне, облаченная в темный, почти вдовий костюм. Возмущенно отвергла предположение, будто Алексис мог покончить с собой из-за Лейлы Гарленд, да и из-за чего бы то ни было другого. Она-то лучше всех знает, что Алексис не питал привязанности ни к кому, кроме нее самой. Миссис Уэлдон признала, что не может объяснить происхождение портрета с подписью «Феодора», но с негодованием заявила, что вплоть до последнего дня своей жизни Алексис лучился счастьем. Она видела его накануне вечером и ждала новой встречи с ним в четверг утром в Зимнем саду. Он так и не пришел, и она твердо уверена, что какой-то злоумышленник заманил его в гибельную ловушку. Он часто говорил, что боится большевистского заговора, и, по ее мнению, полиции следует искать большевиков.

Это эмоциональное выступление вызвало некоторое волнение среди присяжных. Один из них встал и спросил, предпринимает ли полиция какие-либо меры, чтобы вычистить подозрительных иностранцев, которые живут поблизости или околачиваются тут без дела. Он лично встречал на дороге нескольких бродяг самого неприятного вида. Он также заметил с горечью, что в том самом отеле, где работал Алексис, один из профессиональных танцоров — француз, и в оркестре Зимнего сада немало иностранцев. Да и сам покойник тоже был иностранцем. То, что он принял британское подданство, ничего не меняет. Что этой иностранной шушере на берег-то сойти позволили, когда два миллиона коренных британцев сидят без работы, — позор! Он говорит как член партии Свободной торговли в Империи^[750] и Комитета общественного здоровья.

Затем вызвали мистера Поллока. Он признал, что около двух часов пополудни в день смерти Алексиса шел на лодке вблизи Жерновов, но настаивал, что был далеко в море и не видел ничего, что предшествовало появлению там Гарриет. Он в ту сторону вообще не смотрел, он занимался своим делом. Он уклонился от ответа на вопрос, что это было за дело, и упрямо утверждал, что ничего не знает. Его внук Джем (вернувшийся из Ирландии) кратко подтвердил показания деда, прибавив, что сам он осматривал берег в бинокль, а было это, думается, в 13.45. На скале Утюг кто-то был: сидел или, может, лежал, — но мертвый он был или живой, Джем сказать не мог.

Последним давал показания Вильям Шик, который рассказал историю о бритве почти теми же словами, какими рассказывал ее Уимзи и полицейским. Коронер, глядя в записку, переданную ему Ампелти, подождал, пока он закончит, а затем спросил:

— Это случилось, вы говорите, во вторник, 16 июня, в полночь?

— Сразу после полуночи. Незадолго до того, как этот человек ко мне подошел, я слышал, как пробили часы.

— Тогда был прилив или отлив?

Тут Шик первый раз запнулся. Он принялся озираться, будто заподозрил ловушку, нервно облизнул губы и ответил:

— Я в приливах не разбираюсь. Я не местный.

— Но в вашем трогательном рассказе о встрече с покойным упоминался шум моря, бьющегося о камни набережной. Не следует ли из этого, что был прилив?

— Пожалуй, так.

— Удивитесь ли вы, узнав, что на самом деле 16-го числа сего месяца в полночь был пик отлива?

— Возможно, я просидел там дольше, чем думал!

— Вы просидели там шесть часов?

Молчание.

— Удивитесь ли вы, узнав, что море достигает набережной только в самый разгар полной воды и в тот день этот момент наступил около шести часов вечера?

— Могу только сказать, что я, должно быть, ошибся. Больное воображение сыграло со мной шутку.

— Вы продолжаете утверждать, что ваша беседа состоялась в полночь?

— Да, в этом я уверен.

Коронер отпустил мистера Шика, наказав ему впредь быть аккуратнее, заявляя что-либо в суде, и снова вызвал инспектора Ампелти, чтобы тот рассказал о личности Шика и его перемещениях.

Затем он подытожил услышанные свидетельства, не пытаясь скрыть, что, по его мнению, покойный покончил с собой (миссис Уэлдон бессвязно запротестовала). А решать, были ли у него на то причины, не в компетенции присяжных. Высказывались различные соображения о мотивах, и присяжным следует помнить, что покойный был русский по происхождению, а значит, легковозбудимый человек, склонный к меланхолии и отчаянию. Коронер сам прочел немало русских романов и может заверить присяжных, что для этого несчастного народа самоубийства — не редкость. Тем, кому повезло родиться британцами, трудно это понять, но присяжные могут поверить ему на слово. Им представлено четкое свидетельство о том, как в руки Алексиса попала бритва, и, по его мнению, не следует придавать слишком большое значение ошибке Шика насчет прилива. Алексис не брился, так зачем еще ему могла понадобиться бритва, как не для того, чтобы покончить с собой? Он (коронер), однако, будет абсолютно беспристрастен и назовет несколько обстоятельств, которые ставят под сомнение гипотезу о самоубийстве. Это обратный билет, который купил Алексис. Это паспорт. Это золото, зашитое в пояс. Все это наводит на мысль, что покойный намеревался покинуть страну. Даже если и так — разве не мог он в последний момент пасть духом и выбрать самый быстрый способ бежать из страны и от самой жизни? Странно еще и то, что он, судя по всему, покончил с собой в перчатках, но самоубийцы вообще люди странные. И, наконец, имеются показания миссис Уэлдон (которой мы приносим глубочайшие соболезнования) касательно душевного состояния покойного, но они противоречат показаниям Вильяма Шика и миссис Лефранк.

Одним словом, это был человек русского происхождения и с русским темпераментом, измученный страстями, а также таинственными письмами и, очевидно, находившийся в нестабильном состоянии духа. Он привел в порядок свои мирские дела и раздобыл бритву. Его нашли в уединенном месте, куда он, очевидно, добрался в одиночку, нашли мертвым, а рядом с его рукой лежало роковое орудие. Рядом на песке не было других следов, кроме его собственных. Его обнаружили почти сразу после смерти, так что никакой убийца не успел бы скрыться с места преступления, двигаясь по берегу. Свидетель Поллок присягнул, что в момент, когда наступила смерть, был далеко в море и не видел поблизости других судов. Его показания подтверждает мисс Вэйн. Кроме того, мы не услышали свидетельств, что у кого-либо был хоть малейший мотив для убийства, разве что присяжные решат обратить внимание на туманные предположения насчет шантажистов и большевиков, ни на йоту не подтвержденные доказательствами.

Слушая это резюме, в котором так кстати пришлись упущения и допущения, Уимзи с ухмылкой смотрел на Ампелти. Ни слова о расщелинах в скале, о подковах или о наследстве миссис Уэлдон. Присяжные перешептывались. Повисла тишина. Гарриет посмотрела на Генри Уэлдона. Тот сурово хмурился, не обращая внимания на мать, которая что-то взволнованно говорила ему на ухо.

Вскоре старшина присяжных поднялся на ноги. Это был дородный мужчина, похожий на фермера.

— Мы все согласны с тем, — объявил он, — что покойный умер от перерезания горла, и большинство из нас считают, что он сам себя убил, но некоторые (тут он покосился на Свободного торговца) уперлись, что это большевики.

— Достаточно вердикта большинства, — сказал коронер. — Я правильно понял, что большинство за самоубийство?

— Да, сэр, — ответил старшина и добавил громким шепотом: — Я же тебе говорил, Джим Коббл!

— Значит, ваш вердикт гласит, что покойный умер, перерезав себе горло.

— Да, сэр. — (Еще немного посовещавшись.) — Мы хотели бы добавить, что, как мы считаем, нужно ужесточить законы об иностранцах, потому что покойный был иностранцем, а самоубийства и убийства не к лицу курорту, куда столько людей приезжает отдыхать.

— Это не годится, — возразил оскорбленный коронер. — Покойный был натурализованный англичанин.

— А это без разницы, — не уступил присяжный. — Мы считаем, тем более законы надо ужесточить. Мы все так думаем. Запишите это, сэр, такое наше мнение.

— Получайте, — сказал Уимзи. — Вот на ком зиждется империя. Как только империя ступает на порог, логика тут же выпрыгивает в окно. Так… похоже, это все. Послушайте, инспектор.

— Милорд?

— Куда вы денете этот клочок бумажки?

— Пока не знаю, милорд. Вы думаете, он на что-то еще годен?

— Да. Отошлите его в Скотленд-Ярд и попросите отдать экспертам-фотографам. Цветные фильтры творят чудеса. Свяжитесь со старшим инспектором Паркером — он проследит, чтобы листок попал туда, куда надо.

Инспектор кивнул:

— Так и сделаем. Уверен, эта бумажка сослужит нам службу, дайте только ее разобрать. Пожалуй, это самое странное дело за всю мою жизнь. Со стороны — как есть самоубийство, вот только пара неясностей. Причем стоит присмотреться к этим неясностям, как они тут же будто растворяются. Во-первых, этот Шик. Я думал, что мы хотя бы на одном его подловили. Но нет! Я заметил, что эти сухопутные крысы в девяти случаях из десяти не могут отличить прилива от отлива и не знают, прибывает вода или убывает. Я считаю, что он врет, и вы тоже так считаете, но не могут же присяжные повесить человека за то, что он не отличает полной воды от малой. Мы за ним последим, но задержать его вряд ли получится. Присяжные решили, что это самоубийство (что нам в некотором смысле на руку), и если Шик захочет уехать, мы его не остановим. Разве что оплачивать ему жилье и пропитание в течение неопределенного времени, но это не понравится налогоплательщикам. У него нет постоянного адреса, да при такой профессии это и понятно. Мы разошлем просьбу держать его под наблюдением, но больше ничего не можем сделать. И он, разумеется, снова сменит имя.

— Он не на пособии?

— Нет. Говорит, у него независимая натура, — фыркнул инспектор. — Должен сказать, это само по себе подозрительно. Кроме того, он ведь получит награду от «Морнинг стар» и некоторое время не будет нуждаться ни в каком пособии. Но мы все равно не сможем заставить его остаться в Уилверкомбе за свой счет.

— Свяжитесь с мистером Гарди: возможно, газете удастся немного потянуть с выплатой награды. И если Шик за ней не явится, мы будем точно знать, что с ним что-то нечисто. Презрение к деньгам, инспектор, — вот корень… ну, во всяком случае, несомненный признак всех зол^[751].

Инспектор усмехнулся:

— Мы с вами думаем одинаково, милорд. Как-то странно, когда человек не берет то, что ему дают. Вы правы. Я поговорю с мистером Гарди. И попытаюсь устроить так, чтобы Шик побыл тут еще пару дней. Если он в чем-то замешан, то побоится вызвать подозрения и не попытается сбежать.

— Если он согласится остаться, это будет гораздо подозрительнее.

— Да, милорд, но он об этом не подумает. Он не захочет поднимать шум и, полагаю, все же останется, хотя бы ненадолго. Я тут подумал — не сможем ли мы задержать его по какому-нибудь другому пустяковому поводу. Не знаю, конечно, но на вид он скользкий тип, и не удивлюсь, если отыщется причина для ареста.

И он подмигнул.

— Подставить его хотите, инспектор?

— Боже милостивый, конечно нет, милорд. В этой стране такое невозможно. Но люди то и дело нарушают закон по мелочи. Есть уличные пари, есть нарушение порядка в пьяном виде, а то еще покупка спиртного в неурочное время — всякая всячина, которая порой очень пригождается.

— Вот это да! — восхитился Уимзи. — Впервые на моей памяти кто-то помянул этот закон добром^[752].

Что ж, мне пора. Здравствуйте, Уэлдон! Не знал, что вы здесь.

— Не нравится мне все это, — сказал мистер Уэлдон, неопределенно махнув рукой. — Сколько же глупостей люди мелют, а? Дело-то вроде ясное как день, но мать продолжает твердить о большевиках. Коронерским вердиктом ее не проймешь. Женщины! Можно с пеной у рта объяснять им что угодно и доказывать, а они знай блеют свою чепуху. К тому, что они говорят, нельзя относиться серьезно, правда?

— Не все они одинаковы.

— Говорят. Но это говорят те же, кто проповедует эту чепуху насчет равенства. А возьмите мисс Вэйн. Милая девушка, ничего не скажешь, и выглядит пристойно, когда возьмет на себя труд приодеться…

— Что мисс Вэйн? — резко спросил Уимзи. И тут же подумал: «Черт побери эту любовь. Я теряю легкость в общении».

Уэлдон ухмыльнулся:

— Не хочу сказать ничего плохого. Я только вот о чем — возьмите ее показания. Откуда такой девушке знать про кровь и так далее — понимаете, о чем я? Женщинам вечно кажется, что кровь льется ручьями. Начитаются романов. «По локоть в крови». И подобной дряни. Ничем их не убедишь. Видят то, что, как они думают, должны видеть. Понимаете меня?

— Да вы знаток женской психологии, — серьезно ответил Уимзи.

— Уж женщин-то я знаю, — самодовольно кивнул Уэлдон.

— Вы хотите сказать, что они мыслят трюизмами.

— А?

— Избитыми фразами. «Материнская любовь сильнее всего», «собаку и ребенка не обманешь», «не место красит человека, а человек место», «страдание очищает душу» — такая вот болтовня, и не важно, что жизнь подтверждает обратное.

— Э-э-э… да, — ответил Уэлдон. — Я что хочу сказать: они говорят не то, что было на самом деле, а то, что они думают, будто было.

— Я понял, что вы имели в виду.

Уимзи подумал, что если кто-то и грешит повторением штампов, не понимая их смысла, то как раз Уэлдон. Причем он произносит эти волшебные заклинания с гордым видом — явно считает, что сам до них додумался.

— На самом деле вы, кажется, хотите сказать, — продолжил Уимзи, — что на показания мисс Вэйн вообще нельзя полагаться? Вы говорите: «Она слышит крик, находит человека с перерезанным горлом, а рядом с ним — бритву, все это выглядит так, будто он только что покончил с собой, следовательно, она считает само собой разумеющимся, что он только что покончил с собой. Тогда кровь должна еще течь. Поэтому она убеждает себя, что кровь еще текла». Так, что ли?

— Да, так.

— И на этом основании присяжные выносят вердикт «самоубийство». Но мы-то с вами знаем женщин и знаем, что показания мисс Вэйн, скорее всего, неверны. Следовательно, это вполне могло быть убийство. Так?

— Э-э-э… нет, я не это имею в виду, — запротестовал Уэлдон. — Я совершенно уверен, что это самоубийство.

— Тогда чем вы недовольны? Все ведь очевидно. Если бы его убили после двух часов, мисс Вэйн бы увидела убийцу. Она не видела убийцы. Следовательно, это было самоубийство. Версия о самоубийстве держится именно на свидетельстве мисс Вэйн, из показаний которой следует, что жертва умерла после двух часов. Разве не так?

Уэлдон некоторое время сражался с этим удивительным логическим умозаключением, но не сумел обнаружить ни petitio elenchi^[753], ни нераспределенного среднего члена, ни ошибочной главной посылки. Его лицо просияло.

— Конечно. Да. Я понял. Ясно как день — это должно быть самоубийство, а показания мисс Вэйн это подтверждают. Значит, она все-таки права.

Этот чудовищный силлогизм еще хуже предыдущего, подумал Уимзи. Человек, способный так рассуждать, не способен рассуждать вовсе. Уимзи сочинил собственный силлогизм.

Человек, совершивший это убийство, не дурак.

Уэлдон дурак.

Следовательно, Уэлдон этого убийства не совершал.

Пока что все звучит здраво. Но тогда почему Уэлдон так беспокоится? Можно предположить, что его тревожит отсутствие прочного алиби на два часа. Это тревожит и самого Уимзи. Лучшие убийцы всегда обзаводятся алиби на время убийства.

Тут его внезапно озарила догадка и, словно прожектор, осветила самые темные уголки разума. Господи боже! Если он прав, Уэлдон — кто угодно, только не дурак. Он один из самых хитроумных преступников, каких только может встретить сыщик. Уимзи вгляделся в упрямое лицо Уэлдона. Возможно ли это? Да, возможно, и замысел почти что удался, не выскочи со своими показаниями Гарриет Вэйн.

Попробуем представить, как это могло быть. Уэлдон убил Алексиса на Утюге в два часа. Где-то у него была привязана кобыла. Уйдя в половине второго из «Перьев», он спустился по Хинкс-лейн и, не медля ни секунды, вскочил на лошадь. Тут ему надо было мчаться во весь дух. Допустим, он смог проскакать четыре мили за двадцать пять минут. Тогда в два часа он был в полумиле от Утюга. Нет, так не пойдет. Натянем еще чуть-чуть. Пусть он стартовал с Хинкс-лейн в 13.32 и нахлестывал кобылу так, что та неслась со скоростью девять миль в час. Тогда он почти успевает. И пусть в 13.55 Уэлдон окажется в пяти минутах быстрой ходьбы от скалы. Что тогда? Он отсылает лошадь домой. За пять минут до пробуждения Гарриет он мог отправить гнедую кобылу назад по песку. Затем идет пешком. В два часа он на Утюге. Убивает. Слышит шаги Гарриет. Прячется в расщелине. К тому времени кобыла либо убежала домой, либо достигла коттеджей и побежала вверх по дорожке, или бог с ней, с кобылой, как-нибудь уж она добралась до своего луга и ручейка. Времени в обрез, а план замысловат до идиотизма, но не так уж невыполним, как кажется на первый взгляд. Допустим, так оно все и было. А что случилось бы, если б Гарриет там не оказалось? Через пару часов прилив накрыл бы тело. Стой, Марокканский принц!^[754] Если убийца — Уэлдон, то ему не нужно, чтобы тело пропало. Ему нужно, чтобы мать знала, что Алексис мертв. Да, но в обычных обстоятельствах тело нашли бы раньше. Его искали так долго из-за свирепого юго-западного ветра и трехсот соверенов. И ведь все равно отыскали. Ну так вот. Не найди Гарриет труп тогда, когда она его нашла, — вполне можно было бы решить, что смерть наступила раньше, скажем, между одиннадцатью и половиной второго. То есть в то время, на которое есть алиби. Слишком уж рано жертва прибыла в Дарли — это наводит на мысль, что и погибла она раньше. Зачем заманивать жертву в уединенное место к 11.30, а потом два с половиной часа ждать, чтобы ее прикончить? Разве что надо создать впечатление, будто ее убили раньше? И еще ведь эта пара грубиянов — Поллок и внук, — которые признали-таки, что видели Алексиса «лежащим» на Утюге в 13.45. Они, наверное, тоже замешаны. Точно. Так и было. Убийство обставлено так, будто произошло утром. Вот почему он столь настойчиво рассказывал про алиби и про поездку в Уилверкомб. «Всегда подозревай того, у кого железное алиби» — разве это не первое правило в кодексе сыщика? И оно тут как тут — железное, даже стальное, алиби, рассчитанное на то, что его будут разглядывать в лупу, сработанное так, чтобы выдержать любые проверки, — а чего бы ему не выдержать, если оно все правда! Оно выглядит странно, потому что задумывалось как странное алиби. Оно напрашивается, просто требует расследования. А создано единственно для того, чтобы отвлечь внимание от решающего времени — двух часов. И если б только Гарриет не наткнулась на свежий труп, как гладко все бы прошло. Но Гарриет там оказалась, и стройная версия рухнула под тяжестью ее показаний. Какой удар, должно быть. Неудивительно, что Уэлдон из кожи лез, чтобы опровергнуть это досадное свидетельство насчет времени смерти. Кому, как не ему, знать, что смерть в два часа не является доказательством самоубийства, что бы ни думали присяжные. Он не дурак — он прикидывается дураком и делает это мастерски. Уимзи смутно осознал, что Уэлдон с ним прощается, — кажется, что-то говорит. Он был рад от него избавиться. Надо было все обдумать.

Уединившись в номере, он смог сосредоточиться и разложить все по полочкам.

Показания Гарриет не оставили от первоначального плана камня на камне. Что теперь станет делать Уэлдон?

Может ничего не делать, это безопаснее всего. Положиться на вердикт коронера и надеяться, что полиция, Уимзи, Гарриет и все остальные ему поверят. Но хватит ли ему на это храбрости? Может и хватить, если только в том шифрованном документе нет чего-то, что подтверждает версию об убийстве — а Уэлдон об этом знает. В этом случае (или если он потеряет голову) ему придется отступить ко второй линии обороны. Что бы это могло быть? Несомненно, алиби на два часа — настоящее время убийства.

А что он говорил про два часа? Уимзи просмотрел свои записи, которые за последнее время значительно пополнились. Уэлдон вскользь упоминал вероятного свидетеля — неизвестного, который проходил через Дарли и спросил его, который час.

Ну как же! Этот свидетель ему сразу показался подозрительным. Человек, спросивший, который час, — типичный персонаж детективов. Уимзи рассмеялся. Теперь он был уверен. Все было подготовлено для того, чтобы в случае необходимости возник такой полезный свидетель. Утреннее алиби не смогло отвлечь на себя огонь противника, и теперь на передовую бросят двухчасовое алиби. Но на этот раз оно не будет железным. Оно будет фальшивым. Вероятно, хорошим, но несомненно фальшивым.

И над мистером Генри Уэлдоном начнет сгущаться холодный мрак темницы.

— Если это было тогда, когда было, то это был Уэлдон, — сказал себе его светлость. — Если я прав, то совсем скоро объявится свидетель, подтверждающий двухчасовое алиби. А если он объявится, то, значит, я прав.

Это умозаключение было совершенно в духе мистера Уэлдона.

Глава XXII Свидетельствует манекенщица

Все люди честные, мой добрый Мельхиор, —

Ведь уж что-что, а честен ты бесспорно —

Все склонны доверять тебе.

«Торрисмонд»^[755]

Суббота, 27 июня, и воскресенье, 28 июня

Гарриет Вэйн с комфортом обосновалась в комнате покойного Поля Алексиса. Вежливое письмо от литературного агента с вопросом, будет ли новая книга готова к публикации осенью, вернуло ее к проблеме городских часов, но на ней никак не удавалось полностью сосредоточиться. По сравнению с великолепно запутанным клубком дела Алексиса ее собственный сюжет выглядел блекло и банально, а обезьяноподобный Роберт Темплтон стал, к ее досаде, все чаще выражаться как лорд Питер Уимзи. Гарриет заметила, что то и дело откладывает работу в сторону — «отстояться» (словно это чашка кофе). Романисты, когда застрянут с сюжетом, обычно склонны так поступать в надежде, что подсознание сделает работу за них и сюжет «отстоится». К несчастью, подсознание Гарриет предпочитало отстаивать другой кофе и наотрез отказывалось заниматься городскими часами. Все знают, что в таких случаях на сознание тоже рассчитывать бесполезно. Вместо работы Гарриет удобно устраивалась в кресле и читала книгу, взятую с полки Поля Алексиса, чтобы не мешать подсознанию делать свое дело.

В результате ее подсознание впитало выдающееся количество разнообразных сведений о русском императорском дворе и еще большее число романтических повестей о любви и войне в руританских государствах. Поль Алексис, очевидно, отличался строгим вкусом в беллетристике. Ему нравились истории о стройных, неотразимо прекрасных юношах, которые ухитрялись вырасти безукоризненными джентльменами, несмотря на самое неподходящее окружение, затем вдруг оказывались наследниками трона, а в последней главе, собрав сторонников, поднимали восстание, расстраивали козни злых президентов и появлялись на балконах в голубых мундирах с серебряными галунами под овации освобожденных подданных.

Иногда им помогали прекрасные и храбрые наследницы громадных состояний (англичанки или американки), отдающие все свои средства на благородное дело реставрации. Иногда юноши вопреки искушению оставались верны невестам из своих стран и в последний момент спасали их от неравных браков со злыми президентами или еще более злыми советниками. Время от времени им помогали молодые англичане, ирландцы или американцы с точеным профилем и избытком энергии, и всякий раз на их долю выпадали смертельные опасности и захватывающие приключения на суше, на воде и в воздухе. Никто, кроме злых президентов, не задумывался о таких низменных вещах, как сбор средств по обычным финансовым каналам или старые добрые политические интриги. Великие европейские державы и Лига Наций никогда не позволяли себе сказать хоть слово. Подъем и крах правительств, казалось, были частным делом, которое по-семейному утрясалось между несколькими крохотными балканскими государствами, непонятно где расположенными и не признающими никаких связей за пределами самого близкого круга. Такая литература как нельзя лучше годилась на то, чтобы высвободить подсознание, однако оно упрямо отказывалось работать. Гарриет с тяжелым вздохом обратилась к кроссвордам, прибегнув к помощи словаря Чемберса, этой библии кроссвордиста, которая обнаружилась здесь же между русской книгой в мягкой обложке и «Правом на трон».

Лорду Питеру Уимзи тоже нашлось что почитать, дабы занять и сознание, и подсознание. Это было письмо со штемпелем «Лимхерст, Хантингдоншир» следующего содержания:

Милорд!

В соответствии с распоряжениями вашей светлости

я остался здесь на несколько дней, дожидаясь, когда починят мое магнето. Я установил дружеские отношения с господином по фамилии Хогбен, владельцем жатки-сноповязалки, который хорошо знает окрестных фермеров.

От него я узнал, что состояние дел м-ра Генри Уэлдона считается несколько запутанным и что его ферма («Форвейз») заложена и перезаложена. Общеизвестно, что за последние год или два он не однажды брал ссуды в счет денег, которые рассчитывал получить от матери. Однако ввиду того, что м-с Уэлдон в последнее время к нему не приезжает и ходят слухи, что их отношения несколько испортились, возникли резонные сомнения в крепости подобных гарантий. Фермой в настоящий момент управляет некто Уолтер Моррисон, старший пахарь. Этот человек не имеет значительных достижений и, по сути, немногим лучше обычного работника, хотя и весьма опытен в своей области. То, что м-р Уэлдон оставил ферму в это время, все считают странным. В свете телеграммы вашей светлости, полученной вечером в прошлую среду, в которой говорится, что м-р Генри Уэлдон и м-р Хэвиленд Мартин — одно и то же лицо, нет необходимости сообщать вашей светлости, что м-р Уэлдон уехал из дому в воскресенье 14-го и вернулся в воскресенье 21-го лишь для того, чтобы на следующее утро вновь уехать. Сейчас на ферме задерживают жалованье работникам. Не в последнюю очередь по этой причине Моррисон никак не закончит уборку сена.

Я также слышал, что возникли какие-то неприятности с кредиторами по закладным из-за ремонта фермы, запруд, оград и т. д. Я предпринял вылазку на «Форвейз», чтобы лично осмотреть имущество, и обнаружил, что слухи о состоянии фермы соответствуют действительности. Многие постройки требуют серьезного ремонта, а межевые изгороди зияют проломами из-за того, что строительству оград и рытью канав не уделяется достаточного внимания. Дренажная система (каковая, как известно вашей светлости, в этой части страны имеет первостепенную важность) во многих местах находится в плачевном состоянии. В частности, большое поле (называемое шестнадцатиакровым) было, как мне сообщили, на всю зиму оставлено в заболоченном состоянии. Прошлым летом были начаты действия по осушению этого участка пашни, однако дело не пошло дальше закупки необходимого количества черепицы. Начать работы помешали финансовые трудности. В результате этот участок земли (который граничит с топью) сейчас заболочен и никуда не годен. К самому м-ру Уэлдону, судя по всему, в округе относятся с симпатией, вот только говорят, что он слишком вольно обходится с женщинами. Он имеет репутацию азартного игрока и часто бывает на скачках в Ньюмаркете. Ходят также слухи, что он содержит некую даму, поселив ее в уютном маленьком домике в Кембридже. Считается, что м-р Уэлдон прекрасно разбирается в животных, но несколько невежествен или небрежен в отношении земледельческой стороны фермерского дела.

За его домом смотрят пожилые супруги, выполняющие также обязанности скотника и молочницы. Они показались мне порядочными людьми, а из беседы, которую я имел с женщиной, когда та по моей просьбе любезно налила стакан молока, я заключил, что они люди честные и скрывать им нечего. Она сообщила мне, что м-р Уэлдон живет тихо и дома держится замкнуто. У него редко бывают гости, не считая местных фермеров. За шесть лет, что эта пара с ним живет, к нему трижды приезжала мать (все три раза в течение первых двух лет). Кроме того, дважды у него был гость из Лондона — невысокий бородатый джентльмен, по словам м-с Стерн (так ее зовут) — инвалид. В последний раз он гостил в конце февраля этого года. М-с Стерн проявила безукоризненную сдержанность в вопросе финансового положения ее нанимателя, но от Хогбена я знаю, что они с супругом тайком разузнают насчет нового места работы.

Это все, что я смог выяснить за то короткое время, которым располагал. (Забыл упомянуть, что я проследовал на поезде в Кембридж, нанял там автомобиль для подкрепления моей легенды и прибыл сюда в четверг около полудня.) Если ваша светлость пожелает, я могу остаться и продолжить расследование. Ваша светлость извинит меня за напоминание, что перед отправкой сорочек в прачечную рекомендуется вынуть из манжет запонки. Я весьма обеспокоен тем, что в понедельник меня, возможно, не будет рядом с вами, чтобы за этим проследить. Меня глубоко огорчит, если повторится неприятный инцидент, который произошел во время моей прошлой отлучки. Перед отъездом я не уведомил вашу светлость, что костюм в тонкую полоску ни в коем случае не следует надевать, пока не зашита дыра в правом кармане пиджака. Ее происхождение мне неизвестно, предполагаю лишь, что ваша светлость неосмотрительно носили в кармане какой-то тяжелый предмет с острым краем.

Надеюсь, ваша светлость наслаждается благоприятным климатом, а расследование продвигается, как и ожидалось. Мое почтение мисс Бэйн.

Засим остаюсь вашим покорным слугой,

Мервин Бантер

Уимзи получил эту депешу в субботу утром, а вечером представил ее на рассмотрение инспектору Ампелти, который зашел к нему с визитом.

Инспектор покивал.

— Наши сведения это подтверждают, — заметил он. — В письме вашего человека больше подробностей — какого черта черепица делает в дренажной системе? — но, думаю, можно считать доказанным, что наш друг Уэлдон застрял в небольшой финансовой дыре. Однако я к вам не за этим пришел. Дело в том, что мы нашли героиню снимка.

— Неужели? Прекрасная Феодора нашлась?

— Да. — В голосе инспектора звучало сдержанное ликование, слегка подточенное сомнением. — Прекрасная, вот только, по ее словам, она вовсе не Феодора.

Уимзи задрал кверху брови, точнее, одну бровь — ту, которой не нужно было удерживать на месте монокль.

— Если она не она, тогда кто же?

— Говорит, что ее зовут Ольга Кон. У меня с собой ее письмо. — Инспектор полез в нагрудный карман. — Хорошо написано, и почерк, надо сказать, прекрасный.

Уимзи взял листок голубой бумаги и придирчиво изучил его.

— Весьма изысканно. Такой бумагой знаменитый магазин мистера Селфриджа снабжает аристократию. Витиеватый инициал «О» на королевском синем с золотым тиснением^[756]. Почерк, как вы заметили, красивый. Эффектный. Подчеркнуто изящный конверт в тон бумаге. Отправлено с Пикадилли в пятницу вечером с последней почтой, адресовано коронеру Уилверкомба. Так-так. Посмотрим, что поведает нам сама леди.

259, Риджент-сквер, Блумсбери

Милостивый государь!

Я прочла в сегодняшней газете заметку о дознании по делу Поля Алексиса и была безмерно удивлена, увидев свою фотографию. Заверяю вас, что не имею отношения к этому делу и не могу представить, как моя фотография оказалась на теле мертвеца и почему она подписана не моим именем. Насколько мне известно, я не встречалась ни с кем по имени Алексис, а снимок подписан не моим почерком. По профессии я манекенщица, меня много фотографируют. Полагаю, мое фото попало кому-то в руки. Боюсь, о бедном м-ре Алексисе мне ничего неизвестно и помочь вам я не смогу, но я подумала, что должна написать вам и сообщить, что фотография, напечатанная в газете, — моя.

Ума не приложу, как я оказалась замешана в эту историю, но, разумеется, буду рада рассказать вам все, что знаю. Снимок был сделан около года назад в ателье братьев Фрис на Вардур-стрит. Прилагаю другой отпечаток того же снимка — убедитесь, что они одинаковые. Я тогда искала работу манекенщицы и разослала этот снимок многим руководителям больших фирм и нескольким театральным агентам. В настоящее время я — манекенщица в фирме Доре и Си на Ганновер-сквер. Я работаю у них уже шесть месяцев, они могут дать вам отзыв относительно моей репутации. Буду очень признательна, если вы сообщите, как фотография попала в руки м-ра Алексиса, поскольку мой жених очень расстроен по этому поводу. Простите за беспокойство, но я подумала, что следует поставить вас в известность. Хотя боюсь, что не могу вам помочь.

С уважением,

Ольга Кон

— Что вы об этом думаете, милорд?

— Бог его знает. Конечно, не исключено, что девушка лжет, но мне так не кажется. Тот кусочек, где говорится о сильно расстроенном джентльмене, звучит правдоподобно. Ольга Кон — похоже, русская еврейка. Не сказать чтобы голубая кровь, и, очевидно, не училась ни в Оксфорде, ни в Кембридже.

Но, хоть письмо и изобилует повторами, пишет она по делу и сообщает полезные вещи. К тому же, если фото не врет, смотреть на нее не противно. Не хотите съездить в Лондон и расспросить леди? Я предоставлю транспорт, завтра воскресенье, она, вероятно, свободна. Не отправиться ли двум беззаботным холостякам на поиски Ольги-Феодоры? Пригласим ее на чашку чаю.

Инспектор решил, что это хорошая мысль.

— Спросим, не знает ли она мистера Генри Уэлдона, этого дамского угодника. Нет ли у вас, случаем, его фотографии?

У инспектора был прекрасный снимок, сделанный фоторепортером во время дознания. Мисс Ольге Кон послали телеграмму с уведомлением о грядущем визите. Когда в полицейском участке были закончены необходимые приготовления, инспектор втиснул свое дородное тело в «даймлер» лорда Питера и на опасной скорости был доставлен в Лондон. Они приехали ночью, несколько часов отдохнули в квартире Уимзи, а утром направились на Риджент-сквер.

Риджент-сквер, наводненный чумазыми детьми и дамами сомнительных занятий, — это что угодно, только не респектабельный район. Зато жилье там сравнительно дешево для центра города. Вскарабкавшись на самый верх темной и грязной лестницы, Уимзи и его спутник, к своему приятному удивлению, обнаружили свежеокрашенную зеленую дверь с именем «Мисс О. Кон», аккуратно написанным на белой карточке, прикрепленной канцелярсними кнопками. Латунный дверной молоток в виде линкольнского чертика^[757] был отполирован до блеска. На его зов дверь сразу открыла красивая молодая женщина — та самая, что была на фото, — и улыбнулась, приглашая войти.

— Инспектор Ампелти?

— Да, мисс. Вы мисс Кон, насколько я понимаю? Это лорд Питер Уимзи, который любезно подвез меня до Лондона.

— Очень приятно познакомиться, — сказала мисс Кон. — Входите.

Она провела их в очень мило обставленную комнату с оранжевыми занавесками. Тут и там на низких столиках стояли букеты роз, и вообще в помещении витал дух богемной утонченности. У незажженного камина стоял темноволосый молодой человек семитской наружности. Он хмуро поздоровался.

— Мистер Симонс, мой жених, — представила его мисс Кон. — Пожалуйста, присаживайтесь и курите. Не желаете чего-нибудь?

От всего отказавшись и горячо желая мистеру Симонсу куда-нибудь убраться, инспектор сразу пустился в расспросы о фотографии. Но вскоре и он, и Уимзи поняли, что в своем письме мисс Кон написала чистую правду. Лучась искренностью, она многократно заверила их, что не была знакома с Полем Алексисом и никогда не давала ему фотографии с именем «Феодора» или с каким-нибудь еще. При виде его фотографии она помотала головой:

— Я совершенно уверена, что никогда в жизни его не встречала.

Уимзи предположил, что он, возможно, увидел ее на показе мод и пытался познакомиться.

— Конечно, он мог меня увидеть, меня видит очень много людей, — ответила мисс Кон с простодушной самовлюбленностью. — Разумеется, кто-то пытается и познакомиться. Девушка в моем положении должна уметь за себя постоять. Но, думаю, я запомнила бы это лицо, если бы видела его. Молодой человек с такой бородой довольно заметен, да?

Она передала фото мистеру Симонсу, и тот презрительно на него скосился. Но потом выражение его лица изменилось.

— Знаешь, Ольга, я будто бы где-то видел этого человека.

— Ты, Льюис?

— Да. Не знаю где. Но в нем есть что-то знакомое.

— Со мной ты его точно не видел, — быстро сказала девушка.

— Нет. Не знаю, теперь кажется, что я не его видел. То лицо, которое вспомнилось, было старше. Может быть, это был не живой человек, а картинка или фотография. Не помню.

— Это фото печатали в газетах, — подсказал Ампелти.

— Знаю, но я не о нем. При первом взгляде я заметил сходство с кем-то. Не уверен… Может быть, что-то в глазах…

Он задумчиво замолчал, а инспектор уставился на него, будто ждал, что он вот-вот снесет золотое яйцо. Но ничего не вышло.

— Нет, не могу вспомнить, — сказал наконец Симонс, отдавая фотографию.

— А мне и вспоминать нечего, — вставила Ольга Кон. — Надеюсь, вы мне верите.

— Я верю вам, — вдруг заговорил Уимзи, — и рискну сделать предположение. Этот Алексис был романтичный тип. Как вы думаете — он мог где-нибудь увидеть вашу фотографию и, так сказать, влюбиться в нее? Я имею в виду, что он, возможно, пал жертвой воображаемых чувств… воспылал страстью к идеалу, так сказать. Придумал, что он любим и все такое прочее, написал на фотографии необычное имя, чтобы иллюзия была полной, и так далее?

— Это возможно, — сказала Ольга. — Только очень глупо.

— Как по мне, совершенная нелепость, — хмуро произнес Ампелти. — К тому же мы хотим узнать, где он достал карточку.

— Это было совсем нетрудно, — объяснила Ольга. — Он работал танцовщиком в большом отеле. Туда приезжает масса антрепренеров, один из них и мог дать ему фотографию. Они их от агентов получают.

Инспектор Ампелти стал расспрашивать мисс Кон об этих агентах и получил три имени. У всех троих были конторы недалеко от Шафтсбери-авеню.

— Но они, скорее всего, об этом не вспомнят, — предупредила Ольга. — Они видят очень много людей. Но попробовать можно. Я буду ужасно рада, если все прояснится. Но вы мне верите, правда ведь?

— Мы верим в вас, мисс Кон, — торжественно произнес Уимзи, — так же глубоко, как и во второй закон термодинамики.

— Что вы хотите этим сказать? — с подозрением спросил мистер Симонс.

— Второй закон термодинамики, — с готовностью объяснил Уимзи, — не дает вселенной сойти с рельсов; без него время пошло бывспять, как неправильно смотанная кинопленка.

— Неужели? — воскликнула польщенная мисс Кон.

— Алтари колеблются, — продолжал Уимзи. — Мистер Томас^[758] может отринуть свой фрак, а мистер Сноуден^[759] — отречься от принципов свободной торговли, но второй закон термодинамики останется незыблемым, пока гнездится память в несчастном этом шаре^[760], под которым Гамлет разумел свою голову. Однако, посмотрев шире, можно отнести эти слова к планете, которую мы имеем счастье населять. Инспектор Ампелти, кажется, шокирован, но, уверяю вас, я не знаю более выразительного способа засвидетельствовать безоговорочную веру в вашу абсолютную честность. — Он усмехнулся. — Что мне нравится в ваших показаниях, мисс Кон, — они добавляют последний штрих к непроницаемой и темной загадке, которую мы с инспектором взялись решать. Превращают ее в ярчайший пример непостижимой бессмыслицы. Следовательно, в соответствии со вторым законом термодинамики, который гласит, что с каждым часом и минутой мы приближаемся к состоянию полного хаоса, мы можем быть совершенно уверены, что благополучно движемся в правильном направлении. Можете мне не верить, — добавил Уимзи, уносясь на крыльях воображения, — но сейчас я дошел до того состояния, когда малейший проблеск здравого смысла в этом нелепейшем деле не просто собьет меня с толку, но причинит глубокое страдание. Я расследовал неприятные дела, дела трудные, запутанные и даже противоречивые, но дело, основанное на чистейшем абсурде, мне еще не попадалось. Это что-то новенькое. Хоть я человек пресыщенный, но, признаюсь, заинтригован до мозга костей.

— Ну что ж, — подытожил инспектор Ампелти, поднимаясь на ноги, — мы очень признательны вам, мисс, за предоставленную информацию, хотя она пока что не сильно прояснила дело. Если вам придет в голову что-нибудь, связанное с этим Алексисом, или вы, сэр, сумеете вспомнить, где его видели, вы нас очень обяжете. И не обращайте внимания на то, что тут говорил его светлость. Такой уж он человек — то стихи сочиняет, то говорит вот так чудно.

Восстановив, как он полагал, душевное равновесие мисс Ольги Кон, инспектор повел своего спутника к выходу, но, пока он искал шляпу в крошечной прихожей, девушка обратилась к Уимзи.

— Этот полицейский не поверил ни одному моему слову, — взволнованно зашептала она. — Но вы-то ведь верите?

— Верю, — ответил Уимзи. — Но это потому, что я умею верить в то, чего не понимаю. Достигается упражнениями.

Глава XXIII Свидетельствует театральный агент

Ты честный человек или двуличный,

Двурушный — заговорщик и политик?

«Книга шуток со смертью»^[761]

Понедельник, 29 июня

Уимзи и инспектор Ампелти провели воскресенье в Лондоне, а в понедельник отправились на Шафтсбери-авеню. Проверка первых двух имен в списке не принесла ничего: один агент не давал никому фотографий Ольги Кон, а второй не смог припомнить вообще ничего на этот счет. Контора третьего агента, мистера Айзека Дж. Салливана, была меньше и грязнее, чем у первых двух. В приемной толпилась обычная для таких мест публика, терпеливо ожидая вызова. Инспектор сообщил свое имя печальному секретарю, который выглядел так, будто всю жизнь говорил людям «нет» и принимал на себя их гнев. Никакого результата это не принесло. Уимзи, настроенный философски, уселся на скамейку, где уже сидели восемь человек, и стал решать кроссворд в утренней газете. Инспектор ерзал. В дверях кабинета возник секретарь, на которого тут же набросились посетители. Он твердо, но без раздражения их отодвинул и вернулся за стол.

— Послушайте, молодой человек, — сказал инспектор. — Мне срочно нужно увидеть мистера Салливана. Это касается полицейского расследования.

— Мистер Салливан занят, — бесстрастно отозвался секретарь.

— Значит, придется ему освободиться.

— Чуть погодя, — ответил секретарь, переписывая что-то в большую книгу.

— У меня нет времени, — сказал инспектор и шагнул к двери.

— Мистера Салливана нет. — Секретарь с проворством угря бросился ему наперерез.

— Есть, как не быть, — возразил инспектор. — А ну-ка не препятствуйте мне в выполнении служебных обязанностей.

Одной рукой придержав секретаря, другой он распахнул дверь, открыв взорам почти раздетую юную леди, демонстрирующую свои прелести двум дородным джентльменам с большими сигарами.

— Закройте дверь, чтоб вас, — бросил один из них, даже не поглядев в их сторону. — Сквозняк устроили, к тому же так они все сюда вломятся.

— Кто из вас мистер Салливан? — спросил инспектор, не сдаваясь и хищно глядя на вторую дверь в противоположном конце комнаты.

— Салливана нет. Вы закроете дверь?

Инспектор ретировался, потерпев поражение, но был встречен в приемной громкими аплодисментами.

— Как вы думаете, старина, — спросил Уимзи, — кого этот паршивец имеет в виду: «сверкает глазами, проглотив бескрылое двуногое»? Похоже на бенгальскую тигрицу, катавшую смелых девиц^[762].

Инспектор фыркнул.

Какое-то время они ждали. Вдруг дверь кабинета снова открылась, и вышла юная леди, одетая и, очевидно, в здравом уме, поскольку улыбнулась присутствующим и сообщила своему знакомому, сидевшему рядом с Уимзи:

— Все в порядке, дорогой. «Девушка в аэроплане», первый ряд, пою, танцую, начинаю со следующей недели.

Знакомый должным образом ее поздравил, двое мужчин с сигарами и в шляпах вышли, а все собравшиеся ринулись в кабинет.

— Леди, леди, — протестовал секретарь, — так вы ничего не добьетесь. Мистер Салливан занят.

— Послушайте, — подал голос инспектор.

В этот момент дверь приоткрылась на долю дюйма, и нетерпеливый голос прорычал:

— Хоррокс!

— Я передам ему, — торопливо сказал секретарь и червем протиснулся в щель, оттеснив от двери златовласую сильфиду.

— Да хоть сам господь бог. Подождет. Запускайте ту девушку, и эй, Хоррокс…

Секретарь имел неосторожность повернуться спиной. Сильфида тотчас этим воспользовалась. На пороге завязалась перепалка. Затем дверь вдруг распахнулась и разом изрыгнула сильфиду, секретаря и очень полного мужчину, чье добродушное выражение лица полностью противоречило воинственному голосу.

— Грейс, дорогуша, даже не пытайся. Для тебя сегодня ничего нет. Зря тратишь мое время. Будь хорошей девочкой. Я дам тебе знать, когда что-нибудь появится. Привет, Филлис, снова пришла? Молодец. Ты мне можешь понадобиться на той неделе. Нет, Мэмми, седовласые матроны сегодня не нужны. Я… Эге!

Его взгляд упал на Уимзи, который застрял с кроссвордом и рассеянно озирался кругом в поисках вдохновения.

— Эй, Хоррокс! Какого черта вы мне не сказали? За что, по-вашему, я вам плачу? Тратите мое время почем зря. Эй, вы, как вас звать? Вы тут впервые, да? Мне нужен ваш типаж. Эй! Розенкранц!

В дверях возник еще один джентльмен, не такой толстый, но тоже склонный к ожирению.

— Я говорил, мы вам что-нибудь подберем! — радостно проревел первый толстяк.

— Для чего? — лениво спросил мистер Розен-кранц.

— Для чего?! — В реве послышалось негодование. — Для «Восставшего Червя»^[763], разумеется! Вы что, не видите, типаж идеально ложится? Это тот, кто вам нужен, мальчик мой. Все упадут, а? Да тут один нос вытащит вам всю пьесу.

— Все это очень хорошо, Салливан, — отвечал мистер Розенкранц, — а играть он умеет?

— Играть?! — взорвался мистер Салливан. — Ему не надо играть. Ему достаточно просто прохаживаться. Да поглядите же! Это идеальный Червь. Эй, вы, любезный, скажите что-нибудь, давайте!

— Э-э-э, дело в том, что, знаете ли, вот. — Уимзи ввинтил монокль поглубже в глазницу. — В самом деле, старина, я чувствую себя болваном.

— Вот! — торжествующе провозгласил мистер Салливан. — Не голос, а персик. Костюм носить умеет, а? Я вам лежалый товар не стал бы подсовывать, сами знаете, Розенкранц.

— Неплохо, — нехотя признал мистер Розенкранц. — Пройдитесь-ка.

Уимзи повиновался, просеменив к двери кабинета. Следом, урча, пошел мистер Салливан, за ним — мистер Розенкранц. Хоррокс в ужасе схватил Салливана за рукав.

— Осторожно, — сказал он. — Похоже, тут какая-то ошибка.

— Какая еще ошибка? — огрызнулся его начальник свистящим шепотом. — Я его не знаю, но фактура отменная, так что не лезьте.

— Главные роли играли? — спросил у Уимзи мистер Розенкранц.

Лорд Питер остановился в дверях и дерзко обвел глазами застывшую публику.

— Я играл главные роли, — объявил он, — перед всеми монархами Европы. Прочь маску! Червь восстал! Я — лорд Питер Уимзи, ищейка с Пикадилли, иду по горячему кровавому следу!

Он втащил обоих толстяков в кабинет и захлопнул дверь.

— Хороший финал, — сказал кто-то.

— Черт меня побери! — выдохнул инспектор и двинулся к двери. На этот раз Хоррокс не оказал сопротивления.

— Ай-ай-ай, — причитал мистер Салливан, разглядывая визитную карточку Уимзи. — Какая жалость. Такая фактура пропадает, а, Розенкранц? С вашим лицом вы бы озолотились.

— Тут мне, видно, ловить нечего, — сказал мистер Розенкранц, — так что пойду-ка я. Червь — чистый аспид, как писал Шекспир^[764], но не продается. Разве что лорду Питеру вздумается пойти в актеры. Он бы имел успех, а? Лорд Питер Уимзи в главной роли? Аристократия нынче не шибко в цене, но лорда Питера хорошо знают. Он чем-то занят. Теперь в моде люди, которые чем-то заняты. Лорд — это ничто, а вот лорд, который летает через Атлантику, или держит шляпный магазин, или расследует убийства, — на это могут клюнуть. Что скажете?

Мистер Салливан смотрел на Уимзи с надеждой.

— Простите, — отказался его светлость. — И речи быть не может.

— Времена сейчас непростые, но я предлагаю вам хорошие деньги, — не сдавался мистер Розен-кранц, который, казалось, воодушевлялся тем сильнее, чем стремительней добыча от него ускользала. — Что скажете насчет двух сотен в неделю, а?

Уимзи помотал головой.

— Трех сотен?

— Простите, служивый, я не продаюсь.

— Тогда пять сотен.

— А теперь простите меня, — вставил Ампелти.

— Не выйдет, — перебил его мистер Салливан. — Печально, но ничего не выйдет. Вы, должно быть, богаты, а? Какая жалость. Это ведь ненадолго. Налог на сверхприбыль, налог на наследство… Лучше берите, что дают, пока дают. Нет?

— Категорически, — сказал Уимзи.

Мистер Розенкранц вздохнул:

— Ну, тогда я лучше пойду. До завтра, Салли. И уже найдите мне что-нибудь наконец.

Он вышел не через приемную, а через дверь в дальнем конце комнаты. Мистер Салливан повернулся к своим посетителям:

— Я вам нужен? Говорите, что вам надо, и поживее. Я занят.

Инспектор показал ему фотографию Ольги.

— Эту девочку звать Кон, так? Что с ней случилось? Ни во что не влипла? Хорошая девочка. Работящая. Ничего плохого про нее не скажу.

Инспектор объяснил, что их интересует, не распространял ли мистер Салливан недавно фотографий Ольги Кон.

— Так, дайте подумать. Ее тут давненько не видно. Небось устроилась манекенщицей. Это и к лучшему. Хорошая девочка — и хорошенькая! — но актриса из рук вон, бедняжка. Погодите-ка. Где Хоррокс?

Он подошел к двери, осторожно приоткрыл ее и рявкнул в образовавшуюся щель:

— Хоррокс!

Секретарь бочком протиснулся внутрь.

— Хоррокс! Знаете это фото малышки Кон? Мы давали его кому-нибудь недавно?

— Да, сэр, разве не помните? Человек, который сказал, что ему нужен русский типаж в провинцию.

— Верно, верно. Я же помню, кто-то был. Расскажите о нем джентльменам. Мы ведь его не знаем, да?

— Нет, сэр. Он сказал, что собирает собственную труппу. Назвался… минутку. — Он достал с полки записную книжку и, послюнив палец, стал ее листать. — А, вот: Морис Вавазур.

— Имечко что надо, — пробормотал мистер Салливан. — Конечно, ненастоящее. Такие всегда ненастоящие. Он, скорее всего, Поттс или Спинк. С таким именем нельзя держать антрепризу. Несолидно. Теперь я его припоминаю. Низенький такой, с бородой. Сказал, набирает состав для романтической трагедии и ищет русский типаж. Мы ему показали Ливийскую, малышку Петровну и парочку других. Но он, помню, сразу вцепился в этот снимок. Я ему сказал, что у Петровны больше опыта, но он ответил, что это не важно. Мне этот тип не понравился.

— Вот как?

— Да. Не люблю, когда ищут хорошеньких девочек без опыта работы. Старый дядюшка Салливан, может, и не подарочек, но ничего такого не потерпит. Сказал ему, что у девчонки и так полно работы, но он ответил, что попытает счастья. Ко мне она с этим не пришла, я и решил, что она ему отказала. Если бы пришла, я б ей объяснил, что к чему. Не так уж я трясусь над своими комиссионными — спросите девочек, они вам скажут. А что, кстати, случилось? Этот Вавазур втянул ее в какую-то дрянь?

— Не совсем, — сказал Уимзи. — Она по-прежнему работает манекенщицей. Но Вавазур — инспектор, покажите мистеру Салливану ту, другую фотографию. Это он?

Салливан и Хоррокс разом склонились над фотографией Поля Алексиса и одновременно замотали головами.

— Нет, — сказал Хоррокс. — Это не он.

— Совсем не похож, — подтвердил Салливан.

— Вы уверены?

— Совсем не похож, — убежденно повторил Салливан. — Сколько этому парню? Вавазуру лет сорок, не меньше. Такой проходимец, щеки впалые, а голос сладкий, как сироп матушки Зигель^[765]. Подошел бы на Иуду.

— Или на Ричарда III, — вставил Хоррокс.

— Это если делать его скользким и подобострастным, — сказал Салливан. — Но в пятом акте я его не представляю. В эпизоде с горожанами — пожалуй. Ну, это: наверху появляется Ричард, с книгой, между двух монахов ^[766]. Дело в том, — добавил он, — что на эту роль сложно подобрать актера. Противоречивая роль, я считаю. Можете не соглашаться, но я, бывает, кое-что читаю, а потом обдумываю прочитанное, и вот что вам скажу: когда Шекспир эту роль писал, он думал о чем-то другом. В начале пьесы Ричард слишком скользкий, в конце — слишком грозный. Это неестественно. Хотя пьеса всегда идет с успехом. Потому что в ней есть энергия. Динамика. Но Ричард будто сделан из двух людей — вот что мне не нравится. Один из них такой червяк-интриган, а другой такой храбрый бузотер, ярится и рубит головы направо-налево. Как-то это не сочетается, а?

Инспектор Ампелти начал постукивать ногой об пол.

— Я всегда думал, — откликнулся Уимзи, — что Шекспир написал Ричарда таким человеком, который всегда играет роль — все драматизирует, так сказать. Я не верю, что его ярость настоящая — как и его любовь. В сцене с земляникой^[767] все становится понятно.

— Возможно, но сцена с Бэкингемом и часами^[768], а? Может, вы и правы. Разбираться в Шекспире — не мое дело, а? Мое дело — ножки хористок. Но я всю свою жизнь так или иначе связан с театром, а это ведь не только ножки и сцены в спальне. Смеетесь? Эк меня занесло. Но я вам вот что скажу: порой меня тошнит от моей работы. Доброй половине этих антрепренеров не нужны ни актеры, ни актрисы — им нужны типажи. Когда мой папаша руководил труппой, ему были нужны актеры: такие, чтоб сегодня могли играть Яго, а завтра — Брута, а в промежутках давать фарсы и водевили. Но теперь, если парень один раз успешно сыграл заику с моноклем, он до девяноста лет будет играть заик с моноклями. Бедняга Розенкранц! Ему поперек горла встал ваш отказ сыграть ему Червя. А взять опытного актера и дать ему хорошую роль — куда там! У меня есть актер на эту роль, славный малый — и талантливый. Но он имел успех в роли добродушного седого викария в «Розах над дверью» — и теперь его не берут ни на какие роли, кроме седых викариев. Его карьере конец, но кого это волнует? Только старого дядюшку Салливана, которому остается следить, откуда ветер дует, и стараться выглядеть при этом порядочным человеком.

Инспектор Ампелти поднялся:

— Мы вам очень обязаны, мистер Салливан. Не станем вас больше задерживать.

— Жаль, что не очень-то сумел вам помочь. Если еще увижу этого Вавазура, дам вам знать. Но он, скорее всего, вылетел в трубу. Вы уверены, что у малышки Кон все в порядке?

— Скорее всего, мистер Салливан.

— Хорошая девочка, — повторил мистер Салливан. — Не хотелось бы, чтоб она сбилась с пути. Знаю, знаю, вы думаете, что я старый дурак.

— Ничуть, — сказал Уимзи.

Они вышли через заднюю дверь и молча спускались по узкой лестнице.

— Вавазур, ишь ты! — проворчал инспектор. — Хотел бы я знать, кто он и чего ему было надо… Думаете, этот жирный идиот замешан?

— Уверен, Салливан здесь ни при чем. И если он сказал, что ничего не знает о Вавазуре, можете быть уверены — он не антрепренер и вообще не из театральной среды. Эти люди все друг с другом знакомы.

— Пф! Будто это нам поможет.

— Как скажете. Интересно…

— Что?

— Интересно, почему Хоррокс подумал о Ричарде III?

— Увидел, наверное, что он дрянь человек. Ричард — это ведь тот тип, который решил стать душегубом, нет разве?

— Да. Но я почему-то не думаю, что Хоррокс способен вычислить злодея по лицу. Боюсь, его полностью удовлетворяет прискорбная практика набора актеров по типажам. Вертится какая-то мысль, но какая, пока не пойму.

Инспектор что-то буркнул и споткнулся о ящик — к тому времени они вступили в окрестности Вардур-стрит.

Глава XXIV Свидетельствует школьный учитель

Смиренный, малодушный род людской.

«Книга шуток со смертью»

Понедельник, 29 июня, вторник, 30 июня

Поля Алексиса хоронили в понедельник. Было много цветов и огромная толпа зевак. Лорд Питер еще был в Лондоне вместе с инспектором, но его достойно заменил Бантер, только утром вернувшийся из Хантингдоншира. Бантер со своей неизменной предусмотрительностью принес на похороны красивый венок с приличествующей случаю надписью. Близких усопшего представляла миссис Уэлдон при поддержке Генри, одетого в парадный черный костюм. Персонал «Гранд-отеля» прислал целую делегацию и цветочную композицию в виде саксофона. Руководитель оркестра, непримиримый буквалист, говорил, что пара бальных туфель куда лучше символизировала бы жизненный путь покойного, но общественное мнение воспротивилось. К тому же буквалистом, похоже, руководила профессиональная зависть. Мисс Лейла Гарленд явилась одетой, как скорбящая вдова. К негодованию миссис Уэлдон, в самый патетический момент она бросила в могилу гигантский букет пармских фиалок, затем картинно потеряла самообладание, и ее унесли в истерике. Церемония была подробно, с фотографиями, освещена в центральной прессе, а вечером ресторан «Гранд-отеля» так переполнился, что пришлось накрыть дополнительные столы в «салоне Людовика XV».

— Вы, наверное, теперь уедете из Уилверкомба? — спросила Гарриет у миссис Уэлдон. — Он всегда будет навевать вам печальные воспоминания.

— Ну уж нет, дорогая, не уеду. Я намерена остаться здесь, пока доброе имя Поля не будет полностью восстановлено. Я точно знаю, что его убили советские бандиты. Позор полиции, которая такое допускает!

— Сделайте милость, уговорите мать уехать, — вмешался Генри. — Ей для здоровья вредно тут оставаться. Вы, наверное, и сами недолго тут задержитесь.

— Вероятно.

Казалось, тут ни у кого не осталось дел. Вильям Шик попросил в полиции разрешения покинуть город и получил его с условием, что будет сообщать о своем местонахождении. Он тут же вернулся к себе в Сигемптон, собрал вещи и двинулся на север.

— Остается надеяться, — сказал суперинтендант Глейшер, — что он будет под присмотром. Мы не можем гоняться за ним по всем английским графствам. На него ничего нет.

Когда Уимзи и инспектор во вторник утром вернулись в Уилверкомб, их встретили новостями.

— Мы нашли Перкинса, — сообщил суперинтендант.

Оказалось, что мистер Джулиан Перкинс, наняв в Дарли машину, доехал на ней до Уилверкомба, потом поездом до Сигемптона и оттуда возобновил свой пеший поход. Через двадцать миль его сбил грузовик. В результате он около недели пролежал в местной больнице без сознания. По содержимому рюкзака установить личность не удалось. Только когда пациент начал садиться и реагировать на окружающее, о нем хоть что-то узнали. Поправившись настолько, что смог участвовать в разговорах, он обнаружил, что его соседи по палате обсуждают дознание в Уилверкомбе. Слегка важничая, он заявил, что знаком с девушкой, которая нашла труп. Тут одна медсестра вспомнила, что по радио передавали сообщение о розыске некоего Перкинса в связи с этим самым делом. Позвонили в полицию Уилверкомба, и для беседы с мистером Перкинсом тотчас приехал констебль Ормонд.

Теперь-то выяснилось, почему на объявления по радио не ответил ни сам Перкинс, ни его близкие. Также стало понятно, почему никто не волновался из-за исчезновения этого джентльмена. Он работал учителем в лондонской общеобразовательной школе и сейчас находился в отпуске по состоянию здоровья. Он был холост, сирота, близких родственников не имел, а жил в небольшой гостинице возле Тоттенхэм-корт-роуд. Покидая Лондон в мае, объявил, что проведет отпуск, бродя с места на место, и постоянного адреса у него не будет. Обещал время от времени сообщать персоналу, куда пересылать письма. Так случилось, что со времени его последнего письма (отправленного 29 мая из Тонтона) никакой корреспонденции для него не приходило. Поэтому его и не думали искать. В объявлении по радио упоминалась только фамилия, и в гостинице не поняли, что мистер Перкинс, разыскиваемый полицией, — это их мистер Джулиан Перкинс. В любом случае никто не знал, где он должен быть, поэтому и сообщить ничего не могли. Полиция связалась с гостиницей, оттуда прислали почту мистера Перкинса. Она состояла из рекламной листовки дешевого портного, призыва купить билеты Ирландского тотализатора^[769] и письма от ученика, которое повествовало преимущественно о бойскаутских делах.

Мистер Джулиан Перкинс не выглядел закоренелым преступником, но кто знает? На вопросы полиции он отвечал, сидя на постели в красном больничном халате, обложенный подушками. Его голова была перебинтована, а на встревоженном небритом лице, довершая трагикомический образ, красовались большущие роговые очки.

— Итак, вы свернули со своего маршрута и пошли обратно в Дарли вместе с этой леди, — сказал констебль Ормонд. — А почему вы так поступили, сэр?

— Хотел сделать все возможное, чтобы ей помочь.

— Безусловно, сэр, что может быть естественней. Но вы ведь, собственно говоря, мало чем ей помогли.

— Да. — Мистер Перкинс принялся комкать простыню. — Она что-то говорила, чтобы идти искать труп, но как бы я стал этим заниматься? Это совершенно не мое дело. Я не слишком крепок, кроме того, приближался прилив, и я подумал…

Констебль Ормонд терпеливо ждал.

Внезапно мистер Перкинс решил облегчить душу признанием:

— Мне не хотелось идти этой дорогой. Если честно, я боялся, что где-то там притаился убийца.

— Убийца? Почему вы подумали об убийстве?

Мистер Перкинс вжался в подушки.

— Леди сказала, что это не исключено. Боюсь, я не очень храбрый человек. Видите ли, с тех пор как я заболел, у меня не в порядке нервы. И я не силен физически. Меня ужаснула сама мысль.

— Уверен, никто не упрекнет вас за это.

Напускная сердечность полицейского, казалось, напугала мистера Перкинса, словно он услышал в ней фальшь.

— А придя в Дарли, вы поняли, что молодая леди в безопасности и больше не нуждается в защите. Поэтому вы ушли, не попрощавшись.

— Да. Да. Я… я не хотел ни во что ввязываться. При моей должности это недопустимо. Учитель обязан вести себя осмотрительно. А кроме того…

— Да, сэр?

Мистер Перкинс сделал еще одно признание:

— Пока мы шли, я размышлял. И понял, что тут все очень странно. Я подумал, что девушка, может быть… Я слышал о таком… совместные самоубийства и тому подобное. Понимаете? Совсем не хотелось, чтобы мое имя звучало в связи с подобными вещами. Признаюсь, я человек робкого десятка, да и болезнь меня ослабила, а тут еще это…

Констебль Ормонд обладал некоторым воображением и развитым, хотя и примитивным, чувством юмора. Ему пришлось прикрыть улыбку рукой. Он вдруг представил, как мистер Перкинс в ужасе ковыляет на стертых ногах из огня да в полымя: в отчаянии бежит от кровавого маньяка, поджидающего его на Утюге, только чтобы оказаться в обществе коварной и безжалостной убийцы.

Констебль лизнул карандаш и начал снова:

— Безусловно, сэр. Понимаю вас. Очень неприятная ситуация. А теперь, сэр, — это исключительно для проформы — нам нужно установить перемещения всех, кто проходил в тот день вдоль берега. Вам не о чем волноваться. — Карандаш оказался химическим и оставил во рту неприятный вкус. Констебль облизнул чернильные губы розовым языком. Воспаленному воображению Перкинса он представился похожим на огромного пса, смакующего сочную кость. — Припомните, сэр, где вы могли быть около двух часов дня?

Мистер Перкинс открыл рот.

— Я… я… я… — начал он тонким голосом.

Тут вмешалась медсестра, которая все это время была поблизости.

— Надеюсь, вы скоро закончите, — раздраженно бросила она. — Пациентов нельзя волновать. А вы, двадцать второй, выпейте-ка вот это и постарайтесь успокоиться.

— Все в порядке. — Мистер Перкинс сделал глоток, и лицо его порозовело. — Вообще-то я могу точно сказать, где был в два часа дня. Так удачно, что вас интересует именно это время. Очень удачно. Я был в Дарли.

— В самом деле, — сказал мистер Ормонд. — Это замечательно.

— Да, и я могу это подтвердить. Я, понимаете, шел из Уилверкомба, а там купил крем от солнечных ожогов, и аптекарь, наверное, меня запомнил. Мы с ним немного побеседовали — я сказал ему, что у меня очень чувствительная кожа. Я не помню, где эта аптека, но вы ведь можете это узнать. Нет, точного времени не запомнил. Затем пошел в Дарли. Это четыре мили, идти час с небольшим, так что я, вероятно, вышел из Уилверкомба около часа дня.

— Где вы перед этим ночевали?

— В Уилверкомбе. В «Траст-хаусе». У них записана моя фамилия.

— Довольно поздно вы вышли, не так ли, сэр?

— Поздно. Но я плохо спал. Меня лихорадило. Обгорел на солнце, а от этого у меня поднимается жар. У некоторых такое бывает. А потом начинается сыпь — и преболезненная. Я же говорил, что у меня чувствительная кожа… На той неделе солнце все время припекало. Я надеялся, что станет лучше, но стало только хуже, а бритье превратилось в настоящую пытку. Так что я до десяти утра пролежал в постели, позавтракал в одиннадцать, а к двум добрался до Дар-ли. Я знаю, что было уже два, потому что спросил, который час, у какого-то мужчины.

— В самом деле, сэр? Это очень удачно. Мы, скорее всего, сможем это проверить.

— Да, да. Вы его без труда найдете. Это было не в самой деревне, а около нее. Там был какой-то джентльмен в палатке. Я говорю «джентльмен», но вел он себя совсем не подобающим образом.

Констебль Ормонд чуть не подпрыгнул. Он был молод, холост и полон энтузиазма, а кроме того, восторженно обожал лорда Питера Уимзи. Он восхищался его костюмами, его машиной и его сверхъестественным даром предвидения. Уимзи говорил, что золото найдут на трупе, — и что же? Так и вышло. Он говорил, что как только на дознании установят время смерти, у Генри Уэлдона обнаружится алиби на два часа дня, — и вот оно, алиби, тут как тут, прибыло точно в срок. Он говорил также, что это новое алиби окажется ненадежным. Констебль Ормонд исполнился решимости это доказать.

Он въедливо поинтересовался, почему мистер Перкинс спрашивал время не в деревне, а у случайно встреченного человека.

— В деревне я о времени не вспомнил, я там нигде не останавливался. А когда прошел деревню, то стал думать, где бы поесть. Около мили назад я взглянул на часы, на них было без двадцати пяти два. Я тогда решил, что дойду до берега и там поем. Когда я снова на них посмотрел, они показывали те же без двадцати пяти два, и я понял, что они стоят — но время-то идет. Заметил, что к морю спускается что-то вроде дорожки, и свернул туда. Внизу была лужайка, на ней машина и маленькая палатка, а с машиной кто-то возился. Я его окликнул и спросил, сколько времени. Это был крупный темноволосый мужчина с красным лицом, и на нем были темные очки. Он сказал, что сейчас без пяти два. Я завел часы, поблагодарил его, а затем сказал какую-то любезность — какое, мол, приятное место для отдыха. Он в ответ довольно грубо огрызнулся, и я подумал — наверное, сердится из-за того, что машина сломалась. И спросил его — самым вежливым образом, — что случилось. И все. Ума не приложу почему, но он обиделся. Я попытался его усовестить, объяснил, что спросил исключительно из вежливости и чтобы узнать, не могу ли чем-нибудь помочь, а он назвал меня очень грубым словом и… — Тут мистер Перкинс запнулся и покраснел.

— И что? — спросил констебль Ормонд.

— Он… с прискорбием вынужден сообщить, он забылся настолько, что напал на меня, — сказал мистер Перкинс.

— Ого! И что он сделал?

— Он… пнул меня, — голос мистера Перкинса сорвался на визг, — прямо в… то есть сзади.

— Да что вы!

— Да. Конечно, я не дал ему сдачи. Это было бы неуместно. Я просто отошел и заметил ему: «Надеюсь, вам станет стыдно за себя, когда вы подумаете о своем поступке». Увы, вынужден сказать, что после этого он за мной погнался, и я решил, что лучше больше не общаться с таким человеком. Затем я ушел на пляж и там съел свой ланч.

— На пляже?

— Да. Он меня туда… то есть, в момент нападения я был обращен лицом в ту сторону. Мне не хотелось снова идти мимо этого неприятного человека. По карте я помнил, что от Дарли до Лесстон-Хоу можно пройти берегом, и решил, что лучше пойду туда.

— Понятно. Значит, вы разместились на берегу. А где именно? И сколько времени там провели?

— Я остановился примерно в пятидесяти ярдах от дорожки. Хотел дать понять тому человеку, что он меня не запугает. Уселся так, чтобы он меня видел, и съел ланч.

Констебль Ормонд отметил, что пинок, судя по всему, был не очень сильный, раз мистер Перкинс мог сидеть.

— Думаю, что пробыл там примерно три четверти часа.

— А кто в это время проходил мимо вас по пляжу? — внезапно спросил констебль.

— Мимо меня? Да никого.

— Ни мужчины, ни женщины, ни ребенка? Ни лошади? Ничего?

— Совсем ничего. Пляж был совершенно пуст. Даже неприятный мужчина под конец снялся с места. Перед тем, как ушел я сам. Я на него поглядывал — просто чтобы убедиться, что он не выкинет больше никаких фокусов.

Констебль Ормонд закусил губу.

— А что он делал все это время? Чинил машину?

— Нет. С этим он очень быстро покончил. Он что-то делал над костром. Наверное, готовил. А потом ушел в сторону деревни.

Констебль минутку подумал.

— А что вы сделали потом?

— Я довольно медленно пошел по пляжу, пока не увидел тропинку, которая спускалась на берег между каменных стен. Она выходила на какие-то домики. Я пошел по ней, выбрался на дорогу и двигался в сторону Лесстон-Хоу, пока не повстречал молодую леди.

— Вы в тот день больше не видели человека в темных очках?

— Видел. Когда я шел обратно вместе с леди, он как раз выходил на дорогу со своей тропинки. К моему неудовольствию, она остановилась и заговорила с ним — без всякой необходимости. Я прошел мимо — не хотелось подвергаться дальнейшим грубостям.

— Понимаю, сэр. Вы все очень подробно и четко рассказали. Теперь я задам очень важный вопрос. Когда вы в следующий раз смогли проверить свои часы, они спешили или отставали, и на сколько?

— Я сверил их с часами в гараже в Дарли. В 17.30 они шли абсолютно точно.

— И вы за это время не переводили их?

— Нет. Зачем?

Констебль Ормонд пристально посмотрел мистеру Перкинсу в глаза, резко захлопнул блокнот, выпятил подбородок и произнес тихо, но убедительно:

— Послушайте, сэр. Произошло убийство. Мы знаем, что кто-то проходил по этому пляжу между двумя и тремя часами. Лучше бы вам сказать правду.

В глазах мистера Перкинса вспыхнул страх.

— Я не… я вовсе… — начал он слабым голосом, вцепившись руками в простыню. Затем он лишился чувств, и медсестра торопливо выставила констебля из палаты.

Глава XXV Свидетельствует словарь

Какой-то праздный шифр.

«Трагедия невесты»^[770]

Вторник, 30 июня

«Знать, что показания Перкинса ложны, — одно дело, а доказать это — совсем другое», — думал констебль Ормонд. Возможных объяснений было два. Либо Перкинс лжет, либо Уэлдон намеренно ввел его в заблуждение. Если верно первое, полиции придется потрудиться, чтобы опровергнуть его показания. Если верно второе — делу может помочь консультация с мистером Полвистлом из гаража в Дарли.

Мистер Полвистл и механик были рады помочь. Они прекрасно помнили мистера Перкинса, и это неудивительно: нечасто в Дарли появляются незнакомцы и берут напрокат машины. Они вспомнили, что мистер Перкинс вынул свои часы и сверил их с гаражными, упомянув при этом, что они остановились и ему пришлось узнавать время у прохожего. Затем он сказал: «Да, все точно», — и спросил, надежны ли их часы и сколько ехать до Уилверкомба.

— А ваши часы надежны? — перебил констебль.

— Во всяком случае, в тот день они шли хорошо.

— Что значит — в тот день?

— Ну, они у нас отстают слегка, известное дело, но в тот четверг мы их утром как раз выставили, помнишь, Том?

Том подтвердил, что да, выставили, и добавил, что их завода хватает на восемь дней и он обычно заводит по четвергам с утра, ведь четверг — день особый, в Хитбери открыт рынок, а вокруг этого рынка крутится вся местная жизнь.

В этих показаниях сомневаться не приходилось. Правда, ни мистер Полвистл, ни Том не видели циферблата часов мистера Перкинса, но оба утверждали, что слышали, как он сказал: «Все точно». Значит, если двое часов показывали разное время, Перкинсу нужно было специально прикрывать свой циферблат. Возможно, заслуживало внимания то, что Перкинс настойчиво подчеркивал точность своих часов. Констебль Ормонд оседлал свой мотоцикл и вернулся в Уилверкомб, уверившись тверже прежнего, что Перкинс — бессовестный лжец.

Инспектор Ампелти с ним согласился.

— По мне, это неправдоподобно как-то, чтобы человек, якобы весь в расстроенных чувствах, сразу с порога хватался за часы. Но вот в чем беда: если он говорит, что видел Уэлдона, а мы не докажем, что он его не видел, — как нам быть?

— Я, сэр, — почтительно начал Ормонд, — вот что надумал. Если Уэлдон или кто еще скакал по берегу между Дарли и Утюгом, он хоть кому-то должен был попасться на глаза. Всех ли, кто в те часы шел по верху утесов, мы опросили?

— Ты, парень, зря считаешь, что мне это в голову не пришло, — мрачно ответил инспектор. — Я допросил каждого, кто шел там между часом и двумя, но ни о каком коне никто и слыхом не слыхивал.

— А люди, которые живут в тех коттеджах?

— Эти? — Инспектор фыркнул. — Можешь не сомневаться, они-то точно ничего не видели, они враз ослепли, раз уж тут замешан старый Поллок — а ведь мы считаем, что он замешан. Конечно, при условии, что там было во что мешаться. Но все же, юноша, раз так хочется, иди и попытай счастья еще раз, и если тебе удастся что-то из них вытянуть, я сниму шляпу. Старый Поллок обозлился, и ни он, ни этот его зять, Билли Моггеридж, не станут ничего рассказывать полиции. Но ты все-таки туда прогуляйся. Ты холост, собой недурен, кому и разговорить женский пол, как не тебе?

Ормонд, покраснев, отбыл в направлении коттеджей, где, к большому облегчению, обнаружил, что мужской пол отсутствует, а женский занят стиркой. Сперва его приняли не слишком сердечно, но когда он скинул форменный китель, помог молодой миссис Поллок с гладильным катком, а миссис Моггеридж принес два ведра воды из колодца, атмосфера слегка потеплела. Наконец он смог задать свои вопросы.

Но ответы его разочаровали. Женщины весьма правдоподобно объяснили, почему в четверг, 18 июня, не видали никакой лошади или всадника. В двенадцать часов все, как обычно, обедали, а после обеда нужно было закончить глажку. И у миссис Поллок, и у миссис Моггеридж стирки невпроворот, мистер Ормонд сам видит. Тут ведь живут и дед Поллок, и бабка Поллок, и Джем, который аж трясется над своими рубашками да воротничками, и младшой, Артур, и Полли, Рози, и Билли Моггеридж, и Сюзи, и Фанни, и маленький Дэвид, и малыш, и еще Чарли, ребенок Дженни Моггеридж, — она его в подоле принесла, миссис Моггеридж за ним смотрит, ведь Дженни-то в услужении. Всех обстирай, часто до субботы со стиркой не управишься, и неудивительно, столько всего: мужские фуфайки, чулки, то одно, то другое, а за каждой каплей воды изволь сходить. В тот день никто из дома и не выходил, разве что на задний двор, до трех часов уж точно, а в три Сюзи пошла в сад перед домом чистить картошку на ужин. Тогда-то она и увидела джентльмена в шортах и с рюкзаком. Он поднялся по дорожке с берега, но это не тот, кем интересуется мистер Ормонд, потому что он пришел потом еще раз, вместе с леди, и сказал, что нашли труп.

Мистер Ормонд тем не менее с удовольствием послушал про этого джентльмена. На нем были роговые очки, а поднялся он где-то между половиной четвертого и четырьмя и сразу ушел по дороге в сторону Лесстон-Хоу. Это конечно же был Перкинс, и беглые подсчеты показали, что означенное время, в общем, согласуется с историей самого Перкинса и с рассказом Гарриет. Гарриет встретила его в полумиле оттуда в четыре часа. Но это ничего не доказывало: критический отрезок времени между половиной второго и тремя часами по-прежнему оставался в тумане.

Озадаченный и недовольный, Ормонд потащился обратно в Дарли, заметив по пути, что с дороги пляжа почти не видно. Дорога подходила близко к краю утесов только в одном месте — возле Утюга, примерно на милю в обе стороны от него. Но и здесь между дорогой и обрывом оставалось широкое поле, и утесы загораживали песчаный пляж. Тот, кто среди бела дня доскакал бы до Утюга и совершил там убийство, не так уж и рисковал бы, как можно подумать, и неудивительно, что никто из шедших по дороге путников не видел на пляже гнедой кобылы. Но была ли она там? Вбитое в скалу кольцо намекало, что была, а подкова это доказывала. Кольцо особенно беспокоило констебля Ормонда, ведь если к нему не привязывали лошадь, то зачем его туда вбили? Но по последней теории Уимзи лошадь должны были отпустить и отослать назад, не доезжая до Утюга.

И убийце пришлось бы целиком положиться на удачу. Как он мог знать, что скотина побежит обратно, а не будет слоняться там же, привлекая внимание? На самом деле, после того как ее гнали четыре с половиной мили бешеным галопом, она, скорее всего, предпочла бы отдохнуть. А если забыть про кольцо — может, кобылу привязали где-то еще, чтобы забрать ее позже? Однако против этого имелись веские свидетельства. На берегу не было ни столба, ни волнореза, чтобы привязать лошадь, а если убийца привел ее под утесы, то обязательно оставил бы две цепочки следов: конских в одну сторону и собственных — в обратную. Но он мог решить, что это не так уж важно, лишь бы подальше от Утюга. Возможно, стоит вернуться и исследовать берег с этой точки зрения.

Ормонд так и сделал — проехал по дороге до самого Утюга, осторожно спустился в том же месте, где поднялась Гарриет, и стал пробираться вдоль подножия утесов в сторону Дарли. Спустя полчаса он нашел то, что искал. Это была впадина в скале, где когда-то произошел обвал. Между валунов торчал большой деревянный кол — без сомнения, остаток ограды, построенной для того, чтобы люди и животные не подходили к опасному месту. Если тут была гнедая кобыла, ее отлично можно было привязать к столбу, причем благодаря нависшей скале и груде упавших камней ее никто бы не увидел ни с моря, ни сверху, от дороги.

Это было приятное открытие, но оно стало бы еще приятнее, сумей Ормонд отыскать хоть какое-то доказательство того, что все на самом деле так и произошло. Песок был такой рыхлый и сухой, что выше линии прилива нечего было и надеяться найти четкие следы. На деревянном столбе тоже не обнаружилось никаких признаков использования его в качестве коновязи, хотя Ормонд тщательно изучил его с лупой. Клочок пеньки или пара конских волос обрадовали бы сейчас Ормонда больше, чем денежная купюра, а кучка навоза ценилась бы на вес рубинов. Но ни одно из этих простых, непритязательных зрелищ не порадовало пытливый глаз. Только кусок древесины и впадина в скале — больше ничего.

Качая головой, Ормонд дошел до кромки воды и размашистой рысью побежал в сторону Утюга. Он установил, что если бежать со скоростью, какую только может развить жарким летним днем упитанный молодой констебль в полном обмундировании, то скалы можно достичь ровно за двенадцать минут. Слишком далеко. По подсчетам Уимзи, Уэлдон мог себе позволить идти не дольше пяти минут. Ормонд вскарабкался по утесу, сел на мотоцикл и принялся считать в уме.

К тому времени как он доехал до участка, подсчеты оформились в нечто определенное.

— Мне вот что подумалось сэр, — рассказывал он суперинтенданту Глейшеру. — Мы все время считали, что Перкинс обеспечивает алиби Уэлдону. Допустим, все было наоборот. Допустим, это Уэлдон обеспечивает алиби Перкинсу. Что мы знаем о Перкинсе? Только то, что он школьный учитель и что с мая никто не интересовался, где он и как он. Итак, по его словам, он переночевал в Уилверкомбе и в тот день вышел в путь не раньше часа дня. Это уже как-то подозрительно. Единственное доказательство, которое у него есть, — это что он что-то купил в аптеке. В какой аптеке — не помнит, когда точно — не знает. А еще, как известно, в Уилверкомбе в то утро был Уэлдон, и чем он там занимался, мы тоже в точности не знаем. Допустим, эти двое встретились и о чем-то договорились. Перкинс отправляется в Дарли и ловит лошадь.

— Тогда придется выяснять, не видел ли кто, как он шел по деревне.

— Это так, сэр. Конечно, это надо проверить. Но представим, что он добрался туда примерно в четверть второго. Тогда у него масса времени на то, чтобы оседлать кобылу, привязать ее к тому столбу, метнуться к скале и совершить тамубийство.

— Минутку, — сказал Глейшер. — От того места до скалы пятнадцать минут идти.

— Скорее, пятнадцать минут бежать, сэр.

— Да, но это по мокрому песку — в сущности, по воде. Будем считать, что там миля с небольшим, так? Тогда кобыла должна была проскакать три с половиной мили. Если ее скорость восемь миль в час, тогда ей понадобится… восемь миль за шестьдесят минут, значит, одну милю за шестьдесят делить на восемь…

Задачки на пропорции Глейшеру всегда приходилось решать на уголке промокашки. Устный счет был самым серьезным препятствием, которое ему пришлось преодолеть на пути к повышению по службе.

— Тридцать помножить на семь, делить на восемь… боже ты мой… делить на два… помножить… поделить… Ормонд, который умел складывать в уме три столбика чисел одновременно, учтиво молчал.

— Это будет примерно 26 минут, — выдал Глейшер.

— Да, сэр.

— А это значит… — Глейшер, шевеля губами, уставился на стенные часы. — От двух часов отнять пятнадцать минут — час сорок пять, отсюда еще двадцать шесть минут — это 13.19.

— Да, сэр, и у него остается четыре минуты на то, чтобы привязать кобылу. Думаю, из Дарли ему надо было выехать в 13.15.

— Все так, я просто проверял ваши расчеты. Тогда ему надо было быть в деревне в 13.10 или около того.

— Верно, сэр.

— А когда и как он отвязал кобылу, Ормонд?

— Он не отвязывал, сэр, как я понимаю.

— Тогда куда она делась?

— Я, сэр, вот как подумал. Наша ошибка в том, что мы считали, что все дело провернул один человек. Допустим теперь, что Перкинс убивает Алексиса в два часа, потом прячется под Утюгом, как мы и думали. Раньше половины третьего он не мог улизнуть. Мы это знаем, потому что до того времени там была мисс Вэйн. Но в половине третьего она ушла, он тоже ушел и пошел назад.

— Почему назад? Почему не вперед? А, конечно, — ему надо сделать так, чтобы подтверждалось алиби Уэлдона на 13.55.

— Да, сэр. Если бы он направился прямо к коттеджу Поллоков, до которого от Утюга две мили, и делал три мили в час, то пришел бы туда в 15.10. Но Сюзи Моггеридж говорит, что он появился только между половиной четвертого и четырьмя, и я не вижу, зачем бы ей врать.

— Она тоже может быть замешана. Мы подозреваем старого Поллока.

— Да, сэр, но если бы она лгала, то по-другому. Она не дала бы ему больше времени, чем нужно для того, чтоб дойти от Утюга. Нет, сэр, я уверен — Перкинсу зачем-то понадобилось остановиться. Думаю, что знаю зачем. Пускай доктор сказал, что человек, который перерезал горло тому парню, мог не испачкаться в крови, но ведь это вовсе не значит, что он не испачкался. Я думаю, Перкинсу пришлось остановиться и переодеться. У него с собой вполне могли быть запасная рубашка и пара шорт. А те, что были на нем, он, может быть, тут же и постирал. Допустим, так он и сделал, а затем, примерно без четверти четыре, подошел к дому Поллоков. Поднялся по тропинке, где его увидела Сюзи Моггеридж, прошел еще с полмили и в четыре часа встретил мисс Вэйн.

— Хм. — Глейшер покрутил эту версию в голове. В ней были привлекательные стороны, но слишком многое оставалось под вопросом. — А что с лошадью, Ормонд?

— Понимаете, сэр, мы знаем, что вернуть ее домой мог только один человек — Уэлдон. А сделать это он мог только между четырьмя часами, когда Полвистл и Том с ним попрощались, и 17.20, когда мисс Вэйн видела его в Дарли. Давайте посмотрим, сэр, получится ли. От Хинкс-лейн до места, где привязали лошадь, три с половиной мили. Он мог выйти в четыре, дойти за час или чуть меньше, быстро доехать верхом обратно и к 17.20 снова быть на месте, где его увидели наши путники. Все сходится, правда ведь, сэр?

— Как вы говорите, Ормонд, «сходится». Но я бы сказал, что сидит тесновато. Зачем это Перкинс вернулся вместе с мисс Вэйн, а не пошел дальше в Лесстон-Хоу?

— Может, чтобы узнать, что она собирается делать, сэр, а может, просто хотел разыграть невинность. Перкинс, наверное, удивился, увидев мисс Вэйн, — он ведь не знал, что она ходила на ферму Бреннертон. И ничего странного в том, что он занервничал, когда она с ним заговорила. Может быть, он подумал, что вернуться вместе с ней — это смелое и единственно правильное решение. Или, может, волновался и хотел сам убедиться, что Уэлдон благополучно забрал лошадь и вернулся. Он повел себя очень осторожно: не заговорил с Уэлдоном при встрече и, можно сказать, всячески показывал, что с ним незнаком. И если подумать, естественно, что он вот так втихую смылся — с полным-то рюкзаком одежды, выпачканной кровью.

— У вас, Ормонд, на все есть ответ. Вот вам еще вопрос. Почему, скажите на милость, Перкинс не доскакал на этой треклятой кобыле до самой скалы, раз уж на то пошло? Он мог на ней уехать и потом привязать ее там же.

— Да, сэр. И, судя по вбитому кольцу, он так и хотел сделать. Но сегодня я смотрел на эти скалы и заметил, что примерно в миле от Утюга дорога подходит так близко к обрыву, что оттуда виден пляж. Обдумывая свой план, они, наверное, решили, что человек, скачущий верхом по открытому пляжу, будет слишком заметен. Так что Перкинс припрятал лошадку там, где кончилось укрытие, и прошлепал остаток пути по воде, думая, что так он меньше бросается в глаза.

— Да, что-то в этом есть. Но вся ваша версия держится на времени появления Перкинса в Дар-ли. Придется нам это проверять. Учтите, Ормонд, я не говорю, что вы плохо поработали, — вы тщательно все продумали, и я доволен, что вы проявляете инициативу и выдвигаете самостоятельные версии. Но, как ни крути, факты прежде всего.

— Да, сэр, конечно, сэр. Но разумеется, сэр, если даже это был не Перкинс — ведь это запросто мог быть кто-то другой.

— Кто мог быть кто-то другой?

— Сообщник, сэр.

— Значит, все начинай сначала.

— Да, сэр.

— Ну ладно, ступайте, и поглядим, что у вас получится.

— Есть, сэр.

Когда Ормонд ушел, Глейшер в задумчивости долго тер подбородок. Это дело ему не нравилось. Утром ему досталось по первое число от главного констебля^[771]. Главный констебль, военный старой закалки, считал, что Глейшер носится с пустяками. Ему было ясно, что презренный танцор-иностранец зарезался сам. Он не считал нужным будить спящее лихо. Глейшер был бы и рад ничего не будить, если бы не искреннее убеждение, что дело куда сложнее. У него не получалось махнуть рукой. Слишком много странностей. Бритва, перчатки, малопонятное поведение Уэлдона, неразговорчивость Поллока, подкова, вбитое в скалу кольцо, ошибка Шика насчет прибоя, а главное — шифрованные письма и фотография загадочной Феодоры. Каждый из этих фактов по отдельности мог иметь простое, банальное объяснение, но ведь не все же сразу. Он изложил все это главному констеблю, и тот нехотя разрешил продолжать расследование. Но радости это Глейшеру не принесло.

Интересно, что поделывает инспектор Ампелти? Суперинтендант слышал рассказ об их с Уимзи путешествии в Лондон и знал, что оно только сильнее все запутало. А еще эта докука с Шиком. Согласно донесениям, Шик ехал в Лондон. Следить за ним — та еще работенка, тем более что основания для слежки у Глейшера находились с трудом. В конце концов, что такого Шик сделал? Он неприятный тип, и он сказал, что был прилив, когда на самом деле был отлив, — но во всех других отношениях он вроде бы говорил чистую правду. Глейшер понимал, что рискует восстановить против себя полицию полудюжины графств, причем без особых на то причин.

Он выбросил расследование из головы и занялся множеством повседневных дел, связанных с мелкими кражами и дорожными происшествиями. За ними прошел вечер. Однако после ужина обнаружилось, что проблема Поля Алексиса опять не дает ему покоя. Ампелти сообщил, какие справки навел о Перкинсе. Интерес представлял только тот факт, что Перкинс состоял в Советском клубе^[772] и сочувствовал коммунистам.

А кому ж ему еще сочувствовать, думал Глейшер: такие вот слабаки, смирные и робкие, всегда и жаждут революции с кровопролитием. Однако в сочетании с шифрованными письмами этот вопрос приобретал некоторую значимость. Ну когда же, подумал он, придут снимки письма, найденного на трупе? Настроение у него испортилось, он огрызнулся на жену, наступил на кошку и решил сходить в «Бельвю» повидать лорда Питера Уимзи.

Уимзи в отеле не оказалось, а расспросы привели суперинтенданта к миссис Лефранк, где обнаружился не только Уимзи, но и инспектор Ампелти. Они сидели вместе с Гарриет в комнате, где раньше жил Поль Алексис. Все трое были, казалось, заняты игрой в слова. Везде валялись книги, а Гарриет читала присутствующим словарь Чемберса.

— О, здравствуйте, суперинтендант! — воскликнул Уимзи. — Присоединяйтесь! Уверен, наша хозяйка будет счастлива вас видеть. Мы тут совершаем открытия.

— В самом деле, милорд? И мы тоже — во всяком случае, этот юноша, Ормонд, кое-что, так сказать, нашарил.

Он принялся рассказывать. Ему не терпелось на ком-то проверить версию. Ампелти хмыкнул. Уимзи схватил карту, листок бумаги и стал прикидывать расстояния и время. Завязалось обсуждение. Заспорили о скорости конского бега. Уимзи сказал, что, возможно, недооценил способности гнедой кобылы. Он собрался одолжить животное у хозяина, чтобы провести эксперимент.

Гарриет молчала.

— А вы что думаете? — вдруг спросил ее Уимзи.

— Думаю, это полная ерунда.

Глейшер рассмеялся.

— Интуиция мисс Вэйн против, — сказал он.

— Это не интуиция, — возразила Гарриет. — Интуиции не бывает. Это здравый смысл. Художественное чутье, если хотите. Все эти теории неверны. Они искусственны, высосаны из пальца.

Глейшер снова засмеялся:

— Ну, это выше моего понимания.

— Вы, мужчины, — продолжила Гарриет, — позволяете себе увлекаться цифрами и расчетами и забываете, о чем, собственно, идет речь. Но все это совершенно безжизненно. Трещит по всем швам. Это как… как плохой сюжет, выстроенный вокруг неудачной идеи. Вы вбили себе в головы, что тут должны быть замешаны Уэлдон, лошадь и Перкинс — не важно как. А когда приходите к противоречию, то говорите: «Ну ничего, что-нибудь придумаем. Заставим его сделать то, заставим сделать это». Но нельзя заставлять других делать что-то для вашего удобства — в жизни, по крайней мере. Зачем вам вообще надо задействовать всех этих людей?

— Вы же не станете отрицать, что тут многое требует объяснения, — сказал Ампелти.

— Конечно, масса всего требует объяснения, но все ваши объяснения слишком невероятные. Кто так планирует убийство? Они у вас получаются в одном слишком хитрые, а в другом слишком глупые. Каким бы ни оказалось объяснение, оно будет проще. Шире. Просторнее. Понимаете? Вы просто сочиняете дело, вот и все.

— А ведь и правда, — поддержал Уимзи.

— Согласен, все это сложновато, — признал Глейшер, — но если мы не сочиним дело против Уэлдона, Шика и Перкинса, или двоих из них, или кого-то одного — против кого тогда сочинять? Против большевиков? А этот Перкинс как раз большевик, или коммунист, впрочем, какая разница, и если замешан он, тогда и Уэлдон тоже, раз у них взаимное алиби.

— Да, я знаю. Но у вас все дело вот так слеплено. Сначала вам надо обвинить Уэлдона, потому что он хочет получить деньги своей матери, и вы говорите, что Перкинс — его сообщник, поскольку обеспечивает алиби для Уэлдона. А теперь вам надо обвинить Перкинса, потому что он коммунист, и вы говорите, что Уэлдон — его сообщник, поскольку обеспечивает алиби для Перкинса. Но обе эти теории не могут быть верны. И откуда Уэлдон и Перкинс друг друга знают?

— Мы еще не закончили наводить справки.

— Да, но где бы они могли познакомиться? Школьный учитель с Тоттенхэм-корт-роуд и фермер из Хантингдоншира. Когда? Где? Разве есть хоть тень подобья?^[773] А что касается Шика, то у вас нет ничего — ничего, что связывало бы его с кем-то из них. И если он говорит правду, то нет ни единого доказательства, что Алексис не покончил с собой. В любом случае, чтобы доказать факт убийства, вам нужно доказать, что Шик был знаком с убийцей, а пока что не найдено ни малейшего следа связи между ним и Уэлдоном либо Перкинсом.

— Не получал ли Шик писем? — спросил Уимзи у Ампелти.

— Ни строчки. Во всяком случае, с тех пор, как к нам пришел.

— Что до Перкинса, то мы скоро получим о нем сведения, — заверил Глейшер. — Он попал под машину, выпал из игры — конечно, его сообщники были сбиты с толку не меньше нас. Не исключено, что где-то его ждет целая кипа писем — по адресу до востребования, в каком-нибудь городе.

— Вы все настаиваете, что это Перкинс, — запротестовала Гарриет. — Вы правда думаете, что Перкинс проскакал без седла на лошади вдоль берега и бритвой перерезал человеку горло до самой кости?

— А что? — спросил Ампелти.

— Куда ему!

— «Куда мне!» — сказал Валет. Это было верно — ведь он был бумажный^[774]. Я не видел этого типа, но признаю: по описанию он безнадежен. — Уимзи усмехнулся. — А с другой стороны, меня дружище Генри принял за завсегдатая ночных клубов.

Гарриет скользнула взглядом по его худым ногам и спортивной фигуре.

— Не напрашивайтесь на комплименты, — сказала она холодно. — Все знают, что ваша вялость напускная и что своими артистичными пальцами вы на самом деле можете завязать узлом кочергу. Перкинс обрюзгший, шея у него цыплячья, а руки висят как плети. — Она повернулась к Глейшеру. — Перкинс не годится в головорезы. Когда вы подозревали меня, и то было убедительнее.

Глейшер моргнул, но удар выдержал.

— Да, мисс. В пользу той версии многое говорило.

— Конечно. Почему, кстати, вы от нее отказались?

Казалось, чутье подсказало Глейшеру, что он ступает по тонкому льду.

— Ну, она была немного, скажем так, слишком очевидной, а кроме того, мы не нашли никакой связи между вами и покойным.

— Вы очень мудро поступили, наведя справки. Ведь вы обо всем знали только с моих слов, так ведь? А сделанные мной снимки говорили о том, что я человек хладнокровный. И мое прошлое довольно-таки… назовем его богатым.

— Именно так, мисс. — Взгляд суперинтенданта совершенно ничего не выражал.

— А кого, к слову, вы обо мне расспрашивали?

— Вашу уборщицу.

— О! Вы подумали, что она знает, была ли я знакома с Полем Алексисом?

— По нашему опыту, — отвечал Глейшер, — уборщицы обычно знают такие вещи.

— Верно. И вы правда больше меня не подозреваете?

— Разумеется, нет!

— На основании характеристики, данной уборщицей?

— И дополненной, — проговорил суперинтендант, — нашими собственными наблюдениями.

— Понятно.

Гарриет пронзила Глейшера взглядом, но такими методами его было не пронять — он любезно улыбнулся в ответ. Уимзи, слушавший разговор затаив дыхание, решил, что невозмутимый полицейский заслуживает первой премии за проявленный такт. И обронил непринужденное замечание:

— Вы и мисс Вэйн в два счета расправились с теориями друг друга. Не хотите ли послушать, чем мы занимались весь вечер?

— Очень хочу, милорд.

— Мы начали, — сказал Уимзи, — с поисков улик в личных вещах покойника, в надежде, разумеется, пролить свет на Феодору и шифровки. Инспектор Ампелти проявил сочувствие и любезно предложил помочь. Помощь его и впрямь оказалась неоценимой. Два часа он тут сидит, глядя, как мы обшариваем все щели и закоулки, и всякий раз спешит сообщить, что эту щель и тот закоулок он уже обыскал и тоже ничего не нашел.

Инспектор Ампелти фыркнул.

— Мы не обнаружили ничего, кроме словаря Чемберса, — продолжил лорд Питер, — да и его обнаружили не сегодня. Его еще раньше нашла мисс Вэйн, когда при помощи кроссвордов отлынивала от работы над книгой. В этом словаре многие слова отмечены карандашом. Когда вы вошли, мы занимались тем, что их выписывали. Не хотите ли услышать, что у нас в коллекции? Вот несколько экземпляров. Читаю наугад: семафор, дипломат, покаяние, фаворит, паркетный, пеликан, любовница, монашеский, херувим, кабриолет, костюмерная, корабль, псалтырь, светило, личность, геральдист, пустячный, корысть, безумство. Тут еще много. Эти слова что-нибудь вам говорят? Некоторые из них вызывают ассоциации с церковью, другие — нет. Например, любовница. К ней я могу добавить тамбурин, пародию и дикобраза.

Глейшер рассмеялся:

— Звучит так, будто парень и сам увлекался кроссвордами. Это хорошие длинные слова.

— Но не самые длинные. Существуют слова гораздо длиннее, такие как предопределение, человеконенавистник и диафрагматический, но он не отметил ни одного настоящего членистоногого. Самое длинное из тех, что мы нашли, — «костюмерная», одиннадцать букв. Однако у всех есть два общих свойства, довольно любопытных.

— Какие, милорд?

— Ни в одном слове буквы не повторяются, и нет слов короче семи букв.

Суперинтендант Глейшер вдруг вскинул руку, как школьник на уроке.

— Шифр! — выкрикнул он.

— Именно, шифр. Мы думаем, что это ключевые слова к шифру, а так как в них не повторяются буквы, можно попытаться угадать, какого рода этот шифр. Беда в том, что мы уже насчитали несколько сот помеченных слов, а конца алфавита все не видно. Что заставляет меня сделать неутешительный вывод.

— Какой?

— Что они меняли ключевое слово после каждого письма. Думаю, дело было так: в каждом письме содержался ключ к следующему, а эти слова Алексис пометил про запас, чтобы были наготове, когда придет его очередь писать.

— А это не могут быть уже использованные слова?

— Вряд ли. Он бы не успел отправить больше двух сотен шифровок с начала переписки, то есть с марта. Если б даже писал по письму в день, столько бы не набралось.

— Верно, милорд. Но все-таки, если тот документ, что мы при нем нашли, — одна из этих шифровок, тогда ключ — одно из помеченных тут слов. Это немного облегчает дело.

— Непохоже. Я думаю, это слова для писем, которые писал Алексис. В каждом письме он указывал свой ключ для своего следующего письма. Но его корреспондент делал то же самое. Наоборот — ключевое слово для письма, найденного у Алексиса, тут, скорее всего, не помечено. Если только это письмо он не сам написал, что маловероятно.

— Но мы даже это не можем утверждать, — простонал Глейшер. — Потому что корреспондент прекрасно мог выбрать слово, которое Алексис приберег про запас. Это может быть что угодно.

— Совершенно верно. Тогда единственное, чем этот словарь нам помог, — мы знаем, что в шифре использовалось английское слово и письма, вероятно, были написаны по-английски. Но не обязательно: они могли быть написаны по-французски, по-немецки или по-итальянски — в этих языках тот же алфавит, — но уж точно не по-русски: там алфавит совсем другой. И на том спасибо.

— Если тут замешаны большевики, — глубокомысленно сказал Глейшер, — удивительно, что они не писали по-русски. Это бы удвоило секретность. Русский язык сам по себе ужасен, а уж русский шифр — и вовсе впору повеситься.

— Именно. Я уже говорил, что мне плохо верится в большевистскую теорию. Однако — черт побери! Увязать эти письма с Уэлдоном у меня никак не выходит.

— Хотел бы я знать, — вставил инспектор, — как убийцы, кто бы они ни были, выманили Алексиса на Утюг. А если он туда пришел из-за большевиков, то как Уэлдон и компания узнали, что он там будет?

Выходит, встречу назначили те же люди, что и горло перерезали. Отсюда вывод — кто письмо написал, тот и убийство совершил. Либо Уэлдон с компанией, либо иностранцы.

— Истинно так, царь^[775].

— А при чем тут Ольга Кон? — спросила Гарриет.

— Хороший вопрос, — сказал Уимзи. — Это самая большая тайна из всех. Могу поклясться, что она говорила правду. И мистер Салливан, который, несмотря на свою фамилию, ни капельки не похож на ирландца, тоже говорил правду. В разрушенной стене цветок, из щели в камне я тебя извлек, и, как поэт отмечает далее, если бы я мог понять, что такое корень, и листок, и лепесток, познал бы я, кто эту плоть рассек^[776]. Но я не могу понять. Кто этот таинственный бородач, пришедший к мистеру Салливану за портретом русской девушки, и как этот портрет, подписанный «Феодора», попал в бумажник трупа? Темная история, Ватсон.

— Возвращаюсь к первоначальному мнению, — проворчал инспектор. — Парень был с придурью, сам зарезался, и дело с концом. Может, у него была мания собирать фотографии девушек и посылать самому себе шифрованные письма.

— Отправляя их из Чехословакии?

— Ну, значит, кто-то делал это за него. Насколько я понимаю, у нас нет обвинения ни против Уэлдона, ни против Шика, а обвинение против Перкинса дырявое, как дуршлаг. Что до большевиков — где эти большевики? Ваш друг, старший инспектор Паркер, наводил справки о действующих у нас большевистских агентах и выяснил, что никто из них в последнее время здесь не появлялся. И известно, что каждый из них делал в четверг 18-го. Вы скажете, что это был неизвестный большевистский агент, но их тут вовсе не так много, как можно подумать. Ребята в Лондоне знают гораздо больше, чем может представить обычная публика. Если бы Алексис и его приятели занялись чем-нибудь не тем, там бы сразу поняли, в чем дело.

Уимзи вздохнул и поднялся.

— Пойду домой спать, — объявил он. — Надо дождаться, пока придут фотографии письма. Жизнь — прах и пепел. Я не могу доказать свои версии, а тут еще Бантер снова меня бросил. Он покинул Уилверкомб в тот же день, что и Вильям Шик, оставив записку, что один из моих любимых носков потерян в прачечной и что он пожаловался управляющему. Мисс Вэйн, Гарриет, если вы позволите мне вас так называть! Будьте моей женой, следите за моими носками и, между прочим, станьте первой писательницей, которая приняла предложение руки в присутствии суперинтенданта и инспектора полиции!

— Не стану. Даже ради заголовков в газетах.

— Я так и думал. Даже рекламой нынче никого не соблазнишь. Слушайте, суперинтендант, давайте поспорим, что Алексис не покончил с собой и его не убили большевики?

Суперинтендант благоразумно заметил, что он не азартен.

— Вновь неудача! — простонал его светлость. — И все же, — добавил он с прежним боевым задором, — я умру, но опровергну это алиби.

Глава XXVI Свидетельствует гнедая кобыла

Приветствую тебя, алтарь кровавый!

«Трагедия невесты»^[777]

Среда, 1 июля

На следующее утро, как и ожидалось, были готовы фотографии найденного на трупе документа. Уимзи сравнил их с оригиналом в присутствии Глейшера и Ампелти и вынужден был признать, что эксперты хорошо справились с задачей. Даже оригинал стал более четким. Реактивы для удаления пятен крови и красителя, а также для восстановления цвета смытых чернил сделали свое дело, а затем пришел черед цветного фильтра, который так искусно помогает объективу выявить один цвет и убрать другой. В результате из всего текста безвозвратно утраченными оказались лишь несколько разрозненных букв. Но одно дело прочитать, а совсем другое — расшифровать. Все грустно взирали на бессмысленную буквенную кашу.

XNATNX

RBEXMG

PRBFX ALI MKMG BFFY, MGTSQ JMRRY.

ZBZE FLOX P.M. MSIU FKX FLDYPC FKAP —

RPD KL DONA FMKPC FM NOR ANXP.

SOLFA TGMZ DXL LKKZM VXI BWHNZ

MBFFY

MG, TSQ A NVPD NMM VFYQ CJU ROGA

K.C. RAC RRMTN S.B. IF H. R HNZ ME?

SSPXLZ DFAX LRAEL TLMK XATL RPX

BM AEBF HS MPIKATL TO HOKCCI HNRY.

TYM VDSM SUSSX GAMKR, BG AIL AXH

NZMLF HVUL KNN RAGY QWMCK, MNQS

TOIL AXFA AN IHMZS RPT HO KFLTI

M. IF; MTGNLU H.M. CLM KLZM AHPE ALF

AKMSM, ZULPR FH. Q — CMZT SXS RSMKRS

GNKS FVMP RACY OSS QESBH NAE UZCK

CON MGBNRY RMAL RSH NZM, BKTQAP

MSH NZM TO ILG MELMS NAGMJU КС КС.

TQKFX BQZ NMEZLI BM ZLFA AYZ MARS

UP QOS KMXBJ SUE UMIL PRKBG MSK QD.

NAP DZMTB N. В. OBE XMG SREFZ DBS AM

IMHY GAKY R. MULBY M. S. SZLKO GKG LKL

GAW XNTED BHMB XZD NRKZH PSMSKMN

A.M. MHIZP DKMIM, XNKSAK C KOKMNRL

CFL INXF HDA GAIQ.

GATLM Z DLFA A QPHND MV AK MV MAG

C.P. R. XNATNX PD GUN MBKL I OLKA

GLDAGA KQB FTQO SKMX GPDH NW LX

SULMY ILLE MKH BEALF MRSK, UFHA ARTS.

Спустя час или два усердной работы были установлены следующие факты:

1. Письмо написано на тонкой, но прочной бумаге. Среди вещей Fiona Алексиса не было найдено ни клочка такой бумаги. Это увеличивает вероятность, что письмо он получил, а не написал.

2. Написано от руки чернилами лилового оттенка, тоже непохожими на те, которыми пользовался Алексис. Дополнительно был сделан вывод, что либо у автора не было пишущей машинки, либо он побоялся, что ее смогут вычислить по особенностям шрифта.

3. При написании не применялось ни шифровальное колесо, ни какой-либо другой шифр подстановки, в котором каждой букве алфавита соответствует всякий раз одна и та же буква.

— Хорошо то, — весело резюмировал Уимзи, — что у нас много материала для изучения. Это не коротенькое отрывистое послание вроде «Оставь товар под часами», когда сидишь и гадаешь, правда ли буква «Е» встречается в английском языке чаще прочих^[778]. Я вот что думаю: либо это один из тех адских кодов, что основаны на книге, — тогда это должна быть одна из книг, принадлежавших мертвецу, и нам всего-навсего надо их прошерстить, — либо это совсем другая разновидность шифра, о которой я вчера сразу подумал, увидев в словаре помеченные слова.

— Какая разновидность, милорд?

— Это хороший шифр, — сказал Уимзи, — и очень трудный, если не знать ключевого слова. Им пользовались во время войны… Собственно говоря, я и сам им пользовался, когда недолгое время вел расследование под немецким вымышленным именем. Но о нем знают не только в военном министерстве. Недавно я встретил его в детективной книжке. Это как раз…

Он осекся. Полицейские выжидающе молчали.

— Я хотел сказать, что как раз такой шифр подходит для начинающего заговорщика-англичанина. О нем нетрудно узнать, в нем легко разобраться. Он нетривиален, но доступен и очень прост в работе. Юный Алексис вполне мог научиться кодировать и декодировать с его помощью. Он не требует громоздких приспособлений, а в шифровке остается почти столько же букв, сколько в исходном тексте, что очень удобно для длинных посланий. Таких, как это.

— Как он устроен? — спросил Глейшер.

— Очень изящно. Вы выбираете ключевое слово из шести или более неповторяющихся букв. Например, SQUANDER^[779] — оно было в списке Алексиса.

Затем чертите таблицу пять на пять клеток и вписываете в нее ключ, вот так:

Затем в пустые клетки вписываете остаток алфавита по порядку, пропуская буквы, которые уже есть.

— Нельзя вписать двадцать шесть букв в двадцать пять клеток, — возразил Глейшер.

— Да, поэтому вы притворяетесь древним римлянином или средневековым монахом, которые не различали I и J. Получается вот что:

— Теперь возьмем какую-нибудь фразу. Какую бы? А вот: «All is known, fly at once»^[780] — вечнозеленая классика. Записываем все без пробелов, а затем делим на пары букв слева направо. Двух одинаковых букв подряд быть не должно, а если это случается, всовываем между ними Q или Z — чтоб не запутать читателя. Теперь наше послание выглядит так: AL QL IS KN OW NF LY AT ON СЕ.

— А если останется лишняя буква в конце?

— Тогда добавим еще одну Q или Z для ровного счета. Теперь берем первую пару, AL. Видим, что буквы образуют два угла прямоугольника, другие углы которого — S и Р. Первые две буквы шифровки — SP. Точно так же QL превращается в SM, a IS — в FA.

— Ага! — вскричал Глейшер. — Но тут вот KN. Обе буквы в одном столбце. Как быть?

— Берете буквы, стоящие на одну клетку ниже, — ТС. Потом идет OW, тут справьтесь сами с помощью углов прямоугольника.

— MX?

— Да, MX. Дальше.

— Дальше SK, — предположил Глейшер, азартно проводя диагонали, — PY NP, UT…

— Нет, TU. Если первая диагональ идет снизу вверх, вторую надо проводить так же. ON — это TU, a NO будет UT.

— Конечно, конечно. TU. Стоп.

— Что такое?

— С и Е стоят в одной строке.

— В этом случае берите соседние буквы справа.

— Но справа от С ничего нет.

— Тогда вернитесь к началу строки.

Суперинтендант ненадолго замешкался, но в конце концов получил DR.

— Правильно. Теперь ваша шифровка гласит: SP SM FA ТС MX SK PV NP TU DR. Чтобы лучше смотрелось и чтобы не выдать вашего метода, можете разбить его на отрезки любой длины. Например, SPSM FAT CMXS KPV NPTUDR. Или наобум украсить знаками препинания: S. Р. SMFA. TCMXS, KPVN, РТ! UDR. Это не важно. Тот, кто получит сообщение, не обратит внимания. Он просто снова разобьет его на пары букв и прочтет с кодовой таблицей. Как прежде, по диагоналям, а когда буквы в одном столбце — сдвигаясь на одну букву вверх, ну и когда в одной строке — на одну влево.

Оба полицейских сосредоточенно изучали таблицу. Затем Ампелти сказал:

— Я понял, милорд. Очень изобретательно. Его нельзя разгадать по самой частой букве, потому что на ее месте каждый раз новая, смотря какая буква рядом. И по отдельным словам не разгадаешь, не зная, где они начинаются и кончаются. Его вообще можно разгадать без ключевого слова?

— О да. Терпенье и труд вскроют любой шифр — кроме, может быть, некоторых книжных кодов. Я знаком с человеком, который много лет только этим и занимается. Кодовые таблицы так в него въелись, что, когда он подхватил корь, то покрылся не пятнами, а клетками.

— Тогда он сможет это расшифровать, — обрадовался Глейшер.

— Одной левой. Если хотите, пошлем ему копию. Не знаю, где он сейчас, но знаю тех, кто это знает. Послать? Это сэкономит нам кучу времени.

— Хорошо бы послать, милорд.

Уимзи взял копию письма, сунул в конверт и приложил короткую записку.

Дорогой Чурбан!

Тут шифрованное письмо. Возможно, Плейфер^[781], но наш Бунго разберется. Не мог бы ты подсунуть документ ему и сказать, что я буду благодарен за толкование? Письмо вроде как из Центральной Европы, но десять к одному, что написано по-английски. Заметано?

Твой Буравчик Что слышно о Рысаке?

Он адресовал конверт чиновнику министерства иностранных дел и взял другую копию письма.

— Это я заберу, если можно. Попытаем счастья со словами, выбранными Алексисом. Пусть мисс Вэйн голову поломает, это хорошая замена кроссвордам. Что там еще на повестке?

— Да почти ничего пока, милорд. Мы не нашли свидетелей того, что Перкинс проходил через Дар-ли, однако нашли аптекаря, который обслуживал его в Уилверкомбе. Он говорит, что Перкинс пришел в одиннадцать часов. Остается полно времени, чтобы добраться в Дарли к 13.15. А Перкинсу вдруг стало хуже, его нельзя допрашивать. Еще мы говорили с фермером Ньюкомбом, он подтверждает, что в пятницу утром обнаружил свою кобылу гуляющей по берегу. А в среду, по его словам, она была в поле и все было в порядке — туда приходил его работник. И он совершенно уверен, что лошадь не могла сама выбраться через дыру в ограде. Но, правда, никто никогда не признается, что сам недосмотрел.

— Естественно. Думаю, надо мне зайти повидать фермера Ньюкомба. А мисс Вэйн тем временем побьется над шифром — попробует все отмеченные слова. Хорошо?

— Как скажете.

— Благородная женщина! Будет здорово, если мы обскачем профессионального шифровальщика. Полагаю, Уэлдоны не выказывают намерения уезжать?

— Ни малейшего. Но я их после похорон почти не видела. Генри держится холодно — видимо, никак не может простить мне змею. А его мать…

— Что?

— Да так. Она, кажется, пытается что-то выведать у Антуана.

— В самом деле?

— Да. Антуан ей очень сочувствует.

— Что ж, удачи ему. Ну, счастливо!

Уимзи поехал в Дарли, побеседовал с фермером и попросил одолжить ему гнедую кобылу с уздечкой. Мистер Ньюкомб не только сразу согласился, но и выразил желание сопровождать Уимзи и наблюдать эксперимент. Сначала Уимзи не слишком этому обрадовался: гнать чужую лошадь четыре мили во весь опор проще, если хозяин этого не видит. Однако, поразмыслив, придумал, как извлечь пользу из мистера Ньюкомба. Он попросил этого джентльмена о любезности: отправиться на Утюг вперед него и заметить точное время, когда сам Уимзи покажется в поле зрения, а затем засечь, сколько займет путь до скалы. Фермер охотно согласился, при этом подмигнул и высказал догадку, что пропажа кобылы как-то связана с трагедией на Утюге. Оседлав коренастую белую лошадку, он отбыл вдоль берега, а Уимзи, поглядывая на часы, принялся ловить гнедую.

Она с готовностью явилась и позволила себя поймать — несомненно, в ее маленьком конском умишке образ Уимзи был прочно связан с овсом. Дыру в ограде с разрешения хозяина открыли заново. Уимзи взнуздал лошадь, выехал с поля, а затем дал шенкелей и пустил галопом.

Кобыла, хотя побежала послушно, оказалась, как он и ожидал, не особенно быстрой. К тому же скакать ей пришлось прямо по воде, что было труднее и сопровождалось изрядным шумом. По пути Уимзи не сводил глаз с гряды утесов, но не заметил никого и ничего, кроме нескольких пасущихся животных. Дороги видно не было. Он быстро доехал до коттеджей, а потом стал искать глазами Ормондов провал в скале, узнал его по упавшим камням и остаткам забора наверху и посмотрел на часы. Время еще оставалось. Если смотреть вдоль берега, уже хорошо был виден Утюг, на котором сидел фермер Ньюкомб, выглядевший с расстояния в милю маленьким темным комочком. Уимзи решил, что исследует провал на обратном пути, и погнал кобылу во весь опор. Та отреагировала бодро, и последнюю милю они проскакали хорошим аллюром в облаке мелких брызг. Теперь фермера можно было разглядеть как следует. Он привязал белую лошадь к знаменитому кольцу, а сам стоял на скале, добросовестно держа в руке часы для замера времени.

До скалы оставалось меньше сотни шагов, но тут лошадь словно почуяла, что что-то происходит. Она дернулась, как подстреленная, мотнула головой и так резко свернула в сторону, что Уимзи нагнулся к самой ее шее и чуть вовсе не вылетел из седла. Он сжал коленями бока кобылы и сильно натянул повод, но у нее, как у многих фермерских лошадок, рот был железный, и трензель не произвел особого впечатления. Она летела назад по своим следам, будто за ней гнался сам дьявол. Уимзи иронически отметил, что недооценил ее быстроту, с силой вцепился в холку и постарался натянуть левый повод так, чтобы повернуть голову лошади к морю. Вскоре она поняла, что не может сопротивляться столь упорному наезднику, сбавила шаг и пошла, косясь из стороны в сторону.

— Господи, девочка моя, — мягко проговорил Уимзи. — Что с тобой такое?

Кобыла тяжело дышала и вздрагивала.

— Но так не пойдет. — Уимзи ободряюще похлопал ее по потному плечу. — Никто тебя не обидит, никто.

Она встала довольно спокойно, однако ее била дрожь.

— Ну все, все, — сказал Уимзи.

Он снова повернул голову лошади в сторону Утюга и увидел, что к ним на белом коне спешит взволнованный мистер Ньюкомб.

— Господи всемогущий! — воскликнул фермер. — Что стряслось с кобылой? Думал, она вас точно сбросит. Ничего себе покатались, а?

— Должно быть, ее что-то напугало. Она бывала тут раньше?

— Ни разу, насколько я знаю.

— Вы ведь не махали руками и тому подобное?

— Нет. Я смотрел на часы — и бац! Пес меня возьми, если я не забыл, что там было на часах. Просто остолбенел, когда она ни с того ни с сего перепугалась.

— Она вообще пугливая?

— Никогда раньше таких фокусов не выкидывала.

— Странно, — сказал Уимзи. — Я еще раз попробую. Держитесь сзади нас — так мы будем уверены, что это не вас она пугается.

Он пустил кобылу легкой рысью в сторону скалы. Та неохотно двинулась вперед, пригибая голову. Но вдруг снова встала как вкопанная и вся затряслась.

Они пробовали и так и этак, и упрашивали ее, и понукали, но все впустую. Лошадь так и не пошла к Утюгу, даже когда Уимзи спешился и повел ее шаг за шагом. Она наотрез отказалась трогаться с места, трясущимися ногами будто вросла в песок и только вращала белыми, полными ужаса глазами. Они сжалились и оставили попытки.

— Черт меня возьми, — высказался мистер Ньюкомб.

— И меня, — добавил Уимзи.

— Что ж такое на нее нашло? — недоумевал мистер Ньюкомб.

— Я отлично знаю что, — сказал Уимзи. — Но ладно, нам пора назад.

Они медленно поехали домой. Уимзи передумал исследовать пролом в скалах. Это было уже не нужно. Теперь он точно знал, что произошло между Дар-ли и скалой Утюг. По пути он собрал свои теории в единую замысловатую систему, строчка за строчкой, и, как Евклид, написал подо всем этим:

ЧТО НЕВОЗМОЖНО.

Тем временем констебль Ормонд тоже предавался унынию. Ему внезапно пришло в голову, что в Дарли есть один человек, который, весьма вероятно, вел наблюдение за мистером Перкинсом. Старый дедуля Гандер каждый день и в дождь, и в вёдро сидел в беседке под большим дубом посреди луга. Накануне Ормонд нечаянно позабыл про дедулю Гандера — а все потому, что не увидел его на привычном месте, когда опрашивал людей. Оказалось, мистер Гандер был в Уилверкомбе на свадьбе своего младшего внука с юной жительницей этого города. Но теперь он вернулся и был готов отвечать на вопросы. Старый джентльмен находился в прекрасном расположении духа. На святого Мартина ему исполнялось восемьдесят пять, а он был здоров, крепок и хвастал, что, хоть слышать стал похуже, но глаза-то, слава богу, видят как раньше.

А? Да, он прекрасно помнит четверг, 18-е, — это тот самый день, когда того беднягу нашли мертвым на Утюге. Прекрасный денек был, только к вечеру ветер поднялся. Мистер Гандер всегда замечает, когда тут чужаки появляются. Помнится, в десять утра мимо проехала большая открытая машина. Красная такая, и он даже запомнил номер, потому что правнук, малыш Джонни, — до чего смышленый мальчонка! — заметил, что номер странный. OI 0101 — как будто говоришь: «Ой-ой-ой!» Мистер Гандер помнит деньки, когда этих штук вовсе не было ни одной, а людям вроде как жилось ничуть не хуже. Не то чтобы мистер Гандер против прогресса. В молодости он всегда голосовал за радикалов^[782], но эти ваши социалисты перегибают палку, на его взгляд. Норовят запустить руку в чужой карман, да и все. А вот мистер Ллойд Джордж дал мистеру Гандеру пенсию по старости ^[783], и правильно сделал, ведь он всю жизнь усердно работал, но за что платить пособие восемнадцатилетним мальчишкам^[784], мистер Гандер никак не возьмет в толк. Сам он в восемнадцать лет вставал в четыре и до заката, а то и дольше, спины не разгибал за пять шиллингов в неделю, и никакого вреда от этого не приключилось. В девятнадцать женился, десятеро детишек, семеро до сих пор живы-здоровы. А? Да, машина вернулась в час дня. Мистер Гандер только вышел из «Перьев», пропустил пинту перед обедом, как увидел, что машина остановилась и из нее вылезает тот джентльмен, который палатку на Хинкс-лейн поставил. В машине сидела леди, расфуфыренная вся, но, ежели спросите мистера Гандера, овца в ягнячьей шкуре. В его время женщины не стыдились своих лет. Нет, он не против, когда женщина старается выглядеть получше, он целиком на стороне прогресса, только думает, что нынче они в этом слегка перегибают палку. Мистер Мартин — так звали того джентльмена — поздоровался и зашел в «Перья», а машина поехала в сторону Хитбери. А? Да, он видел, как мистер Мартин ушел. Полвторого по церковным часам. Хорошие часы. Викарий два года тому назад их починил за свой счет, и теперь, когда работает радио, слышно, что Биг-Бен и часы на нашей церкви бьют в унисон. Во времена мистера Гандера радио-то не было, но он думает, что это отличная штука и замечательный прогресс. Его внук Вилли, который женился да в Тонтон уехал, подарил ему прекрасный приемник. Такой громкий, что мистер Гандер все разбирает, хотя слух у него уже не тот. Говорят, скоро по радио картинки будут показывать, так дай Господь дожить и поглядеть на это. Нет, против радио он ничего не имеет, хотя некоторые считают, что включать воскресную службу прямо у себя дома, словно газ, так сказать, — это уж слишком. Все же для тех, кто болеет, это хорошо, но сам он думает, что так молодежь совсем разленится и никого уважать не будет. Сам он за двадцать лет ни одного воскресенья не пропустил, с тех пор как ногу сломал, упавши со стога, и покуда Бог силы дает, будет приходить слушать проповедь. А? Да, он помнит странного молодого человека, который проходил в тот день через деревню. Он может его описать, а как же, с глазами у него все в порядке, и с памятью тоже, спасибо. Только слышит уже не очень, но, как мистер Ормонд мог заметить, надо просто понятно говорить, без каши во рту, как у теперешней молодежи, и мистер Гандер вас отлично поймет. Городской рахитик это был — очки большие, на спине мешочек привязан и длинная палка для ходьбы, как у них у всех. Туристами их называют. Все они ходят с длинными палками, что твои бойскауты, хотя любой опытный человек им скажет, что нет ничего лучше доброго ясеневого костыля, чтобы опираться при ходьбе. Потому что, само собой, его ухватить удобней, чем эти ваши длинные трости. Но разве молодежь когда слушала голос разума? Особенно девушки, они-то точно перегибают палку со своими голыми ногами и короткими штанами, как у футболистов. Хотя мистер Гандер не настолько стар, чтоб ему неинтересно было взглянуть на пару стройных женских ножек. В его время женщины своих ног не показывали, но он знавал мужчин, готовых хоть милю отшагать, только чтоб взглянуть на хорошенькую лодыжку.

Констебль Ормонд вложил остаток сил в последний вопрос:

— Сколько было времени, когда прошел этот молодой человек?

— Сколько времени? Не надо кричать, юноша, — может, слышу я и плоховато, но я не глухой. Только в тот понедельник говорю викарию: «Хорошую проповедь вы вчера прочли». А он говорит: «А вам все слышно с вашего места?» А я ему говорю: «Может, слух у меня и не тот, что в молодости, но вашу проповедь я слышу всю, от „Сегодняшний текст взят“ и до „Слава Отцу“». А он говорит: «Вы, Гандер, удивительно крепки для своих лет». А так и есть, будьте уверены.

— И правда, так и есть, — сказал Ормонд. — Я просто спросил, когда тот тип в очках и с длинной палкой проходил через деревню.

— Почти два часа было, — торжествующе ответил старый джентльмен. — Почти два. А почему? А потому, что я себе сказал: «Надо бы тебе, парень, промочить горло. А „Перья“ в два закроются, так что лучше тебе поторопиться». И тут он появляется со стороны Уилверкомба и идет насквозь прямо к Хинкс-лейн. «Э, — говорю, — этот из трезвенников, бурдоглот, и вид у него такой, будто его растили на этих шипучих лимонадах: одна отрыжка и больше ничего, извиняюсь. Гандер, — сказал себе я, — пусть это послужит тебе напоминанием, что пора пропустить еще пинту». Так что я взял вторую пинту, акогда в бар зашел, то увидел, что тамошние часы показывают два, а у них часы всегда на пять минут спешат, чтоб они успевали всех выставить вовремя.

Констебль Ормонд принял удар молча. Уимзи ошибся, ошибся, теперь это ясно как день. Алиби на два часа подтверждалось полностью. Уэлдон невиновен, Шик невиновен, Перкинс невинен как младенец. Осталось доказать, что и кобыла невиновна, и вся теория развалится как карточный домик.

Он встретил Уимзи на деревенском лугу и сообщил ему эти удручающие сведения. Уимзи задумчиво посмотрел на него.

— Нет ли у вас с собой железнодорожного расписания? — спросил он наконец.

— Расписания? Нет, милорд. Но я могу достать…

— Не стоит беспокойства, — прервал его Уимзи. — Я просто хотел узнать, когда следующий поезд на Колни-хэтч.

Констебль в свою очередь уставился на него.

— Кобыла виновна, — сказал Уимзи. — Она была рядом с Утюгом и видела убийство.

— Но я думал, вы доказали, что это невозможно, милорд.

— Невозможно. Но это было.

Вернувшись, Уимзи зашел поделиться своими умозаключениями с суперинтендантом Глейшером и нашел того не в духе.

— Эти лондонские ребята потеряли Шика, — отрывисто бросил он. — Довели его до редакции «Морнинг стар», где он получил награду в виде чека на предъявителя. Потом сразу обменял его на казначейские билеты и юркнул в большой одежный магазин — там везде лифты и выходы. Короче говоря, он им нос натянул и исчез. Я думал, на лондонскую полицию можно положиться, да, видно, ошибся. И надо же было нам вляпаться в это, так и растак его, дело, — с горечью добавил суперинтендант. — Теперь еще вы говорите, что кобыла там была, но ее там не было и что ни один человек из тех, кто должен был на ней скакать, не скакал на ней. А дальше вы скажете, что она перерезала ему горло собственной подковой и обернулась морским коньком?

Огорченный Уимзи направился домой в «Бельвю» и обнаружил, что его дожидается телеграмма. Она была отправлена сегодня из почтового отделения в Вест-Энде и гласила:

шикую вскоре жду результатов держу связь старшим инспектором паркером надеюсь прислать зеленый твидовый костюм бантер

Глава XXVII Свидетельствует внук рыбака

Что, полночь миновала? Неужели?

Я здесь поставлю часики тебе,

Чтоб ты следил за временем.

«Книга шуток со смертью»^[785]

Среда, 1 июля

— Одно мне абсолютно ясно, — сказал инспектор Ампелти. — Если в два часа возле Утюга была какая-то заваруха с этой лошадью, ее должен был видеть Поллок со своим драгоценным внуком. Какой смысл это отрицать? Я с самого начала считал, что эти типы по уши увязли. Тихое, скромное, задушевное убийство они могли бы проглядеть, но дикую лошадь, несущуюся галопом, — уж точно нет. Однако молчат.

Уимзи кивнул:

— Я давно это понял, но как вы собираетесь их разговорить? Может, попробовать мне? Молодой парень, Джем, кажется не таким грубияном, как его дед. Как насчет него? У него есть какие-нибудь интересы или хобби?

— Не знаю, милорд, разве что футбол. Он считается хорошим игроком. Говорят, надеется, что его возьмут «Вестширские тигры».

— Хм. Лучше бы крикет, это по моей части. Но все же можно попытаться. Где бы вы стали искать его этим вечером? В «Трех перьях»?

— Если он не ушел в море, то, скорее всего, там его и найдете.

Там его Уимзи и нашел. В пабе всегда легко завязать разговор. День, когда запретят пиво, станет черным днем для сыщиков. После часовой занимательной дискуссии о футболе и шансах различных команд в грядущем сезоне Уимзи обнаружил, что Джем стал гораздо дружелюбнее. С чрезвычайной осторожностью и тактом он стал подводить разговор к рыбной ловле, Утюгу и смерти Поля Алексиса. Сначала результат вышел отрицательный. Джем сразу перестал болтать, его улыбка погасла, он погрузился в мрачное раздумье. Но когда Уимзи уже собрался было оставить опасную тему, молодой человек, похоже, на что-то решился. Он придвинулся ближе, оглянулся через плечо на толпу посетителей и выдавил:

— Слушайте, сэр. Мне надо с вами потолковать об этом деле.

— Разумеется. Не здесь? Конечно.

— Чертовски интересно, — добавил Уимзи погромче. — Когда я сюда вернусь, непременно заеду посмотреть вашу игру. Мне, пожалуй, пора отчаливать. Вы тоже домой? Могу вас на машине подвезти, если хотите, — и минуты не займет.

— Спасибо, сэр. Буду рад.

— И покажете фотографии, о которых говорили.

Они стали проталкиваться к выходу. Зазвучали пожелания доброй ночи, но Уимзи заметил, что никто из жителей Дарли не проявлял особой сердечности. Прощались они как-то натянуто.

Уимзи и Джем сели в машину и до железнодорожного переезда ехали молча. Потом Джем заговорил:

— Про это дело, сэр. Я деду втолковывал, что лучше выложить полиции все как было, но он же упрямый как не знаю кто, да и если это выплывет наружу, убийства не миновать. Но все равно он должен был рассказать, потому что тут ведь виселицей пахнет, а в такое мешаться не след. Но дед не доверяет Ампелти и его братии, и если мы с матерью его выдадим, он из нас дух вышибет. Он говорит — дай полицейским палец, они и руку откусят.

— Ну, смотря о чем речь, — отвечал озадаченный Уимзи. — Конечно, полиция не сможет закрыть глаза на… на преступление, но…

— Это не то, сэр, нет. По крайней мере, не то, что вы ищете. Но если про это прознают Бейнсы и расскажут Гёрни… А я всегда говорил деду, что глупо так делать, пусть даже Том Гёрни испакостил ему тогда все сети.

— Если преступления не было, — сказал Уимзи с облегчением, — можете быть уверены, я никому не скажу.

— Не было, сэр. Потому я и хотел с вами поговорить, сэр. Помните, дед подозрительно себя вел, отказался говорить, что он делал у Жерновов. Надо было мне еще тогда все рассказать, да ведь он бы на матери злость выместил, только я за порог.

— Я понимаю. Но чем же вы занимались возле Жерновов?

— Брали омаров, сэр.

— Брали омаров? А что в этом плохого?

— Ничего, сэр, только, знаете, верши-то были Тома Гёрни.

После недолгих расспросов история приобрела ясность. Злосчастный Том Гёрни жил в Дар-ли и расставлял верши для омаров возле Жерновов. Торговля его процветала. Но некоторое время назад он нанес старому Поллоку оскорбление, испортив какие-то сети, причем, как утверждалось, умышленно. Мистер Поллок, не надеясь добиться сатисфакции законным способом, избрал простой путь личной мести. Он дожидался удобного момента, когда Том Гёрни отлучится, навещал верши, извлекал большую часть их живого содержимого и возвращал на место. Мистер Поллок, как объяснил Джем, не рассчитывал возместить омарами стоимость поврежденных сетей. Вся сладость мести заключалась для него в том, чтобы «надуть этого Гёрни» и слушать, как «этот Гёрни» то и дело ругается на чем свет стоит, что омары в бухте перевелись. Джем считал, что все это довольно глупо, и не хотел в подобном деле участвовать — он предпочел бы поддерживать добрые отношения с соседями, — но то одно, то другое (насколько понял Уимзи, то дурной нрав старого Поллока, то опасение, что он разозлится и оставит свои немалые сбережения кому-нибудь еще) вынуждало Джема потакать деду, помогая ему воровать омаров.

Уимзи был сражен. Всего-то-навсего. Такая таинственность — а за ней скрыта всего лишь мелкая соседская распря. Он пристально посмотрел на Джема. Темнело, и лица молодого человека было почти не видно — только непроницаемый профиль.

— Очень хорошо, Джем, — сказал он. — Я все понял. Но теперь вернемся к тем событиям на берегу. Почему вы и ваш дед настаиваете, что никого там не видели?

— Но это правда, сэр. Мы никого не видали. Дело, сэр, было так. Мы вывели лодку и дошли дотуда аккурат между отливом и приливом, чтоб никого не встретить, — другие лодки пойдут к берегу на приливе, так? А дед говорит: «Гляди-ка на берег, Джем, и следи, не болтается ли поблизости какой Гёрни». Ну я гляжу, и ни души там нет, кроме того парня на Утюге. Смотрю на него и вижу, что он спит или что, а на наших не похож, и деду показываю: там вроде какой-то тип из города.

— Он спал, говорите?

— С виду да. Дед на него посмотрел и говорит: «Этот не помешает. Но ты смотри в оба на верхушки утесов». Ну я и смотрел и не видел на том берегу ни единой души до самых Жерновов, и это правда, хоть убейте.

— Слушай внимательно, Джем. На дознании ты слышал всех свидетелей и знаешь, что беднягу убили примерно в два часа.

— Это правда, сэр. Но если кто его и убил, то только он сам, уж можете не сомневаться, потому что никто к нему не подходил, не считая молодой леди, конечно. Разве что это случилось, когда мы ловушки вытаскивали. Вот тогда не знаю, может, мы чего и пропустили. Закончили около двух часов, точно не скажу, чтобы до минуты, но прилив начался без четверти два, около того, и тогда я снова посмотрел на парня и говорю деду: «Дед, этот тип на скале как-то странно лежит. Может, случилось чего». Мы чуть подошли к берегу, и тут вдруг из-за скал выскакивает молодая леди и давай прыгать кругом. А дед говорит: «И пускай, и пускай. Нечего нам встревать». И мы повернули обратно. Потому что, сэр, если б мы вмешались и если б выплыло, что мы там шли на лодке, набитой омарами Тома Гёрни, Том Гёрни уж сказал бы нам пару слов.

— Ваш дедушка утверждал, что в первый раз вы видели Алексиса примерно в 13.45.

— Чуток пораньше, сэр. Но не сказать чтоб мы с него потом глаз не сводили, нет.

— Допустим, кто-то был там, скажем, между 13.45 и двумя часами. Вы бы его увидели?

— Скорее всего. Нет, сэр, этот несчастный джентльмен покончил с собой, тут сомнений нет. Просто тихо зарезался, где сидел. Тут сомневаться не приходится.

Уимзи был в недоумении: если это ложь, то рассказана она с удивительно искренним видом. А если правда, то подтвердить версию об убийстве теперь еще труднее, чем раньше. Все свидетельствовало о том, что смерть Алексиса была делом его же рук.

Но все-таки почему гнедая кобыла не подошла к Утюгу? Возможно ли — Уимзи не был суеверен, но знал, что такие вещи иногда случаются, — возможно ли, что неупокоенный дух Поля Алексиса до сих пор витает возле Утюга, видимый для неразумной твари, но не для человека? Он помнил случай, когда лошадь отказалась идти туда, где когда-то давно было совершено преступление.

И внезапно вспомнил, что может проверить еще одну вещь.

— Джем, у вас дома сейчас хоть кто-нибудь не спит?

— Да, сэр. Мать наверняка меня дожидается.

— Я бы хотел с ней поговорить.

Джем не стал возражать, и Уимзи вместе с ним зашел в дом Поллоков. Миссис Поллок, подогревавшая Джему суп в кастрюльке, встретила гостя любезно, но на его вопрос замотала головой:

— Нет, сэр. Мы нынче не слыхали лошадь на пляже.

Это решало дело. Если Уимзи смог проехать мимо коттеджей незамеченным, то и другой человек смог бы.

— Ветер нынче с берега, — добавила миссис Поллок.

— И вы по-прежнему уверены, что и в прошлый четверг ничего не слышали?

— А! — Миссис Поллок сняла кастрюльку с плиты. — Полиция спрашивала про после полудня, так в то время мы ничего не слыхали. Но Сюзи припомнила, что в обед слыхала вроде как топот. Это будет примерно в двенадцать. Но она занята была и не вышла посмотреть.

— Двенадцать часов?

— Около того, сэр. Это ей вдруг пришло на память, когда мы толковали про то, о чем спрашивал молодой Ормонд.

Когда Уимзи покидал коттедж, мысли его были в полном беспорядке. Если кто-то скакал по берегу на лошади в двенадцать часов, это объясняло подкову, но не объясняло убийство. А может быть, он все-таки напрасно приписывает подкове такую важность? Может, какой-нибудь озорной паренек увидел гнедую кобылу на свободе и решил шутки ради на ней покататься? Может, она и сбежала-то сама?

Но тут он опять вспомнил о том, как странно сегодня вела себя лошадь, и о вбитом в скалу кольце. Оно использовалось для какой-то другой цели? Или, допустим, убийца приехал верхом в полдень и вплоть до двух часов беседовал с Алексисом на скале? Но Джем сказал, что на Утюге был только один человек. Может, убийца притаился в скальной расщелине и выжидал удобного момента, чтобы нанести удар? Но зачем? Единственная причина ехать туда верхом — чтобы обеспечить себе алиби, но если торчать там два часа, ничего не делая, то алиби пропадает зря. И как кобыла попала домой? Между часом и двумя ее на берегу не было, если только, опять же, Джему можно доверять. Уимзи пришло в голову, что на одной лошади могли ехать два седока: один совершил убийство, а другой вернул животное домой. Он немного покрутил эту мысль, но отбросил как нелепую и притянутую за уши.

Вдруг его осенила совершенно новая идея. Сколько ни обсуждали это преступление, всегда подразумевалось, что Алексис пришел к Утюгу по дороге, ведущей вдоль берега. Но есть ли тому доказательства? До сих пор ему не пришло в голову поинтересоваться. Почему тем всадником не мог быть Алексис?

Так становилось понятно, почему кобылу слышали в полдень, но зато другие вопросы щетинились, как шипы в розарии. Когда он взял лошадь? Люди видели, как он шел от полустанка «Дарли» в направлении Лесстон-Хоу. А если он потом вернулся, забрал кобылу с поля и поехал верхом? А если нет — кто ее ему передал и где? И опять — как она попала домой?

Уимзи решил разыскать инспектора Ампелти и задать эти вопросы ему.

Инспектор уже собирался спать и был неприветлив, но, услышав свежие новости, оживился.

— Да Поллоки и Моггериджи — самые отпетые плуты на свете, — заметил он. — Если было убийство, к гадалке не ходи — без них не обошлось. А о том, как Алексис туда добрался, и думать нечего. Мы нашли шестерых свидетелей, которые видели его в разных местах дороги между 10.15 и 11.45. Если только там не гулял еще один тип с черной бородой, можно считать доказанным, что он шел по дороге, и никак иначе.

— Среди свидетелей есть те, кто был с ним лично знаком?

— Нет, нету, — признал инспектор. — Но вряд ли там в это время гуляли два бородатых молодых человека в синих костюмах. Разве только кто-то специально переоделся Алексисом, а зачем это может быть надо? Я к тому, что есть только две причины притворяться Алексисом: создать впечатление, будто он был в это время в этом месте, когда на самом деле он был в другом, или будто он был жив, когда на самом деле его уже убили. Мы знаем наверняка, что он в этом месте был, значит, первое отметаем. Мы также знаем, что он был убит в два часа, а не раньше, значит, отметаем и второе. Разве что, — медленно проговорил инспектор, — настоящий Алексис между 10.15 и двумя часами занимался какими-то темными делами, а этот другой парень обеспечивал ему алиби. Об этом я не подумал.

— При условии, что убит действительно Алексис, — сказал Уимзи. — Лица-то у него не было, пришлось полагаться на одежду и на фотографии.

— Ну, во всяком случае, борода у убитого была настоящая, — сказал инспектор. — Да и кого, по-вашему, Алексис мог хотеть убить?

— Большевиков, — беспечно предположил Уимзи. — Он мог прийти на встречу с большевиком, который пытался его убить, и убить самого большевика.

— Мог-то он мог, только проще от этого не становится. Кто бы ни был убийцей, ему надо было уйти с Утюга. А как бы он сумел поменяться с жертвой одеждой? У него не было времени.

— После убийства, конечно, не было.

— Тогда о чем вы вообще? Это только усложняет дело. Мне вот больше нравится ваша идея, что кобылу увел какой-нибудь озорной мальчишка, чтобы покататься. Ей ничего не противоречит, кроме того кольца в скале, а оно, очень может быть, было вбито вовсе для другой цели. Так мы убираем кобылу насовсем, и все становится гораздо проще. Мы можем сказать, что Алексис либо покончил с собой, либо был убит кем-то пока нам неизвестным, и этот кто-то просто пришел по берегу на своих двоих. Не важно, что эти Поллоки его не видели. Он мог прятаться под скалой, как вы и сказали. Но кто он — вот проблема. Это не Уэлдон, это не Шик и не Перкинс. Но и кроме них на свете есть люди.

Уимзи кивнул.

— Похоже, с этим делом я не справился, — сказал Уимзи. — Это угнетает.

— Досадно, — согласился Ампелти, — но не унывайте. Мы всего две недели над ним бьемся, а что такое две недели? Терпение, милорд. Дождитесь, когда придет расшифровка того письма. Может, оно все и объяснит.

Глава XXVIII Свидетельствует шифр

Понятен ли мне тайный смысл, не знаю,

Но если да, он кроется в потоках

Журчания твоей обильной речи,

Темней вечерней тени над ручьем.

Фрагмент^[786]

Пятница, 3 июля

Письмо от Чурбана из министерства иностранных дел пришло только в пятницу и принесло разочарование. Оно гласило:

Дорогой Буравчик!

Получил твою цидулю. Старик Бунго разгребает кавардак в Китае, переслал ему бумагу согласно указаниям. Он, скорее всего, засел где-нибудь в глуши, но, думаю, получит письмо не позже чем через месяц. Как дела? Рысака видел на прошлой неделе в «Карлтоне»^[787]. Он, похоже, разругался со своим стариком, но держится. Помнишь дело Ньютона — Карберри? Оно улажено, и Шлеп отбыл на континент. Салют!

Всегда твой

Чурбан

— Идиот! — рассердился Уимзи. Он швырнул письмо в корзину, надел шляпу и отправился к миссис Лефранк. Там он нашел Гарриет, корпящую над шифром, впрочем, по ее словам, совершенно безрезультатно.

— Не думаю, что из возни с помеченными словами выйдет хоть какой-то толк, — сказал Уимзи. — И Бунго нас подвел. Давайте-ка раскинем нашими собственными гениальными мозгами. Вот смотрите. Для начала такой вопрос: что в этом письме и почему его не сожгли с остальными?

— Да, странно, если подумать.

— Очень странно. Письмо пришло во вторник утром. В среду Алексис оплатил все счета, а ночью сжег бумаги. В четверг утром вышел из дому и сел на поезд. Разве нельзя предположить, что в письме содержались указания проделать все это?

— Похоже на то.

— Еще как. Это значит, что в письме, вероятно, назначалась встреча на Утюге. Чего бы не сжечь его вместе с остальными?

Гарриет обратилась мыслями к миру детективной литературы, в котором довольно хорошо разбиралась.

— У меня в книгах злодей обычно пишет в конце: «Возьмите с собой это письмо». Он так делает, чтобы удостовериться, что оно точно будет уничтожено. Ну а я — чтобы клочок бумаги остался в окоченевшей руке жертвы на радость Роберту Темплтону.

— Именно. Теперь допустим, что наш злодей не понял вашего двуличия. Допустим, он подумал так: «В детективах Гарриет Вэйн и других знаменитых писателей убийца всегда велит жертве принести письмо с собой. Очевидно, так и надо сделать». Это объясняет, как письмо там оказалось.

— Тогда это очень неопытный злодей.

— А почему бы и нет? Вероятно, так и есть — если только тут и впрямь не поработал опытный большевистский агент. Думаю, что в этом письме, ближе к концу, мы найдем слова «Возьмите с собой это письмо», что и объяснит его наличие.

— Понятно. Но почему тогда мы нашли его во внутреннем кармане, а не в руке у жертвы, как полагается?

— Может быть, жертва не знала, что так полагается?

— Тогда убийца должен был обыскать ее и найти письмо.

— Забыл, наверное.

— Какое разгильдяйство!

— Что поделать. Письмо-то налицо. Несомненно, оно полно важной и опасной информации. Особенно если в нем назначена встреча, ведь тогда можно считать доказанным, что Алексис не покончил с собой, а был убит.

— Слушайте! А если он взял письмо с собой просто чтобы не забыть инструкции, как добраться до Утюга и тому подобное?

— Не может такого быть. Во-первых, он бы держал его под рукой, во внешнем кармане, а не в бумажнике. А во-вторых…

— Не обязательно. Он держал его под рукой, пока не добрался до места, а потом спрятал подальше. В конце концов, он ведь просидел на Утюге не меньше часа.

— Да, но я собирался сказать кое-что еще. Чтобы сверяться с письмом, он взял бы с собой не шифровку, которую затруднительно читать, а расшифрованную копию.

— Конечно, но… Слушайте, это все объясняет! Он взял копию, а преступник спросил: «Вы принесли письмо?» Алексис, не раздумывая, отдал ему копию, преступник ее взял и уничтожил, забыв, что оригинал тоже может быть где-то рядом.

— Вы правы, — сказал Уимзи. — Совершенно правы. Все точно так и было. Так, с этим ясно, но это мало что дает. Хотя теперь мы кое-что знаем о содержании письма, это очень поможет при расшифровке. А еще мы пришли к выводу, что преступник, скорее всего, дилетант, и само письмо это подтверждает.

— Как?

— Вот тут сверху две строки по шесть букв. Только дилетант мог подарить нам отдельный фрагмент из шести букв, не говоря уже о двух сразу. Надо было писать все сплошным текстом. Эти слова могут обозначать только две вещи. Первое: это может быть ключ к шифру — шифру простой замены букв. Но это не он, потому что я попробовал. Да и какой дурак пошлет шифр и ключ к нему на одном листе бумаги? Конечно, это может быть ключевое слово или слова для следующего письма, но тоже маловероятно. Шесть букв — слишком короткое слово для того типа кода, о котором я думаю, а слова из двенадцати неповторяющихся букв крайне редки в любом языке.

— Но ведь годится любое слово, если пропустить повторяющиеся буквы?

— Верно, но, судя по тому, как прилежно Алексис размечал словарь, сей простой факт от наших дилетантов ускользнул. Итак, если первые слова — не ключ к шифру, то предположу, что они представляют собой адрес или, скорее, адрес и дату. Они расположены подходящим образом. Конечно, не полный адрес, только название города — скажем, Берлин или Лондон — и ниже дата.

— Это возможно.

— Давайте проверим. Про город мы почти ничего не знаем, кроме того, что письма, говорят, приходили из Чехословакии. Но дату можно вычислить.

— Как она может быть записана?

— Дайте подумать. Могут быть просто цифры — число, месяц и год. Тогда одна из букв произвольная, добавлена для ровного счета. Нечетного количества букв быть не должно, а месяц не может быть обозначен двузначным числом, ведь письмо пришло 17 июня. Не знаю точно, сколько идет почта из Центральной Европы, но уж никак не больше трех, в крайнем случае четырех дней. Значит, письмо отправили после 10-го. Если же месяц не обозначен цифрами, то, полагаю, RBEXMG значит либо «такое-то июня», либо «июнь, такое-то число». А цифры наш шифровальщик мог передавать так: 1 = А, 2 = В, 3 = С и так далее, а мог обозначить единицу первой буквой кодового слова и так далее. Первый способ разумнее, поскольку не выдает кодового слова^[788]. Итак, предположим, что 1 = А, то есть он вначале написал A? JUNE^[789] или JUNE А? а потом зашифровал буквы как обычно. Под вопросительным знаком имеется в виду некоторая цифра меньше 5. Очень хорошо. Теперь подумаем, что вероятнее: что он написал «такое-то июня» или «июнь, такое-то»?

— Большинство англичан сначала пишут день, а потом месяц. Деловые люди, во всяком случае, делают так, хотя старомодные леди все еще пишут месяц вначале.

— Хорошо. Начнем с «такого-то июня» и допустим, что RBEXMG обозначает A? JUNE. Отлично. Теперь посмотрим, что это может нам дать. Разобьем на пары. RB пока отложим и начнем с ЕХ. Значит, EX = JU. В таких шифрах есть один момент, который очень помогает при расшифровке. Скажем, две буквы стоят в кодовой таблице рядом, не важно, по горизонтали или по вертикали. Тогда у исходной пары и кодированной пары будет одна общая буква. Непонятно? Смотрите. Возьмем наше старое ключевое слово SQUANDER и запишем его в таблицу вот так:

Если нам надо закодировать DE, возьмем буквы справа от них (по правилу горизонтали) и получим ER. Буква Е присутствует и в исходной, и в кодированной паре. Это же верно для букв, идущих сразу друг за другом по вертикали. Но в нашей первой паре EX = JU этого не происходит, так что можем предварительно записать ее по правилу диагонали.

Приняв эти буквы за углы прямоугольника, можем сразу сказать, что J и X расположены в одном ряду, горизонтальном либо вертикальном, и то же самое касается JE, EU и UX.

— Но вдруг JU все же отвечает горизонтальному или вертикальному правилу, только буквы идут не подряд?

— Не важно, это будет значить только, что все четыре будут в одном ряду, вот так:? J Е U X, или вот так: X U Е? J, или в другом порядке. Так что возьмем все имеющиеся у нас буквы, запишем их по диагоналям и получим вот что:

Увы, ни одной пары соседних букв. Это было бы как нельзя кстати, но придется обойтись и так.

Первое, что бросается в глаза: U и X должны стоять в одном ряду. Это недвусмысленно намекает, что они обе в нижней строке таблицы. После U в алфавите стоят пять букв, а мест в таблице всего четыре. Значит, одна из букв входит в ключ. Рискнем предположить, что это не Z. Если это она, придется все делать заново. Но с чего-то ведь надо начать. Рискнем буквой Z. И теперь у нас есть три варианта нижней строки: UVXYZ, если в ключе 'W, UWXYZ, если в нем V, и UVWXZ, если в нем Y. Но в любом случае U стоит в левом нижнем углу. Теперь снова смотрим на наши квадратики и видим, что Е и U тоже должны быть в одном ряду. Вряд ли Е стоит сразу над U, очень уж длинное ключевое слово нужно, чтобы между Е и U осталось всего четыре пустых места. Так что Е у нас будет в одной из трех верхних клеток левого столбца. Вот так:

Это немного, но это только начало. Теперь возьмем X. Есть клетка, в которой X не может стоять: это клетка сразу справа от U, ведь тогда между X и Z окажется два пустых места для всего одной буквы. Значит, X стоит в третьей или четвертой клетке нижней строки. Тогда у нас есть два варианта таблицы.

1)

2)

Взглянув снова на наши диагональные пары, увидим, что J и X, а также J и Е стоят в одном ряду. Это значит, что J не может стоять сразу над X. Вписываем ее в обе таблицы в три верхние клетки столбца X. А вот сейчас будет интересно. М и N должны быть в одном ряду. В таблице 1 страшно соблазнительно вписать их в пустые клетки справа от J, тогда К и L пойдут в ключевое слово. Но в таблице 2 так сделать нельзя, не хватает места. Если верна таблица 2, то М, N или сразу обе входят в ключевое слово. М и Е стоят в одном ряду, но N не может быть рядом с Е. Это исключает несколько комбинаций, но все равно их остается чертова прорва. Наш ключ не может начинаться с EN — это определенно. Стойте, стойте! Если Е стоит в третьей клетке сверху, то N не может стоять на правом конце той же строки, иначе по правилу горизонтали она окажется рядом с Е. Значит, в таблице 1 в этой строке невозможны сочетания JMN и JLN. Остается JLM, что возможно, только если N входит в ключевое слово, потому что N не может стоять рядом с Е, однако должно находиться в одном ряду и с ней, и с М.

Уимзи вцепился в собственные волосы и замер, что-то бормоча.

— Кажется, из этих пяти букв мы выжали все, что можно, — сказала Гарриет. — Давайте попробуем остальной текст? Я уже разбила его на пары. Ух ты! Наш старый знакомый EXMG снова появляется в середине.

— Правда? — Уимзи выпрямился. — Тогда, если у нас все верно, это еще одна дата в июне. И думать не хочу, что это могут быть части двух слов, одно из которых заканчивается на J, I, JU, IU, IUN или JUN. Если в письме назначена встреча на 18 июня, почему бы двум буквам перед EXMG не обозначать 18, то есть АН? Давайте их попробуем. Что там за буквы?

— ОВ.

— ОВ = АН. Пользы немного. Ну, все равно запишем.

О и А в одном ряду, О и Н в одном ряду, а про А и В мы уже и так знаем. Выглядит так, будто мы на верном пути, но продвинуться дальше не помогает: в это сочетание не входит ни одна из букв, которые уже внесены в таблицу.

— Минутку, — вставила Гарриет. — Меня осенило. Город, указанный в верхней строке, должен быть центральноевропейским. В нем шесть букв, и две последние — это две первые, только наоборот. Warsaw?^[790]

— Разрази меня гром! Блестяще! Срочно проверять. Смотрим. Вот что это нам дает…

Уимзи начертил новые квадратики.

— W и X в одном ряду, — заметил он. — Велик соблазн решить, что W стоит в нижней строке рядом с X. Иначе она должна быть в ключевом слове, конечно. Забавы ради впишем его в обе таблицы в нижнюю строку. Так, это уже интересно. W и N тоже в одном ряду. Мы не можем поставить N в четвертую строку сверху, потому что она должна быть в одном ряду с Е. Но в третью строку тоже не можем, потому что между N и U только шесть букв, а пустых мест для них восемь. Следовательно, если W на своем месте, N должна стоять в двух верхних строках, и это значит, что N определенно принадлежит ключевому слову.

Гарриет навскидку вписала буквы:

1)

2)

— С таблицей 1 что-то не то, — сказала она. — В чем дело? Что мы сделали не так? А, знаю. Е и N не должны стоять рядом. Если верна первая таблица, место Е — в третьей строке. Слушайте! Это значит, что в ключевом слове одиннадцать букв!

— Не обязательно. Она может стоять на своем месте в алфавите. Но если таблица 1 верна, то единственное место для Е — начало третьей строки. Пойдемте дальше. S и Т в одном ряду, R и Т тоже, но RST идут не подряд, иначе RS превратилось бы в ST, а оно и не подумало. Хочется вписать ST в две клетки перед U, но мы не можем быть уверены, что их место тут. А, к черту! Пишите — если ошибаемся, потом начнем сначала, только и всего. Вот так. В таком случае R должна входить в ключевое слово и стоять в одной из двух верхних клеток на правом краю таблицы. Это значит, что RS =?Т.

— Но мы знаем RS! Если АТ = RS, то RS=AT.

— Боже мой! Точно! Прекрасно! Это практически доказывает, что S и Т мы поставили куда надо. И мы теперь знаем, что в ключевом слове А и R стоят рядом.

Гарриет снова уткнулась в таблицы.

— А мы можем что-нибудь сделать с NX=AW? Да! Смотрите! Если в таблице 1 вписать А в любую клетку так, чтобы выдержать прямоугольник NX=AW, то А не окажется рядом с R! Либо у нас все неправильно, либо таблицу 1 надо выкинуть насовсем.

— Ура! Гениальная женщина! Мне с самого начала не нравилась таблица 1, поскорей отложим ее. У нас остается весьма многообещающая таблица 2.

— Я рада, что вы считаете ее многообещающей! Как насчет М и N, стоящих в одном ряду? Можем мы сейчас что-то с ними сделать?

— Почему бы и нет? Попробуем. Впишем М непосредственно под клетками с N. Но так между ней и S остается пять клеток и только три буквы, ведь, как нам известно, N и R входят в ключевое слово. Так что место М — в одной из четырех клеток верхнего левого угла. Теперь мы знаем, что NE = MG. Очевидно, что G не может стоять ни в одной из клеток непосредственно между Е и N, потому что тогда в ключевом слове будет сочетание MNG, а это почти невероятно. Однако у нас остается еще несколько возможных сочетаний. Что еще мы можем сделать?

— Можем вписать Q перед S. Вряд ли она окажется в ключевом слове, раз в нем нет U. А судьба R нам приблизительно ясна.

— Да. Хорошо. Вписали. Кстати, имеют ли какой-нибудь смысл эти пары букв в самом письме?

— Нет. Я пыталась их пристроить, но они удивительно бесполезны. Есть сочетание ATGM, которое дает RSEN, но это может быть что угодно. И почти в самом начале есть TS, а за ним сразу QJ. TS = SQ, и вроде бы следующая пара должна начинаться с U, но нет. QJ должно расшифровываться как S плюс что-то.

— Так и есть. И это подтверждает, что мы на верном пути. Q — произвольная буква, вставленная для разделения двойного S. Поразительно, как мало информации можно извлечь из текста письма на этой стадии. Становится понятно, какой это дьявольски хитроумный код, правда? Погодите секунду — перед этим стоит пара MG = NE, вместе получается NESS^[791]. Весьма возможно и даже вероятно, но означать может что угодно. Вот тут опять! Что бы это ни было, должно быть, что-то важное. Одно и то же слово: BFFY и потом NESS, но с BFFY я просто в тупике. Ничего с ним не поделать, кроме как биться дальше над левым верхним углом. Давайте выпишем все возможные комбинации, дающие NE = MG.

1)

2)

3)

— Я вижу одно, — сказала Гарриет. — Между М и N нужна какая-то гласная, и это не А, не Е, не I и не U, потому что они уже стоят в других местах. Значит, это О или Y.

— О предпочтительнее. Слов со слогом MYN не так уж много. Но Y должна входить в ключевое слово, и скорее всего, на последнем месте. Возможно, ключ кончается на MONY Тогда таблица 1 дает нам MONY и ключ из девяти букв. Это вполне похоже на правду. Но ключ должен начинаться на EPG. Это хуже. EBG, ECG, пробежимся по алфавиту. EHG? Не думаю. EIG можно выговорить, но I у нас в другом месте. ELG — где тут словарь? Нет таких слов. ENG не может быть, мы знаем, где стоит N. То же самое с ERG. Дитя мое, можете забыть все слова, заканчивающиеся на MONY. Они не подходят к таблицам 1 и 3, а что касается таблицы 2, то, пока у меня есть выбор, я отказываюсь верить в слово из четырнадцати букв.

— Тогда можно навсегда забыть о таблице 2.

— Ладно, я не против. Хотя тринадцатибуквенное слово, которое кончается на MON, еще можно вообразить. Раз так, наше слово либо начинается с MON, либо нет.

— Но оно начинается! Мы не смогли придумать слова, начинающегося с EPG.

— Не смогли. Ну что же — мы нашли места для Е и G, и для MON тоже. Теперь быстрее пойдет! Вписывайте! О, смотрите: F точно должна стоять между Е и G, там ей самое место.

Гарриет дрожащим карандашом вписала буквы в таблицу.

— Так гораздо лучше, — признала она. — Посмотрим, удастся ли выудить что-нибудь из письма. Черт, сколько же у нас осталось неразгаданных групп! BFFY так пока и не раскусили. О! Стойте! Вот кое-что. MZ TS XS RS. MZ — это что-то плюс U, может быть, RU. Шансы тут в любом случае 50 на 50. TS — это SQ, a XS — это S плюс что-то, значит, Q — просто вставленная буква. Теперь допустим, что XS = SI — почему бы и нет. Тогда RS вполне может означать АТ, никто не против… И допустим, что все, что мы допустили, правда — тогда MZTSXSRS — это RUSQSIAT. Выбрасываем Q и получаем RUSSIAT. Чем не RUSSIA?

— В самом деле. Пусть будет RUSSIA. Впишите буквы. М О N A R — о, Гарриет!

— Не пихайтесь!

— Как тут не пихаться? У нас есть ключевое слово! MONARCH^[792]. Погодите-ка. Так перед Е остается три места, а у нас только В и D. Нет, нет, я забыл! Y — старая добрая Y! MONARCHY^[793]! Гип-гип-ура! Добро творит чудеса. Мы заполнили ваш квадрат целиком. Выглядит, должен сказать, изумительно.

— О, Питер! Как чудесно! Давайте танцевать или еще что-нибудь!

— Чепуха! Давайте работать. Все бы вам жуировать. Приступайте. PR BF ХА LI МК MG BF FY MG TS QJ — и разберемся с этим BFFY раз и навсегда. Я буду читать вслух диагонали, а вы записывайте.

— Хорошо. Т — О — Н — I — То His Serene. Такое может быть?

— Похоже на английский. Скорей, давайте BFFY.

— То His Serene Highness…^[794] Питер! Что это?!

Лорд Питер побледнел.

— Господи! — трагически воскликнул он. — Возможно ли это? Неужели мы ошиблись, а эта нелепая миссис Уэлдон права? И мне в мои года придется охотиться за большевистской бандой? Читайте дальше!

Глава XXIX Свидетельствует письмо

Узнай же то, что скоро все узнают:

Король — он человек; не человек я,

Пока я не король.

«Книга шуток со смертью»^[795]

Пятница, 3 июля

Его высочеству великому князю Павлу Алексеевичу, наследнику престола Романовых.

Предоставленные вашим высочеством бумаги тщательно изучены. Брак вашей прославленной прародительницы с царем Николаем Первым подтвержден вне всяких сомнений.

Гарриет остановилась.

— Что это значит?

— Бог знает. Николай I не был святым, но не думаю, чтобы он женился на ком-нибудь, кроме Шарлотты-Луизы Прусской. Кем, черт возьми, была прославленная прародительница Поля Алексиса?

Покачав головой, Гарриет продолжила читать.

Все готово. Ваш народ, стонущий под жестокой пятой Советов, с нетерпением ждет возрождения императорской власти на Святой Руси.

Теперь и Уимзи покачал головой:

— Если это правда, то это щелчок по носу для моих друзей-социалистов. Только на днях меня убеждали, что русскому коммунизму есть чем гордиться и что, судя по потреблению сапог, уровень жизни в России возрос с нуля до одной пары сапог в три года на душу населения. Но, возможно, нашлись русские, которые по своей отсталости недовольны таким положением дел.

— Алексис вечно твердил о своем благородном происхождении, помните?

— Да, твердил. И, очевидно, кто-то ему поверил. Продолжайте.

Договор с Польшей благополучно заключен. Деньги и оружие в вашем распоряжении. Недостает только вашего присутствия.

— Ого! — обрадовался Уимзи. — Вот и до дела дошло. Отсюда паспорт и три сотни золотых соверенов.

Шпионы не дремлют. Действуйте осторожно. Сожгите документы и все, что может вас выдать.

— Это он выполнил неукоснительно, чтоб его! Похоже, сейчас мы поймем, где собака зарыта.

В четверг, 18 июня, сядьте на поезд, приходящий на полустанок «Дарли» в десять пятнадцать, идите по дороге до скалы Утюг. Ждите всадника с моря. Он привезет указания для путешествия в Варшаву. Пароль: «Империя».

— Всадник с моря? — ахнула Гарриет. — Господи боже! Это значит, что Уэлдон… что кобыла… что…

— Читайте дальше. Не исключено, что Уэлдон тут не злодей, а герой. Но тогда почему он нам об этом не рассказал?

Гарриет продолжила:

Возьмите с собой это письмо. Помните: молчание и тайна. Борис.

— Н-да, — сказал Уимзи. — Во всем этом деле с начала и до конца я верно угадал только одну вещь. Я сказал, что в письме будут слова «Возьмите с собой это письмо», и они есть. Но остальное мне не по зубам. «Павел Алексеевич, наследник престола Романовых». Не раздобудет ли ваша квартирная хозяйка чего-нибудь выпить?

Подкрепив силы, Уимзи придвинул стул поближе к столу и уселся, вперив взгляд в расшифрованное послание.

— Так. Давайте разбираться. Несомненно одно: из-за этого письма Поль Алексис пришел к Утюгу.

Отправил его Борис, кто бы он ни был. А друг он или враг, этот Борис?

Он яростно взъерошил волосы и медленно продолжил:

— Первая мысль, которая приходит в голову: Борис — Друг, а упомянутые в письме большевистские шпионы оказались на Утюге раньше его, убили Алексиса, а может быть, и Бориса. Какова в этом случае роль Уэлдоновой кобылы? Она доставила всадника с моря к месту встречи? Был ли Уэлдон этим другом-монархистом? Это вполне возможно, ведь… нет, это невозможно. Странно, если хотите.

— Что именно?

— Я хотел сказать, что в таком случае Уэлдон мог приехать к Утюгу в двенадцать часов, когда миссис Поллок слышала стук копыт. Но он не мог. Он был в Уилверкомбе. Зато мог кто-то другой — скажем, друг, которому Уэлдон одолжил кобылу.

— А как тогда туда попал убийца?

— Пришел по краю моря и таким же образом скрылся, а пока там были вы, прятался в нише. Мы не могли состыковать события по времени, только пока считали, что убийца — Уэлдон, Шик или Перкинс. Но кто был этот «всадник с моря»? Почему он не пришел и не сказал: «Я встречался с этим человеком и видел его живым во столько-то»?

— Да он просто боится, что убийца Алексиса убьет и его тоже. Но это очень все запутывает. Теперь нам надо искать двух неизвестных вместо одного: «всадника с моря», который украл лошадь и прискакал на Утюг около полудня, и убийцу, который был там в два часа.

— Да. Как-то это все сложно. По крайней мере, это объясняет Уэлдона и Перкинса. Естественно, оба ничего не сказали о кобыле, потому что она сбежала и вернулась, когда ни одного из них не было возле палатки. Хотя погодите. Странно: откуда «всадник с моря» знал, что в то утро Уэлдон отлучится? Похоже, чистой воды совпадение.

— Может быть, «всадник» испортил машину Уэлдона.

— Да, но даже тогда — как он мог знать, что Уэлдон уедет? Скорее уж следовало предположить, что он останется и будет возиться с машиной.

— Все равно — допустим, он знал, что Уэлдон тем утром хочет поехать в Уилверкомб. Тогда поврежденный провод зажигания — это для него чистое невезение, а то, что Уэлдон в конце концов уехал, — удача.

— А откуда он знал о планах Уэлдона?

— Он мог вообще ничего о нем не знать. Уэлдон прибыл в Дарли только во вторник, а все это дело планировалось задолго до того, судя по дате на письме. Кто бы это ни был, он, вероятно, пришел в ужас, увидев на Хинкс-лейн палатку Уэлдона, и испытал огромное облегчение, когда в четверг утром тот отчалил.

Уимзи покачал головой:

— Ничего себе совпадение! Ну, может, и так. Пойдемте дальше и посмотрим, что произошло. Всадник назначил Алексису встречу, и тот в 11.45 пришел к Утюгу. Там его встретил всадник и дал указания — на словах, как можно догадаться. Затем он вернулся в Дарли, отпустил лошадь и отправился по своим делам. Хорошо. Все это можно провернуть к 12.30 или 12.45, а к 13-3° все Уж точно было закончено, иначе Уэлдон увидел бы его на обратном пути. Что тем временем делает Алексис? Нет бы встать и уйти восвояси — он мирно сидит на скале, дожидаясь, чтобы кто-то пришел и убил его в два часа.

— Может, ему было велено посидеть немного, чтобы не уходить одновременно с всадником. Нет, я придумала лучше: когда всадник ускакал, Алексис подождал немного — минут пять, — пока друг не скрылся из виду. Тут из ниши в скале выпрыгивает убийца, который все подслушал, и заводит с Алексисом беседу. В два часа беседа завершается убийством. Тут появляюсь я, а убийца прячется назад в укрытие. Как вам? Убийца дождался, пока всадник уедет, потому что боялся не справиться с двумя людьмиодновременно.

— Сюда, кажется, укладываются все факты. Непонятно только, почему он не убил и вас тоже.

— Так было бы гораздо меньше похоже на самоубийство.

— Верно. Но как вышло, что вы не видели, как эти двое оживленно разговаривали на Утюге, когда в час дня смотрели вниз с утесов?

— Бог его знает! Но если убийца стоял за скалой со стороны моря или если они оба там стояли, я бы ничего не увидела. А они могли — тогда был пик отлива, и песок должен был высохнуть.

— Да, должен. А поскольку дискуссия затянулась, они увидели, что начинается прилив, и вскарабкались на скалу, чтобы не замочить ног. Это было, наверное, пока вы спали. Но интересно, почему вы за ланчем не слышали, как они щебечут? Над водой голоса разносятся далеко.

— Может быть, они услышали, как я спускаюсь с утесов, и замолчали?

— Может быть. А потом убийца, зная, что вы там, специально совершил убийство, так сказать, под самым вашим носом.

— Он мог подумать, что я ушла. Он знал, что в тот момент я его не видела, потому что сам не видел меня.

— Потом Алексис вскрикнул, вы проснулись, и убийце пришлось прятаться.

— Примерно так. Все кажется довольно логичным. А значит, нам надо искать совершенно нового убийцу, который мог знать о свидании Бориса и Алексиса. И ему, — обнадеживающе добавила Гарриет, — не обязательно быть большевиком. У него могли быть личные причины, чтобы избавиться от Алексиса. Как насчет да Сото? Джентльмен, возможно, мстил за Лейлу Гарленд. Она могла рассказать ему какую-нибудь мерзкую историю про Алексиса.

Уимзи молчал, очевидно блуждая мыслями где-то далеко. Потом заговорил:

— Да. Вот только мы знаем, что да Сото все это время играл в Зимнем саду. Но я теперь хочу взглянуть на это с другой точки зрения. Это письмо — оно подлинное? Написано на обычной бумаге без водяных знаков, такая везде есть, она ничего не доказывает. Но если его и правда написал иностранный джентльмен, именуемый Борисом, почему оно по-английски? По-русски, конечно, было бы безопаснее и естественнее, раз уж этот Борис — русский монархист. А кроме того, зачин про жестокую пяту Советов и Святую Русь очень уж туманный и схематичный. Какой серьезный заговорщик так работает? Никаких имен, никаких подробностей про договор с Польшей, а с другой стороны — нескончаемое пустословие про «прославленную прародительницу» и «его высочество». Непохоже на правду. И на деловое письмо непохоже. А похоже на то, что кто-то, весьма смутно представляющий, как делаются революции, хотел подыграть дурачку, помешанному на своей родословной.

— Я знаю, на что это похоже, — сказала Гарриет. — Я бы вставила такую штуку в детектив, если б ни бельмеса о России не знала и знать не хотела бы, но пыталась бы создать впечатление, что кто-то готовит заговор.

— Точно! — согласился Уимзи. — Вы совершенно правы. Письмо как будто взято слово в слово из руританских романов, которые так любил Алексис.

— Конечно. И теперь мы знаем, почему он их так любил. Ничего удивительного: они были частью его мании. Можно было догадаться.

— И вот еще что. Вы заметили, что первые два абзаца зашифрованы довольно небрежно? Предложения сливаются друг с другом, словно тому, кто писал, было все равно, правильно ли Алексис их прочтет. Но как только любезный Борис принимается давать конкретные указания, он начинает отмечать конец предложения лишними Q и X, словно хочет удостовериться, что при дешифровке не будет ни малейшей ошибки. Чертов Утюг он представлял себе гораздо отчетливей, чем Святую Русь и рассерженную Польшу.

— То есть вам кажется, что письмо — это приманка?

— Да. Но даже если это так, трудно сказать наверняка, кто его послал и зачем. Если за ним стоит Уэлдон, как мы сначала думали, тогда нам снова мешают эти его алиби. Если не Уэлдон, то кто? Если мы и впрямь расследуем политический заговор, тогда кем был Алексис? Кому он мешал? Разве что он вправду был какой-то важной птицей, во что трудно поверить. Он даже не мог вообразить себя членом императорской фамилии — не подходил по возрасту. То и дело слышишь истории, что царевич выжил в революцию, однако того звали Алексей Николаевич, а не Павел Алексеевич. И возраст не тот, а кроме того, никому в голову не пришло бы усомниться, что он потомок Николая Е Нет ли в книгах, принадлежавших Алексису, какой-нибудь пометки, проясняющей, кем он себя воображал?

— Ни малейшей.

Уимзи собрал бумаги со стола и поднялся на ноги.

— Передам это Глейшеру, — сказал он. — Пусть поразмыслит. Люблю, чтобы другие тоже чуть-чуть поработали. Знаете ли вы, что уже почти пора пить чай, а мы с вами даже ланча не ели?

— За приятным занятием время летит быстро, — назидательно произнесла Гарриет.

Уимзи опустил шляпу и бумаги на стол, открыл рот, чтобы что-то ответить, но передумал, снова собрал пожитки и шагнул к двери.

— Счастливо! — дружелюбно сказал он.

— Счастливо! — отозвалась Гарриет.

Он вышел. Гарриет сидела, глядя на закрытую дверь.

— Слава богу, он больше не просит моей руки. Какое счастье, что он выбросил из головы эту идею.

В этом она была твердо убеждена, потому, видимо, и повторила фразу несколько раз.

Уимзи поглотил невероятное количество пищи в гриль-баре, зашел в полицейский участок, вручил расшифрованное письмо суперинтенданту, немало того удивив, а затем сел за руль и поехал в Дарли. Его все еще беспокоило странное совпадение: Уэлдона не было на Хинкс-лейн в критический момент. Уимзи пришел к мистеру Полвистлу.

— А как же, милорд, — сказал этот достойный джентльмен. — Провод зажигания был неисправен, а как же. Магнето проверили — работало как часы, и свечи тоже были в порядке. Мы поковырялись еще немного, а молодой Том возьми да и скажи: «Не знаю, на что и подумать, кроме проводки». Так ведь было, а, Том?

— Точно. У меня-то мотоцикл, и с проводкой я сам намучился — изоляция протерлась, вишь, об ребра радиатора — ну я и говорю: «А что там с высоковольтным проводом-то?» А мистер Мартин, тот говорит: «А это мысль», — и не успел я глазом моргнуть, как он уже выдернул провода из клемм и вытащил их. А я говорю: «Дайте-ка взглянуть, сэр». А он отвечает: «Не черта там глядеть. Сколько ни гляди, ни хрена не увидишь, — простите, сэр. — Ставь новую пару, да поживее». Ну, я достал из сумки кусок высоковольтного провода, поставил ему, подключил, и только я закончил — машина завелась как миленькая. И я думаю, милорд, что там была дырка в изоляции, да? Из-за нее накануне то и дело коротило — это когда мистер Мартин жаловался, что глохнет и плохо заводится, — и провода как-то сплавились вместе, так что в четверг уж замкнуло наглухо.

— Весьма вероятно, — сказал Уимзи. — А потом вы провода осмотрели?

Том поскреб в затылке:

— Вот когда вы спросили, я понял, что и не знаю, куда те провода-то делись. Помню, как мистер Мартин их в руке держал, а куда потом дел — с собой унес или оставил, — не могу сказать.

— А-а! — торжествующе воскликнул мистер Полвистл. — Зато я могу. Когда мистер Мартин пошел заводить мотор, он сунул провода в карман, небрежно так, а потом вынимал носовой платок, чтоб руки от масла обтереть, так они на траву и выпали. А я гляжу — ему они не нужны вроде, ну и подобрал их сам, в сумочку припрятал. А сумочка у меня всегда с собой, я человек аккуратный, запасливый — мало ли для чего какая мелочь пригодится, то для мотоцикла, а то еще зачем. Там они и лежат до сих пор, если еще не пристроены к делу.

— Я хотел бы на них взглянуть.

— Это пожалуйста, — сказал мистер Полвистл, открыв небольшую сумку для инструментов и роясь в груде всякой всячины. — Это пожалуйста — а вот и они, видите, что значит быть аккуратным человеком.

Уимзи взял из его рук двойной провод.

— Хм. Они и правда, похоже, сплавились, вот тут, сразу под клеммой. — Он рывком разъединил провода. — Однако изоляция в порядке, судя по всему. Эге, эге!

Он провел пальцем вдоль одного из проводов.

— Вот из-за чего все, — сказал он.

Мистер Полвистл также провел пальцем вдоль провода и вдруг отдернул его, вскрикнув.

— Какое острое, — пробормотал он. — Что это?

— Полагаю, кончик швейной иглы, — сказал Уимзи. — Дайте-ка сюда перочинный нож, сейчас увидим.

После того как изоляцию сняли, причина короткого замыкания стала абсолютно ясна. Провод проткнули иглой, а затем обломили ее конец так, чтобы ничего не было видно. Когда два провода шли бок о бок, то игла, конечно, проходила сквозь оба, замыкая таким образом схему и закорачивая зажигание.

— Ну и ну! — сказал мистер Полвистл. — Подумать только! Хорошие шуточки кто-то шутил с джентльменом. Ума не приложу, кто это мог сделать. И как же ты, Том, проглядел, что тут два провода сколоты вместе, как на вертел насажены?

— Никто бы этого не увидел, пока провода были на месте, — объяснил Уимзи. — Все было закрыто клеммой.

— А мистер Мартин сразу провода выдернул, — вставил Том, — понятно, я рассмотреть не успел. Конечно, если б потом я их в руки взял…

Том наградил хозяина укоризненным взглядом, который тот проигнорировал.

— Удивительно, — сказал мистер Полвистл, — как это вам, милорд, и в голову-то такая штука пришла.

— Я видел такое раньше. Это очень удобный способ задержать, к примеру, мотоциклиста на старте гонки.

— А когда вы пришли к нам и спросили про провода эти, вы думали, что найдете там иголку, милорд?

— Нет, Том, наоборот. Думал, что не найду. Я пришел сюда, чтобы убедиться, что ее там нет. Послушайте, никому ни слова об этом.

— Но как же, милорд? Мы ведь должны выяснить, что за чертяка отколол этакий номер с чужой машиной.

— Нет. Я сам это выясню, если будет надо. Но не исключено, что тот, кто провернул эту шутку, связан с тем трупом на Утюге, и лучше об этом помалкивать. Понимаете? Кто-то не хотел, чтобы мистер Мартин в то утро поехал в Уилверкомб.

— Понимаю, милорд. Хорошо, мы ничего не скажем. Но дело странное, что ни говори.

— Да, — кивнул Уимзи. — Очень странное.

Оно было более странным, чем подозревал мистер Полвистл, а вот Том, судя по особому блеску в глазах, по крайней мере начал осознавать степень его странности. Игла, воткнутая в высоковольтные провода двухцилиндровой машины, не вызовет перебоев с искрой и не помешает работе двигателя. Она наглухо остановит зажигание. Однако в среду «моргай» мистера Мартина ездил (хоть и плохо) вплоть до самого его возвращения на Хинкс-лейн. А Уимзи, знавшему, что Мартин — это Уэлдон, все представлялось вдвойне необъяснимым. Почему Уэлдону был нужен непременно «моргай», ведь для путешествия с палаткой и багажом гораздо удобнее была бы большая машина? Считать ли совпадением тот факт, что он специально попросил двухцилиндровую машину, которую можно вывести из строя одной швейной иглой? Правда, налог на «моргай» меньше, чем на четырехколесную^[796]машину, но Уэлдон не платил этого налога. Может, и прокат его стоил немного меньше, но зачем Уэлдону экономить на недельном прокате машины, учитывая обстоятельства?

И все же, и все же — с какой стороны ни посмотри, всем было выгодно отправить мистера Уэлдона в Уилверкомб, а не держать его привязанным к Хинкс-лейн. Могло ли так совпасть, что какой-то шутник решил испортить «моргай» именно в этот момент? Конечно нет. Но тогда кто это сделал? Тот, кому нужен был свидетель в Дарли? Тот, кому не нравилось, что Уэлдон вынюхивает что-то в Уилверкомбе? И почему накануне Уэлдон жаловался на перебои в моторе? Еще одно совпадение? Может, там периодически возникал засор, который потом сам рассосался? Возможно. Бесспорно было одно: Генри Уэлдон, прибывший сюда инкогнито с крашеными волосами и в темных очках, чтобы провести небольшое собственное расследование, ухитрился ввязаться в путаницу совпадений и догадок, которая больше всего напоминает проделки зловредного и назойливого беса.

Бесспорно было и другое: все теории относительно этого убийства, выдвинутые Уимзи до настоящего момента, очевидно и безнадежно бьют «в молоко».

Глава XXX Свидетельствует камердинер

Сошлись, повернулись, вернулись назад.

«Второй брат»^[797]

Суббота, 4 июля

Мистер Мервин Бантер сидел в спальне дешевой гостиницы в Блумсбери, не спуская глаз с пыльного окна, украшенного засаленной занавеской и выходящего на очень грязный двор. Это было четвертое жилье мистера Бантера за четыре дня, и он чувствовал, что если так пойдет и дальше, ему будет весьма трудно остаться незамеченным. Первую ночь он провел на улице, наблюдая за дверью ночлежного дома в районе Уайтчепел. Оттуда проводил свою дичь до крошечного мрачного пансиона в Брикстоне. На этот раз он переночевал в меблированных комнатах над табачной лавкой напротив пансиона. Лег спать очень поздно, встал очень рано и в результате наутро ухитрился снова взять след мистера Шика. Бантер гнался за ним по самым мрачным закоулкам Лондона, преследуя то трамваи, то омнибусы. Это оказалось очень сложно. Один или два раза он отважился сесть в тот же транспорт, что и Шик, но по большей части вел слежку из такси, опасаясь, что его заметят. Такси в этой части города, во-первых, нелегко было поймать, а во-вторых, они ужасно бросались в глаза. Он провел безрадостную ночь в крипте церкви Сент-Мартин-ин-де-Филдс^[798]. Пошел четвертый день, и Бантер надеялся, что мытарства скоро закончатся. Он купил костюм из жуткой дешевой саржи, причинявший ему страшные мучения, отвратительный котелок, тяжелый и пузатый, а еще клетчатое кепи, мягкую шляпу и пальто тусклого цвета. Стремясь каждый день менять внешность, он надевал эти отталкивающие предметы по очереди, а остальные носил в руках, завернув в бумагу. Но потом сообразил, что беглец насторожится, если поблизости будет вечно маячить человек с бумажным свертком. Он освободил руки и снял груз с души, поместив богомерзкий котелок под столик в закусочной и оставив на произвол судьбы. Теперь в одном кармане пальто у него лежала пижама, а в другом — бритва и зубная щетка, а также кепи. Он сидел со шляпой в руке, готовый стрелой вылететь за Шиком, как только тот соберется уходить.

Эти четыре дня Шик попросту слонялся. Он не заходил в парикмахерские и не пытался устроиться на работу. Похоже, он просто убивал время, а может быть, сознательно запутывал следы. Он пару раз сходил в кино, посетил Британский музей, полдня просидел на скамейке в Гайд-парке. Он ни с кем не разговаривал, кроме кондукторов, вагоновожатых, официанток и прочих безобидных и неизбежных людей. В данный момент он сидел у окна своего номера и читал книгу Эдгара Уоллеса, которую на глазах у Бантера купил позавчера на станции метро «Лестер-сквер».

Вдруг Бантер увидел, что Шик закрыл книгу и отошел от окна. Через двор можно было разглядеть, как тот наклоняется, поворачивается, поднимает и опускает руки, совершая знакомые действия. Бантер проделывал это сотни раз и не мог ошибиться. Шик складывал и убирал пижаму и другую одежду. Бантер поспешил вниз к конторке, отдал ключ от комнаты (счет оплачивать было не нужно, так как он прибыл без багажа и заранее заплатил за номер и завтрак) и вышел на улицу. Тут ему повезло поймать свободное такси с неглупым на вид водителем, который к тому же был не прочь поучаствовать в работе сыщика. Улица кончалась тупиком. Такси, приняв Бантера, выехало на главную дорогу. Тут он вылез из машины и зашел в газетную лавку, оставив таксиста наблюдать за въездом в тупик. В лавке он встал у самых дверей, притворился поглощенным утренней газетой, и вскоре водитель подал ему сигнал, подняв руку. В тупик заехало зеленое такси. Пока все шло хорошо.

— Медленно подъезжайте к повороту, — сказал Бантер, сев в машину, — и подождите, пока такси не появится снова. Если в нем сидит тот, кто мне нужен, я постучу по стеклу^[799]. Тогда поезжайте за ним, но не слишком приближайтесь. Только не потеряйте в потоке машин.

— Понял. Развод, что ли?

— Убийство.

— Итишь! Полицейский, что ли?

Бантер кивнул.

— Ну дела, — подивился водитель. — Вовсе не похожи. Наверно, вам того и надо. Ага, вот он. Такси у дверей гостиницы. Пригнитесь, я вам скажу, когда он выйдет.

С этими словами таксист не спеша сошел со своего насеста и открыл капот машины. Проходивший мимо полицейский взглянул на него мельком, кивнул и тяжелой походкой прошагал мимо.

— Сейчас выедет, — сказал таксист, сунув голову в окно. — Порядок, командир, — продолжил он громче, — просто контакт отошел. Теперь заведется с пол-оборота.

Он сел за руль как раз в тот момент, когда зеленое такси выехало из тупика. Выглянув из-за своей газеты, Бантер узнал бледное лицо мистера Шика и побарабанил по стеклу. Зеленое такси проплыло в футе от них. Такси Бантера вырулило на дорогу и поехало в тридцати ярдах сзади.

Зеленое такси, попетляв по каким-то мрачным переулкам, выскочило на Джадд-стрит и дальше через Бранзвик-сквер на Гилфорд-стрит, а затем вниз по Лэмз-Кондуит-стрит и Ред-Лайон-стрит. Ушло направо на Холборн, затем налево на Кингс-вей, а затем свернуло на Грейт-Квин-стрит и Лонг-Эйкр. Преследователю без особого труда удавалось удерживать машину в поле зрения, пока та наконец не свернула налево по узкой улочке, запруженной огромными телегами и повозками, которая вывела их на Ковент-Гарден. У входа на рынок зеленое такси затормозило.

Бантеру попалось превосходное новое такси с электрической переговорной трубкой, которая взаправду работала. Он нажал кнопку и обратился к водителю:

— Если он тут сойдет, медленно заезжайте вон за ту машину, я там выйду тихонько. Не смотрите по сторонам и ни на что не обращайте внимания. Я оставляю на сиденье десять шиллингов. Езжайте прямо через рынок.

Водитель утвердительно кивнул. Сквозь левое окно Бантер видел, что Шик стоит на мостовой и расплачивается с таксистом. Бантер проехал мимо, а когда его машина поравнялась с большой повозкой, выскользнул наружу. Этот маневр наблюдал торговец фруктами. Он было повернулся крикнуть водителю, что пассажир решил его надуть, но в этот момент рука честного таксиста протянулась назад и захлопнула дверцу. Фруктовщик так и остался стоять, открыв рот, а Бантер, сменивший в такси фетровую шляпу на кепи, спрятался за повозкой и стал высматривать Шика.

К великой радости, он увидел, что Шик стоит на бордюре и с довольным видом провожает взглядом Бантерово такси. Он бегло изучил обстановку, словно хотел убедиться, что за ним не следят, и быстро двинулся в сторону рынка, держа в руке чемодан. Бантер пошел за ним, поскальзываясь на капустных листьях и огрызках фруктов. Он крался за Шиком через весь рынок, потом по Тависток-стрит и вниз к Стрэнду. Здесь Шик сел в омнибус в сторону Вест-Энда, а Бантер поехал за ним в свежепойманном такси. Новый след довел только до Чаринг-Кросса, где Шик сошел и поспешил к железной дороге. Бантер торопливо бросил шоферу флорин^[800]и нырнул следом.

Шик зашел в гостиницу «Чаринг-Кросс». Теперь Бантеру пришлось сократить дистанцию, чтобы не упустить добычу. Шик подошел к конторке и обратился к администратору. После короткой заминки и демонстрации визитки ему выдали сверток. Убрав его в чемодан, он мгновенно обернулся и направился к двери, пройдя в паре футов от Бантера. Их глаза встретились, но Шик, если и узнал Бантера, ничем этого не выдал. Он снова вышел на улицу к вокзалу.

С этого момента у Бантера не было права на ошибку. Один раз его уже увидели, второй раз этого допустить нельзя. Он выждал несколько мучительных мгновений, затем снова пустился в погоню и успел увидеть, как Шик исчезает в переходе метро.

Сейчас Бантер много бы отдал за свой верный котелок. Он сделал, что мог, на бегу сменив кепи на шляпу и сунув руки в рукава тусклого пальто. Нет необходимости описывать путешествие по подземке, которое заняло целый час. В конце концов заяц и гончая, благополучно описав круг, чин чином вышли наверх на Пикадилли. Следующим пунктом стал «Корнер-хаус», где Шик сел в лифт.

В «Корнер-хаусе» три больших этажа, и на каждом из них два выхода. И все же садиться в один лифт с Шиком означало дразнить судьбу. Как сбитый с толку кот, упустивший мышь из-под носа, Бантер стоял и смотрел вслед возносящемуся лифту. Затем перешел к центральному прилавку и стал делать вид, будто исследует пирамиды пирогов и сластей, а сам зорко следил за дверями всех лифтов и двумя мраморными лестницами. Десять минут спустя он пришел к выводу, что Шик, вероятно, в самом деле хотел подкрепиться. Бантер побежал к ближайшей лестнице и стремглав бросился наверх. Не успел он достичь второго этажа, как вниз проехал лифт, и его охватила ужасная мысль, что этот лифт уносит прочь Шика. Не важно, жребий уже брошен. Он толчком распахнул дверь на втором этаже и стал медленно пробираться между тесно стоящих столиков.

Растерянные посетители в поисках свободного места — обычное для «Корнер-хауса» зрелище. Никто не обратил на Бантера внимания, пока он совершал круг по большому залу, убедившись в конце концов, что Шика среди присутствующих нет. Он вышел через дальнюю дверь, где подвергся расспросам, обслужили ли его. Ответив, что ищет друга, он взбежал на третий этаж.

Этот зал был точной копией первого, только вместо оркестра во фраках, игравшего «У моей канарейки синяки под глазами»^[801], тут был женский оркестр в синих платьях, игравший фрагменты из «Гондольеров»^[802]. Бантер медленно проталкивался сквозь толпу, но вдруг его бесстрастное сердце встрепенулось под уродливым жилетом синей саржи: он разглядел знакомую рыжеватую голову и сгорбленные плечи. Это был Шик — сидел за столом в компании трех пожилых женщин и мирно ел отбивную на гриле.

Бантер в отчаянии огляделся. Найти место поблизости показалось делом безнадежным, но наконец он заметил девушку, которая подкрашивалась и поправляла волосы: собирается уходить. Бантер метнулся к столику и занял освободившийся стул. Некоторое время ушло на то, чтобы поймать взгляд официантки и заказать кофе. К счастью, Шик, судя по всему, не слишком торопился доедать свою отбивную. Как только принесли кофе, Бантер попросил счет и терпеливо сидел, раскрыв перед собой незаменимую газету.

После паузы, показавшейся бесконечной, Шик наконец расправился с ланчем, посмотрел на часы, попросил счет и встал. В очереди на кассу Бантер был на четыре человека позади него и проскользнул в дверь как раз вовремя, чтобы увидеть рыжеватую голову, удаляющуюся вниз по лестнице. В этот счастливый момент приехал лифт. Бантер втиснулся в него и вылетел наружу на первом этаже гораздо раньше, чем спустилась его добыча. Он высмотрел Шика, снова взял след и спустя несколько минут бешеного лавирования в потоке машин очутился в кинотеатре на Хеймаркете, где купил билет в передние ряды.

Шик сел в третьем ряду (билеты по три шиллинга шесть пенсов). Бантер торопливо прошептал билетеру, что не хочет сидеть слишком близко к экрану, и сумел ввинтиться на место парой рядов дальше. Теперь он снова мог дышать. С его места была видна макушка Шика, четко очерченная на фоне светлого экрана. Игнорируя полную Любви и Страсти драму, которая в мерцании и механическом скрежете ползла от первого недоразумения к последнему поцелую, Бантер так сверлил глазами эту макушку, что по его щекам покатились слезы.

Фильм добрался до финала. Зажегся свет. Вдруг Шик быстро встал и протолкался к проходу. Бантер приготовился идти следом, но вместо ближайшего выхода Шик просто пересек проход и скрылся за незаметной шторой, над которой горела синяя надпись «джентльмены».

Бантер сел обратно и стал ждать. Джентльмены входили и выходили, но Шик все не показывался.

Бантера пронзил страх. Вдруг там есть выход через гардероб? Свет потускнел и погас, началась комедия. Бантер поднялся, отдавил ноги трем смешливым девушкам и одному раздражительному старику и тихонько пошел вниз по проходу.

В ту же минуту штора под надписью «джентльмены» отдернулась, и из-за нее вышел мужчина. Он шел в мягком густом полумраке, Бантер впился в него глазами, но острый выступ на силуэте подсказал ему, что этот мужчина бородат. Он миновал Бантера, бормоча извинения, и пошел вверх по проходу. Бантер продолжил спускаться, но, повинуясь какому-то наитию, у самой шторы повернулся и посмотрел назад.

Он увидел спину бородача, вдруг выхваченную потоком голубого дневного света, льющегося из двери, и вспомнил, как Уимзи сказал однажды: «Любой дурак может замаскировать лицо, но замаскировать спину может только гений». Он пять дней гонялся за этой спиной по всему Лондону и выучил каждую ее линию. Спустя мгновение он уже несся по проходу и из дверей на улицу. С бородой или без — это был его клиент.

Такси, еще одно такси, а затем прямо в Кенсингтон. На этот раз Шик, кажется, действительно куда-то ехал. Его машина затормозила около опрятного дома в хорошем квартале, он вышел и открыл дверь ключом. Бантер доехал до следующего поворота и там расспросил водителя.

— Вы заметили номер дома, у которого они остановились?

— Да, сэр. Номер 17.

— Спасибо.

— Развод, сэр? — спросил таксист с ухмылкой.

— Убийство.

— Итишь! — По видимости, такова была естественная реакция на убийство. — Ну, надеюсь, он угодит в петлю, — сказал таксист и уехал.

Бантер огляделся по сторонам. Он не решился идти мимо дома номер 17. Шик, возможно, был еще начеку, а кепи с фетровой шляпой уже стали заслуженными ветеранами, от которых в смысле маскировки толку больше не было. Он увидел аптеку и зашел.

— Не могли бы вы сказать мне, кто живет в номере семнадцать? — спросил он.

— Как же, — ответил аптекарь, — джентльмен по фамилии Мокэмб.

— Мокэмб? — Кажется, был слышен щелчок, с которым в мозгу Бантера встал на место большой кусок мозаики. — Невысокий джентльмен, одно плечо выше другого?

— Правильно.

— Рыжеватые волосы.

— Да, сэр. Рыжеватые волосы и борода.

— Ах, он носит бороду?

— Да, сэр. Этот джентльмен служит в Сити. Живет здесь спокон веку. Очень приятный джентльмен. Вы хотели узнать?..

— Да, — сказал Бантер. — Дело в том, что я слышал, будто в семнадцатом доме ищут камердинера, и решил сперва узнать, что за семья, а потом уже просить места.

— Понятно. Ну, семья вам понравится. Они тихие. Детей нет. Миссис Мокэмб — очень приятная леди. В свое время, должен сказать, была красавицей. Говорят, играла на сцене, но с тех пор сто лет прошло. Держат двух горничных, а дом ведется так, что лучшего и желать нельзя.

Бантер выразил благодарность и ушел из аптеки, чтобы послать лорду Питеру телеграмму.

Охота закончилась.

Глава XXXI Свидетельствует продавец галантереи

Что ты еще расскажешь?

Ты нам приносишь радостные вести,

Но это слух и ложь.

«Второй брат»^[803]

Понедельник, 6 июля

— А по-моему, вот как, — сказал суперинтендант Глейшер. — Если этот ваш Шик — Мокэмб, а миссис Мокэмб заодно с Уэлдоном, то Уэлдон с Шиком — будем его так называть — тоже заодно.

— Несомненно, — отвечал ему Уимзи, — но если вы думаете, что после того, как его личность установлена, ваша жизнь станет «одной прекрасной, чарующей песней» ^[804], вы ошибаетесь. Пока что это дало только одно: все, к чему мы пришли раньше, пошло прахом.

— Да, милорд. Несомненно, тут еще осталась загвоздка. Но курочка по зернышку клюет, а на этот раз у нас кое-что пожирнее зернышка. Давайте посмотрим, что мы имеем сейчас. Перво-наперво, если Шик — это Мокэмб, то он не парикмахер, а значит, у него не было причин покупать ту бритву. Значит, его басня про бритву — чистой воды очковтирательство, как мы и думали. Значит, говоря по-человечески, почти нет сомнений, что Поль Алексис не покончил с собой, а был убит.

— Совершенно верно, — сказал Уимзи. — А поскольку мы потратили массу времени и умственных усилий, расследуя это как убийство, приятно узнать, что мы, вероятнее всего, угадали.

— Еще бы не приятно. Потом, если Уэлдон и Мокэмб оба замешаны, то мотив убийства, похоже, именно тот, что мы думали: прибрать к рукам деньги миссис У., ведь так?

— Похоже, — согласился Уимзи.

— Тогда при чем тут вся эта история с большевиками? — спросил инспектор Ампелти.

— При многом, — сказал Уимзи. — Послушайте, я вам сейчас установлю личности еще двух человек. Во-первых, я полагаю, что Мокэмб — тот самый бородатый друг, который гостил у Уэлдона на ферме «Форвейз» в конце февраля. А во-вторых, что он — тот самый бородатый джентльмен, который приходил к мистеру Салливану с Вардур-стрит просить фотографию девушки с русской внешностью. Интересно, что наметанный театральный глаз мистера Хоррокса моментально увидел в нем Ричарда III.

Инспектор Ампелти ответил недоуменным взглядом, но суперинтендант хлопнул рукой по столу:

— Горбун!

— Да. Но в наши дни Ричарда редко делают настоящим горбуном. Обычно лишь слегка обозначают сутулость — такое же едва уловимое искривление плеч, как у Мокэмба.

— Конечно. Теперь, когда мы узнали про бороду, все стало ясно, — сказал Глейшер. — Но зачем ему фотография?

— Давайте попробуем рассказать историю по порядку: все, что знаем, — предложил Уимзи. — Перво-наперво у нас есть Уэлдон — по уши в долгах, занимает деньги в расчете на будущее наследство. Очень хорошо. И вот в начале этого года миссис Уэлдон приезжает в Уилверкомб и начинает живо интересоваться Полем Алексисом. В феврале она недвусмысленно объявляет, что собирается выйти за Алексиса замуж, и, возможно, ей хватает глупости признаться, что она хочет оставить ему все деньги. Почти сразу после этого на ферму к Уэлдону приезжает Мокэмб. А спустя неделю или две Алексису начинают приходить странные шифрованные письма с иностранными марками.

— Это вполне ясно.

— А Алексис всегда всем намекал, что его рождение окружено тайной. Он воображает себя отпрыском русской аристократии. Думаю, первое письмо…

— Минутку, милорд. Как вы считаете, кто писал эти письма?

— Думаю, Мокэмб, а какой-нибудь его друг отправлял их из Варшавы. По-моему, Мокэмб — это мозг всего заговора. Он пишет первое письмо, несомненно, по-английски, без шифра, намекая на деятельность монархистов в России и грандиозное будущее Поля Алексиса. Алексису надо лишь подтвердить свое происхождение — но, разумеется, все следует держать в строгой тайне.

— Почему в тайне?

— Для поддержания романтической атмосферы. Алексис, бедняжка, заглатывает наживку вместе с крючком, леской и грузилом. Тут же пишет ответ и рассказывает так называемому Борису все, что знает или воображает о себе. С этого момента они, конечно, пользуются шифром — чтобы держать Алексиса в нужном расположении духа и чтобы ему было во что поиграть. Затем из кусочков семейного предания, рассказанных Алексисом, «Борис» (то есть Мокэмб) сочиняет подходящую генеалогическую фантазию, подгоняя ее к этим сведениям, и выдвигает блестящую идею заговора с целью посадить Алексиса на русский императорский трон. Тем временем Алексис читает книги по истории России и любезно помогает своему убийце поставить и зарядить капкан. В какой-то момент Борис сообщает, что все почти готово и развязка близится, и тогда Алексис не может удержаться от загадочных намеков и предсказаний своего грядущего триумфа.

— Минутку, — прервал Глейшер. — На мой взгляд, Мокэмбу проще всего было заставить Алексиса сообщить миссис Уэлдон, что он должен с ней расстаться, потому что поедет в Россию и станет царем. Так и цель была бы достигнута, и несчастного парня не пришлось бы укокошивать.

— Сомневаюсь, — возразил Уимзи. — Во-первых, подозреваю, что романтичная миссис Уэлдон в ответ на подобное сообщение принялась бы пополнять военный бюджет монархистов, что вряд ли понравилось бы господам Уэлдону и Мокэмбу. Во-вторых, если бы Алексис всерьез разорвал помолвку, что было бы потом? Не могут же они остаток жизни писать шифровки о воображаемых заговорах. Рано или поздно Алексис очнулся бы и понял, что план никто не собирается претворять в жизнь. Он бы рассказал все миссис Уэлдон, и, по всей вероятности, статус-кво был бы восстановлен. А если леди будет думать, что ее жених — некоронованный самодержец всероссийский, то устремится замуж с удвоенной силой. Нет, безопаснее было велеть Алексису держать все в полном секрете, а потом, когда придет время, убрать его окончательно и бесповоротно.

— Да, согласен.

— Переходим к Лейле Гарленд. Не вижу причин сомневаться в том, что Алексис нарочно сбагрил ее нашему самоуверенному юному другу да Сото, хотя, естественно, ни да Сото, ни она сама ни на секунду в это не поверят. Полагаю, Антуан все понял правильно; он, вероятно, немало повидал похожих историй. Если бы Лейле позволили хоть что-то узнать про фальшивый заговор, она стала бы очень опасна. Она обязательно бы проболталась, а именно этого они и не хотели. Надо помнить, что целью всей этой деятельности было инсценировать самоубийство. Молодые императоры не совершают самоубийств накануне успешных революций. Рассказать о заговоре Лейле — все равно что поведать всему миру. Значит, от Лейлы надо избавиться, ведь если они с Алексисом останутся близки, будет почти невозможно удержать ее в неведении.

— Похоже, юный Алексис был порядочным мерзавцем, — заметил инспектор Ампелти. — Сначала бросает девушку, потом водит за нос бедную старушку Уэлдон, притворно с ней обручившись, хотя жениться не собирается.

— Нет, — сказал Уимзи. — Вы не учли государственный взгляд на вещи. Государь в изгнании может позволить себе случайные привязанности, но когда придет время взойти на трон, все личные связи нужно принести в жертву общественному долгу. Обычную содержанку вроде Лейлы можно просто выгнать или передать с рук на руки. Человека, связь с которым более возвышенна, должно принести в жертву, но уже с церемониями. Мы не знаем и никогда не узнаем наверняка, как Алексис собирался поступить с миссис Уэлдон. По ее словам, он пытался подготовить ее к каким-то грандиозным и удивительным переменам в близком будущем, хотя она, конечно, истолковала все неправильно. Полагаю, что Алексис на самом-то деле хотел после отбытия в Варшаву написать ей письмо, рассказать, что с ним случилось, и пообещать место при императорском дворе. Все это сопровождалось бы ореолом романтики, благородства и самопожертвования — миссис Уэлдон, без сомнения, страшно бы понравилось. И еще: хотя до начала этой русской затеи Алексис мог крутить ею как хотел, он, судя по всему, всегда отказывался принимать от нее крупные денежные суммы. Что, безусловно, делает ему честь и показывает, что у него были инстинкты джентльмена, хоть, может, и не принца.

— Это правда, — согласился Глейшер. — Если б не этот заговор, он бы на ней женился.

— Да, скорее всего. Женился бы и выполнял долг перед ней согласно своим представлениям, которые, вероятно, были… скажем так, континентальными. Был бы ей очаровательным мужем и держал бы любовницу — все тихо и прилично.

Инспектор Ампелти, казалось, хотел оспорить употребление здесь слова «прилично», но Уимзи поспешил продолжить:

— Я также думаю, что Алексис не очень-то стремился так поступать с Лейлой и миссис Уэлдон. Может быть, он действительно любил Лейлу, а может, ему было жаль обманывать надежды миссис Уэлдон. И поэтому они придумали Феодору.

— А кто такая Феодора?

— Феодора, вне всяких сомнений, — высокородная дама, предназначенная в жены новому царю Павлу Алексеевичу. Чего проще: пойти к театральному агенту, найти фотографию не слишком известной дамы русского происхождения и послать ее Алексису в качестве портрета княжны Феодоры, прекрасной дамы, которая ждет его в изгнании и трудится на его благо, пока не придет срок занять место подле него на императорском троне? Эти, прости господи, романы, которые так любил Алексис, битком набиты такими вещами. Возможно, от Феодоры приходили письма, полные ожидания нежной встречи. Она заранее, по рассказам, была влюблена в великого князя Павла. Конечно, такая эффектная идея его пленила. К тому же жениться на Феодоре его призывал долг перед государством. Какие могли быть колебания? Один взгляд на это прекрасное лицо, на головку, увенчанную царственными жемчугами…

— А! — сказал Глейшер. — Конечно! Вот почему они вцепились именно в эту фотографию.

— Конечно. Жемчуга, без сомнений, из «Вулворта», как и весь этот жалкий мираж, но эти вещи служат своей цели, Глейшер, они служат цели. Боже мой, Глейшер, — только представить, как этот глупый бедолага идет к одинокой скале навстречу смерти, а голова у него кружится от мысли, что его вот-вот коронуют на царство!

Уимзи осекся, потрясенный редкой для себя горячностью. Двое полицейских сочувственно зашаркали ногами.

— Да, милорд, ужасно, что и говорить, — поддакнул Глейшер. — Будем надеяться, он умер быстро и ничего не успел понять.

— Да, но как он умер? — спросил Уимзи. — Вот в чем трудность-то. Впрочем, сейчас не об этом.

Что дальше? А, триста фунтов золотом. Забавный эпизод, чуть не разрушил им весь заговор. Я не думаю, что он каким-то образом входил в исходный замысел. Мокэмб никак не мог предвидеть, что Поль Алексис соберет это золото. Видимо, это был его собственный вклад в романтическую историю. Может быть, он читал о золоте в книгах — что оно везде имеет хождение и все такое — и решил, что будет неплохо отправиться на завоевание трона с золотым поясом вокруг талии. Это, конечно, нелепо — смехотворно крошечная сумма, громоздкая и неудобная, если ее таскать с собой, — но это ведь золото. Золото, знаете, блестит. Как кто-то сказал, «все то золото, что блестит»^[805]. Звучит как теория относительности, но это психологический факт. Если бы вы, Глейшер, были романтичным юным князем или думали, что вы князь, чем бы вам хотелось оплачивать счета — какими-то грязными бумажками или вот этим?

Он сунул руку в карман и вытащил горсть золотых соверенов. Затем бросил их на стол, и они покатились со звоном. Глейшер и Ампелти торопливо протянули руки, ловя монеты, блестевшие в свете лампы. Они подобрали их и стали взвешивать на ладони, они держали их двумя пальцами, они пытливо ощупывали рифленый гурт и гладких выпуклых Георгия с Драконом.

— Да, — сказал Уимзи, — на ощупь приятные, правда? Тут их десять, и стоят они не больше, чем бумажные фунты^[806], а для меня и вовсе ничего не стоят, потому что у меня, дуралея, рука не поднимается их потратить. Но это золото. Я бы не отказался от трехсот фунтов, хотя они весили бы пять фунтов в британской системе и были бы адской обузой. Но вот что занятно: эти лишние пять фунтов нарушили хрупкое равновесие между мертвым телом и водой. Удельный вес трупа чуть-чуть меньше, чем нужно, чтобы он потонул — но только чуть-чуть. Достаточно пары очень тяжелых сапог или набитого золотом пояса, чтобы он пошел на дно и застрял в Жерновах, как вы, Ампелти, знаете по опыту. Если бы тело Алексиса так и не нашли, для заговорщиков это стало бы большой неприятностью. Миссис Уэлдон, возможно, в конце концов и поверила бы, что он мертв, но сначала угрохала бы состояние на его поиски.

— История вообще странная, — произнес Глейшер. — Вряд ли в нее поверит хоть один человек, если он не видел ее с самого начала. Но, милорд! Допустим, что все было сделано так, как вы сказали, — как тогда быть с убийством?

— Именно. Признаюсь честно: в том, что касается убийства, мы недалеко продвинулись. С подготовкой все примерно ясно. Во-первых, кому-то нужно было приехать и посмотреть на место. Не знаю точно, кто это был, но попробую угадать. Тот, кто знает местность, потому что бывал здесь раньше. Тот, у кого есть машина, чтобы разъезжать туда-сюда. Тот, у кого есть отличный повод сюда приехать и респектабельные друзья, чьи гости вне подозрений.

— Миссис Мокэмб!

— Точно. Миссис Мокэмб. Возможно, также и мистер Мокэмб. Мы можем проверить, не приезжала ли эта прекрасная пара погостить на выходные к викарию в Хитбери в последние несколько месяцев.

— Приезжала, — вставил Ампелти. — Леди гостила тут две недели в конце февраля, а ее муж приезжал на пару дней. Они сообщили об этом во время дознания, но мы тогда не придали этому значения.

— Конечно. Очень хорошо. Затем, когда развязка уже близится, прибывает остальная шайка. Мокэмб наряжается парикмахером и слоняется по окрестностям, попадаясь всем на глаза. Это нужно ему для покупки бритвы таким способом, чтобы ее было трудно отследить. Вы спросите, почему именно бритва, если они наверняка знали, что Алексис не брился? Могу предположить зачем. Она тише пистолета, и это типичное орудие самоубийц. Она безопасна и надежна, носить ее с собой гораздо удобнее, чем, скажем, нож для разделки мяса. Если же возникнут какие-либо вопросы, Мокэмб всегда сможет объявиться и рассказать убедительную историю, как он передал бритву Алексису.

— А! Я думал об этом. Как вы считаете, объявился бы он, не будь той статьи в газете?

— Трудно сказать. Но я полагаю, что он бы ждал и смотрел, как все пойдет. Возможно, пришел бы на дознание в качестве случайного зрителя, а затем, если бы коронер показал, что не спешит соглашаться с версией самоубийства, он бы встал и развеял сомнения несколькими точными словами. Видите ли, удобнейшая маска странствующего парикмахера давала ему прекрасный повод появляться и исчезать, как Чеширский кот, к тому же меняя имена. Думаю, кстати, что он действительно когда-то жил в Манчестере и поэтому мог правдоподобно причитать о тамошних опустевших улицах и брошенных парикмахерских.

— Насколько я понимаю, в обычной жизни он носит бороду.

— Да. Он просто сбрил ее, когда взялся играть роль. Потом, вернувшись в Лондон, ему нужно было лишь получить накладную бороду, присланную в отель на другое имя, и надеть ее ненадолго — на время поездки в Кенсингтон. И даже если бы служитель кинотеатра заметил (чего могло и не произойти), что некий джентльмен надел в туалете фальшивую бороду, вряд ли он стал бы вмешиваться не в свое дело. Мокэмб сделал все возможное, чтобы избавиться от слежки. Если бы Бантер не отличался редким упорством и проворством, он бы двадцать раз потерял след. Ведь он едва не упустил Мокэмба в кино. Пойди он за ним в туалет, тот просто не стал бы надевать бороду, и погоня продолжилась бы. Но у него хватило ума остаться снаружи, и Мокэмб решил, будто опасность миновала. Скотленд-Ярдсейчас следит за его домом, но, думаю, они обнаружат, что этот джентльмен болен и лежит в постели, а преданная жена за ним ухаживает. Когда борода отрастет, он снова объявится, а пока что миссис Мокэмб, которая была актрисой и кое-что понимает в гриме, позаботится, чтобы всякий раз, как горничная приходит убирать комнату, борода была на месте.

— С Мокэмбом понятно, — сказал Глейшер. — А что с Уэлдоном? Пока что мы его вынесли за скобки, теперь пора внести обратно. За два дня до убийства он приезжает на своем «моргане» и ставит палатку на Хинкс-лейн, о которой кто-то заранее все любезно разузнал. Думаю, это была миссис Мокэмб. Прекрасно. Свое присутствие он объясняет какой-то чушью — мол, хотел последить за любовными делами своей матери. Ладно. Но хотел бы я знать, зачем он вообще сюда приехал и в это все впутался? Зачем ему рисковать? Он приехал не ради убийства, потому мы знаем, где он был в 13.30, а то и в 13.55, и он никак не мог бы успеть — даже если Перкинс лжет, чего мы доказать не можем. И на кобыле к Утюгу прискакал тоже не он, потому что мы знаем, где он был в двенадцать часов.

— Разве знаем? — мягко спросила Гарриет.

Она явилась в середине заседания комитета и тихонько курила, сидя в кресле и положив шляпу на колени.

— Да, знаем ли мы это? — подхватил Уимзи. — Когда миссис Мокэмб считалась надежным свидетелем, мы думали, что знаем, а теперь? По-моему, блеск в глазах мисс Вэйн говорит о том, что она сейчас выставит нас дураками. Выкладывайте. Я должен услышать, что раскопал Роберт Темплтон.

— Мистер Уэлдон в четверг 18-го не совершал в Уилверкомбе никаких гнусностей, — доложила Гарриет. — Он ничего не совершал в Уилверкомбе. Он там вообще не был. Не покупал воротничков. Не ходил в Зимний сад. Миссис Мокэмб приехала туда одна и уехала тоже одна, и нет никаких доказательств, что мистер Уэлдон ее сопровождал хоть на каком-то участке маршрута.

— О вещая моя душа!^[807] Моя репутация погибла! Я сказал, что алиби на два часа будет опровергнуто, а оно стоит незыблемо, как скала Утюг. Сказал, что уилверкомбское алиби подтвердится, а оно сокрушено, как сосуд горшечника^[808]. Больше я с тобой, красотка, не пойду ловить убийц!^[809] Теперь навек прощай, душевный мир! Прощай, покой! Навек прощайте! Кончен труд Отелло!^[810] Вы абсолютно уверены?

— Почти. Я пошла в магазин мужской одежды и спросила такие же воротнички, как те, что мой муж купил у них 18-го числа. Есть ли у меня чек? Нет. Какие именно воротнички? Ну, обычные воротнички. Как выглядел мой муж? Я описала Генри Уэлдона в темных очках. Никто его не вспомнил. Не поищут ли они в книге учета? Они посмотрели на такой бумажной штуке, которая крутится в кассовом аппарате, и нашли. Да-да, продавец вспомнил эти воротнички. Их купила леди. Леди? А, это моя золовка, конечно. Я описала миссис Мокэмб. Да, та самая леди. Кто-то еще покупал воротнички в то утро? Нет. Тогда, должно быть, это те самые воротнички. Я купила их шесть штук — вот они — и спросила, не сидел ли джентльмен снаружи в машине. Джентльмены иногда так странно себя ведут, когда дело касается магазинов. Нет, джентльмена не было. Продавец донес покупку до машины, в которой никто не сидел. А потом я пошла в Зимний сад. Разумеется, там всех уже спрашивали про Уэлдона, но я спросила про миссис Мокэмб и нашла служителя, который запомнил ее внешность, одежду и то, что она записывала программу концерта. Конечно же для Уэлдона. После я попытала счастья с постовым на Рыночной площади. Такой милый смышленый бобби. Он запомнил машину из-за смешного номера, а еще заметил, что в ней не было никого, кроме леди за рулем. Он заметил ее и на выезде, и тогда в ней тоже была только леди. Вот и все. Конечно, миссис Мокэмб могла высадить Генри Уэлдона где-нибудь между Дарли и Уилверкомбом, но в Уилверкомбе он не был, могу поклясться. Во всяком случае, он не приехал вместе с ней на площадь, как говорил.

— Не приехал, — сказал Глейшер. — И теперь совершенно ясно, где он был. Он скакал на той чертовой кобыле по пляжу: туда — в одиннадцать часов, обратно — в 12.30 или около того. Но зачем?

— Это тоже понятно. Он был «всадник с моря». Но все равно не он убил Поля Алексиса. А кто?

— Что ж, милорд, — вздохнул Ампелти, — придется нам вернуться к первой версии. Уэлдон принес плохие новости об этом их заговоре, и Алексис себя убил.

— Бритвой Мокэмба? Нет, инспектор, все не так. Все не так!

— Не лучше ли спросить у Уэлдона, что он обо всем этом знает? Если мы припрем его к стене тем, что уже знаем сами, — про Мокэмба и про письмо, — он может признаться. И в любом случае, если он был там в 12.15, то должен был видеть Алексиса.

Уимзи помотал головой.

— Дело темное, — сказал он. — Темное дело. Слушайте! А что, если мы взялись не с того конца? Вот бы узнать побольше о документах, которые Алексис послал «Борису». Тогда мы смогли бы что-то понять. Как вы думаете, где они сейчас? Скажете, в Варшаве? Нет, не думаю. Адрес в Варшаве, скорее всего, служил только для пересылки. Все, что туда отправляли, вероятно, возвращалось к Мокэмбу.

— Тогда, может быть, мы найдем их в Лондоне, — с надеждой предположил Глейшер.

— А может, и не найдем. Тот, кто придумал этот спектакль, не дурак. И раз уж он велел Алексису уничтожить все бумаги, то вряд ли стал бы рисковать, оставив что-то у себя. Но попытаться можно. Хватает ли у нас улик против него, чтобы выписать ордер на обыск?

— Пожалуй, хватает, — решил Глейшер, поразмыслив. — Если установлено, что Мокэмб — это Шик, тогда он давал ложные показания. Можем задержать как подозреваемого и прошерстить его дом в Кенсингтоне. Лондонские ребята за ним сейчас следят, но не хотелось бы торопиться. Мы подумали, что настоящий убийца может выйти с ним на связь. Ведь в этом деле должен быть еще кто-то — тот, кто выполнил саму работу, и мы понятия не имеем, кто это. Но, конечно, чем дольше мы не трогаем Мокэмба, тем больше у него времени, чтобы избавиться от улик. Может, вы и правы, милорд, надо бы взять его под стражу. Только, милорд, не забывайте, что раз уж мы его задержим, придется предъявить обвинение. Есть такая штука, как habeas corpus.

— Все равно, — сказал Уимзи. — Думаю, вам придется рискнуть. Документы вы вряд ли найдете, но можете обнаружить что-нибудь другое. Например, бумагу и чернила, которыми были написаны письма, или справочные книги о России. От книг избавиться труднее, чем от документов. И нам нужно найти прямую связь между Мокэмбом и Уэлдоном.

— Как раз ее полиция и ищет, милорд.

— Хорошо. В конце концов, никто не плетет заговоры с целью убийства просто для удовольствия. А миссис Уэлдон знает что-нибудь о Мокэмбах?

— Нет, — сказала Гарриет. — Я ее спросила. Она никогда о них не слышала.

— Тогда эта связь не такая уж давняя. Познакомились в Лондоне или Хантингдоншире. А кто такой этот Мокэмб, кстати?

— Говорят, что он комиссионер, милорд.

— Неужели? Такое определение покрывает множество грехов^[811]. Что ж, суперинтендант, дерзайте. Что до меня, то придется пойти на радикальные меры, чтобы вновь себя зауважать. Полезу в дуло пушки за мыльным пузырем неверной славы^[812].

— Вот как? — Гарриет ехидно усмехнулась. — Когда у лорда Питера случаются такие цитатные припадки — значит, он что-то замышляет.

— Бросьте, — возразил Уимзи. — Я немедленно отправляюсь покорять Лейлу Гарленд.

— Берегитесь да Сото.

— Да Сото я переживу, — сказал Уимзи. — Бантер!

— Милорд?

Бантер возник в дверях спальни Уимзи с таким чопорным видом, будто никогда не рыскал в безобразном котелке по окраинам Южного Лондона.

— Я желаю предстать в любимом образе идеального светского повесы — imitation tres difficile^[813].

— Очень хорошо, милорд. Предлагаю палевый костюм, который мы так не любим, с носками цвета осенней листвы и нашим гигантским янтарным мундштуком.

— Как скажете, Бантер, как скажете. Унижение паче гордости^[814].

Он послал собранию галантный воздушный поцелуй и удалился во внутренние покои.

Глава XXXII Свидетельствует семейное древо

Но через сотню лет, а то и позже,

Я возвращусь и титул отвоюю.

«Книга шуток со смертью»^[815]

Понедельник, 6 июля

Покорение Лейлы Гарленд шло своим чередом. Уимзи проник вслед за ней в кафе, умело отрезал от двух сопровождавших ее подружек, накормил, сводил в кино и доставил в «Бельвю» на коктейль.

Юная леди проявила почти пуританское благонравие, строго держась людных помещений этого прекрасного отеля, и едва не свела Уимзи с ума своими безупречными манерами за столом. В конце концов ему, однако, удалось передислоцировать ее в угол холла за пальму, где за ними никто не мог подглядеть и где оркестр не мешал им друг друга слышать. Оркестр, непрестанно играющий танцевальную чепуху с четырех дня до десяти вечера, был одной из самых несносных особенностей «Бельвю». Мисс Гарленд удостоила его сдержанного одобрения, однако упомянула, что до оркестра, в котором солирует мистер да Сото, ему далеко.

Уимзи мягко подвел разговор к тому огорчительному факту, что в связи со смертью Алексиса мисс Гарленд пришлось стать объектом всеобщего внимания. Мисс Гарленд согласилась, что это было весьма досадно. Мистер да Сото был очень расстроен. Джентльмены не любят, когда девушку, за которой они ухаживают, подвергают таким неприятным расспросам.

Лорд Питер Уимзи похвалил мисс Гарленд за проявленную выдержку.

Конечно, сказала Лейла, мистер Алексис был милый мальчик и безупречный джентльмен. И так предан ей. Но его едва ли можно назвать мужественным. Девушки предпочитают мужественных мужчин, которые что-то совершают, тут уж ничего не поделать. Девушки так устроены! Мужчина, даже если он из очень хорошей семьи и не обязан работать, все же может чем-то заниматься, ведь правда? (Томный взгляд на лорда Питера.) Вот какие мужчины нравятся мисс Гарленд. Гораздо лучше, считает она, быть высокородным и что-то делать, чем быть высокородным и только говорить о благородстве.

— Разве Алексис был высокородным? — спросил Уимзи.

— Он говорил, что да, но откуда девушке знать? Ну то есть говорить-то легко, правда? Поль — то есть мистер Алексис — рассказывал о себе какие-то небылицы, но я-то думаю, что он их сочинил. Он верил романам и сказкам, прямо как ребенок. Но я ему сказала: «Какая от этого польза? Ты не зарабатываешь и половины того, что некоторые мои знакомые, и какой тогда прок, будь ты даже сам русский царь?» Так и сказала.

— А он говорил, что он русский царь?

— Нет-нет. Он только сказал, что если бы его прапрабабка или кто-то там вышла за кого-то там замуж, он мог бы быть кем-то очень знатным. Но я ему сказала: «Если бы да кабы, да и все равно всю царскую семью прикончили. Так какой тебе с этого толк?» Он меня замучил рассказами о прабабке, но в конце концов замолчал и больше про нее ни слова. Наверно, до него дошло, что девушке не шибко интересны чьи-то прабабки.

— А кем была его прабабка, по его словам?

— Чего не знаю, того не знаю. Он без конца про нее твердил. Как-то раз нарисовал для меня свою родословную, но я ему сказала: «У меня от тебя голова болит, а кроме того, по всему выходит, что твоя родня была не сильно порядочная, так что не понимаю, чем ты хвастаешься. Как по мне, все это не очень-то прилично, и если уж княжны, у которых денег куры не клюют, такое себе позволяют, то как можно обвинять девушек, которым приходится самим зарабатывать на жизнь?» Так ему и сказала.

— Совершенная правда, — поддакнул Уимзи. — Он, судя по всему, был немного помешан на своей родословной.

— Да чокнулся он! — Мисс Гарленд позволила покрову благовоспитанности на секунду соскользнуть. — Ну то есть, я думаю, это было глупо с его стороны, правда?

— Похоже, что мистер Алексис уделял предмету больше внимания, чем он того заслуживает. Записал, говорите?

— Да. А потом как-то раз опять пришел мне надоедать. Спрашивал, сохранилась ли та бумажка, на которой он писал. «Понятия не имею, — говорю. — Очень мне все это нужно. Думаешь, я храню все твои автографы? Как героини в книжках? А вот и нет. Я храню ценные вещи, а не всякие мусорные бумажки».

Уимзи вспомнил, что под конец их отношений Лейла обижалась на недостаточную щедрость Алексиса.

— «Если хочешь, чтобы твои вещи хранили, — говорю, — отдавай их той старухе, которая от тебя без ума. Если ты на ней женишься, то и вещи ей отдавай, чтоб хранила». А он сказал, что как раз не хочет, чтоб ту бумажку хранили, а я сказала — ну и чего ты тогда волнуешься? А он сказал, если я ее не сохранила, то и хорошо, а я сказала — понятия не имею, может, она где-то тут, а он — тогда ее надо сжечь, и чтобы я никому не рассказывала о том, что он говорил, ну то есть о его прабабке, а я — если думаешь, что мне не о чем говорить с друзьями, кроме как о тебе и твоей прабабке, то ты ошибаешься. Скажите пожалуйста! Ну, конечно, после такого мы уже не могли дружить, как раньше.

Я, по крайней мере, не могла, хотя, должна сказать, он меня всегда очень любил. Но я больше не могла терпеть его поведение. Прямо скажу — глупое поведение.

— А вы все-таки сожгли ту бумажку?

— Понятия не имею. Вы хуже Поля — все талдычите про бумажку. Зачем она вам вообще?

— Ну, я интересуюсь бумажками. Но если вы ее сожгли, то уж сожгли. Жаль. Отыщи вы ее, она стоила бы…

Лучи прекрасных глаз Лейлы, блуждавшие словно фары одинокой машины в темной ночи, остановились на лорде Питере.

— Да? — выдохнула она.

— Стоила бы того, чтобы на нее взглянуть, — сухо закончил Уимзи. — Вы бы покопались в своем барахле.

Лейла пожала плечами. Предложение сулило хлопоты.

— Не пойму, для чего вам нужен этот старый листок.

— И я не пойму, пока не увижу его. Но мы ведь можем попробовать его найти, нет?

Он улыбнулся. Лейла тоже улыбнулась. Она наконец-то поняла, в чем дело.

— Что? Вы и я? Но я же не могу привести вас прямо к себе? Я хочу сказать…

— О, насчет этого не волнуйтесь, — быстро ответил Уимзи. — Меня вам нечего бояться. Понимаете, я пытаюсь что-то делать и прошу вашей помощи.

— Конечно, все, что могу, — если только вы не попросите того, что могло бы не понравиться мистеру да Сото. Он ужасно меня ревнует!

— На его месте я бы тоже ревновал. Может быть, он захочет прийти и помочь искать документ?

Лейла с улыбкой сказала, что не видит в этом необходимости, и разговор закончился там, где он был обречен закончиться в любом случае, — в захламленной и неубранной квартире Лейлы.

Мешки, коробки, выдвижные ящики, переполненные разнообразным хламом интимного свойства, который громоздился на кровати, разливался по стульям и по щиколотку затоплял пол. Будучи предоставлена сама себе, Лейла через десять минут устала бы и бросила поиски, но Уимзи, запугивая, умасливая, улещивая и соблазняя ее золотой наживкой, снова и снова беспощадно возвращал ее к заданию. Внезапно появился мистер да Сото и застал Уимзи с полными руками нижнего белья, а Лейлу роющейся в смятых счетах и открытках, сваленных кучей на дне чемодана. Решив, что эта сцена подходит для небольшого элегантного шантажа, он начал было бушевать. Уимзи отрывисто приказал не дурить, сунул ему в руки белье и стал просматривать кипу журналов и грампластинок.

Любопытно, что бумагу нашел именно да Сото. После его прихода Лейла явно потеряла интерес к делу — неужели у нее были другие планы на лорда Питера, которым мешало угрюмое присутствие Луиса? Да Сото, напротив, вдруг смекнул, что документ может представлять для кого-то ценность, и принялся искать с нарастающим энтузиазмом.

— Не удивлюсь, моя сладкая, если ты заложила его в одну из своих книжек, автобусные билеты ты всегда в них суешь.

— А это мысль, — живо отозвался Уимзи.

Они обратили внимание на полку, уставленную дешевой беллетристикой и бульварными романами. В этих томах обнаружилась обширнейшая коллекция, включавшая не только автобусные билеты, но и корешки билетов в кино, счета, обертки от шоколада, конверты, открытки, карточки из сигаретных пачек и другие закладки в ассортименте. В конце концов да Сото взял за корешок «Девушку, отдавшую все», энергично встряхнул ее и выбил из ее страстных страниц сложенный листок писчей бумаги.

— Что вы на это скажете? — спросил он, быстро подобрав листок. — Если это не его почерк, можете назвать меня глухонемым слоном на четырех левых ногах.

Лейла выхватила бумагу из его рук.

— Да, это оно. Как по мне, сплошная чушь. Я тут не понимаю ни слова, но если вам зачем-то нужно, делайте с этим что хотите.

Уимзи бросил беглый взгляд на паутину линий семейного древа, покрывающую лист сверху донизу.

— Так вот кем он себя считал. Да, хорошо, что вы не выбросили этот листок, мисс Гарленд. Он может значительно все прояснить.

Тут мистер да Сото решил сказать что-то про деньги.

— Ах да. Как вам повезло, что это я, а не инспектор Ампелти! Он мог бы арестовать вас за утаивание важной улики. — Уимзи ухмыльнулся в лицо озадаченному да Сото. — Но я не хочу сказать, что мисс Гарленд, которая ради меня перевернула свою квартиру вверх дном, не заслужила нового платья, если только она будет хорошей девочкой. Теперь слушайте, дитя мое. Когда, вы сказали, Алексис дал вам это?

— Сто лет назад. Тогда мы были лучшими друзьями. Точно не помню, но это было страшно давно — когда я читала эту дурацкую книжку.

— Сто лет — это, как я понимаю, меньше года назад. Разве что вы знали Алексиса до того, как он приехал в Уилверкомб.

— Верно. Погодите. Гляньте! Тут на другой странице билет в кино, а на нем число. Да, да! 15 ноября, точно. Я вспомнила. Мы пошли в кино, а после сеанса Поль зашел сюда и много всего про себя рассказал. Это было в тот же вечер. Он думал, что меня это ужасно взволнует.

— Ноябрь, вы уверены?

— Да, уверена.

— И это уж точно было раньше, чем он начал получать те странные письма?

— Да, гораздо раньше. А когда письма стали приходить, он перестал говорить об этом и потребовал вернуть эту дурацкую бумажку. Я рассказывала уже.

— Я помню. Хорошо. Присядьте теперь. Хочу на нее взглянуть.

Вот этот документ:

— Хм! — сказал Уимзи. — Интересно, откуда он это взял. Никогда не слышал, чтобы Николай I женился на ком-либо, кроме Шарлотты-Луизы Прусской.

— Это я запомнила, — закивала Лейла. — Поль говорил, что тот брак нельзя подтвердить. Все повторял, что, если бы удалось подтвердить брак, он был бы князем или кем-то там. Из-за этой вот Шарлотты очень волновался. Вот уж небось жуткая старуха была. В сорок пять и ни днем моложе идет и рожает ребенка. Интересно, не померла ли родами. Должна была, как пить дать.

— Николай в то время был сущий мальчишка. Дайте-ка подумать: в 1815-м он был в Париже после Ватерлоо. Так, понятно: отец Шарлотты был кем-то во французском посольстве, тут все сходится. Думаю, ему навязали незаконную дочь герцога Франца, когда он был в Саксен-Кобурге. Она поехала вместе с ним в Париж и прижила семерых детей, младшая из которых, Шарлотта, судя по всему, каким-то образом подобралась к юному императору и похитила его из колыбели.

— Старая карга! Я ровно так и сказала Полю, когда он связался с этой миссис Уэлдон. «Похоже, — говорю, — у вас в семье принято жениться на старых ведьмах». Но он не хотел слышать и слова дурного о своей прапрабабушке Шарлотте. Считал ее выдающейся личностью. Вроде этой, как ее…

— Нинон де Ланкло?^[816]

— Да, если это та самая старуха, которая до ста пятидесяти лет имела любовников. Я считаю, это ненормально. Ума не приложу, о чем думали эти мужчины. Помешались они все, что ли. Как бы ни было — вы почти угадали. Она несколько раз оставалась вдовой — я про Шарлотту. Вышла за графа такого-то и еще за генерала сякого-то — не помню — и имела отношение к политике.

— В 1815-м в Париже каждый имел отношение к политике, — заметил Уимзи. — Очень хорошо представляю, как Шарлотта разыгрывает свои карты среди новой аристократии. Эта пожилая красавица выходит, или не выходит, за юного царя, производит на свет дочь и называет ее Николь в честь прославленного papa. Что потом? Старушка Шарлотта неплохо распоряжается своими картами. Отведав, так сказать, королевской крови, думает вползти на фамильное древо Бурбонов. Законнорожденных принцев, которых она могла бы подстрелить для своей дочери, поблизости нет. Она решает, что незаконный отпрыск — все же лучше, чем ничего, и выдает дочку замуж за плод случайного греха Луи-Филиппа^[817].

— Какая приятная компания там у них подобралась!

— Так себе. Полагаю, Шарлотта могла считать, что она действительно замужем за Николаем, и была страшно разочарована, обнаружив, что ее притязания отвергнуты. Они, должно быть, на нее насели — Николай и его дипломаты. А она-то уже решила, что рыба на крючке: увядающая красавица при помощи ума и шарма срывает громадный куш и становится императрицей. Во Франции смута, империя сокрушена, те, кто достиг власти на крыльях орла^[818], повержены вместе с ним; кто мог знать, что станется со склонной к интригам вдовой одного из наполеоновских графов или генералов? Но Россия! Двуглавый орел тогда топорщил все свои перья…

— Да что вы напридумывали! — нетерпеливо сказала мисс Гарленд. — Как по мне, в этом правды ни на грош. Я считаю, Поль все сочинил, взял из этих своих книжек, от которых был без ума.

— Весьма вероятно, — согласился Уимзи. — Хочу лишь сказать, что это хорошая история. Красочная, яркая, с эффектными костюмами и сентиментальным сюжетом. И с точки зрения достоверности все приблизительно сходится. Вы точно уверены, что услышали все это в ноябре?

— Да, конечно.

— Я недооценивал силу фантазии Поля Алексиса. Ему надо было писать любовные романы. Так или иначе, пропустим это. Итак, Шарлотта, одержимая мыслями о морганатических браках и тронах, выдает дочь замуж за этого типа из Бурбонов, Гастона. Вот в него я вполне верю. Почему бы и нет? По возрасту он приходится между принцем де Жуанвилем^[819] и герцогом Омальским^[820]. А что потом произошло с Николь? Она родила дочь — похоже, в семье было принято рожать дочерей. Интересно, как Гастону и Николь жилось при Второй империи^[821]. Нигде не сказано о его профессии. Вероятно, он смирился с совершившимся фактом и держал при себе роялистские взгляды и происхождение. Как бы то ни было, в 1871 году его дочь Луиза вышла за русского — вернулась к корням. Дайте подумать — 1871-й. Что было в 1871-м? Ах да, конечно — Франко-прусская война, в которой Россия весьма недобро обошлась с Францией из-за Парижского мира^[822]. Увы! Боюсь, Луиза переметнулась к врагу со всем обозом и артиллерией! Может быть, этот Степан Иванович прибыл в Париж с какой-либо дипломатической миссией во время подготовки Берлинского трактата^[823]. Бог его знает.

Лейла Гарленд душераздирающе зевнула.

— Так или иначе, у Луизы была дочь, — продолжал Уимзи, поглощенный своими рассуждениями. — И она снова вышла за русского. Теперь они, предположительно, опять жили в России. Ее зовут Мелания, мужа — Алексей Григорьевич. Это родители Поля Алексиса, он же Гольдшмидт, который спасся от русской революции, бежал в Англию и натурализовался, стал гостиничным жиголо и был убит на Чертовом утюге — а за что?

— Бог его знает, — сказала Лейла и снова зевнула.

Убедившись, что Лейла действительно выложила все, что ей известно, Уимзи подхватил драгоценный листок и пришел со своей проблемой к Гарриет.

— Но это просто глупо, — сказала сия трезвомыслящая молодая женщина, изучив документ. — Даже если бы прапрабабка Алексиса пятьдесят раз вышла замуж за Николая I, он не стал бы наследником трона. Есть уйма людей ближе его — например, великий князь Димитрий^[824] и мало ли кто еще.

— А? Да, разумеется. Но человека всегда можно заставить поверить в то, во что он хочет верить. Должно быть, какая-то легенда передавалась из поколения в поколение со времен старушки Шарлотты. Что творят с людьми генеалогические тараканы в голове. Я знаю одного продавца тканей из Лидса, который на полном серьезе рассказывал мне, что он по праву король Англии, надо только найти запись о чьем-то браке с Перкином Шрбеком^[825]. Такой досадный пустяк, как смена династий, его нисколько не волновал. Он думал, что стоит ему изложить свои требования в Палате лордов, как ему подадут корону на золотом блюде. Может быть, Алексису сказали, что остальные претенденты на престол отреклись в его пользу. Кроме того, если он вправду верил в то свое семейное древо, он мог сказать, что имеет больше прав, чем они, потому что его прабабка была единственной законной наследницей Николая I. Вряд ли в России действовал салический закон, запрещающий престолонаследие по женской линии. Так или иначе, теперь совершенно ясно, какая приманка была в капкане. Вот бы заполучить письма, которые Алексис писал «Борису». Но они уничтожены, это ясно как день.

Инспектор Ампелти, сопровождаемый старшим инспектором Паркером из Скотленд-Ярда, позвонил в звонок дома номер 17 по Попкорн-стрит, Кенсингтон, и был без промедления впущен. Старший инспектор Паркер был очень любезен, проявив личную заинтересованность, хотя Ампелти с радостью обошелся бы более скромным эскортом. Но это ведь был зять лорда Питера — несомненно, дело его интересовало. По крайней мере, мистер Паркер вроде бы готов был предоставить провинциальному инспектору свободу действий.

Миссис Мокэмб вошла в комнату, светски улыбаясь.

— Доброе утро. Не желаете ли присесть? Это снова по поводу того расследования в Уилверкомбе?

— Да, мадам. Кажется, произошло небольшое недоразумение. — Инспектор вытащил блокнот и прочистил горло. — Я о том джентльмене, мистере Генри Уэлдоне, которого вы подвезли в четверг утром. Кажется, вы сказали, что высадили его на Рыночной площади?

— Ну да. Это ведь Рыночная площадь? На окраине города, там еще будто бы лужайка и здание с часами?

— Нет, — обескураженно сказал Ампелти. — Нет, это не Рыночная, это ярмарочная площадь, там проходят футбольные матчи и выставки цветов. Так вы там его высадили?

— Ну да. Простите меня, я была уверена, что это Рыночная площадь.

— Это называется Старый рынок. А Рыночная площадь — она в центре города, где постовой стоит.

— Вот оно что. Боюсь, я ввела вас в заблуждение. — Миссис Мокэмб улыбнулась. — Это очень тяжкое преступление?

— Оно, конечно, может привести к серьезным последствиям, — сказал инспектор, — но все, бывает, честно ошибаются. Все же хорошо, что мы это выяснили. Теперь, просто для проформы, мадам, скажите, что вы делали в тот день в Уилверкомбе?

Миссис Мокэмб склонила голову набок и задумалась.

— Я кое-что купила, сходила в Зимний сад и выпила чашку кофе в «Восточном кафе». Ничего особенного.

— Не покупали ли вы мужские воротнички?

— Воротнички? — удивилась миссис Мокэмб. — Инспектор, вы действительно изучили все мои перемещения. Меня точно ни в чем не подозревают?

— Для проформы, мадам, — невозмутимо ответил инспектор и лизнул карандаш.

— Нет, я не покупала воротничков. Я взяла несколько штук посмотреть.

— Ах, взяли посмотреть.

— Да, но таких, какие хотел мой муж, у них не было.

— Понимаю. Вы не помните название магазина?

— Да. Роджерс и кто-то. «Роджерс и Пибоди», кажется.

— Что ж, мадам. — Инспектор поднял взгляд от блокнота и сурово уставился на нее. — Удивит ли вас то, что продавец у «Роджерса и Пибоди» утверждает, что леди, одетая так же, как вы, и похожая на вас по описанию, в то утро купила у них воротнички и велела отнести сверток к ней в машину?

— Вовсе не удивит. Продавец был совершенно безмозглый. Он правда отнес сверток в машину, но это были не воротнички, а галстуки. Я заходила к ним дважды — сначала за галстуками, а потом вспомнила про воротнички и вернулась. Но у них не оказалось того, что мне было нужно, и я ушла. Это было примерно в половине первого, если вам важно знать время.

Инспектор засомневался. Это могло быть правдой. И самые честные свидетели порой ошибаются. Он решил ненадолго сменить тему.

— И вы снова подобрали мистера Уэлдона на Старом рынке?

— Да. Но, называя его мистером Уэлдоном, инспектор, вы приписываете мне то, чего я не говорила. Я подобрала кого-то — мужчину в темных очках, — но не знала его имени, пока он не представился, и потом я его не узнала, увидев без очков. На самом деле я тогда подумала и до сих пор считаю, что мужчина, которого я подвозила, был брюнетом. Голос того, другого, звучал похоже — но одного голоса все же мало. Я решила, что это, скорее всего, был он, потому что он все помнил и знал номер моей машины. Но опознать под присягой… — Она пожала плечами.

— Несомненно, мадам.

Инспектор прекрасно видел, что происходит. Раз уж выяснилось настоящее время убийства и утреннее алиби стало скорее опасным, чем полезным, от него безжалостно избавлялись. Новая морока, подумал он с досадой, опять проверять, когда и где что произошло. Он вежливо поблагодарил леди за помощь и спросил, нельзя ли поговорить с мистером Мокэмбом.

— С моим мужем? — Миссис Мокэмб демонстрировала удивление. — Вряд ли он сможет что-то вам сказать. Его ведь не было в то время в Хитбери.

Инспектор сообщил, что ему это известно, и намекнул, что это чистая формальность.

— Таков протокол, — объяснил он и туманно заметил, что по закону «бентли» владеет мистер Мокэмб, поэтому с ним нужно поговорить.

Миссис Мокэмб любезно улыбнулась. Мистер Мокэмб сейчас как раз дома. Он в последнее время нездоров, но, без сомнений, с готовностью окажет инспектору любое необходимое содействие. Она попросит его спуститься.

Инспектор Ампелти заметил, что в этом нет необходимости. Он будет счастлив сопроводить миссис Мокэмб в комнату ее мужа. Такая предусмотрительность вызвала улыбку у старшего инспектора Паркера: супруги Мокэмб, конечно, давно обо всем договорились.

Миссис Мокэмб подошла к двери, Ампелти двинулся следом. Поколебавшись мгновение, миссис Мокэмб вышла, предоставив второго гостя самому себе. Она поднималась по лестнице, а инспектор шел за ней по пятам, бормоча извинения и стараясь не слишком топать сапогами.

Комната на втором этаже, куда они вошли, была обставлена как кабинет, а приоткрытая дверь в глубине вела в спальню. В кабинете за столом сидел маленький рыжебородый человек. Он резко обернулся посмотреть на вошедших.

— Дорогой, это инспектор Ампелти из полиции Уилверкомба. Он хочет что-то узнать про нашу машину.

— Да, инспектор, что вас интересует? — сердечно заговорил мистер Мокэмб, но его сердечность не шла ни в какое сравнение с сердечностью инспектора.

— Здравствуйте, Шик, дружище! Я смотрю, со времен нашей последней встречи ваши дела пошли в гору!

Мистер Мокэмб поднял брови, покосился на жену, а затем весело рассмеялся.

— Инспектор, вы молодец! Что я тебе говорил, дорогая? Нашу доблестную британскую полицию невозможно провести. Инспектор с присущей ему проницательностью меня вычислил! Присаживайтесь, инспектор, и выпейте рюмочку, а я вам все расскажу.

Ампелти осторожно опустил свое крупное тело в кресло и взял бокал виски с содовой.

— Первым делом примите поздравления, вы прекрасный сыщик! — радостно сказал Мокэмб. — Я думал, что избавился от шпика в Селфридже, но, видимо, другой — который быстро менял шляпы — ухитрился не потерять след, несмотря на мою артистичную маскировку в кино. Теперь, полагаю, вы хотите узнать, что Альфред Мокэмб, лондонский комиссионер, делал в Уилверкомбе, переодетый Вильямом Шиком — жалким и презренным брадобреем? Я не виню вас. Выглядит это, надо признать, оригинально. Ну, для начала — вот мое оправдание.

Он вытащил из письменного стола стопку бумаги и придвинул к Ампелти.

— Я пишу пьесу для жены, — сказал он. — Вы, без сомнения, выяснили, что до замужества она была знаменитой Тилли Тулливер. Я уже написал парочку пьес под именем Седрика Сен-Дени — в свободное от работы время. А в новой пьесе действует странствующий парикмахер. Лучший способ уловить характеры и колорит — набраться собственного опыта.

— Понимаю, сэр.

— Надо было вам еще тогда все рассказать, — продолжал Мокэмб с видом искреннего раскаяния, — но я подумал, что можно обойтись без этого. Видите ли, я боялся, что буду выглядеть нелепо, если в Сити об этом узнают. Предполагалось, что я взял отпуск для поправки здоровья, и если бы мой партнер узнал, чем я на самом деле занимаюсь, он бы мог разозлиться. Так или иначе, показания я вам дал, а остальное не важно. Должен признаться, я с огромным удовольствием разыгрывал перед вами непутевого типа. Получилось вполне путно, не находите? Меня жена научила, конечно.

— Понимаю, сэр. — Ампелти тут же ухватился за ключевую подробность. — В таком случае ваш рассказ о встрече с Полем Алексисом — правда?

— Абсолютная, до мельчайших подробностей. Кроме, конечно, одного: у меня не было ни малейшего желания покончить с собой. На самом деле меня не слишком радовала перспектива ночлега в меблированных комнатах, подходящих для моего персонажа. Я, как мог, оттягивал недобрый час. Да, я состряпал для Алексиса рассказ о невезучем парикмахере, хотя и не брал у бедняги денег. Эту черту я не переступил. За ночлег заплатил собственной фунтовой купюрой. Но с тем вопросом про прилив вы меня почти поймали. Я увлекся живописными подробностями и сам себя перехитрил. — Он снова рассмеялся.

— Да уж, сэр. Заставили вы нас поплясать. — Инспектор посмотрел на листы рукописи, которые, как он понял, должны были подтвердить рассказ Мокэмба. — Жаль, что не поделились с нами своим секретом, сэр. Мы могли бы устроить все так, чтобы ничего не попало в газеты. Но если вы сейчас дадите новые показания, это все исправит.

Он склонил голову набок, будто прислушиваясь, и быстро добавил:

— Насколько я понимаю, ваши показания подтвердят то, что вы говорили на дознании? Вам нечего прибавить?

— Совершенно нечего.

— Не встречались ли вы когда-либо с этим мистером Генри Уэлдоном?

— С Уэлдоном?

— С тем человеком, которого я подвезла, — подсказала миссис Мокэмб. — Чья мать была помолвлена с погибшим.

— А, с ним? В глаза его не видел. Думаю, и сейчас не узнал бы при встрече. А он что, утверждает другое?

— Нет, сэр. Очень хорошо. Если хотите, я сейчас зафиксирую ваши показания. Только позову коллегу в свидетели, если вы не против.

Инспектор распахнул дверь. Должно быть, старший инспектор Паркер ждал на лестнице, потому что он немедленно переступил порог. Следом за ним вошли почтенного вида служанка и крупный полный мужчина с сигарой. Инспектор не сводил глаз с Мокэмбов. Жена казалась просто удивленной, но ее супруг изменился в лице.

— Скажите, миссис Стерн, — спросил Паркер, — видели ли вы этого джентльмена раньше?

— Да, сэр, как же, это ведь мистер Филд, который приезжал к мистеру Уэлдону в «Форвейз» в феврале. Я б его везде узнала.

— Так вот кто он, что ли? — сказал крупный мужчина. — Я думал, его зовут Поттс или Спинк. Так что, мистер Морис Вавазур, дали вы малышке Кон роль, в конце-то концов?

Мистер Мокэмб открыл рот, но оттуда не донеслось ни звука. Инспектор Ампелти обменялся взглядом с сотрудником Скотленд-Ярда, прочистил горло, собрался с духом и шагнул к своей добыче:

— Альфред Мокэмб, он же Вильям Шик, он же Вильям Симпсон, он же Филд, он же Седрик Сен-Дени, он же Морис Вавазур, вы арестованы за соучастие в убийстве Поля Алексиса Гольдшмидта, известного также как Павел Алексеевич. Предупреждаю: все, что вы скажете, может быть записано и использовано против вас в суде.

Он вытер лоб.

С алиби или без алиби, но он сжег свои корабли.

Глава XXXIII Свидетельствует то, что было задумано

Ты видишь, как от заговоров тайных

Вздувается драконово яйцо?

«Книга шуток со смертью»^[826]

Среда, 8 июля

— Я поседею, помяните мое слово, — заявил инспектор Ампелти. — Ни книжки, ни клочка бумаги, ни закорючки в блокноте… Хоть бы пузырек фиолетовых чернил… Он ловкач, если угодно. Свои письма всегда отправлял сам — по словам горничной, во всяком случае. Легко говорить, что он строил козни, — а попробуйте-ка это доказать. Вы знаете наших присяжных… Из них двоих дурак, конечно, Уэлдон, но он молчит. И у него дома мы ничего не обнаружим — Мокэмб ему ничего не доверял… Нет, его приятеля в Варшаве мы пока что не нашли… Знаю, знаю. Но тем не менее нам надо предъявить им хоть что-то похожее на обвинение. И поскорей. Есть такая штука, как habeas corpus… Совершенно точно ни один из них не мог оказаться на Утюге и зарезать Алексиса. И леди тоже не могла. Как-то странно арестовать трех человек и обвинить их в соучастии в убийстве, факт которого и доказать-то не можешь… Спасибо, милорд, не откажусь.

— Готов признать, это самое странное дело на моей памяти, — сказал Уимзи. — У нас на руках все свидетельства… ладно, не все, но исчерпывающие свидетельства существования продуманного заговора. И у нас есть труп, похожий на жертву заговора с целью убийства. Но одно с другим не сходится. Гармоничную картину омрачает тот печальный факт, что никто из участников заговора не имел возможности совершить убийство. Гарриет! Такие задачки — ваша работа. Что вы предложите в данном случае?

— Даже не знаю, — откликнулась Гарриет. — Могу лишь предложить несколько профессиональных приемов. Например, существует метод Роджера Шерингема^[827]. Вы со всей тщательностью доказываете, что убийца — X, а в конце перетряхиваете всю историю, поворачиваете под другим углом, и выясняется, что убийца — это Y, человек, которого вы заподозрили первым, но потом потеряли из виду.

— Это не годится, никакого сходства. Мы даже на X не можем ничего убедительно навесить, не говоря уже про Y.

— Нет так нет. Еще есть метод Фило Ванса^[828]. Вы качаете головой и произносите: «Худшее впереди», — а затем преступник убивает еще пятерых, это немного сужает круг подозреваемых, и вы его вычисляете.

— Очень, очень неэкономно, — сказал Уимзи. — И слишком долго.

— Верно. Но есть еще метод инспектора Френча^[829] — вы опровергаете нерушимое алиби.

Уимзи застонал:

— Если кто-нибудь еще раз скажет при мне слово «алиби», я его… Я его…

— Ладно. Осталась еще масса вариантов. Есть решение способом доктора Торндайка, который, по словам самого Торндайка, можно изложить в двух словах. «Преступник не тот, ящик не тот и даже труп не тот»^[830]. Допустим, например, что Поль Алексис на самом деле…

— Император Японии! Спасибо.

— Возможно, это не так уж далеко от истины. Он считал себя императором, ну или кем-то вроде того. Но даже если бы в его жилах текла кровь пятидесяти императоров вместо двух или трех, это не помогло бы понять, как он ухитрился оказаться убитым, когда поблизости никого не было. Настоящая трудность в том…

— Погодите, — остановил ее Уимзи. — Повторите то, что вы сказали.

Гарриет повторила.

— Настоящая трудность, — не унималась она, — в том, что неясно, как кто-либо, не говоря уж про Мокэмба или Генри Уэлдона, мог совершить убийство. Даже если Поллок…

— Настоящая трудность, — перебил Уимзи неожиданно тонким и взволнованным голосом, — это время смерти, да?

— Ну да, вроде бы.

— Конечно оно. Если бы не оно, все можно было бы объяснить. — Он засмеялся. — А ведь я всегда думал: если убийца Генри Уэлдон, очень странно, что он вроде как не знает, когда убил. Смотрите! Притворимся, что сами замыслили это убийство и запланировали его на двенадцать часов.

— Да что проку? Мы знаем, что оно было совершено не раньше двух. Тут ничего не поделать, милорд.

— Но я-то хочу рассмотреть убийство в том виде, в каком оно было спланировано. Да, позже убийцы столкнулись с непредвиденными обстоятельствами, и расписание пришлось поменять, но пока что давайте восстановим план в его исходном виде. Вы не против? Мне так хочется.

Инспектор что-то пробурчал, и Уимзи несколько минут просидел, очевидно напряженно думая. Затем заговорил без следов прежнего волнения.

— На дворе февраль, — начал он. — Вы — Генри Уэлдон. Вы только что узнали, что ваша глупая престарелая мать намерена выйти замуж за танцо-радаго на тридцать пять лет младше себя и лишить вас наследства. Вам позарез нужны деньги и надо любой ценой ее остановить. Вы ведете себя безобразно, но это не помогает: так вы можете потерять не часть денег, а вообще всё. Сами вы изобретательностью не отличаетесь, но вы советуетесь… да, инспектор, почему вы советуетесь с Мокэмбом?

— Похоже, милорд, что Уэлдон, когда приезжал сюда к матери, познакомился где-то с миссис Мокэмб. Он записной дамский угодник, а она, возможно, рассчитывала стричь купюры с сыночка богатой матери. Думаю, вскоре он раскрыл ей глаза на истинное положение вещей, и она решила привлечь к делу мужа. Все это гипотеза, скажете вы, хотя мы знаем, что миссис М. гостила в Хитбери примерно тогда, когда Уэлдон был в Уилверкомбе. И во всяком случае, одно мы выяснили: «Комиссионное агентство» Мокэмба — предприятие сомнительное и на ногах стоит весьма некрепко. Идея в том, что леди свела мужчин вместе и что Мокэмб обещал Уэлдону сделать что в его силах на условиях пятьдесят на пятьдесят.

— Пятьдесят от чего именно? — спросила Гарриет.

— От денег его матери, когда он их загребет.

— Но ведь это произойдет только после ее смерти.

— Да, мисс, после.

— Ой. Вы что же, думаете?..

— Я думаю, что вряд ли эти двое ввязались в дело за просто так, мисс, — невозмутимо сказал инспектор.

— Согласен, — отозвался Уимзи. — Так или иначе, дальше мистер Мокэмб приезжает в Лимхерст и проводит несколько дней у Уэлдона. До конца всей аферы Мокэмб не позволяет себе таких глупостей, как записи, за исключением этой шифрованной дряни — думаю, что в тот раз они разработали план более или менее целиком. Уэлдонсообщает Мокэмбу романтическую историю о царственном происхождении Алексиса, и она подсказывает им способ заманить жертву на Утюг. Сразу после этого начинают приходить загадочные письма. Интересно, кстати, как они объяснили, почему первое письмо написано не по-русски. Ведь, разумеется, оно должно было прийти не в шифрованном виде, а как есть.

— У меня есть версия, — подхватила Гарриет. — Помните, вы сказали, что в каком-то английском романе объяснен шифр Плейфера?

— Да, у Джона Рода^[831]. А что?

— Возможно, в первом письме были только указаны заглавие книги и нужные главы, а еще кодовое слово для следующего послания. Раз книга английская, было логично написать по-английски и все письмо.

— Хитроумное создание, — сказал Уимзи. — Я про вас. Но объяснение вполне вероятное. Нет нужды снова углубляться в эту историю. Очевидно, миссис Мокэмб предоставила сведения о топографии и фауне Уилверкомба и Дарли. Уэлдону дали роль всадника-головореза, потому что для нее требуется только грубая сила. А Мокэмб суетился: отправлял письма, добывал фотографии и доводил Алексиса до нужного градуса воодушевления. Когда все готово, Мокэмб выходит на сцену в роли бродячего парикмахера.

— Но зачем все эти сложные приготовления? — спросила Гарриет. — Почему они не купили простую бритву или нож обычным путем? Такую покупку уж точно было бы труднее отследить.

— На первый взгляд — да. Я даже думаю, что вы правы. Но просто удивительно, какие вещи иногда удается отследить. Взять, например, Патрика Мэона и его мясной тесак^[832]. А убийство Алексиса было задумано так, чтобы дело было невозможно раскрыть. Окружено двойной, нет, тройной линией обороны. Во-первых, оно должно было выглядеть самоубийством, во-вторых, если это вызовет сомнение и если отследят бритву, наготове была убедительная история ее происхождения. В-третьих, имелось объяснение и на тот случай, если маскарад Мокэмба будет раскрыт.

— Понимаю. Давайте дальше. Мокэмбу не откажешь в своего рода храбрости. Во всяком случае, дело он провернул безупречно.

— Умный человек. Признаю: меня он обманул на сто процентов. Теперь про Уэлдона. У него была наготове личина Хэвиленда Мартина. Действуя согласно инструкциям, он нанял «моргай», запихнул в него палатку и личные вещи и отправился в Дарли, обосновавшись возле фермерского поля. В тот же день Мокэмб прибыл в Уилверкомб. Не знаю, когда и где встретились эти двое. У меня такое впечатление, что план был расписан заранее во всех возможных деталях, и, как только он начал воплощаться в жизнь, они прекратили всякое общение.

— Весьма вероятно, — согласился Ампелти. — Это объяснило бы нестыковки во времени.

— Возможно. Итак, в четверг Алексис согласно инструкциям отправляется на Утюг. Кстати, тело обязательно должны были обнаружить и опознать, поэтому, полагаю, Алексису велели идти открыто по дороге вдоль берега. Если бы тело пропало, нашлись бы свидетели, которые видели его идущим в том направлении, что подсказало бы, где искать. Нельзя было допустить, чтобы он просто исчез — как меж пальцев песок, незаметно прошел^[833]. Итак, Алексис отправляется добывать себе корону.

Тем временем Генри Уэлдон втыкает иголку в проводку своего «моргана», создав прекрасный повод, чтобы ловить машину на дороге в Уилверкомб. И теперь-то понятно, зачем ему «моргай». Вывести из строя все зажигание одной иголкой можно только у двухцилиндровой машины — «моргана», «белсайз-брэдшоу»^[834] или мотоцикла. Мотоцикл он не стал брать, вероятно, потому, что он не защищает от непогоды, и выбрал «моргай» — довольно удобную и распространенную двухцилиндровую машину.

Инспектор Ампелти хлопнул себя по ляжке, а потом, вспомнив, что все это никак не приближает к разгадке главной трудности в деле, скорбно высморкался.

— В начале одиннадцатого миссис Мокэмб проезжает мимо в «бентли» с бросающимся в глаза номером. Этот номер — чистое везение. Вряд ли они его специально выбрали или заполучили, но он оказался крайне полезен, потому что помогал опознать машину. Что может быть естественнее, чем запомнить такой уморительный номер? Ой-ой-ой! Обхохочешься, верно, инспектор?

— А где тогда она его высадила? — хмуро спросил Ампелти.

— В любом месте, которое не просматривалось из деревни и где не было прохожих. Где-то, откуда он мог вернуться на берег, срезав дорогу полем. Meжду Дарли и Уилверкомбом дорога довольно круто сворачивает от берега, что, несомненно, объясняет, почему ему оставили так много времени на обратный путь. Так или иначе, скажем, к 11.15 он возвращается в Дарли и косится через забор на гнедую кобылку фермера Ньюкомба. Вытаскивает жердь из ограды и идет по полю с овсом в одной руке и веревочной уздечкой в другой.

— И зачем же ему овес? Лошади подошли бы, если б он просто сказал им «тпру, тпру» или как там и потряс шляпой. Как-то глупо с его стороны разбрасывать кругом овес.

— Да, дитя мое, — ответил Уимзи. — Но на то была причина. Думаю, овес он просыпал днем раньше, когда пришел знакомиться с кобылой. Научите животное подходить за едой, и в следующий раз оно прибежит вдвое быстрее. Но если вы хоть раз его разочаруете, оно вовсе не подойдет.

— Ну да, конечно. Вы совершенно правы.

— Теперь вот что, — сказал Уимзи. — Я думаю — доказать не могу, но думаю, что наш герой снял большую часть одежды. Точно не знаю, но это кажется очевидной предосторожностью. Так или иначе — он взнуздал кобылу, сел на нее и ускакал. Не забывайте, что между Дарли и домом Поллоков берега с дороги не видно, и заметить его могли, только если кто-то бродил по самому краю утесов. К тому же мужчина, занимающийся на берегу выездкой лошади, не вызвал бы никаких подозрений. Проехать мимо коттеджей было действительно непросто, но он предусмотрительно выбрал время, когда рабочий класс обедает. Думаю, он проскакал мимо них перед полуднем.

— Около того времени они слышали стук копыт.

— Да. А чуть погодя его услышал и Поль Алексис, когда сидел на скале в мечтах об императорском пурпуре. И вот он видит «всадника с моря».

На Ампелти это, казалось, не произвело впечатления.

— Хорошо, — сказал он, — а что потом?

— Вы помните, что мы описываем идеальное преступление, в котором все идет как задумано?

— Да, да, конечно.

— В идеальном преступлении Уэлдон подъехал к скале по воде — не забудем, кстати, что до отлива еще целый час и у подножия Утюга полтора фута глубины. Он привязывает лошадь к кольцу, вбитому в скалу накануне, и взбирается наверх. Алексис мог его узнать, а мог и не узнать. Если узнал…

Уимзи замолк, и глаза его загорелись гневом.

— В любом случае у него было немного времени для разочарования. Думаю, Уэлдон попросил его сесть — ведь императоры сидят, а почтительные простолюдины стоят у них за спиной. Уэлдон попросил письмо, и Алексис отдал ему расшифрованную копию. Затем он наклонился над ним с бритвой. Уэлдон, без сомнения, дурак. Все, что можно было сделать не так, он сделал. Ему надо было снять с Алексиса перчатки, надо было убедиться, что тот отдал оригинал письма. Возможно, ему стоило обыскать труп. Но, боюсь, стало бы только хуже. Это уничтожило бы видимость самоубийства. Сдвиньте труп — и у вас никогда не получится воссоздать ту первую прекрасную небрежность падения, нет? К тому же лошадь билась и едва не срывалась с привязи. Это бы все поставило под угрозу…

А знаете, я готов снять шляпу перед Уэлдоном — он отлично управился. Вы когда-нибудь видели лошадь, которую внезапно залили кровью с ног до головы? Ничего хорошего. Абсолютно ничего. Кавалерийские кони, конечно, привыкают со временем, но гнедая кобылка прежде крови не нюхала. Только представьте: Уэлдону надо было сесть на перепуганную до смерти, визжащую и рвущуюся лошадь без седла, прыгнув притом на нее со скалы, а затем уехать, не дав ей и шагу ступить по песку. Говорю же, снимаю шляпу.

— Вы хотите сказать — сняли бы, если бы все произошло таким вот сложным образом.

— Точно. Человек, способный всерьез рассматривать подобный план, кое-что знает о лошадях. Может, даже слишком много. Видите ли… есть масса способов подчинить взбешенное животное. Некоторые из них весьма жестоки… Допустим, ему это удалось. Как-то он отвязал кобылу от скалы и направил ее прямо в море. Это лучший способ остудить ее и одновременно смыть кровь. Затем, сладив с лошадью, он возвращается тем же путем, каким приехал. Но она, бешено скача и лягаясь, расшатала подкову, а на обратном пути совсем ее сбросила. Уэлдон, вероятно, этого не заметил. Он доскакал до лагеря или до места, где оставил одежду, отпустил лошадь, оделся и поспешил на дорогу, чтобы встретить «бентли» на пути назад. Не думаю, что он оказался там раньше, скажем, 12.55. Его подвезли и высадили у «Перьев» в час дня. Теперь оставим в покое домыслы и вернемся к фактам. После ланча он возвращается к своей палатке, сжигает веревочную уздечку, заляпанную кровью, и дает пинка нашему приятелю Перкинсу, который, как ему показалось, слишком заинтересовался веревкой.

— Он ведь не принес эту веревку с собой в «Перья»?

— Нет. Думаю, он ее оставил в каком-то удобном месте на обратном пути с Утюга. Наверное, где-нибудь возле ручья. После этого ему оставалось только привести Полвистла и показать ему «моргай». Тут он снова совершил ошибку, конечно. Засунув те провода в карман, надо было убедиться, что они там остались.

Но и он тоже намеревался выстроить три линии обороны. Во-первых, смерть должна была выглядеть самоубийством, во-вторых, в палатке возле Дарли жил никому не знакомый и ни с кем не связанный мистер Мартин из Кембриджа, и, в-третьих, если бы доказали, что Мартин — это Генри Уэлдон, было алиби в Уилверкомбе со всеми подробностями насчет Баха и воротничков, а также абсолютно независимый свидетель, его подтверждающий.

— Да, но… — возразил было Ампелти.

— Знаю, знаю — но потерпите минутку. Знаю, все пошло не по плану, но я хочу, чтобы вы представили, каков был план. Допустим, все сработало как надо — что бы тогда произошло? Около полудня труп уже лежал бы на скале, а рядом — бритва. К половине первого убийца был бы уже далеко, почти в Дарли. Около часа он заходит в «Перья», ест и пьет. И имеется свидетель, готовый присягнуть, что он все утро провел в Уилверкомбе. Если тело найдут до прилива, то на песке обнаружат только следы убитого и не раздумывая решат, что это самоубийство, — тем паче если найдут бритву. Если тело найдут позже, следы будут уже не так важны, но вскрытие, вероятно, установит время смерти, и тогда кстати окажется алиби.

Звучит очень рискованно, но риск меньше, чем кажется. Сила плана в его смелости. И от Утюга, и за милю с лишним до него дорогу видно с берега. Он мог наблюдать за дорогой и дождаться подходящего момента. В случае опасности мог отложить дело до другого раза. Собственно, риск состоял только в том, что его могли увидеть непосредственно в момент убийства и погнаться за ним на машине вдоль берега. Но в любой другой момент — нет. Если даже потом выяснится, что на берегу около полудня видели всадника — как узнать, кто этот всадник? Конечно же это не мистер Хэвиленд Мартин, который тут ни с кем не знаком и все утро наслаждался музыкой в Уилверкомбе. Да и много ли народу ходит по той дороге? Велик ли шанс, что тело найдут раньше чем через несколько часов? Велик ли шанс, что кто-то подумает, будто это не самоубийство?

— А каков шанс, что это не самоубийство? — спросил инспектор Ампелти. — Как вы сами доказали, ничем другим это быть не может. Но я понимаю, что вы имеете в виду, милорд. Вы хотите сказать, что весь этот план был разработан, а потом, когда Уэлдон добрался до Утюга, что-то заставило его передумать. Может, дело было так — Алексис видит «всадника с моря», узнает Уэлдона и требует объяснений. Уэлдон рассказывает, как они его дурачили, и добивается обещания расстаться с миссис Уэлдон. Возможно, угрожает бритвой. Потом Уэлдон уезжает, а Алексис до такой степени разочарован, что, обдумав свое положение, режет себе глотку.

— Бритвой, заботливо оставленной ему Уэлдоном именно для этого?

— Ну да. Наверное.

— А что видела гнедая кобыла? — спросила Гарриет.

— Привидение, — скептически фыркнул инспектор. — В любом случае показаний лошадь давать не будет.

— А потом Уэлдон совершил ошибку, приехав в Уилверкомб, — продолжал Уимзи. — С такой меткой на руке ему надо было сидеть тише воды ниже травы и плюнуть на мать. Но ему позарез нужно было вмешаться и узнать, что происходит. И Мокэмб — его возможное появление в качестве свидетеля было, конечно, предсказуемо. Хотя не уверен, умно ли он поступил, ответив на то наше объявление. Возможно, ничего лучше он сделать не мог, но, думаю, должен был почуять западню. У меня такое впечатление, что он хотел присмотреть за Уэлдоном, который сажал ошибку на ошибку.

— Простите меня, милорд, — сказал инспектор Ампелти, — мы тут битый час рассуждаем о том, что эти люди могли сделать или хотели сделать. Вам это, без сомнения, очень интересно, но при этом мы ни на шаг не приблизились к тому, чтобы узнать, что же они сделали. У нас три человека в тюрьме по подозрению в том, чего они никак не могли совершить. Если Алексис зарезался сам, мы должны либо отпустить этих троих с извинениями, либо обвинить их в заговоре с целью запугивания или еще в чем. Если убийство совершил их сообщник, мы должны найти этого сообщника. Иначе мне нельзя больше терять на это время. Я жалею, что вообще ввязался в это дело.

— Вы очень торопитесь, инспектор, — протянул Уимзи. — Я сказал только, что план пошел не так. Я не сказал, что он не был выполнен.

Инспектор Ампелти печально посмотрел на Уимзи, и его губы беззвучно произнесли: «Псих». Но вслух он заметил лишь:

— Ну, милорд, как бы там ни было, они не убивали Алексиса в два часа, потому что их там в тот момент не было. Не убивали они его и в полдень, потому что до двух он был жив. Это факты, так ведь?

— Не так.

— Нет?

— Нет.

— Вы хотите сказать, кто-то из них был там в два часа?

— Нет.

— Вы хотите сказать, они убили Алексиса в двенадцать?

— Да.

— Зарезали его?

— Да.

— Насмерть?

— Насмерть.

— Тогда как вышло, что он умер только в два?

— О времени смерти Алексиса, — сказал Уимзи, — мы не знаем ровным счетом ничего.

Глава XXXIV Свидетельствует то, что было

Его могилу этими цветами

Посыпь; то ландыш — видишь колокольцы?

Похоже, у растений есть свой шут,

Дух шутовства в природе повсеместен.

Шепни тогда былью его могилы,

что у царя, у величавой Смерти, —

ослиные нелепейшие уши.

«Книга шуток со смертью»^[835]

Среда, 8 июля

— Вы хотите сказать, — спросил Ампелти, постепенно теряя терпение, — что молодая леди все это время ошибалась?

Гарриет замотала головой, а Уимзи ответил:

— Нет.

— Но, милорд, не думаю, что вы можете оспаривать мнение доктора. Я и других врачей спрашивал, ни у кого не возникло сомнений.

— Вы сообщили им не все факты, — сказал Уимзи. — Я не виню вас, — добавил он добродушно, — эти факты мне и самому пришли в голову только что. Вы что-то сказали про кровь, Гарриет, и у меня в голове все встало на место. Давайте запишем несколько известных нам фактов про предполагаемого наследника семьи Романовых.

1. Говорят, в детстве он очень сильно болел после того, как его сбили с ног на спортивной площадке.

2. Ему был всего 21 год, а он носил бороду и никогда не пользовался бритвой.

3. Мучился от боли, но не шел к дантисту. На одном из зубов у него была коронка — последнее средство избежать удаления.

4. Он боялся пользоваться острыми предметами.

5. Фенчерч, производивший вскрытие, был удивлен отсутствием трупных пятен, а также тем, что крупные сосуды были почти полностью обескровлены.

6. Известно, что в день убийства Алексис надел перчатки, прежде чем взобраться на скалу.

7. Лечился антипирином от мучительных болей в суставах.

8. И наотрез отказывался обращаться к врачу, хотя считал, что из-за болезни рано или поздно станет калекой.

9. Ясно одно: по женской линии можно унаследовать не только императорскую корону.

Гарриет и инспектор пару минут молча смотрели на эти строки. Затем Гарриет рассмеялась:

— Ну конечно! Я было решила, что стиль у вас хромает, но в качестве попытки экспромта текст делает вам честь.

— Ума не приложу, при чем тут это все, — проворчал Ампелти и с подозрением добавил: — Это что, шутка? Или снова шифры? — Он схватил листок и поводил толстым пальцем по строчкам. — Ну, что вы затеяли? Это загадка?

— Нет, это отгадка, — сказала Гарриет. — Вы правы, Питер, иначе и быть не может. Это столько всего объясняет. Вот только не знаю насчет антипирина.

— Я почти уверен, я где-то про него читал.

— Это передалось через Романовых?

— Возможно. Это, конечно, не доказывает, что он и правда был Романовым. Хотя мог. Юному Симонсу показалось знакомым его лицо — возможно, он заметил фамильное сходство. Однако все могло быть наоборот: тот факт, что она у него была, придал легенде правдоподобия. Она часто возникает сама собой.

— Да про что вы? — не выдержал инспектор.

— Не дразните его, Питер. Мистер Ампелти, прочтите первые буквы.

— Бог ты мой. Вы, милорд, все не уйметесь! Г, Е, М — гемофилия. А по-людски это что значит-то?

— Это заболевание крови, — объяснил Уимзи, — вызванное недостатком того или сего, кажется, кальция. Наследуется по женской линии, как дальтонизм, а проявляется только или почти только у мужчин, причем через поколение. То есть оно может мирно спать в нескольких поколениях дочерей, а потом по воле злого случая неожиданно возникнуть у сына, рожденного от совершенно здорового отца и здоровой с виду матери. Считается неизлечимым.

— А что это такое? И почему вы думаете, что Алексис этим болел? И какая разница, чем он болел?

— При гемофилии кровь не свертывается. От малейшей царапины можно истечь кровью и умереть. Можно умереть от удаления зуба или порезавшись бритвой, если не уметь с этим справляться. В лучшем случае будете часами истекать кровью, как резаный поросенок. А если упадете или ударитесь, начнется внутреннее кровотечение, которое проявляется в виде огромных шишек и отеков и причиняет адскую боль. Но даже если вы себя бережете как зеницу ока, все равно могут возникнуть кровоизлияния в суставы — вообще без причины. Они случаются время от времени, вызывают жуткие боли и лихорадку. Отсюда и антипирин, если я правильно помню. Хуже того, обычно это приводит к окостенению суставов, и человек становится полным калекой.

— Царевич этим страдал, конечно, — сказала Гарриет. — Я про это прочла в книжках Алексиса. Так глупо, что я не вспомнила об этом в связи с обстоятельствами убийства.

— А я и не вижу никакой связи, — упорствовал инспектор, — разве что теперь понятно, почему Алексис был таким нюней. Вы думаете, это доказывает, что Алексис и правда был королевских кровей? И что большевики…

— Это может доказывать все, что угодно, — перебил Уимзи. — Но как же вы не видите, дорогой мой старый осел, что это сводит на нет всю медицинскую экспертизу, камня на камне от нее не оставляет! Мы решили, что смерть наступила в два часа, потому что кровь не свернулась. Но если Алексис был болен гемофилией, его кровь не свернулась бы до второго пришествия. Значит, он мог умереть в полдень, а мог — на рассвете, почем знать. Вообще-то кровь через несколько часов могла начать свертываться — это зависит от тяжести его болезни, — но судить по ней о времени смерти нельзя никак.

— Господи боже мой! — ахнул Ампелти. Он сидел с раскрытым ртом. — Да, но тут загвоздка, — продолжил он, немного придя в себя. — Если он мог умереть в любое время, как мы докажем, что это случилось в двенадцать?

— Очень просто. Во-первых, это должно было случиться в двенадцать, потому что на это время у подозреваемых есть алиби. Шерлок Холмс однажды сказал: «Только замыслив преступное, человек желает подготовить себе алиби»^[836]. Должен признаться, это преступление кое в чем действительно уникально. Впервые на моей памяти убийца не знал, на какое время ему понадобится алиби. Неудивительно, что свидетельства, услышанные на дознании, совершенно сбили Генри Уэлдона с толку!

— Да, но… — заволновался инспектор, — нам-то этого достаточно, но ведь это не доказывает, что он был убит, — то есть прежде чем доказывать что-то еще, надо доказать, что было убийство. Я имею в виду…

— Вы совершенно правы, — ответил Уимзи. — В отличие от Генри Уэлдона, вы способны обнаружить petitio elenchi.. Но глядите: если Алексиса видели живым между половиной одиннадцатого и половиной двенадцатого и мертвым в два часа, значит, он умер в тот промежуток времени, на который приходятся алиби. Это мы знаем наверняка. Думаю, можем еще немного уточнить время. Джем Поллок с дедом озадачили нас, сообщив, что вроде бы видели лежащего на скале человека задолго до двух часов. В этом случае он, скорее всего, был уже мертв. Теперь мы знаем, что они, по всей вероятности, говорили правду, и можем не записывать их в сообщники. Промежуток времени, в который наступила смерть, можно сузить примерно до двух часов — скажем, с 11.30, когда Алексис дошел до скалы, до половины второго, когда тело впервые попалось на глаза Поллокам. Этого вам должно хватить, особенно если доказано, что один из сообщников владел орудием убийства. Вряд ли вам удалось установить, что бритву прислали Уэлдону почтой?

— Мы пробовали это выяснить, но ничего не вышло.

— Конечно. Не удивлюсь, если Уэлдон в среду ездил в Уилверкомб именно за бритвой. Ее очень просто могли где-нибудь для него оставить. Конечно, хитрый черт Мокэмб позаботился о том, чтобы самому в этот день в Уилверкомбе отсутствовать, но что может быть проще, чем оставить в табачной лавке или где-то еще маленький сверток для своего друга мистера Джонса? Вам бы это проверить, инспектор.

— Проверю, милорд. Вот только… Не пойму, почему Уэлдона и Мокэмба так удивило то, что они услышали на дознании. Разве Алексис не рассказал им об этом своем недомогании? Если он считал, что оно подтверждает родство с Романовыми, должен был им в первую очередь все выложить — это очевидно!

— О, вовсе нет. Совершенно ясно, что Алексис ревностно хранил свою маленькую тайну. Для человека, желающего возглавить революцию, это плохая рекомендация: он рискует в любой момент слечь от мучительной и неизлечимой болезни. Да и «Феодора» вряд ли соблазнилась бы женихом, если б узнала, что у него гемофилия. Нет-нет — бедняга, должно быть, трясся от ужаса при мысли, что они могут про это узнать.

— Да, понимаю. Это даже естественно, если подумать.

— Если вы эксгумируете тело, — продолжал Уимзи, — то, скорее всего, обнаружите характерные утолщения суставов, которыми сопровождается гемофилия. Полагаю, вы также можете получить подтверждение, опросив знакомых Алексиса в Лондоне и Америке. Я почти уверен, что он был болен.

— Как странно все это обернулось для Уэлдона и компании, — сказала Гарриет. — Им так повезло в одном и так не повезло в другом. Сначала они придумали очень приличный план, который зависел от алиби и от маскировки. Потом неожиданно появилась я и разрушила их маскировку. Это невезение. Но в то же время я проявила ум и наблюдательность там, где не надо, что дало им гораздо лучшее алиби на совсем другое время, и это была удача. Затем из-за трехсот фунтов пропал труп — к их сильнейшей досаде. Но тут опять встряла я со своими показаниями и фотографиями, привлекла внимание к этой смерти, и труп нашли. Затем, когда, к их ужасу, изначальное восхитительное алиби оказалось бесполезным и опасным, появился бедняжка Перкинс — разумеется, невинный, как молочный поросенок, — и предоставил им железное алиби на другое время. Тут мы нашли подкову, и их песенка была бы спета, если бы не потрясающая удача с этим свертыванием крови. И так далее. Неописуемая путаница. И во всем на самом-то деле виновата я. Если б не мой ум и сообразительность, никто бы вообще ничего не узнал о состоянии крови, и мы бы решили, что Алексис умер задолго до моего появления. Это все так сложно. Сама не знаю, помогло мое присутствие или помешало.

— Все так сложно, — со стоном проговорил инспектор, — что, боюсь, никакие присяжные в это не поверят. А ведь еще главный констебль. Спорю на что угодно — он начихает на все дело разом. Скажет, что мы все равно не доказали, что это не самоубийство, и давайте оставим всех в покое. Он зол на нас как бешеный пес за арест этих троих, а если я приду к нему и расскажу о гемо-как-там-ее, его точно хватит удар. Послушайте, милорд, если мы все же предъявим обвинение — вы правда верите в успех этого безнадежного дела?

— Я вам вот что скажу, — ответила вместо Питера Гарриет. — Вчера вечером миссис Уэлдон приняла приглашение на танец от месье Антуана, и Генри это совсем не понравилось. Если вы отпустите Генри Уэлдона и Мокэмба на свободу, во что вы оцените эти две жизни — Антуана и миссис Уэлдон?

Когда инспектор ушел, повисла тишина.

— Ну что же, — наконец промолвила Гарриет.

— Ну что же это, — эхом откликнулся Уимзи, — за отвратительный, кровавый, жестокий фарс! Старая дура хотела любовника, а молодой дурак хотел царствовать. Один зарезан, трое повешены, а 130 тысяч фунтов ждут следующего любителя торговать телом и душой. Господи! Какая злая шутка! У царя Смерти ослиные уши, воистину.

Он поднялся:

— Давайте уедем. Уложите вещи, оставьте в полиции ваш адрес, и поехали в Лондон. Я сыт по горло.

— Да, поедем. Я боюсь встречаться с миссис Уэлдон. Я не хочу видеть Антуана. Все это ужасно и отвратительно. Поедем домой.

— Точно! Поедем домой. Поужинаем на Пикадилли. Черт побери, — прорычал Уимзи. — Я всегда ненавидел курорты!

Дороти Ли Сэйерс Каникулы палача

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я открыла для себя удивительные детективные рассказы довольно необычным образом, который, вероятно, вызвал бы у выдающейся писательницы невероятное возмущение, доведись ей об этом узнать. Много лет назад актер Ян Кармигел блистательно исполнил главную роль в фильмах, снятых по ее детективным рассказам. Я посмотрела их все на некоммерческом канале TV в Хантингтон-Бич, Калифорния. Помню, как ведущий шоу рассказывал о необыкновенно ярких эпизодах жизни и карьеры этой писательницы, довольно рано получившей степень в Оксфорде. Причиной же, по которой я стала повсюду искать ее рассказы, явился созданный ею персонаж — детектив-аристократ лорд Питер Уимзи.

Я никогда не была поклонницей детективного жанра, но после фильмов с блистательной игрой Яна Кармигела стала живо интересоваться детективами Дороти Сэйерс и вскоре знала все, что имело хоть малейшее отношение к лорду Питеру Уимзи: от его щегольской манеры речи до подробностей его семейных отношений. За относительно небольшой срок я крепко привязалась к нему, к его спокойному и вездесущему слуге Бантеру, вдовствующей герцогине Денверской (существовал ли когда-нибудь еще более восхитительный по аллитерации титул?), сердитому и нудному герцогу Денверу, Чарльзу Паркеру, леди Мэри… В рассказах Дороти Сэйерс я открыла для себя новый тип главного героя, которого сразу же полюбила: он живет проблемами реальной жизни, органично вплетен в повествование, а не вносит путаницу в сюжет. За его размышлениями интересно не только следить, но и включаться вместе с героем в процесс раскрытия преступления.

Необходимо отметить, что в отличие от других писателей таинственного «золотого века», загонявших себя в рамки детективного жанра, где непременно присутствовали трупы, огромное количество подозреваемых и отвлекающие внимание читателя приемы, Сэйерс в создании сюжетного полотна не признавала никаких ограничений. Преступление и его расследование были лишь основой, это был «скелет в шкафу» (как говорят англичане, он есть в каждой семье), к которому писательница затем прикрепляла мускулы, органы, кровеносные сосуды. Скелет оживал, обретал неповторимые характерные черты, и начиналась новая история рассказа. Сэйерс создавала свои произведения так, как ткут гобелен: читатель не может не чувствовать обстановку, окружающую героев, каждый персонаж по-своему интересен и неповторим. В ее книгах всегда есть глубокий смысл, разрабатывая основную тему, она виртуозно использует литературные символы. Иными словами, в своем подходе к детективному жанру Сэйерс делает то, что я называю «пленных не брать». Она не опускается до уровня своих читателей, напротив, она верит, что ее читатели умны и смогут соответствовать ее представлению о них.

Я обнаружила в ее рассказах изобилие, многообразие приемов, которых мне не доводилось встречать в детективах ранее. Я была поражена удивительно точным использованием деталей: рассказывает ли она о том, как звонит колокольчик в «Девяти портных», или о необычном использовании мышьяка в «Силе яда». Автор прекрасно разбирается во всем, о чем пишет, — начиная от криптографии до виноделия; описание периода между войнами — полного безрассудства, отмеченного смертью одной и рождением другой, более коварной и лживой системы, — становится незабываемым.

Стремление раскрывать сущность человеческих отношений — вот что и по сей день продолжает удивлять в произведениях Д. Сэйерс. Страсти, которые владеют персонажами, созданными восемьдесят лет назад, столь же сильны, как сегодня, и так же волнуют читателей. Хотя Англия времен во многом изменилась, но и ныне одним из истинных удовольствий, заставляющих брать в руки ее книги, является желание постичь суть человеческой природы, которую никакое время изменить не может, хотя наши представления и восприятие мира волею обстоятельств становятся иными. Да и преступления — более жестокими…

В начале своей карьеры писателя криминального жанра я заявила, что буду удовлетворена, если когда-либо мое имя будет упомянуто в том же контексте, что и имя Дороти Сэйерс. Я счастлива, что после выхода в свет моего первого произведения это произошло. Но если мне когда-либо удастся подарить читателям столько же удовольствия, сколько дарит Д. Сэйерс своими рассказами с участием детектива Уимзи, тогда я буду считать, что по-настоящему добилась успеха.

Несомненно, переиздание ее рассказов — всегда событие. Каждое следующее поколение читателей приветствует ее. Они отправляются в увлекательное путешествие в компании незабываемого попутчика. Во времена сомнений и тревог кто-то, возможно, вспомнит и Шерлока Холмса, и Эркюля Пуаро, и мисс Марпл благодаря их умению распутывать клубки хитроумных интриг и преступлений. Но если кому-то захочется успокоиться и достойно вынести все превратности судьбы, он не найдет ничего лучше, чем бросить якорь в гавани лорда Питера Уимзи.

Хантингтон-Бич,

Элизабет Джордж

Калифорния

Май 27, 2003

ИСТОРИИ, РАССКАЗАННЫЕ ЛОРДОМ ПИТЕРОМ УИМЗИ

Отражение в зеркале

Человек невысокого роста с рыжими волосами, торчащими в разные стороны, был настолько поглощен чтением, что сэр Уимзи не решился побеспокоить его своей просьбой — вернуть принадлежащую ему книгу. Он пододвинул кресло поближе к столику, поставил на него бокал с вином, так чтобы до него было легко дотянуться, и принялся развлекать себя просмотром «Данлоп Бук», как обычно лежавшей на одном из столиков в гостиной отеля.

Лохматый человек тем временем продолжал чтение. Его локти упирались в подлокотники кресла, голова низко склонилась над книгой. Он постоянно тяжело вздыхал, а когда нужно было перевернуть страницу, он клал книгу на колени и делал это почему-то двумя руками. «Да, он явно не из книголюбов», — решил сэр Уимзи.

Дочитав рассказ до конца, рыжеволосый стал листать страницы назад и еще раз перечитал что-то очень внимательно. Затем, не закрывая книгу, положил ее на стол и в этот момент поймал на себе пристальный взгляд Уимзи.

— Извините, сэр, — сказал он странно тонким голосом на кокни — диалекте жителя лондонского Ист-Энда, — это ваша книга?

— Не беспокойтесь, — любезно ответил Уимзи. — Я довольно хорошо знаком с ее содержанием. А вожу с собой лишь для того, чтобы перечитать перед сном несколько страниц. Особенно если приходится останавливаться в месте, похожем на это. Знаете, ее ведь можно открыть на любой странице, и всегда найдешь для себя что-нибудь занимательное.

— Этот Уэллс, — продолжал рыжеволосый, — из тех, кого я называю очень умным писателем. Вы со мной согласны? Удивительно, как ему удается писать так, что это становится похожим на правду. А ведь иные вещи, о которых он здесь рассказывает, вряд ли возможны в действительности. Возьмем хотя бы эту историю. Неужто вы думаете, сэр, что такое могло произойти с кем-нибудь в жизни, а? Ну, к примеру, с вами… или хотя бы со мной?

Уимзи повернул голову и немного вытянул шею, пытаясь рассмотреть ту страницу, на которой была открыта книга.

— «Эксперимент Плеттнера», — пояснил рыжеволосый. — Это про школьного учителя, который будто бы попал в четвертое измерение. А когда вернулся назад, то обнаружил, что его левая и правая стороны вдруг поменялись местами. Думаете, в жизни могло такое произойти? Это, конечно, фантастика… Но, может, действительно четвертое измерение существует? — Человек сделал паузу и смущенно посмотрел на Уимзи. — Правда, я тут не все понял. Не знаю, что это за место такое, но, конечно, тем, кто разбирается в науке, это будет понятно. Но вот что касается право-лево — того случая с перестановкой органов, — об этом даже я знаю достаточно хорошо. На своем собственном опыте убедился… Верите ли вы мне, сэр?

Уимзи протянул ему портсигар, и мужчина, инстинктивно наклонившись вперед, сначала вытянул левую руку, потом помедлил, будто что-то проверяя в своих действиях, и взял сигарету правой рукой.

— Ну вот. Когда не думаю об этом — я левша. Так же как и этот Плеттнер. Пробую с этим бороться, но, как видите, безрезультатно. Да я и не обращаю на это внимание — вроде бы такая мелочь, я же не один такой… Сколько левшей живут и даже не думают об этом. Но я почему-то испытываю настоящую тревогу, думая о том, что так никогда и не узнаю, чего я в действительности не делал, находясь в четвертом измерении или где-то там еще… — Он глубоко вздохнул. — Меня беспокоит то, какой я есть. Знаете, беспокоит прямо до смерти…

— Думаю, вам стоит поделиться со мной своими тревогами, — предложил своему собеседнику Уимзи.

— Не люблю я об этом рассказывать, вдруг люди подумают, что у меня не все дома. Но кабы вы знали, как это действует мне на нервы. Каждое утро, просыпаясь, я спрашиваю себя об одном и том же: а что я делал прошедшей ночью? И тот ли сегодня день недели и тот ли месяц, какой должен быть? Я прямо не могу успокоиться, пока не увижу утреннюю газету. Но даже тогда я не уверен до конца… Ну хорошо, я вам все расскажу, но при условии, что вы не сочтете меня бесцеремонным, а мой рассказ скучным. Все началось… — Он замолчал и, сильно нервничая, обвел взглядом гостиную. Волнение ощущалось во всем его поведении. — Никто не смотрит. Если вы не возражаете, сэр, на минуту положите сюда свою руку.

Он расстегнул свой двубортный пиджак, имевший довольно жалкий вид, и приложил руку к левому боку, где, как правило, должно находиться сердце.

— Что ж, хорошо, — согласился Уимзи и прикоснулся к груди рыжеволосого.

— Ну, вы чувствуете что-нибудь? Сэр Уимзи пожал плечами:

— А что я должен почувствовать? Опухоль или что-то в этом роде? Если вы имеете в виду пульс, то его лучше проверить на запястье.

— Конечно же, вы почувствуете его там, — ответил мужчина. — А теперь, сэр, положите руку на правую сторону моей груди.

Уимзи послушно передвинул руку.

— Мне кажется, я ощущаю слабое биение, — сказал он после незначительной паузы.

— Правда? Конечно же, вы не ожидали услышать биение сердца в этой стороне груди. Что ж, так оно и есть. Мое сердце находится справа. Я хотел, чтобы вы убедились в этом сами…

— Скажите, это перемещение было вызвано болезнью? — с искренним сочувствием в голосе спросил Уимзи.

— В определенном смысле — да. Но и это еще не все. Моя печень также находится с другой стороны, как, впрочем, и остальные органы. Об этом я узнал от доктора, у которого был на консультации. Представляете, и аппендикс у меня расположен слева… Вернее был там, пока его не вырезали. Я мог бы даже показать вам шрам, кабы мы были тут одни… Вы даже не можете себе представить, как был удивлен хирург, когда ему рассказали обо мне. После операции он сказал, что ему было очень неудобно удалять аппендицит, стоя за операционным столом с левой стороны.

— В самом деле, это довольно необычно, — сказал Уимзи, — но я уверен, что в медицине такие случаи встречаются, хотя и не часто.

— Да, но они не являются результатом событий, которые произошли со мной. Все случилось во время воздушного налета.

— Воздушного налета? — ошеломленно переспросил Уимзи.

— Да. И знаете, я бы со всем примирился и был бы счастлив, если бы это происшествие не имело дальнейших последствий. Так вот, мне тогда только что исполнилось восемнадцать, и я был призван на военную службу. Но до этого я работал в отделе упаковки в «Крихтонз»… Вы наверняка слышали о них — фирма «Крихтонз Эдмеребл Эдвергайзинг» с офисами в Холборне. Моя мать жила в Брикстоне, и вот я, получив увольнение из лагеря, в котором проводились сборы, приехал ее навестить. Днем я встретился со своими приятелями, а вечером хотел пойти посмотреть в «Столл» новый фильм. После ужина у меня оставалось еще немного времени, и я решил зайти к своему приятелю попрощаться с ним… Чтоб сократить путь от Лейстер-сквер, я пошел через рынок у «Ковент-гардена». Шел спокойно, как вдруг — хлоп! Мне показалось, что бомба упала мне прямо под ноги… И сразу вокруг все потемнело…

— Я думаю, что именно во время того налета и был разрушен «Одхемз».

— Да, это было как раз 28 января 1918 года. Именно тогда-то все и случилось со мной… Так вот, а дальше, сэр, произошло то, что невозможно объяснить. Помню, что в том месте, где я оказался, вдруг все залилось ярким светом, я иду по зеленому газону, кругом шелестят деревья, справа журчит вода… И что произошло, я понимаю не больше, чем человек, оказавшийся на Луне…

— Боже мой! — воскликнул сэр Уимзи. — Вы, наверное, подумали, что оказались в четвертом измерении?

— Нет, нет, что вы! Пока я шел, постепенно стал понимать, что каким-то образом очутился в Гайд-парке, на берегу Серпантин. На скамейках сидели женщины, вокруг играли дети.

— Вы пострадали во время взрыва? — спросил сэр Уимзи участливо.

— Видимых повреждений не было, ежели не брать во внимание большой синяк на бедре и плече — как будто меня подняли в воздух и бросили на что-то. Понимаете, момент налета совершенно стерся в памяти, и я был не в состоянии объяснить, почему и как я сюда попал. Поглядел на часы: они остановились. Мне ужасно захотелось есть. В кармане я нашел немного денег, хотя мне казалось, что у меня их было больше. Я вышел из парка и, миновав Марбларч, вошел в кафе «Лайонз». Заказал сандвич и чашку чаю — это было все, что я мог себе позволить… Ожидая, когда мне принесут еду, я начал просматривать газету, оставленную на стуле кем-то из посетителей. Вы не можете себе представить, какое страшное потрясение испытал я! Последнее, что я помнил: я хотел зайти к своему другу, а затем собирался пойти в кино. Это было 28 января. Но на газете стояла дата — 30 января. Где же тогда я пропадал целый день и две ночи?

— Представляю, какой это был шок для вас! — только и мог произнести Уимзи.

— Шок? Думаю, вы правы. Но кроме того, я был до смерти напуган сделанным мною открытием. Официантка, подавшая мне мой заказ, наверняка подумала, что я сумасшедший. Представляете, какой у меня был вид! Я спросил у нее: какой нынче день недели? Она ответила с удивлением: пятница. Ошибки быть не могло. Не стану долго рассказывать об этом, потому что это отнюдь еще не конец всей истории. Кое-как проглотив бутерброд, я решил немедленно пойти к доктору. Он выслушал меня и стал выяснять, что из событий того вечера — 28 января — я помню. Я рассказал ему о встрече с друзьями и о том, что собирался пойти в кино. Но его прежде всего интересовало, где я находился во время воздушного налета. Тогда я вспомнил, что на самом деле попал под бомбежку, вспомнил грохот взрыва — но дальше, как ни старался, ничего вспомнить не мог. Доктор сказал, что испытанный мною сильный нервный шок привел к незначительной потере памяти. Такое случается, по его словам, довольно часто, и, дескать, причин для серьезного беспокойства нету… Затем он решил меня осмотреть — бомба, упавшая рядом со мной, непременно должна была оставить на моем теле какие-то отметины. Он приложил стетоскоп к тому месту, где должно быть сердце, затем передвинул его к Другой части груди и вдруг неожиданно воскликнул: «Дорогой мой, знаете ли вы о том, что сердце у вас находится справа?»

Я об этом, конечно, не знал. Внимательно ощупав меня, врач заявил о том, что все мои внутренние органы Расположены не там, где им положено быть, а как бы в зеркальном отражении. Понятно, что в его практике, конечно же, подобных случаев еще не было, и он с большим интересом стал расспрашивать меня о моей семье. Я сказал, что являюсь единственным ребенком, что мой отец умер — был сбит грузовиком, когда мне было десять лет, и что я жил со своей матерью в Брикстоне. Ну, тогда доктор, чтоб меня приободрить, сказал, что, хотя я и являюсь достаточно необычным пациентом, мне не стоит волноваться. Посоветовал идти домой и постараться успокоиться. Сказал еще, что дня через два, если я не буду волноваться, мое состояние улучшится. Я последовал его рекомендациям. Скоро ко мне вернулось хорошее самочувствие, и я уже начал думать, что, несмотря на те сложности, которые возникли у меня оттого, что я опоздал явиться вовремя из увольнения, и нужно было объяснять начальству причины, — эта странная история вроде бы закончилась. Но, как показали дальнейшие события, я очень сильно ошибался. С того злополучного дня прошло несколько месяцев. Была объявлена всеобщая мобилизация, и я опять получил увольнение — уже перед отправкой на фронт. Так вот, я зашел выпить кофе в Миррор-холл — уверен, вызнаете это место, по ступенькам вниз…

Уимзи кивнул.

— Там еще внутри кругом большие зеркала. Когда я случайно посмотрел в одно из них, висевшее рядом со мной, то увидел в нем молодую девушку, улыбавшуюся мне так, будто мы были с ней хорошо знакомы. Вы, конечно же, понимаете, что в зеркале я видел ее отражение. Я был абсолютно уверен в том, что она по ошибке приняла меня за кого-то другого, и сделал вид, что не заметил ее приветствия. Более того, несмотря на то, что я был еще так молод тогда, я сразу догадался, чем занимается эта девушка. Мать довольно строго воспитывала меня. И вдруг прямо над моей головой раздался насмешливый голос: «Привет, рыжий, не хочешь поздороваться?»

Я поднял глаза — девица стояла рядом. Надо заметить, она была бы очень хорошенькой, если бы не была так вульгарно накрашена.

«Я полагаю, мисс, — сказал я довольно решительно, — что у нас с вами какое-то странное знакомство: вы меня знаете, а я вас нет».

«Ну как же это, мистер Дакворти, и вы говорите это после той ночи, проведенной со мной в среду?» И произнесла она это таким насмешливым тоном!

Я тогда не придал большого значения тому, что она назвала меня рыжим: молодому человеку с моим цветом волос довольно часто приходится слышать от девушек подобные обращения, но то, что, обращаясь ко мне, она назвала мою фамилию, не могло не насторожить меня. «Вы по-прежнему настаиваете на том, что мы с вами знакомы, мисс?» — спросил я.

«У меня нет ни малейшего сомнения по этому поводу. А вы что — сомневаетесь?» — удивленно спросила она.

Знаете, я не стану подробно передавать вам весь наш разговор… Просто я вдруг понял, что девица встретила меня однажды поздним вечером на улице и привела меня к себе домой. И если верить ей, то наша встреча произошла именно в ночь воздушного налета. Вот что напугало меня тогда больше всего…

«Нет ни малейшего сомнения, что это были вы, — сказала она, глядя на меня с легким недоумением. — Я поняла это сразу же, как только увидела в зеркале ваше лицо»…

Понимаете, я не мог утверждать, что этого не было, ведь я знал не больше невинного младенца о том, что я делал и где был в ту ночь, — продолжал взволнованно рыжеволосый. — Все это ужасно расстроило меня. Я и правда тогда был неискушенным парнем и старался стороной обходить таких девиц. А о том, чтобы принять приглашение, вообще не могло быть и речи. И ежели это все-таки случилось, как она утверждала, я должен был об этом знать. Я вскочил и вышел из кафе, но продолжал спрашивать себя: что же могло быть со мной в те два дня, о чем до сих пор не знаю сам? Если верить девице, я ушел от нее 29-го утром. Какие же еще странные и необъяснимые события могли произойти со мной?

Сэр Уимзи нажал кнопку звонка и, когда официант подошел, заказал два напитка. Затем, усевшись в кресле поудобнее, приготовился слушать продолжение рассказа мистера Дакворти.

— У меня не было возможности долго размышлять над тем, что произошло, — продолжал собеседник сэра Уимзи. — Мировая война все еще не кончалась, более того, набирала обороты: вскоре я увидел первые трупы убитых, научился забиваться от снарядов в любые щели, познал все прелести окопной жизни. Вы, конечно, понимаете, тогда мне было не до того, что принято называть самоанализом. Следующий довольно странный случай произошел со мной в сентябре под Кодри, во время нашего массированного наступления. Тогда я был ранен, пролежал без сознания в воронке от мины около суток, потом каким-то странным образом очутился за линией фронта, бродил с опасным ранением в плечо. Кто-то сделал мне перевязку, но этот факт из памяти был полностью стерт. Я блуждал довольно долго, не имея ни малейшего представления о том, где я, пока наконец не набрел на медсанбат, откуда меня отправили в госпиталь. Наверное, я долго находился без сознания и потому почти ничего из того, что со мной происходило не помню. Но когда наконец я очнулся, то обнаружил, что лежу на кровати и сестра милосердия ухаживает за мной. Мой сосед по госпитальной койке спал, и я решил заговорить с тем, кто лежал рядом с ним, через койку. Спросил у него, где я нахожусь. И тут мой сосед вдруг проснулся и, увидев меня, заорал: «Это ты, грязная рыжеволосая свинья! Ведь это на самом деле действительно ты?! Что ты с ними сделал?!»

Представьте, как я был поражен: я никогда не встречал этого человека ранее. А он продолжал кричать так громко, что на шум прибежала медсестра. Раненые, кто сидя, кто лежа, наблюдали за происходящим с удивлением и интересом. Уверен, вы никогда ничего подобного не видели. Не сразу, но мне все же удалось понять, в чем обвиняет меня этот человек. Дело обстояло так: какой-то солдат, а по его словам, это был именно я, вместе с ним сидел в укрытии, и мы даже о чем-то разговаривали с ним. Но как только тот, истекая кровью, ослабел, я, представьте, тут же ограбил его: забрал деньги, часы и револьвер и, что самое ужасное, сбежал, оставив парня без всякой помощи. Если бы я действительно совершил такой чудовищный поступок, поверьте, я не стал бы осуждать своего соседа за учиненный в госпитале скандал. Но я был уверен, что он не прав, ошибся, стал отрицать, уверять, что это был не я, а тот, кто удивительным образом был похож на меня. Мои слова его не убедили, он был уверен, что узнал меня, ведь, по его рассказу, мы просидели в укрытии целый день, и он хорошо запомнил мое лицо и особенно рыжие волосы. Мне ничего не оставалось делать, как достать и показать ему свои документы. Поглядев их, он извинился, сказал, что произошла ошибка. Но в его голосе все равно слышались нотки сомнения. Вскоре он умер, у него оказалась газовая гангрена. Все в палате, не сговариваясь, решили, что скандал, который солдат учинил мне, был вызван его болезнью. Хотя, я думаю, все это можно было объяснить иначе: тогда две наши дивизии сражались бок о бок, в том кошмаре и неразберихе парень легко мог меня с кем-нибудь перепутать. Мне хотелось выяснить, был ли у меня двойник в соседней части, но пока я находился в госпитале, война кончилась, было подписано перемирие, и меня отправили домой.

После войны я вернулся к своей прежней работе, и жизнь, казалось, постепенно налаживалась. Когда мне исполнился двадцать один год, я обручился с хорошей скромной девушкой и уже начал думать, что жизнь прекрасна! Но все рухнуло в один день! Неожиданно умерла моя мать, и после ее смерти я стал жить один, снимая небольшую комнату. И вдруг, в один прекрасный день, я получаю письмо от невесты, в нем она сообщала о расторжении помолвки. Мол, в воскресенье она видела меня в Вест-Энде с какой-то женщиной, и этого она мне простить не может. Между нами все было кончено.

В то воскресенье, о котором писала невеста, казалось, все было против меня. Я был вынужден отменить свидание с ней и лишь по той простой причине, что свалился в гриппе. Как ужасно было лежать одному без должной заботы и ухода! Не дай бог умереть в одиночестве, никто этого может даже и не заметить. Представляете, лежу в плохо меблированной комнате, ни одной живой души рядом, а меня лихорадит, мне ужасно плохо. И тут еще моя невеста заявляет, будто видела меня с кем-то, и решительным образом отказывается выслушать мои объяснения. Все кончилось тем, что она вернула мне кольцо.

Но остался вопрос, который продолжал меня мучить. Он не давал мне покоя ни днем, ни ночью: как я мог находиться в Вест-Энде, сам не зная об этом? У меня была такая высокая температура, что я просто проваливался куда-то… И разве мог я быть уверен, что помню все, что происходило со мной? Но вот что удивительно: некоторые из моих бредовых видений память сохранила. В них я часами где-то гулял, с кем-то действительно неторопливо прогуливался. Наверное, находясь в бреду, думал, что бродил как лунатик. Понимая, что никаких доказательств у меня нет, и я ничего не могу сделать, чтобы разубедить свою невесту, я очень тяжело переживал ее потерю. Наверное, все же стоило попытаться ее вернуть, но знаете, в тот момент, как ни странно это прозвучит, я боялся самого себя, я просто не понимал, что же со мной происходит.

Вы, наверное, подумали, что эти глупости не стоило воспринимать так серьезно: меня по ошибке все время принимали за другого, который был похож на меня и носил такую же фамилию. Но я мучился все тем же вопросом: а вдруг это и в самом деле был я — только в другом измерении?

Вдобавок ко всему меня терзали во сне ужасные кошмары. В них повторялось что-то, что, видно, напугало меня, когда я был еще ребенком. Моя мать очень любила время от времени ходить в синематограф, хотя была женщиной очень строгих правил. Но те фильмы были добрыми и наивными, в основном мелодрамы, хотя были и другие… Так вот, когда мне было лет семь или восемь, мать взяла меня с собой. Я до сих пор помню название этого фильма — «Студент из Праги». Герой, студент университета, продал свою душу дьяволу. И вот однажды его отражение вышло из зеркала, зажило своей, независимой от того парня жизнью и начало совершать ужасные преступления. Но все вокруг, конечно, были уверены, что преступник — тот самый студент. Правда, я не особенно помню все детали, ведь прошло столько лет, но если память меня не подводит, дело обстояло именно так. И я очень хорошо помню тот ужас, охватывавший меня, когда отражение выходило из зеркала. Я так плакал и кричал от страха, что матери ничего не оставалось делать, как в конце концов увести меня из зала. После этого прошли не только месяцы, но и годы, но я продолжал испытывать этот ужас — правда, теперь уже во сне. Мне снилось, будто я вижу себя в большом прямоугольном зеркале, напоминавшем то, которое было в фильме. Через некоторое время мое отражение начинает улыбаться мне. Я иду к зеркалу, вытянув левую руку; мое отражение приближается ко мне, протягивая мне навстречу, естественно, правую руку. И в тот момент, когда наши руки должны соприкоснуться, оно — и это самое ужасное — поворачивается и уходит вглубь зеркала, оборачиваясь и бросая на меня взгляд. Внезапно я осознаю, что это и есть настоящий человек, а я — не что иное, как его отражение. Бросаюсь за ним сквозь зеркало, все вокруг меня резко темнеет, расплывается, и я просыпаюсь в холодном поту, испытывая не передаваемое словами чувство ужаса.

— Все это действительно неприятно, — произнес сэр Уимзи. — Должен заметить, что эта легенда о двойнике — достаточно старая и многим известная — неоднократно и меня повергала в ужас. Когда я был ребенком, меня пугала одна дурная привычка моей няни. Если мы выходили на прогулку и ее спрашивали, не встречался ли нам кто-нибудь по дороге, она имела обыкновение отвечать, что мы не видели никого лучше нас. И я почему-то ощущал надвигающийся ужас и, ковыляя за ней на своих маленьких ножках, со страхом думал: стоит только завернуть за ближайший угол, как мы увидим точно такую же, как мы, пару, которая в любую минуту готова наброситься на нас. Поверьте, я бы скорее умер, чем рассказал об этом кому-нибудь.

Собеседник лорда Уимзи задумчиво покачал головой, помолчал и продолжал свой рассказ:

— Так вот, мои ночные кошмары вернулись вновь. Первое время я видел их с определенной периодичностью, а затем — каждую ночь. Стоило мне закрыть глаза, как тут же появлялось большое зеркало, и кто-то внутри его с усмешкой смотрел на меня. Затем отражение начинало приближаться ко мне с вытянутой вперед рукой, и мне казалось, что оно вот-вот схватит меня и втащит в зеркало. Иногда я просыпался от ужаса, а иногда мой сон продолжался, и я подолгу блуждал по удивительно странному миру: меня окружали сумерки, легкий туман, очертания предметов слегка изогнуты — все, как на чьей-то картине, которую я видел, только не помню где. Настоящее безумие — вот что это было такое. Вы не представляете, сколько ночей я провел, сидя на постели и боясь заснуть. Не зная, как и чем могу еще себе помочь, я пробовал запирать дверь спальни и прятать ключ. Позже в одной из книг я прочитал, что лунатики способны непостижимым образом запоминать те места, где они что-то прятали, находясь в состоянии бодрствования. Но все мои попытки оказывались бесполезными.

— Хорошо, но почему вы продолжали жить один?

— У меня была женщина, — сказал он после непродолжительной паузы, — поистине удивительная. Я перестал видеть дурные сны и целых три года радовался и наслаждался жизнью. Я любил ее, безумно любил. Но она умерла.

Он поспешно допил оставшееся виски и сморгнул слезу.

— Инфлюэнца. Затем пневмония. Казалось, жизнь моя снова была разбита. Она была такой милой… После ее смерти я вновь остался один и очень страдал от этого. И как бы я этого ни хотел, но кошмары вернулись. Ужасно. Во сне я постоянно что-то совершал. Но и сны эти стали казаться такими безобидными по сравнению с тем, что стало происходить со мной в дальнейшем.

Так вот, однажды все произошло днем…

Я шел по Холборн, было как раз время ленча. Я продолжал работать в «Крихтонз», руководя отделом упаковки, и, надо сказать, довольно неплохо справлялся со своими обязанностями. День был пасмурный и промозглый, моросил мелкий дождь. Мне нужно было постричься. Чтобы попасть в парикмахерскую, расположенную в южной части, надо было пройти через галерею. В конце была дверь с зеркалом, на котором большими золотыми буквами написано имя парикмахера. Да вы наверняка знаете это место.

Галерея была хорошо освещена, поэтому я мог все достаточно хорошо видеть. Подойдя к дверям, я увидел в зеркале свое отражение. Оно шло мне навстречу. И вдруг совершенно неожиданно внутри меня вырос страх, похожий на тот, который постоянно преследовал меня во сне. Я внушал себе: мол, ничего не произошло, не стоит волноваться, и взялся рукой за дверную ручку — левой рукой, потому что ручка находилась с этой стороны, а я, как вы уже знаете, если не думаю об этом, могу быть левшой.

Отражение в зеркале, конечно, повторило все мои действия, но только правой рукой, — и в этом, конечно же, не было ничего удивительного — я видел себя в непромокаемом пальто и старой шляпе, — но мое лицо — о боже! Оно ухмылялось, глядя на меня. Дальше все произошло, как во сне: неожиданно человек в зеркале повернулся и начал удаляться, оглядываясь на меня через плечо…

Я все еще продолжал держаться за дверную ручку, когда дверь вдруг открылась. Чувствуя, что задыхаюсь, я упал — и потерял сознание.

Что происходило со мной дальше, я не помнил. А когда очнулся, то уже находился дома, в своей кровати, рядом был доктор. Он сказал, что я потерял сознание на улице, но, к счастью, в кармане моего пальто оказалось несколько писем, адресованных мне, это и позволило узнать, где я живу, и доставить меня домой.

Я рассказал доктору все. Он счел, что я пребываю в состоянии сильного нервного расстройства, посоветовал мне сменить работу и больше времени проводить на свежем воздухе.

Что же касается моих работодателей, то я им очень признателен: они не уволили меня и, на мой взгляд, повели себя благородно, предложив мне инспектировать филиалы. Ездишь из города в город, проверяешь условия хранения афиш и плакатов, смотришь, не повреждены ли они, и сообщаешь, если что не так. Для поездок мне даже предоставили «моргай». В общем, сейчас я занят этим…

В настоящий момент я чувствую себя гораздо лучше, хотя сновидения по-прежнему посещают меня. Буквально несколько ночей назад мне приснился один, самый страшный из всех когда-либо снившихся мне. Будто бы я преследую дьявола — другую часть себя — и вот наконец настигаю его. Я уже ощутил свои пальцы на его горле, — но внезапно понял, что убиваю вовсе не дьявола, а самого себя.

Этот кошмар приснился мне в Лондоне. Знаете, — признался он, — именно в Лондоне я всегда чувствую себя не в своей тарелке. Сейчас я здесь…

Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему меня так заинтересовала эта книга. Четвертое измерение… я никогда о нем ничего не слышал, но этот Уэллс, похоже, все о нем знает. Вы производите впечатление человека образованного. Не ошибусь, если предположу, что вы учились в колледже или даже в Оксфорде… Было бы интересно узнать, что вы думаете обо всем этом?

— Я уверен, что вы и сами все понимаете, — ответил сэр Уимзи, — похоже, ваш доктор был абсолютно прав. Нервы — и ничего более.

— Но мне, оказавшемуся в столь ужасном положении, от этого становится не легче, ведь этот диагноз не объясняет ничего из того, что со мной произошло. Знаете, я не верю в дьявола и во всякие подобные вещи, возможно, не я один страдаю от таких видений. Мне хотелось бы знать только одно: неужели ничего нельзя сделать? Поверьте, это так меня угнетает… Никогда не знаешь, что может с тобой случиться в следующий раз…

— На вашем месте я все же не стал бы так беспокоиться, — сказан сэр Уимзи. — Я бы продолжал проводить больше времени на свежем воздухе. Может быть, вам стоит жениться? Думаю, вы почувствовали бы себя спокойнее, зная, что вы не один. Ведь эти навязчивые сны могут повториться…

— Да-да, вы правы. Я тоже думал об этом. Но… не читали ли вы в газете на днях о том ужасном случае? Представляете, мужчина, находясь в состоянии сна, задушил свою жену? А теперь представьте, что на его месте мог оказаться я — не дай бог испытать такой ужас, что может быть хуже?

Покачав головой, он погрузился в размышления, пристально глядя на огонь. Лорд Уимзи, не смея прерывать его размышлений, встал и направился в бар. Войдя, он увидел, что хозяин отеля, официант и барменша, склонившись над вечерней газетой так близко, что их головы почти соприкасались, что-то оживленно обсуждали. Услышав приближающиеся шаги сэра Уимзи, они немедленно прервали свое занятие и посмотрели на него с явным интересом…

Минут через десять лорд Уимзи вернулся в гостиную отеля — и уже не застал там своего рыжеволосого собеседника. Взяв оставленную на кресле свою куртку, он поднялся в свой номер. Продолжая о чем-то размышлять, лорд Уимзи медленно разделся, надел пижаму и халат и только затем достал из кармана куртки сегодняшний номер «Ивнинг Ньюз». На первой полосе была напечатана заметка, которую наш детектив начал внимательно изучать. Наконец быстро поднялся и, осторожно приоткрыв дверь своего номера, вышел в коридор. Здесь было пусто и темно. Уимзи включил фонарик и крадучись пошел по коридору, внимательно рассматривая обувь, оставленную у дверей для чистки. Наконец, остановившись подле одной двери, осторожно толкнул ее. Заперто. Тогда он тихонько постучал в дверь. Она открылась — и высунулась всклокоченная рыжеволосая голова.

— Разрешите на минуту войти? — шепотом произнес лорд Уимзи.

Мужчина отступил на шаг назад, как бы приглашая войти.

— Что случилось? — удивленно спросил мистер Дакворти.

— Я хочу поговорить с вами. Ложитесь в постель, наш разговор займет некоторое время.

Мистер Дакворти испуганно посмотрел на сэра Уимзи и, не задавая никаких вопросов, лег, укрывшись одеялом. Сэр Уимзи аккуратно разгладил складки на своем халате, уверенным движением поправил монокль и присел на край кровати. Несколько минут он смотрел на мистера Дакворти, не говоря ни слова, затем произнес:

— Послушайте, вы рассказали мне сегодня странную историю. Но почему-то я вам поверил. Возможно, это в очередной раз доказывает, какой же я осёл. Но уж таким я родился, поздно переделывать. Доверчивая натура, знаете ли. Ну да ладно. Скажите-ка мне лучше: вы видели сегодняшнюю вечернюю газету?

Он буквально сунул «Ивнинг Ньюз» в руки мистера Дакворти и стал ожидать, когда тот прочитает заметку. Напряженная поза лорда Уимзи выдавала состояние большого внутреннего напряжения.

На первой полосе находился снимок. Под ним жирным шрифтом в рамке для привлечения внимания было напечатано следующее:

Полиция Скотленд-Ярда разыскивает человека с фотографии, найденной в сумочке задушенной мисс Джесси Хейнс. Ее тело было обнаружено на Барнс-Коммон в прошлый четверг утром. На обороте фотографии надпись: Д.Х. с любовью от Р.Д. Всех, кто узнал человека на снимке, просим немедленно сообщить об этом в Скотленд-Ярд или любой расположенный поблизости полицейский участок.

После того как мистер Дакворти закончил читать заметку, его лицо стало белым как полотно, и лорд Уимзи стал опасаться, как бы рыжеволосый не потерял сознание.

— Ну, что скажете? — спросил Уимзи.

— Боже мой! Боже мой! Я всегда знал, что нечто подобное рано или поздно случится! Но, клянусь, я не имею к этому никакого отношения. — Мистер Дакворти был настолько испуган, что был не в состоянии унять охватившую его нервную дрожь. — У меня нет ни малейшего сомнения в том, что человек на фотографии — это я. Но как она попала туда — не представляю! Последний раз я фотографировался много лет назад, да и то вместе со своими сослуживцами. Но, сэр, клянусь Богом, я ни в чем не виноват. Хотя я вам уже говорил, что у меня бывают провалы памяти — и я просто не помню, где и с кем я был и что делал…

Лорд Уимзи между тем стал внимательно, сквозь монокль, изучать лицо на газетном снимке.

— Так, нос ваш. У вас имеется небольшая горбинка — то же и на фотографии. Левое веко слегка полуопущено… это также совпадает. Слева на лбу, похоже, какая-то небольшая выпуклость — но я думаю, это из-за некачественной печати.

— Нет! — закричал мистер Дакворти и быстрым движением отбросил со лба свои непослушные волосы. — Видите, у меня она тоже есть, поэтому я прикрываю ее волосами, чтобы она не бросалась в глаза.

Лорд Уимзи не мог этого отрицать: стоило мистеру Дакворти убрать со лба прядь волос, как сходство с фотографией из газеты стало еще более поразительным.

— Да, посмотрите, и у губ изгиб точно такой же.

— Это мне досталось от матери, мы с ней были похожи.

— А теперь наклоните голову немного влево. Очень привлекательная асимметричная улыбка. Я всегда думал, что на лице вашего типа она именно такой и должна быть. Хотя я встречал людей, которым такая ухмылка придавала поистине зловещий вид.

Мистер Дакворти через силу улыбнулся.

— А с Джесси Хейнс вы знакомы?

— Нет, сэр, если иметь в виду мое нормальное состояние. Никогда не слышал о ней, за исключением… ну да, конечно, за исключением того, что я читал в газетах о тех убийствах. Ну, о тех задушенных — о боже! — Он вытянул перед собой руки и долго смотрел на них, не смея отвести полного горести и скорби взгляда. — Скажите, что же мне делать? Если бы я мог куда-нибудь исчезнуть…

— Я уверен, что это невозможно: вас опознали в баре отеля. Думаю, через несколько минут полиция уже будет здесь. О нет, не делайте этого, — сказал лорд Уимзи, останавливая мистера Дакворти, попытавшегося встать с кровати. — Я думаю, что, предпринимая попытку исчезнуть, вы тем самым только усугубите свое положение. Успокойтесь и постарайтесь ответить на мои вопросы. Прежде всего знаете ли вы, кто я? А впрочем, откуда? Меня зовут Уимзи, лорд Питер Уимзи…

— Детектив?

— Детектив, если вам так больше нравится. А теперь послушайте меня. Я хочу знать, где вы жили в Брикстоне?

Мистер Дакворти назвал адрес.

— Ваша мать умерла. Есть ли у вас другие родственники?

— Была тетя. Я называл ее тетя Сьюзен. Она жила где-то в Суррее, но в последний раз я видел ее, когда был еще ребенком.

— Замужем?

— Да-да. Миссис Сьюзен Браун.

— Хорошо. Вы в детстве были левшой?

— Да, сначала был, но потом мать меня отучила. Заставляла есть и писать только правой…

— Но эта склонность вернулась к вам после воздушного налета, если я не ошибаюсь. Вы в детстве чем-нибудь болели? Я имею в виду, лечил ли вас доктор?

— Корью, когда мне было четыре года.

— Помните имя доктора?

— Нет, меня отправили в больницу.

— Ну да, конечно. И еще. Вы случайно не помните имя парикмахера в Холборне?

Вопрос прозвучал настолько неожиданно, что поставил мистера Дакворти в тупик. Но, подумав, он ответил, что того звали Биггс, а может быть, и Бриггс.

Какое-то время лорд Уимзи молчал, о чем-то размышляя, а затем спросил, какое имя мистер Дакворти получил при крещении. Узнав, что мальчику дали имя Роберт, он вновь погрузился в размышления и затем задал последний вопрос:

— И вы по-прежнему утверждаете, что не причастны ни к одному из этих убийств?

— В этом я вам клянусь, но лишь настолько, насколько сам могу об этом знать. Вы же все понимаете. О боже! Если бы только у меня была возможность доказать свое алиби! Это мой единственный шанс. Но я боюсь, сэр, а вдруг я и есть тот человек, который совершил все эти преступления? Как вы думаете, в этом случае меня повесят?

— Нет, не повесят, если вы сможете доказать свою непричастность ко всем этим делам, — сказал Уимзи, а про себя подумал: может случиться так, что его новый знакомый проведет остаток жизни в тюрьме — в Бродмуре.

— А хотите знать мое мнение? — вдруг решительно произнес мистер Дакворти. — Если я действительно всю свою жизнь убивал людей, сам того не зная, будет справедливо, если меня повесят. И хватит об этом говорить! Не могу больше думать об этом!

— Послушайте, но ведь может оказаться так, что вы ничего этого и не делали.

— Мне тоже хочется в это верить. Что там за шум? В коридоре…

— Это полиция, — уверенно ответил лорд Уимзи. Услышав стук в дверь, он подошел к двери и открыл ее.

Хозяин отеля вошел в комнату первым и был неприятно удивлен, увидев сэра Уимзи.

— Входите-входите, господа, — радушно пригласил детектив. — Чем мы можем быть вам полезны?

— Я умоляю вас, если желаете помочь — не поднимайте шума, — явно беспокоясь за репутацию своего заведения, попросил хозяин отеля.

Сержант полиции, не обращая внимания на присутствующих, широкими шагами пересек комнату и встал напротив кровати, на которой продолжал лежать дрожащий от страха мистер Дакворти.

— Мистер Дакворти, — произнес он, — простите нас за столь поздний визит, но вы, наверное, уже знаете из газет, что мы ищем человека, описание которого совпадает с вашим. Мы бы хотели…

— Я этого не делал! — в исступлении закричал мистер Дакворти. — Я ничего об этом не знаю… У меня нет никакой жены Джесси Хейнс!..

Офицер достал свою записную книжку и записал: «Прежде чем ему был задан вопрос, он произнес: „Я этого не делал“».

— А мне почему-то кажется, что вы все знаете, — сказал сержант.

— Вы не ошиблись, — ответил лорд Уимзи, — незадолго до вашего прихода мы как раз обсуждали это дело.

— Обсуждали это дело? Я не ослышался? А с кем, позвольте узнать, я разговариваю, сэр?

Последнее слово сержанту далось явно нелегко: лорд Уимзи так выразительно посмотрел на него сквозь монокль, что, казалось, пригвоздил его к полу.

— Я ужасно сожалею и приношу извинения за то, что не имею при себе визитной карточки. Позвольте представиться: лорд Питер Уимзи.

— Да, да! — сказал сержант тоном, в котором явно слышалась растерянность. — Могу ли я попросить вас, милорд, поделиться с нами своими соображениями по этому делу?

— Конечно, сержант, но вы прекрасно знаете, что я могу говорить об этом деле, только если захочу сам. Так вот, я заявляю, что абсолютно ничего не знаю об убийстве. Что же касается участия в преступлении мистера Дакворти, я знаю об этом не более того, что он сам счел нужным мне рассказать. Я уверен, что он подтвердит мои слова, если вы любезно его об этом попросите. И никакого допроса с пристрастием. Надеюсь, сержант, вы понимаете, о чем я говорю.

— Но спрашивать мистера Дакворти о том, что он знает по этому делу — не более чем мой профессиональный долг, — сказал сержант, с трудом сдерживая раздражение.

— Я с вами абсолютно согласен, — ответил Уимзи. — Не сомневайтесь, будь я на вашем месте, я поступил бы точно так же. И долг мистера Дакворти как законопослушного гражданина отвечать на все ваши вопросы. Но не кажется ли вам, господа, что уже достаточно поздно? Предлагаю отложить все до утра. Мистер Дакворти никуда не исчезнет, я ручаюсь за это…

— А я в этом не уверен, — возразил сержант.

— Что касается меня, то я не испытываю ни малейшего сомнения по этому поводу. Более того, ручаюсь за него и обещаю лично сопроводить его туда, куда вы сочтете нужным. Договорились? Я полагаю, что сейчас у вас нет никаких оснований для предъявления ему обвинения.

— Пока нет, — ответил сержант.

— Замечательно. Учитывая, что все так удачно складывается, я предлагаю выпить. Надеюсь, вы не будете возражать?

Казалось, невозможно устоять перед той искренностью и любезностью, с какой сэр Уимзи сделал свое предложение. Но сержант отказался, даже не пытаясь скрыть неприязнь, которую вызывал в нем этот аристократ.

— Бросили? — голосом, полным сочувствия, спросил Уимзи. — Плохо. Печень? Или, может быть, почки?

Сержант ничего не ответил.

— Ну что ж, господа, приятно было с вами познакомиться, — продолжил лорд Уимзи. — Если вы не возражаете, давайте продолжим наше общение завтра. Мистера Дакворти вы без труда сможете найти в гостиной отеля. Я думаю, продолжить беседу там будет удобнее, чем у вас в участке — месте, мало располагающем к приятному общению. А теперь, господа, когда мы все обсудили, не угодно ли вам будет удалиться? Благодарю. Спокойной вам ночи.

Чуть позже, проводив гостей до выхода и убедившись, что они покинули отель, Уимзи вернулся в номер мистера Дакворти.

— Послушайте, — сказал детектив, — завтра я еду в город, для того чтобы постараться вам помочь. Первое, что я сделаю утром, — пришлю к вам адвоката. Расскажите ему то же, что рассказали и мне. Полиции же не говорите больше того, что она вам позволит. Запомните: до тех пор, пока они не предъявят вам обвинения, они не имеют права заставлять вас давать показания, а тем более вести в участок. Если все-таки обвинение будет предъявлено, спокойно езжайте в полицию, но ничего там не говорите. И что бы вы на самом деле ни сделали — не вздумайте бежать. Этим вы только докажете свою виновность.

На следующий день, в 12 часов, лорд Уимзи направлялся вниз по Холборн-стрит с целью найти парикмахерскую. Благодаря описанию, сделанному мистером Дакворти, он без труда нашел ее. На входной двери действительно находилось длинное зеркало, на котором наискось, довольно небрежно, золотыми буквами было выведено имя владельца заведения — Бриггс. Прежде чем войти внутрь, Уимзи, не испытывая ни малейшего удовольствия, принялся пристально рассматривать свое отражение в зеркале.

— Осмотр места происшествия под номером один, — произнес он вслух, машинально поправляя свой галстук. — Или я введен в заблуждение, или эта загадка связана с четвертым измерением. Как же неприятно чувствовать себя глупцом! Но то, что эта дверь зеркальная, — лично у меня не вызывает ни малейшего сомнения. Интересно, было ли так всегда? Вперед, Уимзи, вперед! Нет, я не вынесу, если меня вновь станут брить. Думаю, лучше подстричься.

Он толкнул дверь салона, не отрывая решительного взгляда от своего отражения в зеркале, как будто желая Убедиться в том, что оно не сыграет с ним прескверную Шутку.

Разговор с парикмахером протекал довольно непринужденно, и собеседники успели коснуться многих тем, но только один фрагмент их беседы заслуживает того, чтобы быть воспроизведенным здесь полностью.

— Давно у вас не был, — сказал лорд Уимзи. — Да-да, за ушами сделайте короче. Если не ошибаюсь, вы сделали ремонт.

— Вы правы, сэр. Согласитесь, получилось довольно неплохо?

— А зеркало на двери снаружи у вас тоже новое?

— Да что вы! Оно уже было здесь, когда я пришел сюда работать.

— Неужели? Это значительно дольше, чем я предполагал. Вы хотите сказать, что три года назад оно тоже было здесь?

— В этом, сэр, можете не сомневаться. Парикмахерская принадлежит мистеру Бриггсу уже десять лет.

— Вместе с зеркалом?

— О да, сэр.

— В таком случае с моей памятью что-то происходит. Вероятнее всего — начало старческого склероза. Да, все-все проходит, юность не вернешь… Нет, благодарю вас. Сегодня я не хочу закрашивать седину. Если уж она появилась, я полагаю, нет смысла ее скрывать. Электрическая расческа тоже не требуется. В моей жизни и без нее достаточно волнений.

То, что сидело внутри него, никак не давало ему покоя. Чувство было настолько сильным, что, выйдя из парикмахерской и продолжая размышлять о странностях этого дела, лорд Уимзи не заметил, как прошел несколько ярдов в обратном направлении. То, что он увидел, заставило его остановиться и удивленно замереть. Перед ним была стеклянная дверь чайного магазина, расположенного в другом конце галереи. И то, что имя владельца тоже было написано золотыми буквами, было не менее удивительным совпадением. Надпись на двери гласила: «Магазин чая Бриджет». Постояв несколько минут в нерешительности, Уимзи вошел внутрь. Он подошел к кассирше, сидевшей за маленьким стеклянным столиком, и, представившись журналистом, спросил, не припомнит ли она случая, когда несколько лет назад какой-то мужчина потерял сознание на пороге этого магазина.

Но девушка работала здесь всего три месяца и, естественно, ничего такого рассказать не могла, но предположила, что одной из продавщиц, возможно, удастся припомнить нечто подобное. Пригласили продавщицу, и та, на удивление быстро, вспомнила похожий случай. Лорд Уимзи поблагодарил девушек за помощь, обошедшуюся ему в полкроны, и радостно покинул магазин.

Следующим пунктом его посещения значился Кармелит-Хаус. В любой редакции, расположенной на Флит-стрит, у него были знакомые, поэтому попасть в архив, где хранились фотографии, для него не представляло большого труда. После того как оригинал фотографии Р.Д. был найден, Уимзи принялся рассматривать ее так внимательно, как будто надеялся увидеть на ней то, чего до него не заметили другие. После этого он решил, что найти фотографа по имени и выяснить, каким образом снимок попал в архив, лучше всего в Скотленд-Ярде. Туда он и отправился.

Там все оказалось еще проще. Старший инспектор Паркер был ближайшим другом лорда Уимзи, и на запрос, сделанный от его имени, был незамедлительно получен ответ. Имя фотографа стояло внизу снимка в газете. Найти его салон тоже оказалось делом несложным, и Уимзи лишний раз убедился, как легко благодаря его известному имени удается получать всю необходимую информацию.

Как он и предполагал, после Скотленд-Ярда делать ему здесь было нечего: узнать что-либо новое ему так и не Удалось. Снимок был сделан года два назад, и владелец салона не мог припомнить ничего особенного, что могло быть связано с изображенным на снимке человеком. Это был небольшой фотосалон, в котором делались дешевые фотографии.

Уимзи попросил показать ему негатив интересующего его снимка, который после непродолжительных поисков удалось найти в одной из многочисленных коробок.

Положив негатив на стол, Уимзи принялся тщательно изучать его и только затем достал из кармана номер «Ивнинг Ньюз», где была напечатана фотография.

— Взгляните на это, — сказал он.

Хозяин салона посмотрел на фотографию, затем перевел взгляд на негатив и сказал:

— Я обескуражен, но это просто удивительно!

— Я полагаю, это делалось с помощью увеличителя.

— Да. И он, судя по негативу, был установлен неправильно. Надо же было такому случиться! Вы знаете, сэр, мы стараемся выполнять работу быстро, и я допускаю, что работа была сделана небрежно именно по этой причине. Мне необходимо выяснить, как такое могло случиться.

— Сделайте мне снимок с этого негатива, — попросил Уимзи.

— Конечно, сэр. Одну минуту.

— И отправьте один в Скотленд-Ярд.

— Да, сэр. Вы не находите, что все это достаточно странно? Меня немало удивляет тот факт, что клиент этого не заметил. Мы, как правило, снимаем человека с трех или четырех положений.

— Буду чрезвычайно признателен, если вы найдете и остальные негативы, я бы и их взял на время.

— Боюсь, здесь я ничем не смогу вам помочь. Я уже пробовал их искать, но безрезультатно. Уверен, что из всех снимков был оставлен именно этот негатив, а все остальные уничтожены. Понимаете, сэр, у нас нет возможности хранить такое большое количество. Но я могу сделать вам три отпечатка с этого.

— Прекрасно. И чем быстрее, тем лучше.

— Сэр, но они будут готовы не раньше, чем через час или два. Меня продолжает удивлять то, что клиент не пожаловался.

— На мой взгляд, в этом как раз и нет ничего удивительного, — ответил Уимзи. — Он, вероятно, подумал, что именно на этой фотографии было запечатлено удивительное сходство. Для него так оно в действительности и было. Понимаете, он всегда мог видеть свое лицо только в одном ракурсе. Эта фотография, где правая и левая стороны лица оказались перевернутыми, — как бы и есть то лицо, которое он видел в зеркале каждый день и которое он мог бы узнать как свое собственное. Вот и все объяснение.

Сославшись на целый ряд неотложных дел, лорд Уимзи покинул салон. Затем последовал короткий визит в Сомерсет-хаус, после чего он решил, что на сегодня достаточно, и отправился домой.

Наведение справок в Брикстоне по адресам, указанным мистером Дакворти, в конечном счете все же дало положительные результаты: сэру Уимзи удалось выйти на след людей, которые помнили и его самого, и его мать. Одна старая женщина, державшая маленькую овощную лавку на той же улице лет сорок назад, очень хорошо помнила все, что касалось этой семьи. Как и у большинства неграмотных людей, ее память была на удивление хорошей: ей непостижимым образом удавалось помнить все события так, как будто они произошли только вчера.

— Это было тридцать два года назад. Был Михайлов день, когда они приехали. Очень хорошо ее помню: такая привлекательная молоденькая женщина. Моя дочка ждала первенца и с удовольствием возилась с ее малышом.

— А разве мальчик был рожден не в Брикстоне?

— Нет, сэр. Где-то на юге, но я не помню, чтобы она говорила, где именно, — где-то недалеко от Ньюкасла. Она была очень тихой, знаете, себе на уме, никогда ни с кем не разговаривала. Даже с моей дочкой, а уж ей-то больно интересно было узнать о том, как проходили роды. Но миссис Дакворти много об этом не рассказывала, говорила, что роды у нее были трудные. Ей давали хлороформ, поэтому она плохо помнит, но я думаю, она просто не хотела об этом вспоминать. Ее муж, тоже хороший человек, часто просил меня не напоминать ей об этом. То ли она была напугана родами и продолжала страдать, только деток у нее больше не было… Я говорила ей, что если бы она родила девятерых, как я… Но она ничего не отвечала, только улыбалась в ответ.

— Я уверен, что с детьми у вас было немало забот, но, хочу заметить, выглядите вы, миссис Харботл, цветущей женщиной, — сделал ей комплимент сэр Уимзи.

— Знаете, сэр, я слежу за своим здоровьем. Хотя надо признать, что стала полнее, чем когда-то была. Каждый из девяти что-нибудь добавил к моей фигуре. А ведь вы не поверите, сэр, что в девушках моя талия была всего восемнадцать дюймов.

— А вы случайно не помните, сколько было ребенку, когда миссис Дакворти приехала в Брикстон?

— Три недели от роду, ну истинный ангелочек, и на головке было много волос. Сначала волосики были темные, а потом стали ярко-рыжими, такие вы редко у кого увидите — цвета моркови. Мальчик не был похож ни на мать, ни на отца. Она говорила, что он пошел в родственников по ее линии.

— А еще кого-нибудь из этой семьи вам не приходилось видеть?

— Только ее сестру, миссис Сьюзен Браун. Знаете, такая высокая, мрачная женщина. По лицу было заметно, что она бесчувственная и черствая — совсем не такая, как ее сестра. Жила в Ившеме, насколько я помню. Одно время я покупала у них зелень. Так вот, у нее головка была такая маленькая, как пучок спаржи. Чопорная такая дама.

Сэр Уимзи нашел способ, как отблагодарить женщину, и успел на ближайший до Ившема поезд. Он уже испытывал не только интерес, но и огромное желание узнать, как далеко его может завести это расследование. Но, узнав, что миссис Сьюзен Браун является весьма известной и уважаемой в городе особой, символизировавшей собой опору методистской церкви, лорд Уимзи испытал истинное облегчение. Миссис Браун удалось сохранить прямую осанку. Ее гладкие темные волосы, разделенные на прямой пробор, были стянуты на затылке в тугой узел. Глядя на нее, нельзя было не вспомнить миссис Харботл, сравнившую миссис Браун с пучком спаржи, — и правда, дама была широка внизу и узка в плечах. Встретив сэра Уимзи с холодной вежливостью, она сразу же заявила, что ей нечего сказать о своем племяннике, так как она о нем ничего не знает. Намек Уимзи на то, что тот ныне находится в довольно затруднительном положении и даже в опасности, казалось, ее не удивил.

— В нем дурная кровь, — сказала она. — Моя сестра Хетти была добрее, чем ей следовало быть.

— Знаете, миссис Браун, далеко не у всех людей сильный характер, поэтому я думаю, что те, кто все же таковым обладает, получают возможность испытать чувство огромного удовлетворения. Признаться, мне не хотелось бы докучать вам пустой болтовней, и чтобы не отнимать ваше время — позвольте мне сразу изложить суть проблемы. В журнале регистрации в Сомерсет-хаус я обнаружил, что ваш племянник, Роберт Дакворти, был рожден в Саутворке, а его родителями записаны Альфред и Хэстер Дакворти. Как все было прекрасно задумано! Конечно, их поступок вполне можно объяснить определенными человеческими мотивами, но ведь что-то у них сразу пошло не так. Поправьте меня, если я ошибаюсь.

Миссис Браун положила свои морщинистые руки на край стола, и Уимзи заметил, как в ее темных колючих глазах загорелся тревожный огонек.

— Я не хочу вас беспокоить, мэм, но на чье же имя тогда был зарегистрирован другой ребенок?

Он заметил, как задрожали ее руки, но, когда она заговорила, ее голос звучал уверенно и строго:

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

— Ужасно сожалею. Я всегда полагал, что не умею быть достаточно убедительным. С этим ничего не поделаешь. Но ведь мальчиков было двое, не так ли? На чье имя был зарегистрирован другой? Не хочу вам докучать, но это действительно очень важно.

— Что заставило вас предположить, что мальчиков было двое?

— Я не предполагаю, а знаю точно. Неужели вы думаете, что я стал бы вас тревожить своими предположениями? Я знаю точно — был еще один мальчик. Что стало… а впрочем, я более или менее знаю, что с ним произошло.

— Он умер, — поспешно ответила она.

— Не люблю возражать, — сказал Уимзи, — на мой взгляд, это весьма непривлекательная черта. Но вы прекрасно знаете, что он не умер. Он жив и сейчас. Я только хочу знать его имя.

— А почему, сэр, я должна вам что-то рассказывать?

— Потому, — ответил лорд Уимзи, — что мне придется говорить о вещах не столь приятных для вашего утонченного вкуса, и если вы это простите мне, то я скажу, что было совершено преступление и подозрение падает на вашего племянника Роберта.Так или иначе, но мне удалось выяснить, что это преступление совершил не он, а его брат. Вот почему я хочу его поймать, неужели вам это непонятно? Вы не представляете, какое внутреннее облегчение я бы испытал, окажи вы мне помощь, мэм. В противном случае я буду вынужден идти в полицию, и вас привлекут к этому делу в качестве свидетеля. Мне действительно не хотелось бы увидеть вас в зале суда дающей свидетельские показания. Вы только подумайте: ваше доброе, незапятнанное имя будет фигурировать в этой неприятной истории. Неужели вам все это нужно? Если же нам удастся поймать брата быстро, то ни вы, ни Роберт никогда больше не столкнетесь с неприятностями подобного рода, гарантирую вам это.

Несколько минут миссис Браун сидела, погрузившись в тяжелые и мрачные размышления.

— Хорошо, — наконец-то сказала она, — я вам все расскажу.

Не прошло и нескольких дней, как Уимзи вместе с главным инспектором Скотленд-Ярда Паркером обсуждали детали дела, которое на тот момент было уже завершено.

— Конечно же, разгадка данного дела лежала на поверхности. Все сразу встало на свои места, стоило только услышать о том, что положение внутренних органов мистера Дакворти иное, чем у обычных людей.

— Несомненно, — поддержал инспектор. — Ничего проще и быть не могло. Но все-таки, не хотите ли вы мне рассказать, как вам удалось выстроить всю логическую цепочку? Неужели у всех близнецов такое расположение органов? И неужели все люди, имеющие такое же расположение внутренних органов, — близнецы?

— И да и нет. Непохожие близнецы, а также кое-кто из тех, кто как две капли похож друг на друга, могут быть вполне нормальными. Что же касается однояйцовых близнецов, то они получаются в результате деления одной клетки и могут быть похожи друг на друга так, как будто один является отражением другого. Это зависит от границы деления исходной клетки на части. Эту операцию можно провести и искусственно с помощью головастика или конского волоса.

Я где-то читал, что у людей с таким расположением органов, как у мистера Дакворти, обязательно должен быть похожий близнец. Поэтому пока бедный Р.Д. с ужасом рассказывал о «Студенте из Праги», мучился ночными кошмарами и рассуждал о четвертом измерении, я ожидал появления брата-близнеца.

Дело обстояло приблизительно так. Было три сестры по фамилии Дарт: Сьюзен, Эстер и Эмили. Сьюзен вышла замуж за человека по фамилии Браун; Эстер тоже вышла замуж, получив фамилию Дакворти; Эмили же выйти замуж не удалось. По иронии судьбы, которой полна наша жизнь, только одна из сестер — а ею была незамужняя Эмили — смогла родить ребенка. Она забеременела, и у нее врачи прощупали двойню.

Незадолго до родов Эмили поведала сестрам о своем горе (отец малышей, конечно же, исчез, не став дожидаться их рождения), родители сестер к тому времени уже умерли. Что касается Сьюзен, то она была женщиной очень крутого нрава. Более того, она вышла замуж за человека, социальное положение которого было гораздо выше ее собственного, и она вынуждена была прикладывать немало усилий, чтобы этому соответствовать. Узнав о положении своей сестры, она ограничилась прочтением цитаты из Библии и отказалась чем-либо помочь ей. У Эстер же было необычайно доброе сердце, она-то и предложила усыновить ребенка, когда он родится, и обещала воспитывать его как своего собственного. Ребенок родился, но, как я уже сказал, не один, а двое — братья-близнецы.

Для мистера Дакворти это был настоящий удар. Он не мог согласиться на усыновление сразу двух детей. Эстер было разрешено взять только одного малыша, и, будучи натурой очень доброй и мягкой, она взяла того, кто родился более слабым. Им оказался Роберт, близнец-отражение. Эмили, оставшись на руках со вторым ребенком и понимая, что долго скрывать правду в Англии ей не удастся, вскоре уехала в Австралию. Больше о ней никто ничего не слышал.

Близнец Эмили был записан на ее фамилию — Дарт, получив при крещении имя Ричард. Оба ребенка были прелестными существами. Роберт был записан сыном Эстер Дакворти — в те времена отсутствовали строгие правила, соблюдение которых требовало предоставления свидетельства о рождении, заверенного доктором или акушеркой. По этой причине записать ребенка на любое имя не составляло никакого труда. Чета Дакворти переехала в Брикстон, где Роберт и рос, выдаваемый ими за собственного ребенка.

Спустя какое-то время Эмили в Австралии умирает, и Ричард, которому уже исполнилось пятнадцать лет, возвращается в Англию. К тому времени он уже не был милым маленьким ребенком. Чтобы добраться в Англию, он был вынужден наняться на корабль и выполнять любую черную работу, ибо у него не было денег. А еще спустя два года их с Робертом дороги неожиданно пересекаются, и происходит это как раз в ночь воздушного налета.

Теперь уже не суждено выяснить: знала ли Эстер о том, что у Роберта необычное расположение внутренних органов? Так или иначе, ему об этом не сказали. Я полагаю, что шок, явившийся результатом взрыва, повлек за собой возвращение Роберта к естественной физиологической потребности быть левшой. Мне также кажется, что взрыв явился толчком и к амнезии, как правило, появляющейся во время сильного эмоционального потрясения. Вся эта ситуация неблагоприятно сказывалась на его физическом состоянии: он становился не только все более и более рассеянным, но все чаще впадал в сомнамбулическое состояние.

Я готов предположить, что Ричард каким-то образом обнаружил существование близнеца и попытался воспользоваться этим фактом. Именно это, на мой взгляд, и объясняет происшествие с зеркалом. Думаю, что в тот день Роберт просто ошибся дверью: перепутал вход в парикмахерскую с дверью магазина чая. Навстречу ему шел не кто иной, как Ричард, его брат, который, из страха быть замеченным, поспешно удалился. Безусловно, обстоятельства играли ему на руку — встреча произошла, но в том, что в тот дождливый день оба были одеты в плащи, а на голове одинаковые шляпы — не было ничего удивительного.

Теперь что касается фотографии. Нет никакого сомнения, что в момент печати с негатива фотографом была допущена ошибка. Но я ничуть не буду удивлен, если Ричард воспользовался этим, специально выбрал именно эту фотографию, возможно, уже тогда предполагая, каким образом он сможет ее использовать. А это значит, что ему было известно о необычном расположении органов у Роберта. Я, правда, не представляю, откуда, но могу предположить, что он провел личное расследование для выяснения своего происхождения. Возможно, какая-то информация просочилась из той части, где служил его брат, возможно, ходили странные слухи… Не буду настаивать на своих предположениях, это уже не имеет никакого значения.

В этом деле осталась еще одна странная вещь. И касается она того сна, в котором Роберт кого-то душил в ту самую ночь, когда, насколько мне удалось выяснить, именно Ричард задушил Джесси Хейнс. Утверждают, что похожие близнецы всегда хорошо чувствуют, что происходит друг с другом: каждый из них не только знает, о чем думает другой, они даже болеют одними и теми же болезнями в одно и то же время. Из двух братьев, как я уже сказал, Ричард был сильнее и, возможно, по этой причине он мог воздействовать на Роберта в гораздо большей степени, нежели Роберт на него. Не знаю почему, но я в этом уверен. Однако все это такая ерунда! Главное — вам удалось задержать Ричарда Дарта…

— Располагая уликами — это было сделать совсем нетрудно.

Уимзи поднялся и стал перед зеркалом поправлять галстук.

— И все-таки в зеркалах есть нечто необычное. Я бы даже сказал — немного потустороннее. Вы не находите?

История невероятного бегства лорда Питера Уимзи

— Тот дом, сеньор? — переспросил хозяин маленькой posada. — Тот дом принадлежит доктору из Америки, чья жена, да хранят нас святые, околдована. — Сказав это, он перекрестился, вслед за ним перекрестились его жена и дочь.

— Околдована? — сочувственно переспросил Лэнгли. Он был профессором этнологии, и это было его далеко не первое путешествие в Пиренеи. Однако ему еще ни разу не удавалось забираться так далеко: маленькая деревушка, как растение, привыкшее расти среди скал, крепко уцепилась за горные склоны, напоминающие плечи огромного каменного великана. Как животное, наделенное тонким чутьем, находит свою добычу, он разъезжал в поисках материала для своей новой книги о фольклоре басков. Проявляя осторожность, он попытался вновь заговорить со стариком, надеясь на продолжение его рассказа.

— И каким образом на женщину было наложено заклятье? — поинтересовался он.

— Да кто знает, — ответил хозяин, пожимая плечами. — Того, кто задает вопросы в пятницу, хоронят в субботу. Возможно, сеньор не откажется съесть свой ужин?

Лэнгли понял намек. Очередная попытка проявления интереса могла натолкнуться на упорное молчание. Немного позже, когда они лучше его узнают, возможно…

Обед за большим семейным столом состоял из блюда, к которому он уже хорошо привык — тушеного мяса, приправленного перцем, и неприятного на вкус местного красного вина. Хозяева говорили на языке басков, отличающемся от испанского и нигде в мире больше не существующем. Присутствие за столом английского ученого ничуть не смущало хозяев. Они говорили о трудной зиме и о молодом Эстебане Араманди, таком быстром и сильном прежде, а вот теперь ходит на костылях — упавший на ноги камень сделал его инвалидом; о том, что медведь задрал трех козлят ценной породы; о проливных дождях после засушливого лета. К шуму идущего уже не первый день дождя теперь еще добавился и неприятный вой ветра. Но Лэнгли бушующая за окном непогода волновала мало. Он знал и любил эту непостижимую и влекущую к себе во все времена года горную страну. И сейчас, сидя в этой скверной гостинице, он вдруг с нежностью подумал об университетской столовой в Кембридже, стены которой были обшиты дубом, — и улыбнулся. Его глаза, спрятанные за стеклами пенсне — неизменном атрибуте образованного человека, — засветились счастьем. Несмотря на звание профессора и поток приходящих на его имя писем, он был еще совсем молодым человеком. Для его коллег по университету оставалось непостижимой загадкой то, как такой всегда элегантный, любящий чистоту и аккуратность человек может проводить отпуск, трясясь по крутым горным тропинкам на ишаке, или есть чеснок. Они утверждали, что, глядя на него, в это просто невозможно поверить. Раздался стук в дверь.

— Это Марта, — сказала жена хозяина.

Она отодвинула засов, позволив порывам ветра, смешанным с дождем, ворваться в комнату и задуть свечу. Казалось, что пожилая невысокая женщина просто влетела в комнату из тьмы ночи вместе с ветром. Ее седые волосы клоками выбивались из-под теплого большого платка, в который она была укутана с головы до ног.

— Проходи, Марта, присядь и отдохни. Ужасная ночь. Да, посылка ждет тебя. Доминик принес ее из города сегодня утром. Выпей кружку вина или молока, прежде чем пойдешь назад, — пригласил хозяин.

Часто и тяжело дыша, женщина поблагодарила и села за стол.

— Как дома дела? Доктор здоров?

— Здоров.

— А она?

Дочь хозяина задала вопрос шепотом, боясь навлечь на себя гнев отца. Но тот, все же услышав, нахмурил брови и недовольно покачал головой.

— Как и обычно в это время года. До дня мертвых остался всего месяц. Святая Мария! Для бедного хозяина это ужасное горе, но он проявляет такое терпение, такое терпение…

— Да, он хороший человек, — подтверждая слова старухи, произнес Доминик, — и очень хороший врач. Но даже он не в состоянии исцелить ее от этого зла. А ты не боишься, Марта?

— А чего мне бояться? Мне дьявол не сможет причинить никакого вреда. Ему нечему завидовать: я некрасива, ума совсем нет, силы тоже уже не те. Да и святые мощи меня оберегают, я их всегда ношу с собой.

Ее морщинистые пальцы коснулись груди, где, вероятно, под многочисленными складками одежды хранился талисман.

— Вы пришли из того дома? — спросил Лэнгли. Она с подозрением посмотрела на него:

— Сеньор — иностранец?

— Это наш гость, Марта, — поспешно ответил хозяин. — Сеньор приехал из Англии, он ученый. Хорошо знает нашу страну и, как слышишь, говорит на нашем языке. Он путешественник, как и доктор из Америки, твой хозяин.

— А как зовут вашего хозяина? — поинтересовался Лэнгли. Он неожиданно подумал о том, что с доктором Из Америки, заживо похоронившим себя в таком глухом уголке Европы, должна быть связана какая-то необычная история, а может быть, и тайна. Возможно, он тоже был этнологом. В таком случае у них могло быть много общего.

— Его зовут Ветрелл. — Она повторила имя несколько раз, пока он понял ее.

— Ветрелл? А может быть, Ветролл? Случайно — не Стендиш Ветролл? — Внезапно он ощутил необычайное волнение.

Ему на помощь пришел хозяин.

— Да вот же посылка для него, — сказал он. — Я думаю, что там написано его имя.

Бандероль, представлявшая собою маленький пакет с наклейкой одной из лондонских аптек, была аккуратно запечатана и адресована Стендишу Ветроллу, эсквайру, доктору медицины.

— О господи! — воскликнул Лэнгли. — Как все это странно! Почти чудо! Мы же с ним знакомы. Я также хорошо знаю его жену….

Он замолчал. Присутствующие, глядя на него, молча перекрестились.

— Скажите мне, пожалуйста, — возбужденно продолжал Лэнгли, совершенно забыв об осторожности, — вы сказали о том, что его жена околдована — поражена какой-то болезнью, если я правильно вас понял. Та ли это женщина, о которой говорю я? Опишите ее Она высокая, красивая, с голубыми глазами и волосами золотистого цвета — похожа на Мадонну. Это она?

Все присутствующие молчали. Затем старуха неуверенно качнула головой и еле слышно пробормотала что-то. А дочь хозяина прошептала:

— Правда, все это истинная правда. Мы видели ее однажды. Она была именно такой, как описывает ее сеньор.

— Замолчи, — приказал ей отец.

— Что делать, все мы в руках Господа нашего, — сказала Марта.

Она встала и снова завернулась в свой большой платок.

— Одну минуту, — произнес Лэнгли. Он достал записную книжку, вырвал листок и быстро написал несколько строк. — Не передадите ли вы эту записку вашему хозяину? Я написал, что я его хороший знакомый, нахожусь сейчас здесь и прошу разрешения навестить его. Вот и все.

— Сеньор, но вы же не пойдете в тот дом? — со страхом прошептал старик.

— Если он не сможет принять меня у себя по какой-либо причине, я думаю, мы могли бы встретиться здесь. — Он дописал еще пару слов и, достав из кармана несколько монет, вместе с запиской подал их Марте. — Передайте, пожалуйста, ему эту записку.

— С большой охотой. Но сеньор будет осторожен? Хоть вы и иностранец, я надеюсь, вы верующий?

— Да, я христианин, — ответил Лэнгли.

Ему показалось, что старуха осталась довольна его ответом. Она взяла письмо, деньги, засунула их вместе с пакетом в карман своего платья. Затем уверенно и быстро направилась к двери. Лэнгли продолжал оставаться в глубокой задумчивости. Ничто не могло удивить его так, как услышанное здесь имя Стендиша Ветролла. Он думал, что событие, происшедшее три года назад, положило конец их знакомству. Кто бы мог подумать! Блестящий хирург, в расцвете лет и с отменной репутацией, — и Алиса Ветролл, это нежнейшее создание, самая прекрасная из всех женщин — здесь, в этом забытом Богом уголке на краю земли! При мысли о том, что он вновь может увидеть ее, его сердце учащенно забилось. Три года назад он Убедил себя в том, что будет разумнее, если перестанет встречаться с этой красивой и будто сделанной из фарфора женщиной. Безрассудное поведение уже давно в прошлом, — но он до сих пор не может забыть ее белый красивый дом на Риверсайд-драйв с павлинами и бассейном, позолоченной башенкой и прекрасным садом на крыше. Ветролл, сын старого Джереми Ветролла, автомобильного магната, был человеком богатым. Но что он делает здесь?

Память, не спрашивая согласия, возвращала его в прошлое. Джереми Ветролл, насколько ему было известно, умер, и все деньги наследовал Стендиш, ибо других детей у старика не было. Женитьба Стендиша наделала много шума: в свое время он выбрал в жены сироту, не имеющую ни имени, ни денег, привезя ее «откуда-то с Дикого Запада». Рассказывали какую-то невероятную историю о том, как он нашел ее, брошенную сироту, от чего-то там спас, от чего-то вылечил, оплатил ее обучение. Затем, когда ему было уже за сорок, а ей всего лишь семнадцать, он привез девушку домой и женился на ней.

Невероятно, но Ветролл живет здесь, оставив в Нью-Йорке дом, деньги, практику, хотя был одним из лучших хирургов. Стендиш Ветролл приехал жить сюда — на самый край цивилизации, где люди до сих пор продолжают верить в черную магию и с трудом произносят несколько слов на французском или на испанском языке, — сюда, в горную баскскую деревушку. Неожиданно Лэнгли пожалел о том, что отправил записку. Это могло показаться неприличным.

Хозяин с женой вышли на улицу: разыгравшаяся не на шутку непогода вызвала волнение домашних животных. Дочь что-то штопала, сидя у камина. Она не смотрела на Лэнгли, но он чувствовал, что ей не терпится с ним поговорить.

— Скажи мне, дитя, — начал он осторожно, — что за беда настигла этих людей, которые, может случиться, действительно окажутся моими знакомыми?

— О! — произнесла девчушка, быстро взглянув на дверь. Затем, наклонившись вперед, приблизилась к нему и, положив руки на шитье, тихо заговорила: — Сеньор, не ходите туда, послушайтесь моего совета. В это время года никто не остается в том доме, за исключением Томазо, у которого не все в порядке с головой, и старой Марты, которая…

— Что?

— Святая или что-то в этом роде, — торопливо проговорила она.

— Дитя, — сказал Лэнгли, — эта женщина, когда я был с ней знаком…

— Я расскажу вам, — быстро и решительно продолжала она, — но ничего не говорите моему отцу. Доктор привез ее сюда три года назад, был июнь месяц, и она выглядела именно так, как вы говорили. Была очень красивая. Она смеялась и разговаривала на своем языке, так как она не знала ни испанского языка, ни баскского. Но в ночь всех умерших… — Она перекрестилась.

— Накануне Дня Всех Святых, — мягко поправил ее Лэнгли.

— Да, я не знаю, что произошло, но она попала под влияние темных сил. Она изменилась. Она так ужасно кричала, что я просто не могу вам этого передать. И постепенно она стала такой, какая есть сейчас. Ее никто, кроме Марты, не видит, но она не будет с вами об этом разговаривать. Люди поговаривают, что сейчас в доме живет неизвестно что… — но это совсем не та женщина…

— Сумасшедшая?

— Это не сумасшествие. Это колдовство. Послушайте, два года назад на Пасху… ой, это не мой отец возвращается?

— Нет-нет, продолжайте!

— Так вот. Светило солнце. Ветер, дувший из долины, приносил звон колоколов, наполнявший душу необыкновенной радостью. Ночью в дверь постучали, отец вынужден был встать и, открыв дверь, замер, как будто увидел стоящую на пороге святую Деву Марию, очень бледную, ну прямо только что с иконы в нашей церкви. На ней был голубой плащ с капюшоном на голове. Рыдая, она показывала рукой на тропинку, ведущую в долину, и что-то говорила, но мы ничего не могли понять. Я тогда подумала, что она спасается бегством от самого царя Ирода. Отец решил пойти в конюшню и оседлать мула. В этот момент появился доктор. Он очень тяжело дышал, и я тогда еще подумала, что он, должно быть, очень быстро бежал. Увидев его, женщина прямо-таки забилась в истерике…

Лэнгли почувствовал, как его захлестывает волна негодования от мысли, что, если муж позволяет себе такое грубое отношение к жене, необходимо немедленно что-то делать. Тем временем юная девушка торопливо продолжала:

— Он сказал, — о, святая Дева Мария, — он сказал, что его жену околдовали. В период Пасхи до Вознесения Христа влияние дьявола теряет над ней свою власть, и она пытается бежать. Но после праздников колдовство снова вступает в силу, поэтому небезопасно разрешать ей покидать дом. Мои родители побоялись даже прикоснуться к ней. Они принесли святую воду и окропили мула, но дьявольская сила уже успела вселиться в него: он так сильно лягнул моего отца, что он хромал весь месяц. Доктор забрал свою жену, и с тех пор мы больше ни разу ее не видели. Даже старая Марта не всегда ее видит. Но каждый год злая сила то ослабевает, то вновь возвращается — дьявол особенно злобен накануне Дня Всех Святых. Сеньор, прошу вас, не ходите в тот дом, если вы дорожите своей душой. Тихо! Они возвращаются….

Лэнгли, конечно же, поговорил бы с девушкой еще, но отец, войдя в дом, бросил на них подозрительный взгляд. Взяв свечу, Лэнгли поднялся в свою комнату и на удивление быстро уснул. Но всю ночь ему снились волки: огромные, худые и черные, они сбегались со всех сторон, привлекаемые запахом крови.

Наутро следующего дня он получил ответ на свою записку:

Дорогой Лэнгли, да, это я, и, конечно же, очень хорошо Вас помню. Так мило, что Вы выразили готовность посетить нас здесь, в нашем изгнании. Боюсь, что, увидев Алису, Вы будете очень удивлены происшедшими с нею переменами, но я расскажу о наших злоключениях при встрече. Количество проживающих в нашем доме людей ограниченно в связи с тем суеверным ужасом, который обычно испытывают к тем, кто страдает серьезным заболеванием. Но если Вы сможете прийти к половине восьмого, мы смогли бы пообедать вместе. Марта покажет дорогу. Искренне Ваш.

Стендиш Ветролл.

Дом доктора был небольшой и очень старый. Выстроенный на самом краю обрыва, он, казалось, одной из своих сторон был просто приклеен к горе. Где-то совсем рядом оглушительно ревел невидимый речной поток. Сопровождаемый Мартой, Лэнгли вошел в мрачную комнату, в дальнем конце которой находился большой камин. Огромное кресло с большими широкими подлокотниками было придвинуто к огню очень близко. Марта, пробормотав что-то похожее на извинение и припадая на одну ногу, удалилась. Лэнгли остался стоять в темной комнате. Время от времени то ослабевая, то вспыхивая с новой силой, огонь бросал на стены и мебель причудливые отблески. Глаза Лэнгли постепенно стали привыкать к темноте, и он уже начал различать предметы: в центре комнаты стоял стол, накрытый к ужину, на стенах висели картины. Одна из них показалась ему удивительно знакомой. Подойдя поближе, он узнал портрет Алисы Ветролл, виденный им в Нью-Йорке. Это была одна из удачных работ модного в то время художника. Прелестное лицо, напоминающее своей свежестью цветок, улыбалось искрящейся и полной жизни улыбкой и, как будто приветствуя зрителей, чуть-чуть наклонилось вперед.

Неожиданно внимание Лэнгли привлек какой-то необычный звук. Не было ни малейшего сомнения, что он исходил со стороны камина. Треск поленьев и отблеск огня, казалось, что-то потревожили в комнате, и он услышал — или ему показалось, что он услышал, — какой-то странный звук, но теперь уже шедший из кресла. Лэнгли сделал шаг вперед и остановился. Звук повторился: теперь он ясно услышал неприятное рычание, чем-то напоминающее звериное. Но ни кот, ни собака не могли издавать подобные звуки, похожие одновременно и на причмокивание, и на странные всхлипывания. Эти звуки производили не просто неприятное, а жуткое впечатление. Спустя мгновение все стихло.

Лэнгли стал медленно пятиться к двери. То, что в комнате он находился не один, не вызывало у него ни малейшего сомнения, как, впрочем, не возникало и желания увидеть, кому же на самом деле принадлежали эти звуки. Более того, ему захотелось немедленно бежать прочь из этой комнаты, из этого дома. Тут в комнату вошла Марта, неся в руках большую старинную лампу. За ней следовал хозяин дома — Ветролл, приветствуя гостя радостной улыбкой.

Знакомый американский акцент… и в ту же минуту исчезли тревога и волнение, охватившие Лэнгли. Он с искренней радостью протянул руку.

— Не могу скрыть своего удивления, встретив вас здесь, — сказал он. — Начинаешь понимать, что мир действительно мал. И в эту на первый взгляд ничего не значащую фразу вкладываешь уже совсем иной смысл. Я искренне рад видеть вас, — произнес Ветролл.

Марта поставила лампу на стол и спросила, не пора ли подавать ужин. Ветролл ответил ей на смеси испанского и баскского языка.

— Я и не знал, что вы владеете баскским, — удивленно заметил Лэнгли.

— Это было совсем нетрудно. Здесь люди говорят только на нем. Но этот язык, безусловно, входит в область вашего интереса, если я не ошибаюсь?

— О да! Вы правы, — кивнул Лэнгли.

— Мне известно, что местные жители наговорили вам о нас много странного. Давайте поговорим об этом чуть позже. Что же касается этого дома, то я намерен сделать его удобным для проживания и даже не лишенным определенного комфорта. Хотя и сейчас мы чувствуем себя здесь совсем неплохо.

Лэнгли не мог упустить возможность и не поинтересоваться, как дела у миссис Ветролл.

— Алисы? Ах да! Я совершенно забыл, вы ведь еще ее не видели. — И он посмотрел на Лэнгли тяжелым взглядом. — Но я должен вас предупредить: она очень изменилась. Ведь раньше вы были большим поклонником моей жены.

— Как и многие другие, — заметил Лэнгли.

— В этом нет ни малейшего сомнения. А, вот и ужин. Поставь на стол, Марта. Я позвоню, когда мы будем готовы.

Пожилая женщина поставила блюдо на стол, сервированный, к величайшему удивлению Лэнгли, хрустальными бокалами и посудой из серебра, затем тихо удалилась. Не отрывая пристального взгляда от Лэнгли, Ветролл направился к креслу, стоящему у камина, и тихо произнес:

— Алиса, поднимайся, моя дорогая, и поприветствуй одного из своих бывших поклонников. Давай! Я уверен, встреча доставит удовольствие вам обоим.

Среди подушек что-то заерзало и захныкало. Ветролл, наклонившись вперед с нарочитой любезностью, помог встать тому, что находилось в кресле. Еще через секунду оно предстало перед Лэнгли.

Атласный халат с кружевными вставками золотистого цвета, собранный складками на толстом и сгорбленном теле, был изрядно помят. Бледное одутловатое лицо, рассеянный, блуждающий взгляд, из опущенных уголков приоткрытого рта струйкой текла слюна, наполовину лысый череп обрамляли висящие клоками давно не мытые волосы, напоминающие паклю на голове мумии, — вот такой предстала перед Лэнгли Алиса Ветролл.

— Давай, моя дорогая, поинтересуйся, как поживает мистер Лэнгли, — сказал Ветролл.

Создание часто заморгало, затем нечленораздельно произнесло что-то и в завершение протянуло Лэнгли свою безжизненную ручку.

— Все в порядке, она узнала тебя. Я так и думал. Пожми гостю руку, дорогая.

Испытывая отвращение, Лэнгли взял протянутую ему руку, которая оказалась холодной и влажной на ощупь и даже не отреагировала на его рукопожатие. Он отпустил руку, и она, безжизненно повиснув в воздухе, через секунду упала вниз.

— Я боялся, что вы расстроитесь, увидев ее в таком состоянии, — сказал Ветролл, продолжая пристально смотреть на него. — Я уже привык к ее виду, и на меня он не производит неприятного впечатления, как на посторонних людей. Но ведь вы для нас не посторонний, в определенном смысле, человек, не так ли? Ее болезнь называется преждевременным старением. Если вы не сталкивались с этим прежде, смотреть ужасно тяжело. Кстати, не нужно бояться того, что она вас услышит, она ничего не понимает.

— Расскажите, что же с ней случилось?

— Я точно не знаю. Все случилось постепенно. Естественно, я следовал всем рекомендациям врачей, но уже ничего нельзя было сделать. Поэтому мы и оказались здесь. Оставаться там, где все нас знали, мы не могли. Я, конечно же, отверг мысль о лечебнице. Алиса — моя жена, и вы помните — в болезни и здравии, в радости и в печали… ну и так далее. Приглашаю к столу, ужин давно остывает.

Он направился к столу, взяв под руку жену, у которой, как показалось Лэнгли, при виде еды радостно заблестели глаза.

— Садись, моя дорогая, и ешь. Марта приготовила очень вкусно, тебе должно понравиться. (Видите, это она понимает). Я полагаю, вы простите ее манеры. Прошу вас, не обращайте на нее за столом внимание.

Он повязал ей вокруг шеи салфетку и поставил перед ней глубокую миску. Она набросилась на еду, пуская слюни и жадно пожирая то, что в ней было, хватая руками и пачкая при этом лицо.

Место, которое отвели гостю за столом, находилось как раз напротив миссис Ветролл. Глядя на нее, Лэнгли испытывал глубокое отвращение, которое непостижимым образом притягивало и не отпускало взгляд.

Рагу из дичи, поданное на ужин, было превосходно, но Лэнгли не притронулся к нему. Виной тому было чувство гнева, раздражения и обиды не только на себя, но И на бедную женщину. Сидя за столом, она оказалась как раз под своим портретом, которым он еще совсем недавно любовался. И его глаза невольно сравнивали изображение прекрасной юной женщины с тем, что сидело перед ним, чавкая и тяжело сопя.

— Да, — произнес Ветролл, проследив за его взглядом, — разницы не заметить трудно. — Что касается его самого, он ел с большим аппетитом, получая от еды несомненное удовольствие. — Природа иногда поступает с нами зло.

— Но почему таким ужасным образом?

— Должен сказать, что сейчас она как раз в одном из своих самых плохих состояний. Но бывают времена, когда она имеет вполне нормальный вид. Люди, живущие в округе, не знают, что и думать по этому поводу. В их среде существует свое объяснение простого медицинского явления.

— Скажите, а есть ли хоть малейшая надежда на ее выздоровление?

— Боюсь, что нет. Такие заболевания не лечатся. Почему вы совсем ничего не едите?

— Я… Да нет, все в порядке. Просто для меня увиденное сегодня — полнейшая неожиданность.

— Да, конечно, я вас прекрасно понимаю. Выпейте глоток вина. Должен признаться, что мне не следовало вас сюда приглашать, но я, живя в этой глуши, не мог отказать себе в удовольствии встретиться и пообщаться с образованным человеком.

— Представляю себе весь ужас вашего положения.

— Знаете, я покорился своей судьбе. О, осторожнее, осторожнее! — То, что находилось с ними за столом, вывалило на стол остатки содержимого миски. Ветролл, проявляя удивительную выдержку и абсолютное спокойствие, собрал остатки еды в миску и только затем продолжил:

— Я гораздо легче переношу болезнь своей жены здесь, в этом глухом месте, где все кажется вполне естественным. Мои родители умерли. Не было ничего, что могло бы мне помешать поселиться здесь.

— Понимаю. А что с вашей собственностью в Штатах?

— Время от времени я езжу туда, чтобы следить за тем, как идут дела. Между прочим, я собираюсь уехать в следующем месяце и очень рад, что вы меня застали. Конечно, никто не знает, что мы живем здесь. Для всех наших знакомых — мы проводим время в Европе.

— А вы не консультировались по поводу Алисы у американских врачей?

— Нет. Мы как раз находились в Париже, когда появились первые симптомы. Это случилось буквально сразу же после вашего последнего визита. — Неожиданная вспышка эмоций, которая сопроводила эту фразу, и которой Лэнгли не мог дать объяснения, на мгновение сделала глаза доктора злыми. — Лучшие специалисты в этой области лишь подтвердили диагноз, поставленный мною. Так мы попали сюда.

Он позвонил, вошла Марта. Забрав рагу, она поставила на стол сладкий пудинг.

— Марта — моя правая рука, не знаю, что бы я делал без нее. Когда я в отъезде, она присматривает за ней не хуже матери. Я не могу сказать, что Алиса требует большого ухода. Но ее нужно кормить, следить за тем, чтобы ей было тепло, содержать в чистоте. Что касается последнего, то вы, вероятно, успели заметить, что это является делом весьма непростым.

Лэнгли постепенно начал чувствовать, что предмет и тема разговора вызывают у него раздражение. Это не ускользнуло от Ветролла. Но он, оставаясь внешне спокойным, продолжал:

— Я не буду скрывать, что иногда все происходящее действует мне на нервы. Но здесь ничего уже нельзя изменить. Расскажите лучше о себе. Чем вы были заняты последнее время?

С притворной живостью, на которую он только был способен, Лэнгли принялся рассказывать о своих занятиях. Они говорили до тех пор, пока несчастное создание, бывшее когда-то Алисой Ветролл, не стало сползать со стула, хныча и капризничая.

— Ей стало холодно, — сказал Ветролл. — Возвращайся назад к камину, дорогая.

Он быстро довел ее до камина, и она вновь погрузилась в кресло. Ветролл достал бренди и коробку с сигарами и предложил гостю.

— Как видите, я стараюсь не терять связь с внешним миром, — сказал он. — Получаю это из Лондона. Мне присылают последние номера медицинских журналов, интересующие меня статьи. Продолжаю писать книгу по своей теме. У меня также есть возможность заниматься экспериментами, под лабораторию можно занять любую из комнат. В этой стране приятно работать. Как долго вы собираетесь здесь пробыть?

— Думаю, что недолго.

— Если бы вы надумали здесь задержаться, я бы с радостью предоставил дом в ваше распоряжение на то время, пока я буду в отъезде. Поверьте, проживание здесь было бы гораздо удобнее, чем в posada, и на этот раз я не испытывал бы ни малейшей тревоги, оставляя вас одного вместе со своей женой — если учесть довольно специфические обстоятельства.

Он посмотрел на своего гостя и засмеялся. Было очевидно, что высказанное предложение его очень забавляло. Лэнгли молчал, от неожиданности не зная, что ответить.

— Но, Ветролл… — начал было он.

— Не сомневаюсь, что еще совсем недавно такая перспектива вам понравилась бы больше, чем мне. Я даже думаю, что было время, Лэнгли, когда вы охотно согласились бы жить с моей женой — моей женой.

Лэнгли вскочил со стула:

— Что за чушь вы несете, Ветролл?

— Я имею в виду тот день, когда на пикнике, прогуливаясь, вы вместе куда-то исчезли. Помните? Думаю, не забыли…

— Это чудовищно! — воскликнул Лэнгли. — Как вы можете позволять себе говорить такие вещи в то время, когда это бедное создание находится здесь?

— Да, бедняжка. Мой котеночек, на тебя нельзя смотреть без сожаления. — Он нагнулся над креслом. Казалось, что-то в его движениях ее напугало, она резко отшатнулась от него и вжалась в спинку.

— Черт возьми! — закричал Лэнгли. — Она вас боится! Что вы с ней сделали? Как она дошла до такого состояния? Я хочу знать: Вы проделывали над ней свои опыты?

— Успокойтесь! Я прекрасно понимаю, что ваше возбуждение вызвано состоянием, в котором вы ее нашли. Но я не позволю вам встать между мной и моей женой! Какая удивительная верность, Лэнгли! Я верю, что вы до сих пор ее желаете, как, впрочем, и раньше, когда вы наивно полагали, что я глух и слеп. Давайте, Лэнгли! Вы по-прежнему вынашиваете планы относительно моей жены? Не хотите ли поцеловать ее, лечь с ней в постель — моей прекрасной женой?

Потеряв голову от внезапно охватившей его ярости, Лэнгли замахнулся, чтобы ударить Ветролла по смеющемуся лицу. Но тот остановил его, удивительно легко перехватив руку. Чувствуя, что его охватила паника, Лэнгли вырвался и, спотыкаясь о мебель, бросился прочь, продолжая слышать за спиной противный смех Ветролла.

Поезд до Парижа был переполнен. Лэнгли удалось втиснуться в вагон в последний момент, и сейчас, сидя на чемодане в проходе вагона, обхватив голову руками, он пытался собраться с мыслями. Он спасался бегством. Но даже сейчас, когда со дня той ужасной встречи прошло немало времени, он не был уверен, что знает, от чего бежит.

— Извините, сэр, — послышался вежливый голос. Лэнгли поднял голову. Сверху сквозь монокль на него смотрел элегантный человек в сером костюме.

— Ужасно сожалею, что вынужден побеспокоить вас, — продолжал человек с моноклем. — Я только пытаюсь пробраться в свою милую конуру. Ужасно много людей, вам не кажется? В такие моменты я начинаю любить своих ближних меньше, чем когда-либо. Послушайте, вы не совсем хорошо выглядите. Может быть, вы почувствуете себя лучше в другом, более удобном месте?

Лэнгли объяснил, что у него не было возможности купить билет с местом. Человек на минуту задержал взгляд на изможденном и давно не бритом лице своего собеседника, затем сказал:

— Послушайте, а как насчет того, чтобы пойти со мной и отлежаться в моей каморке? Что-нибудь ели? Нет? Это неправильно. Топайте за мной, и мы раздобудем немного супа и чего-нибудь еще. Извините, что я говорю об этом, но вы выглядите так, как будто вселенная, которую вы держали на своих плечах, рухнула. Конечно, это не мое дело, но вам непременно нужно поесть.

Лэнгли чувствовал себя настолько больным и слабым, что у него не оставалось сил для протеста. Он послушно побрел по коридору за человеком в костюме, пока его аккуратно не втолкнули в купе вагона первого класса, где вышколенный слуга приготовил для него шелковую пижаму розовато-лилового цвета и предложил набор щеток с серебряными колпачками.

— Бруно, у этого джентльмена наблюдается полное отсутствие ощущений, — произнес человек с моноклем, — поэтому для успокоения его головной боли я предлагаю ему свою грудь. Попроси принести нам сюда тарелку супа и чего-нибудь выпить.

— Будет исполнено, милорд.

Лэнгли, чувствуя, что последние силы покинули его, в изнеможении упал на диван, но когда принесли еду, он стал есть и пить с такой жадностью, что слуга смотрел на него полным сочувствия взглядом: Лэнгли не мог припомнить, когда ел в последний раз.

— Я был страшно голоден. Накормить меня — было весьма благородно с вашей стороны. Извините меня за столь жалкий вид. Но это результат ужасного потрясения, перенесенного мною.

— Так расскажите мне обо всем, — мило улыбаясь, предложил незнакомец.

Несмотря на то, что его новый знакомый не производил впечатления человека особенно умного, он был внимательным и дружелюбным. Лэнгли неожиданно поймал себя на мысли, что было бы интересно узнать, какое впечатление может произвести вся эта история на человека, которого слуга называет «милорд».

— Да, но мы с вами совершенно незнакомы… — начал он.

— Пусть вас это не смущает, — ответил мужчина. — Для того и нужны не знакомые друг другу люди — можно рассказывать любые истории. Особенно в поездах, вы не находите?

— Я бы хотел… Дело в том, что я от чего-то сбежал. Все это довольно странно… это… знаете, мне бы совершенно не хотелось вас беспокоить.

Сев рядом, человек с моноклем мягко положил на плечо Лэнгли свою тонкую и изящную кисть.

— Послушайте, — сказал он, — если не хотите, вы можете ничего не рассказывать. Но моя фамилия Уимзи — лорд Питер Уимзи, и я очень люблю слушать странные и запутанные истории.

Была середина ноября, когда в деревне появился человек довольно загадочного вида. Высокий, с мертвенно-бледным лицом, он был молчалив, капюшон его черного плаща свисал, закрывая верхнюю часть лица. Его появление было окутано тайной.

Он предпочел не останавливаться в гостинице, скорее напоминавшей постоялый двор, а выбрал для проживания полуразрушенный дом высоко в горах. Все его имущество тащили на себе пять ослов. С ним прибыл слуга, своим мрачным обликом мало отличающийся от хозяина. Он был испанец, но довольно хорошо говорил на баскском языке, и когда возникала необходимость, становился для своего хозяина переводчиком. Он тоже был немногословен, его суровый внешний вид, а также скудная информация, которую он время от времени сообщал местным жителям, только усиливали атмосферу беспокойства и тревоги. Из ею слов следовало, что хозяин, являясь человеком ученым, все время проводит за чтением книг, не ест мяса, и трудно сказать, в какой из стран он еще не был; говорит на удивительном языке апостолов, даже беседовал со святым Лазарем после его воскрешения из мертвых; по ночам, когда в мире царит божественная гармония, в его кабинет слетаются ангелы, с которыми он беседует.

Эти рассказы пугали местных жителей настолько, что большинство из них старались обходить тот дом стороной, особенно по ночам; а когда бледный незнакомец, закутанный в черный плащ, спускался по горной тропинке, держа в руке одну из своих таинственных книг, матери заводили детей домой и истово крестились.

И как бы это ни показалось странным, именно ребенок был первым, кто познакомился с Колдуном. Младший сын вдовы Этчеверри, мальчик довольно смелый и любознательный, как-то вечером в поисках приключений решил пробраться в это нечестивое место. Он отсутствовал два часа. В это время его мать, испытывая ужасное беспокойство, обошла всех соседей, а также сообщила об исчезновении сына священнику, который проходил мимо, направляясь по делам в город. Но, к всеобщему удивлению, мальчик вернулся домой цел и невредим и рассказал довольно странную историю.

Близко подобравшись к дому Колдуна (какой смышленый ребенок), он забрался на дерево (о святая Дева Мария!) и увидел в одном из окон свет, движущиеся по комнате призраки и тени. Затем послышалась мелодия. Она была такой восхитительной, что, казалось, проникала в самое сердце, которое, выскочив из груди и поднявшись к звездам, пело вместе с ними. (О, Господь Всемогущий! Колдун вырвал у ребенка сердце!) Затем дверь дома открылась, и из него вышел Колдун в сопровождении призраков, которых мальчик уже видел в окне дома. У одного из них за спиной были крылья, как у серафима, и он говорил на незнакомом языке; карлик, ростом не выше вашего колена, с черным лицом и белой бородой, сидел у Колдуна на плече и что-то шептал ему на ухо. Божественная музыка продолжала звучать, становилась все громче и громче. Над головой Колдуна мальчик заметил бледное свечение, такой нимб он видел на иконах с изображением святых. (О Боже! Будь милостив к нам! А что было дальше?) Мальчик испугался и уже жалел, что не убежал раньше, но маленькое привидение-карлик заметило его, ловко запрыгнуло на дерево и стало быстро подбираться к нему. Мальчик попытался забраться повыше, соскользнул с дерева и упал на землю. (О, бедняжка, храбрый несчастный мальчик!)

Затем Колдун подошел к мальчику, поднял его и стал произносить какие-то непонятные слова. Место, которым он ударился, сразу же перестало болеть (чудо! чудо!). Колдун взял мальчика на руки и понес в дом. Внутри все блестело и сияло золотом. Как только привидения (их было девять) расселись у камина, музыка стихла. Слуга принес на серебряном блюде удивительные, напоминающие райские плоды, фрукты — очень вкусные и сладкие, а когда мальчик их съел, его напоили напитком из бокала, украшенного красными и голубыми драгоценными камнями. Да, чуть не забыл, — на стене висело большое распятие, а под ним лампада большая и запах приятный, как в церкви на Пасху.(Распятие в доме? Очень странно. Может быть, Колдун вовсе не нечестивец? Что же последовало дальше?)

Слуга Колдуна сказал мальчику, чтобы он перестал бояться, и спросил его имя, сколько ему лет и может ли он прочесть «Отче наш». После этой молитвы он прочитал молитву Богородице, затем отрывок из Credo. Но так как молитва была длинной, он забыл, что следовало за «ascendit in caelum». Колдун подсказал, и они вместе закончили чтение. Произнося слова молитвы, Колдун не корчился, и ничего сверхъестественного с ним не происходило. Слуга вновь стал расспрашивать мальчика о семье, и тот рассказал о смерти черного козленка и о том, что у сестры был жених, который оставил ее лишь потому, что у нее нет столько денег, сколько у дочери торговца. Услышав это, Колдун и его слуга стали между собой говорить о чем-то, а затем рассмеялись. Слуга сказал, что хозяин просит мальчика передать своей сестре следующее: где нет любви, там нет и богатства. С этими словами Колдун протянул вперед свою руку и из воздуха, прямо из воздуха, честное слово — взял одну, две, три, четыре, пять монет и подал их мальчику. Прежде чем взять деньги, мальчик перекрестил их и, увидев, что они не исчезли и не превратились в змей, взял их. Вот они!

После того как все убедились, что монеты действительно золотые, было решено последовать совету, данному одним из старейших жителей деревни, и поместить их на ночь под статую святой Девы Марии, предварительно окропив святой водой для еще лучшего очищения. На следующее утро деньги были предъявлены священнику, который вернулся из города поздно, да к тому же был не совсем трезвым после ночного собрания. Он также подтвердил, что это настоящие испанские монеты и поэтому одна из них может быть пожертвована на нужды церкви и ее молитвы во имя царствия Божьего, остальные могут пойти на мирские нужды, и в этом не будет ничего греховного. Затем святой отец поспешил в дом Колдуна и, вернувшись через час, сказал следующее:

— Дети мои, человек, живущий в том доме, такой же христианин, как и мы с вами, и говорит на языке веры. Наша беседа состояла из назиданий и нравоучений. Более того, он оказался очень богатым человеком, о чем свидетельствовало вино, которым он меня угощал. Я не заметил там присутствия ни привидений, ни удивительных призраков; но должен сказать, что распятие в действительности существует, как и книга Завета с картинами, выполненными в цвете. Это хороший и образованный человек.

С этими словами он удалился в свой дом при церкви, и той зимой в часовне Святой Девы Марии появилась новая напрестольная пелена.

После этого происшествия каждую ночь можно было наблюдать, как небольшая группа людей стоит на безопасном от дома расстоянии, слушая музыку, льющуюся из окон.

Прошло уже около месяца, как Колдун поселился в доме. Как-то вечером, сидя после ужина за столом, он разговаривал со своим слугой. Черный капюшон был сброшен, открыв для обозрения голову с редкими прилизанными волосами; пара довольно веселых серых глаз была полуприкрыта. Красно-зеленый попугай, сидя на спинке кресла, не мигая, смотрел на огонь.

— Время идет, Хуан, эта история достаточно забавна, как, впрочем, и все, что с ней связано, но мне бы хотелось знать, как обстоят дела со старой женщиной?

— Не беспокойтесь. Я уже несколько раз то там, то здесь, как будто невзначай рассказывал об удивительном исцелении и чудесах, совершаемых вами. Я думаю, она придет. Возможно, даже сегодня ночью.

— Слава Господу! Мне хотелось бы покончить с этим делом до возвращения Ветролла. В противном случае мы с тобой можем провести остаток дней в тюрьме. Нам понадобится несколько недель, прежде чем мы сможем уехать. И это при том условии, что все пойдет по плану. Черт, что там еще такое?

Хуан встал, вышел в одну из комнат и вскоре вернулся, неся на руках лемура.

— Микки играл вашими щетками для волос, — снисходительно произнес он. — Какой же он шаловливый! Вы готовы немного позаниматься?

— Да, конечно! У меня уже довольно неплохо получается! Если наше мероприятие провалится, я…

Хуан засмеялся, показав белые зубы. Он достал набор бильярдных шаров, монеты и другие предметы и начал проделывать с ними фокусы: он то прятал их в ладони, то вновь показывал, меняя их количество. Урок начался.

— Тихо! — вдруг произнес Колдун, пряча шарик, который выскользнул из его пальцев в тот момент, когда он пытался проделать фокус с его исчезновением. — Кто-то идет по тропинке.

Он вновь натянул капюшон и молча выскользнул в одну из комнат. Ухмыльнувшись, Хуан убрал со стола графин с вином, бокалы и погасил лампу. В свете камина большие глаза лемура, висевшего на спинке высокого кресла, засверкали. Хуан достал с полки толстую книгу, зажег в удивительной формы медной вазе ароматные пастилки, снял стоящий на камине тяжелый железный чан. В тот момент, когда он подкладывал в камин дрова, раздался стук в дверь. Он открыл дверь, лемур одним прыжком оказался у его ног.

— Кого вы ищете, мать? — задал он вопрос на баскском.

— Колдун дома?

— Только его плоть, мать. Его душа сейчас общается с душами других. Входи. Что привело тебя сюда?

— Я пришла… о, святая Мария, — это дух?

— Господь создал и дух и тело. Входи и не бойся. Дрожа от страха, старуха вошла.

— Говорили ли вы ему о том, о чем я просила?

— Да, я рассказал ему о болезни вашей хозяйки, о страданиях ее мужа — обо всем.

— Что он сказал?

— Ничего.

— Думаешь, он сможет вылечить ее?

— Не знаю, заклятье очень сильное. Но мой господин обладает большой силой.

— Он не поговорит со мной?

— Я узнаю. Оставайся здесь и не бойся, что бы ни случилось.

— Я постараюсь ничего не бояться, — сказала старуха, в волнении перебирая четки.

Хуан выскользнул из комнаты. Наступил довольно непростой момент даже для человека с большим самообладанием. Лемур, вновь забравшись на спинку кресла, раскачивался взад и вперед, пытаясь схватить зубами двигающиеся на стенах тени. Попугай, нахохлившись, хрипло произнес из угла несколько непонятных слов. Комната наполнилась дивными ароматами, исходящими из чана. Затем медленно появились три, четыре, семь белых фигур и полукругом молча сели перед камином. Откуда-то издалека послышалась прекрасная музыка. Пламя вспыхнуло и погасло. На высоком ящике, стоящем вдоль стены, золотые фигурки, казалось, танцевали в свете, отбрасываемом языками пламени.

Из темноты раздался громкий голос, который на загадочном и, казалось, неземном языке стал нараспев что-то произносить.

Ноги Марты задрожали, и она опустилась на пол. Семь белых фигур встали, потянулись и медленно прошли мимо. Старуха подняла глаза и увидела Колдуна, стоящего перед ней с книгой в одной руке и с серебряной палочкой в другой. Верхнюю часть его лица прикрывал капюшон, но она видела, что его бледные губы что-то шепчут. Наконец он заговорил глубоким, хрипловатым голосом, который звучал торжественно.

Вернувшийся слуга подошел к Марте и прошептал ей на ухо:

— Говори, господин хочет помочь тебе.

Его слова удивительным образом подбодрили Марту, и она медленно, то и дело запинаясь, рассказала, что пришла сюда с единственной целью — попросить помочь своей хозяйке, которая находится под воздействием злых чар. Надеясь на помощь Колдуна, она принесла с собой подношения — самое лучшее, что смогла найти в доме; ей не нравится брать что-нибудь без разрешения хозяина, особенно в его отсутствие. Она достала серебряную монетку, ячменный пирожок и бутылку вина. Только бы Колдуну понравились ее подарки.

Колдун, отложив книгу в сторону, с мрачным видом принял монету, каким-то таинственным образом превратив ее в шесть золотых. Остальные дары он положил на стол и мгновение колебался, а затем, пробормотав: «Ergo omnis longo solvit se Teucria luctu», превратил одно из подношений в пару белых голубей, другое — в удивительное маленькое хрустальное деревце в металлическом горшке. Казалось, глаза Марты вот-вот вылезут на лоб от удивления. Рядом послышался ободряющий шепот Хуана:

— Благие намерения делают подарок еще более дорогим. Колдун доволен. Тихо!

Музыка прекратилась на громком аккорде, как будто кто-то случайно оборвал его. На этот раз Колдун говорил с большей уверенностью, воспроизводя с удивительной точностью почти целую страницу текста из Гомера. Затем высвободил из складок одеяния украшенную старинными кольцами длинную белую руку, держа в ней непонятно каким образом появившуюся блестящую металлическую шкатулку, предназначенную для просительницы.

— Мастер говорит, что ты можешь взять эту шкатулку с вафлями и давать своей хозяйке по одной каждый раз во время еды. Как только они закончатся, ты должна прийти сюда вновь. И запомни: необходимо трижды читать молитву Пресвятой Богородице и дважды «Отче наш» утром и вечером. Поверь, что с помощью веры и усердия может наступить исцеление.

Дрожащими руками Марта взяла шкатулку.

— Tendebantque manus ripae ulterioris amore, — выразительно произнес Колдун. — Poluphloisboio thalasses. Ne plus ultra.Valete. Plaudite.

И он медленно удалился в темноту, словно растворившись в ней. Аудиенция была окончена.

— Ну, что? Есть ли результаты? — спросил Колдун Хуана.

С момента вышеописанных событий прошло уже три недели, и уже пять раз вафли, наделенные магическими свойствами, передавались в мрачный дом.

— Да, мыслительные способности возвращаются, тело оживает, начали отрастать волосы.

— Слава Богу! Это было как выстрел в темноте, Хуан, и даже сейчас я с большим трудом могу поверить, что кто-либо в мире мог додуматься до такого дьявольского трюка. Когда возвращается Ветролл?

— Через три недели.

— В связи с этим нам лучше осуществить наш грандиозный финал через две недели. Проверь, готовы ли мулы, сходи в город и отправь записку на яхту.

— Да, мой господин.

— Тебе понадобится еще неделя на то, чтобы собрать веши и вернуть назад зверей. А что делать с Мартой? Тебе не кажется, что оставлять ее здесь опасно?

— Я постараюсь ее убедить в необходимости уйти вместе с нами.

— Попробуй сделать это. Мне не хочется, чтобы с ней что-нибудь случилось. Этот человек — настоящий маньяк. Господи, как же я буду рад, когда все это закончится! Я хочу вновь носить нормальную одежду. Интересно, что бы сказал Бантер, увидев меня в таком виде?

Наверное, представив лицо своего слуги, Колдун рассмеялся. Затем закурил сигару и завел патефон.

Спустя две недели состоялся последний акт спектакля. Пришлось приложить немало усилий, чтобы убедить Марту в необходимости прийти в дом Колдуна вместе со своей хозяйкой. Это потребовало сверхъестественного перевоплощения и демонстрации вспышки ужасной по своей силе ярости, сопровождаемой чтением не менее двух хоров из Еврипида. Последним штрихом для нагнетания в тот вечер еще большего страха и ужаса явилось использование поваренной соли, горение которой делало живые существа похожими на мертвецов. Представьте, что все эти волшебные превращения происходят в уединенном месте и в темную ночь.

Колдун успокоился только тогда, когда получил согласие. Марта ушла, унося с собой магическое заклинание, написанное крупными буквами на пергаменте, которое необходимо было прочитать ее хозяйке, а после этого положить в белый шелковый мешочек и носить на шее.

Текст послания, учитывая его цель, был совершенно невыразителен с точки зрения языка, но был прост даже для понимания ребенка. Написанный по-английски текст гласил следующее:

Вы больны и находитесь в опасности, но Ваши друзья готовы Вам помочь и вылечить Вас. Не бойтесь и делайте то, что скажет Вам Марта. Скоро все вновь будет хорошо, и Вы снова будете счастливы.

— И даже если она не сможет понять сути послания, — сказал Колдун своему слуге, — это не причинит ей никакого вреда.

События той ужасной ночи в деревне вскоре превратились в легенду. О них рассказывали, сидя у камина, а слушатели внимали затаив дыхание. Рассказывали, как Марта повела свою хозяйку в дом Колдуна, который мог окончательно и навсегда освободить ее от заклятья дьявола. Была темная ненастная ночь, ветер страшно завывал в горах, и все живое попряталось от непогоды.

Молодой хозяйке стало значительно лучше благодаря магии, хотя, возможно, ей только так казалось, и она была вновь обманута, оказавшись под влиянием новых чар. Но она последовала за Мартой, как ребенок следует за своей матерью. Им удалось исчезнуть из дома незаметно, усыпив бдительность старого Томазо, который, помня строжайшие указания доктора, не разрешал молодой хозяйке и шагу ступить из дому. Что же касается того случая, как позднее клялся Томазо, то его сморил волшебный сон. Хотя кто знает? Возможно, никакого сна и не было, просто Томазо выпил много вина. Марта — хитрая старуха, поговаривали, что она и сама была не хуже ведьмы.

Так или иначе, но Марта привела свою молодую хозяйку в дом Колдуна, и тот говорил с ними. И миссис Ветролл, с которой так долго обращались как с животным, внимала его словам, отвечала на вопросы. Затем Колдун нарисовал на полу вокруг себя и хозяйки Марты какие-то странные магические знаки. Погас свет, и знаки вдруг стали сами по себе тускло светиться. Колдун нарисовал круг и вокруг Марты, приказав ей не выходить из него. Внезапно послышался шум, напоминающий шум крыльев, который нарастал с каждой минутой. Животные повскакали со своих мест. Затем раздался крик: «Он идет! Он идет!» Колдун вместе с госпожой подошел к высокому ящику, по форме напоминающему футляр, и открыл дверцу. Они вошли внутрь, дверца за ними закрылась.

Шум продолжал нарастать, казалось, все вокруг стало вибрировать и дрожать, а затем внезапно — удар молнии, яркая вспышка света, ящик задрожал и рассыпался на части. И — о Господи! В нем не оказалось ни молодой женщины, ни Колдуна. Больше их никто не видел и ничего не слышал о них.

Эту-то историю и рассказывала Марта на следующий день соседям. Она не помнила, как ей удалось уйти из того ужасного дома. Но когда спустя какое-то время несколько деревенских жителей, набравшись смелости, посетили то место вновь, они не обнаружили там ни Колдуна, ни госпожи, ни слуги. Дом оказался совершенно пуст, не осталось ни малейшего следа, только несколько таинственных знаков, начерченных на полу комнаты.

Все, что рассказала Марта, было удивительно. Но не менее удивительным оказалось ее собственное исчезновение через три дня после описываемых событий.

На следующий день из Америки вернулся доктор Ветролл, обнаружил пустой дом и услышал оставшуюся в деревне легенду.

— Эй, на корабле!

Лэнгли перегнулся через поручни яхты «Амбасадор», с волнением вглядываясь в темноту. Наконец-то показалась лодка. Как только первый пассажир поднялся на борт судна, Лэнгли торопливо подбежал к нему, чтобы поприветствовать.

— Все в порядке, милорд?

— В абсолютном порядке. Она, конечно, немного растеряна, но вам не стоит волноваться. Она сейчас еще беспомощна, как ребенок, но с каждым днем ей становится все лучше и лучше. Держитесь, дружище, с ней уже не произойдет ничего страшного.

Как только хрупкая женщина, поднятая на борт с яхты с невероятной осторожностью, оказалась на палубе, он нерешительным шагом направился в ее сторону.

— Поговорите с ней, — сказал Уимзи. — Я не уверен, но, может быть, она узнает вас.

Собравшись с духом, Лэнгли взволнованно произнес:

— Добрый вечер, миссис Ветролл. — И взял ее за руку.

Женщина откинула капюшон, закрывающий лицо. Свет фонаря выхватил из темноты ее голубые глаза, весело смотрящие на него, затем губы тронула улыбка.

— Мы с вами знакомы, конечно же, я знаю вас. Вы — мистер Лэнгли. Как же я рада видеть вас!

И она крепко пожала его руку.

— Нужно заметить, Лэнгли, — произнес лорд Уимзи, — что это дело было самым омерзительным из всех, с которыми я имел несчастье столкнуться. Мои религиозные убеждения не могут быть точно охарактеризованы, но я уверен, что в следующей жизни Ветролла постигнет нечто ужасное.

Так вот, когда вы рассказывали мне вашу историю, несколько моментов привлекли мое внимание. С самого начала именно они и послужили зацепкой, которая помогла мне распутать этот клубок.

Прежде всего мне показалось странным и непонятным то состояние слабоумия и физического расстройства, в которое вдруг впала двадцатилетняя девушка. А ведь кроме всего прочего, это было удобно — да вы и сами в этом убедились, побывав в доме Ветролла, где он без труда сыграл на вашей чувствительности. Далее, эта история об улучшении состояния, происходящем раз в год, в пасхальные дни, — что совсем необычно для людей, страдающих умственным расстройством. Казалось, что весь процесс кем-то контролируется.

Что касается миссис Ветролл, то она постоянно и с самого начала находилась под медицинским контролем своего мужа, и не было ни друзей, ни родных — никого из тех, кто мог бы судить об отношении Ветролла к супруге. Необычным был и тот факт, что Ветролл поселил жену в месте, где ни один врач не имел возможности осмотреть ее даже в период ясного сознания. Не было ни единой души, которую бы она знала. Странным показался и выбор места — зная сферу ваших интересов, легко можно было предположить, что рано или поздно вы появитесь в этой деревне, и тогда вам можно будет продемонстрировать, во что Алиса превратилась. Далее: научные разработки Ветролла и его опыты по вивисекции были хорошо известны. И последнее — он постоянно поддерживал отношения с фармацевтом из Лондона, ему присылали какие-то лекарства.

Все эти факты дали мне возможность создать теорию, которую необходимо было проверить, прежде чем я мог бы уверенно сказать, что знаю разгадку. Ветролл собирался в Америку, и его отъезд как раз и давал мне такую возможность. Но я помнил о существовании строгих указаний, которым следуют слуги: во время его отсутствия никто не имеет права входить в дом или покидать его. И мне необходимо было придумать нечто такое, что делало бы мое влияние на старую Марту — доверчивая душа, и да хранит ее Господь! — значительно сильнее влияния ее хозяина. Итак, на смену исчезнувшему лорду Питеру Уимзи явился Колдун. Последовало лечение, которое полностью подтвердило сделанные мною предположения, в результате — спасение жизни бегством.

Сейчас все уже позади. Я могу сказать с полной уверенностью, что Алиса Ветролл — одно из тех несчастных созданий, кто страдает заболеванием щитовидной железы. Вы знаете, что железа находится в гортани и является для организма одновременно и двигателем, и заставляет работать наш мозг. У некоторых людей она не вырабатывает необходимое количество определенного гормона, что приводит к слабоумию. Люди перестают расти, их мозг отказывается работать. Но как только необходимое лекарство начинает поступать в организм, они возвращаются в нормальное состояние — становятся жизнерадостными, красивыми, умными. Но не стоит забывать: они постоянно должны получать необходимое для этого лекарство. В противном случае им вновь грозит возвращение к слабоумию.

Ветролл, еще будучи студентом, изучал проблему щитовидной железы. Затем он стал богачом, именитым хирургом и нашел эту тогда еще маленькую девочку-сироту. В то время еще только делались первые шаги в выборе методов лечения, и Ветролл стал в определенном смысле первооткрывателем, он изобрел удивительное лекарство и тем самым как бы привязал девочку к себе. Позднее удочерил ее, занялся ее образованием, а затем женился на ней. Вы же, конечно, понимаете, что нет ничего сверхъестественного в том, что касается дефицита гормонов, вырабатываемых щитовидной железой. Получение ежедневно требуемой дозы оберегает от возникновения проблем. Такие люди могут жить нормальной жизнью, иметь здоровых детей.

Но, естественно, никто кроме Ветролла не знал, что у Алисы было эндокринное заболевание. Все шло своим чередом до тех пор, пока не появились вы. Ветролла охватило чувство ревности и…

— Но у него не было ни малейшего повода для этого, — возразил Лэнгли.

История невероятного бегства лорда Питера Уимзи т Лорд Уимзи пожал плечами:

— Возможно, ее муж почувствовал и влечение Алисы к вам, которого она не смогла скрыть. Мы не будем сейчас это обсуждать. Так или иначе, Ветролл стал ревновать и увидел прекрасный способ отомстить. Он отвез жену в Страну басков, тем самым лишив ее медицинской помощи, а затем намеренно перестал давать ей лекарство, так необходимое для работы щитовидной железы. Я уверен, что он объяснял ей и свои действия, и их причину. Ему доставляло радость не только слышать ее мольбы, призывающие его не делать этого, но и наблюдать ужасные изменения, происходившие с ней день за днем, час за часом, превращавшие ее в подобие животного. Вот где была настоящая вивисекция, проделываемая сознательно над молодой прелестной женщиной.

— О боже! Да он чудовище! Я сразу же понял, что это именно он сотворил с ней такое… — ахнул Лэнгли.

— Конечно, потребовалось определенное время, возможно, несколько месяцев, прежде чем она перестала понимать происходящее с ней. А он? Он, конечно, испытывал удовлетворение садиста, наблюдая, как ее кожа становится толстой и грубой, тело меняет форму, как выпадают ее прекрасные волосы, взгляд становится бессмысленным, нормальную речь заменяют животные звуки, мозг превращается в кашу, а ее поведение…

— Прекратите, сэр, прошу вас! — закричал Лэнгли.

— Да вы и сами все это видели. Но этого ему было недостаточно. Совсем скоро он вновь бы стал давать ей свой экстракт и вернул ее в нормальное состояние, лишь бы дать ей понять, что она в абсолютной его власти, и он может в любой момент сделать ее полнейшей дебилкой.

— Я просто готов разорвать его на части!

— Так вот, — как ни в чем не бывало продолжал лорд Уимзи, — однажды, благодаря счастливому стечению обстоятельств, появляется не кто иной, как мистер Лэнгли — влюбленный Лэнгли. Представляете, какой триумф испытывает Ветролл, демонстрируя ему некогда прекрасную женщину?

Лэнгли вновь попытался что-то возразить, но Уимзи продолжал:

— Нельзя не отметить оригинальность метода, с помощью которого Ветролл решил мстить. Все так просто. Чем больше я думаю об этом деле, тем больше оно меня поражает. Именно этой в высшей степени изощренной жестокостью. Потому что когда вы рассказали мне свою историю, я не мог не узнать симптомы, вызванные неполноценной работой щитовидной железы. Затем я должен был разыскать того фармацевта, чье имя вы видели на бандероли. Раскручивая это дело дальше, я заставил аптекаря сознаться в том, что он несколько раз отправлял Ветроллу экстракт тироксина. После этого я точно знал, как мне поступать дальше.

Последовав рекомендации доктора, первое, что необходимо было сделать, — заставить щитовидную железу правильно функционировать, что, конечно же, предполагает контакт с больной. С этой целью я нанял фокусника-испанца с дрессированными животными и кошками, а также приобрел одежду для исполнения той роли, которую я себе определил, ящик для показывания фокусов, — идеальное изобретение мистера Деванта. Я и сам в определенном смысле фокусник, и, между нами говоря, все получилось совсем неплохо. В достижении необходимого эффекта помогли, конечно же, и суеверия местных жителей, и патефонные пластинки. Для создания таинственной и мрачной атмосферы незаменимой стала «Неоконченная пьеса» Шуберта в сочетании со светящейся картиной и остатками классического образования.

— Послушайте, сэр, — все-таки перебил детектива Лэнгли, — а Алиса вернется в свое нормальное состояние?

— В том нет ни малейшего сомнения. И я уверен, что любой американский суд даст ей развод на основании показаний о постоянном жестоком обращении с ней ее супруга. А далее… Все в ваших руках!

Друзья лорда Питера Уимзи с легким удивлением встретили его появление в Лондоне.

— И чем вы были заняты все это время? — не пытаясь скрыть любопытства, спросил достопочтенный Фреди Арбатнот.

— Проводил время с чужой женой, — ответил лорд. — Но исключительно в «пиквикском смысле» — самом безобидном для вашего покорного слуги. Предлагаю пройтись до Холборн-Эмпайер и посмотреть, что может для нас сделать Джордж Роби.

Право шахматной королевы

— Бубновый валет, Бубновый валет, мы же так давно знакомы, — говорил Марк Самбурн, укоризненно качая головой, стараясь отыскать что-то под белым атласом своего костюма, на котором были нашиты огромные прямоугольники с кружками, невольно напоминающие костяшки домино. — К черту этот костюм! Куда, черт возьми, подевались эти карманы? Это вы их обчистили! Да, вы обчистили мои карманы. Ну и сколько удалось выиграть? — Наконец из складок своего костюма он извлек ручку и чековую книжку.

— Пять — семнадцать — шесть, — ответил лорд Питер Уимзи. — Думаю, я не ошибаюсь. А вы, партнер, что скажете? — спросил он, поворачиваясь к леди Гермионе Криторп. Стало слышно, как зашуршали большие красно-голубые рукава его рубашки. Что же касается самой леди Криторп, то в костюме Дамы треф она создавала образ «устрашающей девственности». Чем она в действительности и являлась.

— Вы совершенно правы, — произнесла пожилая леди, — и я полагаю, что он еще легко отделался.

— Но мы ведь играли совсем недолго, — сказал Уимзи, как будто извиняясь за то, что на этот раз ему удалось выиграть.

— Да, выигрыш мог составить большую сумму, тетушка, — вступила в разговор миссис Рейберн, — если бы вы не пожадничали. Вам не стоило делать заявку на удвоение ставки.

Леди Гермиона фыркнула, выражая недовольство, и Уимзи поспешил вступить в разговор, надеясь смягчить неприятный эффект, вызванный словами миссис Рейберн.

— Очень жаль, что нам пришлось прекратить игру. Но Девериль никогда не простит, если мы откажемся танцевать «Сэра Роджера». С этим ничего поделать нельзя! Который теперь час? Двадцать минут второго. «Сэр Роджер» назначен ровно на половину второго. Я думаю, нам лучше поспешить в танцевальный зал.

— Да, в самом деле нам лучше поторопиться, — согласилась миссис Рейберн. Она встала, демонстрируя свое довольно смелое платье: на нем были нашиты красные и черные круги, скорее похожие на большие пятна, которые, очевидно, должны были символизировать доску для игры в нарды. — Надо заметить, очень мило с вашей стороны отказаться от танцев ради игры в бридж вместе с тетушкой. Она не любит его пропускать, — продолжала миссис Рейберн, в то время как леди Гермиона, шурша пышной многослойной юбкой, во главе шествия направлялась в танцевальный зал.

— Вы ошибаетесь, мне это доставило истинное удовольствие. Так или иначе, но я был очень рад возможности отдохнуть. Танцевать в этих костюмах ужасно неудобно.

— Надо заметить, у вас получился прекрасный костюм Бубнового валета. Как замечательно придумала леди Девериль, предложив прийти в костюмах-символах какой-нибудь игры. Всем уже так надоели эти коломбины и пьеро. — Они миновали юго-западный угол танцевального зала, и вышли в южный коридор, освещавшийся большим четырехцветным висячим фонарем. Они остановились под аркой, наблюдая, как гости сэра Чарльза Девериля отплясывали фокстрот под веселую мелодию в исполнении оркестра, находящегося на балконе для музыкантов в самом дальнем конце зала.

— Привет, Джил, — произнесла миссис Рейберн, — похоже, что тебе жарко.

— Мне действительно очень жарко, — ответил Джил Помфрет. — Я сожалею, что не проявил благоразумия при выборе костюма для этого вечера. Это замечательный бильярдный стол, но я в нем даже не могу присесть. — Он вытер пот, текущий из-под шляпы-абажура, которая — надо отдать ей должное — была выполнена с большим вкусом. — Единственное, что мне остается сделать, так это прислониться спиной к радиатору, но, боюсь, прохладнее мне не станет, учитывая, что они довольно горячие. Слава богу, я всегда могу извиниться и выйти из танца. — С лицом, искаженным страданием, он прислонился спиной к колонне.

— А вот и Нина Хартфорд во всей своей красе, — заметила миссис Рейберн. — Водное поло… Хм, ей не откажешь в практичности и здравомыслии — только купальный костюм и мяч; хотя, должна заметить, на другой фигуре он смотрелся бы гораздо лучше. Я думаю, что вы, игральные карты, в своих костюмах чувствуете себя очень удобно, как, впрочем, и шахматные фигуры, которые в этом смысле недалеко ушли от вас. А вот и Герда Белингэм, танцует вместе с мужем. Не кажется ли вам, что ей очень идет этот красный парик? И этот турнюр, как, впрочем, и все остальное. Боже, как красиво! Чармин Грейль — самая красивая Белая королева… Кстати, где она?

— Что касается меня, то мне совершенно не нравится эта молодая особа, — заметила леди Гермиона. — У нее весьма легкомысленный и фривольный вид.

— Как вы можете такое говорить?

— Не сомневаюсь, вы считаете меня старомодной. И я даже рада этому. Но готова вновь утверждать, что она легкомысленна. И что самое ужасное — она бессердечна. Я наблюдала за ней перед ужином, и мне стало жаль Тони Ли. Она бессовестно флиртовала с Гарри Вибартом — если не сказать хуже; она водит за нос и Джима Плейфера. Несмотря на то, что остановилась в доме Фрэнка Белингэма, она и его не может оставить в покое.

— Леди Гермиона, вы слишком строги к мисс Грейль. Я только хотела сказать, что просто она ведет себя как веселый ребенок, этим все объясняется.

— Я не терплю этого слова — «веселый». В настоящее время оно означает пьянство и распущенность. И между прочим, не такой уж она и ребенок. Но года через три, если она будет продолжать вести себя так же, можете не сомневаться, — превратится в ведьму.

— Дорогая леди Гермиона, — сказал лорд Уимзи, — к сожалению, время не всех может щадить так, как вас.

— Может, но для этого нужно обращать внимание на свои склонности и неотступно следовать моральным принципам. А вот и Фрэнк Белингэм идет сюда. Не сомневаюсь, он ищет, где бы можно выпить. В настоящее время молодые люди просто пропитаны джином…

Фокстрот закончился, и сквозь аплодирующую толпу ним пробился Красный король.

— Рад вас видеть, Белингэм, — произнес Уимзи. — Ваша корона сползла набок. Позвольте мне. — Он ловкими пальцами поправил парик и головной убор Фрэнка.

— Спасибо. Но мне просто необходимо выпить.

— Ну, что я вам говорила? — заметила леди Гермиона.

— Поторопитесь, дружище, — сказал Уимзи, — осталось четыре минуты. Нужно успеть до начала «Сэра Роджера».

— Вы правы. Кстати, я танцую с Гердой. Если увидите ее, скажите, где она сможет меня найти.

— Не волнуйтесь, скажем. Леди Гермиона, надеюсь, вы удостоите меня чести.

— Что за глупости! Неужели вы полагаете, что в моем возрасте еще танцуют? В моем возрасте приличнее остаться без кавалера, чем принять его приглашение.

— Ничего подобного! Если бы мне посчастливилось родиться чуть раньше, то мы вполне могли идти рядом, как супружеская чета. Я уверен, что вы согласитесь танцевать со мной. Вы же не намерены отказать мне ради одного из этих ужасных молодых людей.

— Да у них кишка тонка, чтобы пригласить меня. Пустышки с журавлиными ногами. — Она окинула быстрым взглядом обтягивающие красные лосины лорда Уимзи и продолжила: — Что касается вас, то вы по крайней мере способны воспроизвести на свет потомство. По этой причине я могу стоять рядом с вами не краснея.

Лорд Уимзи, в завитом парике и головном уборе пурпурного цвета, склонился в глубоком поклоне над протянутой ему рукой с узловатыми костяшками пальцев.

— Вы делаете меня счастливейшим из мужчин. Давайте покажем всем, как нужно танцевать. Правая рука, левая рука, обе руки крест-накрест, спина к спине, поворачиваетесь и идете на середину. А вот и Девериль спешит сказать музыкантам, что пора начинать. В пунктуальности ему не откажешь, не правда ли? Осталось две минуты… Что случилось, мисс Карстэрс? Потеряли партнера?

— Да. Вы случайно не видели Тони Ли?

— Белого короля? Нет, не видели. Как, впрочем, и Белую королеву. Я думаю, они где-то вместе.

— Возможно. Бедный Джимми Плейфер сидит преспокойно в северном коридоре с таким грустным видом.

— Думаю, будет лучше, если вы пойдете туда и утешите его, — рассмеялся лорд Уимзи.

Джоан сделала гримасу и исчезла в направлении буфета. В это время к партнерам Уимзи приближался сэр Чарльз Девериль, хозяин вечера, в великолепном китайском костюме, испещренном красными и зелеными драконами, кругами и иероглифами, неся на плече чучело птицы с длинным хвостом.

— Сейчас начинаем, — воскликнул он. — Давайте! Давайте! Все готово к началу «Сэра Роджера». Где ваша партнерша, Уимзи? Ах да! Леди Гермиона! Как это чудесно! Вы можете пойти и встать рядом с вашей дорогой матушкой и мною. Поторопитесь! Мы хотим закончить вовремя. Рождественский хор начнет ровно в два, надеюсь, они не опоздают. Боже! Почему слуги еще не на месте? Я же говорил Ватсону… Извините, мне нужно пойти и отдать некоторые распоряжения.

Он так стремительно бросился вперед, что не мог не вызвать смех у Уимзи и его партнерши. Они прошли в другой конец зала, где, ожидая начала, стояла его мать — вдовствующая герцогиня Денверская, великолепная и величественная, в костюме Пиковой дамы.

— Вот и вы, — спокойно произнесла она. — Милый сэр Чарльз не может не вызывать восхищения. Его пунктуальность выше всяких похвал. Ему следовало бы быть членом королевской семьи. Восхитительный вечер, Гермиона, тебе так не кажется? «Сэр Роджер» и хор — все это так напоминает Средневековье. Но когда в холле рождественское полено и тут же рядом радиаторы парового отопления и другие современные новшества — все это производит довольно тягостное впечатление!

— Тимпи, тимпи, тимпи, тимпи, тидлиди, — напевал лорд Питер, слушая, как настраиваются музыканты. — Как я обожаю эту мелодию! Ноги не могут стоять на месте. А вот и Герда Белингэм. Минуту! Миссис Белингэм, ваш супруг ожидает вас в буфете. Поторопитесь! Осталось полминуты.

Красная королева улыбнулась. На ее бледном лице черные глаза казались потрясающе яркими.

— Я вернусь вместе с ним, чего бы мне это ни стоило! — сказала она, смеясь и быстро удаляясь в указанном ей направлении.

— Никто и не сомневается, — констатировала герцогиня. — Много времени это не займет, и вы благодаря ее усилиям встретите ее мужа в кабинете министров. Такая красивая пара!

Сэр Чарльз Девериль, чем-то разгоряченный, торопливо прошел вперед и занял место в начале двойной шеренги гостей, растянувшейся на три четверти танцевального зала. В нижнем углу, как раз под галереей, на которой располагались музыканты, собралась домашняя прислуга для второго «Сэра Роджера». Часы пробили половину второго. Сэр Чарльз, вытянув шею, пересчитал пары.

— Восемнадцать. Не хватает еще двух пар. Какая досада! Кто же отсутствует?

— Чета Белингэм? — высказал предположение Уимзи. — Нет, они здесь. Не хватает Белого короля и королевы, Бадминтона и Диаболо.

— А вот и Бадминтон! — воскликнула миссис Рейберн, энергично подавая знаки через всю комнату. — Джим! Джим! Торопись! Он вновь куда-то ушел. Он ждет мисс Грейль.

— Больше мы ждать не можем, — раздраженно произнес сэр Чарльз. — Герцогиня, не удостоите ли чести начать танец?

Герцогиня послушно подобрала шлейф своего черного бархатного платья и торопливо направилась в центр, продемонстрировав при этом свои необычайно стройные лодыжки. Танцующие, разбитые на две линии шагом контрданса, танцевали с упоением. Следуя их примеру, чуть ниже шла еще одна линия танцующих: черно-белая, в ливреях, которая была преисполнена не меньшего достоинства. Сэр Чарльз в танце прошел мимо герцогини, двигаясь вдоль линии танцующих пар. Дойдя до конца линии, он соединил руки с Ниной Хартфорд. Тимпи, тимпи, тидлиди, тимпи, тимпи, тидлиди… Первая пара повернула и пошла под аркой из рук, ведя за собой и остальные пары. Лорд Уимзи, взяв за руку леди Гермиону, торжественно провел ее под шорох шелка и атласа в самое начало шеренги.

— Мы вновь идем вниз, — сказал Уимзи. Королева треф вместе с императором одной из китайских династий повернулись и весело вошли в центр Пиковая дама протанцевала навстречу Бубновому валету. «Поворот, еще раз поворот», — произнес Уимзи, подав обе руки герцогине. Тимпи, тимпи, тидлиди… Он вновь подает руку Королеве треф, ведя ее под аркой. Затем семнадцать пар танцующих прошли под их руками. Леди Девериль проследовала со своим партнером, за ними следующие пять пар.

— Мы должны закончить вовремя, — сказал сэр Чарльз. В это мгновение он увидел одну из опоздавших пар и стал махать им рукой, приглашая к танцу: — Давайте в центр, идите скорее сюда!

Мужчина, чья голова была украшена огромного размера воланом для игры в бадминтон, и Джоан Карстэрс, в костюме Диаболо, появились из северного коридора. Сэр Чарльз, как петух-забияка с двумя испуганными курицами, затолкал их между двумя парами, которые еще не успели «скрестить руки», и только тогда вздохнул. Часы пробили без четверти два.

— Послушайте, Плейфер, не видели ли вы там Чармин Грейль или Тони Ли? — поинтересовалась Джил Помфрет у Бадминтона. — Сэр Чарльз ужасно расстроен, у нас не хватает одной пары.

— Не имею ни малейшего представления. Я должен был танцевать с Чармин, но она поднялась наверх и испарилась. Затем Джоан ходила и повсюду искала Тони. Мы решили, что они где-то вместе.

— А вот и хор, — вмешалась в разговор Джоан Карстэрс. — Как это мило, вы не находите?

Между колоннами, расположенными в северной части зала, можно было видеть, как певцы под руководством регента заполняют свободное пространство коридора. «Сэр Роджер» уже заканчивался. Руки скрещены. Вниз, к середине и вновь вверх. Джил Помфрет, тяжело вздыхая и пробираясь в пятнадцатый раз под аркой из рук, был уже не в силах тащить на себе этот чертов костюм. Тимпи, тидлиди… И вновь сэр Чарльз и герцогиня с цветущим видом стояли в начале шеренги танцоров. Послышались громкие аплодисменты, оркестр замолчал, гости разошлись, разделившись на группы, слуги выстроились ровной линией в нижней части зала, часы пробили два, и регент, получив команду от сэра Чарльза, приложил камертон к уху, давая первое «ля». Хористы взяли первые ноты хорала.

Все произошло в тот момент, когда сгустилась ночная темнота, а ветер за окнами стал завывать еще сильнее. В рядах хористов вдруг возникло какое-то непонятное движение: кто-то, с усилием проталкиваясь сквозь хор, пытался пройти в зал. Миновав хор, он подошел к тому месту, где стоял сэр Чарльз, остановился. Это был Тони Ли. Его лицо было белым, как и его костюм Белого короля.

— Чармин… — выдохнул он. — Там, в гобеленовой гостиной… Она мертва… задушена…

Старший полицейский офицер Джонсон сидел в библиотеке и занимался опросом свидетелей. Несмотря на то что у многих был довольно измученный вид, он продолжал их вызывать по одному. Первым был допрошен Тони Ли, чьи глаза напоминали две темные дыры, проделанные кем-то в бумаге серого цвета.

— Мисс Чармин обещала мне танец до «Сэра Роджера», это был фокстрот. Я ждал ее в галерее под балконом музыкантов. Но она так и не пришла. Я не стал ее искать. Среди танцующих пар я ее тоже не видел. Когда танец почти заканчивался, я вышел в сад через дверь для прислуги, которая находится под лестницей балкона музыкантов. И пробыл там до тех пор, пока не закончился «Сэр Роджер».

— С вами был еще кто-нибудь, сэр?

— Нет, я был один.

— Итак, вы оставались в саду с… да, с часу двадцати до двух ночи… Надо полагать, вам было довольно холодно, я имею в виду выпавший снег. — Офицер бросил быстрый взгляд на туфли Тони, промокшие и покрытые пятнами. Затем он вновь пристально посмотрел на него.

— Я не заметил. В зале было очень жарко — мне захотелось выйти на воздух. Я видел, как прибыл хор, было около часу сорок минут. Должен сообщить, что хористы меня видели. Я вошел чуть позже двух часов.

— Вы воспользовались той же дверью?

— Нет, я вошел через дверь, ведущую в сад. Она находится с противоположной стороны дома в конце коридора, расположенного рядом с гобеленовой гостиной. Я слышал пение, доносившееся из танцевального зала, видел двух мужчин, сидящих в уголке у подножия лестницы слева от прохода. Полагаю, что один из них был садовником. Когда я вошел в гобеленовую гостиную…

— С какими-то определенными намерениями, сэр?

— Нет — пожалуй, кроме одного. Меня не тянуло больше танцевать, хотелось найти тихое и спокойное место. — Он замолчал, офицер ждал. — Я вошел в гостиную… Было темно. Я включил свет и увидел мисс Грейль. Она лежала рядом с радиатором. Я подумал, что она потеряла сознание. Подошел к ней и тут понял, что она — мертва. Я не мог поверить в то, что случилось, а затем выскочил оттуда и сообщил об убийстве.

— Благодарю вас за показания, сэр. Могу ли я узнать, в каких отношениях вы находились с мисс Грейль?

— Я… она мне очень нравилась.

— Вы собирались пожениться?

— Нет, не совсем так.

— Никаких ссор, непонимания — чего-нибудь в таком духе?

— О, нет, что вы!

Старший офицер Джонсон вновь посмотрел на Ли и вновь ничего не сказал, но его внутренняя интуиция подсказывала, что этот свидетель говорит неправду.

Офицер поблагодарил Тони за показания, и Белый король с мрачным видом заплетающимися ногами вышел из библиотеки. Следующим был Красный король.

— Мисс Грейль, — начал свой рассказ сэр Белингэм, — не только подруга моей жены, но и мой друг. Она остановилась в нашем доме. Что касается мистера Ли, то он тоже наш гость. Мы все вместе были приглашены на вечер. Я думаю, что между мисс Грейль и мистером Ли существовала в определенном смысле договоренность — но это не было помолвкой. Что касается мисс Грейль — она была очень жизнерадостной и красивой. В обществе ее любили. Я знал ее около шести лет. Моя жена познакомилась с ней на нашей свадьбе. Я не знаю никого, кто мог бы желать зла мисс Грейль. Я танцевал с ней предпоследний танец, это был вальс. Затем шел фокстрот, а после него должны были танцевать «Сэра Роджера». Мисс Грейль покинула меня в конце вальса. Я подумал, что она хочет подняться наверх и отдохнуть. Мне показалось, что она вышла через дверь в верхней части танцевального зала. Больше мы не виделись. Дамская комната располагается на втором этаже рядом с картинной галереей. Вы можете попасть туда по лестнице из коридора, ведущего в сад. В этом случае вы пройдете мимо двери гобеленовой гостиной. Попасть в дамскую комнату можно и иначе. Необходимо воспользоваться лестницей, расположенной в западном конце танцевального зала. Поднявшись по ней, вы оказываетесь в картинной галерее, проходите через нее и попадаете вдамскую комнату. Я довольно хорошо знаком с расположением комнат в доме, мы с женой часто бываем здесь.

Затем в библиотеку вплыла леди Гермиона. Ее показания были достаточно подробны, суть их заключалась в следующем:

— Мисс Грейль была ужасной кокеткой, и я не думаю, что ее смерть является большой потерей для кого-нибудь. Я отнюдь не удивлена, что ее задушили. С подобными женщинами именно так и нужно поступать. Я бы с радостью сделала это и сама. Последние шесть недель она превращала жизнь Тони Ли в кошмар. Я наблюдала, как она флиртовала сегодня вечером с мистером Вибартом только с одной-единственной целью — заставить мистера Ли ревновать. Она строила глазки мистеру Белингэму и мистеру Плейферу. При малейшей возможности она строила всем глазки. Я думаю, что здесь найдется по меньшей мере полдюжины тех, кто желал бы ее смерти.

Мистер Вибарт прибыл в ярком костюме игрока в поло, продолжая до нелепости смешно восседать на палочке с лошадиной головой. Он поведал о том, что танцевал с мисс Грейль несколько танцев. Она была чертовски веселой девушкой. Может быть, отличалась некоторой несдержанностью в проявлении своих чувств, но к черту все это, милая девочка мертва. Он целовал ее раз или два, но в этом не было ничего предосудительного. Может, это Ли поступил с ней так жестоко? Она любила его дразнить. Что касается его самого, то мисс Грейль ему нравилась, и он очень страдает, что она так жестоко убита.

Миссис Белингэм полностью подтвердила показания своего мужа. Мисс Грейль была их гостьей, и у них были хорошие отношения. Она выразила полную уверенность в том, что мистер Ли прекрасно относился к мисс Грейль. Нет, она не видела мисс Грейль на протяжении последних трех танцев, но как-то не придала этому значения. Но если бы она и задала себе этот вопрос, сомнений не было — мисс Грейль с кем-то проводит время. Что касается ее самой, она не была в дамской комнате с полуночи, а также не видела, чтобы мисс Грейль поднималась наверх. Она впервые заметила ее отсутствие, когда стали готовиться к «Сэру Роджеру».

Миссис Рейберн в своих показаниях упомянула о том, что видела, как мисс Карстэрс искала мистера Ли. Это происходило в тот момент, когда сэр Чарльз Девериль отправился к музыкантам. Она также подтвердила тот факт, что мистер Плейфер находился в северном коридоре, видимо, ожидая появления мисс Грейль. Она готова была поклясться, что это было в час двадцать восемь. Затем она увидела его вновь в полвторого: он заглянул в коридор и снова исчез. Все стояли в ожидании начала танца, отсутствовали только мисс Грейль, мисс Карстэрс, мистер Ли и мистер Плейфер. Она была абсолютно уверена в этом, потому что сэр Чарльз как раз пересчитывал пары.

Показания Джима Плейфера были интересны и представляли определенную ценность.

— Мисс Грейль обещала мне «Сэра Роджера». Как только закончился вальс, я стал поджидать ее в северном коридоре. Было час двадцать пять. Я присел на диванчик в восточной части коридора и видел, как сэр Чарльз пошел к музыкантам. Буквально сразу же я увидел мисс Грейль, она выходила из двери под балконом музыкантов и стала подниматься по лестнице в конце коридора. Я крикнул ей: «Поторопитесь, сейчас начинают!». Не думаю, что она услышала меня, потому что она ушла, даже не обернувшись и ничего мне не ответив. Но я абсолютно уверен, что это была именно она. Лестница в том конце имеет открытые перила, а в самом углу света нет, он освещается только фонарем, идущим из коридора. Я не мог ошибиться, это был ее костюм. Я прождал мисс Грейль до половины «Сэра Роджера», затем понял, что жду напрасно, и присоединился к мисс Карстэрс, которая, так же как и я, ждала своего партнера.

Следующей была допрошена служанка из дамской комнаты. Из всех присутствующих только она и садовник не принимали участия в «Сэре Роджере». После ужина она ни разу не покидала дамскую комнату и в своих показаниях утверждала, что в течение последнего часа мисс Грейль ни разу сюда не входила.

Регент, расстроенный и обеспокоенный происшедшим, сказал, что они вошли через дверь, ведущую в сад. Часы показывали час сорок. Он обратил внимание на курящего мужчину в белом костюме. Хористы направились в северную часть коридора, где им было отведено место.

Мимо них никто не проходил. Только мистер Ли, появившийся позже с печальным известием.

Церковный сторож Эфраим Дод существенно дополнил показания. Этот преклонного возраста джентльмен, по его собственному признанию, не пел, но всегда ходил с хористами, чтобы, после того как они закончат петь, обойти присутствующих с ящиком для сбора пожертвований. Он сел в проходе — чтобы его бедные ноги отдохнули — и видел, как из сада, весь в белом и с короной на голове, вошел мужчина. В тот момент хор исполнял «Принесите мне мяса и вина». Мужчина выглядел расстроенным, изобразил на лице непонятную гримасу и вошел в комнату у лестницы. Там он пробыл не более минуты, затем выскочил оттуда и сразу же быстрым шагом направился в танцевальный зал.

В заключение в библиотеку вошел доктор Патисон. Он был приглашен на вечер в качестве гостя, но, принимая во внимание случившееся, сразу же осмотрел тело мисс Грейль. Он установил, что смерть наступила в результате удушения, и сделал это человек, стоящий к ней лицом. Она была высокой и физически крепкой девушкой, и для того чтобы ее задушить, требовался мужчина, значительно превосходивший ее по силе. Осмотр был произведен в пять минут третьего, и доктор пришел к заключению, что девушка была убита в течение последнего часа, но не за пять минут или чуть больше до того, как доктор констатировал ее смерть. Тело убитой во время осмотра было еще теплым, оттого что находилось рядом с радиатором. Этот факт, конечно же, помешал с точностью определить время, когда было совершено убийство.

Джонсон задумчиво почесал ухо и повернулся к лорду Питеру Уимзи. Детектив мог подтвердить те показания, что были получены офицером, и — что было наиболее важным — полностью подтвердить время событий, на которое ссылались участники вечера. Зная Уимзи давно и доверяя ему, старший офицер незамедлительно поделился с ним своими соображениями.

— Понимаете, если бедная девушка была убита в указанное доктором Патисоном время, это значительно сужает временной интервал, в течение которого могло быть совершено убийство. Последний раз ее видели танцующей с мистером Белингэмом около часу двадцати минут. В два часа она была уже мертва. Итак, сорок минут. Но если верить мистеру Плейферу, то его показания делают этот интервал еще меньше. Он утверждает, что видел ее живой в то время, когда сэр Чарльз направлялся к музыкантам. Это было в час двадцать восемь. Таким образом, получается, что в поле нашего зрения остается только пять человек. Один из них и мог совершить убийство. Остальные находились в зале, танцуя «Сэра Роджера». Остается служанка из дамской комнаты, но, между нами говоря, мы можем сразу исключить ее из числа подозреваемых. Более того, она не совсем здорова, да и трудно представить мотив, который толкнул бы ее на преступление. Я знаю ее с детства, на подобный поступок она неспособна. Теперь садовник. Я еще не разговаривал с ним, но и здесь не вижу мотива. Я знаю его достаточно хорошо: на преступление он никогда не пойдет, скорее в нем можно подозревать меня, чем его. И остаются мистер Ли, мисс Карстэрс и мистер Плейфер. Девушку необходимо исключить из списка подозреваемых лишь по одной причине — физической, да и, как правило, удушение не относится к разряду преступлений, совершаемых женщинами. Что же касается мистера Ли, то он рассказал довольно странную историю. Что он мог делать все это время в саду, да еще один?

— Держу пари, — сказал лорд Уимзи, — если мисс Грейль дала ему отставку, то в саду он ел червей.

— Вы абсолютно правы, милорд, именно здесь и необходимо искать мотив преступления.

— Возможно, — сказал Уимзи, — но вот о чем я думаю. На землю выпало около двух дюймов снега. Если вы сможете уточнить время, когда он вышел в сад, по его следам мы сможем увидеть, входил ли он в дом до того, как его видел Эфраим Дод. Мы также сможем проследить, откуда он вышел и был ли он один.

— Идея замечательная! Я сейчас же отправлю сержанта, чтобы он осмотрел сад.

— Теперь мистер Белингэм, — продолжал лорд Уимзи. — Предположим, что он убил ее сразу же после того, как закончился вальс. Кто-нибудь видел его в период между вальсом и фокстротом?

— Я тоже думал об этом. Но тогда вы представляете, что это может значить? Это может значить то, что мистер Плейфер должен быть в сговоре с ним. Однако полученные мною показания не подтверждают этого факта.

— Нет-нет, — Уимзи покачал головой, — эти два джентльмена не ладят между собой. Так что возможность сговора тоже следует исключить.

— Вот еще о чем я думаю. Мистер Плейфер. Что касается времени, то мы в основном полагаемся на его показания. Мы не нашли никого, кто бы видел мисс Грейль до обещанного ему танца — во время фокстрота. Что мешало ему совершить убийство именно в это время? Подождите минутку. Он сказал, что танцевал фокстрот с герцогиней. — Лицо офицера как-то сразу погрустнело, и он вновь начал просматривать записи в блокноте. — Да, она подтвердила это. Сказала, что провела с ним весь перерыв и танцевала до конца. Вы знаете, я думаю, нам нужно взять с герцогини ее честное благородное слово.

— Конечно, вы можете это сделать, — улыбнулся Уимзи, — но я знаком со своей матерью с момента моего рождения и могу сказать, что всегда считал ее человеком, заслуживающим доверия.

— Хорошо, сэр. Будем считать, что герцогиня еще раз подтвердила нам свои показания. Мы подошли к моменту окончания фокстрота. После этого мисс Карстэрс видела мистера Плейфера в северном коридоре, она также утверждает, что замечала его еще несколько раз во время перерыва и разговаривала с ним. Миссис Рейберн видела его там же приблизительно в полвторого или около этого. Затем, в час сорок пять, они вместе с мисс Карстэрс присоединились к танцующим. Есть ли кто-нибудь, кто мог бы подтвердить правдивость этих показаний? Этим нам и предстоит заняться.

Но уже через несколько минут были получены подтверждения, не вызывающие сомнений. Мервин Бантер, слуга лорда Уимзи, сказал, что помогал в буфете готовить закуски. Он видел мистера Ли в перерыве между вальсом и фокстротом, стоящим у выхода для слуг под лестницей для музыкантов. А когда фокстрот еще звучал, Бантер видел мистера Ли направляющимся через служебное помещение в сад. Сержант внимательно изучил следы на снегу и сделал вывод, что к мистеру Ли никто не подходил. На выходе из дома через помещение для слуг обнаружены отпечатки только одних ног, и эти же следы ведут в дом через дверь из сада, расположенную рядом с гобеленовой гостиной. Несколько человек видели мистера Белингэма между вальсом и фокстротом и могли подтвердить, что фокстрот он танцевал со своей женой. Мисс Карстэрс также была замечена танцующей вальс и фокстрот, затем ее видели во время перерыва и в момент, когда начался «Сэр Роджер». Кроме того, слуги, танцевавшие в нижней части зала, подтвердили, что в период с часу двадцати до часу сорока пяти минут они постоянно видели мистера Плейфера сидящим на диванчике в северном коридоре, исключая, возможно, всего лишь несколько секунд — это когда он заглядывал в зал. Они также утверждали, что в это время никто не поднимался по лестнице, расположенной в нижнем конце коридора. Сторож мистер Дод был готов поклясться под присягой, что после часу сорока никто, кроме мистера Ли, не заходил в переход, ведущий в сад или в гобеленовую гостиную. И, наконец, последнюю точку поставил Вильям Хогарт, садовник. Он с присущей ему правдивостью поведал, что с полвторого до часу сорока минут он провел в переходе, ведущем в сад, ожидая хористов, которых должен был встретить и проводить к отведенному для них месту. Он был уверен, что в это время никто не спускался с лестницы, ведущей в картинную галерею, никто также не заходил и в гобеленовую гостиную. С часу сорока минут, по его словам, он сидел рядом с мистером Додом в переходе и никто, кроме мистера Ли, мимо них не проходил.

Учитывая все вышесказанное, было бессмысленно подвергать сомнению показания мистера Плейфера. Его видели не только танцующим вальс и фокстрот, но и во время перерыва. В час двадцать восемь минут или около этого он видел мисс Грейль живой. В два она была найдена мертвой. В течение этого времени никто не входил в гобеленовую гостиную. Из чего следовало, что преступником мог оказаться любой.

Джонсон объявил о своем намерении продолжить допрос днем, и в шесть часов утра измученные гости разбрелись по комнатам. Тем, кто, как и чета Белингэм, приехали издалека, также нашлось место в доме.

Повторное расследование вновь не дало никаких результатов. Что же касается лорда Питера Уимзи, участия в нем он не принимал. Вместе с Бантером, который был отличным фотографом, они снимали танцевальный зал и прилегающие к нему комнаты и коридоры со всех возможных позиций, ибо, как сказал лорд Питер, «никогда не знаешь, что может оказаться нужным». После полудня они удалились в подвал, где с помощью всевозможных емкостей, химикатов и фотолабораторного фонаря, в спешке позаимствованных в местной аптеке, они приступили к проявке.

— Вот, наконец, и последняя, — пространно заметил Бантер, бросая пластину в воду, а затем в фиксаж. — Можно зажечь свет.

После темноты свет так ударил по глазам, что лорд Уимзи невольно зажмурился.

— Огромная работа, — сказал он. — Откуда взялась эта тарелка с кровью? Зачем ты принес ее сюда?

— Этот красный слой специально нанесли на пластинки, он помогает избежать ореола. Я уверен, милорд, что вы обратили внимание — прежде чем поместить пластинку в проявитель, я делал с нее смыв. Ореол — это такое явление…

Но Уимзи, казалось, ничего этого не слышал.

— Почему же я сразу этого не увидел? — продолжал он размышлять вслух. — Я должен был заметить это раньше.

— Да, милорд, но в красном свете фонаря. Белизна появляется, — продолжал Бантер менторским тоном, — при отражении любого света. Когда свет красный, красное и белое невозможно отличить друг от друга. Таким же образом в зеленом…

— О боже! Подожди минуту, Бантер, мне нужно это обдумать. Вот! К черту эти пластинки, оставь их. Пойдем наверх.

Шагом, скорее напоминающим галоп, Уимзи помчался к танцевальному залу, который был погружен в темноту. Шторы на окнах в южной части коридора были уже опущены, и только через верхний ряд окон, расположенных в сводчатой нише, сумрак декабрьского вечера проникал внутрь. В первую очередь лорд Уимзи включил в зале три большие люстры. Благодаря массивной дубовой обшивке, которая поднималась до самого потолка не только в обоих концах зала, но и по четырем углам, лестница в нижнем углу северного коридора оставалась темной. Затем лорд Уимзи зажег тот самый подвесной четырехцветный фонарь, находящийся в северном коридоре и висящий меж двумя диванчиками. Яркая вспышка зеленого света сразу же заполнила нижнюю половину коридора и лестницу. Верхняя часть была погружена в цвет насыщенного янтаря, в то время как красная сторона фонаря оказалась направленной к танцевальному залу, а голубая — к стене коридора. Уимзи покачал головой.

— Ошибки быть не может. Так, я понял! Бантер, беги и попроси мисс Карстэрс и мистера Плейфера на минуту прийти сюда.

Пока Бантер исполнял его просьбу, он принес из кухни лестницу и, соблюдая меры предосторожности, осмотрел фонарь. То, что крепление оказалось временным, стало понятно с первого взгляда.

— А теперь давайте проведем небольшой эксперимент, — сказал он прибывшим по его просьбе гостям. — Плейфер, сядьте на диван так, как вы сидели тут накануне ночью. А вы, мисс… Я пригласил вас лишь потому, что на вас белое платье. Поднимитесь, пожалуйста, по лестнице наверх и пройдите в конец коридора, как это сделала мисс Грейль. Мистер Плейфер, а теперь скажите, все ли сейчас выглядит так же, как и ночью?

Пока они выполняли эти действия, лорд Уимзи внимательно наблюдал за ними. И не мог не обратить внимания, что Джим Плейфер выглядит озадаченным.

— Мне кажется, что-то здесь не так. Я не могу с полной уверенностью сказать, в чем именно заключается отличие, но оно есть, — сказал он.

Джоан Карстэрс, вернувшись назад, согласилась с мистером Плейфером.

— Какое-то время я сидела на том диванчике, — сказала она, — и мне кажется, что сейчас здесь темнее.

— Нет, гораздо светлее, — возразил Джим.

— Хорошо, именно это я и хотел от вас услышать, — кивнул Уимзи. — А сейчас, Бантер, поверни этот фонарь чуть влево.

Как только фонарь повернули, Джоан воскликнула:

— Вот! Вот! Голубой свет! Помню, когда хористы вошли, я тогда подумала, что лица у них такого же цвета, какие обычно бывают у замороженных.

— А что вы скажете, Плейфер?

— Вот теперь все правильно! — произнес Джим удовлетворенно. — Прошлой ночью свет был красным. Помню, я тогда еще подумал, как уютно и тепло выглядит все в этом свете.

Лорд Уимзи засмеялся:

— Все сходится, Бантер. В чем заключается одно из шахматных правил? Королева встает на клетку своего цвета. Найдите служанку из дамской комнаты и спросите, видела ли она миссис Белингэм прошлой ночью между фокстротом и «Сэром Роджером».

Бантер вернулся через пять минут:

— Служанка сказала, что миссис Белингэм в дамскую комнату не входила. Но она видела, как та выходила из картинной галереи и бежала вниз по лестнице, к гобеленовой гостиной, в тот момент, когда оркестр настраивался для исполнения «Сэра Роджера».

— А это было как раз в час двадцать девять, — задумчиво произнес Уимзи.

— Миссис Белингэм? — удивился Джим. — Но вы же сами сказали, что видели ее в танцевальном зале в полвторого. Но в таком случае у нее не было времени для совершения убийства.

— Она и не убивала, — сказал Уимзи. — Убийство было совершено задолго до этого. На лестнице вы видели Красную королеву, а не Белую. Осталось только выяснить, почему миссис Белингэм обманула нас, говоря о своих перемещениях прошлой ночью, и тогда мы узнаем правду.

— Очень грустное дело, — спустя несколько часов сказал полицейский офицер Джонсон. — Мистер Белингэм повел себя вполне достойно. Узнав, что у нас есть улики против его жены, он решил во всем сознаться. Оказалось, что мисс Грейль располагала информацией, которая серьезным образом могла сказаться на политической карьере мистера Белингэма. В течение нескольких лет она шантажировала его, требовала деньги. И прошлой ночью во время вальса она вновь стала ему угрожать. Они удалились в гобеленовую гостиную, и там разразился скандал. Потеряв над собой контроль, мистер Белингэм ее ударил. По его словам, он даже не думал причинять ей серьезную боль, но она закричала. Чтобы заставить ее замолчать, он схватил ее за горло и, совершенно не желая этого, нечаянно задушил. Когда он понял, что произошло, он выбежал из комнаты, находясь в состоянии глубокого шока. Во время следующего танца он рассказал своей жене о том, что произошло. Внезапно он обнаружил, что с ним нет его скипетра, он в спешке оставил его рядом с убитой. Миссис Белингэм — храбрая женщина! — проскользнула через темный и безлюдный проход под балконом музыкантов и поднялась по лестнице в картинную галерею. Она не слышала, как ее окликнул мистер Плейфер. Пробежав через галерею, она спустилась вниз по другой лестнице, схватила скипетр и спрятала его под платьем. Позднее она услышала от мистера Плейфера о том, что он видел, и поняла: в красном свете фонаря он принял ее за Белую королеву. Рано утром она спустилась вниз и повернула фонарь другой стороной. После случившегося нельзя отрицать факта ее соучастия в преступлении. Я уверен, что не всякая женщина решилась бы пойти на такой отчаянный шаг ради своею мужа. И мне кажется, что именно о такой женщине мечтает каждый мужчина. Смею надеяться, что она не будет наказана за содеянное.

— Аминь! — произнес лорд Питер Уимзи.

Жемчужное ожерелье

Сэр Септимус Шейл имел обыкновение проявлять власть и требовать подчинения ему раз в год, только один раз в год. Он позволял своей молодой жене, слепо повинующейся диктату моды, наполнять дом стильной металлической мебелью неопределенной геометрической формы; наводнять дом работами художников-авангардистов и приглашать в дом поэтов, отвергающих существующие правила грамматики; устраивать бесконечные коктейли, верить в теорию относительности и экстравагантно одеваться. Однако он упорно настаивал на праздновании Рождества в традициях доброй старой Англии. Будучи человеком простодушным и бесхитростным, обожающим пудинг с изюмом и сухое печенье, он продолжал считать, что разные по своей сути люди получают удовольствие от тех же самых, что и он, вещей. Поэтому на Рождество он неизменно уезжал в свое имение в Эссексе, приказывал слугам развешивать омелу и венки из остролиста на электрические приборы в стиле кубизма; заполнял металлические буфеты деликатесами от Fortnum & Mason; развешивал чулки для подарков у полированных изголовий из орехового дерева. По этому случаю из современных каминов слуги удаляли электрические радиаторы, жгли настоящее рождественское полено, а камин топили обыкновенными дровами. Затем сэр Септимус собирал всю семью и многочисленных друзей и устраивал для них ужин в стиле Диккенса, когда они ели столько, сколько могли вместить в себя их желудки. После такого рождественского обеда он рассаживал всех в гостиной, и начиналась игра в шарады, вопросы и ответы: «Животное. Овощ. Ископаемое». С наступлением сумерек все играли в прятки по всему дому. А так как сэр Септимус был очень богатым человеком, его гости вынуждены были подчиняться неизменной программе праздника. И, конечно же, никто не смел говорить о том, что ему тут скучно.

Еще одной восхитительной традицией, которой он также неизменно следовал, было дарить своей дочери Маргарет в каждый день ее рождения, который как раз приходился на канун Рождества, жемчужину. Когда количество жемчужин достигло двадцати, слухи о коллекции странным образом просочились за пределы дома, и на страницы светской хроники попала фотография. Что же касается самих жемчужин, хотя они и не превосходили величиной зеленых горошин, однако собранные в ожерелье они представляли собой большую ценность, так удивителен был цвет, так совершенна их форма. В канун этого Рождества девушке исполнялся двадцать один год, она становилась совершеннолетней, и поэтому была предусмотрена особая церемония с речами и танцами. Но только узкий круг избранных остался в доме на ужин с индейкой и викторианскими играми в сам канун Рождества. Кроме сэра Септимуса, леди Шейл и их дочери в доме находилось одиннадцать гостей. Все они были в той или иной степени либо родственниками, либо близкими друзьями: Джон Шейл с женой, сыном Генри и дочерью Бетти; жених Бетти — Освальд Тругуд, полный честолюбивых желаний молодой человек; Джордж Комфри — двоюродный брат леди Шейл, тридцатилетний человек, хорошо известный в светских кругах. Лавиния Прескот была приглашена по просьбе Джорджа; Джойс Тривет — по просьбе Генри Шейла. Ричард и Берил Деннисон были дальними родственниками леди Шейл, они вели довольно рассеянный и веселый образ жизни, требующий немалых средств. И наконец — получивший приглашение только благодаря Маргарет лорд Питер Уимзи, на которого девушка имела определенные виды. Присутствовали также Вильям Норгейт, секретарь сэра Септимуса, и мисс Томкинс, секретарь леди Шейл. Их присутствие было необходимо лишь по одной причине: на их плечи было возложено бремя подготовки к Рождеству. Наконец обед, состоящий из нескончаемой череды блюд: супа, рыбы, индейки, ростбифа, пудинга с изюмом, сладких пирожков, засахаренных фруктов, орехов, пяти сортов вин, — подошел к концу. Шутки со стороны сэра Септимуса, притворное неодобрение со стороны леди Шейл и Маргарет, прекрасной и скучающей, с ожерельем из двадцати одной сверкающей жемчужины на ее лебединой шее. Гости, объевшись и маясь животом, мечтали лишь о том, чтобы принять горизонтальное положение. Но празднество все никак не кончалось, в гостиной начались игры в «Музыкальный стул» (мисс Томкинс за роялем), «Поймать спящего» и «Шарады-пантомимы» (костюмы мисс Томкинс и мистера Вильяма Норгейта). В задней части гостиной (только ради сэра Септимуса прибегаем к этим вышедшим из употребления словам) располагалась чудесная гардеробная, отгороженная от посторонних глаз «складной» дверью. Гостям было предложено сесть на стулья из алюминия, которые то и дело скользили по черному стеклянному полу, и, чтобы удержаться и не упасть, гостям приходилось цепляться носками обуви за пол, в котором благодаря потрясающей иллюминации отражался покрытый медными пластинами потолок. Не кто иной, как сэр Вильям Норгейт, чувствуя, что температура вечера достигла верхнего предела, предложил поиграть в то, что не требовало приложения больших физических усилий. Леди Шейл согласилась и назвала бридж. Сэр Септимус, как обычно, возражал.

— Бридж? Глупости! Я говорю — глупости! Вы можете играть в него в любое другое время, но сегодня Рождество. Нам нужна игра, в которую будем играть все вместе. Что вы думаете о «Животных, Овощах и Ископаемых»?

Эта игра нравилась сэру Септимусу потому, что он считал ее интеллектуальной; она была среди его любимых развлечений, и именно по этой причине он преуспел в составлении достаточно каверзных вопросов. После небольшой дискуссии всем присутствующим стало очевидно, что игре суждено стать неотъемлемой частью вечера. Приступили к игре, сэр Септимус был первым «на выход».

Среди предметов, спрятанных в вопрос, им удалось угадать фотографию матери мисс Томсон, грампластинку «Я хочу быть счастливой», новую планету Плутоний, шарф миссис Деннисон (очень смутившейся оттого, что он был не из шелка, а то был бы отнесен к разряду животных). Не удалось отгадать выступление по радио премьер-министра — что, по общему мнению, было не совсем честно, потому что игроки не могли понять, к какой категории его можно было отнести — к животным или ископаемым. По этой причине было решено загадать еще одно слово, а затем перейти к игре в прятки. Освальд Тругуд вышел в гардеробную, закрыв за собой дверь, тогда как остальные продолжали придумывать слово-шараду. Неожиданно для всех присутствующих сэр Септимус прервал обсуждение, обратившись с вопросом к дочери:

— Послушай, Мардж, а что ты сделала со своим ожерельем?

— Я его сняла, потому что боялась порвать во время игры в шарады. Оно здесь, на столе… Нет, его здесь нет. Мама, ты случайно не брала его?

— Нет, дорогая. Если бы я его видела, оно было бы сейчас у меня. Какая же ты беззаботная!..

— Папочка, я уверена, что ожерелье у тебя. Ты просто меня дразнишь.

Ответ сэра Септимуса прозвучал столь решительно, что гости вынуждены были встать и начать поиски. В сияющей от блеска гостиной было не так уж много места, куда могло бы закатиться ожерелье. Через десять минут безрезультатных поисков Ричард Деннисон, сидевший рядом с тем столиком, куда Маргарет, по ее словам, положила жемчуга, стал ощущать себя довольно неловко.

— Вы знаете, это ужасно, — заметил он, повернувшись к Уимзи.

В этот момент Освальд Тругуд, проявляя нетерпение, высунул голову из-за двери гардеробной и, застав странную картину, поинтересовался: что происходит? Внимание игроков в ту же минуту перешло на гардеробную. Конечно же, Маргарет ошиблась, она оставила ожерелье там, и оно случайно смешалось с другими вещами. Комната подверглась тщательному обыску. Каждую вещь брали в руки и перетряхивали, но все безрезультатно. Дело стало принимать серьезный оборот. Еще через полчаса тщетных поисков ни у кого уже не было сомнений в том, что ожерелье пропало.

— Оно должно быть где-то только в этих двух комнатах, — сказал Уимзи. — Из гардеробной можно выйти лишь через одну дверь, следовательно, никто не мог выйти из нее незамеченным. Разве только через окно…

— Нет, это исключается. Снаружи окна закрыты тяжелыми ставнями, и для того, чтобы их открыть, требуется как минимум два лакея, — возразил рассерженный сэр Септимус. Предположение же о том, что ожерелья в гостиной нет, всем казалось абсурдным. Потому что, потому что…

Человеком, в очередной раз посмотревшим хладнокровно и бесстрашно правде в глаза, был Вильям Норгейт.

— Я полагаю, сэр Септимус, что каждый из присутствующих здесь испытает огромное чувство облегчения, если будет обыскан.

Предложение привело сэра Септимуса в ужас, но гости, почувствовав в Норгейте человека, готового действовать решительно, единогласно поддержали его. Дверь была закрыта, и начали обыск — женщин осматривали в гардеробной, мужчин — в гостиной. Однако обыск тоже не дал никаких результатов, за исключением целого ряда интересных сведений о том, что могут иметь при себе обычные мужчины и женщины. Было вполне естественно, что лорд Питер Уимзи носил пару пинцетов, пакет с линзами и маленькую складную линейку — чем не Шерлок Холмс из высшего общества? Но то, что в кармане Освальда Тругуда окажутся две таблетки от болей в печени, завернутые в бумагу, а у Генри Шейла карманное издание Гомеровых од, — оказалось неожиданным. С какой целью Джон Шейл носил в карманах пиджака кусочек красного сургуча, безобразный маленький талисман и монету в пять шиллингов? У Джорджа Комфри обнаружили пару складных ножниц, три завернутых кусочка сахара, похожие на те, что обычно подают в ресторанах и поездах, что свидетельствовало о явном проявлении необычной формы клептомании. А то, что аккуратный и педантичный Норгейт обременяет себя тем, что носит в карманах катушку хлопчатобумажных ниток, три веревочки различной длины и двенадцать английских булавок, выглядело по меньшей мере удивительно, пока кто-то не вспомнил, что он принимал участие в украшении дома к Рождеству. Ричард Деннисон вызвал смущение и смех тем, что у него обнаружили женскую подвязку, пудреницу и половину картофелины, которая, по его словам, является прекрасным профилактическим средством против ревматизма (к которому он был предрасположен), остальные же предметы принадлежали его жене. Что касается женщин, то наиболее поразительными экспонатами были: маленькая книга по хиромантии, три шпильки и детская фотография (мисс Томкинс); китайский портсигар с секретным отделением (Берил Деннисон); письмо очень личного содержания и набор для поднятия спущенных на чулках петель (Лавиния Прескот); пара щипчиков для бровей и маленький пакетик белого порошка, по утверждению, хорошее средство от головной боли (Бетти Шейл). Последовал волнующий момент, когда из сумочки Джойс Тривет была извлечена нитка жемчуга — но быстро припомнили, что она искусственная. Короче говоря, обыск не дал ничего, кроме общего чувства стыда и дискомфорта, вызванных необходимостью раздеваться, вновь в спешке одеваться в малоподходящее для этого время суток.

Затем, запинаясь, кто-то неуверенно произнес ужасное слово «полиция», что повергло сэра Септимуса в ужас. По его мнению, это было омерзительно. Он не мог допустить полицейских в свой дом, да еще в канун Рождества. Ожерелье должно быть где-то здесь. Необходимо обыскать комнату еще раз. Не мог бы лорд Питер Уимзи, обладающий богатейшим опытом распутывания самых загадочных происшествий, чем-нибудь помочь и в этом случае?

— Хм… — промычал сэр Питер. — Ну да, конечно… Но в таком случае никто не… Я хочу сказать, что вы должны понимать, что таким образом меня нужно исключить из числа подозреваемых.

Леди Шейл, перебив лорда Уимзи, заметила:

— Мы и не думаем, что необходимо кого-то подозревать. Но если дело дойдет до этого, мы уверены, что вы просто не можете оказаться им. Вы знаете о преступлениях слишком много, чтобы захотеть совершить хотя бы одно.

— Хорошо, — сказал Уимзи, — я постараюсь помочь, но после того, во что мы превратили комнаты… — Он неуверенно пожал плечами.

— Знаете, я боюсь, что вам не удастся найти здесь ни одного отпечатка ноги, — предположила Маргарет, — хотя, возможно, во время поиска мы чего-то не заметили.

Уимзи кивнул, тем самым выражая согласие:

— Что ж, я попробую помочь. Надеюсь, никто не будет возражать, если я попрошу всех пройти в соседнюю комнату и не покидать ее? Всех, за исключением одного из вас. Мне непременно понадобится свидетель на тот случай, если я что-нибудь найду. Сэр Септимус, не откажите в любезности.

Убедившись в том, что все присутствующие заняли места в одной из комнат, он начал медленно кружить по гостиной, внимательно изучая каждую поверхность, то и дело поднимая взгляд на потолок из бронзовых пластин, вставая на колени и в таком положении ползая по полу, напоминающему черную сияющую пустыню. Сэр Септимус, ни на шаг не отставая от лорда Уимзи, также поднимал голову и смотрел наверх, с трудом опускался на колени и ползал, время от времени тяжело и с досадой вздыхая. Со стороны их передвижение напоминало неспешную прогулку с маленьким любознательным щенком. Надо заметить, что своеобразный вкус леди Шейл в выборе отделки гостиной и мебели имел и положительную сторону — поиски в значительной степени облегчались: вряд ли в этой алюминиево-стеклянной комнате существовал такой укромный уголок, в который могло закатиться что-то, или место, в котором что-то могло затеряться.

Наконец они добрались до гардеробной, еще раз тщательно перетрясли сваленные на пол вещи. Безрезультатно. Уимзи лег ничком на пол и, скосив глаза, попытался заглянуть под металлический шкаф, который был единственным предметом в этой комнате, имеющим низкие ножки. Что-то привлекло его внимание. Закатав рукава рубашки и просунув руку под шкаф, он, совершая конвульсивные движения телом и ногами, пытался проникнуть дальше, чем позволяли его физические возможности; тогда он достал из кармана складную линейку и просунул ее под шкаф. Наконец с ее помощью ему удалось извлечь оттуда какой-то предмет.

Предмет был удивительно небольшого размера, вернее, это была булавка, но не обычная английская булавка, а похожая на ту, которой пользуются энтомологи для накалывания бабочек. Не более трех четвертей дюйма в длину, она скорее напоминала иглу с очень тонким концом и маленькой головкой.

— Боже мой! Что это такое? — удивленно произнес сэр Септимус.

— Вы случайно не знаете, кто-нибудь из присутствующих занимается коллекционированием бабочек, жучков или чего-то в этом роде? — спросил Уимзи, поднимаясь с коленей и внимательно рассматривая находку.

— Абсолютно уверен в том, что никто. Но на всякий случай я уточню.

— Ни в коем случае не делайте этого, прошу вас. — Уимзи наклонил голову и еще раз внимательно посмотрел на пол, но не увидел там ничего, кроме отражения своего задумчивого лица.

— Теперь, — продолжил он, — я понимаю, как это было сделано. Итак, сэр Септимус, я знаю, где жемчуг, но я не знаю, кто его взял. Думаю, что для всеобщего успокоения это и необходимо выяснить. Не волнуйтесь, причин для беспокойства нет, ожерелье находится в совершенно безопасном месте. Но я прошу вас никому не сообщать о нашей находке. Отправьте всех спать. Заприте гостиную, ключ оставьте у себя, и я думаю, что к завтраку мы будем знать, кто этот мужчина или женщина.

— Боже мой! — озадаченно произнес сэр Септимус.

Той ночью лорду Питеру Уимзи так и не удалось сомкнуть глаз: он наблюдал за дверью гостиной. Однако ни одна живая душа не приближалась к ней. Либо вор чувствовал, что его поджидает ловушка, либо был абсолютно уверен в том, что в любую минуту может забрать ожерелье из тайника. Несмотря на бессонную ночь, Уимзи не испытывал чувства напрасно потерянного времени. Он составил список людей, находящихся в гардеробной во время игры «Животное. Овощ. Ископаемое». Получилось следующее:

сэр Септимус Шейл

Лавиния Прескот

Вильям Норгейт

Джойс Тривет и Генри Шейл (вместе по той причине, что по одному им ни за что не удастся разгадать шараду)

миссис Деннисон

Бетти Шейл

Джордж Комфри

Ричард Деннисон

мисс Томкинс

Освальд Тругуд

Далее он составил еще один список — из тех, кому могли понадобиться жемчужины или кто хотел бы их иметь. К сожалению, получившийся список почти полностью совпадал с первым (за исключением сэра Септимуса) и мало чем мог оказаться полезен. Уимзи еще раз мысленно подверг кандидатуру каждого находящегося в этом доме тщательному анализу. Секретари появились в этом доме с прекрасными рекомендациями, но именно так и должно было быть, имей они тайные намерения; чета Деннисон жила без постоянных средств к существованию и вечно перебивалась; Бетти Шейл носит в своей дамской сумочке странный белый порошок, более того, слывет в обществе человеком эмоциональным и имеющим неустойчивую психику; Генри был безвольным простаком, и по этой причине Джойс Тривет легко могла обвести его вокруг пальца; ее можно было с легкостью отнести к категории тех, кто подходил под определение Джейн Остин «дорогая и распутная»; Комфри играл на бирже; Освальда Тругуда довольно часто можно было видеть на ипподроме в Эпсоне или Ньюмаркете. Так что найти мотив у каждого не составляло ни малейшего труда.

Когда вторая горничная и лакей появились в коридоре, Уимзи был вынужден прекратить наблюдение и спустился к завтраку. Было еще рано, и гости продолжали оставаться в своих комнатах. Сэр Септимус с женой и дочерью спустились вниз незадолго до Уимзи и как раз что-то обсуждали, когда лорд вошел в столовую. Повисло напряженное молчание, и чтобы разрядить обстановку, Уимзи, подойдя к камину, завел разговор о политике и погоде.

Постепенно за столом собрались все, но, словно по молчаливому согласию, об ожерелье не было сказано ни слова. После завтрака все продолжали хранить молчание, делая вид, будто бы накануне ничего не произошло. Так продолжалось до тех пор, пока Освальд Тругуд не взял быка за рога.

— Ну, как продвигается расследование? Поймали кого-нибудь, сэр Уимзи?

— Еще нет, — спокойно ответил тот.

Сэр Септимус посмотрел на Уимзи так, как будто теперь по пьесе, в которой они все вместе участвовали, наступило время для его реплики, и, прокашлявшись, он начал свою речь:

— Дело оказалось достаточно запутанным и неприятным. Боюсь, что без полиции нам не обойтись. Именно в Рождество. Праздник, конечно, испорчен. Не могу все это видеть. — И он махнул рукой в сторону гирлянд, украшений из зелени и цветной бумаги, развешанных вдоль стен. — Снимите все это, нет никакой радости смотреть на них. А еще лучше — сожгите.

— Как жаль, — сказала Джойс, — потребовалось столько труда, чтобы все это сделать!

— Давайте оставим их, дядя, — умоляющим голосом проговорил Генри Шейл. — Вы так близко к сердцу приняли пропажу ожерелья. Нет никакого сомнения в том, что оно найдется.

— Может, позвать Джеймса? — предложил Вильям Норгейт.

— Нет, — перебил его Комфри, — мы сами все сделаем. Это хоть как-то займет нас и отвлечет от неприятного происшествия.

— Правильно, — сказал сэр Септимус, — начинайте прямо сейчас. Видеть не могу всего этого!

Он яростно схватил с каминной полки несколько рождественских венков и, грубо скрутив, с силой бросил в огонь.

— Так и надо! — воскликнул Ричард Деннисон. — Давайте устроим из них хороший костер! — Вспрыгнув на стол, он снял со светильника рождественский венок из остролиста. — Вот так, окинем прощальным взглядом, пока не поздно.

— Я не испытываю особой радости оттого, что все украшения будут убраны до Нового года, — сказала мисс Томкинс.

— Снимем все. С лестниц и из гостиной тоже нужно убрать. Необходимо кому-нибудь пойти туда и все собрать.

— Гостиная все еще закрыта? — спросил Освальд.

— Нет. Лорд Питер утверждает, что ожерелья там нет, оно где-то в другом месте. По этой причине гостиную уже открыли. Я прав, Уимзи?

— Абсолютно. Ожерелье вынесли из этих комнат. Я не могу сказать, как это удалось сделать, но я совершенно в этом уверен. Клянусь своим добрым именем, что в комнатах его нет, оно где-то в другом месте.

— Что ж, в таком случае, Лавиния, и вы, Деннисон, снимайте украшения в гостиной, а я возьму на себя гардеробную. Поторапливайтесь! — уверенным голосом приказал Комфри.

— Но если явится полиция, не лучше ли все оставить как есть? — спросил Деннисон неуверенно.

— К черту полицию! — воскликнул сэр Септимус. — Для проведения расследования украшения им будут не нужны.

С лестницы слышался веселый смех — там Освальд и Маргарет снимали венки из остролиста и плюща. Гости разбрелись по дому. Уимзи, тихо поднявшись по лестнице наверх, вошел в гостиную, где работа кипела вовсю: Джордж поставил монету в шесть пенсов против двух шиллингов по десять, что он закончит работу раньше, чем это удастся сделать Лавинии и Деннисону.

— Не вздумайте нам помогать, — сказала, смеясь, Лавиния. — Это будет нечестно.

Уимзи ничего не ответил, но продолжал оставаться в комнате до тех пор, пока все не было закончено. Затем он спустился вместе со всеми по лестнице вниз. В столовой, выбрасывая огненные искры, как на Ночь Гая Фокса, весело гудел камин. Подойдя к сэру Септимусу, он что-то тихо шепнул ему на ухо. Выслушав, сэр Септимус подошел к Джорджу Комфри и тронул его за плечо.

— Мой мальчик, лорд Питер хочет вам что-то сказать.

С большим нежеланием Комфри вышел вслед за Уимзи. Достаточно было мимолетного взгляда, чтобы понять — с ним не все в порядке.

— Мистер Комфри, — произнес Уимзи, — я полагаю, что это принадлежит вам. — Он разжал свою ладонь: на ней лежали двадцать две тонкие булавки с маленькими головками.

— Изобретательно, — сказал Уимзи, — хотя он полагал, что для осуществления плана особой изобретательности не понадобится. Ему не повезло, сэр Септимус, что вы заметили исчезновение ожерелья именно тогда, когда это и произошло. Он, конечно же, надеялся, что пропажу обнаружат после того, как начнется игра в прятки. И в этом случае оно уже могло оказаться в любом месте дома. Ведь дверь гостиной не закрывается, он предполагал спокойно вернуться и не спеша осуществить свой план, с которым он и явился в дом. Очевидно, для этой цели он и принес с собой булавки. Мисс Шейл, сняв с себя ожерелье во время игры, лишь помогла ему в осуществлении плана.

Проводя в вашем доме Рождество и ранее, он прекрасно знал, что будет происходить во время игры «Животное. Овощ. Ископаемое». Главной задачей было завладеть ожерельем до того, как настанет его очередь выходить из комнаты. Зная, что на споры по выбору слова для шарады уйдетне менее пяти минут, ему только оставалось разрезать нитку ожерелья карманными ножницами, сжечь ее в камине, а сами жемчужины прикрепить булавками к висящему на люстре венку. Сделать это было несложно, просто встать на стеклянный стол, на котором не останется отпечатка ноги. Да и рассматривать ягоды на венке из омелы, расположенном так высоко, никому бы не пришло в голову. Мне бы уж точно, не найди я булавку, которую он случайно обронил. Она-то и натолкнула меня на мысль, что ожерелье разделили на отдельные жемчужины. Остальное было не так уж сложно понять. Я снял жемчужины с омелы еще прошлой ночью. Вот они. Комфри, должно быть, испытал сегодня утром настоящий шок. Когда он предложил гостям самим убирать рождественские украшения, я уже знал, что это был он. Но мне хотелось посмотреть на выражение его лица, когда, убирая украшения в гостиной, он доберется до омелы и не обнаружит там жемчужин.

— Вы разработали этот план, когда нашли булавку? — удивленно спросил сэр Септимус.

— Да, тогда я понял, где находятся жемчужины.

— Но я не заметил, чтобы вы рассматривали венок.

— В этом не было никакой необходимости. Я видел его отражение в черном стеклянном полу. И знаете, меня поразило, насколько ягоды омелы похожи на сверкающие жемчужины.

ИСТОРИИ, РАССКАЗАННЫЕ ЛОРДОМ МОНТЕГЬЮ ЭГГОМ

История одного отравления

— Доброе утро, мисс, — улыбаясь, произнес мистер Монтегью Эгг, как только открылась дверь дома, в которую он едва успел позвонить. Приветствуя горничную, он не лишенным рисовки жестом снял с головы модную фетровую шляпу. — Как видите, это снова я. Надеюсь, вы меня еще помните? А я и через сто лет не смог бы забыть такую девушку, как вы. Как поживает его светлость? Надеюсь, он сможет уделить мне минуту-другую?

Продолжая мило улыбаться, он, конечно же, помнил правило номер десять из Руководства для коммивояжера, гласившее, что успех сделки на девять десятых зависит от горничной.

Как ни странно, но на девушку его любезность, казалось, не произвела желаемого впечатления: она явно нервничала и выглядела очень расстроенной.

— Я не… о да… входите, пожалуйста. Его светлость, как бы это сказать… Я боюсь, что…

Со свойственной ему непринужденностью, держа в руках образцы, мистер Эгг вошел в холл и, к своему великому удивлению, увидел прямо перед собой полицейского, который довольно грубо потребовал назвать имя и сообщить о цели своего визита.

— Коммивояжер, представитель компании Plummet & Rose, вина и спиртные напитки, — ответил мистер Эгг с видом человека, которому нечего скрывать. — Вот моя карточка. Да что все-таки случилось, сержант?

— Plummet & Rose? — переспросил полицейский. — В таком случае прошу вас на минуту присесть. Я не удивлюсь, если инспектор захочет задать вам несколько вопросов.

Испытывая недоумение, увеличивающееся с каждой минутой, мистер Эгг покорно присел на указанный ему стул, а чуть позже был препровожден в небольшую гостиную, в которой находился полицейский инспектор в форме и другой — с блокнотом.

— Присаживайтесь, мистер… э… м… да… Эгг. Возможно, вы внесете определенную ясность в это дело. Знаете ли вы что-нибудь о партии портвейна, проданной лорду Борродэлю весной прошлого года?

— Конечно, знаю, если вы имеете в виду Dow' 08. Я сам осуществлял эту сделку. Шесть дюжин по 192 шиллинга за дюжину. Лично сам оформлял заказ 3 марта. Отправка осуществлялась из нашего офиса 8 марта. Подтверждение о получении датировано 10 марта с приложенным чеком об оплате. Все в полном порядке. Никаких претензий к нам не поступало. Да я и прибыл сегодня с целью узнать у его светлости, не пожелает ли он сделать еще один заказ.

— Так, все понятно, — сказал инспектор. — То есть вы хотите сказать, что ваш сегодняшний визит не выходит за рамки выполнения ваших обычных обязанностей? Другой причины не было?

В том, что происходит нечто странное, мистер Эгг уже больше не сомневался. Не говоря ни слова, он предоставил в распоряжение инспектора книгу заказов и расписание движения поездов.

— Все в порядке, — задумчиво произнес инспектор, внимательно просмотрев бумаги. — В таком случае, мистер Эгг, я должен сообщить, что мистер Борродэль был найден сегодня утром в кабинете. Он скончался, предположительно от отравления. Более того, похоже, что яд попал к нему в стакан из бутылки портвейна, проданного вами.

— Да не может этого быть! — недоверчиво качая головой, сказал мистер Эгг. — Я ужасно сожалею о том, что случилось. Нашей компании это не пойдет на пользу. Безусловно, мы отправляем вино хорошего качества. Нет необходимости говорить, что никакой яд попасть туда не мог. Но если происшедшее станет достоянием общественности, у нас могут возникнуть серьезные проблемы. Надеюсь, вы меня понимаете? Кстати, что вас заставляет думать, что именно наш портвейн явился причиной смерти?

Не говоря ни слова, инспектор пододвинул к нему стоящий на столе стеклянный графин.

— Интересно, что скажете вы. Все в порядке — мы уже проверили графин на отпечатки пальцев. Вот стакан, можете попробовать, но я не рекомендую это делать, если, конечно, вам не надоело жить.

Мистер Эгг поднес графин к носу и осторожно понюхал. Было очевидно, что его что-то насторожило. Он налил немного вина в стакан, еще раз понюхал его и нахмурился. Затем он попробовал языком капельку и тут же выплюнул ее в находящийся рядом цветочный горшок, постаравшись сделать это как можно деликатнее.

— Боже мой, боже мой! — ахнул мистер Эгг. На его лице отразилось беспокойство по поводу положения, в которое он попал. — Портвейн имеет такой вкус, будто бы пожилой джентльмен бросил в графин недокуренную сигару.

Инспектор и полицейский обменялись взглядами.

— Вы недалеки от истины, — кивнул инспектор. — Доктор еще не проводил вскрытия, но он утверждает, что наблюдаются симптомы никотинового отравления. Дело обстояло следующим образом. Каждый вечер после обеда лорд Борродэль имел привычку выпивать пару стаканов портвейна в своем кабинете. Вот и прошлым вечером ему, как обычно, в 9 часов принесли вино. Была открыта новая бутылка, и Крейвен, старший лакей, принес ее прямо из подвала в плетеной сеточке…

— Люльке, — поправил мистер Эгг.

— Люльке, если вы так называете это. Джеймс, лакей, был вместе с ним, он нес на подносе графин и бокал для вина. Лорд Борродэль осмотрел бутылку, она была опечатана, и печать была на ней. Затем Крейвен вытащил пробку и в присутствии лорда и лакея перелил вино из бутылки в графин. После этого слуги покинули комнату и удалились в помещение для слуг. Уходя, они слышали, как за ними защелкнулся замок.

— С какой целью он запер дверь?

— Кажется, он всегда так поступал. Боялся, что кто-то внезапно войдет и помешает ему. Дело в том, что лорд писал мемуары — в свое время он был известным судьей, да вы, должно быть, слышали об этом. Так вот, он использовал документы, которые считаются чрезвычайно конфиденциальными. В 11 часов, когда слуги пошли спать, Джеймс заметил, что в кабинете продолжает гореть свет. Утром выяснилось, что лорд Борродэль не ложился. Дверь кабинета оказалась заперта. Когда же удалось ее открыть, на полу обнаружили мертвое тело. Впечатление такое, что лорду внезапно стало плохо и он пытался дотянуться до звонка, чтобы позвать на помощь. Но не успел. Доктор сказал, что смерть наступила около десяти часов вечера.

— Самоубийство вы исключаете?

— Нет ничего, что свидетельствовало бы об этом. Во-первых, положение тела. Далее, мы внимательно осмотрели кабинет и не нашли никакой бутылочки или чего-нибудь еще, в чем он мог бы хранить яд. И самое главное — у нас сложилось ощущение, что он наслаждался жизнью. Он не испытывал финансовых затруднений, не было никаких домашних проблем. И, несмотря на свой преклонный возраст, его сердце было в прекрасном состоянии. Какой смысл, скажите, кончать жизнь таким ужасным способом?

— Но если он сделал это не сам, как в таком случае он мог не заметить, что у портвейна такой странный вкус, да еще и запах?

— Кажется, лорд курил очень крепкие сигары, — сказал инспектор (мистер Эгг покачал головой, выражая сомнение), — и мне сказали, что за несколько дней до смерти он простудился, по этой причине вкусовые ощущения изменяются, да и запахи в таком состоянии плохо различимы. Что же касается отпечатков пальцев, то они принадлежат самому покойному, старшему лакею и слуге. Если бы дверь в кабинет не была заперта, под подозрение попадали бы и они: ведь любой из них мог подсыпать яд. Окна в кабинете были закрыты изнутри на очень прочные задвижки.

— Ну а графин? — спросил мистер Эгг, обеспокоенный тем, как данное происшествие может сказаться на репутации компании. — Был ли он чист до того, как в него было налито вино?

— Да. Перед тем как нести графин в кабинет, Джеймс вымыл его. Кухарка клянется, что она своими глазами видела, как он это делал. Обычно для этого используется вода из-под крана, а затем графин еще раз ополаскивается, но уже с добавлением в него немного бренди.

— Все правильно, — одобрительно произнес мистер Эгг.

— Что касается бренди, так позже Крейвен выпил целый стакан, для того чтобы, по его словам, снять сильное сердцебиение. — Презрительно фыркнув, инспектор продолжал: — Перед тем как поставить стакан на поднос, Джеймс тщательно вытер его. По пути из буфетной до кабинета никто ничего не ронял и не терял. Но Крейвен вспомнил, что они как раз шли через холл, когда их остановила мисс Уэйнфлит. Ей срочно было необходимо обсудить ряд вопросов, касающихся следующего дня.

— Мисс Уэйнфлит? Племянница, если не ошибаюсь. Я видел ее во время своего последнего визита. Очаровательная молодая леди.

— Наследница лорда Борродэля, — многозначительно заметил инспектор.

— Очень хорошенькая молодая леди, — с определенным и понятным только ему смыслом еще раз повторил мистер Эгг. — Из ваших слов я понял, что Крейвен нес только бутылку. Он не прикасался ни к графину, ни к стакану.

— Именно так все и было.

— Из этого следует, что леди не могла что-нибудь положить в то, что нес Джеймс. Что касается воска на бутылке, так вы говорили сами, что его удаляли в присутствии лорда Борродэля, не так ли?

— Да, и делали это Джеймс и Крейвен. Вы и сами можете взглянуть, если желаете. Вот все, что осталось.

Инспектор принес поднос, на котором лежало несколько кусочков воска темно-голубого цвета и пепел от сигары. Мистер Эгг осторожно осмотрел их.

— Да, это наш воск и печать тоже наша, — произнес он. — Верхняя часть пробки очень аккуратно срезана ножом, без повреждений клейма производителя. Plummet & Rose. Dow 1908. Да, это наша бутылка. А ситечко вы проверяли?

— После того как Джеймс возвращается из кабинета с бутылкой, ситечко сразу же моет посудомойка в кипяченой воде и насухо вытирает. К сожалению, это так. Я думаю, что ситечко могло нам помочь понять, как никотин попал в вино.

— Возможно, это как-нибудь облегчило бы расследование, — настойчиво продолжал мистер Эгг, — но все же я никак не могу поверить в то, что яд был в нашей бутылке. Как такое могло случиться? Кстати, где бутылка?

— Я думаю, ее приготовили для отправки на анализ, — предположил инспектор, — но не взглянуть ли вам на нее, раз уж вы здесь? Роджерс, принесите, пожалуйста, бутылку. Кстати, на ней нет других отпечатков, кроме отпечатков пальцев Крейвена, поэтому нет сомнения в подлинности бутылки, подмена тоже исключается.

Полицейский принес бумажный пакет коричневого цвета, достал из него бутылку из-под портвейна, горлышко которой было заткнуто чистой пробкой. Бутылка до сих пор хранила на себе пыль винного погреба, смешанную с порошком для определения отпечатков пальцев. Мистер Эгг удалил пробку из бутылки и, поднеся ее к носу, сделал глубокий вдох. Его лицо сразу изменилось.

— Откуда вы принесли эту бутылку? — резко спросил он.

— Нам дал ее Крейвен. Естественно, она была среди тех предметов, которые занимали в нашем расследовании важное место, и мы должны были увидеть ее в первую очередь. Он отвел нас в подвал и указал на эту бутылку.

— Как стояла в подвале эта бутылка: среди остальных бутылок или отдельно?

— Она стояла на полу в конце ряда пустых бутылок, принадлежащих к одной партии; Крейвен объяснил, что, перед тем как нести их из подвала наверх, он составлял их на пол в порядке использования.

Мистер Эгг взял бутылку в руки и вдруг неожиданно, как будто повинуясь только ему известным мыслям, перевернул ее; несколько капель мутного осадка, напоминающего густую красную жидкость, попало в стакан. Он вновь понюхал ее, затем попробовал на вкус. Курносый нос коммивояжера, казалось, выдавал его боевое настроение.

— Ну что? — спросил инспектор.

— Как бы там ни было, но никотина здесь нет, — ответил мистер Эгг, — если мой нос не обманывает меня. Что, как вы понимаете, господин инспектор, маловероятно, ибо мой нюх помогает мне зарабатывать. Конечно, бутылку необходимо отправить на анализ, но я готов держать пари, что в ней вы ничего не найдете. А это, как вы и сами понимаете, снимет с доброго имени компании тяжелое подозрение. От своего же имени я хочу поблагодарить вас за то, что вы посвятили меня в детали происшествия.

— Ну что вы! Вы, будучи специалистом своего дела, оказали нам неоценимую услугу. Учитывая, что бутылка теряет первостепенную значимость в нашем расследовании, мы можем сосредоточить внимание на графине.

— Вы правы, — не скрывая удовлетворения, произнес мистер Эгг. — М-да, а вы случайно не знаете, какое количество бутылок, из проданных мною шести дюжин, уже было использовано?

— Нет, этот вопрос нас не интересовал. Но если в этом есть необходимость, мы можем узнать у Крейвена.

— Да, прошу вас. Только ради того, чтобы убедиться, что это именно та бутылка. Мне бы не хотелось вводить вас в заблуждение и тем самым направить следствие по ложному пути.

Инспектор позвонил в колокольчик, и в ту же минуту в комнате появился старший дворецкий — пожилой человек довольно представительного вида.

— Крейвен, — произнес инспектор, — это мистер Эгг, представитель компании Plummet & Rose's.

— С этим господином мы уже знакомы.

— Хорошо. Он занимается продажей вин, и его, естественно, интересует… Мистер Эгг, о чем конкретно вы хотели узнать?

— Эта бутылка, — спросил Монти, постучав ногтем по бутылке, — именно та, которую вы открыли прошлым вечером?

— Да, сэр.

— Вы в этом уверены?

— Да, сэр.

— Сколько дюжин осталось в погребе?

— Я не могу сразу же ответить вам. Мне необходимо посмотреть свои записи в книге. Каждый раз, беря из погреба новую бутылку, я делаю в книге отметку.

— Книга находится в погребе, если я не ошибаюсь? Мне бы хотелось взглянуть на ваш подвал — я слышал, там есть на что посмотреть. Не сомневаюсь, все содержится в образцовом порядке. Поддерживается нужная температура и все такое прочее?

— Все именно так, сэр.

— Не лучше ли нам спуститься в погреб и увидеть все самим? — предложил инспектор, испытывая некоторые сомнения по поводу того, стоит ли оставлять мистера Эгга и дворецкого наедине.

Крейвен кивнул в знак согласия и пошел вперед, указывая путь, остановившись только для того, чтобы взять ключи от погреба в кладовой.

— Извините, — сказал мистер Эгг, пока они шли по длинному коридору, — неужели никотин на самом деле может вызвать смерть? Интересно, какое количество необходимо для того, чтобы отравить человека?

— Если я правильно понял, со слов доктора следует, что достаточно нескольких капель чистого экстракта, или как они его там называют, чтобы смерть наступила в промежутке от двадцати минут до семи-восьми часов.

— Боже мой! — произнес мистер Эгг. — И сколько же портвейна выпил бедняга? Полных два стакана?

— Да, сэр. Если судить по графину. Лорд Борродэль имел привычку выпивать вино сразу. Он не любил пить его маленькими глотками, не торопясь.

Мистер Эгг был поражен тем, что услышал.

— То, как он это делал, — неправильно! Вы же знаете, — продолжал он с печальным видом, — что, для того чтобы почувствовать весь букет, существует определенный ритуал, если это можно так назвать. Необходимо вино понюхать, взять небольшое количество в рот и ощутить особый вкус напитка… Скажите, мистер Крейвен, есть ли в саду пруд или ручей?

— Нет, сэр, — ответил дворецкий слегка удивленно.

— Я просто так интересуюсь. Кто-то ведь должен был в чем-то принести никотин. Ну и после того, как его использовали, бутылочку, или в чем там он еще был, нужно было куда-то выбросить.

— Я уверен, что проще было бы где-то закопать или просто выбросить в кусты, — сказал Крейвен. — Один только сад занимает шесть акров, да еще нескончаемые луга, внутренний двор. Кроме того, есть емкости с водой, колодец.

— Как же глупо с моей стороны, — признался мистер Эгг, — что я не подумал об этом. А! Вот и погреб. Прекрасно — роскошное, я бы сказал, место. Замечательно, и температура поддерживается нужная. Без колебаний летом и зимой? Надеюсь, печь расположена не в этой части дома?

— Вы правы, сэр. Печь находится в другой стороне… Осторожно, господа, последняя ступенька сломана. А вот в этом месте находится портвейн. Клетка номер 17: одна, две, три и еще полдюжины бутылок, сэр.

Мистер Эгг кивнул и, поднеся фонарик к выступающим из клетки горлышкам бутылок, стал внимательно рассматривать печати.

— Да, — произнес он, — это они. Три бутылки и еще полдюжины, как вы и сказали. Грустно думать, что лежащая здесь бутылка была запечатана смертью. Когда я, выполняя свои обязанности, хожу по городу, я часто думаю: почему годы не делают людей мягче и выдержаннее, как вино? Я слышал о лорде Борродэле как о прекрасном пожилом джентльмене. И что? Он оказался совсем не таким простым, как казалось — крепким орешком… Прошу прощения, если это звучит непочтительно.

— Милорд был строгим и суровым, но справедливым. Очень справедливым хозяином, — возразил дворецкий.

— Не могу не согласиться, — произнес мистер Эгг. — А это что? Надо понимать, что это пустые бутылки? Двенадцать, двадцать четыре, двадцать девять, и еще одна — тридцать, и еще три, и еще полдюжины. Получается сорок две… семьдесят две… шесть дюжин. Да, все правильно. — Он стал по очереди поднимать пустые бутылки. — Говорят, что пустые винные бутылки ничего не могут рассказать, но только не мне, Монти Эггу. Возьмем, например, эту. Если я буду утверждать, что в этой бутылке находился портвейн Dow' 08, то вы можете меня избить. Ужасный запах, мутный осадок, более того, на наших бутылках не может быть известковых пятен. Пустые бутылки очень легко перепутать. Двенадцать, двадцать четыре, двадцать восемь и еще одна — двадцать девять. А что стало с тридцатой?

— Готов поклясться, что ни одной пустой бутылки я из погреба ни разу не выносил.

— Ключи висят на гвозде в кладовой, и ими может воспользоваться любой.

— Одну минуту, — вмешался инспектор, — вы хотите сказать, что данная бутылка не относится к проданной вами партии портвейна?

— Да, вы совершенно правы. Но я должен заметить, что лорд Борродэль иногда для разнообразия менял марку вина. — Мистер Эгг перевернул бутылку и несколько раз резко встряхнул ее. — Странно. Совершенно сухая. На дне мертвый паук. Вы будете удивлены, если узнаете, сколько времени паук может проводить без пищи. Странно то, что пустая бутылка из середины ряда содержит остатки вина, а ей бы следовало бы быть гораздо более сухой, чем бутылка, стоящая вначале, и именно в ней должен бы находиться мертвый паук. Как видите сами, инспектор, в нашем деле много странных несовпадений, на которые, как вы бы сказали, необходимо обращать внимание. А вот еще одна. Возьмем бутылку, которая, по словам Крейвена, была открыта прошлым вечером. Как же вы могли допустить такую ошибку? Если верить моему нюху, я уж не говорю о других органах осязания, эта бутылка была открыта по меньшей мере неделю назад.

— Вы не ошибаетесь, сэр? — спросил Крейвен. — Я уверен, что ее я поставил в конец ряда. Возможно, кто-то был здесь и переставил бутылки.

— Но… — начал инспектор и остановился на полуслове, как будто ему в голову неожиданно пришла какая-то мысль. — Я думаю, Крейвен, будет лучше, если вы отдадите нам ключи от подвала. Нам необходимо здесь все тщательно осмотреть. Пока здесь больше делать нечего. Мистер Эгг, давайте поднимемся наверх, мне бы хотелось с вами еще кое-что обсудить.

— Всегда к вашим услугам, — с искренней готовностью произнес Монти. И они вернулись в гостиную.

— Я не знаю, мистер Эгг, поняли ли вы сами, какое значение имеют только что высказанные вами догадки. Предположим, вы правы и это не та бутылка, ее намеренно заменили, а вчерашняя куда-то пропала. И более того, тот, кто осуществил подмену — он или она, мы пока не знаем, — действовал так умело, что не оставил после себя и одного отпечатка.

— Я прекрасно понимаю, что вы имеете в виду, — кивнул мистер Эгг, сделавший этот вывод гораздо раньше инспектора. — Более того, все выглядит так, как будто яд находился в бутылке. Я прав? А это, по вашему мнению, вызывает серьезные вопросы к качеству вин, продаваемых нашей фирмой. Когда в кабинет лорда Борродэля принесли бутылку, на ней как раз стояло наше клеймо. Я не могу отрицать этого, инспектор. Я понимаю, что, когда факты говорят сами за себя, бесполезно возмущаться и утверждать обратное. В нашем деле, если хочешь добиться успеха, не стоит об этом забывать.

— Хорошо, мистер Эгг, — инспектор засмеялся. — А что вы скажете по поводу следующей гипотезы? Никому, кроме вас, не была выгодна подмена бутылки, и, следовательно, я должен надеть наручники на вас.

— Довольно неприятный для меня вывод. Надеюсь, вы не сделаете этого? Мне бы на самом деле очень не хотелось, чтобы произошло нечто подобное. Да и моим работодателям, я уверен, это тоже не понравится. Не кажется ли вам, что прежде, чем мы сделаем нечто, о чем позже будем жалеть, мы пройдем в котельную.

— Зачем?

— Затем, что, — сказал мистер Эгг, — это место, которое Крейвен предпочел не называть, когда мы затронули вопрос о том, каким образом можно избавиться от улики.

Казалось, инспектор был поражен. Затем, позвав двух полицейских, все вместе прошли в котельную. Пепел вынули из печи и тщательно просеяли. Первой находкой оказался кусочек полурасплавленного стекла, который, похоже, раньше был бутылкой.

— Кажется, вы правы, — сказал инспектор, — но я не представляю, как нам удастся что-то доказать. Никотин отсюда мы, естественно, не извлечем.

— Не извлечем. Ну, — внезапно лицо мистера Эгга покраснело, — а как насчет этого?

Из решета, сквозь которое помощник инспектора просеивал золу, он извлек кусочек покоробленного и искривленного металла, к которому вдобавок прилепился кусочек обугленной кости.

— Что это такое, скажите на милость? — спросил инспектор.

— Смею предположить, что когда-то это был штопор, хотя сейчас этот кусок мало на него похож, — в свойственной ему спокойной манере высказал свои предположения мистер Эгг. — В нем есть что-то неуловимо знакомое. А если вы посмотрите сюда, то вы увидите, что металлическая часть у него полая. Я бы не удивился, если и толстая костяная ручка оказалась тоже полой. Она, конечно, очень сильно обуглилась, но если бы можно было ее расколоть и она оказалась полой внутри, да еще, возможно, с кусочком расплавленной резины, — это могло бы многое объяснить.

Инспектор с силой хлопнул себя по бедру:

— Мистер Эгг! Мне кажется, я понимаю, что вы имеете в виду! Вы предполагаете, что если бы этот штопор был внутри полым и в нем был резиновый резервуар, наполненный ядом, — тот же принцип, что и у авторучки, — яд мог бы попасть в полую часть под давлением поршневого устройства.

— Абсолютно верно. Конечно же, вкручивать пробку необходимо было с большой осторожностью, чтобы не повредить трубочку. Штопор должен быть достаточно длинным, чтобы достать до конца пробки. Я думаю, что именно так все и было сделано, в противном случае зачем это маленькое отверстие в металле на расстоянии четверти дюйма от верхнего конца? Обычный штопор ведь не имеет отверстия — знаю это по личному опыту, — а я, поверьте, в штопорах разбираюсь.

— Но кто же, в таком случае?..

— Тот, кто выкручивал пробку. Тот, чьи отпечатки пальцев остались на бутылке.

— Крейвен? Но я не понимаю, какой у него может быть мотив.

— Этого я не знаю, — ответил мистер Эгг, — но лорд Борродэль был судьей, и судьей достаточно суровым. Если вы отправите отпечатки пальцев Крейвена в Скотленд-Ярд, возможно, их обнаружат в картотеке. Я не знаю, но ведь все возможно. Вы так не считаете? Возможно, и мисс Уэйнфлит что-либо о нем знает. В мемуарах лорда, которые он писал, вероятно, есть упоминание о происшествии, связанном с Крейвеном.

Инспектор не стал терять времени и тотчас же приступил к проверке гипотез. Однако ни мисс Уэйнфлит, ни Скотленд-Ярд не располагали информацией о дворецком, служившем у лорда уже более двух лет, информацией, которая могла бы неудовлетворительно сказаться на его репутации. И только обращение к записям лорда помогло пролить свет на происшедшее. Из мемуаров следовало, что много лет назад, будучи судьей, Борродэль вынес суровый приговор, назначив к принудительным работам молодого человека по имени Крейвен. Тот оказался искусным мастером по металлу, и, по-видимому, его втянули в мошенничество против своего хозяина. Дальнейшее расследование показало, что парень был освобожден из заключения за полгода до убийства лорда Борродэля.

— Безусловно, это был сын Крейвена, — сказал инспектор. — Он-то и изготовил для отца штопор, абсолютно неотличающийся от того, которым пользовались в доме. До сих пор остается загадка: где же они смогли взять никотин? Я уверен, что скоро нам удастся выяснить и это, хотя могу предположить, что этот алкалоид использовали для борьбы с вредителями растений в саду. Я бесконечно признателен вам, мистер Эгг. Поверьте, без вашей помощи и профессиональных знаний мы бы еще долго разбирались с этими бутылками, пытаясь понять, что же в них не так. Признайтесь, что как только вы обнаружили, что он дал вам не ту бутылку, немедленно стали подозревать Крейвена?

— О нет, — произнес мистер Эгг с нескрываемой гордостью. — Я понял это в ту самую минуту, как только Крейвен вошел в комнату.

— Не может быть! Да вы же Шерлок Холмс! Но как вам это удалось?

— Он почему-то обращался ко мне «сэр», — объяснил мистер Эгг, осторожно кашлянув. — Когда я был здесь в последний раз, он говорил со мной свысока и назидательно объяснял, что коммивояжер должен входить с черного хода. Неправильно выбранная линия поведения имела для него пагубные последствия. Как сказано в Руководстве для коммивояжера, — «независимо от того, прав ты или нет, в своем отношении к людям всегда проявляй тактичность и деликатность».

Собачий нюх

Комната, которую обычно предоставляли коммивояжерам Pig & Pewter, напоминала собой полутемную пещеру, в которой первобытные обитатели жарили на костре тушу огромного мамонта, подбрасывая в огонь сырые морские водоросли. Другими словами, это была полутемная комната, с потемневшими от копоти стенами и ужасным запахом еды, проникающим сюда из кухни.

— Боже мой, боже мой! — пробормотал мистер Эгг, пытаясь разворошить уже почти прогоревшие угли. Внезапно поваливший желтый едкий дым заставил его закашляться, и он тотчас же нажал на звонок.

— Сэр, прошу прощения, — начала горничная, явившаяся на вызов, — но так происходит всегда, когда дует восточный ветер. Вы были бы удивлены, если бы знали, сэр, чего мы только не перепробовали, сколько раз меняли зонты и колпаки дымовых труб! Вот и сегодня приходил рабочий, поэтому огонь разожгли только недавно. А мне кажется, что им все равно ничего не удастся сделать. Сэр, не будете ли вы против того, чтобы пройти в бар? Там чудесный камин и вполне приятное общество. Я уверена, вам там будет гораздо уютнее с пожилым мистером Фаготом и сержантом Юксом из Дребелсфорда. Если я не ошибаюсь, еще один джентльмен, так же как и вы, — коммивояжер. А еще там два автомобилиста, но они вроде бы ведут себя спокойно.

— Что ж, меня это вполне устраивает, — со свойственной ему любезностью произнес мистер Эгг. Но про себя тем не менее подумал о необходимости предостеречь своих коллег, посоветовав им избегать Pig & Pewter, когда они будут в Магбери: ибо о гостинице судят именно по комнате, предоставляемой коммивояжерам. Кухня тоже оставляла желать лучшего: обед был настолько плох, что даже поздний приезд мистера Эгга не сделал его вкуснее.

В баре и на самом деле оказалось гораздо лучше. По одну сторону камина, в котором весело потрескивал огонь, сидел пожилой человек с жидкой седой бородкой, по виду крестьянин. Вокруг его шеи был намотан вязаный ярко-красный шарф с длинными концами, свободно свисавшими чуть ли не до пола. Перед ним стояла высокая пивная кружка. «Должно быть, это и есть мистер Фагот», — подумал Монти. Напротив него, тоже с кружкой пива, сидел внушительных размеров полицейский, хотя он был в штатском. Перед камином за столом сидел моложавый человек, в глубине глаз которого притаились едва заметная тревога и настороженность. Судя по тому, что рядом с ним находилась большая кожаная сумка, мистер Эгг тотчас же решил, что это и есть коммивояжер, о котором ему говорила горничная. А молодые люди, парень и девушка, одетые в куртки мотоциклистов, сидели за соседним столиком, пили виски и портвейн и постоянно о чем-то тихо перешептывались. Еще один человек, в шляпе и непромокаемом плаще, у небольшой стойки бара заказывал себе пиво. В самом дальнем углу зала мистер Эгг заметил еще одну мужскую фигуру, так как она невольно притягивала к себе взгляд: казалось, что человек, прячась за газетой, наблюдает за кем-то в баре. Из-под широких полей низко надвинутой шляпы лица его не было видно, что невольно внушало чувство опасности и необъяснимой тревоги. Мистер Эгг почтительно поприветствовал компанию и заговорил о погоде, заметив, что она оставляет желать лучшего.

Человек, являвшийся, по предположению Монти, коммивояжером, приветливо кивнул, и та готовность, с которой он это сделал, свидетельствовала о желании продолжать беседу, наконец-то положив конец тишине, повисшей в баре.

— Что касается меня, то сегодня вечером мне необходимо было быть в Дребелсфорде. Но из-за постоянно моросящего дождя дорога такая ужасная, да ее еще то и дело подмораживает, — так что, пожалуй, я останусь здесь.

— Вот и я здесь по той же самой причине, — согласился мистер Эгг, подходя к стойке бара. — Маленькую кружку «Гиннеса», пожалуйста. Ужасно холодно.

— Да, очень холодно, — подтвердил полицейский.

— Да, — проворчал пожилой мистер Фагот.

— Знать бы, когда это кончится, — вздохнул человек в непромокаемом плаще, отойдя от стойки и садясь за столик рядом с коммивояжером. — Имею для этого серьезные основания. В двух километрах отсюда машину занесло, и я врезался в телеграфный столб. Видели бы вы бампер! Да, в это время года такой погоде не стоит удивляться!

— Да, — вновь однозначно промолвил мистер Фагот. Повисла пауза.

— Ну что ж, давайте в таком случае выпьем за удачу, — проговорил мистер Эгг, поднимая кружку с пивом. Присутствующие поддержали, но лишь из вежливости. Повисшую вновь паузу нарушил коммивояжер:

— Бывали раньше в этих местах, сэр?

— Нет, это не моя территория. Обычно здесь работает Бастебл, Генри Бастебл. Возможно, вы с ним знакомы. Мы работаем на Plummet & Rose, вино и спиртные напитки.

— Такой высокий парень с рыжими волосами?

— Да, это он. Лежит с приступом ревматизма, по этой причине я здесь — временно его замещаю. Моя фамилия Эгг, Монтегью Эгг.

— О-о! Мне кажется, что я слышал о вас от Тейлора из Herogate Brothers. Моя фамилия Редвуд, работаю на Fragonard & Со, духи и туалетные принадлежности.

Мистер Эгг кивнул и, желая поддержать беседу, поинтересовался, как обстоят дела.

— Неплохо. Конечно, деньги небольшие. Но если брать во внимание все в целом, — неплохо. У меня с собой есть то, что, думаю, могло бы вас заинтересовать. — Он наклонился, расстегнул свою кожаную сумку и достал из нее высокий флакон, стеклянная пробка которого, чтобы не открыться, была искусно перевязана красивой перекрученной веревочкой. — Что вы об этом думаете? — сняв веревочку и протянув флакон Эггу, спросил он.

— Пармская фиалка? — спросил Монти, бросив взгляд на этикетку. — Думаю, что девушка лучше нас сможет это оценить. Позвольте мне, мисс. Прекрасное — прекрасной, — галантно произнес он.

Девушка хихикнула.

— Давай, Герта, — произнес ее спутник в куртке мотоциклиста. — Никогда не отказывайся от хорошего предложения. — Он вытащил пробку и, поднеся флакон к носу, сделал глубокий вдох. — Должен сказать, классная вещь. Нужно капнуть на твой платок. Давай я сделаю.

— Здорово! — сказала девушка — Такой восхитительный запах! Давай, Артур! Оставь в покое мой платок. Что о тебе подумают? Я полагаю, джентльмен не будет возражать, если ты чуточку брызнешь на себя.

Артур, подмигнув компании, как будто ожидая поддержки, без стеснения побрызгал на свой платок. Увидев это, Монти быстро забрал у него флакон и протянул его мужчине в плаще.

— Извините, сэр, — произнес мистер Редвуд, — но если позволите, я бы хотел обратить ваше внимание на следующее. Капните одну-две капли на руку и подождите, пока она испарится. Только затем поднесите руку к носу.

— Так? — спросил мужчина в плаще и шляпе, довольно проворно удалив пробку флакона мизинцем правой руки. Затем, капнув духи на левую ладонь, он таким же образом вернул пробку на место. Все было проделано с такой быстротой, что присутствующие, казалось, не успели моргнуть. — Я понял, что вы имели в виду.

— Да, это очень интересно, — удивленно произнес Монти, беря флакон из рук человека в плаще. — Это все равно что ты наливаешь бренди большой выдержки в тонкий бокал и, пропустив ножку между пальцами, ставишь чашечку бокала на ладонь и аккуратно ее обхватываешь. Тепло руки заставляет пары эфира быстрее испаряться, и аромат становится сильнее. Весьма признателен вам, мистер Редвуд, что вы показали, как правильно обращаться с духами. Хочешь зарабатывать — будь готов учиться и узнавать новое, — это мой принцип. А духи действительно хорошие. А вы, сэр, не хотели бы попробовать?

Он предложил флакон мистеру Фаготу, но тот, покачав головой, раздраженно заметил, что он терпеть не может разные запахи и все такое прочее, а затем полицейскому, который, не скрывая пренебрежения, взял бутылочку в руки, понюхал и сказал, что духи хорошие, но, по его мнению, обладают очень резким запахом.

— Ну что ж, о вкусах не спорят, — как бы подводя итог, заметил Монти. Но, оглядевшись вокруг и будто только что заметив мужчину, сидевшего в углу, решительным шагом направился к нему, желая узнать и его мнение.

— Что, черт побери, вам от меня нужно? — с явной досадой и раздражением прорычал тот. Из-за газетной баррикады Эгг увидел воинственно торчащие усы и пару голубых, но очень угрюмых глаз. — Сдается мне, в этом баре тишины уже не будет. Духи? Терпеть не могу! — Он раздраженно взял флакон из рук мистера Эгга, презрительно фыркнув, понюхал и попытался вернуть пробку на место, но сделал это так неумело, что промахнулся, и флакон, упав на пол, закатился под стол. — Чего вы от меня хотите? Я не собираюсь их покупать, если вас интересует именно это.

— Конечно же, нет, сэр, — произнес мистер Редвуд, стараясь как можно скорее получить назад свою собственность, с которой обошлись так неаккуратно. — Не пойму, какая муха его укусила, — тихо прошептал он. — Глаза так и сверкают от злости. Руки трясутся. Присмотрите за ним, сержант, — сказал он полицейскому. — Не хочется, чтобы произошло убийство. Итак, господа, как вы отнесетесь к моему сообщению о том, что этот большой флакон продается, предположим, за три шиллинга и шесть пенсов?

— Три и шесть? — удивленно произнес мистер Эгг. — Вот уж никогда не думал, что уникальность может стоить так дешево.

— Я мог бы с вами согласиться, — радостно произнес мистер Редвуд, — если бы то, что в этом флаконе, являлось свидетельством уникальности. Но в том-то и дело, что это вовсе не так. В этом и заключается секрет торговой марки. К сожалению, больше я вам сказать не могу. Но уверен и готов поспорить, что, если бы вам предложили определить, в каком из двух флаконов находится настоящая «Пармская фиалка», вы не смогли бы определить разницу. То же самое, между прочим, и с духами дорогих марок.

— Неужели все обстоит именно так? Я бы сказал, что это замечательно. Но жаль, что ничего подобного не могут изобрести, чтобы помочь винному и алкогольному бизнесу, хотя и без слов понятно, что этого не стоит делать. Раз уж речь зашла об этом, что вы пьете, господа? А вы, мисс? Надеюсь, присутствующие не станут возражать, если я попрошу повторить за мой счет.

Хозяин бара поспешно бросился выполнять заказы и, проходя мимо радиоприемника, включил его как раз в тот момент, когда прозвучал сигнал точного времени, соответствующий девяти часам вечера. Следом послышался голос диктора:

— Вы слушаете программу из Лондона. Прежде чем я передам прогноз погоды, прослушайте срочное сообщение. В связи с убийством Элис Стюарт из Ноттингема передаем следующую информацию. Комиссариат полиции просит сообщить о местонахождении мужчины по имени Джеральд Битон, навестившего убитую женщину за день до ее гибели. Просим обратить внимание на внешность подозреваемого: молодой мужчина, предположительно лет тридцати пяти, среднего роста, среднего телосложения, волосы светлые, небольшие усы, глаза серые или голубые, лицо круглое. Со слов очевидца следует, что в момент последнего визита на нем был серый костюм из твида, мягкая серая шляпа и желто-коричневый плащ. Подозреваемый может ехать на автомобиле «моррис». Просим Джеральда Битона, а также всех, кто видел его или знает о его местонахождении, немедленно связаться с офицером полиции Ноттингема или ближайшим полицейским участком. Далее прослушайте прогноз погоды…

— Выключите, Джордж, — попросил мистер Редвуд. — Совсем не хочется слушать о том, что еще может преподнести погода.

— Оно и верно, — подтвердил хозяин, выключив приемник. — Меня всегда поражает то, как полиция в своих сообщениях дает приметы подозреваемых. Неужели они действительно полагают, что по их приметам можно кого-нибудь опознать? Нечто среднее здесь, среднее там, лицо без особых примет, средняя комплекция и шляпа — да любой человек может подойти под это описание.

— Может, — согласился Монти. — Впрочем, и я могу…

— Да, вы правы, могли быть и вы, — произнес мистер Редвуд. — Или вон тот джентльмен.

— С этим нельзя не согласиться, — поддержал мужчина в плаще и шляпе. — Под это описание вполне могли подойти пятьдесят человек из ста.

— Да, или… — Монти осторожно кивнул головой в сторону спрятавшегося за газетой человека, — он!

— А что? Все может быть! Кроме Джорджа с ним никто не общался, — сказал мистер Редвуд.

— Я не хотел бы говорить ничего плохого в его адрес, — сказал хозяин бара с улыбкой. — Он пришел сюда, заказал выпить, заплатил, на меня особо и не смотрел. Но я согласен, он тоже годится под описание примет, которое мы слышали. И более того, у него машина марки «моррис», она сейчас стоит в гараже.

— Но это не может являться уликой против него, — сказал Монти. — У меня тоже «моррис».

— И у меня, — признался мужчина в плаще и шляпе.

— Да и у меня тоже, — вступил в разговор мистер Редвуд. — Поддерживаем отечественную промышленность. Во всяком случае, я бы нашел этому факту только такое объяснение. А еще мне кажется, что в опознании вообще нет никакого смысла. Извините, сержант, но почему полиция не попытается как-то облегчить этот процесс?

— Да потому, что полиция полагается на словесные портреты, черт бы их взял! Описания ведь дают люди. Все дело именно в этом, — проворчал полицейский.

— Что ж, один-ноль в вашу пользу, — весело произнес мистер Редвуд. — А скажите, сержант, то, что говорилось о необходимости просто задать тому парню вопросы — это все так, для отвода глаз? На самом-то деле они ведь хотят его арестовать, разве не так?

— Не мне вам об этом говорить, — медленно произнес сержант. — Нужно самим понимать, что происходит, и полагаться на свой собственный ум. Ему хотят задать несколько вопросов, потому что известно, что он был последним человеком, кто видел женщину незадолго до ее убийства. Если он неглуп, то непременно появится, если же нет — в этом случае вы можете думать все, что захотите.

— Да кто он такой? — сказал Монти.

— Теперь и вас это заинтересовало. А разве вы не читали вечерние газеты?

— Нет, я выехал в пять часов и все время был в дороге.

— Если я не ошибаюсь, дело обстояло так. Одинокая пожилая леди, мисс Элис Стюарт, жила на окраине Ноттингема вместе со служанкой. Вчера после обеда у служанки был выходной, и она намеревалась пойти в кино. Не успела она выйти за дверь, как к дому подъехал автомобиль марки «моррис», за рулем которого находился мужчина — если верить ее показаниям, это вполне может быть «остин», или «вулзли», или машина любой другой марки. Он спросил мисс Стюарт, девушка провела его в гостиную и, уходя, слышала, как ее хозяйка удивленно произнесла: «О, это ты, Джеральд!» — кажется, она назвала именно это имя. Вернувшись около десяти часов вечера домой, служанка обнаружила свою госпожу лежащей на полу с пробитой головой.

Чуть наклонившись вперед, мистер Редвуд легонько толкнул Монти локтем. Мрачный тип в низко опущенной шляпе в дальнем углу бара перестал читать газету и стал украдкой выглядывать из-за нее.

— Наш разговор, как мне кажется, вернул его к жизни, — тихо проговорил мистер Редвуд. — Хорошо, сержант, но как девушке удалось узнать его фамилию и то, чем он занимается?

— Она вспомнила, как однажды пожилая леди разговаривала с парнем и называла его Джеральд. Это было несколько лет назад, поэтому она больше ничего не могла вспомнить. Да и имя она запомнила лишь потому, что оно совпадало с именем автора кулинарной книги, которой она пользуется.

— А не могло ли это происходить в Льюисе? — неожиданно раздался голос молодого человека в мотоциклетной куртке, по имени Артур.

— Вполне возможно, — предположил сержант, бросив на молодого человека явно недовольный взгляд. — Пожилая леди была из Льюиса. Но с чего вы это взяли?

— Я вспомнил, что когда ещеходил в школу, то слышал, как мать упоминала о какой-то пожилой мисс Стюарт. Она была очень богата и усыновила мальчика, который помогал ей в аптеке. Так или иначе, но леди уехала из Льюиса. Поговаривали, что все свои деньги она хранила в жестяной банке или в чем-то там еще. Моя тетушка была знакома с экономкой мисс Стюарт, но я уверен, что все это вздор. В общем, это было лет шесть или семь назад, тетка моя уже умерла, да и экономка та — тоже. И моя мать, — умерла два года назад.

— То, что вы рассказали, довольно интересно, — сказал мистер Эгг, стараясь подбодрить молодого человека. — Мне кажется, вам стоит рассказать об этом полиции.

— Вы так считаете? — посмотрев на сержанта и странно ухмыльнувшись, сказал Артур. — Я предполагаю, что всё это они уже знают. Или мне все же лучше обратиться в полицейский участок?

— Учитывая, что я являюсь представителем власти, нет необходимости идти в участок, вы можете решить вопрос со мной. Сообщите мне вашу фамилию и адрес, — заявил сержант.

Молодой человек, Артур Бане, оказался жителем Лондона. Пока он беседовал с сержантом, его девушка сидела, о чем-то размышляя, и вдруг неожиданно спросила:

— А что стало с жестяной банкой? Вы думаете, он ее убил, чтобы забрать те деньги?

— В газетах об этом ничего не пишут, — вступил в разговор мужчина в плаще и шляпе.

— В газету попадает не вся информация, — сказал сержант.

Никто не заметил, как хмурый мужчина из дальнего угла бара встал и подошел к стойке, сделав вид, будто хочет заказать себе еще пива. Но было очевидно, что он покинул свое место только для того, чтобы лучше слышать разговор.

— Я удивлюсь, если они поймают этого парня, — продолжал рассуждать мистер Редвуд, которого эта тема заинтересовала. — Они… как бы это лучше объяснить… они должны смотреть в оба. Теперь я понимаю, почему, остановив меня на выезде из Винтенбери, полиция проверила мои водительские права. Думаю, они останавливают и проверяют все «моррисы». Такая уж у них работа…

— Да, так оно и есть на самом деле, — подтвердил и Монти. — Меня остановили на самом выезде из Тагфорда.

— Похоже, они располагают какой-то информацией. Ну, валяйте, сержант, признавайтесь! Что вам известно об этом деле?

— Я ничего не могу вам сказать, — ответил сержант, всем своим видом давая присутствующим понять бесполезность дальнейших расспросов. Хмурый, отойдя от стойки бара, снова направился в свой угол. В тот же самый момент сержант поднялся и прошел к столу, стоящему в глубине зала, чтобы вытряхнуть пепел из трубки в цветочный горшок, в чем не было никакой необходимости. Продолжая оставаться там, он достал кисет и вновь набил трубку. При этом его дородная фигура возвышалась, как неприступная крепость, между мрачным человеком и дверью.

— Они его никогда не поймают, — вдруг неожиданно для всех присутствующих произнес Хмурый. — Да-да, им никогда не удастся его поймать. И знаете почему? Я вам отвечу. Не потому, что он для них чрезвычайно умен, а именно потому, что он чрезвычайно глуп. Я уверен, что это был не Битон. Вы не читали газеты? Знаете ли вы о том, что гостиная пожилой леди находилась на первом этаже, а окно столовой, что наверху, было открыто? Да проще простого было бы проникнуть в дом через столовую, потому что мисс Стюарт очень плохо слышала, неожиданно напасть на нее и ударить по голове. Между садовой калиткой и окном проходит мощеный тротуар, вчера ночью были заморозки без инея, поэтому на ковре не осталось никаких следов. Да вы только посмотрите отчеты с мест преступления, посмотрите…

— Так, сэр, одну минуту, — прервал его сержант. — А откуда вам известно, что там был мощеный тротуар? Насколько я знаю, в газетах об этом ничего не сказано. И о том, что она плохо слышала…

Хмурый, неожиданно остановленный в момент восхождения на пик своего красноречия, казалось, был сбит с толку.

— Я был там, — с неохотой проговорил он. — Ездил туда сегодня утром, чтобы взглянуть на место преступления. На это у меня были личные причины, в которые я не хотел бы вас посвящать.

— Вы знаете, сэр, это звучит довольно странно.

— Возможно, но это не ваше дело.

— Конечно, сэр, вы правы, — произнес сержант. — У каждого из нас есть свои маленькие увлечения и то, что вы в такую погоду ездили посмотреть, как вымощены дорожки в саду, в этом нет ничего удивительного. Вы наверняка занимаетесь садовым ландшафтом?

— Не совсем так.

— Может быть, вы журналист? — предположил мистер Редвуд.

— Уже теплее. Судите по тому, что увидели у меня три ручки? Вполне в духе детектива-непрофессионала.

— Нет, джентльмен не может быть журналистом, — уверенно произнес мистер Эгг. — Извините меня, сэр, но если бы вы были журналистом, то вы не могли не проявить интерес к продуктам из синтетического спирта или чего-то там еще, — тому, что нам демонстрировал мистер Редвуд. Я думаю, что смог бы определить род ваших занятий, если бы меня об этом попросили. Каждый человек несет на себе отпечаток своей профессии, хотя это не всегда бывает так явно, как в случае мистера Редвуда или меня самого. Возьмем, например, книги. Я всегда могу определить образованного человека по тому, как он открывает книгу. Или давайте возьмем другой пример — открывание бутылок. Я делаю это определенным образом, потому что это имеет прямое отношение к роду моих занятий. Доктор или аптекарь сделают это иначе. Возьмем, например, этот флакон с духами. Если бы вам или мне потребовалось удалить пробку, как бы мы это сделали? Мистер Редвуд, как бы это сделали вы?

— Я? — переспросил мистер Редвуд. — На «раз» я взял бы пробку большим пальцем и двумя другими пальцами правой руки, на «два» вытащил бы пробку, крепко держа флакон левой рукой, чтобы он, не дай бог, не выпал. А как бы вы поступили? — спросил он, поворачиваясь к мужчине в плаще и шляпе.

— Так же, как и вы, — ответил джентльмен, подкрепляя слова действиями. — Я не вижу в этом ничего сложного, учитывая, что знаком только с одним способом удаления пробок. Чего вы от меня ждали? Что я буду их сдувать?

— Что бы вы ни говорили, но этот джентльмен прав, — вступил в разговор Хмурый. — Вы делаете это так, потому что вы не можете налить что-нибудь или отмерить одной рукой, в то время как другая рука у вас чем-то занята. А вот доктор или аптекарь удалят пробку мизинцем, приблизительно так: бутылка — в правой руке, в то же самое время — мензурка в левой руке… Вот так — и когда он…

— Привет, Битон! — вдруг резко крикнул мистер Эгг. — Посмотри сюда!

Флакон выскользнул из рук хмурого джентльмена и ударился о край стола. В ту же секунду человек в плаще и шляпе вскочил на ноги. Комната наполнилась невероятно сильным запахом духов. Сержант бросился вперед, завязалась быстрая, но ожесточенная борьба. Девушка закричала. Хозяин выскочил из-за стойки, все мужчины бросились за ним, преграждая выход.

— Так, лучше всем успокоиться, — прикрикнул на присутствующих сержант, выбравшись из потасовки и пытаясь отдышаться. — Минуту! Джеральд Битон, я обвиняю вас в убийстве мисс Элис Стюарт… Так, успокоитесь! Предупреждаю, что все, что вы скажете, может быть использовано против вас во время судебного разбирательства. Благодарю вас, сэр. Буду вам признателен, если вы побудете с задержанным. На дороге недалеко отсюда находится полицейский патруль с машиной.

Через несколько минут сержант Юкс вернулся в сопровождении полицейских. По сияющим радостью лицам его непрофессиональных помощников было заметно, что день прошел не напрасно.

— Как же ловко вы все проделали, — сказал сержант, обращаясь к мистеру Эггу, который пытался привести девушку в чувство, предлагая ей выпить тонизирующий напиток. Мистер Редвуд вместе с хозяином бара старательно удаляли с ковра Пармскую фиалку. — Вам не кажется, что запах очень уж сильный? Напоминает парикмахерскую. Нами была получена информация, и мы ждали его здесь. Я точно знал, что это кто-то из присутствующих в баре. Только не знал, кто. То, что мистер Бане вспомнил о том, что Битон помогал мисс Стюарт в аптеке, оказало неоценимую помощь. Что же касается вас, — обратился сержант к мистеру Эггу, — то я удивлен тем, как естественно вы вовлекли его в разговор.

— Не совсем так, — ответил Монти Эгг. — Когда он еще в первый раз открывал пробку, я обратил внимание на то, как он это делал: было очевидно, что он привык к работам лабораторного типа. Это, конечно, могло быть случайным совпадением. Но затем, когда он пытался убедить нас в том, будто не знает, как правильно это делать, я решил, что пришло время посмотреть, как он себя поведет, если я произнесу его фамилию.

— Великолепная уловка! — с неожиданной доброжелательностью произнес Хмурый. — Не будете возражать, если я когда-нибудь воспользуюсь ею?

— Так! Что касается вас, — произнес сержант Юкс, — ну и перепугали же вы меня, когда сказали про мощеные дорожки. Что вы там…

— Профессиональный интерес. Я пишу детективы. Но что касается вас, мистер Эгг, вы заслуживаете аплодисментов.

— Ни в коем случае, — сказал Монти. — Мы все вместе их заслужили. Даже самую сложную проблему можно легко решить, если каждый вносит посильный вклад. Вы согласны со мной, мистер Фагот?

Пожилой мужчина поднялся из-за стола, чуть не наступив на концы своего длинного шарфа.

— Вылил бы всю эту дрянь на мерзавца, — осуждающе проговорил он. — Не выношу эту гадость…

И, прихрамывая, он вышел из бара, хлопнув дверью.

Смерть наступила утром…

— С полмили по дороге на Дичли, а затем повернете налево. Там есть указатель. Но я думаю, вы только напрасно потеряете время, — такие рекомендации давал мистеру Монтегью Эггу коммивояжер из «менглиса».

— Ну что ж, — весело произнес мистер Эгг, — попытаю счастья, может быть, удастся уговорить старика. Как гласит одно из правил Руководства для коммивояжера, «не позволяй даже малейшей возможности проскользнуть мимо тебя; не воспользуешься ею — никогда не узнаешь о том, что могло бы получиться», — а про себя подумал: «Неужели он еще полагает, что сможет когда-нибудь разбогатеть при таком подходе к делам?»

— По словам соседей, его матрасы забиты золотыми соверенами, — продолжал человек из «менглиса», не скрывая усмешки. — Но им только верить…

— Если не ошибаюсь, вы же говорили, что соседей нет.

— Да это я так, для большей убедительности. Удачи!

Мистер Эгг, взмахом мягкой фетровой шляпы покончив с необходимым проявлением любезности, нажал на сцепление и двинулся вперед, преисполненный решимости.

Дорога, в обычные дни свободная, июньским субботним утром была забита машинами богатых отдыхающих, которые, поддавшись необъяснимому общему порыву, устремились кто в сторону Мелбери-Вудз, кто на побережье недалеко от Бичемптона. На указателе «Хечфорд-Милл — 2 мили» Монти свернул на узкую дорогу, по обеим сторонам окруженную деревьями, образующими живую изгородь, и тут же очутился в полнейшей тишине и уединении, которое нарушалось только стремительно выскочившим из-за дерева и перебежавшим дорогу зайцем да тихим урчанием его «морриса». Какие бы странности ни водились за этим загадочным мистером Пинчбеком, в одном можно было не сомневаться — этот человек имел душу отшельника. Проехав еще с милю, мистер Эгг заметил мелькнувший между деревьями небольшой дом. Он смотрелся совершенно нелепо, одиноко стоя на большом заброшенном пространстве, и Монти неожиданно поймал себя на мысли, что владелец «менглиса», скорее всего, не ошибся. Даже предположив, что мистер Пинчбек был далеко не бедным человеком, Монти засомневался, что он окажется клиентом, которого смогут заинтересовать вина и спиртные напитки, предлагаемые коммивояжерами Plummet & Rose. Но пришедшее на ум правило номер пять из Руководства для коммивояжера — «если хочешь быть достойным звания коммивояжера, ты должен уметь продавать бритвы бильярдным шарам» — не позволило сомнению задержаться надолго. Мистер Эгг остановил машину у покосившихся ворот, мешавших беспрепятственному въезду на частную территорию. Выйдя из машины, он попытался их открыть: приподнял и медленно поволок по земле. Проехав по неровной колее, оставленной колесами других машин, мистер Эгг наконец-то оказался перед дверью дома.

Постучав в дверь, на которой во многих местах краска вздулась пузырями, Монти удивился, что ему никто не открыл. Не имея привычки отказываться от намеченной цели и помня о проделанном им длинном пути, он постучал еще раз, но, не получив ответа, решил обойти дом вокруг и постучать в дверь черного хода. И на этот раз ответа не последовало. Все это было довольно странно, учитывая все услышанное о мистере Пинчбеке. Где же он может быть сейчас? Будучи человеком настойчивым и любопытным, мистер Эгг подошел к окну и заглянул. То, что он увидел, заставило его присвистнуть от удивления. Вернувшись к черному ходу, он выбил ногой дверь и вошел в дом.

Когда вы приходите в дом человека, не имея никакого другого желания, кроме одного — продать ему виски или дюжину бутылок портвейна, — вид хозяина, лежащего на полу кухни с головой, превращенной в непонятную массу, приводит в замешательство, потому что вы понимаете, что вашим планам не суждено сбыться. Сняв со стола скатерть, он накрыл ею убитого. Монти, являясь человеком, во всем любящим точность, посмотрел на часы. Было 10.25. Через минуту, он быстро обошел дом и прилегающие к нему постройки, сел в машину и, выжимая все из своего автомобиля, помчался в полицию.

Следствие по делу мистера Гамфри Пинчбека было начато на следующий день. Принимая во внимание имеющиеся факты, присяжные заседатели пришли к выводу, что преднамеренное убийство было совершено неизвестным или группой неизвестных. Полиция собирала улики, и неизвестному предлагали явиться в полицию. Позднее появилось описание убийцы — человека привлекательной внешности, одетого в клетчатый костюм, рыжебородого, и его машину спортивной модели с номером WOE 1313. И, наконец, сообщили, что подозреваемого нашли и ему предъявлено обвинение. Монтегью Эгг, находившийся, к его огромной досаде, за триста миль от Бичемптона, должен был прибыть для дачи показаний перед судьями магистрата.

Обвиняемым оказался Теодор Бартон, сорока двух лет от роду: зарабатывал на жизнь поэзией (услышав это, Монти не мог оторвать от него глаз: ему еще никогда не доводилось видеть поэта так близко), был высокого роста, крепкого телосложения. Яркий твидовый костюм делал его похожим на человека, окруженного роскошью довольно сомнительного происхождения, что позволило Монти без труда представить его шатающимся по дорогим барам Лондона. В его взгляде читались бесстыдство и наглость; верхнюю часть лица можно было найти привлекательной, а губы и подбородок прятались за густой рыже-коричневой бородой. Он вел себя довольно непринужденно, доверив решение всех проблем своему адвокату.

Монтегью Эгг был приглашен на утреннее слушание с целью дачи показаний. Он сообщил присутствующим о том, что убийство произошло субботним утром 18 июня. Прибыв к дому убитого в 10.25, он обнаружил еще теплое тело. Дверь в дом была заперта на ключ, дверь же черного хода — всего лишь захлопнута. На кухне был ужасный беспорядок, как будто там происходила жестокая борьба. Рядом с телом хозяина дома он обнаружил запачканную кровью кочергу. Прежде чем отправиться в полицию, он осмотрел дом. В спальне, расположенной наверху, Эгг обнаружил открытый металлический ящик. Он был пуст, из замочной скважины торчал ключ. Со стороны черного хода, под навесом, он заметил следы шин большой машины. В гостиной был накрыт стол на две персоны, но завтрак остался недоеден. Мистер Эгг подъехал к дому на своей машине. По дороге (ему пришлось съехать с основной и проехать по узкой, заросшей деревьями дороге) он никого не встретил. В доме убитого находился пять или десять минут, назад возвращался той же дорогой.

В этом месте детектив Ремидж счел нужным пояснить присутствующим, что дорога, ведущая к дому, где-то через полмили или около того проходит мимо Хечфорд-Милл, а затем сворачивает назад и вновь выходит на дорогу, ведущую в Бичемптон, в трех милях от Дичли.

Следующим, кто давал показания, был булочник Баулз. Он сообщил, что было 10.15, когда он звонил в дверь дома, чтобы передать хозяину два батона хлеба. Он подошел к двери черного хода, постучал, и мистер Пинчбек открыл ему. Пожилой джентльмен имел превосходное здоровье, но, как показалось Баулзу в тот момент, был чем-то взволнован и раздражен. В кухне никого не было, но Баулз утверждал, что перед тем как постучать в дверь, он слышал два громких и возбужденных мужских голоса. Помощник булочника, давая показания, сказал, что заметил в окне кухни силуэт мужской фигуры.

Миссис Чепмен из Хечфорд-Милл, рассказала, что она ежедневно бывала в доме мистера Пинчбека. Она занималась уборкой с 7.30 и уходила в 9 часов. В субботу 18 июня она пришла, как обычно, и обнаружила в доме гостя, прибывшего накануне вечером. Она опознала Теодора Бартона. Под навесом стояла его машина; это была спортивная модель, и она даже запомнила номер: WOE 1313. Нет-нет, ошибки быть не может, потому что в тот момент она подумала о том, что номер несчастливый. Она накрыла завтрак на две персоны. Да, молочник и почтальон приходили при ней. Машина бакалейщика должна была приехать вскоре после того, как она ушла; она заметила его в Хечфорд-Милл в 9.30. Насколько ей известно, только эти люди посещали мистера Пинчбека. Затем она добавила, что мистер Пинчбек был вегетарианцем и выращивал овощи на небольшом участке у лома. Она не слышала, чтобы гость и хозяин ругались. Хотя мимо нее не прошел незамеченным тот факт, что хозяин был не в лучшем расположении духа, по ее словам, он был немного не в себе.

Затем показания давал еще один свидетель из Хечфорда. Он слышал, как около половины одиннадцатого мимо на большой скорости пронеслась машина с мощным двигателем. Так как проезжающие по этой дороге на скорости автомобили — огромная редкость, он выбежал посмотреть. Но было уже поздно: ничего, кроме деревьев, растущих вдоль дороги, что вела на Хечфорд, он не увидел.

Далее последовало заявление полиции, составленное со слов обвиняемого в момент его ареста. В нем говорилось, что Бартон был племянником убитого и не отрицал факта пребывания в доме дяди, который, по его словам, был рад его видеть, ибо они долго не встречались, и даже оставил его ночевать. Услышав, что племянник находится в «затруднительном положении», покойный стал призывать племянника сменить род занятий, считая, что на стихах много не заработаешь; затем расчувствовался и предложил Бартону небольшую сумму взаймы, которую Теодор с благодарностью принял. Мистер Пинчбек открыл ящик, находящийся в спальне, вынул оттуда несколько банкнот и отдал их племяннику, предварительно прочитав ему проповедь о том, что надо больше работать и экономно жить. Это произошло около 9.45 или чуть раньше, во всяком случае, после того как миссис Чепмен благополучно покинула владения мистера Пинчбека. Племянник видел, что в ящике находится много банкнот и ценных бумаг. Дядя сказал, что боится держать ценности дома, потому что не доверяет миссис Чепмен. (Услышав это, миссис Чепмен не могла сдержать негодования, и судья вынужден был призвать ее к порядку.) Покинув дом, по его предположению, около 10 часов, он поехал через Дичли и Фрогтроп в Бичемптон. Там он вернул машину другу, нанял катер и отправился на две недели в Бретань. Конечно же, он ничего не слышат о смерти дяди и узнал только тогда, когда детектив Ремидж прибыл с сообщением о том, что он находится в числе подозреваемых. Конечно же, Бартон сразу поспешил назад, для того чтобы доказать свою невиновность.

По предположению полиции, дело обстояло следующим образом: как только последний продавец покинул дом, Бартон убил дядю, взял ключи, украл деньги и покинул дом, абсолютно уверенный в том, что тело не обнаружат раньше понедельника, пока, как обычно утром, не придет миссис Чепмен.

В то время как адвокат Теодора Баргона уточнял у инспектора, действительно ли сумма, обнаруженная у подзащитного во время ареста, составляла шесть пятифунтовых банкнот и несколько шиллингов, мистер Эгг услышал позади себя чье-то тяжелое и взволнованное дыхание. Повернувшись, он увидел пожилую женщину, глаза которой, казалось, вот-вот выскочат из орбит из-за испытываемого ею волнения.

— О боже! — то и дело повторяла женщина, подпрыгивая на своем стуле от возбуждения.

— Прошу прощения, — вежливо произнес мистер Эгг, — но мне кажется, что я вам мешаю.

— Нет-нет, что вы! Прошу вас, подскажите мне, как мне следует поступить. Есть нечто, что мне нужно им сообщить. Бедняжка! Он же абсолютно ни в чем не виноват. Я это знаю точно. Пожалуйста, скажите, что мне сделать. Пойти в полицию? Бедняжка! Боже мой, боже мой! Мне следует… но я не знаю… я раньше никогда не была в таком месте, как это. Я уверена, что они признают его виновным. Умоляю вас, остановите их!

— На этом заседании они не могут вынести ему обвинительный приговор. — Монти пытался успокоить женщину. — Это же предварительное расследование. Они только могут направить его дело в суд.

— Но они не должны этого делать! Он не совершал преступления! Его там не было. Прошу вас, сделайте что-нибудь.

Женщина говорила настолько искренне, что Монти встал, несколько раз тихо откашлялся, поправил галстук, решительно поднялся и зычным голосом произнес:

— Ваша честь!

И судья, и адвокат, и обвиняемый — все одновременно посмотрели на него.

— Здесь находится женщина, — сказал Монти, — она утверждает, что обладает важной информацией.

Теперь взгляды присутствующих устремились на женщину, которая тут же вскочила, от волнения уронив на пол свою сумочку, и закричала:

— О боже! Мне так жаль! Боюсь, что мне давно следовало обратиться в полицию.

Адвокат, на лице которого странным образом боролись удивление, досада и предвкушение того, что дело перестает быть скучным, приобретая неожиданный оборот, первым пришел в себя. Поговорив с женщиной, шепотом что-то быстро обсудив со своим клиентом, адвокат обратился к судье:

— Ваша честь, мой клиент выразил пожелание и согласие на осуществление его защиты. Появление в зале этой леди, которую я никогда до настоящего момента не встречал, и, несомненно, проявившей благородство, придя в этот зал, безусловно, ускорит процесс расследования. Я уверен, что ее показания дадут ответ на все вопросы обвинения. Надеюсь, ваша честь, вы не станете возражать и мы сможем ее выслушать.

После небольшого обсуждения судья решил выслушать показания этой женщины. Согласно процедуре, Милисенти Аделу Квик (так она назвалась) усадили в свидетельское кресло и привели к присяге.

— Я одинокая незамужняя женщина, преподаю рисование в Школе для девочек, расположенной в Вудбери. В субботу 18 июня у меня был выходной день, и я подумала о небольшом пикнике. Меня ничуть не смущало, что я буду одна. Я завела свою маленькую машину около половины десятого. Чтобы добраться до Дичли, мне понадобилось не более получаса — я никогда не езжу на большой скорости, это очень опасно, — да и на дороге в то утро было много машин. У Дичли я свернула направо и поехала по дороге, ведущей в Бичемптон. Прошло еще немного времени, и я забеспокоилась по поводу бензина, подумав, что его может не хватить. Мой измеритель бензина ненадежен, и я решила где-нибудь остановиться и заправить машину. У придорожного гаража я притормозила. Не могу сказать точно, в каком месте он располагается, но это недалеко от Дичли — между Дичли и Хелпингтоном. Надо сказать, что это довольно отвратительное зрелище: гофрированное железо, выкрашенное в ярко-красный цвет. Я не думаю, что следует разрешать установку таких гаражей… Я попросила заправщика наполнить бак моей машины, и, находясь там, я и увидела этого джентльмена. Я имею в виду мистера Бартона, подозреваемого. Он находился за рулем машины, подъехавшей на большой скорости и остановившейся на левой стороне дороги в направлении от Дичли. И, несмотря на то что гараж находится на противоположной стороне дороги, я видела его очень отчетливо. Я не ошибаюсь: на нем был тот же костюм, что и теперь… Кроме того, я обратила внимание на номер машины. Достаточно необычный — WOE 1313. Он открыл капот, что-то там проверил — думаю, цилиндры, и уехал.

— Вы не заметили, во сколько это произошло?

— Как раз об этом я и собираюсь рассказать. Посмотрев на свои часы, я обнаружила, что они остановились. Ужасно досадно. Я подумала, что это могло произойти из-за вибрации в машине. Тогда я взглянула на часы, висевшие в гараже над дверью, — они показывали 10.20. И я поставила стрелки своих часов на это время. Доехав до Мелбери-Вудз, я побыла там какое-то время и решила ехать назад и снова посмотрела на часы. Они снова остановились, и я не могу сказать, который был час. Но я точно знаю, что было 10.20, когда этот человек остановился у гаража. Так что он никак не мог находиться в доме своего дяди между 10.15 и 10.25, потому что от того гаража дом находится на расстоянии более 20 миль.

Продолжая тяжело дышать, мисс Квик замолчала и обвела присутствующих победоносным взглядом.

Лицо инспектора Ремиджа выражало состояние глубокой задумчивости. Мисс Квик, почувствовав, что ее показания могут вызвать сомнения, продолжила:

— Когда я прочитала в газете приметы подозреваемого, я подумала, что это могла быть именно та машина, которую я видела на дороге. Но я не была уверена, что за рулем был именно тот человек. Вы знаете, словесные портреты нередко вводят в заблуждение. Да и идти в полицию мне не хотелось. Вы же понимаете, я работаю в школе… Родителям это может не понравиться. Но я все же решила, что необходимо пойти и посмотреть на этого джентльмена, чтобы убедиться, он ли это. И мисс Вагстаф, наша директриса, любезно дала мне сегодня выходной, хотя это не очень удобно — для меня это самый напряженный день недели. Но я подумала, что, возможно, для мистера Бартона — это вопрос жизни или смерти.

Мисс Квик поблагодарили за столь своевременное вмешательство и служение общественным интересам, а затем по просьбе обеих сторон был объявлен перерыв.

Учитывая вновь открывшиеся обстоятельства, стало чрезвычайно важно как можно быстрее найти тот гараж. Было решено тотчас же отправиться на поиски: мисс Квик в сопровождении инспектора и сержанта, а также адвоката, присутствие которого было необходимо, так как он защищал права и интересы своего клиента. Однако не обошлось без небольшого осложнения. Оказалось, что полицейская машина не может вместить всех, кто должен был ехать на поиски гаража. Мистер Монтегью Эгг вынужден был ехать на своем «моррисе», но не успел он сесть в него, как услышал, что его окликнул инспектор. Ему тоже не нашлось места в полицейской машине.

— Конечно, я с большим удовольствием поеду вместе с вами, — улыбнулся Монти. — Кроме того, вам будет удобнее наблюдать за мной, потому что, если подтвердится, что этот парень не убивал, вполне возможно, именно я окажусь первым среди подозреваемых.

— На вашем месте, сэр, я бы не пытался опережать события, — инспектор был явно поражен способностью мистера Эгга читать чужие мысли.

— Если бы это случилось, поверьте, я не стал бы вас осуждать, — ответил Монти. Затем улыбнулся, вспомнив свой любимый девиз: «Приятный голос, доброжелательный взгляд книгу заказов наполнить спешат». Под веселый вой сирены полицейской машины они направились по дороге на Дичли.

— Я думаю, что мы уже где-то недалеко, — заметил инспектор, как только они проехали Хелпингтон. — Сейчас мы находимся в десяти милях от Дичли и в двадцати пяти милях от дома мистера Пинчбека. Давайте будем смотреть на левую сторону дороги. А вот, кажется, то, что мы ищем, — некоторое время спустя добавил он. — Здесь мы и остановимся.

Полицейская машина затормозила перед одиноко стоящим у обочины ужасным сооружением из гофрированного железа, которое украшали многочисленные рекламные объявления и не менее многочисленные бензонасосы. Мистер Эгг остановил машину неподалеку.

— Мисс Квик, вы узнаете это место?

— Я не знаю. Похоже, это тот гараж. Да и место, кажется, это. Хотя они все такие одинаковые, но… Посмотрите туда! Как же глупо с моей стороны! Нет, конечно же, это не то место. Нет, не оно. Здесь же нет часов! Здесь над дверью должны быть часы. Мне так жаль, что я допустила такую глупую ошибку. Нам нужно проехать чуть дальше. То место должно быть недалеко отсюда.

Небольшая процессия двинулась дальше, и через пять миль последовала очередная остановка. На сей раз ошибки быть не могло. Другой не менее чудовищный ярко-красный гараж из гофрированного железа, еще больше рекламы, еще больше бензонасосов и часы, стрелки которых показывали (точное время, это подтвердил инспектор, посмотрев на свои часы) 7.15.

— Я уверена, что это было здесь, — сказала мисс Квик. Да, я узнаю этого молодого человека, — добавила она, когда хозяин гаража вышел, желая узнать, что им нужно.

Ему задали несколько вопросов. Когда спросили, наливал ли он бензин в бак мисс Квик 18 июня, он не мог утверждать это с полной уверенностью. Ему так часто приходится это делать, что он уже не помнит, когда, кому и сколько наливал. Но на вопрос о часах ответил сразу и утвердительно, здесь не могло быть никаких сомнений.

С самого первого дня они показывают точное время, никогда не останавливались. Если на них 10.20, значит, так оно и есть. Это он может подтвердить под присягой в любом суде королевства. Но вспомнить, видел ли когда-нибудь машину с номером WOE 1313, он не мог. В самом деле, почему он должен был ее запомнить, если она ничем не привлекла его внимание? Водители, имеющие проблемы и желающие, чтобы их машины осмотрели и оказали квалифицированную помощь, постоянно останавливаются у гаража. Это происходит ежедневно, и он уже не обращает внимания на просто стоящую машину, особенно если выдается беспокойное утро.

Несмотря на ряд смущающих обстоятельств, мисс Квик чувствовала себя вполне уверенно: она узнала хозяина, гараж, часы. Чтобы окончательно снять все сомнения, было решено проехать еще несколько миль в сторону Дичли и убедиться, что вдоль дороги подобных гаражей больше нет. И хотя придорожных автомастерских вдоль дороги было — что грибов, похожей найти не удалось: то цвет не соответствовал, то они были изготовлены из другого материала, то не было часов.

— Так, — произнес инспектор уныло, — пока нам не удается доказать одно противоречие (которого, казалось, быть не должно, понимая, что мисс Квик дала правдивые показания), — объясняющее все. Гараж, у которого видели Бартона, находится в восемнадцати милях от дома мистера Пинчбека. Раз установлено, что в 10.15 старик был еще жив, Бартон не мог его убить. Или ему необходимо было ехать со скоростью двести миль в час, чтобы оказаться к 10.20 у гаража. А это, как вы сами понимаете, невозможно. Необходимо начинать все с самого начала.

— Вы же понимаете, что мои показания могут оказаться под сомнением, — сказал Монти.

— Пока у меня против вас ничего нет. Булочник слышал голоса, доносившиеся с кухни. Точно знаю, что вас в то время в доме еще быть не могло, я проверил время, — усмехнулся инспектор. — Думаю, что деньги могут быть где-то обнаружены, для меня это дело привычное. Нам все же лучше вернуться назад.

Восемнадцать миль Монти вел машину молча, погрузившись в размышления. Они только что проехали гараж с часами (при виде которого инспектор обиженно погрозил кулаком), как вдруг Монти внезапно вскрикнул и резко затормозил.

— В чем дело? — спросил инспектор.

— Мне в голову пришла интересная мысль. — Он достал из кармана записную книжку и сверился с какими-то записями. — Ну так я и думал. Я обнаружил странное совпадение. Давайте посмотрим, если не возражаете. «Не доверяй удаче, будь точен, все подмечай до мелочей — вот твоя задача». — Убрав записную книжку, он поехал дальше, обогнав полицейскую машину. Через некоторое время обе машины остановились у гаража, который встретился на их пути первым и не отвечал требованиям лишь одним — отсутствием часов.

Вышел хозяин, демонстрируя готовность услужить, и первое, что бросилось в глаза, — это поразительное сходство с владельцем второго гаража. Монти вежливо поинтересовался, чем вызвано такое удивительное совпадение.

— Да, это мой брат, — подтвердил владелец первого гаража.

— И ваши гаражи тоже очень похожи, — продолжал Монти.

— Все очень просто: мы купили их в одном месте, доставили в разобранном виде — серийное производство. Мастер на все руки собирает их за одну ночь.

— В этом-то все и дело, — сказал Монти. — Стандартизация означает огромную экономию трудовых ресурсов, времени и средств. Но у вас в гараже отсутствуют часы.

— Пока нет, но скоро будут. Я недавно заказал.

— И никогда не было?

— Никогда.

— Скажите, вы не встречались с этой дамой прежде? Мужчина смерил мисс Квик взглядом:

— Мне кажется, я ее видел. Подъезжала однажды утром, чтобы заправить машину, я не ошибаюсь, мисс? В субботу, недели две назад или чуть больше. У меня хорошая память на лица.

— Было бы совсем не удивительно, если бы вы вспомнили время, в которое это произошло.

— Было без десяти одиннадцать или чуть больше. Я это запомнил потому, что только что вскипел чайник и я собирался позавтракать.

— Так, десять пятьдесят, — с внутренним напряжением произнес инспектор. — А это значит, — и он стал что-то быстро подсчитывать в уме, — двадцать две мили до дома. Где-то около получаса с момента совершения убийства. Сорок четыре мили в час — он легко мог сделать это на спортивной машине. Если учесть, что мчался он на предельной скорости.

— Да, но… — перебил адвокат.

— Одну минуту, — возразил Монти и обратился к владельцу гаража: — Скажите, а у вас здесь когда-нибудь висели часы с переводными стрелками, показывающие время, когда положено включать фары машин?

— Да, — подтвердил владелец. — Но прошлым воскресеньем я их убрал. Они висели как раз над дверью и постоянно приводили людей в замешательство, потому что их принимали за часы, показывающие время.

— А время включения фар 18 июня приходилось как раз на 10.20, если верить моей записной книжке.

— Ну надо же! — ахнул инспектор Ремидж, хлопнув рукой себя по бедру. — Мистер Эгг, я восхищен вашей сообразительностью!

— Все дело в пришедшей в голову идее, — согласился Монти. — «Коммивояжер, не хочешь тратить усилия понапрасну — используй свой интеллект». Так записано в Руководстве.

Крепкий орешек

Когда в один из дождливых ноябрьских вечеров Симон Грант, глава созданной им империи по производству нитрофосфатов, исчез с лица земли, не было ничего удивительного в том, что это вызвало беспокойство и тревогу только у членов его семьи и друзей, а на фондовой бирже был замечен лишь незначительный рост акций компании. Но когда по прошествии нескольких дней — каким бы болезненным ни оказалось это открытие, — стало очевидно, что концерн, испарившись в чистом прозрачном воздухе, оставил после себя одно лишь название, так как одновременно с Симоном Грантом таинственным образом исчезли и все принадлежащие концерну активы, именно тогда наступил момент, когда поднявшиеся чудовищной силы шум и крик потрясли три континента и, по удивительному стечению обстоятельств, на час или чуть больше нарушили размеренное течение жизни мистера Монтегью Эгга.

Участие в этой истории мистера Эгга объяснялось не тем, что его фамилию можно было увидеть в списке акционеров обанкротившегося концерна, и не тем, что он мог поведать миру историю невероятного знакомства с исчезнувшим финансистом. Его участие в этом деле объяснялось абсолютной случайностью и являлось следствием заявления, сделанного министром финансов Великобритании о дефиците бюджета, что в конечном итоге не могло не иметь чудовищных последствий для компаний, занимающихся продажей вин и алкогольных напитков. В тот момент, когда мистер Эгг, коммивояжер компании Plummet & Rose, добрался до Бирмингема, последовал приказ о его немедленном возвращении для участия в конференции, на которой руководство намеревалось обсудить политику компании в свете грянувших событий. Таким образом, даже не подозревая об этом, мистер Эгг попал на поезд, из которого неожиданно и при весьма странных обстоятельствах исчез Симон Грант.

Обстоятельства дела об исчезновении Симона Гранта приводили в замешательство своей на первый взгляд казавшейся простотой. В то время железнодорожная компания LMS, организующая и осуществляющая связь между Англией, Шотландией и Уэльсом, имела в расписании движения поездов ночной экспресс по маршруту Бирмингем — Лондон. Отправляясь из Бирмингема в 9.05, до прибытия в Хьюстон в 12.10, поезд останавливался дважды — в Ковентри и Рагби. Мистер Грант присутствовал на обеде, устроенном в его честь одним выдающимся бизнесменом из Ковентри, во время которого он имел бесстыдную наглость произнести речь на тему процветания британского бизнеса. Затем он поспешил на экспресс, отправляющийся из Бирмингема, намереваясь доехать до Рагби и провести ночь у лорда Бадлторпа — олицетворения финансовой непоколебимости и высокой нравственности. В 9.57 два известных и уважаемых магната из Ковентри не только видели Гранта в вагоне первого класса, но и беседовали с ним до отправления поезда. В этом вагоне находился еще один пассажир — не кто иной, как сэр Гекльбери Баулер, баронет, известный любитель скачек и азартных игр. В ходе беседы с баронетом, с которым он едва был знаком, мистер Грант сказал, что путешествует один по той лишь причине, что его секретарь внезапно заболел. Спустя некоторое время, когда поезд находился между Ковенгри и Рагби, мистер Грант вышел в коридор, бормоча что-то по поводу духоты в вагоне. И больше его никто не видел.

Первый знак, который не предвещал ничего хорошего, был обнаружен в Рагби. Им стала открытая настежь дверь, служащая для перехода из вагона в вагон. Она время от времени хлопала с таким шумом, что это не могло не привлечь внимания. Вскоре была обнаружена еще одна находка: в нескольких милях против движения поезда на железнодорожных путях были найдены принадлежавшие мистеру Гранту пальто и шляпа. Это, конечно же, породило самое печальное предположение о судьбе пропавшего. Дальнейшие поиски не дали никаких результатов: труп Симона Гранта обнаружен не был, как, впрочем, не были обнаружены и другие доказательства того, что вообще какое-либо тело выпало из вагона. В кармане пальто находился билет в вагон первого класса по маршруту Ковентри — Рагби, что, естественно, исключало то, что мистер Грант проходил мимо контролеров на железнодорожной станции. Более того, лорд Бадлторп, желая проявить любезность, отправил за ним в Рагби машину со своим личным шофером и лакеем. В то время как шофер стоял у барьера, лакей ходил взад и вперед по платформе в поисках магната. Оба они довольно хорошо знали мистера Гранта в лицо и клялись, что на этой станции никто из поезда не выходил. Позднее выяснилось, что не было ни одного пассажира, который бы подошел к контролерам, не имея при себе билета до Рагби или до другой станции. Более того, не было обнаружено никаких несоответствий при проверке билетов, проданных до Рагби в Бирмингеме и Ковентри.

Оставались еще два варианта исчезновения, в равной мере правдоподобных и убедительных. Поезд Бирмингем — Лондон, прибыв в Рагби в 10.24, отправился дальше в 10.28. Однако на станции экспресс был не единственным: на соседнем пути, пыхтя и выпуская пар, находился «Irish Mail», остановившийся на три минуты. А уже в 10.25 с шумом и ревом он продолжил путь на север. Если экспресс прибыл без опоздания, Симон Грант мог выскользнуть из вагона и пересесть в этот поезд, в 2.25 быть в Холихеде, успеть в последнюю до поднятия трапа минуту запрыгнуть на пароход и уже в 6.35 быть в Дублине. А далее только одному Богу известно, где он мог очутиться через несколько часов. Лакей лорда Бадлторпа был искренне уверен, что в этой истории обязательно должен присутствовать «обман с переодеванием», — сделать это было несложно, зайдя в туалет или свободное купе. Главному инспектору Пикоку, которому было поручено вести расследование, такая версия казалась вполне вероятной. Более того, в сравнении с остальными выдвигаемыми предположениями, у нее было определенное преимущество — всех пассажиров, попадавших на почтовый пароход, пересчитывали. В этом случае возникал вопрос, требующий тщательной проверки, — приобретение билетов. То, что Симон Грант будет подвергать себя риску, приобретая билеты на «Irish Mail» во время его стоянки, вызывало большое сомнение. Следовательно, он или купил билеты заранее, или в Рагби их ему передал сообщник. Инспектор Пикок воодушевился, узнав, что билеты на поезд-пароход из Рагби до Дублина действительно, были приобретены по запросу лондонских агентов компании LMS на немыслимо глупое имя — Соломон Гранди. Мистер Пикок знал не понаслышке, сколь изощренны бывают люди при выборе вымышленных имен, при этом не исключая полностью своих инициалов. Основным мотивом, безусловно, является желание что-то скрыть, но чтобы мелочи — инициалы на часах, портсигарах и т. д. не вызывали подозрения, люди оставляют инициалы без изменения. Надежды мистера Пикока возросли еще больше, когда он обнаружил, что, помимо своего ужасного имени, Соломон Гранди (о боже, что за имя!) сообщил кассиру не только неверный, но еще и несуществующий адрес. И вот, когда перспектива близкого раскрытия дела уже ни у кого не вызывала сомнения, в одну минуту все версии лопнули. Причина заключалась не только в том, что не существовало никакого Соломона Гранди, путешествующего на пароходе в ту ночь или любую другую, и не в том, что билет на это имя был все же предъявлен или аннулирован, а в том, что мистер Соломон Гранди просто никак не мог оказаться на «Irish Mail» по причине, связанной с перегревом буксы. Экспресс Бирмингем — Лондон именно в ту ночь, а не в какую-либо другую, влетел в Рагби на всех парах с опозданием на три минуты и спустя две минуты после того, как «Irish Mail» уже ушел со станции. И если план исчезновения Симона Гранта строился на этом, то, без сомнения, теперь его исчезновение у разозленного инспектора Пикока стало вызывать еще больше вопросов. Что же, на самом деле, произошло с Симоном Грантом?

Обсуждая этот вопрос с коллегами, старший инспектор пришел к выводу: Грант действительно предполагал пересесть на «Irish Mail» и с этой целью оставил дверь вагона открытой, чуть раньше выбросив из поезда свою одежду. Это должно было навести полицию на ложный след. Как еще он мог повести себя вситуации, обнаружив, что поезд уже ушел? Ему оставалось только пересесть на другой поезд. Но уйти со станции, каким-то образом миновав контролеров, он не мог. Тщательное расследование убедило инспектора Пикока в том, что, окажись он на месте пропавшего, выйти со станции ему было бы чрезвычайно трудно. Можно было также предположить, что Грант до утра бродил по прилегающей к вокзалу территории. Но и от этой версии инспектор вынужден был отказаться, узнав, что незадолго до этого на стации произошел несчастный случай, что заставило обслуживающий персонал особенно внимательно наблюдать за случайными пассажирами, прогуливающимися по платформе. К тому же две бригады путевых рабочих осуществляли ремонтные работы и не могли бы не заметить человека, бродящего неподалеку. Инспектор Пикок все же не стал отказываться от этой версии развития событий, но, сочтя ее рутинной, передал своим коллегам. Сам же приступил к тщательной проверке еще одной версии, которую он намеревался проверить до того, как «Irish Mail» направил его по ложному пути.

Согласно второй версии, Симон Грант вообще не покидал экспресс. И если первый план провалился, что могло быть лучше, чем вернуться в вагон и продолжить путешествие, доехав до Хьюстона? Его сообщник, возможно, еще до прибытия поезда в Рагби известил магната о том, что «Irish Mail» уже покинул станцию; Грант проявляет решительность, быстро бежит к кассе — и все, путешествие можно продолжать дальше.

Но и эта версия просуществовала недолго: когда инспектор опросил служащих кассы, выяснилось, что в тот вечер позже 10.15 не было продано ни одного билета. Более того, в Хьюстон не прибыло ни одного безбилетного пассажира. Отпадала и версия нахождения сообщника на платформе, так как первоначальный план исчезновения Гранта вообще не предполагал его присутствия.

Продолжая размышлять дальше, инспектор пришел к выводу, что если была предусмотрена возможность возникновения непредвиденной ситуации, билеты могли быть куплены заранее. В этом случае доказать что-либо будет чрезвычайно сложно; ибо количество проданных билетов будет точно соответствовать количеству пассажиров. И все же Пикок приступил к изнурительному исследованию билетов, проданных в Лондоне, Бирмингеме, Ковентри и Рагби на протяжении нескольких недель, предшествующих исчезновению, надеясь, что, возможно, вторая половина билета, предназначенная для обратной поездки и, как правило, приобретаемая сразу вместе с билетом, даст новые доказательства. Кроме того, он выступил с обращением по радио, и именно в этом месте кривая расследования пересеклась с орбитой мистера Монтегью Эгга.

«В комиссариат полиции

Сэр, — писал мистер Эгг аккуратным почерком, — из ежедневных сообщений прессы и радио я понял, что Вы разыскиваете всех, кто находился в экспрессе, отправляющемся в 9.05 по маршруту Бирмингем — Лондон. Намерен сообщить, что в интересующий Вас день я ехал (вагоном 3-го класса) из Ковентри до Хьюстона. Можете располагать мною. Я готов встретиться с Вами и ответить на все интересующие Вас вопросы. Учитывая, что являюсь торговым представителем компании Plummet & Rose, продажа вин и алкогольной продукции, Вам не удастся застать меня по адресу постоянного проживания. По этой причине я прилагаю список отелей, в которых могу останавливаться в ближайшее время.

С уважением.

М. Эгг».

Далее произошло следующее. Мистер Эгг находился в Олдхеме, и как-то вечером в его номер постучали, сообщив, что в холле его ожидает мистер Пикок.

— Чем могу быть вам полезен? — задал вопрос Монти, готовый ко всему, начиная от получения большого заказа до встречи старого знакомого, желающего поведать очередную историю неудачника.

Инспектора Пикока, казалось, интересовало все, что имело к мистеру Эггу хоть малейшее отношение. И из этих мелочей и деталей, как из кубиков, он надеялся составить картинку, которая помогла бы ему понять, что же в действительности произошло в ту ночь. Монти рассказал, что в тот день ему удалось довольно успешно провести переговоры и он прибыл на станцию задолго до отправления, что позволило ему занять в вагоне хорошее место сразу, как только поезд прибыл на станцию.

— Я был необычайно рад, что все так удачно складывалось, — добавил коммивояжер. — Знаете, наша работа учит ценить даже малейшее ощущение комфорта; особенно когда вокруг много людей, как это было той ночью.

— Да, я знаю, что вагон был переполнен, — недовольно заметил инспектор. — Кому как не мне это знать. Вы поймете, что я имею в виду, если скажу, что нам удалось связаться со всеми пассажирами того поезда и, учитывая обстоятельства, опросить каждого.

— Да, без рутины в нашей с вами работе не обойтись, — с пониманием и уважением проговорил Монти, видя, что перед ним сидит специалист своего дела. — Извините, я правильно вас понял: вы получили сведения обо всех пассажирах, ехавших в поезде?

— Клянусь вам, обо всех до единого, — подтвердил инспектор, — включая ужасных зануд, которых в ту ночь в поезде не было, но которые находят удовольствие даже в дурной популярности и ради нее готовы пойти на многое.

— Если уж речь зашла о том, от чего люди получают удовольствие, что вам предложить выпить? — поинтересовался Монти.

Инспектор поблагодарил и остановился на виски с содовой. Затем, продолжая интересующую его тему, задал очередной вопрос:

— Не могли бы вы припомнить, в какой части вагона вы находились?

— Конечно, — с готовностью ответил мистер Эгг. — Вагон для курящих. Третий класс. Вагон в середине поезда. Купе в середине вагона. Знаете, самое безопасное место, если, не дай бог, несчастный случай. Место в углу со стороны коридора, лицом по ходу движения поезда. Как раз напротив меня висела картинка с изображением Йоркского собора, на фоне две женщины и мужчина, если не ошибаюсь, в одежде по моде 1904 года. Знаете, прошлое, пусть и совсем недавнее, вызывает приятное чувство. По этой причине я ее и запомнил. Больше в вагоне ничто не располагало к приятным размышлениям. А жаль.

— Да, — только и нашел что произнести инспектор. — А вы случайно не помните, кто еще сел в Ковентри в ваше купе?

Монти прикрыл глаза, как будто это могло помочь оживить воспоминания.

— Рядом со мной сидел полный, не совсем трезвый лысеющий мужчина в твидовом костюме, всю дорогу дремал. Он ехал из Бирмингема. По другую сторону от него сидел долговязый молодой человек с прыщами на лице и в очень плохом котелке. Он вошел в купе почти сразу после меня, а когда проходил мимо, споткнулся о мою ногу. Я тогда еще подумал, что он похож на клерка. В углу у окна сидел молодой моряк, он уже занял это место, когда я вошел. Все время разговаривал с молодым человеком, сидевшим напротив, который выглядел так, как обычно выглядят проповедники: довольно неопрятного вида воротничок, головной убор клерикала, усики, напоминающие моржовые, темные очки, отвисшие щеки и вкрадчивая манера общения. Рядом с ним — молодой человек, курящий трубку; он набивал ее табаком, имевшим ужасный запах. Мелкий торговец, не иначе. Но я недостаточно хорошо его разглядел, потому что большую часть времени он читал газету. Далее сидел безобидного вида пожилой старичок с хорошими манерами, правда, ему давно не мешало обратиться к услугам парикмахера. На носу было пенсне — несколько необычного вида — и он не отрываясь читал книгу, как мне показалось, научную. Напротив меня сидел мужчина с большой бородой. Был одет в свободного покроя плащ рыжего цвета. Походил на иностранца. Да, еще на нем была большая мягкая фетровая шляпа. Он ехал из Бирмингема, так же как и проповедник. Что касается тех двоих, сидевших напротив, они вошли в купе после меня.

Старший инспектор улыбнулся, продолжая переворачивать листы внушительной по размерам бумажной кипы.

— Вы удивительный свидетель, мистер Эгг. То, что вы мне сейчас рассказали, полностью совпадает с показаниями ваших семерых попутчиков, но только вам одному удалось запомнить все до мельчайших деталей. Мне кажется, вы любите наблюдать.

— Это составляет часть моей работы, — ответил ему Монти, не скрывая того, что ему были приятны слова инспектора.

— Согласен. Вам, наверное, будет интересно узнать, что длинноволосый пожилой, как вы выразились, старичок, не кто иной, как профессор Лондонского университета Амблфут, занимается высшей математикой и в своем кругу пользуется большим авторитетом. Так вот, он описал вас как блондина с хорошими манерами.

— Премного ему за это благодарен, — сказал мистер Эгг.

— Мужчина, которого вы приняли за иностранца, — это доктор Шлейхер из Кьо, живет там три года. Моряк и проповедник — о них все известно; нетрезвый — с ним тоже все в порядке: мы разговаривали с его женой, она чрезвычайно болтлива. Торговец — житель Ковентри и в городе хорошо известен, занимается чем-то в церковном совете. Прыщавый молодой человек — клерк в компании «Моррисон». К ним вопросов нет. Вы не помните, они все ехали до конца, никто не выходил в Рагби?

— Никто, — ответил Монти.

— Жаль. Дело в том, мистер Эгг, что не осталось ни одного человека, ехавшего в том поезде, который бы до сих пор не откликнулся и не дал показаний. И что более интересно, количество сообщивших о себе полностью соответствует тому количеству людей, которые прошли через контролеров в Хьюстоне. Я полагаю, в вашем вагоне не было никого, кто бы все время слонялся по коридору?

— Не то чтобы все время, — задумчиво произнес Монти, — мужчина с бородой время от времени вставал и бродил по коридору. Я еще тогда подумал — какой же он беспокойный! А еще мне показалось, что у него не все в порядке со здоровьем, хотя, как правило, отсутствовал он недолго. Производил впечатление нервного человека; знаете, я бы отнес его к типу молодых людей, не вызывающих симпатию — грыз ногти, что-то бормотал по-немецки.

— Грыз ногти?

— Да, должен заметить, это выглядело очень неприятно. Как записано в Руководстве для коммивояжера, «ухоженные руки способны не только притягивать взгляд, но способны ухватить дело и крепко его держать; неопрятные руки и ногти заставляют клиента задуматься», — сказал Монти, изобразив на лице притворную улыбку и бросив мимолетный взгляд на кончики своих пальцев. — Понимаете, руки этого молодого человека выглядели неухоженными и были обкусаны почти до мяса.

— Да, это действительно необычно, — согласился инспектор. — Руки у доктора Шлейхера очень ухоженные. Я вчера лично с ним беседовал. Согласитесь, отказаться от привычки грызть ногти в одно мгновение невозможно. Во всяком случае, я еще не встречал таких людей. Было ли еще что-нибудь необычное, что заставило вас обратить внимание на человека, сидящего напротив?

— Я не уверен. Хотя постойте. Было. Он выкуривал сигары довольно необычным образом. Помню, он вышел в коридор, и его сигара была почти выкурена, оставалось чуть больше дюйма. Когда он вернулся минут через пять, он продолжал курить, но сигара была выкурена только наполовину. «Корона» — хорошие сигары, можете мне поверить, я довольно хорошо в этом разбираюсь.

Инспектор внимательно и долго смотрел на Монти, затем положил руку на стол.

— Я понял! Вспомнил, где недавно встречал пару рук с сильно обгрызенными ногтями. Но, боже! Но как он смог…

Монти сидел, ожидая, что за восклицанием последует объяснение.

— Это секретарь сэра Гранта. Предполагалось, что весь день и вечер он провел в городе по причине болезни — у него вроде бы был грипп. Да, но откуда я могу знать, что это был именно он? И все же предположим, что в тот вечер он находился в поезде, переодевшись и замаскировавшись так, что его невозможно было узнать. Какая была в этом необходимость? А доктор Шлейхер? Так, нам нужен Симон Грант, а Шлейхер — не Грант по меньшей мере. — Инспектор замолчал, а затем неуверенно продолжил: — Я не понимаю, как он мог. Его хорошо знают в городе, хотя говорят, что он давно уже не был дома. У него есть жена…

— Есть жена? — многозначительно спросил Монти.

— Полагаете, живет двойной жизнью?

— И с двойной женой, — кивнул Монти. — Простите мне некорректность этого вопроса: уверены ли вы, что вам сразу же удастся отличить фальшивую бороду, особенно если вы совершенно этого не ожидаете?

— При хорошем освещении, вероятно, смогу, но при свете лампы для чтения, которой пользовался доктор… Но я так и не пойму, в чем же смысл, мистер Эгг? Если Шлейхер и есть Грант, кем же тогда был тот человек, которого вы видели в поезде — тот, с обгрызенными ногтями? Грант не имеет привычки грызть ногти, я это точно знаю. Он довольно щепетильно относится к своей внешности, уделяет ей большое внимание. Во всяком случае, в этом меня уверяли, хотя сам я его никогда не видел.

— Так вот, — сказал мистер Эгг, — вы спрашивали меня, почему бы им всем трем и не находиться в одном вагоне?

— Кому трем? — удивился инспектор.

— Гранту, Шлейхеру и секретарю.

— Я не совсем вас понимаю.

— Вот что я имею в виду. Предположим, что Грант — это и есть Шлейхер, готовая личность, во всяком случае, он к этому шагу основательно готовился, можно сказать, более трех последних лет, переводя деньги на имя Шлейхера и ожидая возможности сбежать с материка, как только шумиха утихнет, да еще с неофициальной женой.

— А секретарь?

— Секретарем был человек в вагоне, который изображал из себя попеременно то Гранта, то Шлейхера. Я понимаю, все это звучит глупо, но я думаю, что именно так все могло быть.

— А где же в это время был Шлейхер… э-э… простите, Грант? — спросил инспектор.

— Он тоже находился в поезде. Извините, я полагаю, что мог быть.

— Вы имеете в виду, что на самом деле их было только двое?

— Да, по крайней мере я представляю себе это так. Судите сами, я не хочу настаивать на своей точке зрения, но мне кажется, что эти двое как бы играли в прятки, занимая купе поочередно. Секретарь вошел в Бирмингеме как Шлейхер. В Ковентри Грант садится в поезд под своим именем. Между Ковентри и Рагби Грант в туалете или где-то еще превращается в Шлейхера и прогуливается по платформе и коридору до отправления поезда. Затем он вновь возвращается в туалет. Тем временем секретарь встает со своего места и выходит в коридор, находится там, пока Грант не возвращается и не садится на место. Спустя некоторое время Грант встает и выходит в коридор, а секретарь занимает его место в купе. Все устроено именно так, что одновременно они не попадают в поле зрения, за исключением, возможно, только двух или трех минут. В Рагби Грант снова входит в поезд, хотя такие честные очевидцы, как я, готовы поклясться под присягой, что Шлейхер ехал в купе от самого Бирмингема, не вставая со своего места на всем протяжении от Ковентри до Рагби, и выходит в Хьюстоне. Я не могу сказать, что заметил существенную разницу между двумя Шлейхерами: они оба были с бородами, оба в плащах свободного покроя и в мягких шляпах. И если бы не тот случай с сигарами…

Инспектор, казалось, переваривал в уме то, что сказал ему Монти.

— Кто же из них был Шлейхером, когда они выходили в Хьюстоне?

— Наверняка Грант. Секретарь принял свой обычный вид в последнюю минуту, став самим собой. Я думаю, что в тот момент существовал лишь один шанс из тысячи, что он встретит здесь того, кто сможет узнать его.

— Если он действительно все проделал именно так — ему не поздоровится, — тихо произнес Пикок. — Хотя постойте. Вот в чем загвоздка. Если он именно так и поступил, должен остаться лишний билет в вагон третьего класса до Хьюстона. Ведь они оба ехали по одному билету.

— Почему нет? — сказал Монти. — Я часто — в общем, я не совсем это имею в виду, — но время от времени я держу пари с одним из своих знакомых, что, имея только один билет, я смогу проехать по нему в одну сторону, а потом вернуться обратно.

— Буду вам весьма признателен, — сказал инспектор, — если вы в общих чертах ознакомите меня с вашим методом.

— «Не бойся говорить правду лишь в том случае, если она не только убедит вас двоих, но и доставит вам удовольствие» — это один из моих любимых девизов. Если бы я был секретарем мистера Гранта, я бы взял обратный билет из Бирмингема до Лондона, и когда в Рагби прошел контроль, то сделал бы вид, что кладу билет в карман, но на самом деле затолкал бы его за край своего сиденья и пошел бы прогуливаться по коридору. Когда Грант занимает мое место, опознав его по моему чемоданчику или чему-то еще, что я оставил на сиденье, он достает билет и берет себе. В конце путешествия я снимаю очки, удаляю бороду и все остальное, заталкиваю их в карман моего пальто, которое, чтобы оно не вызвало подозрения, выворачиваю наружу и несу перекинутым через руку. Увидев, что Грант вышел из вагона, я следую за ним до контролеров на небольшом расстоянии. Он отдает свой билет и проходит, я иду за ним в толпе и, доходя до ворот, создаю небольшую неразбериху. Контролер останавливает меня и спрашивает мой билет. Я с негодованием отвечаю, что только что отдал ему билет. Начинается спор, и он просит меня отойти в сторону на минуту, пока он занят с другими пассажирами. Я отхожу, но продолжаю настаивать на том, что отдал ему свой билет. «Посмотрите, вот мой обратный билет, номер такой-то. Теперь посмотрите в вашей пачке, вы найдете в ней первую половину». Он, следуя моему совету, конечно же, ее находит и начинает приносить мне извинения, которые я со снисходительным видом принимаю и благополучно прохожу мимо турникета. Даже если у него зарождаются подозрения, он ничего не сможет доказать. Что касается моего товарища, в это время он будет уже далеко.

— И как часто вы развлекаетесь, играя в эту игру? — не мог не поинтересоваться инспектор.

— Никогда не испытываю судьбу дважды на одной и той же станции. Вы знаете, второй раз может оказаться не таким удачным.

— Я думаю, мне стоит встретиться со Шлейхером и его секретарем еще раз, — задумчиво произнес Пикок. — А также и с билетным контролером. Я думаю, что в их план входило заставить нас думать, что Грант успел пересесть на «Irish Mail». И если бы экспресс не опоздал и не отошел от станции до прибытия лондонского поезда, мы бы еще продолжали заблуждаться. Так или иначе, но должен заметить, что нужно быть умным преступником, чтобы не побояться бросить вызов полиции. Кстати, мистер Эгг, я надеюсь, у вас нет привычки…

— Раз уж мы заговорили о дурных привычках, — весело сказал Монти, — как вы относитесь к тому, чтобы еще выпить?

Убийство в Пентикост-Колледже

— Послушай, Флетерс, довольно, — угрожающе произнес молодой человек в костюме из фланели, — эта новость нас ужасно взволновала, но твои религиозные убеждения нас совершенно не интересуют. И ради бога прекрати произносить «студент Оксфорда» с такой интонацией, с какой обычно эти чертовы коммивояжеры впаривают вам товар невысокого качества. Проваливай отсюда!

Флетерс, прыщавый молодой человек в мантии студента Оксфордского университета, тонким противным голосом продолжая о чем-то испуганно рассказывать, медленно вылез из-за стола и удалился.

— Потрясающе! Если уж Флетерс прицепится, то как клещ, — проговорил, обращаясь к своему соседу, молодой человек во фланелевом костюме. — Представляешь, он живет на моем этаже? Слава богу, в следующем семестре я переезжаю. Послушай, неужели то, что он здесь наболтал про Мастера, — правда? Бедняга! Ужасно жалею, что пропустил его лекцию. Еще кофе?

— Нет, спасибо, Редкот. Через минуту пора уходить. Скоро обед.

Мистер Монтегью Эгг сидел за соседним столиком, внимательно прислушиваясь к разговору. Затем кашлянул, как будто заранее извиняясь, и повернулся к молодому человеку, которого назвали Редкот.

— Прошу прощения, сэр, — произнес он нарочито неуверенным голосом, — я случайно услышал ваш разговор и хотел бы задать вопрос, если позволите. — Редкот удивленно поглядел на незнакомца, но кивнул. И мистер Эгг продолжил: — Дело в том, что я как раз являюсь коммивояжером, представляю компанию Plummet & Rose — вина и спиртные напитки, моя фамилия Эгг, Монтегью Эгг. Могу ли я поинтересоваться, как все же необходимо произносить то, что сказал Флетерс? Что вызвало у вас столь сильное возмущение?

Молодой человек покраснел до корней волос соломенного цвета.

— Ужасно сожалею, сэр, — проговорил он, неожиданно быстро придя в себя. — С моей стороны это было ужасно глупо. Болван!

— Думаю, вы напрасно так ругаете себя, — желая загладить неловкость, дружелюбно улыбнулся Монти.

— Вы, конечно, понимаете, что я не имел в виду ничего личного. Просто этот Флетерс до чертиков достал своей глупостью. Уж кому как не ему следует знать, что так говорят только журналисты и те, кто не имеет к университету ни малейшего отношения.

— Так с какой же интонацией необходимо произносить «студент Оксфорда»? Просто, без нажима?

— Именно так. Без всякой похвальбы.

— Премного благодарен, — сказал Монти. — Знаете, всегда рад возможности учиться и узнавать что-то новое. Представляю, в какое неловкое положение я мог попасть, не разговорись с вами. Ведь в результате моей неосведомленности у клиента могло сложиться предвзятое отношение. Знаете, в Руководстве для коммивояжера, в котором я часто нахожу совет даже для безвыходной на первый взгляд ситуации, ничего не предусмотрено для такого случая, как этот. Думаю, что поступлю правильно, если сделаю для себя небольшую пометку. Итак, «человек, обучающийся в Оксфорде»… Нет, думаю, лучше записать так: оксфордец — это…

— Знаете, я бы сказал, что формулировка «оксфордец» вообще не отражает реального значения слова.

— Вы правы. Понимаю. Не узнай я этого, легко мог сойти за новичка или невежу.

— Да, ведь под «оксфордцем» нельзя подразумевать только студентов. Это и выпускники, и преподаватели, а также жители Оксфорда. Несложно запомнить. Мне кажется, вы схватываете на лету, — похвалил Редкот.

— Спасибо, — испытывая чувство легкой гордости, проговорил Монти. — А как насчет Кембриджа? Это правило действует и там?

— Нет ни малейшего сомнения. Знаете, можно еще добавить, что произносить «универ» вместо «университет» уже несовременно, если не сказать больше. Произнося «универ», как будто ощущаешь аромат пусть еще и недалекого, но прошлого.

— Так же как и у портвейна, предлагаемого мною, — улыбаясь, проговорил Монти. — Вы понимаете, что в нашем деле предложение должно быть клиенту не только интересно, но и соответствовать его вкусам? По этой причине мы вынуждены постоянно менять цели, ведь и вкусы клиентов постоянно меняются. А мы стремимся изучать вкусы каждого отдельного клиента. Я признателен вам, джентльмены, за вашу помощь, особенно если учесть, что в Оксфорде я первый раз. Не могли бы вы еще подсказать, как мне найти Пентикост-колледж? У меня есть рекомендательное письмо.

— Пентикост? — переспросил Редкот. — На вашем месте я начал бы с другого места.

— Почему? — не мог не поинтересоваться мистер Эгг, подозревая, что за этим вновь стоят особенности университетского этикета, с которыми он, к несчастью, незнаком.

— Да потому, — ответил Редкот, — что, если верить словам Флетерса, один из наших преподавателей был недавно убит неизвестным. И, как вы сами понимаете, в данных обстоятельствах просто неуместно заниматься дегустацией марочных вин.

— Убит преподаватель? — переспросил мистер Эгг.

— Этот неизвестный залепил ему, извините за выражение, обломком кирпича, вложенного в носок, когда тот возвращался домой после своей наделавшей шуму лекции о Платоне и эклиптике. Естественно, теперь многие попадут под подозрение, но лично я полагаю, что это сделал сам Флетерс. Вы, наверное, слышали, какую ерунду он нес насчет того, что грешника настиг суд Божий, и предлагал нам присутствовать на покаянной молитве, которая будет проходить в южном лекционном зале? Думаю, такие люди, как он, представляют опасность.

— А что, убитый преподаватель в самом деле был грешником?

— Он написал несколько научных трудов, доказывающих несостоятельность теории о существовании Провидения. И должен честно признаться, что полностью согласен с теми, кто считает его не чем иным, как ошибкой природы. Но убийство, можно сказать, «на пороге собственного дома», мне кажется, свидетельствует о нездоровом вкусе. Это прежде всего расстроит студентов, ведь бал будет отменен. Вызовут полицию, которая вытопчет всю лужайку во внутреннем дворе. А впрочем, какой смысл об этом говорить: что сделано, то сделано. Давайте сменим эту неприятную тему. Вы предлагаете портвейн, если я не ошибаюсь? Вчера я понес тяжелую утрату, точнее, пострадал от группы спортсменов-гребцов, которые вечером вторглись в мою комнату и выпили последнюю дюжину портвейна. Мистер Эгг, если не возражаете, можете взять с собой все, что у вас есть, и пройти вместе со мной до Пентикоста. Кто знает, возможно, мы найдем способ помочь вашему бизнесу.

Мистер Эгг принял приглашение, не скрывая радости, и скоро его можно было видеть на Корнмаркет следующим по пятам за своим проводником. Дойдя до угла Брод-стрит, знакомый мистера Редкота попрощался, и дальше студент и коммивояжер продолжили путь вдвоем, минуя череду зданий Бейлиол — и Тринити-колледжа, в этот прекрасный июньский день залитых солнцем, и, наконец, повернули к главному входу в Пентикост.

И сразу же заметили невысокого пожилого человека, одетого в легкое светлое пальто и несущего мантию магистра искусств, перекинутую через руку. Не торопясь и ничего не замечая вокруг, он пересекал улицу со стороны Бодлианской библиотеки. Внезапно появившаяся машина едва не отправила его в мир, полный покоя и безмятежности. Только благодаря Редкоту, который успел схватить магистра и затащить на безопасное место на тротуаре, удалось избежать несчастного случая.

— Послушайте, мистер Темпл, — проговорил Редкот, — могло случиться так, что следующим были бы вы. Вы понимаете, вас могли сейчас убить?

— Меня могли убить? Вы имеете в виду, что меня мог сбить автомобиль? Но я видел его достаточно хорошо. А почему вы сказали — «следующий»? Разве убили еще кого-то?

— Только Мастера из Пентикоста, — сказал Редкот, легко ущипнув мистера Эгга за руку.

— Мастера? Доктора Гриби? Да этого не может быть! Боже мой! Бедный Гриби! Это известие омрачит мне весь день, — бледно-голубые глаза мистера Темпла потемнели, в них появилось выражение странной неуверенности, и он забормотал: — Справедливость пусть и не сразу, но всегда торжествует. Да-да. Меч Господа и Гидеона. Но когда проливается кровь, это вызывает беспокойство. Знаете, я еще не помыл руки. — Он вытянул обе руки и растерянно посмотрел на них. — Да, Гриби заплатил за свои грехи. Извините, но мне срочно нужно в полицейский участок.

— Если, — начал мистер Редкот, вновь ущипнув мистера Эгга за руку, — вы хотите сознаться в совершении и этого преступления, мистер Темпл, вам лучше пойти с нами. Я думаю, что полицию сейчас надо искать именно там, где это и произошло.

— Да, думаю, вы действительно правы. Мне лучше пойти с вами, это поможет мне сэкономить массу времени, так как мне нужно закончить очень важную главу книги, которую я пишу. Прекрасный день, вам так не кажется, мистер… боюсь, я не знаю вашего имени. Вы мне его уже называли? Как это ни грустно, но я многое стал забывать.

Редкот в очередной раз представился, и три столь разных человека, довольно забавно выглядевших со стороны, продолжили движение в сторону главного входа в Пентикост. Огромные ворота были закрыты; у боковой двери, рядом с привратником, возвышалась фигура констебля, потребовавшего у подошедшей троицы немедленно назвать фамилии.

Редкот, без труда опознанный привратником, представил Монти и предъявил его рекомендательное письмо.

— А это, — продолжал он, — преподаватель, мистер Темпл. Вы его знаете. Он хотел бы встретиться со старшим полицейским офицером.

— Идите направо, вы найдете его в крытой галерее… Что? — спросил констебль, когда маленькая фигура мистера Темпла удалилась на незначительное расстояние и стала пересекать залитый солнцем внутренний двор колледжа. — Снова будет твердить, что это он?

— Да, — ответил Редкот, — мне показалось, что он воспринял новость без огорчения. Должно быть, это так захватывающе для старика — совершать убийства недалеко от дома. Когда он это «делал» в последний раз?

— Линкольн-колледж, сэр, в прошлый вторник. Молодой мужчина застрелил свою подружку в соборе. На следующий день, как раз перед обедом, мистер Темпл явился в участок и заявил, что именно он совершил это убийство, потому что бедняжка вела порочный образ жизни.

— Мистер Темпл, — продолжал Редкот, — во всеуслышание заявляет о своей миссии. Он, оказывается, считает себя мечом в руках Господних. Поэтому, как только происходит очередное убийство, мистер Темпл берет на себя вину, утверждая, что это дело его рук, несмотря на то что пока вершатся кровавые дела, его тело либо покоится в кровати, либо находится в Бодлианской библиотеке. Но вы же понимаете, что с точки зрения идеалистической философии, это не так уж и важно. Но что касается Мастера, как это случилось? Констебль вздохнул:

— Вы же знаете, сэр, что между крытой галереей и квартирой мистера Гриби существует маленький проход. Сегодня утром, в двадцать минут одиннадцатого, мистер Гриби был найден там мертвым. Листы его лекции были разбросаны вокруг его тела, а возле головы валялся носок с засунутым в него куском кирпича. Он читал лекцию в аудитории главного здания в девять часов и вышел оттуда последним, насколько мы сейчас можем об этом судить. Чуть позже десяти через галерею проходила группа американцев. Их удалось разыскать, и они сообщили, что им навстречу не попалось ни одного человека. Возможно, убийца бродил где-то недалеко от того прохода, но они, естественно, не могли видеть его, потому что направлялись в капеллу, а для этого им необходимо было пойти в другую от прохода сторону. По утверждению одного из студентов, он видел Мастера в тот момент, когда тот пересекал внутренний двор и шел по направлению к галерее. Это было в 10.05, стало быть, он должен был дойти туда минуты через две. Профессор кафедры морфологии, проходя мимо в 10.20, обнаружил тело. Доктор прибыл минут через пять, и по его словам, смерть наступила четвертью часа раньше. Так что если быть наиболее точным — получается около десяти минут одиннадцатого.

— Скажите, а установлено ли время, когда американцы покинули капеллу?

— А-а, вас это тоже интересует? — протянул констебль. По всему было видно, что он был расположен к разговору с мистером Редкотом, и это, по мнению мистера Эгга, служило доказательством того, что этого студента не только хорошо знали в оксфордском отделении полиции, но и то, что ему каким-то образом удалось снискать со стороны полицейских благосклонное отношение. — Если бы группа возвращалась через галерею, они бы нам обязательно об этом сказали. Но американцы прошли в сад через внутренний двор. Церковный служитель никуда не отлучался. Разве только тогда, когда пожилая леди обратилась к нему с просьбой показать ей резьбу на экране за алтарем.

— А эта женщина случайно не проходила через галерею? — спросил Редкот.

— Проходила, сэр, и по этой причине мы пытаемся ее разыскать. Она могла проходить через галерею как раз во время убийства, потому что вошла в церковь в 10.15, служитель запомнил время. Когда она вошла, часы отбивали четверть, и она еще заметила, что мелодия просто прекрасна. Мистер Дебз, а вы видели ту леди?

— Да, я видел какую-то женщину, — подтвердил слова констебля привратник. — Но вы не можете представить, сколько их успело пройти мимо меня. Та, которую вы имеете в виду, около десяти часов шла со стороны Бодлианской библиотеки. Пожилая дама, одета старомодно, юбка очень длинная — можно сказать, до пола. А шляпа — ну прямо как воронье гнездо. Может, она здесь преподает? Нет, я хотел сказать, что именно так раньше одевались женщины, преподававшие здесь. И еще у нее был тик. Голова слегка подергивалась… Да сколько их таких здесь побывало! Сотни! Они приходят посидеть в галерее, послушать журчание воды в фонтане, пение птиц. А вот чтобы заметить рядом с собой труп или убийцу… Мне кажется, если они и увидят что-то подобное, все равно ничего не поймут. Больше я эту женщину не видел, возможно, она вышла через сад.

— Очень может быть, — задумчиво произнес Редкот. — Офицер, позвольте мне и мистеру Эггу пройти через галерею. Это единственный способ попасть в мою комнату, если, конечно, не надо идти через другие ворота.

— Все ворота закрыты, сэр. Проходите и попросите старшего офицера разрешить вам пройти. Вы найдете его в галерее вместе с профессором Стейном и доктором Моулем.

— Библиотекарем из Бодлианской библиотеки? А чем он может быть полезен?

— Они полагают, что если женщина является читательницей библиотеки, то он может ее знать.

— Ну что ж, все ясно. Мистер Эгг, пойдемте. Редкот шел впереди, показывая дорогу: они пересекли главный двор, прошли небольшим темным коридором и попали в прохладную сень галереи. Ни единого звука вокруг, только гулкое эхо шагов, журчание воды небольшого фонтана, негромкое щебетание зябликов, прыгающих то в тень, то вновь на солнце. Не дойдя до конца северной галереи, студент и коммивояжер подошли к еще одному темному крытому проходу. Здесь они увидели стоявшего на коленях сержанта полиции, с помощью фонарика пытавшегося что-то рассмотреть.

— Приветствую вас, сержант, — насмешливо сказал Редкот. — Лавры Шерлока Холмса не дают вам покоя? Покажите же нам отпечатки, оставленные окровавленными ботинками.

— К сожалению, сэр, ничего этого нет. Не представляете, насколько нам было бы легче, оставь он хоть какие-то отпечатки. Беднягу неожиданно ударили по голове. Я думаю, что убийце необходимо было взобраться вот сюда, чтобы нанести удар такой силы. Вы же помните, что Мастер был высокого роста, а удар пришелся как раз по макушке. — И сержант указал на невысокую и неглубокую нишу на высоте около четырех футов от земли, напоминающую замурованное окно.

— Похоже, доктора Гриби ждали, зная, что он пойдет именно здесь.

— Да, привычки жертвы, без сомнения, были кому-то хорошо известны, — высказал предположение мистер Эгг.

— Мне кажется, вы заблуждаетесь, — резко возразил Редкот. — Достаточно было посмотреть на расписание лекций, чтобы знать и время и место. По этому переходу можно пройти только в сад или в квартиру Мастера — больше некуда. Правда, именно этой дорогой доктор Гриби обычно ходил после лекций, если, конечно, он не читал еще где-нибудь. Знаете, сержант, чтобы выбрать для преступления именно это место, ваш убийца должен был быть довольно крепким. Я, конечно, не могу утверждать это с полной уверенностью, но мне так кажется.

Прежде чем полицейский успел ответить, Редкот, положив руку на край ниши и встав ногой на каменный выступ, быстро подтянулся и запрыгнул внутрь.

— Сэр, немедленно, пока не видит старший офицер, спускайтесь вниз. Он не любит, когда кто-нибудь мешает расследованию.

— Почему? Вот это да! Если не ошибаюсь, здесь есть чьи-то отпечатки пальцев. Я совершенно об этом не подумал. Впрочем, ничего страшного не произошло: можете взять для сравнения мои отпечатки. Дополнительная практика полиции не помешает. Как неосмотрительно убийце было вставать сюда, да еще и оставлять свои отпечатки! Мистер Эгг, давайте поскорее уйдем отсюда, пока меня не арестовали за то, что я чинил препятствия расследованию.

В этот момент из дальнего конца галереи послышались голоса приветствия, и из тени появилась фигура магистра Темпла, за которым торопливыми шагами шли еще трое или четверо человек. Преподаватель увидев студента, казалось, обрадовался.

— Мистер Редкот! Одну минуту, сержант. Я думаю, этот джентльмен сможет рассказать то, что вас интересует. Он как раз присутствовал на лекции доктора Гриби. Я не ошибаюсь, мистер Редкот?

— Нет, не совсем так, сэр — ответил Редкот, не в состоянии скрыть замешательства. — Мне необходимо было там быть, но по причине, заслуживающей сочувствия, я ее пропустил. Я был на реке и не смог вернуться к началу лекции.

— Очень жаль! — произнес с огорчением профессор Стейн. Но у полицейского сообщение вызвало интерес.

— Скажите, кто-нибудь может это подтвердить?

— Боюсь, что нет, сэр, — ответил Редкот. — Я поднялся вверх по течению и был в лодке совершенно один — читал Аристотеля. Честное слово, к убийству Мастера я не имею никакого отношения. Его лекции были, если можно так сказать, скучны, но не до такой степени, чтобы я захотел совершить убийство…

— Ваше заявление звучит довольно дерзко, мистер Редкот, — сурово произнес профессор, — и лишний раз свидетельствует о плохом вкусе.

Офицер полиции, бормоча что-то о нескончаемой рутине в их работе, достал блокнот, отметил в нем время отсутствия мистера Редкота на лекции и затем сказал:

— Я думаю, джентльмены, нет смысла вас больше задерживать. Мистер Темпл, — обратился он к магистру, — если вы вновь понадобитесь, мы вам об этом сообщим.

— Конечно, конечно, — кивнул растерянный преподаватель. — Я только съем в кафе сандвич, выпью кофе и вновь вернусь в библиотеку. Что же касается интересующей вас женщины, то я могу еще раз повторить, что она сидела со мной в библиотеке за одним столом с половины десятого до десяти, затем вернулась туда в половине одиннадцатого. Я обратил внимание на ее нервозность и суетливость. Я бы очень хотел попросить вас, мистер Моуль, решить вопрос в мою пользу — сделать так, чтобы в библиотеке за мой стол, кроме меня, больше никто не садился. Вы же знаете, от женщин столько беспокойства. Я не смог долго терпеть соседства с ней и ушел… Когда я уходил, она еще оставалась. Но очень надеюсь, что в библиотеку она больше не придет. Вы уверены, что не хотите посадить меня в тюрьму? Всегда к вашим услугам.

— Только не сейчас. Но, возможно, в скором времени мы вас потревожим.

— А сейчас, с вашего позволения, я вас покину. Мне необходимо закончить еще одну главу. До свидания.

Маленькая согнутая фигура заторопилась прочь. Офицер полиции выразительно постучал пальцем по голове.

— Бедняга. Конечно же, он абсолютно не опасен. Доктор Моуль, думаю, нет необходимости спрашивать вас о том, где он был в интересующее нас время?

— Он находился в своем обычном углу библиотеки герцога Хамфри, — ответил Моуль. — Он постоянно ее посещает. В любом случае могу утверждать, что сегодня утром он был там. Ему понадобилась книга, и чтобы ее получить, он вынужден был обратиться лично ко мне. Это было в полдесятого, а вернул ее он в 12.15. Что же касается той женщины, мне кажется, что я видел ее раньше. Знаете, напоминает ученую даму прежних времен. Если она не преподает у нас, то у меня должны быть где-то записаны ее имя и адрес. Вполне возможно, она имеет определенное отношение к университету. Правда, у меня нет гарантии, что я помню всех в лицо. А знаете, очень может быть, что та леди до сих пор в библиотеке. Если же ее там нет, возможно, Франклин скажет, когда она ушла и кто она такая. Нужно сказать, профессор, что я очень сожалею и скорблю о происшедшем. Бедный мистер Гриби. Такая потеря для античной филологии. — Доктор Моуль вздохнул.

Мистер Редкот, незаметно дернув Монти за рукав, увлек его за собой. Они прошли еще несколько ярдов по галерее, затем повернули в другой, более широкий проход, вышли во внутренний двор, одна из сторон которого примыкала к капелле. Пройдя в темноте три пролета каменной лестницы, они наконец оказались в комнате мистера Редкота. Усадив своего нового знакомого в кресло и достав из-за дивана, стоявшего у окна, несколько бутылок пива, он предложил Монти расслабиться и чувствовать себя как дома.

— Итак, сэр, вы получили достаточно яркое представление о жизни в Оксфорде, — заметил он, как только бутылки были открыты. — Бедняга Темпл. Одна из наших достопримечательностей. Когда-то учился здесь, занимался научной работой, затем что-то произошло, и он на время исчез. Лет десять назад вновь появился в Оксфорде, но был уже со странностями. Снял жилье в Холивеле и постоянно не дает покоя полицейским, то и дело наведываясь в полицейский участок, чтобы сообщить о совершенном им преступлении. Но необходимо заметить, что он является прекрасным знатоком всего, что имеет хоть малейшее отношение к Древней Греции. В общем, если не знать о его странностях, никогда не скажешь, что у него с головой не все в порядке. Надеюсь, Моуль найдет эту таинственную женщину, хотя мне кажется, с их стороны абсолютно нечестно утверждать, что они ведут учет всех посетителей библиотеки. Любой может войти в библиотеку и спокойно занять любое место, как будто оно принадлежит ему. Ну а если вы вдобавок где-нибудь раздобудете мантию и набросите ее на плечи — никто на вас даже не обратит внимания.

— Неужели это действительно так? — спросил мистер Эгг.

— Можете проверить это сами, если хотите. Возьмите мою мантию и идите. Пройдете мимо витрин, мимо турникета с надписью «только для читателей» и войдете в библиотеку герцога Хамфри. А далее можете делать все, что пожелаете: воруйте книги, разжигайте костер… Если же вам хоть кто-нибудь сделает замечание — я закажу вам шесть дюжин того, что вы пожелаете сами. Ну, что скажете?

Мистер Эгг не стал долго раздумывать и уже через несколько минут, облаченный в мантию, поднимался по лестнице, ведущей в одну из самых старинных и известных библиотек Англии. Испытывая легкую нервную дрожь, он прошел через вращающуюся стеклянную дверь и погрузился в удивительную обстановку, пропитанную запахом старой потертой кожи, который всегда отличает подобные храмы человеческих знаний.

Он прошел мимо доктора Моуля, разговаривавшего с одним из служителей. Мистер Эгг принял беспечный вид и склонился над витриной, демонстрируя желание рассмотреть один из старых и трудных для чтения манускриптов. Он без труда разобрал, о чем шел разговор, так как здесь, как, впрочем, и во всех других читальных залах, сотрудники не прикладывали никаких усилий, чтобы говорить хотя бы вполголоса.

— Да, я видел эту женщину, доктор Моуль. За последнее время она несколько раз посещала библиотеку, обычно на ней мантия магистра искусств. Да, она была здесь сегодня утром, но я не обратил внимания, во сколько она ушла. Я не уверен, что когда-либо слышал ее имя.

Мистер Эгг не стал прислушиваться дальше. Неожиданно ему в голову пришла одна мысль. Он вышел, уверенно толкнул дверь с надписью «только для читателей» и сразу же попал в тишину средневекового зала библиотеки герцога Хамфри. В самом из отдаленных пролетов зала он струдом разглядел мистера Темпла, который к тому времени уже съел сандвич и совершенно забыл об убийстве мистера Гриби. Окруженный внушительными книжными томами, он что-то торопливо писал. Небольшой чемоданчик, полный бумаг, был открыт и лежал перед ним.

Наклонившись над его столом, мистер Эгг торопливо зашептал:

— Извините меня, сэр. Офицер полиции попросил меня передать вам, что они, кажется, нашли ту женщину и будут признательны, если вы немедленно спуститесь, чтобы ее опознать.

— Женщину? — казалось, не понимая, о ком идет речь, переспросил мистер Темпл. — Ах да, женщина. Для опознания. Немедленно? Но это не очень удобно. Неужели так срочно?

— Буквально не теряя ни минуты, сэр.

Мистер Темпл, встав из-за стола, продолжал что-то очень тихо бормотать. Казалось, он испытывал определенное замешательство, не зная, что делать со своими бумагами. Наконец затолкал их в чемоданчик, который и без того уже был до предела набит, и предусмотрительно запер его на ключик.

— Я провожу вас. Разрешите помочь, сэр. — Монти, не дожидаясь ответа, живо выхватил чемоданчик из рук мистера Темпла, и они проследовали к галерее. — Я думаю, они еще там. Инспектор просил вас немного подождать в помещении привратника. Вот мы и пришли.

Оставив мистера Темпла и его чемоданчик на попечение привратника, который не мог скрыть удивления, увидев мистера Эгга в мантии, но, услышав про инспектора, сразу же предпочел замолчать. Быстро пробежав через внутренний двор и галерею, на лестнице перепрыгивая через две ступеньки, мистер Эгг, тяжело дыша, вбежал в комнату своего нового знакомого.

— Извините, но я хотел бы знать, что такое «пси»-книга?

— Это книга, — удивленно начал Редкот, — содержание которой библиотекарь Бодлианской библиотеки считает не совсем деликатным. В каталоге такая книга обозначается греческой буквой «пси». Это придумал один сатирик, давно умерший и забытый. Но чем вызван данный вопрос?

— Мне буквально только что в голову пришла одна мысль: оказывается, довольно просто войти в Бодлианскую библиотеку, переодеться, таким образом изменив внешность в каком-нибудь темном углу… допустим, библиотеки герцога Хамфри, выйти из нее, совершить убийство, вернуться в библиотеку, снова принять свой обычный облик и уйти. Никому и в голову не придет остановить входящего в библиотеку вновь, — будь то он или она, — если его уже видели выходящим из зала. Тем более если того, кто переоделся, видели в этом образе несколько раз. Просто смена одежды — больше ничего.

— Я так и не понял, к чему вы клоните. — Редкот пожал плечами.

— Леди, которая якобы находилась в галерее в момент убийства, если верить словам мистера Темпла, в это время сидела с ним в библиотеке за одним столом. Не покажется ли вам странным тот факт, что мистер Темпл обратился за «пси»-книгой именно сегодня, а не в какой-либо другой день посещения библиотеки? Я думаю, что это было сделано с определенной целью: обратить на себя внимание. Кроме того, думаю, что между ними что-то произошло много лет назад, отчего он назвал Гриби грешником и вот почему говорил о нем с такой злостью. Он, безусловно, знал, какой дорогой доктор Гриби возвращается после лекции. О нише в стене он, конечно же, тоже знал. Я думаю, что в его чемоданчике вполне могли поместиться и шляпа, и юбка, достаточно длинная для того, чтобы не было видно брюк. И зачем в такую жару он носит пальто? Если, конечно, не для того, чтобы под ним было удобно спрятать верхнюю часть своего маскировочного костюма. Я понимаю, что меня это не касается, но я позволил себе некоторую вольность. Я вывел его из зала и оставил на попечение привратника, который, надеюсь, не спускает с него глаз.

Мистер Эгг как раз вовремя закончил излагать свои умозаключения, силы окончательно покинули его. Студент продолжал сидеть, изумленно уставившись на него.

— Темпл? Не может быть этого! Мне кажется, что вы, так же как и он, потеряли рассудок. Да, но он всегда признавался… он признался и в этом… вы не можете предполагать…

— Предположим, что я ошибаюсь, — кивнул Монти. — Но, надеюсь, вы помните притчу, в которой мальчик кричал «волк, волк!» так часто, что никто ему не поверил, когда волк действительно появился? В Руководстве для коммивояжера есть одна очень интересная мысль, которая не перестает меня удивлять. Она звучит так: «Проницательность занимает важное место в портфеле коммивояжера; под искренностью, в которую никто не верит, как правило, скрывается ложь». Удивительно точно подмечено, вам так не кажется?

Махер-Шалал-Хашбаз

Ни один лондонец никогда не сможет объяснить, в чем заключается притягательная сила уличной толпы. Мистер Монтегью Эгг ехал по Кингзуэй, когда заметил большую группу людей. Стоя на тротуаре и глядя на крону одного из высоких платанов, они пытались привлечь чье-то внимание. Мистер Эгг не мог проехать мимо, чтобы не выяснить, чем же вызван всеобщий интерес прохожих.

— Бедная киска, — слышалось с разных сторон, — кисонька, ну давай прыгай!

— Деточка моя, посмотри на эту кисоньку!

— Ее нужно выманить кусочком кошачьего корма.

— Она сама спустится, когда ей надоест сидеть там.

— Бросьте в нее камнем!

— Да что здесь такое происходит?

Вид стройной девушки в поношенной одежде, с выражением несчастного ребенка стоящей под деревом с корзинкой в руках, невольно вызывал у всех сочувствие и желание помочь. Сдерживая слезы, она все же осмелилась обратиться к полицейскому, с интересом наблюдающему за происходящим.

— Прошу вас, попросите людей разойтись! Как он может спуститься, если здесь такой шум? Бедняжка, он же боится!

Сквозь качающиеся ветви дерева поблескивала пара испуганных глаз янтарного цвета. Полицейский, почесав затылок, произнес:

— Непростое дело, не так ли, мисс? Как он туда забрался?

— Замок на корзинке расстегнулся, и он выпрыгнул, когда мы вышли из автобуса. Пожалуйста, сделайте что-нибудь.

Мистер Монтегью Эгг быстрым взглядом окинул зевак, пытаясь определить, на чью помощь можно рассчитывать. Неожиданно он заметил стоящую неподалеку машину мойщика окон с большой лестницей. Окликнув его, он попросил одолжить ему лестницу, чтобы помочь девушке снять кота с дерева.

— Понимаешь, — объяснил ему мистер Эгг, — если мы этого не сделаем, неизвестно, сколько он будет там сидеть. «Трудно вновь понравиться, убедить и расположить к себе того клиента, который однажды уже был напуган», — вспомнил мистер Эгг очередную цитату, снимая лестницу. — Так, сейчас осторожно. То, что нужно.

— Большое вам спасибо! Будьте с ним осторожны, он не терпит, когда его берут на руки.

— Все будет хорошо, мисс, не волнуйтесь. Монти Эгг именно тот человек, на которого всегда и во всем можно положиться.

И мистер Эгг, натянув поглубже мягкую фетровую шляпу и что-то вполголоса напевая, стал медленно подниматься вверх, погружаясь в густую крону платана. Затем послышалось яростное мяуканье, шипение, и на головы зевак посыпался дождь из веток и листвы. Минутой позже появился мистер Эгг, довольно неуклюже держащий комок рыжего меха. Девушка подставила корзинку, в которую им с большим трудом удалось затолкать четыре яростно упирающиеся кошачьи лапы, а уж затем и самого кота. Веревочкой, которую Монти достал из кармана, завязали крышку корзинки; мойщика окон поблагодарили, и тот, убрав лестницу, уехал; толпа зевак постепенно рассосалась. Мистер Эгг перевязал носовым платком поцарапанную котом руку, отряхнул пальто и шляпу, поправил галстук.

— Боже, как он вас поцарапал! — ахнула девушка. Мистер Эгг повернулся и увидел грустные голубые глаза, из которых, казалось, вот-вот брызнут слезы.

— Ну что вы, мисс! Не стоит так переживать. Я действительно рад был помочь. Могу вас подвезти, если не возражаете. Думаю, ему будет приятнее ехать в машине, чем в автобусе. Если мы закроем окна, то ему не удастся убежать еще раз, даже если крышка корзинки откроется вновь.

Девушка отнекивалась, но мистер Эгг решительно усадил ее в свою маленькую машину и поинтересовался, куда ее отвезти.

— Вот по этому адресу, — сказала девушка, достав из потертой сумочки газетную вырезку. — Где-то в Сохо, если не ошибаюсь.

Монти удивился и стал читать объявление следующего содержания:

Требуется кот (или кошка), умеющий ловить мышей, проживание за городом в большом доме у супружеской пары среднего возраста. Хозяину подходящего кандидата назначено вознаграждение — 10 шиллингов. Необходимо обращаться лично к мистеру Джону Доу во вторник с 11 до 13 часов.

Далее был указан подробный адрес.

— Да, довольно забавное начало, — произнес мистер Эгг, но почему-то нахмурил брови.

— Вы полагаете, в объявлении что-то не так? Возможно, это шутка? — встрепенулась девушка.

— Мне непонятно, по какой причине кто-то собирается выплатить десять шиллингов за обычного кота. Вам это не кажется странным? Ведь животное можно подобрать на улице, котят часто подбрасывают к домам, не желая их топить. Вы понимаете, что я имею в виду? Котов можно получить совершенно бесплатно. Да и в мистера Доу я почему-то тоже не верю. Мне кажется, во всем этом кроется какой-то обман.

— Боже мой! — воскликнула девушка, и в ее больших голубых глазах вновь появились слезы. — А я так на это надеялась! Знаете, наша семья сейчас испытывает трудности: отец остался без работы, и Мегги — это моя мачеха — говорит, что она больше не потерпит Махер-шалал-хашбаза в доме, потому что он царапает ножки стола и ест так же много, как и Кристиан, хотя на самом деле это не так — совсем немного молока и кусочек мяса; он прекрасный мышелов, только там, где мы живем, мышей нет. Я так надеялась, что смогу отдать его в хорошие руки, да и на десять шиллингов я купила бы новые ботинки для отца, они ему просто необходимы.

— Успокойтесь, мисс. Возможно, они захотят заплатить десять шиллингов за взрослого кота, который действительно умеет ловить мышей. А может быть, это какая-то ловушка… Предлагаю поехать и самим все посмотреть, а не гадать, сидя здесь. Думаю, будет лучше, если вы позволите мне поговорить с мистером Доу. Не сомневайтесь, у меня получится, — поспешно добавил он. — Вот моя визитная карточка. Монтегью Эгг, коммивояжер компании Plummet & Rose, вина и спиртные напитки. Поверьте, общение с клиентами — это по моей части. Один из моих любимых девизов звучит так: «Никогда не покидай дом клиента до тех пор, пока не заключишь с ним сделку».

— А меня зовут Джин, Джин Мейтленд. Мой отец тоже по торговой линии, во всяком случае, был, пока не заболел бронхитом прошлой зимой. Сейчас он поправился, но не настолько, чтобы вновь куда-то ездить.

— Сожалею, — произнес Монти, поворачивая на Хай-Холборн. Ему нравилась эта девушка, которой было чуть меньше или больше шестнадцати, и, искренне сочувствуя ей, он поймал себя на мысли, что с «этим что-то немедленно следует делать».

Ну, конечно, они оказались далеко не единственными, кто полагал, что получить десять шиллингов за животное — не так уж и плохо. Тротуар перед грязным маленьким ресторанчиком в Сохо был запружен хозяевами котов и кошек. Некоторые держали своих питомцев на руках, крепко ухватив их за шкирку; некоторые — в корзинах с плотно закрытыми крышками, и от раздирающего крика пленников обстановка вокруг накалялась еще больше.

— Своего рода конкурс, — произнес Монти, — и пока радует то, что место до сих пор не занято. Положитесь на меня, посмотрим, что из этого получится.

Соискатели входили в ресторанчик и исчезали — вероятно, выходили они через заднюю дверь. Монти с девушкой встали в конец длинной, поднимающейся по лестнице очереди, но прошла целая вечность, прежде чем они оказались перед дверью, темный цвет которой приводил в уныние. Тучный, страдающий одышкой мужчина, пригласивший их войти, казалось, пытался просверлить их насквозь взглядом своих маленьких острых глазок.

— Мистер Джон Доу? — спросил Монти.

— Да. Животное с вами? Это кот молодой леди? Понимаю. Присаживайтесь. Мисс, назовите ваше имя и адрес.

Мужчина записал адрес девушки — где-то на южной окраине Лондона вверх по течению Темзы, — объяснив свой интерес тем, что, если кот не оправдает возложенных на него надежд, его придется вернуть хозяину. Покончив с формальностями, он предложил показать ему кота. Монти еще не успел развязать веревку и открыть крышку корзины, как оттуда показалась рыжая голова кота, не скрывающего своего возмущения.

— Прекрасная порода. Бедняжка. Но, боюсь, он настроен не слишком дружелюбно.

— Нет-нет, что вы! Он просто напуган путешествием. Он очень милый и непременно вам понравится. Ему нужно немного времени, чтобы привыкнуть к новой обстановке. Кроме того, он действительно прекрасный мышелов. И такой чистюля!

— Это очень важно. Вы же понимаете, ему непременно нужно будет ловить мышей, чтобы его кормили.

— Не сомневайтесь, он умеет ловить и крыс и мышей. Мы называем его Махер-шалал-хашбаз, потому что, если он видит добычу, его невозможно остановить. Но он откликается и на Маш, не правда ли, милый?

— Хорошо. Он производит впечатление животного, за которым хорошо ухаживали. Блохи есть? Чем-нибудь болеет? Вы знаете, моя жена очень привередлива.

— Нет, что вы! Никаких блох! Он прекрасный здоровый кот.

— Я совсем не желал вас обидеть, но я должен все знать о животном, которое будет жить в моем доме и которого мы собираемся сделать своим любимцем. Что касается его цвета, то это не имеет большого значения. Я думаю, что десять шиллингов — это достаточно высокая цена за такого кота. Правда, я не совсем уверен…

— Одну минуту! — торопливо вмешался в разговор Монти, предусмотрительно молчавший все это время. — В вашем объявлении ничего не сказано про цвет. Эта девушка проделала длинный путь для того, чтобы принести вам кота. Ей также пришлось долго ждать, стоя в очереди. Вы же сами прекрасно понимаете, что другого такого кота вам не найти. Давно известно, что коты этой масти считаются лучшими мышеловами. Посмотрите на его красивую белую грудку, разве это не подтверждение тому, что это действительно чистое животное? А знаете, в чем заключается еще одно преимущество этого кота? Ни вы, ни ваша супруга никогда не смогут споткнуться об него в темном углу, как это может случиться с котом или кошкой другого цвета — черного или полосатого. Нам, между прочим, следует запросить большую цену за кота такого удивительного цвета. Да дело не только в редкой породе, они и мышей ловят лучше, чем обычные коты.

— В ваших словах есть истина, с которой я не могу не согласиться. Послушайте, мисс Мейтленд, приносите сегодня вечером своего Махера, или как там его еще, по адресу, который я вам дам. Если кот понравится моей жене, мы оставим его у себя. Но вам необходимо быть у нас ровно в шесть — вы можете не застать нас дома, если придете чуть позже.

Монти взял адрес, посмотрел на него и решительно произнес:

— Уверен, вы согласитесь с тем, что вечернюю поездку нельзя будет назвать приятным путешествием. Я думаю, вам необходимо оплатить мисс Мейтленд предстоящие расходы.

— Да, конечно, — согласился мистер Доу, не смея возразить. — Возьмите полкроны на проезд, вечером вернете сдачу. Спасибо. Если ваш кот понравится моей жене, у него действительно будет счастливая жизнь. А сейчас посадите его в корзину. Прошу вас сюда, выход здесь. Осторожно, ступенька. Всего наилучшего.

Вместе со своей новой знакомой мистер Эгг стал спускаться по узкой лестнице черного хода, пропитанной отвратительным запахом кухни. Наконец, выйдя на соседнюю, не менее зловонную улицу, они посмотрели друг на друга.

— Его манеры мне показались чрезвычайно грубыми, — сказала мисс Мейтленд. — Но очень хочу надеяться, что он будет добр к Махер-шалал-хашбазу. Как хорошо вы придумали сказать про цвет, я уверена, он чуть не лопнул от злости. Мой котик, ангел мой! Ну разве может кому-нибудь не понравиться такой удивительный цвет шерсти?

— Возможно, мне показалось, но в поведении мистера Доу нет ничего странного, а вот в его десять шиллингов я поверю только после того, как увижу их своими глазами. В любом случае вам не стоит идти в тот дом одной. В пять часов я заеду за вами на машине.

— Но, мистер Эгг, я не позволю вам сделать это! Вы ведь взяли у него на мой проезд полкроны.

— Никаких возражений! Ровно в пять я буду у вас.

— В таком случае приезжайте к четырем, я напою вас чаем. К сожалению, это единственное, чем я вас могу отблагодарить.

Особняк мистера Джона Доу находился в пригороде Лондона, он стоял обособленно в самом конце новой, но еще недостроенной дороги. Дверь им открыл хозяин. За его спиной стояла маленькая испуганная женщина с глазами водянистого цвета, которая время от времени нервно пощипывала пальцами бледные губы. В гостиной Монти и Джин попросили достать кота из корзинки. Мистер Доу, развалившись в кресле, уткнулся в вечернюю газету. Кот, подойдя к нему, долго и подозрительно его обнюхивал, а затем подошел к миссис Доу. Ее робкие поглаживания были приняты благосклонным образом, и он даже позволил ей погладить себя за ушами.

— Моя дорогая, как ты его находишь? Надеюсь, тебя не смущает его цвет?

— О нет. Прекрасный кот. Мне он очень нравится.

— Хорошо, в таком случае мы его оставляем. Итак, мисс Мейтленд, получите ваши десять шиллингов. Поставьте здесь свою подпись. Благодарю. Сдачу с полученной вами полкроны можете оставить себе. Вот, моя дорогая, теперь у тебя есть кот, и я надеюсь, что мы больше не увидим в доме ни одной мыши. А сейчас, — он посмотрел на часы, — нам пора уходить. Я думаю, мисс Мейтленд, вам следует попрощаться с вашим котом. Не волнуйтесь, с ним ничего не случится, он попал в хорошие руки.

Выслушав этот монолог мистера Доу, Монти, проявляя сдержанность, медленно направился в холл. Совсем скоро из гостиной вышла мисс Мейтленд, подозрительно шмыгая носом и часто прикладывая к глазам маленький носовой платочек. Миссис Доу, неотступно следуя за ней, пыталась ее утешить.

— Я понимаю вас, мисс, ваш кот вам так дорог. Но я хочу надеяться, что вы не будете чувствовать себя несчастной, оставляя его здесь.

— Что ты, моя дорогая. — Мистер Доу неожиданно появился за спиной жены. — Мисс Мейтленд уверена, что за ним здесь будут хорошо присматривать.

С этими словами он выпроводил гостей и захлопнул за ними дверь.

— Мисс Мейтленд, — сказал Монти, — еще не поздно забрать кота назад. Я не хочу видеть вас такой расстроенной.

— Все хорошо. Но, прошу вас, давайте уедем отсюда, и как можно быстрее.

Трясясь в машине по неровной дороге, они заметили молодого человека, который шел им навстречу с корзинкой в руке, громко насвистывая.

— Посмотрите, мне кажется, это один из наших соперников, — удивился Монти. — Но мы его опередили. Как правило, у того, кто оказывается первым, больше шансов выиграть сделку. «Надеюсь, все будет хорошо», — подумал он про себя.

Несмотря на то что благодаря активному участию мистера Монтегью Эгга Махер-шалал-хашбаза удалось пристроить в хорошие руки, в душе Монти поселилась непонятная тревога. Она росла, с каждым днем все больше проникая в самые отдаленные уголки его души. К концу следующей недели, оказавшись по делам в Лондоне, он решил съездить к мисс Мейтленд, чтобы выяснить, не возник ли реальный повод для беспокойства. К его огромному удивлению, на пороге, слева от Джин, выгнув спину и распушив хвост, стоял Махер-шалал-хашбаз.

— Вы представляете, он сам нашел дорогу домой! Умница! Сегодня ровно неделя. Он был весь грязный и ужасно худой. Ума не приложу, как он смог это сделать.

Но мы не отправим его назад, правда, Мегги? — обратилась Джин к своей мачехе.

— Конечно, нет, — ответила миссис Мейтленд и призналась: — Знаете, я этого кота не люблю. И никогда не любила. Но теперь думаю, что и у него есть свои чувства. Только ужасно неудобно: как нам быть с деньгами, полученными за него?

— О да! — начала Джин. — Когда кот вернулся, мы решили, что не станем возвращать его назад. Я отправила по почте деньги и небольшое письмо, попросив в нем мистера Доу извинить меня за доставленные неудобства. Но сегодня утром и перевод и письмо вернулись назад и, что странно, с почтовой отметкой — «адресат неизвестен». Поэтому мы не знаем, как нам теперь следует поступить.

— Знаете, личность мистера Доу у меня сразу вызвала подозрение, — сказал Монти. — Если бы меня спросили, что я о нем думаю, я бы с уверенностью ответил, что он нехороший человек. На вашем месте я вообще перестал бы беспокоиться по любому поводу, имеющему хоть малейшее отношение к нему. Тем более что ваш кот вернулся домой…

Но чем больше доводов приводил мистер Эгг, тем все более грустным становилось лицо девушки. И уже некоторое время спустя Монти ехал в северном направлении на поиски таинственного мистера Доу. Связанный обязательством вернуть деньги хозяину, он вез в кармане своего пиджака письмо от мисс Мейтленд и почтовый перевод.

Дверь открыла пожилая, опрятно одетая женщина, которую Монти не видел во время их первого визита. Извинившись, мистер Эгг сообщил, что он хотел бы видеть хозяина, мистера Доу.

— Он здесь не живет, да и не жил никогда. Впервые о нем слышу.

Монти пояснил, что ему нужен джентльмен, который купил кота.

— Кота? — переспросила женщина, изменившись в лице. — Прошу вас, входите. Джордж! Какой-то джентльмен интересуется котом, — сообщила она кому-то, кто находился в глубине дома. — Возможно, ты… — Вторую половину фразы она договаривала шепотом на ухо мужчине, появившемуся из гостиной.

— С такой фамилией здесь никто не проживает, — смерив мистера Эгга подозрительным взглядом, начал Джордж. — Но если вы интересуетесь последними арендаторами, то вот что я вам скажу: они быстренько собрали вещи и уехали. Буквально на следующий день после похорон пожилого джентльмена. Если вы ищете своего кота, возможно, вы захотите пройти со мной и кое на что взглянуть.

Они пересекли дом и через заднюю дверь вышли в сад. Посередине большой клумбы зияла яма, скорее напоминавшая неглубокую могилу с неровными краями. На лужайке, рядом с ямой, двумя скорбными рядами лежали мертвые коты. Только по приблизительным подсчетам мистера Эгга, их было не менее полусотни.

— Если среди них вы узнаете своего, пожалуйста, можете забирать. Только простите, что они находятся в таком состоянии, которое вы вряд ли сочтете хорошим, — иронически произнес хозяин.

— Боже мой! — с ужасом воскликнул мистер Эгг и в ту же секунду не без радости вспомнил Махер-шалал-хаш-база, приветствующего его поднятым пушистым хвостом на пороге дома Джин. — Давайте вернемся в дом, — попросил он, — и вы расскажете мне, что же здесь произошло. В этот кошмар просто невозможно поверить.

— Дело обстояло так. Фамилия последнего арендатора была Проктор. Вместе с пожилым мистером Проктором, он был инвалидом, проживал его племянник с женой. В доме не было слуг, остававшихся на ночь. Миссис Крейбл, приходившая каждый день ухаживать за больным, всегда говорила, что старый джентльмен терпеть не мог котов и кошек. Помимо аллергии, они вызывали у него какое-то болезненное состояние. С этой его особенностью нельзя было не считаться: мистер Проктор был чрезвычайно слаб, его сердце могло остановиться в любую минуту. Когда мы обнаружили в саду мертвых котов, то сначала подумали, что молодой мистер Проктор убил бедных животных из страха, что его дяде станет плохо, если он, не дай бог, всех их увидит. Но вот что непонятно: похоже, что все коты были убиты в одно время и не так уж давно.

Мистер Эгг сразу же подумал о странном содержании объявления, о выдуманном имени; о том, что кандидатам предлагали выходить через дверь черного хода, вероятно, для того, чтобы они не могли догадаться, сколько котов было куплено. Также вспомнил он и о требовании принести животное ровно к шести часам и еще о молодом парне, встреченном ими по дороге, который направлялся в тот же дом с корзинкой в руке через четверть часа после того, как Монти и Джин его покинули. В памяти всплыла еще одна странная деталь этого дела: стоя в холле дома в ожидании мисс Мейтленд, он слышал приглушенные звуки, похожие на мяуканье; он также не мог не заметить встревоженного взгляда миссис Проктор, которая, прощаясь с ними, поинтересовалась, насколько сильно Джин любит своего кота. Создавалось впечатление, что младший Проктор вынашивал зловещие планы, собирая котов со всего Лондона. Он не случайно записывал имена и адреса, это необходимо было делать в целях соблюдения безопасности.

— От чего же умер старый джентльмен? — не мог не поинтересоваться Монти.

— От сердечного приступа, — ответила за мужа миссис Джордж. — Во всяком случае, так нам сказал доктор. Он умер в прошлый вторник, да упокоит Господь его душу. Миссис Крейбл, сиделка, приходила, чтобы обмыть и обрядить тело. Так вот она говорила, что на несчастном лице мистера Проктора застыла печать ужаса. А доктор обвинил ее в том, что она все выдумала. При болезни, которой болел старый джентльмен, подобного выражения лица просто не могло быть. Да что верить этому доктору! Он был настолько занят, что не пришел даже осмотреть покойного. Естественно, он не мог видеть тех многочисленных ужасных царапин на лице и руках мистера Проктора. Должно быть, умирающий в агонии так себя расцарапал. Он напоминал слабо горящую свечу, готовую в любую минуту погаснуть. Как же не посочувствовать бедняге!

— Да, Салли, — произнес ее муж, — здесь все более или менее понятно. Но как можно объяснить изодранную дверь в спальне? Не станешь же ты уверять меня в том, что и это бедняга сделал сам? Но даже если предположить, что это дело его рук, в таком случае почему же никто не услышал шума и не пришел на помощь? Мистер Тимбз, хозяин дома, нашел вполне разумное, на его взгляд, объяснение: он полагает, что как только семейство Проктор покинуло дом, в него забрались бродяги. Они-то и устроили все эти безобразия. Только зачем каким-то бродягам нужно было обдирать дверь? Теперь мы живем здесь и присматриваем за домом.

— Если вас интересует мое мнение, то я скажу, что эти молодые Прокторы — бессердечные люди. — Миссис Джордж не смогла больше сдерживать возмущения. — Не сомневаюсь, что они храпели так, что ничего не слышали, оставив бедного дядю умирать одного. Вы думаете, пришедший на следующее утро адвокат имел расстроенный вид? Ничего подобного! Он прочитал завещание покойного и немедленно удалился. А наследники?! Хоть бы из благодарности, что все деньги достались им, устроили дяде хорошие похороны. Представляете, на могиле не было ни единого цветочка, только венок стоимостью в полгинеи; ни тебе дубового гроба — простой вяз… Да и все остальное тоже было каким-то бедным, убогим. Да разве это люди! Глядя на них, можно было подумать, что они чего-то стыдятся.

Все это время мистер Эгг хранил молчание. Он никогда не считал себя человеком с богатой фантазией, но, слушая рассказ хозяев, невольно рисовал в воображении картины одну страшнее другой. Он представил больного мистера Проктора, которому только что удалось заснуть. И вот кто-то тихонько открывает дверь в спальню и затаскивает несколько мешков, в которых что-то извивается, шипит и мяукает. Мешки развязывают, дверь тихо закрывают, а снаружи в замочной скважине поворачивается ключ. А затем по комнате начинают метаться и прыгать черные, рыжие, полосатые животные, вверх и вниз — на своих бесшумных мягких лапах. Вскакивают на столы, стулья. И вдруг — прыг на кровать! — огромный рыжий кот с горящими желтыми глазами. Спящий инвалид просыпается с криком, и дальше уже воображение отказывает, ибо невозможно себе представить картину того ночного кошмара и ужаса, которые испытал старый больной человек. Задыхаясь, он кричит, пытается защищаться от страшных животных, наводнивших его спальню и преследующих его. Последнее, что он чувствует, — ужасная боль в сердце, которую он с благодарностью принимает. Все кончено. Тот, кто стоит за дверью, прислонив ухо к замочной скважине, не слышит больше ничего, кроме кошачьего воя и того, как они раздирают дверь, чтобы вырваться наружу…

Мистер Эгг вытер платком выступившую на лбу испарину: эти мысли были просто ужасны. Но надо думать дальше — нарисовать в воображении картину того, что происходило в спальне рано утром: открывается дверь, и кто-то проскальзывает в комнату. Необходимо убрать все следы преступления до прихода миссис Крейбл, быстро привести в порядок тело, и когда в дом придут люди, не должно быть никакого мяуканья, вызывающего подозрение. О том, чтобы отпустить котов, сделавших свое дело, не может быть и речи: некоторые могли остаться, продолжая бродить по дому. Что может быть проще: утопить всех до одного в бочке с дождевой водой, а затем закопать в саду. И только Махер-шалал-хашбаз самоотверженно боролся за свою жизнь, не желая, чтобы она окончилась таким бесславным образом. Если бы только Махер-шалал-хашбаз мог рассказать все, что он знал! Но Монти не только кое-что знал. Он мог, в отличие от него, рассказать.

«И я расскажу», — подумал про себя Монти Эгг, записывая имя и адрес адвоката мистера Проктора. Он был уверен, что старому человеку, у которого было больное сердце и аллергия на котов, помогли умереть, а это является преступлением. У коммивояжера пока нет доказательств, но он непременно их отыщет. Попытавшись вспомнить соответствующую данной ситуации цитату из Руководства для коммивояжера, он поймал себя на мысли, что впервые в жизни ничего не приходит на ум.

«Мне кажется, что я постоянно попадаю в истории, вынуждающие меня заниматься не своим делом, — с грустью подумал он, — но если посмотреть на это с точки зрения гражданина…»

Неожиданно лицо осветила улыбка: он вспомнил афоризм, которым открывалось и заканчивалось Руководство: «Славное имя коммивояжера должно быть связано не только со словом, но и с делом». И цитату из Библии: «По делам их узнаете их…»

Человек, который знал как

С момента отправления из Карлайла Пендер по меньшей мере уже раз двадцать отрывался от чтения «Убийства в доме пастора» и каждый раз, бросая взгляд на человека, сидящего напротив, встречался с ним глазами.

Он нахмурился: то, что за ним столь пристально наблюдали, да еще с легкой сардонической улыбкой, не могло не вызвать у него раздражения. Но еще большее раздражение вызывало то, что эта улыбка и внимательный взгляд почему-то смущают и тревожат его. Заставив себя в очередной раз углубиться в чтение, Пендер предполагал, что ему наконец удастся сосредоточиться на убийстве министра, происшедшем в библиотеке. Детектив строился по классическому сценарию литературы этого жанра: все самые захватывающие события происходили в первой главе книги, а далее следовала цепь рассуждений, неизбежно приводящая к раскрытию преступления в самом конце. Тонкая нить повествования, которую Пендеру никак не удавалось прочно намотать на колесо аргументов и доказательств, была уже где-то порвана, и он был вынужден дважды перечитывать одно и то же. Но чуть позже, несколько раз перечитав три страницы с приведенными на них выводами и аргументами, он уже не сомневался в том, что совершенно не понимает смысла. Убийство министра уже перестало волновать — его мысли все больше и больше занимало лицо человека, сидящего напротив него в купе поезда. «Довольно странное лицо», — подумал он про себя.

Нельзя сказать, что в самих чертах этого лица было нечто поразительное; их выражение обескураживало. Это было лицо-загадка, лицо человека, знающего достаточно много о нелицеприятных сторонах человеческой жизни. Слегка изогнутые губы, жесткие складки в углах рта придавали лицу выражение некоего удивления. Глаза, укрывшиеся за стеклами пенсне, странно сверкали, очевидно, из-за света, отражавшегося в стеклах. На нем был костюм из мягкой ткани, плащ и потертая мягкая шляпа; возраст — предположительно около сорока.

Несколько раз покашляв без особой на то причины, Пендер устроился на сиденье поудобнее и поднял книгу так, чтобы укрыться за ней, как за щитом. Но и это не принесло ему желаемого спокойствия. На сей раз появилось ощущение, что визави разгадал маневр Пендера, и это его еще больше позабавило. Пендер хотел, чтобы тот испытал такое же чувство неловкости, что и он сам, но в результате должен был признать, что позволил одержать над собой некую победу. Ему никак не удавалось сосредоточиться на чтении книги, это занятие становилось просто физически невозможным.

До Рагби поезд не делал ни одной остановки, и поэтому вряд ли кто-то из пассажиров мог войти в купе, нарушив это неловкое одиночество вдвоем. Необходимо было срочно что-то предпринять. Молчание уже длилось так долго, что любое замечание, даже самое тривиальное, могло иметь эффект неожиданно зазвонившего будильника. Конечно, можно выйти в коридор и не вернуться, но это будет расценено как поражение. Отложив книгу, Пендер в очередной раз поймал на себе насмешливый взгляд.

— Надоело читать? — наконец нарушил тишину человек в пенсне.

— Ночные путешествия всегда немного утомительны, — ответил Пендер, испытывая незначительное облегчение оттого, что первые реплики наконец-то сказаны. — Не хотите почитать?

Достав из портфеля «Улику в виде скрепки», он с надеждой протянул ее соседу. Тот мельком глянул на обложку и отрицательно покачал головой.

— Спасибо, но я никогда не читаю детективы. Они какие-то… неполноценные. А вы так не считаете?

— Согласен, в них не хватает ни психологии, ни образов, ни красивых описаний природы… Трудно судить об интересах героев, все вертится вокруг преступления и расследования. Но во время путешествия что может быть лучше детектива?

— Я имел в виду нечто другое. Меня не интересуют ни пейзажи, ни человеческая природа. Просто эти книжные убийства кажутся мне примитивными, и наводят скуку.

— Не знаю, что и сказать вам по этому поводу. На мой взгляд, преступники в книжках проявляют гораздо больше фантазии и изобретательности, чем в обычной жизни.

— Да, нежели преступники, которых ловят в обычной жизни, — согласился мужчина.

— Хотя надо признать, что некоторые из них, прежде чем их поймают, успевают пожить в свое удовольствие, — возразил Пендер. — Возьмите, например, Крипена. Да его бы никогда не поймали, если бы он не собрался бежать в Америку. А Джордж Иосиф Смит? Ему даже удалось дважды жениться, прежде чем его арестовали.

— Да, но признайте, насколько неуклюже, я бы даже сказал, неаккуратно они совершали свои преступления. Я имею в виду планирование преступления, ложь, улики. Все оказалось бесполезно.

— Ну послушайте! — возмутился Пендер. — Не будете же вы утверждать, что совершить преступление таким образом, чтобы в дальнейшем удалось избежать наказания, — это пара пустяков?

— А разве вы думаете иначе? — спросил мужчина в пенсне и замолчал.

Пендер полагал, что его собеседник после непродолжительной паузы продолжит разговор и разовьет свою мысль. Но тот, откинувшись на спинку сиденья и глядя куда-то вверх, лишь загадочно улыбался. Было очевидно, что беседа больше не вызывает у него интереса, и Пендеру ничего не оставалось делать, как вновь приняться за чтение. Но вскоре он опять утратил интерес к книге. На сей раз его внимание привлекли руки соседа: белые, с удивительно длинными пальцами, которыми он что-то тихо выстукивал на своем колене. Украдкой наблюдая за попутчиком, Пендер перевернул страницу, но затем решительным жестом отодвинул книгу и спросил:

— Если вы утверждаете, что все так просто, с чего бы вы начали подготовку к убийству?

— Я? — переспросил сосед. Свет, отражающийся в стеклах пенсне, делал выражение его глаз невидимым для Пендера, но в голосе слышалось легкое удивление. — Здесь все иначе. Я никогда не стал бы думать об этом дважды.

— Почему нет?

— Да потому, что я изначально знаю, как его необходимо осуществить.

— Неужели правда? — с вызовом произнес Пендер.

— В этом нет ничего особенного.

— Но как вы можете быть уверены в том, что все получится именно так, как вы планируете? Надеюсь, за вашей уверенностью не стоит ничего конкретного. Ведь так?

— Дело даже не в этом. В моем методе отсутствует сам момент планирования. В этом и заключается вся его прелесть.

— Утверждать всегда легко, но в чем же суть этого прелестного метода?

— Надеюсь, вы не думаете, что я возьму и все расскажу вам? — спросил попутчик, глядя Пендеру прямо в глаза. — Это может оказаться небезопасно. Вы кажетесь вполне безобидным, но разве Крипен не казался еще более безобидным? Никогда не верьте тому, кто скажет, что он не хотел бы распоряжаться жизнью других людей.

— Вздор! — резко возразил Пендер. — Мне бы даже в голову не пришло кого-то убить.

— Продолжайте и дальше так считать, если вас это успокаивает. Впрочем, и любой другой имеет право думать так же, как и вы. Но тогда объясните, с какой целью вокруг убийства церковь и закон создают такое огромное количество искусственных барьеров? Да потому, что каждый живущий способен на убийство и для него убивать так же естественно, как и дышать.

— Нет, я никогда в это не поверю! — воскликнул Пендер.

— Вы в этом уверены? Конечно, нет никаких сомнений в том, что многие бы с вами согласились. Но я не стал бы им верить. Как и в то, что сульфат танатола можно купить за два пенса в любой аптеке.

— Сульфат чего?

— Надеетесь, что я вам все расскажу? В общем, это смесь того и еще двух других веществ, они одинаково дешевы и сами по себе не представляют никакой опасности. За девять пенсов вы можете приготовить столько яда, что его будет достаточно для того, чтобы одновременно отравить весь кабинет министров. Мне почему-то кажется, что даже вы не сочли бы это преступлением. Я не ошибся? Но, конечно же, сразу отравить такое количество народу одному будет не под силу. А могло бы выглядеть забавно: представляете — все одновременно умирают в своих ваннах.

— В ваннах?

— Потому что все могло бы случиться именно так. Понимаете, под воздействием горячей воды смерть наступает от удушья. И она может наступить в любое время, после того как вы его приняли, — от нескольких часов до нескольких дней. Происходит обычная химическая реакция, и даже с помощью анализа невозможно ничего доказать. Все будет выглядеть как смерть от острой сердечной недостаточности.

Пендер взволнованно смотрел на своего собеседника. Снова эта не поддающаяся определению улыбка: не столько ироничная, сколько самодовольная и злорадно ликующая!

— Вы знаете, — задумчиво продолжил мужчина в пенсне, доставая из кармана трубку и набивая ее табаком, — меня удивляет, как часто приходится читать о людях, которых нашли мертвыми в ванне. Такую смерть уже принято относить к разряду обычных несчастных случаев. Трудно не поддаться искушению. Признайтесь, в убийстве есть нечто удивительное. И эта сила постепенно овладевает тобой все больше и больше — думаю, вы меня понимаете…

— Сомневаюсь, — неуверенно ответил Пендер. Наконец длинные белые пальцы закончили набивать трубку, вспыхнула спичка.

— Нет, я никому не стал бы доверять, даже такому добродетельному человеку, как я сам.

— Что вы имеете в виду, говоря о себе? — не скрывая раздражения, спросил Пендер. (Мало кому придет в голову называть себя добродетельным человеком.) — Если никому не стоит доверять, даже себе…

— Да, и даже самому себе, — повторил попутчик. Но с этим уже ничего не поделаешь. Я это знаю, и я уже не могу сделать так, чтобы этого не знать. В любом случае, вы можете успокоиться, думая, что едва ли нечто неприятное может случиться со мной. О боже! Мы уже подъезжаем. Я здесь выхожу, у меня в Рагби небольшое дело.

Человек встал, застегнул плащ, натянул потрепанную шляпу так, что из-под полей блеснули лишь стекла его пенсне. Поезд замедлил ход и остановился. С той же злорадной улыбкой пожелав Пендеру спокойной ночи, странный мужчина шагнул на платформу. Пендер наблюдал, как он, быстро миновав пятно света, отбрасываемое газовым фонарем, шагнул в темноту и исчез — будто тьма поглотила его.

«Какой-то ненормальный, — облегченно вздохнув, подумал Пендер. — Слава богу, наконец-то дальше я буду ехать в купе один».

Он снова открыл «Убийство в доме пастора», но мысли его постоянно блуждали где-то. И как только он не пытался вспомнить название того вещества, о котором упоминал попутчик, — но, хоть убей, вспомнить не мог.

На следующий день Пендер обратил внимание на небольшое сообщение в колонке новостей. Он купил «Стандард», чтобы почитать за ленчем, но совершенно неожиданно его внимание привлекло слово «ванна».

БОГАТЫЙ ПРОМЫШЛЕННИК УМЕР В ВАННЕ. ТРАГИЧЕСКАЯ НАХОДКА ЖЕНЫ

Ужасное открытие было сделано сегодня утром миссис Джон Бритлси, женой известного владельца компании «Бритиш Инжиниринг Уоркс», расположенной в Рагби. Выяснив, что муж, которого за час до этого она видела живым и вполне здоровым, не спустился в положенное время к завтраку, она отправилась на поиски. Обнаружив дверь ванной запертой, она пригласила на помощь слуг. Взломав дверь, они нашли инженера лежащим в ванне. Согласно заключению врача, смерть наступила в течение часа. Причина смерти вызвана острой сердечной недостаточностью…

«Какое странное совпадение, — подумал Пендер. — В Рагби. Думаю, что моего попутчика это сообщение вполне могло бы заинтересовать, если он еще до сих пор там. Кстати, было бы интересно узнать, что у него там за дела?»

Странные вещи происходят порой: стоит только какому-нибудь стечению обстоятельств привлечь внимание, как сразу же начинает казаться, что эти самые обстоятельства начинают тебя преследовать. Предположим, у тебя случился приступ аппендицита — и тут же все газеты немедленно начинают сообщать о политических деятелях, страдающих от него или ставших его жертвами; более того, вдруг выясняется, что аппендицит есть у всех твоих знакомых или они имеют друзей, у которых он был; те друзья и их знакомые, которым повезло, и они остались живы, — поправились после операции гораздо быстрее, чем это удалось сделать тебе; ты не можешь открыть ни одного популярного журнала, чтобы не натолкнуться на статью, в которой простая операция по удалению аппендицита не объявлялась бы невероятным достижением современной хирургии. Возможно, частота обращений к данной теме во все времена была одинаковой, но ты начинаешь замечать и фиксировать свое внимание именно на этой теме только тогда, когда твой мозг на это настроен. Нечто подобное произошло и с Пендером — он стал замечать, насколькочасто люди умирают в собственных ваннах.

Эта тема, казалось, поджидала его везде и всюду: ванна, кто-то обнаруживает тело, следствие; и всегда одно и то же медицинское заключение — сердечная недостаточность, вызванная очень горячей ванной. Прошло еще немного времени, и Пендеру стало казаться, что и ему принимать горячую ванну не так уж и безопасно; с каждым днем вода в его ванне становилась все прохладнее и прохладнее и наконец дошла до температуры, которую вряд ли можно было считать приятной.

Каждое утро, прежде чем приступить к чтению газеты, он бегло просматривал заголовки в поисках сообщения о новых смертях; если за всю неделю не происходило ни одной трагедии, он испытывал облегчение, смешанное со странным чувством разочарования.

И вот снова заметка в газете: внезапная смерть в ванне молодой красивой женщины, муж которой (кстати, химик-аналитик) в течение долгих месяцев безуспешно пытался получить развод. Следователь, ведущий дела о насильственной или скоропостижной смерти, заподозрив умышленное убийство, подверг химика жесткому перекрестному допросу. Однако свидетельские показания доктора подтвердили непричастность мужа. После прочтения этой заметки, Пендер с какой-то удивительной настойчивостью мучительно продолжал вспоминать название лекарства, которое упомянул человек в поезде.

А вскоре неприятное происшествие случилось совсем недалеко от его дома. Пожилой и одинокий мистер Скимингз жил в доме за углом. Утром пришла домработница и обнаружила хозяина мертвым в ванне. С ее слов стало известно, что у пожилого джентльмена было слабое сердце. Эта женщина давно предполагала, что нечто подобное может произойти, мистер Скимингз всегда принимал слишком горячую ванну. Этот случай, естественно, не мог не заинтересовать Пендера, и он стал наводить справки.

Домработница дала свидетельские показания. Мистер Скимингз был добрейшим из всех хозяев, у которых ей пришлось работать. Его смерть буквально разбила ей сердце. Нет, она не думала, что мистер Скимингз, завещал ей большую сумму денег. Его поступок она объясняла лишь одним — у него было доброе сердце. Присяжные заседатели вынесли вердикт — острая сердечная недостаточность.

Вечером, выйдя на обычную прогулку с собакой, Пендер испытал необъяснимое желание пройти мимо дома мистера Скимингза. Пока он шел, пытаясь за темными окнами представить себе разыгравшуюся драму, маленькая садовая калитка открылась, и из нее вышел человек. Стоило человеку попасть в свет от уличного фонаря — и Пендер сразу же узнал его.

— Добрый вечер, — произнес он.

— О, неужели это вы? — удивился мужчина. — Смотрите, где произошла трагедия? Ну и что вы обо всем этом думаете''

— Да ничего особенного, — признался Пендер. — Мы не были знакомы. Странно другое: то, что мы встретились с вами, да еще здесь.

— В самом деле странно, — подтвердил тот и спросил: — Я полагаю, вы где-то рядом живете?

— Да. А вы тоже живете неподалеку?

— Я? Нет, что вы! Я был здесь по одному делу.

Неторопливо шагая, они дошли до угла и свернули на ту улицу, где жил Пендер.

— В прошлый раз, когда мы с вами встретились, — сказал он, испытывая необъяснимое волнение, — так вот… вы сошли с поезда в Рагби, у вас там тоже было дело…

— Вы знаете, род моих занятий заставляет меня разъезжать по всей стране, и я никогда не знаю, где могу оказаться в следующий раз.

— Конечно, но, если я не ошибаюсь, как раз в то время, когда вы были в Рагби, мистера Бритлси нашли в своей ванне мертвым. — Пендер успокоился и произнес это как бы невзначай.

— Да, вы правы, — кивнул человек в пенсне. — Довольно забавное совпадение. Все деньги оставил своей жене. Сейчас она богатая вдова. Весьма привлекательная особа, причем гораздо моложе своего бедного супруга.

Проходя мимо своей калитки, Пендер, поддавшись необъяснимому импульсу, о котором тут же и пожалел, пригласил своего старого знакомого зайти. К его удивлению, тот принял предложение, и они вошли в холостяцкую квартиру Пендера.

— Не кажется ли вам, что за последнее время произошло довольно много смертей в ванне? — небрежно спросил Пендер, стараясь придать своему вопросу естественность и беспечность, наливая в бокалы содовую.

— Вам это кажется удивительным? — переспросил мужчина, используя свой обычный прием — отвечать вопросом на вопрос. — Хотя, возможно, что вы правы. На мой взгляд, происшествия подобного рода уже перешли в категорию обычных дел.

— Знаете, находясь под впечатлением от той нашей беседы в поезде, я стал обращать на это внимание. — Немного смутившись, Пендер засмеялся. — Мне интересно… как это происходит… но я хочу понять: неужели никто не сможет обнаружить тот препарат, о котором вы говорили?.. Никак не могу вспомнить его название.

Казалось, этот вопрос не был услышан. Человек в пенсне уселся в кресло и спокойно сказал:

— Полагаю, что кроме меня об этом никто не знает. Я натолкнулся на него случайно. Не думаю, что все подобные случаи, произошедшие в разных частях страны, были связаны с этим препаратом. Но вердикты, вынесенные судьями, лишний раз подтверждают, что нет средства безопаснее, если хочешь от кого-то избавиться.

— Вы химик? — поинтересовался Пендер, ухватившись за фразу, которая, как ему казалось, обещала дополнительную информацию.

— Я — все понемногу. Своего рода мастер на все руки. О, я вижу у вас здесь пару весьма интересных книг…

Пендер был польщен. Покупая первые издания современной литературы, он не сомневался, что когда-то его библиотека будет стоить больших денег. Со вкусом подобранные, книги стройными рядами выстроились за стеклянными дверцами шкафа. Гость поднялся с кресла и стал их разглядывать.

— Насколько я понимаю, — задумчиво проговорил он, достав из шкафа один том, — по ним можно судить о вашем вкусе и пристрастиях… — Открыл обложку, поглядев на форзац, спросил: — Это ваше имя? Э. Пендер?

Пендер утвердительно кивнул:

— Да, это я, собственной персоной.

— Что касается меня, то я — один из большого клана Смитов, — произнес гость с улыбкой, — но зарабатываю себе на хлеб сам. Мне кажется, вы здесь неплохо устроились.

Пендер сообщил, что он работал в банке, пока не получил наследство.

— Что ж, замечательно! Не женаты? Нет. Следовательно, вы один из счастливчиков. Уверен, в ближайшее время вам не понадобится сульфат… или какое-то другое средство. Да, думаю, в этом у вас никогда не возникнет необходимости, если вы будете ценить то, что имеете, не подпустите к себе женщин и не станете играть на бирже.

Он улыбнулся и отвел взгляд куда-то в сторону. Сейчас, без шляпы, с сединой во вьющихся волосах и морщинами, избороздившими лоб, он выглядел гораздо старше, чем показался Пендеру тогда, в купе поезда.

— Да, думаю, еще какое-то время мне ваша помощь не понадобится, — засмеялся Пендер. — Но если все же возникнет необходимость в ваших услугах, как я смогу вас найти?

— Я сам найду вас. Это всегда несложно сделать, — сказал гость, криво усмехнувшись. — Думаю, мне пора идти. Благодарю вас за гостеприимство. Сомневаюсь, что нам доведется еще когда-нибудь встретиться, хотя все может быть. Порой происходят странные вещи.

Закрыв за гостем дверь, Пендер вернулся к столику, на котором стоял почти полный бокал виски.

«Как странно! — подумал он про себя. — Не помню, чтобы я его наливал. Возможно, моя голова была чем-то занята и я сделал это механически».

Пендер медленными глотками стал пить виски, ни на минуту не переставая думать о Смите: «Что же, собственно, привело его в дом Скимингза? В общем, все довольно странно. Если домработница знала о том, что ей будет завещана определенная сумма… Но она ведь даже не предполагала этого. Хорошо, допустим, что знала. В таком случае как она могла найти Смита и его сульфат…» — Слово вновь, казалось, было готово сорваться с кончика языка.

«Я сам найду вас». Интересно, какой смысл он вкладывал в эти слова? Довольно странно. Конечно же, Смит никакой не дьявол. Но если он действительно владеет секретом и хотел назначить цену? Нет! Какие глупости лезут в голову! Дело в Рагби, непонятное дело в доме Скимингза… Абсурд! «Нет, я никому не стал бы доверять, даже самому себе… Признайтесь, в убийстве есть нечто удивительное…» — вспомнил Пендер разговор в поезде.

Боже мой! Какую же глупость он совершил! Если в словах этого Смита все же есть какая-то доля правды, то он просто сошел с ума, рассказывая все Пендеру. Это не простое бахвальство, ведь если Пендер пойдет в полицию, Смита за такие вещи могут повесить! Таким образом, Пендер становится для него опасным. Виски!

Пендер еще и еще раз взвесил каждое слово, сказанное его гостем, и тогда, в поезде, и при нынешней их встрече, пытаясь найти в них некий скрытый смысл. И чем больше Пендер думал, тем больше в нем крепла уверенность, что виски в бокал он не наливал. Конечно, это сделал Смит, как только Пендер повернулся к нему спиной. Иначе чем можно объяснить неизвестно откуда взявшийся интерес к содержимому книжного шкафа? Ведь к теме их разговора книги не имели никакого отношения. Виски! Возможно, просто игра воображения, или было все же нечто странное в его вкусе?

На лбу выступили капельки холодного пота.

Спустя полчаса, благодаря большой дозе горчицы и воды, Пендер промыл желудок и сидел у камина, пытаясь унять дрожь. Ему удалось избежать смерти… А что, если нет? Он не имел ни малейшего представления о том, как действует это вещество на организм. Никто никогда не знает, что жизнь может приготовить в будущем.

То ли своевременное промывание желудка произвело столь чудесный эффект, то ли действительно очень горячая ванна являлась основным условием воздействия вещества на организм, но, так или иначе, жизнь Пендера была спасена. Однако что-то заставляло его беспокоиться по-прежнему: он тщательно запирал двери, запретил слуге впускать в дом посторонних.

Он стал дополнительно выписывать еще две утренние газеты, а также воскресные «Ньюс оф де Уорлд», внимательно просматривая содержание интересующих его колонок. Интерес к случаям смерти в горячей ванне стал абсолютно маниакальным. Он бросил собирать книги, и теперь его часто можно было видеть в суде на предварительном следствии.

Через три недели он оказался в Линкольне. «Смерть наступила в турецких банях в результате сердечной недостаточности — полный мужчина вел сидячий образ жизни». Ничего удивительного в этой смерти не было. К своему вердикту — смерть от несчастного случая — жюри высказало еще особое мнение: обслуживающему персоналу вменялось в обязанности строго наблюдать за всеми, кто находится в банях, но особое внимание следовало обращать на тех, кто остается один в парилке.

Слушание было закончено, и, направляясь в коридор, Пендер неожиданно заметил впереди себя в группе уже вышедших из зала человека в мягкой потертой шляпе. Он бросился за ним и поймал мистера Смита в тот момент, когда тот садился в такси.

— Смит! — закричал он, тяжело дыша и грубо хватая его за плечо.

— Что? Опять вы? Тоже интересуетесь? Могу ли я что-нибудь для вас сделать?

— Черт! — закричал Пендер. — Вы и в этом замешаны! Вы и меня недавно чуть не убили!

— Я? Но зачем мне нужно было делать это?

— Вас за это повесят! — угрожающе продолжал кричать Пендер.

Довольно быстро вокруг них стали собираться люди, и уже полицейский пробирался сквозь толпу зевак, спеша узнать, что же случилось.

— Та-ак! — протянул он. — Что здесь происходит?

Смит многозначительно покрутил пальцем у своего виска:

— Все в порядке, офицер. Этот джентльмен полагает, что я преследую здесь дурные цели. Вот моя визитная карточка. Мы знакомы со следователем. Этот человек напал на меня. Будет лучше, если вы присмотрите за ним.

— Да, он совершенно прав, — произнес кто-то из толпы.

— Этот человек пытался меня убить! — крикнул Пендер. Полицейский кивнул:

— Успокойтесь, сэр. Вы просто немного устали от духоты в зале. Все хорошо, не стоит так волноваться.

— Но я обвиняю его в том, что он хотел меня убить, — еще раз повторил Пендер.

— Сэр, будь я на вашем месте, я бы не стал этого делать.

— А я повторяю вам уже в который раз: он пытался отравить меня. Фамилия этого человека Смит. Он убийца. Он отправил на тот свет многих людей.

Полицейский незаметно подмигнул Смиту:

— Будет лучше, если вы уедете, сэр. Я улажу это дело. А вы, — он решительным жестом схватил Пендера за локоть, — возьмите себя в руки и успокойтесь. Имя этого джентльмена не Смит. Похоже, вы ошиблись.

— Так как же тогда его фамилия?

— Вас это не касается, — ответил полицейский. — Если не хотите, чтобы у вас появились проблемы — оставьте его в покое.

Такси уехало. Пендер посмотрел на удивленные лица собравшихся вокруг него людей и сдался.

— Хорошо, офицер, больше неприятностей я вам не доставлю. Пойдемте вместе в участок, там я все расскажу.

— Что вы обо всем этом думаете? — спросил инспектор сержанта, как только за Пендером закрылась дверь полицейского участка.

— Мне кажется, сам Бог не разберется, в чем тут дело.

— М-да, — только и нашел что сказать инспектор. — У нас есть его адрес и фамилия. Думаю, будет лучше, если мы возьмем его на заметку. Он может снова приняться за свои штучки. Надо же такое придумать — отравлять людей так, чтобы они умирали в ванне. Веселенькое дельце. Интересно, как эти болваны смогли до такого додуматься?

Наконец-то наступила весна, но она не принесла никакой радости: было холодно и сыро из-за постоянных туманов. В один из таких мартовских дней Пендер решил посетить очередное слушание, проходившее в Дептфорде. Над рекой висел такой плотный туман, как будто был ноябрь, а не март. Холод пробирал до костей. Сидя в небольшом мрачном здании суда, сквозь желтый полумрак от газовых светильников Пендер с трудом мог различить лица свидетелей, дающих показания. Дышать было нечем, люди в зале постоянно кашляли, похоже, у всех начинался грипп. Пендер уже несколько раз пожалел, что не остался дома.

Напрягая зрение, он пытался рассмотреть сидящих в зале людей. Неожиданно ему показалось, что он заметил знакомое лицо, но в то же мгновение новая волна какого-то едкого дымка стала щипать и разъедать глаза. Карман пальто Пендера был слегка оттопырен, рука крепко держала что-то тяжелое. После происшествия в Линкольне он решил, что выходить из дома без оружия небезопасно. Он отверг огнестрельное оружие из-за неумения с ним обращаться. Мешок с песком — вот что ему было нужно. Он приобрел его у старика, который со своей тачкой ходил мимо его дома каждый день. Такими мешками — это был старый испытанный способ — спасались от сквозняка, закрывая снизу дверные щели.

Заседание закончилось. Вынесенный вердикт был обычным для подобных случаев. Присутствующие начали пробираться к выходу. Пендер, прокладывая дорогу локтями и то и дело извиняясь, старался не выпустить Смита из виду. Он бы догнал того у выхода, если бы на его пути не оказалась довольно полная женщина. Несмотря на возгласы негодования, ему все же удалось протиснуться вперед. Услышав крики, Смит обернулся, и Пендер заметил, как в свете газовой лампы блеснуло его пенсне.

Надвинув шляпу пониже на лоб, Пендер последовал за своим знакомым. Ботинки Смита на резиновой подошве на деревянном тротуаре не издавали ни звука. Человек в пенсне шел очень быстро, ни разу не оглянувшись, то поднимаясь вверх по одной улице, то спускаясь под горку на другой. Туман был настолько густым, что Пендер, чтобы не отстать и не потерять Смита из виду, вынужден был чуть ли не бежать, сокращая расстояние между ними. «Куда он направляется? На освещенную улицу? Хочет поехать на автобусе или трамвае? Нет, свернул налево и пошел вниз по узкой улице», — проносились мысли в голове охваченного преследованием Пендера.

Здесь туман был еще плотнее, и он уже не мог видеть Смита, но продолжал следовать за ним. Ему стало казаться, что они одни в этом мире — только преследуемый и преследователь, убийца и мститель. Улица неожиданно резко пошла под уклон. Сейчас они, должно быть, идут где-то совсем недалеко от реки.

Неожиданно даже смутные очертания домов растворились в тумане — они очутились на открытом месте, и только одиноко стоящий фонарь отбрасывал едва различимый свет. Смит остановился, и Пендер, продолжая идти молча, увидел, как тот, встав у фонарного столба, пытался что-то прочитать в своей записной книжке. Четыре шага — и Пендер, стоя у него за спиной, достал из кармана пальто увесистый мешок с песком. Мужчина поднимает голову, поворачивается…

— На сей раз не уйдешь! — сказал Пендер и ударил со всей силы.

Пендер все-таки умудрился подхватить грипп. Только неделю спустя он решил выйти на прогулку. Погода изменилась — воздух был свеж и наполнен весенними ароматами. Несмотря на головокружение и слабость, он чувствовал, что с плеч его упал тяжелый груз. Он неторопливо дошел до своего любимого книжного магазина, расположенного на Стрэнде, И купил томик Д. Лоуренса, выложив за него немалые деньги. Подсчитав в уме, во сколько раз может увеличиться стоимость книги уже в недалеком будущем, он остался доволен. В прекрасном расположении духа он решил зайти в маленький недорогой ресторанчик, где обычно назначали встречи люди с Флит-стрит, заказал себе котлету на гриле и полкружки горького пива.

За соседним столиком сидели два журналиста.

— Ты был на похоронах старины Бакли? — спросил один из них.

— Да, — ответил другой. — Черт возьми! Надо же было получить такой удар по голове. Он шел к вдове того парня, который умер в ванной, чтобы взять у нее интервью. Ужасный район. Наверное, это сделал кто-нибудь из местных бродяг. Он был выдающимся криминальным репортером — пусть теперь попробуют найти другого Билла Бакли.

— Да, а каким он был остроумным человеком! Очень любил пошутить. Постоянно кого-то разыгрывал. Помнишь эту его шутку с сульфатом танатола?..

Пендер от неожиданности вздрогнул: наконец-то он услышал слово, которое мучительно вспоминал на протяжении нескольких месяцев. Голова у него закружилась, в ушах зашумело, во рту от волнения пересохло. Он схватил кружку и сделал несколько жадных глотков.

— …смотрит на тебя абсолютно трезво, — продолжал один из журналистов. — Он обычно использовал эту шутку во время своих поездок. Говорил, было забавно наблюдать, как бедные болваны на нее ловятся. Кто бы мог подумать, что один из них возьмет и сотворит с ним такое!..

— Подожди! — перебил его друг. — Парень за тем столиком потерял сознание… Я еще, глядя на него, подумал: уж очень он бледный.

Игры у фонтана

— Да, — удовлетворенно произнес мистер Спилер, — должен признаться, что мне нравятся декоративные водоемы. Сразу придают месту определенную законченность.

— Похоже на Версаль, — согласился с ним Рональд Праудфут.

Уловив, как ему показалось, в голосе жениха своей дочери нотки сарказма, мистер Спилер украдкой бросил на него быстрый взгляд, но выражение его худощавого лица было бесстрастным. Общаясь с ним, мистер Спилер всегда чувствовал себя неуютно, но, несмотря на это, был доволен выбором дочери. Нельзя сказать, что Рональд Праудфут демонстрировал дружеские чувства в отношении мистера Спилера, но необходимо было признать и то, что он был истинным джентльменом, а Бетти была безумно влюблена в него.

— Единственное, чего, на мой взгляд, здесь еще не хватает, — продолжал мистер Спилер, — так это ощущения пространства. Так сказать, перспективы. Невозможно получить желаемый эффект, когда с четырех сторон растет кустарник.

— Не могу с вами согласиться, мистер Спилер, — нежным голосом возразила миссис Дигби. — Не кажется ли вам, что именно это и придает месту необыкновенное очарование? Представьте, вы идете по тропинке, даже не предполагая, что за этими кустами сирени что-то есть, и когда вы поворачиваете, совершенно неожиданно перед вами возникает фонтан. Знаете, у меня просто перехватило дыхание, когда сегодня днем, поддавшись на ваши уговоры, я пришла посмотреть и увидела все это.

— Да, в этом вы правы, — согласился с ней мистер Спилер. Ему показалось, и надо заметить — уже не в первый раз, что миссис Дигби обладала тем удивительным шармом, который выделял ее из числа других женщин. Она была вдовой, он — вдовец, оба находились в возрасте благоразумных поступков и вполне бы могли поселиться вместе в прекрасном доме с садом, занимающим пол-акра, и фонтаном.

— Такое прекрасное, уединенное место среди рододендронов, — продолжала миссис Дигби. — Посмотрите, как они красивы: капельки воды на них блестят, как бриллианты. А грубая деревянная скамейка под густыми кипарисами — настоящая Италия. И этот восхитительный запах сирени!

Мистер Спилер знал, что это вовсе не кипарисы, а обычные тисы, но не стал поправлять миссис Дигби. Женщинам свойственно ошибаться, и на это не стоит обращать внимание… Из-за кизильника, растущего с одной стороны фонтана, он посмотрел на находящиеся напротив рододендроны, в соцветиях которых капельки воды и правда сверкали бриллиантами.

— Я и не думал убирать рододендроны или кизильник, — сказал он. — Я хотел только сделать просеку через кусты сирени для создания перспективы. Понимаете, хочется, чтобы фонтан был виден из дома. Но последнее слово, как всегда, должно остаться за женщиной, не так ли, э… Рональд? (Мистер Спилер никак не мог запомнить его имя и по этой причине, обращаясь к мистеру Праудфуту, всегда испытывал легкое замешательство.) Но если миссис Дигби нравится все так, как есть, — решено. Пусть сирень остается.

— Мне кажется, вы не должны менять свои планы, — сказала миссис Дигби. — У меня нет никакого права оказывать на вас влияние в обустройстве вашего прекрасного сада.

— Вы ошибаетесь. Я полностью доверяю вашему вкусу. Вы выступили в защиту рододендрона и сирени — что ж, они неприкосновенны.

— Вы мне льстите. Впредь я буду очень осторожна в своих суждениях, — улыбнулась леди. — Но что бы вы ни задумали, я не сомневаюсь, — это будет превосходно. Идея поставить фонтан здесь замечательна. Он до неузнаваемости изменил сад.

Мистер Спилер не мог с ней не согласиться. Действительно, фонтан состоял из небольшой мраморной чаши, расположенной в центре небольшого водоема; легко и изящно танцуя, струи воды являли собой прекрасное зрелище. Возвышаясь над кустарником и сиренью, весело искрясь на солнце, они падали вниз с высоты в пятнадцать футов, не только даря прохладу этим прекрасным днем раннего лета, но и радуя слух собравшихся своим серебряным звоном.

— Наверное, стоит недешево? — неожиданно спросил все время молчавший мистер Гуч, как будто именно сейчас желая напомнить собравшимся о том, что у жизни есть и другая, менее приятная сторона. Достаточно было только взглянуть на него, чтобы понять: этот человек обладает грубыми, если не сказать вульгарными манерами. С первого дня их знакомства миссис Дигби никак не могла понять, что общего могло быть у мистера Спилера с ним.

— Нет, что вы, — ответил хозяин. — Не так уж дорого. Вы видите, фонтан использует одну и ту же воду. Хитроумное изобретение. Я думаю, что фонтаны на Трафальгар-сквер построены по тому же принципу. Безусловно, мне пришлось заплатить за установку и запуск, но мне кажется, оно того стоило.

— Вы абсолютно правы, — вновь поддержала его миссис Дигби.

— А я всегда говорил, что ты, Спилер, — человек далеко не бедный, — заливаясь грубым смехом, произнес Гуч. — Как жаль, что я не могу оказаться на твоем месте. Укромное местечко, вот как бы я его назвал. Укромное…

— Я не миллионер, — резко оборвал его Спилер. — Дела могли быть и хуже. Конечно, — сменив тон, продолжал он мягко, — осторожность и осмотрительность не помешают. Я выключаю фонтан на ночь, чтобы избежать протечки воды, да и уменьшить расходы.

— Готов поклясться, что ты просто чертов скряга. — Гуч почему-то явно желал обидеть хозяина дома.

— А, вот и обед, — вздохнув с облегчением, произнес мистер Спилер. Прозвучавший гонг избавил его от необходимости отвечать на выпад Гуча. По дорожке, вымощенной плоским камнем, минуя цветущую сирень, цветочные бордюры и клумбы с редкими сортами роз, компания подошла к прекрасному дому, который мистер Спилер на французский лад назвал «Плезир» — «Удовольствие».

Миссис Дигби не могла не отметить, что, несмотря на попытки очаровательной Бетти, безумно влюбленной в Рональда Праудфута, изображать из себя необычайно милую маленькую хозяйку, за столом на протяжении всего обеда присутствовало напряжение. Мистер Гуч продолжал высказывать свои неприятные и резкие замечания. Он много и шумно ел, пил, казалось, еще больше, неоднократно выводил из себя мистера Праудфута, но больше всех доставалось мистеру Спилеру, — он все время обращался к нему с нескрываемым презрением, отчего все присутствующие испытывали неловкость и не понимали, почему хозяин не одернет хама. Миссис Дигби в очередной раз поймала себя на мысли, что ей хотелось бы понять причину, по которой мистер Спилер, несмотря на обоюдную неприязнь, продолжает принимать Гуча в своем доме. А Гуч, мало того что время от времени появлялся в «Плезире», обычно проводил в доме Спилера около месяца. Известно было и то, что мистер Спилер ссужает его деньгами, и суммы были далеко не маленькие. Кто-то считал Гуча коммивояжером, хотя, сколько ни пытались, не могли припомнить ни одного факта, подтверждающего это предположение. Мистер Спилер построил свой дом около трех лет назад. Он был добрый, щедрый человек, а его преданность дочери не могла не вызывать к нему дополнительную симпатию. А Гуч впервые появился здесь около года назад. Миссис Дигби невольно подумала, что если у нее и мистера Спилера все сложится, она непременно сделает так, чтобы положить конец визитам мистера Гуча в этот дом.

— Как насчет партии в бридж? — спросил Праудфут, после того как подали кофе. Миссис Дигби нравилось, когда прислуживал Мастере. Он был не только хорошо обученным слугой, но еще выполнял в этом доме обязанности шофера. В «Плезире» все было продумано до мельчайших деталей. Из окна столовой виднелось аккуратное здание гаража, с новеньким «вулзли» внутри. Над гаражом находилась комната Мастерса, а еще выше, на крыше, — флюгер, сверкающий золотом в последних лучах заходящего солнца. Хороший повар, вышколенная горничная, да и все остальное, о чем можно только мечтать. «Если мне удастся стать женой мистера Спилера, — продолжала размышлять миссис Дигби, — то я — впервые в жизни — смогу позволить себе иметь личную служанку. В моем доме будет много комнат, а когда Бетти выйдет замуж…»

Да, Бетти… Миссис Дигби показалось, что девушка была недовольна предложением Рональда. Бридж — это не та игра, которая располагает к проявлению нежных чувств, и, наверное, было бы гораздо лучше, если бы Рональд увлек ее в сумерки, наполненные ароматом сирени, под сень тиса. Глядя на грустное лицо девушки, миссис Дигби подумала, что, как правило, только один из влюбленных — в данном случае это была Бетти — любит сильнее. Но если Рональд чего-то захочет, он, несомненно, это получит. Вот поэтому миссис Дигби просто тихо сидела и наблюдала за происходящим. Кроме того, у присутствующих появилась прекрасная возможность хотя бы на время избавиться от мистера Гуча.

— Не играю в бридж, — обычно говорил он, когда слышал подобное предложение. — Никогда не было времени, чтобы научиться. Когда я был в вашем возрасте, в бридж не играли. — Он и сейчас повторил все слово в слово и, изобразив на лице презрение, направился к мистеру Спилеру.

— Но учиться никогда не поздно, — миролюбиво произнес хозяин дома.

— Только не мне! — прозвучало в ответ. — Пойду, прогуляюсь в саду. Куда подевался этот Мастерс? Передайте ему, пусть принесет мне виски с содовой к фонтану. Целый графин. Имейте в виду, что для вашего покорного слуги одного стаканчика будет мало. — Он запустил руку в ящик с сигарами, стоящий на маленьком столике, вытащил столько, сколько поместилось в пригоршне, и через французское окно в библиотеке вышел на террасу. Мистер Спилер позвонил в колокольчик, отдал распоряжение, и вскоре все увидели Мастерса, идущего с подносом по выложенной камнем тропинке мимо клумб и кустов роз.

Игра продолжалась ровно до пол-одиннадцатого. Закончив партию, миссис Дигби поднялась из-за стола, сообщив присутствующим, что ей пора домой. Хозяин вызвался ее сопровождать и, заговорщически улыбнувшись, предложил молодым людям поухаживать друг за другом.

— Да, молодые сейчас имеют больше возможности для ухаживания, чем имели мы в свое время, — сказала миссис Дигби. Она засмеялась немного смущенно и не стала возражать, когда, пройдя около сотни ярдов, мистер Спилер взял ее под руку. Она колебалась, не зная, как он отнесется к ее предложению зайти к ней, но затем решила не нарушать милые ее сердцу правила. Прощаясь, протянула ему свою белую нежную руку. Возможно, виной тому был удивительный запах белого и красного боярышника, зацветшего в ее прекрасном саду: мистер Спилер все не отпускал ее руку. Держал, никак не решаясь поцеловать ее. И прежде чем он набрался смелости, она вырвалась и стремительно убежала.

Открыв дверь своего дома и продолжая пребывать в сладостных мечтах, мистер Спилер наткнулся на слугу.

— А где остальные, Мастерс?

— Мистер Праудфут ушел минут пять или десять назад, мисс Элизабет поднялась наверх.

— М-да, — чуточку разочарованно протянул мистер Спилер. — «Молодое поколение, — с грустью подумал он, — действительно любит совсем иначе». Следующая пришедшая в голову мысль вызвала у него тревогу.

— А мистер Гуч вернулся?

— Я не знаю, сэр. Если хотите, я могу пойти посмотреть.

— Не нужно. — Если Гуч после обеда набрался виски, Мастерса лучше держать от него подальше. Никогда не знаешь, чем это может закончиться. Мастерс был одним из тех милых попрошаек, которые никогда не упустят своего случая, если для этого представится возможность. Так или иначе, но слугам лучше не доверять.

— Ты можешь идти спать. Я все закрою сам.

— Хорошо, сэр.

— Мастерс, ты выключил фонтан?

— Да, сэр. Я сделал это лично в половине одиннадцатого, увидев, что вы заняты, сэр.

— Хорошо, Мастерс. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, сэр.

Он слышал, как слуга вышел через заднюю дверь и пересек двор, направляясь к гаражу. Погруженный в собственные мысли, он закрыл оба входа, а затем прошел в библиотеку. Очередным подтверждением того, что Гуч до сих пор находится в саду, являлось отсутствие на обычном месте графина с виски. Мистер Спилер, смешивая бренди с содовой, продолжал размышлять над тем, как решить достаточно непростое дело — уложить Гуча в постель, и поэтому не сразу заметил, как тот вошел через окно в кабинет. Гуч был пьян, но не мертвецки, что вызвало у мистера Спилера вздох облегчения.

— Ну? — спросил Гуч.

— Ну? — повторил за ним мистер Спилер.

— Хорошо провел время с вдовушкой? Доволен? Повезло подлецу. Влюбиться в твоем-то возрасте!

— Замолчи, на сегодня достаточно, — сказал Спилер.

— Ты так считаешь? Хорошо. Достаточно. Думаешь, наверное, что я — Мастерс, если разговариваешь со мной таким образом. — Гуч хрипло засмеялся. — Но я не Мастерс, и хозяин здесь я. Вбей себе это в голову. Я здесь хозяин, и ты, черт возьми, прекрасно это знаешь!

— Хорошо, — кротко ответил мистер Спилер, — только будь добр, отправляйся спать. Уже довольно поздно, и я устал.

— Ты устанешь еще больше, после того как я поговорю с тобой. — Мистер Гуч, засунув руки в карманы, нависал тучной угрожающей фигурой, опасно раскачиваясь из стороны в сторону. — Я снова на мели, — добавил он. — Плохая была неделя — всё, даже мелочи не осталось. Думаю, тебе снова пришло время платить.

— Не говори глупостей! Я оплачиваю твои расходы, как мы договорились, разрешаю тебе приезжать сюда, когда ты захочешь, и жить здесь столько, сколько ты считаешь нужным. Ты получаешь от меня достаточно!

— Неужели? Себе, я думаю, ты ни в чем не отказываешь, не так ли, номер 4132?

— Тише! — проговорил мистер Спилер, торопливо оглядываясь по сторонам, как будто опасаясь, что мебель может не только слышать, но и рассказывать.

— «Тише-тише!» — передразнил его мистер Гуч. — Сейчас не самое подходящее время диктовать условия, мистер Спилер. Или я ошибаюсь — 4132? Слуги могут услышать. А вдруг услышит Бетти? Ее жених тоже может услышать — думаю, ему особенно приятно будет узнать, что отец его невесты — не кто иной, как сбежавший заключенный. И, что вероятно, в любой момент он будет отправлен назад, досиживать свои десять лет за подлог. И когда я думаю, что такой человек, как я, у которого и срок был совсем маленький, и отсидел он столько, сколько было положено, зависит от милости… ха-ха! моего дорогого друга 4132, который купается в роскоши…

— Я не купаюсь в роскоши, Сэм, ты же хорошо это знаешь. Но я не хочу проблем. Я сделаю все, что смогу, если ты на этот раз дашь честное слово, что больше не будешь просить такие большие суммы. Понимаешь, мой доход этого просто не может позволить.

— Конечно, я обещаю, — с готовностью согласился мистер Гуч. — Ты мне даешь пять тысяч…

У мистера Спилера вырвался сдавленный крик:

— Пять тысяч?! Как я смогу достать такую сумму? Сэм, не будь глупцом. Я выпишу тебе чек на пятьсот…

— Пять тысяч, — продолжал настаивать мистер Гуч, — или я за себя не ручаюсь.

— Но у меня нет таких денег, — возразил мистер Спилер.

— Ну так найди их где-нибудь! Для тебя же будет лучше!

— Как ты это себе представляешь?

— Это не моя, а твоя забота. Тебе не следует быть таким расточительным. Тратишь огромные деньги, которые должен отдавать мне, на фонтаны и на всякую чепуху. Так что не стоит упорствовать, мистер Респектабельность 4132. Все понятно?

Да, мистер Спилер прекрасно понимал, что стоит за этими словами. Он и раньше понимал, что его друг Гуч держит в своих руках не только его самого, но и жизнь близких ему людей. Очередная попытка успокоить Гуча только еще больше его разозлила. Издеваясь, он продолжал угрожать, но теперь его грязные угрозы посыпались и в адрес миссис Дигби.

Мистер Спилер и сам не осознавал, как он мог нанести удар такой силы. Он был готов поклясться, что вообще никого не бил. Да, он помнит, что замахнулся на Гуча и тот, пытаясь уклониться, споткнулся о ножку стоящего рядом столика. Происшедшее могло показаться страшным сном, если бы не ужасная реальность — Гуч был мертв.

Он не потерял сознание и не упал, оглушенный ударом. Он просто умер. Должно быть, ударился головой о медный бордюр каминной решетки. Крови не было. Но когда мистер Спилер дрожащими от волнения руками приподнял его безжизненную голову, он обнаружил над виском маленькое пятнышко. В этом месте кость реагирует на удар так же, как и яичная скорлупа. Тело Гуча свалилось на пол с таким ужасным грохотом, что мистер Спилер ни минуты не сомневался, что сейчас раздастся крик, а затем на лестнице послышится топот ног.

Но ничего этого не произошло. Он вспомнил, но не сразу, — мозг, казалось, работал медленно, равнодушно воспринимая происходящее, — что над библиотекой располагалась большая гостиная, а рядом с ней — комната для гостей и ванная. Ни одна из спален не выходила на эту сторону дома.

Неожиданно резкий звук заставил его вздрогнуть. Он торопливо обвел взглядом комнату. Высокие старинные напольные часы пробили одиннадцать. Мистер Спилер встал, вытер пот со лба и налил себе бренди.

Это привело его в чувство. Казалось, мозг очистился от пелены и вновь приобрел способность думать, отдавать четкие приказания. Колесики энергично закрутились. Удивительная ясность пришла на смену замешательству.

Он убил Гуча. Нет, он не наносил ему удара, от которого Сэм умер, но все же он убил его. И то, что в происшедшем полиция обвинит именно Спилера, не вызывало ни малейшего сомнения. Он вновь окажется в тюрьме. Стоило лишь подумать об этом, как его бросило в дрожь. Они наверняка захотят взять у него отпечатки пальцев и будут немало удивлены, узнав одного из своих старых знакомых.

Мастерс слышал, что хозяин собирался дождаться Гуча, и знал, что к тому времени все были уже в своих спальнях. Конечно же, он обо всем догадается. Так… Минуту!

А если подстроить все так, чтобы подозрение пало на Мастерса? Сможет ли он доказать, что в момент убийства был уже в постели? Да, вероятно, сможет. Кто-нибудь мог видеть, как он направлялся к своему гаражу через двор, видел свет в его комнате. Не стоит надеяться, что на Мастерса удастся бросить тень подозрения, кроме того, он вряд ли заслужил это. Внезапно пришедшая в голову идея направила мысли мистера Спилера в новое, более привлекательное русло.

Единственное, что ему было нужно — обеспечить себе алиби. О, если бы ему удалось ввести полицию в заблуждение относительно времени смерти Гуча! Если бы можно было сделать так, чтобы полицейские подумали, что Сэм был еще жив, в то время как уже был мертв… Как же это сделать?

Он стал вспоминать рассказы, которые читал на отдыхе: кажется, там было нечто подобное. Так, переодеваешься в одежду убитого и выдаешь себя за него. Звонишь от его имени. В присутствии дворецкого разговариваешь с покойным, как будто он жив. Делаешь граммофонную запись его голоса и проигрываешь пластинку. Где-нибудь прячешь тело, а потом откуда-нибудь издалека отправляешь письмо…

На минуту он остановился. Итак, снова подлог… Но ему не хотелось начинать вновь эту старую игру. Да и времени было мало, а для осуществления любого из этих планов необходимо было тщательно продумать каждую деталь.

Боже, какой же он все-таки глупец! Гучу совсем не обязательно было жить дольше, наоборот, ему необходимо было умереть раньше. Ему следовало умереть до 10.30, что обеспечивало мистеру Спилеру прекрасное алиби — он был занят игрой в бридж, и его видели три пары глаз.

В целом мысль показалась ему вполне здравой и достойной дальнейшего развития, если пока не брать во внимание многочисленные детали. Детали… Как связать их со временем смерти? А что могло произойти в 10.30?

Он выпил еще раз. И вдруг, совершенно неожиданно, как будто под воздействием возникшей в мозгу яркой вспышки, он увидел весь план ясно и целиком, со всеми его соединениями и очерченными углами.

Он посмотрел на часы, стрелки показывали двадцать минут двенадцатого. Впереди была целая ночь.

Взяв в холле электрический фонарик, он уверенно вышел из французского окна в сад. Напротив стены дома находилось два крана: один имел насадку и предназначался для садового шланга, другой контролировал работу фонтана в нижней части сада. Открыв второй кран, он пошел по вымощенной камнем дорожке вглубь сада, не беспокоясь, что его шаги кто-то услышит. Он прошел мимо зарослей сирени, обогнул клумбы с кизильником. Небо сегодня было беззвездным, безлунным, очень темным, что делало водяной столб, поднимающийся над темным очертанием кустарника, едва видимым. Но, находясь рядом, он отчетливо различал звуки фонтана: успокаивающее журчание и всплеск воды. Луч фонарика осветил скамейку под тисами. Как он и предполагал, здесь же находился и поднос. Графин с виски был наполовину пуст. Вылив большую часть оставшегося виски в фонтан, Спилер протер носовым платком горлышко бутылки — не дай бог оставить свои отпечатки. Затем, перейдя на другую сторону фонтана, к кустам сирени, он с удовлетворением отметил, что ни из дома, ни из сада высокий столб фонтана незаметен.

Следующая часть представления не вызывала опасений, хотя была рискованной; его могли услышать, хотя именно это ему и было необходимо. Он облизал языком пересохшие от волнения губы и несколько раз громко позвал:

— Гуч! Гуч!

Ответа не последовало, только еле различимый в тишине тихий шорох фонтана. Но и этот звук показался ему невероятно громким. Он огляделся вокруг, как будто ожидая, что сейчас из темноты на него набросится труп: голова болтается из стороны в сторону, открытый рот зияет чернотой, и только зубы поблескивают в темноте. Успокоившись, Спилер торопливыми шагами направился по тропинке к дому, постоянно останавливаясь и прислушиваясь. В доме тоже было тихо, только еле слышно тикали часы. С большой осторожностью открыв дверь в библиотеку, он вошел внутрь. Теперь отсюда не должно донестись ни малейшего звука.

В гардеробной, рядом с кладовкой для продуктов, он отыскал пару галош. Обув их, он тенью вновь выскользнул через окно библиотеки, обошел вокруг дома и прошел внутренним двором к гаражу. Подняв голову вверх и не заметив на верхнем этаже свет, он облегченно вздохнул — Мастерса иногда мучила бессонница. Пытаясь найти в пристройке то, что ему было нужно, он вынужден был включить фонарик. Жена Спилера на протяжении целого ряда лет была инвалидом, и, переезжая в «Плезир», он перевез с собой и ее кресло, хотя жены уже не было в живых. Как же он сейчас был рад тому, что привез это кресло! Оно было на пневматических протекторах, двигалось легко и бесшумно. Найдя насос от велосипеда, Спилер подкачал шины и капнул кое-где масла, чтобы колеса не скрипели. Затем, соблюдая чрезвычайную осторожность, подкатил кресло к окну библиотеки. То, что дорожки были выложены камнем, значительно облегчало выполнение его плана — следы от колес будут незаметны.

Трудно сказать, сколько сил и времени ушло на то, чтобы вытащить тяжелое тело Гуча через окно и усадить его в кресло. Мистер Спилер был как выжатый лимон, но наконец-то дело было сделано. Он медленно и осторожно покатил тяжелое кресло по дорожке, стараясь подавить в себе огромное желание бежать как можно быстрее. Он с трудом различал очертания предметов вокруг себя, но боялся лишний раз включать фонарик. Стоило креслу соскользнуть с дорожки и заехать на цветочный бордюр — последствия могли бы оказаться непредсказуемыми. Сжав зубы и всматриваясь в темноту, он продолжал катить коляску. Ему казалось, что если он остановится и оглянется на дом, то увидит, что из всех окон на него пристально смотрят бледные липа. С большим трудом все же удалось сдержать себя.

Наконец он дошел до густого кустарника, делавшего его невидимым со стороны дома. Пот заливал лицо, но Спилер понимал, что сейчас предстояло выполнить самую сложную и рискованную часть его плана. Каких бы усилий это ни требовало, он должен перевезти тело через лужайку. Необходимо было взять себя в руки и выполнить это так, чтобы полиция не обнаружила ни следов от колес, ни следов от обуви, ни следов, оставленных телом, которое волокли по земле.

Все былозакончено. Тело Гуча лежало у фонтана. Из положения тела было очевидно, что синяк на виске получен от удара об острый каменный край, одна рука находилась в воде, конечностям было придано естественное положение — такое впечатление, что смерть наступила в результате несчастного случая: пьяный Гуч споткнулся и упал в водоем. Спилер еще раз посмотрел на тело — все выглядело достаточно убедительно. Он остался доволен своей работой. Вернув пустое кресло в пристройку, он в очередной раз вошел в библиотеку через окно и только сейчас почувствовал, что наконец-то ему удалось избавиться от тяжкого бремени, которое он тащил на себе много лет.

Тащил на своей спине так много лет… Спина! Он вдруг вспомнил, что снял смокинг, когда ему пришлось наклоняться в фонтан, брызги попали только на его рубашку, и она немного намокла. Но это не являлось проблемой, он бросит ее в корзину для белья. Но вот задняя часть брюк вызывала беспокойство. Отчистив их с помощью носового платка как можно тщательнее, он занялся подсчетом. Для получения желаемого эффекта фонтан можно будет выключить уже через час. Пытаясь контролировать охватившее его радостное возбуждение, он налил себе последнюю за этот вечер порцию бренди.

Ровно в час он встал с кресла, выключил кран фонтана, закрыл в библиотеке окно, совершенно не заботясь, что его могут услышать, и уверенным шагом отправился спать.

К радости мистера Спилера, инспектор Фремптон оказался достаточно сообразительным офицером полиции. Он собирал улики, разбросанные там и сям, с рвением дрессированного терьера. Последний раз Гуча живым видел Мастерс, это было после обеда — приблизительно в полдевятого. Затем состоялась игра в бридж, продолжавшаяся до пол-одиннадцатого, затем мистер Спилер пошел провожать миссис Дигби. Как только они ушли, Мастерс выключил фонтан. Мистер Праудфут покинул дом минут через десять, а мисс Спилер и служанки тотчас же разошлись по комнатам. Мистер Спилер вернулся в 10.45 или 10.50 и сразу же поинтересовался мистером Гучем. Затем Мастерс отправился в гараж, а мистер Спилер остался в доме. Подождав еще немного, хозяин отправился в сад на поиски мистера Гуча. Дойдя до зарослей сирени, он несколько раз окликнул его, но ответа не получил и решил, что гость прошел домой еще раньше и уже находится в постели. Одна из служанок подтвердила, что она слышала, как хозяин звал мистера Гуча. По ее мнению, это происходило в половине двенадцатого, никак не позже. Мистер Спилер до часу ночи находился в библиотеке, читая и просматривая бумаги. Затем он закрыл окно и отправился спать.

Когда садовник в полседьмого утра обнаружил тело покойного, одежда на нем была еще влажной; газон вокруг фонтана, казалось, был насквозь пропитан влагой. Так как время отключения фонтана было хорошо известно — пол-одиннадцатого, — это могло означать только одно: смерть Гуча наступила до этого времени. Выпитое им количество виски могло послужить причиной сердечного приступа, а может, пьяно шатаясь, он споткнулся и ударился головой о край каменного выступа. Таким образом, смерть могла наступить между 9.30 и 10.00 часами. Доктор не стал настаивать на том, что, по его предположению, смерть наступила приблизительно на час позже, согласился с высказанной версией, и было вынесено окончательное решение — смерть в результате несчастного случая.

Только человек, который на протяжении долгих лет являлся беспомощной жертвой шантажа, мог понять и разделить чувства, испытываемые мистером Спилером. Никакого раскаяния и угрызений совести — лишь огромное облегчение. Совершить убийство Гуча стоило хотя бы ради того, чтобы никогда в жизни больше не чувствовать раздражения, вызываемого его присутствием, не слышать его бесконечных пьяных угроз и платить, платить… Сидя на скамейке и наслаждаясь открывшимся перед ним зрелищем, мистер Спилер уже неоднократно говорил себе: нет, происшедшее не было убийством. Сегодня в полдень он нанесет визит миссис Дигби и сделает ей предложение, больше не испытывая страха перед будущим. От запаха сирени кружилась голова.

— Извините меня, сэр, — произнес Мастерс.

Мистер Спилер, оторвав задумчивый взгляд от серебристых струй, бьющих из фонтана, вопросительно посмотрел на стоявшего рядом слугу, во всем облике которого читалось почтение.

— Вы не будете возражать, сэр, если я буду теперь спать в доме?

— Да? — удивился мистер Спилер. — Чем же вызвано такое желание?

— Понимаете, я очень чутко сплю, сэр. Это у меня еще с войны, и скрип, издаваемый флюгером, вызывает у меня тревогу.

— Разве флюгер скрипит?

— Да, сэр. В ту ночь, когда с мистером Гучем произошел несчастный случай, в четверть двенадцатого ветер изменил свое направление. Не успел я заснуть, как начался этот ужасный скрип.

Мистер Спилер почувствовал, как под ложечкой у него противно заныло. Удивительно, но в этот момент глаза Мастерса смотрели на него так же пристально, как обычно это делал Гуч. Раньше он не замечал этого сходства.

— И знаете, сэр, довольно странно; с изменением направления ветра, как это и произошло в 11.15, тело мистера Гуча должно было попасть под брызги фонтана. Но до 11.15 брызги летели в другую сторону. Мало того, ведь я фонтан в 10.30 выключил, верно? Значит, тело мистера Гуча было принесено на место к 11.15 и фонтан вновь был включен.

— Очень странно, — задумчиво произнес мистер Спилер. По другую сторону зарослей сирени он слышал веселые голоса Бетти и Рональда Праудфута, прогуливавшихся между цветочных бордюров. Казалось, что общество друг друга доставляет им радость. Да и весь дом после смерти Гуча как-то ожил.

— Действительно, сэр, очень странно. Я еще хочу добавить, что, услышав замечания инспектора, я принял меры предосторожности, высушив ваши брюки, которые обнаружил в шкафу для одежды.

— О да, — только и нашелся что сказать мистер Спилер.

— Я, конечно, ничего не стал говорить полиции по поводу изменения направления ветра, сэр. А сейчас, когда следствие закончено, никому и в голову не придет обратить внимание на эти странности, если, конечно, не указать на них специально. Думаю, сэр, что, принимая все это во внимание, я могу рассчитывать на постоянное пребывание в вашем доме за… давайте для начала увеличим мое жалованье вдвое. — И слуга вновь пристально поглядел на хозяина.

С губ мистера Спилера уже готово было сорваться проклятие, но у него неожиданно пропал голос, и он лишь согласно кивнул.

— Я вам признателен, сэр, — сказал Мастерс и тихо удалился.

Мистер Спилер посмотрел на фонтан: струи били высоко вверх и под дуновением ветра изгибались и двигались, словно живые.

— Изобретательно, — машинально проговорил он, — и практически никаких затрат. Даже воду использует одну и ту же.

Дороти Ли Сэйерс Смерть по объявлению

Предисловие

Я открыла для себя удивительные детективные рассказы довольно необычным образом, который, вероятно, вызвал бы у выдающейся писательницы невероятное возмущение, доведись ей об этом узнать. Много лет назад актер Ян Кармигел блистательно исполнил главную роль в фильмах, снятых по ее детективным рассказам. Я посмотрела их все на некоммерческом канале TV в Хантингтон-Бич, Калифорния. Помню, как ведущий шоу рассказывал о необыкновенно ярких эпизодах жизни и карьеры этой писательницы, довольно рано получившей степень в Оксфорде. Причиной же, по которой я стала повсюду искать ее рассказы, явился созданный ею персонаж — детектив-аристократ лорд Питер Уимзи.

Я никогда не была поклонницей детективного жанра, но после фильмов с блистательной игрой Яна Кармигела стала живо интересоваться детективами Дороти Сэйерс и вскоре знала все, что имело хоть малейшее отношение к лорду Питеру Уимзи: от его щегольской манеры речи до подробностей его семейных отношений. За относительно небольшой срок я крепко привязалась к нему, к его спокойному и вездесущему слуге Бантеру, вдовствующей герцогине Денверской (существовал ли когда-нибудь еще более восхитительный по аллитерации титул?), сердитому и нудному герцогу Денверу, Чарльзу Паркеру, леди Мэри… В рассказах Дороти Сэйерс я открыла для себя новый тип главного героя, которого сразу же полюбила: он живет проблемами реальной жизни, органично вплетен в повествование, а не вносит путаницу в сюжет. За его размышлениями интересно не только следить, но и включаться вместе с героем в процесс раскрытия преступления.

Необходимо отметить, что в отличие от других писателей таинственного "золотого века", загонявших себя в рамки детективного жанра, где непременно присутствовали трупы, огромное количество подозреваемых и отвлекающие внимание читателя приемы, Сэйерс в создании сюжетного полотна не признавала никаких ограничений. Преступление и его расследование были лишь основой, это был "скелет в шкафу" (как говорят англичане, он есть в каждой семье), к которому писательница затем прикрепляла мускулы, органы, кровеносные сосуды. Скелет оживал, обретал неповторимые характерные черты, и начиналась новая история рассказа. Сэйерс создавала свои произведения так, как ткут гобелен: читатель не может не чувствовать обстановку, окружающую героев, каждый персонаж по-своему интересен и неповторим. В ее книгах всегда есть глубокий смысл, разрабатывая основную тему, она виртуозно использует литературные символы. Иными словами, в своем подходе к детективному жанру Сэйерс делает то, что я называю "пленных не брать". Она не опускается до уровня своих читателей, напротив, она верит, что ее читатели умны и смогут соответствовать ее представлению о них.

Я обнаружила в ее рассказах изобилие, многообразие приемов, которых мне не доводилось встречать в детективах ранее. Я была поражена удивительно точным использованием деталей: рассказывает ли она о том, как звонит колокольчик в "Девяти портных", или о необычном использовании мышьяка в "Силе яда". Автор прекрасно разбирается во всем, о чем пишет, — начиная от криптографии до виноделия; описание периода между войнами — полного безрассудства, отмеченного смертью одной и рождением другой, более коварной и лживой системы, — становится незабываемым.

Стремление раскрывать сущность человеческих отношений — вот что и по сей день продолжает удивлять в произведениях Д. Сэйерс. Страсти, которые владеют персонажами, созданными восемьдесят лет назад, столь же сильны, как сегодня, и так же волнуют читателей. Хотя Англия времен во многом изменилась, но и ныне одним из истинных удовольствий, заставляющих брать в руки ее книги, является желание постичь суть человеческой природы, которую никакое время изменить не может, хотя наши представления и восприятие мира волею обстоятельств становятся иными. Да и преступления — более жестокими…

В начале своей карьеры писателя криминального жанра я заявила, что буду удовлетворена, если когда-либо мое имя будет упомянуто в том же контексте, что и имя Дороти Сэйерс. Я счастлива, что после выхода в свет моего первого произведения это произошло. Но если мне когда-либо удастся подарить читателям столько же удовольствия, сколько дарит Д. Сэйерс своими рассказами с участием детектива Уимзи, тогда я буду считать, что по-настоящему добилась успеха.

Несомненно, переиздание ее рассказов — всегда событие. Каждое следующее поколение читателей приветствует ее. Они отправляются в увлекательное путешествие в компании незабываемого попутчика. Во времена сомнений и тревог кто-то, возможно, вспомнит и Шерлока Холмса, и Эркюля Пуаро, и мисс Марпл благодаря их умению распутывать клубки хитроумных интриг и преступлений. Но если кому-то захочется успокоиться и достойно вынести все превратности судьбы, он не найдет ничего лучше, чем бросить якорь в гавани лорда Питера Уимзи.

Хантингтон-Бич,

Элизабет Джордж

Калифорния

Май 27, 2003

Слово автора

Не думаю, что на свете есть более безобидные и законопослушные граждане, чем агенты по рекламе в Великобритании. Идея о совершении преступления в кругу рекламных работников может быть только больной фантазией автора детективных романов, практикующегося в том, чтобы возложить вину на Наименее Подозреваемого Персонажа. Если в процессе повествования я случайно использовала имя или заголовок, когда-либо предложенный реально существующим человеком, название фирмы или товара, то это всего лишь совпадение, а не намеренный намек на определенную марку, компанию или лицо.

Глава 1

Смерть агента по рекламе у Пима

— И кстати, — произнес мистер Хэнкин, обращаясь к мисс Росситер, когда та уже собиралась уходить, — сегодня у нас начнет работать новый наборщик.

— Правда?

— Его зовут Брэдон. Больше я о нем ничего не знаю, ведь мистер Пим нанимал его лично. Он будет трудиться в комнате мистера Дина.

— Да, мистер Хэнкин.

— Я намерен попросить мистера Инглеби позаботиться о нем и рассказать, в чем заключается его работа. Пошлите, пожалуйста, за мистером Инглеби, если он, конечно, может уделить мне минутку.

— Да, мистер Хэнкин.

— Все на этом. Ах да, вот еще что — попросите мистера Смейла принести мне портфолио "Дэйрифилдс".

— Да, мистер Хэнкин.

Мисс Росситер закрыла блокнот и бесшумно вышла. Женщина быстрыми шагами пошла по коридору. Зайдя за другую стеклянную дверь, она увидела мистера Инглеби. Тот сидел на стуле с колесиками, поместив ноги на прохладный радиатор. Мистер Инглеби оживленно разговаривал с молоденькой сотрудницей в зеленом костюме, которая стояла в углу кабинета рядом с письменным столом.

— Простите, — обратилась к нему мисс Росситер с невозмутимым видом, — мистер Хэнкин интересуется, не уделите ли вы ему минутку?

— Если речь пойдет об ирисках "Томбой", — отвечал мистер Инглеби, словно обороняясь, — то все уже напечатано. Вот! Вам бы тоже не мешало последовать моему примеру. По крайней мере, ради разнообразия…

— Речь не о "Томбой". У нас новый наборщик.

— Как? Уже? — воскликнула дама в зеленом. — Туфли еще не успели сноситься! Они же только в пятницу простились с маленьким Дином!

— Это одно из условий современной системы: ушел — пришел, — заметил мистер Инглеби. — Все спокойно в старомодной и благородной компании. Полагаю, мне придется заняться этим новичком. Почему мне всегда достается работа с младенцами?

— Да ладно, — проговорила молоденькая женщина, — тебе просто нужно будет предупредить его, чтобы он не пользовался вещами директора и крепче держался на ветхих ступенях.

— Вы — самая безжалостная женщина, мисс Митейард. Ну, если они не захотят целиком повесить парня на меня…

— Все в порядке, мистер Инглеби. Он будет работать в комнате мистера Дина.

— Да? А какой он из себя?

— Мистер Хэнкин сказал, что ему об этом не известно, потому что мистер Пим сам нанял его.

— Ничего себе! Дружок руководства, — простонал мистер Инглеби.

— Тогда, вероятно, я его видела, — произнесла мисс Митейард. — Он такой лощеный, а крашеные волосы висят словно пакля. Я наткнулась на него вчера, когда он выходил из кабинета мистера Пима. Что-то вроде смеси Ральфа Линна и Берти Вустер.

— Черт, и в чем же здесь собака зарыта? Понятно, мне снова придется самому во всем разбираться.

Мистер Инглеби спустил ноги с радиатора, медленно поднялся со своего стула и печально побрел по коридору.

— А вообще-то интересно, что он за штучка, этот новый наборщик, — произнесла мисс Митейард.

— А ты не думаешь, что нечто подобное у нас уже было совсем недавно? — сказала мисс Росситер. — Да, кстати, можно мне получить твою долю на покупку венка? Ты просила меня тебе напомнить.

— Да, конечно. Что тут у меня, шиллинг? Вот полкроны, и вычти из этой суммы деньги за уборку.

— Большое спасибо, мисс Митейард. Надеюсь, на этот раз ты получишь повышение.

— Самое время. Я уже пять лет просидела в этом чудовищном офисе без малейшего продвижения по службе. Хотелось бы также выиграть на ставках в скачках.

— И в самом деле, мисс Митейард, не можем же мы позволить всем выигрышам уходить к служащим отдела печати. Не хочешь ли ты пойти и поддержать нас в этот раз? Мисс Партон как раз сейчас печатает списки наших участников.

— Хорошо, конечно, — произнесла мисс Митейард и направилась вслед за мисс Росситер в комнату наборщика.

Этот была маленькая, неудобная каморка, постоянно переполненная различного рода бумагами и постоянно снующими сотрудниками, когда было много работы. Сутулая девушка в очках, постоянно хмурившая брови, чтобы хоть как-то защитить глаза от сигаретного дыма, печатала имена участников очередного забега дерби, а помогал ей в этом ее приятель, диктуя список из колонки "Морнинг стар". Вялый молодой человек в рубашке с короткими рукавами вырезал имена выбывших подписчиков газеты из уже напечатанного листа и свертывал листочки в маленькие свитки. Худощавый энергичный молодой человек крутил в руках пустую корзину для бумаг и то и дело заглядывал на поднос с купюрами мисс Росситер. Встав в дверном проеме и полностью перегородив дорогу всем желающим войти, еще одна молодая пара из Другого отдела курила и оживленно обсуждала результаты соревнований по настольному теннису.

— Здорово, ангелочки! — громко воскликнула мисс Росситер. — Мисс Митейард собирается за нас голосовать. А еще к нам приходит новый наборщик.

Вялый молодой человек моментально поднял на нее глаза и произнес:

— Ни черта себе!

— Шиллинг на венок и еще шесть пенсов на уборку помещения, — продолжала мисс Росситер, потряхивая небольшой коробочкой, в которую она складывала собранные деньги. — Есть у кого-нибудь два шиллинга на цветы? Где ваш список, мисс Партон? Вычеркните оттуда мисс Митейард, хорошо? А вы уже расплатились, мистер Гарретт?

— У меня нет денег до субботы, — проговорил парень, читавший "Вудхаус".

— Черт вас побери! — в негодовании закричала на него мисс Партон. — Вы, может быть, полагаете, что мы тут все — миллионеры? Поэтому мы должны все финансировать?

— Найдите мне победителя, — заметил мистер Гарретт, — и тогда выпишите сколько угодно из призовых денег. Кофе еще не готов?

— Взгляните, мистер Джонс, — обратилась мисс Партон к джентльмену, стоящему около двери, — и, пожалуйста, проверьте участников забега вместе со мной: Метеор Брайт, Туралурал, Файдипайпс Второй, Раундэбаут…

— Раундэбаут выбыл! — проговорил мистер Джонс и указал ей на мальчика-посыльного, которого посылали в магазин.

— Выбыл? О нет! Когда? Что за позор? Я поместила его в "Морнинг стар", в список участников соревнований. Кто это сказал?

— "Ивнинг баннер" в дневном издании. Умудрился проскользнуть в конюшню и все там разнюхать.

— Черт! — произнесла мисс Росситер. — Вот на что уходят мои тысячи фунтов. Ну что ж — это жизнь. Спасибо, детка. — Она повернулась к посыльному: — Положи на стол пакет. А про огурцы не забыл? Хороший мальчик. — Затем она окликнула мистера Уиллиса: — Подождите-ка, мне нужен карандаш и ластик для нового сотрудника.

— Как его зовут?

— Брэдон.

— Откуда он?

— Хэнки не знает. Но мисс Митейард видела его и говорит, что он похож на Берти Вустера.

— Ну нет, он немного постарше, — заметила мисс Митейард, — ему около сорока. О, вот и мистер Инглеби. Ему наверняка уже все известно. Кофе, мистер Инглеби? Вы что-нибудь слышали о новом наборщике?

— Ему сорок два, — ответил мистер Инглеби. — Без сахара, спасибо. Никогда раньше не занимался рекламой.

— Боже мой, — проговорила мисс Митейард.

— Да, все как вы и говорите, — согласился мистер Инглеби. — И его язык будет витиеватым.

— Я бы даже сказал, вычурно-витиеватым, — добавил мистер Гарретт.

— Да какая разница! — недоумевала мисс Митейард. — Перемешай-ка тщательно все эти бумаги, дорогой. Положи их в железную коробку из-под печенья. Черт побери! Это Армстронг звонит! Налей мне сливки в кофе. Где моя записная книжка?

— Флиттер Маус, Том Пинч, Флай Бай Найт… Два двойных забега на скачках проиграны, как я и говорил…

— …не могу найти тексты про забег Магнолии…

— …ставки пятьдесят к одному…

— Кто взял мои ножницы?

— Простите, мистер Армстронг просит принести ему тексты по "Нутраксу"…

— …и приведите их, наконец, в порядок…

— Черт, черт, черт вас всех побери…

— Мистер Инглеби, вы не уделите мне минутку?

На этом саркастические выступления мистера Инглеби были прерваны, дверь отворилась. Друг мисс Партон растворился в коридоре. Мистер Уиллис торопливо поднялся вместе с копиями документов в руках, поднял какую-то бумажку с пола и злобно уставился на нее. Сигарета мисс Партон случайно оказалась на полу. Мистер Гарретт с чашкой кофе в руках разулыбался и сделал вид, что поднял ее совершенно случайно, недоумевая, как сигарета очутилась там. Мисс Митейард положила корешки от чеков на стул и села на них, глядя по сторонам. Мисс Росситер перебирала копии документов для мистера Армстронга, выглядела она при этом очень озадаченной, показывая всем своим видом, чтобы ее не отвлекали от важной работы.

Тогда мистер Инглеби улыбнулся, поставил свою чашку на стол и приступил к выполнению распоряжений шефа.

— Так-то, — проговорил мистер Хэнкин, не обращая никакого внимания на все раздражающие факторы. — А это — мистер Брэдон. Вы покажете ему его рабочее место и введете в курс дела. Я передал ему книги с руководствующими рекомендациями "Дэйрифилдс". Начать можете с маргарина.

Мистер Брэдон протянул ухоженную руку:

— Здравствуйте!

— Здравствуйте! — словно эхо отозвался мистер Инглеби.

В течение какого-то времени они смотрели друг на друга с долей некоторого негодования, с которым сталкиваются коты при первой встрече. Мистер Хэнкин улыбнулся, глядя на них обоих.

— Когда у вас появятся какие-то идеи по поводу маргарина, мистер Брэдон, принесите их, пожалуйста, ко мне в кабинет, и мы их обсудим.

— Да, конечно, — ответил мистер Брэдон.

Мистер Брэдон снова улыбнулся и деликатно отступил в сторону.

— Знакомьтесь, — быстро проговорил мистер Инглеби. — Мисс Росситер и мисс Партон — наши ангелы-хранители, они присматривают за всеми делами: распечатывают тексты, исправляют наши грамматические ошибки, обеспечивают нас карандашами, бумагой, поят нас кофе и кормят печеньем. Как вы сами видите, мисс Партон — блондинка, а мисс Росситер — брюнетка. Джентльмены предпочитают блондинок, но лично я нахожу их обеих очаровательными.

Мистер Брэдон учтиво наклонил голову.

— Мисс Митейард — из Сомервилля. Одно из самых ярких украшений нашего отдела. Эта женщина создает самые дерзкие и вульгарные картинки прямо на целомудренных стенах нашего офиса.

— Тогда мы обязательно подружимся, — проговорил мистер Брэдон.

— Справа от вас мистер Уиллис, слева — мистер Гарретт, — оба товарищи по несчастью. Вот и весь наш отдел печати, кроме, конечно, мистера Хэнкина и мистера Армстронга, которые являются нашими бессменными директорами, а также мистера Копли, — этот весомый и опытный человек практически никогда у нас не находится. Он имеет привычку появляться всегда в самую ответственную минуту, и все относятся к нему как к самому старшему, хотя по возрасту он таковым не является.

Мистер Брэдон пожал обоим мужчинам руки и что-то учтиво пробормотал себе под нос.

— Хотите принять участие в ставках дерби? — обратилась к нему мисс Росситер, глядя на коробку для денег. — Вы появились как раз вовремя для того, чтобы сделать ставки.

— Да, пожалуй, — произнес мистер Брэдон. — Какова ставка?

— Шесть пенсов.

— Да, конечно, это очень мило с вашей стороны. А о чем, собственно, идет речь?

— Есть большая вероятность того, что первый приз составит практически фунт, — проговорила мисс Росситер с благодарным вздохом. — Я боялась, что мне самой придется выкупать два оставшихся билета. Мисс Партон, напечатайте для мистера Брэдона билет. Б, Р, Э, Д, О, Н — как лето на Брэдоне, да?

— Совершенно верно.

Мисс Партон моментально напечатала его имя в билете и добавила еще одну бумажку к коллекции, хранившейся в коробке из-под печенья.

— Ну, полагаю, пришло время проводить вас в вашу конуру, — ухмыльнулся мистер Инглеби.

— Да, конечно! — проговорил мистер Брэдон. — Или лучше, наверное, сказать просто — да.

— Все мы размещаемся вдоль этого коридора, — заговорил мистер Инглеби, показывая Брэдону дорогу, — со временем вы сами начнете тут отлично ориентироваться. Это комната Гарретта, а вон та — Уиллиса, а вот и ваша — между моей и мисс Митейард. Эти железные ступени позади меня ведут вниз на первый этаж; в основном там находятся конференц-залы и отдел групповых менеджеров. Кстати, не упадите с них. Человек, в комнате которого вы будете теперь работать, на прошлой неделе упал с этой лестницы и разбился насмерть.

— Да, что вы говорите?! — воскликнул ошеломленный мистер Брэдон.

— Да, сломал себе шейный позвонок и… Моментальная смерть. Он задел одну из этих выступающих ручек.

— А зачем на лестнице эти ручки? — возмутился мистер Брэдон. — Чтобы люди ломали о них себе шеи? Это неправильно.

— Нет, конечно, — проговорила подошедшая мисс Росситер. — Они сделаны специально, чтобы мальчишки-посыльные не катались по перилам, но дело все в ступенях, которые, я бы сказала… Э-э… А вот и мистер Армстронг. Знаете, здесь не очень-то любят вспоминать об этом несчастном случае.

— Вот мы и на месте, — произнес мистер Инглеби. — В этой конуре все так же, как и всегда. Жаль только, что радиатор не хочет работать как следует. Но вас это не должно волновать, его обещали отремонтировать. Это и есть комната Дина.

— Того самого, который упал со ступеней?

— Да.

Мистер Брэдон оглядел небольшое помещение, в котором из всей мебели были только два стола — один побольше, другой поменьше, — два стула и книжная полка, и тихо произнес:

— О!

— Это было просто ужасно! — сказала мисс Росситер.

— Да, должно быть, — согласился мистер Брэдон.

— Мистер Армстронг как раз диктовал мне, когда мы услышали этот кошмарный шум. Он тогда произнес что-то вроде: "О господи, что случилось?" Я подумала, что, должно быть, это один из мальчишек свалился с железной лестницы, как уже случалось в прошлом году, когда тот нес печатную машинку "Эллиот-Фишер". Звук был очень похожим, только еще хуже. Я высказала свои предположения мистеру Армстронгу. Он согласился со мной и проговорил: "Ох уж эти маленькие чертята!" Затем продолжил мне диктовать, но мои руки дрожали и меня не слушались. Через мгновение мы увидели, как мистер Инглеби пробежал мимо, а дверь мистера Дэниэлса отворилась. Потом мы услышали страшный крик. Мистер Армстронг тогда сказал мне, что все-таки лучше пойти и посмотреть, в чем дело. Я вышла из кабинета, посмотрела вниз, но ничего не смогла разглядеть, так как там уже собралась целая толпа народу. Потом по ступенькам поднялся взволнованный мистер Инглеби, на лице его было такое выражение, что сразу стало ясно — произошло нечто ужасное. На самом деле, мистер Инглеби, вы тогда побелели как полотно.

— Возможно, — отозвался мистер Инглеби, немного выбитый из колеи этим заявлением.

— Три года в этой бездушной профессии все-таки не лишили меня человеческих эмоций и переживаний. Все придет со временем.

Мисс Росситер продолжала:

— Тогда мистер Инглеби поинтересовался: "Он покончил с собой?" Я спросила: "Кто?" Он мне ответил: "Мистер Дин". Я ему возразила: "Вы же сами понимаете, что вряд ли это походит на правду". Но мистер Инглеби произнес: "Боюсь, что да". Тогда я вернулась к мистеру Армстронгу в кабинет и сообщила, что мистер Дин покончил с собой, упав с лестницы. Мистер Армстронг проговорил: "В каком смысле покончил с собой?" На этих его словах в комнату вошел мистер Инглеби, и мистер Армстронг сначала внимательно посмотрел на него, а потом резко встал со своего кресла и вышел. Я отправилась вслед за ним, спустилась по другим ступеням и увидела, как несут тело мистера Дина в боковую комнату, голова его постоянно свешивалась.

— И часто тут происходят подобные вещи? — поинтересовался мистер Брэдон.

— Не с такими катастрофическими последствиями, — ответил мистер Инглеби. — Но эта лестница — определенно тропа смерти.

— Я и сама однажды упала с нее, — призналась мисс Росситер, — и сломала на туфлях каблуки. Я была в ужасном состоянии, ведь у меня не было с собой другой пары, и…

— Я выписала ставку на самую резвую лошадь, дорогие мои! — провозгласила мисс Митейард, бесцеремонно вступая в беседу. — Боюсь, что вам не повезло, мистер Брэдон.

— Мне всегда не везет в подобных делах.

— Вам будет еще хуже после дней, проведенных в поисках идей о возвеличивании маргарина, — ухмыльнулся мистер Инглеби. — Я тоже не выиграл, я полагаю?

— Боюсь, что нет. Кроме того, конечно, что мисс Роулингс выписала любимого скакуна — как, собственно, и всегда.

— Надеюсь, что он сломает свою чертову ногу, — злобно прошипел мистер Инглеби. — Заходи, Толбой, заходи. Я тебе нужен? Не стесняйся, ты не помешаешь мистеру Брэдону. Он скоро привыкнет к мысли о том, что эта комната — проходной двор. Это мистер Толбой, руководитель группы "Нутракса" и еще нескольких изрядно всем надоевших товаров. Мистер Брэдон — наш новый агент и наборщик.

— Здравствуйте, — как-то отрывисто произнес мистер Толбой. — Слушай, посмотри, два по одиннадцать дюймов, это о "Нутраксе". Ты мог бы сократить текст до тридцати слов?

— Нет, не могу, — ответил мистер Инглеби. — Я и так уже сократил все, что мог.

— Да, но боюсь, что все-таки тебе придется это сделать. У нас нет места для таких заголовков, да еще и с двойными подзаголовками.

— Полно места.

— Нет, места нет. Нам еще необходимо разместить где-то панель о пятидесяти шести бесплатных часах фирмы "Чиминг".

— Черт бы побрал эту панель вместе с часами. Как они Думают отразить это все в половине двойного модуля?

— Понятия не имею, но собираются. Смотри, а не можем ли мы убрать "когда ваши нервы начинают играть с вами шутки" и начать просто — "Нервам нужно питание", а?

— Армстронгу нравятся все эти фишки, насчет шуток и так далее. Людям тоже такое обычно нравится, и, наоборот, не нужно нести весь этот вздор насчет запатентованных бутылок с новыми крышечками и тому подобное.

— Они этого не вынесут, — проговорила мисс Митейард. — Это же их изобретение!

— Ты что же думаешь, люди покупают всю эту энергетическую дребедень только ради бутылок? Нет, я так не могу это оставить. Нужно что-то делать.

— Печатный отдел хочет получить материал уже к двум часам, — настойчиво твердил мистер Толбой.

Мистер Инглеби выругался, взял копию заголовка и начал ее урезать, бормоча что-то обидное сквозь зубы.

— Из всех чертовых дней в неделе, — продолжал он, — вторник — самый ужасный. Покоя никому не будет, пока мы не урежем этот одиннадцатидюймовый модуль. Вот! Я вырезал еще двадцать два слова, и на этот раз тебе придется уж точно с этим смириться. Это все, что я могу сделать. "С" можно поднять на две строчки вверх и сохранить таким образом целую строку, это подарит тебе еще восемь слов.

— Хорошо, я постараюсь, — согласился мистер Толбой. — Ради спокойной жизни, конечно, придется поднапрячься.

— Хотел бы я оказаться правым, — пробормотал мистер Инглеби. — Забери это, ради бога. Пока я кого-нибудь не убил.

— Да, да, сейчас, — проговорил мистер Толбой и убрал с глаз напечатанный текст рекламного объявления

Мисс Митейард уже собралась уходить, как это сделала ранее мисс Росситер, и заметила:

— Если Файдипайпс победит, ты получишь пирог к чаю! — И вышла из комнаты.

— А теперь, пожалуй, начнем! — сказал Инглеби. — Вот каталог товаров. Тебе лучше его сначала хорошенько просмотреть, чтобы выбрать что-нибудь подходящее и подумать над заголовками. Маргарин "Зеленые пастбища" от "Дэйрифилдс" являет собой все то, что может представлять собой качественное масло, а стоит всего девять пенсов за фунт. Также им обязательно хочется, чтобы корова была в кадре.

— Почему? Он что, сделан на коровьем жире?

— Осмелюсь утверждать, что да, но об этом не следует рассказывать. Изображение коровы напоминает всем о вкусе масла, только и всего. А название — "Зеленые пастбища" — сразу же наталкивает на мысль о коровах, понимаешь?

— Это навевает мне ассоциации о черномазых, — произнес мистер Брэдон. — Как в той пьеске, помните?

— Негры нам ни к чему, — отрезал мистер Инглеби, — и, конечно, никаких религиозных мотивов. Воздержись от 23-го псалма. Это богохульство.

— Ясно. Я понял, должно быть что-то вроде этого: "Лучше, чем масло, и всего за полцены". Обычный призыв к экономии.

— Да, но не стоит при этом принижать масло. Маслом они также торгуют!

— О!

— Ты можешь указать, что маргарин также хорош, как и масло!

— Но ведь тогда, — запротестовал мистер Брэдон, — что же тогда можно сказать в защиту масла? Я имею в виду, если что-то другое столь же хорошо, как и масло, а стоит дешевле, какой же смысл покупать масло?

— Тебе не нужно искать, в чем смысл покупки масла. Это и так естественно. Это человеческий инстинкт.

— А-а, понятно.

— В любом случае не заморачивайся насчет масла. Сконцентрируй внимание на маргарине "Зеленые пастбища". Когда что-нибудь придумаешь, распечатай и отнеси мистеру Хэнкину. Понятно?

— Да, благодарю вас. — Мистер Брэдон выглядел немного озадаченным.

— А я еще загляну к тебе около часу и покажу отличное местечко, где можно перекусить.

— Большое спасибо.

— Давай держись! — добавил мистер Инглеби и вышел за дверь.

"Вряд ли он выдержит, — подумал тот про себя, — возможно, он и не плох, хотя, кто знает…"

Вернувшись в свой кабинет, Инглеби пожал плечами и начал придумывать какой-нибудь стильный рекламный заголовок для стальных офисных столов.

Оставшись один, мистер Брэдон сначала обследовал новое место. Смотреть здесь особенно было не на что. Он открыл ящик письменного стола и обнаружил запачканную чернилами линейку, какие-то обгрызенные кусочки старого ластика, ряд ярких идей насчет чая и маргарина, написанных второпях где-то на клочках бумаги, и еще сломанную чернильную ручку. В книжном шкафу был орфографический словарь, потертая книжица под названием "Управление директоров", роман Эдгара Уэлласа, симпатичный буклет под названием "Все о какао", брошюра "Знакомые цитаты" Бартлетта, собрание сочинений Уильяма Шекспира издательства "Глоуб" и пять томов "Детской энциклопедии". Содержимое другого стола, того, что побольше, было более интересным: он был завален старыми пыльными бумагами, здесь был даже доклад правительства по поводу ограничений в питании — Акт от 1926 года. Среди бумаг находились достаточно грубые и саркастические заметки личного характера, написанные чьим-то беглым почерком; несколько рекламных эскизов для "Дэйрифилдс"; письма и старые счета. Мистер Брэдон достал салфетку и протер свои холеные пальцы от пыли. Отошел от стола, осмотрелся. На противоположной стене он заметил крючок для верхней одежды; посмотрев на пол — подставку для папок в углу; потом присел на вращающийся стул и пододвинулся на нем к столу. Среди канцелярских принадлежностей Брэдон обнаружил также ножницы, новый карандаш, промокашку и коробочку для открыток, полную всякой всячины. Мужчина также обратил внимание на то, что перед ним лежала папка с рекомендациями "Дэйрифилдс" и стал внимательно изучать наброски своего предшественника, касающиеся маргарина "Зеленые пастбища".

Час спустя мистер Хэнкин распахнул дверь и приветливо поинтересовался:

— Как дела?

Мистер Брэдон поднялся из-за стола и ответил:

— Вообще-то неважно. Боюсь, что пока у меня не получается проникнуться рабочей атмосферой, если вы об этом.

— Все еще будет! — проговорил мистер Хэнкин. Он был отзывчивым человеком, который свято верил в помощь новых рекламных агентов общему делу.

— Дайте-ка мне взглянуть, чем вы тут занимаетесь. Начали с заголовков? Совершенно верно. Хороший заголовок — большая часть дела. "Если бы вы были коровой"… Нет, нет. Боюсь, нам не стоит величать покупателя коровой. Кроме того, почти такой же заголовок у нас уже был — кажется, в тысяча девятьсот двадцать третьем году, если мне, конечно, не изменяет память. Его придумал мистер Уордл, он помещен в предпоследнем рекламном каталоге за тот год. Заголовок гласил: "Даже если бы вы держали корову в кухне, вам бы все равно не удалось сделать лучшего, чем маргарин "Зеленые пастбища", — или что-то в таком Роде. Тогда казалось, что это был удачный слоган. Он цеплял, приковывал внимание, плюс хорошая картинка, и получилась целая история в формате одного предложения.

Мистер Брэдон кивнул, давая понять, что уяснил все Услышанное. Глава печатного отдела пробежал глазами по заголовкам и выделил один из них:

— Мне нравится вот этот:

Больше и маслянее,

Деньги бережет…

— Здесь правильно сформулирована главная мысль. Можно попробовать сделать что-то подобное, или вот, например:

Вы будете готовы поспорить, что

Это было масло…

— Хотя как раз насчет этого я не уверен. Эти дэйри-филдсы, как правило, не любят все, что связано со спорами и пари.

— Правда? О! Как жаль, а я как раз тоже уже набросал нечто подобное:

Поспорьте, что… Вам не нравится?

Мистер Хэнкин с сожалением покачал головой:

— Боюсь, что он слишком очевидный. Напрямую намекает на то, чтобы покупатель моментально выложил деньги за продукт!

— Но ведь все так делают, особенно женщинам нравятся всякого рода пари.

— Знаю, знаю, согласен. Но боюсь, что нашему клиенту это не придется по душе. Вы скоро поймете, что во всем следует равняться на пожелания клиента. А у них у каждого свои тараканы в голове. То, что идеально подходит для рекламы скачек, не подойдет для рекламы молочных продуктов. Нам особенно удался спортивный заголовок в газете от двадцать шестого числа: "Поставьте последнюю рубашку на непобедимую лошадь Дарлинга" — и из-за этой рекламы было продано 80 000 полотенец с изображением лошадей за неделю скачек в Эскоте.

Хотя, конечно, отчасти это было делом случая, потому что мы упоминали в нашей рекламе реальную лошадь, которая выиграла на ставках пятьдесят к одному, и все женщины, выигравшие деньги, бросились скупать полотняные полотенца с лошадьми с превеликой радостью. Люди очень странные создания, особенно женщины.

— Да, — согласился мистер Брэдон. — Должно быть, вы правы. В рекламе есть нечто большее: говоря, заставляешь четко представлять себе картину происходящего.

— Именно, — сказал мистер Хэнкин, немного ухмыльнувшись. — Ну, напишите что-нибудь и принесите мне. Знаете, где находится мой кабинет?

— Да, в конце коридора, рядом с железными ступенями.

— Нет, нет, там как раз кабинет мистера Армстронга. А мой — в другом конце коридора, рядом с другими ступеньками — уже не железными. Кстати…

— Да?

— Да так, ничего, — быстро проговорил мистер Хэнкин. — Ничего, ничего.

Мистер Брэдон посмотрел вслед удаляющейся фигуре и покачал светлой головой, словно медитируя. Потом, вернувшись к заданию, достаточно быстро набросал пару абзацев в хвалу маргарина "Зеленые пастбища" и вышел за дверь. Свернув направо, Брэдон прошел мимо двери Инглеби и уставился на железную лестницу. Пока он так стоял, стеклянная дверь напротив отворилась, и из нее вышел мужчина средних лет. Увидев стоявшего там Брэдона, он быстро подошел к нему и поинтересовался:

— Вы хотите узнать, как куда-то пройти или найти что-то?

— О, благодарю! Нет — то есть да. Я — новый агент по рекламе. Я ищу комнату наборщика.

— Это в другом конце коридора.

— А, понятно, большое спасибо. Это место достаточно неприятное. А куда ведут эти ступени?

— Вниз, где огромное количество отделов. В основном там трудятся менеджеры групп и также расположены другие служебные помещения, в том числе кабинет мистера Пима и несколько комнат директоров.

— Ясно. Спасибо вам. А уборная где?

— Тоже внизу. Если хотите — я вам покажу.

— О, большое, большое спасибо!

Мужчина ловко спустился по спиральной лестнице и остановился внизу, дожидаясь Брэдона.

— Крутая лестница, не правда ли? — заметил Брэдон.

— Да, довольно крутая. Будьте на ней осторожнее. Один малый из вашего отдела уже слетел с нее.

— Что, правда?

— И сломал себе шею. Он был уже мертв, когда мы поднимали тело.

— Да что вы такое говорите? Неужели? Как он так умудрился? Разве он не видел, куда идет?

— Поскользнулся, я полагаю. Должно быть, слишком спешил. Вообще-то со ступеньками все в порядке. Я никогда не спотыкался, они неплохо спаяны.

— Спаяны? — мистер Брэдон внимательно осмотрел ступени и даже пролеты. — Да, конечно, они действительно неплохо спаяны. Вероятно, он соскользнул. Это ведь плевое дело, поскользнуться на ступенях. Скажите, у него были гвоздики в башмаках?

— Понятия не имею. Я не обратил внимания на его туфли. Я тогда думал лишь о том, как собрать его останки.

— Так вы его подняли?

— Я услышал страшный шум, когда парень слетел вниз; выбежал и оказался там одним из первых. Меня, кстати, зовут Дэниэлс.

— О, да? Дэниэлс, понятно. Но разве никто не поинтересовался этим вопросом, изучая его обувь?

— Я что-то этого не припоминаю.

— Ну тогда, я думаю, у него не было гвоздиков. Если бы они были, то кто-то бы непременно их упомянул. Это могло стать хоть каким-то объяснением причин падения, не правда ли?

— Объяснением причин для кого? — поинтересовался Дэниэлс.

— Для страховой компании. Я имею в виду, когда одни устанавливают железные лестницы, а другие о них ломают себе шеи, люди из страховой компании всегда хотят знать — почему это произошло. По крайней мере, мне так говорили. Я-то сам никогда ни с каких ступеней не падал. Тьфу-тьфу-тьфу, чтобы не сглазить.

— Лучше и не падайте, — отозвался Дэниэлс, избегая вопроса о страховой компании. — Туалетная комната там, пройдите сквозь эту дверь, и вниз по проходу налево.

— Большое спасибо!

Мистер Дэниэлс растворился в комнате, где было полным-полно столов, оставив мистера Брэдона стоять перед тяжелой дверью.

В туалете Брэдон столкнулся с Инглеби.

— О! — удивился последний. — Вы нашли сюда дорогу сами. Мне велели вам показать, но я забыл это сделать.

— Мистер Дэниэлс оказал мне услугу, указав сюда путь. А кто он?

— Дэниэлс? Менеджер группы. Следит сразу за несколькими клиентами — "Слайдеры" и "Хэррогейт Брос". Смотрит за выкладками и отсылает стереоматериалы тем, кто занимается ими. В общем-то,неплохой парень.

— Его, кажется, затронул этот случай со ступенями. Я имею в виду, он был достаточно доброжелательным, пока я не упомянул о том, что люди из страховой компании заинтересовались бы этим случаем, — как только я об этом сказал, он рассердился на меня.

— Дэниэлс очень долго работает в компании и не любит, если кто-то интересуется чем-то неприятным для фирмы. Тем более новенькие. Вообще-то, вам лучше вести себя пока поскромнее с теми, кто проработал здесь десять лет и более. Эти сотрудники значимы для агентства и имеют свой вес, понимаете? Такое ваше поведение не будет одобрено многими из них.

— Спасибо, что предупредили меня.

— Это место — что-то вроде головного офиса, — продолжал Инглеби. — Сопротивляющимся, любопытным и слишком инициативным вежливо указывают на дверь.

— Правильно, — встрял в разговор рыжеволосый человек, который так рьяно отдраивал свои пальцы пемзой, что казалось, скоро и вовсе сдерет с них кожу. — Вот я попросил у них пятьдесят фунтов на фотобумагу и расходные материалы — и каков был ответ? "Экономия, пожалуйста, экономия во всех отделах" — вот подход Уайтхолла, каково? И все равно они постоянно твердят вам: "Ребята — писать объемнее, экономить как можно больше". Однако я уж точно больше здесь не задержусь, так-то!

— Это мистер Праут, наш фотограф, — пояснил мистер Инглеби. — Он уже несколько раз в течение последних пяти лет собирался уволиться, но, когда доходит до дела, понимает, что нам без него не обойтись. Тогда он внемлет нашим просьбам и остается.

— Ха! — воскликнул мистер Праут.

— Менеджеры полагают, что мистер Праут настолько ценен, — продолжал Инглеби, — что они даже предложили ему самую большую комнату.

— В которой и котенок не поместится, — проговорил мистер Праут, — и никакой вентиляции. Убийственно. Просто убийственно. В этом здании черные дыры Калькутты и лестницы, на которых люди ломают себе шеи. Этой стране нужен Муссолини, чтобы создать правильные условия для рыночных отношений. Какой смысл просто говорить? Все же остается на своих местах. Однажды вы поймете, что я имею в виду.

— Мистер Праут — наш огнедышащий бренд, — заметил Инглеби. — Ну, ты идешь, Брэдон?

— Да, мне нужно кое-что захватить и отдать, чтобы это напечатали.

— Правильно! Заверни сюда. И, советую, поднимись наверх на лифте, пройдешь через диспетчерскую, и ты на месте — как раз напротив дома Британской Красавицы. "Детки, а вот и мистер Брэдон с хорошими материалами для вас".

— Давайте это сюда, — сказала подошедшая к ним мисс Росситер. — Да, кстати, мистер Брэдон, вы не против указать свое полное имя и адрес вот на этой карточке? Это нужно отделу кадров для отчетной документации.

Брэдон послушно взял карточку.

— Печатными буквами, пожалуйста, — добавила мисс Росситер, глядя с некоторой отрешенностью на листы с копиями очередных рекламных опусов, которые она только что получила.

— Вы полагаете, что мой почерк настолько ужасен? Я всегда считал его достаточно аккуратным. Только немного кричащим. Впрочем, как вам будет угодно.

— Печатными буквами, — твердо повторила мисс Росситер.

— Привет! А вот и мистер Толбой. Полагаю, он к вам, мистер Инглеби.

— Ну, что опять?

— "Нутракс" отменил эту часть двойного модуля, — мрачно заключил Толбой. — Они только что прислали ответ с конференции — им нужно нечто особенное, что можно было бы легко выдвинуть против новой кампании "Слюмбермальта". Мистер Хэнкин просит, чтобы вы сдали ему хотя бы что-то не позднее, чем через час.

Инглеби закатил глаза, а Брэдон, отложив свою карточку, уставился на него, открыв рот.

— Чертов, проклятый "Нутракс", — произнес тот наконец. Пусть у всех его директоров вырастут хоботы и врастут ногти на больших пальцах на ногах!

— Точно! — произнес Толбой. — Но ты ведь что-нибудь придумаешь для нас, правда? Надеюсь, что увижу это в печати до трех часов. Так ведь?

Мистер Толбой случайно заглянул в карточку мистера Брэдона. На карточке красовалось одно слово, четко выведенное: "Дэс"^[837].

— Вы только посмотрите! — воскликнула мисс Росситер.

— О! — произнес Инглеби, заглянув за свое плечо. — Так вот вы кто, мистер Брэдон? Ну что ж, все, что я могу сказать, — ваши ребята должны прийти домой к каждому. Универсальный подход и так далее.

Мистер Брэдон улыбнулся, у него получилось это немного заискивающе.

Потом он снова взял карточку и продолжил писать:

"Дэс Брэдон, строение 12А, улица Грейт-Ормонд."

Глава 2

Затруднительная неосмотрительность двух секретарей

Уже в двадцатый раз мистер Дэс Брэдон изучал ответ на запрос следователя по факту смерти Виктора Дина. Мистер Праут, фотограф, свидетельствовал: "Было время чая. Чай обычно подается около 15.30. Я выходил из своего кабинета, неся с собой камеру и треножник. Мистер Дин прошел мимо меня, он быстро двигался по коридору в направлении железной лестницы. Дин не бежал — он шел, просто достаточно быстро. Под мышкой он нес толстую и явно тяжелую книгу. Теперь я знаю, что это был Атлас времен. Я повернулся и зашагал в том же направлении, что и он. Затем увидел, как тот начал спускаться по железным ступеням. Стоит отметить, что это достаточно крутая спираль. Дин прошел примерно с полдесятка ступеней, как вдруг словно испарился из виду. Тут раздался ужасный грохот, что-то похожее на сильный удар. Я побежал. Дверь мистера Дэниэлса отворилась, и он тоже выбежал в коридор. В этот момент Дэниэлс запнулся о мой треножник. Пока я помогал мистеру Дэниэлсу выпутаться, мистер Инглеби пробежал мимо нас. Снизу донесся пронзительный крик. Я опустил камеру, и мы вместе с Дэниэлсом подошли к ступеням и посмотрели вниз. К этому времени к нам присоединились мисс Росситер и еще кто-то из рекламных агентов и клерков. Мы увидели, что мистер Дин неподвижно лежит у подножия лестницы. Я не могу утверждать, упал ли он со ступеней или перевернулся через перила. Он лежал как одна сплошная недвижимая Масса.

Я немедленно вышел, как только услышал шум. Тут же я наткнулся на мистера Праута и споткнулся о его треножник. Я не упал, но был вынужден ухватиться за него, чтобы удержаться на ногах. В коридоре в тот момент никого не было, кроме мистера Праута. Я готов поклясться! Пока я выпутывался из треножника, мимо нас прошел мистер Инглеби. Инглеби не вышел из своего кабинета, а шел с южной стороны коридора. Он спустился по железным ступеням, а мы с мистером Праутом последовали за ним так быстро, как только могли. Только тогда я четко осознал, что кто-то упал с лестницы. Затем мы увидели мистера Дина, лежащего у подножия ступеней. Вокруг него уже собрались люди. Мистер Инглеби поспешно вбежал по лестнице и прокричал: "Он мертв" или "Он покончил с собой". Уже сейчас я не припомню точно его слова. Тогда я ему просто не поверил. Я полагал, что Инглеби преувеличивает. Я спустился по ступеням. Мистер Дин лежал неподвижно, его голова безвольно свесилась вниз, а ноги находились еще на ступенях. Я думаю, что до момента моего появления внизу кто-то уже пытался его поднять. Ранее мне доводилось иметь дело со смертью и покойниками. Это было во время войны, когда я выносил раненых. Обследовав тело мистера Дина, я пришел к выводу, что он уже мертв. Полагаю, что мистер Эткинс уже высказывал похожее мнение. Я помог ему поднять тело и отнести его в боковую комнату. Дина мы положили на стол и постарались оказать ему первую помощь, но я ни на секунду не сомневался в том, что тот уже мертв. Нам не пришло в голову оставить тело на том месте, где оно лежало, до приезда полиции, потому что мы надеялись, что его можно еще спасти".

Мистер Эткинс описал увиденное следующим образом:

"Я являюсь секретарем группы, и работал в тот день в одной из комнат внизу. Как раз я выходил из кабинета, дверь которого открывает вид на железную лестницу. Это не совсем противоположная сторона подножия лестницы, но вид открывается именно на ее нижнюю часть. Каждый, кто спускается со ступеней, оказывается ко мне спиной, когда сходит вниз. Я услышал громкий удар и увидел, как потерпевший летит с лестницы. Дин, казалось, совершенно не предпринимал никаких попыток спастись. В руках у него была зажата огромная книга. Он не выпустил ее даже в момент падения. Казалось, что он пролетел с одного конца лестницы до другого и упал словно мешок с картофелем, если так можно выразиться. Дин ударился головой о нижние ступени. Я поставил на пол большой поднос со стеклянными стаканами, который держал в руках, и бросился к пострадавшему. Я предпринял попытку поднять его, но, как только до него дотронулся, понял, что тот уже был мертв. У меня сложилось впечатление, что бедняга сломал себе шею. В этот момент в коридоре была миссис Крамп. Миссис Крамп — наша уборщица. Я обратился к ней: "Господи! Да он же сломал себе шею!" Она громко вскрикнула. К нам подошло еще несколько человек, которые предположили, что Дин лишь на время потерял сознание. Мистер Дэниэлс сказал мне, что мы не можем оставить его вот так лежать, ему надо попытаться помочь. Тогда мистер Армстронг предложил отнести его в боковую комнату. Я помогал мистеру Дэниэлсу, когда мы несли его туда. Потерпевший держал в руках книгу столь крепко, что нам пришлось потрудиться, чтобы извлечь ее. После падения Дин так ни разу и не пошевельнулся и не попытался что-либо произнести. Поэтому у меня не оставалось никаких сомнений в том, что мистер Дин в тот момент был уже мертв".

Миссис Крамп, давая свои показания, подтверждала все вышесказанное:

"Я — постоянная уборщица в компании "Пимс паблисити". Помимо уборки помещений моя обязанность состоит также в приготовлении дневного чая, который я разношу по офису каждый день около 15.30. Я обхожу кабинеты начиная с 15.15 и заканчиваю свой обход около 15.45. В тот день я почти уже обошла первый этаж и как раз направлялась к лифту, чтобы разнести чай по верхним этажам. Это было около 15.30. Я шла по коридору и оказалась около железной лестницы, тогда я увидела, что мистер Дин падает. Он упал как одна сплошная масса. Это было ужасное зрелище. Он не прокричал ни слова во время падения. Выглядел он мертвым. Сердце мое, казалось, было готово остановиться. Я была настолько шокирована увиденным, что не могла пошевельнуться в течение нескольких минут. Потом подбежал мистер Эткинс и, пытаясь его поднять, сказал, что мистер Дин сломал себе шею. Я ничего не могла с собой поделать и продолжала стоять в стороне. Я была сильно огорчена.

Думаю, что эти чертовы ступени — очень страшное место. Я всегда предупреждаю других, чтобы они были осторожными. Если ты хоть раз поскользнешься, ты уже вряд ли сможешь спастись и удержаться на этой лестнице. Люди бегают вверх-вниз по ступеням каждый день и по многу раз. И вы не поверите, насколько хорошо за это время отполировались ступени, а некоторые из них уже отколоты на концах".

Медицинское освидетельствование тела Виктора Дина было дано доктором Эмерсоном:

"Я прибыл на площадь Квинс, Блумсбери около 15.50. От моего дома до офиса мистера Пима около пяти минут по сауехэмптонской дороге. Я услышал сообщение на своем телефоне около 15.45 и немедленно выехал. Когда я приехал, потерпевший был уже мертв. По моему мнению, смерть наступила около пятнадцати минут назад. Четвертый шейный позвонок Дина был сломан. Также у него была достаточно глубокая рана на правом виске, которая стала следствием перелома черепа. Безусловно, травмы привели к смерти. Умер он при падении, думаю, практически сразу. Также у него была сломана левая нога, вероятно, из-за падения между перилами или между перегородками лестницы. Безусловно, все тело было покрыто мелкими ссадинами и трещинками. Рана на голове могла возникнуть вследствие удара об один из лестничных выступов. Я не могу сказать точно, стала ли она причиной смерти, или же пострадавший скончался от перелома позвонка, но, в любом случае, смерти избежать было невозможно. Я не обнаружил следов сердечных болезней у мистера Дина или каких-то еще болезней, которые могли бы послужить причиной летального исхода. Никаких следов приема наркотических веществ или употребления потерпевшим алкоголя тоже не было обнаружено. Я видел ту лестницу и считаю, что упасть с нее очень просто. Зрение покойного было проверено и найдено вполне нормальным".

Мисс Памела Дин, сестра умершего, дала показания о том, что ее брат, Виктор Дин, на момент несчастного случая был вполне здоров и что никаких жизненных проблем на тот момент у него тоже не было. Он не был близоруким. Только время от времени страдал от печеночной колики. Виктор был отличным танцором, поэтому двигался всегда очень грациозно и осмотрительно. Однажды, будучи еще мальчиком, он как-то раз повредил лодыжку, но, насколько она знала, эта травма с тех пор не беспокоила его и не причиняла каких либо неудобств.

Также поступили свидетельства, что подобные падения с лестницы были не редкостью для сотрудников компании, хотя, конечно же, не с таким исходом; другие же свидетели происшествия придерживались иного мнения, утверждая, что лестница не представляет никакой опасности при условии, если человек осмотрителен.

Суд вынес решение о случайной смерти Виктора Дина. Также было дано распоряжение заменить лестницу на более устойчивую.

Мистер Брэдон покачал головой. Потом достал лист бумаги и написал:

1. Он, казалось, был просто смят в одну сплошную массу.

2. Он не предпринял каких-либо попыток спастись.

3. Он не выпустил из рук книгу.

4. Он ударился головой о подножие лестницы.

5. Шея сломана, череп проломлен; любая из травм — смертельна.

6. Вполне здоров, хорошее зрение. Хороший танцор.

Брэдон закурил трубку и сидел в течение некоторого времени, глядя на написанные им только что строки. Потом выдвинул ящик стола и достал еще один лист бумаги, который казался недописанным письмом или каким-то черновиком.

"Дорогой мистер Пим, считаю своим долгом доложить вам о том, что в офисе что-то творится, творится что-то очень нежелательное, и это может привести к серьезным…"

Немного подумав, Брэдон отложил этот лист в сторону и, взяв другую бумагу, быстро начал на ней писать, стирать, потом снова писать. Легкая улыбка едва тронула уголки его губ.

— Клянусь, в этом что-то есть, — пробормотал он. — Что-то достаточно серьезное. И моя задача — выяснить это. Несомненно, это связано с деньгами — но с чего же все началось, куда приведет эта нить? Бьюсь об заклад, что не в Пиме дело. Вряд ли это было ему по силам, а весь офис подозревать и обвинять тоже нельзя. В чем же все-таки дело? Когда все закончится, он, вероятно, предпочтет заплатить приличные деньги, чтобы избежать…

Брэдон погрузился в тишину, словно медитируя.

— И что же, — потребовала мисс Партон, отправляя себе в рот еще один шоколадный эклер, — что же ты думаешь о нашем мистере Брэдоне?

— Милашка, — проговорила мисс Росситер. — Дорогая, если ты будешь продолжать есть столько пирожных, то очень скоро станешь очаровательной пышечкой. Я думаю, что он просто ягненок; рубашки у него просто восхитительные и великолепные шелковые носки. Конечно, на зарплату у Пима ему вряд ли удастся продолжать покупать такие же: то есть бонус, то нет бонуса.

— Да, его, видимо, так воспитали — на всем шелковом, — согласилась мисс Партон. — Один из новых бедных, я полагаю. Наверное, потерял все свои деньги в погоне за чем-то соблазнительным.

— Либо так, либо его семья устала его содержать и выперла его зарабатывать самостоятельно, — предположила мисс Росситер. Эта женщина всегда была более вольна и сурова в своих рассуждениях, чем ее коллега, и не была подвержена разным сантиментам. — На следующий же день после его прихода к нам я поинтересовалась у него — чем он занимался до того, как пришел в агентство. Брэдон ответил, что занимался всем подряд, заметив, что неплохо справлялся с двигателями. Думаю, что он был одним из тех ребят, которые продают машины по комиссии; его это все достало, и тогда он решил заняться чем-то более стоящим, если, конечно, такое можно сказать о работе рекламного агента.

— Возможно, ты права, — согласилась мисс Партон. — Ты видела этот идиотский заголовок, который он придумал вчера для маргарина? "Это гораздо, гораздо более масляная штука". Хэнки стало плохо после того, как он это увидел. Вероятно, пока Брэдон просто разминается. Но думаю, что, если бы у него были мозги, он бы никогда не придумал такой глупости.

— Не волнуйся, со временем он сделает любого рекламного агента, — уверенно продекламировала мисс Росситер. Она уже перевидала большое количество рекламных агентов и вполне могла делать конкретные выводы о них. — У него горят глаза, если ты, конечно, понимаешь, о чем я. С ним все будет в порядке.

— Надеюсь, — ответила мисс Партон. — У него прекрасные манеры. Он всегда оплачивает свои счета за чай, как истинный джентльмен.

— Ты ошибаешься, — проговорила мисс Росситер. — Он оплатил всего один счет. Меня бесит, как некоторые мужчины раздувают из этого целого слона. Вот, например, Гарретт. Он был настолько груб, когда я обратилась к нему в субботу за деньгами, что обвинил меня в том, будто это является моим дополнительным заработком. Полагаю, он считает это забавным. А я — нет.

— Да он просто пошутил.

— Нет, это не шутка. Он всегда надо мной издевается. Идет ли речь о булочках с джемом или чипсах, он всегда находит в них какие-то недостатки. Однажды я сказала ему: "Мистер Гарретт, если вам нравится тратить свое обеденное время на то, чтобы найти нечто, что понравится всем, — пожалуйста". "Нет, увольте, — проговорил он, я — не офисный мальчик на посылках". А кто же тогда я, по его мнению? — поинтересовалась я. Тогда он предложил мне умерить свой темперамент. И все. Представляешь? От этого всего очень устаешь, особенно в такую жару; меня здесь все достало.

Мисс Партон кивнула.

— В любом случае, — сказала она, — с дружищей Брэдоном нет таких проблем. Простой кусочек бисквита и чашечка чаю каждый день — вот и весь его заказ. Еще он заверил меня, что готов платить столько, сколько платят все остальные, несмотря на стоимость своего заказа. Мне нравятся щедрые мужчины, которые умеют сходиться с женщинами.

— Мне кажется, что, в основном, они только на словах все такие хорошие, — расстроенно произнесла мисс Росситер.

— Да, конечно, но знаешь, что я сделала вчера? — заметила мисс Партон. — Это просто ужасно. Брэдон вошел и спросил у меня копии мистера Хэнкина. Я в очередной раз была на взводе от общения с Копли, тот ведь всегда требует, чтобы все было сделано в течение пяти минут. И тогда я бросила Брэдону: "Позаботьтесь об этом сами". Ну и что же ты думаешь? Брэдон не растерялся. Через минуту я вышла, чтобы взять кое-что, а по возвращении в кабинет увидела, что он ушел с личной папкой мистера Хэнкина. Должно быть, Брэдон просто ослеп, потому что на папке четко написано красными буквами в целый дюйм высотой "Личное". Конечно, Хэнки стало бы дурно, если бы он узнал. Я бросилась за Брэдоном и нашла его на своем месте, спокойно читающего личные письма Хэнки. Я сказала ему: "Мистер Брэдон, если вы случайно взяли не ту папку… "А ему даже стыдно не было, представляешь? Он просто вернул мне ее обратно, мило улыбнулся и произнес: "Я как раз подумал, что да, это не очень красиво. Но ведь так интересно посмотреть на зарплату, которую каждый здесь получает". И, моя дорогая, кроме того, он разглядывал бумаги отдела Хэнки. Я воскликнула: "Мистер Брэдон, вы не должны этого читать! Это абсолютно конфиденциально!" А он только ласково на меня взглянул и заметил: "Да?" Казалось, он был удивлен.

— Чертова глупая задница! — проговорила мисс Росситер. — Я надеюсь, ты предупредила его, чтобы он держал язык за зубами? Ведь все так переживают из-за своих зарплат и боятся, если кто-то узнает, сколько кто получает. Если только Брэдон раскроет рот, он навлечет на себя большую беду.

— Я предупредила его, — проговорила мисс Партон. — Но мне показалось, что Брэдону стало смешно, и после этого он поинтересовался, сколько, по моему мнению, понадобится времени на то, чтобы выяснить, сколько зарабатывал Дин.

— А сколько Дин получал?

— Шесть, — ответила мисс Партон. — А большего он и не заслуживал, я так считаю. Должна заметить, что отделу будет намного лучше без него. Он иногда раздражал.

— Я не считаю, — проговорила мисс Росситер, — что это хорошо — смешивать людей с университетским образованием с мелкими служащими, выполняющими простые виды работ и различные поручения. С оксфордскими и кембриджскими все сводится только к плохому языку, системе "подай-принеси", но не все могут с этим мириться. Некоторые считают, что над ними насмехаются.

— Да, и именно Инглеби их расстраивает больше всего. Он никогда не воспринимает что-либо всерьез.

— Многие не воспринимают, — сказала мисс Росситер. — Для них это лишь игра, но у Копли и Уиллиса все серьезно. Когда Уиллис впадает в свои метафизические рассуждения, Инглеби становится плохо. Лично я — многогранно мыслящий человек. Мне даже нравится его слушать. А толпе, конечно, это все малоинтересно. Если бы Дин не упал с лестницы, между ним и Уиллисом явно завязалась бы заваруха.

— А я не понимаю, с чем это все было связано, — проговорила мисс Партон, тщательно размешивающая свой кофе.

— Наверняка дело в девушке, — произнесла мисс Росситер. — Уиллис частенько выезжал куда-нибудь на выходные вместе с Дином, а потом они вдруг перестали общаться. Однажды прошлым мартом они сильно поссорились. Мисс Митейард слышала.

— А она поняла из-за чего?

— Нет, конечно. Просто ей надоела их ругань, и она отправилась сказать им, чтобы они замолчали. Ей нет никакого дела до эмоций и личных переживаний других людей. Забавная женщина. Ну, я полагаю, нам лучше поехать домой, иначе утром мы будем в неважной форме. Шоу было неплохим, не правда ли? А где чек? Ты съела на два пирожных больше, чем я. Давай расплатимся поскорее, да и поедем.

Девушки вышли из углового дома на Ковентри стрит, повернули направо, пересекли Пиккадилли и оказались рядом со входом в кафе. Мисс Росситер ударила подругу по руке:

— Смотри! Это он! Взглянул и даже не поприветствовал нас!

— Идем, — вторила ей мисс Партон. — Это не может быть он. А, нет — все-таки он! Посмотри-ка на часы и гардению, и, дорогая моя, какой монокль!

Не обращая внимания на комментарии женщин, джентльмен двигался по направлению к ним, куря сигарету. Когда он подошел совсем близко, мисс Росситер расплылась в приветливой улыбке и проговорила:

— Привет!

Мужчина машинально приподнял шляпу и кивнул. Лицо его было чисто выбрито. Мисс Росситер зарделась румянцем.

— Это не он!

— Он принял тебя за проститутку, — заметила мисс Партон с некоторым смущением. — Но, как мне показалось, не без удовлетворения.

— Как странно, — пробормотала мисс Росситер. — Я была готова поклясться…

— Вообще-то он мало на него похож. Когда он подошел близко, это стало ясно, — произнесла мисс Партон. — Я же сразу сказала тебе, что это не он.

— Ты сама говорила, что это он. — Мисс Росситер обернулась через плечо и как раз в этот момент стала свидетельницей забавной сцены. Шикарный лимузин медленно подъехал к площади Лейчестер и остановился напротив входа в бар "Критерион". Мужчина вышел к машине и перекинулся несколькими словами с тем, кто находился внутри, закурил сигарету и облокотился одной рукой на ручку двери так, словно хотел ее открыть. Прежде чем он успел ее приоткрыть, двое мужчин внезапно выросли рядом с ним, они только что вышли из дверей магазина. Один из мужчин заговорил с шофером, другой положил руку на элегантное плечо джентльмена. Они обменялись несколькими короткими предложениями, затем мужчина отошел от машины. А другой в этот момент как раз открыл дверь. Элегантно одетый джентльмен наконец-то сел внутрь автомашины, стоявший рядом последовал за ним, и компания отъехала. Все произошло настолько быстро, что мисс Росситер даже не успела повернуться и ответить на восклицание подруги.

— Это арест! — задыхаясь, вымолвила мисс Росситер, глаза ее горели. — Те двое явно были детективами. Что же такое натворил наш друг в монокле?

Мисс Партон была заинтригована:

— А ведь мы говорили с ним и подумали, что это Брэдон.

— Я говорила с ним, — поправила ее мисс Росситер.

— Ну хорошо — ты, — согласилась мисс Партон. — Ты меня удивила, Росси, ловкий ход. Одно понятно: если Брэдон завтра не появится в агентстве — значит, это явно был он.

Но, конечно же, это был не мистер Брэдон, так как последний уже утром спокойно находился на своем рабочем месте. Мисс Росситер заглянула к нему и поинтересовалась, нет ли у него брата-близнеца.

— Нет, я такого не знаю, — ответил мистер Брэдон, — только один из моих кузенов немного похож на меня.

Мисс Росситер рассказала ему о вчерашней встрече с джентльменом в монокле с небольшими изменениями.

Например, она не сочла нужным упомянуть, что, обратившись к нему, выглядела как проститутка, заигрывающая с клиентом.

— О, не думаю, что это мог быть мой кузен, — проговорил мистер Брэдон. — Он абсолютно добропорядочный человек. Его, например, отлично знают в Букингемском дворце и все такое.

— Продолжайте, — попросила мисс Росситер.

— Я — черное пятно в семье, — сообщил мистер Брэдон. — Он даже никогда не обращает на меня внимания на улицах. Должно быть, это был кто-то другой.

— А вашего кузена тоже зовут Брэдон?

— Да.

Глава 3

Настойчивые расспросы нового рекламного агента

Мистер Брэдон уже с неделю работал в "Пимс паблисити" и успел усвоить несколько вещей. Он выучил среднее количество слов, которые могут поместиться на четырех дюймах бумаги; понял, что недовольство мистера Армстронга можно легко сменить на милость хорошей выкладкой, в то время как мистер Хэнкин воспринимал художественную работу как пустую трату времени для рекламного агента. Также Брэдон заметил, что слово "чистый" опасно употреблять в рекламном тексте, потому что если оно использовалось невзначай, то навлекало на клиента неминуемые вопросы со стороны различных городских служб, тогда как выражения "высочайшего качества", "лучшие ингредиенты", "выращенный в лучших условиях" не имели конкретного значения, а следовательно, были безопаснее; что фраза "давая работу тысячам британских служащих…" не была эквивалентна фразе "британцы сделали прорыв"; что северная часть Англии любила масло и маргарин чуть подсоленными, в то время как жители южной стороны предпочитали сладковатый вкус. Ему стало известно, что газета "Морнинг стар" не принимает никаких рекламных объявлений, где встречается слово "лечить", хотя не возражает против, например, таких слов, как "облегчить", и то, что любая организация, претендующая на слово "лечить", явно являлась запатентованным медицинским предприятием и пользовалась дорогостоящими печатями; что наиболее успешные тексты были простыми со стилистической точки зрения; что самые настоящие шедевры рекламной мысли, как правило, отвергались, потому что в них можно было усмотреть нечто противоречащее законам британской прессы. Брэдон узнал, что основной целью художника было отодвинуть текст в рекламе на второй план, при этом на первый выдвигалось изображение, а рекламный агент был отъявленным амбициозным негодяем, единственной целью которого было захламить все пространство вербальными составляющими, не оставив ни дюйма для визуальной части. Также ему удалось выяснить, что человек, отвечавший за выкладки, постоянно пытался примирить эти постоянно воюющие стороны; что все отделы объединялись против ненавистного клиента, который всегда настаивал на том, чтобы испортить показываемые ему лучшие образцы, запихивая туда всякую лишнюю информацию, — одним словом, всегда учитывал только собственные интересы и полностью игнорировал все, что заботило остальных.

Брэдон без посторонней помощи научился находить дорогу до своего рабочего места и чувствовал себя вполне уверенно на двух этажах, занимаемых агентством. Он обнаружил проход на крышу, где посыльные мальчишки обычно занимались физическими упражнениями под присмотром сержанта, и где в ясный день на Лондон открывался удивительный вид.

Брэдон познакомился с некоторыми менеджерами групп. И даже иногда ему удавалось запомнить, за какого клиента какой менеджер отвечал. При этом практически со всеми служащими собственного отдела он уже сдружился.

Два основных управляющих — мистер Армстронг и мистер Хэнкин были уникальны, каждый по-своему. И каждый был со своими тараканами в голове. Мистер Хэнкин, например, никогда не допускал заголовки со словом "чудесный". Мистеру Армстронгу же никогда не нравились выкладки, где присутствовали слова "судья", "ценить", "судить" или что-то в этом роде. Именно поэтому он завернул на корню кампанию "Уиффлет", которая размещала новый бренд сигарет "Хорошая оценка".

Мистер Копли, пожилой и более серьезный человек, который открыл для себя рекламный бизнес еще до всех нововведений и модернизации, охватившей волной всех новоиспеченных, только что выпустившихся из университетов рекламных агентов, явно имел тенденции к диспепсии, вследствие чего ненавидел все съедобные бренды в железных и картонных упаковках. Все, что выходило из банки или картонной упаковки, являлось для него ядом. Его диета всегда включала в себя непрожаренный стейк, фрукты и хлеб из муки грубого помола. Единственным брендом, для кого ему особенно нравилось работать, был "Банбери" — мука грубого помола. Он был действительно огорчен, когда узнал, что Инглеби отдает предпочтение совершенно другим продуктам и не одобряет выпечку. Но все равно к сардинам и консервированной семге он оставался непреклонным.

Мистер Инглеби специализировался на пафосной рекламе элитных сортов чая, предпочитаемых знатоками моды, сигарет "Уиффлет" (в престижных яхт-клубах и на скачках в Эскоте частенько можно было встретить мужчин, курящих сигареты именно этой марки) и марки обуви "Фарли Футуэйр". Он жил в Блумсбери, придерживался коммунистических взглядов в плане литературы, а одевался только в эксклюзивные пуловеры и серые фланелевые рубашки. Инглеби был одним из самых многообещающих рекламных агентов за всю историю "Пимс паблисити". Если бы его освободили от работы с "Уиффлет" и прочими вышеперечисленными брендами, он стал бы насмехаться почти над каждым продуктом и неуместно умничать.

Мисс Митейард была дамой с приблизительно схожими взглядами. Она могла спокойно писать практически обо всем, кроме женских товаров. С последними же успешно справлялись мистер Уиллис и мистер Гарретт. предшественник которого, например, мог легко облачаться в корсеты и пользоваться кремами для лица.

В целом отдел рекламы работал вместе вполне успешно, занимаясь написанием заголовков друг для друга в духе взаимопомощи и постоянно болтаясь возле рабочих мест своих соседей. Единственными двумя персонами, с которыми Брэдон был не в состоянии установить приятельские отношения, были мистер Копли, который всегда держался в стороне от всех, и мистер Уиллис, относившийся к любому новому сотруднику с некоторым недоверием. В остальном отдел был вполне приятным местечком.

Все в отделе любили поговорить. Еще никогда в своей жизни Брэдон не встречал столь разговорчивых людей и настолько свободных в своей болтовне. Было даже странно, что они еще делали какую-то работу. Но она действительно делалась. Все это напомнило ему о днях, проведенных в Оксфорде, когда эссе таинственным образом писались будто бы сами по себе в перерывах между бесконечными встречами в клубах и спортивными тренировками и когда большинство отличников хвастались, что никогда не занимались больше часа в день. Такая атмосфера Брэдону была по душе. Он был похож на любопытного слоненка и с удовольствием упражнялся в написании рекламных текстов. И ничто не нравилось ему больше, чем быть прерванным кем-нибудь из отдела, по горло сытым рекламой и желающим просто поболтать.

— Привет, — поздоровалась мисс Митейард однажды утром. Она пришла, чтобы проконсультироваться с Брэдоном насчет своих набросков по поводу рекламной кампании ирисок "Томбой". Ее рекламные обращения начинались словами: "Блеск, что за вкус!" или "Да, это йоркер!" — все это логично приводило к достоинствам ирисок, но не попадало в цель. Брэдон продемонстрировал свои мысли на этот счет, потом они вышли в коридор покурить, где чуть не столкнулись с мистером Армстронгом, после вернулись на рабочее место Брэдона, но мисс Митейард не собиралась уходить. Она села за стол Брэдона и начала рисовать карикатуры, кстати, достаточно неплохие, потом она потянулась к небольшому подносу, чтобы взять ластик. И произнесла, словно невзначай:

— Ух ты!

— Что?

— Это же жук-скарабей маленького Дина. Это нужно отдать его сестре.

— Ах это! Да, я знаю, что он там лежал, но я понятия не имел, кому он принадлежит. Неплохая штука. Настоящий оникс, хотя, конечно, не египетский и не очень древний.

— Может быть, и так, но Дин просто обожал его. И считал настоящим талисманом. Камень всегда был у него в кармане, или же он клал его перед собой, когда работал. Если бы он был тогда в тот день с ним, парень бы не упал с лестницы — по меньшей мере, так сказал бы он сам.

Брэдон аккуратно положил камешек на изгиб своей ладони. Он был достаточно большим, размером с ноготь на большом пальце человека, тяжелый и гладкий, только на одной стороне была небольшая царапинка.

— Что за человеком был Дин?

— Ну, неплохим, хотя я не особенно близко его знала. Иногда он казался мне маленьким чудовищем.

— В каком смысле?

— Из-за одной вещи — мне не нравились люди, с которыми он общался.

Брэдон вопросительно приподнял бровь.

— Нет, — сказала мисс Митейард. — Я не имею в виду то, о чем вы подумали. По меньшей мере, я имею в виду… Я не могу вам об этом сказать… Он постоянно общался с ребятами Момери. Хотя это было неглупо, я полагаю. К счастью, он пропустил знаменитую ночь, когда эта девушка Пунтер-Смит покончила с собой. "Пимс" уже больше бы не смог поднять голову, если бы кто-то из его сотрудников был вовлечен во все эти нотариальные разборки.

— А сколько, вы говорите, ему было лет?

— Двадцать шесть или двадцать семь, я думаю.

— А как он сюда попал?

— Обычное дело, я полагаю, нужны были деньги. Нужна была какая-то работа. Невозможно быть геем и не иметь денег, а он был никем, понимаешь? Его отец был банковским менеджером или что-то в этом роде, он был болен, поэтому, я полагаю, молодому Виктору пришлось как-то самому выкарабкиваться и зарабатывать себе на жизнь.

— Как же он во все это ввязался?

Мисс Митейард ухмыльнулась:

— Кто-то подобрал его, я думаю. Он всегда был симпатичным малым. А вы, мистер Брэдон, наверное, знаете ответ не хуже меня, а все равно спрашиваете.

— Это что, ответная реакция на мою добродетельность?

— Знаете, мне на самом деле более интересно, как вы попали сюда, чем Виктор Дин. Новый рекламный агент без опыта работы обычно начинает с четырех фунтов в неделю — почти достаточно, чтобы заплатить за пару ваших ботинок.

— А! — воскликнул Брэдон. — Как обманчива может быть внешность. Но ведь это очевидно, дорогая леди, что вы не совершаете покупки в "Уэст-Энде". Вы принадлежите к той части общества, которая платит конкретно за то, что покупает. Я почитаю это, но не желаю вас имитировать. К несчастью, есть некоторые вещи, которые нельзя приобрести, не имея денег. Плата за проезд, например, или бензин. Но я рад, что вы одобрили мои ботинки. Они изготовлены Раджем в Аркаде и, в отличие от "Фарли фэшн", как раз такие, какие обычно можно увидеть на королевском дворе в Эскоте, там где дискриминирующие мужчины обычно собираются. У них также есть женский отдел, и если вы упомянете мое имя…

— Я теперь, пожалуй, понимаю, почему вы выбрали для себя в качестве работы рекламу. — Сомнительное выражение липа мисс Митейард сменилось на просто насмешливое. — Я полагаю, что мне лучше вернуться к ирискам "Томбой". Спасибо за помощь в набросках.

Брэдон склонил голову, как только дверь за ней закрылась.

— Безрассудно. Практически выдал себя и всю игру. Мне лучше заняться работой. И выглядеть настолько естественно, насколько здесь это возможно.

Он пододвинул к себе каталог продукции, переполненный рекламными слоганами "Нутракса", и начал сосредоточенно изучать ею. Надолго, однако, ему не удалось остаться очному. Пару минут спустя вошел Инглеби с курительной трубкой в руках и какими-то бумагами.

— Брюер здесь?

— Не знаю. Но, — добавил Брэдон, — можешь поискать. Мой кабинет и потайные ступени — все в твоем распоряжении.

Инглеби заглянул в книжный шкаф:

— Кто-то уже забрал его. Ну ладно, а как ты написал бы "Крононоттонтологос"?

— Ой, я вряд ли смогу это воспроизвести. И "Алдиборонгофоскопорнио"? Кроссворд? Торквемада?

— Это не очень подходящий заголовок для бренда "Хорошие оценки". Не слишком ли жаркий? Я полагаю, Что нам придется пройти через недельную пыль и напрасную работу.

— Почему?

— Вышел новый приказ. Железная лестница забракована.

— Кем?

— Комиссией по эксплуатации помещений.

— О нет, они не должны были этого делать!

— Что ты имеешь в виду?

— Признание факта ответственности, не так ли?

— Времени тоже.

— Ну да, и я так полагаю.

— Ты выглядишь ошарашенным. Я уже начал думать, что у тебя свои какие-то личные переживания из-за этого дела.

— Господи, да нет, конечно! С чего бы это? Просто вопрос принципа. Кроме того, ступени постоянно использовались для поддержания отличной физической формы. Полагаю, что Виктор Дин не был настолько всеми любим.

— Ну, даже не знаю. Я никогда не видел в нем ничего плохого, кроме, пожалуй, того, что он не вполне был пропитан духом "Пимса", если так можно выразиться. И, конечно, мисс Митейард его ненавидела.

— За что?

— Ну, вообще-то она — достаточно порядочная женщина, но слишком уж строгая. Мой девиз — живи сам и не мешай жить другим, но защищая при этом свои собственные интересы. Как ты, кстати, справляешься с "Нутраксом"?

— Пока даже еще не брался за него. Я старался придумать слоганы для чая "Твёнтимэнс". Насколько я правильно понял Хэнки, у этого продукта нет каких-либо дополнительных преимуществ, кроме дешевизны, а сделан он в основном из смеси других чайных сортов. Заголовок должен вызывать уважение у покупателя и звучать солидно.

— Почему бы не назвать его как-нибудь вроде "Домашний чай"? Ничто не звучит столь же убедительно, и ничто не предложит такую же экономию.

— Отличная идея. Я передам ему, — сказал Брэдон. — У меня был хороший ленч, не думаю, что кто-нибудь еще работает в половине третьего дня. Это абсолютно неестественно.

— Все в этой профессии неестественно. О боже! Я вижу, кто-то приближается с подносом! Уходите! Уходите!

— Простите, — проговорила мисс Партон, держа поднос с тремя тарелочками, наполненными ароматным содержимым, — мистер Хэнкин просит вас апробировать эти образцы каши и высказать свое мнение.

— Моя дорогая, посмотри на время!

— Да, знаю, это ужасно, не правда ли? Они пронумерованы А, Б, В, и к ним еще прилагается опросник, а если вы мне вернете ложечки обратно, я их помою для мистера Копли.

— Мне станет плохо, — простонал Инглеби. — Чье это? "Пибоди"?

— Да, они собираются выпустить новую консервированную кашу. Никакого кипения, никакого размешивания — просто нагрейте банку. Посмотри на этикетку.

— Послушайте, — произнес Инглеби, — опробуйте это на мистере Макаллистере.

— Он уже пробовал, но его отзыв непечатный. Вот сахар и сливки.

— На что только не пойдешь ради здоровья нации! — Инглеби размешал массу ложечкой.

Брэдон положил порцию себе на язык и обратился к мисс Партон:

— Пишите, пока еще свежи мои впечатления. А: хорошая, приятный сладковатый ореховый аромат; каша настоящих мужчин. Б: деликатный характер, только чуть не хватает…

Мисс Партон довольно ухмыльнулась, и Инглеби, который ненавидел подобные ухмылки, отошел в сторону.

— Скажите мне, пожалуйста, — попросил Брэдон, — что было не так с моим предшественником? Почему мисс Митейард его ненавидела и почему Инглеби посылал его ко всем чертям?

Для мисс Партон ответ не составил труда.

— Да потому, что Дин вел нечестные игры. Он постоянно крутился вокруг рабочих мест других людей, собирая их идеи и выдавая за свои. А если кто-то подсказывал ему заголовок, а мистеру Армстронгу или мистеру Хэнкину он нравился, он никогда не признавался, кто его автор.

Такое объяснение заинтересовало Брэдона. Он прошел по коридору и заглянул в дверь Гарретта. Гарретт был занят написанием отчета по поводу опробованной каши и выглядел глубоко погруженным в это занятие.

— Надеюсь, я не прерываю вас в момент экстаза, — пробормотал Брэдон, — но я хотел вас кое о чем спросить. Уверяю вас, это всего лишь вопрос этикета. Видите ли, мистер Хэнкин попросил меня собрать список названий для шиллингового чая, а у меня их совсем мало. Мистер Инглеби предложил мне назвать его "Домашний чай". Меня это шокировало своей простотой, и я поблагодарил его.

— Ну и что?

— Ну… Я разговаривал с мисс Партон об этом несчастном малом, Дине. Она мне объяснила, почему некоторым людям здесь он не особенно нравился: потому что он воровал идеи других сотрудников и выдавал их за свои. Так вот, собственно, что я хотел знать, — разве агентов не спрашивали? Инглеби мне ничего не ответил.

— Ну, что-то в этом роде, — сказал Гарретт. — Это неписаное правило, по крайней мере, в нашем конце коридора. Ты можешь обращаться за помощью к кому угодно и при этом на показе поставить там свои инициалы, но если только это понравится Армстронгу, тогда непременно нужно сознаться, что это была идея другого человека, а ты просто так же подумал.

— А, ясно. Большое спасибо. А если идея признается провальной и ее начинают ругать, ты все равно все это выслушиваешь, я полагаю?

— Конечно. Заранее нужно было думать о том, что ты показываешь.

— Да, верно.

— Так вот, в случае с Дином — он сперва набирал идеи других агентов, ни слова им при этом не говоря, и у Хэнкина даже не сознавался в том, что это чужие идеи. Кстати, я бы на вашем месте не стал бы просить о содействии Копли или Уиллиса. Им никогда не нравилось раскрывать свои профессиональные секреты. Они еще со школы были одержимы идеей, что каждый должен плыть в своей лодке. На вашем месте я бы вообще не упоминал Уиллису о Дине. У меня какое-то предчувствие… Даже не знаю. В любом случаемое дело вас предупредить.

Брэдон поблагодарил Гарретта за информацию.

— Так легко споткнуться на новом месте. Я вам очень обязан.

Очевидно, мистер Брэдон не был особо чувствительным человеком, так как уже через полчаса находился в кабинете Уиллиса и, конечно, затронул Виктора Дина. Мистер Уиллис не пожелал обсуждать погибшего сотрудника и предложил Брэдону заняться своими делами. Брэдон осознавал, что Уиллис страдал от какого-то непонятного и болезненного смущения, особенно тогда, когда разговор принимал неожиданные обороты. Он был озадачен, но продолжал упорствовать. Уиллис же, посидев какое-то время в мрачной тишине с карандашом в руках, наконец поднял глаза.

— Если вы в игре мистера Дина, — произнес он, — лучше уйти. Меня это совершенно не интересует.

— В какой игре? Я не знал Дина. Никогда ничего нем не слышал, пока не пришел сюда. А в чем, собственно, дело?

— Если вы не знали Дина, зачем тогда сейчас интересуетесь всем этим? Он общался с компанией людей, до которых мне нет никакого дела. Вот и все. А глядя на вас, я делаю выводы, что, должно быть, вы тоже принадлежите к той же яркой толпе.

— Момери?

— Нет никакого смысла сейчас притворяться, что вы ничего не знаете об этом, не так ли, мистер Брэдон? — ухмыльнулся Уиллис.

— Инглеби рассказал мне, что Дин придерживался этого особого ответвления Яркой Молодежи, — ответил мягко Брэдон. — Но я ни разу никого из них не встречал, Они бы сочли меня старым и непросвещенным. Правда. Кроме того, я не думаю, что и мне самому они нужны. Некоторые из них действительно слишком шебутные и странные. А мистер Пим об этом знал? Ну, о том, что Дин как раз такой парень?

— Не думаю, иначе он бы моментально вышвырнул его. Какое вам вообще до всего этого дело?

— Абсолютно никакого, просто интересно, вот и все. Дин, кажется, был здесь темной лошадкой. Не вполне охваченный духом мистера Пима, если вы понимаете, о чем я говорю.

— Так оно и было, но лучше бы вам последовать моему совету. Вам лучше оставить Дина и его драгоценных друзей в покое, это не пойдет вам на пользу. Лучшее, что Дин когда-либо сделал в своей жизни, — это то, что упал с лестницы и умер.

— Но ведь ничто в жизни не заставило бы его пойти на этот шаг осознанно? Все это как-то странно. Наверняка кто-то его любил. "Он был чьим-то сыном", — как говорится в одной старенькой песенке. Разве у него не было семьи? Но ведь сестра у него была, по меньшей мере?

— Какое вам чертово дело до его сестры?

— Да в принципе никакого. Я просто спросил, только и всего. Ну, мне пора. Спасибо за приятный разговор.

Уиллис вновь вернулся к своим бумагам, а Брэдон вышел от него с четким намерением получить информацию еще от кого-нибудь. Как обычно, отдел печати был отлично осведомлен о делах сотрудников компании.

— Только сестра, — проговорила мисс Партон. — Они вдвоем с Виктором снимали маленькую квартирку. Неплохая, но глуповатая, — вот так я подумала, когда впервые ее увидела. Наш мистер Уиллис, кажется, даже заинтересовался ею одно время, но это так ни к чему и не привело.

— А, понятно, — произнес Брэдон.

Брэдон вернулся в свой кабинет с твердым намерением заняться работой и достал каталоги. Но никак не мог сосредоточить на них внимание. Он то вставал и подходил к окну, то снова садился за стол. Наконец он вытащил из ящика лист бумаги. Это был листок с прошлогодними датами, и каждой дате соответствовала определенная буква алфавита: январь: 7 — "Г"; 14 — "О"; 21 — "А"; 28 — "П"; февраль: 5 — "Г".

В столе были и другие бумаги, написанные тем же почерком, принадлежащим Виктору Дину, но этот листок интересовал мистера Брэдона больше всего. Он внимательно его изучил, потом аккуратно сложил и положил к себе в карман.

"Что же могут обозначать эти даты и цифры, какой-то тайный шифр? — думал Брэдон. — Вероятно, это какая-то хитрая схема продажи "Сопо". — Он встряхнул головой и все-таки заставил себя вернуться к изучению каталожных товаров.

Мистер Пим, действующий руководитель компании, обычно всегда выжидал неделю-другую и только потом вызывал на беседу своих новых сотрудников. По его теории было бесполезно спрашивать людей об их работе, пока у них четко не сформировалась идея, чем собственно они должны заниматься. Пим был человеком сознательным и постоянно напоминал себе о необходимости установления дружелюбных отношений со своими подчиненными, лично с каждым из них: начиная от управляющих отделами и заканчивая последним посыльным. За годы службы он выработал эффективную формулу, позволяющую ему выполнять эту необходимую обязанность. В конце рабочей недели он посылал за новыми сотрудниками, интересовался их работой и интересами, после чего всегда заводил проповедь о сервисе в рекламе. Если его слушатель с достоинством переживал эти тяжкие испытания, которые обычно не выдерживали молодые сотрудники, тогда их имена заносились в список ежемесячной корпоративной вечеринки, происходившей в небольшом конференц-зале. Двадцать человек, выбранных из всех отделов, находясь под пристальным вниманием мистера Пима, пили обыкновенный офисный чай, поглощали бутерброды из местной столовой и пирожные, любезно предоставленные фирмой "Дэйрифилдс", и сами себя развлекали в течение положенного часа. Функции этого чаепития заключались в поддержании внутрикорпоративных отношений и объединении таким путем членов коллектива. Кроме того, столичная пресса раз в полгода посещала данные мероприятия и использовала полученную на них информацию для написания разного рода статей.

Помимо этого, в агентстве дополнительно организовывались званые неформальные вечера, проходившие в резиденции Пима, куда попадали шесть жертв. Кроме традиционного чопорного ужина, раскладывались два стола для игры в бридж, за которой наблюдали миссис и мистер Пим. Для секретарей групп, молодых рекламных агентов и начинающих художников дважды в год рассылались приглашения с программой танцев до десяти вечера; предполагалось, что старожилы компании должны обязательно посещать такие мероприятия и тренироваться в роли стюардов. Для сотрудников печатного отдела и секретарей устраивалась специальная вечеринка на открытом воздухе с теннисом и бадминтоном; для всех офисных сотрудников были придуманы специальные угощения. В мае каждого года проводился большой ежегодный ужин и танцевальная вечеринка для всего коллектива, на которой обычно подводились итоги года и все выпивали за здоровье мистера Пима.

Так и мистер Брэдон был вызван в кабинет к мистеру Пиму.

— Что ж, мистер Брэдон. — Пим включил автоматическую улыбку, потом резко выключил ее и продолжил: — Как вы? Справляетесь?

— Да, все в порядке, спасибо, сэр.

— Находите работу сложной?

— Немного, — согласился Брэдон. — Пока не поймешь всю специфику, понимаете, о чем я говорю. Немного необычная, если можно так выразиться.

— Да, да, конечно, — произнес мистер Пим. — Вы хорошо ладите с мистером Хэнкином и мистером Армстронгом?

Брэдон ответил, что находит их отзывчивыми и доброжелательными.

— Они очень хорошо отзываются о вас, — сказал мистер Пим. — Думают, что вы можете стать отличным рекламным агентом. — Он снова улыбнулся, и Брэдон улыбнулся ему в ответ машинально.

— Учитывая обстоятельства, это совсем неплохо, да?

Мистер Пим внезапно поднялся и распахнул настежь дверь, которая отделяла его кабинет от комнаты секретаря:

— Мисс Хартли, пожалуйста, сходите к мистеру Викерсу и попросите его подготовить детальный отчет по "Дарлингс", который нужен мне немедленно. Вы можете подождать там, пока он будет готовиться, и принести его сразу же, как тот будет закончен.

Мисс Хартли, осознавая, что она освобождалась от выслушивания очередного дискурса мистера Пима по поводу сервиса в рекламе, который, благодаря тонким перегородкам и резонансу, был ей досконально знаком, встала и послушно вышла из комнаты.

Это значило, что у нее появилась возможность поболтать с мисс Росситер и мисс Партон, пока мистер Викерс будет подготавливать свои бумаги. В любом случае ей не стоит торопиться. Мисс Росситер понимала, что мистер Уиллис уже осознал все страшные опасения насчет мистера Брэдона, и ей не терпелось узнать, в чем же все-таки дело.

— Так вот, — сказал мистер Пим, язык его быстро шевелился, и, казалось, ему не терпелось поскорее начать расспросы. — Что вы мне можете сказать?

Мистер Брэдон вытянул локти вдоль стола мистера Пима, и некоторое время говорил тихим голосом. Во время его рассказа щеки мистера Пима становились бледнее и бледнее.

Глава 4

Занимательная акробатика Арлекина

В офисе Пима было заведено, что вторник — день "генеральной чистки" в отделе печати. Все было из-за мистера Тула и мистера Джоллопа, владельцев "Нутракса", "Малтоджена" и консервированной говядины "Джоллоп" для туристов и путешественников. В отличие от большинства клиентов "Пимс паблисити", которые, несмотря на собственные непрестанные желания выбиться в лидеры продаж, выказывали всю свою неустанность только посредством почты, Тул и Джоллоп наведывались лично в кабинет мистера Пима каждый вторник на еженедельную конференцию. Они рассматривали всю созданную для них рекламу за текущую неделю, достаточно часто пересматривали решения, принятые на предыдущей конференции, придумывая новые схемы, и держали при этом мистера Пима и мистера Армстронга в неведении до последнего, нарушая таким образом привычный ход офисной жизни.

Одной из тем, обсуждавшихся на этом еженедельном сеансе, был текст в одиннадцать дюймов о "Нутраксе" Для "Морнинг стар", который занимал достойное место в этой газете — в верхнем правом углу основной полосы, в специальном пятничном номере. "Морнинг стар" — престижное лондонское издание, и размещение в нем Рекламы от "Пимс паблисити" служило для агентства поддержанием его высокого статуса. Примерно каждые три месяца мистер Хэнкин высылал неотложное требование в отдел печати прислать дополнительные экземпляры слоганов, чтобы произвести должный эффект на директоров "Нутракса".

Объединенными усилиями целого отдела около двадцати образцов рекламных слоганов подготавливались и отправлялись мистеру Хэнкину. Под его грозным и критичным голубым карандашом это количество образцов обычно сокращалось до двенадцати, оставшиеся копии направлялись в студию, где дополнялись необходимыми иллюстрациями. Только после этого образцы передавались Тулу и Джоллопу, которые забраковывали половину из них, а уцелевшие, как правило, исправлялись глупыми дополнениями. После чего отдел печати снова созывался для производства еще двенадцати образцов. Вынеся очередную порцию критики и сократив вдвое, на последнем совместном заседании было принято решение продлить работу с этими образцами еще на три месяца. Десяток выкладок напечатали розовыми чернилами под заголовком "Осмотрено клиентом", и отдел печати смог облегченно вздохнуть.

Каждый понедельник мистер Толбой, менеджер группы "Нутракс", садился за работу, чтобы подготовить текст для пятничного номера "Морнинг стар". Он просмотрел образцы, сделанные за прошедшую неделю, и послал забрать готовый эскиз из студии. Когда эскиз был готов (что случалось достаточно редко), он отсылал его верстальщикам модулей вместе с текстом и тщательно прорисованной выкладкой. Создатели модулей всегда жаловались на то, что им никогда не давалось достаточно времени для работы, и трудились над линией модулей для эскиза в ускоренном темпе. Потом эскиз передавался в печать, где в свое время его дополняли заголовком и дополнительными текстами. В эскиз добавляли название модуля, обычно неправильного размера, и результат, будучи одобренным, возвращался мистеру Толбою с обязательной непременной пометкой о том, что текст, как всегда, длиннее положенного на полдюйма. Толбой исправлял опечатки, проклинал всех за размещение названия модуля в неправильном формате, объяснял верстальщикам их недочеты, полностью опровергая какие-либо аргументы, переделывал все к предыдущему размеру и возвращал модуль обратно в печать.

К этому моменту обычно было около одиннадцати часов утра вторника, а в это время мистер Тул и мистер Джоллоп уже заседали в конференц-зале вместе с директорами агентства и бесконечно требовали свои одиннадцать дюймов. Как только новый эскиз прибывал из отдела печати, мистер Толбой отправлял его в конференц-зал с посыльным, стараясь не попадаться никому из начальства на глаза.

Мистер Тул и мистер Джоллоп указывали своим рекламодателям на огромное количество слабых мест, как в эскизе, так и в дополнительных к нему экземплярах. Мистер Пим и мистер Армстронг слепо внимали всему, что говорит клиент, и соглашались с внесением различных изменений. После получаса нужных убеждений владельцы "Нутракса" возвращались с чувством облегчения к обновленной последней выкладке. Клиент внезапно обнаруживал, что на самом-то деле реклама его продукции представляет собой в точности то, что было необходимо с самого начала. Стоит только добавить еще одно предложение и купон со скидками. Тогда мистер Армстронг снова посылал выкладку мистеру Толбою с требованием внести необходимые дополнения. Толбой, понимая, что на сей раз удалось обойтись без изготовления новой выкладки и полного переписывания образца, посылал за рекламным агентом, чьи инициалы появлялись на оригинальном образце для печати, и давал ему указание внести улучшения по пожеланию клиента.

Когда все было сделано, образец возвращался в печатный отдел для обновления. Предыдущий отправлял составителям модулей, целиковый модуль получался всей рекламы, а свежая версия возвращалась. Если по счастливой случайности в модуле не находилось каких-либо дефектов, к работе приступали стереосистемщики они записывали определенное количество стереоматериалов, которые в совокупности с остальными бумага, ми, содержащими рекламу "Нутракса", отправлялись Армстронгу или Пиму. В четверг днем стереозаписи отправлялись отделом рассылки с курьером лондонским газетам и в провинцию почтой или поездом. Если все шло как и планировалось, реклама в установленные сроки появлялась в "Морнинг стар", а также и в других газетах. Каждый читатель, открывающий свежий номер газеты "Морнинг стар" в поезде где-нибудь между Гайд-парком и Ливерпуль-стрит, даже и не предполагает, какая длинная история лежит за увещеваниями "Умаслите ваши нервы "Нутраксом".

В этот вторник все шло не совсем обычно. Судя по погоде, возможен был шторм, и верхний этаж редакции Пима скорее напоминал адскую душную печь под огромными стеклянными небесами. Кроме того, ожидался визит директоров компании с ограниченной ответственностью "Брозерхуд", очень старомодной и религиознонаправленной, которая занималась производством вареных конфет и безалкогольных ликеров.

Своевременно было сделано предупреждение, чтобы вся женская половина офиса на время отказалась от курения, а любые образцы рекламы алкогольных напитков были спрятаны подальше. Таким образом, посещение агентства клиентами "Брозерхуд" отрицательно сказывалось на качестве работы некоторых сотрудников отдела печати, для которых курение давно стало повседневной привычкой и по-своему помогало делать лучше свою работу. Мисс Партон была заранее расстроена мягким намеком от мистера Хэнкина, что у нее непозволительно открыты руки и шея, а, по мнению директоров компании "Брозерхуд", это неприлично. В защиту женской нравственности ей пришлось облачиться в довольно плотный свитер. Поэтому сегодня мисс Партон была в настроении, ворчала и ругала любого, кто хотел к ней приблизиться.

Мистер Джоллоп, который был немного более дотошным, чем мистер Тул, прибыл достаточно рано на еженедельную конференцию "Нутракса" и самостоятельно отверг в решительной форме три разных вида рекламных объявлений, которые мистер Тул уже изучал ранее. Это означало, что мистеру Хэнкину придется требовать со всего отдела резервные слоганы по меньшей мере на месяц раньше положенного.

Мистер Инглеби засел с каталогом рекламируемых товаров, когда вошел разозленный мистер Толбой с листом бумаги в руках.

— Это твой экземпляр?

Мистер Инглеби вытянул руку, взял бумагу, взглянул на нее и, вернув, проворчал:

— Сколько раз мне нужно тебе говорить о том, что эти инициалы на образце ставятся для того, чтобы все знали об авторе? Если ты полагаешь, что мои инициалы Д. Б., то ты либо тупой, либо слепой.

— Кто же тогда Д. Б. в таком случае?

— Новый парень — Брэдон.

— Где он?

Мистер Инглеби указал на соседнюю дверь.

— Там никого нет.

— Тогда найди его, — предложил Инглеби.

— Хорошо, но взгляни сюда, — убедительно продолжил мистер Толбой, — мне нужен твой совет. Какого черта будет студия что-то с этим делать? Вы что, хотите сказать, что Хэнкин пропустил этот заголовок?

— Вероятно, — проговорил Инглеби.

— Ну тогда как он, или Брэдон, или кто угодно, думает, мы можем проиллюстрировать это все? Клиент хотя бы это видел? Они никогда не согласятся с этим текстом. Какой тогда смысл делать выкладку? Я никак не могу понять, как Хэнкин это пропустил?

Инглеби снова протянул руку за листком.

— Ярко, коротко и понятно, — заключил он. — А что, собственно, не так?

Заголовок гласил:

"Если жизнь пуста — Прими Нутракс".

— Как — что?! — взорвался Толбой. — Ну, в любом случае, "Морнинг стар" этого не примет. Они никогда не разместят ничего, что портит язык.

— Ну, это — твой взгляд, — произнес Инглеби. — Почему бы не спросить их самих?

Толбой пробормотал что-то грубое.

— В любом случае, если Хэнкин пропустил это, то необходимо сделать выкладку, я полагаю, — сказал Инглеби. — Конечно, пусть студия… О! Эй! Вот ваш человек. Вам лучше побеспокоить его. Брэдон!

— Да, — отозвался Брэдон. — Все есть, все исправлено!

— Где вы прятались? Вы что, не слышали, что вас ищет мистер Толбой?

— Я был на крыше, — признался Брэдон извиняющимся тоном, — там прохладней, только и всего. А в чем дело? Что я натворил?

— Ну… Этот ваш заголовок, мистер Брэдон. Как вы полагаете, они смогут это проиллюстрировать?

— Не знаю, это я оставляю на их усмотрение. Я доверяю воображению профессионалов.

— Каким образом они могут изобразить пустоту?

— Пусть они возьмут билет на "Ирландский свип". Это разогреет их, — произнес Инглеби.

— Я думаю, что это похоже на изображение "много", — предположил Брэдон. — Льюис Кэрролл, знаете ли. Вы когда-нибудь видели изображение "Много"?

— Не глупите, — возразил Толбой, — вам придется с этим что-то делать. Вы что, на самом деле полагаете, что это хороший заголовок, мистер Брэдон?

— Это лучшее из того, что я успел написать, — радостно проговорил Брэдон. — Мимо такой красоты Хэнкин сможет пройти. Они что, не могут изобразить человека, который смотрится пустым? Или человека с лицом вроде той рекламы "Эти отсутствующие черты ваши"?

— Да, полагаю, что могли бы, — согласился Толбой — Я передам им это, в любом случае. Спасибо, — добавил он и испарился.

— Злой, правда? — произнес Инглеби. — Это все эта ужасная жара. А что заставило тебя подняться на крышу? Это же просто самоубийство, — лезть туда в такую погоду.

— Возможно, ты прав, но я подумал, что нужно попробовать. Стыдно сознаться, но я бросал пенни по парапету, вдоль медной ленты. Я даже дважды попал в цель. Монета падает вниз очень шумно, тогда все задирают голову, чтобы посмотреть, откуда этот шум, а она уже оказывается за парапетом. Парапет неимоверно высокий, правда? Я полагаю, они хотели, чтобы здание смотрелось выше самого парапета. В любом случае оно самое высокое на этой улице. Оттуда отличный вид. "Земля ничто не показывает так четко". Скоро начнется ливень, будет лить как из ведра. Смотри, как потемнело.

— Ты, кажется, вернулся совсем черным, — отметил Инглеби. — Взгляни на свои брюки.

— Ты многого хочешь, — проговорил Брэдон, выпрямившись. — Там полно копоти. Я сидел на световом люке.

— Да. Но выглядишь так, словно ты прочищал водосточную трубу

— А я на самом деле прочистил трубу. Только трубу — точно симпатичную трубу. Это было забавно.

— Ты просто сумасшедший, — сказал Инглеби, — выделываешь акробатические трюки на грязных водосточных трубах в такое пекло. И что только тебя туда потянуло?

— Я уронил кое-что, — ответил Брэдон. — Оно прокатилось на стеклянную крышу. Я почти просунул туда ногу. Старик Смейл, наверное, удивился бы, если бы увидел меня, застрявшего на верхотуре? А потом я понял, что совершенно не нужно спускаться по водосточной трубе. Я спустился обратно по лестнице — люки на крыше были открыты на обоих этажах.

— Да, их обычно держат открытыми в такую погоду, — сообщил Инглеби.

— Ну, если бы я знал. Мне бы стало лучше, если бы я выпил.

— Хорошо, выпей стаканчик игристого "Помпейн".

— А что это?

— Один из неалкогольных прохладительных напитков фирмы "Брозерхуд", — улыбнулся Инглеби. — Сделан из лучших девонских яблок, с искорками шампанского. Определенно полезный и нетоксичный продукт. Доктора рекомендуют.

Брэдон содрогнулся.

— Иногда я думаю, что наша работа просто аморальна. Нет, правда. Подумай только о том, как мы портим пищеварение несчастных покупателей.

— Да, но подумай, мы разрушаем их одной рукой и строим другой. Витамины, которые убиваются при консервировании, мы восполняем в "Ревито"; остроту, которую мы изымаем из горошка "Пибоди Пайпер Паррич", мы добавляем в упаковку с этикеткой завтраков от "Банбери Брен" и торгуем выгодными предложениями; желудки, которые мы разрушаем "Помпейн", мы обновляем "Пеплетом", тем самым помогая пищеварению. А заставляя чертову публику платить вдвое больше — сначала для того, чтобы вкусно поесть, а потом для того, чтобы все это благополучно переварить, — мы постоянно поддерживаем колеса коммерции в движении и обеспечиваем работой тысячи, включая тебя и меня.

— О, этот чудесный мир рекламы! — Брэдон доброжелательно вздохнул. — Как ты думаешь, сколько пор у человеческой кожи, Инглеби?

— Если бы я знал. А что?

— Это новый слоган для "Санфект". Можно, к примеру сказать, что девяносто миллионов? Хорошее круглое число. "Девяносто миллионов открытых дверей в которые спокойно могут войти микробы, — заприте эти двери с помощью "Санфект". Звучит убедительно, правда? Или вот еще: "Вы бы оставили своего ребенка в логове львов?" — это явно должно зацепить мамочек.

— Задумка вроде неплохая. Привет! Сейчас будет гроза, вот в чем я уверен на все сто!

Вспышка молнии и неимоверный раскат грома без предупреждения раздались прямо над их головами.

— Я ее ожидал, — проговорил Брэдон, — вот почему, я прогуливался по крыше.

— О чем ты говоришь, при чем тут это?

— Я ее как раз искал, — объяснил Брэдон. — И вот она здесь. Ох, хорошая! Обожаю грозы! Кстати, а что Уиллис имеет против меня?

Инглеби нахмурился и колебался, думая, стоит ли об этом говорить.

— Он, кажется, считает, что я — нехороший человек, — заметил Брэдон.

— Я предупреждал тебя не разговаривать с ним о Викторе Дине. Он почему-то вбил себе в голову, что вы с ним были друзьями или что-то вроде того.

— Ну а что же было все-таки не так с мистером Дином?

— Он водился с плохой компанией. Почему ты почему так интересуешься Дином, что тебе с того?

— Я от природы всем интересуюсь. Мне всегда нравится узнавать людей и что-то новое. Кстати, насчет офисных мальчиков-посыльных, к примеру. Они ведь делают физические упражнения на крыше, да? Это что, единственное место, где они могут этим заниматься?

— Сержант позволяет им заниматься физкультурой только на крыше, чтобы никто не мог сказать, что они прохлаждаются в свое рабочее время. Понимаешь? А что?

— Просто интересно. Они неосмотрительны, я думаю. Мальчишки всегда так себя ведут. Мне они нравятся. А как зовут рыжего? Он такой смешной.

— А, это Джо — они зовут его Джинджер. А чем он занимался?

— Да ничем. Думаю, здесь много кошек шныряет.

— Кошек? Я никогда не видел никаких кошек. Хот я знаю, что одна живет в столовой, но сюда она никогда не приходит. А для чего тебе кошка?

— Мне — да нет, мне не нужна кошка. Наверняка здесь полно воробьев, да?

Инглеби уже начал думать, что жара повлияла на мозги Брэдона. Ответ его затерялся в шумном раскате грома. Последовала тишина, уличные звуки пытались ее нарушить; тяжелые ливневые капли застучали по панелям. Инглеби встал и закрыл окно.

Дождь падал с небес, словно тяжелые палки, и рычал над крышей. Он танцевал в водосточных желобах, разбиваясь в маленькие ручейки. Мистер Праут выбежал из своей комнаты на поиски мальчика, чтобы тот закрыл все световые люки от дождя. Жара стихала.

Из окна своего кабинета Брэдон наблюдал за пешеходами: они в смятении открывали зонты, а те, у кого их не было, спасались под крышами кафе или магазинов.

В это время в конференц-зале мистер Джоллоп внезапно улыбнулся и пропустил шесть выкладок и трехцветные папки, согласился убрать предложение о пятидесяти шести бесплатных часах "Чиминг" из текущего недельного полудвойного модуля. Лифтер Гарри пропустил молоденькую женщину в кабинку и предложил помочь ей вытереться. Женщина улыбнулась ему, заверила, что с ней все в порядке, и спросила, не могла бы она видеться с мистером Брэдоном. Гарри проводил ее к Томпкину, служащему в приемной, который сразу же послал за Брэдоном, и попросил ее представиться.

— Мисс Дин… Мисс Памела Дин… По личному вопросу.

Служащий явно заинтересовался ее персоной:

— Вы сестра нашего мистера Дина, да, мисс?

— Да.

— Мисс, пожалуйста, примите мои глубочайшие соболезнования по поводу кончины мистера Дина. Мы все очень сожалеем о случившемся. Я доложу мистеру Брэдону, что вы пришли.

Женщина присела и огляделась. Приемная находилась на нижнем этаже агентства, в ней не было ничего, кроме полукруглого стола клерка, двух твердых стульев и часов. Комната занимала место, которое на более верхних этажах занимали диспетчерские. Как раз за дверью находились лифт и спиральная лестница, тянувшаяся до самой крыши.

Часы показывали 12.45, поток служащих проходил через холл, некоторые спускались со ступеней верхних этажей, чтобы умыться и привести себя в порядок перед ленчем.

От мистера Брэдона прибыло сообщение, что он спустится вниз через несколько минут. Чтобы чем-то занять себя, Памела стала рассматривать проходящих мимо сотрудников. Она узнала мистера Смейла, менеджера группы по "Дэйрифилдс". Это был проворный и опрятный молодой человек с безукоризненно причесанной головой с черными волнистыми волосами, темными усами и красивыми белыми зубами. Затем мимо прошмыгнул мистер Харрис, занимающийся наружной рекламой: крупный мужчина с лысиной и с красным, хорошо выбритым лицом, на его пиджаке красовалась масонская эмблема. Третьим оказался мужчина около тридцати пяти лет, с кокетливыми светлыми глазами, неустанно блуждающими с одного предмета на другой, — мистер Толбой, работающий с директорами "Нутракса". Через несколько секунд после него показался мистер Дэниэлс, худощавый пожилой человек. Сразу за Дэниэлсом шли двое мужчин: человек невысокого роста с приятной внешностью и светлыми волосами — мистер Коул, менеджер группы "Хэррогейт Брос", мыльной компании, он разговаривал с мистером Праутом, фотографом, рыжеволосым мужчиной с квадратной челюстью и вздернутым носом. Вскоре женщина обратила внимание на симпатичного и немного обеспокоенного седовласого мужчину в возрасте чуть больше сорока, мистера Армстронга, который сопровождал безукоризненно одетого пожилого джентльмена, мистера Джоллопа, на дорогой обед. Контрастом этой пары показался неопрятный человек с руками, засунутыми в карманы, — мистер Инглеби — тот явно никуда не торопился и не опаздывал. Вслед за ним из кабинета появился мистер Копли, худой сутулый мужчина с хищной внешностью и желтоватыми белками. Настал черед и мистера Уиллиса. Тот выглядел нетерпеливым и постоянно поправлял рукой свои непослушные светлые волосы. Увидев Памелу, он замер на месте, потом постарался быстро отойти в сторону. Мисс Дин взглянула на него и холодно кивнула, он также ответил ей кивком.

Томпкин, клерк в приемной, который никогда ничего не пропускал, и на этот раз заметил смятение, взгляды, кивки между Памелой Дин и мистером Уиллисом и отметил про себя дополнительную нужную информацию о человеческих отношениях. Потом выглядел худощавый мужчина около сорока лет, с длинным носом и светлыми, соломенного цвета волосами. На нем были очки в дорогой роговой оправе. Одет он был в красивые, хорошо скроенные серые брюки. Мужчина подошел к Памеле и сказал, более как утверждение, чем вопрос:

— Мисс Дин.

— Мистер Брэдон?

— Да.

— Вам не следовало приходить сюда, — проговорил мистер Брэдон, покачав головой. — Это неправильно, знаете. Но в любом случае… Здравствуйте, Уиллис, вы меня искали? — обратился Брэдон к подошедшему мужчине.

Преодолев нервное напряжение, Уиллис наконец обернулся и почему-то, смотря на Памелу, произнес:

— Нет, совсем нет. — Он сказал это столь покорно, что Томпкин был вынужден нырнуть под стойку, чтобы скрыть свое покрасневшее лицо. Брэдон улыбнулся и Уиллис, минуту поколебавшись, прошел в дверной проем.

— Простите, — сказала мисс Дин. — Я не знала, что…

— Ничего страшного, — ответил Брэдон. Потом он повысил голос и спросил: — Вы ведь пришли за вещами вашего брата, не так ли? Я захватил их с собой. Я теперь работаю в его комнате, вы, наверное, не знали. Я бы, э… Я бы хотел Вам предложить пообедать где-нибудь вдвоем, как вы на это смотрите?

Мисс Дин ответила согласием. Брэдон взял свою шляпу, и они поспешно вышли.

— О! — проговорил Томпкин и ущипнул самого себя. — Умница, молодец! Одному молодому человеку подала надежду, а с другим отправилась на прогулку. Восхитительно шустрая девчонка! Не знаю даже, можно ли ее винить за это!

Мистер Брэдон и мисс Дин, спускаясь в лифте, молчали, не давая таким образом подумать ничего лишнего лифтеру Гарри. Но как только они оказались на улице, девушка повернулась к своему спутнику и произнесла:

— Я была приятно удивлена, когда получила ваше письмо.

Мистер Уиллис задержался на пороге соседнего табачного магазина, услышал ее слова и нахмурился. Потом, натянув шляпу по самые брови и плотно прижимая к себе свой макинтош, последовал за ними. Брэдон и Памела шли под проливным дождем к ближайшему такси. Мистер Уиллис дождался, пока они отъехали, и сел в другую машину, обратившись к таксисту:

— Следуй вон за тем такси, — сказал он прямо как герой книжного романа. А водитель, словно только что сошедший со страниц романа Эдгара Уэлласа, отвечал:

— Так точно, сэр, — и поддал газу.

Слежка оказалась неинтересной. Мистер Уиллис оплатил свой проезд и последовал за парой в "Симпсон" на Стренде^[838], на второй этаж заведения, где леди позволяли мужчинам себя развлекать. У них оказался столик рядом с окном. Мистер Уиллис, игнорируя попытки официанта посадить его в более тихий угол, умудрился проскользнуть за столик совсем рядом с ними, где мужчина с женщиной, которые, очевидно, хотели пообедать вдвоем, укоризненно пропустили его вперед. Ему было хорошо видно и девушку, и Брэдона, которые сидели к нему спиной, но их разговор был едва различим.

— За соседним столиком много места, сэр, — снова обратился к нему официант.

— Мне и здесь хорошо, — резко произнес Уиллис. Сосед по столику продолжал возмущенно на него смотреть, а официант сделал вид, отчетливо говоривший: "Глупец — ну что я еще могу поделать". Уиллис заказал блюдо из баранины под смородиновым желе с картофелем и уставился на худую спину Брэдона.

— … очень хорошая сегодня, сэр.

— Что?

— Цветная капуста, сэр, — сегодня особенно хороша.

— Все, что вам угодно.

Маленькая черная шляпа, казалось, очень приблизилась к ее желтому берету. Брэдон что-то достал из своего кармана и показал девушке. Кольцо? Уиллис напряг зрение.

— Что вы будете пить, сэр?

— Легкое пиво, — коротко ответил Уиллис.

— "Пилсенер" или английский "Барклай"?

— "Пилсенер".

— Темное или светлое, сэр?

— Темное… Светлое… Нет, светлое, я имею в виду.

— Большая порция светлого "Пилсенер", да, сэр?

— Да, да.

— Налить в кружку, сэр?

— Да нет! Черт! Принесите уже что-нибудь, из чего можно пить. — Казалось, вопросам официанта не будет конца. Памела взяла предмет в руки и начала с ним что-то делать. Что? Что же, ради бога?

— Печеный или отварной картофель, сэр?

— Отварной. — Слава богу, официант наконец ушел, Брэдон держал Памелу за руку… Нет, он крутил тот самый предмет, который лежал на ее ладони. Женщина, сидевшая напротив Уиллиса, вытянулась, чтобы взять сахарницу, ее голова перекрыла ему весь вид. Потом она подалась назад. Брэдон все еще изучал предмет.

Огромные тарелки, от которых исходили неоднозначные ароматы, под большими серебряными крышками, были уже рядом с ним. Крышку подняли — аромат жареной баранины ударил ему в лицо.

— Еще немного прожарить, сэр? Или вам нравится немного недожаренная?

Господи! Какие чудовищные услуги они оказывают в этом месте! Что за отвратительной все-таки штукой была баранина! Как гнусно выглядели эти маленькие желтые шарики картофеля, которые человек продолжал помешивать на его тарелке! Каким отвратительным тогда показался ему запах цветной капусты и ее кочанчиков! Уиллис осознавал свое тошнотворное нежелание прикасаться к еде в одном из лучших заведений в Лондоне, он чувствовал, как холодеет и тяжелеет его желудок, а ноги немеют.

Ненавистная пища никуда не девалась. Негодующая пара окончила наконец есть свой пирог из крыжовника и ушла, не дожидаясь кофе. Теперь Уиллису открылся лучший вид. Двое, за которыми он наблюдал, весело смеялись и охотно разговаривали. Во внезапной секундной тишине до него вдруг отчетливо донеслись слова Памелы:

— Должно быть, это забавное платье, так что вам оно отлично подойдет! — Затем она снова понизила голос: — Вы бы хотели еще баранины, сэр?

Как ни старался, Уиллис не мог съесть больше ни ложки. Он досидел в "Симпсоне" до ухода Брэдона, посмотрел на свои часы, словно напоминая тем самым, что рекламные агенты иногда должны еще и работать. Уиллис уже был готов уйти. Счет его был предварительно оплачен. Ему нужно было просто спрятаться за газетой, которую он принес с собой, пока они не пройдут мимо, а что потом? Последовать за ними? Снова ехать за ними в такси, интересуясь каждый раз, насколько они были тесно связаны, что они говорили друг другу, какие новые встречи назначали. Какие еще гнусности были припасены у него для Памелы; теперь, когда Виктор Дин уже не стоял на его пути, что он еще сделает или мог бы сделать для того, чтобы обезопасить для нее этот мир?

Пока Уиллис все это обдумывал, двое подошли совсем близко к нему, Брэдон внезапно заглянул за его вечернюю газету и приветливо проговорил:

— Здорово, Уиллис! Понравилось обедать здесь? Отличное местечко, не правда ли? Но тебе непременно нужно было попробовать горох. Тебя подбросить обратно?

— Нет, спасибо, — промямлил Уиллис, лишь потом понимая, что если бы он согласился, то, по крайней мере, сделал бы невозможной их приватную беседу в такси. Но ехать в одном такси с Памелой Дин и Брэдоном для него было невозможно.

— К несчастью, мисс Дин должна нас покинуть, — продолжал Брэдон. — Вы можете утешить меня и как-то поддержать мою компанию.

Памела уже выходила из помещения. Уиллис не мог понять, понимала ли она, с кем говорит ее сопровождающий. Решил, что ему лучше поскорее исчезнуть, а то, возможно, она еще сочтет его за друга Брэдона, которого она не знает.

— Что ж, — проговорил он, — уже много времени. Если у вас есть машина, я готов разделить ее с вами.

— Вот это дело, — произнес Брэдон.

Уиллис поднялся, и они оба подошли к Памеле.

— Полагаю, вы знаете нашего мистера Уиллиса?

— О да. — Памела слегка улыбнулась. — Одно время он дружил с Виктором.

Дверь. Ступени. Вход. В конце концов, они были на Улице.

— Теперь мне пора, благодарю вас за ленч, мистер Брэдон. Вы не забудете? — спросила Памела.

— Конечно, нет.

— Удачного дня, мистер Уиллис.

— И вам того же.

Женщина удалялась быстрыми шагами. Рычащие кривые улицы охватили ее, и стук ее невысоких каблучков становился все глуше. К ним подъехало такси.

Брэдон назвал водителю адрес и пропустил Уиллиса вперед.

— Такой милый ребенок эта девушка, сестра Дина, заметил он с улыбкой.

— Слушай, Брэдон; я пока еще точно не понял твоих игр, но тебе лучше вести себя осторожнее. Я уже говорил Дину и теперь говорю тебе — если ты затянешь мисс Дин в свои грязные делишки…

— Какие грязные делишки?

— Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду.

— Возможно, да. И что с того? У меня тоже будет сломана шея? Как у Виктора Дина?

— У тебя… — Уиллис внезапно запнулся. — Не важно, — мрачно проговорил он. — Ты получишь то, что заслужишь. Я подумаю.

— Нисколько не сомневаюсь, что вы все выполните с высокой профессиональностью, — ответил Брэдон. — Но вы не против рассказать мне, в чем конкретно вы меня подозреваете? Насколько я могу судить, мисс Дин не в восторге от вашего общества.

Уиллис покраснел как помидор.

— Конечно, это не мое дело, — продолжал Брэдон, — но вообще-то, с другой стороны, это точно так же и не ваше дело, правда?

— Мое, — отозвался Уиллис. — Это чертово дело каждого человека. Я слышал, что мисс Дин назначила вам встречу, — заметил он сердито.

— Какой вы отличный детектив, — с восхищением произнес Брэдон. — Но вам нужно получше заботиться о том, чтобы вас не заметили, когда вы следите за кем-то. Вам нужно быть осторожнее с зеркалами или с тем, что может послужить своеобразным зеркалом. Так вот, напротив стола висела картина, именно в ней отражалась комната. Элементарно, мой дорогой Ватсон! Конечно, все приходит с практикой. Однако насчет встречи нет никакого секрета. В эту пятницу мы собираемся на забавную вечеринку. Я встречаюсь с мисс Дин, чтобы пообедать в "Булестине" в восемь, а оттуда мы уже вместе поедем до указанного места. Возможно, вы хотите составить нам компанию?

Полицейский опустил руку, и такси наконец проехало на нужную улицу.

— Лучше вам быть поосторожнее, — прошипел Уиллис. — Ловлю вас на слове.

— Мне лично было бы очень приятно, — ответил Брэдон. — А вот вы сами решите для себя, поставите ли вы мисс Дин в затруднительное положение своим присутствием или нет, если появитесь на этой вечеринке. Но вот, мы и приехали. Мистер Уиллис, мы должны оставить это небольшое недоразумение за порогом этого здания и всецело посвятить себя "Сопо", "Помпейн" и горошку. Приятная встреча, если не считать последнего инцидента. Но лучше нам не жаловаться. Мы не можем ожидать драк, убийств или внезапных смертей чаще, чем раз в неделю. Кстати, а где были вы, когда мистер Дин упал с лестницы?

— В уборной, — спокойно ответил Уиллис.

— Правда? — Брэдон взглянул на него еще раз, очень пристально. — В уборной? Вы интригуете мня все больше, Уиллис.

Атмосфера отдела печати после ленча была менее напряженной, чем до него. Директора "Брозерхуд", к счастью, ушли, не увидев ничего, что бы их слишком шокировало; мистер Джоллоп, раздобренный ленчем, просмотрел три постера с неустанной готовностью все принять и теперь находился вместе с мистером Пимом, почти убежденный подписаться под осенней кампанией. Страдающий мистер Армстронг, освобожденный от посещения мистера Джоллопа, помчался на прием к дантисту. Мистер Толбой, пришедший к мисс Росситер. за личной корреспонденцией, с радостью провозгласил, что полудвойной модуль "Нутракса" отправлен в печать.

— Это "Китл-Кэтл"? — спросил Инглеби. — Ты меня удивляешь. Я думал, у нас с ним будут неприятности.

— Я тоже, — ответил Толбой. — Это было шотландское название? А люди понимают, что оно значит? Он что, предлагал называть женщин коровами? А набросок не кажется вам немного модернистским? Но Армстронгу удалось его как-то утвердить. Могу я выкинуть это в твою корзину для ненужных бумаг, мисс Росситер?

— Безусловно, — позволила леди, подставляя ему корзину для бумаг. — Все получает надлежащее внимание от нас и немедленно отправляется по месту назначения кратчайшими и точнейшими путями.

— Дай-ка посмотреть, — произнес Гарретт. — Я держу пари, что это для леди, а он — женатый человек, наверняка! Нет, ты не посмеешь. Толбой, старый черт, стой смирно. Скажите нам, от кого оно, мисс Росситер?

— К. Смит, эсквайр, — ответила мисс Росситер. — Ты проиграл пари.

— Что за незадача, но я подозреваю, что это все только камуфляж! Толбой наверняка держит целый гарем. Нельзя доверять таким симпатичным голубоглазым мужчинам.

— Заткнись, Гарретт, — взорвался Толбой, высвобождая себя из объятий Гарретта и давая ему подзатыльник. — Я никогда в жизни не встречался с таким количеством девушек в нашем отделе, как ты. И ничего от тебя не утаишь, даже корреспонденцию.

— Каким образом можно скрыть что-либо от рекламного агента? — требовал ответа Инглеби, подкладывая себе четыре кусочка сахара. — Мы всю свою жизнь задаем интимные вопросы совершенно незнакомым людям, и это никак не затрагивает наших чувств: "Мама, ваш ребенок уже научился обыкновенным привычкам?"; "Вас беспокоит чувство тяжести в желудке после принятия пищи?"; "Вас устраивает ваш стул?"; "Вы уверены, что ваша туалетная бумага безопасна и не содержит микробов?"; "Самые близкие ваши друзья не осмеливаются спросить вас об этом?"; "Вы страдаете от излишнего количества волос?"; "Вам нравится, когда они смотрят на ваши руки?"; "Вы когда-нибудь спрашивали себя об аромате вашего тела?"; "Если с вами что-то случится, будут ли в безопасности те, кого вы любите?"; "Зачем вы проводите столько времени на кухне?"; "Вы полагаете, что ковер чист, — но так ли это?"; "Вы уже стали жертвой перхоти?". Иногда мне даже становится интересно, почему они все однажды не соберутся и не пошлют нас куда-нибудь подальше?

— Они понятия не имеют о нашем существовании, — заметил Гарретт. — Все полагают, что рекламные объявления пишутся сами по себе. Когда я говорю людям, что работаю в рекламном агентстве, они всегда спрашивают, разрабатываю ли я дизайн плакатов, и никогда не думают о тексте.

— Они думают, что производитель сам пишет все тексты, — сказал Инглеби.

— Им бы следовало посмотреть некоторые предложения, выдвигаемые производителем.

— Да уж, — ухмыльнулся Инглеби. — Этокое-что не напомнило. Знаете одну идиотскую вещь, придуманную однажды "Дарлингс", — воздушная подушка для путешественников с куклой, которая сидит посередине с табличкой "занято".

— Для чего? — поинтересовался Брэдон.

— Ну, идея в том, что ты размещаешь подушку на сиденье в железнодорожном вагоне, и кукла как бы говорит о том, что место уже занято.

— Но подушка и без куклы будет говорить о том же.

— Вы правы, сэр, много всего, особенно бумаги. Бумага выкидывается огромными количествами, целыми мешками. Конечно, она отправляется на переработку, но такой перевод хорошей дорогой бумаги большое расточительство. Лучше бы использовать дешевую бумагу. Еще разные коробочки, обрезки, сломанные карандаши и тому подобное. Вы бы удивились, узнав, какое количество разнообразных предметов попадает в мусорные ящики. Иногда мне кажется, что леди и джентльмены приносят сюда все свои вещи просто для того, чтобы однажды их выбросить. Больше всего грязи скапливается на полу, — подытожила миссис Крамп. — Даже в корзинах для бумаг меньше мусора, хотя, слава богу, корзины делаются большими.

— Должно быть, я вам доставляю много хлопот.

— Ну что вы, сэр, это моя работа. Порой даже бывает интересно, что на сей раз придется обнаружить на полу и в укромных уголках кабинетов. Однажды я нашла две банкноты достоинством в фунт на полу в кабинете мистера Инглеби. Конечно же, я вернула ему их. Но теперь предупреждаю всех сотрудников, чтобы перед уходом они внимательно осматривали свое помещение и убедились в том, что ничего ценного не обронили случайно. А еще не так давно — как раз в тот день умер мистер Дин — я обнаружила что-то вроде камешка, он валялся в коридоре, выглядел как какой-то талисман или амулет. Я думаю, что он выпал из кармана бедного мистера, когда тот падал. Миссис Дулиттл сказала мне, что прежде видела эту вещь в его кабинете, поэтому я принесла его сюда, сэр, и положила в эту маленькую коробочку. Вот он, сэр. Забавная штучка, правда? Похожа какого-то жучка. Она лежала в самом темном углу под железной лестницей, и сначала я подумала, что это подумала, что это обыкновенная галька, как и та, другая.

— Какая другая?

— Та, маленькая круглая галька, которую я обнаружила на том же самом месте, только несколько дней назад. Я тогда подумала: "Как забавно находить здесь такие штучки, это делает интересней мою монотонную работу". Но я готова поспорить, что это предмет мистера Эткинса. В начале года, после болезни, он ездил на каникулы на море, а вы же знаете, как люди любят прихватить с собой что-нибудь на память — ракушки, камешки…

Брэдон сунул руку в карман.

— Что-то вроде этого? — Он вынул маленький гладкий кусок гальки, обтесанный водой.

— Да, очень похож, сэр. Позвольте спросить, вы нашли его где-то в коридоре?

— Нет, этот я нашел на крыше.

— Да? — удивилась миссис Крамп. — Там собираются мальчишки и играют в свои игры. Как только зоркий глаз сержанта перестает за ними следить, никогда не знаешь, что взбредет им в голову.

— Они ведь там тренируются, правда? Молодцы. Занятия физкультурой улучшают фигуру и помогают находиться в прекрасной физической форме. Когда они начинают обычно? Во время ленча?

— О нет, сэр. Мистер Пим не позволяет им заниматься после обеда. Он считает, что это вредит пищеварению, а это может отразиться на их работе. Мистер Пим у нас особенный. Каждый день в половине девятого он всегда на своем месте. Уже при полном параде: в костюме, при галстуке, как полагается. Минут двадцать он просто сидит, почти неподвижно, лишь потом приступает к выполнению своих обязанностей. После обеда любит послушать тихую музыку, затем посещает комнату мальчиков. Мистер Пим никому не позволяет ходить по офису в обеденное время. Это разрешается только мальчику, который обходит все кабинеты с дезинфицирующим средством.

— А, ну да, конечно! Спрей "Санфект" — и у вас проблем!

— Точно так, сэр, только он использует "Джейс флюид".

— А в самом деле, миссис Крамп, за нами тут неплохо присматривают, правда?

— Ода, сэр. Мистер Пим уделяет своим сотрудникам много внимания. Мистер Пим очень добрый джентльмен, хотя и начальник. Он заботится о благоприятном климате в коллективе и часто устраивает для нас разные вечера. Так, на следующей неделе, сэр, у нас будет чаепитие для обслуживающего персонала, которое проходит в столовой с разными конкурсами и забавными аттракционами. Мои маленькие дочки всегда с нетерпением ждут этого чаепития.

— Не сомневаюсь, — проговорил мистер Брэдон. — А еще я думаю, они любят выигрывать на них разные безделушки, например заколки или резинки для волос…

— Да, да, вы правы, сэр.

— Ну, я, пожалуй, пойду и не буду вам мешать.

"Очень милый джентльмен, — подумала миссис Крамп, — и приятный собеседник".

Все вышло точно так, как этого и ожидал мистер Уиллис. Он выследил их от "Булестина", и на этот раз точно знал, что остался незамеченным. Костюм члена Вэмгерихта черного цвета с капюшоном, покрывающим голову и плечи, он надел на свой обычный повседневный костюм. Затем укрылся в такси за удачно припаркованным фургоном в Ковент-Гарден^[839] и ждал, пока Памела Дин и Брэдон не появились. Все участники празднества ехали не в такси, а в огромном лимузине, за рулем которого сидел Брэдон. Процессия проехала к Ричмонд-стрит, продолжила двигаться на запад, пока не остановилась у огромного особняка, стоящего на берегу реки. Во время поездки к лимузину присоединились другие машины и такси, ехавшие в этом же направлении. Подъехав к дому, вереница машин припарковалась на просторной стоянке, на которой уже находилось бесчисленное количество транспортных средств. Брэдон и мисс Дин сразу же вошли внутрь особняка и ни разу не оглянулись.

Уиллис, дождавшись, пока они скрылись за дверью, вышел из машины. Его встретил слуга, который поинтересовался, является ли он приглашенным. Уиллис ответил, что его зовут Уильям Браун, и это показалось ему гениальной выдумкой. Очевидно, что это имя было в списке приглашенных гостей, поэтому слуга не стал протестовать и беспрепятственно пропустил Уиллиса в изысканно меблированный холл. Стоило Уиллису войти, как он чуть не натолкнулся на Брэдона, развлекающегося среди шумной и пестрой толпы. Одет он был в черно-белый костюм Арлекина, и его трудно было не заметить. Памела в костюме лебедя стояла неподалеку. Из соседней комнаты доносились звуки саксофона.

"Это место, — сказал про себя Уиллис, — просто рассадник порока". Чем дольше он здесь находился, тем больше восхищался тем, как все тут было организовано.

Без вопросов и без малейшего колебания для него открывалась любая дверь. Везде звучала музыка, лились океаны выпивки, не смолкал смех и кружились танцевальные пары. Воздух был пропитан атмосферой сексуальной свободы, и Уиллису показалось, что это и есть то, что называется оргиями. Он чувствовал себя несколько скованным и не знал, как бы ему остаться незамеченным на этом шумном празднике жизни.

Конечно, у него не было партнерши, но уже скоро Уиллис обнаружил себя среди компании молодых крикливо одетых людей и стал с интересом наблюдать за танцовщицами и танцорами, чья нагота, казалось, никого не смущала. Оригинальность их костюмов состояла в том, что на них были лишь шляпы с яркими перьями, монокли и высокие фирменные кожаные ботинки. Все гости вечеринки были обеспечены напитками, лившимися на них как из рога изобилия и способными ублажить самый изысканный вкус. Уиллис достаточно быстро захмелел и упустил из виду тех, ради кого здесь оказался. Осознав, что произошло, он понял, что из него мог бы получиться лучший детектив, если бы он не смешивал такое количество ликеров. Ему не давала покоя мысль, что Брэдон и Памела уединились в одной из боковых комнат, каждая из которых была плотно зашторена и меблирована зеркалом и кушеткой.

Уиллис с трудом вырвался из круга людей, толпившихся вокруг него, и стал обыскивать дом. Его костюм потяжелел и стал влажным, прямо из-под капюшона пот струился по его лицу. Он нашел огромную комнату, переполненную возбужденными пьяными парочками, но той, которую он искал, там не оказалось. Распахнув другую дверь, Уиллис оказался в саду. Звонкие крики и всплески воды привлекли его внимание. Мужчина спустился вниз по розовой аллее и увидел открытую площадку с большим фонтаном в центре.

Молодой человек с девушкой на руках пронесся мимо него к фонтану, они игриво боролись и окатывали всех истерическим хохотом. Его леопардовый костюм был немного порван в плечах, а в волосах торчали виноградные листья. Девушка извивалась, словно змея, и кричала, сливаясь смехом. Леопард был широк в плечах, мускулист, и ему не составляло никакого труда удерживать ее. В конце концов, весельчаки упали в воду, девушка поплыла к краю фонтана и стала выбираться. И тут Уиллис заметил черно-белого Арлекина.

Тот карабкался на групповую статую в центре фонтана: дельфины и русалки держали огромную раковину, из которой высоко била струя воды, обдавая всех вокруг прохладными брызгами. Его фигура поднималась все выше, сверкая в изумрудных каплях, как загадочное водное создание. Он ухватился за верхнюю часть фонтана, задержался на мгновение и с легкостью поднялся еще выше. Даже Уиллис почувствовал неподдельный приступ зависти и восхищения. Арлекин демонстрировал всем свои мускулы, и его движения были грациозными движениями атлета, для которого этот подъем не составил никакого труда. Лишь мгновение, и он уже был наверху скульптурной группы, струи фонтана разбивались о его красивое тело, разлетаясь сотнями брызг.

"Господи, — подумал Уиллис. — Либо этот парень канатоходец, либо он настолько пьян, что не понимает, насколько это опасно".

Послышались всплески аплодисментов, а девушка затряслась истерическим хохотом. Потом очень высокая женщина, в сатине, напоминающем рыбью чешую, протолкнулась вперед и встала на краю фонтана, ее светлые волосы обрамляли ее яркое лицо, словно ореол. Эта дама всегда была активным участником подобных сумасшедших вечеринок и не могла не оказаться здесь.

— Ныряй! — крикнула она. — Ныряй же! Чего ты ждешь? Ныряй, Арлекин!

— Заткнись, Дайана! — один из рядом стоящих мужчин схватил ее за плечи и прикрыл рот рукой. — Здесь же слишком мелко, он сломает себе шею!

Она оттолкнула его.

— Успокойся. Он нырнет. Потому что я так хочу. Иди к черту, Дики. Ты бы не осмелился, а он сможет! Я в этом уверена.

— Я, конечно, не осмелился бы. Остановись!

— Давай, Арлекин, ныряй!

Черно-белая фигура подняла руки и замерла на мгновенье.

— Не глупи, парень, — прохрипел Дики.

Но женщины, одержимые представлением так сильно кричали, что полностью заглушили его слова.

— Ныряй, Арлекин, ныряй!

Гибкое тело скользнуло через струи воды, коснулось поверхности и проплыло под водой, словно рыба. Уиллис затаил дыхание. Трюк был выполнен просто совершенно. Он даже позабыл на мгновение свою ненависть к этому человеку и стал бешено аплодировать вместе с остальными. Дайана бросилась вперед к пловцу, как только тот появился на поверхности.

— О, ты просто неподражаем! Восхитительно! Арлекин, я обожаю тебя! Забери меня к себе домой!

Арлекин наклонил к ней свое лицо в маске и поцеловал в губы. Мужчина, которого звали Дики, попытался его оттащить, но оступился и свалился прямо в фонтан, под вопли и дружный смех окружающих. Арлекин перевесил высокую девушку через плечо.

— Приз! — закричал он. — Это мой приз! Потом он мягко опустил ее на землю и взял за руку:

— Бежим! — прокричал он. — Бежим, и пусть попробуют нас догнать, если смогут!

Произошло настоящее столпотворение. Уиллис увидел сердитое лицо Дики, когда он пробегал мимо, и услышал, как тот проклинает все на свете. Кто-то схватил Уиллиса за руку. Он вырвался и побежал по алее из роз, вдогонку за Дайаной и Арлекином. Потом зацепился за что-то ногой и упал. Его кто-то обогнал и помчался дальше вперед. Уиллис приподнялся, обнаружил, что его голова запуталась в капюшоне; он начал лихорадочно стаскивать с себя ткань, пытаясь освободиться.

Кто-то дотронулся рукой до его плеча.

— Пойдемте, мистер Уиллис, — проговорил мягкий голос ему прямо ему на ухо. — Мистер Брэдон попросил, чтобы я проводила вас домой.

Наконец ему удалось скинуть капюшон со своей головы и встать на ноги.

Прямо перед ним стояла Памела Дин. Женщина сняла маску, и глаза ее светились озорством.

Глава 5

Удивительные метаморфозы мистера Брэдона

Лорд Питер Уимзи находился в гостях у мистера Паркера, своего зятя. Чарльз Паркер служил в Скотленд-Ярде и состоял в должности главного инспектора.

Уимзи по-домашнему расположился в большом уютном кресле, напротив него сидела его сестра. Леди Мэри Паркер была занята вязанием жилета. На подоконнике, поджав ноги и куря трубку, сидел сам мистер Паркер. На удобном столике аккуратно стояли пара графинов и сифон для содовой воды. На камине, свернувшись клубком, спал кот.

— Вот и ты стал одним из простых смертных рядовых служащих, Питер, — проговорила леди Мэри.

— Да. Я даже зарабатываю свои четыре фунта стерлингов в неделю. Забавно! Впервые я заработал собственный цент! Каждую неделю, когда я получаю конверт с деньгами, я смотрю на него с особой гордостью!

Леди Мэри улыбнулась и взглянула на своего мужа, тот тоже улыбнулся ей. Сложности, которые обычно могут возникнуть, когда бедный мужчина женится на богатой женщине, в их случае были сведены практически на нет усилиями Мэри. Она распоряжалась всем имуществом. А точнее, вверила все деньги своим братьям, чтобы те, в свою очередь, передали их ее детям. Также доверенные должны были выделять Мэри четверть той суммы, которая практически приравнивалась к заработкам ее мужа в течение этого периода. Таким образом, был установлен баланс, и никого не беспокоила очевидная ненормальность того, что мистер Паркер был почти полным бедняком по сравнению со своим маленьким сыном, Чарльзом-Питером, и своей дочерью, малышкой Марией-Лукастой, которые мирно посапывали в своих кроватках на верхнем этаже. Мэри нравилось управлять таким образом своим скромным доходом, это и правда приносило свою пользу. Сейчас она занималась патронированием своего богатого брата со всей ответственностью, которую человек чувствует перед другим, просто владеющим деньгами.

— Но в чем же все-таки дело? — поинтересовался Паркер.

— Если бы я знал. Я и ввязался во все это только из-за жены Фреда Арбатнота — Рейчел Леви, — откровенно признался Уимзи. — Она знакома со стариком Пимом, и, когда они вместе обедали, тот рассказал ей о найденном письме Виктора Дина. Женщина посоветовала Пиму пригласить какого-нибудь частного детектива, который бы взялся за расследование этого дела. Пим заинтересовался ее предложением и спросил, не может ли она кого-то порекомендовать. Рейчел ответила, что знает такого человека, и согласилась поговорить со мной. Конечно же, она не упоминала моего имени. Вот так все и было.

— Твой повествовательный стиль изложения, — проговорил Паркер, — хотя и интересен, но немного эллиптичен. Ты, не растолковывая начала, уже подходишь к Кониу и с трудом можешь остановиться.

— Мне всегда сложно остановиться, если речь идет Деле. Ну, слушай! В понедельник днем, двадцать пятого мая, если быть точным, молодой человек по имени Виктор Дин, работающий наборщиком в рекламном агентстве, компании с ограниченной ответственностью "Пимс паблисити", упал с железной спиральной лестницы в здании офиса, расположенном в части Саусхэмптон-роу и скончался на месте от полученных травм. У него были сломаны шейный позвонок и нога, обнаружены трещина в черепе и множественные ушибы и ссадины. Время трагедии, насколько точно это можно было определить, — 15.30.

— Хм, — отозвался Паркер. — Достаточно серьезные травмы для падения такого рода.

— И я думал так же, пока не увидел эту лестницу. Так вот, я продолжу. Через день после происшествия сестра пострадавшего послала мистеру Пиму фрагмент недописанного письма, которое она обнаружила в бумагах своего брата. В нем Дин предупреждал о том, что в офисе протекала какая-то интрига. Письмо датировано пятнадцатого мая, то есть было написано за десять дней до трагедии, и находилось в таком состоянии, будто автор хотел еще обдумать свои слова более внимательно. Теперь идем дальше. Мистер Пим человек редкой морали… Кроме, конечно, того, что относится к его профессии, цель которой, в общем-то, выдавать ложь за правду ради прибыли…

— А как насчет правды в рекламе?

— Конечно, какая-то правда в рекламе присутствует. В хлебе есть пшеница, но он не состоит из одной пшеницы. Правда в рекламе, — произнес лорд Питер отчетливо, — все равно что обрезки, которые хозяйка прячет подальше от приготовленного блюда. Еда всегда должна смотреться аппетитно для того, чтобы ее захотелось съесть. Все это наталкивает меня на мысль об очевидной разнице между предлогами "с" и "из". Представь, что ты рекламируешь лимонад или, к примеру, компот. Если ты скажешь: "Наш компот изготовлен только из свежесобранных груш" — это будет означать, что для его приготовления понадобились только груши и больше ничего, либо ты заведомо говоришь неправду. Если написать: "Он сделан из груш", не употребляя слово "только", стало быть, он в основном сделан из груш. Ну а если все же сказать: "Сделан с использованием груш", то это будет означать, что в напитке присутствует некоторая доля этих фруктов вместе с огромным количеством других компонентов. Самое интересное — это то, что закон при любом из вариантов этой рекламы будет на стороне рекламодателя. Таковы нюансы нашего родного языка.

— Возьми себе на заметку, Мэри, в следующий раз, когда пойдешь по магазинам, не покупай ничего, где не написано "только из". Посоветуйся с братом, он даст тебе отличные уроки особенностей английского языка. А теперь пусть он продолжит.

— Да. Так вот, молодой человек пишет предупредительное письмо. Прежде чем он успевает его закончить, он падает с лестницы и погибает. Не является ли это тем самым чертовым обстоятельством?

— Подозрительно, но возможно, это простое совпадение. Поскольку ты склонен все драматизировать, позволим этому случаю быть подозрительным. Кто видел, как он умер?

— Я бы сказал, падал. Имея в виду мистера Эткинса и миссис Крамп, которые видели падение снизу, и мистера Праута, наблюдавшего за происходящим сверху. Все их показания очень интересны. Мистер Праут сообщил, что ступени достаточно прочные и что пострадавший не двигался слишком быстро, в то время как другие сказали, что тот слетел, как мешок с картошкой, крепко сжимая в руках Атлас времен. Кстати, книгу потом с трудом удалось вытащить у него, так крепко были сжаты пальцы. Это тебе ни о чем не говорит?

— Только о том, что смерть наступила мгновенно, что обычно и бывает, если кто-то ломает себе шею.

— Верно. Но смотри! Ты спускаешься вниз, и вдруг твои ноги соскальзывают. Что происходит? Ты что, броситься головой вниз с лестницы? Или ты падаешь на попу и продолжаешь катиться вниз таким образом?

— Зависит от многого. Если я действительно поскользнулся, я бы, наверное, сел на попу. Но, если бы я споткнулся, я бы, наверное, слетел прямо головой вниз. Сложно сказать, если ты не знаешь, что на самом деле произошло.

— Хорошо, ты всегда знаешь, что ответить, — заметил Уимзи. — Тогда скажи мне, ты всегда сжимаешь мертвой хваткой то, что у тебя находится в руках, или ты все-таки бросаешь это и цепляешься за перила, чтобы спастись?

Паркер выждал паузу.

— Я бы, наверное, схватился бы, — медленно произнес он. — Если бы только я не нес поднос, полный фарфоровой посуды или еще чего-то подобного. И даже тогда… Я не знаю. Возможно, это просто инстинкт — вцепляться в то, что у тебя есть. Точно так же инстинкт — пытаться спасти свою жизнь. Даже не знаю, сложно сказать. Вообще все эти разговоры на тему того, что бы ты, или я, или любой другой разумный человек сделал, оказавшись в таком положении, по-моему, просто глупые.

Уимзи нахмурился:

— Поставь все-таки себя на мое место, Фома неверующий. Если смертельная хватка была просто мгновенным инстинктом, должно быть, Дин умер так быстро, что даже не успел подумать о возможности спастись. Теперь есть две причины смерти — сломанная шея от удара головой об пол и трещина в черепе, которая могла образоваться от ушиба об один из выступов перил. Падение с лестницы ведь не похоже на падение с крыши — у тебя всегда остается возможность как-то смягчить удар. Если он убился от удара о перила, то сначала он должен был упасть, а уже потом удариться. То же самое с еще большей силой падения, от которой несчастный ломает себе шею. Почему же, почувствовав, что он падает вниз, он не бросил все и не попытался спастись.

— Я понимаю, что ты всем этим хочешь сказать, — произнес Паркер. — Что он умер еще до того, как упал. Но это не очевидно. Мне кажется, он вполне мог споткнуться, упасть вниз со ступеней, сломать себе шею и умереть вследствие этого. В этом нет ничего невероятного.

— Тогда я попробую еще раз. Как насчет этого? В тот самый вечер миссис Крамп, уборщица агентства, находит в коридоре оникс, как раз под железными ступенями. Как ты видишь, камень совершенно гладкий и круглый. Он достаточно тяжелый для своих небольших размеров, так же как и выступы на лестнице. Также, как ты видишь, на камне есть небольшой скол, с одной стороны. Оникс принадлежал умершему, тот носил его как талисман в кармане пиджака или держал всегда перед глазами на своем столе во время работы. Что ты об этом думаешь?

— Вероятно, камень просто выпал из его кармана. Пока Дин падал.

— А скол?

— Если только его не было там раньше.

— Не было. Его сестра в этом уверена.

— Значит, он откололся при падении.

— Ты так считаешь?

— Да.

— Хотелось бы мне тоже так думать. Продолжим. Несколькими днями ранее миссис Крамп обнаружила небольшой кусочек гальки схожего размера с тем ониксом, и лежал он на том же самом месте. Как и тогда, под лестницей.

— Правда? — поинтересовался Паркер. Он спустился с подоконника и подошел к графину. — И что же она говорит по этому поводу?

— Говорит, что ей часто во время уборки офиса попадаются всякие странные предметы. Хотя в это трудно Хотя вы это трудно поверить, но это так. Миссис Крамп считает, что это камешек мистера Эткинса, который недавно проводил каникулы на море, поправляя свое здоровье.

— Ну и что с того? — спросил Паркер, медленно опустошая сифон.

— Что здесь такого, в самом деле? Этот другой кусок гальки, который я тебе показал, был найден мною лично на крыше уборной. Мне даже пришлось спускаться по водосточной трубе, чтобы его достать, и пожертвовать своими фланелевыми брюками.

— Правда?

— Ладно, капитан. Найдя его, я открыл великолепное место, откуда открывается голубой небосвод.

— Какой небосвод?

— Небосвод, который прямо над ступенями. Уборная как раз с заостренной крышей, как новые теплицы с окошками, которые открываются со всех сторон — знаешь, точно такие, какие все всегда открывают в жаркую погоду. А погода была действительно жаркая, когда Дин погиб.

— Ты меня наводишь на мысль, что кто-то просто скинул камень на него через этот стеклянный небосвод?

— Ты сам сказал это. Или, если быть точным, не просто камень, а конкретный камень, имея в виду тот оникс.

— А как насчет других камней?

— Я практиковался в бросании. Я обнаружил, что офис бывает практически пустым во время обеденного перерыва. Почти никто не выходит на крышу, кроме офисных мальчиков, которые там тренируются.

— Люди, которые живут в таких стеклянных фонарях, обычно не кидаются камнями. Ты что, хочешь сказать, что, кинув в парня таким маленьким камушком, ты можешь раскрошить его череп и сломать ему шею?

— Не из-за того, что ты его просто кинешь, конечно. А как насчет перевязи или рогатки?

— Ну, в таком случае тебе остается только расспросить людей из соседних офисов, видели ли они кого-либо, упражнявшегося, как Давид и Голиаф, на крыше Пима, и убийца будет в твоих руках.

— Не все так просто. Это здание намного выше всех остальных вокруг, кроме того, на крыше прочный каменный парапет трех футов высотой — для придания еще большей значимости, я полагаю. Чтобы скинуть камень на железную лестницу, тебе придется наклониться и сделать это из специальной позиции между двумя фонарями, и только так тебя никто не заметит — если только кто-нибудь не окажется на лестнице и не станет при этом пристально смотреть наверх… И, кроме Виктора Дина, очевидно, никто этого и не делал, бедный парень.

— Очень хорошо, тогда выясни, кто из членов коллектива часто остается на месте во время обеденного перерыва.

— Это сложно. Все расходятся, но никто не оговаривает специально, куда направится в час дня. Когда клерк из приемной уходит на обед, один из старших мальчиков на время занимает его место, на случай если вдруг поступит какое-то сообщение или посылка. Кроме того, есть малый, который в это время обходит помещения с чистящей жидкостью, но он никогда не выходит на крышу. Хотя каких-либо запретов нет, и туда может подняться кто угодно, например, в половине первого, и остаться там до тех пор, пока проделает все свои штучки. А потом просто спустится вниз по железной лестнице. Лифтер, конечно, находится всегда на своем посту, но его несложно обойти, оставшись незамеченным. Кроме того, лифт еще периодически спускается в подвал. Все, что нужно сделать этому человеку, — так это просто выждать время, а потом выйти из своего укрытия. Ничего особенного в этом нет. Точно так же могло быть и в день смерти Виктора Дина. Его убийца прошел через уборную, на которую можно выйти с лестницы. Если путь свободен, то он мог спокойно пробраться на крышу. Там притаился, подстерегая свою жертву. Увидев Дина, спускающегося по ступеням, он делает свое дело и уходит. Все крутятся вокруг тела, все пытаются поднять его, и парень в этот момент как ни в чем не бывало снова выходит из туалета. Просто, как две копейки.

— И что, никто не заметит, что его не было на месте в это время?

— Дорогой мой, если бы ты только знал рекламное агентство Пима. Там никого никогда нет на своем месте. Если кто-то не говорит с кем-то из отдела печати или не крутится рядом с наборщиками текста, тогда он, вероятно, задерживается в студии, разбираясь с выкладкой, или в отделе прессы обсуждает насущные вопросы; а если он не в одном из перечисленных мест, тогда уж точно бегает в поисках кофе или еще чего-нибудь. Слову "алиби" нет места в таком заведении, как агентство Пима.

— Но тогда это дело тебе тем более будет интересно, — заметил Паркер. — Но из-за чего могло произойти убийство в месте вроде этого?

— Теперь мы подошли ближе к сути вопроса. Молодой Дин общался с компанией де Момери.

Паркер присвистнул:

— Так он был грешником?

— Что-то вроде этого. Ну, ты же знаешь Дайану де Момери. Ей очень нравятся эти безответственные игры. Она еще та штучка, эта девчонка. Я довозил ее вчера до дома, так что немного познакомился с ней.

— Питер! — возмутилась леди Мэри. — Это полностью противоречит твоим моральным принципам, как ты только умудрился ввязаться в эту компанию? Мне стоило об этом задуматься ранее!

— Не волнуйся, я был на карнавале. Комедия масок. И тебе не нужно переживать за мою мораль. Молодая женщина была совершенно пьяная, я лишь отвез ее домой в маленькую квартирку на Гарлик-Мьюз. И оставил ее на диване в гостиной, на удивление ее горничной. Хотя ту уже, наверное, сложно чем-то удивить. Но зато мне удалось узнать немало о Викторе Дине.

— Минуточку, — перебил его Паркер. — А этот Дин принимал наркотики?

— По-моему, нет. И я готов поклясться, что дело было не в Дайане. Если исходить из того, что говорит его сестра, у Виктора была большая сила воли. Возможно, 0н и пробовал наркотики однажды, но потом ему стало плохо, и он отказался от этого. Да, я понимаю, о чем ты сейчас думаешь. Если он был наркоманом, то сам по себе мог свалиться с лестницы. Но не думаю, что эта версия сработает.

Обычно подобные вещи всплывают на поминках. Вопрос был поставлен… Нет, дело совершенно не в этом.

— А Дайана что сказала по этому поводу?

— Сказала, что Дин занимался спортом. Она держала его на буксире с ноября до конца апреля — около шести месяцев, а для Дайаны это достаточно долго. Интересно, чем же привлек ее этот молодой человек. Полагаю, она рассчитывала, что он на ней женится.

— Такова версия его сестры?

— Да, но еще она сообщила, что у Виктора было много амбиций. Я не совсем понял, амбиций какого рода.

— Думаю, она понимала, что Дайана — его невеста. Или она ею не была.

— Должно быть, была. Полагаю, что его сестра поймала, что он подумывает о женитьбе. Паркер рассмеялся.

— Раз так, — проговорила леди Мэри, — он что-то скрывал от своей сестры.

— Маленький чертенок. Памела была просто шокирована вчерашним шоу. Вечеринки, на которые ее брал, не были столь жаркими. Зачем он брал ее с собой? Еще один вопрос. Вчера я узнал, что Виктор хотел познакомить свою сестру с Дайаной, возможно, предполагая представить ее как будущую родственницу. Но разве Дин не собирался держать свою сестру в неведении? По словам Уиллиса, Виктор не хотел причинять ей лишнюю боль.

— А кто такой Уиллис?

— Уиллис — молодой парень, который был самым близким другом Дина, был даже влюблен в его сестру и сейчас ужасно ревнует ее ко мне. Уиллис считает, что я из компании Виктора Дина, пытается наступать мне на пятки и играть в Ватсона. Он сын провинциального портье, получил образование в средней школе; в агентстве Пима пишет тексты о кремах для лица и корсетах; носит двусторонний жилет. Это, пожалуй, самая примечательная его черта. Кроме того, Уиллис признался, что в момент падения Виктора Дина был в уборной, которая, как я уже говорил ранее, находится совсем рядом с крышей.

— А кто еще был в тот момент в туалете?

— Я его не спрашивал. Я же не мог смущать Уиллиса своими детективными расследованиями, ведь в агентстве я лишь изображаю роль новичка, занявшего место покойного Дина, и, естественно, не осмеливаюсь задавать много наводящих вопросов. К тому же, сколько я ни интересовался о происшествии в офисе, ответы на свои вопросы так и не получал. Да и дело настолько туманное, что выискивать виновного в непонятном преступлении среди примерно сотни людей достаточно сложно.

— Я полагал, ты ищешь убийцу.

— Естественно — но я не думаю, что мне удастся отыскать его, пока я не узнаю точно, где было совершено преступление. Кроме того, мистер Пим нанял меня только присмотреть за происходящими странностям в офисе. Конечно, убийство — большая странность, но Пим не приглашал меня копаться в смерти Дина. Поэтому, сам понимаешь, я не совсем свободен в своих действиях. Пока единственным человеком, у кого я вижу мотив для убийства, является Уиллис. Но это не тот мотив, который мне нужен.

— А что ты думаешь насчет ссоры Уиллиса с Дином?

— Самая глупая ссора, которая только может быть. В выходные Уиллис часто бывал дома у Дина. Дин жил в квартире вместе с сестрой, рядом ни родителей, ничего подобного. Уиллис влюбился в сестру Виктора, но Памела держала его на расстоянии, потому что не была уверена в серьезности его намерений. Однажды Дин взял с собой сестру на одну из горячих вечеринок Дайаны. Уиллис узнал об этом и поговорил с Памелой, словно датский дядюшка. Сестра Дина назвала Уиллиса занудой и идиотом. В случившемся Уиллис обвинил Дина, тогда Дин послал Уиллиса ко всем чертям. Вот тебе и ссора. Конечно же. Памела поддержала брата. После чего они объединилась против Уиллиса и "похоронили" его. Тогда Уиллис пообещал пристрелить Дина как собаку, если тот не перестанет разрушать жизнь своей сестры. Это его слова, как мне рассказали.

— Уиллис мыслит клише, — проговорила Мэри.

— Конечно, вот почему он пишет такие отличные тексты. В любом случае Дин и Уиллис находились в страшной ссоре в течение трех месяцев. Потом Дин упал с лестницы. Теперь Уиллис принялся за меня. Вчера я попросил Памелу отвезти его домой, но я даже не могу предположить, что из этого вышло. Я объяснил девушке, что такого рода вечеринки очень опасны для людей, предрасположенных к сумасшествию, таких как в Уиллис. Было ужасно смешно смотреть, как тот явился в своем костюме а-ля Ку-клукс-клан, но при этом на нем были туфли, которые он обычно носит в офисе, и кольцо на пальце, различимое за километр.

— Бедняга! Полагаю, что не Уиллис спустил Дина с лестницы?

— Я тоже так думаю, но ведь мы не знаем точно. Этот человек полон мелодраматизма и мог посчитать это прекрасным грехом. Но я не думаю, что ему бы хватило мозгов, чтобы продумать все детали. Даже если бы он сделал это, я уверен, что сразу же после непременно отправился бы прямиком в полицию в своем двустороннем жилете с заявлением: "Я совершил это во имя любви". Но существует неоспоримый факт: связь Дина с Дайаной и компанией окончилась еще в апреле — так зачем же ждать до конца мая, чтобы нанести удар. Ссора с Дином произошла еще раньше — в марте.

— Вероятно, Питер, сестра Дина подвела тебя к этому. Связь могла не прекратиться тогда, когда она об этом сказала. Она могла держать это в секрете. Возможно, она сама наркоманка или что-то в этом роде.

— Нет… Но можно кое о чем догадаться… Хотя нет, не думаю, что с Памелой Дин может быть что-то в этом роде. Клянусь, что ее отвращение вчерашней ночью к этой публике не было поддельным. Кстати, Чарльз, откуда эти чертовы люди достают все это? Вчера в этом доме было такое количество наркотиков, что хватило бы для отравления целого города.

— Если бы я знал, — печально произнес мистер Паркер, — тогда я бы был в шоколаде. Все, что я могу тебе сказать, — так это то, что они переправляют все это в лодках, а потом распространяют по разным местам, вроде вчерашнего. Вопрос — откуда? Конечно, мы можем уже завтра выйти на полсотни мелких дистрибьюторов. Но какой в этом толк? Они и сами не знают, откуда они поступают или кто передает им наркотики. Все они рассказывают одну и ту же историю. Это передается им на улице мужчиной, которого они никогда не видели ранее и не смогут опознать. Или же подкладывается им в карман в омнибусах. Вопрос не всегда в том, что они не хотят говорить правду, часто они ее действительно не знают. И если даже поймать того человека, он тоже не прояснит ситуацию. Это бизнес, как и любой другой. Кто-то наживает на нем миллионы.

— Да. Но вернемся к Виктору Дину. Есть одна загвоздка. Он зарабатывал шесть фунтов в неделю. Как же он тогда водился с компанией де Момери, общение с которой обходится примерно триста фунтов в год?

— Наверное, он жил за счет Дайаны.

— Возможно. С другой стороны, может быть, он действительно полагал, что у него есть шанс жениться на аристократке, вернее, так называемой аристократке. Ведь несмотря на то, что родственники Дайаны указали ей на дверь, она — де Момери. Представь, что Дин тратил намного больше возможного просто для того, чтобы оставаться рядом с такой девушкой. Все слишком затянулось, и он погряз по уши в долгах. К тому же это незаконченное письмо, адресованное Пиму… Как оно выглядит в свете всей этой истории?

— Ну… — начал было Паркер.

— Эй, ребята, хватит топтаться на одном месте! — перебила его Мэри. — Как вам обоим нравится ходить вокруг да около. Мне стало ясно еще час назад, что это клевета. Это же совершенно очевидно. Дин просто искал повод подзаработать. Он обнаруживает, что в агентстве творится что-то неладное — главный бухгалтер мутит что-то со счетами, или кто-то из офисных мальчиков приворовывает наличность. Тогда он пытается запугать виновника: "Если не отстегнешь мне, я расскажу все Пиму" — и начинает писать письмо. Вероятно, он даже не намеревается его отдавать директору; это была просто угроза. Неизвестный узнает о его намерениях и решает: "Мне проще убрать Дина с дороги, чем делиться с ним". Вот и все.

— Так просто? — проговорил Уимзи.

— Конечно, просто. Только мужчинам нравится все усложнять и делать из всего загадки.

— А женщинам нравится сразу же делать выводы, считаешь?

— Посоветуй мне что-нибудь. Кстати, я могу дать тебе адрес того дома, где мы были прошлой ночью. Наркотики, азартные игры, я уж ничего не говорю о кошмарных оргиях.

Он назвал адрес, и главный инспектор сделал пометки в своем блокноте.

— Хотя мы можем сделать немногое, — признался он, — это частный дом, принадлежащий майору Миллигану. Какое-то время мы за ним наблюдали. И даже если бы могли попасть туда, это, вероятно, не привело бы к желаемым результатам. Я не думаю, что найдется хоть один в этой банде, кто знает, откуда действительно поступают наркотики. Хотя, конечно, можно сказать четко о том, что есть определенные обстоятельства. Кстати, у нас уже имеется материал по паре, арестованной с твоей помощью прошлой ночью. Им грозит семь лет.

— Хорошо. И я отлично провел это время. Две сотрудницы из рекламного агентства оказались рядом и узнали меня. Я уставился на них в изумлении и сделал вид, что женщины обознались. А следующим утром при их расспросах объяснил, что у меня есть кузен, который внешне очень на меня похож, — пресловутый малый Уимзи.

— Если ребята де Момери узнают о тебе, ты обнаружишь себя на Куир-стрит, — проговорил Паркер. — Как тебе удалось подружиться с Дайаной?

— Нырнул с высокой скульптуры в фонтан. Это отлично меня прорекламировало, и Дайана мной заинтересовалась. Я выглядел как лобстер в рубашке.

— Надо быть осторожнее, братец, это должно быть опасно, — мягко произнесла Мэри. — Мы тебя любим, и маленький Питер не может представить себе лучшего дядю!

— Это может плохо кончиться, — заметил Чарльз, — на этот раз дело действительно достаточно запутанное. Когда ты встречаешься лицом к лицу со смертью, жертвой которой кто-то из твоего окружения вот-вот должен стать, ты уже можешь не напрягаться и не вынюхивать убийц, — это дело полиции. Надеюсь, это послужит для тебя уроком.

— Спасибо, постараюсь извлечь выгоду из всего вышесказанного. А теперь я пойду и постараюсь вновь стать мистером Брэдоном. Дай мне знать, если будут какие-то подвижки с Момери — Миллиган.

— Хорошо, конечно. Надеюсь, теперь мы продвинемся в деле наркодилеров.

— Надеюсь. А что уже известно полиции об этом?

— Нам поступила информация о транспортировке кокаина через побережье Эссекс. Но, благодаря недавнему распоряжению правительства об отмене береговой охраны и надзора на этой территории, наша работа усложнилась. Особенно много проблем со всеми этими частными моторными лодками. Так что, если захочешь повеселиться вечером, присоединяйся.

— Ясно, благодарю. Связывайся со мной в любое время. Я заканчиваю работать в 17.30.

В это время три человека неустанно думали о мистере Дэсе Брэдоне.

Мисс Памела Дин стирала шелковые чулки в своей уединенной квартире:

"Прошлая ночь была сказочной… Мне не следовало туда ехать, ведь бедного Виктора похоронили так недавно… Но, конечно, я отправилась туда ради Виктора… Интересно, а этот детектив догадается об этом или нет… он многого не сказал, но мне кажется, он думает, что в гибели Виктора есть нечто нелепое и смешное… В любом случае брат подозревал, что что-то не так в агентстве Пима, и он был бы мне очень благодарен, если бы я выяснила, что именно не так. Никогда раньше лично не была знакома с частными детективами… Полагала, что выглядят маленькими назойливыми мужичонками. Вульгарными, с грубыми манерами… Мне понравился его голос и его ухоженные руки… О боже, здесь же дыра! Надо ее зашить, прежде чем стрелка поползет дальше… И, кроме того, прекрасные манеры. Только мне кажется, что он рассердился на меня за то, что я пришла в "Пимс паблисити"… Ну ладно, должно быть, он настоящий атлет, если так виртуозно взобрался на этот фонтан, и плавает он как рыба… Хорошо, что у меня новый купальник… Загар… Слава богу, у меня стройные ноги от природы… Наверное, мне нужно купить новые чулки, эти уже не годятся… Я бы не хотела выглядеть такой страшной в черном… Бедный Виктор! А что же мне делать с Алеком Уиллисом? Если бы он не был таким педантом… Я была бы рада, если бы мистер Брэдон… Он совершенно прав в том, что вся эта компания нехорошая, он на самом деле знает, о чем говорит, это не просто предрассудки… И почему Алек такой ревнивый и занудный? Выглядит так глупо в этой черной штуке… Преследует людей… Некоммуникабелен — мне нравятся коммуникабельные люди. Мистер Брэдон производит впечатление именно такого человека… Нет, он такой и есть… Он выглядит так, как будто только и занимался всю жизнь тем, что посещал подобные празднества… Полагаю, что детективы высокого уровня так и должны выглядеть… А из Алека получается отвратительный детектив… И у него явно проблемы с темпераментом… Интересно, а что делал мистер Брэдон, когда уехал с Дайаной де Момери… Она — красивая, черт бы ее побрал! И веселая… Но сколько она пьет! Говорят, что алкоголь старит прежде времени… У меня пока все в порядке с фигурой, но я не умею модно одеваться… Дайана явно сходит с ума по людям, которые совершают сумасшедшие поступки… Мне не нравятся пепельные блондинки; интересно, а я бы смогла перекраситься в пепельную блондинку?"

Алек Уиллис как ни пытался задремать, сегодня ему это не удавалось. Он в который раз взбил достаточно твердую подушку и перевернулся на другой бок:

"Черт! Что за мысли у меня сегодня… Эта чертова скотина Брэдон! Между ним и Памелой явно что-то есть… Наверняка помогает ей с делишками Виктора… От него можно ожидать только одни неприятности… 14 ушел с этой белобрысой сучкой… Конечно, Памела станет лизать ему ботинки… Ох уж эти женщины… Во что только они не ввязываются… Если бы я только не выпил столько… Чертова кровать! Мне нужно поговорить с Пимом… Это не безопасно… Убийство? Памела способна связаться с кем угодно… Памела… Она не позволит мне ее поцеловать, а все эта чертова свинья Брэдон… Вниз по ступенькам… Приложить руки к его горлу… Чертов акробат! Памела… Как бы я хотел сказать ей… Деньги, деньги, деньги… Если бы я только не набрался, так тогда… Дин был слишком прытким… Я ведь рассказал ей всю правду… Черт бы побрал этих женщин! Им нравятся одни негодяи… Я же не заплатил за этот костюм… О, черт! Зачем я только столько пил? Я забыл выпить бикарбонат… Я не заплатил за эти ботинки… Все эти обнаженные девушки на вечеринке… Черный и серебряный… Он выследил меня, чертовы его глаза! И голос противный: "Привет, Уиллис!" Сегодня так прохладно… Рыбы не ныряют… Рыбы не спят… Или спят?.. Я точно не могу уснуть…Убийство… Вниз по железной лестнице, положить руки ему на горло… О, черт! Черт! Черт!"

Дайана де Момери проснулась и поставила пластинку.

"Боже мой! Как скучно… Деньги, тонны денег… мне скучно… Меня достала эта мелодия… Меня все достало… Прошлой ночью я была пьяна вдребезги… Интересно, а куда отправился Арлекин? Интересно, а кто он на самом деле? Эта маленькая идиотка Памела Дин… Доберусь до нее. Полагаю, надо заполучить любым способом его адрес… Я отобью у нее Арлекина любой ценой… Если бы я не была такой рассеянной… Я многого не помню… Как он забирался по фонтану… Черный и серебряный… У него сексуальное тело… Думаю, он смог бы меня увлечь… Господи! Какая скука! А он такой интересный… Довольно загадочная личность… Если было бы возможно написать Памеле Дин… Маленькая глупышка… Подозреваю, она меня ненавидит… Жаль, что я так обошлась с Виктором… Упал с лестницы и сломал свою дурацкую шею; скатертью ему его чертова дорога… Может, позвонить ей? Она наверняка не возьмет трубку… Такие обычно никогда не подходят к телефону… Провинциалка… Если эта мелодия будет продолжать играть, я закричу… Выпивка Миллигана отвратительна… И почему только туда все ходят?.. Арлекин… Я даже имени его не знаю… Видон… Лидер… Или что-то в этом роде… О, черт! Может, Миллиган знает… Не могу больше этого всего выносить!.. Черный с серебряным… Господи, благодарю тебя!"

Лондон сверкал разноцветными рекламными огнями, пестрые вывески, казалось, пытались перекричать друг друга: "Сопо" полностью очищает организм — "Сопо" — и все чисто!"; "Нутракс" хорош для нервов — умаслите нервы вместе с "Нутраксом"; "О, бой! — это ириска "Томбой!"; "Обувь "Фарли" позволяет вам всегда двигаться вперед!"; "Обезопасьте свой дом — "Санфект" — и нет микробов!".

Машина лорда Питера Уимзи остановилась на светофоре. Уимзи выглянул в окно, его взгляд задержался на ярком объявлении: "Что бы вы ни делали, что бы вы ни покупали, сделайте паузу и купите нечто новое. Окунитесь в мир здоровья и процветания! Никогда не расслабляйтесь! Никогда не останавливайтесь на достигнутом! Продолжайте движение вперед — а если не сможете, примите "Нутракс" для ваших нервов!"

Лорд Питер Уимзи вернулся домой и лег спать.

Глава 6

Уникальная чистота смертельного оружия

— А знаешь, — сообщила мисс Росситер мистеру Смейлу, — наш новый рекламный агент — чокнутый.

— Чокнутый? — мистер Смейл широко улыбнулся. — Не говорите загадками, мисс Росситер? В каком смысле чокнутый?

— Ну, — объяснила женщина, — он постоянно находится на крыше, играет с рогатками. И я предполагаю, что бы ему сказал мистер Хэнкин, узнав об этом.

— О рогатках? — мистер Смейл побледнел. — Мне кажется, дело не совсем в этом. Мы, мисс Росситер, совсем закопались в своих насущных делах и просто завидуем, если можно так выразиться, беззаботному молодому духу отдела печати. Так и должно быть, без всяких сомнений, — добавил мистер Смейл, находясь под чарующим влиянием своей собеседницы. — Позвольте мне предложить вам еще чашечку чаю?

— Большое спасибо, с удовольствием. — Ежемесячная чайная вечеринка была в полном разгаре, маленький конференц-зал был душен и переполнен людьми. Мистер Смейл галантно отошел в сторону за новой порцией чая, потянулся через длинный стол и столкнулся с миссис Джонсон. Это была невысокая женщина, управлявшая диспетчерской, офисными мальчиками, и, в случае необходимости, все сотрудники агентства обращались к ней за медицинской помощью, в ее распоряжении находилась аптечка первой помощи. Извинившись, Смейл, смутившись, попятился назад и наткнулся на мистера Харриса из отдела наружной рекламы.

— Прости, старик.

— Молодец, — заметил мистер Харрис, — очаровательные молодые женщины любят, когда им приносят все под нос. Ха, ха, ха! Я видел, как ты лебезишь перед мисс Росситер — что за секреты у вас с ней, а?

Мистер Смейл увильнул от ответа:

— А ты нам не поможешь? Может, догадаешься, о чем шла речь? — предложил он. — Один без сахара и один с сахаром, миссис Джейк, пожалуйста.

— Ладно, — продолжил мистер Харрис. — Я тебе скажу. Вы говорили о мисс Росситер и о мистере Смейле, не так ли? Самая интересная и волнующая тема для обсуждения в целом мире, правда?

— Не хотелось бы тебя расстраивать, но ты ошибаешься. Мы обсуждали другого члена коллектива. Нового рекламного агента. Мисс Росситер считает, что он — чокнутый.

— В этом отделе все чокнутые, если ты хочешь знать мое мнение, — проговорил мистер Харрис, надув щеки. — Дети. Недоразвитые дети.

— Похоже на то, — согласился мистер Смейл. — Твои слова меня уже не удивляют. Там все, если только не рисуют, то развлекаются на крыше с рогатками. Настоящие дети. А как насчет мисс Митейард, которая приносит с собой Йо-йо в офис?

— Объясню тебе, в чем дело, Смейл, — сказал мистер Харрис, взяв своего коллегу под руку и отводя его в сторону. — Все дело в университетском образовании. Что оно дает? Благодаря ему парень или молодая девушка держатся в первых рядах на детской площадке нашего рекламного агентства, в то время как они должны взглянуть в лицо реальности… О-о! Привет, мистер Брэдон! Это ваша нога? Простите, пожалуйста! Уверен, это помещение слишком мало для таких социальных сборищах. Я слышал, что в поисках более просторных мест вы забрались даже уже на крышу.

— О да, свежий воздух и все такое. Решил немножко отвлечься от работы, занявшись физическими упражнениями. Стрелял по воробьям из рогатки. Отличная тренировка зрения и ловкости. Поднимайтесь как-нибудь вместе со мной, и мы посоревнуемся.

— Это не для меня, благодарю, — ответил мистер Харрис. — Я уже слишком стар для таких забав. Хотя, когда я был мальчишкой, помню, как кидал гальку через парник с огурцами моей старенькой тетушки Джейн! Господи, как же ее это выводило из себя!

Мистер Харрис внезапно занервничал.

— Я не держал рогатки в руках уже лет тридцать, я полагаю, — добавил он.

— Тогда самое время взять ее в руки снова. — Мистер Брэдон вытащил из заднего кармана брюк кусок палки и резинку, ухмыльнулся, увидев мистера Пима, который показался в обозримом пространстве, разговаривая с молодыми служащими. — Между нами говоря, Харрис, тебе не кажется, что порой это место надоедает?

— Надоедает, — перебил его Толбой, отходя от стола и задевая мистера Смейла, который держал две чашки чая, — надоедает? Вы просто не понимаете значения слов. Никто, кроме человека, отвечающего за выкладку, не понимает этого.

— Так поделись с нами своим опытом, — сказал Брэдон. — Если выкладка уже готова, освежись на крыше вместе со своими молодыми коллегами. Я, например, был там сегодня утром и от души порезвился с рогаткой, найдя себе подходящую живую мишень.

— Живую мишень?

— Да, я не стану тебе лгать. Я стрелял из своей маленькой рогатки в скворца. Но, если это обнаружится, — добавил мистер Брэдон, — полагаю, во всем обвинят кота из столовой.

— … Рогатка, — медленно произнес мистер Харрис. Он посмотрел на мистера Толбоя, чтобы убедиться, что тот оценил игру слов, но, заметив, что последний находится в полном замешательстве, продолжил: — Как в старой шутке, да? "Не стреляй из рогатки! Не стреляй из рогатки! Прими пилигрима домой!"

— Что ты сказал? — поинтересовался Толбой, хмуря лоб и пытаясь сконцентрироваться на услышанном.

— Вините кота, ты что не понял? — продолжил мистер Харрис. — Ах, вините кота! Вините рогатку! Ясно?

— Ха-ха! Здорово! — засмеялся мистер Толбой.

— Но рогатки бывают разными, — не унимался Толбой.

— А у вас как обстоят дела с рогатками, мистер Толбой? — резко прервал его Брэдон.

— У меня для этого глаз не наметан, к сожалению, — покачал головой мистер Толбой.

— Для чего глаз не наметан? — поинтересовалась мисс Росситер.

— Для рогаток.

— О, Толбой! Но ты же настоящий теннисный чемпион!

— Это не одно и то же!

— Зоркий глаз в игре — это зоркий глаз в игре, правда?

— Если уж глаз наметан, то наметан, и дело с концом, — проговорил мистер Харрис. — Вы когда-нибудь играли в дартс, Брэдон?

— Да, — с гордостью ответил Брэдон. Я три года назад в "Кау и Памп" даже выиграл оловянный кубок и получил право на три бесплатные кружки пива каждую пятницу в течение двенадцати месяцев. Но это удовольствие мне дорого обошлось, потому что каждый раз, когда я получал свою бесплатную порцию пива, собиралось еще человек пятнадцать приятелей, хотевших выпить вместе со мной. Так что мне пришлось отказаться от этой награды.

— Так как насчет дартса?

— Это же первый раз, когда вы находитесь на ежемесячном чаепитии, мистер Брэдон, — продолжила вдова. — Вам нужно познакомиться со всеми членами коллектива. Но, как я вижу, вы не стремитесь отдаляться от своего собственного отдела. Ах, ну конечно, когда мы толстеем и становимся старше, мы уже не так интересны джентльменам, как те молоденькие штучки!

— Уверяю вас, — произнес мистер Брэдон, — ничто, кроме вашего незыблемого авторитета, не смогло бы остановить меня от того, чтобы уделить вам внимание. По правде говоря, я и сам вел себя не очень хорошо. Полагаю, вы бы пожурили меня, если бы узнали, чем я занимался.

— Надеюсь, вы не расстроили моих мальчиков, — ответила миссис Джонсон, — юные сорванцы! Отвернись только на минуту, и они снова что-нибудь натворят. Головы забиты только игрушками. Вы не поверите, этот малый, Джинджер, принес с собой Йо-йо и разбил окно, играя в "Вокруг света" во время своего обеденного перерыва. Деньги за окно вычтут из его зарплаты.

— Я расплачусь сразу же, когда разобью окно, — пообещал мистер Брэдон. — И я сознаюсь, что сделал это из своей маленькой рогатки…

— Ох, эти мне рогатки! — закричала миссис Джонсон. — У меня уже их столько собралось, что не знаю, куда их девать. Вот этот Джинджер, не далее как месяц назад…

Мистер Брэдон достал из кармана брюк свою игрушку и с интересом взглянул на нее.

— Вы были у меня в кабинете и влезли в мой стол, мистер Брэдон!

— В самом деле, нет, я бы не осмелился, — запротестовал обвиняемый. — Я слишком воспитан, чтобы обыскивать дамские столы.

— Надеюсь, — вступил в разговор мистер Дэниэлс. — Миссис Джонсон хранит в этом столе все письма от ее поклонников.

— Довольно, мистер Дэниэлс. Мне на самом деле показалось в какой-то момент, что это рогатка Джиндджера, но теперь я вижу, что она немного отличается от его.

— Рогатка этого бедного ребенка еще у вас? Вы бессердечная женщина, — проговорил мистер Брэдон. — Смотрите, верните ее ребенку. Мне нравится этот паренек. Он говорит "Доброе утро, сэр" таким тоном, от которого я наполняюсь чувством значимости самого себя. А еще мне нравятся его рыжие волосы. Сделайте одолжение, миссис Джонсон, пообещайте мне, что позволите ребенку наслаждаться его смертоносным оружием.

— Нет, — произнесла миссис Джонсон. — Но я могу отдать ее вам, мистер Брэдон, и тогда если вновь будут разбитые окна, то вы будете за это отвечать. Пойдемте со мной после окончания вечеринки. А теперь, извините, я хотела бы пообщаться с другими сотрудниками.

Женщина отошла в сторону, без сомнения, чтобы рассказать мистеру Ньюболту, мистеру Сайдботаму, мисс Григс и мистеру Вудхерсту о детских проделках своих подопечных. Чайная вечеринка уже подходила к своему логическому завершению, и мистер Пим, взглянув на электронное табло на стене, всем приветливо улыбнулся и направился к выходу. Часть служащих вслед за ним вышла из комнаты, почувствовав вкус свободы. Мистер Брэдон подошел к миссис Джонсон и поинтересовался:

— Вы позволите мне сходить за рогаткой прямо сейчас, пока мы оба об этом помним?

— Да, конечно, если хотите. Только поторопитесь, — произнесла миссис Джонсон и уверенной походкой набилась к выходу.

— К тому же это приятно, — проговорил мистер Брэдон. — Это обещает мне еще несколько минут в вашей компании.

— Вы — льстец, — сказала миссис Джонсон, однако осталась довольна последним замечанием Брэдона. Она была не намного старше своего спутника и, будучи одинокой женщиной, особенно ценила подобное обращение. Они поднялись по лестнице в диспетчерский отдел. Миссис Джонсон достала связку ключей из своей сумочки и отперла ящик стола.

— Вижу, вы особенно внимательно относитесь к своим владениям. Запирающиеся ящики и все такое, да? — спросил Брэдон.

— Деньги, печати, только и всего, — ответила миссис Джонсон, — а еще я здесь храню разные странные вещицы, которые мне приходится конфисковывать.

Она достала кусок копировальной бумаги и коробочку с деньгами, стала копаться в глубине ящика. Мистер Брэдон взял ее руку и произнес:

— Какое у вас красивое кольцо.

— Вам нравится? Оно принадлежало моей матери. Старомодное, но интересное, как вы считаете?

— Очень милое кольцо и на вашей руке красиво смотрится. — Он продолжал удерживать ее руку в своей: — Позвольте мне. — Другой рукой Брэдон потянулся в глубь ящика, и достал оттуда рогатку: — Вот, похоже, корень разрушения — хорошенькая и крепкая с виду.

— О-о! Вы порезали палец, мистер Брэдон?

— Ерунда, видимо, задел перочинный ножик, который случайно открылся. Но рана не кровоточит.

Мужчина достал накрахмаленный носовой платок, обмотал его вокруг катапульты и беззаботно положи" обратно в карман. Миссис Джонсон посмотрела на его палец.

— Вам лучше его заклеить пластырем, — произнесла она. — Подождите минутку, я сейчас принесу вам из аптечки. — Она взяла ключи и вышла. Мистер Брэдон осмотрелся вокруг. В углу помещения на скамейке сидели четыре посыльных мальчика, ожидающие, что их куда-то отправят. Среди них был Джинджер Джо, его рыжая голова склонилась над страницами "Секстона Блейка".

— Джинджер!

— Да, сэр!

Мальчик подбежал и встал около стола в ожидании.

— Когда ты сегодня освобождаешься?

— Около шести, сэр, если успею принести письма и разложить их.

— Зайди тогда ко мне. У меня для тебя есть интересное предложение. Ты ведь хочешь немного подработать? Но, прошу тебя, никому не рассказывай об этом.

— Да, сэр, хорошо, — согласился Джинджер. Очередное послание молодой особе, подсказывал ему его опыт. Мистер Брэдон указал ему взглядом на скамейку, когда снова появилась миссис Джонсон.

Когда пластырь был приклеен на надлежащее место, она игриво произнесла:

— А теперь вам пора бежать, мистер Брэдон. У мистера Толбоя есть ко мне дела. Кроме того, мне еще нужно упаковать пятьдесят стереозаписей.

— Необходимо, чтобы это срочно спустили вниз, в отдел печати, — проговорил мистер Толбой, подходя с большим конвертом.

— Чедрик! — позвала миссис Джонсон.

Подбежал один из мальчиков и, взяв пакет, помчался выполнять поручение. Другой парень спустился с лестницы и поставил на стол большой поднос со стереоматериалами. Миссис Джонсон, принимая деловой вид, стала проверять, чтобы нужный блок ушел в нужную газету, чтобы вес было помешено в определенную коробку и проштамповано надлежащим образом.

Ровно в 17.45 Джинджер Джо предстал перед дверью мистера Брэдона. Офис уже был практически пуст; уборщики помещений начали свой привычный обход, и по пустым коридорам раскатывались звуки всплескивающейся воды и жужжание пылесосов.

— Заходи, Джинджер. Скажи, это твоя рогатка?

— Да, сэр.

— Хорошая! Сам сделал?

— Да, сэр.

— Удобно из нее стрелять?

— Достаточно удобно, сэр.

— Хочешь получить ее обратно?

— Да, пожалуй, сэр.

— Ну ладно. Только погоди, пока не трогай ее. Я должен убедиться, что такому парню, как ты, можно доверять подобные вещи.

Джинджер смущенно заулыбался.

— Почему миссис Джонсон забрала ее у тебя?

— Нам не позволяют приносить в офис подобные предметы, сэр. Миссис Джонсон поймала меня как раз, когда я показывал рогатку другим ребятам, и сразу же конфисковала ее.

— Конфисковала?

— Да, сэр, конфисковала.

— Ясно. А ты стрелял из рогатки в офисе, Джинджер?

— Нет, сэр.

— Хм. Ты ведь тот самый удалец, который разбил окно, не так ли?

— Да, сэр. Но не при помощи катапульты. Это был Йо-йо, сэр.

— Понятно. Так ты уверен, что никогда не пользовался рогаткой в здании офиса?

— Нет, сэр, никогда. Точно никогда.

— А что вообще заставило тебя принести сюда эту штуку?

— Ну, сэр… — Джинджер начал переминаться с одной ноги на другую. — Я рассказал остальным, как стрелял в кота тетушки Эмили, и они тоже захотели попробовать. У нас ведь в столовой живет кот, вы знаете, сэр?

— Да-а, оказывается, ты опасный человек, Джинджер. Коты, окна и тетушки — все твои жертвы, правда?

— Да, сэр. — Понимая, что с ним шутят, мальчишка разулыбался.

— И сколько же недель назад у тебя конфисковали рогатку?

— Около месяца назад, сэр.

— Значит, где-то в середине мая?

— Да, правильно, сэр.

— И с того момента ты больше не держал ее даже в руках?

— Нет, сэр.

— А у тебя есть другие рогатки?

— Нет, сэр. А у других мальчиков? Нет, сэр.

— Или что-то еще, из чего можно кидаться камнями?

— Нет, сэр. По крайней мере, не здесь, сэр. У Тома Фагготта есть дома гороховая стрелялка, сэр.

— Я сказал — камни, а не горох. Ты когда-нибудь стрелял из этой или из другой рогатки на крыше?

— На крыше офиса, сэр?

— Да.

— Нет, сэр.

— А кто-то еще, о ком ты знаешь?

— Нет, сэр.

— Ты в этом уверен?

— Да, никто не стрелял, о ком бы я знал, сэр.

— Теперь послушай меня, сынок. У меня создалось впечатление, что ты неглупый парень и рассказал бы мне все, что знал. Но ты уверен, что ничего страшного нет в этой рогатке, и просто не хочешь говорить, о чем знаешь, да? Если это так, я объясню тебе, почему тебе будет лучше рассказать мне.

Глаза Джинджера широко раскрылись в недоумении.

— Я честно отвечаю на все ваши вопросы, сэр, произнес он с предельной откровенностью. — Я больше ничего не знаю о рогатках, кроме того, что миссис Джонсон отобрала у меня эту и положила в свой стол. И пусть я умру, если говорю неправду, сэр.

— Хорошо. А что за книгу ты читал?

Джинджер, привыкший к странной манере взрослых спрашивать детей об абсолютно не относящихся к ходу разговора вещах, ответил без удивления и не колеблясь:

— "Ключ Кримсонской звезды", сэр. О Секстоне Блейке; он детектив, знаете, сэр.

— Нравятся детективные истории? Да, Джинджер?

— О да, сэр, очень. Я обычно много их читаю. Однажды я стану детективом. Мой старший брат — полицейский, сэр.

— Правда? Молодец! Ну, первая вещь, о которой должен помнить каждый детектив, — держать язык за зубами. Ты знаешь об этом?

— Да, сэр.

— Если я покажу тебе сейчас кое-что, обещаешь, что никому не скажешь об этом?

— Да, сэр.

— Хорошо. Вот тебе десять пенсов. Сходи в ближайшую аптеку и принеси мне немного серого порошка и инсуфлейтор.

— Какого порошка, сэр?

— Серого порошка — ртутного — продавец поймет. И инсуфлейтор; это маленькая резиновая канистра с носиком.

— Хорошо, сэр.

Джинджер Джо растворился с необычайной скоростью.

"Союзник, — подумал про себя Брэдон. — Он мог бы стать неплохим союзником. Бьюсь об заклад, я на верном пути".

Через несколько минут Джинджер вернулся и принес все, что просил Брэдон. Мистер Брэдон тем временем прикрыл коричневые бумажные жалюзи на двери своего кабинета. Миссис Крамп не была удивлена происходящим. Уборщице были знакомы такие манипуляции. Это обычно означало, что человек собирался уходить и хотел переодеться в другой костюм.

— Теперь, — произнес мистер Брэдон, прикрывая дверь, — посмотрим, что расскажет нам твоя рогатка о своих приключениях с того момента, как она покинула твои руки.

Он наполнил инсуфлейтор серым порошком и положил исследуемый предмет на край стола. Подув на серый порошок, он надеялся обнаружить большое количество отпечатков. Джинджер был увлечен этим занятием и смотрел во все глаза.

— Круто! — проговорил он восторженно. — Вы собираетесь проверить рогатку на предмет отпечатков пальцев, сэр?

— Да. Будет забавно, если мы их найдем, и еще интереснее, если не найдем вообще.

Рогатка была отлично отполированной, и каково же было их удивление, когда выяснилось, что отпечатков вовсе нет. Рогатка оказалась абсолютно чистой. Джинджер даже расстроился.

— Ну, — заметил Брэдон, — говорит ли это о том, что отпечатков и не было, или о том, что она нам просто ничего не расскажет? Проясним этот момент. Возьми ее, Джинджер, так, будто собираешься выстрелить.

Джинджер выполнил просьбу, взяв рогатку в свою маленькую ладошку.

— Это должно принести нам море отпечатков, — проговорил мужчина, — по меньшей мере, отпечаток большого пальца на рукоятке. Попробуем еще раз.

Брэдон снова проделал всю операцию с инсуфлейтором, и на этот раз всплыло большое количество волшебных отпечатков.

— Джинджер, — проговорил мистер Брэдон, — какие бы ты, как детектив, сделал из этого выводы?

— Миссис Джонсон, должно быть, протерла ее, сэр.

— Ты так считаешь, Джинджер?

— Нет, сэр.

— Тогда продолжай размышлять.

— Кто-то еще ее протер, сэр.

— А для чего он это сделал?

— Чтобы полиция ничего не обнаружила, сэр.

— Полиция, говоришь?

— Ну, сэр, полиция, или детектив, или кто-то вроде вас, сэр.

— Не к чему придраться, Джинджер, в твоих размышлениях. Тогда ты мог бы мне сказать, для чего этот король рогаток все это затеял?

— Нет, сэр.

— А если подумать?

— Ну, сэр, если бы он просто ее украл, тогда было ему ни к чему…

— Да, но ведь, вероятно, он все-таки позаимствовал ее на время. Кто мог такое сделать?

— Не знаю, сэр. Миссис Джонсон всегда держит этот ящик закрытым.

— Конечно. Думаешь, это дело рук самой миссис Джонсон?

— О нет, сэр. Женщины не умеют обращаться как следует с такого рода вещами, сэр.

— Молодец, в этом ты прав. Тогда предположим, что кто-то утащил ключи миссис Джонсон, украл рогатку и, разбив окно или что-то в этом роде, боится, что его поймают?

— Но в офисе ничего не было разбито и ничего не случилось, если не считать окно, которое я разбил Йо-йо.

— Никогда не знаешь… Он мог играть в грабителя или что-то в этом роде и просто стереть свои отпечатки в процессе игры, если ты понимаешь, о чем я говорю.

— Да, сэр, — согласился Джинджер.

— А особенно в случае, если бы человек действительно натворил что-то страшное при помощи этой штуки. Тогда бы это уже не было просто игрой, понимаешь, Джинджер? Такая штука может легко убить, если как следует прицелиться.

— Убить? Вы так считаете, сэр?

— Мне бы не хотелось проводить сейчас подобные эксперименты. Кот твоей тетки был убит?

— Да, сэр.

— Девять жизней одним ударом, Джинджер, а у человека только одна. Ты уверен, например, сынок, что никто не баловался с этой рогаткой в тот день, когда погиб мистер Дин?

Джинджер побледнел — скорее всего, просто от шока и неожиданности услышать нечто подобное. Голос его затрепетал от волнения:

— Нет, сэр. Пусть я умру, сэр, никогда ничего подобного не видел! Вы ведь не думаете, что кто-то мог убить мистера Дина из рогатки?

— Детективы никогда ничего не "думают", — ответил уверенно мистер Брэдон. — Они только собирают факты и делают выводы из полученной информации! А ты можешь вспомнить, кто стоял рядом или проходил мимо, когда миссис Джонсон забирала у тебя рогатку и убирала ее в свой стол?

Джинджер задумался.

— Не могу точно утверждать, сэр. Я как раз поднимался по лестнице в диспетчерскую, когда она заметила Меня. Миссис Джонсон шла позади, понимаете, я занервничал и постарался спрятать рогатку в карман, а она прогнала меня и отобрала ее, после чего отправила меня с поручением к мистеру Орнби. Поэтому я не видел, что было дальше. Но другие мальчики, конечно, могли что-то заметить. Конечно, и я понимал, что она там, потому что все конфискованные вещи убираются туда. Но я поспрашиваю, сэр.

— Только не объясняй им, почему этим интересуешься.

— Сойдет, если я скажу, что кто-то взял ее у меня на время и задолжал мне резинку?

— Конечно, сойдет.

— Да, сэр, если я действительно когда-нибудь стану собирать резинки.

Мистер Брэдон улыбнулся:

— Приятно иметь дело с таким парнем, как ты, Джинджер, — сказал он. — Но есть еще кое-что. Когда мистер Дин погиб, где ты был в это время?

— Сидел на скамейке в диспетчерской, сэр. У меня есть алиби, — ухмыльнулся Джинджер.

— Попробуй разузнать для меня, если получится, у кого еще есть алиби.

— Хорошо, сэр.

— Это серьезная работа, боюсь, ты не справишься.

— Я постараюсь, сэр. Что-нибудь придумаю, не переживайте. Мне легче это сделать, чем вам.

— Правда?

— Вы из Скотленд-Ярда, сэр?

— Нет, я не из Скотленд-Ярда.

— О, простите, что интересуюсь, сэр. Мне просто показалось, что вы оттуда; если бы вы были оттуда, вы могли бы замолвить словечко за моего брата, простите.

— Я и так могу сделать это, Джинджер.

— Да? Спасибо, сэр.

— Спасибо тебе, Джинджер. И помни о том, что ты обещал мне молчать как рыба.

— Клянусь вам, сэр, я не скажу никому ни слова, буду молчать. Разрази меня гром, если я проговорюсь! — с этими словами он выбежал из кабинета.

В этот момент миссис Крамп проходила по коридору и была очень удивлена, столкнувшись с шустрым мальчишкой. Она окликнула его, получила невежливый ответ и покачала головой. Четверть часа спустя мистер Брэдон вышел из своей крепости. Как она и предполагала, мужчина был в вечернем костюме и выглядел, по ее мнению, как настоящий джентльмен. Женщина, глядя на него, посчитала своим долгом помочь ему вызвать лифт. Мистер Брэдон, будучи всегда образцом вежливости и на этот раз учтиво ее поблагодарил.

В такси, направлявшемся на юго-запад, мистер Брэдон поправил прическу, заменил очки на монокль и к тому моменту, как машина приблизилась к улице Пиккадилли, снова превратился в лорда Питера Уимзи. Выйдя из автомобиля, он восторженно и вопрошающе взглянул на небо, не понимая, чьими волшебными руками были помещены туда все эти звезды.

Глава 7

Печальный опыт главного инспектора

В эту самую ночь или, точнее, в ранние часы следующего утра случилось с главным инспектором Скотленд-Ярда мистером Паркером довольно неприятное событие. Произошедшее особенно раздражало Чарльза, потому что он ничем этого не заслужил.

У Паркера был длинный и скучный рабочий день — ни переживаний, ни интересных раскрытий, ни подозрительных посетителей. Весь день он изучал отчеты о допросах полицейских, злоупотребивших своими полномочиями; прочитал большое количество ответов, поступивших на сообщение о разыскиваемом человеке, и дюжину анонимных писем, которые, возможно, написал какой-нибудь лунатик. Вдобавок инспектор должен был дождаться телефонного звонка от своего коллеги, который уехал в Эссекс расследовать дело о любопытном передвижении моторных лодок по течению реки Блэкуотер. Если поступит сообщение с просьбой о немедленных действиях, значит, тот что-то разнюхал. Мистер Паркер решил, что будет лучше ожидать известия в офисе, вместо того чтобы очередной раз проснуться дома в час ночи от тревожного телефонного звонка.

Он занялся сопоставлением имеющихся фактов касательно очередного уголовного дела и составлением расписания заданий на следующий день, как вдруг зазвонил телефон. Взглянув на часы, Паркер увидел, чти они показывали десять минут второго. Сообщение было короткое; сообщать было не о чем. Подозреваемая лодка не прибыла на место, как ожидалось. Зато это означало, что никаких действий предпринимать не нужно, и главный инспектор мог идти домой и поспать несколько часов, что остались до утра.

Мистер Паркер подходил по-философски к разочарованиям в жизни, почти как джентльмен из стихотворения Браунинга. Тот пошел на большие траты, начав учиться музыке лишь для того случая, если когда-нибудь дама его сердца пожелает услышать песню в его исполнении. Это оказалось пустой тратой времени и денег, однако изначально у этой затеи была цель. То же самое случилось и с сегодняшним рабочим днем главного инспектора.

Сложив аккуратно все свои бумаги и заперев их в ящик стола, главный инспектор Скотленд-Ярда покинул здание, спустился к набережной, сел на запоздалый трамвай, идущий через пригород к Теобалд-роуд и оттуда уверенной походкой направился к улице Грейт-Ормонд.

Чарльз открыл переднюю дверь ключом и вошел. Это был тот же дом, в котором он долгое время снимал скромную однокомнатную квартиру, будучи холостяком, а, женившись, взял вдобавок квартиру над своей старой. Теперь в его собственности была семикомнатная двухэтажная квартира. Но ему не позволили полностью изолировать свои два этажа дверями, потому что другие квартиросъемщики в случае пожара не смогли бы спуститься вниз по лестничной площадке.

Прихожая, похожая на переднюю многих других квартиросъемщиков, была погружена в темноту. Мужчина включил свет и устремился к прозрачному ящичку для писем с надписью "Квартира № 3 — Паркер". В нем он обнаружил счет и рекламный проспект и понял, что жена слишком устала или неважно себя чувствовала, чтобы вынуть почту.

Паркер уже было собрался подниматься наверх, как вспомнил, что в почтовом ящике квартиры № 4 могло быть письмо от Уимзи, подписанное именем Брэдон. Этим ящиком никто не пользовался, но, когда Уимзи начал свое расследование в "Пимс паблисити", его зять дал ему подходящий ключ и украсил ящик надписью "Брэдон", чтобы почтальон ничего не перепутал.

В этом ящике оказалось одно письмо — одно из тех, которые романисты называют изящным официальным письмом; конверт был сиреневого цвета с золотистыми краями, был подписан аккуратным женским почерком. Паркер вынул его, предполагая, что там будет вложена заметка, которую он посылал Питеру утром, сунул конверт в карман и поднялся на второй этаж. Здесь он выключил свет в переднем холле и продолжил путь в свою квартиру с гостиной, столовой и кухней. Он немного задержался возле холодильника, но решил, что не хочет ни супа, ни сэндвича. Затем выключил свет на нижнем этаже и нажал кнопку, которая предполагала включение света на верхнем этаже. Свет не загорелся. Паркер тяжело вздохнул, но ничему не удивился. Свет на лестничных площадках был в ведении домовладельца, который предпочитал использовать дешевые лампочки и оставлять их до тех пор, пока они не перегорят. Таким образом, он только больше затрачивал электроэнергии, чем экономил на недорогих лампочках, вызывая у своих постояльцев недоброжелательные чувства. Паркер знал лестницу так же хорошо, как привычки владельца этого дома; он двинулся дальше в темноте, не удосужившись даже зажечь спичку.

То ли сработала его профессиональная бдительность, то ли он почувствовал чье-то дыхание или движение, которое предупредило его об опасности, сейчас он мог только догадываться. Чарльз держал ключ в руке и уже хотел вставить его в скважину, как вдруг инстинктивно отпрянул вправо, и в этот момент ему по плечу нанесли жестокий удар. Он услышал, как треснула ключица, и подумал: "Если бы я не повернулся, то удар пришелся бы на другое место и не повредил бы мою ключицу". Его правая рука нащупала горло обидчика, но оно было закрыто плотным кашне и вздернутым воротником. Инспектор почувствовал, что над ним навис еще один удар, и отразил его поврежденной рукой. И тут услышал, как противник начал задыхаться и чуть отпрянул назад. Его сопротивление ослабло, но перед тем, как Паркер потерял сознание, он еще полз по полу, пока дрожащая коленка зверски колотила его в живот, выбивая последние силы. Чарльз перестал двигаться, и кулак неизвестного последний раз прошелся по его челюсти. В минуты сознания перед тем, как его голова громко ударилась о землю, Паркер подумал об оружии в руках преступника и совершенно потерял надежду.

Возможно, то, что он упал и потерял сознание, и спасло ему жизнь. Грохот разбудил леди Мэри. Некоторое время она лежала в постели, вслушиваясь в непонятные звуки. Потом женщина подумала о детях, спящих в соседней комнате. Она включила свет и окликнула детей, чтобы проверить, все ли в порядке. Не услышав ответа, спрыгнула с кровати, накинула халат и побежала в детскую. Все было спокойно. Она стояла озадаченная и тут услышала, как кто-то впопыхах убегает по лестничной площадке. Леди Мэри вбежала в спальню, достала револьвер, который всегда лежал заряженный в ящике гардероба, и бросилась к двери. Свет позади нее осветил лежащее на полу тело ее мужа. Пока она, ошеломленная, смотрела на Чарльза, входная дверь громко захлопнулась.

— Тебе следовало бы не обо мне волноваться, — сказал мистер Паркер, — а выглянуть в окно и проследить, куда он побежал.

Леди Мэри снисходительно улыбнулась на абсурд замечание своего мужа и обратилась к брату:

— Это все, что я могу рассказать о случившемся. Ему крупно повезло, что он остался жив, на его месте любой бы был благодарен, а этот еще и ворчит.

— Я бы посмотрел, — произнес Чарльз, — как бы ты ворчала с ушибленной ключицей, с невыносимой головной болью и чувством, будто по тебе всю ночь шары катали.

— Просто поразительно, — заметил Уимзи, — как этот полицейский болезненно переживает такой пустяковый инцидент. В книге Секстона Блейка, которую мне одолжил мой юный друг Джинджер Джо, великого детектива, после того как избили водопроводной трубой и подвесили на веревках на шесть часов так, что они, врезавшись в его плоть чуть ли не до костей, отвозят ночью на корабле по бушующему морю в старый заброшенный дом и бросают его по каменным ступеням в сырой подвал. Здесь он решает освободиться, пытаясь в течение трех часов перерезать веревки осколком от бутылки, но его злодеи догадываются о его действиях и наполняют помещение газом. Тогда, по счастливой случайности, на пятьдесят девятой минуте одиннадцатого часа плена его спасают товарищи. Детектив, остановившись лишь для того, чтобы проглотить несколько сандвичей и кружку наикрепчайшего кофе, немедленно присоединяется к преследованию преступников на аэроплане, во время которого ему приходится на крыле машины сразиться с парнем, спустившимся сюда по веревке с гранатой в руке. А тут мой зять — человек, которого я знаю почти двадцать лет, — не в настроении только потому, что какой-то трус уложил его на своей собственной лестничной площадке.

Паркер виновато усмехнулся.

— Я пытаюсь поразмышлять над тем, кто бы это мог быть, — произнес он. — Это было не ограбление — это была попытка убийства. Я уверен, лампочку выкрутили заранее, и этот подонок прятался несколько часов за контейнером с углем, поджидая меня. Вот его следы. Теперь, ради всех святых, скажите мне, кому я так навредил? Это же не могут быть Джентльмен Джим или Догсбоди Дэн, это не в их духе. Если бы это случилось неделю назад, то я бы подумал, что это сделал Вэлли Нокаут — он всегда орудовал дубинкой, — но мы задержали его в Лаймхаусе в субботу вечером и посадили за решетку. Да мало ли еще парней, которые тем или иным способом хотели бы свести со мной счеты, и все же не имею понятия, кто бы это мог быть. Все, что я знаю, — это мне точно ясно — он пробрался сюда до одиннадцати часов вечера, до того как хозяин дома запер главную уличную дверь и выключил свет в холле. Если, конечно, у него не было отмычки, но я сомневаюсь в этом. Неизвестный старался не оставлять за собой следов, по которым мы смогли бы его узнать, кроме карандаша "Вулворс".

— О, так он оставил карандаш?

— Да — одна из карманных вещиц, которые люди обычно носят с собой. Не деревянный — и не надейся, отпечатков передних зубов или чего-либо еще интересного ты на нем не найдешь.

— Покажи, покажи! — простонал Уимзи.

— Ну хорошо, посмотри, если так хочешь. Я пытался обнаружить отпечатки пальцев, но ничего дельного — только неопределенные пятна, очень много посторонних пятен. О, кстати, Питер, совсем забыл, для тебя письмо. Только что вспомнил. Мэри, дорогая, принеси, пожалуйста, оно лежит в моем левом кармане пальто. Я как раз вынул его из ящика перед тем, как все это случилось.

Мэри вышла и вернулась через несколько минут с карандашом и пальто в руках.

— Я не нашла никакого письма.

Паркер взял пальто и своей вездесущей рукой внимательно обыскал все карманы.

— Заба-авно — сказал он. — Я знаю, оно было здесь. Один из тех длинных фиолетовых конвертов с золотистыми краями, он был подписан женской рукой с характерными завитками.

— О! — воскликнул Уимзи. — Так письмо пропало? — Его глаза засияли от волнения. — Это не случайно. Более того, Чарльз, это карандаш не "Вулворс" — это карандаш фирмы "Дарлингс".

— Я и имел в виду "Дарлингс". У каждого такой есть.

— О, ты не совсем прав, — ответил Уимзи, — в этом я эксперт. "Дарлингс" не продают эти карандаши — они раздают их. Каждый, кто покупает товаров больше чем на фунт, получает в подарок карандаш. Заметь, на каждом из них — рекламный слоган: "Это не дорого материально, а дорого сердцу". Одна из самых лучших работ "Пимс", между прочим. Замысел в том, что каждый раз, когда ты делаешь пометки этим карандашом на очередном списке покупок, ты помнишь о невероятной экономии товаров домашнего потребления от "Дарлингс". Довольно оригинальная компания. Ее сотрудники разработали единую систему подачи товаров. Если ты покупаешь больше вещей от "Дарлингс", чем помещается в твою тележку, то покупаешь другую за полфунта и складываешь туда непоместившиеся веши и получаешь их бесплатно. Все продумано бухгалтерией и пропитано доброжелательностью. И, как я уже говорил, если ты покупаешь на определенную сумму, они дарят тебе карандаш. Если же твои покупки в обшей сложности стоят более пяти фунтов, ты получаешь авторучку.

— Знание этой информации нам сильно поможет, — сказал Паркер саркастически. — Должно быть, найти преступника, который приобрел товаров на фунт в "Дарлингс" около шести месяцев назад, не составит труда.

— Минуточку, я сказал, что владею особыми сведениями по этому предмету. Такой карандаш — если ты за метил, умеренно алый с золотистыми буквами — еще выходил из магазинов "Дарлингс". Его еще нет на рынках сбыта. Сегодня существует пока только три места, где его можно взять: первое — с места производства; второе — из главного офиса "Дарлингс"; третье — у нас.

— Ты имеешь в виду "Пимс"?

— Именно. Это новый дизайн автоматического карандаша с улучшенным механизмом. "Дарлингс" любезно презентовала нам небольшое количество этих карандашей, на пробу.

Мистер Паркер неожиданно для себя вскинул руку вверх, потянув плечо и шею, и жалобно застонал.

— Я думаю, — продолжал увлеченно лорд Питер Уимзи, — маловероятно то, что на фабрике по производству карандашей или в главном офисе "Дарлингс" у тебя есть заклятые враги. Мне кажется более правдоподобным, что этот джентльмен с дубинкой, кастетом, мешком с песком или водопроводной трубой, словом, тяжелым орудием, — из "Пимс", знающий адрес, которым ты с присущей тебе добротой любезно позволил пользоваться как моим. Увидев мое имя, написанное на почтовом ящике квартиры номер 4, он уверенно пошел наверх, вооруженный…

— Поразительно! — воскликнула леди Мэри. — Ты хочешь сказать, что это ты, чертенок, должен был лежать, стеная и мучаясь, на месте моего мужа?

— Выходит, что так, — ответил Уимзи. — Я уверен в этом. Кстати, раз наш неизвестный противник скрылся с моей личной почтой, то я знаю кто, вернее, если быть точным, то знаю, от кого это письмо.

— От кого? — поинтересовался Паркер.

— Почему бы не от Памелы Дин. Я предположил это твоему описанию конверта.

— Памела Дин? Сестра жертвы?

— Именно.

— Девушка Уиллиса?

— Точно.

— Но он-то откуда знает про письмо?

— Не думаю, что он знает. Скорее всего, это результат моей маленькой саморекламы, которую я сделал вчера вечером на офисной чайной вечеринке. Я дал всем и каждому понять, что провожу эксперименты на крыше с рогаткой.

— Да? И кто же точно был всеми и каждым?

— Двадцать человек, пьющих чай, и все остальные, занимающиеся тем же.

— Не маленький круг подозреваемых.

— Возможно. Я надеялся на другие последствия. Мне очень жаль, что последствия обрушились на тебя, а не на меня.

— Представь, как мне жаль, — произнес Паркер.

— Хотя все могло быть и хуже. Итак, у нас есть три линии развития расследования. Люди, которые слышали о катапульте. Люди, которые знали или узнали мой адрес. И, конечно, парень, который потерял карандаш. Но, — тут Уимзи рассмеялся, — какой, наверное, шок испытал гот, кто это сделал, когда увидел меня сегодня утром на работе без единой царапины! Почему, во имя изобретательности, ты не рассказал мне обо всех деталях этим утром, я бы соответствующе выглядел?

— Нам было не до этого, — заметила леди Мэри.

— Кроме того, мы не думали, что ты тут замешан.

— Вы должны были догадаться. Какие бы проблемы вам сейчас ни встречались, помните, что у их истоков — я. Но сейчас необходимо пересмотреть ход дел. Вы были несправедливо наказаны, но никто не смеет говорить, что Питер Уимзи не может быть великодушным. Но этот гад… Ты не смог разглядеть его, Чарльз, правда?

— Боюсь, что нет. Я пытался ухватиться за его подлую шею, но он весь был укутан каким-то тряпьем.

— Нужно было лучше стараться, Чарльз. Но, ладно, я прощаю тебя. Интересно, решится ли наш друг еще раз напасть на меня.

— Надеюсь, не по этому адресу, — сказала леди Мэри.

— Надеюсь, нет. Желательно, чтобы следующий раз прошел под моим присмотром. Он, должно быть, невероятно умен, если смог заполучить это письмо. Как же так… О! Теперь я понимаю.

— Что?

— Почему никто в агентстве не удивился моему появлению сегодня утром. У него был фонарь. Он ударил тебя и, когда ты упал без сознания, включил его, чтобы убедиться, умер ли ты. Первое, что он увидел, — письмо. Он взял его. Почему? Потому что мы вернемся за ним. Он осмотрел тебя и понял, что напал не на того человека, и как раз в этот момент услышал шаги Мэри. Поэтому он скрылся. Теперь все ясно. Но как же тот конверт? Брат ли он еще другие письма отсюда или определил одно, нужное ему по почерку? Когда было отправлено это письмо? Да, конечно, в 9.30. Предположу, что, когда он пришел искать мою квартиру, увидел письмо в ящике и узнал, от кого оно было. Это открывает для нас новые предположения и, возможно, даже предлагает новые мотивы.

— Питер, — сказана леди Мэри, — не думаю, что тебе следует сидеть здесь и тревожить Чарльза всеми этими предположениями. У него температура от всего этого поднимется еще выше.

— Конечно. Слушай, старик, мне страшно жаль, что ты пострадал из-за конверта, которыйпредназначался мне. Это был чертовски неудачный случай, и я невероятно рад, что все обошлось благополучно. Мне пора. Но я доберусь до него рано или поздно.

Первым делом, выйдя из квартиры Паркеров, Уимзи позвонил Памеле Дин, которая оказалась дома. Питер сказал, что ее письмо затерялось, и попросил рассказать, что в нем было.

— Небольшая заметка от Дайаны де Момери, — ответила девушка. — Она хотела знать, кто вы такой. Вы, кажется, пользуетесь успехом.

— Всегда рад угодить, особенно хорошеньким женщинам, — сказал Питер. — И что вы сделали по этому поводу?

— Ничего. Я не знала, какие у вас виды на нее.

— Вы не дали Дайане мой адрес?

— Нет. Она как раз его и просила. Но я не хотела сделать еще одну ошибку и решила рассказать вам о ее желании.

— Совершенно верно.

— Ну и…

— Скажите ей… Она знает, что я работаю в "Пимс паблисити"?

— Нет, я очень аккуратно разговаривала с ней, дабы не сболтнуть ничего лишнего. Кроме вашего имени. Я сказала ей его, но она, кажется, и не попыталась его запомнить.

— Хорошо. Теперь слушайте. Скажите нашей замечательной Дайане, что я — самая загадочная личность из всех ваших знакомых. Вы никогда не знаете, где меня можно найти. Намекните, что я, возможно, сейчас в милях отсюда — в Париже или Вене — или в каком-нибудь еще злачном месте. Вы можете произвести правильное впечатление, я знаю. Филипс Оппенгейм со щепоткой Эсел М. Дэлл и Элинор Глин.

— О да, я поняла.

— Можете еще добавить, что, возможно, она увидят меня, когда меньше всего будет ожидать этого. Скажите, если, конечно, не боитесь выглядеть вульгарно, что я своего рода дикий пес Динго, за которым гоняется весь свет, но которого еще никому не удавалось поймать. Пробудите в ней интерес к моей персоне. Заинтригуйте ее. Хорошо, Памела?

— Я постараюсь. Кстати, мне следует проявлять ревность?

— Да, если хотите. Дайте ей понять, что вы пытаетесь отстранить ее. Это тяжелая гонка, и вы не потерпите конкурентов.

— Хорошо. Это не составит никакого труда.

— Что вы сказали?

— Ничего. Я сказала, что справлюсь.

— Знаю, у вас все получится. Я очень на вас надеюсь.

— Спасибо. Как продвигается расследование?

— Неважно.

— Вы не расскажете мне о нем как-нибудь, а?

— Обязательно! Как только будет что рассказать.

— Приходите на чашечку чая в субботу или воскресенье?

— Постараюсь.

— Я настаиваю.

— О да, конечно! Что ж, доброй ночи.

— Доброй ночи… Дикий Пес Динго.

Уимзи положил трубку. "Надеюсь, — подумал он, — она не выкинет какую-нибудь глупость. С этой женщиной опасно связываться. У меня нет никаких гарантий, что ей можно доверять. Хотя, конечно, это как раз на руку, когда нужно, чтобы обнаружились некоторые факты".

Его губы изобразили усмешку, и Питер отправился к женщине, которая не проявляла к нему никаких знаков внимания, и, что бы он ни говорил или ни делал, это не имело никакого отношения к описанной выше истории.

Джинджер Джо медленно встал с кровати и осмотрел комнату.

Его старший брат — шестнадцатилетний Берт, конечно же, не был полицейским, а был самым шумным подростком в округе. Сейчас он сладко спал, свернувшись Калачиком и, несомненно, мечтал о мотоцикле. Тусклый свет фонаря слабо очерчивал его спину и тонким лучиком касался краешка кровати Джинджера.

Из-под подушки Джинджер достал тонкую тетрадь и огрызок карандаша. Лизнул карандаш, открыл тетрадь и написал с большой буквы: "Доклад".

И тут он задумался. Как же сформулировать свои мысли четко и одновременно просто? Во время учебы в школе ему приходилось писать сочинения на самые разнообразные темы — например, "Моя любимая книга", "Кем я хочу стать, когда вырасту", "Кого я видел в зоопарке", — но все они не развивали логику мышления настоящего детектива. Однажды парню посчастливилось заглянуть в записную книжку полицейского Уолли, и сейчас он вспомнил, что все записи у него начинались примерно так: "В 8.30 вечера, когда я шел по улице Веллингтон…" — "хорошее начало, — подумал Джинджер, но оно не подходит к нашему случаю". Стиль изложения его любимого героя, детектива Секстона Блейка, был довольно энергичным, больше походил на повествование захватывающих приключений, чем на описание фактов и действующих лиц. Нужно было придумать что-то другое, что-то свое. И ко всему прочему вставал нелепый вопрос правописания — извечный камень преткновения юного расследователя. Джинджеру было неловко за то, что его неграмотность испортит ценность доклада и снизит весь его презентабельный вид.

В этом случае юноша всегда прислушивался к здравому смыслу и считал, что он неплохо соображает.

— Нужно просто начать, — сказал он себе и, надавив на карандаш и хмурясь от старания, начал писать:

"Доклад

Джозефа Л. Поттса".

Решив, что сведений о себе должно быть как можно больше, Джинджер указал свой возраст, домашний адрес и место работы. В конце своего повествования он поставил дату и подписался

"У меня состоялся разговор с ребятами по поводу потрепанной рогатки. Билл Джонс утверждает, что помнит, как я стоял на проходной, когда миссис Джонсон забрала у меня рогатку. Сэм Таббит и Джордж Пайк тоже там были. Я рассказал им, что мистер Брэдон вернул мне рогатку с оторванным куском кожи, и поинтересовался, кто это сделал. Билл и Сэм заверили меня, что не имеют никакого отношения к этой рогатке; вообще-то они отличные ребята, и я думаю, что они говорят правду. Джордж тоже, похоже, ни при чем, потому что все его поступки отражаются на его поведении, а он тогда выглядел хорошо. Тогда я их спросил, кто бы это мог быть, по их мнению. Они ответили, что никого больше не видели с рогаткой. Потом появился Кларенс Меткапф и сказал, что он тут главный, стал интересоваться, что здесь происходит. После моего объяснения Кларенс ответил, что иметь претензии к миссис Джонсон — это очень серьезно, с этим нельзя шутить. Также опросил всех ребят и все отвечали "нет, добавить больше нечего"; лишь Джек Болтер вспомнил, как миссис Джонсон однажды оставила свою сумку на столе, а мисс Партон взяла ее и отнесла в столовую.

На мой вопрос, когда это было, Джек ответил, что это случилось утром через два дня после того, как у меня отняли мою рогатку. Теперь вы понимаете, сэр, что рогатка лежала без присмотра в течение часа и ею мог воспользоваться кто угодно.

Но кто же это мог быть? Я припоминаю, что мистер Праут передавал какие-то заметки миссис Джонсон и находился наверху ступенек, тогда он еще потрепал меня за ухо. Также там была одна молодая леди, кажется, мисс Хартли, она ждала какого-то сообщения. А после того, как ушел к мистеру Хорнбаю, Сэм сказал, что к миссис Джонсон зашел мистер Веддерберн, и вместе они пошутили над этим. Сэр, я думаю, все знают об этой истории с рогаткой, миссис Джонсон всем рассказывает в столовой истории про нас, про ребят. Наверное, она думает, что это смешно.

Вот все, что я могу сообщить вам о рогатке, сэр. Я не стал узнавать больше, иначе бы все подумали, что мне больше всех надо, но у меня есть на этот счет свой план.

С уважением,

Ваш Дж. Поттс"

— Какого черта ты тут делаешь, Джо?

Джинджер, увлеченный написанием своего отчета, не заметил, как проснулся Берт, и, увидев брата, наспех засунул тетрадь под подушку.

— Тебе никогда не приходило в голову, — сказал он, нервничая, — что у меня могут быть личные мысли?

— О, правда?

Берт дернул подушку и увидел тетрадь.

— Пишешь стихи? — спросил он с презрением.

— Это не твое дело, — ответил Джинджер. — Отстань от меня.

— Покажи-ка, раскрой свою тетрадку, — сказал Берт.

— Нет, не раскрою.

— Не раскроешь?

— Нет. Убирайся.

Джинджер сжал тетрадь трясущимися руками.

— Я хочу посмотреть на это уродство!

Джинджер был необычайно изворотливым и энергичным ребенком, но его руки удерживали тетрадь, и бороться со старшим братом, у которого было преимущество в весе и росте, было достаточно сложно.

— Пусти, ты, хулиган-переросток!

— Я научу тебя, как называть меня! Самодовольная скотина.

— Ой! — завопил Джинджер. — Все, все, я больше не буду, я же сказал тебе! Это личное, секретное дело!

Удар, еще удар!

— А ну хватит! — произнес величественный голос. — Что тут происходит?

— Уолли, скажи Берту, чтоб он отстал от меня.

— Нечего было дразнить меня. Я только спросил, чего он тут сидит и пишет стишки, когда должен спать.

— Это мое личное дело, — настаивал Джинджер. — Я не вру, это правда, это страшно секретно.

— Он тебе что, мешает? — сказал Уолли Поттс, как на судебном разбирательстве. — Расшумелись тут. Вот разбудите отца, вам обоим не поздоровится. А теперь живо по кроватям, иначе я покажу вам, как шуметь на ночь глядя. Тебе, Джо, тоже лучше бы лечь спать, а не стишки сочинять.

— Но я не стишками тут занимался. Я делал кое-что для джентльмена из агентства, а он сказал, чтобы я никому не рассказывал об этом.

— Ну что ж, слушай сюда, — произнес Уолли, демонстрируя свой огромный кулак. — Ты отдашь эту тетрадь мне, слышишь? Я спрячу ее в моем ящике, и ты сможешь забрать ее завтра утром. А теперь иди спать.

— Только не читай ее. Хорошо, Уолли?

— Хорошо, не буду, если ты так хочешь. Джинджер, уверенный в честности Уолли, все же неохотно отдал ему тетрадь.

— Вот и правильно, — заметил Уолли, — и чтобы я больше не слышал никакого шума ни от одного из вас. Поняли?

Он ушел, медленно удаляясь в своей широкой пижаме.

Джинджер Джо, потирая ушибленные места, завернулся в одеяло и стал успокаивать себя тем, что, перебирая в памяти произошедшее, представил себя героем.

"Раненный и искалеченный, но все же непоколебимый в своем мужестве, великий детектив опустился на соломенную подстилку темницы. Несмотря на кровоточащие раны, он был счастлив, зная, что драгоценные документы спасены. Он смеялся, вспоминая неудачника — Короля Преступников, который кусал свои толстые пальцы. "Снова провал, Ястребиный Глаз! — рычал злодей. — Но в следующий раз удача будет точно на моей стороне!" А тем временем…"

Да, работа детектива полна опасностей, жизнь его не из легких.

Глава 8

Неприятный случай в рекламном агентстве

Это произошло в пятницу той злосчастной недели, когда погиб Виктор Дин, — рекламное агентство "Пимс паблисити" сотрясалось от скандала с производителем "Нутракса", превратившись из миролюбивой конторы в настоящий лагерь военных действий.

Все неприятности начались с трудолюбивого и исполнительного мистера Копли. Как и большинство людей, привыкших работать по схеме, он действовал, без сомнения, из своих самых лучших побуждений. И, как всегда и бывает, когда человек оглядывается назад на содеянное по прошествии времени, то начинает рассуждать не над тем, что он мог бы сделать, а над тем, что уже совершил. Но как заметил позже мистер Инглеби: "Важно не то, что Копли тогда сделал, а важно, как он это сделал". В ходе борьбы, в которой выжить суждено лишь сильнейшему, даже сильные мира сего могут легко вынести неверное решение.

А дело было так.

В четверг в 18.15 офис опустел, кроме уборщиц в конторе остался мистер Копли, который надумал поработать сверхурочно над срочными сериями рекламной продукции для "Джамбери Джелис". Мужчина решил поработать немного в спокойной обстановке и отправься домой ужинать, когда вдруг в кабинете секретаря зазвонил телефон.

— Черт возьми! — раздраженно произнес мистер Копли. — Им пора бы знать, что офис закрыт. Или они думают, что мы здесь трудимся по ночам?

Копли решил не обращать внимания на звонок, но телефон не смолкал. Через какое-то время он услышал хрипловатый голос миссис Крамп, сообщивший звонящему, что в офисе уже никого нет.

Мистер Копли проглотил мятно-содовую таблетку. Слоган рождался сам собой: "Чудесный аромат свежести фруктового сада — абрикосы, созревающие на теплом солнце ухоженного…"

— Извините, сэр…

Миссис Крамп с виноватым видом переминалась с ноги на ногу, когда ее голова показалась из-за двери.

— Что еще? — спросил мистер Копли.

— Извините, пожалуйста, сэр, это звонят из "Морнинг стар", спрашивают мистера Толбоя. Я ответила, что мистер Толбой уже ушел, но они говорят, что это срочно, поэтому я взяла на себя смелость попросить вас…

— Что им нужно?

— Это насчет рекламы в утренний выпуск, сэр. Их что-то не устраивает, и они интересуются, сможем ли мы предоставить еще какой-нибудь материал, или им придется оставить все как есть.

— Да, другой материал, конечно! — сказал мистер Копли. — Я попробую что-то выяснить.

— Я не знаю, правильно ли я поступила, сэр, — продолжала миссис Крамп взволнованным голосом. — Но я подумала, если у нас есть сотрудник в офисе, я должна рассказать ему об этом звонке, ведь, пожалуй, это важно.

— Вы правильно сделали, миссис Крамп. Все правильно, — заметил мистер Копли. Он нетерпеливо подошел к телефону и схватил трубку. — Я надеюсь, что смогу уладить этот вопрос. Алло! Рекламное агентство Пима. Что случилось?

— О! — ответили в трубке. — Это мистер Толбой?

— Нет, мистер Толбой ушел домой. Все ушли. Вообще могли бы взглянуть на часы. А что вы хотите?

— Ну, — сказал голос в трубке, — это насчет полудвойного модуля "Нутракса", который пойдет в завтрашний утренний номер.

— Что случилось? У вас нет материала? — поинтересовался мистер Копли, а про себя подумал: "Это так похоже на Толбоя, никакой организации. Все-таки не следует доверять ответственную работу молодым сотрудникам".

— Да у нас все есть, — ответил молодой голос. — Но мистер Викиз сказал, что мы не можем пустить это в номер. Вы понимаете…

— Не можете пустить?

— Нет. Как видите, мистер…

— Мистер Копли. Вы знаете, это не в моей компетенции. Я, правда, ничего не знаю об этом. Что там не так?

— Если бы материал был сейчас у вас перед глазами, вы бы поняли, о чем я говорю. Вы знаете, что заголовок…

— Нет, не знаю! — выкрикнул мистер Копли. — Я говорю вам, что это не мое дело, и я никогда не видел этот рекламный модуль.

— О! — В голосе собеседника послышались раздражительные нотки. — Этот слоган гласит: "Требуете ли вы от себя больше, чем нужно?" Сам по себе слоган нас устраивает, но дело в том, что, если его совместить с представленным визуальным рядом, можно получить неудачное истолкование. Так считает мистер Викиз. Если модуль был у вас перед глазами, вы бы поняли, что он имеет в виду.

— Понятно, — задумчиво произнес мистер Копли. Пятнадцатилетний опыт работы подсказывал ему, что это была катастрофа. И бесполезно было спорить. Если в "Морнинг стар" решили, что реклама некорректна, ее печатать не станут, даже если за модуль проплачено. С другой стороны, так оно и лучше. Некорректная реклама принижает не только престиж товара, но и говорит о некомпетентности рекламного агентства и газеты, публикующей ее. И мистеру Копли не хотелось бы увидеть "Морнинг стар", продающуюся за полцены наряду с низкопробной бульварной прессой.

В пылу раздражения Копли почувствовал обиду на свое руководство за то, что его так мало ценят. Он всегда говорил, что молодое поколение рекламных агентов ни на что не годно: слишком много наносного университетского лоска, в работе какая-то неоперенность. Он же, напротив, обладал всеми необходимыми качествами опытного рекламиста.

— Вам надо было сообщить нам об этом раньше, — заметил он сурово. — Смешно сообщать о подобных проблемах в четверть седьмого, когда офис уже закрыт. Что, вы думаете, мы теперь сможем сделать?

— Это не наша вина, — ответил голос. — Рекламный материал доставили всего десять минут назад. Мы всегда просим мистера Толбоя присылать материал заранее, чтобы избежать ситуаций подобного рода.

Это еще раз подтвердило высокую самооценку мистера Копли. Наплевательское отношение к делу — вот как это можно было назвать. Мистер Толбой ушел с работы ровно в 17.30. Мистер Копли видел это. Эта молодежь всегда только и смотрит на часы. Толбой не имел морального права уходить, пока не убедился, что модули были доставлены в газету вовремя, что с ними все в порядке и они пойдут в печать. А если посыльный добрался до "Морнинг стар" только в начале седьмого, значит, он либо слишком поздно вышел, либо болтался где-то по дороге. Такой подход к делу недопустим. Миссис Джонсон обязана контролировать своих подопечных — истинных сорванцов — приучать их к дисциплине. Мистер Копли также подумал и о том, что до войны женщин шин вообще не допускали к работе в рекламных агентствах, и не было этих нелепых промахов.

С этим надо что-то делать.

— Очень плохо, — проговорил мистер Копли. — Но я постараюсь вам помочь, попробую связаться с кем-нибудь из руководства. Какой у вас крайний срок выхода в печать?

— У нас есть время только до девятнадцати часов, — ответил голос в трубке. — На самом деле машина ждет этого листка уже сейчас. Нам не хватает только вашего модуля. Но я разговаривал с мистером Уилксом, и он позволил попробовать решить эту проблему, предоставив время до семи вечера.

— Я перезвоню вам, — пообещал мистер Копли и положил трубку.

Он мысленно пробежал по списку людей, которые могли бы компетентно справиться с подобной ситуацией. Мистер Толбой — менеджер группы товаров "Нутракса"; мистер Веддерберн — секретарь этой группы; мистер Армстронг — ответственный за все рекламные модули; и, наконец, глава всего рекламного агентства — мистер Пим.

Но время было самое неудачное. Мистер Толбой жил в Кройдоне и, возможно, еще ехал в поезде. Мистер Веддерберн жил где-то на окраине и, вероятно, также находился в дороге. Дом мистера Армстронга был в Хэмпстеде, номер его телефона можно было обнаружить в документах компании, так что была какая-то вероятность найти хотя бы его.

Мистер Копли спустился вниз, нашел в списке номеров сотрудников нужный номер и начал звонить. После двух неудачных попыток попал туда, куда нужно. Ему ответила экономка мистера Армстронга. Самого мистера Армстронга не оказалось дома. Женщина не знала, куда он уехал и когда вернется, но спросила, что ему передать. Мистер Копли ответил, что в этом нет необходимости, и пообещал перезвонить позже. Он взглянул на стену кабинета, часы показывали 18.30.

В адресной телефонной книге не оказалось номера мистера Веддерберна, зато там присутствовал номер мистера Толбоя. С небольшой надеждой мистер Копли позвонил в Кройдон и узнал, как он и предполагал, что мистер Толбой еще не вернулся. Расстроившись еще сильнее, с тяжелым сердцем Копли позвонил мистеру Пиму. Услышав, что мистер Пим вышел всего минуту назад, он добавил, что звонит по срочному делу. На другом конце провода сообщили, что мистер и миссис Пим отправились с мистером Армстронгом ужинать во "Фраскати". Мистер Копли тут же позвонил в ресторан. Официант "Фраскати" подтвердил, что мистер Пим заказал столик на 19.30, но еще не подъехал; поинтересовался, что ему передать, когда тот появится? Мистер Копли попросил, чтобы мистер Пим или мистер Армстронг срочно позвонили, по возможности, до семи часов вечера в офис агентства. Но, вешая трубку, он был почти убежден, что из этого ничего не выйдет. Он вновь посмотрел на часы. Было уже 18.45. Вдруг зазвонил телефон.

Звонок был, как он и предполагал, снова из "Морнинг стар"; требовали информацию.

— Я не могу никого найти, — объяснил мистер Копли.

— Что нам делать? Убрать ваш модуль из номера?

У Копли пронеслось в голове: завтра в газете появится пустое место с надписью: "Зарезервировано такой-то компанией"; вроде бы для простых читателей это ничего не значит, но для тех, кто разбирается хоть немного в рекламном бизнесе, означает провал и полную некомпетентность в работе. Непростительная вещь; это то, чего нельзя допустить.

Мистер Копли какое-то время еще со злостью рассуждал, какую услугу это сослужит горстке молодых рекламных агентов и недоумков, если в газете будет пустое место, и воскликнул убедительно:

— Нет, нет. Ни в коем случае! Не вешайте трубку! Минутку, я посмотрю, что можно сделать.

Жизненный и профессиональный опыт мистера Копли неоднократно подсказывал ему, что интересы фирмы должны быть всегда на первом месте — это единственное правило морали в любом бизнесе.

Кабинет мистера Толбоя был на том же этаже, что и отдел отправок, то есть в конце коридора возле железной лестницы. Уже через минуту Копли рылся в шкафу мистера Толбоя, пока не нашел то, что нужно, — проклятый полудвойной модуль "Нутракса". Мистер Викиз был прав: заголовок и картинка сами по себе были безвредны, но вместе они составляли ядовитую смесь.

Не задаваясь очевидным вопросом, как это проскочило мимо орлиного взора начальников отделов, мистер Копли сел за стол и достал карандаш. Картинку уже не исправить, она должна в любом случае пойти в печать, так что оставалось придумать новый подходящий слоган с тем же количеством знаков, что и в первоначальном варианте.

Копли лихорадочно стал перебирать в уме разные слоганы. "Работа и стресс ослабили ваши нервы?" — подходящий по смыслу, но на несколько букв короче нужного формата. Хотя на самом деле довольно глуповатый и не отражает сущность продукта. Не работа, а переработка ослабляет нервы — вот о чем надо писать.

"Переволновались и переработали?" — нет, не то. "Переработали и переволновались?" — уже лучше, но слишком мною букв. Слоган в оригинале занимал три строки и был размещен следующим образом:

Требуете ли вы от себя больше, чем нужно?

"Слишком большой объем, — подумал Копли, — для половины двойного модуля".

Он отчаянно писал, пытаясь то сэкономить букву, то прибавить: "Нервная сила", "Сила нервов", "Нерво-сила"? Драгоценные минуты бессердечно улетали.

А что, если вот так:

Переработали и

Переволновались -

Экономьте Нерво-Силу!

Текст, конечно, не блестящий, но, по крайней мере, по делу и без проблем подходит под требуемый формат. Копли кинулся в свой кабинет, но быстро сообразил, что может переключиться и поговорить с телефона мистера Толбоя. Он поднял трубку — это действительно оказалось возможным. Он нетерпеливо заговорил:

— Вы меня слушаете?

— Да.

— Послушайте, вы можете вырезать предыдущий слоган и заменить его на новый в том же формате?

— Д-да, можем, но только если вы нам скажете этот новый слоган прямо сейчас.

— Я диктую вам, пишите.

— Секундочку…

— Начинайте там, где стоит первая буква предыдущего слогана: "Требуете ли вы…" Первая и вторая строки пойдут заглавными буквами, а третья — строчными. Готовы? Вот первая строчка: "ПЕРЕРАБОТАЛИ И". Пока все понятно?

— Да.

— Следующая строка. Того же размера. Начинаете ровно под первой. "ПЕРЕВОЛНОВАЛИСЬ — ". Не забудьте тире. Написали?

— Да.

— Теперь третья строка. Строчными буквами. "Экономьте Нерво-Силу!" С заглавных букв "Э", "Н" и "С". Ясно?

— Да. Я повторю на всякий случай. Первая строка заглавными буквами: "ПЕРЕРАБОТАЛИ И", вторая строка тоже заглавными — "ПЕРЕВОЛНОВАЛИСЬ", тире. Третья строка строчными буквами: "Экономьте Нерво-Силу!" Заглавные "Э", "Н" и "С". Все правильно?

— Да. Очень вам признателен.

— Не стоит благодарить. Это вам спасибо. Извините за беспокойство. Всего доброго. До свидания.

— Счастливо.

Мистер Копли откинулся на спинку стула, нахмурив лоб. Дело было сделано. Фирма была спасена. Сотрудники "Пимс" не были выставлены в дурном свете. Когда возникло критическое положение, когда все сбежали и покинули свои посты, все свалилось на него, мистера Копли, человека старой закалки с огромным опытом, от которого зависела репутация рекламного агентства Пима. "Человека, — думал он, — который мог справиться и справился с ситуацией. Человека, который не боится ответственности. Человека, чьи сердце и душа были вложены в работу".

Представим себе, что он побежал бы домой в 17.30, как Толбой, не волнуясь о качестве своей работы, и что бы тогда было? Все рекламное агентство было поставлено под удар. Он надеялся, что это послужит хорошим уроком для Толбоя и ему подобным.

Подойдя ближе к рабочему столу мистера Толбоя, чтобы выключить телефон, Копли обнаружил на нем небрежно разбросанную кучу бумаг, оставленных с вечера. Вдруг из какого-то угла, невидимого ранее, на пол выпал конверт со штемпелем. "Экономьте Нерво-Силу!" С заглавных "Э", "Н" и "С"

Мистер Копли шагнул вперед и поднял конверт. Тот был адресован Дж. Тоблою, эсквайру из Кройдона, и был уже вскрыт. Заметив, как конверт изменил форму, он решил, что там не могло быть ничего, кроме толстой пачки зеленых банкнот. Под действием секундного непреодолимого желания Копли достал деньги и пересчитал их. К его удивлению и негодованию, банкнот было не меньше пятидесяти.

Если и было что-то еще, что мистер Копли считал Безалаберностью и Несправедливостью (много лет работы в рекламном бизнесе заставляли его думать с заглавной буквы), это было Расставлять Искушения на Пути у Других. Мужчина недоумевал, как такая огромная сумма денег могла быть оставлена так небрежно ведь любой зашедший в кабинет человек мог открыть стол, и конверт мог бы выпасть на пол; подобрать его могли и миссис Крамп, и любой из многочисленной бригады уборщиков. Конечно, хотелось бы думать, что все они были предельно честными, но в настоящее время сложно кого-либо винить за умышленное хищение того, что плохо лежит. Также драгоценный конверт могли подмести и нечаянно выкинуть в мусор. Он мог легко попасть в корзину для ненужных бумаг, а потом прямиком на свалку или в бумажную переработку. А какого-нибудь несчастного могли бы незаконно обвинить в его похищении и уволить с позором. Это было недопустимо; со стороны мистера Толбоя это было реальное Зло.

Конечно, Копли понимал, что произошло. Мистер Толбой получил крупную сумму от неизвестного лица (на письме не было подписи). Возможно, это был какой-нибудь выигрыш, он принес деньги в офис с намерением положить их после работы в банк "Метрополитен и Каути", где большинство сотрудников рекламного агентства хранили свои сбережения. По каким-то причинам он не успел сделать это до закрытия банка. Вместо того чтобы забрать конверт с собой, он положил его в этот дурацкий стол и помчался домой в своей обычной наплевательской манере, совсем позабыв о деньгах.

"А если Толбой потом и вспомнил о конверте, — рассуждал мистер Копли, — то наверняка подумал: и ладно, авось обойдется". Такого человека стоило проучить.

Мистер Копли его и проучит! Деньги необходимо надежно спрятать, а завтра утром хорошенько поговорить с Толбоем. Он подумал, как же лучше поступить. Если взять деньги с собой, по дороге могут обчистить и потом нужно будет возмещать ущерб. Поэтому надежнее будет оставить деньги в своем кабинете, заперев их в ящике стола. Мистер Копли был доволен, что заказал себе запирающийся шкафчик.

Копли отнес деньги в свой кабинет, положил их под конфиденциальными документами, запер ящик и положил ключи в карман. Затем надел пальто и шляпу и направился к выходу, не забыв заглянуть в диспетчерскую и поправить трубку на телефоне.

Он вышел из здания и перешел дорогу, энергично зашагал к трамвайной остановке в сторону Теобалд-роуд. Оказавшись на нужной стороне тротуара, Копли заметил Толбоя, спешащего к офису со стороны Кингсвей^[840]. Копли остановился и смотрел на его фигуру. Толбой подошел к дверям "Пимс" и вошел в офис.

"Ага! — порадовался про себя мистер Копли. — Наконец-то вспомнил про свои денежки".

"Конечно, возможно было вернуться в агентство, — подумал мистер Копли — подняться наверх, разыскать не находящего себе места Толбоя и сказать ему: посмотри, старик, я нашел твой забытый конверт с деньгами и надежно спрятал его. Кстати, что касается "Нутракса"…"

Но он этого не сделал.

Мистер Копли привык всегда придерживаться строгого распорядка дня. У него был длинный и тяжелый рабочий день, полный ненужных переживаний и дрязг, вызванных небрежностью мистера Толбоя, а уже было половина восьмого, и в лучшем случае только через час он мог попасть домой к ужину.

"Пусть попереживает, — сказал мистер Копли. — Это пойдет ему на пользу".

Копли сел в трамвай и, пока он ехал в свой захолустный пригород, строил планы о том, как завтра он все преподнесет мистеру Толбою и получит благодарность от руководства.

Но для того чтобы добиться полного эффекта и прелести своего театрального представления, мистеру Копли на следующий день было необходимо прийти на работу раньше мистера Толбоя. Для Копли это было совершенно естественно, потому что он был человеком пунктуальным, тогда как мистер Толбой мог только вовремя уйти.

План Копли был такой: после того как он предоставит мистеру Армстронгу в девять часов утра свой отчет о проделанной работе, последнему придется отчитать виноватого менеджера и оштрафовать на пятьдесят фунтов. В это время мистер Армстронг расскажет об инциденте с "Нутраксом" другим директорам, и они поздравят друг друга, что у них есть такой надежный, опытный и преданный сотрудник. Слова сами собой выстраивались в голове мистера Копли в слоган: "Вы можете рассчитывать на Копли в любой трудной ситуации".

Но на следующий день события развивались по-другому. Приехав домой поздно вечером, мистер Копли сразу же попал на семейную ссору, которая продолжалась почти всю ночь.

— Полагаю, — язвила миссис Копли, — что во время твоих телефонных разговоров с этими людьми тебе трудно было подумать о своей жене. Но мне так не кажется. Тебя не волнует, что я тут сижу одна и представляю себе бог весть что. Так вот, я не виновата в том, что цыпленок подгорел, картошка сырая и у тебя будет несварение желудка.

Цыпленок действительно был пережаренным, картофель сырым, вследствие чего мистер Копли все-таки получил жуткое несварение, в котором супруга обвинила его содово-мятные таблетки и газированную воду. Промучившись до шести утра, он в начале седьмого провалился в крепкий, оздоравливающий сон, а уже без четверти восемь раздался голос миссис Копли:

— Фредерик, если ты собираешься сегодня на работу, тебе лучше поторопиться. Если нет, мог бы и предупредить об этом. Я бужу тебя уже полчаса, твой завтрак остывает.

Мистер Копли с трудом открыл глаза, мгновенно почувствовав тошнотворную головную боль и гадкий привкус во рту. В любой другой день он с радостью бы попросил вызвать врача, с удовольствием уткнулся бы в подушку и похоронил бы свое горе во сне. Но воспоминания о полудвойном модуле "Нутракса" и пятидесяти фунтах растяпы Толбоя нахлынули на него, как наводнение, и охватили все его ноющее тело. Едва различимые в утреннем свете перспективы его триумфа теряли свое прежнее очарование в сочетании с танцующими перед его глазами черными пятнами. И все-таки Копли не мог допустить, чтобы обо всем в агентстве узнали из какого-то телефонного разговора. Он должен собрать всю свою волю в кулак и явиться в офис.

Мужчина наскоро побрился трясущейся рукой и порезался. Царапина была небольшой, но кровь попала на рубашку. Он снял ее и попросил жену принести ему чистую. Миссис Копли выполнила просьбу — не без упрека. Можно подумать, что одна чистая рубашка, надетая в пятницу, может повредить бюджету семьи. В десять минут девятого мистер Копли спустился к завтраку, который не мог есть; на его щеке смешно прилип кусочек ваты, а в ушах звенело от сильной головной боли и наставлений жены.

Он опоздал на трамвай, пришлось ждать следующего. Окончательно расстроенный, он сел на рейс в 8.25.

Без четверти девять трамвай застрял на двадцать минут из-за аварии на путях в районе Кингс-Кросс.

Лишь в 9.30 мистер Копли мрачно вошел в офис "Пимс паблисити", жалея о том, что вообще появился на этот свет.

Как только он вошел, клерк сообщил, что мистер Армстронг желает видеть его немедленно. Мистер Копли, размашисто расписавшись намного ниже красной линии, разделявшей графы "опоздал" и "пришел вовремя", кивнул и в тот же момент пожалел об этом, так как резкая боль пронзила его голову. Он с большим трудом взобрался по ступеням и столкнулся с мисс Партон, которая воскликнула:

— Ах, вот вы где, мистер Копли! Мы думали, вы потерялись. Мистер Армстронг хочет вас видеть.

— Я как раз иду к нему, — огрызнулся мистер Копли.

Он зашел к себе в кабинет и снял пальто, раздумывая, поможет ли ему таблетка фенацетина избавиться от головной боли, или ему станет только хуже. Тут в дверь постучался Джинджер Джо.

— Если вы свободны, сэр, то мистер Армстронг просит уделить ему минутку.

— Хорошо, хорошо, — сказал мистер Копли. Шатаясь, он вышел в коридор и едва не упал на мистера Инглеби.

— Привет, Копли! — произнес Инглеби. — Тебя повсюду ищут! Мы уже было хотели посылать за тобой сыщиков. Тебе лучше поскорее явиться к Армстронгу. Толбой жаждет твоей крови.

— Гм! — ответил Копли.

Он обошел мистера Инглеби и, направляясь далее, столкнулся с мистером Брэдоном, скрывающимся за дверью своего кабинета, тот пожал ему руку с мерзкой усмешкой.

— Видели, герой-завоеватель идет! — воскликнул мистер Брэдон.

— Шестерка! — отрезал Копли.

После чего, к его ужасу, мистер Брэдон продемонстрировал чуть ли не тройное сальто, шустро спускаясь по коридору, и аккуратно приземлился перед дверью мистера Армстронга, так что тот не мог видеть этого трюка.

Мистер Копли еле слышно постучался в стеклянные панели, через которые увидел мистера Армстронга, сидящего за столом, мистера Толбоя, раздраженного и настроенного на решительные меры, и мистера Хэнкина, находящемся в присущем ему нервическом состоянии в дальнем углу комнаты. Мистер Армстронг взглянул через стекло и жестом пригласил мистера Копли войти.

— О! — сказал мистер Армстронг. — А вот и тот, кого мы с таким нетерпением ждали. Вы припозднились сегодня, не так ли, мистер Копли?

Копли объяснил, что на трамвайных путях случилась авария.

— С этими авариями надо срочно что-то делать, — продолжил Армстронг. — Трамваи всегда ломаются, когда рабочий персонал "Пимс" на них путешествует. Надо будет обязательно написать в Управление общественного транспорта. Ха-ха!

Копли понял, что мистер Армстронг пребывал в одном из своих фривольных и утомительных настроений, и ничего не ответил.

— Теперь, мистер Копли, как там насчет полудвойного модуля "Нутракса"? Мы только что получили ужасную телеграмму от мистера Джоллопа: "Я не могу больше задерживать этого человека из "Морнинг стар"…" там его?

— Викиз, — заметил мистер Толбой.

— Викиз. Что за имя! Но я понимаю — и мистер Толбой понимает, — что вы изменили слоган "Нутракса" вчера вечером. Не сомневаюсь, что у вас готовы прекрасные объяснения, но мне бы хотелось знать, что мы скажем мистеру Джоллопу.

Мистер Копли собрался с мыслями и сконцентрировал внимание присутствующих на неприятности прошлого вечера. Он чувствовал, что его слова звучат неправдоподобно. Он сделал акцент на том, что сочетание рекламной картинки и старого слогана было совершенно неудачным.

Мистер Армстронг рассмеялся.

— Боже мой! — воскликнул он. — И тут они нас поймали. Толбой! Ха-ха-ха! Кто писал заголовок? Я должен сообщить об этом мистеру Пиму. Почему, черт возьми, ты не проследил за этим, Толбой?

— Мне никогда не приходило в голову, что такое может случиться, — ответил мистер Толбой, наливаясь краской.

Мистер Армстронг снова весело рассмеялся.

— Я полагаю, Инглеби писал это, — добавил мистер Толбой.

— Угораздило же его!

Ликование мистера Армстронга длилось недолго. Он нажал кнопку пульта на своем столе:

— Мисс Партон, попросите мистера Инглеби зайти ко мне.

Через несколько минут явился мистер Инглеби, как всегда уверенный и наглый. Мистер Армстронг, едва способный говорить спокойно, бросил ему первоначальный набросок рекламы с такими неприличными комментариями, что мистер Копли покраснел.

Инглеби невозмутимо выслушал комментарии своего начальника и ответил еще более нескромными.

— Мистер Армстронг, — сказал Инглеби, — это не моя вина. Моя первоначальная работа была проиллюстрирована довольно красивым наброском — джентльмен, сокрушающий проблемы бизнеса. Если люди в студии решили отклонить мое предложение в пользу этого кошмара, то я отказываюсь отвечать за свою работу.

— Ха-ха, это все Барроу, — заметил мистер Армстронг. — Не думаю, что Барроу…

Окончание предложения было больше присуще руководителю студии, чем директору агентства. Мистер Хэнкин не сдержал усмешки и рассмеялся.

— Мистер Барроу обожает спонсировать всякие предложения, продвинутые отделом печати, — сказал мистер Копли.

— Навряд ли за этим стоит какие-либо противоречия между отделами, но факт остается фактом…

— Что ж, все в порядке, мистер Копли, — произнес мистер Армстронг. — Ты поступил правильно, теперь я это понял. Я пошлю объяснения мистеру Джоллопу.

— Он удивится, что вы их послали, — заметил Хэнкин.

— Возможно, — согласился довольный мистер Армстронг. — Я не так уж часто допускаю подобные вещи и доставляю партнерам неприятности. Сегодня мог бы быть день хуже, чем я предполагал. У тебя, кстати, тоже, Толбой. О боже! Ведь мистер Пим еще должен высказаться по этому поводу. Я думаю, узнав все подробности случившегося, он останется доволен. Только бы все закончилось благополучно. Он может уволить целый отдел.

— Это могло бы вылиться в очень серьезную проблему, — высказался мистер Копли.

— Конечно. Я очень рад, что в "Морнинг стар" это заметили и вовремя исправили допущенную ошибку. Теперь все в порядке. Мистер Хэнкин, насчет этой целой страницы для "Сопо"…

— Надеюсь, вы удовлетворены моей работой, — продолжил мистер Копли. — Это не заняло у меня много времени…

— Очень хорошо, очень, — ответил мистер Армстронг. — Я очень вам обязан. Но, между прочим, вы могли бы и пораньше предупредить кого-нибудь. Я все находился сегодня в подвешенном состоянии.

Мистер Копли объяснил, что пытался связаться с мистером Пимом, мистером Армстронгом, мистером Толбоем и мистером Веддерберном, но безуспешно.

— Да, да, понимаю, — сказал мистер Армстронг. — Но почему вы не позвонили мистеру Хэнкину?

— Я всегда дома после шести вечера, — добавил мистер Хэнкин, — и редко куда-то ухожу. А если ухожу, то всегда оставляю координаты, где меня можно найти.

Мистер Копли встревожился, почему-то он действительно напрочь забыл о мистере Хэнкине. Он знал также и то, что мистер Хэнкин, хоть и обладал хорошими манерами, легко обижался.

— Конечно, — запнулся Копли. — Да, конечно, я должен был связаться с мистером Хэнкином. Но "Нутракс" — ваш клиент, мистер Армстронг, я думал… Мне и в голову никогда не приходило, что мистер Хэнкин…

Не договорив, он уже понял, что выбрал не слишком хорошую тактику. Его слова были противоположны великим принципам Пима, который считал, что любой сотрудник отдела печати должен брать на себя всякую работу и в любое время, если понадобится. К тому же выходило, что, согласно мнению мистера Копли, мистер Хэнкин был менее универсальным сотрудником, чем сам мистер Копли.

— "Нутракс", — начал заносчиво мистер Хэнкин, — конечно же, не самое мое любимое дело. Но я непременно справился бы с ним.

Это был еще один удар, адресованный мистеру Армстронгу, у которого случались такие периоды сильного нервного истощения, когда он поручал мистеру Хэнкину едва ли не всех своих клиентов.

— Мои возможности не выходят за пределы младшего редактора.

— Так-так, — произнес мистер Армстронг, понимая, что мистер Хэнкин может сказать лишнее, — в этом нет ничего страшного, и вы делали все возможное в трудных ситуациях. Сейчас уже никто и не догадывается об этом. Теперь, мистер Хэнкин, — он кивнул, словно сглаживая накаляющуюся обстановку, — давайте выясним этот вопрос с "Сопо" раз и навсегда. Не уходите, мисс Партон, мне нужно, чтобы вы делали заметки. Я извещу "Нутракс", мистер Толбой, не волнуйтесь.

Мистер Копли, Инглеби и Толбой поднялись со своих мест и вышли из кабинета.

— Бог мой! — воскликнул Инглеби сразу же после того, как за ними захлопнулась дверь. — Какой скандал! Потерпеть полный крах от начата и до конца. Не хватало только, чтобы Барроу его завершил. Кстати, я должен буду оторвать ему ноги. Это научит его, как отвергать мои интеллектуальные предложения. Привет! Я иду к мисс Митейард. Я должен сообщить ей, как Армстронг отзывался о старом Барроу.

Он направился в кабинет мисс Митейард, из которого вскоре послышались возгласы радости. Мистер Копли, чувствуя, что словно гранитные колья стучат по вискам, медленно поплелся к себе. Когда он подошел к проходной, он увидел странную картину. Миссис Крамп стояла вся в слезах возле стола миссис Джонсон, но никто не обращал на нее никакого внимания.

— О, мистер Толбой!

Довольно резкий голос миссис Джонсон стал для мистера Копли спасительным. Он почти вбежал в свой кабинет, словно кролик, за которым охотились. Он должен срочно принять фенацетин и будь что будет. Наскоро проглотив сразу три таблетки, даже не удосужившись залить их водой, Копли упал в свое кресло и прикрыл глаза.

Голова раскалывалась от боли, казалось, глыбы гранита давят на мозг. Ему нужно лишь побыть в тишине, буквально полчаса…

Но в этот момент дверь с грохотом распахнулась.

— Слушай, Копли, — завелся мистер Толбой, точно механическая дрель, — ты руководствовался хотя бы какими-нибудь моральными принципами, когда рылся вчера вечером у меня в столе, в моих личных вещах?

— Ради всего святого, — простонал мистер Копли, — не поднимай шум. У меня раскалывается голова.

— Меня не волнует твоя голова, — возразил мистер Толбой, с возмущением резко захлопнув за собой дверь. — На моем столе прошлым вечером лежал конверт с пятьюдесятью фунтами, он пропал, а эта старуха миссис Крамп сказала, что видела тебя у моего стола, ты копался в моих бумагах.

— Твои пятьдесят фунтов у меня, — с достоинством ответил мистер Копли. — Я положил их в безопасное место для твоего же блага. И хочу сказать тебе, Толбой, что ты поступил совершенно бездумно, оставив эту свою личную вещь на столе на всеобщее обозрение других сотрудников. Это не честно. Тебе бы следовало быть более осмотрительным. И еще, я не рылся, как ты изволил выразиться, в твоем столе. Я элементарно искал бумаги по "Нутраксу", а когда стал закрывать ящик, конверт выпал мне в руки.

Копли наклонился, чтобы открыть ящик, испытывая при этом ужасный приступ головной боли и полной растерянности.

— Ты хочешь сказать, — начал мистер Толбой, — что ты приложил все усилия для того, чтобы отнести мои деньги в свой чертов кабинет…

— В твоих же интересах, — ответил мистер Копли.

— К дьяволу интересы!Почему, черт возьми, тебе не пришло в голову оставить их на месте и не мешаться под ногами?

— Ты не понимаешь…

— Я понимаю, — перебил его Толбой, — что ты обыкновенный старый во все вмешивающийся идиот. Что ты везде суешь свой нос, где не надо…

— На самом деле, мистер Толбой…

— Какое тебе дело?

— Это касается всех, — сказал мистер Копли. Он так разозлился, что почти забыл про свою головную боль, — кто имеет хоть каплю сострадания в своем сердце. Я значительно старше тебя, Толбой, и в мои дни молодому менеджеру группы было бы стыдно оставить рабочее место, не удостоверившись в том, что все готово к выпуску рекламы в завтрашнем номере газеты. Как ты упустил из виду, что такая реклама должна попасть на первую полосу? Это за пределами моего понимания. Может быть, ты также не в курсе, что "Морнинг стар" получила материал только в пять минут седьмого — пять минут седьмого. И вместо того, чтобы применять какие-либо меры…

— Не тебе учить меня работать, — отрезал мистер Толбой.

— Прошу прощения, я думаю, что мне.

— Как бы там ни было, разве это имеет какое-либо отношение к разговору? Дело в том, что ты суешь свой нос в мои личные дела…

— Это не так. Конверт выпал…

— Это — гнусная ложь.

— Прошу прощения, но это правда.

— Перестань извиняться, словно ты омерзительная прислуга.

— Оставь меня в покое! — завопил мистер Копли.

— Я не покину твою чертову комнату, пока не получу Разумных объяснений.

— Ты должен передо мной извиниться.

— Перед тобой? — Толбой едва не потерял дар речи. — Ты!.. Хорошо, но почему ты тогда не соизволил позвонить и предупредить меня?

— Тебя не было дома.

— Откуда ты знаешь? Хочешь сказать, что ты пытался мне дозвониться?

— Нет. Я знал, что тебя нет, потому что видел тебя на улице.

— Ты видел меня и не удосужился подойти и обо всем мне рассказать? Да-а, Копли, ты и вправду хочешь убрать меня с дистанции и забрать себе все заработанные деньги. Я в этом и не сомневался.

— Как ты смеешь так думать?

— Да еще все твои разговоры про посторонних сотрудников. Это явное лицемерие. Конечно, я подумал сначала, что одна из уборщиц могла взять конверт себе. Я сказал миссис Крамп…

— Ты обвинял миссис Крамп?

— Я не обвинял ее. Я просто сказал, что не могу найти свои пятьдесят фунтов.

— Как это на тебя похоже, — заметил мистер Копли.

— И, к счастью, она заметила тебя у моего стола. Иначе я мог бы навсегда попрощаться со своими денежками.

— Ты не имеешь права так говорить.

— У меня, черт возьми, больше прав говорить так, чем у тебя красть мои деньги.

— Ты хочешь сказать, что я вор?

— Да, хочу.

— В таком случае, я посмею назвать тебя негодяем, — возмутился мистер Копли. — Да, ты — наглый негодяй. И если бы ты заработал эти деньги честно, в чем я очень сомневаюсь, сэр, очень сомневаюсь…

Тут в дверях показался длинный нос мистера Брэдона.

— Я хотел сказать, — пролепетал он взволнованно, — простите за беспокойство и все такое и примите поздравления мистера Хэнкина. Но он просит вас вести себя немного потише. Он в соседней комнате принимает мистера Саймона Брозерхуда.

Последовала долгая пауза, во время которой обе спорящих стороны поняли, что стены в офисе между кабинетами невероятно тонкие. Мистер Толбой сунул найденный конверт в карман.

— Хорошо, Копли, — сказал он, — я не забуду твоего доброжелательного вмешательства.

Он шмыгнул в коридор.

— О боже, боже, — застонал мистер Копли, обхватив голову руками.

— Что-то случилось? — поинтересовался мистер Брэдон.

— Пожалуйста, уходите, — умолял мистер Копли, — я чувствую себя ужасно.

Мистер Брэдон удалился тихой, кошачьей походкой. Его лицо изображало негодование. Он нагнал мистера Толбоя возле проходной, когда тот о чем-то секретничал с миссис Джонсон.

— Я хотел спросить, Толбой, — начал мистер Брэдон, — что с Копли? Он выглядит замученным. Вы ссорились?

— Что бы мы там ни делали, это не твое дело, — ответил Толбой и отвернулся к женщине. — Хорошо, миссис Джонсон, я схожу к миссис Крамп и объяснюсь с ней

— Очень на это надеюсь, мистер Толбой. И в следующий раз, когда вы захотите оставить в своем рабочем кабинете какие-либо ценные вещи, я буду вам очень признательна, если вы отдадите их мне и позволите спрятать в безопасном месте. Подобного рода неприятности нам ни к чему: мистер Пим будет не в восторге, если узнает об этом.

Толбой пошел к лифту, не удостоив миссис Джонсон Светом.

— Кажется, атмосфера была сегодня утром не из благоприятных, миссис Джонсон, — заметил мистер Брэдон. — Даже у верховных гениев могут быть проблемы. А справедливое негодование обрушивается на вас, от чего искрятся ваши глаза и розовеют щеки.

— Довольно, мистер Брэдон. Что подумают мои ребята, когда услышат, что вы надо мной смеетесь? Да, многие норовят это сделать. Но я должна защищать своих сотрудников. Среди них нет ни одного, кому бы я не доверяла, и это неправильно — обвинять их безосновательно в чем бы то ни было.

— Это подло, — согласился мистер Брэдон. — А кто предъявил обвинение?

— Не думаю, что мне можно распространяться на эту тему, — заметила миссис Джонсон, — но это несправедливо по отношению к миссис Крамп…

Так через пять минут Брэдон был уже в курсе всех событий.

— Вы не должны передавать наш разговор кому-либо в офисе, — добавила миссис Джонсон.

— Конечно, нет, — сказал мистер Брэдон. — Привет!

Он ловко развернулся и поспешил в отдел печати, где мисс Партон пересказывала детали утреннего совещания у мистера Армстронга любопытной аудитории более подробно.

— Это еще ничего, — объявил мистер Брэдон. — Вы не слышали последних событий.

— О, что случилось? — всполошилась мисс Росситер.

— Я обещал молчать, — сказал мистер Брэдон.

— И тебе не стыдно!

— Вообще-то, я сам не обещал этого. Меня только попросили.

— Это о деньгах мистера Толбоя?

— Вы уже знаете? Какое разочарование!

— Я знаю, что бедняжка миссис Крамп плакала сегодня утром, потому что мистер Толбой обвинил ее в том, что она взяла деньги из его стола.

— Тогда вы понимаете, — произнес мистер Брэдон, рисуясь, — что это несправедливо по отношению к миссис Крамп…

И он живописно обрисовал всю картину происшедшего.

— Я думаю — это нехорошо со стороны мистера Толбоя, — сказала миссис Росситер. — Он всегда груб с бедным стариком Копли, — как ему не стыдно. И это гнусность — обвинять честных работниц.

— Да, верно, — согласилась мисс Партон. — Но мистер Копли действительно трудный человек. Он занудный и хочет знать абсолютно обо всем. Однажды он пошел и рассказал Хэнкину, что видел меня на собачьих бегах с джентльменом. Как будто его касается, что делает молодая сотрудница за пределами рабочего места. Он очень любопытный. Если девушка работает простой машинисткой, это не значит, что она рабыня. О! Мистер Инглеби здесь. Кофе, мистер Инглеби? Вы слышали, что мистер Копли прихватил пятьдесят фунтов мистера Толбоя?

— Не говорите так, — заметил мистер Инглеби, вышвыривая из корзины для бумаг листы, намереваясь перевернуть ее и сесть. — Расскажите мне, что все-таки произошло на самом деле. Боже! Что сегодня за день!

— Итак, — начала мисс Росситер, — кто-то послал мистеру Толбою пятьдесят фунтов в зарегистрированном конверте…

— Что это все значит? — перебила ее мисс Митейард, Подойдя с какими-то бумагами в руках и пакетиком съестного. — Вот леденцы для моих малышей. А теперь все с начала. Вот бы мне прислали пятьдесят фунтов конверте. Кто же такой щедрый?

— Я не знаю. Вы знаете, мистер Брэдон?

— Не имею ни малейшего представления. Но все они в одинаковых банкнотах, что уже подозрительно.

— Он принес их в офис, чтобы потом положить в банк.

— Но он был занят, — вмешалась мисс Партон, — и забыл про них.

— Я бы ни за что не забыла про пятьдесят фунтов, — сказала закадычная подруга мисс Партон из отдела печати.

— О, мы бы, бедные машинистки, не забыли бы. Пятьдесят или шестьдесят фунтов для мистера Толбоя явно не деньги. Он даже и не старался их спрятать, а просто убрал в стол…

— Почему не положил в карман?

— Откуда я знаю?

— Какая нехорошая у человека привычка всех подозревать…

— Да. Так вот, он забыл про них. А позже обнаружил, что верстальщик модулей сделал ошибку в колонке "Нутракса"…

— Вот почему она задержалась? — спросил мистер Брэдон.

— Да, поэтому. И хочу добавить, что я выяснила кое-что еще. Мистер Дрю…

— Кто такой мистер Дрю?

— Тот тучный человек из "Корморан пресс". Это он сообщил мистеру Толбою, что его с заголовком что-то не так. Тогда мистер Толбой сказал, что он не в настроении и, как бы там ни было, все видели данный заголовок и изменить ничего нельзя…

— Надо же! — воскликнул мистер Гарретт, неожиданно вступивший в разговор. — Хорошо, что Копли не узнал об этом. Он бы это так не оставил. Я имею в виду, что Толбою следовало бы своевременно принять меры.

— Кто тебе такое сказал?

— Мистер Веддерберн. Дрю спрашивал его сегодня утром об этом. Сказал, что теперь они будут более внимательно следить за такими вещами.

— Ну, продолжайте.

— К тому времени, как мистер Толбой исправил колонку, банк уже закрылся. Поэтому он не вспомнил деньги и ушел, оставив их в столе.

— И часто он такое вытворяет?

— Бог его знает. А Копли работал допоздна…

Послышались какие-то звуки. Но обсуждение не прекратилось.

— …бедняжка миссис Крамп рыдала, словно губку выжали…

— …миссис Джонсон была в таком состоянии…

— …устроили такую ужасную ссору, мистер Брэдон слышал. Как он его называл, мистер Брэдон?

— …обвинял его в краже денег…

— …называл вором и негодяем…

— … что подумал мистер Брозерхуд…

— …что мы тут испытали!

— Кстати, — заметил мистер Инглеби. — Я все-таки должен вырвать Барроу ноги за этот эскиз.

— Вы не передали ему слова Армстронга?

— Нет. По крайней мере, я не сказал, что мистер Армстронг вообще что-то говорил. Но я сам проучу его.

— Вы ужасны!

— Он испортит много крови в этом отделе — особенно Копли.

— Все потому, что Копли жаловался на прошлой неделе Хэнки по поводу заголовков "Джамбери" и говорил, что Барроу не следует его указаниям. Поэтому я считаю, что Копли тоже виноват в произошедшем…

— Замолчите!

Мисс Росситер прильнула к печатной машинке и судорожно начала бить по клавишам.

В комнате наступила гробовая тишина, потому что вошел мистер Копли.

— Копия, что я просил, готова, мисс Росситер? Похоже, что этим утром никто не собирается работать.

— Вам придется подождать, мистер Копли. Я должна закончить отчет для мистера Армстронга.

— Я поговорю с мистером Армстронгом по поводу того, как вы работаете, — добавил мистер Копли. — Эта комната напоминает мне берлогу. Она такая убогая.

— Почему бы не пожаловаться на этот раз еще и Хэнкину? — язвительно заметила мисс Партон.

— Нет, правда, Копли, — искренне возразил мистер Брэдон. — Вы не должны отыгрываться на этой бедняжке. Не сделано, бывает. Не специально же. Вы хотите, чтобы я выудил из мисс Партон эту копию. Она буквально ест из моих рук. Немного доброты и заботы творят с этой женщиной чудеса. Попросите ее по-хорошему, и она сделает для вас все, что угодно.

— Вам лучше знать, мистер Брэдон, — сказал мистер Копли, — как крутиться вокруг нее целыми днями. Мне одному надо работать в этом офисе?

— Если вы не знаете, — заметил мистер Брэдон, — я работаю, не покладая рук. Посмотрите, — добавил он, когда мистер Копли собирался уходить, — мы для него просто кучка бездельников. И ему даже не стыдно говорить нам об этом.

Мистер Копли, не ответив, молча вышел из комнаты.

— Он выглядит ужасно, — вырвалось у Брэдона, когда дверь захлопнулась.

— Действительно! — сказала мисс Партон и любезно произнесла: — Мне ничего не стоит сделать ему копию. Или даже несколько.

И в комнате застучали печатные машинки.

Глава 9

Бездушный маскарад Арлекина

Дайана де Момери придерживалась обычно одной скорости. Да, огромный "крайслер" и "бэнтли", следовавшие впереди нее, имели больше лошадиных сил, но молодой Спенлоу был слишком пьян, чтобы вырваться вперед, а Гарри Торн был известным водителем-неудачником. Ей оставалось лишь держаться позади на безопасном расстоянии, чтобы избежать аварии. Она также хотела, чтобы Спот Ланкастер оставил ее в покое. Его неуклюжие попытки обнять ее за талию и плечи мешали ей управлять машиной. Тогда она своей изящной ножкой ослабила давление на педаль и как следует ткнула локтем в его разгоряченное лицо.

— Заткнись, ты, дурак! Ты вгонишь нас в канаву, мы разобьемся.

— Не заткнусь! — протестовал Спот. — Не делай так. Это больно.

Она проигнорировала его замечание, следя за дорогой. Прошедшая ночная вечеринка была потрясающей. У Тода Миллигана произошла азартная и занимательная ссора, в которой Тоду совершенно определенно дали понять, что он выходит за рамки приличия. Это и к лучшему. Она стала уставать от запугиваний Тода. Ею и так манипулировали многие мужчины. Ограждения вспыхивали и проносились мимо них; дорога, освещенная резко загорающимися фонарями, была покрыта впадинами горбинками, которые чудесным образом тут же разглаживась перед быстро вращающимися колесами. Машина мчалась по шоссе, словно корабль, рассекавший морские волны. Дайана уверенно держалась за руль и мечтала о машине с открытым верхом, а не об этой колымаге Слота.

"Крайслер" вихлял, точно рыба хвостом. Гарри Торн никогда не имел дела с такой машиной, поэтому не мог удержать ее на дороге. Его бросало из стороны в сторону, и, казалось, он вырисовывал букву S. Перед Дайаной дорога лежала ровная, как на ладони, тогда как у Торна она извивалась, а молодой Спенлоу съехал на левую обочину. Теперь девушка могла спокойно продолжить свой путь — все препятствия были устранены. Спот снова отхлебнул из карманной фляги. Ну и пусть. Ведь он не приставал к ней. "Крайслер", резко повернув, захватил внутренний край "бэнтли", ударил автомобиль и начал вращать, пока тот не остановился поперек дороги. Она затормозила, заехав на траву. Завалившийся набок и гудящий "крайслер" съехал на обочину и врезался в изгородь. Она слышала, как Торн вскрикнул, — и тут она увидела огромную машину, непонятно каким волшебным образом очутившуюся здесь. Внезапно вся дорога вспыхнула таким ярким светом, будто на нее светил поисковый прожектор, чья мощь поглотила свет передних фар ее машины.

Она наклонилась к Споту:

— Что это позади?

— Какой-то гад, — ответил Спот, безуспешно пытаясь разглядеть что-то в зеркале заднего вида.

Дайана стиснула зубы. Что за черт? Что за черт мог быть на такой машине? В боковые зеркала бил яркий свет огромных фар. Она выжала полный газ, и машина рванулась вперед. Но преследователь тут же устремился вслед за ней. Она выскочила на проезжую часть; неизвестная машина безжалостно настигала ее. Впереди в темноте показался узкий, дугообразный мост. Когда она очутилась на верхушке мостика, ей показалось, что она на краю света. На широко простирающейся площади вырисовывалась деревенька с аккуратными, словно игрушечными домиками. Пока девушка любовалась этой картиной, темная длинная громадина нарисовалась перед ней, остановилась и открылась дверь. Боковым зрением она заметила водителя. Несколько секунд мужчина находился позади нее, но после она увидела черную маску и знакомую одежду — сияние черного и серебристого. Незнакомец, захлопнув дверь, рванул вперед, в узкую улочку. Она вспомнила, что говорила ей Памела Дин: "Он появится в тот момент, когда больше всего его не ждешь".

Что бы ни случилось, она должна догнать его. Теперь любитель трюков ехал впереди нее так грациозно, словно пантера, сверкая красным светом фар на расстоянии нескольких ярдов. Ей захотелось закричать от раздражения. Этот шутник явно играл с ней.

— Твоя чертова голландская печка будет работать?

Спот молчал, он уснул и спал сном младенца. Его голова каталась по ее плечу, и она яростно пыталась стряхнуть ее. Через несколько миль дорогу окутал лес. Вдруг ведущая машина свернула на проселочную дорогу, а потом скрылась за деревьями. Дайана проехала в лесную гущу и остановилась, погасив фары. Она тут же выпрыгнула из машины на траву. Над головой от ветра раскачивались верхушки деревьев. Она подбежала к другой машине; в салоне было пусто.

Дайана осмотрелась по сторонам. Вокруг было темно, лишь тонкий луч света от ее машины освещал узкую тропинку. Она зацепилась длинной юбкой за колючий Кустарник, выругалась и произнесла:

— Где ты, черт? Где ты прячешься? Не будь ребенком!

Ответа не последовало. Но вдруг где-то вдалеке насмешливо зазвучат высокий, тонкий звук детской свистульки. Мелодия напоминала песенку из детства:

"Том, Том — трубадура сын

Научился играть, когда был молодым.

И единственной песней, что мог он играть

Была: "По холмам далеко путь держать".

"По холмам далеко путь держать,

А ветер мой галстук будет сдувать".

— Как это глупо, — сказала Дайана.

Мелодия казалась какой-то бестелесной, и трудно было понять, откуда она звучит. Девушка побежала на слабый звук, но мелодия становилась тише; тонкие лозы ежевики опутали ее ноги, царапая и раздирая ее шелковые чулки. Она пыталась высвободиться и, раздражаясь все больше, развернулась в другую сторону. Звуки свистульки затихли. Вдруг Дайана почувствовала, что боится деревьев, темноты и этого незнакомого места. Магическое действие успокаивающих и расслабляющих алкогольных напитков исчезало, и взамен приходило чувство страха. Она вспомнила, что у Спота была с собой карманная фляжка, и начала пробираться обратно к машине. Тут фары погасли, и, казалось, ночь стала еще черней; Дайана содрогнулась от ужаса.

Замерев, простояла несколько секунд будто в столбняке, затем побежала в отчаянии; она бежала и громко кричала. Вдруг ей показалось, что чья-то рука схватила ее, она споткнулась и упала, сжавшись.

Тут снова зазвучала та же самая мелодия, она была еле различима:

"Том, Том — трубадура сын…"

Девушка замерла.

— Ужас, который наводит темный лес, — произнес насмешливый голос где-то у нее над головой, — наши предки называли "паническим страхом" или страхом великого Божества Пан. Любопытно отметить, что современный прогресс не отличает страх от сумасшествия.

Дайана посмотрела вверх. Ее глаза уже привыкли к темноте, и теперь в ветвях деревьев она уловила бледное сияние серебристой материи.

— Зачем ты ведешь себя как идиот?

— В основном для саморекламы. Человек должен быть неординарным, тогда он интересен другим. Я всегда неординарен. Вот почему, моя дорогая леди, преследуют меня, а не я. Возможно, вы скажете, что это дешевый трюк, да, так и есть; но, согласитесь, он хорош для тех, у кого мозги пропитаны джином. Для таких, как вы, если вы не против, давайте отбросим формальности.

— Можно вас попросить спуститься вниз?

— Возможно. Но я предпочитаю смотреть на вас сверху.

— Вы же не можете просидеть там всю ночь. Подумайте, как глупо вы будете выглядеть в лучах утреннего солнца.

— О! По сравнению с вами я буду выглядеть утром просто совершенно. Мой костюм больше, чем ваш, подходит для акробатических упражнений в лесной ночной тьме.

— В таком случае, для чего вы их делаете?

— Чтобы доставить себе удовольствие — это единственная причина, по которой кто-либо что-либо делает.

— Тогда вы можете остаться здесь и дурачиться в свое Удовольствие. А я направляюсь домой.

— Ваши туфли совершенно непригодны для дальних прогулок, но, если вам нравятся экстремальные виды спорта, можете добираться домой любыми способами.

— Почему это я должна идти пешком?

— Потому что ключи зажигания от обеих машин у меня в кармане. Простая мера предосторожности, мой дорогой Ватсон. Я так же думаю, что ваша попытка передать вашему приятелю сообщение не увенчается успехом. Он в руках у Морфиуса — могущественного бога хотя не столь древнего, как Пан.

— Я ненавижу вас, — сказала Дайана.

— Вы еще на долгом пути к любви ко мне — это естественно. Мы должны, обязаны возлюбить творения Божий, когда видим их. Вы видите меня?

— Не совсем. Если вы спуститесь, я смогу рассмотреть вас получше.

— И, возможно, полюбить?

— Возможно.

— Тогда мне здесь безопаснее. Все ваши любовники имели неосторожность плохо закончить жизнь. Молодой Кармишель…

— Я ничего не могла поделать. Он очень много пил. Он был ненормальным.

— А Артур Баррингтон?

— Я говорила ему, что у нас ничего не получится.

— Совсем ничего. Но он все равно пытался и однажды вышиб себе мозги. Не то чтобы мозги эти были очень хорошие, но какие были. А Виктор Дин…

— Маленькая дрянь! Я не имею никакого отношения к его смерти.

— Разве?

— Он ведь упал с лестницы, так?

— Упал. Но почему?

— Не имею ни малейшего понятия.

— Ни малейшего? Думаю, должны иметь. Почему вы не захотели продолжать с ним отношения?

— Потому что он был глупым маленьким занудой, впрочем, как и все остальные.

— Вам нравится, чтобы мужчины были разные?

— Я люблю разнообразие во всем.

— А когда вы находили, что они разные, вы пытались подвести их под одну гребенку. Вы вообще можете назвать хотя бы одного, не похожего на всех?

— Да, вы — другой.

— Только до тех пор, пока сижу на своей ветке. Если я спущусь к вам, я стану как все остальные.

— Спустись, попробуй.

— Я знаю, где я в безопасности. Будет лучше, если вы заберетесь ко мне.

— Разве это возможно?

— Ну конечно, вы не можете. Вы умеете только опускаться и опускать.

— Хочешь оскорбить меня?

— Да, но это очень трудно.

— Спустись сюда, Арлекин, — я хочу видеть твои глаза.

— Что-то новенькое для вас, не так ли? Хотеть то, чего не можешь получить. Вы должны быть благодарны мне за предоставленное разнообразие в жизни.

— Я всегда хотела того, чего не могу получить.

— Что же вы желаете?

— Яркой жизни… Острых ощущений…

— Что ж, сейчас их как раз в изобилии. Расскажите мне все про Виктора Дина.

— Что вы хотите о нем знать?

— Все.

— Если я расскажу, ты спустишься вниз?

— Возможно.

— Оригинальную тему для обсуждения вы выбрали.

— Я знаменит своей оригинальностью. Как вы с ним познакомились?

— Однажды ночью мы с моей компанией поехали на какую-то танцевальную площадку, в какой-то страшный пригород. Мы думали, это будет круто.

— И что?

— Нет, там было довольно скучно. Но там был он, он запал на меня. Тогда он показался мне милым ласковым котиком. Вот и все.

— Простая, несложная история. И как долго он был вашим забавным котиком?

— Около шести месяцев. Но он оказался ужасно скучным и педантичным. Только представь себе, дорогой Арлекин. Он смешивал все: хлеб, сыр и поцелуи. Смеешься?

— Весело.

— Нисколечко. Он был скользкий тип.

— Дитя мое, ты не очень справляешься с ролью рассказчицы. Вы просто споили его. Вы заставляли его пить больше, чем он этого хотел. Вы пытались заставить его принимать наркотики, а он отказался. Продолжать?

— Он был гнусной сволочью, Арлекин, это правда. Он не получил ничего, чего бы мог получить.

— Не из-за вас ли?

— Из-за меня? — Дайана искренне удивилась. — Я была довольно благородна с ним. Я дала ему все, что он хотел. Я всегда это делаю, когда увлекаюсь кем-то.

— Он и взял все, что мог, только вот не смог воспользоваться этим как джентльмен?

— То-то и оно. Знаешь, а он вообще-то называл себя джентльменом. Разве это не смешно? Как в Средние века, да? Леди и джентльмены. Он говорил, что нам не следует сомневаться в том, что он джентльмен, потому что он работает в офисе. Детский лепет, не так ли, дорогой Арлекин?

Она началась раскачиваться взад и вперед от удовольствия.

— Арлекин! Послушай! Я расскажу тебе одну занимательную вещь. Однажды вечером Тод Миллиган пришел ко мне, и я познакомила его с Дином. Я сказала Тоду: "Это Виктор Дин, он джентльмен, работает в рекламном агентстве Пима". Тод ответил: "А, так это тот парень, да?" И посмотрел на него как-то убийственно. А потом спросил меня, совсем как ты, как я связалась с Виктором. Это странно. Тод, случаем, не посылал тебя, спросить меня об этом?

— К счастью, у меня было достаточно, и я дала ей чтобы она успокоилась, тогда-то мы и решили устроить гонку. Выходит, я выиграла — по крайней мере, должна была, если бы не ты. Как ты здесь оказался?

— О, просто оказался по пути. Я всегда оказываюсь там, где надо.

— Нет. Ты только делаешь вид, что оказался здесь случайно. Ты ведь не один из людей Тода, так?

— Не сейчас.

— Раз не один из них, хочешь, я достану для тебя порошок? Если хочешь. Но Тод — сволочь. Тебе лучше не связываться с ним.

— Ты обо мне печешься?

— Да, о тебе.

— Какая преданность!

— Нет, я не об этом. Жизнь — ад, но, как бы там ни было, лучше не путаться с Тодом.

— Тогда почему ты не порвешь с ним?

— Я не могу.

— Боишься его?

— Не столько его, сколько людей, зависимых от него. Тод тоже их боится. Он никогда не отпустит меня от себя. Скорее он убьет меня.

— Как мило! Я думаю, мне стоит узнать этого Тода поближе.

— Все закончится тем, что ты тоже будешь бояться его.

— Разве? Ну что ж, в чувстве страха тоже есть своя прелесть.

— Спустись вниз. Арлекин, и я покажу тебе всю прелесть попусту прожитой жизни.

— Правда?

— Попробуй, и увидишь.

В густой листве послышался шелест, и он спустился прямо к ней.

— Итак?

— Подними меня!

Он поднял ее, и женщина почувствовала его сильные, словно стальные, руки на своем теле. Она была высокая и, когда повернулась к нему, увидела сияние его глаз на уровне своих.

— Ну, что мне делать дальше?

— Для чего?

— Для тебя?

— Для меня? Чем ты мне можешь быть полезна?

— Я красивая.

— Не так красива, как была раньше. А через пять лет ты станешь совсем уродливой.

— Через пять лет? Через пять лет и ты мне не понадобишься.

— Да у меня пропадет к тебе интерес уже через пять минут.

Слабый солнечный лучик начал пробиваться сквозь листву; в его волнующем свете она смогла увидеть лишь широкий волевой подбородок и тонкую ниточку улыбающихся губ. Дайана резким движением попыталась сорвать маску, но мужчина оказался проворнее. Опередив ее движение, он развернул ее к себе, заломил обе руки назад и не отпускал их.

— Ну и что дальше? — заявила она насмешливо.

— Ничего. Я отвезу тебя домой.

— Ты? Да? Ну, давай!

— Да, как я уже это делал однажды.

— Так же, как делал однажды?

— Нет, не совсем так, тогда ты была совсем пьяна. Теперь почти трезвая. Учитывая это незначительное различие, программа пройдет согласно установленному плану.

— Ты можешь поцеловать меня, Арлекин.

— Разве ты заслуживаешь поцелуя?

— Один — за предоставленную информацию. Второй — за твою неудачную попытку спасти меня от вопиющего мистера Миллигана. А третий — просто потому, что мне так хочется.

Он бросил ей небрежный поцелуй, получилось словно умышленное оскорбление. Затем грубо схватил за талию и почти бросил на заднее сиденье своей открытой машины.

— Вот коврик для тебя. Он тебе понадобится.

Она ничего не ответила. Арлекин завел машину, развернулся и медленно поехал по тропинке. Когда они выехали на дорогу, он высунулся из машины и бросил ключи на колени безмятежно спящего на своем сиденье Спота Ланкастера. Несколько минут спустя они уже выехали на главное шоссе. Небо озарилось легким мерцанием пробуждающегося восхода.

Дайана де Момери наклонилась вперед. Он вел машину с необычайной легкостью, удобно расположившись в своем сиденье и небрежно опустив руку на руль. Она не могла усидеть на месте, так что своим ерзаньем могла загнать машину в канаву, и он бы это заслужил.

— Перестань, — сказал он, не поворачивая головы.

— Ты дьявол!

Он остановил машину.

— Если ты будешь вести себя так, я буду вынужден оставить тебя на обочине, будешь сидеть на придорожном камне, как дочь помощника шерифа Ислингтона. Или, если тебе это больше нравится, я могу связать тебя. Как ты хочешь?

— Хочу, чтобы ты был добрее ко мне.

— Я и так слишком добр. Я не давал тебе скучать целых два часа. Умоляю, не надо вгонять нас обоих в ужасы разочарования. Почему ты плачешь?

— Я устала — и ты никогда не полюбишь меня.

— Мое бедное дитя… Кто бы мог подумать, что сама Дайана де Момери может сдаться из-за причудливого костюма и дешевой песенки?

— Это не так. Это все ты. В тебе есть что-то странное. Я боюсь тебя. Ты совсем не обо мне думаешь. Ты задумал что-то ужасное. Что это? Что? Подожди!

Она протянула холодную руку и схватила его.

— Я вижу что-то непонятное, неразличимое. Я только теперь это поняла. Веревки. Они связали ему локти и накинули на голову белый мешок. Повешенный. Ты думаешь о повешенном. Почему ты об этом думаешь?

Она отпрянула от него и забилась в дальний угол машины. Уимзи снова завел машину.

"Честно говоря, — думал он про себя, — я впервые вижу такой эффект от алкоголя и наркотиков. Довольно интересно, но не безопасно. Хотя в этом есть свои плюсы. Есть вероятность, что мы доберемся домой, не свернув себе шеи. Никогда не думал, что меня сопровождает такая кладбищенская аура".

Дайана уже спала, когда он выносил ее из машины. Она проснулась и обхватила его шею руками.

— Дорогой, это было так чудесно. Тут она совсем проснулась.

— Куда мы приехали? Что происходит?

— Мы дома. Где твои ключи?

— Здесь. Поцелуй меня. Сними эту дурацкую маску.

— Очнись. Здесь полицейский, мы дискредитируем себя перед ним.

Он открыл дверь.

— Ты не зайдешь?

Казалось, ей уже не приходили в голову мысли о повешенных.

Он покачал головой.

— Ну что ж, тогда до свидания.

— До свидания.

Он поцеловал ее, на этот раз нежно, и втолкнул в дом. Полицейский, стоящий здесь из любопытства, оказался знакомым Уимзи. Он улыбнулся, потому что порядка пристально смотрел на него.

— Доброе утро, офицер.

— Доброе, сэр, — ответил он.

— Моффатт, Моффатт, — сказал лорд с тоном упрека, — вы никогда не получите повышения. Если вы не узнаете меня, вы должны узнать машину.

— О бог мой, ваша светлость, прошу прощения. Кого-кого, а вас не ожидал здесь увидеть.

— Любезности излишни. Нас могут услышать. Вы на посту?

— Как раз собирался домой, ваша…

— Запрыгивайте ко мне в машину, я подвезу вас. Не случалось ли вам видеть парня по имени Миллиган в этих краях?

— Старшего Тода Миллигана? Да, постоянно. Он скверный тип, да, таких еще поискать надо. Прибывает сюда по реке. Он замешан в этой большой банде, сбывающей наркотики, как сказал мистер Паркер. Мы можем задержать их в любую минуту, но с этого будет мало проку. Только шумиху разведем.

— Разве, Моффатт?

— Да, милорд. Ваш автомобиль — одно загляденье, навряд ли кто сравнится с вами на дороге. Мистер Паркер хочет, чтобы этот Миллиган привел нас к их главарю, но, кажется, не так уж это и просто. Хитро как ласки, да. Думаю, он и сам не знает этого парня.

— Как это все работает, Моффатт?

— Ну, сэр, насколько мы знаем, порошок переправляют с континента раз или два в неделю и по реке доставляют в Лондон. Мы, специальный отряд под руководством мистера Паркера, несколько раз пытались перехватить поставку очередной партии, но они постоянно ускользали у нас из-под носа. Потом товар доставляется на место, куда — мы даже не знаем, и раздается крупным дистрибьюторам. А от них товар попадает во всевозможные места. Конечно, мы можем накрыть одно из таких мест — но, бог мой! Какой в этом смысл? Порошок появится опять в том же месте через неделю.

— И какую роль в этом играет Миллиган?

— Мы думаем, что он один из первоначальных дистрибьюторов, милорд. Он распространяет товар в своем доме и в других местах.

— Там, где вы, например, нашли меня сегодня?

— Это одно из многих мест.

— Вопрос в том, откуда он берет поставки?

— В том-то и дело, милорд.

— Разве вы не можете проследить за ним и выяснить это?

— О! Ведь он не сам это делает, ваше сиятельство. Другие делают это за него. Вы понимаете, если бы мы вскрыли его пакеты, обыскали бы его людей и все такое, они бы просто вычеркнули его из своих списков, и мы бы оказались там, с чего начинали.

— Все равно. Как часто он проводит вечеринки у себя дома?

— Почти каждый вечер, милорд. Словно проходной двор.

— Что ж, будьте начеку в пятницу и субботу вечером, Моффатт.

— В пятницу и субботу, милорд?

— Это дни недели, когда все происходит.

— Правда, милорд? Я очень обязан вам за информацию. Мы этого не знали. Это ценное замечание. Я буду вам очень признателен, милорд, если вы высадите меня на следующем углу. Боюсь, что нарушил планы вашего сиятельства.

— Нисколько, Моффатт. Рад был встретить вас. И еще, вы меня не видели. Это не в моих правилах, понимаете? Но могу вообразить, что старшему Миллигану не понравится то, что я был именно в этом доме.

— Все в порядке, милорд. Я сейчас был не на службе, поэтому не обязан отчитываться. Доброго утра, милорд, и еще раз спасибо вам.

Глава 10

Скандал в офисе продолжается

— Тебе хорошо говорить, Билл Джонс, — заметил Джинджер Джо. — Но грош тебе цена, если тебя и правда вызвали как свидетеля по этому делу, ты вляпался в огромные неприятности. Они будут спрашивать тебя, что ты делал месяц назад и что ты знаешь о произошедшем.

— Клянусь, все будет в порядке.

— Так же могу поклясться, что не будет.

— Хорошо, могу поспорить на что угодно, что все обойдется.

— Я бы поспорил с тобой, если б был детективом.

— Клянусь, из тебя выйдет отличный детектив, ты им будешь.

— Бесспорно, буду.

— Слыхал про рыжеволосого детектива?

Такого ответа Джинджер не ожидал. Тем не менее, он автоматически сказал:

— Бьюсь об заклад, мы с тобой будем лучше.

— Спорю, из тебя ничего не выйдет.

— Могу поспорить, что, если бы я арестовал тебя там, где ты находился, когда Дин упал с лестницы, у тебя не было бы алиби.

— Это глупо, вот и все, — возразил Билл Джонс. — Мне не нужно никакое алиби на тот момент, когда Дин упал с лестницы, потому что это был несчастный случай.

— Хорошо. Я только утверждаю, что, если бы я был детективом и расследовал бы это дело, я бы арестовал вас. И убежден на все сто, вы не смогли бы мне сказать, где вы были и что делали в это время.

— Клянусь, я смог бы. Я был в лифте, вот где я был. Гарри может подтвердить это. Поэтому вдолбите это в вашу глупую голову и закройте рот.

— О, так вы и вправду были в лифте? Тогда как вы могли узнать, что это случилось именно тогда?

— Когда случилось что?

— Когда мистер Дин упал со ступенек?

— Я это узнал, когда уже вышел из лифта и спустился вниз. Тогда я услышал, как мистер Томпкин сообщал о происшедшем Сэму. Так ведь, Сэм?

Сэм Таббит оторвался от газеты "Радиолюбитель" и кивнул.

— Это еще ничего не доказывает, — настаивал Джинджер. — Ты прекрасно знаешь, что мистер Томпкин мог начать говорить об этом позже, не сразу же после случившегося.

— В любом случае много времени тут не прошло, — добавил Сэм. — Я как раз вышел из большого конференц-зала, куда приносил чай мистеру Пиму и его клиенту — это был Магглетонс, если тебе интересно. И тут я услыхал чью-то истерику и сказал мистеру Томпкину: "Вот это да! Наверное, что-то случилось!" А он ответил, что мистер Дин упал с лестницы и, похоже, сломал себе шею. И что за врачом уже послали.

— Это правда, — добавил Кирилл, ответственный за Щиток переключения. — К нам в комнату тогда прибежал мистер Стэнли и сказал: "О, мисс Фирни, мистер ин упал с лестницы, и боюсь, что убился насмерть, позвоните доктору!" Тогда мисс Фирни стала звонить мисс Бейт, а я выскочил через другую дверь, так что мисс Фирн меня не заметила, ведь эта дверь находится за рабочим местом мистера Томпкина. Я сообщил Томпкину о смерти мистера Дина. Тогда он велел мне пойти и разузнать все подробнее. Так что я пошел и встретил Сэма с подносом, выходящего из конференц-зала. Ведь так было, Сэм?

Сэм согласился.

— А потом я услышал истерику, — добавил он.

— И кто истерил?

— Миссис Крамп в комнате для обслуги. Всхлипывая, она рассказывала, что только что видела, как мистер Дин упал с лестницы и убился, а потом — как тащили его тело. Я выглянул вниз и застал еще, как его оттаскивали. Он выглядел ужасно.

— И это было как раз, когда я пришел, — заметил Билл, придерживаясь повествования. — Услышав, как мистер Томпкин рассказывает обо всем Сэму, я побежал с последним оповестить мистера Томпкина, что Дина уже унесли; после чего Томпкин тоже пошел смотреть. Мистера Дина отнесли в большой зал, и мисс Фирни предположила, что уже необходимо доложить о случившемся мистеру Пиму. Мистер Томпкин ответил, что Пим еще на конференции, и предложил связаться с ним по телефону, по его прямому номеру. После звонка Пиму мисс Фирни сказала мне: "Билл, сбегай принеси листы коричневой бумаги, чтобы закрыть стеклянные двери зала, и скажи ребятам, чтобы бумагу на стекла повесили". И как только я побежал исполнять ее просьбу, пришел мистер Эткинс и спросил, нет ли у нас простыни, потому что Дин умер, и тело надо чем-то накрывать. Мисс Фирни ответила, что в офисе никогда не было простыней, и посоветовала обратиться к миссис Джонсон. Вот так все и было, — закончил Билл и ухмыльнулся так, будто вспоминал самое значительное событие в своей жизни. Но потом он снова вспомнил о причине, по которой, собственно, зашел весь этот разговор. — Ну и как насчет твоего чертового алиби? — настойчиво потребовал он. — Где твое алиби, Джинджер, если уж на то пошло?

Именно таким запутанным способом Джинджер Джо выяснял новую информацию. Офисные мальчики замечали каждую мелочь, да и память их была феноменальной.

Пять дней дальнейшего тщательного расследования прошли в необходимости проверить весь персонал "Пимс". Это было необходимо, так как день смерти Дина был днем, когда в офисе не было посторонних людей.

Из девяноста с лишним штатных сотрудников агентства — только десять остались неучтенными или частично неучтенными. Это были:

В отделе публикаций:

Мистер Уиллис. Он пришел со стороны наружной лестницы примерно через пять минут после несчастного случая; прошел прямо через холл, поднялся по лестнице в отдел писем, а оттуда в свой кабинет, ни с кем не разговаривая. Около четверти часа спустя он пошел в кабинет мистера Дина и, не найдя его там, снова вернулся в комнату машинисток. Здесь, когда он поинтересовался местонахождением мистера Дина, ему сообщили печальную новость, которая удивила и ужаснула его. (Свидетель: мальчик Джордж Пайк, который слышал, как мисс Росситер рассказывала об этом миссис Джонсон.)

Мистер Хэнкин. Он отсутствовал в офисе с половины третьего, по личным делам, и вернулся только в половине пятого. Гарри проинформировал его о несчастном случае, как только он вошел в лифт, и, когда он из него вышел, мистер Томпкин попросил его зайти к мистеру Пиму. (Свидетели: Гарри и Кирилл.)

Мистер Копли. Предположительно все время находился в своем кабинете, но это не может быть подтверждено никем, так как он в тот день ни разу не пил чай мог работать за своим наклонным столом, который прислонен к внутренней стене, и не виден тому, кто случайно проходит мимо двери. Он трудолюбивый работник и вряд ли бы вышел из своего кабинета, услышав шум или беготню в коридоре. В четверть пятого он зашел в комнату машинисток и спросил, почему его статья сих пор не напечатана. Мисс Партон сказала ему довольно раздражительным тоном, что она не понимает как можно предполагать, что что-то будет готовым при таких обстоятельствах. Тогда он спросил, что произошло, и ему рассказали о несчастном случае со смертельным исходом, который произошел с мистером Дином. Копли выразил изумление и сожаление по этому поводу но добавил, что он не видит причины, почему работа отдела не должна выполняться. (Свидетели: четыре мальчика, которые в отдельных случаях слышали, как это шокирующее проявление бессердечия обсуждалось самой миссис Джонсон и с нею.)

В отделе сигнальных экземпляров:

Мистер Биннс. Элегантный молодой человек, который вышел из офиса в три часа дня, чтобы купить свежий номер сентябрьского "Эксперта" для мистера Армстронга и необъяснимо потратил на это полтора часа. (Свидетель: Сэм, чья старшая сестра была машинисткой в отделе сигнальных экземпляров и предположила, что молодой Биннс ходил на свидание со своей девушкой и потому так задержался.) (Заметка: мистер Биннс был известен как специалист по дартсу, который часто обедал с мистером Дином.)

В кабинетах руководителей разных групп:

Мистер Хаагедорн ("Сопо" и сопутствующие товары). Взял отгул на весь день, чтобы посетить похороны своей тетушки. Но говорят, что его видели в полдень на дневном концерте в "Аделфи", лондонском эстрадном театре. (Свидетели: Джек Деннис, мальчик, который думал, что видел именно его, и запись в журнале посещений мистера Томпкина, о которой справился Кирилл)

Мистер Толбой. Точное местонахождение во время падения Дина не определено. В 15.30 или около того мистер Веддерберн пришел в отдел сигнальных экземпляров, чтобы попросить некоторые старые номера "Фишмангерс газетт", говоря, что они срочно нужны мистеру Толбою. Вернувшись через десять минут, сразу после того, как он получил на руки газеты, мистер Веддерберт в сильном волнении сообщал о мистере Дине и забыл свою корреспонденцию там, куда за ней ходил. Он обсуждал с мисс Фирни в исполнительском отделе ужасное событие, когда пришел мистер Толбой и довольно резко спросил, сколько ему еще ждать нужные номера "Фишмангерс газетт". Мистер Веддерберн объяснил, что известие о смерти мистера Дина затуманило его мозги. Мистер Толбой выразил свое недовольство, заметив, что работа, тем не менее, должна быть выполнена. (Свидетель: Хорас, мальчик на посылках в отделе сигнальных экземпляров.)

Мистер Макаллистер, групповой секретарь рекламных товаров компании с ограниченной ответственностью "Дэйрифилдс", работает под руководством мистера Смейла. Отсутствовал в офисе весь день по причине визита к дантисту. (Согласно записи в журнале мистера Томпкина.)

В дизайнерской студии:

Мистер Барроу. Был в Британском музее, изучая греческие вазы для предстоящего рекламного показа "Классика корсете". (Согласно ведомости мистера Барроу.)

Мистер Вибарт. Предположительно был в Вестминстере, делая набросок рекламы "Обуви Фарли" для палаты общин. ("Ноги, которые ступают на этот исторический тротуар, чаще всего одеты в обувь в стиле Фарли".) отсутствовал в офисе с 14.30 до 16.30. (Согласно ведомости мистера Вибарта.)

Вилфрид Коттерилл. В 15.00 пожаловался на недомогание (кровь сочилась из носа), и его отправили прилечь в комнате для мальчиков; посыльных попросили оставить его одного. О нем все забыли до 17 часов, когда его обнаружили спящим ребята, которые зашли в комнату, чтобы переодеть свою рабочую одежду. Ему сообщили, что он проспал все самое интересное. (Свидетели: все мальчики — посыльные агентства.) Вилфрид Коттерилл был маленьким бледным боязливым мальчиком четырнадцати лет, но выглядел гораздо младше. Когда ему рассказали, что он пропустил, он только сказал "Оо-э!"

"Весьма заслуживающая доверия часть работы со стороны Джинджера Джо, — подумал мистер Брэдон. — Его можно продолжать вызывать к себе в рабочее время оставляя пространство для дальнейших наблюдений".

Его собственное расследование продвигалось достаточно медленно. Что касается найденного в доме Чарльза Паркера карандаша, оказалось, что сотрудники отдела публикаций предпочитали работать простыми карандашами и не особенно интересовались продукцией "Дарлингс". Исключение составил мистер Гарретт, который писал свой черновик рекламного объявления данной фирмы именно карандашом "Дарлингс", привлекая таким образом внимание к самому товару и щедрой компании. У него имелось два образца карандаша; еще четыре были найдены в комнате машинисток, а один — на столе мистера Армстронга. Уимзи удалось выяснить, что у мистера Хэнкина не было ни одного, а мистер Инглеби признался, что как-то раз в порыве гнева выбросил свой карандаш из окна. Мисс Митейард предположила, что такой карандаш у нее был, но где его найти — она не знала, поэтому посоветовала Брэдону обратиться к мисс Партон. Сотрудники других отделов также внесли свою долю сумятицы в это дело. Мистер Макаллистер заявил, что механических карандашей "Дарлингс" у него не меньше шести. Мистер Веддерберн потерял свой экземпляр, но с удовольствием показав тот, который он стащил у мистера Толбоя. Фотограф выразил недовольство, что его беспокоят, ведь карандаш настолько глупая и бессмысленная вещь, что не даже отвлекаться на подобный пустяк. Но если мистеру Брэдону действительно нужен хороший карандаш с выдвижным стержнем, посоветовал мистер Праут, ему стоит обзавестись продукцией компании "Евер Шарп". Праут все же нехотя сообщил, что никогда не видел свой "Дарлингс" с тех пор, как делал фотографии этого товара; добавил, что если первоклассный художник-фотограф (кем он себя считал) будет всю свою жизнь снимать ничего не стоящие карандаши и коробки с желе, то этого будет достаточно, чтобы довести до самоубийства чувствительную творческую натуру. "Это душераздирающая работа", — признался он Брэдону.

Помимо этого Брэдону удалось получить кое-какую информацию на свой почтовый адрес. Мистер Уиллис однажды попросил Брэдона дать ему свой адрес. Его осторожные расспросы позволили выяснить с точностью дату нападения на главного инспектора Скотленд-Ярда. Мисс Бейт — телефонистка, осуществляющая контроль за офисной книгой адресов, — наболтала много лишнего. Болтливые женщины всегда несколько раздражали Уимзи, но поведение этой молоденькой секретарши даже лишило его присутствия духа. Питер Уимзи все же надеялся, что противник будет существенно встревожен провалом своей первой попытки нападения и решил быть осторожнее. Когда бы Питер ни покинул офис, он ходил домой окольными путями, а когда был вовлечен в исполнение служебных обязанностей, избегал железной лестницы.

Тем временем крупная ссора по поводу "Нутракса" бушевала с неослабеваемой силой, одним из тяжких последствий которой стал разрыв между мистером Смейлом и мистером Толбоем.

Началось это довольно глупо. Мистер Толбой и мисс Метейард ожидали лифта, к ним присоединился мистер Смейл — свежий и улыбающийся, его зубы сверкали как у телезвезды, в петлице розовел бутон розы, зонт аккуратно свернут.

— Доброе утро, мисс Митейард! Доброе утро, доброе утро, — сказал мистер Смейл, поднимая свой котелок. — Опять замечательный день.

Мисс Митейард согласилась, что день был замечательный.

— Если бы только, — добавила она, — его не испортили требованиями подоходного налога.

— Не говорите о подоходном налоге, — ответил мистер Смейл с улыбкой и содроганием. — Сегодня утром я сказал своей жене: "Моя дорогая, мы должны будем провести наш отпуск за домом в саду, я уже это предвижу". И я уверен, что это факт. Откуда взять деньги для нашего маленького путешествия в Истбурн, я не знаю.

— Все это крайне несправедливо, — заметил мистер Толбой. — Что касается этого последнего бюджета.

— Ах! Ты, должно быть, платишь добавочный подоходный налог, старина, — попытался сострить мистер Смейл и игриво толкнул Толбоя своим зонтиком.

— Не делай этого, — сказал мистер Толбой.

— Толбою не нужно волноваться, — добавил мистер Смейл вдохновенно. — Он получает больше денег, чем знает, как ими распорядиться. Мы все знаем об этом, не так ли мисс Митейард?

— Значит, он удачливее, чем большинство из нас, — ответила девушка.

— Он может позволить себе разбрасывать свои фунты стерлингов по офису по пятьдесят за раз, — продолжал мистер Смейл. — Хотел бы я знать, откуда он их берет. Осмелюсь предположить, что специалистам по подоходному налогу это было бы тоже интересно. Мисс Митейард, этот человек — темная лошадка. Я полагаю, он управляет втайне какой-нибудь спекулятивной биржевой конторой или сбытом наркотиков, а? Ты, один ты, — сказал мистер Смейл, вытягивая шаловливый указательный палец и тыча им в пуговицу жилета мистера Толбоя. В этот момент вернулся Гарри; первой в дверь лифта вошла мисс Митейард. Мистер Толбой, грубо отталкивая Смейла в сторону, вошел вслед за ней.

— Полюбуйтесь! — воскликнул мистер Смейл. — Манеры, манеры! Твоя проблема, старина, заключается в том, — продолжал он, — что ты не понимаешь шуток. Никакого оскорбления не подразумевалось, я тебя уверяю, и надеюсь, что никто не обиделся. Он похлопал мистера Толбоя по плечу.

— Не будешь ли ты любезен держать свои руки подальше от меня. Смейл, — резко произнес мистер Толбой.

— О, хорошо, хорошо, ваше высочество. Встали с постели не с той ноги, не так ли?

Затем Смейл обратился к мисс Митейард, обеспокоенный смутным чувством, что мужчинам не полагается ссориться при дамах, и попытался обратить весь разговор в шутку.

— Боюсь, деньги всегда были и останутся больной темой между всеми, мистер Смейл, — сказала девушка. — Давайте поговорим о чем-либо более приятном. Какая симпатичная роза у вас в петлице.

— Она из моего собственного сада, — ответил мистер Смейл с гордостью. — Моя супруга творит с розами чудеса. Я все оставляю на ее усмотрение, исключая вскапывание и мульчирование, конечно.

Они вышли из лифта и записали свои имена в журнале посещаемости. Мисс Митейард и мистер Смейл прошли через приемную и повернули налево, поднимать вверх по лестнице мимо отдела писем. Мистер Толбой протолкнулся мимо них и пошел вниз по главному коридору, чтобы подняться по железным ступеням с другой стороны.

— Я действительно очень сожалею, — сознался мистер Смейл, — что Толбой и я позволили себе некоторые неподходящие слова в вашем присутствии, мисс Митейард.

— О, ничего страшного. Он кажется немного раздражительным, и, что бы ни говорили, я не думаю, что он наслаждается ссорой с мистером Копли.

— Нет, но, в самом деле, — добавил мужчина, задерживаясь у двери кабинета мисс Митейард, — если человек не может понять безобидную шутку, это достойно сожаления, не так ли?

— Так, — ответила его спутница.

— О, привет! Что вы здесь делаете?

Мистер Инглеби и мистер Брэдон, сидевшие на радиаторе с томом "Словаря нового столетия", не смутившись, подняли глаза.

— Мы заканчиваем кроссворд Торквемады, — проговорил Инглеби, — и, конечно же, книга, которая была нам нужна, оказалась в вашей комнате, мисс Митейард.

— Я прощаю вас.

— Но, дорогая мисс Митейард, — вступил в разговор мистер Брэдон, — можно вас попросить приводить пореже с собой Смейла. Его вид заставляет меня снова думать о маргарине "Зеленые пастбища". Мистер Смейл, — продолжал он, — вы ведь пришли не для того, чтобы донимать меня из-за той публикации, не так ли? Не надо делать этого, будьте хорошим парнем. Я не мог сделать лучше. Мой мозг усох. Как можно весь день жить на маргарине и выглядеть таким свежим и веселым, не укладывается в моей голове и выходит за пределы моего понимания.

— Я уверяю вас, — сказал мистер Смейл, демонстрируя свои прекрасные зубы, — это действительно хорошее восстановление сил. И мне приятно видеть вас вместе, рекламных агентов "Пимс", таких веселых и довольных. Не как некоторые люди, кого я мог бы назвать.

— Мистер Толбой отнесся не по-доброму к мистеру Смейлу, — пояснила мисс Митейард.

— Мне нравится быть любезным со всеми, — произнес мистер Смейл, — но в действительности сложно остаться вежливым, когда тебя толкают в лифте так, будто тебя там нет, а затем говорят убрать руки, как будто ты — ничтожная личность; но даже и в этом случае, полагаю, человека можно извинить за то, что он обиделся на несколько шутливых замечаний в свой адрес. Я думаю, Толбой считает, что я не достоин даже разговаривать с ним, потому что я не оканчивал привилегированную частную школу.

— Частная школа, — заметил мистер Брэдон. — Впервые об этом слышу. Какая частная школа?

— Он получал образование в Дамблтоне, — пояснил мистер Смейл, — но я учился в школе Каунка, и не стыжусь этого.

— Не стоит беспокоиться, Смейл, — произнес Инглеби. — Дамблтон не является частной школой в полном смысле этого слова.

— Разве нет? — с надеждой поинтересовался Смейл. — Ну, вы с мистером Брэдоном имеете университетское образование, поэтому вам об этом известно. А какие школы вы называете частными?

— Итон^[841], - вставил мистер Брэдон. — И Харроу, — быстро добавил он, потому что сам был выпускником Итона.

— Регби, — предложил мистер Инглеби.

— Нет-нет, — запротестовал Брэдон, — это узловая железнодорожная станция.

Инглеби весело посмотрел на Брэдона и нанес проворный удар левой рукой ему по подбородку, который тот отразил в такой же шутливой форме.

— Я также слышал, — продолжал Брэдон, — что есть благопристойнейшее место в Винчестере, если вы не слишком привередливы.

— Однажды я познакомился с человеком, который учился в Мальборо^[842], - заметил Инглеби.

— Жаль слышать это, — сказал Брэдон. — Это место всегда славилось ужасными компаниями настоящих хулиганов. Вам стоит быть более осторожным с новыми знакомыми, Инглеби.

— Но, — произнес Смейл, — Толбой всегда говорит, что Дамблтон — частная школа.

— Я полагаю, что это так. В смысле, что у нее есть совет попечителей, — ответил Инглеби, — но по этому поводу не стоит задирать нос.

— Ну и что из того? — спросил Брэдон. — Послушай, Смейл, если ты выбросишь из головы подобные вещи, не имеющие большого значения, ты станешь гораздо более счастливым. Ты, возможно, получил в пятьдесят раз лучшее образование, чем я.

Мистер Смейл покачал головой.

— О нет, — проговорил он. — Я не обманываюсь на этот счет, и я все бы отдал, чтобы иметь те же возможности, что и ты. Разница существует, и, зная, что она есть, я не противлюсь признать это. Но я имею в виду то, что некоторые люди заставляют нас чувствовать это, а другие — нет. Я не испытываю подобных чувств, когда говорю с кем-либо из вас, или с мистером Армстронгом, или мистером Хэнкином, хотя вы учились в Оксфорде и Кембридже и тому подобных местах. Возможно, вы такие как раз потому, что были в Оксфорд и Кембридже.

Он замолчал, смущая собеседников своими задумчивыми глазами.

— Послушайте, — заметила мисс Митейард, — я понимаю, что вы имеете в виду. И эти люди понимают, и у вас нет необходимости углубляться в это дальше. Иначе человек, выражающий сильное беспокойство по поводу того, так ли он хорош, как его знакомый или сослуживец, заражается снобистским чувством неловкости и становится агрессивным.

— Понятно, — сказал мистер Смейл. — Ну, конечно, мистеру Хэнкину не нужно стараться и доказывать, что он лучше меня, потому что он лучше, и мы оба знаем это.

— "Лучше" — неправильное слово, Смейл, — проговорил Инглеби.

— Ну, лучше образован. Ты понимаешь, что я имею ввиду.

— Не беспокойся об этом. Если бы я был хотя бы наполовину таким же профессионалом, как ты, я чувствовал бы свое превосходство над всеми в этом дурацком агентстве.

Мистер Смейл покачал головой, но, казалось, ему было приятно услышать подобные слова.

— Жаль, что мы затеяли этот разговор, — заметил Инглеби, когда Смейл ушел. — Я не знал, как его успокоить.

— Я думал, что ты социалист, Инглеби, и это не Должно смущать тебя, — сказал Брэдон.

— Да, я социалист, — согласился Инглеби, — но я терпеть не могу этих разговоров по поводу старых дамблтонцев. Если бы у всех было одинаковое государственное образование, эти вещи не всплывали бы.

— Если бы у всех были одинаковые лица, — вставил Брэдон — не было бы красивых женщин.

Мисс Митейард скорчила гримасу.

— Если вы будете продолжать в гаком же духе, у меня тоже разовьется комплекс неполноценности.

Брэдон серьезно посмотрел на нее.

— Я не думаю что вы волнуетесь по поводу того, называют ли вас красивой, — произнес он, — но, если бы я был художником, я хотел бы нарисовать ваш портрет. У вас очень интересная внешность.

— Господи всемогущий! — сказала мисс Митейард, — Я ухожу. Дайте мне знать, когда вы освободите мою комнату.

Войдя в комнату машинисток, мисс Митейард подошла к зеркалу и с любопытством стала изучать свое лицо. Казалось, она впервые увидела его так близко.

— Что случилось, дорогая мисс Митейард? — поинтересовалась мисс Росситер. — У вас назревает прыщик?

— Что-то в этом роде, — ответила она несколько рассеянно. — В самом деле, интересное лицо!

— Простите? — сказала мисс Росситер.

Мисс Митейард как-то странно посмотрела на девушку и молча вышла из комнаты.

— Смейл становится невыносимым, — пожаловался Толбой мистеру Веддерберну. — Вульгарный клещ. Я терпеть не могу людей, которые толкают вас в ребра.

— Я уверен, он не хотел вас обидеть, — возразил мистер Веддерберн. — Он вполне порядочный парень, в самом деле.

— Терпеть не могу эти его сверкающие зубы, — проворчал мистер Толбой. — И почему ему нужно наносить эту вонючую гадость себе на волосы?

— Ода… — произнес мистер Веддерберн.

— Я не позволю ему стать участником игры в крикет, в любом случае, — зло продолжал мистер Толбой. — В прошлом году он надел белые замшевые туфли с крокодиловыми застежками и невероятный блейзер с цветами старого Борстэлиана. На поле он выглядел настоящим пугалом.

Мистер Веддерберн поднял удивленные глаза.

— О, но ведь ты, надеюсь, не собираешься совсем исключить его из команды? Он довольно хорошо отбивает мяч и очень проворен.

— Мы можем обойтись и без него, — твердым голосом ответил Толбой.

Мистер Веддерберн не нашел что дополнить. Но он знал, что в "Пимс" не было постоянных одиннадцати игроков в крикет и каждое лето случайно, наспех подобранная спортивная команда собиралась вместе, чтобы провести пару матчей. Подбор участников команды агентства был поручен мистеру Толбою, который был энергичным игроком и однажды при помощи своей биты забил пятьдесят два очка "Сопо" и принес ошеломляющую победу "Пимс паблисити". В его задачи входило представить список спортсменов на рассмотрение мистеру Хэнкину, который должен был принимать окончательное решение. Но мистер Хэнкин редко отклонял кого-то из кандидатов хотя бы потому, что в списке Толбоя их было редко больше чем одиннадцать, следовательно, выбирать было не из кого. Важным было то, что, по договоренности, мистер Хэнкин должен наносить удар битой третьим и, поймав мяч, отбросить своему партнеру по команде в среднюю левую линию. Если эти моменты были учтены, он не имел дальнейших возражений.

Мистер Толбой вынул список.

— Инглеби, — начал читать он, — и Гарретт. Барроу. Эдкок, Пинчли. Хэнкин. Я. Грегори не сможет играть, он уезжает на выходные, поэтому лучше взять Макаллистера. И мы не можем исключить Миллера. Хотел бы я сделать это, но он директор. Конечно, ты.

— Исключи меня, — попросил мистер Веддерберн. — Я не прикасался к бите с прошлого года, да и тогда я показал себя не особенно хорошо.

— У нас больше никого нет, кто может бить по мячу медленных вращающихся подачах, — заметил Толбой. — Я запишу тебя одиннадцатым номером.

— Ладно, — согласился мистер Веддерберн, размякший от похвалы и склоненный к тому, чтобы его записали под указанным номером. Как насчет игрока, охраняющего ворота? Грейсон отказывается защищать ворота, особенно после того, как в прошлом году ему выбили передний зуб. Он, кажется, явно струсил.

— Тогда мы заставим Хаагедорна. У него руки как пара окороков. Кто еще? О, этот парень из печатников, Бизили, — он не очень хорошо управляется с битой, но мы можем положиться на него в смысле нескольких прямых подач.

— А что насчет нового парня в отделе публикаций, наборщика Брэдона? Он закончил привилегированную частную школу. Как ты думаешь, он может для чего-нибудь сгодиться?

— Возможно. Но немного староват. У нас уже есть два пожилых окостенения в лице Хэнкина и Миллера.

— Пожилое окостенение, — выдохнул он. — Зато этот парень может проворно двигаться. Я видел, как он делает это. И я не удивился бы, если бы он преподнес нам урок по стильной игре.

— Хорошо, я выясню его возможности. Если он чего-то стоит, мы возьмем его вместо Пинчли.

— Пинчли может сильно бить вверх, — сказал мистер Веддерберн.

— Он никогда ничего не делает, кроме этого, тем самым только создает помехи для принимающих игроков. Он дал им около десяти шансов в прошлом году, и его заманили в ловушку обе подачи мяча.

Мистер Веддерберн согласился.

— Но он будет обижен, если его исключат, — заметил он.

— Я узнаю по поводу Брэдона, — произнес мистер Толбой и направился на его поиски.

Он нашел этого джентльмена в рабочем кабинете, тот напевал слоган для супа.

"Трапеза началась с помидора Блэггса

Делает добрее сердце каждого супруга, о-о!

Муженьки любят тех жен больше всего,

Которые предлагают им бульон из черепахи Блэггса.

Подходит для олдермена — подавайте быстро.

Рам-ти-ти, там-ти-ти, черепаховый соус Блэггса.

— Рам-ти-ти, там-ти-ти, — закончил мистер Брэдон. — Приветствую, Толбой, что случилось? Только не говорите, что "Нутракс" изобрел еще какие-то инсинуации.

— Ты играешь в крикет?

— Ну, я играл раньше за… — Брэдон кашлянул; он собирался сказать "за Оксфорд", но вовремя вспомнил, что эти заявления могли быть проверены. — Я много играл в крикет в загородном доме. Но я уже перехожу в разряд ветеранов. Почему ты спрашиваешь?

— Мне нужно собрать команду из одиннадцати человек для матча против команды "Брозерхуд". Мы играем каждый год. Они всегда выигрывают, потому что собираются вместе регулярно, и все матчи проходят на их поле, но, несмотря на наши плачевные результаты, Пиму нравится участвовать в этой затее. Он думает, что подобные встречи сближают и воспитывают дружеские чувства между клиентом и агентом.

— Да, возможно. И когда состоится матч?

— В субботу через две недели.

— Я обещаю сделать все от меня зависящее, если ты не сможешь найти кого-нибудь более подходящего.

— Ты хорошо бьешь по мячу?

— Плохо.

— Лучше работаешь с ивой, чем с кожей^[843], да?

Мистер Брэдон согласился, заметив, что если он чего-то и стоит, то называется бэтсменом^[844].

— Хорошо. Я полагаю, ты не будешь возражать разыграть мяч вместе с Инглеби.

— Лучше не надо так рисковать. Поставь меня куда-нибудь подальше, в конец.

Толбой кивнул:

— Как хочешь.

— Кто капитан? — поинтересовался Брэдон.

— Ну, обычно я. Правда, мы всегда просим занять эту почетную должность Хэнкина или Миллера, просто из любезности, но они обычно отказываются с благодарностью. Ну ладно! Я пойду, необходимо проверить, в порядке ли другие.

Список новых членов команды оказался на офисной доске объявлений в обеденное время. Но уже в два часа десять минут возникли некоторые проблемы с его участниками.

— Я заметил, — сказал мистер Макаллистер, появляясь в дверях кабинета мистера Толбоя, — что ты не попросил в этот раз Смейла играть за нас, и я думаю, это будет несколько странно, если я буду участвовать в игре, а он нет; я работаю под его руководством, это не сделает мое положение слишком удобным.

— Положение в офисе не имеет ничего общего с игрой в крикет, — ответил Толбой, явно недовольный визитом Макаллистера.

— По твоему мнению, это так. Но я не настолько увлечен спортивными играми, что ты обяжешь меня, если вычеркнешь мое имя.

— Как тебе будет угодно, — сказал Толбой, раздражаясь все больше. Он вычеркнул Макаллистера из списка и заменил его мистером Пинчли.

Следующий отказ поступил от мистера Эдкока, крепкого молодого человека из отдела сигнальных экземпляров. Он неосмотрительно упал со стремянки в собственном доме, помогая матери вешать картину, и сломал ногу.

Доведенный до крайности, Толбой обнаружил, что вынужден пойти и, испытывая сильное унижение, извиниться перед Смейлом, попросив его сыграть. Но мистер Смейл, заметив, что его не было в первоначальном списке, не проявил желания согласиться.

Толбой попытался в качестве оправдания притвориться, что его действительной целью невключения мистера Смейла в список было оставить место для Брэдона, который учился в Оксфорде и, конечно же, играет хорошо. Но мистера Смейла не удовлетворило это объяснение.

— Если бы ты пришел ко мне с самого начала, — выразил он недовольство, — и объяснил мне все по-дружески, я бы ничего не сказал по этому поводу. Мне нравится мистер Брэдон, и я ценю, что у него есть преимущества, которых нет у меня. Он воспитанный человек, и я был бы счастлив уступить ему место. Но мне не нравится, что подобные вещи совершаются у меня за спиной.

Если Толбой смог бы в этот момент сказать: "Послушай, Смейл, я сожалею; я был довольно зол в тот момент из-за небольшой перебранки, которая произошла между нами, и я прошу прощения", тогда мистер Смейл, который в действительности был достаточно дружелюбным человеком, уступил бы и сделал все, что от него требовалось. Но мистер Толбой решил взять надменный тон. Он произнес:

— Ну-ну, Смейл. Ты не Джек Хоббс, ты это знаешь.

Даже то, что Смейл не был первым бэтсменом Англии, он мог бы оставить без внимания, но Толбой, к ненастью, продолжил:

— Конечно, я не уверен насчет тебя, но я привык, что я набираю команду и будет играть тот, кого я записал.

— О да' — ответил мистер Смейл, пойманный за свое самое чувствительное место, — я подозревал, что ты это скажешь. Я полностью сознаю, Толбой, что я никогда не был в привилегированной частной школе, но это не значит, что со мной надо обращаться без обычной заурядной вежливости. Но даже те, кто учился в подобных учебных заведениях, не позволяют себе подобного обращения. К тому же ты должен знать, что Дамблтон я не считаю частной престижной школой.

— А что ты называешь частной престижной школой? — поинтересовался Толбой.

— Итон, — ответил мистер Смейл, повторяя заученный урок с натуральной легкостью. — И Харроу, и… Э-э, Винчестер, и тому подобные места. Места, где получают достойное образование сыновья джентльменов.

— В самом деле? — сыронизировал Толбой. — Я полагаю, в таком случае ты отправишь своих детей в Итон.

При этих словах лицо мистера Смейла стало белым, словно лист бумаги.

— Ты — отменный негодяй! — сказал он, задыхаясь. — Ты непередаваемая свинья! Убирайся отсюда или я убью тебя.

— Что, черт побери, с тобой случилось, Смейл? — вскричал мистер Толбой, будто бы сильно удивившись.

— Убирайся! — воскликнул мистер Смейл.

— Можно вас на пару слов, Толбой, — вмешался мистер Макаллистер. Он положил большую волосатую кисть на руку мистера Толбоя и тихонько подтолкнул его к выходу. — Какого черта ты начал говорить ему такие вещи? — поинтересовался тот, когда они оказались в коридоре. — Разве ты не знал, что у Смейла есть только один сын, и тот слабоумный ребенок?

Толбой открыл рот, он был действительно ошеломлен.

— Нет, я не знал этого. Откуда мне было что-либо знать о его семье? Милостивый Господь! Я чертовски сожалею и все такое, но почему он такой упрямец? У него мания насчет частных школ. Итон, в самом деле! Я удивляюсь, что мальчик слабоумный, если он пошел в отца.

Мистера Макаллистера потрясли слова Толбоя. Казалось, его шотландское чувство порядочности было поругано.

— Тебе должно быть очень стыдно, — произнес он жестко и, отпустив руку Толбоя, зашел обратно в комнату, которую делил с мистером Смейлом, резко хлопнув дверью.

Итак, с первого взгляда нельзя было понять, что разногласие между мистером Толбоем и мистером Смейлом по поводу матча в крикет имело отношение к разногласию между упомянутым выше Толбоем и мистером Копли. Действительно, можно проследить отдаленную связь, так как ссора между Толбоем и Смейлом, можно сказать, началась с опрометчивой шутки мистера Смейла по поводу пятидесяти фунтов Толбоя. Но сам по себе этот факт не имел большого значения. Что действительно важно, так это то, что, как только мистер Макаллистер нашел слушателя и сделал известными все подробности стычки между Толбоем и мистером Смейлом, общественное мнение, занявшее первоначально в ссоре Толбой — Копли сторону мистера Толбоя, полностью изменило свое мнение. Было очевидно, что, если Толбой мог вести себя настолько враждебно по отношению к мистеру Смейлу, он мог оказаться менее невинен по отношению к мистеру Копли. Сотрудники офиса разделились на два лагеря; только мистер Армстронг, Инглеби и Брэдон — сардонические галлы — держались в стороне, мало беспокоясь о случившемся, но разжигая проблему для своего собственного развлечения.

Даже мисс Митейард, которая питала отвращение к мистеру Копли, испытала к нему непривычный припиской жалости и назвала поведение мистера Толбоя недопустимым. "Старый Копли, — говорила она, — мог быть назойливым занудой, но он никогда не был мерзавцем". Мистер Инглеби предположил что Толбой не мог действительно иметь в виду то, что он сказал Смейлу. На что мисс Митейард заметила: "Скажите это морской пехоте". Озвучив эту фразу еще раз с должной интонацией, она добавила, что это могло стать хорошим заголовком для какой-нибудь статьи. Мистер Инглеби лишь произнес: "Нет, это уже было".

Мисс Партон не испытывала симпатий к мистеру Копли, к тому же ее мало что могло растрогать; поэтому она свободно улыбалась Толбою, когда тот заходил к машинисткам за марками. Но мисс Росситер, будучи внешне более язвительной особой, чем мисс Партон, гордилась тем, что обладает здравомыслием. "В конце концов, — настаивала она, — мистер Копли вытащил Толбоя и весь остальной контингент "Нутракса" из очень утомительной неразберихи". Она считала, что мистер Толбой довольно высокого мнения о себе и, конечно же, не имел права говорить то, что сказал, бедному мистеру Смейлу.

— И к тому же, — добавила мисс Росситер, — мне не нравятся его подруги.

— Подруги? — переспросила мисс Партон.

— Ну, я не сплетница, насколько вам известно, — ответила мисс Росситер, — но когда видишь женатого мужчину, выходящего из ресторана после полуночи с девицей, которая явно не является его женой…

— Нет! — воскликнула мисс Партон.

— Да, моя дорогая! И она носит, невзирая ни на что, одну из этих маленьких шляпок с вуалью, прикрывающей глаза… Трехдюймовые каблуки из материала, похожего на бриллиант… Какой отвратительный вкус. Ажурные чулки и все такое…

— Возможно, это его сестра.

— Милочка! А у его жены ребенок к тому же… Он меня не заметил, и, конечно, я не скажу ни слова. Но я в самом деле думаю…

Болтовня машинисток стала менее слышной из-за звонкого стука печатных машинок.

Мистер Хэнкин, хотя официально и беспристрастный к подобным личным ссорам своих коллег, был на стороне Толбоя. Будучи педантичным и знающим свое дело человеком, он, тем не менее, неизменно раздражался профессионализмом мистера Копли. Он подозревал, и это было вполне обоснованно, что мистер Копли критиковал руководство отдела и хотел бы, чтобы ему дали власть. Так тот несколько раз подходил к нему с предложениями: "Не будет ли лучше, мистер Хэнкин, если…", или "Если вы извините меня за то, что я делаю предложение, мистер Хэнкин, нельзя ли более строго контролировать…", или "Конечно, я знаю, я человек подчиненный, мистер Хэнкин, но у меня более тридцати лет опыта в рекламном бизнесе, и, по моему скромному мнению…" Прекрасные предложения, но у них был только один недостаток: они либо грозили досадить мистеру Армстронгу, либо грозили ужесточить контроль над сотрудниками, что было очень утомительно, либо могли запутать весь отдел публикаций и поставить работу с ног на голову.

Мистер Хэнкин всегда успокаивал инициативного сотрудника тем, что тот, конечно же, прав, но мистер Армстронг и он. Хэнкин, считают, что в целом работа пойдет лучше, если каких-либо ограничений будет меньше, насколько это возможно. Мистер Копли обычно отвечал на это, что он "вполне понимает", а у мистера Хэнкина от его тона складывалось впечатление, что Копли считает его слабым и неудачливым руководителем, и это впечатление подтвердилось происшествием "Нутраксом". Когда возникла необходимость проконсультироваться у мистера Хэнкина, Копли этого не сделал. Это явилось убедительным доказательством для Хэнкина, что все полезные предложения мистера Копли по поводу управления отделом были с его стороны простой уловкой и намерением произвести благоприятное впечатление.

Следовательно, Хэнкин был не склонен беспокоиться по поводу мистера Копли и был решительно настроен оказать любую необходимую поддержку мистеру Толбою. Об инциденте со Смейлом ему, естественно, не доложили, поэтому он не сделал никаких комментариев по поводу одиннадцати участников предстоящей игры в крикет. Он лишь мягко поинтересовался, почему были исключены из списка мистер Смейл и мистер Макаллистер. Толбой ответил, что они не могут играть, и этот ответ вполне удовлетворил мистера Хэнкина.

Толбой также имел еще одного союзника в лице мистера Барроу, который ненавидел весь отдел публикаций из принципа. Как он жаловался, они были самодовольной группой, которая всегда пыталась вмешиваться в работу его дизайнеров и диктовать им свои условия. Он допускал, что по генеральному плану эскизы должны были иллюстрировать материалы слоганов, но он настаивал, что рисунки, предлагаемые рекламными агентами, писавшими эти самые слоганы, часто были совершенно бесполезными и что копирайтеры излишне обижались из-за необходимых изменений, которые приходилось вносить в их черновики. Далее, мистер Барроу был глубоко оскорблен замечаниями мистера Армстронга о нем самом, слишком честно переданными мистером Инглеби, которого он терпеть не мог. Так что, фактически, Барроу был в йоте от того, чтобы отказаться играть в одном матче с Инглеби.

— Но послушайте! — запротестовал мистер Толбой. — Вы просто не можете меня подвести! Вы — лучший защитник, которого мы имеем.

— Вы не можете исключить Инглеби?

Мистер Толбой помедлил с ответом. Он прекрасно знал, что Барроу, хотя и был хорошим и надежным отбивающим мяч, все-таки уступал в ловкости и силе удара мистеру Инглеби.

— Я не вполне понимаю, как я могу сделать это. Он забил шестьдесят три мяча в прошлом году. Но я обещаю вам поставить его на четвертое место, тем самым предоставлю возможность вам открывать игру с кем-либо другим, скажем, с Пинчли. Вы хотели бы начать вместе с Пинчли?

— Вы не можете поставить Пинчли на первое место. Он ничего не умеет, кроме как колотить изо всех сил по мячу.

— Кто там есть еще?

Мистер Барроу скорбно просмотрел список.

— Это слабая команда. Это в самом деле лучшее, что вы можете сделать для меня?

— Боюсь, что да.

— Жаль, что вам удалось разругаться со Смейлом и Макаллистером.

— Да, но это теперь не исправишь. Вам придется играть, мистер Барроу, или нам придется упрашивать того или другого.

— Я знаю, как нам поступить. Вы поставите себя на первое место вместе со мной.

— Другим это не понравится. Они будут думать, что это бахвальство.

— Тогда поставьте Гарретта.

— Очень хорошо. Значит, вы будете играть?

— Полагаю, что я должен.

— Это очень благородно с вашей стороны, мистер Барроу.

Толбой взял список, глубоко вздохнул и побежал вниз, спеша повесить исправленный листок на доску объявлений:

Участники матча против команды "Брозерхуд"

1. Мистер Барроу

2. Мистер Гарретт

3. Мистер Хэнкин

4. Мистер Инглеби

5. Мистер Толбой (капитан)

6. Мистер Пинчли

7. Мистер Миллер

8. Мистер Бизили

9. Мистер Брэдон

10. Мистер Хаагедорн

11. Мистер Веддерберн

Он постоял с минуту, отдышался и в последний раз безнадежно взглянул на этот список, свою команду. Затем вернулся в кабинет с намерением наконец-то приступить к работе и разграничить данные для подсчета клиенту на ближайшие три месяца. Но мысли не задерживались на цифрах. Некоторое время спустя он отодвинул данные в сторону и тупо посмотрел в окно на серые лондонские крыши.

— Что случилось, Толбой? — поинтересовался мистер Веддерберн.

— Жизнь — ад, — сказал тот. — Мой бог! Как я ненавижу это отвратительное место. Оно действует мне на нервы.

— Пришло время взять тебе отпуск, — заметил спокойным тоном его коллега. — Как супруга?

— Все хорошо, — ответил Толбой, — но мы не сможем уехать отдыхать до сентября.

— Это самое неприятное в жизни женатого человека, — произнес мистер Веддерберн. — И это напоминает мне кое о чем. Ты сделал что-нибудь по поводу цикла для "Нерсинг таймс" из "Нутракса для кормящих матерей"?

Мистер Толбой необдуманно проклял всех кормящих матерей, набрал кабинет мистера Хэнкина по внутреннему телефону и скорбным тоном подал заявку на шесть четырехдюймовых двойных модуля для этого вдохновляющего предмета.

Глава 11

Непростительное вторжение на герцогскую вечеринку

Для лорда Питера Уимзи несколько недель, проведенных в разгадывании тайны железной лестницы, имели и некоторое полезное значение. Сама работа, которая увлекала его, — или, скорее, смутное представление себя самого, именуемого Дэсом Брэдоном, — переносила его в сферу тусклых платонических архетипов, имея едва узнаваемую связь с чем-либо в реальном мире. Здесь эти странные существа, такие как "Бережливая домохозяйка", "Проницательный мужчина", "Восторженный покупатель", "Хороший судья", были вечно молодыми, вечно красивыми, вечно добродетельными, вечно экономными и любознательными, двигались взад и вперед по своим сложным орбитам, сравнивая цены и достоинства, тестируя на безупречность, задавая нескромные вопросы по поводу болезней друг друга, расходов на ведение хозяйства, пружин кровати, крема для бритья, диеты, стирки, обуви, бесконечных трат и сбережений, не говоря уже о премиальных купонах и сборе картонных коробок, удивлении мужей маргарином и жен стиральными машинами и пылесосами, занимаясь с утра до вечера стиркой, готовкой, уборкой, обереганием детей микробов, лица — от ветра и солнца, зубов — от разрушения, а желудков — от несварения. Хорошо еще, несколько часов ко дню добавляли рационализаторе приспособления, позволяющие подарить драгоценное свободное время, потраченное на кино, пляжный от с пикником, состоящим из консервированного и фруктов, и украшением себя, любимого, такими-то нарядами, перчатками от Блэнка, обувью от Дэша, с таким-то кремом для защиты лица от непогоды и посещением Рейнло, Каусской регаты, Большой трибуны в Эскоте, Монте-Карло и королевских гостиных.

Откуда, спрашивал себя Уимзи, поступали деньги, которые тратились так разнообразно и так расточительно? Если этот дьявольский танец расходов и сбережений остановился бы на мгновение, что бы произошло? Если бы вся реклама в мире завтра бы исчезла с лица земли, продолжали бы люди по-прежнему покупать мыло, есть яблоки, давать детям витамины, грубую пищу, молоко, оливковое масло, покупать детские самокаты и слабительные средства, учить больше иностранных языков при помощи звуковых самоучителей, слушать виртуозов по радио, делать ремонт в своих домах, освежаться безалкогольными прохладительными напитками, готовить новые аппетитные блюда, позволять себе тот маленький дополнительный штрих, который так много значит? Или бы весь отчаянный водоворот замедлился, и обессиленная публика снова предалась бы простой пище и тяжелому труду? Ответа он не знал.

Как все богатые люди, Питер никогда раньше не обращал внимания на рекламные объявления. Он никогда не осознавал коммерческое значение огромного количества сравнительно бедных людей. Не для богатых, которые покупают только то, что они хотят и когда они хотят, а основана и построена обширная надстройка индустрии, а для тех, кто, страстно стремясь к роскоши за пределами своих возможностей и досугу, от которого часто вынуждены отказываться, заставляют себя потратить несколько заработанных шиллингов на то, что могло бы им дать хотя бы на мгновение иллюзию свободы и богатства.

Фантасмагория, как и реклама — город чудовищного дня, грубых форм и яркой мишуры, спотыкаясь, переходит через пустоту банкротства, превращаясь в громкую страну сумасшедших, населенную жалкими призраками: от "Бережливой домохозяйки" обеспечивающей трапезу большой семьи за четыре пенса при помощи горошин сливочного масла в маргарине "Дэйрифилдс", до машинистки, завоевывающей любовь Сказочного Принца обильным использованием крема для лица "Магнолия" от "Маггинс".

Среди этих призраков Питер Уимзи, исписавший своей ручкой стопки офисной бумаги, сам себе казался нереальным и превращался в фантастического Дэса Брэдона, существовавшего среди людей, чьи стремления, соперничество и образ мысли были ему чуждыми и скрывались за пределами всего его жизненного опыта.

Но когда стрелка офисных часов перемешалась на половину шестого, появлялся ли у него какой-либо реальный мир, к которому можно было бы возвратиться? Ведь тогда призрачный мистер Брэдон растворялся и становился еще более иллюзорным Арлекином из галлюцинаций одурманенного наркомана. От этого омерзительного перевоплощения Уимзи не мог теперь освободиться, потому что при звуке его имени или виде его незамаскированного лица все двери в том другом, иллюзорном городе перед ним закрывались.

От одной навязчивой тревоги, мучившей Питера какое-то время, освободила Дайана де Момери. Она больше не желала его. Даже, как ему казалось, боялась. Тем не менее, при звуке его свистульки девушка всегда выходила и уезжала вместе с ним, час за часом мчась в огромном черном "даймлере" до тех пор, пока их общая ночь не превращалась в рассвет. Иногда он задавался вопросом, верила ли Дайана в его существование вообще; ведь она обращалась с ним так, будто он был каким-то отвратительным пленяющим образом в ее затуманенном гашишем зрении. Его тревога теперь сменилась страхом, что неуравновешенная фантазия его новой подружки может толкнуть ее на грань самоубийства. Однажды Дайана поинтересовалась, кем он был по профессии и что ему нужно, и тогда он сказал ей абсолютную правду, настолько, насколько это было возможно.

— Я здесь потому, что умер Виктор Дин. Когда миру станет известно, как он умер, я уйду обратно туда, откуда пришел.

— Туда, откуда ты пришел. Я уже слышала раньше, как кто-то говорил так, но я не помню кто.

— Если ты когда-либо слышала, как человека приговаривают к смерти, значит, ты слышала, как это говорят.

— Мой бог, да! Так оно и было. Я ходила однажды на суд по делу убийцы. Там был ужасный человек, пожилой судья — я забыла, как его зовут. Он был похож на злого старого попугая, и он сказал эту фразу, будто ему это нравилось. "И пусть Господь проявит милость к вашей душе". Скажи мне, Арлекин, у нас есть души или это все чепуха? Это чепуха, не так ли?

— Насколько это касается тебя, возможно, да.

— Но что я должна делать со смертью Виктора?

— Ничего. Но ты должна знать правду.

— Конечно, я ничего не должна делать с ней.

"В самом деле, возможно, и не должна была", — думал Уимзи. Это была самая призрачная часть иллюзии — граница, где фантазии и ночные сны шли вместе в вечном сумраке. Молодой человек был убит — в этом он теперь был уверен; но чья рука нанесла удар и почему — это было все еще за пределами какого-либо предположения. Инстинкт Питера твердо говорил ему, что необходимо придерживаться Дайаны де Момери. Эта особа была стражем границы теней; через нее Виктор Дин, конечно же, самый прозаичный обитатель ослепительного рода ночного света, ступил в место ярких вспышек и черных бездн, где правят свой бал алкоголь и наркотики под коварным присмотром их короля — смерти.

Но как ни расспрашивал он Дайану, не мог получить от нее никакой помощи. Она сообщила ему только одну вещь, и снова и снова мужчина обдумывал ее, задаваясь вопросом, как она вплеталась в сценарий. Полицейский Миллиган, этот зловещий Миллиган, знал что-то о "Пимс" или о ком-то, кто там работал. Он знал об этом, прежде чем познакомился с Дином, потому что при первой встрече с ним произнес: "Ты тот самый парень, не так ли?" Какая между этими словами была связь? Что было у Дина с Миллиганом до их официального знакомства? Может, это просто Дайана хвалилась, что у нее есть любовник из такого уважаемого агентства? Неужели Виктор Дин умер только потому, что он нравился Дайане?

Уимзи не мог поверить в это; любовь умерла первой, и смерть Дина была, после этого, явно излишней. Кроме того, когда подобные убивают ради страсти, они не создают детально разработанных планов, не стирают отпечатки пальцев и не держат благоразумно язык за зубами. Драки и выстрелы из револьверов, с громкими рыданиями и сожалениями напившихся до слезливого раскаяния — вот знаки и символы роковой страсти среди лидеров яркой жизни.

Была еще одна информация, которую Дайана в самом деле сообщила ему, но в тот момент Питер не мог интерпретировать ее и даже не осознавал до конца, что ему открылось. Он мог только ждать, как кошка у мышиной норы, до тех пор, пока не появится что-нибудь, за чем он смог бы броситься в погоню. И поэтому он проводил свои ночи, скучно водя машину, и засыпая ненадолго на рассвете, прежде чем явиться на работу в "Пимс".

Уимзи был абсолютно прав по поводу того, что Дайана де Момери чувствовала по отношению к нему. Он возбуждал ее и пугал одновременно, и в целом у нее возникало чувство довольно приятно щекочущего страха, вспыхивающее сильнее при звуке его дурацкой свистульки. Но истинная причина ее страсти желания умилостивить его основывалась на совпадении того, чего он не мог знать, и чего она не говорила ему

На следующий день после их первой встречи Дайана держала пари с аутсайдером, называющим себя Акробатом, и это принесло ей выигрыш пятьдесят к одному. Через три дня после приключения в лесу женщина держала пари с другим аутсайдером, которого звали Арлекин, и получила неожиданно двойной выигрыш — сто к одному^[845]. После этого она развлекала могущественного и ниспосланного, без сомнения, ей Небом талисмана. День после встречи с ним был одним из ее самых счастливых. В эти дни она обычно преуспевала во многих делах и выигрывала деньги тем или иным способом. Лошади, после тех двух неожиданных успехов, ее быстро разочаровали, но ей, как никогда, начало везти в карты. Как много в этой удаче было только благодаря самоуверенности и воле к победе, мог сказать только психолог, она выигрывала и не задумывалась по поводу причин. Дайана не говорила своему таинственному другу, что он был ее талисманом, из суеверного чувства, боялась спугнуть удачу, но она была у гадалки, и та обнадежила, что загадочный незнакомец принесет ей большую удачу.

Майор Миллиган, развалившись на кушетке в квартире Дайаны с виски и содовой, посмотрел на хозяйку довольно желчными глазами. Это был крупный угрюмый мужчина, такой, какими должны быть люди, обогащающиеся на пороках других людей, — пустой в том, касается его нравственности, но сравнительно здравый в привычках.

— Дайана, ты встречаешь сестру Дина теперь?

— Нет, дорогой, — ответила Дайана рассеянно. Она начинала уставать от Миллигана и хотела порвать с ним, но сейчас это было невозможно.

— Жаль, что не видишь.

— Почему? Она одна из самых занудных существ в природе, дорогой.

— Я хочу знать, знает ли она что-нибудь о том месте, где Дин работал.

— Рекламной конторе? Но, Тод, это просто вызывает зевоту. Почему ты хочешь знать об этом агентстве?

— Какая тебе разница, почему. Я напал на кое-какой след, вот и все.

"О!" — задумалась Дайана. Это было интересно.

— Я позвоню ей, если ты хочешь. Но она почти такая же мокрая от слез, как утонувший угорь. Что ты хочешь узнать?

— Это мое дело.

— Тод, я давно хотела спросить тебя. Почему ты говорил, что я должна была бросить Виктора? Не то чтобы мне было до этого дело, бедняга, но мне просто интересно, особенно после того, как ты просил меня таскаться за ним повсюду.

— Потому, — ответил майор, — что этот сопляк пытался обмануть меня.

— О господи, Тод, тебе нужно посмотреть фильм, типа "Дик с лицом собаки — король подземного мира". Не говори чушь, дорогой.

— Это все очень хорошо, моя девочка, но твой маленький Виктор начинал становиться помехой. Кто-то предупредил его, возможно, ты.

— Я? Очень мило с твоей стороны! Я ничего не могла сообщить ему, хотя бы по той причине, что ты никогда ничего не рассказываешь мне, Тод.

— Да, не рассказываю. У меня ведь еще осталось немного здравого смысла.

— Какой ты грубый, дорогой. Ну, вот видишь, я ничего не могла разболтать Виктору. Ты убил Виктора, Тод?

— Кто сказал, что он был убит?

— Маленькая птичка рассказала мне.

— Это твой друг в черно-белую клетку?

Дайана помедлила. Как-то, будучи в не очень благоразумном состоянии, она рассказала Тоду о своем приключении в лесу и теперь сожалела об этом. Миллиган воспринял ее молчание как согласие и продолжил.

— Кто этот парень, Дайана?

— Не имею ни малейшего представления.

— Чего он хочет?

— Во всяком случае, он не хочет меня, — сказала Дайана. — Разве это не унизительно, Тод?

— Должно быть. — Миллиган ухмыльнулся. — Но в чем его основная цель?

— Я думаю, он рыщет по следу Виктора, что бы это ни было. Он признался мне, что его бы здесь не было, если бы Виктор Дин не отбросил коньки. Очень захватывающе, ты так не думаешь?

— Хмм. Я думаю, мне надо наконец-то познакомиться с этим твоим другом. Когда он появится?

— Будь я проклята, если знаю. Он всегда приезжает, когда ему заблагорассудится. Я не думаю, что стала бы иметь с ним дело, Тод, если бы была на твоем месте. Он опасен — он странный какой-то. У меня на его счет есть плохое предчувствие.

— Твой мозг превращается в густую массу, милая, — заметил Миллиган. — Он использует тебя в личных целях, вот и все.

— Ну что же, хорошо, — ответила Дайана, — он хоть забавляет меня, а ты больше этого не делаешь. Ты становишься немного приевшимся, Тод. — Она зевнула и наклонилась к зеркалу, где стала рассматривать свое лицо. — Я думаю, надо бросить наркотики, Тод. У меня страшные отеки под глазами. Ты не думаешь, что было бы занятно стать абсолютно добродетельной?

— Почти так же занятно, как и знакомство с квакером. Твой друг пытался исправить тебя? Это чертовски здорово.

— Исправить меня — это нет. Но я выгляжу ужасной каргой, как сегодня. О, проклятье! Какая разница, в самом деле? Давай придумаем что-нибудь.

— Ладно. Пойдем к Слинкеру. Он устраивает вечеринку.

— Меня тошнит от вечеринок Слинкера. Тод, давай ворвемся куда-нибудь незваными гостями, сделаем что-нибудь действительно эффектное. Кто самая несговорчивая старая кошка в Лондоне, у которой что-нибудь происходит?

— Не знаю.

— Я вот что придумала. Мы сгребем друзей Слинкера и поедем куда глаза глядят и разобьем первую же хибару, которую увидим.

— Отлично! Я за!

Полчаса спустя шумная компания, втиснувшись в пять машин и одно такси, помчалась по стихшим кварталам Уэст-Энда. Проезжая несколько неумолимо аристократичных оплотов на Мейфэре^[846], Дайана высунулась из открытого окна передней машины и показала алый язык высокому старомодному особняку, чей вход был украшен полосатым навесом, темно-красным ковром и множеством тепличных растений, расставленных аккуратно в кадках на ступенях.

— О-го-го! Бейте по нему, парни! Здесь есть что-то. Чей это?

— Мой бог! — сказал Слинкер Брейсвейт. — Мы попали в буйвола, точно. Это имение Денверов.

— Ты не пройдешь туда внутрь, — сказал Миллиган. — Графиня Денверская умеет содержать дом. Посмотри на охранника в дверном проеме. Лучше давайте попробуем что-нибудь полегче.

— Будь проклято то, что полегче. Мы решили: первое, что нам встретится, а это и есть первое. Нечего отказываться, дорогие мои!

— Тогда послушайте, — добавил Миллиган, — нам лучше попробовать задний вход. Там есть калитка в сад с другой стороны, открывающаяся в автопарк. Так у нас будет больше шансов.

С другой стороны штурм оказался достаточно легким. Машины были припаркованы в закоулке, и, подойдя к садовой калитке, они обнаружили ее широко открытой, выставляющей напоказ большой шатер, в котором проходил ужин. Группа гостей как раз вышла из-за стола, когда они подъехали; в это же время, почти за ними по пятам, две незнакомые большие машины затормозили и высадили шумную компанию людей.

— Объявляется удар, — сказал опрятно одетый человек, — мы только вторгнемся и спрячемся от послов.

— Фредди, ты не можешь.

— Не могу? Ты посмотри на меня. — Фредди крепко схватил руку своего приятеля и решительно направился к калитке. — Мы точно натолкнемся на старого Питера или кого-либо еще в саду.

Дайана сжала руку Миллигана, и они вдвоем пристроились позади вновь прибывших. Калитка была пройдена, но лакей внутри представлял неожиданное препятствие.

— Мистер и миссис Фредерик Арбатнот, — сказал опрятно одетый джентльмен. — И компания, — добавил он, сделав неопределенный жест рукой позади себя.

— Мы внутри, во всяком случае, — прошептала Дайана.

Хелен, герцогиня Денверская, посмотрела вокруг и осталась довольна своей вечеринкой. В самом деле все шло очень хорошо. Посол и его жена выразили восторг по поводу вин, закусок более чем достаточно, да и музыканты были профессионалами. Ощущение спокойного аристократического приличия пропитало атмосферу вечера. Хелен была уверена, что ее собственное платье шло ей, несмотря на то что свекровь, вдовствующая герцогиня, сказала что-то довольно едкое по поводу ее спины. Но вдова всегда была немного раздражительной и непредсказуемой. "Человек должен быть стильным, хотя, конечно, не нужно быть вульгарно нескромным", — говорила себе хозяйка этого вечера. Хелен считала, что она демонстрирует как раз точное количество позвонков, которое требовал случай. Одним меньше было бы некорректно, одним больше было бы сверхсовременно. Она поблагодарила Провидение за то, что в сорок пять она все еще сохранила свою фигуру — что соответствовало действительности, так как она была необыкновенно плоской с обеих сторон всю свою жизнь. Хелен подняла заслуженный бокал шампанского к своим губам, но почему-то помедлила и снова поставила его.

Что-то было не так. Она торопливо оглянулась, ища своего супруга. Его рядом не оказалось, но в нескольких шагах от нее показалась элегантная черная спина и гладкая соломенного цвета копна волос ее деверя, лорда Питера Уимзи. Торопливо извинившись перед леди Мендип, с которой она обсуждала последние чудовищные преступления правительства, она протолкнулась через толпу и взяла Уимзи за руку.

— Питер! Посмотри туда. Кто эти люди?

Уимзи повернулся и пристально посмотрел в на правлении, куда указывал веер герцогини.

— О господи, Хелен! Ты собрала парочку зрелых фруктов на этот раз! Эта девушка — Дайана де Момери, а рядом с ней ее одомашненный торговец наркотиками.

Герцогиня передернула плечами:

— Какой ужас! Отвратительная женщина! Каким образом они оказались здесь? Ты что, знаешь их?

— Официально — нет.

— Слава богу! Я боялась, что это ты впустил их. Я никогда не знаю, как ты можешь поступить; ты знаком с таким множеством ужасных людей.

— На этот раз я не виноват, Хелен.

— Спроси Брекета, как он допустил, чтобы они вошли.

— Уже лечу, — сказал Уимзи, — повинуясь твоему приказанию.

Он допил напиток, который был у него в руке и неторопливо отправился на поиски лакея. Через несколько минут он вернулся.

— Брекет говорит, что они пришли с Фредди Арбатнотом.

— Найди Фредди.

Преподобный Фредди Арбатнот, когда того разыскали, отрицал какое бы то ни было знакомство с незваными гостями.

— Но у калитки случилась небольшая потасовка, знаете ли, — сообщил он простодушно, — и я осмелюсь предположить, что они вторглись вместе с толпой. Дайана де Момери, а, что? Где она? Я должен посмотреть на нее. Шлюха и все такое, да?

— Вы ничего подобного не сделаете, Фредди. Где, черт побери, Джеральд? Здесь его нет. Его никогда нет, когда он мне нужен.

— Тебе придется пойти и вывести их, Питер.

Уимзи, у которого неожиданно появилось время для тщательных раздумий, не мог просить ничего лучшего.

— Я выведу их, — объявил он. — Где они?

Герцогиня, которая не спускала с парочки чужаков остекленевших глаз, махнула решительной рукой в направлении террасы. Уимзи дружелюбно отправился в указанную сторону легкой походкой.

— Простите меня, дорогая леди Мендип, — произнесла герцогиня, возвратившись к своей гостье. — Мне нужно было дать небольшое поручение моему деверю.

Уимзи поднялся по тускло освещенным ступеням террасы. Тень высокой колонны, увитой розой, упала ему на лицо и раскрасила его белую переднюю часть рубашки танцующими черными цветами; и пока он шел, он тихо насвистывал веселую песенку:

"Том-Том, трубадура сын…"

Дайана де Момери схватила за руку Миллигана и обернулась.

Уимзи перестал свистеть.

— Э, добрый вечер, — сказал он, — извините меня. Мисс де Момери, я полагаю.

— Арлекин! — закричала Дайана.

— Прошу прощения?

— Арлекин. Так вот ты где. Я поймала тебя на этот раз. И я намереваюсь увидеть твое лицо должным образом, даже если мне придется после умереть.

— Боюсь, здесь какая-то ошибка, — ответил Уимзи.

Миллиган решил, что пришло время вмешаться.

— Ах! — воскликнул он. — Таинственный незнакомец. Я думаю, пришло время нам с вами перекинуться словечком. Могу я спросить, почему вы волочились за этой леди в шутовском наряде?

— Боюсь, что это какое-то недоразумение, сэр, кто бы вы ни были, — выговорил Уимзи более старательно. — Меня отправила герцогиня — простите меня — по несколько неприятному поручению. Она сожалеет, что не имеет чести быть знакомой ни с этой леди, ни с вами, сэр, и желает, чтобы спросил вас, по чьему приглашению вы находитесь здесь.

Дайана засмеялась, довольно громко.

— Ты делаешь это изумительно, дорогой, — восхищалась она. — Мы прошли незваными гостям старой милой птички — точно так же, как сделал и ты, я предполагаю.

— Такой же вывод сделала и герцогиня, — ответил Уимзи. — Я сожалею. Но боюсь, что я должен попросить вас немедленно уйти отсюда.

— Это довольно мило, — сказал Миллиган весьма нагло. — Я боюсь, это у тебя не сработает. Возможно, что мы не были приглашены сюда, но мы не собираемся уходить отсюда по велению безымянного Акробата, который боится показать свое лицо.

— Вы, должно быть, по ошибке принимаете меня за своего друга, — произнес Уимзи. — Позвольте мне. — Он сделал шаг к ближайшей колонне и нажал выключатель, затопивший светом всю часть террасы. — Меня зовут Питер Уимзи; я брат герцога Денверского, и мое лицо, такое, какое оно есть, полностью к вашим услугам.

— Но разве ты не мой Арлекин? — запротестовала Дайана. — Не будь таким ослом, я знаю, что это ты. Я знаю твой голос очень хорошо, и твой рот и подбородок. Кроме того, ты насвистывал эту мелодию.

— Это очень интересно, — заметил Уимзи. — Это возможно… Боюсь, что это так. Я думаю, вы встречали моего неудачливого кузена Брэдона.

— Это было имя… — начала Дайана неуверенно и замолчала.

— Я рад это слышать, — добавил лорд, — иногда он называется моим именем, что всегда затрудняет и без того неловкую ситуацию.

— Послушай, Дайана, — вмешался Миллиган. — Ты, похоже, допустила промах. Тебе бы лучше извиниться, а потом мы освободим территорию. Простите за вторжение все такое…

— Одну минуточку, — сказал Уимзи. — Я хотел бы услышать больше об лом. Будьте так любезны, пройдемте на минуту. Вот сюда.

Он провел их вежливо за угол террасы, вверх по боковой дорожке и мимо эркера в маленькую прихожую где были расставлены столы и находилась стойка с коктейлями.

— Что вы будете пить? Виски? Я мог бы и сам догадаться. Гнусная практика наливать виски поверх коктейлей поздно ночью ответственна за испорченный цвет лиц и репутации больше, чем любая другая причина. Теперь много женщин таскаются по ночным улицам Лондона, ища приключений из-за того, что виски наливают поверх коктейлей с джином.

— Два неразбавленных виски, Томлин, и ликер с бренди, — обратился он к прислуге.

— Хорошо, милорд.

— Вы осознаете, — продолжил Уимзи, возвратившись к ним с напитками, — истинную причину этого жеста гостеприимства. Я установил подлинность своего имени при помощи доказательства Томлина, старинного слуги этого дома. Теперь давайте поищем местечко, менее открытое для вторжений. Я предлагаю библиотеку. Проходите сюда. Мой брат, будучи английским джентльменом, владеет библиотекой в каждом своем особняке, хотя никогда не открывает книг. Это называется верностью традициям. Стулья, однако, там удобные. Пожалуйста, садитесь. А теперь, расскажите мне все о вашей встрече с моим скандальным кузеном.

— Одну минутку, — вставил Миллиган, прежде чем Дайана смогла говорить. — Я думаю, что я знаю каталог аристократических родословных довольно хорошо. Я не знал, что у вас есть кузен и его имя Брэдон.

— Не каждый молокосос попадает в семейную книгу, — уверенно ответил Уимзи, — но человек обязан знать всех своих кузенов. Но какая разница? Семья есть семья, хотя обозначена ограниченной группой (или достойными своих корней, если вы предпочитаете эту формулировку) или левой перевязью^[847], или находящейся слева перевязью, называемой большинством авторов художественной литературы расположенной на левой стороне шита (справа от зрителя), по причинам, которые я не могу определить. Мой достойный сожаления кузен Брэдон, не имея никакого особого права ни на одно семейное имя в большей степени, чем на другое, взял себе за правило использовать их все по очереди, таким образом демонстрируя счастливое отсутствие фаворитизма. Пожалуйста, можете курить. Вы найдете сигареты весьма сносными, мистер… Э-э…

— Миллиган.

— Ах! Сканда… Хорошо известный майор полиции Миллиган? У вас есть резиденция на реке, я полагаю. Очаровательно, очаровательно. Ее слава достигает меня время от времени посредством моего славного зятя, главного инспектора мистера Паркера из Скотленд-Ярда. Красивое, удаленное место, не так ли?

— Именно так, — заметил Миллиган. — Я имел удовольствие развлекать вашего кузена там однажды ночью.

— Он непрошено явился к вам в гости? Это именно то, что он бы сделал. И вы ударили тем же оружием мою дорогую невестку. Поэтическая справедливость, конечно. Я ценю это, хотя, возможно, герцогиня иначе посмотрит на это дело.

— Нет, его привела моя знакомая леди.

— Он исправляется. Майор Миллиган, это для меня болезненно, но я чувствую, что должен предупредить вас против этого моего кузена. С ним определенно неприятно быть знакомым. Если он навязывал свои ухаживания мисс де Момери, то, возможно, с какой-то корыстной целью. Не то, — добавил Уимзи, — что любому мужчине нужна скрытая цель для таких ухаживаний. Мисс де Момери цель сама по себе…

Его глаза прошлись по Дайане, недостаточно прикрытые и слегка опьяненные, с холодной оценкой, которая компенсировала слова почти оскорбительно.

— Но, — возобновил он свою речь, — я знаю своего кузена Брэдона слишком хорошо. Мало кто знает его лучше. И я должен признать, что он последний человек у кого я стал бы искать безразличной привязанности. Я, к несчастью, обязан в качестве самозащиты присматривать за поступками своего кузена Брэдона и был бы чрезвычайно признателен, если бы вы сообщили мне о деталях его последней выходки.

— Хорошо, я расскажу вам, — начала Дайана. Виски сделал свое дело, и она стала до безрассудства неожиданно говорливой, не обращая внимания на сердитые взгляды Миллигана. Девушка с удовольствием изливала историю своих приключений. Происшествие с купанием в бассейне, казалось, вызвало у лорда Питера острую боль.

— Пошлая рисовка! — воскликнул он, качая головой. — Сколько раз я умолял Брэдона вести себя тихо и благоразумно.

— Я думаю, что он был слишком непостижимым, — сказала Дайана и продолжила пересказывать встречу в лесу.

— Он всегда напевает "Том, Том, трубадура сын", поэтому, конечно, когда вы пришли, насвистывая мелодию этой же песни, я подумала, что это был он.

Лицо Уимзи потемнело.

— Отвратительно, — выговорил он.

— Кроме того, вы так сильно похожи. Тот же голос и то же лицо, насколько можно его рассмотреть, понимаете. Но, конечно, он никогда не снимал своей маски.

— Неудивительно, — произнес Уимзи, — неудивительно. — Он тяжело вздохнул. — Полиция интересуется моим кузеном Брэдоном.

— Как захватывающе!

— За что? — поинтересовался Миллиган.

— За то, что он имитирует меня, помимо всего прочего, — объяснил Уимзи, усевшись поудобнее в своем кресле и находясь, как показалось, в приподнятом настроении. — Я не могу описать вам за то короткое время, которое есть в нашем распоряжении, мучения и унижения, которым я подвергся по милости Брэдона. Взятие его на поруки из полицейских участков, оплата счетов, выписанных на мое имя, вызволение его из притонов, имеющих дурную славу… Я рассказываю вам эти печальные подробности конфиденциально, конечно.

— Мы не проболтаемся, — заверила Дайана.

— Он пользуется нашим неудачным сходством, — продолжал Питер. — Копирует мои привычки, курит мою любимую марку сигарет, водит машину, как у меня, даже насвистывает мою любимую мелодию — ту, что особенно хорошо адаптирована для исполнения на свистульке.

— Он, должно быть, довольно богат, — сказала Дайана, — раз может позволить себе такую машину.

— Это, — сказал Уимзи, — самое грустное из всего вышесказанного. Я подозреваю его, но, возможно… Я лучше ничего не буду говорить об этом.

— О, пожалуйста, скажите, — умоляла Дайана, ее а ярко засверкали от волнения. — Это звучит так ужасно захватывающе.

— Я подозреваю его, — продолжил Уимзи, мрачным и внушающим благоговение голосом, — что он имеет дело с наркобандой контротиков. Будь оно все проклято, конечно же, контрабандой наркотиков.

— Не может этого быть! — воскликнул Миллиган.

— Ну, я не могу доказать это. Но я получил предупреждения от определенного круга лиц. Вы понимаете меня? — Лорд достал сигарету и постучал по ней, с видом человека, который закрыл крышку гроба над мертвой тайной и крепко прибивает ее гвоздями. — Я не хочу никоим образом вмешиваться в ваши дела, майор Миллиган. Я уверен, что мне никогда не придется делать этого. — Здесь он пронзил Миллигана еще одним твердым взглядом. — Но вы, возможно, позволите мне дать вам и этой леди совет, дружеское предостережение. Не имейте никаких дел с моим кузеном Брэдоном.

— Я думаю, вы говорите ерунду, — сказала Дайана. — Да вы даже не можете заставить его…

— Сигарету, Дайана? — прервал Миллиган довольно резко.

— Я не говорю, — продолжил Уимзи, медленно окидывая Дайану взглядом своих проницательных глаз, а затем снова поворачиваясь к Миллигану, — что мой достойный порицания кузен сам увлекается кокаином, героином или чем-нибудь подобным. В некотором смысле, было бы более прилично, если бы он это делал. Мужчина или женщина, которые могут обогащаться на слабостях своих ближних, не разделяя их, для меня исключительно отвратительный объект. Возможно, я старомоден, но это так.

— Вполне так, — заметил Миллиган.

— Я не знаю и не желаю знать, — говорил Уимзи, — ни то, как вы дошли до того, чтобы пустить моего кузена Брэдона в свой дом, ни то, что, с его стороны, привело его туда. Я предпочитаю не предполагать, что он нашел там какие-либо еще приманки, помимо хороших напитков и шумной компании. Вы можете думать, майор, что из-за того, что я интересуюсь некоторыми полицейскими случаями, я постоянно вмешиваюсь не в свои дела. Это не судебный случай. Пока я не буду вынужден заинтересоваться делом другого человека, я предпочитаю оставить его в покое. Но я думаю, будет справедливо рассказать вам, что я вынужден интересоваться моим кузеном Брэдоном и что он личность, чьи знакомства могли оказаться — должен ли я сказать "стеснительными" — любому, кто предпочитает жить тихой жизнью. Я не думаю, что мне стоит говорить больше, не так ли?

— Именно, — согласился Миллиган. — Я очень признателен вам за предупреждение, и также, уверен, признательна и мисс де Момери.

— Конечно, я ужасна рада узнать обо всем этом, — заметила Дайана. — Ваш кузен выглядит превосходным слабохарактерным человеком. Я люблю их ужасно. Высокопарные люди слишком ужасно умирают.

Уимзи поклонился:

— Моя дорогая леди, выбор друзей — исключительно ваше личное дело.

— Я рада слышать это. У меня сложилось впечатление, что герцогиня не была обеспокоена тем, чтобы поскорее обвить обеими руками мою шею.

— Ах! Герцогиня — нет. Там, боюсь, весь свободный выбор на другой стороне, да? Что напоминает мне…

— Совершенно верно, — вставил Миллиган. — Мы слишком долго злоупотребляем вашим гостеприимством. Мы действительно должны извиниться и удалиться. Кстати, там были некоторые другие члены нашей компании…

— Я полагаю, моя невестка уже разобралась с ними к настоящему моменту, — добавил Уимзи с улыбкой. — Если нет, я позабочусь о том, чтобы увидеть их и сообщить им, что вы направились… Куда, мне сказать, вы пошли?

Дайана назвала свой адрес.

— Вам можно также зайти и выпить вместе с нами, — предложила она.

— Увы, сожалею! — заметил Уимзи. — Долг и все такое… Я не могу оставить свою невестку в затруднительном и неловком положении в большей степени, чем насладился бы этим своим развлечением. — Он позвонил колокольчик. — Теперь вы извините меня, я должен вернуться к нашим гостям. Порлок, проводите эту леди и этого джентльмена к выходу.

Питер вернулся в сад по террасе, насвистывая мелодию из Баха, как он обычно делал, когда был чем-то доволен.

Теперь пойдем мы, где мешок Туделя,

Туделя, Туделя, Туделя, Туделя, мешок Туделя…

"Интересно, была ли наживка слишком большой и яркой? Когда он ответит на вызов? Мы посмотрим".

— Мой дорогой Питер, — сказала герцогиня нетерпеливо, — где ты был все это время? Пожалуйста, сходи и принеси мне нежную малину с мороженым и скажи своему брату, что он мне нужен.

Глава 12

Удивительное приобретение младшего репортера

Однажды рано утром младший репортер из крупной газеты "Морнинг стар", Гектор Панчеон, не представляющий никакой важности ни для кого, кроме самого себя и своей овдовевшей матери, вышел из роскошного здания редакции, которое находилось на Флит-Стрит^[848]. Панчеону пришлось срочно явиться на работу, потому что прошлой ночью разразился пожар в городском универмаге, нанесший крупный ущерб зданию, из которого в срочном порядке бежали трое ночных сторожей и кошка, обитавшая на соседней крыше.

Сотрудник "Морнинг стар" был вызван к месту происшествия, так как снимал комнаты в западном Центральном районе неподалеку, и мог явиться туда в сравнительно короткое время. Гектор Панчеон написал короткое экстренное сообщение о случившемся для утренних английских изданий, более подробное и волнующее для лондонской газеты, а уже после этого подготовил более обстоятельный и подробный репортаж, дополненный рассказами очевидцев, для утреннего выпуска "Ивнинг комет" и парного печатного органа "Морнинг стар", расположенного в том же здании.

После завершения этого тяжелого труда он был бодр, но голоден. Молодой человек разыскал ночной ресторан на Флит-стрит, привыкший удовлетворять несвоевременные нужды газетчиков, и, предварительно вооружившись свежим номером "Морнинг стар", когда тот, еще влажный, вышел из станка, принялся за очень ранний завтрак, состоящий из поджаренных сосисок, чашки кофе и вчерашних булочек.

Он ел с неторопливым азартом, довольный собой и своей удачей, убеждая себя, что даже более опытные сотрудники его редакции не могли удерживать колонку новостей в том постоянно энергетически бодрящем состоянии духа, которое было присуще его собственной колонке.

Ему казалось, что выдуманное и облаченное в шутливую форму интервью с кошкой было особенно полно привлекательности. Животное оказалось прославленной крысоловкой, и к тому же эта дама была первой, кто учуял запах огня и привлек своим громким мяуканьем внимание ночного сторожа, который приготовился выпить чашку чаю в тот самый момент, когда произошел взрыв. Кошка — малопривлекательное черно-белое создание с пятнистой мордой — собиралась в десятый раз стать матерью, и Гектор Панчеон, по блестящему вдохновению, разрекламировал будущее потомство и предложил удачливому читателю обратиться к своей любимой газете и стать счастливым обладателем котенка-крысолова, прославившегося еще в утробе матери. Молодой репортер чувствовал, что поступил правильно, взяв на себя смелость выпустить в газете подобного рода рекламу, а редактор одобрил его предприимчивость и даже заметил, что это интересная задумка, которая способна привлечь новых читателей — любителей животных.

Довольный завтраком и проделанной работой, Гектор перевернул страницу и увлекся чтением специального политического очерка. Затем он обстоятельно сложил газету, сунул ее в карман, отблагодарил официанта заслуженными чаевыми в размере шести пенсов и вышел на Флит-стрит.

Утро было ясным и сухим, хотя несколько прохладным. Мужчина решил, что после ночных трудов небольшая прогулка пойдет ему на пользу.

Он с наслаждением вдыхал свежую прохладу, прогуливаясь мимо геральдического грифона^[849], который венчал Темпл-Бар^[850], и Дома правосудия, ненадолго задержался у церквей Святого Клемента Датского и Святой Марии и пошел далее по Стренду, направляясь вверх по Кингсвей. И только когда Панчеон добрался до поворота на Грейт-Квин стрит, он осознал, что чего-то не хватает во вселенной, которая казалась ему столь изобильной.

Грейт-Квин стрит упиралась в Лонг-Акре. В стороне от Лонг-Акре располагалась Ковент-Гарден; уже фургоны и грузовики, нагруженные овощами, фруктами и цветами, громыхая, проезжали мимо. Некоторые торговцы разгружали свои большие плотные мешки, огромные ящики, корзины для овощей и хрупкие корзинки для фруктов, а также яркие плоские коробки, наполненные живым ароматом цветов.

Гектор Панчеон весело шагал по еще сонным лондонским улочкам, готовящимся к новому дню; он размахивал руками и выглядел как мальчишка, в своих прочных серых фланелевых штанах и твидовом жакете, поверх которого был надет старый барберри^[851], осознавая, что в этот момент он владеет миром, не говоря уже обо всех товарах на рынке Ковент-Гарден. Повернув на Грейт-Квин стрит, молодой человек прошел половину улицы Лонг Акре, шустро увернулся от лошади, запряженной в фургон и остановившейся возле входа на станцию метро, и направился в сторону рынка, тщательно выбирая путь между коробками и корзинами, жестяными банками и соломой, которая была разбросана на тротуаре. Напевая веселую мелодию, он завернул в распахнутые двери "Белого лебедя".

Хотя было только четверть пятого, в "Лебеде" уже было многолюдно. Гектор прошел к барной стойке, протиснувшись между двумя огромными возчиками, и стал скромно ждать, пока хозяин закончит обслуживать своих постоянных клиентов и обратит внимание на нового посетителя. Рядом за стойкой велась оживленная дискуссия о достоинствах собаки по кличке Форкт Лайтнинг. Гектор Панчеон, всегда готовый уловить даже самый тонкий намек на то, что могло бы стать новостью, достал из кармана "Морнинг стар" и притворился, что читает, в то время как сам навострил уши.

— А что я говорю, — сказал первый возчик, — это то же самое, Джо… Я говорю, вообрази, когда собака, как эта, собака останавливается как вкопанная на полпути, как если бы в нее выстрелили… Что я хочу сказать? Я хотел бы знать, что скрывается за этим.

— А-а, — полусонно протянул его приятель.

— Имей в виду, — продолжал первый, — я не говорю, что на животных всегда стоит полагаться. У них есть свои выходные дни, точно так же, как у меня и у тебя, но, что я хочу сказать, это…

— Это факт, — вставил невысокий мужчина, который сидел по другую сторону от второго возчика, — это факт, в самом деле. И даже более, у них есть свои капризы. У меня когда-то была собака, которая не могла выносить вид козла. Или, возможно, его запах. Я не знаю. Но стоило ей показать козла, как она начинала вся дрожать. Не могла двигаться весь день. Я помню однажды, когда я вез ее на бега в Вайт-Сити, на улице оказался парень, который вел двух козлов на веревке…

— Что парень хотел от двух козлов? — подозрительно спросил второй возчик.

— Откуда мне знать, что он хотел от козлов? — ответил маленький человек возмущенно. — Это были не мои козлы, не так ли? Ну, там была собака…

— Это другое дело, — вставил первый возчик. — Нервы есть нервы, и такая вещь, как козел, может случиться с каждым, но что я хочу сказать, это…

— Что будете, сэр? — поинтересовался хозяин заведения.

— Я думаю, я возьму "Гиннесс", — сказал Гектор. — "Гиннесс" хорош, особенно прохладным утром. Возможно, — добавил он, чувствуя себя довольным миром и собой, — эти джентльмены присоединятся ко мне.

Два возчика и маленький господин выразили свою благодарность и тоже заказали пиво.

— Странная вещь эти нервы, — продолжил мужчина невысокого роста. — У моей старой тетушки был попугай. Какая это была птица, умница, а не птица. Но со странностями… Он научился говорить от моряка, своего бывшего хозяина. К счастью, пожилая леди не могла расслышать и половины слов, которые он знал, а вторую половину не понимала. Так вот, эта птица…

— У вас, похоже, богатый опыт общения с живностью, — заметил Панчеон.

— Да, есть такое дело, — ответил Малыш. — Так вот, эта птица имела нервные приступы, если это удивит вас. Садилась на жердочку и дрожала так сильно, что казалось, разобьется на кусочки. И какова была причина ее такого поведения, как вы думаете?

— Будь я проклят, если я знаю, — сказал второй возчик. — Ваше здоровье, сэр.

— Мыши, — сообщил рассказчик победоносно. — Не могла выносить вида мышей. И что, вы думаете, нам пришлось дать ей, чтобы хоть как-то привести ее в сознание?

— Бренди? — предположил первый возчик.

— Ничего похожего. Кстати, у нас есть дома тоже один попугай, зеленый. Брат моей жены привез его из…

— Они не такие хорошие говоруны, как серые, — перебил второй возчик. — Так что же, если не бренди?

— Бренди? Да, но не ему. Он бы даже не взглянул на бренди.

— Даже в таком состоянии? — спросил первый возчик. — Итак, ты показываешь нашей старой птичке бренди, и она выпрыгивает из своей клетки за ним… Имей в виду, что им надо не слишком много. Давай ему это аккуратно в чайной ложке.

— Ну, это было не бренди, — настаивал маленький человек. — Птица тетушки была совершенным трезвенником, да-да. Итак, я даю вам три попытки, и если вы угадаете правильно — я всех угощаю.

— Аспирин? — предложил хозяин заведения, заволновавшись, что кто-то может купить всем напитки.

Малыш покачал головой.

— Имбирь, — сказал второй возчик. — Некоторые птицы на удивление любят имбирь. Стимулирует внутренние органы. Хотя, имейте в виду, некоторые говорят, что он слишком острый и может вызвать приступы жара-

— "Нутракс для нервов", — предположил Гектор Панчеон, несколько необдуманно, в тот момент его взгляд привлекла статья с интригующим заголовком "Почему стоит винить женщину?".

— "Нутракс" — это ничто, — усмехнулся маленький человек. — Так же как и любые другие патентованные средства. Нет. Крепкий кофе с кайенским перцем — вот что любила эта птица. Наливали ему прямо в клюв, в самом деле. Да, вижу, что напитки не с меня на этот раз…

Он задумчиво посмотрел на собеседников, и Гектор вынужден был снова всех угостить. Второй возчик опрокинул кружку одним глотком и, попрощавшись со всей компанией, стал пробираться к выходу. Мужчина низкого роста, любитель попугаев, поближе придвинулся к Гектору, чтобы освободить место для напыщенного джентльмена в смокинге, который ворвался в дверь и теперь застыл немного неуверенно, разглядывая стойку бара.

— Скотч с содовой, — произнесла эта особа без всякого вступления. — Двойной скотч и не слишком много содовой.

Бармен внимательно посмотрел на него.

— Все в порядке, — сказал новичок. — Я знаю, что ты обо мне думаешь, мой мальчик, но я не пьян. Ни капельки. Нервы немного расшалились, вот и все. — Он помедлил, очевидно, сознавая, что его речь несколько забежала вперед. — Сидел с больным другом, — начал объяснять он осторожно и очень старался быть последовательным. — Сидел, не смыкая глаз всю ночь. Очень трудно при сложившихся обшто-обштоятельштвах… Извините меня, небольшая авария с моим зубным протезом, должно быть, повредился.

Джентльмен оперся локтем на барную стойку, неуверенно пошарил ногой в поисках медной перекладины, сдвинул свою шелковую шляпу на затылок и весело улыбнулся всем присутствующим.

Хозяин "Лебедя" снова посмотрел на него наметанным глазом, прикинул, что этот клиент мог, возможно, выдержать еще один скотч с содовой без явной катастрофы для заведения, и выполнил его заказ.

— Оч бльшое спсибо, старина, — сказал незнакомец. — Ну, удачи всем. Что пьют эти джентльмены?

Гектор Панчеон вежливо извинился, объяснив, что уже получил все, что хотел, и собирается уходить.

— Нет-нет, — вставил незнакомец обиженно. — Не так говорить. Еще не время идти домой. День только начался. — Он обнял своей нежной рукой шею Гектора. — Мне нравится ваше лицо. Вы разновидность парней, которые мне нравятся. Вы должны как-нибудь прийти и осмотреть мою маленькую резиденцию. Розы вокруг крыльца и все такое. Я дам вам мою карточку. — Он порылся в карманах и достал бумажник, который бросил на барную стойку.

Множество маленьких кусочков бумаги разлетелись в разные стороны.

— Будь оно все проклято, — заметил джентльмен в смокинге, — что я хотел, черт побери. — Гектор наклонился, чтобы подобрать несколько разлетевшихся разрозненных листочков, но низкий человек его опередил.

— Спасибо, спасибо, — сказал джентльмен. — Где же карточка?

— Это не карточка, это список покупок моей жены. У вас есть жена?

— Еще нет, — признал Гектор.

— Везучий дьявол, — ответил незнакомец с выражением. — Ни жены, ни проклятого списка покупок. — Его блуждающим вниманием завладел список покупок, который он держал в одной руке и пытался, безуспешно, сконцентрироваться, слегка прищурившись. — Всегда приношу домой пакеты, как грязный мальчишка на побегушках. Где я поставил этот пакет на сей раз?

— У вас не было пакета, когда вы вошли сюда, господин, — сказал первый возчик. Вопрос о напитках, казалось, отложили в долгий ящик, и почтенный мужчина чувствовал, что пришло время напомнить джентльмену что в баре были и другие люди, кроме скромного мистера Панчеона. — Неблагодарная работа, — добавил он, — носить повсюду пакеты с покупками.

— Чертовски неблагодарная, — согласился женатый незнакомец. — Мой скотч с содовой. Что ты сказал, что ты хотел бы выпить, старина? — Он снова обнял Гектора Панчеона, который осторожно высвободился.

— Я, в самом деле, не хочу… — начал он, но, видя, что повторный отказ мог нанести оскорбление, сдался и попросил полкружки битера.

— Разговариваем о попугаях? — произнес тонкий голос позади них.

Гектор вздрогнул и, оглянувшись, заметил высохшего пожилого человека, сидящего за маленьким столом в углу бара, потягивающего джин и поташ. "Он, должно быть, был там все это время", — подумал репортер.

Джентльмен в смокинге обернулся к нему настолько резко, что потерял равновесие, и ему пришлось уцепиться за стоящего рядом Малыша, чтобы не упасть.

— Я никогда не упоминал попугаев, — сказал он, очень четко произнося слова. — Я и не думаю о них вовсе.

— Однажды я знал священника, у которого был попугай, — продолжил пожилой человек. — Они называли его Джойв.

— Кого, священника? — поинтересовался низкорослый мужчина.

— Нет, попугая, — ответил пожилой человек, — И этот попугай никогда не покидал семью священника. Присоединялся к людям во время молитв и на самом деле говорил "аминь", как христианин. Но однажды этот самый священник…

Наплыв клиентов, входящих с рынка, отвлек внимание хозяина, и он пропустил следующее предложение два из рассказа пожилого господина. Возчик окликал каких-то знакомых и присоединился к ним за очередной порцией пива. Гектор, стряхнув находящегося состоянии опьянения джентльмена, который, казалось, теперь приглашал его присоединиться к уютной маленькой компании рыбаков — любителей из Шотландии, повернулся, чтобы уйти, но обнаружил и удерживает пожилой человек.

— … и старый священник обнаружил, что епископ сидит над клеткой с куском сахара в руках, говоря; "Давай, Джойв, скажи это! Б… б… б…!" И это, напоминаю, — продолжал пожилой мужчина, — был епископ английской церкви. И что, вы думаете, епископ сделал затем?

— Я даже не могу представить себе, — ответил Гектор.

— Сделал священника каноником, — сообщил пожилой джентльмен победоносно.

— Не может быть! — произнес Гектор.

— Но это еще что, был один попугай, которого я знал в Сомерсете…

Гектор почувствовал, что он больше не мог слушать истории о попугаях. Он вежливо уклонился и выбежал из "Лебедя".

Панчеон вернулся домой, принял ванну, после чего свернулся калачиком на своей мягкой постели и безмятежно проспал до девяти часов утра.

Позавтракав второй раз, он решил переложить разнообразные пожитки из своих серых брюк в темно-синий пиджачный костюм и наткнулся на маленький пакетик. Целлофан был аккуратно запечатан сургучом и завернут в белую бумагу; на нем был прикреплен ярлык "Бикарбонат натрия". Репортер пристально смотрел на пакет, пребывая в крайнем удивлении.

Гектор Панчеон был молодым человеком с крепким и здоровым пищеварением. Он слышал, конечно, о двууглекислом натрии и его достоинствах, но только как богатый человек слушает о покупке в рассрочке. На мгновение он подумал, что, должно быть, случайно взял маленький пакетик в ванной и бросил его в карман, не думая. Затем Гектор вспомнил, что не брал свой пиджак в ванную сегодня утром и что все вытащил из карманов еще прошлой соды. Он отчетливо помнил, когда собирался по вызову на пожар, ему пришлось торопливо распихать по карманам несколько предметов, которые он обычно носил с собой, — носовой платок, ключи, деньги, карандаши… Это он взял со своей тумбочки. Было совершенно немыслимо, чтобы на тумбочке оказался двууглекислый натрий.

Гектор Панчеон находился в замешательстве. Взглянув на часы, неожиданно вспомнил, что должен к половине одиннадцатого добраться до Сант-Маргарет в Вестминстере и сочинить заметку о свадьбе светской красавицы, выходившей замуж в строжайшей тайне. После этого молодому сотруднику нужно было вернуться на работу и успеть сделать репортаж о встрече политиков в Кингсвей-Холл, после чего попасть на обед, который организовывает выдающийся пилот в Коннот-Румс. Если после этого ему удастся освободиться к трем часам, тогда он сможет броситься со всех ног на поезд и успеть в Эшер, где члены королевской семьи открывали новую школу и устраивали вчесть ее открытия торжественное чаепитие для будущих учеников и сотрудников. "На обратной дороге, — размышлял Панчеон, — надо умудриться написать заметки прямо в поезде и занести их мимоходом в редакцию".

Эта требующая усилий программа была выполнена Гектором без особых проблем и каких-либо раздражающих факторов. Он передал последнюю заметку младшему редактору и сидел уставший, но удовлетворенный хорошо выполненной работой в таверне "Петух". Расправляясь с бифштексом, он снова задумался о таинственном пакете. И чем больше он об этом думал, тем странным казалось ему его появление. Панчеон пытался прокрутить в своем уме разнообразные события прошедшей ночи. На пожаре, это он вспомнил теперь довольно точно, он был одет в свой барберри и застегнул его полностью, чтобы защитить серый фланелевый костюм от потока копоти и водяной пыли пожарных шлангов. Таинственный пакет едва ли мог быть положен в карман его пиджака тогда. После этого состоялись интервью с различными людьми, включая знакомство с кошкой. Далее — написание этой заметки в редакции "Морнинг стар" и завтрак на Флит-стрит. Предположить, что он случайно обнаружил и положил в карман четыре унции двууглекислого натрия, казалось ему немыслимым. Разве только кто-то из коллег-газетчиков не положил его туда в шутку. Но кто? И зачем?

Он вспоминал дорогу домой и разговор в "Белом лебеде". Его подвыпивший знакомый в смокинге время от времени, наверное, нуждался в помощи препаратов для улучшения пищеварения. Возможно, он мог опустить пакет в карман пиджака Гектора, перепутав его со своим. Два возничих не стали бы, в этом Панчеон был уверен, носить с собой лекарства…

Наркотики?.. Когда слово сформировалось у него в мозгу — потому что Гектор обычно думал по пунктам и часто разговаривал с самим собой — в огромную смутную догадку в его голове, он был готов поставить на карту свою журналистскую репутацию. Бикарбонат соды. Проклятье! Его пальцы коснулись пакета, который Гектор бросил обратно в карман, и он уже собирался исследовать его содержимое, как парня посетила другая идея. Оставив свой ромштекс наполовину съеденным и пробормотав удивленному официанту, что вернется через минуту, он побежал к зданию ближайшей аптеки, которая принадлежала некому мистеру Твидлу, ею хорошему знакомому.

Аптека мистера Твидла была закрыта, но внутри магазина все еще горел свет, и Гектор Панчеон яростно барабанил по двери, пока ему не открыл ассистент хозяина. У последнего Гектор узнал, что мистер Твидл уже собрался уходить, и попросил передать ему, что Панчеон желает увидеть мистера Твидла по личному делу. Ассистент пообещал выполнить просьбу и скрылся за дверями подсобного помещения.

Мистер Твидл в шляпе и пальто появился из внутреннего помещения магазина, приостановившись, чтобы заставить Гектора почувствовать, что тот бросился в погоню за недостижимым. Но молодого репортера это не остановило.

— Мистер Твидл, — начал он, — простите, что беспокою вас. В этом, возможно, ничего нет, но я очень хочу, чтобы вы взглянули на один предмет. Это попало мне в руки при довольно странных обстоятельствах.

Аптекарь взял пакет и подержал его на ладони какое-то мгновение.

— Что с ним не так?

— Я не знаю, что с ним не так, я хочу, чтобы вы мне это сказали.

— "Бикарбонат соды", — сказал мистер Твидл, глядя на этикетку и потеки сургуча на пакете. — Без имени аптекаря — обычный напечатанный ярлык. Вы, похоже, не открывали его.

— Нет, не открывал, и я хочу, чтобы вы засвидетельствовали это при необходимости. Он выглядит так, будто его только что купили у провизора, не так ли?

— Похоже на то, — ответил мистер Твидл с некоторым удивлением. — Ярлык, похоже, настоящий, и края целлофана запечатаны один раз, если это то, что вы хотите знать.

— Да, скажите, я ведь не мог запечатать их подобным образом, не так ли? Я хочу сказать, это выглядит профессионально.

— Вполне.

— Ну, теперь, прошу вас, откройте его.

Мистер Твидл аккуратно вставил перочинный нож под один из углов, сломал печать и открыл бумагу. Пакет, как и можно было ожидать, был наполнен белым порошком.

— Что дальше? — поинтересовался тот.

— Ну, это бикарбонат соды?

Мистер Твидл высыпал немного порошка на ладонь пристально посмотрел на него, понюхал, увлажнил свой палец и взял на него несколько гранул, затем поднес их к своему языку. Его лицо изменилось. Он достал носовой платок, вытер рот, высыпал порошок со своей ладони обратно на бумагу и спросил:

— Как это попало к вам?

— Я расскажу вам через минуту, — сказал Гектор. — Что это?

— Кокаин, — сообщил аптекарь.

— Вы уверены?

— Абсолютно.

— Мой бог! — вскричал ликующе Гектор. — Вот это находка! Что за день! Послушайте, Твидл, вы могли бы потратить на меня еще несколько минут своего драгоценного времени? Я хочу попросить вас заглянуть в нашу контору и рассказать мистеру Хокинсу об этом.

— Куда? Что? — не понимая, спросил мистер Твидл.

Гектор Панчеон, не тратив больше слов, схватил аптекаря за руку. Вскоре к мистеру Хокинсу, редактору колонки новостей в "Морнинг стар", вломился взволнованный репортер с почти уже бездыханным свидетелем, которого он притащил за собой с вещественным доказательством в виде кокаина.

Мистер Хокинс бурно обрадовался такому происшествию и с увлечением слушал рассказ своего младшего сотрудника. Редактор газеты, умудренный жизненные опытом, почти сразу же позаботился о том, чтобы эта информация дошла до полиции. Если "Морнинг стар" будет не в ладах с правоохранительными органами, в этом нет ничего хорошего, тем более что только недавно у газеты возникли проблемы с другим делом, в ром информация первоначально была скрыта. Поэтому, услышав историю Гектора Панчеона и звучно отругав его за то, что тот так долго ждал, прежде чем открыть таинственный пакет, он позвонил в Скотленд-Ярд.

Главный инспектор полиции Чарльз Паркер, с рукой в повязке и нервах на пределе, получил информацию в своем собственном доме, как раз когда он думал, что его рабочий день счастливо закончился. Он был недоволен и долго ворчал; в последнее время было много суеты по поводу наркобанд, и полученное сообщение возмутило его. Он в крайне раздражительном состоянии вызвал такси и помчался к зданию "Морнинг стар", в сопровождении мрачной личности по имени сержант Ламли, которого недолюбливал.

К этому времени возбуждение Гектора Панчеона поутихло; после бурной ночи и тяжелого рабочего дня его клонило ко сну. Репортер не мог контролировать свою зевоту, и главный инспектор разговаривал с ним на повышенных тонах. В ответ на вопросы он смог, однако, дать полный отчет о своих ночных и утренних передвижениях.

— На самом деле, как я понял, — произнес Паркер, когда допрос был окончен, — вы не можете сказать с полной уверенностью, когда вы получили этот пакет?

— Нет, не могу, — тихо ответил Гектор. Он был обижен отношением инспектора и не мог перестать думать, что с его стороны было благоразумно вообще сообщить о пакете и что все должны быть благодарны ему. Вместо этого, казалось Панчеону, все только и мечтают его в чем-то обвинять.

— Вы говорите, что нашли его в правом кармане вашего пиджака. Вы до этого опускали в тот карман руку, Чтобы достать что-нибудь?

— Думаю, что да, — сказал Гектор и зевнул. — Но я не могу точно вспомнить. — И снова неудержимо зевнул.

— Что вы держите в этом кармане?

— Всякую всячину, — сознался Гектор. Он сунул руку в карман и вытащил много всего: деньги, коробку спичек, маникюрные ножницы, какой-то шнурок, открывалку для пивных бутылок с патентованными крышками, штопор для открывания обычных пивных бутылок и очень грязный носовой платок, к которому прилипло много хлебных крошек.

— Если бы вы могли вспомнить использование какой-либо из этих вещей ночью, — предложил Паркер.

— Я, должно быть, использовал носовой платок, — произнес Гектор, глядя на него в некотором смятении. — Я собирался взять чистый сегодня утром. И я взял его. Где он? А, в кармане брюк. Вот он. Но, конечно, — добавил он вежливо, — это не тот костюм, в котором я был прошлой ночью. Тогда на мне был мой старый твидовый пиджак. Я, должно быть, положил этот носовой платок вместо корзины для грязного белья в карман вместе с другими вещами. Но я знаю, это этот платок, что был со мной на пожаре. Посмотрите на сажу на нем.

— Вполне так, — сказал Паркер. — Но вы можете вспомнить, когда вы использовали носовой платок прошлой ночью? Естественно, что, если бы вы лазили в свой карман в то или иное время, вы не смогли бы не заметить в нем пакет, если бы он был там?

— О нет, я мог и не заметить, — сказал Гектор четко. — Я бы не заметил, я настолько привык, что у меня много всякого мусора в карманах. Боюсь, здесь я вам ничем не могу помочь.

Молодой человек мужественно подавил еще один зевок, который болезненно вырвался из гортани, чуть не разорвав по пути его барабанные перепонки. Паркер сердито посмотрел на гримасничающее лицо.

— Пожалуйста, попытайтесь сосредоточить свое внимание на том, о чем я вас спрашиваю, мистер Фиркин, — сказал он. — Если только…

— Панчеон, — перебил Гектор, несколько раздражаясь.

— Панчеон, — сказал Паркер, — я прошу у вас прошения. Вы в какое-либо время…

— Я не знаю, — вновь перебил полицейского Гектор. — Я, честно, не знаю. Вопросы ничего не дадут. Я не могу вам на них ответить. Я бы сказал, если бы мог.

Мистер Хокинс, переводя взгляд с одного на другого, обнаружил в себе некоторое элементарное знание человеческой природы.

— Я думаю, — сказал он, — нужно немного выпить.

Хокинс принес бутылку "Джонни Уокер" и несколько стаканов из запирающегося шкафчика и поставил их на стол вместе с сифоном. Паркер поблагодарил его и, неожиданно испытав стыд за себя и свое плохое настроение, извинился.

— Простите меня, — заметил он. — Боюсь, я был несколько груб. Я сломал ключицу некоторое время назад, и она все еще побаливает, делая меня отвратительно сварливым. Давайте обсудим это дело с другой стороны. Почему вы предполагаете, мистер Панчеон, что кто-то выбрал вас взять на себя заботу об этой изрядной дозе наркотика?

— Я думаю, что, кто бы ни был этот человек, он явно перепутал меня с кем-то другим.

— Могу себе представить. И вы думаете, что это более вероятно могло случиться в пабе, чем где-нибудь еще?

— Да. Если только мне не подложили пакет в толпе во время пожара. Потому что в других местах, например, где я брал интервью, все знали меня или, по крайней мере, людям было известно, для чего я был там.

— Это кажется логичным, — согласился Паркер. — Как насчет этого бара, где вы ели сосиски?

— Это да, конечно. Но я не припомню, чтобы кто-то подходил ко мне достаточно близко для того, чтобы сунуть что-то в мой карман. И этого не могло случиться также и на пожаре, потому что я был в своем плаще барберри, полностью застегнутом. Но в пабе мой плащ был расстегнут, и там было по меньшей мере четыре человека, которые натолкнулись на меня, — один из двух возчиков и маленький человек, который был похож на информатора — букмекера или что-то в этом роде, а также пьяный парень в смокинге и пожилой мужчина, сидящий в углу. Хотя я не думаю, что это мог быть один из возчиков; они выглядели довольно искренними.

— Вы бывали в "Белом лебеде" раньше?

— Однажды, несколько лет назад. Я не бываю там часто, и думаю, там новый хозяин.

— Ну тогда что же в вас такого, мистер Панчеон, что заставляет людей давать вам дорогостоящие дозы наркотиков на виду и без оплаты? — поинтересовался Паркер.

— Бог его знает, — ответил Гектор.

Телефон на столе яростно зазвонил, и мистер Хокинс, резко схватив трубку, вступил в долгий разговор с какой-то неизвестной особой. Двое полицейских и их свидетель отошли в дальний угол комнаты и продолжили беседу, понизив голос.

— Точно так же, стоит заметить, — сказал Паркер, — Вы, должно быть, очень похожи на привычного розничного торговца наркотиками или вы, должно быть, заставили каким-то образом вообразить, что вы были человеком, которого они ожидали встретить. О чем вы говорили в баре?

Гектор Панчеон напряг свои мозги.

— О собаках, — произнес он наконец, — и о попугаях. В основном о попугаях. О да, и о козлах.

— Собаки, попугаи и козлы?

— Мы обменивались историями о попугаях, — добавил Панчеон. — Нет, подождите, мы начали с собак. Мужчина невысокого роста рассказал, что у него была собака, которая не выносила козлов, а потом перешли к попугаям и мышам. О да, простите, я забыл мышей. Эти типы говорили об одурманивании попугаев кофе и кайенским перцем.

— Одурманивание? — быстро спросил Паркер. — Было использовано именно это слово?

— Нет, я не знаю. Попугай боялся мышей, и они избавили его от шока, дав ему кофе.

— Чей попугай?

— По-моему, тетки низкого мужчины. Пожилой джентльмен тоже знал попугая, который принадлежал священнику, и рассказал историю о том, как епископ пытался научить птицу богохульствовать и повысил в чине священника. Я не знаю, был ли это шантаж, или просто ему понравился попугай.

— Но вы что-то добавили к разговору?

— Едва ли. Я просто слушал и платил за напитки.

— А мужчина в смокинге? О чем он говорил?

— О, он говорил о списке покупок, составленном его женой, и пакете с продуктами. Да, там было что-то по поводу пакета, который он должен был принести с собой.

— Пакет был показан?

— Нет, у него не было никакого пакета.

— Хорошо, — сказал Паркер. — Мы тщательно изучим ваше дело, мистер Панчеон. Мы очень признательны вам и мистеру Хокинсу за то, что вы привлекли наше внимание к этому происшествию. Мы позаботимся о пакете, и, если вы нам снова понадобитесь, мы дадим вам знать.

После этих слов главный инспектор Скотленд-Ярда поднялся на ноги. Мистер Хокинс прокричал из-за стола:

— Узнали все, что хотели? Вы не желаете, я полагаю, чтобы эта история попала в печать, — добавил он грустном голосом.

— Нет. Вы не должны ничего сообщать об этом Нижайшее время, — произнес Паркер твердо. — Но мы перед вами в неоплатном долгу, мистер Хокинс, и, если что-нибудь всплывет, вы получите информацию первым со всеми подробностями. Я не могу обещать большего.

Он вышел из кабинета с сержантом Ламли, который мрачно и молчаливо проследовал за ним.

— Да, черт возьми, Ламли, жаль, что мы не получили эту информацию раньше. Мы могли бы настигнуть распространителя в том пабе в течение дня. Теперь слишком поздно что-либо делать.

— Да, сэр, теперь поздно, — согласился сержант.

— Паб, интересно, — это постоянное место передачи наркотиков?

— Весьма возможно, сэр.

— Доза довольно большая. Это означает, что она была предназначена для кого-то, кто распределяет вещество в крупных масштабах. И за него не нужно было платить. Это говорит мне о том, что человек, которого они ожидали, был только вестником для этого оптового торговца, который, несомненно, расплачивается непосредственно с главным из их банды по какому-то другому каналу.

— Весьма возможно, сэр, — ответил сержант Ламли.

— Вопрос заключается в том, что нам теперь делать? Мы, конечно, могли бы совершить облаву на паб, но я не думаю, что это будет целесообразно. Возможно, что там мы ничего не найдем и только напрасно поднимем тревогу.

— Это не будет чем-то необычным, — хмуро проворчал сержант.

— Истинная правда. Мы не имели ничего против "Белого лебедя" до сих пор, не так ли?

— Я не знаю, сэр.

— Сначала мы должны в этом удостовериться. Хозяин "Лебедя" может или не может быть вовлеченным в дело. Вполне возможно, что нет, но мы должны убедиться в этом. Вы бы организовали кого-нибудь, хотя бы двух человек, чтобы проверить это заведение. Наши парни не должны обращать на себя внимание. Они могли бы заглядывать туда время от времени, слушать разговоры посетителей и наблюдать, не происходит ли с ними что-нибудь особенное. Конечно же, необходимо получить сведения о тех людях: маленьком мужичонке, пожилом джентльмене и парне в накрахмаленной рубашке и смокинге. Я не думаю, что это трудно. Направьте туда двоих здравомыслящих, тактичных людей, которые не являются трезвенниками, и если они не добудут ничего интересного в течение одного-двух дней, смените их на других. И проследите, чтобы сотрудники выглядели так, как полагается для того, кем они предстанут, и не надевали полицейские ботинки или что-нибудь в этом духе.

— Хорошо, сэр.

— И ради бога, Ламли, выглядите хотя бы немного более радостно по этому поводу, — добавил главный инспектор. — Мне нравится, когда служебный долг выполняется в хорошем настроении.

— Я стараюсь изо всех сил, — ответил Ламли обиженно.

Только теперь, с чувством выполненного долга, Чарльз Паркер решительными шагами направился домой, чтобы наконец-то лечь спать.

Глава 13

Удивительное затруднительное положение начальника отдела

— Извините меня, мисс Росситер, — сказал сотрудник приемной Томпкин, — но не довелось ли вам, случайно, видеть сегодня где-либо мистера Веддерберна? Его нет в своем кабинете.

— Мне кажется, он был в кабинете мистера Инглеби.

— Большое вам спасибо, мисс.

Томпкин, обрадованный, направился к мистеру Инглеби, но его лицо сделалось обеспокоенным, когда он вошел в кабинет последнего и не обнаружил там никого, кроме самого мистера Инглеби и мистера Брэдона.

Он задал свой вопрос.

— Веддерберн только что ушел в отдел Брима по поводу вставки в журнал, — ответил Инглеби.

— О-о, — Томпкин выглядел таким расстроенным, что Инглеби добавил:

— Почему вы спрашиваете? Что случилось?

— Э, сэр, собственно говоря, и строго между нами, случилась довольно неловкая вещь. Я не знаю, что мне делать.

— При всех общественных трудностях, — вставил Брэдон, — обращайтесь к дядюшке Агли. Хотите ли вы знать, сколько должно быть пуговиц на жилете? Как есть апельсин в обществе? Как представить вашу первую бывшую жену вашей третьей будущей жене? Дядюшка Агли всегда придет вам на помощь и даст дельный совет.

— Хорошо, сэр, если вы отнесетесь к делу конфиденциально, вы и мистер Инглеби…

— Говорите, Томпкин. Мы будем молчать, как немое кино. Любая сумма от пяти до пяти тысяч фунтов стерлингов, обеспеченная вашей долговой распиской. Никаких смущающих расследований. Что у вас за проблема?

— Не у меня, сэр. Собственно говоря, сэр, здесь пришла молодая женщина, она спрашивает мистера Толбоя, а он на собрании с мистером Армстронгом и мистером Тулом, и я не хочу отвлекать их от важных дел.

— Ну, просто предложите ей подождать, — сказал Инглеби.

— В том-то и дело, сэр, она выразила бурное недовольство, обвиняя меня в том, что я лишь пытаюсь ее отвлечь, а мистер Толбой тем временем покинет здание офиса, избежав встречи с ней. Дама ужасно рассердилась и заявила, что пойдет разговаривать с мистерам Пимом. Итак, сэр, конечно, я не знаю, в чем проблема, — здесь Томпкин показался неестественно озадаченным и наивным, — но я не думаю, что для мистера Толбоя и для мистера Пима ее визит имеет важное значение. Поэтому я подумал, что надо найти мистера Веддерберна — это джентльмен, который больше всех общается с мистером Толбоем, так сказать…

— Понятно, — оборвал его рассуждения Инглеби. — Где эта женщина?

— Я проводил ее в маленький конференц-зал, — произнес Томпкин неуверенно, делая акцент на слове "проводил". — Но, конечно, если она сразу же после моего ухода ушла оттуда и отправилась к мистеру Пиму или мисс Фирни… Понимаете, сэр, когда особы вроде мисс Фирни занимают официальный пост, они должны замечать разные вещи, как вы могли бы сказать, хотят этого или нет. Это не то же самое, что вы или я, сэр. — Томпкин перевел взгляд с Инглеби на Брэдона, справедливо вставляя слово "сэр" между ними.

Брэдон отвлекся от своих записей и поднял глаза.

— Какая она? — поинтересовался он. — Я хочу сказать, — когда Томпкин заколебался, — как вы думаете, она действительно расстроена или просто решила доставить вам беспокойство?

— Ну, сэр, — ответил Томпкин, — раз вы спрашиваете мое мнение, я должен сказать, — она скандальная девица.

— Тогда я пойду и успокою ее, — предложил Брэдон. — Позаботьтесь о том, чтобы сообщить мистеру Толбою о ее приходе сразу же, как он освободится.

— Очень хорошо, сэр.

— И постарайтесь не болтать об этом по всему офису.

— Хорошо, сэр. Я не тот, кто будет рассказывать. Но там, в приемной, есть мальчик, сэр…

Брэдон вышел, выглядя так, будто его нисколько не беспокоит возложенная им самим на себя задача. К тому времени, когда он подошел к двери конференц-зала, на его лице не было ничего, кроме любезной обходительности. Он открыл дверь и быстро вошел; с первого взгляда его наметанный глаз уловил каждую деталь в молодой женщине: от ее напряженных глаз и строптивого рта до кроваво-красных заостренных ногтей и туфель удивительно тонкой работы. Дама поднялась, чтобы поприветствовать его.

— Добрый день, — сказал Брэдон, дружелюбно улыбаясь. — Вам нужен мистер Толбой, я полагаю. Это не затянется слишком долго. Его вызвали на совещание с некоторыми клиентами, и мы не можем освободить его, пока оно не закончится. Поэтому меня отправили сюда, чтобы развлечь вас, пока он не придет. Не хотите ли покурить, мисс… Э-э… Служащий не упомянул вашего имени.

— Вавасур, мисс Этель Вавасур. Кто вы? Вы мистер Пим?

Брэдон засмеялся.

— О господи, конечно, нет. Я очень незначительная личность в этом агентстве — один из младших копирайтеров, вот и все.

— О, понятно. Вы приятели с Джимом?

— Толбоем? Я бы этого не сказал. Я, можно сказать, почти случайно оказался здесь, поэтому и зашел, понимаете? Мне стало известно, что здесь находится очень красивая молодая леди, которая спрашивает Толбоя, и я подумал, почему бы ее не навестить. Почему не заскочить в конференц-зал и не скрасить ее утомительное время ожидания?

— Да, это ужасно мило с вашей стороны, — произнесла мисс Вавасур довольно резко. — Полагаю, что это он послал вас сюда, чтобы посмотреть, не сможете ли вы переубедить меня. Это вполне похоже на него. Я уже догадываюсь, что этот негодяй ускользнул через черный ход.

— Я уверяю вас, моя дорогая леди, что я не видел мистера Толбоя и не разговаривал с ним сегодня. И подозреваю, что, когда он узнает, что я заходил сюда поболтать с вами, он будет злиться на меня. Это и неудивительно. Если бы вы пришли повидать меня, я бы возненавидел любого, кто вмешался бы в наш разговор.

— Вы можете говорить все, что угодно, — ответила мисс Вавасур. — Я знаю таких, как вы. Если вы начинаете говорить, то вас уже не остановить. Но уверяю вас, если Джим Толбой думает, что перехитрит меня, посылая вместо себя своих лицемерных друзей, занимающихся пустой болтовней, он сильно ошибается.

— Дорогая мисс Вавасур, неужели ничто не избавит с от этого ложного представления? Другими словами, воспринимаете меня совершенно неправильно, Я здесь не для того, чтобы поспособствовать интересам Толбоя в каком-либо ожидаемом направлении, возможно, делая предположение, что этот офис не самое подходящее место для бесед личного и конфиденциального характера. Я осмелюсь посоветовать вам, не лучше было бы перенести свидание в какое-либо другое место и другое время?

— Ах, — сказала мисс Вавасур, — это правильно, но это невозможно. Сознаюсь, я нахожусь в очень затруднительном положении. Чтобы вы делали, если человек не отвечает на ваши письма и не приходит навестить вас, а вы даже не знаете его домашнего адреса? А что делать бедной девушке? Я совершенно не хочу причинять беспокойство другим людям.

Тут мисс Вавасур чихнула и осторожно приложила маленький носовой платочек к своим накрашенным ресницам.

— Господи всемогущий! — воскликнул Брэдон. — Как это низко и гадко!

— Вы можете так говорить, — заметила девушка. — Это не то, что можно ожидать от джентльмена, не так ли? Но здесь! Когда мужчина рассказывает юной особе красивую сказку — это одно дело, но когда он вовлекает ее в неприятности и не предлагает ей жениться — это другое. Ну, хоть вы скажите ему, что он обязан сделать это, понимаете? Или я с криком ворвусь в кабинет мистера Пима и втяну его в эту грязную историю. В наши дни девушка должна сама заботиться о себе. Конечно же, хотелось бы, чтобы кто-то сделал это за меня, но теперь, когда бедная тетушка умерла, нет ни единой души, которая вступится за меня.

Она снова приложила к влажным глазам свой носовой платок.

— Но, моя дорогая леди, — сказал Брэдон, — даже мистер Пим, великий диктатор, каким он является, не сможет заставить Толбоя жениться. Ведь он уже женат.

— Женат?! — Мисс Вавасур резко убрала платок от пары совершенно сухих и очень злых глаз. — Грязная тварь! Вот почему он никогда не приглашал меня к домой, наговаривая множество всякой ерунды по поводу только одной комнаты и сварливой хозяйки. Мне, однако, теперь все равно. Он должен сделать это, и все! Его жена может развестись с ним. Богу известно, что у нее есть на это веская причина. У меня остались его письма, и я постараюсь, чтобы о них узнали все.

Ее глаза зверски метнулись к большой и богато украшенной сумке. Это было ошибочное движение, и женщина тотчас поняла это; она посмотрела умоляюще на Брэдона, но теперь он знал, с кем имеет дело.

— Итак, они у вас здесь с собой. Это было очень дальновидно с вашей стороны. Послушайте, мисс Вавасур, что толку разговаривать загадками? Вы можете точно также быть откровенной со мной. Вашей мыслью было пригрозить показать эти письма мистеру Пиму, если Толбой не заплатит сполна, не так ли?

— Нет, конечно нет.

— Вы так преданы Толбою, что всегда носите с собой его письма?

— Да… Нет. Я не говорила, что письма у меня с собой.

— Нет? Но вы признали это теперь, понимаете. Теперь воспользуйтесь советом человека, который почти вдвое старше вас. Если вы устроите здесь скандал, ничего не изменится, за исключением того, что Толбой, возможно, потеряет свою работу и у него не будет денег ни для вас, ни для кого-либо еще. А если вы попытаетесь продать ему эти письма — этому существует название, и не самое приятное.

— Это все хорошо, — угрюмо произнесла мисс Вавасур. — Но как быть с теми неприятностями, которые он на меня навлек? Я манекенщица, понимаете? И если девушке придется уволиться с работы и ее фигура испортится на всю жизнь…

— Вы уверены, что вы не ошибаетесь в этом?

— Конечно, я уверена. За кого вы меня принимаете? За наивную…

— Конечно нет, — перебил ее Брэдон. — Несомненно, Толбой согласится с вашими требованиями, и вы придете к подходящему соглашению. Но если я могу осмелиться дать вам совет, — никаких угроз и никаких скандалов. И, простите меня, в мире есть и другие мужчины.

— Да, есть, — ответила мисс Вавасур откровенно, — но они не стремятся подобрать девушку с бременем, если вы понимаете, о чем я говорю. Вы и сами такой же, не так ли?

— Кто, я? Я не имею никаких шансов на выигрыш, — проговорил Брэдон, возможно, с большей поспешностью и ударением, чем следовало. — Но для вас будет лучше, если вы не будете устраивать скандала, — не здесь, по крайней мере. Вы понимаете меня? В этом все дело. Потому что это агентство — одна из старомодных фирм, где не любят, чтобы что-либо неприятное или нежелательное случалось в их стенах.

— Конечно, не любят, — заметила девушка проницательно, — именно поэтому я здесь.

— Да, но послушайте меня, вы не добьетесь ничего существенного, устроив шумиху. В самом деле, нет. И… Ах, вот и отсутствовавший джентльмен. Мне пора. Привет, Толбой, я только развлек леди в твое отсутствие.

Брэдон поспешил удалиться, но взгляд Толбоя его задержал. Его глаза горели на очень бледном лице, а губы дрожали, и Толбой смотрел на Брэдона несколько секунд в полном молчании. Затем тихо произнес:

— Спасибо большое.

— Нет, не благодари меня, — ответил Брэдон. — Благодарность исключительно на моей стороне.

Он вышел и закрыл дверь, оставив их вдвоем.

"Интересно, — рассуждал мистер Брэдон, возвращаясь в свой кабинет, — интересно, неужели я не прав по поводу нашего друга Виктора Дина. Неужели он был обычным шантажистом, намеревавшимся обратить человеческие слабости своих коллег в собственную выгоду?"

Стоил ли он в глазах убийцы того, чтобы разбить ему череп и сбросить вниз с лестницы, железной, кстати сказать? Парень, который, возможно, скажет мне это, Уиллис, но почему-то добрый Уиллис глух к моему хорошо известному дару красноречия. Есть ли какой-нибудь прок в том, чтобы расспросить его еще раз? Если бы только я мог быть уверен, что он не тот джентльмен, который оглушил мешком с песком моего несчастного зятя Чарльза и все еще не вынашивает планы по поводу моей недостойной туши. Не хотелось бы выставлять на первый план человека, за которым я охочусь, ведь он может быть тем дурацким героем из одного романа, в котором детектив оказывается злодеем. Если бы я увидел, как Уиллис играет в какую-либо игру или занимается спортом, я бы мог предположить, с кем имею дело, но он, кажется, презирает активный отдых на открытом воздухе, что само по себе, если задуматься, плохо".

Поразмышляв на эту тему еще немного, Брэдон пошел в кабинет Уиллиса.

— Простите, Уиллис, — сказал он, приоткрыв дверь. — Я не мешаю вам?

— Нет, входите.

Уиллис поднял глаза от листа бумаги, на котором были написаны притягательные заголовки: "МАГНОЛИЯ ЧИСТАЯ", "МАГНОЛИЯ ГРЯЗНАЯ" — это то, что они скажут о ваших руках. Он выглядел расстроенным и больным.

— Послушайте, Уиллис, — начал Брэдон, — мне нужен ваш совет. Я знаю, кажется, мы немного повздорили…

— Нет, это моя вина, — заметил Уиллис. Он, казалось, боролся с собой в течение некоторого времени, а затем произнес свои слова с напором, как будто их яростно вырывали из него. — По-моему, я обязан вам некоторым извинением. Я, похоже, ошибся.

— Что конкретно было у вас против меня? Я, сказать по правде, так и не понял, что это было.

— Я думал, что вы принадлежите к дьявольской компании наркоманов и пьяниц Виктора Дина, и думал, что вы пытались вовлечь Памелу, извините, мисс Дин, снова в их ряды. Она рассказала мне, что это не так. Но я видел вас с ней на той ужасной вечеринке, и теперь она говорит мне, что вы… Что вы… о, проклятье!

— В чем дело?

— Я расскажу вам, в чем дело, — сказал Уиллис яростно. — Вы оказываете сильное влияние на мисс Дин — одному Богу известно, что вы говорите ей, и она никогда мне этого не скажет. Вы сделали вид, что вы друг ее брата или что-то в этом роде — это правда, для начала?

— Не совсем так, как вы говорите. Я познакомился с мисс Дин в связи со смертью ее брата, но я никогда не был знаком с ним, и она это знает.

— И какое отношение это имеет к нему тогда?

— Боюсь, я не могу вам сказать этого.

— Это звучит несколько странно, не находите? — сказал Уиллис, его лицо потемнело от раздражения. Затем он, внезапно вспомнив, что собирался извиниться, продолжил: — Ну, как бы там ни было, вы повели ее в то отвратительное место у реки.

— Это тоже не совсем правда. Я попросил ее взять меня с собой, потому что я не мог попасть в нужный мне дом без представления…

— Ложь, я попал туда без проблем.

— Это мисс Дин попросила, и вас впустили.

— О-о! — Уиллис оказался на мгновение в замешательстве. — Ну, в любом случае у вас нет никакого права просить приличную девушку делать что-нибудь подобное. Дом наподобие этого не является подходящим местом для нее, и вам это хорошо известно.

— Известно, и я сожалею о необходимости, которая заставила меня просить ее пойти туда. Вы, должно быть, заметили, что я позаботился о том, чтобы с ней ничего не случилось.

— Я ничего не знаю об этом, — проворчал Уиллис.

— Вы не очень хороший детектив, — заметил Брэдон с добродушной улыбкой. — Вы должны поверить мне на слово. Что касается того вечера, она была в полной безопасности.

— Я не верю вам на слово, но я верю ей. Она говорит так, и я полагаю, что должен верить тому, что она говорит. Но если вы сами не отъявленный мерзавец, как те дружки Дина, почему вы там оказались?

— Это еще одна вещь, о которой я не могу рассказать вам. Но я могу предложить вам на выбор несколько логичных объяснений, которые могли бы подойти к делу. Я мог быть журналистом, получившим задание написать рассказ о новейшем виде ночного клуба; или мог быть детективом, занятым выслеживанием торговцев наркотиками; или мог быть фанатиком новой религии, пытающимся спасти души грешников послевоенного общества. Или, напоследок, я мог бы быть влюблен в кого-то, — скажем, если хотите, в скандально известную Дайану де Момери — и угрожал совершить самоубийство, если меня не познакомят с ней. Я передаю вам на рассмотрение эти варианты и, осмелюсь сказать, мог бы придумать другие, если бы меня вынудили к этому.

— Вы сами могли быть торговцем наркотиками, — произнес Уиллис.

— Я не подумал об этом. Но если бы был им, сомневаюсь, что мне понадобилось бы представление мисс Дин конкретно этой компании.

Уиллис пробормотал что-то непонятное.

— Но я делаю вывод, — продолжил Брэдон, — что с Дин была более или менее освобождена от греха, не будучи чем-то безнадежно испорченной. Так что, в чем проблема?

— Проблема в том, — застонал Уиллис, — что вы… О, мой бог, вы свинья… Вы оставили ее, а она считает, что это моя вина.

— Вам не следует говорить таких вещей, старина, — сказал Брэдон, действительно расстроенный. — Я не делал этого.

— Нет, я понимаю, я не вполне джентльмен. Я никогда не был…

— Если вы скажете мне, что никогда не были в привилегированной частной школе, — воскликнул Брэдон, — я закричу. Что происходит с Копли и Смейлом и всеми другими жалкими идиотами, которые расхаживают повсюду, поощряя комплексы неполноценности и взвешивая конкурентные достоинства того или иного заведения, когда это совершенно не имеет значения, черт побери?! Я сыт по горло всем этим. Возьмите себя в руки. Любой, где бы он ни получил образование, должен знать, что не стоит говорить подобные вещи о девушке. Особенно когда для этого нет никакого основания.

— Ах, но оно есть, — вымолвил Уиллис. — Вы не понимаете этого, а я понимаю. Я знаю, что человек должен оставаться человеком, в этом и во всем остальном, но люди вроде вас имеют некое обаяние, и женщины попадаются на эту удочку, каждый раз. Я знаю, что я такой же человек, как и вы, но я не выгляжу так, и в этом все дело.

— Я могу только уверить вас, Уиллис…

— Я знаю, я знаю. Вы никогда не занимались любовью с мисс Дин — это то, что вы собираетесь сказать, — никогда ни словом, ни взглядом или делом и так далее не давали ей малейшего основания для этого! Я знаю это. Она признает это. Это только ухудшает ситуацию.

— Боюсь, — заметил мистер Брэдон, — что вы, к сожалению, поглупели оба. И, в самом деле, подумайте, Уиллис, должно быть, вы ошибаетесь в чувствах мисс Дин. Вот и все.

— Вполне возможно, черт побери.

— Я думаю да. В любом случае вы не должны были ничего говорить мне об этом. И в любом случае я ничем не могу помочь.

— Она попросила меня, — сказал Уиллис несчастно, — извиниться перед вами и заставить вас… Попросить вас… И поправить дело.

— Здесь нечего поправлять. Мисс Дин известно, что мои беседы с ней носили исключительно деловой характер. И все, что я могу сказать, Уиллис, если вы принимаете такого рода поручения, — она должна думать, что вы мягкотелый, как блин. Какого черта вы не заверили ее, что отправите меня к дьяволу? Это, возможно, то, что она ожидала от вас.

— Вы так думаете?

— Я в этом уверен, — произнес Брэдон. — Вы не должны ходить за ней и создавать невыносимые ситуации, понимаете. Я уверен, мисс Дин была бы ужасно расстроена, если бы узнала, что вы говорили со мной о ней. Все, что она имела в виду, я полагаю, — это то, что вы несколько неправильно восприняли совершенно обычное деловое знакомство и были излишне враждебны. Она, безусловно, хотела, чтобы вы поправили дело так, что, если мне снова понадобится ее помощь, не было бы никакой неловкости по этому поводу. Разве это не то, другими словами, что она сказала вам?

— Да, — выговорил Уиллис. Это была ложь, и он знал, что Брэдон знает, что это ложь, но он лгал мужественно. — Конечно, именно это она действительно сказала. Но я боюсь, что иначе это интерпретировал.

— Хорошо, — сказал Брэдон, — вот и договорились. Передайте мисс Дин, что мое дело продвигается очень хорошо и что, когда мне снова понадобится ее содействие, я не буду колебаться, чтобы призвать ее на помощь. Итак, это все?

— Да, это все.

— Вы уверены, что больше нет ничего, в чем бы хотели чистосердечно признаться?

— Н-нет.

— Вы не особенно уверены в этом. Вы пытались сказать все это мне в течение некоторого времени, я думаю.

— Нет, не совсем, не очень долго. Несколько дней.

— Со дня ежемесячного чаепития?

Уиллис вздрогнул. Брэдон, не сводя с него подозрительного взгляда, упорно продолжал:

— Вы пришли на Грейт-Ормонд-стрит той ночью, чтобы рассказать мне это?

— Откуда вы знаете об этом?

— Я не знаю, просто предположил. Как я заметил ранее, из вас не вышел бы хороший детектив. Вы потеряли карандаш в тот раз, да, я полагаю?

Брэдон вытащил механический карандаш из своего кармана и протянул его.

— Карандаш? Я даже не подозревал об этом. Где вы нашли его?

— На Грейт-Ормонд стрит.

— Я не думаю, что это мой. Я не знаю. Я думаю, мой все еще у меня.

— Ну, не важно. Вы зашли той ночью, чтобы извиниться.

— Нет, нет. Я зашел, чтобы объясниться с вами. Я хотел набить вам лицо, если вы хотите знать. Я зашел туда как раз перед десятью…

— Вы звонили в звонок моей квартиры?

— Нет, не звонил. И я скажу почему. Я заглянул в ваш почтовый ящик и увидел там письмо от мисс Дин, и я… Я просто не осмелился подняться по ступенькам. Я испугался, что у меня может возникнуть желание убить вас. Поэтому я ушел и бродил по городу, пока не измучился вконец.

— Понятно. Вы не предприняли никакой попытки схватить меня?

— Нет.

— Ну ладно, так — значит, так. — Брэдон махнул рукой, словно объявил дело закрытым. — Все в порядке. Ничего страшного. Я был только немного озадачен насчет карандаша.

— Карандаша?

— Да, я нашел его на верхней лестничной площадке, понимаете, как раз за дверью. Я не вполне мог понять, как он там очутился, вот и все.

— Это был не я. Я не поднимался по ступенькам.

— Как долго вы оставались в доме?

— Всего несколько минут.

— Вы были в переднем холле внизу все время?

— Да.

— Ну хорошо, значит, это не ваш карандаш. Вообще-то, это очень странно, потому что таких карандашей нет на рынке, как вам известно.

— Возможно, вы сами обронили его.

— Да, возможно. Это, похоже, самое подходящее объяснение, не так ли? Это не имеет никакого значения.

Последовала короткая и довольно неловкая пауза. Уиллис нарушил ее, задав вопрос натянутым голосом:

— О чем вы хотели попросить моего совета?

— По поводу старого дела, — сказал Брэдон. — Возможно, теперь, когда мы объяснились, вы сможете рассказать мне то, о чем я хочу узнать. Обстоятельства заставили меня интересоваться семьей Дин, и я чувствую определенную долю любопытства по поводу покойного Гектора. От его сестры я узнал, что он был хорошим, добрым братом, но, к сожалению, несколько несдержанным в желаниях и поступках. Что означает, я так понимаю, безумное влияние Дайаны де Момери и сильная страсть, которую ему внушила эта девушка. По ее словам, Дин брал сестру в разные места, чтобы встретить прекрасную Дайану. Но вы вмешались; мисс Дин, осознав сложившуюся ситуацию, ушла из компании, в то время как совершенно естественно и нелогично обижалась на ваше вмешательство. И, наконец, Дайана де Момери перестала общаться с Виктором и отправила его домой. Это правда до сих пор, я полагаю?

— Да, — ответил Уиллис, — за исключением того, что я не верю, что Виктор Дин когда-либо был страстно влюблен в Дайану де Момери. Я думаю, что он был польщен, и думал, что может получить что-то от нее. Собственно говоря, он был жадной маленькой тварью.

— Она давала ему деньги?

— Да, давала; но он не добился многого от них, потому что считал, что очень накладно дружить с этой пестрой компанией. Он не был одним из них. Ему не нравилось играть в азартные игры, хотя ему приходилось делать это, чтобы поддерживать с ними отношения, и он не был пьяницей. В каком-то смысле я любил бы его больше, если бы он пил. И он также не принимал наркотики. Я думаю, именно поэтому мисс де Момери устала от него. Самое плохое с этой компанией, вы знаете, — это то, что они не могут успокоиться, пока не сделают всех, с кем имеют дело, такими же, как и они сами. По мне, так если бы они принимали наркотики в своих норах и довели себя до смерти, то чем быстрее бы они это сделали, тем лучше было бы для всех. Я бы с удовольствием раздавал им это вещество полными тележками. Но они завладевают довольно приличными людьми и разрушают их жизнь. Поэтому я так беспокоился по поводу Памелы.

— Но вы говорите, что Виктору удалось остаться неиспорченным.

— Да, но Памела другая. Она довольно импульсивная и легко — нет, не легко ведомая, но легко возбудимая по разному поводу. Она очень эмоциональная девушка и желает все попробовать хотя бы раз. Если она испытывает симпатию к какому-либо человеку, она хочет того же, что делает и он. Ей нужен кто-то… Ну… Кто никогда не делал этого. Я не хочу обсуждать с вами Памелу. Я только хочу сказать, что Виктор был совершенно другой. Он был очень внимателен к себе, у него был наметан глаз на большую удачу.

— Иными словами, он был таким человеком, который получает все, что можно, из своих друзей?

— Он был человеком, у которого никогда не было своих собственных сигарет, и его никогда не оказывалось рядом, если была его очередь оплачивать напитки. И он каждый раз сверлил тебе мозги.

— Он, должно быть, в таком случае был довольно умен, если мог вращаться в компании Дайаны де Момери, оставаясь другим. К тому же он мало зарабатывал. Как вы говорите, они ведут очень дорогой образ жизни.

— Да. Он, должно быть, видел что-то выгодное в перспективе. И когда дело дошло до того, чтобы пожертвовать сестрой…

— Именно так. Ну, это все несколько отвлеченно. Что я хотел узнать у вас: предположим, что Дин обнаружил, что кто-то — скажем, кто-то в нашем офисе — кем могли оказаться вы сами — имел скелет в шкафу; пользуясь довольно старой метафорой, был ли Виктор Дин таким человеком, который мог предъявить этот скелет анатому?

— Вы имеете в виду — шантажистом? — спросил Уиллис напрямик.

— Это сильное слово. Но давайте назовемэто так.

— Наверняка я не знаю, — сказал Уиллис после нескольких секунд раздумий. — Чертовски неблагодарное занятие предполагать такое о ком-либо. Но я могу сказать, что этот вопрос меня не шокирует. Если бы вы сообщили мне, что он шантажировал кого-то, это бы не очень сильно меня удивило. Только это, должно быть, была очень тонкая разновидность шантажа, с такой жертвой, которая, возможно, не могла позволить себе предстать перед законным судом. Но у меня нет и малейшего повода предполагать, что он когда-либо делал нечто подобное. И, конечно, никогда не казалось, что у него появилось много денег. Или это прошло незамеченным с таким осторожным человеком, как он. Он бы не допустил, чтобы пачки банкнот вываливались из его стола.

— Вы думаете, что мелькание банкнот предоставляет презумпцию невиновности?

— Ничуть. Только говорит о неосмотрительности. А Дин, конечно же, не был неосмотрительным.

— Ну, спасибо за такой откровенный разговор.

— Все в порядке. Только, ради всего святого, не говорите Памеле того, что я рассказал о Викторе. У меня и без того достаточно проблем с этим.

Брэдон уверил собеседника, что выполнит его просьбу, и вежливо удалился. Он поговорил с Уиллисом, как и хотел, но по-прежнему остался озадачен.

Мистер Толбой ожидал в конце коридора.

— О, Брэдон, я очень обязан вам. Я уверен, я могу положиться, что вы не будете распространяться дальше, чем дело уже зашло. Все довольно нелепо, конечно. Этот дурак Томпкин, кажется, совершенно потерял голову. Я его хорошенько отругал.

— О да, совершенно, — ответил Брэдон. — Именно так. Много шума из ничего. У меня нет никакой насущной необходимости, на мой взгляд, вообще вмешиваться. Но никогда не знаешь… Я хочу сказать, если бы задержались и мисс Вавасур устала ждать или… Ну, вы понимаете, что я имею в виду.

— Да. — Толбой облизнул сухие губы. — Это могло быть очень неловко. Когда у девушек начинается истерика или что-то в этом роде, они иногда рассказывают больше, чем намереваются. Я немного сглупил. Я осмелюсь сказать, об этом вы уже догадались. Я все это теперь прекращаю, я все урегулировал. Лишнее беспокойство, конечно, но ничего действительно ужасного. — Он натянуто засмеялся.

— Вы выглядите несколько переутомленным.

— Именно так я себя и чувствую, я не спал всю ночь. Моя жена… Э-э, дело в том, что у моей жены прошлой ночью родился ребенок. Частично поэтому… Э-э, черт, в этом было дело, в какой-то степени.

— Я вполне понимаю, — заметил Брэдон. — Очень утомительное занятие. Почему вы не взяли выходной?

— Я не захотел, у меня было много работы. Гораздо лучше занять свой ум, чем волноваться… Ну, вы понимаете. Кроме того, в этом не было никакой необходимости. Все прошло хорошо. Я предполагаю, вы считаете меня ужасной свиньей.

— Вы — не первый, во всяком случае, — ответил Брэдон.

— Нет, это довольно обычно, я полагаю. Это больше не повторится, я уверяю вас.

— Это, должно быть, поставило вас в адски трудное положение?

— Да не такое уж трудное. Как вы говорите, я не единственный человек, с кем это когда-либо случалось. Не стоит расстраиваться, не так ли? Ну, как я сказал, спасибо большое, и это все, не так ли?

— Абсолютно не за что меня благодарить. — Брэдон вернулся к подошедшему мальчику: — Простите, что вы хотите?

— Есть какие-нибудь письма для отправки, сэр?

— Нет, спасибо, — сказал Брэдон.

— О, подождите минуту, — произнес Толбой. — У меня есть одно. — Он пошарил в своем нагрудном кармане и вытащил уже запечатанный конверт. — Одолжите мне ручку на минутку, Брэдон. Вот, мальчик, возьмите эти полтора пенса и забегите к мисс Росситер и попросите ее поставить штамп.

Он взял ручку, которую протянул ему Брэдон, и, склонившись над столом, торопливо подписал конверт "Т. Смиту, эсквайру". Брэдон, наблюдая за ним, был пойман за этим занятием и извинился.

— Я прошу прощения, что подглядывал. Отвратительная привычка. Она приобретается в комнате машинисток.

— Все в порядке, это просто записка биржевому маклеру.

— Удачливый человек, у которого есть что продавать на бирже.

Толбой засмеялся, запечатал письмо и передал его ожидавшему мальчику.

— И так заканчивается утомительный день, — подытожил он.

— День был очень утомительным?

— Не больше, чем обычно.

Глава 14

Многообещающая конспирация двух паршивых овец

Джентльмен в костюме Арлекина снял свою маску с безмолвной неторопливостью и положил ее на стол.

— Так как, — сказал он, — мой добродетельный кузен Уимзи выпустил кота из мешка, я могу также снять это. Я боюсь, — он повернулся к Дайане, — моя внешность разочарует вас. За исключением того, что я более симпатичный и менее похож на кролика. Это трудное препятствие, с которым надо мириться, но я не могу изменить этого. Но я счастлив сказать, что мое сходство только внешнее.

— Это невероятно, — сказал майор Миллиган. Он наклонился вперед, чтобы изучить лицо мужчины более пристально, но мистер Брэдон вытянул слабую руку и, хоть и не используя никакой силы вообще, толкнул его обратно на стул.

— Вам не нужно подходить слишком близко, — надменно заметил он. — Даже лицо Уимзи лучше, чем ваше, у вас оно прыщавое. Вы едите и пьете слишком много.

Майор Миллиган, который в самом деле огорчился в то утро, обнаружив несколько маленьких прыщиков у себя на лбу, но надеялся, что они незаметны, сердито проворчал. Дайана засмеялась.

— Я предполагаю, — продолжил мистер Брэдон, — что вы хотите получить кое-что от меня. Люди вашего сорта всегда хотят. Что же это?

— Хочу быть с вами откровенным, — ответил майор Миллиган.

— Как приятно это слышать. Это всегда подготавливает человека к тому, что за этим последует ложь. Предупрежден, значит, вооружен, не так ли?

— Если вы желаете так думать. Но я считаю, вы обнаружите, что выгоднее выслушать меня.

— Финансово выгоднее?

— А какая еще выгода бывает?

— Что? В самом деле, мне начинает нравиться ваше лицо чуточку больше.

— О, в самом деле? Возможно, оно сможет вам понравиться достаточно для того, чтобы ответить на несколько вопросов?

— Возможно.

— Вам не случалось быть знакомым с Памелой Дин?

— Памелой? Очаровательная девушка, не так ли? Я добился того, чтобы быть ей представленным. Я признаю, что мое желание познакомиться с ней было чисто деловым, и я могу только сказать, что желал бы, чтобы все деловые знакомства были такими же приятными.

— Что это было за дело?

— Мое дело, мой дорогой друг, было связано с несчастным Виктором Дином, который умер, к глубокому сожалению, неудачно упав с лестницы. Это был выдающийся молодой человек, не так ли?

— В каком смысле? — спросил Миллиган.

— Разве вы не знаете? Я думал, что вам обо всем известно. Иначе зачем тогда я здесь?

— Вы, два идиота, утомили меня, — взорвалась Дайана. — Какой смысл ходить вокруг да около друг перед другом, как вы это делаете? Ваш напыщенный кузен все рассказал нам о вас, мистер Брэдон, я предполагаю, у вас есть и христианское имя, кстати сказать?

— Есть. Оно пишется Дэс. Произносите его, как вам нравится. Большинство людей, которые беспокоятся этом, произносят его так, что оно рифмуется со слов teeth — "зубы", но лично я думаю, что оно должно звучать более образно, когда рифмуется с breath — "дыхание". Что рассказал вам обо мне мой предсказуемый кузен?

— Он сказал, что вы торговец наркотиками.

— Будь я проклят, если я знаю, откуда мой кузен Уимзи получает эту информацию. Но иногда он прав.

— И вы прекрасно знаете, что можно получить то, что хочешь, у Тода. Поэтому, почему бы не перейти к делу?

— Как скажете, почему бы и нет? Какая именно грань моей блистательной личности интересует вас, майор Миллиган?

— Это определенная грань личности Виктора Дина, которая интересует вас?

— Один ноль в мою пользу, — сказал мистер Брэдон. — До этого момента я не был уверен, что это было гранью его личности. Теперь уверен. Господи! Как интересно быть уверенным.

— Если вы сможете точно выяснить, как Виктор Дин был вовлечен в это дело, — продолжил Миллиган, — это будет кое-чего стоить и вам, и мне.

— Продолжайте.

Майор Миллиган подумал немного и, казалось, принял решение открыть карты.

— Вы узнали у Памелы Дин, что за работа была у ее брата?

— Да, конечно. Он писал рекламные объявления агентстве под названием "Пимс паблисити". Это ни для кого не секрет.

— В этом-то и все дело. И если бы этот проклятый молодой дурак не влез куда не следует и не был бы убит, мы могли бы выяснить, что это, тем самым сделать себе много добра. Как это…

— Но послушай, Тод. — произнесла неуверенно Дайана. — Я думала, что все было наоборот. Я думала, что ты боялся, что Виктор узнает слишком много.

— Это правда, — ответил Миллиган, хмурясь. — Какая польза была бы в том, если бы он узнал все первым?

— Я не успеваю за ходом ваших мыслей, — заметил Брэдон. — Разве это был не его секрет? Почему не перестать разговаривать как в сенсационном романе и прямо не дать нам опиум?

— Потому что я не верю, что вы знаете о парне больше, чем я.

— Я не знаю. Я никогда не видел его в своей жизни. Но я знаю довольно много о компании с ограниченной ответственностью "Пимс паблисити".

— Откуда?

— Я работаю там.

— Что?

— Я работаю там.

— С каких пор?

— После смерти Дина.

— Из-за смерти Дина, вы имеете в виду?

— Да.

— Как это произошло?

— Я получил информацию, как сказали бы друзья-полицейские моего дорогого кузена Уимзи, что Дин напал на след чего-то подозрительного, что можно выловить на удочку в "Пимс". И так как большинство рыб имеют золото у себя во рту, я подумал, что никакою вреда не будет, если попытаться забросить удочку или две в тот самый водоем.

— И что вы обнаружили?

— Мой дорогой Миллиган, не смешите мои тапочки. Я не раздаю информацию. Я избавляюсь от нее с выгодой.

— Я тоже.

— Как вам будет угодно. Вы пригласили меня сегодня вечером. Я не искал вас. Но есть одна вещь, которую я не против рассказать вам, потому что я уже сказал об этом мисс де Момери, и это то, что Виктора Дина убили умышленно, чтобы заставить его замолчать. Насколько я смог выяснить, единственным человеком, который может узнать, кому потребовалось убрать его с дороги, были вы сами. Полиция может заинтересоваться этим фактом.

— Полиция?

— О! Я согласен с вами. Мне тоже не нравится полиция. Они не умеют быть благодарными и задают огромное множество вопросов, но это может принести пользу, если вовремя оказаться на нужной стороне.

— Это все чепуха, — отрезал Миллиган. — Вы бросаете слова на ветер. Я не убивал этого человека. Он не нужен был мне мертвым.

— Докажите это, — сказал Брэдон холодно.

Он уставился на невозмутимое лицо Миллигана, а тот смотрел на него.

— Давайте завязывать с этим, — предложил Брэдон после нескольких минут взаимного испытывающего взгляда. — Я могу играть в покер так же хорошо, как и вы. Но на этот раз я думаю, у меня стрит-флешь.

— Хорошо, что вы хотите знать?

— Я хочу знать, что, по вашему мнению, Дин имел возможность выяснить.

— Я могу рассказать вам это. Он пытался выяснить…

— Он выяснил.

— Откуда вы знаете?

— Если вам нужно обучение детективным методам, нужно платить дополнительно. Я утверждаю, он выяснил.

— Ну хорошо, он выяснил, кто руководил делом со стороны "Пимс".

— Делом с наркотиками?

— Да. И он мог выяснить также способ, которым это сработало.

— Сработало?

— Да.

— И все еще работает тем же способом, не так ли?

— Насколько мне известно.

— И насколько же вам известно? Вы, похоже, знаете немного.

— Ну а что вам известно по поводу способа, которым ваша банда подключилась к участию в операции?

— Абсолютно ничего. Выдаются инструкции…

— Кстати, как вы попали в это дело?

— Я не могу вам этого сказать. Даже если вы заплатите дополнительно.

— Откуда мне знать, что я могу доверять вам? Брэдон засмеялся.

— Скорее всего, вы хотели бы, чтобы я снабжал вас, — сказал он. — Если вы не удовлетворены вашим распределением, можете включить себя в список моих клиентов. Доставка — по воскресеньям и четвергам. Тем временем — и в качестве образца — вы можете заинтересоваться воротником моего пальто. Он симпатичный, не так ли? Роскошный бархат. Немного нарочитый, возможно, вы подумаете… Немного чрезмерно церемонный. Возможно, вы правы. Но очень хорошо сделанный. Отверстие почти незаметное. Мы аккуратно вставляем указательный и большой пальцы, тянем осторожно за шнурок и достаем эту изысканную сумочку из промасленного шелка — тонкого, как луковая шелуха, но удивительно крепкого. В ней вы обнаружите достаточно вдохновения для массы энтузиастов. Плащ волшебника создает такой материал, как мечты.

Миллиган исследовал содержание маленькой сумочки в полном молчании. Это была на самом деле доза из известного пакета, полученного мистером Гектором Панчеоном в "Белом лебеде".

— Пока все хорошо. Где вы это взяли?

— Я получил это в Ковент-Гардене.

— Не в "Пимс"?

— Нет.

Миллиган выглядел расстроенным.

— Когда вы получили это?

— В пятницу утром. Как и вы, я получаю это в пятницу

— Послушайте, — сказал Миллиган, — мы должны действовать сообща в этом деле. Дайана, дитя мое, пойди поиграй. Я собираюсь обсудить деловые вопросы с твоим другом.

— Чудесный способ обращаться со мной в моем собственном доме, — проворчала мисс де Момери, но, видя, что Миллиган имел в виду то, что сказал, она собрала свою верхнюю одежду и удалилась в спальню. Миллиган наклонился вперед над столом.

— Я расскажу вам то, что я знаю, — начал он. — Если обманете меня, это будет на ваш страх и риск. Я не хочу иметь никакого дела с этим вашим проклятым кузеном.

Мистер Брэдон выразил свое мнение о лорде Питере Уимзи несколькими тщательно подобранными словами.

— Хорошо, — сказал Миллиган. — Вы предупреждены. Теперь слушайте меня. Если мы сможем выяснить, кто руководит этим делом и как оно работает, мы сможем оказаться наверху. Это оплачивается довольно хорошо, но это ужасный риск и масса проблем. Человек на верху банды получает самый большой доход. Мы оба знаем, что мы платим за это вещество, а затем имеем проблемы с раздачей всем этим дуракам и сбором денег. Теперь вот что. Всеми трюками руководят из этого вашего рекламного агентства "Пимс". Я выяснил это от человека, который сейчас мертв. Я не буду рассказывать вам, как связался с ним, это долгая история. Но я расскажу, что он сказал мне. Я ужинал с ним однажды вечером в "Карлтоне", и он был немного пьян. Один мужчина вошел в заведение вместе с компанией, и этот человек спросил у меня: "Знаешь, кто это?" "Понятия не имею", — ответил я. Он сообщил, что это старый Пим, директор рекламного агентства "Пимс паблисити". А затем он засмеялся и добавил: "Если бы он только знал, чем занимается его драгоценное агентство, его хватил бы удар". "Как это?" — поинтересовался я. "А что, ты разве не знаешь? Весь поток наркотиков в Лондоне управляется оттуда". Естественно, я начал спрашивать его, откуда он узнал все это, но он после этого неожиданно стал осторожничать, и я больше не мог вытащить из него ни слова.

— Мне знакома эта стадия опьянения, — сказал Брэдон. — Как вы думаете, он действительно знал то, о чем он говорил?

— Да, я думаю, знал. Я виделся с ним снова на следующий день, он был тогда трезвым и испытал ужасное потрясение, когда я напомнил ему, что он мне вчера рассказал. Но он признал, что это правда, и умолял меня молчать. Это все, что я смог добиться от него, а в тот же вечер его задавил грузовик.

— Неужели? Удивительно своевременно.

— Я тоже об этом подумал, — заметил Миллиган. — Это заставило меня довольно сильно нервничать.

— Но как Виктор Дин попал туда?

— Тут, — сознался Миллиган, — я допустил ужасный промах! Дайана привела его однажды вечером…

— Одну минуту. Когда этот разговор с вашим несдержанным другом имел место?

— Около года назад. Естественно, я пытался следить за развитием событий, и, когда Дайана привела Дина и сказала, что он работает в "Пимс", я подумал, что это мог быть именно тот человек. Очевидно, он им не был. Но боюсь, он получил намек об этом деле от меня. Через некоторое время я обнаружил, что он пытался вмешаться в мое собственное дело, и я приказал Дайане остановить его.

— Фактически, — произнес мистер Брэдон, — вы попытались выведать из него информацию, точно так же, как пытаетесь выведать у меня, и обнаружили, что, вместо этого, он вытягивал информацию у вас.

— Что-то в этом роде, — признался Миллиган.

— И вскоре после этого он упал с лестницы.

— Да, но не подумайте, что я к этому причастен. Я не хотел, чтобы он умер. Я только хотел, чтобы он не совался в это дело. Дайана такая болтушка, особенно когда выпьет джина. Проблема в том, что вы никогда не можете чувствовать себя в безопасности с этими людьми. Вы могли бы подумать, что здравый смысл заставит их хранить молчание в своих же собственных интересах, но у них не больше ума, чем у обезьян в клетке.

— Ну, — сказал Брэдон, — если мы набиваем их веществом, которое печально известно тем, что лишает человека самоконтроля, я считаю, что мы не можем жаловаться на последствия.

— Да, не можем, но это доставляет досадные неудобства. Они хитрые как горностаи, с одной стороны, и полные идиоты — с другой. К тому же злобные.

— Да. Дин никогда не употреблял наркотиков, не так ли?

— Нет. Если бы принимал, мы могли бы в большей степени контролировать его, но, к сожалению, голова у него была на месте. Тем не менее он знал, что ему хорошо заплатят за любую информацию.

— Весьма вероятно. Проблема была в том, что он брал деньги и с другой стороны тоже. По меньшей мере, я думаю, что брал.

— Не пытайтесь играть в эту же игру.

— Я не имею ни малейшего желания падать с лестницы. Насколько я понял, что вы хотите узнать, так это способ, которым совершается вся операция, и имя человека, который руководит ею. Я осмелюсь пообещать вам это выяснить. Как насчет условий?

— Моя идея заключается в том, чтобы с помощью полученной информации попасть в центр шайки и постараться добиться того, чтобы каждый заключил сделку с нами.

— Так, а в качестве альтернативы я предлагаю вам прижать джентльмена из "Пимс" и разделить прибыль. В этом случае, так как я беру на себя важную часть работы и иду на больший риск, то я возьму семьдесят пять процентов.

— Ни за что. Пятьдесят на пятьдесят, и я буду вести переговоры.

— В самом деле? Это довольно мило. Почему я должен включать вас во все это? Вы не можете проводить переговоры, пока я не скажу, с кем их надо вести. Вы что думаете, что я вчера родился?

— Но, зная то, что мне сегодня открылось, я без труда добьюсь того, чтобы вас уволили из агентства завтра же, разве не так? Если Пим узнает, кто вы на самом деле, неужели вы думаете, что он оставит вас в своих добродетельных стенах еще хотя бы на один день?

— Ладно, послушайте. Мы проводим переговоры вместе, и я беру шестьдесят процентов.

Миллиган пожал плечами:

— Хорошо, оставим это пока так. Я надеюсь, это не устроится сегодня. Что мы хотим достичь — это взять бразды правления в свои собственные руки.

— Как скажете. Когда мы сделаем это, у нас будет достаточно времени решить, кто из нас будет щелкать кнутом.

Когда он ушел, Тод Миллиган пошел в спальню и обнаружил Дайану, стоящую на коленях на сиденье у окна и глядящую вниз на улицу.

— Ты уладил с ним дела?

— Да. Он обманщик, но я смогу заставить его понять, что я ему заплачу, если он будет откровенен мной.

— Ты бы лучше оставил его в покое.

— Ты говоришь ерунду, — сказал Миллиган, используя более грубый термин.

Дайана обернулась и посмотрела ему в лицо.

— Я предупредила тебя, — добавила она. — Это не значит, что меня хоть сколько-нибудь волнует, что случится с тобой. Ты начинаешь меня нервировать, Тод. Для меня будет огромным удовольствием увидеть, как ты потерпишь полный провал. Но тебе лучше держаться подальше от этого человека.

— Думаешь о том, чтобы продать меня?

— Мне это не понадобится.

— Лучше тебе этого не делать. Ты потеряла свою голову от этого театрального джентльмена в трико, не так ли?

— Почему тебе нужно быть таким вульгарным? — спросила она презрительно.

— Что тогда с тобой случилось?

— Я напугана, вот и все. Не похоже на меня, правда?

— Боишься этого рекламного жулика?

— В самом деле, Тод, ты иногда совершаешь глупые поступки. Ты не видишь того, что у тебя под носом. Это написано слишком крупными буквами, чтобы ты увидел, я полагаю.

— Ты пьяна, — ответил ей Миллиган. — Просто тебе не удалось подцепить этого твоего шутника…

— Заткнись, — сказала Дайана. — Подцепить его? Я скорее подцеплю государственного палача.

— Осмелюсь утверждать, что именно этого ты бы хотела. Тебе бы подошло любое новое ощущение. Чего ты хочешь? Ссоры? Если так, боюсь, я не смогу заставить себя волноваться, чтобы только сделать тебе одолжение.

Существует печальный обычай, который предписывает, что окончательному разрыву низменной любовной связи должен предшествовать ряд не менее низменных ссор и обид. Но в этом случае мисс де Момери желала бы обойтись без этого обычая.

— Нет. У меня с тобой все кончено, вот и все. Я холодна. Я иду спать… Тод, это ты убил Виктора?

— Я не убивал Дина.

Майору Миллигану в ту ночь приснился страшный сон: Дэс Брэдон в своем костюме Арлекина повесил его за убийство лорда Питера Уимзи.

Глава 15

Неожиданная кончина мужчины в смокинге

Главный инспектор Скотленд-Ярда Чарльз Паркер продолжал испытывать беспокойство, и мысли путались в его голове. В Эссексе произошел еще один провал. Частный катер, подозреваемый в том, что имеет отношение к торговле наркотиками, был арестован и обыскан. Обыск не принес никаких результатов, за исключением того нежелательного последствия, что была поднята шумиха, объявившая тревогу для заинтересованных сторон. Дальше быстроходную речную машину, которая привлекла внимание своими частыми ночными поездками от побережья к столице, с трудом выследили и доказали, что она принадлежала члену дипломатического корпуса, совершавшему визиты инкогнито к одной леди, живущей на популярном морском курорте. Мистеру Паркеру, все еще лишенному права личного присутствия в подобных ночных экспедициях, оставалось признавать с мрачным удовлетворением, что у его подчиненных все всегда шло не так, когда он лично не участвовал в операции. Он также был благоразумно рассержен на Уимзи за его неспособность помочь чем-то конкретным. Наблюдение за происходящим в "Белом лебеде" до сих пор не принесло результатов. Уже около недели опытные полицейские облокачивались на барную стойку заведения, болтая со всеми без исключения о собаках, козлах, попугаях и других безмолвных друзьях человека, не получая взамен ничего интересного, вроде таинственного пакета.

Пожилого человека с историей о попугае достаточно легко было выследить. Он был здесь завсегдатаем. Сидел в пабе каждое утро и каждый день и имел запас подобных историй. Терпеливая полиция собрала их уже целую коллекцию.

Владелец "Лебедя", против личности которого ничего нельзя было выудить, хорошо знал своего клиента. Он сообщил, что тот был вышедшим на пенсию грузчиком с Ковент-Гардена, который жил на пособие по старости, и каждый уголок его безобидной жизни был открыт встречному дню. Этот пожилой джентльмен, когда его спросили, помнил ли он разговор с мистером Гектором Панчеоном, был абсолютно уверен, что никогда не видел его самого ранее, за исключением двух возчиков, которых знал достаточно хорошо. Последние подтвердили, что джентльмен в смокинге и человек низкого роста, который говорил о собаках, были одинаково незнакомы им. Однако они считали: нет ничего необычного в том, что эти люди зашли в "Лебедь", чтобы хорошо закончить веселую ночь. Таким образом, ничто не пролило света на тайну пакета с кокаином.

Паркер, однако, воодушевился некоторым энтузиазмом после отчета Уимзи о своей беседе с Миллиганом.

— Как ты все-таки невероятно удачлив, Питер. Люди, которые обычным образом, должны были бы избегать тебя, как чумы, приходят незваными на твои вечеринки в подходящий психологический момент и предлагают свои носы, чтобы ты их за них водил.

— Не такая уж это удача, старина, — ответил Уимзи. — Хорошее руководство, вот и все. Я отправил красавице Дайане анонимное письмо, серьезно предупреждая ее против меня и информируя, что, если она узнать обо мне самое худшее, ей нужно только поинтересоваться по адресу моего брата. Что весьма любопытно, люди не могут сопротивляться анонимным письмам. Почти всегда это срабатывает. Это как бесплатные предложения образцов. Они взывают ко всем низшим инстинктам человека.

— Ты сущий дьявол, — сказал Паркер. — Когда-нибудь ты попадешь в большие неприятности. Представь, что Миллиган узнал бы тебя.

— Я подготовил его разум к тому, чтобы он принял мое разительное сходство с выдуманным кузеном.

— Неудивительно, что он поверил в это. Семейное сходство обычно простирается до зубов и чего-то подобного.

— Я никогда не позволял ему приблизиться достаточно близко, чтобы изучить детали.

— Это должно было сделать его подозрительным.

— Нет, потому что я был груб с ним. Он поверил мне просто потому, что я ему грубил. Все подозревают страстное желание заискивать, но грубость, по какой-то причине, всегда воспринимается как гарантия добросовестности. Единственный человек, которому когда-либо удалось разглядеть истину сквозь грубость, был святой Августин, но я не думаю, что Миллиган читает "Исповеди". Кроме того, он хотел верить в меня. И он жадный.

— Ну, несомненно, ты знаешь свое собственное дело. Но что касается этого Виктора Дина. Ты действительно веришь, что глава этой наркобанды — среди сотрудников "Пимс"? Это звучит довольно неправдоподобно.

— Это отличный повод поверить в это. Ведь перевал уважаемого рекламного агентства может служить отличным тайником для большого жулика. Особенно потому, что траектория рекламного бизнеса настолько сильно удалена от траектории транспортировки наркотиков.

— Почему? Насколько я смог понять, все рекламные агенты — торговцы обманом.

— Именно так. Да, теперь я начинаю думать, что существует тонкая симметрия по поводу вещи, которая чрезвычайно художественна. Тем не менее, Чарльз, я должен признать, что мне кажется трудным довести дело с Миллиганом до конца. Я тщательно изучил персонал "Пимс" и до сих пор не смог обнаружить никого, кто выглядит в крайнем случае как Наполеон преступления.

— Но ты, кажется, убежден, что убийство Виктора Дина — это внутренняя работа. Или думаешь, что какой-то чужак прятался на крыше офиса и покончил с Дином потому, что тот собирался донести на банду? Я полагаю, чужак мог получить доступ на крышу "Пимс"?

— О, легко. Но это не объясняет наличие рогатки в столе миссис Джонсон.

— Так же как и атаку на меня.

— Нет, если тот же человек, что убил Дина, напал на тебя.

— Имеешь в виду, что это мог быть Уиллис? Мне кажется, что Уиллис не является Наполеоном преступлений, как ты изволил выразиться.

— Уиллис не является Наполеоном ни в чем. Точно так же, как, я думаю, и парень с рогаткой. Если у него хватило здравого смысла использовать свою собственную рогатку и сжечь ее после этого. Как я думаю, это человек значительной изобретательности, но ограниченной дальновидности; человек, который хватается за первую вещь, которую ему предлагают, и делает с ней что может, но ему не хватает лишь маленькой доли дополнительного обдумывания, что сделало бы эту вещь по-настоящему успешной. Он живет впроголодь, как ты можешь сказать. Я думаю, что могу разыскать его без особого труда, но это не то, чего ты хочешь, не так ли? Ты бы предпочел взять Наполеона транспортировки наркотиков, не так ли? Если он существует.

— Конечно, предпочел бы, — сказал Паркер выразительно. — Если подумать, то становится очевидны какой пустяк странное убийство этого Дина или нападение на меня по сравнению с методом управления контрабандой наркотиков, которая ставит в тупик весь Скотленд-Ярд. В самом деле, — продолжал Паркер серьезно. — Контрабандисты наркотиков — убийцы в пятьдесят раз большие. Они убивают сотни людей, умерщвляя их душу и тело, помимо того, что косвенно являются причиной всевозможных преступлений среди своих жертв. В сравнении с этим избиение одного презренного ничтожества по голове почти достойно поощрения.

— В самом деле, Чарльз! Для человека с твоим религиозным воспитанием твой взгляд удивительно свободен от каких-либо предрассудков и суеверий.

— Не такой уж и нерелигиозный. Бойся не того, кто убивает, а того, у кого есть власть бросить тебя в ад. Как насчет этого?

— Как, в самом деле? Повесить одного и дать другим несколько недель тюрьмы — или, если он с хорошим социальным положением, связать обязательством или вернуть на поруки на шесть месяцев с обещанием хорошего поведения.

Паркер скривил рот.

— Я знаю, старина, я знаю. Но разве было бы верно повесить несчастных жертв или более мелких сошек? Всегда останутся другие. Нам нужны главные люди, которые наверху. Возьми этого человека, Миллигана, который является паразитом чистейшей воды — без всякого оправдания этому, потому что сам он не наркоман, — и предположи наказать его здесь и сейчас. После этого они только начнут все заново, с новым дистрибьютором и новым притоном, в котором будут совершаться те же операции. И что, кто-нибудь выиграет от этого?

— Точно, — согласился Уимзи. — Насколько гораздо правильнее было бы схватить человека, стоящего над Миллиганом? Та же самая вещь будет применена.

Паркер жестом выразил безысходность.

— Я не знаю. Питер. Нет никакого смысла, чтобы беспокоиться об этом. Моя работа заключается в том, чтобы поймать главарей банды, если я смогу, а после этого как можно больше мелких сошек. Я не могу разрушать города и сжигать население.

— Огонь Страшного суда должен исцелить это место, — заметил Уимзи, — превратить в пепел землю и освободить заключенных. Существуют времена, Чарльз, когда даже лишенная воображения благопристойность моего зятя и злобная добродетель его жены кажутся мне достойными восхищения. Я едва ли могу сказать больше.

— У тебя есть собственная благопристойность, Питер, — ответил Паркер, — которая нравится мне тем, что она не негативная. — Озвучив эту вспышку сентиментальности, инспектор покраснел. — Но в настоящий момент я должен сказать, что ты нам не очень полезен. Ты расследуешь преступление — если это, конечно, преступление — уже несколько недель, и единственный ощутимый результат от проделанной работы — моя сломанная ключица. Если бы ты мог ограничить себя переломом собственной ключицы…

— Она была сломана до настоящего времени, — вставил Уимзи, — и не без достаточного основания. Ты не должен был совать свою проклятую ключицу в мои дела.

В этот момент зазвонил телефон.

Было половина девятого утра, и лорд Питер Уимзи поглощал ранний завтрак вместе со своим зятем, перед тем как отправиться в рекламное агентство, к месту осуществления деловых операций. Леди Мэри оставила мужчин спорить дальше и подняла трубку.

— Это из Ярда, дорогая? Что-нибудь насчет этого человека, Панчеона?

Паркер взял аппарат и пустился в оживленную дискуссию, которая закончилась словами:

— Пошлите Ламли и Иглса туда немедленно и скажите Панчеону, чтобы тот был с вами на связи. Я сейчас буду.

— Что случилось? — поинтересовался Уимзи.

— Наш маленький друг Панчеон снова встретил своего знакомого в смокинге, — сказал Паркер, ругаясь, когда пытался надеть плащ на поврежденное плечо. — Видел, как тот слонялся около редакции "Морнинг стар" сегодня утром, купил ранний выпуск газеты или что-то в этом роде. Любопытный репортер преследовал его с того момента, очевидно. Пришел с ним к Финчли. Только представь, говорит, не мог найти телефона раньше. Ладно, мне надо бежать. Увидимся позднее. До свидания, Мэри, дорогая. Пока, Питер.

Он выскочил в спешке.

— Хорошо, хорошо, — сказал в задумчивости Питер. Он отодвинул свой стул от стола и сел, рассеянно глядя на стену напротив, на которой висел календарь. Затем, высыпав резким движением на скатерть содержимое сахарницы, начал, ужасно хмурясь, складывать высокую башню из кубиков сахара. Мэри узнала у своего брата признаки вдохновения и незаметно ускользнула; нужно было приступать к своим домашним обязанностям.

Сорок пять минут спустя она вернулась и обнаружила разбросанные на столе в беспорядке кубики сахара. Мэри вздохнула и поняла, что брат ушел, не попрощавшись.

"Быть сестрой Питера — то же самое, что быть в родстве с государственным палачом, — подумала Мэри. — А быть женой полицейского еще хуже. Полагаю, родственники палача радуются, когда у него есть работа".

— Тем не менее, — сказала она вслух, не будучи лишенной чувства юмора, — можно быть связанным священными узами брака с владельцем похоронного бюро и радоваться смертям праведников, что было бы гораздо хуже.

Сержант Ламли и констебль Иглс не нашли Гектора Панчеона в маленьком дешевом ресторанчике в Финч, откуда он им звонил. Не дождавшись полицейских, Панчеон ушел, оставив для них записку.

"Тот человек позавтракал и ушел, — говорилось в записке, написанной наскоро на листе бумаги, вырванном из записной книжки корреспондента. — Я позвоню вам, как только смогу. Боюсь, он догадывается, что я слежу за ним".

— Вот, — уныло заметил сержант Ламли. — Опять эти любители. Конечно, он дал понять мужчине, что за ним следят. Если бы один из этих журналистов и по совместительству сыщиков любителей был полицейским и ему следовало выследить слона, он бы прожужжал ему все уши, передав все подробности своих тайных замыслов.

Констебль Иглс был восхищен этим полетом фантазии от всего сердца.

— Поручи такому дело, так он уж провалит его окончательно, — продолжал сержант Ламли. — К тому же я рассчитывал перекусить, а этот юный детектив заставил нас убраться отсюда без завтрака.

— Не вижу оснований, чтобы нам оставаться без завтрака, раз уж мы здесь, — высказал свое мнение констебль. Иглс обладал таким легким характером, с которым без труда находил выход из любой ситуации. — Как насчет пары чудесных копченых селедок?

— Я не возражаю, — согласился сержант, — если только нам позволят съесть их спокойно. Но помяни мое слово, он начнет звонить прежде, чем у нас будет время проглотить хотя бы кусок. Это уж наверняка. Я лучше позвоню в Ярд и остановлю Паркера от утомительного путешествия сюда. Его не стоит беспокоить по пустякам. О нет!

Констебль Иглс заказал копченую сельдь и чайник чая. Восхитительная смесь! Он использовал свои челюсти более охотно для того, чтобы жевать, чем для того, чтобы говорить. Сержант сделал звонок и вернулся, как раз когда еду поставили на стол.

— Если репортер позвонит откуда-нибудь издалека нам лучше взять такси, — объявил он. — Сэкономим время. Как думаешь, мы должны заказать такси здесь? В этом районе, кажется, нет ничего, кроме проклятых трамваев.

— Лучше распорядиться о машине заранее, — предложил мистер Иглс с набитым ртом, — чтобы быть готовыми.

— И отдадим вперед три пенса ни за что? Представь, что они подсчитают допустимые расходы? Не уложимся. "Вы хотите заплатить за это из своего собственного кармана, мой дорогой?" — "Отлично", — это именно то, что скажут наши бравые скупердяи.

— Ладно, давай есть, — ответил Иглс миролюбиво.

Сержант Ламли пристально посмотрел на свою селедку.

— Надеюсь, она свежая, — пробормотал он. — Выглядит маслянистой, это точно. Надеюсь, она достаточно просолилась и вполне съедобна. А то ведь, если съесть селедку, которая внутри сырая, — она останется в твоем дыхании на всю оставшуюся жизнь. — Ламли отправил вилкой большой кусок себе в рот, позабыв заранее избавиться от костей. Поэтому он был вынужден потратить мучительную минуту, удаляя их изо рта при помощи пальцев. Но даже это сержант не мог сделать, не проворчав: — Одного не могу понять: почему всемогущий Господь захотел всунуть так много костей в этих тварей.

Констебль Иглс поднял глаза от тарелки и произнес:

— Вы не должны подвергать сомнению деяния Господа всемогущею. Его слова прозвучали с упреком.

— Держись в рамках приличия, мой мальчик, — ответил сержант Ламли, — и не забывай, что мне положено в связи с моей должностью.

— Нет никаких должностей в глазах Бога, — решительно заявил Иглс. Отец и сестра констебля были выдающимися светилами в Армии спасения, и он чувствовал себя здесь на своей территории. — Если Ему захочется сделать вас сержантом, это одно дело, но это не принесет вам пользы, когда вы предстанете перед Ним, чтобы ответить за свои сомнения в Его деяниях относительно этой рыбы. Подумайте об этом, в Его глазах мы — то же самое, что червяки, а они, как нам известно, вообще без костей.

— Никакие не червяки, — рассердился сержант Ламли. — Тебе следует быть поосторожней с разговорами о червяках и подобных им тварях, когда человек ест свой завтрак. Этого достаточно, чтобы перебить аппетит кому угодно. И позволь мне заметить, Иглс, червь или не червь, если я услышу хотя бы еще одно слово от тебя… — Его яркую речь прервал телефонный звонок. — Пропади пропадом этот телефон!

Тяжело ступая, Ламли направился к маленькому шкафчику, на котором стоял аппарат, и появился через несколько минут с мрачной миной на лице.

— Это он. На этот раз Кенсингтон. Иди на улицу и поймай такси, пока я здесь разберусь.

— Не будет ли подземкой быстрее?

— Решили такси, черт побери, пусть это будет такси, — пробурчал сержант Ламли. Пока Иглс ловил машину, сержант воспользовался возможностью доесть свою порцию, считая, что таким способом отомстил Иглсу за свое поражение в религиозном споре. Это улучшило его настроение, и все же он согласился спуститься в метро; они достаточно быстро добрались до станции "Южный Кенсингтон", а оттуда поспешили к месту, которое указал Гектор Панчеон. Оказалось, что он привел их ко входу в Национальный исторический музей.

Гектора Панчеона в вестибюле не оказалось. Констебль Иглс предположил, что тот, не дождавшись, продолжил свое наблюдение.

Сержант Ламли с недовольным видом еще раз осмотрел помещение и заметил:

— Я не могу с этим ничего поделать. Я дал ему указание позвонить и сообщить, куда он направится, или дать знать о своих планах в Ярд. Я пойду прогуляюсь, а вы следите за выходом, может быть, он появится с кем-нибудь. Если они выйдут, сам отправляйся за неизвестным, попросив Панчеона остаться здесь и дождаться меня. Только не допусти, чтобы преследуемый заметил, как ты общаешься с корреспондентом, и если увидишь, что я сам последую за ним, — иди за мной, но держись вне поля зрения, понятно?

Иглс ответил, что все понял, подошел к стенду с колибри и принялся разглядывать его с большим интересом, в то время как сержант Ламли тяжело поднимался по ступеням, изображая из себя бедного родственника из провинции, смотрящего на город и городскую жизнь круглыми глазами, которые восхищаются увиденными достопримечательностями.

Констебль пробыл в вестибюле около десяти минут и, продолжая с увлечением интересоваться представленными экспонатами, заметил человеческую фигуру, отражавшуюся в стекле. Это заставило его украдкой обернуться, чтобы лестница оказалась в поле его зрения. Дородный мужчина в плаще и цилиндре медленно спускался вниз, одна рука была глубоко засунута в карман плаща. Иглс обратил внимание, не следует ли за ним кто-нибудь, но ни Гектора Панчеона, ни сержанта Ламли на ступенях не было. На мгновение констебль заколебался, раздумывая, что же делать дальше. И тут его внимание привлек левый карман плаща Джентльмена, из которого торчал свернутый номер "Морнинг стар".

Не было ничего необычного в том, что мужчина отдавал свое предпочтение именно этому лондонскому изданию. По статистике, эта газета была очень популярна среди читателей, и этот человек мог оказаться одним из них. Тем не менее констебль Иглс решил рискнуть. Он торопливо нацарапал несколько слов на оборотной стороне конверта, что случайно лежал у него в кармане брюк, и подошел к швейцару.

— Если вы увидите моего друга, который пришел со мной, передайте ему, пожалуйста, вот эту записку и скажите, что я больше не мог ждать. Я должен заняться своей работой.

Швейцар кивнул, давая свое согласие выполнить просьбу.

Боковым зрением Иглс увидел, как джентльмен в плаще вышел через дверь-вертушку. Он последовал за ним.

А в это время наверху, на площадке черной лестницы, перегороженной досками, на самой верхней из которых красовалась надпись "Входа нет", сержант Ламли склонился над безжизненной фигурой Гектора Панчеона. Репортер тяжело дышал, на его виске был ужасный кровоподтек.

— Так и знал, что вы, любители, провалите все дело, — с горечью проговорил сержант Ламли. — Я надеюсь, что хотя бы у этого Иглса голова на нужном месте. Но здесь вы. Я не могу находиться в двух местах одновременно.

Мужчина в плаще спокойно шел по улице по направлению к станции метро. Он не оглядывался. В нескольких ярдах от него, не теряя ни на секунду бдительности, двигался констебль Иглс. Он не сводил глаз со своей добычи. Ни преследователь, ни его спутник не заметили незнакомца, который появился словно из ниоткуда и следовал не спеша, немного позади констебля. Никто из прохожих даже не обратил внимания на маленькую процессию, когда она пересекла Кромвель-Роуд и вышла на открытое пространство возле станции метро.

Мужчина в плаще посмотрел в сторону стоянки такси, но не двигался к машинам, возможно, передумал. Только сейчас он впервые оглянулся назад. Он увидел констебля, покупающего газету, и в этом не было ничего тревожащего. Другого человека он не мог увидеть, потому что тот еще находился вне его поля зрения, но Иглс мог бы его заметить, если бы посмотрел в нужную сторону. Джентльмен в плаще двинулся ко входу на станцию. Иглс, якобы увлекшийся газетным заголовком "Налоги на продукты", вошел вслед за ним и также приобрел билет до Чаринг-Кросс.

Преследуемый и полицейский почти одновременно вошли в двери лифта, но джентльмен прошел к дальнему выходу.

В кабине было уже около полудюжины людей, в основном женщины, и, как раз когда дверь закрывалась, торопливо вошел еще один человек. Мужчинапрошел мимо Иглса и занял центральное место среди группы женщин. На дне шахты все вышли, мужчина довольно торопливо протиснулся мимо джентльмена в плаще, прокладывая себе путь к платформе, где как раз показался движущийся поезд.

Что случилось после, констебль Иглс не совсем ясно понял, хотя в свете последующих событий явно увидел одну или две вещи, которые не были очевидны для него в тот момент. Его немного насторожило, что мужчина, тот, что последним забежал в лифт, стоит близко к краю платформы, сжимая в руках тонкую трость. Мимо него прошел джентльмен в плаще; затем неожиданно остановился и зашатался. Иглс увидел, как мужчина с тростью втянул руку и схватил другого за кисть, двое зашатались вместе, стоя на самом краю платформы; затем послышался крик женщины. Мужчины упали под колеса приближающегося поезда.

Посреди женских криков констебль локтями энергично прокладывал себе путь.

— Эй! — воскликнул он. — Я офицер полиции. Посторонитесь, пожалуйста.

Пассажиры расступились, за исключением проводника и другого человека, который вытаскивал что-то, зажатое между поездом и платформой. Показалась рука, потом голова, а затем израненное и окровавленное тело мужчины с тростью. Тело положили на платформу.

— Где другой?

— Скончался, бедняга.

— Этот мертвый?

— Да.

— Нет, он не мертв.

— О, Бетти, я сейчас упаду в обморок.

— Он в порядке, посмотрите! Он открывает глаза.

— Да, но как насчет другого?

— Перестаньте толкаться!

— Здесь, внизу, рельсы под напряжением.

— Где доктор? Пошлите за доктором.

— Держитесь подальше. Отступите, пожалуйста.

— Почему не отключат электричество?

— Отключили. Тот парень побежал сделать это.

— Как они вытащат его, не убрав поезд?

— За исключением того, что он превратился в маленькие кусочки, бедняга.

— А тот, видимо, пытался спасти его.

— Он выглядел так, будто был болен или пьян.

— Пьян в это время, утром?

— Надо дать ему бренди.

— Очистите здесь все, — сказал Иглс. — С этим все будет в порядке. С другим все кончено, я думаю.

— Разорвало полностью в клочья.

— Это ужасно.

— Значит, вы не сможете ему помочь. Очистите станцию от пассажиров, вызовите "скорую помощь" и полицейских.

— Вы правы.

— Этот человек приходит в себя, — вставил мужчина, который помогал вытащить жертву на платформу. — Как вы себя чувствуете, сэр?

— Ужасно, — слабым голосом произнес тот. Затем, поняв, где он находится, добавил: — Что случилось?

— Видите ли, сэр, один джентльмен упал с платформы и прихватил вас с собой.

— Да, помню. Он в порядке?

— Боюсь, что нет, сэр. Он сильно разбился.

Кто-то подбежал с фляжкой:

— Сделайте глоток, сэр. Только осторожно.

— Поднимите ему голову вверх. Не дергайте его. Вот.

— Ах, — проговорил мужчина. — Мне уже лучше. Не суетитесь, пожалуйста. Мой позвоночник в порядке, и я, кажется, ничего не сломал. — Он подвигал руками и ногами, чтобы проверить свое предположение.

— Доктор совсем скоро будет здесь, сэр.

— Черт бы побрал вашего доктора. Я сам врач. Конечности мои в порядке. Голова, по-видимому, тоже, хотя чертовски болит. Ребра — вот насчет них я не совсем уверен. Боюсь, что-то вонзилось сюда. Таз не поврежден.

— Очень рад слышать это, — сказал Иглс.

— Я думаю, что меня задела подножка вагона. Я помню, что катился и катился, как клубок, — продолжил незнакомец; его поврежденные ребра, казалось, не особенно препятствовали его дыханию. — И я видел, как колеса поезда замедлили свой ход и остановились, в этот Момент я сказал себе: "Вот оно. Ты умер, приятель. Время остановилось, и это вечность". Но теперь я вижу, что ошибался. И очень рад этому.

— К счастью, что так, сэр, — добавил Иглс. — Однако жаль, что я не смог остановить того другого, этого несчастного.

— Я уверен, что вы сделали все, что могли, сэр. — Иглс достал свою записную книжку. — Извините меня, сэр, но я офицер полиции, и если вы сможете рассказать мне, как получилось, что…

— Будь я проклят, если знаю, как меня зовут, — ответил мужчина. — Все, что я знаю, — это то, что я стоял как раз вот здесь, когда один из пассажиров прошел мимо меня. — Он немного помедлил, казалось, что ему становилось сложнее дышать. — Я заметил, что он выглядел довольно странно. Явно у него проблемы с сердцем, подумал я. Незнакомец неожиданно остановился, затем приблизился ко мне. Я взял его за руку, а потом он накренился всем своим весом и потащил меня за собой. Что было после — я не помню ничего, кроме грохота приближающегося поезда и колес огромного размера; тогда я почувствовал, словно дыхание из меня выжали. Я думаю, что позже отпустил его руку.

— И неудивительно, — заметил Иглс сочувственно.

— Вспомнил! Меня зовут Гарфилд. Доктор Герберт Гарфилд. — Он продиктовал свои адреса в Кенсингтоне и на Харли-стрит. — По-моему, приехал один из моих коллег, и первое, что он сейчас скажет, — что мне нельзя разговаривать. — Он слабо улыбнулся. — Так или иначе, в течение следующих нескольких недель я буду в вашем распоряжении, если вам понадобится дополнительная информация.

Констебль Иглс поблагодарил доктора Гарфилда, затем повернулся к телу мужчины в плаще, которого уже достали из-под колес поезда и положили на платформу. Это было неприятное зрелище. Даже констебль, привыкший к несчастным случаям, почувствовал яростное отвращение к своей работе, необходимости произвести обыск карманов потерпевшего и установить его личность. Что любопытно, Иглс не обнаружил ничего похожего на визитные карточки и другие бумаги, удостоверяющие личность жертвы. В кармане брюк несчастного был бумажник с несколькими купюрами фунтов стерлингов, серебряный портсигар, наполненный популярными сигаретами "Терке", немного мелочи, носовой платок и ключ от американского замка фирмы "Эйч Ти энд Ви". Кроме того, в кармане плаща лежала маленькая резиновая дубинка, которые продаются для обороны против автомобильных бандитов. В тот момент, когда Иглс пытался разыскать ярлык портного на костюме, его поприветствовал инспектор местного отделения полиции, который прибыл вместе с машиной "скорой помощи".

Иглс испытал некоторое облегчение, поздоровавшись со своим коллегой. Констебль знал, что ему нужно связаться с сержантом Ламли и сообщить о случившемся в Скотленд-Ярд. Сержант Ламли прибыл в ближайший полицейский участок после того, как отправил фактически бессознательного мистера Панчеона в больницу. Главный инспектор Паркер также явился в Кенсингтон, выслушал отчеты Ламли и Иглса, осмотрел место катастрофы и тело таинственного незнакомца в смокинге и был раздосадован. Когда человек, которого вы старательно преследуете по всему Лондону, имеет наглость быть убитым, как раз когда вы собираетесь его схватить, и оказывается, что на его одежде нет ничего, что могло бы идентифицировать тело, а лицо пострадавшего похоже на кашу, что делает невозможным сделать его фотографию для опознания, ваше удовлетворение от проделанной ранее утомительной работы сводит на нет все желание продолжать заниматься этим делом. Но долг остается долгом.

— Здесь ничего нет для нас интересного, — сказал Паркер, — разве только отметка из прачечной. И вылеченные зубы, если такие имеются.

Но оказалось, что покойный имел отличный набор зубов и, меньшей мере, отметки трех прачечных. Его туфли ни о чем не могли рассказать, будучи купленными готовыми у превосходной и широко рекламируемой фирмы "Обувь Фарли". Этот несчастный, будучи до последнего вздоха обутым, поддерживал таким образом смелое утверждение изготовителя "Обуви Фарли", что "каким бы выдающимся ни было событие, "Обувь Фарли" поможет Вам преодолеть его".

Главный инспектор Скотленд-Ярда — возможно под влиянием мысли о рекламе господ Фарли — позвонил в рекламное агентство "Пимс" и пожелал поговорить с мистером Брэдоном.

Мистер Брэдон был в кабинете вместе с мистером Армстронгом, когда раздался звонок от Паркера. Фирма "Виффлетс" доставляла неприятности рекламному агентству Пима. На продажи сигарет этой компании существенное воздействие оказывали рекламные методы конкурирующего бренда, сигарет "Паффин". У производителей "Паффин" возникла блестящая идея: активный пользователь их сигарет имел возможность стать счастливым обладателем личного самолета. В каждую пачку сигарет они вкладывали купон, на котором было указано название детали популярного маленького туристического самолета, подходящего для использования пилотами-любителями. Когда курильщик собрал полный набор деталей (в количестве ста штук), ему нужно было отправить почтой все собранные купоны вместе с эссе на тему: "Полеты во сне и наяву. Первоначальное знакомство юных британцев — будущих покорителей неба — с некоторыми вопросами авиации". Автор лучшего эссе раз в месяц награждался личным самолетом и курсами бесплатного обучения, позволяющими получить сертификат воздушного пилота. Эта схема продаж активно поддерживалась интенсивной рекламой: "Будущее вместе с теми, кто разбирается в вопросах авиации", "Самый высокий полет в производство современных сигарет", "Затягивайся сигаретами "Паффин" и достигай вершины своих амбиций" и так далее.

Если счастливчик акции был не способен по каким либо причинам наслаждаться личным вождением самолета, то он становился правообладателем определенного количества акций нового выпуска компании по производству аэропланов. Рекламная акция имела поддержку выдающихся летчиков, чьи улыбающиеся лица сияли с газетных полос и утверждали, что "Паффин" вносила большой вклад в развитие английской авиации, помогая установить превосходство Британии в воздухе.

Представители "Виффлетс" были сильно расстроены удачной рекламной компанией своих конкурентов и интересовались с некоторым раздражением, почему у "Пимс" не возникла подобная блестящая идея первой. Они требовали собственную акцию с более крупным самолетом и ангаром. Мистер Армстронг пытался доказать, что единственным результатом этого будет то, что покупатели запутаются между продукцией "Виффлетс" и "Паффин", которые и без того достаточно существенно похожи по качеству и внешнему виду.

— Они все похожи, — сказал он Брэдону, имея в виду не сигареты, а производителей. — Они следуют друг за другом, как безмолвные овцы. Если "Виффлетс" используют крупным планом лица звезд кино, то "Паффин" выходят с еще более крупными портретами мировых знаменитостей. Если "Гаспереттес" раздает своим покупателям наручные часы, то "Паффин" дарит им настенные циферблаты или будильники, тогда как "Виффлетс" предлагает хронометры. Если "Виффлетс" объявляет, что их сигареты не вредят легким, "Паффин" Утверждает, что их продукция укрепляет легочную систему, а "Гаспереттес" цитирует докторов, которые рекомендуют их товар даже в случаях заболевания туберкулезом. И что же происходит? Люди курят все сигареты по очереди, так же как они делали и до этих предложений,

— Разве это плохо для торговли? — спросил мистер Брэдон. — Если одна из компаний получит все от продажи, тогда другие обанкротятся.

— О нет, они не обанкротятся, — ответил мистер Армстронг. — Они соединятся. Но это нехорошо для нас, потому что тогда они будут использовать одно агентство.

— Понятно, что тогда с этим делать? — осведомился Брэдон.

— Мы должны бороться. Мы должны предотвратить спрос на эти самолеты. По единственной причине — этот бум долго не продержится. Страна не готова к подобному загромождению летательными аппаратами, и отцы некоторых семейств уже начинают жаловаться по этому поводу. Даже сегодня мало отцов хотят, чтобы частные аэропланы были доставлены их детям в тихую загородную местность. Нам нужно придумать новую схему, с аналогичным размахом, но с большей привлекательностью для семьи. И это должно иметь патриотическую нотку.

Когда главный инспектор Паркер спорил на телефонной линии с представителем офиса, мистера Дэса Брэдона осенила великолепная мысль, о которой все говорят и сегодня, — схема, которая достигла известности как "Виффлетт по Британии" и увеличила продажи продукции "Виффлетс" за три месяца на пятьсот процентов, а также принесла процветание владельцам британских отелей, автомобильному и железнодорожному транспорту. Схема эта достаточна проста. Покупатель должен собирать купоны от всего — железнодорожных билетов, автобусов, счетов за пребывание в гостиницах, театральных билетов и других всевозможных программ культурного досуга и отдыха. Когда набиралось купонов достаточное количество для пребывания в путешествии, о котором мечтал покупатель, купоны "начинали свое путешествие".

На железнодорожном вокзале владелец купонов, дающих право на столько-то миль путешествия первым классом, получал билет до выбранного пункта назначения. Человек выбирал себе отель (практически все отели в Британии с удовольствием поддержали эту схему), представляя там купоны, обеспечивал себе определенное количество дней полного пансиона на специальных условиях от "Виффлетс". За поездки в автобусе, отдых на море, различного рода развлечения покупатели расплачивались купонами "Виффлетс". Это было чрезвычайно просто и надежно и способствовало радостному общению отдыхающих путешественников.

Когда один просил в баре пачку "Виффлетс", его сосед почти всегда спрашивал: "Вы тоже виффлите?" Многие компании договорились поддерживать данную акцию и обменивались купонами "Виффлетс" прямо на местах. Довольно быстро образовался большой клуб "виффлеров", а самые активные участники рекламной акции получали специальные купоны "виффлетс", дающие им право на проведение счастливого свадебного путешествия от "Виффлетс", получение подарков и фотографий в газетах. Когда состоялось несколько подобных путешествий, были достигнуты договоренности, согласно которым молодые супружеские пары "виффлеров" могли собирать купоны для оформления своего дома. После этого оставалось только сделать шаг к ребенку "Виффлетс".

Фактически кампания "Виффлетс" есть и остается выдающимся примером "думания по-крупному в рекламе". Единственная вещь, которую нельзя получить при помощи сбора купонов "Виффлетс", — это гроб. Не допускается, что кому-то из "виффлеров" когда-либо может понадобиться такой предмет.

Не нужно предполагать, что эта великая мысль. Во всей своей всеобъемлющей безупречности, возникла мозгу мистера Брэдона, когда мистер Армстронг произнес слова "привлекательность для семьи". У Брэдона сложилась мысленная ассоциация с фразой "семейный отель", связанной со слабым осознанием внутреннего озарения, и он ответил: "Да, я понимаю. Я попытаюсь придумать что-нибудь". Затем собрал несколько листов бумаги, на которых мистер Армстронг нацарапал какие-то неразборчивые записи и нечто, похожее на ежика, и вышел.

Брэдон сделал шесть шагов по коридору, и дурацкий слоган "Если это то, чего вы хотите, вы можете "виффлить" для этого" завладел его разумом. Еще через две ступеньки это отвратительное предложение перестроилось во "Все, что вы хотите, "виффлюя" получите", а на пороге его собственного кабинета первая практическая возможность реализации царства "Виффлетс" ударила его, как кузнечным молотом. Охваченный возбуждением, он бросился за свой стол, схватил записную книжку и написал слово "ВИФФЛ" заглавными буквами высотой в дюйм. Он счастливо вздохнул и улыбнулся. В это мгновение вошла мисс Росситер и сообщила, что мистер Паркер срочно просит мистера Брэдона перезвонить ему в Уайтхолл. С его лица спала улыбка. Он связался с Паркером, отпросился по срочному делу и направился в Скотленд-Ярд. В отделении полиции он осмотрел одежду и вещи жертвы.

— Несомненно, все идет к тому, что нам придется разослать циркуляры по прачечным, — сказал Паркер. — Возможно, фотография трупа и заметки о прачечных в какой-нибудь лондонской или провинциальной газете тоже нам не помешают. Я ненавижу газеты, но иногда они действительно помогают, рекламируя то, что людям нужно.

Уимзи посмотрел на своего зятя и произнес:

— Реклама, мой дорогой Чарльз, может помочь в случае с прачечными, но для таких людей, как мы, она не нужна. Джентльмен, чья одежда так хорошо скроена как у нашего подопечного, — не рекламного типа. Это вижу по его смокингу и цилиндру, таинственным образом оставшемуся неповрежденным.

— Цилиндр откатился от колес поезда к дальнему пути, — заметил Паркер.

— Возможно. Здесь также отсутствует золотая печать мастера. Она удалена. Какой абсурд, Чарльз! Человек не читает — по крайней мере, этот джентльмен, — что бренд является гарантией качества. Для нас качество гарантирует бренд. В Лондоне есть два шляпных дел мастера, которые могли сделать эту шляпу, и ты, несомненно уже заметил, что верхушка явно длинноголовая, в то время как закругление края тоже весьма характерное. Это отстает от современной моды; тем не менее предмет, несомненно, недавнего производства. Отправьте ваших сыщиков в каждое из этих предприятий и спросите насчет клиента с удлиненной головой, которому нравятся края такого типа. Не теряйте времени на заметки о прачечных, которые в лучшем случае скучны, а в худшем — обманчивы.

— Спасибо за совет, — произнес Паркер. — Я думал, ты сможешь точно указать нам на шляпника либо на портного.

Первый же шляпник, которого посетили полицейские, оказался тем, кем нужно. Он направил их в квартиру месье Горация Монджоя, который жил в Кенсингтоне. Полицейские вооружились ордером на обыск и навестили квартиру.

Месье Монджой, выяснили они у швейцара, был холостяком тихих нравов, за исключением того, что часто уходил куда-то довольно поздно ночью. Он жил один, и ему прислуживали служащие, принадлежащие к обслуге этого многоквартирного дома.

Швейцар приходил на работу в девять часов утра. Ночного портье в доме не было. Между одиннадцатью вечера и девятью утра наружная дверь всегда была заперта и открывалась жильцами их собственными ключами. Так было здесь заведено, чтобы не беспокоить швейцара полуночное время. Тот видел, как месье Монджой вышел прошлым вечером примерно без пятнадцати восемь в смокинге, и не видел, чтобы он вернулся. Швейцар посоветовал обратиться к Визерсу, камердинеру, возможно, он сможет сказать, был ли месье Монджой у себя в квартире ночью.

Визерс ответил, что мистера Монджоя той ночью дома не было.

Никто не входил в квартиру месье, кроме него и горничной, которая убирала комнаты. На постели никто не спал. В этом не было ничего необычного для Монджоя. Он часто отсутствовал по ночам, хотя он обычно возвращался в 09.30, к завтраку.

Паркер показал свое удостоверение, и они поднялись на третий этаж в квартиру Монджоя. Визерс хотел открыть дверь своей отмычкой, которой, как он объяснил, он привык пользоваться по утрам, чтобы не тревожить квартиросъемщиков, но Паркер остановил его и достал два ключа, найденные у трупа. Один из ключей подошел к замку и подтвердил без особых сомнений, что они пришли в нужное место.

Все в квартире было в совершенном порядке. В гостиной стоял письменный стол, где находились счета и бумага для записей; его ящики были не заперты и, похоже, не хранили секретов. Ничего поразительного не было и в спальне, и в маленькой столовой. В ванной был небольшой шкаф, в котором лежали обычные туалетные принадлежности и домашняя аптечка. Главный инспектор Скотленд-Ярда быстро обследовал все предметы, задержав свой взгляд на пакете с надписью "Бикарбонат соды". Но, попробовав его содержимое на вкус, Паркер убедился, что там находилось именно то, что было обозначено на ярлыке. Также в шкафу в ванной комнате было найдено нескольких пакетов сигаретной бумаги, что выходило пределы обычного.

— Месье Монджой крутил свои собственные сигареты? — поинтересовался Паркер.

— Я никогда не видел, чтобы он делал это, — ответил Визерс — Он, как правило, курил "Теркиш Абдуллас".

Паркер кивнул и конфисковал всю сигаретную бумагу. При дальнейшем обыске было обнаружено несколько коробок сигар и сигарет, которые были извлечены из серванта в столовой. Паркер быстро разорвал одну из коробок и обнаружил, что в ней был отличный табак.

— Вам придется осмотреть здесь все очень тщательно, — приказал он Ламли.

— Да, сэр, — ответил сержант.

— Имеются ли какие-нибудь письма с утренней почтой?

— Нет, не было никаких.

— Какие-нибудь посетители сегодня заходили?

— Нет, сэр. Разве только не считать человека с почтамта.

— Да? А что он хотел?

— Ничего, он принес новый телефонный справочник, — ответил Визерс и указал на две книги, которые лежали на столе в гостиной.

— Да, это любопытно, — сказал Паркер. — Но это не звучит многообещающе. Он входил в комнату?

— Нет, сэр. Он постучал в дверь, когда мы оба, миссис Трэббс и я, были здесь. Миссис Трэббс подметала, сэр, а я чистил щеткой пиджачный костюм мистера Монджоя. Я взял книги из его рук и принес в комнату, сэр, после передал ему старые.

— Понятно. Хорошо. А кроме уборки и чистки одежды вы ничего здесь не делали, ничего не трогали?

— Нет, сэр.

— А что было в корзине для бумаг?

— Я не могу сказать, сэр. Возможно, миссис Трэббс знает.

Миссис Трэббс, когда ее пригласили, сказала, что в корзине для бумаг ничего не было, за исключением рекламы одного виноторговца. Добавила, что месье Монджой сам почти не писал и получал мало писем.

Поняв, что посторонних лиц в квартире не было после того как жилец ушел прошлой ночью, Паркер внимательно осмотрел шкаф и комод, где обнаружил разные предметы одежды, все должным образом промаркированные именем портного или изготовителя рубашек, ответственного за них. Он заметил, что все были первоклассными мастерами дела в своей отрасли. Еще одна шелковая шляпа, подобная той, что находилась в Скотленд-Ярде, но с лентой внутри шляпы для защиты от пота и нормальной макушкой, была обнаружена в шляпной коробке; там было также несколько фетровых шляп и котелок, также сделанные первоклассными мастерами.

— Месье Монджой был богатым человеком? — спросил Паркер.

— Он казался весьма не стесненным в средствах, сэр. Он хорошо одевался; всегда все самое лучшее. Особенно в течение последнего года или около того.

— Что было его профессией?

— Я думаю, он был состоятельным джентльменом. Хотя я никогда не слышал, чтобы он занимался каким-либо делом.

— Вы знали, что у него была шелковая шляпа, с которой было удалено имя изготовителя?

— Да, сэр. Он был очень зол по этому поводу. Сказал, что какой-то его друг изуродовал шляпу. Я предлагал несколько раз поправить ее, но, когда он остыл, сказал, что это не важно. Эту шляпу месье Монджой надевал очень редко, сэр. И, кроме того, он тогда заметил: "Почему я должен быть ходячей рекламой для этого шляпника".

— Вы знали, что его смокинг тоже без бирки портного?

— В самом деле, сэр? Нет, я не заметил этого.

— Каким человеком был месье Монджой?

— Очень приятным джентльменом, сэр. Мне очень жаль, что с ним произошел такой несчастный случай. Как долго он жил здесь?

— Я думаю, шесть или семь лет, сэр. Я сам здесь работаю четыре года.

— Когда с его шляпой сыграли эту грубую шутку?

— Полтора года назад, сэр, если я правильно помню.

— Так давно? Я думал, что шляпа новее, по крайней мере, она так выглядела.

— Да, сэр, как я говорю, он надевал ее не более одного или двух раз в нелепо. И мистер Монджой не беспокоился по поводу фасона своих шляп. Была одна определенная форма, которая ему нравилась, и он все свои шляпы заказывал по этому образцу.

Паркер кивнул. Ему было это уже известно от шляпника и от Уимзи, но было неплохо проверить все еще раз. Инспектор подумал, что еще не было случая, чтобы брат его жены ошибся в каком-либо факте, касающемся одежды.

— Ну, — сказал он, — как вы, возможно, догадались, Визерс, последует расследование по поводу смерти мистера Монджой. Вам лучше говорить об этом как можно меньше любому постороннему человеку. Вы отдадите мне все ключи от квартиры, и я оставлю здесь полицейских в течение одного или двух дней.

— Хорошо, сэр.

Паркер выяснил имя и адрес владельца этого многоквартирного лома и отправил к нему сержанта Ламли. От владельца было получено мало информации. Он сообщил, что мистер Монджой, без определенной профессии, снимал квартиру в течение шести лет; вносил арендную плату регулярно.

Выяснилось, что на Монджоя не поступало никаких жалоб. Ничего не было известно о его друзьях или родственниках. Вызывал сожаление гот факт, что такой хороший квартиросъемщик закончил свою жизнь так неожиданно и так печально. Владелец дома надеялся, что не просочится никакой информации скандального характера, что может негативно сказаться на его репутации.

Следующий визит Паркера состоялся в банк мистера Монджоя. Здесь он после утомительных выяснений все-таки получил доступ к его счетам. У Монджоя был регулярный доход около тысячи в год от выгодных инвестиций. Никакой неравномерности в доходах. Никаких таинственных колебаний. Паркер ушел с тревожным чувством, что мистер Гектор Панчеон попал пальцем в небо.

Глава 16

Странное поведение почтового департамента

Главный инспектор в тот же вечер сообщил свое мнение Питеру Уимзи. Его милость, чей разум по-прежнему был разделен между детективной деятельностью и новой рекламной кампанией фирмы "Виффлетс", которая обрела ясные очертания во второй половине дня, был с ним резок:

— Пальцем в небо? Тогда что сбило с ног Панчеона? Удар ноги кобылы?

— Возможно, Монджой просто был сыт им по горло. Ты бы тоже был сыт им по горло, если бы Панчеон преследовал тебя по всему Лондону.

— Возможно. Но я не стал бы избивать его и оставлять умирать. Я бы вместо этого передал его в руки полиции. Как Панчеон?

— Все еще без сознания. Сотрясение. Кажется, он получил сильный улар в висок и по затылку.

— Хмм. Возможно, ударился о стену, когда Монджой нанес ему удар дубинкой.

— Несомненно, ты прав.

— Я всегда прав, надеюсь, что вы следите за этим Гарфилдом.

— Он никуда не денется. Почему ты об этом говоришь?

— Ну, как? Это странно, что Монджой умер в такой подходящий для нас момент.

— Не думаешь ли ты, что Гарфилд имеет к этому какое-нибудь отношение? С чего бы это, если его самого чуть не убило. Кроме того, мы заглядывали к нему. Он человек хорошо известный на Харли-стрит, с крупной практикой в Уэст-Энде.

— Среди наркоманов, возможно?

— Он специализируется на нервных болезнях.

Паркер присвистнул.

— Это то, что ты думаешь, не так ли?

— Послушай, — сказал Уимзи, — твое серое вещество функционирует не так, как должно. Ты что, устаешь в конце дня? Ты страдаешь от вялости и апатии после приемов пищи? Попробуй "Спарклтон", дающий энергию, в нем соли растительного происхождения, которые стимулируют и одновременно очищают. Некоторые несчастные случаи слишком случайны, чтобы быть настоящими. Когда джентльмен удаляет ярлык своего портного и отрезает лезвием клеймо своего шляпника, совсем без всякой на то видимой причины, и торопливо прогуливается из Финчли в музей в южном Кенсингтоне, одетый в смокинг в крайне неподходящее время, то это потому, что ему есть что скрывать. Если он добавляет к своему странному поведению еще неожиданное падение под поезд, то это потому, что кто-то еще заинтересован в том, чтобы скрывать нечто. И чем больше риска в этих поступках, тем более вероятно, что дело стоит такой таинственности.

Паркер посмотрел на него и тихо усмехнулся.

— Ты великий отгадыватель, Питер. Ты будешь удивлен, если услышишь, что ты не единственный?

— Нет, не буду. Что-то ты скрываешь от меня. Что это? Свидетель убийства, а? Кто-то, кто стоял на платформе? Кто-то, на кого не были склонны обратить внимание? Ты, старый интриган, я вижу это по твоему лицу. Выкладывай немедленно, кто это был? Женщина. Нервная женщина. Средних лет, истеричная старая дева. Я прав?

— Черт бы тебя побрал, да.

— Тогда продолжай. Расскажи мне об этом.

Итак, когда Иглс брал показания у свидетелей на станции, они все согласились, что Монджой сделал несколько шагов мимо Гарфилда, а затем неожиданно зашатался; этот Гарфилд схватил его за руку, а затем оба упали вниз. Но эта женщина, которую зовут мисс Элиза Теббут, пятидесяти двух лет, не замужем, домохозяйка, живет в Кенсингтоне, говорит, что она стояла немного в стороне от них обоих и точно слышала, как по ее описанию "ужасный голос" сказал: "Эй, постой, ты влип!". Монджой резко остановился, как будто в него выстрелили, и этот Гарфилд "с ужасным лицом" взял его за руку и подставил ему подножку. Твое доверие к этой доброй женщине, возможно, возрастет, когда ты услышишь, что она страдает нервными расстройствами и однажды содержалась в психиатрической лечебнице, но она убеждена, что Гарфилд — типичный член банды, чьей целью является убить всех людей британского происхождения и установить превосходство евреев в Англии.

— Черт бы побрал этих евреев в Англии. Если человек страдает мономанией, то он не обязательно ошибается в фактах. Эта дама могла вообразить или выдумать довольно много, но она не могла вообразить или придумать нечто столь фантастическое, как "Эй, постой", что, очевидно, ее неправильное восприятие на слух имени Монджой. Гарфилд — твой человек, и я признаю, что могут возникнуть трудности с тем, чтобы что-то найти на него. Но если бы я был на твоем месте, я бы обязательно обыскал его владения — если сейчас еще не слишком поздно.

— Боюсь, что уже слишком поздно. Мы не могли добиться ничего стоящею от мисс Теббут в течение часа и около того; за это время доктор Гарфилд, естественно позвонил к себе домой и в свою консультацию, чтобы объяснить, что с ним случилось. Тем не менее мы будем присматривать за ним. Дело наибольшей важности — это Монджой. Кто он был? Что он собирался делать? Почему его нужно было убить?

— Довольно ясно, что он собирался сделать. Он был вовлечен в транспортировку наркотиков и был убит, потому что оказался настолько глуп, что позволил Панчеону узнать себя и выследить. Кто-то, должно быть, был настороже; эти банды, очевидно, следят за своими членами. Или несчастный Монджой попросил о помощи, и ему помогли убраться из этого мира, найдя самый быстрый способ избавляться от трудностей. Жаль, что Панчеон не может говорить, а то бы он мог рассказать нам, звонил ли Монджой куда-нибудь или разговаривал с кем-либо во время беготни по городу. Как бы то ни было, он допустил ошибку, а людям, которые допускают ошибки, не позволяют жить. Странно, на мой взгляд, что никто не посещал квартиры, как ты говоришь. Следовало бы ожидать, что банда провела там некоторое расследование, просто чтобы убедиться в своих предположениях. Я надеюсь, слугам можно доверять?

— Я думаю, да. Мы навели справки. У них всех хорошие репутации. Швейцар имеет армейскую пенсию и отличное досье. Камердинер и горничная глубокоуважаемые люди — ничего против них нет.

— Хмм. И вы не нашли ничего, кроме пачки сигаретной бумаги. Удобно, конечно, завернуть грамм кокаина или около того, что само по себе ничего не доказывает.

— Я думал, ты не придаешь никакого значения сигаретной бумаге.

— Я не слепой и не слабоумный.

— Но где наркотик?

— Наркотик? В самом деле, Чарльз! Он собирался принести наркотик, когда вмешался друг Панчеон. Разве ты еще не понял, что это часть компании Миллигана, и что пятница их день распределения зелья? Милли получает его и устраивает вечеринки в своем загородном доме в пятницу вечером и субботу, там он и передает эту дрянь в руки действительных наркоманов. Дайана де Момери рассказала мне это.

— Интересно, — произнес Паркер, — почему они придерживаются одного дня? Это несет в себе дополнительный риск.

— Очевидно, это неотъемлемая часть системы. Вещество попадает в страну, скажем, по четвергам. Это вата часть истории, полицейских. Вы, похоже, не добились многого в этом направлении, кстати сказать. На следующий день его берут Монджой и передают Миллиганам, никто из которых, возможно, не знает друг друга в лицо. А к субботе вся партия сброшена и у всех наступают счастливые выходные.

— Это звучит правдоподобно. Это, конечно, объясняет, почему мы не нашли никаких следов ни в квартире, ни на теле Монджоя. За исключением сигаретной бумаги. Кстати, это правильно считать, что, если у Монджоя есть сигаретная бумага, он должен быть тем, кто раздает наркотики?

— Не обязательно. Он получает вещество массой — упакованным как бикарбонат соды или все, что угодно. Он разделяет наркотик на маленькие порции и распределяет их: столько-то Миллигану, столько-то следующему розничному торговцу и так далее; когда и как — я не знаю. Точно так же я не знаю, как осуществляются платежи.

— Рад слышать, что есть что-то, чего ты не знаешь.

— Я сказал — я не знаю, а не то, что я не могу предложить. Но я не буду утомлять тебя предположениями. Все-таки это довольно удивительно, что Гарфилд и компания не трогают квартиру.

— Возможно, Гарфилд намеревался пойти туда после, если бы его не остановили.

— Нет, он не стал бы так надолго откладывать это. Расскажи мне еще раз о квартире.

Паркер терпеливо повторил отчет о своем визите в квартиру Монджоя и своем разговоре со слугами. Прежде чем он дошел до половины рассказа, Уимзи выпрямился в своем кресле и слушал с зачарованным вниманием. Вдруг он воскликнул:

— Чарльз! Что мы за идиоты! Конечно, вот оно!

— Что оно?

— Телефонный справочник, конечно же. Человек, который принес новые книги и забрал старые. С каких это пор почта публикует два новых тома сразу?

— Вот те на! — вставил Паркер.

— Я должен был догадаться, что это так. Позвони теперь и выясни, были ли два новых тома переданы по адресу Монджоя сегодня?

— Было бы довольно трудно получить справочники в это время ночи.

— Это точно. Подожди минуту. Обзвони квартиры и спроси, получал ли кто-либо какие-нибудь справочники сегодня утром. По моему опыту, даже правительственные ведомства заказывают такие вещи партиями.

Паркер действовал в соответствии с этим предложением. После некоторого затруднения ему удалось связаться с тремя другими жильцами в том же самом доме, что и квартира Монджоя. Все трое дали один и тот же ответ. Они получили новый том "от Л до Я" около двух недель назад. Новый том "от А до К" еще не был издан. Один мужчина зашел еще дальше. Его имя было Бэррингтон, и он только недавно вселился. Он интересовался, когда будет издан новый том "от А до К" с его новым телефонным номером, и ему сказали, что он, возможно, будет издан в октябре.

— Это расставляет все по местам, — сказал Уимзи. — Наш друг Монджой хранил свои секреты в телефонном справочнике. Огромная книга содержит рекламные объявления, имена и адреса. Особенно имена и адреса. Можем ли мы заключить, что секрет был спрятан среди имен и адресов? Я думаю, можем.

— Это кажется рациональным.

— Очень. Теперь — как мы поступим с тем, чтобы найти эти имена и адреса?

— Да, еще та работенка. Мы, возможно, можем получить описание человека, который приходил за книгами сегодня утром…

— И прочесать многие миллионы лондонцев в его поисках? Если бы в нашем распоряжении было все вселенское время. Куда отправляются добрые телефонные справочники, когда устаревают?

— В измельчитель для бумаг.

— И последний обмен тома "от Л до Я" был сделан две недели назад. Есть вероятность, что он еще не уничтожен. Займись этим, Чарльз. Более чем вероятно, что он также был маркирован и эта метка удалялась при каждом обмене со старого издания на новое.

— Почему? Монджой мог легко оставить себе старый маркированный том.

— Думаю, что нет. Или мы бы обнаружили его, или услышали об этом от камердинера. Пришел незнакомец. Два тома текущего издания были переданы ему, и он ушел удовлетворенный. Насколько я понимаю их план, вся идея заключалась в том, чтобы использовать текущий том, чтобы не вызвать подозрения и обеспечить удобный механизм для немедленного избавления от улик.

— Возможно, ты прав. Все, вероятно, обстоит так, Как ты говоришь. Я обращусь к телефонщикам утром.

Энергичная утренняя работа Паркера обнаружила, что старые справочники уже были отправлены в мешках на переработку, но до сих пор не были измельчены. Шесть работников, упорно трудившихся все выходные над томами "от Л до Я", собранными в Кенсингтонском районе, пролили свет на приятный факт, что девять человек из десяти подписывали свои справочники тем или иным способом. Отчеты продолжали поступать, когда Уимзи сидел вместе с главным инспектором в его кабинете в Скотленд-Ярде и размышлял над полученными сведениями. Поздно вечером Уимзи поднял голову от стопки бумаг.

— Я думаю, это оно, Чарльз.

— Что? — спросил Паркер усталым голосом. У него были красные от напряжения глаза, но нотка надежды звучала в его голосе.

— Вот. Целый список общественных заведений в центральном Лондоне был отмечен галочками — три в середине списка слов на букву "Л", два к концу на "М", одно на "Н", одно на "О" и так далее, включая два в середине: это "Белый олень" в Вэппинге и "Белый горностай" на Оксфорд-стрит, следующим по списку был "Белый лебедь" в Ковент-Гардене. Я готов держать пари на любые деньги, что в новом издании, которое забрали, "Белый лебедь" был в свою очередь помечен галочкой.

— Я не совсем понимаю, к чему ты клонишь.

— Это, конечно, весьма отдаленно, но я предполагаю вот что. Когда вещество приходит в Лондон, в четверг, я думаю, его приносят в тот бар, который стоит следующим в списке в телефонном справочнике. Одну неделю это будет бар, который называется на "А", скажем, "Анкер", на следующей неделе это будет "Б". "Буйвол и собака" или "Г" — "Герб каменщика". На следующую неделю это будут бары, начинающиеся на следующие буквы, и так далее до конца по алфавиту. Люди, которые должны прийти за товаром, приходят в обозначенный паб, где он передается им главным распределителем или его агентами, возможно, совершенно без ведома хозяина. И так как это никогда не бывает дважды одно и то же место, ваши милые полицейские могут ходить и разговаривать о попугаях и козлах в "Белом лебеде" до посинения. Они, должно быть, уже в "Желтом периле" или "Йорке и Ланкастере".

— Это мысль, Питер. Давай посмотрим на этот список еще раз.

Уимзи передал ему список.

— Если ты прав, значит, эта неделя была неделя "Б", а следующая будет неделей "В". Это неправдоподобно. Скажем, неделя "В". Следующая буква "В" — после последней, отмеченной галочкой, — это "Вооружение Йелвертона" в Сохо. Хотя, подожди минуту, если они выбирали их в алфавитном порядке, что происходит, когда список заканчивается?

— Они начинают его заново.

— Да, но, я предполагаю, здесь довольно много названий на "В". Все равно, мы проверим это, Питер. Что там Ламли? — поинтересовался Паркер у сержанта.

— Новости из больницы, сэр. Панчеон пришел в себя.

Паркер просмотрел доклад, который ему передал его подчиненный.

— Как мы и ожидали, — сказал он, передавая бумагу Уимзи. — Монджой, очевидно, знал, что за ним следят. Он сделал телефонный звонок на станции метро "Пиккадилли" и начал кружить сломя голову по всему Лондону.

— Именно так банда смогла подготовиться к его встрече.

— Да, обнаружив, что он не может оторваться от Панчеона, он завлек его в музей, привел в укромное место и сбил с ног. Панчеон думает, что его ударили каким-то орудием. Так и было. Он не разговаривал с Монджоем. Фактически, эта бумага не говорит нам ни о чем, его бы мы не знали. За исключением того, что, когда Панчеон увидел Монджоя, тот покупал утренний выпуск "Морнинг стар" у человека, стоящего перед редакцией.

— В самом деле? Это интересно. Хорошо, не спускайте глаз с "Вооружения Йелвертона".

— А ты не спускай глаз с "Пимс". Помни, что нам нужен главарь.

— Он нужен и майору Миллигану. За этим мистером многие охотятся. Ну ладно, до свидания! Если я больше ничем не могу тебе помочь, думаю, я отправлюсь спать. Завтра мне нужно выдать мою схему по "Виффлетс".

— Мне нравится эта схема, мистер Брэдон, — сказал мистер Пим, постукивая пальцами по черновикам, представленным ему. — У нее есть широта. У нее есть дальновидность. Больше, чем что-либо, рекламе нужна широта и дальновидность. Это, конечно, будет стоить дорого, и понадобится некоторая проработка. Например, если все эти купоны будут обменяны на деньги сразу, это повысит стоимость пачки сигарет до цифры, которую не смогут покрыть доходы. Но я думаю, это можно преодолеть.

— Они не будут все обменяны на деньги сразу, — ответил мистер Армстронг. — Если мы достаточно их перемешаем. Людям понадобится время, чтобы собирать купоны и обменивать их. Это даст нам фору. Им придется посмотреть на стоимость вещи как на затраты на рекламу. Для начала нам понадобится шумиха в прессе, а уже после информация будет распространяться сама по себе через небольшие промежутки времени.

— Это все очень хорошо, Армстронг, но мы должны подумать и о себе.

— Все правильно. Мы обо всем договариваемся с отелями и железной дорогой и так далее и назначаем наш тариф или комиссию за работу. Все, что нам остается сделать, — это достичь соответствия, чтобы требования не составили большего, чем ожидаемые ассигнования компании за месяц. Если дело будет иметь потрясающий успех, они достаточно охотно будут увеличивать ассигнования. Другой момент, который нам нужно учесть, — это позаботиться о том, чтобы каждый купон имел более или менее одинаковую действительную стоимость при уплате наличными, чтобы не возникли проблемы с законом о лотереях. Все дело сводится к этому. Какую часть дохода с каждой пачки стоимостью в шиллинг они готовы потратить на рекламу? Надо помнить, что эта акция, при должном проведении, вытеснит все другие марки сигарет с рынка на некоторое время. Значит, мы делаем наши купоны на эту сумму, минус ассигнации на вступительную кампанию в прессе. В настоящее время их ассигнации шестьдесят тысяч и их продажи… У нас есть этот отчет о продажах?

Директора пустились в лабиринт фактов и цифр. Внимание мистера Брэдона рассеялось.

— Затраты на печать… Посмотрите, есть ли у них существенная дистрибуция… Бонус торговцам табачными изделиями… Свободный показ… Отметьте отели в первую очередь… Стоимость новостей… Пускай "Морнинг стар" устроит спектакль… Нет, я знаю, но в этом заключается суть "Поднять всю Британию"… Я могу заполучить "Дженкс"… Сократить накладные расходы на, скажем, Двести фунтов в день… Аэропланы "Паффин", должно быть, обходятся им… шумная реклама на первой полосе и пять свободных купонов… Ну, это уже вопрос деталей…

— В любом случае мы должны что-то делать. —Мистер Армстронг вышел из дискуссии со слегка покрасневшим лицом. — Нет смысла говорить покупателям, что стоимость рекламы должна быть результатом качества товара. Их не волнует это. Все, чего они хотят, — это получить что-нибудь бесплатно. Платить? Да, конечно, они платят в конце, но кто-то же должен платить. Вы не можете раздавать бесплатные подарки с серьезным утверждением по поводу стоимости. Кроме того, если "Виффлетс" потеряют свой рынок, они вскоре потеряют и свое качество, иначе для чего мы здесь?

— Вам нет необходимости объяснять мне это, Армстронг, — сказал мистер Пим. — Понравится это людям или нет, факт заключается в том, что если вы постоянно не увеличиваете продажи, то должны либо потерять свои деньги, либо ухудшить качество. Я надеюсь, вы выучили это к настоящему времени.

— А что происходит, когда увеличиваются продажи до точки насыщения? — поинтересовался мистер Брэдон.

— Вы не должны задавать таких вопросов, Брэдон, — сказал мистер Армстронг изумленно.

— Нет, но, в самом деле, представьте, что вы увеличиваете количество выкуренного каждым мужчиной и женщиной в империи до того момента, когда они должны либо бросить курить, либо умереть от отравления никотином?

— Мы далеки от этого, — ответил мистер Пим серьезно. — Такое вряд ли возможно. Эта схема должна иметь привлекательность для женщин. "Дайте вашим детям морской отдых, куря сигареты "Виффлетс". Что-нибудь в этом роде. Мы хотим, чтобы женщины серьезно стали относиться к курению. Слишком многие из них чересчур серьезно развлекаются этим. Уведите их от этого ароматизированного хлама и посоветуйте им простые сигареты "Вирджиния"…

— На самом деле дешевые папиросы.

— "Виффлетс", — добавил мистер Пим. — Вы можете курить их гораздо больше в день, не убивая себя. И они дешевле. Если мы увеличим курение женщин на пятьсот процентов — будет много возможности для…

Внимание мистера Брэдона снова рассеялось.

— Хорошо, датируйте купоны. Пусть они покрутятся пока три месяца. Это даст нам много подделок, которые можно будет обыграть. И им придется позаботиться о том, чтобы склады с готовой продукцией поддерживали на уровне запасы свежего товара. Кстати, это поднимает вопрос о сбыте…

Мистер Брэдон погрузился в свои мысли.

…но у вас должна быть также хорошая кампания в прессе. Постеры — это, конечно, хорошо и дешево, но если вы действительно хотите что-то сказать людям, вам нужно провести рекламу в прессе. Не обязательно большую, после первой широкой рекламы. Но хорошее короткое и остроумное напоминание неделю за неделей…

— Очень хорошо, мистер Брэдон. — Создатель схемы "Виффлетс", вздрогнув, очнулся от своей дремоты. — Мы предоставим это "Виффлетс". Не могли бы вы позаботиться о том, чтобы сделать несколько копий? А лучше порекомендуйте заняться этим еще нескольким сотрудникам, Армстронг. Например, Инглеби, это вполне в его стиле. И мисс Митейард. Хотелось бы получить что-то уже к концу недели. Скажите мистеру Барроу, чтобы он все отложил в сторону и наметил черновой вариант нескольких действительно ударных демонстраций. — Мистер Пим сделал знак расходиться, а затем, когда его осенила мысль, позвал Брэдона обратно. — Я хочу поговорить с вами, Брэдон. Я почти забыл, Для чего вы здесь на самом деле. Вам удалось продвинуться в этом деле?

— Да. — Рекламная кампания "Виффлетс" моментально отошла на задний план от лорда Питера Уимзи, Умирая на задворках его разума. — Расследование имеет такую важность, что я не вполне уверен, могу ли я довериться вам.

— Что за чепуха? — сказал мистер Пим. — Я — ваш работодатель…

— Нет. Это не вопрос работы. Боюсь, это — полицейское задание.

Во взгляде мистера Пима появилось беспокойство.

— Вы действительно имеете в виду, что те более ранние подозрения, о которых вы упоминали мне, на самом деле подтвердились?

— О да. Но это более крупное дело, нежели я предполагал вначале.

— Я не хочу никакого скандала.

— По возможности, его можно не допустить. Но я не вполне понимаю, как его можно избежать, если дело дойдет до суда.

— Послушайте, Брэдон, — произнес мистер Пим, — мне не нравится ваше поведение. Я назначил вас, чтобы иметь своего в расследовании этого дела. Я признаю, что вы оказались очень полезны в других областях тоже, но вы не являетесь незаменимым. Если вы будете настаивать на том, чтобы выходить за рамки ваших полномочий…

— Вы, конечно, можете уволить меня. Но будет ли это мудро?

Мистер Пим вытер со лба пот.

— Вы можете рассказать мне? — спросил он взволнованно после некоторого молчания. — Ваши подозрения направлены на какое-то определенное лицо? Возможно ли удалить этого человека из нашего коллектива? Вы меня понимаете. Прежде чем разразится скандал — что бы это ни было, я действительно думаю, что я должен об этом знать, — но если мы сможем утверждать, что этот человек больше не сотрудник "Пимс", — это совсем другое дело. Имя фирмы может даже остаться в стороне от этого, не так ли? Доброе имя "Пимс" имеет большое значение для меня, мистер Брэдон…

— Могу заверить вас, — сказал Уимзи, — что несколько дней назад я думал, что я знаю. Но совсем недавно я узнал другие факты, которые предполагают, что первоначально подозреваемый человек мог не быть тем, кем нужно. И пока я не буду знать точно его имя, я Н смогу сообщить его вам. В настоящий момент это может быть кто угодно. Это можете быть даже вы.

— Это возмутительно! — вскричал мистер Пим. — Вы можете забрать свои деньги и уходить.

Уимзи покачал головой:

— Если вы избавитесь от меня, полиция, возможно, захочет поставить кого-либо другого на мое место.

— Если бы здесь была полиция, — ответил мистер Пим, — я, по крайней мере, знал бы, с кем имею дело. Я не знаю о вас ничего, за исключением того, что вас рекомендовала миссис Арбатнот. Мне никогда не нравилась мысль о частном детективе, хотя, конечно, сначала я подумал, что вы были чем-то превосходящим обычного частного детектива. Но оскорбительное высокомерие я не могу, и не буду терпеть. Я немедленно свяжусь со Скотленд-Ярдом, и они, я думаю, потребуют, чтобы вы четко сформулировали, что вы обнаружили.

— Они знают это.

— В самом деле? Вы не кажетесь образцом благоразумия, мистер Брэдон. — Он нажал свой звонок. — Мисс Хартли, свяжитесь, пожалуйста, по телефону со Скотленд-Ярдом и попросите их прислать надежного детектива.

— Хорошо, мистер Пим.

Мисс Хартли танцующей походкой вышла из кабинета. Это доставило ей большое удовольствие. Она всегда говорила, что в мистере Брэдоне было что-то забавное, и теперь он был пойман. Возможно, вымогал Деньги. Девушка набрала коммутатор и попросила соединить ее с Уайтхоллом, номер 1212.

— Одну секунду, — сказал Уимзи, когда дверь за ней закрылась. — Если вам действительно нужен Скотленд-Ярд, попросите мисс Хартли спросить главного инспектора Паркера и скажите, что лорд Питер Уимзи хотел бы поговорить с ним. Тогда он будет знать, по какому делу его беспокоят.

— Вы?.. Почему вы не сказали мне?

— Я думал, что это может вызвать затруднения по поводу моего жалованья и смутить вас. Я взялся за работу, потому что думал, что реклама может быть довольно интересным делом. Так оно и есть, — добавил Уимзи весело, — так оно и есть.

Мистер Пим сообщил коротко мисс Хартли:

— Я отвечу на этот звонок здесь.

Они сидели молча до тех пор, пока не установилось соединение. Мистер Пим спросил главного инспектора Паркера.

— Здесь среди моих служащих есть человек, называющий себя… — Он передал трубку Уимзи. — Они хотят поговорить с вами.

— Привет, Чарльз! Это ты? Ты подтвердил мою репутацию? Хорошо… Нет, никаких проблем, только мистер Пим чувствует, что он должен знать, что все это значит… Мне сказать ему?.. Не мудро?.. Честно говоря, Чарльз, я не думаю, что он — наш человек… Ну, это другой вопрос… Главный инспектор хочет знать, умеете ли вы, мистер Пим, держать язык за зубами?

— Я только хочу, чтобы бог его знает кто смог прикусить свой язык, — простонал мистер Пим.

Уимзи ответил в трубку:

— Я думаю, я рискну, Чарльз. Если кого-нибудь сильно ударят после этого в темноте, это будешь не ты. А я смогу позаботиться о себе. — Он положил трубку и повернулся к мистеру Пиму. — Вот вам горькая правда, — начал он. — Кто-то руководит огромным потоком наркотиков из этого офиса. Есть ли здесь кто-нибудь, у кого гораздо больше денег, чем должно быть, мистер Пим? Мы ищем очень богатого человека. Вы можете помочь нам?

Но мистер Пим уже никому не мог помочь. Он был бел как мел.

— Наркотики?.. Из моего офиса? Что же скажут наши клиенты? Как я встречусь с советом директоров? Огласка…

— Своего рода "реклама Пимс", — заметил лорд Уимзи и засмеялся.

Глава 17

Поток слез племянника пэра

Неделя была относительно спокойной. В четверг мистер Джоллоп отдал в печать еще одну новую серию предложений для "Нутракса": "И снова поцеловал со слезами", "Но слезы и ссора, какими бы поэтичными ни были, почти всегда являются знаком нервного перенапряжения". Маргарин "Зеленые пастбища" понизился в цене, но улучшился в качестве: "Может показаться невозможным усовершенствовать совершенство, но мы сделали это!"; "Сопо" приняли нового рекламного персонажа: "Позвольте Сьюзен Сопо делать грязную работу"; ириски "Томбой" закончили свою крикет-кампанию, устроив огромный показ портретов одиннадцати выдающихся крикетистов, все из которых жевали "Томбой". За прошедшую неделю пять человек ушли в отпуск, а мистер Праут произвел сенсацию, придя на работу в черной рубашке. Мисс Росситер потеряла сумочку, где хранила деньги от бонуса, и получила ее обратно из бюро находок; в женской раздевалке были обнаружены блохи, что повлекло за собой ужасное потрясение, несколько безосновательных обвинений и много недовольства. В комнате машинисток тема блох почти вытеснила на какое-то время пикантную и более любопытную тему посетительницы мистера Толбоя. Из-за неосмотрительности Томпкина, или мальчика за конторкой, или какого-либо другого человека история просочилась в массы.

— И как он делает это на свое жалованье, я не понимаю, — заметила мисс Партон. — Я в самом деле считаю, что это позор. Его жена приятная маленькая женщина, вы помните, мы встречали ее в прошлом году во время приема на открытом воздухе.

— Мужчины все одинаковы, — презрительно сказала мисс Росситер. — Даже наш мистер Толбой. Я говорила вам, Партон, что старый Копли был не настолько виноват в том, другом деле, и теперь, возможно, вы поверите мне. Я хочу сказать, что, если человек совершает один не приличествующий джентльмену поступок, он совершит и другой. А что касается того, что он делает это на свое жалованье, — как насчет тех пятидесяти фунтов в конверте? Довольно очевидно, куда они были направлены.

— Всегда ясно, куда идут деньги, — произнесла мисс Митейард. — Вопрос заключается в том, откуда они приходят?

— Это то, что имел обыкновение говорить мистер Дин, — вставила мисс Росситер. — Вы помните, как он обычно подкалывал мистера Толбоя по поводу его игры на бирже?

— Знаменитая фирма Смита, — сказал мистер Гарретт, — Смит, Смит, Смит, и Смит безграничный.

— Ростовщики, — сказала мисс Росситер. — Вы собираетесь на матч по крикету, мисс Митейард? По моему мнению, мистер Толбой должен отозвать свою кандидатуру и назначить капитаном кого-либо другого. Неудивительно, что люди не хотят играть под его руководством, со всеми этими историями, которые происходят здесь. Вы не чувствуете того же самого, мистер Брэдон?

— Ни капельки, — ответил мистер Брэдон. — При условии, что человек может исполнять обязанности капитана, мне все равно, имеет ли он столько же жен, сколько и Соломон, и является ли фальсификаторов или жуликом в сделках. А что это значит для вас, милая леди?

— Это имеет значение для меня, — проговори мисс Росситер.

— Как это по-женски, — печально сказал мистер Брэдон. — Она позволяет личной составляющей проникать в бизнес.

— Директора — последние люди, кто слышит что-либо о своих сотрудниках. Иначе, — добавила мисс Митейард, — они не смогли бы стоять на задних лапках за праздничным обедом для служащих и выкрикивать речи о том, что все мы одна счастливая семья.

— Семейные ссоры, семейные ссоры. — Мистер Инглеби махнул рукой. — Маленькие дети, любите друг друга и не суйте всюду свои маленькие носики. Что для вас значит банковское сальдо Гекубы или ваше для Гекубы?

— Банковское сальдо? О, вы имеете в виду Толбоя. Ну, я ничего не знаю, за исключением того, что обычно говорил маленький Дин.

— А как маленький Дин узнал так много об этом?

— Он трудился в кабинете мистера Толбоя в течение нескольких недель. Знакомился с работой другого отдела, как это называют. Я думаю, очень скоро вами будут помыкать, мистер Брэдон. Вы должны обратить внимание на ваши "Пи" и "Кью" в печати. Мистер Трейл — настоящая мегера. Даже не разрешает сделать глоток кофе.

— Я буду приходить к вам за этим.

— Они не отпустят мистера Брэдона из этого отдела ни на минуту, — предположила мисс Митейард. — Они все на седьмом небе от его удачного предложения с "Виффлетс". Все всегда надеялись, что Дин добьется больших успехов где-либо еще. Он был как интересная Книга — которую любишь так сильно, что всегда стремишься дать на время кому-нибудь еще.

— Какая вы беспощадная женщина, — заметил Инглеби, хладнокровно развеселившись. — Такие высказывания приобретают дурную славу университетской женщине. — Он посмотрел на Уиллиса, который заметил:

— Это не жестокость. Это факт, за этим нет никакой враждебности. Вы все такие же.

— Вы согласны с Шоу, который утверждал, что, когда бы вы ни били своего ребенка, будьте уверены, что вы делаете это в гневе.

— Шоу — ирландец, — произнес Брэдон.

— Это так, — ответил Уиллис. — Это ужасно, жестоко, бессодержательно… — Он сделал беспомощный жест рукой.

— Вы имеете в виду лицо Брэдона? — шаловливо предложил Инглеби.

— Холодно-правильное, превосходно невыразительное, — сказал Брэдон, краем глаза глядя в зеркало мисс Росситер. — Странно, подумать только, что вся рекламная кампания "Виффлетс" кипит и расцветает за этим чистым лицом цвета слоновой кости.

— Смешанная метафора, — заметила мисс Митейард. — Котелки кипят, растения расцветают.

— Конечно, это цветок риторики, сорванный на огороде.

— Совершенно бесполезно, мисс Митейард, — вставил Инглеби. — Вы можете точно так же спорить с угрем.

— Говоря об угрях, — сказала мисс Митейард, вставая с места, — что случилось с мисс Хартли?

— Почему вы спрашиваете?

— Она пришла на днях сообщить миру, что полиция собирается арестовать кое-кого.

— Что? — спросил Уиллис.

— Вы хотите сказать, кого?

— Да, кого?

— Брэдона.

— Мистера Брэдона? — переспросила мисс Росситер. — Интересно, что будет дальше.

— Вы хотите сказать, за что? Почему люди не говорят то, что имеют в виду?

Мисс Росситер повернулась на своем стуле и посмотрела на слегка подрагивающий рот мистера Брэдона.

— Это забавно, — проговорила она. — Вы знаете, мистер Брэдон, мы промолчали, но Партон и я видели, как рас действительно арестовывали однажды вечером на площади Пиккадилли.

— В самом деле?

— Это были не вы, конечно.

— Да, это был не я. Однако не унывайте, это еще может случиться. Только я предполагаю, что Пимс не держит свои миллионы в офисном сейфе.

— И не в зарегистрированных конвертах, — добавила мисс Митейард мимоходом.

— Не говорите, что они охотятся за нашим мистером Копли!

— Надеюсь, что нет. Хлеб и тюремная баланда совсем не подойдут ему.

— Но за что был бы арестован Брэдон?

— Праздношатание, возможно, — произнес мягкий голос в дверном проеме.

Мистер Хэнкин высунул свою голову из-за угла и саркастически улыбнулся:

— Простите, что прерываю вас, но если мистер Брэдон мог бы оказать любезность уделить мне внимание на тему "Чаев Твентимэнс"…

— Прошу прощения, сэр, — ответил мистер Брэдон, и вышел из комнаты.

Мисс Росситер покачала головой:

— Запомните мои слова, существует какая-то тайна вокруг мистера Брэдона.

— Он очарователен, — возразила мисс Партон сердечно.

— О да, Брэдон — отличный парень, — сказал Инглеби.

Мисс Митейард ничего не добавила. Она пошла в исполнительский отдел и взяла находящийся в обращении том "Кто есть кто". Провела своим пальцем по списку фамилий на букву "У", пока не дошла до статьи, начинающейся: "Уимзи, Питер Дэс Брэдон (лорд), родился в 1890; второй сын Мортимера Джеральда Брэдона Уимзи, 15-го герцога Денверского, и Онории Лукас — ты, дочери Фрэнсиса Делагарди из Беллингхэд-Мэнор, Бакс. Образование "Итонский колледж и колледж Бэллиол^[852]".

— Вот так, значит, — сказала себе мисс Митейард. — Я так и думала. А что теперь? Делает ли кто-нибудь что-либо? Думаю, нет. Лучше об этом пока помолчать. Но не повредит зондировать почву насчет другой работы. Каждый должен сам о себе заботиться.

Мистер Брэдон, не зная о том, что его обман раскрыт, весьма поверхностно обдумывал интересы "Чаев Твентимэнс". Он кротко принял инструкции подготовить плакат с двумя лозунгами более богатой палитры с меньшим количеством ложек и мягкий укор по поводу того, что он теряет время в комнате машинисток. Его мысли были на Олд-Брод-стрит.

— Вы играете в составе нашей команды в субботу, я думаю, — добавил мистер Хэнкин в заключение разговора.

— Да.

— Я надеюсь, нам повезет с погодой. Вы играли в первоклассном крикете?

— Очень давно.

— Уверен, вы сможете показать им немного стиля, — сказал радостно мистер Хэнкин. — Стиль — его так редко можно увидеть в наши дни. Боюсь, вы сочтете нас командой, собранной наспех, и по разным причинам некоторые из наших лучших игроков, кажется, не могут участвовать в этом матче. Жаль. Но вы найдете мистера Толбоя очень способным. Отличный разносторонний человек и довольно хороший игрок на поле.

Мистер Брэдон заметил, что чрезвычайно редко уделяется подобное внимание играм на открытом воздухе.

— Мистер Толбой хорош во всех играх; жаль, что он не может уделять им больше времени. Лично я хотел бы видеть больше организации спортивной стороны нашей общественной жизни здесь. Но мистер Пим считает, что это, возможно, слишком всепоглощающе, и, осмелюсь сказать, он прав. Тем не менее я не могу не чувствовать, что улучшение командного духа принесет пользу нашему офису. Я не знаю, заметили ли вы, как вновь прибывший, определенную напряженность время от времени…

Брэдон признал, что он заметил нечто подобное.

— Понимаете, мистер Брэдон, — произнес Хэнкин несколько тоскливо, — иногда трудно директорам почувствовать истинную атмосферу в офисе. Вы, сотрудники, держите нас как будто на расстоянии, не так ли? Этому никак не поможешь, естественно, но мне иногда кажется, что есть какие-то подводные течения…

"Очевидно, — подумал Брэдон, — мистер Хэнкин догадывается, что что-то должно вот-вот случиться". Он неожиданно испытал жалость к этому человеку. Его глаза блуждали по полоске постера, напечатанного яркими красками и прикрепленного канцелярскими кнопками к доске объявлений:

"ВСЕ ВЕЗДЕ ВСЕГДА СОГЛАСНЫ ПО ПОВОДУ ВКУСА И ПОЛЬЗЫ "ЧАЕВ ТВЕНТИМЭНС".

Несомненно, согласие по какому-либо вопросу было столь редким в неуживчивом мире, что фантастические объявления рекламных агентов доказывали это особенно сильно и так абсурдно. В действительности не было согласия ни по таким тривиальностям, как чай, и по более важным вопросам. В этом месте, где с утра до вечера коллектив численностью более сотни человек воспевал хвалу бережливости, добродетели, гармонии, нормальному пищеварению и домашнему довольству духовная атмосфера была оглушена финансовой бурей интригой, разногласием, несварением желудка и супружеской неверностью. И более худшими вещами: убийством оптом и в розницу души и тела, убийством при помощи оружия и отравлением. Эти вещи не рекламировались, а если и рекламировались, они назывались иными именами.

Брэдон ответил что-то неопределенное мистеру Хэнкину.

Питер Уимзи в час дня вышел из офиса и взял такси в сторону Сити. Ему неожиданно захотелось посетить биржевого маклера мистера Толбоя. В двадцать минут второго Уимзи стоял на тротуаре Олд-Брод-стрит, и его кровь бурлила от возбуждения, которое всегда сопутствует расследованию. Биржевой маклер мистера Толбоя занимал маленькую табачную лавку, название которой было не "Смит", а "Каммингс".

"Подложный адрес, — заметил лорд. — Очень необычно для биржевого маклера. Давайте прощупаем это дело глубже".

Он вошел в магазин, который был узким, замкнутым и очень темным помещением. Пожилой мужчина выступил вперед, чтобы обслужить его. Уимзи сразу перешел к делу:

— Могу я видеть мистера Смита?

— Мистер Смит не работает здесь.

— Тогда, возможно, вы могли бы любезно позволить мне оставить для него записку.

Пожилой человек ударил рукой по прилавку.

— Если я сказал это один раз, я сказал это пятьсот раз, — раздраженно проговорил он. — Здесь нет никакого мистера Смита и никогда не было, насколько мне известно. И если вы — тот джентльмен, который адресует сюда свои письма, я был бы рад, если бы вы забрали их обратно. Меня тошнит от этих конвертов, и я устал от того, чтобы передавать их обратно почтальону.

— Послушайте, я не знаю мистера Смита лично, но меня попросил друг оставить для него сообщение.

— Тогда скажите вашему другу то, что я говорю. Нет никакого смысла в том, чтобы направлять письма на этот адрес. Какие бы то ни было. И когда бы то ни было. Люди, похоже, думают, что мне больше нечего делать, кроме как относить письма почтальонам. Если бы я не был честным человеком, я бы сжигал их пачками. Это то, что я буду делать. Сжигать их. И я буду это делать, если это будет продолжаться. Вы можете передать это своему другу от меня.

— Я очень сожалею, — сказал Уимзи. — Здесь, похоже, какая-то ошибка.

— Ошибка? — спросил мистер Каммингс сердито. — Я не думаю, что это ошибка. Это чья-то грубая шутка, вот что это. И я сыт ею по горло, я могу вам это сказать.

— Если это так, — добавил Уимзи, — значит, я — ее жертва. Меня сбили с толку, попросив доставить сообщение кому-то, кто не существует. Я поговорю со своим другом об этом.

— Я бы так и поступил на вашем месте, — ответил мистер Каммингс. — Глупая, дурацкая шутка. Предложите своему другу самому прийти сюда, вот и все. Я знаю, что сказать ему.

— Это хорошая мысль, — заметил Уимзи. — Вы и отчитаете его.

— Можете на меня положиться, сэр. — Мистер Каммингс, выразив возмущение, казался немного успокоенным. — Если появится ваш друг, как он представится, сэр?

Уимзи, который уже собирался выйти из магазина, резко остановился. У мистера Каммингса, как он заметил за очками, была пара очень острых глаз. Его осенило.

— Послушайте, — начал он, конфиденциально склоняясь над прилавком. — Моего друга зовут Миллиган. Это для вас что-нибудь значит? Он просил меня прийти к вам и забрать кое-что. Понимаете, что я имею в виду?

Яркая вспышка в глазах мистера Каммингса все сказала Уимзи, лучше всяких слов.

— Я не понимаю, о чем вы говорите, — произнес мистер Каммингс. — Я никогда не слышал о мистере Миллигане и не желаю ничего знать. И я не намерен слушать вашу болтовню и дальше.

— Простите, старина. Простите, — сказал Уимзи.

— И, кроме того, — добавил Каммингс, — мне вы не нужны. Понятно?

— Понятно, — сказал Уимзи. — Доброго вам дня.

"Мой приход и слова взбудоражили его, — подумал он. — Теперь нужно действовать дальше, как можно быстрее. Я думаю, следующим правильным ходом будет Сент-Мартинз-ле-Гранд".

Главное управление Скотленд-Ярда энергично принялось за дальнейшее расследование. Почтальоны, приносившие письма на Олд-Брод-стрит, были найдены и допрошены. Оказалось правдой, что они часто доставляли письма на имя мистера Смита в магазин мистера Каммингса и что эти письма возвращались обратно на почту в службу возвращенной корреспонденции с пометкой "Не известен".

Уимзи позвонил в "Пимс", объяснил, что он задержится, и направился в службу возвращенной корреспонденции. Там он обнаружил служащего, который рассказал ему об этих письмах:

— Письма для мистера Смита приходили регулярно каждую неделю и никогда не возвращались отправителю обычным путем. Почему? Потому что на них не было имени отправителя. Фактически, в них никогда не содержалось ничего, кроме чистого листа бумаги.

— Есть ли у вас письмо от прошлого четверга? — спросил Уимзи.

— Нет, оно было распечатано и уничтожено, — ответил служащий почты.

Затем Питер поинтересовался, не могли бы на почте сохранить следующее послание и отправить его ему. Получив утвердительный ответ, поблагодарил служащего и пошел своей дорогой, размышляя.

Выйдя из офиса в 17.30, он пошел по Саусхэмптон-роу к Теобалд-роуд. На углу улицы он увидел продавца газет и купил "Ивнинг комет". Уимзи поспешно и невнимательно просмотрел колонку новостей. Короткое сообщение в разделе светской хроники привлекло его внимание:

"ЧЕЛОВЕК УБИТ НА ПЛОЩАДИ ПИКАДИЛЛИ

В три часа дня тяжелый грузовик заехал на тротуар на площади Пиккадилли, смертельно ранив майора Тода Миллигана, хорошо известного человека, который стоял на обочине".

"Они быстро работают, — подумал Уимзи с содроганием. — Почему, ради всего святого, я еще на свободе и не покалеченный?"

Питер проклял собственное безрассудство. Он выдал себя Каммингсу, он пришел в магазин без маскировки; теперь они знают, кто он такой. Они, должно быть, следили за ним, когда он шел к главпочтамту и к "Пимс". Возможно, они следят и сейчас. Выглянув за край газеты, Уимзи бросил быстрый взгляд на многолюдную улицу и выругался. Любой из этих праздношатающихся людей мог быть тем самым человеком. Абсурдные и романтические планы пронеслись у него в голове. Он завлечет убийц в какое-нибудь уединенное Место, такое как станция метро "Блэкфрайарз" или ступени под "Иглой Клеопатры"^[853] и убьет их своими руками. Затем позвонит в Скотленд-Ярд и вызовет полицейских. После приезда детективов поедет на такси прямо в свою собственную квартиру, забаррикадируется там, и будет ждать — чего? Пневматических ружей?.. Находясь в растерянности от проносившихся мыслей, Уимзи неожиданно заметил знакомую фигуру — главного инспектора Скотленд-Ярда, собственной персоной, очевидно, направляющегося домой с продуктовой сумкой в одной руке и атташе-кейсом в другой.

Он опустил газету и сказал:

— Привет!

Паркер остановился.

— Привет! — ответил он с некоторым сомнением в голосе. Чарльз был явно не совсем уверен, приветствовал ли его лорд Питер Уимзи или мистер Дэс Брэдон. Уимзи шагнул вперед и взял у него сумку с продуктами.

— Неожиданная встреча. Ты приходишь очень осмотрительно по наитию, чтобы предотвратить меня от убийства. Что это, лобстер?

— Нет, калкан, — ответил Паркер спокойно.

— Я пойду с тобой, я сильно проголодался. Они вряд ли нападут на нас обоих. Я сглупил и выдал замысел, поэтому мы можем не скрывать наших отношений и веселиться по этому поводу.

— Хорошо. Я хотел бы почувствовать себя веселым.

— Что случилось? Почему так рано домой?

— Сыт по горло. В "Вооружении Йелвертона", боюсь, произошел провал.

— Вы устроили там облаву?

— Еще нет. Ничего не случилось утром, но во время толкотни в обеденное время Ламли видел, как мужчина, который выглядел как коммивояжер, что-то передал в руки другому человеку. Полицейские остановили этого человека и обыскали, но они нашли только какие-то бланки для пари. Возможно, что ничего не случится до вечера. Если ничего не всплывет, я прикажу обыскать заведение перед его закрытием. Я решил лично присутствовать при обыске, а сейчас подумал, что успею заскочить домой на ранний ужин.

— Правильно. А по дороге я смогу рассказать тебе одну историю, — сказал Уимзи.

Так они дошли до Грейт-Ормонд-стрит.

— Каммингс? — поинтересовался Паркер, когда Уимзи закончил свой рассказ. — Я ничего не знаю о нем. Ноты говоришь, что ему известно имя Миллигана?

— Конечно. А вот доказательство этого. — Питер показал Паркеру заметку из светской хроники.

— Но этот парень, Толбой, — он та птица, за которой ты охотишься?

— Откровенно говоря, Чарльз, я не знаю. Я не могу воспринимать его как важную персону во всем этом деле. Если бы он был ею, он был бы слишком состоятельным, чтобы попасть в затруднения с дешевой любовницей. И его деньги не приходили бы к нему пятидесятифунтовыми взносами. Но здесь есть какая-то связь. Она должна быть.

— Возможно, он только маленькая статья в их балансе.

— Возможно. Но я не могу отделаться от слов Миллигана. Согласно его информации, всей операцией руководят из "Пимс".

— Вероятно. И Толбой может быть только исполнителем. А сам Пим, он довольно богат, не так ли?

— Я не думаю, что это Пим. Больше похоже на то, что Армстронг или даже тихий маленький Хэнки. Конечно, то, что Пим пригласил меня в агентство, могло быть чистым предлогом, но я почему-то не думаю, что он обладает такого рода умом. Это излишне, если только Пим не хотел выяснить через меня, как много Виктор Дин знал на самом деле. В этом случае он преуспел, — добавил Уимзи с сожалением. — Но я не могу поверить, что человек может быть таким дураком, чтобы поставить себя в зависимость от своего персонала. Посмотри на возможности шантажа! Двенадцать лет каторжных работ — чудесное развлечение, чтобы влиять на человека. Тем не менее — шантаж. В рекламном агентстве кого-то шантажировали, это почти наверняка. Но Пим не мог убить Дина, хотя бы потому, что в это время он был на конференции. Нет, я думаю, мы должны оправдать Пима.

— Что я не вполне понимаю, — вмешалась в разговор леди Мэри, — так это почему Пима впутали в эту историю. Кто-то в "Пимс" — это одно дело, но если ты, Питер, говоришь, что операцией руководят из "Пимс", — это предполагает нечто совершенно другое — для меня, во всяком случае. Для меня это означает, что они использовали агентство Пима для чего-то. Вам так не кажется?

— Ну да, — согласился ее муж. — Но как? И почему? Что у рекламы может быть общего с этим? Преступление не нуждается в рекламе, совсем наоборот.

— Я не знаю, — неожиданно мягко произнес Уимзи. — Я не уверен. — Его нос дернулся, как у кролика. — Только сегодня утром Пим говорил мне, что для того, чтобы обратиться к наибольшему количеству людей по всей стране в кратчайший промежуток времени, нет ничего лучше, чем кампания в прессе. Подожди секунду, Мэри, я не утверждаю, что ты не сказала чего-то полезного и важного.

— Все, что я говорю, — полезное и важное. Подумай об этом, пока я схожу и расскажу миссис Ганнер, как готовить калкана.

— Самое забавное во всем этом то, что ей, кажется, нравится учить миссис Ганнер, как готовить калкана, — заметил Паркер, как только Мэри скрылась за дверью. — Мы вполне могли бы позволить себе иметь больше слуг…

— Мой дорогой старина, — сказал Уимзи. — Слуги — это дьявол. Я не считаю своего слугу Бантера, потому что он — исключение, но для Мэри это удовольствие — вышвырнуть всю компанию из дома посреди ночи. Не беспокойся. Когда ей понадобятся слуги, она попросит о них.

— Признаю, — произнес Паркер, — я сам буду рад, когда дети станут достаточно большими, чтобы обходиться без постоянно проживающей няньки. Но послушай, Питер, мне кажется, что тебе самому может понадобиться няня, если ты хочешь избежать несчастных случаев.

— В том-то и дело. Вот он я. Почему? За кого они меня принимают? Что-нибудь необычайно ужасное?

Паркер медленно подкрался к окну и осторожно выглянул в щель между занавесками.

— По-моему, он там. Молодой человек с отталкивающей внешностью в клетчатой фуражке, играет в Йо-йо на тротуаре с противоположной стороны улицы. Кстати сказать, играет чертовски хорошо, вокруг него собралась толпа восхищенных детей. Какое великолепное оправдание праздношатанию. Я должен сказать Мэри, чтобы она присматривала за ним. Ты бы лучше переночевал здесь, старина.

— Спасибо. Думаю, я так и сделаю.

— И не ходи завтра в офис.

— Я должен пойти туда в любом случае. Я участвую в Матче по крикету против "Брозерхуд".

— Черт бы побрал этот матч в крикет. Хотя я не знаю. При условии, что хороший игрок не собьет тебя с ног быстрым мячом, это может быть так же безопасно, как и что-либо другое. Как ты будешь добираться до Ромфорда?

— На офисном автобусе.

— Хорошо. Я провожу тебя до места отправления.

Уимзи кивнул. Больше ничего не было сказано о наркотиках или опасности до тех пор, пока ужин не был закончен и Паркер не отправился в "Вооружение Йелвертона". Проводив зятя, Питер взял календарь, телефонный справочник, копию официального отчета по поводу тома, найденного в квартире Монджоя, блокнот и карандаш и растянулся на диване с трубкой.

— Ты не будешь возражать, не так ли, сестра? Я хочу поразмышлять.

Леди Мэри обронила поцелуй на макушку его головы.

— Поразмышляй, братец. Я не буду беспокоить тебя. Я собираюсь наверх, в детскую. Если зазвонит телефон, имей в виду, это таинственный вызов в склад у реки или ложный вызов в Скотленд-Ярд.

— Хорошо.

— А если услышишь звонок в дверь, остерегайся замаскированного инспектора по газу и одетого в штатское полицейского без удостоверения. Я вряд ли должна предупреждать тебя по поводу золотоволосой девушки в печали, узкоглазого китайца или прославленного седовласого мужчины, носящего ленту некоего иностранного ордена.

Уимзи уже ее не слышал, он размышлял.

Питер достал из своей записной книжки бумагу, которую забрал несколько недель назад со стола Виктора Дина, и сравнил даты с календарем. Это все были вторники. После некоторого раздумья Питер добавил дату вторника на предыдущей неделе, день, когда мисс Вавасур пришла в офис, и Толбой позаимствовал его ручку, чтобы адресовать письмо на Олд-Брод-стрит. К этой дате он прибавил начальное "Т". Затем он вспомнил, что пришел в "Пимс" во вторник и что Толбой заходил в комнату машинисток за печатью. Мисс Росситер прочитала вслух имя его адресата… Какая была первая буква? "К", конечно. Он записал и это тоже. Затем, с довольно большим колебанием, Уимзи посмотрел дату предшествующего вторника — историческое приключение мистера Панчеона в "Белом лебеде" и записал — "Б".

Пока все шло хорошо. Но от "К" до "Т" девять букв, а девять недель еще не прошло. И "Б" не должна стоять между "К" и "Т". Каково было правило, определяющее последовательность букв? Он затянулся трубкой и погрузился в задумчивость, которая была почти сигарной галлюцинацией, до тех пор, пока не был разбужен очень отчетливым звуком колокольчиков и ссорой этажом выше. Теперь дверь отворилась и появилась его сестра, довольно раскрасневшаяся.

— Я прошу прощения, Питер. Ты слышал ссору? Твой юный тезка скандалит. Он услышал голос дяди Питера и отказался оставаться в постели. Он хочет спуститься вниз и увидеться с тобой.

— Очень лестно, — сказал Уимзи.

— Но очень утомительно, — добавила Мэри. — Я терпеть не могу дисциплинировать людей. Почему он не должен увидеть своею дядю? Почему дядя должен быть занят скучным детективным расследованием, когда его племянник настолько интереснее?

— Именно так, — ответил Уимзи. — Я тоже часто задавал себе тот же самый вопрос. Я полагаю, ты ожесточила свое сердце.

— Я пошла на компромисс. Я сказала, что если он будет хорошим мальчиком и вернется в постель, дядя Питер поднимется наверх, чтобы пожелать ему спокойной ночи.

— И он вел себя как хороший мальчик?

— Да. То есть он сейчас в постели. По крайней мере, до того момента, когда я пошла вниз.

— Славно, тогда я буду хорошим дядей.

Питер Уимзи поспешно поднялся по ступеням и обнаружил своего трехлетнего племянника, сидящего в постели. Ребенок громко кричал, его одеяло было отброшено.

— Привет, — произнес Уимзи и мило улыбнулся. Стало тихо.

— Что это значит? — Уимзи укоризненно тронул пальцем след большой, катящейся вниз капли. — Слезы? Напрасные слезы? Эх ты, великий шотландец!

— Дядя Питер! У меня есть нэроплан. — Мальчуган яростно тянул за рукав своего дядю. — Посмотри на мой нэроплан, дядя! Нэроплан, нэроплан!

— Прошу прощения, старина, — сказал Уимзи, — а это замечательный аэроплан? Он летает? Эй, тебе не нужно вставать и показывать мне его сейчас. Я верю тебе на слово.

— Мама может делать так, чтобы он летал. И научила меня.

Аэроплан совершил аккуратную посадку на комод. Уимзи посмотрел на него отсутствующим взглядом.

— Дядя Питер!

— Да, малыш, он великолепен. Послушай, ты хотел бы иметь скоростную лодку?

— Как это? Какую лодку?

— Лодку, которая будет бегать по воде — чавк, чавк — вот так.

— Она приплывет в мой дом?

— Да, конечно. Она будет ходить под парусом как раз через круглый пруд.

Маленький Питер задумался.

— Могу я иметь ее у себя в доме?

— Конечно, если мама разрешит.

— Я хочу лодку в доме.

— У тебя она будет, старичок.

— Когда, сейчас?

— Завтра.

— Правда, завтра?

— Да, обещаю. Скажи "спасибо, дядя Питер".

— Пасиба, дядя Питер. А скоро будет завтра?

— Да, если ты сейчас ляжешь и будешь спать.

Маленький Питер, будучи ребенком с практическим мышлением, тут же закрыл глаза и нырнул под одеяло. Послышался голос леди Мэри, которая слышала весь разговор брата с ее сынишкой:

— В самом деле, Питер, ты не должен подкупать его для того, чтобы он спал. А как же моя дисциплина?

— Будь проклята дисциплина, — сказал Питер у двери.

— Дядя!

— Спокойной ночи!

— Уже завтра?

— Еще нет. Спи. Завтра не может наступить, пока ты не поспал.

— Почему нет?

— Это одно из правил.

— О! Я теперь заснул, дядя Питер.

— Хорошо. Продолжай в том же духе.

Уимзи вытащил сестру за собой и закрыл дверь детской.

— Мэри, я больше никогда не скажу, что дети — это неудобство.

— Что случилось? Я вижу, тебя просто распирает от чего-то.

— Я нашел! Слезы, напрасные слезы. Этот ребенок заслуживает пятидесяти скоростных лодок, как награду за свой крик.

— О, дорогой!

— Я не должен говорить ему это, однако это так. Идем вниз, и я покажу тебе кое-что.

Они вернулись в гостиную, Питер взял свой список Дат и указал на них карандашом.

— Видишь дату? Это вторник перед пятницей, в которую кокаин передали в "Белом лебеде". В этот вторник заголовок "Нутракса" был окончательно сдан в печать для выхода в следующую пятницу. И каков же был заголовок?

— Я не имею ни малейшего понятия. Я никогда не читаю рекламные объявления.

— У тебя, должно быть, была асфиксия при родах. Заголовок был "Благоразумно ли винить женщину?". И заметь, он начинается с "Б". "Белый лебедь" тоже начинается с "Б". Понятно это?

— Думаю, да. Это кажется вполне простым.

— Именно. Далее, в этот день заголовок "Нутракса" был "Только слезы, напрасные слезы" — цитата из стихотворения.

— Я слежу за ходом твоей мысли.

— Это дата, в которую заголовок был передан в прессу, ты понимаешь.

— Да.

— Также вторник.

— Я поняла это.

— В тот же самый вторник мистер Толбой, который является руководителем группы по "Нутраксу", написал письмо, адресованное "Т. Смиту, эсквайру". Это тебе понятно?

— Да.

— Очень хорошо.

— Это рекламное объявление появилось в пятницу

— Ты пытаешься объяснить мне, что все эти объявления были переданы в газету во вторник и все появились в пятницу?

— Точно.

— Тогда почему бы просто не сказать это, вместо того чтобы постоянно повторяться?

— Хорошо. Но теперь подумай. Мистер Толбой имеет обыкновение посылать письма во вторник, адресованные мистеру Смиту, который, кстати, не существует.

— Я знаю. Ты рассказал нам об этом. Мистер Т. Смит — это мистер Каммингс. Только мистер Каммингс отрицает это.

— Он отрицает это, да. Но дело в том, что этот мистер Смит не всегда мистер Т. Смит. Иногда он другой мистер Смит. Но в день, когда заголовок "Нутракса" начинался на букву "Т", мистер Смит был мистер Т. Смит.

— А какой разновидностью мистера Смита он был в день, когда заголовок "Нутракса" начинался на букву "Б"?

— К сожалению, этого я не знаю. Но я могу предположить, что он был мистер Б. Смит. Во всяком случае, в день, когда я пришел в "Пимс", заголовок "Нутракса" был "Котенок-малыш". В тот день мистер Смит…

— Стоп! Я могу предположить, как звали его тогда. Он был мистер К. Смит.

— Да. Возможно, Кеннет, или Киркпатрик, или Килларни. Килларни Смит было бы замечательное имя.

— А был ли кокаин распределен в следующую пятницу из "Королевской головы"?

— Даю голову на отсечение, так и было. Что ты думаешь об этом?

— Я думаю, что нужно собрать как можно больше доказательств по этому делу. У тебя, похоже, нет примера, где ты можешь указать изначально на заголовок и паб вместе.

— Это действительно слабое место, — признался Уимзи. — Но послушай. Вторник, который я теперь записываю, — это день, когда произошла крупная ссора с "Нутраксом", и заголовок был изменен в последний момент в четверг вечером. В пятницу той недели что-то пошло не так с поставкой наркотика майору Миллигану. Он так и не нашелся.

— Питер, я действительно верю, что ты ухватился за что-то.

— В самом деле, Мэри? Да, и я тоже. Но я не уверен, будет ли это звучать правдоподобно для кого-либо, кроме меня. И послушай! Я помню еще один день. — Уимзи начал смеяться. — Я забыл, что это за дата, но заголовок был просто пустая строка с восклицательным знаком, и Толбой был ужасно раздражен по этому поводу. Интересно, что они делали в ту неделю. Я думаю, они взяли первую букву подзаголовка. Вот так трюк!

— Но как это работает, Питер?

— Я не знаю деталей, но думаю, это происходит следующим образом. Во вторник, как только решено по поводу заголовка, Толбой отправляет конверт в магазин Каммингса, адресованный А. Смиту, эсквайру или Б. Смиту, эсквайру, в соответствии с первой буквой заголовка. Каммингс смотрит на него, фыркает и вручает обратно почтальону. Затем он информирует главного распределяющего агента или агентов. Я не знаю как. Возможно, он тоже рекламирует, потому что главная мысль этой схемы, насколько я ее понимаю, — иметь как можно меньше контакта между различными агентами. Наркотик подвозят в четверг, а агент встречает его и упаковывает как бикарбонат соды или что-то столь же безобидное. Затем он берет лондонский телефонныйсправочник и смотрит следующий паб в списке, чье название начинается на букву, о которой Каммингс предупредил его. Как только паб открывается в пятницу утром, он там. Розничные агенты, если мы можем так назвать их, тем временем прочитали "Морнинг стар" и ознакомились с телефонным справочником. Они спешат в паб и там получают пакеты. Покойный мистер Монджой, должно быть, был одним из этих господ.

— А как оптовый торговец узнает розничного?

— Должен быть какой-то код, и наш раненый друг Гектор Панчеон, который, кстати, работает в "Морнинг стар", должно быть, назвал кодовое слово случайно. Мы должны спросить его об этом. Монджой свободно прогуливался по Флит-стрит в предрассветные часы пятницы со свежим номером "Морнинг стар" в кармане. Следовательно, он старался зачем-то как можно раньше приобрести очередной экземпляр газеты. Он, должно быть, дал кодовый сигнал, чем бы это ни было; Панчеон может помнить об этом. После этого он, наверное, распределил свою поставку по маленьким пакетикам (учитывая его запасы сигаретной бумаги) и продолжил распределение по своему вкусу и прихоти. Конечно, есть много вещей, которых мы еще не знаем. Как совершаются платежи, например. У Панчеона не спрашивали денег. Толбой, похоже, получает свою особую долю в банкнотах. Но это деталь. Оригинальность изобретения заключается в том, что вещество никогда не распространяется из одного и того же места. Неудивительно, что у Чарльза были с этим проблемы. Кстати, я отправил его не в то место сегодня вечером, бедняга. Как он, должно быть, проклинает меня!

Мистер Паркер ругался довольно основательно после своего возвращения.

— Это всецело моя вина, — признался Уимзи. — Я послал вас в "Вооружение Йелвертона", а вы должны были быть сегодня в "Анкере" или "Антилопе". Но мы отложим это до следующей недели, если проживем так Долго.

— Если, — сказал Паркер серьезно, — мы проживем так долго.

Глава 18

Неожиданный результат матча по крикету

Компания из "Пимс" заполнила большой автобус; в дополнение к ним многие приехали на своих собственных "остинах"^[854]. Матч должен был начаться в десять часов утра, и мистер Пим хотел, чтобы ему было уделено должное внимание. Некоторые сотрудники агентства остались доделывать дела в офисе субботним утром, и, ожидалось, что большинство из них прибудет в Ромфорд дневным поездом. Мистер Брэдон, в сопровождении леди Мэри и главного инспектора Паркера, был одним из последних, кто втиснулся в автобус.

Фирма "Брозерхуд" пыталась создать идеальные условия для своих сотрудников и верила в правильность такого подхода к работе. Руководство компании считало это своим долгом во имя практического христианства; в дополнение к определенным действиям данная тактика отражалась в их рекламной литературе, что являлось грозным оружием против профсоюзов. Конечно, фирма "Брозерхуд" не возражала против профсоюзов, как таковых. Она просто обнаружила, что люди, которые удовлетворены заработком и накормлены, сообразно складу ума, не склонны к совместным действиям любого свойства — факт, который объясняет ослиную покорность плательщика подоходного налога.

В компании "Брозерхуд", поощрявшей различные зрелищные мероприятия, организованные игры имели большое значение. Над палаткой, выходящей на просторное поле для крикета, роскошно развевался темно-красный флаг, на котором было вышито рукопожатие — торговая марка "Брозерхуд". Та же самая эмблема украшала темно-красные блейзеры и кепки одиннадцати крикетистов "Брозерхуд".

По контрасту крикетисты из агентства Пима выглядели жалкой пародией на рекламу самих себя. Мистер Брэдон являл собой яркое пятно на пейзаже: его фланелевые брюки были обычными, зато его бэллиолский блейзер, хотя и старый, нес в себе дух аутентичности. Мистер Инглеби тоже выглядел надлежащим образом, хотя его одежда была чуточку потрепанная. Мистер Джэнкин словно только что вышел из прачечной — на нем был превосходно выстиранный и выглаженный костюм; несколько портила общий вид игрока его коричневая фетровая шляпа. Спортивный костюм мистера Толбоя, безукоризненный во всех аспектах, имел достойную сожаления тенденцию расходиться на талии, за что, несомненно, нес ответственность его портной. Одежда остальных рекламщиков варьировалась в различных комбинациях: белые фланелевые брюки с коричневыми туфлями, белые туфли с яркими рубашками, твидовые пиджаки с белыми льняными шляпами. Но всех перещеголял мистер Миллер, который считал ниже своего достоинства беспокоиться из-за простой игры и прекрасно себя чувствовал на поле в серых фланелевых брюках и полосатой рубашке, завершив свой постыдный наряд новыми подтяжками.

Для капитана команды "Пимс паблисити" день не задался с самого утра, когда Толбой потерял свою счастливую монету в полкроны, а Копли оскорбительно заметил, что, возможно, мистер Толбой предпочел бы подбросить фунтовую банкноту. К тому же "Брозерхуд" победили в жеребьевке и получили право на первую подачу. Толбой, расстроенный и раздосадованный на фортуну, расставил своих игроков на поле, забыв о предпочтениях некоторых из них. Так, мистера Хэнкина, как прекрасного левого нападающего, он поставил на место защитника. К тому времени, когда ошибка была исправлена, было обнаружено, что мистер Хаагедорн забыл принести свои перчатки игрока, охраняющего калитку, и пришлось одолжить одну пару в палатке. Осмотрев свою команду, Толбой понял, что поставил вместе двух самых быстрых боулеров.

Отозвав мистера Веддерберна с дальней позиции, чтобы тот мог подавать мяч в медленном вращении, Толбой освободил от обязанностей мистера Барроу в пользу мистера Бизили. Такая перестановка обидела Барроу, и он удалился в негодовании в самую дальнюю часть поля.

— С чем связано промедление? — поинтересовался мистер Копли.

Мистер Миллер ответил, что мистер Толбой, должно быть, запутался в порядке расстановки своих игроков.

— Плохая организация, — заметил мистер Копли. — Он должен был составить список и придерживаться его.

Вскоре игра началась. Первая подача мяча сразу же оживила игроков "Брозерхуд", чего нельзя было сказать об их соперниках. Мистер Миллер пропустил два легких мяча, а мистер Барроу, молча выражая возмущение своим положением на поле, позволил довольно простому мячу достигнуть границы поля, вместо того чтобы побежать за ним.

Мистер Брозерхуд, подвижный пожилой джентльмен семидесяти пяти лет и старый болельщик, обошел дрожащей походкой палатку и подсел к явно скучающему мистеру Армстронгу. Брозерхуд пустился в воспоминания обо всех крупных матчах по крикету, которые ему довелось увидеть за свою долгую жизнь; он был предан игре в крикет с юных лет и ни разу не пропустил ни одного важного матча. Болтовня этого пожилого господина утомляла мистера Армстронга, который считал крикет скучной игрой и посещал матчи коллектива только из одной любезности к мистеру Пиму. Мистер Пим, чей энтузиазм уравнивался незнанием игры, аплодировал плохим и хорошим ударам мяча одинаково радушно.

Первая очередь подач закончилась выигрышем команды "Брозерхуд" в сто пятьдесят пять очков, и одиннадцать игроков "Пимс", довольно раздраженные, чтобы признать свои ошибки и явные промахи, смешались со зрителями.

После небольшого перерыва игра продолжилась. Подача была разыграна оживленно. Мистер Барроу, выглядящий довольно ярким отбивающим, в раздражении захватил мяч у факторного края поля и поднял дух своей команды, совершив пару двойных ударов в первом перелете. Мистер Гарретт достаточно умело отразил пять мячей следующей серии, а затем виртуозно подрезал мяч, чем заработал полезную тройку. Отскок вправо при следующем броске вернул мяч обратно мистеру Барроу, который демонстрировал счастливое чувство превосходства над окружающими и совершал хитрые перебежки. Толбой вздохнул с облегчением. Наконец-то его игроки оживились. На мистера Барроу, уверенного и успешного защитника, всегда можно было положиться, но, когда тот сделал свой очередной удар, его ноги задрожали, и он чуть было не пропустил важный мяч. Счет вырос до тридцати очков. В этот момент капитан "Брозерхуд" заменил низкорослого игрока центральной линии на Сильного спортсмена, защищающего край поля, при виде которого уже у Толбоя задрожали колени.

— Они выводят Симмондса на центр слишком рано, — сказал он. — Я только надеюсь, что сегодня никто не будет покалечен.

— Это их самый опасный игрок? — поинтересовался Брэдон.

Толбой кивнул. Свирепый Симмондс жадно увлажнил свои пальцы, натянул кепку на глаза, сцепил зубы и ринулся в атаку, как буйвол, бросив мяч с яростью девятидюймового снаряда в направлении Барроу.

Как один из самых быстрых игроков, Симмондс был непостоянен в том, что касается длины броска. Его первый мяч пролетел низко, резко поднялся ввысь и пронесся со свистом мимо мистера Барроу. Тот ловко поймал и отбросил мяч своему члену команды — заднему задерживающему^[855], человеку с флегматичным выражением лица и в кожаных перчатках. Следующие две атаки со стороны Симмондса также не увенчались успехом. Четвертый мяч силача был послан прямо на должное расстояние. Барроу не растерялся и смело блокировал его захватом. Удар подействовал на него, как электрический шок; Барроу заморгал и потряс пальцами, как будто был не совсем уверен, целы ли его кости. Убедившись, что все в порядке, спортсмен лихо и уверенно отразил следующий, пятый мяч.

— Еще раз! Так держать! — закричал мистер Гарретт, уже во второй раз добежав до середины центра поля. Барроу стоял готовым к атаке. Еще во время полета очередного мяча, он поднял биту вверх, обхватил ее яростно суставами пальцев и резко отскочил, предоставляя шанс отличиться полевому игроку, который очень искусно отразил удар. Игроки поменялись сторонами поля.

Мистер Гарретт, проводя политику "заставить сделать это", продолжал систематично бить по мячу, блокируя первые четыре из последующей серии бросков. Пятая серия не обошлась без нудных перебежек; шестая также была блокирована Гарретом.

— Мне не нравится этот крикет замедленного действия, — пожаловался мистер Брозерхуд. — Когда я был молодым человеком…

Мистер Толбой покачал головой. Капитану было известно, что Гарретт страдал от некоторой робости, когда сталкивался с быстрым мячом. Он знал также, что оправданием такого поведения у Гарретта служили очки. Но Толбой надеялся, что Барроу вспомнит эту старую сторону своего коллеги и в нужный момент встанет на его место.

Раздраженный Барроу встретился с Симмондсом. Первый мяч грозного противника был безобидным и не изменил положения в игре; второй оказался резким ударом, но не достиг своей цели, как это случилось с третьим. Барроу звучно ударил по мячу и энергично отбросил его к границе поля под громкие возгласы болельщиков. Следующий мяч не попал в калитку только по милости Бога; шестой он умудрился подцепить и послать на ногу для одиночного удара. После чего Барроу перенял тактику мистера Гарретта — увильнул от всей полной серии — и заставил последнего встать лицом к лицу с демоном.

Гарретт намеревался сделать все от себя зависящее. Но очередной мяч поднялся перпендикулярно к его подбородку и сразу лишил игрока присутствия духа. Второй отскочил от земли и больно ударил ему в голову. Третий, брошенный на более далекое расстояние, казалось, издавал пронзительный звук, гоняясь за ним. Гаррету пришлось отступить, чтобы избежать повторного удара, он в отчаянии уклонился от своего преследователя, и мяч был забит.

— Господи, господи! — произнес мистер Хэнкин. — Кажется, пришел мой черед. — Он поправил наколенники и нервно заморгал.

Гарретт хмуро удалился в палатку. Мистер Хэнкин с раздражающей медлительностью семенил мелкими шагами к линии ворот. У него уже был небольшой опыт общения с Симмондсом, и он не был сильно встревожен. Хэнкин осведомился, где находится середина и сторона, что слева от боулера, поправил свою шляпу, спросил, можно ли передвинуть экран, и встретил мистера Симмондса приветливой улыбкой. Вид улыбающегося соперника заставил Симмондса немного нервничать. Тот скривил гримасу и свирепо ударил по мячу, проследовавшему мимо цели; за ним последовало два мяча слабой длины, которые мистер Хэнкин очень достойно отразил. Игра Хэнкина подбодрила мистера Барроу и успокоила его. Он ударил более уверенно, и счет вырос до пятидесяти. Не успели стихнуть аплодисменты, как Хэнкин почти молниеносно подскочил к безобидному мячу, ударил довольно сильно и далеко в левую сторону от боулера, огорчился своей неудачной подаче и ударил битой по левому бедру. Игрок, охраняющий калитку, всплеснул руками в мольбе.

— Аут! — воскликнул судья Гримбольд, пожилой и бесстрастный человек из отдела внешней рекламы "Пимс".

Мистер Хэнкин бросил на него уничтожающий взгляд и медленно, но величаво направился с поля.

— Это была неудача, — заметил мистер Хэнкин. — Мяч оказался ужасно далеко. Он никак не мог достигнуть какого-либо места рядом с калиткой.

— Там оставался небольшой разрыв, — сказал мистер Толбой.

— Да, конечно, там был разрыв, — признал мистер Хэнкин, — но мяч все равно попал бы мимо. Я не думаю, что кто-то может обвинить меня в том, что сегодня я не сделал все, что мог, и, если бы впереди меня встала "нога бэтсмена", я был бы первым, кто принял бы его вызов. Вы видели мой последний удар, мистер Брозерхуд?

— О да, я видел его очень хорошо, — сказал пожилой джентльмен со смехом.

— Я хочу знать ваше мнение, — произнес мистер Хэнкин, — был ли я вне игры или нет?

— Конечно нет, — ответил Брозерхуд. — И на моей памяти еще никогда не было этого положения. Я посещаю матчи по крикету вот уже шестьдесят лет. Шестьдесят лет, мой дорогой сэр, а это время, когда вы еще не были рождены или задуманы, и я не знал никого, кто был бы действительно вне игры — по его мнению, конечно же. — Он снова засмеялся. — Я помню, в тысяча восемьсот девяносто втором…

— Да, сэр, — перебил его мистер Хэнкин, — я должен уступить вашей опытной оценке.

— Пойду выкурю сигару.

Он отошел в сторону и сел на скамью рядом с мистером Пимом.

— Бедный старый Брозерхуд, — проговорил Хэнкин, — он становится старым и немощным. Очень немощным, в самом деле. Я сомневаюсь, что мы увидим его команду здесь в следующем году. Это было неудачное решение со стороны Гримбольда. Конечно, легко обмануться в подобных вещах, но вы могли сами видеть, что я был не больше вне игры, чем он сам. Какая досада, что это случилось, когда я только что разыгрался.

— Поразительная неудача, — согласился мистер Пим оживленно. — Вот выходит Инглеби. Мне всегда нравится наблюдать за ним. Он показывает, как правило, неплохую игру, не так ли?

— Возможно. Но никакого стиля, — заметил мистер Хэнкин мрачно.

— Разве нет? — спросил мистер Пим. — Конечно, Хэнкин, как опытному игроку, вам лучше знать. Но он всегда наносит сильные удары. Мне нравится смотреть,

— Ну, это то, что я говорю, — ответил мистер Пинчли. — Делай быстро свое дело, и пусть игра продолжается — таково мое понимание крикета. Я терпеть не могу, когда бездельничают и слоняются попусту.

Это наблюдение было адресовано в мистера Миллера. Последовал утомительный период, во время которого счет медленно вырос до восьмидесяти трех очков, когда Толбой, отступив несколько поспешно к концу центральной части поля, поскользнулся на сухом дерне и упал на траву.

В течение следующих пяти минут мистер Миллер, тяжело ступая по центральной части поля в галантном отклике на невозможный зов мистера Бизили, был удален после накопления усердных двенадцати очков. Мистер Брэдон, спокойно шагая к калитке, напомнил себе, что он был все еще в глазах Пима и Брозерхуда мистером Дэсом Брэдоном. А последний, решил он, — тихая и скромная посредственность. Ничего не должно было напомнить Питера Уимзи двадцатилетней давности, ознаменовавшего два столетия успешными играми за Оксфорд. Никаких необычных ударов мяча на правую сторону поля битой в горизонтальном положении. Ничего выдающегося. С другой стороны, он заявил, что был крикетистом. Он решил сделать около двадцати перебежек, не больше и, если возможно, не меньше.

Брэдон мог расслабиться, ему не представилось возможности отличиться. Он был удовлетворен тем, что способствовал своей игрой команде "Пимс" заработать целых четырнадцать очков. Раньше он набирал более двух троек и пару скромных единиц. Мистер Бизили поплатился за поспешность и был застигнут противником в среднем левом положении. Мистер Хаагедорн без всяких притязаний на то, что он был бэтсменом, пережил одну серию ударов и был безжалостно распластан. Мистер Веддерберн, попытавшийся послать извилистый удар по правую сторону поля, слегка ударил мячом о перчатки хранителя калитки, и команда "Пимс" имела в распоряжении девяносто девять очков.

— Ну, все достаточно хорошо сыграли, — сказал мистер Пим. — Одному или двоим не везло, но это всего лишь игра. Мы должны собраться с силами и попытаться выступить лучше после обеда.

— Кстати, — заметил Брэдон, — Толбой выглядит весьма подавленным.

— Да, и у него с собой фляжка, — вставил мистер Гарретт, который сидел рядом с ним.

— С ним все в порядке, — сказал Инглеби. — Я знаю Толбоя, он может нести свою ношу. Он гораздо лучше выступает с фляжкой, чем с этим игристым "Помпейном". Все вздор. Ради бога, парни, оставьте это.

— Что-то, однако, привело Толбоя в дурное расположение духа, — произнес Гарретт. — У него, кажется, нервы совсем ни к черту в последнее время, после этой дурацкой ссоры с Копли.

Мистер Брэдон ничего не сказал на это. Он чувствовал, как будто где-то надвигается гроза, и был не совсем уверен, было ли ему предназначено испытать ее или держать в руках, направляя бурю. Он повернулся к Симмондсу, демоническому боулеру, который сидел слева от него, и завязал разговор о крикете.

— Что случилось сегодня с нашей мисс Митейард? — поинтересовалась игриво миссис Джонсон. — Вы очень молчаливы.

— У меня болит голова. К тому же очень жарко. Я думаю, будет гроза.

— Конечно же нет, — сказала мисс Партон. — Сегодня замечательный, ясный день.

— Я думаю, — заявила миссис Джонсон, следуя за хмурым взглядом мисс Митейард, — она больше заинтересована другим, чем нами. Теперь, мисс Митейард, признайтесь, кто он? Мистер Инглеби? Я надеюсь, это не мой любимый мистер Брэдон. Я просто не могу позволить, чтобы кто-нибудь стал между нами, вы понимаете.

Шутка по поводу широко известной страсти мистера Брэдона к миссис Джонсон стала немного избитой, и мисс Митейард приняла ее холодно.

— Она обижена, — заявила миссис Джонсон. — Я думаю, это мистер Брэдон. Она краснеет! Когда нам выражать наши поздравления, мисс Митейард?

— Помните ли вы, — спросила мисс Митейард неожиданно резким и звучным голосом, — совет пожилой леди подающему надежды молодому человеку?

— Почему вы спрашиваете? Что это было?

— Некоторые люди могут быть смешными без того, чтобы быть вульгарными, а некоторые могут быть одновременно смешными и вульгарными. Я бы рекомендовала вам быть либо тем, либо другим.

— О, в самом деле? — заметила миссис Джонсон. Казалось, она еще не совсем поняла смысл услышанного. После секундного размышления она повторила: — О, в самом деле! — И яркий румянец вспыхнул на ее лице. — Господи, какими грубыми мы можем быть, когда пытаемся что-то из себя изображать. Я просто не воспринимаю людей, которые не понимают шуток.

Второй тур подач команды "Брозерхуд" принес некоторое облегчение игрокам "Пимс". Повлияло ли на них выпитое (многие с удовольствием пили игристый "Помпейн") или жара, но многие бэтсмены утратили зоркость, и энергии у них стало меньше. Только один игрок выглядел действительно опасным; это был высокий человек с суровым лицом, с узловатыми запястьями и йоркширским акцентом, кого ни один удар не приводил в уныние и у кого был удивительный талант быстро и резко отбивать мяч через неожиданные прорывы в поле. Этот спортсмен увеличил счет до пятидесяти восьми очков под бурные аплодисменты своей стороны. Не только его фактический счет вызывал опасения но и чрезвычайное изнеможение, которое возникло на поле сразу же после того, как он вступил в игру.

— У меня было… слишком много… болтовни, — задыхаясь, проговорил Инглеби, возвращаясь мимо Гарретта после бешеной перебежки к линии границы поля, — а этот мерзавец выглядит так, будто простоит здесь до Рождества.

— Послушайте, Толбой, — сказал мистер Брэдон, когда они пересеклись в следующей серии ударов. — Присмотрите за вон тем маленьким толстым парнем на другом конце поля. Он приходит в изнеможение. Если этот йоркширский хам будет эксплуатировать его подобным образом, что-нибудь произойдет.

Это действительно случилось в следующей серии ударов. Слоггер^[856] энергично бросил мяч из дальнего конца поля, немного слишком высоко для безопасной линии границы, но почти на верную тройку. Он понесся вперед, и полный мужчина побежал за ним. Мяч красиво летел над травой, и Толбой попытался перехватить его, когда они бежали обратно.

— Давай! — закричал йоркширец, оказавшись на половине центральной части поля. Толстяк обернулся и заметил Толбоя, наклоняющегося к мячу. Он выдохнул "нет!" и остался, как говорится, в пролете. Другой спортсмен увидел, что происходит и повернулся навстречу Толбою. Толбой, не обращая внимания на яростные сигналы Хаагедорна и Гарретта, вдохновился возможностью захвата мяча. Он выполнил бросок с того места, где стоял, не к Гарретту, а напрямик к открытой калитке. Мяч просвистел в воздухе и уложил на заднее место йоркширца, в то время как он все еще был в ярде от линии ворот, пока бэтсмен, делая яростную попытку прикрыть руками голову, выпустил свою биту из рук и упал ничком.

— О, прелестно! — ликовал старый Брозерхуд. — О, хорошо сыграно, сэр, хорошо сыграно!

— Он, должно быть, отлично прицелился, — сказала мисс Партон.

— Что с вами случилось, Брэдон? — спросил Инглеби, когда команда благодарно стояла в центре поля, ожидая выхода следующего игрока. — Вы выглядите очень бледным. Воздействие солнца?

— Слишком много света в глаза, — ответил мистер Брэдон.

— Не волнуйтесь! — посоветовал Инглеби. — У нас не будет теперь с ними много проблем. Толбой — герой. Пожелаем ему удачи.

Брэдон испытал легкий приступ дурноты.

Следующую часть игры команда "Брозерхуд" не показала ничего выдающегося и в конце концов заработала сто четырнадцать очков. Уже было четыре часа дня, когда Толбой снова послал своего бэтсмена, столкнувшегося с труднопреодолимой задачей достичь ста семидесяти одного очка, которые принесли бы "Пимс" победу.

В течение последующих полутора часов четыре калитки поддались на семьдесят девять очков. После того как Толбой, пытаясь совершить перебежку, где ее было невозможно совершить, выдохся, а крепкий Пинчли, не обращая внимания на яростные призывы быть осторожным, Резко ударил по своему первому мячу и ловко попал прямо в руки полевого игрока "на расстоянии биты"^[857], началась полоса неудач. Миллер с большим трудом добросовестно блокировал две серии бросков, в то время как мистер Бизили, приложив все усилия, принес своей команде еще шесть очков, но после этого пропустил сразу же несколько мячей. При счете в девяносто три очка добавление пары зачтенных мячей^[858] уже не имело особого значения, и проигрыш, казалось, был практически неизбежен.

— Да, — произнес мистер Копли угрюмо, — но это лучше, чем в прошлом году. Они побили нас на семи калитках. Я прав, мистер Толбой?

— Нет, — ответил Толбой.

— Прошу прощения, — сказал мистер Копли, — возможно, это было в позапрошлом году. Вы должны знать, потому что, я полагаю, вы были и тогда капитаном.

Мистер Толбой не обратил никакого внимания на последние слова мистера Копли и обратился к Брэдону:

— Они вытащили столбик крикетной калитки в 18.30; постарайтесь и продержитесь до этого времени, если сможете.

Брэдон кивнул. Это подходило ему как нельзя лучше. Спокойная, тихая игра на оборону была игрой, наименее характерной для Питера Уимзи. Он прохаживался у линии ворот, использовав несколько ценных минут для того, чтобы собраться, и встретил удар с выражением полного спокойствия на лице.

Возможно, все прошло бы согласно тактике Брэдона, если бы не то обстоятельство, что боулер противника, находившийся в конце покрытой травой части поля, был человеком с индивидуальной отличительной особенностью игры. Он начал свою перебежку от полевого игрока "на расстоянии биты", яростно разогнался на расстоянии ярда от калитки, остановился, резко подпрыгнул и словно перекувырнулся через голову (он сделал это так молниеносно, что невозможно было разобрать его движения) и отправил безупречный прямой удар абсолютной точности. При выполнении этого маневра, нога игрока "Брозерхуд" поскользнулась в момент его приземления и подпрыгивания, он пошатнулся, выполнил нечто, отдаленно напоминающее шпагат, и поднялся, массируя свою ногу. В результате, хромая, он удалился и был выведен из игры, а на поле его место занял Симмондс, их быстрый боулер.

Третий мяч Симмондса подпрыгнул и отскочил от участка голой земли в сторону, сильно ударив Брэдона по локтю.

Потеряв на некоторое время самообладание от резкого удара, лорд Питер Уимзи разозлился и забыл о своей роли Дэса Брэдона. Он видел перед собой только яркие подтяжки мистера Миллера, зеленый дерн и овал мяча в приглушенном солнечном свете. Следующий мяч Симмондса стал еще одним смертельным прыгающим мячом, подскочившим на небольшую высоту, и Питер Уимзи, гневно расправив плечи, шагнул от своей линии поля, как мстительный дух, и сильно ударил битой за границы поля. Далее он изловчился послать мяч "ноге бэтсмена"^[859] для тройки, чуть не размозжив голову игроку в левом положении против калитки, и так сильно смутил полевого игрока на дальней позиции, что тот отбросил его назад в неправильную сторону поля, давая команде рекламщиков новую возможность для перебрасывания. Последний мяч мистера Симмондса Питер принял с презрением, нанеся по нему скользящий удар, Когда он пронесся со свистом на расстоянии половины ярда к ноге Бэтсмена и сделал одну перебежку.

Теперь он встретился со специалистом по отскокам справа^[860]". С первыми двумя мячами игрок обошелся осторожно, затем последовал третий сильный удар через линию поля на шестерку. Четвертый поднялся неуклюже, и он срезал мяч, но пятый и шестой последовали за третьим номером. Поднялся крик болельщиков, которому предшествовал пронзительный визг восхищения мисс Партон. Лорд Уимзи дружелюбно улыбнулся публике и приступил к тому, чтобы отправить мяч за калитку.

Хаагедорн бежал во весь опор, задыхаясь, по центральной части поля и шептал слова молитвы: "О господи! О господи! Не дай мне свалять дурака!" Подали сигнал о четверке^[861] и смене полевых игроков. Хаагедорн нанес сильный удар своей битой, решительно настроенный защитить свою калитку, даже если за это придется умереть. Мяч прошел под уклоном, и он безжалостно ударил по нему вниз. Если бы только он смог отбить другие пять! Со вторым удачным мячом к нему пришла уверенность. Он изменил направление третьего мяча к "ноге бэтсмена" и, к своему собственному удивлению, обнаружил, что бежит. Когда бэтсмен передал мяч на средней скорости, он услышал, как его коллега прокричал:

— Молодец! Теперь оставь его мне. Хаагедорна ни о чем не надо было больше просить.

Он бы бегал до тех пор, пока не взорвался, или неподвижно стоял, пока бы не стал твердым, как мрамор, если бы только он мог предотвратить конец этого волшебства. Он был плохой бэтсмен, но он был крикетист. Уимзи закончил серию успешных трех мячей и подошел к краю центра поля. Хаагедорн приблизился к нему.

— Я возьму все, что я смогу, — сказал Уимзи. — Но если что-нибудь попадет к вам, блокируйте это. Не беспокойтесь по поводу перебежек. Я о них сам позабочусь.

— Да, Брэдон, — пылко ответил Хаагедорн. — Я сделаю все, что вы скажете. Только продолжайте, только не останавливайтесь.

— Хорошо. Обещаю, мы еще будем подавать мячи. Не бойтесь их. Вы все делаете именно так, как нужно.

Шестью мячами позже Симмондса заменили на специалиста по крученым мячам. Уимзи принял его с энтузиазмом, подрезая последовательно и успешно все удары справа до тех пор, пока капитан "Брозерхуд" не передвинул своих полевых игроков и не сконцентрировал их вокруг калитки с ее правой стороны. Уимзи посмотрел на группировку противника со снисходительной улыбкой и отправил следующие шесть мячей "ноге бэтсмена". Им, в отчаянии, пришлось быстро перестраиваться, и они создали ограниченное пространство из полевых. Уимзи послал сильный удар прямо к центру поля. Счет "Пимс" вырос до ста пятидесяти.

Мистер Брозерхуд, этот старый болельщик со стажем, подпрыгивал на своем кресле, ему давно не приходилось видеть такой мастерской игры. Он радовался, словно ребенок.

— О, прекрасно, сэр. Снова! О, хорошо сыграно, в самом деле! — Его белые усы развевались, как флаги. — Почему вы, мистер Толбой, черт вас побери, отправили этого человека на девятое место? — сурово спросил он. — Он — настоящий крикетист. Он единственный крикетист среди всего вашего проклятого сборища. О, хорошо пустил! — когда мяч ловко скользнул между двумя взволнованными принимающими игроками, которые чуть не столкнулись головами в попытке схватить его. — Посмотрите на это! Я всегда утверждал, что правильное распределение игроков на поле делает девять десятых игры. Этот человек знает это. Кто он?

— Это новый член нашего коллектива, — сказал Толбой. — Он выпускник привилегированной частной школы и говорит, что довольно много занимался крикетом в загородной резиденции, но я понятия не имел, что он может так играть. Великий шотландец! — воскликнул он и начал аплодировать особенно элегантному броску. — Я никогда не видел ничего подобного.

— В самом деле не видели? — резко спросил пожилой человек. — Ну, с тех пор как я смотрю крикет, я видел нечто весьма похожее. Дайте подумать, когда же это было. Должно быть, перед войной. Боже, боже, я иногда думаю, что моя память на имена уже не та, что была прежде, но, по-моему, это было во время университетского матча тысяча девятьсот десятого года или тысяча девятьсот одиннадцатого. Это был год, когда…

Его звенящий голос потонул в крике, когда на табло появился счет сто семьдесят.

— Еще одно очко, чтобы победить! — весело воскликнула мисс Росситер. — О-о! — выдохнула она в тот момент, когда Хаагедорн, оставленный один на один с мячом противника, стал жертвой опасного и неподходящего для данного момента удара. Мяч вился вокруг его ног, как игривый котенок, и сбил столбик крикетной калитки.

Мистер Хаагедорн вернулся почти в слезах; Веддерберн, дрожа от злости и усталости, вышел вперед. Ему ничего не оставалось, кроме как пережить четыре мяча, а затем, если бы чудо не прекратилось, игра была бы выиграна. Первый мяч поднялся немного низковато и как-то уж больно соблазнительно; Веддерберн отступил назад, пропустил его и стремительно бросился обратно к своей линии ворот, чтобы как раз успеть вовремя.

— О, будьте осторожны! Будьте осторожны! — простонала мисс Росситер, а мистер Брозерхуд выругался. Следующий мяч Веддерберн умудрился отправить немного дальше, чем центр поля. Он вытер пот со лба. Следующим был вращающийся мяч, и, пытаясь блокировать его, он подбросил его почти перпендикулярно в воздух. На мгновение, которое показалось Веддерберну долгими часами, зрители увидели крутящийся мяч и распростертые над ним руки игрока, затем мяч упал, упущенный на волосок.

— Я сейчас завизжу от ярости, — объявила миссис Джонсон.

Веддерберн снова утер свой лоб. Мяч выскользнул из его вспотевших пальцев и откатился недалеко в сторону.

— Не трогай его! Не трогай его! — пронзительно кричал мистер Брозерхуд, громко стуча своей палкой. — Не трогай его, ты тупица! Ты идиот! Ты…

Веддерберн, который совершенно потерял голову, шагнул к мячу, поднял свою биту и нанес по нему сильный удар, не достигший своей цели. Услышав скрип кожи в момент, когда мяч попал в перчатки защитника калитки, игрок "Пимс" сделал единственно возможную вещь. Он метнулся назад и сел на границу поля; когда он приземлился, то услышал пронзительный грохот разлетающихся перекладин — поперечных планок калитки.

— Ну как?

— Простофиля! Глупый, тупоголовый болван! — вопил мистер Брозерхуд. Он ругался от бешенства. — Мог испортить весь матч. Испортить! Этот человек — дурак. Он — полный кретин. Он дурак и кретин, я вам говорю.

— Ничего страшного не произошло, мистер Брозерхуд, — сказал Хэнкин успокаивающе. — Ну да, это все плохо для нашей стороны.

— Наша сторона, черт побери, — взорвался мистер Брозерхуд. Я здесь для того, чтобы посмотреть, как играют в крикет, а не тратят время на пустяки! Мне не важно, кто побеждает, а кто проигрывает, при условии, Что они играют в настоящую игру. Вот так-то!

За пять минут до окончания игры Уимзи заметил, как очередной мяч плавно летит издалека, скользя вниз прямо по направлению к нему. Это было наслаждение. Он ударил по мячу, тот поднялся вверх великолепной параболой, ударился о крышу палатки, как трубный глас^[862], и отскочил за ограждение, разбив бутылку лимонада одного из счетчиков очков. Матч был выигран.

Брэдон не успел подойти к палатке, как обнаружил что его схватил и припер к стенке старый мистер Брозерхуд.

— Красиво сыграно, сэр! Великолепная игра, в самом деле, — сказал пожилой джентльмен. — Простите меня, имя только что пришло мне на память. Вы не Уимзи из Бэллиола?

Питер посмотрел на капитана своей команды, который стоял неподалеку, и покачал головой:

— Нет, сэр. Меня зовут Брэдон.

— Брэдон? — Мистер Бразерхуд был явно озадачен. — Брэдон? Я не помню, чтобы когда-либо слышал это имя. Но разве я не видел, как вы играли за Оксфорд в тысяча девятьсот одиннадцатом? Вы владеете запоздалым ударом, который был весьма характерен, в то время и я мог бы поклясться, что последний раз я видел, как вы играли, это было на стадионе "Лорде" в одиннадцатом году, когда вы сделали сто двенадцать перебежек. Но, по-моему, вас звали Уимзи — Питер Уимзи из Бэллиола, лорд Питер Уимзи. Теперь я начинаю вспоминать…

В этот момент два человека в полицейской униформе вышли на поле, их вел мужчина в штатском. Они проталкивались через толпу болельщиков и крикетистов и остановились у палатки. Один из людей в униформе коснулся руки Питера:

— Вы мистер Дэс Брэдон?

— Да, — сказал Уимзи в некотором изумлении.

— Тогда вам нужно пройти с нами. Вы задерживаетесь по подозрению в убийстве, и мой долг предупредить, что все сказанное вами может быть использовано в качестве доказательства вашей вины.

— Убийство?! — воскликнул Уимзи. Полицейский говорил излишне громко и пронзительно, и вся толпа замерла в изумленном внимании. — Чье убийство?

— Убийство мисс Дайаны де Момери.

— Боже милостивый! — произнес Питер. Он оглянулся и заметил, что человек в штатском был главный инспектор Паркер, который кивнул.

— Хорошо, — сказал Уимзи. — Я пойду с вами, но я ничего не знаю об этом. Лучше пройдемте со мной, пока я буду переодеваться.

Он ушел с двумя офицерами. Мистер Брозерхуд остановил Паркера, когда тот собирался последовать за ними.

— Вы говорите, этого человека зовут Брэдон?

— Да, сэр, — ответил инспектор с ударением на первый слог. — Его фамилия Брэдон. Мистер Дэс Брэдон.

— И вы арестовали его за убийство?

— За убийство молодой женщины, сэр. Очень жестокое преступление.

— Ну, — сказал пожилой джентльмен, — вы удивляете меня. Вы уверены, что вы взяли того человека?

— Абсолютно уверен, сэр. Он хорошо известен полиции.

Мистер Брозерхуд покачал головой:

— Ну что же, его фамилия может быть Брэдон. Но он невиновен. Невинен, как младенец, дорогой друг. Вы видели, как он играет? Он чертовски хороший крикетист, и у него было не больше возможности совершить преступление, чем у меня.

— Может быть, сэр, — невозмутимо ответил инспектор и проследовал в раздевалку, куда полицейские повели Питера Уимзи.

— Только представьте! — воскликнула мисс Росситер. — Я всегда знала, что в этом человеке есть что-то зловещее. Убийство! Подумать только! Нам всем могли перерезать горло! Что вы думаете об этом, мисс Митейард? Вы удивлены?

— Да, удивлена, не меньше вашего, — сказала мисс Митейард. — Я никогда не была так удивлена за всю свою жизнь. Никогда.

Глава 19

Двойственное проявление печально известной личности

— Фактически, старина, — начал Паркер, когда полицейская машина помчалась в сторону Лондона, — Дайану де Момери нашли сегодня утром с перерезанным горлом в лесу рядом с Мейденхедом. Рядом с телом лежала свистулька, а на расстоянии нескольких ярдов находилась черная маска, зацепившаяся за куст ежевики, как будто кто-то отбросил ее в спешке. Опросы среди ее друзей выявили факт, что она встречалась ночью с мужчиной в маске и костюме Арлекина по имени Брэдон. Подозрение упало, таким образом, на указанного мистера Брэдона, и Скотленд-Ярд, действуя с похвальной расторопностью, выследил джентльмена до Ромфорда и взял его под стражу. Обвиняемый ответил…

— Я сделал это, — произнес Уимзи, заканчивая предложение. — Итак, в каком-то смысле я сделал это, Чарльз. Если бы эта девушка никогда не знала меня, она была бы сегодня жива.

— Ну, она не такая уж большая потеря, — безразлично заметил главный инспектор. — Я начинаю понимать их игру. Они еще не догадались, что ты — не Дэс Брэдон, и их мысль заключается в том, чтобы упрятать тебя за решетку, выкроив время на то, чтобы уладить все свои дела. Они уверены, что ты не сможешь быстро действовать, получив обвинение в убийстве.

— Понятно. Ну, они не настолько умны, как я о них думал, или бы они уже давно меня вычислили. Что случится дальше?

— Мы предпримем немедленные шаги для того, чтобы объявить, что мистер Дэс Брэдон и лорд Питер Уимзи не один человек, а два. Этот парень все еще следует за нами, Ламли?

— Да, сэр.

— Позаботьтесь о том, чтобы он не потерял нас по дороге через Стрэтфорд. Питер, мы якобы везем тебя в Скотленд-Ярд на допрос, и этот тупица должен увидеть, как ты благополучно войдешь в здание. Я договорился, чтобы нас посетили репортеры, и мы снабдим их всеми подробностями ареста и множеством фактов твоего омерзительного прошлого. Ты, как мистер Брэдон, позвонишь лорду Питеру Уимзи, которого попросишь подъехать и организовать твою защиту. Тебя выведут через черный ход.

— Переодетого в форму полицейского? О, Чарльз, пожалуйста, позволь мне побыть полицейским! Я буду в восторге от этого.

— Ну, ты немного ниже роста, указанного в инструкции, но мы сумеем справиться с этим; каска очень изменяет внешность. Во всяком случае, ты сможешь спокойно пойти домой или, может, в свой клуб…

— Нет, только не в мой клуб; я не могу пойти в "Мальборо", одетый как полицейский. Подожди минутку, хотя… "Эгоисты" — я могу пойти туда. У меня там есть много знакомых, и этих типов не волнует, чем занимается человек. Мне нравится это предложение. Продолжай.

— Хорошо. Ты там переодеваешься и возвращаешься в Скотленд-Ярд в гневе, громко жалуясь на неприятности, в которые тебя втянул мистер Брэдон. Ты можешь дать об этом интервью, если хочешь. Затем ты спокойно возвращаешься домой. А в воскресной газете появляется длинная статья с фотографиями вас обоих.

— Великолепно!

— А в понедельник ты, как Дэс Брэдон, предстанешь перед судом магистрата и получишь свою защиту. Жаль, что ты не можешь быть в суде сразу в двух ролях, боюсь, это не в наших силах. Тем не менее лорда Питера Уимзи можно будет увидеть сразу после слушания, занимающеюся чем-то бросающимся в глаза. Ты можешь идти по улице и упасть.

— Нет, — сказал Уимзи. — Я абсолютно отказываюсь падать. Есть пределы. Однажды я не возражал против того, чтобы меня заставили потерять самообладание, но тогда я спасся только благодаря превосходному искусству верховой езды.

— Очень хорошо, это я оставлю на твое усмотрение. Главное, чтобы ты оказался в газетах.

— Окажусь. Я разрекламирую себя каким-нибудь образом. Реклама — мое призвание, как выяснилось. Кстати, все это означает, что я не смогу быть в офисе в понедельник.

— Естественно.

— Но так дело не пойдет. Я должен закончить начатую рекламную кампанию для "Виффлетс". Армстронг хочет этого особенно, и я не могу подвести его. Кроме того, я и сам заинтересовался этим.

Паркер посмотрел на него в изумлении:

— Неужели это возможно, Питер, ты культивируешь у себя разновидность деловой этики?

— Черт подери, Чарльз! Ты не понимаешь. Это действительно крупный проект. Это будет самый крупный рекламный трюк со времен Клуба Мастард. Но если это не трогает тебя, есть и другая вещь. Если меня не будет в офисе, ты не узнаешь заголовка "Нутракса" в следующий вторник, и вам не удастся застать момент, когда будет осуществляться очередная поставка.

— Мы можем выяснить это без тебя, старина. Нам не поможет, если тебя убьют, не так ли?

— Думаю, что нет. Чего я не могу понять, так это почему они до сих пор не убили Толбоя.

— Да, я тоже не могу этого понять.

— Думаю, они еще не продумали свои планы. Они навряд ли тронут его до следующего вторника, потому что им нужно доставить еще одну партию старым способом. Они думают, что, если я буду вдалеке, они могут рискнуть.

— Возможно, что так. Во всяком случае, мы должны надеяться, что это так. Ну, вот мы и приехали. Выходи и постарайся выглядеть, по возможности, похожим на расстроенного злодея.

— Хорошо! — сказал Уимзи, перекашивая свое лицо в неприятную усмешку.

Машина повернула к Скотленд-Ярду и остановилась у входа. Первым из машины вышел сержант. За ним последовал Уимзи и, оглянувшись вокруг, заметил трех репортеров, расхаживающих по внутреннему двору. Когда Паркер появился в свою очередь из машины, Уимзи легонько, но достаточно эффектно ударил сержанта в подбородок, отчего тот зашатался; затем Питер аккуратно поставил подножку главному инспектору, когда тот спрыгивал с подножки автомобиля, и бросился к калитке, удирая, как заяц. Двое полицейских и репортер бросились вдогонку,чтобы схватить преступника. Уимзи обманул полицейских, толкнул репортера, который упал и так и остался лежать в неуклюжей позе, после чего выскользнул в калитку и пустился в бегство по Уайтхоллу. Мчась со всех ног, он слышал крики и звук свистков. Отчаянные пешеходы присоединялись к погоне; автомобилисты нажимали на газ, чтобы преградить ему дорогу; пассажиры автобуса столпились возле окон и пристально следили за происходящим. Уимзи ловко скользнул в водоворот движения транспорта, обежал вокруг памятника Неизвестному Солдату, вернулся обратно по собственным следам на противоположную сторону улицы и, наконец, инсценировал великолепное сенсационное задержание посреди Трафальгарской площади. Паркер и Ламли подбежали, тяжело дыша.

— Вот он, мистер, — сказал джентльмен, который схватил Питера, — крупный и сильный мужчина с сумкой инструментов. — Вот он. Что он сделал?

— Он подозревается в убийстве, — произнес Паркер громко.

Раздался шепот восхищения. Уимзи бросил презрительный взгляд на сержанта Ламли.

— Вы, краснощекие полисмены, все слишком толстые, — сказал он. — Вы не можете бегать.

— Да-да, — хмуро заметил сержант. — Давай сюда руки, приятель. Мы больше не будем рисковать.

— Как вам будет угодно, как вам будет угодно. У вас чистые руки? Я не хочу, чтобы мои манжеты испачкались.

— Этого достаточно, мой мальчик, — сказал Паркер, когда наручники защелкнулись, — нам больше не нужно проблем от тебя. Проходи сюда, проходи. Живее!

Процессия вернулась в Скотленд-Ярд.

— Сделано довольно красиво. Я льщу себе, — признался Уимзи.

— Ай! — сказал Ламли, потирая свою челюсть. — Вам не нужно было так сильно бить меня, милорд.

— Правдоподобие, — сказал Уимзи, — нужно было правдоподобие. Вы выглядели чудесно, когда опрокинулись.

— Ай! — повторил сержант Ламли. Казалось, он был немного обижен.

Четверть часа спустя полицейский, чьи форменные брюки были немного длинноваты, а китель несколько великоват в талии, вышел из Скотленд-Ярда через боковую дверь, сел в машину, которая направилась вдоль Пэлл-Мэлл и остановилась у входа в клуб "Эгоисты". Здесь он исчез, и его никогда больше не видели. Через несколько минут из дверей клуба вышел безукоризненно одетый джентльмен в смокинге и шелковой шляпе, остановился на ступеньках, ожидая такси. Пожилой джентльмен армейской внешности стоял рядом с ним.

— Вы простите меня, полковник? — обратился джентльмен. — У меня нет времени. Этот парень Брэдон ужасно надоедливый человек, но что поделаешь? Я хочу сказать, нужно что-то делать.

— Да, да, — сказал полковник.

— Я только надеюсь, что это в последний раз. Если он сделал то, что они говорят, это будет действительно его последним разом.

— О да, — ответил полковник. — Да, мой дорогой Уимзи.

Подъехало такси.

— Скотленд-Ярд, — произнес Уимзи четким и громким голосом. Господа сели в машину, и она умчалась прочь.

Мисс Митейард, нежась в воскресное утро в постели, просматривала свежие газеты, ее внимание привлекли огромного размера заголовки:

"АРЕСТ ПО ДЕЛУ ОБ УБИЙСТВЕ ДАЙАНЫ ДЕ МОМЕРИ. ВОВЛЕЧЕН ЗНАМЕНИТЫЙ ГЕРЦОГСКИЙ ДОМ. ИНТЕРВЬЮ С ЛОРДОМ ПИТЕРОМ УИМЗИ".

"УБИЙЦА СО СВИСТУЛЬКОЙ. АРЕСТ ЗАМАСКИРОВАННОГО ШУТА. ИНТЕРВЬЮ С ГЛАВНЫМ ИНСПЕКТОРОМ СКОТЛЕНД-ЯРДА ЧАРЛЬЗОМ ПАРКЕРОМ".

"АРЛЕКИН ВВЯЗАЛСЯ В ОТЧАЯННУЮ РУКОПАШНУЮ СХВАТКУ. БРАТ ЛОРДА ПИТЕРА УИМЗИ ПОСЕЩАЕТ СКОТЛЕНД-ЯРД".

Далее следовали подробные и образные описания ареста; фотографии места, где было найдено тело; статьи о лорде Питере Уимзи, его семье, об особняке в Норфолке; о ночной жизни Лондона. У герцога Денверского собирались взять интервью, но он отказался что-либо говорить, лорд Питер Уимзи, напротив, был многословен. Наконец, — что сильно озадачило мисс Митейард — она увидела фотографию лорда Питера Уимзи и Дэса Брэдона, стоящих рядом.

"Было бы бесполезно, — сказал лорд Питер Уимзи в своем интервью, — ввиду поразительного сходства между нами, отрицать, что существует родственная связь между этим человеком и мною. В действительности, это мой брат, который время от времени доставляет мне много проблем, подражая мне. Если бы вы видели нас вместе, то заметили бы, что он более темный из нас двоих; есть также, конечно, небольшое различие черт лица; но, когда нас видят по отдельности, легко по ошибке принять одного за другого".

Дэс Брэдон на снимке, конечно же, имел гораздо более темные волосы, чем Питер Уимзи; его рот искривился в неприятной ухмылке, и у него был этот неописуемый вид вульгарного высокомерия, что является одним из признаков авантюризма. В статье также рассказывалось о различных, не поддающихся проверке деталях этого дела.

"Дэс Брэдон никогда не учился в университете, хотя он иногда заявляет, что Оксфорд является его альма-матер. Он получил образование в привилегированной частной школе во Франции, где культивируются английские виды спорта. Он хороший игрок в крикет от природы и, действительно, участвовал в матче по крикету, когда его арестовали, благодаря быстроте и разумным действиям главного инспектора Скотленд-Ярда Чарльза Паркера. Под различными именами он хорошо известен в ночных клубах Лондона и Парижа. Говорят, что он встречался с несчастной девушкой, в чьем убийстве его обвиняют, в доме покойного майора Миллигана, который встретил свою смерть два дня назад, будучи сбитым грузовиком на площади Пиккадилли. Следуя представлению семьи лорда Питера Уимзи относительно его образа жизни, Брэдон недавно занял должность в хорошо известной коммерческой фирме и должен был, предположительно, начать новую страницу своей жизни, но…"

И так далее, и тому подобное.

Мисс Митейард долгое время просидела в некотором забытьи, куря сигарету за сигаретой, в то время как остывал ее кофе. Затем она пошла и приняла ванну. Женщина решила, что это сможет прояснить ее разум.

Возбуждение, царившее в "Пимс" в понедельник утром, было неописуемым. Сотрудники отдела копирайтеров сидели в комнате машинисток и не приступали к работе. Мистер Пим сообщил, что болен и не сможет прийти. Мистер Копли был так расстроен, что сидел три часа над пустым листом бумаги, а затем пошел чего-нибудь выпить, чего не случалось с ним ни разу в жизни. Мистер Уиллис, казалось, был на грани нервного срыва. Мистер Инглеби смеялся над своими коллегами и сказал, что это был совершенно новый опыт для всех них. Мисс Партон разразилась слезами, а мисс Росситер заявила, что она всегда это подозревала. Мистер Толбой удивил своих коллег не меньше, упав в обморок в кабинете мистера Армстронга, таким образом обеспечив миссис Джонсон (которая была склонна к истерикам) полезное занятие на целых полчаса. А Джинджер Джо, с рыжими волосами и жизнерадостным характером, сначала надулся, а затем неожиданно стукнул кулаком Билла по голове совершенно без всякой причины.

В час дня мисс Митейард вышла из офиса пообедать и купила свежую прессу. В "Ивнинг баннер" она прочла, что мистер Дэс Брэдон предстал сегодня перед судом магистратов в десять часов утра по обвинению в убийстве. В 10.30 лорд Питер Уимзи (образно описанный как "второе действующее лицо в этой драме с наркотиками и смертью") во время конной прогулки по улице едва избежал ранения: его лошадь вздрогнула из-за быстро проехавшей мимо машины; животное понесло, и только виртуозное искусство верховой езды лорда предотвратило несчастный случай. В газете была помещена фотография мистера Брэдона, входящего в здание суда на Бау-стрит в темном пиджачном костюме и мягкой шляпе, и снимок Питера Уимзи, возвращающегося со своей прогулки в аккуратных бриджах, ботфортах и котелке. Излишне говорить, что не упоминалось подробностей процесса превращения одного джентльмена в другого за опущенными шторами салона "Даймлера", в то время как он колесил по тихим кварталам к северу от Оксфорд-стрит. В понедельник вечером лорд Питер Уимзи посетил театральное представление "Скажите, когда будет достаточно!" в "Фриволити", сопровождая королевскую особу.

Во вторник утром мистер Уиллис пришел в офис с опозданием и с видом очень взволнованным и важным. Он всем улыбался, презентовал комнате машинисток четырехфунтовую коробку шоколадных конфет и глазированный торт; после чего сообщил благожелательной мисс Партон, что он помолвлен и женится. Во время перерыва на кофе стало известно имя его избранницы — ею оказалась мисс Памела Дин. В 11.30 было обнародовано, что церемония бракосочетания состоится, по возможности, в самое ближайшее время, а в 11.45 мисс Росситер уже собирала пожертвования на свадебный подарок. К двум часам дня сотрудники агентства разделились на две упрямые и ожесточенно враждебные группировки: одна пропагандировала покупку симпатичных часов с Вестминстерскими курантами, а другая страстно голосовала за покрытую серебром электрокастрюлю.

После таких потрясений некоторые из сотрудников все-таки решили начать работать. Мистер Джоллоп последовательно отклонил предоставленные ему заголовки: "Больше не вздыхайте, леди", "О, вытри эти слезы", "Плачущий поздно и плачущий рано", которые заблаговременно передал мистер Тул; также с насмешкой отверг предложенную замену — "Если у вас слезы", "О, скажи, почему ты плачешь?" и "Несчастная душа сидит, вздыхая". Мистер Инглеби, возбужденный новыми заголовками, с энтузиазмом погрузился в работу.

Мисс Росситер лихорадочно печатала. Она остановилась на "Я плачу, я не знаю почему" и "В молчании и в слезах", в то время как растерянный мистер Инглеби серьезно обдумывал фразу "В этой глубокой полночи разума" (он заметил: "Они никогда не узнают, что это Байрон, если мы им не скажем"). Мистер Армстронг сообщил, что он уговорил мистера Джоллопа принять вариант — "О, скажи, почему ты плачешь?" — вместе с заголовком "Старый, черствый и нерентабельный", и просил мистера Инглеби проверить правильность этого решения, перепечатать заголовок и немедленно передать его мистеру Толбою.

— Разве мистер Армстронг не изумителен? — заметила мисс Росситер. — Он всегда находит выход. Вот, пожалуйста, мистер Инглеби, я посмотрела в словаре, это "черствый, старый". Первое предложение придется изменить, я полагаю. Вы не можете употребить это, говоря о "Что-то, что вы соблазнитесь попросить у себя, словами старой игры", не так ли?

— Предполагаю, что нет, — проворчал Инглеби. — Лучше напечатайте: "Иногда вы можете поддаться соблазну воскликнуть, как Гамлет" — затем всю цитату — и дальше, "даже если кто-нибудь спросит вас, почему", и присоедините это сюда. Этого будет достаточно. И "порядки мира", пожалуйста, не "проклятия".

— Да уж! — отозвалась мисс Росситер. В комнату заглянул Веддерберн.

— О-о, Веддерберн, тоскуешь по своему экземпляру? Как Толбой, Веддерберн?

— Ушел домой, — ответил мистер Веддерберн. — Он не хотел идти, но сильно устал и выглядел ужасно. Он не должен был вовсе приходить сегодня в офис. Это оно?

— Да. Они захотят новый эскиз, безусловно.

— Конечно, — произнес Веддерберн уныло. — Как они могут вечно ожидать, что все будет выглядеть хорошо, когда вот так все изменяют и чередуют… О, хорошо! Что это? "Портрет Гамлета". У студии есть справочная информация о Гамлете?

— Конечно нет; у них никогда ничего нет. Кто делает эти эскизы? Пикеринг? Вы лучше возьмите моего иллюстрированного Шекспира с моими наилучшими пожеланиями и попросите не покрывать книгу синими чернилами и резиновым раствором.

— Хорошо.

— И чтобы вернули ее где-нибудь до Рождества.

Веддерберн усмехнулся и вышел из кабинета. Примерно десять минут спустя телефон зазвонил в комнате машинисток.

— Да? — сказала мисс Росситер сладкозвучным голосом. — Кто это, отзовитесь, пожалуйста.

— Говорит Толбой, — ответили в трубке.

— О! — Мисс Росситер моментально изменила тембр своего голоса на более резкий, но смягченный в виду плохого самочувствия своего собеседника: — О, да? Вы чувствуете себя лучше, мистер Толбой?

— Да, спасибо. Я пытался дозвониться до Велдерберна, но его, похоже, нет в кабинете.

— Я полагаю, он в студии, заставляет несчастного мистера Пикеринга работать внеурочно над новым эскизом для "Нутракса".

— О! Именно это я хотел узнать. Джоллоп пропустил этот вариант?

— Нет, он отклонил всю серию. Это новая версия — по крайней мере, новый заголовок с вариантом "Почему вы плачете?".

— О, новый заголовок. Как он звучит?

— "Старый, черствый, нерентабельный". Шекспир, знаете ли.

— О! О, замечательно! Рад, что что-то удалось провести. Я беспокоился об этом.

— Все в порядке, мистер Толбой. — Мисс Росситер повесила трубку. — Трогательная преданность работе, — заметила она, обращаясь к мисс Партон. — Как будто мир бы перевернулся из-за того, что его не было здесь!

— Я думаю, он боится, что старый Копли снова будет вмешиваться, — ответила мисс Партон, фыркнув.

— О да! — согласилась мисс Росситер.

— Итак, мальчик, — сказал полисмен, — чего ты хочешь?

— Я хочу видеть главного инспектора Паркера.

— Хо! — сказал полисмен. — Ты мало не хочешь, да? Ты уверен, что ты не предпочел бы увидеть мэра Лондона? Или мистера Рэмси Макдональда?

— Вы что, все здесь такие забавные? Эй, вам никогда не трут эти ботинки? Вы бы лучше купили себе новую пару обуви, или станете слишком большими для той, что носите. Скажите инспектору Паркеру, что мистер Джо Поттс хочет встретиться с ним по поводу этого дела с убийством Арлекина. И давайте по-шустрому, потому что мне нужно идти домой ужинать.

— Дело с убийством Арлекина? И что ты знаешь об этом?

— Не ваше дело. Просто передайте ему, что я говорю. Объясните ему, что это Джо Поттс, который работает в рекламном агентстве "Пимс", и вы увидите, что он выйдет встречать меня с красной дорожкой и оркестром.

— Так ты из "Пимс". У тебя есть какая-то информация об этом Брэдоне, не так ли?

— Да. А теперь давайте наверх и не теряйте время.

— Ты бы, юный наглец, вел себя прилично.

— Ладно! Мне ведь это все равно.

Мистер Джозеф Поттс тщательно вытер свои ботинки о коврик, занял место на жесткой скамье, вытащил Йо-йо из кармана и начал беспечно выводить рукой петли, в то время как потерпевший поражение полицейский удалился.

Он вернулся и, скомандовав мистеру Джозефу Поттсу убрать свою игрушку, провел его через несколько коридоров к двери, в которую постучал. Голос внутри сказал: "Входите", и мистер Поттс оказался в просторной комнате, меблированной двумя письменными столами, парой удобных кресел и несколькими другими сиденьями. За дальним столом, спиной к двери, сидел человек в штатском, он писал, за ближним, лицом к двери, сидел другой мужчина в сером костюме, перед ним лежала стопка документов.

— Тот самый мальчик, — объявил полицейский и удалился.

— Садись, — сказал мужчина в сером, кратко, указывая на один из стоявших рядом стульев. — Итак, что ты хочешь рассказать нам, а?

— Простите, сэр, вы главный инспектор Паркер?

— Это очень осторожный свидетель, — заметил мужчина в сером, ни к кому в особенности не обращаясь. — Почему ты желаешь видеть главного инспектора Паркера?

— Потому что это важно и конфиденциально, понятно? — дерзко ответил Джозеф. — У меня ценная информация, вот что это. Я хочу иметь дело с боссом, особенно если что-нибудь пойдет не так, как должно быть.

— О-о!

— Я хочу рассказать этому Паркеру, что это расследование было проведено неправильно. Понятно? Мистер Брэдон не имеет с этим ничего общего.

— В самом деле. Ну, я инспектор Паркер. Что ты знаешь о Брэдоне?

— Знаю. — Джинджер Джо выставил вперед указательный палец, вымазанный в чернилах. — Вы должны знать, что мистер Брэдон — не мошенник, он великий детектив, а я — его помощник. Мы вышли на след убийцы, понятно? А у вас здесь просто тары-бары. Я хочу сказать, это просто дурацкая ловушка, расставленная таинственной бандой, так как он выслеживает их логово. Вы были дураками, что позволили обмануть себя, понятно? Мистер Брэдон — спортсмен, и он никогда не убивал никакой молодой женщины, не говоря уже о том, что не был таким дураком, чтобы оставить свистульку после себя. Если вам нужен настоящий убийца, мистер Брэдон уже положил глаз на одного, а вы просто играете на руку Черному Пауку и его банде. Хочу сказать, пришло время раскрыть карты, сообщить, что мне известно, и я не собираюсь сдаваться без боя!

Человек за дальним столом повернулся и улыбнулся Джинджеру из-за спинки своего стула.

— Достаточно, Джинджер, — сказал тот. — Мы все здесь об этом знаем. Я признателен тебе за твое свидетельство. Я надеюсь, ты ничего не раскрывал в других направлениях.

— Я, сэр? Нет, сэр. Я не сказал ни слова, мистер Брэдон. Но, видя, как…

— Все в порядке, я верю тебе. Итак, Чарльз, я думаю, это как раз тот парень, который нам нужен. Вы можете получить у него этот заголовок и не звонить в "Пимс". Джинджер, заголовок для "Нутракса" был принят сегодня днем?

— Да, сэр. "Старый, черствый и нерентабельный" — вот что это было. А что там с ними всеми творилось! Им потребовался целый день на эту выдумку, в самом деле, и мистер Инглеби не был сумасбродным ничуть.

— С него станется, — сказал Уимзи. — Теперь отправляйся-ка ты лучше домой, Джинджер, и никому ни слова, помни.

— Никому, сэр.

— Мы очень признательны тебе за то, что ты пришел, — добавил Паркер. — Ты видишь, мы не такие уж дураки, как ты думал. Мы здесь знаем довольно много о мистере Брэдоне. И, кстати, позволь мне представить тебя лорду Питеру Уимзи.

Глаза Джинджера Джо чуть не выпали из глазниц.

— Что?! Лорд Питер Уимзи, где же тогда мистер Брэдон? Это и есть мистер Брэдон. Вы меня дурачите.

— Я обещаю, — произнес Уимзи, — рассказать тебе все об этом на следующей неделе. А теперь иди, будь хорошим мальчиком. У нас много дел.

В среду утром мистер Паркер получил сообщение из Сент-Мартинз-ле-Гранд. Внутри официального конверта был другой, адресованный рукой Толбоя "С. Смиту, эсквайру" на адрес мистера Каммингса на Олд-Брод-стрит.

— Это все решает, — заключил Уимзи. Он заглянул в маркированный телефонный справочник. — Вот, пожалуйста. "Самец-олень в стойле", Друри-Лейн. Не допускай ошибок на этот раз.

Только в четверг вечером мисс Митейард решила поговорить с мистером Толбоем.

Глава 20

Подходящий уход неопытного убийцы

— Лорд Питер Уимзи дома?

Слуга окинул незваного гостя беглым взглядом, который объял все — от его затравленных глаз до респектабельных ботинок среднего класса. Затем он произнес, уважительно склонив голову:

— Если будете так любезны и присядете, я выясню, не отдыхает ли его милость. Как мне вас представить, сэр?

— Мистер Толбой. Слуга скрылся за дверью.

— Кто, Бантер? — переспросил Уимзи. — Мистер Толбой. Это несколько удивительно. Как он выглядит?

— Он выглядит, милорд, если так можно выразиться, поэтически, как если бы Небесный Пес, так сказать, припер его к стенке.

— Вы, возможно, правы. Я не должен удивляться, если этот адский зверь или что-то в этом роде будет также рыскать в округе. Выгляните из окна, Бантер.

— Очень хорошо, милорд… Я никого не вижу, но ручаюсь, что, открывая дверь мистеру Толбою, слышал звук шагов этажом ниже.

— Весьма возможно. Ну, этого не исправишь. Пригласи его.

— Очень хорошо, милорд.

Вошел молодой человек, и Уимзи поднялся, чтобы приветствовать его.

— Добрый вечер, мистер Толбой.

— Я пришел… — начал Толбой, а затем внезапно замолчал. — Лорд Питер, Брэдон, ради всего святого, который из них вы?

— Оба, — ответил Уимзи серьезно. — Почему бы вам не присесть?

— Спасибо, я лучше… Я не хочу… Я пришел…

— Вы выглядите довольно уставшим. Я действительно думаю, что вам лучше сесть и выпить чего-нибудь.

Ноги Толбоя, казалось, подкосились, и он сел, не протестуя.

— И как продвигается без меня рекламная кампания "Виффлетс"? — поинтересовался Уимзи, наливая ему неразбавленного виски.

— "Виффлетс"?

— Не важно. Я только спросил у вас об этом, чтобы доказать, что я действительно Брэдон. Выпейте это сразу. Так, вам лучше?

— Да. Простите, что я сам себя одурачил. Я пришел к вам…

— Вы пришли, чтобы выяснить, сколько я знаю?

— Да… То есть нет. Я пришел, потому что я не мог дольше держаться. Я пришел, чтобы все рассказать вам.

— Подождите минуту. Есть нечто, что я сначала должен сообщить вам. Теперь это все ушло из моих рук. Вы понимаете? Собственно говоря, я не думаю, что вы много можете открыть мне. Игра закончена, старина. Я сожалею. Я действительно сожалею, потому что я думаю, что вы пережили ужасное время.

Толбой сильно побледнел. Он взял в руки второй бокал, а потом произнес:

— Ну, я даже рад в каком-то смысле. Если бы не моя жена и ребенок… О господи! — Он закрыл лицо руками и замолчал.

Уимзи подошел к окну и посмотрел на огни Пиккадилли, бледные в летних сумерках.

— Я был ужасным дураком, — сказал Толбой.

— Большинство из нас таковы, — заметил Уимзи. — Я чертовски сожалею, старина.

— Послушайте, — начал Питер, — вы не должны ничего мне рассказывать, если не хотите. Но если намерены это сделать, я хочу, чтобы вы понимали, что это, на самом деле ничего не меняет. Я имею в виду, если вы хотите облегчить душу, я не думаю, что это каким-либо образом причинит вред вашим делам.

— Я бы хотел все рассказать вам, — сказал Толбой. — Я думаю, вы сможете понять. Я отдаю себе отчет в том, что теперь все кончено, как бы то ни было. — Он помедлил. — Скажите, что навело вас?

— Письмо Виктора Дина. Вы помните его? То, в котором он угрожал написать Пиму. Он показывал его вам, я думаю.

— Маленькая свинья. Да, он показывал. Он не уничтожил его?

— Нет, не уничтожил.

— Понятно. Ну, я лучше начну с начала. Это все началось около двух лет назад. Я был в довольно трудном положении и хотел жениться. Я проиграл деньги на скачках, и дела у меня шли не очень хорошо. Потом однажды вечером я встретил человека в ресторане.

— В каком ресторане?

Толбой сказал название.

— Он был средних лет, обычный человек. Я никогда больше не видел его с тех пор. Мы заговорили об одном, потом о другом: о том, как не хватает денег и так далее, и мне довелось упомянуть, где я работаю. Он, казалось, немного задумался после этого и задал много вопросов по поводу того, как составляются рекламные объявления и отправляются в газеты и позволяет ли моя должность знать заранее, каким будет заголовок. Ну, я объяснил, что заголовки на некоторые товары мне известны, такие, например, как "Нутракс", а на другие — нет. Затем этот мужчина упомянул "Морнинг стар" и поинтересовался, когда я узнаю об этих заголовках; я сказал, что во вторник днем. Затем он неожиданно спросил меня, не помешает ли мне дополнительная тысяча в год, я ответил: "Не помешает? Проводите меня к ней". Затем он сделал мне свое предложение. Это звучало довольно невинно. Было совершенно очевидно, что это какой-то грязный трюк, но то, как его подавали, не выглядело криминальным. Этот человек сказал, что, если я буду давать ему знать каждый вторник первую букву заголовка для следующей пятничной газеты, мне за это будут хорошо платить. Конечно, я создал большой ажиотаж по поводу неразглашения конфиденциальной информации и так далее, и тогда он повысил свои условия до двенадцати сотен. Это звучало чертовски соблазнительно, и я не мог понять, хоть убейте, как это могло навредить фирме. Поэтому я согласился, и мы условились с шифром…

— Я все знаю об этом, — сообщил Уимзи. — Это очень оригинально и одновременно просто. Я полагаю, он сказал вам, что адрес был просто "почтовым ящиком".

— Да. Разве не так? Я ходил посмотреть это место однажды; это была табачная лавка.

Уимзи кивнул:

— Я был там. Это не совсем "почтовый ящик", в том смысле, в котором вы имеете в виду. Дал ли этот человек вам какое-либо объяснение своей довольно необычной просьбы?

— Да, дал, и, конечно, я не должен был иметь дело с ним после услышанного. Он сказал, что ему нравилось заключать нечто вроде пари с некоторыми его друзьями по тому или иному поводу, и идея заключалась в том, чтобы спорить насчет первой буквы заголовка каждой недели…

— О, понимаю. И он заключал пари на достоверность так часто, как ему нравилось. Правдоподобно и не преступно, но просто достаточно грязно, чтобы объяснить настойчивое требование секретности. Так это было?

— Да. Я попался на удочку… Тогда я был чертовски стеснен в средствах… Но мне нет оправдания. И я полагаю, я должен был предположить, что за этим скрывалось что-то еще. Но я не хотел предполагать. Кроме того, сначала я подумал, что это все было надувательство, но я ничем не рисковал, поэтому отправил два первых кодовых письма и через две недели получил свои пятьдесят фунтов. Я был в долгах и воспользовался этими средствами. После этого… Ну, как вы понимаете, у меня не хватило мужества покончить с этим.

— Да, я думаю, это было бы довольно трудно.

— Трудно? Вы не знаете, Брэдон… Уимзи… Вы не знаете, что значит испытывать нужду в деньгах. В "Пимс" платят мало, и там полно парней, которые хотят уйти и найти что-нибудь получше, но они не рискуют. "Пимс" — это надежно — руководство агентства доброжелательно к своим подчиненным, и они не уволят вас, если у них нет на это крайней необходимости. Так многие живут согласно своему доходу и просто не смеют освободиться. Конкуренция столь сильна… А потом вы женитесь и начинаете платить за свой дом и мебель, и должны постоянно вносить очередной взнос, и вы просто не можете накопить средств, чтобы прожить месяц или два, пока будете искать новую работу. Вы должны продолжать жить, и это разрывает вам сердце и вынимает из вас душу. Итак, я продолжал… Конечно, я продолжал надеяться, что я смогу сэкономить какую-нибудь сумму и выбраться из этой рутины, но моя жена заболела. И так одно за другим, и я тратил все свое жалованье до копейки и плюс к тому деньги Смита. А потом, каким-то образом, этот маленький дьявол Дин пронюхал об этом; одному Богу известно, как!

— Я могу рассказать вам это, — сказал Уимзи и поведал ему всю историю.

— Понятно. Ну, он начал прижимать меня. Сначала Дин захотел, чтобы мы делили деньги поровну, но затем он потребовал больше. Если бы он донес на меня, я бы потерял работу, так же как и деньги Смита, и положение мое ухудшилось. Моя жена должна была родить ребенка, а я опаздывал с выплатой подоходного налога. Я думаю, только потому, что все казалось таким ужасно безнадежным, я еще спутался и с этой девицей Вавасур.

Естественно, это только усугубило ситуацию. И однажды я почувствовал, что не могу этого больше выносить. Я сказал Дину, что бросаю весь этот спектакль, и он может делать все, что ему, черт подери, будет угодно. И именно тогда он рассказал мне, что все это значит, и указал, что я мог легко получить двенадцать лет каторжных работ за помощь в распространении наркотиков.

— Грязно, — сказал Уимзи, — очень грязно. Вам никогда не приходило в голову, я полагаю, выдать сообщников, чтобы стать свидетелем обвинения и раскрыть всю систему.

— Нет. Не в самом начале. Я был напуган и не мог думать должным образом. И если бы я сделал это, возникли бы ужасные проблемы. Однако я все же подумал об этом через некоторое время и предупредил Дина, что я это сделаю. А он показал мне письмо, адресованное Пиму, и сказал, что собирается опередить меня. Это доконало меня. Я умолял его отложить свое решение на неделю или две, пока я все обдумаю. Кстати, что именно случилось с этим письмом?

— Его сестра нашла его и отправила Пиму, а он нанял меня через знакомого, чтобы я расследовал это дело. Пим не знал, кто я такой. Я же взялся за эту работу ради опыта.

Толбой кивнул, что понимает.

— Ну, вы приобрели свой опыт и, надеюсь, заплатили за него не так дорого, как я. Я не мог найти другого выхода…

Он замолчал и посмотрел на Уимзи.

— Возможно, я лучше расскажу вам следующую часть истории, — сказал последний. — Вы решили, что Виктор Дин был негодяем и мерзавцем и для мира это не будет большой потерей. Однажды Веддерберн зашел к вам в кабинет, смеясь над тем, что миссис Джонсон поймала Джинджера Джо с рогаткой, изъяла ее и убрала к себе в стол. Вам известно, что вы чертовски меткий стрелок с любым видом снарядов — человек, который может попасть в воротца с другого конца крикетного поля, — и вы поняли, как легко можно попасть в человека через стеклянную крышу, когда он спускается вниз по железной лестнице. Если удар не убьет его, значит, может убить падение, и это все равно стоило того, чтобы попытаться.

— Значит, тогда вы действительно все знаете об этом?

— Почти. Вы выкрали рогатку, открыв ящик ключами миссис Джонсон, во время обеденного перерыва, и делали несколько тренировочных выстрелов изо дня в день. Вы оставили там однажды камешек, вы знаете об этом?

— Да, знаю. Кто-то пришел за ним раньше, прежде чем я смог найти его.

— Да. Итак, наступил подходящий день, чтобы избавиться от Дина, — чудесный солнечный день, когда все световые люки были открыты. Вы ходили по зданию довольно много, чтобы никто точно не знал, где вы были в конкретную минуту, а затем вы незаметно пробрались на крышу. Как, кстати, вы удостоверились, что Дин будет спускаться по железной лестнице в нужный момент? О да, и скарабей? Это была хорошая идея, использовать скарабея. Потому что, если бы кто-нибудь нашел его, они бы, естественно, подумали, что камешек вывалился из кармана Дина, когда тот упал.

— Я увидел скарабея на столе Дина; я знал, что он держал его там. Я отправил Веддерберна в отдел контрольных экземпляров за чем-то, а затем позвонил Дину по своему телефону. Я сказал, что звоню из конференц-зала от имени мистера Хэнкина, который просит Дина зайти по поводу номера "Кранчлетс" и принести с собой Атлас времен из моего кабинета. Пока он ходил по моему поручению, я выкрал скарабея и прошмыгнул на крышу. Я знал, что ему потребуется некоторое время, чтобы найти атлас, потому что специально спрятал его под целую кипу папок. И я был уверен, что он пойдет по железной лестнице, потому что это был самый краткий путь из моего кабинета в конференц-зал. Так вот, когда Дин спускался по лестнице, я выстрелил в него из рогатки через световой люк.

— Откуда вы узнали, куда именно нужно направить выстрел для нанесения смертоносного удара?

— У меня был младший брат, который скончался от случайного удара в голову мячиком от гольфа, и я целился Дину в это самое место. Но очевидно, Дин также сломал себе шею, во время падения, я не ожидал этого. Я оставался на крыше до тех пор, пока не улеглась суета, а затем тихо спустился по лестнице. Я не встретил ни души. Конечно, ведь все теснились вокруг трупа. Когда я понял, что мне удалось устранить Дина, я перестал беспокоиться. Я был рад его смерти. И я могу уверить вас, что, если бы меня не нашли, я бы и сейчас не волновался по этому поводу.

— Я могу лишь посочувствовать этому, — заметил Уимзи.

— Они попросили у меня шиллинг на венок для дьяволенка. — Толбой засмеялся. — Я бы с радостью дал им двадцать шиллингов или даже двадцать фунтов… А затем появились вы… Я ничего не подозревал… До тех пор, пока вы не начали говорить о рогатках… И я ужасно испугался, и я… И я…

— Вы, должно быть, были поражены, когда обнаружили, что напали не на того человека. Я предполагаю, вы поняли это, когда увидели письмо Памелы Дин.

— Да, мне известен ее почерк… Я также знаю ее бумагу для писем. Я зашел, чтобы выяснить, действительно ли вам известно что-нибудь, или вы просто рисуетесь. Но когда я увидел ее письмо, я почувствовал, что в этом что-то было. К тому же Уиллис еще рассказал мне, что вы и Памела Дин знакомы и проводите время вместе. Я решил, что письмо могло рассказать вам все о Дине и обо мне. Я не вполне знаю, что я думал, говоря по правде. Затем, когда я обнаружил свою ошибку, что напал не на вас, я испугался и подумал, что, пожалуй, больше не стоит и пытаться.

— Вначале я подозревал вас. Но когда после ничего не произошло, я начал думать, что это не вы, а кто-то другой.

— Вы знали к тому времени, что другим человеком был я?

— Я не знал, что это были вы. И могу сказать, что вы были лишь одним из нескольких возможных кандидатов. Но после скандала с "Нутраксом" и пятьюдесятью фунтовыми банкнотами…

Толбой поднял глаза, и на его лице мелькнула робкая мимолетная улыбка.

— Я знаю, — прервал он Уимзи. — Я был ужасно беспечен. Эти письма, я не должен был посылать их из офиса.

— Да, и рогатка… Вы должны были потрудиться сделать свою собственную. Рогатка без отпечатков пальцев вызывает подозрения.

— Да… Боюсь, что я все испортил. Даже не смог совершить обычное убийство. Уимзи, сколько откроется из всего этого? Все, я полагаю? Даже эта девица Вавасур?

— Ах, — произнес Уимзи. — Не говорите об этой Вавасур. Я чувствовал себя полным идиотом при разговоре с ней. Я же просил вас не благодарить меня.

— Да, просили, и это ужасно меня напугало, потому что это звучало так, будто вы в самом деле имели это в виду. Тогда я понял окончательно, что все это дело с рогаткой было неслучайным. Но я понятия не имел, кто вы такой, до этого проклятого матча по крикету.

— Я был тогда невнимателен. Но этот чертов Симмондс, который больно меня ударил, сильно разозлил меня. Значит, вы попались на удочку моего впечатляющего ареста?

— О да, я попался. Я безоговорочно поверил в него и вознес самые искренние благодарственные молитвы. Я уже решил, что я спасся.

— Тогда что привело вас сюда сегодня?

— Мисс Митейард. Она сумела застать меня вчера вечером сделать это. Она сказала, что думала сначала, что вы и Брэдон один человек, но теперь она поняла, что это не так. Она предположила, что Брэдон наверняка донесет на меня, потому как подлизывается к полиции, и посоветовала мне вовремя сбежать.

— Она так сказала? Мисс Митейард? Вы хотите сказать, она все знает?

— Не о деле с "Нутраксом". Но она знает о Дине.

— Боже правый! Откуда, ради всего святого, она это узнала?

— Предположила. Призналась, что однажды она украдкой видела, как я смотрел на Дина, и, очевидно, он проговорился ей о чем-то. Вероятно, она всегда думала, что в его смерти было что-то странное. Она сказала, что решила ни во что не вмешиваться, но после вашего ареста решила, что вы более крупный мошенник из нас двоих. Эта женщина могла вынести лорда Питера Уимзи, проводящего собственное расследование, но не мистера Грязного Брэдона, доносящего в полицию, чтобы спасти свою шкуру. Она странная, как, впрочем, большинство женщин.

— Да, очень странная. Она, похоже, восприняла смерть своего коллеги довольно хладнокровно. Разве это не странно?

— Да. Понимаете, мисс Митейард неплохо знала Дина. Он пытался шантажировать ее однажды, по поводу какого-то мужчины. Вы не подумали бы это, глядя на нее, не так ли? — спросил Толбой простодушно. — В их отношениях не было ничего особенного, но это было из разряда вещей, на которые бы старый Пим обрушился, подобно кузнечному молоту.

— И что она сделала? — поинтересовался Уимзи.

— Предложила ему отправиться ко всем чертям. И я чертовски сожалею, что не сделал того же. Уимзи, сколько еще это будет продолжаться? Я испытываю мучения… Я пытался сдаться сам… Но я… Моя жена… Почему меня не арестовали до сих пор?

— Они ждали, — ответил Уимзи задумчиво, о чем-то размышляя. — Понимаете, вы на самом деле не так важны полиции, как банда наркоторговцев. Если бы вы были арестованы, они бы прекратили свою игру, а нам не нужно, чтобы они это сделали сейчас. Я боюсь, вы оказались козленком на привязи, которого оставляют жить, чтобы поймать в ловушку тигров.

Все время разговора Уимзи ожидал телефонного звонка, который сообщит ему, что рейд на "Самца-оленя в стойле" успешно завершен. Когда будут произведены аресты и банда уничтожена, его мрачный наблюдатель на улице уже будет безвреден. Он будет спасаться бегством, а Толбой сможет отправиться домой. Но если он пойдет сейчас…

— Когда? — проговорил Толбой настойчиво. — Когда?

— Сегодня вечером.

— Уимзи, вы были ужасно добры ко мне, скажите, нет никакого выхода? Это не из-за меня самого, но моих жены и ребенка. На них будут указывать пальцем всю оставшуюся жизнь. Это отвратительно. Вы не могли бы дать мне двадцать четыре часа?

— Вы не сможете пройти через порты.

— Если бы я был один, я бы сдался. Я бы сдался, честно.

— Есть альтернатива.

— Я знаю. Я думал об этом. Полагаю, это… — он неожиданно остановился и засмеялся, — это выход "а-ля привилегированная частная школа". Я… Да… Хорошо. Они едва ли сделают это заголовком, не так ли? "Самоубийство старого дамблтонца" не будет иметь большого информационного значения. Ничего, будь оно проклято! Мы покажем им, что Дамблтон может достичь манер Итона. Почему нет?

— Молодец! — воскликнул Уимзи. — Выпейте. За удачу! — Он опустошил свой стакан и поднялся. — Послушайте, я думаю, есть еще один выход. Это не поможет вам, но это все изменит для вашей жены и ребенка.

— Как? — спросил Толбой, напряженно ожидая ответа.

Уимзи выждал пауза.

— Им не нужно ничего знать обо всем этом. Ничего. Никому не понадобится ничего узнавать, если сделаете так, как я скажу вам.

— Мой бог, Уимзи! Что вы имеете в виду? Скажите мне быстрее. Я сделаю все, что угодно. Ради жены и моего ребенка.

— Это не спасет вас.

— Это не важно. Говорите смелее.

— Идите сейчас домой. Идите пешком и не слишком быстро. И не оглядывайтесь назад.

Толбой уставился на него; кровь отлила от его лица, сделав даже его губы белыми как бумага.

— Думаю, я понимаю… Да, это правильно.

— Тогда быстро, — сказал Уимзи. — Он протянул свою руку. — Удачи вам!

— Спасибо. Спокойной ночи.

Уимзи выглянул в окно и увидел, как Толбой вышел на Пиккадилли и быстро пошел по направлению к площади Гайд-парк-Корнер. Он увидел, как тень отделилась от соседнего дверного проема и последовала за ним.

— …и оттуда к месту казни… Да помилуй Господь его душу, — тихо произнес Уимзи и резко задернул портьеру.

Полчаса спустя зазвонил телефон.

— Сграбастали всю команду, — сказал Паркер радостным голосом. — Мы позволили им доставить наркотик в город. Как, ты думаешь, он шел? Туристические образцы… — одна из тех закрытых машин со шторками на всех окнах.

— Значит, там они раскладывали его по пакетам.

— Да. Мы следили, как наш человек зашел в "Самец"; затем мы арестовали моторную лодку и машину. Наблюдая за пабом, позволили птичкам впорхнуть прямо нам в руки, одной за другой. Все прошло великолепно. Без сучка без задоринки. О, и, кстати, их кодовое слово. Мы должны были догадаться. Это должно было быть что-нибудь, связанное с "Нутраксом". У некоторых из них была газета "Морнинг стар", демонстрировавшая объявление, а некоторые из них просто упоминали "Нутракс для нервов". У одного парня в пакете была бутылка с этим средством, у другого оно было записано в списке покупок и так далее. А один, ужасно изобретательный, то и дело болтал в "Самце" по поводу каких-то новых треков для бегов борзых. Простой как пробка, не так ли?

— Это объясняет, почему они подумали на Гектора Панчеона.

— Гектора?.. А, газетчика? Да. У него, должно быть, был с собой номер "Морнинг стар". Мы взяли старого Каммингса тоже, конечно. Он, как оказалось, был действительным главарем банды; как только мы арестовали его, он выболтал всю историю, маленький паршивый вредитель. Доктор, который толкнул Монджоя под поезд, тоже замешан в этой истории. Мы получили о нем точную информацию. И также наложили руки на добро Монджоя. У него где-то есть сейф, и думаю, я знаю, где найти ключ. У него была женщина в Мейда-Вейле, благослови его душу. Все закончилось весьма удовлетворительно. Теперь нам нужно загрести твоего убийцу, как там его зовут, и все будет замечательно.

— Замечательно, — ответил Уимзи, с оттенком горечи в голосе. — Все будет просто замечательно.

— Что случилось? Ты кажешься несколько раздраженным. Подожди минуту, пока я не закончу тут все, и мы пойдем куда-нибудь и отметим.

— Не сегодня. Сегодня у меня нет настроения праздновать.

Глава 21

Дэс уходит из рекламного агентства "Пимс"

— Итак, вы понимаете, — сказал Уимзи мистеру Пиму, — это дело не должно попасть в газеты, если мы будем осторожны. У нас множество доказательств против Каммингса и без этого, и нет необходимости привлекать внимание общественности к нашей конфиденциальной роли в деталях их распределительной системы.

— Слава богу! — произнес мистер Пим. — Это было бы ужасно для агентства. Гласность. Как я прожил эту последнюю неделю, я просто не знаю. Я предполагаю, вы уйдете из рекламного бизнеса?

— Боюсь, что так.

— Жаль. У вас есть природный талант для написания рекламных текстов. Вы испытаете удовлетворение, когда увидите, как последовательно реализуется ваш проект для "Виффлетс".

— Великолепно! Я начну сразу собирать купоны.

— Только вообразите! — воскликнула мисс Росситер. — Обвинение снято.

— Я всегда говорила, что мистер Брэдон — милашка, — торжествующе заявила мисс Партон. Конечно, настоящий убийца был один из этих ужасных торговцев наркотиками. Это гораздо более вероятно.

— Я не слышу вас, дорогая, — резко произнесла мисс Росситер. — Я говорю вам, мисс Митейард, вы знаете новость? Вам известно, что наш мистер Брэдон оправдан и никогда не совершал никакого убийства?

— Я сделала лучше, — ответила мисс Митейард. — Я видела самого мистера Брэдона.

— Не может быть! Где?

— Здесь!

— Нет!

— И он не мистер Брэдон, он — лорд Питер Уимзи.

— Что?!!

Лорд Уимзи просунул свой длинный нос из-за двери.

— Я слышал свое имя?

— Слышали. Мисс Митейард утверждает, что вы — лорд Питер Уимзи.

— Совершенно верно.

— Тогда что вы здесь делали?

— Я пришел сюда, — сказал его милость, не дрогнув, — на спор. Мой друг предположил десять к одному, что я не смогу заработать себе на жизнь в течение месяца. Я сделал это, однако, не так ли? Могу ли я получить чашечку кофе?

Они бы с удовольствием дали ему все, что угодно.

— Кстати, — сказала мисс Росситер, когда первая суматоха стихла, — вы слышали о несчастном мистере Толбое?

— Да, бедняга.

— Убит по дороге домой, разве это не ужасно? И бедная миссис Толбой осталась одна с маленьким ребенком — это в самом деле страшно! Одному Богу известно, на что они будут жить, потому что… Ну, вы понимаете! И это напоминает мне… Пока вы здесь, не могли бы вы сдать мне шиллинг на венок? Я предполагаю, вы уйдете теперь из "Пимс", но, надеюсь, пожелаете сдать эти деньги.

— Да, конечно. Вот, пожалуйста.

— Огромное спасибо. О, аеще! На подарок мистеру Уиллису. Вы знаете, он женится.

— Нет, я не знал. Кажется, я пропустил много интересного. На ком он женится?

— На Памеле Дин.

— О, молодец! Да, счастливчик! Сколько для Уиллиса?

— Ну, большинство дают около двух шиллингов. Если вы сможете выделить такую сумму.

— Я думаю, я могу выделить два шиллинга. Кстати, что мы ему дарим?

— А вот по этому поводу было довольно много суеты, — сказала мисс Росситер. — Отдел хотел подарить молодоженам часы, но миссис Джонсон и мистер Барроу распорядились на свое усмотрение и купили электрическую жаровню — такая глупая вещь, потому что я уверена, они никогда не будут пользоваться ею. В любом случае, мистер Уиллис все-таки является сотрудником отдела публикаций, и мы должны иметь право голоса, вы так не думаете? Поэтому будет два подарка: коллектив агентства дарит электрическую жаровню, а отдел преподнесет свой собственный подарок. Жаль только, что мы не сможем купить часы с боем, потому что неловко просить людей сдать больше чем два шиллинга, хотя Хэнки и Армстронг были очень добры и выложили по полсоверена каждый.

— Пожалуй, я тоже сдам полсоверена.

— О нет, — сказала мисс Росситер. — Вы милый человек, но это несправедливо.

— Это справедливо, — ответил Уимзи. — Поверьте мне, есть существенные причины, почему я должен внести больше остальных на свадебный подарок для мистера Уиллиса.

— В самом деле? Я думала, вы и он не очень ладили. Полагаю, что я бестактна, как обычно. Если вы абсолютно уверены… О, я забыла, вот глупая. Конечно, если вы лорд, то ужасно богаты, не так ли?

— Вполне справедливо, — признал Уимзи. — Этого может хватить на пирог к чаю.

Питер отдал мисс Росситер деньги и взглянул на мисс Митейард:

— Я сожалею. Вы понимаете, — сказал он.

Девушка не ответила и пожала плечами. Затем, подумав, произнесла:

— События должны происходить. Вы один из тех, кто подталкивает и заставляет их случаться. Я предпочитаю предоставить их самим себе. Вам нужно иметь обе разновидности.

— Возможно, ваш путь более мудрый и терпимый.

— Нет. Я уклоняюсь от ответственности, вот и все. Я просто пускаю все на самотек. Я не считаю своим делом вмешиваться. Но я не виню людей, которые все-таки вмешиваются во что-либо. В каком-то смысле я даже восхищаюсь ими. Они действительно делают что-то, даже если это только озорство. Такие, как я, ничего не делают. Мы пользуемся безрассудными поступками других людей, забираем деньги и смеемся над этим безрассудством. Это не вызывает восхищения. Не важно. А теперь лучше уходите. Мне нужно опубликовать новый цикл для "Сопо". "День "Сопо" — это день кино". "Оставьте освежаться ваше белье, в то время как вы освежаете свои мозги в звуковом кино". Мерзость! Надувательство! И они платят мне десять фунтов в неделю за подобные вещи. И тем не менее, если мы не будем делать этого, что случится с торговлей? Надо рекламировать.

Мистер Хэнкин вприпрыжку бежал по коридору, увидев Уимзи, он остановился:

— Итак, вы оставляете нас, мистер Брэдон? Фактически, я понимаю, что мы вырастили кукушку в гнезде.

— Не настолько плохо, как вы говорите, сэр. Я оставляю несколько оригинальных птенчиков после себя.

Мисс Митейард тихо исчезла, и мистер Хэнкин продолжал:

— Очень печальное дело. Мистер Пим очень признателен за благоразумие, которое вы проявили. Я надеюсь, вы пообедаете как-нибудь со мной. Да, мистер Смейл? — обратился он к подошедшему мужчине.

— Извините меня, сэр… Насчет плаката для "Зеленых пастбищ"?

Уимзи обменялся машинальными рукопожатиями и, попрощавшись, ушел. У лифта, в нижнем вестибюле он встретил Джинджера.

— Джинджер, привет! — сказал Уимзи. — И пока! Я ухожу.

— О, сэр!

— Кстати, у меня все еще твоя рогатка.

— Я хотел бы, чтобы вы оставили ее себе, пожалуйста, сэр. Понимаете, сэр… — Джинджер боролся с противоречивыми эмоциями, — если бы у меня осталась та рогатка, я мог бы рассказать некоторым мальчикам о ней, ничего не подразумевая, просто так. Что я хочу сказать, это… Историческая она, вот, не так ли, сэр?

— Да, так. Ты прав, не у каждого парня берут взаймы рогатку с целью совершения убийства. Хорошо, я сохраню ее, и большое тебе спасибо за твою помощь. Послушай, я хочу подарить тебе кое-что взамен. Что бы ты предпочел иметь: модель аэроплана или пару ножниц, которыми дворецкий "Нэнси Белл" нанес удар капитану и стюарду?

— О-о, сэр! А эти ножницы, на них есть следы, сэр?

— Да, Джинджер, настоящие, подлинные капли крови.

— Тогда, пожалуйста, сэр, я хотел бы ножницы.

— Ты получишь их.

— Большое спасибо, сэр.

— И ты никому не скажешь ни слова по поводу того, что ты знаешь, да?

— Даже если зажарят меня живьем, сэр.

— Хорошо. Прощай, Джинджер.

— До свидания, сэр.

Уимзи вышел на Саусхэмптон-роу. Перед его глазами простирался длинный ряд щитов с наклеенными афишами. Огромный, растянувшийся в середине калейдоскопический постер гласил:

"НУТРАКС ДЛЯ НЕРВОВ"

Повернув голову вправо, Питер увидел еще более огромный и выразительный плакат, выполненный в желто-голубой гамме:

"ВЫ ВИФФЛЕР?"

"ЕСЛИ НЕТ, ПОЧЕМУ НЕТ?"

Мимо проехал автобус, на боковой стенке которого длинной лентой были написаны слова:

"ВИФФЛЮЙ ВСЮ ДОРОГУ ПО БРИТАНИИ!"

Началась крупная рекламная кампания. Уимзи обозревал свою работу с радостным изумлением. Несколькими пустыми словами на листе бумаги он коснулся жизни миллионов.

Двое мужчин, проходя мимо, остановились, чтобы посмотреть на афишу.

— Что это за "Виффлинг", Элф?

— Я не знаю. Какой-то рекламный трюк или что-то в этом роде. Может, сигареты?

— О, "Виффлетс"?

— Думаю, да.

— Интересно, как они все это придумывают. Как это вообще происходит?

— Бог его знает. Вот, давай возьмем пачку и посмотрим.

— Хорошо, я не возражаю. Они удалились.

Расскажите Англии. Расскажите миру. Ешьте больше овса. Заботьтесь о цвете вашего лица. Больше нет войне. Полируйте свою обувь средством "Шино". Спросите вашего бакалейщика. Дети любят "Лаксамалт". Приготовьтесь встретиться с Богом. Пиво "Бангс" лучшее. Попробуйте сосиски "Догсбоди". Сдувайте пыль со свистом. Дайте им "Кранчлетс". Супы "Снэгсбери" лучшие для армии. "Морнинг стар" — лучшая газета, это общепризнано. Голосуйте за Панкина и защитите ваши доходы. Остановите чиханье при помощи "Снафо". Промойте ваши почки с помощью "Физзлетс". Промойте ваши водостоки "Санфектом". Носите "Вулфлис". Пилюли "Поппс" поднимут ваш дух. "Виффлюйте" по своему пути к процветанию… Рекламируйте или разоряйтесь!

Дороти Ли Сэйерс Почерк убийцы

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я открыла для себя удивительные детективные рассказы довольно необычным образом, который, вероятно, вызвал бы у выдающейся писательницы невероятное возмущение, доведись ей об этом узнать. Много лет назад актер Ян Кармигел блистательно исполнил главную роль в фильмах, снятых по ее детективным рассказам. Я посмотрела их все на некоммерческом канале TV в Хантингтон-Бич, Калифорния. Помню, как ведущий шоу рассказывал о необыкновенно ярких эпизодах жизни и карьеры этой писательницы, довольно рано получившей степень в Оксфорде. Причиной же, по которой я стала повсюду искать ее рассказы, явился созданный ею персонаж — детектив-аристократ лорд Питер Уимзи.

Я никогда не была поклонницей детективного жанра, но после фильмов с блистательной игрой Яна Кармигела стала живо интересоваться детективами Дороти Сэйерс и вскоре знала все, что имело хоть малейшее отношение к лорду Питеру Уимзи: от его щегольской манеры речи до подробностей его семейных отношений. За относительно небольшой срок я крепко привязалась к нему, к его спокойному и вездесущему слуге Бантеру, вдовствующей герцогине Денверской (существовал ли когда-нибудь еще более восхитительный по аллитерации титул?), сердитому и нудному герцогу Денверу, Чарльзу Паркеру, леди Мэри… В рассказах Дороти Сэйерс я открыла для себя новый тип главного героя, которого сразу же полюбила: он живет проблемами реальной жизни, органично вплетен в повествование, а не вносит путаницу в сюжет. За его размышлениями интересно не только следить, но и включаться вместе с героем в процесс раскрытия преступления.

Необходимо отметить, что в отличие от других писателей таинственного «золотого века», загонявших себя в рамки детективного жанра, где непременно присутствовали трупы, огромное количество подозреваемых и отвлекающие внимание читателя приемы, Сэйерс в создании сюжетного полотна не признавала никаких ограничений. Преступление и его расследование были лишь основой, это был «скелет в шкафу» (как говорят англичане, он есть в каждой семье), к которому писательница затем прикрепляла мускулы, органы, кровеносные сосуды. Скелет оживал, обретал неповторимые характерные черты, и начиналась новая история рассказа. Сэйерс создавала свои произведения так, как ткут гобелен: читатель не может не чувствовать обстановку, окружающую героев, каждый персонаж по-своему интересен и неповторим. В ее книгах всегда есть глубокий смысл, разрабатывая основную тему, она виртуозно использует литературные символы. Иными словами, в своем подходе к детективному жанру Сэйерс делает то, что я называю «пленных не брать». Она не опускается до уровня своих читателей, напротив, она верит, что ее читатели умны и смогут соответствовать ее представлению о них.

Я обнаружила в ее рассказах изобилие, многообразие приемов, которых мне не доводилось встречать в детективах ранее. Я была поражена удивительно точным использованием деталей: рассказывает ли она о том, как звонит колокольчик в «Девяти портных», или о необычном использовании мышьяка в «Силе яда». Автор прекрасно разбирается во всем, о чем пишет, — начиная от криптографии до виноделия; описание периода между войнами — полного безрассудства, отмеченного смертью одной и рождением другой, более коварной и лживой системы, — становится незабываемым.

Стремление раскрывать сущность человеческих отношений — вот что и по сей день продолжает удивлять в произведениях Д. Сэйерс. Страсти, которые владеют персонажами, созданными восемьдесят лет назад, столь же сильны, как сегодня, и так же волнуют читателей. Хотя Англия времен во многом изменилась, но и ныне одним из истинных удовольствий, заставляющих брать в руки ее книги, является желание постичь суть человеческой природы, которую никакое время изменить не может, хотя наши представления и восприятие мира волею обстоятельств становятся иными. Да и преступления — более жестокими…

В начале своей карьеры писателя криминального жанра я заявила, что буду удовлетворена, если когда-либо мое имя будет упомянуто в том же контексте, что и имя Дороти Сэйерс. Я счастлива, что после выхода в свет моего первого произведения это произошло. Но если мне когда-либо удастся подарить читателям столько же удовольствия, сколько дарит Д. Сэйерс своими рассказами с участием детектива Уимзи, тогда я буду считать, что по-настоящему добилась успеха.

Несомненно, переиздание ее рассказов — всегда событие. Каждое следующее поколение читателей приветствует ее. Они отправляются в увлекательное путешествие в компании незабываемого попутчика. Во времена сомнений и тревог кто-то, возможно, вспомнит и Шерлока Холмса, и Эркюля Пуаро, и мисс Марпл благодаря их умению распутывать клубки хитроумных интриг и преступлений. Но если кому-то захочется успокоиться и достойно вынести все превратности судьбы, он не найдет ничего лучше, чем бросить якорь в гавани лорда Питера Уимзи.

Хантингтон-Бич,

Элизабет Джордж

Калифорния

Май 27, 2003

Часть первая БОЛЬШОЙ КЕНТСКИЙ ПЕРЕЗВОН

(в двух частях)

704

Окончания первой и второй частей перезвона

64352                  23456

Повторять каждую часть по одному разу.

(TROYTE)

1 ЗВОНЯТ КОЛОКОЛА

Новичкам всегда сложно удерживать петлю веревки, управляя колоколом. Были случаи, когда юные звонари не справлялись с веревкой, петля обвивала им шею и душила.

TROYTE (Теория колокольного перезвона )

— Все, приехали, — сказал лорд Питер Уимзи.

Машина была в беспомощном положении: носом она глубоко зарылась в кювет, задние колеса не доставали до земли, как будто она пыталась выкопать огромную нору в сугробе и потом спрятаться где-нибудь в недрах земли. Внимательно осматривая машину, Уимзи попытался восстановить картину происшедшего. Узкий горбатый мост, резкий поворот, канава, плохая видимость из-за сильной вьюги. Стоило водителю немного превысить скорость, как машина потеряла управление, и ее вынесло с дороги. И вот теперь она беспомощно торчала у обочины, и ее фары освещали остатки ограды, почти полностью заметенной снегом.

Куда ни посмотри, все вокруг было белым-бело. Часы показывали чуть больше четырех. В этот канун Нового года снег шел целый день, покрывая землю белым снежным одеялом, и небо на белом фоне земли казалось серым и тусклым.

— Прошу прощения, Бантер, как вы думаете, где мы сейчас находимся?

Слуга посветил фонариком на карту, внимательно осмотрел ее и сказал:

— Милорд, я думаю, мы проехали большую часть пути до Лимхолта. Если я не ошибаюсь, мы сейчас недалеко от церкви святого Павла.

Не успел он договорить, как ветер донес звуки боя часов. Четверть пятого. Скорее всего, это были часы на башне храма.

— Слава Богу! — воскликнул Уимзи. — Рядом должна быть деревня. Пойдем туда пешком. Все вещи оставим здесь — потом пришлем кого-нибудь за ними. Брр! Как же холодно! Просто мечтаю погреться у камина. В следующий раз, когда я решу посетить эти места, надо будет ехать поездом. Ну что ж, пойдем. Идти нам, кстати, придется против ветра.

Мужчины плотнее застегнули свои пальто, подняли воротники и пошли навстречу ветру и снегу. Слева виднелось русло реки с обледенелыми берегами. Это была единственная темная полоса среди белого пейзажа, удивительно прямая, будто кто-то начертил ее русло по линейке.

Они шли молча. Ветер дул прямо в лицо. Снег налипал на ресницы. Идти становилось все труднее и труднее. Примерно через милю на горизонте, на другом берегу реки, показался силуэт ветряной мельницы, но никакого моста на ту сторону поблизости не было.

Пройдя еще с полмили, они наткнулись на указательный столб. В этом месте дорога разветвлялась, и вправо от нее отходила еще одна. Бантер осветил фонариком указательный столб с надписью: «Храм святого Павла».

Больше никаких указателей не было, так что выбирать было не из чего.

— Церковь святого Павла. Пожалуй, нам туда, — произнес Уимзи и повернул направо. Как только они сделали пару шагов по этой дороге, снова послышался бой часов. Они пробили без четверти пять. Судя по звукам боя, церковь была уже совсем близко.

Еще несколько сотен ярдов пустынной дороги, и, наконец, они увидели первые признаки жизни: слева показалась крыша фермы, стоящей немного поодаль; справа виднелась маленькая квадратная кирпичная постройка. Подойдя поближе, Уимзи понял, что это что-то вроде местного паба. У входа стояла маленькая старая машина, а сквозь шторы на окнах первого и второго этажей пробивался свет.

Уимзи подошел к двери и попытался ее открыть. Дверь была не заперта. Он приоткрыл ее, заглянул внутрь и крикнул:

— Есть кто?

В коридоре появилась женщина средних лет.

— Мы еще закрыты, — резко сказала она.

— Прошу прощения, — начал Уимзи, — дело в том, что моя машина попала в аварию неподалеку отсюда. Не могли бы вы показать нам дорогу?

— О, простите, сэр! Я подумала, что вы один из тех мужчин. У вас сломалась машина? Это плохо. Проходите. Только у нас тут ужасный беспорядок.

— Что случилось, миссис Теббат? — из глубины комнат послышался приятный мужской голос. Уимзи проследовал за женщиной в небольшую гостиную и увидел того, кто говорил. Это был пожилой священник.

— У джентльмена сломалась машина.

— О, Боже мой! Какая неприятность! — воскликнул падре. — Да еще и в такую ужасную погоду! Я могу вам как-нибудь помочь?

Уимзи объяснил, что машину вынесло с дороги и теперь она лежит в кювете, а чтобы вытащить ее, понадобятся веревки и буксир.

— Боже мой, — повторил падре, — как я понимаю, это произошло у Фрогс-бридж. Это самое опасное место на нашей дороге, особенно при плохой видимости. Надо подумать, что можно сделать. Давайте я подвезу вас до деревни, там мы сможем взять все необходимое.

— Благодарю вас, сэр. Вы бы мне очень помогли.

— Ну что вы, не стоит благодарности. Но сначала пойдемте, выпьем чаю. Я думаю, вам не мешало бы сейчас согреться. Надеюсь, вы не очень торопитесь. Потом мы поедем за вашей машиной, а после вы можете остаться переночевать у меня.

Уимзи поблагодарил за столь теплый прием, но добавил, что не хотел бы злоупотреблять гостеприимством.

— Однако же поверьте, нам будет очень приятно, если вы останетесь на ночь, — настоял падре. — К нам так редко кто-нибудь заглядывает. Я уверяю вас, что мы с женой будем очень рады, для нас будет большая честь, если вы все же согласитесь остаться.

— Что ж, если… — ответил Уимзи.

— Ну, вот и отлично!

— Я очень вам благодарен. Признаться, я думаю, что даже если нам удастся вытащить машину сегодня, скорее всего у нее погнута ось и понадобится помощь кузнеца. Может, все же будет удобнее, если мы снимем номер в гостинице? Мне действительно очень неудобно…

— Прошу вас, не меняйте своего решения. Хотя вы еще можете остаться у миссис Теббат. Я уверен, она тоже будет рада приютить вас. Кроме того, я не сомневаюсь, что вам у нее понравится. Только вот ее муж болен. Бедняга даже не встает с постели. У него ужасный грипп. Знаете, мне кажется, у нас настоящая эпидемия. Хотя, в силу особенностей местного климата, это вполне естественно. Так что, наверное, это все же не самый лучший вариант. Да, миссис Теббат?

— Пожалуй, вы правы. Сэр, понимаете, в сложившихся обстоятельствах, это будет не очень удобно. А в «Красной Корове» есть одна комната…

— О, нет, — вмешался падре, — только не в «Красную Корову». У миссис Доннингтон уже есть посетители. Думаю, все комнаты уже заняты. Так что ваш отказ не принимается, и я настаиваю на том, чтобы поехать ко мне. У меня большой дом, даже слишком большой для нас с женой. Так что места хватит. Кстати, меня зовут Венейблс, простите, надо было представиться раньше. Как вы, я думаю, поняли, я приходской священник.

— Вы очень добры, мистер Венейблс. И если это не очень обременит вас, то мы воспользуемся вашим приглашением. Меня зовут Уимзи. Вот моя визитка. А это мой слуга Бантер.

Падре высвободил очки, которые запутались в веревке, на которой висели, неловким движением надел их на свой довольно длинный нос и внимательно прочитал все, что было написано на визитке Уимзи.

— Так, так. Лорд Питер Уимзи. О, ваше имя мне кажется знакомым. Я слышал его… а, ну да, конечно! «Записки о коллекции Инкунабул». Небольшая филологическая монография, если можно так назвать это сочинение. Да. Боже мой, мне будет очень приятно обменяться впечатлениями с человеком, коллекционирующим книги. Конечно, моя библиотека, к сожалению, не отличается особым размахом, но у меня есть одно преинтересное издание, которое может вас заинтересовать — «Проповеди Никодемуса». Боже мой! Как же прекрасно, что мы с вами встретились! О, часы уже бьют пять. Нам пора, а то моя жена будет ругаться. Приятного вечера, миссис Теббат. Надеюсь, вашему мужу уже завтра станет лучше. Я думаю, что он пойдет на поправку.

— Благодарю вас. Том всегда очень рад, когда вы приезжаете. Я уверена, что общение с вами идет ему на пользу

— Передайте ему, чтобы он не падал духом, молился и все будет хорошо. Худшее уже позади. Как только он придет в себя и оправится от болезни, я пришлю ему бутылочку портвейна восьмого года, — сказал падре миссис Теббат, а потом обратился к Уимзи. — Что ж, нам пора ехать. Моя машина, конечно, не предмет для гордости, но места в ней намного больше, чем кажется на первый взгляд. Миссис Теббат, помните, сколько народу поместилось в ней, когда надо было развозить гостей по домам после рождественской вечеринки? Вы сядете впереди, рядом со мной, лорд Питер? Ваш слуга и ваш — Боже мой! Ваш багаж! Сейчас уже поздно, поэтому предлагаю ехать ко мне домой, а за вашими вещами я пошлю своего садовника. Не беспокойтесь, мы здесь все люди честные, правда ведь, миссис Теббат? Правда. Вот вам плед, укроете ноги в дороге. Нет, не отказывайтесь, я настаиваю — на улице холодно, а вы уже успели замерзнуть. Пойдемте. Садитесь. Нет, нет, не беспокойтесь, толкать не надо, я привык все сам. Сейчас. Ну вот. Хорошо. Хорошего вечера, миссис Теббат! Старенькая машина, скрипя и кряхтя, тронулась с места и медленно поехала по узкой извилистой дороге. Через несколько минут они проехали мимо небольшого дома, а потом, совершенно неожиданно, с правой стороны от дороги сквозь пелену снежной вьюги показался силуэт огромной величественной постройки.

— Боже! — воскликнул Уимзи. — Это ваша церковь?

— Да, именно, — не без некоторой гордости ответил падре. — Впечатляюще?

— Очень впечатляет! — сказал Уимзи, — Я бы назвал эту церковь собором. Каков же у вас приход?

— Если я отвечу, вы очень удивитесь, — произнес падре с ухмылкой. — Триста четыре души, не больше. Удивительно, да? Хотя смею вас уверить, это вполне типично для нашего края, ведь восточная Англия знаменита размахом церковных приходов. Тем не менее, наш приход может считаться уникальным даже в этой части страны. Изначально здесь был монастырь, и этот храм святого Павла должен был стать очень важным духовным центром. Вот поэтому у нас такая высокая колокольня. Как думаете, какой она высоты?

Уимзи взглянул в сторону церковной постройки и сказал:

— Темно, поэтому трудно сказать, но точно не меньше ста тридцати футов.

— Неплохо. Вы почти угадали. Если быть точным, то сто двадцать девять футов от самого основания до шпиля. Остальные церкви и монастыри вряд ли могут сравниться с ней. Разве только церковь святого Петра, но это городской храм, а не сельский. Ну и, пожалуй, еще монастырь Святого Михаила, он высотой сто тридцать футов, не считая шпиля. Однако же смею заметить, что наш храм отличается особой красотой пропорций. Сейчас мы повернем за угол, там будет лучше видно. Ну вот, приехали. Я здесь всегда трублю в свой рог. Стены храма и деревья создают прекрасную акустику, и звук получается особенно пронзительным. Знаете, я вот думаю, нам стоит перенести ограду прицерковного участка. Ну вот, теперь вы уже кое-что знаете о нашем хозяйстве. Хорошо было бы привести в порядок боковой придел храма и все окна, да? Днем у вас еще будет возможность осмотреть все повнимательнее и составить собственное мнение. А вот это мой дом — как раз напротив храма. Знаете, я еще всегда трублю в рог у калитки, чтобы отпугнуть недобрых людей. Здесь очень темно из-за зарослей кустарника, поэтому приходится применять некоторые меры предосторожности. Я думаю, вы здорово устали и замерзли, и с удовольствием посидели бы у теплого камина и выпили горячего чая или даже чего-нибудь покрепче. Когда я подхожу к дому, я тоже всегда дую в рог, чтобы предупредить жену о моем приходе. Так уж у нас заведено. Знаете, она всегда ужасно нервничает, когда я задерживаюсь и возвращаюсь уже после того, как стемнеет. А бывает это довольно часто: дороги сейчас очень испорчены, да и я уже не так молод, как раньше. Вот и сегодня мы припозднились. О! Вот и моя жена. Агнесс, дорогая, прости, пожалуйста, что я снова немного опоздал, зато я привел гостя. У него сломалась машина, поэтому он останется у нас на ночь. Давайте я возьму плед. Осторожнее! Машина низкая, берегите голову. Ну вот, все в порядке. Дорогая, это лорд Питер Уимзи.

Миссис Венейблс стояла на пороге дома. Она была довольно полной женщиной и производила впечатление спокойного и несуетного человека. Вот и вторжение нежданного гостя она восприняла абсолютно спокойно.

— Как хорошо, что мой муж встретил вас. Авария? Надеюсь, вы не пострадали? Я всегда говорила, что дороги — крайне опасные места.

— Благодарю вас, — сказал Уимзи. — Никто не пострадал. Наша машина просто вылетела с дороги на Фрогс-бридж.

— Ужасное место. Хорошо еще, что вы не попали в сточную канаву тридцати футов глубиной. Ну что же мы стоим. Проходите же, погреетесь. Это ваш слуга? Ах да, конечно. Эмили! Проводи слугу джентльмена на кухню и устрой все там. — И скажи Хинкинсу, чтобы он взял машину и съездил на Фрогс-бридж за вещами мистера Уимзи. Лучше ехать прямо сейчас, а то, возможно, завтра завьюжит еще сильнее. И еще, Эмили! Скажи ему, чтобы заехал к Вайлдерспину и договорился, чтобы машину вытащили из кювета.

— Это можно сделать завтра утром, — сказал Уимзи.

— На всякий случай лучше договориться сегодня, произнес Венейблс. Вайлдерспин — кузнец. Он отличный парень, и все сделает как надо. Господи, что же мы стоим! Проходите, проходите! Агнесс, дорогая, мы так хотим выпить чаю! Кстати, ты сказала Эмили, что лорд Питер останется у нас на ночь?

— Да, все в порядке, — спокойно ответила миссис Венейблс. — Теодор, я надеюсь, ты не простудился.

— Нет, нет, дорогая. Я был тепло одет. О! Что я вижу! Горячие булочки?

— Весь вечер я мечтал о горячем чае с булочками, — сказал Уимзи.

— Садитесь и наслаждайтесь. Думаю, вы сильно проголодались. Знаете, я уже и не помню, когда у нас последний раз была такая отвратительная погода. Может, вы выпьете чего-нибудь покрепче, например, виски с содовой?

— Благодарю, но я лучше чай, — ответил Уимзи. — Как же приятно, — он улыбнулся миссис Венейблс, — что вы приютили нас у себя дома. Я вам очень благодарен.

— Ну что вы, я всегда рада гостям, — улыбаясь, ответила миссис Венейблс. — Я же понимаю, что, пожалуй, нет ничего хуже наших дорог зимой. Хорошо, что авария произошла неподалеку от деревни.

— Да, нам действительно повезло, — сказал Уимзи. Теперь он с удовольствием сидел в уютной гостиной. В комнате стоял стол с инкрустированной столешницей, тихо шумел огонь в камине, а на до блеска начищенном серебряном подносе красовался серебряный чайник. — Я чувствую себя настоящим Одиссеем, который после опасного плавания по бушующему морю вернулся в тихий порт.

Сказав это, Уимзи с удовольствием откусил кусочек от горячей пышной булочки.

— Тому Теббату сегодня уже гораздо лучше, — сказал падре. — Конечно, очень жаль, что ему приходится большую часть времени проводить в постели именно сейчас, однако мы должны благодарить Бога, что все так, как есть, ведь могло быть гораздо хуже. Надеюсь, после болезни не будет осложнений. А пока, я думаю, молодой Валли вполне справится. Сегодня утром он без единой ошибки отбил на колоколах два долгих ритма. Пожалуй, у него хорошие способности. Кстати, наверное, нам стоит сказать нашему гостю…

— Да, ты прав, мы должны, — сказала миссис Венейблс. — Мы должны предупредить вас, что, скорее всего, хорошо выспаться вам, к сожалению, не удастся, потому что наш дом расположен прямо у церкви. Хотя, если бой колоколов вам не очень помешает, то все в порядке.

— Ну конечно, не помешает, — ответил Уимзи.— Мой муж талантливый звонарь, и это одно из его любимых занятий, — продолжила миссис Венейблс, — и в этот канун Нового года…

Падре, который редко давал кому-либо закончить свою мысль, перебил жену:

— Мы собираемся исполнить настоящее произведение искусства сегодня, — сказал он, — вернее, завтра утром. Так мы хотим поприветствовать Новый год. Кстати, вы, наверное, не знаете, что наши колокольные перезвоны признаны одними из лучших в стране.

— Правда? Да, кажется, я где-то слышал о ваших колоколах.

— Может, где-нибудь еще есть колокола больше и тяжелее, но вот я не слышал, чтобы где-нибудь колокольный звон был красивее и разнообразнее, чем у нас. Седьмой колокол, пожалуй, самый знаменитый. Хотя и наш тенор, и колокола Иерихон и Джон хорошо известны. Словом, перезвоны, которые мы создаем, самые мелодичные и звучные.

— Ваши мелодии составляются из всех нот? Полная октава?

— О да. Если вам это интересно, я могу показать вам одну милую книгу, написанную моим предшественником. В ней рассказана вся история наших колоколов. Наш тенор, например, Паул Тейлор, в тысяча шестьсот четырнадцатом году был отлит неподалеку от церкви в поле. Форма, вырытая в земле, сохранилась до сих пор. Теперь это поле называют Колокол-поле.

— У вас, должно быть, хорошие звонари? — поинтересовался Уимзи.

— Да, очень хорошие. Они отличные ребята, которые любят свое дело. Кстати, я хотел сказать, что сегодняшний Новогодний перезвон я организовал особым образом. В нем не менее чем пятнадцать тысяч восемьсот четыре комбинации Кентского колокольного перезвона. Что вы на это скажете? Неплохо, да?

— Господи! — воскликнул Уимзи, — Пятнадцать тысяч…

— Восемьсот четыре, — добавил падре.

Уимзи сделал в уме некоторые подсчеты и сказал:

— Это же не один час работы.

— Девять часов, — с гордостью ответил падре.

— Неплохо задумано, сэр, — сказал Уимзи. — Пожалуй, это можно сравнить с грандиозным представлением в Колледже. Точную дату я не помню, кажется в тысяча восемьсот…

— В тысяча восемьсот шестьдесят восьмом, — поправил падре. — Как раз это представление мы и использовали в качестве примера для подражания. И, скажу вам больше, общими усилиями мы добьемся того, что у нас получится если не лучше, то, по крайней мере, так же, как в том году. Однако стоит заметить, что особенность нашего перезвона заключается в том, что во всем действе будет участвовать только восемь звонарей. Сначала мы планировали, что их будет двенадцать, но, к сожалению, четверо из наших лучших звонарей заболели гриппом. Из храма святого Стефана, в котором тоже занимаются колокольными перезвонами, помощи нам ждать не приходится, потому что им самим нужны звонари для Грендширского перезвона.

Уимзи кивнул и взял четвертую булочку.

— Грендширский перезвон — это очень серьезно, однако…

— Вот-вот, я о том же, — снова перебил падре. — Вы никогда не услышите столь же прекрасной музыки, если тенор звучит на заднем фоне, даже если это будет Стедманский перезвон. Мы здесь очень любим этот вид перезвона, но с Кентским перезвоном по мелодичности, разнообразию и красоте ничто не может сравниться.

— Да, вы правы, сэр, — подтвердил Уимзи.

— Превзойти его просто невозможно, — продолжал мистер Венейблс. Видимо, чтобы показать высоту колокольни, или просто от переполнявших его эмоций, он так сильно взмахнул рукой, что с булочки, которую он держал, упало масло. — Возьмите, к примеру, Грендширский перезвон — я не могу избавиться от мысли, что в нем есть несколько недостатков, например, слишком монотонный ритм и…

В этот момент рассуждения падре об особенностях Грендширского перезвона были прерваны, так как в дверях появилась Эмили. Заглянув в комнату, она громко сказала:

— Сэр, не могли бы вы сейчас поговорить с Джеймсом Тодеем?

— Джеймс Тодей? — переспросил падре. — Что ж, конечно. Проводи его в кабинет, Эмили. Я сейчас приду.

Мистер Венейблс покинул гостиную ненадолго. Вскоре он вернулся и, судя по выражению его лица, узнал нечто очень нехорошее. Он медленно сел в свое кресло и после нескольких секунд молчания взволнованно сказал:

— Случилось непоправимое! Это катастрофа!

— Боже правый! Что случилось?

— Вильям Тодей! Бедняга! Конечно, в такой ситуации я не должен думать о себе, но это просто ужасно.

— Ну, что с ним случилось-то?

— Он заболел, — ответил падре, — заболел гриппом! Это настоящая эпидемия! Ужасно. Я просто шокирован этой новостью. Они уже послали за доктором Байнсом.

— Хм… печально, — со вздохом сказала миссис Венейблс.

— Кажется, — продолжал падре, — он почувствовал себя плохо еще утром. Зря он настоял на поездке в Волбич. Дела могли бы подождать. Да, это было крайне неразумно. Вчера вечером, когда я был у Вильяма, я заметил, что он выглядит как-то болезненно. Хорошо, что в городе его встретил Джордж Эштон, который заметил, что Вильяму совсем плохо, и привез его домой. Бедняга Тодей еще и ужасно замерз в дороге, что и неудивительно в такую погоду. Когда Вильяма привезли домой, он вообще еле держался на ногах. Его сразу же уложили в кровать. Сейчас у него сильный жар, и он очень переживает, что не сможет участвовать в нашем новогоднем торжестве. Я сказал его брату, чтобы тот успокоил Вильяма, но, чувствую, это не так просто будет сделать. Дело в том, что Вильям всегда полон энтузиазма и не терпит бездействия. Да, ему сейчас очень нелегко.

— Боже мой, — сказала миссис Венейблс, — надеюсь, доктор Байнс даст ему что-нибудь, что снимет жар, и бедняге станет полегче.

— Искренне на это надеюсь. Все это, конечно, ужасно, праздник под угрозой, тем не менее, здоровье сейчас важнее. Он не должен все воспринимать так близко к сердцу. Ну что ж. А нам надо предпринять все возможные меры, чтобы праздник все же состоялся. Хотя наши последние надежды тают на глазах. Придется нам отказаться от миноров.

— Падре, этот человек — один из ваших звонарей?

— К сожалению, да. И сейчас у нас нет для него замены. Даже если я сам поднимусь на колокольню, я не смогу все девять часов заменять его. Я уже не так молод, у меня не хватит на это сил. Кроме того, у меня утренняя служба начинается в восемь часов, а вечерняя Новогодняя служба продлится до полуночи. Ох. Ну что ж, человек предполагает, а Бог располагает… хотя… — В этот момент падре как-то странно посмотрел на своего гостя и, немного подумав, сказал: — А вы говорили о колокольном звоне как человек, который довольно хорошо в этом разбирается. Вы сами, случайно, не звонарь?

— Ну, как вам сказать, — начал Уимзи, — мне приходилось пару раз держать в руках веревку…

— Значит, все-таки звонили в колокола? — нетерпеливо переспросил мистер Венейблс.

— Да, но с тех пор прошло уже…

— Я вернусь! — возбужденно крикнул падре. — Я вернусь. Я через полчаса вернусь и принесу колокольчики…

— Господи, что ты надумал! — воскликнула миссис Венейблс.

— Разве это не прекрасно? Это же настоящее провидение! Разве не странно, что именно в момент, когда нам нужна помощь. Господь посылает нам гостя, который еще и умеет звонить в колокола, и знает многое о Кентском колокольном перезвоне? — быстро сказал падре и позвонил в колокольчик, чтобы пришла Эмили. — Надо срочно послать Хинкинса на колокольню, чтобы он принес нам веревки и колокольчики. Мы будем тренироваться. Дорогая, мы займем столовую, если ты не возражаешь. Эмили, скажи Хинкинсу, чтобы он немедленно пришел и что у меня тут джентльмен, который умеет звонить в колокола…

— Секундочку, Эмили. Теодор, я думаю, немного неуместно просить лорда Питера Уимзи о такой услуге. У него был очень тяжелый день, он попал в аварию, замерз и устал, а ты хочешь, чтобы после всего этого он простоял у колоколов девять часов подряд? Я думаю, если он не против, мы можем попросить его сыграть одну небольшую мелодию, но не больше. И если он согласится, то мы уже должны быть благодарны за это.

Падре был явно расстроен словами жены, и выражение его лица резко изменилось. Заметив это, Уимзи поспешил успокоить его.

— Что вы, миссис Венейблс, я буду очень рад, — сказал Уимзи. — Я с удовольствием буду звонить и день и ночь. Я совсем не устал. С гораздо большим удовольствием я приму участие в торжестве, чем буду отдыхать. Единственное, что меня беспокоит, это то, что мне надо будет очень постараться, чтобы сыграть все без ошибок.

— Ну конечно, конечно, у вас все получится, — ответил мистер Венейблс. — Однако, наверное, моя жена отчасти права, и просить вас о таком большом одолжении — несколько неучтиво. Девять часов — это слишком много. Я думаю, что нам надо сократить количество мелодий…

— Нет, даже не думайте об этом, — вмешался Уимзи. — Девять часов, и ни секундой меньше. Я настаиваю. Хотя давайте попробуем потренироваться, может, у меня ничего и не получится.

— Глупости! Все получится! — обрадованно воскликнул падре. — Эмили, скажи Хинкинсу, чтобы он собрал всех звонарей. Пусть все будут здесь в половине седьмого. Я думаю, к этому времени все успеют добраться, кроме, пожалуй, Пратта, ведь он живет в Тапперс Энде. Но ничего, я заменю его на время. Как же все замечательно складывается! Нет, я положительно не могу отказаться от мысли, что ваше появление совершенно не случайно! Это еще одно свидетельство того, как Господь помогает нам. Он никогда не оставляет нас в беде. Я надеюсь, лорд Питер, вы не возражаете, если я упомяну об этом в моей сегодняшней проповеди? Правда, вряд ли я буду читать проповедь сегодня, скорее всего это будет пара фраз, посвященных празднику. Тем не менее, о вашем появлении необходимо рассказать людям, и лишний раз напомнить им, что Господь никогда не оставляет нас без своей помощи. Простите, а можно мне узнать, где вы обычно звоните?

— Сейчас нигде. А когда я был ребенком, я, бывало, звонил в Денвере. Даже сейчас, когда я на Рождество приезжаю домой, я иногда беру в руки веревки.

— В Денвере? Ну конечно, храм святого Иоанна. Я был там, это очень красивая небольшая церковь. Однако я думаю, вы согласитесь, что наши колокола все же лучше. Что ж, а теперь, прошу меня простить, я пойду подготовлю столовую для репетиции.

Сказав это, падре почти выбежал из комнаты.

— Вы так хорошо отнеслись к хобби моего мужа, это так мило с вашей стороны, — сказала миссис Венейблс. — Это мероприятие очень многое значит для него. Он очень волнуется, ведь приходится преодолевать множество препятствий, чтобы все организовать. Как ни странно, возникает огромное количество непредвиденных проблем. Я крайне благодарна вам, что вы согласились помочь ему, даже несмотря на то, что будет довольно тяжело.

Уимзи еще раз уверил миссис Венейблс, что эта работа ему только в радость.

— Тем не менее, я настаиваю на том, чтобы вы отдохнули хотя бы пару часов, — возразила миссис Венейблс. — Может быть, сейчас поднимемся на второй этаж, и я покажу вам вашу комнату? Я думаю, в любом случае, вы с удовольствием примете душ и освежитесь. В семь тридцать у нас ужин. И если вы закончите репетицию к тому времени, и мой муж не настоит на ее продолжении после трапезы, то вам просто необходимо будет прилечь и вздремнуть. Я покажу вам вашу комнату.

— Ну что, Бантер, — сказал Уимзи после того, как миссис Венейблс вышла, оставив его устраиваться на новом месте при свете маленькой масляной лампы. — На первый взгляд кровать кажется весьма удобной, только вот поспать на ней мне не суждено.

— Я уже понял это из разговора с девушкой, милорд.

— Жаль, что ты не сможешь мне помочь на колокольне, Бантер.

— Я уверяю вас, милорд, что впервые в жизни я жалею, что не владею искусством колокольного звона.

— Порой мне кажется, что ты умеешь делать практически все. Ну вот, нашлось хоть что-то, чего ты не умеешь. А ты когда-нибудь пробовал?

— Однажды, милорд, и опыт был не самым удачным. Из-за отсутствия природной ловкости я так запутался в веревках, что колокольня чуть не стала для меня виселицей.

— Не будем о виселицах, — ответил Уимзи. — Мы не на работе, и давай не говорить о том, что связано со смертью.

— Конечно, милорд. Не желает ли ваша светлость принять ванну и побриться?

— Непременно, благодарю.

— Хорошо, милорд. Все уже готово.

Побрившись и приняв теплую ванну, Уимзи спустился в столовую. Стол в комнате был отодвинут в сторону. Вместо него по кругу стояло восемь стульев. На семи стульях уже сидели семеро мужчин разного возраста от стариков с длинными бородами до молодых людей с густыми вьющимися волосами. В центре круга стоял падре. Он так быстро говорил и взмахивал руками, что даже несколько напоминал доброго волшебника.

— А! Вот и вы! Отлично! Превосходно! Ребята, это и есть лорд Питер Уимзи, который чудесным образом оказался у нас, чтобы помочь в сложившейся ситуации. Он сказал мне, что уже довольно давно не тренировался, поэтому нам надо немного позаниматься. А теперь, лорд Питер, я всех вам представлю. Это Хезеки Лавендер. Он уже шестьдесят лет работает с тенором и собирается продолжать свое дело еще не меньше чем лет двадцать, да Хезеки?

Из круга встал старенький, седой и уже беззубый мужчина и протянул руку Уимзи:

— Рад знакомству, милорд. Это большая честь для меня. Да, я работаю со стариком Паулом Тейлором уже много-много лет. Мы хорошо сработались, и я не брошу мой колокол, пока он не проиграет мне девять поминальных тейлоров.

— Я надеюсь, вы будете работать еще очень долго, мистер Лавендер.

— Эзра Вайлдерспин, — продолжил падре, — он наш самый высокий звонарь, но работает с самым маленьким колоколом. Так частенько бывает, да? Кстати, он — наш кузнец, и он пообещал починить вашу машину завтра утром.

Кузнец застенчиво улыбнулся и, протянув Уимзи огромную мозолистую руку, сразу же сел на место, явно стесняясь.

— Джек Годфри, — представил падре следующего звонаря. — Он седьмой. Как дела у Бетти Томаса, Джек?

— Благодарю. С тех пор, как мы поставили новые оси, все хорошо, сэр.

— Джек удостоен чести работать с самым старым колоколом, — добавил мистер Венейблс. — Бетти Томас был отлит в тысяча триста тридцать восьмом году Томасом Беллейтером. Однако был назван в честь настоятеля Томаса, который перелил его спустя сорок два года. Правильно, Джек?

— Именно так, сэр, — согласился Джек Годфри.

— Мистер Доннингтон, хозяин «Красной Коровы», наш церковный староста, — представил падре высокого, худого, немного косоглазого мужчину. — Согласно его должности, мне надо было представить его первым, однако его колокол не такой древний, как Тейлор Паул или Бетти Томас, поэтому я и выбрал такую последовательность. Его колокол — номер шесть, мы называем его Димити. По форме он совсем новый, хотя металлу уже много десятилетий.

— А вот звонаря для самого мелодичного колокола нет в нашем кругу, — сказал мистер Доннингтон. — Рады приветствовать вас, милорд.

— Джо Хинкинс — мой садовник. Вы, кажется, уже встречались. Он ответственен за пятый колокол. Гарри Готобед — номер четыре, наш сторож. Ну, и Вальтер Пратт — наш самый юный звонарь. Он работает с третьим колоколом, и, надо сказать, у него очень хорошо получается. Валли, хорошо, что у тебя нашлось время на репетицию. Что ж, я представил вам всех, лорд Питер. Вы займете место бедняги Вильяма Тодея. Ваш колокол — номер два. Он и пятый колокол были перелиты в тотже год, что и Димити, в год юбилея Королевы-матери. Имя колокола — Саваоф. Ну, а теперь давайте приступим к работе. Вот ваш колокольчик. Садитесь рядом с Вальтером Пратгом. Хезеки будет озвучивать нашу музыку. Вы увидите, что он может петь так же громко и чисто, как звонит его колокол. Так ведь, старина?

— О да, я могу, — громко и радостно ответил Хезеки. — Так, мальчики, готовы? Если да, тогда начинаем. Сыграем небольшой отрывок из девяносто шестой мелодии, чтобы новый джентльмен почувствовал ритм, вот так. А вы, милорд, запоминайте, что вы вступаете три раза, слегка дергая веревку и раскачивая колокол. Затем перерыв, и снова повторяете то же самое, плюс один удар.

— Да, я понял, — ответил Уимзи, — а потом я чередую три и четыре удара.

— Именно, милорд. А затем три раза толкаете колокол вперед и один раз назад. Удар вашего колокола будет фоном.

— Хорошо, продолжайте.

Старик кивнул и обратился к Вальтеру Пратту:

— А ты, Валли Пратт, не забывай, что место рядом занято, следи, чтобы траектория твоего колокола не мешала соседу. Это твоя постоянная промашка. Будь внимательнее. Так, все готовы? Начинаем!

Владение искусством колокольного звона — отличительная черта англичан. Эта страсть жителей острова к колокольному звону кажется необъяснимой остальным жителям земного шара. К примеру, бельгийские музыканты предпочитают воспроизводить на колоколах мелодии, и убеждены, что это — единственное предназначение колоколов. Английские же мастера колокольного звона считают, что набор элементарных мелодий — детское занятие, а истинная работа звонарей сравнима с решением сложных математических комбинаций. Когда английский звонарь говорит о мелодическом звучании своего колокола, он имеет в виду не музыку в традиционном понимании этого слова. Для обычного человека колокольный звон кажется монотонной мелодией, порой просто набором звуков. Чтобы такой человек хотя бы отчасти почувствовал глубину и красоту колокольного звона, он должен отойти на определенное расстояние, которое сгладит непонятные ему резкие звуки и позволит услышать истинную, сложную и многогранную мелодию. Профессиональный же звонарь без труда распознает в этой музыке мелодическую основу, понимает, как меняется звук в зависимости от того, какой стиль и метод работы с колоколами используется. А комбинаций, стилей и методов может быть огромное количество. Лишь звонарь слышит, как меняется мелодия, если порядок звона колоколов с 7, 5. 6 поменять на 5, 6, 7 или 5, 7, 6. Лишь профессиональный английский звонарь знает, что только при работе по английскому методу, когда все звонари сидят вокруг и каждый работает с веревкой своего колокола, каждый колокол может отдать всю прелесть, страсть и глубину своего звука. А идеальное звучание может быть достигнуто только тогда, когда звонарь и колокол становятся как бы единым целым, продолжением друг друга и подчиняются в своей работе точному математическому расчету. Рассчитано должно быть все вплоть до мелочей: скорость движения и траектория колокола, последовательность звона, ритма, количество ударов и так далее.

Для любого праздного наблюдателя репетиция в столовой может показаться несколько смешной и даже абсурдной — девять человек с серьезными лицами, сидящих по кругу, девять поднятых правых рук, держащих веревки и ритмично покачивающихся. Однако же для каждого из участников этого на первый взгляд странного действа каждое движение крайне важно, для них все абсолютно серьезно.

Хезеки Лавендер громко отсчитал три удара, и все колокола оказались в центре круга.

— Превосходно, — сказал падре. — Вы не допустили ни одной ошибки.

— Я и не ожидал, что так хорошо все получится, — ответил Уимзи.

— У него действительно очень даже неплохо получается, — согласился мистер Лавендер. — А теперь, мальчики, давайте попробуем еще раз. Какую теперь сыграем, сэр?

— Давайте семьсот четвертую, — сказал падре, посмотрев на часы. — Сыграйте половину, потом повторите.

— Хорошо, сэр. Валли Пратт, внимательно следи за руками и слушай свой колокол и не смотри по сторонам, ты и так сбиваешься.

Бедный Пратт вытер пот со лба, поправил выбившийся локон, поудобнее уселся на стуле, взял в руки веревку и попытался сосредоточиться. Может быть, от волнения, а может, по какой-то другой причине он постоянно сбивался в одном и том же месте.

— Встань! — заметив ошибку, крикнул мистер Лавендер. — Если ты и дальше собираешься так работать, Валли Пратт, мы можем даже не пытаться больше репетировать! Это бесполезно. Ты точно знаешь, как надо играть в этом отрывке?

— Давай, давай, — сказал падре, — не расстраивайся Валли. Попробуй еще раз. Ты просто забываешь сделать один повтор, да?

— Да, сэр.

— Забыл! — воскликнул мистер Лавендер. — Ничего он не забыл! Он просто мало тренируется, и вообще стал плохо работать последнее время! Ничего он не забыл! Не умеет он ничего!

— Успокойся, Хезеки, — вступился за Пратта падре. — Не надо так с Валли. Не у всех есть шестидесятилетний опыт работы.

Мистер Лавендер нахмурился, что-то тихо проворчал, потом сел на место и начал играть с самого начала. На этот раз Валли Пратт действительно сосредоточился и сыграл все до самого конца без запинки.

— Хорошо, все отлично, — сказал мистер Венейблс. — Я думаю, наш новый участник вполне справится со своей задачей, да, Хезеки?

— Я чуть было не потерял равновесие, когда играли вторую мелодию, — смеясь, признался Уимзи. — И еще мне показалось, что пару раз я немного отставал.

— Ничего, вы отлично держались, милорд, — ответил мистер Лавендер, — по сравнению с вами, Валли Пратт…

— Я думаю, — перебил его падре, — теперь нам стоит пойти на колокольню, чтобы лорд Питер попробовал поработать со своим колоколом. Пойдемте все вместе и потренируемся там. Джек, а ты проверь, чтобы веревка у колокола лорда Питера была исправна, и ему было удобно. Джек Годфри следит за исправностью веревок и колоколов, — объяснил мистер Венейблс.

Мистер Годфри улыбнулся.

— Пожалуй, придется укоротить веревку, — сказал он, посмотрев на Уимзи. — Он не такой высокий, как Вилли Тодей. Так что, чтобы было удобнее, надо будет обмерить все на месте и исправить длину веревки.

— Не беспокойтесь. Знаете старую пословицу — мал да удал. Я справлюсь.

— Да, конечно, — сказал падре. — Джек ничего плохого не хотел сказать, просто Вилли Тодей действительно очень высокий человек. Что ж, нам пора идти! Куда же я положил свою шляпу? Агнесс, дорогая! Агнесс! Я не могу найти свою шляпу. О, благодарю. И шарф. Благодарю, дорогая. Теперь осталось взять ключи от колокольни, и можно идти. Господи! Куда же я их подевал?

— Все в порядке, сэр, — сказал Джек Годфри. — у меня есть все ключи.

— И от церкви?

— Да, сэр, и от колокольни тоже. — Хорошо, замечательно. Надо отвести лорда Питера на колокольню. Я думаю, вы будете впечатлены нашими колоколами. Прошу прощения, да, что такое, дорогая?

— Ты не забыл, что скоро время обеда? Я надеюсь, вы не очень долго будете держать там бедного лорда Питера, — вмешалась миссис Венейблс.

— Нет, конечно, нет, дорогая. Он просто хочет посмотреть колокола. Да и церковь тоже неплохо было бы осмотреть. Лорд Питер, у нас в храме есть очень интересная купель двенадцатого века. А потолки в храме расписаны просто превосходно. Да, да, дорогая, мы уже уходим.

Через пару секунд все они вышли из уютного дома на улицу, где бушевала непогода. По-прежнему шел снег. Следы заметало мгновенно. Они быстро перешли через дорогу. Впереди торжественно возвышался храм. Годфри освещал тропинку стареньким тусклым фонариком. Они подошли к двери храма, закрытой на огромный замок. Сторож достал ключ, и дверь со скрипом отворилась. Уимзи сразу же почувствовал особый церковный запах, в котором смешалось множество разных оттенков: старинного дерева, лака, плесени, трав, книг, парафиновых ламп, цветов и свечей. Тоненький луч фонарика упал на скульптуру ангела, рядом на стене висела латунная табличка. Эхо разносило по храму звук каждого шага, каждое слово.

— Здесь все уже ближе к современному стилю, — прошептал падре, — кроме, пожалуй, одного северного окна. От храма, который когда-то был построен на этом месте нормандцами, практически ничего не осталось, разве что пара куполов над алтарем, да одна стена в форме полукруга, что характерно для английских церквей того периода. Когда здесь будет посветлее, вы увидите… О, да, Джек, да, мы идем. Джек Годфри прав, лорд Питер, пойдемте, не будем тратить время впустую.

Сказав это, падре повел своего гостя в западную часть храма, под купол колокольни, где на лестнице, ведущей наверх, их уже ждал Годфри. Лестница была винтовой и очень крутой. Поднимаясь по лестнице, Уимзи подумал о том, сколько же звонарей, которых уже и в живых-то нет, проделывали этот путь.

После двух поворотов процессия остановилась. Послышался звон ключей, и вскоре фонарик осветил узкую дверь в стене справа. Войдя в эту дверь, Уимзи понял, что находится в самом сердце колокольни, там, где работают звонари.

В этом помещении, собственно говоря, не было ничего особенно примечательного, кроме, пожалуй, того, что оно было выше обычной комнаты. Днем здесь, скорее всего, бывает очень светло, так как три стены представляют собой огромные окна.

Годфри положил фонарь на пол и зажег настенную парафиновую лампу. В помещении стало значительно светлее, и Уимзи разглядел девять колокольных веревок. Их концы были прикреплены к стене, а сами они тянулись к куполу храма.

Постепенно лампа разгоралась все сильнее, и уже стало видно, что стены храма красиво расписаны в готическом стиле. Над одним из окон Уимзи разглядел надпись: «У Них нет Дара Речи, Они не Владеют Языками, но Их Голоса Слышат Все, для Них нет Преград». Над надписью висели деревянные, латунные и каменные таблички, в память о достижениях звонарей храма в искусстве колокольного звона.

— После нашего представления мы надеемся повесить новую табличку, — тихо сказал падре, обращаясь к Уимзи.

— Надеюсь, я не помешаю это сделать, — ответил Уимзи. — я вижу, у вас богатая история развития искусства в этом храме. А где же мой колокол?

— Вот он, милорд. — Джек Годфри отвязал веревку второго колокола, протянул рукоятку Уимзи и сказал: — Попробуйте раскачать. Может, вам помочь?

— Нет, ни в коем случае. Горе тому звонарю, у которого не хватит сил, чтобы самому раскачать свой колокол, — сказал Уимзи и начал медленно раскачивать веревку. Где-то высоко наверху, в темноте, Саваоф ожил и мягко и тихо заговорил.

Звонари встали к своим колоколам. Саваоф начал говорить: «тан-тан», и вскоре Саваофу ответил Гауде: «дин-дин-дин». «Дин-дон-дин-дон», — заговорили Джон и Иерихон. Затем присоединились Джубили и Димити: «Тин-тан-тин-тан». И последним, неспешно и важно, вступил Тейлор Паул: «Бом-бом-бом».

Уимзи потянул веревку изо всех сил, потом по совету падре отпустил ее, чтобы «почувствовать» движение, дыхание колокола.

— Что ж мальчики, можете отдохнуть, — сказал мистер Хезеки Лавендер, когда, наконец-то, была завершена репетиция последней мелодии.

— Валли Пратт, еще раз говорю тебе, будь внимательнее. А теперь все послушайте меня. Смотрите, ничего не перепутайте. Все должны быть здесь в десять пятнадцать и ни минутой позже. Мы должны будем сыграть то же, что и каждый день на службе. Затем мы спустимся, чтобы прослушать проповедь падре. После этого мы вернемся и займем свои места. Сначала я пробью девять тейлоров в честь Старого года. А потом вы все возьмете в руки свои веревки, и мы вместе будем ждать. Как только часы пробьют полночь, я скажу «начали!», и это будет означать, что все должны быть готовы. Когда падре закончит все свои дела внизу, он вернется и, по мере необходимости, если кто-то сильно устанет, будет заменять кого-то из нас. Так, надеюсь, вы ничего не перепутаете. Да, Альф Доннингтон?

— Ну, конечно, не перепутаем, — ответил мистер Доннингтон.

Пару секунд спустя фонарик осветил лестницу, и звонари последовали за ним.

— А теперь, — сказал падре, — теперь, лорд Питер, вы обязательно захотите посмотреть… Господи! — вдруг воскликнул он. — Где же Джек Годфри? Джек! Должно быть, он ушел вниз с остальными. Бедняга, наверное, он хочет успеть домой к ужину. Ну что ж, не будем эгоистами и не станем его задерживать. Только вот, к сожалению, у него все ключи, а без них мы никак не сможем устроить экскурсию по храму. Ну не стоит расстраиваться, вы оцените всю красоту нашего прихода завтра. Да-да, мы идем! Осторожнее на этих ступеньках — они такие старые, что уже начали осыпаться. Ну вот, наконец-то мы спустились. Превосходно! Однако перед тем как мы пойдем домой, я бы хотел показать вам…

В этот момент часы на колокольне пробили три четверти.

— Боже мой! — воскликнул падре. — Ужин должен был быть в половине! Моя жена… Что ж… теперь уже можно не торопиться. А знаете, если вы останетесь на службу, у вас будет возможность оценить все великолепие и величественность нашего храма. Хотя, должно быть, вы упустите большинство интересных деталей. Так зачастую происходит, если посетитель сам осматривает храм. Если ему никто не укажет, На что стоит обратить особое внимание, это может остаться незамеченным. Вот, например, купель. Джек! Принеси мне фонарь! Это одна из наиболее необычных и нетрадиционных купелей. Я хочу показать вам ее. Джек!

Однако Джек не услышал падре, потому что уже вышел из храма и был на паперти. Падре крикнул ему еще пару раз, но в итоге был вынужден сдаться.

— Должен признать, что мы сильно опоздали к ужину, — сказал падре по дороге домой.

— Да, — согласился Уимзи, — в храме теряется ощущение времени, оно бежит незаметно.

— Вы правы, — ответил падре. — Вы абсолютно правы. Находясь в храме, за временем очень сложно уследить. Завтра напомните, чтобы я показал вам могилу Натаниела Перкинса. Он был великим спортсменом, принимал участие в престижнейших соревнованиях. Он был настоящей гордостью наших земель. А когда он умер… Ну, вот мы и пришли. Я позже расскажу вам о Натаниеле Перкинсе. Ну вот, дорогая, мы наконец-то вернулись! Не так уж сильно мы и опоздали! Идем, идем. Я уверен, что ты приготовила восхитительный ужин. Мы с лордом Питером в предвкушении. Что у нас сегодня? Тушеные бычьи хвосты? Потрясающе! Это очень питательно и невообразимо вкусно! Я надеюсь, лорд Питер, вам понравится…

2  КОЛОКОЛА В ДЕЛЕ

Когда вокруг витают радость и счастье — мы звоним. Когда душа отправляется на тот свет, на смену веселому перезвону приходит отпевальный.

Правила звонарей в Саутхилле, Бедфордшир.

После ужина миссис Венейблс показала свою власть в доме: несмотря на протесты падре, она настояла на том, чтобы лорд Питер пошел в свою комнату и отдохнул. Тем временем падре отправился искать на пыльных полках книжного шкафа книгу Кристофера Вулкотта «История колоколов храма святого Павла».

— Не могу понять, куда же она подевалась, — сказал падре, — наверное, я не там ищу. Ну, где же она… Да-да, дорогая, я знаю, что я не должен так нагружать лорда Питера, я понимаю, что это не очень хорошо с моей стороны, но…

— По-моему, тебе и самому не мешало бы отдохнуть, Теодор.

— Да-да, дорогая. Еще одну секунду. Я только…

Уимзи заметил, что миссис Венейблс имеет на мужа большое влияние. Что бы она ни сказала, о чем бы ни попросила, мистер Венейблс выполнял абсолютно все.

После ужина лорд Питер довольно хорошо отдохнул. К тому времени, как он поужинал и поднялся в свою комнату, Бантер уже приготовил постель и теплую грелку.

В камине потрескивал огонь. Уимзи прилег на кровать, включил ночник, открыл брошюру, которую дал ему падре, и прочитал довольно длинное заглавие:

«Введение в Математическую Теорию колокольного звона.

Общие правила и инструкции.

Все особенности и специфика работы с колоколами».

Составлено Теодором Венейблсом, пастором храма святого Павла, при помощи Кайуса Колла, автора книг:

Теория колокольного перезвона для сельских храмов»,

«Пятьдесят мелодий Грендширского перезвона»,

«Господь благословил звон колоколов» и многих других.

Книга была довольно монотонной. После ужина так и клонило в сон. Да и день был не из легких. Через несколько минут строчки поплыли перед глазами Уимзи. В камине тихо потрескивал горящий уголь. Уимзи попытался взять себя в руки и прочитал пару строк: «…когда за седьмым колоколом следует пятый, а после седьмого — шестой, то мелодия будет ровной, если фоном для ее служат маленькие колокола 2, 3, 4. Однако если играют только шестой и седьмой колокола, а пятый — не задействован, тогда…»

Не дочитав предложения, лорд Питер закрыл глаза и сразу же заснул.

Его разбудил звон колоколов.

В первый момент Уимзи даже не понял, что произошло, но буквально через секунду он пришел в себя, отбросил одеяло, сел на кровати и с ужасом посмотрел на Бантера, который со спокойным выражением лица стоял у кровати.

— Боже мой! Я же проспал! Почему ты не разбудил меня? Они начали без меня! — воскликнул Уимзи.

— Миссис Венейблс распорядилась не беспокоить вас до половины двенадцатого, милорд. А падре велел вам передать, что на службе они справятся без вас.

— Сколько сейчас времени?

— Пять минут двенадцатого, милорд.

В этот момент Уимзи услышал, как начал бить Джубили.

— Господи! — вскрикнул Уимзи, — этого не может быть! Я должен успеть! Я должен услышать проповедь падре. Дай мне расческу. Снег еще идет?

— Да, он пошел еще сильнее, милорд.

Уимзи кое-как привел себя в порядок и побежал вниз. Слуга последовал за ним. Уже через несколько секунд они были на улице. Бантер освещал дорогу небольшим фонариком. Они прошли через заросли кустарника, перешли через дорогу и вошли в церковь под финальные аккорды органа. Хор и падре стояли на своих местах. Семеро звонарей тоже уже сидели у колоколов. Уимзи быстро пошел к ним, а Бантер отправился на заранее занятое для него место рядом с Эмили.

Хезеки Лавендер поприветствовал Уимзи улыбкой. Все стояли на коленях, и Уимзи последовал их примеру. Мистер Лавендер сразу же сунул ему в руки молитвослов.

— Дорогие братья и сестры!..

Началась проповедь. Уимзи поднялся на ноги и осмотрелся вокруг.

Первое, что испытал Уимзи, было чувство благоговейного трепета перед уходящими ввысь сводами храма. Пространство, где могли молиться прихожане, было просто огромным. Широкие нефы, высокие арки, цветные витражи на окнах — все это создавало особенную, неповторимую атмосферу. Он долго не мог оторвать глаз от причудливо расписанных стен, затем перевел взгляд на нефы. Первое, что привлекло его внимание, были красивые резные колонны, которые, подобно струям фонтана, били от самой земли и взмывали под арки. Затем он поднял глаза еще выше и замер в восхищении. Сверху на него смотрели ангелы и архангелы, херувимы и серафимы. Они будто замерли на высоте с распростертыми крыльями, будто парили под куполом. Их ясные взоры были устремлены, казалось, прямо на Уимзи. То, что он испытал в этот момент, трудно передать словами — это было чувство благоговения и одновременно страха, ощущения своей малости перед открывшимся его взгляду величием.

— Господи! — прошептал Уимзи.

Про себя он повторил: «Он вознесся к небесам на крыльях херувимов». Мистер Хезеки Лавендер слегка подтолкнул своего нового коллегу в бок. Только тогда Уимзи увидел, что слишком увлекся и не заметил, как все молящиеся снова встали на колени. Он последовал всеобщему примеру и перелистнул страничку в молитвослове. Мистер Лавендер, который, должно быть, подумал, что лорд Питер либо вообще ничего не знает о богослужении, либо неверующий, помог ему найти нужные псалмы и стал читать их вслух прямо на ухо Уимзи, видимо, чтобы тому было понятнее.

Потихоньку приближалась полночь. Незадолго до того, как часы пробили двенадцать, падре прочитал короткую проповедь. Он говорил о том, что за все в нашей жизни мы должны благодарить Бога, ибо ничто не делается без Его ведома. Затем падре сказал, что «даже появление незнакомца в доме — это провидение Господне, и человек был послан в наш дом, чтобы помочь нам сегодня. Ничто и никогда не происходит случайно». Затем падре прочитал молитву, орган взял пару аккордов, и в этот момент Хезеки Лавендер громко крикнул: «Пошли, ребята!» Все звонари встали со своих мест и направились к лестнице, чтобы подняться на колокольню. Через минуту они уже были наверху и заняли свои места. Проходя в помещение, где были колокола, Уимзи увидел у двери большой деревянный бочонок, а рядом с ним девять пивных кружек. Должно быть, это хозяин «Красной Коровы» позаботился о звонарях.

Все уже сидели на местах, когда Хезеки посмотрел на часы и громко сказал:

— Пора!

Он первым бережно взял веревку и начал осторожно раскачивать Тейлора Паула.

«Дон-дон-дон…» — и маленькая пауза… — «Дон-дон-дон…» — и снова пауза. И Хезеки сыграл девять тейлоров в честь Старого года. Старый год уходил, уступая место Новому. В храме воцарилась тишина. И через пару секунд эту тишину нарушил бой часов. Как только они отбили двенадцать ударов, Хезеки крикнул: — Начинаем!

И в следующий момент все в округе залилось колокольным звоном. Гауде, Саваоф, Джон, Иерихон, Джубили, Димити, Бетти Томас и Тейлор Паул вместе звонили в честь Нового года. В колокольне все было полно движения, колокола как будто ожили и начали дышать, они двигались, они разговаривали. «Дин-дон-тин-тан-дин-дон-бом-бом-бом-тин-тан-дин-дон-дин-дон-тин-тин-дон-дон-дон…» Каждый колокол знал свое место, вел свою партию, свой ритм. И все вместе, сливаясь воедино, они дарили миру причудливые, чудесные, неповторимые звуки, которые разливались по окрестным лесам и болотам, возвещая о приходе Нового года. И не было в этот момент ничего прекраснее звуков этой музыки, творимой слиянием колоколов храма святого Павла — малыша Гауде, серебряного Саваофа, силачей Джона и Иерихона, веселого Джубили, сладкоголосого Димити, старика Бетти Томаса и великого Тейлора Паула. На стенах колокольни мерно покачивались их тени — вверх-вниз, вверх-вниз, вверх-вниз.

Уимзи старался смотреть на веревки и, чтобы не ошибиться, концентрировал внимание только на звуках своего колокола и в точности выполнял то, что ему показывали на репетиции. Лишь иногда он успевал мельком увидеть работу остальных звонарей. Старина Хезеки двигался четко, как машина. Было видно, что он уверен в каждом своем движении. Уимзи был удивлен, как, на первый взгляд, легко управляется Хезеки с огромным Тейлором Паулом. А вот Валли Пратт был крайне напряжен и сосредоточен. По движению его губ Уимзи догадался, что тот считает про себя, чтобы не сбиться с ритма. Чувствовалось, что он изо всех сил пытается контролировать траекторию движения своего колокола, чтобы не повторить свою постоянную промашку. И, надо признать, у него все хорошо получалось: его колокол умело встраивался в ритм всех остальных, вовремя меняя траекторию и пересекаясь то с пятым, то с седьмым, то с шестым колоколами. Словом, все работали слаженно и вдохновенно.

Через некоторое время прихожане стали расходиться по домам. Люди, выходя на улицу, сразу включали свои фонарики, и сверху казалось, что от храма медленно разлетаются яркие искорки. Вскоре на колокольню поднялся падре. Он сел на скамейку и приготовился помочь тому, кто первый попросит об отдыхе.

Часы били каждые пятнадцать минут, но за звоном колоколов их почти не было слышно. Под конец первого часа падре взял веревку у Валли, чтобы тот немного отдохнул.

Уимзи решил отдохнуть в конце третьего часа. Когда он отошел от колоколов, то увидел, что у входа, где стоял бочонок и кружки, сидели на скамейке миссис Венейблс и Бантер.

— Я надеюсь, — сказала она, — что вы еще не совсем устали.

— Конечно, нет, я только очень хочу пить, — ответил Уимзи.

— Ну, вот и замечательно.

Было видно, что миссис Венейблс не очень-то увлечена колокольным звоном. Ее одолевала сонливость, но она знала, что мистер Венейблс обидится, если она не будет присутствовать на событии, которое так много Для него значит.

— Удивительно как мягко и приятно здесь звучат колокола, не правда ли? Конечно, нас отделяет от них стена, но все же мы довольно близко, — сказала миссис Венейблс и зевнула.

Колокола все звонили. Уимзи знал, что падре сможет заменять его еще, по крайней мере, в течение ближайших пятнадцати минут, поэтому он решил послушать перезвон снаружи. Он спустился по лестнице и вышел на южное крыльцо.

Признаться, после трех часов работы у него даже разболелась голова. Выйдя на улицу, он вдохнул холодного воздуха, и ему сразу стало легче. Снегопад немного утих.

Лорд Питер спустился с крыльца и, немного подумав, повернул направо. Он шел по дороге вокруг церкви, пока не дошел до западного входа в храм. Встал под навес и закурил сигарету. Постояв пару секунд, он решил идти дальше и обойти вокруг храма. У северной стены церкви он увидел утоптанную тропинку, ведущую к маленькой двери. Уимзи подошел к двери и попытался ее открыть. Она была заперта, поэтому он двинулся дальше. Когда он повернул к восточной стороне храма, ветер начал дуть прямо ему в лицо. Идти стало довольно трудно. Через пару минут он был вынужден остановиться, чтобы перевести дыхание. Все вокруг было покрыто пеленой ночи. Только вдали в каком-то доме горел одинокий огонек. Уимзи подумал, что этот дом, скорее всего, стоит на дороге, по которой они с падре приехали к храму. Ему показалось странным, что кто-то еще не спит, хотя уже раннее утро. Однако было довольно холодно, да и на размышления времени не было — пора было возвращаться к работе. Уимзи закончил свой круг, вошел в храм все в тот же южный вход и поднялся на колокольню. Падре передал ему веревку и напомнил, какой сейчас удар.

В шесть часов утра все были в довольно бодром состоянии, несмотря на многочасовую практически беспрерывную работу. Правда, бедняга Валли Пратт весь взмок, его вьющиеся волосы растрепались, локоны лезли в глаза, однако, несмотря на все это, он хорошо держался и ни разу не сбился. Кузнец, казалось, вообще не устал и вполне мог бы продолжать работать еще долго. Но самым спокойным и невозмутимым оказался старик Хезеки. Его выносливость казалась просто невероятной.

Без четверти восемь падре покинул звонарей и пошел готовиться к утренней службе. Пиво в бочонке уже заканчивалось. Работать оставалось чуть больше часа.

В десять минут десятого падре поднялся на колокольню. В руках он держал часы. Он стоял молча и улыбался.

Еще через три минуты звонари уже доигрывали последние ноты последней мелодии.

«Дин-дон-тин-тин-дин-дон-дон-дон-дон…»

И вот отзвучал последний звук. Звонари отпустили веревки и встали.

— Восхитительно! Великолепно! Превосходно! — восторженно закричал падре. — Вы сделали это! Лучше и быть не может!

— Да, — ответил мистер Лавендер, — неплохо. — Немного подумав, он добавил: — Да, мы сделали это. Как звучало внизу, сэр?

— Отлично, — сказал падре, — такого четкого и красивого перезвона я еще не слышал. А теперь всем пора к завтраку. Я приглашаю вас ко мне, все уже на столе. Ну что ж, Валли, теперь ты можешь считать себя настоящим звонарем. Ты выдержал очень серьезное испытание. Ты молодец, правда, Хезеки?

— Да, ты неплохо поработал, — с некоторой неохотой признал мистер Лавендер. — Только смотри не загордись. Маленькие огрехи у тебя были, и тебе еще Многому надо научиться. Я тебе говорил тысячу раз и скажу еще столько же — все внимание на веревки. Надо следить за траекторией движения колокола, а не смотреть по сторонам.

— Ну-ну, — вступился падре, — не обращай внимания, Валли. Ты молодец. А где же лорд Питер? А! Вот и вы! Мы вам так обязаны! Я надеюсь, вы не слишком устали с непривычки?

— Нет, нет, — ответил Уимзи, хотя чувствовал, что еле держится на ногах. Да и руки он старался держать за спиной, потому что они дрожали после стольких часов работы. Уже много лет он не чувствовал такой усталости. Пожалуй, единственное, чего он сейчас хотел, это прилечь где-нибудь и заснуть. И если бы рядом с ним никого не было, он, наверное, заснул бы прямо на полу.

— Я… я в полном порядке, — тихо сказал он.

Когда все пошли к выходу, он еле передвигал затекшие от долгого сидения ноги, и, если бы не помощь кузнеца, он, наверное, упал бы с лестницы.

— Завтрак, — сказал падре, — вот что нам всем сейчас просто необходимо. И горячий кофе. Кстати, на улице до сих пор идет снег. Там очень красиво! Вы только посмотрите! Все покрыто снегом! Все вокруг белое-белое! Я думаю, будет сильное половодье. Вы точно в порядке? Ну, тогда пойдемте, пойдемте! А вот и жена — наверное, сейчас будет ругать за опоздание. Идем, идем, дорогая. Ну, Джонсон, что такое?

Последняя фраза была адресована молодому человеку, одетому в форму шофера, который стоял рядом с миссис Венейблс. Однако прежде чем молодой человек успел ответить на вопрос падре, заговорила миссис Венейблс:

— Мой дорогой Теодор, все равно вы сейчас никуда не поедете. Вам всем надо поесть…

Однако мистер Венейблс не дал договорить жене:

— Агнесс, дорогая, прости. Джонсон, я нужен?

— Сэр Генри послал меня сказать вам, что хозяйке было совсем плохо сегодня утром. Она чувствует, что умирает, и очень боится, что не успеет исповедоваться.

— Господи! — воскликнул падре, — неужели все настолько серьезно? Умирает? Конечно, я еду немедленно.

— Никто из нас не предполагал такого исхода, сэр. Все начиналось с обычного гриппа. Даже вчера еще не было мысли о том, что случится такое…

— Боже мой, Боже мой! Но я еще надеюсь, что все обойдется! Мы не должны сдаваться. Ты все мне расскажешь в подробностях по дороге. Сейчас, я буду готов через секунду. Агнесс, дорогая, проследи, пожалуйста, за тем, чтобы все хорошо позавтракали, и объясни им, почему я не могу присоединиться к общей трапезе. Лорд Питер, я уверен, вы простите меня. Мы обязательно поговорим с вами позже, когда я вернусь. Господи, бедняжка леди Торпс! Она замечательная женщина. Как же коварен этот грипп! — Сказав это, падре пошел в церковь, чтобы взять молитвослов и другие необходимые вещи.

Миссис Венейблс была так расстроена тем, что падре снова покидает ее, что чуть не расплакалась.

— Бедняжка Теодор! Он же всю ночь глаз не сомкнул, а теперь ему снова надо уезжать. Что ж, мы не Должны всегда думать о себе. Бедняга сэр Генри! Он же сам болен. Да… беда никогда не приходит одна. Боже мой, какие печальные новости принесло нам это утро! Какой уж теперь праздничный завтрак. Джонсон, пожалуйста, передайте мисс Хилари, что мне очень жаль, что все так сложилось, и спросите, могу ли я как-то помочь миссис Гейтс. Знаете, лорд Питер, миссис Гейтс ведет хозяйство у Торпсов. Господи, вы же совсем устали! Что же вы стоите! Проходите скорее. Джонсон, если понадобится моя помощь, обязательно приезжайте. Я надеюсь, медсестра сэра Генри справится, ведь за дополнительной медицинской помощью ехать очень далеко. Теодор! Ты хорошо оделся?

Падре уже вернулся из церкви, держа в руках сосуд для причастия. Он заверил жену, что одет достаточно тепло, и они с Джонсоном пошли к машине.

Новость о бедняжке леди Торпс омрачила утро, и завтрак действительно уже не казался праздничным. По этой причине не было никакого праздничного шума, и Уимзи наслаждался своим завтраком в тишине и спокойствии. Все восемь звонарей молча жевали, только миссис Венейблс периодически начинала говорить о том, как соболезнует сэру Генри, и о том, что бедняга Теодор, должно быть, совсем устал.

— Сколько же бед обрушилось на Торпсов, — говорила миссис Венейблс. — Пропажа ожерелья, убийство охранника, болезнь сэра Чарльза… всего и не перечислишь. Угощайтесь, Хезеки, не стесняйтесь. Еще бекона, мистер Доннингтон? Хинкинс, передай мистеру Годфри холодный окорок. Да и сэр Генри так и не оправился после войны. Валли, ешь больше, ты устал сегодня. У тебя все есть? Я надеюсь, падре скоро вернется и наконец-то поест и немного отдохнет. Лорд Питер, еще кофе?

Уимзи поблагодарил миссис Венейблс и попросил рассказать, что случилось с мистером Чарльзом и ожерельем.

— Ах да, вы же не знаете. Простите, надо было раньше догадаться рассказать. Конечно, откуда же вам знать! Когда живешь в такой глубинке, как мы, кажется, что каждую новость обязательно знают непременно все, вот я и забыла, что вы еще не в курсе, — сказала миссис Венейблс и понизила голос. — Это долгая история признаться, не стоило мне упоминать об этом. Хорошо еще, что Вилли Тодея нет здесь. Я лучше расскажу вам после завтрака. Или спросите Хинкинса. Он в курсе. Интересно, как себя чувствует Вильям Тодей? — уже обращаясь ко всем, спросила она. — Кто-нибудь слышал новости о нем?

— Боюсь, он уже не выкарабкается, мэм, — ответил мистер Доннингтон. — После службы я виделся с женой, и она рассказала мне, что Джон Маллинс рассказывал, что ночью Вилли было совсем плохо, и он бредил. Беднягу еле-еле удерживали в постели.

— Боже мой, Боже мой! Ну, хорошо еще, что Джеймс дома. Так Мэри проще справляться с Вилли.

— Да, это точно. Только вот ему через пару дней пора уезжать. Но я надеюсь, к тому времени худшее уже будет позади.

Миссис Венейблс вздохнула.

— Эх, грипп коварен. Часто он забирает молодых и сильных, а нас, стариков, не трогает.

— Да… Вот уже часы бьют десять, а падре еще не вернулся. Ах, я, кажется, слышу шум мотора. Валли, позвони, пожалуйста, в колокольчик. Эмили, принеси горячих яиц и бекона для падре. И подогрей кофе.

Эмили взяла кофе и буквально через пару секунд вернулась.

— О, простите, мэм, — сказала она. — Падре просит прощения, но он бы хотел позавтракать в кабинете. О… бедняжка леди Торпс скончалась. Падре просил передать, что если мистер Лавендер уже позавтракал, то пусть он сейчас поднимется на колокольню и прозвонит на прощание.

— Скончалась? — воскликнула миссис Венейблс, — Боже мой! Какое горе!

— Да, мэм. Мистер Джонсон говорит, что все произошло так неожиданно. Падре едва вышел из ее комнаты… И все… Они даже не знают, как сказать об этом сэру Генри.

Мистер Лавендер встал из-за стола.

— Во цвете лет, — сказал он мрачно. — Мы скорбим. Мэм, простите меня, я пойду. Доброго утра, если можно так выразиться. Благодарю всех за прекрасный перезвон. Я пойду на колокольню, и мы со стариной Тейлором Паулом почтим память усопшей.

С этими словами Хезеки вышел из дома. Буквально через несколько минут по окрестностям разнесся глубокий и печальный звон колокола. Сначала он отбил шесть тейлоров, это означало, что умерла женщина, а затем пробил столько раз, сколько покойнице было лет. Оказалось, миссис Торпс было всего тридцать семь.

В столовой снова воцарилась тишина, которая только иногда прерывалась звоном посуды или редкой просьбой что-нибудь передать.

Довольно быстро трапеза была завершена. Мистер Вайлдерспин отозвал Уимзи в сторону и объяснил, что послал за мистером Эштоном, чтобы тот привез пару лошадей и крепкую веревку. С их помощью можно будет вытащить машину из кювета. После этого надо будет осмотреть ее и решить, нуждается ли она в ремонте. Затем мистер Вайлдерспин добавил, что если лорд Питер желает пойти на кузницу, тогда они вместе осмотрят машину и обговорят все о ремонте. Его (мистера Вайлдерспина) сын Джордж отлично разбирается в моторах, и если понадобится ремонт подобного характера, то проблем не будет.

Миссис Венейблс покинула столовую и пошла в кабинет проведать мужа и узнать, не нужно ли ему чего.

Уимзи знал, что его присутствие в Фрогс-бридж практически бесполезно, поэтому он решил остаться у падре и подождать здесь известий о машине. Предупредив миссис Венейблс, чтобы она не волновалась о нем, Уимзи вышел в сад. За домом он встретил Джо Хинкинса, который был занят тем, что мыл машину падре. Он не отказался от сигареты, предложенной Уимзи, затем сказал пару фраз о ночном перезвоне и сразу же перевел разговор на семью Торпс.

— Они живут в большом кирпичном доме на другом конце деревни. Раньше это была довольно состоятельная семья. Они говорят, что получили свои земли за то, что когда-то вкладывали деньги в осушение местных болот. Это одна из самых старых местных семей. Сэр Чарльз был очень хорошим человеком. Он сделал много добрых дел в свое время, всегда находил средства помочь людям, хотя его нельзя было назвать богачом. Его дети рассказывали мне, что он потерял много денег в Лондоне, но подробностей я не знаю. Здесь он хорошо ухаживал за своими землями, жил в согласии и мире практически со всеми, в общем, был хорошим человеком. Все жители деревни были потрясены, когда он скончался после того, как ночью в его дом ворвались воры.

— Ограбление?

— Ну да, похитили ожерелье, о котором за завтраком упоминала миссис Венейблс. Вся эта история случилась, когда сэр Генри женился. Это было в апреле девятьсот четырнадцатого. Я очень хорошо помню этот год — год начала войны. Я был совсем еще ребенком, Но мне доверили бить в колокола в честь свадьбы. Это была моя первая настоящая работа с колоколами. Мы сыграли для них пять тысяч сорок Грендширских тройных перезвонов и Хольтский перезвон. В память об том мы повесили отдельную табличку в колокольне. Вы, наверное, видели. Так вот, а потом был потрясающий ужин, на котором было очень много гостей. Невеста была сиротой, а сэр Генри — наследник всего этого состояния, поэтому и свадьба проходила здесь. Да, об ожерелье. На свадьбе присутствовала одна гостья, довольно богатая дама. На шее у нее было украшение — дорогое ожерелье. Думаю, оно стоило не одну тысячу фунтов. Так вот, на следующий день после свадьбы, а точнее в следующую ночь, когда сэр Генри и его жена уже уехали в свадебное путешествие, украшение было украдено.

— Боже мой! — воскликнул Уимзи заинтересованно.

— Да, вот так, — сказал мистер Хинкинс, довольный тем, какое сильное впечатление произвел его рассказ, — это происшествие наделало у нас много шума. Но самое худшее во всем этом было то, что в этом преступлении был замешан один из людей сэра Чарльза. И этого он никак не мог себе простить. Вскоре его вычислили. Это оказался Декон. Так вот, когда выяснилось, что это он…

— Декон?

— Да, Декон. Он был дворецким в доме сэра Чарльза. Он работал в доме целых шесть лет, был женат на горничной Мэри Рассел, которая потом вышла замуж за Вилли Тодея. Это его вы подменяли вчера, он сейчас тяжело болен.

— О! Так, значит, сейчас Декона уже нет в живых?

— Да, милорд. Я как раз об этом и хотел вам рассказать. Это случилось так. Миссис Вилбрехэм проснулась ночью и увидела, что у окна в ее комнате стоит человек. Она испугалась и закричала. Тогда вор выпрыгнул в окно и скрылся в саду. Миссис Вилбрехэм своим криком подняла весь дом. Тогда дома был сэр Чарльз и еще несколько джентльменов. У одного из них даже было ружье. Когда все они спустились вниз, в коридоре они увидели Декона, который только что вбежал в дом первым делом сэр Чарльз позвонил в колокольчик. Тогда прибежал лакей и мы с садовником. Я тогда был его помощником. А в итоге все закончилось тем, что сэр Чарльз заплатил миссис Вилбрехэм за ожерелье.

— Заплатил за ожерелье?

— Да, милорд. Так и было. Хотя никто не винил в происшедшем сэра Чарльза, он считал, что ответственность все же лежит на нем. Поэтому он решил, что обязан выплатить миссис Вилбрехэм полную стоимость ожерелья. Однако, признаться, я не понимаю, как женщина, которая считает себя настоящей леди, могла взять эти деньги у сэра Чарльза. Ах, я забыл сказать, что потом все из прихожей выбежали на крыльцо. Джентльмен, у которого было ружье, заметил человека, убегающего через лужайку к выходу из сада, и выстрелил в него. Выстрел оказался довольно точным, но вора за забором ждала машина, и, несмотря на ранение, ему удалось добежать до нее. Вернувшись в комнату, миссис Вилбрехэм и обнаружила пропажу украшения.

— И вора поймать так и не удалось?

— Нет, милорд. Наш шофер попытался догнать беглеца, но пока он заводил и вывозил машину, прошло достаточно времени, чтобы вор успел скрыться. Шофер опросил всех возможных свидетелей, всех, кто мог видеть машину, но никто не смог точно сказать, в каком направлении она уехала. Скорее всего, они поехали по дороге на Волбич или вдоль реки. Так что единственное, что оставалось — это обратиться в полицию. Но дело в том, что ближайший полицейский участок находится в Лимхолте. Ситуация еще и осложнялась тем, что в эти дни машина полицейского находилась на ремонте. Поэтому сэр Чарльз решил, что проще будет послать свою машину за полицейскими, чем звонить в участок и ждать, пока они найдут машину и приедут.

— О! Вы все-таки расспросили Джо о том ограблении, — сказала миссис Венейблс, неожиданно высунувшись из-за двери гаража. — Правильно, он знает намного больше меня. Вы тут не замерзли?

Уимзи поблагодарил за заботу, сказал, что здесь довольно тепло, и поинтересовался, как чувствует себя падре, не слишком ли он устал после столь тяжелой ночи и мрачного утра.

— Нет, кажется, он в порядке, — ответила миссис Венейблс. — Хотя, признаться, он выглядит очень расстроенным. Я надеюсь, вы останетесь у нас на ланч. Я приготовлю пастушью запеканку. Вы любите запеканки? Еще у нас есть холодный окорок.

Сказав это, миссис Венейблс скрылась за дверью.

— Продолжайте, — сказал Уимзи.

— Ну, а дальше приехали полицейские. Они прочесали всю территорию вокруг дома, надеясь найти какие-нибудь улики, например, отпечатки ботинок. Признаться, они основательно потоптали наши цветы. Но это дало свои результаты. По отпечаткам шин удалось вычислить машину и человека, которого ранили в ногу. Им оказался довольно известный в определенных кругах Лондона вор. Однако впоследствии выяснилось, что в этом деле участвовал не только он, что это не он выпрыгивал из окна комнаты потерпевшей. Такой вывод был сделан после того, как нашли отпечатки ботинок под окнами дома. Эти отпечатки принадлежали не кому иному, как Декону. Скорее всего, дело было так. Этот лондонский вор положил глаз на дорогое украшение, но, чтобы выкрасть его, нужен был свой человек в доме. Вот он и подкупил Декона. Наверное, Декон должен был ночью пробраться в комнату к миссис Вилбрехэм, взять ожерелье и выбросить его вору через окно. У полицейских, скорее всего, были убедительные доказательства, потому что вскоре они арестовали Декона. Я очень хорошо это помню, потому что его арестовали в воскресенье, когда мы возвращались со службы. Знаете, при задержании он даже оказал сопротивление, и чуть было не убилполицейского. Представляете, преступление произошло ночью в четверг, а в воскресенье виновник уже был найден. Неплохо, да?

— Да, довольно быстро. А откуда же Декон знал, где искать украшение?

— Ну, это в принципе объяснимо, милорд. Например, служанка миссис Вилбрехэм могла случайно или по глупости сказать что-нибудь Мэри Рассел. А она, в свою очередь, без какого-нибудь злого умысла, просто так, рассказала мужу. Ведь она была тогда замужем за Деконом. Конечно, полицейские допрашивали обеих женщин, и даже вначале подозревали их. Но, слава Богу, все обошлось. Все жители деревни очень переживали за Мэри, потому что она действительно очень порядочная женщина из хорошей семьи. Ее отец — помощник церковного старосты. И могу ручаться, что нет более порядочной и честной семьи, чем Расселы. И Декон не может омрачить репутацию этой семьи, потому что по крови он не принадлежит к ним. Он вообще, кажется, родился в графстве Кент. Сэр Чарльз привез его из Лондона, дал ему работу и крышу над головой. А этот лондонский вор Крантон, как он сам себя называет, хотя у него еще много имен… так вот, он, наверное, пообещал Декону золотые горы, а потом просто бросил и предал его.

— Как подло!

— Да… подло. Но вскоре поймали и самого Крантона. И он, в свою очередь, сказал, что это Декон предал его, потому что выбросил тогда в окно пустую коробку, ожерелье оставил себе. Но, конечно, Декон отрицал это. У него была собственная версия, которая заключалась в том, что в ту ночь он услышал какой-то и пошел посмотреть, в чем дело. Тогда-то миссис Вилбрехэм увидела его и закричала. А он на самом деле хотел поймать вора, поэтому и выпрыгнул из окна. Декон понимал, что отрицать то, что он был в комнате потерпевшей — просто бесполезно, потому что там везде его отпечатки пальцев. Вот он и придумал эту красивую историю о том, что просто пытался защитить жителей дома и поймать преступника. Только вот эта ложь сыграла против него. Дело в том, что в процессе допросов его рассказ пару раз менялся, и следователь сразу понял, что Декон лжет. А что касается ожерелья — его у Декона не было. Украшение так и не нашли. Может, оно и было сначала у Крантона, но потом он мог испугаться и избавиться от ожерелья. А может, оно было у Декона, и он умело спрятал его. Теперь уже вряд ли кто-то узнает, как все было на самом деле. Кстати, деньги, которыми, по версии следствия, Крантон подкупил Декона, так и не нашли, хотя комнату дворецкого перевернули вверх дном. Что касается обеих женщин, то следователь пришел к выводу, что в их действиях не было никакого злого умысла. Так что в тюрьму отправились Крантон и Декон. Оба получили очень большие сроки. После всего случившегося старина Рассел продал свой дом, и они с Мэри уехали. Но когда умер Декон…

— Как это случилось?

— Он сбежал из тюрьмы, убив охранника. Это был, конечно, отчаянный поступок. Еще один грех взял на душу. Это было в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Вот Бог и наказал его. На свободе он пробыл совсем недолго, вскоре он упал в карьер и разбился. Его тело нашли только через два года, на нем по-прежнему была тюремная одежда. Как только об этом узнал Вильям Тодей, он сразу же поехал за Мэри, женился на ней и привез обратно к нам. Дело в том, что он всегда был неравнодушен к миссис Рассел. С тех пор прошло уже десять лет. У Вильяма и Мэри родились двое славных детишек. А Крантон отсидел свой срок, но вскоре после того как освободился, его снова арестовали за очередное преступление. Так что сейчас он снова в тюрьме. Джек Прист, полицейский при храме святого Петра, сказал мне, что вряд ли кто-нибудь еще услышит о том пропавшем ожерелье. Наверное, он прав. Даже если Крантон и знает, где украшение — он ни за что не расскажет об этом.

— Да, сложное дело. Так, значит, сэр Чарльз выплатил миссис Вилбрехэм компенсацию?

— Нет, это сделал не сам сэр Чарльз, милорд. Компенсацию выплатил сэр Генри. Вернувшись из свадебного путешествия, бедняга нашел сэра Чарльза безнадежно больным и узнал всю эту ужасную историю. Дело в том, что старик испытал сильный шок и тяжело переживал все, что произошло в его семье. Он считал, что несет ответственность за все случившееся. Не стоит еще забывать и о том, что ему было уже больше семидесяти. Вскоре пришла новость, что началась война, и этого его сердце уже не выдержало. Перед смертью сэр Чарльз просил сына заплатить миссис Вилбрехэм, и сэр Генри выполнил эту просьбу. Когда полицейские признали, что не в силах найти ожерелье и дело, скорее всего, придется закрыть, сэр Генри сразу же выплатил миссис Вилбрехэм компенсацию. Вскоре сэра Генри забрали на фронт. Он был серьезно ранен и был вынужден вернуться домой. Он так и не смог окончательно управиться после ранения и на всю жизнь остался инвалидом. С тех пор он как будто постарел и осунулся. Это уже не прежний сэр Генри. Вот так жизнь порой бывает жестока. А теперь его постиг еще один удар. Я думаю, он очень тяжело переживает смерть любимой жены. Она была очень хорошим человеком. Мы все скорбим по ней.

— А дети у нее остались?

— Да, милорд, дочь, мисс Хилари. Ей будет пятнадцать в этом месяце. Она недавно приехала домой на каникулы из школы. Боюсь, это самые печальные и тяжелые каникулы в ее жизни.

— Да, конечно, — сказал лорд Питер. — Благодарю вас за интересный рассказ, Хинкинс. Теперь я буду следить за новостями об ожерелье миссис Вилбрехэм. А! Вот и мой друг мистер Вайлдерспин. Надеюсь, он принесет мне хорошие новости о том, что машина уже в порядке.

Однако все было не очень-то и хорошо. Машина была привязана к телеге, в которую были впряжены две лошади. Видимо, таким образом ее и доставили к дому. При первом взгляде на нее Уимзи понял, что она вряд ли даже заведется. Но, несмотря на это, Вайлдерспины, старший и младший, были, кажется, настроены довольно оптимистично. Они сказали, что для начала попробуют сами все исправить — надо было починить переднюю ось, которая довольно сильно пострадала из-за аварии. А если что-то не получится, то можно будет послать за мистером Браунлоу в приход храма святого Петра. У него настоящая автомастерская, и, если понадобится помощь, он приедет на своем грузовике и заберет машину на ремонт. По словам Вайлдерспинов мистер Браунлоу — настоящий профессионал. Единственная загвоздка в том, что его может не быть дома. Ведь в приходе храма святого Петра сегодня свадьба. И, возможно, мистера Браунлоу попросили привозить и развозить гостей. Поэтому Вайлдерспины решили сначала попробовать справиться самостоятельно, а в случае, если понадобится помощь, можно будет сходить на почту и попросить начальницу почтового отделения позвонить мистеру Браунлоу и узнать, свободен он или нет.

Осмотрев переднюю ось, Уимзи предположил, что лучше сразу обратиться к профессиональной помощи мистера Браунлоу. Он даже сказал, что сам может договориться с начальницей почтового отделения, если мистер Вайлдерспин проводит его до почты. Уимзи настоял на этом, поэтому они все вместе, во главе с мистером Эштоном, отправились в деревню. Они прошли мимо храма, затем еще четверть мили, и были уже в центре деревни.

Приход храма Святого Павла по традиции находился за пределами деревни. Сама деревня стоит на перекрестке дорог. Дорога на юг ведет к приходу святого Стефана, который граничит с приходом святого Петра. От любого храма при желании можно дойти пешком до Тринити Фут и Фрогс-бридж. Эти три храма образуют между собой треугольник: к югу от храма святого Павла находится храм святого Петра, к западу — храм святого Стефана. Есть в этих краях и железная дорога до Лимхолта. Она соединяет приходы храмов святого Петра и святого Стефана, а затем пересекает Тринити Фут через территорию прихода Диксей.

На территории прихода храма святого Петра есть железнодорожная станция, два моста и даже недостроенная церковь. Ее строительство было начато не в самое лучшее для страны время, поэтому закончить его так и не удалось.

На землях прихода храма святого Стефана тоже есть железнодорожная станция. Однако поезда здесь останавливаются редко. Жителям деревни гораздо ближе доходить до станции в приходе святого Петра. Кроме того, неподалеку есть красивая церковь с колокольней четырнадцатого века, где установлено восемь прекрасных колоколов.

Приход храма святого Павла не имеет железнодорожной станции. Зато это самый древний приход. Храм святого Павла самый величественный и знаменитый. Изначально на месте современного храма был монастырь. До сих пор в архитектуре церкви многое напоминает о прошлом. Храм был построен на небольшом холме на десять — двенадцать футов выше уровня земли, на которой стоит деревня. Скорее всего, это было сделано потому, что во времена постройки монастыря местные болота еще не были осушены. Чтобы защитить храм от влаги и был насыпан искусственный холм. Что касается реки Вейл, то сейчас она не доставляет особых хлопот даже в период половодий. Много лет назад, во времена правления Якова I, русло реки было искусственно изменено, потому что она представляла довольно серьезную опасность для монастыря. Сейчас с колокольни даже видно пересохшее старое русло, которое проходит совсем недалеко от храма.

На почте лорд Питер отправил своим друзьям, которые ждали его в Волбиче, телеграмму, где объяснил, что произошло и почему ему пришлось так сильно задержаться. Затем он договорился по телефону с мистером Браунлоу о помощи, после чего решил, что Браунлоу и Вайлдерспин вполне разберутся с ремонтом без него, и отправился в обратный путь. Деревенский пейзаж был не очень живописным, зато всю дорогу лорд Питер любовался храмом. Вскоре колокольный звон прекратился. Значит, Хезеки уже пошел домой. Однако когда Уимзи подошел к храму, он заметил, что южный вход до сих пор открыт. Заглянув внутрь, он увидел миссис Венейблс, которая меняла воду в вазах с цветами у алтаря.

Заметив, что Уимзи с интересом разглядывает резные дубовые двери алтаря, она подошла и сказала:

— Они прекрасны, да? Теодор так гордится своим храмом. Он очень много делает для того, чтобы здесь было так красиво. К счастью, предыдущий пастор был очень добросовестным человеком, вовремя делал ремонт и старался поддерживать чистоту и порядок. Только вот был он слишком приземленным, если так можно выразиться, человеком, и некоторые его поступки нас просто повергали в шок. Дело в том, что он совсем не ценил красоты нашего храма. Ну, слава Богу, сейчас все по-другому. Знаете, Теодор хочет немного перестроить алтарь и еще больше украсить его, только вот некоторые прихожане считают, что это будет смотреться слишком помпезно. Ну, да ладно. Ах да, это очень красивое окно, правда? Оно было недавно отреставрировано, но все старинные стекла были сохранены. А во время войны мы очень боялись, что из-за разрывов снарядов они могут потрескаться. Но, слава Богу, все обошлось. Посмотрите, какая красивая перегородка. Совсем как кружевная. Эти могилы семьи Гауди. Они жили здесь до правления королевы Елизаветы. К сожалению, до сегодняшнего дня не дожил ни один потомок этого рода. Здесь высечены их имена: Гауде, Гауди, Домини. Раньше с северной стороны храма была пристроена часовня, воздвигнутая в честь этой семьи: часовня настоятеля монастыря Томаса. Вот это его могила. Бетти Томас назван в его честь. Только вот в девятнадцатом веке перегородка между часовней и храмом была варварски разрушена и бывшую часовню использовали в качестве ниши для органа. По-моему, это был просто ужасный поступок. Тем не менее, историю переписать нельзя, поэтому приходится смириться с таким положением вещей. Кстати, пару лет назад мы починили орган и добавили целый ряд недостающих клавиш. Теперь, пока мисс Снут играет, бедняге Чудаку Пику приходится внимательнее следить за тем, чтобы накопитель воздуха в органе был в порядке. Мы все называем Пика Чудаком из-за его порой странного поведения. Он не совсем обычный человек, вот наша главная достопримечательность — это потолок с изображением ангелов. Он уже много лет остается неизменным. Около двадцати лет назад мы совсем немного отреставрировали его — нанесли тонкий слой позолоты на изображения. Однако чтобы это сделать, нам пришлось лет десять уговаривать церковного старосту дать нам разрешение. Он и большинство прихожан считали, что все должно остаться в первозданном виде. Но потом, когда результат был налицо, все были очень довольны. Теперь мы еще надеемся, что нам удастся отреставрировать купол над алтарем. Надо как следует прокрасить все швы. Тем более что пока еще хорошо виден цвет краски, которая была здесь изначально. Да и позолоту уже давно пора обновить. А еще у Теодора есть голубая мечта — отреставрировать восточное окно. Оно было застеклено кое-как, каким-то необработанным стеклом, примерно в 1740 году. Теодор говорит, что это время было очень тяжелым, и он бы хотел избавиться от всего, что напоминает об этом.

В те годы люди Кромвеля разрушали и грабили все на своем пути. Стекла из нефов тоже вытащили. Слава Богу, что хотя бы верхние витражи не тронули. Наверное, только потому, что добраться до них очень трудно, вот скамьи у нас современные. Теодор приобрел их лет десять назад. Ему хотелось купить стулья, но прихожане настояли на том, чтобы в храме все же были скамьи. Тогда Теодор выбрал эти скамьи с изящным дизайном, стилизованным под старину, чтобы они не выделялись из общего интерьера. Наши старые скамьи были просто ужасными. Они были такими громоздки, что напоминали ванны. Признаться, ряды этих скамей придавали храму очень мрачный вид, занимали очень много места и даже загораживали нижние витражи окон. Кстати, недавно мы переделали и помещение для хора. Раньше оно было прямо над первым рядом витражей, вон там была специальная площадка. Нам пришлось решиться на такое изменение, потому что частенько дети, которые поют в хоре, случайно роняли свои книги, и они падали прямо на головы прихожан. Теперь у нас есть специальное помещение, выдержанное в старинном стиле. А в алтаре есть даже умывальница. Правда, она не очень удобная, зато довольно древняя.

Уимзи ответил, что никогда раньше не видел алтарных умывальниц, но, должно быть, она очень красивая.

— А вот алтарные ворота у нас совсем ветхие. Их не реставрировали со времен викторианской эпохи. Да и дизайн нам с Теодором не очень нравится. Поэтому, как только у нас будет достаточно денег, мы планируем заменить их. О, я совсем забыла про купель! Вы обязательно должны ее увидеть. Резьба на ней достойна особого внимания. Только вот я мало помню ее историю, да и не знаю всех символов. Лучше, чтобы Теодор сам показал вам ее и все рассказал. Жаль, что он сейчас срочно уехал. Его попросили довезти одну больную женщину в больницу за Тропе Бридж. Он так торопился, что даже не закончил свой завтрак.

«А еще говорят, — подумал Уимзи, — что священникам не нужны деньги».

— Хотите еще здесь побыть и все рассмотреть? Вы не против, если я сейчас вас оставлю, а вы, когда будете уходить, сами закроете дверь и принесете ключи. Это ключи мистера Годфри. А связку Теодора, представьте себе, я так и не нашла. Даже не могу предположить, куда он ее подевал. Знаете, вообще-то он считает, что церковь не надо постоянно закрывать. Тем не менее, времена сейчас не самые спокойные и мы не можем постоянно следить за всеми, кто приходит в наш храм. Поэтому, чтобы избежать неприятностей, приходите закрывать. Буквально пару дней назад я видела одного просто ужасного человека, проходящего мимо храма. С первого взгляда я поняла, что этот тип может натворить все, что угодно. Недавно, например, у нас сломали ящик для пожертвований. Так что я придерживаюсь точки зрения, что таких людей вообще не надо пускать в храм.

Уимзи поддержал эту точку зрения, а затем сказал, что с удовольствием остался бы в храме еще ненадолго. Как только миссис Венейблс вышла, лорд Питер подошел к ящику для пожертвований и опустил туда довольно солидную стопку денег. Затем он подошел к купели и был действительно поражен красотой и изяществом резьбы, украшавшей ее. Потом он обратил внимание на большой старинный ящик. Уимзи открыл его, но внутри не было ничего интересного — только старые веревки от колоколов. Осмотрев сундук, лорд Питер пошел в северную часть храма. Там он долго смотрел на потолок, украшенный изображениями ангелов. Затем он несколько минут постоял у могилы настоятеля монастыря Томаса. Надгробие представляло собой скульптурную фигуру священника. По периметру могила была украшена лепниной, отражающей историю храма. На одном из изображений рассказывалось о литье колокола. Без сомнения, это был Бетти Томас. Видимо, настоятель очень гордился своим колоколом, потому что на надгробии было не одно упоминание о нем. На скульптуре было сделано несколько надписей на древнеанглийском. Уимзи понял их примерный смысл: «Здесь покоится прах раба Божьего Томаса. Упокой Боже душу раба твоего; 1380 год». На поясе скульптуры была еще одна короткая надпись: «Рака прахом настоятеля монастыря Томаса». Должно быть, сюда люди приходили сюда и читали эту надпись, они ощущали особое благоговение, чувствовали, что находятся у святого места. Стоя у могилы, Уимзи подумал, хорошо, что падре Томас умер до того, как его дом был разграблен королем Генрихом. Иначе бы он точно вступился за свое имущество, а от этого конфликта пострадала бы вся церковь. А его преемник примирился с тем, что произошло, и оставил свой разграбленный приход. Впоследствии храм был восстановлен реформаторами.

Венейблсы с большой неохотой отпустили своего гостя. Но мистер Браунлоу и мистер Вайлдерспин так быстро и умело справились с машиной, что уже к двум часам все было в полном порядке. Так что Уимзи решил сразу же ехать в Волбич, чтобы успеть до того, как начнет смеркаться. Он быстро попрощался с хозяевами, пообещал вскоре приехать и поучаствовать в еще одном перезвоне. На прощание падре подарил Уимзи экземпляр своей книги, а миссис Венейблс настояла на том, чтобы перед отъездом лорд Питер выпил немного виски, чтобы не замерзнуть в дороге.

Наконец машина тронулась. Выехав на берег канала Фоти Фут, Бантер повернул направо.

Вскоре ветер переменился. И хотя все вокруг, даже болота, было покрыто снегом, воздух стал как будто мягче.

— Теплеет, — сказал Уимзи Бантеру.

— Да, милорд.

— Ты когда-нибудь видел здешние места без снега?

— Нет, милорд.

— Знаешь, окрестности кажутся такими пустынными и безлюдными. Особенно в районе Видней и Мепал Вашес. Эти болота часто разливаются и соединяют две реки — Старый и Новый Белфорд. Вот представь себе — акры воды. Куда ни посмотришь — кругом вода и поломанные деревья на затопленных берегах. Я думаю, что здесь намного красивее, когда большая вода сходит. О! Погляди направо! Это, должно быть, Лейденский шлюз. Давай-ка посмотрим на карте. Да, точно. В этом месте канал сливается с рекой Вейл. Только вот канал находится на более высоком уровне, чем река, поэтому здесь и построен этот шлюз. Если бы не прогресс в инженерии, воды канала изменили бы русло реки, и тогда было бы не избежать ужасного наводнения. Так, значит, эта река проходит недалеко от храма святого Петра. Знаешь, я бы не позавидовал тому, кто работает на этом шлюзе и отвечает за его исправность. Ведь надо большую часть времени проводить здесь в полном одиночестве. По-моему, это очень удручает.

Пока Уимзи рассуждал о тяготах работы на этом шлюзе, они проехали мимо небольшого каменного дома, который стоял по правую сторону от дороги. Должно быть, здесь и жил человек, ответственный за шлюз.

Дом стоял буквально в паре метров от шлюза. Из окна машины Уимзи отлично видел шлюз, с одной стороны от которого несла свои воды река Вейл, а с другой был канал футов на шесть выше уровня реки.

— И больше ни одного дома. Только один коттедж в двух милях отсюда. Ничего себе! Вот это одиночество! Так что там дальше с дорогой? Судя по карте, здесь должен быть мост. А потом нам надо будет ехать вдоль реки. Надеюсь, здесь перед мостом не будет такого круто-то поворота, как на Фрогс-бридж. Осторожнее, Бантер. О, посмотри, это, должно быть, смотритель шлюза! Он бежит в нашу сторону. Наверное, наше появление — большое для него событие. Давай помашем ему шляпами. Эй! Здравствуйте! Странно, он все еще бежит. Может, ему что-нибудь надо?

Бантер остановил машину. Человек тоже остановился, выровнял дыхание и пошел к машине с распростертыми объятиями.

— Простите, что остановил вас, сэр, — вежливо сказал мужчина. — Вы не подскажете, я правильно иду к храму святого Павла?

— Да, все верно. Как только дойдете до моста, перейдите на другую сторону канала и идите вдоль берега, пока не увидите указательный столб. Вы не пропустите его.

— Благодарю вас, сэр. А это далеко?

— До указательного столба — около пяти с половиной миль. А потом еще полмили до деревни.

— Благодарю, сэр.

— Боюсь, вы сильно замерзнете по дороге. На улице очень холодно.

— Да, сэр. Здесь не самая лучшая погода. Но, по крайней мере, я должен добраться до деревни засветло, а это уже хорошо.

Мужчина говорил довольно тихо, с легким лондонским акцентом. Одет он был в темно-желтое пальто, которое хоть и выглядело мрачновато, но сшито было хорошим портным. На первый взгляд мужчине было около пятидесяти лет. Он носил темную короткую бороду, а когда говорил, наклонял голову, как будто боялся смотреть в глаза или близко приближаться к собеседнику.

— Вы курите? Угощайтесь.

— Благодарю, сэр.

Уимзи достал несколько сигарет из упаковки и отдал мужчине. Когда тот протянул руку, чтобы взять сигареты, лорд Питер заметил, что руки у него все покрыты мозолями. Обычно такие мозоли бывают у людей, занимающихся тяжелой физической работой, но на сельского жителя незнакомец совсем не был похож.

— Вы ведь не здешний?

— Нет, сэр.

— Ищете работу?

— Да, сэр.

— Вы разнорабочий?

— Нет, сэр. Я автомеханик.

— О, замечательная работа. Ну, удачи вам!

— Благодарю, сэр. Приятного вечера.

— И вам хорошего вечера.

Уимзи около получаса ехал молча. Потом сказал:

— Автомеханик. Возможно… но странно. Знаешь, таких людей я вижу насквозь. С его-то взглядом. Бантер, он точно каторжник. Конечно, это отличная идея — забыть свое прошлое и начать все сначала. Только вот мне не хотелось бы, чтобы планы этого человека каким-то образом коснулись падре.

Часть вторая  ПОЛНАЯ МЕЛОДИЯ ГРЕНДШИРСКОГО ПЕРЕЗВОНА

(в десяти частях)

5,040

Первая половина        Вторая половина

246375                             257364

267453                             276543

275634                             264735

253746                             246357

235476                             234567

Примечания для обеих частей перезвона.

Повторяется по четыре раза, в середине перезвона особое внимание уделяется пятому колоколу.

 Если изменить его траекторию, звук будет более многогранным.

1 УЖАСНАЯ НАХОДКА

С крестом, свечой и звоном колокола Ты должен обличать все зло и противостоять ему.

Джон Мирк: Руководство для приходских священников (XV век)

В тот год весна и Пасха пришли в храм святого Павла позже обычного. Наконец-то уже привычно мрачные пасмурные дни озарились солнечным светом. Сезон половодий подходил к концу. С пастбищ уже сошла большая вода, и теперь на темных полях начали медленно появляться нежно-зеленые ростки пшеницы. Постепенно все вокруг стало покрываться зеленой дымкой — всходила трава, распускались листья на деревьях. На ивах появлялись первые сережки. Дети собрали красивые ветки, покрытые желтыми пуховками, и приносили в церковь на Вербное воскресенье. На берегу реки появились первые фиалки. Словом, вся природа оживала и расцветала.

В саду падре уже цвели желтые нарциссы. Только вот набегавшие временами суровые порывы ветра, столь привычные для восточной Англии, безжалостно ломали или прижимали к земле нежные цветы. «Мои бедные нарциссы!» — восклицала миссис Венейблс, заметив очередной сломанный цветок. «Ужасный ветер! Как только они терпят это, мои бедняжки!» Срезала цветы миссис Венейблс с большой гордостью и одновременно жалостью, ведь в вазах они проживут уже совсем недолго. Но хотя бы недолгое время эти цветы украшали алтарь храма. А на Пасху миссис Венейблс расставляла вазы с нарциссами по всему храму. Она считала желтый цвет очень жизнерадостным и праздничным. Правда, было довольно хлопотно устанавливать цветы так, чтобы они не падали и держались ровно, подняв вверх свои бутоны.

У алтаря близко друг к другу стояли четыре большие вазы. Рядом с ними миссис Венейблс еще уместила корзину, полную цветов. А по всему храму были расставлены небольшие баночки с цветами. Сначала она хотела подготавливать цветы дома, ставить их в баночки, наливать воду, и только потом относить в храм.

Но в первый же раз, когда миссис Венейблс понесла первую партию цветов, налетел сильный вихрь. Так все ее труды оказались бессмысленными — цветы упали на землю, некоторые сломались, большинство погнулось.

Миссис Венейблс, причитая, села на колени и начала Рать их. Вдруг она услышала шаги позади себя и обернулась. К миссис Венейблс подошла рыжеволосая девочка лет пятнадцати. Она была одета во все черное, а в руках держала большую охапку нарциссов. Девочка была довольно высокой, худой и по-девичьи угловатой, но можно было предположить, что через пару-другую лет она станет очень привлекательной девушкой.

— Миссис Венейблс, может быть, вам понадобятся эти нарциссы? Джонсон хотел принести еще лилии, только вот ветер такой сильный, что, боюсь, по дороге они сломаются. Поэтому, думаю, ему стоит упаковать их в коробки, погрузить на машину и так довезти.

— Благодарю, дорогая Хилари! Это так мило! Конечно, мне очень пригодятся твои цветы. Какие они красивые! И как замечательно пахнут! Великолепно! Знаешь, я думала расставить цветы у могилы настоятеля Томаса и у надгробий Гауди. Только вот в этом году я не хочу украшать цветами и зеленью купель и кафедру падре. Я делала это на Рождество и праздник урожая, но на Пасху, по-моему, это уже неуместно. Да и мисс Маллоу, которая так все это любила, уже нет в живых, бедняжки. Так что я считаю, что это лишнее.

— А я вообще не очень люблю Праздник урожая. И, по-моему, просто стыдно закрывать прекрасную лепнину цветами и зеленью.

— Да, я тоже так думаю. Однако большинству сельских жителей это почему-то нравится. Теодор всегда говорит, что Праздник урожая — это их праздник. Только вот, по-моему, совсем неправильно мешать мирские и церковные праздники. Ну что ж, такое часто бывает, и вряд ли мы можем что-то сделать. А раньше, еще до твоего рождения, было еще хуже. Даже колонны и те все закрывали цветами и зеленью. А в результате в церкви было огромное количество мышей. Когда мы только приехали сюда, нам пришлось очень долго бороться с грызунами.

— Наверное, половина людей отошли от англиканской церкви после того, как порядки были изменены?

— Нет, дорогая. Только две семьи. Да и одна из них, Валлесы, уже вернулась к нам. Дело в том, что у них был конфликт с тем священником по поводу обеда в честь Великой пятницы. Правда, я не помню, в чем там было дело. Ну да это и неважно. Знаешь, миссис Валлес — очень милая женщина, но она очень любит обижаться. Для обиды она может найти любой повод. И иногда это бывает даже забавно. Некоторое время мы работали вместе, я довольно быстро нашла с ней общий язык, и мы хорошо поладили. А теперь, будь добра, отойди на пару шагов и посмотри с расстояния, сочетаются ли эти два цвета?

— По-моему, стоит еще добавить желтых нарциссов, миссис Венейблс.

— Сюда? Вот, посмотри, так лучше? Ну вот, теперь все в порядке. О-о-о! Мои бедные косточки! А что поделаешь — годы летят, — сказала миссис Венейблс, вставая с колен. Постояв пару секунд, они с девочкой пошли к храму. — О, а вот и Хинкинс с аспидистрами. Вот мне интересно, что люди находят в этих цветах? Я сомневаюсь, что кто-то сможет назвать хотя бы несколько их достоинств. Тем не менее, Из года в год люди их выращивают и украшают ими свои дома. Благодарю, Хинкинс. Поставь шесть перед надгробием и шесть — с другой стороны. А ты принес большой кувшин? В него можно будет поставить букет нарциссов. А аспидистры поставим вперед и закроем кувшин, ведь он, кажется, не в самом лучшем состоянии. Да, и еще, Хинкинс, проверь, чтобы в вазах и банках было достаточное количество воды. Как себя сегодня чувствует твой папа, Хилари? Надеюсь, ему лучше.

— К сожалению, боюсь, что нет, миссис Венейблс. Доктор Байнс вообще говорит, что папа вряд ли оправится. Бедняжка отец!

— О, дорогая! Мне ужасно жаль. Как же все печально! Тебе, должно быть, сейчас очень нелегко. Боюсь, что на состояние твоего отца очень сильно повлияло известие о смерти мамы.

В ответ девочка кивнула.

— Мы будем надеяться и молиться, чтобы все было не так плохо, как предполагает доктор. Мистер Байнс всегда был пессимистом. Может, на его поведение и характер влияет то, что он работает только здесь, в деревне. А он очень умный человек и достоин лучшей работы. Однако, по-моему, ему стоит помнить, что для пациентов оптимистический настрой докторов очень важен. Тебе так не кажется?

— Да, вы правы. К нам во вторник приезжает доктор по имени Ходрелл. Мистер Байнс хотел, чтобы он приехал сегодня, но он, к сожалению, куда-то уехал на Пасху.

— Доктора не должны куда-то уезжать, — сказала миссис Венейблс. В ее голосе было явное недовольство. Дело в том, что падре никогда не покидал прихода даже на большие праздники, и она считала, что это абсолютно правильно. И если так поступает падре, то врач, чья помощь может понадобиться в любой момент, тем более должен всегда оставаться в селе. Миссис Венейблс не могла понять, как может быть по-другому.

Хилари Торпс печально улыбнулась.

— Я тоже так думаю. Но, говорят, у нас он лучший врач, так что, надеюсь, пара дней не сыграет большой роли, и он обязательно поможет папе.

— Дай Бог, дай Бог, — ответила миссис Венейблс. — Это Джонсон с аронником? О, нет, это Джек Годфри. Наверное, он идет смазывать колокола.

— Да? Я очень хочу посмотреть. Можно я поднимусь с ним на колокольню, миссис Венейблс?

— Конечно, можно, дорогая. Только будь осторожна.

— Хорошо, миссис Венейблс. Я очень люблю смотреть на колокола.

Сказав это, Хилари быстро пошла к храму. Она догнала Джека Годфри, когда он подошел к лестнице на колокольню.

— Я пришла посмотреть, как вы работаете с колоколами, мистер Годфри. Можно?

— Конечно, почему нет, мисс Хилари? Я буду очень рад вашей компании. Идите вперед, а то лестница очень крутая, и если что, я удержу вас.

— Я не упаду, — уверенно сказала Хилари и ловко пошла по ступеням, слегка придерживаясь за поручни. В помещении, куда они поднялись, было пусто. Там были только механизм церковных часов и восемь веревок, каждая из которых была одним концом привязана к крюку на стене, а другим тянулась куда-то далеко наверх. Джек Годфри прошел вперед. В руках он держал банку со смазкой и тряпки.

— Осторожнее, мисс Хилари, — сказал он, — пол в некоторых местах прогнил.

Хилари кивнула. Как же ей нравилась эта пустынная, залитая солнцем комната. Здесь в каждой стене были огромные окна. У Хилари создавалось такое впечатление, будто она находилась в огромной стеклянной комнате, которую кто-то поднял высоко в небо. Девочка посмотрела в окно. Отсюда были видны живые изгороди, дома и сады, которые казались удивительно маленькими.

— Мистер Годфри, я хочу подняться на самый верх колокольни.

— Хорошо, мисс Хилари. Я отведу вас после того, закончу здесь все дела.

Дверь, за которой была лестница, ведущая наверх в помещение, где висят колокола, была закрыта на замок. Доделав все необходимое, мистер Годфри подошел к этой двери и, немного повозившись с ключом, открыл ее.

— А почему ее держат запертой, мистер Годфри?

— Понимаете, мисс Хилари, бывает, что звонари оставляют ее открытой, но падре считает, что это небезопасно. Ведь не все приходят сюда с добром. Может прийти и кто-нибудь, кто захочет просто позабавиться и поиграть с колоколами. Кроме вреда колоколам, они и сами могут свалиться с этой лестницы. Так что открытая дверь к хорошему не приведет. В наших краях хватает хулиганов. Поэтому-то падре говорит, что надо обязательно закрывать дверь.

— Ясно, — слегка улыбнувшись, ответила Хилари. Пожалуй, тому, кто упадет с этой лестницы, придется несладко. Падать придется с высоты ста двадцати футов. Подумав об этом, Хилари пошла вверх по лестнице.

Вскоре они поднялись в помещение, где висели колокола. По сравнению с предыдущим светлым этажом, здесь казалось особенно темно и мрачно. Свет проникал только через редкие щели в стенах. Лучи эти были такими тонкими и тусклыми, что никак не могли побороть темноту. В этом полумраке величественно и неподвижно висели колокола. Они казались невообразимо огромными.

Мистер Годфри поймал легкую веревочную лестницу, по которой можно было подняться к самим колоколам.

— Подождите, — вдруг сказала Хилари, — дайте я подойду поближе, а то я не увижу, что вы там делаете.

Мистер Годфри был против того, чтобы Хилари подходила слишком уж близко, ведь это очень опасно, однако девочка и слушать не хотела его возражения.

— Не волнуйтесь, я сяду вот на эту перекладину, совсем не боюсь высоты. Что ж, спорить с дочерью сэра Генри было просто бесполезно. Однако надо признать, что она довольно ловко забралась на перекладину, практически без помощи мистера Годфри. После того, как Хилари уселась на своем месте, он подготовил все необходимое для смазки колоколов и осторожно полез по лестнице.

— Я никогда не видела Тейлора Паула так близко. Это ведь очень большой колокол, да?

— Да, — ответил Джек Годфри, бережно протирая бронзовый колокол.

Луч света падал как раз на надпись, выгравированную на колоколе. Хилари уже хорошо знала, что там написано:

NINE + TAYLERS + МАКЕ + А + MANNE + IN + CHRIST + IS + DETH + ATT + END + IN + ADAM + YET + BEGANNE + 1614

— Тейлор Паул замечательный колокол, достойный восхищения. Он участвовал в огромном количестве перезвонов, не считая похоронных и ежедневных, для служб. Столько лет он уже на своем неизменном месте. Падре говорит, что скоро надо будет реконструировать его. А вот я думаю, что Паул прослужит еще не один год. На мой взгляд, он звучит по-прежнему прекрасно.

— А вы звоните в память о каждом умершем в нашем приходе, кем бы он ни был?

— Да. Эта традиция была заложена сэром Мартином Торпсом, твоим прапрапрадедушкой. Он вложил довольно большую сумму в фонд колоколов. И в завещании написал, чтобы мы звонили по «каждой христианской душе». Так что с тех пор мы, исполняя его волю, звоним в честь каждого покинувшего нашу бренную Землю. Однажды мы даже звонили в честь женщины, которая была католичкой. Знаешь, старина Хезеки был сначала против этого. «Что? Тейлор Паул должен звонить в честь подданной римско-католической церкви? — удивлялся он. — Падре, разве вы можете назвать ее христианкой?» «А что здесь такого, Хезеки, — отвечал ему падре, — изначально мы все принадлежали к римской церкви. Да и этот храм был построен римлянами». Конечно, Хезеки не знал об этом. К сожалению, у него не было хорошего образования. Что ж, пожалуй, я закончил с Паулом. Давайте, я помогу вам слезть.

Затем мистер Годфри и Хилари по очереди забирались к Гауде, Саваофу, Джону, Иерихону, Джубили и Димити. Джек Годфри смазывал колокола, а Хилари наблюдала за ним, сидя на перекладинах у колоколов. А когда очередь дошла до Бетти Томаса, мистер Годфри почему-то заупрямился.

— К Бетти Томасу я вас не возьму, мисс Хилари, — твердо сказал он. — Это несчастливый колокол. Я хочу сказать, что у него есть свои пристрастия и капризы. И я не хочу рисковать.

— О чем вы?

Мистер Годфри попытался объяснить как можно понятнее и проще.

— Это мой колокол, — сказал он. — Я работаю с ним пятнадцать лет, ухаживаю за ним уже больше десяти, с тех пор как Хезеки стал уже слишком пожилым, чтобы лазить по этой лестнице. Мы с Бетти отлично знаем друг друга, и у нас никогда не было никаких ссор. Но у него очень эксцентричный характер. Говорят, он унаследовал этот характер от человека, который устанавливал его здесь. По преданию, во время одной из войн из монастыря под угрозой смерти выгоняли монахов. Так вот, в ту ночь Бетти Томас звонил без перерыва, хотя в колокольне не было ни души. Есть и еще одна история. Это произошло во время нашествия войск Кромвеля. Как известно, они разрушали все храмы и монастыри, встречающиеся на их пути. Наш храм не миновал этой участи. Так вот, пока солдаты вершили свое дело в стенах храма, некоторые из них отправились в колокольню, видимо, для того, чтобы сломать колокола. Они поднялись на самый верх, к Бетти Томасу. А тем временем пара их товарищей, которым, видимо, наскучила работа, тоже поднялись на колокольню, только вот они остановились в помещении для звонарей. Там они решили, для шутки или из любопытства, позвонить в колокола и начали дергать за веревки. Они-то не знали, что несколько солдат находятся на самом верху. Вот так и получилось, что они раскачали Бетти Томаса, который и столкнул с перекладин солдат, собиравшихся его сломать. Падре говорит, что так Бетти Томас спас наш храм, ведь солдаты испугались, решив, что эта кара Божья за дела их, убежали из церкви и больше не возвращались сюда. Конечно, все это случилось только по их же неосторожности, тем не менее, благодаря этому случаю и, можно сказать, Бетти Томасу наш храм не был разрушен. Была и грустная история, связанная с Бетти. Однажды, еще во времена предыдущего пастора, один бедняга хотел стать звонарем и учился работать с колоколами. Так вот, он полез на самый верх к Бетти, не удержал равновесия и повесился на веревках. Это было ужасно. Ему не стоило лезть туда одному, тем более что он не был знаком с Бетти. Так что я настаиваю на том, чтобы ты осталась здесь. Миссис Венейблс тоже ни за что не разрешила бы тебе лезть к Бетти Томасу. Ведь этот колокол убил не одного человека, и даже если брать во внимание то, что все это произошло из-за неосторожности самих же пострадавших, тем не менее, я вас не пущу. Сейчас я несу за вас ответственность и совсем не хочу рисковать.

Сказав это, мистер Годфри полез наверх к таинственному и коварному Бетти Томасу. Хилари, хоть и была расстроена, возражать Джеку Годфри не стала. Признаться, девочку заинтересовал и немного напугал его рассказ. Некоторое время она стояла молча, думая об услышанном. Потом ее внимание привлек какой-то белый предмет, на который падал лучик света. Хилари подошла ближе и увидела, что это листок бумаги, аккуратно сложенный в несколько раз. Этот конвертик напомнил ей письма французских гувернанток. Хилари подняла листок. Присмотревшись, она разглядела, что листок был исписан светлыми чернилами. Почерк был ровным и очень красивым, он явно принадлежал хорошо образованному человеку. Листок был сложен вчетверо. Так как он лежал на полу, одна из сторон конвертика была запачкана, но внутри лист был абсолютно чист.

— Мистер Годфри!

Голос Хилари прозвучал так громко и неожиданно, что Джек Годфри сначала даже испугался и чуть было сам не сорвался с веревочной лестницы и не присоединился к жертвам Бетти Томаса, о которых он только что рассказывал.

— Да, мисс Хилари?

— Я тут нашла кое-что очень интересное. Спускайтесь, посмотрите.

— Секунду, мисс Хилари.

Он быстро закончил все дела с колоколом и спустился. Хилари стояла у пробивающегося сквозь щель луча солнечного света. В руках она держала листок бумаги.

— Я нашла его на полу. Посмотрите. Какая же глупость здесь написана. Как думаете, ее написал Чудак Пик?

Мистер Годфри покачал головой.

— Не могу сказать, что я уверен в этом, мисс Хилари. Он довольно эксцентричный человек, этот Пик. Он бывал здесь один или пару раз, прежде чем падре начал запирать дверь на замок. Только вот этот почерк, как мне кажется, не его.

— Ну, признаться, я не думаю, что это мог написать кто-то другой, кроме такого чудака, как Пик. Прочитайте, — сказала Хилари, посмеиваясь.

Мистер Годфри положил все свои приспособления для смазки колокола, взял у Хилари листок и начал читать вслух, медленно водя пальцем по ровным строчкам.

«Я надеялся увидеть в полях фей, а увидел только дьявольских слонов с черными спинами. О горе мне! Как же все это напугало меня! Жуткое зрелище! Вокруг повсюду танцевали эльфы. Еще я слышал голоса! Они звали меня. О! Как же я пытался разглядеть сквозь это ужасное, отвратительное облако. Но нет! Ни один смертный не в силах их увидеть! А потом пришли певцы со своими золотыми трубами, арфами и барабанами. Они очень громко играли около меня, раскалывая тишину. А потом, слава Небесам, сон рассеялся. Я пролил много слез, прежде чем взошел месяц, тонкий, как серп. Вот теперь Чародей напрасно скрипит зубами, он вернется, только когда возвратится Весна. О, несчастный человек! Врата ада разверзлись предо мной, Эреб открыт для меня. Смерть ждет меня у двери».

— Что ж, — сказал мистер Годфри, явно удивленный прочитанным. — Забавно. Конечно, это похоже на Пика… но все же это не его работа. Дело в том, что у него нет образования. А вот тут написано «Эреб». Как думаешь, что это значит?

— Это одно из названий ада, — ответила Хилари.

— Ах, вот оно что. Знаешь, по-моему, у человека, который это написал, этот самый ад — в голове и мыслях. Эти феи и слоны. Похоже на какую-то шутку, тебе так не кажется? — В глазах мистера Годфри вдруг мелькнула искорка, как будто ему в голову пришла гениальная идея. — Может быть, кто-то просто переписал отрывок из какой-нибудь книги, скорее всего старинной. Вот эта версия похожа на правду. Но интересно, как этот листок здесь оказался. Пожалуй, я покажу его падре, мисс Хилари. Он много читает и, может быть, знает, из какой книги взят этот отрывок.

— Хорошая идея. Давайте покажем падре эту загадочную записку. Знаете, у меня даже мурашки побежали по телу, когда вы читали ее. Только прежде чем идти к падре, давайте поднимемся на самый верхний этаж колокольни.

Наверх вела только веревочная лестница, но мистер Годфри не возражал против этого путешествия, и они поднялись вверх под самый потолок колокольни. Сквозь щели дул ветерок и лестницы слегка раскачивались. Хилари даже уронила свою шляпку и теперь была похожа на ангела, совсем такого же, как изображения на потолке храма. Правда, мистер Годфри совсем не заметил этого сходства. Признаться, он вообще считал худощавое лицо и прямые короткие волосы мисс Хилари не оченьпривлекательными.

Вскоре они добрались до верхнего этажа. Отсюда были хорошо видны окрестные болота, село, двор у церкви. Все казалось Хилари еще меньше, чем с предыдущего этажа. На дорожке у храма появилась маленькая фигурка. Это была миссис Венейблс, которая, видимо, шла из храма домой на ланч. Она казалась удивительно маленькой, ничуть не больше пчелки или какого-нибудь жучка. Хилари наблюдала за тем, как женщина, сопротивляясь ветру, перешла через дорогу и вошла в сад у дома пастора.

Потом взгляд Хилари упал на небольшое коричневое пятно на фоне зеленого газона у храма. Девочка почувствовала, как внутри у нее все перевернулось; сердце бешено забилось. Здесь, у северо-восточного угла храма, была похоронена ее мать. Могила еще не заросла травой, поэтому так выделялась на фоне зеленого газона. Хилари долю смотрела на коричневый холмик, не в силах отвести от него взгляд. В этот момент одна ужасная мысль промелькнула в голове Хилари — возможно скоро эту могилу снова побеспокоят, и отец обретет покой рядом с мамой.

— Господи! — тихо сказала Хилари, — не дай уметь моему отцу. Ты же не допустишь этого. Ты просто можешь этого допустить.

Девочка с трудом перевела взгляд. На ровном газоне она разглядела темное пятно. Она знала, что это колодец. Папа рассказывал, что этому колодцу уже больше трехсот лег. За долгие десятилетия он довольно сильно обмелел. Может, еще через триста лет он и вовсе высохнет. Однако, как бы то ни было, сейчас колодец, хоть и не очень глубокий, по-прежнему работает и является напоминанием о временах появления здесь Тейлора Паула.

Хилари задумалась и даже не слышала, как к ней подошел Джек Годфри.

— Пора идти, мисс Хилари.

— О, да. Простите. Я задумалась. Вы будете завтра звонить?

— Да, мисс Хилари. Мы попробуем сыграть Стедманский перезвон. Если не допускать ошибок, это очень красивая музыка, только вот это очень непросто. Только представьте, мисс Хилари. Полный перезвон состоит из пяти тысяч сорока мелодии. Мы собираемся сыграть все. Это займет целых три часа. Слава Богу, и Тодей уже в порядке. Понимаешь, ни Том Теббат, ни даже молодой Джордж Вайлдерспин, ни, тем более, Валли Пратт не смогли бы заменить его в этом перезвоне. Мисс Хилари, подождите секунду, сейчас я соберу свои вещи, и будем спускаться. Знаете, на первый взгляд может показаться, что в Стедманском перезвоне нет ничего особенно интересного по сравнению с остальными методами. Только вот чтобы сыграть этот перезвон без ошибок, требуется гораздо большая концентрация внимания, чем при работе с любым другим видом перезвона. А вот старина Хезеки не придает особого значения этому перезвону. Да и стоит признать, что он уже пожилой человек и ему трудно выучить Стедманский перезвон. Да и его колокол практически не принимает участия в нем, а Тейлора Паула Хезеки никогда не оставит. Сейчас пойдем, еще секунду, мисс Хилари. А вот что я хотел еще сказать. На мой взгляд, прекраснее мелодий Стедманского перезвона в мире не найти. — Сказав это, мистер Годфри пошел к лестнице, Хилари последовала за ним. — Признаться, мы и не знали о нем, пока в нашем приходе не появился падре. Мистер Венейблс и научил нас этому перезвону. И, надо сказать, обучение заняло довольно долгое время. Техника перезвона настолько сложна, что нам понадобился не один месяц, чтобы освоить ее. Старина Джон Тодей (отец Вилли, ныне покойный, пусть Земля ему будет пухом) бывало, говорил о технике этого перезвона: «Ребята, здесь сам дьявол не справится». Падре всегда штрафовал его на шесть пенсов за ругательство. Такие уж были у нас порядки. Осторожнее на ступеньках, мисс Хилари. Так вот, мы выучили Стедманский перезвон только для правой руки. Ну, и этого вполне достаточно, чтоб оценить всю его прелесть. Что ж, хорошего утра, мисс Хилари, — сказал Джек Годфри девочке, когда они спустились с колокольни.

Утром Пасхального Воскресенья звонари сыграли все пять тысяч сорок мелодий Стедманского перезвона. Хилари Торпс слушала перезвон из Красного Дома, сидя у огромной старинной кровати с пологом. В Новый год Хилари слушала отсюда Большой колокольный перезвон. Тогда слышно было просто прекрасно. А сегодня почему-то до Хилари доносились лишь отрывки. Должно быть, виной этому был восточный ветер, который уносил звуки в другую сторону.

— Хилари!

— Да, папа.

— Я боюсь… боюсь, что если я умру, я оставлю тебя совсем одну… не смогу дать тебе образования.

— Ну что ты говоришь. Я даже думать об этом не хочу. Но скажу тебе только одно. Не волнуйся за меня. Со мной все будет хорошо.

— Есть возможность послать тебя в Оксфорд. Это не будет слишком уж дорого. Твой дядя позаботится об этом и узнает обо всем необходимом.

— Не волнуйся, я в любом случае продолжу образование. А деньги мне не нужны. Я сама смогу обеспечить себя. Мисс Баулер говорит, что женщина, которая не может быть независимой, недостойна уважения. Папа, я собираюсь стать писателем. Мисс Баулер говорит, что у меня есть способности для этого.

Стоит заметить, что мисс Баулер была учительницей английского у Хилари. Девочка безмерно восхищаюсь своим преподавателем.

— О! А что ты собираешься писать? Ты будешь заниматься поэзией? — поинтересовался мистер Торпс.

— Ну, возможно. Но я не думаю, что за стихи много платят. Я буду писать романы: они лучше всего продаются. Романы будут очень красивыми и с глубоким смыслом.

— По-моему, тебе надо набраться хотя бы немного опыта, прежде чем писать романы, моя девочка.

— Глупости. Для того чтобы писать романы, опыт совсем не нужен, папа. Романы пишут и в Оксфорде. В них описывают школьную жизнь. И, знаешь, эти романы отлично раскупаются.

— Да, понимаю… А когда ты закончишь Оксфорд, будешь писать о том, как ужасно и тяжело жилось в колледже.

— Хорошая идея, папа. Надо будет подумать об этом.

— Что ж, дорогая. Я думаю, у тебя все получится. Однако, тем не менее, мне очень неспокойно от мысли, что я оставляю тебе такое маленькое наследство. Если бы только украденное ожерелье нашлось! Я глупо поступил, заплатив за него этой Вилбрехэм. Но другого выхода тогда у меня не было…

— О, папа! Прошу, прошу тебя! Забудь об этом ожерелье! Хватит говорить о нем. Конечно же, у тебя тогда просто не было другого выхода. Ты ни в чем не виноват. Да и не нужны мне эти деньги. И вообще хватит этих разговоров. Ты, я надеюсь, еще не собираешься умирать.

Однако, вопреки надеждам Хилари, доктор, который приехал во вторник, был очень пессимистичен. Осмотрев мистера Торпса, он отвел доктора Байнса в сторону и сказал:

— Вы сделали все, что могли. Даже если бы вы вызвали меня раньше, вряд ли бы что-либо изменилось.

Затем доктор обратился к Хилари. Он пытался говорить как можно спокойнее и ласковее:

— Мисс Торпс, вы знаете, мы никогда не должны сдаваться и терять надежду. Я не могу скрывать от вас, что ваш отец — в очень тяжелом состоянии, однако природа обладает удивительными восстановительными и лечебными силами…

Было ясно, почему были произнесены эти слова. Обычно доктора начинают говорить о каких-то чудесах, только когда надежды на выздоровление уже нет и медицина бессильна.

Утром следующего понедельника мистер Венейблс, выйдя из дома одной сварливой пожилой дамы на окраине прихода, услышал монотонный звон колокола. Некоторое время падре стоял неподвижно у калитки и прислушивался.

— Это Тейлор Паул, — тихо сказал падре. Три мрачных удара и тишина.

— Мужчина или женщина?

Еще три удара, пауза, потом еще три.

— Мужчина, — ответил падре. Он все еще стоял неподвижно и слушал. — Интересно, по кому звонит колокол? Может, по бедняге старине Мерривезеру? Хотя… надо подсчитать, сколько ударов. Надеюсь, это не по сыну Хенсмана. — Падре отсчитал двенадцать ударов, затем услышал тринадцатый и с облегчением вздохнул: — Слава Богу — мальчик Хенсмана жив. Теперь падре считал удары дальше. Двадцать, тридцать… Значит, умерший был взрослым человеком.

— Господи, — подумал падре, — только не сэр Генри. Вчера, мне показалось, что ему лучше.

Сорок ударов, сорок один, сорок два. Да, это, должно быть, звонят по старику Мерривезеру. Он так долго мучился, бедняга. Смерть для него — настоящее избавление от страдании. Сорок три, сорок четыре, сорок пять, сорок шесть. Звон должен продолжаться. Он не может остановиться на этом числе… этого просто не может быть. Старику Мерривезеру восемьдесят четыре. Падре внимательно вслушивался в тишину, надеясь услышать очередной удар колокола. Нет, должно быть, он просто не услышал его из-за сильного ветра. Падре простоял еще секунд тридцать в тишине, прежде чем снова раздался звон Тейлора Паула. Затем снова последовала пауза в тридцать секунд.

Пожилая леди, увидев, что падре до сих пор стоит у ее калитки, решила подойти и спросить, что случилось.

— Это поминальный звон, — ответил мистер Венейблс. — Пробили девять тейлоров и еще сорок шесть ударов. Боюсь, это в память о сэре Генри.

— О боже, — сказала леди, обратив на падре взгляд, в котором отражались жалость и сострадание. — Как печально. Просто ужасно. Что же теперь будет с бедняжкой мисс Хилари? Мать и отец так быстро покинули ее. Девочке же всего пятнадцать. У нее же совсем никого не осталось, некому будет присмотреть за ней. Знаете, я очень настороженно отношусь к девушкам, которые с юности были предоставлены самим себе. Я думаю, не стоило забирать у Хилари родителей.

— Мы не должны осуждать дела Господа, — сказал падре.

— Дела Господа? — ответила пожилая дама. — Не говорите мне об этом, падре. Сначала Он забрал у меня мужа, потом дочерей. И почему я должна молчать и смиряться, если я знаю, что это неправильно?

Признаться, падре был слишком потрясен и расстроен новостью о смерти сэра Генри, чтобы спорить и пытаться переубедить леди, поэтому он сказал только одно:

— Мы должны доверять Господу, миссис Гиддинтс.

Сказав это, мистер Венейблс открыл калитку и вышел.

Похороны сэра Генри были назначены на вечер пятницы. В организации этого траурного действа участвовали, по крайней мере, четверо человек из прихода святого Павла. Во-первых, мистер Рассел, владелец похоронного бюро. Он был кузеном Мэри Рассел, жены Вильяма Тодея. Мистер Рассел взял на себя подготовку гроба и всего остального, что может понадобиться, включая машину для перевозки. Он же подбирал шестерых носильщиков так, чтобы они были одного роста и комплекции. Словом, мистер Рассел взял на себя большую часть материальных расходов. Хезеки Лавендер и Джек Годфри занимались подготовкой колокольного перезвона. Джек Годфри был ответственен за техническую подготовку колоколов, а Хезеки Лавендер должен был подобрать мелодии и проследить за правильностью их исполнения. Гарри Готобед, могильщик, был занят подготовкой могилы. Он так переживал за то, чтобы все было в порядке, что все делал сам. И хотя его сын, Дик, мог бы вполне справиться самостоятельно, Гарри копал могилу вместе с ним. Вдвоем они все сделали очень быстро. Сэр Генри хотел, чтобы его похоронили рядом с женой. Так что работа могильщика была значительно облегчена — не пришлось делать никаких специальных замеров. Да и земля после предыдущих похорон еще не успела осесть, поэтому копать было очень легко.

Падре только вернулся после объезда нуждающихся в его помощи прихожан, и сел было выпить чаю, как в гостиную вошла Эмили.

— Мистер Венейблс, пришел мистер Готобед, вы не могли бы поговорить с ним сейчас?

— Да, конечно, где он?

— У двери. Он не хочет проходить, потому что у него грязные ботинки.

Мистер Венейблс пошел к двери. Гарри Готобед неуклюже стоял на ступеньке. В руках он держал свою кепку.

— Что случилось, Гарри?

— Сэр, я по поводу могилы. Я решил посоветоваться с вами. Понимаете, когда мы с Диком вскрыли могилу, мы обнаружили там тело… и Дик сказал…

— Тело? Ну конечно, там и должно быть тело. Леди Торпс похоронена там. Вы же сами ее хоронили.

— Да, сэр, но это тело не принадлежит леди Торпс. Там лежит мужчина. Я подумал… что вы должны знать. Ведь он не должен был быть там. Я сказал Дику…

— Мужчина! Как? И он лежит в гробу?

— Нет, сэр, гроба нет. Он лежит там в обычном костюме, и, по-моему, уже довольно давно. Дик так сказал: «Отец, мне кажется, здесь есть над чем поработать полиции. Послать за Джеком Пристом?» Я ответил: «Нет. Все здесь находится в ведении храма, поэтому первым о происшедшем должен узнать падре». Так вот, я пошел за вами, а Дика оставил там, чтобы он следил за тем, чтобы никто не подходил к могиле.

— Как все это странно, Гарри! — воскликнул падре. — Я даже предположить не могу, кто этот мужчина! А ты знаешь его?

— Падре, дело в том, что сейчас его бы не узнала и родная мать. Тем не менее, может быть, вы хотите взглянуть на него? Тогда пойдемте!

— О, да, конечно. Пожалуй, я должен посмотреть. Боже мой, Боже мой! Какой ужас! Эмили! Эмили! Ты не видела мою шляпу? О, благодарю. Ну, Гарри. О, Эмили, скажи, пожалуйста, миссис Венейблс, что у меня появились неотложные дела, пусть она не ждет меня к чаю. Так, Гарри, теперь я готов, пойдем.

Дик Готобед застелил могилу брезентом, но когда падре подошел, он приподнял его. Мистер Венейблс взглянул в могилу и тут же отвел глаза. Дик положил брезент обратно.

— Боже, какой ужас! — тихо произнес падре.

Несколько секунд он стоял неподвижно и молчал. Затем взял себя в руки и сказал:

— Мы обязательно должны послать за полицейским… и… и… — тут мистеру Венейблсу пришла в голову еще одна мысль, — и за доктором Байнсом, конечно. Да, да. Доктор Байнс — вот кто нам сейчас нужен. — И, Гарри, я где-то читал, что в таких случаях надо постараться оставить все как есть — ничего не перекладывать, не оставлять своих следов и так далее. Боже мой, кто же этот бедняга? Он точно не из нашей деревни, потому что если бы кто-то здесь пропал, мы бы знали об этом. Я даже представить не могу, как он попал сюда.

— Мы тоже, сэр. Похоже, он действительно не местный. Простите сэр, может, нам стоит сообщить об этом коронеру, следователю, который расследует убийства?

— Коронеру? О, Боже! Да, пожалуй, вы правы. Наверное, будет необходимо провести расследование. Господи, какое ужасное происшествие! Подобное случилось впервые за все время нашей с миссис Венейблс жизни здесь. А мы приехали сюда около двадцати лет назад. Господи, какой сильный удар для бедняжки мисс Торпс. Это же могила ее родителей. Но мы не можем скрывать от нее происшедшее. Надо провести расследование… так, так. Дик, сбегай на почту, позвони доктору Байнсу и попроси его немедленно приехать. И найди кого-нибудь, с кем можно было бы передать записку Джеку Присту. Или позвони и ему. Гарри, ты оставайся здесь и следи за могилой. А я поеду к мисс Торпс и сам сообщу ей о происшедшем. Я попытаюсь успокоить ее… хотя новость, которую ей предстоит узнать, должно быть, очень напугает и шокирует бедняжку. Но лучше уж она узнает обо всем от меня, чем от кого-нибудь другого. А может, миссис Венейблс стоит поехать со мной. Надо посоветоваться с ней. Да, да, мне надо поговорить и посоветоваться с миссис Венейблс. А теперь, Дик, иди на почту и сделай все так, как я тебе сказал. Да, и еще, до тех пор, пока не приедет полицейский, никто не должен знать о случившемся.

Не было сомнений в том, что Дик сделал бы все в точности так, как сказал падре, если бы не одно обстоятельство. Дело в том, что на почте телефон находился в кабинете у начальницы почтового отделения, поэтому сохранить секретность при разговоре с доктором было крайне сложно. Хотя это вряд ли бы что-то изменило, потому что к тому времени, как на место происшествия приехал полицейский Прист, вокруг кладбища у церкви собралось немало зевак. В толпе был и Хезеки Лавендер, который прибежал так быстро, насколько позволял ему возраст. И он был очень возмущен, когда Гарри Готобед отказался поднять брезент с могилы.

— Так! — крикнул полицейский, как только вышел из машины и пробился к месту происшествия сквозь толпу любопытных детей. — Так? Что вы тут делаете? Быстро по домам! И не дай Бог, я вас еще раз здесь увижу!

Как только дети разбежались, мистер Прист подошел к падре и сказал:

— Добрый вечер, мистер Венейблс. Что произошло?

— На территории кладбища было найдено тело человека, — ответил падре.

— Тело? — переспросил полицейский, — ну, кажется, кладбище — вполне нормальное место для умерших, разве нет? И что вы сделали с ним? О, оставили там, где нашли? Правильно, сэр. И где это? О, да, вижу. Ну что ж, хорошо, я понял. Позвольте взглянуть. О, Гарри, а что вы делали? Хотели похоронить его?

Падре начал объяснять, как все произошло, но полицейский прервал его.

— Секунду, сэр. Давайте все будем делать по порядку Сейчас я возьму свой блокнот, и мы запишем все показания. Итак. Во-первых, надо точно указать дату и время. Мне поступил звонок в пять с четвертью после полудня. В пять тридцать я прибыл на место происшествия. Так, кто обнаружил тело?

— Дик и я.

— Ваше имя?

— Джек, ты меня прекрасно знаешь.

— Это не имеет значения. Я должен все делать по протоколу. Как ваше полное имя?

— Гарри Готобед.

— Род занятий? Место работы?

— Могильщик.

— Хорошо, Гарри. Продолжай.

— Мы вскрывали эту могилу, в которой похоронена леди Торпс, умершая в день Нового года, для того, чтобы здесь же предать земле тело ее мужа. Мистера Торпса должны хоронить завтра. Так вот. Мы начали раскапывать землю. Только вот раскопать мы смогли примерно на фут. Тогда Дик и сказал мне: «Отец, здесь что-то есть». А я спросил: «Что там? Как это? Что это значит?» Потом мы покопали еще немного. Я еще сказал: «Осторожнее, сынок». Через пару секунд в земле я увидел кончик ботинка: «Дик, смотри, это ботинок». Я тогда немного испугался, ну это и естественно при таких обстоятельствах. Тогда Дик сказал: «Раз мы раскопали так далеко, теперь надо докопать до конца и посмотреть, кто это». И мы продолжили осторожно раскапывать. Так вот, через пару минут работы мы увидели то, что вы видите сейчас. Мы сразу поняли, что не знаем этого человека, да и опознать его вообще вряд ли возможно. Тогда Дик предложил послать за вами. А я ответил: «Нет, все здесь находится в ведении храма, поэтому первым о происшедшем должен узнать падре». Вот так все и было.

— А я, как только узнал о случившемся, сказал, что нам надо сразу же послать за вами и доктором Байнсом, — произнес падре.

Как раз к тому времени, как Гарри Готобед закончил свой рассказ, к месту происшествия прибыл и доктор Байнс. С первого взгляда доктор производил впечатление крайне уверенного в себе человека, сильного и волевого. Некоторыми чертами лица он напоминал шотландца.

— Добрый день, падре. Что тут случилось? Меня не было дома, когда мне позвонили, поэтому… Боже мой!

Падре вкратце объяснил ему, что произошло, и доктор склонился над раскопанной могилой.

— Лицо ужасно изуродовано, как будто его долго и очень сильно били. Сколько он здесь пролежал?

— Мы надеялись, что вы ответите нам на этот вопрос, доктор.

— Секунду, секунду, — перебил полицейский. — Когда, вы говорите, вы похоронили леди Торпс, Гарри?

— Четвертого января, — ответил Гарри после небольшой паузы.

— И это тело было в могиле, когда вы закапывали ее?

— Не говорите глупостей, Джек Прист. Вы что, думаете, что мы закопали могилу, видя труп, который лежит на гробе? Я могу предположить, что мы могли бы не заметить перочинный нож или кошелек, но чтобы не заметить труп, это уж, извините — невозможно.

— Гарри, ты не ответил прямо на мой вопрос. Извини, но я здесь выполняю свою работу, так что, будь добр, отвечай на мои вопросы.

— Хорошо. Четвертого января мы похоронили здесь только тело леди Торпс. Естественно, мы все делали согласно обычаю, и леди была в гробу. Больше никакого тела здесь не было.

— Я думаю, — сказал доктор, — тело лежит здесь не больше чем три месяца, но, смею предположить, и не меньше этого срока. Точнее я смогу сказать, когда вы достанете его оттуда.

— Три месяца? — переспросил Хезеки Лавендер и подошел к могиле. — Как раз тогда пропал один странный парень. Он остановился у Эзры Вайлдерспина и искал здесь работу. Он, кажется, занимался машинами. И, если мне не изменяет память, он носил бороду.

— Да, и у этого бедняги была борода! — воскликнул Гарри Готобед.

— Хезеки, какой ты молодец! Вот кто это такой! Точно! Знаете, когда этот парень появился у нас, я сразу подумал, что хорошим он не кончит. Ну, подумайте, кто приедет искать работу в такое тихое местечко, как наша деревня?

— Что ж, — сказал доктор Байнс, — если Джек Прист закончил свой допрос, то не могли бы вы вытащить тело из могилы. А поскольку держать его на руках — не очень приятное занятие, то сразу решите, куда его отнести.

— У мистера Эштона есть большой сарай в саду. Если мы попросим его, я думаю, он не откажет и на некоторое время вынесет оттуда плуги и другие рабочие приспособления. В этом сарае есть окно и запирающаяся на замок дверь.

— Это нам подходит. Дик, сбегай к мистеру Эштону попроси его о том, чтобы он позволил нам занять ненадолго его сарай. А как насчет того, чтобы пригласить коронера, падре? Например, мистера Комплайна из Лимхолта. Может, стоит позвонить ему? О, благодарю. Это будет просто необходимо.

— Хорошо. Тогда, может, продолжим, Джек?

Полицейский разрешил продолжать, и Гарри Готобед продолжил осторожно раскапывать могилу. К этому времени у храма, кажется, собралась вся деревня. Слава Богу, дети теперь не появлялись у могилы. Да они уже просто не смогли бы пробраться туда из-за плотной толпы взрослых, которые сами старались подойти как можно ближе к месту происшествия. Падре хотел было обратиться к людям с просьбой о том, чтобы все расходились и не создавали давки, но как раз в этот момент к нему подошел Хезеки Лавендер.

— Простите, сэр. Я подумал, что мне стоит прозвонить на Тейлоре Пауле в память о погибшем?

— Звонить в Тейлор Паул? Признаться, Хезеки. я не знаю, как будет правильно…

— Мы же звоним по каждой христианской душе нашего прихода, покинувшей этот мир, — возразил Хезеки. — Это наша традиция. И так как этот бедняга погиб на территории прихода, то и похоронен он должен быть здесь. А значит, мы должны прозвонить в колокол в память о нем. Разве нет?

— Да, да, ты прав, Хезеки.

— Только вот был ли он христианином?

— Этого я не могу даже предположить, Хезеки.

— И еще. Мы же не знаем, когда он умер. Но это не наша вина. Раньше прозвонить мы просто не могли. Что ж, мы многого о нем не знаем.

— Тем не менее, Хезеки, прозвони в память о нем. Пожалуй, это будет правильно.

— А сколько ему было лет? — спросил Хезеки только что подошедшего с ним доктора.

— Не знаю, сложно сказать. Думаю, ему было около пятидесяти. А почему это вас интересует? Вы хотите прозвонить в память о нем? Ясно. Тогда звоните пятьдесят.

Итак, Тейлор Паул отбил в честь незнакомца пятьдесят траурных ударов. Тем временем Альф Доннингтон в «Красной Корове» и Том Теббат были заняты оживленной торговлей, а падре писал письмо.

2 ЛОРД ПИТЕР СНОВА В ДЕЛЕ

Для правильного выполнения перезвона необходимо почувствовать колокол.

TROYTE (Теория колокольного перезвона).

«Уважаемый лорд Питер, — писал падре. —Со времени вашего визита в январе я часто думаю о том, какое мнение у вас сложилось о нас. Надеюсь, вы нас простили за то, что мы не знали, что вы являетесь, если можно так выразиться, представителем профессии Шерлока Холмса. Дело в том, что наша деревня практически абсолютно отрезана от мира, и о том, что происходит в стране и в мире, мы узнаем разве что из «Таймс» и «Спектейтора». Только когда моя жена написала письмо своей кузине миссис Смит (возможно, вы знаете ее, так как она живет в Кенсингтоне) и рассказала о том, что вы гостили у нас, мы узнали о том, кто вы.

Я надеюсь, вы простите нашу невнимательность и неосведомленность, а также то, что я взял на себя смелость сейчас обратиться к вам за профессиональной помощью. Дело в том, что сегодня спокойствие нашего прихода нарушило страшное и загадочное происшествие. Сегодня утром мы вскрывали могилу леди Торпс, чтобы похоронить рядом с ней ее мужа, скончавшегося несколько дней назад. Так вот. Наш могильщик обнаружил могиле труп неизвестного мужчины. Тело осмотрел наш доктор, и мы пришли к выводу, что этот человек умер не своей смертью. Мы уверены, что необходимо провести расследование и выяснить, что произошло. Дело в том, что лицо погибшего сильно изуродовано, как будто его специально сильно били по лицу, кроме того, у этого бедняги руки отрезаны до запястий! Конечно наша местная полиция в курсе происшедшего, но, как вы понимаете, так как все случилось на территории моего прихода, я сам заинтересован в том, чтобы дело было скорее раскрыто. Поэтому-то, по совету моей жены, я пишу вам и прошу о помощи в этом запутанном деле. Я уже разговаривал со старшим полицейским офицером Бланделлом из Лимхолта. Он пообещал ввести вас в курс дела и дать всю необходимую информацию. Я понимаю, что вы очень занятой человек, и вряд ли у вас получится приехать к нам и осмотреть место происшествия, но если все же у вас найдется время, мы будем очень рады принять вас, двери моего дома всегда для вас открыты. Если же времени у вас не найдется, то, как я уже сказал, всю информацию вам предоставит старший офицер Бланделл.

Прошу простить за, возможно, путаное объяснение случившегося, — дело в том, что все произошло очень внезапно. Да и вообще подобное происходит впервые за все время моей жизни в этом приходе.

Еще хочу сказать вам, что все наши звонари с благодарностью вспоминают вас. Мы никогда не забудем, как вы выручили нас в Новогоднюю ночь. Это был просто великолепный перезвон.

С наилучшими пожеланиями от меня и моей жены, С уважением, Теодор Венейблс

P.S. Моя жена напоминает мне сказать вам, что в произошло в два часа дня в воскресенье».

Письмо было отправлено в пятницу утром, и лорд Питер получил его утром в воскресенье. Прочитав его, Уимзи решил, что должен отменить все свои дела и немедленно ехать в приход святого Павла. Уже в два часа дня он сидел на слушании дела. Стоит заметить, что столько народа уже давно не собиралось здесь под одной крышей.

Заседание вел коронер, розовощекий мужчина, который, казалось, был лично знаком с каждым присутствующим. Он производил впечатление крайне занятого человека, каждая секунда его времени была на вес золота.

— Проходите… Пожалуйста, не разговаривайте там… Давайте соберем присяжных… выберите старшего… о, вы выбрали мистера Доннингтона… очень хорошо… подойдите сюда. Альф… возьмите Книгу в правую руку… принесите клятву… поцелуйте Книгу… да поможет вам Господь… садитесь… туда за стол… Теперь остальные… возьмите Книгу в правую руку… в правую руку, мистер Пратт… ты что, не различаешь правую и левую руки, Вилли?.. Не смейтесь, пожалуйста, у нас нет лишнего времени… прочитайте клятву… да поможет вам Господь… поцелуйте Книгу… сядьте на скамью рядом с Альфом Доннингтоном… вы знаете, зачем мы здесь собрались… мы должны выяснить, как погиб этот мужчина… свидетели, которые могут опознать его… Так, понимаю, нет свидетелей… Да, старший инспектор?.. О, я понимаю… почему вы сразу не сказали? Очень хорошо… тогда, прошу вас… Прошу прощения, Сэр?.. лорд Питер… простите, не могли бы вы повторить… Уимзи?.. так… Уимзи через «и»… ясно… род занятий?., что?.. хорошо… теперь, милорд, вы говорите, можете предоставить улики, которые помогут при опознании?

— Не совсем так, но я думаю…

— Секунду, пожалуйста… возьмите Книгу в правую руку… говорите правду и ничего, кроме правды… поцелуйте Книгу… да… полное имя, место жительства, род занятий, так, мы все записали… Миссис Лич, если вы не можете сохранять тишину, вам придется выйти… Да?

— Я уже осмотрел тело и могу сделать вывод, что, возможно, я видел именно этого человека первого января. Я не знаю, кто он, но могу предположить, что это и есть тот человек, который остановил мою машину примерно в полумиле от моста и спросил, как пройти к храму святого Павла. Больше я никогда его не видел, ни до, ни после этого случая.

— А почему вы решили, что погибший и человек, которого вы встретили на дороге — одно и то же лицо?

— Человек, которого я встретил на дороге, носил бороду, как и погибший, да и одежда на них, кажется, — одинаковая. Я сказал «кажется» потому, что на том, кого я видел на дороге, было пальто. Из-под него я и увидел брюки, по которым и могу судить о цвете костюма. Мужчине было около пятидесяти лет. Говорил он с легким лондонским акцентом. Он рассказал мне, что он автомеханик и ищет работу. По-моему…

— Секунду. Вы сказали, что опознали его по бороде и костюму. Вы уверены настолько, что можете поклясться?..

— Я не могу быть абсолютно уверен в том, что убитый — это именно тот человек. Я просто говорю вам то, что знаю, и делаю некоторые выводы.

— А по лицу вы опознать его не можете?

— Нет, оно слишком изуродовано.

— Хорошо, благодарю. Есть еще какие-либо дополнения? Свидетели?

Услышав вопрос, со своего места встал кузнец.

— Подойдите к столу, пожалуйста, возьмите Книгу… говорите правду… и только правду… Вас зовут Эзра Вайлдерспин. Хорошо. Говорите, что вам известно.

— Сэр, если бы я сказал, что опознал покойника, я бы, наверно, солгал. Но, пожалуй, я могу сказать, что этот бедняга очень похож на человека, который, как уже рассказал милорд, появился в деревне в день Нового года. Он остановился у меня. По его словам, он был автомехаником и хотел найти работу у нас в деревне. Я сказал ему, что смогу поговорить с человеком, который у нас занимается машинами. Так я договорился со своим знакомым, и тот взял его на испытательный срок. Он прожил у меня три дня, все это время усердно работал и все, казалось, было очень хорошо. Только вот в ночь третьего дня он вдруг ушел, ничего не объяснив. Больше мы его не видели.

— А что это была за ночь? Какое число?

— В тот день мы похоронили леди Торпс… это было…

— Четвертое января! Вот когда это было, — выкрикнул кто-то.

— Да, правильно. Суббота, четвертое января.

— Как звали этого человека?

— Он представился как Стивен Драйвер. О себе он вообще рассказывал очень мало, только то, что после того, как вернулся из армии, никак не может найти работу.

— А он представил вам какие-либо рекомендации?

— Да, сэр. Но это были не совсем рекомендации. Дело в том, что он просто назвал мне одну автомастерскую в Лондоне, в которой он раньше работал. Однако, его словам, мастерская обанкротилась и сейчас не работает. Да, еще он сказал, что если я захочу, то могу написать его бывшему боссу, и тот подтвердит его слова и даст рекомендацию.

— У вас есть адрес и имя этого человека?

— Да, сэр.

— Так вы написали ему? Он прислал вам рекомендацию?

— Нет, сэр. Я тогда был очень занят. А чтобы написать письмо, мне надо сосредоточиться, словом, нужно время. Вот я и решил отложить это дело до воскресенья. Только вот он исчез еще раньше, поэтому я и не стал писать. Да, и еще — у него не было никаких вещей. Только старая зубная щетка. Я даже одолжил ему футболку, чтобы было во что переодеться.

— А не могли бы вы найти адрес того человека, письмо которому вы так и не написали.

— Да, конечно, сэр. Лиз! — громко крикнул Эзра. — Пойди домой и найди там листок, который мне дал Драйвер.

— Он у меня с собой, Эзра, — ответил женский голос с другого конца комнаты. Это была жена кузнеца. Сказав это, она встала и подошла к мужу. Миссис Вайлдерспин была довольно полной женщиной, поэтому пробраться сквозь толпу ей было непросто.

— Благодарю, Лиз, — сказал коронер. — Итак, мистер Таскер, сто три, Литтл — Джеймс-стрит, Лондон. Старший офицер, сделайте копию. Эзра, вы можете еще что-нибудь рассказать нам о Драйвере?

— Пожалуй, да, сэр.

— Эзра! Не забудь рассказать всем о странных вопросах, которые он задавал!

— Да, да. Это было довольно странно. Он нам рассказал, что сам никогда не был в этой деревне, но у него был друг, который велел ему найти мистера Томаса. Я ответил ему, что здесь нет никакого мистера Томаса, и, насколько я помню, никогда и не было. «Странно, — сказал он. — Может, его не так зовут. Мой друг сказал, что он не совсем обычный человек, может, вы называете его по-другому». Тогда я спросил его: «Может быть, вы говорите о Чудаке Пике? Его настоящее имя Орис». Нет, — ответил он, — того, кого я ищу, зовут Томас. Бетти Томас, если говорить точнее. Мой друг упоминал еще одно имя — Паул. Он должен жить по соседству с Томасом». На это я ответил: «Твой друг пошутил. Дело в том, что это имена не людей, а колоколов». «Колоколов?» — переспросил он. «Да, — ответил я, — это имена церковных колоколов — Бетти Томас и Тейлор Паул». Тогда он просто засыпал меня вопросами о колоколах. И я сказал ему, что если он хочет узнать больше о них, то лучше ему обратиться к падре. Я не знаю, говорил Драйвер с падре или нет, но однажды, по-моему, в пятницу, он пришел домой и сказал, что был в храме и видел могилу Томаса, на которой изображен колокол и выгравированы надписи. Стивен спросил меня, что значат эти надписи. Я ответил, что не знаю, надо спросить падре. Тогда он задал другой вопрос: «На колоколах тоже есть надписи?» «Да», — ответил я. Больше он меня ни о чем не спрашивал.

Признаться, в рассказе Эзры Вайлдерспина было больше вопросов, чем ответов. Тогда на допрос вызвали падре. Он подтвердил, что видел человека по имени Стивен Драйвер, когда отвозил журналы на кузницу. Только вот он ничего не спрашивал о колоколах. Затем падре еще раз рассказал о том, как было обнаружено тело.

Затем показания давал Гарри Готобед. Он говорил очень долго и в мельчайших подробностях пересказывал свой разговор с сыном и описывал, как все произошло. Он еще раз объяснил, что могилу для леди Торпс подготовили третьего января, а четвертого состоялись похороны.

— А где вы храните свои инструменты, Гарри?

— В подвале.

— А где подвал?

— Под церковью. Падре говорит, что когда-то давно там была подземная часовня. Вы можете все там осмотреть.

— А дверь в подвал вы держите запертой?

— Да, сэр, всегда. В подвал ведет еще одна маленькая дверь из ниши, в которой стоит орган. Но она тоже под замком. И чтобы попасть туда, нужны еще и ключи от западной двери в храм. Все двери мы всегда запираем. Но у меня есть только ключи от подвала.

— А где вы храните ключи?

— Они висят у меня на кухне, сэр.

— А у кого-нибудь еще есть ключи от подвала?

— Да, сэр. У падре есть все ключи.

— А еще?

— Насколько я знаю, больше ни у кого. У мистера Годфри есть ключи от подземной часовни. И все.

— Ясно. Раз ваши ключи висят на кухне, значит, любой член вашей семьи имеет к ним доступ?

— В принципе да, сэр. Но, я надеюсь, вы не подозреваете ни мою жену, ни Дика, ни, тем более, детей. Я работаю здесь могильщиком уже больше двадцати лет. Кто знает, кто такой был этот Драйвер. Может, конечно, он и сам взял ключи… тогда я был бы виноват только в том, что не уследил… но…

— Хватит, Гарри! Не говори глупостей. Ты что, думаешь, этот бедолага взял твои ключи, сам себе выкопал могилу и сам же себя похоронил?

Многие рассмеялись, услышав столь нелепое предположение.

— Прошу тишины. Никто вас ни в чем не обвиняет. А вы когда-нибудь теряли ваши ключи?

— Нет, сэр, — мрачно ответил Гарри.

— Может быть, когда-нибудь замечали, что ключ не на месте или не там, где вы их оставили?

— Нет, сэр.

— Вы чистили свои инструменты после похорон леди Торпс?

— Конечно, чистил. В подвал я убираю только чистые инструменты.

— А когда вы использовали их после этих похорон?

Этот вопрос озадачил Гарри.

— Ребенок Массей, — подсказал Дик, когда заметил замешательство отца.

— Не подсказывайте, пожалуйста, — вмешался коронер.

— Он прав, — подтвердил мистер Готобед. — Мы хоронили ребенка миссис Массей. Вы можете проверить по регистрационной книге. Это было примерно через неделю после похорон леди Торпс.

— И когда вы брали инструменты из подвала для похорон ребенка миссис Массей, они были чистые?

— Я не заметил ничего необычного.

— И за все это время ничего не замечали?

— Нет, сэр.

— Хорошо. Благодарю. Инспектор Прист.

Полицейский быстро дал клятву говорить лишь правду и начал рассказывать. Он рассказал, как узнал о случившемся, как приехал на место происшествия и как помогал извлекать тело из могилы. Затем он упомянул о разговоре со старшим инспектором Бланделлом, к которому он поехал сразу же после того, как закончил работу на месте происшествия. С мистером Бланделлом они составили список вещей, принадлежащих погибшему. В списке числились: недорогой темно-синий саржевый костюм, сильно испорченный из-за долгого нахождения в земле; изношенные нательная фуфайка и подштанники, как ни странно, с биркой довольно хорошей французской фабрики; рубашка защитного цвета (такие носят в британской армии); ботинки, практически новые; дешевый крапчатый галстук. В карманах у погибшего были обнаружены: белый хлопчатобумажный носовой платок, пачка сигарет, двадцать пять шиллингов и восемь пенсов, карманная расческа, десять сантимов и небольшой кусок проволоки, один конец которой был загнут крючком. Пальто на мужчине не было.

Французские деньги, нижнее белье и кусок проволоки с крючком на конце — вот, пожалуй, и все, что могло сойти за улики. В связи с этим был повторно допрошен Эзра Вайлдерспин, но он не вспомнил, упоминал ли Драйвер что-либо о Франции. Тогда старший инспектор спросил Эзру, не напоминает ли ему проволока отмычку. Эзра посмотрел на проволоку и сказал, что она ничего такого ему не напоминает.

Следующим свидетелем был доктор Байнс. Пожалуй, только его показания, опирающиеся на факты, произвели особое впечатление на присутствующих и пролили немного света на все происшедшее.

— Я осмотрел тело пострадавшего и сделал вскрытие. Возраст погибшего примерно сорок пять — пятьдесят лет. Он был довольно сильным и здоровым человеком. Учитывая свойства земли, которая замедляет процесс разложения, и глубину, на которой лежало тело, я могу сделать вывод, что труп находился в могиле около трех-четырех месяцев. Дело в том, что в земле тело разлагается не так быстро, как на воздухе, да и одежда также способствует сохранению тканей тела. Так что материал для работы у меня был в довольно хорошем состоянии. Все внутренние органы хорошо сохранились и, как я уже сказал, это позволило мне провести тщательный анализ и сделать вывод, что на момент смерти человек был абсолютно здоров. Что же касается ран и ушибов, то я не обнаружил их нигде, кроме головы, рук и лодыжек. Лицо пострадавшего изуродовано так, что опознать его практически невозможно. Предположительно ранения были нанесены каким-то тяжелым тупым предметом. Точное количество ударов подсчитать невозможно, но могу сказать, что их было очень много, и наносились они с очень большой силой. При вскрытии брюшной полости…

— Секунду, доктор. Я так понимаю, что пострадавший умер от ударов по голове?

— Нет, я не думаю, что именно это было причиной смерти.

По комнате пробежала волна шума. Все были явно удивлены таким ответом доктора Байнса. Лорд Питер Уимзи, услышав это, слегка улыбнулся.

— Почему вы так считаете?

— Потому что в ходе осмотра я пришел к выводу, что все эти ранения были нанесены уже после смерти пострадавшего. И кисти рук были отсечены тоже после его смерти. Скорее всего, это было сделано тяжелым ножом, возможно, это был большой складной нож.

По комнате прокатилась волна вздохов и шепота изумления, а лорд Питер вдруг громко сказал:

— Блестяще!

Затем доктор Байнс добавил еще пару деталей технического характера, привел несколько доказательств того, что ранения были нанесены после смерти: во-первых, отсутствие крови, во-вторых, характерные особенности кожного покрова. В конце рассказа он с некоторой скромностью добавил, что это, конечно, е его специальность, но все, что мог, он сделал.

— Но зачем кому-то так уродовать тело умершего?

— Делать такие предположения, — ответил доктор, — точно не в моей компетенции.

— Да, вы правы. Что ж, благодарю. Но тогда в чем, по вашему мнению, причина смерти?

— Я не знаю. При вскрытии брюшной полости я обнаружил, что желудок, кишечник, печень и селезенка практически совсем разложились, а вот почки, поджелудочная железа и пищевод находились в прекрасном состоянии, — затем доктор углубился в медицинские термины и только через пару минут сделал вывод. — Словом, следов болезни или отравления я не обнаружил. Я удалил из полости некоторые органы, — доктор Байнс перечислил их, — и поместил в герметичные сосуды, — доктор снова описал все технические подробности процесса, — и я хочу предложить отправить их сегодня сэру Джеймсу Лаббоку для более тщательного анализа. Результат будет недели через две. Может, получится и быстрее.

Коронер одобрил предложение доктора и продолжил допрос:

— Вы еще упомянули о повреждениях на лодыжках и руках, доктор. Вы не могли бы рассказать об этом подробнее?

— Кожные покровы на лодыжках сильно повреждены, эти следы напоминают следы от веревки. Точно такие же повреждения есть и на руках, чуть выше локтей. Вот эти ранения были определенно получены потерпевшим до наступления момента смерти.

— Вы хотите сказать, что кто-то связал потерпевшего и потом убил его?

— Я могу утверждать лишь то, что потерпевший был связан, кто это сделал, он сам или кто-то другой, этого я предположить не могу. Я думаю, вы помните, что был такой случай, когда молодой человек погиб из-за того, что, связав сам себя, он слишком туго затянул веревки.

— Однако в том случае насколько я помню, причиной смерти было удушье, не так ли?

— Да, кажется, так. Но в нашем случае пострадавший умер не от удушья. По крайней мере, никаких признаков удушья я не обнаружил.

— Ну, вы, я надеюсь, не выскажете предположения, что потерпевший сам себя похоронил?

— Нет, такого предположения у меня нет.

— Рад это слышать, — сказал коронер. — А скажите, если человек хочет покончить жизнь самоубийством и повеситься?..

— Если человек хочет повеситься, то в любом случае завязывание рук и лодыжек никак не может стать причиной смерти.

— А может быть, потерпевший попытался повеситься, потом пришел кто-то еще, избил его и закопал в могилу?

— Признаться, я могу предположить многое, но, как я уже говорил, это не в моей компетенции.

— Вы правы, доктор.

Мистер Байнс вежливо поклонился.

— А может, он умер от голода — связал себя сам, а потомне смог высвободиться, — высказал очередное предположение коронер.

— Возможно. Ответ на этот вопрос, я думаю, будет в медицинском заключении сэра Джеймса Лаббока.

— Хорошо. Вам есть, что еще добавить?

— Да, еще кое-что. Это может помочь в процессе опознания. Дело в том, что, несмотря на то, что челюсть погибшего сильно повреждена, я заметил, что зубы его были в хорошем состоянии. Он явно следил за этим и не раз посещал стоматологический кабинет. Все выводы, которые я сделал в процессе осмотра тела, я записал и передал старшему инспектору Бланделлу, чтобы он внес данные в протокол.

— Благодарю вас, доктор. Ваши показания нам очень помогут.

Сказав это, коронер молча просмотрел все листы, которые лежали у него на столе, и обратился к мистеру Бланделлу.

— Старший инспектор Бланделл, в сложившихся обстоятельствах, я думаю, будет уместно отложить слушание дела. Думаю, нам необходимо дождаться итогов экспертизы доктора Лаббока, да и вам необходимо время, чтобы провести дополнительное расследование. Итак, следующее слушание предлагаю назначить ровно через две недели. Если же за это время случится так, что вы обнаружите преступника или будете иметь достаточно доказательств, чтобы обвинить кого-либо, то заседание будет организовано немедленно.

— Я думаю, вы абсолютно правы, мистер Комплайн.

— Хорошо. Итак, мы переносим заседание, и оно состоится ровно через две недели.

Присяжные, слегка озадаченные и расстроенные тем, что их мнения даже не спросили, медленно вышли из-за стола, за которым сидели, и стали расходиться по домам.

— Интересное дело, — воодушевленно сказал лорд Питер мистеру Венейблсу. — Очень интересное. Я крайне благодарен вам за то, что вы обратили на него мое внимание. Я просто не имел права пропустить такое дело. Кстати, у вас хороший доктор.

— Да, мы считаем его очень одаренным и способным человеком.

— Вы должны представить меня ему. Я думаю, мы поладим. А вот коронер, кажется, недолюбливает его. Я бы предположил, что между ними есть какая-то личная вражда. О, а вот и мой старый друг Хезеки! Как ваши дела, мистер Лавендер? Как Тейлор Паул?

В этот момент падре поймал за руку высокого худого мужчину, который хотел было быстро пройти мимо них.

— Секунду, Вилли. Я хочу представить тебя лорду Питеру Уимзи. Лорд Питер, это Вилли Тодей. Во время вашего прошлого визита вы заменяли его. И началось это ужасное время реформ. Теперь ему приходится работать на сэра Генри. Только вот не знаю, что будет дальше. Ведь из Торпсов осталась одна очень юная девушка. Вряд ли она будет вести хозяйство. Я надеюсь только на то, что у нее будет опекун, который позаботится о ней и ее доме.

В этот момент по дороге проехала машина и остановилась в нескольких метрах от беседующих. В машине был старший инспектор Бланделл и его помощники. Падре настоял на том, чтобы Уимзи со всеми познакомился.

— Рад знакомству, милорд. Мой друг инспектор Снагг много рассказывал о вас. Вы знаете, он сейчас в отставке. Живет он в небольшом доме на окраине Лимхолта. Когда я бываю у него, он всегда рассказывает о вас. По его словам, вы можете раскрыть любое преступление. Милорд, скажите, между нами, а что вы собирались сказать, когда коронер прервал вас? Вы хотели сказать, что этот Драйвер не был автомехаником?

— Я хотел сказать, что человек, которого я встретил на дороге, произвел на меня впечатление бывшего заключенного.

— О! — воскликнул старший инспектор. — Как вы догадались?

— Глаза, голос, поведение — все, все говорило об этом.

— О! А вы когда-нибудь слышали об ожерелье Вилбрехэм, милорд?

— Да.

— Вы знаете, что Нобби Крантон снова на свободе. И последнее время о нем ничего не известно. Его видели в Лондоне примерно шесть месяцев назад. Полиция ищет его. А может быть, мы уже нашли его? В любом случае, я не удивлюсь, если в скором времени мы снова услышим о том ожерелье.

— Превосходно, — ответил лорд Питер, — охота за сокровищами — это очень интересно. Я к вашим услугам. Вся эта информация, конечно, секретна?

— Как вам угодно, милорд. Я думаю, что если кто-то решил убить Крантона, изуродовать его лицо и отрезать кисти рук (то есть уничтожить отпечатки пальцев), то это значит, что в деревне есть человек или люди, которые что-то знают. И чем меньше мы будем показывать, что понимаем их игру и владеем информацией, тем свободнее они будут действовать, а это, в свою очередь, позволит нам быстрее их обнаружить и разоблачить. И еще, милорд, хочу сказать, что я очень рад вашему приезду. Я думаю, вы понимаете, что жители деревни, и преступники в том числе, зная, что вы лицо частное и не связанное напрямую с полицией, будут вести себя с вами спокойнее, чем со мной, а это очень важно для получения необходимой информации.

— Прекрасно. Я все понял. Признаюсь, задавать случайные вопросы интересной компании — это мой конек. За кружкой пива можно выяснить массу любопытного.

Мистер Бланделл улыбнулся и попросил Уимзи заезжать к нему почаще. Пожав руку лорду Питеру, он сел в машину и уехал.

Самое сложное для любого детектива — это решить, с чего начать расследование. После некоторых размышлений лорд Питер составил следующий список вопросов, требующих разрешения.

А. Опознание трупа

1. Это Крантон? — Дождаться результатов экспертизы доктора и ответа полиции.

2. Подумать над вопросом, откуда у погибшего десять сантимов и французское нижнее белье? Крантон был во Франции? Когда? Если погибший — не Крантон, тогда кто из жителей деревни был во Франции после войны?

3. У пострадавшего уничтожены отпечатки пальцев и изуродовано лицо. Следовательно, преступник хотел, чтобы опознать тело было невозможно. Если погибший — Крантон, тогда необходимо выяснить, кто знал Крантона: (а) знал только в лицо, (б) знал лично.

(Примечание: Декон знал его, но Декон мертв. Мэри Тодей знала его?) На суде его видело много людей.

Б. Ожерелье Вилбрехэм

1. Следует из пункта А: была ли Мэри Тодей (она же Мэри Декон, в девичестве Рассел) замешана в краже?

2. У кого находилось ожерелье: у Декона или у Крантона?

3. Где сейчас ожерелье? Крантон (если это был он) приехал в приход святого Павла, чтобы найти его?

4. Если ответ на третий вопрос положительный, тогда почему Крантон так долго ждал, прежде чем приехать сюда на поиски ожерелья? Потому что он недавно получил последнюю информацию о местонахождении украшения? Или потому, что все это время был в тюрьме и только что освободился? (Спросить старшего инспектора).

5. Почему Драйвер интересовался Бетти Томасом и Тейлором Паулом? Почему он спрашивал про надписи на колоколах? Что он мог получить, осмотрев колокола и узнав, что написано на них? Преследовал ли он какую-то определенную цель?

В. Преступление

1. От чего умер потерпевший? (Дождаться медицинского заключения эксперта).

2. Кто похоронил (и предположительно убил) его?'

3. Можно ли найти какие-либо улики, свидетельствующие о времени преступления? Проверить сводки погоды за последнее время. (Снег? Дождь? Следы?)

4. Где было совершено убийство? На кладбище? В церкви? Где-нибудь в деревне?

5. Если преступником были использованы инструменты могильщика, необходимо выяснить, кто имел к ним доступ. (Конечно, Драйвер, но кто еще?)

Просмотрев список, Уимзи подумал, что вопросов достаточно много. И на немалую их часть ответить невозможно до получения медицинского заключения доктора Джеймса Лаббока. А вот над вопросом, связанным с колоколами и надписями на них, можно начать работать немедленно.

Первым делом Уимзи разыскал падре и попросил его найти книгу Вулкотта «История колоколов храма святого Павла», о которой тот когда-то рассказывал. Чтобы найти эту книгу, падре пришлось перерыть всю свою библиотеку. Ему помогали Эмили и миссис Венейблс. Наконец книгу нашли на маленькой полке, посвященной книгам и журналам Клуба мод. (Как она попала туда — непонятно!)

Из этой книги Уимзи узнал некоторые факты, которые скорее были бы интересны археологам, нежели как-то связаны с убийствами или украшениями:

Бетти Томас (номер 7, вес — 1500 кг, нота — ре).

Самый древний сохранившийся колокол. Впервые отлит Томасом Беллейтером из Линна в 1338 году. Был перелит с добавлением нового металла настоятелем монастыря Томасом в 1380 году. (Этот же настоятель построил колокольню и пристроил нефы в храме, которые сохранились до сих пор. Только во времена настоятеля Мартина были внесены изменения: в 1423 году окна в боковых нефах были расширены).

Надписи:

Наверху — NOLI+ESSE+INCREDULUS+SED+ FEDELIS+

По центру — О SANCTE ТНОМА.

Внизу — АВВАТ. THOMAS. SETT. МЕЕ. HEARE. AND. BAD. МЕЕ.

RINGE. BOTH. LOVD. AND. CLEER.

1380.

Больше ни одного упоминания о колоколах того периода не сохранилось. Известно, что во времена правления Елизаветы в храме было пять колоколов. Кроме того, который воспроизводил ноту ре, было еще четыре колокола:

Джон (номер 3, вес — 400 кг, нота — ля). Изначально дискант. Назван в честь создателя колокола — Джона Коула, странствующего мастера.

Надписи:

Внизу — JHON. COLE. MAD. МЕЕ. JOHN. PRESBYTER. PAYD. МЕЕ.

JHON. EVAGELIST. AID. MEE. MDLVII.

Иерихон (номер 4, вес — 400 кг, нота — соль). Изначально был номером 2. Мастер, отливший этот колокол, должно быть, очень гордился своей работой.

Надписи:

Наверху - FROM. IERICHO. ТО IOHN. AGROAT.YR. IS. NOE. BELLE. CAN. BETTER. MY. NOTE.

1559

О том, как колокол стал номером 4, ничего не известно. Когда-то его нотой была фа. Во времена правления Якова 1 в сочетании с тенором использовался в перезвонах для создания звука ноты до.

Тейлор Паул (номер 8, вес — 2050 кг, нота — до). Великий, прекрасный колокол, издающий звуки удивительной чистоты. Был отлит в Беллфилде (см. историю прихода).

Надписи:

Наверху — PAULE + IS + MY + NAME + HONOUR + THAT + SAME +

Внизу — NINE + TAYLERS + MAKE + A + MANNE + IN + CHRIST + IS + DETH + ATT + END + IN + ADAM + YAT + BEGANNE + 1614

К этим колоколам, уцелевшим в тяжелые годы гражданской войны, впоследствии были добавлены еще четыре, и тогда в перезвоне стало участвовать восемь колоколов.

Гауде (вес — 350 кг, нота — до). Подарок семьи Гауди.

Надписи:

Внизу — GAUDE. GAUDY. DNI. IN. LAUDE. MDCLXVI.

Номером 2 в тот период был колокол Каролус, названный в честь Короля Реставрации. Однако этот колокол раскололся из-за неправильного обращения. Это случилось в восемнадцатом веке. Затем был долгий сложный период реформ в стране. Многие храмы вались. В это время в приходе Святого Павланикакого ухода ни за колоколами, ни за колокольней не было. Это продолжалось до тех пор, пока настоятель Высокой Церкви не привлек внимание общественности к плачевному состоянию храмов и монастырей по всей стране. Тогда и в приходе святого Павла началась работа по реставрации и восстановлению колокольни. В эти годы и были отлиты еще три колокола:

Саваоф (номер 2, вес — 350 кг, нота — си). Подарок настоятеля.

Надписи:

Наверху — SANCTUS. SANCTUS. SANCTUS. DOMINUS. DEUS. SABAOTH

Внизу — RECAST BY JOHN TAYLOR OF LOUGHBOROUGH 1887.

Димити (номер 6, вес — 450 кг, нота — ми). Подарок в память о сэре Ричарде Торпсе, который умер в 1883 году.

Надписи:

Наверху — RECAST BY JOHN TAYLOR OF LOUGHBOROUGH 1887.

Внизу — IN. PIAM. MEMORIAM. RICAR-DI. THORPE. ARMIGERI. NUNC. DIM1TTIS DOMINE. SERVUM. TUUM. IN. PACE.

Джубили (номер 5, вес — 450 кг, нота — фа). Чтобы отлить этот колокол, был организован фонд, средства в который могли поступать от всех желающих.

Колокол был отлит в честь юбилея Королевы.

Надписи:

Наверху - JUBILATE. DEO. OMNIS. TERRA.

По центру - RECAST. IN. THE. YEAR. OF. THE- QUEEN'S. JUBILEE. BY. JOHN. TAYLOR. AND. C0. E. HINKINS. AND. B. DONNINGTON. CHURCH-WARDENS.

Некоторое время Уимзи ломал голову над тем, что написано в книге, но все попытки понять хоть что-то и применить это к делу оказались безрезультатными. Даты, вес, надписи — разве что-то из этого может быть связано с убийством и пропажей украшения? Разве что только упоминание о Бетти Томасе и Тейлоре Пауле. А это вряд ли могло чем-то помочь следствию. Может, стоит осмотреть колокола. Возможно, удастся найти что-то такое, о чем нет упоминания в книге мистера Вулкотта. Например, на колоколах могут быть еще какие-нибудь надписи, кроме тех, что указаны в книге. В любом случае стоит подняться на колокольню и все внимательно осмотреть.

Было утро воскресенья, когда Уимзи отложил книгу, услышав звон колоколов, возвещающих о скором начале утренней службы. Он встал из-за стола и вышел в коридор. Там он встретил хозяина дома.

— Я всегда завожу их воскресным утром, когда звонят колокола, — объяснил мистер Венейблс. — Иначе я могу забыть. Да, я хотел сказать. Надеюсь, вы не подумали, что обязательно должны ходить на все службы, так как гостите у меня. Я говорю это вам, как и всем своим гостям — вы абсолютно свободны в своих действиях и можете посещать храм тогда, когда вам угодно. А сколько сейчас времени? Десять тридцать семь… Поставим на десять сорок пять. За неделю они всегда отстают минут на пятнадцать, поэтому приходится немного хитрить и ставить на несколько минут позднее. Получается что они немного спешат в воскресенье, понедельник и вторник, в среду — показывают точное время, а в четверг, пятницу и субботу — отстают.

В этот момент подошел Бантер. В одной руке он держал шляпу Уимзи, а в другой — поднос, на котором лежали два молитвослова в кожаном переплете.

— Падре, — сказал Уимзи, — мы как раз хотели пойти сегодня в церковь. И даже приготовились к этому. Вот молитвословы. Так что можем идти. Падре, что случилось? Вы что-то потеряли?

— Я… я… странно… я прекрасно помню, что клал их сюда. Агнесс! Агнесс! Дорогая! Ты не видела их?

— Что, Теодор?

— Листы, на которых записаны данные молодых Флейвелов. Я помню, что клал их сюда. Понимаете, лорд Питер, я всегда пишу все данные на листочках, чтобы не носить регистрационную книгу с собой, это так неудобно. Да где же они?

— Теодор, а это не они лежат на часах?

— О, дорогая! Благодарю! Интересно, как они туда попали? Наверное, я случайно положил, когда заводил часы. Ну, слава Богу, что это недоразумение мы исправили, благодаря моей жене. Она всегда знает, куда и что я положил. Наверное, она знает все мои мысли лучше, чем я сам. Что ж, а теперь пора в церковь. Мне еще надо поговорить с певчими. Моя жена покажет вам куда лучше сесть.

Скамьи, к которым миссис Венейблс подвела Уимзи и Бантера, были действительно очень удобными. Все было прекрасно видно. Миссис Венейблс внимательно следила за южным крыльцом, откуда входили в храм прихожане, и за детьми, которые частенько начинали баловаться на службе. Словом, миссис Венейблс старалась поддерживать порядок. Лорд Питер тоже наблюдал за входом. Через несколько минут он увидел того, кого и хотел увидеть. В храм вошел Вильям Тодей в компании с худой, скромно одетой женщиной и двумя маленькими девочками. Уимзи подумал, что женщине, должно быть, около сорока, хотя часто бывает, что сельские женщины выглядят старше своих лет. Похоже, что лет шестнадцать назад она работала кем-то вроде горничной или служанки. У женщины было открытое лицо, глаза честного человека, но одновременно чувствовалось, что этой женщине пришлось пережить много горя и трудностей, да и сейчас ее жизнь не казалась благополучной. Возможно, она сильно переживала за мужа. Он действительно выглядел не очень хорошо. Вилли быстро пробежал глазами по лицам прихожан и остановил взгляд на жене. Они сели рядом с кафедрой падре, так что Уимзи мог свободно наблюдать за ними и не обнаруживать своего интереса. Правда, Тодей будто почувствовал испытующий взгляд лорда Питера и обернулся. Однако Уимзи успел вовремя отвести глаза и сделать вид, что рассматривает ангелов на потолке, которые, кстати говоря, сегодня были особенно прекрасными из-за лучей утреннего солнца, освещающих их.

Скамья, которую обычно занимали Торпсы, сегодня была практически пуста — на ней сидел только один Джентльмен средних лет. Как пояснила миссис Венейблс, это был дядя Хилари Торпс из Лондона. Экономка, миссис Гейтс и слуги сидели в другом ряду.

На скамье прямо перед Уимзи сидел невысокий полный мужчина в добротном черном костюме. Миссис Венейблс заметила интерес лорда Питера и начала шепотом рассказывать о том, кто есть кто. Невысокий полный мужчина — мистер Рассел, кузен Мэри Тодей и владелец похоронного бюро. Миссис Вест, начальникам почтового отделения, приехала со своей дочерью. Заметив Уимзи, она поприветствовала его улыбкой и легким кивком. Должно быть, миссис Вест запомнила лорда Питера еще с прошлого визита. Вскоре колокольный звон стих, звонари спустились с колокольни и заняли свои места. В следующий момент запел хор, и падре вышел к прихожанам.

Служба прошла довольно спокойно, без каких-либо происшествий, кроме того, что падре снова потерял свои листы. Одному из певчих пришлось сходить за ними в ризницу. Затем падре упомянул о бедняге, тело которого было найдено на кладбище. Он сказал, что похороны назначены на завтра. И мистер Рассел, как бы в подтверждение слов падре, многозначительно кивнул. Потом падре подошел к кафедре, где читал проповеди. Под ним вдруг громко скрипнул пол, и миссис Венейблс не удержалась от тихого замечания по поводу состояния полов. Падре благополучно прочитал проповедь, и служба закончилась. Затем миссис Венейблс и Уимзи вышли на крыльцо и простояли там довольно долго, прощаясь с прихожанами.

Мистер Рассел и Гарри Готобед вышли вместе, о чем-то увлеченно разговаривая. Когда они подошли к миссис Венейблс и лорду Питеру, Гарри представил Уимзи мистера Рассела.

— Где вы собираетесь хоронить его, Гарри? — спросил мистер Рассел, быстро перейдя от церемоний к делу.

— В северной стороне кладбища, рядом с Сьюзаи Эдварде, — ответил могильщик. — Мы уже вчера подготовили могилу, все по размеру, все в порядке. Может, желаете пойти и посмотреть?

Уимзи тоже выразил интерес, и они вместе отправились к могиле.

— Мы сделали для него хороший гроб, — с удовлетворением сказал мистер Рассел. — Признаться, я сначала сомневался, правильно ли мы делаем, ведь человек — не из нашего прихода. Но падре сказал, что «беднягу надо похоронить подобающим образом». Так что я взялся все организовать и постараюсь, чтобы все прошло спокойно и без проблем. Конечно, стоило бы найти шестерых носильщиков, но я бы не успел сделать это вовремя. А в нашем случае, как я понимаю, чем быстрее мы похороним беднягу, тем лучше. Поэтому я предложил использовать специальную тележку для перевозки гроба. Сначала падре был против, но потом все же согласился. Кстати, я полагаю, что на похороны придет довольно много народа, и я хочу, чтобы все увидели, что все сделано надлежащим образом.

— Да, правильно, — сказал Гарри Готобед. — А что с цветами?

— Один венок будет от падре, — ответил мистер Рассел, — а еще один пришлет мисс Торпс. А еще школьники принесут красивый букет. Кроме того, есть же традиция — бросать монеты в могилу перед тем, как начнут закапывать. Так вот, как только мы узнали, что будем хоронить беднягу, моя жена стала собирать монеты у всех желающих вложить свою лепту в доброе дело.

— Прекрасно! Вы все прекрасно придумали, — воскликнул могильщик.

— Да, по моим расчетам, все должно пройти хорошо.

— А хор будет петь?

— Ну, думаю, да. Не много, конечно, но пару церковных гимнов у могилы они обязательно пропоют. Мы с падре уже выбрали несколько наиболее известных гимнов. Будет лучше, если будут звучать знакомые мелодии.

— О! — послышался голос Хезеки Лавендера. — Ты уже здесь, Боб Рассел. Когда я был ребенком, неизвестных гимнов не было, мы все их знали наизусть. Это никто ничего не знает. Люди стали другими. Теперь все не такие, как были раньше. Да и много у нас чужаков появилось. Откуда знать, чего ждать от них.

— Возможно, ты и прав, Хезеки, — ответил могильщик. — Но что касается чужаков, то, по-моему, все это началось с Джеффа Декона, который первым стал привозить в Красный дом чужих людей. А потом еще и война. С тех пор все перемешалось.

— Что касается войны, — сказал мистер Рассел, — то она была бы независимо от того, жил бы здесь Джефф Декон или нет. А ведь это война изменила людей. Но, в общем, вы правы. А Декон действительно был тем еще пройдохой. Мы все признаем, что это так, хотя бедняжка Мэри до сих пор и слова против него слышать не хочет.

— Как же это по-женски, — сказал мистер Лавендер, — чем загадочнее человек, тем сильнее женщина его любит. На мой взгляд, этот Декон слишком сладко говорил. Простите за откровенность, сэр, но не доверяю я этим лондонцам.

— Не стоит, — сказал Уимзи.

— Но, Хезеки, — возразил мистер Рассел, — однажды вы сами хвалили Джеффа Декона. Помните, вы говорили, что быстрее него научиться Кентскому перезвону просто невозможно.

— Это другое, — ответил старик, — он был ловким и способным звонарем, но положиться на него как на человека было нельзя. У ловкого человека не обязательно доброе сердце. Есть сотни ловких, талантливых и одновременно злых людей. К сожалению, это так.

— Довольно, — вмешался могильщик, — Джефф Декон сейчас там, где ему место, там, где должен быть. И нам не стоит судить о том, каким он был человеком. Господь всех рассудит и воздаст каждому по делам го. Мы не должны осуждать Декона или кого бы то ни было другого после их смерти. Сейчас наша задача — достойно похоронить человека, ушедшего из жизни.

— Да, вы правы, Гарри, абсолютно правы. Мы должны достойно похоронить его, тем более, что каждый из нас, не дай, конечно, Бог, может оказаться на месте этого бедняги. О! Пик, что ты здесь делаешь?

— Ничего, ничего, Боб. Только хотел посмотреть, где вы хотите похоронить мертвеца. Он сильно изуродован, да? Лицо все разбито, да? Бах, бах! Как я хочу посмотреть!

— Убирайся, — грубо сказал мистер Рассел. — Как ты можешь такое говорить, Пик! Противно слушать. Больше никогда так не говори, не то мне придется пожаловаться на тебя падре, и он больше не разрешит тебе помогать играть на органе. Зачем ты так говоришь?

— Нет, нет, Боб.

— Хорошо, то-то же.

Мистер Рассел проследил взглядом за медленно уходящим Пиком. Чудак шел, опустив руки и качая головой.

— Он становится совсем странным, этот Пик, — сказал мистер Рассел, когда Чудак Пик скрылся из вида, — надеюсь, он безопасен для общества. Мне кажется, было бы лучше, если бы он находился под постоянным присмотром, а еще бы лучше, по-моему, оградить его от людей…

— Нет, нет, — вмешался могильщик, — Чудак вполне безопасен. Я уверен, что ему лучше здесь, чем в психиатрической лечебнице.

В этот момент к мужчинам присоединилась миссис Венейблс.

— Бедняжка мисс Хилари даже не пришла сегодня Церковь, — сказала она. — Хилари такая замечательная девочка. Лорд Питер, я бы очень хотела, чтобы вы познакомились с ней. Правда, миссис Гейтс сказала, что сейчас она немного не в себе. Знаете, у нас в деревне, когда у кого-то случается горе, мы все стараемся помочь, как можем. А ей пришлось пережить очень серьезное испытание. Я думаю, ей будет приятно ваше внимание. Я отведу вас к ней на днях. А сейчас пойдемте домой, уже пора обедать, уверена, что вы проголодались.

3  ЛОРД ПИТЕР УХОДИТ В ТЕНЬ

В перезвоне в три приема важной для мелодий является третья позиция колокола.

Правила для Грендширского перезвона в три приема

Лорд Питер наблюдал за тем, как гроб везли по улице.

— А вот и моя проблема, — сказал он сам себе, смотря на гроб. — Здесь, скорее всего, мне не удастся узнать ничего полезного. Признаться, все это больше напоминает спектакль. Собралось столько людей, для которых эти похороны — просто развлечение, повод выйти из дома. Только старики Венейблсы действительно скорбят и переживают… От этого погребального звона колоколов мурашки бегут по телу… Тейлор Паул… за мистера Паула… «Я Воскрес и Живу…» Этот бедняга уже однажды восставал из могилы… и, дай Бог, чтобы этот ужас больше не повторился… Ужасный звон затих!.. Тейлор Паул… Однако если Лаббок найдет что-нибудь интересное, это может повториться… «Хотя черви медленно уничтожат тело…» Как странно выглядит этот Тодей… по-моему, здесь что-то не так… Тейлор Паул… «Мы ничего не приносим в этот мир и ничего забираем из него…» кроме секретов… их мы по праву можем забирать с собой.

Процессия направлялась в храм. Вскоре в тени крыльца скрылся падре… гроб… носильщики. За ними последовал и Уимзи с миссис Венейблс. Лорд Питер думал о том, как странно, что они вдвоем идут за гробом неизвестного им человека, как будто знали его и скорбят по ушедшему из жизни.

— И люди могут говорить все, что им вздумается, — думал Уимзи, — о службах в англиканских церквах, но псалмы подобраны просто гениально. «Я уже знаю, что дни мои сочтены» — какие страшные слова. Господи, не дай мне знать ничего такого. «Незнакомец рядом с тобой… И всем воздастся по делам их»… возможно. Но почему я, Питер Уимзи, должен заниматься похоронами неизвестных мне людей? Я же не делаю это просто ради хвастовства… о, да… «вечная жизнь, Аминь». Я думаю, мы сядем сюда. Обычно в этот момент друзья и родственники покойного начинают плакать. Но здесь никого нет — ни друзей, ни… Хотя почему я так решил? Я же не знаю этого. Может быть, здесь есть кто-то, кто мог знать погибшего? Эта рыжеволосая девочка, должно быть, мисс Хилари Торпс… Как трогательно, что она пришла… интересная девочка… Она быстро повзрослеет… «Я боролся с искушениями… воспитывал свою душу»… «Господь видит все наши прегрешения и знает о каждом зерне зла и лжи в наших душах…» Неужели Все эти люди верят в это? А я? Интересно, а люди, которые создали этот прекрасный потолок с ангелами, верили? Или они просто выполняли свое дело? Но как бы то ни было, их работа создает впечатление, что ангелы сделаны руками верующих и по благословению Божьему. А что дальше? Ах да, на кладбище, к могиле. Гимн триста семьдесят третий… Его выбрал мистер Рассел… Это, должна быть, какая-то волнующая мелодия. А вот он, верит? Признаться, он производит впечатление человека, который больше заботится о земных радостях, нежели о духовной жизни… «Человек, рожденный женщиной… плоть от плоти…» По-моему, Вилли Тодей сейчас упадет в обморок. Нет, удержался. Надо будет поговорить с ним. Он как-то странно себя ведет… «страх и боль смерти…» проклятье! Он уходит домой. Почему? «Наш дорогой брат ушел из жизни»… Брат… все мы братья после смерти… все дорогие… Даже если при жизни нас кто-то ненавидел настолько, чтобы связать и убить… Кстати, что насчет веревки?

Размышление о веревке так отвлекло Уимзи, что он даже пропустил момент, когда начали читать вслух общую молитву, и прослушал, когда падре говорил о том, что на каждую смерть есть воля Божья. Все это время Уимзи думал о том, как же раньше не догадался, что веревка может быть весомой уликой, которая может помочь в раскрытии дела.

Где преступник взял веревку? Как связал пострадавшего? Где? Странно, зачем было связывать его? Ведь можно было просто убить, и все. Убийство связанного человека… над этим надо подумать. Перед тем, как закопать труп, преступник почему-то развязал его и забрал веревку. Зачем? Как будто из-за какой-то болезненной бережливости. Стоп. Не стоит выдумывать небылицы. Есть еще много причин, по которым преступник мог забрать веревку. Например, он мог развязать пострадавшего и до его смерти. Может, преступник решил вернуть веревку на то же место, откуда взял ее, потому что ее пропажа могла бы вызвать подозрения. Может, он снял веревку по той же причине, по которой изуродовал лицо пострадавшего — чтобы никто не смог опознать его. А может, веревку пришлось снять потому, что бедняга был не просто связан, а привязан к чему-то. Вот это, пожалуй, больше всего похоже правду. Тогда возникает другой вопрос — тело должны были как-то привезти к могиле. Как? На легковой машине, грузовике, на тележке, в фургоне?..

— Все прошло очень хорошо, мистер Рассел, — сказала миссис Венейблс.

— Да, мэм, — ответил мистер Рассел, — мне очень приятно, что вы так думаете. Мы сделали все, что могли.

— Я уверена в этом, благодарю вас. Я думаю, что если бы здесь был кто-нибудь из его родственников, они бы остались довольны. Организовать все лучше было просто невозможно.

— Благодарю, мэм, — ответил мистер Рассел, явно довольным такой оценкой своей работы, — конечно, у нас похороны не такие роскошные, как устраивают в Лондоне, но, тем не менее, по-моему, все прошло очень достойно.

Сказав это, мистер Рассел взглянул на Уимзи.

— Более чем достойно, — подтвердил лорд Питер. — Все было очень трогательно, намного душевнее, чем обычно происходит в Лондоне.

— Да, вот это правда. Там, в городе, похороны проводят по несколько раз в неделю, естественно, что при таких условиях они просто не могут вкладывать всю душу в организацию каждых. Что ж, я пойду. Милорд, там кто-то хочет поговорить с вами.

— Нет, — сказал Уимзи подошедшему к нему джентльмену в потрепанном твидовом костюме. — Меня нет никакой информации ни для «Утренней звезды», ни для какой-либо другой газеты. Да и времени на интервью у меня сейчас нет.

— Какие же надоедливые эти репортеры! — сказала миссис Венейблс. — Они могут до смерти замучить своей назойливостью. Пойдемте, я хочу представить с Хилари Торпс.

Они прошли немного вперед.

— Хилари, дорогая, как мило, что ты пришла сегодня. Это лорд Питер Уимзи.

— Рада знакомству, лорд Питер. Папа читал обо всех преступлениях, которые вы раскрыли. Он бы с удовольствием поговорил с вами. Знаете, я думаю, что ему самому ужасно хотелось поучаствовать в раскрытии какого-нибудь дела. Видите, как все сложилось. Слава Богу, что он не знает о том, что произошло с могилой мамы. Это настоящая загадка для детектива, да? Папа любил загадки и тайны.

— Правда? Я думаю, в его жизни таких тайн хватало.

— Вы имеете в виду ожерелье? Да, это был тяжелый эпизод его жизни. Конечно, все это случилось еще до моего рождения, но папа много об этом рассказывал. Он всегда говорил, что Декон — ужасный человек, и что дедушка не должен был пускать его в дом. Папа был даже лучшего мнения о втором преступнике — лондонском воре. Он видел его только однажды — на суде. Папа сказал, что это ужасно бедный, нищий человек.

— Все это очень интересно, — сказал лорд Питер и резко обернулся. Все тот же репортер стоял совсем близко и прислушивался. — Эй, вы! — крикнул Уимзи. — Уходите сейчас же. Я не позволю донимать эту юную леди. Уходите. Позже я дам вам интервью и расскажу все, что вы захотите услышать. А сейчас исчезните!

— Этот парень — настоящая липучка, — сказала мисс Торпс, — сегодня утром он вывел бедного дядюшку из себя. Вон мой дядя, — она повела глазами в сторону, разговаривает с падре. Он чиновник и тоже ненавидит прессу. И разные тайны и загадки он тоже очень не любит.

— Давайте отойдем в сторону от людей и немного поговорим.

— Конечно, — ответила мисс Торпс.

— Наверное, ваш дядя меня тоже недолюбливает.

— Ему не нравится ваше хобби. Он считает, что оно несовместимо с вашим социальным положением. Поэтому он так ловко избежал личного знакомства с вами, у дяди свои причуды, но он очень хороший и порядочки человек. А вот на папу он совсем не похож. Вы бы с папой отлично поладили. Да, кстати, вы ведь знаете, где похоронены папа и мама?

— Да, это так. Но мне надо будет еще раз осмотреть могилу. Понимаете, я хочу понять, как… как…

— Как там оказался труп? Да, я понимаю, что вам это интересно. Я бы тоже хотела понять, как это произошло. Только вот дядя считает, что я не должна интересоваться этим, что это неприлично для девушки. А я думаю, что в этом нет ничего плохого. Знаете, мне кажется, что это мое любопытство помогает мне воспринимать все так… не знаю, как правильно сказать…

— Не столь реально?

— Да, именно так. Все происходит как будто не со мной. Когда я по нескольку раз представляю, что произошло, мне потом начинает казаться, что я просто все выдумала, и ничего этого на самом деле не было.

— Хм-м… судя по тому, как ты рассуждаешь, тебе следует готовить себя в писатели, — сказал Уимзи.

— Вы так думаете? Знаете, а я ведь и хочу стать писателем. А почему вы так считаете?

— Потому что у тебя богатое воображение. Ты можешь с легкостью выдумывать сюжеты, брать их из жизни и переиначивать. Так что, я думаю, тебе очень повезло.

— Вы, правда, гак думаете? — Хилари была явно рада слышать рассуждения лорда Питера.

— Да, конечно. Только тебе надо совершенствовать способности. И еще стоит запастись терпением. У писателей очень сложная судьба. Возможно, люди не будут понимать тебя. Они могут счесть тебя либо слишком романтичной и мечтательной, либо, напротив жесткой и бессердечной. И хотя они будут неправы в обоих случаях, их мнение может ранить тебя. Так что приготовься.

— Мне это уже говорили девочки в школе… и о мечтательности, и о грубости, но… большинство одноклассников просто глупы…

— Большинство людей очень похожи, — сказал Уимзи, — но нельзя говорить, что они плохие… или глупые… это нехорошо. Они просто не понимают того, что для тебя кажется очевидным, вот и все. А чей это дом, — немного помолчав, спросил Уимзи, показывая на самый ближний к храму дом.

— Вильяма Тодея.

— О, правда? А за ним — ферма? Чья она?

— Это земля мистера Эштона. Он довольно состоятельный человек. Мистер Эштон — церковный староста. В детстве я очень его любила. Он разрешал мне кататься на фермерских лошадях.

— Я кое-что слышал о нем. Однажды он очень помог мне и вытащил мою машину из кювета. Надо будет зайти к нему и лично поблагодарить за это.

— Значит, вы хотите задать ему несколько вопросов?

— О, ты видишь меня насквозь. — Он улыбнулся. — Только вот тебе совет — не показывай этого, иначе люди будут считать тебя слишком прямолинейной.

— Да, дядя говорит, у меня совсем нет чувства такта. Еще он говорит, у меня такой характер, потому что я ходила в школу и играла в хоккей.

— Может быть, он прав. Но в этом нет ничего плохого. Не переживай. Кстати, давай немного пройдемся.

— Я и не переживаю. Просто теперь я осталась на попечении у дяди, а он считает, что мне не надо ехать в Оксфорд… А куда вы смотрите? На южные ворота?

— Видишь, какая ты проницательная. Да, я смотрел на ворота. Я думаю, что преступник мог привезти тело на машине, а от ворот донести его на руках. Это не так сложно. А что это там? Колодец?

— Да. Из этого колодца мистер Готобед берет воду для уборки в храме. Я думаю, он довольно глубокий. Раньше там был установлен насос, и, когда деревенский колодец пересох, люди стали использовать воду отсюда для питья. А мистеру Венейблсу пришлось прекратить это, так как он считал, что вода здесь грязная и для питья непригодна. Падре на свои деньги нанял рабочих, которые углубили деревенский колодец и привели его в порядок. А этот колодец уже очень старый. Когда мистеру Готобеду нужна вода, он черпает ее ведром. Это не очень-то удобно и он частенько ворчит и жалуется, что воду доставать становится все тяжелее и тяжелее. Кроме того, земля вокруг колодца слишком влажная и, особенно зимой, копать здесь могилы очень сложно. Но мистер Готобед говорит, что раньше, до того, как мистер Венейблс осушил территорию кладбища, было еще хуже.

— Мистер Венейблс сделал многое для этого прихода.

— Да, очень. Мистер Венейблс принимается за любое дело, если оно хоть как-то связано с церковью. Многое делает и миссис Венейблс. Пожалуй, осушение — это даже больше ее заслуга. А почему вы спросили про колодец?

— Я хотел знать, используется он или нет. А раз он используется, то никому бы не пришло в голову прятать там что-либо.

— Вы хотите сказать — тело? Конечно, преступник не стал бы его туда прятать.

— Да… — сказал Уимзи. — О, смотри! Прости, что спрашиваю, но… ты, наверное, знаешь, какой памятник твой отец хотел поставить на могиле твоей мамы? Он говорил тебе?

— Не знаю. Папа ненавидел памятники и даже говорить на эту тему ни с кем не хотел. Страшно подумать, что теперь ему самому нужен памятник.

— Ясно. Значит, никто не знал о его выборе. Может быть, он собирался положить плоскую плиту на могилу, а может, сделать мраморную ограду и середину засыпать щебнем?

— Нет, нет, этого бы он точно не сделал. Он ненавидел все подобное.

— О, а убийца знал о вкусе твоего отца?

— Простите, я не понимаю, о чем вы.

— Извини, виноват. Я хотел сказать вот что. Вокруг есть огромное количество удобных мест для того, чтобы спрятать тело, причем никто никогда не нашел бы там погибшего. Ну, ты понимаешь — плотины, сточные ямы, дренажные канавы. Зачем преступник решил рисковать и хоронить убитого на кладбище, да еще и в чужой могиле? Ведь тело мог бы с легкостью обнаружить, например, каменщик, который бы снимал слой земли, чтобы засыпать могилу щебнем? Я знаю, тело находилось в двух футах под землей — его бы все равно обнаружили, когда бы ставили памятник. Значит, преступник знал о том, что твой отец не собирается ничего такого делать… Видимо, он никак не рассчитывал, что могила будет вскрыта так скоро. Странно, все это очень странно. И подумай, преступник приехал сюда ночью, раскопал могилу, похоронил покойного. Не стоит забывать про следы от веревок на руках бедняги, значит, некоторое время он был связан. На основании этих фактов могу сделать вывод, что преступление и процесс захоронения трупа были заранее тщательно спланированы.

— Значит, убийца не мог спланировать это еще при жизни моей мамы, то есть до Нового года. Раньше могилы просто не было.

— Да, конечно. Это могло случиться в любое время после Нового года.

— Нет, не в любое. Самое позднее — через неделю после похорон.

— Почему ты так думаешь?

— За неделю могила заметно оседает, и если бы ее потревожили позже, мистер Готобед заметил бы это. А ведь преступник не хотел, чтобы заметили? Значит, он должен был сделать все в первую неделю после смерти мамы, когда земля еще рыхлая. Тогда на могиле еще лежали венки, которые закрывали землю, и это помогло скрыть следы преступления. Венки пролежали на могиле ровно неделю, а потом я попросила мистера Готобеда убрать их. Так что у преступника было не так уж много времени.

— Хорошая идея, — сказал Уимзи. — Я и не подумал об этом. Представь себе, я даже не знал, когда проседают могилы… Что ж, надо будет расспросить об этом мистера Готобеда. А ты помнишь, как долго шел снег после смерти твоей мамы?

— Так, сейчас вспомню. — Она наморщила лоб, и рыжая прядь упала ей прямо на глаза. — Снегопад прекратился в день Нового года и падре расчистил дорожку к южной двери в храм. Но снег не таял до… подождите! Я знаю! Снег шел ночью второго числа. На улице уже потеплело, и снег шел мокрый. Теперь я вспомнила. Могилу маме копали третьего числа, и было очень слякотно. А в день похорон шел дождь. Это было просто ужасно. Наверное, я никогда не забуду тот день.

— И дождем, конечно, смыло весь снег.

— Да.

— Значит, к могиле можно было спокойно подойти, не оставляя следов. Вот еще что хочу спросить. Когда ты в последующие дни приходила на могилу, ты сама не замечала, что венки немного подвинуты или лежат не так, как в день похорон?

— Нет, ничего такого я не замечала. Да я и не часто приходила. Папа очень плохо себя чувствовал, и я была рядом с ним. Да и потом — я старалась не думать о том, что мама здесь. Лорд Питер, я вот думаю, что иметь дело с могилами — это просто ужасно и отвратительно. О, а знаете, кто мог заметить что-либо? — Миссис Гейтс наша экономка. Она приходила на могилу к маме каждый день. Миссис Гейтс пыталась говорить со мной о кладбище, но я не хотела ее слушать. Так что не знаю, что она хотела мне рассказать. Знаете, она очень милая и добрая женщина. По-моему, она должна была жить в викторианские времена, когда все носили шелковые платья… О, дядя Эдвард уже ищет меня! Похоже, он не очень доволен нашей с вами беседой. Я представлю вас ему… Дядя Эдвард, это лорд Питер Уимзи. Он сказал, что у меня хорошее воображение и что я стану писателем.

— О! Как поживаете? — Мистер Эдвард Торпс, мужчина лет сорока, с манерами государственного служащего, учтиво поклонился лорду Питеру. — Я знаком с вашим братом, герцогом Денверским. Надеюсь, у него все в порядке? Что ж… Очень мило с вашей стороны проявить интерес к жизненным целям моей племянницы. Все женщины в молодости стремятся достичь многого, не правда ли? Но я говорю ей, что писательство — хорошая палка, но плохая опора. Это очень утомительная работа. Я буду очень расстрой если она свяжет свою жизнь с этим занятием. С ее-то положением, люди ждут от нее… чтобы она… вступила… разделила их…

— Развлечения? — предположил Уимзи. В этот момент он подумал о том, что дядюшка Эдвард ненамного старше его самого, но, несмотря на это, производит впечатление человека совершенно другого поколения, с другой манерой общения и другими взглядами на жизнь.

— …Разделила с ними образ жизни, соответствующий ее положению в обществе, — закончил мысль мистер Торпс. Уимзи подумал о том, как галантно Эдварду Торпсу удается высказать свое неодобрение по поводу увлечений племянницы. — А пока на некоторое время я заберу ее к себе, — продолжил дядюшка Эдвард. — Я думаю, сейчас ей пойдет на пользу пожить в тишине и спокойствии. К сожалению, ее тетушка не смогла сюда приехать. Дело в том, что она очень страдает от артрита, поэтому она очень ждет Хилари в гости.

Уимзи взглянул на Хилари. Девочке явно не нравилась идея дядюшки забрать ее к себе.

— Мы уезжаем завтра, — сказал он, — простите, мы не можем пригласить вас на обед, но, я думаю, в сложившихся обстоятельствах вы нас поймете…

— Разумеется, — ответил Уимзи.

— Рад знакомству, — продолжил мистер Торпс. — Правда, жаль, что оно произошло при таких печальных обстоятельствах. Что ж, хорошего дня. Прошу вас, когда встретитесь со своим братом, передайте от меня поклон.

— Будь осторожна, — тихо произнес Уимзи, прощаясь с Хилари Торпс.

«Кто этот Эдвард Торпс, темная лошадка или наивный простак? Был ли он на свадьбе у своего брата? Надо поговорить с Бланделлом. Где же он? Интересно, есть ли у него сегодня время?» — подумал Уимзи и пошел искать старшего инспектора. Бланделл точно был на похоронах, а после обеда он собирался поехать в Лимхолт.

Постепенно все прихожане разошлись. Мистер Готобед и его сын Дик закончили свою «темную» работу и поставили инструменты у колодца.

Когда гроб уже засыпали землей, Уимзи присоединился к небольшой группе людей, которые обсуждали, как прошли похороны, и читали надписи на венках. Лорд Питер сразу обратил внимание на роскошный венок из оранжерейных цветов и подумал о том, кто бы мог прислать такой венок на могилунезнакомца. Подойдя чуть ближе, он, к своему огромному удивлению, прочитал: «С уважением. Лорд Питер Уимзи».

«Какой же Бантер молодец», — подумал лорд Питер.

— Что я действительно хочу знать, — говорил лорд Питер, удобно расположившись в кресле у камина в доме старшего инспектора, — так это о взаимоотношениях Декона с Крантоном. Как они вообще познакомились? Многое зависит от этого факта.

— Да, — согласился мистер Бланделл, устало вытянув ноги под своим рабочим столом. — К сожалению, мы можем только догадываться об этом или полагаться на их же показания, что не очень благонадежно. Истину знает только Господь Бог. Хотя в свое время судья сделал предположение и вынес приговор по тому делу. Но в этой истории можно быть уверенным только в одном — они познакомились в Лондоне. Крантон был таким типом, который умел ловко маскироваться под приличного джентльмена. Его частенько можно было встретить в недорогих ресторанах и кафе. Долгое время ему приходилось нелегко, у него не было денег, зато были проблемы с законом. Но после окончания войны Крантону удалось заработать денег, выпустив свою книгу о жизни мошенника. Конечно, написал ее не он. Однако в послевоенное время такие подлоги были довольно частыми, и выпустить книгу под чужим именем было не так уж и сложно. Так вот. В тысяча девятьсот четырнадцатом году Крантону было тридцать пять. У него не было образования, и, в сущности, с ним и поговорить-то было не о чем. Однако в силу своего природного ума и сообразительности он умело скрывал и свое происхождение, и род занятий.

— Школа жизни — лучшее образование, и оно у Крантона было.

— Да, точно подмечено, — улыбнувшись, сказал Бланделл. — Вот таким был Крантон. А Декон был совсем другим. У него было достойное образование в традиционном понимании этого слова. Он был очень начитанным человеком и мог с легкостью поддерживать беседу практически на любую тему. Его учителя были о нем очень хорошего мнения и отмечали, что у Декона был поэтический склад ума и превосходная память. Сэр Чарльз Торпс очень хорошо относился к Декону, можно сказать, по-дружески, и даже разрешал пользоваться своей библиотекой. Так вот, Декон и Крантон познакомились в 1912 году, кажется, на вечере танцев, когда сэр Чарльз вместе с Деконом некоторое время жили в Лондоне. На допросе Крантон рассказывал такую историю. Якобы девушка, с которой в тот вечер был Декон (а Декон всегда был в компании какой-нибудь девушки), познакомила его с Крантоном, объяснив, что это и есть автор той самой книги, о которой я Вам рассказал. Декон очень заинтересовался знакомством и задавал Крантону множество вопросов о книге. По словам Крантона, в тот вечер Декон ему изрядно надоел, он якобы не отходил от «писателя» ни на секунду и засыпал его вопросами. Да, и еще, на допросе Крантон постоянно намекал, что это Декон подтолкнул его к идее вернуться к прошлой жизни. Декон же говорил совсем другое. По его версии, его интерес к Крантону был совсем в другом. Дело в том, что, как он говорил, тогда у него появилась мысль: если мошенник может написать о своей жизни и получить за это деньги, почему этого не может сделать дворецкий? По версии Декона, как только они с Крантоном разговорились, тот сразу же начал выпытывать у него, где он работает, потом предложил украсть что-нибудь, а выручку поделить пополам. Декон говорил, что Крантон угрожал убить его, поэтому отказаться от дела он не мог. Итак, работа Декона заключалась в том, чтобы найти, что украсть, и вынести это из дома. Все остальное брал на себя Крантон. Что ж, работали они очень слаженно.

Прислуга внесла поднос с пивом и поставила одну кружку перед Уимзи на низкий столик, а вторую на стол Бланделлу.

Старший инспектор взял кружку, сделал большой глоток и продолжил свой рассказ:

— Ну, вы же понимаете, что эти истории они рассказывали нам уже после того, как им было предъявлено обвинение в воровстве. Сначала они оба, конечно, врали и клялись, что даже не знакомы, но быстро поняли, что все это играет против них, и изменили показания. Фактически Крантон признал свою вину, но большую часть ответственности пытался переложить на Декона и выбрал для себя роль невинной жертвы соблазна. Сколько в его показаниях было правды, а сколько лжи, я не знаю и не берусь предполагать. У суда на все это было свое мнение.

Что еще я могу рассказать? Итак. В апреле тысяча девятьсот четырнадцатого года состоялась свадьба мистера Генри Торпса. Практически всем было известно, что на церемонию приедет миссис Вилбрехэм. То, что у нее есть изумрудное ожерелье, тоже знали многие. В Лондоне не было ни одного вора, который не знал бы о миссис Вилбрехэм, ее деньгах и драгоценностях. Торпсам эта миссис Вилбрехэм приходилась кузиной. Тогда ей было восемьдесят шесть или восемьдесят семь лет, и к этим годам у нее начали появляться старческие причуды. Одной из них была привычка возить все свои деньги и украшения с собой, куда бы она ни отправлялась. В общем, она была довольно забавной женщиной, одевалась всегда в черный шелк или сатин и увешивала себя разными брошками, кулонами, словом, всем, что у нее имелось. Была и еще одна странность — миссис Вилбрехэм не доверяла ни страховкам, ни сейфам. Дома у нее был сейф, он остался еще с тех пор, когда был жив ее муж. Так вот, миссис Вилбрехэм держала сейф под замком только в память о муже. Она никогда ничего не вынимала оттуда и ничего туда не клала. У нее самой была кожаная шкатулка, в которой она держала украшения, когда была дома, но если она куда-то выезжала, то все забирала с собой. Безумие, не правда ли? Можно представить, сколько же денег и драгоценностей теряют такие милые бабушки. И, конечно, никто никогда не скажет о находке, потому что посчитает, что такая старушка и так богата и спокойно переживет пропажу какой-нибудь безделушки. Что ж, не будем отвлекаться. Торпсы были, пожалуй, единственными родственниками миссис Вилбрехэм. Поэтому они, конечно же, пригласили кузину на свадьбу мистера Генри, хотя, как мне кажется, они ее, мягко говоря, недолюбливали. Однако не пригласить ее, конечно, было нельзя, ведь она могла обидеться, а связью с такой богатой родственницей пренебрегать не принято, ведь так?

Питер глотнул пива из кружки и сказал:

— Разумеется.

— Так вот, — продолжал мистер Бланделл, — здесь показания Крантона и Декона снова расходятся. По словам Декона, он получил письмо от Крантона в тот же день, когда было объявлено о свадьбе. В письме Крантон якобы просил Декона приехать в Лимхолт и встретиться с ним, чтобы обсудить план по краже ожерелья. Согласно показаниям Крантона, не он писал Декону, а наоборот, Декон — ему. Ни один не смог привести никаких доказательств тому, что говорит правду. Известно только, что они встретились в Лимхолте, и в тот же день Крантон приезжал в деревню, чтобы осмотреть дом.

Теперь переходим непосредственно к плану ограбления. У миссис Вилбрехэм была служанка. Если бы не она и не Мэри Тодей, ограбление бы не состоялось. Вы же помните, что тогда Мэри Тодей была замужем за Деконом. В Красном доме она служила экономкой. А замуж за Декона она вышла в конце тысяча девятьсот тринадцатого года. Сэр Чарльз был очень добр к молодоженам. Он даже выделил им отдельную комнату, рядом с буфетной, за порядком в которой должен был следить Декон. Так что у них как будто была своя маленькая квартира.

Что касается служанки миссис Вилбрехэм, то о ней можно сказать вот что. Звали ее Элиза Бриант. Она была очень подвижной, ловкой, довольно симпатичной и располагающей к себе девушкой. Как-то так получилось, что она узнала о том, что миссис Вилбрехэм возит все украшения с собой.

Когда миссис Вилбрехэм жила у Торпсов, она почему-то решила, что украшения лучше не хранить в специальной шкатулке, ведь вор первым делом будет и искать именно там. Словом, леди решила, что лучшим местом для хранения драгоценностей будет постель. Между прочим, так делали очень многие в округе. Так вот, Элиза, как и большинство девушек, была очень любопытна и частенько подглядывала за своей хозяйкой. Однажды она застала как раз тот момент, когда миссис Вилбрехэм перекладывала содержимое шкатулки на новое место. Конечно, такой новостью Элиза не могла не поделиться. Подружившись с Мэри Декон, она сразу же рассказала ей о причудах своей хозяйки. А Мэри, доверяя своему мужу, в свою очередь поделилась с ним этой забавной новостью. Кстати, я думаю, что это вполне естественно, и злого умысла я здесь не вижу. Так же посчитал и суд, поэтому Мэри и Элиза были оправданы. Их адвокат сказал в их защиту… — Бланделл порылся на своем столе в бумагах и прочитал: — «Джентльмены, я вижу, что вы улыбаетесь, слушая о том, как миссис Вилбрехэм обращалась со своими деньгами и украшениями, и я уверен, что когда вы придете домой, вы обязательно захотите поделиться этой забавной, на ваш взгляд, историей со своими женами. А если так, вы вполне можете представить себя на месте моих подзащитных, ведь они просто хотели рассказать об интересной новости своим близким людям. Так что секрет миссис Вилбрехэм был раскрыт случайно, без какого-либо злого умысла». Словом, адвокат правильно построил линию защиты и в этом деле был вынесен оправдательный приговор.

О том, что происходило дальше, после того, как об украшении узнал Декон, мы снова можем только догадываться. Мы знаем, что Крантон получил телеграмму из Лимхолта. По его словам, телеграмма была от Декона, но Декон в свою очередь заявил, что ее могла написать только Элиза Бриант. В тот день, когда была отправлена телеграмма, они оба, и Декон и Элиза, находились в Лимхолте. Девушка, которая работала на почте, их не опознала. Телеграмма была написана от руки, но печатными буквами. Я думаю, что это больше похоже на Декона. Хотя, когда в ходе следствия мы попросили обоих продемонстрировать свои почерки, выяснилось, что оба они мало похожи на тот, которым была написана телеграмма. В общем, кто из них автор телеграммы, мы так и не выяснили. Возможно, кому-то из них хватило ума, чтобы попросить кого-то другого отправить за них эту телеграмму, поэтому и телеграфистка не опознала их, и почерки не совпадают.

Теперь переходим к событиям той ночи. Вы сказали, что уже знаете, что там произошло, и сейчас хотите услышать, что говорили по этому поводу Крантон и Декон. Хочу заметить, что версия Крантона в этом случае оказалась намного стройнее и последовательнее, чем его подельника. Итак, он рассказал идеальную по своей логичности историю. Во-первых, по его словам, план действий, от начала до конца, принадлежал Декону. Крантон якобы должен был приехать к дому Торпсов на своей машине и подойти под окно миссис Вилбрехэм ко времени, указанному в телеграмме. Декон должен был выбросить ожерелье из окна Крантону. который, получив драгоценность, должен был уехать в Лондон, там разделить украшение на части, продать его, а деньги поделить пополам. Так вот, по словам Крантона, он сделал все по плану Декона, только вот Декон выбросил ему из окна пустой футляр — ожерелья в нем не было. Естественно, Крантон обвинил Декона в том, что тот оставил ожерелье себе, а вину решил свалить на него. И если это действительно было так, то план у Декона был отличный — он получил бы все деньги, а Крантон отправился бы в тюрьму.

Проблемы для Декона начались тогда, когда после ареста Крантона, он давал первые показания. Дело в том, что он не знал, что будет говорить его подельник и, соответственно, боялся, что их показания не совпадут. Так вот, на первом допросе он рассказал довольно простенькую версию случившегося, единственным минусом которой было то, что в ней не было ни слова правды. Декон рассказал, что проснулся той ночью и услышал, что по саду кто-то ходит. Тогда он сказал жене: «Я пойду посмотрю, что там происходит», пошел к двери, выглянул в сад и увидел, что кто-то стоит под окном миссис Вилбрехэм. Затем, по его словам, он побежал наверх, в комнату миссис Вилбрехэм, чтобы защитить женщину и спугнуть вора.

— А миссис Вилбрехэм не закрывала на ночь дверь в свою комнату?

— Нет. Никогда не закрывала. Если не ошибаюсь, у нее эта привычка появилась после пожара или чего-то в этом роде. Так вот, Декон говорил, что пока он бежал в комнату к миссис Вилбрехэм, он громко кричал, чтобы разбудить хозяев. А потом, когда он уже был в комнате леди, она проснулась, увидела его у окна и все неправильно поняла. Тем временем вор спустился по плющу вниз и убежал. Тогда Декон побежал вниз, чтобы поймать беглеца, а у двери он столкнулся с лакеем. В общем, история была довольно складная, только и здесь Декон умудрился запутаться. Дело в том, что сначала он вообще никак не мог объяснить, как оказался в комнате миссис Вилбрехэм. Но это, в сущности, уже неважно. Итак, это была его сказка для первого допроса, и это было то, что он с самого начала рассказал сэру Чарльзу еще до ареста. Потом он постепенно начал менять показания, объясняя это тем, что в первый момент был слишком взволнован и боялся, что его могут неправильно понять. И все было в порядке до тех пор, пока не всплыла эта история с телеграммой, и не означилось его знакомство с Крантоном. Когда же Дантона арестовали, он быстро понял, что отрицать все бесполезно, и рассказал историю, которая, в принципе была больше похожа на правду, чем рассказанная Деконом. Крантон признавал свою вину, только вот большую часть ответственности за все случившееся перекладывал на Декона, утверждая, что он был всего лишь пешкой в игре Декона. Естественно, такими показаниями он сильно подставил подельника. В такой ситуации Декону ничего другого не оставалось, как признать, что он знаком с Крантоном. Однако Декон, конечно, совсем не хотел играть роль главного зачинщика преступления и начал утверждать, что это Крантон втянул его в эту историю, что это тот все спланировал и даже угрожал Декону смертью, если тот откажется помогать ему. Что касается телеграммы, то Декон не признал того, что это он написал ее, и попытался обвинить в этом Элизу.

После того, как Декон изменил показания, у следователя, естественно, возникло много вопросов. Во-первых, почему Декон не предупредил об опасности сэра Чарльза, а во-вторых, зачем лгал на первых допросах. На это Декон сказал, что думал, будто Крантон отказался от своих планов, и поэтому ему не хотелось никого пугать пустыми предупреждениями. Декон заявил, что, только услышав шум в саду, он понял, что происходит. А что касается ложных показаний на первых допросах, он якобы боялся признаться, что знал Крантона, потому что опасался, что тогда его обвинят во всем происшедшем. Конечно, такие объяснения не выдерживали никакой критики, и ни следователь, ни судьи не поверили Декону. И судья, который был крайне недоволен столь явной ложью, еще до вынесения вердикта сказал, что Декон достоин самого сурового наказания. Кроме того, по мнению судьи, действия Декона достойны особого порицания еще и потому, что он жил и работал в доме потерпевшего, и, решившись на столь дерзкое преступление, он предал сэра Чарльза, который доверял ему. Кроме того, отягчающим обстоятельством судья счел сопротивление при аресте. В итоге Декона осудили на восемь лет лишения свободы. И, я думаю, он еще легко отделался, видимо, потому, что раньше ни разу не привлекался к судебной ответственности. А вот Крантон был известным вором и мошенником, поэтому срок ему дали больше, чем Декону — десять лет лишения свободы. Крантон сидел в Дартмуре. Это был не первый его срок, так что он знал, что такое жизнь в тюрьме, знал, что лучше вести себя спокойно, режим не нарушать и никому не доставлять особых хлопот. А Декон вел себя совсем по-другому. Примерно через четыре года, в 1918 году, он попытался бежать. Выбрал удобный момент, напал на охранника, убил его и бежал. В то время шла война, и в полиции не хватало сотрудников. Возможно, полому поиски Декона не увенчались успехом. Декон был чуть ли не единственным, кому удалось сбежать из этой тюрьмы. Но, несмотря на такую удачу, жизнь сама наказала его. Спустя примерно два года были найдены его останки. Его опознали по тюремной одежде. После экспертизы выяснилось, что смерть наступила вследствие удара головой о камни. Если верить словам врачей, то Декон бежал ночью, упал и ударился головой. Вог так наказала его судьба.

— Я думаю, что не стоит даже сомневаться в том, что он был виновен.

— Да, в этом нет ни малейшего сомнения. Он был лгуном и предателем. И на суде у него хватило смелости и наглости лгать, глядя в глаза судье и людям, которых он предал. А то что он лжет, было понятно с самого начала. Даже простой осмотр места преступления указывал это. В общем, он был ужасным человеком, но жизнь заставила его заплатить по счетам. А что касается Крантона, то его даже освободили чуть раньше за примерное поведение. Правда, вскоре он снова попал тюрьму за кражу и окончательно освободился только в июне прошлого года. До начала сентября он находился под постоянным надзором полиции, но потом куда-то исчез, и его до сих пор ищут. Последний раз его видели в Лондоне, но я не удивлюсь, что сегодня мы с вами видели именно его. Знаете, я всегда придерживался точки зрения, что ожерелье было у Декона, только вот что он с ним сделал, я и предположить не могу… Еще пива, милорд?

— Благодарю. Позже… А как вы думаете, где был Крантон в период с сентября по январь?

— Бог знает. Но если мы сегодня похоронили именно его, то могу предположить, что он был во Франции. Он знал всех мошенников Лондона, так что кто-нибудь из них вполне мог сделать ему поддельный паспорт.

— А у вас есть фотография Крантона?

— Да, милорд, есть. Хотите посмотреть? Сейчас.

— Благодарю.

Мистер Бланделл достал из комода, который стоял в углу комнаты, папку с фотографиями, нашел фото Крантона и отдал Уимзи. Лорд Питер внимательно посмотрел на фотографию и спросил:

— Когда был сделан снимок?

— Примерно четыре года назад, милорд. Он был сделан, когда его в очередной раз арестовали по делу об очередном ограблении. Это его последняя фотография, которая у нас есть.

— У него тогда не было бороды. А в сентябре была.

— Нет, милорд. Но у него было достаточно времени, чтобы отрастить ее — целых четыре месяца.

— Значит, скорее всего, он отрастил бороду. Пока был во Франции…

— Похоже на то, милорд.

— Ну что ж, не могу утверждать, точно ли его сегодня хоронили, но, кажется, именно его я встретил на дороге к приходу в день Нового года.

— Интересно, — сказал старший инспектор.

— Вы показывали эту фотографию кому-нибудь из жителей деревни?

— Да. Я показывал Вайддерспинам. Миссис Вайлдерспин сказала, что это он жил у них, а Эзра сказал, что не он. Мнения их соседей тоже разделились. Надо будет попробовать подрисовать ему бороду и снова показать им. Борода ведь сильно меняет внешность человека.

— Хм… да, вы правы. Как жаль, что нельзя провести опознание погибшего по отпечаткам пальцев… ведь у него нет кистей рук…

— Да, милорд, но, по-моему, это обстоятельство еще раз доказывает, что тело, которое мы обнаружили, принадлежит Крантону.

— Если это действительно Крантон, значит, можно предположить, что он пришел в деревню, чтобы найти ожерелье. И бороду он отрастил специально, чтобы его никто здесь не узнал, ведь многие видели его на суде.

— Да, милорд, скорее всего так и было.

— А раньше он не мог приехать просто потому, что ждал, пока отрастет борода. Возможно, в течение нескольких последних месяцев он получил какое-то сообщение или узнал что-то об ожерелье. Только вот я никак не могу понять, при чем тут Бетти Томас и Тейлор Паул? Я попытался выяснить что-нибудь из книги о колоколах прихода храма святого Павла, но никакой Дельной информации не нашел. А вы не знаете, был Мистер Эдвард Торпс на свадьбе своего брата?

— Да, был, милорд. А после ограбления он ужасно поссорился с миссис Вилбрехэм. Дело в том, что все происшедшее очень расстроило и взволновало сэра Чарльза и, видя, как переживает отец, сэр Эдвард сказал старой леди, что она сама во всем виновата и Декон при чем. Он был уверен, что ограбление организовали Крантон и Элиза. Признаться, я думаю, что миссис Вилбрехэм даже больше расстроилась не из-за пропажи ожерелья, а из-за упреков мистера Эдварда. Она всегда была очень упряма. И чем больше Эдвард обвинял Элизу, тем сильнее миссис Вилбрехэм настаивала на том, что виновен Декон. Понимаете, ведь именно мистер Эдвард порекомендовал своему брату взять Декона на работу…

— О, неужели?

— Да. В то время мистер Эдвард работал в Лондоне, ему тогда было всего двадцать три года. Узнав о том, что сэр Чарльз ищет себе в дом дворецкого, он и отправил к нему Декона.

— А что он знал о Деконе?

— Ну, пожалуй, только то, что он исполнительный, работящий и представительно выглядит. Декон тогда работал официантом в клубе, принадлежащем мистеру Эдварду. Должно быть, мистер Эдвард заметил, что Декон усердно трудится, и подумал, что ему можно предложить работу в доме брата. А, порекомендовав его, он, конечно, взял на себя определенную ответственность за Декона. Я не знаю, знакомы ли вы с мистером Эдвардом Торпсом, но если вы видели его хоть раз, то вы, я думаю, поняли, что он из тех людей, у которых все должно быть идеально — от стиля одежды до знакомств и деловых связей. У него репутация человека, который не совершает ошибок. И, конечно, он не мог примириться с тем, что допустил такой промах. Поэтому-то мистер Эдвард до последнего и защищал его.

— Интересные факты… — сказал Уимзи. — Да, я встречался с мистером Эдвардом. У меня сложилось мнение о нем как о болтливом глупце, который строит из себя крайне утонченную особу, а на самом деле ничего собой не представляет. Ладно, не будем останавливаться на личности дядюшки Эдварда. Давайте вернемся к трупу. Итак, Бланделл, нам надо выяснить вот что. Предположим, это был Крантон, и он приехал в деревню, чтобы найти ожерелье, тогда кто убил его и почему?

— Возможно, потому, что он, например, нашел украшение, а кто-то узнал об этом, проломил ему голову и забрал ожерелье. По-моему, очень похоже на правду.

— Да, только Крантон умер не от удара по голове.

— Так думает доктор Байнс. Прав он или нет — еще неизвестно.

— Хорошо, но тогда возникает другой вопрос — зачем было убивать его? Ведь достаточно было связать и отобрать драгоценность, что, в сущности, и было сделано. Зачем преступник пошел еще и на убийство?

— Чтобы Крантон не донес на преступника. Подождите! Я знаю, что вы хотите сказать — Крантон был не в том положении, чтобы доносить на кого-то. Отвечу — вовсе нет, он вполне мог это сделать, ведь он уже отсидел свое, у полиции больше ничего против него не было, в общем, ему нечего было бояться. Если бы он пришел в полицию и рассказал, где и у кого находится ожерелье, он бы ловко сыграл роль невиновного. Понимаете? Он бы пришел и сказал: «Я всегда говорил, что ожерелье было у Декона. Как только у меня появилась возможность, я сразу же отправился в приход святого Павла на поиски украшения. И я нашел его. Я собирался принести и сдать его в полицию, но не успел — на меня напал Том (Дик, Гарри) и отобрал драгоценность. Тогда я решил прийти и рассказать обо всем случившемся. Только когда вы найдете этого Тома (Дика, Гарри) и обнаружите ожерелье, не забудьте, что это я помог вам». Я уверен, что он именно так и поступил и тот, кто убил его, тоже прекрасно это понимал. Так что действия преступника в принципе объяснимы. Но вот кто это мог быть, я даже не могу предположить.

— Но откуда и как убийца узнал, что Крантон нашел ожерелье? Да и каким образом он сам мог узнать, где драгоценность? Нет, здесь что-то не так. А может, ожерелье и было у Крантона. Только вместо того, чтобы взять его тогда с собой в Лондон, он решил спрятать его здесь. Если так, то Крантон был настоящим подонком.

— Да, но если бы оно было у кого-то из жителей деревни, он вряд ли стал бы ждать возвращения Крантона из тюрьмы, чтобы вернуть украшение. Но почему же тогда Крантон, получив в ту ночь ожерелье, решил не брать его с собой в Лондон, а спрятал здесь?

— Из-за погони. Он не хотел, чтобы ожерелье обнаружили у него. Поэтому он и решил остановиться где-нибудь, спрятать наживу, а потом, когда все уляжется, вернуться и забрать украшение. Хотя, как знать… Но чем дольше я смотрю на эту фотографию, тем быстрее во мне растет уверенность, что тогда на дороге я встретил именно Крантона. А вот если убитый, которого обнаружили в приходе, не Крантон? Что тогда?

— Я думаю, что нам стоит подождать медицинского заключения из Лондона. А пока можно заняться выяснением того, когда именно произошло убийство. Что вы думаете об идее мисс Торпс? Я говорю о венках. Вы сами поговорите с миссис Гейтс, или лучше я? По-моему, вам лучше побеседовать с мистером Эштоном. У вас есть хороший повод повидать его, и ваш визит ни у кого не вызовет подозрений. А вот если я поеду к нему с официальным допросом, то это сразу же будет всем известно. Лучше пока не привлекать особого внимания к ходу следствия.

— Да, вы правы.

— А что с миссис Гейтс?

— А к ней лучше ехать вам. Тем более что мистер Торпс не самого лучшего обо мне мнения. Смею предположить, что он сам ничего не захочет мне рассказывать и даже миссис Гейтс запретит. А вот вы лицо официальное, и отказ отдачи показаний — это уже наказуемо. Так что вы можете немного припугнуть.

— Что ж, я, конечно, попробую. Я так понимаю, вас интересует…

— Да, Вильям Тодей.

— Но если верить предположению мисс Торпс, тогда Вилли точно не может быть причастен к преступлению. Он пролежал в постели с Нового года до четырнадцатого января. Я в этом абсолютно уверен. Хотя, может быть, кто-нибудь из жителей дома и мог что-то заметить. Только вот придется хорошо поработать, чтобы вытянуть из них хоть что-то. Думаю, что они очень испугаются, увидев меня, и добиться от них чего-то дельного будет очень сложно. Ведь однажды они уже почувствовали, что значит быть под подозрением. Но я сделаю все, что в моих силах.

— Об этом можете не беспокоиться. Они уже напуганы всем происшедшим. Так что идите к ним, прочитайте пару молитв за упокой души и просто понаблюдайте за их реакцией.

— О, религия — это немного не мое… но я попытаюсь. Может быть, если я не буду упоминать об ожерелье… хотя все мои мысли сейчас об этом… я постараюсь не проговориться.

4 СОВМЕСТНАЯ РАБОТА ЛОРДА ПИТЕРА И МИСТЕРА БЛАНДЕЛЛА

Звонарь и колокол должны работать вместе, чувствовать и помогать друг другу.

TROYTE (Теория колокольного перезвона).

— Итак, мэм, — произнес старший инспектор Бланделл.

— Да, офицер? — ответила миссис Гейтс. По первым же словам миссис Гейтс Бланделл понял, что она настроена враждебно. Даже в обращении к нему она сразу показала свое пренебрежительное отношение (ведь она назвала его просто «офицером», хотя Бланделл имел звание старшего офицера).

— Мы вам очень признательны за то, что вы оказываете нам помощь в расследовании этого небольшого дела, — продолжил мистер Бланделл.

— Небольшого дела? — переспросила миссис Гейтс. — С каких это пор убийство и святотатство считаются «небольшими делами»? Учитывая то, что последние двадцать лет ваша работа заключалась в том, чтобы на ярмарках отлавливать напившихся рабочих, в принципе понятно, почему вы так халатно отнеслись к серьезному делу. По-моему, вы уже давно должны были обратиться за помощью в Скотленд-ярд. Или, может быть, вы считаете, что если вам покровительствует местная аристократия, то этого достаточно для того, чтобы самолично принимать решения и считать себя вполне компетентным для проведения самостоятельного расследования.

— Решение об обращении в Скотленд-Ярд принимаю не я, мэм. Этим вопросом занимается начальник местной полиции.

— Неужели? — ни капли не смутившись, отреагировала миссис Гейтс. — Тогда почему начальник полиции не возьмет следствие под личный контроль? Я бы предпочла иметь дело непосредственно с ним.

Бланделл терпеливо объяснил ей, что начальник полиции не занимается допросами свидетелей и сбором информации.

— А с чего вы взяли, что я — свидетель? Я ничего не знаю и никак не связана с этими ужасными преступлениями.

— Конечно, нет, мэм. Но нам необходима некоторая информация о состоянии могилы леди Торпс. Вот я и подумал, что столь наблюдательная и внимательная леди, как вы, могли бы помочь нам.

— И как же, интересно?

— У нас есть основания думать, что осквернение могилы могло произойти только в течение довольно короткого периода времени с момента похорон леди Торпс. Я знаю, что вы часто ходили на могилу леди Торпс после похорон…

— Неужели? И кто же вам это сказал?

— Мы получили эту информацию в ходе расследования.

— Я понимаю. Но от кого?

Бланделл понимал, что упоминать имя Хилари нельзя, поэтому постарался избежать этого.

— Разве это неправда?

— Нет, почему же. Я считаю, что мы не должны забывать ушедших из жизни и отдавать им дань памяти, посещая могилы.

— Конечно, вы абсолютно правы, мэм, — с облегчением ответил Бланделл. — Так вот, когда вы приходили на могилу леди Торпс, вы, может быть, заметили, что в один из дней венки лежали немного по-другому, не так, как в день похорон, или, может быть, земля показалась вам слишком рыхлой? Или, возможно, вы заметили еще что-нибудь странное?

— Нет, — ответила миссис Гейтс. — Если только вы не имеете в виду ужасно грубый и вульгарный поступок миссис Коппинс. Слава Богу, ей хватило ума не политься на похоронах. Но венок, который она прислала — самый безвкусный, какой только можно себе представить. Я думаю, что если уж ей так хотелось как-то показать свое почтение — а это действительно было бы и не лишним, особенно после того, как семья сэра Чарльза столько сделала для нее, — то она могла бы прислать один скромный, красивый венок, который был бы просто знаком внимания и уважения. Но зачем же присылать нечто огромное, бесформенное и безвкусное? Эти розовые тепличные лилии смотрелись абсолютно нелепо, учитывая то, что на дворе январь. Для человека в ее положении простой букет хризантем был бы уже достаточным знаком внимания. Не понимаю, зачем было привлекать к своей персоне столько внимания.

— Вы абсолютно правы, мэм, — сказал старший инспектор.

— То, что я здесь нахожусь в зависимом положении и служу в этом доме, вовсе не значит, что я не могу позволить себе купить венок столь же дорогой, как прислала миссис Коппинс. Но, несмотря на то, что сэр Чарльз, его жена, сэр Генри и леди Торпс всегда относились ко мне как к другу, а не как к служанке, я, тем не менее, знаю свое место и никогда не стала бы вести себя так, как миссис Коппинс.

— Конечно, мэм, — согласился Бланделл.

— Не знаю, что вы имеете в виду под своим «конечно», — сказала миссис Гейтс, — но никто из членов семьи никогда бы не возразил против моих слов о том, что ко мне здесь относились и относятся как к другу. Кстати, я проработала в этом доме экономкой тридцать лет и вполне заслужила такое отношение.

— Конечно, вы достойны такого отношения, мэм. Я хотел сказать, что не сомневаюсь, что у такой леди, как вы, прекрасный вкус. Моя жена всегда говорит нашим девочкам, что если им нужен пример человека с идеальным вкусом, прекрасными манерами, достойными истинной леди, то лучше миссис Гейтс просто найти. Знаете, миссис Бланделл всегда говорила, что мечтает о том, чтобы наши девочки, Анна и Бетти, — одна из них работает на почте, а вторая — в офисе ми тера Комплайна, — были бы похожи на вас. Она всегда говорит им, что надо стараться работать над собой, и если они будут следовать вашему примеру и учиться у вас грации и манерам, то станут настоящей гордостью для нас, мэм.

Миссис Гейтс явно не ожидала услышать такие слова. Когда Бланделл закончил, она слегка поклонилась и, признаться, даже не знала, что ответить. Видя такую положительную реакцию, старший инспектор понял, что он попал в точку и больше проблем с миссис Гейтс у него не будет. Он подумал, что надо будет обязательно рассказать жене и дочерям об этом смешном разговоре. Должно быть, лорд Питер тоже оценит такую его изобретательность и находчивость.

— Теперь, если вы не против, вернемся к венкам, мэм, — первым прервал паузу Бланделл.

— Да. Так вот. Я же говорю вам, что я была просто шокирована, когда обнаружила, что миссис Коппинс передвинула мой венок и положила свой на место моего. Конечно, на похоронах леди Торпс было очень много венков, причем многие были действительно очень красивыми. Знаете, я бы не возражала, даже если бы моим венком украсили машину, на которой везли гроб леди Торпс, но мисс Торпс знала, что мне бы очень хотелось, чтобы мой венок лежал на гробе, и она сама велела мне положить его туда. Хилари очень чуткая девочка.

— Да, мисс Торпс очень милая юная леди, — подтвердил Бланделл.

— Мисс Торпс — единственный ребенок в семье. Нее были замечательные родители. Это была по-настоящему хорошая семья, которая могла бы быть призом всем людям.

— Да, вы абсолютно правы, — сказал Бланделл.

— Так вот, — продолжила миссис Гейтс, — мой венок лежал на гробе вместе с венками от всех членов семьи: мисс Торпс и сэра Генри, мистера Эдварда Торпса, миссис Вилбрехэм и от меня. Их было так много, что они с трудом умещались, и я даже предложила, чтобы мой положили куда-нибудь в другое место, но мисс Торпс настояла на том, чтобы мой венок оставили на гробе. Венок миссис Вилбрехэм лежал у изголовья, венки сэра Генри, мисс Торпс и мистера Эдварда — на гробе, а мой — в самом низу, у ног. Остальные венки — от слуг, лорда Кенилворта, падре и других людей — лежали по обеим сторонам гроба и украшали катафалк.

— Должно быть, было очень красиво, мэм.

— Да. А потом, перед тем, как опускать гроб в землю, Гарри Готобед предложил снять венки с гроба и украсить ими могилу, разложив их так же, как они и лежали на гробе. В тот день шел ужасно сильный дождь. И Гарри укладывал венки уже после того, как я ушла. Я только попросила Джонсона, нашего шофера, остаться и посмотреть, как разложат венки. Потом он в подробностях мне все рассказал. Джонсон очень хороший и честный молодой человек, и я уверена, что он ничего не перепутал и описал все так, как было на самом деле. Кроме того, в тот же вечер я говорила с мистером Готобедом, и он описал могилу точно так же. И вы можете представить мое удивление, — продолжала рассказ миссис Гейтс, — когда я пришла на следующий день на могилу к леди Торпс, чтобы проверить, все ли в порядке, и обнаружила, что венок миссис Коппинс не сбоку, где он должен был лежать, а прямо на могиле! Как будто это был венок какого-то близкого человека или родственника! Представьте себе! А мой венок лежал в стороне, да к тому же еще был прикрыт остальными так, что и надписи не было видно. Я тогда ужасно разозлилась. Знаете, я была зла не столько потому, что считала, будто мой венок лежал на худшем месте, чем ее. Нет, это не главное. Там были все равны, и я была бы не против, если бы мой венок положили туда с самого начала. Но меня вывела из себя наглость этой дамы! Вы представляете, насколько надо быть невоспитанной, чтобы взять и самовольно положить свой венок туда, куда заблагорассудится. Я тогда, естественно, решила поговорить с ней. Но, собственно, как и следовало ожидать, разговор ни к чему не привел. Она говорила со мной грубо и нахально и даже не признала своей вины.

— Все это было пятого января?

— Я обнаружила все это утром следующего после похорон дня. Да, это было воскресенье, пятое число. Признания и извинения от миссис Коппинс я так и не добилась, поэтому решила тогда еще раз поговорить с Джонсоном и мистером Готобедом. Они оба повторили то же самое, что и накануне. Не могли же они оба ошибаться.

— А может, это школьники? За ними сложно уследить.

— Я бы могла в это поверить. Наши школьники, к сожалению, не отличаются хорошим поведением. Однако в этом случае виновный слишком очевиден. Все это дело рук этой вульгарной женщины. Знаете, я Не понимаю, почему жена обычного фермера так много о себе воображает. Раньше, когда я была еще ребенком, деревенские люди знали свое место, гордились им и даже не могли подумать вести себя столь неподобающе.

— Да, раньше все было по-другому. И мне кажется, все было гораздо лучше и правильнее. Так, значит, кроме того случая вы больше ничего не замечали, мэм?

— Я думаю, этого было вполне достаточно, — ответила миссис Гейтс. — После этого происшествия я следила за могилой очень внимательно, и если бы что-либо подобное повторилось, я бы обратилась в полицию.

— Что ж, хорошо, благодарю вас за рассказ. Я поговорю с миссис Коппинс, чтобы больше ничего подобного не повторялось, — сказал Бланделл. — Я прямо сегодня съезжу к миссис Коппинс, — повторил он и встал, собираясь уходить.

Найти миссис Коппинс оказалось совсем несложно. Это была маленькая сварливая женщина со светлыми глазами и волосами.

— Что, — сказала она, — у миссис Гейтс хватило наглости сказать, что это была я? Она сказала, что это я подвинула ее скромненький веночек? И еще после всего этого она смеет считать себя настоящей леди. Ни одна настоящая леди не стала бы дважды думать о том, где был ее венок, а где не был. Да она еще и смела обвинить меня! Что такого в том, что я хотела преподнести леди Торпс самый роскошный венок, какой только могла себе позволить? О! Леди Торпс была прекрасной, восхитительной женщиной! Она была настоящей леди. И она, и сэр Генри были так добры к нам! Они так помогли нам, когда мы только купили эту ферму. В тот год нам нужна была достаточно большая сумма денег, чтобы покрыть все расходы, и сэр Генри был так добр, что согласился дать нам в долг. Он очень выручил нас. Конечно, мы уже давно выплатили весь долг и проценты. Сначала сэр Генри отказывался брать проценты, но это против принципов мистера Коппинса, поэтому он настоял. А что касается пятого января, то я могу сказать, что опросила всех детей, которые могли нахулиганить на кладбище. Никто не признался. Так что я не знаю, что там произошло. Но то, что венок миссис Гейтс лежал на могиле в день похорон, это я могу подтвердить. Я сама видела, как его клали туда Гарри Готобед и шофер Торпсов. И они скажут вам то же самое.

И действительно, они сказали то же самое. Тогда оставалось только одно — поговорить со школьниками, которые присутствовали на похоронах. Бланделл попросил помощи у мисс Снут, школьной учительницы. И, к счастью, мисс Снут смогла не только убедить старшего инспектора в том, что дети ни в чем не виноваты, но и помогла определить точное время преступления. Что касается детей, то они вместе опросили всех. А мисс Снут сначала было подумала на одного особо шустрого мальчишку — Тома Веста, но эта версия сразу же отпала, потому что во время совершения преступления у мальчика еще была сломана рука, и он никак не мог переложить венки.

— У нас было занятие по хоровому пению в тот вечер. Когда урок закончился, это было примерно в половине седьмого, и дождь к тому времени уже немного стих. Тогда я подумала, что мне стоит еще раз сходить на могилу дорогой леди Торпс. Я взяла фонарик и пошла. Я еще обратила тогда внимание на венок миссис Коппинс, который лежал сбоку у могилы, и подумала, что жаль, если дождь испортит такой великолепный венок.

Старший инспектор Бланделл был очень доволен. Он понимал, что вряд ли миссис Коппинс или кто-либо другой приходил ночью в дождь на могилу леди Торпс, чтобы переложить венок миссис Гейтс. Конечно же, причина, по которой кто-то приходил в ту ночь на кладбище, была совсем другой. Именно тогда и было совершено преступление. Более того, старшему инспектору удалось выяснить более точное время — преступление было совершено в промежутке между полочной восьмого в субботний вечер и половиной девятого утра в воскресенье. Бланделл поблагодарил мисс Снут за помощь и, посмотрев на часы, решил, что самое время идти к Вилли Тодею. Мэри уже точно была дома, да и сам Вилли должен был прийти на обед. Ехать надо было через кладбище. Проезжая мимо кладбища, он увидел лорда Питера Уимзи, который неподвижно сидел у одной из могил.

— Доброе утро! — крикнул Бланделл.

— О! Утро доброе! — ответил Уимзи, — подойдите-ка сюда, вы как раз мне нужны.

Бланделл остановился, вышел из машины и направился к Уимзи.

Уимзи сидел на большой плоской могильной плите, а в руках у него было то, что Бланделл меньше всего ожидал увидеть — моток веревки, на конце которой была петля и три больших узла. Вид у Уимзи был крайне сосредоточенный; признаться, в этот момент лорд Питер напоминал рыбака.

— Здравствуйте, здравствуйте! Как рыбалка? — с улыбкой спросил старший инспектор.

— Неплохо. Как вы думаете, где я был, пока вы ездили к миссис Гейтс? Я был в гараже — подговаривал нашего друга Джонсона на кражу. Из кабинета сэра Генри. Тс-с! Ни слова!

— Бедняга уже давно так не рыбачил, — сказал Бланделл, улыбаясь.

— Тем не менее, все инструменты у него в полном порядке, — сказал Уимзи, завязывая очередной большой узел на конце веревки. — Вы сейчас заняты, или найдется время, чтобы посмотреть на кое-что интересное?

— Я ехал к Тодею, но это не очень срочно. Да и у меня самого есть для вас новости.

Уимзи внимательно выслушал историю про венок.

— Что ж, неплохо, — сказал Уимзи. Он покопался в своем пакете, достал пригоршню свинцовых грузил и прикрепил несколько к концу веревки.

— А что вы, интересно, хотите на это поймать? — спросил Бланделл. — Кита?

— Угря, — ответил Уимзи и прикрепил еще один кусочек свинца.

Бланделл видел, что лорд Питер явно задумал что-то крайне интересное, и внимательно наблюдал за ним.

— Это должно сработать, — сказал Уимзи, — если только уторь не плавает глубже, чем мое грузило. А теперь пойдемте. Я взял у падре ключи от церкви. Он, как всегда, сначала их потерял, но мы быстро нашли их.

В церкви Уимзи подошел к сундуку для риз и открыл его.

— Недавно я разговаривал с вашим другом Джеком Годфри. Очень приятный мужчина. Он рассказал мне, что в декабре прошлого года у колоколов поменяли веревки. Старые были уже не очень надежными и перед новогодним перезвоном их решили заменить новыми. Так вот, это — старые веревки, которые хранятся здесь на случай какой-нибудь неполадки. Заметьте — все веревки аккуратно скручены и уложены рядами. Вот этот большой моток — веревка от Тейлора Паула. Достаньте ее аккуратно. Восемь футов, представьте, какая длинная. Бетти Томас. Димити. Джубили. Джон. Иерихон. Саваоф. А где же Гауде? Где же веревка от малыша Гауде. Нет, ее здесь нет. Веревки от Гауде нет. Это загадка. Куда пропала веревка? — Бланделл посмотрел вокруг.

— В печи ее нет, и не было, — сказал Уимзи. — Это было мое первое предположение. Если труп был закопан в могилу в субботу, то веревку бы сожгли ночью. Но от нее осталсябы пепел, а мистер Готобед каждое утро выгребает золу. Согласитесь, было бы большой ошибкой со стороны преступников жечь в печке веревку, учитывая то, что мистер Готобед с утра в воскресенье мог найти ее остатки. Мистер Готобед сам рассказал, что первое, что он делает в воскресенье, это прочищает трубу и проверяет, чтобы в печи все было чисто. В общем, я не думаю, что преступники бросили веревку туда. Иначе мистер Готобед заметил бы что-нибудь. Я думаю, что убийца не снимал веревки с тела до самого последнего момента, пока не выкопал могилу. Так что ближайшим местом, куда он мог бросить веревку, был…

— Колодец? — спросил Бланделл.

— Именно, — подтвердил Уимзи. — Так что, идем на рыбалку?

— Что ж, можно попробовать.

— В ризнице есть веревочная лестница, — сказал Уимзи, — надо взять ее. Ну что, вперед! Колодец должен быть не очень глубоким, можно будет попробовать спуститься в него.

Когда они подошли ближе, Бланделл зажег фонарик и посветил в шахту колодца. Уимзи прикрепил лестницу, взял свою «удочку» и начал медленно опускать ее вниз. Воздух в колодце был влажный и прохладный.

Через несколько мгновений послышался негромкий всплеск — это первый узел опустился в воду.

Повисла тишина, потом зашуршала катушка, и Уимзи начал поднимать веревку.

— Воды больше, чем я ожидал. Надо сделать груз потяжелее. Где свинец? Так, давайте попробуем еще раз.

Снова тишина. Потом:

— Есть! Есть! Зацепилось. Только вот что это? Не удивлюсь, если мы с вами выловим какой-нибудь ботинок. Слишком легкое для веревки. Ладно, сейчас увидим. Смотрите, поднимается! О! Что это? Так, это точно не ботинок. О! Шляпа! Отлично! А вы измеряли объем головы погибшего? Да? Отлично! Тогда нам не придется снова откапывать его, чтобы проверить, его ли это шляпа. Встаньте рядом — и подтащу, а вы поймайте ее. Хватайте! Так, посмотрим. Производство " Лондон. Что ж, неплохо. Положите ее куда-нибудь, пусть просохнет. Ну что, забрасываем еще раз? Так… осторожно… да… что-то есть! Тяжелое! Так… так… осторожно… Да! Есть! Это она! Она! Посветите! Точно! Это веревка Гауде! Это она! Осторожнее! Она, кажется, за что-то зацепилась… Надо осторожно потянуть… Дьявол! Что ж, ничего, теперь мы знаем, где она. Давайте попробуем еще раз. Есть! Осторожно! Доставайте! А вот и ваш угорь. Поймали!

— Вот и она, веревка, которой было связано тело. Смотрите, сколько на ней узлов. Преступник, видимо, просто разрезал ее и высвободил тело, а развязывать все узлы не стал.

— Да. Осторожнее, милорд. Не повредите узлы и петли, они нам могут многое рассказать о том, кто завязал их.

Через пару минут веревка лежала на земле. Она была завязана в пять петель.

— Преступник по очереди связал руки и ноги пострадавшего, потом одной петлей обвязан тело, а все лишнее — отрезал. Работа, конечно, непрофессиональная, но, надо сказать, вполне эффективная. Узлы очень крепкие. Что ж, эта находка придает новый поворот делу.

— Да. Находка важная, — согласился старший инспектор. — Итак, давайте вспомним все, что имеем…

Уимзи вдруг почувствовал чье-то присутствие и резко обернулся. Это был Пик.

— Какого дьявола тебе здесь нужно, Чудак? — Вскрикнул Бланделл.

— О, ничего, ничего, — ответил Пик. — Мне ничего не нужно. Это веревка. Кого вы хотите повесить? А на колокольне у нас висит восемь таких же, — сказал он шепотом, — только вот падре больше не разрешает мне туда ходить, потому что он не хочет, чтобы еще кто-нибудь узнал об этом. Но Чудак Пик все знает, все знает. Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь — все подвешены за шеи. Старик Паул — он самый большой — Тейлор Паул. Видите, я умею считать. Пик умеет считать. Я могу на пальцах считать. Я много раз считал. Восемь. А еще есть девятый. И десятый. Только вот я вам не скажу, как его зовут. Нет, нет, не скажу. Он ждет их… раз, два, три, четыре…

— Уходи отсюда! Хватит подглядывать! — закричат Бланделл. — И не дай Бог, я тебя еще раз здесь увижу!

— А кто здесь подглядывает? Скажите, что вы тут делаете, и я скажу, что знаю. Есть еще номер Девять, и это веревка, чтобы повесить ею? Да, мистер? Всего девять, а восемь уже там. Пик знает, Пик может рассказать. Но не расскажет. Нет, нет! Кто-то может подслушать. — Лицо Пика вдруг изменилось. Теперь он казался обыкновенным человеком, — Хорошего дня, сэр, — сказал он, — хорошего дня, мистер. Мне надо идти кормить свиней. Это работа Пика. Да, правильно. Свиней надо кормить. Доброго дня, сэр.

Сказав это, Пик быстро отошел от колодца и повернул в сторону фермы.

— Теперь он всем расскажет про веревку! — воскликнул Бланделл. — Его мать повесилась в коровнике, когда он был ребенком. И он тогда обнаружил ее. Тогда-то Пик и повредился рассудком. Это случилось примерно лет тридцать назад. Что ж… теперь его не остановить… Ладно, делать нечего. Пожалуй, тогда я заберу все наши находки и отвезу их в участок. А потом поеду к Вилли Тодею. Он как раз должен быть дома.

— О, уже четверть первого, — сказал Уимзи, — придется извиняться перед миссис Венейблс за опоздание на ланч.

— Понимаете, миссис Тодей, — вежливо сказал старший инспектор, — если кто-то и может помочь в этом деле, так это — вы.

Мэри Тодей кивнула и ответила:

— Конечно, я с удовольствием помогла бы вам, мистер Бланделл. Но как я могу это сделать? Всю ночь после похорон бедняжки леди Торпс я была с Вилли. Он тогда ужасно себя чувствовал, и я ни на минуту не могла отойти от него. У Вилли была тяжелая форма пневмонии, признаться, мы боялись, что он не выкарабкается. Слава Богу, все обошлось. Я никогда не забуду тот день и ту ночь. Я сидела здесь, у кровати мужа, и слушала поминальный звон Тейлора Паула… И у меня появлялись ужасные мысли о том, что этой же ночью колокол мог бы звонить и по Вилли.

— Ну, хватит, хватит, — прервал ее Вилли Тодей, — все же обошлось. Все позади. Хватит уже говорить об этом.

— Конечно, как вам будет угодно, — сказал старший инспектор. — Я только хотел бы сказать, что понимаю, как вам было тяжело. И, слава богу, что вы поправились. Я знаю, что такое пневмония, не понаслышке — в тысяча девятьсот двадцать втором году она унесла жизнь моей тещи. Ухаживать за такими больными очень сложно.

— Да, — согласилась Мэри Тодей. — А в ту ночь ему было особенно плохо. Он бредил — ему казалось, что это новогодний перезвон и он обязательно должен идти в церковь и принять в нем участие. Я еле-еле удерживала его в постели и все пыталась объяснить, что Новый год уже прошел и это вовсе не праздничный перезвон. Да, мне тогда было очень тяжело. Никто не помогал мне — приходилось справляться самой. Раньше Джеймс помогал мне, но тем утром он уехал. Он работает на корабле, и пора было отправляться в плавание. Джеймс и так прожил у нас довольно долго… дольше он уже не мог.

— Он, кажется, помощник капитана на торговом судне? — спросил Бланделл. — Где он сейчас? Вы слышали что-нибудь о нем с тех пор?

— На прошлой неделе мы получили от него открытку из Гонконга. Но написал он немного — только то, что с ним все в порядке, и передал привет детям. Из этого рейса он больше ничего не присылал. Должно быть, он очень занят, потому что раньше он всегда писал нам письма.

— Может быть, у них недостаток в рабочей силе и всем приходится больше работать, — добавил Вилли. — Да и вообще сейчас не самые лучшие времена для людей, занимающихся этим делом. Так что приходится много работать, чтобы заработать хоть что-то.

— Ясно. А когда, вы думаете, он вернется?

— Вот этого я не знаю, — ответил Вилли. Бланделлу не понравился его пренебрежительный тон. — Его корабль не делает регулярных рейсов. Они плавают из порта в порт в поисках работы. Так что, сколько будет длиться их рейс — неизвестно.

— Понятно. А как называется корабль?

— «Ханна Браун». Корабль принадлежит компании «Лэмпсон энд Блейк», — ответила Мэри. — Джеймс говорил, что ему очень нравится эта работа. И начальство им тоже вполне довольно. А если что-то вдруг, не дай Бог, конечно, случится с капитаном корабля, то он займет его место, правда, Вилли?

— По крайней мере, он так говорил, — ответил с некоторой небрежностью Вилли. — Только, по-моему, не стоит ни на что рассчитывать.

Контраст между энтузиазмом жены и пассивностью мужа прямо-таки бросался в глаза, не заметить этого было просто невозможно. И, конечно, Бланделл сделал по этому поводу определенные выводы:

«Раз Вилли так говорит о Джиме, значит, между ними мог быть какой-то конфликт, — подумал он. — Скорее всего, так и было. Но это, в сущности, неважно и не имеет отношения к делу. Лучше сменить тему разговора».

— Хорошо. А не могли бы вы ответить на такой вопрос: в ту ночь вы не заметили ничего странного в храме? Может быть, там горел свет, или что-то еще в этом роде?

— Я не отходила от кровати мужа в ту ночь, даже в окно не выглядывала, — ответила миссис Тодей и взволнованно взглянула на мужа. — Понимаете, ему было так плохо, он бредил, и если бы я отошла хоть на минуту… он тут же попытался бы встать…

— Да вы прекратите или нет! Хватит уже! Сколько можно! Все, все прошло, и все забыто. Зачем вспоминать? Мистер Бланделл, вы приходили за тем, чтобы спросить, что мы знаем. Вот вам ответ — жена ничего не видела и не знает о преступлении, которое произошло той ночью. А что касается меня, то я был тяжело болен и не мог встать с постели. Что вы еще хотите услышать?

— Не стоит ругаться, — спокойно ответил Бланделл, — простите, что мои вопросы так взволновали вас. Я больше вас не задержу. Жаль, что вы не смогли мне помочь. Признаться, меня это очень расстроило, но, что ж, ничего не поделаешь… такая уж у меня работа. Я пойду, благодарю вас за чай. Теперь можете позвать детей. Кстати, а где ваш попугай? — спросил мистер Бланделл, пытаясь немного разрядить обстановку.

— Мы перенесли его в другую комнату, — сказал Тодей. — Тут он слишком громко кричал и не давал нам нормально поговорить.

— Понятно. Но хочу заметить, ваш попугай хорошо разговаривает, это большая редкость, — сказал Бланделл, пожелал хорошего вечера и ушел.

Двух малышек Тодей на время разговора об убийстве отправили гулять в сад, и, уходя, Бланделл встретился с ними.

— Здравствуй, Роззи, — сказал он, — здравствуй, Эвви! Как дела в школе?

Девочки быстро ответили, что все хорошо, и, услышав голос миссис Тодей, которая звала их идти пить чай, побежали в дом.

Мистер Эштон был фермером, который вел свое хозяйство, как говорится, по старинке и не признавал никаких новых методов.

С первого взгляда было невозможно определить, сколько ему лет — то ли пятьдесят, то ли шестьдесят, а может, и все семьдесят. Он практически не выдавал своих эмоций и держался так, будто только что проглотил кочергу. Казалось, он даже двигаться старался как можно меньше. Однако, посмотрев на руки фермера и увидев воспаленные суставы, Уимзи сделал вывод, что, скорее всего, манеры Эштона можно объяснить тяжелой формой артрита, а не строгостью характера. Хотя говорил Эштон тоже с большой неохотой и только по крайней необходимости. Жена Эштона была намного моложе него. Подвижная, веселая, разговорчивая — она была полной противоположностью мужу.

Супруги очень тепло приняли Уимзи и угостили его стаканом домашнего вина.

— Мало кто сейчас умеет делать такое вино, — сказала миссис Эштон. — Это вино приготовлено по рецепту моей мамы. По-моему, домашнее вино не сравнишь с тем, что продают в магазинах.

— Хм! — в знак согласия сказал Эштон.

— Я абсолютно согласен с вами, миссис Эштон, сказал Уимзи. — Ваше вино просто превосходно.

Уимзи сказал еще пару фраз о достоинствах вина, а затем сказал, что приехал поблагодарить за помощь с машиной в январе прошлого года.

— Хм! — прохрипел мистер Эштон. — Рад помочь.

— Я знаю, что вы очень отзывчивый человек, — продолжал лорд Питер, — я уже много слышал о ваших добрых делах. Одно то, что вы привезли беднягу Вильяма Тодея из Волбича, когда он был болен, чего стоит. Мне о вас много рассказывали.

— Хм! Хорошо, что тогда мы увидели его и заметили, что бедняге плохо. Хм! На дворе была слишком плохая погода для больного человека. Хм! Грипп — опасная штука.

— Грипп крайне опасен, — сказала миссис Эштон. — Я помню, когда мы увидели его на улице, я сказала: «Посмотри, как он ужасно выглядит. Бедняга Вилли! Он же не доберется сам до дома». Мы нашли его примерно в миле от города. Его машина стояла на обочине, а сам он был практически без сознания. Слава Богу, что он сумел вовремя остановиться, иначе мог бы не справиться с управлением и разбиться. Слава Богу, слава Богу, что все обошлось! Так вот, сначала он никак не хотел выходить из своей машины. Я ему сказала, чтобы он за нее не волновался, что по дороге мы заедем к Тернеру и попросим пригнать ее в деревню. Кстати, у Вилли тогда были с собой деньги. Видимо, он вез их куда-то. Он бредил, и ему почему-то казалось, что деньги надо пересчитать. Конечно, он все рассыпал, и я минут пять собирала купюры. Потом я уложила деньги ему в карман и попыталась успокоить беднягу. Наконец, мы кое-как уговорили его выйти из своей машины и пересесть в нашу.

— Хм!

— Я никак не могу понять, зачем он в такую погоду и в таком состоянии решил куда-то ехать, — продолжала свой рассказ миссис Эштон. — В тот день даже не было ярмарки. Мы сами ни за что не поехали бы в город, если бы мистеру Эштону не надо было срочно встретиться с адвокатом по поводу вопроса об аренде. Вилли знал, что мы поедем в город, и если у него были там какие-то срочные дела, то вместо того, чтобы, будучи больным, куда-то ехать, он вполне мог попросить нас помочь, и мы бы, конечно, все сделали. Даже если ему надо было отвезти деньги в банк, он мог просто написать доверенность, и все. Но, знаете, Вилли всегда был очень скрытным, особенно в отношении своих дел. Хотя, по-моему, это неправильно, ведь если есть возможность воспользоваться помощью друзей — почему бы этого не сделать.

— Дорогая! — сказал мистер Эштон, — хм! Он мог выполнять поручение сэра Генри. Хм!

— И с каких это пор, — ответила миссис Эштон, — семья сэра Генри хранит деньги в лондонских банках? Кроме того, неужели ты думаешь, что сэр Генри мог послать больного человека по своим делам в город, да еще и в такую погоду? По-моему, такого просто быть не могло. Я же говорила тебе, что эти двести фунтов вряд ли имеют какое-либо отношение к сэру Генри. И в прошлый раз ты согласился с тем, что я, как всегда, права. Не правда ли?

— Хм! По-моему, тебе не стоит вмешиваться в дела Вилли. Как поступать со своими деньгами — это его личное дело.

— Да, пожалуй, ты прав, — добродушно признала миссис Эштон, — я постараюсь сдерживать свой язык. Надеюсь, милорд просит мою излишнюю болтливость.

— Ну что вы, миссис Эштон, — сказал Уимзи, — в таком тихом месте, как эта деревня, о чем же говорить, как не о своих соседях? А Тодей ведь ваши соседи, да? Их дом ближе всех расположен к вашему? Им очень повезло. Должно быть, когда Вилли болел, вы помогали ухаживать за ним.

— Да, но не столько, сколько хотелось бы, — ответила миссис Эштон. — Моя дочь тогда тоже заболела — в деревне была настоящая эпидемия, болела практически половина жителей. Поэтому я должна была ухаживать за дочкой. Однако, как могла, я, конечно, помогала Мэри. А моя кухарка готовила для нее. Но ночью…

Тут Уимзи понял, что разговор подходит к интересующей его теме.

— О! Я всегда думала, что в той сказке, которую рассказывает нашей Полли Роззи Тодей, есть доля правды. Правда, я сомневалась в этом, ведь дети так любят фантазировать.

— А что за сказка? — поинтересовался Уимзи.

— Хм! Полная глупость, ерунда, просто детские фантазии, — сказал мистер Эштон.

— О, да, конечно, все довольно глупо, — согласилась миссис Эштон, — но всем известно, что дети вполне могут описывать реальные события через вымышленные образы. Так вот, милорд. Моя дочь, Поли — ей сейчас шестнадцать — со следующей осени уже пойдет работать служанкой. Знаете, что бы люди ни говорили, но я считаю, что это лучший способ для девушки научиться заниматься хозяйством, чтобы потом быть хорошей женой. На прошлой неделе я сказала это миссис Волланс. По-моему, это гораздо лучше, чем, например, Стоять у прилавка и продавать разные полотенца и купальные костюмы (если это вообще можно назвать костюмами). Чему она научится на такой работе? А вот в служанках она будет уметь все — готовить, поддерживать в доме порядок, стирать и так далее. Научиться, конечно, будет непросто, но это стоит того.

Лорд Питер высказал свое одобрение по поводу точки зрения миссис Эштон и вежливо напомнил о том, что она хотела рассказать, что Полли…

— О, да, простите. Я снова заговорилась. Полли и Роззи Тодей — хорошие подруги. Роззи младше моей дочери на семь лет, но она с самого детства тянулась к Полли. Некоторое время назад… когда же это было… Кажется, в конце января — в шесть часов вечера было уже темно, а так бывает не позже января — да, будем считать, что это был конец месяца. Полли пришла к Тодеям и увидела, что Роззи и Эвви сидят у живой изгороди и обе плачут. Полли спросила, что случилось. Роззи сначала рассказала только то, что папа попросил сестер сходить к падре и передать ему кое-что, а они боятся идти через кладбище в темноте. Полли, конечно, объяснила, что бояться нечего, что все мертвые люди — под властью Господа, и Он не разрешит им причинить какой-то вред девочкам. Однако такие аргументы не успокоили Роззи. В конце концов, Полли выведала у Роззи, что та видела на кладбище привидение леди Торпс, которое стояло над ее могилой. Это случилось в ночь после похорон.

— Боже мой, — сказал Уимзи, — а что конкретно она видела?

— Роззи сказала, что видела свет. Это случилось в ночь, когда Вилли Тодею было особенно плохо. Роззи тогда не спала, потому что надо было помогать маме. Роззи очень хорошая девочка, и всегда помогает маме по дому и делает, все, что только может. И когда она случайно выглянула в окно, она увидела, как из могилы якобы поднимается свет.

— А она рассказала об этом родителям?

— Нет. Вернее, рассказала, но не сразу. Она вообще никому не хотела говорить об этом. Помню, когда я была ребенком, у меня была похожая история. Однажды, когда я одна была в прачечной, мне показалось, что кто-то вздохнул, и я почему-то подумала, что это медведь. Конечно, я никому не рассказывала об этом — это была моя тайна. Вот и Роззи тоже не хотела никому ничего говорить. Но в тот день отец послал ее к падре, а она всевозможными способами пыталась увильнуть от этого задания, и Вилли очень разозлился на нее, ведь он не знал, в чем дело. Тогда Роззи и пришлось все рассказать. Однако ее история только еще больше разозлила Вилли, наверное, он подумал, что она все придумывает, чтобы не выполнять его поручение. Он велел ей немедленно идти к падре и не выдумывать всякую чепуху про каких-то привидений и духов. Конечно, если бы Мэри была дома, она, возможно, поступила бы по-другому и. наверное, сама бы сходила к падре, но она уехала за лекарствами мужу (он тогда еще плохо себя чувствовал и не вставал с постели), автобус задержался, и она вернулась только в половине восьмого. Когда Роззи рассказала все это Полли, моя девочка еще раз попыталась объяснить, что душа леди Торпс сейчас отдыхает и не может появиться на кладбище, кроме того, она никогда бы не сделала никому ничего плохого. Так как эти слова не подействовали. Полли предположила, что Роззи видела всего лишь свет от фонаря мистера Готобеда. На что Роззи ответила, что мистер Готобед не пришел бы на Кладбище в час ночи. Боже мой, если бы только я тогда знала то, что я знаю сейчас! Конечно, я бы внимательнее отнеслась к рассказу девочки.

Инспектор Бланделл был не очень доволен, когда услышал пересказ этого разговора.

— Тодею и его жене надо было бы быть внимательнее — сказал он.

— Но они сказали вам абсолютную правду, — сказал Уимзи.

5  СОЛО ТЕЙЛОРА ПАУЛА

Канал всячески игнорировали, несмотря на то, что мы писали обращения во всевозможные инстанции и даже в правительство. Мой муж и отец Манды недавно общались с Президентом. Приняли их хорошо, но вот будет ли от этой встречи какой-либо результат — неизвестно.

Нора Вальн: Дом в ссылке

Лорд Питер Уимзи сидел в классной комнате в доме падре и был занят тем, что рассматривал одежду погибшего.

Фактически классная комната перестала использоваться по назначению уже лет двадцать назад. Название осталось еще со времен, когда дочери падре жили и учились здесь. В комнате до сих пор стоял тонкий аромат духов, на полках лежали их корсеты, шляпки и заколки, а на других — книги, учебники, карты и атласы. Миссис Венейблс сказала Уимзи, что эта комната — полностью в его распоряжении, кроме дней, когда у них в доме проходят заседания Клуба мод.

Уже постиранные и приведенные в порядок фуфайка и подштанники лежали на столе, и Уимзи внимательно рассматривал их. Белье было сильно изношено — краска заметно поблекла, кое-где ткань начала протираться. Было видно, что ее не раз зашивали и штопали. У лорда Питера сразу возник вопрос: откуда у Крантона, которого последний раз видели в Лондоне в сентябре, могло быть столь поношенное белье из Франции? Верхняя одежда погибшего, тоже постиранная и выглаженная, лежала на стуле. Она тоже была довольно потертой, но это была одежда английского производства. Так почему на Крантоне было французское нижнее белье?

Искать, где куплено это белье, было явно бесполезно — эта марка имела распространение через сотни магазинов по всему Парижу и не только. Купить его мог кто угодно и когда угодно. Отметки химчистки на белье нет. Значит, стирали его дома. Все дырки аккуратно зашиты, на локтях даже сделаны заплатки, все пуговицы на месте. А что, собственно, в этом странного? Может быть, погибший был очень экономным человеком. Но это не то белье, которое может себе позволить человек, если у нею нет денег. Это качественная и дорогая марка. Такую одежду просто невозможно износить до такой степени всего за четыре месяца.

Лорд Питер сидел за столом, обхватив голову руками, и изо всех сил пытался понять, в чем же тут дело.

Миссис Венейблс увидела Уимзи в окно и подумала: «Боже мой… Как же он, должно быть, устал». Она очень привязалась к гостю и испытывала к нему теплые, почти материнские чувства.

— Может быть, вам принести стакан молока, — спросила она, заглянув в комнату, — или виски с содовой? Или, может, хотите чашечку чая?

Уимзи улыбнулся, поблагодарил ее за заботу, но от предложенного отказался.

— Осторожнее с этой одеждой, мне кажется, она не очень чистая… мало ли что подхватите, не дай Бог…

— О, не волнуйтесь. Максимум, что я могу заработать здесь, так это воспаление мозга. — Заметив, что он напугал этими словами миссис Венейблс, Уимзи поспешил объяснить: — Я хочу сказать, что никак не могу понять кое-чего. Может быть, у вас есть какие-нибудь соображения по этому поводу, лично я уже, кажется ничего не понимаю.

Миссис Венейблс вошла в комнату, и Уимзи объяснил над чем он думает.

— К сожалению, я вряд ли чем-то смогу вам помочь, — сказала миссис Венейблс, внимательно рассматривая одежду. — Боюсь, что таланта Шерлока Холмса у меня нет. Могу только сказать, что у человека, который носил это белье, была очень умелая и аккуратная жена.

— Да, но это не объясняет того, откуда у него французское белье. Хотя все остальные вещи — английские, кроме, конечно, десяти сантимов, но эти деньги не редкость в нашей стране.

Миссис Венейблс, которая до того, как зайти к Уимзи, работала в саду и довольно сильно устала, присела на стул.

— Единственное, что приходит мне в голову, — сказала она, — это то, что верхнюю английскую одежду погибший мог надеть для маскировки. Вы же говорили мне, что он приехал сюда тайно и не хотел привлекать к себе внимания иностранной одеждой. Ну, а нижнее белье вряд ли кто-то мог увидеть, так что его он менять не стал.

— Но тогда из всего этого вытекает, что он сам приехал из Франции.

— А почему нет? Может быть, он француз. Да и борода сейчас модна во Франции, разве нет?

— Да, но человек, которого я встретил тогда на дороге, не был французом.

— Но вы же не уверены в том, что человек, которого мы обнаружили в могиле, и тот, кого вы встретили на дороге, — одно и то же лицо. Может быть, это разные люди.

— Что ж, возможно, — неоднозначно ответил Уимзи.

— У того, кого вы видели на дороге, не было с собой сумки или чемодана, где могла бы быть одежда?

— Нет, у него ничего не было. Все, что у него было — это английское пальто и зубная щетка. Это может о чем-то свидетельствовать? И если это его мы похоронили, то где пальто? Ведь на трупе его не было…

— Даже не знаю… — ответила миссис Венейблс. — О, пока не забыла, я хотела сказать, что когда вы пойдете в конец сада, берите с собой зонтик или шляпу мистера Венейблса. Дело в том, что там сейчас грачи вьют гнезда и очень уж от них много грязи. А у убитого была шляпа?

— Да, мы нашли ее неподалеку в довольно странном месте, — ответил Уимзи. — но, к сожалению, эта находка нам ничем не помогла.

— О! — воскликнула миссис Венейблс, — как же все это утомительно. Вам не стоит так много думать об этом, а то вы совсем себя измучаете. Мясник сказал, что сегодня у нас будет свежая телячья печень. Вы любите печень? Теодор вот очень любит. Да, я еще хотела сказать вам, что очень благодарна вашему слуге за то, что он так хорошо отчистил серебряный сервиз, но, правда, ему не стоило гак беспокоиться. Эмили могла бы это сделать сама. Я надеюсь, ему у нас не очень скучно. Кстати, я заметила, что он не только отлично справляется с домашними делами и прекрасно готовит, но и замечательно музицирует.

— Правда? Я и не знал о его музыкальных талантах, — ответил Уимзи. — Но я, признаю, что еще многого не знаю о Бантере.

После того как миссис Венейблс ушла, Уимзи еще раз вспомнил нее ее слова. Затем сложил одежду погибшего, закурил трубку и пошел в сад, взяв с собой, по совету миссис Венейблс, шляпу падре. Шляпа была явно мала ему, но снимать ее он не стал, ведь миссис Венейблс так заботится о нем, и, наверное, ей будет приятно, если она увидит, что Уимзи следует ее советам. Правда, Бантер был слегка шокирован, когда увидел милорда в этом нелепом головном уборе.

Пройдясь по саду, лорд Питер попросил Бантера подогнать машину и поехать с ним в небольшое путешествие.

— Хорошо, милорд, — сказал Бантер. — На улице легкий ветерок.

— Тем лучше.

— Конечно, милорд, но позвольте заметить, что для такой погоды отлично подойдет твидовая кепка и фетровый пиджак.

— Да, ты абсолютно прав, Бантер. Прошу тебя, отнеси эту изумительную шляпу на место. И если увидишь миссис Венейблс, передай ей, что шляпа мне очень пригодилась, когда я гулял по саду.

Когда Бантер вернулся с пиджаком и кепкой в руках, машина уже стояла у дома. Уимзи был за рулем.

— Нам предстоит долгая поездка, Бантер. Начнем с Лимхолта.

— Как вам будет угодно, милорд.

Они проехали по главной дороге, потом вдоль канала, пересекли его по Фрогс-бридж, и до Лимхолта им оставалось около двенадцати миль. В тот день в городе проводилась ярмарка. Проехать по городу было очень непросто. «Даймлер» еле пробирался сквозь плотную толчею покупателей и продавцов. Люди толпились прямо на проезжей части улицы, совсем не беспокоясь о том, что машинам тоже нужна дорога. Наконец, на одной из улиц Уимзи увидел почту.

— Бантер, сходи на почту и спроси, нет ли письма для мистера Стивена Драйвера до востребования.

Лорд Питер остался ждать. Пока он ждал, у нескольких свиней почему-то появился интерес к машине, и они улеглись прямо у нее на дороге. Вокруг все кипело, суетилось и шумело. Наконец вернулся Бантер. К сожалению, письма на имя Драйвера на почте не было.

— Что ж, ничего страшного, — сказал Уимзи, — Лимхолт почтовый город, поэтому я подумал, что сюда надо заехать первым делом. У нас еще есть несколько вариантов на этой стороне канала — Холпорт и Волбич. До Холпорта ехать очень далеко, так что едем сначала в Волбич. Отсюда туда прямая дорога. Боже мой! Какие же глупые эти овцы… по-моему, это самые глупые животные на земле… Еще и коровы… Эй! Пошли отсюда! Пошли!

Они с трудом выехали из города, но зато дорога до Волбича оказалась очень хорошей. По пути попадались редкие дома с большими огородами. Дорога шла вдоль канала через бесконечные поля. Казалось, здесь выращивали все, что только можно себе представить: пшеницу, картофель, свеклу, горчицу. Проехали через какую-то деревню, в центре которой возвышалась древняя красивая церковь и часовня из красного кирпича. Потом дорога снова шла через поля… пшеница, картофель, свекла, горчица… Вскоре справа стало видно реку Вейл. А еще через пару миль на горизонте показался город. Вейл сильно петляла, так что путешественникам пришлось переехать пару мостов и, наконец, они прибыли в Волбич. Когда-то то это был крупный портовый город, но потом река обмелела и утратила свое торговое значение.

Теперь Волбич был тихим провинциальным городом, где жизнь была намного спокойнее, чем в Лимхолте. Почта находилась на небольшой уютной площади. Ярмарки в этот день не было, и Уимзи ждал Бантера, вслушиваясь в приятный, умиротворяющий шум провинции.

Бантера не было достаточно долго, но зато когда он явился, вид у него был явно взволнованный. Уимзи сразу заметил, что на обычно бледном лице Бантера играл легкий румянец.

— Что? Удачно?

Однако вместо того, чтобы сразу поделиться новостью, Бантер сделал какой-то непонятный жест и не сказал ни слова. Уимзи подождал, пока он сядет в машину, и спросил:

— Что случилось?

— Поедемте отсюда побыстрее, милорд, — сказал Бантер. — Маневр удался на славу. Только вот боюсь, что теперь можно считать, что я ограбил почту. Ведь я забрал чужие письма, представившись чужим именем.

Машина тут же тронулась с места.

— Так что ты сделал, Бантер? — спросил Уимзи, когда они немного отъехали от почты.

— Я пришел на почту и попросил письма до востребования на имя мистера Стивена Драйвера. Девушка спросила меня, как давно должны были прийти письма. Я, как мы с вами и договорились, сказал, что собирался приехать в Волбич пару недель назад, но, к сожалению, по некоторым обстоятельствам я смог прибыть только сейчас. Да, и еще я сказал, что письмо, которое должно было прийти на мое имя из Франции, крайне важное.

— Неплохо! — одобрил Уимзи.

— Тогда девушка пошла к ящикам, где хранятся письма, вскоре вернулась с письмом и попросила меня повторить мое имя.

— Да? Девушки обычно так легкомысленны. Странно, что она попросила повторить имя.

— Я, как и раньше, сказал, что меня зовут Стивен Драйвер. Уже в тот момент, когда я называл это имя, увидел, что на конверте, который девушка держала в руках, стоит голубая печать. Следовательно, письмо было из Франции.

— Молодец!

— Да, только вот девушку смутило это дополнение. Она сказала, что это письмо действительно из Франции, и оно лежит уже три недели, но адресовано другому человеку.

— Проклятье! — воскликнул Уимзи.

— Да, я тоже сказал себе это. Но теряться было нельзя, поэтому я спросил, уверена ли мисс, что она правильно разобрала почерк на конверте. К счастью, девушка была очень молода и явно неопытна, поэтому ее ответ меня очень обрадовал. «Да нет, здесь все четко написано: мистеру Паулу Тейлору…» — быстро сказала она.

— Паул Тейлор! — воскликнул Уимзи. — Это же имя…

— Именно, милорд. Я быстро переспросил: Паул Тейлор? Ничего другого мне в голову не пришло, кроме как сказать, что это имя моего шофера. Простите, милорд, но больше ничего я придумать не смог… Ведь в машине оставались только вы, и девушка подумала, что вы и есть мой шофер… Другого выхода у меня просто не было.

— Бантер, я уже теряю терпение! Скажи, наконец, ты забрал письмо или нет?

— Да, милорд, забрал. Я уверенно сказал девушке, что раз это письмо для моего шофера, то я могу забрать его и сейчас же передать. Для верности я быстренько сочинил историю о том, как мы с вами путешествовали за границей, где вы познакомились с девушкой, и, должно быть, это письмо — от нее.

—Ловко придумал.

— Еще я сказал, что крайне возмущен тем, что мое письмо где-то потерялось. Я даже сказал девушке, чтобы она еще раз поискала его. Она так и сделала, но, конечно, безрезультатно. В итоге, я ушел оттуда со словами, что обязательно напишу в «Таймс» о халатности рабочих почтового отделения. Как они могли потерять мое письмо!

— Великолепно! Конечно, наши действия вне закона, но, я думаю, Бланделл все уладит. Я вначале хотел попросить его, чтобы он сам нашел и изъял письмо, но потом я подумал, что от такого приключения я никак не могу отказаться. В конце концов, это была моя идея, и мы с тобой вполне могли позволить себе немного развлечься. Не стоит извиняться. Мы хорошо поработали, а благодаря твоей находчивости у нас все получилось просто отлично. Кстати, а где письмо? Давай посмотрим. А вдруг это не то письмо, которое нам нужно? Нет, это оно. Отлично! А теперь нам нужно поесть и отдохнуть, прежде чем мы двинемся дальше.

Они нашли тихое уютное кафе на берегу реки и выбрали столик у окна, откуда открывался прекрасный вид на городскую площадь и храм. Уимзи заказал жаркое из баранины и бутылку красного вина. Вскоре он разговорился с официантом, который согласился со словами Уимзи о том, что Волбич очень тихий и спокойный городок.

— Да, но сейчас здесь уже не так тихо, как раньше, сэр. Новая власть ведет строительство на реке. Строят плотины. Говорят, что это поможет предотвратить пересыхание реки. К июню все должно быть готово. По их словам, такая плотина была на реке раньше и помогала регулировать уровень воды. А в честь открытия планируется устроить настоящий праздник, с разные соревнованиями и концертом, на который даже пригласили герцога Денверского. Правда, не знаю, приедет он или нет.

— Приедет, — сказал Уимзи. — Он обязательно приедет, черт побери! Эта поездка пойдет ему на пользу, равно никакой работы у него сейчас нет.

— Правда? — переспросил официант, не понимая, почему гость настолько уверен в своих словах. — Если он действительно приедет, то в городе это очень оценят. Вы закажете еще картофеля, сэр?

— Да, пожалуйста, — ответил Уимзи. — Надо будет напомнить старику о его обязанностях. Он непременно приедет. Будет очень весело. Он будет раздавать победителям соревнований золотые кубки, а я — серебряных кроликов проигравшим. И кто-нибудь обязательно от радости упадет в реку.

— Тогда будет весело, — серьезно ответил официант.

Как только официант ушел, Уимзи достал письмо. На конверте было написано: «м. Паулу Тейлору, до востребования, Волбич, Линконшир, Англия». Почерк явно принадлежал иностранцу.

— Мои родственники, — сказал Уимзи, — всегда обвиняли меня в том, что я слишком несдержан и что мне крайне не хватает самоконтроля и терпения. Что ж, они плохо меня знают. Вместо того чтобы открывать сейчас это письмо, я приберегу его для старшего инспектора Бланделла. А вместо того, чтобы как можно скорее отправиться к Бланделлу и узнать, что же написано в этом письме, я спокойно сижу в ресторане в Волбиче и ем жаркое из баранины. По-моему, Это вполне может характеризовать меня как человека сдержанного и терпеливого. Что ж, а пока я не встретился с мистером Бланделлом, стоит подумать о том, какую информацию может дать мне сам конверт. Во-первых, печать на конверте пропечаталась плохо, и я могу разобрать только одну букву, что, конечно, не очень хорошо. Во-вторых, сам конверт — не очень хорошего качества, даже по сравнению с большинством французских конвертов. Написано письмо обычной дешевой ручкой, какую дают на почте тем посетителям, у которых нет своей ручки. Что касается почерка, то можно легко догадаться, что принадлежит он человеку, который пишет не очень часто. Хотя, конечно, насколько я знаю, во Франции большинством недорогих ручек писать вообще невозможно — они крайне неудобные. Тем не менее, если бы автор письма был образованным человеком, он не написал бы так коряво даже неудобной ручкой. И, наконец, дата. Она тоже плохо пропечатана, но, зная время прибытия письма на почту, мы можем высчитать примерную дату его отправки. Итак, что еще может нам рассказать конверт?

— Позвольте предположить, милорд, что довольно странным мне кажется то, что адрес получателя указан не на обратной стороне конверта, как это принято, а на лицевой.

— Хорошее замечание, Бантер. Французы, как ты, наверное, знаешь, редко озаглавливают свои письма адресом, как это принято у нас в Англии. Хотя частенько они пишут на лицевой стороне конвертов такую бесполезную информацию, как, к примеру, «Париж», без упоминания улицы или дома. А все необходимые данные помещают на язычке конверта, в надежде, что его могут бросить в камин до того, как письмо будет прочитано.

— Мне кажется, это очень странная привычка, милорд.

— О, нет, Бантер, отнюдь. Для начала стоит вспомнить о том, что большинство писем во Франции теряются на почте и так и не находят своего адресата, что французы не доверяют государственным учреждениям и, я думаю, это вполне справедливо. Итак, они рассчитывают на то, что если почта так и не отправит письмо, и оно пролежит в почтовом отделении, то рано или поздно его могут выслать обратно отправителю. Это, в принципе, тоже вполне понятно и объяснимо. А на нашем письме нет обратного адреса. Из этого можно сделать вывод, что автор письма вполне знаком со всеми этими привычками и традициями. Только вот знаешь, Бантер, я практически абсолютно уверен в том, что внутри конверта адреса тоже не указано. Ну, да ладно, это не так и важно.

После обеда они отправились обратно в приход. Дорога вела по берегу реки.

— Если судоходство на реке наладят, я думаю, Волбич снова будет хорошим портовым городом. Только вот, скорее всею, годы тишины и свободы от портовых работ наложили неизгладимый отпечаток на город. И если порт будет восстановлен, с уютным спокойствием городка будет явно покончено. Кто знает, станет ли это лучше для Волбича. Смотри, кажется, вот здесь мы с тобой встретили Крантона — если это, конечно, был Крантон. Кстати, тот, кто работает на этом шлюзе, видел его. Давай остановимся и попробуем выяснить что-нибудь.

Уимзи подъехал к дому, где жил смотритель шлюза. Увидев машину, хозяин сразу же вышел, чтобы узнать, кто это. Разговор завязался очень легко — начав с погоды и урожая, они постепенно добрались до обсуждения строящейся дамбы и самого шлюза.

Они стоили на небольшом мосту через шлюз. Лорд Питер огляделся вокруг: пейзаж был на редкость живописен. Отсюда было видно, как река впадает в море.

— Здесь очень красиво, — сказал он. — К вам когда-нибудь приезжали художники, чтобы рисовать с натуры?

Сторож ответил, что не помнит такого, хотя, возможно, и приезжал кто-то.

— Надо бы только отремонтировать некоторые пирсы, — продолжал Уимзи.

— О, да! — ответил смотритель, — шлюз уже давно пора ремонтировать. Уже лет двадцать, как пора. Если не больше.

— Так почему же этого не делают?

— Эх! — смотритель (он же охранник шлюза) махнул рукой и плюнул в реку.

Несколько минут он молчал, явно погруженный в какие-то печальные мысли. Уимзи не прерывал молчания. После продолжительной паузы смотритель заговорил. Он явно переживал за судьбу шлюза, но за долгие годы, должно быть, уже примирился с всеобщим бездействием.

— Никто не хочет браться за эту работу. А чужую делать никто не хочет. Ремонт должна делать фирма, занимающаяся осушением болот. Но там говорят, что шлюз находится в ведомстве не их компании, а той, что занимается осушением реки. Ну, а те, кто занимается осушением реки, говорят, конечно, обратное. Так что разобраться здесь очень сложно. Недавно две эти компании решили написать в Комитет Водоканалов, но письмо еще не готово.

— Но через шлюз проходит столько воды, что створки могут не выдержать, ведь так?

— Ну, это как знать… может, выдержат, может, нет, — ответил мужчина. — Да сейчас и не очень много воды, напор не такой сильный, как бывало во времена Оливера Кромвеля.

Уимзи уже привык к постоянным упоминаниям лорда Протектора, ведь с ним было связано многое в истории этих болот.

— Этот шлюз построил голландец, не так ли? — спросил лорд Питер.

— Да, верно, — согласился смотритель шлюза. — Он был построен, чтобы контролировать уровень в реке. Во времена Оливера Кромвеля здесь постоянно случались сильные наводнения в период паводков. Так, по крайней мере, мне рассказывали. Но сейчас даже в паводки вода поднимается несильно.

— Но, говорят, когда откроют новую дамбу, воды будет больше.

— О, да. Так говорят строители. Но мнения разные. Некоторые считают, что ничего не изменится, а другие говорят, что из-за дамбы Волбич и окрестные территории затопит. В общем, к чему приведет строительство — неизвестно. Я могу сказать только то, что на всю эту затею была потрачена куча денег. Интересно, откуда они взяли столько?

— А кто ответственен за дамбу? Компания по осушению болот?

— Нет, Комитет по охране реки.

— Раз у них есть такие деньги, почему же они не починят шлюз?

Смотритель взглянул на Уимзи и сказал:

— Я говорил, они не знают, кто ответственен за шлюз — они, в ведомстве которых находится река, или те, кто ответственен за болота. Этот вопрос решают уже много лет. Даже обращались в суд и потратили на это немало денег.

— Нелепая ситуация. А что с безработицей? Здесь много людей ищут работу'?

— Когда как. Временами много, а иногда и вообще никого нет.

— Я помню, когда я был здесь прошлый раз, я случайно познакомился с одним парнем, когда ехал по этой дороге в юрод. Он искал здесь работу. Это было в Новый год.

— О, да. Я помню его. Он остановился у Эзры Вайлдерспина, но задержался там недолго. Наверное, не захотел работать. Знаете, многие сейчас боятся настоящей работы. Кстати, он заходил ко мне и просил чая, но я сказал ему, чтобы убирался отсюда. Я-то знаю, что ему нужен был вовсе не чай. Я таких, как он, отлично знаю.

— Наверное, он пришел из Волбича.

— Скорее всего. По крайней мере, он так сказал. Еще он сказал мне, что пытался устроиться на работу на новой дамбе.

— Странно. А мне он сказал, что он автомеханик.

— Ой, да такие, как он, могут что угодно рассказать.

— Я хотел сказать, что мне тогда показалось, что он довольно работящий и в принципе мог бы выполнять любую работу, даже не по профессии. Неужели на дамбе не нашлось работы для него?

— Легко говорить. А вот подумайте, зачем им брать на работу непрофессионала, если в городе много безработных специалистов? Зачем им человек, которого придется еще и учить чему-то?

— Возможно, но я думаю, втаком случае компании по осушению болот и реки могли бы нанимать таких людей, как он, для ремонта шлюза. Но это, собственно, не мое дело. Что ж, нам пора.

Уимзи и Бантер пошли к машине. Смотритель некоторое время постоял на месте, потом снова сплюнул и пошел за ними.

— А знаете, что я придумал, — сказал он, когда лорд Питер и Бантер уже сели в машину. — Почему бы не передать этот шлюз Женеве? Они починят его, а когда начнется разоружение, мы снова получим наш шлюз. А что, почему нет?

— Ха-ха-ха! — рассмеялся Уимзи, справедливо расценив это предложение как шутку, — Отличная идея! Ха-ха! Обязательно расскажу об этом друзьям! Передать Женеве? Ха-ха-ха!

Машина медленно тронулась с места. Через некоторое время Уимзи оглянулся и увидел, что смотритель еще стоял на том же месте и смеялся над своей идеей.

Плохие предчувствия Уимзи по поводу письма в итоге оправдались. Он вручил нераспечатанное письмо старшему инспектору, как только тот приехал из суда, где был занят весь день. Когда мистер Бланделл узнал, каким образом письмо оказалось в руках Уимзи, он, признаться, был крайне удивлен, оценив энтузиазм лорда Питера. После того, как лорд Питер все рассказал ему, они вместе вскрыли конверт. Письмо было написано на бумаге самого низкого качества. Обратного адреса в нем, как и предполагал лорд Питер, указано не было.

— «Mon cher mari…» — начал читать Уимзи.

— О, — сразу же перебил его Бланделл. — Что это значит? Я, конечно, плохо знаю французский, но, если я не ошибаюсь, mari — это муж?

— Да. «Мой дорогой муж…»

— Ну и ну! Ну и Крантон! Дьявол побери, я даже и не предполагал, что он может быть женат, да еще на француженке.

— Не торопитесь с выводами, Бланделл, мы еще не уверены в том, что речь идет о Крантоне. Мы знаем только то, что он приехал в приход храма святого Павла и спрашивал мистера Паула Тейлора. На это же имя пришло и письмо.

— Но Паул Тейлор — это колокол.

— Да, колокол, но, может быть, есть и человек с таким именем.

— Кто же он?

— Бог знает. Кто-то, у кого есть жена во Франции.

— А второй, о котором спрашивал погибший, какой-то Бетти. Это что, тоже человек?

— Нет, это колокол. Хотя, может, и человек.

— Не может такого быть, — сказал мистер Бланделл, — это невозможно… А если так, то где же тогда этот Паул Тейлор?

— Возможно, это его тело обнаружили в могиле.

— Тогда где же Крантон? Они же не могут оба быть этим трупом. Ерунда какая-то получается.

— Быть может, Крантон одним именем называл Вайлдерспина, а вторым — своего информатора.

— Тогда если он сам придумал это, зачем же он спрашивал Паула Тейлора в деревне?

— Может, это все-таки колокол.

— Послушайте, по-моему, здесь что-то не так. Тейлор Паул и Бетти Томас не могут быть и людьми, и колоколами. По крайней мере, не оба. Я еще могу допустить подобное с одним именем, но чтобы с обоими — это уже слишком.

— При чем же тут Бетти… Если следовать вашей логике, тогда можно предположить, что Бетти — это только колокол, а имя Тейлор Паул — носят и колокол, и человек. Ведь колоколам писем не пишут. Только сумасшедшему может прийти в голову написать письмо, адресованное колоколу.

— Я не понимаю еще вот чего, — сказал Бланделл. — Стивен Драйвер — это тоже человек. Мы же не можем предположить, что это — колокол, правильно. Так вот, меня интересует такой вопрос — кто из них всех — Крантон? Если он женился во Франции в период с сентября прошлого года по сентябрь этого го да… то есть по январь… нет… по сентябрь… нет… то есть с сентября по январь… Дьявол! Это какой-то кошмар. Давайте лучше прочитаем сначала это письмо. Вы могли бы сразу переводить его на английский? А то, боюсь, мой французский может подвести.

«Мой дорогой муж , — начал переводить Уимзи. — Ты велел не писать тебе без крайней необходимости, но уже три месяца прошло, а я ничего о тебе не знаю. Я очень волнуюсь за тебя и постоянно думаю о том, не попал ли ты в руки военных властей. Да, ты уверял меня, что война уже окончилась и все давно забыто, но я знаю, как строг английский закон, и поэтому очень переживаю. Умоляю, напиши мне хоть слово, дай знать, что с тобой все в порядке. Знаешь, мне становится тяжело одной управляться с фермой. У нас было много проблем с весенним посевом. Еще одна плохая новость — умерла наша рыжая корова. Мне приходится самой носить на рынок и продавать домашнюю птицу, но цены очень низкие. Малыш Пьер помогает мне, как может, но ему всего девять. У малышки Мари коклюш, и у младшего тоже. Прости, что побеспокоила тебя своим письмом, но я очень тревожусь.

Пьер и Мари шлют поцелуи своему папе

Любящая жена

Сюзанна»

Бланделл был шокирован таким содержанием письма. Как только Уимзи дочитал, он буквально вырвал листок у него из рук, как будто не поверил в правильность перевода.

— Малыш Пьер — девять лет — поцелуи папе — рыжая корова умерла… мда! Девять лет?! Крантон был тогда в тюрьме.

— Может быть, это приемные дети? — предположил Уимзи, но Бланделл не обратил внимания на эти слова.

— Весенний посев… с каких это пор Крантон стал фермером? И при чем тут военные власти? И война? Крантон не участвовал в боевых действиях. Нет, здесь что-то не сходится. Милорд, это не может быть Крантон.

— Да, теперь становится ясно, что это не он, — сказал Уимзи, — но, тем не менее, я все еще уверен в том, что в Новый год на дороге я встретил именно его.

— Пожалуй, мне стоит позвонить в Лондон, — сказал Бланделл, — а потом встретиться с начальником полиции и поговорить с ним обо всем этом. Я думаю, он должен знать. Итак, что мы фактически имеем. Драйвер пропал, и мы нашли труп, который по описанию похож на него. И эта Франция! Нам обязательно надо найти эту Сюзанну, но как? Надо ехать во Францию, а это будет дорого стоить… да и займет много времени.

6 РАССЛЕДОВАНИЕ МЕСЬЕ РОЗЬЕ

Последний колокол повторяет простые движения, завершая каждую мелодию равномерным звоном.

TROYTE (Теория колокольного перезвона).

У детективов бывают дела и потруднее, чем поиск французской деревни, из названия которой известна только одна буква, где живет женщина по имени Сюзанна, имеющая мужа фермера, англичанина… и троих детей — Пьера, Мари и младенца, имя и пол которого неизвестны. О деревне вообще известно очень мало — последняя буква ее названия и округ, где она находилась — Марна. Имена Сюзанна, Пьер и Мари — довольно распространенные, а вот муж иностранец это редкость. Человека по имени Тейлор Паул можно было бы попытаться найти, но Бланделл и Уимзи прекрасно понимали, что это, скорее всего, вымышленная имя или кличка.

Примерно в середине мая из Франции пришло сообщение, подписанное комиссаром округа Марна Розье. Это сообщение было, пожалуй, самым многообещающим из всех поступивших за последнее время.

После ознакомления с делом и получения этого сообщения даже начальник полиции, будучи человеком, крайне экономным и не терпящим лишних расходов, принял решение, что поиски загадочного Тейлора Паула необходимо проводить во Франции.

— Но я не знаю, кого послать, — ворчал он. — Это нам обойдется слишком дорого. Бланделл, ты знаешь французский?

— Не настолько, чтобы вести допросы свидетелей, — ответил Бланделл.

— Я же не могу сам поехать туда, это даже не обсуждается, — сказал начальник полиции, хотя никто, собственно, этого и не предлагал. Он смотрел в окно и постукивал пальцами по столу. — Знаешь что, Бланделл. По-моему, ты сделал все, что было в твоих силах, и сейчас нам надо просто собрать все улики, которые у нас есть, описать дело и отправить его в Скотленд-ярд. Возможно, надо было сделать это даже раньше.

Старший инспектор был явно расстроен этим предложением. Лорд Питер Уимзи, который пришел с Бланделлом якобы для того, чтобы помочь перевести письмо комиссара, а на самом деле просто потому, что хотел быть в курсе всего, слегка кашлянул и тихо сказал:

— Сэр, если вы доверите мне проведение расследования во Франции… я поеду… за свой счет, конечно.

— Боюсь, я не могу этого разрешить, — сказал начальник полиции. Однако по его тону было понятно, что его можно уговорить.

— Поверьте, мне можно доверить это дело, — сказал Уимзи. — Я владею французским и у меня есть некоторый детективный опыт. Кроме того, в эти трудные времена я считаю просто необходимым думать об экономии государственных денег… Повторяю, я мог, поехать за свой счет. А с отправкой дела в Скотленд-ярд можно пока повременить.

Признаться, начальнику полиции и самому не хотелось посылать в Скотленд-ярд нераскрытое дело. Словом аргументы Уимзи показались ему достаточно вескими, и он с ними согласился.

Уже через два дня лорда Питера встречал во Франции комиссар Розье. Комиссар очень хорошо принял Уимзи. Ему, как и любому французу, льстило то, что лорд Питер идеально говорит по-французски. Кроме того, он производил впечатление человека делового и профессионального.

Как только они приехали домой к комиссару, месье Розье угостил Уимзи отличным вином, попросил чувствовать себя как дома и сразу перешел к делу.

— Когда я получил от вас запрос о муже Сюзанны Легрос и узнал, что он замешан в каком-то деле, я вовсе не удивился. Было всегда очевидно, что в их семье хранится какая-то тайна. Десять лет я говорил себе: «Аристид Розье, наступит день, когда твои предчувствия насчет Джина Легроса оправдаются». И вот, наконец, выяснилось, что чутье меня не обмануло.

— У вас настоящий дар предвидения, месье, — вежливо произнес Уимзи.

— Давайте я расскажу вам, как все это началось. Итак, лето 1918 года. Милорд служил в Британской Армии? Тогда вы должны помнить отступление на Марне в июле. Так вот на пути отступавшей армии встретила небольшая деревенька, которая стояла на левом берегу реки. Эту деревню, как вы понимаете, не коснулись боевые действия, потому что она была за линией фронта. В этой самой деревне жил старик Пьер и его внучка Сюзанна. Старику тогда было восемьдесят лет, и когда проводилась эвакуация жителей (ведь боевые действия велись совсем недалеко), он отказался покидать свой дом. Его внучке было двадцать семь. Она была очень энергичной и волевой женщиной. Представляете, во время и после войны она одна содержала целую ферму. Ее отец, брат и муж погибли.

Примерно через десять дней после отступления мы узнали, что у Сюзанны Легрос и ее дедушки кто-то поселился. Конечно, сразу же поползли всевозможные слухи. В те времена я, конечно, был не комиссаром, а простым солдатом, поэтому об этом случае узнал, только когда поступил на новую должность. Так вот, мой предшественник, месье Дюбуи, решил не пускать все на самотек и разобраться, кто же живет у Легросов. Он выяснил, что после отступления армии на ферме остался серьезно раненный солдат, и хозяева ухаживают за ним.

Сюзанна рассказала месье Дюбуи, что во вторую ночь после отступления войск, она обнаружила на территории фермы солдата, раненного в голову. Он был без сознания, весь в грязи и крови. Сюзанна с дедушкой принесли беднягу домой. Сюзанна стала ухаживать за больным и делала для него все, что было в ее силах.

Сначала Сюзанна сказала, что мужчина бредил, что-то пытался рассказывать по-французски, а потом он впал в забытье и долго не мог выйти из этого состоянии.

Девушка показана месье Дюбуи одежду, в которой был солдат, когда она нашла его — нательная фуфайка, кальсоны, носки и поношенная рубашка защитного цвета. Военной формы на нем, по ее словам, не было. Не было ни ботинок, ни армейского жетона, ни документов. Так что вывод был очевиден — этот парень был настоящим дезертиром. Только этим можно объяснить отсутствие всех вещей, по которым можно было понять, кто он, и солдатом какой армии является. На вид ему было тридцать пять — сорок лет. Месье Дюбуи рассказывал, что когда первый раз увидел раненого, то запомнил его густую черную бороду.

— А потом он побрился?

— Кажется, да, милорд. А тогда ему было очень плохо, и Сюзанна попросила привезти из города доктора. После осмотра доктор сказал, что у больного тяжелая травма головы, и дал несколько рекомендаций по уходу. Больше, по его словам, ничего сделать было нельзя. Доктор был очень молодым и неопытным. Но, к сожалению, сейчас его уже нет в живых. Иначе мы могли бы побольше узнать о том, насколько серьезное ранение было у солдата.

Казалось, все, что надо было сделать, — это подождать, пока раненый придет в сознание и сам расскажет о том, кто он и откуда. Однако все оказалось не так просто. После трех недель комы он постепенно стал приходить в себя, и выяснилось, что он абсолютно ничего не помнит и не может говорить. Постепенно дар речи к нему вернулся… а вот память — нет. Но говорил он все равно очень плохо, постоянно запинался и порой с трудом выговаривал слова. Так что создавалось впечатление, что ранение было действительно очень серьезным. Через некоторое время он окончательно пришел в себя и уже мог адекватно оценивать происходящее, да и говорить стал заметно лучше. Но на все вопросы он отвечал, что абсолютно ничего не помнит Н о себе, ни о своем прошлом. По его словам, он не помнил даже своего имени. Так что на ферме жизнь для него началась заново.

Месье Розье сделал небольшую паузу, чтобы позволить собеседнику справиться с удивлением от услышанного.

— Чтобы установить личность мужчины мы предприняли все возможные меры — мы рассылали его фотографии практически во все воинские части, но никто так и не узнал его. Все усилия были напрасны. Тогда у нас появилась мысль о том, что он англичанин. И хотя были факты, подтверждающие, что он француз (например, он говорил по-французски даже когда бредил, да и одежда на нем была французского производства), тем не менее, мы послали запрос с фотографией в английскую армию. Эта попытка тоже не увенчалась успехом. Тогда мы послали запрос в Германию — тоже безрезультатно. Но этот человек должен же был где-то жить до войны, и нам было необходимо это выяснить. Знаете, мы возили его по врачам, он побывал не в одном госпитале, с ним даже работали психологи, они перепробовали все свои методы, чтобы разбудить его память, но о войне и о своей прошлой жизни он абсолютно ничего не помнил.

— Повезло ему, дьявол побери! — с чувством воскликнул Уимзи.

— После того как он провел в очередном госпитале несколько недель, а положительного результата все не было, врачи опустили руки и прислали его обратно к нам. Вот и получилось, что у этого человека не было ни родины, ни национальности, ни родственников, никого, кроме Сюзанны и ее дедушки. Так что он остался у них. Со временем он набрался сил и стал помогать Сюзанне по хозяйству. А потом случилось так, что девушка влюбилась в него. Знаете, женщины часто влюбляются в тех, за кем ухаживают. А старик Пьер относился к нему как к сыну. Время шло, и надо было что-то делать с документами и выбрать имя для парня. Они решили, что звать его будут Джин Легрос, и на это имя оформили все необходимые документы. У Сюзанны тогда был молодой человек, который ухаживал за ней. Он, естественно, очень невзлюбил Джина и всячески старался обидеть и зацепить его. Но вскоре Сюзанна рассталась с этим парнем и решила выйти замуж за Джина. Ее дедушка был против этого брака, но он вскоре умер. В итоге Сюзанна и Джин поженились. Их первенцу сейчас девять лет. С тех пор у нас не было никаких проблем с Джином, но своего происхождения он так и не вспомнил.

— В письме вы сообщили, что Джин куда-то пропал, — сказал Уимзи.

— Да, примерно пять месяцев назад. Он сказал, что поедет в Бельгию покупать свиней или что-то в этом роде. Больше новостей о нем не было. У вас есть какая-то информация о нем?

— Дело в том, что мы обнаружили труп, — сказал Уимзи. — У нас было несколько предположений по поводу того, кто это мог быть. По одному из них — человек, тело которого было найдено, в 1918 году сидел в тюрьме.

— О, значит, вас больше не интересует личность Джина Легроса?

— Нет, напротив. Необходимо точно установить личность человека, труп которого мы обнаружили.

— А у вас есть фотография? Может быть, какие-нибудь размеры? Особые приметы?

— Фотография тут вряд ли поможет. К моменту обнаружения тело пролежало под землей примерно четыре месяца и лицо его сильно изуродовано. Больше того, у трупа отрезаны кисти рук, поэтому экспертиза по отпечаткам пальцев невозможна. Но у нас есть все его размеры и две медицинские экспертизы, последнюю из которых мы получили совсем недавно. В ней говорится, что у пострадавшего, кроме последних ранений, на черепе есть еще старый шрам.

— Ага! Вот это уже серьезная зацепка. А он, этот ваш неизвестный, умер от удара по голове?

— Нет, — ответил Уимзи. — Лицо было изуродовано после смерти. Это мнение обоих врачей.

— Тогда в чем же причина смерти?

— А вот это загадка. Врачам не удалось обнаружить ничего, что могло бы свидетельствовать о причине смерти — никаких смертельных ранений, ни остатков яда, даже версия о смерти от голода не подтвердилась — погибший ел за несколько часов до смерти.

— Может, тогда апоплексия? Паралич?

— Возможно. Ведь когда-то мозг пострадавшего был сильно поврежден. И доктор обнаружил некоторые следы кровоизлияния в мозг. Однако если причина смерти была в этом, тогда зачем было кому-то уродовать и закапывать тело? Нет, видимо, причина была не в этом.

— Да, пожалуй, вы правы. Что ж, тогда предлагаю пойти на ферму Джина Легроса.

Ферма была совсем небольшой и находилась в состоянии, далеком от процветания. Завалившийся забор, полуразрушенный сарай, не полностью засеянные поля — все это говорило о том, что на ферме не хватает работников.

Уимзи и месье Розье встретила хозяйка. Она была крепкой, хорошо сложенной женщиной примерно сорока лет. На руках миссис Легрос держала девятимесячного ребенка. При виде комиссара в глазах женщины промелькнуло беспокойство, но она мгновенно взяла себя в руки.

— Комиссар Розье? — спокойно спросила миссис Легрос.

— Собственной персоной, мадам. Этот джентльмен — лорд Уимзи. Он приехал к нам из Англии, чтобы расследовать одно дело. Разрешите нам войти?

Миссис Легрос пригласила их в дом. Уимзи заметил, как при упоминании об Англии в глазах женщины снова появилось беспокойство.

— Мадам Легрос, — сказал комиссар, — как давно отсутствует ваш муж?

— С декабря, месье комиссар.

— Где он?

— В Бельгии.

— Где в Бельгии?

— Я полагаю, что в Диксмунде, месье.

— Вы полагаете? То есть вы не знаете? Он не писал вам?

— Нет, месье.

— Странно. А какие у него дела в Диксмунде?

— Он узнал, что, возможно, его семья живет в Диксмунде. Вы же знаете, что он потерял память. Однажды в декабре он мне сказал: «Сюзанна, заведи граммофон». Я поставила пластинку, которую он просил — это была песня, написанная на стихи Верхарна. Он слушал песню очень внимательно, а потом вдруг вскрикнул: «Диксмунд! В Бельгии есть город Диксмунд?» «Да, конечно», — ответила я. «Это название мне знакомо! Оно что-то мне напоминает! Я уверен, уверен, что моя мама живет именно там! Мне надо срочно туда ехать. Я не успокоюсь, пока не найду ее», — вот так он и сказал. Я попыталась отговорить его, но он меня даже не послушал. Так он и уехал… и забрал с собой все наши скромные сбережения. С тех пор я ничего больше о нем не слышала.

— Очень трогательная и печальная история, мадам, — сказал комиссар, — однако же, я не могу понять, почему ваш муж выбрал именно Бельгию. В битве под Марне бельгийские отряды не участвовали.

— Возможно, его отец был женат на бельгийке. Может быть, там у него есть какие-то родственники.

— И он не оставил вам никакого адреса, где бы вы могли его найти?

— Нет, месье. Он сказал, что напишет мне, только доедет.

— А как он поехал? Поездом?

— Да, месье.

— И вы не пытались его разыскивать? Например, вы могли бы обратиться к мэру Диксмунда с просьбой о помощи.

— Месье, понимаете, я даже не знала, с чего начать этот поиск…

— А о полиции вы не подумали? Мы же существуем, чтобы помогать как раз в таких случаях. Почему же вы сразу не обратились к нам?

— Месье… понимаете… я каждый день говорила себе: «Завтра он обязательно напишет»… и я ждала…

— Так как вы догадались, что ваш муж в Англии?

— В Англии, месье?

— В Англии, мадам. Вы писали ему. Причем письмо было на имя Паула Тейлора. Разве нет? Я все знаю. А теперь вы говорите нам, что думаете, что ваш муж в Бельгии? Мадам — мадам! Письмо написано вашим почерком. Отрицать это бесполезно. Кроме того, там вы упоминаете имена своих детей. И писали о смерти рыжей коровы. Что, нет?

— Месье…

— Мадам, и все эти годы вы лгали полиции? Разве нет? Вы с самого начала знали, что ваш муж вовсе не бельгиец, а англичанин? Что его настоящее имя Паул Тейлор? И что он вовсе не терял память? Неужели вы думали, что с полицией можно так играть? Вы серьезно ошиблись, мадам, и теперь у вас будут большие проблемы. Вы же фактически подделали документы, а это преступление!

— Месье, месье…

— Это ваше письмо?

— Месье, раз вы нашли его… то я не могу ничего отрицать… но…

— Хорошо, что признались. Теперь объясните, что значит «не попал ли ты в руки военных властей»?

— Я не знаю, месье. Мой муж, месье… я прошу вас, скажите, где мой муж?

Комиссар взглянул на Уимзи.

— Мадам, мы боимся, что ваш муж мертв, — сказал Уимзи.

— О боже! Если бы он был жив, он бы обязательно написал мне!

— Если вы поможете нам и расскажете правду, мы сможем опознать его.

Некоторое время женщина стояла молча и смотрела то на Уимзи, то на комиссара. В конце концов, она остановила взгляд на лорде Питере и спросила:

— Милорд, вы не обманываете меня? Вы уверены, что мой муж мертв?

— Хватит, — вмешался комиссар, — довольно. Вы должны рассказать нам правду, или вам же будет хуже.

Уимзи достал из сумки одежду, в которую был одет погибший на момент обнаружения.

— Мадам, — сказал лорд Питер, — мы не уверены в том, что человек, на котором была эта одежда — ваш муж. Но этот человек мертв и эту одежду мы сняли с тела.

Сюзанна взяла в руки фуфайку и медленно осмотрела ее. Вдруг что-то будто подкосило ее, она буквально упала на стул, поднесла одежду к лицу и зарыдала.

— Вы узнали эти вещи? — спросил комиссар, немного смягчив свой тон.

— Да, это его одежда. Я сама зашивала и штопала ее. Так, значит, он мертв?

— В этом случае, если вы расскажете нам правду, вы не причините ему никакого вреда.

Когда Сюзанна Легрос немного пришла в себя, она согласилась давать показания. Тогда комиссар позвал своего жандарма, дожидавшегося на улице, чтобы тот записывал за свидетельницей.

— Мой муж действительно не француз и не бельгиец. Он англичанин. Но в тысяча девятьсот восемнадцатом году во время отступления армии он действительно был ранен. Однажды ночью он пришел на ферму. Он потерял много крови. Он действительно пережил сильный шок, но память не терял. Он попросил меня спрятать его, потому что он больше не хотел воевать. Я заботилась о нем, пока ему было плохо, а потом мы придумали историю, которую всем и рассказали.

— Как вам было не стыдно мадам — скрывать дезертира.

— Я знаю месье, что это плохо. Но подумайте, в каком я была положении. Мой отец умер, братья погибли, и у меня не было никого, кто бы мог помочь на ферме. Джин Мари Пикард, за которого я собиралась замуж, тоже погиб на войне… Война унесла жизни стольких мужчин… Так вот, мне приходилось очень тяжело. Кроме того, я очень полюбила Джина. А он больше не мог видеть ужасы войны.

— Он мог бы написать в свой полк и его бы освободили от службы по состоянию здоровья, — сказал Уимзи.

— Но тогда его бы отправили в Англию, — ответила Сюзанна, — и разлучили бы нас. Да и законы в Англии очень суровые и люди тоже… Его могли подозревать в шпионаже… ведь он жил у меня… они могли убить его. Тогда мы придумали, что он должен притвориться, будто потерял память. А пока он не избавился от французского акцента, он делал вид, что не может говорить. Его форму и документы мы сожгли.

— А кто придумал всю эту историю? Вы или он?

— Он, месье. Он был очень умным человеком. Он все придумал сам.

— И имя тоже?

— Да.

— А как его настоящее имя?

— Документы мы сожгли, а сам он никогда не говорил мне… — уклончиво ответила Сюзанна.

— Значит, вы не знаете. А его фамилия была случайно не Тейлор?

— Нет, месье. Он взял это имя, когда поехал в Англию.

— А зачем он поехал в Англию?

— Месье, мы живем очень бедно, и Джин сказал, что в Англии у него есть кое-какое имущество. Он сказал, что если его продать, можно выручить неплохую сумму денег. А имя он поменял для того, чтобы его вдруг не поймали как дезертира.

— Но после войны была всеобщая амнистия для дезертиров.

— В Англии не было, месье.

— Это он вам сказал? — спросил Уимзи.

— Да, милорд. Поэтому было так важно, чтобы его никто не узнал, когда он поедет за своим имуществом. Правда, с продажей вещей возникли трудности (что он собирается продавать, я не знала) и он обратился за помощью к своему другу. Джин написал ему письмо и тот очень быстро ответил.

— У вас есть это письмо?

— Нет, месье. Он сжег его и даже не показал мне. Этот друг попросил у него что-то взамен на помощь. Что именно, я так и не поняла, но кажется, ему нужны были какие-то гарантии. Прочитав письмо друга, Джин заперся у себя в комнате и несколько часов писал ответ. Свое письмо он мне тоже не показал. Потом друг прислал ответное письмо, где сообщал, что поможет Джину, только надо сделать так, чтобы в Англии не услышали ни о настоящем имени Джина, ни о фамилии Легрос.

Поэтому он выбрал себе имя — Паул Тейлор. Почему-то, когда он придумал это имя, он очень долго смеялся над ним. Через некоторое время тот же друг прислал ему документы на имя Паула Тейлора, по национальности англичанина. Этот паспорт я видела, правда, фотография была не очень похожа на моего мужа, но он сказал, что на это никто не обратит особого внимания. Хотя, по-моему, единственной сходной чертой между человеком на фото и мужем была борода.

— А ваш муж носил бороду, когда вы только познакомились с ним?

— Нет, он был гладко выбрит, как и все англичане. Но, конечно, за время болезни борода отросла. Признаться, мне казалось, что она очень старила его. Джин не взял с собой никакого багажа. Он сказал, что одежду купит в Англии, потому что в английской одежде он будет еще больше похож на англичанина.

— И вы абсолютно ничего не знали о том, что за имущество у него есть в Англии?

— Ничего, милорд.

— Это была земля, дом, ценные бумаги, драгоценности?

— Я абсолютно ничего не знаю, месье. Я спрашивала об этом Джина, но он не хотел рассказывать.

— И вы думаете, что мы поверим вам, что вы не знаете настоящего имени вашего мужа?

Миссис Легрос явно сомневалась. После короткой паузы она ответила:

— Нет, месье, я не знаю. Я видела его настоящие документы, но мы сожгли их и сейчас я уже не помню. Но если я не ошибаюсь, фамилия начиналась на «К». Думаю, что если бы я услышала, я бы узнала ее.

— Крантон? — спросил Уимзи.

— Нет, кажется, нет. Знаете, она была очень трудная, чисто английская. И имя тоже. Я бы только с большим трудом могла их выговорить. А после того, как мы придумали историю с подменой имен, он сказал, что я могу называть его, как хочу. Я решила, что буду звать его Джин, так же, как звали моего жениха, погибшего на войне.

— Понятно, — рассеянно сказал Уимзи. Он искал в записной книжке фотографию Крантона. Наконец, он нашел ее, показал Сюзанне и спросил:

— Так выглядел ваш муж, когда вы с ним познакомились?

— Нет, милорд. Это не мой муж. Этот человек совсем не похож на него. — Мадам Легрос испуганно посмотрела на Уимзи. — Вы обманули меня. Он не умер. Я предала его!

— Нет, он умер, — ответил Уимзи, — жив человек на фотографии.

— Мы ни на шаг не приблизились к разгадке, — сказал Уимзи, когда они с Розье покинули мадам Легрос.

— Она рассказала нам далеко не все, что знает. Она не доверяет нам и скрывает имя мужа. Но подождите, мы найдем способ заставить ее говорить. Она до сих пор думает, что ее муж жив. Но мы убедим ее в том, что это не так. Мы должны выследить и найти его. Отсюда он на поезде поехал в Бельгию, чтобы не вызывать ни у кого подозрений, а уже оттуда (думаю из Остенде) он поплыл в Англию. Как думаете, что за имущество есть у этого человека в Англии?

— Не знаю, к сожалению. Но, надеюсь, это как-то связано с ожерельем стоимостью в тысячи фунтов.

— Ничего себе! — присвистнул комиссар Розье. — А вы же сказали, что он не тот, кого вы подозреваете в воровстве. Если это так, то каким же образом «Джин» связан с ожерельем?

— Вот в этом-то и вопрос. Смотрите. В краже завешано два человека. Один — известный лондонский вор, а второй — дворецкий. Мы не знаем, у кого из них украшение. Это долгая история, думаю, во всех подробностях рассказывать ее не имеет смысла. Скажу главное. Джин, оказывается, писал письмо какому-то другу в Англию, и этим другом вполне мог быть Крантон, лондонский вор. Теперь пойдем дальше. Легрос и дворецкий, который украл драгоценность, не могут быть одним и тем же лицом, так как этот дворецкий умер. Но можно предположить, что перед смертью вор мог рассказать Легросу о том, куда спрятал украшение, и в рассказе упомянуть о Крантоне. Тогда Легрос решает написать Крантону и предложить ему сотрудничество в поиске ожерелья. Крантон не поверил в то, что Джин мог что-то знать о тайнике, где хранилось украшение, и попросил предоставить доказательства. Тогда Легрос посылает ему очередное письмо, где, видимо, приводит достаточно веские доказательства своей осведомленности, и Крантон принимает его предложение и высылает необходимые для поездки в Англию документы. Легрос едет в Англию, встречается с Крантоном и они вместе отправляются на поиски драгоценности. Как только они находят ожерелье, Крантон убивает соперника и все прибирает к своим рукам. Как вам такой вариант, месье? Да, Крантон тоже, кстати, исчез.

— Очень возможно, что все так и было, милорд. В таком случае, и убийца, и ожерелье — в Англии… или в другом месте, где может быть Крантон. Так, значит, вы думаете, что дворецкий мог рассказать кому-то о тайнике, где он хранит ожерелье? Но кому?

— Например, сокамернику.

— А зачем?

— Чтобы тот помог ему сбежать. За это он, наверное, пообещал поделиться богатством. Доказательством этой версии может быть то, что этот дворецкий все-таки сбежал, а потом его тело было обнаружено в яме далеко от тюрьмы.

— Ага, все начинает проясняться. А какова причина смерти этого дворецкого?

— Официальная версия такая: он бежал по ночам и в темноте однажды споткнулся и проломил себе голову. Только вот теперь у меня появляются подозрения, что его убил не кто иной, как Легрос.

— Милорд, я разделяю ваши подозрения. Это объясняет причину изменения имен и страха перед британской полицией. Конечно, если этот человек уже сидел в тюрьме, а потом еще и убил человека, то его страх вполне объясним. Только вот я не понимаю одного — зачем он сначала планировал побег для своего товарища, а потом убил его. Ведь можно было бы просто не дать ему сбежать из тюрьмы, и все. Что ж, в этой истории есть пробелы, над которыми еще надо поработать, зато общая картина происшедшего у нас уже есть. Я думаю, теперь нам надо выяснить все, связанное с путешествием мистера Легроса. Если мы предоставим его жене точное описание того, что произошло с Джином с момента, как он закрыл за собой дверь их дома, и до момента, когда оказался в могиле, я думаю, она поверит, что ее муж мертв, и расскажет нам чуть больше того, что мы узнали. А начать стоит с Бельгии. Что ж, милорд, мы хорошо сегодня поработали. Надеюсь, вы разделите со мной ужин. Моя жена прекрасно готовит. Месье Делави говорил мне, что вы настоящий гурман. Мадам Розье будет счастлива, если вы согласитесь составить нам компанию.

— С удовольствием, месье, — ответил лорд Питер, — благодарю вас.

7  ОХОТА

Сначала Лукас Мортис, потом Терра Тенеброза, затем Тартарус, Терра Обливионис, Баратрум, затем Геенна и Стагнум Игнис.

Шеридан Лефану «Вайлдерс Хенд»

Походив по кладбищу в поисках улик и поразмыслив, Бланделл вернулся к могиле Торпсов, возле которой стоял лорд Питер.

Земля на могиле уже осела, цветы поблекли под дождем и ветром.

— Что ж, — сказал старший инспектор, — если все так, как вы говорите, тогда нам надо искать Крантона. Но вот что кажется мне странным. Судя по тому, что я знаю о Крантоне, он не тот человек, который будет заниматься подобными делами. Да, он известный вор и мошенник… но чтобы убить человека… Я никогда не считал его способным на убийство. И, знаете, милорд, я вам скажу, основываясь на собственном опыте, что такие ловкие воры, как он, очень редко прибегают к насилию ради наживы. Ведь они легко могут обойтись и без этого. Но, конечно, бывают и исключения. А может, тот, кого мы похоронили, это все-таки сам Крантон? А одежда подменена, чтобы запутать следствие.

— Возможно, но… а шрам на черепе? Это говорит о том, что в могиле парень, имя которого якобы Джин Негрос. Ну, если только у Крантона тоже был шрам…

— Нет, по крайней мере, до прошлого сентября точно не было, — ответил старший инспектор, — Что ж, тогда признаю, что вы правы. Хотя есть еще некоторые расхождения в размерах — росте, объеме черепа и так далее, но ведь нельзя соблюсти абсолютную точность при сравнении живого человека с трупом, которые пролежал в земле четыре месяца. Так что эти небольшие неточности можно не брать во внимание. Теперь нам придется искать Крантона. Если он жив, и это его рук дело, значит, он сейчас залег на дно и выжидает время.

Кладбище было очень удобным местом для секретного разговора — вокруг не было ни души.

— Я еще хотел поговорить с вами о Вилли Тодее, — сказал Бланделл.

— Вы знаете, я никак не пойму, что он за птица. По его поведению я понял, что он что-то знает. Но что именно? Когда было совершено преступление, он был болен и не вставал с кровати. На это он и ссылается, когда говорит, что ничего не знает. Но я-то чувствую, что он чего-то не договаривает. Что же касается его жены, то тут я уверен, что она ни к чему не причастна. Она хрупкая женщина и уж никак не может быть замешана в убийстве. Я даже спросил их детей, где были их родители в ту ночь. Конечно, это было не очень деликатно. Но ведь я должен был выяснить. И девочки подтвердили, что родители в ту ночь были дома. Есть еще один человек, который может что-то знать. Это Джеймс Тодей. То, что я узнал о нем, показалось мне немного подозрительным. Он уехал из деревни ранним утром четвертого января. Он моряк и ему пора было отправляться в очередной рейс. То, что он уехал, подтвердил начальник железнодорожной станции — он видел его на вокзале в тот день. Только вот до корабля он так и не добрался. Я был в компании «Лэмпсон энд Блейк» — им принадлежит корабль, на котором он служит. Там сообщили, что он в субботу прислал телеграмму с предупреждением, что не сможет приехать вовремя и задержится до вечера воскресенья. Свое опоздание он объяснил тем, что неожиданно почувствовал себя плохо. Я попросил их связаться с ним как можно скорее.

— А откуда была послана телеграмма?

— Из Лондона. Из почтового отделения рядом с Ливерпульской улицей. Время ее отправки как раз совпадает с моментом прибытия в Лондон поезда, на котором ехал Джеймс Тодей.

— Он мог заразиться гриппом от брата.

— Конечно, мог. Однако же на следующий день он, как ни в чем не бывало, отправился в плавание. Разве это не странно? У него было достаточно времени, чтобы съездить в Лондон, послать телеграмму, а потом вернуться сюда.

Уимзи задумался.

— Вы думаете, — спросил он Бланделла, — что он был замешан в преступлении, и Вилли был в курсе? Хм… То есть это Вилли состоял в заговоре с Легросом? Так? И так как он сам тяжело заболел, то решил поручить это дело брату. Тогда Джеймс встречается с Легросом, убивает его, закапывает на кладбище и с ожерельем уезжает в Гонконг? Выглядит логично, только вот вопрос — как Вилли Тодей связался с Легросом? И, что самое главное, откуда Вилли мог достать поддельные Документы для Легроса? Вот в этом и уязвимость этой версии. А для Крантона с его-то связями сделать поддельные документы — не проблема. Так каким образом Вилли мог добыть документы для Легроса?

Бланделл покачал головой.

— Но у него были деньги — двести фунтов, — сказал он.

— Да, но это было уже после того, как Легрос приехал.

— А когда Легрос был убит, он вернул деньги в банк. Да?

— Да, я говорил с ним об этом. Он объяснил все довольно просто — он собирался купить землю и начать самостоятельно заниматься фермерством, но после болезни решил оставить эту затею, потому что подумал, ему не хватит на это сил. Он даже показал мне свои банковские счета — они все в порядке — 31 декабря он взял двести фунтов и вернул их в январе. И насчет того, что собирается покупать землю, он не солгал. Я все проверил…

Вдруг Бланделл замолчал, прислушался, затем тихо подошел к одному из памятников, резко сунул за него руку и за рукав вытащил оттуда Чудака Пика.

— Ты заработаешь себе много проблем, если будешь ходить по кладбищу и подслушивать чужие разговоры. Понимаешь? — сказал старший инспектор, тряся Пика.

— Ха! — сказал Чудак Пик. — Вы ничего мне не сделаете. Вы меня не задушите. Вам не нужен мертвый Пик. Если бы вы знали, что знает Пик…

— А что ты знаешь?

— Я видел его — номер девять — я видел, как он говорил с Вилли в церкви. У него есть веревка — он доберется до вас. Пик знает.

— Кто говорил с Вилли в церкви?

— Он! — крикнул Пик и показал на могилу Торпсов. — Тот, кого вы нашли здесь. У него была борода. Восемь на колокольне — один в могиле. Значит, их девять. Вы что, думаете, Пик не умеет считать? Я умею!

— Послушай, Пик, — сказал Уимзи, — ты умный парень. А когда ты видел, что Вилли Тодей разговаривает с бородатым человеком? Раз ты умеешь считать — посчитай, вспомни.

— Пик хорошо умеет считать, — с довольной ухмылкой ответил Пик и начал считать на пальцах. — Это был понедельник. Ночь понедельника, — сказал он наконец. — На ужин была холодная свинина и фасоль. А на Рождество была жареная курица и вареная свинина. Падре сказал, что надо быть благодарным за что дает нам Господь, поэтому Пик ушел ночью из дома, чтобы поблагодарить. Ведь для того, чтобы благодарить, ходят в церковь, да? Дверь в церковь была открыта, и я потихоньку пробрался внутрь, понимаете? А в ризнице горел свет, и Пик испугался. А в ризнице висели разные вещи. Вот! И Пик спрятался. Потом пришел Вилли Тодей, и Пик слышал, как они разговаривали в ризнице. «Деньги», — сказал Вилли. А потом Вилли крикнул и достал веревку из сундука. Он хотел повесить… Пик боится! Пик больше не хочет видеть, как вешают людей. Тогда Пик убежал. Пик выбежал из церкви, и потом заглянул в окно ризницы — а на полу там лежал мужчина с бородой, а Вилли стоял над ним с веревкой в руках. О, Пик не любит веревки! Пик боится их! Раз, два, три, четыре, пять, шесть, семь, восемь — и этот девятый. Пик видел, как его повесили там. О-о-о!

— Я думаю, ему все это приснилось, — сказал старший инспектор, — в том, что никого там не вешали, я уверен.

— Я видел, как он висел, — настаивал Пик. — Было страшно. Но что ж, не обращайте внимания… это же всего лишь сны и выдумки «бедняги Чудака Пика». Мне пора кормить моих свиней, — сказал он с гримасой на лице.

— Ну и что вы думаете обо всем этом? — спросил Манделл.

— Я думаю, что он действительно что-то видел. Иначе откуда бы он знал, что в сундуке не хватает одной веревки? Но что касается повешения — это вряд ли! Он помешан на этом. Я думаю, никто никого там не вешал, конечно. А как вы думаете, о ночи какого понедельника говорил Пик?

— Шестого января этого быть не могло, да? — подумав, сказал старший инспектор. — Тело, насколько мы выяснили, было похоронено четвертого. Тридцатое декабря тоже не подходит, так как Легрос приехал только первого января — если, конечно, вы тогда его видели. И еще я никак не могу понять, он говорил про воскресенье или понедельник, я запутался с этой его вареной свининой!

— Смотрите. У него на ужин в воскресенье была вареная свинина, и падре сказал ему, что надо поблагодарить Бога за все. В понедельник на ужин он ел холодную свинину с фасолью, и подумал, что надо снова поблагодарить Бога и пошел в церковь. Тогда-то он и увидел свет в ризнице.

— Да, теперь все ясно. Пик сейчас живет со своей теткой, пожилой женщиной, и может легко сбежать ночью. Но когда это было?

— На следующий день после того, как падре говорил о благодарности, — сказал Уимзи. — Благодарность за Рождество. Похоже, что речь идет о тридцатом декабря. А почему нет? Мы же точно не знаем о том, когда Легрос появился здесь. Это могло быть и раньше первого января, когда приехал Крантон.

— Но я думал, что мы уже не берем в расчет Крантона, — возразил Бланделл, — на его место теперь ставим Вилли Тодея.

— Тогда кого я встретил на дороге?

— Должно быть, Легроса.

— Возможно, но я все же думаю, что это был Крантон… или его брат-близнец. Но если, как вы предположили, я встретил Легроса первого января, тогда Вилли Тодей никак не мог повесить его тридцатого декабря. То есть не вешал-то он его точно. Мы ведь до сих пор знаем причину его смерти, — сказал Уимзи.

— Что ж, я могу сказать только одно — надо можно скорее найти Крантона. А что касается тридцатого декабря, как мы можем убедиться в том, что произошло именно тогда?

— Я поговорю с падре и спрошу, когда он говорил о благодарности. Или можно спросить у миссис Венейблс. Я думаю, она должна помнить об этом.

— А я сегодня еще раз встречусь с Тодеем. А что насчет Джеймса Тодея? Как теперь он вписывается в картину преступления?

— Не знаю, но в одном я уверен — те узлы на веревке, которой был связан убитый, завязывал не моряк. Это точно.

Когда Уимзи вернулся, он застал падре в кабинете. Мистер Венейблс был занят тем, что писал мелодию для большого колокольного перезвона.

— Один момент, дорогой мой, — сказал падре и предложил Уимзи свою табакерку, — один момент. Я тут подбираю простенькую мелодию, на которой можно будет показать Валли Пратту, как правильно работать с этим видом перезвона. Только вот сделал где-то ошибку и никак не могу найти. Так… посмотрим. 51732468, 15734286… так… 51372468, 15374286… кажется, все верно… 13547826… а! Вот! Восьмой должен быть в начальной позиции. А что случилось? А я вот постоянно повторяю одну и ту же ошибку. Я снова забыл вернуть колокол на исходную позицию, —сказал падре и начал быстро записывать последовательность цифр. — Вот как должно быть — 51372468, 15374286, а потом — 572468. Вот так-то лучше. Сейчас еще разок все проверю. Так, так… да, все правильно. Теперь Валли будет проще разобраться. И почему красные чернила так пачкаются! Посмотрите, у меня все манжеты измазаны, — сказал падре и отложил в сторону несколько листков, исписанных цифрами. — А теперь рассказывайте, что случилось? Я как-то могу помочь?

— Да, падре. Вы не могли бы постараться вспомнить, в какое воскресенье вы говорили о благодарности?

— Благодарности? О, признаться, это одна из моих любимых тем для разговора. Знаете, мне кажется, что многие люди склонны к излишнему роптанию. Поэтому я думаю, что стоит напоминать им о том, что намного лучше благодарить Бога за все и радоваться каждой мелочи, а не ропать. А в прошлый раз я говорил о Празднике урожая. Да… но я так часто говорю об этом, что вспомнить, в какое воскресенье… боюсь, память меня подведет… — сказал мистер Венейблс, встал из-за стола и подошел к двери. — Агнесс! Дорогая! Ты не могла бы зайти на минутку?.. Моя жена всегда все помнит… Дорогая, прости, что отрываю тебя от дел. Я хотел спросить, ты помнишь, когда я последний раз говорил о благодарности? По-моему я упоминал об этом в проповеди по поводу церковной десятины. Нет, у нас нет никаких проблем с этим, наши фермеры очень ответственны и благоразумны. Ко мне приходил один фермер из прихода святого Петра, чтобы поговорить об этом и спросить моего мнения. Я напомнил ему о том, что в 1918 году были большие изменения в жизни фермеров. Кроме того, в 1925 году вышел закон, по поводу которого они имели полное право выражать свое недовольство. Тем не менее, мое мнение таково — закон есть закон. Все надо стараться принимать без роптаний. Законы нельзя преступать. Так вот после разговора с этим человеком я решил провести проповедь. Она посвящалась вопросу о законе…

Еще пару минут падре рассуждал о том, в каком положении оказалась церковь после введения изменении в законодательство, затем перешел к рассуждение о том, что следует уметь разделять духовные и материальные составляющие жизни и так далее.

— Дорогой, — сказала, наконец, миссис Венейблс, — лорд Питер спросил тебя о проповеди, посвященной благодарности. Ты говорил об этом в следующее после Рождества воскресенье. Ты говорил, что надо радоваться светлой новости о Рождестве Христовом. Что надо помнить — все мы дети Господа и должны уметь благодарить его за все, что он делает для нас, за все радости жизни, даже самые маленькие. Я хорошо запомнила эту проповедь, потому что во время нее Джеки и Фред Холлидеи не поделили молитвослов, который мы дали им, и мне пришлось разнимать мальчишек.

— Да, дорогая, ты права. Ты всегда все помнишь. Все так и было, лорд Питер. В воскресенье после Рождества. Теперь я тоже все вспомнил. После проповеди меня еще на крыльце остановила миссис Гиддингс и пожаловалась на то, что у нее в Рождественском пудинге было мало изюма. Признаться, я был очень удивлен, что после моей проповеди она сказала такое.

— Миссис Гиддингс очень неблагодарная старушка, — сказала миссис Венейблс.

— Значит, следующий день был тридцатое декабря, — сказал Уимзи. — Благодарю вас, падре, вы очень мне помогли. А вы случайно не помните, Вилли Тодей не приходил к вам в понедельник вечером?

Мистер Венейблс с надеждой посмотрел на жену.

— Конечно, приходил, — сказала миссис Венейблс, — он приходил поговорить насчет Новогоднего Перезвона. Ты помнишь, ты еще сказал, что у него какой-то странный, болезненный вид? Потом бедняга действительно ужасно сильно заболел. В тот понедельник он пришел довольно поздно — было около девяти часов вечера. После того, как он ушел, ты еще сказал е, что не понимаешь, почему он не подождал до утра этим разговором.

— Да, да, — подтвердил падре. — Тодей пришел ко мне ночью в понедельник. Я надеюсь, вы не… Хотя, пожалуй, я не должен задавать такие вопросы, да?

— Тем более что пока я не знаю ответа, — улыбнувшись, сказал Уимзи. — А теперь я хотел спросить о Чудаке Пике. Насколько он адекватен? Можно ли верить его словам?

— Что ж, — ответила миссис Венейблс, — когда как. Иногда он абсолютно искренен и говорит чистую правду, а иногда придумывает разные истории и выдает их за реальные. Вам точно не стоит доверять тому, что он может рассказать о веревках или обо всем, что связано с повешением. А вот его рассказам о свиньях или о церковном органе можно смело верить.

— Ясно, — ответил Уимзи. — Мне он рассказал о веревках и повешении.

— Тогда не верьте ни единому слову, — уверенно сказала миссис Венейблс. — О, посмотрите, это машина старшего инспектора. Наверное, он приехал к вам.

Уимзи вышел, встретил Бланделла около дома, и они пошли в сад.

— Я был у Тодея, — рассказал старший инспектор. — Конечно, он все отрицает. Говорит, что Пик все выдумал.

— А откуда тогда Пик узнал про веревку?

— Вспомните, когда мы вытащили ее из колодца. Пик был рядом и мог увидеть веревку. И он мог услышать наш с вами разговор и потом выдумать свою историю. Но, как бы то ни было, Тодей все отрицает. А у нас, фактически, нет никаких доказательств его вины, кроме слов Пика. А на показаниях психически нездорового человека основывать обвинение нельзя. Так что нам теперь точно ничего больше не остается, как найти Крантона.

Вечером в тот же день Уимзи получил письмо.

«Уважаемый лорд Питер, я вспомнила одну забавную деталь и решила написать вам. Я не знаю, насколько это связано с убийством, тем не менее думаю, что вы должны быть в курсе. Дядя Эдвард против того, чтобы я писала вам и вообще общалась с вами, потому что вы поддерживаете меня в моем желании стать писательницей. Кроме того, ему не нравится, что я вмешиваюсь в расследование. Он просто старый глупый ворчун. Он даже приказал мисс Гарстерс, нашей горничной, следить за тем, чтобы я не писала вам, так что мне пришлось прибегнуть к маленькой хитрости. Я вложила письмо для вас в письмо для моей подруги Пенелопы Двайт и попросила отправить вам это письмо. Надеюсь, она ничего не перепутала.

Итак, вот что я хотела рассказать. В субботу перед Пасхой в колокольне я нашла листок бумаги с очень забавным текстом. Я хотела показать его миссис Венейблс, но папе тогда было очень плохо, и я, конечно, забыла о своей находке.

Когда я нашла листок и прочитала, что там написано, я подумала, что его, должно быть, потерял Чудак Пик. Правда, мистер Годфри сказал, что почерк на листке не похож на почерк Пика. Но сам текст очень похож на сочинение Пика, потому что такое мог написать только сумасшедший. Вот такая история.

Как продвигается ваше расследование? Надеюсь, все хорошо. Вы все еще в приходе святого Павла? Знаете, я написала стихотворение о Тейлоре Пауле. Мисс Баулер говорит, что получилось довольно хорошо. Я думаю, что его напечатают в школьном журнале. Конечно, дядя будет против, но он все равно не сможет мне запретить печататься в школьном журнале.

Если у вас будет свободное время — напишите мне расскажите, если вам удастся выяснить что-нибудь моей находке.

С Уважением,

Хилари Торпс».

— Коллега, как сказал бы Шерлок Холмс, — сказал Уимзи, осторожно разворачивая прилагавшийся к письму листок. — О! «Я надеялся увидеть в полях фей» — напоминает произведения сэра Джеймса Барри… Так, что тут дальше… «увидел только дьявольских слонов с черными спинами»… хм… ни смысла, ни рифмы. Действительно, похоже на Пика… но несовпадение почерка… нет, вряд ли это он. Но секунду… бумага… я где-то видел точно такую же. Боже мой! Точно! Письмо Сюзанны Легрос! Здесь точно есть какая-то связь. Хм… надо подумать какая… Предположим, находка Хилари — это кусок письма, которое Джин написал Крантону или Вилли Тодею, или кому-то еще… Надо показать это Бланделлу. Бантер, выводи машину. Кстати, а что ты думаешь по этому поводу?

— Об этом, милорд? Я могу сказать, что это было написано человеком, обладающим литературным талантом.

— А тебе не кажется, что это может быть зашифрованным сообщением, или чем-то в этом роде?

— Нет, милорд, думаю, что это не так. Язык этого отрывка, конечно, очень запутанный и витиеватый, но мне кажется, что это не специально подобранная комбинация слов, а поток литературной мысли.

— Возможно, ты прав, Бантер. Это письмо слишком уж длинное для шифра. Кроме того, здесь всего лишь одно слово, которое хоть как-то можно соотнести с делом — «золотой». Заметь, автор использует огромное количество художественных приемов, от эпитетов до аллитераций. Да, пожалуй, это слишком сложны для шифра текста… хотя как знать… Это письмо чем-то напоминает описание сна дядюшки Лорне «Вайлдерс Хенд» Лефану.

— Я вспомнил тот же самый отрывок, милорд.

«Врата ада разверзлись предо мной, Эреб открыт для меня. Смерть ждет меня у двери». Как думаешь, что это значит?

— Не знаю, милорд.

— Я точно помню, что у Лефану тоже было упоминание об Эребе. Может, автор этого странного послания черпал свое вдохновение из работ Лефану? Как бы то ни было, все очень странно. Поедем в Лимхолт и попробуем сравнить находку мисс Хилари и письмо Сюзанны Легрос.

На болотах поднялся сильный ветер, белые облака быстро плыли по голубому небу.

Уимзи и Бантер встретили старшего инспектора у отделения полиции. Когда они подъехали, мистер Бланделл как раз садился в свою машину.

— Вы ко мне, милорд?

— Да. А вы собирались ехать ко мне?

— Да.

Уимзи улыбнулся.

— Какие новости?

— Нашли Крантона.

— Не может быть!

— Да, милорд. Он в Лондоне. Мне сообщили, что нашли его, сегодня утром. Кажется, он болен. Ну, как бы то ни было, он в наших руках. Я еду допрашивать его. Вы со мной?

— Конечно! Поедемте на моей машине. Это дешевле и удобнее, чем на поезде.

— Благодарю, милорд.

— Бантер, вон почта, сходи и отправь телеграмму падре. Напиши, что мы уехали в город по делам. Как все отлично сложилось, Бланделл. Пока Бантер на почте, посмотрите вот на это. Мне передали это сегодня

Уимзи отдал Бланделлу письмо Хилари и ее находку.

— Дьявольские слоны? — спросил Бланделл. — Что это все означает?

— Я не знаю. Надеюсь, наш друг Крантон все нам объяснит.

— Но здесь написан какой-то бред. При чем тут Крантон? Это скорее дело рук Пика.

— Не думаю, что Пик так мастерски владеет литературным языком. Да, я знаю, что вы хотите сказать. Знаю. Но бумага, посмотрите на бумагу.

— А что с бумагой? О, я понял. Бумага такая же, как та, на которой написано письмо Сюзанны Легрос. Что ж, давайте для верности сравним — письмо мадам Сюзанны у меня с собой. Да, милорд, вы абсолютно правы. Значит, письма были отправлены из одного и того же места. Вы говорите, это письмо найдено в колокольне? И что, по-вашему, это все значит?

— Я думаю, что это и есть отрывок из письма, которое Легрос послал своему другу в Лондон. Скорее всего, это та самая «гарантия», которую Легрос сочинял несколько часов, запершись в своей комнате. Думаю, это какая-то подсказка, по которой можно найти тайник с ожерельем. Может, шифр или что-то в этом роде.

— Шифр? Странный шифр… уж слишком длинный. А вы можете его разгадать?

— Нет, но можно попробовать. Или найти того, кто может. Я думаю, Крантон как раз такой человек, и надеюсь, что он расшифрует это послание. Однако признаться, мне кажется, что разгадка шифра нам мало чем поможет.

— Почему?

— Потому что, скорее всего, ожерелья в тайнике уже нет. Его забрал тот, кто убил Легроса. А кто это Крантон, Тодей или кто-то еще, мы пока не знаем.

— Да, вы, как всегда, логичны, милорд. И, думаю, если мы прочитаем шифр, найдем тайник и убедимся в том, что там нет драгоценностей — это будет доказательством того, что мы работаем в правильном направлении.

— Да, но если ожерелья в тайнике нет, — сказал Уимзи, когда они уже сели в машину и тронулись с места Крантон, конечно же, скажет, что он не брал его, и мы никак не сможем доказать обратное. Тогда мы не сможем выяснить, кто был на самом деле этот Легрос, и кто убил его. А в таком случае, как продвинется наше расследование?

— Хм… подозреваю, что никак, — ответил Бланделл.

— Именно, — сказал Уимзи. — Это как бег по кругу — всегда будем возвращаться к тому же, с чего начали.

Старший инспектор посмотрел на Уимзи и сказал:

— Да, очень похоже на бег по кругу. Но раз уж так, все равно, по-моему, нельзя останавливаться, надо предпринимать какие-то попытки, чтобы изменить ситуацию.

8 КОЛОКОЛА ПОМОГАЮТ ЛОРДУ ПИТЕРУ В РАССЛЕДОВАНИИ

Я настаиваю на том, что молодому звонарю крайне полезно прописывать целые мелодии… только так можно понять все тонкости работы с колоколами.

TROYTE (Теория колокольного перезвона).

— Конечно, — сказал Крантон. Он был действительно болен и не вставал с кровати. — Если милорд узнает меня, я не могу ничего отрицать. Я буду говорить с вами абсолютно честно. Да, я был в приходе святого Павла в Новый год. И признаю, что с сентября я ничего о себе не давал знать. А если вы спросите, почему не нашли меня раньше — так это потому, что вам не хватает людей в штате. И зачем мы только платим налоги, не понимаю.

— Не тратьте время и силы на чепуху, — сказал старший полицейский Паркер. — Лучше отвечайте на вопросы. Когда вы начали отращивать бороду? В сентябре?

Крантон кивнул.

— Я так и думал. А зачем? Считали, что вам идет?

— Нет, конечно, — ответил Крантон, — честно говоря, я даже думаю, что изуродовал себя. Но я подумал: «Они никогда не узнают красавчика Нобби Крантона с этой ужасной черной бородой». Так что мне пришлось пожертвовать своей красотой. Под этой бородой и неподстриженными волосами лица вообще практически не видно. Сейчас я уже привык, а вот когда борода только начинала расти, мне казалось, что это просто ужасно. Знаете, я вспоминал о прекрасном времени, когда жил на премию Его Величества. Эх… Посмотрите на мои руки. Вот я хочу спросить вас, разве я могу теперь заниматься своей профессией после стольких лет физического труда?

— Так, значит, в сентябре вы затеяли какую-то игру? — терпеливо спросил Паркер. — И какую же? Это связано с ожерельем Вилбрехэм, да?

— Что ж, честно говоря, да, — ответил Нобби Крантон. — Я вам расскажу всю правду, потому что нельзя посадить за то, что я сделал, и в принципе, мне нечего скрывать. Только вот мне, как и любому джентльмену, крайне обидно осознавать, что моим вам все равно не верят. Тем не менее, я расскажу как есть, а верить или нет — дело ваше. Ожерелья у меня никогда не было, и вы это знаете. Если бы украшение было у меня, оно бы не лежало в какой-то дыре. Я бы сразу же распилил и продал его прежде, чем вы успели бы что-либо сделать. А что касается того, что вы якобы ищете ожерелье, я могу вам сказать, что по сравнению с тем, что делал я, вы просто топчетесь на месте.

— То есть вы отправились в приход святого Павла с целью найти ожерелье? — предположил Уимзи.

— Да, именно так. Спросите, почему? Потому что я знал, что украшение должно быть там. Эта свинья — то есть я хотел сказать…

— Декон?

— Да, Декон. — Уимзи заметил, с какой ненавистью и злобой Крантон произнес это имя. — Ожерелье было у него. Я точно знаю это. И я знаю, что он, скорее всего, спрятал его на своей малой родине. Больше негде было. И я решил найти и забрать украшение. Я хотел найти его и принести вам, чтобы вы, наконец, поверили, что ожерелье было не у меня. Я хотел доказать вам, что вы были не правы, когда так строго осудили меня.

— Неужели? Вы хотели найти украшение и принести его сюда, в полицию?

— Да.

— И, конечно, не собирались ни разрезать, ни прорвать ожерелье?

— Боже мой, конечно, нет! — ответил Крантон.

— Однако же вы не пришли к нам в сентябре и не дожили помощь в поиске украшения.

— Нет, не пришел, — согласился Крантон. — Я не хотел, чтобы потом за мной бегала куча полицейских, которые только мешали бы. Это было мое маленькое дело, понимаете?

— Удивительно, — сказал Паркер. — А почему вы так уверены в том, что знаете, где искать ожерелье?

— Однажды Декон сказал мне кое-что, что натолкнуло меня на такую мысль. Только вот потом выяснилось, что он соврал. Декон был большим лгуном. Я никогда не встречал столь лживых людей. Хотя, по-моему, такая черта характера свойственна большинству слуг.

— Возможно, — сказал инспектор. — Кто такой Тейлор Паул?

— А! Так вы знаете! — воскликнул Крантон, — это-то и сказал мне Декон…

— Когда?

— На суде. «Хочешь узнать, где драгоценности? — сказал он мне, зло улыбаясь. — Спроси об этом Тейлора Паула или Бетти Томаса». «Кто это?» — спросил я. «Ты найдешь их в приходе храма святого Павла. Только вот вряд ли ты еще когда-нибудь туда попадешь», — насмешливо сказал он. Я не выдержал и ударил его, тогда вмешался надзиратель.

— Это правда?

— Разрази меня гром, если я соврал, — ответил Крантон. — Только вот когда я приехал в приход, выяснилось, что таких людей там нет. Когда я спрашивал о них, мне рассказывали только какую-то чепуху про колокола.

— В субботу ночью вы сбежали оттуда. Почему?

— Честно говоря, — сказал Крантон, — дело в том, что там был один человек… вернее, женщина, которая странно на меня смотрела. Как будто узнала, несмотря на мою маскировку. Поэтому я решил, что лучше, ничего не спрашивая и не поднимая шума, тихо уйти.

— И кто же эта женщина?

— Жена Декона. Видите ли, я совсем не хотел возобновлять старые связи и знакомства. Признаться, я не ожидал увидеть ее в деревне. Я не думал, что она когда-либо вернется туда. Ну, если она так сделала, могу только сказать, что у этой женщины плохой вкус.

— Она вернулась в деревню после того, как вышла замуж за человека по имени Тодей, — сказал Уимзи.

— Она второй раз вышла замуж? Неужели? — спросил Крантон. Он был явно удивлен словами Уимзи.

— А почему это вас так удивляет?

— Ну… как сказать… просто странно.

— Послушайте, — сказал Паркер, — говорите правду. Эта женщина как-то замешана в краже ожерелья?

— Откуда мне знать? Но, честно говоря, не думаю. Она просто была слишком глупа. По-моему, Декон попросил ее разузнать об ожерелье, но она вряд ли поняла, что она сделала. Я не уверен в том, что Декон вообще просил ее о чем-то. Наверное, она просто узнала интересную новость и, по глупости, сама все ему рассказала. Хотя, что я могу об этом знать? Это лишь мои догадки.

— Вы думаете, что она не знает, где украшение?

Крантон немного подумал и рассмеялся.

— Я могу поклясться, что не знает.

— Почему?

— Если бы она знала, где ожерелье, и была бы непричастна к его краже, она бы сообщила в полицию, так? А если бы знала и была в курсе дела, она бы сообщила мне. Но ничего этого она не сделала, поэтому, думаю, она ничего не знает.

— Так вам показалось, что она узнала вас?

— Да. Но это только мои догадки. Я могу ошибаться. Спрашивать у нее я ничего не стал, потому что тогда пришлось бы все объяснять, а это явно было лишним. Так я и уехал. Ночью. Пока я жил в деревне, я работал у кузнеца, он отличный парень, но очень грубый. Ему я тоже ничего не объяснял и не предупреждал о своем отъезде. Вернувшись домой из этого путешествия, я заболел. Простудился или подхватил грипп. И теперь у меня осложнение на сердце.

— Ясно. А где вы заболели?

— Я упал в одну из этих отвратительных сточных канав и промок. Это ужасная деревня. Нигде больше такого не видел. Знаете, все-таки сельская жизнь не для меня, тем более зимой. Пока я добрался до города, я был весь мокрый и по уши в грязи.

— Значит, вы стали предпринимать попытки разузнать что-нибудь про Бетти Томаса и Тейлора Паула? — спросил Паркер, продолжая допрос. — Я имею в виду колокола. Вы не поднимались на колокольню, чтобы проверить, не спрятано ли там ожерелье?

— Нет, конечно, нет. Колокольня была заперта.

— Значит, вы все-таки пытались туда зайти?

— Честно говоря, да. Я просто подошел к двери и попробовал, не заперта ли она. Дверь была закрыта.

— И на колокольню вы не поднимались?

— Нет.

— Тогда как вы объясните вот это? — спросил Паркер и показал Крантону загадочный листок, который нашла на колокольне Хилари.

Крантон внезапно побледнел.

— Это… это… я никогда, — сказал он, задыхаясь, — мое сердце… дайте стакан с лекарством…

— Дайте стакан, ему действительно плохо, — сказал Уимзи.

Паркер дал Крантону лекарство. Через некоторое время больному стало лучше, дыхание восстановилось.

— Мне лучше, благодарю, — сказал он. — Вы напугали меня. Что вы сказали? Что это? Я первый раз это вижу.

— Вы лжете, — сказал Паркер. — Видели. Это письмо, которое вам написал Джин Легрос. Разве нет?

— Кто это? Никогда не слышал этого имени.

— И снова лжете. Сколько денег вы послали ему, чтобы он добрался до Англии?

— Я никогда не слышал об этом человеке, — повторил Крантон и вдруг добавил. — Ради Бога, не могли бы вы оставить меня одного? Я болен.

Вид у него действительно был довольно болезненный.

— Послушайте, Крантон, почему бы вам не сказать правду, — сказал Паркер. — И мы сразу оставим вас в покое. Я прекрасно знаю, что вы больны.

— Я ничего не знаю о том, о чем вы спрашиваете, уже сказал вам всю правду — я ездил в эту деревню, потом вернулся. Я никогда не видел этой бумаги и не слышал ни о каком Джине… или как его там. Это вас устроит?

— Нет.

— Вы меня в чем-то обвиняете?

— Пока нет, — с некоторым сомнением ответил Паркер.

— Тогда вам придется принять мой ответ, — спокойно сказал Крантон.

— Я знаю, — ответил Паркер, — но если, чтобы сказать правду, вам надо, чтобы вас обвиняли, тогда вы поедете с нами в участок…

— Да что вы такое говорите? В чем вы можете меня обвинить? Вы не можете обвинить меня в хищении того злополучного ожерелья. У меня его нет. И никогда не было.

— Нет, но мы можем обвинить вас в убийстве Джина Легроса.

— Нет, нет, нет! — закричал Крантон, — это ложь! Я не убивал его! Я никогда никого не убивал! Никогда!

— Он потерял сознание, — сказал Уимзи.

— Он умер, — сказал Бланделл.

— Надеюсь, нет, — сказал Паркер, — нет, все в порядке Ему просто плохо. Надо позвать девушку. Полли!

В комнату вошла женщина. Она взволнованно взглянула на троих мужчин и бросилась к Крантону.

— Вы убили его, — пробормотала она, — это убийство. Пришли и замучили больного человека! Убирайтесь отсюда. Он никому никогда не причинил никакого вреда.

— Я пошлю за доктором, — сказал Паркер. Когда они вышли из комнаты, он сказал:

— Что ж, пожалуй, это все, что мы пока можем сделать. Крантон действительно болен. Знаете, я согласен с тем, что он что-то от нас скрывает, но это вряд ли убийство. Крантон не совершил бы этого преступления. А вот это письмо он явно узнал.

— Да, — сказал Уимзи. — Вы видели, как он отреагировал. Он явно чего-то испугался. Интересно, чего?

— Возможно, связи с убийством.

— А мне кажется, что Крантон причастен к убийству. Он сам признался, что был в деревне и что сбежал оттуда в ночь, когда тело убитого было закопано в чужую могилу. Если это не он, тогда кто? Да и ключи от колокольни он мог легко достать, — сказал Бланделл.

— Да, мог, — согласился Уимзи. — Но он был в деревне, можно сказать, впервые. Откуда он мог знать, где хранятся инструменты могильщика? И как он нашел веревку? Днем он, конечно, мог заметить колодец, но он же не мог придумать такой план настолько быстро. И тогда как в эту историю попал Легрос? Если Декон сказал Крантону, где искать ожерелье, то какой смысл был привозить Легроса в Англию? Он был не нужен Крантону. И если даже зачем-то и понадобился, И, предположим, Крантон убил его, чтобы не делиться наживой, тогда где ожерелье? Если он продал его, вы бы уже обнаружили его где-нибудь. Если оно до сих пор у Крантона, значит, надо найти его.

— Мы обыщем дом, — сказал Паркер, — но я не думаю, что ожерелье у него. Он был абсолютно спокоен, когда говорил о нем. Если бы украшение было у него, Крантон вел бы себя по-другому. Тем не менее мы, конечно, перевернем дом вверх дном и, если ожерелье там — обязательно найдем его.

— И если найдете, — сказал Бланделл, — можете арестовывать Крантона за убийство. Ведь убийство совершил тот, у кого сейчас ожерелье. Я уверен в этом.

— А я думаю, что мы найдем украшение там, где было совершено преступление — в приходе храма святого Павла. Вот мое пророчество. Может быть, заключим пари, Чарльз?

— Нет, — ответил Бланделл, — ты слишком часто бываешь прав, Питер, а лишних денег у меня нет.

Когда Уимзи вернулся в деревню, он закрылся в своей комнате и решил попытаться разгадать шифр. Ему приходилось когда-то расшифровывать криптограммы, но то было гораздо легче. Кто бы ни написал это странное послание, Крантон, Джин Легрос, Вилли Тодей или кто-то другой, кто связан с ожерельем Вилбрехэм, он вряд ли был экспертом по составлению шифров, а значит, до разгадки можно дойти логическим путем. Однако стоит признать, что составлено письмо было очень хитро. Уимзи впервые видел зашифрованное послание, которое вызывало подозрение только потому, что было найдено недалеко от места преступления и написано на той же бумаге, что и другое задействованное в деле письмо.

Лорд Питер сначала применил не самый замысловатый способ разгадывания шифров — читал только определенные буквы в каждом слове — первые, вторые, третьи или четвертые. Потом он попробовал пронумеровать каждую букву и посмотреть, нет ли тут закономерности.

Затем стал искать сходство с надписью на колоколах, но это тоже не принесло результата. Уимзи подумал, что в книге могут быть указаны не все гравировки, которые есть на колоколах. Тогда он пошел к падре и попросил у него ключи от колокольни, чтобы самому прочитать все, что написано на каждом колоколе. После некоторой задержки с поиском ключей, лорд Питер, наконец, отправился в церковь.

Уимзи мучил еще и вопрос о том, как это зашифрованное письмо оказалось на колокольне. В руках у него позвякивали ключи. Два больших, от западной и южной дверей храма, висели на стальной цепочке, а ключи от подземной часовни, ризницы и колокольни — на кольце. И откуда Крантон мог знать, где хранятся ключи? Конечно, он мог взять их в доме у могильщика, но если бы «Стивен Драйвер» спрашивал у кого-нибудь про ключи, на это обратили бы внимание. У могильщика есть ключи от западной двери и от бывшей подземной часовни. Были ли у него остальные ключи? Подумав об этом, Уимзи резко остановился и пошел назад. Через пару минут он уже был в кабинете у падре, который был занят подсчетами финансов приходского магазина.

— Нет, — ответил он на вопрос Уимзи, — у мистера Готобеда, как вы и сказали, есть ключи от подвала и западной двери, но еще у него есть ключи от лестницы на колокольню и от помещения, где работают звонари. Дело в том, что он звонит на заутрени и иногда заменяет мистера Хезеки, когда тот плохо себя чувствует. А у Хезеки есть ключи от южной двери, и, как и у мистера Готобеда — от лестницы на колокольню и от помещения, где работают звонари. Знаете, ведь Хезеки был нашим могильщиком до мистера Готобеда. Поэтому он до сих пор занимается поминальным перезвоном — на остальную работу у старика уже нет сил. Но ни у кого из них нет ключей от верхнего этажа колокольни. Эти ключи есть только у Джека Годфри и у меня. А у меня, конечно, есть все ключи.

— У Джека Годфри есть ключи и от подвала?

— Нет, они не нужны ему.

Дело принимало еще более странный оборот. Если человек, который оставил на колокольне письмо — убийца, значит, он брал все ключи падре, или ему пришлось достать набор Джека Годфри (в котором ему нужен был ключ от верхнего этажа колокольни) и набор мистера Готобеда (ключи от подвала, где хранятся инструменты). И снова возникает вопрос — если убийца Крантон, откуда же он мог знать, у кого есть какие ключи? Конечно, преступник мог принести свою лопату (хотя вряд ли он стал бы брать свою лопату — ведь ему еще надо было нести тело). Тогда ему нужны были ключи падре или Джека Годфри.

Уимзи спросил Эмили и Хинкинса, не приходил ли к падре человек, который называл себя Стивеном Драйвером. Они оба уверенно сказали, что он и близко к дому не подходил, а тем более не был в кабинете падре (где должны были храниться ключи).

— Но ключи были не в кабинете, — сказала Эмили, — потому что, если вы помните, они потерялись в Новогодний вечер, и мы нашли их спустя примерно Неделю в двери в ризнице.

— Да, — подтвердил Хинкинс, — помнишь, падре удивлялся, куда могли пропасть ключи. В субботу ему даже пришлось ждать Гарри Готобеда, чтобы попасть в храм. Падре еще удивлялся тому, что ключи нашлись именно в ризнице, потому что он не один раз искал их там, но безрезультатно.

— Кажется, он говорил что-то такое. Но как бы то ни было, слава Богу, что Гарри Готобед случайно нашел их, когда шел на заутреню.

Эта информация еще больше озадачила Уимзи, и после разговора с Эмили и Хинкинсом он вернулся в кабинет падре.

Мистер Венейблс не сразу вспомнил ту историю с ключами, но, в конце концов, подтвердил, что Эмили все рассказала правильно.

— Должно быть, перед тем, как идти на занятие, я оставил ключи в ризнице, кто-то увидел их и взял. Но кто это был, я даже не могу предположить… Боже мой… неужели, вы думаете, что ключи брал убийца?

— Именно, падре, — ответил Уимзи.

— Боже мой! Но как он мог попасть в храм? Только если он был на занятии пением… Ноя могу поручиться за каждого певчего!

Падре выглядел очень взволнованным, и Уимзи поспешил успокоить его.

— Во время занятия дверь в храм была открыта — он мог незаметно прокрасться в ризницу, — сказал он.

— О, да, да! Конечно! Как же я не догадался. Должно быть, так и было. Вы меня очень успокоили, — произнес падре.

Только вот сам Уимзи успокоиться не мог. В деле появлялось все больше вопросов. Если ключи были украдены в канун Нового года, значит, Крантон не имеет к этому отношения, потому что его еще не было в деревне. Вилли Тодей зачем-то приходил к падре вечером тридцатого декабря и мог тогда выкрасть ключи, но он не мог подбросить их обратно четвертого января. Хотя остается вариант, что ключи выкрал Вилли, а вернул загадочный Джеймс Тодей. Но если так, тогда Крантон оказывается вне дела? А Уимзи был уверен, что Крантон знает что-то о письме, найденном на колокольне.

Думая обо всем этом, Уимзи отправился в церковь. Он открыл дверь в колокольню и пошел по старинно лестнице. Проходя мимо помещения для звонарей, он заметил новую табличку на стене — «Новогодняя ночь, 19…, Большой Кентский перезвон, 15840 мелодий, продолжительность — девять часов пятнадцать минут. Звонари: дискант Эзра Вайлдерспин, 2 Питер Уимзи, 3 Вальтер Пратт, 4 Генри Готобед, 5 Джозеф Хинкинс, 6 Альфред Доннингтон, 7 Джон Годфри, тенор Хезеки Лавендер, ассистировал пастор Теодор Венейблс».

Уимзи поднялся выше, к самым колоколам. Несколько мгновений, пока глаза привыкали к полутьме, он стоял неподвижно и вглядывался в темные пасти колоколов. Тишина, царившая здесь, действовала крайне подавляюще. Лорд Питер даже почувствовал легкое головокружение. Он вслух перечислил имена колоколов: Гауде, Саваоф, Джон, Иерихон, Джубили, Димити, Бетти Томас и Тейлор Паул. Тихое эхо тут же подхватило слова Уимзи, пронеслось по колокольне и замерло где-то высоко, под самым куполом. Вдруг лорд Питер во весь голос крикнул: «Тейлор Паул!» Эхо ответило ему множеством голосов.

— Ну, хватит, — сказал Уимзи сам себе. — Я уже скоро буду как Чудак Пик — пришел сюда и разговариваю с колоколами. Надо найти веревочную лестницу и приступать к работе.

Он включил фонарик и посветил по стенам колокольни в поисках лестницы.

Кроме лестницы, он увидел еще кое-что интересное. В самом темном и грязном углу комнаты Уимзи заметил пятно, которое было заметно чище, чем остальной пол. Забыв про опасность, которую таили в себе колокола, лорд Питер смело шагнул вперед. Да, он не ошибся. Пыль, которая собиралась здесь веками, а на этом странном кусочке пола лежала совсем тонким слоем. Должно быть, кто-то совсем недавно отмыл пол в углу. Уимзи присел на корточки, чтобы повнимательнее рассмотреть это место. Сразу же появилось огромное количество мыслей, предположений и вопросов. Зачем кому-то было отчищать пол в колокольне? Разве только для того, чтобы смыть какое-нибудь пятно. Уимзи сразу же представил, как Крантон и Легрос поднимались на колокольню с шифром в руках в поисках ожерелья. Воображение лорда Питера рисовало старинный тайник, затем блеск изумрудов в свете фонарей. Вдруг удар, сильный удар, кровь… Потом убийца трясущимися руками прячет ожерелье в карман и вытаскивает тело… достает инструменты могильщика… кладбище… вода из колодца…

И тут Уимзи остановился. Колодец? Колодец, значит, веревка… а зачем убийце была веревка? Зачем связывать труп? Чтобы было удобнее нести? Но, судя по заключению экспертов, пострадавший был связан, когда он еще был жив. А удар… кровь… Но опять же, если верить медицинскому заключению, удары были нанесены пострадавшему уже после смерти. И крови не было. А если крови не было, зачем было замывать пол?

Уимзи встал и посмотрел на колокола. Да, у них есть языки, они могли бы рассказать, что произошло здесь в ту ночь… но они молчат…

Разочарованный тем, что вместо ответов снова появлялись один за другим вопросы, Уимзи взял фонарь и начал искать. Потом он вдруг остановился и громко рассмеялся. Вся загадка вдруг разъяснилась. Совсем недалеко от якобы замытого пятна на полу лежала пустая бутылка из-под пива. Вот и конец истории, которую воображение столь ярко нарисовало лорду Питеру. Должно быть, кто-то, например, рабочий, который занимался реставрацией колокола, просто разлил пиво. Вот откуда это загадочное, якобы замытое пятно. А про пустую бутылку потом забыли, и она так и осталась здесь валяться. Конечно, все было именно так.

Тем не менее, на всякий случай Уимзи взял бутылку, чтобы потом проверить ее на наличие отпечатков пальцев. Бутылка была покрыта тонким слоем пыли, значит, пролежала здесь не так уж и долго.

Затем лорд Питер внимательно осмотрел остальной пол, но ничего, кроме нескольких следов, не обнаружил. Следы были большие, явно мужские. Они могли принадлежать Джеку Годфри или Хезеки Лавендеру, или кому-то еще. После осмотра пола Уимзи взял лестницу и полез к колоколам. Однако там он ничего интересного не нашел. Ни секретного знака, ни тайника. Ничего, что могло хоть как-то быть связанным с феями, слонами, чародеями или Эребом. После нескольких часов безрезультатного поиска, весь в пыли и грязи, лорд Питер спустился с колокольни с бутылкой в руках.

К всеобщему удивлению, шифр помог разгадать падре. Поздно вечером, когда часы пробили одиннадцать, мистер Венейблс, со стаканом пунша в правой руке и старинной муфтой для ног в левой, зашел в классную комнату.

— Я надеюсь, вы еще не замучили себя до смерти этой работой, — спросил он. — Я решил создать вам обстановку поуютнее. Ночи ранним летом такие холодные. Моя жена подумала, что вы можете надеть на ноги вот это, чтобы было теплее. По полу сильно сквозит. Вот я еще принес вам пунш. А теперь, думаю, мне не стоит вас отвлекать. Боже мой! Что это? Вы что, пишете мелодию перезвона? Ах, нет… я вижу, это буквы, а не цифры. Простите, у меня последнее время ухудшилось зрение, простите, что вмешался в ваше личное дело.

— Ну что вы, падре. Это действительно очень похоже на запись перезвона. Это тот шифр, я пытаюсь его разгадать. Я заметил, что количество букв в нем делится на восемь. Тогда я записал его в восемь колонок, надеясь, что появится какая-то закономерность. И теперь мне кажется, что шифр основывается на мелодии перезвона.

— Как вам удалось это выяснить?

— Смотрите, я предположил, что принцип составления шифра такой — выбирается колокол и в мелодии перезвона на место его номера подставляется буква послания, которое вы хотите зашифровать. К примеру, возьмем простой перезвон — Грендширский Даблет, в котором участвует пять колоколов и тенор. Возьмем простую фразу «come and worship и все буквы запишем на месте цифры пять в записи перезвона. Смотрите.

123456

213456 … с ..

231456 …. о .

324156 …. m .

342516 … е ..

435216 .. а …

453126 . n ….

541326 d …..

514236 w …..

152436 . о ….

125346 .. r…

215436 .. s …

251346 . h ….

523146 i ….

532416 p ….

И так далее. А пустые места заполняются любыми буквами. Например, XLOCMP, JQIWON, NAEMMB, TSHEZP и так далее. Ну, а потом остается только записать получившийся шифр в виде текста и разделить его на «слова».

— Зачем?

— Чтобы было еще сложнее разгадать. Например, вы можете записать так «XLOC MPJQI WON NAEМMB! TSHEZP?» А что будет получаться по смыслу — неважно. Человек, для которого предназначается сообщение, знает ключ, то есть номер колокола, за которым зашифровано послание, и просто выбирает из всего текста необходимые буквы.

— Ловко придумано. А наш шифр составлен еще искусней — ведь там подобраны настоящие слова, которые еще и связаны в текст. Даже в наборе наших букв я вижу определенные слова — WON и шотландское выражение NAE. То есть шифр можно составить так, что в законченном варианте не будет даже подозрений на тайный смысл?

— Конечно, — ответил Уимзи.

— И вы уже попробовали расшифровать наше письмо?

— Нет, я только намеревался, — ответил Уимзи. — Понимаете, я думаю о том, какой смысл посылать подобное сообщение Крантону, который абсолютно не разбирается в теории перезвона? Написал этот шифр точно звонарь. А предположить, что Джин — звонарь, мы явно не можем… хотя и утверждать обратное оснований нет.

— Тогда почему бы не попробовать? Вы, кажется, говорили, что это письмо было найдено на колокольне. Может быть, тот, кому было послано письмо, несмотря на то, что сам не разбирается в колоколах и не умеет разгадать шифр, понял, что все как-то связано с колоколами, и подумал, что тайник спрятан на колокольне. Конечно, эта версия может показаться наивной, тем не менее, мне кажется, она не лишена основания.

— Отличная идея, падре! Когда Крантон приехал приход, он спросил Тейлора Паула, так как Декон доказал ему, что о тайнике надо спросить Тейлора Паула или Бетти Томаса. Тогда-то он и понял, что это колокол. Но мы сами спросим у Тейлора Паула, и он нам все расскажет.

Уимзи взял лист бумаги, на котором текст шифра уже был записан в восемь колонок.

— Мы не знаем, за каким колоколом скрыт шифр, но логичнее всего было бы предположить, что это Бетти Томас или Тейлор Паул. Если для шифра использовался Грендширский перезвон, тогда вариант с Тейлором Паулом отпадает, так как тенор в этом виде перезвона всегда последний. Так, а что с Бетти Томасом. Посмотрим. Это же седьмой колокол? GHILSTETHCWA… Да, не самый лучший вариант… Может, стоит попробовать другой вид перезвона? Так… попробуем Кентский… Тейлор Паул начинает с седьмой позиции — Н, потом 8 — Е, снова 7 — Н, 6 — I, 5 — Т. «HESIT». Что ж, уже неплохо, по крайней мере, можно произнести. Теперь дальше: 5 — Е, 4 — Т, 3 — Н. «HES1TTETH». Падре! У нас получилось! «Не sitteth». Может быть, «Не» — это и есть ожерелье? Смотрите, это не может быть простым совпадением.

Падре тоже склонился над листом и внимательно следил за быстро передвигающимся карандашом.

9  ПРОПАЖА УЛИКИ

Дайте колоколу самому вернуться на исходную позицию, дайте ему волю, а затем повторите перезвон.

Руководство по теории перезвона с участием четырех колоколов

— Я хотела предупредить, — сквозь рыдания сказала Эмили, — что через неделю я увольняюсь.

— Боже мой, Эмили, — взволнованно спросила миссис Венейблс, проходя через кухню с ведром корма для цыплят в руках. — Что с тобой? Что случилось?

— Так сказал мистер Бантер, — ответила Эмили. — Я знаю, что я не его слуга, это вообще не входит в мои обязанности, но откуда я могла знать? Я же не хотела как-то мешать его светлости или доставлять ему какие-либо неудобства. Поверьте, я не хотела. Я сказала мистеру Бантеру, что это не моя вина.

Миссис Венейблс даже немного побледнела от столь неожиданного заявления. Признаться, лорд Питер всегда внушал ей только доверие, а вот Бантер… Однако она всегда была уверена в том, что он хорошо понимает, что слуга есть слуга, и он должен понимать и знать свое место. Миссис Венейблс повернулась к Бантеру, который стоял рядом.

— Что ж, Бантер, — сказала она, — объясните мне, что произошло?

— Прошу прощения, мадам, — ответил Бантер, стараясь говорить как можно спокойнее. — Боюсь, я немного потерял самоконтроль. Понимаете, я служу милорду уже пятнадцать лет, и ничего подобного никогда не случаюсь. Поэтому в этой стрессовой ситуации я не сумел совладать со своими эмоциями и непозволительно поговорил с Эмили. Еще раз прошу прощения. Я должен был держать себя в руках. Уверяю вас, что такого больше не повторится.

Миссис Венейблс поставила ведро с кормом.

— Так что случилось?

Эмили всхлипнула, а Бантер показал на пустую бутылку от пива, которая стояла на столе.

— Эту бутылку, мадам, вчера мне доверил милорд. Я поставил ее на комод в своей спальне, а утром собирался по поручению милорда, сфотографировать ее, прежде чем посылать в Скотленд-ярд. А вчера вечером эта девушка во время моего отсутствия зашла в мою комнату и забрала эту бутылку и, даже не спросив меня, вымыла ее.

— Понимаете, мэм, — ответила в свое оправдание Эмили, — откуда мне было знать, что эта грязная старая бутылка кому-то нужна? Я просто убиралась в комнате, увидела бутылку на комоде и подумала: «Что тут делает эта старая бутылка? Наверное, ее случайно здесь оставили». Тогда я решила забрать ее. Когда я принесла бутылку на кухню, кухарка увидела ее и сказала: «Зачем ты ее сюда принесла, Эмили? Раз принесла, тогда помой ее, посмотри, какая грязная». Вот я и вымыла…

— Все отпечатки пальцев, конечно, были смыты, — мрачно произнес Бантер. — И теперь я не знаю, что сказать милорду.

— Боже мой! — всплеснув руками, воскликнула миссис Венейблс, и, сразу же подумав о делах хозяйственных, сказала: — А почему ты убиралась так поздно?

— Признаться, мадам, я не знаю, как так получилось. Я вчера не успела убраться вовремя и поэтому подумала: «Лучше поздно, чем никогда». Если бы я только знала…

Эмили громко всхлипнула.

— Я еще раз прошу прощения за то, что так резко выразился в ваш адрес, — сказал Бантер. — Я сам виноват в том, что не поставил бутылку в комод и не закрыл дверь на ключ. Однако, мадам, я надеюсь, вы понимаете, в каком я сейчас оказался положении. Я даже не представляю, что будет, когда я сообщу милорду о том, что произошло. Уже пора подавать милорду утреннийчай… а я чувствую себя настоящим преступником и предателем… Надо идти, милорд звонил уже дважды… Сейчас он все узнает…

— Бантер!

— Милорд! — в ответ выкрикнул Бантер жалобным голосом.

— Да что там с моим чаем? Что за… О, прошу прощения, миссис Венейблс. Простите, что я в халате. Я не знал, что вы здесь.

— О, лорд Питер, — воскликнула миссис Венейблс, — произошло кое-что ужасное. Ваш слуга очень расстроен случившимся. А эта глупенькая девушка… она не хотела, конечно, она не специально. Это все просто недоразумение… дело в том… что мы смыли все отпечатки пальцев с вашей бутылки!

— А… а…— рыдая, простонала Эмили, — о… о… это я… я вымыла. Я не знала… о-о-о…

— Что я могу сказать? — ответил лорд Питер. — Что случилось, того не вернуть, успокойтесь. Бантер, приготовь мне чай и выброси эту бутылку. Думаю, отпечатки на ней все равно не принесли бы особой пользы. Да… Мои друзья определенно будут искренне благодарны. В бутылке счастья не найти. Эмили, если ты сейчас же не прекратишь плакать, твой молодой человек тебя не узнает. Миссис Венейблс, не волнуйтесь из-за этой бутылки, я еще раз повторяю, что она вряд ли помогла бы следствию. Сегодня прекрасное утро. Давайте я помогу вам донести ведро. Надеюсь, ни вы, ни Эмили больше не будете думать об этой злополучной бутылке. Она прекрасная девушка, не правда ли? Кстати, а как ее фамилия?

— Холлидей, — ответила миссис Венейблс. — Она племянница мистера Рассела, владельца похоронного бюро. Еще она, кажется, какая-то родственница Мэри Тодей. Хотя, знаете, в нашей деревне все приходятся друг другу какими-то родственниками. Это вполне естественно для такого маленького населенного пункта, как наш. Хотя сейчас, когда появились автобусы и другие средства передвижения, многие стали уезжать отсюда. А что касается Расселов, то могу сказать, что это очень милые и добрые и люди.

Раннее утро Уимзи провел в тщетных попытках разгадать шифр. И как только наступило время открытия паба, он отправился в «Красную Корову», чтобы выпить кружечку пива.

— «Биттер», милорд? — спросил мистер Доннингтон.

Уимзи ответил, что сегодня для разнообразия хотел бы взять «Басс».

Мистер Доннингтон принес лорду Питеру «Басс» и спросил, как ему нравится пиво.

— Пиво прекрасное. Насколько я знаю, многое зависит от розлива. Кто у вас этим занимается? — спросил Уимзи.

— Григгс из Волбича, — ответил мистер Доннингтон. — Он отлично выполняет свою работу, у меня никогда не было к нему никаких претензий. Только посмотрите на пиво — прозрачное, как слеза. Правда, качество пива еще зависит и от того, как его хранят. Чтобы не появился осадок, бутылки держат в вертикальном положении. Это очень важно. Хотя, говорят, что это и не так важно, но, по-моему, настоящий ценитель пива всегда заметит такие недостатки.

— Да, это так, — ответил Уимзи. — А ваше пиво в полном порядке. Вы сами не хотите выпить чего-нибудь? J

— Благодарю, милорд, — ответил мистер Доннингтон, — пожалуй, я тоже выпью кружечку.

Мистер Доннингтон поднял свою кружку, посмотрел на пиво на свету и сказал:

— Посмотрите, просто отличное пиво.

Уимзи спросил, есть ли у мистера Доннингтона квартовые бутылки.

— Квартовые? — переспросил мистер Доннингтон, — нет, таких нет. Возможно, они есть у Тома Теббата в Витшефе. Пиво для него тоже разливает Григгс.

— О! — в ответ произнес Уимзи.

— Да. Только пара закупщиков предпочитают квартовые бутылки. С ними не очень удобно работать. Тем не менее, некоторые фермеры хранят пару-тройку таких бутылок. Раньше большинство фермеров сами занимались производством пива. До сих пор на многих фермах сохранилось специальное оборудование. Еще у нас осталось два человека, которые занимаются изготовлением бекона. Только это крайне невыгодно в наши времена. Во-первых, трудно найти хороших работников на фермы, а во-вторых, цены на корм для свиней постоянно растут, и выручка от производства становится совсем маленькой. Чтобы избежать разорения, фермерам требуются покровительство и поддержка. Что касается лично меня, то я поднялся на ноги благодаря свободной торговле, однако времена меняются. Не знаю, задумывались ли вы об этом раньше, милорд. Скорее всего, конечно, нет. Я хотел спросить, вы, наверное, сейчас член палаты лордов? Я даже поспорил с Гарри Готобедом — он сказал, что вы являетесь членом палаты лордов, а я высказал сомнение.

Уимзи объяснил, что не является членом палаты лордов. Мистер Доннингтон был явно рад услышать такой ответ, ведь в таком случае он выиграл спор.

После разговора с мистером Доннингтоном Уимзи отправился в Витшеф.

В Витшефе Уимзи выяснил, на какие фермы постоянно поставляется «Брасс» и составил полный список хозяйств. Большинство из них находилось за пределами города. Однако буквально в последний момент миссис Теббат упомянула об одной ферме, которая привлекла особое внимание Уимзи.

— Вилли Тодей заказывал несколько бутылок, когда Джим жил у них. Знаете, Джим Тодей отличный парень. Он может часами рассказывать удивительно смешные истории про свои путешествия. А для Мэри он даже однажды привез забавного попугая. Только вот я уже говорила ей, что эта птица не самый лучший пример для детей. Вы бы слышали, что попугай однажды сказал падре. Я даже не знаю, где он услышал такое. Надеюсь, падре половины не понял. Мистер Венейблс настоящий джентльмен. А его предшественник, прежний настоятель храма, был совсем не похож на падре. Все находили его немного странным. Знаете, бедняга был очень слаб здоровьем. С его лица никогда не сходил болезненный румянец. А умер он очень внезапно — от удара.

Уимзи попытался вернуть разговор к Джеймсу Тодею. Однако миссис Теббат еще долго рассуждала о прежнем падре, и только через полчала Уимзи удалось уехать из Витшефа.

По дороге к дому падре лорд Питер подошел к дому Вилли Тодея. У дома он увидел Мэри Тодей, занятую уборкой. Уимзи не стал скрывать своего присутствия и, подойдя к калитке и открыв ее, сразу же обратился к Мэри.

— Надеюсь, вы простите меня, миссис Тодей, — сказал он, — если из-за меня вам придется вспомнить один грустный и тяжелый эпизод вашей жизни. Я прекрасно понимаю, что никто не любит копаться в прошлом и тем более вспоминать об обнаружении неопознанного тела в чужой могиле. Простите, но все же должен еще раз задать вам вопрос: знаете ли вы что-либо по этому поводу?

— Милорд, если бы я знала хоть что-то, если могла как-то помочь вам, я бы обязательно все расе зала. Но, как я уже говорила мистеру Бланделлу, я ничего не знаю. Я даже представить не могу, как тело этого бедняги могло оказаться в могиле Торпсов. Поверьте, я много думала об этом, пытаясь вспомнить хоть что-то, что могло быть связано с происшедшим, но тщетно, я действительно ничего не знаю.

— Вы помните человека, представившегося Стивеном Драйвером?

— Да, милорд. Он жил у Эзры Вайлдерспина. Я видела его пару раз. На допросе мне сказали, что найденное тело может принадлежать ему.

— Эта версия не подтвердилась, — сказал Уимзи.

— Значит, это не он?

— Нет. Мы нашли этого парня — он жив. А вы когда-нибудь видели Драйвера до того, как он приехал в деревню?

— Не думаю, милорд. Нет, я не видела его раньше.

— А он вам никого не напомнил?

— Нет, милорд.

Уимзи показалось, что женщина не лжет — она говорила спокойно и уверенно.

— Странно, — произнес лорд Питер. — Он сказал, что сбежал из деревни, подумав, что вы узнали его.

— Неужели? Это очень странно, милорд.

— Вы слышали его голос? Он говорил с вами? Или в вашем присутствии?

— Кажется, нет, милорд.

— Предположим, что у него не было бы бороды. "Таком виде он никого вам не напомнил бы?

Мэри покачала головой.

— Что ж, а этого человека вы не узнаете?

Уимзи показал Мэри Тодей фотографию Крантона времен расследования дела о краже ожерелья Вилбрехэм.

— Это… — тихо произнесла Мэри и побледнела. — Да, милорд. Я помню его. Это Крантон. Он украл ожерелье. Его посадили в тюрьму в то же время, что и моего первого мужа, милорд. Вы, наверное, все уже знаете об этой истории. Да, это он. Боже мой! Я не думала, что когда-нибудь еще раз увижу этого человека.

Мэри присела на скамейку, не сводя глаз с фотографии.

— Но это… не может быть, что это Драйвер. Ведь это не так, да?

— Это Драйвер, — ответил Уимзи. — Вы не подозревали об этом?

— Нет, милорд. У меня даже мысли такой не было. Если бы я знала, я бы обязательно поговорила с ним! Я бы заставила его сказать, куда он спрятал ожерелье. Вы же знаете, что этот подлец на суде утверждал, что украшение забрал мой муж. Я бы доказала, что это не так. Да, бедняга Джефф… да, сначала ожерелье было у него. Это он выкрал его из комнаты… в этом есть и моя вина, милорд… Но потом, я клянусь вам, потом он передал украшение Крантону. И все это время ожерелье было и есть у этого подлеца. Знаете, как мне было тяжело жить все это время… я ведь понимала, что подозрение падает и на меня… Это очень горько. Да, суд поверил моим словам и меня оправдали, но все равно есть люди, которые не верят мне. Они думают, что я намеренно участвовала в преступлении и знаю, где спрятано ожерелье. Но, милорд, я никогда, никогда даже представления об этом не имела. Если бы я знала хоть что-то, я бы сделала все, чтобы вернуть его миссис Вилбрехэм. Я знаю, как из-за всего случившегося страдал сэр Генри. Я клянусь вам, я бы отдала все на свете, чтобы помочь ему. Полицейские проводили обыск у нас. Я и сама искала, но тщетно…

— А вы не спрашивали Декона? И не допускаете возможности, что он мог обмануть вас? — спрос Уимзи.

Мэри помолчала пару секунд. В ее глазах отражалась искренняя боль.

— Милорд, — сказала она, — я верила ему. И, кроме того… понимаете, для меня было огромным шоком узнать, что мой муж был способен пойти на такое преступление… Знаете, я долго не могла поверить в то, что он мог ограбить леди в доме, в котором мы столько прожил. Тогда я не знала, кому и во что верить. Понимаете? Но сейчас я понимаю, что мой муж говорил правду. В дело его впутал этот Крантон. В этом не может быть никаких сомнений. Я не могу поверить в то, что Джефф обманывал всех нас.

— А как вы думаете, зачем Крантон приезжал в деревню.

— Разве это не доказывает то, что именно он спрятал ожерелье? В ночь преступления он, скорее всего, просто испугался, спрятал украшение где-то здесь и уехал.

— На допросе он рассказал, что на суде Декон сказал ему, что ожерелье спрятано здесь, и чтобы узнать, где оно, надо спросить у Тейлора Паула и Бетти Томаса.

Мэри покачала головой.

— Не понимаю, милорд. Если бы мой муж сказал это Крантону, тот вряд ли бы молчал. Он обязательно рассказал бы об этом на суде, чтобы снять с себя подозрение.

— Не обязательно. Вот представьте, что Декон действительно сообщил Крантону, где искать ожерелье. Разве тот не решил бы подождать до освобождения, чтобы забрать драгоценность из тайника? И тогда можно предположить, что в январе он приезжал сюда, чтобы найти ожерелье, ведь так? А когда ему показалось, что вы узнали его, он испугался и сбежал.

— Что ж, милорд. Пожалуй, могло быть и так. Но тогда кто же тот бедняга, которого обнаружили на кладбище?

— В полиции считают, что это сообщник Крантона, который помогал ему искать ожерелье. А после того, как оно было найдено, Крантон якобы убил помощника, чтобы заполучить обещанную тому долю. Вы не знаете, были ли у Декона какие-нибудь друзья, с кем он мог поделиться своим секретом, будучи в тюрьме?

— Точно не знаю, милорд. Я знаю только, что ему было разрешено писать письма. Только вряд ли он стал бы писать о тайнике, потому что письма все равно прочитывались надзирателями.

— Да, пожалуй, вы правы. А вам он не передавал никакого сообщения? Например, через какого-нибудь освободившегося заключенного?

— Нет, ничего такого не было, милорд.

— А вот это письмо вы когда-нибудь видели? — спросил Уимзи, показывая миссис Тодей зашифрованное письмо.

— Это письмо? Конечно…

— Заткнись, Джой! Дурак! Замолчи! Замолчи!

— Боже мой! — воскликнул Уимзи, опешив от таких слов. Придя в себя от небольшого шока, лорд Питер разглядел в клетке серого попугая. При виде незнакомца попугай замолчал и стал с интересом наблюдать за Уимзи.

— О, ты меня напугал, — в шутку сказал ему лорд Питер.

Птица была явно удовлетворена произведенным эффектом. Попугай распушил перья и красовался у двери, довольный оказанным ему вниманием.

— Это тот самый попугай, которого вам подарил ваш деверь? Мне о нем уже рассказывала миссис Теббат.

— Да, милорд, это он. Говорит он хорошо, но постоянно ругается.

— Ну, это, наверное, нормально. Так на чем мы остановились… Вы говорили…

— Я хотела сказать, что никогда не видела этого письма, милорд.

Уимзи мог поклясться, что перед тем, как попугай прервал Мэри, она собиралась сказать прямо противоположное. Выражение глаз миссис Тодей сразу же изменилось — теперь она будто смотрела не на лорда Питера, а сквозь него, куда-то вдаль. А на лице будто таилось предчувствие приближения надвигающейся катастрофы.

— Странное письмо, — тихо сказала она, — признаться, по-моему, здесь написан какой-то бред. А почему вы думаете, что оно как-то связано с делом?

— Мы предполагаем, что его написал тот, кого знает ваш нынешний муж. Этот человек из Мейдстоуна, где сидел ваш первый муж. Вам ничего не говорит имя Джин Легрос?

— Нет, милорд. Это французская фамилия, да? Но у меня нет знакомых французов. Я знаю только нескольких бельгийцев, которые бывали здесь во время войны.

— И вы не знали человека по имени Тейлор Паул?

— Нет, не знала.

Попугай вдруг громко рассмеялся.

— Заткнись, Джой! Замолчи — Джой, Джой, Джой, Джой! Не то получишь!

— Что ж, — сказал Уимзи. — Не волнуйтесь, я просто спросил.

— А откуда у вас это?

— Что? Ах, письмо. Его нашли в церкви, и мы подумали, что его потерял Крантон. Но он, конечно, отрицает это.

— В церкви? — переспросила миссис Тодей. Попугай тут же подхватил это слово и громко заговорил:

— Надо идти в церковь. Надо идти в церковь. Колокола. Не говори Мэри. Надо идти в церковь. Джой! Джой! Идем, Джой! Надо идти в церковь.

Миссис Тодей быстро встала, подошла к клетке и накрыла ее специальной тряпкой, но Джой никак не хотел успокаиваться.

— Как же он мне надоел! — сказала она. — Это он подхватил в ночь, когда Вилли было очень плохо. Бедняга бредил, а попугай запомнил его слова и теперь постоянно заставляет меня вспоминать эту ужасную ночь. Я говорила вам, что в ту ночь Вилли услышал колокольный звон и хотел обязательно идти в храм и участвовать в перезвоне. Я еле-еле удержала его в постели. Замолчи, Джой. Хватит.

Уимзи протянул руку, чтобы забрать у Мэри письмо.

— Что ж, не буду больше вас задерживать, миссис Тодей. Я хотел прояснить кое-что насчет Крантона, и вы мне очень помогли в этом. Вы, наверное, правы, и он приезжал сюда, чтобы забрать ожерелье. Но будьте уверены, он не побеспокоит вас больше. Сейчас он болен и, думаю, он скоро отправится в тюрьму. Еще раз прошу прощения за то, что заставил вас вспомнить тяжелое прошлое.

Всю дорогу до дома падре Уимзи думал о странном взгляде и поведении Мэри Тодей в конце разговора и о странных криках попугая: «Колокола! Колокола! Не говори Мэри!»

Старший инспектор тоже был озадачен рассказом Уимзи об этом разговоре.

— Так, значит, с бутылкой произошла неприятность, — сказал Бланделл. — Что ж, скорее всего он действительно вряд ли помогла бы нам. Хотя как знать. Значит, Эмили Холлидей, да? Да, она кузина Мэри Холлидей. А я и забыл об этом. Интересно, что же все-таки знают Тодеи. Они помогают нам побыстрее вызвать Джеймса Тодея в Англию. Мы объяснили им, что он срочно нужен нам в качестве свидетеля. Это не должно напугать его, а если он побоится приехать, значит, он точно как-то замешан в деле. Однако все это кажется мне очень странным. Как вы думаете, что, если нам послать запрос начальнику тюрьмы в Мейдстоуне, где сидел Декон? Если этот парень, Легрос или Тейлор сидели там, тогда можно провести сопоставительный анализ почерков.

— Да, хорошая идея, — ответил Уимзи. — Мы так и сделаем. Кроме того, я надеюсь, что вскоре у нас появятся какие-нибудь новости от месье Розье. Во Франции допросы свидетелей требуют меньше формальностей, чем у нас, поэтому расследование должно двигаться быстрее.

— Им везет с законом, — ответил Бланделл.

10 ОШИБКА ЛОРДА ПИТЕРА

И он впустил ангелов в свой дом. И они охраняли и оберегали его.

— Я надеюсь, — сказал падре утром в воскресенье, — что с Тодеями все в порядке. Ни Вилли, ни Мэри не было на утренней службе. Я даже не помню, когда они последний раз пропускали службу, не считая того времени, когда Вилли был болен.

— А они больше и не пропускали ни одной службы, — ответила миссис Венейблс. — Может быть, Вилли снова простудился. Погода ужасная. Лорд Питер, кушайте, пожалуйста. Как у вас дела с шифром?

— О, пока безуспешно. Признаться, я абсолютно запутался.

— Ну ничего, не переживайте, — сказала миссис Венейблс. — Я уверена, что рано или поздно вы найдете разгадку.

— Надеюсь, — ответил Уимзи. — Только эта разгадка так скрыта, что найти ее действительно непросто.

— Истину всегда найти не просто. К сожалению, что-то всегда остается скрытым от наших глаз, — сказал падре.

Волнение за Тодеев заставило лорда Питера забыть обо всех остальных проблемах. Уимзи, признаться, никогда не видел сразу двух человек в столь болезненном и тяжелом состоянии.

Некоторое время лорд Питер пытался поработать над разгадкой шифра, а к началу проповеди пришел в церковь.

Слушая проповедь падре, Уимзи откинул голову на спинку скамьи и все время так просидел, рассматривая ангелов на куполе храма.

— …Кто отдал своего сына на Небеса… Что значат для нас эти слова? Что мы представляем при слове Небеса? В чем величие и непостижимость этого слова? В прошлый четверг мы молились о том, чтобы Господь послал в наши сердца терпение и смирение. Мы должны верить в то, что после смерти наши души ждет вечная жизнь, что Господь примет и успокоит нас. В Библии есть прекрасное описание великого момента, когда душа предстает перед Господом, окруженная ангелами и архангелами. Вспомните, представьте, прекрасен этот миг. Мы должны с благоговением ждать его и не бояться смерти…

Услышав «Он вознесся на крыльях херувимов. Он сидел среди херувимов», лорд Питер сразу же вспомнил слова одного зодчего, которого приглашали чинить крышу в храме у герцога Денверского: «Понимаете, ваша светлость, дело в том, что дерево уже прогнило; видите эти дырки за херувимами? Они такие большие, что в них можно просунуть руку. Залатать эти дыры будет довольно сложно». Он сидел среди херувимов… А! Ну конечно! Как же глупо было лазить к колоколам искать херувимов, когда они вот — прямо над головой, смотрят вниз прямо на него. Херувимы? Но нефы все расписаны херувимами. Как реки на юге. Значит, надо искать на южной стороне храма. Так, все начинает проясняться. А что может быть проще? Ну да, конечно! Все понятно!

Теперь оставалось только найти херувимов, о которых шла речь в зашифрованном письме. Это было не так уж и сложно. Это и есть тайник! Конечно, ожерелья там нет, однако находка пустого тайника доказывает то, что шифр действительно связан с украшением и что все трагические события, происшедшие в приходе храма святого Павла, тоже связаны с украденными драгоценностями. Тогда если шифр послать в тюрьму в Мейдстоуне и выяснить, знают ли там Джина Легроса, появляется реальная возможность установить его личность, понять, кто же он на самом деле и найти связь между ним и Крантоном. И если эта связь будет найдена, Крантону надо быть настоящим любимцем Фортуны, чтобы избежать обвинения в убийстве.

После воскресной трапезы Уимзи начат разговор с падре.

— Как давно вы снесли балконы на нефах?

— Дайте вспомнить… — ответил мистер Венейблс, — примерно лег десять назад. Да, точно. Десять лет. Балконы располагались прямо над окнами, и из-за этого храм попадало слишком мало света. Кроме того, балконы казались слишком крупными и громоздкими. Если вам интересно, как это выглядело, вам стоит сходить в церковь в Висбич. Там сохранились точно такие же балконы с северной стороны (пожалуй, даже еще более громоздкие). Купол в том храме тоже расписан образами ангелов, хотя они, признаться, не такие красивые, как наши. Только вот вам ни за что не увидеть там этих ангелов, если вы стоите в северной части храма — балконы загораживают их, и, чтобы увидеть ангелов, надо забираться наверх.

— Однако, несмотря на неудобство, многие были против ликвидации балконов, не так ли?

— Да, конечно. Всегда есть те, кто противится любым переменам. Однако у нас не такой большой приход, поэтому места на балконах всегда пустовали. Так что это была еще одна причина, почему мы приняли решение убрать их. Раньше там сидели школьники, но для них мы оборудовали специальное помещение.

— А кто, кроме школьников, предпочитал места на балконах?

— Пожалуй, только слуги из Красного дома и несколько пожилых прихожан, которые занимали эти места по старой памяти. Эти пожилые прихожане и возражали больше всех против каких-либо изменений. В итоге мы сделали так, что реставрацию произвели уже после их смерти. Бедняжка старушка миссис Вайлдерспин, бабушка Эзры — ей было девяносто семь — каждое воскресенье приходила в храм… Если бы она узнала об этих изменениях, она бы просто не пережила этого.

— А на какой стороне сидели слуги из Красного дома?

— На западной стороне южного балкона. Мне ни когда это не нравилось, потому что там они были скрыты от всех, никто не мог проконтролировать их поведение, иногда не совсем подобающее. Я считаю, что дом Божий неподходящее место для флирта, шуток и веселого времяпрепровождения.

— Если бы миссис Гейтс выполняла свои обязанности и сидела со слугами, все было бы в порядке, — сказала миссис Венейблс, — но она считала себя намного выше этого, поэтому всегда занимала отдельное место у южной двери, объясняя это тем, что если ей станет плохо, оттуда ей легче выйти на свежий воздух.

— Миссис Гейтс не вполне здорова, дорогая.

— Глупости! — ответила миссис Венейблс. — Она просто ест слишком много и поэтому у нее несварение, вот и все.

— Ну, не знаю, может, ты и права, дорогая.

— Признаться, я не очень уважаю эту женщину, — сказала миссис Венейблс. — Ну да ладно. Знаете, я вот думаю, что Торпсам надо продать свой дом и землю, но они не могут этого сделать из-за завещания сэра Генри. Хотя в сложившихся обстоятельствах, я думаю, нет смысла следовать пожеланиям покойного сэра Генри. Сейчас Хилари гораздо больше нужны деньги, чем огромный пустынный дом. Бедняжка Хилари! Если бы не эта ужасная история с кражей ожерелья Вилбрехэм… Лорд Питер, может быть, еще есть надежда на то, что украшение найдется?

— Боюсь, мы немного опоздали. Хотя я уверен, что до прошлого января ожерелье находилось в деревне.

— В деревне? Где же?

— Думаю, в церкви, — ответил Уимзи. — Сегодня вы прочитали прекрасную проповедь, падре. Очень Впечатляюще. Ваши слова и подсказали мне разгадку шифра.

— Неужели! — воскликнул падре. — Каким образом?

Уимзи объяснил ход своих мыслей.

— Господи! Прекрасно! Как все символично! Все сходится! Надо немедленно осмотреть место, где может быть тайник!

— Не сейчас, Теодор.

— Конечно, дорогая, не сегодня. Не стоит приносить в храм лестницы в воскресенье. Мы займемся этим завтра. А сегодня у меня еще намечен молебен для детей и сегодня мы будем крестить миссис Эдварде. Лорд Питер, а как, по-вашему, преступнику удалось спрятать ожерелье на куполе?

— Я как раз думаю об этом. Декона ведь арестовали после окончания воскресной службы. Я думаю, он предчувствовал, что что-то может случиться, и каким-то образом спрятал ожерелье во время службы.

— Да, конечно, он сидел на верхнем ярусе в то утро. Теперь я понимаю, почему вы спрашивали о балконах и росписях купола. Каким же скверным человеком был Декон. Мало того, что он преступник, так он еще и… как бы правильно выразиться… обманул своего подельника.

— Перехитрил? — предложил Уимзи.

— Да, я именно это и хотел сказать. Перехитрил. Бедняга! Я о его сообщнике. Отсидеть десять лет в тюрьме, даже не получив того, за что поплатился. Что ж… наверное, все равно, каждый получает по делам своим. Но, лорд Питер, кто же тогда составил шифр?

— Судя по тому, что шифр составлен на основе записи мелодий колокольного перезвона, его автор — Декон.

— Ах, да. И он послал шифр Легросу? Но зачем?

— Возможно, для того, чтобы Легрос помог ему осуществить побег из тюрьмы. Шифр был гарантией, что Легрос получит часть прибыли от продажи ожерелья.

— И Легрос ждал столько лет, прежде чем попытаться воспользоваться этой подсказкой?

— У Легроса были довольно веские причины не появляться на территории Англии. Кроме того, он мог передать шифр кому-то еще, например, Крантону, чтобы тот помог ему. Может, у него возникли трудности и с расшифровкой. Тогда-то он и обратился к Крантону за помощью, чтобы тот организовал его приезд в Англию по подложным документам и помог в поисках ожерелья в обмен на часть прибыли.

— Понятно. А когда они нашли ожерелье, Крантон убил Легроса. Господи, как же печально осознавать, что столько людей погибло из-за каких-то камешков!

— А мне еще печальнее думать о том, что из-за всего этого пострадали Хилари Торпс и ее отец, — сказала миссис Венейблс. — Так, значит, вы хотите сказать, что все то время, когда им крайне нужны были деньги, ожерелье было совсем близко — в церкви?

— Боюсь, что все было именно так.

— А где же оно сейчас? У Крантона? Почему его до сих пор не нашли?

Уимзи казалось, что воскресенье тянулось невообразимо долго. Но, наконец, наступил понедельник, и сразу же произошло множество событий.

Во-первых, приехал старший инспектор Бланделл. Он был очень взволнован.

— Мы получили письмо из Мейдстоуна, — сказал он. — Ну и как вы думаете, чей это почерк?

— Я много думал об этом, — ответил Уимзи, — и пришел к выводу, что, скорее всего автор шифра — Декон.

— Точно… — немного разочарованно произнес Бланделл, — вы абсолютно правы, милорд. Почерк, которым написано письмо, принадлежит Декону.

— Шифр довольно специфический, — сказал Уимзи. — Как только мы выяснили, что он основан на записи мелодий колокольного перезвона, я сразу же понял, что написал его именно Декон. Больше было некому. Кроме того, когда я предъявил письмо миссис Тодей, мне показалось, что она узнала почерк. Конечно, из этого может следовать, что Легрос уже писал ей, но все же версия о том, что она узнала почерк мужа, более вероятна.

— Тогда как объяснить то, что письмо написано на иностранной бумаге?

— Хороший вопрос. У леди Торпс служанка была иностранкой? Я имею в виду старшую леди Торпс.

— У сэра Чарльза кухарка была француженкой, — ответил Бланделл.

— А на момент совершения преступления?

— Да, она покинула их дом во время войны и уехала к своей семье.

— Теперь все понятно. Вот откуда в доме французская бумага. Значит, Декон составил шифр до того, как спрятал ожерелье в тайник. Естественно, в тюрьму он взять его не мог. Он должен был его кому-то передать…

— Мэри, — ухмыльнувшись, предположил старший инспектор.

— Возможно. Тогда она, должно быть, послала шифр Легросу. Только, признаться, мне в это трудно поверить.

— Нет, милорд, похоже, все так и было, — ответил Бланделл. — Вы простите меня, но показывать письмо Мэри Тодей было не очень осмотрительным поступком. Она сбежала.

— Сбежала?

— Да, уехала первым поездом сегодня утром. И Вилли Тодей. Прекрасная пара…

— Боже мой!

— Да, милорд. Мы должны найти их. Я думаю, ожерелье у них. Иначе в побеге не было бы смысла

— Вы правы, — сказал Уимзи. — Я не ожидал такого развития событий.

— Я тоже, — ответил Бланделл. — Надо было обратить на них больше внимания. Кстати, теперь мы знаем, кто такой этот Легрос.

— Сколько же новостей для одного утра! Прекрасно.

— Да, большую часть информации нам предоставил ваш друг месье Розье. Он обыскал дом той женщины и что, вы думаете, он там нашел? Армейский медальон Легроса. Угадаете, как его настоящее имя?

— У меня есть предположение, но лучше скажите сами. Как его звали?

— Артур Кобблей.

— И кто это?

— А вы еще не догадались?

— Моя догадка оказалась неверна. Рассказывайте, Бланделл.

— Что ж, Артур Кобблей — обычный человек. Интереснее то, откуда он родом. Можете предположить?

— Я сдаюсь.

— Он родом из небольшого поселка неподалеку от Дартфорда. Это примерно в миле от места, где было найдено тело Декона.

— Ого! Вот все и проясняется.

— Я позвонил туда, как только получил эту информацию, и выяснил вот что. Кобблею в тысяча девятьсот четырнадцатом году было около двадцати пяти лет. Он был чернорабочим. Пару раз привлекался к ответственности за мелкие кражи и разбой. В первый год войны ушел на фронт. Последний раз его видели в день, когда он отправлялся в армию в тысяча девятьсот восемнадцатом году. Это было как раз через два дня после того, как Декон сбежал из тюрьмы. Больше Кобблея никто не видел. Последняя новость о нем была такой — «пропал без вести, предположительно погиб при отступлении на Марне». Вот так.

Уимзи нахмурился.

— Нет, не сходится. Если этот Кобблей присоединился к армии в первый год войны, как он мог связаться с Деконом, которого посадили в тюрьму в Мейдстоуне в тысяча девятьсот четырнадцатом? Как они могли встретиться? Дьявол побери! Декон же не мог на пару часов выйти из тюрьмы, чтобы встретиться с этим Кобблеем. Ну, если предположить, что Кобблей работал тюремным надзирателем… или был осужденным и тоже сидел… или каким-либо способом был связан с тюрьмой… Должно быть какое-то объяснение. Как они познакомились? Где встретились? Как был организован побег Декона?

— Я долго думал над всем этим, милорд, и вот мои размышления. Декон сбежал с трудовых работ, так? Когда обнаружили его тело, на нем была тюремная одежда. Разве это не свидетельствует о том, что побег не был тщательно спланирован заранее? Его нашли бы гораздо быстрее, если бы он не попытался спрятаться в пещеру, где и погиб, ведь так? А теперь прошу вас проследить за моими размышлениями. Вот смотрите. Этот Кобблей, без сомнения, крепкий орешек. Ему надо было пройти несколько километров пешком по лесу до вокзала. Оттуда он сел бы на поезд до Дартфорда, где присоединился бы к полку и отправился на фронт. Так вот, по дороге на вокзал он случайно встречает беглеца Декона. Он узнает в парне сбежавшего из тюрьмы заключенного, которого ищет полиция. Естественно, первое, что приходит ему в голову — это схватить беглеца и сдать его полиции. Тогда Декон предлагает ему следующее: «Не выдавай меня, и я сделаю тебя богатым». Кобблей сомневается в словах бывшего заключенного и спрашивает: «Как? Что у тебя есть?» «Ожерелье Вилбрехэм, вот что». «Ого! А откуда мне знать, что ты не обманываешь меня?» Декон говорит: «Помоги мне, и я расскажу, где спрятано ожерелье». На это Кобблей отвечает: «Как я могу помочь? Я отпущу тебя, а где потом мне тебя искать?» «Пойдем со мной и, если поможешь мне добраться до места и не выдашь меня, я отдам тебе часть денег, вырученных от продажи ожерелья». Договаривались они, я думаю, довольно долго. В итоге Декон рассказал Кобблею, что у него есть записка, в которой указано, где тайник. Как только шифр оказывается у Кобблея в руках, он решает убрать соперника и убивает его. Однако его ждет разочарование — разгадать шифр он не может, поэтому решает немедленно бежать во Францию, чтобы там спокойно разобраться с запиской и выяснить, где ожерелье. Как вам такой вариант?

— Вполне правдоподобно, — ответил Уимзи, — только вот как шифр оказался у Декона с собой? Когда он написал его? И почему на такой бумаге?

— Не знаю. Ну, тогда можно предположить следующее. Декон, как мы и думали, написал шифр заранее и отдал его жене. Тогда Кобблею он отдает не шифр, а называет адрес жены. Чтобы избежать службы в армии, Кобблей бежит во Францию, где встречает Сюзанну. Свою личность он скрывает, потому что боится, что полиция может как-то выйти на него и обвинить в Убийстве. По той же причине он боится возвращения на родину. Некоторое время спустя он пишет миссис Декон, и она присылает ему шифр.

— А почему она высылает ему шифр? Какой для нее смысл в этом?

— Да, это загадка… Возможно, он написал ей, что знает ключ к шифру и может разгадать его. Декон мог сказать ему так: «Шифр у моей жены, но она слишком глупа, чтобы доверить ей хранение ключа к шифру Я расскажу тебе, как разгадать шифр, и это будет доказательством того, что я не обманываю».

— И Мэри посылает ему оригинальный текст шифра?

— Ну да.

— А вы не думаете, что она могла послать ему копию шифра, а оригинал оставить себе?

— Нет, она должна была послать оригинал, чтобы Кобблей мог убедиться в том, что почерк, которым написан шифр, действительно принадлежит Декону и только ему.

— Но он не знал почерка Декона.

— А откуда ей было об этом знать? Так Кобблей разгадал шифр, и Тодей решили получить свою долю, вернее, все.

— Возможно, но мы же рассматривали подобную версию, и пришли к выводу, что Тодей не причастны к убийству.

— Да, для того, чтобы отвести от себя подозрение, Тодей вмешивают в дело Крантона. Кобблей приезжает в деревню под именем Тейлора Паула, чтобы забрать ожерелье. Как только он находит ожерелье, его убивают. Тем временем приезжает Крантон и выясняет, что его уже кто-то опередил.

— Так кто же убийца?

— Кто-то из них.

— А кто закопал труп?

— Точно не Вилли.

— Так как же было совершено убийство? И зачем им было связывать Кобблея? Почему бы просто не убить его, например, ударом по голове? И зачем Вилли было брать двести фунтов в банке, а потом возвращать их? Когда все это произошло? И кого видел Чудак Пик в церкви ночью тридцатого числа? И потом, как шифр оказался на колокольне?

— Я не могу ответить на все эти вопросы сразу, Питер. Я уверен, что убийство совершил кто-то из этих людей. Чтобы все выяснить окончательно, надо немедленно арестовать Крантона и найти Тодеев. И если я не обнаружу у них ожерелье, я съем свою шляпу.

— О, я хотел сказать вам, что мы как раз собирались осмотреть тайник, где Декон прятал ожерелье. Падре разгадал шифр…

— Он?

— Да, он. Нам надо подняться к куполу и посмотреть за фигурами ангелов. Они же выпуклые и за ними достаточно места для тайника. Так идемте?

— Конечно, только у меня мало времени.

— Я думаю, это не займет много времени.

Падре уже подготовил лестницу и дожидался лорда Питера в храме.

— Слуги сидели как раз там, — сказал падре, когда к нему подошли Уимзи и Бланделл. — Только теперь я вот думаю о том, что мы недавно красили фигуры ангелов, и рабочие вполне могли найти там что-то, могли что-то нарушить или сломать.

— Возможно, — ответил Уимзи.

— Но, надеюсь, все в порядке. Все, кто работал здесь — честные люди, они бы обязательно сообщили, если бы нашли что-то, — сказал мистер Венейблс и, показав на лестницу, обратился к Уимзи. — Может быть, вы попробуете, а то я сомневаюсь в своих силах.

— Помню, в детстве, — сказал лорд Питер, взбираясь по веревочной лестнице, — я очень любил лазить по таким лестницам. О, кстати, Бланделл, помните тот крючок, который вы нашли в кармане убитого?

— Да, милорд. Мы так и не поняли, что это такое.

— Смотрите, все очень просто. Чтобы достать то, что спрятано в тайнике, нужно, стоя на верхнем ярусе или вон на той балке, иметь специальное приспособление типа удочки с крючком на конце. А чтобы открыть тайник, надо потянуть за специальную веревку, один конец которой можно достать с места, где раньше были сиденья для молящихся на балконе. Положить туда ожерелье тоже довольно просто — надо поднять крышку и просто забросить его в тайник. Да, отлично придумано. Никому бы не пришло в голову искать ожерелье наверху, особенно после того, как были сломаны балконы.

— Великолепно! — воскликнул падре. А старший инспектор даже позволил себе крепкое выражение, но сразу же вспомнил, где находится, извинился и кашлянул.

— Вот теперь понятно, что это был за крюк, — сказал Уимзи. — Когда Легрос или Кобблей, называйте его как хотите, пришел сюда за украшением…

— Минутку, — вдруг возразил Бланделл. — Но в шифре ничего не говорилось о дыре, разве нет? Там было только упоминание об ангелах. Откуда он узнал, что ему понадобится крючок, чтобы вытащить ожерелье из-за ангелов?

— Я уверен, что он приходил не один раз. В первый раз он просто осмотрел место, а во второй — уже пришел со всеми необходимыми приспособлениями. Может быть, именно в момент, когда он готовил эту «удочку» с Вилли Тодеем, Пик и увидел его и подумал, что он собирается кого-то повесить. Хотя перерыв между его первым и вторым приходом был довольно долгим. Почему — мы не знаем… должно быть, что-то пошло не так. Тем не менее, он вернулся уже с этим крючком и вытащил ожерелье. А когда он спускался с яруса, откуда доставал украшение, по такой же лестнице, Тодей схватил, связал его, а потом… потом… разобрался с ним необъяснимым для нас способом.

— А почему Тодей не нашел более подходящего места для совершения преступления? Зачем было убивать Кобблея в храме, да еще и закапывать его в чужую могилу? Ведь можно было найти более простой способ избавиться от соперника. Да и труп можно было сбросить в какую-нибудь яму или ров.

— Бог знает, почему он так поступил, — сказал Уимзи. — Как бы то ни было, вот тайник и объяснение тому, что за крючок вы нашли в кармане убитого.

Уимзи опустил руку в тайник и сказал:

— О, довольно глубокий… Хотя нет… не очень. Подождите. Где мой фонарь. Дьявол! О, простите, падре. Тут совсем ничего не видно. Пожалуй, придется сломать тайник, чтобы убедиться, что на дне ничего не… Бланделл, мне нужен молоток или палка какая-нибудь. Только не слишком тяжелая.

— Сбегайте ко мне домой и попросите Хинкинса, — сказал падре.

Вскоре Бланделл вернулся, держа в руках небольшой железный брусок и гаечный ключ.

Уимзи спустился, взял брусок, вернулся к тайнику и ударил по нему. В следующий момент к ногам падре упал какой-то блестящий предмет.

— Боже мой! — воскликнул мистер Венейблс.

— Ожерелье! — крикнул Бланделл. — Ожерелье! Господи!

— Да. И мы ошибались, Бланделл. Никто его не нашел. Никто никого за него не убивал. Мы ошибались. Вся наша охота — ошибка!

— Но зато мы нашли ожерелье, — сказал старший инспектор.

Часть третья КОРОТКИЙ СТЕДМАНСКИЙ ПЕРЕЗВОН

(в пяти частях)

840

Окончания частей

561234

341562

621345

451623

231456

Примечание к перезвону.

Менять быстрый и медленный темпы.

Повторять четыре раза.

(TROYTE)

1 БЫСТРАЯ РАБОТА

Работу каждого колокола можно разбить на три этапа: быстрая работа, удар, медленная работа.

TROYTE (Теория колокольного перезвона)

У лорда Питера Уимзи был очень тяжелый день, бессонная ночь, и утром следующего дня он был крайне молчалив и задумчив.

Сразу после завтрака он взял машину и отправился в Лимхолт.

— Мистер Бланделл, — произнес он, — хочу сказать, что у меня есть немалый опыт в детективном деле. Я раскрывал практически все дела, за которые брался… за исключением одного… Думаю, то же самое вы можете сказать о себе.

— Я полностью доверяю вам и вашему опыту, милорд. И какое же преступление вы не смогли раскрыть, мне интересно? — спросил старший инспектор.

— Я считаю, что убийство до конца не раскрыто, — кашлянув, ответил Уимзи. — Я не могу понять, кто и как совершил это преступление. Конечно, многое сейчас уже ясно. Мы установили личность потерпевшего, место убийства, мы выяснили, кто кому посылал шифр, зачем Вилли Тодей брал в банке деньги, почему Джеймс Тодей не сел на поезд, на который собирался, зачем Крантон приезжал сюда, и как бутылка оказалась на колокольне.

— Что-нибудь еще?

— Да. Мы теперь знаем, почему Джин Легрос скрывал свое прошлое, что Артур Кобблей делал в лесу в Дартфорде, почему Тодей не были на воскресной утренней службе, почему изуродовано лицо погибшего.

— Прекрасно, — сказал Бланделл. — Теперь, как я понимаю, остается только одно — сейчас вы сопоставите все факты и назовете имя человека, которого нам надо арестовать?

— К сожалению, этого сделать я не могу. Должен же я оставить хоть какой-то лакомый кусочек работы для своего друга.

— Что ж, — сказал Бланделл, — пожалуй, жаловаться мне не на что. Все же давайте попробуем рассуждать вместе, возможно, ответ где-то совсем рядом.

Некоторое время лорд Питер молчал.

— Все-таки это очень сложное и запутанное дело, — наконец сказал он.

И снова помолчал.

— Скажите мне, Бланделл, у вас есть какие-нибудь свежие идеи? Ведь нахождение ожерелья — еще не конец. Нам следует прояснить все то, что осталось недоработанным.

— Например?

— Найти фото Артура Кобблея, послать его Сюзанне Легрос во Францию, чтобы она подтвердила нашу версию и опознала мужа.

— Да, это мы обязательно сделаем. Но вряд ли это что-либо изменит.

— Почему же? Если она опознает его, значит, мы не ошибались в этом пункте, и все нормально. А что, если она будет все отрицать и не подтвердит, что это ее муж? Я думаю, многое можно будет понять по ее реакции, когда она увидит фото, — сказал Уимзи.

— Что ж, возможно, только мы с вами не сможем лично присутствовать при этой процедуре. Думаю, здесь нам поможет месье Розье.

— Конечно. Может, ей стоит показать и шифр?

— Да, почему бы и нет. Что, вы полагаете, мы должны сделать еще?

— Тодей, — ответил Уимзи. — Мысли о них не дают мне покоя. Я надеюсь, вы следите за ними?

— А что, вы думаете…

— Да, именно. Я надеюсь, что как только они будут у вас в руках, вы сообщите мне, прежде чем предпринимать что-либо. Я бы хотел присутствовать при допросе.

— Конечно, милорд. Я думаю, в этот раз они приедут с заранее подготовленной идеальной историей.

— Чтобы узнать правду, надо поймать их в течение двух ближайших недель. Иначе потом будет сложнее.

— В течение двух недель?

— Конечно, ну что вы! — воскликнул Уимзи. — Разве это не очевидно? Я показал миссис Тодей шифр. В воскресенье ни она, ни ее муж не посетили утренней службы. А в понедельник они уехали вЛондон первым же поездом. Дорогой Бланделл, все же элементарно. Единственная опасность — это…

— Что?

— Надо связаться с архиепископом Кентерберийским… А что вы хотели сказать, Бланделл?

— Я хотел сказать, что они вряд ли выедут за пределы страны. Это точно.

— Так, так. Конечно, они вернутся сюда недели через три, но будет уже поздно. А как скоро, вы думаете, приедет Джим Тодей? В конце месяца? Следите за тем, чтобы он не ускользнул от нас. Я думаю, что он обязательно попытается сбежать.

— Вы думаете, что он именно тот, кто нам нужен?

— Не знаю. Я бы не хотел, чтобы это был он. Я все же надеюсь, что это Крантон.

— Бедняга Крантон, — сказал старший инспектор. — А я вот надеюсь, что это не он. Не думаю, что старый матерый вор пошел бы на убийство. Тем более что он болен. Но эту версию мы, конечно, рассмотрим.

— Правильно, — ответил Уимзи. — А я думаю, что мне стоит позвонить архиепископу. Мало ли что.

Лорд Питер Уимзи связался с архиепископом и остался вполне доволен результатом. Еще он написал Хилари Торпс и сообщил ей, что ожерелье найдено.

«Представляете, — писал он, — ваша находка нам очень помогла и поиски увенчались успехом. Думаю, дядя Эдвард будет рад». Из ответа Хилари он узнал, что миссис Вилбрехэм, получив ожерелье, вернула мисс Торпс все деньги, выплаченные ей в качестве компенсации.

— Больше никаких событий в этот день не произошло, ровно как и в следующие два дня. Все это время лорд Питер не находил себе места. Он, как привидение, ходил по дому и размышлял обо всем происшедшем. А старший инспектор уехал в город искать Тодеев.

Новости появились только в четверг.

Телеграмма старшему инспектору Бланделлу от комиссара Розье:

«Сюзанна Легрос не узнала Кобблее своего мужа глава района подтвердил опознание жду следующих указаний».

Телеграмма лорду Питеру Уимзи от старшего инспектора Бланделла:

«Сюзанна Легрос не узнала человека фотографии отрицает что это муж Тодеев Лондоне не нашли».

Телеграмма комиссару Розье от старшего инспектора Бланделла:

«Пожалуйста немедленно вышлите все бумаги сообщите если появится новая информация Легросе».

Телеграмма старшему инспектору Бланделлу от лорда Питера Уимзи:

«Найдите информацию из книги регистрации всех церквей».

Телеграмма лорду Питеру Уимзи от старшего инспектора Бланделла:

«Приходской священник святого Андрея Блумсбери сообщил о наличии заявления заключении брака Вильяма Тодея Мэри Декон».

Телеграмма старшему инспектору Бланделлу от лорда Питера Уимзи:

«Арестовывайте Крантона».

Телеграмма лорду Питеру Уимзи от старшего инспектора Бланделла:

«Зачем арестовывать Крантона Тодеев нашли скоро допрос».

Телеграмма старшему инспектору Бланделлу лорда Питера Уимзи:

«Сначала арестуйте Крантона встретимся городе».

После того как лорд Питер отправил последнюю телеграмму, он приказал Бантеру собирать вещи и попросил мистера Венейблса о разговоре наедине.

Разговор получился довольно тяжелый и печальный.

— Что ж, я думаю, мне нужно уехать, — сказал Уимзи. — Наверное, было бы лучше, если бы я не вмешался тогда. Многое стоило оставить так, как было. Я много ошибался.

— Ну что вы, — ответил мистер Венейблс, — вы сделали все, что было в ваших силах. Теперь все в руках Господа. Он знает и видит то, что недоступно нам.

— Да, вы правы, падре, теперь все в руках Господа. Пусть все будет так, как должно быть. Наверное, я просто хотел прыгнуть выше головы, взвалил на себя непосильное дело, пытался показаться умнее, чем есть на самом деле. Признаться, я часто неправильно рассчитываю свои силы. Я еще раз прошу прощения за все. Теперь мне пора. Благодарю вас за гостеприимство. До свидания.

Перед тем как уехать из деревни, Уимзи пошел на кладбище. Могила неизвестной жертвы была еще совсем свежей, а вот могила сэра Генри и леди Торпс уже покрылась травой. Неподалеку лорд Питер увидел Хезеки Лавендера, который был занят тем, что отчищал надпись на одном из памятников. Уимзи подошел к старику и поприветствовал ею.

— Вот, приготовляю Самуэля к лету, — сказал Хезеки. — Я уже давно ухаживаю за его могилой. Знаете, я даже попросил падре похоронить меня рядом со стариной Самуэлем. И падре пообещал, что выполнит мою просьбу. Посмотрите, какие красивые стихи здесь написаны.

Хезеки показал на надпись на памятнике.

Here lies the Body of SAMUEL SNELL

That for fifty Years pulled the Tenor Bell.

Through Changes of this Mortal Race

He Laid his Blows and kept his Place

Till Death that Changes all did Come

To Hunt him Down and Call him Home,

His Wheel is broke his Rope is Slackt

His Clapper Mute his Metal Crackt,

Yet when the great Call summons him from Ground

He shall be Raised up Tuneable and Sound

MDCXCVIII

— Похоже, работа с Тейлором Паулом очень благотворно влияет на людей, — сказал Уимзи. — Все, кто работал с этим колоколом, прожили долго, ведь так?

— О! Да, да, именно так, молодой человек. Колокола чувствуют своих звонарей, они не выносят больных людей. А Тейлор Паул подпускает к себе только сильных и здоровых людей. Вот так. Когда я работал со стариной Паулом, я старался заботиться о нем, а он помогал мне. Знаете, если ты работаешь с колоколом, то он проведет с тобой всю жизнь… и даже проводит своим звоном в мир иной.

— Хм… да… вы правы… — ответил Уимзи. Его сильно впечатлили слова Хезеки.

Попрощавшись с мистером Лавендером, лорд Питер пошел в церковь. В храме было очень тихо. Уимзи старался идти как можно осторожнее, чтобы случайно не спугнуть, не потревожить совершенно особую атмосферу. Настоятель монастыря Томас мирно покоился в своей могиле. Все вокруг было объято тишиной и сном. Не спали только ангелы на куполе. Они, казалось, неустанно следили за тем, чтобы никто не нарушал благоговейный покой храма. А где-то далеко наверху мирно спали и колокола.

2 ИСТОРИЯ НОББИ

Страшно… два ангела похоронили его… ночью…

Я видел это…

Шедриан Лефану «Вайлдерс Хенд»

Крантон выглядел гораздо лучше, чем тогда, когда они видели его в последний раз. Его, кажется, совсем не удивила новость о том, что его обвиняют в убийстве Декона, человека, который, как известно, погиб уже больше двенадцати лет назад.

— Отлично! — сказал Крантон. — Я знал, я предполагал, что вы придете именно к такому выводу, хотя и надеялся, что этого не произойдет. Я не делал этого. И я хочу сделать заявление. Присядьте. Простите, здесь, конечно, не очень подходящая обстановка для беседы с джентльменами, но, к сожалению, лучшего здесь я найти не смог. Старая добрая Англия! Знаете, я люблю ее именно такой. Так не будем отвлекаться. С чего, вы хотите, чтобы я начал?

— С самого начала, — предложил Уимзи. — Рассказывайте все от начала до конца. Чарльз, можно ему закурить?

— Что ж, милорд, — сказал Крантон. — Хорошо. Слушайте. Я думаю, что мне не стоит вам напоминать, что я крайне обижен и оскорблен всем, что происходит и происходит. Я в сотый раз повторяю, что у меня никогда не было того ожерелья. И вы знаете это. Вы знаете, что я говорю правду. Теперь, как я понимаю, вы хотите услышать историю о том, как я узнал, что Декон возвращается за ожерельем. Что ж, отвечу — он написал мне письмо. Примерно в прошлом июле. Письмо было написано на имя другого человека, который передал его мне. Кто это был — неважно.

— Гамми Плак, — сказал Паркер.

— Прошу вас, давайте не будем называть имен, джентльмены. Так вот, это письмо я сжег, как и просил его автор. Я держу свое слово. Итак, я знаю, что Декон, после того, как сбежал из тюрьмы, был вынужден скитаться в течение нескольких дней. Он писал, что не перестает удивляться глупости полиции. Они, по его словам, раза два проходили практически мимо него и так ничего и не обнаружили.

— Продолжайте, Нобби, — сказал Паркер.

— Так вот, в третью ночь он прятался в лесу. Тогда-то он и встретил одного парня. По словам Декона, он был абсолютно пьян. Декон не хотел убивать его, он просто думал напугать и прогнать парня, но не рассчитал силу удара. Так что это было непреднамеренное убийство. Однако обратите внимание на то, что так говорил сам Декон, а он был далеко не самым честным человеком, так что правда это или нет — не знаю.

Убив этого парня, Декон решил забрать его форму, а его одеть в свою одежду. Декон знал, что идет война, в тюрьме рассказывали об этом. Но он, конечно, участия в боевых действиях никогда не принимал. У убитого он нашел немного денег, фонарик и некоторые документы. Естественно, с этими документами и формой ему надо было идти на фронт и присоединяться к местному полку. Так вот, он, конечно, подумал, что хотя это и не самый лучший вариант, но, по крайней мере, все же лучше, чем тюрьма. Тем более, в армии беглеца вряд ли стали бы искать. Так Декон и поступил. Он поменялся одеждой с убитым и столкнул беднягу в канаву, где его потом и обнаружили полицейские и приняли за Декона.

Конечно, Декон никогда не имел отношения к военному делу, но это его не испугало. Он справедливо рассудил, что особых навыков для того, чтобы изобразить солдата, не надо. Его план состоял в том, чтобы добраться в таком виде до города и там найти кого-нибудь, кто бы помог ему. До ближайшего города он доехал без проблем — то ли на поезде, то ли его кто-то подвез, но это, в сущности, и не важно. В этом городке он ни разу раньше не был. Да это скорее была большая деревня, чем город. Уже из этого города он сел на поезд и поехал в Лондон. Только вот по дороге он встретился с группой солдат. В их компании он, конечно, чувствовал себя крайне неудобно, ведь он ничего не знал о войне и ни слова не мог вставить в их разговор. Он вообще не понимал, о чем они говорили. Декон был довольно умным человеком и мог поддержать разговор на разные темы, но вот что касается военный действий — он был абсолютно бессилен. Так что все, что ему оставалось — это притворяться, что он спит. Он писал, что сел у самого окна и сделал вид, что проспал всю дорогу. Эта уловка сработала, и никто не заметил ничего подозрительного. Единственной проблемой было то, что у одного из солдат была бутылка виски, и он постоянно будил Декона и угощал его. Так что до Лондона Декон добрался абсолютно пьяным. Несколько дней он ничего не ел, так что алкоголь подействовал на него быстро и сильно.

Один из полицейских записывал все показания. Крантон выпил воды и продолжил.

— Так вот. Декон писал, что плохо помнит, что было дальше. Когда поезд прибыл в Лондон, он хотел, сойдя с него, пойти куда-нибудь. Только вот это оказать не так уж и просто. Темные улицы города пугали его, и тот парень, с бутылкой виски, решил проводить его. Кажется, ему понравился Декон, а это было на руку нашему беглецу. Кроме того, парень постоянно что-то рассказывал, что тоже было очень хорошо, потому что так Декон мог узнать хоть что-то о войне. Как он добрался до какой-то столовой, Декон не помнил. Помнил он только то, что там тоже пил и все почему-то над ним смеялись. А потом он, должно быть, заснул. Проснулся он в поезде, в котором были одни солдаты. И, как он понял, они ехали на фронт.

— Интересная история, — сказал Паркер.

— Все ясно, — добавил Уимзи. — Какой-нибудь доброжелатель проверил его документы, пока Декон спал в кафе, решил, что солдат едет на фронт, и посадил его на поезд с остальными солдатами.

— Да, так, наверное, и было, — подтвердил Крантон. — А Декон все проспал. Ну, а в поезде ему снова ничего не оставалось, как притворяться спящим. Там уже было много уставших солдат, так что он не выделялся из толпы. Его документы тоже не вызвали никаких подозрений. Вот так. Я думаю, вы понимаете, что всех деталей этого его путешествия я не знаю. Я сам не участвовал в боевых действиях и плохо разбираюсь в процедуре проверки документов, маршрутах передвижения солдат и так далее. Но это, наверное, не так и важно. Так что я рассказываю только то, что знаю, что писал мне Декон. По дороге его ужасно укачало. Он даже не мог вспомнить, на чем он ехал, был ли это поезд, корабль, самолет. Проснулся он только тогда, когда их полк прибыл на место назначения. Затем он пешком отправились дальше. Шли они несколько часов. Декон писал, что это было просто ужасно. Дорога была вся разбита, идти было крайне тяжело. По е словам, они прошли, наверное, миль сто. Хотя мне кажется, что он немного преувеличил. Как бы то ни было, вскоре они дошли до места, где шли боевые действия. Декон писал, ему казалось, что он попал в настоящий ад. Все вокруг полыхало и гремело. В этой суматохе и хаосе Декон потерял свой отряд, потом что-что ударило ему в голову, он упал и потерял сознание. Некоторое время он пролежал в какой-то яме вместе с погибшими. Когда он пришел в себя, вокруг было тихо и темно. По его словам, он вообще не знал, где он, как попал туда и куда теперь надо идти. Он еле-еле выбрался из ямы и медленно пошел, сам не зная куда. Потом он, видимо, снова потерял сознание. Спустя некоторое время его нашла какая-то девушка.

— Это мы уже знаем, — сказал Паркер.

— Я вижу, вы многое знаете. Так вот, эта девушка помогла Декону. Они придумали историю про то, что он якобы потерял память. Самым сложным моментом в осуществлении этого плана было изобразить, что он не знает английского. Пару раз его чуть было не поймали на этом. Однако все обошлось. Декону помогло то, что он хорошо знал французский, и он довольно быстро избавился от акцента. Так что план был с блеском осуществлен. Надо признать, что Декон оказался очень изобретательным человеком.

— Хорошо, теперь расскажите нам об ожерелье, — сказал Паркер.

— О да. К возвращению на родину за украшением его подтолкнуло одно событие. Однажды ему на глаза попалась газета, в которой была статья о том, что найдено тело беглого заключенного, по официальной версии оно принадлежало Декону. Это была газета от тысяча девятьсот восемнадцатого года, а на глаза Декону она попалась только в двадцать четвертом году. Так он узнал, что в Англии считают, что он погиб. Сначала он и не думал ничего предпринимать — во Франции у него было все: хозяйство, жена, дети — словом, он был вполне счастлив. Однако некоторое время спустя дела на его ферме ухудшились. Естественно, у него появилась мысль, что можно найти ожерелье, продать его и на эти деньги поднять хозяйство. Только он не знал, с чего начать. Тогда он и написал мне. Тогда я сидел в тюрьме, так что письмо получили мои друзья и передали мне его после моего освобождения. Вот такая история.

— Ясно. Только вот странно, что он решил обратиться именно к вам.

— А ему больше не к кому было обращаться. Посудите сами. Кого еще он мог просить о помощи в этом деле? Конечно, он мог обратиться только ко мне, старине Нобби Крантону. Знаете, сначала я было отказался от его предложения о сотрудничестве, но в последний момент передумал и решил помочь этому зануде, конечно, за определенное вознаграждение. В ответном письме я сообщил ему, что согласен на сотрудничество, но только при одном условии — он должен предоставить мне информацию о том, где находится ожерелье, чтобы я был уверен, что он не предаст и не обманет меня.

— Разумное требование, — сказал Паркер.

— Да. Итак, мое условие было такое — он должен сообщить, где ожерелье. А этот негодяй сказал, что не доверяет мне и не может дать этой информации. Он подумал, что я могу сам забрать украшение и скрыться с ним.

— Но вы, конечно, не сделали бы этого? — сказал Паркер.

— Конечно, нет, — ответил Нобби. — Я бы никогда так не поступил. Тем не менее, он мне не поверх и мы переписывались до тех пор, пока не нашли компромисс. В итоге он прислал мне этот шифр. Конечно, я не смог разгадать его. А Декон написал, что если я не верю в то, что шифр верный, тогда я могу съездить в приход храма святого Павла и спросить об этом у некоего Паула, который живет по соседству с Бетти Томасом. Они-то и должны были, по его словам, дать мне ключевую информацию, с помощью которой я бы смог разгадать шифр. Только Декон сказал, что лучше бы мне дождаться его приезда, а не пытаться разгадать шифр самому. Я подумал, что он прав. Я рассудил так. Если я обращусь к этим парням, то они тоже, возможно, захотят получить деньги за информацию. Поэтому проще было бы сотрудничать с одним Деконом — так спокойнее и надежнее. Так что я выслал ему некоторую сумму денег на дорогу и необходимые документы. Конечно, он не мог приехать под собственным именем, использовать имя Легрос он сам не хотел, так что я предложил сделать ему документы на имя Тейлора Паула. Ему эта идея понравилась. Так мы и сделали. Еще я выслал ему кое-какую одежду, потому что, как он сказал, слишком заметно, что его одежда — французского производства. Итак, он приехал двадцать девятого декабря. Это, вы, наверное, тоже знаете, да?

— Да, это мы знаем, — сказал Бланделл.

— Хорошо. Когда он был в Дувре, он сообщил, что через день он приедет в Лондон и ожерелье уже будет у него. Я сразу же послал ему телеграмму, где спросил о том, почему я не могу поехать в деревню за украшением вместе с ним. Знаете, я никогда не доверял этому пройдохе. Так вот, ни тридцатого, ни тридцать первого декабря ответа от Декона я не получил. Моя первая мысль была о том, что он снова предал меня и сбежал. Но я сразу же подумал о том, что этого не может быть, ведь я еще был нужен Декону для того, чтобы продать ожерелье. У него самого не было связей, которые необходимы для этого дела. Я долго думал и, в конце концов, пришел к выводу, что для продажи украшения он мог найти себе еще какого-нибудь подельника. А меня он снова бросил. Тогда я решил поехать в деревню и выяснить, что там происходит. Конечно, мне надо было действовать крайне осторожно. Чтобы за мной не было слежки, я поехал через Волбич и встретился со своими друзьями. Один из них подсказал мне хороший план — он рассказал, как можно добраться до деревни пешком, и посоветовал представиться там обычным механиком, который ищет работу.

— Так вы и сделали.

— Да. Полпути до деревни я проехал на попутке, остальное — прошел пешком. Погода была просто ужасной. Дорога была не самой приятной.

— Тогда-то мы с вами и встретились, — заметил Уимзи.

— О! Если бы я знал, с кем имел удовольствие говорить, я бы сразу вернулся домой, — сказал Крантон. — Но, к сожалению, я ничего не знал и поэтому продолжил свой путь. А что было потом, вы знаете.

— Вы остановились у Эзры Вайлдерспина и попытались разузнать что-нибудь о Пауле Тейлоре.

— Да, именно. И представляете, какой меня ждал сюрприз! — воскликнул Нобби. — Мистер Паул Тейлор и мистер Бетти Томас оказались колоколами! Вы можете такое себе представить! А от моего Паула Тейлора, то есть Декона, не было ни слуху, ни духу. Я даже не знал, приезжал ли он в деревню или нет. Да я еще и начал работать у этого Вайлдерспина. У меня и времени-то на поиски Декона не было. Я только и слышал от Эзры: «Драйвер, подойди сюда!» «Стивен, сделай это!» «Стивен, сделай то!» Я тогда начал думать о шифре. У меня появилась мысль о том, что он может быть как-то связан с колоколами. Но как я мог проникнуть на колокольню? Она была всегда под замком. Так что при свете дня у меня не было ни единого шанса пробраться туда. Тогда я решил проникнуть туда тайно, ночью. Я смастерил целый набор отмычек, которые могли бы мне понадобиться, и ночью в субботу покинул дом Эзры.

А теперь слушайте внимательно, я расскажу вам то, что было на самом деле. Когда я подошел к церкви, на часах было чуть больше полуночи. Каково же было мое удивление, когда я обнаружил, что дверь была открыта. Что бы вы подумали на моем месте? Я вот подумал, что я застал Декона. Кто еще мог быть в церкви в такое время? Днем я заходил в храм и посмотрел, где дверь, которая ведет на колокольню. Конечно, я сразу же пошел гуда. Эта дверь тоже была открыта. «Отлично, — подумал я, — Декон здесь, сейчас я его проучу за всю эту историю с Тейлором Паулом и Бетти Томасом и за то, что он не ответил на мою телеграмму». Я поднялся на колокольню. Следующая дверь тоже была открыта. Там было очень темно и тихо. Признаться, у меня даже мурашки побежали по спине. Жуткое место. У меня было ощущение, что из темноты на меня смотрят сотни глаз. Я достал свой фонарик и включил его. Вы когда-нибудь были там? На самом верху колокольни? Вы видели эти колокола? Знаете, я вообще не считаю себя очень впечатлительным человеком. Но тогда со мной случилось что-то странное. Это было ужасное ощущение…

— Да, я знаю, — сказал Уимзи, — там крайне подавляющая атмосфера. Кажется, будто они вот-вот спустятся и поглотят тебя.

— Да, да, значит, вы понимаете! — воодушевленно воскликнул Нобби. — Итак, я пришел туда. Однако признаться, даже не знал, с чего начать. Я не знал, какую информацию могут дать мне колокола, не знал, где искать подсказку. Кроме того, у меня сразу же возник вопрос: где Декон? Как только я подумал об этом, я посветил на пол и увидел его!

— Он был мертв?

— Никаких признаков жизни он не подавал. Он был весь перевязан веревками, как большая посылка. Я подошел ближе и взглянул на его лицо. Не дай Бог еще раз когда-нибудь увидеть такое!

— Так, значит, он был мертв?

— Мертв? — переспросил Крантон. — Конечно. Мертвее не бывает.

— Как думаете, долго он там пролежал?

— Не знаю. Противно вспоминать, но я дотронулся до него — он был уже холодный. А веревки… он был весь крепко обвязан ими.

— А голова? На шее была веревка? — спросил Паркер.

— Нет-нет, я не думаю, что его повесили. Но в чем причина смерти, я не знаю. Когда я осматривал тело, я вдруг услышал шаги на лестнице — кто-то поднимался наверх. Я быстро вышел на лестницу и поднялся до следующей двери. Конечно, я мог остаться там и объяснить, что когда пришел сюда, Декон был уже мертв, но, учитывая то, что в кармане у меня лежали отмычки, и вообще мое присутствие там было крайне подозрительным, я решил, что лучше спрятаться. Так что я поднялся насколько мог и замер. Буквально через пару секунд кто-то вошел в помещение, где лежал труп «Боже!» — воскликнул он. Было очень темно, так что не разглядел, кто это был. Как мне показалось, паре потащил тело вниз по лестнице.

Как только шаги стихли, я стал думать, что делать дальше. Дверь, за которой была лестница, ведущая выше, была закрыта. Я открыл ее с помощью отмычки и посмотрел вниз. Интересно, какой высоты колокольня? Примерно, футов сто тридцать, да? Так вот, я увидел, что далеко внизу кто-то вышел из храма с фонарем в руках и пошел по кладбищу. Признаться, от высоты у меня даже закружилась голова. Слава Богу, что еще было темно, и я не видел ничего, кроме света фонарика.

Простояв там пару секунд, я подумал, что пока там внизу кто-то делает свою грязную работу, лучше бы побыстрее сбежать отсюда. Так что я пошел вниз. Дверь, которую я открыл, я же аккуратно и запер. Потом я включил фонарь, но лучше бы этого не делал, потому что я снова увидел эти ужасные колокола. Знаете, я понял, что ненавижу их. Проходя мимо, я случайно задел один из них. Я никогда не забуду тот ужасный звук, который издал колокол. Этот тихий, но ужасающий звук пробежал эхом по всей колокольне. Можете считать меня сумасшедшим, но в тот момент мне показалось, что колокол — живое существо. Мне стало так страшно и жутко, что я даже зажмурился. Не хотел бы я еще раз испытать то чувство.

— Ты стал слишком впечатлительным, Нобби, — сказал Паркер.

— Колокола действительно производят очень сильное впечатление, — сказал Уимзи. — Продолжайте, Дантон.

— Мне тогда показалось, что я простоял несколько часов, пока колокол не замолчал. Хотя, наверное, прошло не более двух минут. Когда все стихло, я открыл глаза и быстро пошел вниз по лестнице. Фонарь я выронил, когда задел колокол. Спичек у меня не было, так что искать я его не стал. В общем, спускался я в кромешной темноте. Лестница на колокольне очень старая и узкая, а ступеньки — крутые и скользкие. Пару раз я даже падал. Слава Богу, что тот человек, который унес тело Декона, оставил все двери открытыми, и не пришлось возиться с отмычками. Когда я спустился с колокольни, я быстро пошел через зал храма к выходу. На полпути я неожиданно наткнулся на какой-то металлический горшок, опрокинул его и наделал много шума.

— Скорее всего, это был латунный кувшин для цветов, — сказал Уимзи.

— Не понимаю, зачем его туда поставили, — продолжил Крантон. — Когда я, наконец, вышел из церкви, я осторожно прокрался через кладбище к воротам и убежал. Я бежал так быстро, как только мог. У Вайлдерспинов я оставил свою зубную щетку и рубашку, но возвращался к ним, да и вообще в эту деревню, я не собирался. Знаете, я бежал оттуда так, будто бежал от дьявола. Это проклятое место. Я старался бежать по лужам и канавам, чтобы не оставлять следов. Было очень холодно, но тогда я даже не чувствовал этого. Добежав до какой-то железнодорожной станции, я нашел поблизости заброшенный сарай, в котором и просидел до утра. Первым же поездом я уехал. Я не знал, как называется станция, на которой я сел на поезд, но потом я узнал, что она находилась примерно в пятнадцати милях от деревни.

Когда я приехал в Лондон, я понял, что я сильно простудился и серьезно болен. Видите, я до сих пор не могу оправиться, да и, думаю, вряд ли теперь когда-нибудь избавлюсь от последствий болезни. Вот и вся история. Я клянусь вам, джентльмены, что все это чистая правда. Да, еще я забыл сказать, что когда вернулся в Лондон, я понял, что потерял шифр. Но раз вы нашли его на колокольне, значит, я просто выронил его из кармана, когда доставал фонарь. Поверьте, я не убивал Декона. В первый раз я не рассказал вам правды потому, что понимал, что вы вряд ли поверите…

— Что ж, — сказал Паркер, — пусть это будет вам хорошим уроком. После всего этого, надеюсь, вы поймете, что не стоит но ночам лазить на колокольни, да и вообще лучше держаться от них подальше.

— Да, конечно, — ответил Нобби. — Теперь у меня каждый раз по коже бегают мурашки, когда я вижу церкви с колокольнями. Этой истории мне хватит на всю жизнь. Больше никогда не переступлю порог церкви.

3 ИСТОРИЯ ВИЛЛИ ТОДЕЯ

В наказание за роптание тела моего не стало.

(Псалмы)

Уимзи еще ни разу не видел в глазах человека столько отчаяния, сколько было во взгляде Вилли Тодея. Он напоминал зверя, загнанного в угол, или птицу, у которой подрезаны крылья. Мэри же хоть и была напугана, но по ее взгляду было видно, что она не сдается, что она готова бороться и отстаивать свою правду. А вот Вилли явно сдался.

— А теперь вы, двое, — сказал старший инспектор Бланделл. — Мы готовы выслушать то, что вы хотите нам рассказать в свое оправдание.

— Мы ничего плохого не сделали, чтобы оправдываться, — сказала Мэри.

— Подожди, Мэри, дай я сам, — сказал Вилли и обратился к старшему инспектору. — Что ж, я так понимаю, вы выяснили что-то по поводу Декона. Вы знаете, что он обманул и предал нас, и мы пытались восстановить справедливость. Вы знаете, Мэри и так натерпелась разных разговоров, вопросов и сплетен. И мы решили, что на данный момент лучшим решением было бы уехать из этой деревни. Мы понимали что все жители поселка только рады узнать что-нибудь, что может скомпрометировать нас. Поэтому мы не стали дожидаться того, когда поползут очередные слухи, и уехали. И что в этом плохого? Нам что, нельзя было уезжать? Мы ни в чем не виноваты. Что у вас есть против нас? Мы имеем право делать то, что хотим. Я не хочу, чтобы допрашивали Мэри, оставьте ее в покое.

— Понимаешь, Вилли, — сказал Бланделл, — закон есть закон. Декон, конечно, был подлецом. Но его убили, и моя работа — выяснить, кто это сделал, и наказать виновника. Никто не вправе учинять самосуд.

— Я не буду больше ничего говорить на эту тему, — сказала Вилли Тодей. — Но будет жестоко, если Мэри и меня…

— Минутку, — вмешался Уимзи. — Я думаю, вы еще не осознали, в каком положении вы находитесь, Тодей. Дело в том, что мы сейчас обсуждаем не вопрос о вашем браке — мы говорим о том, что Декон был убит, и многие факты говорят о том, что причастны к убийству именно вы. Это значит, что мы предъявляем вам официальное обвинение, и если вас будут судить, то и вашей жене придется давать показания. Хотя, конечно, она не обязана свидетельствовать против мужа. Тем не менее, я советую вам рассказать все сейчас, чтобы мы больше не беспокоили ее допросами. Если вы, конечно, действительно хотите, чтобы миссис Тодей оставили в покое.

— Да, да. Я понимаю. Да. Этого следовало ожидать. Эта история должна была когда-то закончиться. Он погубил мою бедную Мэри. Однажды он уже довел ее до скамьи подсудимых. Он обокрал ее, он лишил ее доброго имени, а наших малышей сделал незаконнорожденными. И если и был на земле человек, который заслужил того, чтобы его убили, то это был Декон. Будь он проклят. Я надеюсь, сейчас он горит в аду.

— Возможно, так и есть, — сказал Уимзи, — но вы понимаете, что если вы сейчас не расскажете нам всей правды…

— Мне больше нечего вам сказать, — ответил Тодей. — Моя жена — а Мэри моя жена перед лицом Господа — она никогда ничего не знала обо всем этом. Ничего. И сейчас она ничего не знает, ничего, кроме имени человека, закопанного в ту могилу. И это правда.

— Хорошо, — сказал Бланделл, — но вам придется доказать это.

— Это не совсем правда, — сказал Уимзи, — но доказать это можно. Миссис Тодей…

Женщина с надеждой посмотрела на Уимзи.

— Когда вы поняли, что ваш первый муж был жив и что ваш брак с Вильямом Тодеем, соответственно, недействителен?

— Я поняла это только на прошлой неделе, после нашего с вами разговора, милорд.

— После того, как я показал вам письмо, написанное рукой Декона?

— Да, милорд.

— Но как же тогда?.. — начал старший инспектор. Однако Уимзи не дал ему договорить и продолжил свою мысль.

— Значит, тогда же вы поняли, что человек, которого обнаружили в могиле леди Торпс — Декон.

— Да, я подумала тогда об этом. Вообще после нашего разговора я поняла многое, чего не понимала и не знала раньше.

— У вас раньше никогда не было сомнений в том, что Декон погиб в 1918 году?

— Нет, милорд. До нашего с вами разговора я была в этом уверена. Если бы это было не так, я бы никогда не вышла замуж на Вилли.

— Вы регулярно посещаете церковь?

— Да, милорд.

— Однако в прошлое воскресенье вы не были на службе.

— Да, милорд. Я не могла прийти… не могла переступить порог храма, зная, что мы с Вилли… что наш брак недействителен.

— Понятно. Простите, мистер Бланделл, что перебил вас.

— Что ж, хорошо, — сказал Бланделл. — Но, миссис Тодей, почему вы не сказали, что узнали почерк мужа, когда лорд Питер показал вам письмо?

— Я испугалась… я хотела сказать, но передумала… я испугалась…

— Ясно. Вы испугались, что если признаетесь, то у Вилли будут проблемы, да? А теперь, Мэри, послушайте, вот что меня интересует. Как вы поняли, что письмо было написано недавно, а, например, не много лет назад? Почему вы тогда так быстро сделали вывод о том, что ваш муж не погиб тогда, в тысяча девятьсот восемнадцатом? Почему вы сразу подумали, что тело, обнаруженное в могиле леди Торпс, принадлежит вашему мужу? Прошу вас, ответьте правду.

— Я не знаю… — тихо ответила Мэри. — Я не могу объяснить, почему сразу подумала об этом.

— Хорошо, — сказал старший инспектор, — но все же постарайтесь подумать и ответить на вопрос, почему вы так подумали? Что подтолкнуло вас к этой мысли? Может быть, потому, что Вилли вам рассказывал что-нибудь? Или вы раньше видели это письмо и знали…

— Нет, нет!

— А я бы на вашем месте признался. Понимаете, если бы вы ничего не знали, у вас не было бы причин отрицать, что вы узнали почерк мужа. Вы прекрасно знали, когда было написано это письмо, ведь так?

— Это неправда.

— Бланделл, подождите, я думаю, что здесь вы можете ошибаться, — вмешался Уимзи. — Послушайте, если бы миссис Тодей все знала заранее, тогда почему она не пошла в церковь именно в то воскресенье? Я хочу сказать, что если бы она знала, что ее муж жив, она бы не отреагировала таким образом в этот раз. В таком случае она и раньше бы не ходила в храм. Понимаете, о чем я?

— Что ж, — ответил старший инспектор, — а что тогда с Вилли? Может, это он рассказал вам что-нибудь? Неужели вы скажете, что он тоже ничего не знал?

— Миссис Тодей, объясните, пожалуйста, — поддержал вопрос Бланделла Уимзи.

Мэри Тодей явно колебалась, не зная, что ответить.

— Я не могу вам этого рассказать, — наконец сказала она.

— Что значит — не можете?! — воскликнул Бланделл. — Ладно, хорошо, скажите тогда…

— Мэри, не говори ничего, — сказал Вилли. — Не отвечай. Ничего не говори. Они только вывернут твои слова так, что все обернется против тебя. Нам нечего больше вам сказать. Хватит, достаточно вопросов. Достаточно.

— Не думаю, — сказал Уимзи. — Разве вы не понимаете, что если вы расскажете нам всю правду, и мы поймем, что ваша жена действительно ничего не знает, то мы перестанем задавать вопросы. Более того, если вы поможете следствию, мы обещаем, что поможем вам с официальным восстановлением и переоформлением вашего брака. Мы же понимаем, что кто-то из вас определенно владел информацией. Иначе бы вы, Мэри, не сделали бы тогда столь поспешный вывод о том что обнаруженное тело принадлежит вашему первому мужу. Если вы, Вильям, будете утверждать, что ничего не знали и никак не причастны к происшедшему, тогда у меня появляются основания думать, что виновна в случившемся ваша жена. Могу предположить и другую ситуацию. К примеру, Мэри знала о том, что ее первый муж жив, и в тот день решила рассказать вам об этом, ну, а вы сказали, что не пойдете в храм с женщиной, которая…

— Прекратите! — крикнул Тодей. — Еще одно слово — и я не ручаюсь за себя! Боже мой! Ничего такого не было, милорд. Она ничего не знала. Я знал. Все, больше ни слова. Я только могу сказать, что хотел сохранить это втайне.

— Это все, что вы можете нам сказать? — спросил Уимзи. — Так, так.

— Простите, но теперь вам придется рассказать чуть больше. Когда вы узнали о том, что Декон жив?

— Когда нашли тело, — ответил Тодей. — Тогда я и узнал.

Вильям говорил медленно, как будто ему было тяжело произносить каждое слово.

— Тогда я и понял, кто это, — сказал он еще раз.

— А почему вы тогда ничего не сказали? — спросил Бланделл.

— Если бы я сказал, все бы узнали, что наш брак с Мэри недействителен.

— Но вы бы могли пожениться.

— Нет, милорд, понимаете, я вообще не хотел, чтобы Мэри что-нибудь узнала. Это был бы слишком тяжелый удар для нее. Да и дети. Получается, что они незаконнорожденные. Я не хотел, не хотел, чтобы кто-то узнал об этом. Поэтому я и принял решение молчать и взять на душу этот грех. Понимаете? Я не хотел, чтобы Мэри узнала… а потом… когда она увидела это письмо… она поняла… Знаете, после того, как было обнаружено это тело, я постоянно думал обо всем этом и вел себя, видимо, как-то странно, не так, как обычно. Естественно, Мэри заметила это. А когда еще и увидела письмо… в общем, после этого она заподозрила, что что-то не так, и сама спросила о том, было ли это тело Декона или нет. Вот так все и выяснилось.

— А откуда вы узнали, кому принадлежит тело покойного? — спросил Уимзи.

Тодей долго молчал, прежде чем ответить.

— Вы же знаете, что тело было изуродовано, — добавил лорд Питер.

— Вы тогда сами сказали, что убитый сидел в тюрьме… — пробормотал Тодей, — вот я и подумал…

— Подождите, — прервал его старший инспектор. — Когда это лорд Питер такое говорил? Простите, но такого быть не может. Мы не распространялись о наших подозрениях и обсуждали дело в узком кругу.

— Я слышал об этом от Эмили, — медленно ответил Тодей. — Она узнала об этом из разговора милорда с Бантером. Она случайно услышала…

— Неужели? — спросил Бланделл. — И что же еще, интересно, слышала Эмили? И эта бутылка! Так, значит, кто-то велел Эмили стереть с бутылки отпечатки пальцев? Отвечайте!

— Она не хотела, она случайно, — ответил Вилли. — Это простое любопытство. Вы же знаете, что молодые девушки всегда бывают очень любопытными. Она случайно услышала разговор. А на следующий день она пришла к нам и рассказала об этом Мэри. Просто так…

— Так вот оно что! Так, хорошо. Тогда вернемся к Декону. Вы узнали, что Эмили услышала разговор лорда Питера с Бантером, в котором лорд Питер высказал предположение, что погибший при жизни сидел в тюрьме. Так? И какой же вывод вы сделали?

— Я решил, что это Декон. Я еще тогда подумал, что этот дьявол снова вернулся, чтобы разрушить нашу жизнь. Конечно, я не был уверен в том, что это был именно Декон, но почему-то я подумал именно так.

— И зачем, как вы думаете, он приезжал в деревню?

— Откуда мне знать? Я и не думал о его цели.

— А я вот думаю, что он приезжал за ожерельем. Вы не разделяете мою точку зрения? — спросил Бланделл.

Тодей был явно удивлен такими словами.

— Ожерелье? — переспросил Вильям. — Он приезжал за ожерельем? Вы хотите сказать, что драгоценности были у него? Мы всегда думали, что украшение у Крантона.

— Вы не знали, что ожерелье было спрятано в церкви?

— В церкви?

— Мы нашли тайник в понедельник, — сказал лорд Питер. — Ожерелье было спрятано под куполом.

— В церкви под куполом? Так вот что он… Так, значит, ожерелье найдено? Слава Богу! Теперь никто не посмеет сказать, что украшение прячет Мэри.

— Да, это так, — сказал Уимзи. — Только мне показалось, что вы хотели сказать что-то еще. «Так вот что он…» Что? «Так вот что он искал в церкви в ночь, когда я нашел его». Так?

— Нет, милорд. Я хотел сказать: «Так вот что он сделал с ожерельем». — Лицо Тодея исказилось гримасой злости и ненависти и, немного помолчав, он добавил. — Негодяй! Значит, он обманул, предал и подставил еще и своего сообщника.

— Да, — подтвердил Уимзи. — Боюсь, в оправдание мистера Декона сказать нечего. Простите, миссис Тодей, но он действительно был далеко не самым хорошим и порядочным человеком. От его дел пострадали очень многие люди. Думаю, вы должны знать, что во Франции он женился. И сейчас его жена осталась одна с тремя детьми на руках.

— Бедняжка! — воскликнула Мэри.

— Негодяй! Если бы я только знал, я бы… — крикнул Вилли, еле-еле сдерживая эмоции.

— Что?

— Неважно… А как он попал во Францию? Как?

— Это долгая история, — ответил Уимзи. — И это не так важно на данный момент. Давайте лучше вернемся к вашей истории. Так, значит, вы узнали, что тело, найденное на кладбище, предположительно принадлежит бывшему заключенному. И, даже несмотря на то, что лицо пострадавшего изуродовано до неузнаваемости, вы почему-то приходите к выводу, что это не кто иной, как Джеффри Декон, который по официальной версии погиб в 1918 году. Жене о своей догадке вы ничего не говорите. На следующий день вы видите письмо, написанное рукой Декона. В принципе оно могло быть написано когда угодно, но вы опять же почему-то расцениваете это как доказательство того, что Декон недавно был в деревне и это его обнаружили на кладбище. И, даже не дождавшись окончания расследования, вы оба срочно уезжаете, чтобы повторно зарегистрировать свой брак. Причем у вас даже сомнения не возникает, что найденное тело может принадлежать не Декону. Так?

— Так, милорд.

— Знаете, признаться, я не могу поверить в эту историю, — сказал Бланделл. — Что ж, Вильям Тодей. Я надеюсь, вы осознаете свое положение. Да, я понижаю, что вы имеете право не отвечать на вопросы. Тем не менее, я думаю, вам стоит рассказать всю правду. Дело в том, что если вам не поверим не только мы, но и коронер, тогда вы предстанете перед судом по обвинению в убийстве. Поэтому лучше уж не дотягивать до суда, а рассказать все сейчас. Выбор за вами.

— Мне больше нечего сказать, мистер Бланделл.

— Что ж, я тоже вам все рассказал, больше ничего добавить не могу, — сказал Уимзи. — Жаль, что вы так себя повели, ведь суд действительно вряд ли поверит в эту вашу историю. Я думаю, судья решит, что вы знали, что Декон был жив, и это именно вы встретили его в церкви ночью тридцатого декабря.

Сказав это, лорд Питер помолчал пару секунд, ожидая реакции Тодея.

— Есть же еще и Чудак Пик, — продолжил Уимзи. — Я думаю, что он не настолько сумасшедший, чтобы придумать историю о том, что видел и слышал той ночью в церкви. Человек с черной бородой, голоса в ризнице, Вилли Тодей с веревкой в руках… Кстати, а зачем вы тогда приходили в церковь? Может быть, вы увидели там свет и решили посмотреть, что происходит? А в ризнице вы обнаружили какого-то подозрительного человека. Вы окликнули его, обнаружив свое присутствие. И когда этот человек заговорил, вы поняли, кто это. Знаете, вам повезло, что этот парень не застрелил вас. Хотя, возможно, вы застали его безоружным. Вы говорили с ним, да? Вы сразу поняли, что его появление совсем нежелательно для вашей семьи, поэтому сначала вы решили договориться с ним по-хорошему. Наверное, предложили ему те самые двести фунтов, чтобы он уехал, а сами обещали молчать о том, что видели его. Потом вы решили, что его надо связать, чтобы он не сбежал. Только вот не могу понять, как вам удалось заставить его согласиться на это. Может, вы и не спрашивали? Сделали кляп? Или что?.. Не поможете мне? Ну да это и не так важно. Так вот, вы связали его и оставили в ризнице, а сами пошли за ключами к мистеру Венейблсу. Кстати, вам очень повезло, что ключи тогда оказались на месте, и вам удалось их украсть. Затем вы вернулись в церковь и перетащили связанного Декона на колокольню. Убивать вы его, конечно, не собирались. А на колокольню притащили его потому, что там было проще спрятать заложника. Потом вы, должно быть, принесли ему поесть. Миссис Тодей об этом нам тоже, наверное, может рассказать. Миссис Тодей, вы не заметили тогда пропажи одной квартовой бутылки пива? Одной из тех, что вы покупали для Джеймса.

Этот вопрос явно насторожил миссис Тодей, но она ничего не ответила.

— На следующий день вы отправились в Волбич за деньгами, — продолжил лорд Питер, — но по дороге вам стало плохо и вы не смогли самостоятельно добраться до дома, чтобы освободить Декона и отдать ему деньги. Неприятная ситуация, да? Жену вы не хотели посвящать в эту историю, тогда решили попросить о помощи Джеймса.

Тодей поднял голову, внимательно посмотрел на Уимзи и сказал:

— Я не буду ничего отрицать, не буду и подтверждать ваши слова. Скажу только одно — я никогда ни слова не говорил Джеймсу о Деконе. Ни слова. Это правда.

— Хорошо, — сказал Уимзи. — Что случилось в период с тридцатого декабря по четвертое, я не знаю, Но результатом этого было убийство Декона. Кто это сделал, мы не знаем. И кто закопал тело в ночь четвертого числа, мы тоже не знаем. Но этот кто-то был настолько осмотрителен, что избавился от всего, что могло помочь при опознании трупа — лицо изуродовано,Пальцев, чтобы взять отпечатки, нет. И сейчас нас интересуют следующие вопросы. Когда был убит Декон? Кто это сделал, и кто похоронил его? Мы знаем, что вы не могли похоронить его сами, так как в то время вы были больны, но что касается убийства — это другой вопрос. Понимаете, Тодей, Декон умер вовсе не от истощения. Медицинская экспертиза показала, что Декон ел незадолго до смерти, то есть умер он с полным желудком. Вы не могли кормить его после утра тридцать первого числа. Если мы предположим, что вы не убили его до этого момента, тогда кто кормил его после тридцать первого? Кто покормил его, а потом убил и вытащил с колокольни в ночь четвертого января? Кстати, в этот момент в колокольне был свидетель, который видел труп и опознал его. Свидетель, который…

— Подождите, милорд, — сказал старший инспектор, — миссис Тодей потеряла сознание.

4  МЕДЛЕННАЯ РАБОТА

Кто закрыл море… и разрушил мой дом?

Иов

— Он ничего не расскажет, — сказал Бланделл.

— Я знаю, — ответил Уимзи, — а вы арестовали его?

— Нет, милорд. Я отпустил его домой и велел еще раз подумать о своих показаниях. Он уже никуда от нас не денется. Мне кажется, что можно быть уверенным в том, что он знает убийцу. Убийца — не Вилли, но он почему-то скрывает имя преступника. Думаю, мы вытянем из него больше информации после того, как допросим Джеймса Тодея. Джеймс вернется в Англию в конце месяца. Компании, где он работает, послали запрос, в котором сообщили, что его срочно вызывают домой. Они даже подготовили человека, который заменит Джеймса в рейсе.

— Отлично. Знаете, темное это дело. Я вот все думаю о том, что если в этой истории кто и заслуживал смерти, то это был Декон. Если бы его схватили, его приговорили бы к повешению. Но тогда зачем мы ищем и хотим наказать того, кто взял на себя эту грязную работу?

— Закон есть закон, — ответил Бланделл. — И мы не имеем право осуждать его. А чтобы наказать Вилли Тодея, нам еще предстоит немало поработать. Итак, Декона убили после того, как он поел. Если это Вилли убил его тридцатого или тридцать первого декабря, тогда зачем он ездил за деньгами в город? Если Декон к тому времени был уже мертв, зачем Вилли деньги? С другой стороны, если Декон был жив до четвертого числа, тогда кто кормил его? Если его убил Джеймс, тогда зачем сначала он покормил его? Получается какая-то бессмыслица.

— Давайте предположим, что Декона кто-то покормил, — сказал Уимзи. — Можно предположить, что он, например, сказал что-то не то, чем разозлил преступника, и тот в пылу злобы убил его.

— Возможно. Тогда другой вопрос — как был убит Декон? Его не застрелили, не задушили, не забили до смерти.

— Вот этого я не знаю, — ответил Уимзи. — Знаете, Что я вам скажу: тот, кто убил его — настоящий благодетель, он избавил общество от этого негодяя. Я бы тоже, не задумываясь, убил его. Может, я это и сделал. А может, падре. А может, Хезеки Лавендер.

— Не думаю, что в вашем списке — настоящий убийца, — сказал Бланделл. — А вот, например. Чудак Пик. Он всегда по ночам крутится вокруг церкви. Только вот вряд ли он мог пробраться на колокольню. Нет, нам надо дождаться Джеймса. Я уверен, что он может нам многое рассказать.

— Вы думаете? Мне кажется, что от него будет довольно тяжело добиться стоящей информации.

— Ничего, мы найдем способ. Кстати, вы не собираетесь в деревню?

— Нет, не сейчас. Я думаю, в данный момент я мало что могу там сделать. Мой брат Денвер и я едем в Волбич на открытие новой дамбы. Надеюсь, мы с вами там увидимся.

За всю следующую неделю произошло, пожалуй, лишь одно значимое событие — внезапная смерть миссис Вилбрехэм. Она умерла ночью, в полном одиночестве… сжимая в руках ожерелье. По завещанию, которое старушка составила пятнадцать лет назад, все свое имущество она передавала своему кузену Генри Торпсу, «потому что это единственный честный и по-настоящему благородный человек, которого я знаю». После смерти Генри состояние автоматически должно было перейти к его наследнице — Хилари. Однако незадолго до своей смерти миссис Вилбрехэм внесла некоторые изменения в завещание. Во-первых, так как Генри умер раньше нее, то наследство было переоформлено сразу на Хилари, а во-вторых, ожерелье миссис Вилбрехэм решила завещать «лорду Питеру Уимзи, так как он искренне пытался нам помочь, не преследуя никаких материальных целей. Доброта должна быть вознаграждена». Кроме того, по последней воле миссис Вилбрехэм лорд Питер должен был стать опекуном Хилари.

Лорд Питер был крайне удивлен таким поворотом событий. Он сразу же предложил ожерелье Хилари, но она отказалась брать его, объяснив это тем, что для нее с этим украшением связано слишком много тяжелых воспоминаний. Кроме того, мисс Торпс не сразу согласилась принять состояние покойной миссис Вилбрехэм. Лорду Питеру пришлось долго уговаривать Хилари не отказываться от завещанного. Она не хотела становиться наследницей — всего в жизни Хилари хотела добиться сама. «Дядя Эдвард теперь будет еще строже, чем раньше, — сказала она. — Если я буду наследницей, он захочет, чтобы я вышла замуж за какого-нибудь богача. А я вообще не хочу выходить замуж, а если и выходить, то только за бедного достойного человека. Дядюшка точно будет против».

— Ну и не выходите замуж, — сказал Уимзи, — будете богатой незамужней женщиной.

— И жить как тетушка Вилбрехэм? Нет уж, это не для меня!

— Конечно, нет. Вы будете совсем не такой, вы будете милой состоятельной женщиной, у которой будет возможность наслаждаться жизнью и свободой.

— Вы думаете? А вы знаете кого-нибудь, кто так живет?

— Ну, я, например. Я тоже одинок, и у меня есть неплохое состояние. Знаете, на своем опыте скажу, что иметь деньги — это не так уж и плохо. Вы ведь понимаете, что совсем необязательно тратить все на развлечения. Вы можете вложить деньги в какое-нибудь дело, в строительство, например, или во что вам будет угодно. А если вы откажетесь от наследства, оно перейдет какому-нибудь скучному скупому человеку, как, например, дядюшка Эдвард. Он-то, я думаю, будет обращаться с деньгами так же, как миссис Вилбрехэм.

— Да… это точно, — задумчиво ответил Хилари.

— У вас есть еще несколько лет до совершеннолетия на раздумья, — сказал Уимзи, — а потом вы сможете распорядиться деньгами как вам захочется — хоть выбросить их в Темзу. Не принимайте пока скоропалительных решений. А вот я действительно не знаю, что мне делать с этим ожерельем.

— Ненавижу эти камешки… Они убили моего дедушку… моего отца… Декона… Вдруг они убьют еще кого-нибудь. Они прокляты. Я никогда даже не прикоснусь к ним.

— Знаете, что я вам скажу? Пусть ожерелье побудет у меня до тех пор, пока вам не исполнится двадцать один год. А тогда уж мы решим, что делать с ним.

Хилари согласилась. А Уимзи, признаться, был расстроен. Он думал о том, что его вмешательство приносит одни разочарования и проблемы. Лорд Питер уже тысячу раз пожалел о том, что с его помощью было установлено, что тело, найденное на кладбище, принадлежит Декону. Для всех было бы лучше, если бы это осталось втайне.

В конце месяца состоялось открытие новой дамбы. Погода в день праздника была просто прекрасной. Брат лорда Питера герцог Денвер произнес торжественную речь. Словом, праздник как праздник… трое человек упали в реку, четверо мужчин и одна пожилая женщина напились до такого состоянии, что их арестовали, Готобед-младший выиграл главный приз в спортивном конкурсе…

А река Вейл по-прежнему несла свои воды в море, но уже через новую дамбу…

Некоторое время Уимзи стоял у дамбы, наблюдая за тем, как вода, бурля, переходит с одного уровня на другой.

— Отлично работает, — сказал кто-то сзади.

Уимзи обернулся и увидел одного из инженеров.

— Вы искусственно создали глубину, да?

— Углубили всего на несколько футов, остальное река сделает сама. Теперь-то благодаря каналу и дамбе наладится и судоходство. Река станет глубже. Знаете, все это очень важно для развития города. Проект системы дамб, шлюзов и каналов разрабатывался много лет. Вот, казалось бы, как просто придумано — дамба регулирует количество воды в реке и ее притоках. Благодаря дамбе вода из болот уходит в реки — они становятся более полноводными, а, следовательно, налаживается судоходство. Словом, все кажется, просто, а людям потребоваться не один десяток лет, чтобы понять это.

— Да уж, — ответил Уимзи, — а теперь воды будет больше и в Фоти Фут?

— Да. Если старый шлюз и новая дамба будут работать исправно, то по каналу можно будет доплыть от Лимхолта до Лимпси. Раньше всегда существовала опасность того, что старый шлюз может не выдержать напора воды весной, тогда город может затопить. Но теперь новая дамба отлично регулирует поток воды, и шлюз должен спокойно справляться с рекой даже в период половодий.

— О, и вы думаете, что старый шлюз выдержит? — спросил Уимзи.

— Да, конечно, — улыбаясь, ответил инженер, — выдержит, по крайней мере — должен. Раньше воды было еще больше, течение сильнее, а в половодье уровень воды не контролировали, и даже в те времена шлюз отлично справлялся. Так что и теперь все будет нормально.

— Что ж, вы построили дамбу и прочистили канал, но вы не думаете, что затор может возникнуть и в другой части реки?

— Да, это вполне возможно. Берега у реки не из казенной породы, возможны обвалы. Однако мы готовы работать и дальше, если только начальство, конечно, не примет решения просто осушить все.

— А возможен и такой вариант?

— Если честно, то вряд ли. Пока все идет хорошо, особых проблем не возникает. Надеюсь, все и дальше будет нормально. Вот посмотрите, мы отметили здесь уровни самой высокой и самой низкой воды, которая была здесь за все годы наблюдения… Но простите, мне надо пойти к рабочим, — сказал инженер и спешно куда-то ушел.

— Ну и что насчет моего старого шлюза?

— О! Это вы?

— Да, я, — сказал мужчина, который только что подошел к Уимзи. Это был смотритель старого шлюза. — Это я, кто же еще. Посмотрите, сколько же денег они потратили на эту дамбу. Тысячи. А мой шлюз, по их мнению, и без ремонта проработает еще не один десяток лет.

— Из Женевы еще ответа нет?

— Что? — переспросил смотритель, — а, вы о том, что я тогда сказал? Хорошая шутка, да? Хм… пожалуй, им стоит над этим подумать, а почему бы и нет? Ну да ладно. Что вам рассказал этот человек?

— Вода в Фоти Фут поднимется.

— Да? Ну, этого следовало ожидать. Все взаимосвязано.

— Странно, но, несмотря на это, они совсем не волнуются за старый шлюз.

— Конечно, я же говорил вам. Они уверены, что он будет работать сам, без ремонта. Что ж, это их заботы.

— Да, но в итоге болота по-прежнему будут под водой.

— Да, конечно, вы правы, — признал смотритель, — вы абсолютно правы. Но никто этого не понимает, вернее, не хочет понимать, и никто ничего не хочет предпринимать. Всем удобно нынешнее положение де. А тем временем все идет своим чередом… вода в шлюзе поднимается и опускается, снова поднимается и опять опускается…

— Сейчас они работают над осушением в районе Мере Вош и Фрогглесхэме?

— Да, но это не значит, что они доберутся до Фоти Фуг. Районы, которые вы назвали, находятся в ведомстве определенных организаций. А про мой шлюз я уже рассказывал.

— Но ведь вода, которая проходит через шлюз, нужна городу, они должны заботиться о шлюзе…

— Они сами не знают, что им надо. А вот я знаю, что надо мне — новые створки для шлюза. Я уже просил об этом тысячу раз, писал письма, даже был на приеме у одного чиновника. Я сказал ему: «Мистер, что насчет новых створок для шлюза?» «Это не в нашем ведомстве», — ответил он. «Конечно, — сказал я, — не в вашем. А если затопит половину деревни, это тоже будет не в вашем ведомстве, да?» На это мне уже ничего не ответили.

— Хм… что ж… не расстраивайтесь так, — сказал Уимзи.

Вскоре вернулся инженер, и смотритель, конечно, не упустил случая спросить его о своем шлюзе.

— О, я думаю, все будет в порядке, — сказал инженер. — Признаться, я тоже считаю, что створки надо отремонтировать и укрепить. Я обязательно поговорю об этом с начальством. Но, к сожалению, перед началом работ надо получить множество документов от различных инстанций с разрешением на ремонт. От законов никуда не деться. Эта волокита займет немало времени. Да и ремонтные работы над таким объектом, как шлюз, могут затянуться, поэтому сначала надо закончить все проекты, которые у нас сейчас есть, и только потом приступать к новому. Мы не можем работать на нескольких объектах одновременно. К тому же, насколько я знаю, шлюз находится не только в нашем ведомстве. Мы уже несколько раз посылали той компании запрос, в котором сообщали, что им стоит заняться укреплением берегов реки в том районе и стен шлюза. Вот если они не сделают этого, тогда, конечно, будут проблемы. Но мы их предупреждали, так что это уже их дело.

Уимзи слушал инженера, но мысли его были по-прежнему далеко. Он все еще думал о том, что для всех было бы лучше, если бы тело Декона вообще не нашли.

Когда Джеймс Тодей вернулся в Англию, в офисе компании, в которой он работал, ему сообщили, что он необходим полиции в качестве свидетеля.

Джеймс был крепким коренастым мужчиной со светло-голубыми глазами. Выглядел он намного старше Вильяма. Вел себя Джеймс крайне сдержанно. На допросе он спокойно рассказал свою историю, не углубляясь в детали и подробности. По его словам, в поезде по пути из деревни он почувствовал, что ему нездоровится. Скорее всего, он заразился гриппом от брата. Когда Джеймс добрался до Лондона, ему стало совсем плохо, поэтому он отправил телеграмму на работу и предупредил, что опоздает. День он провел, сидя у камина в холле гостиницы на Ливерпульской улице. Он сказал, что там его должны были запомнить. К вечеру выяснилось, что свободных комнат в гостинице нет, поэтому Джеймс, собравшись с силами, пошел в другой отель. Точного адреса отеля, где он переночевал, Джеймс не вспомнил, но сказал, что там было очень мило, чисто и уютно. Утром, несмотря на то, что чувствовал слабость и головокружение, он решил ехать дальше. На вопрос о том, был ли он в курсе того, что произошло в деревне, он ответил, что читал в газете о том, что на кладбище был обнаружен труп, но никаких подробностей не знал. Предположений о том, кто бы это мог быть, у Джеймса якобы тоже не было. Когда ему сообщили, что тело принадлежит Джеффри Декону, он был явно удивлен, если не сказать больше. Эта новость просто шокировала Джеймса.

Однако Бланделлу показалось, что шокирован Джеймс был не столько новостью о том, что найдено тело Декона, сколько тем фактом, что полиция в курсе всего этого.

После допроса Бланделл поблагодарил Джеймса Тодея за показания и помощь следствию и попросил некоторое время никуда не уезжать.

Гостиницу, в которой Тодей просидел целый день, когда ему было плохо, полицейские нашли довольно быстро. Там действительно подтвердили, что Джеймс был там и провел целый день, сидя у камина в холле. А вот с отелем, где мистер Тодей переночевал, оказалось сложнее.

Затем полицейские выяснили то обстоятельство, что четвертого января человек, по описанию похожий на Джеймса Тодея, брал напрокат мотоцикл. А обратно мотоцикл был передан через какого-то молодого человека.

Когда Паркер, который был ответственен за часть расследования, связанную с Лондоном, узнал об этом, он поднял настоящую панику и решил, что этот самый посредник, который передавал мотоцикл, может быть как-то замешан в деле. Однако Паркер ошибся. Парень был абсолютно ни при чем. После непродолжительных поисков его доставили в Скотленд-ярд. Это оказался некий Фрэнк Дженкинс, который искал работу в Лондоне. Он рассказал, что хорошо помнит тот случай с мотоциклом. Утром пятого января в районе Блумсбери к нему подошел невысокий мужчина. Дженкинс вспомнил, что глаза у незнакомца были светло-голубые. Фрэнку показалось, что незнакомец явно привык давать распоряжения и командовать — говорил он четко и быстро. По мнению Дженкинса, этот парень был моряком и, должно быть, занимал какой-нибудь руководящий пост, возможно, был капитаном. Правда, одет он был совсем не в морскую форму — на нем была мокрая и грязная куртка. Так вот, как рассказал Дженкинс, этот мужчина подошел к нему и сказал: «Эй, сынок, хочешь подзаработать?» Фрэнк ответил: «Да». Тогда моряк спросил: «Умеешь управлять мотоциклом?» Дженкинс снова ответил положительно. И мужчина объяснил ему, что надо делать. Надо было вернуть мотоцикл в гараж, забрать залог и отвезти его в таверну Рагби, на перекрестке Грейт-Джеймс-стрит и Чапел-стрит. Незнакомец якобы будет ждать его там. Дженкинс сделал все так, как ему было велено, выполнение поручения заняло у него не больше часа. Какого же было его удивление, когда он приехал в таверну и обнаружил, что моряка там нет. Фрэнк спросил женщину, которая работала в Рагби официанткой, не видела ли она этого человека. Она ответила, что он ушел в сторону Гилфорд-стрит. Дженкинс полдня бегал по окрестностям в его поисках, но тщетно. Тогда он решил оставить деньги, которые были залогом за мотоцикл, хозяину таверны. Еще он оставил записку, которую попросил передать вместе с деньгами, когда за ними придут. В записке он сообщил, что все сделал, как его просили, но ждать больше не может, поэтому оставляет деньги в таверне, а за свою работу берет полкроны.

Хозяин таверны подтвердил показания Дженкинса и сообщил, что незнакомец за деньгами так и не пришел. Кроме того, в конверте с деньгами была еще и расписка, составленная от имени Джозефа Смита.

Эта история, конечно, скомпрометировала Джеймса Тодея. Кстати, Фрэнк Дженкинс сразу узнал в Тодее того самого незнакомца. Джеймс, конечно, все отрицал и настаивал на том, что все это какая-то ошибка.

Из этих допросов Паркер выяснил две вещи: во-первых, Фрэнк ни при чем, во-вторых, с Джеймсом все не так просто, как кажется.

Мистер Паркер решил посоветоваться с лордом Питером. Уимзи сказал:

— Я думаю, что это может быть хорошей зацепкой. Попробуйте сделать следующее — устройте так, чтобы Вильям и Джеймс оказались одни в комнате. Установите в помещении скрытый микрофон. Конечно, это не очень этично, тем не менее, вы увидите, что многое удастся выяснить.

Четвертого января братья впервые встретились в приемном кабинете в Скотленд-ярде. Инспектор подстроил так, что в этот момент в кабинете больше никого не было, чтобы спровоцировать Вильяма и Джеймса на разговор.

— Что ж, Вильям, — сказал Джеймс.

— Да, вот так, Джеймс, — сказал Вильям.

После нескольких секунд молчания Джеймс спросил:

— Что они знают?

— Насколько я понял, все.

Они снова замолчали. Первым снова заговорил Джеймс:

— Хорошо. Тогда позволь мне взять вину на себя. Я не женат. А ты должен подумать о Мэри и детях. Я только хотел спросить: неужели не было никакого другого выхода… чтобы избавиться от этого парня, не убивая его?

— Я тоже хотел задать тебе именно этот вопрос, — сказал Вильям.

— Ты хочешь сказать, что это не ты убил его?

— Конечно, нет. Я был бы последним дураком, если бы сделал это. Я хотел избавиться от него совсем другим способом — я предложил ему двести фунтов, чтобы он уехал и больше никогда не возвращался. Если бы я не заболел, я бы отдал ему деньги, и он навсегда бы исчез из нашей жизни. Я думал… я думал, что это ты убил его. Боже мой! Когда его нашли… когда он восстал из могилы… это было как Судный день… я тогда подумал, что лучше бы ты убил меня вместо него.

— Но я и пальцем к нему не притрагивался, Вилли. Только когда он был уже мертв… Я никогда, никогда не винил тебя за то, что ты сделал. Я думал, что если ты сделал это, то у тебя были причины. Клянусь, никогда не осуждал тебя, Вилли. Когда я увидел его, он уже был мертв. Я подумал, что ты убил его. Тогда я избил его лицо, чтобы никто никогда не догадался, кто это, и не заподозрил тебя… Тогда же мне пришла в голову идея похоронить его в той могиле. Она была совсем еще свежая. Может, было бы лучше, если бы я отнес его куда-нибудь подальше или сбросил бы в канаву.

— Подожди, Джеймс. Если ты не убивал его, тогда кто это сделал?

В этот момент в кабинет вошли старший инспектор Бланделл, Паркер и лорд Питер Уимзи.

5  ВАЖНЫЕ ПОКАЗАНИЯ

Шептали они из могил… обезображенное тело…

Эдгар Аллан По «Береника»

Теперь оба свидетеля, которые раньше вообще с неохотой давали показания, говорили быстро и постоянно перебивали друг друга. Инспектор даже не выдержал такого темпа рассказа и попросил, чтобы Джеймс и Вильям взяли себя в руки и отвечали на поставленные вопросы по очереди.

— Итак, вы оба подозревали друг друга в убийстве и оба пытались покрыть друг друга, — сказал инспектор. — Это мы слышали. Теперь, чтобы избежать недоразумений, прошу вас рассказать все по порядку. Сначала вы, Вильям.

— Хорошо, сэр, — сказал Вильям, — хотя ничего нового я вам не расскажу. Дело в том, что милорд все выяснил до мельчайших подробностей, и вы знаете практически все. Я был невероятно удивлен, когда милорд в подробностях рассказал мне то, что я сделал в ту ночь. Прежде чем я сам все расскажу, я хочу обратить ваше внимание на то, что моя жена действительно ничего не знала, абсолютно ничего. Все это время я только и думал о том, как уберечь ее от всего происходящего.

Начну с самого начала, то есть с вечера тридцатого декабря. Я шел домой от сэра Генри. Я ходил к нему, чтобы осмотреть больную корову. Было уже довольно поздно. Когда я проходил мимо церкви, я увидел, что какой-то человек поднялся по лестнице на крыльцо храма. На улице было очень темно и начинался снегопад. Я заметил человека только потому, что в руках у него был фонарик. Я подумал, что это Чудак Пик, и решил, что его надо остановить и вернуть домой, чтобы он, не дай Бог, чего не натворил. Поэтому я подошел к крыльцу и крикнул: «Эй! Кто здесь?» Никто не откликнулся. Тогда я пошел вокруг церкви, чтобы посмотреть, куда же делся этот ночной гость. Проходя мимо окна ризницы, я увидел свет. Тогда я подумал, что это, должно быть, падре. Когда я подошел к двери и толкнул ее, оказалось, что она открыта. Я вошел внутрь. Из ризницы доносился какой-то шум. Я пошел посмотреть. Когда я заглянул туда, я увидел мужчину, который стоял спиной ко мне. На столе лежал револьвер. Пользуясь тем, что человек меня не видел, я резким движением схватил револьвер и крикнул: «Что вы тут делаете?» Мужчина испугался и сразу бросился к столу. Но револьвер уже был у меня. «Нет, — сказал я, — ничего не получится, — ваше оружие у меня, и, поверьте, я знаю, как им пользоваться. Что вы здесь делаете?» Сначала он начал рассказывать какую-то нелепую историю о том, что он искал, где переночевать. Тогда я сказал: «Не говорите ерунды. Зачем тогда вам револьвер? Поднимите руки! Посмотрим, что у вас еще есть». Я подошел к нему и проверил карманы. В одном из них я нашел связку отмычек. «Что ж, — сказал я, — все понятно. Вот зачем вы здесь». Тогда он как-то странно посмотрел на меня, вдруг громко рассмеялся и сказал: «Подумай еще раз, Вильям Тодей». «Откуда вы знаете мое имя?» — спросил я. Потом я повнимательнее посмотрел на мужчину и узнал его. «Боже мой! Джефф Декон!» — воскликнул я. Он сказал: «Да, именно. А ты тот самый человек, который женился на моей жене». И он снова зло рассмеялся. Тогда-то я и понял, что происходит.

— Откуда же он узнал обо всем? Ведь Крантон ему ничего не говорил, — спросил Уимзи.

— Это тот его подельник? Нет, Декон сказал, что сначала он собирался приехать к Мэри, но потом узнал, что она вышла замуж, и решил разведать обстановку. Вообще-то тогда я и не понял, зачем он приехал. Только теперь я понимаю, что он приезжал за ожерельем. Он сказал мне, чтобы я никому не смел говорить о нашей встрече. Я спросил, где он был все это время. Он ответил, что это не мое дело. Тогда я спросил, зачем он приехал. Он ответил, что за деньгами. Я подумал, что он решил шантажировать Мэри. Эта мысль просто взбесила меня. Я уже хотел было сдать Декона полиции, но подумал о том, что будет с Мэри и детьми, если они узнают обо всем этом. Меньше всего на свете я хотел, чтобы Мэри страдала. Я тогда дал себе слово, что этот негодяй больше никогда не причинит боли моей Мэри. Декон понимал, что я не выдам его полиции, поэтому стоял тогда передо мной и нагло улыбался.

В конце концов, я решил заключить с ним соглашение. Я сказал, что дам ему денег при условии, что он уедет из страны и никогда больше здесь не появится. Но денег у меня с собой, естественно, не было, поэтому надо было где-то спрятать Декона, да еще так, чтобы быть уверенным в том, что он не убежит. Я решил спрятать его на колокольне. Он согласился. Но для осуществления этого плана надо было достать ключи.

Опять же оставлять Декона в церкви, а самому идти за ключами было опасно. Поэтому я посадил его в шкаф и запер снаружи. Но потом подумал, что он легко сможет выбраться оттуда, и решил, что надежнее будет его связать. Иначе, какие у меня были бы гарантии, что он не убежит, или не подстережет меня, когда я буду возвращаться от падре, и не убьет? Так что, связав его, я отправился добывать ключи. Для падре я придумал какую-то глупую историю. Наверное, своим ночным визитом я его тогда удивил. Но, как бы то ни было, мне удаюсь достать ключи, и я вернулся к Декону. Я развязал ему ноги, чтобы он сам мог подняться на колокольню. Он шел впереди, я — за ним. На всякий случай в руках я держал револьвер.

— А когда вы поднялись наверх, вы снова связали его?

— Да, конечно. А что мне оставалось? Я же не мог оставить преступника и убийцу на колокольне несвязанным? Мало ли что у него было на уме. Декон был опасным человеком. Так что я как следует связал его и сказал: «Оставляю тебя здесь. Утром принесу поесть и завтра же отдам деньги, и ты навсегда уедешь отсюда». Знаете, он ужасно ругался. Но я не обратил на это внимания. У меня не было другого выбора. Только так я мог быть уверен в том, что он не сбежит. Признаться, тогда я был так зол на него, меня просто переполняла ненависть. Я потом часто думал о том, что странно, как я тогда сдержался и не убил его. Знаете, я даже представить не могу, как я в тот день пришел домой… как посмотрел на Мэри и детей… Мне было очень тяжело делать вид, что все в порядке, когда я знал такое. Мэри, конечно, заметала, что я волнуюсь и веду себя как-то не так, но она, к счастью, подумала, что я переживаю из-за коровы. А я всю ночь не мог заснуть… все думал о том, что случилось и что еще могло случиться.

Заснул я только под утро, а когда проснулся, почувствовал, что заболеваю. Несмотря на ужасное самочувствие, я встал и собрал еды для Декона — хлеб, сыр и пиво. Все еще спали, но Джим услышал, что я куда-то собираюсь, и встал, чтобы спросить, что случилось. Я сказал, что иду осматривать корову. Я, собственно, так и сделал, только по дороге на ферму я зашел в церковь.

Декон был тогда в полном порядке, только настроение у него было просто ужасное, но это и неудивительно. Он сказал, что ночью было очень холодно. Я оставил ему свое пальто — я же не хотел, чтобы он там замерз до смерти. Я развязал ему руки до локтей, чтобы он мог сам поесть, и пошел осмотреть корову. Слава Богу, ей было уже лучше. Затем я вернулся домой, а после завтрака взял машину и поехал в Волбич. По дороге мне уже было совсем плохо. Еле-еле я добрался до города. Я же должен был еще подумать и о том, как вывезти Декона из страны. В городе у меня был знакомый моряк. Он был капитаном на торговом судне. Я попросил его увести Декона. За эту услугу он попросил двести пятьдесят фунтов. Я согласился заплатить. Взяв деньги в банке, я отдал ему пятьдесят фунтов, а остальное пообещал выплатить, когда буду уверен в том, что Декон выехал за пределы страны. После того как я договорился с моряком, я поехал обратно в деревню, а что случилось дальше — вы знаете не хуже меня.

— Все ясно, — сказал Паркер. — Получается, что вы пытались помочь преступнику уйти от полиции. Знаете, с чисто человеческой точки зрения, могу сказать, я вполне понимаю ваши поступки, но если я должен буду говорить с точки зрения полицейского — то я скажу, что вы нарушили закон, скрывая преступника от правосудия. Что ж, теперь вы, Джеймс. Кажется, именно в этот момент вы вступили в дело.

— Да, сэр. Как вы знаете, Вилли привезли домой в крайне тяжелом состоянии. Он бредил, он постоянно пытался встать с постели, говорил, что ему надо срочно идти в церковь. Однако, даже несмотря на такое состояние, он не проговорился про Декона. Только на следующий день, когда Мэри ушла за лекарствами, он подозвал меня и сказал: «Джим, сделай все, чтобы она не узнала. Увези его». «Кого?» — спросил я. «На колокольне, — ответил он, — ему холодно, и он голоден». Потом Вилли сел на кровати и сказал: «Мое пальто, дай мне мое пальто. Возьми оттуда ключи и деньги». Чтобы успокоить его, я сказал, что все сделаю, как он говорит. Вскоре он снова начал бредить. Мне показались странными его слова, поэтому, когда он заснул, я пошел и посмотрел, что у него там в пальто. В кармане я нашел ключи падре и пачку денег.

Тогда я подумал, что надо вернуть ключи падре, то сначала стоит выяснить, почему Вилли говорил колокольне. Я решил пойти туда…

— Какого числа это было?

— Второго января. Я поднялся на колокольню… и там нашего его.

— Он, должно быть, возмущался тем, что про него все забыли?

— Возмущался?! Он был мертв!

— Думаете, он умер от голода?

— Нет. Рядом с ним лежал недоеденный кусок сыра, хлеб и две бутылки пива — одна пустая, другая полная. От холода он тоже не мог умереть, ведь у него было теплое пальто, которое Вилли оставил ему. Кроме того, когда умирают от голода или холода — умирают тихо, как правило, просто засыпают и не просыпаются. А Декон, он явно видел опасность, он сопротивлялся, пытался высвободиться из веревок. А его лицо! Боже, сэр, я бы не хотел еще раз увидеть нечто подобное. Глаза его были открыты, было такое впечатление, что в них застыл ужас, как будто перед смертью он увидел дьявола.

Да, забыл сказать, что сначала я не узнал его. У него в куртке были документы на имя какого-то Тейлора. Потом я посмотрел на его руки.

— Так, что было дальше? — с нетерпением спросил Уимзи.

— Вы же знаете, что я был знаком с Деконом. Правильнее сказать, что я просто знал его. Так вот, я помнил, что у него на руке был большой шрам — когда-то он неудачно уронил поднос со стеклянным графином и сильно порезался. Как только я увидел этот шрам, я сразу понял, что это никакой не Тейлор, а Декон. Тогда-то я и подумал, что это Вилли, должно быть, убил его. Нет, клянусь, что я не осуждал его за такой поступок, я прекрасно знал, что у Вилли были на это причины. Этот негодяй Декон причинил столько боли бедняжке Мэри и многим другим хорошим людям, что он действительно заслуживал смерти. Я только подумал, что было бы лучше, если бы он сделал это в честной схватке…

— Джим, я думал, ты знаешь, что я бы никогда не посмел поднять руку на связанного человека. Если бы это действительно я убил Декона, то это случилось бы в честной схватке, и никак не иначе.

— Да, прости, что сомневался в тебе. Теперь я понимаю, что ты ни при чем. Но тогда у меня не было других версий происшедшего — я думал, что убил его ты. Естественно, я решил, что надо скрыть все следы, чтобы никто об этом не узнал. Весь следующий день я думал о том, что же делать. Потом я вспомнил о том, что на воскресенье были намечены похороны леди Торпс. Я подумал, что если закопаю тело в еще свежую могилу, его там точно никто никогда не обнаружит. На всякий случай я подумал и про свое алиби — я всем сообщил, что в воскресенье утром мне надо уезжать на работу.

Все это время тело Декона лежало на колокольне. А в пятницу все чуть было не раскрылось. Дело в том, что Джек Годфри сказал мне, что собирается прозвонить пару мелодий в память о леди Торпс. Я, конечно, испугался, что когда он поднимется на колокольню, он обнаружит тело Декона. Однако мне повезло, что поминальный перезвон был назначен на вечер, и когда Джек поднялся на колокольню, было уже темно. В общем, все обошлось.

— Что было в субботу, мы знаем, — сказал Паркер.

— Да… У меня было ужасное путешествие на мотоцикле. Шел сильный дождь, я очень замерз и совсем вымок. На работу я, конечно, опоздал. А Декона я…

— Можете не рассказывать. На колокольне был свидетель.

— Свидетель?

— Да. Вам повезло, что это был человек, которому было невыгодно показываться вам. Это был Нобби, — сказал Паркер. — На колокольне было темно, и, по словам Крантона, вашего лица он не видел, но слышал, что вы делали. Вы вынесли тело с колокольни, да?

— Это было ужасно… Я тащил Декона по ступенькам… а эти колокола… как будто они были живые, как будто смотрели на меня… ужасное ощущение! Знаете, я никогда не любил колокола, не любил их звон. Мне всегда казалось, что они не просто живые существа — они видят и умеют говорить. Когда я был ребенком, я в каком-то журнале прочитал историю о колоколе, который выдал убийцу… назвал его имя… я точно не помню этой истории, но она тогда произвела на меня сильное впечатление. Я долго не мог забыть ее.

— Да, я читал этот рассказ. «Розамунда», — сказан Уимзи. — Колокол говорил: «Помогите Джефану! Помогите Джефану!» Меня этот рассказ тоже сильно впечатлил.

— Да… точно… Так вот, я вытащил Декона на улицу и отнес на кладбище. Потом я раскопал могилу и уже собирался опустить его…

— А вы копали лопатой могильщика?

— Да, сэр. На связке ключей падре был ключ и от подвала, где хранились инструменты могильщика. Так вот, я уже собирался опускать тело, как вдруг подумал о том, что могилу еще могут вскрыть и тогда обнаружат там Декона. Тогда на всякий случай я решил ударить его пару раз по лицу, чтобы в случае, если его все же обнаружат, никто не смог бы его опознать…

При воспоминании обо всем этом Джеймс вздрогнул.

— Потом я подумал о руках… — продолжил он, — ведь если я узнал их, это мог сделать и кто-то другой. У меня с собой был нож… и… Вы и сами знаете, что я сделал. Вот… Его документы и… то что осталось от рук, я положил в пакет и убрал в карман. Шляпу и веревку выбросил в колодец. Потом я положил его в могилу, закопал и положил на место венки. Затем мне надо было вернуться на колокольню и уничтожить все следы. Мне повезло, что Гарри Готобед оставил на колокольне ведра с водой, и мне не пришлось таскать воду из колодца. Так что я убрался на колокольне, вымыл все, что мог, забрал бутылки…

— Две бутылки, — сказал Уимзи, — их там было три.

— Три? Я нашел только две. После того, как я все убрал, я закрыл все двери и стал думать, что делать с ключами дальше. Я решил, что лучше всего будет, если я оставлю их в ризнице, а когда падре найдет их, подумает, что сам положил их туда и забыл. Так я и сделал.

— А что вы сделали с тем, что было у вас в кармане?

— Деньги и документы я оставил, а все остальное выбросил в Фоти Фут, милях в двенадцати от деревни. Документы я потом сжег, когда уже был в Лондоне. Я бросил их в камин, когда отдыхал в холле гостиницы. Я подумал, что там-то их точно никто не будет искать. А вот что делать с пальто Вилли, я долго не мог придумать. В конце концов, я решил, что надо отослать пальто и деньги Вильяму по почте. Так я и сделал. К посылке я написал маленькую записку: «Я убрал все, что ты оставил на колокольне». Больше я ничего писать не стал, потому что боялся, что Мэри может открыть посылку и прочитать письмо.

— Я по той же причине не писал тебе, — сказал Вилли. — Я подумал, что ты куда-то увез Декона. У меня и мысли не было, что он мертв. Спрашивать у тебя я ничего не мог, потому что Мэри всегда читает мои письма перед отправкой и, если хочет, добавляет что-то от себя. Так что все, что я мог написать, было: «Благодарю тебя за все, что ты сделал для меня». Мэри подумала, что я благодарю тебя за то, что ты ухаживал за мной во время болезни. После выздоровления деньги я вернул в банк. Знаешь, сначала я был очень удивлен тем, что ты перестал нам писать… теперь-то я понимаю, почему.

— Да… я не мог писать… я просто не знал, что писать… я никак не мог избавиться от всех воспоминаний… да и вряд ли смогу. А когда ты узнал о том, что произошло?

— Когда нашли тело. И, прости меня, Джим, я сразу подумал, что это ты убил его… Знаешь, я очень испугался того, что ты взял на душу такой грех… я молился о том, чтобы оказалось, что Декон умер своей смертью… я надеялся на это.

— К сожалению, это не так, Декон умер не своей смертью, — сказал Паркер.

— Но кто же тогда убил его? — спросил Джеймс.

— Ну, в том, что это сделали не вы, я уверен, — сказал Паркер, — потому что если бы это было не так, вы бы сейчас придерживались версии, что Декон умер сам, от холода или голода. Кроме того, я так же уверен, что и ваш брат не причастен к убийству. Так что я могу сказать, что верю вам.

— Благодарю, сэр.

— А что вы можете рассказать мне о миссис Тодей?

— Могу сказать, что она, конечно, замечала мое странное поведение, ведь я действительно сильно изменился после того, что произошло, но она, видимо, даже предположить не могла, в чем дело. Как я уже говорил, только когда она увидела письмо Декона, она заподозрила, что мое поведение как-то связано с ее первым мужем. Она сразу спросила меня об этом, и я рассказал ей часть правды. И сказал, что человек, которого нашли на кладбище — Декон. Мэри каким-то образом догадалась, что во всем этом замешан и Джим. Я не стал ни подтверждать, ни отрицать ее слова, а сказал, что теперь нам надо справляться самим и постараться не тревожить Джима. Мэри согласилась. Единственное, о чем она попросила меня — это немедленно зарегистрировать наш брак еще раз, потому что получается, что мы жили в грехе. Мэри очень переживала по этому поводу.

Сначала я пытался убедить ее в том, что никакого греха нет, что мы не могли знать, что ее первый муж был жив. Но, в конце концов, видя, как она страдает, я согласился, и мы решили сразу же ехать в Лондон и там пожениться еще раз. Там-то вы нас и нашли.

— Да, — сказал Бланделл, — благодарите за это милорда. Он, кажется, знал о каждом вашем шаге. Но он, конечно, сожалеет, что вас пришлось остановить.

— А, по-моему, у нас нет никаких оснований задерживать их. Как вы считаете, старший инспектор? Мне кажется, их надо немедленно отпустить, чтобы они наконец поженились.

— Ну, если эти двое рассказали нам всю правду, тогда, пожалуй, вы правы, — ответил Бланделл. — Я думаю, свадьба следствию никак не повредит. А что касается Мэри, то не вижу смысла ее допрашивать. Вряд ли она может что-либо добавить к вашему рассказу.

— Благодарю вас, сэр, — сказал Вильям.

— А что касается вопроса о том, кто убил Декона, — продолжил старший инспектор, — боюсь, что мы ни на шаг не приблизились к его разгадке. Может, это дело рук Крантона или Чудака Пика… Они были тогда на колокольне… да, есть еще многое, чего мы не понимаем…

А вы двое, — сказал он, посмотрев на братьев, — держите рты под замком. Мы обязательно выясним, кто убийца, а пока вы должны молчать о том, что знаете, чтобы не спугнуть преступника. Ясно? Что ж, тогда вы свободны. Благодарю за информацию. А я, пожалуй, поеду к Пику и попробую поговорить с ним. Хотя я никак не могу представить, что он мог убить человека. Ну да ладно, все своим чередом.

Часть четвертая ПОЛНЫЙ КЕНТСКИЙ ПЕРЕЗВОН

(в трех частях)

5,376

65432

34562

23645

35642

42356

Примечания

Повторять по два раза.

Особое внимание уделять двойным ударам и ритму.

(Дж. Вайлд)

1 БОЛЬШАЯ ВОДА

И вся земля скрылась под водой и спаслись все на ковчеге.

О случае с обнаружением тела на кладбище забыли довольно быстро. После этого произошло много событий и громких преступлений, которые отвлекли внимание общественности. Только мистер Бланделл и некоторые жители прихода храма святого Павла по-прежнему помнили о том, что произошло. К счастью, факт обнаружения ожерелья и опознания тела погибшего удалось скрыть от газет. Повторную свадьбу Тодеев тоже удалось сохранить втайне. Лорд Питер Уимзи и мистер Венейблс сделали для этого все, что было в их силах.

Старший инспектор Бланделл допросил Чудака Пика, но безрезультатно. Пик постоянно путал даты, добавлял в рассказ какие-то выдуманные факты, фантазировал и придумывал невесть что. Естественно, его показаниям верить было нельзя. Кроме того, его тетя предоставила ему алиби. По ее словам, в ту ночь он был дома. Да и Бланделл, признаться, совсем не хотел отправлять Пика в тюрьму. Он понимал, что даже если обвинить Пика, на суде его все равно признают невменяемым.

— Мне кажется, — говорил мистер Венейблс, — бедняга Пик не мог этого сделать.

Обдумав все, Бланделл согласился с падре.

Что касается Тодеев, то с ними ситуация была еще довольно сложной. Все же они оставались под подозрением. Однако их история, скорее всего, произвела бы на суд такое же впечатление, что и на полицейских при первом допросе. Их рассказ действительно был похож на правду. Кроме того, Бланделл действительно симпатизировал братьям и говорил, что не простил бы себе, если бы осудили невиновных людей. А Паркер заявлял: «трудность ситуации заключается в том, что по существу нет фактов, которые абсолютно точно доказывали бы виновность или невиновность того или иного обвиняемого. Мы можем быть уверены только в том, что Декон мертв…»

Вскоре расследование было закончено. Джеймс Тодей вернулся на корабль. После свадьбы Вилли и Мэри Тодей вернулись домой и продолжили работать и жить также, как и раньше. Их попугай постепенно забыл все фразы, которые напоминали семье о той страшной ночи. Падре по-прежнему занимался делами храма, вел службы, читал проповеди, венчал и крестил. Вейл все так же несла свои воды в море, благодаря дамбе уровень воды в реке значительно поднялся. Лето и осень в том году выдались очень дождливыми, и река даже вышла из берегов. Весь август и сентябрь поля вокруг деревни были затоплены, болота подступали все ближе. Однако это даже пошло на пользу. Дело в том, что незадолго до Праздника урожая загорелся один из стогов сена, и только благодаря разлившейся реке удалось избежать сильного пожара. Праздник в тот год проводился довольно поздно, на улице было прохладно, темнело уже рано. После торжественной службы падре по традиции организовал праздничное застолье. Словом, все шло своим чередом.

Уимзи думал, что вряд ли когда-нибудь вернется в приход храма святого Павла. С этой деревней у него были связаны не самые лучшие воспоминания, кроме того, он был уверен, что по крайней мередвое человек из прихода точно никогда не хотели бы встречаться с ним. Однако когда Хилари Торпс написала ему письмо, где сообщала, что приезжает на Рождественские каникулы в деревню и просит его о встрече, лорд Питер изменил свои планы. Он должен был ехать потому, что по завещанию миссис Вилбрехэм должен был проследить за исполнением ее воли относительно наследства. И хотя мистер Эдвард был официальным опекуном Хилари, все вопросы о наследстве должны были теперь решаться в присутствии лорда Питера. И даже если мистер Эдвард будет против его вмешательства, закон все равно будет на стороне Уимзи. Хотя он, конечно, надеялся, что дядюшка Хилари не будет препятствовать их встрече, и все вопросы будут улажены спокойно и без конфликтов. Лорд Питер знал, что в его силах избавить Хилари от строгого повиновения воле дядюшки. Ведь у нее было хорошее наследство, и она вполне могла бы жить самостоятельно. Но выбор, конечно, был только за Хилари. Что касается Красного дома, то его продать не удалось. Причиной было то, что дом действительно находился не в лучшем состоянии. Однако Хилари была даже рада этому, потому что она хотела, чтобы дом ее родителей остался в ее собственности. Так что на каникулы вместо того, чтобы остаться в Лондоне, она решила приехать в деревню.

А лорд Питер, признаться, был рад, что ему не придется праздновать Рождество в доме своего брата. Уимзи всегда раздражали друзья невестки, которые практически постоянно гостили у нее. Так что он прожил в Денвере буквально несколько дней и накануне Рождества отправился в приход храма святого Павла.

— Такое впечатление, — говорил Уимзи, — что в этих краях хорошей погоды зимой просто не бывает. Прошлый раз был сильнейший снегопад, а теперь вот дождь льет как из ведра. Прямо наказание какое-то, да, Бантер?

— Да уж, милорд. Суровый климат, — ответил Бантер.

— Нам надо спешить, чтобы успеть к празднику. А у тебя, как я вижу, не очень-то и праздничное настроение. Хотя у тебя всегда одинаковое выражение лица, ты как Сфинкс — никогда не показываешь своих эмоций. Я даже расстроенным тебя никогда не видел. Разве что один раз, помнишь, этот случай с бутылкой.

— Не хотел бы вспоминать об этом, милорд. Я до сих пор не могу себе простить того случая.

— Что ты, это просто недоразумение. Ничего страшного не было. Так, а где мы? Кажется, Лимпси. Да, точно, мы недалеко от старого шлюза. А вот и он!

Они переехали через мост, остановились и вышли из машины, чтобы посмотреть на шлюз. Все створки были открыты, воды было очень много, река поднялась так высоко, что казалось, вот-вот затопит мост. Пока они стояли и наблюдали за рекой, течение начало потихоньку меняться и поднялись небольшие волны.

Уимзи увидел человека, который стоял у пункта управлением створками.

— Прилив начинается? — крикнул ему лорд Питер.

— Да, сэр. Теперь надо постоянно следить за шлюзом, иначе тут все может затопить. Воды слишком много, но мы думаем, больше река уже не поднимется, если только весна не будет слишком дождливой.

Сказав это, рабочий начал закрывать створки шлюза.

— Видишь, Бантер. Сейчас створки закроют, и вода пойдет по каналу. А если оставить шлюз открытым, то из-за прилива здесь все затопит.

— Да, сэр, — ответил Бантер. — Непростая работа.

— Люди всегда пытались покорить природу и заставить ее делать то, что им удобно, — сказал Уимзи.

Створки шлюза медленно закрылись, уровень воды начал постепенно опускаться.

— Надеюсь, у вас все под контролем, и мы успеем добраться до деревни до того, как река выйдет из берегов, — смеясь, сказал лорд Питер.

— Не волнуйтесь, мы следим за уровнем воды, шлюз пока работает исправно, — сказал рабочий, но почему-то особенно громко он произнес слово «пока».

— А что с ремонтом? — спросил Уимзи.

— Джо Масси все пытается добиться того, чтобы старые створки заменили. Власти уже дали на это согласие, но не будут же они начинать работы во время половодья. Так что, наверное, придется еще подождать. А потом все снова могут забыть о том, что обещали. Словом, что будет дальше — неизвестно.

— Все ясно, — сказал Уимзи. — Поехали, Бантер. Ты составил завещание? А то не дай Бог начнется наводнение.

В этот раз они поехали по южному берегу Фоти Фут. Все поля вокруг были покрыты водой, дорога была просто в ужасном состоянии, большая часть ее была так сильно размыта, что постоянно приходилось искать объездные пути. Воздух был настолько влажным, что даже дышать было тяжело. Из-за всего этого машина, естественно, не могла разогнаться, поэтому ехали они очень медленно. Но, наконец, Уимзи и Бантер добрались до Фрогс-бридж. Уже отсюда лорд Питер услышал знакомые звуки — звонари прихода репетировали Рождественский перезвон.

Вскоре они доехали до деревни. Проезжая мимо дома падре, Уимзи увидел машину мистера Венейблса, которая медленно ехала им навстречу, и остановился. Падре сразу же узнал «Даймлер», тоже остановился, вышел из машины и с радостными возгласами и распростертыми объятиями кинулся к Уимзи.

— Это вы! Вы приехали! — воскликнул падре, когда лорд Питер вышел из машины. — Как же я рад вас видеть! Как замечательно, что мы с вами встретились! Вы, наверное, услышали, что я еду. Я всегда трублю в рог, помните, я рассказывал вам! Как у вас дела? Вы, наверное, едете в Красный дом? Они очень ждут вас. Я надеюсь, как только вы устроитесь, вы зайдете к нам. Вообще, я надеюсь, что вы будете частым гостем у нас. Сегодня мы с женой придем к Торпсам на ужин. Она будет так рада видеть вас! Ужасная погода, да? Я вот еду крестить малыша в соседнюю деревню за Фрогс-бридж. Бедняжка серьезно болен, врачи говорят, что его жизнь в опасности, поэтому я должен торопиться. Возможно, мне еще придется идти пешком от главной дороги до их дома, вряд ли машина проедет по этой грязи. О, а вы приехали из Денвера? Надеюсь, у ваших родственников все хорошо. Вас там не затопило? В этом году очень много воды. Все болота под водой. Уж не знаю, как такую зиму перенесет наш лес. Деревья могут промерзнуть без снега. Но, дай Бог, все обойдется. А теперь мне действительно пора ехать. Простите, что вы сказали? Я не расслышал — колокола звонят слишком громко. Поэтому я так громко сегодня трубил. Да, мы сегодня будем звонить Стедманский перезвон. Вы, наверное, еще не пробовали работать с этим видом перезвона. Думаю, вам стоит прийти и попробовать. Это очень интересно. Кстати, Валли Пратт делает большие успехи. Даже Хезеки теперь говорит, что у него все хорошо получается. Вилли Тодей будет звонить сегодня. Я помню, что вы говорили мне, но все же я подумал, что не стоит исключать его из нашей команды. Знаете, я не думаю, что у него на душе — большой грех. Да, он допустил тогда ошибку, поступил плохо, но надо уметь прощать. Кроме того, я подумал, что если мы исключим его из команды звонарей, по деревне сразу поползут слухи о том, что он, видимо, совершил серьезное преступление, а это не так. Понимаете? О боже! Я совсем с вами заговорился! Мне надо торопиться, меня ждет малыш. Я должен ехать. Надеюсь, встретимся с вами за ужином! Как же я рад, что вы приехали! Ну, все, до свидания, до свидания!

Мистер Венейблс пожал руку Уимзи и пошел к своей машине. А лорд Питер и Бантер поехали дальше.

2 ВОДА НАСТУПАЕТ

Вода шумела и бушевала, волны били о ковчег.

Дядюшке Эдварду, хоть и с неохотой, но пришлось признать, что Хилари выбрала себе профессию и своего мнения менять не собирается. Уимзи был искренне рад, что мисс Торпс проявила характер и неизменно движется к своей жизненной цели.

Накануне Рождества лорд Питер вместе с падре и хором пел торжественные гимны. Потом падре пригласил его к себе на трапезу. В Стедманском перезвоне Уимзи участия не принимал. Он помогал миссис Венейблс развешивать Рождественские венки и украшать храм. В Рождество он дважды был на службе в церкви. Потом Уимзи ездил за двумя женщинами и их детьми в соседнюю деревню — малышей хотели крестить в праздничный день.

В День подарков дождь прекратился. Воспользовавшись тем, что дорога немного просохла и погода, кажется, наладилась, Уимзи решил съездить к своему другу в Волбич и там же остаться на ночь.

На следующий день, по дороге в деревню, проезжая мимо старого шлюза, лорд Питер обратил внимание на то, что рабочие суетились у створок. Один из них увидел машину Уимзи, которая как раз подъезжала к мосту, и замахал руками. Потом еще один мужчина заметил машину и побежал к лорду Питеру, тоже махая руками и крича что-то. Уимзи остановил автомобиль. Через пару секунд он разглядел, что мужчина, который бежал к нему, был не кто иной, как Вилли Тодей.

— Милорд! — кричал он, — милорд! Слава Богу, что это вы! Езжайте скорее в деревню и предупредите всех, что шлюз сломался. Мы сделали все, что смогли, но, скорее всего наводнения не избежать. Сейчас начнется прилив, надо успеть сделать насыпь из песка, чтобы хоть как-то остановить воду. Быстрее милорд, у нас совсем мало времени!

— Мне прислать вам подкрепление?

— Нет, здесь уже вряд ли что-то можно сделать. Предупредите всех, что максимум через шесть часов все здесь будет под водой! Пусть спасают все, что могут.

Уимзи посмотрел на часы, и машина сорвалась с места.

Падре он застал в кабинете.

— Боже мой! — воскликнул мистер Венейблс. — Я предполагал, что это может случиться, и предупреждал местные власти, что шлюз надо ремонтировать, что он не выдержит напора воды. А если откроются все остальные шлюзы, то вся вода хлынет в Вейл, и наша деревня уйдет под воду — все фермы, поля и дома! Надо срочно прозвонить — у нас есть специальный сигнал тревоги. Люди должны помнить его со времен войны.

— Эмили, беги к Хинкинсу и скажи, что сломался старый шлюз и надо срочно собрать звонарей и прозвонить тревогу. Вот ключи от церкви и от колокольни. Предупреди миссис Венейблс. Пусть она распорядиться, чтобы люди собрали все ценности и отнесли в храм. Если вода не поднимется выше двенадцати футов, то церковь не пострадает. Дай Бог, чтобы так и было, дай Бог. Только без паники! И составьте список всех сданных вещей. А где моя шляпа? Я еду на почту — надо обзвонить соседние приходы, — они ведь в такой же опасности, что и мы, — и съездить на фермы, которые находятся прямо на берегу канала. Не будем терять ни секунды. Лорд Питер, ваша машина готова?

По дороге под мерные удары тревожных колоколов, падре выкрикивал из машины предупреждения всем, кто встречался на пути. Когда они приехали на почту, мистер Венейблс позвонил во все соседние приходы и вкратце рассказал о приближающейся опасности. Потом он связался со смотрителем старого шлюза. Доклад последнего был не очень ободряющим:

— К сожалению, сэр, остановить воду невозможно. Наводнения не избежать. В запасе есть еще пара часов.

Положив трубку, падре обратился к начальнице почтового отделения:

— Вам надо ехать в церковь, миссис Вест. Все ценности, деньги и документы отнесите в колокольню. Личные вещи оставляйте в зале храма. Животных приведите во двор перед храмом. Кошек, кроликов и морских свинок приносите в закрытых корзинах, а то потом будет трудно выловить их. А теперь, лорд Питер, возвратимся в деревню и будем заниматься эвакуацией.

В деревне все было уже в движении. Под звон колоколов люди выносили вещи из домов, домашние животные, свиньи, курицы, козы, — все бегали по улицам. У школы их встретила мисс Снут.

— Когда нам идти, мистер Венейблс?

— Чуть позже. Сначала пусть люди отнесут все тяжелые вещи. Я пришлю за вами, когда можно будет приходить. А пока соберите всех детей, успокойте их и постарайтесь убедить в том, что домой идти им нельзя. В храме они будут в полной безопасности. Не волнуйтесь, все будет хорошо. О, мисс Торпс!

— Мистер Венейблс, мы можем как-то помочь?

— Дорогая, благодарю! Не могли бы вы с миссис Гейтс чем-то занять детей. Если понадобится, напоить их чаем. Главное — не допустить паники. Словом, помогите мисс Снут, хорошо? Минутку, мне надо поговорить с мистером Хенсманом. Что там с припасами, мистер Хенсман?

— Все под контролем. Мы готовы отнести все, как только вы прикажете, — ответил бакалейщик.

— Хорошо, — сказал падре. — Я думаю, что продукты надо сложить в часовне. Приступайте. У вас есть на чем везти продукты?

— Да, сэр.

— Хорошо, хорошо. Не забудьте про питьевую воду. Кстати, если будете брать воду из колодца, не забудьте ее прокипятить. Лорд Питер, теперь нам пора в церковь.

Миссис Венейблс в церкви уже практически все организовала. Ей помогали Эмили и другие женщины. Для детей и стариков были отведены отдельные места. У двери в часовню миссис Венейблс повесила табличку с надписью «Продовольствие». Мистер Готобед и его сын следили за тем, чтобы все продукты были аккуратно разложены. Джек Годфри и несколько фермеров следили за распределением животных во дворе и сарае. Словом, все работали слаженно, быстро и спокойно.

— Судя по тому, как вы уверенно действуете, можно подумать, что вы этим всю жизнь занимались, — сказал Уимзи мистеру Венейблсу.

— Просто я предвидел эту ситуацию… хотя в том, что сейчас все так разумно организовано — большая заслуга моей жены. Она отличный организатор. Хинкинс! Убери оттуда эту штуковину! Она мешает носить продукты! Альф! Альф Доннингтон! Что там насчет пива?

— Скоро принесут, сэр.

— Хорошо. Тогда отнесите в часовню, где продовольствие. Надеюсь, вы догадались, что в бутылках удобнее. Бочки будут занимать слишком много места.

— Да, конечно, сэр. Мы с Теббатом обо всем позаботились и все предусмотрели.

Падре кивнул в знак одобрения.

— Мы припарковали все машины с продовольствием у храма. Теперь занимаемся разгрузкой.

— Хорошо. Как только машины освободятся, сразу найдите добровольцев, которые поедут по деревне собирать на эвакуацию женщин и больных. Вы проследите за этим?

— Конечно, сэр.

— Лорд Питер, не могли бы вы съездить к шлюзу и посмотреть, как там дела?

— Конечно, — сказал Уимзи, — я надеюсь, что Бантер… Кстати, где Бантер?

— Я здесь, милорд.

— Оставайтесь в распоряжении падре.

— Падре, я хотел предложить вот что, — сказал Бантер. — Может быть, я начну готовить что-нибудь горячее для людей? Ведь все будут голодные. Надо приготовить суп или что-нибудь в этом роде.

— Отличная идея. Продукты возьми у мистера Хенсмана.

— Хорошо, сэр.

— Я думаю, надо послать на колокольню побольше звонарей. Пусть они сменяют друг друга. О, здесь и начальник полиции, и старший инспектор Бланделл. Как хорошо, что вы приехали! Здравствуйте. У нас тут небольшие неприятности, — сказал падре.

— Видим и слышим. Ваши колокола звонят на всю округу. Как мы можем вам помочь? Я готов предоставить вам полицейских, чтобы они следили за порядком в деревне, — сказал начальник полиции.

— Думаю, в этом нет необходимости, — ответил падре.

— Лучше поставить патруль на дорогах между деревнями, — предложил старший инспектор Бланделл. — Мы только что были в соседнем приходе. Падре прихода святого Петра волнуется, что у них не останется ни островка суши. Думаю, следует организовать паромное сообщение между деревнями.

— Благодарю, это очень важно. Люди из прихода святого Петра могут приехать к нам, — сказал падре. — Места хватит. Только надо попросить их привезти с собой продукты. И постельное белье, конечно. Миссис Венейблс все здесь прекрасно устроила. Мужская спальня — в северной части храма, женская и детская — в южной. Если мой дом не затопит, то больных мы вполне можем разместить там. Надеюсь, наводнение не коснется прихода святого Стефана. Но если им нужна будет помощь, то мы готовы предоставить приют всем, кому это будет необходимо. Старший инспектор, — повернулся падре к Бланделлу, — что касается связи между деревнями, мы надеемся, что вы все организуете. Если наводнение будет сильнее, чем мы ожидаем, придется эвакуировать всех жителей соседних приходов. Скорее всего, понадобятся лодки…

— За это не волнуйтесь, мы все сделаем, — сказал Бланделл.

— Хорошо. Надо будет съездить в приход святого Стефана. Доброго дня, миссис Гиддингс, доброго вам дня! Да, пожалуй, у нас серьезное происшествие. Я рад, что вы приехали. О, миссис Линч! Вы уже здесь! Как ваш малыш? Надеюсь, все отлично! Миссис Венейблс в церкви. Джек! Джек Холлидей! Положите котят в корзину. Попросите Джо Хинкинса, он вам даст одну. О, Мэри! Я слышал, ваш муж помогает рабочим на шлюзе. Мы очень благодарны ему. Да, дорогая, что такое? Иду, иду.

В течение трех часов Уимзи помогал перевозить людей из деревни в храм. Затем он отправился к Фоти Фут, чтобы посмотреть, как там дела. Уже темнело. На дороге было необычайно оживленное движение — люди, с животными и пожитками, на повозках и лошадях ехали в храм святого Павла, который казался единственным безопасным местом в сложившихся обстоятельствах. Когда Уимзи подъехал к шлюзу, он понял, что ситуация уже выходит из-под контроля. У створок были пришвартованы несколько баржей, с которых сбрасывали камни, песок и щебенку, чтобы остановить воду, на берегу люди сооружали дамбы из мешков с камнями и песком. Но, несмотря на все усилия, вода стремительно поднималась. И сопротивляться этой стихии было бесполезно.

— Все, больше мы не сможем сдерживать ее, милорд, — сказал один из рабочих. Бедняга был насквозь мокрый и весь в песке. — Вода поднимается. Господи, помоги нам! Спаси, сохрани!

К Уимзи подошел смотритель шлюза.

— А я говорил им, говорил. Что теперь с нами будет? — сказал он.

— Сколько еще есть времени? — спросил Уимзи.

— Максимум час, милорд.

— Я думаю, что вам пора уезжать отсюда. У вас хватит машин, чтобы увезти всех рабочих?

— Да, милорд.

Увидев Уимзи, к нему подошел и Вилли Тодей, он тоже был весь мокрый и очень уставший.

— Мои жена и дети в безопасности?

— Да, Вилли. Все в порядке. Падре все организовал. Вилли, мне кажется, тебе надо ехать со мной.

— Нет, милорд, благодарю. Я уеду со всеми. Передайте всем в деревне, что времени уже мало.

Лорд Питер развернул машину и поехал обратно в деревню. За короткое время его отсутствия все организационные мероприятия в храме были практически закончены. Все жители уже собрались в храме, а все вещи и продукты были разложены по местам. Машины и повозки стояли у стены церкви. Было уже около семи часов, на улице стало темнеть. В храме все лампы были включены. В часовне каждый желающий мог получить тарелку горячего супа и чай. Единственным свободным местом в храме был алтарь, там падре молился и ждал новостей. А высоко на колокольне по-прежнему звонили колокола. Гауде, Саваоф, Джон, Иерихон, Джубили, Димити, Бетти Томас и Тейлор Паул не спали — они своим тревожным звоном предупреждали прихожан об опасности — «Быстрее! Спасайтесь! Быстрее! Вода приближается!» — казалось, кричали они.

Уимзи поднялся к алтарю, чтобы сообщить падре все, что узнал. Мистер Венейблс кивнул и сказал:

— Надо срочно привезти всех со шлюза. Храбрецы! Я понимаю, что они не привыкли сдаваться, но сейчас от них уже ничего не зависит. Лорд Питер, съездите к ним и скажите, чтобы немедленно приезжали к нам. И по дороге загляните к мисс Снут и передайте, что теперь можно приводить детей.

Лорд Питер снова отправился в путь.

Когда Уимзи приехал к шлюзу, мужчины уже рассаживались по машинам. Вода прибывала с каждой секундой. Пирсов уже почти не было видно. Кто-то кричал: «Ребята, быстрее! Надо спасаться!»

Вода сносила все на своем пути — песочные дамбы уже почти размыло. Река абсолютно вышла из-под контроля. Все вокруг кипело, бурлило и шумело.

Вдруг в темноте лорд Питер разглядел человека, который стоял прямо на полуразмытой песочной дамбе. Потом рядом с ним появился второй человек, который что-то кричал и протягивал товарищу руку. В следующий момент по берегу ударила огромная волна, и оба человека исчезли. Уимзи выскочил из машины, и побежал было на помощь, но кто-то крепко схватил его за руку и остановил.

— Нет, милорд! Стойте! Туда нельзя! Ему уже не помочь. Господи! Кто это?

Кто-то посветил фонариком на реку.

— Его зажало между пирсом и баржей. Он мертв. Кто это? Джонни Кросс? А кто побежал за ним? Вилли Тодей? Это плохо… у него семья. Милорд, их не вернешь, а нам больше нельзя никого терять. Ребята, спасайтесь! Быстрее! Боже! Быстрее по машинам!

Уимзи затолкали в машину. Рядом с ним сел какой-то мужчина. Оказалось, что это был смотритель шлюза.

— Я же говорил, я предупреждал, — тихо бормотал он.

Буквально через несколько минут после того, как машины тронулись с места, створки шлюза сорвало, и вода вырвалась на свободу. Огромная волна покатилась по каналу и реке, снося все на своем пути.

Машины неслись с огромной скоростью, едва успевая опережать ревущий поток.

Река и канал вышли из берегов. Все окрестные поля были затоплены водой, которая с каждой секундой приближалась к деревням. Вода догнала машины до того, как они успели доехать до деревни. Ехать становилось все труднее. Воды было так много, что колес машин уже не было видно. Машине, в которой ехал Уимзи, пришлось тяжелее всех, так как она стартовала последней.

Тем временем в церкви падре проводил перекличку всех эвакуированных по составленному миссис Венейблс списку. Он по очереди выкрикивал в рупор фамилии тех, кто должен был быть в храме.

— Элиза Гиддингс.

— Я здесь, падре.

— Джек Годфри, его жена и дети.

— Все здесь, сэр.

— Генри Готобед и его семья.

— Все на месте, сэр.

— Джозеф Хинкинс… Луиза Хичкок… Обадиен Холлидей… Мисс Эвелин Холлидей…

Только что приехавшие со шлюза собрались у двери. Уимзи подошел в падре и шепотом рассказал о том, что случилось.

— Джон Кросс и Вилли Тодей? Боже, это ужасно. Господи, упокой души этих бесстрашных людей. Лорд Питер, не могли бы вы сами рассказать об этом моей жене и попросить ее, чтобы она сообщила эту печальную новость прихожанам? Вилли пытался спасти Джонни? Да… это так похоже на Вилли… Бедняга… он был хорошим человеком.

Уимзи отозвал в сторону миссис Венейблс. Падре продолжил выкликать имена по списку, правда, теперь его голос немного дрожал… он едва сдерживал эмоции, которые переполняли его:

— Джереми Джонсон и его семья… Артур и Мэри Джадд… Люк Джадсон…

Через пару минут у выхода из храма послышался крик:

— Вилли! О! Вилли! Он не хотел жить! О! Мои бедные дети! Что же теперь нам делать?

Уимзи не мог слышать этих криков. Он быстро пошел на колокольню и поднялся по лестнице наверх. Колокола по-прежнему звонили. Лорд Питер прошел мимо звонарей и поднялся выше. Звон оглушал его, но здесь, по крайней мере, не было слышно криков бедняжки Мэри.

Отсюда были видны силуэты мерно качающихся колоколов. От шума, высоты и вида колоколов у Уимзи закружилась голова. К нему снова вернулось то самое ощущение собственного ничтожества и подавленности, которое он однажды уже испытал на колокольне. По телу пробежал холодок. Уимзи показалось, что вся кровь, которая текла по его венам, вдруг ударила в голову. В висках бешено заколотился пульс… Лорд Питер попытался опереться о стену… но собственное тело, казалось, не слушалось его… в следующий момент он почувствовал, что вот-вот упадет… Нет, это было не из-за шума и звона колоколов… нет… его тело вдруг пронзила какая-то резкая, непереносимая боль… Уимзи крикнул, но сам своего голоса не услышал… чувства ускользали от него. Это было ощущение ужаса… как будто перед ним открылась бездна ада… а вокруг кружили дьяволы… Он не мог даже пошевелиться.

«Надо выбраться отсюда… надо выбраться», — подумал лорд Питер.

«Дин-дон-дон… дон… дон-н-н-н…» Колокола все звонили…

Он не мог спуститься. Голова сильно кружилась. Он боялся даже посмотреть вниз. Собрав всю волю в кулак, он преодолел пару ступенек вверх и с огромными усилиями поднялся до верхнего этажа, вернее до двери, в которую упиралась лестница. Там он сделал последнее усилие и толкнул дверь, которая, к счастью оказалась незапертой. Сделав еще пару шагов, он, наконец-то, ступил на верхний этаж. Здесь было попрохладнее, но главное — здесь были окна. Ему показалось, что он вырвался из темного плена, захлопнул перед собой двери ада.

Прикрыв дверь, лорд Питер лег на пол. Он какое-то время пролежал неподвижно, пока чувства и силы постепенно не возвратились к нему. Почувствовав себя немного лучше, он встал на четвереньки и медленно подполз к окну. На небе уже взошла луна.

Лорд Питер сделал усилие и поднялся на ноги. С высоты колокольни были видны огни в домах прихода храма святого Стефана. Похоже, соседнюю деревню тоже сильно затопило. Он посмотрел на запад — там тоже все было под водой. На юге было то же самое.

Присмотревшись, лорд Питер разглядел очертания храма святого Петра, возвышающегося среди бескрайних водных просторов.

Весь мир, казалось, был теперь под водой. Не было видно ни реки, ни канала — все слилось воедино. Вода была повсюду, до самого горизонта. Только деревня и храм святого Павла, казалось, находились на острове в бескрайнем водном просторе. Должно быть, вода все еще прибывала. Постепенно она поднималась все выше и выше, подступая все ближе к домам.

Лорд Питер долго смотрел на воду, думая о том, что где-то там, у самого горизонта, в этом море нашли свой покой тела Вилли Тодея и его товарища…

Все колокола замолкли по очереди. Гауде, Саваоф, Джон, Иерихон, Джубили, Димити и Бетти Томас… на пару секунд воцарилась тишина… и Тейлор Паул пробил девять тейлоров в честь двух погибших. Из храма донеслись тихие звуки органа.

Уимзи уже окончательно пришел в себя и решил спуститься в помещение, где работали звонари. Там он встретил Хезеки Лавендера, который стоял у своего колокола. Отсюда был слышен голос падре:

— Освети, Господи, наш путь…

3 ДЕЛО ЗАКРЫТО

Бронзовый монстр убил его.

Джулиан Сермет «Розамунда»

Вода перестала прибывать через четырнадцать дней и ночей. Была затоплена даже железная дорога. Слава Богу, движение не прекращалось — поезда снижали скорость и медленно проезжали место затопления. Они напоминали плывущие по воде огромные корабли.

Больше всего пострадал приход храма святого Петра. Дома в этой деревне были затоплены практически до крыш. В приходе святого Павла вода поднялась на восемь футов — затоплено было все, кроме построенных на холме храма и дома падре.

Организованная мистером и миссис Венейблсами эвакуация помогла сохранить большую часть имущества прихожан, избежать паники и обеспечить всех нуждающихся в приюте, тепле и еде. Своих продовольственных запасов им хватило на три дня. Затем провизию привезли из города. Несмотря на экстремальные условия, жизнь в храме текла по привычному распорядку. Мистер Венейблс проводил службы, читал проповеди, утром и вечером звонили в колокола. По утрам все собирали постели и занимались привычными делами — после службы доили коров, убирались, готовили еду. Воду для уборки и питья грели в доме у падре. Завтрак готовился под руководством Бантера.

Даже школа не прекращала свою работу. Занятия проводились в специально отведенной комнате в доме падре. Дети после уроков играли в саду у дома падре.

Три вечера в неделю миссис Венейблс и мисс Снут организовывали настоящие концерты с участием хоров храмов святого Стефана и святого Павла. Помогали в постановке концертных номеров мисс Хилари и Бантер. По воскресеньям все дела прекращались, и падре проводил торжественную воскресную службу. За время потопа произошли в деревне, вернее в храме, два знаменательных события — венчание и рождение малыша. Ребенка окрестили Паулом — в честь храма, где ему была дана жизнь, а назвали его Кристофером — в честь святого Кристофера — покровителя рек.

Утром четвертого дня, когда Уимзи проходил через кладбище, чтобы отправиться в привычный объезд деревни на лодке, он заметил, что вода спала примерно на дюйм. Вернулся лорд Питер с веточкой оливкового дерева, которую сорвал в саду у дома одного из прихожан. В честь этого события звонари храма святого Павла прозвонили большой Кентский перезвон. Их примеру последовали и звонари из храма святого Стефана, и вскоре все окрестности были залиты веселым перезвоном.

— Странный запах, — сказал Бантер, стоя на ступеньках храма. Это был двадцатый день после начала наводнения. — Кажется, здесь и не такой уж чистый воздух, милорд.

— Не говори глупостей, Бантер, — ответил Уимзи, — если бы ты сейчас был в городе, за один глоток такого воздуха ты бы согласился заплатить не меньше фунта.

К этому времени вода уже спала. По крайней мере, по деревне, несмотря на грязь, уже можно было ходить пешком.

Женщины уже начинали чистить и приводить в порядок свои дома, а мужчины — ликвидировать разрушения: строить заборы, восстанавливать сараи, чинить лестницы и крыши. Дел было очень много и за рабочий день люди сильно уставали.

Тела Вилли Тодея и Джона Кросса были обнаружены недалеко от прихода храма святого Стефана. Видимо, туда их отнесло сильное течение. Похоронили бедняг на кладбище в приходе святого Павла. Только после похорон Уимзи рассказал падре и Бланделлу то, что думал о Вилли и к каким заключениям пришел.

— Бедняга Вилли, — сказал он. — Он умер и унес свои грехи и тайны с собой. Я все же думаю, что он знал или догадывался, как был убит Джеффри Декон. Я даже скажу больше — мне кажется, что он чувствовал на себе ответственность за случившееся. Теперь нам не придется искать убийц.

— Что вы хотите этим сказать, милорд?

— Убийцы Джеффри Декона уже повешены. Ведь, кажется, такое наказание ждало убийцу.

— Убийцы? — переспросил мистер Бланделл. — Их несколько? Кто они?

— Гауде, Саваоф, Джон, Иерихон, Джубили, Димити, Бетти Томас и Тейлор Паул.

Падре и Бланделл были шокированы словами Уимзи и молча ждали объяснений.

— Я должен был раньше догадаться, — сказал Уимзи. — Когда в храме святого Павла звонят колокола — подниматься на колокольню смертельно опасно. Если бы я хотя бы на десять минут дольше пробыл там в день, когда началось наводнение, и звонари звонили бы без перерыва, меня бы с вами уже не было. Я не могу назвать точной причины — удар, апоплексия, шок — выбирайте, что вам нравится. Дело в том, что нельзя находиться в пространстве выше помещения, где работают звонари, и ниже верхнего этажа, отгороженного дверью. Когда звонят колокола, в этом пространстве создается особый акустический эффект, объяснить который я не могу, но для человека он смертелен. Человек может выдержать максимум минут пятнадцать влияния этого эффекта. А Декон был связан и заперт на колокольне… Новогодний перезвон длился девять часов… Шансов выбраться и спастись у него не было.

— Боже мой! — воскликнул старший инспектор. — Так, значит, вы были правы, когда говорили, что убить Декона могли и вы, и Хезеки, и падре…

— Да, именно так, — ответил Уимзи. — Мы и убили его. В ту ночь этот самый акустический резонанс был еще сильнее, чем обычно, видимо, из-за того, что все щели в колокольне залепило снегом… Да, Декон был не самым лучшим человеком… но когда я думаю о том, как он умер… в одиночестве, объятый ужасом…

Уимзи замолчал и обхватил руками голову. Некоторое время все молчали. Тишину нарушил падре.

— Вокруг Бетти Томаса всегда ходили легенды. Этот колокол уже убивал людей. Хезеки бы сказал, что колокола убивают злых людей, в души которых проник дьявол… Может, Господь сам наказывает таких, как Декон, с помощью колоколов. А Господь самый справедливый судья.

— Значит, — сказал Бланделл, — мы можем считать дело закрытым. Человек мертв, тот, кто запер его на колокольне — тоже отправился на тот свет, бедняга. Только я все равно не очень понял про эти колокола… как они могут убивать… наверное, при помощи звуковых вибраций? В любом случае, раз вы так говорите, милорд, значит, так оно и есть. Итак, ответы на все вопросы получены. Наверное, можно сообщить об этом начальнику полиции. Вот и все. Что ж, всего доброго, джентльмены. До свидания.

Колокола храма Святого Павла

GAUDE. GAUDY. DNI. IN LAUDE

SANCTUS. SANCTUS. SANCTUS. DOMINUS. DE.US.

SABAOTH

J HON. COLE. MAD. МЕЕ. JOHN. PRESBYTER. PA.YD. MEE.

JHON. EVAGELIST. AID. MEE.

FROM. IERICHO. TO IOHN. AGROAT. Yr.IS. NOE. BELLE.

CAN. BETTER. MY. NOTE.

JUBILATE. DEO.

DIMITTIS. DOMINE

ABBAT. THOMAS. SETT. MEE. HEARE. AND. BAD. MEE.

RINGE. BOTH. LOVD. AND. CLEER.

PAULE + IS + MY + NAME + HONOUR + THAT +SAME

Гауде, Саваоф, Джон, Иерихон, Джубили, Димити, Бетти Томас и Тейлор Паул…

Дороти Л. Сэйерс Медовый месяц в улье

Любовь, смерть и Англия

Все романы обычно

На свадьбах кончают недаром,

Потому что не знают,

Что делать с героем потом.

Константин Симонов

…Но это все такие пустяки

В сравнении со смертью и любовью.

Михаил Щербаков

“Медовый месяц в улье” и “Толбойз” – роман и новелла о семейной жизни Уимзи, объединенные общим местом действия. Старинный елизаветинский коттедж Толбойз расположен в тихой английской деревне, где Гарриет жила в детстве, – сюда молодожены отправляются в свой медовый месяц, а позже приезжают на лето с детьми. Произведения эти примечательны тем, что читатель в кои-то веки получает возможность увидеть литературных героев после того, как отзвучали свадебные колокола.

Церковь Святого Креста в Оксфорде, где поженились Питер и Гарриет.

Роман “Возвращение в Оксфорд” кончается так, что кажется, будто Сэйерс и впрямь решила отделаться от своего героя, – о чем же еще писать, если строптивая невеста приняла наконец предложение руки и сердца (да еще на латыни!). Но, к облегчению читателей, лорд Питер не исчез с литературного горизонта – вместо этого он появился перед публикой в новом качестве, на сцене.

К началу тридцатых годов лорд Питер был настолько популярен, что Сэйерс постоянно присылали киносценарии по мотивам ее книг, но все они, по ее мнению, никуда не годились. В 1935 году она сама приняла участие в написании сценария, по которому вышел фильм “Молчаливый пассажир” (The Silent Passenger), но опыт оказался неудачным. От ее текста практически ничего не осталось, исполнитель главной роли походил на итальянского официанта, и Сэйерс навсегда разочаровалась в экранизациях (второй фильм с Питером Уимзи, снятый в 1942 году, она даже не стала смотреть). Однако театральная постановка оказалась куда более сильным соблазном.

Театр всегда манил ее, с самого детства, начиная с домашних постановок, в которых участвовала вся семья. В полной мере ее талант развернулся в годы учебы в Оксфорде, где Сэйерс писала и ставила музыкальные пьесы вместе с членами основанного ею Общества взаимного восхищения. Некоторые из членов Общества остались ее ближайшими подругами на всю жизнь. Одной из них была Мюриэл Сент-Клер Бирн. У них с Дороти было много общего – счастливое детство среди взрослых, готовых развивать их способности, любимый Оксфорд, любовь к литературе и театру, привычка говорить цитатами. После окончания колледжа Сомервиль Мюриэл посвятила себя академической деятельности, преподаванию и театру. Она стала одним из крупнейших специалистов по елизаветинской эпохе и драматургии, преподавала в Королевской академии драматического искусства в Лондоне, а также выступила в роли летописца их с Дороти общей alma mater – в 1922 году вышла ее книга “Сомервиль, 1879–1921”.

Дороти Сэйерс привыкла обсуждать с подругой свои книги и полагаться на ее суждение – в частности, в 1935 году она одну за другой посылала ей свеженаписанные главы “Возвращения в Оксфорд”. Именно тогда и возникла идея совместного сочинения пьесы про Питера Уимзи, действие которой должно было происходить во время медового месяца. Впоследствии Сэйерс так рассказывала об этом в одном из интервью: однажды она пришла в гости к Мюриэл и Марджори^[863] и стала рассказывать про трубочиста, который явился в ее домик в Уитеме, чтобы прочистить каминную трубу. Сэйерс изображала в лицах, как он снимал с себя свитер за свитером, как залезал в дымоход, повторяла насмешившие ее прибаутки, и вскоре вся компания рыдала от смеха. Тут-то и стало ясно, что это отличное начало пьесы. Сэйерс колебалась: она никогда не писала пьесы для профессионального театра. Мюриэл сказала: “Напишем вместе”.

Мюриэл и Дороти в Оксфорде.

Правда, судя по некоторым документам и переписке, подруги к этому моменту уже какое-то время обсуждали идею пьесы. Однако не приходится сомневаться, что неизвестный трубочист стал прообразом несравненного мистера Паффета. Пьеса была написана довольно быстро – к концу лета 1935 года все было готово. Сэйерс и Бирн встречались в Лондоне и Уитеме, посылали друг другу наброски, правили, обсуждали, дополняли друг друга и много смеялись. Получалась детективная комедия в декорациях елизаветинского коттеджа, с яркими второстепенными персонажами, изощренным способом убийства и соблюдением правил “честной игры”: сыщики и публика одновременно узнавали обо всех уликах и обстоятельствах, так что зрители при желании могли мысленно проводить собственное расследование.

Деннис Аранделл и Вероника Турли в роли Питера Уимзи и Гарриет Вэйн.

Так, за руку с Питером Уимзи, Сэйерс попала в вожделенный мир театра, который надолго станет частью ее жизни. Сэйерс всегда, начиная с этого первого опыта, принимала живейшее участие в выборе актеров, обдумывании костюмов и декораций, в репетициях, читках, обсуждениях. Ее завораживал этот яркий, избыточный мир, бурлящий эмоциями и страстями. Она сказала в одном из своих выступлений, что театр умеет делать то, что редко удается церкви: объединять людей чувством товарищества и любовью к общему делу.

Премьера спектакля “Медовый месяц в улье”^[864] состоялась сначала в Королевском театре Бирмингема в ноябре 1936 года, а затем в лондонском Театре комедии в декабре 1936 года. Сэйерс осталась вполне довольна кастингом – миссис Раддл играла блестящая комическая актриса Нелли Бауман^[865], роли Питера и Гарриет достались известным актерам того времени Деннису Аранделлу и Веронике Турли. Спектакль имел успех, его играли более 500 раз, рецензии были благоприятными (хотя некоторые из них, к ярости авторов и зрителей, выдавали разгадку). Затем были постановка в Нью-Йорке и несколько экранизаций по обе стороны океана. Теперь Дороти Сэйерс по праву могла считаться не только писателем, но и драматургом.

Между окончанием работы над сценарием и премьерой прошло почти полтора года – нужно было найти финансирование, договориться с театром, выбрать актеров и так далее. За это время Сэйерс не только завершила и выпустила в свет “Возвращение в Оксфорд”, но и написала еще один роман по мотивам пьесы – тот, который читатель сейчас держит в руках. По сравнению с пьесой в нем гораздо больше внимания уделяется отношениям главных героев. К детективной интриге и забавным диалогам в декорациях гостиной елизаветинского коттеджа добавился большой пролог (проталамий) и эпилог (эпиталамий)^[866], были переработаны и дополнены некоторые диалоги между Питером и Гарриет.

Клуб университетских женщин на Одли-сквер (дом Питера и Гарриет).

Работа над пьесой прервала еще одно начинание – книгу “Престолы, господства”, которая так и не была закончена автором. Эта книга была дописана в 1998 году писательницей Джилл Пейтон Уолш на основе черновиков Сэйерс и представляет собой рассказ о семейной жизни Питера и Гарриет в Лондоне уже после медового месяца, но до рождения детей. Примечательно, что Сэйерс поселила молодых в доме на Одли-сквер, где с 1921 года находится Клуб университетских женщин – аналог мужских лондонских клубов, место, где выпускницы университетов могут останавливаться, обедать, работать, назначать встречи. В клубе есть даже “кабинет Гарриет” – потайная комната, куда можно попасть из библиотеки, отодвинув книжный стеллаж.

Тот факт, что Сэйерс начала писать этот роман, еще не завершив “Возвращение в Оксфорд”, ясно говорит о том, что она все-таки не собиралась “избавиться навсегда” от своего героя и закончить его историю свадьбой. Тема брака двух сильных, равных личностей чрезвычайно ее интересовала, и Сэйерс намеревалась разрабатывать ее дальше.

В 1939 году она пишет рассказ “Полицейский и привидения” (Haunted Policeman), который начинается с того, что у лорда Питера рождается первенец. Правда, основное действие рассказа никак не связано со счастливым событием – лорд Питер пошел прогуляться, чтобы успокоить нервы, и тут же ввязался в очередную историю. Однако первые страницы рисуют картину семейной идиллии:

– Это сделал я? – спросил его светлость.

– Все улики указывают на тебя.

<…>

– Ты уверена, что он такой, как надо? – спросил он с некоторой тревогой. – Конечно, твои произведения всегда безупречны, но никогда не знаешь, что получится в соавторстве.

– Думаю, сойдет, – сонно ответила Гарриет.

– Отлично. – Лорд Питер решительно повернулся к няньке. – Мы его берем. Заверните, отложите, пришлите мне счет. Очень интересное дополнение к тебе, Гарриет, но замена меня бы не устроила. – Его голос дрогнул: последние двадцать четыре часа выдались нелегкими, никогда в жизни он так не боялся.

Мы также обнаруживаем, что у молодого отца есть четкие представления о том, как обращаться с младенцами: “Скажите вашим нянькам, если я захочу взять сына на руки, то я возьму его на руки, если мать захочет поцеловать его, она его поцелует, черт побери. В моем доме не будет вашей дурацкой гигиены”. Врач добродушно соглашается, что немного микробов ребенку не повредят, и отказывается от предложенного бренди, поскольку ему еще принимать следующего. “Как, еще одного?” – с ужасом спрашивает его светлость. Но врач, разумеется, имеет в виду ребенка следующей пациентки.

Дороти Сэйерс в годы войны.

Во время войны Дороти Сэйерс не считала возможным писать детективы – она говорила, что убийств теперь достаточно и без нее. Но она согласилась публиковать в газете “Спектэйтор” так называемые “Письмасемейства Уимзи” – переписку членов семьи о злободневных проблемах военного времени. Публикация предназначалась “для поднятия духа” читателей.

Иногда тон этих записок напоминает комедии Оскара Уайльда – например, одна из юных сотрудниц мисс Климпсон выражает опасение, что лорд Питер мог попасть в плен, а та отвечает, что лорд Питер никогда бы не совершил столь необдуманный поступок. (Как тут не вспомнить знаменитую реплику леди Брэкнелл: “Потерю одного из родителей еще можно рассматривать как несчастье, но потерять обоих, мистер Уординг, похоже на небрежность”^[867].) “Кроме того, если б его убили, он наверняка дал бы нам знать”, – добавляет мисс Климпсон.

Вдовствующая герцогиня пишет Гарриет, как трудно подобрать футляр для противогаза в цвет к платью, и жалуется, что обувь в тон найти невозможно, так что придется, видимо, красить туфли.

В то же время переписка содержит и весьма серьезные рассуждения о войне, особенно когда Питер обращается к Гарриет:

…Ты писатель – и есть вещи, которые ты должна сказать людям, хотя это и трудно выразить. Ты должна найти слова.

Скажи им, что это совершенно новая битва и только они могут в ней победить, но биться придется каждому поодиночке. Они не должны ждать, когда их кто-то поведет за собой, – каждому придется решать за себя. Это война против подчинения вождям, и может так случиться, что мы выиграем ее на поле брани и проиграем в собственной стране.

Сэйерс пыталась соблюдать некоторую хронологию и связность событий. Как раз в эти годы она подружилась со специалистом по геральдике Уилфридом Скотт-Джайлсом и принялась вместе с ним сочинять летопись семейства Уимзи. Тогда же ее детективные романы начинают издаваться с биографией Питера, якобы написанной его дядюшкой, Полем Делагарди. Иногда в письмах или устно она сообщала друзьям, что произошло или произойдет с тем или иным членом клана Уимзи. В целом из рассказов, черновиков и устных сообщений вырисовывается следующая картина: первенец Питера и Гарриет, Бредон Делагарди Питер Уимзи, родился 15 октября 1936 года, его братья Роджер и Пол родились в 1938 и 1941 году соответственно. Всего чете Уимзи было суждено родить пятерых детей (двое, по всей видимости, появились на свет после войны). Питер всю войну прослужил в разведке, лишь иногда приезжая на побывку домой. Гарриет в самом начале войны уезжает с детьми в Толбойз – деревенский дом, полученный ею в подарок на свадьбу, – и забирает с собой племянников (детей сестры Питера Мэри, которая остается в Лондоне со своим мужем-полицейским). Они активно переписываются с герцогиней и приезжают в усадьбу Денверов на Рождество. Племянник Питера Сент-Джордж наконец получает возможность наслаждаться скоростью и риском – он военный летчик, и он погибнет на фронте.

Несмотря на то что Сэйерс, очевидно, продолжала думать о семье Уимзи как о реально существующих людях, она постепенно отдалялась от своего детективного творчества. С конца тридцатых годов она все больше времени посвящает религиозным пьесам и радиоспектаклям, после – теологическим сочинениям и переводу “Божественной комедии” Данте. После Второй мировой войны она практически не возвращалась к лорду Питеру, если не считать коротенькой радиопьесы о встрече двух знаменитых сыщиков: оказывается, в детстве Питер Уимзи обращался к Шерлоку Холмсу по поводу пропажи котенка^[868].

Исследователь детектива Лерой Панек не без основания заметил, что Сэйерс напрасно оставила детективное творчество ради теологии, поскольку истории о лорде Питере – лучшие из ее теологических произведений.

Дороти Сэйерс в 1952 г.

И все-таки один раз Дороти Сэйерс отступила от собственных правил – в 1942 году она написала небольшую новеллу “Толбойз”, которая не была опубликована при ее жизни (новеллу нашли в архивах писательницы только в начале 1970-х годов). Это последнее законченное произведение об Уимзи, и это детектив, хотя он и не пополняет количество трупов. Название дома Толбойз придумала Мюриэл Сент-Клер Бирн во время работы над пьесой, и оно ничего не значит (Сэйерс отмечает, что это довольно типичное название для деревенского дома). Но сама новелла весьма примечательна, поскольку совершенно выбивается из того сравнительно стройного повествования, которое годами выстраивала писательница.

Удивительным образом, действие происходит вне времени, в вечной идиллии английской деревни. Биограф Сэйерс Барбара Рейнольдс пытается поместить действие новеллы в контекст, поясняя, что семья в эвакуации, а лорд Питер приехал с фронта, но в новелле нет никаких указаний на войну, никаких ее признаков: мистер Паффет готовит персики к выставке, Питер безмятежно играет с детьми, самая большая забота Гарриет – докучливая гостья, которая донимает ее новомодными веяниями в воспитании детей (Сэйерс никогда не упускала возможности поиздеваться над психологическими теориями, столь популярными в то время). Сыновья шалят, солнце сияет, дом и сад плывут в ленивом летнем покое. Что же случилось с хронологией и историческим фоном?

Исторический фон казался совершенно безнадежным. В 1941 году Сэйерс пишет письмо своему знакомому, мистеру Элиоту, – любезно благодарит его за помощь в публикации мемуаров Мюриэл Сент-Клер Бирн “Ребенок садовый обыкновенный” и дальше легким тоном, достойным вдовствующей герцогини Денверской, заявляет:

Не вижу никаких причин, почему бы войне не продолжаться вечно – во всяком случае, никаких веселых причин. Вероятно, полная победа Гитлера могла бы положить ей конец, но даже в этом я не уверена! Может быть, нам пора принять войну как естественное положение вещей и приспособиться к ней. Поэтам и писателям придется, ввиду нехватки бумаги, вернуться к искусству декламации, и мы не должны больше удивляться внезапным смертям или отсутствию бананов. Лично я рада избавиться от бананов – на вкус они напоминают лак для ногтей, не представляю, зачем мы тратили на них деньги.

Что ни говори, к отсутствию бананов привыкнуть куда легче, чем к внезапным смертям. И Сэйерс искала опору в том же, в чем и ее герои.

В романе “Медовый месяц в улье” есть эпизод, когда Гарриет остро осознает, что они с Питером – часть единого целого (первый раз эта мысль посещает ее в Оксфорде, когда она обнаруживает, что их академические мантии совершенно неотличимы):

Все дело в том, что он принадлежал к строго упорядоченному обществу. В отличие от большинства ее друзей, он говорил на языке, понятном ей с детства.

В Лондоне любой мог сделать что угодно или стать кем угодно. Но в деревне – не важно какой – они все неизменно оставались самими собой: священник, органистка, трубочист, сын герцога и дочь врача, – перемещаясь по отведенным им клеткам, как шахматные фигуры. Она испытала непонятное возбуждение. Ей подумалось: “Я замужем за самой Англией”, – и она крепче сжала его руку.

Сэйерс не раз упрекали в том, что она некритично относится к аристократии, идеализирует традиционный уклад и “добрую старую Англию”. Это неудивительно: в конце концов, она сама, как и ее герои, выросла в деревне, и отец ее был сельский священник, твердо стоявший на своей шахматной клетке. Толбойз с его тюдоровскими трубами, с цветочными выставками и церковным хором – главное противоядие тому безумию, в которое впал мир.

Война и смута сметают фигурки с доски, Дороти Сэйерс терпеливо собирает их и ставит на место. Вечной войне противостоит вечная Англия. Англия побеждает.

Александра Борисенко

Литература

Robert Kuhn McGregor & Ethan Lewis. Conundrums for the Long Week-End: England, Dorothy L. Sayers, and Lord Peter Wimsey. Kent, OH, & London: Kent State University Press, 2000.

LeRoy L. Panek. Watteau’s Shepherds: The Detective Novel in Britain 1914–1940. Bowling Green: Bowling Green University Popular Press, 1979.

Barbara Reynolds. Dorothy L. Sayers: Her Life and Soul. London: Hodder & Stoughton, 1993.

DOROTHY L. Sayers. The Letters of Dorothy L. Sayers Vol II: 19371943: From Novelist to Playwright. London: Hodder & Stoughton, 1995.

Dorothy L. Sayers, Jill Paton Walsh. Thrones, Domonations. London: Hodder Paperbacks, 1998.

Медовый месяц в улье

Это обойдется не без слез, ежели представить по-настоящему. Уж если я возьмусь, так пусть зрительный зал присматривает за своими глазами: я вызову ливни, я в некотором роде пособолезную… Рекулеса я сыграл бы на редкость или этакую роль, где кошку рвут в клочки, так что все трещит. Любовник – он соболезненней.

Уильям Шекспир «Сон в летнюю ночь»^[869]

Посвящение Мюриэл Сент-Клер Бирн, Элен Симпсон и Марджори Барбер

Дорогие Мюриэл, Элен и Бар!

Один Господь знает, с каким образцовым женским терпением вы слушали эту историю про медовый месяц, пока она сочинялась. Боюсь даже подумать, сколько раз “в беседе мы солнца закат провожали”^[870], и если бы мне сказали, что вы умерли, я бы немедленно решила, что свела вас в могилу своими рассказами. Но, как это ни странно, вы выжили, и я могу вас поблагодарить.

Ты, Мюриэл, можно сказать, заранее предназначалась в жертву, так как написала со мной пьесу, для которой этот роман – лишь бренные прикрасы^[871]; тем больше мой долг перед тобой и тем сильней твои муки. Вы, Элен и Бар, были безрассудно закланы на алтаре той дружбы, на которую, как считается, женщины не способны вовсе – пусть будет стыдно тем, кто повторяет эту ложь.

Вам троим я смиренно подношу и со слезами посвящаю эту сентиментальную комедию.

Многие, в том числе и я, говорили, что любовная линия – незваный гость в детективной истории. Но ведь самим героям детективная линия вполне может показаться незваным гостем в истории их любви. Эта книга – именно такой случай. Кроме того, она дает ответ всем тем, кто участливо интересовался, как же лорд Питер и Гарриет уладили свои брачные дела. И если повествование невыносимо засахарено, а детектива в нем всего на грош, пусть торжественный повод послужит нам оправданием.

С вечной благодарностью,

Ваша Дороти Л. Сэйерс

Проталамий

Свадьбы

УИМЗИ – ВЭЙН. 8 ОКТЯБРЯ, В ЦЕРКВИ СВ. КРЕСТА, ОКСФОРД, ПИТЕР ГИБЕЛЬ БРЕДОН УИМЗИ, 2-Й СЫН ПОКОЙНОГО ДЖЕРАЛЬДА МОРТИМЕРА БРЕДОНА УИМЗИ, 15-ГО ГЕРЦОГА ДЕНВЕРСКОГО, И ГАРРИЕТ ДЕБОРА ВЭЙН, ЕДИНСТВЕННАЯ ДОЧЬ ПОКОЙНОГО ГЕНРИ ВЭЙНА, Д-РА МЕД., ИЗ ГРЕЙТ-ПЭГФОРДА, ХАРТФОРДШИР.

Мирабель, графиня Северна и Темзы – Гонории Лукасте, вдовствующей герцогине Денверской

Дорогая моя Гонория!

Итак, Питер действительно женился. Я заказала ивовые венки для половины знакомых дам^[872]. Я знаю, что ива сбрасывает листья, но если сейчас можно достать только голые прутья, я вручу прутья, чтобы им было чем бить себя в грудь.

Скажи мне честно, как старуха старухе, что ты думаешь по этому поводу? Истинный циник должен порадоваться такому браку, поскольку он необычайно оживит сезон: подумать только, твой неотразимый сын-сердцеед и синий чулок оксфордско-блумсберского замеса! Я не настолько слепа, чтобы не видеть Питера насквозь, несмотря на все его кривляния, и сама бы вышла за него, будь я на полвека помоложе, просто для забавы. Но эта девушка действительно существо из плоти и крови? Ты говоришь, что она страстно ему предана, и я знаю, что у нее был скороспелый роман с каким-то поэтом, но, господи прости, что такое поэт? В постель не ляжет, не написав об этом песню. А Питеру мало просто преданной поклонницы, которая будет держать его за руку и читать ему стихи, ведь у него есть глупая милая склонность ограничиваться одной женщиной зараз, что при долгосрочных отношениях бывает неудобно. Правда, браки нынче нечасто бывают долгосрочными, но я не представляю себе, чтобы Питер заявился в бракоразводный суд по собственной прихоти, хотя если бы его призвал туда долг чести, он наверняка держался бы с достоинством. (Кстати, этот болван Хьюи, мой внучатый племянник, опять все испортил. Решив повести себя по-джентльменски, он отправился в Брайтон с какой-то нанятой девицей, а теперь судья не верит ни счетам из отеля, ни горничной, так как все персонажи ему слишком хорошо знакомы. Придется все начинать сначала^[873].)

Ну что же, дорогая моя, поживем – увидим. Можешь быть уверена в моем расположении к жене Питера, хотя бы в пику Элен, которая точно сделает все возможное, чтобы ее новой невестке жизнь медом не казалась. Разумеется, мне плевать на всю ее снобскую болтовню про мезальянсы: она смешна и старомодна. По сравнению со всем этим сбродом из кинематографа и ночных клубов дочь сельского врача, даже после истории с поэтом, – чудо респектабельности. Если у женщины есть ум и сердце – этого достаточно. Как ты думаешь, они собираются заводить детей? Если да, то Элен просто взбесится: она-то ведь всегда надеялась, что деньги Питера достанутся Сент-Джорджу. Денвер же, насколько я понимаю, скорее беспокоится о том, чтобы род не прервался, если Сент-Джордж вдруг разобьется на этой своей машине. В общем, в любом случае кто-то будет недоволен, так что пусть поступают, как им нравится.

Прошу прощения, что не явилась на прием: вы очень ловко обвели вокруг пальца прессу, но моя астма сильно ухудшилась в последнее время. Я благодарна судьбе, что у меня хотя бы голова в порядке и чувство юмора на месте. Скажи Питеру, чтобы приехал ко мне с Гарриет, как только они вернутся из своего таинственного свадебного путешествия.

Всегда (несмотря на острый язык) любящая тебя

Мирабель, графиня Северна и Темзы

Миссис Чипперли Джеймс – достопочтенной миссис Трамп-Харт

…Дорогая, ты не поверишь! Питер Уимзи женился – то есть натурально женился – на этой невероятной женщине, которая жила то ли с большевиком, то ли с музыкантом и убила его, кажется. Точно не помню: это было давным-давно, а сейчас, что ни день, какие-нибудь странные дела творятся. Жаль, конечно, такое состояние пропало зря! Но согласись: это лишний раз показывает, что с Уимзи что-то не так… Этот его четвероюродный брат, что живет взаперти на маленькой вилле в Монте-Карло, более чем эксцентричен. И вообще, Питеру точно не меньше сорока пяти. Знаешь, дорогая моя, я всегда считала, что было не вполне разумно с твоей стороны пытаться заполучить его для Моники, но не хотела об этом говорить, видя, сколько ты прилагаешь усилий…

Миссис Далайла Снайп – мисс Амаранте Сильвестер-Квик

…Конечно, главная сенсация – свадьба Уимзи и Вэйн. Мне кажется, это какой-то социологический эксперимент, потому что, как ты знаешь, дорогая, он самый черствый сухарь в мире. И мне очень жаль девушку, несмотря на деньги, титул и все остальное, потому что ничто не может скрасить такой жизни – быть прикованной к болтливой ледышке в монокле, представь, дорогая, как это утомительно. Хотя вряд ли они долго продержатся…

Элен, герцогиня Денверская – леди Граммидж

Моя дорогая Марджори,

спасибо за твои заботливые расспросы. Вторник был крайне изнурительный, хотя сейчас я уже несколько пришла в себя. Это было нелегкое испытание для всех нас. Питер, разумеется, постарался быть как можно невыносимее, а он это умеет. Прежде всего он настоял на том, чтобы венчаться в церкви, хотя с учетом всех обстоятельств контора регистратора кажется мне более подходящим местом. В общем, мы бы смирились с церковью Св. Георгия на Ганновер-сквер, и я была готова сделать все, что в моих силах, чтобы церемония прошла как подобает, раз уж без нее не обойтись. Но свекровь забрала дело в свои руки, хотя я осталась в полной уверенности, что свадьба состоится в тот день, который предложила я, то есть в следующую среду. Но это, как ты увидишь, был очередной фокус Питера. Я чувствую себя несправедливо обойденной, тем более что мы очень старались быть любезными с девушкой и пригласили ее на обед.

И что же! В понедельник вечером, в Денвере, мы получили от Питера холодную телеграмму: “Если вы действительно хотите увидеть, как я женюсь, загляните завтра в два в церковь Св. Креста в Оксфорде”. Я была вне себя: так далеко, мое платье не готово, и вдобавок Джеральд, который пригласил шестнадцать гостей на охоту, рассмеялся как идиот и сказал: “Ай да Питер!” Он настоял на том, чтобы мы отправились вместе и предоставили гостей самим себе. Я подозреваю, что Джеральд знал обо всем заранее, хотя он это клятвенно отрицает. Но Джерри точно знал и поэтому остался в Лондоне. Я всегда говорю Джерри, что дядя значит для него больше, чем собственные родители; как ты понимаешь, я считаю влияние Питера крайне пагубным для мальчика в этом возрасте. Джеральд проявил мужскую солидарность и заявил, что Питер имеет право жениться где хочет и когда хочет; он не думает про трудности и неудобства, которые эти выходки создают другим людям.

Мы отправились в Оксфорд и отыскали назначенное место – невзрачную церквушку в каком-то переулке, мрачную и сырую. Оказалось, что невесту (у которой, слава богу, нет живых родственников) выдает женский колледж, подумать только! Когда я увидела Питера во фраке, у меня отлегло от сердца: я уже боялась, что он собрался жениться в мантии и академической шапочке. Джерри был шафером, свекровь приехала при полном параде и так сияла, будто ей есть чем гордиться. Еще они откопали старого дядюшку Поля Делагарди: в петлице гардения, сам скрипит от артрита, бедняжка, но пытается держаться бодрячком, что в его возрасте выглядит отвратительно. В церкви было много странных людей: из наших друзей почти никого не позвали, зато была эта смешная старуха Климпсон, всякие прихлебатели, которых Питер подцепил по ходу своих “дел”, и несколько полицейских. Чарльз и Мэри появились в последний момент, и Чарльз указал мне на человека в форме Армии спасения – по его словам, это бывший взломщик, но я в такое не верю, даже для Питера это было бы слишком.

Невеста появилась в окружении каких-то нелепых подружек – сплошь университетских преподавательниц! – а выдавала ее странная смуглая женщина, кажется ректор колледжа. Скажу с благодарностью: Гарриет (как мне теперь следует ее называть) с ее прошлым хватило чувства приличия не одеваться в белый атлас с флердоранжем, но я не могла отделаться от мысли, что скромный костюм был бы уместнее золотой парчи. Кажется, мне придется с ней поговорить по поводу ее нарядов, и, боюсь, это будет непросто. В жизни ни у кого не видела такого непристойно торжествующего выражения лица, но, полагаю, у нее в некотором роде есть на это право: надо признать, она очень ловко разыграла свои карты. Питер был бледен как полотно, я боялась, что его стошнит. Видимо, понял, в какую попал ловушку. Но все подтвердят: я как могла старалась открыть ему глаза. Венчали их по старому простому обряду из Книги общей молитвы, и невеста обещала “повиноваться” – я думаю, это у них такие шутки, потому что она явно упряма как мул.

В ризнице все целовались с кем попало, а потом всю эту пеструю компанию погрузили в автомобили (несомненно, за счет Питера), и мы отправились обратно в Лондон, преследуемые местными газетчиками. Все поехали в домик моей свекрови – все, включая полицейских и бывшего взломщика, – и после свадебного завтрака (который, надо признать, был очень хорош) дядюшка Делагарди произнес речь, образчик цветистого французского красноречия. Было много подарков, некоторые совершенно абсурдные – бывший взломщик подарил увесистый сборник напыщенных церковных гимнов. Потом жених и невеста исчезли, и мы долго их ждали, пока моя свекровь не спустилась и не объявила с довольным видом, что они полчаса назад уехали, не оставив адреса. Понятия не имею, где они сейчас, они никому ничего не сказали.

Все это поставило нас в крайне неприятное и смешное положение. Таково позорное окончание этого пагубного романа, и меня нисколько не утешает мысль, что столь сомнительную особу мне придется представлять как свою невестку. Мне с лихвой хватило бы и полицейского Мэри, но тот хотя бы тихий и воспитанный, а жена Питера прямо-таки притягивает к себе сплетни и скандалы. Тем не менее надо притвориться, что все как нельзя лучше: я никому не скажу всего того, что рассказала тебе.

С безмерной благодарностью за твое сочувствие, с любовью,

Элен Денвер

Мистер Мервин Бантер – миссис Бантер-старшей

Дорогая матушка,

я пишу из “неизвестного пункта назначения” за городом, надеясь, что это письмо, покинув меня, найдет дорогу к Вам. Из-за небольшой аварии в доме я пишу при свете свечи, так что, надеюсь, Вы простите мне плохой почерк.

Ну что же, матушка, мы благополучно поженились сегодня утром, и свадьба была замечательная. Жаль только, что Вы не смогли принять любезное приглашение его светлости, но, как я и сказал ему, в восемьдесят семь естественно ожидать некоторых недомоганий. Надеюсь, Ваша нога лучше.

Как я писал в прошлый раз, мы старались избежать вмешательства ее светлости, и это нам удалось, все сработало как часы. Новобрачная, то есть мисс Вэйн, уехала в Оксфорд еще накануне, а его светлость, лорд Сент-Джордж и я проследовали туда вечером и остановились в “Митре”. Его светлость очень тепло со мной побеседовал, упомянул мою двадцатилетнюю службу и выразил надежду, что мне будет уютно в новой семье. Я сказал: надеюсь, я знаю свое место, и постараюсь, чтобы мной были довольны. Боюсь, что наговорил лишнего, так как его светлость рассердился и велел мне не быть идиотом. Я осмелился прописать ему порцию брома и уложил-таки его спать, убедив его молодую светлость оставить моего хозяина в покое. Лорд Сент-Джордж не слишком внимателен к окружающим, но отчасти его шалости можно объяснить шампанским.

С утра его светлость выглядел спокойным и решительным, к моему огромному облегчению, так как мне предстояло много дел. Много незнатных друзей прибывали специально заказанным транспортом, и моей задачей было проследить, чтобы их хорошо приняли и не дали им заблудиться.

Затем, дорогая матушка, мы немного перекусили, и мне осталось одеть их светлости и доставить их в церковь. Мой хозяин был смирен как ягненок и не упрямился, даже не отпускал обычных своих шуток, а вот лорд Сент-Дж. бурлил весельем и доставил мне много хлопот. Он пять раз притворялся, будто потерял кольцо, и как раз когда нам пора было выходить, действительно не смог вспомнить, куда его положил. Но его светлость с присущим ему детективным талантом нашел кольцо и дальше держал его при себе. Несмотря на это происшествие, они у меня стояли на ступенях алтаря минута в минуту, и их вид делал мне честь. Не найти другого такого красавца, как молодой лорд, но, на мой взгляд, не может быть сомнений, кто из них более утонченный джентльмен.

Надо отдать должное леди: она не заставила себя ждать и выглядела замечательно, вся в золотом, с красивым букетом хризантем. Хорошенькой ее не назовешь, но у нее незаурядная внешность, и ручаюсь, что она не смотрела ни на кого, кроме его светлости. С ней были четыре дамы из колледжа, одетые не как подружки невесты, но очень элегантно, как настоящие леди. Его светлость был крайне серьезен на протяжении всей церемонии.

Затем мы все вернулись на прием в городской дом ее милости вдовствующей герцогини. Мне чрезвычайно понравилась манера новой хозяйки по отношению к гостям, открытая и дружелюбная ко всем сословиям, – но, конечно, его светлость мог выбрать только настоящую леди во всех отношениях. Я не жду от нее никаких неприятностей.

После приема мы тихо вывели жениха и невесту через заднюю дверь, заточив всех газетчиков в маленькой гостиной. А теперь, милая матушка, я должен рассказать Вам…

Мисс Летиция Мартин, декан колледжа Шрусбери, Оксфорд – мисс Джоан Эдвардс, лектору по естественным наукам того же учреждения

Дорогая Тедди!

Ну вот! Наша свадьба прошла – большое событие в истории колледжа! Мисс Лидгейт, мисс де Вайн, крошка Чилперик и твоя покорная были подружками невесты, а ректор выдавала ее замуж. Нет, моя дорогая, мы не напялили одинаковые платья^[874]. Я лично думала, что мы более внушительно смотрелись бы в академических мантиях, но невеста сказала, что “бедного Питера” и так будут склонять на все лады в газетах. Поэтому мы просто явились в лучших воскресных нарядах, а я надела свои новые меха. Потребовались наши объединенные усилия, чтобы уложить волосы мисс де Вайн и поддерживать их в порядке.

Там были все Денверы. Вдовствующая герцогиня очаровательна, точь-в-точь маленькая маркиза восемнадцатого века, но нынешняя герцогиня сущая мегера: смотрела на всех волком и держалась так, будто проглотила кочергу. Очень забавно было наблюдать, как она пыталась свысока разговаривать с нашим ректором – но, разумеется, не на ту напала. Тем не менее и у ректора приключился свой конфуз: в ризнице она приблизилась к жениху с протянутой рукой и поздравительной речью, а он ее крепко обнял и поцеловал, и что за речь она заготовила, мы теперь никогда не узнаем! Затем он стал целовать всех нас по кругу (смелый человек!), и мисс Лидгейт так растрогалась, что ответила ему от всей души. После этого за дело взялся шафер (молодой красавчик Сент-Джордж), так что началась целая оргия поцелуев и нам пришлось заново укладывать волосы мисс де Вайн. Жених подарил каждой из подружек изящный хрустальный графин и набор граненых стаканов (для хереса – вот шалун, прости господи!), а ректор получила чек на 250 фунтов для латимеровской стипендии, что, по-моему, очень щедро.

Однако я слишком увлеклась и совсем забыла про невесту. Никогда не думала, что Гарриет может так сногсшибательно выглядеть. Я до сих пор склонна видеть ее угловатой растрепанной первокурсницей, костлявой и с недовольной миной. Вчера же казалось, будто она сошла с портрета эпохи Возрождения. Сначала я решила, что это эффект золотой парчи, но, подумав, пришла к выводу, что во всем виновата Великая Любовь. Было что-то величественное в том, как эти двое заявляли свои права друг на друга, как будто никто больше не имел значения или даже не существовал. На моей памяти это первый жених, по которому видно, что он твердо знает, что делает, и делает то, что хочет.

По дороге в город – кстати, лорд Питер решительно отказался от Мендельсона и “Лоэнгрина”, так что нам играли Баха – герцога милосердно оторвали от его недовольной герцогини и передали мне, чтобы я его развлекала. Он красив и глуп в духе сельского помещика, выглядит как осовремененный Генрих VIII, только без живота и бороды. Он спросил меня, не без волнения, как я считаю: действительно ли “девушка” влюблена в его брата? Я сказала, что уверена в этом, а он признался, что никогда не понимал Питера и не думал, что тот остепенится. “Но надо надеяться, все будет хорошо, правда же?” В глубоких тайниках подсознания, мне кажется, его гложет подозрение, что у брата есть что-то, чего нет у него, и неплохо было бы иметь это что-то, но надо ведь думать о поместье.

На приеме у вдовствующей герцогини было очень весело – и наконец-то на свадьбе можно было наесться! И напиться! Единственные, кому пришлось несладко, – это несчастные репортеры, которые к этому времени что-то унюхали и подходили целыми батальонами. Их решительно встречали два огромных лакея и направляли в отдельную комнату, обещая, что “их светлость выйдет к ним через несколько минут”. В конце концов “их светлость” вышел – не лорд Питер, а лорд Уэллуотер из министерства иностранных дел, и сделал пространное и крайне важное заявление про Абиссинию, которое они не осмелились прервать. Когда он закончил, наши лорд и леди уже ускользнули через заднюю дверь, и все, что ждало журналистов, – это полная комната свадебных подарков и остатки торта. Правда, к ним вышла вдовствующая герцогиня и была с ними очень мила, так что они разъехались вполне довольные, но без фотографий новобрачных и без сведений о медовом месяце. Честно говоря, не думаю, что кто-то, кроме вдовствующей герцогини, знает, куда жених с невестой отправились на самом деле.

Ну вот и все, и надеюсь, что они будут безумно счастливы. Мисс де Вайн полагает, что для этого оба чересчур умны, но я прошу ее не быть таким убежденным пессимистом. Я знаю множество пар, в которых и он и она тупы как дятлы, а счастья нет, – так что одно из другого не вытекает ни в какую сторону, согласна?

Всегда твоя Летиция Мартин

Отрывки из дневника Гонории Лукасты, вдовствующей герцогини Денверской

20 мая. С утра позвонил Питер, в сильном возбуждении, бедный ребенок, и сказал, что они с Гарриет всерьез и по-настоящему помолвлены, а это дурацкое министерство иностранных дел после завтрака снова посылает его в Рим – как это на них похоже, будто назло. Кажется, он совсем ошалел от досады и счастья. Отчаянно просил, чтобы я связалась с Г.: пусть почувствует, что ее готовы принять в семью. Бедная девочка, ей сейчас нелегко остаться одной против нас всех, когда она еще толком не уверена ни в себе, ни во всем остальном. Написала ей в Оксфорд, стараясь как можно убедительнее выразить, что я очень-очень рада, что Питер так счастлив с ней, и спросила, когда она будет в городе, чтобы я могла с ней увидеться. Милый Питер! Надеюсь и молюсь, чтобы она действительно любила его той любовью, в которой он нуждается. Я пойму это сразу, как ее увижу.

21 мая. После чая читала “Звезды смотрят вниз”^[875] (N3: очень тоскливо и не то, что я представляла по названию, – наверное, я думала про рождественскую песнь, но сейчас вспоминаю, что это что-то связанное с Гробом Господним, – надо спросить Питера и узнать точно), и тут Эмили объявила “мисс Вэйн”. Была так удивлена и обрадована, что вскочила, совсем забыв про бедного Артаксеркса, который спал у меня на коленях и ужасно обиделся. Я сказала: “Моя дорогая, как приятно, что вы заглянули”. Она выглядела совсем по-другому, я бы ее не узнала, но я ведь видела ее пять с половиной лет назад, и едва ли можно ожидать цветущего вида от человека, сидящего на скамье подсудимых в этом унылом Олд-Бейли. Она сразу подошла прямо ко мне, встала, словно перед расстрельной командой, и отрывисто сказала своим необычным глубоким голосом: “Ваше письмо было такое доброе, я толком не знала, как на него ответить, и решила, что лучше приеду. Вы правда не слишком возражаете против нас с Питером? Просто я его ужасно люблю, и с этим ничего не поделаешь”. Тут я сказала: “Пожалуйста, любите его и дальше, потому что он очень этого хочет и он – мой любимый ребенок, хотя родителям не следует так говорить, но теперь я могу сказать это вам и очень этому рада”. Тут я ее поцеловала, а Артаксеркс пришел в такую ярость, что изо всех сил вонзил все когти ей в ноги, а я извинилась и отшлепала его, и мы сели на диван, и она сказала: “Знаете, я себе все время говорила по дороге из Оксфорда: если только я смогу посмотреть ей в глаза и все будет хорошо, то мне будет с кем поговорить про Питера. Только поэтому я не повернула обратно на полпути”. Бедное дитя, она и вправду ничего больше не хотела, она была как в тумане, потому что все произошло в воскресенье поздно вечером, и они полночи сидели в лодке и целовались как безумные, бедняжки, а затем ему пришлось уехать, ничего не устроив, и если бы не его перстень с печаткой, который он в спешке надел ей в последний момент, все это могло бы показаться сном. После того как она сопротивлялась все эти годы, она уступила сразу и во всем, как в колодец прыгнула, и теперь, кажется, не знает, что с собой делать. Сказала, что не помнит, чтобы когда-нибудь с раннего детства была так абсолютно и ошеломительно счастлива, и от этого ощущает внутри себя какую-то пустоту. Расспросив ее, я выяснила, что у нее буквально пустота внутри, потому что она, судя по всему, толком не ела и не спала с воскресенья. Послала Эмили за хересом и печеньем и заставила ее – в смысле, Г. – остаться на ужин. Беседовали про Питера, пока я чуть ли не услышала, как он говорит: “Мама, милая, это уже просто вакханалия” (или вакханалья?)… Г. увидела ту фотографию Питера работы Дэвида Беллецци, которую он так не любит, и я спросила, что она о ней думает. Она сказала: “Это симпатичный английский джентльмен, но никак не безумец, не любовник и не поэт, правда?” Согласна с ней. (Не пойму, почему я ее держу на виду, кроме как чтобы угодить Дэвиду.) Принесла наш семейный альбом. К счастью, она не стала сюсюкать и впадать в умиление по поводу Питера-младенца на коврике, – не выношу молодых женщин, проявляющих материнские инстинкты, хотя П. действительно был очень забавным ребенком, с эдаким хохолком, но теперь он прекрасно справляется со своими волосами, так что зачем ворошить прошлое? Она немедленно схватила те фотографии, которые Питер называет “мелкие шалости”^[876] и “потерянная гармония”^[877], и сказала: “Их сделал кто-то, кто его очень хорошо понимает, – Бантер?” Просто ясновидящая. Затем она призналась, что чувствует себя очень виноватой перед Бантером и надеется, что он выдержит этот удар, ведь если он уволится, это разобьет Питеру сердце. Прямо сказала ей, что судьба Бантера будет целиком зависеть от нее и что я уверена: Бантер не уйдет, если его не вынудят. Г. сказала: “Но вы же не думаете, что я стану вынуждать его! В том-то и дело: я хочу, чтобы Питер ничего не потерял”. Она погрустнела, и мы обе немного поплакали, пока нам вдруг не стало смешно, что мы плачем из-за Бантера, который просто сошел бы с ума от ужаса, если бы узнал о наших слезах. Так что мы приободрились, я подарила ей фотографии и спросила, какие у них планы, если они вообще успели что-то спланировать. Она сказала, что П. не знает, когда вернется, но она старается поскорее дописать новую книгу, чтобы быть готовой к сроку и иметь достаточно денег на подвенечное платье. Спросила, не посоветую ли я ей подходящего портного, – проявляет деловитость и не поскупится на действительно мастерски пошитый наряд, но нужно быть осторожной с рекомендациями, так как я не представляю, сколько люди зарабатывают написанием книг. Невежественно и глупо с моей стороны – так важно не уязвить ее гордость… В целом очень обнадеживающий вечер. Перед сном послала Питеру длинную восторженную телеграмму. Надеюсь, что в Риме не слишком душно и жарко, он плохо переносит жару.

24 мая. Чай с Гарриет. Пришла Элен – была очень груба и совершенно невыносима после того, как я представила Гарриет. Сказала: “Ну надо же! А Питер-то где? Опять сбежал за границу? Какой он все-таки безответственный сумасброд”. Стала подробно обсуждать светские новости, то и дело приговаривая: “Вы не знаете таких-то и таких-то, мисс Вэйн? Нет? Это старинные друзья Питера”, “Вы не охотитесь, мисс Вэйн? Нет? Какая жалость! Я все же надеюсь, что Питер не бросит охоту”. Гарриет очень разумно отвечала на все “нет” и “конечно”, без объяснений и извинений, которые всегда так опасны (милый Дизраэли!)^[878]. Я спросила Гарриет, как продвигается книга и помогли ли советы Питера. Элен сказала: “Ах да, вы ведь пишете, правда?”, как будто никогда об этом не слышала, и поинтересовалась, как называется книга, чтобы взять ее в библиотеке. Гарриет ответила без тени улыбки: “Это очень мило с вашей стороны, но позвольте мне послать вам книгу – видите ли, мне бесплатно дают шесть авторских экземпляров”. Первое проявление характера, но я ее не виню. Извинилась за Элен после ее ухода и сказала: как я рада, что мой второй сын женится по любви. Боюсь, что мой словарный запас остается крайне старомодным, несмотря на тщательно подбираемое чтение. (Надо спросить Франклин^[879], что я сделала с книгой “Звезды смотрят вниз”.)

1 июня. Письмо от Питера: снять с Михайлова дня^[880]дом Белчестеров на Одли-сквер и обставить его.

Г., слава богу, готова предпочесть изящество восемнадцатого века хромированным трубам. Г. в ужасе от размеров дома, но рада, что от нее не требуется “свить гнездышко” для Питера. Я объяснила, что это его задача обустроить дом и ввести в него невесту – привилегия, которая, похоже, осталась только у аристократии и священников, которым дом достается вместе с приходом, и он им обычно слишком велик, бедняжкам. Г. отметила, что невесты коронованных особ, кажется, все поголовно сбиваются с ног, выбирая ткани для обивки, но я сказала, что это их долг перед грошовыми газетами, которые любят домовитых женщин, а жена Питера, к счастью, ничего никому не должна. Надо будет найти им экономку – кого-нибудь толкового, – Питер настаивает, что работу жены не должны прерывать свары слуг на кухне.

5 июня. Неожиданная вспышка родственных чувств в самой невыносимой форме. Сначала Джеральд – разумеется обеспокоенный рассказами Элен – спрашивал, презентабельна ли девушка и нет ли у нее современных идей, имея в виду детей, разумеется, то есть нежелание их заводить. Велела Джеральду заниматься своими делами, а именно Сент-Джорджем. Затем Мэри: младший Питер заболел ветрянкой, и будет ли эта девушка заботиться о Питере? Сказала ей, что Питер прекрасно может сам о себе позаботиться и вовсе не хочет себе жену, у которой голова забита ветрянкой и рецептами вареной рыбы. Нашла у Харрисона замечательное чиппендеиловское зеркало и подходящие к нему стулья с гобеленовой обивкой.

25 июня. Любовные грезы нарушены деловым разговором с Мёрблсом об акте имущественного урегулирования – это ужасно длинный документ, где учтены все мыслимые и немыслимые ситуации, включая смерть и повторный брак каждого, которые “разобраны”, как выражается Мёрблс, “в ЗАВЕЩАНИИ” (большими буквами). Не знала, что лондонская недвижимость столько приносит Питеру. С каждой статьей Г. чувствовала себя все более и более неуютно. Чтоб она совсем не впала в уныние, отвела ее пить чай к Рампельмайеру. В конце концов Г. мне сказала: “С тех пор как я окончила колледж, я не потратила ни пенса, который не заработала бы сама”. Ответила ей: “Ну что же, дорогая, так и объясните Питеру, но помните, что он дурацки самовлюблен, как и большинство мужчин, и не букашка, чтобы пахнуть слаще, когда его топчут”. Подумав, вижу, что имела в виду ромашку^[881]. (Шекспир? Надо спросить Питера.) Хотела было написать об этом П., но лучше не надо: молодые должны справиться сами.

10 августа. Вернулась вчера из имения и обнаружила, что вопрос с имущественным урегулированием урегулирован. Г. показала мне три страницы понимания и сочувствия от П.: он начал словами “Конечно, я предвидел это затруднение” и закончил: “Либо мне, либо тебе придется пожертвовать своей гордостью – я могу только взывать к твоему великодушию, чтобы жертву принесла ты”. Г. сказала: “Питер всегда видит, в чем затруднение, – это так обезоруживает”. Полностью согласна – не выношу людей, которые “не понимают, к чему весь этот шум”. Г. теперь готова смиренно принять подобающий доход, но утешила свою гордость, заказав две дюжины шелковых рубашек в Берлингтонском пассаже и заплатив за них наличными. Проявляет упорную решимость делать как следует то, за что взялась, – поняла, что если Элен найдет к чему придраться, то Питеру придется несладко, и подходит к делу решительно и с умом. Есть за что хвалить образование – учит усваивать факты. Г. осваивается с фактами о положении Питера – наблюдаю с интересом. Длинное письмо от Питера, очень сомневается в Лиге Наций и посылает подробные инструкции насчет полок в библиотеку и кровати эпохи Вильгельма и Марии^[882], также раздражается, что его держат в Риме “как водопроводчика, чтобы остановить дипломатические протечки”. Англичане крайне непопулярны в Италии, но у П. была утешительная дискуссия с Папой о старинной рукописи – эта смена темы, наверное, порадовала обоих^[883].

16 августа. Гарриет ездила за город посмотреть на водяную мельницу (это как-то связано с ее новой книгой) и сказала, что возвращалась на машине через Хартфордшир и заехала посмотреть на свой старый дом в Грейт-Пэгфорде. Рассказывала о родителях – скромном сельском докторе и его жене. Отец неплохо зарабатывал, но ему в голову не приходило откладывать деньги (наверное, думал, что будет жить вечно). Однако он очень хотел, чтобы Г. получила хорошее образование – тоже неплохо, как оказалось. Г. призналась, что в детстве мечтала заработать денег и купить старый фермерский дом Толбойз в соседней деревне. По пути снова его увидела: елизаветинской эпохи, совершенно прелестный. Заметила, что все в жизни происходит совсем не так, как ожидаешь. Я сказала, что такое место вполне подойдет им с П., чтобы уезжать из города на выходные. Г. несколько ошеломлена, сказала: “Да, пожалуй”. Пока остановились на этом.

19 августа. Нашла идеальный полог для кровати. Элен говорит, что такие вещи крайне антисанитарны. Еще она говорит, что, по словам Джеральда, куропатки совсем перевелись и страна катится в пропасть.

20 августа. Г. написала Питеру насчет покупки Толбойз. Потому что Питер ведь “любит делать подарки”. Он и вправду любит, бедный мальчик! Полностью смирилась с фактами – похоже, что теперь Питеру разом воздастся за пять с половиной лет терпения. Мягко сказала ей, что, на мой взгляд, ничто не доставит П. большего удовольствия. Когда она ушла, станцевала небольшую джигу в гостиной, к удивлению Франклин (глупышка, давно должна бы уже изучить меня).

21 августа. Книга Гарриет закончена и послана издателю. К сожалению, это освобождает ее голову для волнений из-за Абиссинии^[884], что невыносимо. Убеждена, что цивилизация погибнет и она больше никогда не увидит Питера. Вся как кошка на горячих кирпичах, говорит, что загубила пять лет жизни П. и не может себе этого простить, и бесполезно надеяться на то, что он вышел из призывного возраста, потому что вся его совесть исписана грифом “военная разведка”, и даже будь ему семьдесят, он все равно мог бы попасть под бомбежку или газовую атаку. Очень надеюсь, что у нас не будет новой войны – мясо по карточкам, сахара нет, люди гибнут – нелепо и бессмысленно. Интересно, мать Муссолини шлепала его слишком часто или слишком редко? В наше психологическое время никогда не угадаешь. Я хорошо помню, что шлепала Питера, но никаких особых отклонений у него это не вызвало, так что, скорее всего, психологи заблуждаются.

24 августа. Питер поручил агенту вести переговоры о Толбойз с текущим владельцем, человеком по имени Ноукс. Мне он пишет очень сдержанно, но видно, что он рад.Ситуация в Риме, насколько это касается его работы, по-видимому, проясняется. Г. все еще беспокоится из-за возможной войны.

30 августа. Гарриет в величайшем возбуждении от письма Питера, где он говорит: “Даже если это сумерки мирозданья, прежде чем упадет ночь, я усну в твоих объятьях” (узнаю старого велеречивого Питера двадцатилетней давности…) и добавляет, что водопровод в порядке и он попросил разрешения вернуться, а это уже имеет больше отношения к делу.

4 сентября. Люстры в большом салоне приведены в порядок. Джеральд говорит, что можно взять драпировки из Синей комнаты, – я думаю, они будут хорошо смотреться в верхнем холле. Отправила их в ремонт и чистку, в чем они очень нуждаются. (Питер бы сказал, что мои местоимения тоже, но я вполне понимаю, что я хочу сказать.) Артаксеркса стошнило в комнате Франклин – удивительно, насколько он привязан к ней, притом что она-то кошек терпеть не может.

7 сентября. Питер прислал телеграмму, что вернется на следующей неделе. Гарриет настояла на том, чтобы сводить меня на ужин и угостить шампанским. Весело сказала, что это ее последний шанс, так как Питер шампанского не признает. Утешила ее по случаю предстоящей потери свободы краткой и остроумной речью (по моим меркам точно краткой). Хотела бы я посмотреть на Элен, которая ведет меня ужинать, а потом выслушивает речь.

14 сентября. Питер вернулся. Они с Гарриет где-то поужинали, а потом он заглянул ко мне – один, так мило с его стороны, потому что я, конечно, сказала: “Приходите вместе”. Он выглядит похудевшим и усталым, но я думаю, что дело в Муссолини, или в погоде, или в чем-то таком, потому что он, очевидно, ни в чем не сомневается (кроме Лиги, естественно)… И меня так поразило, что он два часа сидел абсолютно тихо, без суеты и без особых разговоров. Это так необычно: как правило, он подпрыгивает, словно горох на раскаленной лопатке. Очень тронут моими хлопотами по поводу дома. Поручил мне нанять прислугу, так как у Гарриет нет опыта. Им понадобится примерно восемь слуг, помимо Бантера и экономки, – вот и славно, мне будет чем заняться.

15 сентября. Гарриет зашла сегодня утром, чтобы показать мне кольцо – один крупный рубин, старый Абрахамс огранил и оправил его по точным инструкциям. Бедная Г. смеялась над собой, потому что когда Питер ей его вчера вручал, она смотрела на Питера и через десять минут на спор не смогла даже назвать цвет камня. Говорит, испугалась, что никогда не научится вести себя, как все люди, но Питер только заметил, что его внешность впервые оценили выше рубинов. Питер присоединился к нам за ланчем – и еще Элен, которая потребовала, чтобы ей показали кольцо, и резко сказала: “Боже мой! Надеюсь, оно застраховано”. Надо отдать ей должное – ничего обиднее она не могла бы сказать, даже если бы обдумывала это две недели не покладая рук. Затем она выразила надежду, что они собираются тихо пожениться в конторе регистратора, но Питер заявил: нет, он скорее будет жениться на вокзале в зале ожидания, а если Элен стали посещать сомнения в вере, ей не обязательно украшать собой церемонию. На что Элен сказала: “А, понятно – значит, церковь Св. Георгия на Ганновер-сквер”, и стала все для них выбирать, включая дату, священника, гостей и музыку. Когда она дошла до “Гласа, над Эдемом веявшего”, Питер воскликнул: “О боже, это уже какая-то Лига Наций!”^[885], и они с Гарриет стали сочинять непристойные стишки, а Элен пришлось помалкивать – она никогда не блистала в салонных играх.

16 сентября. Элен любезно подарила нам текст нового обряда церковного венчания^[886], из которого убрано все неприличное, чем навлекла на себя насмешки. Питер бурно веселился по этому поводу – сказал, что все знает о “порождении детей” в теории, хотя и не на практике, но “приумножение человечества” любым другим методом кажется ему слишком сложным, и если он когда-либо позволит себе такие опасные развлечения, то, с разрешения жены, ограничится традиционной процедурой. Что же касается “дара воздержания”, ему такого и даром не надо и он готов это признать. На этом месте Элен встала и ушла, оставив П. и Гарриет за обсуждением слова “повиноваться”. П. сказал, что воспитание не позволяет ему командовать своей женой, а Г. возразила: но что если загорится дом или будет падать дерево, тогда ведь он не станет медлить с командами, чтобы спасти ее? П. сказал, что тогда они оба должны сказать “повиноваться”, но не слишком ли много радости репортерам? Оставила их спорить по этому поводу. Когда вернулась, обнаружила, что Питер согласился, чтобы ему повиновались, при условии, что он сможет “одарить” ее своим имуществом, а не “разделить” его с ней. Сокрушительная победа чувств над принципами.

18 сентября. Других слов, кроме “черт бы их побрал”, у меня нет. Эти отвратительные газеты раскопали старую историю про Гарриет и Филиппа Бойза. Питер в ярости. Гарриет говорит: “Этого следовало ожидать”. Ужасно боялась, что она предложит П. расторгнуть помолвку, но она держится очень благородно – думаю, она понимает, что Питер не выдержит всего этого по второму разу. Вероятно, виновата эта Сильвестер-Квик, которая так старалась окрутить Питера, – всегда подозревала, что она пишет колонку сплетен для воскресных газет. Элен (твердо, но неуклюже защищая интересы семьи) решила, что лучше всего будет закатить грандиозную свадьбу на весь высший свет и держаться уверенно. Решила, по известным одной ей причинам, что самый подходящий день – 16 октября. Любезно согласилась выбрать подружек невесты (наших друзей, так как друзья Г. “очевидно исключены”) и предложила свой дом для приема, а также десять вилл, принадлежащих обедневшей аристократии, для медового месяца. Питер, теряя терпение, сказал: “У кого свадьба, Элен? У тебя или у нас?” Джеральд пытался вести себя как Глава Семьи – все его проигнорировали. Элен снова изложила свою позицию и закончила словами: “Думаю, про 16-е мы договорились”. Питер сказал: “Думай что хочешь”. Элен сказала, что покинет нас до тех пор, пока Питер не поймет, что она делает для них все, что может, – и Джеральд смотрел так умоляюще, что Питер извинился за неучтивость.

20 сентября. Агент докладывает, что договорился о цене на Толбойз. Нужно много всего переделать и отремонтировать, но основа крепкая. Договорились о покупке с немедленной передачей владения – нынешний владелец может там остаться до конца медового месяца, а потом уже Питер приедет, посмотрит, какие изменения нужны, и пригласит рабочих.

25 сентября. Ситуация с Элен и газетами стала невыносимой. Питер расстраивается от мыслей о церкви Св. Георгия и обо всей этой шумихе. Гарриет страдает от вернувшегося комплекса неполноценности, который она изо всех сил скрывает. Пока никого не приглашала.

27 сентября. Питер пришел ко мне и сказал, что, если это не прекратится, они оба сойдут с ума. Они с Г. решили сделать все тихо, не говоря никому, кроме самых близких друзей. Небольшая свадьба в Оксфорде, прием здесь, медовый месяц в каком-нибудь тихом уголке сельской Англии. Я с готовностью согласилась им помочь.

30 сентября. Они договорились с Ноуксом, что проведут медовый месяц в Толбойз, о чем никто не должен знать. Видимо, Н. сможет быстро выехать и дать им напрокат мебель и т. д. Я спросила: “Как насчет КАНАЛИЗАЦИИ?” Питер сказал: черт с ней, с канализацией, – в его детстве в усадьбе не было ничего, достойного называться канализацией (мне ли не помнить!). Свадьба (согласно разрешению Архиепископа^[887]) 8 октября, и пусть Элен до последнего момента думает что хочет – и газеты тоже. Гарриет испытала большое облегчение. Питер также добавляет, что медовый месяц в отелях отвратителен – собственная крыша (особенно елизаветинская) гораздо лучше подходит английскому джентльмену. Жуткая суматоха со свадебным платьем – от Уорта – в старинном духе, из жесткой золотой парчи, длинные рукава, квадратный вырез, волосы зачесать назад, никаких драгоценностей, кроме моих длинных сережек, которые принадлежали двоюродной бабушке Делагарди. (ЫБ: Издатель, кажется, высоко оценил новую книгу.) Г. будет выдавать ее колледж (по-моему, очень мило) – бесконечные телеграммы и клятвы хранить тайну. Бантер должен поехать в Толбойз заранее и убедиться, что там все в порядке.

2 октября. Бантера пришлось отменить. За ним по пятам ходит пресса. Обнаружил, как один журналист пытался пробраться в квартиру Питера через грузовой лифт. Б. едва избежал привлечения к суду за оскорбление с применением насилия. П. сказал, что придется поверить на слово продавцу касательно состояния Толбойз (включая канализацию). Оплата завершена, и Ноукс говорит, что все подготовит – он часто сдавал дом на лето, так что все будет в порядке… Элен волнуется, потому что до сих пор не разосланы приглашения на 16-е. Сказала ей, что, по-моему, про 16-е еще официально не объявлено(!). Элен спросила: “В чем дело? Питер струсил или эта девчонка опять ломает комедию?” Я намекнула, что свадьба – их личное дело, оба уже давно совершеннолетние. Из слуг они берут только Бантера, который стоит дюжины и сможет сделать все, что надо, с помощью кого-нибудь из местных. Я думаю, что Гарриет боится начинать семейную жизнь среди незнакомых слуг и Питер хочет оградить ее от этого. К тому же лондонские горничные в усадьбе – одна помеха. Если Гарриет сумеет правильно поставить себя с Бантером, у нее никогда не будет забот с прислугой.

4 октября. Зашла к Питеру в гости – он хотел посоветоваться насчет оправы для некоторых камней, которые привез из Италии. Пока я была у него, заказная почта принесла большой плоский конверт, надписанный рукой Гарриет. Задумалась, что это такое она захотела прислать, а не принести сама! (Любопытство меня погубит!) Смотрела, как Питер его открывает, притворяясь, что рассматриваю циркон (такой необычный цвет!). П. нелепо покраснел, как это с ним бывает, когда ему скажут что-нибудь слишком личное, и стоял, уставившись на содержимое, пока я не выдержала и не спросила: “Что это?” Он сказал странным голосом: “Подарок невесты жениху”. Меня некоторое время беспокоило, как она с этим справится, потому что не так-то легко на самом деле подарить что-то очень обеспеченному человеку, если ты сам не безумно обеспеченный, и неправильный подарок хуже, чем никакого, но ведь ужасно, когда тебе ласково говорят: “Ты сама – лучший подарок” – очень мило, но слишком покровительственно и в духе лорда Берли^[888] – а у нас у всех, в конце концов, есть человеческие инстинкты, и делать подарки – один из них. Так что я бросилась взглянуть, и это оказалось письмо на одном листе, написанное очень красивым почерком семнадцатого века. Питер сказал: “Забавнее всего, что мне в Рим прислали каталог, и я до смешного рассердился, когда узнал, что оно продано”. Я удивилась: “Но ты ведь не собираешь рукописи”. А он ответил: “Не собираю, но эту я хотел для Гарриет”. Он перевернул ее, и я прочитала подпись: “Джон Донн”, и это многое объяснило, потому что Питер всегда был неравнодушен к Донну. Кажется, это очень красивое письмо от Д. к прихожанке – некой леди – о Божественной и человеческой любви. Я пыталась его прочитать, только мне никогда не удается разобрать такой старомодный почерк (интересно, что скажет Элен – наверняка сочтет, что золотая зажигалка была бы гораздо уместнее), – когда Питер подошел к телефону, набрал номер и сказал: “Послушай, душа моя”, – таким голосом, какого я у него никогда не слышала. Так что я выскочила из комнаты и столкнулась с Бантером, как раз входившим из холла. Боюсь, что Питер заигрывается, потому что, когда он вышел после звонка, Бантер доложил, что “забронировал лучший номер в “Лорде Уордене”^[889]на ночь 16-го, милорд, а также каюту и поезд до Ментоны^[890] в соответствии с инструкциями”. П. спросил, шли ли по следу чертовы шакалы. Б. сказал: да, главный шакал, как и предполагалось, подошел к нему, жадно втягивая носом воздух. Спросил: “Почему “Лорд Уорден”, а не ночной паром или аэроплан?” Б. ответил, что миледи подвержена морской и воздушной болезни. Шакал этим удовлетворился и дал ему 10 шиллингов, которые, как Б. говорит, он позволит себе отправить в Общество помощи заключенным. Я сказала: “Ну право, Питер!”, но он ответил: почему бы ему не организовать поездку на континент для достойных людей? – и отправил все бумаги мисс Климпсон для страдающего туберкулезом бухгалтера и его жены в стесненных обстоятельствах. (Узнать: чем можно стеснить обстоятельство?)

5 октября. Уорт постарался как следует и закончил платье. Несколько избранных друзей приглашены на показ приданого – включая мисс Климпсон, чудесным образом лишившуюся дара речи при виде норкового манто, которое Питер подарил Гарриет: 950 гиней^[891] – пожалуй, немного чересчур, но это единственный его вклад, и Питер выглядел таким напуганным и виноватым, когда вручал его, точь-в-точь как в детстве, когда отец поймал его с полным мешком кроликов после ночи в гостях у этого старого жулика и браконьера Мерриуэзера, к которому он так привязался – а как у старика в коттедже пахло! Но манто очень симпатичное, и Г. не нашлась, что сказать, кроме “ах, мистер Рочестер!” – изображая Джен Эйр, про которую я всегда считала, что она отплатила черной неблагодарностью этому бедняжке, – ужасно огорчительно и вредно для нежных чувств, когда твоя невеста, пусть даже это и двоеженство, настаивает на серой альпаке, или мериносе, или что там было… Заметка гнусного шакала в “Морнинг стар”^[892] – осмотрительно не подписанная, но хорошо узнаваемая. Элен позвонила, чтобы выяснить, правда ли это. Я честно ответила, что сплошные выдумки! Вечером сводила Питера и Гарриет на Чейни-Уок на обед к дядюшке Полю, который непременно хочет быть на свадьбе, несмотря на артрит. Заметила необычную скованность между П. и Г., у которых все было в порядке, когда я их вчера вечером провожала в театр и на ужин. Поль бросил на них один взгляд и начал болтать о своих вечных cloisonné^[893] и о превосходстве естественно дозревших французских вин над портвейном^[894]. Неловкий вечер, все не похожи на себя. Наконец Поль отправил П. и Г. домой на такси, сказав, что ему надо поговорить со мной о делах, – явная отговорка. Я спросила: не кажется ли ему, что что-то не в порядке? Поль ответил: “Au contraire, ma sœur, c’est nous qui sommes de trop. Il arrive toujours le moment où l’on apprend à distinguer entre embrasser et baiser”^[895], добавив с характерной для него улыбкой: “Мне было интересно, сколько Питер продержится, не выпуская зверя из клетки, – он снова вылитый отец, Гонория, с примесью меня!” У меня не было ни сил, ни времени сердиться на Поля (который всегда был законченным распутником – и отец Питера тоже, конечно, при всей моей любви к нему), так что я сказала: “Да, Поль, но ты думаешь, что Гарриет?..” Поль сказал: “Ба! Вино, которое она пьет, выжато из винограда^[896]. Il y a des femmes qui ont le génie…”^[897] Я совершенно не выношу рассуждения Поля о le génie de l’amour^[898], потому что он говорит и говорит, с каждым словом все больше офранцуживаясь, и сыплет историями из своего богатого прошлого, а он такой же француз, как и я, – ровно на одну восьмую, так что я поспешно ему сказала, что уверена в правильности его дискурса (интересно, я имела в виду “ракурс” или “диагноз”?), и, пожалуй, так оно и есть – никогда не видела, чтобы Поль неправильно оценивал ход романа. Думаю, это объясняет, почему они с Гарриет так хорошо поладили, несмотря на ее сдержанность и его вкусы в женщинах. Намекнула Полю, что ему пора спать, на что он мрачно сказал: “Да, Гонория, я очень стар, и у меня ноют кости. Мои пороки уже изменяют мне, и если бы я мог заново прожить жизнь, я бы предавался им еще чаще. К черту Питера! Il ne sait pas vivre. Mais je voudrais bien être dans ses draps”^[899]. “Тебя самого скоро белой простыней накроют, – сказала я очень сердито, – не удивительно, что Питер зовет тебя дядей Пандаром^[900], старый ты греховодник”. Поль сказал: “Но нельзя отрицать, что я нашел ему хороших учителей, и он никого из нас не опозорит”. На это ответить было нечего, и я отправилась домой… Опять взялась за “Звезды смотрят вниз”, обнаружила, что там полно крайне неприятных людей. Проблема в том, что ты никогда по-настоящему не представляешь себе своего сына в роли. Но не надо было так сердиться на Поля.

7 октября. Гарриет заглянула ко мне перед отъездом в Оксфорд – была очень любезна со мной. Я думаю, что она даст Питеру все, что ему нужно, – да, так я и думаю. Если это вообще возможно. Тем не менее где-то полчаса чувствовала себя подавленной. Позже, когда я возилась с подготовкой к свадебному завтраку – все сильно осложняется необходимостью хранить тайну, – меня отвлек звонок Питера, который вдруг сильно забеспокоился, что ночью был дождь, и дороги будут скользкие, и Гарриет занесет, и она разобьется по пути в Оксфорд. Попросила его не вести себя как дурачок и сказала, что если он хочет заняться чем-нибудь полезным для здоровья, то пусть придет и поможет Эмили вымыть все безделушки в сервантах в гостиной. Он не пришел, зато пришел Джерри, весь сияя оттого, что будет шафером, и разбил дрезденскую пастушку.

Позже. Питер и Джерри (слава богу!) отправились в Оксфорд и больше не путаются под ногами. Приготовления закончены, все желанные гости приглашены, и для нуждающихся заказан транспорт… Вечером междугородный звонок от разъяренной Элен из Денвера, которая получила телеграмму от Питера и спрашивала, как мы можем совершенно с ней не считаться. С превеликим удовольствием объяснила ей (очень подробно и за ее счет), что она этим обязана исключительно своей бестактности.

8 октября. Свадьба Питера. Слишком устала, напишу только, что все удалось. Г. была совершенно великолепна, как корабль, входящий в гавань: все сияет, флаги развеваются – там, где они должны развеваться у нынешних кораблей, – Питер жутко бледный, бедняжка, как в тот день, когда ему подарили первые часы и он едва мог сдержать страх, что они развалятся прямо на глазах, или окажутся ненастоящими, или еще что-нибудь стрясется, – но он взял себя в руки и был крайне любезен со всеми гостями (думаю, если бы он попался инквизиции, то использовал бы свои светские таланты, чтобы развлекать палачей). Вернулись в город к 5.30 (надо было видеть лицо Питера, когда он понял, что ему предстоит проехать 60 миль по переполненным дорогам в закрытом авто и в качестве пассажира! – но нельзя, чтобы он вез Г. в открытом “даймлере”, не сняв свадебного костюма и цилиндра). Без четверти семь их тайно вывели из дома – Бантер ждал в машине на дальней стороне парка…

11 вечера. Надеюсь, что с ними все в порядке, – надо теперь остановиться и постараться заснуть, а то с утра я буду как тряпка. “Звезды смотрят вниз” недостаточно утешительны для прикроватной книги – вернусь к “Алисе в Зазеркалье”.

Глава I Твой лорд молодой

Я согласен с Драйденом,

что "женитьба – благородное дерзание”…

Сэмюэл Джонсон «Застольные беседы»^[901]

Мистер Мервин Бантер, терпеливо ожидавший в “даймлере” на дальнем краю Риджентс-Парка, думал о том, что назначенное время приближается. На заднем сиденье лежали завернутые в одеяла ящики, содержавшие две с половиной дюжины бутылок марочного портвейна, и Бантер беспокоился о них. Если ехать быстро, вино придется выдерживать две недели, а если гнать изо всех сил – полгода. Еще Бантера беспокоили приготовления – или же отсутствие таковых – в Толбойз. Он надеялся, что, когда они приедут, все будет готово – иначе неизвестно, когда его хозяин и леди смогут поесть в следующий раз. Конечно, он запасся провизией в “Фортнуме”^[902], но вдруг там не окажется ножей, вилок или тарелок? Мистер Бантер досадовал, что не поехал заранее, как ему сначала и поручили, чтобы за всем проследить. Не то чтобы его светлость не был готов претерпеть трудности, если нельзя иначе, но было бы неуместно просить его светлость что-либо претерпеть – к тому же мистер Бантер еще не был до конца уверен насчет леди. Что его светлости пришлось претерпеть от нее, знал, конечно, только он сам, но и мистер Бантер об этом догадывался. Нельзя отрицать, что теперь леди твердо встала на путь исправления, но еще предстояло выяснить, как она будет себя вести, когда столкнется с мелкими бытовыми неудобствами. У мистера Бантера была профессиональная привычка оценивать людей не по тому, как они встречают великие потрясения, а по их отношению к повседневным неурядицам. Он видел, как одна леди чуть не лишилась благосклонности его светлости (включая содержание и appartement meublé на авеню Клебер) за то, что в его присутствии несправедливо отругала камеристку, – но к женам подобные меры неприменимы. Мистер Бантер также беспокоился о том, как все пройдет у герцогини. В глубине души он не верил, что без его помощи хоть что-то можно сделать как следует.

Он испытал невыразимое облегчение, когда увидел, что такси прибыло, и убедился, что ни один газетчик не восседает на запасном колесе и не прячется в автомобиле поодаль.

– Вот и мы, Бантер. Все в порядке? Молодец. Я сяду за руль. Ты точно не замерзнешь, Гарриет?

Мистер Бантер подоткнул плед вокруг колен невесты.

– Ваша светлость не забудет, что мы перевозим портвейн?

– Я буду вести так осторожно, как будто это грудной младенец. Что это там на пледе?

– Несколько зерен, милорд. Я позволил себе убрать из ручной клади примерно один и три четверти фунта зерна, а также некоторое количество разнообразной обуви^[903].

– Это, должно быть, лорд Сент-Джордж, – сказала Гарриет.

– Скорее всего, миледи.

Миледи – она никогда всерьез не думала, что Бантер признает ее новое положение. Кто угодно, только не Бантер. Но он, по-видимому, принял ее. А раз так, то невероятное действительно сбылось и она в самом деле замужем за Питером Уимзи. Она сидела и смотрела на Питера, пока автомобиль плавно скользил, временами ныряя в поток. Четкий орлиный профиль и узкие ладони на руле уже давно были ей знакомы, но сейчас это были лицо и руки незнакомца. (Св. Петр с ключами от рая и ада… Писательская привычка ко всему подбирать литературные аллюзии.)

– Питер?

– Да, милая?

– Я просто хотела проверить, узнаю ли я твой голос, – твое лицо почему-то стало чужим.

Она увидела, как дернулся угол его вытянутого рта.

– Я не похож на себя?

– Да.

– Не беспокойся, – невозмутимо ответил он. – Утро вечера мудренее.

Гарриет была слишком опытна, чтобы удивиться, и слишком честна, чтобы изобразить недоумение. Она вспомнила, что произошло четыре дня тому назад. Он привез ее домой после театра, они стояли у камина, и она что-то сказала, смеясь, – обычную ерунду. Он обернулся и произнес, неожиданно хрипло:

– Tu m’enivres!^[904]

Сочетание слов и голоса ударило как молния, показав прошлое и будущее в одной огненной трещине, от которой было больно глазам и за которой последовала густая, черная, бархатная темнота… Когда их губы нехотя расстались, он сказал:

– Прошу прощения, я не хотел будить весь зоопарк. Но, черт побери, я рад, что он есть и в нем нет облезлых тигров.

– Ты думал, что во мне проснется облезлый тигр?

– Я думал, что он, возможно, будет слегка недоверчив.

– Чего нет, того нет. Похоже, тигр совершенно новый. Раньше у меня его не было – было только доброе отношение к животным.

Питер продекламировал:

Кажется, никто другой не подозревал о существовании тигра, подумала Гарриет, кроме, конечно, старика Поля Делагарди, от чьего язвительного взгляда ничто не укроется.

Последней фразой Питера было:

– Я полностью выдал себя. Никогда не мог найти для этого ни английских слов, ни английских женщин. Кроме одной. Вот все, что я могу сказать в свое оправдание.

Огни Лондона постепенно оставались позади. Автомобиль разгонялся. Питер оглянулся через плечо:

– Бантер, мы не нарушаем сон младенца?

– В данный момент сотрясения крайне незначительны, милорд.

Эта мысль пробудила ассоциации.

– К слову о детях, Гарриет. У тебя есть твердое мнение по этому вопросу?

– Честно говоря, не знаю. Я выхожу за тебя не ради детей, если ты об этом.

– Слава богу! Не хочется рассматривать себя – или быть рассматриваемым другими – в этом сельскохозяйственном свете… Ты не особенно любишь детей?

– Детей вообще – нет. Но не исключаю, что когда-нибудь захочу.

– Своих?

– Твоих.

– А! – сказал он, немного ошарашенный. – Я понял. Это несколько. Ты когда-нибудь задумывалась, какой из меня будет отец?

– Я это точно знаю. Легкомысленный, извиняющийся, сомневающийся, обожаемый.

– Если я и сомневаюсь, Гарриет, то исключительно из-за глубокого недоверия к себе. Наш род уже довольно старый. Есть Сент-Джордж, совершенно бесхарактерный, и его сестра, совершенно безжизненная, не говоря о следующем за Сент-Джорджем и мной наследнике, он наш четвероюродный брат и совершенно безумен. И если ты вспомнишь, что я сам, по словам дяди Поля, весь – нос и нервы.

– То вспомню и как Клэр Клэрмон сказала Байрону: “Я навсегда запомню мягкость твоих манер и необузданную оригинальность твоих черт”.

– Нет, Гарриет, я серьезно.

– Твой брат женился на двоюродной сестре. А вот твоя сестра вышла за простолюдина, и с ее-то детьми все в порядке. Ты ведь не один этим займешься, а я отнюдь не голубых кровей. Что не так со мной?

– С тобой все в порядке, Гарриет, ты права. Ей-богу, права. Проблема в том, что я боюсь ответственности и всегда боялся. Милая, если ты хочешь и готова рискнуть…

– Не думаю, что это такой уж большой риск.

– Хорошо. Тогда решай сама. Если захочешь и когда захочешь. Когда я спрашивал тебя, я скорее ожидал услышать “нет”.

– И ужасно боялся, что я скажу: “Да, конечно!”

– Ну, пожалуй. Я не ожидал услышать то, что услышал. Очень смущает, когда тебя принимают всерьез – как человека.

– Но, Питер, если оставить в стороне мои чувства и твои кошмарные видения горгон-близнецов, девятиглавых гидр и других неведомых зверушек – ты сам хотел бы детей?

Ее позабавила борьба эмоций на его застенчивом лице.

– Такой эгоцентричный болван, как я, – сказал он наконец, – разумеется, хотел бы. Да. Да. Одному небу известно почему. Почему этого вообще хотят? Чтобы доказать, что ты тоже это можешь? Чтобы можно было хвастаться “моим мальчиком в Итоне”? Или?..

– Питер! Когда мистер Мёрблс составлял это твое чудовищно огромное завещание после нашей помолвки.

– Ох, Гарриет!

– Как передается твоя собственность? В смысле недвижимость?

– Ладно, – простонал он, – скелет выходит из шкафа. Майорат. Признаюсь. Но Мёрблс твердо убежден, что мужчина. Да перестань ты хохотать, черт побери, я не мог переспорить Мёрблса! И он сделал распоряжения на все случаи жизни…

Городок с широким каменным мостом и отражения огней в реке навевали еще свежие воспоминания о сегодняшнем утре. Закрытый автомобиль вдовствующей герцогини, которая скромно села рядом с водителем, сама Гарриет в золотом платье и мягкой меховой накидке и Питер, торжественный до нелепости, во фраке, с гарденией в петлице, старается удержать на колене шелковый цилиндр.

– Гарриет, мы пересекли Рубикон. Не раскаиваешься?

– Не более, чем когда мы той ночью плыли вверх по Черуэллу, встали у дальнего берега и ты задал тот же вопрос.

– Слава богу. Так держать, милая. Осталась еще одна река.

– Да, река Иордан.

– Если я тебя сейчас поцелую, я потеряю голову и с проклятым цилиндром случится что-нибудь непоправимое. Давай будем чужими и воспитанными, как будто мы и не женаты вовсе.

Еще одна река.

– Мы подъезжаем?

– Да, вот Грейт-Пэгфорд, где мы жили. Смотри! Вон наш старый дом с тремя ступеньками – там и теперь живет врач, в приемной горит свет. Через две мили поворот направо в Пэгфорд-Парву, а оттуда еще три мили до Пэгглхэма, дальше резко налево у большого амбара и прямо по дороге.

Когда Гарриет была совсем маленькая, у доктора Вэйна была двуколка, как у врачей в старинных романах. Гарриет много раз проезжала по этой дороге, сидя рядом с ним; иногда ей понарошку давали подержать вожжи. Потом появилась машина – маленькая и шумная, совсем не такая, как этот плавный длиннокапотный монстр. Доктор должен был выезжать на обход заранее, чтобы оставить запас времени на случай поломки. Вторая машина была более надежная – довоенный “форд”. Гарриет научилась его водить. Если бы отец был жив, ему бы сейчас было под семьдесят – и его странный новоиспеченный зять звал бы его “сэр”. Удивительно: возвращаешься домой – и не домой. Вот Пэгглхэм, где жила пожилая дама с ужасными ревматическими руками, миссис… миссис… миссис Уорнер ее звали – ее-то, должно быть, давно уже нет.

– Вот амбар, Питер.

– Воистину. А вон дом?

Дом, в котором жили Бэйтсоны – милая пожилая пара, настоящие Дарби и Джоан^[906], оба прихрамывали. Они были всегда готовы принять юную мисс Вэйн и угостить ее клубникой и тминным кексом. Да, тот самый дом – нагромождение черных фронтонов, с двумя торчащими трубами, заслонявшими звезды. Открываешь дверь и сразу, через прихожую с земляным полом, идешь в большую кухню с деревянными скамьями и массивными дубовыми балками, увешанными ветчиной собственного копчения. Только Дарби и Джоан уже умерли, и новых хозяев должен встретить Ноукс (она смутно помнила его – суровый, хваткий мужчина, который давал напрокат велосипеды). Но в Толбойз ни в одном окне не горел свет.

– Мы припозднились, – с тревогой сказала Гарриет. – Наверное, он потерял надежду.

– Тогда мы ему ее вернем, – весело откликнулся Питер. – Нечего надеждами разбрасываться. Я сказал ему, что мы можем приехать в любое время после восьми. Похоже, это ворота.

Бантер вылез из машины и подошел к воротам в красноречивом молчании. Он знал, он нутром чуял: все пошло вкривь и вкось. Любой ценой, даже если бы пришлось душить репортеров голыми руками, следовало поехать вперед и проследить за приготовлениями. В свете фар на верхнем брусе ворот был ясно виден клочок бумаги. Бантер с подозрением посмотрел на него, аккуратно выдернул кнопку, прикреплявшую его к дереву, и, все так же не нарушая молчания, отнес бумажку хозяину.

Там было написано: “МОЛОКА И ХЛЕБА НЕ ОСТАВЛЯТЬ ДО ДАЛЬНЕЙШИХ РАСПОРЕЖЕНИЙ”.

– Гм! – сказал Питер. – Жилец, похоже, выехал. Записка, судя по ее виду, висит здесь уже несколько дней.

– Он обещал быть здесь, чтобы впустить нас, – сказала Гарриет.

– Вероятно, он поручил это кому-то другому. В письме нам слово “распоряжение” было написано правильно.

Этот “кто-то другой” не додумался, что молоко и хлеб могут понадобиться нам. Но это легко исправить.

Он перевернул листок, написал на обороте карандашом “МОЛОКА И ХЛЕБА, ПОЖАЛУЙСТА” и вернул Бантеру, который приколол его обратно и с недовольным видом открыл ворота. Автомобиль медленно поехал по короткому раскисшему проезду, по обеим сторонам которого на аккуратных клумбах росли хризантемы и георгины, а за ними виднелся темный силуэт живой изгороди.

“Машина гравия тут не помешает”, – отметил про себя Бантер, с презрительной миной пробираясь сквозь грязь. Когда он дошел до двери – массивной и неподатливой, на дубовом крыльце со скамейками по обе стороны, – его светлость уже выводил на клаксоне энергичную импровизацию. Ответа не было: ничто не шевельнулось в доме, ни одна свеча не зажглась, ни одно окно не открылось, ни один недовольный голос не спросил, чего им надо. Только раздраженно залаяла собака где-то неподалеку.

Мистер Бантер с мрачным хладнокровием взялся за тяжелый дверной молоток, и его удары раскатились в ночи. Собака снова залаяла. Он взялся за ручку, но дверь не поддалась.

– Господи! – сказала Гарриет.

Она чувствовала, что сама во всем виновата. Прежде всего, это была ее идея. Ее дом. Ее медовый месяц. Ее – что самое непредсказуемое – супруг. (Угнетающее слово, если подумать, состоящее из скрипа и стука.) Владелец. Тот, у кого были права – включая право не быть одураченным своей собственностью. Приборная панель не подсвечивалась, и Гарриет не видела его лица. Но она почувствовала, как он повернулся, опираясь левой рукой на спинку сиденья, и прокричал в окно с ее стороны:

– Проверьте сзади!

Его уверенный тон напомнил ей: Питер вырос в усадьбе и прекрасно знал, что сзади сельский дом укреплен хуже.

– Если там никого нет, идите на лай собаки.

Он снова погудел, собака ответила заливистым тявканьем, и темный силуэт Бантера скрылся за углом здания.

– Это, – удовлетворенно сказал Питер, бросая шляпу на заднее сиденье, – отвлечет его на некоторое время. Теперь мы уделим друг другу то внимание, которое в последние тридцать шесть часов уходило на всякую ерунду. Da mihi basia mille, deinde centum…^[907] Женщина, ты понимаешь, что я своего добился? Что ты моя? Что ты теперь от меня не избавишься, пока нас не разлучит смерть или развод? Et tot millia millies quot sunt sidera cœlo…^[908] Забудь про Бантера. Мне плевать, прогонит он собаку или собака прогонит его.

– Бедный Бантер!

– Да, бедняжка! Никакой ему свадьбы… Нечестно, правда? Все пинки ему, а все поцелуи мне. Не сдавайся, старина. Ах, если бы Дункан на стук очнулся!^[909]Еще несколько минут можно не спешить.

Возобновилась канонада дверного стука, и собака впала в истерику.

– Должен же кто-то когда-нибудь прийти, – сказала Гарриет, чье чувство вины не могли задушить никакие объятия, – ведь иначе.

– Иначе. Прошлую ночь ты провела на постели из гусиного пуха и так далее. Но постель из гусиного пуха и твой лорд молодой неразделимы только в балладах. Ты предпочтешь жениться с перьями или спать с гусями? Или обойдешься лордом в чистом поле?

– Он бы не застрял в чистом поле, если бы я не была такой идиоткой и не противилась церкви Св. Георгия на Ганновер-сквер.

– И если бы я не отказался от предложенных Элен десяти вилл на Ривьере!.. Ура! Кто-то заткнул собаку – это шаг в правильном направлении. Веселее! Ночь только началась, и мы еще можем найти постель из гусиного пуха в деревенском пабе – или в крайнем случае переночевать в стогу. Мне кажется, что если бы я не мог предложить тебе ничего, кроме стога, ты бы вышла за меня много лет назад.

– Очень может быть.

– Проклятие! Подумать только, чего я лишился.

– И я. Сейчас я могла бы брести за тобой с пятью детьми и подбитым глазом и говорить симпатичному полисмену: “Че вы к нему привязались – это ж мой старик. Что ж, ему и поучить меня нельзя?”

– Кажется, – с укоризной сказал ее муж, – подбитый глаз тебе милей пятерых детей.

– Разумеется. Фингала-то от тебя не дождешься.

– Да, вряд ли ты так легко отделаешься. Гарриет… я все думаю, смогу ли я хорошо с тобой обращаться.

– Мой милый Питер.

– Да-да, знаю. Но, видишь ли, я никогда не навязывался никому очень надолго. Кроме Бантера, конечно. Ты посоветовалась с Бантером? Как ты думаешь, он охарактеризует меня положительно?

– Судя по тому, что я слышу, – сказала Гарриет, – Бантер нашел себе подружку.

Из-за дома раздавались шаги двоих людей. Кто-то на повышенных тонах спорил с Бантером.

– Вот когда сама все увижу, тогда и поверю. Сколько раз повторять, мистер Ноукс в Броксфорде, уехал, как водится, в среду вечером, и ничего не сказал ни мне, ни кому другому, ни насчет продажи дома, ни насчет всяких лордов и леди.

Эти слова произнесла только что показавшаяся в свете фар суровая угловатая женщина неопределенного возраста, одетая в макинтош, вязаную шаль и мужской картуз, лихо укрепленный у нее на голове крупными блестящими шляпными булавками. Ее, похоже, не впечатлил ни размер машины, ни блеск хромированных деталей, ни яркость фар, так как, подходя со стороны Гарриет, она боевито сказала:

– Ну-с, кто вы такие и что вам надо, что вы такой шум подняли? Дайте-ка я на вас погляжу!

– Да ради бога, – ответил Питер.

Он включил подсветку приборной панели. Его светлые волосы и монокль произвели, по-видимому, неблагоприятное впечатление.

– Гм! – сказала женщина. – На вид кинозвезды. Ну да (кинув испепеляющий взгляд на меха Гарриет), кто ж еще, провалиться мне на этом месте.

– Простите, что побеспокоили вас, миссис, мм… – начал Питер.

– Раддл я, – представилась дама в картузе. – Миссис Раддл, почтенная мать семейства со взрослым сыном. Он сейчас идет из флигеля с ружьем, только штаны натянет, а то он их как раз уже снял, чтоб лечь вовремя, а то ему завтра рано на работу. И что вам неймется? Мистер Ноукс в Броксфорде, так я и сказала этому вашему парню, и от меня вы ничего не добьетесь, потому как это не мое дело, я ему только с уборкой помогаю.

– Раддл? – переспросила Гарриет. – Это он когда-то работал на мистера Вики из “Пяти вязов”?

– Да, он самый, – быстро ответила миссис Раддл, – но это уже пятнадцать лет тому. Я овдовела пять лет назад на Михайлов день, и муженек он был хороший, когда был в себе, конечно. А откуда вы его знаете?

– Я дочь доктора Вэйна, который жил в Грейт-Пэгфорде. Не помните его? Я помню ваше имя, и кажется, я вас видела. Но вы тогда жили не здесь. Ферма была у Бэйтсонов, а во флигеле жила женщина по фамилии Свитинг, которая держала свиней, а у ее племянницы что-то было не в порядке с головой.

– Боже мой! – воскликнула миссис Раддл. – Подумать только! Так вы – дочка доктора Вэйна, мисс? Коли присмотреться, так и вправду похоже. Но уж лет семнадцать прошло, как вы с доктором уехали из Пэгфорда. Я как услыхала, что он помер, горевала очень, хороший был доктор папаня ваш, мисс, он у меня Берта принимал, и хорошо, что я его позвала, а то Берт, так сказать, не тем концом явился в этот мир, а это – не приведи господь что такое. И как вы поживаете, мисс, после стольких-то лет? Мы слыхали, у вас было что-то с полицией, но, как я сказала Берту, мало ли что в газетах пишут.

– Это правда, миссис Раддл, но меня арестовали по ошибке.

– Чего же от них ждать! – сказала миссис Раддл. – Вот и Джо Селлон тут заявлял, что мой Берт ворует курей у Эгги Твиттертон. Каких курей, говорю, ты еще скажи, что он подобрал бумажник мистера Ноукса, из-за которого тот поднял такой шум. За курями надо к Джорджу Уизерсу на заднюю кухню идти, грю, там они и были, а как же. Тоже мне пылисмен называется. Да из меня пылисмен получше будет. Так ему и сказала. Ни за что не поверю тому, что эти полицейские плетут, хоть бы они мне приплатили, так что вы не подумайте, мисс. Чесслово, я очень рада вас видеть, мисс, такая раскрасавица, но если вам с джентльменом нужен мистер Ноукс…

– Он был нам нужен, но думаю, что и вы сможете нам помочь. Это мой муж, мы купили Толбойз и договорились с мистером Ноуксом, что приедем сюда на медовый месяц.

– Да что вы говорите! – воскликнула миссис Раддл. – От души поздравляю вас, мисс… мэм, и сэра. – Она вытерла костлявую руку о макинтош и протянула ее по очереди жениху и невесте. – Медовый месяц, ну надо же! Мне только минутку надо, чтобы чистую постель постелить, она у меня во флигеле уже проветрилась и готова, так что если вы мне дадите ключи.

– Но в том-то и беда, – сказал Питер, – что ключей у нас нет. Мистер Ноукс сказал, что все приготовит и будет нас здесь ждать.

– Опля! – удивилась миссис Раддл. – А мне ничего не сказал. Уехал в Броксфорд, в среду вечером, десятичасовым автобусом, и ничего никому не сказал, не говоря о том, чтобы мне за неделю заплатить.

– Но если вы у него убираете, – сказала Гарриет, – разве у вас нет ключей?

– Нет, у меня нет, – ответила миссис Раддл. – Дождешься от этого ключей, как же. Боится небось, чего-нибудь утащу. Как будто у него есть чего тащить. Но вот он всегда так. И на всех окнах засовы от воров. Сколько раз я Берту говорила: не дай бог пожар, а ключи только в Пэгфорде?

– В Пэгфорде? – сказал Питер. – Насколько я понял, вы сказали, что он в Броксфорде.

– Там он и есть, спит над своей радиолавкой. Но до него так просто не достучишься – на ухо туговат, а звонок в лавке. Вам лучше в Пэгфорд заехать к Эгги Твиттертон.

– У которой куры?

– К ней самой. Помните домишко у реки, мисс, то есть мэм, где жил старина Блант? Вот вам туда, и у нее есть ключ – она следит за домом, когда хозяин в отъезде, хотя, если подумать, на этой неделе я ее не видела. Может, нездоровится ей, ведь, если подумать, знай он про ваш приезд, ей-то он и рассказал бы.

– Наверное, так оно и есть, – сказала Гарриет. – Вероятно, она хотела вас предупредить, но заболела и не смогла. Мы отправимся к ней. Спасибо вам большое. Как вы думаете, у нее найдется для нас хлеб и немного масла?

– Ради бога, мисс… мэм, это и я могу. У меня дома свежий хлеб, только начатый, и полфунта масла. И, – добавила миссис Раддл, ни на секунду не забывая о главном, – чистая постель, как я сказала. Прям сейчас все принесу, а как вы и джентльмен вернетесь с ключами, так мигом все сделаю. Простите, мэм, как вас по мужу?

– Леди Питер Уимзи, – ответила Гарриет безо всякой уверенности.

– Подумать только! – воскликнула миссис Раддл. – Он так и сказал, – она кивнула в сторону Бантера, – но я не придала этому значения. Простите, мэм, но эти коммивояжеры и не такое наплетут, правда, сэр?

– Мы все придаем большое значение словам Бантера, – сказал Уимзи. – Это единственный из нас, кому можно доверять. Теперь, миссис Раддл, мы съездим к мисс Твиттертон за ключами и вернемся через двадцать минут. Бантер, вы останетесь здесь и поможете миссис Раддл. Здесь есть где развернуться?

– Хорошо, милорд. Нет, милорд, по-моему, здесь негде развернуться. Я открою ворота для вашей светлости. Позвольте мне, милорд. Цилиндр вашей светлости.

– Отдайте его мне, – предложила Гарриет, поскольку руки Питера были заняты ключом зажигания и выключателем стартера.

– Да, миледи. Спасибо, миледи.

– Послечего, – сказал Питер, когда они задним ходом выехали за ворота и снова отправились в Грейт-Пэгфорд, – Бантер будет внятно разъяснять миссис Раддл, если она это еще не усвоила, что к лорду и леди Питер Уимзи обращаются “милорд” и “миледи”. Бедный Бантер! Никто еще так не ранил его чувства. На вид кинозвезды! Ну да, кто же еще! Эти коммивояжеры и не такое наплетут!

– Ах, Питер! Жаль, что я не могу выйти за Бантера. Я так его люблю.

– Сенсация! Признание невесты в брачную ночь! Титулованный жених зарезал слугу и покончил с собой! Я рад, что тебе нравится Бантер, – я многим ему обязан… Ты знаешь что-нибудь про эту Твиттертон, к которой мы едем?

– Нет, но мне кажется, что в Пэгфорд-Парве был старый батрак с такой фамилией, который бил жену или что-то в этом роде. Они не лечились у отца. Даже если она заболела, все равно странно, что она ничего не сообщила миссис Раддл.

– Чертовски странно. У меня есть кое-какие соображения насчет мистера Ноукса. Симкокс.

– Симкокс? А, это агент?

– Он удивился, что усадьба продается так дешево. Конечно, там только дом и несколько полей – похоже, что Ноукс уже продал часть угодий. Я послал чек Ноуксу в прошлый понедельник, платеж провели в четверг в Лондоне, не удивлюсь, если параллельно с этим еще кого-то провели.

– То есть?

– Наш друг Ноукс. На покупку дома это не влияет – документы в порядке, и дом не заложен, я проверил. То, что дом не заложен, может иметь разный смысл. Если у него были трудности, то следовало ожидать, что он заложит дом, но если трудности были очень велики, то он мог, напротив, держать недвижимость готовой к быстрой продаже. В твое время он держал велопрокат. А как шли дела с этим прокатом?

– Не знаю. Вроде бы он его продал, и покупатель потом жаловался, что его обманули. Считалось, что Ноукс – ушлый делец.

– Да, он купил Толбойз за гроши, судя по тому, что сказал Симкокс. Как-то надавил на стариков и прислал агентов. Мне кажется, что он любил покупать и перепродавать всякую всячину, надеясь нажиться.

– Он считался состоятельным. Всегда что-то затевал.

– Всякие мелкие предприятия, да? Скупал всякую мелочь, надеясь подлатать ее и выгодно продать, – в таком роде?

– Как раз в таком.

– Гм. Иногда это работает, иногда нет. У меня есть в Лондоне арендатор, который начинал двадцать лет назад с нескольких обшарпанных подвальных комнатушек. Я только что построил ему красивый доходный дом с солнечными балконами, с новомодным стеклом, которое пропускает ультрафиолетовые лучи, и прочими штуками. Он отлично на этом заработает. Но он еврей и хорошо понимает, что делает. Мои траты окупятся, и его тоже. Он умеет заставлять деньги работать. Мы пригласим его как-нибудь на обед, и он расскажет, как этого добился. Он начал в войну, и ему было нелегко вдвойне – из-за небольшого увечья и немецкой фамилии, но он еще успеет стать богаче, чем я.

Гарриет задала пару вопросов, на которые ее муж дал ответ, но настолько отсутствующим тоном, что она поняла: Питер уделяет добродетельному лондонскому еврею лишь четверть своего внимания, а ей – нисколько. Вероятно, обдумывает странное поведение мистера Ноукса. Она привыкла к тому, что Питер может внезапно скрыться в глубины своих мыслей, и не обижалась на это. Бывало, он, делая ей предложение, останавливался на полуслове, потому что краем глаза или уха заметил новую деталь детективной головоломки. Но его размышления скоро прервались: через пять минут они въехали в Грейт-Пэгфорд, и ему пришлось очнуться, чтобы спросить у Гарриет, как добраться до дома мисс Твиттертон.

Глава II Постель из гусиного пуха

Как сделать брачную постель,

Не обсудили мы досель.

Майкл Дрейтон “Восьмая нимфика”^[910]

Коттедж, у которого три стены были из желтого кирпича, а фасад – из красного, как у не самых красивых кукольных домиков, стоял на отшибе, так что, пожалуй, мисс Твиттертон не зря начала с того, что, высунувшись из верхнего окна, резким и возбужденным голосом осведомилась у своих посетителей о добропорядочности их намерений, и лишь потом осторожно приоткрыла дверь. Она оказалась невысокой светловолосой девицей за сорок, в розовом фланелевом халате, со свечой в одной руке и большим колокольчиком в другой. Она была явно взволнована и не могла понять, в чем дело. Дядя Уильям ничего ей не говорил. Она даже не знала, что он уехал. Он никогда не уезжает, не предупредив ее. Он никогда бы не продал дом, не сказав ей. Она повторяла эти заявления, держа дверь на цепочке, а колокольчик в руке, чтобы зазвонить, если подозрительный субъект в монокле прибегнет к насилию и ей придется звать на помощь. Наконец Питер достал из бумажника последнее письмо мистера Ноукса (которое он благоразумно положил туда перед выездом на случай, если возникнут разногласия по поводу достигнутых договоренностей) и протянул его в приоткрытую дверь. Мисс Твиттертон осторожно взяла его, как будто это была бомба, немедленно захлопнула дверь перед Питером и удалилась со свечой в гостиную, чтобы спокойно ознакомиться с документом. По-видимому, документ ее удовлетворил, так как она вернулась, распахнула дверь и пригласила посетителей в дом.

– Прошу прощения, – сказала мисс Твиттертон, проведя их в полную безделушек гостиную с гарнитуром под орех, обитым зеленым бархатом, – что так вас принимаю, садитесь, пожалуйста, леди Питер… Надеюсь, что вы простите мой наряд – ох ты боже мой, – но мой дом так одиноко стоит, и совсем недавно у меня ограбили курятник, и это все так необъяснимо, я совершенно не знаю, что и думать. Так странно. Я совсем не ожидала такого от дяди. и не представляю, что вы после этого думаете о нас обоих.

– Мы думаем, что очень неловко будить вас в это время, – сказал Питер.

– Сейчас всего лишь без четверти десять, – ответила мисс Твиттертон, неодобрительно взглянув на маленькие фарфоровые часы в виде анютиных глазок. – Конечно, для вас это ничто, но, понимаете ли, мы в деревне ложимся рано. Мне надо встать в пять, чтобы покормить пташек, так что я и сама – ранняя пташка, если только вечером нет занятий хора, а они по средам, это такой ужас, потому что в четверг базарный день, но так удобнее нашему дорогому викарию. Но конечно, если бы я хоть что-то знала об этом невероятном поступке дяди Уильяма, я бы вас там встретила, чтобы впустить в дом. Если вы подождете пять – или скорее десять – минут, пока я переоденусь в более подходящий туалет, я могла бы поехать с вами, я вижу, вы на прекрасном автомобиле, если вы не против…

– Не беспокойтесь, мисс Твиттертон, – сказала Гарриет, несколько встревоженная такой перспективой. – У нас достаточно запасов с собой, и миссис Раддл с нашим слугой прекрасно могут позаботиться о нас сегодня. Если вы только дадите нам ключи.

– Ключи, да-да. Такой ужас, что вам не удалось войти, а ночь очень холодная для этого времени года. О чем только думал дядя Уильям – и что он писал – боже мой! Его письмо так меня расстроило, что я не понимала, что читаю. Вы ведь приехали на медовый месяц? Как ужасно все вышло. Я надеюсь, вы хотя бы поужинали? Не ужинали? Я просто не могу понять, как дядя мог. Но вы ведь съедите пирога и выпьете моего домашнего вина?

– Нет-нет, не надо так из-за нас беспокоиться. – начала Гарриет, но мисс Твиттертон уже рылась в буфете. Пока она не видела, Питер поднес руки к лицу в жесте немого отчаяния.

– Вот оно! – с торжеством в голосе сказала мисс Твиттертон. – Я уверена, что после небольшого перекуса вам станет лучше. Мое пастернаковое вино в этом году удалось на славу. Доктор Джеллифилд выпивает стаканчик при каждом визите, что, могу похвастаться, не слишком часто бывает, потому что здоровье у меня прекрасное.

– Это не помешает мне за него выпить, – сказал Питер, опустошив стакан с проворством, которое могло быть истолковано как одобрение напитка, однако Гарриет подозревала, что он просто не хочет долго держать его во рту. – Позвольте, я налью вам?

– Как мило с вашей стороны! – воскликнула мисс Твиттертон. – Сейчас, конечно, довольно поздно, но я ведь не могу не выпить за ваше семейное счастье, правда? Не очень много, пожалуйста, лорд Питер. Наш дорогой викарий всегда говорит, что мое пастернаковое вино совсем не такое безобидное, как кажется… Господи! Но вы ведь выпьете еще капельку? У джентльмена голова всегда крепче, чем у дамы.

– Большое спасибо, – кротко сказал Питер, – но не забывайте, что я должен отвезти свою жену обратно в Пэгглхэм.

– Я уверена, что еще стаканчик ничему не помешает. Ладно, полстаканчика – вот и хорошо! И конечно, вам нужны ключи. Я сейчас же поднимусь за ними – я знаю, что мне не следует задерживать вас. Я отлучусь на минутку, леди Питер, так что съешьте, пожалуйста, еще кусок пирога, это домашний, я все пеку для себя, и для дяди тоже… Не представляю, что это на него нашло!

Мисс Твиттертон убежала, предоставив молодоженам любоваться друг другом в свете свечи.

– Питер, мой бедный, многострадальный, героический агнец, – вылей его в фикус.

Уимзи посмотрел на растение, подняв брови.

– Он и так на последнем издыхании. Думаю, из нас двоих я крепче. Твое здоровье, Гарриет. Можешь поцеловать меня, чтобы перебить вкус. Наша хозяйка не чужда некоторой утонченности (если можно так выразиться), я этого не ожидал. Она сразу правильно назвала твой титул, что необычно. В ее жизни есть привкус благородства. Кем был ее отец?

– По-моему, скотником.

– Тогда он нашел жену выше себя по положению. В девичестве ее, видимо, звали мисс Ноукс.

– Я припоминаю, что она была сельской учительницей где-то под Броксфордом.

– Тогда все понятно. Мисс Твиттертон спускается. В этот момент мы встаем, застегиваем пояс старого кожаного пальто, хватаем мягкую мужскую шляпу и немедленно отбываем.

– Вот ключи. – Запыхавшаяся мисс Твиттертон появилась в дверях со второй свечой. – Большой от задней двери, но она на засове. Маленький – от передней двери, там фирменный противовзломный замок, его трудно открыть, если не знать, как он работает. Может быть, мне все-таки поехать и показать вам.

– Нет-нет, мисс Твиттертон, я прекрасно знаю эти замки. Правда. Большое вам спасибо. Спокойной ночи. И наши искренние извинения.

– Это я должна извиниться за дядю. Совершенно не понимаю, почему он обошелся с вами так бесцеремонно. Я очень надеюсь, что в доме все в порядке. А то миссис Раддл не слишком сообразительна.

Гарриет заверила мисс Твиттертон, что Бантер обо всем позаботится, и им наконец-то удалось вырваться. На обратном пути не произошло ничего примечательного, если не считать заявления Питера, что “незабываемое” – самый точный эпитет для пастернакового вина мисс Твиттертон, и уж если в брачную ночь человека непременно должно тошнить, то можно было бы с тем же успехом провести ее на пароме Саутгемптон – Гавр.

К Бантеру и миссис Раддл тем временем присоединился запоздавший Берт (в штанах, но без ружья), но даже с такой поддержкой миссис Раддл выглядела заметно присмиревшей. Когда дверь открыли и Бантер достал электрический фонарик, все вошли в широкий каменный коридор, наполненный запахом сухой гнили и пива. Дверь справа вела в низкую, широкую, вымощенную камнем кухню с почерневшими от времени балками и необъятной старинной плитой, которая расположилась под огромным дымоходом, чистая и нарядная. В побеленном очаге стояла маленькая керосиновая плитка, а перед ним – кресло с продавленным от времени и употребления сиденьем. На сосновом столе красовались остатки двух вареных яиц, зачерствевшая горбушка и кусок сыра, а также чашка из-под какао и наполовину сгоревшая свеча в подсвечнике, предназначавшаяся для спальни.

– Ну вот! – воскликнула миссис Раддл. – Нет бы мистер Ноукс меня предупредил и я бы все убрала. Это небось евойный ужин, поел и уехал на десятичасовом автобусе. Но я ничего не знала, и ключей у меня нет, так что сами понимаете. Но теперь, м’леди, раз уж мы сюда вошли, я за минутку управлюсь. Мистер Ноукс завсегда ел здесь, но вам будет уютнее в гостиной, м’леди, вот сюда, здесь повеселее, так сказать, и мебель красивая, взгляните, м’лорд.

Тут миссис Раддл изобразила что-то вроде реверанса.

Гостиная действительно была “повеселее”, чем кухня. Два старых дубовых дивана, стоявшие друг напротив друга по обе стороны камина, и старомодные американские часы с недельным заводом на внутренней стене – вот все, что осталось от обстановки старинной фермы, которую помнила Гарриет. Отблески свечи, которую зажгла миссис Раддл, плясали на эдвардианских стульях с малиновой обивкой, на буфете с массивным верхом, на круглом столе красного дерева с блюдом восковых фруктов, на бамбуковой этажерке с торчащими во все стороны зеркалами и полочками, на горшках с фикусами, выстроенных в ряд на подоконнике, на странных растениях, подвешенных над ними в проволочных корзинках, на большом радиоприемнике, над которым висел неестественной формы кактус в бенаресском латунном кашпо, на зеркалах с нарисованными розами, на плюшевом честерфилде^[911] цвета “электрик”, на двух коврах с кричащими и плохо сочетающимися узорами, положенных вплотную друг к другу, чтобы скрыть почерневший дубовый пол, – все это странное нагромождение предметов заставляло предположить, что мистер Ноукс обставил дом дешевой аукционной добычей, которую ему не удалось перепродать, а потом добавил к ней жалкие остатки настоящей старинной мебели и кое-что из своего радиомагазина. У них была возможность подробно осмотреть все это пестрое собрание: миссис Раддл обошла со свечой в руке всю комнату, чтобы продемонстрировать ее сокровища.

– Замечательно! – сказал Питер, прерывая панегирик радиоприемнику в устах миссис Раддл (“его, это, даже во флигеле слышно, когда ветер в ту сторону”). – В данный момент, миссис Раддл, нам нужны огонь и еда. Если вы раздобудете нам еще свечей, а Берт поможет Бантеру принести провизию из багажника, можно будет затопить камины…

– Камины? – Миссис Раддл немного растерялась. – Честно говоря, сэр, то есть м’лорд, мне не верится, что в доме есть хоть горсть угля. Мистер Ноукс, он уже давным-давно огня не разводил. Слишком много, говорил, эти толстые печи тепла сжирают. Все на керосинках – и готовка, и чтоб вечером посидеть. Уж и не упомню, когда тут кто в последний раз огонь разводил, окромя той молодой пары, что приезжала в августе четыре года назад, – лето такое холодное выдалось, а камин так и не растопился. Решили, что там птичье гнездо, а мистер Ноукс сказал, что не будет тратить свои кровные на прочистку дымоходов. Уголь, значит. В керосиновом сарае точно нету, разве в прачешной завалялся, но он там совсем давнишний, – с сомнением добавила она, как будто уголь мог испортиться при хранении.

– Я могу принести ведро-другое угля из флигеля, мам, – предложил Берт.

– Точно, Берт, – согласилась мать. – Берт у меня умница. Принеси. И растопки заодно. Можешь срезать через заднюю дверь – и как пойдешь, захлопни дверь в погреб, а то из нее холодом тянет. И еще, Берт, хороша я – забыла сахар, в буфете есть пакет, сунь в карман. Чай-то на кухне найдется, но мистер Ноукс пил с гранулированным^[912], а ее светлости это не годится.

К этому моменту находчивый Бантер уже разыскал на кухне свечи и расставлял их в двух высоких латунных подсвечниках (одном из более приемлемых приобретений мистера Ноукса), стоявших на буфете. В данный момент он тщательно выскребал из подсвечников перочинным ножом застывший воск, всем своим видом давая понять, что аккуратность и порядок важнее всего, даже в трудную минуту.

– А если ваша светлость пройдет за мной, – сказала миссис Раддл, рванувшись к двери между стенными панелями, – я покажу вам спальни. Красота, а не комнаты, но жилая нонче только одна, если не брать летних дачников. Здесь ступенька, м’леди, осторожно, – хотя что я, вы ж дом этот знаете. Как огонь зажжем, я постель над ним протрясу, хотя сырости там взяться негде – до среды тут спали, а белье у меня прекрасно высушено, хотя это лен, у кого ревматизма нету, обычно его любят, и леди, и джентльмены. Надеюсь, вас устроят старые кровати с балдахином, мисс… мэм… м’леди. Мистер Ноукс хотел их продать, но тот джентльмен, что приехал их смотреть, сказал, что это не эти. не оригиналы, потому что их чинили от червоточин, и не сошелся в цене с мистером Ноуксом. Старая рухлядь, вот я их как называю. Когда я за Раддла шла, сказала ему: медные шишки, говорю, или никак, – и он мне как миленький раздобыл прекрасные медные шишки.

– Какая прелесть, – сказала Гарриет, проходя сквозь нежилую спальню с голым остовом кровати. Скатанные в рулон одеяла источали сильный нафталиновый запах.

– Не без того, м’леди, – согласилась миссис Раддл. – Иным гостям нравятся эти штуки, в старинном стиле, как они говорят. Полог в порядке, если вам надо, в отличном состоянии, мы с мисс Твиттертон его аккуратно запаковали под конец лета, и поверьте мне, м’леди, если вы с вашим благоверным. вашим лордом, м’леди, захочете какой помощи по дому, мы с Бертом всегда будем рады услужить, как я мистеру Бантеру только что говорила. Да, спасибо, м’леди. А вот, – миссис Раддл открыла следующую дверь, – спальня самого мистера Ноукса, как видите, тут все в порядке, окромя его причиндалов, которые я мигом уберу.

– Похоже, что он ничего с собой не взял, – сказала Гарриет, бросив взгляд на старомодную ночную рубашку, расстеленную на постели, и на бритву с губкой на умывальном столике.

– Да-да, м’леди. У него в Броксфорде все припасено, сел в автобус – и готово. Он чаще и был в Броксфорде, чем где еще, за лавкой приглядывал. Но я все мигом поправлю – только перестелю и тряпкой протру. Если хотите, могу вам чайник на “Беатрисе”^[913]вскипятить, м’леди, и… – судя по торжествующей интонации мисс Раддл, этот довод не раз убеждал колеблющихся дачников, – внизу по этой лесенке, берегите голову, мэм, – современные удобства, мистер Ноукс поставил, как стал сдавать на лето.

– Ванная? – с надеждой в голосе спросила Гарриет.

– Э… нет, м’леди, не ванная, – ответила миссис Раддл, как будто надеяться на ванную было уж слишком, – но все остальное вполне современное, сами увидите, только утром и вечером надо в судомойне воду накачать.

– А, понятно, – сказала Гарриет. – Как мило. – Она взглянула через решетку. – Интересно, чемоданы уже занесли?

– Мигом сбегаю и гляну, – сказала миссис Раддл, ловко собирая все принадлежности мистера Ноукса с туалетного столика в свой фартук и не забыв прихватить ночную рубашку. – Вы оглянуться не успеете, как вещи будут наверху.

Тем не менее багаж принес Бантер. Гарриет отметила, что он выглядит несколько уставшим, и одарила его извиняющейся улыбкой:

– Спасибо, Бантер. Боюсь, мы доставили вам очень много хлопот. Его светлость?..

– Его светлость в компании молодого человека, именуемого Бертом, расчищают место в дровяном сарае, чтобы убрать автомобиль, миледи. – Он посмотрел на Гарриет, и сердце его растаяло. – Он поет песни по-французски, что, как я заметил, указывает на приподнятое настроение. Надеюсь, миледи, сегодня вы и его светлость будете так любезны не обращать внимания на временные неудобства, а потом соседнюю комнату можно будет использовать в качестве гардеробной^[914] для его светлости, чтобы вашей светлости здесь было просторнее. Позвольте мне.

Бантер открыл дверцу гардероба, осмотрел висевшее в нем платье мистера Ноукса, покачал головой, снял одежду с крючков, перекинул через руку и унес. За пять минут он избавил комод от содержимого и еще за пять минут застелил листами свежей “Морнинг пост”, которые достал из кармана пиджака. Из другого кармана он извлек две новые свечи, которые вставил в подсвечники по обеим сторонам зеркала. Он унес желтое мыло мистера Ноукса, его полотенца и кувшин и вскоре вернулся с чистыми полотенцами и водой, нетронутым куском мыла в целлофане, маленьким чайником и спиртовкой. Поднося спичку к фитилю, он упомянул, что миссис Раддл поставила на керосинку десятипинтовый^[915] чайник, который вскипит за полчаса, и спросил, будут ли еще какие-то пожелания в данный момент, так как, кажется, обнаружились небольшие затруднения с камином в гостиной и он хотел бы распаковать чемодан его светлости, прежде чем спускаться к камину.

С учетом обстоятельств Гарриет не пыталась переодеться: комната была просторная и красивая, с фахверковыми стенами, но в ней оказалось холодно. Она задумалась, не было бы Питеру, с учетом всех обстоятельств, лучше в отеле “Гигантик” где-нибудь на континенте. Оставалось надеяться, что после борьбы с дровяным сараем он сможет сесть к пылающему камину и спокойно приступить к запоздалому ужину.

Питер Уимзи тоже на это надеялся. У него ушло немало времени на то, чтобы освободить дровяной сарай, в котором было не так уж много дров, но зато содержалась уйма всякой рухляди вроде поломанных бельевых катков и тачек, останков двуколки для пони, пришедших в негодность жаровен и гальванизированного железного бака с дыркой. Но он не был уверен в погоде и не хотел оставлять миссис Мердл (девятый “даймлер” с таким именем) на ночь на улице. Вспоминая, как его леди высказалась в пользу стогов, он пел французские песни, но иногда переставал петь и задумывался: а не было бы ей все-таки лучше в отеле “Гигантик” где-нибудь на континенте?

Часы на деревенской церкви отбивали четверть одиннадцатого, когда он наконец-то заманил миссис Мердл в ее новое жилище и вернулся в дом, отряхивая паутину с рук. Как только Питер переступил порог, плотное облако дыма схватило его за горло и стало душить. Продвигаясь вперед, он добрался до кухонной двери, где с одного беглого взгляда убедился, что дом горит. Отступив в гостиную, Питер обнаружил вокруг себя лондонский смог, сквозь который смутно различил темные силуэты, возившиеся вокруг очага, подобно духам тумана. Он сказал “привет” и немедленно закашлялся. Из густых клубов дыма показалось создание, которое он, кажется, сегодня утром обещал любить и лелеять. Из ее глаз лились ручьи, она шла вслепую. Он протянул ей руку, и они оба зашлись в приступе кашля.

– Ой, Питер! – сказала Гарриет. – Кажется, дымоходы заколдованы.

Окна в гостиной были открыты, и сквозняк вынес в прихожую новый поток дыма. Вслед за ним появился Бантер, пошатывающийся, но в сознании, и распахнул переднюю и заднюю двери. Гарриет проковыляла наружу и села на крыльце на скамейку, чтобы прийти в себя на свежем воздухе. Вновь обретя способность видеть и дышать, она пошла обратно в гостиную и встретила Питера, выходившего из кухни в одной рубашке.

– Бесполезно, – сказал его светлость. – Ничего не выйдет. Дымоходы забиты. Я залезал в оба, не видно ни звездочки, а в кухонном колене, по моим ощущениям, бушелей пятнадцать^[916] сажи. – Доказательства этого виднелись на его правой руке. – Не думаю, что их чистили в последние двадцать лет.

– На моей памяти их не чистили, – подтвердила миссис Раддл, – а на Рождественский платежный день будет одиннадцать лет, как я живу во флигеле.

– Значит, пора их чистить, – живо сказал Питер. – Пошлите завтра за трубочистом, Бантер. Разогрейте на керосинке черепахового супа и подайте нам на кухне фуа-гра, заливных перепелов и бутылку рейнского.

– Конечно, милорд.

– И я хочу вымыться. Кажется, на кухне был чайник?

– Да, м’лорд, – гордо ответила миссис Раддл. – Да, прекрасный чайник с пылу с жару. И если я только прогрею постель на “Беатрисе” в гостиной и постелю чистые простыни…

Питер с чайником скрылся в судомойне, куда за ним проследовала его невеста.

– Питер, я уже не извиняюсь за дом моей мечты.

– Извиняйся, если смеешь, и обними меня на свой страх и риск. Я черен, как скорпион у Беллока. “И гадко, мерзко, если он залезет к вам в кровать”^[917].

– На чистые простыни. И, Питер, о Питер! Баллада не врет: постель – из гусиного пуха.

Глава III Река Иордан

Как затянулся этот пир!..

Вот наконец и ночь – благая ночь,

Теперь уж проволочки прочь!..

<.. > Драгоценный

Забыв наряд, она скользнет в кровать:

Вот так душа из оболочки бренной

Возносится на небосклон;

Она – почти в раю, но где же он?

Он здесь; за сферой сферу проницая,

Восходит он, как по ступеням рая.

Что миновавший день? Он лишь зачин

Твоих ночных торжеств, епископ Валентин!^[918]

Джон Донн «Эпиталама в честь принцессы Елизаветы и пфальцграфа Фридриха»

Наливая суп и раскладывая фуа-гра и перепелов из разномастной посуды мистера Ноукса, Питер сказал Бантеру: – Мы сами за собой поухаживаем. Ради бога, перехватите чего-нибудь, и пусть миссис Раддл где-нибудь вам постелет. У меня сегодня обострение эгоизма, но вам незачем ему потворствовать.

Бантер мягко улыбнулся и исчез, заверив, что он “прекрасно справится, милорд, спасибо”.

Тем не менее он вернулся, когда дело дошло до перепелов, чтобы сообщить, что дымоход в спальне ее светлости чист в связи (как он предполагает) с тем обстоятельством, что со времен королевы Елизаветы в нем ничего не жгли. Поэтому в камине удалось развести небольшой огонь, который, как он надеется, хотя и ограничен в размере и размахе отсутствием подставок для дров, несколько скрасит суровость погоды.

– Бантер, – сказала Гарриет, – вы великолепны.

– Бантер, – сказал Уимзи, – вы морально разлагаетесь. Я велел вам позаботиться о себе. Это первый раз, когда вы отказались выполнять мои распоряжения. Надеюсь, подобное не повторится.

– Нет, милорд. Я отпустил миссис Раддл, заручившись ее услугами на завтра, при условии, что миледи это одобрит. Манеры миссис Раддл не блестящи, но, как я заметил, этого нельзя сказать о подсвечниках: до сих пор она поддерживала дом в состоянии похвальной чистоты. Если миледи не желает сделать другие распоряжения…

– Давайте, если можно, оставим все как есть, – попросила Гарриет, слегка смущенная тем, что решение зависит от нее (поскольку страдать от особенностей миссис Раддл больше всего придется Бантеру). – Она всегда здесь работала, знает, где что лежит, и очень старается.

Она неуверенно посмотрела на Питера, а он продолжил:

– Худшее, что о ней можно сказать, – ей не нравится мое лицо. Но страдать от этого будет она, а не я, это ведь ей придется на него смотреть. Пусть остается… Однако мы обсуждаем проблему неповиновения Бантера, от которой я не дам себя отвлечь ни на миссис Раддл, ни на другой ложный след.

– Да, милорд?

– Бантер, если вы немедленно не сядете и не поужинаете, я с позором выгоню вас из полка. Господи! – воскликнул Питер, кладя на треснутую тарелку огромный клин фуа-гра и протягивая ее слуге. – Вы понимаете, что будет с нами, если вы умрете от пренебрежения к себе и голода? Я вижу только два стакана, так что в наказание вы будете пить вино из чайной чашки, а потом скажете речь. Насколько мне известно, в воскресенье слуги устраивали праздничный ужин в доме моей матери. Речь, которую вы, Бантер, там произнесли, вполне подойдет – с необходимыми изменениями для нашего целомудренного слуха.

– Могу ли я со всем уважением поинтересоваться, – спросил Бантер, покорно пододвигая стул, – откуда ваша светлость об этом знает?

– Вам знакомы мои методы, Бантер. В этот раз Джеймс не смог удержать язык за зубами.

– А, Джеймс! – сказал Бантер тоном, который не предвещал Джеймсу ничего хорошего. Затем он немного посидел в задумчивости, но, когда к нему обратились, встал без особых колебаний, держа чашку в руке. – Мне поручено поднять бокал за здоровье счастливой пары, которая скоро… счастливой пары, которая сейчас перед нами. Исполнять поручения в этой семье – моя привилегия в течение вот уже двадцати лет, и эта привилегия была неописуемым удовольствием, кроме разве что случаев, когда приходилось фотографировать покойных, дошедших до нас не в лучшем состоянии сохранности.

Он остановился, как будто ожидая чего-то.

– Судомойка на этом месте вскрикнула? – спросила Гарриет.

– Горничная, миледи. Судомойку уже выгнали за то, что она хихикала во время речи мисс Франклин.

– Жаль, что мы отпустили миссис Раддл, – сказал Питер. – В ее отсутствие будем считать, что крик был должным образом испущен. Продолжайте!

– Спасибо, милорд. Быть может, – продолжил мистер Бантер, – мне следует извиниться, что я потревожил дам упоминанием о низменных материях, но перо ее светлости так украсило этот предмет, что тело убитого миллионера стало столь же приятно для созерцательных умов, как выдержанное бургундское для подлинного знатока. (Правильно! Правильно!) Его светлость известен как ценитель хорошего тела (Поскромнее, Бантер!) – во всех смыслах этого слова (смех) – и настоящей выдержки (одобрительные возгласы), также во всех смыслах этого слова (снова смех и аплодисменты). Позвольте мне выразить надежду, что этот союз счастливо соединит все то, за что мы ценим первоклассный портвейн: силу его тела укрепляет благодатный дух, а многолетняя выдержка приносит с собой благородную зрелость. Милорд и миледи – ваше здоровье! (Продолжительные аплодисменты, под которые оратор опустошил свою чашку и сел.)

– Клянусь честью! – воскликнул Питер. – Нечасто услышишь столь краткую и уместную заздравную речь.

– Ты должен ответить на нее, Питер.

– Я не такой оратор, как Бантер, но постараюсь… Кстати, мне кажется, или та керосинка действительно жутко воняет?

– По крайней мере, – сказала Гарриет, – дым из нее идет ужасный.

Бантер, сидевший спиной к ней, в тревоге встал.

– Боюсь, милорд, – заметил он после нескольких минут безмолвной борьбы, – что с горелкой случилась какая-то авария.

– Давайте посмотрим, – предложил Питер.

Последующая борьба не была ни безмолвной, ни успешной.

– Выключите эту проклятую штуку и унесите, – сказал Питер в конце концов. Он вернулся к столу. Его костюм ничуть не выиграл от следов жирной сажи, хлопья которой сейчас оседали повсюду в комнате. – В нынешних обстоятельствах, Бантер, в ответ на ваши добрые пожелания я могу только сказать, что моя жена и я искренне вас благодарим и надеемся, что все они исполнятся. От себя я хотел бы добавить, что тот не обделен друзьями, у кого есть хорошая жена и хороший слуга, и пропади я пропадом, если дам кому-то из вас повод уйти от меня к другому. Бантер, ваше здоровье – и пусть небеса пошлют ее светлости и вам стойкости терпеть меня столько, сколько мне суждено прожить. Предупреждаю, что сейчас я как никогда полон решимости прожить долго.

– На что, – ответил мистер Бантер, – за исключением стойкости, которая нам не понадобится, я скажу, если это уместно: аминь.

Тут все пожали друг другу руки, и воцарилась пауза, прерванная Бантером, который с застенчивой поспешностью заметил, что ему, пожалуй, пора заняться камином в спальне.

– А мы тем временем, – сказал Питер, – можем выкурить последнюю сигарету у “Беатрисы” в гостиной. Кстати, я правильно понимаю, что “Беатриса” способна согреть нам немного воды для умывания?

– Несомненно, милорд, – ответил мистер Бантер, – при условии, что мы найдем для нее новый фитиль. К моему сожалению, имеющийся фитиль следует признать неудовлетворительным.

– Ой! – сказал Питер, несколько растерянно.

И в самом деле, когда они дошли до гостиной, голубой огонек “Беатрисы” был на последнем издыхании.

– Может быть, попробовать камин в спальне? – предложила Гарриет.

– Хорошо, миледи.

– По крайней мере, – заметил Питер, зажигая сигареты, – спички по коробку чиркают нормально. Не все законы природы отменились назло нам. Завернемся в пальто и будем греться, как это принято у застигнутых темнотой путешественников в заснеженных землях. “Пускай в Гренландию навек” и так далее^[919]. Увы, наша ночь едва ли продлится полгода. Уже за полночь.

Бантер ушел наверх с чайником в руке.

– Если ты уберешь из глаза это приспособление, – сказала через несколько минут леди Уимзи, – я смогу протереть тебе переносицу. Ты по-прежнему не жалеешь, что мы не поехали в Париж или Ментону?

– Нет, определенно нет. Во всем этом есть какая-то веская реальность. Убедительность.

– Даже меня все это почти убедило, Питер. Такая череда домашних приключений может случиться только с семьей. Никакого искусственного медоточивого глянца, который мешает людям узнать друг друга по-настоящему. Ты прекрасно проявил себя в трудную минуту. Это обнадеживает.

– Спасибо, но на самом деле мне совершенно не на что жаловаться. У меня есть ты, и это главное, а также кое-какая еда, и огонь, и крыша над головой. Чего еще желать?.. Кроме того, я ни за что не хотел бы остаться без речи Бантера и разговора с миссис Раддл – и даже пастернаковое вино мисс Твиттертон придает жизни неповторимый аромат. Конечно, я бы предпочел побольше соприкасаться с горячей водой и поменьше – с керосином. Не то чтобы в запахе керосина было что-то женоподобное, но я принципиально против мужских духов.

– Это приятный, чистый запах, – сказала его жена в утешение, – гораздо своеобразнее всяких порошков мироварника^[920]. И я думаю, что Бантеру удастся тебя от него избавить.

– Надеюсь, – отозвался Питер.

Он вспомнил, что однажды было сказано о ce blond cadet de famille ducale anglaise^[921], причем сказано устами леди, которая имела все возможности составить свое суждение: il tenait son lit en Grand Monarque et s’y démenait en Grand Turc^[922]. Судьба, похоже, решила оставить ему единственный повод для тщеславия. И пусть. Он готов вести этот бой голым. Внезапно он рассмеялся:

– Enfin, du courage! Embrasse-moi, chérie. Je trouverai quand même le moyen de te faire plaisir. Hein? Tu veux? Dis donc!

– Je veux bien^[923].

– Дорогая!

– Ой, Питер!

– Прости, тебе не больно?

– Нет. Да. Поцелуй меня еще.

В какой-то момент в течение следующих пяти минут Питер прошептал: “Не блеклые, но райские Канары”, и состояние Гарриет в этот момент было таково, что перед ее мысленным взором промелькнули блеклые райские птицы и облезлые тигры – и только дней через десять она определила источник цитаты^[924].

Бантер спустился вниз. В одной руке у него был небольшой кувшин, от которого шел пар, а в другой футляр с бритвами и несессер. Через руку он перебросил купальное полотенце, пижаму и шелковый халат.

– Тяга в спальне вполне приличная. Мне удалось нагреть немного воды для миледи.

Его хозяин тревожно произнес:

– А мне что скажешь, ангел мой? А мне?^[925] Бантер ничего не сказал, но его взгляд в сторону кухни был весьма красноречив. Питер задумчиво взглянул на свои ногти и содрогнулся.

– Леди, – изрек он, – отправляйтесь в постель и предоставьте меня моей судьбе.

Дрова в очаге весело потрескивали, а вода, сколько ее там было, кипела. Латунные подсвечники по обе стороны зеркала достойно несли свое огненное бремя. Большая кровать с выцветшим ало-голубым лоскутным одеялом и ситцевым пологом, потускневшим от возраста и стирок, на фоне бледных оштукатуренных стен смотрелась достойно, как королевская особа в изгнании. Гарриет, согревшаяся, напудренная и наконец-то избавленная от запаха сажи, замерла, держа в руке щетку для волос, и задумалась, а что же сейчас происходит с Питером. Она скользнула в холодную темноту гардеробной, открыла дальнюю дверь и прислушалась. Откуда-то снизу донесся зловещий лязг железа, за которым последовал громкий вскрик и взрыв сдавленного смеха.

– Бедный мой! – сказала Гарриет…

Она потушила свечи в спальне. Простыни, истончившиеся от возраста, были из хорошего льна, в комнате пахло лавандой. Река Иордан. Ветка отломилась и упала в очаг, взметнув сноп искр, и на потолке заплясали длинные тени.

Щелкнул дверной замок, и ее муж робко проскользнул внутрь. Весь его вид выражал столь плохо скрываемое торжество, что Гарриет не смогла сдержать смешок, хотя у нее трепетало сердце и что-то творилось с дыханием. Он упал перед ней на колени.

– Возлюбленная, – сказал он голосом, в котором боролись страсть и смех, – прими своего жениха. Вполне чистый и безо всякого керосина, но ужасно промокший и замерзший. Выскребли как щенка под колонкой в судомойне!

– Дорогой Питер!

(…en Grand Monarque…)

– Подозреваю, – продолжил он быстро, едва разборчиво, – серьезно подозреваю, что Бантер так развлекался. Так что я отправил его очистить бойлер от тараканов. Но какое это имеет значение?

И что вообще имеет значение? Мы здесь. Смейся, любимая, смейся. Здесь конец пути и начало блаженства.

Мистер Мервин Бантер, прогнав тараканов, наполнил бойлер, разложил под ним дрова так, что осталось только поджечь, завернулся в два пальто и плед и уютно устроился на двух креслах. Но заснул он не сразу. Нельзя сказать, что он тревожился, но одна беспокойная, хоть и благая, мысль его не оставляла. Он (преодолев столько препятствий!) довел своего фаворита до финишной ленточки и теперь должен был пустить его в свободный бег, но никакое уважение к приличиям не могло помешать его сочувственному воображению следовать за драгоценным питомцем до самого конца пути. С легким вздохом он пододвинул свечу, достал авторучку и блокнот и начал письмо матери. Он подумал, что исполнение этой сыновней обязанности сможет его успокоить.

Дорогая матушка,

я пишу из “неизвестного пункта назначения”…

– Как ты меня назвала?

– Ой, Питер, что за бред! Я не подумала.

– Как ты меня назвала?

– Мой лорд!

– Два слова, от которых я меньше всего в жизни ожидал, что они могут вызвать у меня воодушевление. Правду говорят, ценишь только то, что сам заработал. Слушай, дама моего сердца, до конца этой ночи я хочу побыть еще и королем и императором.

В обязанности историка не входит углубляться в предмет, который критик назвал “любопытными откровениями брачного ложа”. Достаточно того, что исполненный чувства долга Мервин Бантер через некоторое время отложил свои письменные принадлежности, задул свечу и расположился на отдых и что из всех, кто спал в ту ночь под древней крышей, у него была самая твердая и холодная постель – и самый спокойный и безмятежный сон.

Глава IV Боги домашнего очага

Сэр, он сложил трубу в доме моего отца, и кирпичи целы по сей день, как живые свидетели^[926].

Уильям Шекспир “Генрих VI”

Леди Питер Уимзи, осторожно приподнявшись в кровати, рассматривала своего спящего лорда. Сейчас, когда его насмешливые глаза были закрыты, а уверенный рот расслаблен, большой нос и спутанные волосы придавали ему вид неуклюжего птенца или школьника. А сами волосы светлые, почти как кудель, – мужчина с таким цветом волос выглядит даже как-то смешно. Несомненно, если их намочить и пригладить, они вновь вернутся к своему нормальному ячменному цвету. Вчера, после безжалостной Бантеровой помывки, вид этой шевелюры тронул ее, как перчатка убитого Лоренцо тронула Изабеллу^[927], и ей пришлось вытереть Питеру голову полотенцем и только потом звать его туда, где, по сельскому присловью, “ему и было место”.

Бантер! В ее голову, опьяненную сном и тем счастьем, что сон несет^[928], забрела случайная мысль о нем. Бантер уже встал и хозяйничает – она слышала, как внизу открывают и закрывают двери и двигают мебель. Ну и в передрягу попали они вчера! Но он чудесным образом все поправит, этот замечательный человек, так что можно будет спокойно жить и ни о чем не думать. Хотелось надеяться, что Бантер не всю ночь гонял тараканов, но сейчас все, что еще оставалось от ее сознания, было посвящено Питеру: она опасалась разбудить его, надеялась, что он скоро проснется сам, гадала, что он скажет. Если его первые слова будут по-французски, можно по крайней мере надеяться, что от событий ночи у него осталось приятное впечатление, но в целом, конечно, английский предпочтительнее – это будет значить, что он помнит, кто она такая.

В этот момент Питер шевельнулся, как будто потревоженный этой беспокойной мыслью, и, не открывая глаз, нащупал Гарриет и прижал ее к себе. И его первое слово было не английским и не французским, но длинным вопросительным “Мммм?”.

– Мм! – сказала Гарриет, покоряясь. – Mais quel tact, mon dieu! Saistu enfin qui je suis?^[929]

– Да, моя Суламита, знаю, так что не надо ставить капканы моему языку. За свою беспутную жизнь я выучил, что первая обязанность джентльмена – помнить утром, кого он взял с собой в постель. Ты Гарриет; черна ты, но красива^[930]. Кроме того, ты моя жена, и если ты об этом забыла, тебе придется все выучить заново.

– Ага! – сказал булочник. – Я так и думал, что здесь приезжие. От Ноукса или Марты Раддл не дождешься “пожалуйста” в записке. Сколько вам нужно хлеба? Я кажный день заезжаю. Отлично – крестьянский и бутербродный. И маленький черный? Есть, шеф. Держите.

– Будьте так любезны, – попросил Бантер, отступая в коридор, – положите хлеб на кухонный стол, у меня руки в керосине, очень вам признателен.

– Запросто, – сказал булочник, внося хлеб. – Керосинка не в порядке?

– Немного, – признался Бантер. – Я был вынужден снять и разобрать горелки, надеюсь, что теперь она будет работать как следует. Нам, конечно, было бы гораздо удобнее, если бы заработала печная вытяжка. Мы послали с молочником записку человеку по фамилии Паффет, который, как я понял, может помочь с прочисткой труб.

– Это правильно, – согласился булочник. – Он по профессии строитель, Том Паффет, но и от труб носа не воротит. Вы здесь надолго? На месяц? Хотите заказать хлеб на весь срок? А где же старина Ноукс?

– В Броксфорде, насколько я понимаю, – сказал мистер Бантер, – и мы хотели бы знать, что он себе думает. Ничего не подготовлено к нашему приезду, дымоходы не в порядке, несмотря на четкие письменные инструкции и всеобещания, которые не были исполнены.

– А! – сказал булочник. – Обещать-то легко. – Он подмигнул. – Обещания ничего не стоят, а трубы – восемнадцать пенсов штука, включая сажу. Ну, мне пора. Как сосед соседу, могу вам чем-нибудь помочь, как буду в деревне?

– Раз вы так любезны, – ответил мистер Бантер, – пусть бакалейщик отправит к нам кого-нибудь со слоистым беконом и яйцами, это поможет нам пополнить скудное меню завтрака.

– Запросто, парень, – сказал булочник. – Скажу Виллису, чтобы послал своего Джимми.

– Только пусть Джордж Виллис не воображает, будто заполучил себе м’лорда в клиенты, – вставила миссис Раддл, вынырнув из гостиной в синем клетчатом фартуке и с закатанными рукавами, – а то “Домашнее и колониальное” дешевле на полпенни за фунт, не говоря о том, что лучче и постнее, и я ее запросто поймаю, как она мимо поедет.

– Сегодня придется обойтись Виллисом, – возразил булочник, – если вы не хочете завтракать в обед, а то “Домашнее и колониальное” сюда подъезжает уже после одиннадцати, а то и к полудню. На сегодня все? Ладушки. Привет, Марта. Пока, шеф.

Булочник поспешил к воротам, окликая свою лошадь, а Бантер подумал, что где-то рядом, по всей видимости, есть кинематограф.

– Питер?

– Да, мое сокровище?

– Кто-то жарит бекон.

– Бред. Кто станет жарить бекон на рассвете?

– На церкви пробило восемь, и солнце сияет.

– Ты нам велишь вставать? Что за причина?¹ Но с беконом ты права. Запах ни с чем не перепутаешь. По-моему, он идет из окна. Это требует расследования… Кстати, великолепное утро. Ты голодна?

– Как волк.

– Не романтично, но обнадеживает. Честно говоря, я бы сам не отказался от обильного завтрака. В конце концов, я зарабатываю на жизнь тяжелым трудом. Я покричу Бантеру.

– Ради бога, надень что-нибудь. Если миссис Раддл увидит тебя свисающим из окна в таком виде, она тысячу раз упадет в обморок.

– Это будет ей сюрприз. Ничто так не радует, как новизна. Старина Раддл небось в постель в башмаках ложился. Бантер! Бантер! Черт, вот она, твоя Раддл. Хватит смеяться, брось мне халат. К-хм. доброе утро, миссис Раддл. Не передадите ли Бантеру, что мы готовы завтракать?

– Немедленно передам, м’лорд, – ответила миссис Раддл (все-таки он действительно лорд). Но в тот же день она отвела душу со своей подругой миссис Ходжес:

– В чем мать родила, миссис Ходжес, вы не поверите. Вот уж неловко было, прям не знала, куды глядеть. И волос на груди не больше, чем у меня самой.

Начало стихотворения Джона Донна “К восходящему солнцу”. Перевод с англ. Г. Кружкова.

– Это ж дворянство, – сказала миссис Ходжес, имея в виду первую часть обвинения. – Вы только посмотрите на фото из ихней Венеции, где они солнечные ванны принимают – так это у них называется. А вот у моей Сьюзен первый был просто чудо какой волосатый, прям как полость, какой в экипаже укрываются. Но, – добавила она таинственно, – это еще ни о чем не говорит, потому что детей у нее так и не было, пока он не умер и она не вышла за молодого Тайлера из Пайготс.

Когда мистер Бантер тактично постучал в дверь и вошел с деревянным ведерком, набитым растопкой, ее светлость уже исчезла, а его светлость сидел на подоконнике и курил сигарету.

– Доброе утро, Бантер. Действительно доброе.

– Прекрасная осенняя погода, милорд, вполне по сезону. Надеюсь, что ваша светлость осталась всем довольна.

– Гм. Бантер, вы знаете, что означает выражение arrière-pensée?^[931]

– Нет, милорд.

– Я рад это слышать. Вы не забыли накачать воду в бак?

– Нет, милорд. Я починил керосинку и вызвал трубочиста. Завтрак будет готов через несколько минут, милорд, если вы не будете возражать против чая, так как у местного бакалейщика кофе только в бутылках^[932]. Пока вы завтракаете, я постараюсь затопить камин в гардеробной, вчера я не пытался это сделать из-за недостатка времени, там дымоход закрыт доской – видимо, от сквозняков и голубей. Тем не менее полагаю, что она легко убирается.

– Хорошо. Есть теплая вода?

– Да, милорд, хотя должен отметить, что бойлер слегка течет и это создает затруднения с поддержанием огня. Я бы предложил ванны примерно через сорок минут, милорд.

– Ванны? Слава богу! Да, это будет прекрасно. От мистера Ноукса ничего не слышно, как я понимаю?

– Нет, милорд.

– Мы скоро им займемся. Я вижу, вы нашли подставки для дров.

– В угольном сарае, милорд. Вы наденете зеленый костюм или серый?

– Ни тот ни другой. Найдите мне свободную рубашку, фланелевые штаны и… вы взяли мой старый блейзер?

– Конечно, милорд.

– Тогда идите и займитесь завтраком, а то я, в отличие от великого герцога Веллингтона, не считаю, что есть много – моветон^[933]. Слушайте, Бантер…

– Да, милорд?

– Мне чертовски неловко, что мы доставляем вам столько хлопот.

– Не беспокойтесь, милорд. Главное, чтобы ваша светлость были довольны…

– Да. Все в порядке, Бантер. Спасибо.

Он слегка похлопал Бантера по плечу, что можно было понять как выражение привязанности или как разрешение удалиться, и застыл, задумчиво глядя в камин, пока в комнату не вернулась его жена.

– Я сходила на разведку: никогда не была в той части дома. После спуска на пять ступенек к “современным удобствам” поворачиваешь за угол, поднимаешься на шесть ступенек, потом ударяешься головой, потом еще один коридор, небольшая развилка, еще две спальни и треугольный закуток, а дальше лестница на чердак. А бак живет в собственном чулане – открываешь дверь, падаешь на две ступеньки вниз, ударяешься головой и сразу падаешь подбородком на шаровой кран.

– Боже мой! Ты не вывела из строя шаровой кран? Женщина, ты понимаешь, что сельская жизнь полностью зависит от шарового крана в баке и кухонного бойлера?

– Я понимаю, но не думала, что ты тоже понимаешь.

– Не думала? Если бы твое детство прошло в доме со стапятьюдесятью спальнями и постоянными гостями, где каждую каплю надо вручную закачивать в бак, а горячую воду вообще носить в ведрах, потому что нормальных ванны всего две, а остальные – сидячие, и котел лопается как раз тогда, когда ты принимаешь принца Уэльского, ты бы знала о водопроводе и канализации все, что о них стоит знать.

– Питер, по-моему, ты обманщик. Ты можешь играть в великого детектива, ученого и искушенного горожанина, но на самом деле ты просто английский джентльмен-помещик, душа которого отдана конюшне, а помыслы – приходской водокачке.

– Да поможет Бог всем женатым! Ты проникла в самое сердце моей тайны. Нет – но мой отец был старой школы и считал, что все эти новомодные роскошества только изнеживают детей и балуют слуг… Войдите!.. Ах! Я никогда не жалел о Потерянном рае, с тех пор как узнал, что в нем нет яичницы с беконом.

– Беда с энтими дымоходами в том, – пророчески произнес мистер Паффет, – что они давно не чищены.

Это был весьма полный мужчина, а одежда делала его еще полнее. Она достигла того, что на современном медицинском жаргоне называется “высокой степенью луковизации”, так как состояла из зеленовато-черного костюма и разнообразных пуловеров, надетых один поверх другого, так что на шее образовывался ряд постепенно углублявшихся декольте.

– Во всем графстве не найдешь лучших дымоходов, – продолжил мистер Паффет, снимая пиджак и обнажая верхний свитер, сияющий красными и желтыми горизонтальными полосами, – если бы за ними хоть чуть-чуть следили, и кому это знать, как не мне, я ведь мальчишкой в них сотни раз залазил, папаша-то мой трубочист был.

– В самом деле? – спросил мистер Бантер.

– Сейчас закон этого не позволяет^[934], – пояснил мистер Паффет, качая головой, увенчанной котелком. – Да и фигура у меня в эти годы уже не та. Но я знаю эти дымоходы, как говорится, от очага и до трубы и могу сказать, что лучшей тяги нельзя и желать. Если они на совесть вычищены, конечно. Но грош цена даже самому распрекрасному дымоходу, если он не чищен, – это как с ботинками, я уверен, мистер Бантер, что вы со мной согласитесь.

– Вполне согласен, – сказал мистер Бантер. – Не будете ли вы так любезны приступить к чистке?

– Ради вас, мистер Бантер, и ради леди и джентльмена я с удовольствием их почищу. Сам-то я строитель, но всегда рад помочь с дымоходом, когда позовут. У меня, можно сказать, слабость к дымоходам, ведь я в них как бы вырос, и хотя сам себя не похвалишь, мистер Бантер, но никто с дымоходом нежнее не обойдется, чем я. Главное, понимаете, в том, чтобы их знать – чтобы знать, где надо нежно и ласково, а где надо им дать почувствовать силу.

С этими словами мистер Паффет закатал свои многочисленные рукава, поиграл бицепсами, поднял свои штоки и щетки, которые лежали в проходе, и спросил, откуда начинать.

– Прежде всего нам понадобится гостиная, – ответил мистер Бантер. – В кухне я в данный момент могу обойтись керосинкой. Сюда, пожалуйста, мистер Паффет.

Миссис Раддл, которая для семейства Уимзи была новой метлой, вымела гостиную чисто и тщательно, очень аккуратно задрапировала самую уродливую мебель чехлами, покрыла скрипучие ковры газетой, украсила симпатичными дурацкими колпаками двух бронзовых всадников, которые стояли на пьедесталах по обе стороны камина и были слишком тяжелы, чтобы их сдвинуть, и завязала в тряпку засохший камыш в расписном куске водосточной трубы возле двери, потому что, как она заметила, “эти штуки ужас сколько пыли собирают”.

– А! – сказал мистер Паффет. Он снял свой верхний свитер, обнажив синий, разложил инструмент между зачехленными диванами и нырнул под занавеску, которой завесили камин на время чистки. Потом вынырнул, сияя от удовлетворения: – Ну, что я вам говорил? Полон дымоход сажи. Видать, с морковкина заговенья не чистили.

– Мы тоже так думаем, – сказал мистер Бантер. – Придется поговорить с мистером Ноуксом насчет этих дымоходов.

– Ха! – Мистер Паффет засунул свою щетку в дымоход и прикрутил шток к ее заднему концу. – Если бы я дал вам, мистер Бантер, по фунту (шток дернулся вверх, и он прикрутил следующий), по фунту за каждый пенс (он прикрутил еще один шток), за каждый пенс, что мистер Ноукс заплатил мне (он добавил еще шток), или какому другому трубочисту (он добавил еще шток) в последние десять лет, а то и поболе (он добавил еще один шток), за чистку вот энтих вот дымоходов (он добавил еще шток), даю вам слово, мистер Бантер (он прикрутил еще один шток и развернулся на корточках, чтобы финал был выразительнее), вы бы ни на пенс не разбогатели.

– Я верю вам, – сказал мистер Бантер. – И чем скорее этот дымоход станет чистым, тем более мы будем довольны.

И он ушел в судомойню, где миссис Раддл вычерпывала рукомойной миской кипяток из бойлера в большой купальный бидон.

– Миссис Раддл, ванну по лестнице понесу я сам. Можете проследовать за мной с бидонами, если угодно.

Возвращаясь такой процессией в гостиную, они с облегчением увидели, что из камина торчит только обширное основание мистера Паффета, а сам он издает громкие стоны и ободрительные крики, которые гулко отзываются в кладке дымохода. Всегда приятно видеть, что ближнему твоему еще тяжелее, чем тебе.

Ни в чем круговорот времен так не исправил перекос между мужчиной и женщиной, как в утреннем туалете. Женщина, если только она не поклоняется Культуре Высшей Красоты, теперь просто умывается, накидывает что-нибудь и спускается вниз. Мужчина же, оставаясь рабом пуговицы и бритвы, цепляется за древний церемониал копания и приводит себя в порядок в несколько этапов. Гарриет уже завязывала галстук, когда из соседней комнаты наконец-то донесся плеск воды. Определив по этим звукам, что ее новое приобретение – законченный копуша, она стала спускаться по ступенькам, которым Питер уже дал скорее точное, чем деликатное название “туалетная лестница”. Лестница вела в узкий коридор, содержавший вышеупомянутое современное удобство, обувной чулан и шкаф с метлами, откуда можно было попасть к судомойне и задней двери.

Сад, по крайней мере, был ухожен. За домом была капуста и грядки сельдерея, а также грядка спаржи, обильно укутанная соломой, и много яблонь, обрезанных по всем правилам науки. Имелся также небольшой парник, укрывавший зимостойкую виноградную лозу с полудюжиной гроздей черного винограда и некоторое количество менее холодостойких растений в горшках. Перед домом на солнце горели красивые георгины и хризантемы, а также грядка алого шалфея. Мистер Ноукс, по-видимому, не был лишен вкуса к садоводству или держал хорошего садовника. И это пока единственное известное нам достоинство мистера Ноукса, подумала Гарриет. Она обследовала сарай, где все инструменты были в порядке, и нашла садовые ножницы, вооружившись которыми атаковала длинную плеть виноградной лозы и жесткие бронзовые пучки хризантем. Она улыбнулась: вот, нашла, где “приложить женскую руку”, – и, подняв глаза, была вознаграждена прелестной картиной. Ее муж сидел, устроившись на подоконнике открытого окна, в халате, с “Таймс” на колене и сигаретой во рту, и стриг ногти так неторопливо, словно считал, что “вечны наши жизни”^[935].

Против другой створки сидел большой рыжий кот, неизвестно откуда взявшийся и занятый тем, что тщательно вылизывал переднюю лапу, прежде чем почесать ею за ухом. Эти два изящных животных, тихо погруженные в себя, сидели в неколебимом спокойствии, подобные китайским божкам, пока представитель вида Homo Sapiens, с непоседливостью низшего существа, не поднял глаз от своего занятия, не увидел Гарриет и не сказал “Эй!”, в ответ на что кот обиженно поднялся, спрыгнул с окна и скрылся из виду.

– Это, – сказал Питер, который иногда проявлял пугающую способность повторять чужие мысли, – очень изящное, женственное занятие.

– Еще бы! – отозвалась Гарриет. Она стояла на одной ноге и рассматривала фунт-другой земли, приставшей к ее прочным ботинкам. – Мой сад прекрасен, видит Бог^[936].

– А ножки – вроде двух мышат: шмыг из-под юбки – шмыг назад^[937], – мрачно согласился лорд. – Скажи мне, с перстами пурпурными Эос, несчастного в комнате подо мной медленно умерщвляют или у него просто припадок?

– Я сама хотела бы это знать, – сказала Гарриет, ибо из гостиной раздавались странные сдавленные крики. – Пожалуй, пойду и выясню.

– Может, не надо? Ты так украшаешь пейзаж. Люблю пейзажи с людьми… О ужас! Какой страшный звук – как Нелл Кук из-под брусчатки!^[938] Кажется, он приближается, он уже в соседней комнате. Я становлюсь невротиком.

– Не похоже. Ты выглядишь отвратительно безмятежным и довольным жизнью.

– Так и есть. Но даже в счастье не следует забывать о других. Я уверен, что где-то в доме ближний попал в беду.

В этот момент Бантер вышел из передней двери и отошел спиной вперед на газон, воздев очи, словно ожидая небесного откровения, и сурово покачал головой, как лорд Барли в “Критике”^[939].

– Еще не все? – раздался из окна голос миссис Раддл.

– Нет, – отозвался Бантер, возвращаясь, – похоже, мы вообще не продвигаемся.

– Похоже, – сказал Питер, – мы ожидаем счастливого события. Parturmnt montes^[940]. По крайней мере, неизвестное создание громко стонет и мучается.

Гарриет сошла с грядки и соскребла землю со своих ботинок садовой табличкой.

– Пожалуй, я пока перестану украшать пейзаж и стану частью домашнего интерьера.

Питер слез с подоконника, снял халат и вытащил свой блейзер из-под рыжего кота.

– С этим дымоходом, мистер Бантер, одна беда, – произнес мистер Паффет, – сажа. – Выйдя, таким образом, тем же путем, которым вошел, он начал доставать щетку из дымохода, крайне неторопливо откручивая шток за штоком.

– Мы пришли к тому же выводу, – сказал мистер Бантер с сарказмом, не замеченным мистером Паффетом.

– Все она, – заявил мистер Паффет, – закаменелая сажа. Ежели в трубе вот так полно закаменелой сажи, нипочем дымоход тянуть не будет, и не просите. Без толку.

– Я об этом и не прошу, – возразил мистер Бантер. – Я прошу вас его прочистить, и все.

– Нет, мистер Бантер, – сказал мистер Паффет с видом оскорбленного достоинства, – вы только гляньте разок на энту сажу. – Он протянул чумазую руку, в которой лежало что-то вроде шлака. – Твердая, как кирпич, сажа-то, натвердо закаменела. Вся труба забита, щеткой не пробьешь, сколько силы на этом конце ни прилагай. Я в этот дымоход почитай сорок футов штоков засунул, мистер Бантер, чтоб пробить трубу, а это издевательство и над мастером, и над штоками.

Он вытянул очередной кусок своего инструмента и заботливо выпрямил его.

– Придется разработать какое-нибудь средство для преодоления препятствия, – сказал мистер Бантер, глядя в окно, – и немедленно. Ее светлость идет из сада. Можете унести поднос от завтрака, миссис Раддл.

– О! – сказала миссис Раддл, заглянув под крышки блюд, прежде чем поднять поднос с радиоприемника, на который Бантер его поставил. – Едят они хорошо, это добрый знак для молодоженов. Помню, когда мы с Раддлом поженились…

– Во всех лампах надо поменять фитили, – строго добавил Бантер, – и прочистить горелки, прежде чем вы их заправите.

– Мистер Ноукс давно лампы не жег, – фыркнула миссис Раддл. – Говорил, что и при свечах нормально видит. Жмотничал небось.

Она рванулась в кухню с подносом и, встретив Гарриет в дверях, сделала реверанс, от которого с блюд соскользнули крышки.

– О, вы нашли трубочиста, Бантер, – это прекрасно! Нам по звукам показалось, что здесь что-то стряслось.

– Да, миледи. Мистер Паффет был так любезен. Но, как я понимаю, он встретил непреодолимое препятствие в верхней части дымохода.

– Как мило, что вы пришли, мистер Паффет. Вчера вечером мы ужасно намучились.

Поняв по взгляду трубочиста, что желательна более явная благодарность, Гарриет протянула руку. Мистер Паффет посмотрел на нее, посмотрел на свою руку, задрал свитера, чтобы залезть в карман брюк, достал свежевыглаженный красный носовой платок, аккуратно встряхнул его, чтобы тот развернулся, перебросил через свою ладонь и так пожал пальцы Гарриет, подобно представителю коронованной особы, возлегшему с невестой своего хозяина через простыню.

– Вот что, м’леди, – сказал мистер Паффет, – я вообще завсегда готов помочь. Вы же сами понимаете, что коли дымоход забит, как этот, то получается издевательство над мастером и над его штоками. Но я не побоюсь сказать, что если кто и может выбить закаменелую сажу из энтой вот трубы, то это я. Дело все в опыте и в силе, которую я прикладываю.

– Нисколько в этом не сомневаюсь, – сказала Гарриет.

– Насколько я понимаю ситуацию, миледи, – вставил Бантер, – забита собственно наружная труба, а дымоход в порядке.

– Это верно, – согласился мистер Паффет, умиротворенный тем, что его оценили, – беда вся в трубе. – Он снял еще один свитер и остался в изумрудно-зеленом. – Я попробую пробить сажу одними штоками, без щетки. Может, получится одной силой. Иначе придется нести лестницы.

– Лестницы?

– Доступ с крыши, миледи, – объяснил Бантер.

– Как интересно! – сказала Гарриет. – Я уверена, что мистер Паффет как-нибудь справится. Бантер, можете найти мне для этих цветов вазу или что-то такое?

– Хорошо, миледи.

(Ничто, подумал Бантер, даже оксфордская степень, не помешает женщине отвлечься на что-то второстепенное. Но он с радостью отметил, что пока она держится великолепно. Ваза с водой – совсем небольшая плата за гармонию.)

– Питер! – крикнула Гарриет. (Если бы Бантер остался в комнате, он мог бы наконец признать за ней умение ухватить главное.) – Питер, милый! Трубочист пришел.

– О храброславленный герой! Вот идет он, мой трубочист, чтоб утишить мою беду^[941]. – Он быстро прошлепал вниз. – Ты гениально умеешь сказать именно то, что надо! Всю жизнь я ждал этих прекрасных слов: “Питер, милый! Трубочист пришел”. Мы женаты, боже мой! Мы женаты. Эта мысль уже посещала меня, но теперь я точно знаю.

– Некоторых нелегко убедить.

– Не верю своему счастью: трубочист! Я душил в себе зародившуюся надежду. Я говорил себе: нет, это буря, маленькое землетрясение, или в крайнем случае это всеми брошенная корова медленно испускает дух в дымоходе. Я боялся обмануться в своих мечтаньях. Так давно никто не приносил мне весть о трубочисте. Обычно Бантер тайком приводит его, когда меня нет дома, боясь, что это причинит неудобство моей светлости. Только жена может проявить ко мне заслуженное неуважение и позвать меня, чтобы я увидел… господи!

Во время этой речи он обернулся, чтобы посмотреть на мистера Паффета, от которого были видны только подошвы ботинок. В этот момент из камина раздался такой громкий и длительный вой, что Питер заметно побледнел.

– Он застрял, да?

– Нет, это он прикладывает силу. В трубе окаменелая сажа или что-то в этом роде, и пробить ее очень трудно. Питер, мне жаль, что ты не видел эту комнату до того, как Ноукс забил ее бронзовыми всадниками, бамбуковыми этажерками и фикусами.

– Тсс! Нельзя кощунственно отзываться о фикусах. Это приносит несчастье. Что-нибудь ужасное высунется из дымохода и схватит тебя – бу!.. Боже мой! Посмотри на этот щетинистый ужас над радио!

– Некоторые готовы отдать несколько фунтов за такой хороший кактус.

– Они лишены воображения. Это не растение – это болезненный нарост, что-то неизлечимое, как почечная болезнь. И еще он заставляет меня задуматься, побрился ли я. И каков ответ?

– Мм… да, как атлас… нет, хватит! Я думаю, что если мы выставим это чудовище наружу, оно умрет из вредности. Кактусы очень нежные, хотя на вид и не скажешь, и мистер Ноукс заставит нас за него заплатить, как за золотой. На какой срок мы арендовали эту мрачную мебель?

– На месяц, но мы можем и быстрее от нее избавиться. Такой позор – набить этот благородный старый дом всякой гадостью.

– Тебе нравится дом, Питер?

– Прекрасный дом. Он как красивое тело, в которое вселился злой дух. И дело не только в мебели. Мне не нравится наш хозяин, или жилец, или кто он там. Мне кажется, что он замыслил что-то нехорошее и дом будет рад от него освободиться.

– Я думаю, дом его ненавидит. Наверняка Ноукс морил его голодом, мучил и оскорблял. Ведь даже дымоходы.

– Да, конечно, дымоходы. Как ты думаешь, я могу привлечь внимание нашего домашнего божества, нашего Лара?.. Э… Прошу прощения, мистер… э…

– Его зовут Паффет.

– Мистер Паффет. Эй, Паффет! Можно вас на секунду?

– Ну вот! – заворчал мистер Паффет, разворачиваясь на коленях. – Кто вы такой, чтобы тыкать меня в зад моими же штоками? Это издевательство над мастером и над его штоками.

– Прошу прощения, – сказал Питер. – Я кричал, но не смог привлечь ваше внимание.

– Я не в обиде, – ответил Паффет, явно несколько поддаваясь атмосфере медового месяца. – Вы – его светлость, как я понял. Надеюсь, что вы в добром здравии.

– Спасибо, нам все сейчас видится в розовом свете. Но дымоход, похоже, не совсем в добром здравии. Одышка, вероятно.

– Незачем на дымоход возводить напраслину, – сказал мистер Паффет. – Беда в трубе, как я объяснил вашей леди. Труба, понимаете ли, не по размеру дымохода, и в ней так закаменела сажа, что туда и ерш не протолкнешь, не то что щетку. Не важно, какой ширины ты дымоход проложишь, в конце дым все равно в трубу пойдет, и вот в трубе – ежели понимаете, о чем я, – как раз вся беда, ясно?

– Ясно. Даже тюдоровский дымоход мирно завершается трубой.

– Ага! – обрадовался мистер Паффет. – То-то и оно. Будь у нас тудоровская труба, все бы было в порядке. Тудоровской трубой, пожалуй, всякий трубочист с удовольствием займется и воздаст должное себе и штокам. А мистер Ноукс как-то раз снял часть тудоровских труб и продал их на солнечные часы.

– Продал на солнечные часы?

– Так и есть, м’леди. Скупердяй, я скажу. Он завсегда такой. А энти вот современные недотрубки, что он поставил, не годятся для дымохода такой длины и ширины, как тут у вас. Всякому ясно, что в них за месяц сажа закаменеет. Как трубу пробьем, дальше все легко. Конечно, еще какая-то сажа в коленах болтается, но энто не мешает, разве только если она не загорится, почему ее и следует убрать, и я ее уберу мигом, как только мы с трубой покончим, но пока сажа закаменела в трубе, никакой огонь в этом камине не развести, м’лорд, вот в чем суть.

– Вы все превосходно объяснили, – сказал Питер. – Я вижу, что вы мастер. Продолжайте проявлять мастерство. Не обращайте на меня внимания – я любуюсь вашими инструментами. Что это за бробдингнегский штопор? Так и хочется выпить.

– Спасибо, м’лорд, – ответил мистер Паффет, очевидно восприняв это как приглашение. – Делу время, потехе час. Когда дело закончу, не откажусь.

Он лучезарно улыбнулся, снял свой верхний зеленый слой и, оставшись в шетландском свитере со сложным узором, снова нырнул в дымоход.

Глава V Ярость орудий^[942]

И пошли Индюшка-Болтушка, Наседка-Соседка, Петушок-Пастушок, Гусак-Простак и Лиса-Хитрые глаза все вместе к королю, чтобы сказать, что небо падает^[943].

Джозеф Джейкобс "Английские сказки”

– Я надеюсь, что не потревожила вас! – взволнованно проговорила мисс Твиттертон. – Я чувствовала, что должна забежать и посмотреть, как у вас дела. Я не могла заснуть, все время думала о вас… Дядя очень странно поступил – ужасно невнимательно!

– Ах, что вы! – сказала Гарриет. – Очень мило, что вы зашли, не присядете?.. Ох, Бантер! Получше вазы не нашлось?

– Ой! – вскричала мисс Твиттертон. – Вы нашли вазу-Бонзо!^[944] Дядя ее выиграл в лотерею. Такой забавный, правда – с цветами во рту и в розовом жилетике? И правда же хризантемы такие красивые? За ними Фрэнк Крачли ухаживает, он такой замечательный садовник… Ой, спасибо, спасибо вам большое – я только на минутку, не буду навязываться. Но у меня душа была не на месте. Надеюсь, вы хорошо провели ночь.

– Спасибо, – серьезно сказал Питер. – Временами просто превосходно.

– Я всегда считаю, что кровать – это самое важное. – начала мисс Твиттертон.

Мистер Паффет был явно шокирован этой репликой. Заметив, что у Питера предательски подрагивают губы, он отвлек внимание мисс Твиттертон, слегка ткнув ее локтем в ребра.

– Ой! – воскликнула мисс Твиттертон, связав наконец воедино состояние комнаты и присутствие мистера Паффета. – Боже мой, что стряслось? Неужели из дымохода опять валит дым? С этим дымоходом всегда сплошные мучения.

– Знаете что, – сказал мистер Паффет, готовый защищать дымоход, как тигрица защищает свое потомство, – это превосходный дымоход. Я сам лучше не сложил бы, учитывая длину труб и эти фронтоны. Но когда дымоход годами не чистят из-за чьего-то крохоборства, это издевательство над дымоходом и издевательство над трубочистом. И вы это знаете.

– Ох, боже мой! – простонала мисс Твиттертон, падая на стул и немедленно вставая. – Что же вы о нас подумаете. И куда дядя подевался? Если бы я знала, я бы точно. О! Вон Фрэнк Крачли! Я так рада. Может быть, дядя что-то ему сказал. Он каждую среду приходит работать в саду, как видите. Совершенно выдающийся молодой человек. Позвать его? Я уверена, он сможет нам помочь. Я всегда зову Фрэнка, когда что-то не так. Он непременно что-нибудь придумает.

Мисс Твиттертон подбежала к окну, еще не дождавшись от Гарриет “Да, позовите его”, и возбужденно закричала:

– Фрэнк! Фрэнк! Что случилось? Мы не можем найти дядю!

– Не можете найти?

– Нет: его здесь нет, и он продал дом этим леди и джентльмену, и мы не знаем, где он, а еще камин дымит и все вверх ногами. Что могло с ним приключиться?

Фрэнк Крачли заглянул в окно, почесывая затылок. По выражению его лица можно было подумать, что он совершенно сбит с толку, что, видимо, соответствовало действительности.

– Он ничего мне не говорил, мисс Твиттертон. Видно, в лавку уехал.

– Он был здесь, когда ты приходил в прошлую среду?

– Да, – сказал садовник, – был, как не быть. – Он остановился, и, кажется, ему пришла в голову мысль. – Он и сегодня должен быть здесь. Не можете его найти, говорите? Куда ж он делся?

– Этого-то мы и не знаем. Уехал и никого не предупредил! Что он тебе сказал?

– Я думал, что застану его здесь., хотя бы.

– Вы лучше зайдите, Крачли, – сказал Питер.

– Сейчас, сэр! – ответил Крачли с видимым облегчением от того, что имеет дело с мужчиной. Он удалился в сторону задней двери, где, судя по всему, миссис Раддл встретила его подробными объяснениями.

– Фрэнк, конечно, съездит в Броксфорд и узнает, что с дядей, – сказала мисс Твиттертон. – Может, дядя болен, хотя, если подумать, он бы тогда послал за мной, правда? Фрэнк может взять машину в гараже – он ведь работает шофером у мистера Хэнкока из Пэгфорда, и я заезжала к Фрэнку сегодня утром, но он уже выехал на своем такси. Он прекрасно разбирается в автомобилях и очень хороший садовник. Думаю, вы позволите мне сказать, что если вы купили дом и хотите, чтобы кто-то занимался садом…

– Он поддерживает его в превосходном состоянии, – сказала Гарриет. – Мне сад очень понравился.

– Я рада, что вам нравится. Он работает изо всех сил и очень хочет пробиться.

– Заходите, Крачли, – сказал Питер.

Садовник, переминавшийся у двери, стоял лицом к свету. Это был живой крепкий мужчина лет тридцати, одетый в аккуратную спецовку; кепку он из уважения к хозяевам снял и держал в руке. Его темные кудри, голубые глаза и крепкие белые зубы оставляли благоприятное впечатление, хотя он явно чувствовал себя не в своей тарелке. По его взгляду в сторону мисс Твиттертон Гарриет поняла, что он слышал ее панегирик и не одобряет его.

– Все это несколько неожиданно, верно? – спросил Питер.

– Ну да, сэр. – Садовник улыбнулся и быстро окинул взглядом мистера Паффета. – Я вижу, дымоход не в порядке.

– Да не дымоход, – в негодовании начал мистер Паффет.

Но мисс Твиттертон перебила его:

– Фрэнк, ты представляешь? Дядя продал дом и уехал, никому ничего не сказав. Я ничего не понимаю, это на него не похоже. Ничего не сделано, ничего не готово, никто вчера их не встретил, и миссис Раддл ничего не знала, кроме того, что он уехал в Броксфорд…

– Вы туда кого-нибудь отправили на поиски? – спросил молодой человек, тщетно пытаясь остановить словесный поток.

– Нет еще, если только лорд Питер. Вы не посылали? И правда, времени ведь не было? Даже ключей не оставил, и мне было очень стыдно, что вам пришлось вчера вечером за ними ехать, но я и представить себе не могла, и ты прекрасно мог бы сегодня утром заехать, Фрэнк, – или я сама могла бы съездить на велосипеде, но мистер Хэнкок сказал мне, что ты выехал на такси, так что я решила зайти сюда и посмотреть своими глазами.

Взгляд Фрэнка Крачли бродил по комнате, словно ища совета у чехлов на мебели, фикусов, камина, бронзовых всадников, котелка мистера Паффета, кактуса и радиоприемника, и наконец в немой мольбе остановился на Питере.

– Давайте-ка начнем сначала, – предложил Уимзи. – Мистер Ноукс был здесь в прошлую среду и тем же вечером ушел на десятичасовой автобус в Броксфорд. В этом не было ничего странного, как я понял. Но он собирался вернуться, чтобы подготовиться к нашему приезду, и вы, собственно, надеялись сегодня его здесь увидеть.

– Верно, сэр.

Мисс Твиттертон подскочила, ее рот округлился во взволнованное “о”.

– Он обычно здесь, когда вы приходите по средам?

– Когда как, сэр. Не каждый раз.

– Фрэнк! – возмущенно воскликнула мисс Твиттертон. – Это лорд Питер Уимзи. Ты должен звать его “милорд”.

– Сейчас это не важно, – сказал Питер добродушно, хотя ему совсем не понравилось, что его свидетеля перебивают.

Крачли посмотрел на мисс Твиттертон с выражением маленького мальчика, которого при всех отчитали за немытые уши, и сказал:

– Иногда он тут, а иногда и нет. Если здесь его нету (мисс Твиттертон нахмурилась), я беру ейные ключи (он кивнул в сторону мисс Твиттертон), чтобы войти, завести часы и поухаживать за цветами. Но сегодня утром я хотел его застать, потому что у меня к нему было отдельное дело. Потому я и почапал сразу в дом… Пошел, если вам так хочется, – добавил он сердито в ответ на взволнованные подсказки мисс Твиттертон. – Милорду это без разницы, по-моему.

– Его светлости, – тихо поправила мисс Твиттертон.

– Он вам прямо сказал, что будет здесь?

– Да, милорд. По крайней мере он сказал, что вернет мне кое-какие деньги, которые я вложил в это его дело. Обещал сегодня вернуть.

– Ох, Фрэнк! Ты опять огорчил дядю. Я же сказала тебе, что это все глупости про твои деньги. Я знаю, что у дяди с ними ничего не случится.

Питер встретился взглядом с Гарриет над головой мисс Твиттертон.

– Он сказал, что вернет их вам сегодня утром. Могу ли я спросить, была ли это сколько-нибудь значительная сумма?

– Сорок фунтов^[945], – сказал садовник, – он их у меня вытянул на свою радиолавку. Для вас это, может быть, и немного, – продолжил он неуверенно, как будто пытаясь оценить, чего стоят титул Питера, его старый потертый блейзер, его слуга и непримечательный твидовый костюм жены, – но у меня есть на что их потратить, так я ему и сказал. Я попросил вернуть их на той неделе, и он, как обычно, стал заговаривать зубы: он, мол, таких сумм в доме не держит, все выворачивался…

– Фрэнк, разумеется, он таких сумм в доме не держит. Его вообще могли ограбить. Однажды он потерял бумажник, а в нем было целых десять фунтов.

– Но я уперся, – продолжил Крачли свою линию, – мол, мне надо их забрать, и наконец он сказал, что отдаст сегодня, потому что ему что-то заплатят.

– Он так и сказал?

– Да, сэр… милорд, а я ему: возвращайте, а не то я в суд пойду.

– Ох, Фрэнк, не надо было так говорить!

– А я сказал. Дай мне рассказать его светлости все, что его интересует.

Гарриет снова встретилась взглядом с Питером, и он кивнул. Деньги за дом. Но если Крачли знал и про это.

– Он не сказал, за что должен получить деньги?

– Скажет он, как же. Из него слова лишнего не вытянешь. Честно говоря, я и не думал, что он взаправду ожидал каких-то денег. Отговорки просто придумывал. Всегда с деньгами тянет до последнего, да и тогда пытается увильнуть. Чтоб проценты за полдня не потерять, значит, – добавил Крачли с неожиданной робкой улыбкой.

– Полезный принцип, ничего не скажешь, – сказал Уимзи.

– Это да, так он свое и скопил. Он человек зажиточный, мистер Ноукс. Но я все равно ему сказал, что мне нужны сорок фунтов на новый гараж для таксей.

– Для такси, – вставила мисс Твиттертон учительским тоном, неодобрительно покачав головой. – Фрэнк давно копит, чтобы завести свой собственный гараж.

– Так вот, – с ударением сказал Крачли, – деньги были нужны на гараж, и я сказал: “В среду зайду за деньгами или в суд пойду”. Так я сказал. И потом сразу ушел и больше его не видал.

– Понятно. Итак, – Питер перевел взгляд с Крачли на мисс Твиттертон и обратно, – сейчас мы съездим в Броксфорд и разыщем этого джентльмена, и тогда все выяснится. Тем временем мы хотим поддерживать порядок в саду, так что продолжайте как обычно.

– Очень хорошо, милорд. Мне приходить по средам, как и раньше? Мистер Ноукс платил мне пять шиллингов за день.

– Я буду платить столько же. Кстати, вы что-нибудь знаете про электростанции?

– Да, милорд. У нас одна стоит в гараже, где я работаю.

– Дело в том, – сказал Питер, улыбаясь своей жене, – что, хотя свечи и керосинки – это романтика и так далее, я думаю, нам придется электрифицировать Толбойз.

– Да хоть весь Пэгглхэм, милорд, – отозвался Крачли с неожиданным воодушевлением. – Я с большим удовольствием…

– Фрэнк, – радостно подхватила мисс Твиттертон, – все знает про технику!

Несчастный Крачли, готовый взорваться, поймал взгляд Питера и смущенно улыбнулся.

– Хорошо, – сказал лорд Питер. – Мы это скоро обсудим. А пока продолжайте делать то, что вы делаете по средам.

Тут садовник с благодарностью сбежал, а Гарриет подумала, что учительская привычка делать замечания вошла в кровь мисс Твиттертон, а ничто так не раздражает мужчин, как смесь укоров и похвал.

Скрип калитки вдалеке и шаги по дорожке нарушили тишину, воцарившуюся после ухода Крачли.

– Может быть, – проговорила мисс Твиттертон, – это дядя идет.

– Я очень надеюсь, – сказал Питер, – что это не какой-нибудь ушлый репортер.

– Нет, – возразила Гарриет, подбегая к окну. – Это викарий, он пришел с визитом.

– О, наш дорогой викарий! Может быть, он что-то знает.

– А! – сказал мистер Паффет.

– Великолепно, – отозвался Питер. – Я коллекционирую викариев. – Он присоединился к Гарриет на ее наблюдательном посту. – Весьма крупный экземпляр, шесть футов четыре дюйма или около того, близорукий, заядлый садовник, музыкален, курит трубку..

– Боже мой! – воскликнула мисс Твиттертон. – Вы знакомы с мистером Гудакром?

– Неряшлив, жена едва сводит концы с концами на его жалованье; продукт одного из старейших учебных заведений, урожай 1890 года – Оксфорд, я думаю, но все же не Кибл^[946], хотя он настолько близок по взглядам к Высокой церкви, насколько ему позволяют прихожане^[947].

– Он тебя услышит, – сказала Гарриет, когда преподобный джентльмен выдернул нос из середины куста георгинов и направил неуверенный взгляд сквозь очки в окно гостиной. – Насколько я помню викария, ты прав. Но почему Высокая церковь?

– Римское облачение и брелок на цепочке указывают ввысь. Вы знаете мои методы, Ватсон. Но пачка нотных листов с Te Deum под мышкой намекает, что на утрене поют, как принято в Официальной церкви, кроме того, хотя мы слышали, как на церкви пробило восемь, никто не звонил к ежедневной службе.

– Как тебе удается обо всем этом думать, Питер!

– Прошу прощения, – сказал ее муж, слегка покраснев. – Я не могу не замечать такие вещи, чем бы я ни был занят.

– Час от часу не легче! – ответила его леди. – Это шокировало бы даже миссис Шенди^[948].

А мисс Твиттертон, совершенно сбитая с толку, поспешила объяснить:

– Ну конечно же, сегодня вечером занятия хора. По средам, знаете ли. Всегда по средам. Он несет ноты в церковь.

– Конечно, все так и есть, – с облегчением согласился Питер. – По средам всегда занятия хора. Quod semper, quod ubique, quod ab omnibus^[949]. Ничего не меняется в английской глубинке. Гарриет, ты исключительно удачно выбрала дом для медового месяца. Я чувствую себя на двадцать лет моложе.

Он поспешно отошел от окна, поскольку викарий уже подходил к дому, и с выражением продекламировал:

– Сколь прекрасен дом в деревне, с древней сажей дымоход, и, венчая радость утра, глядь, викарий к нам идет!^[950] Вам это может показаться странным, мисс Твиттертон, но я тоже орал стишки из Мондера и Гарретта^[951], уставясь в шею дочери кузнеца, когда пел в деревенском хоре, и призывал укротить зверя в тростнике, стадо волов среди тельцов народов^[952], в собственной оригинальной аранжировке.

– Ох! – покачал головой мистер Паффет. – Неуклеписто там про тельцов народов.

Он неуверенно пошел к камину, как будто слово “сажа” задело в нем какую-то струну. Викарий скрылся из виду, взойдя на крыльцо.

– Дорогой, – сказала Гарриет, – мисс Твиттертон подумает, что мы оба сошли с ума, а мистер Паффет уже в этом уверен.

– Нет-нет, м’леди, – возразил мистер Паффет, – не сошли с ума, а просто счастливы. Знамо дело.

– Как мужчина мужчину, Паффет, – сказал Питер, – благодарю вас за эти добрые и прочувствованные слова. Кстати, а куда вы ездили на медовый месяц?

– Эрн-Бэй^[953], м’лорд, – ответил Паффет.

– Боже мой! Да там Джордж Джозеф Смит убил свою первую “невесту в ванне”^[954]. А мы об этом и не подумали! Гарриет…

– Чудовище, – сказала Гарриет, – ничего у тебя не выйдет! Здесь только сидячие ванны.

– Вот-вот! – воскликнула мисс Твиттертон, ухватившись за единственное слово в разговоре, в котором был хоть какой-то смысл. – Я всегда говорила дяде, чтобы он поставил ванну.

Прежде чем Питер мог предъявить дальнейшие доказательства сумасшествия, Бантер милостиво объявил:

– Преподобный Саймон Гудакр.

Викарий, худой, пожилой, гладко выбритый, с кисетом, выпирающим из растянутого кармана его “церковно-серого” костюма, и с большой, аккуратно заштопанной треугольной дырой на левой брючине, приближался к ним с видом спокойной уверенности, которую духовный сан добавляет к природной скромности. Его внимательный взгляд выделил из представшей перед ним группы мисс Твиттертон, и он одарил ее сердечным рукопожатием, одновременно поприветствовав мистера Паффета кивком и радостно проговорив: “Доброе утро, Том!”

– Доброе утро, мистер Гудакр, – печально прочирикала в ответ мисс Твиттертон. – Ужас, ужас! Вам сказали?..

– Да, в самом деле, – протянул викарий. – Вот так неожиданность! – Он поправил очки, неуверенно оглянулся и обратился к Питеру: – Извините за вторжение. Как я понимаю, мистер Ноукс… мм…

– Доброе утро, сэр, – сказал Питер, чувствуя, что лучше представиться самому, чем ждать, пока его представит мисс Твиттертон. – Рад вас видеть. Меня зовут Уимзи. Моя жена.

– Простите, у нас тут все кувырком, – добавила Гарриет.

Мистер Гудакр, подумала она, не слишком изменился за последние семнадцать лет. Он немного поседел, немного похудел, костюм немного растянулся на плечах и коленях, но по существу это был тот же мистер Гудакр, которого она с отцом иногда встречала, посещая больных в Пэгглхэме. Было ясно, что ее он совершенно не узнал, но, блуждая среди одних неизвестных, его взгляд зацепился за кое-что знакомое – старый темно-синий блейзер Питера с эмблемой оксфордского крикетного клуба на нагрудном кармане.

– В Оксфорде учились, я вижу, – радостно проговорил викарий, как будто это избавляло от всякой необходимостидальнейшей идентификации.

– Бэйлиол, сэр, – сказал Питер.

– Модлин, – ответил мистер Гудакр, не подозревая о том, что, скажи он “Кибл”, и репутация собеседника была бы погублена. Он снова пожал руку Питеру. – Боже мой! Уимзи из Бэйлиола. Откуда я вас?..

– Крикет, наверное, – любезно предположил Питер.

– Да, – сказал викарий, – да-да. Крикет и… Ой, Фрэнк! Я тебе мешаю?

Крачли, деловито заходя со стремянкой и лейкой, сказал “Нет, сэр, нисколько” тоном, который значил “Да, сэр, очень мешаете”. Викарий торопливо отступил.

– Садитесь, пожалуйста, сэр, – сказал Питер, расчехлив уголок деревянного дивана.

– Спасибо, спасибо, – поблагодарил мистер Гудакр, в то время как стремянку ставили в точности на то место, где он только что стоял. – Мне не следовало бы тратить ваше время. Крикет, конечно, и.

– Боюсь, что я уже перешел в категорию ветеранов, – сказал Питер, покачав головой. Но отвлечь викария было не так-то легко.

– Было что-то еще. Прошу прощения, я не запомнил, что говорил ваш слуга. Вы не лорд Питер Уимзи?

– Да, это мой титул. Невзрачная вещица, но собственно мне принадлежащая^[955].

– Не может быть! – воскликнул мистер Гудакр. – Конечно, конечно. Лорд Питер Уимзи – крикет и криминалистика! Подумать только, какая честь. Мы с женой только на днях читали в газете заметку – очень увлекательную – о вашем детективном опыте.

– Детективном! – взволнованно пропищала мисс Твиттертон.

– Он совершенно безвреден, не бойтесь, – сказала Гарриет.

– Я надеюсь, – шутливо заметил мистер Гудакр, – что вы приехали в Пэгглхэм не для расследования.

– Я тоже очень надеюсь, – сказал Питер. – Честно говоря, мы приехали сюда, чтобы в тишине и покое провести медовый месяц.

– Надо же! – воскликнул викарий. – Это приятно. Позволю себе сказать: да благословит вас Бог и дарует вам счастье.

Мисс Твиттертон, в раздумьях о дымоходах и белье, глубоко вздохнула и насупилась в сторону Крачли, который из своей выгодной позиции на стремянке строил, как ей показалось, совершенно неподобающие гримасы над головами своих работодателей. Молодой человек немедленно принял неестественно серьезный вид и сосредоточился на вытирании воды, которая, пока он отвлекался, потекла через край горшка с кактусом. Гарриет искренне заверила викария, что они очень счастливы, и Питер поддержал ее, заметив:

– Мы поженились двадцать четыре часа назад и до сих пор женаты, что в наши дни можно считать рекордом. Но мы, падре, как видите, старомодные люди, выросли в глубинке. Моя жена вообще, можно сказать, жила с вами по соседству.

На лице викария колебания, счесть ли первое замечание забавным или огорчительным, сразу сменились жгучим любопытством, и Гарриет поспешила объяснить, кто она такая и что привело их в Толбойз. Если мистер Гудакр и читал или слышал что-то про обвинение в убийстве, он ничем этого не показал. Он просто выразил величайшую радость от того, что ему довелось снова встретить дочь доктора Вэйна и принять двух новых прихожан в свою паству.

– И вы, значит, купили дом! Подумать только! Я надеюсь, мисс Твиттертон, что ваш дядя не покидает нас.

Мисс Твиттертон, которая едва сдерживалась во все время этого длительного обмена представлениями и любезностями, завелась, как будто от этих слов внутри нее распрямилась пружина.

– Но поймите же, мистер Гудакр. Это просто ужасно. Дядя ни слова мне не сказал. Ни слова. Он уехал в Броксфорд или еще куда-то и вот так и оставил дом!

– Но он обязательно вернется, – сказал мистер Гудакр.

– Он сказал Фрэнку, что сегодня будет здесь, – правда, Фрэнк?

Крачли, который слез со стремянки и, похоже, с особой тщательностью выставлял радиоприемник ровнехонько под горшком, ответил:

– Так он сказал, мисс Твиттертон.

Он твердо сжал губы, как будто не хотел в присутствии викария говорить, что думает по этому поводу, и вышел через французское окно со своей лейкой.

– Но его здесь нет, – сказала мисс Твиттертон. – Все в таком беспорядке. И бедные лорд и леди Питер…

Она приступила к взволнованному описанию событий прошлой ночи, в котором ключи, дымоходы, новый гараж Крачли, постельное белье, десятичасовой автобус и желание Питера установить электростанцию оказались безнадежно перепутаны. Викарий время от времени охал и выглядел совершенно сбитым с толку.

– Непростое положение, непростое, – сказал он наконец, когда мисс Твиттертон выдохлась. – Мне очень неловко. Если мы с женой можем как-то вам помочь, леди Питер, я надеюсь, вы не постесняетесь этим воспользоваться.

– Это очень мило с вашей стороны, – сказала Гарриет. – Но у нас все в порядке. Весело жить как на бивуаке. Только мисс Твиттертон, конечно, волнуется из-за дяди.

– Его, несомненно, где-то задержали, – сказал викарий. – Или, – пришла ему в голову светлая идея, – его письмо могло потеряться. Наверняка именно это и произошло. Почта – замечательное учреждение, но и на старуху бывает проруха. Я уверен, что вы найдете мистера Ноукса в Броксфорде целым и невредимым. Скажите ему, что я сожалею, что его не застал. Я заходил насчет пожертвования на концерт, который мы устраиваем в поддержку Фонда церковной музыки, – этим и объясняется мое вторжение. Увы, мы, священники, – неисправимые попрошайки.

– Хор все так же могуч? – спросила Гарриет. – Вы помните, как однажды ездили с ним в Грейт-Пэгфорд на Праздник урожая? Я потом сидела рядом с вами за чаем у священника, и мы подробно обсуждали церковную музыку. Вы все еще поете старого доброго фамажорного Баннета?

Она напела первые ноты. Мистер Паффет, который все это время не привлекал к себе внимания и в этот момент помогал Крачли протирать листья фикусов, поднял глаза и могучим рыком поддержал мелодию.

– Ах! – сказал польщенный мистер Гудакр. – Мы далеко продвинулись. Мы перешли к до-мажорному Стэнфорду. И на последнем Празднике урожая мы с большим успехом исполнили хор “Аллилуйя”.

– Аллилуйя! – Мистер Паффет издал громоподобную трель. – Аллилуйя! Ал-ли-луй-я!

– Том, – сконфуженно сказал викарий, – один из самых увлеченных моих хористов. И Фрэнк тоже.

Мисс Твиттертон взглянула на Крачли, словно готовясь осадить его, если он приступит к песнопениям. Она с облегчением увидела, что он отделился от мистера Паффета и поднимается на стремянку, чтобы завести часы.

– А мисс Твиттертон, разумеется, восседает за органом, – добавил мистер Гудакр.

Мисс Твиттертон слегка улыбнулась и посмотрела на свои пальцы.

– Но, – продолжил викарий, – нам очень нужны новые мехи. В старых уже заплата на заплате, и после того, как мы поставили новые язычки, они совсем не справляются. Хор “Аллилуйя” обнажил наши слабые стороны. Честно говоря, воздух вообще не шел.

– Я оказалась в таком затруднительном положении, – вставила мисс Твиттертон. – Совсем не представляла, что делать.

– Мисс Твиттертон следует избавить от затруднений любой ценой, – сказал Питер, доставая бумажник.

– Ой, подумать только! – воскликнул викарий. – Я… честно говоря… мне очень стыдно… вы так добры… такая большая сумма. может быть, вы захотите взглянуть на программу концерта. Подумать только! – Его лицо зажглось детской радостью. – Знаете, я так давно не держал в руках настоящую банкноту.

Гарриет увидела, как все в комнате застыли на миг, словно околдованные хрустом куска бумаги между пальцами викария. Мисс Твиттертон открыла рот от удивления; мистер Паффет остановился посреди работы с губкой в руке; Крачли, выходивший из комнаты со стремянкой на плече, обернулся, чтобы увидеть чудо; мистер Гудакр с восхищенной улыбкой на губах; несколько смущенный Питер, похожий на доброго дядюшку, подарившего приютским детям нового мишку… Они могли бы так позировать для обложки триллера “Банкноты в приходе”.

Затем Питер сказал некстати:

– Ну что вы, не за что.

Он поднял программу концерта, которую викарий уронил, вертя в руках банкноту, и остановившееся движение потекло дальше, как в кино. Мисс Твиттертон тихо, по-дамски кашлянула, Крачли вышел, мистер Паффет уронил губку в лейку, а викарий аккуратно убрал десятифунтовую банкноту в карман и внес сумму пожертвования в маленькую черную записную книжку.

– Это будет грандиозный концерт, – сказала Гарриет, заглядывая мужу через плечо. – Когда он? Будем ли мы здесь?

– Двадцать седьмого октября, – ответил Питер. – Разумеется, будем. Наверняка.

– Отлично, – согласилась Гарриет и улыбнулась викарию.

Какие бы фантастические картины совместной жизни с Питером ни рисовало ее воображение, ни одна из них не включала посещения деревенского концерта. Но конечно же они пойдут. Теперь она поняла, почему, несмотря на всю его переменчивость, светские причуды, тонкие недомолвки и непонятные увлечения, он всегда казался ей абсолютно надежным. Все дело в том, что он принадлежал к строго упорядоченному обществу. В отличие от большинства ее друзей, он говорил на языке, понятном ей с детства.

В Лондоне любой мог сделать что угодно или стать кем угодно. Но в деревне – не важно какой – они все неизменно оставались самими собой: священник, органистка, трубочист, сын герцога и дочь врача, – перемещаясь по отведенным им клеткам, как шахматные фигуры. Она испытала непонятное возбуждение. Ей подумалось: “Я замужем за самой Англией”, – и она крепче сжала его руку.

Безмятежная Англия, не подозревая о своем символическом значении, ответила пожатием локтя.

– Прекрасно! – от всего сердца сказал лорд Питер. – Фортепианное соло, мисс Твиттертон – это ни в коем случае нельзя пропустить. Преподобный Саймон Гудакр с песней “Гибрий Критянин”^[956] – крепкая, мужская вещь, падре. Народные и матросские песни в исполнении хора.

(Он решил, что жена своими ласками показывает, что ей тоже нравится программа концерта. И в самом деле их мысли были не так далеки, поскольку он думал: ничего не меняется! “Гибрий Критянин”! В моем детстве ее пел второй священник – “Своим мечом пашу, и жну, и сею” – кроткое создание, которое мухи не обидит… Выпускник Мертона, кажется, или Корпуса?..^[957] С баритоном, совершенно неожиданным при его тщедушном сложении. Он еще влюбился в нашу гувернантку…)

“Шенандоа”, “Рио-Гранде”, “В дальней Демераре”. Питер оглядел зачехленную комнату:

– Вот так мы себя и чувствуем. Это песня для нас, Гарриет.

Он запел:

– Вот мы сидим, как птицы в зарослях. Коллективное помешательство, подумала Гарриет, вступая:

– Птицы в зарослях.

Мистер Паффет не утерпел и присоединил свой рев:

– ПТИЦЫ в зарослях.

Викарий тоже не остался в стороне:

– Вот мы сидим, как птицы в зарослях, в дальней Демераре!

Даже мисс Твиттертон присоединила свое чириканье к последней строке.

(Это было как в том непонятно чьем стишке: “Вдруг все запели”.)

– Браво! – сказал Питер.

– Да, – проговорил мистер Гудакр, – мы исполнили это с большим воодушевлением.

– Ах! – вздохнул мистер Паффет. – Ничто так от бед не отвлекает, как хорошая песня. Правда, м’лорд?

– Правда! – сказал Питер. – Заботы, прочь!^[958]Eructavit cor meum^[959].

– Что вы, что вы, – возразил викарий, – рано еще говорить о бедах, мои дорогие молодожены.

– Когда человек женится, – изрек мистер Паффет, – тут-то его беды и начинаются. Например, дети. Или окаменелая сажа.

– Окаменелая сажа? – спросил викарий, как будто он впервые задумался, а что делает мистер Паффет в этом домашнем хоре. – Ах да, Том, у тебя, похоже, небольшая беда с дымоходом мистера Ноукса, то есть лорда Питера. В чем с ним дело?

– Там, кажется, что-то ужасное, – сказал хозяин дома.

– Ничего подобного, – с укором возразил мистер Паффет. – Просто сажа. Закаменелая сажа. От небрежения.

– Я уверена, – проблеяла мисс Твиттертон, – что…

– Не виню никого из присутствующих, – перебил ее мистер Паффет. – Я сочувствую мисс Твиттертон и сочувствую его светлости. Так закаменела, что штоком не проткнешь.

– Беда, беда! – воскликнул викарий. Он собрался с духом, чтобы, как подобает его сану, вступить в борьбу с бедами своего прихода. – У одного моего друга была большая беда с окаменелой сажей. Но я смог помочь ему старинным способом. Я вот подумал. подумал. не здесь ли миссис Раддл? Бесценная миссис Раддл?

Гарриет, не найдя в вежливо бесстрастном лице Питера никакого намека, пошла звать миссис Раддл, которую викарий сразу же взял в оборот.

– О, доброе утро, Марта. Я вот подумал, нельзя ли нам позаимствовать старый дробовик твоего сына? Тот, которым он птиц пугает?

– Я могла бы зайти и спросить, сэр, – неуверенно сказала миссис Раддл.

– Пусть вместо вас пойдет Крачли, – предложил Питер. С этими словами он резко отвернулся и стал набивать трубку.

Гарриет, изучая его лицо, с опасением заметила, что его переполняют злорадные предчувствия. Какой бы катаклизм ни надвигался, он и пальцем не шевельнет, чтобы его остановить; он позволит небу упасть на землю, а сам закружится в старинном хороводе^[960] на развалинах.

– Ну что ж, – уступила миссис Раддл, – Фрэнк-то, конечно, на подъем полегше меня будет.

– Заряженный, разумеется, – крикнул викарий ей вслед, когда она исчезла за дверью, и принялся объяснять окружающим: – Ничто не сравнится в расчистке окаменелой сажи с таким вот старым утиным дробовиком, когда из него стреляют вверх по трубе. Этот мой друг…

– Такие вещи не по мне, сэр, – сказал мистер Паффет, всей массой своего тела выражая праведное негодование и упрямую независимость в суждениях. – Главное – это сила, приложенная к штоку.

– Поверь мне, Том, – сказал мистер Гудакр, – дробовик мгновенно прочистил трубу моего друга. А это был весьма тяжелый случай.

– Я не спорю, сэр, – ответил мистер Паффет, – но такими лекарствами я не промышляю. – Он мрачно побрел к куче своих свитеров и взял верхний. – Если штоки не помогли, то нужны лестницы, а не взрывчатка.

– Но вы уверены, мистер Гудакр, – взволнованно воскликнула мисс Твиттертон, – что это вполне безопасно? Я всегда очень нервничаю, когда в доме есть ружья. Все эти несчастные случаи.

Викарий успокоил ее. Гарриет, видя, что хозяева дома избавлены от какой-либо ответственности за свои дымоходы, тем не менее решила, что нужно умиротворить трубочиста.

– Не покидайте нас, мистер Паффет, – взмолилась она. – Нельзя отказать мистеру Гудакру. Но если что-то случится.

– Сжальтесь над нами, Паффет, – подхватил Питер.

Маленькие блестящие глаза Паффета посмотрели в глаза Питера, похожие на два прозрачных серых озера обманчивой глубины.

– Ладно, – медленно сказал Паффет, – ради вас. Но не говорите, что я вас не предупреждал, м’лорд. Эта штука не в моих правилах.

– Дымоход ведь не обрушится? – спросила Гарриет.

– Дымоход-то не обрушится, – ответил мистер Паффет. – Если хотите ублажить старика, пусть это падет на вашу голову. Фигурально выражаясь, м’леди.

Питер добился нормальной тяги от своей трубки и, держа руки в карманах брюк, наблюдал за развитием драмы с довольным и отстраненным видом. Но когда вошли Крачли и миссис Раддл с ружьем, он начал отступать, бесшумно и спиной вперед, как кошка, случайно наступившая в лужу одеколона.

– Боже мой! – неслышно прошептал он. – Год Ватерлоо!

– Прекрасно! – воскликнул викарий. – Спасибо, спасибо, Марта. Теперь мы готовы.

– Быстро ты управился, Фрэнк! – воскликнула мисс Твиттертон. Она нервно рассматривала оружие. – Вы уверены, что оно не проявит инициативу и не выстрелит?

– Может ли армейский мул проявить инициативу и выстрелить? – тихо спросил Питер.

– Мне никогда не нравилось огнестрельное оружие, – заявила мисс Твиттертон.

– Нет-нет, – сказал викарий. – Поверьте мне, ничего плохого не случится.

Он взял ружье и осмотрел замок и спусковой механизм с видом человека, для которого баллистика – открытая книга.

– Все готово и заряжено, сэр, – проговорила миссис Раддл, гордясь расторопностью своего Берта.

Мисс Твиттертон легонько вскрикнула, и викарий, задумчиво отводя от нее дуло ружья, обнаружил, что целится в Бантера, входившего в тот момент в комнату.

– Прошу прощения, милорд, – сказал Бантер с величественной невозмутимостью, но с настороженным взглядом, – у входа стоит человек…

– Подождите немного, Бантер, – перебил его хозяин. – Сейчас начнется фейерверк. Дымоход очистят естественным расширением газов.

– Очень хорошо, милорд. – Бантер смерил взглядом сравнительную силу оружия и викария. – Извините, сэр. Может быть, вы позволите мне?..

– Нет-нет! – воскликнул викарий. – Спасибо. Я прекрасно справлюсь.

Он нырнул головой вперед под занавеску, держа ружье в руках.

– Гм! – сказал Питер. – Ты честней меня и лучше, Ганга Дин^[961].

Он достал трубку изо рта, а свободной рукой прижал к себе жену. Мисс Твиттертон, за отсутствием мужа, к которому можно было бы прижаться, бросилась за защитой к Крачли, жалобно причитая:

– Ой, Фрэнк! Я обязательно закричу при выстреле.

– Нет причин для тревоги, – сказал викарий, выглядывая из-за занавеса, как балаганщик. – Итак – все готовы?

Мистер Паффет надел котелок.

– Ruat cælum!^[962] – сказал Питер, и ружье выстрелило.

Выстрел громыхнул, как трубный глас, и отдача была (что Питер и предвидел), как от ломовой лошади. Ружье и стрелок выкатились из очага и запутались в складках портьеры. Бантер рванулся на помощь, и в этот момент освобожденная вековая сажа безумным водопадом обрушилась вниз по дымоходу; она мягко, но с убийственной силой опустилась на пол и поднялась стигийским грибовидным облаком^[963]. А вслед за ней летели грохочущим потоком куски кладки и раствора, гнезда галок, кости сов и летучих мышей, палки, кирпичи и металлические детали, а также осколки черепицы и горшков. Резкие вскрики миссис Раддл и мисс Твиттертон утонули в вулканическом рокоте и гуле, эхом катившемся от колена к колену сорокафутового дымохода.

– О, восторг! – воскликнул Питер, обнимая свою леди. – О, милосердный Иегова! О радость, что сторицей всем за беды воздана!^[964]

– Ну вот! – торжествующе подхватил мистер Паффет. – Что я вам говорил.

Питер открыл было рот в ответ, но увидел ослепленного и хрипящего Бантера, черного, как нубийские Венеры, и лишился дара речи от восхищения.

– О боже! – взвизгнула мисс Твиттертон. Она порхала по комнате, беспомощно подлетая к спеленатому викарию. – О ужас, ужас, ужас! О, Фрэнк! Боже мой!

– Питер! – прохрипела Гарриет.

– Я знал! – сказал Питер. – Э-ге-гей! Я знал! Ты кощунственно поносила фикусы, и вот нечто ужасное явилось из дымохода!

– Питер! Да это мистер Гудакр под занавеской.

– Э-ге-гей! – снова сказал Питер.

Он посерьезнел и стал помогать мистеру Паффету разматывать кокон с духовным лицом, а миссис Раддл и Крачли тем временем увели несчастного Бантера.

На свет показался несколько растрепанный мистер Гудакр.

– Надеюсь, вы не ушиблись, сэр? – озабоченно спросил Питер.

– Нет-нет, нисколько, – ответил викарий, потирая плечо. – Немного арники, и все быстро заживет! – Он разгладил свои редкие волосы и стал нащупывать очки. – Надеюсь, взрыв не напугал дам. Похоже, он возымел свое действие.

– Очень даже, – подтвердил Питер. Он достал из водосточной трубы стебель камыша и стал осторожно ковырять им в мусоре, а Гарриет, стряхивая тем временем сажу с викария, напомнила себе Алису, сдувающую пепел с Белого короля^[965]. – Удивительно, чего только не найдешь в старых дымоходах.

– Надеюсь, не трупы, – сказал викарий.

– Только птичьи. И два скелета летучих мышей. И древняя цепь футов в восемь, которую раньше носили мэры Пэгглхэма.

– О! – воскликнул мистер Гудакр, в котором проснулся завзятый антиквар. – Старый подвес для горшка, скорее всего.

– Он самый, – поддержал его мистер Паффет. – Висел небось на одном из энтих карнизов. Гляньте-ка! Вот кусок одного из энтих самых вертелов, как раньше были. Смотрите-ка! Это перекладина и колесо, где цепь была протянута, значит. У моей бабки был точь-в-точь такой же.

– Ну что же, – сказал Питер. – По крайней мере мы несколько разворошили этот засор. Как вы думаете, теперь удастся пробить трубу штоками?

– Если труба еще на месте, – мрачно ответствовал мистер Паффет. Он нырнул в камин, куда за ним последовал и Питер. – Берегите голову, м’лорд, – может, еще какой кирпич шатается. Я бы сказал, что если приглядеться, то видно небо, и это заметно лучше, чем было утром.

– Прошу прощения, милорд!

– Да? – сказал Питер. Он вылез наружу и выпрямился, оказавшись нос к носу с Бантером, прошедшим суровую, но эффективную чистку. Он оглядел своего слугу с головы до ног. – Честное слово, Бантер, мой Бантер, я отмщен за насос в судомойне.

По лицу Бантера пронеслась тень какого-то сильного чувства, но многолетняя выучка взяла свое.

– Посетитель у входа, милорд, ищет мистера Ноукса. Я сообщил ему, что мистера Ноукса здесь нет, но он не готов удовлетвориться моими словами.

– Предложили ли вы ему поговорить с мисс Твиттертон? Что ему надо?

– Он говорит, милорд, что он по срочному личному делу.

Мистер Паффет, чувствуя, что его присутствие слегка излишне, задумчиво присвистнул и начал собирать свои штоки и перевязывать их веревочками.

– Что это за “посетитель”, Бантер?

Мистер Бантер слегка пожал плечами и развел руками:

– Судя по виду, финансист, милорд.

– Ха! – сказал мистер Паффет sotto voce^[966].

– По имени Моисей?

– По имени Макбрайд, милорд.

– Терминологическое отличие. Ну что же, мисс Твиттертон, вы примете этого шотландского финансиста?

– Ах, лорд Питер, я совершенно не знаю, что ему сказать. Я ничего не знаю о делах дяди Уильяма. Я не знаю, понравится ли ему мое вмешательство. Если бы дядя…

– Вы предпочтете, чтобы я взял этого джентльмена на себя?

– Вы так добры, лорд Питер. Мне не хотелось бы вас беспокоить. Но когда дядя в отъезде и все так запутано… и джентльмены гораздо лучше разбираются в делах, правда, леди Питер? О ужас!

– Мой муж будет рад, – сказала Гарриет. Она испытывала ядовитое желание добавить: “Он все знает про финансы”, но, к счастью, ее упредил сам джентльмен.

– Ничто я так не люблю, – изрек его светлость, – как совать свой нос в чужие дела. Впустите его. И еще, Бантер! Позвольте мне посвятить вас в Наиславнейший Орден Дымохода за попытку спасения в борьбе с превосходящей стихией.

– Спасибо, милорд, – деревянным голосом ответил мистер Бантер, склоняя шею под цепь и кротко принимая вертел в правую руку. – Я вам очень обязан. Будут ли дальнейшие поручения?

– Да. Перед уходом уберите трупы. Но салюта не надо. Стрельбы на это утро хватит.

Бантер отвесил поклон, собрал скелеты в совок и удалился. Но Гарриет увидела, как, проходя за диваном, он размотал цепь и незаметно опустил ее в водосточную трубу, а вертел прислонил к стене. Джентльмен может подурачиться, но джентльмен джентльмена должен поддерживать свое положение. Нельзя появиться перед любопытными иудеями в образе мэра Пэгглхэма или кавалера Наиславнейшего Ордена Дымохода.

Глава VI В армию снова^[967]

Дни убивали дни,

За месяцем месяц мертвел,

Вот снова лето со мной,

И я лежу на траве,

Как раньше лежал и был рад

До знакомства с добром и злом^[968].

Уильям Моррис “Прошла половина жизни"

Мистер Макбрайд оказался деловитым молодым человеком в котелке и галстуке, достойном сожаления. Его пронзительные черные глаза, казалось, составляли опись всего, что видят. Он быстро оценил викария и мистера Паффета, понял, что на них рассчитывать нечего, и прямиком направился к моноклю.

– Доброе утро! – сказал Макбрайд. – Лорд Питер Уимзи, я полагаю. Приношу извинения, что вынужден побеспокоить вашу светлость. Вы, значит, здесь гостите? А у меня небольшое дельце к мистеру Ноуксу.

– Ну да, – непринужденно ответил Питер. – В Лондоне с утра был туман?

– Не-а, – ответил мистер Макбрайд. – Тихий ясный день.

– Так я и думал. То есть я и думал, что вы приехали из Лондона. Терновый куст – мой дом родной, братец Лис. Но вы, конечно, могли по дороге еще куда-то заехать, потому я и спросил. Вы, кажется, не передавали своей визитной карточки.

– Послушайте, – сказал Макбрайд, произношение которого было чисто уайтчепельским, если не считать небольшого пришепетывания, – мне нужен мистер Ноукс. По личному, конфиденциальному делу.

При этих словах мистер Паффет поднял с пола длинный кусок бечевки и начал аккуратно и методично его сматывать, не слишком дружелюбно уставившись на посетителя.

– Что ж, – ответил Питер, – боюсь, вы приехали зря. Мистера Ноукса здесь нет. К нашему общему сожалению. Но вероятно, его можно найти в Брокс-форде.

– Не-а, – снова сказал мистер Макбрайд. – Этот номер не пройдет. Точно. – Шаги в дверях заставили его резко обернуться, но оказалось, это всего лишь Крачли, вооруженный ведром, метлой и совком. Мистер Макбрайд рассмеялся. – Я был в Брокс-форде, и там сказали, что он здесь.

– В самом деле? – спросил Питер. – Спасибо, Крачли. Подметите здесь и уберите эту бумагу. Сказали, что он здесь? Тогда они ошиблись. Его здесь нет, и мы не знаем, где он.

– Но как же так! – закричала мисс Твиттертон. – Его нет в Броксфорде? Тогда где же он? Это ужасно. Боже мой, мистер Гудакр, вы что-нибудь понимаете?

– Извините, что так пыльно, – проговорил Питер. – У нас было небольшое происшествие с сажей. Кстати, для грядок – незаменимая вещь. Говорят, отгоняет вредителей. Ей-богу. Но не будем отвлекаться: вот племянница мистера Ноукса, мисс Твиттертон. Может быть, вы изложите свое дело ей?

– Извините, – возразил мистер Макбрайд, – ничего не выйдет. Я должен встретиться лично с хозяином. И не пытайтесь от меня отвязаться, я все ваши уловки вижу. – Он ловко перепрыгнул через метлу, которой Крачли водил у него под ногами, и без приглашения уселся на диван.

– Молодой человек, – укоризненно сказал мистер Гудакр, – выбирайте выражения. Лорд Питер Уимзи лично заверил вас, что мы не знаем, где найти мистера Ноукса. Вы же не станете утверждать, что его светлость говорит неправду?

Его светлость, отошедший к этажерке и копавшийся в вещах, размещенных там Бантером, бросил взгляд на жену и скромно поднял бровь.

– Еще как стану, – ответил Макбрайд. – Никто не умеет так уверенно лгать, как британская аристократия. И глазом не моргнут. Лицо его светлости прямо находка для свидетельской трибуны.

– Где, – добавил Питер, извлекая коробку сигар и доверительно обращаясь к ней, – оно не раз бывало.

– Вот видите, – сказал Макбрайд, – слезайте с вашей кривой козы.

Он пренебрежительно вытянул ноги, показывая, что никуда не уйдет. Мистер Паффет, пошарив на полу возле его ног, нашел огрызок карандаша и, хрюкнув, засунул его себе в карман.

– Мистер Макбрайд, – сказал Питер, возвращаясь с коробкой сигар, – не хотите ли сигару? Итак, кого вы представляете?

Он свысока взглянул на своего посетителя и язвительно улыбнулся. Под его пронизывающим взглядом Макбрайд принял сигару, оценил ее качество, выпрямился и заговорщически подмигнул, признавая в собеседнике равного.

– Макдональда и Абрахамса. С Бедфорд-роу.

– Ага. Старая семейная фирма с севера Британии. Адвокатская контора? Так я и думал. Что-то выгодное для мистера Ноукса? Несомненно. Ну что же, вы его ищете, и мы тоже. И эта леди тоже…

– Да, в самом деле, – сказала мисс Твиттертон, – я очень беспокоюсь за дядю. Мы не видели его с прошлой среды, и я уверена.

– Но, – продолжил Питер, – в моем доме вы его не найдете.

– В вашем доме?

– В моем доме. Я только что купил этот дом у мистера Ноукса.

– Ого! – возбужденно воскликнул мистер Макбрайд, выпуская длинную струю дыма. – Так вот где собака зарыта. Купили дом, да? Деньги заплатили?

– Ну что вы, в самом деле?! – воскликнул возмущенный викарий.

Мистер Паффет, влезавший в свитер, замер с поднятыми над головой руками.

– Разумеется, – ответил Питер. – Именно деньги заплатил.

– Смылся, разрази меня гром! – воскликнул мистер Макбрайд.

Резким жестом он смахнул котелок с колена, и тот кувырком полетел к ногам мистера Паффета. Крачли выронил из рук подобранные с пола бумаги и застыл, вытаращив глаза.

– Смылся? – воскликнула мисс Твиттертон. – Что вы имеете в виду? Лорд Питер, что же он имеет в виду?

– Ох, не кричите! – взмолилась Гарриет. – На самом деле он знает не больше нас.

– Уехал, – объяснил мистер Макбрайд. – Сделал ноги. Драпанул. Смылся с деньгами. Теперь понятно? Тысячу раз говорил мистеру Абрахамсу. Если мы не сцапаем этого Ноукса, он смоется, говорил я. И он смылся, нет, что ли?

– Да, очень на это похоже, – сказал Питер.

– Смылся? – Крачли был в негодовании. – Легко вам сказать “смылся”. А как же мои сорок фунтов?

– Ой, Фрэнк! – воскликнула мисс Твиттертон.

– А, и вам тоже повезло, значит? – сказал мистер Макбрайд со снисходительным сочувствием. – Сорок фунтов, говорите? А как насчет нас? Как насчет денег нашего клиента?

– Каких денег? – прохрипела мисс Твиттертон, мучимая зловещим предчувствием. – Чьих денег? Я не понимаю. Какое это имеет отношение к дяде Уильяму?

– Питер, – начала Гарриет, – ты не думаешь?..

– Бесполезно, – ответил Уимзи. – Этого не скрыть.

– Видите? – сказал мистер Макбрайд. – Это исполнительный лист, вот что это. Всего-то на девятьсот фунтов.

– Девятьсот? – Крачли попытался схватить документ, как будто это были ликвидные ценные бумаги на названную сумму.

– Девятьсот фунтов! – Мисс Твиттертон взяла самую высокую ноту в хоре. Питер покачал головой.

– Капитал и проценты, – спокойно сказал мистер Макбрайд. – У “Леви, Леви и Леви”. За пять лет. Нельзя же ждать вечно, знаете ли.

– У моего дяди свое дело… – начала было мисс Твиттертон. – Здесь, должно быть, какая-то ошибка.

– Дело вашего дяди, мисс, – сказал мистер Макбрайд резко, но не без сочувствия, – не стоит выеденного яйца. Лавка заложена, товара на сто фунтов не наберется, да и тот вряд ли оплачен. Ваш дядя – банкрот, и все тут. Банкрот.

– Банкрот?! – взволнованно воскликнул Крачли. – А как же мои сорок фунтов, которые он заставил меня вложить в его дело?

– Вы их больше не увидите, мистер Как-вас-там, – прохладно ответил клерк. – Если только мы не поймаем старика и не вытрясем из него деньги. Да и тогда – не скажете ли, милорд, сколько вы заплатили за дом? Не обижайтесь, это важно.

– Шестьсот пятьдесят, – сказал Питер.

– Дешево, – лаконично отозвался Макбрайд.

– И мы так подумали, – ответил его светлость. – Для закладной дом оценивался в восемьсот. Но он принял наше предложение при условии оплаты наличными.

– Ноукс пытался его заложить?

– Не знаю. Я потрудился проверить, что дом не заложен. Остальное меня не интересовало.

– Хо! – сказал мистер Макбрайд. – Удачная сделка.

– В него придется вложить немало денег, – заметил Питер. – Честно говоря, если бы хозяин настаивал на большей сумме, мы бы не торговались – это место понравилось моей жене. Но он принял первое же наше предложение – не нам спрашивать почему. Бизнес есть бизнес.

– Гм! – с уважением сказал мистер Макбрайд. – И после этого аристократию упрекают в мягкотелости. Тогда, как я понимаю, вы не слишком удивлены.

– Ничуть не удивлен, – ответил Питер.

На лице мисс Твиттертон читалось крайнее недоумение.

– Ну, тем хуже нашему клиенту, – заявил мистер Макбрайд. – Шестьсот пятьдесят нас не покрыли бы, даже если бы мы их добыли. А теперь он сбежал с деньгами.

– Увильнул-таки, старый хрыч! – сердито вскричал Крачли.

– Тише, тише, Крачли, – умолял викарий. – Не забывайте, где вы. Подумайте о мисс Твиттертон.

– Еще есть мебель, – сказала Гарриет. – Она принадлежит ему.

– Если она оплачена, – уточнил мистер Макбрайд, окинув обстановку комнаты презрительным взглядом.

– Но ведь это ужасно! – воскликнула мисс Твиттертон. – Я не могу в это поверить! Мы всегда думали, что дядя вполне обеспечен.

– Теперь-то да, – сказал мистер Макбрайд. – И наверное, уже в тысяче миль отсюда. С прошлой среды ничего о нем не слышно? Ну вот, пожалуйста. Ловко выкрутился, ничего не скажешь. Что поделать, такой уж стал транспорт: недобросовестным должникам ничего не стоит смыться.

– Эй! – крикнул Крачли, полностью теряя контроль над собой. – Вы хотите сказать, что, даже если вы его отыщете, я свои сорок фунтов не верну? Это просто свинство, вот что это…

– Не торопитесь, – посоветовал Макбрайд. – Он ведь вас не сделал партнером или кем там еще? Нет? Ну так вам уже повезло. Мы не можем ничего с вас взыскать. Благодарите небеса, что отделались сорока фунтами. Зато приобрели ценный опыт.

– Да пошел ты! – проворчал Крачли. – Я-то свои сорок фунтов кое из кого вытрясу. Эй, ты, Эгги Твиттертон, ты знаешь, что он обещал мне заплатить. Я на тебя в суд подам. Жулик, мошенник.

– Тише, тише, – снова вмешался мистер Гудакр. – Мисс Твиттертон не виновата. Не нужно терять голову. Нам всем надо успокоиться и подумать.

– Вот именно, – сказал Питер. – В точности так. Постараемся сохранить умеренность, которая придавала бы ему мягкость^[969]. И кстати, об умеренности, не промочить ли нам горло? Бантер! А, вы здесь. У нас в доме есть что выпить?

– Конечно, милорд. Рейнвейн, херес, виски…

Тут мистер Паффет решил вмешаться. Крепкие напитки были не по его части.

– Мистер Ноукс, – отметил он, ни к кому не обращаясь, – всегда держал в доме добрый бочонок пива. Этого у него не отнять.

– Превосходно. Мистер Макбрайд, как я понимаю, формально это пиво вашего клиента. Но если вы не возражаете.

– Ну, – уступил мистер Макбрайд, – капля пива ведь погоды не сделает?

– Бантер, кувшин пива и виски. И херес для дам.

Бантер отправился выполнять это умиротворяющее поручение, и атмосфера несколько разрядилась. Мистер Гудакр ухватился за последние слова и попытался перевести разговор на менее острую тему.

– Херес, – начал он с оживлением, – всегда казался мне крайне приятным вином. Я с большой радостью прочитал в газетах, что он снова вступает в свои права. И мадера тоже. Я слышал, херес и мадера опять пользуются успехом в Лондоне. И в университетах. Это очень обнадеживает. Не могу поверить, чтобы эти новомодные коктейли могли быть полезны для здоровья и приятны на вкус. Едва ли.

Но я не вижу ничего плохого в том, чтобы время от времени пропустить стакан старого доброго вина – ради желудка твоего^[970], как сказал апостол. Оно очень укрепляет во время треволнений, таких как сейчас. Я боюсь, мисс Твиттертон, это было для вас тяжелым потрясением.

– Я никак не ожидала такого от дяди, – огорченно проговорила мисс Твиттертон. – Он был таким уважаемым человеком. Я не могу в это поверить.

– А я могу – запросто, – прошептал Крачли на ухо трубочисту.

– Заранее не знаешь, – сказал мистер Паффет, влезая в свое пальто. – Я всегда думал, что у мистера Ноукса денег куры не клюют. А он вон что, оказывается.

– Смылся с моими сорока фунтами! – Крачли машинально поднял бумаги с пола. – И даже два процента мне не заплатил, старый ворюга! Мне никогда не нравилась эта его затея с радиолавкой.

– Эх! – вздохнул мистер Паффет. Он схватил конец веревки, торчавший из кучи бумаг, и стал наматывать ее на пальцы: вдвоем с Крачли они смотрелись так, будто дородная старая дева и ее компаньонка сматывают шерсть для вязания. – Подальше положишь – поближе возьмешь, Фрэнк Крачли. Когда откладываешь деньги, никакая предосторожность не будет лишней. Подбирай их, когда попадутся, и клади в надежное место, как я эту бечевку, вот все и будет у тебя под рукой, когда понадобится. – Он засунул веревку в карман.

На это нравоучение Крачли ничего не ответил. Он вышел, пропуская Бантера, который с невозмутимым лицом нес на жестяном подносе черную бутылку, бутылку виски, глиняный кувшин, два вчерашних стакана, три хрустальных бокала (один с отколотым краем ножки), фарфоровую чашку и две оловянных кружки разного размера.

– Боже мой! – сказал Питер. Бантер на миг поднял глаза, несчастные, как у нашкодившего спаниеля. – Прямо-таки нерегулярные части с Бейкер-стрит^[971]. Но главное, что у них у всех сверху дырка. Говорят, у Вулворта хороший выбор стекла. А пока, мисс Твиттертон, решайте: херес в “подарке из Маргита” или “Хейг”^[972] в кружке?

– Ой! – воскликнула мисс Твиттертон. – В шифоньере точно должны быть бокалы… Спасибо большое, но так рано утром. и с них надо будет стереть пыль, потому что дядя ими не пользовался. Даже не знаю.

– Это только на пользу.

– Я думаю, вам надо чего-нибудь выпить, – сказала Гарриет.

– Вы так думаете, леди Питер? Ну. если вы настаиваете. Тогда только херес и только капельку. Конечно, сейчас уже совсем не так рано, правда? Ой, спасибо большое, это слишком много!

– Поверьте мне, – сказал Питер, – он ничуть не крепче вашего пастернакового вина.

Он с серьезным видом протянул ей кружку и налил немного хереса жене, которая взяла бокал, заметив:

– Ты мастер литот^[973].

– Спасибо, Гарриет. Какого вам яда, падре?

– Хереса, спасибо. Хереса. Ваше здоровье, молодые. – Он торжественно чокнулся с кружкой мисс Твиттертон, к чему она была не готова. – Не теряйте духа, мисс Твиттертон. Все может быть не так плохо, как кажется.

– Спасибо, – сказал мистер Макбрайд, отстраняя стакан виски. – Я подожду пива, если вы не возражаете. Мой лозунг: ничего крепкого на работе. Я ничуть не рад, что принес в дом такую тревожную весть. Но дело есть дело, правда, ваша светлость? Надо ведь заботиться об интересах клиентов.

– Вы не виноваты, – сказал Питер. – Мисс Твиттертон понимает, что вы просто исполняете неприятную обязанность. Как говорится, не меньше служит тот высокой воле, кто ходит с исполнительным листом^[974].

– Я уверена, – воскликнула мисс Твиттертон, – если бы мы только нашли дядю, он бы все объяснил.

– Если бы мы его нашли, – многозначительно произнес мистер Макбрайд.

– Да, – отозвался Питер, – ваше “если” – великое слово^[975]. Если бы мы нашли мистера Ноукса… – Дверь открылась, и он с облегчением отмахнулся от вопроса. – Ах! Пиво, славное пиво!

– Прошу прощения, милорд. – Бантер стоял на пороге с пустыми руками. – Боюсь, мы нашли мистера Ноукса.

– Боитесь, что нашли?

Хозяин и слуга уставились друг на друга, а Гарриет, читая в их глазах непроизнесенные слова, подошла к Питеру и положила руку ему на плечо.

– Бога ради, Бантер, – напряженно проговорил Уимзи, – неужели вы нашли. Где? В подвале?

Напряжение разрядил голос миссис Раддл, похожий на вой банши:

– Фрэнк! Фрэнк Крачли! Это мистер Ноукс!

– Да, милорд, – сказал Бантер.

Мисс Твиттертон, проявив неожиданную сообразительность, вскочила на ноги:

– Он умер! Дядя умер!

Кружка выкатилась из ее рук и разбилась об пол у камина.

– Нет-нет, – сказала Гарриет, – они не об этом.

– Ох, не может быть, – проговорил мистер Гудакр. Он призывно посмотрел на Бантера, который склонил голову.

– Очень боюсь, что это так, сэр.

Крачли, оттолкнув его, ворвался в комнату:

– Что случилось? Чего матушка Раддл кричит? Где?..

– Я знала, я знала! – что было духу завопила мисс Твиттертон. – Я знала, что случилось что-то ужасное! Дядя умер и деньги пропали!

Ее охватил приступ резкого икающего смеха, она рванулась к Крачли, который отшатнулся с открытым ртом, вырвалась из рук поддерживавшего ее викария и истерически бросилась в объятия Гарриет.

– Ну вот! – сказал мистер Паффет. – Пойдемте-ка глянем.

Он направился к выходу и натолкнулся на Крачли. Бантер воспользовался всеобщим смятением, захлопнул дверь и загородил ее спиной.

– Подождите минуту, – сказал Бантер. – Лучше ничего не трогать.

Как будто эти слова были тем сигналом, которого он ждал, Питер поднял со стола свою остывшую трубку, вытряс ее себе на ладонь и бросил раздавленный пепел на поднос.

– Может быть, – предположил мистер Гудакр, надеясь на чудо, – он просто в обмороке.

Он энергично поднялся:

– Может быть, мы сможем ему помочь…

Его голос затих.

– Он мертв уже несколько дней, – сказал Бантер, – судя по его виду, сэр. – Он не сводил глаз с Питера.

– Деньги у него при себе? – спросил Макбрайд.

Викарий, не обращая на него внимания, задал еще один вопрос, разбившийся о невозмутимость Бантера, словно волна о каменную стену:

– Но как это случилось, мой дорогой? Он свалился с лестницы в припадке?

– Скорее уж горло себе перерезал, – фыркнул мистер Макбрайд.

Бантер, все еще глядя на Питера, сказал с нажимом:

– Это не самоубийство.

Почувствовав, что дверь уперлась ему в плечо, он посторонился и впустил миссис Раддл.

– О ужас! О ужас! – кричала миссис Раддл. Ее глаза сияли зловещим торжеством. – Эк его бедную головушку расколошматили!

– Бантер! – Питер наконец произнес главное слово: – Вы хотите сказать нам, что это – убийство?

Мисс Твиттертон выскользнула из рук Гарриет исползла на пол.

– Я не могу этого утверждать, милорд, но ситуация крайне неприятным образом напоминает убийство.

– Дайте мне, пожалуйста, стакан воды, – попросила Гарриет.

– Да, миледи. Миссис Раддл! Стакан воды, быстрее!

– Вот, пожалуйста. – Питер не задумываясь налил воду в фужер и передал миссис Раддл. – Оставьте все как есть. Крачли, сходите за полицией.

– Если вам нужна пылиция, – сказала миссис Раддл, – так вон Джо Селлон – это констебль, молодой парень, прям сейчас у моих ворот стоит и с моим Альбертом лясы точит. Пять минут, как я его видела, а я-то знаю, что бывает, как мальчишки языками сцепятся…

– Воды, – напомнила Гарриет.

Питер прошествовал к Крачли, неся с собой стопку виски.

– Выпейте и возьмите себя в руки. А потом бегите к флигелю и приведите этого парня, Селлона или как его там. Быстро.

– Спасибо, милорд. – Молодой человек вышел из оцепенения и залпом проглотил виски. – Это меня порядком ошарашило.

Он вышел. Мистер Паффет последовал за ним.

– Как я понял, – сказал мистер Паффет, легонько толкая Бантера под ребра, – вы не успели пиво вынести до этой заварушки, а? Ничего, на войне и хуже бывает.

– Ей лучше, бедняжке, – сообщила миссис Раддл. – Вот так, держитесь, молодчина. Теперь вам надо полежать как следует и чашку чаю. Мне ее наверх свести, миледи?

– Да, – сказала Гарриет. – Я сейчас приду.

Она подождала, пока они уйдут, и повернулась к Питеру, который стоял неподвижно, уставившись на стол. “Господи! – подумала она, пораженная его лицом. – Он уже немолод, полжизни прошло – ему нельзя…”

– Питер, бедный мой, дорогой! А мы надеялись тихо провести медовый месяц!

Он обернулся на ее прикосновение и горько рассмеялся.

– К черту! – сказал он. – Ко всем чертям! Снова тянуть старую лямку. Rigor mortis^[976] и кто видел его последним, пятна крови, отпечатки пальцев, следы, сбор информации и “я обязан вас предупредить”. Quelle scie, mon dieu, quelle scie!^[977]

Молодой человек в синей форме просунул голову в дверь.

– Ну, – спросил констебль полиции Селлон, – в чем дело?

Глава VII Лотос и кактус

И молвит ложе: средь людей

Ничто не ново для меня:

Я с ними в счастье и в беде

За ночью ночь, день ото дня.

Я знаю, черен кто, кто бел,

Кто здрав, недужен кто в дому,

Кто стал отцом, кто овдовел,

Кто погрузился в сон, кто – в тьму..

Так, ночь глухую напролет

До первых утренних лучей

Скрипучий остов счет ведет

Преданьям забытых ночей.

И гонит мрак его рассказ

О радостях и о скорбях,

О всех признаньях в страшный час,

Рожденьях, свадьбах и смертях^[978].

Джеймс Томсон “В комнате’’

Укрыв мисс Твиттертон, Гарриет оставила ее на брачной постели в компании грелки и аспирина, а сама тихо прошла в соседнюю комнату, где обнаружила, что ее лорд стягивает через голову рубашку. Она подождала, пока его лицо снова появится на свет, и сказала:

– Привет!

– Привет! Все спокойно?

– Да. Ей лучше. Что происходит внизу?

– Селлон позвонил с почты, к нам из Броксфорда едет суперинтендант с полицейским хирургом. Поэтому я поднялся, чтобы надеть рубашку с галстуком.

Конечно, подумала Гарриет, усмехнувшись про себя. У нас в доме покойник, поэтому мы надеваем рубашку с галстуком. Нет ничего очевиднее. До чего абсурдно ведут себя мужчины! И как изобретательно окружают себя броней! Какой это будет галстук? Черный – это явно перебор. Тускло-фиолетовый или в мелкую крапинку? Нет. Галстук полковых цветов. Это самое подходящее. Строго, официально, ни к чему не обязывает. Ужасно глупо и мило.

Она разгладила улыбку на лице и стала наблюдать за торжественным переносом личных вещей из карманов блейзера в подходящие места пиджака и жилета.

– Все это, – сказал Питер, – чертовски некстати. – Он сел на край кровати, чтобы заменить шлепанцы на коричневые туфли. – Ты не слишком расстроена, я надеюсь? – Голос его звучал несколько сдавленно, так как он наклонился, чтобы завязать шнурки.

– Нет.

– С одной стороны, к нам это не имеет никакого отношения. То есть его убили не из-за тех денег, которые мы ему заплатили. Все эти деньги лежали у него в кармане. В банкнотах.

– Боже мой!

– Нет сомнения, что он собирался скрыться, но кто-то ему помешал. Не сказал бы, что лично я сильно сожалею по этому поводу. А ты?

– Вообще-то нет. Только…

– Э?.. Ты все-таки расстроена. Черт!

– Да нет. Только когда думаю, как он все это время лежал в погребе. Я знаю, что это глупость, но мне жаль, что мы спали в его постели.

– Я боялся, что ты будешь об этом думать. – Он встал и на миг остановился у окна, глядя вниз на поле и лес, тянущиеся за дорогой. – Но знаешь, кровать, должно быть, такая же старая, как и весь дом, – по крайней мере остов. Она может рассказать много историй о рожденьях, свадьбах и смертях. От этого никуда не денешься – если не жить на новенькой вилле и не покупать мебель на Тоттенхэм-корт-роуд…^[979] Однако я бы дорого дал, чтобы всего этого не произошло. Если ты будешь вспоминать об этом каждый раз.

– Ой, Питер, да нет. Я не про это. Дело не в том, что. Все было бы иначе, если бы мы по-другому сюда приехали.

– Вот именно. Предположим, я приехал бы сюда позабавиться с кем-то, до кого мне не было бы никакого дела. Тогда бы я чувствовал себя мерзко. Разумных причин для этого не нашлось бы и тогда, но я могу быть довольно неразумен, если хорошенько постараюсь. Но ведь сейчас речь идет о нас с тобой, и тут все иначе. Ничто из того, что сделали мы с тобой, не оскорбительно для смерти, если только так не думаешь ты, Гарриет. Я бы сказал, если что-то и может смягчить впечатление, которое оставила смерть этого несчастного, то это те чувства, которые мы… чувства, которые я испытываю к тебе, по крайней мере, и твои ко мне, если ты чувствуешь то же, что и я. Потому что в этом чувстве нет ничего низкого.

– Я знаю. Ты совершенно прав. Я больше не буду так про это думать. Питер, там не было. не было крыс в погребе?

– Нет, дорогая, никаких крыс. И все сухо. Превосходный погреб.

– Я рада. А то мне все мерещились крысы. Не то чтобы это было так важно, когда человек уже умер, но все остальное меня не так беспокоит, если только не думать о крысах. Честно говоря, сейчас меня уже ничего не беспокоит.

– Боюсь, нам нельзя уезжать из этих мест до конца дознания, но мы запросто можем поселиться где-нибудь еще. Именно об этом я хотел тебя спросить. Наверняка в Пэгфорде или Броксфорде есть приличная гостиница.

Гарриет задумалась:

– Нет. Пожалуй, я лучше останусь здесь.

– Ты уверена?

– Да. Это наш дом. Он никогда не был его домом – по-настоящему. И я не дам тебе повода думать, что есть разница между твоими чувствами и моими. Это будет еще хуже, чем крысы.

– Моя дорогая, я не предлагаю превратить наше пребывание здесь в испытание твоих чувств. Тщеславье шлет людей на риск, но только не любовь^[980]. Мне легче: я был зачат и рожден в постели, на которой родились, женились и умерли двенадцать поколений моих предков, и некоторые из них, по мнению священника, кончили очень плохо, так что подобные страхи меня не преследуют. Но это не значит, что ты должна чувствовать так же.

– Не говори больше об этом. Мы останемся здесь и изгоним привидения. Я так хочу.

– Ладно, но если передумаешь, скажи, – ответил он, все еще не уверенный.

– Я не передумаю. Ты готов? Пойдем вниз. Пусть мисс Твиттертон поспит, если сможет. Если подумать, она не попросилась в другую спальню, а ведь это ее родной дядя.

– Сельские жители очень практично смотрят на жизнь и смерть. Они живут так близко к реальности.

– И люди твоего круга тоже. А вот мой круг гигиеничный и цивилизованный: проводят брачную ночь в отелях, рожают и умирают в больницах, не оскорбляя ничьих чувств. Кстати, Питер, нам ведь надо будет покормить всех этих врачей, суперинтендантов и прочих? Бантер сам с этим справится или я должна дать ему какие-то указания?

– Опыт научил меня, – сказал Питер, пока они спускались по лестнице, – что Бантера невозможно застать врасплох. Сегодня утром он добыл нам “Таймс”: всего лишь попросил молочника, чтобы тот поручил почтмейстерше позвонить в Броксфорд, чтобы “Таймс” передали автобусному кондуктору, который оставит газету на почте, а оттуда ее принесет девочка, разносящая телеграммы, – и это лишь пустяковый пример его энергии и находчивости. Но он, вероятно, сочтет за комплимент, если ты посоветуешься с ним о своем затруднении и похвалишь его, когда он скажет, что уже обо всем позаботился.

– Так и сделаю.

За то недолгое время, которое они провели наверху, мистер Паффет, очевидно, закончил чистить трубы, так как в гостиной с мебели сняли чехлы и развели огонь в очаге. На середину комнаты выдвинули стол, на нем стоял поднос с тарелками и приборами. Проходя в коридор, Гарриет заметила, что дом зажил своей жизнью. Перед закрытой дверью подвала стоял облаченный в форму констебль Селлон, подобно принцу Гарри с опущенным забралом, в гордых латах^[981], готовый пресечь любое вмешательство в исполнение его обязанностей. На кухне миссис Раддл нарезала сэндвичи. В судомойне Крачли и мистер Паффет убирали кучу кастрюль, сковород и старых цветочных горшков из длинного соснового буфета, готовясь (как явствовало из наличия рядом с ними ведра с горячей водой) выскрести его начисто, чтобы он принял тело своего покойного хозяина. Задняя дверь была открыта, возле нее Бантер производил какие-то расчеты с двумя мужчинами, которые словно материализовались из воздуха со своим автофургоном. За ними можно было видеть мистера Макбрайда, прогуливавшегося по заднему двору с таким видом, словно он составлял опись его содержимого. И в этот момент раздался тяжелый стук во входную дверь.

– Это, должно быть, полиция, – сказал Питер. Он пошел открывать, и в этот же момент Бантер закончил свои расчеты, вошел и захлопнул заднюю дверь.

– О, Бантер, – сказала Гарриет, – я вижу, вы собираетесь нас кормить?..

– Да, миледи, мне удалось перехватить “Домашние и колониальные продукты” и раздобыть ветчины для сэндвичей. Еще есть банка фуа-гра и чеширский сыр, которые мы привезли из Лондона. Поскольку доступ к бочке с пивом в подвале в данный момент затруднен, я осмелился попросить миссис Раддл принести из деревни несколько бутылок “Басса”^[982]. Если этого окажется недостаточно, в корзине с провизией есть банка икры, но, к сожалению, у нас нет лимонов.

– Ох, я не думаю, что икра задаст верный тон, Бантер, а вы?

– Я того же мнения, миледи. Только что прибыл багаж, отправленный “Картером Паттерсоном”. Я велел оставить его в керосиновом сарае, пока у нас не появится время с ним разобраться.

– Багаж! Я совсем про него забыла.

– Это совершенно естественно, миледи, если мне позволено так выразиться… Судомойня, – продолжил Бантер, слегка колеблясь, – показалась мне более подходящим местом, чем кухня, для. э… работы судебного врача.

– Безусловно, – веско сказала Гарриет.

– Да, миледи. Я спросил его светлость, пожелает ли он, с учетом сложившихся обстоятельств, чтобы я заказал уголь. Он сказал, что посоветуется с вашей светлостью.

– Он так и сделал. Можете заказать уголь.

– Замечательно, миледи. Мне кажется, между ланчем и ужином будет время, чтобы провести чистку кухонного дымохода, если полиция этому не помешает. Желает ли ваша светлость, чтобы я дал соответствующие поручения трубочисту?

– Да, пожалуйста. Не знаю, что бы мы делали без вашего внимания к деталям, Бантер.

– Благодарю вас, миледи.

Полицию провели в гостиную. Сквозь полуоткрытую дверь доносился высокий, ровный голос Питера, ясно излагавший все это невероятное дело с терпеливыми паузами на расспросы или чтобы дать задумчивому карандашу констебля догнать его. Гарриет сердито вздохнула:

– Как бы мне хотелось, чтобы его не беспокоили! Это ужасно.

– Да, миледи. – В лице Бантера что-то дрогнуло, как будто какое-то человеческое чувство пыталось прорваться наружу.

Он ничего не сказал, но от него повеяло чем-то, в чем Гарриет узнала сочувствие. Поддавшись порыву, она спросила:

– Вот интересно. Как вы думаете, я правильно делаю, что заказываю уголь?

Едва ли было честно выталкивать Бантера на столь нетвердую почву. Он остался бесстрастен:

– Не мне об этом судить, миледи.

Она решила не сдаваться:

– Вы знаете его гораздо дольше, чем я, Бантер. Если бы его светлость должен был думать только о себе, как вы считаете, он бы уехал или остался?

– В этих обстоятельствах, миледи, я полагаю, что его светлость решил бы остаться.

– Это я и хотела знать. Тогда давайте закажем угля на месяц.

– Безусловно, миледи.

Из гостиной вышли вновь прибывшие. Их представили: доктор Крэйвен, суперинтендант Кирк, сержант Блейдз. Открыли дверь в подвал. Кто-то достал электрический фонарик, и все они спустились вниз. Гарриет, низведенная до обычной женской роли – молчать и ждать, – пошла на кухню помогать с сэндвичами. Роль, хотя и скучная, оказалась небесполезной, ибо миссис Раддл стояла в дверях судомойни с большим ножом в руке, словно мясник, и, кажется, была готова провести вскрытие того, что принесут из подвала, что бы это ни было.

– Миссис Раддл!

Миссис Раддл резко дернулась и выронила нож.

– Осподи, м’леди! Вы меня так напугали.

– Хлеб хорошо бы резать потоньше. И закройте, пожалуйста, эту дверь.

Медленное, тяжелое шарканье. Затем голоса. Миссис Раддл прервала свой оживленный рассказ и прислушалась.

– Да, миссис Раддл?

– Да, м’леди. И я, значится, говорю ему: ты и не думай меня подловить, Джо Селлон, строишь тут из себя невесть кого, грю, и как у тебя нахалки хватает после того, как ты сел в лужу с курями Эгги Твиттертон. Нетушки, грю, вот придет нормальный полисмен, так пусть и спрашивает, что его душе угодно. А ты мной не командывай, я тебе в бабки гожусь. И блокнотик свой прибери, грю, не смеши мою кошку. Я, грю, все как есть расскажу, когда надо будет, не боись. А он мне: у вас, мол, права нет препятствовать представителю закона. Закона? – грю. Это ты-то – закон? Если закон – это ты, грю, то грош цена такому закону. Он прям покраснел. Вы еще пожалеете, грит. А я ему: как бы ты сам не пожалел. Так и сказала: не боись, все расскажу кому надо, а тебе перевирать не дам. А тут он и говорит…

В голосе миссис Раддл была странная смесь торжества и злости, которая, как чувствовала Гарриет, не вполне объяснялась инцидентом с курами. Но в этот момент из коридора вошел Бантер.

– Наилучшие пожелания от его светлости, миледи, а суперинтендант Кирк хотел бы на минутку с вами увидеться в гостиной, если у вас есть время.

Суперинтедант Кирк был крупный мужчина с мягким и задумчивым лицом. Похоже, он уже получил от Питера почти все нужные сведения, а потому задал совсем немного вопросов, чтобы уточнить время приезда в Толбойз и описание кухни и гостиной, когда они вошли. Особенно подробно он расспрашивал Гарриет о спальне. Вся ли одежда мистера Ноукса была там? Его туалетные принадлежности? Никаких чемоданов? Ничто не намекало, что он собирался спешно покинуть дом? Нет? Ну что же, это подтверждает версию, что мистер Ноукс собирался уехать, но не торопился. В частности, не ждал тем вечером никаких неприятных встреч. Суперинтендант премного благодарен ее светлости, ему неловко беспокоить бедную мисс Твиттертон, и к тому же немедленный осмотр спальни вряд ли что-то даст, так как ее содержимое не осталось нетронутым. Это, разумеется, относится и к остальным комнатам. Неудачно вышло, но никто в этом не виноват. Они, возможно, несколько продвинутся, когда услышат отчет доктора Крэйвена. Вероятно, он сможет им сказать, был ли Ноукс жив, когда упал с лестницы, ведущей в погреб, или его убили, а потом туда бросили. Крови нет, вот в чем загвоздка, хотя удар проломил череп. По крайней мере, никаких следов борьбы в доме не было? Никаких. Мистер Кирк премного благодарен.

Да не за что, сказала Гарриет и неуверенно спросила, не хочет ли он перекусить. Суперинтендант ответил, что не возражает, в данный момент гостиная ему больше не нужна. Он только хотел обменяться парой слов с этим самым Макбрайдом о финансовой стороне дела, но потом сразу же его отпустит. Он тактично отказался от приглашения за стол, но согласился перехватить хлеба с сыром на кухне. Когда доктор закончит, можно будет завершить опрос с учетом результатов медицинского исследования.

Годы спустя леди Питер Уимзи любила рассказывать, что первые дни медового месяца остались в ее памяти как длинная вереница разнообразных сюрпризов, прерываемая самыми невероятными трапезами. Впечатления ее мужа были еще менее связными: по его словам, в те дни ему казалось, что он слегка пьян и его подкидывают на одеяле. Капризная и своевольная судьба вдруг особенно резко дернула одеяло и забросила его к концу этого странного и неловкого ланча на седьмое небо. Он стоял у окна и насвистывал. Бантер, летавший по комнате, раздававший сэндвичи и устранявший следы беспорядка, которые оставались после отъезда трубочиста, узнал мелодию. Ее же он слышал вчера вечером в дровяном сарае. Ничто не могло хуже подходить к случаю, ничто не могло сильнее оскорбить врожденное чувство пристойности, но, подобно поэту Вордсворту, он мог сказать: “С восторгом слышу голос твой”^[983].

– Еще сэндвич, мистер Макбрайд?

(Молодая жена в первый раз принимает гостей за своим столом. Странно, но так и есть.)

– Нет, спасибо, премного вам благодарен. – Мистер Макбрайд проглотил последний глоток пива и аккуратно вытер рот и пальцы носовым платком.

Бантер набросился на пустые тарелку и стакан.

– Надеюсь, вы поели, Бантер?

(Надо помнить о слугах. Лишь две вещи во вселенной неизменны: смерть и обед слуг – и вот они обе.)

– Да, спасибо, миледи.

– Как я понимаю, эта комната скоро понадобится полиции. Доктор еще там?

– По-видимому, он закончил свое исследование, миледи.

– Хорошенькое дельце, ничего не скажешь, – сказал мистер Макбрайд.

Мистер Макбрайд оглянулся в возмущении. У него были свои представления о приличиях. Бантер рванулся к окну и привлек рассеянное внимание певца.

– Да, Бантер?

– Простите, ваша светлость. Но, учитывая печальное происшествие…

– Э… что? А, прошу прощения. Я издавал какие-то звуки?

– Мой дорогой.

Он едва заметно, украдкой, улыбнулся, как будто бросая ей вызов, но она не дрогнула и выдержала ровный тон укоряющей жены.

– Бедная мисс Твиттертон пытается заснуть.

– Да. Извини. Ужасно бестактно с моей стороны. Тем более в доме скорби и так далее. – В его голосе прозвучало странное раздражение. – Хотя лично мне не кажется, что хоть кто-нибудь – кто-нибудь – испытывает чувство утраты.

– Кроме этого Крачли с его сорока фунтами, – сказал мистер Макбрайд. – Он-то горюет взаправду.

– С этой точки зрения, – сказал его светлость, – вы должны быть главным плакальщиком.

– Думаете, меня ждут бессонные ночи? Это вряд ли, – возразил мистер Макбрайд. – Деньги-то не мои, – прямодушно добавил он. Он встал, открыл дверь и выглянул в коридор. – Надеюсь, они там не заснули. Мне надо немедленно ехать обратно в Лондон, поговорить с мистером Абрахамсом. Жаль, что у вас нет телефона. – Он замолк на мгновение. – На вашем месте я бы тоже особо не убивался. Как по мне, покойник был тот еще старый мошенник, туда ему и дорога.

Он вышел, и сразу задышалось легче, как если бы убрали похоронные букеты.

– Боюсь, что он прав, – сказала Гарриет.

– Ну и хорошо, так ведь? – нарочито легкомысленно отозвался Питер. – Когда я расследую убийство, не люблю излишне сочувствовать трупу. Личное отношение такого рода – дурной тон.

– Питер, тебе точно нужно это расследовать? Так не вовремя.

Бантер, сложив тарелки на поднос, отправился к выходу. Случилось неизбежное. Пусть сами договариваются. Его предупреждение прозвучало.

– Нет, не нужно. Но я думаю, что займусь этим делом. Убийства ударяют мне в голову, как вино. Я не могу от них отказаться.

– Даже сейчас? Никто от тебя этого не ждет! У тебя есть право иногда жить своей жизнью. И преступление такое мерзкое – грязное и противное.

– Вот в том-то и дело, – заговорил он с неожиданной страстью. – Потому-то я и не могу умыть руки. Оно не красочное. Оно не захватывающее. В нем нет ничего увлекательного. Грязная, скотская бойня, словно мясник поработал тесаком. Меня от него тошнит. Но кто я, черт подери, такой, чтобы выбирать себе преступления?

– Я понимаю. Но все-таки оно без спроса свалилось нам на голову. Тебя пока никто не просил помочь.

– Ты думаешь, меня так часто “просят помочь”? – спросил он с горечью. – В половине случаев я сам лезу помогать из чистого упрямства, из любопытства. Лорд Питер Уимзи, сыщик-аристократ, – боже мой! Состоятельный бездельник балуется расследованиями. Так ведь обо мне говорят?

– Иногда. Однажды я страшно вспылила, когда при мне так сказали. Еще до нашей помолвки. Это заставило меня задуматься, не слишком ли я к тебе привязалась.

– Серьезно? Тогда, пожалуй, мне не следует давать почву для таких обвинений. Какого дьявола люди вроде меня толкутся меж небом и землею?^[985]Я не могу махнуть на все рукой просто потому, что случившееся создает неудобства для моей светлости, как Бантер говорит о трубочисте. Я ненавижу насилие! Я презираю войны, и убийства, и людей, которые ссорятся и дерутся, как звери! Не говори, что это меня не касается. Это касается всех.

– Конечно же касается, Питер. Продолжай. Во мне просто заговорила женщина или что-то в этом роде. Мне показалось, что тебе не помешало бы немного мира и покоя. Но похоже, лотофага^[986] из тебя не выйдет.

– Я не могу быть лотофагом, даже с тобой, – сказал он прочувствованно, – когда отовсюду лезут трупы.

– И не надо, ангел мой, и не надо. Набери лучше полный рот колючего кактуса. И не обращай внимания на мои дурацкие попытки устлать твой путь лепестками роз. Нам не впервой вместе идти по следу. Только, – она на миг замялась, поскольку перед ней как кошмар замаячила еще одна разрушительная для брака опасность, – ты позволишь мне помогать тебе во всем?

К ее облегчению, он засмеялся:

– Хорошо, Domina^[987]. Я обещаю тебе. Кактус обоим или никому, и никакого лотоса, пока его нельзя вкусить вместе. Я не буду притворяться правильным британским мужем – несмотря на твою опасную вспышку женской заботливости. Ефиоплянин останется черным и не отнимет пятен у барса^[988].

Он, похоже, был доволен, но Гарриет обзывала себя дурой. Подстраиваться друг под друга оказалось не так просто. Нелепое обожание не мешает нечаянно причинить человеку боль. У нее было неловкое чувство, что она поколебала его уверенность и что они еще не до конца понимают друг друга. Он был не из тех мужчин, которым можно сказать: “Дорогой, ты неповторим, и все, что ты делаешь, правильно” – независимо от того, что ты думаешь. Он запишет тебя в дуры. И он был не из тех, кто говорит: “Я знаю, что делаю, поверь мне на слово”. (И слава богу!) Он хочет, чтобы ты соглашалась с ним осознанно или не соглашалась вовсе. И ее разум соглашался с ним, вот только чувства не хотели впрягаться в одну упряжку с разумом. Но было ли это ее чувство к Питеру, или ее чувство к мистеру Ноуксу, растерзанному ради их медового месяца^[989], или просто эгоистичное желание, чтобы от нее отстали с трупами и полицейскими, она не знала.

– Не грусти, моя радость, – сказал Питер. – Может быть, они откажутся от моей помощи. Кирк может разрубить гордиев узел и прогнать меня.

– Ну и дурак же он будет! – возмущенно выпалила Гарриет.

Мистер Паффет вошел неожиданно и без стука.

– Мистера Ноукса выносят. Мне заняться кухонным дымоходом? – Он подошел к камину. – Отлично тянет теперь, а? Я всегда говорил, что дымоход в порядке. О! Хорошо, что мистер Ноукс уже не может видеть эту кучу угля. Вот огонь так огонь, любому камину сделает честь.

– Да-да, Паффет, – рассеянно сказал Питер. – Продолжайте.

Шаги на дорожке, и мимо окна проходит короткая мрачная процессия: сержант полиции и еще один человек несут носилки.

– Очень хорошо, м’лорд. – Мистер Паффет выглянул в окно и снял котелок. – И что дало ему его крохоборство? Ничего.

Он прошагал в кухню.

– De mortuis^[990], – сказал Питер, – и так далее.

– Да уж, эпитафии бедняге достались одна другой хуже.

Труп и полиция – вот они, никуда от них не денешься, что бы ты по этому поводу ни чувствовал. Лучше смириться с положением и сделать все, что можешь. Вошел суперинтендант Кирк, а за ним Джо Селлон.

– Ну что ж, – сказал Питер. – Все готово к допросу с пристрастием?

– До этого вряд ли дойдет, милорд, – весело ответил мистер Кирк. – У вас с леди на прошлой неделе были занятия поинтереснее убийств, сдается мне. Да-да, Джо, заходи. Посмотрим, как у тебя со стенографией. Сержанта я послал в Броксфорд разузнать что сможет, поэтому Джо будет помогать мне с показаниями. Я хотел бы воспользоваться этой комнатой, если можно.

– Пожалуйста. – Видя, что взгляд суперинтенданта скромно устремлен на изящное изделие эдвардианских ремесленников, Питер немедленно пододвинул ему солидное высокое кресло с подагрическими ножками и подлокотниками и буйными завитками в изголовье. – Думаю, это как раз подойдет для вашей комплекции.

– Мило и внушительно, – добавила Гарриет.

Сельский констебль вставил свое слово:

– Это кресло самого Ноукса, то есть было его.

– Что ж, – сказал Питер, – сядет Галахад на место Мерлина.

Мистер Кирк, почти было опустивший свои солидные пятнадцать стоунов^[991] в кресло, резко подскочил.

– Альфред, – выпалил он, – лорд Теннисон.

– С первой попытки, – сказал лорд Питер, слегка удивленный. В бычьих глазах суперинтенданта засияло воодушевление. – Я вижу, вы, суперинтендант, – человек начитанный.

– Люблю немного почитать в свободное время, – смущенно признался мистер Кирк. – Это способствует смягчению нрава. – Он сел. – Я часто думаю, что от нашей полицейской рутины человек, бывает, теряет широкий взгляд и вообще черствеет… Когда я это замечаю, я говорю себе: чего тебе, Сэм Кирк, не хватает, так это общения с каким-нибудь Великим Умом после ужина. Чтение делает человека знающим…

– Беседа – находчивым, – сказала Гарриет.

– А привычка записывать – точным, – отозвался суперинтендант. – Помни об этом, Джо Селлон, и следи, чтобы записи твои можно было разобрать.

– Френсис Бэкон^[992], – сказал Питер с небольшим опозданием. – Мистер Кирк, вы мне по сердцу.

– Спасибо, милорд. Бэкон. Правда же, великий ум? И более того, он стал лордом-канцлером Англии, так что и юриспруденции он не чужд. Эх! Но пожалуй, перейдем к делу.

– Как это прекрасно сформулировал другой великий ум, “как бы чудесна ни была прогулка по саду ярких образов, не кажется ли вам, что мы отвлекли ваш разум от предмета почти равновеликой важности”?

– Что это? – спросил суперинтендант. – Это для меня что-то новое. “Сад ярких образов”, да? Вот красота так красота.

– “Кай Лунь”, – сказала Гарриет.

– “Золотые часы”, – уточнил Питер. – Эрнест Брама^[993].

– Запиши мне это, хорошо, Джо? “Яркие образы” – как раз то, что находишь в поэзии, правда? Картины, можно сказать. И в саду – то, что называется цветы фантазии, извиняюсь за выражение. Итак… – Он сосредоточился и повернулся к Питеру. – Как я говорил, сейчас не время для игр воображения. Насчет тех денег, которые нашли при покойном. Сколько вы, говорите, заплатили ему за дом?

– Шестьсот пятьдесят в сумме. Пятьдесят при начале переговоров и шестьсот в платежный день^[994].

– Все верно. Это объясняет те шестьсот фунтов, которые были у него в кармане. Он только что обналичил чек, и тут его прикончили.

– Платежный день был в воскресенье. Чек был подписан и отослан двадцать восьмого. Он должен был прийти в понедельник.

– Верно. Мы проверим в банке, хотя это на самом деле не обязательно. Интересно, что они подумали, когда он забрал сумму наличными, а не положил на счет. Гм. Жаль, что банки не должны нам сообщать, когда люди ведут себя так, словно собираются сбежать. Но конечно, это невозможно.

– Значит, деньги лежали у него в кармане, когда он сказал бедному Крачли, что ему не из чего отдать сорок фунтов. Он мог тогда же ему их отдать.

– Конечно мог, миледи, если бы хотел. Он был редкостный плут, этот мистер Ноукс. Настоящий Ловкий Плут.

– Чарльз Диккенс!^[995]

– Верно. Вот уж он кое-что в жуликах понимал, точно? Несладко жилось тогда в Лондоне, если верить его романам. Феджин и прочее. Но мы карманников не вешаем в наши дни. Итак… Отправив чек, вы просто приехали сюда через неделю, понадеявшись на него?

– Да. Вот, как видите, его письмо, в котором он пишет, что все будет готово. Оно обращено к моему агенту. Нам, конечно, стоило послать кого-нибудь вперед, чтобы проследить за подготовкой дома, но, как я уже говорил, газетчики не давали нам проходу, и.

– Да, от этих парней и нам много хлопот, – сочувственно сказал мистер Кирк.

– Когда они врываются к тебе в квартиру, – проговорила Гарриет, – и пытаются подкупить твоих слуг.

– К счастью, Бантер – Неподкупный с зеленым лицом.

– Карлейль, – одобрил мистер Кирк. – “Французская революция”^[996]. Бантер ваш, кажется, молодчина. И голова на плечах имеется.

– Но мы, как оказалось, скрывались зря, – сказала Гарриет. – Сейчас они нас быстро нагонят.

– Эх! – вздохнул мистер Кирк. – Вот что значит быть известными людьми, все время находясь в потоке света, что падает на трон.

– Эй! – сказал Питер. – Так нечестно. Нельзя второй раз Теннисона^[997]. Но это уже сделано, а что сделано… стоп, Шекспира лучше оставить на потом^[998]. Смешнее всего то, что мы прямо сказали мистеру Ноуксу, что ищем тишины и покоя и не хотим, чтобы о нашем приезде раззвонили по всей округе.

– Ну, об этом он неплохо позаботился, – заметил суперинтендант. – Ей-богу, вы ему сыграли на руку, не правда ли? Проще простого: он уезжает, и никто его не хватится. Не думаю, что он собирался отправиться так далеко, как получилось, но тем не менее.

– То есть это точно не самоубийство?

– Вряд ли, с такими-то деньгами! И к тому же доктор говорит, что это абсолютно исключено. Мы к этому вернемся попозже. А сейчас насчет дверей. Вы уверены, что они обе были заперты, когда вы приехали?

– Абсолютно. Переднюю дверь мы сами отперли ключом, а заднюю – дайте вспомнить.

– Я думаю, ее отпер Бантер, – сказала Гарриет.

– Лучше позвать Бантера, – предложил Питер. – Он скажет точно. Он никогда ничего не забывает. – Он позвал Бантера, прибавив: – Чего нам здесь не хватает, так это звонка.

– И вы не видели никакого беспорядка, кроме того, о чем сказали, вроде яичной скорлупы. Никаких отпечатков? Никакого оружия? Ничто не опрокинуто?

– Я точно ничего не заметила, – сказала Гарриет. – Но там было довольно темно, и, конечно, мы ничего не искали. Мы не знали, что там есть что искать.

– Подождите-ка, – проговорил Питер. – Сегодня утром видел я что-то странное. Я… нет, не помню. Понимаете, из-за трубочиста все в доме передвинули. Уж не знаю, что мне показалось. Если что-то и было, этого больше нет. О, Бантер! Суперинтендант Кирк хочет знать, была ли задняя дверь заперта, когда мы вчера вечером приехали.

– На замок и задвижку, милорд, сверху и снизу.

– Вы не заметили чего-нибудь странного вообще в доме?

– Кроме отсутствия тех удобств, которые мы ожидали, – с чувством сказал Бантер, – таких как лампы, уголь, еда, ключ от дома, застеленные постели, прочищенные дымоходы, а также если исключить грязную посуду в кухне и присутствие личных вещей мистера Ноукса в спальне, – нет, милорд. В доме не было каких-либо аномалий или несоответствий, которые я бы заметил. Кроме.

– Да? – с надеждой сказал мистер Кирк.

– В тот момент я не придал этому значения, – медленно проговорил Бантер, как будто признавался в легком отступлении от своего долга, – но в этой комнате на серванте было два подсвечника. Обе свечи в них полностью сгорели. Полностью.

– Так и было, – подтвердил Питер. – Я помню, как вы вычищали воск перочинным ножом. Сгорели свечи ночи.

Суперинтендант, поглощенный выводами из показаний Бантера, не отреагировал на цитату, пока Питер не ткнул его под ребра и не повторил ее, добавив:

– Я же знал, что Шекспир мне еще понадобится!^[999]

– А? – вскинулся суперинтендант. – Свечи ночи? “Ромео и Джульетта” – но это здесь не подходит. Сгорели? Да. Значит, они уже горели в момент убийства. То есть уже стемнело.

– Он умер при свечах. Звучит как название высоколобого триллера. Одного из твоих, Гарриет. Когда найдешь это место, сделай отметку.

– Капитан Катль^[1000], – сказал мистер Кирк, на этот раз не проспав. – Второе октября – солнце садится где-то в полшестого. Нет, тогда было летнее время. Скажем, полседьмого. Не то чтобы нам это что-то давало. Вы не видели, чтобы тут валялось что-нибудь, что могло бы послужить орудием убийства? Не было киянки или дубинки, а? Никакого…

– Сейчас он это скажет! – прошептал Питер Гарриет.

– тупого предмета?

– Сказал!

– Я никогда не верила, что они действительно так говорят.

– Ну а теперь убедилась.

– Нет, – покачал головой Бантер, немного подумав. – Ничего подходящего под это описание. Ничего, кроме обычной домашней утвари на подобающих ей местах.

– Есть у вас идеи, – спросил его светлость, – о какой разновидности старого доброго тупого предмета идет речь? Размер? Форма?

– Об очень тяжелой, милорд, вот все, что я могу сказать. С гладким, тупым концом. В том смысле, что череп треснул, как яичная скорлупа, а кожа практически цела. Поэтому нет крови, которая могла бы нам помочь, и, что хуже всего, мы ни сном ни духом, в каком же месте это все стряслось. Знаете, доктор Крэйвен говорит, что покойный… Слушай, Джо, где то письмо, которое доктор написал, чтобы я послал его коронеру? Прочитай его светлости. Может, ему удастся понять, у него-то есть кое-какой опыт и образования побольше, чем у нас с тобой. Не понимаю, к чему врачам такие длинные слова. Оно, конечно, для общего развития полезно, этого я не отрицаю. Я примусь за него со словарем перед сном и наверняка наберусь учености. Но, по правде говоря, в наших краях мало убийств и насильственных смертей, поэтому у меня не очень-то много практики в технической части, так сказать.

– Хорошо, Бантер, – сказал Питер, видя, что суперинтендант закончил с ним. – Можете идти.

Гарриет показалось, что Бантер несколько разочарован. Он, безусловно, оценил бы высоконаучный лексикон доктора.

Констебль Селлон откашлялся и начал:

– “Глубокоуважаемый сэр, я обязан сообщить вам.”

– Не здесь, – прервал его Кирк. – Там, где он начинает про покойного.

Констебль Селлон нашел это место и снова откашлялся:

– “Я могу утверждать, по результатам внешнего осмотра” – здесь, сэр?

– Да, здесь.

– “Что покойного, по-видимому, ударили тяжелым тупым предметом со значительной контактной поверхностью…”

– То есть, – объяснил суперинтендант, – это не какая-то там мелкая фитюлька вроде молотка.

– “Слева в…” – я не могу разобрать, сэр. Похоже на “официальную”, но при чем тут это…

– Этого не может быть, Джо.

– И на “оригинальную” не похоже, нет хвостика, как у “р”…

– “Окципитальную”, наверное, – предположил Питер. – То есть в затылочную.

– Именно, – подтвердил Кирк. – По крайней мере, так оно и есть, не важно, как врачи это называют.

– Да, сэр. “Слева в окципитальную часть черепа, немного выше и позади левого уха, вероятная траектория удара – сзади в нисходящем направлении. Обширный перелом…”

– Здрасьте! – сказал Питер. – Слева, сзади в нисходящем направлении. Вот и еще один наш старый друг.

– Преступник-левша, – сказала Гарриет.

– Да. Удивительно, как часто они встречаются в детективах. Какой-то зловещий перекос всей личности.

– Это мог быть удар с разворота.

– Вряд ли. Кто станет бить человека бэкхендом?^[1001]Разве что местный чемпион по теннису решит покрасоваться. Или землекоп спутал старину Ноукса со сваей, которую надо забить.

– Землекоп ударил бы ровно по центру. Они тренированные. Думаешь, что они расплющат башку тому, кто держит эту штуку, но всегда обходится. Я это заметила. Но есть еще одно “но”. Насколько я помню Ноукса, он был ужасно высокий.

– Верно, – согласился Кирк, – такой он и был. Шесть футов четыре дюйма, только немного сутулился. Скажем, шесть футов два-три дюйма.

– Вам понадобится очень высокий убийца, – сказал Питер.

– А орудие с длинной ручкой не подойдет? Крокетный молоток? Или клюшка для гольфа?

– Да, или бита для крикета. Или кувалда, конечно же…

– Или лопата – плоской стороной.

– Или приклад ружья. Может быть, даже кочерга.

– Это должна быть длинная и тяжелая кочерга с толстой ручкой. По-моему, на кухне такая есть. Или даже метла, пожалуй.

– Не думаю, что метла достаточно тяжелая, хотя это и возможно. Как насчет топора, обухом, или кирки?

– Недостаточно тупые. И у них ровные края. Какие еще здесь есть длинные предметы? Я слышала слово “цеп”, но никогда их не видела. Дубинка со свинцовой заливкой, если она достаточно длинная. Мешок с песком не подойдет – они гнутся.

– Кусок свинца в старом чулке подойдет.

– Да, но послушай, Питер! Подойдет что угодно – даже скалка, если считать, что…

– Я думал об этом. Возможно, он как раз садился.

– Так что это мог быть и камень или пресс-папье, как вон там на подоконнике.

Мистер Кирк дернулся.

– Ух ты! – воскликнул он. – За вами не угонишься. Ничего не упустите, как я погляжу. И леди не уступает джентльмену.

– У нее работа такая, – объяснил Питер. – Она пишет детективы.

– В самом деле? – удивился суперинтендант. – Не сказал бы, что я их много читаю, хотя миссис Кирк не прочь полистать какого-нибудь Эдгара Уоллеса. Но вообще-то такие книги не способствуют смягчению нрава в человеке моей стези. Я как-то прочитал один американский рассказ, и то, как там действовала полиция. в общем, показалось мне неправильным. Эй, Джо, не передашь мне вон то пресс-папье? Стой! Не так! Тебе, что ли, про отпечатки пальцев не рассказывали?

Селлон, обхвативший камень своей огромной ладонью, застыл в неловкой позе и стал чесать затылок карандашом. Это был высокий парень с детским лицом, которому, по его собственным словам, более по душе было урезонивать пьяных, чем измерять следы и восстанавливать хронологию преступления. Наконец он разжал руку и принес пресс-папье на раскрытой ладони.

– На нем отпечатков не останется, – заметил Питер, – слишком неровная поверхность. На вид эдинбургский гранит.

– Но разбить голову им вполне можно, – отозвался Кирк. – По крайней мере, основанием или вот этим закругленным краем. Это же модель здания, да?

– По-моему, эдинбургского замка. На нем нет никаких следов кожи, волос или чего-то подобного. Минутку. – Питер поднял замок за удобно торчавшую трубу, осмотрел его поверхность в лупу и уверенно сказал: – Точно нет.

– Хм. Ну что же. Это нас никуда не привело. Теперь посмотрим на кочергу в кухне.

– На ней будет куча отпечатков. Бантера, мои, миссис Раддл – может быть, еще Паффета и Крачли.

– Вот ведь дьявол, – не удержался суперинтендант. – Но ты, Джо, все равно не прикасайся пальцами ни к чему, что похоже на орудие убийства. Если увидишь где-нибудь что-то из тех вещей, про которые говорили лорд и леди, то просто оставь их как есть и кричи мне, ясно?

– Да, сэр.

– Вернемся к отчету врача, – сказал Питер. – Как я понял, Ноукс не мог разбить себе затылок, упав с лестницы? Он был пожилой человек, да?

– Шестьдесят пять, милорд. Но здоров как бык, насколько мы можем сейчас судить. Да, Джо?

– Факт, сэр. Прямо хвастался этим. Всем растрезвонил, мол, доктор дает ему еще четверть века. Спросите Фрэнка Крачли. Он точно слышал. В Пэгфорде, в “Свинье и свистке”. И мистер Робертс, хозяин “Короны” в деревне, тоже не раз слышал.

– Ну да, очень может быть. Чванство всегда опасно. Вы, чванные от власти и богатств, – гм, это скорее что-то из мира его светлости, в общем, могилой завершится путь побед, как гласит элегия Грея^[1002]. Тем не менее он умер не от падения с лестницы, потому что у него на лбу синяк от удара о нижнюю ступеньку.

– О! – сказал Питер. – Значит, он был жив, когда падал?

– Да, – подтвердил мистер Кирк, слегка смущенный тем, что его слова предвосхищают. – К этому я и вел. Но опять же это ничего не доказывает, потому что, похоже, он умер не сразу. Согласно тому, что обнаружил доктор Крэйвен…

– Мне зачитать, сэр?

– Не стоит, Джо. Это сплошная болтовня. Я могу все объяснить его светлости без твоих причудливых толкований. Суть там вот в чем. Кто-то ударил его и расколол ему череп, и он, вероятно, упал и потерял сознание – сотрясение мозга, так сказать. Через некоторое время он, скорее всего, очнулся. Но, очнувшись, он, вероятно, не понимал, что его ударило, и ничего об этом не помнил.

– Именно, – с жаром подтвердила Гарриет. Это она знала точно – ей пришлось разбирать такую ситуацию в предпоследнем романе. – Все, что было перед самым ударом, должно было бесследно исчезнуть из памяти. Он даже мог потом встать и чувствовать себя нормально, хоть и недолго.

– Если не считать головной боли, – добавил мистер Кирк, любивший точность. – Но в общем это верно, как пишет доктор. Он мог сколько-то времени ходить и заниматься своими делами…

– Например, запереть дверь за убийцей?

– Вот именно, в том-то и беда.

– Затем, – продолжила Гарриет, – его наверняка одолели головокружение и сонливость, так ведь? Он пошел, например, попить или за помощью, и тут.

Память вдруг показала ей открытую дверь погреба, зиявшую между черным ходом и судомойней.

– Упал с лестницы в погреб и там умер. Дверь была открыта, когда мы пришли, – я помню, как миссис Раддл просила Берта ее закрыть.

– Какая жалость, что они не заглянули внутрь, – проворчал суперинтендант. – Не то чтобы это помогло бы покойному – он уже давно был мертв, – но если бы вы знали, вы бы могли сохранить дом in status quo, как говорится.

– Мы бы могли, – сказал Питер с ударением, – но, честно говоря, мы были к этому совершенно не расположены.

– Да, – задумчиво согласился Кирк, – я и не думаю, что вы были к этому расположены. Нет. Если подумать, это причинило бы вам большие неудобства. Но все равно жаль. Потому что, как видите, нам почти не за что зацепиться, и это факт. Бедного старика могли убить где угодно – в покоях хозяев, в каморке прислуги, в опочивальне дражайшей супруги.

– “Матушка гусыня”, – торопливо сказал Питер. – Не там, не там, дитя мое^[1003]. Фелиция Хеманс.

Пойдем дальше. Сколько он прожил после того, как его ударили?

– Доктор говорит, – вставил констебль, – от получаса до часа, судя по гемо-чему-то.

– Геморрагическому поражению? – спросил Кирк, беря в руки письмо. – Оно самое: геморрагический инсульт коры головного мозга. Это серьезно.

– Кровоизлияние в мозг, – сказал Питер. – Боже мой, у него была куча времени. Его могли вообще вне дома стукнуть.

– Но как вы думаете, когда это произошло? – спросила Гарриет. Она видела, как Питер старается снять с дома все подозрения на соучастие в убийстве, и досадовала, что продемонстрировала неравнодушие к этому вопросу. Питера это отвлекало, поэтому она старалась держаться сдержанного делового тона.

– Это, – сказал суперинтендант, – нам предстоит установить. Вечером в прошлую среду, если сопоставить отчет доктора с другими показаниями. Принимая во внимание свечи, уже в темноте. А это значит… Гм! Пожалуй, надо еще раз позвать этого самого Крачли. Похоже, он последний, кто видел покойного живым.

– Входит очевидный подозреваемый, – беспечно сказал Питер.

– Очевидный подозреваемый всегда невиновен, – в тон ему заметила Гарриет.

– В книгах, миледи, – уточнил мистер Кирк со снисходительным кивком в ее сторону, словно говоря: “Ох уж эти дамы, да хранит их Бог!”

– Ладно, ладно, – сказал Питер, – не надо впутывать в дело наши профессиональные предрассудки. Ну что, суперинтендант? Нам ретироваться?

– Как хотите, милорд. Я был бы рад, если бы вы остались. Вы бы могли мне помочь, раз вы всю механику знаете, так сказать. Хотя у вас же медовый месяц, а угодили вы прямиком в улей… – закончил он в сомнении.

– Да-да, – подхватила Гарриет. – Медовый месяц в улье. Растерзан ульем.

– Лорд Байрон! – крикнул мистер Кирк чересчур поспешно. – Растерзан ульем. Нет, как-то не клеится.

– Попробуйте “на потеху”, – предложил Питер. – Ладно, мы постараемся. Как я понимаю, курить в суде не возбраняется. К какому дьяволу я засунул спички?

– Пожалуйста, милорд, – сказал Селлон. Он достал коробок и зажег спичку.

Питер с любопытством посмотрел на него и заметил:

– Вот как! Вы левша.

– Смотря для чего, милорд. Пишу правой рукой.

– Только спички зажигаете и эдинбургский замок таскаете?

– Левша? – спросил Кирк. – А ведь и правда, Джо. Я надеюсь, что ты не тот высокий убийца-левша, которого мы ищем?

– Нет, сэр, – лаконично ответил констебль.

– Вот ведь заварушка была бы? – сказал его начальник, хохоча от души. – Пересудам конца бы не было. А теперь сбегай за Крачли. Хороший парень, – продолжил он, обращаясь к Питеру, когда Селлон вышел из комнаты. – Упорный, но не Шерлок Холмс, если вы понимаете. Медленно схватывает. Иногда мне кажется, что ему толком не до работы последнее время. Женился слишком рано, вот в чем дело, и детей завел, а это для молодого полицейского – одна обуза да и только.

– Ах! – сказал Питер. – Вообще, супружество – печальная ошибка.

Он положил руку на плечо жены, а мистер Кирк тактично углубился в свои записки.

Глава VIII Фунты, шиллинги и пенсы

Моряк:

Дик Рид, клянусь, стараться смысла нет:

Он с совестью легко договорится,

А помощи ты от скупца не жди.

Рид:

Коль не помогут просьбы и мольбы

Смягчить такое каменное сердце,

Я прокляну его – и будь что будет^[1004].

“Арден из Феверсхема”

Садовник подошел к столу со слегка воинственным видом, словно ему казалось, что полиция преследует лишь одну цель: лишить его законных сорока фунтов. На вопросы он отвечал немногословно: имя Фрэнк Крачли, раз в неделю приходит работать в саду Толбойз, получает пять шиллингов в день, все остальное время водит грузовики и такси мистера Хэнкока, у которого гараж в Пэгфорде.

– И копил я, – настойчиво повторил Крачли, – на собственный гараж, только мистер Ноукс выудил у меня эти сорок фунтов.

– Это уже не важно, – сказал суперинтендант. – Денег не воротишь, а снявши голову, по волосам не плачут.

Крачли эти заявления показались не более убедительными, чем союзникам – заявление мистера Кейнса после заключения мирного договора: мол, их компенсации плакали, поскольку денег нет^[1005]. Природа человека отказывается верить, что денег нет. Гораздо более вероятной кажется версия, что деньги есть – надо их только достаточно решительно потребовать.

– Он обещал, – настаивал Фрэнк Крачли, упрямо пытаясь пробиться сквозь непонятливость мистера Кирка, – что сегодня мне их отдаст.

– Хорошо, – сказал Кирк, – предположим, он бы отдал, если бы кто-то не вмешался и не размозжил ему голову. Надо было не зевать и стребовать с него эти деньги на прошлой неделе.

Ну что за непроходимая тупость! Крачли терпеливо объяснил:

– Тогда у него их не было.

– Ой ли? – прищурился суперинтендант. – Это он вам так сказал.

Это был удар под дых. Крачли побелел.

– Вот те на! Не хотите же вы сказать…

– Да-да, деньги у него были, – подтвердил Кирк. Он рассчитывал, что эта информация развяжет свидетелю язык и сэкономит им немало усилий.

Крачли в крайнем волнении обратил безумный взгляд на остальных присутствующих. Питер кивком подтвердил слова Кирка. Гарриет, знававшая дни, когда потеря сорока фунтов была бы для нее большей катастрофой, чем потеря сорока тысяч фунтов для Питера, участливо сказала:

– Да, Крачли. Увы, все это время деньги были у него в кармане.

– Как! У него были деньги? Вы их нашли?

– В общем, нашли, – признался суперинтендант. – Нет причин это скрывать.

Он ждал, пока свидетель сделает очевидный вывод.

– Значит, если бы его не убили, я мог бы получить свои деньги?

– Если бы вы успели раньше мистера Макбрайда, – сказала Гарриет, проявив скорее честность, нежели уважение к тактике мистера Кирка.

Крачли, однако, нисколько не интересовался мистером Макбрайдом. Убийца лишил его законных денег, так что он не скрывал своих чувств.

– Черт! Я… Я… Да чтоб ему.

– Да-да, – проговорил суперинтендант, – мы понимаем. И теперь у вас есть шанс. Любые факты, которые вы нам сообщите.

– Факты! Меня обжулили, вот как это называется, и я.

– Слушайте, Крачли, – сказал Питер. – Мы знаем, что вам очень не повезло, но тут уж ничего не поделаешь. Тот, кто убил мистера Ноукса, вас здорово подвел, но его-то мы и ищем. Подумайте хорошенько и помогите нам с ним расквитаться.

Спокойный, ровный тон возымел действие. Лицо Крачли озарилось.

– Спасибо, милорд, – кивнул Кирк. – Хорошо сказано, коротко и ясно. – Итак, приятель, нам жаль, что вы лишились своих денег, а вы можете нам помочь. Понятно?

– Да, – сказал Крачли с лихорадочным рвением. – Хорошо. Что вы хотите узнать?

– Ну, прежде всего: когда вы в последний раз видели мистера Ноукса?

– В среду вечером, как я и говорил. Я закончил работу почти в шесть и зашел сюда, чтобы заняться цветами, и когда я закончил, он дал мне пять шиллингов, как обычно, и тогда я начал требовать свои сорок фунтов.

– Где это было? Здесь?

– Нет, на кухне. Он всегда там сидел. Я выхожу отсюда со стремянкой в руке…

– Со стремянкой? Зачем?

– Как зачем? Чтоб достать до кактуса и часов. Я каждую неделю завожу часы – у них недельный завод. И ни туда ни сюда без стремянки не дотягиваюсь. Иду, значит, на кухню, чтобы убрать стремянку, а он там сидит. Он платит мне мои деньги – полкроны, шиллинг, два шестипенсовых и шесть пенсов медяками^[1006], если хотите знать точно; все из разных карманов. Он любил изображать, будто последний пенни едва наскреб, но я к этому привык. И как он закончил свое представление, прошу я у него свой сороковник. Мне нужны эти деньги, грю…

– Именно так. Вам были нужны деньги на гараж. Что он на это сказал?

– Обещал, что отдаст в следующий раз, то есть сегодня. Я мог бы сообразить, что он только зубы заговаривает. Не в первый раз обещал, и всегда у него потом находилось какое-то оправдание. Но он обещал, свинья паршивая, что в этот раз уж точно – а что ему мешало, раз он уже собрался сбежать и набрал полные карманы денег, кровопивец.

– Ладно-ладно, – сказал Кирк с укоризной, бросив извиняющийся взгляд в сторону леди Питер. – Выбирайте выражения. Он был один на кухне, когда вы ушли?

– Да, один. Он не из тех, к кому соседи заходят поболтать. Я тогда ушел и больше его не видал.

– Вы ушли, – повторил суперинтендант, пока правая рука Джо Селлона напряженно выводила каракули, – а он остался на кухне. И когда.

– Нет, я этого не говорил. Он проводил меня по коридору, говоря, что с утра первым же делом отдаст мне деньги, а потом я услышал, как он запирает за мной дверь и закрывает засов.

– Какую дверь?

– Заднюю дверь. Он обычно через нее ходил. Передняя всегда стояла запертая.

– О! Там замок сам защелкивался?

– Нет, обычный врезной. Он не верил в эти йельские штучки^[1007]. Говорил, что их фомкой сорвать – раз плюнуть.

– Есть такое дело, – сказал Кирк. – То есть переднюю дверь можно было открыть только ключом – хоть изнутри, хоть снаружи.

– Верно. Я думал, что вы и сами это заметили, если смотрели.

Мистер Кирк, который и в самом деле старательно осмотрел запоры обеих дверей, только спросил:

– Ключ от передней двери когда-нибудь оставляли в замке?

– Нет, он носил его на своей связке. Ключ там небольшой.

– Вчера вечером его точно не было в замке, – добавил Питер. – Мы вошли отсюда с помощью ключа мисс Твиттертон, и в замке ничего не было.

– Вот именно, – сказал суперинтендант. – Вы не знаете, у кого-нибудь еще были ключи?

Крачли покачал головой:

– Мистер Ноукс ключи горстями не раздавал. А то, понимаете ли, вдруг кто-нибудь залезет и что-нибудь стащит.

– Вот как! Ладно, вернемся к делу. Вы ушли отсюда вечером в прошлую среду – во сколько?

– А кто его знает, – задумчиво проговорил Крачли. – Думаю, минут двадцать уже было. По крайней мере, когда я заводил эти часы, было десять минут седьмого. И они идут верно.

– Да, время правильное, – подтвердил Кирк, взглянув на свои часы.

Это подтвердили часы Гарриет и Джо Селлона. Питер, в удивлении посмотрев на свои часы, сказал “Мои остановились” таким тоном, как будто яблоко Ньютона полетело вверх или диктор Би-би-си употребил непристойное выражение.

– Может быть, – деловито предположила Гарриет, – ты забыл их завести.

– Я никогда не забываю их завести, – возмутился ее муж. – Хотя ты права: забыл. Видимо, вчера вечером я думал о чем-то другом.

– Что вполне естественно в такой день, – подхватил Кирк. – Вы не помните, шли те часы, когда вы приехали?

Вопрос отвлек Питера от раздумий о собственной забывчивости. Он опустил свои часы в карман, не заведя их, и уставился на комнатные.

– Да, – сказал он наконец, – шли. Я слышал, как они тикали, когда мы здесь сидели. Это была самая уютная вещь в доме.

– И они были точны, – заметила Гарриет, – потому что ты сказал, что уже за полночь, я посмотрела, и они показывали то же, что и мои часы.

Питер ничего не ответил, но почти неслышно просвистел пару нот. Гарриет осталась невозмутимой – двадцать четыре часа в браке научили ее, что если улавливать все намеки на Гренландию или что-то подобное^[1008], то никогда не сохранишь душевного равновесия.

Крачли сказал:

– Конечно, они шли. Я же говорю, у них недельный завод. И сегодня утром, когда я их заводил, не отставали. Что вообще могло стрястись?

– Ладно, ладно, – сказал Кирк. – Тогда мы положим, что вы ушли отсюда после 6:10 по этим часам, а сами часы идут точно, ну или почти точно. Что вы делали потом?

– Сразу пошел на занятия хора. Слушайте…

– Занятия хора, да? Это, пожалуй, нетрудно проверить. Во сколько занятия?

– В шесть тридцать. Я пришел заранее – спросите кого угодно.

– Разумеется, – согласился Кирк. – Это все обычная рутина, понимаете ли, – время уточнить и тому подобное. Вы ушли отсюда не раньше 6:10 и не позже, скажем, 6:25, чтобы успеть в церковь к 6:30. Так. И еще вопрос, просто для порядка: что вы делали после этого?

– Викарий попросил меня отвезти его на машине в Пэгфорд. Он не любит сам водить в сумерках. Человек уже немолодой. Там я поужинал в “Свинье и свистке” и посмотрел матч в дротики. Том Паффет может подтвердить. Он там был. Викарий предложил ему поехать с нами в Пэгфорд.

– Паффет кидает дротики? – радостно спросил Питер.

– Экс-чемпион. И до сих пор в грязь лицом не ударит.

– Ух ты! Несомненно, все дело в силе, которую он прилагает к дротикам. Он глубочайшей ночи был черней, как десять фурий злобен, словно Ад, неумолим и мощно потрясал огромным, устрашающим он дротом^[1009].

– Ха-ха-ха! – воскликнул Кирк, застигнутый врасплох и сильно развеселившийся. – Это здорово. Слышишь, Джо? Вот уж как здорово. Чернее ночи? Когда я его в последний раз видел, то, что торчало из кухонного дымохода, как раз таким и было! И мощно потрясал огромным, устрашающим он дротом – надо будет ему рассказать. Хуже всего, что он вряд ли слышал про Мильтона. Как десять фурий… вот так старина Паффет!

Суперинтендант еще раз повторил эту шутку, затем вернулся к допросу:

– С Паффетом мы скоро поговорим. Вы привезли мистера Гудакра обратно?

– Да, – нетерпеливо сказал Крачли. Джон Мильтон его не интересовал. – Я довез его до дома в пол-одиннадцатого или чуть позже. А потом поехал в Пэгфорд на велосипеде. В одиннадцать вошел к себе и сразу спать.

– Где вы ночуете? У Хэнкока в гараже?

– Да. Вместе со вторым его работником, Уильямсом. Он вам подтвердит.

Кирк вовсю выяснял дальнейшие подробности про Уильямса, когда в дверях показалось покрытое сажей лицо мистера Паффета.

– Прошу прощения, – вклинился в разговор мистер Паффет, – но с этой трубой у меня ничего не выходит. Вы хотите воспользоваться ружьем его преподобия? Или мне принести лестницы, покуда не стемнело?

Кирк открыл было рот, чтобы поставить Паффета на место, но не сдержался.

– Он глубочайшей ночи был черней, – весело пробормотал он. Новый способ применения цитат – не для наставления, – казалось, чрезвычайно его увлек.

– Боже мой, – сказала Гарриет. Она посмотрела на Питера. – Может, оставим это до завтра?

– Я хотел бы вам сообщить, м’леди, – заметил трубочист, – мистер Бантер сильно расстроен, что ему придется готовить ужин на этой дохлой керосинке.

– Пожалуй, я пойду и поговорю с Бантером, – проговорила Гарриет. Она чувствовала, что не может больше выносить его страданий. Кроме того, мужчины наверняка без нее лучше справятся. Выходя, она услышала, как Кирк зовет Паффета в комнату.

– Всего один вопрос, – сказал Кирк. – Крачли вот говорит, что в среду вечером он был на занятии хора с половины седьмого. Вы об этом что-нибудь знаете?

– Это правда, мистер Кирк. Оба мы там были. С полседьмого до полвосьмого. Гимн урожаю. Ибо Божья благодать вечно будет пребыва-ать…^[1010] – Обнаружив, что его голос лишен обычной силы, мистер Паффет прокашлялся. – Сажи наглотался, вот в чем дело. Вечно будет пребыва-ать. Вот теперь верно.

– И в пабе ты меня тоже видел, – сказал Крачли.

– Конечно видел, я же не слепой. Ты меня там высадил, отвез викария в приходской зал^[1011] и сразу вернулся ужинать, пяти минут не прошло. Хлеба с сыром взял и четыре с половиной пинты, я считал. Утопнешь ты когда-нибудь.

– Крачли все время был там? – спросил Кирк.

– До закрытия, до десяти. Потом мы снова заехали за мистером Гудакром. Вист закончился в десять, но мы прождали с десять минут, пока он болтал с мисс Муди. До чего ж языкастая старуха! Потом вернулся с нами. Верно говорю, Фрэнк?

– Верно.

– И если вы во мне не уверены, – продолжил мистер Паффет, выразительно подмигнув, – спросите Джинни, во сколько я вернулся. И Джорджа. Джинни еще ругалась, что я сел рассказывать Джорджу, как прошел матч. Ну да она четвертого ждет, поэтому очень ворчливая. Я говорю ей, нечего все валить на отца, но, чувствую, Джорджу тоже будет несладко.

– Замечательно, – сказал суперинтендант, – больше у меня вопросов нет.

– Хорошо, – отозвался мистер Паффет. – Тогда я пошел за лестницами.

Он ушел не мешкая, и Кирк снова обернулся к Крачли.

– Вроде все ясно. Вы ушли, скажем, в 6:20 и больше не возвращались. Вы оставили покойного одного в доме, задняя дверь, насколько вы помните, была заперта на замок и задвижку, а передняя на замок. А что с окнами?

– Он их все закрыл и запер до моего ухода. Как видите, на них всех противовзломные запоры. Мистер Ноукс не жаловал свежий воздух.

– Гм! – сказал Питер. – Похоже, он был весьма осторожен. Кстати, суперинтендант, вы нашли на теле ключ от передней двери?

– Вот его ключи, – ответил Кирк.

Питер достал из кармана ключ мисс Твиттертон, осмотрел связку, нашел такой же и сказал:

– Да, вот он.

Он положил оба ключа на ладонь, внимательно осмотрел их в лупу и наконец передал Кирку, заметив:

– Насколько я вижу, ничего особенного.

Кирк молча осмотрел ключи и спросил Крачли:

– Вы в течение недели сюда не возвращались?

– Нет. Мой день – среда. Мистер Хэнкок отпускает меня в среду с одиннадцати. И по воскресеньям, разумеется. Но в воскресенье меня тут не было. Я ездил в Лондон к девушке.

– Вы из Лондона? – спросил Питер.

– Нет, милорд. Но я там работал когда-то, и у меня остались друзья.

Питер кивнул.

– Можете сообщить нам еще что-нибудь? Не знаете, кто бы еще мог зайти тем вечером к Ноуксу? У кого еще был на него зуб?

– Да полно таких, – весомо сказал Крачли. – Но ничего из ряда вон выходящего.

Кирк был готов его отпустить, но Питер задал еще один вопрос:

– Вы что-нибудь знаете о бумажнике, который мистер Ноукс потерял некоторое время тому назад?

Кирк, Крачли и Селлон уставились на него. Питер ухмыльнулся:

– Нет, я не ясновидец. Поток красноречия миссис Раддл коснулся и этой темы. Что вы можете нам об этом сказать?

– Я только знаю, что он поднял большой шум, и все. Десять фунтов там было, по его словам. Вот если бы сорок, как у меня…

– Спасибо, достаточно, – сказал Кирк. – Мы что-нибудь об этом знаем, Джо?

– Нет, сэр. Кроме того, что его не нашли. Мы решили, что Ноукс выронил его из кармана на улице.

– Тем не менее, – добавил Крачли, – он поставил новые замки на дверях и окна сделал. Два года тому назад. Можете матушку Раддл спросить.

– Два года назад, – повторил Кирк. – Гм. Непонятно, как это связано с нашим случаем.

– Это может объяснить, – сказал Питер, – почему он так тщательно запирался.

– Ах да, разумеется, – согласился суперинтендант. – Ну что же, Крачли, спасибо, пока все. Не уходите далеко, вы можете нам снова понадобиться.

– Сегодня я здесь, – сказал Крачли. – Буду работать в саду.

Кирк проследил, как за ним закрылась дверь.

– Не похоже, чтобы это был он. Они с Паффетом предоставили алиби друг для друга.

– Паффет? Паффет сам себе лучшее алиби. Вы только на него взгляните. Тому, кто кроток нравом, не сердит, не нужен лом, не нужен цианид. Гораций, перевод Уимзи.

– Итак, свидетельство Паффета исключает Крачли. Хотя он мог сделать это позже. Доктор сказал: мертв около недели. Допустим, Крачли сделал это на следующий день…

– Вряд ли. Когда миссис Раддл пришла на следующее утро, она не смогла попасть в дом.

– Верно. Надо будет проверить алиби Фрэнка у этого Уильямса из Пэгфорда. Крачли мог вернуться и совершить свое черное дело после одиннадцати.

– Мог. Но не забывайте, что Ноукс не ложился. Может, раньше, скажем, в шесть вечера, перед уходом?

– Это не согласуется со свечами.

– Забыл про них. Но ведь свечи можно было зажечь в шесть часов, чтобы обеспечить алиби.

– Пожалуй, можно, – задумчиво согласился Кирк. Однако ему явно не приходилось сталкиваться со столь искушенными преступниками. Он поразмыслил немного, а потом сказал:

– А как же яйца и какао?

– В моей практике и их подделывали. Один убийца спал в двух постелях и съел два завтрака, чтобы добавить правдоподобия своей неубедительной истории.

– Гилберт и Салливан, – сказал суперинтендант без особой надежды.

– Я думаю, в основном Гилберт^[1012]. Если это Крачли, то, скорее всего, он все тогда же и совершил, потому что я не представляю, чтобы Ноукс мог впустить Крачли ночью. Зачем ему? Если только у Крачли в самом деле не было ключа.

– Ага! – сказал Кирк.

Он тяжело повернулся в кресле и посмотрел в глаза Питеру:

– Что вы искали на этих ключах, милорд?

– Следы воска в желобках.

– О! – сказал Кирк.

– Если с ключа сняли копию, – продолжил Питер, – то это случилось в последние два года. Выяснить это трудно, но возможно. Особенно если есть друзья в Лондоне.

Кирк почесал в затылке.

– Это было бы замечательно, – сказал он. – Но послушайте. Вот как я вижу это дело: если преступник Крачли, то как он упустил все эти деньги? В голове не укладывается. Неразумно как-то.

– Вы правы. Это самое загадочное во всем деле, независимо от того, кто убийца. Складывается впечатление, что оно вообще не из-за денег. Но другой мотив найти нелегко.

– Да, странно это, – сказал Кирк.

– Кстати, если бы после мистера Ноукса остались какие-то деньги, кому бы они отошли?

– А! – Лицо суперинтенданта засияло. – Это мы выяснили. Нашли вот это вот завещаньице в старой конторке в кухне.

Он достал документ из кармана и развернул его:

– “После уплаты моих законных долгов…”

– Прожженный циник! Такому наследству не позавидуешь.

– “…все, чем я буду обладать на момент смерти, достается моей племяннице и единственному живому родственнику Агнес Твиттертон”. Это вас удивляет?

– Ничуть. С чего бы?

Кирк, хоть и казался медлительным, заметил, как Питер на мгновение нахмурился, и немедленно воспользовался своим преимуществом.

– Когда Макбрайд, это семя иудино, выложил все начистоту, что сказала мисс Твиттертон?

– Э… ну, – сказал Питер, – она, естественно, пришла в негодование.

– Естественно. Это было для нее ударом, да?

– Не большим, чем можно было ожидать. Кстати, кто засвидетельствовал завещание?

– Саймон Гудакр и Джон Джеллифилд. Это врач из Пэгфорда. С этим все в порядке. Что сказала мисс Твиттертон, когда ваш слуга нашел тело?

– Ну, вскрикнула и забилась в истерике.

– А что-нибудь членораздельное она сказала?

Питер отметил, что чувствует странное отвращение. В теории он был с одинаковой легкостью готов отправить на виселицу женщину или мужчину, но воспоминание о мисс Твиттертон, испуганно прижавшейся к Гарриет, не давало ему покоя. Он был почти готов согласиться с Кирком в том, что семья для служителя закона – одна обуза да и только.

– Знаете, милорд, – сказал Кирк, не отводя своего мягкого, но по-бычьи непреклонного взгляда, – я кое-что слышал от остальных.

– Тогда почему вы их не расспросите? – спросил Питер.

– Сейчас расспрошу. Джо, попроси мистера Макбрайда зайти на минутку. Что же, милорд, вы джентльмен, и у вас есть чувства. Вполне понятно и делает вам честь. Но я полицейский и не могу позволить себе такой роскоши, как чувства. Это привилегия высших классов.

– Черт бы побрал высшие классы! – сказал Питер. Замечание Кирка уязвило его тем более, что он посчитал его заслуженным.

– А Макбрайд, – дружелюбно продолжал Кирк, – вообще ни к какому классу не относится. Если бы я спросил вас, вы бы сказали правду, но вас это задело бы. А можно выяснить у Макбрайда, которого это нисколько не заденет.

– Я понял, – отозвался Питер. – Вы специалист по безболезненным допросам.

Он подошел к камину и раздраженно пнул полено.

Тут в комнату энергично вошел мистер Макбрайд. На его лице было написано: чем скорее это закончится, тем скорее можно будет вернуться в город. Он уже рассказал полиции про финансовые обстоятельства дела и, как гончая, рвался с поводка полицейских формальностей.

– Мистер Макбрайд, еще один вопрос. Вы не заметили, какое влияние сегодняшняя страшная находка оказала на, так сказать, семью и друзей?

– Ну, – протянул Макбрайд, – они огорчились. А кто бы не огорчился?

(И стоило заставлять ждать из-за таких глупостей.)

– Не припомните ничего особенного?

– Ах да! – сказал мистер Макбрайд. – Я понял. Да, вот садовник – побелел как мел, было дело, – и пожилой джентльмен очень разволновался. У племянницы случилась истерика, но она-то не так удивилась, как остальные, да?

Он обращался к Питеру, который, уклонившись от его проницательного взгляда, отошел к окну и рассматривал георгины.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, когда слуга пришел и сказал, что нашли мистера Ноукса, она сразу же закричала: “Ах! Дядя умер”.

– Точно? – спросил Кирк.

Питер резко обернулся:

– Вы несправедливы, Макбрайд. По тому, как держался Бантер, это было всем ясно. Уж мне по крайней мере.

– Вам было ясно? – переспросил Макбрайд. – По-моему, вы не торопились в это поверить.

Он посмотрел на Кирка, а тот спросил:

– Мисс Твиттертон еще что-нибудь сказала?

– Она сказала: “Дядя умер, а деньги пропали”, только это. И тут ее стало корчить. Ничто так не пронзает сердце, как фунты, шиллинги и пенсы, правда?

– Ничто, – подтвердил Питер. – Вы, насколько я помню, спросили, не нашли ли на трупе деньги.

– Именно так, – согласился Макбрайд. – Мне он не родственник, понимаете ли.

Питер, все удары которого были парированы, сложил оружие и признал поражение.

– Вам, как юристу, должна быть видна широкая панорама христианской семейной жизни. Как вы ее оцениваете?

– Невысоко, – сухо ответил Макбрайд и повернулся обратно к столу. – Господин суперинтендант, я вам еще понадоблюсь? Мне надо вернуться в город.

– Пожалуйста. У нас есть ваш адрес. Хорошего дня, мистер Макбрайд, и большое спасибо.

Когда за ним закрылась дверь, Кирк перевел взгляд на Питера:

– Все правильно, милорд?

– Все правильно.

– Эх! Пожалуй, надо вызвать мисс Твиттертон.

– Я попрошу жену привести ее, – сказал Питер и выскользнул из комнаты.

Мистер Кирк выпрямился в кресле Мерлина и задумчиво потер руки.

– Настоящий утонченный джентльмен, Джо, – заметил мистер Кирк. – Из самого высшего света. Приятный и естественный, как ручку поцеловать. И образованный. Но он видит, куда дует ветер, ему это не по нраву. И я его не виню.

– Но он же не думает, что Эгги Твиттертон ухнула старику Ноуксу колотушкой по голове? Она ж такая хлипкая.

– Внешность обманчива, мой друг. Потому что самка зверя смертоноснее самца^[1013]. Редьярд Киплинг. Лорд это знает, но воспитание не дает ему признаться. И ведь он-то сказал бы поделикатнее, чем Макбрайд. Но вот здрасьте! Не поворачивался у него язык на такое. К тому же он прекрасно знал, что я все равно из Макбрайда все вытяну.

– Как я посмотрю, не очень-то он ей помог.

– Всякие такие чувства, – изрек Кирк, – обычно никому не помогают, только все запутывают. Но они красивы и при правильном подходе безвредны. Тебе надо будет научиться обходить их, когда имеешь дело со знатью. И запомни: то, о чем они умалчивают, гораздо важнее, чем то, о чем они говорят, особенно если они хорошо соображают, как этот наш джентльмен. Он прекрасно видит, что если Ноукса убили из-за наследства…

– Но у него не было никакого наследства.

– Я знаю. Но она не знала. Эгги Твиттертон не знала. И если его убили из-за наследства, так оно и понятно, почему шестьсот фунтов с трупа не прибрали. Возможно, она не знала, что они там, а если и знала – зачем ей забирать, все равно ей отойдет. Шевели мозгами, Джо Селлон.

Питер тем временем догнал мистера Макбрайда на пороге.

– Как вы доберетесь обратно?

– Бог его знает, – честно сказал мистер Макбрайд. – Я доехал до Грейт-Пэгфорда на поезде и сел на автобус. Если автобуса не окажется, придется искать машину. Не поверил бы, что в пятидесяти милях от Лондона есть такие места. Как можно в них жить – в толк не возьму. Но это, пожалуй, дело вкуса.

– Бантер может отвезти вас на машине в Пэгфорд, – предложил Питер. – Он им в ближайшее время не понадобится. Извините, что втянули вас во все это.

Мистер Макбрайд был благодарен, о чем и сказал.

– Такая у меня работа, – добавил он. – Вам и вашей леди в чем-то хуже всех пришлось. Меня самого никогда не привлекали эти деревни три на четыре. Вы ведь думаете, дамочка виновата? Конечно, ничего нельзя сказать наверняка, но в нашем деле надо очень внимательно смотреть на родственников, тем более если деньги замешаны. Бывают люди, которые и завещание не пишут – говорят, это все равно что подписать себе смертный приговор. И они не так уж и неправы. Но послушайте! Этот самый Ноукс был в весьма незавидном положении, так ведь? Может, он какие-то левые делишки обделывал? Видал я, как людей не только из-за денег пришлепывали. Ладно, всего хорошего. Мое почтение ее светлости, премного вам обязан.

Бантер подогнал автомобиль, и он сел, помахав рукой на прощание. Питер нашел Гарриет и объяснил, что от нее требуется.

– Бедняжка Твиттер, – сказала Гарриет. – Ты будешь при этом присутствовать?

– Нет. Пойду подышу свежим воздухом. Скоро вернусь.

– В чем дело? Кирк сказал что-то неприятное?

– Нет-нет, он беседовал со мной деликатно, в лайковых перчатках, так сказать. Принял во внимание мой титул, утонченность и прочие недостатки. Сам виноват, я на это напрашивался. О господи, снова викарий. Что ему надо?

– Они попросили его зайти еще раз. Выходи через заднюю дверь, Питер. Я возьму его на себя.

Кирк и Селлон наблюдали из окна за отъездом мистера Макбрайда.

– Мне, наверно, надо было самому привести Эгги Твиттертон, – предположил Селлон. – Может быть, ее светлость скажет жене, чтобы она ей кое на что намекнула.

– Беда с тобой в том, Джо, – ответил суперинтендант, – что у тебя, как это называется, никакой психологики. Ничего такого они не сделают. Они не попытаются замять уголовное дело и не станут препятствовать отправлению правосудия. Просто он не любит делать больно женщинам, а она не любит делать больно ему. Но ни тот ни другая и пальцем не шевельнет, чтобы нам помешать, потому что так не делается. А того, что не делается, они не сделают, вот и все.

Изложив таким образом моральный кодекс аристократии, мистер Кирк высморкался и вернулся на свое место. Тем временем дверь отворилась, впустив Гарриет и мистера Гудакра.

Глава IX Времена и сезоны

Да знаешь ли ты, что такое честь?

Я расскажу – хотя и запоздало

Учение мое…

Теперь знаком ты с честью, и она

Исчезла без следа… ^[1014]

Джон Уэбстер “Герцогиня Мальфи”

Преподобный Саймон Гудакр нервно заморгал, когда перед ним предстали два полицейских, готовых к бою, и хотя Гарриет, поднявшись по лестнице, предварила его появление бодрым “викарий хочет вам что-то сказать, суперинтендант”, его это нисколько не успокоило.

– Боже мой! Итак. Да. Я вернулся, чтобы узнать, не нужен ли я вам зачем-нибудь. Как вы и предлагали, понятно, как вы и предлагали. И сказать мисс Твиттертон – но я вижу, что ее здесь нет, – э… просто сказать, что я зашел к Лаггу по поводу… э… как его, гроба. Разумеется, должен быть гроб… Я не знаком с официальной процедурой в подобных случаях, но ведь несомненно понадобится гроб?

– Обязательно, – сказал Кирк.

– Да-да, спасибо большое, так я и предполагал. Я сказал Лаггу обратиться к вам, потому что, как я понимаю, тело уже не в доме.

– Оно в “Короне”, – сообщил суперинтендант. – Дознание придется провести там.

– Боже мой! – воскликнул мистер Гудакр. – Дознание, разумеется.

– Помощник коронера все устроит.

– Да, спасибо, спасибо. Э… Крачли заговорил со мной, когда я подходил к дому.

– Что он сказал?

– Ну… я думаю, что он думает, что его подозревают.

– Отчего он так думает?

– Боже мой! Боюсь, что лезу не в свое дело. Он не говорил, что так думает. Я только подумал, что он так думает, после того как поговорил с ним. Но я уверяю вас, суперинтендант, что могу подтвердить его алиби во всех подробностях. Он был на занятиях хора с 6:30 до 7:30, а потом отвез меня в Пэгфорд на партию в вист и привез обратно в 10:30. Так что, как видите…

– Все в порядке, сэр. Если на эти часы понадобится алиби, то вы и он вне подозрений.

– Я вне подозрений?! – воскликнул мистер Гудакр. – Господи боже мой, суперинтендант….

– Я просто пошутил, сэр.

Похоже, мистеру Гудакру шутка показалась крайне безвкусной. Но он лишь кротко ответил:

– Да, конечно. Ну что же, думаю, я могу заверить Крачли, что все в порядке. Я очень высокого мнения об этом молодом человеке. Очень сообразительный и работящий. Не следует придавать большого значения его досаде по поводу сорока фунтов. Это весьма серьезная сумма для человека его положения.

– Не беспокойтесь об этом, сэр, – сказал Кирк. – Очень рад, что вы подтверждаете его алиби на это время.

– Да, конечно. Я решил, что лучше самому это сообщить. Могу ли я еще как-то помочь?

– Спасибо большое, сэр. Даже и не знаю. После 10:30 в среду вы были дома, как я понимаю?

– Да, конечно же, – сказал викарий, нисколько не обрадовавшись такому пристальному интересу к его передвижениям. – Моя жена и мой слуга могут это подтвердить. Но вы вряд ли предполагаете…

– Мы пока что ничего не предполагаем, сэр. Это потом. Пока мы всем задаем обычные вопросы. Вы, случайно, не заходили сюда на прошлой неделе?

– Нет-нет. Мистер Ноукс был в отъезде.

– А, так вы знали, что он в отъезде, да, сэр?

– Нет, не знал. Но по крайней мере предполагал. То есть да, пожалуй, что знал. Я зашел сюда в четверг утром, но мне не открыли, так что я решил, что он в отъезде, как иногда бывало. Вообще-то мне кажется, что об этом мне сказала миссис Раддл. Да, так оно и было.

– Вы только один раз заходили?

– Боже мой, да. Я зашел по пустяковому поводу – из-за благотворительной подписки, как и сегодня. Я проходил мимо, увидел на воротах записку с просьбой привезти молока и хлеба и решил, что он вернулся.

– Да-да. Когда вы пришли в четверг, вы не заметили ничего странного возле дома?

– Господи, нет. Совершенно ничего необычного. Что там можно было заметить?

– Ну… – начал Кирк.

Но, честно говоря, что мог увидеть этот близорукий старичок? Следы борьбы? Отпечатки пальцев на двери? Следы на дорожке? Вряд ли. Мистер Гудакр, вероятно, заметил бы труп, если бы споткнулся об него, но ничего более мелкого не заметил бы.

Поэтому Кирк поблагодарил и отпустил викария, который еще раз повторил, что может дать полный отчет о перемещениях Крачли и своих собственных после половины седьмого, и засеменил прочь, задевая все на своем пути и торопливо бормоча на ходу: “Всего вам доброго, всего вам доброго…”

– Любопытно, – нахмурился Кирк. – Почему наш пожилой джентльмен хотел непременно нам сообщить, где кто был именно в эти часы. Мы сами пока не знаем, какое время нас интересует.

– Да, сэр, – сказал Селлон.

– Похоже, что он по этому поводу сильно волнуется. Но вряд ли все-таки… хотя, если подумать, рост у него достаточный. Он и тебя выше – практически ростом с мистера Ноукса, я думаю.

– Я уверен, – заявил констебль, – что викарий здесь ни при чем, сэр.

– А я что и говорю. Боюсь, Крачли вообразил, будто нам интересны именно эти часы только потому, что мы подробно его расспрашивали о вечере. Жизнь не сахар, – добавил Кирк жалобно. – Если задавать вопросы, дашь свидетелю понять, что именно ты ищешь; если не задавать, ничего не разузнаешь. И как только тебе покажется, что ты наконец-то что-то нащупал, тут же упираешься в судейские правила^[1015].

– Да, сэр, – почтительно согласился Селлон. Гарриет ввела мисс Твиттертон, он встал и пододвинул еще один стул.

– Ах, пожалуйста! – слабо воскликнула мисс Твиттертон. – Пожалуйста, не оставляйте меня, леди Питер.

– Нет, что вы, – сказала Гарриет.

Мистер Кирк поспешил приободрить свидетельницу:

– Садитесь, мисс Твиттертон. Нет никаких причин для беспокойства. Итак, прежде всего, как я понимаю, вы ничего не знали о договоренности вашего дяди с лордом Питером Уимзи – то есть о продаже дома и так далее. Нет. Хорошо. Итак, когда вы его видели в последний раз?

– Ох! Я его не видела, – тут мисс Твиттертон остановилась и стала тщательно считать на пальцах обеих рук, – дней десять. Я зашла в прошлое воскресенье после утрени. То есть я, конечно, имела в виду позапрошлое воскресенье. Дело в том, что я приезжаю сюда, чтобы играть на органе для нашего дорогого викария. Конечно, церковь крошечная и людей немного… но в Пэгглхэме никто не играет на органе, и, конечно, я рада помочь… И тогда я заходила к дяде и он выглядел совершенно обычно, и… и это был последний раз. Боже мой!

– Вы знали, что с прошлой среды его не было дома?

– Но он же был дома! – воскликнула мисс Твиттертон. – Он же так и не успел уехать.

– Именно так, – сказал суперинтендант. – Вы знали, что он был здесь и никуда не уезжал?

– Нет, конечно. Он часто уезжает. Он обычно говорит… то есть говорил мне. Но в Броксфорд он ездил постоянно. То есть, если бы я узнала, что он уехал, я бы не удивилась. Но я ничего об этом не знала.

– Не знали о чем?

– Ни о чем. То есть мне никто не говорил, что дядя уехал, и я думала, что он дома, – и так оно, конечно, и было.

– Если бы вам сказали, что дом заперт и миссис Раддл не может войти, вы бы не удивились, не стали беспокоиться?

– Нет-нет. Так часто бывало. Я бы подумала, что он в Броксфорде.

– Я правильно понимаю, что у вас есть ключ от передней двери?

– Да. И от задней тоже. – Мисс Твиттертон принялась рыться во вместительном старомодном ридикюле. – Но я никогда не открываю ключом заднюю дверь, потому что она всегда заперта, то есть на засове. Она достала большое кольцо с ключами.

– Вчера вечером я отдала их оба лорду Питеру – из этой связки. Я всегда держу их на одном кольце со своими. Они все время со мной. Кроме вчерашнего вечера, конечно, когда их взял лорд Питер.

– Гм! – сказал Кирк. Он достал два ключа лорда Питера. – Это они?

– Ну, наверное, они, если лорд Питер вам их передал, а как же еще.

– Вы никому не давали на время ключ от передней двери?

– О боже, нет! – отвечала мисс Твиттертон. – Никому. Если дядя уезжал, а Фрэнк Крачли хотел попасть в дом в среду утром, он всегда приходил ко мне, и я шла с ним и открывала ему дверь. Дядя был такой упрямый. И кроме того, я сама предпочитала зайти и убедиться, что во всех комнатах все в порядке. Вообще-то, если дядя был в Броксфорде, я приходила почти каждый день.

– Но на этот раз вы не знали, что он в отъезде?

– Нет, не знала. Об этом я вам все время и говорю. Я не знала. И разумеется, не приходила. И он ведь не был в отъезде.

– Именно так. Итак, вы точно уверены, что не оставляли эти ключи в таких местах, где их можно было бы украсть или позаимствовать?

– Нет, никогда, – серьезно ответила мисс Твиттертон.

Гарриет подумалось, что та, похоже, сама лезет в петлю. Она же не могла не видеть, что ключ к дому – это ключ к разгадке. Может ли невиновный человек настолько не понимать, что происходит? Суперинтендант продолжал свои вопросы без сантиментов:

– Где вы держите их ночью?

– Исключительно в своей спальне. Ключи, серебряный чайник моей дорогой мамы и перечницу тети Софи – свадебный подарок дедушке с бабушкой. Я каждую ночь забираю их с собой и ставлю на маленький столик у кровати, вместе с обеденным колокольчиком на случай пожара. И я уверена, что никто не зайдет, пока я сплю, потому что я всегда ставлю на верхней площадке лестницы шезлонг.

– У вас был обеденный колокольчик в руках, когда вы спустились к нам, – сказала Гарриет, стараясь подтвердить слова мисс Твиттертон. Тут ее внимание отвлек Питер, заглядывавший в окно через ромбовидные ячейки решетки. Она приветливо помахала ему в ответ. Похоже, прогулка развеяла его хандру и он снова заинтересовался делом.

– Шезлонг? – переспросил Кирк.

– Чтобы взломщик споткнулся, – совершенно серьезно объяснила мисс Твиттертон. – Это прекрасный способ. Видите ли, он споткнется, запутается, загремит, я его услышу и позову полицию обеденным колокольчиком из окна.

– Боже мой! – сказала Гарриет. (Лицо Питера исчезло – возможно, он возвращался в дом.) – Какая жестокость с вашей стороны, мисс Твиттертон. Бедняга может упасть исломать себе шею.

– Какой бедняга?

– Взломщик.

– Но, дорогая леди Питер, я только и говорю, что взломщиков никогда не было.

– Ну что же, – сказал Кирк, – похоже, что никто больше не мог добраться до ключей. Теперь, мисс Твиттертон, насчет денежных затруднений вашего дядюшки…

– О боже, о боже! – перебила его мисс Твиттертон с неподдельным чувством. – Я ничего о них не знала. Это ужасно. Я была так потрясена. Я думала – мы все думали, – что дядюшка прекрасно обеспечен.

Питер вошел в комнату так тихо, что только Гарриет его заметила. Он остался у двери, заводя свои часы и выставляя на них время по стенным часам. По-видимому, он пришел в нормальное состояние, так как у него на лице читалась напряженная работа ума.

– Не знаете, он составил завещание?

Кирк задал вопрос как бы между прочим. Листок бумаги, в котором заключался ответ, был спрятан у него под блокнотом.

– Да, конечно, – сказала мисс Твиттертон, – я уверена, что он составил завещание. Не то чтобы от этого много зависело, потому что в семье осталась только я. Но он точно мне говорил, что составил. Он всегда говорил, когда я беспокоилась по какому-то поводу, – разумеется, я не слишком обеспечена, – он всегда говорил: не торопись, Эгги. Я не могу помочь тебе сейчас, потому что все деньги ушли в дело, но они достанутся тебе, когда я умру.

– Понятно. Вам никогда не приходило в голову, что он может передумать?

– Нет, зачем? Кому еще он мог все завещать? Кроме меня, никого нет. Но кажется, теперь ничего не осталось?

– Боюсь, что к этому все идет.

– Боже мой! Он это имел в виду, когда говорил, что все деньги ушли в дело? Что все пропало?

– Очень часто именно так и бывает, – сказала Гарриет.

– Так вот что… – начала мисс Твиттертон и осеклась.

– Вот что – что? – подсказал супериндендант.

– Ничего, – жалобно сказала мисс Твиттертон. – Просто одна вещь, о которой я подумала. Это личное. Но он однажды говорил, что не может свести концы с концами и что ему не платят по счетам… Ох, что я наделала? Как мне теперь объяснить?..

– Что? – снова спросил Кирк.

– Ничего, – поспешно повторила мисс Твиттертон. – Просто это так глупо с моей стороны. – Гарриет показалось, что мисс Твиттертон собиралась сказать что-то другое. – Он однажды занял у меня небольшую сумму – немного, – но, конечно, много у меня и не было. О боже! Я боюсь, что это так ужасно выглядит, что я как раз сейчас думаю о деньгах, но… Я очень надеялась, что у меня что-то останется на старость… и время сейчас не простое… и надо платить аренду за коттедж… и…

Она была готова расплакаться. Гарриет смущенно сказала:

– Не переживайте. Я уверена, что-нибудь подвернется.

Кирк не смог устоять.

– Мистер Микобер!^[1016] – сказал он с некоторым облегчением. Слабое эхо за спиной привлекло его внимание к Питеру, и он обернулся. Мисс Твиттертон принялась лихорадочно искать в ридикюле носовой платок и нечаянно высыпала наружу целый водопад веревочек, карандашей и целлулоидных колечек для кольцевания кур.

– Я очень надеялась, что он их вернет, – всхлипывала мисс Твиттертон. – Ой, извините. Пожалуйста, не обращайте на меня внимания.

Кирк откашлялся. Гарриет, у которой, как правило, имелся запас носовых платков, обнаружила, к своему недовольству, что как раз сегодня с ней был только один полотняный лоскуток – и тот настолько изысканный, что годился лишь для тех нечастых светлых слез, которых можно ожидать в медовый месяц. На помощь пришел Питер – его платок вполне мог сойти за юный, еще не выросший до конца белый флаг.

– Совершенно чистый, – весело сказал он. – У меня всегда есть запасной.

(Черта с два, подумала Гарриет. Ты просто чересчур вышколен.)

Мисс Твиттертон укрыла лицо в белом шелке и отчаянно сопела, в то время как Джо Селлон усердно изучал свои стенографические заметки. Молчание грозило затянуться.

– Мисс Твиттертон еще нужна вам, мистер Кирк? – наконец осмелилась Гарриет. – Потому что мне и правда кажется, что…

– Гм… Да, – сказал суперинтендант. – Если мисс Твиттертон будет не против рассказать нам, исключительно для проформы, разумеется, где она была вечером в прошлую среду.

Мисс Твиттертон бодро вылезла из носового платка.

– По средам же всегда занятия хора, – объявила она с неприкрытым удивлением, что кто-то может задать такой простой вопрос.

– Ах да, – согласился Кирк. – И я думаю, что вы, разумеется, заглянули к дядюшке, когда все закончилось?

– Нет-нет! Не заглянула. Я отправилась домой ужинать. Понимаете, в среду у меня очень напряженный вечер.

– В самом деле? – спросил Кирк.

– Да, конечно, ведь в четверг базарный день. Мне нужно было еще полдюжины кур убить и ощипать, прежде чем я легла. Я всегда из-за этого поздно ложусь в среду. Мистер Гудакр – он так добр и всегда говорит, что знает, как неудобно устраивать хор в среду, но некоторым из мужчин это больше подходит, так что, как видите…

– Убить и ощипать шесть штук, – задумчиво проговорил Кирк, словно оценивая время, которое это займет.

Гарриет в ужасе посмотрела на кроткую мисс Твиттертон:

– Вы хотите сказать, что сами их убиваете?

– Отчего же нет, – бодро ответила мисс Твиттертон. – Это гораздо легче, чем кажется с непривычки.

Кирк загоготал, а Питер, видя, что его жена придает слишком большое значение этому обстоятельству, весело пояснил:

– Моя дорогая, свернуть шею – это просто лов кость рук. Для этого не нужна сила. – Он скрутил руки в быстрой пантомиме.

Кирк, то ли искренне забывшись, то ли нарочно, добавил:

– Вот-вот. – И затянул воображаемую петлю на своей бычьей шее. – Что шею скручивать, что на виселице вздергивать, главное – рывок.

Его голова откинулась набок неприятным резким движением. Мисс Твиттертон издала вскрик ужаса – она, видимо, только теперь поняла, к чему ведут все эти вопросы и ответы. Гарриет заметно рассердилась. Мужчины, когда соберутся вместе, все ведут себя одинаково. Даже Питер. На миг они с Кирком оказались на другой стороне пропасти, и она ненавидела их обоих.

– Осторожнее, супер, – сказал Питер. – Мы пугаем дам.

– О боже, боже, так нельзя, – шутливо проговорил Кирк, но карие бычьи глаза были так же наблюдательны, как и серые глаза лорда. – Ну что же, спасибо, мисс Твиттертон. Пожалуй, пока это все.

– Вот и хорошо. – Гарриет встала. – Пойдемте посмотрим, как мистер Паффет справляется с кухонным дымоходом.

Она помогла мисс Твиттертон подняться и увела ее из комнаты. Когда Питер открывал им дверь, она бросила на него укоризненный взгляд, но, как и у Ланселота с Гвиневрой, тут взгляды их скрестились, и она свой отвела^[1017].

– Ах да, миледи! – сказал непреклонный суперинтендант. – Не будете вы так любезны позвать миссис Раддл? Нам надо немного уточнить, что когда произошло, – продолжил он, обращаясь к Селлону, который хмыкнул и достал ножик, чтобы наточить карандаш.

– Ну что же, – сказал Питер почти что с вызовом, – она все рассказала вполне честно.

– Да, милорд. Она прекрасно знала о завещании. Полузнайство ложь в себе таит^[1018].

– Не полузнайство – ученость! – раздраженно поправил его Питер. – Полуученость – Александр Поуп.

– В самом деле? – ответил мистер Кирк, ничуть не смутившись. – Надо будет записать на память. Эх! Не похоже, чтобы кто-нибудь еще мог завладеть ключами, хотя кто его знает.

– Я думаю, что она говорила правду.

– Мне кажется, есть разные виды правды, милорд. Есть правда, насколько ты ее знаешь, и есть правда, о которой тебя спросили. Но это не обязательно вся правда. Например, я не спрашивал эту хрупкую леди, не запирала ли она дом за кем-нибудь еще. Я только спросил: когда вы в последний раз видели вашего от… дядю? Понимаете?

– Да, понимаю. Я лично всегда предпочитаю не иметь ключа от дома, в котором нашли тело.

– Разумно, – признал Кирк. – Но бывают обстоятельства, в которых лучше, чтобы это был ты, чем кто-нибудь другой, если вы понимаете, о чем я. А иногда… Как вы думаете, что она имела в виду, когда воскликнула, что она наделала? А? Может быть, до нее дошло, что она могла оставить ключи на видном месте, как будто невзначай? Или…

– Это было про деньги.

– Может быть. А может, она подумала еще про что-то, что она сделала, но, как оказалось, это не принесло пользы ни ей, ни еще кому. Сдается мне, она что-то скрывает. Будь она мужчиной, я бы это быстро выяснил, но эти женщины! Начнут ныть и хлюпать, и все тут.

– Верно, – сказал Питер и сам в свою очередь на миг ощутил отвращение ко всему противоположному полу, включая жену. В конце концов, только что она чуть не отчитала его за спектакль со сворачиванием шеи. Да и женщина, которая сейчас входила, вытирая руки о фартук и крича с чувством собственной значимости: “Вы меня звали, мистер?” – тоже ничем не могла затронуть умолкнувшую в нем струну рыцарства. Кирк же знал правильный подход к таким вот миссис Раддл, которых он на своем веку встречал немало, и уверенно пошел в атаку.

– Да. Мы хотели немного уточнить время убийства. Крачли говорит, что видел мистера Ноукса живым и здоровым в среду вечером около двадцати минут седьмого. Как я понимаю, вы к этому моменту уже ушли домой?

– Да, ушла. Я к мистеру Ноуксу только по утрам хожу. После обеда меня не было в доме.

– И на следующее утро вы пришли и обнаружили, что дом заперт?

– Да. Я как следует постучала в обе двери – он туговат на ухо, и я всегда стучу как следует, а потом я покричала, значит, под окном спальни, потом опять стучу – и хоть бы хны, тут я и грю: черт с ним, небось опять в Броксфорд уехал. Сел, думаю, вчера вечером на десятичасовой. Ну конечно, грю, мог бы меня предупредить, да и за ту неделю не заплачено.

– Что вы еще сделали?

– А ничего. Что там еще делать? Только дать знать молочнику и пекарю, чтоб не заходили. И про газету. И сказать на почте, чтоб его письма относили ко мне. Только писем не было, всего два, и то счета, так что я их не переслала.

– О! – сказал Питер. – Так и надо поступать со счетами. Там, как несколько неожиданно сказал поэт, там пусть лежат, как гусь на златых яйцах.

Мистер Кирк был смущен этой цитатой и не смог ее распознать^[1019].

– Вы не думали послать к мисс Твиттертон? Она обычно приходила, когда мистер Ноукс был в отъезде. Вы должны были удивиться, не увидев ее.

– Не мое дело посылать за теми, кто решил не приходить, – заявила миссис Раддл. – Если мистеру Ноуксу нужна Эгги Твиттертон, пусть сам ей об этом скажет. По крайней мере, я так решила. Сейчас-то я, конечно, вижу, что он уже помер и не мог ничего сказать, но мне-то откуда было знать об этом? Мало того что мне за ту неделю не заплачено – посылай тут еще за две мили за всякими, как будто мне без этого нечего делать. Или марки на них трать. И вдобавок, – проговорила миссис Раддл со значением, – я так рассудила: коли он мне про отъезд не сказал, может, он и Эгги не предупредил, и нечего мне лезть в чужие дела, и не думайте.

– О! – воскликнул Кирк. – Значит, вы решили, что у него могут быть свои причины уехать по-тихому, так сказать?

– Ну, могут быть, могут и не быть. Я так рассудила. Ясно? Конечно, еще долг мне за неделю, но я не торопилась. Попроси я Эгги Твиттертон, она бы мне мигом заплатила.

– Конечно, – согласился Кирк. – Как я понимаю, вы не подумали попросить ее в воскресенье, когда она пришла играть на органе в церкви?

– Я? – сказала миссис Раддл весьма обиженно. – Я из методистов^[1020]. В их церкви уж никого нет, когда мы кончаем. Не то чтобы я никогда не была в церкви, но толку с этого чуть. Встать-сесть, встать-сесть, как будто коленям мало мытья полов по будням, а проповедь малюсенькая и без души. Мистер Гудакр, конечно, добрейший джентльмен и обходительный, ничего плохого не скажу, но я всю жизнь хожу в молельный дом, а это ведь другой конец деревни, и когда я сюда возвращаюсь, все уже разошлись и Эгги Твиттертон на своем велосипеде укатила. Так что, как видите, не могла я ее застать, даже если бы захотела.

– Конечно же не могли, – подтвердил Кирк. – Хорошо. Итак, вы не пытались сообщить об этом мисс Твиттертон. Как я понимаю, вы рассказали в деревне о том, что мистер Ноукс уехал?

– Рассказала, не скрою, – признала миссис Раддл. – А что в этом такого?

– Вы сказали нам, – вставил Питер, – что он уехал на десятичасовом автобусе.

– Я так подумала.

– Это выглядит вполне естественно, так что ни у кого не возникнет вопросов. Кто-нибудь захо дил к мистеру Ноуксу в течение недели?

– Только мистер Гудакр. В четверг с утра вижу, как он вокруг дому тыкается. Заметил меня и кричит: “Мистер Ноукс уехал?” Верно, грю, уехал в Броксфорд. А он: зайду, грит, в другой день. Не помню, чтоб еще кто заходил.

– То есть вчера вечером, – продолжил Кирк, – когда вы впустили в дом этих леди и джентльмена, все в доме было как обычно?

– Верно. Только на столе с ужина не убрано. Он завсегда ужинал аккурат в полвосьмого. Потом сидит с газетой на кухне, а в 9:30 приходит сюда новости слушать. Очень аккуратный джентльмен был, точный как часы.

Кирк просиял. Вот это он и хотел узнать.

– То есть он поужинал. Но его постель была не смята?

– Не смята. Но я, разумеется, поменяла белье для леди и джентльмена. Все честь по чести. Белье, – объяснила миссис Раддл, стараясь не оставить неясностей, – было готово с прошлой недели, оно уже в среду высохло, но я не могла его постелить – дом-то заперт! Ну, я его у себя на кухне положила аккуратно, и мне его только у огня погреть – и хоть короля с королевой принимай.

– Дело проясняется, – сказал Кирк. – Мистер Ноукс ужинал в 7:30, так что, вероятно, в это время он был еще жив.

Он посмотрел на Питера, но Питер больше не смущал его историями про убийц, съедавших ужин своих жертв, и суперинтендант решил продолжить:

– Он не ложился, и это нам дает… Миссис Раддл, не знаете, когда он обычно ложился?

– В одиннадцать, мистер Кирк, как часы, он выключал радио, и я видела, как его свеча поднимается по лестнице в спальню. Я его спальню из своего заднего окошка вижу как на ладони.

– Ага! А теперь, миссис Раддл, вспомните тот вечер среды. Вы видели, как его свеча поднималась в спальню?

– А ведь и вправду! – воскликнула миссис Раддл. – Вот вы сейчас спросили, мистер Кирк, и понимаю, что не видела. И помню, что назавтра так своему Берту и сказала: вот, грю, кабы не уснула, знала бы, что он уехал, раз света в спальне нет. Но вот ведь! – говорю. Так устала, что свалилась и сразу захрапела.

– Что ж, – сказал разочарованный Кирк, – это на самом деле не важно. Раз его постель не смята, он, скорее всего, был тогда внизу…

(Слава богу, подумал Питер, не в опочивальне дражайшей супруги.)

Миссис Раддл прервала его резким воплем:

– Ох, боже мой, мистер Кирк! Вот ведь оно что!

– Вам что-то пришло в голову?

Похоже, ей и правда что-то пришло в голову. Выражение ее лица, ее взгляд, метавшийся между Кирком, Селлоном и Питером, давали понять: она вспомнила не просто важную деталь, а что-то такое, от чего ей стало не по себе.

– Ну конечно. Не пойму, почему я раньше не сообразила, но у меня со всеми этими ужасами голова кругом идет. Ведь, если подумать, раз он не уехал на автобусе, то умер-то он еще до полдесятого.

Рука констебля застыла над блокнотом. Кирк резко сказал:

– Почему вы так думаете?

– Ну так его радио не работало, я Берту и говорю…

– Минутку. При чем тут радио?

– Ну как же, мистер Кирк, будь мистер Ноукс дома и жив, он бы ни за что не пропустил новости в девять тридцать. Он очень уважал последние новости, царствие ему небесное, хотя чем ему это помогло, я не знаю. И помню, в ту среду вечером Берту и говорю: странное дело, грю, мистер Ноукс сегодня свое радио не включал. Непохоже это на него, грю.

– Но вы же не могли услышать его радио из своего флигеля сквозь все эти закрытые двери и окна?

Миссис Раддл облизнула губы.

– Ну, не буду вас обманывать, мистер Кирк. – Она сглотнула и продолжила так же бойко, как и раньше, но ее взгляд избегал глаз суперинтенданта, сосредоточившись на карандаше Джо Селлона. – Я просто забежала сюда за несколько минут до половины, чтобы позаимствовать каплю керосина из сарая. И если бы радио работало, я бы его точно услышала, ведь тут сзади стены – одна штукатурка, а радио у него всегда ревело как зверь, а то он был туг на ухо.

– Понятно, – сказал мистер Кирк.

– Ничего плохого, – пояснила миссис Раддл, отходя от стола, – в том, чтобы позаимствовать каплю керосина.

– Ну, – сказал Кирк осторожно, – это к делу не относится. Новости в девять тридцать. Это на центральном вещании.

– Верно. До шестичасовых ему и дела не было. Питер взглядом спросил Кирка, подошел к радиоприемнику и поднял крышку.

– Настроено на местное, – заметил он.

– Ну, если вы его с тех пор не перенастраивали… Питер покачал головой, и Кирк продолжил:

– Похоже, что он его не включал – по крайней мере для новостей в девять тридцать. Гм. Мы подбираемся к цели, вам не кажется? Сокращаем неизвестное время. Правило на правило, правило на правило, тут немного и там немного…

– Исайя^[1021], – сказал Питер, закрывая крышку. – Или, что более подходит сейчас, Иеремия?

– Исайя, милорд, – никакого повода для плача я вокруг не вижу. Это все в высшей степени удовлетворительно. Мертв или без сознания в девять тридцать, в последний раз видели в живых около шести двадцати, поужинал в…

– Шести двадцати?! – воскликнула миссис Раддл. – Ладно вам! Он в девять был как огурчик!

– Что! Откуда вы знаете? Почему вы раньше об этом не сказали?

– Да я думала, вы знаете. Вы не спрашивали. А откуда я знаю? Видела я его, вот откуда. Эй! К чему вы подбираетесь? Меня во что-то впутать хотите? Вы не хуже меня знаете, что в девять он был жив. Вон Джо Селлон с ним разговаривал. Кирк застыл с раскрытым ртом.

– Э?.. – сказал он, уставившись на констебля.

– Да, – промямлил Селлон, – это правда.

– Разумеется, правда, – повторила миссис Раддл. Ее маленькие глаза засветились торжествующим злорадством, за которым скрывался смутный страх. – Тут ты меня не поймаешь, Джо Селлон. Иду я в девять с водой и вижу тебя как свой собственный нос: стоишь и говоришь с ним вот у этого окна. Ага! И слышала все! Такие выражения – постыдился бы, Джо, – не для ушей порядочной женщины. Иду я по двору – вы знаете, где насос, единственная питьевая вода, если не ходить в деревню, мистер Кирк, и он всегда разрешал свободно пользоваться насосом во дворе, если не для стирки, а стираю я всегда в дождевой, чтобы шерсть не повредить, и слышу тебя от насоса – вон поглядите сами. И грю себе: боже, грю, что же это творится? Захожу, значит, за угол дома и вижу Джо – прям в шлеме, так что ты тут не отвертишься.

– Хорошо, мэм, – сказал Кирк, потрясенный, но не спешивший обвинять своего подчиненного. – Премного обязан. Это значительно уточняет время убийства. В девять, вы сказали?

– Почитай ровно. На моих было десять минут, но они спешат. Спросите лучше Джо Селлона. Хочешь знать, который час, – спроси полицию!^[1022]

– Очень хорошо, – ответил суперинтендант. – Нам нужно было просто немного уточнить этот пункт в показаниях… Два свидетеля лучше одного. Этого достаточно. Теперь идите и – внимание – рот на замке.

– Разумеется, – сказала миссис Раддл, негодуя. – Я не сплетница.

– Конечно же нет, – согласился Питер. – Это самое последнее, в чем можно вас обвинить. Но, понимаете ли, вы очень важный свидетель, вы и Селлон, и, скорее всего, разные люди, репортеры и так далее, попытаются из вас что-нибудь выудить. Так что вам надо проявлять осмотрительность – вот как Селлон – и ни слова им не говорить. Иначе вы очень затрудните работу мистера Кирка.

– Джо Селлон, подумаешь! – презрительно процедила миссис Раддл. – Да уж небось не хуже его справлюсь. Делать мне больше нечего, кроме как с газетчиками болтать. Проходимцы они все, да и только.

– Крайне неприятные люди, – согласился Питер. Он пошел к двери, аккуратно ведя миссис Раддл перед собой, как отбившуюся от стаи курицу. – Мы знаем, что на вас можно положиться, миссис Раддл, о строгая весталка тишины, питомица медлительных времен!^[1023] Что бы вы ни делали, – добавил он серьезно, передвигая ее за порог, – не говорите ничего Бантеру – он самый страшный болтун в мире.

– Ни в коем случае, милорд, – сказала миссис Раддл.

Дверь закрылась. Кирк выпрямился в огромном кресле. Его подчиненный сидел сгорбившись и ждал взрыва.

– Итак, Джо Селлон. Что все это значит?

– Понимаете, сэр…

– Я разочарован в тебе, Джо, – озадаченно продолжил Кирк. В его голосе слышалось скорее огорчение, чем гнев. – Я удивлен. Значит, ты был там в девять вечера, разговаривал с мистером Ноуксом и ничего об этом не сказал? Где твое чувство долга?

– Я очень извиняюсь, сэр.

Лорд Питер Уимзи отошел к окну. Не следует вмешиваться, когда кто-то распекает своего подчиненного. Тем не менее…

– Извиняешься? Подходящее слово, нечего сказать. Ты, полицейский, скрыл важные сведения? И теперь извиняешься?

(Халатность. Да, на первый взгляд просто халатность.)

– Я не хотел… – начал Селлон. И затем, в ярости: – Я не знал, что старая проныра меня видела!

– Какая, к черту, разница, кто тебя видел? – воскликнул Кирк, раздражаясь все сильнее. – Ты должен был первым делом рассказать мне… Боже мой, Джо Селлон, не понимаю, что с тобой. Честное слово, не понимаю… Ну и вляпался ты, парень.

Бедняга Селлон сидел, ломая руки, и не находил другого ответа, кроме жалобного бормотания:

– Извините…

– Слушай, – сказал Кирк, с опасной нотой в голосе. – Что ты там такое делал, о чем ты не хочешь никому рассказывать?.. Говори!.. А, нет, постой-ка, постой-ка…

(Наконец он понял, подумал Питер и обернулся.)

– …ты ведь левша?

– Ради бога, сэр, ради бога! Это не я! Клянусь вам, не я! Господь свидетель, было из-за чего, но я его не убивал… Я и пальцем его не тронул…

– Было из-за чего?.. Давай же! Выкладывай! Что за дела у тебя были с мистером Ноуксом?

Селлон испуганно оглянулся. У него за спиной стоял Питер Уимзи с непроницаемым лицом.

– Я его не трогал. Я ему ничего не сделал. Умереть мне на месте, если я виновен!

Кирк покачал своей массивной головой, словно бык, которого донимают слепни.

– Что ты здесь делал в девять вечера?

– Ничего, – упрямо сказал Селлон. Возбуждение его прошло. – Просто время коротал.

– Время коротал! – повторил Кирк с таким презрением и раздражением, что нервы Питера не выдержали и он вмешался.

– Послушайте, Селлон, – проговорил он голосом, который заставлял многих попавших в беду рядовых поделиться своими жалкими тайнами. – Я очень советую вам все без утайки рассказать мистеру Кирку. Что бы это ни было.

– Хорошенькое дело, – прорычал Кирк. – Полицейский, служитель закона…

– Полегче с ним, суперинтендант, – сказал Питер. – Он еще мальчишка.

Он колебался. Возможно, Селлону будет легче без посторонних свидетелей.

– Пойду в сад, – сказал он примирительно. Селлон мгновенно обернулся:

– Нет, не надо! Я все расскажу. Ради бога, сэр! Не уходите, милорд. Я не смогу без вас! Я вел себя как круглый дурак.

– С кем не бывает, – мягко сказал Питер.

– Вот вы мне поверите, милорд. Боже милосердный, я пропал!

– Очень может быть, – мрачно согласился Кирк. Питер глянул на суперинтенданта – тот тоже понял, что Селлон обращается к авторитету более высокому и древнему, чем присутствующие, – и присел на краешек стола.

– Соберитесь с духом, Селлон. Мистер Кирк никого не осудит неправедно. В чем же было дело?

– Ну… Этот самый бумажник мистера Ноукса… который он потерял…

– Два года назад. Ну да, и что с ним случилось?

– Я его нашел. Я… Я… Он выронил его на дороге – там десять фунтов было. Я… моей жене было очень плохо после родов… Доктор сказал, что нужно специальное лечение… Я ничего не накопил… А жалованье невелико и денежное довольствие тоже… Я был последним дурнем… Я хотел сразу же положить его обратно. Я думал, что для мистера Ноукса, человека обеспеченного, это небольшая потеря. Я знаю, что от нас ждут честности, но это страшное искушение.

– Да, – сказал Питер. – Щедрая страна ожидает предельной честности за два-три фунта в неделю.

Кирк, казалось, лишился дара речи, так что Питер продолжил:

– И что было дальше?

– Ноукс об этом узнал, милорд. Не знаю как, но пронюхал. Угрожал донести на меня. Ну, конечно, это бы меня погубило. С работы бы выгнали, и кто меня после этого наймет? Вот и пришлось платить ему, сколько скажет, чтобы не проговорился.

– Платить ему?

– Это шантаж, – заявил Кирк, резко выйдя из оцепенения. Он произнес эти слова так, как будто нашелся наконец выход из невозможного положения. – Это уголовное преступление. И укрывательство.

– Называйте это как хотите, сэр, – для меня это был вопрос жизни и смерти. Доил меня на пять шиллингов в неделю все эти два года.

– Боже мой! – сказал Питер с отвращением.

– И я скажу вам, милорд, когда я сегодня утром пришел сюда и услышал, что он мертв, это было как милость божья… Но я не убивал его, клянусь вам. Вы мне верите? Милорд, вы-то мне верите. Это не я.

– Если бы это и были вы, я бы вас не винил.

– Но это не я, – горячо заверил его Селлон. Лицо Питера ничего не выражало, и он снова повернулся к Кирку: – Как хотите, сэр. Я знаю, что был дураком – и хуже того, – и я приму расплату. Но провалиться мне на месте, если это я убил мистера Ноукса.

– Ну, Джо, – сурово молвил суперинтендант, – и без этого все плохо. Ты вел себя как дурак, это точно. Нам придется потом с этим разобраться. А теперь лучше расскажи нам, что же тогда произошло.

– Я пришел к нему, чтобы сказать, что на той неделе у меня не было денег. А он рассмеялся мне в лицо, старый черт. Я…

– Когда это было?

– Я пришел сюда по дорожке и заглянул вон в то окно. Занавеска не была задернута, и внутри было темно. А потом я вижу, как он идет из кухни со свечой в руке. Он подносит свечу к часам, и я вижу: пять минут десятого.

Питер изменил позу и быстро сказал:

– Вы видели часы в окне. Вы уверены? Свидетель не уловил предупреждающего тона и кратко ответил:

– Да, милорд. – Он нервно облизнул губы и продолжил: – Потом стучу я в окно, он подходит и отпирает его. Я ему говорю, что денег нет, а он зловеще так смеется. “Хорошо, – говорит, – с утра на тебя донесу”. Тут я собрался с духом и говорю: “Не донесете. Это шантаж. Все эти деньги, которые вы с меня брали, – это шантаж, и вы за него под суд пойдете”. А он говорит: “Деньги? Ты не докажешь, что платил мне деньги. Где твои расписки? У тебя ничего на бумаге нет”. Тут я и выругался.

– Не удивительно, – сказал Питер.

– “Пошел вон”, – говорит он и захлопывает окно. Я попробовал двери, но они были заперты. Ну, я ухожу, и больше я его не видел.

Кирк выдохнул:

– Ты не заходил в дом?

– Нет, сэр.

– Ты говоришь всю правду?

– Как перед Богом, сэр.

– Селлон, вы уверены?

На этот раз предупреждения нельзя было не заметить.

– Святая правда, милорд.

Питер изменился в лице. Он встал и медленно отошел к камину.

– Гм, ну что же, – проговорил Кирк. – Я даже не знаю, что сказать. Вот что, Джо: поезжай-ка ты немедленно в Пэгфорд и проверь алиби у Крачли. Найди этого самого Уильямса из гаража и сними с него показания.

– Хорошо, сэр, – покорно сказал Селлон.

– Я поговорю с тобой, когда вернешься. Селлон снова сказал:

– Хорошо, сэр. – Он посмотрел на Питера, который уставился на горевшие поленья и не шевелился. – Надеюсь, вы будете не слишком суровы со мной, сэр.

– Не исключено, – чуть смягчился Кирк. Констебль вышел, понурив свои широкие плечи.

– Ну и что вы об этом думаете? – спросил суперинтендант.

– Звучит достаточно правдоподобно – в той части, которая касается бумажника. Так что вот вам мотив – замечательный новый мотив, цветет и пахнет. Поле несколько расширяется, согласитесь? Шантажисты, как правило, не ограничиваются одной жертвой.

Кирк едва ли заметил эту изобретательную попытку отвлечь его от естественных подозрений. Его заботило, что подчиненный не выполнил свой долг.

Воровство и сокрытие улик!.. Он бередил рану и тем больше сердился, что случившегося легко можно было избежать.

– Ну почему этот дурак не обратился к своему сержанту, если ему денег не хватало? Или ко мне? Чертовщина какая-то. Ничего не понимаю. Прямо поверить не могу.

– Есть многое на свете, – сказал Питер с грустным удивлением.

– Есть, милорд. В “Гамлете” много верного.

– О да. Подгнило что-то в датском королевстве. Взмутите ил деревенского пруда, и запах удивит вас.

Он беспокойно ходил по комнате. Свет, пролитый на дела мистера Ноукса, только подтверждал его подозрения, а если Питер кого и готов был душить собственными руками, так это шантажистов. Пять шиллингов в неделю в течение двух лет. Он не сомневался в этой части истории – никто не мог бы столько наговорить против себя, если не рассказывал правду. Тем не менее… Он резко остановился рядом с Кирком.

– Послушайте! – сказал он. – У вас ведь нет официального заявления о краже, так? И деньги были вы плачены – в двойном размере.

Кирк остановил его своим твердым взглядом.

– Вам-то легко быть мягкосердечным, милорд. Вы не несете ответственности.

На этот раз лайковые перчатки были сняты, и удар пришелся прямиком в челюсть.

– Ого! – задумчиво добавил Кирк. – Этот наш Ноукс был тот еще мошенник.

– Ужасная история. После такого, пожалуй, можно и… Но нет. Нельзя. Так в любом случае нельзя.

– Эх, к черту! – уныло сказал Питер.

– Что такое?

– Суперинтендант, мне очень жаль этого беднягу, но вот проклятье, похоже, все-таки придется вам сказать…

– Да?

Кирк понял, что сейчас грянет гром, и готовился принять удар. Он ведь сам говорил: приприте такого, как Питер, к стенке, и он скажет правду. И вот теперь его слова подтверждаются, на его же голову.

– Эта его история. Вроде все правдоподобно. Но нет. В одном месте он соврал.

– Соврал?

– Да… Он сказал, что не заходил в дом и что видел часы из окна…

– Да, и что?

– И вот я только что пытался сделать то же самое, когда выходил в сад. Я хотел выставить время на своих часах. И вот… это просто невозможно… Тот уродский кактус мешает.

– Как!

Кирк вскочил на ноги.

– Я говорю, мешает эта безобразная колючка. Закрывает циферблат. Из того окна время не видно.

– Не видно?

Кирк бросился к окну, заранее зная, что он там увидит.

– Можете попробовать с любого места, – сказал Питер. – Это абсолютно и несомненно невозможно. В то окно часы не видны.

Глава X Деревенский паб

– А что мне было делать? – спросил я,

начиная горячиться.

– Что? Отправиться в ближайший кабачок!

Центр всех местных сплетен^[1024].

Артур Конан-Дойль “Одинокая велосипедистка”

К вечернему чаю полиция ушла из дома. Несчастный Кирк, убедившись, что циферблат через окно не виден – как ни извивайся, ни нагибайся и ни вставай на цыпочки, – заметно охладел к дальнейшему расследованию. Он нерешительно предположил, что Ноукс зачем-то вынул кактус из горшка после 6:20 и вернул его до 9:30, но не смог придумать никакого правдоподобного объяснения для столь бессмысленного поступка. Конечно, о том, что кактус был на месте в 6:20, было известно только со слов Крачли, хотя напрямую он этого не говорил. Крачли упомянул, что поливал кактус, но он мог снять его и оставить внизу: пусть Ноукс сам поставит его на место. Можно было спросить самого Крачли, но хоть Кирк и записал эту мысль в свой блокнот, он не слишком надеялся на результат. Он неохотно осмотрел спальни, изъял несколько книг и документов из секретера и еще раз допросил миссис Раддл про разговор Селлона с Ноуксом.

Улов был небогатый. Нашлась записная книжка, в которой среди прочих записей был список еженедельных платежей по пять шиллингов, помеченный инициалами “Дж. С.”. Это подтверждало историю, которая едва ли нуждалась в подтверждении. Кроме того, возникало подозрение, что Селлон признался скорее от безысходности, чем из раскаяния: если он знал о записной книжке, то понял, что лучше все рассказать самому – до того, как ему ее предъявят. Питер в ответ спросил: почему, если Селлон – убийца, он не обыскал дом в поисках компрометирующих документов? Этой мыслью Кирк изо всех сил старался себя успокоить.

На то, что имелись и другие жертвы шантажа, ничто не указывало, зато обнаружилось много свидетельств того, что дела Ноукса были еще в худшем состоянии, чем предполагалось. Нашлась весьма интересная папка с газетными вырезками, на которых рукой Ноукса были сделаны пометки: объявления о продаже дешевых домов на западном побережье Шотландии – страны, где почти невозможно взыскать долги по векселям, выданным в других местах. Вне всяких сомнений, Ноукс был “тот еще мошенник”, как и подозревал Кирк. Но к сожалению, в доказательствах нуждались не его злодеяния.

Миссис Раддл ничего полезного больше не сказала. Она слышала, как Ноукс захлопнул окно, и видела, как Селлон уходил в сторону главного входа. Она решила, что представление закончено, и поторопилась домой со своим ведром воды. Через несколько минут она вроде бы услышала стук в дверь и подумала: “Он еще на что-то надеется!” На вопрос, слышала ли она, о чем был спор, она с сожалением признала, что не слышала, но, злорадно усмехнувшись, прибавила, что об этом следует спросить Джо Селлона. Селлон, добавила она, частенько приходил к мистеру Ноуксу – и если полиция хочет знать ее мнение, пытался “деньгу занять”, а Ноукс больше давать не хотел. Миссис Селлон расточительна, это всем известно. Кирк хотел бы спросить миссис Раддл, не волновалась ли она по поводу исчезновения мистера Ноукса, раз до этого видела его бурную ссору с констеблем, но вопрос застрял у него в горле. Это означало бы, что в убийстве подозревают служителя закона, – у него язык не поворачивался даже произнести подобное, не имея тому веских доказательств. Его следующая неприятная задача заключалась в том, чтобы допросить Селлонов, и он не горел желанием за нее браться. В чернейшей меланхолии он отправился разговаривать с коронером.

Тем временем мистер Паффет, прочистив кухонную трубу сверху и поучаствовав в разведении огня, забрал свою плату и пошел домой, рассыпавшись в любезностях и благодарностях. Наконец, мисс Твиттертон, в слезах, но польщенная, была доставлена Бантером на машине в Пэгфорд. Ее велосипед при этом восседал на заднем сиденье, “высоко и у всех на виду”^[1025]. Гарриет проводила мисс Твиттертон и вернулась в гостиную, где ее господин и повелитель мрачно строил карточный домик из засаленной старой колоды, которую откопал на этажерке.

– Ну вот! – с наигранной радостью сказала Гарриет. – Все ушли. Наконец-то мы одни.

– Какое блаженство, – мрачно отозвался он.

– Да, я бы больше не вынесла. А ты?

– Тоже нет… И сейчас-то невыносимо.

Слова его не прозвучали грубо, в них слышались усталость и беспомощность.

– Я не хотела, – сказала Гарриет.

Он ничего не ответил, поглощенный пристраиванием четвертого этажа к своей конструкции. Гарриет немного за ним понаблюдала, а потом решила, что его лучше оставить в покое, и ушла наверх за бумагой и ручкой. Не мешало бы черкнуть несколько строк вдовствующей герцогине.

Проходя через гардеробную Питера, она увидела, что в ней изрядно потрудились. На окнах появились занавески, на полу – ковры, кровать была застелена. Гарриет задумалась на мгновение, значит ли это что-нибудь и что именно. В ее собственной комнате не осталось следов краткого пребывания мисс Твиттертон – одеяло вытрясено, подушки взбиты, грелка убрана, беспорядка на умывальном и туалетном столиках как не бывало. Дверцы и ящики, которые открывал Кирк, были закрыты, на подоконнике стояла ваза с хризантемами. Бантер прошелся по всему дому как паровой каток, разглаживая следы волнений. Она взяла то, что хотела, и вернулась вниз. Карточный домик уже насчитывал шесть этажей. При звуке ее шагов Питер вздрогнул, рука его сделала неловкое движение, и все хрупкое строение рухнуло. Он что-то пробормотал и упрямо начал его восстанавливать.

Гарриет посмотрела на часы. Было почти пять, самое время выпить чаю. Она уговорила миссис Раддл поставить чайник и накрыть на стол – скоро все будет готово. Затем села на диван и принялась за письмо. Герцогиня, вероятно, ожидает совсем не таких новостей, но крайне необходимо написать ей о случившемся, пока история не попала в заголовки лондонских газет. Кроме того, Гарриет хотела кое о чем ей рассказать – то, что рассказала бы в любом случае. Она закончила первую страницу и подняла глаза. Питер нахмурился; домик, вновь поднявшийся почти до пятого этажа, выглядел так, будто вот-вот снова рассыплется. Она невольно рассмеялась.

– Что смешного? – спросил Питер. Шатающиеся карты немедленно расползлись, и он раздраженно обругал их. Вдруг его лицо разгладилось, и уголок рта поднялся в знакомой полуулыбке.

– У всего есть комическая сторона, – извиняющимся тоном сказала Гарриет. – Так не похоже на свадьбу.

– Истинно так, господи! – печально подтвердил Питер. Он встал и подошел к ней. – Мне кажется, – проговорил он отстраненно и неуверенно, – что я веду себя как деревенщина.

– Правда? На это я могу только сказать, что ты весьма смутно представляешь себе деревенщину. То есть вообще не знаешь, что это такое.

Ее насмешка его не утешила.

– Я не рассчитывал, что все так получится, – сбивчиво пояснил он.

– Псих мой ненаглядный…

– Я хотел, чтобы у тебя все было чудесно.

Она ждала, пока он сам найдет ответ, что и произошло с обезоруживающей скоростью.

– Думаю, это тщеславие. Возьми перо и запиши^[1026]. “Его светлость испытывает крайний упадок духа по причине необъяснимой неспособности подчинить Провидение собственным планам”.

– Так твоей маме и передать?

– Ты ей пишешь? Боже мой, я совсем забыл, но очень рад, что ты помнишь. Бедная моя старушка, все это ее очень расстроит. Она крепко вбила себе в голову, что для ее светлоголового мальчика брак означает безмятежный рай от века до века, аминь^[1027]. Удивительно, как мало собственная матушка может о тебе знать.

– Твоя матушка – самая разумная женщина, какую я встречала. Она гораздо лучше тебя разбирается в жизни.

– Правда?

– Да, конечно. Кстати, ты не настаиваешь на праве мужа читать письма жены?

– Нет-нет, боже упаси! – в ужасе воскликнул Питер.

– Рада слышать. А то тебе могло не поздоровиться. Вот и Бантер возвращается, можно будет попить чаю. Миссис Раддл в таком возбуждении, что, наверное, вскипятила молоко и посыпала чаем сэндвичи. Надо было все время стоять над ней.

– Пошли к черту миссис Раддл!

– С удовольствием… но думаю, этим уже занялся Бантер.

Стремительное появление миссис Раддл с чайным подносом подтвердило эту гипотезу.

– Вот, – сказала миссис Раддл, с грохотом ставя свою ношу на маленький столик перед камином, – давно бы уже чай подала, кабы не полицейский из Броксфорда, который ворвался, как раз как я тосты жарила. У меня душа в пятки, уж думала, стряслось чего. Но это просто повестки от коронера. Целая пачка у него была. Вот ваша.

– Ах да, – сказал Питер, ломая печать. – Быстро они. “Получатель, лорд Питер Гибель Бредон Уимзи, согласно ордеру с собственноручной подписью и печатью Джона Перкинса…” – спасибо, миссис Раддл, можете не ждать.

– Это Перкинс, который юрист, – объяснила миссис Раддл. – Очень приятный джентльмен, говорят, хотя сама я его толком не видела.

– “…одного из коронеров Его Величества в указанном графстве Хартфордширском, должен явиться и предстать перед ним в четверг, на десятый день октября”… завтра вы его увидите и услышите, миссис Раддл… “в одиннадцать часов утра ровно в Коронерском суде в трактире “Корона”, расположенном в приходе Пэгглхэм указанного графства; там и тогда давать показания и быть опрошенным от имени Его Величества касательно смерти Уильяма Ноукса и не отлучаться без разрешения”.

– Вот те на, – возмутилась миссис Раддл, – а кто же моего Берта обедом накормит? Он ест в полдень, и я моему Берту голодать не позволю, даже ради самого короля Георга.

– Боюсь, Берту придется обойтись без вас, – торжественно сказал Питер. – Видите: здесь сказано:

“неисполнение сего на свой страх и риск”.

– Боже мой, – ужаснулась миссис Раддл. – Риск чего, хотелось бы знать?

– Тюрьмы, – сказал Питер ужасным голосом.

– Меня – в тюрьму? – воскликнула миссис Раддл в крайнем негодовании. – Хорошенькое дело для порядочной женщины.

– Но вы же можете попросить подругу накормить Берта обедом, – предложила Гарриет.

– Гм, – неуверенно проговорила миссис Раддл, – миссис Ходжес небось не откажет. Но ей охота будет прийти послушать, что там будет на дознании. О! испеку-ка я с вечера пирог да оставлю его Берту.

Она задумчиво направилась к двери, затем вернулась и хрипло прошептала:

– А про керосин говорить надо будет?

– Не думаю.

– Уф! – выдохнула миссис Раддл. – Ведь нет ничего плохого в том, чтобы позаимствовать каплю керосина, да и долить обратно проще простого. Но только заикнись об этом полиции, и они тут же вывернут все наизнанку.

– Думаю, вам не о чем беспокоиться, – сказала Гарриет. – Закройте, пожалуйста, дверь, когда будете выходить.

– Да, миледи, – с неожиданной покорностью проговорила миссис Раддл и тут же исчезла.

– Насколько я знаю Кирка, – сказал Питер, – полное дознание отложат^[1028], так что все должно пройти быстро.

– Да. Я рада, что Джон Перкинс не мешкал – не будет большой толпы зевак и репортеров.

– Тебе очень помешают репортеры?

– Гораздо меньше, чем тебе. Не делай из этого трагедию, Питер. Смирись с тем, что на этот раз в дураках остались мы.

– Ага, так оно и есть. А как Элен раскудахчется.

– Ну и пусть. Бедняжка, у нее так немного радостей в жизни. Вконце концов, она все равно ничего не может нам сделать. То есть вот я, как видишь, наливаю тебе чай – правда, из отколотого носика, но тем не менее.

– Элен не налила бы мне чаю, поскольку я не оправдываю ее чаяний.

– И сама она тоже не смогла бы им насладиться – сколы на чайнике не давали бы ей покоя.

– Элен не терпит сколов.

– Разумеется. И она потребовала бы серебряный чайник – пусть даже и пустой. Вот тебе еще. Я не виновата, чай сам капает в блюдце. Это знак щедрой души, или переполненного сердца, или еще чего-то в этом роде.

Питер принял чай и стал пить его молча. Он по-прежнему был недоволен собой. Как будто он пригласил любимую женщину разделить с ним пир жизни и обнаружил, что их столик заняли чужие. Мужчины в таких унизительных обстоятельствах обычно придираются к официанту, ворчат на еду и решительно отказываются получать какое бы то ни было удовольствие от происходящего. Его хороших манер хватало, чтобы не допустить наихудших проявлений оскорбленного самолюбия, но сознание собственной вины не давало ему вести себя естественно. Гарриет сочувственно следила за его внутренней борьбой. Если бы они оба были лет на десять моложе, то ситуация разрешилась бы ссорой, слезами и примирительными объятиями, но для них этот путь был четко отмечен табличкой “ВЫХОДА НЕТ”. Ничего не поделаешь, Питер должен сам перестать дуться. Гарриет не вправе предъявлять ему претензии. Добрых пять лет она изливала на него свое дурное настроение, по сравнению с ней он держится очень неплохо.

Он отодвинул чайные принадлежности в сторону и зажег ей и себе сигареты. Затем, словно сыпля соль на старую рану, сказал:

– Ты принимаешь вспышки моего дурного нрава с похвальным терпением.

– Вот как ты это называешь? Видала я такие вспышки, по сравнению с которым это – разлитие небесной гармонии^[1029].

– Что бы это ни было, ты пытаешься отвлечь меня лестью.

– Ничуть. – Ну что же, он сам напрашивается. Лучше применить шоковую терапию и взять крепость штурмом. – Я просто пытаюсь тебе сказать как можно тактичнее, что, если только я смогу быть с тобой, меня не слишком огорчит, если я останусь глуха, нема, хрома, слепа и тупа, больна опоясывающим лишаем и коклюшем, если я окажусь в открытой лодке без еды и одежды, в ожидании близкой бури. А ты ведешь себя как дурак.

– Дорогая! – сказал он в отчаянии, покраснев. – И что мне, черт побери, на это ответить? Кроме того, что меня все перечисленное тоже не огорчит. Только я не могу избавиться от ощущения, что это я оказался тем идиотом, который погрузил нас в эту адову лодку, накликал бурю, сорвал с тебя одежду, выбросил за борт багаж, лишил тебя зрения, слуха, речи и ноги и заразил тебя коклюшем и… что там было еще?

– Опоясывающий лишай, – сухо сказала Гарриет. – Им нельзя заразить.

– Опять неудача.

Его глаза заплясали – и у нее словно что-то перевернулось внутри.

– О всеблагие боги! Сделайте меня достойным этой благородной жены. Однако я подозреваю, что мной манипулируют. Это бы чрезвычайно меня возмутило, если бы я не был переполнен тостами и нежностью – как ты могла заметить, эти две вещи часто идут рука об руку. И кстати, не сесть ли нам в машину и не поехать ли в Броксфорд поужинать? Там точно есть какой-нибудь паб, а глоток свежего воздуха поможет разогнать летучих мышей на моем чердаке.

– Неплохая идея. И давай возьмем с собой Бантера. Кажется, он уже много лет ничего не ел.

– Опять тебе не дает покоя мой Бантер! Но я знаю, что такое любовные страдания. Так и быть, бери Бантера, но я отказываюсь устраивать partie carrée^[1030]. Миссис Раддл с нами не поедет. Я подчиняюсь правилу Круглого стола: лишь одну любить на свете^[1031]. Конечно, я имею в виду одну зараз. Не буду притворяться, что у меня не было романов прежде, но ухаживать за двумя женщинами одновременно отказываюсь наотрез.

– Миссис Раддл может идти домой печь пироги. Я сейчас допишу письмо, и мы его отправим из Броксфорда.

Но Бантер почтительно попросил освободить его от участия в ужине – если, конечно, его светлость не нуждается в его услугах. Он бы предпочел, с их позволения, потратить столь любезно предоставленный ему досуг на визит в “Корону”. Небезынтересно было бы познакомиться с местными жителями, а что касается ужина, то мистер Паффет любезно намекнул, что в его доме всегда будут рады поскрести по сусекам и принять Бантера, когда бы он ни явился. – Это означает, – объяснил Питер, – что Бантер хочет послушать местные сплетни о покойном Ноуксе и его хозяйстве. Кроме того, он намерен установить дипломатические отношения с трактирщиком, торговцем углем, лучшим огородником, фермером, который недавно спилил дерево и может поделиться поленьями, мясником, который дольше всех дает мясу отвисеться^[1032], деревенским плотником и ассенизатором. Тебе придется ограничиться мной. Попытки сбить Бантера с его собственного таинственного пути ни к чему хорошему не приводят.

Когда Бантер вошел в “Корону”, бар был полон. Несомненно, ненавязчивое присутствие покойного мистера Ноукса за запертой дверью придавало особый аромат смеси легкого и горького эля. При появлении незнакомца оживленные голоса затихли, глаза обратились к двери, после чего все отвели взгляды и спрятались за поднятыми пивными кружками. Это полностью соответствовало этикету. Бантер поприветствовал компанию вежливым “добрый вечер” и попросил пинту старого эля и пачку “Плейерс”^[1033]. Мистер Гаджен, хозяин, исполнил заказ с приличествующей степенностью, отметив при размене десятишиллинговой купюры, что день выдался отличный. Бантер согласился с этим заявлением, добавив, что сельский воздух очень приятен после Лондона. Мистер Гаджен заметил, что многие лондонские джентльмены так говорят, и спросил, впервые ли его клиент в этих краях. Бантер сказал, что часто проезжал здесь, но никогда не останавливался и что Пэгглхэм прелестное место. Он также добавил, что родился в Кенте. Мистер Гаджен сказал: неужели? Там, кажется, растят хмель. Бантер подтвердил и это. Дородный одноглазый мужчина вставил, что в Кенте живет двоюродный брат его жены и там в округе один хмель. Бантер сказал, что там, где живет его мать, его тоже выращивают, но сам он мало знает о хмеле, поскольку с пяти лет жил в Лондоне. Худой мужчина с мрачным лицом сказал, что, видимо, тот галлон пива, который он купил у мистера Гаджена в прошлом июне, был из Кента. По-видимому, это был намек на расхожую шутку, так как все в баре понимающе рассмеялись и стали состязаться в остроумии, пока худой мужчина не прекратил обсуждение словами: “Ладно, Джим, считай, что это хмель, если тебе так больше нравится”.

Во время этого обмена любезностями лондонский гость тихо удалился и устроился в оконной нише со своей пинтой. Разговор переключился на футбол. Наконец полная женщина (это была не кто иная, как миссис Ходжес, подруга миссис Раддл) заметила с женской непосредственностью, которая врывается туда, куда венец творения не решится сделать шаг^[1034]:

– Кажется, вы потеряли клиента, мистер Гаджен.

– Эх! – сказал мистер Гаджен. Он кинул взгляд на сиденье в оконной нише, но увидел только затылок незнакомца. – Где-то убудет, где-то прибудет, миссис Ходжес. Я на пиве не много потеряю.

– Вы правы, – согласилась миссис Ходжес. – Да и нам невелика потеря. А правда, что от него специально избавились?

– Все может быть, – осторожно ответил мистер Гаджен. – Завтра узнаем.

– И это уж торговле не повредит, я думаю, – отметил одноглазый мужчина.

– Не знаю, – возразил хозяин. – Придется закрыться, пока все не кончится. Так оно приличнее. Да и мистер Кирк об этом отдельно напомнил.

Костлявая женщина непонятного возраста вдруг прощебетала:

– А как он выглядит, Джордж? Не дашь нам глянуть?

– Ну Кейти дает! – воскликнул мрачный, а трактирщик покачал головой. – Ни одного мужика не пропустит, ни живого, ни мертвого.

– Ладно вам, мистер Паддок! – сказала Кейти, и в баре снова засмеялись. – Вы-то в присяжных, вас за так в первый ряд посадят.

– Теперь от нас уже не требуют осматривать тело, – поправил ее мистер Паддок. – Если сами не попросим. Вот и Джордж Лагг, лучше его спросить.

Гробовщик вышел из внутренней комнаты, и все взгляды обратились к нему.

– Когда похороны, Джордж?

– В пятницу, – ответил мистер Лагг. Он заказал кружку горького и обратился к молодому человеку, который только что вышел из комнаты, запер ее и отдал ключ мистеру Гаджену: – Ступай, Гарри. Я скоро догоню. После дознания зашьем. А пока так полежит.

– Ага, – сказал Гарри. – Погода хорошая, ясная. Он заказал полпинты, быстро опрокинул ее и ушел со словами:

– До скорой встречи, папа.

Вокруг гробовщика образовался небольшой кружок из тех, кто испытывал нездоровый интерес к красочным подробностям случившегося. Вскоре из него донесся голос неугомонной миссис Ходжес:

– Если верить Марте Раддл, те, с кем он дел не имел, потеряют меньше всего.

– Вот! – сказал невысокий мужчина с рыжеватой челкой и проницательным взглядом. – Я уж давно сомневался. Старик небось за двумя зайцами гонялся. Хотя мне особо жаловаться не на что. Я каждый месяц выставляю счет, и мне за все уплачено – окромя той свиной шейки, на которую он жаловался. Это как с Хэтри^[1035] и другими большими компаниями, которые лопнули: перекладываешь деньги из одного дела в другое и в конце концов сам не знаешь, что твое, а что нет.

– Это верно, – согласился одноглазый посетитель. – Завсегда во что-нибудь вкладывался, он такой. Слышал звон, да не знал, где он.

– И обязательно все соки выжмет, – добавила миссис Ходжес. – Боже мой! Помните, как он давал в долг моей бедной сестре? Сердце кровью обливается, как подумаешь, сколько ей пришлось заплатить. И заставил ее отписать всю мебель.

– Ну, на мебели он толком не нажился, – заметил мужчина с песочной челкой. – Такая сырость была, когда ее с молотка пустили. Это было у Тома Даддена в Пэгфорде, и ни души кроме аукционера.

Древний старик с длинными седыми бакенбардами впервые подал голос:

– Неправедно нажитое впрок не идет. Так в Писании сказано. Ибо он угнетал, отсылал бедных; захватывал домы, которых не строил, – и мебель заодно; зато не устоит счастье его. В полноте изобилия будет тесно ему – верно же, мистер Гаджен? Убежит ли он от оружия железного^[1036] – да и куда бежать, когда десница Господня обратилась на грешника. Разве не приезжал сегодня из Лондона джентльмен с исполнительным листом на его имущество? Он сам провалился в яму, вырытую другому. Да захватит заимодавец все, что есть у него, – так сказано^[1037]. Ах! Да скитаются дети его, и просят хлеба…

– Успокойся, отец! – сказал трактирщик, видя, что пожилой джентльмен вошел в раж. – Слава богу, детей у него нету.

– Это верно, – согласился одноглазый, – но есть племянница. Теперь-то Эгги Твиттертон спустится с небес на землю. А то ходила задрав нос, мол, ее ждет наследство.

– Ну что ж, – сказала миссис Ходжес, – тем, которые себя выше других ставят, надо быть готовыми к разочарованиям. Отец-то ее был простой пастух у Теда Бейкера, как напьется, буянил и сквернословил, вот уж нечем гордиться.

– Это правда, – подтвердил старик. – Большой любитель распускать руки. Ужас, как его бедной жене доставалось.

– Если обращаться с человеком как с грязью, – высказался одноглазый, – то он и будет грязью. Дик Твиттертон был неплохой малый, пока ему не взбрело в голову жениться на школьной учительнице с эдакими закидонами и манерами. “Вытирай ботинки о коврик, – говорит, – прежде чем войти в гостиную”. И какой человеку толк от такой жены, если он пришел от скота весь в навозе и хочет ужинать?

– И ведь красавец был! – сказала Кейти.

– Ох, Кейти! – укоризненно проговорил мрачный. – Да, Дик наш Твиттертон был мужчина видный. На это учительница и клюнула. Ты поосторожнее со своим нежным сердцем, а то оно и тебя до беды доведет.

Последовал обмен шутками. Затем гробовщик сказал:

– А все-таки жаль Эгги Твиттертон.

– Ха! – отозвался мрачный. – А чего ей сделается. У ней куры и церковный орган, она неплохо справляется. Возраст, конечно, уже сказывается, но бывает и хуже, от добра добра не ищут.

– Ну вы даете, мистер Паддок! – воскликнула миссис Ходжес. – Уж не собираетесь ли вы к ней посвататься?

– И еще меня учит! – сказала Кейти, радуясь возможности отыграться.

Старик торжественно добавил:

– Подумай, что делаешь, Тед Паддок. У Эгги Твиттертон с обеих сторон плохая кровь. Не забывай: ее мать – сестра Уильяма Ноукса, а Дик Твиттертон буянил, сквернословил и не соблюдал день воскрес ный.

Открылась дверь, и вошел Фрэнк Крачли. С ним была девушка. Бантеру, сидевшему в одиночестве в своем углу, она показалась очень живой и задорной, а ее взгляд выдавал сметливый ум. У них были, судя по всему, довольно близкие отношения, и Бантер решил, что Крачли старается забыть свои утраты в объятиях Вакха и Афродиты. Он заказал юной леди большой бокал портвейна (Бантер слегка поежился^[1038]) и добродушно усмехался на многочисленные подначки, угощая всех вокруг.

– Ну что, Фрэнк, получил наследство?

– А как же, Ноукс ему свою долю обязательств оставил.

– Ты же вроде говорил, что прогорел со своими спекуляциями.

– Да у этих капиталистов всегда так. Как потеряют миллион – заказывают ящик шампанского.

– Слушай, Полли, ты не могла себе кого-нибудь получше спекулянта найти?

– Она думает, что он исправится, когда станет деньги ей приносить.

– Вот именно, – энергично сказала Полли.

– Подумываете ожениться, да?

– За подумать денег не берут, – сказал Крачли.

– А как насчет леди в Лондоне, Фрэнк?

– Это которой? – парировал Крачли.

– Ну дает! У него их столько, что уже со счету сбился.

– Ты поосторожнее, Полли. Он небось уже трижды женат.

– А мне-то что! – сказала Полли, гордо подняв голову.

– Ну вот, за похоронами и свадьба. Скажи, когда венчаетесь, Фрэнк.

– Мне еще на священника накопить надо, – добродушно ответил Фрэнк, – раз сорок фунтов пропали. Но оно почти того стоило – посмотреть на Эгги Твиттертон. “Как! Дядя умер, а деньги пропали! – говорит. – Кто бы мог подумать, он был так богат!” Тупая корова! – Крачли презрительно рассмеялся. – Допивай быстрее, Полли, если хочешь успеть на основной сеанс.

– А, так вот вы куда. Похоже, никакого траура по мистеру Ноуксу?

– По нему-то? – сказал Крачли. – Пусть не надеется. Еще чего! Старый пройдоха. Из милорда легче что-нибудь вытащить, чем из него. У того полон карман банкнот и нос как у сытого кролика.

– Эй, полегче! – одернул его мистер Гаджен с предостерегающим взглядом.

– Его светлость будет крайне обязан вам, мистер Крачли, – проговорил Бантер, вставая.

– Прошу прощения, – сказал Крачли, – не заметил вас. Никого не хотел обидеть. Просто пошутил. Чего вам, Бантер?

– Я ни от кого фамильярностей не потерплю, – с достоинством ответил тот. – Для вас я мистер Бантер, будьте так любезны. И кстати, мистер Гаджен, хотел попросить вас послать в Толбойз новую девятигаллоновую бочку, поскольку имеющаяся, как мы понимаем, принадлежит кредиторам.

– Запросто, – с готовностью отозвался хозяин. – Когда вам удобно?

– Завтра первым делом, – ответил Бантер, – и еще дюжину “Басса”, пока оно отстоится… О, мистер Паффет, добрый вечер! Я как раз собирался к вам зайти.

– Заходите, – радушно сказал мистер Паффет. – Я тут за элем к ужину зашел, а то Джордж по делам отлучился. У нас есть холодный пирог, и Джинни будет рада вас видеть. Налейте кварту, пожалуйста, мистер Гаджен.

Он протянул кувшин через стойку, и мистер Гаджен наполнил его, обращаясь при этом к Бантеру:

– Значит, договорились. Бочка приедет к десяти, и я сам зайду к вам и поставлю кран.

– Премного вам благодарен, мистер Гаджен. Я лично прослежу за ее получением.

Крачли воспользовался моментом, чтобы уйти со своей подругой. Мистер Паффет покачал головой:

– Опять в эту свою киношку. Я вот что скажу: все эти штуки кружат девушкам голову. Чулки там шелковые, то-се. В наши дни такого не было.

– Ах! Ладно вам, – сказала миссис Ходжес. – Полли давно уже гуляет с Фрэнком. Пора бы им на что-то решиться. Она хорошая девушка, хотя и держится дерзко.

– Решиться, говорите? – переспросил мистер Паффет. – Я-то думал, он решился из Лондона жену привезти. Хотя, может, он решил, что та ему откажет, раз он свои сорок фунтов потерял. Лови при отскоке, как говорится, – так нонче свадьбы играют. Что бы мужик ни делал, какая-нибудь красотка его поймает, хоть бы он вырывался и не шел в руки, как свинья в переулке. Но по мне, так хорошо, когда в сделке еще и деньги есть: как говорится, свадьба – это не просто четыре голых ноги в кровати.

– Во дает! – сказала Кейти.

– Да хоть бы и в шелковых чулках, не важно, – сказал мистер Паффет.

– Ну что ж, Том, – лукаво заметила миссис Ходжес, – вы вдовец и кое-что поднакопили, так что у некоторых из нас еще есть шанс.

– Шанс, говорите? – усмехнулся мистер Паффет. – Ну попробуйте. Итак, мистер Бантер, вы готовы?

– Фрэнк Крачли родился в Пэгглхэме? – спросил Бантер, пока они шли по дороге, неторопливо, чтобы пиво не превратилось в пену.

– Нет, – ответил мистер Паффет. – Он приехал из Лондона. По объявлению мистера Хэнкока. Уже шесть или семь лет здесь. Родителей, кажись, нет. Но он парень пробивной, только вот девки с него глаз не сводят, так что никак не может остепениться. Я думал, у него хватит ума не связываться с Полли Мэйсон – в смысле серьезно не связываться. Он вроде завсегда хотел жену, чтобы кое-чего в дом принесла. Ну да ладно. Что ни говорите, мужчина предлагает, а женщина потом располагает им всю жизнь, и беречься уже поздно. Посмотрите на своего джентльмена – за ним небось немало молодых богатых леди увивались. А он небось решил, мол, не нужны они ему. И вот он в свадебном путешествии, и, судя по их разговору с его преподобием, леди-то не богата.

– Его светлость, – сказал Бантер, – женился по любви.

– Я так и думал, – отозвался Паффет, перекладывая кувшин в другую руку. – Эх, ну что сказать, ему это по карману.

В заключение приятного и в целом полезного вечера мистер Бантер поздравил себя с тем, что ему удалось сделать много дел. Он заказал пиво, раздобыл (посредством Паффетовой Джинни) хорошую утку на завтра, а у мистера Паффета нашелся знакомый, который мог с утра прислать три фунта позднего гороха. Еще он нанял зятя мистера Паффета разобраться с протечкой бойлера и заменить два разбитых стекла в судомойне. Узнал, кто из фермеров сам коптит ветчину, и отправил в Лондон заказ на кофе, мясные консервы и джем. Перед уходом из Толбойз он помог Берту, сыну миссис Раддл, занести наверх багаж, а теперь разложил гардероб его светлости по имеющимся шкафам – насколько шкафы это позволяли. Миссис Раддл постелила ему в одной из задних комнат, и этот сам по себе незначительный факт вызывал у него некоторое удовлетворение. Он обошел дом, добавляя поленьев в огонь (и с удовольствием отмечая, что муж подруги миссис Раддл, мистер Ходжес, привез заказанные дрова). Он разложил пижаму его светлости, встряхнул вазочку с лавандой в спальне ее светлости, привел в порядок ее туалетный столик, сметя несколько зерен пудры и вернув в футляр маникюрные ножницы. Бантер с удовлетворением отметил отсутствие губной помады: его светлость особенно не любил розовые пятна на окурках. Также ему было приятно видеть, что ее светлость не красит ногти в цвет свежей крови: у нее имелся флакончик лака, но почти бесцветного. Хороший вкус, подумал Бантер, и взял пару плотных туфель, чтобы их почистить. Тут он услышал, как ко входу подъехал автомобиль, остановился перевести дух, а потом выскользнул по туалетной лестнице.

– Устала, Domina?

– Пожалуй, устала, но прогулка пошла мне на пользу. Столько всего произошло за эти дни, правда?

– Хочешь выпить?

– Нет, спасибо. Пожалуй, я сразу пойду наверх.

– Хорошо. Я только машину уберу.

Но этим уже занялся Бантер. Питер подошел к сараю послушать, что скажет ему слуга.

– Да, мы видели в Броксфорде Крачли и его подругу. Как сумрак ночной разгоняет денница и так далее^[1039]. Вы разложили грелки?

– Да, милорд.

– Тогда скорее в кровать. Я могу раз в жизни сам за собой поухаживать. На завтра серый костюм, с вашего разрешения и одобрения.

– Более чем уместно, милорд, если мне позволено так сказать.

– И ворота запрете? Нам надо учиться быть домовладельцами, Бантер. Купим кошку, пусть охраняет наши владения.

– Хорошо, милорд.

– Тогда это все. Спокойной ночи, Бантер.

– Спокойной ночи, милорд, и спасибо вам.

Когда Питер постучал в дверь, его жена сидела у огня, задумчиво полируя ногти.

– Послушай, Гарриет, ты не хочешь сегодня поспать со мной?

– Ну…

– Прошу прощения, это прозвучало несколько двусмысленно. Я хочу сказать, что мы можем спать в моей комнате. Я не буду тебя мучить, если ты устала. Или хочешь, поменяемся комнатами?

– Это очень мило с твоей стороны, Питер. Но я не думаю, что тебе следует потакать моим дурачествам. Неужто ты окажешься самоотверженным мужем?

– Боже упаси! Я буду самым своевольным тираном на свете. Но у меня бывают мгновения нежности – и мне не чужды человеческие безумства.

Гарриет встала, погасила свечи и вошла к нему, закрыв за собой дверь.

– Кажется, безумство – само себе награда, – сказал он. – Хорошо. Давай безумствовать вместе.

Глава XI Полисменом быть ужасно тяжело^[1040]

Локоть.

Ей-богу, спасибо вашей милости.

Как угодно вашей милости, чтобы я поступил с этим отъявленным негодяем?

Эскал.

По правде сказать, полицейский, так как за ним водится много грехов, которые ты бы охотно раскрыл, если бы мог, то предоставь ему продолжать свои делишки, пока ты не узнаешь всего^[1041].

Уильям Шекспир “Мера за меру”

У бедного мистера Кирка вечер прошел весьма бурно. Он был человек добрый, соображал медленно, так что продумывать план действий в этой необычной ситуации, во-первых, было ему крайне неприятно, а во-вторых, потребовало большого напряжения ума.

Вернулся сержант, чтобы отвезти его в Брокс-форд. Мистер Кирк молча сидел на пассажирском сиденье, надвинув шляпу на глаза, а мысли его носились по кругу, как белка в колесе, не в силах разгадать загадку. Одно было ясно: надо убедить коронера ограничиться во время дознания минимумом показаний и отложить вердикт sine die^[1042] до окончания расследования. К счастью, теперь это допускалось законом^[1043], и если только мистер Перкинс не заупрямится, все может пройти очень хорошо. Бедному Джо Селлону, конечно, придется сказать, что он видел мистера Ноукса в живых в девять вечера, но если повезет, ему не надо будет вдаваться в детали касательно разговора. Главный камень преткновения – миссис Раддл: она любит распускать язык, а тут еще это неудачное дело с курами Эгги Твиттертон, из-за которого она осталась в обиде на полицию. К тому же имелся и такой неудобный факт: пара человек в деревне многозначительно покачивали головами, когда мистер Ноукс потерял свой бумажник, и намекали, что надо бы спросить об этом Марту Раддл, – это недоразумение она Джо Селлону не простила. Стоит ли без явных угроз и сомнительных приемчиков намекнуть ей, что чрезмерная откровенность на свидетельском месте может привести к вопросам о керосине? Или безопаснее просто намекнуть коронеру, что лишние разговоры Марты помешают полиции выполнять свои обязанности?

– Постой, Блейдс, – сказал суперинтендант вслух, прервав свои размышления. – C чего вдруг этот малый встал поперек движения? Эй, ты, тебе ничего лучше в голову не пришло, чем поставить свой грузовик на углу, где обзора нет? Если хочешь поменять колесо, проедь вперед и встань на обочине… Ладно, приятель, с меня хватит… Давай посмотрим на твои права…

Что же до Селлона… Нет, суперинтендант Кирк не позволит парковаться на поворотах. Ведь это еще опаснее, чем превышение скорости, если разгонится опытный водитель. Полиция старалась быть справедливой ко всем, это мировые судьи помешались на милях в час. Перед поворотом положено сбрасывать скорость – хорошо, потому что за углом какой-нибудь идиот может встать посреди дороги; но и наоборот, никто не должен вставать посреди дороги, потому что какой-нибудь идиот может выезжать из-за угла. Шансы равны, и вину следует распределять поровну – так будет справедливо. В таких простых вещах разобраться легко. А вот Джо Селлон… Ну, в любом случае Джо следует немедля снять с дела Ноукса. Раз так пошло, ему не годится вести это расследование. Да, кстати, миссис Кирк только на днях читала книгу, в которой один из полицейских, ведущих расследование, оказался убийцей. Он хорошо помнил, как рассмеялся и сказал: “Чего только эти писатели не придумают”. Леди Питер Уимзи, которая пишет подобные книги, легко поверит в похожую историю. Да и другие запросто поверят.

– Это Билл Скиптон там на перелазе, Блейдс? Ка жется, он не хочет, чтобы его заметили. Лучше присматривай за ним. Мистер Рейкс недавно жаловался по поводу своих птиц – не удивлюсь, если Билл опять взялся за свое.

– Есть, сэр.

Все это только доказывает, что начальнику следует не жалеть сил на знакомство со своими подчиненными. Участливые расспросы, вовремя сказанное слово – и Селлон не попал бы в эту передрягу. Что знает сержант Фостер о Селлоне? Надо будет выяснить. Очень жаль, в некотором роде, что Фостер холостяк, трезвенник и принадлежит к довольно строгой секте – Плимутской братии^[1044] или что-то в этом роде. В высшей степени надежный сотрудник, но не тот, кому молодой парень может довериться. Может быть, стоит уделять больше внимания этим чертам характера. У некоторых прирожденное умение общаться с людьми – скажем, вот у лорда Питера. Селлон никогда его раньше не видел, но был скорее готов рассказать все ему, чем своему начальнику. Обижаться на такое бессмысленно, это в порядке вещей. Для чего же еще нужен джентльмен, как не как для того, чтобы обратиться к нему со своими трудностями? Вспомнить хотя бы старого сквайра и его леди, когда Кирк был парнишкой, – круглые сутки все ходили к ним со своими бедами. Эта порода уже вымирает, а жаль. К новому хозяину усадьбы уже не зайдешь: во-первых, половину времени его там нет, во-вторых, он всю жизнь прожил в городе и не понимает, как все устроено в деревне… Но как Джо мог быть таким дурнем, чтоб соврать его светлости? Чего-чего, а этого джентльмен ни за что не спустит. Было видно, как он изменился в лице, когда услышал неправду. Нужны очень веские причины, чтобы соврать джентльмену, который проявляет интерес к твоим делам, – и даже думать не хотелось, что за причина была у Джо.

Автомобиль остановился перед домом мистера Перкинса, и Кирк вылез с глубоким вздохом. Может быть, Джо сказал-таки правду, надо будет в этом разобраться. А пока – делай все, что ждет тебя, – это Чарльз Кингсли или Лонгфелло?^[1045] – и, боже мой, вот как раз иллюстрация того, что получается, когда хромым собакам приходится преодолевать перелаз на своих троих.

Коронер согласился, ввиду того, что следствие не закончено, и учитывая имеющиеся сведения, провести дознание как можно более формально. Кирк был рад, что мистер Перкинс юрист, – коронеры-медики часто придерживаются самых странных взглядов на свою роль и законные полномочия. Нельзя сказать, чтобы полиция пыталась урезать привилегии коронера: бывали случаи, когда дознание очень кстати помогало добыть информацию, до которой никак иначе было не добраться. Глупая публика поднимает шумиху, заступаясь за свидетелей, но публика всегда так – кричат, что хотят защиты, а потом лезут под ноги, когда пытаешься ее им обеспечить. Хотят всего и сразу. Нет, коронер не помешает, просто действовать он должен под руководством полиции – так считал Кирк. В любом случае мистер Перкинс не собирался мешать; кроме того, он был сильно простужен и потому не возражал, если все закончится как можно быстрее. Ну вот, с этим покончено. Теперь насчет Джо Селлона. Сначала надо заглянуть в участок и посмотреть, нет ли каких срочных дел.

Первое, что Кирку вручили в участке, – это рапорт самого Джо Селлона. Он допросил Уильямса, который уверенно подтвердил, что Крачли вернулся в гараж почти в одиннадцать и сразу отправился в постель. Они спали в одной комнате, и кровать Уильямса стояла между дверью и кроватью Крачли. Уильямс сказал, что точно проснулся бы, если бы ночью Крачли куда-то выходил, потому что дверь сильно скрипит, а спит он чутко. Вообще-то он проснулся в час, когда кто-то погудел и постучал в дверь гаража. Оказался грузовик с подтекавшей топливной магистралью – надо было починить и заправить. В тот момент Крачли спал: Уильямс видел его, когда зажег свечу и пошел вниз разбираться с машиной. Окно было маленькое слуховое – никто не мог из него вылезти и спуститься, и никаких следов таких попыток не было.

Кажется, все в порядке, но в любом случае это ничего не доказывает, потому что, судя по всему, Ноукса убили до половины десятого. Если только миссис Раддл не врет. А у нее не было причин врать, насколько Кирк видел. Она отважилась признаться, что заходила в керосиновый сарай, а наговаривать на себя зазря она не стала бы. Если только не соврала специально, чтобы насолить Джо Селлону. Кирк покачал головой: это было бы слишком смелое предположение. Но не важно, врет она или не врет, – любое алиби надо тщательно проверить. Алиби Крачли оказалось надежным. Если только не предполагать, что Джо Селлон и здесь солгал. Проклятье! Своим людям доверять невозможно… Безусловно, Джо надо убрать с этого дела. И более того, для соблюдения формальностей показания Уильямса надо будет перепроверить и подтвердить – досадная трата времени. Он спросил, где Селлон, и узнал, что тот, подождав немного в надежде увидеть суперинтенданта, около часа тому назад отправился обратно в Пэгглхэм. Значит, они разминулись по дороге. Почему он не поехал в Толбойз? Ох уж этот Джо Селлон!

Что еще? Ничего особенного. Констебля Джордана вызвали в “Королевский дуб”, чтобы разобраться с посетителем, который употреблял оскорбительные выражения и жесты в адрес хозяина и нарушал общественный порядок; одна женщина заявила о пропаже сумочки, в которой были 9 шиллингов 4 пенса, обратный билет и ключ от входной двери; заходил санитарный инспектор по поводу свиной чумы на ферме Дачета; ребенок свалился в реку со Старого моста и был героически спасен проходившим мимо инспектором Гауди; констебль Норман был сбит с велосипеда датским догом, сорвавшимся с поводка, и вывихнул большой палец; о деле Ноукса доложили по телефону главному констеблю, который был прикован к постели гриппом, но требовал немедленного и подробного письменного рапорта; из центра пришли инструкции, что полиция графства Эссекс объявила в розыск молодого бродягу около семнадцати лет от роду (описание прилагается), подозреваемого во взломе и незаконном проникновении в дом в Сэфрон-Уолдене (подробности прилагаются) и краже куска сыра, часов “Ингерсолл” и садовых ножниц на общую сумму 3 шиллинга 6 пенсов, – вероятно, сейчас подозреваемый находится в Хартфордшире; было заявление по поводу пожара в дымоходе на Южной авеню; один домовладелец пожаловался на лающую собаку; двух мальчишек привели в участок за игру в “корону и якорь” на ступенях веслианской часовни; сержант Джейкс мастерски выследил и призвал к ответу негодяя, который устроил в понедельник ложную пожарную тревогу. В общем, тихий, спокойный день. Мистер Кирк терпеливо слушал, отвечал словами участия или похвалы, когда надо, а потом позвонил в Пэгфорд и попросил сержанта Фостера. Тот, однако, был в Снеттисли по поводу той недавней мелкой кражи со взломом. Да, разумеется. Ну что же, подумал Кирк, ставя свою аккуратную подпись на разных рутинных документах, ферма Дачета находится в пэгглхэмском округе, ей-то и сможет заняться Джо Селлон, на свиной чуме он дров не наломает. Он распорядился по телефону, чтобы сержант Фостер явился к нему, как только вернется, а затем, совершенно опустошенный, пошел домой, чтобы насладиться, насколько настроение позволяло, ужином из мясного пирога, кекса с изюмом и пинты легкого эля.

Он как раз заканчивал и уже чувствовал себя несколько лучше, когда приехал сержант Фостер. Сержант был доволен собственными успехами в раскрытии кражи, излучал преданность служебному долгу, поскольку явился в Броксфорд, вместо того чтобы вкушать вечернюю трапезу, и явно не одобрял выбранный начальником напиток к ужину. Кирку всегда было трудно с Фостером. Во-первых, эта его манера добродетельного трезвенника: Кирку не нравилось, когда его вечернюю пинту называли “алкоголем”. Потом, Фостер, будучи гораздо младше его по званию, намного правильнее говорил: он окончил плохую среднюю школу вместо хорошей начальной и верно ставил все ударения, хотя серьезную литературу не читал и поэзию не цитировал, да и не рвался особенно. В-третьих, Фостер был вечно недоволен – считал, что его обходят с повышением, которого, как ему казалось, он заслуживает. Он был превосходный полицейский, но чего-то ему не хватало, однако он не понимал, чем уступает другим, и подозревал, что Кирк его недолюбливает. В-четвертых, Фостер все всегда делал строго по правилам. Возможно, это и был его главный недостаток – нехватка воображения, как в работе, так и в общении с подчиненными.

Как ни странно, Кирк чувствовал себя не в своей тарелке, несмотря на свой возраст и звание. Он подождал, пока Фостер закончит рассказ о краже в Снет-тисли, а затем изложил все детали дела в Толбойз.

Общую канву Фостер уже знал, так как Пэгглхэм относился к Пэгфордскому округу. Поэтому первый рапорт Селлона поступил к нему через десять минут после рапорта из Снеттисли. Не умея находиться в двух местах одновременно, он тогда позвонил в Брокс-форд и спросил указаний. Кирк велел ему отправляться в Снеттисли: убийством он (Кирк) займется лично. Вот так Кирк всегда оттирает его от важных дел. Вернувшись в Пэгфорд, он обнаружил крайне неудовлетворительный рапорт Селлона – и ни самого Селлона, ни новостей о нем. Пока Фостер это переваривал, его вызвал Кирк. Вот он прибыл и готов выслушать все, что суперинтендант хочет ему сказать. И действительно, пора бы уже что-нибудь ему сказать. Но то, что сказал Кирк, ему не понравилось. И по мере того, как эта позорная история обрастала новыми подробностями, Фостеру все больше казалось, что его обвиняют – но в чем? Похоже, в том, что он не кормит грудью селлоновского младенца. Какая вопиющая несправедливость! Неужели суперинтендант рассчитывал, что Фостер станет проверять семейный бюджет всех деревенских констеблей в округе Пэгфорда? Надо было раньше заметить, что этот молодой человек “чем-то озабочен”, – гм, вот, значит, как. Констебли всегда чем-то озабочены – как правило, шашнями с молодыми девицами или завистью к коллегам. Ему хватало возни с сотрудниками пэгфордского участка, а женатые полисмены в маленьких деревушках обычно способны сами о себе позаботиться. А если они не в состоянии содержать себя и свои семьи на крайне щедрое жалованье и довольствие, то и семью заводить незачем. Фостер видел миссис Селлон и счел вертихвосткой, до свадьбы была смазливая и вся в побрякушках. Он ясно помнил, как предостерегал Селлона от этого брака. Если бы, попав в финансовые затруднения, Селлон пришел к нему (как ему и следовало, тут Фостер был полностью согласен), он бы напомнил, что ничего иного и не следовало ожидать, если пренебрегать советом вышестоящего офицера. Он бы также подчеркнул, что если отказаться от пива и сигарет, то можно сэкономить немалые деньги, помимо спасения собственной души, – если предполагать, что у Селлона есть какой-то интерес к этой бессмертной субстанции. Когда он (Фостер) служил констеблем, он каждую неделю откладывал значительную сумму. – Добрые сердца дороже венца, – говорил Кирк, – и тот, кто это сказал, сам удостоился венца^[1046]. Обратите внимание, я не говорю, что вы где-то пренебрегли своим долгом, – но такая жалость, что карьера молодого парня будет разрушена только из-за того, что ему вовремя не помогли делом или добрым советом. Не говоря уже об этом подозрении, которое, надеюсь, не оправдается.

Для Фостера это было чересчур, и больше молчать он не мог. Он объяснил, что предлагал помощь и добрый совет, когда Селлон надумал жениться, однако не заметил никакой благодарности.

– Я сказал ему, что он делает глупость и что эта девчонка его погубит.

– Вот как? – спокойно ответил Кирк. – Ну, тогда неудивительно, что он не обратился к вам, когда попал в переплет. Я и сам бы не пришел к вам на его месте. Видите ли, Фостер, когда молодой парень на что-то решился, ни к чему обзывать его избранницу. Этим вы только отношения испортите и поставите себя в такое положение, из которого ничего хорошего не выйдет. Как я ухаживал за миссис К., я бы ни слова против нее слушать не стал, хоть от самого главного констебля. Ни за что. Просто поставьте себя на его место.

Сержант Фостер кратко ответил, что не может поставить себя на место человека, натворившего глупостей из-за юбки, – и еще менее может понять присвоение чужих денег, нарушение служебного долга и неспособность написать нормальный рапорт своему непосредственному начальнику.

– Я ничего не смог разобрать в рапорте Селлона. Он его принес, но так и не доложился толком Дэвидсону, который дежурил в участке, а теперь куда-то подевался и никто его не может найти.

– Это как?

– Он не вернулся домой, – сообщил сержант Фостер, – не звонил и ничего не передавал. Не удивлюсь, если он сбежал.

– Он в пять вечера был здесь и искал меня, – сказал несчастный Кирк. – Принес рапорт из Пэгфорда.

– Он написал его в участке, как мне доложили, – ответил Фостер. – И оставил кучу стенографических заметок, которые сейчас перепечатывают. Дэвидсон говорит, что они неполные. Я думаю, они обрываются там, где…

– А вы чего хотите? – прервал его Кирк. – Не думаете же вы, что он станет записывать собственное признание? Бросьте… Меня другое беспокоит: если он был здесь в пять, то мы должны были его встретить на пути отсюда в Пэгглхэм, раз уж он направлялся домой. Надеюсь, он не натворит глупостей. Только этого нам не хватало. Может, он сел на автобус – но где тогда его велосипед?

– Если он и сел на автобус, то до дома он на нем не доехал, – мрачно сказал сержант.

– Его жена, наверно, волнуется. Пожалуй, надо нам с этим разобраться. Мы же не хотим, чтобы стряслось какое-нибудь несчастье. И куда он мог деться? Садитесь на велосипед – хотя нет, так не пойдет, это слишком долго, и у вас выдался тяжелый день. Я пошлю Харта на мотоцикле выяснить, видел ли кто-нибудь Селлона возле пиллингтонской дороги – там сплошные леса… и река…

– Вы же не думаете?..

– Я не знаю, что и думать. Отправлюсь проведать его жену. Вас подвезти? Велосипед можно будет завтра прислать, а в Пэгглхэме вы сядете на автобус.

Сержант Фостер не смог найти ничего обидного в этом предложении, хотя его голос и звучал оскорбленно. Похоже, все будут прыгать вокруг Селлона, и послушать Кирка, так при любом развитии событий виноват окажется он, Фостер. Кирк с облегчением увидел, что перед самым Пэгглхэмом они обогнали местный автобус, – теперь он мог высадить своего аскетического товарища и не идти к Селлону вместе с ним.

Он застал миссис Селлон, как выразилась бы миссис Раддл, “в чувствах”. Она была готова упасть в обморок от страха, когда открыла ему дверь, и, по-видимому, только что плакала. Это оказалась хрупкая светловолосая женщина, на вид беззащитная и оттого еще более привлекательная. Кирк заметил, с раздражением и умилением одновременно, что на подходе еще один ребенок. Она предложила ему войти, извиняясь за состояние комнаты, где действительно был некоторый беспорядок. Двухлетний мальчик, чье появление на свет и стало косвенной причиной всех несчастий Селлона, шумно носился по дому, таская за собой деревянную лошадку на скрипучих колесах. Стол уже давно был накрыт для чаепития.

– Джо еще не пришел? – довольно приветливо спросил Кирк.

– Нет, – сказала миссис Селлон. – Не знаю, что с ним случилось. Ой, Артур, потише, пожалуйста! Его весь день нет, и ужин стынет… Ох, мистер Кирк! Джо не попал в беду? Марта Раддл такое рассказывала… Артур! Плохой мальчик, если не перестанешь, я заберу лошадку.

Кирк схватил Артура и твердо зажал его между своими массивными коленями.

– Веди себя хорошо, – велел он. – А подрос-то как! Скоро хлопотно с ним будет. Вот что, миссис Селлон, – я хотел поговорить с вами про Джо.

Как местный житель – уроженец Грейт-Пэгфорда – Кирк пользовался некоторым преимуществом. До этого он видел миссис Селлон два или три раза, но, по крайней мере, он был не совсем чужой и потому она не так его боялась. Миссис Селлон сочла возможным поделиться с ним своими горестями и бедами. Как Кирк и подозревал, она знала про Ноукса и пропавший бумажник. Конечно, муж не рассказал ей об этом сразу, но позже, когда еженедельные платежи Ноуксу стали сильно сказываться на семейном бюджете, она “вытянула” из него всю историю. С тех пор она все боялась, как бы не случилось чего-то ужасного. А потом, ровно неделю назад, Джо должен был пойти и сказать Ноуксу, что на этой неделе он не может заплатить. Он вернулся “весь страшный” и сказал, что “теперь им конец”. Он всю неделю “как-то странно себя вел”, а теперь мистер Ноукс мертв, Джо пропал, Марта Раддл сказала ей, что была ужасная ссора, и “ах, я не знаю, мистер Кирк, я так боюсь, что он чего-нибудь натворил”.

Кирк, со всем возможным тактом, спросил, не рассказывал ли ей Джо что-нибудь про свою ссору с Ноуксом. В общем-то нет. Он только сказал, что мистер Ноукс не желает ничего слушать и все кончено. На вопросы не отвечал – было похоже, что ему все безразлично. Потом он вдруг заявил, что хорошо бы все бросить и уехать к старшему брату в Канаду, и спросил, поедет ли она с ним. Она сказала: да боже мой,Джо, не станет же мистер Ноукс доносить на тебя, ведь столько времени прошло – это же позор, и после того, как мы столько заплатили! Джо только мрачно сказал: ну, завтра увидишь. А потом сел, обхватив голову, и ничего от него было не добиться. На следующий день они услышали, что мистер Ноукс уехал. Она боялась, что он поехал в Броксфорд доносить на Джо, но ничего не случилось, и муж слегка повеселел. А потом, сегодня утром, она услыхала, что Ноукс мертв, и ей настолько легче стало, что вы и представить себе не можете. А теперь Джо куда-то пропал, пришла Марта Раддл и всякого наговорила – и раз мистер Кирк знает о бумажнике, она поняла, что это открылось, и, господи, что же ей делать и где же Джо?

Все это звучало весьма неутешительно для Кирка. Его бы очень обрадовало, если бы Джо открыто поговорил со своей женой о ссоре. И ему крайне не понравилось упоминание брата в Канаде. Если Селлон действительно избавился от Ноукса, у него были примерно такие же шансы сбежать в Канаду, как стать королем Каннибальских островов, и, подумав, он бы это осознал, но то, что первый безотчетный импульс был бежать из страны, не сулило ничего хорошего. Тут Кирк понял, что, кто бы ни совершил убийство, ему после этого пришлось весьма непросто. Крайне маловероятно, что убийца сам сбросил Ноукса по лестнице в погреб – иначе почему бы дверь была открыта? Убийца, ударив Ноукса и считая, что покончил с ним, ожидал – но чего? Скажем, если он напал на Ноукса в гостиной, кухне или еще где-то на первом этаже, тело могли бы заметить, как только кто-то заглянул бы в окно – миссис Раддл, или почтальон, или любопытный деревенский парень, или викарий во время одного из своих визитов. Или Эгги Твиттертон могла заехать навестить дядюшку.

Тело могли обнаружить в любой момент. Какой-то бедолага (Кирк на миг пожалел преступника) целую неделю сидел как на иголках и недоумевал! Тело должны были обнаружить самое позднее в следующую среду (то есть сегодня), потому что Крачли приходил раз в неделю. Если, конечно, убийца знал об этом, а не знать было трудно, если только убийцей не окажется кто-то чужой, какой-нибудь захожий бродяга, и как бы это было хорошо!

(Обдумывая все это, Кирк продолжал в своей неторопливой манере утешать миссис Селлон, говоря, что Джо могли вызвать на какое-то неожиданное происшествие, что он послал полицейского на поиски, что констебль в форме не может просто так пропасть, что незачем воображать себе всякие ужасы.)

Как странно, что Селлон…

Да, черт побери, это было странно – страннее, чем ему хотелось бы думать. Это нужно взять и хорошенько переварить. Слушая жалобы миссис Селлон, он не мог как следует размышлять… И время не сходилось, потому что Крачли был в доме уже больше часа, когда нашли тело. Если бы Джо Селлон болтался рядом, скажем, в одиннадцать часов, а не после двенадцати… Совпадение. Он выдохнул.

Миссис Селлон продолжала причитать: – Мы так удивились, когда Вилли Эббот принес сегодня утром молоко и сказал, что какой-то джентльмен снял Толбойз. Мы совершенно ничего об этом не знали. Я сказала Джо: не мог же, говорю, мистер Ноукс просто уехать и сдать дом, – мы-то, конечно, решили, что он сдал его, как обычно, – никому об этом не сказав, говорю. А Джо весь радостный такой стал. Я говорю: думаешь, он куда-то уехал? – говорю. Странно это, говорю, а он мне: не знаю, но скоро выясню. И пошел. Потом вернулся, завтрак едва доел и говорит: ничего, говорит, не слышно, только приехали леди и джентльмен, а Ноукса не найти. И опять ушел, и больше я его не видела.

Ну да, подумал Кирк, это все и спутало. Он забыл про Уимзи, которые приехали и все перевернули. Не будучи наделен богатым воображением, он все же ясно представлял себе, как Селлон, напуганный тем, что в доме кто-то есть, бежит узнать новости, как он, совершенно ошеломленный тем, что тела не нашли, не решается подойти и прямо спросить, но бродит вокруг дома, выдумывая поводы поговорить с Бертом Раддлом – а Раддлов он не любит, – и ждет, ждет, пока его позовут, – а он знает, что должны позвать его, единственного представителя власти, – и надеется, что в доме ему позволят осмотреть труп, убрать все улики…

Кирк стер пот со лба, извинился, заметил, что в комнате жарковато. Он не слышал ответа миссис Селлон, воображение вело его дальше.

Ведь убийца… лучше не называть его Селлоном… убийца обнаружил в доме не беспомощную пару лондонских дачников, не рассеянных супругов-художников, начисто лишенных практической сметки, не симпатичную школьную учительницу на пенсии, выехавшую в деревню на несколько недель насладиться свежим воздухом и свежими яйцами, а герцогского сына, которому никто не указ, который твердо знает, где кончается власть деревенского бобби, который распутал больше убийств, чем произошло в Пэгглхэме за четыре века, жена которого пишет детективы, а слуга умеет находиться одновременно повсюду, не поднимая лишнего шума. Но если предположить, только предположить, что первыми там появились бы Эгги Твиттертон и Фрэнк Крачли – как и должно было быть? Даже деревенский бобби мог вертеть ими как угодно: взять дело на себя, выставить их из дома, расставить все так, как ему захочется…

Мозг Кирка работал медленно, но, взявшись за дело, он выдавал такие результаты, что его хозяин только диву давался.

Он пытался как-то поддержать разговор с миссис Селлон, но тут от калитки донесся звук подъезжающего мотоцикла. Выглянув в окно, он увидел, что это сержант полиции Харт, а за ним Джо Селлон, как два рыцаря-тамплиера в одном седле^[1047]. – Ну вот и наш Джо! – сказал Кирк, изображая радость. – Целый и невредимый.

Но ему не нравилось измученное, подавленное лицо Селлона. Харт уже вел того через палисадник, а Кирк не представлял, как будет его расспрашивать.

Глава XII Поскрести по сусекам

Эгей, друзья! Да что вы за народ,

Которому воспитанность в новинку?

Мы что, должны с почтеньем вас принять,

Или наш дом – ваш постоялый двор,

Куда ломиться можно среди ночи?

Откуда спешка, что не может ждать?

Владеете вы, что ли, сей землей

И вам закон не писан?^[1048]

Джон Форд “Жаль, что она шлюха”

Суперинтендант Кирк был избавлен от большей части своего тяжкого долга: изнурительного допроса Селлон сейчас не выдержал бы. Сержант Харт напал на его след в Филлингтоне, где он проезжал на велосипеде около половины седьмого. Затем отыскалась девушка, видевшая, как по тропинке через поле в направлении Блэкрейвенского леса, который летом кишит туристами и школьниками, шел полицейский. Она его запомнила, поскольку в таком месте не часто увидишь офицера в форме. Следуя этому указанию, Харт нашел велосипед Селлона, прислоненный к изгороди неподалеку от начала тропки. Вспомнив, что лесок спускается к берегу речки Пэгг, он встревожился и поспешил в погоню. Сгущались сумерки, а среди деревьев было совсем темно. Харт принялся обыскивать окрестности при свете фонарика, крича во все горло. Три четверти часа спустя (ему показалось, что времени прошло намного больше) он наткнулся на Селлона, сидевшего на поваленном дереве. Тот ничего не делал – просто сидел. Казалось, что он не в себе. Харт спросил, какого черта он тут забыл, но внятного ответа не добился. Тогда он сердито велел Селлону немедленно взять себя в руки, мол, его ищет суперинтендант. Селлон, ничего не сказав, безропотно пошел за ним. Будучи опять спрошен, что привело его в такое место, ответил, что “пытался все обдумать”. Харт, не посвященный в подробности пэгглхэмского дела, не понял ровным счетом ничего. Решив, что констебль сейчас не в том состоянии, чтобы управлять велосипедом, он посадил его на багажник и доставил домой. Кирк сказал, что все было сделано правильно.

Все это Харт рассказывал в гостиной. Миссис Селлон между тем увела Джо на кухню и упрашивала его хоть немного поесть. Кирк отослал Харта в Броксфорд, объяснив, что Селлон нездоров и попал в передрягу, и наказав не болтать об этом. Затем вернулся к своей заблудшей овце.

Вскоре суперинтендант пришел к выводу, что, если не считать тревоги, Селлон страдает в основном от переутомления и голода (ведь, припомнил он, констебль не обедал, хотя в Толбойз щедро угощали ветчиной, а также хлебом и сыром). Когда констебля наконец удалось разговорить, тот поведал, что, написав рапорт после допроса Уильямса, отправился прямиком в Броксфорд в надежде, что Кирк уже там. Ему не хотелось после случившегося возвращаться в Толбойз – он решил, что лучше не мозолить глаза. Прождал суперинтенданта с полчаса, но все расспрашивали его об убийстве, и в конце концов он понял, что больше не выдержит. Покинув участок, он поехал к каналу и пошатался там немного возле газового завода, собираясь вернуться назад. Но вдруг нахлынули мысли о том, что же он натворил и как же теперь быть, ведь даже если он сможет снять с себя обвинение в убийстве, все равно пути назад нет. Селлон снова сел на велосипед и поехал куда-то, сам не помнит куда и зачем, так как в голове у него все путалось и он решил, что прогулка поможет навести в голове порядок. Он помнит, как проезжал Филлингтон и как шел через поле. В Блэкрейвенский лес он пошел безо всякой цели – просто бродил. Кажется, уснул. Думал было утопиться в реке, но побоялся расстроить жену. И ему очень, очень жаль, сэр, но больше он ничего сказать не может, кроме того, что не убивал. Но, добавил он вдруг, если его светлость ему не поверит, то и никто другой не поверит тоже.

Кирк счел, что причины недоверия его светлости не стоит объяснять прямо сию секунду. За самовольную отлучку он обозвал Селлона безмозглым сопляком и сказал, что все ему поверят, если только он будет говорить правду. И шел бы он лучше спать, чтоб проснуться в здравом уме, и так уже перепугал жену до полусмерти. Скоро уж десять. (Проклятье! Рапорт главному констеблю так и не написан!) Кирк заглянет сюда утром перед дознанием. – Тебе, ясное дело, надо будет дать показания, – сказал Кирк, – но я поговорил с коронером, может, он и не станет так уж на тебя наседать, раз расследование еще идет.

Селлон в ответ лишь обхватил голову руками, и Кирк, убедившись, что в таком состоянии с ним говорить бесполезно, ушел. Прощаясь с миссис Селлон, он как мог ее утешил и посоветовал не донимать мужа вопросами, а дать ему отдохнуть и постараться ободрить.

По пути в Броксфорд суперинтендант напряженно размышлял. Из головы никак не шел Селлон, стоящий у двери флигеля Марты Раддл в ожидании…

Утешала его одна вещь, хотя логики в ней и не было, – чудная фраза: “Если его светлость мне не поверит, то и никто другой не поверит тоже”. Если уж на то пошло, у Уимзи нет оснований верить Селлону, смысла в этом никакого, но прозвучало это… искренне, что ли. Он вспомнил, как Селлон в отчаянии кричал: “Не уходите, милорд! Вы-то мне поверите”. Обшаривая картотеку памяти, Кирк наконец нашел слова, подходящие к случаю: “ Ты потребовал суда кесарева, к кесарю и отправишься”^[1049]. Но кесарь отклонил апелляцию.

Озарение посетило суперинтенданта позднее, когда он, умирая от усталости, терпеливо сочинял рапорт главному констеблю. Он вдруг замер с пером в руке, уставившись в стену. А это мысль, это мысль. И ведь он один раз уже почти подобрался к разгадке, только не додумал до конца. Но конечно же это все объясняет. Объясняет слова Селлона – и оправдывает его. Объясняет, как ему удалось увидеть часы в окно, объясняет, как Ноукса убили в запертом доме и почему его не ограбили, это объясняет и убийство – подчистую объясняет, потому что, победно сказал сам себе Кирк, никакого убийства не было!

Минутку, осекся суперинтендант, любивший тщательно все продумывать. Спешить не стоит. Тут в самом начале большущая загвоздка. И как же ее прикажете обойти?

Загвоздка была такой: чтобы версия работала, требовалось допустить, что кактус перемещали. Кирк раньше уже отмел эту мысль как глупую, но тогда он не понимал, как много она может объяснить. Покидая Толбойз, он даже поговорил с Крачли, застав того среди хризантем. С осторожными расспросами он, по собственному мнению, справился отлично. Не бухнул напрямик: “Вы вернули кактус на место перед уходом?”, чтобы не привлекать внимание к факту, который пока что оставался секретом между самим Кирком и его светлостью. Не надо, чтобы слухи о нем достигли ушей Селлона, прежде чем суперинтендант сам ему все скажет так, как считает нужным. Так что он просто притворился, будто не помнит обстоятельств последнего разговора Крачли с Ноуксом. Это было на кухне? Да. А после кто-то из них вернулся в гостиную? Нет. Но кажется, Крачли сказал, что тогда поливал “энти цветы”? Нет, он уже закончил и как раз убирал стремянку. А! Значит, Кирк спутал. Простите. Он только хотел понять, сколько длилась их ссора с Ноуксом. Когда Крачли занимался цветами, Ноукс там тоже был? Нет, он был на кухне. Но разве Крачли не выносил цветы на кухню для полива? Нет, он полил их прямо там, и завел часы, и вынес стремянку, и только после этого Ноукс с ним расплатился за день, и они заспорили. Говорили минут десять, не больше, или около того. И спором-то не назовешь. Ну, может, пятнадцать. Крачли кончает работать точно в шесть – он берет пять шиллингов за восемь часов, если вычесть обед. Кирк извинился за свою ошибку: его стремянка сбила с толку, он думал, она нужна Крачли, чтобы вынимать цветы из подвесных кашпо. Нет, он их поливает со стремянки, вот как нынче утром, они ж над головой висят, – ну и чтоб часы завести. Вот и все. Все как обычно, он всегда на стремянку встает, а потом ее на кухню убирает. “Вы ведь не к тому ведете, – воинственно добавил Крачли, – что я забрался на ту стремянку с молотком да и тюкнул старикашку по кумполу?” Эта оригинальная мысль еще никому не приходила в голову. Кирк ответил, что ничего особенного не думает, а просто пытается уяснить как следует, что за чем было. Он остался доволен: Крачли явно решил, что все подозрения связаны со стремянкой.

Но, увы, не удалось подтвердить, что в 18:20 кактус был вынут из кашпо. И все же – допустим, Ноукс зачем-то вынул его сам. Зачем? Трудно сказать. Но, допустим, он увидел, что с кактусом что-то неладно – мучнистая роса или чем там эти уродцы хворают. Может, он его снял, чтобы протереть – да, но он прекрасно мог сделать это и со стремянки или даже со стула, с его-то ростом. Плохо. Что еще может стрястись с растением? Ну, горшок становится тесен. Кирк не знал, подвержены ли этому кактусы, но, допустим, ты хочешь посмотреть, не проросли ли корни сквозь отверстие в дне горшка. Для этого горшок надо вынуть. Или постучать по нему, чтобы… нет, его только что поливали. Стоп! Ноукс не видел, как Крачли это делал. Может, он заподозрил его в небрежности. Может, он пощупал землю и решил, что она недостаточно влажная, а затем… Или, еще лучше, подумал, что воды слишком много. Эти верблюжьи колючки сырости не любят. Или любят? Досадно ничего про это не знать. Познания Кирка в садоводстве ограничивались привычными клумбами и грядками.

Так или иначе, не было ничего невозможного в том, что Ноукс вынул кактус с какой-то своей целью. Нельзя доказать, что не вынимал. Допустим, вынул. Отлично. Тогда в 9 часов приходит Селлон и видит, как Ноукс заходит в комнату… Тут Кирк снова остановился. Если Ноукс, как обычно, собирался слушать новости в 9:30, то пришел слишком рано. По словам Селлона, он вошел и посмотрел на часы. Покойник не носил часов, и Кирк поначалу решил, что он вошел, чтоб посмотреть, скоро ли вечерний выпуск. Но ведь не исключено, что он собирался вернуть кактус на место и поэтому пришел чуть раньше. Прекрасно. Он входит. Думает: успею ли я притащить этот самый цветок из судомойни или откуда там, пока новости не начались? Смотрит на часы. Затем Джо Селлон стучит в окно – и начинается. Они поговорили, Джо уходит. Старик притаскивает свой горшок и залезает на стул или чего там, чтоб повесить его на место. Или, может, берет стремянку. Тем временем он видит, что уже полдесятого, и начинает торопиться. Наклоняется слишком сильно, или поскальзывается, или неловко слезает со стремянки – и вот он уже валится навзничь и расшибает свой котелок об пол – или, еще лучше, об угол дубовой спинки дивана. Лежит без памяти. Вскоре приходит в себя, убирает стул или стремянку или что там, а потом – ну, мы знаем, что с ним потом случилось. Вот так вот. Проще пареной репы. Ключей никто не крал, дубликатов не делал, тупых предметов не прятал и не лгал при исполнении – ничего не было, простой несчастный случай. И все говорят чистую правду.

Кирк был так поражен красотой, простотой и экономичностью этой версии, как, должно быть, был поражен Коперник, когда впервые придумал поставить Солнце в центр Солнечной системы и увидел, что планеты больше не выписывают сложные и несуразные геометрические кренделя, а дисциплинированно и с достоинством движутся по кругу. Он сел и любовно размышлял над ней минут десять, прежде чем решился ее проверить. Боялся, что очарование пропадет.

Однако теория – всего лишь теория, ее надо подтвердить уликами. Во всяком случае, убедиться, что ей ничто не противоречит. Первым делом – может ли человек помереть, просто упав вот так со стремянки?

Бок о бок с томами английских поэтов и философов (полкроны за штуку), прикрытые с правого фланга “Крылатыми словами” Бартлетта, а с левого – полезной полицейской книжкой, где все преступления систематизированы согласно способу совершения, стояли, высокие и грозные, два синих тома “Судебной медицины” Тейлора, этого кодекса беззакония, этого путеводителя по тайным тропам смерти. Кирк частенько их изучал, готовя себя к неожиданностям на стезе долга. Теперь он снял с полки том первый и листал страницы, пока не дошел до колонтитула “Внутричерепное кровоизлияние вследствие травмы или болезни”. Он искал историю о джентльмене, выпавшем из экипажа. А вот и он, как живой на страницах отчета больницы Га я за 1859 год: “Джентльмен выпал из экипажа и упал, ударившись головой так сильно, что лишился чувств. Через некоторое время он очнулся и почувствовал себя настолько хорошо, что вновь поднялся в экипаж, и спутник довез его до дома его отца. Джентльмен оставил происшествие без внимания, сочтя пустячным случаем, но вскоре почувствовал тяжесть и сонливость и принужден был лечь в постель. Его симптомы ухудшались, и спустя час он скончался от истечения крови в мозг”.

Восхитительный, но неудачливый джентльмен, чье имя неведомо, чьи черты в тумане, чья жизнь покрыта тайной, чья слава переживет замшелый мрамор царственных могил!^[1050] Он жил в отцовском доме, значит, скорее всего, был молод и холост – должно быть, щеголял в новом плаще-крылатке и носил роскошные шелковистые бакенбарды, которые тогда только входили в моду. Как же его угораздило выпасть из экипажа? Лошадь ли понесла? Смотрел ли он на вино, как оно краснеет?^[1051] Экипаж, как мы видим, не пострадал, а спутник был достаточно трезв, чтобы отвезти его домой. Храбрый джентльмен (раз он решился вновь сесть в экипаж), предупредительный джентльмен (ведь он рассказал о происшествии, чтобы родители не волновались), чья безвременная смерть наверняка вызвала громкие стенания барышень в кринолинах. Кто мог знать, что почти восемьдесят лет спустя суперинтендант полиции сельского округа прочтет его короткую эпитафию: “Джентльмен выпал из экипажа…”

Не то чтобы суперинтендант Кирк утруждал свое воображение этими биографическими догадками. Его сердило, что в книге не указывалась ни высота экипажа, ни скорость, с которой он двигался. Правомерно ли сравнивать это падение с падением пожилого человека со стремянки на дубовый пол? Следующий приведенный случай относился к делу еще меньше: восемнадцатилетнего юношу ударили по голове в драке, после чего он десять дней жил как ни в чем не бывало, на одиннадцатый почувствовал головную боль и ночью скончался. Следом за ним шел пьяный возчик пятидесяти лет, который свалился со своей телеги и умер. Это несколько обнадеживало, вот только несчастный падал три или четыре раза, и напоследок понесшая лошадь швырнула его под колеса телеги. Но все же его случай показывал, что падение с небольшой высоты может серьезно навредить. Кирк минутку подумал и подошел к телефону.

Доктор Крэйвен терпеливо выслушал теорию Кирка и согласился, что она привлекательна. – Только я при всем желании не смогу сказать коронеру, что покойный упал на спину. На спине нет ни одного синяка, и на левом боку тоже. Если вы читали мой отчет, то должны были увидеть, что все следы падения находились справа и спереди, кроме, собственно, удара, послужившего причиной смерти. Я вам еще раз их перечислю. На правом предплечье и локте сильные кровоподтеки со значительными повреждениями поверхностных сосудов. Это значит, что они были нанесены незадолго до смерти. Я бы сказал, что, когда его ударили за левым ухом, он упал вперед на правый бок. Кроме этого – только синяки и незначительные ссадины на голенях, ладонях и на лбу. Ладони и лоб запачканы пылью. Это, думаю, свидетельствует о том, что он поранился, упав вперед со ступенек погреба. Вскоре за тем наступила смерть, так как из этих ран крови вытекло совсем немного. Я, разумеется, исключаю гипостаз в результате того, что он неделю пролежал ничком в погребе. Все эти следы, естественно, расположены на передней части тела.

Кирк не помнил, что значит “гипостаз”, который доктор к тому же невнятно произнес, однако сообразил, что его теорию эта штука не подкрепляет. Он спросил, мог ли Ноукс погибнуть, ударившись головой при падении.

– Несомненно, – ответил доктор Крэйвен. – Но вам придется объяснять, как это он ударился за тылком, а упал лицом вниз.

Этим Кирку и пришлось удовольствоваться. Похоже, его складная теория дала трещину. Возникла в лютне трещина на горе, та трещина погасит звуки вскоре^[1052], подумал он скорбно. Но, сердито потряс он головой, что бы там ни писал Теннисон, без боя он не сдастся. Суперинтендант призвал на помощь более полнокровного и подходящего поэта – того, кто “считал, что мы падаем, чтобы встать, отступаем, чтоб снова драться”^[1053], – сказал жене, что скоро придет, и потянулся за шляпой и пальто. Только разочек еще взглянуть бы на гостиную, авось и поймешь, как это он так упал.

Гостиная Толбойз была темна, но в окне наверху и в кухне свет еще горел. Кирк постучал в дверь, которую тотчас открыл Бантер в одной рубашке.

– Прошу прощения, что беспокою его светлость так поздно, – начал Кирк, только сейчас вспомнив, что уже двенадцатый час.

– Его светлость уже лег, – сказал Бантер.

Кирк объяснил, что неожиданно возникла необходимость вновь осмотреть гостиную и что ему непременно нужно сделать это до дознания. Его светлости совершенно не обязательно спускаться самому. Ничего не нужно, кроме разрешения войти.

– Нам менее всего хотелось бы, – отвечал Бантер, – препятствовать представителю закона в исполнении служебного долга, но позвольте обратить ваше внимание, что час уже поздний и доступное освещение недостаточно. Кроме того, гостиная расположена точно под спальней его…

– Суперинтендант! Суперинтендант! – раздался сверху тихий насмешливый голос.

– Милорд? – Мистер Кирк сошел с крыльца, чтобы разглядеть говорившего.

– “Венецианский купец”, акт пятый, сцена первая. “Но тише! Спит луна с Эндимионом. Будить ее нельзя”^[1054].

– Прошу прощения, милорд, – сказал Кирк, горячо радуясь тому, что его лицо под маской ночи скрыто^[1055]. И ведь леди все слышит!

– Не за что. Что я могу для вас сделать?

– Просто позвольте мне еще раз осмотреть первый этаж, – попросил Кирк извиняющимся тоном.

– Суперинтендант, будь вечны наши жизни, кто б вашу просьбу предал укоризне?^[1056] Но делайте что хотите. Только, как пел поэт, подобно ста викариям, придите как прах времен и сгиньте с утром в унисон. Первое – Марвелл, второе – Руперт Брук^[1057].

– Премного обязан, – ответил мистер Кирк сразу и про разрешение, и про информацию. – Дело в том, что у меня появилась мысль.

– Мне бы ваши заботы. Желаете развить ее сию минуту или до утра потерпит?

Мистер Кирк настоятельно попросил его светлость не беспокоиться.

– Что ж, удачи и спокойной ночи.

И все же Питер колебался. Природное любопытство боролось в нем с совершенно здравым и верным ощущением, что следует доверять умственным способностям Кирка и не мешать тому вести собственное расследование. Здравое ощущение победило, но он еще пятнадцать минут восседал на подоконнике, прислушиваясь к шорохам и стукам снизу. Затем хлопнула входная дверь и раздались шаги по дорожке.

– У него плечи разочарованного человека, – сказал Питер жене. – Он нашел дырку от бублика.

Это была чистая правда. Трещина в лютне Кирковой теории расширилась и с неприятной быстротой погасила все, что он мог сказать в оправдание Джо Селлона. Мало того что чрезвычайно трудно представить, каким образом Ноукс мог упасть, ударившись сразу и сзади и спереди, – теперь стало очевидно, что кактус ни на минуту не покидал своего места.

Кирк предусмотрел две возможности: кашпо могли снять с цепи или внутренний горшок могли вынуть из кашпо. По тщательном осмотре он отказался от первого варианта. Латунное кашпо имело дно конической формы и не могло стоять, более того, чтобы ослабить нагрузку на крючок, кольцо, соединяющее три цепочки, идущие от краев самого кашпо, было примотано к первому звену цепи над крюком шестью витками толстой проволоки, концы которой аккуратно заправили внутрь плоскогубцами. Никто в здравом уме не стал бы расплетать все это, когда мог просто вынуть горшок. Но тут Кирк совершил открытие, которое, хотя и делало честь его детективным способностям, сводило к нулю вероятность того, что горшок вынимали. По венчику сияющего латунного кашпо шла полоса сквозных отверстий, складывающихся в сложный узор, и было видно, что глина цветочного горшка в этих местах почернела: несомненно, от полировальной пасты. Если горшок вынимали с момента последней чистки, то его невозможно было вернуть на место с такой математической точностью, чтобы по краям отверстий не показалась полоска чистой красной глины. Разочарованный Кирк поинтересовался мнением Бантера. Недовольный, но готовый оказывать содействие, Бантер полностью согласился. Мало того, когда они вдвоем попытались сдвинуть горшок внутри кашпо, оказалось, что он там сидит весьма плотно. Без посторонней помощи никто бы не смог, втиснув горшок в кашпо, повернуть его так, чтобы ажурная полоска совпала с пятнами на глине, – уж точно это не удалось бы пожилому человеку в спешке и при свете свечи. Цепляясь за призрак надежды, Кирк спросил:

– А Крачли не полировал кашпо этим утром?

– Полагаю, что нет, он не приносил полироваль ную пасту и не пользовался принадлежностями, хра нящимися в кухонном шкафу. Что-то еще на сегодня?

Кирк беспомощно оглядел комнату.

– Часы, надо думать, – уныло сказал он, – тоже не переносили?

– Проверьте сами, – предложил Бантер.

Но на оштукатуренной стене не нашлось следов от крючка или гвоздя, на котором могли бы временно висеть часы. К востоку обнаружился гвоздь с “Пробуждением души”^[1058], а к западу ажурный кронштейн с гипсовым слепком – оба слишком легкие для часов, да и из окна их не было видно.

Кирк сдался:

– Похоже, это все. Большое вам спасибо.

– Это вам спасибо, – сурово отозвался Бантер. Преисполненный достоинства, несмотря на домашнее облачение, он проводил незваного гостя до дверей, словно эскортировал герцогиню.

Кирк по-человечески жалел, что не отложил проверку своей теории до окончания дознания. Все, чего он добился, – это ее полного опровержения, так что теперь не мог, не покривив душой, даже намекнуть на такую возможность.

Глава XIII Ищите там и сям

– А я говорю – змея! – повторил Голубь…

и добавил дрожащим от сдерживаемых рыданий голосом:

– Чего я только не делал, а им все мало!

– Не имею ни малейшего понятия, о чем вы, – сказала Алиса.

– Корни деревьев, берега рек, изгороди, —

продолжал Голубь, не обращая на нее внимания, —

но эти змеи! Им все мало!^[1059]

Льюис Кэрролл “Алиса в Стране чудес”

– А чего суперинтендант хотел вчера вечером? – поинтересовался лорд Питер Уимзи у Бантера.

– Желал удостовериться, милорд, мог ли кто-либо вынуть висящий кактус из кашпо во время известных событий минувшей недели.

– Как, опять? Я думал, он уже понял, что никто не мог. Стоит только взглянуть на следы от полировальной пасты. Нет нужды залезать на стремянку и среди ночи биться в стены, как шмель в бутылке.

– Совершенно верно, милорд. Но я почел за лучшее не вмешиваться, а ваша светлость пожелали, чтобы полиции предоставили все условия.

– А, действительно. Его мозги крутятся не быстрее, чем мельницы богов. Но ему присущи и другие божественные качества: он великодушен и, подозреваю, милосерден. Изо всех сил старается оправдать Селлона. Это вполне естественно. Но он атакует сильную сторону обвинения, а надо бы атаковать слабую.

– Питер, а что ты сам думаешь о Селлоне?

Они завтракали наверху. Гарриет, полностью одетая, курила, выпуская дым в окно. Питер, в промежуточной стадии (халат), грел у камина спину и ноги. Рыжий кот, явившийся с утренним обходом, занял позицию у него на плече.

– Не знаю, что и думать. Дело в том, что у нас чертовски мало пищи для размышлений. Похоже, думать еще рано.

– Селлон не похож на убийцу.

– Они вообще очень редко похожи на убийц. На человека, способного так беззастенчиво лгать, он тоже не похож. Разве что по очень важной причине. Но люди лгут, когда боятся.

– Наверное, он сказал про часы и только тогда понял, что это подразумевает пребывание в доме.

– Да. Когда говоришь полуправду, нужно соображать молниеносно и просчитывать шаги вперед. Ложь от начала до конца будет связной и последовательной. А поскольку он, очевидно, вообще не собирался рассказывать про ссору, ему пришлось сочинять на ходу. Но я что-то не пойму, как Селлон пробрался в дом?

– Должно быть, его впустил Ноукс.

– Именно. Старый человек заперся один в доме. К нему приходит молодой, здоровый, сильный – и в страшной ярости. Затевает ссору, сквернословит и, не исключено, угрожает. Старик посылает его подальше и захлопывает окно. Молодой дубасит в дверь и хочет войти. С чего бы старику его пускать? Однако он это делает, к тому же любезно поворачивается спиной, чтобы удобнее было стукнуть его тяжелым тупым предметом. Это возможно, но, как сказал бы Аристотель, это “невероятное возможное”^[1060].

– Допустим, Селлон сказал, что все же достал деньги, тогда Ноукс его впустил и сел, чтобы написать… нет, расписку он, конечно, писать бы не стал. Ни строчки на бумаге. Разве что Селлон ему угрожал.

– Если бы Селлон достал деньги, Ноукс велел бы ему передать их через окно.

– Допустим, он и передал – или сказал, что передаст. Ноукс открыл окно, а Селлон в него забрался. Или он не смог бы? Проемы тут довольно узкие.

– Ты даже не представляешь, – невпопад сказал Питер, – как бодрит возможность поговорить с кем-то, кто мыслит методически. Полицейские – отличные ребята, но они усвоили один-единственный принцип расследования – жалкую фразу cui bono^[1061]. Они гоняются за мотивом, а ведь для этого нужен психолог. С присяжными то же самое. Если они видят мотив, то сразу норовят вынести приговор, сколько бы ни твердил им судья, что доказывать мотив не обязательно и что на нем одном нельзя строить обвинение. Ты должен показать, как все произошло, – а потом, если хочешь, можно докопаться и до мотива, подкрепить доказательства. Если преступление могло быть совершено только так и не иначе и если совершить его таким образом мог только один человек, то преступник у тебя в кармане, с мотивом или без. У нас есть Как, Когда, Где, Зачем и Кто. Знаешь Как – знаешь и Кто. Так говорил Заратустра.

– Похоже, я вышла замуж за своего единственного просвещенного читателя. С другого конца этот клубок разматывается точно так же. С художественной точки зрения это абсолютно верно.

– Я заметил: что верно в искусстве, обычно верно и в жизни. Как кто-то сказал, природа, в сущности, – закоренелый плагиатор искусства^[1062]. Выкладывай свою теорию, только помни, что догадаться, как можно было совершить нечто, и доказать, что нечто было совершено именно так, – не одно и то же. Прости, но твои коллеги нередко пренебрегают этим немаловажным различием. Путают внутреннюю убежденность с юридическим доказательством.

– Я в тебя сейчас чем-нибудь запущу… Слушай, а ты не думаешь, что в Ноукса чем-нибудь запустили?

Через окно? Черт! Теперь у меня сразу две теории. Нет, погоди!.. Селлон добивается, чтобы Ноукс открыл окно, и карабкается внутрь. Ты не ответил насчет ширины проемов.

– Думаю, я бы в них пролез, но я уже в плечах, чем Селлон. Хотя по принципу “пролезет голова, пролезет и все остальное”, полагаю, он бы тоже смог. Но не быстро, и Ноукс, конечно, сразу понял бы, что он собирается сделать.

– И тут наступает момент для броска. Допустим, Селлон полез в окно, а Ноукс всполошился и бросился к двери. Тогда Селлон мог что-нибудь схватить.

– Что?

– Ты прав. Вряд ли он специально взял с собой камень или что-то такое. Но мог подобрать его в саду, прежде чем вернуться к окну. Или… знаю! Пресс-папье с подоконника. Он мог его схватить и запустить в спину убегавшему Ноуксу. Так получается? Я не особо смыслю в траекториях и всем таком.

– Очень может быть. Пойду посмотрю.

– Хорошо. А, да. Тогда ему оставалось только окончательно залезть в окно, взять пресс-папье, положить на место и вылезти через то же окно.

– Да неужели?

– Конечно нет, оно же было заперто изнутри. Нет. Он закрыл и запер окно, вытащил ключи у Ноукса из кармана, открыл входную дверь, вернул ключи на место и – ну, ему пришлось уйти, оставив дверь открытой. А Ноукс, очнувшись, любезно ее за ним запер. Эту возможность нам придется допустить независимо от того, кто убийца.

– Гарриет, это блестяще. Подкопаться почти невозможно. И вот что я еще тебе скажу: Селлон – единственный, кто мог, почти ничем не рискуя, оставить дверь незапертой. Это даже было бы на руку.

– Тут я за тобой не поспеваю. Почему?

– Да потому, что он сельский полицейский. Смотри, что происходит дальше. Среди ночи он решает обойти округу. В рапорте потом напишет, что его внимание к дому привлекли свечи, все еще горевшие в гостиной. Вот почему он их не задул, о чем позаботился бы любой другой убийца. Он идет к двери – открыто. Заходит, видит, что все выглядит прилично и естественно, а затем спешит известить соседей, что какой-то бродяга проник в дом и стукнул мистера Ноукса по голове. Плохо, когда ты последним видел убитого живым, но первым обнаружить тело – это хитрый ход. Должно быть, он здорово напугался, обнаружив запертую дверь.

– Да. Наверное, это заставило его отказаться от плана. Особенно если он заглянул в окно и увидел, что Ноукса нет там, где он его оставил. Ведь занавески не были задернуты? Нет, я помню, когда мы приехали, все было открыто. Что он подумал?

– Подумал, что Ноукс остался жив, и стал ждать утра, гадая, когда – и как…

– Бедняга! А потом, когда ничего так и не произошло и Ноукс пропал – тут есть от чего помешаться.

– Если все было именно так.

– А потом приехали мы и… Наверное, он все утро торчал поблизости, ожидая худшего. Когда тело нашли, он ведь оказался тут как тут?.. Как-то это жутковато.

– Это всего лишь гипотеза. Мы ни слова из нее не можем доказать. За это вас, охотников до загадок, и не любят. Любая правдоподобная версия тут же признается разгадкой. Давай придумаем гипотезу про кого-нибудь еще. Кого бы взять? Давай миссис Раддл? Она крепкая пожилая леди, и ее не назовешь такой уж душкой.

– Да зачем же миссис Раддл…

– Не важно. “Зачем”! Из “зачем” каши не сваришь. Миссис Раддл пришла позаимствовать каплю керосина. Чуткий Ноукс ее услыхал. Пригласил войти и объясниться. Сказал, что сомневается в ее честности. Она ответила, что он должен ей недельное жалованье. Слово за слово – он кинулся на нее. Она схватила кочергу. Он бросился бежать, а она швырнула кочергу ему вслед и попала по затылку. Когда люди выходят из себя, такого “зачем” вполне достаточно. Разве что тебе милее мысль, что Ноукс делал миссис Раддл непристойные предложения, на одно из которых она достойно ответила.

– Болван!

– Ну, не знаю. Взгляни на Джеймса Флеминга и Джесси Макферсон^[1063]. Сам бы я не польстился на миссис Раддл, но у меня придирчивый вкус. Отлично. Миссис Раддл дубасит Ноукса по голове и… погоди, тут все чудно складывается. В страшном смятении она бежит к флигелю, вопя: “Берт! Берт!

Я убила мистера Ноукса!” – “Что за чушь”, – отвечает Берт, они вдвоем возвращаются к дому и как раз видят, как Ноукс, шатаясь, спускается в погреб. Берт за ним…

– Не оставляя следов?

– Он снял на ночь башмаки и прибежал в домашних туфлях. А между домом и флигелем сплошь трава. Берт говорит: “Теперь-то он уж точно помер”. Миссис Раддл идет за лестницей, а Берт запирает дверь и кладет ключ в карман покойнику. Затем поднимается наверх, вылезает на крышу через люк и спускается по лестнице, которую держит миссис Раддл.

– Питер, ты это все серьезно?

– Серьезно не могу, пока не осмотрю крышу. Но кое-что они упустили: Берт оставил открытой дверь погреба. Они надеялись, что это будет выглядеть, словно с Ноуксом произошел несчастный случай. Но наше прибытие их смутило. Тело обнаружить должны были не мы. Это было уготовано для мисс Твиттертон. Известно, что ее легко одурачить, но про нас они ничего не знали. Для начала миссис Раддл вовсе не обрадовалась нашему появлению, но раз уж мы настояли на своем, добыли ключ и вошли – что ж, она постаралась сделать, что могла. Вот только… она крикнула Берту: “Захлопни дверь в погреб, а то из нее холодом тянет!” Видимо, решила дать себе немного времени и сначала прикинуть, что мы такое. И кстати, только со слов миссис Раддл мы знаем, что Ноукс умер именно в это время или что он не ложился в постель и так далее. Все могло случиться гораздо позже ночью, а еще лучше наутро, потому что тогда он был бы уже одет, а ей оставалось бы только заново застелить постель.

– Что? Утром? Вся эта возня на крыше? А если бы кто-нибудь шел мимо?

– Берт чистит водосточные желоба. Ничего плохого в том, чтобы почистить сток.

– Сток? Как это… Сток – стекать – воск – оплывшие свечи! Разве они не доказывают, что все случилось ночью?

– Не доказывают. Намекают. Для начала мы не знаем, какой длины они были. Может, Ноукс слушал радио, пока они не выгорели до подсвечников. Расчетливость, Гораций!^[1064] Это ведь миссис Раддл сказала, что радио не включали, и тем ограничила время убийства сроком с 9 до 9:30, сразу после ссоры Селлона с Ноуксом. И уходить, не дослушав, чем кончится перепалка, – это не особенно похоже на миссис Раддл, если подумать. Если посмотреть предвзято, то все ее поступки выглядят странно. И у нее на Селлона зуб, который она превосходным образом в него вонзила.

– Да, – задумчиво протянула Гарриет. – Знаешь, когда мы с ней готовили сэндвичи, она все время будто бы намекала на что-то. И очень ловко отказалась отвечать на вопросы Селлона до прихода суперинтенданта. Но, Питер, неужели ты и правда думаешь, что у них с Бертом на двоих хватит мозгов, чтобы провернуть этот финт с ключами? И что им достало здравого смысла и выдержки не притронуться к деньгам?

– А это уже хороший вопрос. Но кое-что я знаю. Вчера Берт принес из сарая длинную лестницу и лазил на крышу вместе с Паффетом.

– Питер! Так вот оно что!

– Еще одна хорошая улика пропала. Мы знаем, по крайней мере, что лестница есть, но как отличить, какие следы когда оставили?

– Чердачный люк.

Питер мрачно усмехнулся:

– Когда я встретил Паффета, несшего лестницу, тот сообщил, что Берт только что поднялся этим путем на крышу – проверить, нет ли где-нибудь в трубе “сажной крышки” для чистки дымохода. Он поднялся по туалетной лестнице и прошел через твою спальню, пока мисс Твиттертон допрашивали внизу. Ты его не слышала? Ты привела мисс Твиттертон, а он взбежал наверх, pronto^[1065].

Гарриет прикурила новую сигарету.

– Теперь слушаем доводы против Крачли и викария.

– Ну, тут будет посложнее, из-за алиби. Нам надо объяснить молчание радиоприемника, разве что кто-то из них в сговоре с миссис Раддл. Сначала возьмем Крачли. Если это он, то история с залезанием в окно не пройдет, потому что он не мог оказаться на месте раньше, чем Ноукс лег спать. Он высадил викария возле его дома в 10:30 и вернулся в Пэгфорд до одиннадцати. У него не было времени на долгие переговоры под окнами и выкрутасы с ключами. Разумеется, при условии, что подтверждается время его возвращения в гараж – если он виновен, то, конечно, подтвердится, это же часть плана. Если это Крачли, то убийство умышленное, а значит, он мог заранее украсть ключ или снять с него копию. И если это он, то все совершилось ранним-ранним утром. Скажем, поехал по вызову за несуществующим пассажиром и так далее. Оставил где-нибудь машину, дошел до дома, отпер дверь – гм, дальше не так складно. Ноукс был наверху, не одет, в постели. Не понимаю. Если уж он на него напал, должен был ограбить – а ведь не ограбил.

– А теперь ты и сам спрашиваешь “зачем”. Допустим, Крачли хотел ограбить дом и рылся, например, в конторке на кухне, где нашли завещание. А Ноукс его услышал и спустился.

– Задержавшись, чтобы повязать галстук, и предусмотрительно захватив все свои драгоценные банкноты?

– Нет, конечно. В ночной сорочке. Он обнаружил Крачли, тот на него бросился. Он попытался бежать, и тут Крачли его ударил. Подумал, что убил, перепугался и убежал. Закрыл дверь снаружи. Затем Ноукс очнулся, удивился, что это он тут делает, вернулся в спальню, оделся, почувствовал себя плохо, пошел к задней двери, чтобы позвать миссис Раддл, и упал с лестницы.

– Великолепно. А кто постель застелил?

– Ах ты, черт! И мыничего не придумали про радио.

– Нет. У меня была идея, что Крачли вывел радио из строя, желая обеспечить себе алиби на вечер накануне убийства. У меня это было убийство, но ты меня запутала своей версией об ограблении конторки.

– Прости. Я погналась за двумя зайцами. Крачли в качестве отвлекающего маневра слабоват. Кстати, а сейчас радио работает?

– Вот и узнаем. А если нет – что это доказывает?

– Ничего, если только не выяснится, что его намеренно вывели из строя. Кажется, оно работает от батареек. Нет ничего проще, чем ослабить контакт так, чтобы это выглядело случайностью.

– Старик Ноукс легко мог сам такое починить.

– Точно. Мне сбегать вниз и узнать, работает оно сейчас или нет?

– Спроси Бантера. Он знает.

Гарриет подошла к лестнице и окликнула Бантера. Вернувшись, сказала:

– Работает превосходно. Бантер проверял его вчера вечером, когда нас не было.

– А! Тогда это вообще ничего не доказывает. Возможно, Ноукс попытался его включить, искал поломку вплоть до конца выпуска новостей, потом все же починил и ушел.

– Он мог это сделать в любом случае.

– Расчет времени опять псу под хвост.

– Это очень удручает.

– Правда? Но зато оставляет простор для викария, нанесшего смертельный удар между 10:30 и 11 часами.

– Зачем же викарию… Прости! Я опять спрашиваю “зачем”.

– В семье с обеих сторон чрезвычайно силен ген любопытства. Гарриет, подумай как следует насчет детей. Они с пеленок будут совершенно невыносимыми.

– Непременно. Ужасающе. Тем не менее я считаю, что с убедительным мотивом все выглядит гораздо аккуратнее. Убийство от нечего делать нарушает все законы детективного жанра.

– Ну хорошо. Ладно. Будет у мистера Гудакра мотив, я что-нибудь придумаю. Около 10:35 он приходит от своего дома и стучит в дверь. Ноукс его впускает – почему бы не впустить викария, который всегда казался мирным и дружелюбным. Но под свойственным его профессии аскетизмом наш викарий прячет подавленные чувства, конечно же отвратительные, столь свойственные священникам из наших реалистических романов. Как и Ноуксу, разумеется. Прикрываясь кампанией по борьбе за нравственность, викарий обвиняет Ноукса в совращении деревенской девушки, которую сам подсознательно вожделеет.

– Конечно! – радостно воскликнула Гарриет. – Как же я сама не додумалась! Что может быть очевиднее. Между ними вспыхивает жалкая старческая потасовка, и в припадке безумия один воображает себя молотом Господним, как пастор в рассказе Честертона^[1066]. Он укладывает Ноукса ударом кочерги и удаляется. Ноукс приходит в чувство – дальше мы знаем. Это чудесно объясняет, почему деньги остались нетронутыми: мистер Гудакр их не взял бы.

– Точно. А теперь викарий ведет себя так мило и невинно, потому что припадок прошел и он все начисто забыл.

– Раздвоение личности. Похоже, пока это наша лучшая попытка. Осталось только выяснить, как зовут деревенскую девушку.

– Это даже не обязательно. Викарий мог питать нездоровое влечение к чему-нибудь другому – скажем, платоническую страсть к фикусу или странную, ревнивую любовь к кактусу. Он большой садовод, а эти растительно-минеральные увлечения бывают весьма пагубны. Помнишь героя рассказа Идена Филпоттса, который возжелал чугунный ананас и размозжил им череп ближнему своему?^[1067] Можешь верить или не верить, но не к добру викарий пришел в этот дом, и когда старик Ноукс рухнул на колени и вскричал: “Забери мою жизнь, но пощади честь моего кактуса!” – тот занес над ним горшок с фикусом.

– Все это очень хорошо, Питер, но бедного старика взаправду убили.

– Сердце мое, я это знаю. Но пока мы не поймем, как именно, все теории стоят одна другой. В этом проклятом мире наш удел – либо смеяться, либо вечно плакать. Мне тошно при мысли о том, что я мог спуститься в тот подвал, сразу как мы приехали. Тогда бы мы справились гораздо лучше – все было бы нетронуто, улики на местах и никакие Раддлы, Паффеты и Уимзи не шастали бы по дому, переворачивая все вверх дном. Господи! Еще никогда я не проводил ночь так бездарно!

Если он хотел ее рассмешить, на этот раз результат превзошел все надежды и мечты.

– Бесполезно, – сказала Гарриет, наконец успокоившись. – Никогда, ни за что мы не будем ничего делать как люди. Мы всегда будем смеяться, когда надо плакать, и заниматься любовью вместо работы, и станем предметом сплетен и героями скандалов. Перестань! Что скажет Бантер, если увидит, что у тебя все волосы в пепле? Лучше одевайся и взгляни в лицо обстоятельствам. – Она вернулась к окну. – Смотри! По дорожке идут два человека, один с фотоаппаратом.

– Дьявол!

– Пойду их развлекать.

– Не ходи одна, – рыцарски сказал Питер и спустился следом.

Бантер, стоя в дверях, вел безнадежную словесную баталию.

– Ничего не выйдет, – сказал Питер. – Убийство просочится. Здравствуйте! Ах, это вы. Салли, да? Так-так. Вы трезвы?

– К сожалению, – ответил мистер Солком Гарди, с которым Уимзи водил дружбу. – Как стекло. Нет ли у вас чего-нибудь, старина? После того, как с нами обошлись во вторник, с вас причитается.

– Виски этим джентльменам, Бантер. И добавьте в него лауданум^[1068]. А теперь, дети, не будем тянуть время, потому что дознание в одиннадцать, и в халате я туда явиться не могу. Зачем пожаловали? “Роман в высшем обществе” или “Таинственная смерть в гнездышке новобрачных”?

– И то и другое, – с ухмылкой ответил Гарди. – Думаю, нам лучше начать с поздравлений и соболезнований. Написать, что вы оба удручены? Или, наоборот, следует сообщить великой британской нации, что вы безоблачно счастливы вопреки неблагоприятным обстоятельствам?

– Будьте оригинальнее. Напишите, что мы деремся как кошка с собакой и маленькое детективное расследование – единственное, что может скрасить свинцовую скуку.

– Это была бы отменная статья, – с сожалением покачал головой Гарди. – Как я понял, вы работаете в паре?

– Даже и не думаем. Этим полиция занимается. Скажите, когда хватит.

– Большое спасибо. Ваше здоровье! Конечно же полиция – официально. Но, черт возьми, у вас должен быть личный интерес к этому делу. Ну же, Уимзи, взгляните на вещи с нашей колокольни! Это же событие века. Знаменитый сыщик-любитель женится на писательнице, сочиняющей детективы, и в брачную ночь находит труп.

– Мы его не нашли. В этом вся загвоздка.

– Ага! А почему?

– Потому что наутро мы вызвали трубочиста, и в суматохе все улики были уничтожены, – сказала Гарриет. – Лучше мы вам сами про это расскажем.

Она взглянула на Питера, тот кивнул. “Лучше мы, чем миссис Раддл”, – подумали оба. Они постарались изложить всю историю как можно короче.

– Можно ли сказать, что у вас есть версия преступления?

– Да, – ответил Питер.

– Отлично!

– Моя версия – это вы, Салли, подбросили труп ради красивого заголовка.

– Жалею, что не додумался. И больше ничего?

– Говорю вам, – сказал Питер, – улики уничтожены. Откуда взяться версии, если нет улик?

– Скажу начистоту, – добавила Гарриет. – Он буксует.

– Как увязший в грязи автомобиль, – подтвердил ее муж. – И жена моя буксует. И это единственное, в чем мы заодно. Когда мы устаем бить посуду, то принимаемся высмеивать буксовку друг друга. Полиция тоже буксует. Либо готовится со дня на день произвести арест. Одно из двух, сами выбирайте.

– Что ж, – сказал Салли, – все это чертовски досадно и неприятно, да еще и я вам надоедаю, но ничего не могу поделать. Можно мы сделаем снимки? Живописная тюдоровская ферма с настоящими балками, восхитительно деловая невеста в твидовом костюме, а жених вылитый Шерлок Холмс. Вам бы трубку и унцию табаку.

– Или скрипку и кокаину? Поторопитесь, Салли, давайте заканчивать. И послушайте, старина, – я понимаю, вам надо зарабатывать на хлеб, но, ради бога, проявите немного такта.

Солком Гарди, чьи фиалковые глаза лучились искренностью, обещал, что проявит. Но Гарриет чувствовала, что интервью их обоих сильно подкосило, причем Питер пострадал сильнее. Он тщательно выбирал слова, а в легкомысленном тоне голоса звенели хрупкие стеклянные ноты. И это еще только начало. Внезапно решившись, она вышла из комнаты вслед за журналистами и прикрыла дверь.

– Мистер Гарди, послушайте! Я знаю, мы абсолютно беспомощны. С тем, что пишут газеты, можно только смириться. Я это хорошо знаю, я через это прошла. Но если вы напишете про нас с Питером какую-нибудь мерзость – вы знаете, о чем я, – такое, от чего люди корчатся со стыда и мечтают умереть, – это будет убийственно для нас и очень гадко с вашей стороны. Питер не такой уж толстокожий.

– Дорогая мисс Вэйн, простите, леди Питер… Да, кстати, забыл спросить, вы продолжите писать и после свадьбы?

– Да, конечно.

– Под тем же именем?

– Естественно.

– Я могу написать об этом?

– Да, можете. Можете написать все, кроме жуткой матримониальной чепухи вроде “сказал он, счастливо усмехнувшись при взгляде на свою молодую жену” и прочей романтической мути. Нам и так непросто приходится, оставьте нам каплю человеческого достоинства, если сможете. Послушайте! Если вы сохраните разумную сдержанность и заставите остальных не слишком лютовать, ваши шансы получать от нас информацию сильно вырастут. В конце концов, мы с ним оба представляем Новости, а Новости вредно злить, не так ли? Питер с вами очень хорошо обошелся, рассказал все, что мог. Не надо усложнять ему жизнь.

– Клянусь, я буду стараться, – сказал Салли. – Но редакторы – это редакторы…

– Редакторы – упыри и людоеды.

– Это так. Но я сделаю все возможное. А про ваше писательство – не могли бы вы дать мне какой-нибудь эксклюзив на эту тему? Муж приветствует ваше решение продолжить карьеру – как-то так? Считает, что женщины не должны быть прикованы к дому? Вы предвкушаете, как будете черпать материал для своих романов из его сыщицкого опыта?

– Да чтоб вас! – сказала Гарриет. – Ну почему вам все обязательно надо “очеловечить”? Да, я точно продолжу писать, и он совершенно не возражает, наоборот, полностью поддерживает. Только не заставляйте его произносить это с гордостью и нежностью или еще с чем-нибудь тошнотворным, пожалуйста!

– Нет-нет. А сейчас вы пишете что-нибудь?

– Нет, я только что закончила книгу. Но уже придумала новую. Представляете, вот только что!

– Отлично!

– Про убийство журналиста. Называться будет “От любопытства кошка сдохла”.

– Прекрасно! – невозмутимо отозвался Салли.

– И еще, – добавила Гарриет, ведя его между кустиками хризантем, – мы сказали вам, что я бывала здесь в детстве, но не упомянули, что здесь жила славная пожилая пара, они часто зазывали меня к себе и угощали пирогами и клубникой. Это очень мило и “очеловечивает”, а они уже мертвы, так что им все равно.

– Великолепно!

– А вся уродливая мебель и фикусы принадлежали Ноуксу, мы тут ни при чем. Он был хватким человеком: продал тюдоровские трубы на солнечные часы. – Гарриет открыла калитку, и Салли с фотографом смиренно вышли наружу.

– А это, – торжествующе продолжила Гарриет, – чей-то рыжий кот. Мы ему понравились. За завтраком он сидит у Питера на плече. Про животных все любят. Рыжего кота можете брать.

Она заперла калитку и улыбнулась репортерам на прощание.

Солком Гарди вдруг подумал, что жена Питера Уимзи почти красавица, когда волнуется. Он понимал ее беспокойство по поводу чувств Питера. Похоже, она действительно любит паршивца. Гарди глубоко растрогался, поскольку виски был налит щедрой рукой. Он решил сделать все, что в его силах, чтобы не задеть их достоинство.

Уже пройдя пол-улицы, он спохватился, что совсем забыл опросить слуг. Обернулся, но Гарриет все еще стояла, опершись на калитку.

Мистеру Гектору Панчену из “Морнинг стар” повезло меньше. Он прибыл через пять минут после отбытия Солкома Гарди и нашел леди Питер Уимзи там же, у калитки.

Поскольку протиснуться мимо нее он не мог, то был вынужден выслушать историю не сходя с места, причем в том виде, в котором леди сочла нужным ее преподнести. На середине он почувствовал, что в шею сзади дует теплом, и резко обернулся.

– Это всего лишь бык, – сердечно сказала Гарриет. Мистер Панчен, будучи горожанином, побледнел. Быка сопровождали шесть любопытных коров. Их присутствие гарантировало хорошее поведение быка, но журналист этого не знал. Для него они все были одинаково огромными рогатыми зверюгами. Учтиво отогнать их он не мог, потому что леди Питер заботливо чесала быку лоб, делясь интересными и неизвестными подробностями из своего детства в Грейт-Пэгфорде. Он не покинул пост, ибо репортер должен идти на риск ради выполнения профессионального долга, однако, как ни старался, слушал не слишком внимательно.

– Вы любите животных?

– Да, очень. Скажите об этом вашим читателям, это вызывает симпатию, правда?

– Само собой, – ответил Гектор Панчен.

Все это прекрасно, но бык-то стоял с его стороны забора, а она – с другой. Корова дружелюбно лизала ему ухо – поразительно, какие у них шершавые языки.

– Простите, что я не открываю калитку, – сказала Гарриет, очаровательно улыбаясь. – Я люблю коров, но только не у себя в саду.

К его смущению, она перелезла через забор и твердой рукой проводила его к автомобилю. Интервью было окончено, и репортеру так и не представилось возможности “очеловечить” тему убийства. Коровы, опустив головы, разбрелись, дав дорогу машине. По замечательному совпадению, как только журналист уехал, откуда ни возьмись появился пастух, дотоле невидимый, и принялся собирать стадо. Завидев Гарриет, он ухмыльнулся и дотронулся до своей кепки. Гарриет побрела к дому и не успела до него дойти, как коровы снова собрались у калитки. У открытого окна кухни стоял Бантер и протирал бокалы.

– Коровы на улице, – сказала Гарриет. – Очень удобно.

– Да, миледи, – скромно отвечал Бантер. – Они пасутся на газоне. Как я понимаю. Весьма, с позволения сказать, подходящее решение.

Гарриет открыла рот и снова закрыла – ее посетила мысль. Она прошла по коридору и открыла заднюю дверь. Не слишком удивившись, увидела потрясающе уродливого бульмастифа, привязанного веревкой к скребку для обуви. Бантер вышел из кухни и неслышно прошел в судомойню.

– Это наш пес, Бантер?

– Хозяин привел его утром, миледи, и спрашивал, не желает ли его светлость приобрести подобное животное. Насколько я понимаю, это прекрасная сторожевая собака. Я предложил оставить его здесь до тех пор, пока его светлость не даст ответ.

Гарриет пристально посмотрела на Бантера. Тот, не шелохнувшись, выдержал взгляд.

– А об аэропланах вы подумали, Бантер? Можно посадить на крышу лебедя.

– Про лебедей, миледи, я ничего не слышал. Но знаю человека, который держит козу…

– Как повезло мистеру Гарди.

– Пастух опоздал, – вдруг гневно проговорил Бантер. – Ему были даны четкие инструкции. Потерянное время будет вычтено из его заработка. Мы не позволим с собой так обращаться. Его светлость к этому не привык. Прошу прощения, миледи, – коза прибыла, и, боюсь, могут возникнуть некоторые сложности в связи с собакой у порога.

На том Гарриет его и покинула.

Глава XIV О сысках и следствиях^[1069]

Любовь? Люблю ли я? Мой мир

Окрашен светом чьих-то ясных мыслей,

А раньше был я погружен во мрак,

Как храм Венеры в темноте ночной.

Но в этой мгле святое что-то было,

Нежнее и воздушней, чем иное,

И как слепцов ласкает лунный свет,

Оно меня незнаемо ласкало.

Потом, как взрыв звезды давно знакомой,

Пришла любовь^[1070].

Томас Ловелл Беддоуз “Второй брат”

Коронер все-таки не ограничился установлением личности убитого, однако проявил похвальную сдержанность при допросе свидетелей. Мисс Твиттертон в новом с иголочки черном платье, бойкой шляпке, плотно охватывающей голову, и старомодном черном пальто, ожившая ради такого случая, показала сквозь всхлипы, что тело принадлежит ее дяде Уильяму Ноуксу и что она не видела дяди с позапрошлого воскресенья. Она объяснила, что дядя жил то в Броксфорде, то в Пэгглхэме, и упомянула про два комплекта ключей. Коронер вежливо, но твердо пресек ее попытку рассказать также о продаже дома и внезапно обнаружившейся ужасной финансовой ситуации. Затем ее место занял лорд Питер Уимзи, кроткий и человечный внешне^[1071]. Он кратко и бесстрастно доложил о своих удивительных приключениях в брачную ночь. Он передал коронеру различные документы, подтверждающие покупку дома, и вернулся на место, сопровождаемый гулом сочувственного одобрения. Затем настал черед бухгалтера из Броксфорда, заявившего, что по результатам предварительного изучения отчетности радиолавка находится при смерти. Мервин Бантер, вдумчиво подбирая слова, рассказал о визите трубочиста и последовавшем обнаружении тела. Доктор Крэйвен назвал причину и вероятное время смерти, описал повреждения и сообщил, что, по его мнению, такие травмы нельзя причинить самому себе, не могли они возникнуть и вследствие случайного падения.

Следующим был Джо Селлон, очень бледный, но владеющий собой. Он сказал, что его позвали осмотреть мертвое тело, и описал, как оно лежало в погребе.

– Вы деревенский констебль?

– Да, сэр.

– Когда вы в последний раз видели покойного живым?

– В среду вечером, сэр, в пять минут десятого.

– Расскажите о вашей встрече.

– Да, сэр. Мне нужно было обсудить с покойным одно дело личного свойства. Я проследовал к дому и около десяти минут беседовал с ним через окно гостиной.

– Он выглядел как обычно?

– Да, сэр. Но только мы повздорили, и он слегка разошелся. Когда мы закончили разговор, он закрыл и запер окно. Я проверил обе двери – они были заперты. Тогда я ушел.

– Вы не входили в дом?

– Нет, сэр.

– И в 9:15 вы оставили его живым и здоровым?

– Да, сэр.

– Очень хорошо.

Джо Селлон хотел было уйти, но среди присяжных поднялся мрачный человек, которого Бантер повстречал в пабе.

– Мистер Перкинс, мы хотели бы спросить свидетеля, о чем он повздорил с покойным.

– Вы слышали, – сказал коронер, слегка смутившись. – Присяжные желают знать причину вашей ссоры с покойным.

– Да, сэр. Покойный угрожал заявить на меня за нарушение долга.

– А! – отвечал коронер. – Что ж, мы здесь не для того, чтобы проверять ваше служебное соответствие. Ведь это он угрожал вам, а не вы ему?

– Верно, сэр, хотя я признаю, что разозлился и резко ему отвечал.

– Понимаю. В ту ночь вы не возвращались к его дому?

– Нет, сэр.

– Очень хорошо. Достаточно. Суперинтендант Кирк.

Небольшой всплеск эмоций, вызванный показаниями Селлона, разбился о неколебимое бесстрастие мистера Кирка, который очень медленно и в мельчайших подробностях описал расположение комнат в доме, характер запоров на дверях и окнах и то, как трудно было установить факты из-за беспорядка, вызванного (совершенно неожиданно, но очень некстати) прибытием новых обитателей. Следующим свидетелем была Марта Раддл. Она пребывала в сильном волнении и очень стремилась помочь правосудию. Это стремление ее и погубило.

– …до того ошарашена, – говорила миссис Раддл, – что пальцем ткни – я там же бы и грохнулась. Приехали среди ночи, так сказать, а машина до того громадная, отродясь таких не видала, разве только в кино, божечки, что? Говорю, сперва не по верила ему, сэр, да и кто бы поверил-то, говорю же, вылитые артисты, извиняюсь, еще б я не обшиблась, ведь автомобиль-то страх какой, а леди в шубе, а у джентльмена в глазу стекло, как у Ральфа Линна^[1072], а больше ничего и не разглядеть в такой…

Питер обратил монокль на свидетельницу c таким свирепым изумлением, что хихиканье переросло в громкий смех.

– Будьте любезны отвечать на вопрос, – досадливо сказал мистер Перкинс. – Вы удивились, услышав, что дом продан. Пожалуйста, опишите, в каком со стоянии вы нашли дом.

Из вороха не относящихся к делу сведений коронер выудил факт, что постель была застелена, на столе находились остатки ужина, а дверь в погреб стояла распахнутой настежь. С усталым вздохом (потому что был сильно простужен и мечтал скорей закончить и добраться до дому) он спросил свидетельницу о событиях позапрошлой среды.

– А как же, видела я Джо Селлона, – сказала миссис Раддл. – Не полицейский, а загляденье – такими словами ругался, что приличной женщине слушать-то совестно, оно и понятно, что мистер Ноукс захлопнул окно у него перед носом…

– Вы видели, как он это сделал?

– Да вот как вас вижу, так и видела. Стоял там, в руке подсвечник, что ж его не видеть-то, и смеялся, аж чуть не лопнул, еще бы – Джо Селлон до того потешный был. Я себе и говорю – хороша из тебя полиция, Джо, а я и раньше это знала, ведь без меня ты бы нипочем не дознался, кто покрал курей у мисс Твиттертон…

– Мы сейчас расследуем не это, – начал коронер. Но тут вновь поднялся мрачный присяжный и сказал:

– Жюри присяжных хотело бы знать, слышала ли свидетельница, из-за чего была ссора.

– Слыхала, – ответила свидетельница, не дожидаясь реплики коронера. – Из-за жены евонной, вот из-за чего, а я так скажу…

– Из-за чьей жены? – спросил коронер. Зал зашелестел в предвкушении.

– Джо, конечно. “Что ты с моей женой сделал, старый мерзавец?!” – он кричал и еще прибавил пару слов, об которые я язык марать не стану.

– Это ложь, сэр! – взвился Джо Селлон.

– Ну-ну, Джо, – сказал Кирк.

– Мы вас выслушаем сию минуту, – сказал мистер Перкинс. – Итак, миссис Раддл, вы уверены, что слышали эти слова?

– Скверные слова, сэр?

– Слова “что ты сделал с моей женой?”.

– А, это – это я слыхала, сэр.

– А какие-либо угрозы?

– Н-нет, сэр, – с сожалением сказала миссис Раддл, – только то, что мистеру Ноуксу гореть в нехорошем месте, сэр.

– Очень хорошо. Говорилось ли о том, каким образом он туда попадет?

– Сэр?

– Упоминалась ли смерть или убийство?

– Сама не слыхала, сэр, но ни капельки б не удивилась, если б он сказал, что убьет мистера Ноукса. Ни капельки.

– Но на самом деле вы ничего подобного не слышали?

– Нет, не скажу, чтобы слыхала.

– И когда мистер Ноукс закрыл окно, он был жив и здоров?

– Да, сэр.

Кирк перегнулся через стол и зашептал что-то коронеру, после чего тот спросил:

– А дальше вы что-нибудь слышали?

– Не хотела я дальше ничего слышать, сэр. Только слышала, как Джо Селлон лупит в дверь.

– Вы слышали, как мистер Ноукс его впустил?

– Впустил?! – вскричала миссис Раддл. – Это зачем же мистеру Ноуксу его впускать? Мистер Ноукс нипочем не впустил бы никого, кто крыл бы его такими словами. Он страсть боязливый был, мистер-то Ноукс.

– Понятно. На следующее утро вы пришли к дому и вам никто не ответил?

– Так. Я и говорю себе: мистер Ноукс-то небось в Броксфорд уехал…

– Да, вы нам это уже говорили. И несмотря на то что накануне вечером вы слышали ужасную ссору, вам не пришло в голову, что с мистером Ноуксом могло что-нибудь случиться?

– Да нет, не пришло. Я решила, он в Броксфорд поехал, он туда частенько…

– Именно. И пока мистера Ноукса не нашли мертвым, вы не думали про эту ссору и не придавали ей значения, правда?

– Да пока до меня не дошло, что он, должно, помер до половины десятого.

– Откуда вы это знаете?

Миссис Раддл принялась чрезвычайно многословно излагать историю с радиоприемником. Питер Уимзи написал несколько строчек на клочке бумаги, сложил его и отдал Кирку. Тот кивнул и передал листок коронеру, который, дождавшись окончания истории, спросил:

– Мистер Ноукс торговал радиодеталями?

– Да, сэр.

– Если бы приемник сломался, он смог бы его починить?

– О да, сэр. Он уж в этих штуках понимал.

– Но слушал только вечерние новости?

– Точно, сэр.

– В котором часу он обычно ложился спать?

– В одиннадцать часов, сэр. Точный он был как часы: ужин в полвосьмого, новости в полдесятого, в одиннадцать спать – то есть это когда он дома ночевал.

– Хорошо. А как вышло, что в половине десятого вы оказались поблизости и слышали, работает ли радио?

Миссис Раддл колебалась.

– Я только сходила к сараю, сэр.

– Да?

– Кое за чем, сэр.

– Да?

– Всего лишь чуточку керосина, сэр, – сказала миссис Раддл, – я его честно утром вернула, сэр.

– Вот как. Ну что ж, это не наше дело. Спасибо. Джозеф Селлон, вы хотите еще что-нибудь сказать?

– Да, сэр. Только одно, сэр. Я про миссис Селлон этого не говорил. Я, может, сказал так: “Не заявляйте на меня, сэр, не то мне конец, а что тогда станет с моей женой?” Это все, сэр.

– Покойный был как-то связан с вашей женой?

– Нет, сэр. Конечно же нет, сэр.

– Думаю, лучше спросить вас, не затаила ли предыдущая свидетельница на вас обиду.

– Ну, сэр, это все куры мисс Твиттертон. По долгу службы мне пришлось допросить ее сына Альберта. И она, надо думать, обиделась.

– Понятно. Думаю, на этом… да, суперинтендант? Мистер Кирк получил очередную записку от своего высокородного коллеги. Похоже, она его озадачила, однако он честно задал вопрос.

– Ну, – сказал мистер Перкинс, – надо думать, вы и сами могли у него спросить. Тем не менее. Суперинтендант желает знать, какой длины была свеча в руке у покойного, когда тот подошел к окну.

Джо Селлон замер.

– Не знаю, сэр, – наконец проговорил он. – Я не заметил. Кажется, ничего необычного в ней не было.

Коронер вопросительно посмотрел на Кирка, который не знал, в чем смысл вопроса, и покачал головой.

Мистер Перкинс раздраженно высморкался, отпустил свидетеля и повернулся к присяжным.

– Что ж, джентльмены, похоже, сегодня мы дознание не закончим. Сами видите, точное время смерти покойного установить невозможно, ведь не исключено, что вечерние новости он не слушал из-за по ломки радиоприемника, который впоследствии мог починить. Вы слышали, что полиция испытывает значительные трудности со сбором улик, поскольку (в результате неудачного стечения обстоятельств, в котором совершенно некого винить) все возможные улики были уничтожены. Я правильно понимаю, что полиция хотела бы отложить дознание?

Кирк подтвердил, что да, правильно, коронер отложил дознание на две недели, и так много обещавшее событие закончилось безо всякого блеска.

На выходе из импровизированного зала суда Кирк догнал Питера.

– Старая ведьма! – проворчал он. – Перкинс ей, конечно, спуску не дал, но зря он меня не послушал – не надо было принимать показания, только чтоб личность установить.

– Думаете, это было бы разумно? Она всей деревне прожужжала бы уши своей историей, и все бы решили, что вы побоялись выслушать ее на дознании. Он, по крайней мере, позволил ей открыто выразить неприязнь к Селлону. Полагаю, этим он сослужил вам хорошую службу – лучше, чем вы думаете.

– Может, вы и правы, милорд. Я на это иначе смотрел. А зачем вы спросили про свечу?

– Проверял, насколько хорошо он все запомнил. Если не уверен насчет свечи, то и про часы мог просто выдумать.

– И правда, – проговорил Кирк.

Он не очень-то понимал, при чем тут это. Уимзи, по правде сказать, тоже.

– Он мог соврать про время, – шепнула Гарриет мужу на ухо.

– Мог. Странно, что соврал. На часах миссис Раддл было то же самое.

– Детектив Хокшоу^[1073] в пьесе “Кто перевел часы?”.

– Батюшки! Вы только гляньте! – гневно вскричал Кирк.

Питер глянул. Миссис Раддл, стоя на крыльце, продолжала давать показания репортерам.

– Боже правый! Питер, а ты не можешь их про гнать? Как звали того молодца, который прыгнул в пропасть?^[1074]

– Для Рима все граждане равны…

– Но англичанину подавай лорда. Потому и прошу.

– Моя жена, – скорбно сказал Питер, – охотно бросит меня львам, если ей будет надо. Moriturus…^[1075] Ну ладно, попробуем.

Он решительно приблизился к журналистам. Мистер Панчен, увидев, что благородная дичь идет к нему прямо в руки и тучные Васанские тельцы^[1076] не защитят ее, спикировал на него с ликующим клекотом. Их окружили остальные стервятники.

– А я говорю, – раздался поблизости недовольный голос, – что мне тоже надо было дать показания. Суд должен знать про те сорок фунтов. А они хотят это дело замять, да и все.

– Не думаю, Фрэнк, что для них это так важно.

– А для меня важно. И потом, разве он не обещал заплатить мне в среду? Я считаю, коронеру надо бы про это сказать.

Солком Гарди, уже урвавший свой кусок лорда Питера, не выпустил миссис Раддл из зубов. Гарриет коварно решила лишить его этой добычи.

– Мистер Гарди, если вы хотите информацию из первых рук, поймайте лучше садовника Фрэнка Крачли. Вон он, вон там, беседует с мисс Твиттертон. Его не вызывали на дознании, и остальные не знают, что ему есть что сказать.

Салли рассыпался в благодарностях.

– Если вы ему понравитесь, – добавила Гарриет со змеиной улыбкой, – то он ни с кем, кроме вас, не станет говорить.

– Большое спасибо за наводку.

– Мы же договорились, – сказала сияющая Гарриет. Гарди все прочнее утверждался во мнении, что Питер женился на самой очаровательной женщине в мире. Он ринулся к Крачли и вскоре уже удалялся вместе с ним в направлении бара. Внезапно оставшаяся без внимания миссис Раддл негодующе озиралась кругом.

– Ах вот вы где, миссис Раддл! Вы не видели Бантера? Пусть он отвезет нас с вами домой и вернется за его светлостью, а то мы останемся без ланча. Я просто умираю с голоду. Что за нахальные, надоедливые люди эти газетчики!

– Что правда то правда, м’леди. Я с ихней братией и знаться не желаю!

Она вскинула голову, отчего гагатовые украшения на ее шляпке зазвенели, и забралась в машину вслед за хозяйкой. Сидя посреди этого великолепия, она сама почувствовала себя кинозвездой. Надо же, репортеры! Когда машина тронулась, щелкнули шесть фотоаппаратов.

– Ну, теперь вы попадете во все газеты, – сказала Гарриет.

– Надо думать! – ответила миссис Раддл.

– Питер.

– Мадам?

– Как странно, что возникло это предположение про миссис Селлон – после того, что мы с тобой тогда придумали.

– Деревенская матрона вместо деревенской девы. Да, очень странно.

– Ты думаешь, в этом может что-то быть?

– Как знать.

– Ты ведь несерьезно это сказал тогда?

– Я всегда стараюсь городить ахинею, в которую точно никто не поверит. Никогда не получается. Хочешь еще котлетку?

– Хочу, спасибо. Бантер стряпает как домашний ангел. Кажется, Селлон на удивление хорошо справился с допросом.

– Нет ничего лучше, чем говорить чистую формальную правду – и не более. Должно быть, Кирк его натаскал. Интересно, был ли Кирк… нет, к черту! Мне это неинтересно. Не желаю беспокоиться обо всех этих людях. В этот медовый месяц нам поразительно не хватает времени друг для друга. И кстати, викарий хочет видеть нас сегодня вечером. Он устраивает прием. Будет херес.

– Прием? Херес? Боже милостивый!

– Херес предоставит он, а состоится ли прием, зависит от нас. Его жена будет страшно рада нас видеть и просит извинения, что не зашла сама – днем у нее Женский институт^[1077].

– Думаешь, надо пойти?

– Думаю, мы должны. Наш пример вдохновил его ввести моду на херес, он специально посылал за бутылкой.

Гарриет испуганно смотрела на мужа:

– Куда?

– В лучшую пэгфордскую гостиницу… Я с благодарностью принял приглашение от нас обоих. Не надо было?

– Питер, ты ненормальный. У мужчин не бывает настолько развито чувство общественного долга. Гостиничный херес в доме викария! Заурядные, порядочные мужи будут сплетничать и хвастать, пока жены не растащат их по домам на арканах. Уж это не может тебе понравиться. Ты же не захочешь надевать крахмальную сорочку?

– А им будет приятно, если я ее надену? Думаю, да. К тому же ты хотела показать мне какое-то новое платье.

– Ты слишком хорош для этого мира… Конечно, пойдем, выпьем их херес, и будь что будет. Но до вечера мы можем побыть эгоистами и пошалить?

– Как именно?

– Поедем куда-нибудь вдвоем.

– Поедем, три тысячи чертей!.. Это и есть твое представление о счастье?

– Признаю глубину своего падения. Не топчи поверженную женщину. Попробуй этих… не знаю чего – этих бантеровских штучек. Выглядят изумительно.

– Насколько эгоистично мне позволено пошалить? Можно ехать быстро?.. То есть очень быстро?

Гарриет подавила дрожь. Она любила водить и даже ездить пассажиром, но на скорости выше семидесяти миль в час у нее начинало сводить живот. Что ж, брак – это компромисс.

– Да, можно очень быстро, если хочешь.

– Это ты слишком хороша для этого мира!

– И слишком хороша, чтобы умереть… Но если очень быстро, то, значит, по шоссе.

– Верно. Ну, едем очень быстро по шоссе, и дело с концом.

Пытка длилась только до Грейт-Пэгфорда. К счастью, им не повстречалось ни одной заблудшей овцы суперинтенданта Кирка, припаркованной на углу, зато на выезде они пронеслись мимо такси с Фрэнком Крачли за рулем, который проводил их изумленным и восхищенным взглядом. Миновав полицейский участок на скромных разрешенных тридцати милях, они взяли западнее и свернули на проселок. Гарриет, затаившая дыхание еще в Пэгглхэме, наконец вдохнула и заметила спокойным уверенным голосом, что сегодня прекрасный день для прогулки.

– Правда? А дорога тебе понравилась?

– Очень. Столько поворотов! – с жаром сказала она. Он рассмеялся:

– Prière de ne pas brutaliser la machine^[1078]. И чем я только думал – видит бог, я и сам много чего боюсь. Я, видимо, весь в отца. Он был старой школы: либо сам прыгай через барьер, либо получи кнута и никаких глупостей. Это работало – до известной степени. Учишься притворяться, что не боишься, а потом расплачиваешься ночными кошмарами.

– По тебе этого не скажешь.

– Ты меня скоро разоблачишь, я уверен. Вот скорости я не боюсь – поэтому так люблю рисоваться. Но даю слово, сегодня больше не буду.

Он позволил спидометру упасть до 25, и они в молчании потащились по улочкам куда глаза глядят. Примерно в тридцати милях от дома им попалась деревушка – старая, с новой церковью и прудом по сторонам аккуратной лужайки. Все это лепилось к подножию небольшого холма. Напротив церкви узкая скверная дорога поднималась к вершине.

– Давай туда поднимемся, – сказала Гарриет, когда Питер потребовал распоряжений. – Кажется, с холма хороший вид.

Машина свернула и стала лениво взбираться по холму между живых изгородей, уже тронутых осенью.

Слева внизу простиралась прелестная сельская Англия – зеленая, коричневая, с окруженными лесом полями, спускавшимися к речке, которая мирно мерцала под октябрьским солнышком. Тут и там среди пастбищ виднелись светлые проплешины стерни, а над деревьями плыл синий дым, поднимавшийся из красных труб фермерского дома. Справа у изгиба дороги стояла разрушенная церковь – от нее остались только паперть и заалтарная арка. Остальной камень, несомненно, пошел на строительство новой церкви в центре деревни. Однако за осиротевшими могилами с древними плитами кто-то тщательно ухаживал, а внутри церковной ограды был разбит палисадник с цветочными клумбами, солнечными часами и деревянной скамейкой, где можно было посидеть и насладиться видом. Питер вдруг вскрикнул и затормозил на краю лужайки.

– Чтоб я пропал, если это не наша труба!

– По-моему, ты прав, – протянула Гарриет, разглядывая солнечные часы, чья колонна и впрямь поразительно походила на “тудоровскую трубу”. Вслед за Питером она вышла из машины и прошла через ворота. При близком рассмотрении солнечные часы оказались сборищем разномастных элементов: циферблат и гномон были старинные, вместо основания лежал жернов, а колонна отзывалась на стук гулкой пустотой.

– Я верну свою трубу, – решительно сказал Питер, – даже ценой жизни. Подарим деревне взамен симпатичный каменный столб. Всяк сверчок знай свой шесток. Всякий будь с своею милой. Всяк ездок с своей кобылой, и конец – всему венец^[1079]. Это придает новый смысл старинному выражению “труба зовет”. Станем выслеживать наши проданные трубы до самых границ графства, как римские легионы разыскивали потерянных орлов Вара^[1080]. Думаю, вместе с трубами из дома ушла удача. Наш долг – ее вернуть.

– Это будет весело. Я утром посчитала: не хватает только четырех труб. Судя по всему, теперь осталось три.

– Я уверен, это наша. Что-то мне подсказывает. Давай заявим наши претензии на нее актом легкого вандализма, результат которого смоет первый же дождь.

Он торжественно достал карандаш и начертал на трубе: “Толбойз. Suam quisque homo rem meminit^[1081]. Питер Уимзи”. Затем передал карандаш жене, которая приписала “Гарриет Уимзи” и поставила дату.

– Впервые так подписываешься?

– Да. Буквы слегка пьяные, но это из-за того, что я писала на корточках.

– Не важно – это событие. Займем же эту прекрасную скамью и предадимся созерцанию пейзажа.

Если кто-то захочет проехать мимо – машина дорогу не загораживает.

Скамья оказалась крепкой и удобной. Гарриет сняла шляпу и села, с наслаждением подставив волосы нежному ветерку. Взгляд ее праздно блуждал по залитой солнцем долине.

Питер повесил шляпу на протянутую руку упитанного херувима XVIII века, сидевшего на ближайшей могиле с замшелой книгой на коленях, сел на край скамьи и задумчиво уставился на свою спутницу.

Чувства его пребывали в смятении, причем и убийство, и проблема Джо Селлона и часов были разве что второстепенными раздражающими факторами. От этих событий он абстрагировался и попытался упорядочить хаос своих эмоций.

Он добился, чего хотел. Почти шесть лет он упрямо шел к одной цели. И до самого момента триумфа ни разу не задумался о том, какими будут последствия его победы. За два последних дня ему было некогда подумать. Он понимал только, что столкнулся с совершенно незнакомой ситуацией, и с его чувствами происходило нечто очень странное.

Он заставил себя беспристрастно рассмотреть собственную жену. В лице виден характер, но никто никогда бы не назвал его красивым, а Уимзи всегда – бездумно и высокомерно – считал красоту необходимым условием. Длиннорукая, длинноногая, крепкая, с разболтанной свободой в движениях, которую только недостаток уверенности мешал назвать грацией. Но Уимзи мог перечислить – а захоти он, то и назвать своими – два десятка женщин, превосходящих ее формами и изяществом. Голос глубокий и притягательный, но, в конце концов, когда-то ему принадлежала обладательница лучшего лирического сопрано Европы. Что еще? Светло-медовая кожа и упрямый дотошный ум, от которого загорается его собственный. И все же ни одна женщина не будоражила его кровь так, как эта. От одного взгляда или звука голоса его пробирает до костей.

Теперь он знал, что она умеет отвечать страстью на страсть с пылом, превосходящим любые ожидания. И еще – с изумленной благодарностью, которая говорила ему больше, чем могла догадываться Гарриет. Воспитание строго запрещало им даже упоминать имя ее покойного любовника, но Питер, интерпретируя факты в свете своего немалого опыта, мысленно награждал несчастного молодого человека эпитетами, самыми нежными из которых были “неуклюжий чурбан” и “эгоистичный щенок”. Однако делить с женщиной блаженство страсти ему не в новинку. Необычным было то, какую огромную важность приобрели отношения в целом. Дело вовсе не в том, что теперь их союз нельзя расторгнуть без скандала, денежных затрат и участия мучителей-адвокатов. Дело в том, что впервые в жизни его действительно интересовали отношения с любимой женщиной. Раньше он смутно воображал, что, когда желание будет утолено, душа и разум возлягут рядом, как лев с ягненком, но не тут-то было. Ему вручили скипетр и державу, а он боится принять власть и провозгласить это царство своим.

Он вспомнил, как когда-то заявил дяде с напыщенным догматизмом, приличествующим гораздо более молодым людям: “Разумеется, можно любить головой, так же как и сердцем”. Мистер Делагарди сухо ответил: “Несомненно, при условии, что ты не станешь думать требухой вместо мозга”. Именно это с ним сейчас, по ощущениям, и происходило. При попытках думать его кишки мягко, но неумолимо сжимала невидимая рука. Он стал уязвим с той стороны, где до сих пор всегда был непоколебимо уверен в себе. По безмятежному лицу жены он понял, что она сумела вернуть себе всю уверенность, потерянную в прошлом. До свадьбы он ни разу не видел ее такой.

– Гарриет, – вдруг сказал он, – а что ты дума ешь о жизни? То есть хороша ли жизнь как таковая? Стоит того?

(Во всяком случае, с ней можно не бояться игривого возмущения: “Что за вопрос в медовый месяц!”)

Она обернулась к нему с готовностью, словно обрадовавшись случаю сказать то, что давно хотелось:

– Да! Я всегда была абсолютно уверена, что жизнь вещь хорошая, надо только ее наладить. Я ненавидела почти все, что со мной происходило, но все время знала, что это просто плохие вещи, а не все вообще плохо. Даже в самые ужасные минуты я никогда не думала о самоубийстве и не хотела умереть – только выбраться из грязи и начать все сначала.

– Это достойно восхищения. У меня всегда было наоборот. Мне нравится практически все, что случается, – пока это случается. Только вот приходится постоянно действовать: стоит остановиться – все кажется тленом, и плевать, если завтра я отправлюсь к праотцам. Во всяком случае, так я сказал бы раньше.

А сейчас… не знаю. Начинаю подозревать, что что-то в этом все же есть. Гарриет…

– Помнишь сказку “Что муженек ни сделает, все к лучшему”?

– Если есть хоть малейший шанс наладить твою жизнь… Начали мы что надо – кровь и убийство. Как только разделаемся со всем этим, я в лепешку разобьюсь. Но, видишь, все повторяется заново, как нарочно.

– Да нет же, я о том и пытаюсь тебе сказать. Вроде бы должно повторяться, но не повторяется. Все наладилось. Я всегда знала, что так будет, надо только упорно дожидаться чуда.

– Гарриет, честно?

– Кажется чудом, что можно смотреть в будущее и видеть, как к тебе одно за другимприближаются мгновения, и каждое несет что-нибудь хорошее, вместо того чтобы говорить себе: “Ладно, это было почти не больно, и сейчас будет вполне терпимо, если только из-за угла не выскочит что-нибудь мерзкое”.

– Неужели все было так плохо?

– Не так уж, потому что привыкаешь все время жить в ожидании новой неприятности. Но когда необходимость в этом исчезла – о, тогда все иначе, настолько, что и словами не передать. Ты… ты… да черт бы тебя побрал, Питер, ты прекрасно знаешь, что с тобой я словно на небесах, так какой смысл щадить твои чувства?

– Не знаю и не могу поверить, но иди сюда, и я попытаюсь. Вот так лучше. В обьятьях он ее сжимал, когда вернулся с моря меч^[1082]. Нет, ты не слишком тяжелая, не надо меня оскорблять. Послушай, душа моя, если это правда хотя бы наполовину, я начну бояться смерти. В моем возрасте это легкомыслие. Нет-нет, не надо извиняться. Я люблю новые ощущения.

Женщины и ранее находили райское блаженство в его объятиях – и сообщали ему об этом в красноречивых выражениях. Он охотно принимал их заверения, поскольку ему было, в общем, все равно, рай это или Елисейские Поля, – лишь бы место было приятным. Теперь же он был так смущен и встревожен, словно кто-то решил, будто у него, Питера, есть душа. По логике вещей приходилось признать, что у него столько же прав на душу, сколько и у других, но в голову лезло издевательское сравнение с верблюдом и игольным ушком, и это робкое притязание тут же умирало, превратившись в глупое допущение. Ибо не таковых есть Царствие небесное^[1083]. Ему принадлежат царства земные. Ими и следует довольствоваться, хотя в наше время хороший вкус велит делать вид, что ты их не желаешь и не заслуживаешь. Но тревожило странное опасение, что он вторгся в слишком высокие материи, словно его с руками и ногами засасывало в гигантскую давильную машину, которая выжимала из него нечто доселе неведомое, да и сейчас крайне смутное и непонятное. Vagula, blandula^[1084], подумал он, божественно непредсказуемая, ничего не определяющая – как могла она стать тем, с чем приходится считаться? Он отмахнулся от этой мысленной мошки и крепче сжал в объятиях жену, словно хотел напомнить себе, как осязаема плоть. Она довольно хрюкнула в ответ, и этот нелепый звук будто бы выбил пробку и выпустил фонтан смеха, таившийся глубоко внутри Питера. Смех пузырился и булькал, торопясь вырваться на волю. Кровь вскипала в жилах, а дыхание замерло: на легкие обрушился фонтан блаженства. Он чувствовал себя одновременно нелепым и всемогущим. Он ликовал. Ему хотелось кричать.

На самом деле он не шевельнулся и не издал ни звука. Сидел тихо, позволив загадочному восторгу овладеть собой. Что бы это ни было, оно внезапно вырвалось наружу, опьяненное новой свободой. Вело оно себя крайне глупо, чем и пленяло.

– Питер?

– Да, моя леди?

– У меня есть деньги?

От такого дурацкого и неуместного вопроса фонтан взвился до небес.

– Дорогая моя дурочка, конечно же есть. Мы с тобой полдня убили, подписывая бумаги.

– Да, я знаю, но где они? Я могу выписать на них чек? Я тут подумала – я ведь своему секретарю не заплатила жалованье, а у меня сейчас ни пенни своих денег, только твои.

– Они не мои, они твои собственные. По акту имущественного урегулирования. Мёрблс все это объяснял, но ты, наверное, не слушала. А что это за внезапное обнищание?

– А то, мистер Рочестер, что я не собиралась выходить замуж в серой альпаке. И потратила все, что у меня было, и еще немножко, чтобы ты мной гордился. Я оставила бедную мисс Брэйси в расстроенных чувствах, заняв у нее в последний момент десять шиллингов на бензин до Оксфорда. Давай, смейся! Да, я убила свою гордыню – но, Питер! Это была прекрасная смерть.

– Полный обряд жертвоприношения. Гарриет, вот теперь я верю, что ты меня любишь. Что-либо столь неописуемо, столь изумительно правильное невозможно совершить нечаянно. Quelle folie – mais quel geste!^[1085]

– Я так и думала, что это тебя позабавит. Поэтому и рассказала, вместо того чтобы взять у Бантера марку и написать в банк.

– Это значит, что ты простила мне мою победу. Щедрая женщина! Пока ты такова, расскажи мне еще кое-что. Как, черт побери, ты смогла помимо прочего позволить себе автограф Донна?

– Специально постаралась. Три рассказа по пятьсот слов для журнала “Жуть”. Сорок гиней штука.

– Вот как? Рассказ о том, как юноша убил тетушку бумерангом?

– Да, и о противном биржевом маклере, которого нашли в гостиной викария с проломленным черепом. Как нашего Ноукса… О боже, я совсем забыла про бедного мистера Ноукса.

– К чертям Ноукса! Нет, зря я это сказал. Вдруг он и правда у них. Викария помню. А третий какой? Повар, подмешавший синильную кислоту в миндальную глазурь?

– Да. Где ты добыл это низкопробнейшее чтиво? Может, Бантер в минуты досуга изучает такие издания?

– Нет, он читает журналы по фотографии. Но на свете существуют агентства, составляющие подборки вырезок.

– Неужели? И давно ли ты собираешь вырезки?

– Уже шесть лет как. Они влачат жалкое существование в запертом ящике, но Бантер притворяется, что про них не знает. Когда какой-нибудь наглый тупоумный критик доводит меня до изжоги, он вежливо приписывает мою ярость плохой погоде. Твоя очередь смеяться. Мне нужно было орошать что-нибудь слезами, а материалом ты меня не баловала. Однажды я протянул три недели на старой заметке из “Панча”. Бесчеловечный изверг, дьяволица, скажи хотя бы, что тебе меня жаль!

– Я не могу ни о чем жалеть, я забыла, как это делается.

Он молчал. Фонтан превратился в ручей. Он бежал сквозь его сознание, искрясь и хохоча, и разливался в широкую реку, которая подхватила его и понесла, утопив в своих водах. Не в силах об этом говорить, он мог лишь искать спасения в глупостях.

Жена, посмотрев на него, задумчиво положила ноги на скамью, чтобы снять вес с его коленей, и погрузилась в то же настроение.

Неизвестно, вышли бы они из безмолвного транса сами или, в духе экстатической пары Донна^[1086], уподобились бы надгробным статуям и просидели бы до ночи, не меняя позы. Три четверти часа спустя снизу поднялся бородатый старик на скрипучей повозке, запряженной лошадью. Он рассеянно скользнул по ним взглядом, не проявив любопытства, но чары рассеялись. Гарриет поспешно соскочила с колен мужа и встала на ноги. А Питер, который в Лондоне скорее бы умер, чем стал обниматься на людях, как ни странно, не выказал никакого смущения, но сердечно приветствовал возчика.

– Вам моя машина не мешает?

– Нет, сэр, спасибо. Не беспокойтесь.

– Хороший денек. – Он неторопливо подошел к воротам, а старик остановил лошадь.

– Ваша правда. Очень хороший.

– Приятное тут у вас местечко. А кто поставил скамейку?

– А сквайр наш, сэр, мистер Тревор, из большого дома. Для женщин ее вкопал, которые по воскресеньям-то сюда приходят, цветы носят и все такое. Новой церкви-то пяти лет нету, народ и ходит на могилы на старое кладбище. Теперь-то тут, понятно, не хоронят, но сквайр сказал – а пусть всем будет приятственно и удобственно. Тут подъем-то дай бог, старым да малым тяжко. Вот он и вкопал.

– Мы ему очень признательны. А солнечные часы здесь давно стоят?

Возчик усмехнулся:

– Какое там, сэр, бог с вами. Часы-то эти, солнечные, стало быть, такое дело. Верхушку викарий нашел в мусоре, когда старую церковь разгребал, а Билл Маггинс и говорит: “За старой мельницей камень валяется, в самый раз под эти часы подло жить, ежели только отыщем трубу какую водосточную вставить между”. А Джим Хотри говорит: “Там в Пэгглхэме, – говорит, – один человек, у него с полдюжины труб старых, печных, значит, продает он их. Чего думать-то”. Они, значит, сказали викарию, а тот сказал сквайру нашему, а потом все вместе собрали, а Джо Дадден и Гарри Гейтс все на раствор посадили, а викарий в книжке прочел, как верхушку приладить, чтоб верное время показывала. Ежели вы, сэр, посмотрите, она не врет почти. Ясное дело, летом-то на час отстает, потому как следует Божьему времени, а нам приходится жить по правительственному. Занятно, что вы про часы спрашиваете, и знаете почему? Да потому, что тот самый человек, что продал викарию трубу эту, так его только вчера мертвым нашли. В собственном доме, да. И говорят, убили его!

– Да что вы! Как все странно в этой жизни. Как называется ваша деревня? Лопсли? Большое спасибо. Вот, выпейте капельку… Кстати, у вас на левой зад ней подкова болтается.

Возчик ответил, что не замечал, и поблагодарил наблюдательного джентльмена. Лошадь потрусила дальше.

– Пора нам домой, – неохотно сказал Питер, – а то не успеем переодеться к вечеринке у викария. Но к сквайру заглянем в ближайшее время. Я решил непременно добыть трубу.

Глава XV Херес и горькая настойка

Дурак, лицемер, злодей!

Не смей меня обзывать!

Джордж Лилло “ Трагедия Джорджа Барнвелла”

“Хорошо, что мы взяли на себя труд одеться понаряднее”, – думала Гарриет. Жена викария (которая, как она смутно помнила с детства по благотворительным базарам и цветочным выставкам, всегда была дородной, приветливой и румяной) ради такого повода надела черное кружевное платье и довольно смелый короткий жакет из шелкового бархата с цветочным рисунком. Она вышла навстречу гостям, лучезарно улыбаясь.

– Бедняжки! Такое потрясение! Как мило, что вы к нам пришли. Надеюсь, Саймон извинился за то, что я не зашла к вам сама, но мне весь день вздохнуть некогда было: то дом, то приходские хлопоты, то Женский институт. Проходите, присаживайтесь у камина. Дорогая, вы-то, разумеется, старый друг, хотя вряд ли меня помните. Позвольте, муж поможет вам снять пальто. Какое чудесное платье! Прелестный цвет. Надеюсь, вы не против, что я так говорю. Я люблю, когда вокруг радостные цвета и радостные лица. Идите, сядьте на диван, вот сюда, к этой зеленой подушке – будет очень живописно… Нет-нет, лорд Питер, не садитесь! Это кресло-качалка, оно нападает на людей врасплох. Мужчины обычно выбирают вот это – хорошее, глубокое. Саймон, куда ты подевал сигареты?

– Вот же они, вот. Надеюсь, вам понравятся. Сам я курю трубку и, боюсь, не разбираюсь. О нет, благодарю вас, благодарю вас – трубка только после ужина. Я попробую сигарету, просто для разнообразия. Дорогая, ты не присоединишься к нам в этом маленьком распутстве?

– Ох, обычно я себе не позволяю, – сказала миссис Гудакр, – из-за прихожан. Это очень глупо, но надо же подавать пример.

– Те прихожане, что перед вами, – заметил Питер, убедительно чиркая спичкой, – уже безнадежно развращены и вряд ли покаются.

– Ну тогда я, пожалуй, попробую, – решилась супруга викария.

– Браво! – сказал мистер Гудакр. – Вот теперь у нас и вправду веселая вечеринка. Итак! Разливать херес – моя привилегия. Думаю, не ошибусь, если скажу, что херес – единственное вино, с которым мирно уживается богиня Никотиния.

– Совершенно верно, падре.

– О, вы согласны! Очень рад, очень рад. А вот – ах да! Попробуете этих маленьких печений? Какое замечательное разнообразие! Прямо-таки embarras de richesses!^[1087]

– Они так продаются, это ассорти, – просто сказала миссис Гудакр. – Называется “коктейльное печенье”. На прошлой игре в вист они у нас тоже были.

– Конечно, конечно! А какие тут с сыром внутри?

– Эти, кажется, – сказала многоопытная Гарриет, – и те длинненькие.

– Так и есть! Сколько всего вы знаете. Прошу, проведите меня по этому восхитительному лабиринту. Надо заметить, что собраться вот так перед ужином – это прекраснейшая идея!

– Вы точно не хотите с нами поужинать? – заботливо спросила миссис Гудакр. – Или остаться на ночь? Гостевая комната у нас всегда наготове. Неужели вам уютно в Толбойз после всех этих ужасов? Я велела мужу сказать вам, что если мы можем хоть чем-то помочь…

– Он добросовестно передал ваше любезное предложение, – ответила Гарриет. – Вы очень добры. Но, право же, у нас все в порядке!

– Что ж, думаю, вам хочется быть вдвоем, так что я не буду навязываться, как старая клуша. В нашем положении вечно суешь нос в чужие дела – с самыми благими намерениями. Я убеждена – это дурная привычка. Кстати, Саймон, бедная миссис Селлон ужасно расстроена. Нынче утром она заболела, нам пришлось послать за фельдшерицей.

– Да что же это! – воскликнул викарий. – Несчастная женщина! Марта Раддл на дознании наговорила что-то несусветное. В этом не может быть ни капли правды.

– Разумеется. Чепуха. Марта Раддл любит быть в центре внимания. Зловредная тетка. Хотя нельзя не признать – даже при том, что мистер Ноукс теперь мертв, – он был препротивным стариком.

– Но конечно, не в том смысле, дорогая?

– Как знать. Но я хотела сказать, что не виню Марту Раддл за нелюбовь к нему. Тебе-то хорошо, Саймон. Ты всегда ко всем милосерден. К тому же ты с ним ни разу не говорил ни о чем, кроме сада. Хотя на самом деле там вся заслуга Фрэнка Крачли.

– Фрэнк и правда очень искусный садовник, – подтвердил викарий. – У него любая работа спорится. Моментально нашел поломку в моторе моего автомобиля. Уверен, он далеко пойдет.

– С девушкой по имени Полли он уже далековато заходит, – парировала его жена. – Пора бы назначать день свадьбы. Ее мать на днях ко мне приходила. “Миссис Мэйсон, вы же знаете девушек, они теперь совершенно неуправляемые, – сказала я ей. – На вашем месте я бы поговорила с Фрэнком и спросила, какие у него намерения”. Но что мы все о приходских делах.

– Мне должно быть стыдно, – сказал викарий, – что я плохо думал о Фрэнке Крачли. И о бедном Уильяме Ноуксе тоже. Скорее всего, это пустые сплетни. Подумать только! Когда я заходил туда в прошлый четверг, он уже лежал мертвый! Помню, я специально к нему зашел, хотел подарить Teesdalia nudicaulis для альпийской горки – он любил скальные растения. Сегодня утром я с большой грустью посадил ее здесь.

– Вы любите растения еще сильнее, чем он, – заметила Гарриет, оглядывая обшарпанную комнату, уставленную цветочными горшками.

– Боюсь, я вынужден согласиться с вашим укором. Садоводство – моя слабость. Жена говорит, что оно слишком дорого обходится, и, полагаю, она права.

– Я говорю, что ему нужна новая сутана, – рассмеялась миссис Гудакр, – но если ему милее альпийские горки, это его дело.

– Интересно, – мечтательно протянул викарий, – что станет с растениями Ноукса. Видимо, отойдут Эгги Твиттертон.

– Не знаю, – сказал Питер. – Вероятно, все продадут за долги.

– Как же так! – воскликнул викарий. – Ох, надеюсь, за ними будут правильно ухаживать. Особенно за кактусами. Они нежные создания, а холода не за горами. Помню, в тот четверг заглянул в окно и подумал, что нехорошо оставлять их в этой комнате без камина. Пора их на зиму убирать под стекло. Особенно большой в подвесном горшке и тот новый, что стоит на окне. Но вы, разумеется, будете хорошо топить.

– Конечно будем, – кивнула Гарриет. – Теперь, когда у нас вычищены трубы – с вашей помощью. Надеюсь, ваше плечо уже не болит.

– Еще ноет. Совсем немного. Но пустяки, легкий ушиб, и все… Если их будут продавать, надеюсь предложить цену за кактусы, если только Эгги Твиттертон не захочет выкупить их для себя. И конечно же с твоего позволения, милая.

– Честно говоря, Саймон, я считаю эти кактусы отвратительными и уродливыми. Но готова их приютить. Я же знаю, ты много лет по ним сохнешь.

– Надеюсь, что не сохну, – сказал викарий. – Но, боюсь, должен сознаться в слабости к кактусам.

– Это нездоровая страсть, – ответила жена.

– Но, дорогая, дорогая, не стоит так преувеличивать. Прошу, леди Питер, еще бокал хереса. Не отказывайтесь!

– Мне горошек-то ставить, мистер Бантер? Бантер, прибиравший в гостиной, прервал свое занятие и подошел к двери с некоторой поспешностью.

– Я займусь горошком, миссис Раддл, когда придет время. – Он взглянул на часы, которые показывали пять минут седьмого. – Его светлость очень придирчив к горошку.

– Да ну? – Похоже, миссис Раддл восприняла реплику как приглашение к разговору, так как появилась на пороге. – Совсем как мой Берт. Бывало, говорит:

“Ма, терпеть не могу, когда он жесткий”. А ведь он то и дело жесткий выходит. Или разварится, все шкурки отдельно. То одно, то другое.

Бантер оставил это заявление без комментариев, и она сделала еще попытку:

– Вот те штуки, что вы велели начистить. Кажись, хорошо вышло?

Она представила на освидетельствование латунную вилку для тостов и фрагмент вертела, который так неожиданно выпал из дымохода.

– Спасибо, – сказал Бантер и повесил вилку на гвоздь у камина, а второй предмет, поразмыслив, поместил на этажерку.

– Даже странно, – не унималась миссис Раддл, – до чего господа носятся со всяким старьем. Чудно! А по мне, так барахло это все.

– Это очень старая вещь, – ответствовал Бантер, отступив назад, чтобы полюбоваться.

– Самое место им в трубе-то было, – фыркнула миссис Раддл. – Нет уж, мне подавай газовую духовку. Я б не отказалась – как у моей сестры, что в Бигглсуэйде живет.

– В газовых духовках нередко гибнут люди, – мрачно сообщил Бантер. Он взял блейзер хозяина, встряхнул и, оценив по его весу содержимое карманов, вынул из одного трубку, кисет и три коробка спичек.

– Господи, мистер Бантер, да что вы такое говорите! Неужто нам мало трупов в доме! И как они тут жить могут – не пойму!

– Что касается его светлости и меня самого, то мы к трупам привыкли.

Он извлек из блейзера еще несколько коробков, а в самой глубине гнезда обнаружил свечу зажигания и штопор.

– Эх! – сказала миссис Раддл с глубоким сенти ментальным вздохом. – А где ему хорошо, там и она счастлива. Эх! Чего там, сразу видно – без ума она от него.

Бантер, вытащив из другого кармана два носовых платка, мужской и женский, снисходительно их сравнивал.

– Это чувство весьма подобает молодой замужней женщине.

– Счастливые денечки! Но то ли будет, мистер Бантер. В конце концов, мужчина – это мужчина. Раддл-то когда выпивал лишку, так всегда меня колотил почем зря. А так он муж хороший был и деньги в дом приносил.

– Прошу вас, – сказал Бантер, рассредоточивая спичечные коробки по комнате, – впредь не проводить подобных сравнений, миссис Раддл. Я служу его светлости двадцать лет, другого джентльмена с таким мягким характером вы не найдете.

– Вы за ним не замужем, мистер Бантер. Захотели – за месяц предупредили, и все.

– Надеюсь, я и сам способен оценить преимущества своего положения. Двадцать лет службы и ни одного грубого слова, ни одного несправедливого поступка. – В голосе послышалось едва уловимое волнение. Бантер положил пудреницу на этажерку, затем бережно сложил блейзер и повесил через руку.

– Везет вам. Про бедного мистера Ноукса такого не скажешь. Хоть он и покойник, а я молчать не стану: он был сварливый, скупой грубиян и вечно всех подозревал. Бедный старый джентльмен.

– “Джентльмен”, миссис Раддл, – это довольно растяжимое понятие. Его светлость…

– Глядите! – перебила миссис Раддл. – Не иначе, сон юной любви^[1088] к нам по дорожке идет.

Бантер угрожающе сдвинул брови.

– К кому относится ваша реплика, миссис Раддл? – спросил он голосом, достойным Юпитера Громовержца.

– Да это ж Фрэнк Крачли, кто еще-то.

– А! – Юпитер стих. – Крачли? Что же, он ваш избранник?

– Да ну вас, мистер Бантер! Мой? Нашли дуру! Нет, Эгги Твиттертон. Носится с ним, как кошка с котенком.

– В самом деле?

– В ее-то возрасте! Все молодится, ишь. Смотреть тошно. Кабы она знала, что знаю я… а вишь!

Интригующее откровение было прервано явлением Крачли.

– Здрасьте, – обратился он к обоим сразу. – На сегодня есть работа? Я забежал, думаю: вдруг что надо? Мистеру Хэнкоку я еще час-другой не нужен буду.

– Его светлость распорядился помыть машину, но сейчас он опять на ней уехал.

– А! – Крачли, очевидно, понял это как намек, что можно в охотку посплетничать. – Ну, денек-то слав ный как раз.

Он сделал осторожную попытку сесть, но поймал взгляд Бантера и пришел к компромиссу, небрежно облокотившись на край скамьи.

– Ты не слышал, на когда назначили похороны? – спросила миссис Раддл.

– Завтра, полдвенадцатого.

– Самое время – он же тут неделю с лишним пролежал. Плакать никто не станет, помяните мое слово. Некоторые Ноукса и вовсе терпеть не могли, не говоря уж о том, кто его прикончил.

– На дознании они немного узнали, – заметил Крачли.

Бантер открыл этажерку и выбирал из ее разношерстного содержимого винные бокалы.

– Замять дело они пытались, да и все, – сказала миссис Раддл. – Представить все так, будто между ним и Джо Селлоном ничего не было. Надо было видеть рожу этого Кирка, когда Тед Паддок начал вопросы задавать.

– Похоже, они торопились с этим покончить.

– Не хотят, чтоб люди думали, что бобби может быть тут замешан. Слыхал, как коронер мне рот заткнул, только я начала рассказывать? Ага! Но газетчики-то все поняли и своего не упустили.

– Позвольте спросить, поделились ли вы с ними своим мнением?

– Может, поделилась, а может, и нет, мистер Бантер, а только в ту же минуту явился милорд, и они на него слетелись, как пчелы на мед. Он со своей миледи завтра во всех газетах будут. И меня тоже на карточку сняли, с миледи вместе. А приятно, когда про твоих друзей в газетах пишут, так ведь?

– Попрание глубоко личных чувств его светлости не может принести мне никакого удовлетворения, – с упреком сказал Бантер.

– А! Кабы я им выложила все, что думаю про Джо Селлона, меня б на первой странице пропечатали. И как только его на свободе-то оставили. Он нас всех перережет прямо в постелях. Я как только увидала тело бедного мистера Ноукса, так сразу и подумала:

“Ага, а что это тут Джо Селлон-то крутится? А ведь он последним видел беднягу живьем!”

– Значит, вы тогда уже знали, что преступление было совершено в среду вечером?

– Ну конечно нет, тогда не знала… Послушайте, мистер Бантер, не надо говорить чего я не говорила!

– Я думаю, вам следует быть внимательнее, – сказал Бантер.

– И правда, мамаша, – поддержал его Крачли, – выдумывать всякую всячину до добра не доведет.

– У меня-то, – парировала миссис Раддл, отступая к дверям, – на мистера Ноукса зуба не было. Не то что не буду говорить у кого – с ихними сорока фунтами.

Крачли проводил ее взглядом.

– Боже всемогущий, ну и язык! Как она только слюной своей не травится. Грош цена ее показаниям. Паршивая старая сорока!

Бантер своего мнения не выразил, но подхватил блейзер Питера и еще несколько разбросанных предметов одежды и ушел на второй этаж. Крачли, избавленный от пристального надзора за соблюдением общественных приличий, тихонько подошел к камину.

– Хо! – сказала миссис Раддл. Она принесла за жженную лампу, поставила на стол в дальнем конце комнаты и обернулась к Крачли с ведьминской улыб кой. – Ждешь поцелуев в сумерках?

– Это вы о чем? – мрачно спросил Крачли.

– Вон Эгги Твиттертон спускается с холма на велосипеде.

– Боже ты мой! – Молодой человек метнул быстрый взгляд в окно. – Точно, она. – Он почесал в затылке и тихо выругался.

– Хорошенький ответ на девичью молитву!

– Слушайте, мамаша. Моя девушка – Полли. Сами знаете. С Эгги Твиттертон у меня отродясь ничего не было.

– У тебя с ней нет, а у нее с тобой – может, и было, – афористически изрекла миссис Раддл и вышла, не дожидаясь ответа.

Когда Бантер спустился с лестницы, Крачли задумчиво поигрывал кочергой.

– Позвольте спросить, зачем вы здесь околачиваетесь? Работа ваша снаружи. Если хотите дождаться его светлости, ступайте в гараж.

– Послушайте, мистер Бантер, – серьезно сказал Крачли. – Разрешите мне немножко тут посидеть. Там рыщет Эгги Твиттертон, а стоит ей меня углядеть… понимаете? Она слегка… – И он многозначительно постучал себя по лбу.

– Гм! – ответствовал Бантер.

Он подошел к окну и увидел, как мисс Твиттертон слезает с велосипеда у калитки. Она поправила шляпку и принялась шарить в корзинке, привязанной к рулю. Бантер резко задернул занавески.

– Но долго вам тут просидеть не удастся. Его свет лость и ее светлость могут вернуться в любую ми нуту. Что теперь, миссис Раддл?

– Я тарелки расставила, как вы велели, – объявила она с видом скромной добродетели.

Бантер нахмурился. В передник миссис Раддл было что-то завернуто, и она, говоря, продолжала оттирать это что-то. Бантер подумал, что обучить ее манерам, подобающим прислуге в приличном доме, будет нелегко.

– И я нашла второе блюдо для овощей. Только оно разбитое.

– Очень хорошо. Можете взять и помыть эти бокалы. Графинов здесь, похоже, нет.

– Это ничего, мистер Бантер. Я бутылки-то уж скоро ототру.

– Бутылки? – У Бантера мелькнуло страшное подозрение. – Какие бутылки? Что у вас в руках?

– Как что? Одна из старых бутылок, что вы привезли, ох и грязные! – Она торжественно предъявила свой трофей. – Все известкой перемазаны.

У Бантера перед глазами все закружилось, и он схватился за спинку дивана.

– Боже мой!

– На стол ее такую не поставишь, это уж как пить дать!

– Женщина! – вскричал Бантер, выхватив у нее бутылку. – Это кокберн^[1089] девяносто шестого года!

– Не может быть! – озадаченно сказала миссис Раддл. – Надо же. А я думала, это пьют.

Бантер с трудом владел собой. Ящик был оставлен в кладовке из соображений безопасности. Погреб полиция перевернула вверх дном, но по английскому закону в собственной кладовке человек в своем праве. Дрожащим голосом он сказал:

– Надеюсь, вы не стали трогать остальные бутылки.

– Только распаковала да стоймя поставила, – энергично заверила его миссис Раддл. – А ящики на растопку пойдут.

– Да чтоб вас! – взревел Бантер. Маска слетела в одночасье, и натура, сверкая кровью на клыках^[1090], прыгнула, как тигр из засады. – Чтоб вас! Уму непостижимо! Весь винтажный портвейн его светлости!!! – Он воздел к небу дрожащие руки. – Паршивая старая проныра! Настырная безмозглая карга! Кто велел совать нос в мою кладовую?!

– Помилуйте, мистер Бантер! – сказала миссис Раддл.

– Валяй! – воодушевленно сказал Крачли. – Вон кто-то пришел.

– А ну выметайтесь отсюда! – бушевал Бантер, не обращая внимания. – Пока я шкуру с вас не содрал!

– Да откуда мне знать-то было?

– Вон!!!

Миссис Раддл отступила, не потеряв достоинства:

– Ну и манеры!

– Тут уж вы по уши вляпались, мамаша, – заметил Крачли, ухмыляясь.

Миссис Раддл обернулась на пороге.

– Теперь сами за собой грязь убирайте, – пригвоздила она напоследок.

Бантер скорбно баюкал в руках оскверненную бутылку.

– Весь портвейн! Весь! Две с половиной дюжины – все растрясены к чертям! А ведь его светлость вез их на заднем сиденье и вел машину тихо и бережно, будто дитя качал.

– Это точно чудо, – сказал Крачли, – судя по тому, как он сегодня летел в Пэгфорд. Чуть не снес с дороги меня и старое такси.

– Две недели в доме не будет ни капли годного портвейна! А он ведь так любит выпить бокал после ужина!

– Ну, не повезло ему, вот и все, – сказал Крачли с тем философским отношением, какое мы приберегаем для чужих бед.

Бантер испустил вопль Кассандры:

– Этот дом проклят!

Он обернулся, и дверь резко распахнулась, впустив мисс Твиттертон. Получив в лицо заряд красноречия, та отскочила с тихим визгом.

– Мисс Твиттертон пришла, – без необходимости сообщила миссис Раддл и удалилась.

– Боже мой! – ахнула бедная гостья. – Прошу прощения. А… дома ли леди Питер? Я только принесла ей… Ой, наверное, их нет… Миссис Раддл такая бестолковая… Может быть… – Она умоляюще переводила взгляд с одного мужчины на другого. Бантер, взяв себя в руки, вновь надел маску невозмутимости, и эта метаморфоза окончательно добила мисс Твиттертон.

– Если вас не затруднит, мистер Бантер, не были бы вы так любезны передать леди Питер, что я принесла ей немножко яиц от своих курочек?

– Разумеется, мисс Твиттертон.

Приличия были нарушены, и заглаживать этот промах сию минуту не имело смысла. Он принял корзину со снисходительным добродушием, какое подобает дворецкому милорда при общении со скромным вассалом.

– Это палевые орпингтоны, – объяснила мисс Твиттертон, – они… у них такие славные коричневые яички, правда? И я подумала, может быть…

– Ее светлость будет вам очень признательна за заботу. Вы сможете подождать ее?

– О, благодарю вас… Но я не знаю…

– Я ожидаю их возвращения в ближайшее время. Они у викария.

– О! – сказала мисс Твиттертон. – Да. – Она беспомощно опустилась на предложенный стул. – Я думала просто отдать корзину миссис Раддл, но она, кажется, очень взволнована.

Крачли коротко хохотнул. Он порывался сбежать, но Бантер и мисс Твиттертон закрывали ему путь к выходу, и он, похоже, сдался. Бантер был рад возможности объясниться.

– Это я очень взволнован, мисс Твиттертон. Миссис Раддл бесцеремонно взболтала весь винтажный портвейн его светлости, который спокойно отстаивался после перевозки.

– Какой кошмар! – вскричала мисс Твиттертон, уловив, что несчастье, хотя и малопонятное, является бедствием вселенского масштаба. – Он весь испорчен? Кажется, в “Свинье и свистке” есть очень хороший портвейн, вот только дорогой – четыре шиллинга шесть пенсов бутылка, и за пустые денег не возвращают.

– Боюсь, что в нашем случае это едва ли подойдет.

– Или, может быть, они захотят моего пастернакового вина? Я с большим удовольствием…

– Ха! – сказал Крачли. Затем ткнул большим пальцем в сторону бутылки в руках Бантера. – А почем то, что ихняя светлость предпочитают?

Больше Бантеру было не вынести. Он шагнул к двери.

– Двести четыре шиллинга за дюжину!

– Итишь! – сказал Крачли.

Мисс Твиттертон не поверила ушам:

– Дюжину чего?

– Бутылок! – сказал Бантер. Он вышел, решительно хлопнув дверью. Плечи его поникли, дух был поколеблен.

Мисс Твиттертон, быстро посчитав на пальцах, в смятении обернулась к Крачли. Тот стоял, насмешливо улыбаясь и больше не делая попыток увильнуть от разговора.

– Двести четыре… это же семнадцать шиллингов бутылка! Это… это безнравственно!

– Да. Не нашего с тобой полета птица, да? Ишь! Он-то запросто может вынуть из кармана сорок фунтов, от него не убудет. Да только не вынет!

Он подошел к камину и красноречиво сплюнул в огонь.

– Но, Фрэнк! Не надо так озлобляться. Нельзя же ждать, что лорд Питер…

– “Лорд Питер”! Кто ты такая, чтоб звать его по-домашнему? Возомнила себя невесть кем!

– Так его положено называть, – выпрямилась мисс Твиттертон. – Я прекрасно знаю, как обращаться к титулованным особам.

– Что да то да! – саркастически ответил садовник. – В лучшем виде. И его чертову камердинеру “мистер” говоришь. Ты кончай с этим, девочка моя. Тебе он “милорд”, как и всем нам… Хоть мамаша твоя была учительша, да папаша-то коров пас у Теда Бейкера. И раз уж она с ним связалась, то тебе теперь чваниться не с чего.

– Я убеждена, – голос мисс Твиттертон дрожал, – что уж от кого, а от тебя я подобные вещи выслушивать не обязана.

Крачли набычился:

– Вот оно что, да? По-твоему, ты вроде как себя унижаешь, когда со мной якшаешься? Хорошо! Иди и целуйся с господами. “Лорд Питер”!

Он сунул руки глубоко в карманы и сердито прошагал к окну. Он так явно хотел затеять ссору, что даже мисс Твиттертон не могла этого не заметить. Причина была очевидна. На свою беду, она игриво погрозила пальцем:

– Фрэнк, Фрэнк, какой ты дурачок! Ты, кажется, ревнуешь!

– Ревную?! – Он уставился на нее и засмеялся, показав все зубы. Смех был не из приятных. – Отлично! Забавная мысль! Что, принялась его светлости глазки строить?

– Фрэнк! Он женатый человек, что ты такое говоришь?

– Еще б не женатый. Связан по рукам и ногам. Сунул голову прямо в петлю. “Да, дорогой!”, “Нет, дорогая!”, “Обними меня скорей, дорогой”. Прелестно!

Мисс Твиттертон считала, что да, прелестно, и так и сказала:

– Конечно, это прекрасно, когда два человека так преданы друг другу.

– Любовь в высшем обществе. А ты хочешь на ее место, правда?

– Ты думаешь, я хотела бы с кем-то поменяться местами?! – вскричала мисс Твиттертон. – Но, Фрэнк! Если бы только мы с тобой могли скорей пожениться…

– Ага! – удовлетворенно сказал Крачли. – Да ведь дядюшка Ноукс сунул палку в это колесо.

– Ох, я весь день ищу тебя, чтобы обсудить, как нам быть дальше.

– Нам?

– Я не о себе пекусь, Фрэнк. Я ради тебя будут работать не разгибаясь.

– И кукиш с маслом заработаешь. А как же мой гаражец? Кабы ты тут не лебезила, я б уж давно выколотил из старого черта свои сорок фунтов.

Мисс Твиттертон дрогнула под его гневным взглядом.

– Пожалуйста, не сердись на меня. Никто из нас не мог этого знать. И что самое ужасное…

– Что там еще?

– Я… я… я немножко откладывала. По чуть-чуть. У меня в сберегательной кассе было почти пятьдесят фунтов.

– Пятьдесят? – переспросил Крачли, слегка смягчившись. – Хорошее “немножко”.

– Я собиралась вложить их в гараж. Хотела сделать тебе сюрприз…

– Ну и что с ними стряслось? – При виде ее умоляющих глаз и дрожащих костлявых рук он снова начал раздражаться. – Почта разорилась?

– Я… я одолжила их дяде. Он сказал, ему не хватает – кто-то не заплатил по счетам…

– Но у тебя же ведь есть расписка, – нетерпеливо и взволнованно сказал Крачли. – Это твои деньги. Они не имеют права их захапать. Ты их вернешь – у тебя расписка есть. Давай ее мне, я поговорю с этим Макбрай-дом. Это, по крайней мере, покроет мои сорок фунтов.

– Но я и не подумала просить у дяди расписку. Мы же родня. Я не могла.

– Не подумала?.. Никакого документа?! Вот же блаженная дура!

– Фрэнк, дорогой. Мне так жаль. Кажется, все на свете пошло не так. Но ты бы и сам подумать не мог, а я – тем более…

– Угу. Я-то сделал бы все по-другому, можешь мне поверить.

Он скрипнул зубами и пнул пяткой полено в очаге, так что полетели искры.

Мисс Твиттертон смотрела на него с несчастным видом. Затем в ней зажглась новая надежда.

– Послушай, Фрэнк! Может быть, лорд Питер одолжит тебе денег на гараж? Он ведь так богат.

Крачли это обдумал. Для него “богач” означало “слабак”. Возможно, если он произведет хорошее впечатление… хотя для этого придется пресмыкаться перед титулом.

– Факт. Этот может.

Мисс Твиттертон порозовела. Ей представилось, что возможность уже стала реальностью. Мечты уносили ее в радужное будущее.

– Конечно одолжит. И мы сразу сможем пожениться, поселимся в том коттедже на углу – помнишь, на шоссе, ты еще сказал, что там будет останавливаться много машин. А я бы вносила свою лепту. Мои палевые орпингтоны…

– Вечно ты со своими орпингтонами!

– И я могу давать уроки игры на фортепиано. Ученики найдутся. Малышка Элси, дочка начальника станции…

– К чертям малышку Элси! Слушай сюда, Эгги, пора нам все прояснить. Когда мы собирались ожениться и получить денежки твоего дяди – это одно дело. Это бизнес. Но если твоих денег не будет, все отменяется. Поняла?

Мисс Твиттертон издала слабое блеяние. Он продолжил без обиняков:

– Мужчине, который начинает жить, нужна жена, так? Славная цыпочка, чтоб было к кому домой идти. Чтоб было за что подержаться. А не тощая старая курица с выводком палевых орпингтонов.

– Как ты можешь так говорить?

Он грубо схватил ее за плечо и развернул лицом к зеркалу с нарисованными розами.

– Посмотри на себя, дура старая! Это ж все равно что на бабке жениться.

Она отпрянула назад, и он оттолкнул ее прочь.

– Изводишь меня хуже училки: “Фрэнк, следи за манерами” да “говори правильно”! И перед его светлостью подхалимничаешь: “Фрэнк такой умный” – тьфу! Дураком меня выставила.

– Я только хотела помочь тебе достичь успеха.

– Ага, хвасталась мной, будто я твоя вещь. Небось мечтаешь взять меня в спальню, как свой серебряный чайник, – и толку тебе от меня там будет как от чайника.

Мисс Твиттертон зажала уши руками.

– Я не буду слушать – ты с ума сошел. Ты…

– Думала купить меня дядюшкиными деньгами? Ну и где они?

– Почему ты со мной так жесток? После всего, что для тебя сделала?

– Наделала ты много чего. Выставила меня на посмешище, втянула в такую катавасию… На всех перекрестках вопила, мол, мы только и ждем, когда викарий объявит день свадьбы…

– Я никому ни слова не сказала. Честно, честно, никому!

– Да неужто? А чего тогда Раддлиха болтает?

– А если и сказала, – крикнула мисс Твиттертон в приступе отчаянной храбрости, – почему бы и нет? Ты мне все время твердил, что я тебе нравлюсь. Ты так говорил! Ты говорил.

– Мало ли что…

– Но ты правда это говорил. Не может быть, чтоб ты был таким жестоким! Ты не знаешь, ты не знаешь… Ну Фрэнк, пожалуйста! Милый Фрэнк, я знаю, ты пережил ужасное разочарование, но ты не можешь всерьез… не можешь! Я… я… О Фрэнк, пожалей меня, я так тебя люблю.

В исступленной мольбе она бросилась ему на шею. От прикосновения ее мокрых щек и жилистого тела он пришел в дикую ярость.

– Отлезь от меня, иди к черту! Убери свои куриные лапы! Заткнись! Видеть тебя тошно.

Он оторвал мисс Твиттертон от себя и с силой швырнул на диван. Она ушиблась, шляпка гротескно съехала на одно ухо. Крачли с торжеством любовался ее нелепой беспомощностью и слезливым унижением, и тут у ворот раздался и замер глубокий рев выхлопной трубы “даймлера”. Щелкнула задвижка, послышались шаги на дорожке. Мисс Твиттертон, всхлипывая и судорожно глотая воздух, искала носовой платок.

– Да чтоб вам в пекло провалиться! – сказал Крачли. – Идут.

К шороху гравия добавилось тихое пение на два голоса:

– Вставай, дуреха! – прошипел Крачли, нашари вая кепку.

Кепка нашлась на подоконнике, он рывком натянул ее на уши.

– Лучше бы тебе убраться поскорей. Я пошел. Теперь ликующий женский голос звенел один:

Если не слова, то мелодия своим бесцеремонным ликованием пронзила сердце мисс Твиттертон, и она жалко съежилась на жестком сиденье. Дуэт воссоединился:

Она подняла горестное заплаканное лицо, но Крачли уже ушел, и тут она вспомнила слова. У ее матери, школьной учительницы, была книжка французских песен – хотя школьников такой песне учить было, конечно, нельзя. Голоса доносились уже из коридора.

– А, Крачли! – буднично и повелительно. – Мо жете поставить машину.

И голос Крачли, бесцветный и почтительный, будто не он только что произносил такие жестокие слова:

– Очень хорошо, милорд.

Где выход? Мисс Твиттертон вытерла слезы. В этот коридор нельзя, там они все… и Фрэнк… и Бантер может прийти из кухни… и что подумает лорд Питер!

– Что-нибудь еще на сегодня, милорд?

– Нет, спасибо. Это все. Доброй ночи. Дверная ручка повернулась под его рукой. Затем раздался мягкий дружелюбный голос ее светлости:

– Доброй ночи, Крачли.

– Доброй ночи, милорд. Доброй ночи, миледи. Дверь открылась. Охваченная паникой, мисс Твиттертон вслепую бросилась вверх по лестнице, ведущей в спальню.

Глава XVI Венец супружества

Норберт:

Не объясняй: пусть будет так.

Вот жизни пик.

Констанция:

Твоя! Твоя! Твоя!

Норберт:

А мы с тобой – какое дело нам,

Каким сюда извилистым путем

Мы в сердце лабиринта угодили?

Иным случалось гибель находить,

Ища то место, что мы здесь нашли^[1092].

Роберт Браунинг “На балконе”

– Так-так-так! – сказал Питер. – Вот мы и вернулись. – Он снял с жены плащ и ласково коснулся ее шеи.

– Гордые выполненным долгом.

Он смотрел, как она идет через всю комнату.

– Выполнять долг – это так вдохновляет! Ощущаешь себя таким возвышенным. Даже голова кружится.

Она опустилась на диван, лениво раскинув руки.

– Я тоже слегка пьяна. Не может же это быть из-за викариева хереса?

– Ни в коем случае. Хотя я, пожалуй, пивал напитки и похуже. Ненамного и всего однажды. Нет, это просто возбуждающий эффект добродеяния. Ну или деревенский воздух.

– Приятно, хотя и отдает в голову.

– О, несомненно. – Он размотал шарф с шеи, повесил его и плащ на спинку дубового дивана и нерешительно зашел за спину Гарриет. – То есть да, несомненно. Как шампанское. Почти как влюбленность. Но вряд ли причина в этом, как ты думаешь?

Она запрокинула голову. Улыбка на перевернутом лице показалась ему странной и интригующей.

– Исключено. – Она перехватила его блуждающие руки, с молчаливым протестом отвела их от своей груди и прижала подбородком.

– И я так думаю. Ведь мы все-таки женаты. Или нет? Нельзя быть женатым и влюбленным. В того же человека, я имею в виду. Так не положено.

– Ни в коем случае.

– Жалко. Потому что сегодня я чувствую себя совсем юным и глупым. Нежным и гибким, как очень молодой горох. Категорически романтичным.

– Милорд, для джентльмена в вашем положении это позор.

– Положение мое ужасно – психика вконец расшатана. Хочу, чтобы вступили оркестровые скрипки и полилась нежная музыка и чтобы осветитель включил луну…

– И на нее дружно завыли певцы!

– Почему бы и нет, черт побери? Я требую нежной музыки! Отпустите меня, девушка! Посмотрим, чем нам поможет Би-би-си.

Она разжала руки и в свою очередь проводила его взглядом до радиоприемника.

– Стой там, Питер. Нет, не поворачивайся!

– Почему? – Он послушно замер. – Что, мое жалкое лицо начинает действовать тебе на нервы?

– Нет, я просто восхитилась твоей спиной. У нее такой упругий абрис, одно удовольствие смотреть. Разит наповал.

– Правда? Я-то не вижу. Но надо сказать портному. Он всегда дает мне понять, что моя спина – это его заслуга.

– А твои уши, затылок и переносица – тоже его заслуга?

– Никакая лесть не будет слишком грубой для представителя моего жалкого пола. Я урчу, как кофемолка. Но лучше бы ты выбрала более отзывчивые части тела. Трудновато выражать любовь затылком.

– В том-то и дело. Мне нужна роскошь безнадежной страсти. Чтобы я могла сказать себе: “Вот его обожаемый затылок, но никакими словами мне его не смягчить”.

– Я бы не был так уверен. Однако постараюсь отвечать твоим требованиям. Избранница владеет моим сердцем, но костям хозяин я. Скелет нетленный до поры послушен веленьям бренной плоти и души^[1093]. Какого черта я тут торчу?

– Ради нежной музыки.

– А, точно. Итак, мои маленькие менестрели с Портленд-Плейс!^[1094] Отрок в миртовом венке и плющом увита дева!^[1095]

– Хрррр! – отозвался динамик. – …Затем подготавливают ложе. В компост следует внести хорошо перепревший конский навоз или…

– Спасите!

– Ну, хватит, – сказал Питер, выключая радио, – вполне достаточно.

– Какой извращенец.

– Отвратительно. Напишу возмущенное письмо сэру Джону Рейту^[1096]. Это неслыханно: только человек переполнился самых чистых и святых чувств, вообразил себя Галахадом, Александром и Кларком Гейблом одновременно, когда он, так сказать, оседлал облако и вознесся в небеса…

– Мой бесценный! Это точно не херес?

– Херес! – Его настроение взмыло ввысь и низверглось фонтаном конфетти. – Клянусь тебе священною луной…^[1097] – Он запнулся, жестикулируя в сторону темного угла. – Эй! Кто повесил луну не с той стороны?

– Какая небрежность со стороны осветителя.

– Снова пьян, как обычно… Возможно, ты права насчет хереса… К черту луну, она протекает. О дщерь луны, не вызывай во мне прилив морской!^[1098] – Он обернул ножку лампы носовым платком и перенес ее, поставив рядом с Гарриет, так что оранжево-красное платье засияло в ее свете, как орифламма^[1099].

– Так лучше. Начнем все сначала. Клянусь тебе священною луной, что серебрит цветущие деревья… Обрати внимание на цветущие деревья. Malus aspidistriensis^[1100]. Приобретены администрацией специально для этой сцены за баснословные деньги…

Их голоса смутно доносились до Эгги Твиттертон, которая сидела, вся дрожа, в комнате наверху. Она хотела улизнуть по черной лестнице, но внизу стояла миссис Раддл и вела продолжительную дискуссию с Бантером, чьи реплики из кухни были не слышны. Она собиралась уходить, но раз за разом возвращалась со свежими аргументами. В любой момент она могла удалиться окончательно, и вот тогда…

Бантер вышел из кухни так тихо, что мисс Твиттертон услышала его, только когда точно под ней вдруг громыхнуло:

– Мне больше нечего сказать вам, миссис Раддл. Доброй ночи.

Задняя дверь захлопнулась, послышался звук задвигаемого засова. Бесшумно теперь не уйти. Потом раздались шаги на лестнице. Мисс Твиттертон поспешно ретировалась в спальню Гарриет. Шаги стали слышнее, они миновали развилку на лестнице и приблизились. Мисс Твиттертон отступила еще дальше и, к своему ужасу, оказалась в ловушке в мужской спальне, где пахло лавровишневой водой и харрисовским твидом. Из соседней комнаты доносилось потрескивание пламени, стук колец занавески по карнизу, тихий звон и журчание воды, наливаемой в кувшин. Затем засов отодвинули, и мисс Твиттертон, не дыша, скользнула в темноту лестничного проема.

– Ромео был зеленым дурнем, и яблоки на его деревьях зеленые и кислые. Сядь вот здесь, Ахолиба, и играй царицу в короне из виноградных листьев, со скипетром из камыша. Дай-ка твой плащ, и я буду изображать царей у твоей постели. Говори, пожалуйста, роль легко и без запинки^[1101]. Говори! Лошади бьются, терпенья в них нет…^[1102] Прости, сбился на другое стихотворение, но я бью копытом изо всех сил. Говори же, златоголосая леди. “Я – царица Ахолиба…”^[1103] Она засмеялась, и комнату огласила величественная чепуха:

– Питер, ты сломаешь кресло. Ты с ума сошел!

– Любимая, мне положено. – Он отбросил плащ и встал перед ней. – Когда я пытаюсь быть серьезным, то выхожу кромешным дураком. Это идиотизм. – В голосе зазвучали нерешительные ноты. – Только подумать – смешно же, – сытый, ухоженный, состоятельный англичанин сорока пяти лет в крахмальной рубашке и при монокле стоит на коленях перед женой – причем, что еще смешнее, перед своей – и говорит ей… говорит…

– Скажи мне, Питер.

– Не могу. Не смею.

Она подняла его голову, обхватив ладонями, и то, что она увидела в его лице, заставило ее сердце замереть.

– Нет, мой дорогой, не надо… Нельзя же так. Страшно быть такой счастливой.

– Вовсе нет, – быстро ответил он, осмелев от ее страха.

– Питер…

Он покачал головой, раздосадованный своим бессилием:

– Как мне найти слова? Их все забрали поэты, мне нечего ни сказать, ни сделать.

– Разве что добиться того, чтобы я впервые в жизни поняла их смысл.

Он не поверил своим ушам.

– Я это смог?

– Ох, Питер. – Как-то надо было его убедить, было очень важно, чтобы он верил. – Всю жизнь я блуждала в потемках… но теперь у меня есть твое сердце, и мне довольно.

– О чем же все великие слова, как не об этом? Я люблю тебя – с тобою я покоен – я пришел домой.

В гостиной было так тихо, что мисс Твиттертон решила, будто там никого нет. Она бесшумно спустилась по ступенькам, опасаясь, как бы не услышал Бантер. Дверь была не заперта, и она открыла ее дюйм за дюймом. Лампу переставили, поэтому она очутилась в темноте, но комната все же не была пуста. У дальней стены в ярком круге света замерли, как на картине, две фигуры: темноволосая женщина в огненном платье обвивала руками склоненные плечи мужчины, чья золотая голова покоилась у нее на коленях. Они были настолько неподвижны, что даже большой рубин на ее пальце не мерцал, а ровно сиял. Мисс Твиттертон обратилась в камень и не смела шагнуть ни вперед, ни назад.

– Дорогой. – Слово было сказано шепотом, оба остались недвижны. – Душа моей души. Мой люби мый, мой муж. – Руки, должно быть, сильнее сжали объятие, потому что красный камень вдруг сверкнул огнем. – Ты мой, ты мой, ты весь мой.

Голова поднялась, и в его голосе зазвучало то же торжество, что и в ее:

– Твой. Какой ни есть – весь твой. Со всеми недостатками, всей дурью – твой целиком и навеки. Покуда у этого несчастного, пылкого, фиглярствующего тела есть руки, чтобы тебя обнять, и губы, чтобы сказать “я люблю тебя”…

– Ооо! – простонала мисс Твиттертон со сдавленным всхлипом. – Я не могу, это невыносимо!

Мизансцена лопнула, как мыльный пузырь. Исполнитель главной роли вскочил на ноги и отчетливо произнес:

– Да чтоб тебя разорвало!

Гарриет встала. Ее восторженное состояние бесследно испарилось, уступив место стремительной ярости и обиде за Питера, поэтому она заговорила резче, чем хотела:

– Кто это? Что вы здесь делаете? – Она вышла из круга света и вгляделась в сумрак. – Мисс Твиттертон?

Мисс Твиттертон онемела и перепугалась до потери соображения. Она истерически глотала воздух. Со стороны камина раздался угрюмый голос:

– Так и знал, что выставлю себя идиотом.

– Что-то случилось, – сказала Гарриет, смягчаясь и успокаивающе протягивая руку. Мисс Твиттертон обрела дар речи:

– О, простите меня… я не знала… я не хотела… – тут воспоминание о собственном горе взяло верх, – о, я так кошмарно несчастна!

– Думаю, – сказал Питер, – мне лучше пойти проверить, перелит ли портвейн.

Он быстро и тихо вышел, не закрыв за собой дверь. Но зловещие слова успели проникнуть в сознание мисс Твиттертон. Ее вновь охватил ужас, слезы высохли, не пролившись.

– Боже, боже мой! Портвейн! Он сейчас снова рассердится.

– Господи! – воскликнула сбитая с толку Гарриет. – Что стряслось? О чем вы?

Мисс Твиттертон содрогнулась. По донесшемуся из коридора зову “Бантер!” она поняла, что кризис неотвратим.

– Миссис Раддл сделала с портвейном что-то ужасное.

– Бедный мой Питер! – сказала Гарриет. Она тревожно прислушалась к голосам. Бантер бормотал какие-то пространные объяснения.

– О боже, боже, боже! – причитала мисс Твиттертон.

– Но что могла натворить эта женщина? Мисс Твиттертон точно не знала.

– Кажется, встряхнула бутылку, – промямлила она. – Ой!

Громкий вопль страдания сотряс воздух. Питер перешел на крик:

– Как?! Всех моих цыпляток вместе с маткой?..^[1106]

В последнем слове мисс Твиттертон со страхом опознала ругательство.

– Ой-ой-ой! Надеюсь, до рукоприкладства не дойдет.

– До рукоприкладства? – переспросила Гарриет, одновременно рассерженная и позабавленная. – Нет, не думаю.

Но тревога заразна, к тому же известны случаи, когда бывалые мужчины вымещали гнев на слугах. Женщины прильнули друг к другу в ожидании взрыва.

– Что ж, Бантер, – донеслось издалека, – я могу лишь сказать: не допускайте этого впредь… Хорошо… Боже милостивый, дружище, в этом нет необходимости… Конечно, вы не… Пойдемте лучше осмотрим трупы.

Звуки затихли, и женщины с облегчением выдохнули. Нависшая над домом ужасная угроза мужского насилия рассеялась.

– Ну вот, все обошлось, – сказала Гарриет. – Моя дорогая мисс Твиттертон, что с вами? Вы вся дрожите… Ведь вы же не думали всерьез, что Питер станет… станет швырять вещи или тому подобное? Идите, сядьте к огню. У вас ледяные руки.

Мисс Твиттертон позволила усадить себя на диван.

– Простите, я… это было так глупо. Но… я всегда так боюсь, когда джентльмены сердятся… и… и… в конце концов, они ведь мужчины… а мужчины та кие страшные!

Окончание фразы она выпалила с судорожным всхлипом. Гарриет поняла, что здесь кроется что-то посерьезнее бедного дяди Уильяма и пары дюжин портвейна.

– Дорогая мисс Твиттертон, что случилось? Как вам помочь? С вами кто-то плохо обошелся?

Сочувствия мисс Твиттертон не выдержала. Она вцепилась в ласковые руки.

– О, миледи, миледи, мне стыдно вам рассказывать. Он говорил такие кошмарные вещи. Пожалуйста, простите меня!

– Кто? – спросила Гарриет, садясь рядом.

– Фрэнк. Ужасные вещи… Я знаю, я немного старше его. Верно, я так глупа… Но он правда говорил, что я ему нравлюсь!

– Фрэнк Крачли?

– Да. Я же не виновата, что дядины деньги… Мы собирались пожениться, только ждали, когда вернутся сорок фунтов и мои скромные сбережения, которые занял дядя. И теперь они все пропали, и наследства от дяди нет, и он говорит, что терпеть меня не может, а я… я так его люблю!

– Мне очень жаль, – беспомощно сказала Гарриет. Что еще тут скажешь? Ситуация и смехотворная и гнусная.

– Он… он… он назвал меня старой курицей! – Выговорив самое страшное, мисс Твиттертон продолжала уже свободнее: – Он так разозлился из-за моих сбережений, но мне и в голову не пришло просить у дяди расписку.

– Ох ты господи!

– Я была так счастлива, думала, что мы поженимся, как только у него наладится с гаражом. Только мы никому не говорили, потому что, понимаете, я немного старше его, хотя, конечно, положение у меня повыше. Хотя он старается выбиться и стать лучше…

Как тяжко, подумала Гарриет, и как неизбежно! Вслух она сказала:

– Дорогая моя, если он с вами так обращается, он ни ка пельки не лучше. Он недостоин чистить ваши туфли.

Питер тем временем пел:

(Кажется, он уже пришел в себя, подумала Гарриет.)

– И он такой красивый… Мы встречались на клад бище – там есть милая скамейка. Вечером там ни кого не бывает. Я позволяла ему себя целовать…

– А теперь он меня ненавидит… Я не знаю, что де лать… Лучше утопиться. Никто не знает, на что я по шла ради Фрэнка…

Auprès de ma blonde

Qu’il fait bon, fait bon, fait bon.

Auprès de ma blonde

Qu’il fait bon dormir!^[1107]

– Ну, Питер! – сердито прошептала Гарриет. Она встала и захлопнула дверь, отгородившись от этой бессердечной демонстрации счастья. Мисс Твиттертон, погруженная в свои переживания, тихо плакала в уголке дивана. Гарриет обнаружила в себе самые разные чувства – одно под другим, слоями, как неаполитанское мороженое:

Она пришла в себя и подошла к дивану.

– Послушайте! Не плачьте так горько. Он того не стоит. Честно. На десять миллионов мужчин не найдется и одного, из-за которого стоило бы так убиваться. – Людям бесполезно говорить та кое. – Постарайтесь его забыть. Я знаю, это кажется невозможным…

Мисс Твиттертон подняла взгляд:

– Вы бы не сочли это таким уж простым делом?

– Забыть Питера? – (Нет, и другое – тоже.) – Ну, разумеется, Питер…

– Да, – сказала мисс Твиттертон без обиды в голосе. – Вы из тех, кому повезло. Я уверена, вы этого заслуживаете.

– Твердо знаю, что не заслуживаю.

(Черта с два, милейший, много лучше! Если принимать каждого по заслугам…^[1111])

– И что вы, должно быть, думаете обо мне! – вскричала мисс Твиттертон, внезапно возвращаясь к действительности. – Надеюсь, он не слишком рас сердился. Понимаете, я услышала, как вы заходите в дом, а встречи с кем-либо я просто не вынесла бы, поэтому убежала наверх, а потом было так тихо, что я подумала, вы ушли, и спустилась. И увидела вас, таких счастливых…

– Это совершенно не важно, – поспешно сказала Гарриет. – Прошу вас, не придавайте этому значения. Он знает, что это просто случайность. Ну же, не плачьте.

– Мне надо идти. – Мисс Твиттертон сделала слабую попытку поправить растрепавшиеся волосы и кокетливую шляпку. – Ну и вид у меня, наверное.

– Все в порядке. Вам только нужно немного припудриться. Где моя… ой, я оставила ее у Питера в кармане. Нет, вот она, на этажерке. Это Бантер. Он всегда за нами прибирает. Бедный Бантер – история с портвейном, должно быть, страшный удар для него.

Мисс Твиттертон терпеливо стояла, пока ее приводили в порядок, словно малыш в руках проворной няньки.

– Вот – вы выглядите замечательно. Видите? Ни кто ничего не заметит.

Зеркало! При мысли о нем мисс Твиттертон сжалась, но ее подстегнуло любопытство. На нее смотрело ее собственное лицо, но какое странное!

– Я никогда раньше не пудрилась. Я… я себя чувствую такой легкомысленной. – Она зачарованно рассматривала свое отражение.

– Ну, – сказала Гарриет, – иногда это полезно. Позвольте, я заправлю вот этот завиток сзади…

В зеркале возникло ее собственное смуглое разгоряченное лицо, и она, к стыду своему, увидела, что в волосах до сих пор осталась виноградная ветвь.

– Боже мой! Как глупо я выгляжу! Мы дурачились.

– Вы выглядите прелестно, – сказала мисс Твиттертон. – О господи… Надеюсь, никто не подумает…

– Никто ничего не подумает. А теперь обещайте мне, что больше не будете так горевать.

– Да, – скорбно сказала мисс Твиттертон. – Я попытаюсь. – На ее глаза медленно набежали две больших слезы, но она вспомнила про пудру и аккуратно их промокнула. – Вы так добры. Мне надо бежать.

– Доброй ночи.

За открывшейся дверью обнаружился Бантер, он топтался неподалеку с подносом.

– Надеюсь, я не задержала ваш ужин.

– Нисколько, – сказала Гарриет, – еще не время. Так до свидания и не тревожьтесь. Бантер, пожалуйста, проводите мисс Твиттертон.

Она постояла, рассеянно разглядывая свое лицо в зеркале, так и не выпустив из рук виноградную плеть.

– Бедняжка!

Глава XVII Венец власти

Один вскричал: “Помилуй Бог!”, другой

Вскричал: “Аминь”, как будто видел эти

Палаческие руки^[1112].

Уильям Шекспир “Макбет”

Осторожно вошел Питер с графином.

– Все в порядке, – сказала Гарриет. – Она ушла. Он поставил вино, тщательно рассчитав расстоя ние от огня, и светски заметил:

– Мы все же нашли графины.

– Да, я вижу.

– Господи, Гарриет, что я говорил?

– Ничего страшного, дорогой. Всего лишь цитировал Донна.

– И все? Мне-то казалось, что я и от себя пару фраз вставил… Ну да какая разница. Я люблю тебя, и мне плевать, сколько народу это знает.

– Благослови тебя бог.

– И все же, – продолжил он, решив раз и навсегда покончить со щекотливой темой, – этот дом действует мне на нервы. Скелеты в дымоходе, трупы в погребе, пожилые дамы за дверью… Перед сном надо будет заглянуть под кровать… Ой!

Он нервно вздрогнул оттого, что вошел Бантер с торшером в руках, и замаскировал смущение, лишний раз наклонившись пощупать графин.

– Это все-таки портвейн?

– Нет, кларет. Несколько моложавый, но приятный леовиль с незначительным осадком. Судя по всему, хорошо перенес дорогу – он вполне прозрачен.

Бантер поставил торшер у камина, метнул на графин взгляд, исполненный немой боли, и неслышно удалился.

– Не я один страдаю, – сказал его хозяин, покачав головой. – Бантер очень нервничает. Принял близко к сердцу этот беспораддлок – это была последняя капля. Сам-то я люблю и суету и суматоху, если в меру, но у Бантера твердые принципы.

– Да. К тому же, хотя со мной он само очарование, твоя женитьба, должно быть, стала для него ужасным ударом.

– Скорее потребовала эмоционального напряжения. И еще он слегка волнуется за это расследование. Полагает, что я не вкладываю в него душу. Например, сегодня…

– Боюсь, он прав, Питер. Женщина тебя соблазнила.

– O felix culpa!^[1113]

– Разбазариваешь время на кладбищах, вместо того чтобы идти по следу. Правда, следов-то и нет.

– А если были, Бантер наверняка их собственноручно стер – вместе со своей подельницей Раддл. Раскаяние ест его душу, как гусеница капустный кочан… Но он совершенно прав, до сих пор я только лишь бросил подозрение на несчастного мальчишку Селлона – хотя, судя по всему, с тем же успехом мог выбрать кого угодно другого.

– Например, мистера Гудакра. У него нездоровая страсть к кактусам.

– Или треклятых Раддлов. Кстати, в то окно я пролезаю. Я попробовал сегодня днем.

– Правда? А ты узнал, мог ли Селлон перевести часы миссис Раддл?

– А!.. Ты сама этим занялась. Детективщика хлебом не корми, дай решить проблему часов. Ты похожа на кота, который сожрал канарейку. Выкладывай – что ты выяснила?

– Их не могли перевести больше чем на десять минут в обе стороны.

– В самом деле? А откуда у миссис Раддл часы, отбивающие четверти?

– Это свадебный подарок.

– Разумеется. Да, понимаю. Их можно перевести вперед, но нельзя выправить обратно. И отвести назад тоже. Не больше чем на десять минут. За десять минут можно успеть многое. Селлон сказал, что было пять минут десятого. Тогда, по всем правилам, ему нужно алиби на… Нет, Гарриет! Это бессмысленно. Алиби на момент убийства полезно, только если ты потрудился отметить этот самый момент. Чтобы десятиминутное алиби сработало, нужно, чтобы время было установлено с точностью до десяти минут. Можешь придумать что-нибудь с приемником? Вы, детективщики, такое обожаете.

– Нет, не могу. Часы и радио должны к чему-то сводиться, но они не сводятся. Я думала и думала…

– Ну, знаешь, мы только вчера начали. Кажется, что давно, но это не так. Не торопись! Мы и пятидесяти пяти часов не женаты.

– А кажется, будто вечность… Нет, я имею в виду не то, что имею в виду. Кажется, будто всегда были женаты.

– Так и есть – с сотворения мира… Проклятье, Бантер, чего вам надо?

– Меню, милорд.

– О! Спасибо. Черепаший суп… излишне урбанистично для Пэгглхэма. Слегка не соответствует. Не важно. Жареная утка и зеленый горошек – уже лучше. Местная продукция? Хорошо. Тосты с грибами …

– Грибы с поля за флигелем, милорд.

– С по… Боже милостивый, надеюсь, что это и правда грибы. Отравленных трупов нам не хватало.

– Никакого яда, милорд. Я употребил некоторое количество, чтобы в этом убедиться.

– В самом деле? “Верный камердинер рискнул жизнью ради хозяина”. Очень хорошо, Бантер. Да, кстати, это вы играли в прятки с мисс Твиттертон у нас на лестнице?

– Милорд?

– Все хорошо, Бантер, – быстро сказала Гарриет. Бантер понял намек и исчез, бормоча “очень хорошо”.

– Она пряталась от нас, Питер. Когда мы пришли, она плакала. Не хотела, чтобы ее видели в слезах.

– Вот как, – сказал Питер. Объяснение его удовлетворило, и он обратил все свое внимание на вино.

– Крачли ведет себя с ней как последняя свинья.

– Правда? Вот те на. – Он повернул графин.

– Он с ней, бедняжкой, крутил любовь.

Словно в подтверждение того, что он человек, а не ангел, его светлость разразился ироническим хохотом.

– Питер, это не смешно.

– Прости, моя дорогая. Ты совершенно права. Не смешно. – Внезапно он выпрямился и сказал с нажимом: – Отнюдь не смешно. А она любит мерзавца?

– Без памяти. Они собирались пожениться и открыть гараж – на те сорок фунтов и ее скромные сбережения, только они тоже пропали. И вот он обнаружил, что она ничего не получит в наследство… Почему ты так на меня смотришь?

– Гарриет, мне это совершенно не нравится. – Он смотрел на нее с ужасом.

– Еще бы, он ее тут же бросил. Скотина!

– Да-да. Но ты понимаешь, что ты мне рассказываешь? Она, разумеется, отдала бы ему деньги? Сделала бы для него все, что угодно?

– Она сказала – никто не знает, на что я пошла ради него. Ой, Питер! Ты же не всерьез! Это не может быть крошка Твиттертон!

– Почему? – выпалил он с вызовом.

Она приняла его прямо, стоя перед мужем и положив руки ему на плечи, так что их глаза оказались на одном уровне.

– Это мотив – я вижу, это мотив. Но ты и слышать не хотел о мотивах.

– У меня сейчас барабанные перепонки лопнут! – почти сердито прокричал он. – Из мотива не слепишь обвинения. Но если ты знаешь Как, то Зачем довершает дело.

– Ну хорошо. – Надо биться на его поле. – Как? Против нее ты обвинения не придумал.

– Нет необходимости. С ее “Как” и ребенок бы справился. У нее есть ключ от дома и нет алиби после половины восьмого. Убийство кур не может быть алиби для убийства человека.

– Но как она разбила ему череп? Она хрупкая, а он был крепким мужчиной. У меня бы не вышло размозжить твою голову, а ведь мы почти одного роста.

– Только у тебя бы и вышло. Ты моя жена. Ты можешь поймать меня врасплох – как и любящая племянница дядюшку. Представить не могу, чтобы Ноукс позволил Крачли или Селлону подкрасться к нему сзади. Другое дело – женщина, которую он знает и которой доверяет.

Он сел за стол к ней спиной и взял вилку.

– Смотри! Вот я сижу, пишу письмо или разбираю счета… Ты суетишься где-нибудь поодаль… Я не за мечтаю, я к этому привык. Ты тихонько берешь кочергу. Не бойся, ты ведь знаешь, что я тугоух. Подходи слева, не забывай, что моя голова немного наклонена в сторону ручки… Теперь два быстрых шага, резкий удар по черепу – не слишком сильный, – и ты чрезвычайно богатая вдова.

Гарриет поспешно опустила кочергу.

– Племянница. Вдова – отвратительное слово, словно выдра. Давай остановимся на племяннице.

– Я валюсь, стул из-под меня выскальзывает, я ушибаюсь об стол правой стороной. Ты стираешь с кочерги отпечатки пальцев…

– Да – и потом просто открываю дверь своим ключом, выхожу и запираю за собой, только и всего. А ты, надо думать, приходишь в чувство, аккуратно убираешь то, что писал…

– И убираю себя в погреб. Вот именно.

– Ты, наверное, с самого начала про это подумал?

– Да. Но мне хватило неразумия сказать себе, что мотив недостаточен. Я не мог представить, что Твиттертон пойдет на убийство ради расширения курятника. Так мне и надо за слабоумие. Мораль такова: сосредоточься на Как, а уж Зачем кто-нибудь подаст тебе на серебряном подносе. – Прочтя в ее глазах протест, он серьезно добавил: – Это сильнейший мотив, Гарриет. Последняя попытка женщины средних лет обрести любовь – и деньги, чтобы осуществить эту попытку.

– Для Крачли это тоже мотив. Может быть, она его впустила? Или одолжила ключ, не зная, для чего он ему?

– У Крачли время не сходится. Хотя, возможно, он был сообщником. Тогда у него сейчас есть чертовски веская причина бросить ее. Вообще-то это лучшее, что он может сделать, даже если только подозревает ее. – Его голос, твердый как кремень, резанул Гарриет.

– Все очень хорошо, но чем ты докажешь?

– Ничем.

– Ты же сам говорил! Нет смысла показывать, как это можно было совершить. Убить мог кто угодно – Селлон, Крачли, мисс Твиттертон, ты, я, викарий или суперинтендант Кирк. Но ты не установил, как это было сделано.

– Боже милостивый, я сам знаю! Нам нужны доказательства. Факты. Как? Как? Как? – Он вскочил на ноги и замолотил руками в воздухе. – Нам бы рассказал дом, если бы только крыша и стены могли говорить. Все люди лгут! Дайте мне немого свидетеля, он лгать не умеет!

– Дом?.. Питер, мы сами заткнули ему рот. Связали по рукам и вставили кляп. Его надо было спрашивать в ночь на среду, но сейчас это безнадежно.

– Это меня и мучает. Ненавижу валять дурака со всякими “возможно” и “вероятно”. А Кирк, похоже, не настроен глубоко копать. Он будет вне себя от радости, если отыщет более подходящего подозреваемого, чем Селлон. Тут же ухватится за мотив Крачли и Твиттертон.

– Но, Питер…

– А потом он, весьма вероятно, – продолжал он, поглощенный технической стороной вопроса, – потерпит неудачу в суде из-за нехватки доказательств. Разве что…

– Но, Питер! Ты же не скажешь Кирку про Крачли и мисс Твиттертон!

– Конечно, он должен узнать. Это же факт. Вопрос в том, поймет ли он…

– Питер, нет! Так нельзя! Бедная женщина и ее жалкий роман – об этом нельзя рассказывать полиции, это слишком жестоко. Полиции, господи ты боже мой!

Тут он впервые осознал, что говорит.

– Ох. Я боялся, что до этого дойдет, – тихо произнес он, отвернувшись к огню. – Нельзя скрывать улики, Гарриет, – сказал он через плечо. – Ты сама велела мне делать свое дело.

– Тогда мы не знали этих людей. Она сказала мне по секрету. Она… она была мне благодарна. Доверилась мне. Нельзя пользоваться людским доверием, чтобы затянуть петлю у человека на шее. Питер… – Он стоял, уставившись в огонь. – Это омерзительно! – в ужасе выкрикнула Гарриет. Ее волнение разбивалось о его непреклонность, как волна о камни. – Это… это жестоко…

– Убийство жестоко.

– Я знаю, но…

– Ты видела, как выглядят убитые. Я видел тело этого старика. – Он обернулся и посмотрел ей в лицо. – Жаль, что мертвые так тихо себя ведут, – их легче забыть.

– Мертвые мертвы. А нам надо хорошо относиться к живым.

– Я о живых и думаю. Пока мы не доберемся до истины, в этой деревне каждая живая душа будет под подозрением. Хочешь, чтобы Селлона повесили из-за нашего молчания? А Крачли нужно оставить под подозрением, раз преступление больше некому приписать? И пусть все живут в страхе, зная, что кто-то из них – убийца?

– Но доказательств нет! Нет!

– Есть факт. Мы не можем перебирать. Кто бы ни пострадал, истину нужно установить. И больше ничего ни черта не значит.

Этого она не могла отрицать. В отчаянии она спросила напрямик:

– Но разве обязательно своими руками?..

– А! – сказал он изменившимся тоном. – Да. Я дал тебе право спрашивать об этом. Выйдя замуж за меня и мою работу, ты обвенчалась с бедой.

Он протянул руки, как бы прося ее посмотреть на них. Странно, что это те же самые руки, что прошлой ночью… Их спокойная сила завораживала. Моим рукам-скитальцам дай патент обследовать весь этот континент…^[1114] У него такие нежные и опытные руки… Что это за опыт?

– Эти палаческие руки^[1115], – сказал он, глядя на нее. – Но ты это знала, не так ли?

Конечно знала, но… Она выпалила правду:

– Тогда мы не были женаты!

– Не были… Большая разница, да? Ну, Гарриет, теперь женаты. Связаны узами. Боюсь, настала минута, когда кому-то надо уступить – тебе, или мне, или… или узам.

(Так скоро? “Твой, целиком и навеки” – он ее, или грош цена всему доверию.)

– Нет. Нет!.. Любимый, что с нами происходит? Что случилось с нашей гармонией?

– Разрушена. Тому виной насилие. Стоит ему начаться, и конца не будет. Рано или поздно оно доберется до всех нас.

– Но… так не должно быть. Мы можем этого избежать?

– Только убежав. – Он уронил руки в жесте бессилия. – Может быть, лучше нам убежать. Я не вправе втягивать в этот хаос женщину, в особенности жену. Прости меня. Я так долго был сам себе хозяин, что, должно быть, забыл смысл слова “обязательство”. – Ее побелевшее лицо поразило его. – Нет, дорогая моя, не расстраивайся так. Только скажи, и мы тут же уедем. Оставим это скверное занятие и больше никогда не станем вмешиваться в подобное.

– Ты всерьез это предлагаешь? – недоверчиво спросила она.

– Конечно всерьез. Я же это сказал. – У него был голос побежденного человека.

Она ужаснулась тому, что натворила.

– Питер, ты безумен. Никогда не смей такое предлагать. Что бы ни вкладывалось в понятие брака, брак – не это.

– Не что, Гарриет?

– Нельзя позволять любви искажать свои суждения. Что ж у нас была бы за жизнь, если б я знала, что, женившись на мне, ты перестал быть собой?

Он снова отвернулся, а когда заговорил, голос его звучал странно:

– Дорогая моя девочка, большинство женщин сочли бы это триумфом.

– Знаю. Я их слышала, – сказала она с неожиданным даже для себя презрением. – Они этим хвастают: “Мой муж сделает для меня все, что угодно…” Это унизительно. Человек не должен обладать такой властью над другим человеком.

– Но эта власть реальна, Гарриет.

– Тогда, – горячо вскинулась она, – мы не будем ею пользоваться. В случае разногласий будем ссориться, как джентльмены. Нет супружескому шантажу.

Он минутку помолчал, прислонившись спиной к каминной трубе. Затем сказал с наигранной легкостью:

– Гарриет, у тебя отсутствует драматическое чутье. Ты хочешь сказать, что в нашей семейной комедии не будет больших постельных сцен?

– Именно. Никакой вульгарщины.

– Ну слава богу!

Внезапно его напряженное лицо расколола знакомая озорная улыбка. Но Гарриет была еще слишком напугана, чтобы улыбнуться в ответ.

– Не только у Бантера есть принципы. Ты должен делать то, что считаешь правильным. Обещай мне. Не важно, что думаю я. Клянусь, что никогда не буду пытаться на тебя повлиять.

Он взял ее руку и торжественно поцеловал:

– Спасибо, Гарриет. Вот это любовь и уважение. Они постояли немного. Оба понимали, что до стигли чего-то невероятно, вселенски важного. За тем Гарриет вернулась на землю:

– В любом случае ты был прав, а я не права. Это придется сделать. Во что бы то ни стало – как только мы докопаемся до истины. Это твоя работа, ее надо делать.

– Ну, при условии, что я способен ее делать. В данный момент я не на высоте.

– В конце концов ты окажешься на высоте. Все хорошо, Питер.

Он рассмеялся – и тут вошел Бантер с супом.

– Сожалею, что ужин опоздал, миледи.

Гарриет посмотрела на часы. Ей казалось, что пережиты нескончаемые годы. Но стрелки показывали четверть девятого. С того времени, как они вернулись домой, прошло всего полтора часа.

Глава XVIII Солома в волосах

Поймать мерзавца!

Потаскушку взять!^[1116]

Уильям Шекспир “Генрих VI”

– Принципиально важно, – говорил Питер, чертя суповой ложкой на скатерти, – установить работающую систему водяного отопления и построить ванную над судомойней. Вот тут можно сделать котельную, чтобы туда был прямой ток воды из бака. Это даст нам прямой водоотвод из ванны в клоаку – позволь мне облагородить ее таким названием. Думаю, рядом с ван ной найдется место для еще одной небольшой спальни, а когда мы захотим простора, сможем перестроить чердак. Электростанция поместится в конюшне.

Гарриет согласилась и внесла свою лепту:

– Бантер неодобрительно отзывается о кухонной плите. Говорит, мол, это предмет старины, миледи, но, если ему позволительно сказать, старины не самой блистательной. Кажется, это середина викторианской эпохи.

– Отмотаем несколько эпох назад – до тюдоровского времени. Предлагаю устроить открытый очаг с вертелом и зажить как бароны.

– А вертел будет крутить поваренок? Или такая косолапая собака, как были в то время?^[1117]

– Ммм… нет, тут я готов пойти на компромисс и вращать вертел при помощи электричества. И завести электрическую плиту для тех дней, когда нам не захочется старинной жизни. Хочу взять лучшее из обоих миров: выглядеть живописно я готов, но что касается лишений и тяжкого труда – тут я пас. Уверен, что учить современную собаку вращать вертела – тяжкий труд.

– Кстати о собаках: мы оставим себе этого жуткого бульмастифа?

– Мы наняли его лишь до похорон. Если только тебе он не понравится. Он донельзя любвеобилен и необуздан, но вполне годится, чтобы играть с детьми. Козу же я, напротив, отослал домой. Она отвязалась, когда нас не было дома, и съела грядку капусты и передник миссис Раддл.

– А ты уверен, что я не захочу оставить ее и поить детей молоком?

– Твердо уверен. Потому что она – козел.

– О! Одна вонь и никакой пользы. Хорошо, что его забрали. А мы будем держать живность?

– А кого ты хочешь держать? Павлинов?

– Для павлинов нужна галерея. Я думала про свиней. Они уютные, а когда у тебя мечтательное и праздное настроение, можно пойти почесать им спинки, как мистер Болдуин^[1118]. А утки издают приятные звуки. Но кур я не хочу.

– У кур сварливые лица. Кстати, я не уверен, что перед ужином ты была неправа. В принципе следует информировать Кирка, но хотелось бы знать, как он воспользуется полученными сведениями. Если ему втемяшится в голову…

– Кто-то пришел. Если это Кирк, придется решать скорее.

Вошел Бантер, принеся с собой аромат – но лишь аромат – шалфея и лука.

– Милорд, там явилась одна персона…

– Отошлите ее прочь. Персон я больше не вынесу.

– Милорд…

– Мы ужинаем. Отошлите ее. Скажите, чтобы зашла позже.

Снаружи послышалось шуршание ног по гравию, и тут же в комнату ворвался дородный пожилой еврей.

– Профтите за вторжение, – пропыхтел он, задыхаясь. – Не хотел причинять неудобфтво. Я, – добавил он услужливо, – “Мофф и Ифаак”…

– Вы ошиблись, Бантер. Это не персона – это фирма.

– И у меня в руках…

– Бантер, примите у фирмы шляпу.

– Прошу прощения, – сказала фирма, чье нежелание разоблачиться было продиктовано скорее забывчивостью, чем недостатком вежливости. – Прошу, не обижайтефь. Но у меня ефть закладная на мебель из этого дома, и я пробежал…

Раздался громовой стук в дверь, и он в отчаянии воздел руки. Бантер спешно вышел.

– Закладная?! – воскликнула Гарриет. Незваный гость живо повернулся к ней.

– За ффуду в фемьдефят три шефьдефят шефть, – сказал он, захлебываясь эмоциями, – и я пробежал ффю дорогу от автобуфной офтановки – ффю до рогу, а фзади человек…

Он был прав: сзади был человек. Отпихнув Бантера, он возмущенно закричал:

– Мистер Соломонс, мистер Соломонс! Так нечестно. Все имущество в этом доме – собственность моих клиентов, и душеприказчица согласилась…

– Добрый вечер, мистер Макбрайд, – вежливо произнес хозяин дома.

– Ничего не могу поделать, – сказал мистер Соломонс, заглушая ответ Макбрайда. Он вытер лоб носовым платком. – У наф закладная на мебель – взгляните на дату документа.

– Нашему уже шестой год идет, – твердо ответил мистер Макбрайд.

– Мне плевать, даже ефли он идет фтолько же, фколько “Тетушка Чарли”!^[1119]

– Джентльмены, джентльмены! – примирительно сказал Питер. – Нельзя ли разрешить это дело по-дружески?

– Наш фургон приедет за имущефтвом завтра, – сказал мистер Соломонс.

– Фургон нашего клиента уже едет, – ответил мистер Макбрайд.

Мистер Соломонс испустил вопль протеста. Питер попытался снова:

– Заклинаю вас, джентльмены, проявить уважение если не ко мне, то к моей супруге. Мы ужинаем, а вы собираетесь увезти стол и стулья. Нам нужно спать – что же, вы и без кровати нас оставите? Если уж на то пошло, у нас тоже есть некоторые права на мебель, поскольку мы ее арендовали. Умоляю, не нужно такой спешки… Мистер Макбрайд, вы нас давно знаете и (надеюсь) любите – уверен, вы пощадите наши нервы и чувства и не прогоните нас спать в стогу на пустой желудок.

– Милорд, – сказал мистер Макбрайд, тронутый этим призывом, но не забывший о долге, – в интересах наших клиентов…

– В интерефах нашей фирмы, – поправил мистер Соломонс.

– В наших общих интересах, – сказал Питер, – прошу, сядьте за стол и разделите с нами жареную утку с яблочным соусом, фаршированную луком и шалфеем. Вы, мистер Соломонс, так долго бежали – вам нужно подкрепить силы. Вы, мистер Макбрайд, вчера с чувством говорили об английском семейном укладе – не согласитесь ли понаблюдать его в лучших проявлениях? Не разрушайте наш счастливый дом! Ломоть жаркого и бокал сухого помогут уладить любые разногласия.

– В самом деле, – сказала Гарриет. – Присоединяйтесь к нам. Бантер не переживет, если птица пересохнет в духовке.

Мистер Макбрайд колебался.

– Вы очень добры, – голодным голосом начал мистер Соломонс. – Ефли ваша фветлофть…

– Нет-нет, Солли, – перебил мистер Макбрайд. – Так нечестно.

– Дорогая, – сказал Питер с вежливым поклоном, – ты прекрасно знаешь, что приглашать к ужину деловых партнеров без предупреждения и невзирая на обстоятельства – это неисправимая привычка всех мужей. Без этой привычки и дом не дом. Поэтому я не стану извиняться.

– Конечно, – отозвалась Гарриет. – Бантер, эти джентльмены ужинают с нами.

– Очень хорошо, миледи. – Он возложил проворные руки на мистера Соломонса и освободил того от пальто. – Позвольте мне.

Мистер Макбрайд без дальнейших споров разделся сам и помог Питеру принести к столу еще два стула, попутно заметив:

– Не знаю, Солли, сколько вы под них ссудили, но они того все равно не стоят.

– Если вас интересует наше мнение, – сказал Питер, – вы можете все забрать завтра, пожалуйста, ни в чем себе не отказывайте. А теперь – все удобно расположились? Мистер Соломонс справа, мистер Макбрайд слева. Бантер, кларет!

Размякнув от леовиля и сигар, мистер Соломонс и мистер Макбрайд по-братски отбыли без четверти десять, предварительно совершив тур по дому для учета своих активов. Питер, сопровождавший их с целью охраны собственного имущества, вернулся, держа в руке маленький соломенный вигвам – такие надевают на винные бутылки при перевозке.

– Для чего это, Питер?

– Для меня, – ответил его светлость. Он принялся методично вынимать соломинки и по одной вставлять их себе в волосы. К тому моменту, как Бантер объявил, что пришел суперинтендант Кирк, у него получилось сносное птичье гнездо.

– Добрый вечер, мистер Кирк, – поздоровалась Гарриет, вложив в слова все доступное ей гостеприимство.

– Добрый вечер, – ответил суперинтендант. – Боюсь, я помешал. – Он взглянул на Питера, который корчил страшные рожи. – Поздновато для визитов.

– Это, – сказал Питер, – бес Флибертиджиббет. Он выходит, как погасят в домах огни, и бродит до первых петухов^[1120]. Возьмите соломинку, суперинтендант. Она вам скоро понадобится.

– Нет, не берите, – спохватилась Гарриет. – У вас усталый вид. Возьмите вина, виски или еще чего-нибудь, а на мужа не обращайте внимания. С ним иногда такое бывает.

Суперинтендант рассеянно поблагодарил ее. Похоже, у него рождалась какая-то мысль. Он медленно открыл рот и снова посмотрел на Питера.

– Садитесь, садитесь, – приветливо сказал тот. – Сперва с фиванцем мудрым потолкую^[1121].

– Есть! – вскричал мистер Кирк. – “Король Лир”!

– Тут вы попали в точку, – сказала Гарриет. – Мы уж совсем было думали, что нас выгонят в грозную ночь. Отсюда и безумие и солома.

Мистер Кирк поинтересовался, как такое возможно.

– Ну, у мистера Соломонса из “Мосса и Исаака” закладная на мебель, а у вашего старого друга мистера Макбрайда – судебное постановление на арест мебели в счет долга, и оба они пришли одновременно и хотели мебель забрать. Но мы накормили их ужином, и они ушли с миром.

– Вы спросите, – добавил Питер, – зачем предпочли они фунт падали трем тысячам дукатов?^[1123] Не могу вам ответить, но так и было.

Мистер Кирк замолчал так надолго, что и Питер и Гарриет подумали, что его поразила внезапная афазия, но в конце концов торжествующе улыбнулся и подал голос:

– Нет лучшей платы, чем большая радость! “Венецианский купец”!^[1124]

– О, Даниил здесь судит!^[1125] Гарриет, суперинтендант усвоил нашу идиотскую манеру беседовать. Он человек был, человек во всем; ему подобных мне уже не встретить^[1126]. Передай ему стакан – он заслужил. Скажите, когда хватит. Смогу ли я незримых духов слать за чем хочу, во все концы земли?^[1127]

– Спасибо, – сказал суперинтендант, – не слишком крепко, милорд, если можно. Пусть будет благороден, и все стихии так в нем соединим…^[1128]

– Чтоб ложка в нем стоять могла бы, – продолжил Питер.

– Нет, – возразил мистер Кирк. – Это сюда не слишком подходит. Но все равно спасибо. Ваше здоровье.

– А где вы были сегодня? – спросил Питер, взяв табуретку и усевшись у камина между женой и Кирком.

– Я, милорд, ездил в Лондон.

– В Лондон? – сказала Гарриет. – Очень хорошо, Питер. Подвинься сюда еще чуть-чуть и дай мне вынуть солому. Il m’aime – un peu – beaucoup…^[1129]

– Но не к королеве английской^[1130], – продолжил суперинтендант. – Я ездил к девушке Фрэнка Крачли. В Клеркенуэлл.

– У него и там есть девушка?

– Passionément – à la folie…^[1131]

– Была.

– Pas du tout. Il m’aime…^[1132]

– Я узнал адрес у этого Уильямса из гаража Хэнкока. А она хорошенькая.

– Un peu – beaucoup…

– И при деньгах…

– Passionément…

– Жила с отцом и вроде как души не чаяла во Фрэнке Крачли. Но потом…

– À la folie…

– Ну вы знаете девушек. Возник какой-то другой парень…

Гарриет замерла с двенадцатой соломинкой в руке.

– Долго ли, коротко ли, три месяца назад она вышла за другого.

– Pas du tout! – подытожила Гарриет и бросила солому в огонь.

– Быть того не может! – сказал Питер, поймав взгляд Гарриет.

– Но когда я выяснил, кто ее отец, тут меня так и подбросило.

– Ее отец разбойник был и самодур кровавый, он в итальянском городке свой суд вершил неправый^[1133].

– Ничего подобного. Он… Ага! – воскликнул мистер Кирк, не донеся стакан до рта. – Угадайте, чем он занимается – изо всех людских ремесел и профессий?

– Судя по тому, что вы выглядите, словно, так сказать, нашли ключ, способный разомкнуть гордиев узел…

– Представить не могу, – поспешно перебила Гарриет. – Мы сдаемся.

– Ну, если сдаетесь, – протянул Кирк, с сомнением поглядев на Питера, – тогда я вам скажу. Ее отец торгует скобяными изделиями, а еще он слесарь. Делает ключи на заказ.

– Господи боже, да что вы говорите!

Кирк сделал большой глоток и кивнул со значением.

– Я больше скажу, – продолжил он, с размаху ставя стакан на стол, – я вам больше скажу, не так давно – примерно полгода назад – юный Крачли явился к нему как ни в чем не бывало и попросил сде лать ключ.

– Полгода назад! Ну и ну.

– Шесть месяцев. Но, – продолжал суперинтен дант, – вот еще что. Я скажу, и вы удивитесь. При знаюсь, я сам удивился… Спасибо, не откажусь… В общем, насчет ключа старичок не стал отмалчи ваться. Похоже, перед тем как разбежаться, молодые люди слегка поцапались. Как бы там ни было, выго раживать Фрэнка Крачли он не торопился. И когда я спросил, он тут же и ответил и, больше того, по вел в мастерскую. Он старик педантичный – когда делает новый ключ, оставляет у себя слепок. Гово рит, люди часто теряют ключи, удобно, когда все под рукой. Не знаю. Не удивлюсь, если к нему раньше уже приходили следователи. Ладно, это тут ни к селу ни к городу. Он привел меня, показал слепок ключа. И как вы думаете, что это за ключ?

Питер, уже получивший нагоняй, в этот раз решился только развести руками. Но Гарриет почувствовала, что от них ожидается некий ответ. Собрав все изумление, какое способен выразить человеческий голос, она спросила:

– Но не хотите же вы сказать, что это ключ от од ной из дверей нашего дома?!

Мистер Кирк ударил себя по ляжке широкой ладонью.

– Ага! Что я говорил? Я знал, что вы попадетесь! Нет, и ничего подобного. Что вы теперь на это скажете?

Питер подобрал остатки соломенного вигвама и принялся сооружать себе новый головной убор. Гарриет поняла, что ее попытка удалась даже лучше, чем планировалось.

– Поразительно!

– Ничего подобного, – повторил суперинтендант. – Это была громадная штуковина, похожая на ключ от церкви.

– А снимал он его с ключа или с воскового слепка? – поинтересовался Питер, быстро перебирая пальцами соломинки.

– С ключа. Он его принес. Сказал, что это ключ от сарая, который он снял для хранения каких-то вещей. Мол, ключ принадлежит владельцу, а ему нужен свой.

– Я бы сказала, что сделать ключ для арендатора – обязанность хозяина, – вставила Гарриет.

– Согласен. Крачли объяснил, что ключ у него был, да потерялся. И учтите, это может быть правдой. Во всяком случае, старик сделал для него только один этот ключ – по его словам, а я не думаю, что он врал. Так что я уехал вечерним поездом несолоно хлебавши. Но когда поужинал, то говорю себе: а ведь это, грю, ниточка. Никогда не бросай ниточку, прежде узнай, куда она тянется. Так что поехал я в Пэгфорд искать нашего приятеля. Ну, в гараже его не было, но Уильямс сказал, что видел, как он ехал на велосипеде по дороге на Эмблдон-Овербрук – вы, может, знаете – милях в полутора от Пэгфорда в сторону Лопсли.

– Мы сегодня проезжали там. Прелестная церквушка с граненым шпилем.

– Да, шпиль там есть. Ну, я решил поискать своего джентльмена, поехал дальше и – помните там сарай с черепичной крышей? Примерно три четверти мили от Пэгфорда?

– Я его заметила, – сказала Гарриет. – Он стоит посреди поля.

– Точно. Ну вот, еду я там и вижу в поле свет, как от велосипедного фонаря, и тут меня осеняет, что с полгода назад Крачли подрядился на тракторе что-то сделать для мистера Моффата, чей сарай. Смекаете? Я просто сложил в голове то и другое. Вылезаю из машины и иду через поле на свет фонаря. Он не торопился – просто шел с велосипедом – а я-то шел быстро, и на середине поля он меня, должно быть, услышал, потому что остановился. Подхожу к нему и вижу, кто это.

Суперинтендант снова замолчал.

– Выкладывайте, – сказал Питер. – На этот раз мы сдаемся. Это был не Крачли. Это был мистер Гудакр или хозяин “Короны”.

– Снова попались, – весело сказал Кирк. – Крачли это был как миленький. Я спросил, что он тут делает, а он ответил, мол, это его дело, и мы слегка поспорили, и я сказал, что хотел бы знать, зачем ему ключ от сарая мистера Моффата, а он спросил, что я хочу сказать, – короче говоря, я сказал, что посмотрю, что там в сарае, а он, черт возьми, пойдет со мной. Ну, мы пошли, он здорово надулся, но сказал: “Не того вы взялись трясти”, а я сказал: “Посмотрим”. Дошли мы до двери, я говорю: “Давайте сюда ключ”, а он:

“Говорю вам, нет у меня ключа”, а я: “Тогда что вам нужно тут посреди поля? Здесь ведь нету ничего, и я, говорю, все равно посмотрю, что в сарае”. Тут я беру и толкаю дверь, а она, не моргнув, открывается. И что, вы думаете, было в том сарае?

Питер осмотрел свою соломенную косичку и связал ее концы. Получилась корона.

– Скажу наугад, – ответил он, – там была Полли Мэйсон.

– Ах ты! – воскликнул суперинтендант. – Только я хотел вас снова подловить! Точно, Полли Мэйсон, и она ничуть не испугалась при виде меня. “Ну, девочка, – говорю я ей, – не нравится мне, что ты тут сидишь. Это что еще такое?” А Крачли говорит:

“Не твое дело, легавый тупица. Она старше возраста согласия”. – “Может, и так, – говорю, – но у нее есть мама, – говорю, – которая воспитала ее порядочной девушкой, и, больше того, мы тут имеем взлом и проникновение, а это гражданское правонарушение, и мистер Моффат этого так не оставит”. Ну и мы обменялись еще парой слов, а девочке я сказал: “Давай-ка сюда ключ, он не твой, и если у тебя есть хоть какое-то соображение или чутье, ты поедешь со мной домой”. Ну, в конце концов привез я ее домой, а уж сколько она мне надерзила по дороге… Ну а этого мялорда я оставил с носом – прошу прощения, милорд, не хотел обидеть.

Питер закончил корону и надел ее.

– Странная штука, – заметил он. – Мужчины вроде Крачли – с большими белыми зубами – практически всегда донжуаны.

– Однако не легкомысленные, – добавила Гарриет. – Две струны для пользы и одна для удовольствия.

– У Фрэнка Крачли, – проворчал Кирк, – слишком длинная та штука, которой кошка вылизывается.

“Легавый тупица”, надо же. Я ж его, наглого пса, затравлю, не помилую.

– Налицо явная нехватка утонченных чувств, – сказал Питер. – Офелья стих мне украшает, но Хлоя – истинный мой Пыл^[1134]. Однако просить отца Офельи сделать ключ для Хлои – это… бестактно.

– Я не учитель воскресной школы, – продолжал суперинтендант, – но эта Полли Мэйсон напрашивается на неприятности. “В то воскресенье будет оглашение брака”, – говорит она мне на голубом глазу. А я ей: “Да неужто? На твоем месте, девочка, я бы побежал к викарию со всех ног, пока твой кавалер не передумал. И если вы с ним собираетесь сделать все по-людски, вам не нужны ключи от чужих сараев”. Не стал ничего говорить про девушку в Лондоне, потому что там все кончено, но где одна, там может быть и две.

– Их и было две, – решительно сказала Гарриет, – и вторая была тут, в Пэгфорде.

– Как так?

Гарриет второй раз за вечер изложила свою историю.

– Черт возьми! – воскликнул мистер Кирк, от души рассмеявшись. – Эгги Твиттертон, бедная старушка! Целуется на кладбище с Фрэнком Крачли. Вот это номер!

Комментариев не последовало. Вскоре Кирково веселье стихло, и вновь стало понятно, что он вынашивает мысль. Взгляд остановился, губы беззвучно шевелились. Питер и Гарриет смотрели на него затаив дыхание.

– Минутку, минутку, – пробормотал он. – Эгги Твиттертон, так? С юным Крачли? Это наводит на какую-то мысль, определенно наводит… Не говорите, не говорите… Да! Я так и знал, что додумаюсь!

– Я тоже, – тихо буркнул Питер.

– “Двенадцатая ночь”! – ликующе выкрикнул мистер Кирк. – Орсино! “Стара, ей-богу. Муж быть должен старше своей жены”^[1135]. Так и знал, что у Шекспира что-то было. – Он снова замолк, потом заговорил другим тоном: – Эге! Все это хорошо, но смотрите-ка: если Эгги Твиттертон хотела отдать деньги Фрэнку Крачли и если у нее был ключ от дома, что могло ей помешать… а?

– Абсолютно ничего, – ответил Питер. – Только вам придется это доказать.

– Я все время за ней наблюдал. В конце концов, она сказала то, что сказала. И она знала про завещание и все такое. И коли уж на то пошло, кто бы это ни сделал, ему ведь надо было как-то попасть в дом?

– Почему? – спросил Питер. – Откуда вы знаете, что Ноукса не убили в саду, когда он вышел?

– Нет, вот этого как раз не было, и вы это знаете не хуже меня. А почему? Ни на его ботинках, ни на куртке – там, где он упал – не было ни земли, ни гравия. А в это время года, да еще после дождя, который лил на прошлой неделе, должны были быть. Нет, милорд, это силки для куликов!^[1136] Меня вы так не поймаете.

– “Гамлет”, – кротко сказал Питер. – Хорошо. Давайте мы теперь с вами поделимся тем, что нам пришло в голову насчет проникновения в дом.

Около часа спустя суперинтендант был поколеблен, но не переубежден.

– Смотрите сюда, милорд, – проговорил он на конец. – Я вас понял, и вы во многом правы. Что толку говорить “он мог бы” или “она могла бы”, если всегда найдется умный адвокат, который скажет, что “мог” не значит “сделал”. Признаю, что слегка поторопился: упустил из виду и окно, и чердачный люк, и то, что в покойного могли что-нибудь бросить. Лучше поздно, чем никогда. Утром я снова приду, и мы все те места посмотрим. И вот еще что. Я приведу Джо Селлона, и вы сможете сами посмотреть, пролезет ли он сквозь эти, как их – проемы, верно? Потому что, откровенно-то говоря, из него двоих таких, как вы, милорд, можно выкроить, а вдобавок сдается мне, что вы сквозь что угодно сможете пролезть, в том числе сквозь судью и присяжных, уж простите за такие слова… Нет, вы не поймите меня неправильно – я не собираюсь ничего вешать на Эгги Твиттертон. Я собираюсь выяснить, кто убил покойного, и доказать это. И докажу, даже если мне все тут придется прочесать частым гребнем.

– Тогда, – сказал Питер, – вам придется встать ни свет ни заря, чтобы наши лондонские друзья не вынесли из дома всю мебель.

– Прослежу, чтоб они не вынесли чердачный люк, – сострил суперинтендант. – И двери с окнами. А теперь мне пора домой – и очень прошу прощения за то, что помешал вам и ее светлости отдыхать.

– Не стоит. Прощай! Прощанья сладостна игра!^[1137] Мы провели чудесный шекспировский вечер, не так ли?

– Ну, он, по крайней мере, кажется разумным, – сказала Гарриет, дождавшись, пока ее лорд проводит суперинтенданта до дверей. – Ох! Надеюсь, что сегодня больше никто не придет.

– Nous menons une vie assez mouvementée^[1138]. Не припомню подобных дней. Бантер совсем измучен – я отослал его спать. Что до меня, то я, кажется, не тот, кем был до завтрака.

– Да я, кажется, даже не та, кем была до ужина. Питер, мне страшно. Я всегда презирала желание обладать и чуралась его. Ты ведь знаешь, я всегда пыталась от него убежать.

– Мне ли не знать. – Он скривился. – Бежала со всех ног, как Черная королева^[1139].

– Да, я знаю. А теперь сама первая начала, это я-то! Ума не приложу, что на меня нашло. Это страшно. И что, теперь со мной всегда так будет?

– Не знаю, – легко сказал он. – Не могу представить. Мой опыт относительно женщин, как и у доброго доктора Ватсона, охватывает множество стран на трех отдельных континентах…^[1140]

– Почему отдельных? Что, континенты обычно купажированные, как чаи?

– Не знаю. Так в книжке. На трех отдельных континентах. По моему опыту, ты абсолютно беспрецедентна. Никогда не встречал никого похожего.

– Почему? Стремление обладать не беспрецедентно.

– Напротив – его везде как грязи. Распознать его в себе и выбросить за борт – вот что необычно. Девочка моя, если хочешь быть нормальным человеком, надо дать ему волю, так чтоб и тебе, и всем вокруг было тошно. И надо как-то иначе его назвать – преданностью или самопожертвованием, чем-то в таком роде. Если ты и дальше будешь проявлять такое здравомыслие и великодушие, все подумают, что нам друг на друга плевать.

– Ну… если я еще когда-нибудь сделаю что-то подобное – ради всего святого, не поддавайся. Не поддашься?

– Если до этого дойдет, то надо бы. Я не смогу жить в борьбе. Во всяком случае, с тобой.

– Поверить не могу, что ты так слаб. Как будто обладанием можно насытиться. Уступишь однажды – придется уступать снова и снова. Это как датские деньги^[1141].

– Не ругай меня, Domina. Если это повторится, я поколочу тебя палкой. Обещаю. Но я не сразу понял, с чем столкнулся – la femme jalouse de l’oeuvre^[1142], абсолютно разумным возражением или браком как таковым. Нельзя же ожидать, что быть женатым – это все равно что не быть женатым? Я подумал, что, возможно, иду не туда. Подумал, что если я покажу тебе, где загвоздка… Не знаю, что я подумал. Не важно. Помню только, что ты сказала и как у меня от этого перехватило дыхание.

– А я помню только, что начала вести себя по-свински, а потом передумала. Питер, это не уничтожило то, что ты сказал раньше? Не испортило все?

– Уверенность, что я могу доверять тебе больше, чем себе? А ты как думаешь? Но послушай, душа моя, давай, ради бога, возьмем слово “обладать”, повесим ему на шею кирпич и утопим. Не желаю ни произносить, ни слышать его – даже в самом грубом физическом смысле. Оно бессмысленно. Мы не можем друг другом обладать. Можем только все отдать, рискнув всем, что имеешь^[1143], – Шекспир, как сказал бы Кирк… Не знаю, что на меня сегодня нашло. Похоже, что-то сорвалось с цепи. Я сказал слова, о которых думал, что не смогу выговорить раньше, чем доживу до ста лет – а тогда их уже и нечего говорить.

– Наверное, это такой день. Я тоже много чего сказала. Кажется, я сказала все. Кроме…

– Это правда. Этого ты так и не сказала. Всегда находишь для этого другие слова. Un peu d’audace, que diable!..^[1144] Ну?

– Я люблю тебя.

– Сказано смело, хотя мне пришлось вытаскивать это из тебя, как пробку из бутылки. И почему эта фраза такая трудная? “Я” – личное местоимение, именительный падеж, Л-Ю-Б-Л-Ю – люблю, глагол, действительный залог, значение – что ж, согласно правилу мистера Сквирса^[1145], ступай в постель и поработай над этим.

Окно все еще было открыто; погода стояла странно тихая и теплая для октября. Где-то поблизости кот – вероятно, рыжий и облезлый – возвысил голос в долгом вопле неутолимой страсти. Правая рука Питера пошарила по подоконнику и схватила гранитное пресс-папье. Однако потом он передумал, разжал пальцы, другой рукой опустил раму и запер окно. – Кто я такой, чтобы бросать камень в ближнего своего?

Он зажег свечу, погасил лампы и стал подниматься по лестнице.

Две минуты спустя Бантер, движимый бог знает каким свирепым импульсом, швырнул сапог из окна задней спальни, и на этом вопль затих.

Глава XIX Колючий плод

Край без кровинки

Край колючего кактуса

Каменные истуканы

Воздвигнутые воспринять

Молитвенность мертвых рук

В мерцаньи кончающейся звезды…

Между замыслом

И воплощением

Между порывом

И поступком

Опускается Тень^[1146].

Т.С. Элиот “Полые люди”

– Питер, что тебе снилось под утро? Ты так стонал. Он был раздосадован.

– Господи, я что, опять за свое? Я думал, что на учился держать свои сны при себе. Я что-то говорил? Выкладывай, не щади меня.

– Я не смогла разобрать слов. Но звучало это, как будто – мягко говоря – тебя что-то тяготит.

– Какой я, должно быть, приятный сожитель, – горько сказал он. – Я знаю. Мне об этом и раньше говорили. В постели великолепен – пока не усну. Я не имел права рисковать, но ведь всегда надеешься, что когда-нибудь пройдет. Впредь я буду уходить.

– Не валяй дурака, Питер. Твой сон закончился, как только я тебя обняла.

– Верно. Теперь вспоминаю… Мы впятнадцатером шли через колючую пустыню, и все были скованы вместе. Я что-то забыл – сделать или сказать кому-то, – но цепь не давала остановиться… Песок набился в рот, кругом мухи и другие твари… На нас были синие мундиры, и надо было идти…

Он осекся.

– Не знаю, почему мундиры синие. Обычно сны как-то связаны с войной. А рассказывать сны – это последняя стадия эгоизма.

– Я хочу послушать. Звучит очень скверно.

– Оно и было скверно… Наши ботинки развалились от ходьбы… Я посмотрел вниз и увидел вместо ног кости, причем черные, потому что давным-давно мы были повешены и начинали уже рассыпаться на куски.

– Mais priez dieu que tous nous veuille absoudre^[1147].

– Да, это оно. Очень похоже на Ballade des Pendus^[1148]. Только было жарко, небо раскалилось, и мы знали, что конец пути будет хуже его начала. И во всем был виноват я, потому что забыл – не знаю что.

– А чем все кончилось?

– Оно не кончилось. Оно изменилось, когда ты ко мне прикоснулась, – кажется, дождь пошел и еще какие-то хризантемы… Это был всего лишь старый сон про ответственность, к тому же в щадящем варианте. И это, кстати, странно – я ведь знаю, что я что-то забыл. Когда проснулся, на языке вертелось – но потом пропало.

– Вернется, если не будешь его тревожить.

– Хорошо бы, тогда бы меня не так мучило чувство вины… Здравствуйте, Бантер, что это у вас? Почта? Боже милостивый, что у вас в руках?

– Наш шелковый цилиндр, милорд.

– Цилиндр? Не говорите чепухи, Бантер. В деревне мы такого не носим.

– Сегодня утром похороны, милорд. Я подумал, что ваша светлость, возможно, пожелает их посетить. В другой стопке молитвенники и черный костюм.

– Но на деревенские похороны я уж точно могу пойти без траурного костюма и цилиндра!

– Традиционные знаки уважения высоко ценятся в сельских сообществах, милорд. Но как будет угодно вашей светлости. Прибыли два фургона за мебелью, милорд. Внизу ждут суперинтендант Кирк, мистер Макбрайд и мистер Соломонс. С позволения вашей светлости – полагаю, мне следует поехать на машине в Броксфорд и заказать вещи первой необходимости, такие как пара складных кроватей и котелок.

– Питер, – сказала Гарриет, подняв глаза от своей корреспонденции, – тут письмо от твоей мамы. Она пишет, что сегодня уезжает во Вдовий дом^[1149]. Охота в поместье закончена, Джеральд и Элен едут на уикенд к лорду Аттенбери. Она спрашивает, не хотим ли мы присоединиться к ней на день-два. Думает, нам не помешает развеяться и отдохнуть – не друг от друга, как она предупредительно уточняет, а от того, что она называет домоводством.

– Моя мать – удивительная женщина. Ее способность попадать в яблочко – это почти колдовство, тем более что на первый взгляд она палит не глядя. Домоводство! Судя по всему, у нас один только дом и останется.

– Как тебе ее идея?

– На твое усмотрение. Нам придется куда-то уехать, если только ты и вправду не предпочитаешь котелок и походную кровать, которых, как намекает Бантер, нам тут не избежать. Но говорят, что неразумно раньше времени осложнять семейную жизнь свекровью.

– Свекровь свекрови рознь.

– Верно, и тебе, что важно, не станут докучать другие свойственники. Мы как-то говорили о том, чтобы съездить в старый дом, когда там никого не будет.

– Я хочу поехать, Питер.

– Хорошо, значит, поедешь. Бантер, пошлите ее милости телеграмму, что мы приедем сегодня вечером.

– Очень хорошо, милорд.

– Его удовлетворение искренне, – сказал Питер, когда Бантер оставил их. – Ему жаль бросать рассле дование, но раскладные кровати и котелок даже Бантера могут сломить. Я в известной мере благодарен мистеру Соломонсу за то, что он форсировал события. Мы не сбежали, мы получили приказ отступать и мо жем рассчитывать на почетные условия капитуляции.

– Ты правда так думаешь?

– Вроде бы да. Да.

Гарриет взглянула на него и ощутила разочарование – так часто бывает, когда получаешь то, чего, казалось, хотел.

– Ты никогда не захочешь сюда вернуться. Он ответил не сразу:

– Я не знаю. Заключите меня в скорлупу ореха… Если бы только не мои дурные сны^[1150].

Но дурные сны обеспечены ему в этом доме, на который ляжет тень поражения… Он сменил тему, спросив:

– От матушки есть еще какие-нибудь новости?

– Не совсем новости. Конечно, она ужасно переживает, что нам приходится иметь дело с этими непр-р-риятностями. Думает, что нашла нам очень подходящую пару горничных, которые могут начать с ноября. Люстру повесили, и каждую подвеску по отдельности заглушили, чтобы не звенела; настройщик играл на пианино час напролет, и она ни разу не звякнула.

Артаксеркс во вторник вечером поймал мышь и положил ее в спальную туфлю Франклин. Твой племянник разошелся во мнениях с полицейским, но объяснил, что женит своего дядю, и отделался штрафом и предупреждением. Это все. Остальное более или менее сводится к тому, что она рада, что я даю тебе хорошую характеристику и что начать с небольших неприятностей, может быть, и неплохо.

– Возможно, она права. Я, кстати, благодарен за отзыв. Тем временем тут для тебя записка от дяди Пандара – то есть дяди Поля, – вложенная в письмо ко мне, в котором он имеет наглость надеяться, что возникшее в последние годы пристрастие к тому, что он называет “разнузданными оргиями добродетели”, не заставило меня позабыть métier d’époux^[1151]. Он рекомендует une vie réglée^[1152] и умоляет, чтобы я не позволял себе s’émotionner outre mesure^[1153], поскольку волнение чревато упадком les forces vitales^[1154]. Никто не сумеет вложить в письмо с добрыми советами больше циничных бестактностей, чем мой дядя Пандар.

– У меня тоже добрые советы, но не особенно циничные.

На самом деле г-н Делагарди писал следующее:

ДОРОГАЯ МОЯ ПЛЕМЯННИЦА!

Надеюсь, мой нелепый, но в целом приятный племянник старается наполнить вашу чашу вином жизни. Позвольте старику, который хорошо его знает, напомнить: то, что для вас вино, для него – хлеб. Вы слишком благоразумны, чтобы вас оскорбила подобная franchise^[1155]. Мой племянник вовсе не благоразумен – il nest que sensible et passablement sensuel. Il a plus besom de vous que vous de lui; soyez généreuse – с est une nature qu’on ne saurait gdter. Il sent le besom de se donner – de s'epancher; vous ne lui refuserez certes pas ce modeste plaisir. La froideur, la coquet-terie тёте, le tuent; il ne salt pas s’imposer; la lutte lui répugne. Tout cela, vous le savez déja. – Pardon! je vous trouve extrèmement sympathique, et je crois que son bien-être nous est cher à tous deux. Avec cela, il est marchand du bonheur à qui en veut; j’espère que vous trouverez en lui ce qui pourra vous plaire. Pour le rendre heureux, vous navez qua être heureuse; il supporte mal les souffrances d’autrui. Recevez, ma chère тёсе, mes voeux les plus smcères^[1156].

Питер ухмыльнулся.

– Даже спрашивать ничего не буду. Чем меньше обсуждаешь дядюшкины добрые советы, тем скорее от них оправишься. Он в высшей степени невыносим, а его суждения отвратительно здравы. Он считает, что я страдаю от романтизма сердца, которое играет на моем трезвом рассудке, как кошка на банджо. На самом деле г-н Делагарди писал следующее:

… Cette femme te sera un point d’appui. Elle n’a connu jusqu’ici que les chagrins de Vamour; tu lui en apprendra les délices. Elle trouvera en toi des délicatesses imprévues, et quelle saura apprécier. Mais surtout, топ ami, pas de faiblesse! Ce n’est pas une jeune fille niaise et étourdie; с est une intelligence forte, qui aime à résoudre les problèmes par la tête. II ne faut pas être trop soumis; elle ne t’en saura pas gré. II faut encore moms I'enjôler; elle pourra se raviser. II faut convamcre; je suis persuadé quelle se montrera magnamme. Tâche de comprimer les élans d’un coeur chaleureux – ou plutôt réserveles pour ces moments d'mtimité conjugale ой lis ne seront pas dé-placés et pourront te servir à quelque chose. Dans toutes les autres circonstances, fais valoir cet esprit raisonneur dont tu n’es pas entièrement dépourvu. A vos âges, il est néces-saire de préciser, on ne vient plus à bout d’une situation en se Uvrant à des étremtes effrénées et en poussant des ens déchirants. Raidistoi, afm d'mspirer le respect à ta femme; en lui tenant tête tu lui foumiras le meilleur moyen de ne pas s’ennuyer…^[1157]

Питер, скривившись, сложил и убрал эпистолу подальше, а затем спросил:

– Ты собираешься на похороны?

– Пожалуй, нет. У меня нет черного платья под стать твоему цилиндру, лучше я останусь тут, пригляжу за дуэтом Соломонс – Макбрайд.

– Это может сделать Бантер.

– Нет-нет, он мечтает попасть на погребение. Я видела, как он чистил свой лучший котелок. Ты спустишься?

– Ни за что. У меня тут письмо от агента, с которым я просто вынужден разобраться. Я думал, что все замечательно уладил, но один арендатор решил докучать мне именно сейчас. А Джерри вляпался в историю с женщиной, и ему ужасно неловко меня беспокоить, но появился муж с блеском шантажиста в глазах, и что же ему теперь делать?

– Святые угодники! Опять этот мальчишка!

– Чего я точно не буду делать – это посылать чек. Так случилось, что я хорошо знаю данных леди и джентльмена. Все, что тут требуется, – это решительное письмо и адрес моего адвоката, который тоже все про них знает. Но я не смогу писать внизу, где под окнами крадется Кирк и оценщики дерутся из-за этажерок.

– Конечно не сможешь. Я спущусь и прослежу. Работай спокойно… А ведь я раньше думала, что ты трутень господень без единой заботы.

– Недвижимость сама за собой не следит, увы! И племянники тоже. Ага! Дядя Пандар дает фамильярные советы? Позволь, я запечатлею фамильярный совет там, где он принесет наибольшую пользу… Бывает и на моей улице праздник… C’est bien, embrassemoi…. Ah, non! Voyons, tu me dépeignes…. Allons, hop! Il faut être sérieux^[1158].

Разобравшись с корреспонденцией и будучи, невзирая на капризные протесты, втиснут в черный костюм и крахмальный воротничок, Питер сошел вниз и обнаружил, что суперинтендант Кирк собирается уходить, а мистер Макбрайд только что вышел победителем из жаркого трехстороннего спора между ним самим, мистером Соломонсом и пыльным должностным лицом, назвавшимся представителем душеприказчицы. К какому именно деловому соглашению пришли стороны, Питер не спросил и так никогда и не узнал. В итоге было решено, что мебель увезут, и Гарриет (от имени Питера) отказалась от любых претензий на нее на тех основаниях, что а) они до сих пор ничего не заплатили за ее использование, б) она им и даром не нужна, даже если бы в придачу давали фунт чаю, и в) они уезжают на уикенд, причем г) будут рады поскорее избавиться от этой мебели и поставить на ее место свою.

После того как дело было улажено, мистер Мак-брайд испросил у суперинтенданта разрешения приступать. Кирк мрачно кивнул.

– Не везет? – спросил Питер.

– Ни капельки, – ответил Кирк. – Все как вы сказали. Наверху все захватано Паффетом и Бертом Раддлом, но как поймешь, не относятся ли какие из отпечатков к прошлой неделе? На полу нету вмятины, которую мог бы оставить брошенный камень, – но, с другой стороны, этот старый дуб до того твердый, что на него хоть всю неделю камни швыряй – следа не оставишь. Ну уж не знаю. Первый раз вижу такое убийство. Совсем не за что зацепиться.

– А вы пытались просунуть Селлона в окно?

– Джо Селлона? – Кирк фыркнул. – Вы пойдите в деревню да поглядите на Джо Селлона. Фью! Расскажите мне о заторах на дороге! Отродясь такого не видывал. Тут собралось пол-Пэгфорда да почитай весь Броксфорд, а еще газетчики из Лондона, из “Вестника Броксфорда и Пэгфорда”, из “Рекламного приложения северного Харта”, а вдобавок малый с таким, знаете, киноаппаратом, а перед “Короной” столько машин, что внутрь не пройдешь, а в баре такая толпа, что никого обслужить не могут. У Джо забот полон рот. Я там оставил своего сержанта ему в помощь. И еще! – с негодованием прибавил суперинтендант. – Как только мы ухитрились аккуратненько припарковать двадцать машин в проулке возле поля мистера Гидди, как является парнишка и пищит: “Ой, мистер, пропустите, пожалуйста, – я корову к быку привел”. И все пришлось двигать по новой. Досадно – это не то слово. Однако и это когда-нибудь кончится, что утешает. Я приведу сюда Джо после похорон, чтоб ничего не мешало.

Люди мистера Макбрайда работали профессионально. Гарриет наблюдала, как пристанище ее медового месяца стремительно превращается в пыльную пустыню, усеянную соломой и упаковочными ящиками, свернутыми занавесями и картинами, протянувшими свои паучьи проволочки, как силки, и думала: неужели и вся ее замужняя жизнь будет такой же каруселью? Характер – это судьба^[1159]: возможно, в них с Питером есть что-то такое, что не позволяет довести до конца никакое дело без нелепейших помех и внезапных перемен участи. Помогая упаковывать каминные приборы, она вспомнила, как замужняя подруга рассказывала ей про свой медовый месяц, и рассмеялась.

“Джим мечтал о тихом местечке, и мы уехали в крошечную рыбацкую деревушку в Бретани. Там, конечно, было очень мило, но почти все время лил дождь, и нам, к несчастью, было совершенно нечем заняться. Нет, мы были по уши влюблены, я ничего не говорю, – но уж слишком много часов надо было убить, а тихо сидеть и читать казалось как-то неправильно. Все же не зря люди ездят в медовый месяц по всяким достопримечательностям – это помогает планировать время”.

Но не всегда все идет, как планировалось. Гарриет подняла взгляд от каминных приборов и с некоторым удивлением увидела Фрэнка Крачли.

– Не нужна ли вам помощь, миледи?

– Ой, Крачли, я не знаю. Вы сейчас свободны? Крачли объяснил, что привез пассажиров из Грейт-Пэгфорда на похороны, но сейчас они отправились обедать в “Корону” и в его услугах пока не нуждаются.

– Но разве вы не хотите пойти на похороны? Вы ведь в пэгглхэмском хоре? Викарий говорил, что будет служба с хором.

Крачли помотал головой:

– Я тут поругался с миссис Гудакр – по крайней мере, она на меня ругалась. Это все Кирк… проныра. Викариевой жене нечего нос совать в мои дела с Полли Мэйсон. Я пришел насчет оглашения брака, а миссис Гудакр на меня напустилась.

– Вот как, – сказала Гарриет. Ей и самой не очень-то нравился Крачли, но, поскольку он, очевидно, не знал, что мисс Твиттертон предала свои несчастья огласке, она решила не демонстрировать знакомство с темой. Мисс Твиттертон, вероятно, уже жалеет, что все рассказала. И, заведя об этом разговор с Крачли, она только усугубит унижение бедной женщины. Кроме того, в окне скорчился один из грузчиков, бережно укладывавший бронзовых всадников и прочие произведения искусства в ящик, а другой, стоя на стремянке, освобождал стены от расписных зеркал и явно нацеливался на часы.

– Очень хорошо, Крачли. Помогите рабочим, если нужно.

– Да, миледи. Мне вынести эти вещи?

– Да нет, пока не надо. – Она повернулась к человеку в окне, который поместил последнее страшилище в ящик и набивал крышку.

– Не могли бы вы не трогать пока остальную мебель в этой комнате? Муж придет сюда с похорон, возможно, не один. Нам понадобятся несколько стульев.

– Будет сделано, леди. Можно нам перейти наверх?

– Конечно. Да и эта комната нам нужна ненадолго.

– О’кей, леди. Пошли. Сюда, Билл.

Билл, тощий мужчина с усами, придававшими ему виноватый вид, послушно спустился со стремянки.

– Ладно, Джордж. Те кровати с балдахинами-то так быстро не разберешь.

– Вам нужна помощь? Вот этот человек – здешний садовник.

Джордж уставился на Крачли, который взял стремянку и перенес в центр комнаты.

– Там в теплице цветы какие-то. Нам про них особых распоряжений не дали, но сказали вынести всё.

– Да, растения придется отдать, и те, что здесь, – тоже. Но это будет позже. Крачли, пойдите осмотрите теплицу.

– И в сарае там полно всего, – сказал Джордж. – Там Джек, ему помощь не помешает.

Крачли снова поставил стремянку к стене и вышел. Джордж и Билл удалились наверх. Гарриет вспомнила, что на этажерке лежат табак и сигары Питера, и взяла их. Затем, будто пораженная молнией, побежала в кладовую. Ее уже опустошили. Она бросилась в погреб, словно за ней мчались фурии, и даже не успела вспомнить, что некогда лежало у подножия этих ступеней. Внутри была тьма египетская, но она зажгла спичку и наконец выдохнула. Все было в порядке. Две с половиной дюжины портвейна спокойно лежали на полках, снабженные запиской, написанной большими буквами: “СОБСТВЕННОСТЬ ЕГО СВЕТЛОСТИ. НЕ ТРОГАТЬ”. Поднявшись к свету, она столкнулась с Крачли, который входил в дом через заднюю дверь. При виде Гарриет он вздрогнул.

– Я проверяла, как там вино. Вижу, Бантер написал предупреждение. Но вы, пожалуйста, скажите тем людям еще раз, чтобы они и пальцем не трогали бутылки. Ни в коем случае.

Крачли широко улыбнулся, и Гарриет увидела, каким симпатичным он может быть. Причины опрометчивости мисс Твиттертон и Полли Мэйсон стали ей понятнее.

– Это они навряд ли сделают, миледи. Мистер Бантер сам с ними поговорил. Очень серьезно. Видать, сильно дорожит этим вином. Слышали бы вы, как он вчера бранился на Марту Раддл…

Гарриет пожалела, что не слышала, и с трудом удержалась, чтобы не начать расспрашивать очевидца, но сочла, что развязность Крачли вряд ли стоит поощрять. Кроме того, он был в ее черном списке, знал он это или нет. Она сказала с нажимом:

– Так проследите, чтобы они об этом не забыли.

– Хорошо. А бочку им, наверно, взять можно.

– Да-да, она не наша. Наше пиво только в бутылках.

– Очень хорошо, миледи.

Крачли снова вышел, так и не взяв то, за чем приходил. Гарриет вернулась в гостиную. Терпеливо и жалостливо она вынула фикусы из кашпо и сгрудила их на полу, как маленькое печальное стадо, присоединив к ним уродливый кактус, похожий на переполненную игольницу, и молодой каучуконос. К этим растениям она была на редкость равнодушна, однако их освящали сентиментальные воспоминания: над ними смеялся Питер. Ей пришло в голову, что она совершенно помешалась на Питере, раз его смех способен освятить фикус.

– И очень хорошо, – произнесла Гарриет вслух. – Помешалась так помешалась.

Она выбрала самый большой фикус и поцеловала его бесстрастный блестящий лист.

– А тебя, – радостно сообщила она кактусу, – я целовать не буду, пока ты не побреешься.

Вдруг в окне возникла голова, изрядно ее напугав.

– Простите, миледи, – сказала голова. – Там детская коляска в сарае, она ваша?

– Что? О господи, нет, – ответила Гарриет, ярко представив себе, что чувствовал Питер вчера вечером. (“Так и знал, что буду выглядеть идиотом”, – похоже, они оба на это обречены.) – Наверное, покойный хозяин купил ее на распродаже.

– Как скажете, леди, – сказала голова (предположительно Джекова) и удалилась, насвистывая.

Ее собственная одежда была упакована. После завтрака к ней поднялся Бантер – Питер в это время отвечал на письма – и стал свидетелем ее битвы с оранжевым платьем. Задумчиво понаблюдав с минуту, он предложил помощь, которая была с облегчением принята. В конце концов, наиболее интимные предметы были уложены раньше – хотя потом, увидев свое белье распакованным, она не могла припомнить, как завернула его в столько слоев бумаги, и удивилась тому, что она, оказывается, умеет аккуратно укладывать вещи.

Так или иначе, все было сделано.

В гостиную вошел Крачли с несколькими стаканами на подносе:

– Подумал тут, что вам они могут понадобиться, миледи.

– О, спасибо, Крачли. Это очень кстати. Да, наверное понадобятся. Поставьте их вон туда, хорошо?

– Да, миледи.

Уходить он словно бы не собирался. Помолчал, потом заговорил снова:

– Тот парень, Джек, спрашивает, что ему делать со всякими консервами и бутылками.

– Скажите, пусть оставит в кладовой.

– Он не знает, какие ваши, миледи.

– Все, что с ярлыком “Фортнум энд Мэйсон”. Остальное, скорее всего, здешнее.

– Очень хорошо, миледи… Можно ли спросить, вернетесь ли вы и его светлость сюда? Потом?

– Да, Крачли. Я уверена, что вернемся. Вы беспокоитесь о своей работе здесь? Конечно. Мы, возможно, уедем на время, пока тут все переделывают, но хотим, чтобы вы содержали сад в порядке.

– Спасибо, миледи. Очень хорошо. Повисла неловкая тишина. Затем:

– Простите, миледи. Я тут подумал, – он нервно крутил в руках кепку, – раз мы с Полли Мэйсон будем жениться, может быть, его светлость… Мы собирались открыть гараж, только вот те сорок-то фунтов я потерял… Если бы в долг, то, миледи, мы бы все вернули в срок…

– А, понимаю. Что ж, Крачли, про это я ничего сказать не могу. Вам нужно говорить с его светлостью лично.

– Да, миледи. Если б вы замолвили за меня словечко…

– Я подумаю.

Хоть убей, она не могла вложить в голос хоть толику участия, ее так и подмывало сказать: “А сбережения мисс Твиттертон мы тоже должны вам возместить?” С другой стороны, в просьбе не было ничего странного, ведь Крачли не мог знать, что ей известно. Разговор был окончен, но молодой человек медлил, и Гарриет с облегчением услышала, как к воротам подъехала машина.

– Они вернулись. Много времени это не заняло.

– Да, миледи, это дело недолгое.

Секунду поколебавшись, Крачли вышел. Вошла большая компания – если все они приехали в “даймлере”, то выглядели как компания гробовщиков. Но нет, с ними был викарий, а он, вероятно, подвез кого-нибудь на своем автомобильчике. На викарии была сутана, в одной руке он нес стихарь и оксфордский капюшон, а другой отечески поддерживал мисс Твиттертон. Настроение у нее, как сразу заметила Гарриет, было куда лучше, чем накануне вечером. Хотя глаза ее покраснели от погребального плача, а рукой в черной лайковой перчатке она комкала носовой платочек с траурной каймой, статус главной плакальщицы над столь солидным гробом, очевидно, укрепил ее самомнение. За ней следовала миссис Раддл. На ней был плащ несуразного старомодного покроя, блестевший черным бисером, а гагатовые украшения на шляпке подпрыгивали еще веселее, чем на дознании. Она сияла. Ей на пятки наступал Бантер, груженный стопкой молитвенников и строгим котелком. Он мог по контрасту сойти за самого близкого и любящего родственника усопшего – настолько был погружен в приличествующую скорбь. Следом, как ни странно, шел мистер Паффет в забавной иззелена-черной визитке, не поддающейся датировке. Он застегнул ее поверх всех свитеров – с риском для пуговиц. Костюм дополняли рабочие брюки. Гарриет подумала, что венчался он, несомненно, в этой же визитке. Котелок был не тот, что в среду утром, но являл собой модель с загнутыми полями, столь любимую золотой молодежью 90-х годов.

– Ну вот и вы! – воскликнула Гарриет.

Она поспешила было к мисс Твиттертон, но остановилась на полпути из-за появления мужа, который задержался, чтобы накрыть радиатор ковриком. Сейчас вид у него был слегка бравурный, возможно от застенчивости. Впечатление от темного костюма и шарфа, черного пальто строгого покроя и туго свернутого шелкового зонта немного смазывал цилиндр, легкомысленно сдвинутый набекрень.

– Алло-алло-алло! – сердечно сказал его светлость. Он поставил зонт, скромно улыбнулся и эффектным движением снял цилиндр.

– Входи и садись, – сказала Гарриет, приходя всебя. Она подвела мисс Твиттертон к креслу и сочувственно пожала руку в черной лайке.

Его светлость обвел взглядом свои владения и обратился к ним с чувством:

– Иерусалим, счастливый дом!^[1160] Это ли город, который называли совершенством красоты?^[1161] Горе тебе, опустошитель!^[1162] Колесница Израиля и конница его!^[1163]

Судя по всему, он пребывал в том неустойчивом настроении, которое нередко настигает людей после посещения похорон и других торжественных церемоний.

– Питер, веди себя прилично! – прошипела Гарриет и быстро повернулась к мистеру Гудакру с вопросом: – Много ли людей было на похоронах?

– Очень много посетителей, – ответил викарий. – Выдающееся количество.

– Как отрадно, – вскричала мисс Твиттертон, – что дядю так уважают! – По ее щекам разлился розовый румянец, она казалась почти хорошенькой. – Такое море цветов! Шестнадцать венков – включая ваш прекрасный дар, милая леди Питер.

– Шестнадцать! Подумать только! – сказала Гарриет, которую будто ударили в солнечное сплетение.

– И полный хор! – продолжала мисс Твиттертон. – Такие трогательные гимны. И дорогой мистер Гудакр…

– Слова его преподобия, – сообщил мистер Паффет, – прямо за душу брали, так сказать.

Он достал большой красный платок в белый горошек и трубно высморкался.

– Просто красота, – согласилась миссис Раддл. – Не видала похорон лучше, а я ведь сорок с лишним лет хожу на все похороны в Пэгглхэме.

Она обратилась к мистеру Паффету за подтверждением, и Гарриет, воспользовавшись возможностью, спросила Питера:

– Мы посылали венок?

– Бог его знает. Бантер, мы посылали венок?

– Да, милорд. Тепличные лилии и белые гиацинты.

– Строго, просто и подобает случаю. Бантер сказал, что очень признателен.

– Там были все, – сказала мисс Твиттертон. – И доктор Крэйвен пришел, и старые мистер и миссис Соуэртон, и Дженкинсы из Броксфорда, и тот странный молодой человек, который приходил сообщить нам о дядиных несчастьях, а мисс Грант привела школьников, и все они принесли цветы.

– И Флит-стрит^[1164] в полном составе, – добавил Питер. – Бантер, я вижу стаканы на радиоприемнике. Нам бы не помешало выпить.

– Очень хорошо, милорд.

– Боюсь, пивную бочку конфисковали, – сказала Гарриет, глядя на мистера Паффета.

– Вот незадача, – сказал Питер. Он снял пальто, а вместе с ним – последние остатки степенности. – Что ж, Паффет, придется вам разок снизойти до бутылочного. Говорят, его изобрел Исаак Уолтон^[1165]. Однажды на рыбалке он…

Его разглагольствование было неожиданно прервано Биллом и Джорджем, сошедшими со второго этажа. Один из них нес трюмо и умывальник, а другой – кувшин и небольшой букет ночных ваз. Обоим, похоже, нравилось, что в комнате собралась такая большая компания. Джордж радостно подошел к Питеру.

– Извиняюсь, шеф, – проговорил он, помавая вазами в сторону мисс Твиттертон, сидевшей возле лестницы. – Там наверху всякие бритвы и серебряные помазки…

– Фу! – серьезно сказал его светлость. – Грубостью вы ничего не добьетесь. – Он стыдливо набросил пальто на непристойный фаянс, добавил шарф, увенчал кувшин цилиндром и завершил картину, повесив зонтик на протянутую руку Джорджа. – Вальсируйте отсюда через другую дверь и попросите моего слугу объяснить, что тут к чему.

– Будет сделано, шеф, – отвечал Джордж и удалился, неуклюже переступая ногами, потому что цилиндр норовил перевесить всю конструкцию.

Викарий, ко всеобщему удивлению, разрядил обстановку, заметив с мечтательной улыбкой:

– Можете мне не верить, но в Оксфорде я как-то раз водрузил этот предмет на Памятник мученикам^[1166].

– Правда? – отозвался Питер. – А я был в числе тех, кто привязал по зонтику над каждым из цезарей^[1167]. Зонтики принадлежали членам колледжа. А! Вот и выпивка.

– Спасибо, – сказала мисс Твиттертон. Она грустно покачала головой, глядя в стакан. – Как вспомню, что в прошлый раз, когда мы угощались хересом лорда Питера…

– И не говорите, и не говорите! – подхватил мистер Гудакр. – Спасибо. А! Вот это я понимаю.

Он задумчиво подержал вино во рту, явно сравнивая его букет с букетом лучшего пэгфордского хереса – не в пользу последнего.

– Бантер, в кухне есть пиво для Паффета.

– Да, милорд.

Мистер Паффет, которому напомнили, что он находится, некоторым образом, не на своем месте, подхватил свой изогнутый котелок и сердечно произнес:

– Очень любезно со стороны вашей светлости. Пойдем, Марта. Снимай шляпку, шаль и давай подсобим тем юношам снаружи.

– Да, – сказала Гарриет. – Миссис Раддл, вы понадобитесь Бантеру – нужно будет приготовить какой-то обед. Мисс Твиттертон, вы останетесь? Поешьте с нами!

– Ой, нет, нет. Мне надо домой. Вы очень добры.

– Только не спешите уходить, – добавила Гарриет, когда Паффет и миссис Раддл исчезли. – Я так сказала только из-за миссис Раддл, которую иногда нужно поторопить, хотя по-своему она великолепная прислуга. Мистер Гудакр, не хотите ли еще капельку хереса?

– Нет-нет. Мне уже нужно бы домой.

– Не забудьте ваши растения, – сказал Питер. – Гарриет, мистер Гудакр убедил мистера Макбрайда отдать кактусы в хорошие руки.

– За вознаграждение, несомненно?

– Конечно, конечно, – сказал викарий. – Я ему заплатил. Это только справедливо. Он должен блюсти интересы своих клиентов. С другим человеком – кажется, его фамилия Соломонс – пришлось потруднее, но нам удалось договориться.

– Как же вам это удалось?

– Ну… я заплатил и ему тоже, – признался викарий. – Но совсем немного. Незначительную сумму. Меньше, чем они стоят. Не хотелось думать, что их отвезут на склад, где о них некому заботиться. Крачли за ними так хорошо ухаживал. Он прекрасно разбирается в кактусах.

– В самом деле? – спросила мисс Твиттертон так резко, что викарий уставился на нее в замешательстве. – Рада слышать, что Фрэнк Крачли выполнил какие-то из своих обязательств.

– Что ж, падре, – сказал Питер, – лучше вы, чем я. Мне они не нравятся.

– Они, может быть, не всем по вкусу. Но этот вот, например, – вы должны признать, что это в своем роде выдающийся экземпляр.

Шаркая ногами, он подошел к висящему кактусу и близоруко воззрился на него с преждевременной гордостью обладателя.

– Дядя Уильям, – проговорила мисс Твиттертон дрожащим голосом, – очень гордился этим кактусом.

Ее глаза наполнились слезами, и викарий быстро обернулся к ней:

– Я знаю. Поверьте, мисс Твиттертон, у меня ему будет хорошо и спокойно.

Мисс Твиттертон молча кивнула, но дальнейшему проявлению чувств помешал Бантер, который подошел к ней и сказал:

– Извините. Грузчики собираются очистить чердак и пожелали, чтобы я осведомился, что следует сделать с различными сундуками и предметами с ярлыком “Твиттертон”.

– О боже мой! Конечно же. Господи… Пожалуйста, скажите им, что мне лучше самой подняться и посмотреть… Понимаете, – боже, как же я забыла? – там хранится множество моих вещей. – Она обернулась к Гарриет и затрепетала. – Надеюсь, вы не будете против… Я не отниму у вас много времени… Но лучше бы мне самой взглянуть, что там мое, а что нет. Видите ли, мой домик так мал, и дядюшка любезно разрешал мне держать некоторое имущество… кое-что из вещей дорогой мамочки…

– Ну разумеется, – сказала Гарриет. – Вы можете ходить где хотите, а если нужна помощь…

– О, спасибо вам большое. О, мистер Гудакр, спасибо.

Викарий, учтиво распахнув дверь на лестницу, протянул руку.

– Поскольку я через несколько минут уже уйду, то попрощаюсь сейчас. Ненадолго. Я конечно же зайду вас проведать. А пока не позволяйте себе раскисать. На самом деле я хочу попросить вас быть храброй и разумной и прийти играть нам на органе в воскресенье, как обычно. Придете? Мы все на вас очень рассчитываем.

– Ах да… в воскресенье. Конечно, мистер Гудакр, если вы хотите, то я очень постараюсь…

– Буду очень рад.

– О, спасибо. Я… вы… все ко мне так добры.

Мисс Твиттертон унеслась вверх по лестнице в вихре благодарности и смущения.

– Бедная женщина! Бедная душа! – сказал викарий. – Чрезвычайно огорчает эта нераскрытая тайна, нависшая над нами…

– Да, не слишком приятно, – рассеянно ответил Питер.

Гарриет поразил его холодный задумчивый взгляд, обращенный к двери, за которой скрылась мисс Твиттертон. Она подумала про чердачный люк – и про ящики. Обыскал ли Кирк ящики? А если нет, тогда что? Может ли в одном из них что-нибудь лежать? Тупой предмет, возможно, слегка в крови, с прилипшими волосами? Ей казалось, что они уже очень долго стоят и молчат, когда мистер Гудакр, который вернулся к любовному созерцанию кактуса, вдруг произнес:

– Нет, это очень странно – действительно странно!

Питер вздрогнул, словно выходя из транса, и пересек комнату, чтобы посмотреть на странность. Викарий с глубоко озадаченным видом вглядывался в кошмарное растение над головой. Питер тоже вгляделся, однако мало что увидел, так как дно горшка находилось в трех-четырех дюймах выше его роста.

– Только взгляните! – Голос мистера Гудакра определенно дрожал. – Видите, что это?

Нащупав в кармане карандаш, он в волнении указывал им на что-то в середине кактуса.

– Отсюда, – сказал Питер, отступая назад, – похоже на пятно мучнистой росы, хотя издалека плохо видно. Но для кактуса это, возможно, просто здоровый румянец.

– Это мучнистая роса, – проворчал викарий. Гарриет, почувствовав, что здесь не помешает вдумчивое сочувствие, забралась на диван, чтобы оказаться вровень с растением.

– Тут есть еще, на верхней стороне листьев, если только это листья, а не стебли.

– Кто-то заливал его водой. – Викарий переводил обличающий взгляд с мужа на жену.

– Никто из нас его не трогал, – сказала Гарриет. Вдруг она вспомнила, что с кактусом возились Кирк и Бантер. Впрочем, едва ли они его поливали.

– Я гуманный человек, – начал Питер, – и хотя мне это колючее страшилище не нравится…

Тут он тоже осекся, и Гарриет увидела, что он переменился в лице. Это ее испугало. Такое лицо могло быть у того утреннего измученного сновидца.

– Что случилось, Питер? Он ответил полушепотом:

– Ах какой колючий плод, колючий плод, колючий плод. Здесь мы водим хоровод…^[1168]

– По окончании лета, – не унимался викарий, – воду следует расходовать крайне экономно, крайне!

– Это, разумеется, не мог быть Крачли: он разбирается в кактусах, – сказала Гарриет.

– Думаю, это он и был, – сказал Питер, словно возвращаясь откуда-то издалека. – Гарриет, ты слышала, как Крачли говорил Кирку, что в прошлую среду полил его и завел часы, а потом пошел к Ноуксу за жалованьем.

– Да.

– А позавчера ты видела, как он его снова поливал.

– Конечно, мы все это видели. Мистер Гудакр пришел в ужас:

– Но, дорогая леди Питер, он не мог так сделать. Кактус – пустынное растение. В холодное время его надо поливать всего один раз в месяц.

Питер, вынырнув на миг, чтобы разрешить эту маленькую загадку, казалось, вернулся в свой кошмар. Он бормотал: “Не могу вспомнить…”

Но викарий не обращал внимания.

– Его недавно кто-то трогал. Вижу, вы удлинили цепь.

Питер судорожно вздохнул:

– Вот оно. Цепь. Мы были скованы друг с другом. Напряжение ушло с его лица, оно стало пустым, как маска.

– Что там с цепью, падре?

Глава XX Знаешь Как – знаешь и Кто

А вот и лестница, что мне нужна!

Уильям Шекспир “Два веронца”^[1169]

Гарриет привыкла, что в Толбойз их все время прерывают в неподходящий момент, и совсем не удивилась, когда на этих словах появился Бантер, словно услышав выходную реплику. За ним маячили Паффет и Крачли.

– Если это не слишком побеспокоит вашу светлость, эти люди очень хотели бы вынести мебель.

– Понимаете, – добавил мистер Паффет, выходя вперед, – они ж на контракте. И кабы мы тихонько перекинули им кое-что отсюда… – Он красноречиво махнул пухлой рукой в сторону невероятно тяжелого буфета с массивными верхними полками.

– Хорошо, – сказал Питер. – Но побыстрее. Берите и уходите.

Бантер и Паффет взялись за ближний край буфета, который, покачиваясь, отошел от стены, демонстрируя украшенную паутиной заднюю поверхность. Крачли приподнял дальний край и попятился с ним к двери.

– Да, – продолжил мистер Гудакр, чей ум, ухватившись за что-нибудь, держался предмета с цепкостью морского анемона. – Да. Видимо, старая цепь истерлась. Эта лучше. Так кактус гораздо проще разглядеть.

Буфет медленно преодолевал порог, но грузчики-любители чего-то не учли. И он застрял. Питер с внезапным нетерпением стянул с себя пиджак.

“Как он ненавидит плохую работу”, – подумала Гарриет.

– Полегоньку, полегоньку, – сказал Паффет. Благодаря то ли везению, то ли высшему руководству неподъемное чудище сдвинулось с места и плавно прошло в дверь, как только Питер приложил к нему руки.

– Вот и все! – сказал Питер, закрыв дверь и став к ней спиной с красным от напряжения лицом. – Да, падре, вы говорили про цепь. Она была короче?

– А как же. Уверен в этом. Совершенно уверен. Дайте-ка подумать… Дно горшка раньше было вот здесь. – Он поднял руку чуть выше своего – весьма высокого – роста.

Питер подошел ближе.

– Дюйма на четыре выше. Уверены?

– Да, вполне. Да, и еще…

В оставшуюся без охраны дверь снова вошел Бантер, вооруженный платяной щеткой. Он направился к Питеру, схватил его сзади и принялся чистить ему брюки. Мистер Гудакр с большим интересом наблюдал за этой сценой.

– А! – сказал он, пропуская Паффета и Крачли к дивану, стоявшему у окна. – Вот что хуже всего в этих старых тяжелых буфетах. За ними очень сложно подметать. Жена на наш все время ворчит.

– Бантер, хватит. Можно я останусь пыльным? Бантер мягко улыбнулся и приступил к другой ноге.

– Боюсь, я доставил бы вашему великолепному слуге много мучений, будь я его нанимателем, – продолжал викарий. – Меня всегда ругают за не опрятность.

Краем глаза он заметил, что за двумя мужчинами закрылась дверь, и, хоть ум его и не поспевал за увиденным, сделал попытку это увиденное осмыслить:

– Это ведь Крачли? Надо было спросить его…

– Бантер, вы слышали, что я сказал. Если мистеру Гудакру нравится, можете почистить его. Я не дамся. Я отказываюсь.

Несмотря на легкомысленный тон, его голос прозвучал жестче, чем Гарриет доводилось когда-либо слышать. Она подумала: “Впервые после женитьбы он забыл о моем существовании”. Она подобрала брошенный им пиджак и стала искать в нем сигареты, однако от нее не ускользнул ни быстрый взгляд Бантера – снизу вверх, – ни то, что Питер едва заметно дернул головой.

Бантер безмолвно переключился на викария, а Питер, освободившись, направился прямо к камину. Там он остановился и обвел комнату взглядом.

– И действительно! – сказал мистер Гудакр с явным удовольствием. – Впервые в жизни меня обслуживает камердинер.

– Цепь, – сказал Питер. – Так где же?..

– Ах да, – вернулся мистер Гудакр к своим баранам. – Я собирался сказать, что это определенно новая цепь. Старая была латунной, под стать горшку, тогда как эта…

– Питер! – вырвалось у Гарриет.

– Да. Теперь я понял.

Он схватил декоративную водосточную трубу, выбросил из нее сухую траву и поднял ее кверху. Как раз в этот момент вошел Крачли, на этот раз в сопровождении Билла, и двинулся к оставшемуся дивану.

– Если вы не против, шеф.

Питер быстро вернул трубу на место и сел на нее.

– Против, – сказал он. – Мы тут не закончили. Выйдите. Нам надо на чем-то сидеть. Я улажу это с вашим нанимателем.

– А-а, – протянул Билл. – Ну, как скажете, шеф. Но учтите, эту работу надо закончить сегодня.

– Закончите, – ответил Питер.

Джордж мог и возразить, но Билл, очевидно, обладал более уравновешенным темпераментом, а может, думал прежде всего о себе. Он покорно сказал: “Ладно, шеф”, – и вышел, уведя Крачли.

Когда дверь закрылась, Питер поднял трубу. На ее дне лежала латунная цепь, свернутая кольцами, как спящая змея.

– Цепь, выпавшая из дымохода, – сказала Гарриет. Питер скользнул по жене взглядом, будто они не знакомы:

– Новую цепь повесили, а старую спрятали в дымоход. Зачем?

Он раскачивал цепь, глядя на кактус, висящий над радиоприемником. Мистер Гудакр был глубоко заинтригован.

– А вот это, – произнес он, берясь за конец цепи, – весьма похоже на прежнюю цепь. Смотрите. Она почернела от сажи, но если потереть, то видно, что она светлая.

Питер отпустил свой конец цепи, и та со звоном повисла в руке викария. Затем он остановил взгляд на Гарриет и обратился к ней, словно к самому сообразительному на вид ученику в отстающем классе:

– Крачли поливал кактус, который полил за неделю до того и который нужно поливать раз в месяц…

– В холодное время года, – вставил мистер Гудакр.

– Он стоял вот тут на стремянке. Он вытер горшок. Спустился. Поставил стремянку вот сюда, к часам. Вернулся сюда, к приемнику. Можешь вспомнить, что он сделал потом?

Гарриет закрыла глаза, представив себе комнату такой, какой она была в то странное утро.

– Кажется…

И снова их открыла. Питер нежно положил руки на края радиоприемника.

– Да. Именно так. Я знаю. Он выдвинул приемник вперед, чтобы он стоял точно под горшком. Я сидел близко к нему, на краю дивана, поэтому и запомнил.

– Я тоже это заметила. Но вспомнить не смогла. Он тихо придвинул радио к стене и сам шагнул вперед. Теперь горшок висел точно над его головой – на три дюйма выше ее.

– Надо же, – сказал мистер Гудакр, с удивлением обнаружив, что происходит нечто важное, – как это все загадочно.

Питер не ответил – он стоял, тихо поднимая и опуская крышку радиоприемника.

– Вот так, – шептал он. – Вот так… Говорит Лондон.

– Боюсь, я слишком бестолков, – снова вступил викарий.

На сей раз Питер посмотрел на него и улыбнулся.

– Глядите! – Он слегка тронул горшок, и тот плавно закачался на восьмифутовой цепи. – Это возможно. Господи! Это возможно. Мистер Ноукс ведь был примерно с вас ростом, так, падре?

– Около того. Около того. Я был, может быть, на дюйм его выше, но не более.

– Будь я повыше, – с сожалением сказал Питер, который нервно относился к своему росту, – у меня было бы побольше мозгов. Но лучше поздно, чем никогда.

Он снова оглядел комнату, скользнул взглядом по Гарриет и викарию и остановился на Бантере.

– Видите, – сказал он, – у нас есть первый и последний член последовательности – надо только вставить средние члены.

– Да, милорд, – бесцветным голосом согласился Бантер. Сердце его забилось. На этот раз обратились не к молодой жене, а к нему, к старому испытанному товарищу, с которым раскрыта сотня дел. Он откашлялся. – Если позволите внести предложение, то лучше сначала удостовериться, что цепи отличаются по длине.

– Совершенно верно, Бантер. Так держать. Берите стремянку.

Гарриет смотрела, как Бантер залезает на стремянку и берет латунную цепь, машинально протянутую викарием. Но шаги на лестнице услышал Питер. Не успела мисс Твиттертон войти, как он бросился ей наперерез, а когда она повернулась, закрыв дверь за собой, он уже стоял рядом.

– Ну вот, все в порядке, – радостно сказала мисс Твиттертон. – Ой, мистер Гудакр, я думала, вас уже не застану. Хорошо, что кактус дяди Уильяма достанется вам.

– Бантер как раз этим занимается, – сказал Питер. Он стоял между ней и стремянкой, надежно закрывая ее четырем футам восьми дюймам обзор своими пятью футами девятью дюймами. – Мисс Твиттертон, если вы правда закончили, то не могли бы сделать кое-что для меня?

– Ну конечно – если только я справлюсь!

– Кажется, я выронил где-то в спальне свою авторучку, и опасаюсь, что кто-то из этих ребят на нее наступит. Если вас не затруднит…

– Что вы, я с удовольствием! – вскричала мисс Твиттертон, радуясь простому заданию. – Сию минуту побегу искать. Всегда говорю, что у меня талант находить вещи.

– Вы невероятно добры, – сказал Питер, мягко подвел ее к выходу, открыл дверь и закрыл за ней. Гарриет ничего не сказала. Она знала, где Питерова ручка, потому что видела ее во внутреннем кармане пиджака, когда искала сигареты. У нее похолодело под ложечкой. Бантер, быстро спустившись со стремянки, стоял с цепью в руке, словно готовился по сигналу заковать преступника в кандалы.

– Разница четыре дюйма, милорд. Хозяин кивнул.

– Бантер… нет, давай ты, – увидев Гарриет, он за говорил с ней, как с лакеем. – Поднимись по черной лестнице и запри там дверь. И сделай так, чтобы она тебя не услышала, если получится. Вот ключи от дома. Запри двери – переднюю и заднюю. Убедись, что Раддл, Паффет и Крачли в доме. Если кто-нибудь что-нибудь скажет – это я приказал. И верни ключи мне – ты поняла?.. Бантер, возьмите стремянку и посмотрите, нет ли в стене или потолке с той стороны камина какого-нибудь крюка или гвоздя.

Выйдя из комнаты, Гарриет пошла по коридору на цыпочках. По доносившимся из кухни голосам и приглушенному звону она поняла, что обед готовят – а может быть, уже и едят. В открытую дверь она увидела затылок Крачли, подносившего кружку ко рту. За ним стоял мистер Паффет. Его широкие челюсти мерно двигались. Миссис Раддл она не увидела, но тут из судомойни раздался ее голос: “Джо это был, он самый, торчал, как нос у него на лице, а нос-то у него дай бог, сами видели, но куда там! Он только о женушке своей и печется…” Кто-то засмеялся. Гарриет показалось, что это Джордж. Она торопливо миновала кухню, взбежала по туалетной лестнице, заперев по пути заднюю дверь, и очутилась, задыхаясь скорее от волнения, чем от спешки, под дверью собственной комнаты. Ключ был внутри. Она тихо повернула ручку и вошла. Там было пусто, за исключением ее собственных коробок и деталей кровати, приготовленных к выносу. Из другой комнаты слышалось негромкое шуршание, затем мисс Твиттертон взволнованно защебетала себе под нос (совсем как Белый кролик, подумала Гарриет): “О боже, боже! Куда же она пропала?” (или, может быть, “я же совсем пропала”?) Несколько мгновений Гарриет стояла с ключом в руке. Войти и сказать: “Мисс Твиттертон, он знает, кто убил вашего дядю, и…” Как Белый кролик – белый кролик в клетке…

Она вышла и заперла за собой дверь.

Теперь обратно в коридор… и незаметно пройти мимо открытой двери. Никто не обратил на нее внимания. Она заперла входную дверь, и дом оказался закупорен, так же как и в ночь убийства.

Она вернулась в гостиную. Прошло так мало времени, что Бантер все еще стоял у камина на стремянке, обшаривая темные балки при свете карманного фонарика.

– Крюк с винтом, милорд. Выкрашен в черный цвет и ввинчен в балку.

– А! – Питер на глаз прикинул расстояние от крюка до радиоприемника. Гарриет подала ему ключи, и он рассеянно сунул их в карман, даже не кивнув.

– Доказательство, – сказал он. – Наконец хоть какое-то доказательство. Но где же…

Викарий, который, казалось, вдумчиво складывал в голове два и два, прочистил горло.

– Правильно ли я понимаю, – спросил он, – что вы обнаружили, что называется, ключ к разгадке?

– Нет. Мы его ищем. Ключ. Ариаднину ключевую нить. Маленький клубок бечевки, чтобы пройти лабиринт – да, бечевки… Кто сказал “бечевка”? Паффет это был! Вот кто нам нужен!

– Том Паффет! – воскликнул викарий. – Не хо телось бы думать, что Паффет…

– Приведите его, – велел Питер. Бантер уже сошел со стремянки.

– Да, милорд, – отозвался он и стремительно вышел. Взгляд Гарриет упал на цепь, которая лежала там, где Бантер ее оставил, – на крышке приемника. Она взяла ее, и звяканье привлекло Питера.

– Это убрать. Дай мне.

Оглядев комнату в поисках укрытия, он хихикнул и двинулся к камину.

– Вернем ее туда же, где была, – сказал он, нырнув под колпак дымохода. – Подальше положишь – поближе возьмешь, как любит говорить Паффет. – Он снова вынырнул, отряхивая руки.

– Там, видимо, есть выступ, – заметила Гарриет.

– Да. Цепь сдвинуло выстрелом. Если бы Ноукс чистил свои дымоходы, его убийцу вряд ли бы нашли. Что, падре, не делать ли нам зло, чтобы вышло добро?^[1170]

От богословской дискуссии мистера Гудакра спасло появление мистера Паффета в сопровождении Бантера.

– Вы меня спрашивали, м’лорд?

– Да, Паффет. Когда вы наводили тут порядок в среду – после того, как мы обрушили сажу, – помните, вы подобрали с пола веревку?

– Веревку? – переспросил мистер Паффет. – Ежели вам веревка нужна, милорд, так вы по адресу обратились. Я как вижу веревочку, милорд, так сразу подбираю да сматываю, глядишь пригодится. – Он, кряхтя, задрал свои свитера и принялся вытаскивать из карманов мотки веревки, как фокусник достает цветные бумажки. – Тут у меня какие хотите, выбирайте. Как я сказал Фрэнку Крачли, подальше положишь – поближе возьмешь, так и…

– Вы сказали это про веревку, так ведь?

– Верно, – отвечал мистер Паффет, с трудом извлекая на свет толстый шнур. – Я подобрал тут с полу веревочку и говорю ему – намекая на те его сорок фунтов, – говорю ему…

– Я же помнил, что вы что-то подобрали. Наверное, сейчас вы уже не сможете сказать, какая это веревка?

– А-а! – просиял мистер Паффет. – Теперь понял, милорд. Вам надо ту самую веревку. Ну не знаю. Не скажу, которая тут та. Не смогу. Но веревка была хорошая – хороший толстый кусок, с ярд^[1171] примерно, и без единого узла. Но какой это кусок – тот или этот, – не скажу, не буду врать.

– С ярд? – переспросил Питер. – Должна быть длиннее.

– Нет, – возразил мистер Паффет. – Веревка – нет, ну четыре фута^[1172], не больше. Там еще был добрый кусок черной рыболовной лески, футов двадцать, может – но вы-то веревку ищете.

– Я ошибся, – сказал Питер. – Надо было, конечно, сказать “леска”. Естественно, леска. И черная. Какая же еще. Она у вас с собой?

– А! – воскликнул мистер Паффет. – Если вам леску надо, так бы и сказали. Подальше положишь…

– Спасибо, – перебил Питер, мигом выхватив моток черной лески из неповоротливых пальцев трубочиста. – Да. Это она. Выдержит двадцатифунтового лосося. Спорю, у нее грузила на обоих концах. Так я и думал.

Он продел конец лески сквозь кольцо на венчике горшка, сложил вместе оба конца с грузилами и вручил Бантеру, который безмолвно взял их, залез на стремянку и зацепил двойную леску за крюк на потолке.

– О! – сказала Гарриет. – Я поняла. Питер, какой ужас!

– Натяните, – скомандовал Питер, не обратив на нее внимания. – Смотрите не запутайте леску.

Бантер натянул леску, слегка крякнув, когда она врезалась ему в пальцы. Горшок, снизу поддерживаемый Питером, крутнулся, дернулся, пошел вверх, так что его было уже не достать, и поднялся по широкой дуге на конце железной цепи.

– Все в порядке, – сказал Питер. – Кактус не вы падет. Он там намертво сидит, вы же знаете. Натяги вайте ровно.

Он подобрал свободный конец лески, свисавший с крюка. Теперь горшок лежал на боку, горизонтально под балками, а кактус выступал из него по бокам. В полумраке он походил на рака-отшельника, силящегося выползти из раковины.

Викарий, задрав голову, отважился предостеречь:

– Умоляю, будьте осторожны, дружище. Если эта штука выскользнет и опустится, она легко может убить кого-нибудь.

– Очень легко, – сказал Питер. – Я тоже так подумал. – Он вернулся к радиоприемнику, держа в руке натянутую двойную леску.

– По весу приближается к четырнадцати фунтам^[1173], – заметил Бантер.

– Это чувствуется, – мрачно отозвался Питер. – Как же вы с Кирком не заметили, что он столько весит, когда его осматривали? Его чем-то утяжелили – похоже, свинцовой дробью. Все было спланировано заранее.

– Так вот как женщина могла проломить череп высокого мужчины, – сказала Гарриет. – Женщина с сильными руками.

– Или кто угодно, кого в тот момент не было в доме, – сказал Питер. – У кого было железное алиби. Господь создал силу, падре, а человек создал орудие.

Он подтянул концы лески к приемнику – длины как раз хватило. Затем поднял крышку, просунул под нее леску и опустил крышку заново. Пружинная защелка выдержала вес, грузила зацепились за кромку, хотя, как заметила Гарриет, под тяжестью горшка радиоприемник с одного края слегка оторвался от пола. Но дальше он подняться не мог, потому что его ножки уперлись в край деревянного дивана, над которым тонкая черная леска протянулась, почти невидимая, к крюку в балке.

Резкий стук в окно заставил всех вздрогнуть. Снаружи Кирк и Селлон взволнованно махали руками. Питер быстро подошел к окну и открыл решетку, а Бантер, спустившись со стремянки, сложил ее и отодвинул к стене.

– Да? – сказал Питер.

– Милорд, – торопливо заговорил Селлон, – милорд, я вам не лгал. Из окна видно часы. Мистер Кирк только что сказал мне…

– Верно, – подтвердил Кирк. – Половина первого, ясно как день… Ого! – добавил он, приглядевшись. – Они сняли кактус.

– Нет, не сняли, – отозвался Питер. – Кактус по-прежнему на месте. Вы лучше заходите. Входная дверь заперта. Возьмите ключи и заприте за собой… Все в порядке, – добавил он Кирку на ухо, – но не шумите там – возможно, придется кого-то арестовать.

Оба полицейских исчезли в мгновение ока. Мистер Паффет, задумчиво чесавший в затылке, обратился к Питеру:

– Что-то несуразное у вас получилось, м’лорд. Вы точно уверены, что оно не сорвется? – И, словно в качестве меры предосторожности, он нахлобучил котелок.

– Если только кто-нибудь не откроет приемник, чтобы послушать граммофонную вакханалию в 12:30… Ради бога, падре, не трогайте крышку!

Викарий, подошедший было к приемнику, при звуках повелительного голоса виновато отпрянул.

– Я только хотел поближе взглянуть на веревочку, – объяснил он. – Ее ведь совершенно не видно на фоне стены. Удивительно. Это, видимо, потому, что она такая черная и такая тонкая.

– В этом и есть смысл лески. Простите за крик, но держитесь подальше, вдруг оборвется. Вы понимаете, что из всех нас под угрозой только вы?

Викарий удалился в угол, чтобы обдумать это. Дверь распахнулась, и миссис Раддл, незваная и нежеланная, громко объявила:

– Пылиция пришла!

– Вот те раз! – сказал мистер Паффет. Он попытался выставить ее, но миссис Раддл твердо вознамерилась выяснить, что здесь так долго обсуждают. Она решительно встала у двери, уперев руки в боки.

Кирк перевел свой бычий взгляд с Питера на потолок, где обнаружил поразительное явление: кактус, парящий в воздухе словно Гудини, без видимой поддержки.

– Да, – сказал Питер. – Вот он где. Но не трогайте приемник, или я не ручаюсь за последствия. Полагаю, именно там кактус находился в 21:05 в позапрошлую среду, поэтому Селлону и удалось увидеть часы. Это называется реконструкцией преступления.

– Преступления? – переспросил Кирк.

– Вам нужен был тупой предмет, которым можно ударить высокого мужчину сзади и сверху. Вот он. Им можно проломить череп быку – если правильно приложить силу, вот так, например.

Кирк снова посмотрел на горшок.

– Гмм… – произнес он медленно. – Мило… но хорошо бы иметь доказательства. Когда я осматривал горшок, на нем не было ни крови, ни волос.

– Конечно не было! – выкрикнула Гарриет. – Его протерли.

– Когда и как? – спросил Питер, резко повернувшись к ней.

– Не раньше минувшей среды. Позавчера. Ты только что нам напомнил. В среду утром прямо на наших глазах – мы все сидели и наблюдали. Это Как, Питер, это Как!

– Да, – подтвердил он, улыбаясь в ответ на ее возбуждение. – Это Как. Теперь мы знаем Как – значит, знаем и Кто.

– Слава богу, наконец мы что-то знаем, – сказала Гарриет. В данный момент ее мало волновало и Как, и Кто. Она торжествовала, увидев гордую посадку головы Питера, который улыбался ей, слегка покачиваясь с пятки на носок. Работа закончена – и, в конце концов, поражения не было. А значит, не будет больше жутких снов о скованных и сломленных людях, бредущих по пустыне среди колючих кактусов в поисках чего-то забытого.

Но викарий, не будучи женой Питера, воспринял все иначе.

– Вы утверждаете, – потрясенно произнес он, – что когда Фрэнк Крачли полил кактус и вытер гор шок… Но это ужасное умозаключение! Фрэнк Крачли поет у меня в хоре!

Кирк, казалось, был доволен.

– Крачли? А это уже кое-что. У него был зуб из-за сорока фунтов… Он решил рассчитаться со стариком и жениться на наследнице… Двух зайцев одним тупым предметом, а?

– На наследнице?! – воскликнул викарий, снова остолбенев. – Но он женится на Полли Мэйсон – сегодня приходил насчет оглашения брака.

– Это очень печальная история, мистер Гудакр, – сказала Гарриет. – Он был тайно помолвлен с мисс Твиттертон, но он… тссс!

– Вы думаете, они были заодно? – начал Кирк, а затем внезапно осознал, что мисс Твиттертон находится с ними в комнате.

– Я нигде не могу найти вашу авторучку, – серьезным извиняющимся голосом сказала мисс Твиттертон. – Надеюсь, что… – Тут она уловила странное напряжение в атмосфере и заметила, что Джо Селлон с открытым ртом смотрит туда, куда все остальные смотреть избегают. – Боже правый! Какая необычайная вещь! Как же дядин кактус туда забрался?

Она ринулась прямо к радиоприемнику. Питер поймал ее и оттащил.

– Это вряд ли, – загадочно бросил он Кирку через плечо, отводя мисс Твиттертон к тому месту, где, окаменев от изумления, стоял викарий.

– Так, давайте по порядку, – сказал Кирк. – Как именно, по-вашему, он это обделал?

– Если этот капкан был расставлен в вечер убийства, к 18:20, когда ушел Крачли (тут мисс Твиттертон сдавленно пискнула), то, когда Ноукс пришел, как всегда, в половине десятого, чтобы включить радио и послушать новости…

– А он пришел, – вставила миссис Раддл, – точно, как часы…

– Почему тогда…

Гарриет пришло в голову возражение, и, что бы Питер о ней ни подумал, она должна была его высказать.

– Но, Питер, неужели кто-нибудь даже при свете свечей мог подойти к радиоприемнику, не заметив, что над ним нет кактуса?

– Я думаю… – начал Питер.

Тут резко распахнулась дверь, ударив миссис Раддл по локтю, и вошел Крачли. В одной руке он нес торшер, а зашел, судя по всему, чтобы захватить что-то по дороге на улицу, к фургону, потому что он крикнул кому-то невидимому за спиной:

– Ладно, я возьму и потом закрою!

Он успел поравняться с радиоприемником, когда Питер спохватился:

– Что вы хотите, Крачли?

Его тон заставил Крачли обернуться.

– Ключ от радио, милорд, – быстро сказал он и, все еще глядя на Питера, поднял крышку.

На миллионную долю секунды мир замер. Затем тяжелый горшок обрушился, как цеп, сверкнув на солнце. Он скользнул в дюйме над головой Крачли, побелевшего от ужаса, и разбил на тысячу звенящих кусочков стеклянную колбу лампы.

Тогда и только тогда Гарриет поняла, что все закричали, и она в том числе. Потом на несколько секунд воцарилась тишина, а над головами, сверкая, раскачивался по дуге большой маятник.

– Не подходите, падре, – предостерег Питер. Его голос прорвал напряженную тишину. Крачли повернулся к нему со зверским лицом.

– Черт! Проклятый хитрый черт! Как ты узнал? Чтоб ты сдох – как ты узнал, что это я? Я тебе горло перегрызу!

Он бросился вперед. Гарриет увидела, что Питер приготовился драться, но Кирк и Селлон поймали Крачли в прыжке, когда тот выскочил из-под смертоносных качелей. Он вырывался, задыхаясь и рыча по-звериному:

– Пустите, чтоб вас! Я до него доберусь! Расставил на меня капкан, да? Да, я его убил. Старый козел меня надул. И ты тоже, Эгги Твиттертон, чтоб тебе пусто было! У меня отобрали мое! Я его убил – и ни за грош!

Бантер тихо поднялся, поймал раскачивающийся горшок и остановил его. Кирк произносил:

– Фрэнк Крачли, вы арестованы…

Остальные слова потонули в бешеных воплях арестованного. Гарриет отошла подальше и встала у окна. Питер не двигался. Он предоставил Бантеру и Паффету помогать полицейским. Но даже при их содействии те не сразу сумели выволочь Крачли из комнаты.

– Боже мой! – сказал мистер Гудакр. – Это отвратительно! – Он подобрал свои стихарь и накидку.

– Держите его! – взвизгнула мисс Твиттертон, когда борющиеся прокатились мимо нее. – Какой ужас! Не пускайте его! Подумать только – я ведь думала, что мы близки! – Ее личико исказилось от ярости. Она побежала вслед за ними, потрясая сжатыми кулаками и потешно выкрикивая: – Зверь! Животное! Как ты мог убить бедного дядю!

Викарий обернулся к Гарриет:

– Простите меня, леди Питер. Долг велит мне быть с этим несчастным молодым человеком.

Она кивнула, и он вышел из комнаты вслед за остальными. Миссис Раддл, не дойдя до двери, увидела свисавшую с горшка леску и остановилась во внезапном озарении.

– Ишь ты! – торжествующе воскликнула она. – Экая странная штука. Она точно так висела, когда в среду утром я пришла прибраться перед трубочи стом. Отцепила да на пол бросила.

Она оглянулась в ожидании похвалы, но Гарриет была уже не в силах что-либо комментировать, а Питер так и стоял неподвижно. Постепенно миссис Раддл осознала, что момент для аплодисментов прошел, и удалилась. Затем от группы в дверях отделился Селлон и вернулся в комнату. Его шлем сидел набекрень, а мундир был разорван у ворота.

– Милорд, я прямо не знаю, как вас благодарить. Теперь я оправдан.

– Все в порядке, Селлон. Этого достаточно. А теперь ступайте, будьте другом.

Селлон вышел. Повисла пауза.

– Питер, – сказала Гарриет.

Он огляделся кругом и увидел в окно, как волокут в четыре руки все еще сопротивляющегося Крачли.

– Иди сюда, возьми меня за руку, – попросил он. – Эта часть работы всегда меня угнетает.

Эпиталамий

I. Лондон: публичное покаяние

Булава:

Тебя, братец, недаром зовут

милосердным человеком, соседушка.

Кизил:

Верно, я по своей воле и собаки бы

не повесил, а тем более человека^[1174].

Уильям Шекспир “Много шума из ничего”

Превосходные детективные романы, которыми мисс Гарриет Вэйн неизменно радует сердца любителей убийств (см. рецензии на задних обложках), обыкновенно заканчиваются на высокой ноте. Мистер Роберт Темплтон – знаменитый, хоть и эксцентричный сыщик – в последней главе эффектно разоблачает убийцу и быстро удаляется со сцены под гром аплодисментов. Занудную работу по подготовке дела к суду он оставляет другим.

В реальной жизни, как выяснилось, все происходит иначе. Знаменитый сыщик, наспех затолкав в себя хлеба с сыром (да и то он едва смог съесть – настолько был погружен в мысли), провел остаток дня в полицейском участке, давая нескончаемые показания. Показания дали и жена сыщика, и его слуга, а потом всех троих бесцеремонно выставили, пока показания давали трубочист, уборщица и викарий, после чего полиция была готова, если все пойдет хорошо, посвятить ночь записи показаний арестованного. Еще одним приятным сюрпризом стал запрет сыщику покидать страну и вообще куда-либо уезжать, не предупредив заранее полицию, поскольку следующим этапом должна была стать серия повесток в суд. Вернувшись из полиции, семейство сыщика обнаружило в доме двух констеблей, которые фотографировали, измеряли и собирались изъять радиоприемник, латунную цепь, крюк и кактус в качестве вещественных доказательств A, B, C и D. Эти предметы составляли теперь всю обстановку дома, не считая личных вещей хозяина: Джордж и Билл закончили работу и отбыли на своем фургоне. Их с трудом удалось убедить не забирать приемник, но на этот раз закон все же восторжествовал. В конце концов полиция ушла и оставила хозяев вдвоем.

Гарриет оглядела пустую гостиную, как ни странно, почти ничего не чувствуя. Сесть было не на что, кроме подоконника, и она уселась на него. Наверху Бантер запирал сундуки и чемоданы. Питер бесцельно мерил шагами комнату.

– Поеду в Лондон, – вдруг сказал он, вскользь посмотрев на Гарриет. – Не знаю, захочешь ли ты со мной.

Это было некстати, потому что по его голосу было непонятно, хочет он, чтобы она поехала, или нет. Она спросила:

– Ты останешься там на ночь?

– Вряд ли, но мне надо повидать Импи Биггса. Так вот в чем загвоздка. Сэр Импи Биггс был ее адвокатом, когда ее саму судили, и Питер не был уверен, как она отреагирует на упоминание его имени.

– Его хотят пригласить обвинителем?

– Нет, я хочу, чтобы он был защитником. Естественно. Что за глупый вопрос.

– Крачли, конечно, нужен адвокат, – продолжал Питер, – хотя сейчас он не в состоянии что-либо обсуждать. Но его уговорили согласиться на адвоката. Я на этого адвоката посмотрел и предложил привезти Бигги. Крачли не надо знать, что мы имеем к этому отношение. Может быть, он и спрашивать не станет.

– С сэром Импи нужно встретиться сегодня?

– Лучше бы сегодня. Я ему позвонил из Броксфорда. Он в парламенте, но может повидать меня, если я зайду после прений по какому-то биллю, в которых он участвует. Боюсь, для тебя это будет слишком поздно.

– Ну, – сказала Гарриет, твердо решившая быть благоразумной во что бы то ни стало, – я лучше поеду с тобой. Потом мы можем переночевать в гостинице, если хочешь, или в доме твоей мамы, если там есть слуги, а если ты предпочтешь остаться в своем клубе, то я всегда могу позвонить подруге или взять свою машину и поехать в Денвер вперед тебя.

– Находчивая женщина! Тогда поедем в город, а там посмотрим, как пойдет.

Кажется, ее готовность приспосабливаться его успокоила. Он вышел наружу и занялся машиной. Со второго этажа спустился взволнованный Бантер:

– Миледи, как вы хотите распорядиться тяжелым багажом?

– Я не знаю, Бантер. Во Вдовий дом мы его, конечно, взять не можем, а если везти в Лондон, то там его негде оставить, разве что в новом доме, а мы туда,наверное, еще не скоро переедем. И тут я его оставлять не хочу, за ним некому присматривать, раз нас здесь какое-то время не будет. Даже если его светлости – то есть нам – придется покупать какую-то мебель.

– Совершенно верно, миледи.

– Вы, наверное, не знаете, что, скорее всего, решил бы его светлость?

– Нет, миледи, с сожалением должен сказать, что не знаю.

В течение двадцати лет без малого все планы, о которых знал Бантер, включали в себя квартиру на Пикадилли, и он в кои-то веки растерялся.

– Вот что, – сказала Гарриет. – Пойдите к викарию и от моего имени спросите миссис Гудакр, нельзя ли нам на несколько дней оставить багаж у нее, пока мы не решим, как быть. Тогда она сможет отослать его за наш счет. Придумайте какое-нибудь объяснение, почему я не пришла сама. Или найдите лист бумаги, я напишу записку. Мне лучше быть здесь, вдруг я понадоблюсь его светлости.

– Прекрасно вас понимаю, миледи. С позволения сказать, думаю, что это великолепное решение.

Уезжать, не сказав Гудакрам au revoir^[1175], было, наверное, очень нехорошо. Но помимо того, что могло понадобиться или не понадобиться Питеру, Гарриет пугала мысль о расспросах миссис Гудакр и стенаниях мистера Гудакра. Бантер, вернувшись с сердечной запиской и согласием супруги викария, доложил, что мисс Твиттертон сейчас тоже у священника. Гарриет возблагодарила небеса за то, что отделалась от визита.

Миссис Раддл, казалось, исчезла (на самом деле она и Берт с шиком пили чай в обществе миссис Ходжес и еще парочки соседей, охочих до новостей с пылу с жару). Только мистер Паффет задержался, чтобы с ними попрощаться. Он не навязывался, но, когда машина выехала в переулок, внезапно выскочил из-за соседских ворот, за которыми, похоже, мирно покуривал.

– Хотел только удачи вам пожелать, м’лорд и м’леди, и надеюсь, мы вас здесь скоро опять увидим. Правда, вам тут не так уютно было, как вы надеялись, но ежели вы из-за этого невзлюбите наш Пэгглхэм, то не мне одному будет жалко. А ежели пожелаете трубы как следует починить или другую какую работу – дымоходы чистить, приколотить чего, – только скажите, а я уж с радостью сделаю.

Гарриет от всей души его поблагодарила.

– Есть одно дело, – сказал Питер. – В Лопсли на старом кладбище стоят солнечные часы, сделанные из нашей трубы. Я напишу сквайру и предложу ему новые часы взамен. Могу я сказать ему, что вы заедете за старыми и проследите, чтобы трубу вернули на место?

– Будет сделано, пожалуйста, – ответил мистер Паффет.

– И если вы узнаете, куда попали остальные трубы, дайте мне знать.

Мистер Паффет с готовностью обещал сообщить. Они пожали ему руку и уехали, а он стоял в переулке, жизнерадостно размахивая котелком, пока машина не повернула за угол.

Около четырех миль они проехали в молчании. Затем Питер сказал:

– Я знаю одного архитектора, который неплохо справится с расширением ванной. Зовут его Типпс. Он простой парень, но хорошо чувствует исторические здания. Он перестраивал церковь в денверском поместье, а подружились мы с ним лет тринадцать назад, когда ему не повезло найти у себя в ванной труп^[1176]. Черкну ему пару строк.

– Кажется, он то, что надо… Значит, ты не невзлюбил Толбойз, как выражается Паффет? Я боялась, что ты захочешь от него избавиться.

– Пока я жив, – ответил он, – туда не ступит нога никакого хозяина, кроме нас с тобой.

На этом она успокоилась и больше ничего не стала говорить. В Лондон они приехали к ужину.

Сэр Импи Биггс вырвался со своих прений около полуночи. Он радостно и дружески поздоровался с Гарриет, а уж Питера приветствовал как старого друга, почти родственника, поздравив затем обоих, как полагается, с законным браком.

Хотя больше эту тему не обсуждали, как-то само собой стало понятно, что о ночевке Гарриет у подруги или отъезде в поместье в одиночку речи не идет. После ужина Питер просто сказал: “Ехать пока смысла нет”. Они завернули в кинотеатр и посмотрели “Микки-Мауса” и учебный фильм о тяжелой металлургии.

– Так-так, – сказал сэр Импи. – Стало быть, вы хотите, чтобы я взялся кого-то защищать. Видимо, речь о той истории в Хартфордшире.

– Да. И предупреждаю заранее – шансов у защиты мало.

– Не важно. Нам и раньше доводилось вести совершенно безнадежные дела. Если вы за нас, то мы, уверен, сможем дать славный бой.

– Я не за вас, Бигги. Я свидетель обвинения. Королевский адвокат^[1177] свистнул.

– Только этого не хватало. Тогда зачем вы нанимаете адвоката обвиняемому? Откупаетесь от совести?

– Более или менее. Дело это вообще довольно гнилое, и нам бы хотелось сделать для парня все возможное и так далее. Мы явились туда прямо из-под венца, как с картинки, а потом началась эта свистопляска, и местные бобби ничего не могли понять. И мы вмешались, не снимая шелковых перчаток, и уличили бедолагу, у которого ни гроша за душой и который не сделал нам ничего плохого, только сад окучивал – в общем, мы хотим, чтобы вы его защищали.

– Вы бы лучше начали сначала.

Питер начал сначала и дошел до конца, прерываемый только въедливыми вопросами старого адвоката. Времени на это ушло много.

– Ну, Питер, и прелестную же свинью вы мне подкладываете. Включая признание вины подсудимым.

– Он сказал это не под присягой. Потрясение – нервы – я его запугал нечестным трюком с кактусом.

– А если он повторил это в полиции?

– Вынудили, засыпав вопросами. Не станете же вы волноваться из-за такой мелочи.

– Но есть цепь, крюк и свинец в горшке.

– Кто сказал, что их туда поместил Крачли? Может, старина Ноукс так развлекался.

– Но он полил кактус и протер горшок.

– Пустяки! По поводу метаболизма кактусов мы имеем только частное мнение викария.

– А от мотива вы тоже можете избавиться?

– На одном мотиве нельзя построить обвинение.

– Можно – по мнению девяти присяжных из десяти.

– Ну хорошо. Мотив был еще у нескольких человек.

– Например, у этой вашей Твиттертон. Мне намекнуть, что она могла это сделать?

– Если вы полагаете, что ей хватило бы мозгов сообразить, что маятник обязательно пройдет строго под точкой подвеса.

– Гм. Кстати. Предположим, что вы не приехали. Что тогда сделал бы убийца? Как вы думаете, что произошло бы?

– Если убийца – Крачли?

– Мм, да. Он, должно быть, ожидал, что первый человек, который войдет в дом, найдет тело на полу гостиной.

– Я это продумал. Если б все шло как обычно, этим человеком стала бы мисс Твиттертон, у нее был ключ. Крачли ею помыкал как хотел. Помните, они ведь встречались по вечерам на кладбище Грейт-Пэгфорда. Ему ничего не стоило бы узнать, собирается ли она навестить дядю на неделе. Если бы она сообщила о таком намерении, он бы принял меры – отпросился бы на часок в гараже по личному делу и повстречал бы мисс Твиттертон по дороге к дому. Если бы миссис Раддл додумалась рассказать мисс Твиттертон, что старый Ноукс исчез, все было бы еще проще. Она бы первым делом посоветовалась с дорогим Фрэнком, который все знает. А еще лучше – все произошло бы почти так, как и произошло: миссис Раддл приняла все как должное и ничего никому не сказала. Тогда Крачли пришел бы в Толбойз, как обычно, в среду утром, обнаружил (к своему удивлению), что не может попасть в дом, взял ключ у мисс Твиттертон и сам бы нашел тело. В любом случае он оказался бы на месте преступления первым – с мисс Твиттертон или без нее. Если бы он был один – очень хорошо. Если нет – отправил бы ее на велосипеде за полицией, а сам бы в это время убрал леску, протер горшок, вытащил другую цепь из дымохода и в целом придал бы комнате невинный вид. Уж не знаю, почему он засунул цепь в трубу с самого начала, но, возможно, Ноукс застал его врасплох, когда он ее заменил, и ему пришлось быстро от нее избавляться. Вероятно, он решил, что там ее никто не найдет, и не стал суетиться.

– А если бы Ноукс зашел в гостиную между 18:20 и девятью часами?

– Тут он рисковал. Но старый Ноукс был “точен как часы”. Он ужинал в 19:30. Солнце село в 18:38, а комната темная и с низкими окнами. После семи часов туда можно было зайти в любой момент – скорее всего, он ничего бы не заметил. Но вы обыграйте это как хотите.

– Должно быть, утро после вашего прибытия было для него не из приятных, – сказал сэр Импи. – Если, конечно, обвинение справедливо. Странно, что он не пытался убрать цепь после того, как преступление открылось.

– Пытался, – возразила Гарриет. – Он приходил три раза, когда в доме были грузчики, и весьма недвусмысленно пытался выставить меня из комнаты, чтобы я осмотрела какие-то консервы. Один раз я вышла и встретила его в коридоре на полпути к гостиной.

– А! – сказал сэр Импи. – И вы готовы подтвердить это под присягой. Вы двое почти не оставляете мне шансов. Если бы вам, Питер, было на меня не наплевать, вы женились бы на женщине поглупее.

– Боюсь, в этом отношении я эгоист. Но вы ведь возьметесь, Бигги, и сделаете что можете?

– Да – чтобы сделать вам приятное. Подвергнуть вас перекрестному допросу будет одно удовольствие. Если придумаете какие-нибудь неудобные для себя вопросы – дайте знать. А теперь уходите. Я старый стал, мне пора в постель.

– Ну вот и все, – сказал Питер. Они стояли на тротуаре, слегка дрожа от холода. Было почти три часа ночи, ветер обжигал. – Что теперь? Ищем гостиницу?

(Какой тут правильный ответ? Вид у него был одновременно усталый и беспокойный – в таком состоянии почти любой ответ будет неправильным.) Она решила рискнуть:

– Далеко ли до поместья Денверов?

– Чуть больше девяноста миль, скажем, девяносто пять. Хочешь поехать прямо сейчас? Можем взять машину, к половине четвертого уже выедем из Лондона. Обещаю не гнать, ты сможешь поспать в дороге.

Чудесным образом ответ оказался правильным. Она сказала:

– Да, поедем.

Они поймали такси. Питер назвал адрес гаража, где оставил машину, и они покатили по безмолвным улицам.

– Где Бантер?

– Поехал поездом, чтобы сообщить, что мы можем немного припоздниться.

– А твоя мама не будет против?

– Нет. Она меня сорок пять лет знает.

II. Denver Ducis^[1178]: сила и слава^[1179]

– А мораль отсюда такова, —

сказала Герцогиня…^[1180]

Льюис Кэрролл “Алиса в Стране чудес”

И снова Большой северный тракт, миля за милей, через Хатфилд, Стивенидж, Балдок, Бигглсуэйд, на северо-восток до границы Хартфордшира. Той же дорогой они ехали четыре дня назад, а сзади сидел Бантер, а под ногами у него лежали две с половиной дюжины портвейна, завернутые в одеяло. Гарриет почувствовала, что засыпает. Однажды Питер дотронулся до ее руки со словами: “Вот поворот на Пэгфорд”. Хантингдон, Чаттерис, Марч – еще севернее и восточнее, и ветер с горького северного моря все резче дует по широкой равнине, и впереди в холодном небе встает серый отсвет, возвещающий зарю.

– Где мы сейчас?

– Въезжаем в Даунхэм-Маркет. Только что проехали Денвер – настоящий Денвер. До поместья Денвера еще около пятнадцати миль.

Машина проскочила сквозь город и повернула прямо на восток.

– Сколько времени?

– Начало седьмого. Я старался ехать в среднем тридцать пять.

Теперь Топь была у них за спиной, и местность становилась более лесистой. Когда взошло солнце, они скользнули в крошечную деревушку с церковью, и часы на башне пробили четверть.

– Denver Ducis, – сказал Питер. – Он медленно пустил машину по узкой улице. По освещенным окнам было видно, в каких домах мужчины и женщины поднимаются на раннюю работу. Из одних ворот вышел мужчина, пригляделся к машине и дотронулся до шляпы. Питер ответил на приветствие. Теперь они уже выехали из деревни и мчались вдоль низкой стены, над которой нависали высокие лесные деревья.

– Вдовий дом с другой стороны, – сказал Питер. – Быстрее ехать через парк.

Они въехали в высокие ворота. В рассветных сумерках виднелись сидящие на столбах каменные звери с гербовыми щитами в лапах. При звуках клаксона из сторожки у ворот выбежал мужчина в рубашке, и ворота закрылись.

– С добрым утром, Дженкинс, – сказал Питер, остановив машину. – Простите, что бужу вас так рано.

– Не извиняйтесь, милорд. – Сторож обернулся и крикнул через плечо: – Мать! Тут его светлость!

Он был немолод и говорил с фамильярностью старого слуги.

– Мы вас ждали в любой момент, и чем раньше, тем для нас лучше. Это ведь наша новая ее светлость?

– В точку, Дженкинс.

Кутаясь в шаль и приседая, из сторожки вышла женщина. Гарриет пожала руки обоим.

– Разве так, милорд, надо вводить невесту в дом? – с упреком спросил Дженкинс. – Мы во вторник в вашу честь в колокола звонили, а к приезду собирались вас встретить как положено.

– Я знаю, знаю, – сказал Питер. – Но я ведь с детства ничего не мог сделать как положено. Кстати о детях: как мальчики?

– Мальчики хоть куда, спасибо, милорд. Билл на той неделе получил сержантские нашивки.

– Удачи ему, – с чувством произнес Питер. Он выжал сцепление, и они двинулись по широкой буковой аллее.

– От ваших ворот до дверей, кажется, миля?

– Около того.

– А оленей вы в парке держите?

– Держим.

– А павлинов на галерее?

– Боюсь, что да. Все как в книжках.

В дальнем конце аллеи вырисовывался большой дом, против солнца казавшийся серым, – длинный палладианский фасад со спящими окнами, а за ним трубы, башенки, беспорядочно расположенные крылья – странные, прихотливые побеги архитектурной фантазии.

– Он не очень старый, – извиняющимся тоном сказал Питер, когда они свернули, оставив дом слева. – Не раньше королевы Елизаветы. Ни донжона, ни рва. Замок рухнул много лет назад, за что ему спасибо. Но начиная с того времени у нас представлены образцы всех худших стилей и парочка лучших. А уж Вдовий дом – это безупречный Иниго Джонс^[1181].

Гарриет, сонно спотыкавшаяся на лестнице безупречного Иниго Джонса, следуя за высоким лакеем, услышала на площадке стук каблуков и восторженные вопли. Лакей вжался в стену, и мимо него пронеслась вдовствующая герцогиня в розовом халате. Седые косицы развевались, а на плече, цепляясь что есть сил, сидел Артаксеркс.

– Дорогие мои, как я рада вас видеть! Мортон, подите разбудите Франклин и сейчас же пошлите ее к ее светлости. Вы, должно быть, устали и умираете с голоду. Какой кошмар, несчастный молодой человек! Милая, у вас руки ледяные. Надеюсь, Питер не гнал сто миль в час, утро ужасно холодное. Мортон, вы что, не видите, Артаксеркс меня царапает? Снимите его сию минуту, глупый вы человек. Я вас положу в Гобеленовой комнате, она теплее. Господи! Да я словно целый месяц вас обоих не видела. Мортон, скажите, чтоб немедленно подавали завтрак. А тебе, Питер, нужна горячая ванна.

– Ванны, – сказал Питер. – Настоящие ванны – это, несомненно, хорошо.

Они прошли по широкому коридору с акватинтами на стене и двумя-тремя столиками в псевдокитайском стиле королевы Анны^[1182], на которых стояли вазы “розового семейства”^[1183]. У двери Гобеленовой комнаты стоял Бантер, который либо очень рано встал, либо вовсе не ложился, потому что одет он был с безупречностью, достойной Иниго Джонса. Франклин, тоже безупречная, но несколько взбудораженная, прибыла почти в ту же минуту. До слуха донесся живительный звук льющейся воды. Герцогиня поцеловала их обоих и велела им делать что хотят, а она не собирается их беспокоить. Дверь еще не успела закрыться, а они уже слышали, как она энергично распекает Мортона за то, что тот не идет к дантисту, угрожая ему флюсами, периодонтитом, заражением крови, несварением и полным комплектом вставных зубов, если он не перестанет вести себя как ребенок.

– Вот, – говорил Питер, – один из приличных Уимзи – лорд Роджер, он дружил с Сидни^[1184], писал стихи, умер молодым от изнурительной лихорадки и так далее. Это, как видишь, королева Елизавета, она тут частенько ночевала и едва не обанкротила семью. Портрет приписывают Цуккаро^[1185], но это не он.

С другой стороны, герцог того же времени написан действительно Антонисом Мором^[1186], и это лучшее, что можно о нем сказать. Он из нудных Уимзи, и скупость была его главной чертой. Эта старая ведьма – его сестра, леди Стейвсакр, которая дала пощечину Фрэнсису Бэкону. Ей тут делать нечего, но Стейвсакрам сейчас нужны деньги, и мы ее выкупили…

Лучи предвечернего солнца косо падали сквозь длинные окна галереи и выхватывали то синюю ленту ордена Подвязки, то алый мундир, освещали тонкие руки кисти ван Дейка, играли на пудреных локонах Гейнсборо и вдруг бросали яркий отсвет на чье-то суровое белое лицо в обрамлении мрачного черного парика.

– Тот жуткий тип скандального вида – это… я забыл, который герцог, но его звали Томас, а умер он около 1775 года. Его сын безрассудно женился на вдове чулочника – вот она. Похоже, по горло сыта сплетнями. А вот и блудный сын – взгляд как у Джерри, правда?

– Да, очень похоже. А это кто? Такое странное лицо – лицо визионера. Симпатичное.

– Это младший сын, Мортимер, он был безумен как шляпник и основал новую религию, с единственным адептом в своем лице. Это доктор Джервейс Уимзи, декан Св. Павла, принял мученичество при королеве Марии. Это его брат Генрих – в день восшествия королевы Марии на престол он поднял ее штандарт в Норфолке. Уимзи всегда отлично удавалось служить и нашим и вашим. Это мой отец – похож на Джеральда, но выглядит лучше… А это Сарджент^[1187] – портрет тут висит только поэтому.

– Сколько тебе здесь, Питер?

– Двадцать один. Полон иллюзий, из кожи вон лезу, чтобы выглядеть умудренным. Сарджент меня раскусил, черт бы его побрал! Здесь Джеральд с лошадью, это Фёрс^[1188]; а внизу, в жуткой комнате, которую он зовет своим кабинетом, есть портрет лошади с Джеральдом кисти Маннингса^[1189]. Это мама кисти Ласло^[1190] – первоклассный портрет. Написан много лет назад, конечно. Правда, ее характер может передать разве что киносъемка. Ускоренная.

– Я от нее в восторге. Когда я перед обедом спустилась вниз, она была в зале – мазала Бантеру йодом нос, поцарапанный Артаксерксом.

– Этот кот всех царапает. Я видел Бантера – он был сильно смущен. “Слава богу, милорд, цвет снадобья весьма нестоек”. Маме негде развернуться в небольшом доме. Штатом прислуги в усадьбе она командовала с блеском, ее смертельно боялись. Ходит легенда, что она лично утюжила спину старому дворецкому, когда тому прострелило поясницу. Но сама она говорит, что это был не утюг, а горчичники. Ну что, ты осмотрела всю Комнату ужасов?

– Мне нравится их разглядывать, хотя я сочувствую вдове чулочника. Еще я хочу побольше про них узнать.

– Тебе надо найти миссис Свитэппл. Она экономка и знает их всех как облупленных. Я лучше покажу тебе библиотеку, хотя она оставляет желать лучшего. В ней полно ужасного мусора, а хорошие вещи не каталогизированы. Ни отец, ни дед никак ей не занимались, и на Джеральда надежды нет. Сейчас там возится один старичок. Мой четвероюродный брат – не сумасшедший из Ниццы, а его младший брат. Беден как церковная мышь, так что торчать тут ему весьма по нраву. Он старается как может и действительно много знает об антиквариате, но очень близорук и метода у него никакого, к тому же не способен сосредоточиться на чем-то одном. Это большой бальный зал – он действительно очень хорош, если только ты в принципе не против помпезности. Отсюда неплохой вид на галереи и садовый пруд, который выглядел бы более выразительно, если бы фонтаны работали… Эта дурацкая штука среди деревьев – пагода сэра Уильяма Чемберса, а вон там крыша оранжереи… Смотри, смотри! Вот! Ты настаивала на павлинах – не говори, что тебя ими не обеспечили.

– Ты прав, Питер, – все как в книжках.

Они спустились по большой лестнице, прошли через холодный зал со статуями и затем по длинной крытой галерее – в другой зал. Когда они остановились перед дверью, украшенной классическими пилястрами и резным карнизом, их догнал лакей.

– Вот библиотека, – сказал Питер. – Да, Бейтс, что такое?

– Мистер Леггатт, милорд. Он хотел повидать его милость – срочно. Я сказал, что он уехал, но ваша светлость здесь, и он спросил, не уделите ли вы ему минуту.

– Это, должно быть, насчет той закладной, но я ничего тут не могу поделать. Ему нужен мой брат.

– Он очень хочет поговорить с вашей светлостью.

– Ну… хорошо, я приму его. Гарриет, ты не против? Это ненадолго. Осмотри библиотеку. Ты можешь обнаружить там кузена Мэтью, но он совершенно безобиден – только очень застенчив и слегка глуховат.

Библиотека с высокими стеллажами и нависающей галереей выходила на восток, и сейчас в ней было уже почти темно. И тихо. Гарриет бродила, наугад снимая с полок тома в телячьей коже, вдыхала сладкий, душный запах старых книг и улыбалась, заметив над одним из каминов резную панель, где по выпуклой гирлянде из цветов и пшеничных колосьев сновали убежавшие с герба мыши Уимзи. Большой стол, заваленный книгами и бумагами, принадлежал, как она решила, кузену Мэтью. Посередине лежал наполовину исписанный дрожащим старческим почерком листок – видимо, фрагмент семейной хроники. Рядом на пюпитре стояла толстая рукописная книга со списком хозяйственных расходов за 1587 год. Гарриет несколько минут изучала ее, разобрав такие пункты: “на 1 пару подушек краснаго сарацинскаго шелку для покоев моей леди Джоан” и “2 фунта весу натяжных крюков и 3 фунта гвоздей на то ж”. Затем она продолжила свою экспедицию, пока не свернула в дальний отсек библиотеки и не наткнулась вдруг на пожилого джентльмена в халате. Он стоял у окна с книгой в руках, и фамильные черты были так заметны – особенно нос, – что она не усомнилась в том, кто перед ней.

– Ой! – сказала Гарриет. – Я не знала, что тут кто-то есть. Вы ведь… – У кузена Мэтью конечно же есть фамилия, сумасшедший кузен из Ниццы был, как она вспомнила, наследником после Джеральда, Питера и их потомков, значит, они должны быть Уимзи. – Вы ведь мистер Уимзи? – Хотя, конечно, он с тем же успехом может быть полковником Уимзи, сэром Мэтью Уимзи или даже лордом Каким-нибудь. – Я жена Питера, – добавила она, объяснив свое присутствие.

Пожилой джентльмен очень мило ей улыбнулся и поклонился, слегка махнув рукой, словно говоря: “Будьте как дома”. Он был лысоват, седые волосы очень коротко подстрижены над ушами и на висках. Она решила, что ему лет шестьдесят пять. Предоставив таким образом комнату в ее распоряжение, он вернулся к книге, а Гарриет поняла, что он не расположен беседовать, а также вспомнила, что он глух и застенчив, и решила его не беспокоить. Пять минут спустя она подняла взгляд от стеклянной витрины с миниатюрами и увидела, что он покинул свой пост и теперь разглядывает ее с маленькой лестницы, ведущей на галерею. Он снова поклонился, и цветастые полы халата исчезли из виду в тот самый момент, когда кто-то включил свет в другом конце библиотеки.

– Сидите в темноте, о леди? Прости, что так долго. Пойдем, выпьем чаю. Этот тип никак не отставал. Я не могу помешать Джеральду, если он решит отка зать ему в праве выкупа – на самом деле я сам ему это посоветовал. Кстати, мама пришла, и в Синей ком нате подали чай. Она хочет, чтобы ты взглянула на ка кой-то фарфор. Она страстно увлекается фарфором.

Кроме герцогини, в Синей комнате был худой сутулый старик, опрятно одетый в старомодный костюм с бриджами, в очках и с жидкой седой козлиной бородкой. При появлении Гарриет он поднялся со стула, вышел вперед, протянул руку и нервно что-то проблеял.

– Приветствую, кузен Мэтью! – прокричал Питер, энергично хлопая старого джентльмена по плечу. – Дайте я вас представлю жене. Это мой кузен, мистер Мэтью Уимзи, который не дает книгам Джеральда рассыпаться в прах от ветхости и забвения. Он пишет историю семьи начиная с Карла Великого и дошел уже до битвы в Ронсевальском ущелье^[1191].

– Здравствуйте, – сказал кузен Мэтью. – Я… я надеюсь, поездка была приятной. Ветер сегодня промозглый. Питер, дорогой мой мальчик, как твои дела?

– Вот вас увидел, и все отлично стало. Покажете мне новую главу?

– Не главу. Нет. Несколько страниц. Боюсь, я увлекся побочной линией исследования. Думаю, что напал на след неуловимого Саймона – того брата-близнеца, который исчез и, по слухам, пошел в пираты.

– Да что вы! Правда? Отличная работа. Это маффины? Гарриет, ты, надеюсь, разделяешь мою страсть к маффинам. Я собирался это выяснить до женитьбы, но возможности не представилось.

Гарриет взяла маффин и повернулась к кузену Мэтью:

– Я только что очень глупо ошиблась. Встретила кого-то в библиотеке, подумала, что это вы, и обратилась к нему “мистер Уимзи”.

– Что? – переспросил кузен Мэтью. – Кого? Кого-то в библиотеке?

– Я думал, все уехали, – сказал Питер.

– Может быть, мистер Лидделл заходил полистать хроники графства, – предположила герцогиня. – Почему он не попросил чаю?

– Думаю, это кто-то, живущий в доме, – сказала Гарриет, – потому что он был в халате. Ему за шестьдесят, на макушке лысина, остальные волосы очень коротко стрижены, и он очень похож на тебя, Питер, во всяком случае в профиль.

– О боже, – сказала герцогиня. – Это, должно быть, Старый Грегори.

– Ух ты! А ведь правда, – согласился Питер с полным ртом. – Вообще это большая любезность со стороны Старого Грегори. Обычно он не показывается в такой ранний час – во всяком случае гостям. Это тебе комплимент, Гарриет. Старикан молодец.

– Кто такой Старый Грегори?

– Дай подумать… Он был каким-то кузеном восьмого… или девятого… которого-то герцога. Кузен Мэтью? В общем, времени Вильгельма и Марии. Он ведь не говорил с тобой? Он всегда молчит, но мы надеемся, что однажды решит заговорить.

– В прошлый понедельник я уж было думал, что заговорит, – сказал мистер Уимзи. – Он стоял у полок в четвертом отсеке, я был вынужден его побеспокоить, чтобы добраться до писем Бредона. Я сказал: “Умоляю извинить меня, только на мгновение”, а он улыбнулся, кивнул и хотел что-то сказать. Но передумал и исчез. Я испугался, что мог оскорбить его, но через минуту он появился вновь – вежливейшим образом, у камина – и дал мне понять, что не обижен.

– Вы массу времени тратите, раскланиваясь и расшаркиваясь с фамильными привидениями, – заметил Питер. – Вы бы просто проходили сквозь них, как Джеральд. Это гораздо проще и безвредно для обеих сторон.

– Уж ты бы помолчал, Питер, – сказала герцогиня. – Я ясно видела, как однажды на галерее ты снял шляпу перед леди Сьюзен.

– Что ты, мама! Это чистая выдумка. На кой черт мне шляпа на галерее?

Если бы можно было вообразить, что Питер или его мать способны на такую неучтивость, Гарриет заподозрила бы продуманный розыгрыш. Она осторожно сказала:

– Звучит уж слишком сказочно.

– Не слишком, – возразил Питер. – Потому что это все бессмысленно. Они не предсказывают смертей, не находят спрятанные сокровища, ничего не указывают и никого не тревожат. Слуги и те на них внимания не обращают. А кто-то их вообще не видит – Элен, например.

– Вот! – воскликнула герцогиня. – Я же помню, что хотела что-то тебе рассказать. Ты не поверишь – Элен настояла на том, чтобы устроить новую гостевую ванную в западном крыле, как раз там, где всегда гуляет дядя Роджер. Так глупо, так необдуманно. Ведь хотя все и знают, что они бесплотные, кто угодно – скажем, миссис Эмброуз – смутится при виде начальника караула, выходящего из шкафа для полотенец, когда нельзя ни принять его, ни отступить в коридор. Кроме того, по-моему, влага и тепло не идут на пользу его эманациям, или как их там называют, – при нашей последней встрече он был какой-то туманный, бедняжка!

– Иногда Элен бывает немного бестактна, – сказал мистер Уимзи. – Ванная, конечно, была нужна, но она вполне могла разместить ее дальше и оставить дяде Роджеру кладовую горничных.

– Я ей так и сказала, – подхватила герцогиня, и беседа потекла в новое русло.

“Однако, – думала Гарриет, потягивая вторую чашку чая, – призраком Ноукса Питера, похоже, не испугаешь”.

– Но если я веду себя назойливо, – говорила гер цогиня, – пусть меня лучше усыпят, как бедного Агага, – не библейского, конечно, а того, который был до Артаксеркса, он был персидский голубой, – и не знаю, почему бы не усыплять тех, кто этого хочет, когда человек уже старый и больной и сам себе обуза, – но я боялась, что вы станете нервничать, когда это случится впервые, поэтому и упомянула… Хотя, возможно, после женитьбы все будет иначе и этого не случится вовсе… Да, это “Рокингем”^[1192], одна из удачных вещей, – большинство из них так дешево расписаны, но это один из пейзажей Брамельда…^[1193] Ни за что не подумаешь, что такой болтливый человек может быть таким неприступным, но я себе всегда говорю, что нелепо притворяться, будто у тебя нет слабостей, – очень глупо, потому что они у всех есть, только мой муж и слышать об этом не желал… Правда, замечательная ваза?.. По глазури понятно, что это “Дерби”, но роспись сделана леди Сарой Уимзи, которая вышла замуж за графа Северна и Темзы, – это она с братом и их собачкой, а тут можно разглядеть смешную церквушку, она стоит там, на берегу озера… Они продавали белье^[1194] художникам-любителям, а те потом отсылали его обратно на фабрику для обжига. Тонкая вещь, да? Уимзи либо очень тонко чувствуют живопись и музыку, либо не чувствуют вовсе.

Она склонила голову набок, как птичка, и посмотрела на Гарриет поверх вазы своими яркими карими глазами.

– Я что-то такое подозревала, – сказала Гарриет, отвечая на то, о чем в действительности хотела поговорить герцогиня. – Я помню, однажды он закончил расследование, а потом мы с ним ужинали. Он выглядел совершенно больным.

– Вы знаете, он не любит ответственности, – объяснила герцогиня. – Война и разное другое не пошли людям на пользу в этом смысле… Целых полтора года… Вряд ли он когда-либо вам о них расскажет, во всяком случае, тогда вы будете знать, что он исцелился… Я не хочу сказать, что он сошел с ума, ничего такого, и он всегда был очень милым, только вот смертельно боялся спать… и совсем не мог приказывать, даже слугам, и очень от этого страдал, бедный ягненочек!.. Думаю, если четыре года подряд отдавать людям приказы, посылая их на мины, то заработаешь – как это сейчас называют? – то ли комплекс, то ли расстройство чего-то, мотивации или фрустрации… О, простите, моя дорогая, не стоит сидеть, прижимая к себе чайник. Отдайте его мне, я верну его на место… Хотя на самом деле я гадаю на кофейной гуще, потому что не знаю, как он сейчас эти вещи переживает, да, наверное, и никто не знает, кроме Бантера, – а учитывая, в каком долгу мы перед ним, Артаксерксу следовало хорошо подумать, прежде чем его царапать… Надеюсь, Бантер не создает вам трудностей.

– Он чудесный – и удивительно тактичен.

– Так мило с его стороны, – искренне сказала герцогиня. – Потому что с этими преданными людьми бывает очень непросто… А ведь если кому-то и можно поставить в заслугу исцеление Питера, то только Бантеру, и с этим нельзя не считаться.

Гарриет попросила рассказать про Бантера.

– Ну, до войны он был лакеем у сэра Джона Сандертона, а потом служил у Питера в части… сержантом или кем-то… но они попали в какую-то – как американцы называют трудное положение? – передряга, да? – да, вместе попали в передрягу и cдружились… И Питер обещал дать Бантеру работу – если оба вернутся с войны живыми, сказал прийти к нему… Ну и в январе 1919-го, кажется, – да, правильно, я помню, что было жутко холодно, – Бантер явился сюда и сказал, что дал деру из армии…

– Герцогиня, Бантер не мог так сказать!

– Конечно, дорогая, это я так грубо выразилась. Он сказал, что добился демобилизации и немедленно пришел получить место, обещанное ему Питером. Так вышло, моя дорогая, что в тот день Питеру было особенно плохо – ничего не мог делать, только сидел и дрожал… Мне Бантер с виду понравился, и я сказала: “Что ж, попытайтесь, но я не думаю, что он сможет принять какое-либо решение”. Впустила его. В доме было темно, потому что Питеру, судя по всему, не хватило духу включить свет… поэтому он спросил, кто пришел. “Сержант Бантер, милорд, прибыл, чтобы поступить на службу к вашей светлости, как условились”, – ответил Бантер, и включил свет, и задернул шторы, и с того момента взял инициативу на себя. Кажется, он устроил все так, что многие месяцы Питеру не нужно было отдавать приказы даже относительно сифона с содовой… Он нашел ту квартиру, привез Питера в Лондон и все сам сделал… Помню – надеюсь, я не слишком утомила вас Бантером, милая, но это правда очень трогательно, – помню, однажды утром я приехала в Лондон рано утром и заглянула к ним. Бантер только подавал Питеру завтрак – тогда он вставал поздно, потому что спал очень плохо, – вышел с тарелкой в руках и сказал: “Ваша милость! Его светлость велел мне убрать с глаз долой чертовы яйца и принести сосиску”. Его так переполняли чувства, что он поставил горячую тарелку на стол в гостиной и испортил полировку… С тех сосисок, – торжественно заключила герцогиня, – у Питера все пошло на лад!

Гарриет поблагодарила свекровь за эти подробности.

– Когда начнется суд, в случае кризиса я буду слушаться Бантера. Как бы там ни было, я очень вам благодарна за предупреждение. Обещаю не душить его супружеской заботой – от нее, вероятно, будет только хуже.

– Кстати, – сказал Питер на следующее утро. – Я очень прошу прощения и так далее, но ты вытерпишь поход в церковь?.. То есть нам с тобой было бы правильно показаться на семейной скамье… Людям будет что обсудить, и все такое. Конечно, если ты не будешь чувствовать себя как святой Ктототам^[1195] на железной решетке – будто тебя жарят и края уже обуглились. Только если это станет сравнительно легкой пыткой, вроде колодок или позорного столба.

– Конечно, я пойду в церковь.

Было немного странно благочестиво стоять в холле рядом с Питером, дожидаясь старших, чтобы пойти к утрене. Гарриет словно вернулась в детство. Герцогиня спустилась, натягивая перчатки, точь-в-точь как когда-то мама, сказала: “Не забудь, милый, сегодня сбор пожертвований”, – и вручила сыну свой молитвенник, чтобы он его нес.

– Да, еще! – воскликнула герцогиня. – Викарий прислал записку, что у него разыгралась астма, а второй священник в отъезде, так что, раз Джеральда нет, он будет весьма признателен, если ты прочтешь из Писания.

Питер любезно сказал, что прочтет, но надеется, что отрывок будет не про Иакова, которого он терпеть не может.

– Нет, милый. Это славный тоскливый кусочек из Иеремии. У тебя получится намного лучше, чем у мистера Джонса, потому что я всегда следила за твоими аденоидами и заставляла тебя дышать носом. По дороге мы заедем за кузеном Мэтью…

Маленькая церковь была набита битком.

– Аншлаг, – сказал Питер, обозревая паству от входа. – Мятный сезон^[1196] уже начался, как я погляжу. – Он снял шляпу и со сверхъестественной предупредительностью повел своих дам по проходу.

– …во веки веков, аминь.

Прихожане со скрипом и шуршаньем уселись на места и приготовились благосклонно выслушать еврейское пророчество в исполнении его светлости. Питер, взяв тяжелые закладки красного шелка, оглядел церковь, привлек внимание задних скамей, крепко ухватил латунного орла за оба крыла, открыл рот и затем замер, направив ужасный монокль на маленького мальчика, сидевшего прямо под кафедрой.

– Это Вилли Блоджетт? Вилли Блоджетт окаменел.

– Больше не щипай сестру. Так не годится.

– А ну-ка сиди смирно! – громким шепотом сказала мама Вилли Блоджетта. – Честное слово, мне стыдно за тебя.

– Сим начинается Пятая глава Книги пророка Иеремии. Походите по улицам Иерусалима, и посмотрите, и разведайте, и поищите на площадях его, не найдете ли мужа, творящего суд, ищущего истины?..

(В самом деле. Фрэнк Крачли в местной тюрьме – слушает ли он про мужа, творящего суд? Или до вынесения приговора на церковную службу не ходят?)

– За то поразит их лев из леса, волк пустынный опустошит их, барс будет подстерегать у городов их…

(Похоже, Питеру нравится этот зоопарк. Гарриет заметила у семейной скамьи сидящих кошек на месте обычных наверший – несомненно, в честь герба Уимзи. В восточной части южного нефа был придел с высокими надгробиями. Тоже Уимзи, решила она.)

– Выслушай это, народ глупый и неразумный, у которого есть глаза, а не видит…

(Только подумать, как они все глазели на Крачли, вытиравшего горшок! Чтец, которого не тревожили эти ассоциации, спокойно перешел к следующему стиху – захватывающему, про то, как волны устремляются и бушуют^[1197].)

– Ибо между народом Моим находятся нечестивые: сторожат, как птицеловы, припадают к земле, ставят ловушки и уловляют людей…

(Гарриет подняла глаза. Почудилась ли ей заминка в голосе? Питер безотрывно смотрел в книгу.)

– …и народ Мой любит это. Что же вы будете делать после всего этого? Сим кончается Первое Чтение.

– Прочитано очень хорошо, – сказал мистер Уимзи, – просто великолепно. Я всегда слышу каждое ваше слово.

– Слышала бы ты, как старина Джеральд продирается через Евеев, Ферезеев и Гергесеев^[1198], – шепнул Питер на ухо Гарриет.

Когда запели Te Deum, Гарриет снова вспомнила Пэгглхэм: интересно, нашла ли мисс Твиттертон в себе силы сесть за орган?

III. Толбойз: небесный венец

Я буду караулить тьму,

И колокол пробьет

Наутро другу моему

Последних восемь нот^[1199].

А.Э. Хаусман “Шропширский парень”. Песнь IX

После магистратского суда и до самой сессии выездного^[1200] их отпустили, так что остаток медового месяца они все-таки провели в Испании.

Вдовствующая герцогиня написала, что в Толбойз отправили мебель из поместья и что штукатурка и покраска закончены. А новую ванную лучше обустраивать, когда пройдут морозы. Но жить в доме уже можно.

И Гарриет ответила ей, что они вернутся домой к началу суда и что у них счастливейший брак на свете – вот только Питеру опять снятся сны.

Сэр Импи Биггс вел перекрестный допрос:

– И вы ждете, что присяжные поверят, будто этот превосходный механизм провисел незамеченным с шести двадцати до девяти часов?

– Я ничего не жду. Я описал механизм в том виде, в котором мы его соорудили.

Судья:

– Свидетель может говорить только о том, что он знает, сэр Импи.

– Конечно, милорд.

Дело сделано. Сомнение в том, что свидетель рассуждает здраво, посеяно…

– Итак, ловушка, которую вы расставили подсудимому…

– Насколько я понял, свидетель сказал, что ловушка была расставлена с целью эксперимента и что подсудимый вошел неожиданно и привел ловушку в действие раньше, чем его успели предупредить.

– Это так, милорд.

– Благодарю, ваша светлость… Как повлияло на подсудимого случайное срабатывание этой ловушки?

– Он выглядел очень напуганным.

– Охотно верю. И изумленным?

– Да.

– Будучи, что совершенно естественно, удивлен и встревожен, сохранил ли он способность говорить хладнокровно и сдержанно?

– Хладнокровия и сдержанности там и близко не было.

– Как вы думаете, он понимал, что говорит?

– Вряд ли я могу об этом судить. Он был взволнован.

– Можете ли вы сказать, что он был взбешен?

– Да, это слово описывает его очень точно.

– Он был не в своем уме от ужаса?

– Я не компетентен, чтобы делать такие выводы.

– Итак, лорд Питер. Вы очень четко объяснили, что это орудие разрушения в самой нижней точке своей амплитуды находилось не менее чем в шести футах от земли?

– Да, это так.

– И не нанесло бы никакого вреда человеку ниже шести футов ростом?

– Точно так.

– Мы слышали, что рост подсудимого – пять футов десять дюймов. Таким образом, он не подвергался никакой опасности?

– Ни малейшей.

– Если бы подсудимый сам подготовил горшок и цепь, как утверждает обвинение, разве не знал бы он лучше, чем кто-либо другой, что ему самому нечего бояться?

– В таком случае он, конечно, должен был бы это знать.

– Но он был в большом смятении?

– Да, действительно, в большом смятении.

Внимательный свидетель, не высказывающий собственного мнения.

Агнес Твиттертон, возбужденный и недоброжелательный свидетель, чья очевидная обида на подсудимого принесла ему больше пользы, чем вреда. Доктор Джеймс Крэйвен – свидетель, сыплющий техническими подробностями. Марта Раддл – болтливый, отвлекающийся свидетель. Томас Паффет – неторопливый и нравоучающий свидетель. Преподобный Саймон Гудакр, свидетель поневоле. Леди Питер Уимзи, очень тихий свидетель. Мервин Бантер, почтительный свидетель. Констебль полиции Джозеф Селлон, немногословный свидетель. Суперинтендант Кирк, официально непредвзятый свидетель. Странный владелец скобяной лавки из Клеркенуэлла, который продал подсудимому мешок свинцовой дроби и железную цепь, – ключевой свидетель. Затем сам подсудимый, свидетель собственной защиты – из рук вон плохой свидетель, то замкнутый, то наглый.

Сэр Импи Биггс блистал красноречием от имени подсудимого, “этого трудолюбивого и честолюбивого молодого человека”, намекал на предвзятость “леди, у которой могла быть причина полагать, что с ней скверно обошлись”, выражал снисходительный скепсис относительно “столь живописного орудия разрушения, сконструированного джентльменом, известным своей изобретательностью”, пылал праведным гневом в адрес вывода, сделанного на основе “слов, случайно вырвавшихся у запуганного человека”, изумлялся тому, что обвинение не предоставило “ни крупицы прямых доказательств”, со страстным волнением призывалприсяжных не приносить драгоценную молодую жизнь в жертву столь шаткому обвинению.

Обвинитель собрал воедино нити доказательств, тщательно спутанные сэром Импи Биггсом, и сплел из них петлю толщиной с канат.

Судья снова все расплел, чтобы продемонстрировать присяжным, какова прочность каждой отдельной нити, и передал им аккуратно систематизированный материал.

Жюри присяжных совещалось в течение часа.

Появился сэр Импи Биггс.

– Если все это время они колеблются, то могут и оправдать, хотя он сделал все, чтобы этого не случилось.

– Не надо было пускать его давать показания.

– Мы советовали ему воздержаться. Самомнения ему не занимать.

– Вон они идут.

– Господа присяжные, пришли ли вы к соглашению по поводу вердикта?

– Да, пришли.

– Признаете вы подсудимого виновным или невиновным в убийстве Уильяма Ноукса?

– Виновным.

– Вы считаете, что он виновен, и это ваш единогласный вердикт?

– Да.

– Подсудимый, вам было предъявлено обвинение в убийстве, и на суде против вас выступала корона.

Корона признала вас виновным. Можете ли вы сказать что-то в свою защиту, чтобы вас не приговорили к смерти, как того требует закон?

– Плевать я хотел на вас на всех! Вы ничего не смогли доказать. Его светлость – богатый человек, а у него на меня зуб – у него и у Эгги Твиттертон.

– Подсудимый, жюри присяжных, вдумчиво и терпеливо выслушав ваше дело, признало вас виновным в убийстве. Я всецело согласен с этим вердиктом. Приговор, вынесенный вам судом, состоит в том, что вы направитесь отсюда к месту, из коего вы прибыли, и оттуда к месту казни, где будете повешены за шею, и будете висеть так, пока не умрете, и ваше тело будет похоронено на территории тюрьмы, в стенах которой вы проведете свои последние дни, и да помилует Господь вашу душу.

– Аминь.

Одной из самых восхитительных черт английского уголовного правосудия считается его скорость. Почти сразу после вашего ареста назначают суд, который занимает, самое долгое, три-четыре дня, а после приговора (если, конечно, вы не станете его обжаловать) вас казнят в течение трех недель.

Крачли отказался от обжалования и предпочел заявить, что да, это он убил и что убил бы снова, и пускай делают что хотят, а ему без разницы.

В результате Гарриет пришла к выводу, что три недели – это худший срок ожидания из возможных. Осужденного следует казнить наутро после приговора, как после трибунала, чтобы он получил разом всю дозу страданий, и дело с концом. Или тогда уж пусть все тянется месяцами и годами, как в Америке, пока не устанешь до такой степени, что уже ничего не будешь чувствовать.

В эти три недели хуже всего, по ее мнению, была непоколебимая любезность и жизнерадостность Питера. Если он не торчал в тюрьме графства, терпеливо осведомляясь, может ли он что-нибудь сделать для осужденного, значит, он был в Толбойз. Всегда предупредительный, он восхищался обустройством дома и новой мебелью или катал жену по окрестностям в поисках пропавших труб и других достопримечательностей. Душераздирающая любезность перемежалась судорожными вспышками утомительной страсти, которые пугали ее не только бездумной несдержанностью, но и очевидным автоматизмом и тем, что в них было так мало личного. Она их поощряла, потому что потом он спал как убитый. Но с каждым днем он все надежнее отгораживался от нее оборонительными укреплениями и все меньше видел в ней личность. От такого его настроения она чувствовала себя несчастной, как чувствовала бы любая женщина на ее месте.

Гарриет была невыразимо благодарна герцогине, которая предупредила и тем самым до некоторой степени вооружила ее. Она засомневалась в том, что ее собственное решение “не душить супружеской заботой” было мудрым. Попросила совета в письме. Ответ герцогини освещал множество тем и в конечном счете сводился к фразе “пусть сам выпутывается”.

В постскриптуме говорилось: “Скажу одно, моя милая, – он все еще рядом, и это обнадеживает. Мужчине так легко оказаться где-то еще”.

Примерно за неделю до казни к ним пришла миссис Гудакр в сильном волнении.

– Этот негодяй Крачли! – заявила она. – Я как знала, что Полли Мэйсон окажется в положении. Так и есть! И что теперь делать? Даже если ему разрешат жениться, и если он сам захочет – а ему, я вижу, на девочку плевать, – что лучше для ребенка, когда отца вовсе нет или когда его повесили за убийство? Вот уж не знаю! Даже Саймон не знает, хотя он, конечно, говорит, что надо жениться. Почему бы и нет – Крачли-то уж точно никакой разницы. Но теперь девочка не хочет, говорит, что не пойдет за убийцу, и я ее понимаю! Ее мать в страшном расстройстве, конечно. Надо было ей держать Полли при себе или отправить служить в хороший дом – я говорила, что она слишком юна для работы в пэгфордском магазине тканей и очень легкомысленна, но сейчас об этом уже поздно толковать.

Питер спросил, знает ли Крачли.

– Девочка говорит, что нет… Боже ты мой! – воскликнула миссис Гудакр, которой внезапно от крылись варианты развития событий. – А если бы деньги мистера Ноукса не пропали, а Крачли бы не разоблачили, что бы тогда было с Полли? Он собирался прикарманить эти деньги не мытьем, так катаньем… Если на то пошло, дорогая моя леди Питер, Полли чудом избежала такой участи, о которой даже не догадывалась.

– Ой, до этого могло и не дойти, – сказала Гарриет.

– Может, и так, но где одно нераскрытое убийство, там и другие. Однако вопрос не в этом. Вопрос в том, что нам делать с ребенком, который скоро родится.

Питер ответил, что, по его мнению, Крачли следует хотя бы сообщить. По крайней мере, у него будет шанс сделать то, что можно сделать. Он предложил устроить миссис Мэйсон встречу с начальником тюрьмы. Миссис Гудакр сказала, что это очень любезно с его стороны.

Провожая миссис Гудакр до калитки, Гарриет призналась, что ее мужу будет полезно сделать для Крачли что-нибудь конкретное: он так беспокоится.

– Еще бы, – ответила миссис Гудакр. – По нему видно, что он из таких. Саймон тоже места себе не на ходит, когда бывает вынужден с кем-то сурово обойтись. Но таковы уж мужчины. Хотят сделать все правильно, а последствия им конечно же не нравятся. Бедняжки, ни чего не поделаешь. Они не умеют мыслить логически.

Вечером Питер сообщил, что Крачли был очень зол и категорически заявил, что больше не хочет иметь дела ни с Полли, ни с другими бабами, черт бы их побрал. Он также отказался видеться с миссис Мэйсон, с Питером и с кем-либо еще и сказал начальнику тюрьмы, чтоб его, черт возьми, оставили в покое.

Затем Питер стал думать, что можно сделать для девушки. Гарриет дала ему время побороться с этой задачей (которая была хороша, по крайней мере, тем, что выполнима), а потом спросила:

– А ты не можешь поручить это мисс Климпсон? С ее связями в Высокой церкви она, наверное, сможет найти какую-нибудь подходящую работу. Я эту девушку видела, она неплохая, правда. А ты мог бы помочь деньгами и тому подобным.

Он посмотрел на нее так, будто увидел впервые за две недели.

– Ну конечно же. У меня, кажется, размягчение мозгов. Мисс Климпсон – очевидное решение. Сию минуту напишу ей.

Он достал ручку и бумагу, написал адрес и “Дорогая мисс Климпсон!”, а затем беспомощно застыл с ручкой в руке.

– Послушай… Думаю, ты сможешь написать лучше, чем я. Ты видела девушку. Ты сможешь объяснить… Господи, как же я устал!

Это была первая трещина в его броне.

В ночь перед казнью он в последний раз попытался увидеться с Крачли, вооружившись письмом мисс Климпсон с превосходными и разумными предложениями относительно будущего Полли Мэйсон.

– Я не знаю, когда вернусь. Не жди меня, ложись спать.

– Ох, Питер…

– Говорю же, ради бога, не жди меня.

– Хорошо, Питер.

Гарриет пошла искать Бантера и обнаружила, что он проверяет “даймлер” от капота до задней оси.

– Его светлость берет вас с собой?

– Не могу сказать, миледи. Он не дал мне указаний.

– Постарайтесь поехать с ним.

– Сделаю все, что в моих силах, миледи.

– Бантер… Что обычно бывает?

– Когда как, миледи. Если приговоренный способен вести себя доброжелательно, реакция не так болезненна для всех. С другой стороны, иногда нам случалось садиться на ближайший корабль или самолет, следующий за границу, и преодолевать значительные расстояния. Но обстоятельства тогда, разумеется, были другими.

– Да. Бантер, его светлость особо подчеркнул, что не желает, чтобы я дожидалась его возвращения. Но если он вернется ночью и не будет… если он будет очень тревожиться… – Фразу никак не удавалось закончить. Гарриет начала снова: – Я пойду наверх, но не думаю, что смогу уснуть. Я посижу у камина в своей комнате.

– Очень хорошо, миледи.

Они обменялись понимающими взглядами.

Машина была подана к крыльцу.

– Отлично, Бантер. Спасибо.

– Ваша светлость не нуждается в моих услугах?

– Разумеется, нет. Нельзя оставлять ее светлость одну в доме.

– Ее светлость любезно разрешила мне уехать.

– Вот как.

В наступившей тишине Гарриет, стоявшая на крыльце, успела подумать: “А сейчас он спросит, уж не вообразила ли я, что ему нужен санитар!” Затем раздался голос Бантера, в котором звучала точно выверенная нота оскорбленного достоинства:

– Я ожидал, что ваша светлость пожелает, чтобы я сопровождал вас, как обычно.

– Понятно. Хорошо. Залезайте.

Старый дом составил Гарриет компанию в ее бдении. Он ждал вместе с ней. Злой дух покинул его, а сам он был выметен и убран^[1201] и готов принять дьявола – или ангела. Уже пробило два, когда она услышала шум мотора.

Раздались шаги по гравию, дверь открылась и закрылась, голоса послышались и смолкли – наступила тишина. Ни шороха, ни звука на лестнице – и вдруг Бантер постучал к ней в дверь.

– Ну что, Бантер?

– Сделано все, что возможно, миледи. – Они говорили шепотом, словно обреченный был уже мертв. – Он далеко не сразу согласился встретиться с его светлостью. В конце концов начальник тюрьмы его уговорил, и его светлость смог передать сообщение и ознакомить заключенного с мерами, принятыми относительно будущего молодой женщины. Насколько я понял, он очень мало этим интересовался. Мне сказали, что заключенный по-прежнему угрюм и непокорен. Его светлость вышел от него в весьма расстроенных чувствах. В подобных обстоятельствах он всегда просит прощения у приговоренного. Судя по всему, он его не получил.

– Вы сразу поехали домой?

– Нет, миледи. Покинув тюрьму в полночь, его светлость поехал в западном направлении и ехал очень быстро около пятидесяти миль. В этом нет ничего необычного, нередко он вот так едет ночь напролет. Затем он внезапно остановился на перекрестке, подождал несколько минут, словно пытался принять решение, повернул и поехал прямо сюда, причем еще быстрее. Когда мы вошли, его била дрожь, но он отказался от еды и питья. Сказал, что уснуть не сможет, так что я разжег хороший огонь в гостиной. Оставил его сидящим на диване. Я поднялся сюда по черной лестнице, миледи, потому что он, полагаю, не хочет, чтобы вы за него волновались.

– Правильно, Бантер. Я рада, что вы так сделали. Где вы будете?

– Я побуду в кухне, миледи, чтобы услышать, если он меня позовет. Вряд ли его светлость меня потребует, но если да, то я буду готовить себе легкий ужин.

– Превосходный план. Я думаю, его светлость предпочтет, чтобы его предоставили самому себе, но если он спросит обо мне – но только когда и если спросит, – скажите ему…

– Да, миледи?

– Скажите ему, что в моей комнате все еще горит свет и что, по вашему мнению, я очень беспокоюсь о Крачли.

– Очень хорошо, миледи. Желает ли ваша светлость, чтобы я принес вам чаю?

– О. Спасибо, Бантер. Да, чаю я хочу.

Когда чай был принесен, она с жадностью его выпила и села, прислушиваясь. Все было тихо, только церковные часы отбивали четверти. Но, перейдя в соседнюю комнату, она смогла расслышать беспокойные шаги этажом ниже.

Она вернулась к себе и стала ждать. В ее голове снова и снова крутилась одна и та же мысль: нельзя идти к нему, он должен прийти ко мне. Если он не захочет, значит, я потерпела полное фиаско, тень которого будет с нами всю жизнь. Но решить должен он, а не я. Мне придется смириться. Нужно терпеть. Что бы ни случилось, мне нельзя к нему идти.

В четыре утра по церковным часам она услышала звук, которого ждала: скрипнула дверь у подножия лестницы. Несколько секунд тишины – она решила, что он передумал. Она затаила дыхание, пока не услышала шаги, которые медленно и неохотно поднялись по ступенькам и вошли в соседнюю комнату. Она испугалась, что там они и остановятся, но на этот раз он сразу подошел и распахнул дверь, которую она оставила незапертой.

– Гарриет…

– Входи, милый.

Он подошел и тихо встал рядом с ней, весь дрожа. Она протянула ему руку, и он жадно ухватился за нее, неуверенно положив другую руку ей на плечо.

– Ты мерзнешь, Питер. Иди ближе к огню.

– Я не мерзну, – сердито сказал он, – это мои по ганые нервы. Не могу с ними справиться. Видимо, после войны я так и не пришел в норму. Ненавижу все это. Я пытался перетерпеть в одиночку.

– Но зачем?

– Это все проклятое ожидание конца…

– Я знаю. Я тоже не могу спать.

Он стоял как деревянный, протянув руки к огню, пока его зубы не перестали стучать.

– На тебя весь этот ужас тоже обрушился. Прости. Я забыл. Звучит идиотски. Но я всегда был один.

– Да, конечно. Я точно такая же. Уползаю прочь и прячусь в углу.

– Ну, – сказал он, на мгновение становясь похожим на себя, – мой угол – это ты. Я пришел спрятаться.

– Да, любимый.

В этот момент для нее зазвучали фанфары.

– Могло быть и хуже. Хуже всего, когда они не признаются, тогда снова перебираешь все улики и думаешь, а вдруг ты все же ошибся… А иногда они до ужаса хорошие люди…

– А что Крачли?

– Похоже, ему на всех плевать и он ни о чем не жалеет, кроме того, что попался. Ненавидит Ноукса так же сильно, как в тот день, когда убил его.

Полли он не интересовался, только сказал, что она дура и стерва, а я еще дурее, раз трачу на нее время и деньги. А Эгги Твиттертон, как и нам всем, он желает сдохнуть, и чем скорее, тем лучше.

– Питер, какой ужас!

– Если есть Бог – или суд, – что теперь будет? Что мы наделали?

– Я не знаю. Но не думаю, что мы могли как-то повлиять на приговор.

– Наверное, нет. Хотелось бы больше знать об этом.

Пять часов. Он поднялся и стал смотреть в темноту, в которой пока не было видно никаких признаков грядущего рассвета.

– Еще три часа… Они дают им какое-то снотворное… Это милосердная смерть по сравнению с большинством естественных… Только вот ожидание и то, что ты заранее знаешь… И еще это некрасиво… Ста рик Джонсон был прав: шествие к Тайберну^[1202] было не так мучительно…^[1203] В садовничьих перчатках, прост, палач к тебе войдет…^[1204] Однажды я добился разрешения присутствовать при повешении… Решил, что лучше знать… но это не отучило меня вмешиваться.

– Если бы ты не вмешался, это мог быть Джо Селлон. Или Эгги Твиттертон.

– Знаю. Я все время себе это твержу.

– А если бы ты не вмешался шесть лет назад, это почти наверняка была бы я.

При этих словах он перестал ходить туда-сюда, как зверь в клетке.

– Гарриет, если бы тебе пришлось пережить такую ночь, зная, что тебя ждет, то эта ночь и для меня стала бы последней. Смерть была бы пустяком, хотя тогда ты значила для меня гораздо меньше, чем сейчас… Какого черта я напоминаю тебе о тогдашнем ужасе?

– Если бы не он, нас бы здесь не было – мы бы никогда не встретились. Если бы Филиппа не убили, нас бы здесь не было. Если бы я с ним не жила, я б не вышла за тебя замуж. Все было неправильно, все не так – а в итоге я каким-то образом получила тебя. Что все это значит?

– Ничего. Кажется, в этом нет никакого смысла. Он отбросил эту мысль прочь и снова беспокойно зашагал по комнате.

Немного спустя он спросил:

– “Молчальница прелестная моя” – кто так называл жену?

– Кориолан^[1205].

– Беднягу тоже мучили… Я так благодарен, Гарриет, – нет, это неверно, ты не по доброте, ты просто такая и есть. Ты, наверное, страшно устала?

– Ни капельки.

Ей было трудно думать о Крачли, скалящемся в лицо смерти, как загнанная крыса. Его предсмертные муки она воспринимала только через призму тех мучений, которые испытывал ее муж. Но сквозь страдание его души и ее собственной невольно пробивалась уверенность, похожая на далекий звук фанфар.

– Знаешь, они ненавидят казни. Казни бередят остальных заключенных. Те колотят в двери, никому не дают покоя. Все на нервах… сидят в клетках, как звери, поодиночке… Ад какой-то… Все мы сидим в одиночках… “Не могу выйти”, – твердил скворец…^[1206] Если б только можно было вылететь на минутку, или уснуть, или перестать думать… Да чтоб эти проклятые часы сгорели! Гарриет, ради бога, не отпускай меня… вытащи меня… взломай дверцу…

– Тише, душа моя. Я здесь. Мы будем вместе.

С восточной стороны темнота в окне начала бледнеть – это были предвестники зари.

– Не отпускай меня.

Они ждали. Стало светать.

Внезапно он сказал: “Да черт возьми!” – и начал плакать, сначала неловко и неумело, потом свободнее. Он сжался в комок у ее колен, а она обняла его и так держала, прижав к груди и обхватив руками его голову, чтобы он не услышал, как часы пробьют восемь.

Толбойз

– Отец!

– Да, сын мой.

– Вы помните эти персики мистера Паффета, большущие, прямо огромные, которые вы мне сказали не рвать?

– Да?

– Вот я их рванул.

Лорд Питер Уимзи перевернулся на спину и в ужасе уставился на своего отпрыска. Его жена отложила шитье.

– Что за хулиганство, Бредон! Бедный мистер Паффет собирался выставить их на цветочной выставке^[1208].

– Ну, мамочка, я не специально. Это на спор. Ограничившись таким своеобразным объяснением, мастер Бредон Уимзи снова обратил свой честный взгляд на отца. Отец застонал и сел.

– И что, обязательно ставить меня в известность? Я надеюсь, Бредон, что из тебя не вырастет зануда.

– Понимаете, отец, мистер Паффет меня увидел. И он собирается зайти к вам на пару слов, только чистый воротничок наденет.

– А, понятно, – с облегчением сказал его светлость. – И ты решил, что лучше разобраться с этим делом сейчас, пока версия другой стороны не разгневала меня еще сильнее?

– Если вы не против, сэр.

– Это, по крайней мере, разумный подход. Хорошо, Бредон. Поднимись в мою спальню и приготовься к экзекуции. Трость за туалетным столиком.

– Да, отец. Вы ведь скоро придете, сэр?

– Я оставлю ровно столько времени, сколько нужно, чтобы осознать содеянное и раскаяться. Вперед!

Нарушитель поспешил в направлении дома и скрылся из виду, экзекутор же тяжело поднялся на ноги и неторопливо зашагал следом, грозно закатывая рукава.

– О боже! – воскликнула мисс Кверк. Она в ужасе смотрела сквозь очки на Гарриет, которая безмятежно вернулась к своим лоскуткам. – Но вы ведь конечно же не позволите ему бить малютку тростью?

– Позволю? – Вопрос позабавил Гарриет. – Вряд ли это подходящее слово.

– Но, Гарриет, милая, так же нельзя. Вы не понимаете, как это опасно. Он может необратимо травмировать мальчика. Маленьких людей надо переубеждать, а не ломать их дух жестокостью. Когда вы так унижаете ребенка и причиняете ему боль, вы заставляете его чувствовать себя беспомощным и неполноценным, и все это подавленное возмущение прорвется потом самым необычным и ужасающим образом.

– Не думаю, что он возмущается, – сказала Гарриет. – Он привязан к отцу.

– Ну, если так, – парировала мисс Кверк, – то это какой-то мазохизм и его надо прекратить, то есть плавно увести в другом направлении. Это противоестественно. Как можно испытывать здоровую привязанность к тому, кто тебя бьет?

– Не знаю, но так часто бывает. Мать Питера лупцевала его шлепанцем, и они всегда были лучшими друзьями.

– Если бы у меня был собственный ребенок, – сказала мисс Кверк, – я бы никому не позволила и пальцем его тронуть. Всех моих маленьких племянников и племянниц воспитывают по современным просвещенным принципам. Они даже не знают слова “нельзя”. Вот посмотрите, что получается. Именно потому, что вашему мальчику сказали не рвать персики, он их сорвал. Если бы ему не запретили, он бы не ослушался.

– Да, – сказала Гарриет, – думаю, так оно и есть. Он бы все равно сорвал персики, но непослушания в этом бы не было.

– Вот именно! – торжествующе воскликнула мисс Кверк. – Видите: вы выдумываете преступление, а потом наказываете за него бедного ребенка. К тому же если бы не запрет, он бы оставил фрукты в покое.

– Вы не знаете Бредона. Он ничего не оставляет в покое.

– Конечно, – сказала мисс Кверк, – и не оставит, пока вы будете окружать его запретами. Он берет чужое в знак протеста.

– Ну, он нечасто так протестует. С другой стороны, конечно, трудно отказаться от спора с таким большим мальчиком, как Джордж Уоггет. Я думаю, это был Джордж, как всегда.

– Несомненно, – заметила мисс Кверк, – все деревенские дети воспитаны в атмосфере придирок и ответного протеста. Такие вещи заразны. Демократические принципы – это прекрасно, но я не думаю, что разумно допускать контакт вашего мальчика с заразой.

– Вы бы запретили ему играть с Джорджем Уоггетом? Мисс Кверк была начеку.

– Я никому бы ничего не запрещала. Я попыталась бы подыскать ребенку более подходящую компанию. Можно было бы поощрять заботу Бредона о его маленьком братишке, это дало бы полезный выход его энергии и позволило бы ему чувствовать свою значимость.

– Ой, да он и так очень добр к Роджеру, – спокойно сказала Гарриет. Она подняла глаза и увидела, как наказующий и наказанный выходят из дома, взявшись за руки. – По-моему, они большие друзья. Бредон был очень горд, когда его повысили до трости, он считает, что это благородно и по-взрослому… Ну, разбойник, сколько тебе досталось?

– Три, – доверительно сообщил мастер Бредон. – Ужасно сильных. Один за хулиганство, один за то, что был таким ослом, что попался, и один за то, что в жаркий день немо-верно всем мешал.

– О господи, – воскликнула мисс Кверк, сраженная подобной безнравственностью. – А ты сожалеешь, что сорвал персики бедного мистера Паффета и ему не достанется приза на выставке?

Бредон посмотрел на нее с удивлением.

– Мы с этим закончили, – сказал он с ноткой возму щения в голосе.

Отец решил, что стоит вмешаться.

– В этом доме такое правило, – объявил он, – после того как нас наказали, больше ничего говорить нельзя. Тема выводится из обращения.

– Ох, – вздохнула мисс Кверк. Она все еще чувствовала, что надо как-то поддержать жертву жестокости и смягчить психологические последствия. – Раз ты хороший мальчик, не хочешь теперь посидеть у меня на коленях?

– Нет, спасибо, – ответил Бредон. Воспитание или естественная вежливость подсказали ему, что нужен более развернутый ответ. – Но все равно большое вам спасибо.

– В жизни не слышал более бестактного предложения, – сказал Питер.

Он плюхнулся на шезлонг, схватил своего сына и наследника за ремень и лицом вниз положил его себе поперек колен.

– Полдник тебе придется есть на четвереньках^[1209], как Навуходоносору.

– Кто такой Навуходоносор?

– Навуходоносор, царь Иудейский…^[1210] – начал было Питер. Его версия беззаконий этого персонажа была прервана появлением из-за дома плотной мужской фигуры, вопреки сезону одетой в свитер, вельветовые брюки и котелок. – “Сбылось проклятие мое, воскликнула Шалотт”.

– Кто такая Шалотт?

– Перед сном расскажу. Вон идет мистер Паффет, дыша угрозами и убийством^[1211]. Нам придется встать и встретить его лицом к лицу. Добрый день, Паффет.

– День добрый, м’лорд и м’леди, – сказал мистер Паффет. Он снял котелок и стер струящийся пот со лба. – И мисс, – добавил он с невнятным жестом в сторону мисс Кверк. – Я осмелился, м’лорд, зайти…

– Это, – сказал Питер, – было очень любезно с вашей стороны. Иначе, разумеется, мы бы сами зашли к вам и попросили бы прощения. Нами овладело неожиданное непреодолимое стремление, обусловленное, пожалуй, красотой плодов и рискованным характером предприятия. Мы очень надеемся, что оставшегося хватит для цветочной выставки, и проследим, чтобы подобное не повторилось. Мы хотели бы отметить, что уже приняты справедливые меры в виде трех горячих, но если нас ожидает еще что-нибудь, мы постараемся принять это с подобающим раскаянием.

– Ну вот! – огорчился мистер Паффет. – Я так Джинни и сказал: Джинни, грю, надеюсь, молодой джентльмен не расскажет ихней светлости. Они небось рассердются, грю, и того гляди ему всыплют. Ой, папаша, грит она, беги скорей, плюнь на парадный пиджак и скажи ихней светлости, что он не рвал, разве пару персиков, и много еще осталось. Ну я спешу как могу, только сполоснуться пришлось, а то из свинарника, да воротничок чистый одел, но годы уже не те, и солидность наросла, на холм уже так быстро не поднимусь. Не за что было лупить молодого джентльмена, м’лорд: я его поймал, пока он много не напортил. Мальцы они мальцы и есть – и чем хошь поручусь, его кто-то из этих дьяволят подбил, прошу прошшения, м’леди.

– Что ж, Бредон, – произнес отец, – со стороны мистера Паффета очень любезно так подойти к делу. Проводи-ка мистера Паффета в дом и попроси Бантера нацедить ему стакан пива. А по дороге можешь сказать ему все, что тебе подсказывают лучшие чувства.

Он подождал, пока эта странная пара прошла половину газона, и окликнул гостя:

– Паффет?

– Да, м’лорд? – отозвался мистер Паффет, возвращаясь один.

– А на самом деле большой был ущерб?

– Нет, м’лорд. Я грю, всего два персика, я вовремя вышел из-за сарая, и его как ветром сдуло.

– Слава богу! С его слов я подумал, что он все слопал. И вот что, Паффет. Не спрашивайте Бредона, кто его на это подбил. Он вряд ли скажет, но почувствует себя немножко героем, оттого что промолчал.

– Понял, – сказал мистер Паффет. – Настоящий бла-ародный молодой джентльмен, а?

Он подмигнул и грузно зашагал догонять раскаивающегося грабителя.

Все думали, что инцидент исчерпан, и все (кроме мисс Кверк) очень удивились, когда на следующее утро^[1212] мистер Паффет пришел во время завтрака и без предисловий заявил:

– Прошу прошшения, м’лорд, но у меня все-все мои персики ночью ободрали, и мне бы узнать кто.

– Оборвали все персики, Паффет?

– Все до единого, м’лорд, по сути говоря. А завтра цветочная выставка.

– Опля! – сказал мастер Бредон. Он поднял глаза от своей тарелки и обнаружил, что на него уставилась мисс Кверк.

– Это большое свинство, – заметил его светлость. – Вы кого-нибудь подозреваете? Или хотите, чтобы я помог вам разобраться в этом деле?

Мистер Паффет неторопливо перевернул котелок в своих широких ладонях.

– Не хочу беспокоить вашу светлость, – медленно произнес он. – Но мне подумалось, что кое-кто в этом доме может прояснить дело, как грится.

– Не думаю, – сказал Питер, – но легко спросить. Гарриет, не знаешь ли ты, случайно, чего-нибудь об исчезновении персиков мистера Паффета?

Гарриет покачала головой:

– Ничего. Роджер, лапочка, пожалуйста, не брызгай так яйцом. У тебя уже усы как у мистера Биллинга.

– Можешь ли ты нам помочь, Бредон?

– Нет.

– Что “нет”?

– Нет, сэр. Мама, можно, пожалуйста, я выйду из-за стола?

– Минуточку, солнышко. Ты не сложил салфетку.

– Ой, забыл.

– Мисс Кверк?

Мисс Кверк, пораженная этим запирательством, не отрывала глаз от старшего мастера Уимзи и вздрогнула, услышав свое имя.

– Знаю ли я что-нибудь? Что ж! – Она колебалась. – Бредон, мне рассказать папе? Или ты лучше сам расска жешь?

Бредон быстро взглянул на отца, но не ответил. Этого и следовало ожидать. Бейте ребенка, и из него вырастет лгун и трус.

– Давай, – вкрадчиво сказала мисс Кверк, – будет гораздо приличнее, лучше и смелее признаться, правда же? Мама и папа очень расстроятся, если мне придется им рассказать.

– Что рассказать? – спросила Гарриет.

– Дорогая моя Гарриет, – ответила мисс Кверк, раздраженная этим глупым вопросом, – если я скажу что, я это расскажу, так ведь? А я совершенно уверена, что Бредон предпочел бы рассказать сам.

– Бредон, – сказал отец, – ты догадываешься, что имеет в виду мисс Кверк? Если да, то можешь рассказать, и мы двинемся дальше.

– Нет, сэр. Я ничего не знаю о персиках мистера Паффета. Теперь можно я выйду из-за стола, мама, ну пожалуйста?

– Ох, Бредон! – укоризненно воскликнула мисс Кверк. – Я же тебя видела собственными глазами! Ни свет ни заря – в пять утра. Может, скажешь, что ты делал?

– А, это! – сказал Бредон и покраснел. Мистер Паффет почесал в затылке.

– Что ты делал? – мягко спросила Гарриет. – Ты ведь не хулиганил, солнышко? Или это секрет?

Бредон кивнул:

– Да, секрет. Мы кое-чем занимались. – Он вздохнул. – Не думаю, что это хулиганство, мам.

– А я все же думаю, что это оно, – безнадежным тоном сказал Питер. – Так часто выходит с твоими секретами. Это не нарочно, я уверен, но есть у них такая особенность. Считай, что я тебя предупредил, Бредон, и больше так не делай, а лучше исправь то, что сделал, пока я об этом не узнал. Это ведь не имеет отношения к персикам мистера Паффета?

– Нет-нет, отец. Мама, пожалуйста, можно?..

– Да, милый, можешь выйти из-за стола. Но попроси разрешения у мисс Кверк.

– Мисс Кверк, позвольте мне, пожалуйста?

– Да, конечно, – траурным голосом произнесла мисс Кверк.

Бредон быстро сполз со стула, сказал: “Мне очень жаль, мистер Паффет, что так вышло с вашими персиками”, – и вырвался на волю.

– Мне не хотелось об этом говорить, – начала мисс Кверк, – но я думаю, мистер Паффет, что ваши персики в дровяном сарае. Я сегодня рано проснулась и увидела, как Бредон и еще один мальчик переходят двор, неся что-то в ведре. Я помахала им из окна, и они поспешили в сарай с весьма заговорщицким видом.

– Что же, Паффет, – сказал его светлость. – Все это очень прискорбно. Мне пойти и осмотреть место происшествия? Или вы хотите обыскать дровяной сарай? Я уверен, что ваших персиков там нет, хотя не знаю, на что вы там наткнетесь.

– Я был бы рад вашему совету, м’лорд, – ответил мистер Паффет, – коли у вас найдется время. Меня вот что ставит в тупик: там широкая грядка, а следов нет, так сказать, кроме разве следов молодого хозяина.

А поскольку следы – это вроде стезя вашей светлости, я и осмелился прийти. Но мастер Бредон сказал, что это не он, и я думаю, что следы остались со вчерашнего, хотя как может хоть взрослый, хоть ребенок через эту самую сырую грядку перейти и ни следа не оставить, если у него крыльев нет, ни я, ни Джинни не разберем.

Мистер Том Паффет гордился своим огороженным садом. Он сам построил стену (будучи строителем по профессии) – это было красивое кирпичное сооружение в десять футов высотой, увенчанное со всех четырех сторон благородным парапетом из бутылочных осколков. Сад лежал через дорогу от маленького домика, в котором жил хозяин с дочерью и зятем, в него вела добротная деревянная калитка, на ночь запиравшаяся на висячий замок. По бокам от него зеленели другие пышные сады. Земля сзади была в глубоких бороздах и все еще сырая – солнце выглянуло только в последние дни.

– Вон ту калитку, – сказал мистер Паффет, – вчера заперли в девять вечера, как всегда, и когда я сегодня в семь утра пришел, она таки была заперта, так что тот, кто это сделал, должен был лезть через эту вот стену.

– Понятно, – ответил лорд Питер. – Мое демоническое дитя еще в нежном возрасте, но, должен признать, оно способно почти на все, при должном наущении и поощрении. Все же я не думаю, что после вчерашнего мелкого происшествия он бы это сделал, а если бы и сделал, то, я уверен, признался бы.

– Думаю, вы правы, – согласился мистер Паффет, отпирая калитку, – хотя когда я был таким пацаном, как он, если бы эта старуха ко мне цеплялась, я бы что угодно сказал.

– Я тоже, – сказал Питер. – Это подруга моей невестки, которой, как нам сказали, нужно отдохнуть в деревне. Нам всем, я чувствую, скоро нужно будет отдохнуть в городе. Хорошие у вас сливы. Гм. Гравий – не лучшая субстанция для следов.

– Не лучшая, – согласился мистер Паффет. Он провел гостя между аккуратными клумбами и грядками в дальний конец сада. Там у подножия стены тянулась полоса шириной футов в девять, середина которой была пуста, если не считать нескольких рядов позднего горошка. В дальней части, упираясь в стену, стояло персиковое дерево, среди темной листвы которого розовел большой одинокий плод. Через грядку тянулся двойной ряд мелких следов.

– Вы рыхлили эту грядку после вчерашнего визита моего сына?

– Нет, милорд.

– Значит, он с тех пор здесь не появлялся. Это точно его следы – уж я-то знаю, я на них на своих клумбах насмотрелся. – Рот Питера слегка дернулся. – Смотрите! Он подошел очень осторожно, самым благородным образом стараясь не наступать на горошек. – Он стянул один персик и проглотил его на месте. Я, с естественным для родителя беспокойством, задаюсь вопросом, выбросил ли он косточку, и с облегчением замечаю, что выбросил. Он пошел дальше, сорвал второй персик, вы вышли из-за сарая, он дернулся, как пойманный воришка, и в спешке убежал – на этот раз, к моему сожалению, наступив на горошек. Я надеюсь, что вторую косточку он тоже где-то оставил. Что же, Паффет, вы правы: других следов нет. Интересно, мог ли вор положить доску и пройти по ней?

– Здесь нет досок, – сказал мистер Паффет, – кроме той небольшой, с нее я рассаду сажаю. В ней три фута или около того. Хотите глянуть на нее, м’лорд?

– Незачем. По некотором размышлении становится ясно, что невозможно перейти девятифутовую грядку по трехфутовой доске, не передвигая доску, и что нельзя одновременно стоять на доске и ее передвигать. Вы уверены, что другой нет? Да? Тогда этот вариант отпадает.

– Может, он с собой принес?

– Стены сада высокие, и залезть на них трудно даже без дополнительного бремени в виде девятифутовой доски. Кроме того, я практически уверен, что доской не пользовались. Иначе, я думаю, от ее краев остались бы какие-то следы. Нет, Паффет, эту грядку никто не пересекал. Кстати, не кажется ли вам странным то, что вор оставил нетронутым всего один большой персик? Он бросается в глаза. Просто шутки ради? Или… подождите минутку, что это?

Что-то привлекло его внимание у дальнего края грядки, футов на десять правее того места, где они стояли. Это был персик – твердый, красный и не совсем спелый. Лорд Питер поднял его и задумчиво повертел в руках.

– Вор сорвал персик, обнаружил, что он не спелый, и раздраженно швырнул его прочь. Похоже на правду, Паффет, как вы думаете? И если я не ошибаюсь, у подно жия дерева разбросано довольно много свежих листьев. Часто ли, срывая персик, заодно обрывают листья?

Он в ожидании посмотрел на мистера Паффета, который ничего не ответил.

– Я думаю, – продолжил Питер, – надо пойти и по смотреть с улицы.

Прямо за стеной шла полоса разросшейся травы. Мистер Паффет направился прямо к ней, но Питер задержал его повелительным жестом и продемонстрировал прекрасный образчик сыскной работы в классическом стиле. Его светлость, растянувшись на животе, осторожно засовывал свой длинный нос и длинные пальцы в каждый пучок травы, а мистер Паффет стоял, расставив ноги и упершись руками в колени, и взволнованно смотрел на него. Наконец сыщик сел на корточки и сказал:

– Все ясно, Паффет. Это были двое мужчин. Они пришли по улице со стороны деревни в подбитых гвоздями ботинках и принесли лестницу. Они поставили лестницу здесь – трава, как видите, до сих пор слегка примята, и в земле две отчетливые вмятины. Один залез наверх и оборвал персики, а другой, я думаю, стоял внизу на страже и принимал добычу в сумку, корзину или что-то в этом роде. Это не детская шалость, Паффет. По ширине шага видно, что это взрослые мужчины. Каких врагов вы нажили себе в вашем безобидном деле? Или кто ваши главные соперники по части персиков?

– Ну как, – неторопливо сказал мистер Паффет, – викарий наш там персики выставляет, и доктор Джел-либэнд из Грейт-Пэгфорда, и Джек Бейкер – это полицейский наш, значит; приехал, когда Джо Селлон отправился в Канаду. И еще старина Крич – мы с ним поспорили из-за дымохода. И Мэггс, кузнец, – ему не по нраву пришлось, когда я в прошлом году утер ему нос своими кабачками. А, еще Уоггет, мясник, он персики выставляет. Но не знаю, кто бы из них мог провернуть такую штуку. И еще, м’лорд: как они достали персики? Им было не дотянуться с лестницы, да и со стены, не говоря о том, что на этих осколках не посидишь. Дерево на пять футов ниже стены.

– Это просто, – сказал Питер. – Подумайте про оборванные листья и персик на краю грядки и пред ставьте себе, как бы вы это проделали. Кстати, если вам нужны доказательства того, что крали с этой стороны, возьмите лестницу и посмотрите. Чем хотите поручусь: вы увидите, что один оставшийся персик скрыт под листьями от любого, кто смотрит на него сверху, хотя он вполне отчетливо виден из сада. Нет, трудность не в том, чтобы понять, как это сделали; трудность в том, чтобы схватить преступников. К сожалению, нет ни одного следа, достаточно четкого, чтобы разобрать весь рисунок гвоздей на подошвах.

Он поразмышлял минуту, пока мистер Паффет смотрел на него с таким видом, словно ждал, что ему непременно покажут очередной чудесный фокус.

– Можно обойти все дома, – продолжил его светлость, – и спросить или поискать. Но удивительно, как бесследно исчезают предметы и как мгновенно замолкают люди, если начинаешь задавать вопросы. Особенно дети. Вот что, Паффет, не исключено, что мой блудный сын все-таки прольет на это некоторый свет. Но позвольте провести допрос мне – тут нужен особый подход.

Есть один недостаток у отъезда из городского дома с десятью слугами в отдаленную деревушку. Когда вы втиснулись в дом сами и втиснули туда трех детей, и незаменимого слугу, и столь же незаменимую и преданную служанку, то пространство и время оказываются почти полностью занятыми. Можно, забрав мужа к себе в комнату и устроив двух старших детей в его гардеробной, поместить еще одну особу – какую-нибудь мисс Кверк, – которую тебя попросили приютить, но невозможно бегать за этой особой целый день и следить, чтобы с ней ничего не стряслось. Особенно если ты пишешь романы, а сама только и мечтаешь от души подурачиться с любимым, но отвлекающим от работы мужем, без детей, книги, слуг и гостей. Гарриет Уимзи, сидя в гостиной, писала как одержимая, глядя одним глазом на страницу, а другим на мастера Пола Уимзи, который сидел у окна и потрошил своего старого плюшевого кролика. Она напряженно прислушивалась, не кричит ли маленький Роджер: он возился со щенком на газоне, и это в любой момент могло кончиться бедой. Ее сознание было занято сюжетом, а подсознание – тем, что она на три месяца запаздывала с книгой. Если к ней и приходила смутная мысль о старшем сыне, то это были лишь раздумья, мешает ли он Бантеру в его делах или просто, как обычно, втихую замышляет какой-нибудь сюрприз поужаснее для своих родителей. Для себя он представлял опасность в последнюю очередь – у этого ребенка был редкий талант приземляться, как кошка, на все четыре лапы. Гарриет было совершенно не до мисс Кверк. Мисс Кверк тем временем обыскала дровяной сарай, но он был пуст, и среди его содержимого она не нашла ничего подозрительнее топорика, пилы, клетки для кроликов, куска старого ковра и мокрого круглого следа среди опилок. Она не удивилась, что улики уничтожены: Бредон на редкость настойчиво стремился выйти из-за стола за завтраком, а родители преспокойно позволили ему уйти. Питер также не потрудился обыскать участок, он сразу ушел из дому вместе с этим Паффетом, который, конечно, не мог настаивать на обыске. Питер с Гарриет самым явным образом старались замять расследование, они не хотели признавать последствия своих порочных педагогических заблуждений.

– Мама! Пойдем иглать со мной и с Бом-бомом!

– Сейчас, солнышко. Мне осталось закончить совсем чуть-чуть.

– Сейчас – это когда, мама?

– Очень скоро. Где-то через десять минут.

– Что такое десять минут, мама?

Гарриет отложила ручку. Как сознательный родитель, она не могла упустить такую возможность. Говорят, что четыре года – слишком рано, но дети бывают разные и можно попробовать.

– Смотри, солнышко. Вот часы. Когда эта длинная стрелка доберется досюда, пройдет десять минут.

– Когда это добелется досюда?

– Да, солнышко. Посиди тихо совсем чуть-чуть, смотри на нее и скажи мне, когда она будет там.

Перерыв. Мисс Кверк к этому времени обыскала гараж, теплицу и сарай с генератором.

– Она не двигается, мама.

– Двигается, но только очень-очень медленно. Надо очень внимательно на нее смотреть.

Мисс Кверк добралась до самого дома. Она вошла в заднюю дверь и прошла сквозь судомойню в коридор, в котором, помимо прочего, была дверь в обувной чулан. В этом убежище она нашла деревенскую девочку, чистившую пару не самых крупных ботинок.

– Ты невидела?.. – начала мисс Кверк. Тут ее взгляд упал на ботинки. – Это ботинки мастера Бредона?

– Да, мисс, – ответила девочка с напуганным видом, присущим молодым слугам, к которым вдруг обратились посторонние.

– Они очень грязные, – сказала мисс Кверк. Она вспомнила, что Бредон вышел к завтраку в чистых сандалиях. – Дай мне их на минутку.

Девочка оглянулась, ища помощи и совета, но Бантер и горничная, похоже, были далеко, и нельзя было отказать в просьбе леди, гостящей в доме. Мисс Кверк заполучила ботинки в свое распоряжение.

– Я сейчас верну их, – пообещала она, кивнув, и по шла дальше. Свежая, сырая земля на ботинках Бредона и что-то, принесенное тайком в ведре, – чтобы сложить два и два, не нужно быть Питером Уимзи. Но Питер Уимзи отказывается искать в нужном месте. Мисс Кверк ему покажет.

Мисс Кверк пошла дальше по коридору и подошла к двери. В этот момент дверь открылась и из-за нее показалось лицо Бредона, сильно испачканное. Увидев мисс Кверк, он скрылся, как кролик в норе.

– Ага! – сказала мисс Кверк. Она быстро толкнула дверь. Но даже шестилетний ребенок, обладая достаточным ростом и решительностью, может правильно воспользоваться засовом.

– Роджер, солнышко, не надо! Если трясти, они не будут идти быстрее. У бедных часов от этого только заболит животик. Ой, смотри, что натворил Пол со своим кроликом! Помоги ему собрать кусочки, милый, и тогда, вот увидишь, десять минут и пройдут.

Когда Питер вернулся из сада мистера Паффета, его жена и две трети потомства кувыркались на газоне с Бомбомом. Его пригласили присоединиться, и он присоединился, но голова его была занята другим.

– Странное дело, – жалобно отметил он, – хотя моя шумная семья постоянно ездит на мне верхом (что в данный момент было правдой), нужной ее части никогда нет под рукой. Где эта чума Бредон?

– Я предпочла не уточнять.

Питер встал и пошел, со впившимся в его плечо как пиявка младшим сыном, искать Бантера, который всегда все знал.

– Мастер Бредон, милорд, в данный момент занят препирательствами с мисс Кверк через дверь котельной.

– Боже мой, Бантер! А кто из них внутри?

– Мастер Бредон, милорд.

– Уф! Я боялся, что нам придется проводить спасательную операцию. Сними с меня этого инкуба и верни его ее светлости.

Все посулы мисс Кверк были бессильны выманить Бредона из котельной. Она мгновенно обернулась на голос Питера:

– Питер! Заставьте ребенка выйти наружу. У него там эти персики, и я уверена, что ему будет плохо.

Лорд Питер приподнял свои и без того достаточно удивленные брови.

– Если ваши искусные попытки не удались, – сказал он, – то будет ли толк от моих жестоких угроз, как вы думаете? К тому же, даже если бы он в самом деле ел персики, разве следовало бы нам столь безапелляционно подавлять это естественное выражение его индивидуальности? И с чего вы вдруг вообразили, что мы храним персики в котельной?

– Я знаю, что они там, – ответила мисс Кверк. – И я не виню ребенка. Если побить мальчика за воровство, он украдет снова. Кроме того, посмотрите на эти ботинки, в которых он ходил на улицу утром, – они все покрыты сырой землей.

Лорд Питер взял ботинки и с интересом их осмотрел.

– Элементарно, Ватсон. Но позвольте мне намекнуть, что даже домашнему сыщику-практику необходима некоторая подготовка. Эта земля другого цвета, чем земля в саду мистера Паффета, и на самом деле вообще не садовая земля. Далее, если вы потрудитесь взглянуть на клумбы, вы увидите, что они не такие влажные, чтобы оставить столько грязи на паре ботинок. В-третьих, я способен справиться с любыми расследованиями внутри семьи. И в-четвертых, не приходит ли вам в голову, что с вашей стороны довольно невежливо настаивать на том, что мой сын лжец?

– Хорошо, – сказала мисс Кверк, слегка покраснев. – Извлеките его оттуда и увидите.

– Но зачем мне извлекать его оттуда и развивать у него ужасный фрустрационный комплекс, связанный с котельной?

– Как хотите, – ответила мисс Кверк. – Это не мое дело.

– Именно, – сказал Питер.

Он подождал, пока она сердито прошествовала прочь, и позвал:

– Бредон! Можешь выходить. Она ушла. Раздался лязг железа, и его сын, как угорь, выскользнул наружу, тщательно закрыв за собой дверь.

– Не очень-то ты чистый, как я вижу, – бесстрастно заметил отец. – Похоже, в котельной нужна уборка. Я и сам-то не слишком чистый, если на то пошло. Я ползал по земле за садом мистера Паффета, пытаясь узнать, кто украл персики.

– Она говорит, что я.

– Открою тебе тайну, Бредон. Взрослые не всегда все знают, хотя стараются сделать вид, будто это так. Это называется “поддерживать статус”, и из-за этого возникает большинство войн, опустошающих европейский континент.

– Я думаю, – сказал Бредон, привыкший к бессмысленным пассажам в речи отца, – что она глупая.

– Я тоже, но я этого не говорил.

– И грубая.

– И грубая. Я, с другой стороны, глуп, но редко когда груб. А твоя мама и не грубая, и не глупая.

– А я?

– Ты эгоистичный экстраверт самого необузданного свойства. Зачем ты надел ботинки, когда пошел бродить по грязи? Гораздо легче отчистить ноги, чем ботинки.

– Там чертополох и крапива.

– Истинно так, царь!^[1213] Ага, я понял, где это. Возле ру чья в дальнем конце загона… Это твой секрет у тебя в котельной?

Бредон кивнул, упрямо сжав губы.

– Не поделишься со мной? Бредон замотал головой.

– Нет, вряд ли, – честно сказал он. – Понимаете, вы можете решить, что это надо запретить.

– Неловкое положение. Мой долг часто велит мне что-то запретить. Мисс Кверк считает, что я никогда ничего не должен запрещать, но я не чувствую за собой способности зайти так далеко. Интересно, что за чертовщину ты приволок. У нас были тритоны, лягушки и колюшки, а на головастиков сейчас не сезон. Надеюсь, что это не гадюки, Бредон, а то ты раздуешься и посинеешь. Я могу вынести всякую живность, но только не гадюк.

– Это не гадюки, – ответил его сын с пробуждающейся надеждой. – Хотя очень похоже. И я не знаю, что он ест. Вот что: если его можно оставить, вы не против на минутку зайти внутрь, а то вдруг он уползил из ведра?

– В таком случае, – ответил его светлость, – нам следует немедленно обыскать помещение. У меня нервы крепкие, но если он вдруг залезет в дымоход и выберется на кухню…

Лорд Питер поспешно последовал в котельную за своим отпрыском.

– Напрасно вы всегда говорите о ребенке вообще, как будто все дети одинаковы, – сказала Гарриет слегка раздраженно, потому что она очень не любила, когда ей разъясняют ее обязанности, отвлекая тем самым от их исполнения. – Даже мои трое совсем разные.

– Матери всегда думают, что их дети особенные, – сказала мисс Кверк. – Но основополагающие принципы детской психологии едины для всех. Я занималась этой темой. Возьмем наш вопрос о наказаниях. Когда вы наказываете ребенка…

– Какого именно ребенка?

– Любого ребенка – вы повреждаете хрупкий механизм его взаимодействия с миром. Некоторые вырастают запуганными, некоторые ожесточаются, но в любом случае вы порождаете чувство неполноценности.

– Все не так просто. Не будем говорить о любом ребенке – возьмем моих. Если читать нотацию Бредону, он заупрямится. Он сам прекрасно знает, когда нахулиганил, и иногда предпочитает хулиганить и принимать последствия. Роджер – совсем другое дело. Не думаю, что мы когда-нибудь будем сечь Роджера, потому что он ранимый, легко пугается и любит, когда взывают к его чувствам. Но он уже начинает ощущать некоторую неполноценность в сравнении с Бредоном, потому что его не секут. Я думаю, нам придется убедить его, что розги – это прерогатива старшего сына. Это сгодится, если только нам не придется сечь Пола.

В этой речи было столько чудовищных ошибок, что мисс Кверк не знала, с чего начать.

– По-моему, большая ошибка – сеять в неокрепшие умы заблуждение, что в старшинстве есть какое-то превосходство. Мои маленькие племянницы и племянники…

– Да, – сказала Гарриет. – Но людей надо готовить к жизни, не правда ли? Придет день, когда они поймут, что все недвижимое имущество Питера – майорат.

Мисс Кверк сказала, что ей гораздо больше нравится французский обычай делить все имущество поровну: это гораздо лучше для детей.

– Да, но это очень плохо для имущества.

– Но Питер не стал бы ставить имущество выше детей! Гарриет улыбнулась:

– Дорогая моя мисс Кверк! Питеру пятьдесят два, и в нем просыпаются предки.

Питер в тот момент не выглядел и не вел себя как пятидесятидвухлетний; в нем быстро просыпались гораздо более далекие и древние предки, чем английские джентльмены-землевладельцы. Он с некоторым трудом извлек змею из поддувала и теперь сидел на куче угольного шлака, наблюдая, как змея извивается на дне ведра.

– Ну и великан! – сказал он почтительно. – Как ты его поймал, старина?

– Ну, мы пошли за уклейками, а он приплыл, и Джои Мэггс поймал его своим сачком. И хотел убить его, потому что он кусается, но я сказал, что он не кусается, ведь вы научили нас различать змей. И Джо сказал: “А слабо проверить?”, а я сказал: “Пусть кусает”, и он сказал:

“Спорим?”, а я сказал: “Да, если ты мне его потом отдашь”, так что я протянул руку, но он, конечно, не кусался, и Джордж тогда помог мне принести его в ведре.

– То есть Джои Мэггс поймал его своим сачком, так?

– Да, но я знал, что это не гадюка. И пожалуйста, сэр, можете купить мне сачок, а то у Джо такой большой и хороший сачок, только он сегодня сильно опоздал, и мы думали, что он не придет, и он сказал, что кто-то спрятал его сачок.

– Вот как? Это очень интересно.

– Да. Можно мне сачок, пожалуйста?

– Можно.

– О, спасибо, отец. Можно мне оставить змея, ну пожалуйста, и чем он питается?

– Жуками, я думаю. – Питер опустил руку в ведро, и змея обвилась вокруг его запястья и заскользила вверх. – Давай, Катберт. Ты напоминаешь мне, как я был в школе и мы засунули точно такого же, как ты… – Он осекся, но было поздно.

– Куда, отец?

– Ну, был один учитель, которого все ненавидели, и мы положили ему в постель ужа. Так часто делают. Я вообще-то думаю, что ужи для этого и предназначены.

– Это большое хулиганство – засовывать змей в кровати противным людям?

– Да. Исключительное хулиганство. Ни один приличный мальчик даже не подумает о таком… Слушай, Бредон…

Гарриет Уимзи иногда с недоумением рассматривала своего старшего сына: “Знаешь, Питер, этот ребенок выглядит крайне неубедительно. Я-то знаю, что он твой, потому что он больше ничьим быть не может.

И цвет более-менее правильный. Но откуда у него такое круглое и невозмутимое лицо и невероятно курносый нос?”

Но в тот момент, в котельной, над извивающимся Катбертом, круглолицый Уимзи и узколицый Уимзи смотрели друг на друга, исполняясь ужасного, проказливого сходства.

– О, отец!

– Не знаю, что скажет твоя мать. Нам страшно попадет. Лучше предоставь это мне. Теперь беги и спроси Бантера, нет ли у него чего-нибудь вроде мешка для муки и крепкой веревки, потому что Катберта не заставишь сидеть в ведре. И ради бога, не ходи с видом Гая Фокса, готовящего пороховой заговор. Когда принесешь мешок, пойди и умойся. Я хочу отправить тебя с запиской к мистеру Паффету.

В последний раз мистер Паффет появился сразу после ужина, объясняя, что не мог прийти раньше из-за “делишка по дороге на Лопсли”. Он был благодарен и удивлен.

– Подумать только, что это был старина Билли Мэггс со своим братом, и все из-за тех кабачков, пропади они пропадом. Надо же так затаить обиду, а? И ведь сами персиков не выставляют. Не пойму я их. Сказал, что это была шутка. Шутка? – грю. А что мировой судья скажет про такие вот шутки? Ну да главное – персики ко мне вернулись, и выставка завтра, так что, видать, ничего с ними не стрясется. Хорошо, что Билли с маль чишками не съели всю кучу.

Семейство поздравило мистера Паффета с таким счастливым завершением инцидента. Мистер Паффет усмехнулся:

– Так и вижу: Билли Мэггс и этот его никчемный братец стоят там на лестнице и ловят персики сачком мальца Джои. Во потеха была бы, если бы кто мимо прошел. Умниками себе кажетесь, грю, да его светлость и одним глазом на место не взглянули, как говорят:

“Да тут, Паффет, Билли Мэггс с братцем всю стену истоптали, что стадо слонов”. То-то дурацкий у него был вид. Конечно, теперича мне ясно, что это только сачком можно так листья обломать. Но тот незрелый-то он и не споймал. Билл, грю, будешь так ловить – не выйдет из тебя рыбака. Хорошо я его уел. Но слушайте, м’лорд, как вы узнали, что это был сачок Джои Мэггса? Он не один такой.

– Грамотный допрос нужного свидетеля, – пояснил его светлость. – Джои Мэггс навел на след, сам того не подозревая. Но не надо его винить, Паффет. Он ничего об этом не знал, как и мой мальчишка. Джо сказал Бредону одну вещь, и мне удалось сложить два и два.

– Ах да, – спохватился мистер Паффет, – я совсем забыл, у меня теперь больше персиков, чем надо для выставки, и я осмелился принести полдюжины для мастера Бредона. Прямо скажу, где-то с полминуты я думал, что это он. Только с полминуты, но, зная мальчишек, я на него подумал.

– Это очень любезно с вашей стороны, – сказала Гарриет. – Бредон сейчас в постели, но мы отдадим их ему утром. Он с удовольствием их съест и будет очень рад, что вы простили его за первые два.

– А, те! – ответил мистер Паффет. – Не надо о них больше. Это так, просто шалость. Ладно, всем спокойной ночи, и большое спасибо вашей светлости. Надо же, – добавил мистер Паффет, пока Питер про вожал его до двери, – подумать только: Билли Мэггс и этот его долговязый братец ловят персики детским сачком с моей стены. Ну и смеху будет сегодня в “Ко роне”!

Мисс Кверк ничего не сказала. Питер ускользнул наверх по задней лестнице и через спальню Гарриет прошел к себе. В большой кровати под балдахином один мальчик спал, второй же, когда отец осторожно приблизился, сел и спросил:

– Вы сделали дело, мистер Скаттерблад?

– Нет, капитан Тич^[1214], но ваши приказы будут выполнены быстрее, чем вы завяжете булинь. Тем временем доблестный мистер Паффет возвратил себе потерянное сокровище, настиг преступников и повесил их на нок-рее после скорого трибунала. Он послал вам долю добычи.

– Здорово! А она что сказала?

– Ничего. Учти, Бредон, если она извинится, придется отозвать Катберта. Гостья – это гостья, пока она ведет себя как джентльмен.

– Да, ясно. Я так надеюсь, что она не извинится!

– Надеяться на это крайне безнравственно. Если ты будешь так прыгать, разбудишь брата.

– Отец! Как вы думаете, она упадет в припадке с пеной у рта?

– Я очень надеюсь, что нет. Итак, я пошел подвергать опасности жизнь мою^[1215]. Если я не вернусь, помните, что я был верен “Веселому Роджеру”. Спокойной ночи, капитан Тич.

– Спокойной ночи, мистер Скаттерблад. Я вас очень люблю.

Лорд Питер Уимзи обнял сына, превратился в мистера Скаттерблада и тихо прокрался по задней лестнице в котельную. Катберт, надежно спрятанный в мешок, дремал на грелке и никак себя не проявил, пока его несли наверх.

Мисс Кверк не извинилась, и тему персиков больше не затрагивали. Но она, видимо, почувствовала некоторую напряженность в атмосфере, так как раньше обычного отправилась в постель, сославшись на усталость.

– Питер, – сказала Гарриет, когда они остались одни, – что вы с Бредоном задумали? Вы с самого ланча неестественно тихие. Явно затевается какая-то шалость.

– Для Тича или Скаттерблада, – с достоинством ответил Питер, – нет слова “шалость”. У нас в открытом море это называется пиратством.

– Я знала, – обреченно сказала Гарриет. – Если бы я предвидела, какое разрушительное воздействие сыновья окажут на твой характер, я бы тебе ни одного не доверила. О боже! Как хорошо, что эта женщина отправилась спать, она так мешает.

– О да. Я думаю, что она ознакомилась с детской пси хологией на женской странице “Морнинг стар”. Гарриет, отпусти мне сейчас все мои будущие грехи, чтобы я мог наслаждаться ими без угрызений совести.

Его жена не осталась равнодушной к этому призыву, отметив через некоторое время:

– Есть что-то прискорбно легкомысленное в том, чтобы заигрывать с собственной женой после семи лет брака. Мой господин имеет удовольствие отправиться в постель?

– Твой господин имеет величайшее удовольствие. Ее господин, который в неканоническом процессе отпущения грехов без исповеди и покаяния совсем забыл о самом грехе, был возвращен к реальности восклицанием жены, когда они проходили через гардеробную.

– Питер! Где Бредон?

От необходимости ответа его избавил ряд длинных взвизгиваний, от которых стыла кровь, и последовавший за ними невнятный вскрик.

– Господи! – воскликнула Гарриет. – Что-то слу чилось с Полом! – Она кинулась через свою комнату на туалетную лестницу, которая была связана дополни тельным пролетом с задними спальнями. Питер нето ропливо последовал за ней.

На площадке стояла мисс Кверк в ночной рубашке. Она зажала голову Бредона под мышкой и шлепала его с впечатляющим усердием, но без особого результата. При этом она продолжала визжать. Бредон, привычный к более методичному наказанию, держался невозмутимо, но няня, высунувшая голову из соседней двери, кричала: “Господи, да что ж это?” Бантер в пижаме с грохотом спустился с чердака, вооруженный длинными каминными щипцами. Увидев хозяина и хозяйку, он остановился и, смутно припомнив армейские дни, взял свое оружие на караул.

Питер схватил мисс Кверк за руку и освободил голову сына из захвата.

– Боже мой! – сказал он. – Я думал, вы против те лесных наказаний.

Мисс Кверк не была настроена на этические дискуссии.

– Этот мерзкий мальчишка! – вскричала она, тяжело дыша. – Он подложил змею мне в постель. Отвратительную, склизкую змею. Змею!

– Очередное неверное умозаключение, – сказал Питер. – Я сам ее туда подложил.

– Вы? Вы подложили змею мне в постель?

– Но я все об этом знал, – вставил Бредон, беспокоясь о том, чтобы почести и вина были распределены справедливо. – Идея его, а змея моя.

Отец одернул его:

– Я не говорил тебе вылезать из постели.

– Нет, сэр, но вы же не говорили не вылезать.

– Вот, – заметил Питер с мрачным удовлетворением, – ты и получил то, за чем шел.

Он утешительно потрепал сына по попе.

– Ха! – сказал Бредон. – Она и шлепать-то не умеет.

– Можно спросить, – произнесла оскорбленная мисс Кверк с дрожью в голосе, – почему меня надо было подвергнуть этому гнусному надругательству?

– Мне кажется, – сказал Питер, – что я страдал от нарастающего возмущения. Лучше дать этим импульсам естественный выход, вы ведь так считаете? Вытеснение всегда крайне опасно. Бантер, найдите мастеру Бредону его ужа и осторожно верните его в котельную. Он отзывается на имя Катберт.

Дороти Л. Сэйерс, Джилл Пейтон Уолш Престолы, Господства^[1216]

— Престолы, Власти, воинство Небес,

Сыны эфира! Или мы должны

Лишиться наших званий и наречь

Себя Князьями Ада?

…………………………..

— Престолы, Силы, Власти и Господства!

Джон Мильтон ^[1217]

Я была рада и глубоко польщена, когда коллеги лорда Уимзи предложили мне описать дело, которым он занимался вскоре после женитьбы в период перемен в своей жизни и жизни его супруги, а также в период пертурбаций в общественной жизни. Я полюбила лорда Питера и восхищалась им с тех самых пор, как познакомилась с ним в мои школьные годы. Как можно было ожидать от человека, родившегося в 1890 году, ему присуща некоторая старомодная манерность, но его немеркнущее очарование идёт от той черты его характера, которую он разделяет с Ральфом Тачитом (в «Женском портрете»^[1218]), Бенедиктом (в «Много шума из ничего»^[1219]) и даже немного с мистером Рочестером (в «Джейн Эйр»^[1220]), но с очень не многими другими в литературе или в жизни: то есть, ему нужна в супруги энергичная женщина,  равная ему интеллектом.

Такой необычный союз, как у лорда Питера с Харриет Вейн, естественно вызвал широкое любопытство — любопытство, которое в пределах, диктуемых литературной формой детективного романа и уважением к более раннему летописцу, я и попыталась удовлетворить.

Джилл Пейтон Уолш

Благодарности

Я хотела бы поблагодарить мистера Брюса Хантера и управляющих фондом Энтони Флеминга за то, что они поручили мне завершить «Престолы, Господства».

Я с благодарностью признаю неоценимую помощь доктора Барбары Рейнолдс; дружеское участие мистера Кристофера Дина, председателя, и Банти Паркинсона, архивариуса, Общества Дороти Л. Сэйерс; помощь, оказанную Марджори Лэмп Мид и штатом Центра Марион Э. Уэйд, Уитон-Колледж, Иллинойс; Библиотеки Кембриджского университета; мистера Ричарда Волдука за предоставление мне книги «Потерянные реки Лондона»; миссис Керолайн Коги и миссис Хоуп Деллон за их важные советы по редактуре и Джону Роу Таунсенду за помощь, как всегда и во всём.

1

— Во Франции, — сказал я, — это устроено лучше.

Лоренс Стерн ^[1221]

— Не понимаю я англичан, — заявил месье Теофиль Домье.

— И никто не понимает, — ответил мистер Пол Делягарди, — а они сами меньше всех.

— Я вижу, как они проходят туда-сюда, наблюдаю за ними, говорю с ними, — поскольку не согласен, что они молчаливы и недружелюбны, — но остаюсь в неведении относительно их внутренней жизни. Они постоянно заняты, но я не знаю мотивов, побуждающих их к этим действиям. И меня обезоруживает не их сдержанность, поскольку довольно часто они удивительно общительны, а то, что я не понимаю, где заканчивается их общительность и начинается сдержанность. Говорят, что они очень консервативны, но при этом могут вести себя с ни с чем не сравнимой беззаботностью, и когда вы начинаете их расспрашивать, они, похоже, не имеют никакой жизненной теории, поддающейся определению.

— Вы совершенно правы, — согласился мистер Делягарди. — Англичане не склонны к теориям. Тем не менее, именно по этой причине с нами сравнительно легко жить. Наш консерватизм чисто внешний и легко приобретаемый, но наша философия — человек в целом, и мы не стремимся исправлять таковую в других. Именно поэтому мы разрешаем в наших общественных парках открытое выражение всего разнообразия мятежных мнений —  с единственным условием, что никто не должен забываться настолько, чтобы ломать ограду или топтать цветы.

— Прошу прощения, просто я на секунду забыл, что вы тоже англичанин. Вы выглядите совершенно как француз, да и акцент у вас французский.

— Спасибо, — ответил мистер Делягарди. — Фактически, по крови я француз лишь на одну восьмую. Остальные семь восьмых — английские, и доказательством тому то, что я расцениваю ваши слова как комплимент. В отличие от евреев, ирландцев и немцев, англичане рады считать себя даже более нечистокровными и экзотичными, чем они являются на самом деле. Это относится к лепестку романтической чувствительности в английском характере. Скажите англичанину, что он чистокровный англосакс или стопроцентный ариец, и он рассмеётся вам в лицо; скажите ему, что в его далёкую родословную входит смесь из французов, русских, китайцев или даже арабов или индийцев, и он выслушает вас с плохо скрываемым удовольствием. Конечно, чем отдалённей такое родство, тем лучше: больше живописности и меньше социальной неопределённости.

— Социальной неопределённости? Ага! Значит, вы признаёте, что англичанин фактически презирает все другие народы помимо собственного.

— Пока у него не найдётся времени, чтобы их ассимилировать. То, что он презирает, это не другие народы, а другие цивилизации. Ему не хочется, чтобы его называли даго, ^[1222] но если уж он родился с тёмными глазами и оливковым цветом лица, то стремится проследить эти признаки до испанского идальго, выброшенного на английское побережье при крушении Большой Армады. ^[1223] Всё в нас — это чувства и ассоциации.

— Странные люди! — заметил месье Домье. — И всё же, национальный тип предельно чёток. Вы видите человека и сразу понимаете, что он англичанин, но это всё, что вы о нём знаете. Возьмите, например, ту пару за столиком напротив. Он — несомненно англичанин, принадлежащий к классу праздных и богатых. В нём есть немного от военного, и он бронзовый от загара — но это может быть следствием любви к le sport. ^[1224] Глядя на него, можно было бы заключить, что в жизни у него нет интересов кроме охоты на лис, но очевидно, он сильно увлечён своей чрезвычайно красивой спутницей. И всё же, кто знает, он может быть членом парламента, финансистом или автором очень популярных романов. Его лицо ничего не говорит.

Мистер Делягарди бросил взгляд на посетителей, о которых шла речь.

— О да! — ответил он. — Скажите, что вы думаете по поводу его и этой женщины. Вы правы, она — изысканное создание. Я всегда испытывал faiblesse ^[1225] к настоящим светло-рыжим красоткам. Они способны на страсть.

— Думаю, именно в страсти сейчас весь вопрос, — ответил месье Домье. — Я вижу её любовницей, а не женой, — или, поскольку она замужем, не его женой. Если и можно сделать какое-то обобщение относительно англичан, это то, что они считают своих жён само собой разумеющимися. Они не лелеют терпеливо цветок страсти, отсекая ножницами ненужные побеги. Они позволяют ей перерасти в прочную привязанность, плодотворную и естественную, а не декоративную. Понаблюдайте за их разговором. Они или вообще не слушают того, что говорят их жёны, или же следят за разговором с некоей интеллектуальной любезностью, с которой каждый из нас относится к болтливому незнакомцу. Ce monsieur là-bas ^[1226] невнимателен, но по другой причине: он погружён в очарование леди, и его ум сконцентрирован на будущих радостях. Он, как вы говорите, «по уши влюблён», и я заметил, что англичанин совершенно не может скрыть подобное состояние. Он не оказывает внимания, как это делаем мы, каждой женщине, просто считая, что право на это даёт её пол. Если он выказывает преданность, то всё это абсолютно серьёзно. Рискну предположить, что это — тайный побег или, во всяком случае, приключение, — то, чего он не может открыто позволить себе в Лондоне. Здесь, в нашем испорченном Париже, он может позволить себе это без каких-либо помех.

— Согласен с вами в том, — сказал мистер Делягарди, — что это, конечно же, не типичная английская супружеская пара. И верно, что англичанин на Континенте склонен отбросить весь запас английского консерватизма: фактически, поступать так — это тоже часть традиции. Но вы ничего не сказали о леди.

— Она также влюблена, но в то же время осознаёт жертву, которую приносит. Она также стремится отдаться чувству, но, однако, знает, как заставить за собой ухаживать —  в конце концов, больше всего рискует тот, кто отдаёт. Но когда она это сделает, это будет с полным отрешением от всего. Бронзовому джентльмену в целом можно позавидовать.

— Ваши наблюдения представляют огромнейший интерес, — сказал мистер Делягарди. — Тем более, что они в большой степени ошибочны, поскольку я, как оказалось, знаю этих людей. Англичане, как вы говорите, непостижимы? Что, например, вы думаете о совсем другой паре в противоположном углу?

— Светловолосый дипломат с моноклем и решительная брюнетка в оранжевой тафте?

— Он не совсем дипломат, но я имею в виду именно его.

— Что ж, — произнёс месье Домье более уверенным тоном, — я вижу совершенно английскую супружескую пару par excellence. ^[1227] Они очень хорошо воспитаны, особенно мужчина, и могут дать урок застольного этикета всему залу. Он советуется с ней по поводу меню, стараясь, чтобы она получила именно то, что хочет, а себе заказывает блюда исходя из собственных предпочтений. Если она роняет салфетку, он поднимает её. Когда она говорит, он внимательно слушает и вежливо отвечает, но с полным безразличием и почти не глядя на неё. Он абсолютно вежлив и совершенно безразличен, и этому душераздирающему самообладанию она противопоставляет холодность, равную его собственной. Без сомнения, они хорошие друзья и даже приятные партнёры, но в силу привычки, так как они разговаривают гладко и без пауз. Англичане, когда они друг другу не нравятся, редко повышают голос, они становятся молчаливыми. Эти двое, я уверен, не ссорятся ни на людях, ни наедине. Они женаты уже так долго, что любая страсть, которую они когда-либо испытывали друг к другу, давно умерла, но, возможно, она никогда и не была сильной, поскольку женщина не слишком красива, а у него вид человека, для которого красота имеет значение. Возможно, она была богатой, и он женился на ней ради денег. Во всяком случае, он, вероятно, устраивает свои дела втихомолку, а она смиряется с ситуацией, пока нет явных свидетельств неверности, — ради детей.

Прежде чем ответить, мистер Делягарди добавил бургундского в оба бокала.

— Вы назвали мужчину дипломатом, — сказал он наконец, — и вы преуспели в доказательстве, что, по крайней мере, вся его частная жизнь не написана у него на лице. Так получилось, что, я довольно хорошо знаю обе пары и могу сообщить вам факты.

Возьмём первую пару. Мужчина — Лоуренс Харвелл, сын весьма выдающегося и очень богатого королевского адвоката, который умер несколько лет назад, оставив сына чрезвычайно богатым. Хотя он вырос в обычном загородном доме и в среде частной школы, он не сильно увлекается спортом в английском значении этого слова. Большую часть времени он проводит в городе и немного балуется финансированием театральных постановок. Он выглядит загорелым, потому что только что вернулся из Шамони, но, полагаю, он поехал туда скорее, чтобы угодить леди, нежели по своему желанию. Она вовсе не его любовница, а законная жена, и они поженились лишь пару лет назад. Вы правы, что они очень любят друг друга, и пара очень романтична. Жертвы, однако, были с его стороны, а не с её, — то есть если можно считать жертвами средства для завоевания такой исключительной красавицы. Её отец был вовлечён в некоторые мошеннические сделки, которые довели его от значительного богатства практически до бедности и небольшого тюремного срока. Розамунда, его дочь, оказалась вынуждена работать манекенщицей в салоне у одной модной портнихи, когда для её спасения появился Харвелл. Их часто называют самой идиллической —  а некоторые даже единственной — парой женатых любовников в Лондоне. Правда, у них пока нет детей, но, возможно, именно это объясняет, что цветок страсти ещё не завял. Они счастливы, лишь когда видят друг друга, и это хорошо, поскольку оба, полагаю, очень ревнивы. Само собой разумеется, у неё масса поклонников, но им ничего не светит, так как её любовный темперамент — быть холодной со всеми кроме одного.

— Повторяю, — сказал месье Домье, — мистеру Харвеллу можно позавидовать. История, конечно, романтическая и отличается от того, что я предположил.

— Всё же по существу, — сказал мистер Делягарди, — вы не слишком ошиблись. Отношения между этими двоими, что бы там ни было, это отношения любовника и любовницы, а не мужа и жены. Другая пара более загадочна и, возможно, ещё более романтична.

Мужчина, конечно, прекрасно воспитан, поскольку он — второй сын покойного герцога Денверского и, по случайности, мой собственный племянник. Он немного попробовал себя в дипломатии, как и в большей части других занятий, но это не его профессия: если у него и есть какая-либо профессия вообще, то это — криминология. Он — ценитель красоты в старом вине и старых книгах и, время от времени, выказывал себя поклонником прекрасных дам. Его жена, которая сейчас рядом с ним, романистка, которая до настоящего времени сама зарабатывает на жизнь; приблизительно шесть лет назад её оправдали — в значительной степени благодаря его вмешательству — от обвинения в убийстве её любовника. Мой племянник влюбился в неё с первого взгляда, его ухаживание за ней велось с огромным терпением и продолжалось более пяти лет — они поженились лишь в прошлом октябре и только что возвратились из длительного свадебного путешествия. Не знаю в точности, каковы их отношения в настоящее время, поскольку минуло уже несколько недель с тех пор, как я получил от них последнее известие. Их медовый месяц сопровождался некоторыми осложнениями. В их доме произошло убийство, а взрыв эмоций, связанных с передачей преступника правосудию, оказался весьма тяжёлым испытанием. Мой племянник — человек очень нервный, ранимый и сдержанный, а новоиспечённая племянница — упряма, энергична и независима. И оба исполнены просто дьявольской гордости. В свете с интересом ждут результата этого любопытного матримониального эксперимента.

— А что, все англичане представляются своим невестам в роли Персея? ^[1228] — поинтересовался месье Домье.

— Все были бы не прочь, но не у всех, наверное к счастью, имеется такая возможность. Эту роль очень трудно сыграть без эгоизма.

В этот момент мужчина с моноклем, которому что-то сказал официант, встал и направился вдоль зала ресторана, вероятно, к телефону. Он жестом поприветствовал мистера Делягарди и прошёл мимо, держась очень прямо, быстрым и лёгким шагом хорошего танцора. Пока он шёл, тёмные и довольно красивые глаза его жены следовали за ним со странно сосредоточенным выражением — не озадаченным, не нетерпеливым и не опасающимся, — хотя все три прилагательных пронеслись в голове месье Домье, но только для того, чтобы быть отвергнутыми.

Он произнёс:

— Я был неправ относительно жены вашего племянника. Она совсем не безразлична. Но, думаю, она не до конца в нём уверена.

— Это, — ответил мистер Делягарди, — очень даже возможно. Никто никогда не может быть уверен в моём племяннике Питере. Но полагаю, что и он не совсем безразличен. Если же он разговаривает с ней, не глядя на неё, это означает, вероятно, что у него есть что скрывать — или любовь или ненависть. Я знаю, что оба они сильно изменились за медовый месяц.

— Evidemment, ^[1229] — согласился месье Домье. — Из того, что вы рассказали, мне кажется, что отношения между этими двоими должны иметь в высшей степени деликатную природу, тем более, что ни один из них не первой молодости.

— Моему племяннику идёт сорок шестой, а его жене немного за тридцать. О! Харвеллы нас увидели и, думаю, подойдут. Я знаком с ними лишь поверхностно. Старый Харвелл был другом сэра Импи Биггса, который близко связан с семьёй Уимзи, и я время от времени встречал его сына с женой на различных приёмах.

Месье Теофиль Домье был рад возможности рассмотреть Розамунду Харвелл вблизи. Она относилась к типу, который он полностью одобрял. Дело было не просто в нежности волос цвета красного золота или влажном янтаре чуть раскосых глаз под широкими дугами изящно начерченных бровей, и даже не в  ярко-алой линии рта или белизне кожи, хотя всё это имело непосредственное отношение к создаваемому впечатлению. Лицо имело сердцевидную форму, а фигура, контуры которой легко угадывались под платьем в обтяжку, своим очарованием напоминала Венеру Боттичелли. Все эти черты женственности месье Домье оценил по достоинству как признанный знаток. Но то, что взволновало его, была обволакивающая аура женственности, которая кружила голову как аромат выдержанного вина. Он был восприимчив к таким флюидам и удивился, обнаружив их у англичанки, поскольку в англичанках он привык находить или агрессивную бесполость или удушающую материнскую благожелательность, почти в одинаковой степени лишённые соблазнительности. Также и голос, которым миссис Харвелл произнесла банальное «Как поживаете?», был тёплым, звенящим и музыкальным, как перезвон золотых колокольчиков, — голос, в котором слышалось обещание.

Мистер Делягарди поинтересовался, долго ли Харвелы намерены оставаться в Париже.

— Мы здесь уже две недели, — сказала Розамунда Харвелл, — ходим по магазинам. И, конечно, развлекаемся.

— Вам понравились занятия спортом в Шамони?

— Да, очень, но там оказалось полно народу.

Она взглянула на мужа, и, казалось, этот взгляд выдернул его из толпы и перенёс на общий для них волшебный островок. Месье Домье показалось, что Лоуренса Харвелла раздражал даже этот случайный обмен фразами с двумя джентльменами зрелого возраста в ресторанном зале. Он дал мужу приблизительно тридцать лет, жена была по крайней мере на пять лет моложе. Мистер Делягарди продолжил разговор ещё несколькими совершенно неважными вопросами — возможно, он специально давал своему другу время изучить романтичных англичан вблизи. Беседа оказалась прервана прибытием племянника мистера Делягарди, который успел возвратился после телефонного разговора и забрал жену из-за стола.

— Vous voilà, mes enfants, ^[1230] — снисходительно произнёс мистер Делягарди. — Надеюсь, обед был хорош. Питер, думаю, ты знаком с мистером и миссис Харвелл?

— Только понаслышке. Похоже, нам всегда случалось в последний момент разминуться.

— Тогда позвольте мне вас представить. Мой племянник — лорд Уимзи и моя племянница — Харриет. Это — мой друг, месье Домье. Любопытно, что мы, должно быть, совершенно случайно остановились в одном отеле,  как персонажи классической комедии.

— Не так уж и любопытно, — заметил Уимзи, — если учесть, что здешняя кухня на данный момент — лучшая в Париже. Боюсь, однако, что комедия не продлится до третьего действия — завтра мы уезжаем в Лондон. Мы приехали лишь на пару дней — сменить обстановку.

— Да, — сказал его дядя. — Я читал в газетах, что приговор приведён в исполнение. Должно быть, это было очень тяжело для вас обоих. — Взгляд его проницательных старых глаз быстро переметнулся с одного лица на другое.

Бесцветным тоном Уимзи заметил:

— Это было весьма неудачно.

Он, подумал месье Домье, и весь какой-то бесцветный: волосы, лицо и негромкий невыразительный голос с явным акцентом выпускника частной школы.

Уимзи повернулся к миссис Харвелл и вежливо произнёс:

— Несомненно мы будем ещё иметь удовольствие увидеть вас в ближайшее время в городе.

— Надеюсь, что да, — ответила миссис Харвелл.

Мистер Делягарди обратился к своей племяннице:

— Тогда, полагаю, по возвращении я найду вас на Одли-Сквер?

Месье Домье ждал ответа с некоторым любопытством. Лицо женщины было, по его мнению, интересным в свете её истории: смуглое, решительное — слишком решительное, чтобы ему понравиться, — умное, линия рта и густые квадратные брови свидетельствовали о сильном характере. Она выглядела немного отчуждённой, тихой, но, как он с одобрением отметил, совершенно не волновалась. Он хотел услышать, как она говорит, хотя вообще-то ему не нравились скрипучие тона, свойственные образованным англичанкам.

Прозвучавший голос удивил его: он был глубоким и насыщенным, с богатым тембром, после которого золотые колокольчики Розамунды Харвелл стали напоминать музыкальную шкатулку.

— Да, мы надеемся въехать. Я практически не видела дом после отделки. Герцогиня всё организовала прекрасно, мы с удовольствием вам всё покажем.

— Моя мать оказалась в своей стихии, — сказал Уимзи. — Если бы она родилась на поколение позже, то несомненно была бы вполне оперившимся профессиональным декоратором и сделала бы приличную карьеру. В каковом случае жизнь стала бы просто невыносимой. Такие хронологические казусы — просто проверка нашего естественного тщеславия.

— Мы тоже волнуемся, — заметила миссис Харвелл. — Мы только что сняли новую квартиру в Хайд-Хаус. Когда мы вернёмся, то устроим приём, правда, дорогой?

Её улыбка окутала мужа, а затем с чарующим дружелюбием достигла мистера Делягарди, который быстро ответил:

— Надеюсь, что это — приглашение. Хайд-Хаус? Это тот большой новый блок в Парк-лейн? Мне говорили, что апартаменты в нём — просто чудо удобств.

— Всё абсолютно изумительно, — сказала миссис Харвелл. — Мы в предвкушении. У нас просторные комнаты и вообще никакой кухни — мы можем поесть в ресторане на втором этаже или заказать еду в квартиру. Никаких проблем со слугами, потому что обслуживание включено. Все нагреватели — электрические. Это всё равно, что жить в отеле, за исключением того, что мы можем иметь собственную мебель. У нас есть много хромированных и стеклянных вещей, прекрасные современные портьеры дизайна Бена Николсона ^[1231]  и несколько ваз Сьюзи Купер ^[1232]. Нам даже предоставлен полностью заполненный буфет-бар — большой-то нам и не нужен, — но этот очень уютный под орех со встроенной радиоустановкой и небольшой полкой для книг.

Впервые месье Домье увидел, как Уимзи посмотрел на жену: его глаза, полностью открытые, оказались светло-серыми. Хотя на лице его не дрогнул ни один мускул, наблюдатель мог заметить некую ироническую усмешку, которая была также молчаливо принята.

— И когда все чудеса науки готовы ему служить, — прокомментировал мистер Делягарди, — мой отсталый племянник везёт свою несчастную жену жить в старинный и, я сильно подозреваю, весьма попорченный крысами георгианский особняк — пять этажей и никакого лифта. Это чистейший эгоизм и тревожный вызов с учётом приближения среднего возраста. Моя дорогая Харриет, если у вас нет знакомых альпинистов, то никто к вам не приедет, за исключением очень энергичной молодёжи.

— Тогда, дядя Пол, именно вы будете нашим самым постоянным гостем.

— Спасибо, моя дорогая, но молодым у меня, увы, осталось только сердце!

Лоуренс Харвелл, нетерпение которого явно росло, наконец решил вмешаться в разговор:

— Дорогая, если мы прямо сейчас не отправимся, то опоздаем.

— Да, конечно. Ужасно жаль. Мы хотим посмотреть новую программу в «Гран-Гиньоль». ^[1233] Ужасно страшная одноактная пьеса о женщине, которая убивает своего любовника.

Месье Домье почувствовал, что эта фраза оказалась не совсем уместной.

Уимзи спокойно заметил:

— Мы, со своей стороны, попытаемся отточить свой ум в «Комеди».^[1234]

— А мы, — сказал мистер Делягарди, вставая из-за стола, — подымем настроение в «Фоли-Бержер». ^[1235] Вы скажете, что в моём возрасте я должен был бы быть умней?

 — Вовсе нет, дядюшка Пандар, ^[1236] — вы и так слишком умный.

Харвеллы завладели первым подвернувшимся такси и уехали в направлении Бульвара Клиши. Пока остальные четверо некоторое время ждали на ступенях отеля, месье Домье услышал, что леди Питер сказала мужу:

— Не думаю, что когда-нибудь видела кого-то столь прекрасного, как миссис Харвелл.

На что её муж честно ответил:

— Ну, а я, пожалуй, видел. Но не более двух раз.

Ответ, по мнению месье Домье, предназначенный, чтобы возбудить подозрения.

— Конечно, — сказал Питер с лёгким раздражением, — нам обязательно было сталкиваться с дядюшкой Пандаром!

— А мне он нравится, — ответила Харриет.

— Мне тоже, но не когда я чувствую себя подобно червячку, личинке майской мухи, которая только что вылупилась из куколки. Его глаза напоминают иглы, я чувствовал, как они буравят нас, на всём протяжении обеда.

— Они не могут проникнуть далеко вглубь. Ты выглядишь словно покрытый камнем.

— Смею надеяться. Но зачем же человеку с тёплой кровью сидеть подобно мраморному предку просто из-за любознательного дяди? ^[1237] Неважно. С тобой я дышу свободно и могу применить остатки ума для починки оболочки этого червячка.

— Нет, Питер.

— Нет? Харриет, ты понятия не имеешь, каково чувствовать себя голым, без защитной оболочки... Над чем ты смеёшься?

— Вспоминаю странный нонконформистский гимн, в котором говорится: «Робкий, слабый и дрожащий червь, я паду тебе на грудь».

— Не верю. Но дай мне руку... Лелеять аспидов на груди глупо, лелеять червячков — божественно. Потом, Цитерия... ^[1238] — Чёрт! Всё время забываю, что я женатый человек, ведущий жену в театр. Ну, моя дорогая, и что ты думаешь о Париже?

— Нотр-Дам великолепен, магазины очень дорогие и роскошные, но таксисты едут слишком быстро.

— Склонен с тобой согласиться, — произнёс его светлость, когда они внезапно  оказались перед дверями «Комеди Франсэз».

— Тебе нравится, дорогая?

— Просто в восторге. А тебе?

— Не знаю, — беспокойно произнёс Харвелл. — Слишком грубо, тебе не кажется? Конечно, вся суть этой вещи в ужасе, но должны же быть пределы. Та сцена удушения…

— Ужасно захватывающе.

— Да, они знают, как тебя встряхнуть. Но это жестокий вид возбуждения. — Его мысли на мгновение обратились к лондонскому постановщику, который хотел заручиться финансовой поддержкой на случай, если подвернется подходящая пьеса. — Для Вест-Энда её следовало бы немного изменить. Она остроумна, но жестока.

— Страсть вообще жестока, Лоуренс.

— О Боже, будто я этого не знаю!

Она пошевелилась в полумраке, и его ноздри заполнил аромат помятых цветов. Увидев поворот её головы, лишь силуэтом выделяющийся на фоне пролетающих мимо огней бульвара, движение её тела рядом с собой, он понял, что проклятая пьеса, так или иначе, по отношению к нему достигла своей цели. Чувство было невыносимым, опьяняющем и, как всегда, неуловимым: никогда не знаешь, что именно приведёт тебя в подобное состояние.

— Розамунда! Ты что-то сказала, дорогая?

— Я сказала, разве она не стоит того?

— Стоит…?

Мистер Пол Делягарди, тщательно поместив зубные протезы в стакан с дезинфицирующим средством, что-то мурлыкал себе под нос. В самом деле, не было вообще никаких оснований для заявления — как сказал этот старый дурень Модрикур, которого он встретил в холле, — что ножки уже не те, что раньше. Ножки — и грудь, если уж на то пошло, — со времён его молодости стали значительно лучше — например, сейчас взору доступно гораздо больше. Модрикур стареет — естественный результат, если отказываешься от женщин и успокаиваешься, когда тебе за шестьдесят. Это приводит к атрофии гланд и известкованию артерий. Мистер Делягарди потуже затянул на талии пояс халата и решил, что завтра непременно поедет и навестит Жозефину. Она хорошая девочка и, он верил, действительно привязана к нему.

Он раздвинул занавески и пристально посмотрел во двор большого отеля, превращенный в сад. Во многих окнах всё ещё сияли огни, в других свет был уже выключен; как раз пока он смотрел, один, два, три горящих прямоугольника превратились в чёрные, когда в полной тайне временные постояльцы устремились к своим успокоительным или беспокойным подушкам. Наверху неутолимыми холодными огнями светилось январское небо. Мистер Делягарди почувствовал себя настолько молодым и бодрым, что открыл французское окно и решился выйти на балкон, чтобы лучше видеть трон Кассиопеи, ^[1239] с которым у него были связаны приятные сентиментальные ассоциации. Филлиса, не так ли? Или Сюзанна? Он не был уверен в имени, но отлично помнил тот случай. И созвездие — как и ножки, которые пытался дискредитировать старый Модрикур, — никоим образом не уменьшило свой блеск за эти пролетевшие годы.

Из одного из тёмных окон в углу сада донёсся низкий женский смех. Он резко оборвался и перешёл в быстрый, нетерпеливый стон. В джентльменской поспешности мистер Делягарди быстро ушёл с балкона и закрыл окно. Кроме того, у него просто не было никакого желания слушать дальше.

Минуло уже много времени с тех пор, как они вот так смеялись в его объятьях. Филлиса, Сюзанна… что с ними стало? Жозефина, что и говорить, хорошая девочка и сознательно предана ему. Но острая ревматическая боль в суставах напомнила ему, что пожилым джентльменам не следует восхищаться зимним небом на балконах. К счастью, его превосходный слуга никогда не забывал позаботиться о грелке.

Извлечение из дневника Гонории Лукасты, вдовствующей герцогини Денверской:

6  января

Заехала на Одли-Сквер, чтобы ещё раз бросить взгляд на дом, пока Питер и Харриет в Париже. У бедняжек едва ли было время взглянуть на всё это самим, хотя Харриет очень мило поблагодарила меня и сказала, что ей всё нравится. Кроме того, сказала, что «для меня всё это внове», что, вероятно, правда. Очень смутно представляешь, как дочь врача или те богемные люди, среди которых она обычно жила, обставляют свои дома. По глупости спросила Хелен, когда та зашла за мной перед походом в кино на новый фильм с Гретой Гарбо. ^[1240] Хелен сказала, что правильное слово — «убожество», но я не согласна. Грета Гарбо — очень элегантная молодая женщина, и Харриет может со временем измениться, если захочет. Обещала в эту пятницу навестить кузенов Делягарди в Дорсете и поэтому пропущу званый обед у Хелен в Лондоне в честь Харриет. Надеюсь, ей подкрепление не понадобится —  то есть Харриет, поскольку Хелен нуждается скорее в противоположном. Разукрепление? Дезукрепление? Нужно пополнить словарь.

2

Странно видеть, как хороший обед и торжество примиряют всех.

Сэмюэль Пипс ^[1241]

Ведь мы договорились:

Коль проследишь, что б унесли обед,

Увидим вместе истины зарю.

Роберт Браунинг ^[1242]

Хелен, герцогиня Денверская, добросовестно выполняла свой общественный долг. Как бы глубоко ни осуждала она своего шурина и его невесту, она была обязана устроить приём в их честь сразу же по окончании медового месяца. Сделать это было непросто. Чета Уимзи оказалась вовлечена (что для них типично) в совершенно вульгарное расследование убийства в самый день их поспешной, тайной и отвратительно организованной свадьбы. Затем они уехали за границу. Вместо того, чтобы вернуться в Лондон, они похоронили себя в сельской глуши, появившись лишь, чтобы свидетельствовать против убийцы на выездной сессии суда присяжных. Затем они приняли решение оставаться там до приведения приговора в исполнение, и Питер на это время погрузился в чёрную депрессию. Это было его любимым трюком в конце «дела», но почему кого-то должна волновать судьба обычного преступника, герцогиня понять не могла. Если кому-то не нравится виселица, ему не следует связываться с полицейской работой — всё это часть некоего эксгибиционизма, к которому нужно относится, как он того заслуживает. Герцогиня назначила дату приёма, разослала приглашения на пятницу следующей недели и написала леди Питер Уимзи письмо, суть которого за формальными фразами означала следующее: «Herein fail not at your peril». ^[1243]

Эта твёрдость окупилась. Приглашение было принято. Означало ли это, что Харриет Уимзи смогла убедить мужа, герцогиня ни знала и знать не желала. Она просто заметила герцогу: «Думаю, это позволит добиться цели. Эта женщина не пропустит свой  первый шанс утвердиться в обществе. Она — настоящий восходитель».

Герцог лишь что-то проворчал. Он любил брата и хотел полюбить и невестку, если только ему позволят. Он считал их немного сумасшедшими, но так как их безумия, казалось, прекрасно подходили друг другу, пусть себе продолжают беситься. За последние двадцать лет он постепенно оставил надежду когда-либо увидеть Питера женатым, и теперь был рад, что тот остепенился. В конце концов, он не мог скрывать от себя, что прямым наследником является его единственный сын, любитель опасных быстрых автомобилей, и, если с ним что-нибудь случится, между титулом и пожилым и слабоумным дальним родственником на Ривьере останется лишь возможная ветвь Питера. В размеренном и довольно однообразном прозябании герцога существовала только одна страсть: сохранить поместье целым несмотря на чудовищный земельный налог, добавочный подоходный налог и налог на наследство. Он хорошо понимал, что его собственный сын не разделяет этой страсти. Иногда, когда он сидел за столом, воюя с хозяйственными книгами и отчётами, его посещали ужасные видения будущего: он мёртв, цепь наследования прервалась, состояние раздроблено, Холл продан какому-нибудь киномагнату. Если бы только Сент-Джордж понимал, он просто должен понимать… И затем приходила мысль, дезорганизующая и до странности нелояльная: Питер, конечно, чудак, но я могу ему доверять. Затем с ворчанием он отбрасывал это видение и писал сердитое письмо сыну в Оксфорд, ругая его за долги, неподходящие компании и редкие визиты в Холл во время каникул.

Таким образом, герцогиня сделала приготовления к званому обеду в Карлтон-Хаус-Террас, и герцог написал лорду Сент-Джорджу, который остановился с друзьями в Шропшире, что он, хотя бы из приличия, обязан появиться и приветствовать своих дядю и тётю, а не начинать заранее оправдываться за отсутствие. Он вполне может отправиться в Оксфорд на следующее утро.

— Ты сможешь выдержать встречу с семьёй? — спросил лорд Уимзи у жены. Он смотрел на неё через длинный стол за завтраком, держа в руке приглашение с золотой каймой.

— Я могу встретиться с кем угодно, — бодро ответила Харриет. — Кроме того, рано или поздно это должно произойти, не так ли?

— Имеется аргумент в пользу того, чтобы сделать это побыстрее, — сказал его светлость. — Пока мы ещё можем сидеть рядом.

— Я думала, мужья и жёны всегда сидят порознь.

— Нет, в течение первых шести месяцев после свадьбы нам разрешено садиться рядом.

— А нам разрешено держать руки под столом?

— Лучше не стоит, — заметил Питер. — Если только мы не собираемся пойти на дно вместе с кораблём. Но нам позволено разговаривать друг с другом в течение одной перемены блюд.

— Уточнено, какого именно блюда?

— Не знаю. Как я тебе милей: на закуску, под суп, рыбу, под главное блюдо, пудинг, сыр или на десерт?

— Только на десерт, милорд, — торжественно произнесла Харриет.

Если оказалось, что гости герцогини либо имели высочайшее общественное положение, либо считались эталоном моды и красоты, или и то и другое сразу, то это было вовсе не из-за её желания поставить невесту в неудобное положение. Такой состав был выбран ради Питера. Герцогиня искренне надеялась, что «эта женщина» будет вести себя прилично. Конечно, это в высшей степени неудачный брак, но нужно же делать хорошую мину. А если при размещении за столом окажется, что одному или парочке из гостей не повезёт с соседями, тут уж ничего не поделаешь. Существовал вопрос старшинства, размещения новобрачных и  рассаживания мужей отдельно от жён. Люди должны учиться приспосабливаться. Но герцога всё равно перекосило:

— Разве нельзя было посадить напротив Харриет кого-нибудь поживее, чем старый Кроппингфорд? Он не может говорить ни о чём, кроме лошадей и охоты. Посади там молодого Драммонд-Тейбера: он может болтать о книгах и подобных вещах и помочь мне с ней.

— Конечно же нет, — сказала герцогиня. — Это приём в честь Харриет, и напротив неё должен быть Кроппингфорд. Я не могу отдать её Чарли Граммиджу, потому что он поведёт меня.

— Уверен, Джерри нахамит Марджори Граммидж.

— Джерри — наследник этого дома и, конечно, может хоть на этот раз быть вежливым по отношению к друзьям его матери.

— Гм! — произнёс герцог, который ненавидел маркизу Граммидж изо всех сил и вполне мог рассчитывать на взаимность.

— По другую сторону от Джерри сидит миссис Драммонд-Тейбер, она очень красива и обаятельна.

— Страшная зануда.

— Она способна говорить за двоих. И я дала Питеру Белинду Кроппингфорд. Она достаточно живая.

— Он ненавидит женщин с зелёными ногтями, — возразил герцог.

Второй брак графа Кроппингфорда смутил его друзей и родственников. Но он был родственником со стороны матери, и, верная своим стандартам, Хелен старалась ради него как могла.

— Она самая привлекательная женщина в Лондоне. Раньше Питер умел ценить приятную внешность.

Герцогу вдруг пришло в голову, что всё это заговор, чтобы заставить Питера почувствовать, что он потерял. Но он лишь тихо произнёс:

— Действительно ли было так уж необходимо приглашать Амарант Сильвестер-Куик? Пару сезонов назад она явно демонстрировала свой интерес к Питеру.

— Абсолютная чушь, — решительно заявила герцогиня, добавив затем несколько непоследовательно: — это было давным-давно. Должна сказать, жаль, что у него не хватило ума жениться на ней, раз уж ему приспичило на ком-нибудь жениться вообще. Это была бы намного более подходящая партия. Но говорить, что она демонстрировала интерес, абсурдно. Кроме того, она — племянница леди Стоут и живёт вместе с ней; мы не можем пригласить леди Стоут без неё. А у нас должна быть леди Стоут, чтобы она привезла этого Шаппареля.

— Если уж на то пошло, не понимаю, зачем нам нужен Шаппарель. Он — художник или что-то в этом роде, не так ли? Что он делает на нашем семейном приёме?

— Я просто отказываюсь тебя понимать, — вздохнула герцогиня. — Сначала ты жалуешься, что у нас нет никого, чтобы поддержать у Харриет уверенность в себе беседой о книгах, искусстве и тому подобном, а потом протестуешь против Гастона Шаппареля. Меня не интересует этот человек сам по себе, как ты понимаешь, но он сейчас рисует всех подряд, и говорят, его работы могут стать очень ценными.

— О, понимаю, — сказал герцог.

Ясно, герцогиня решила найти правильного художника, чтобы несколько пополнить семейную портретную галерею. На очереди, конечно, был Сент-Джордж, а на следующий сезон, возможно, и дочь, Уинифред. У герцогини полностью отсутствовал вкус, но имелась превосходная деловая хватка. Её девизом было: «Купи рано, прежде, чем цена подскочит», а за обед и поддержку можно было рассчитывать на приличную скидку.

— Он поведёт миссис Драммонд-Тейбер, — продолжала герцогиня. — Если он скажет что-то экстравагантное, она не станет возражать: без сомнения, Генри, будучи издателем, приучил её к этим странным богемным людям. И Белинде Кроппингфорд это, скорее всего, понравится. У него с каждого бока будет по красивой женщине и Амаранта Сильвестер-Куик напротив. Не понимаю, из-за чего весь этот шум?

Герцог чётко понимал, что жена уже рассадила несколько «портретов» в качестве подготовительного шага к тому, чтобы живописец предложил услуги именно ей. Он подчинился, как обычно. И лорд Сент-Джордж, который, — если ему это было действительно нужно, — мог вертеть матерью, как хотел, неожиданно оказался в ситуации, когда спорить бесполезно. Именно в утро званого обеда ушей его отца достигла информация, которая привела к такой продолжительной ссоре, такой громкой и яростной, что выделялась даже в летописи Уимзи.

— Как я смогу смотреть в глаза твоему дяде! — кричал герцог, тяжело дыша. — Каждый пенс будет ему возвращён и вычтен из твоего пособия. И если я когда-либо вновь услышу о чём-то подобном…

Поэтому, когда молодой человек заявил о своём нежелании быть партнёром леди Граммидж за столом, герцог, резко встав на сторону жены, издал звук, напоминающий крик выпи, и прогремел: «Сделаешь, как тебе сказано!» —  и вопрос был решён.

— Надеюсь, — пробормотала герцогиня, — Питер не опоздает. Это было бы совершенно в его духе.

Фактически, она знала, что такого никогда не случится: он пунктуален и по склонности и из вежливости. Но вполне в его стиле было приехать последним, чтобы подгадать время своего появление на сцене в наиболее эффектный момент, в то время как остальные начнут подыгрывать ему, принимая такой вид, как если бы единодушно решили не пропустить ни мгновения от предстоящей сенсации, в чём бы она не состояла. Чета Уимзи возвратилась из Парижа только накануне днём, никто ещё не видел их, скандал, связанный с судом, возбуждал любопытство. Кроме того, интерес подогревала продажа романов невесты, так что печально известное имя Харриет Вейн на ярких зелёных и оранжевых обложках бросалось в  глаза её родственников со стороны супруга из каждого книжного киоска и витрин книжных магазинов. Достопочтенный Генри Драммонд-Тейбер, — который, хотя и был сыном графа и имел безупречную репутацию, стал партнёром в издательской фирме «Бон и Ньют», — казалось, посчитал последнее событие поводом для поздравлений. Герцогиня, внезапно почувствовавшая за его приятной болтовнёй коммерческий интерес, задалась вопросом, не совершила ли ошибку, пригласив его в Карлтон-Хаус-Террас. Покровительство модным иностранным художникам — это одно, а помощь в продаже каких-то детективных романов — совсем другое.

С любезной улыбкой она сказала:

— Конечно, теперь, когда Харриет замужем, ей  не придётся больше писать. И у неё просто не останется на это времени.

Мистер Драммонд-Тейбер вздохнул.

— Наши писательницы должны подписывать контракт, включающей  статью, в которой предусмотрен штраф за замужество, — сказал он с чувством. — Однако, не следует поддаваться пессимизму.

Тем временем, вдовствующая леди Стоут, которая напоминала выцветшую фотографию королевы Виктории и была одной из наиболее любознательных и неудержимых старух в Лондоне, бросила Гастона Шаппареля в недружелюбные объятия леди Граммидж, и принялась бомбардировать хозяина дома совершенно лишними вопросами «о том убийстве». Герцог, бесстрастно отрицая какую-либо осведомлённость, тревожно наблюдал за сыном, который, пренебрегая своими обязанностями по отношению к знатной и пожилой даме, перенёс своё внимание на Амаранту Сильвестер-Куик. На лице его читались одновременно озлобленность и несдержанность. Лорд Граммидж и лорд Кроппингфорд горячо обсуждали проблемы осушения земли в поместьях.

Леди Граммидж, освободившись от Гастона Шаппареля и бросая злые взгляды на голубовато-зелёное платье леди Кроппингфорд, обратилась своим звонким голосом к герцогине:

— Боюсь, дорогая Хелен, я не очень весело одета для этого торжества, но и правда, с этими грустными новостями из Сандринхема ^[1244] весёлость едва ли уместна.

В этот момент лакей объявил: «Лорд и леди Питер Уимзи» и, таким образом, как корабль сопровождения, запустил пару в бесконечное одиночное плавание по длинной гостиной под перекрёстным огнём испытующих взглядов из гавани у камина.

Гастон Шаппарель, профессия которого включала чтение мыслей по лицу и который был хорошо подогрет сплетнями от леди Стоут, бросил на них лишь один взгляд и сказал себе: «Ого! Понимаю, это вызов. Удивительно! Мадам герцогиня одним махом поставлена в неловкое положение. Изящное платье в прекрасном вкусе, три бесподобных рубина. Что можно сказать? Хорошенькая ли она? Нисколько, но cristi! ^[1245]  Какая фигура! И сильный характер. Держится хорошо. Но ключ к загадке — муж. Il est formidable, mon dieu, ^[1246] этот небольшой белый ястреб…»

И когда начались поздравления, он добавил про себя: «Это становится забавным».

Герцог подошёл к новой леди Питер Уимзи с некоторой опаской. Он, конечно же, встречался с ней и раньше после их с Питером обручения, но тогда всегда рядом был кто-то — жена, Питер, вдовствующая герцогиня Денверская, — способный взять разговор на себя. Теперь, в течение последующих пяти минут или около того, ему предстояло разговаривать с ней без чьей-либо помощи. Он хорошо понимал, что вышедшие из Оксфорда романистки — это не его профиль. Осторожно он начал:

— Ну, и как вы?

— Очень хорошо, спасибо. Мы замечательно провели время в Париже. И дом просто великолепен. О, и теперь, когда я увидела ваши гобелены уже в нашем доме, я должна всех поблагодарить снова. Они абсолютно к месту и так прекрасны.

— Рад, что они вам понравились, — сказал герцог. Он весьма слабо представлял, на что могли быть похожи эти гобелены, хотя смутно помнил, что его энергичная мать преподнесла их как уместный и ценный свадебный подарок, несущий интересные семейные ассоциации. Он чувствовал, что должен ещё кое-что сказать, хотя совершенно не представлял, как к этому подступиться.

— Боюсь, у вас было трудное время в связи с тем убийством и после. Мне очень жаль.

— Ну, это было лишь неудачное стечение обстоятельств. Но тут уж ничего не поделаешь. Нужно лишь стараться забыть о плохом.

— Правильно, — согласился герцог. Он тревожно оглядел собравшихся и импульсивно добавил: — Они продолжат задавать вопросы. Сборище кошек. Не обращайте внимания. — Его невестка благодарно улыбнулась ему. Понизив голос, он спросил:

— Как Питер это перенёс?

— Ужасно волновался, но, думаю, уже всё позади.

— Хорошо. Заботится ли он о вас, как надо?

— Блестяще!

Тон был обнадёживающим. Герцог внимательно посмотрел на невестку. До него вдруг дошло, что — есть ли ум или вообще нет ума — в целом формы и внешность женщины, которая сидела рядом с ним, не сильно отличались от тех, что присущи другим женщинам. Он с чувством заявил: «Я этому рад. Очень рад».

Харриет прочитала на его лице искреннее беспокойство:

— Всё будет в порядке, Джеральд. В самом деле.

Герцог удивился, и не смог придумать в ответ ничего кроме:

— Великолепно. — Он почувствовал, что между ними установились в некотором роде конфиденциальные отношения. Тогда он потерял голову и опрометчиво выпалил: — Я сказал им, чтобы оставили Питера в покое. Он достаточно взрослый, чтобы знать, чего хочет.

Предав, таким образом, свою семью в руки врага, он засмущался и замолчал.

— Спасибо. Попытаюсь проследить, чтобы он это получил.

Объявление, что обед подан, спасло его от дальнейшей компрометации и бросило к жаждущей поговорить леди Граммидж.

Просто смешно думать, рассуждала герцогиня про себя, слушая вполуха Граммиджа, что Питеру не нравится леди Кроппингфорд: он вызвал небольшой всплеск смеха с её стороны — настоящее достижение с учётом непростых обстоятельств. Леди Кроппингфорд фактически беспощадно атаковала чувства своего соседа, и он паясничал, выдавая страдания только неподвижным и отсутствующим выражением лица и тем, что иногда «съедал» окончания. Сент-Джордж с недовольным видом слушал леди Граммидж — вероятно, она упрекала его за то, что он провёл каникулы в Шропшире. С другой стороны стола лорд Кроппингфорд и леди Стоут, Генри Драммонд-Тейбер и Амаранта Сильвестер-Куик спокойно разговаривали, разбившись на пары. Только красивая миссис Драммонд-Тейбер сидела тихо и отчуждённо: Гастон Шаппарель, покончив с супом с ненужной поспешностью, не пытался развлекать её, но бросал внимательные взгляды на Харриет. Чёрт, должен же быть такт у француза, даже если он художник! К чести Харриет, она не делала ничего, чтобы привлечь внимание, — она спокойно беседовала с шурином, и её серовато-белое атласное платье, хотя, очевидно, и дорогое, имело довольно осторожный фасон. К счастью, миссис Драммонд-Тейбер, казалось, не замечала, что ею пренебрегают. Кто-то когда-то сказал, что ей удаётся выражать изящество в неподвижности, и теперь она старалась везде продемонстрировать это достижение.

Однако герцогиня чувствовала, это её долг вовлечь мисс Сильвестер-Куик в беседу с лордом Граммиджем и отвлечь Питера от леди Кроппингфорд, когда в мгновенной тишине услышала, как Харриет весело сказала Драммонд-Тейберу: «Лучше продолжайте называть меня мисс Вейн, так меньше путаницы».

Шок, отразившийся на лице леди Граммидж, показал Харриет, что она (весьма легкомысленно) сумела завладеть всеобщим вниманием.

Герцог сказал с непривычной быстротой:

— Полагаю, что это обычная вещь, а? Я никогда об этом не думал.

— Ну, — ответил издатель, — некоторые писатели предпочитают одно, а некоторые другое. И часто они очень щепетильны в этом вопросе. Нам, конечно, проще использовать имя, которое стоит на обложке.

— Наверное, не стоит его менять, — заметила леди Граммидж.

— Конечно нет, — сказала Харриет, — читатели просто не запомнят.

— А с мужьями советуются заранее? — поинтересовалась леди Граммидж.

— Не могу говорить за всех мужей, — сказал Питер. — Со мной советовались, и я с готовностью согласился.

— С чем? — воскликнула леди Стоут.

— С готовностью, резвостью. Это даёт иллюзию, что у мужчины помимо жены имеется ещё и любовница, что, конечно, приятно.

Герцогиня холодно сказала:

— Как это нелепо, Питер!

— Хорошо, — сказала леди Граммидж, — мы все будем с нетерпением ждать новой книги. Если, конечно, таковая будет. Дорогая, вы не считаете, что муж и семья — эта работа на полный рабочий день, и многие из нас этим и заняты.

— Работа? — вдруг вспылил герцог, как он иногда делал, причём совершенно по неожиданным поводам. — Моя дорогая Марджори, что вы знаете о работе? Вам следует посмотреть на некоторых из жён моих арендаторов. Воспитание шести детей со всей стряпнёй и стиркой, да ещё ежедневная тяжёлая работа в поле. И некоторые при этом ещё прилично зарабатывают. Будь я проклят, если понимаю, как они со всем этим справляются.

Герцог, конечно, смог бы переменить тему беседы, но после необычайно горячей атаки на леди Граммидж он поспешил загладить причинённый ущерб длительной светской болтовнёй.

Это оставило Харриет во власти лорда Кроппингфорда, и герцог задался вопросом, как там идут дела? Что способен сделать Кроппингфорд с женщиной, которая не знает, где у лошади перёд, а где зад? Он услышал, как громкий и бодрый голос начал с обсуждения погоды и перспектив на охоту, и почувствовал необъяснимое желание броситься на спасение.

Леди Граммидж укоризненно произнесла «Джеральд, вы не слушаете…»

— Как? Никогда в жизни? — воскликнул Кроппингфорд, глубоко потрясённый, но пытающийся этого не показать.

— Только на ослике в Маргите, когда мне было шесть. Но я всегда безумно хотела попробовать.

— Так, так, — задумался Кроппингфорд. — Мы должны вами заняться.

— Да, но скажите, разве тридцать три — это не слишком много, чтобы научиться ездить, не выглядя посмешищем и не покалечившись? Честно? Я не хочу выглядеть как комедиантка в «Панче», всегда путающаяся под ногами и осыпаемая насмешками.

— Уверен, что вы из другого теста, — сказал лорд Кроппингфорд, оживляясь при переходе к любимой теме. — Теперь смотрите, на вашем месте я бы сделал вот что…

— Вы рассчитываете, — спросила мисс Сильвестер-Куик, — включить следующую книгу Харриет Вейн в ваш осенний план?

— Все мы надеемся, — сказал Драммонд-Тейбер. — Но предпринимать активные шаги в этом направлении сейчас было бы, как выражаются американцы, неэтично. 

С этой собеседницей нужно держать ухо востро, думал он, — её подозревают в поставке сплетен в воскресные газеты.

— Она действительно умеет писать? Наверное, умеет. Высоколобые этим отличаются. Питер выглядит измождённым, вам не кажется? Медовый месяц и убийство одновременно, — похоже, для него этого многовато.

Генри Драммонд-Тейбер осторожно заметил, что в действительной жизни убийства часто доставляют неприятности.

— Но её, кажется, это не сильно затронуло. Хотя, конечно, она к этому привыкла. Я имею в виду, она, возможно, считает всё это хорошим сюжетом. Так или иначе, приятно видеть невесту и жениха так благотворно отстранёнными. Ничего типа «их глаза ищут друг друга через стол», что настолько смущает. Харвеллы всё ещё ведут себя подобным образом — довольно неприлично после двух-то лет. Они возвращаются в город на следующей неделе, не так ли? А правда, что Шаппарель собирается её нарисовать?

Издатель признал, что нечто подобное слышал.

— Думаю, он опаснейший человек. Вы видели те ужасно разоблачающие портреты, которые он сделал для леди Кэмшэфт и миссис Хартли-Скеффингтон? Конечно, они не могут видеть того, что видят все остальные. И это очень комично. Но Шаппарель просто выворачивает человека наизнанку. Полагаю, что это своего рода опосредованный эксгибиционизм.

— Да?

— Вы шокированы? Только не говорите мне, что он обещал нарисовать вашу жену или что-то подобное! Но, полагаю, её психика достаточно крепка, чтобы выдержать позирование. Не думаю, что у неё существует какое-либо подавление, вытеснение или другой подобный комплекс — у неё же лицо, как у Венеры Милосской, не так ли?

— Да, пожалуй, — согласился Драммонд-Тейбер, который искренне восхищался внешностью своей жены.

— Думаю, что она самый красивый человек, которого я знаю. Она любого художника может свести с ума в духе Фрейда. Но я бы побоялась.

Мистер Драммонд-Тейбер пришёл к выводу, совершенно справедливому, что мисс Сильвестер-Куик готова отдать оба уха, лишь бы её нарисовал Гастон Шаппарель.

С появлением на столе десерта Питер повернулся к жене.

— У тебя есть, что сказать мне по поводу происходящего, Харриет? — спросил он тихо.

— Ничего, милорд, — сказала Харриет, прекрасно понимая, что все глаза устремлены на них и повсеместно в разговорах возникли паузы.

— Ну, важность беседы, бывает, и переоценивают, — сказал Питер. — Предположим, что жена склонна к учёным разговорам или любительница споров, — было бы весьма неприятно, например, если женщина непрерывно сводит разговор к арианской ереси.

— Думаю, могу пообещать этого не делать. Но относительно учёного разговора…

— Позже, Жозефина?

— Позже она разбивала розарий, ^[1247]  — заметила Харриет.

— Да, именно так, — согласился Питер. — И ты сможешь заняться этим, Харриет, если пожелаешь.

Герцог разливал портвейн. Он никому не позволил бы нарушить этот древний ритуал. Мужчины могли пить меньше, чем их отцы, но они обязаны пить согласно всё той же традиции. Лорд Граммидж произнес несколько слов о политике. Лорд Кроппингфорд вернулся к теме спорта. Драммонд-Тейбер, который не любил портвейна, но помнил, что Питер испытывает к нему слабость, задал тактичный вопрос о винтажных винах. Лорд Сент-Джордж сидел в угрюмом молчании, задаваясь вопросом, сможет ли он перемолвиться словечком со своим дядюшкой до того, как тем завладеет отец. Гастон Шаппарель сидел и слушал, его полные губы улыбались под бородой. Внезапно лорд Кроппингфорд обратился к нему с мягкой и совершенно не сознаваемой дерзостью, как если бы он заказывал отбивную из баранины.

— Да, между прочим, месье Шаппарель. Я хотел бы, чтобы вы написали портрет моей жены.

— Ага! — сказал Шаппарель, медленно, но с сильной артикуляцией. — Леди с правой стороны от меня? Именно так. Ну, лорд Кроппингфорд, я об этом подумаю.

Озадаченный Кроппингфорд произнёс резким и недоверчивым тоном:

— Нет, конечно, если вам не нравится сама идея… Сожалею, что упомянул об этом.

— Месье Шаппарель, — сказал Питер, — оставляет за собой привилегию быть художником с капризами. Ветер вдохновения несёт его, куда ему заблагорассудится. Если он в настроении быть праздным, то ничто не заставит его работать, даже самый красивый объект, n’est-ce pas? ^[1248]

— Красота? — воскликнул живописец. — Я презираю красоту. Она для художников по рекламе. Истинная красота — возможно, но это не то, что вы имеете в виду, когда используете это слово в вашей стране. Салоны красоты, мушки на лице, девицы в купальниках на конкурсе красоты — всё это относится к банальщине.

— Никуда не деться от всех этих улыбающихся девушек в купальных костюмах, — услужливо поддакнул лорд Граммидж. — Сейчас в газетах кроме них ничего и нет.

— Только не говорите, — сказал Питер, — что делаете все лица зелёными и изображаете грудь треугольниками. Или эта мода уже прошла?

— Ну, Уимзи, — удивился Драммонд-Тейбер, — не хочешь ли ты сказать, что, не знаком с работами Шаппареля?

— Признаюсь. Открыто. Бесстыдно. Я не был в городе с прошлого марта. Будьте со мной откровенны, месье, и скажите, что вы действительно рисуете.

— С удовольствием. Я рисую женщин. Иногда мужчин, но обычно женщин. Я хотел бы нарисовать вашу жену.

— Вот как? Ну и ну!

— Она не красива, — продолжал Шаппарель с потрясающей откровенностью. — Сегодня вечером здесь присутствуют по крайней мере две другие леди, которые на обложке ежедневной газеты выглядели бы лучше. Но она… рисовабельна. Это не одно и тоже. У неё есть характер. У неё есть кости.

— О Господи! — воскликнул маркиз Граммидж.

— Она заинтересовала меня. Вы позволите ей позировать мне?

— Смотрите, дядя, — заметил Сент-Джордж с внезапной и неожиданной злостью. — Его девиз: «Где рисую, там и сплю».

— Сент-Джордж! — с ужасом воскликнул герцог.

— Сон, — сказал Питер, — вполне безобидное занятие, хотя и относится к бездействию.

— Вот дьяволёнок! — заметил живописец. — Однако ваш племянник взялся не за тот конец палки. Меня не интересует, кого любит моя натурщица и любит ли кого-нибудь вообще. Своего мужа, чужого мужа, меня на худой конец. Предпочитаю, чтобы это был не я. Это позволяет избежать осложнений и менее утомительно.

— Я благодарен вам, — ответил Питер, — за очень откровенное и мужественное заявление, которое расчищает почву для дальнейшего разговора. Итак, ваше предложение состоит в том, что моя жена должна обеспечить кости, вы обеспечиваете краски, в то время как я прилагаю все усилия — надеюсь, что понимаю эту часть правильно, — чтобы обеспечить эмоциональный подъём.

— А я, кроме того, — добавил Шаппарель, — предоставляю гения, о чём вы, кажется, забыли.

— Это, конечно, важный момент. Вы действительно умеете рисовать?

— Я очень хороший художник, — просто сказал Шаппарель. — Если вы зайдёте ко мне в студию в любой день, я покажу вам.

— Это доставит мне громадное удовольствие.

— О да, — согласился Шаппарель, — вам понравится, я в этом уверен. Смогу я затем сказать вашей жене, что вы разрешаете мне её рисовать?

— Не уверен, что это правильная формулировка. Вам потребуется именно её согласие. Но я готов сочувственно топтаться на заднем плане и предоставить вам мою моральную поддержку.

Шаппарель встретил насмешливый взгляд с преувеличенным смирением:

— С вашей поддержкой я рассчитываю на успех.

Лорд Кроппингфорд, смутно чувствуя, что все ведут себя бестактно, кроме него, вновь наполнил бокал.

— Питер, — сказал герцог, — когда мужчины встали, чтобы воссоединиться с дамами, — теперь, когда ты здесь, я хотел бы с тобой поговорить. Вы не возражаете продолжить без нас, Граммидж? Мы не надолго. Джеральд, попроси свою мать нас извинить.

Он подождал, пока дверь закрылась, а затем сказал:

— Послушай, сколько денег ты дал Джеральду?

— Ни пенса, — ответил Питер с прохладцей. — Всё же пошло Тюк Холдсворт, не так ли?

Герцог слегка покраснел.

— Бесполезно защищать мальчика. Я заставил его признаться, что ты оплачивал  его долги и помог вытащить из когтей какой-то женщины.

— Что бы я ему не давал, это подарок. Я не верю в целебность жёрнова на шее мальчика. А то, другое, дело стоило мне лишь письма от моего поверенного. Лучше бы ты его не пытал. Если, конечно, он сам тебе не рассказал.

— Он мне ничего не говорит. Он пойдёт к кому угодно, только не к родителям. Но будь я проклят, если позволю ему присасываться к тебе. Я подписал чек, и надеюсь, ты окажешь мне любезность и возьмёшь его. Я заставил его назвать мне сумму, хотя, похоже, он врёт.

— Нет, — сказал Питер, принимая чек. — Всё точно. Но слушай, старина, почему ты не можешь давать ему действительно подобающее пособие? Ему ничего и не остается, как пускаться во все тяжкие, когда его держат на таком коротком поводке.

— Он не умеет обращаться с деньгами.

— Если он не научится сейчас, то не научится никогда. В конце концов, он знает, что, рано или поздно, деньги перейдут к нему. И если ты не можешь доверять ему сейчас, что будет с землёй, когда тебя не станет?

— Бог знает, — уныло сказал герцог. — Ему на всё наплевать. На уме только девочки и быстрые автомобили. Теперь он говорит, что хочет летать. Я этого не потерплю и так ему и сказал. Должно же у него быть хоть какое-то чувство ответственности. Если с ним что-нибудь случится… — Он замолчал и поиграл донышком бокала, а затем сказал почти сердито: — Полагаю, ты понимаешь, что являешься следующим.

— Отлично понимаю, — сказал Питер. — Уверяю, что у меня нет никакого желания видеть, как Джерри ломает шею. Усадьбы не входят в круг моих интересов и никогда не входили.

— Но всё-таки ты управляешь своей лондонской собственностью вполне прилично.

— Да, но это — Лондон. Мне больше нравится иметь дело со зданиями и людьми. Но свинья и плуг… нет.

— Ладно, — сказал герцог, — но я всё-таки рад, что ты женат.

Глаза Питера сузились.

— Я женился не для того, чтобы основать династию.

— А я для того, — сказал герцог. Он встал и быстро подошёл к камину. — Не вини Хелен. Я столько времени валял дурака, что она от меня просто устала. Но мне жаль, что Уинифред не родилась мальчиком.

— Если рассматривать этот вопрос логически, — сказал его брат, — каждый мужчина либо производитель, либо нет. Но наше поколение не то ни сё. Ты хочешь, чтобы я обеспечил тебе подстраховку на всякий пожарный случай. Хорошо. Викторианец просто приказал бы жене исполнить свой долг. Но сейчас молодые люди просто отказываются признавать, что в этом вопросе существует хоть какие-то обязательства.

— Но я прошу тебя, Флим.

— Знаю, — сказал Питер, тронутый несмотря ни на что, услышав своё школьное прозвище. — И я понимаю твои аргументы. Но решение не в моих руках, и я не хочу, чтобы оно было в моих. Если у моей жены будут дети, то они будут для её радости, и не в качестве юридического документа, обеспечивающего безопасную передачу собственности.

— Ты обсуждал этот вопрос с Харриет?

— Она когда-то сама упоминала об этом.

Лицо герцога выразило  живейшее любопытство:

— Ты имеешь в виду, что она категорически против?

— Нет. Ничего подобного. Но послушай, Денвер, я не хочу, чтобы ты говорил с ней об этом. Это было бы ужасно несправедливо по отношению к нам обоим.

— Я не собираюсь вмешиваться, — торопливо заявил герцог.

— Тогда какого дьявола ты вмешиваешься?

— Это не так. Я только спросил. Не нужно так кипятиться. — Он пожалел, что Питер оказался настолько проворен и на корню загубил его идею поговорить с Харриет и спросить её в лоб. Современная умная женщина, конечно, не должна иметь ничего против, и её поведение на обеде дало ему основание надеяться на лучшее. Но его брат, как всегда, полон странного, непостижимого упрямства. Однако, если бы дело было по какой-либо причине абсолютно невозможно, то Питер так бы и сказал. Герцог рискнул:

— Харриет одержала полную победу над Кроппингфордом. Он поведал мне, что она чертовски хорошая женщина.

— И не сказал никаких глупостей про неё! Я очень обязан Кроппингфорду.

— Ну, я считаю, что ты поступил абсолютно правильно, — сказал герцог. — Удачи вам.

— Спасибо, старина.

Герцог надеялся, что будет сказано что-то ещё, но обычно болтливый язык Питера сегодня находился в крепкой узде. Странное дело, думал герцог. Независимость. Молчание. Оговорки. Современный брак. Есть ли в нём хоть какое-то взаимное доверие? Скользкое дело, и никак его не ухватишь. По лестнице он пошёл первым, но на площадке остановился и с некоторым вызовом произнёс:

— Я посадил дубы в Булиер-Холлоу.

Дубы! Питер твёрдо выдержал взгляд брата и сказал без всяких эмоций:

— Там им будет хорошо.

У двери дома их ожидал «даймлер». Питер сказал:

— Ты не слишком против, если я дойду до дома пешком? Мне хотелось бы подышать.

— Не против, а можно мне с тобой?

— Не замёрзнешь?

— Это в норковой-то накидке невесты? Не думаю.

Питер взмахом руки отпустил автомобиль и подал руку Харриет. Они поднялись по ступенькам к колонне герцога Йоркского, ^[1249]  и при слабом искусственном освещении увидели множество людей, идущих по Мэлл. ^[1250] Не проронив ни слова, они вновь спустились и присоединились к потоку людей, текущему ко Дворцу. Харриет была рада, что надела накидку, поскольку дул свежий ветер при ясном небе, было сухо и морозно. Вдоль Мэлл стояли припаркованные автомобили. Памятник королеве Виктории ^[1251] был окружён стоящими людьми; другие толпились перед оградой Дворца; некоторые взбирались наверх, держась за прутья. Толпа волновалась, перемещаясь мимо доски объявлений, висящей на воротах.

Питер сказал:

— Постой здесь, Харриет, под этим фонарным столбом, а я попытаюсь протиснуться и прочитать.

Харриет прислонилась к столбу. Толпа вокруг неё состояла из всевозможных людей: мужчин и женщин, некоторые в вечерних туалетах, некоторые плохо одетые и дрожащие на ветру. Они переговаривались друг с другом необычно приглушёнными голосами и с почтительным волнением. Мимо группы прошли несколько мужчин, разговаривающих по-немецки.Затем, окружённый толпой, мимо Харриет проплыл полицейский.

— Каков последний бюллетень? — спросила она.

— Ещё не выносили, — сказал он и направился дальше.

В толпе рядом со Дворцом началось движение. Вернулся Питер:

— Там сказано: «Жизнь Его Величества приближается к мирному завершению».

— Хочешь остаться и следить? — спросила она.

— Нет необходимости, — сказал он и, вновь предложив руку, увёл её. Они молча шли вверх по Сент-Джеймс-стрит, переходя от островка к островку искусственного света, пересекли Пиккадилли и вошли в квартал Мейфэр. Когда они поворачивали на Одли-Сквер, он сказал:

— Странно, как все эти люди выходят на улицы, как собираются в одном месте.

— Как хор в греческой трагедии, — сказала она. — Возможно, именно поэтому хор кажется нам совершенно естественным — люди всегда собираются…

— Когда времена меняются, — сказал он, поворачивая ключ в замке.

Извлечение из дневника Гонории Лукасты, вдовствующей герцогини Денверской:

21 января

Допоздна слушала радионовости о бедном дорогом короле. Никаких изменений в бюллетенях, но Франклина вернулась после выходного и сказала, что улица полна людей, просто слоняющихся. Позже проснулась от криков на улице. На небольших переносных часах около кровати три утра. Разносчик газет громко кричал: «Король умирает! Читайте подробности — король умер!» Открыла окно, чтобы попросить газету, но лишь увидела Франклину в халате, бегущую за ним с этой же целью. Мы вместе пили какао и читали сообщение на первой странице — в чёрной рамке. Очень хорошо помню его маленьким мальчиком в матроске в Виндзоре, когда меня привезли туда поиграть с ним. Помню, как трудно было сделать так, чтобы он победил в бадминтон. Кажется, это было только вчера. Немного поплакала, возвратившись в кровать, но не о величавом старом короле, а о том маленьком мальчике. Как глупо. Часто просто не можешь сдержаться и не быть глупой…

3

О, миссис Корни, какая перспектива! Какой благоприятный случай, чтобы соединить сердца и завести общее хозяйство!

Чарльз Диккенс ^[1252]

Супружество... не более, чем форма дружбы, признанная полицией.

Роберт Льюис Стивенсон ^[1253]

Хотя в силу ложной тенденции образованного человека приуменьшать свою роль Харриет была склонна считать своё участие в домашних делах пренебрежимо малым, она обнаружила, что домашней жизни присущи свои проблемы. Имелось, например, довольно тонкое дело Эммануэля Гриффина, лакея. Было решено (частично в его собственных интересах), что его будут звать «Уильям», но несколько его друзей, интересующихся политикой, убедили его видеть в этом проявление тирании высшего сословия. Он обиделся и надерзил Мередиту. Проблема разрешилась извинениями с его стороны дворецкому и восстановлением (при полном согласии сторон) имени, данного ему при крещении. Затем последовали трения между ним и шофёром, Альфредом Фарли. Фарли, жаловался Эммануэль, подогнал автомобиль к парадной двери и «спокойненько расселся там, распевая Рождественские гимны», в то время как Эммануэль, по горло занятый делами и с руками, полными ковриков, никак не мог выразить своё возмущение. Ссора достигла кульминации именно в тот момент, когда Питер был вызван в Денвер по семейным делам. Харриет, оставшаяся главой, предложила благородно уладить спор в котельной. Результат оказался удовлетворительным: один синяк под глазом, одна рассечённая губа, и неожиданное решение Эммануэля принять для повседневного ношения имя «Томас».

Затем имелась личная горничная Харриет, экспериментальная новинка, принятая с осторожным сопротивлением. Харриет,  от природы неупорядоченного  человека с укоренившейся привычкой к воинственной независимости, пугала сама мысль о том, чтобы чему-то там учиться у какой-то девицы-горничной. Даже находчивая вдовствующая герцогиня оказалась в замешательстве. И тогда именно Питер, использовав неожиданную четверть своих бесконечных знакомств, представил Джульетту Манго. Она была дочерью работника кинотеатра и, к несчастью, привлекла к себе внимание властей, таская иллюстрированные журналы с книжных лотков. В остальном её прошлое и характеристики были на высоте, а воровство ограничивалось журналами. На дознании выяснилось, что единственным мотивом к нарушению закона было желание вообразить себя в том чужом мире богатых, одежда, дома и деятельность которых украшали страницы Vogue и Country Life. По поводу кино (более распространённый источник для утоления подобных аппетитов) она жаловалась, что «по большей части люди там одеты неправильно, и настоящие сливки общества так себя не ведут».

Питер, чувствуя, что любого человека, страдающего от таких вполне естественных чувств, следует поощрить, посоветовался с чиновником, осуществляющим надзор за условно осуждёнными, и устроил её на работу к портнихе, где она прекрасно проявила себя. В сентябре после помолвки, обнаружив мать на грани нервного срыва, а невесту в состоянии подавленной паники, он разыскал мисс Манго и привёл домой ради эксперимента. Собеседование прошло удовлетворительно, он вызволил её из мастерской и направил подучиться парикмахерскому искусству, и вот теперь она оказалась здесь на Одли-Сквер, сопровождаемая целой библиотекой руководств по этикету и полным собранием сочинений мистера П. Г. Вудхауза, ^[1254] которое, довольно справедливо, считала точнейшим справочником по жизни общества как на нижних, так и на верхних этажах. Как у д’Артаньяна, у неё не было никакой практики, но имелись глубокие знания теории профессии, как университетский учёный, она впитывала информацию из печатного текста, — короче говоря, у неё был ум такого типа, с которым Харриет знала, как иметь дело.

Сама же мисс Манго была в восторге от воплощения собственной мечты. Она считала, что всё должно подчиняться правилам. Обращение к ней по фамилии давало ей острое удовлетворение, строгость одежды и чопорность манер заставили миссис Трапп выглядеть рядом с ней расфуфыренной, а Бантера несдержанным. В свободное время она посещала театры и ходила в кино (уже звуковое), отмечая ошибки в поведении людей и рассылая гневные письма на киностудии. Казалось, она рассматривала Питера как героя кинофильмов, который, каким-то чудесным образом, оказался безукоризненным в каждой мелочи, и соответственно относилась к нему с нескрываемым обожанием. Её уважение к мистеру Бантеру, как к продюсеру Питера, было хотя и глубоким, но слегка омрачено конкуренцией. Она настолько стремилась, чтобы её собственное шоу конкурировало с его произведением, что Харриет почувствовала себя обязанной помогать, проявляя вынужденный интерес к нарядам.

Имелись также тайны и проблемы в повседневных домашних делах. Казалось, Мередиту просто по положению надлежало чистить серебро, тогда как миссис Трапп лично мыла севрский столовый сервиз. ^[1255] В компетенцию посудомойки входили лишь прозаические тарелки и чашки. Харриет приступила к изучению этих домашних тайн с антропологическим любопытством — понятно, что она-то была из другого племени, — но затем однажды пришла в замешательство, обнаружив, Бантера за чисткой прекрасной пары строгих серебряных подсвечников, которые украшали приставной столик в  библиотеке.

— Но Бантер, почему за этим не следит Мередит? — спросила она.

— Его светлость особо привязан к ним, миледи, — сказал Бантер, делая паузу в занятии. — Думаю, они у него с тех пор, как отец подарил их ему для украшения комнаты в Баллиоле. Они работы Поля де Ламери, миледи, лондонского серебряных дел мастера, приблизительно 1750 года. Я всегда чищу их сам.

Помимо привилегии, дарованной паре подсвечников, сам владелец дома дал новые направления для открытий. Его жена уже поняла, что у него имелись и другие интересы в жизни помимо крикета, преступлений и старинных книг, — теперь она увидела, что эти интересы приняли практическую форму совещаний с агентом по недвижимости, занимающих в среднем два утра в неделю. Этот агент работал на внешней границе северного Лондона в быстро растущем районе. Оказалось, что Питер не просто был обладателем земли, но фактическим владел большим количеством недвижимости и имел под командой архитекторов и строителей. Мистер Симкокс, агент, непрерывно суетился, доставляя наброски, корреспонденцию и светокопии. Питер с бесконечным терпением вникал в мельчайшие детали, как если бы, по замечанию потрясённой Харриет, он специально хотел опровергнуть мнение, что богатство и титул заставили его потерять связь с живым миром и обычными проблемами простых людей. С другой стороны, он был эстетически безжалостен, поэтому особенностями владений Уимзи был простор и комфорт в пабах, сверкание раковин в посудомоечной, и свирепое вето владельца на всякие бунгало, оцинкованное железо, и фахверковые здания — эти ублюдки эпохи Тюдоров.

У Питера были и личные предпочтения, с которыми приходилось считаться. Его физическая подготовка иногда озадачивала Харриет. Хотя он при необходимости мог скакать на лошади, плавать и играть в крикет, он не обладал ни одним из признаков спортивного наркомана. Тем не менее, он был в прекрасной форме и за исключением случайной головной боли на нервной почве, казалось, никогда не болел. За этим следили месье д'Амбуаз и мистер Матсу. Харриет предпочитала месье д'Амбуаза, несмотря на его нудные и едва ли заслуживающие доверия рассказы, призванные доказать его происхождение от Большого Бюсси. ^[1256] Он относился к Питеру с должным уважением и хвалил за успехи в фехтовании. Напротив, мистер Матсу, жилистый японец, который едва доставал до плеча своего ученика, был лаконичным и скупым на похвалы. Любой мог считать Питера опытным борцом джиу-джитсу, пока не видел, как мистер Матсу легко укладывает его на ковёр, обращаясь с ним так, как какая-нибудь проворная горничная с громоздким ватным одеялом. Мистер Матсу не видел Питера в течение нескольких месяцев и нашёл, что тот сильно сдал.

— Ничего не поделаешь, Матсу, — сказал Питер, кряхтя под сильными руками массажиста. — Я не молодею, ты же понимаешь.

— Не слишком старый, —  грубовато ответил мистер Матсу. — Слишком много ресторана, слишком много автомобиля, слишком много жены.

— Да будь ты проклят, — ответил Питер и в следующей схватке уложил мистера Матсу на спину и удерживал почти шесть секунд.

— Лучше, — сказал мистер Матсу, освобождаясь от захвата, — но, пожалуйста, не выходи из себя: очень плохо выходить из себя в длительной схватке.

Затем имелся ещё целый ряд причуд и нелепостей: бесконечное ничегонеделание в ванной; мучительная шумиха из-за вскочившего прыщика или небрежно закрытого зонтика; какой-то иррациональный ужас перед тем, что однажды придётся носить зубные протезы, — это заставляло милорда спешить к дантисту при первых признаках проблемы, нарушая все договорённости. Были инкунабулы ^[1257] и фортепьяно, здоровье которых требовало ежедневного измерения температуры в библиотеке и музыкальной комнате; была страсть к ритуалам, в результате которых, например, за обеденным столом их разделяло десять футов красного дерева, и, чтобы задать какой-нибудь вопрос, Харриет приходилось посылать лакея. И существовал нелепый контраст между застенчивостью Питера как мужа и его уверенностью в себе как любовника, в результате чего в постели он не подавлял чувств и был воплощением страсти, в то время как его ненависть к любому публичному выражению эмоций уравновешивалась лишь его сокрушительной откровенностью при полном игнорировании присутствия собственных слуг.

Леди Питер Уимзи, глубокомысленно покусывая мундштук, сделала паузу в работе и посмотрела в окно. Она начинала понимать, почему иногда брак препятствует карьере писателя. Эмоции любви — во всяком случае, свершившейся и удовлетворённой любви — вовсе не стимулируют творческое воображение, а погружают его в сон. Отсюда, предположила она, недостаток действительно радостных стихотворений о любви на любом языке. Этим утром она потратила впустую бездну времени просто вследствие полной неспособности сконцентрироваться. Но днём она села с решимостью закончить главу. На улице шёл безжалостный дождь, поэтому искушения выйти не возникало; Питер отправился на какую-то деловую встречу, поэтому, удалившись с глаз долой, он вполне мог временно уйти и из сердца вон. В небольшой комнате, примыкающей к кабинету Харриет, мисс Брейси, секретарша, сидела перед молчащей пишущей машинкой, с тихим укором занимаясь вязанием джемпера. Мисс Брейси всегда выглядела укоряющей, если перед ней не было рукописи для перепечатки. Она была быстрой и эффективной работницей, и стоило большого труда постоянно обеспечивать её занятость.

«Просто прорва какая-то!» — подумала Харриет. Она зажгла новую сигарету и аккуратно разместила локти на столе, готовясь вернуться к подробному и научному описанию десятидневного трупа, выловленного полицией из городского резервуара с водой. Это был именно тот объект, который способен отвлечь от мечтаний.

Но, как писал доктор Донн в своих проповедях, она была в том настроении, когда готов бросить занятия  из-за «жужжания мухи, грохота кареты, скрипа двери…» ^[1258] Звон упряжи и цоканье копыт под окном были звуками, достаточно необычными, чтобы их исследовать. Она выглянула наружу. Брогам ^[1259] с толстым кучером и двумя жирными, с лоснящейся шкурой лошадями подъехал и остановился перед дверью. Было очевидно, что с визитом явилось нечто значительное —  что-то, что никогда не заехало бы к мисс Харриет Вейн, но способно в любой момент без предупреждения потребовать доложить о себе леди Питер Уимзи. Её светлость, подавляя естественное побуждение мисс Вейн вытянуть шею из окна как можно дальше, положила на стол ручку и задалась вопросом, одета ли она соответствующим образом, чтобы встретить гостью независимо от того, что за добрая фея выпорхнет из этой тыквы-кареты.

Прибыла карточка на подносе.

— Графиня Северна и Темзы, миледи. Ваша светлость дома?

Очевидно, просто необходимо быть дома для леди Северн, которая достигла невероятного возраста и заработала ужасную репутацию. Харриет слабо пролепетала, что дома, и сохранила достаточно самообладания, чтобы не броситься бегом в холл, а подождать, пока грозная ветхозаветная старуха поднимется в гостиную и переведёт дух.

Когда после приемлемой паузы она вошла, то обнаружила леди Северн сидящей на диване с невероятно прямой спиной, руки её опирались на трость, а глаза не мигая смотрели на дверь. Помещение было большим, и Харриет, пересекая его, чувствовала, что руки и ноги как будто стали чужими. Но всё же писатель, сидящий в ней, мгновенно оценил гостью как заплесневелого старого стервятника, хоть и в чёрной бархатной шляпке без полей.

— Как поживаете? — произнесла Харриет. — Пожалуйста, не вставайте. Очень любезно с вашей стороны заехать.

— Ничуть, — парировала леди Северн. — Чистое любопытство. Единственный приятный грешок, который у меня остался. На прошлой неделе мне стукнуло девяносто, поэтому я могу поступать, как мне нравится. Спасибо, да, я в полном порядке. Я приехала, чтобы взглянуть, на чём женился Питер, — вот и всё.

— Но это очень любезно с вашей стороны, — повторила Харриет. — Вы легко могли бы послать за мной.

— Конечно могла, — согласилась леди Северн, — но тогда тут же прискакал бы и Питер, чтобы защищать свою собственность. А сейчас я знаю, что он не помешает.

— Он будет очень жалеть, что разминулся с вам.

— Весьма возможно. Гм. Ну, у тебя, похоже, очень живое лицо и брови есть. Брови вышли из моды — я устала смотреть на яйца вместо лиц. И у тебя крепкая кость. Кожа выглядит здоровой, если это естественный цвет.

— Да, лишь  немного пудры.

— Гм. Ты подходишь. Хелен Денвер — дура. Ну, и как тебе это нравится?

— Что именно, леди Северн?

— Быть частью собственности Уимзи.

— Питер не рассматривает меня как часть собственности.

— Наверное нет. Всегда отличался благовоспитанностью. Превосходен в постели, по крайней мере, некоторые мне так говорили.

Харриет сказала серьёзно:

— Не думаю, что они должны были об этом говорить.

Несмотря на все усилия уголки её рта дёрнулись, и стервятник вновь усмехнулся.

— Ты совершенно права, моя дорогая, не должны. Не расскажешь — я не узнаю. Никогда ничего не рассказывай мне, я всегда так говорю. Ты его действительно любишь?

— Да. И готова повторять это снова и снова.

— Тогда почему ты не вышла за него раньше?

— Упрямство, — сказала Харриет и на сей раз открыто улыбнулась.

— Пф! Вероятно, ты — первая женщина, которая когда-либо заставляла его ждать. А как ты ведёшь себя с ним теперь: лобызаешь пальцы его ног или заставляешь делать стойку и просить?

— А вы что посоветуете?

— Честные отношения, — резко произнесла старая леди. — Мужчина не становится лучше, если его изводить. Ты меня развлекаешь. Большинство этих молодых женщин очень скучны. Они или обижаются или считают, что я кричу. А ты как думаешь?

— Я думаю, — сказала Харриет, чувствуя, что, если уж суждено быть повешенным за ягнёнка, почему бы не украсть овцу, — вы ведёте себя как книжный персонаж. И думаю, что делаете это нарочно.

— Ты довольно проницательна, — заметил стервятник.

— Когда я помещу вас в книгу, — продолжила Харриет, — я особенно подчеркну этот аспект вашей психологии.

— Хорошо, — сказала леди Северн. — я закажу шесть экземпляров. И обещаю жить, пока книгу не издадут. Ты собираешься иметь детей или только книги?

— Ну, — благоразумно заметила Харриет, — с книгами легче определиться. Я имею в виду, что знаю, как производить книги.

— О, понимаю, — сказала леди Северн и доказала это тем, что добавила: — хорошая девочка. Ты должна приехать посмотреть на моих сиамских кошек. Я их развожу. У меня шесть детей, десять внуков и только три правнука. Кошки надёжнее.

— Думаю, у них всё гораздо проще, — предположила Харриет. — Никаких экономических проблем и никакой длительной супружеской жизни.

— Тут ты ошибаешься, — торжествующе произнесла леди Северн. — Сиамцы очень моногамны. Как и Питер, но не все это знают. А ты знала?

— Подозревала. Надеюсь, вы останетесь к чаю?

— Вежливость? Или хорошая, как там сейчас говорят, копия?

— Это первая настоящая грубость, которую вы сказали мне, леди Северн.

— Так и есть, моя дорогая, и я приношу извинения. В наши дни очень многие не понимают разницы. Уже много воды утекло с тех пор, как меня в последний раз ставили на место. Очень бодрит. Ты мне нравишься, — добавила она резко. — В тебе хорошая кровь. Мне наплевать, где Питер тебя подобрал или чем ты занималась. Жаль, что я не моложе. С удовольствием сопровождала бы тебя, чтобы поглядеть на лица окружающих. Знаешь, что ты сейчас самая ненавидимая женщина в Лондоне?

— Ну, я как-то об этом не задумывалась. Вы считаете, это поможет с продажей?

Стервятник засмеялся баритоном.

— Не удивлюсь, — сказала она. — Да, я хочу чая. Настоящего чая. Не этого китайского пойла со вкусом прелого сена. А пока его готовят, ты можешь показать мне дом. Лестница? Чушь! Я всё ещё могу пользоваться конечностями.

Критические замечания леди Северн отличались своеобразной остротой.

— Как ты это называешь? Гостиная? О, музыкальная комната. Музыка Питера, как я понимаю. Это фортепьяно, которое было у него в квартире. Позволяет тебе прикасаться к нему? О, ты не играешь — ну, на твоём месте я бы и не начинала… О да, библиотека. Очень солидно. Без сомнения, книги Питера. А где ты держишь свои? Полагаю, у тебя где-нибудь имеется своя конура?

— Мы оба пользуемся этой, — тихо сказала Харриет. — У меня есть отдельный кабинет на первом этаже, а у Питера имеется небольшая комната для разговоров с архитекторами, агентами, полицейскими и прочими людьми. Вдовствующая герцогиня всё устроила превосходно.

— Мать Питера? Надеюсь, она хоть иногда советовалась с тобой. Мне нравится Гонория, но она всегда была полной дурой во всём, что касалось Питера… Комната домоправительницы? Ерунда, конечно я зайду. Вот так раз, да это же Трапп! Как поживаешь, Трапп? Надеюсь, поддерживаешь его светлость в порядке. Спасибо, если бы астма не стала лучше, меня бы здесь не было… Да. Я думала, что эта претенциозная лестница идёт только до второго этажа — эти георгианские здания все одинаковы… Чья спальня? Твоя? Кровать неплохая. Шторы вредны для здоровья.

— Но ведь они красивые, правда?

— Да, но в твоём возрасте неестественно чураться свежего воздуха. Или появилась новая мода — стремиться к духоте?

— Я никогда не жила среди действительно красивых вещей, — сказала Харриет в качестве извинения за шторы.

— Да, наверное не жила. Кем был твой отец? Сельский врач или что-то в этом роде? Нет, тогда вряд ли ты видела много кроватей эпохи Уильяма и Марии. ^[1260] Затем в Блумсбери? Когда ты жила с тем поэтом, кто платил арендную плату?

Она задала вопрос так внезапно, что застала Харриет врасплох. После секундного колебания Харриет спокойно сказала:

— Расходы пополам.

— Пф! Могу держать пари, что знаю, кто из вас нёс тяжёлый конец бревна. Неважно, деточка, я не прошу выдавать этого человека. Ты его действительно любила?

— Теперь понимаю, что нет. Но он мёртв, и, пожалуйста, давайте оставим его в покое!

— О, не обращай на меня внимания. Мой любовник умер пятьдесят лет назад. Никто о нём не знал, что было удачно. Но я любила его, а это было неудачно. Питеру удаётся оставить беднягу мёртвого поэта в покое?

— Он никогда не упоминал его имени.

— Тогда и ты не копай под Питера. Пусть он будет таким, как есть. И пусть его женщины… барахтаться в раскаянии — просто потакать собственным слабостям. Не делай этого. Кто здесь спит? С какой стати ты поместила главную горничную рядом с этим слугой Питера? Никто не может быть более респектабельным, чем выглядит этот человек, — и, решительно стукнув в дверь, она вошла внутрь.

— Не знаю, там ли Бантер… — начала было Харриет, но Бантер, хорошо знавший её светлость, позаботился заблаговременно исчезнуть. Леди Северн сделала быстрый осмотр. Несмотря на неловкость, Харриет, которая до этого никогда не была в этой комнате, также осмотрелась.

— Меня всегда интересовало, есть ли у этого человека хоть какая-то личная жизнь, — сказала леди Северн. — Кто на всех этих фотографиях? Его жёны и родственники?

— Думаю, это братья и сёстры. У него их шесть, включая Мередита.

— Ваш дворецкий? А он женат? О да, вот он с тремя детьми. Что с ними стало?

— Полагаю, также работают слугами.

— Кто сделал все эти фотографии Питера?

— Бантер. Фотография — его хобби.

— Казалось бы, он видит Питера достаточно и без восьми фотографий. Наверное, это просто своего рода мания. Жаль, что Питер не очень красив — девочкам придётся трудно. Кто живёт на этом этаже? Лакей? Тот смазливый молодой человек? Следи за ним повнимательнее. Человеческая натура — это человеческая натура. А две другие девицы вместе? Ну, всё равно следи за ними. Гардеробная могла быть и хуже… Надеюсь, твой повар не использует этот электрокамин. В своё время повара не видели настоящей роскоши и дорогого электричества… Что собираетесь сделать с теми двумя комнатами?

— Не знаю, — глубокомысленно произнесла Харриет. — Мы могли бы держать там кроликов, как вы считаете?

— Кролики? — вскричала леди Северн в большой тревоге. — Боже, деточка, выбрось это из головы: все эти четвёрки и пятёрки близнецов — в этом есть что-то вульгарное. Заставляет мужчину чувствовать себя дураком. Такие вещи нужно оставлять для зоологических садов. Даже не мечтай о кроликах. С подсознанием шутить опасно. И не думай ни о чем, чего не хотела бы иметь. Мне наплевать, что говорит Денвер или Питер. Мужчины — во многом фарисеи и всегда оставляют нести тяжёлое бремя женщинам. Стая глупых павлинов! Уж я-то знаю. У меня были муж, три сына, два внука и больше любовников, чем известно большинству, и между всеми ними ни на полпенса разницы. — Она резко замолчала. — Я хочу чаю.

В гостиной они обнаружили не только чай, но и Питера, который выглядел, как провинившийся школьник:

— Дорогая леди Северн, — в его голосе слышалось нехорошее предчувствие.

— Пф! — выдохнула леди Северн. — Я приехала посмотреть и осталась на чай. Мне понравилась твоя жена. Она меня не боится. Ты хорошо о ней заботишься? Ты выглядишь отвратительно самодовольным, и лицо располнело. Надеюсь, ты не высасываешь из неё все соки. Ненавижу мужей, которые так поступают. Садись.

— Да, крёстная…

(Таким образом, всё-таки в карете-тыкве действительно оказалась фея-крёстная…)

Харриет разливала чай, в то время как Питер начал длинную серию вопросов об обширной семье леди Северн и знакомых до третьего и четвёртого поколений, ^[1261] включая поколения её кошек. Казалось, он был полон решимости удерживать беседу на территории противника и под сэндвичи с огурцом, и под пирог с фруктами, и под принесённый новый чайник.

Но в конечном счёте он всё же совершил стратегическую ошибку:

— Очень приятно видеть вас здесь, крёстная. Вы одобряете дом?

— На несколько лет вам его хватит, — любезно сказала леди Северн. — Как собираетесь назвать детей?

 — Матфей, Марк, Лука и Иоанн, ^[1262]  — сказал Питер, стараясь не смотреть графине в глаза. — Емима, Кассия и Керенгаппух. ^[1263]  После этого мы перейдём к девяти музам и царям Израиля и Иудеи. А затем есть ещё главные и второстепенные пророки и одиннадцать тысяч девственниц Кёльна. Ваша карета ждёт, крёстная, и лошади простудятся.

— Очень хорошо, — сказал стервятник. — И не старайся улыбаться мне и хлопать ресницами — не сработает. С тех пор, как какой-то идиот сказал, что у тебя есть обаяние, ты пытаешься его проявить. Не надо. Это глупо, впустую тратишь на меня время. Ты не мой белобрысый мальчик.

— Разве нет? — удивилась Харриет. — А у меня сложилось впечатление, что да.

— Мне очень жаль, — сказал Питер. — Я знал, что нам однажды придётся прыгнуть через этот обруч, но никогда не предполагал, что она явится лично. Она никогда не выезжает ради других. Должно быть, испытывала невыносимые муки любопытства в течение последних трёх месяцев. Во время свадьбы она, к счастью, оказалась прикована к постели в Девоне. Она действительно была так ужасна с тобой?

— Нет. Ничего не имею против неё.

— А я имею. Только что перенёс самый ужасный разнос в своей жизни, когда голова всунута в окно кареты, а всё остальное под дождём. Тщеславный, эгоистичный, невротический, никогда и рукой не пошевелил ни для чего, женился на девочке вдвое сильнее меня духом и ждёт, что она будет сидеть без дела и держать меня за ручку. Родился с серебряной ложкой во рту, и всё, что смог сделать, это размахивать ею направо и налево и принимать напыщенные позы. А этот проклятый дурень-лакей стоял при этом, ожидая, чтобы подать накидку, но не посмел укрыть ею мой круп. Стоит ли прострела или пояснично-крестцового радикулита возможность прослушать лекцию под дождём?

— Думаю, даже блуждающей почки, моя прелесть.

— Не смейся надо мной, Харриет, моё чувство собственного достоинства не выдержит. Этого ещё мало. Если бы ещё я был красив! У нудного Аполлона был, по крайней мере, ряд черт, которыми можно гордиться, но я-то почему должен задирать нос... или хвост, я не расслышал и не посмел переспросить. ^[1264] Я редко видел крёстную в такой прекрасной форме; должно быть, она показалась тебе в высшей степени экстраординарной. Фактически, она сказала мне, что да.

— Она считает, что мои брови забавны.

— О, это всё объясняет. Мои были для неё печальным разочарованием. Фактически, я никогда не спрашивал, как ты смогла примириться с такими бледными и жидкими бровями, как мои.

— Не слабая канара, а амброзия, ^[1265] — сказала Харриет, серьёзно посмотрев на него.

— Разве мы уже не отыграли эту цитату? И не относилась ли она к чему-то более глубокому? ^[1266]  — спросил он, улыбаясь.

— Возможно. Тогда твои брови должны быть далёкими Бермудами. ^[1267]

Были, конечно, и собственные друзья: несколько женщин с верным сердцем, которые не покинули корабль и в лихие времена, и множество литературных знакомых, которые приезжали выразить восхищение домом и проявляли явное любопытство к тому, как ей удаётся приспособиться к новым условиям. С такими было просто, и Питер был очень мил с ними всеми — кроме одного отталкивающего молодого романиста, который тонко иронизировал над тиражами Харриет и положил непогашенный окурок на шератоновский столик. Он в спешке ретировался, почувствовав сгустившуюся атмосферу. Заходил Драммонд-Тейберс, приведя с собой сэра Джуда Ширмана, который владел тремя театрами и с доброжелательным интересом спросил у Харриет, не подумывает ли она написать когда-нибудь что-нибудь для сцены. «Нет, боюсь, что нет. Боюсь, стремление не быть мелодраматичной заставило мои мысли не быть драматическими, tout court». ^[1268]

— Ну, роман может быть очень хорошим романом и при этом прекрасной основой для пьесы, — сказал он. — Просто иногда читаешь что-то и понимаешь, что оно, ну, в общем, сценическое, легко адаптируемое.

— О, я знаю, что вы имеете в виду, — сказала Харриет. — Или, по крайней мере, со мной часто наоборот. Иногда видишь пьесы, которые, кажется, просто вышли из романов. Вы видели в прошлом месяце «Высокое собрание» ^[1269]  в Кембриджском театре?

— Увы, нет, — ответил сэр Джуд. — Но поэзия — ещё более интересный случай. Что вы думаете об «Убийстве в соборе»? ^[1270]

— Она великолепна на бумаге,—  сказала Харриет. — Но мы не видели её на сцене.

— Настоятельно советую посмотреть, — сказал Ширмен. — Замечательная драма.

— То, что она в стихах, не мешает? — спросил Уимзи.

— Нет, когда стихи достаточно хороши, — сказал сэр Джуд. — Некоторая часть общества начинает гордится собой, встретившись с прекрасным языком.

Вскоре после этого Харриет пригласила на обед своего издателя. Мистер Драммонд-Тейбер держался чрезвычайно хорошо, предусмотрительно разговаривая с Питером о Муссолини и ситуации в Абиссинии, и лишь дважды выразил беспокойство о литературном будущем Харриет.

Но вид его встревоженных и молящих глаз вынудил Харриет столкнуться с главной проблемой писателя-семьянина: я действительно писатель или лишь писатель faute de mieux? ^[1271] Если ты действительно писатель, то нужно писать и писать именно сейчас, пока рука ещё помнит, мастерство ещё не выветрилось из головы и не утрачен контакт с людьми. Стоит немножко задремать, немножко отдохнуть, подложить руки под голову для удобства, — и сон может перейти в бесконечную летаргию в ожидании рассвета, который никогда не наступит.

Но не в этом состояла главная проблема. Настоящей проблемой был Питер. Он позволил думать, как о само собой разумеющимся, что она будет писать. Он сформулировал принцип, что работа стоит выше личных заморочек. Но действительно ли он так считает? Не каждый желает видеть, как осуществляются его же собственные принципы, доставляя при этом неудобства ему же. И если хоть когда-либо придётся встать перед выбором: кем быть — Харриет Вейн или Харриет Уимзи, тогда не имеет значения, что выбрать, поскольку победа одной означает, что другая потерпела поражение. Разговор ничего не прояснил, единственный способ всё узнать состоял в том, чтобы начать писать и посмотреть, что произойдёт.

Первым, что произошло, было осознание, что новая книга станет трагедией. Предыдущие книги, написанные в ту пору, когда их автор проходил через чёрную трясину бед и страданий, — все были интеллектуальными комедиями. Физическое и эмоциональное удовлетворение привели к тому, что словно открылись врата ада. Харриет, всматриваясь из любопытства в видения, создаваемые собственным воображением, видела перед собой с какой-то странной и притягательной полнотой драму страдающих душ. Ей достаточно было пошевелить пальцем, чтобы заставить марионеток задвигаться и начать жить. Она очень удивилась и (извиняясь) поставила этот интересный психологический парадокс перед Питером, чтобы исцелиться. Его единственный комментарий звучал так: «Ты меня несказанно успокоила».

С такой поддержкой, если можно её так назвать, она продолжила варить своё адское варево. После недели работы ей понадобилось немного технической информации, и, войдя для этого в библиотеку, она обнаружила Питера, критически разглядывающего фолиант с готическим шрифтом.

Он вопросительно поднял голову.

— Наконец-то я извлекла труп из резервуара, — объявила Харриет.

— Очень рад. Как добросовестный домовладелец, я уже начинал беспокоиться о городском водоснабжении.

— Мне тут нужно кое-что найти, но, может быть, ты мне поможешь. Всё о загрязнении воды, о сточных водах, о фильтрах и прочем. И что городской совет — это в компетенции городского совета? — сделал бы в связи с такой ситуацией… или должна быть водная коллегия? У меня есть комичный санитарный инспектор, с которым я предпочла бы работать.

— Я попытаюсь, — сказал Питер, делая аккуратное примечание на листке бумаги, прежде чем закрыть фолиант. — Это что: Лондон, большой город, провинциальный город или просто посёлок? Откуда он получает воду? Каков объём резервуара? Сколько времени тот тип был внутри, и как сильно он, скажем так, продвинулся на пути к полному развоплощению?

— В этом-то и проблема, — сказала Харриет. — Смогут ли эксперты точно сказать, сколько времени тело находилось в воде? Могут иметься сомнения относительно срока?

— Ты хочешь, чтобы сомнения были?

— О да. В идеале я хотела бы, чтобы казалось, что тело пробыло в воде намного более короткий промежуток, чем на самом деле. Если это можно сделать правдоподобно.

— Ну, почему бы не вытащить его на некоторое время на берег, а потом снова погрузить. Это здорово спутало бы временные рамки.

— Но вытащенное тело найдут.

— Не обязательно. Предположим, ты положила его в воду не в муниципальном резервуаре, а где-нибудь в Хайгейтских прудах. Они — один из источников реки Флит, давным-давно заключённой в трубу и исчезнувшей с глаз долой, а теперь и из сердца вон. У меня есть несколько интересных старых карт, которые помогли бы тебе проследить её.

— Но разве его не вынесло бы просто в Темзу, где его быстро обнаружили бы?

— Нет, потому что эти затерянные старые реки часть времени пересыхают. Имеется система перехватывающих коллекторов. Взгляни на карту, видишь: старые реки подходили к Темзе примерно под прямым углом; они были чрезвычайно загрязнены и были рассадниками холеры и дизентерии. Так вот, после «Великой вони» 1858 года…

— Что такое «Великая вонь»? — спросила очарованная Харриет.

— Зловоние от периодически возникавших в Темзе островков из нечистот, причём настолько ужасное, что на окнах Вестминстерского дворца пришлось повесить занавески, пропитанные хлорной известью, чтобы члены парламента могли заниматься текущими делами.

— Значит, им пришлось предпринять какие-то шаги?

— Да. Инженер по имени Джозеф Базэлджет, имя которого должно было бы стать бессмертным и известным каждому школьнику, если бы в мире существовала справедливость, построил перехватывающие коллекторы, идущие параллельно Темзе на трёх уровнях, и по ним нечистоты уносятся дальше и вливаются в Темзу ниже Лондона. Смотри, вот здесь на карте они бегут с востока на запад.

— Они всё ещё работают?

— Да. Конечно, около устьев теперь имеются очистные сооружения. И бедные сточные реки всё ещё бегут забытые у нас под ногами. Где вы, потоки прошлых лет? Уолбрук, Флит, Уестборн? ^[1272]

— Значит Уэстборн-Гров когда-то была просто рощей у западного ручья? ^[1273] Забавно, что никто не останавливается подумать, что же в действительности означают названия мест — с тем же успехом они могли бы называться и на китайском.

— «В речном далёком крае, что утомил меня…»  ^[1274] Видишь ли Харриет, я имел в виду, что, если твоё тело засосало в подземную систему рек на Хайгейтских прудах, его могло бы вынести во Флит поэтапно: сначала к коллектору на верхнем уровне, где его задержит плотина, затем во время ливня вода смывает его с плотины и тащит до среднего уровня, затем ещё ниже и, наконец, в Темзу, чтобы напугать смотрителя маяка. Так подойдёт? Конечно, могут иметься решётки, водоводы и прочее. Я мог бы узнать, если хочешь.

— Ради красоты сюжета мы могли бы проигнорировать решётки, — заметила Харриет.

— Как я завидую твоей способности с лёгкостью брать факты или отбрасывать их, — вздохнул Питер.

— Мне придётся перенести место действия из сельской местности в город. Но спасибо, Питер, ты очень помог.

— Рад оказаться полезным, — сказал его светлость. — Теперь относительно воздействия на труп неоднократного погружения в грязную воду…

«В-третьих, — бормотала про себя Харриет, обуреваемая эмоциями, — брак создан для взаимного общения, помощи и комфорта, которые один должен получать от другого». — Она уселась за противоположную сторону стола, и они с упоением погрузились в статистику трупного разложения.

4

Удивительное дело, какая полная бывает иллюзия того, что красота есть добро.

Лев Толстой^[1275]

Некоторые женщины вовсе не красивы, а только так выглядят.

Карл Краус ^[1276]

Именно мистер Пол Делягарди сочинил: «Нужно иметь комплект женщин, как рубашек: одна на день и одна на ночь». И когда ему указали, что это решение противно как закону, так и морали, он добавил, пожав плечами: «Pour être bonne femme il faut être bonne à tout faire», то есть хорошая жена должна быть хороша во всём. Закон (который, как сова Минервы, лучше видит ночью, чем днём) в своей мудрости уделяет больше внимания постели, чем столу, полагая, что удовлетворение одной потребности подразумевает и удовлетворение другой. Частичное оправдание этому — фокусирование внимания на наследовании собственности. Однако распространённая ошибка, — очень распространённая среди людей с недостатком конструктивного воображения в отношении искусства совместного проживания, — это считать, что потерянное на дневной карусели может быть возмещено на ночных качелях. Мистер Делягарди не разделял этого заблуждения и поэтому оставался холостяком. Он был слишком ленив и эгоистичен, чтобы применять к личным проблемам свою способность проникновения в суть вещей. Его больше привлекала возможность расслабиться и наблюдать ошибки, сделанные другими, чем давать яркий пример для подражания.

И всё же в построенной им жёсткой структуре оставалось уязвимое звено. Он обнаружил, что сама мысль о том, что его племянник Питер к прискорбию женат, расстроила его прекрасное пищеварение. Вопреки обычаю он предложил себя в роли адвоката житейской премудрости ещё до свершившегося, стремясь в этом особом случае предотвратить, а не просто посмаковать катастрофу. То, что в характере племянника были тайные уголки, куда не проникал сухой свет его собственной проницательности, он с сожалением сознавал. К настоящему времени он уже в течение почти тридцати лет помогал Питеру отделять дневные дела от ночных, сознавая всё это время, что для Питера это разделение совершенно искусственно. Наблюдая, как племянник теперь пытается осуществить рискованный синтез, как в химическом эксперименте, он осторожно держался в стороне: раз уж ничем не помочь, можно, по крайней мере, воздержаться от мельтешения под рукой экспериментатора. Наблюдать всегда было его métier; ^[1277] но наблюдать с волнением — это было чем-то новеньким. Во время их краткой встречи в Париже лицо его племянника оставалось для него загадкой — это было лицо человека, который ничего не считает само собой разумеющимся.

С другой стороны, Лоуренс Харвелл с детства привык всё считать само собой разумеющимся. Он принял как очевидное, что должен был родиться богатым, должен быть популярным в частной школе и без труда получить степень в университете. Унаследованные капиталы отца были в надёжных руках, и он считал своё длительное процветание также само собой разумеющимся, как сделал бы любой разумный человек. Из книг он знал, что в наши дни богатство должно приносить пользу, следовать простым бесполезным удовольствиям — плохой тон, а лёгкое увлечение искусством и литературой не причинят вреда репутации. В результате он пришёл к заключению, что театр — ну хуже любой другой области, куда можно потратить лишние деньги. Как и большинство людей, он считал очевидным, что уже при чтении распознает хорошую пьесу, — это стоило ему множества провалов. Однако его уверенность в том, что он распознает хорошую пьесу, если её увидит, была более справедливой — поэтому не раз ему удавалось с успехом перенести в столицу провинциальные постановки. Он никогда до конца не понимал, почему некоторые из его постановок терпели фиаско, тогда как другие имели успех, поскольку у него не было аналитического склада ума. Театральные режиссёры, философский подход которых был чисто эмпирическим, наблюдали за его успехами, не ломая головы относительно причин, они тратили все силы на то, чтобы заставить его посещать репетиции, и с большим предубеждением принимали от него любую предлагаемую рукопись. Фактически, причина была очевидной. Он не мог представить пьесу, читая текст, потому что ему не хватало конструктивного воображения, но стоило показать ему постановку, и отпадала надобность в воображении — он принимал как само собой разумеющееся, что то, что нравится ему, нравится и британской публике, и в этом был прав, поскольку по вкусам и воспитанию он и был британской публикой.

Таким образом, он принимал как должное множество других вещей, которые обычно так и принимаются большинством, и в особенности — соответствие ночи и дня, на котором зиждется весь законсупружества. Он знал, что его собственный брак удачен, потому что ночное небо сверкало таким множеством таких роскошных созвездий, таким тропическим жаром и страстью, каких можно ожидать после восхода Сириуса ^[1278]. Если последующий полдень и приносил иногда атмосферу Сирокко, ^[1279] то в жаркий день её было естественно ожидать. Если одно сделано правильно, то и всё остальное, конечно, должно быть правильным, — это же аксиома. Верно, что счастья часто приходится добиваться, умолять, боролся за него, но он принял как очевидное, что женщина такова: она не бежит сломя голову навстречу желанию, а если бежит, то с ней что-то не так. Она инстинктивно противится страсти, но эта внутренняя борьба воспламеняет её несмотря ни на что; тогда она неохотно уступает, её сочувствие вызывает ответную реакцию. Никакой страсти без сочувствия, никакого сочувствия без любви, — поэтому её страсть служила надёжным доказательством любви. А так как каждый акт любви был актом уступчивости, нужно было быть благодарным за это; её капитуляция была настолько красивой — просто опьяняющий праздник, который до краёв был полон осознанием победы. Поскольку территория никогда не завоёвывалась, Александру, как любовнику, не было потребности искать для покорения новые миры — ему было достаточно вновь и вновь завоёвывать тот же самый мир.

Были моменты, когда Харвелл находил эту постоянно возобновляемую битву изнурительной. Подойти так близко, одержать такую безусловную победу, а затем не иметь возможности сесть и наслаждаться своим сокровищем в мире и покое, а быть вынужденным вновь вести бой — в этом было что-то разочаровывающее. Он считал, что действительно существовали мужчины, которые достигали в этом вопросе мирного взаимопонимания со своими жёнами. Это были мужчины, о которых пишут пьесы: весёлые, глуповатые, всем довольные мужчины, которым всегда наставляют рога в третьем акте под иронические смешки даже зрителей балкона — этой цитадели благопристойности. Автор всегда пояснял, что эти мужчины не пробуждают страстного отклика в своих жёнах; отсюда следовал вывод: пока вы можете пробуждать страсть, всё у вас будет хорошо. Что касается тех пьес, в которых женщины отдаются страсти со всеми подряд, они однозначно относились к извращённым и очень редко давали сбор, а если пьеса и давала сбор, то потому, что публика не считала это правдой. Пьеса, в которой муж и жена мучили друг друга целых три действия и примирялись как раз перед занавесом, была беспроигрышной, поскольку несла в себе печать настоящей любви, очень характерной и соответствующей общепризнанному опыту.

Лоуренсу Харвеллу было приятно сознавать, что взамен любви и красоты — женских даров от Розамунды — он мог предложить подарки, присущие мужчине. Он мог предложить защиту и любовь, а также всю роскошь, даваемую богатством и положением и на которую красота и женственность давала ей право. Их роман был настоящим романом того старомодного толка, который никогда (независимо от того, что говорят интеллектуалы) не устареет. Из всех сказок наиболее романтична вечная сказка о Золушке. Простое доброе любопытство заставило Харвелла навести справки о благосостоянии дочери старого Уоррена. Его собственный отец довольно внезапно скончался к концу суда над Уорреном, решение которого определило не выполнившему своих обязательств директору короткий, но пагубный срок заключения. В результате Харвелл остался один, полный сострадания ко всем сиротам. В конце концов, девочка была ни в чём не виновата. Он разыскал её и пристроил в салон мадам Фанфрелуч на Бонд-стрит, где она засияла подобно Золушке в том, что ей не принадлежало. Мадам Фанфрелуч, эксцентричная добрая фея коммерции, весьма любезно отнеслась к принцу-Очарованию, когда он прибыл со стеклянной домашней туфелькой и золотым кольцом, чтобы похитить её самую красивую манекенщицу. Если она надеялась, что принцесса в будущем примет участие в её бизнесе, то глубоко разочаровалась: для Розамунды любое создание мадам Фанфрелуч носило на себе следы помела и тыквы, и девушка постаралась как можно скорее забыть этот неприятный эпизод из своей жизни. Неудивительно, что она встретила своего спасителя с восторженной благодарностью, но, к счастью, этим всё не ограничилось. Восторги были настоящими и взаимными. Принц нетерпеливо нагнул голову, чтобы пройти под косяком скромной двери, а Золушка избавилась от своего тряпья и радостно вступила в его королевство.

«Что касается двух злых сестёр, их посадили в бочку с торчащими гвоздями и скатили с крутого холма в море». Именно так заканчивалась сказка в здравые былые времена. Некоторые версии даже добавляли довольно грубо: «Так и настал конец им, и скатертью дорога!» Современные версии, отличающиеся повышенной чувствительностью, смягчают концовку. Злые сёстры  — или в данном случае выродок-отец — должны быть великодушно прощены и даже сделаны финансово не зависящими от спасителя. Конечно, десять месяцев среднего режима ни в коем случае не были концом для мистера Уоррена. После освобождения он поселился на водном курорте южного побережья и получал скромную пенсию. Время от времени он навещал дочь и был снисходительно принят великодушным принцем. Он действительно не был целиком виноват в своём позоре: он не хотел ничего дурного, а просто позволил использовать своё имя людям с более светлой головой, чем своя. Короче говоря, он был растяпой — всегда был растяпой, и даже теперь умудрился разбазарить свой небольшой доход, и приходилось помогать ему гораздо чаще, чем рассчитывал снисходительный принц. Он меньше страдал в своём изгнании, чем ожидал, умудряясь извлекать аромат романтизма из собственной неудачи и завёртываясь в слабую ауру важности, всегда окружающую человека, через руки которого проходили —  как бы ни неудачно — крупные денежные суммы.

Лоуренс Харвелл посмотрел на жену. Ему нравилось, что женщины вновь могли носить длинные волосы и оставаться модными, две толстые косы красного золота тянули его к себе, как канат карету. Спальня с её прозрачными сине-зелёными поверхностями создавала иллюзию воды. Околдованный человек тонул в её холодных глубинах, чтобы попасть в объятия сирены, голос которой, дразня и лаская, походил на карильон из погружённых в воду колоколов. Подобная мысль возникла у Харвелла, но в менее причудливой форме.

Он сказал:

— Жаль, что мы не выбрали для этой комнаты более тёплые цвета. Конечно, здесь будет превосходно летом, но тогда мы, вероятно, большую часть времени будем проводить в коттедже. Мне бы хотелось видеть тебя в чём-то наподобие интерьера Карпаччо, ^[1280] который мы использовали для «Зимней сказки». ^[1281]

Розамунда не дала прямого ответа. Подняв глаза от газеты, она сказала:

— Полагаю, лучше надеть чёрный.

— О Господи, да, конечно, — пробормотал Харвелл, потрясённый собственной забывчивостью. Он отложил галстук, который выбрал.

— Неприятно. Этакий фарс. Как будто нельзя скорбеть без всего этого. Звонил отец и сказал, что сегодня днём приедет в город.

Харвелл отметил как досадное совпадение, что всегда что-нибудь да нарушит розовую гармонию, которая обычно должна следовать за ночью звёзд и любви. Он поднялся наверх чуть после полуночи, полный эмоций после бессменной вахты около радиоприёмника. Розамунда не ожидала его так скоро. Монотонные объявления уже так долго шли практически без изменений, что казалось, как будто время застыло в оцепенении, которое ничто не может нарушить. До этого он сказал: «Ложись спать, дорогая, — вероятно до двух утра ничего не случится». Его внезапный приход испугал её. Она воскликнула: «Как, уже?» — а он ответил: «Да, отошёл», и она смогла лишь крикнуть: «О, Лоуренс!» — и вцепиться в него. Их захлестнула тяжёлая меланхолия. Они чувствовали, что скорбь нации соединила их, как роскошные листы в траурной книге. Над ними рушилась целая эпоха, а они в центре тьмы зажгли свои маленькие огоньки жизни и находили утешение. Жаль, что действительность никогда не может опустить занавес в самый кульминационный момент.

— О, ну ладно, — рассеянно произнёс  Харвелл. У него только что возникла обеспокоившая его мысль: «Это подорвёт бизнес. Пьеса «Веселей, Эдуард!» должна была пойти в следующий четверг, и внезапно он осознал, что в данных обстоятельствах драматург не мог бы выбрать более неподходящего названия. ^[1282]

— Лучше бы не приезжал. Хотя городок не подходит отцу, ты же знаешь.

— Ну, — протянул Харвелл с некоторой тревогой, — он прекрасно проводит там время, что пошло не так? Должно быть, старине там скучновато, в этом Бичингтоне. Он может, — Харвелл попробовал подыскать безвредное и достойное занятие, — он может помочь тебе выбрать платья. Ему это понравится.

Это было верно. Не было ничего, чем мистер Уоррен наслаждался больше, чем иллюзией траты денег, которыми больше не обладал.

— Ненавижу носить чёрное, — сказала Розамунда.

— Ты? Но ты в нём выглядишь прекрасно. Я часто задавался вопросом, почему ты перестала его носить. В первый раз, когда я увидел тебя, ты была в чёрном.

— Да. Я всегда показывала чёрные модели, — гримаса отвращения исказила её лицо, но Харвелл, занятый поиском галстука, этого не заметил.

— Я всегда хотел вновь увидеть тебя снова в чёрном. Ты была похожа на венецианский портрет.

— Как это мило со стороны бедного короля — умереть и позволить тебе удовлетворить давнее желание. Но, так или иначе, всё это совершенно ужасно.

— Да, знаю. — Харвелл  смутно сознавал, что не сказал подобающих слов, но мозг его был словно в спячке, и он не мог пробудиться, даже чтобы справиться с этой внутренней проблемой посреди национальной катастрофы, которая создала чрезвычайную ситуацию в делах. — Нужно делать то же, что делают другие люди.

Зазвонил телефон, и он схватил трубку. Конечно, это был Ленстер, голос которого звучал как набат.

— Да... да, старина… да, знаю... я уже думал об этом… Да, хорошо, не надо паниковать…

Пока он разговаривал по телефону, сидя на краю кровати, она лежала и наблюдала за ним, в сотый раз задаваясь вопросом, что же в нём так очаровывало и волновало, что она всегда мучилась в нетерпении, если он уделял своё внимание кому-нибудь или чему-нибудь, но не ей. Он был крупным, довольно сухощавым, хотя не неуклюжим. Она видела игру его крепких плечевых мускулов под рубашкой, когда он вытянул руку, чтобы погасить сигарету в пепельнице, лежащей на телефонном столике около неё. У его густых тёмных волос, строго подровненных и тщательно уложенных, была упрямая тенденция завиваться над пробором; его беспокойство по этому поводу ежедневно её смешило. Его руки, как и голос, были властными; то, что они вынуждены безуспешно бороться с этим мелким пустячком, заставляло её испытывать тайную радость: это был протест слабого против сильного. Сейчас он решительно убеждал администратора, который, если судить по эту сторону беседы, просто паниковал. Над мужем витал аромат власти, смешиваясь с мужским ароматом туалетной воды и крема для бритья. Именно это — его чисто и однозначно мужское — она и обожала, и ненавидела одновременно: он владел её чувствами и в то же самое время приводил её в бешенство своим непомерным мужским высокомерием. Он был настолько уверен во всём, включая её, что она ощущала постоянное желание уязвить его, просто чтобы напомнить, что она здесь, и чтобы её заметили. Конечно, она всегда могла поставить его на колени, отказав в доступе к себе, но триумф длился недолго. Она всегда уступала слишком быстро, жертва собственного влечения. Вчера он переживал за неё. Этим утром лишь внешние события, мужской деловой мир были способны внести тревогу в его голос.

— Хорошо, хорошо, — успокаивал он телефонную трубку. — Я немедленно приеду. — Он повернулся к жене: — Мне придётся поехать в театр. Ленстер потерял голову. Как всегда. — Он одним махом приклеил всей театральной братии ярлык мятущейся нерешительности. — Нет смысла трястись. Нужно наметить свою линию и придерживаться её.

— Значит встретимся за ланчем?

Он покачал головой:

— Они хотят, чтобы я приехал в Сити в  час и встретился с Бракнлоу. Он вошёл со мной в долю пополам, а сейчас в подвешенном состоянии, думая, что наблюдает, как его с трудом заработанные доллары исчезают коту под хвост. Не удивлюсь, если он прав, но в этом бизнесе приходится рисковать. Я должен буду попытаться вселить в него уверенность… О, проклятье! Мы же должны были встретиться за ланчем, не так ли? Жаль, любимая. Сделаем это в другой день. Кто-то же должен успокоить эту компанию.

Он светил ярко — её звезда, — обращаясь с деньгами и мужчинами с небрежной уверенностью.

— Неважно. Я позвоню Клоду Амери.

Клод был очевидным выбором, надёжной картой для захода. Ей стоило лишь свистнуть, и Клод отменит встречу с богатым актёром-режиссёром. Но было чрезвычайно трудно разговаривать о Клоде.

— Да, хорошая мысль. Почему нет? Он, кажется, не у дел.

— Клод всегда готов бросить все дела ради меня.

— Не сомневаюсь, — сказал Харвелл, вставая и возобновляя поиски галстука. — Не то, чтобы я думал, будто ему есть, что бросать. Он рассчитывает, что ты станешь просить меня поддержать его паршивую пьесу. Этот номер не пройдёт. Но нет никакого вреда в том, чтобы он тебя развлёк.

Как трогательно, как невыносимо слепы могут быть мужчины! Сирена улыбнулась лёгкой, тайной и провоцирующей улыбкой. К сожалению, она пропала впустую, поскольку Одиссей нашёл галстук и сейчас завязывал его, задрав подбородок.

— Это хорошая пьеса, Лоуренс. Ты прочитал её?

— Моё дорогое дитя, Амери не смог бы написать прибыльную пьесу, даже если бы от этого зависела его жизнь. У него кишка тонка. Он может говорить достаточно быстро, но знает, что я не стану его слушать. Пусть он выпустит на тебе пар, благослови Господь его маленькое сердечко. Не знаю, как у тебя хватает терпения с этой безвольной молодёжью. Что это? Неутолённый материнский инстинкт?

Она сказала «Ничто подобного!» с бóльшим чувством, чем требовали обстоятельства, и с удовольствием заметила, как он покраснел.

— Я не это имел в виду, — сказал он кротко.

— Если хочешь начать всё с начала, то уж начинай открыто. Ненавижу намёки.

— Не собирался делать ничего подобного. Ты прекрасно знаешь, что я хотел бы, Розамунда, но если ты не разделяешь этих чувств, спорить бесполезно.

— Ты всегда говоришь так, как будто я жестокая и эгоистичная, Лоуренс. Это не так. Конечно, я пожертвую собой в любом случае. Но разве ты не понимаешь?

— Знаю, любимая, знаю. О небо, я последний человек, который желает принудить тебя к чему-либо.

— Меня это также волнует, Лоуренс. Это заставляет меня чувствовать, как будто наша любовь куда-то уходит. Я хочу, чтобы ты любил меня просто ради меня самой, а не ради… ради…

— Ну конечно, я люблю тебя ради тебя самой, дорогая, — отчаянно сказал он, приближаясь к ней. — Как ты могла в этом усомниться? О, чёртов телефон! Розамунда, послушай…

— Уверен? — Она улыбнулась поверх его головы, когда он стал на колени в полной капитуляции около кровати, в то время как звонок продолжал надрываться.

— Конечно. Разве ты этого на знаешь? Разве ты этому не веришь? Что большего я могу сделать? Конечно, я уже всё это доказал.

Её лицо ожесточилось. Она сказала холодно:

— Не лучше ли тебе подойти к телефону?

В это утро в Лондоне царило странное настроение. Было какое-то траурное возбуждение: люди шли целеустремлённо, но всё же абстрагированно, как если бы в конце пути их ожидало что-то тайное и важное. Харриет Уимзи, медленно прогуливаясь вдоль Оксфорд-стрит, обратила весь свой ум писательницы на решение вопроса, что же заставило сегодняшнюю толпу выглядеть так непохоже на себя обычную. Почти все ещё носили цветные платья, и всё же атмосфера была траурной — как на деревенских похоронах. Вот и ответ. Лондон быстро превратился в большую деревню, где каждый житель знает всё о делах других и может читать мысли других. Например, все эти покупатели на Оксфорд-стрит: они покупают чёрное, думают о покупке чёрного, задаются вопросом, сколько чёрного они могут себе позволить, или каков минимум чёрного, чтобы выглядеть прилично. Позади блестящих барьеров из зеркального стекла сновали продавцы, оформители витрин, покупатели, управляющие, демонстрируя чёрное, проверяя запас чёрного, отправляя новые заказы на поставки чёрного изготовителям, с тревогой прикидывая, в какой мере спрос на чёрное компенсирует неизбежные убытки, связанные с весенними цветными товарами, уже заказанными. Харриет провела ревизию собственного гардероба и быстро подавила мечту о вечернем платье цвета пламени. Она так ждала этого платья, но, если вы носите траур, то действительно его носите, и с этой точки зрения чем более некрасивое, тем более траурное. Нужно, однако, обозначить и некоторые границы чёрного: то, что естественно смотрится на простом человеке из толпы с землистой кожей, на ней смотрелось бы просто нарочитым. Кроме того, Питер уже и так принял случившееся слишком близко к сердцу, и не было необходимости ещё больше ранить его чувства, оскорбляя глаз. Чёрный костюм, который она носила, вполне подойдёт, хотя добавление белой блузки и галстука дало ей ощущение, как если бы она вернулась в Оксфорд и готовится к экзаменам, — осталось найти что-то простое и подходящее для второй половины дня и для вечера.

Привычка и родство душ, которые заставляют человека смешиваться с толпой, привели её на Оксфорд-стрит. Здесь, однако, она повернула на юг и пошла искать совета Алкивиада. Сей джентльмен, в салон которого она была введена матерью Питера, снабдил её многими платьями для приданого. Если не обращать внимания на имя, внешность и бархатный жакет цвета сливы, это был абсолютно нормальный англичанин с художественным вкусом, чувством юмора, женой и тремя детьми в Баттерси, а прославился он необычайным умением подгонять свои создания к фигуре, которую видел перед собой, а не к идеальной фигуре, существующей только в болезненном воображении модельеров. Он приветствовал Харриет с чувством искреннего облегчения и, покинув нескольких других клиентов, пригласил её в свой кабинет.

— Сигарету? — предложил Алкивиад. Он заглянул в три прозрачные коробки одну за другой, и нажал кнопку звонка. — Так, мисс Даблдей, заберите этот вонючий ужас и принесите мне упаковку «Плейерс».

Секретарша убрала ароматизированные сигареты, и Харриет предложила молодому человеку свои.

— Спасибо. Намного лучше. Как-нибудь я взорвусь и попрошусь на работу к полковнику Блимпу ^[1283] или вступлю в Северо-западную конную полицию. Так приятно с кем-нибудь для разнообразия побыть самим собой. Ну, что, полагаю, нужен чёрный?

— Да, пожалуйста. Боюсь, я не очень хороший объект.

Алкивиад наклонил голову набок.

— Не очень, — откровенно признал он. — Но всё будет в порядке, если мы сможем отделить фигуру от лица. У меня есть модель, которую вы сможете носить. Со своего рода елизаветинским воротником — довольно интересная. Не феминистская, даю слово чести, но с другой стороны, вполне женственная. А, спасибо, Дорис. Взгляните, несомненно это платье для вас, и более того, я готов поставить любые деньги, что вы можете идти в нём прямо сейчас. Я думал о вас, когда его создавал. Это, конечно, неправда, хотя вы удивитесь, узнав, сколько тщеславных клиентов этому верит. На самом деле я думал о бретонской поварихе, которая была у нас в последний летний отпуск. Воротник плиссирован бретонским способом — с помощью соломы.

— Мне очень нравится, — сказала Харриет, — только…

— Только что? Оно не вычурное. Мне бы и в голову не пришло, предложить вам что-то вычурное.

— Нет, но смогут ли эти складки…?

Она собиралась сказать: «…выдержать много стирок и сохранить форму?» Годы тяжёлой работы при ограниченном доходе внушили ей недоверие к «небольшому белому воротничку» и «накрахмаленному жабо». Она резко поправилась:

— Моя горничная с ними справится? — Когда слова были произнесены, она поняла, что Манго сочтёт эти вещи посланным небесами вызовом в стремлении к совершенству.

— Пришлите её к нам, — сказал мистер Хикс (поскольку фактически это и было его настоящим именем), — или позвольте нам держать воротники у себя, и мы будем следить за ними. В такую погоду каждый день нужен чистый. Дюжина? Я посмотрю, как быстро мы сможем их изготовить. И есть фасон, который только что вышел их студии и который просто в вашем стиле, — мы можем изготовить его сразу, если вам понравится. Ну да, мы немного зашиваемся в эти дни, но пусть слащавые куколки и дурнушки подождут. Даже не знаю, — добавил он задумчиво, — какой из этих двух типов мне не нравится больше. Наверное, вы хотели бы проскользнуть в это чудо?

Харриет сказала, что да, и спросила, думал ли мистер Хикс о ней, создавая какие-нибудь чёрные вечерние наряды.

— Вы постоянно царили в моих мыслях, — сказал он, ничуть не смущаясь. Папка с эскизами лежала около него, и он вывалил содержимое на стол.

Материальная сторона жизни становится слишком лёгкой, подумала Харриет. Рискуешь совсем забыть плохие прежние времена, но в таком случае, о каких будущих книгах может вообще идти речь?

Лорд Питер уселся на край стола своего шурина в Скотланд-Ярде.

— У меня появилось любопытное ощущение, — сказал он, — что внезапно я стал очень старым.

— Старым? — отозвался старший инспектор Паркер. — Да оглянуться не успеешь, мы тут все поседеем. — Он сидел, окружённый отчётами о появлении и недавнем поведении нежелательных иностранных лиц, каждое из которых нужно было проверить, установить его местоположение, установить наблюдение, предупредить, а в крайних случаях выдворить при подготовке к похоронам короля, неизбежным атрибутом которых теперь становятся бомбы от иностранцев. Любой юбилей означает много тяжёлой работы и привлечение дополнительных полицейских сил, но это — внутреннее дело. Никто кроме явных душевнобольных, не помышляет о том, чтобы швырнуть что-нибудь в английского конституционного монарха. Но в тот момент, когда вы открываете дверь на непростой европейский континент, оттуда тут же наползает тень «прискорбного инцидента». А допустить инцидент на похоронах — дело неслыханное. Помимо международных осложнений такое дело противно британскому уму, который относится к похоронам с должным уважением.

— Старик мне нравился, — небрежно заметил Питер. — У него были принципы.

— Тут ты прав, — согласился мистер Паркер.

— Проклятье, — внезапно воскликнул Питер. — Ну надо ж такому случиться!

— Когда-нибудь это должно было произойти.

— Да, конечно. Ладно, не буду мешать. Передай мою любовь Мэри. Когда вы оба приедете нас повидать?

Старший инспектор хмуро воззрился на заваленный стол.

— Если бы у меня была хотя бы минутка, чтобы заехать к своим… но Мэри заедет с удовольствием. Вы уже обосновались?

— Да, спасибо.

— Всё нормально?

— Да. — Произнесено это было решительно, и мистер Паркер кивнул. — Думаю, — продолжал Питер торопливо, как если бы он некоторым образом позволил  себе выразить неподходящую эмоцию, — брак начинает на меня плохо действовать. Чувствую, что развивается артрит мозга. Наверное я заброшу весёленькие расследования убийств и целиком отдамся заботам о земельной собственности и домашнему хозяйству.

— Презренный подкаблучник, — строго сказал его шурин, но, противореча сам себе, мгновение спустя заметил: — Значит, ты действительно стареешь. Совсем не чувствуешь тяги к миленькому гнёздышку агитаторов в Блумсбери? К огнестрельному оружию без лицензии, брошюрам, подстрекающим к мятежу и призывающим к насилию?

— Ничуть. Политические преступники не в счёт. Их право на преступление  — просто своего рода титул учтивости. ^[1284]

— Я всегда знал, что ты — интеллектуальный сноб. Ну, а нам придётся приложить все усилия. Но я рад, что ты заглянул.

Он смотрел, как Питер продрейфовал через дверной проём, и депрессия вновь навалилась на него, когда он вернулся к своим спискам.

Мистеру Полу Делягарди, греющему свои старые кости на Французской Ривьере, нанёс визит месье Теофиль Домье, чтобы выразить подобающие обстоятельствам и чрезвычайно хорошо сформулированные соболезнования.

— Вам, моему дорогому другу, — завершил месье Домье, который по такому случаю принял официальный вид, —  как представителю великой нации, с которой Франция связана так близко в рамках союза и взаимного уважения, разрешите мне выразить то сердечное сочувствие, которое идет из глубин сердца каждого члена нашей республики.

— Merci, mon cher, merci, ^[1285] — ответил мистер Делягарди. — Поверьте, я искренне тронут вашим дружеским визитом и соболезнованиями, которые вы с такой теплотой выразили моей стране и мне лично от своего имени и от ваших соотечественников.

Здесь оба джентльмена с поклоном обменялись рукопожатием и (поскольку приближалось время déjeuner ^[1286]) уселись за apéritif. ^[1287]

— Однако, строго говоря, — заметил мистер Делягарди, — я никоим образом не являюсь представителем своей страны. На самом деле я поздравляю себя с тем, что сейчас не в Лондоне, где чувства среднего англичанина несомненно выражаются в той исключительной смеси сантиментов и снобизма, которая характеризует, по общему мнению, нашу замечательную расу.

Месье Домье осуждающе поднял брови.

— Без сомнения, некоторые, — продолжал мистер Делягарди, — действительно будут страдать. Моя сестра, с которой у меня много общего, испытывает ту естественную меланхолию, которая сопутствует моменту, когда закрывается очередная глава в истории. И мой племянник Питер, который иногда демонстрирует понимание важности общественных дел… — Он сделал паузу, а затем неопределённо заметил: — Король Георг был надёжным человеком, и страна к нему привыкла. Англичане не любят перемен, им противна любая новая идея. Повторяю, можно поздравить себя, что находишься сейчас не в Англии.

После того, как друг ушёл, мистер Делягарди некоторое время просто сидел, пристально глядя из окна сквозь пальмы на синие средиземноморские воды. Раз его рука потянулась к газете, лежащей у локтя, но он прервал движение и возвратился к размышлениям. Затем с лёгким нетерпеливым вздохом он взял роман в мягкой обложке и заставил себя читать его приблизительно в течение пятнадцати минут. После этого он отложил книгу, тщательно вложив закладку, чтобы запомнить место, и позвонил.

— Виктор, — сказал он слуге, — закажи места в спальном вагоне и собери чемодан. Вечером мы уезжаем в Лондон.

А я говорю, — повторил Харвелл, по меньшей мере, в двадцатый раз, — будет просто безумием открываться в четверг. Послушайте моего совета, повесьте объявление, в котором просто говориться, что в связи с национальной трагедией и т.д., постановка новой пьесы мистера Клэндона отложена. Затем придумайте новое название, перепишите ту сцену во втором акте и назначьте репетицию, чтобы труппа не слишком умничала. Если вы это сделаете, я поддержу шоу и, думаю, мы справимся.

Он оглядел комнату с уверенностью человека, который перед проигрышем демонстрирует силу, чтобы ободрить трусливого партнёра.

— Вы действительно ожидаете, — спросил Клод Амери, — что я обведу траурной рамкой день, когда вы приглашаете меня на обед?

Он произнёс эту замечательную фразу довольно искренне, но немного театрально, как если бы, написав пьесу, он заразился своего рода упреждающей инфекцией сценичности.

— Это, — ответила миссис Харвелл, доставая ключи, — мило, но глупо. Вот мы и здесь, вы должны зайти на чашку чая.

Когда мистер Амери, восхищённо лепеча неискренние протесты, вошёл за ней в гостиную, их приветствовал маленький пожилой человек, который поднялся с кресла у огня, торопливо отставив бокал.

— Розамунда! Дорогое дитя…

— О, вот и ты, отец, — сказал Розамунда, изящно высвобождаясь из его объятий. — Извини, что опоздала. Надеюсь, о тебе позаботились. Полагаю, ты знаком с мистером Амери.

— Да, конечно, — ответил мистер Уоррен. — Как поживаете? Дорогая, всё это ужасно печально. Надеюсь, не помешаю, но я почувствовал, что мы должны быть вместе. В такие времена слышишь зов Лондона. В конце концов, моё место — здесь. Я не мог оставаться в Бичингтоне — конечно, это очень миленький городок, но переставший ощущать пульс страны. И какие бы несчастья не обрушивались на…

— Конечно, отец, — сказал Розамунда, торопливо нажимая звонок, — я рада тебя видеть… и Лоуренс тоже. Клод, подойдите и сядьте.

— Не сомневаюсь, — продолжил мистер Уоррена демонстрируя несколько пошатнувшееся достоинство. — Знаете, мистер Амери, что не так давно я был, скажем, гостем правительства Его Величества при несколько грустных обстоятельствах. Я совершил фатальную ошибку, доверившись своим ближним. Я заплатил за эту ошибку, мистер Амери, и, хотя больше не вращаюсь в привычных кругах, друзья оказались очень добры ко мне. Моя дочь и мой щедрый зять всегда рады видеть, скажем, расточительного отца, а теперь, когда великая тяжёлая утрата обрушилась на всех нас…

— Я не знаю, когда появится Лоуренс, отец. Он очень занят в театре. Пожалуйста, позвони и попроси, чтобы накрыли чай на троих. Нет, Клод, что за глупости! Конечно, вы не уйдёте.

Питер Уимзи обнаружил жену, пьющую чай в компании с книгой и большим полосатым котом. Быстро извинившись, он уселся и сам замурлыкал от удовольствия.

— Устал?

— Удручён. Почему это превосходное слово вышло из моды? Думаю о прошлом. Не так уж я и заработался. Был на ланче с Джеральдом, который пребывает в чрезвычайно подавленном настроении. Отправился на север и почти час бился с местными властями относительно партии контейнеров для мусора.

— Разве арендаторы не могли разобраться с этим сами?

— Они, кажется, считают, что моя личность имеет некоторый вес в городском совете. Так или иначе, мне пришлось пойти, чтобы заняться сносом ряда ужасных спекулятивных вилл в Сиреневых садах, ужасном пережитке послевоенного периода, когда я ещё пренебрегал своими обязанностями владельца. И испытаете наказание за грех ваш. ^[1288] А некоторые люди желают построить уродливую, просто унижающую Господа часовню прямо напротив моего красивого нового паба на Биллингтон-роуд. То одно, то другое. Одна компания арендаторов делает трагедию из-за шумных соседей, а другая пара желает переехать, потому что в их блоке устрашающе тихо.

— Разве ты не мог просто поменять их местами?

— Между прочим, в этот раз так и сделал. Если бы только они всегда представляли собой противоположные пары! Ты удивишься, насколько люди помешаны на шуме. К четырём часам чувствовал себя, как потерявшаяся собака. Я уже готов был подбежать к ближайшему полицейскому, чтобы поплакаться ему а жилетку и попросить отвести меня в Баттерси, ^[1289] когда внезапно вспомнил, что у меня есть дом, куда можно пойти.

Он позволил взгляду мгновение поблуждать по безмятежным георгианским пропорциям комнаты прежде, чем перенести его на  жену.

— Всё это кажется очень мучительным.

— Да, Domina, ^[1290] так и есть. Локальный кризис низкого уровня, не достаточно важный, чтоб натянуть решимость, как струну, ^[1291] но сила духа  всё же нужна.

— Разве нельзя их как-то отделить? Я имею в виду, ненавидящих шум.

— Построить для них специальный блок? Со звуконепроницаемыми стенами и полами и расположенный между женским монастырём и резиденцией отставного поверенного?

— И ввести специальные правила, чтобы вели себя тихо.

— Держать детей, собак и кошек строго запрещается, время звучания музыки и развлечений чётко регламентировано, и любая жалоба на шум, если она подана тремя арендаторами в письменном виде, позволяет немедленно изгнать нарушителя, — произнёс нараспев Питер. — Можно попытаться. С другой стороны, люди, которым нравится шум, страдают без него  так же, как нервные страдают от шума.

— Тебе потребуется другой блок с дополнительными квартирами для них, — предложила Харриет. — Что-то прочное с умеренное арендной платой…

— Где наличие детей, животных и музыкальных инструментов всемерно поощряется, внутренний двор представляет собой детскую площадку, а на жалобы на шум имеется лишь один строгий ответ: «Договоритесь с соседями или уходите». Харриет, я действительно думаю, что мы к чему-то подходим.

— Конечно, могут иметься соседи через дорогу от блока с твоими любителями шума или по обе стороны от него.

— Я построю его там, где с одной стороны школа, а с другой — кирпичный завод, чтобы обеспечить надлежащее расстояние от нервных жителей. А я-то ещё недоумевал, чем мне занять это место!

— Мы ведь шутим, Питер?

— Конечно нет. Я складываю свои проблемы у твоих ног, а ты предлагаешь решения. Бальзам на моё утомлённое сердце. Сделаю эксперимент. Как мы назовём эти особняки с различным темпераментом? «Сцилла-и-Харибда-корт»?

— Мне действительно интересно, на что это похоже — заболеть в блоке любителей шума. Если, например, раскалывается голова.

— Доброжелательный владелец добавит небольшой звуконепроницаемый санаторий для изоляции больных, — сказал Питер. — Всё будет предусмотрено, и люди будут биться, чтобы попасть в списки очередников.

— Ты можешь шутить или не шутить, Питер, но ты действительно выглядишь измотанным. Немного чая поможет? Или это действительно лихорадка духа, которая требует гомеопатического лечения?

— Чай и сочувствие должны помочь. — Он подошёл, чтобы взять чашку с подноса, и остановился около стула Харриет для разговора и некоторых действий.

— Очень миленький воротничок. Возможно, препятствует выражению лучших побуждений мужа, но очень к лицу. Между прочим, глава семьи посылает тебе своё благословение. Полагаю, Джеральд почти уверен, что ты способна прибрать к рукам семейного безумца… Эй! Это  мой стул, ты, несчастный полосатый бандит. Ничего себе! Неужели мужчина никогда не может чувствовать себя хозяином в собственном доме?

5

Давайте сядем наземь и припомним

Предания о смерти королей.

Уильям Шекспир ^[1292]

Когда небольшая процессия приближалась к Уайт-холлу, её сопровождало любопытное явление. При прохождении процессии шляпы слетали с лысых голов, лица поднимались, чтобы смотреть поверх мешающих плеч. Задолго до того, как можно было различить очертания лафета, вы точно знали, где он проезжает, видя, как тёмная толпа становится розовой, как если бы бледное солнце следовало за ним на запад. Это была малочисленная процессия — не более пятидесяти человек, — некоторые верхом, некоторые пешком. Новый король шёл позади гроба, смертельно бледный и, казалось, согнувшийся под весом своего длинного тёмного пальто. Не было никаких солдат сопровождения и никакой музыки. Глубокая тишина переполненных улиц позволяла чётко слышать шаги идущих мужчин и цокот копыт. И во всей этой сцене, приглушённой в туманном свете январского дня, единственным цветным всплеском был королевский штандарт, покрывающий гроб, и корона сверху, очень похожая на театральный реквизит.

У Харриет перехватило дыхание. Женщина слева достала носовой платок. Справа Харриет ощущала напряжённо застывшую фигуру, которая была Питером. Она опустила глаза на парапет: его рука лежала спокойно, но были видны белые полукруги вокруг кончиков вцепившихся в камень пальцев. Осторожно, как если бы даже малейшее движение могло нарушить напряжённую атмосферу, она подвинула свою руку вперёд, пока их мизинцы не соприкоснулись.

Процессия прошла, и толпа, сомкнувшаяся за ней, как осыпавшаяся листва, начала медленно расходиться. Она не была похожа на все другие толпы, потому что была безмолвной. Её движение сопровождалось лишь звуками, напоминающими волны, которые разбиваются о гальку на пляже.

— Вы в высшей степени необычная нация, — сказал низкий голос позади них. — Вы позволяете случайной толпе собираться под наблюдением лишь нескольких безоружных полицейских. Затем вы берёте своего нового короля и всех наследников престола, добавляете для ровного счёта корону Англии, собираете их на пятачке, который можно накрыть носовым платком, и заставляете медленно идти две мили открыто по улицам столицы. Кто может быть уверен, что у меня нет большевистской ярости в сердце и бомбы в кармане?

— Это всего лишь  деревенские похороны, — сказал Питер. — Никто и не помышлял о беспорядках. Их просто не может быть. Когда дело дойдёт до публичной церемонии, будут приняты меры. Но не тогда, когда всё по-домашнему.

— Фантастика, — сказал Гастон Шаппарель. — Считаете себя практичными людьми, а на деле ваша империя держится только именем и мечтой. Вы смеётесь над своими собственными традициями и уверены, что весь мир будет их уважать. Но это срабатывает. Именно это и есть самое удивительное.

— Возможно, это не продлится долго, — сказал Питер Уимзи.

— Это будет длиться, пока вам не придёт в голову заняться теоретизированием. Вы — как сороконожка, которая отлично бежала, пока не попыталась объяснить, какая нога должна идти после какой. Задавайте любые вопросы, какие вздумается, но никогда не пытайтесь ответить на них. Как только вы посадите себе правительство, которое никто не смеет критиковать, откроется широкая дорога для бронированных автомобилей, телохранителей, вооружённых до зубов, и железной дисциплины, тяготеющей к истерии. Я потрясён. При всём моем цинизме я потрясён.

Они медленно спускались внутри здания, остановившись на мгновение, чтобы поблагодарить чиновника, который предоставил им место на крыше. На одной из площадок они с удивлением приветствовали Харвеллов, за которыми на буксире тянулся старый мистер Уоррен. После нескольких банальностей возникло предложение пройти что-нибудь выпить на Одли-сквер. Мгновенное колебание Розамунды дало Шаппарелю шанс.

— Замечательно! — сказал он с такой уверенностью, чтобы отказ казался невозможным. — Мне хочется увидеть двух своих моделей вместе. Они подчеркнут новые аспекты друг друга для меня.

— Боюсь, — сказала Розамунда, — это утомит отца.

— Нисколько, моя дорогая, нисколько, — сказал мистер Уоррен. — С чего бы? Значит, леди Питер, мистер Шаппарель пишет также и вас?

Харриет начала объяснять, что они с Питером только что были в студии, когда Шаппарель перебил:

— Этот мужчина осторожен. Он приехал, чтобы узнать, умею ли я рисовать, прежде, чем согласился на портрет. Я показал свою работу. Нет необходимости интересоваться результатом. Я напишу его жену. Hein? ^[1293] Надеюсь, вы не станете утверждать, что я плохой художник.

— Вы — дьявольски хороший художник, — сказал Уимзи с акцентом на наречии.

— Вам нечего бояться, — ответил Шаппарель с едва заметным акцентом на местоимении.

Харриет заметила, что взгляд Харвелла вспыхнул, как если бы, несмотря на контекст, слова эти напомнили ему, что Шаппарель имеет определённую репутацию не только как художник, но и как мужчина.

Питер спокойно сказал:

— Я это прекрасно знаю, Шаппарель.

Настала очередь Розамунды заметить, как тень пробежала по лицу Харриет. Очевидно, эти неоднозначные фразы имели для неё вполне ясное значение.

— Тогда, — торжествующе заключил художник, — мы начнём наше позирование завтра.

— Вы должны согласовать это с моей женой. Когда дело касается двух трудолюбивых художников, творящих по расписанию... — жестом Уимзи снял с себя всякую ответственность. — Меж двух огней! — Он открыл дверь автомобиля.

Розамунда Харвелл, рискованно сжав пальцами ножку бокала из уотерфордского стекла, испытывала невероятные мучения. Сквозь весёлый барьер беседы, ведущейся между тремя мужчинами рядом с ней, она могла слышать фрагменты того, что её отец говорил Харриет. С абсолютно искренним отсутствием такта он рассказывал о своём тюремном опыте. Харриет, сочувственно склонив темноволосую головку, слушала, проявляя живой интерес. Конечно же, это должно было произойти. Это происходило каждый раз. Если бы только отец спокойно оставался на своём побережье! Без сомнения, там он также распространялся обо всём этом, пока не узнали все. Пока не осталось ни одного, даже просто делающего вид, что это для него новость! Было бы сущим облегчением, если бы Лоуренс потерял терпение и отказал ему от дома. Едва ли можно просить его об этом, но её благодарность была бы искренней.

— Разве вы не согласны, миссис Харвелл?

— О да, абсолютно согласна. 

Глаз Шаппареля напоминал острую булавку, которой пришпиливают бабочку к правилке. Мистер Уоррен поглядел на неё, покачал головой и начал поиски носового платка. Он достиг той невыносимой точки, когда оплакивал своё безумие и восхвалял мужество дочери, поступившей на работу.

— Уверяю вас, леди Питер, она никогда не произнесла на слова упрёка…

— Совершенно отвратительно, — сказал Питер, осторожно беря бокал из её руки и вновь наполняя его. — Конечно, все администраторы до некоторой степени испорчены.

— Это хуже всего, — согласился Харвелл. — Это означает плохой бизнес повсеместно. А как только люди забывают дорогу в театр, требуется много времени, чтобы заставить их пойти туда вновь. Готов держат пари, в этом году я не стану вкладывать деньги ни во что, если не буду абсолютно уверен, — а в таком случае поддержка обычно и не нужна.

Мистер Уоррен теперь сморкался.

— А есть ли какие-нибудь беспроигрышные варианты? — поинтересовался Шаппарель.

— Есть два или три писателя, — сказал Харвелл, — чьи пьесы завоёвывают поклонников более или менее автоматически.

— И два или три актёра, полагаю? — предположил Питер.

Харвелл замолчал и задумался. Вновь прорезался голос мистера Уоррена:

— Я убеждаю себя, что не должен ожесточаться и обижаться. Не должен постоянно думать об этом и замыкаться в себе. Нужно открыть окна души и впустить свежий воздух, свежий воздух…

— Не так много, как было раньше. В настоящее время драматурги важнее. Строгая игра согласно линиям, начертанным драматургом, означает надёжный возврат вложенных денег. Хотя, конечно, всё это только рассуждения. Тем не менее…

— Я всегда считал — сказал мистер Уоррен, — чтоошибочно притворяться, будто ничего не произошло. В настоящее время, когда я встречаю кого-либо…

— Но, Лоуренс, — возразила миссис Харвелл, — вложение в пьесы — это же не твой насущный хлеб. Это всего лишь хобби. Это новым писателям нужна поддержка. А иначе как обнаружить новый талант?

— Моя жена, — снисходительно заметил Харвелл, — всегда находит лебедей среди утят в Блумзбери. Бесполезно, дорогая, пытаться вынудить меня поставить эту вещицу молодого Эймери. У него ни единого чёртова шанса. Даже в обычный сезон, а теперь и того меньше.

— Эймери? — переспросил Питер. — Мне, кажется, знакомо это имя.

— Клод Эймери. Один из этих худющих патлатых парней.

— Он издал несколько стихотворений, — добавила Розамунда.

— Харриет может знать. — Питер вежливо отвлёк внимание Харриет от мистера Уоррена. — Харриет, — прошу простить меня, сэр, — ты когда-либо слышала о поэте из Блумзбери —  невысокий, стройный, с распущенными волосами, по имени Клод Эймери?

— Да. Он написал вещицу под названием «Эта разветвлённая чума», всё довольно откровенно и полно разочарования, о толстых лысых мужчинах, предающихся любви в борделях. В очень сложном по форме стихе с внутренними рифмами и доминантными двустишиями. Мне пришлось писать рецензию. И он действительно худой, раз уж об этом заговорили. А что?

— Мне казалось, я слышал его имя. Я с ним встречался?

— Не думаю. Я столкнулась с ним однажды на вечеринке у издателя. Но ты, возможно, видел эту книгу у меня на столе на Мекленбург-сквер приблизительно три месяца назад, когда вернулся из Италии. Не знала, что ты обратил на неё внимание.

— А я и не обратил. У меня было кое-что получше, на что смотреть. Но, без сомнения, это отложилось в подсознании. Этот молодой человек написал пьесу.

— Да, я видела где-то упоминание об этом.

— Я считаю, она очень хороша, — упорствовала Розамунда. — Но Лоуренс не станет даже читать её.

— Я проглядел её, — сказал Харвелл. — Она, может, и не плоха. Но уж, конечно, не окупится.

— Думаю, вы правы, — согласилась Харриет. — Но всё равно, если следить за ним, это может окупиться. Не удивлюсь, если когда-нибудь он сможет написать что-то интересное.

— Думаете? — На лице Харвелла было написано сомнение. Уголком глаза Розамунда видела, что Питер увёл мистера Уоррена наверх, чтобы осмотреть ряд гобеленов на площадке. — Ну, может быть, вы и правы. Если я пошлю вам оригинал, не хотели бы вы дать своё заключение?

— Не думаю, что от моего мнения будет польза, — быстро сказала Харриет. — Я романистка. Я ничего не знаю о том, как нужно писать для сцены.

— A chacun son metier, ^[1294] — одобрительно заметил Шаппарель. — Знать собственные границы — признак компетентности. — Он отодвинул свой пустой бокал и сделал движение, чтобы встать. — Ваш муж обещал показать мне Гейнсборо.

— Да, конечно. Он в библиотеке. Хотите подняться? — Харриет повернулась к Харвеллам. — Не знаю, интересно ли вам осмотреть дом. Он, конечно, стар, и Питер… там есть довольно красивые семейные вещицы.

Движение состоялось. Харвелл — его внимание оказалось захвачено вопросом о пригодности гобеленов восемнадцатого века для декораций и реквизита — подключился к мужской части общества, а Харриет повела Розамунду на верхние этажи.

— Вы совсем одомашнились? — довольно резко спросила Розамунда.

— Нисколько, — ответила Харриет. Они стояли в её спальне, выходящей окнами в маленький садик с кирпичной дорожкой и небольшим засохшим фонтаном, в котором миниатюрный купидон боролся с очень большим дельфином. — Дом в самом деле кажется неестественно большим для двух человек, правда? Но Питер сказал, что устал от того, чтобы быть стиснутым в квартире. Он воспитывался на просторе, понимаете?

— Я тоже. Но я хотела порвать со всем этим. Слуги и прочие хлопоты.

— А я испугалась. Никогда не управляла штатом слуг или чем-то подобным. Но у нас есть домашний дракон, который всё это прекрасно делает. Её зовут миссис Трапп, и она была старой няней Питера. Двадцать три года тому назад она предупредила герцогиню об уходе, когда Питер связался… не со мной, конечно, а с кем-то ещё. Он не женился, поэтому она осталась в семье. А затем, когда он действительно женился, она ушла от Денверов. Хелен это не понравилось, но миссис Трапп сказала, что предупредила об уходе двадцать три года назад, и никто не может требовать от неё большего. Вот такая она!

— Я просто не знала бы, как с ними общаться. Разве эти старые слуги не слишком вмешиваются в ваши дела?

— Ну, — призналась Харриет, — она действительно может заявить Питеру, чтобы он спокойно ел хлеб с молоком и не суетился под ногами. Но она не встревает в мои дела: Питер подавил её, сказав, что я писательница и мне нельзя мешать. Мне кажется, она находит это очень странным, но видит изданные книги, а вы знаете, на людей это действует.

— О да. Но мне бы не понравилось, если бы между нами с Лоуренсом постоянно встревала старая нянька.

— Это ужасно, правда? — беспечно сказала Харриет. — Вокруг Питера старые слуги кишат просто как мыши. Его слуга, Бантер, с ним уже двадцать лет. И дворецкий — брат Бантера. Только, конечно, не может же в одном доме быть два Бантера, поэтому мы называем его по имени, которое, к счастью, оказалось Мередит. Кто знает, что они думают обо мне. Миссис Трапп и Мередит управляют всем на пáру, а я просматриваю книги и делаю вид, что всегда считала в фунтах, а не в пенсах.

— Вы должны входить во все счета? Это же ужасно утомительно. Слава Богу, мы живём в квартире с гостиничным обслуживанием, и нам всё приносят из ресторана.

— Если откровенно, то не вхожу. По крайней мере, я только сейчас вообще начала, но не стану вникать, если только сумма не превысит пределов ответственности домоправительницы. В конце концов, миссис Трапп вполне заслуживает доверия: она вела хозяйство в поместье Джеральда, герцога Денверского, целую вечность. Подожду, пока не грянет революция и нам не придётся существовать на два пенса в неделю — единственный тип домашнего хозяйства, который мне знаком, хотя я и не очень-то рвусь. Однако тут может помочь Питер. Он когда-то работал в рекламном агентстве и учил людей, как приготовить мясное рагу на большое семейство за четыре пенса. ^[1295]

Розамунда начала подозревать, что над ней смеются. Харриет заметила выражение недоверия на её лице и поспешила объяснить:

— Он расследовал убийство и вынужден был маскироваться под составителя рекламных объявлений. Он зарабатывал четыре фунта в неделю и ужасно гордился собой.

— Действительно, как абсурдно! — Розамунда Харвелл почувствовала раздражение. Что-то, что она имела в виду, когда начала беседу, пошло не так, как надо, — казалось, как будто сработала какая-то защита. Расстроенная, она возвратилась к банальной вежливости. — Красивый дом.

— Правда? Он немного пугает. Чувствуешь себя ужасно ответственным, как будто что-нибудь обрушится, если выйдешь из себя или закричишь. Полагаю, это потому, что мы потеряли привычку быть церемонными, хотя я не сомневаюсь, что первый владелец в восемнадцатом веке напивался каждый вечер, орал на жену и ничтоже сумняшеся спускал лакеев с лестницы за малейшую провинность.

(Так, без сомнения, поступал бы и Питер, подумала она, если бы имел к этому склонность. Правда, до сих пор он не выказывал охоты орать. Но Джеральд ревел бы как двадцать тигров. Нет, всё дело в том, к чему привык.)

Розамунда подошла к зеркалу и быстро со знанием дела занялась лицом.

— Это так неприятно — носить чёрное, не так ли? Кстати, не думаете, что вам нужна совершенно другая косметика?

— Косметика мне не очень идёт, — сказала Харриет. — Фактически, строгий тиран запрещает мне пользоваться ею.

— Мужья всё ещё могут что-то запрещать?

— О, не Питер. Мой модельер. Он художник. Говорит, я разрушу все его художественные эффекты. А ведь один художник должен уважать взгляды другого — это же естественно. Я имею в виду Алкивиада. Вы его знаете? Или существует ужасная вражда кланов между ним и Фанфрелюшем, как между Кэмпбеллс и Макдоналдс?

— Не имею ни малейшего представления, — сказала Розамунда в холодной ярости.

(«Караул!» — подумала Харриет, теперь я оплошала. Именно поэтому Питер… как глупо с моей стороны не понимать!)

Ситуация нормализовалась с появлением у двери горничной.

— Комплименты от его светлости, миледи, но мистер Харвелл боится, что должен идти, поскольку у него назначена встреча. Автомобиль может возвратиться, если мадам не готова.

— О, нет, — сказал Розамунда, — я поеду сейчас. Так мило с вашей стороны, леди Питер, пригласить нас. Вы обязательно должны как-нибудь заглянуть к нам.

Харриет ответила, что будет счастлива.

— Очень приличные люди, — сказал Лоуренс Харвелл. — Рад, что мы пересеклись. Они занимают важное место среди публики партера, а эта женщина связана с писателями и так далее. Мы должны будем пригласить их на что-то. В настоящее время, конечно, большой приём не устроить, но мы может позвать их на небольшой обед…

— Нет, — сказала Розамунда почти с яростью. — Ей я, конечно, симпатизирую, но не смогу выносить этого мужчину.

— Дорогая! — выпалил мистер Уоррен. — Думаю, он был очень вежлив. Старался изо всех сил. Как говорит Лоуренс, он важная птица. Таких мало. Денверы…

— Да, и он это знает. Именно за это я его и ненавижу. Только взгляните, как он обращается с  женой!

— Обращается с женой? — воскликнул изумлённый Харвелл. Тон Розамунды предполагал по меньшей мере явную грубость, если не жестокость, побои и открытую неверность, а он не заметил ничто подобного. — Мне казалось, его отношение к ней превосходно.

— А я считаю, что оно снисходительное и ужасное. Все эти дела с портретом, отсылка мистера Шаппареля к ней, как если бы его это вообще не касается. «Я не встану между одним художником и другим художником», —  глумливая скотина! — и только для того, чтобы напомнить нам всем, что ей пришлось зарабатывать на жизнь.

— Ну, — сказал Харвелл, — теперь она не должна писать, если не хочет.

— Наверное, это единственная независимость, которая осталась у бедняжки. И не думаю, что ему это нравится, именно поэтому он и глумится. И посмотрите на этот абсурдный огромный дом — абсолютно ненужный ни для чего, кроме как произвести на неё впечатление собственным величием. Она даже не осмеливается сказать, что у нас есть то или это. «Семейные реликвии Питера, деньги Питера, родственники Питера, слуги из семейства Питера». Она мне так и сказала. Ей даже не позволено самой управлять домом — всем управляет старая няня Питера. Я-то знаю. Она выплеснула всё это на меня, когда мы были одни.

— Полагаю, — сказал мистер Уоррен, — он всегда был испорченным молодым человеком, любимчиком матери.

— Должен сказать, — вставил Харвелл, у которого имелись собственные неясные моменты, которые стоило обсудить, — не понимаю, почему он вообще захотел жениться на ней. Он мог сделать гораздо лучшую партию. Она — никто, она даже не особенно красива, и разве с ней не связано что-то подозрительное?

— О да, была ужасная история. Он спас её от тюрьмы или чего-то худшего. Я забыла в точности. Это даёт ему прекрасную возможность чувствовать себя покровителем. Вероятно, он один из тех людей, которые всегда должны быть неким царьком в любой компании.

— Не могу сказать, что нашёл его покровительствующим, — возразил мистер Уоррен. — Он был очень мил. Конечно, я объяснил ему... им обоим, — я всегда так делаю — свои обстоятельства. Никогда не хочу оставлять людей в неведении.

— Отец, дорогой, почему ты должен себя унижать? Это абсолютно ненужно.

— Я не могу не чувствовать такие вещи, — настаивал мистер Уоррен. — Он сказал, что, как он считает, мне крупно не повезло. Ну, я и сам так думаю, вы же знаете. Очень крупно. Меня осудили несправедливо.

— Ну, хорошо, папаша, — сказал Харвелл, — все мы делаем ошибки, и именно поэтому жуликам удаётся жить. Нужно держать глаза открытыми, вот и всё. Мы не будем иметь никаких отношений с этими людьми, если тебе они не нравятся, дорогая. Предоставь это мне. Мы пригласим их как-нибудь, когда будем уверены, что они не смогут приехать, и на этом всё кончится. Не хочу, чтобы ты делала что-то, к чему не лежит душа.

— Конечно, если тебе этот человек нужен для дела…

— Мне никто не нужен. Если тебе он не нравится, этого достаточно. Обойдёмся без него.

— О, Питер, как я благодарна, что ты увёл мистера Уоррена. Твоё второе имя — Такт, не правда ли?

— Занудный старый осёл. Не думаю, что от него какой-то вред, но нет никаких причин, почему ты должна его выносить. Он, вероятно, ничего и не помнит об этом.

— О, это! (Таким образом, Питер ничего не понял. Он думал только о ней. Так на него похоже.) — Я ничего против этого не имею — в небольших объёмах. Фактически он знал, но не слишком задумывался о моём опыте. Я не настоящий преступник, только подследственная, а он был настоящим, и очень этим гордится в некоторой перевёрнутой шкале ценностей. По крайней мере, мне кажется, что эта его гордость — своего рода защитный механизм. Вероятно, он очень болезненно ощущает своё положение в этом доме. Я так поняла, что обычно он изолирован в Бичингтоне.

— Бедный старый грешник! Целый день наедине с собой. Наверное, нуждается в ком-то, чтобы  выпустить пар. Терпимо, пока никто не против, но со временем всё это становится слишком утомительным.

— Да. Питер, а ты действительно хочешь, чтобы нарисовали этот портрет?

— Мне бы хотелось его иметь, если ты можешь пожертвовать временем и не против сама. Не то, чтобы мне обязательно нужны надпись на урне иль дышащий мрамором лик, ^[1296] чтобы задуматься о своих благословенных. Но иногда я подозреваю тебя в недопустимой скромности. Мне хочется, чтобы Шаппарель показал тебе тебя саму.

— О! Дорогой, ты не мог бы делать комплименты немного более… фривольно? Неужели это всё так много для тебя значит?

— Нет, не абсолютно всё. Только то всё, что связано с тобой.

— Тебе нужно вырасти из этого, Питер.

— Слишком поздно. Я прекратил расти. Впредь я стану лишь медленно костенеть в отношении преданности. Время превратит меня в мрамор. Душа — памятник себе самой, ^[1297] как и некоторые из ваших стихотворцев говорили. ^[1298] К настоящему времени Шаппарель уже должен добраться домой. Позвони ему и договорись о встрече.

6

Взгляните, вот портрет, и вот другой…

Уильям Шекспир ^[1299]

Я предпочёл бы смотреть на портрет собаки, которую знаю, чем на все аллегорические картины в этом мире.

Сэмуэл Джонсон

Дорогая миссис Харвелл,

Вчера к нам заходил сэр Джуд Ширман и, между прочим, сказал, что ищет «необычные» пьесы для постановки в театре «Лебедь». Как вы знаете, он пытается ставить интересные шоу для короткого проката, и всегда имеется шанс передать ему что-нибудь перспективное в коммерческом отношении. Я упомянула имя мистера Клода Эймери, и сэр Джуд сказал, что знаком с его книгами и желает познакомиться с его работами для сцены. Возможно, мистер Эймери посчитает целесообразным послать ему рукопись.

Очень жаль, что вы с мужем не смогли приехать к нам на ланч на прошлой неделе. Надеемся, в следующий раз всё сложится удачнее.

Искренне Ваша,

Харриет Уимзи

«Невыносимо!» — подумала Розамунда. Не то, чтобы ей самой не приходила в голову мысль о «Лебеде» — она несколько раз просила, чтобы Лоуренс связал её с Ширманом, но упёрлась в глухую стену нежелания. Казалось, по каким-то причинам Лоуренсу не нравится этот человек.

Фактически, суть оскорбления, нанесённого сэром Джудом, состояла в том, что три года назад он добился сногсшибательного успеха с высокоинтеллектуальной поэтической пьесой, которую Харвелл высокомерно отказался поддержать. Будучи «деревенщиной с севера», которому нравится резать в глаза правду-мать, сэр Джуд считал обязательным напоминать о своём триумфе каждый раз, когда сталкивался с Харвеллом в баре на какой-нибудь премьере. Харвелл обычно отвечал, что можно поставить почти что угодно, если не жалеть вложенных средств и подобрать аудиторию из глупцов. Но это не изменило факта, что глупая пьеса (абсолютно вторичная во всех отношениях) продержалась восемнадцать месяцев в Уэст-Энде, а затем отправилась на успешные гастроли по провинции и добилась нового триумфа в Соединённых Штатах. В общем, пьеса эта сама по себе была ужасным оскорблением. Но поскольку события эти имели место ещё до брака Харвелла, Розамунда ничего об этом не знала. Её муж обычно говорил, что Ширман вульгарный и недобросовестный в делах человек, держащий мёртвой хваткой половину лондонских театров, — тут он был прав и, наверное, сам сознавал, что это и было настоящей причиной его ненависти.

В самом деле, было крайне неудачно, что Розамунда окажется обязанной Уимзи, поскольку она решила, что это семейство ей не нравится. И это было неприятно в некотором смысле в связи с Клодом. Она предпочла бы сказать ему: «Клод, дорогой, я вырвала у сэра Джуда Ширмана обещание прочитать твою пьесу». Ему бы это тоже больше понравилось, он действительно так глупо предан ей — так по-дурацки — и всегда готов выказывать благодарность за её доброту. Но теперь маленькая сценка восхищения и благодарности была бы подпорчена, поскольку ей придётся добавить: «Вам следует напомнить ему, что по этому вопросу с ним уже говорила леди Питер Уимзи». Все эти деятели похожи: никто ничего не станет читать, если к рукописи не приложена своего рода memoria technica ^[1300] личного характера. Бедному Клоду придётся делить свою благодарность между нею и незнакомцем, что очень огорчительно. А тем временем она должна придумать вежливый ответ леди Питер, а после этого будет трудно не договориться об обмене визитами, естественно всегда под патронажем Питера Уимзи, который был ей неприятен как личность.

— Лоуренс, что из себя представляет сэр Джуд Ширман?

— Ширман? О, он один из этих властных сельчан с севера, никакого воспитания. Дважды разведён. В первый раз, возможно, виновата была женщина, но во второй раз разразился настоящий скандал. Не того сорта тип, которым следует интересоваться. А почему ты спрашиваешь?

Она показала ему письмо.

— О Господи! — Харвелл почувствовал некоторое беспокойство. Если Ширман считает, что в Клоде Эймери что-то есть… Нет! На сей раз этот паршивец не сможет позлорадствовать. Существовало другое объяснение, более правдоподобное и бесконечно более утешительное: — О, я вижу Ширмана насквозь. Он хочет помочь Харриет Уимзи, потому что Харриет Вейн имеет имя и однажды сможет написать пьесу. Во всяком случае, она представляет собой ценность. Он, вероятно, считает, что она лично заинтересована в Эймери. — Он перечитал письмо. — Всё очевидно. Говорит, что знает его книги, надо же! Ты думаешь, Ширман проводит время, читая томики стихов блумзберийских поэтов? Скажи, чтобы Эймери обязательно переслал ему эту вещь, но пусть не строит иллюзий относительно Ширмана.

— Разве ты не мог бы сам как-нибудь перемолвиться с Ширманом, Лоуренс? Было бы настолько лучше. Я имею в виду, Клоду покажется странным, что я организую рекомендацию через посторонних, когда у меня есть муж, связанный с театром.

— О, но это вполне естественно. Все получают рекомендации самыми случайными и неожиданными способами. Если бы я похвалил вещь, это лишь оттолкнуло бы Ширмана. Наши мнения о пьесах никогда не совпадают.

— Ну, скажи ему, что вещь тебе не нравится. Тогда он заинтересуется. — В её улыбке сквозила как мольба, так и озорство.

Харвелл колебался. Выслушивать просьбы и награждать — пусть даже половиной королевства — это одна из семи радостей брака. Никакого вреда. Розамунда будет счастлива, пьеса вернётся с благодарностью в своё время, а он сделал всё, что мог. Ширман не такой осёл, чтобы ставить эту пьесу, а если поставит — ему же хуже. Да, всё будет именно так. «Медный змий» не может повториться. Там была просто счастливая случайность. И всё равно, не помешает ещё раз взглянуть на рукопись. Чёрт бы побрал этих Уимзи: ну почему они встревают?

— Послушай, дорогая, вот что я сделаю. Я ещё раз перечитаю её и, если мне покажется, что неё есть хоть малейший шанс…

— Ты поставишь её сам?

— Не обещаю, — сказал Харвелл, немного озадаченный. — Это бы значило убедить администрацию, труппу… — Женщинам всегда всё кажется пустяком. Когда пытаешься объяснить гигантскую дипломатическую сложность театрального мира, они просто не способны ухватить, о чём речь.

— О, Лоуренс, не говори глупости. Конечно же, любая администрация согласится с пьесой, если ты её поддержишь.

Ему польстила её вера в его могущество. Верно и то, что он мог, вероятно, заставить администрацию — не любую администрацию, например не Ширмана, — поставить даже неприбыльную пьесу, объявив (подумал он с некоторым высокомерием), что готов взять на себя весь риск и возместить потери. И в этот момент он увидел себя, делающего великолепный жест, просаживающего тысячи коту под хвост, чтобы Розамунда продолжала смотреть на него так, как смотрит сейчас. Для чего он женился на ней, если не для того, чтобы выполнять все её прихоти, пусть и безумные?

— Ты действительно так увлечена всем этим?

— О, Лоуренс!

— Ты — ведьма, — сказал он. — Не думаю, что существует такая глупость, которую ты не смогла бы меня заставить сделать.

— Разве?

Её улыбка дразнила и манила.

— Не обещаю.

— О, ну пожалуйста. — Она вытянула руки, отталкивая его. — Сначала пообещай!

— Хорошо. Обещаю.

— Любимый… Клод будет так рад, бедный мальчик.

— Проклятый Клод. Я делаю это не для него. Я делаю это для тебя.

На сей раз в её смехе слышались одновременно триумф и восторг. Он походил на торжествующее арпеджио на арфе. И Харвелл решился: он готов выставить себя дураком, но и цель того стоила — оправдать своей властью её веру в него и её гордость.

— Ты балуешь меня, дорогой.

— Я для чего ещё я здесь?

Да, ради всего святого! Если есть что-нибудь в мире, чего желает его жена, он даст ей это. Она может показать всему миру, что не нуждается в помощи Уимзи и Джуда Ширмана. Ширман! Скупой йоркширский торгаш со сжатыми губами, который перемусолит каждый медяк, прежде чем потратит. Неудивительно, что обе жены нашли его невозможным. Женщины любят, когда мужчины щедры: им нравится отвечать капитуляцией на капитуляцию.

— Теперь довольна?

— Ужасно! Да, но нет, любимый, не сейчас. Отпусти. Я должна написать Клоду.

— Он может подождать до завтра. Проклятье, ты можешь просто позвонить ему. Оставайся, где сидишь. Он не желает тебя так, как хочу я. Или, возможно и желает, но не получит.

— Бедняжка Клод! — сказала Розамунда, выбрасывая из мыслей поэта под аккомпанемент ещё одного арпеджио из смеха. Она позволила Харвеллу вновь посадить себя к нему на колени, но затем быстро спрыгнула, воскликнув:

— О, Лоуренс, мы должны вести себя прилично. Там официант пришёл убрать кофе.

— Проклятье! — пробурчал Харвелл. Он отпустил её и поспешно взял газету. Розамунда стояла перед камином у зеркала, поправляя волосы. Вошёл официант, прикреплённый к их квартире, и бесстрастно собрал посуду.

— Что-нибудь ещё на этот вечер, сэр?

— Нет, спасибо. Скажите камердинеру, что завтра мне будет нужен коричневый костюм.

— Очень хорошо, сэр.

Официант вышел.

— Ну, спасибо небесам за эту квартиру с гостиничным обслуживанием, — сказал Харвелл. — Уж если он ушёл, то ушёл. Можешь вернуться.

Розамунда покачала головой. Перерыв сбил настроение.

— Хочу немедленно позвонить Клоду. Он так долго ждал.

— Ещё несколько часов не причинят ему боли.

— Нет, позор заставлять его ждать. Не будь таким эгоистом, дорогой.

Она подняла трубку красного эмалированного телефона и стала набирать номер, в то время как Харвелл успел подумать, что было бы неплохо, если бы она в некотором смысле была немного более эгоистичной. Тратить деньги на неё было его прерогативой; тратить деньги на её ручного поэта в глазах некоторых людей было бы слабостью. Не все могли бы понять, как он, её наивное и нерассудочное удовольствие от того, что делаешь счастливыми других. Затем он улыбнулся. Бутл, щенок силихем-терьера, внезапно вылез из своей корзинки и покатил своё толстое тело через коврик. Смешной пёсик. Он направился к Розамунде и начал по-дурацки играть с её серебристыми туфельками; она наклонилась, чтобы похлопать его свободной рукой и принялась играть с ним, смеясь над его щедрым красным языком и безумным обожающим рычанием. Несвязные восторги Клода по телефону по сути представляли бы те же радостные и глупые щенячьи прыжки. В мгновение Харвелл представил счастье, брошенное в виде мяча от него Розамунде, от Розамунды Клоду, от Клода целому нелепому скопищу театрального люда, для которого новая пьеса значила работу, деньги, самоуважение, от них их детям: мяч становился всё больше и больше, как снежный ком. Он засунул руку под диванные подушки и нашёл там спрятанный резиновый мячик Бутла. Харвелл бросил его через комнату. Мяч попал в Бутла сзади, и пёс повернул к нему свою глупую мордочку. Харвелл засмеялся.

— Давай, Бутл! Принеси! Хороший пёс.

Розамунда медленно положила трубку:

— Кажется, его нет дома.

В её голосе слышался холодок, как если бы она уличила Клода в неблагодарности. Она позвала Бутла, который атаковал мяч у края коврика и тыкался в него, считая, что именно так ведут себя большие взрослые собаки.

— Бутл! Оставь, мой хороший. Иди к мамочке. Ты испортишь коврик.

— Да не испортит, — беспечно сказал Харвелл.

— Он не должен привыкать портить домашние вещи. Бутл, отдай мамочке. Вот! А теперь, где мячик? Где твой хороший мячик? У кого он? Нет, у мамочки ничего нет. Смотри! Ручка пустая. И другая ручка пустая. А теперь где мячик? Вот, вот!

Она присела перед щенком, перебрасывая игрушку из одной руки в другую за спиной, тыкая ею в его нетерпеливую мордочку и вновь пряча, чем дразнила и возбуждала его.

— Он порвёт тебе платье.

— Нет, ты  этого не сделаешь. Нет, ты не испортишь мамочке прекрасное платье, правда? Не-е-ет! Умный пёсик.

Мяч откатился, а она подхватила щенка на руки. Он царапался и лизал ей лицо.

— О, дорогой! Красивая косметика мамочки! Разве не удачно, что она выдерживает поцелуи?

— Ты не должна позволять ему лизать твои губы. Это опасно.

— О, ты это слышал, Бутл? Как будто мы не миленькая чистая собачка! Поцелуй мамочку ещё раз. Хозяин сердится, поточу что ревнует к бедному Бутлику!

Харвелл поднял мяч и вновь бросил его на пол.

— О, Бутл, какой ты грубиян! Зачем ты это сделал, Лоуренс? Он спустил мне петлю на чулке и поцарапал руку.

— Прости, дорогая. Покажи мне.

— Достаточно, Лоуренс.

— Чёрт побери, ты же позволяешь целовать тебя взбесившейся собаке. Что с тобой сегодня? Нужно сходить и вымыть лицо.

— Нет необходимости грубить.

— И смазать руку йодом.

— Всё в порядке, спасибо, кожа не содрана. Он не хотел причинять боль. Это из-за того, что ты его отвлёк. Глупо ревновать к щенку.

— Я не ревнив. Это смешно.

— Ревнив, иначе не сердился бы так.

— А я говорю тебе, что не ревнив.

— Ты ревнуешь к Клоду, иначе сделал бы что-нибудь для пьесы ещё несколько месяцев назад.

— Дорогая моя девочка, не говори глупости. Как я могу ревновать к Клоду?

— Почему нет? Он — очень привлекательный мальчик.

— В самом деле? Полагаю, он нравится женщинам.

— Да, дорогой. Именно это я и пытаюсь тебе втолковать.

— Проклятье! Если ты предпочитаешь эту мягкую тряпку…

— Я не говорила, что предпочитаю. Я не вышла замуж за мягкую тряпку, не правда ли?

— Да, не вышла. Тогда почему ты обвиняешь меня в том, что я ревнив?

— Но ты действительно ревнив. И всегда ревновал. Ты ревнуешь к Гастону Шаппарелю.

— Не ревную. Но у него плохая репутация.

— Полагаю, именно поэтому ты приезжаешь и бродишь по студии, пока он рисует. Это даже оскорбительно и, думаю, должно просто бесить его.

Бутл, обнаружив, что взрослые замкнулись в себе, ушёл и принялся катать свой мяч в углу позади орехового бара.

— Дорогая моя девочка, давай напрямую. Мне нет дела до Шаппареля. Да, мне не нравится его манера обращаться с женщинами, но я ни на секунду не ревновал к нему или к кому-нибудь ещё. Я больше не пойду с тобой, если ты этого не желаешь. Мне казалось, что тебе это нравится. Но если ты способна выносить его дерзости, не возражаю. Не думаешь ли ты, что я боюсь соревноваться с этим волосатым художником с вопиющим французским акцентом?

— Как мне нравится твоя самодовольная манера унижать людей. Мне бы было более лестно если бы ты ревновал.

— О Боже! Но я думал, именно за это ты и нападала на меня. Что ж, я не ревнив и наотрез отказываюсь притворяться в обратном.

— Я рада, потому что я могла бы найти и других ревнивых людей. Все эти актрисы, которых ты возишь на ланч и целуешь у служебного входа.

— Приходится целовать актрис. Они ждут этого. Но это ничего не значит.

— Знаю, дорогой. Именно поэтому я и не возражаю против этого. Но ты бесишься когда я целую даже Бутла.

— Да целуй его столько хочешь, только не подцепи от него чего-нибудь. Так или иначе, для такой собаки не полезно, если с ней нянчатся, как с ребёнком. Если бы только ты…

— Я знаю, что ты хочешь сказать. Если бы только у нас был собственный ребёнок…

— Ну, я это и скажу. Если бы у нас был ребёнок, то у тебя было бы, чем себя занять…

— И оставаться счастливой и спокойной, пока ты возишь актрис на ланч. Это позволило бы тебе чувствовать себя более свободным, — неплохо для тебя!

— Хорошо, — сказал Харвелл спокойно, — скажи ещё, если хочешь, «пока я вожу актрис на ланч, чтобы удовлетворить их тщеславие, и успокаиваю администрацию, и решаю вопросы с затратами, и уделяю внимание бизнесу». Боюсь, что тебе действительно скучно, пока я отсутствую. Не очень-то много занятий в месте, где всё делают за тебя.

— Я рада, что ты не предлагаешь мне заняться домашним хозяйством, чтобы не хандрить. Нет, Лоуренс, мы уже много раз это обсуждали. Пожалуйста, не начинай снова. Не то, что я не люблю детей и боюсь завести хотя бы одного. Но это не помогло бы. Это был бы лишь ещё один Бутл, только хуже. Ты не согласен, но я-то знаю, что это правда. Ты был бы ужасно, ужасно ревнив, и я бы этого не перенесла.

— Ревновать к собственному ребёнку? Розамунда, ты говоришь ужасные вещи.

— К куче мужчин, всё равно. Или же ты любил бы его больше, чем меня, и я стала бы несчастной. Любимый, разве ты не понимаешь? Такое счастье, что есть только ты и я, и если возникнет что-нибудь, что-то, вмешивающее в наше счастье…

— О, но Розамунда, любимая…

— Да, и предположим, при родах я умру. Ну, я не так уж и против, но предположим, что они превратят меня в уродину, и я потеряю все зубы или случится ещё что-то ужасное, так что я уже не смогу быть твоей Розой Мира. Всё может произойти, если родишь ребёнка, а у меня есть для тебя только моя внешность, никаких денег и даже мое имя — это имя вора.

— Ты не должна так говорить.

— Но ведь это правда. Я так рада, что отец уехал домой. Для тебя ужасно, что он всегда говорит с людьми о тюрьмах и ставит всех в неудобное положение.

— Бедняга. Но я не против того, чтобы он тут был.

— А я против ради тебя. И, Лоуренс, предположим, что это у меня в крови. Если у меня будет ребёнок и он окажется… как отец, — ну, понимаешь: слабый, нечестный…

— Розамунда, любовь моя, прекрати. Ты изводишь себя. Впадаешь в истерику. Дорогая, я и не предполагал, что эта тема так тебя волнует. Всё, хватит. Не будем больше об этом говорить.

— Ты действительно меня понимаешь?

— Не думаю, что есть хоть какая-то вероятность того, о чём ты говоришь, но, конечно, если ты так чувствуешь, не стоит спорить.

— Честное слово, я не эгоистична, но я бы всё время волновалась и волновалась. Конечно, если ты считаешь, что я должна…

— Неужели я могу говорить такие отвратительные вещи? Дорогая, мне очень жаль. Прости меня. Я не понимал. Не будем больше об этом думать. Смотри! Вот старина Бутл спрашивает, что же произошло с его хозяюшкой. У него такая глупая морда правда? Как белый парусиновый ботинок.

— Бедный Бутл. О, Лоуренс, я так рада, что мы поговорили. Это такое облегчение. Пока у меня есть ты, мне не нужно больше ничего.

— Как и мне, дорогая. Только ты. И у меня есть ты, правда же? Вся-вся? До последнего кусочка?

— До последнего кусочка. Видишь, ты всё-таки ревнив.

— Конечно. Ревнив как дьявол… Любимая…

Дорогая леди Питер,

Большое спасибо за Ваше письмо. Так любезно с Вашей стороны подумать о том, чтобы упомянуть про мистера Эймери сэру Джуду, и я уверена, что он будет в высшей степени признателен, когда я ему сообщу об этом. Однако за это время мой муж сам решил спонсировать пьесу, поэтому, думаю, будет лучше предоставить ему право связаться с лондонской театральной администрацией. Но всё равно, большое спасибо. Да, действительно, нам обязательно нужно встретиться. Только в настоящее время, ввиду смерти бедного короля, мы, конечно не устраиваем ничего интересного, но нужно найти возможность в будущем.

Ещё раз большое спасибо,

искренне Ваша,

Розамунда Харвелл

Господи, думала Харриет, каково это — быть способной обвести мужа вокруг пальца!

— Питер, ты вложил бы деньги в пьесу, в которую не веришь, если бы я тебя попросила?

— Харриет, ты меня пугаешь. Ты пишешь пьесу?

— Слава Богу, нет. Я имею в виду чью-то чужую пьесу.

— Ничто не заставит меня поддержать пьесу. А о какой пьесе речь?

— Клода Эймери. Миссис Харвелл подольстилась к мужу и заставила её поддержать.

— Что ж, нас нередко губит женский волосок. ^[1301] Нет, Харриет, я уже говорил, что как муж я, как говорят теперь, полный отстой. Я очень горд, мстителен, честолюбив, за плечами у меня больше преступлений, чем я смог бы придумать. Ты можешь обвалять голову в пыли, но я всё же откажусь поддержать любую пьесу, тем более плохую.

— А я уж боялась, что нет.

— И ты не должна, — продолжил Питер, развивая свою мысль, — действовать на меня любыми неблагородными средствами. Возможно, я высокомерный аристократ, но я не король Франции. Я не воссяду на Трон Правосудия, ^[1302] а тем более на Трон Театральной критики. В минуту слабости человек согласится с чем угодно. Убедительно прошу понять, здесь и сейчас, что я вообще делаю официальные заявления, только когда нахожусь в здравом уме и трезвой памяти, между завтраком и отходом ко сну.

— Это относится и ко мне?

— Конечно. Между прочим, вчера вечером, где-то около полуночи, ты добровольно сообщила мне, что соберёшься с силами и нанесёшь ответный визит леди Северн. Можешь взять свои слова назад.

— Спасибо. Я вернуть к этому вопросу позже и сообщу вам своё решение через секретаря Министерства внутренних дел.

— Его должен мне прочесть, как однажды заметил Дизраэли, тайный советник. ^[1303] Сегодня собираешься выходить?

— У меня свидание с Гастоном Шаппарелем.

— О, да, с джентльменом, которому нравятся твои кости. Надеюсь, он сможет сделать что-нибудь приличное и с твоей плотью. Я в этом деле лицо заинтересованное.

— Думаю, это будет хороший портрет, — сказала Харриет с сомнением. — Но не знаю, понравится ли он тебе.

— Подожду, пока он не будет закончен, а затем произнесу свой вердикт с трона. В настоящий момент меня срочно вызвали по поводу небольшой проблемы, связанной с местными сточными водами. Подбросить тебя до студии? Я проеду по Сент-Джон-Вуд.

— Благодарю вас, — сказал Шаппарель, — откладывая палитру. — Очень хорошо. Теперь можете сесть и отвлечься наконец от приятных мыслей, на которых я просил вас сосредоточиться. Вы повинуетесь инструкциям à merveille. ^[1304] Если жена так же послушна как натурщица, всё в вашем домашнем хозяйстве должно идти как по маслу. Я только сделал бы одно небольшое замечание, — сигарету? —  что поведение замужних женщин с другими мужчинами не является критерием их поведения с мужьями. Я не делаю никаких выводов, просто формулирую небольшой факт.

— Это совершенно правильное наблюдение, хотя, возможно, не такое уж и оригинальное.

— Истина редко бывает оригинальной. В мире так мало истин, что за триста тысяч лет истории человечества лишь очень немногие смогли избежать комментариев. К счастью, есть более приятные темы для размышления, чем истина. Сто к одному, что мысли, которые создали выражение, столь подходящее для моего «Портрета новобрачной», были просто мечтами. Однако, они послужили цели.

— Я думала, — сказала Харриет, — о небольшой проблеме, связанной с местной канализацией.

— Канализация? Ah! j’y suis – les égouts, коллекторы, n’est-ce pas? ^[1305] Это, конечно, не мечты, по крайней мере, будем надеяться, что нет, если только нам не грозит смерть от холеры. Evidemment, ^[1306] только англичане могут восторженно размышлять о сточных водах. Вопрос вкуса! Любовь, сточные воды, новое платье, алмазное ожерелье, — мне всё равно, лишь бы это вызывало восторг.

У Харриет не было никакого желания раскрывать перед любознательным мистером Шаппарелем обаяние сточных вод. Она бродила по большой студии, рассматривая законченные и незаконченные холсты.

— А это не миссис Лоуренс Харвелл?

— О! Она — трудный объект. Я имею в виду, в вашем английском значении этого слова. Ей-то не сложно понравиться. Муж — это другое дело. Он думает, что я — страшный серый волк, который проглотит его прекрасную рыжеволосую Красную Шапочку. Поэтому  он всегда здесь, чтобы контролировать мои действия. А так как я работаю без остановки, а он ничего не понимает в живописи, он умирает со скуки. Je m’en f… ^[1307]  — простите мой язык! — если он хочет сидеть там в углу без толку. Я предлагаю ему газету. Я говорю, садитесь, развлекайтесь. Через пять минут он вновь резко вскакивает и заглядывает мне через плечо, чтобы посмотреть, что происходит. Он смотрит на мою картину, а затем на свою жену, и это его озадачивает. Он вновь долго всматривается в неё, и он не понимает: то, что он видит, — этого вообще нет. Но послушайте! Я нарисую ему то, что он видит, quand même. ^[1308] Вы видите, что натурщица что-то держит в руках. Нет, этого ещё там нет. В настоящее время я просто даю ей подержать крышку от кастрюли. Не вдохновляет, правда? Крышка от кастрюли. Bon! ^[1309] Завтра у неё будет то, что ей больше понравится.

— Зеркало?

— Довольно близко. Это доставит ей удовольствие как и зеркало, причём тот же вид удовольствия, потому что, знаете ли, когда она смотрит в зеркало, она также не видит того, что там есть. Но нет, это не может быть зеркало. А почему? Вы, которая пишет книги, где учит, как отличить факт от видимости, взгляните ещё раз и объясните, почему это не зеркало.

Харриет исследовала портрет, который был почти закончен, за исключением фона и аксессуаров.

— Зеркало бросало бы отражённый свет на нижнюю часть лица, а здесь нет никакого отражённого света.

— Bien, très bien! ^[1310] Я куплю одну из ваших книг и прочитаю её. Теперь я покажу вам. Это сделано молодым человеком, которого я знаю и который иногда пользуется моей студией, потому что он беден и талантлив. Не думаю, что он всегда будет беден, потому что он рисует то, что другие люди хотят видеть, а для таких работ имеется обширный рынок. Итак, вы понимаете: миссис Харвелл это, возможно, понравится больше, чем мой портрет.

— Маска!

— Осторожно, это папье-маше. Да, умно, hein?

— Очень умно и очень красиво.

— Именно так она видит себя: «красавица с золотисто-красными волосами», tout simplement. ^[1311] Но на моей картине она «Околдованная», потому что, видите ли, злая ведьма заточила её в чёрной башне без окон, и есть лишь одна дверь из слоновой кости, и все её мечты стремятся через эту дверь. Дверь стоит между нею и действительностью, и это к лучшему, потому что, если бы она хоть однажды увидела хоть один проблеск, один малюсенький проблеск реальности, она с криком убежала бы и скрылась в самой глубокой темнице подо рвом замка. Avec ça, ^[1312] что в Средние века темницы никогда не строили подо рвом, а устраивали под сторожевой башней, но поскольку так говорится в пословице, то и Бог с ним.

— Вы смотрите уж слишком глубоко, месье Шаппарель.

— Вы не верите мне? Je suis psychologue ^[1313] — просто обязан им быть. Но вам нечего бояться. Леди, которая способна восхищаться сточными водами, не оторвалась от жизни. Allons! Au travail! ^[1314] Возвращайтесь к своим подземным размышлениям, а я вернусь к своим краскам. Des goûts, et des égouts… ^[1315] — то есть в вопросах вкуса как и в вопросах  коллекторов никакие дискуссии не возможны.

7

Зачем здесь, рыцарь, бродишь ты

Один, угрюм и бледнолиц?

Осока в озере мертва,

Не слышно птиц.

Джон Китс ^[1316]

— Мистер Эймери, не так ли? Я — леди Питер Уимзи — Харриет Вейн.

Харриет уже прошла было мимо понурого молодого человека, сидящего, опустив голову на руки, на скамейке в парке, когда узнала его, а теперь уже он тупо глядел на неё, как будто не узнавая.

— О… о да, конечно, — запоздало произнёс он, вскакивая и пожимая  руку, которую она подала ему. — Мне очень жаль… я…

— С вами всё в порядке? — спросила она. На нём было немного потрёпанное пальто, пуговицы расстёгнуты, а рука, которой он дотронулся до неё, была твёрдой и синей от холода, да и вообще он выглядел немного не в себе. Похоже, его била дрожь.

— Не думаю, что когда-либо со мной вновь будет всё в порядке! — сказал он.

— О, не надо так, — возразила Харриет. — Вы просто очень замёрзли. Сколько времени вы просидели тут на скамье?

— Века. Не помню.

— Пойдёмте со мной, — решительно сказала Харриет. — Выпейте горячий бульон или кофе с бренди.

— Я не могу себе позволить ничего, — сказал он. — У меня ни пенни.

— Но я могу… — начала было Харриет, но, сразу поняв, что будет лучше, если вопрос об оплате вообще не поднимать, закончила: — я могу предложитьвам что-нибудь дома. Это недалеко. И пожалуйста, не спорьте. Вам действительно необходимо что-то горячее. Вы же не хотите упасть в обморок прямо на улице.

Он покорно поплёлся рядом с ней. Секунду или две она позволила себе пожалеть о потерянном рабочем дне. У неё вошло в привычку, когда глава не шла, быстрым шагом прогуляться по парку, и часто оказывалось, что по возвращении в ней происходила таинственная метаморфоза и становилось очевидным, в каком направлении двигаться дальше. На сей раз прогулка заставила отложить главу до завтра, но едва ли можно было бросить собрата-писателя замерзать чрезвычайно морозным январским днём, даже если этот собрат  и вёл себя как последний осёл — не правда ли? — у которого не хватает ума уйти с холода в дом.

В пустой гостиной на Одли-Сквер горел яркий огонь, и Харриет, усадив гостя перед ним, вызвала Мередита.

— У нас есть бульон, Мередит? Или просто что-нибудь горячее, как можно быстрее?

Мередит спокойно оценил дрожащего гостя.

— Могу посоветовать, ваша светлость, джентльмену не сидеть так близко к огню, чтобы не обжечь обмороженные места, а я немедленно принесу немного бренди.

— Спасибо, Мередит. То, что нужно.

Она наблюдала за Клодом и видела, как тепло, еда и бренди прекратили дрожь в конечностях и постепенно превратили его руки и лицо из синевато-бледных в бледно-розовые. Но он продолжал выглядеть совершенно подавленным.

— Вам лучше? — спросила она, когда Мередит убрал поднос.

— Вы не должны были беспокоиться обо мне, — неблагодарно заявил Эймери. — Другие... никто не беспокоится.

— Разве Лоуренс Харвелл не ставит вашу пьесу? — спросила она.

— Ставит, — коротко буркнул Эймери и немного покраснел. — Я должен быть благодарен врагу. Именно так. Но я…

— Мистер Эймери…

— Зовите меня Клодом. Вы-то не враг. Вы написали очень тёплую рецензию, а я так и не поблагодарил вас за неё.

— Не нужно благодарить за хорошую рецензию, — сказала Харриет. — Это подразумевало бы, что сделали одолжение писателю, тогда как просто отдали должное книге. И, Клод, проявляйте осмотрительность. Не знаю, что вы можете подразумевать, называя Лоуренса Харвелла врагом, но абсолютно уверена, что вы не должны называть его так при мне.

— Почему нет? Если я не могу откровенно говорить с вами, то с кем вообще я могу говорить? По крайней мере, вы хоть немного пожили настоящей жизнью, не как все эти монстры в крахмальных белых рубашках и корсетах из китового уса, кривящие губы и претендующие на полную респектабельность. Лоуренс Харвелл — мой враг, потому что я ужасно люблю его жену. Что вы на это скажете?

Харриет замолчала. Затем произнесла:

— Мне вас жаль.

— Но почему? — Внезапно он вскочил на ноги и начал расхаживать взад и вперёд по комнате. — Почему вы должны меня жалеть? Считаете, я не могу добиться успеха?

«Караул!» — подумала Харриет. Она вдруг осознала, что вступила прямо в тот смертельный промежуток, который отделяет мнения людей о самих себе и ситуациях от представлений, полученных от других людей. И очевидно, бедный молодой человек был во всём этом по самую шею.

— Это несчастье — влюбиться в замужнюю женщину, — сказала она спокойно. — А Харвеллы известны на весь Лондон тем, что пылко любят друг друга. Поэтому да, Клод, мне жаль вас, и я думаю, что вы не можете добиться успеха.

— Я даже не понимаю, где я и где она, — сказал он, возвращаясь на стул и вновь садясь лицом к Харриет. — Она иногда так мила со мной, так добра и так хочет помочь мне с пьесой. А затем в другой раз она просто отставляет меня в сторону. Я жду по несколько дней, чтобы увидеть её, а затем она отменяет встречу, чтобы отправиться по магазинам или сделать причёску, или же у неё болит голова и она не может выйти. Мы должны были встретиться в парке этим утром, чтобы погулять, — добавил он печально.

— О Боже, — воскликнула Харриет. — Вы ждали на таком холоде с утра? Но уже почти стемнело…

— С десяти часов — сказал он. — Но я же не могу уйти, пока не буду полностью уверен, что она не придёт. Не знаю, что делать, леди…

— Называйте меня Харриет, — быстро сказала Харриет. Она всё ещё испытывала трудности, ведя серьезную беседу, в которой фигурировала как леди Питер Уимзи.

— Харриет, я не могу работать, не могу спать, не выхожу из дома: а вдруг она позвонит… Наверное, я схожу с ума. Если так будет продолжаться, я за себя не отвечаю. Я могу сделать всё, что угодно.

— Вы не должны позволить этому продолжаться. Вы должны упорно трудиться над следующей пьесой. Если эта будет иметь успех, как мы все надеемся, тут же появится спрос на другую, и у вас должно быть что-то наготове.

— Правда? — спросил он, выглядя чуть менее несчастным.

— Уверена. Вы просто обязаны трудиться не только ради себя, Клод. На самом деле вы в долгу перед всеми: у вас есть дар, чтобы написать нечто действительно великолепное. И, как я сама обнаружила, чтобы пережить трудные времена, нет ничего лучшего, чем работа. Думаю, вы должны находиться в тепле, продолжать работу и перестать встречаться с миссис Харвелл.

— О, но я не могу этого сделать! — воскликнул он, вновь вскакивая со стула, и, встав над ней, начал, как она с интересом отметила, заламывать руки. Так вот что имелось в виду в той известной фразе…

— Требуйте от меня чего угодно, но не чтобы я оставил надежду!

— А на что вы можете рассчитывать? — спросила она его. Её терпение иссякало. — Едва ли вы можете надеяться убедить миссис Харвелл уйти от мужа и жить с вами. Это погубило бы её.

— Вам лучше знать, — сказал он с горечью.

— Мистер Эймери, я притворюсь, что не слышала этого, — холодно сказала Харриет.

— О, простите! — воскликнул он. — Мне безумно жаль. Как ужасно с моей стороны, когда вы так добры ко мне! Но видите, что я имею в виду, когда говорю, что она сводит меня с ума! Вы сможете когда-нибудь простить меня?

— Я прощу, если вы отправитесь домой и послушаете моего совета.

— И, тем не менее, вы действительно понимаете, на что я надеюсь.

— И действительно думаю, что никакой надежды у вас нет. Она любит своего мужа, и, думаю, наслаждается своим положением в качестве жены Лоуренса Харвелла.

— Но это должно быть так тоскливо —  постоянно чувствовать себя обязанной и благодарной, — сказал он. — Ей могло бы понравиться быть той, кто сама оказывает благодеяния.

Взбешённая Харриет решительно задавалась вопросом, как избавиться от него прежде, чем он совершит ещё большую бестактность, когда появился Мередит и доложил о прибытии вдовствующей герцогини. Эта желанная гостья влетела в комнату, обняла невестку и, будучи представленной Клоду Эймери, обрушила на него поток похвал за его стихи и выразила нетерпение в ожидании новой пьесы.

Ободрённый всем этим, он взял себя в руки и удалился.

Когда дверь за ним закрылась, Гонория заметила:

— Видно, что молодой человек от вас без ума, Харриет.

— Простите, свекровь, но все эти слезливые романтические глаза и вся эта бездонная тоска не из-за меня. Я просто подходящая стена плача, которой можно излить душу. И я очень рада вас видеть — вы появились, и я чувствую себя как после снятия осады Мафекинга. ^[1317] Мне кажется, я слушала его уже целую вечность.

— Можно узнать, кто счастливый объект его обожания?

— Миссис Харвелл. Не вижу, почему я не должна говорить вам, поскольку основной припев этой песни в том, что ничего ему не светит.

— Она очень красива, правда? — сказала герцогиня. — Полагаю, мужчины видят мир иначе. Не все мужчины, конечно.

— Вы, естественно, подразумеваете: не Питер, — сказала Харриет, улыбаясь. — Но какое различие во взглядах вы имеете в виду?

— В оценке, которую они дают красоте. Как будто у неё имеется ценность сама по себе. Но красивые люди часто довольно скучны, разве не так?

— Не слишком красивым людям такая точка зрения нравится.

— Но вы же понимаете, что я имею в виду, дорогая. Всех этих богатых мужчин, выбирающих жену как предмет мебели или прекрасную картину, чтобы украсить дом, а затем вынужденных слушать её за завтраком и двадцать лет спустя.

— Ну, по крайней мере, — сказал Харриет, — вам не надо бояться, что Питер выбрал меня в качестве обстановки для дома. Он очень скоро вернётся, не желаете чего-нибудь выпить и подождать его?

Помимо чёрного платья возникла необходимость и чёрных шляпках. Каждой женщине в Лондоне оказалась нужна чёрная шляпка, и магазины по продаже головных уборов были переполнены — даже маленькая, весьма эксклюзивная мастерская на Мейфэр, куда Харриет была направлена Алкивиадом. Ей пришлось подождать, пока не освободится стул около зеркальной стенки, и, как только она села, женщина, сидящая рядом с ней, сняла шляпку-колокол из толстого бархата и откинула назад голову, выпуская на свободу тяжёлый водопад медно-красных волос.

Харриет узнала Розамунду Харвелл.

— Доброе утро, миссис Харвелл.

— Доброе утро, — ответила Розамунда. — Посмотрите, может быть вам подойдёт — на мне это выглядит просто ужасно.

Харриет надела «колокол», и обе одновременно выдохнули: «Нет!»

Модистка засуетилась и принесла Розамунде небольшой облегающий чепец, а Харриет — маленькую фетровую шляпку с чёрным пером в ленте.

— Это получше, — сказала Розамунда, рассматривая чепец. — Но как же я ненавижу чёрное!

— Мне оно также не идёт, — сказала Харриет.

— О, не то, чтобы оно мне не шло, — быстро сказала Розамунда. — Лоуренс говорит, что в чёрном я выгляжу восхитительно, но я дала себе слово больше никогда его не надевать, а теперь — ничего не поделаешь.

— Я совершенно согласна, что вы в нём выглядите прекрасно, — сказала Харриет. — Но чёрное совершенно не идёт к смуглому лицу.

—  О, но этот маленький хитрый воротничок творит чудеса, — сказала Розамунда, окидывая Харриет опытным глазом.

— Плиссированный воротник подошёл бы и вам, миссис Харвелл, — предложила модистка, — особенно с этой небольшой шляпкой без тульи и платьем, которое на вас.

Платье Розамунды было украшено шёлковыми и бархатными ромбами, которые несколько оживляли черноту.

— Хотите примерить? — услужливо предложила Харриет. — Уверена, можно изготовить несколько для вас, если вам понравится. — Она отстегнула эту небольшую деталь и подала Розамунде.

Эффект, произведённый этим воротничком на платье с ромбическим рисунком и небольшую шляпку оказался поразительным. Розамунда стала похожа на изящную Коломбину.

— Ах! — вскрикнула модистка в искреннем восхищении.

— Очень миленько, — сказала Розамунда с некоторым беспокойством. — Но слишком долго ждать, пока сделают несколько штук. У вас есть что-нибудь, что я могла бы надеть уже сегодня вечером?

Харриет выдержала внутреннюю борьбу. Вид красивой и богатой женщины, недовольно рассматривающей себя в самом дорогом зеркале в Лондоне и заявляющей, что совершенно не хочет носить то, что нравится её мужу, раздражал её. Розамунда вела себя в точности так, как, по мнению Харриет, женщины не должны себя вести. Но что-то в ней, некая атмосфера страдания, навеянная, без сомнения, образом Коломбины, заставило её избрать другую линию поведения.

— Я могу одолжить вам несколько воротничков, если хотите, — сказала она. — Моя портниха сделала  дюжину, а мне так много не надо.

Она ожидала, что её предложение будет отвергнуто, но Розамунда радостно согласилась.

— В таком случае я возьму эту шляпку, — сказала она. — А теперь мы должны подобрать что-нибудь для вас, леди Питер. Что-то очень простое и неброское, — добавила она, поворачиваясь к модистке, — и изящное, а не мужеподобное. Что-то вроде как на том манекене в витрине.

Розамунда оказалось права: шляпа с манекена выглядела на Харриет очень хорошо и была немедленно куплена.

— Выпьете со мной кофе, леди Питер? Я знаю очень забавное небольшое местечко рядом со Слоун-Сквер. Соглашайтесь! Лоуренс сегодня отсутствует целый день, и мне просто не с кем поговорить.

— Тогда только на часок, — согласилась Харриет. Ей подумалось, что Джеральд, который настоятельно советовал ей игнорировать «старых сплетниц» и который сомневался, найдётся ли у жены Питера время, чтобы писать, посчитал бы такое времяпровождение частью общественного долга. Харриет Вейн не ждала ничего хорошего от общества Розамунды Харвелл, с которой у нее было мало  общего, но ужасная правда состояла том, что по сути-то в качестве леди Питер она действительно имела нечто общее с миссис Лоуренс Харвелл, например избыток комфорта. Конечно, лучше не упоминать о работе, поскольку необходимость работать у её собеседницы была больной темой.

После того, как они обосновались на хромированных стульях среди огромных пальм в кадках и заказали чёрный кофе с птифурами, женщины некоторое время помолчали.

— Вам нравится быть замужем, леди Питер? — спросила Розамунда.

— Да, — просто сказала Харриет. — Очень-очень, — а затем, смущённо увидев мимолётное удивление в глазах Розамунды, рискнула: — А разве вам нет?

— Ну конечно, замечательно, когда Лоуренс дома, — сказала Розамунда. — Но он так много отсутствует, работает со всеми этими театральными людьми. Я понятия не имела, сколько на это нужно времени. Я оказываюсь не у дел, просто сижу и жду, когда он вернётся. Разве у вас не так?

— Не совсем, — сказала Харриет. — Я просто стараюсь продолжать делать то, что делала раньше, а также много других вещей.

— Я думала, что все эти слуги избавляют вас от повседневных дел?

— Ну, например, — сказала Харриет, — мне не нужны были бы все эти чёрные платья и шляпки, если бы я не была леди Питер и не жила в Лондоне. У меня был бы очень небольшой гардероб. Фактически, возможно, это ответ на наши проблемы, миссис Харвелл: нужно просто сбежать в деревню и спрятаться там.

Она на мгновение подумала с тоской о поместье Толбойз, ^[1318] спокойно стоящем среди ферм, где жизнь течёт неторопливо и спокойно без всяких этих столичных предписаний. Она ещё даже не видела колпаки на дымовых трубах, которые они с Питером обнаружили и решили вернуть на место.

— У нас действительно есть бунгало в Хэмптоне около реки, — сообщила Розамунда. — Мы собирались проводить там некоторое время летом и устаивать пикники с катанием на лодках, но в прошлом году нам с трудом удалось туда выбраться. Там всё нужно привести в порядок, чтобы стало действительно удобно. Но я не смогла заставить Лоуренса съездить  туда сейчас. Последнее время он возится с пьесой, премьеру которой пришлось временно отложить.

— Не пьесу мистера Эймери?

— О нет, та — далёкое будущее. Нечто под названием «Веселей, Эдуард!»

Обе женщины  рассмеялись.

— О нет, так конечно не пойдёт, — сказала наконец Харриет. — Разве они не могут назвать её как-нибудь по-другому?

— Наверное, так и сделают, — сказала Розамунда. — Я только не понимаю, почему это должно занимать у Лоуренса весь день.

— Ну, он же должен работать…

— Но в этом-то всё и дело, леди Питер: он не должен работать! Он может завтра же бросить всё, и не проиграет материально. Фактически, он даже выиграет, потому что пьесы не всегда приносят прибыль. Некоторые из них приводят к убыткам — иногда довольно значительным. Фактически, быть этаким театральным ангелом-хранителем для Лоуренса скорее хобби, чем что-то другое, и не знаю, что сказал бы он, если бы у меня было хобби, из-за которого он оставался бы в покое в течение долгих часов!

— Ну, а почему бы вам не попробовать? Не оставлять его в покое в течение долгих часов, но завести хобби? В Лондоне так многим можно заняться, не правда ли? Например, вы могли бы сделать для себя обязательным посещение всех выставок или заняться благотворительностью.

— Ну, не знаю… — с сомнением протянула Розамунда. — Не понимаю, как это могло бы помочь.

— У вас не было бы столько свободного времени, — сказала Харриет. — И вы продемонстрировали бы немного независимости. Покажите своему Лоуренсу, что вы не абсолютно зависите от него. Ему это могло бы даже понравиться — это могло бы его заинтриговать.

— Правда? Но я ничего не могу придумать.

— А если съездить в ваше бунгало на несколько дней и взять ремонт в свои руки? Вы могли бы выбрать хорошую новую мебель — это вас развлечёт!

— Ах вы, бедняжка, — внезапно сказала Розамунда, — вам не позволяют развлекаться, обставляя ваш большой новый дом, и, думаю, лорд Питер пренебрегает вами даже больше, чем Лоуренс мной, всё время занимаясь своими расследованиями.

Харриет с досадой прикусила язык, чтобы не сказать: «Уж у меня-то есть, чем занять время». Она не умела вести подобные беседы «между нами, женщинами». Через минуту Розамунда обязательно начнёт разговор о детях.

— Ну, нет, — сказала она, — у Питера не было расследований с тех пор, как мы вернулись из свадебного путешествия.

Совершенно предсказуемо, как реплику в старой комедии, Розамунда произнесла:

— И, я полагаю, у вас, как у всех титулованных семей, будет куча детишек, мельтешащих вокруг. Я твёрдо заявила Лоуренсу, что не желаю ничего подобного.

— Поживём — увидим, — сказала Харриет. — А теперь мне действительно нужно идти. Я пришлю свою горничную с несколькими воротничками и надеюсь, что вы получите удовольствие от сегодняшней прогулки.

— О, — сказала Розамунда, пожимая плечами, — это всего лишь из-за того, что у Лоуренса какие-то дела.

— Чёрт возьми, Харриет, — воскликнула Сильвия Марриот, — совершенно потрясающая шляпка!

— Всё это часть больших перемен, — сказала Эилунед Прайс. — Ты никогда и не мечтала о такой вещице. А теперь вот, пожалуйста, носишь на голове приблизительно годовой доход. Удивительно ещё, что ты смогла снизойти, чтобы одарить нас благотворительностью.

— Замолчи, Эилунед, — приказала Сильвия. — Это не самый лучший способ выразить Харриет благодарность за приглашение на ланч.

— И я не думала о благотворительности, — тихо сказала Харриет. — Я просто подумала, что вам понравится ланч в «Ритце».

— Я буду в восторге, — сказала Сильвия. — Давайте посибаритствуем хоть разок. И мне наплевать, сколько отдано за это платье — оно того стоит!

— Ну, всё относительно, — сказала Харриет. — Это не Баленсиага или Скиапарелли. ^[1319] Только что куплено в Лондоне. И Эилунед, ты права относительно шляпки. Кое-кто помог мне выбрать её на прошлой неделе — одна из самых глупых женщин, которых я когда-либо встречала. Вы понятия не имеете, как я рада видеть вас обеих.

— Гора с плеч? — грубо спросила Эилунед.

— Так, давайте схватим такси, а по дороге вы сможете мне рассказать, как дела у вас и у всех остальных.

— О чём я хочу услышать, — сказала Сильвия, как только они уселись за стол и заказали устриц, за которыми должны были последовать отбивные из баранины, — это про экзотическое фамильное древо. Харриет, как ты находишь своих родственников?

— Сказать по правде, довольно разнородная смесь, — сказала Харриет, начиная рассказ с приёма у Хелен, герцогини Денверской.

— Но ты же не подразумеваешь, что тебе нравится герцог? — поинтересовалась Эилунед немного спустя. — Что в нём может нравиться?

— Он очень глуп, — глубокомысленно заметила Харриет. — Удивительно, если учесть, что у него такой умный брат. И он напоминает огромного медведя, немного сбитого с толку. Думаю, он вряд ли преуспеет в единственном проекте, который придаёт смысл его жизни.

— Что это за единственный проект? — спросила Сильвия.

— Передать состояние в целости и сохранности своему единственному сыну и заставить этого сына исполнить свой долг, — сказал Харриет. — Но мне он нравится, потому что восхищается Питером, хотя и не совсем понимает его, — то есть он на моей стороне. Можете себе представить: «Не понимаю, почему Питер женился на этой странной женщине, но если он это сделал, то значит, с ней всё в порядке».

— Действительно, какая-то зоология, — сказала Сильвия, — медведь защищает тебя в змеином гнезде.

— Но у меня не будет проблем со свекровью, — сказала Харриет. — Вдовствующая герцогиня великолепна.

— А что с работой? — поинтересовалась Эилунед. — Как продвигается следующая книга?

— Есть затруднения, — сказала Харриет. — Но вы же знаете, они у меня всегда есть.

— Не уверена, что продолжала бы рисовать, если бы не нужда в деньгах, — заметила Сильвия.

— Да нет, продолжала бы, — сказала Эилунед. — И я продолжала бы писать. Мы занимаемся этим не ради денег. Очень рада, что ты работаешь, Харриет. Боялась, что ты можешь бросить.

— А я не бросила. Послушай, Сильвия, ты знаешь что-нибудь о художнике по имени Гастон Шаппарель?

— Немного. Очень успешный. Многими ненавидим. Не очень любим другими художниками.

— Почему его ненавидят?

— Главным образом, ревность. Знаешь ли, эти портретисты, рисующие  людей из высшего света, зарабатывают кучи денег, а работают в старинной манере. Напористая молодёжь думает, что надо рисовать как Пикассо, Модильяни, как кубо-футуристы или что-то в этом роде, и они считают несправедливым, что все деньги достаются старым ретроградам.

— И он француз, — добавила Эилунед. — Не забывай наше отношение к иностранцам.

— Я думаю, он мог бы быть отличным шпионом, — сказала Харриет, — если бы Франция не была нашим союзником.

— В наши дни, когда фашисты возникают повсюду, об этом трудно судить, — сказала Эилунед.

— Я хочу знать, кто это — та глупая женщина, которая помогла тебе выбрать шляпку, — потребовала  Сильвия.

— Розамунда Харвелл. И странно, это её муж — вон там —  обедает с очень симпатичной молодой женщиной. Я только что его заметила.

Эилунед повернулась на стуле, чтобы посмотреть.

— О, не беспокойся. Я её знаю. Это всего лишь молоденькая жрица Терпсихоры: Фиби Сагден, моя подруга по театральной школе. Думаю, он даст ей роль. Хотя теперь, когда я об этом подумала, я где-то слышала, что у неё уже есть роль в будущей пьесе сэра Джуда Ширмана.

— Что ж, конечно же, никто не будет устраивать тайного свидания в «Ритце», — сказала Сильвия. — И разве театральные люди не должны планировать далеко вперёд? Возможно, он даст ей роль в чём-нибудь, что будет поставлено после той пьесы, где она играет… А можно заказать к пудингу crêpes suzettes? ^[1320]

Продвигаясь по Пиккадилли мимо Хэтчардс, ^[1321] Харриет была поражена, увидев, как из дверей вынырнул лорд Сент-Джордж.

— Джерри, что ты тут делаешь?

— Покупаю книгу, — сказал он, улыбаясь.

— Но сейчас разгар семестра —  разве ты не должен быть в Оксфорде?

— Не мог найти книгу там, — сказал он. — Подумал, а не сгонять ли к весёлому старому Шляпнику, ^[1322] и никто ничего не узнает.

— Неужели в Блэквеллс может чего-то не быть? ^[1323] — спросила она с наигранным удивлением.

Он достал из сумки книгу и показал ей: «Современный самолёт: руководство для пилотов-стажёров».

— Но я думала, твой отец…

— Вновь попался! Слушайте, не говорите ему ничего, тётя Харриет, хорошо?

— Нет, я не скажу, — пообещала она. — Но не думаешь ли ты…

— Какая неудача — иметь культурную тётушку, — сказал он. — Я к этому не привык. До этого дядя Питер был единственным в семье, с кем можно столкнуться в книжном магазине.

— И дядя Питер, вероятно, не стал бы выдавать тебя за покупку книг, чтобы научиться летать против желания отца?

— Он может ругаться, но не выдаст, — ответил молодой человек. — Тётя Харриет, могу я вас проводить, куда бы вы не направлялись?

— У тебя на это нет времени, если собираешься успеть назад в Оксфорд в срок, чтобы тебя не застукали. В своё время студентам не разрешали удаляться больше, чем на пять миль от Карфакса. ^[1324]

— Я смогу перенестись назад быстрее, чем вы думаете, — сказал он.

— Имеешь в виду, что можешь ездить так же быстро, как твой дядя? — спросила она, внутренне содрогаясь.

— Ну, не совсем. Прежде всего, у меня нет его первоклассной машины. Но у моего приятеля есть «Каб», ^[1325] оставленный в Нортхолте. Правда, позвольте мне пройтись с вами — я иногда способен вести себя прилично.

— Тебе будет ужасно скучно, Джерри. Я дойду только до «Суон энд Эдгар». ^[1326]

Они пересекли Пиккадилли около фонаря Белиши ^[1327] и оказались напротив витрины, заполненной детскими колясками, манежиками и кроватками. Джерри остановился.

— Только взгляните на это, — сказал он Харриет.

— На что? — изумилась та.

— Вон на ту малиново-золотую коляску. В ней есть шик, вам не кажется?

— Джерри, тебе-то что за дело? Искренне надеюсь, что ты не задумываешься о потомстве! По крайней мере не сейчас.

— О, не я, тётя Харриет. Я надеюсь на вас. Я имею в виду, что был бы бесконечно благодарен. Это сняло бы с меня тяжёлый груз, понимаете.

— И что же, по-твоему, сказал бы твой благоверный дядя Питер, услышав то, что ты мне предлагаешь?

— Ему бы это не понравилось, — серьёзно сказал лорд Сент-Джордж. — Конечно, я предполагаю, что он может это выдержать, но если он не…

— Никогда не встречала никого, кроме тебя, кто умудряется совершить бестактность в каждой фразе. Сейчас же замолчи!

— Понимаю, я плохо сформулировал, — сказал он. — Тут нет ничего смешного. Дело в том, дражайшая тётушка, что это действительно давит на плечи — все эти вопросы с наследованием. Если бы у папаши… — ладно, у семьи — был бы ещё кто-нибудь, на кого можно опереться, было бы намного легче. Я был бы неизмеримо благодарен. Я даже сам купил бы малышу эту детскую коляску.

— Джерри, если бы ты действительно говорил серьёзно, то понял бы, что едва ли я стану обсуждать этот вопрос с тобой.

— О нет, очень личное и всё такое. Пока, конечно, не становится заметным. Но вы действительно понимаете, что я имею в виду?

— Не знает сна лишь государь один. ^[1328]

— Что-то в этом роде. Итак, вы подумаете об этом?

— Отправляйся в свой Оксфорд, — сказала Харриет, — прежде чем заставишь меня наябедничать если не университетским прокторам, то, по крайней мере, твоему мстительному дяде.

— Питер, что это за автомобиль — «Каб», — спросила Харриет.

Это было на следующий день после её встречи с лордом Сент-Джорджем. Они уютно сидели у огня в библиотеке, попивая херес перед обедом.

— Это не автомобиль, — сказал он, — это самолёт. «Пайпер Каб». Американский. Довольно весёленькая штучка, вроде «Тайгер Мот». ^[1329] Почему ты спрашиваешь?

Репутация тёти Харриет, которая никогда не выдаст проштрафившегося племянника, была спасена появлением Бантера.

— У телефона старший инспектор Паркер, милорд. Он хотел бы поговорить с вами.

— Ага! — сказал Питер, — Я надеялся, что преданная ищейка не покинула меня навсегда. Извини меня, Харриет, я на минуту.

Харриет смотрела, как он выходит из библиотеки лёгкими и быстрыми шагами. Любовь к нему заставила её улыбнуться. В отличие от своей невестки — герцогини Денверской, Харриет ничего не имела против Мэри: она не считала занятие Питера омерзительным. Это было поле приложения его талантов, а она одобряла, когда талант используется. Ребяческое рвение, с которым он поспешил к телефону, умилило её — она и сама, когда книга писалась хорошо, мчалась сломя голову к блокноту, чтобы успеть записать мелькнувшую мысль.

Однако Питер вернулся в библиотеку очень тихо, закрыл за собой дверь и обратил к Харриет бледное и мрачное лицо.

— Питер, что случилось?

— Розамунда Харвелл найдена мёртвой.

8

Охота начинается, охота начинается!

Старая баллада

Остальные являются специалистами в той или иной области, его специальность — знать всё.

Артур Конан-Дойль ^[1330]

— Но этого не может быть — я её видела только на днях, — сказала Харриет. — Что произошло?

— Боюсь, она убита. Задушена.

— О Боже, Питер, как это ужасно!

Он подошёл к ней и положил руку на плечо.

— Не могу поверить, — сказала она, — и кто мог желать смерти ей, бедной, глупой и безобидной?

— Похоже на взлом. Не в Лондоне — она была за городом. Харриет, Чарльз просит меня помочь. Может оказаться полезным, что я… мы немного знаем Харвеллов.

Он говорил тихим, безжизненным голосом.

Она скорей услышала, чем увидела опасность.

— Конечно, ты должен помочь, — сказала она. — Конечно. Я думала, что мы обо всём договорились.

— Я подумал, что в прошлый раз ты…

— Я едва знала тебя тогда.

— После всех тех лет, что я мучил тебя! — воскликнул он.

— Мы были женаты только один день. Теперь я знаю тебя лучше, дорогой. Думаю, я всё поняла.

— Так ли? Я… Харриет, если я берусь за это дело, то должен выезжать немедленно. И это же ужасный шок. Мне позвонить Сильвии или ещё кому-нибудь и попросить приехать?

— Просто поезжай, Питер. Со мной всё будет в порядке.

Питер наклонился, чтобы поцеловать её, и вызвал звонком Бантера.

— Бантер, позвони старшему инспектору Паркеру и скажи, что я уже выехал. Подгони «даймлер» к парадной двери, уложи в багажник свою фотографическую аппаратуру и для работ и охот всевозможных орудья и снасти. ^[1331]

— Я сопровождаю вас, милорд?

— Конечно, парень. Хватит болтать, надевай коньки, а?

Слышать изменившийся голос Питера, в котором вновь появились уверенные, деловые нотки, было не более удивительно, чем видеть радость на лице Бантера.

Когда дверь за ними закрылась, она почувствовала, что её трясёт от шока и отвращения. Бедная Розамунда! И бедный Лоуренс Харвелл — как ужасно и разрушительно для него, и из всех мужей в Лондоне…

Когда Мередит объявил об обеде, она в смятении села за стол и начала есть, но через несколько минут остановилась, почувствовав себя нехорошо, затем совсем нехорошо и торопливо вышла из-за стола и бросилась в ванную. Когда появилась Манго, — Мередит, должно быть, заметил бегство Харриет и послал за ней — она нашла свою хозяйку, сотрясаемую приступами рвоты, а когда пароксизмы прекратились, умело успокоила её и довела до кровати.

Загородное убежище Харвеллов находилось на берегу реки. Оно было предпоследним в линии домов, растянувшейся вдоль небольшого переулка, и стояло на скошенной лужайке, окружённой деревьями. Дорога оказалась забита полицейскими машинами, и Питер припарковал «даймлер» в начале переулка. Они с Бантером на мгновение задержались в воротах, осматривая сцену. «Розовый коттедж» оказался большим современным бунгало, построенным в модном деревенском стиле, с верандой, которая шла по всей стороне дома, обращённой к реке. Он был красиво окрашен, а лужайки и цветочные грядки выглядели хорошо ухоженными. На реку открывался прекрасный вид, а берег за рекой выглядел нетронутым и зелёным. Дверь обрамляли плетистые розы, аккуратно подрезанные и закреплённые.

В рамке этих роз появился старший инспектор Паркер и подошёл к ним.

— Спасибо за приезд, Питер. Извини, что взвалил на тебя это дело, а оно не из приятных.

— Разве убийство бывает приятным?

— Бывают получше и похуже. Входите. Мои люди как раз заканчивают здесь.

— Введи нас в курс дела, Чарльз. Начнём отсюда. Дверь была заперта?

— Когда мы прибыли, нет.

— Отпечатки на ручке двери?

— Полнó. Все предстоит идентифицировать. И разбита стеклянная секция на французских окнах с другой стороны дома. Преступник, вероятно, так и проник, причём порезался при этом. Повсюду кровь. Сейчас покажу.

Они вошли внутрь. Коридор вёл мимо кухни в дальний конец дома, где большая Г-образная комната с окнами на балкон выполняла две функции: один конец служил гостиной, а другой — столовой. В этой столовой стоял стол, накрытый белой скатертью и сервированный для обеда: салфетки, серебряные столовые приборы, бокалы, цветы и свечи в хрустальных подсвечниках — новые свечи, негоревшие.

— Она кого-то ждала, — заметил Питер.

— Кто не пришёл, — сказал Чарльз. — Выглядит именно так, правда?

— Что они собирались есть? — спросил Питер. — Я бы удивился, если бы она смогла самостоятельно сварить яйцо.

— Корзина на кухне.

— Можно взглянуть?

— Конечно.

Они вошли в кухню. Обычный набор кухонной утвари, буфет и стол из сосновых досок дополнялись новым застеклённым шкафом компании «Изиворк». На окнах висели небольшие клетчатые хлопчатобумажные занавески. На столе стояла плетёная корзина с этикетками фирмы «Фортнум энд Мейсон», ^[1332] открытая и частично распакованная.

— Что там? — спросил Питер.

— Не экономили: икра, пирог с олениной, салаты, абрикосы в бренди, кофе, прекрасные конфеты, шампанское во льду — сейчас, конечно, растаял.

— К чему-нибудь прикасались?

— Нет. Но в буфете в гостиной есть бутылка хереса, в которой не хватает примерно на пару бокалов.

— А сами бокалы?

— Ни одного не осталось. Конечно, херес, возможно, открывали в прошлый раз, когда пользовались бунгало.

— Конечно.

Питер подошёл, чтобы осмотреть разбитое стекло во французском окне.

— Классический взлом извне, — сказал он.

— Да. Лишь один или два осколка стекла упали снаружи, — сказал Чарльз.

Питер достал из нагрудного кармана шёлковый носовой платок, встряхнул его, расправляя, и накрыл им ручку этого  окна-двери. Осторожно он попробовал открыть её.

— Здесь заперто, Чарльз, — Ты заметил? Разбитое стекло тем не менее не позволило открыть окно. А где кровь, о которой ты говорил?

— Там. — Чарльз указал на угол комнаты, где стоял книжный шкаф.

Мужчины уставились на большую лужу запёкшейся крови на ковре. Книжный шкаф кто-то толкнул: три книги и вазы, которые стояли наверху, упали в лужу крови.

— Ты считаешь, это кровь преступника? — спросил Питер.

— Должно быть, его. На теле нет никаких поверхностных ран. Скоро получим письменное заключение.

— Значит, он порезался там, а залил всё кровью здесь? — Питер задумался. — А есть ли пятна крови между окном и этим местом?

— Мы не нашли ничего.

— Странно. И что он здесь делал? Я имею в виду, если бы я сильно порезался, то бросился бы на кухню к крану, а не к книжному шкафу.

— Тёмная комната, неизвестное помещение? — предположил Чарльз.

— Шторы полностью открыты, и почти полнолуние, — возразил Уимзи. — И если он вошёл не через французское окно, то как вошёл?

К Чарльзу подошёл полицейский:

— Мы готовы унести тело, сэр.

— Задержитесь на минуту, — велел Чарльз. — Хочешь взглянуть, Питер?

Он указал на коридор, который вёл из того конца комнаты, который служил гостиной, в спальню.

— Ого, — воскликнул Питер. — Здесь сломан дверной замок!

— Да, похоже, она заперлась, когда легла спать. — Чарльз толкнул широкую дверь и с удивлением услышал, как Питер тяжело вздохнул.

Розамунда Харвелл лежала на спине на простынях среди груды шёлковых подушек, колени немного согнуты, правая рука, свисает на пол. Её прекрасные волосы красного золота раскинулись пушистым ореолом вокруг потемневшего и распухшего лица. Между почерневшими губами немного высовывался язык. На ней было белое платье с белым плиссированным воротничком.

— Боже мой, Чарльз! — слабым голосом произнёс Питер.

— Прости, старина, это было опрометчиво с моей стороны. Я думал, что к настоящему времени ты уже привык к виду трупов.

— Харриет носит точно такой же воротничок, — сказал Питер.

— Чёрт бы побрал эту глупую моду: женщины носят их все, как овцы, — сказал Чарльз. — Слава Богу, у Мэри больше ума. Но ты видишь, в чём проблема, Питер?

— О, да. Прекрасно вижу. На самом деле не одну. Пусть увозят её, Чарльз, я увидел достаточно.

Полицейский с огромными, толстыми ручищами вышел вперёд и осторожно натянул простыню на изуродованное лицо Розамунды. Санитары с носилками ждали в коридоре, пока Питер и Чарльз не выйдут.

— Я попросил Бантера сделать несколько фотографий, Чарльз. Ты не против? До того, как ты опечатаешь дом. Конечно, я знаю, что твои люди всё сделают, но…

— Да ради Бога. Я в восторге от фотографий Бантера, и он не нарушит сцену преступления. Тебе уже лучше? Как насчёт ланча?

— Превосходно, спасибо. Извини, что вёл себя как последний осёл.

— Ничуть. Я должен был понять, что убийство смотрится совсем по-другому, если знаешь жертву.

Они уютно сидели около жаркого огня в маленькой комнатке в местном пабе за пивом и сэндвичами. Из окна открывался приятный вид на реку со склонёнными к воде ветвями ив, усыпанными серёжками, и оживляемую проплывающей случайной вёсельной лодкой или плоскодонкой.

— Итак, проблема номер один: кого она ждала, приходил он или нет, а если нет, то почему? Бедняга муж, случайно, не знает?

— Он сейчас не в том состоянии, чтобы его расспрашивать. Именно он обнаружил тело сегодня рано утром. Мы сможем допросить его, когда он придёт в себя. Мне бы хотелось услышать именно твоё мнение.

— Почему моё?

— Потому что я хотел бы знать, похоже ли это на любовное свидание человеку твоего круга или эта мысль могла возникнуть только в моём извращённом уме полицейского.

— Ну, стол накрыли на двоих. Поэтому, если она не ждала мужа… Как далеко ты продвинулся, Чарльз?

— Вообще-то не очень. Мои люди ходят по домам, проверяя, видел или слышал ли кто-нибудь что-нибудь. Харвелл говорит, что миссис Харвелл проводила несколько дней за городом, чтобы дать отдых нервам или что-то в этом роде, и он волновался, что она здесь одна, и первым делом сегодня утром сорвался сюда. Он обнаружил жену мёртвой на кровати. Он, кажется, пришёл в жуткое состояние, а в бунгало нет телефона, но вскоре он взял себя в руки и доехал до отделения полиции, чтобы поднять тревогу.

— Заперев за собой двери, полагаю? Он сказал, почему так волновался, чтобы приехать? По-видимому, он понимал, когда она уезжала, что она будет здесь одна.

— Этим утром он увидел репортаж в «Таймс» о преступлении, совершённом довольно близко от этого места, в Санбери.

— В самом деле? Полагаю, ты это проверил?

— Там всё подтверждается. Мерзкое дело: мужчина ворвался в дом и напал на пожилую женщину, живущую одиноко. Забрал немного денег и какие-то драгоценности.

— Но пока мистер Харвелл не опомнился, ты не можешь спросить, пропали ли какие-либо драгоценности здесь.

— Нет. Не думаю, что здесь есть связь. Но всё равно, это могло быть причиной, по которой Харвелл приехал сюда.

— Конечно могло. А другие проблемы?

— Какие именно другие проблемы? — осторожно спросил Чарльз.

— Ну, начнём с разбитой стеклянной секции во французском окне, которая, тем не менее, не позволила войти в дом. Кто бы ни разбил её, он смог бы лишь дотянуться до ручки окна, но, очевидно, открыть его не смог бы.

— Ну, он же не мог знать, что у двери имеется замок и ключ, а не только ручка, пока не разбил стекло, вот он и попытался. Не каждое действие преступника успешно.

— Конечно. Но как в таком случае преступник вошёл?

— Возможно, его впустила сама миссис Харвелл.

— После того, как он разбил окно или до? Затем имеется ещё дверь спальни. Почему она заперта?

— Ну, когда женщина в доме одна, она вполне может запереть дверь спальни, когда ложится спать.

— Может. Но она не легла спать — возможно, только собиралась. Она была полностью одета, даже обувь всё ещё на ней и этот смешной воротничок.

— Итак, полагаю, убийца проник в дом пока что неизвестным нам способом, когда она только что заперла дверь.

— Что даёт нам очень тесные временные рамки, если бы мы смогли установить, когда она ложилась спать.

— Патологоанатом сообщит нам более точное время смерти, как только сможет. Его приблизительная оценка — вскоре после полуночи.

— А причина смерти?

— Асфиксия. Удушение — вокруг полно этих подушек.

— Не думаю, Чарльз. Боюсь, что-то более жестокое. Этот прикус и потемнение лица… — простое удушение оставляет меньше следов. И на подушке около головы имеется вмятина.

— Из-за давления вниз при удушении?

— Около головы. Не под ней. Так или иначе, возникает вопрос…

— Если это удушение, то где та подушка, которая была сверху?

— Точно. Ну, Бантер всё для нас сфотографирует. И будут отметки на теле, когда убитую разденут.

— Да. Ну…

— Чарльз, дружище, почему ты не переходишь прямо к тому, что у тебя на уме, а продолжаешь пялиться на меня, как испуганная лошадь?

— Я задавался вопросом, сможешь ли ты присутствовать при разговоре с Харвеллом?

— А зачем тебе моё присутствие? — спросил Уимзи. — Ужасно нелогично, не так ли? Ты считаешь, что мои развязные манеры убаюкает подозреваемого и заставят сделать полное признание?

— На данный момент он не подозреваемый.

— Муж — всегда подозреваемый, если убита жена, — беззаботно сказал Уимзи, — хотя из того, что я знаю об этом парне, в данном случае это очень маловероятно.

— Этим утром он был абсолютно обезумевшим, — сказал Чарльз.— Присутствие друга могло бы помочь.

— Удивительное открытие! — сказал Питер. — В хэмптонском пабе обнаружен чувствительный полицейский… Что такое, Бантер?

Появился Бантер и встал около скамьи.

— Прошу прощения, милорд, но я не смогу проявить пластины немедленно, как вы просили, потому что раковина в посудомоечной в «Розовом коттедже» забита. Я получил разрешение воспользоваться раковиной в буфетной в ближайшем бунгало, милорд, владельцы которого отсутствуют и не ожидаются сегодня, а домоправительница — разумная женщина по имени миссис Чантер. Если я вам понадоблюсь в течение следующего часа, милорд, я буду в «Монрепо».

— Прекрасно. Очень оперативно, Бантер. И пока пользуешься чистой раковиной в «Монрепо», ты сможешь почерпнуть что-нибудь из того, что достойная миссис Чантер видела, слышала или знает о соседях.

— Эта мысль пришла и мне в голову, милорд.

— Бантер, тебе удалось поесть?

— Благодарю вас, милорд. Миссис Чантер упоминала о только что сделанной запеканке из мяса с картофелем и яблочной шарлотке.

— Превосходно. Беги скорей туда. Мы со старшим инспектором собираемся побеседовать с мистером Харвеллом.

— Разумеется, милорд, — сказал Бантер серьёзно.

— Старший инспектор сообщил, — продолжал Уимзи, — что присутствие знакомого могло бы успокоить и привести этого человека в чувство, но я не могу отделаться от мысли, что в действительности он думает вот что: у Харвелла есть друзья в высоких сферах, и поэтому разумно заручиться свидетелем, что с ним обращались исключительно мягко и все законы были соблюдены. Боже мой, Чарльз, да не красней тытак! Бантер подумает, что я тебя уличил в каком-нибудь грешке.

Харвелл находился в комнате местного отеля, снаружи стоял полицейский. Когда вошёл старший инспектор с Уимзи, держащимся немного позади, Харвелл сидел на краю кровати, руки сжаты между коленями, и смотрел в окно. Там виднелись холодные, голые деревья и коричневая вода, разлившаяся из реки на поля, вода была неподвижна, лишь по поверхности тихо скользила пара лебедей.

Харвелл вскочил и повернулся к двери с выражением безумного отчаяния и вместе с тем внутреннего напряжения, как будто он всё-таки надеялся, что может услышать добрые вести. Затем осталось только страдание.

— Садитесь, мистер Харвелл, — сказал Чарльз. — Я поставлен перед необходимостью задать вам несколько вопросов. Боюсь, они могут показаться неприятными, но…

— Я расскажу всё, что вы хотите, —  уныло произнёс Харвелл.

— Я привёл с собой лорда Уимзи, — продолжал Чарльз, — в расчёте, что он сможет помочь. Если у вас есть возражение…

— Нет, с чего бы?

— Ужасное дело, Харвелл, — тихо сказал Уимзи. — Примите самые искренние соболезнования.

На глазах Харвелла выступили слёзы. Он повернулся к Уимзи и сказал:

— Я любил её.

— Первейшая необходимость, сэр, — сказал Чарльз, — состоит в том, чтобы найти и арестовать её убийцу. Ясно — он очень опасный человек. Нужно посадить его под замок.

— Что? Конечно, конечно. Что вы хотите знать?

— Ну, во-первых, сэр, могли бы вы рассказать нам о передвижениях своей жены в день её смерти?

— Нет, — задумчиво произнёс Харвелл, —  не могу. Накануне она отправилась в бунгало.

— Это была среда, не так ли? 26-ое?

— Да. А я остался в Лондоне. Не знаю, как она провела следующий день. Она позвонила в квартиру днём и оставила сообщение, что чувствует  себя лучше и возвратится в город в пятницу. Это — последнее, что я узнал о ней, прежде чем…

— В бунгало нет телефона?

— Нет. Мы подумывали установить его, но само место было выбрано как тихое убежище вдали от постоянных просьб. В Лондоне телефон трезвонит весь день и полночи. Театральные люди очень назойливы. На крайний случай, когда нужно позвонить, имеется очень удобная телефонная будка, немного дальше по переулку напротив коттеджей фермы. Она позвонила оттуда, когда гуляла с собакой.

— Но не вы ответили на звонок?

— Нет, я был в своём клубе. Сообщение принял швейцар из обслуживания.

— Хорошо. Мы сможем уточнить время у него. В сообщении сказано, что она чувствует себя лучше, — она была нездорова?

— Не совсем. Она была очень напряжённой. Очень капризной, инспектор. Очень нервной. Ну, вы знаете, лорд Питер, у неё была нелёгкая жизнь.

— Она часто ездила в Хэмптон одна? — спросил Чарльз.

— Нет. Это был первый раз. Впервые, когда мы были не вместе со дня свадьбы. Мне было очень не по себе, но не мог же я запретить ей, правда?

— Харвелл, мы должны спросить вас напрямую, была ли какая-либо особая причина, почему она уехала? — вступил Уимзи. — Может быть, например, вы, поссорились?

— Нет, — сказал Харвелл. — Мы не ссорились. Мы никогда не ссорились, с чего бы? Я всегда даю ей — о Боже! — давал всё, что она просила.

— Но тем не менее, она впервые провела три дня без вас? — настаивал Чарльз.

— Да. Она подумала, что немного свежего воздуха, смена обстановки поднимут ей настроение. Думаю, ей было скучно в квартире на Парк-лейн, когда я пропадал на работе. А последнее время я был очень занят.

— А не знаете, она собиралась встретиться с кем-либо, пока находилась здесь?

— Был разговор о том, чтобы пригласить декоратора взглянуть на дом. О, и она думала, что мистер Эймери мог бы навестить её там.

— Поэт, — сказал Уимзи Чарльзу.

— Друг семьи, — сказал Харвелл.

— Но вы не знаете, действительно ли он приезжал?

— Не знаю. Ему легче было бы увидеться с ней в городе.

— А есть ещё кто-нибудь, кто, по вашему мнению, мог захотеть встретиться с вашей женой — возможно, именно тогда, когда она находилась за городом?

— Вы имеете в виду, у неё был любовник? Вы на это намекаете? — Гнев и горе заставили его повысить голос.

— Попытайтесь сохранять спокойствие, старина, — мягко сказал Уимзи. — Старший инспектор обязан задавать подобные вопросы.

— У неё, возможно, были десятки обожателей, — сказал Харвелл глухо. — Мужчин привлекает подобная красота.

— Но вы не думаете ни о ком конкретно?

— Есть один одиозный парень, художник Шаппарель, — наконец произнёс Харвелл. — У него ужасная репутация, и он, конечно, пялился на неё. Он писал её портрет. Но, я уверен, у неё не было с ним ничего общего, кроме сеансов.

— Да, понимаю, — сказал Чарльз. — А теперь, сэр, ваши собственные передвижения, пожалуйста. Днём, когда от миссис Харвелл пришло сообщение, вы были в клубе…

— Да. Я провёл там день, обсуждая проект с деловыми партнёрами. Я пообедал там, а затем сыграл несколько партий в бридж с полковником Марчером. Меня не очень-то тянуло в квартиру, раз там не было жены.

— Мы можем всё это проверить, — сказал Чарльз. — Когда вы ушли?

— Не помню точно, — сказал Харвелл. — Довольно поздно.

— Вы отправились прямо домой?

— Нет. Мне надо было кое о чём подумать, профессиональные проблемы. Я немного прогулялся.

Чарльз поймал взгляд Питера. Лицо Уимзи оставалось непроницаемым.

— Примерно сколько времени вы гуляли, сэр? — спросил Чарльз.

— Да не знаю я! — в раздражении крикнул Харвелл. — Какое это имеет значение?

— То есть, вы не знаете, когда пришли домой тем вечером? — произнёс Уимзи. Его тон был нейтральным. Он старался не смотреть на Чарльза.

— Нет! Не знаю. Но ночной портье знает. Я обнаружил, что оставил свой ключ от дверей на столе в прихожей квартиры, и пришлось стучать, чтобы он мне открыл. Пришлось поднять дьявольский шум, прежде чем он вышел: думаю, он спал на работе, поэтому я  сделал ему выговор. Уж это он запомнил!

— Это очень поможет, сэр. Теперь, на следующее утро, то есть этим утром…

— Я встал и позавтракал, как обычно. Мне было не по себе. Затем я увидел статью в «Таймс». Я отменил все встречи на утро и поехал в Хэмптон, чтобы убедиться, что с ней всё в порядке… — Его голос начал дрожать.

— Ещё пара вопросов, сэр, и мы оставим вас в покое, — сказал Чарльз. — Когда вы добрались до бунгало?

— Чуть раньше девяти. Дорога туда занимает около трёх четвертей часа.

— И как вы вошли?

— Как? Не понимаю вас.

— Вы вошли в дом через парадную дверь?

— Да, конечно.

— А она была заперта? Вы открыли себе ключом?

— Да. И ещё раз, да. У меня есть свой ключ от бунгало.

— И что вы подумали, когда увидели стол? — тихим голосом перебил Уимзи.

— Стол? Я не видел стола. Я позвал её, а когда она не ответила, пошёл прямо в спальню.

— А дверь спальни была заперта? — спросил Уимзи.

— Закрыта, но не заперта — она открылась свободно. Я толкнул дверь. А там она… она… — Он замолчал.

— Вы изменили что-нибудь или переместили что-нибудь в комнате, мистер Харвелл? — спросил Чарльз.

Харвелл ответил не сразу. Он уставился в никуда.

— Мистер Харвелл, было ли в комнате, в доме что-нибудь, что находилось не в том состоянии, когда вы вошли, по сравнению с состоянием, когда прибыли мы? Вы что-нибудь перемещали?

— Я взял её на руки, — сказал он глухо. — Я долго её держал. А затем я положил её и отправился за помощью.

— Ещё только одно, сэр. Вы случайно не заперли французское окно в гостиной тем утром? Может быть, прежде, чем покинуть дом, чтобы вызвать полицию?

— Нет, я… Харвелл замолчал, а потом покраснел. — Там было выбито стекло, — сказал он. — Я предположил, что именно там кто-то и вошёл.

— Окно было заперто, сэр, и ключа в нем не было, — сказал Чарльз. — Выбитое стекло указывает на попытку проникновения, но, должно быть, она закончилась неудачей.

— О, но теперь я вспомнил! — воскликнул Харвелл. — Конечно же, я действительно запер окно. Как вы и сказали, я запер его, когда отправился за помощью, а ключ положил в карман.

Говоря это, он достал ключ и вручил его Чарльзу.

— Благодарю вас, сэр, это очень поможет.

— Это всё? — спросил Харвелл. — Могу я уехать?

— Вы не против, если сначала у вас снимут отпечатки пальцев, сэр?

— Мои отпечатки? Какого чёрта?

— У полиции должны быть отпечатки всех, у кого была законная причина находиться в доме, — сказал Уимзи, — чтобы иметь возможность идентифицировать любые отпечатки, которых там быть не должно. Ваши и вашей жены будут везде, прислуга также оставила отпечатки повсюду. Когда мы их отбросим, оставшиеся могут указать на убийцу.

— Понимаю. Тогда ради Бога.

— Между прочим, как я понимаю, прислуга имеется?

— Мы никого постоянно не держали. Если была нужда, нанимали кого-нибудь из деревни. Не знаю, кого она взяла в этот раз.

— Не волнуйтесь, сэр, мы найдём, кто бы это ни был, — сказал Чарльз. — Теперь, когда мы взяли ваши отпечатки, вам следует вернуться домой или в ваш клуб, и, если будете уходить куда-нибудь больше, чем на полдня, оставляйте  уведомление, чтобы мы знали, где вас найти.

— Не думаю, что смогу сесть за руль, — сказал Харвелл, — показывая им дрожащие руки.

— Я отвезу вас в город, — предложил Уимзи. — Мне пора возвращаться. Бантер может привести домой «даймлер», когда закончит. Увидимся завтра, Чарльз?

— Конечно. Не беспокойтесь, мистер Харвелл, мы поймаем человека, который убил вашу жену.

— Человека? — Харвелл, казалось, удивился. — Зверя. Она была такой красивой! Мерзкий зверь!

Питер стремительно вошёл в библиотеку, где Харриет читала у камина.

— Мне сказали, что ты была нездорова, — произнёс он.

— Приболела. Теперь всё прошло. Должно быть, съела что-нибудь. Обо мне прекрасно позаботились, Питер, не смотри так похоронно! Манго уложила меня в постель, а миссис Трапп сделала простой рисовый пудинг — она сказала, что уж это-то можно, если можно хоть что-нибудь вообще, — и посмотри на меня — как огурчик.

— Это ужасный шок, — сказал Питер, садясь.

— Тебе ещё хуже.

— Почему ты так говоришь?

— Тебе же пришлось видеть тело.

— Да. И меня действительно тряхануло. На ней был один их этих бретонских воротничков, как у тебя. Я так понимаю, весь Лондон их носит?

— Нет, но я дала ей несколько своих. Они так ей шли.

— А!

Он замолчал. Харриет сидела абсолютно неподвижно, ожидая, расскажет ли он ей о расследовании. Конечно, он мог не захотеть, и она, конечно, не собиралась расспрашивать. Но если бы он не захотел, что-то оказалось бы утраченным. Возможно, он думает, что ей не перенести обсуждения жестокости по отношению к тому, кого немного знаешь. А если знаешь именно Розамунду, подумала Харриет, — это совсем другое — огромная разница. Когда раньше она оказывалась вовлечена в расследование убийства — она не рассматривала убийство бедного Филипа Бойса, который был её любовником, поскольку там была слишком сложная ситуация, а представляла мистера Алексиса, лежащего в луже крови на берегу в Уилверкомбе, ^[1333] — она чувствовала отвращение и озадаченность. Теперь же она ощущала сильнейший гнев. Какая же это гнусность — отправить ближнего в никуда!

— Харриет, что ты имела в виду сегодня, — сказал Питер, врываясь в её мысли, — когда сказала, что ты меня поняла?

— Но не in toto, ^[1334] Питер, — сказала она. — На это потребуется вся жизнь. Только твои детективные устремления.

— Не могла бы ты оказать мне любезность и пояснить?

Его осторожность повисла между ними как туман. Она всё ещё расплачивалась за то, что во время их медового месяца сказала, что  ему, дескать, не обязательно было самому исследовать тело в подвале. Тогда возникла натянутость — или, по крайней мере, ей так показалось, — но теперь был другой случай, и он вёл разговор очень осторожно.

— Noblesse oblige, ^[1335] не так ли? — сказала она.

— Большая часть нобилитета удивилась бы, услышав это! — засмеялся он.

— Когда я была ребёнком, в деревне жил мужчина, который был высоким и крепким, да и сильным как вол. Он появлялся словно по волшебству всякий раз, когда возникала проблема. Когда у телеги ломалась ось, или ветеринар не мог погрузить животное в грузовик, или автомобиль застрял в канаве, или нужно было срочно разгрузить кирпичи, или больную толстую женщину нужно было внести по лестнице в дом до кровати…

— Я не совсем уверен, что ухватываю твою мысль, — сказал Питер.

— Его сила была его знатностью, сказала она. — Она заставляла его помогать, используя мускулы.

— А в моём случае?

— В твоём случае ум и привилегии заставляют тебя делать так, чтобы свершилось правосудие. Это для меня абсолютно ясно. И, Питер, я не просто согласна, что ты должен этим заниматься, я восхищаюсь тобой за это. Я считаю, ты прав, что твоё положение влечёт за собой обязанности, и горжусь тем, что ты несёшь их, а не бездельничаешь.

— Ты адвокат, очень чётко формулирующий свои мысли. Когда я пытаюсь вести собственную защиту, то всегда сбиваюсь.

— Питер, ты не в суде. Кто тебя в чём-то обвиняет?

— Если не ты, то только моё тайное я.

— И, дорогой, какое обвинение выдвигает твоё тайное я против тебя? Можешь заставить себя сказать мне?

— Лишь тебе на всём белом свете. Я обвиняю себя в наслаждении титулом, почестями и привилегиями, легкомысленным автоматическим уважением, данным мне по праву рождения, и в отсутствии отдачи с моей стороны — недостаточном старании.

— Подсудимый, я оправдываю вас в этом. Вы можете покинуть суд с незапятнанной репутацией. И в конце концов, милорд, эти титулы, эти престолы и господства, — не ваш выбор.

— Это так, — сказал он. — И, Domina, я бы их и не выбрал. Я предпочёл бы начинать наравне с другими, или даже с гандикапом. А так я всегда нахожусь в ложном положении: всё, чего я добиваюсь, делается по сути нечестно, просто в результате случайности рождения.

— Не совсем всё, Питер. Когда ты добивался, чтобы я вышла за тебя, это было именно гандикапом.

— Да, действительно. На несколько кругов позади мясника и пекаря, свечного мастера и аптекаря, дядюшки Тома Коббли и всех остальных. ^[1336] Но, по крайней мере, ты говоришь, что я могу сделать честную карьеру как суррогат полицейского. Ты не считаешь, что великий детектив — это фривольная поза, развлечение богатея?

— Нет, я считаю, что это очень серьёзно. Вопрос жизни и смерти, в конце концов. То, что я не совсем понимаю, это как всё это связано с войной. Мне кажется, что как-то тайно, но связано.

— Когда видишь, как люди умирают, — сказал он, — когда понимаешь, какой отвратительной и ужасной ценой обеспечивается мир и безопасность Англии, а затем видишь этот мир нарушенным, то видишь убийство, которое совершается из мерзких и эгоистичных побуждений…

— О, да, это я могу понять, — сказала она. — Любимый, я действительно понимаю.

— Правосудие — ужасная вещь, — сказал он, — но несправедливость хуже.

Внезапно он подошёл к ней и опустился на колени перед её стулом, обхватил руками её колени и положил на них голову. Когда он вновь заговорил, его голос заглушался складками её платья. — Дражайшая, хочешь обсудить это дело со мной? Или лучше не надо?

— Я бы хотела, если ты это вынесешь.

— Лишь бы ты это вынесла. Я готов взять эту тяжесть на себя.

— Ничто не может быть хуже, чем сама мысль о том, что существуют темы, которые мы не могли бы обсуждать вместе. Вот это было бы действительно ненавистным.

— Мы ратуем за соединенье двух верных душ? — сказал он, глядя на неё.

— Я думаю, да.

— Тогда так тому и быть. И пусть, не старясь вопреки годам, несём свой жребий до его предела… ^[1337] Да, Мередит, что такое?

— Обед подан, милорд.

— Позже, — сказал Питер, вставая и подавая ей руку. — Я всё расскажу тебе позже.

— Вы звонили, милорд? — Бантер вошёл в гостиную, где его хозяин сидел за последним бокалом бренди на сон грядущий. Харриет, успокоив всех тем, что плотно пообедала, быстро отправилась спать, сославшись на усталость.

— Налей себя бренди, Бантер, и присаживайся поближе, — сказал Уимзи. — Я хочу услышать всё о миссис Чантер и хэмптонском обществе.

— Да, милорд, спасибо, милорд, — сказал Бантер, выполняя то, что ему велели. — Я узнал многое, что, возможно, не относится к делу, милорд.

— Раскрывай все карты, Бантер, и мы рассортируем их позже.

— Хорошо, сэр, кажется, Харвеллы разочаровали своих соседей. Хозяева миссис Чантер, мистер и миссис Сагден, очень разволновались, когда соседнее бунгало было продано Харвеллам, потому что эта семейка — большие театралы. Они рассчитывали, что мимо их парадных дверей пойдёт непрерывный поток знаменитых актёров и актрис на весёлые сборища в гостиной и в саду по соседству. Они даже купили новый альбом в переплёте из искусственной кожи в надежде на автографы. А затем оказалось, что Харвеллы, когда приезжали в Хэмптон, вели себя очень тихо, да и приезжали не часто — фактически, они почти никогда там и не бывали.

«Никогда не пойму, зачем такие расходы, если приезжать только на несколько выходных! — так говорила миссис Чантер. — А что касается знаменитостей — никого не было, но бедняжка миссис Харвелл — она ведь так  же прекрасна, как сама Дороти Ламур». ^[1338] Я повторяю её точные слова, милорд.

— Очень убедительно, Бантер.

— Там было ещё много чего в том же духе, милорд, потому что у миссис Сагден есть дочь, которая работает в театре, актриса с большим будущим, как мне дали понять. Однако именно дочь миссис Чантер могла бы заинтересовать нас, потому что она время от времени выполняла обязанности горничной и домработницы, когда Харвеллам кто-нибудь требовался. Это девушка по имени Роуз, милорд. Я так понимаю, что она — хорошая девочка, которая помогает ухаживать за отцом, пока миссис Чантер работает. Кроме того, она хватается за любую случайную работу, чтобы заработать себе на булавки. Это почтенная семья, как уверяет меня миссис Чантер, но сейчас в нужде, поскольку мистер Чантер упал с лестницы и не может работать по специальности уже несколько лет.

— Ага, мой Бантер, — наконец-то некая секретная информация. А в этот раз обращались ли к Роуз, чтобы она помогла миссис Харвелл?

— Её попросили проветрить дом и протопить камин в день, когда приехала миссис Харвелл, и затем, полагаю, велели исчезнуть. Во второй день она пришла с утра, чтобы застелить постель и выбросить окурки, а затем её попросили прийти во второй половине дня, чтобы помочь накрыть стол к ужину. Ей сказали, что это не займёт у неё больше часа, потому что помыть посуду можно будет утром. Как я понимаю, ни Роуз, ни миссис Чантер этому не удивились, поскольку обычно миссис Харвелл ничего не делала сама.

— Но, однако, если Харвеллы бывали там очень редко, миссис Чантер и её семья не так-то много их видели, чтобы судить о привычках?

— Возможно, милорд. Я не видел саму Роуз, и миссис Чантер очень расстроена. Она пришла к заключению, милорд, что преступление было совершено насильником, который скрывается где-то поблизости, и очень переживает, что Роуз также может подвергаться опасности. Правда, она утешает себя мыслью, что молодой человек Роуз сможет защитить её, так как он обычно провожает её до дома, если они гуляют после наступления темноты.

— Очень разумно, — согласился Уимзи.

— Кроме Роуз, милорд, имеется садовник — он вообще мастер на все руки, — который приходит один раз в неделю, живут ли здесь Харвеллы или нет, чтобы следить за садом. Миссис Чантер угощает его чашкой чая где-то в середине утра, если «Розовый коттедж» пустует. Она считает, что невозможно работать всё утро, если не выпить чаю с печеньем.

— Весьма достойные чувства. Она, кстати, не сказала, слышала ли что-нибудь после наступления темноты ночью 27-ого?

— Я спрашивал, милорд. Но миссис Чантер не живёт в «Монрепо», она приходит ежедневно на весь день. Она живёт с мужем и дочерью в одном из тех небольших террасных коттеджей в начале переулка — мы проходили мимо них по пути в «Розовый коттедж». Вы, возможно, заметили их, милорд, слева.

— Не могу сказать, что заметил, Бантер. Я что-то становлюсь невнимательной тварью.

— Нет никаких причин, чтобы вам их замечать, милорд. Миссис Чантер живёт за пределами слышимости от «Розового коттеджа». Однако посреди ночи она  где-то слышала автомобиль. Кажется, этот скрытый листвой переулок, милорд, приглянулся молодым людям в автомобилях, которые ищут тихое местечко, чтобы ненадолго остановиться, — подальше от уличных фонарей. Все жители переулка жалуются на причиняемое им беспокойство. Переулок-то оканчивается тупиком, и они считают, что имеют право наслаждаться тишиной. Миссис Чантер рассердилась, когда этот автомобиль её разбудил, но не посмотрела на будильник и не смогла сказать мне время. Она посоветовала поговорить с Роуз, но, пока я там был, Роуз не вернулась. И мы должны принять во внимание, милорд, что автомобиль, идущий мимо террасных коттеджей, мог направляться в любое место в переулке — там, говорят, больше дюжины домиков.

— Или, как ты говоришь, это могли быть искатели тихого местечка, чтобы уединиться, — сказал Уимзи. — Всё равно, Бантер, нам придётся вернуться в Хэмптон и поговорить с Роуз, не так ли?

— Имеет смысл, — сказал Бантер.

— Как дела с твоими фотографиями?

— Что касается отпечатков пальцев, милорд, очень хорошо. У меня есть много очень чётких снимков различных мест в доме, и их можно будет сравнить с полученными полицией. Со вмятинами на подушках, милорд, боюсь, хуже. Блеск атласа создаёт на снимках «белую мглу».

— Не пытайся произвести на меня впечатление техническими подробностями, Бантер, — я уже и так впечатлён. Что за белая мгла?

— Цель состоит в том, милорд, чтобы сделать двойные вмятины, которые мы едва видели на постели, чётко различимыми на снимках. В субботу вечером я хотел бы пойти на собрание Фотографического общества Бейсуотера, если не буду нужен здесь, и там я попрошу совета у других фотографов — некоторые из них — очень хорошие профессиональные фотографы, милорд, — как сделать фотографии более чёткими.

— Хорошо, приложи все усилия, Бантер. Это может быть важно, и состояние тех подушек могло быть нестабильным. Я имею в виду, разве они не могли сами расправиться через некоторое время?

— Не думаю, что перья сами так уж хорошо пружинят, — глубокомысленно заметил Бантер. — Но малейшее сотрясение…

— Именно об этом я и подумал. Всё, я пошёл спать, Бантер. Спокойной ночи.

Извлечение из дневника Гонории Лукасты, вдовствующей герцогини Денверской:

27 февраля

Кажется, скандал, связанный с королём, уже разразился; ^[1339] французские газеты, по словам Пола, заполнены всем этим. С Полом сейчас нелегко — становится невыносимо эксцентричным. (Джеральд говорит, что это из-за того, что он живёт за границей среди отсталых иностранцев.) Сначала Пол примчался домой на похороны короля, а затем помчался назад во Францию, жалуясь на холод и цены на вино. Теперь он непрерывно шлёт мне вырезки из французских газет о короле и миссис Симпсон. Думаю, при его-то широте взглядов он вполне примирился бы, если бы у короля была одна-две любовницы без всей этой шумихи. Кроме того, Пол очень сердит на президента Рузвельта за Закон о нейтралитете. ^[1340] Неужели действительно проживание во Франции делает его взгляды такими экстравагантными. Но если подумать, он всегда был экстравагантным. Говорит, американцы со всего Парижа, которые, как предполагалось, изучают цивилизацию, все вдруг решили уехать из Европы, чтобы вариться в собственном соку. Сходила с Хартли-Скеффингтонс на новый фильм Чаплина, «Новые времена». «Пате-ньюс» напечатала герра Гитлера, открывающего Зимние Олимпийские игры. Подумала, что Гитлер в точности похож на Чаплина, и задалась вопросом, почему же немцы не смеются. Наверное, на самом деле это не смешно.

9

В необычности почти всегда ключ к разгадке тайны. Чем проще преступление, тем труднее докопаться до истины…

Артур Конан Дойль ^[1341]

— Полагаю, вполне возможна ситуация, — сказал лорд Питер жене за завтраком, — что некто убит в тот момент, когда занят чем-то, что ему обычно не свойственно. Но всё равно, это оскорбляет лучшие чувства криминолога.

— Ты имеешь в виду, это всё равно, как будто молния дважды попала в одно место?

— Именно. Я предпочитаю, когда каждое мелкое событие в прошлом в некотором роде связано с преступлением. И поэтому может служить подсказкой достаточно умному человеку.

— Ну, если бы дело касалось беллетристики, то можно было бы не сомневаться, что именно так всё и есть, — сказала Харриет. — Но разве в реальной жизни, Питер, люди не совершают необычных поступков? Разве они никогда не приезжают куда-нибудь в первый раз, не удивляют своих друзей небольшими изменениями в поведении, не начинают внезапно скучать или жаловаться на головную боль и не сбегают с вечеринок, или не уходят рано спать, или не покупают красное платье вместо синего, или не женятся внезапно в возрасте сорока пяти лет на весьма неподходящей особе?

— Ты подразумеваешь, что непредсказуемое поведение может просто выявлять тайное внутреннее  «я» человека?

— В романе, конечно, так всё и было бы. Факты должны быть связаны, иначе читатель им не поверит.

— Это странно, ты не находишь? — сказал Питер. — Если в реальном мире происходят несвязанные вещи и импровизации, почему им не место в романах? Разве не должна наиболее вероятная картина жизни быть портретом действительности во всём её причудливом и несвязном беспорядке?

— Я думаю, что роман имеет дело с другим видом правды, — сказала Харриет. — Например, если бы смерть бедной Розамунды описывалась в романе, то читатели сразу бы поняли, что преступник из Санбери, который так встревожил Лоуренса Харвелла, не может оказаться её убийцей. Если бы совершенно случайный незнакомец вошёл в роман как раз вовремя, чтобы совершить преступление и исчезнуть, не было бы никакого сюжета.

— Но в действительности подобные вещи происходят, и не может существовать никакого сюжета в этом значении слова, — глубокомысленно сказал Уимзи. — И всё равно, Харриет, я чувствовал бы себя гораздо спокойнее, если бы случайный преступник обнаружил Розамунду за обычными делами, которыми она занималась самым обыденным образом.

— Только определённая доза случайности и не больше?

— Точно. Принимая во внимание, что в этом деле имеются многочисленные отклонения от обычного распорядка, начиная с того, что она уехала в бунгало одна. Она никогда так не поступала прежде, да, кажется, и Харвелл не имеет понятия, почему она вдруг поступила так сейчас. Тебе нехорошо, Харриет? Ты очень побледнела.

— До меня только что дошло: Питер, это я посоветовала ей поехать! Может быть, это моя вина…

— Ты посоветовала ей поехать?

— Я дала ей несколько советов. Она жаловалась на излишек свободного времени, и я подумала, что это нехорошо для неё — сидеть без дела, всё время ожидая мужа. Она упомянула это местечко в Хэмптоне и сказала, что у них всё никак не доходят руки привести его в порядок. О, Питер, ты не думаешь…?

— Нет. Я смотрю на это глазами писателя. Это не случайность, речь не идёт о некоем незнакомце, который воспользовался её случайным пребыванием в бунгало. Думаю, она привезла опасность с собой: эта опасность, так или иначе, уже вошла в её жизнь, и каждое мельчайшее отклонение в её поведении — улика.

— Надеюсь, ты говоришь это не для того, чтобы пощадить мои чувства, — неуверенно сказала Харриет.

— И в мыслях не было, — сказал Питер. — Дорогая, не хочешь чего-нибудь съесть?

— Я не чувствую голода, и, конечно, два cafés au lait  ^[1342] позволят продержаться до ланча.

— Будешь работать этим утром?

— Подумываю об этом.

— Тут должен прийти Чарльз, чтобы обсудить это дело, и я спрашивал себя…

— Не думаю, что полицейские, даже Чарльз, достаточно уважают авторов детективной беллетристики, — засмеялась Харриет. — Это совершенно выбило бы его из колеи. Расскажешь мне всё потом.

— Ну и как успехи? — поинтересовался Питер у Чарльза. Они с удобством расположились в библиотеке — хотя Чарльз и был полицейским, а у Питера имелся специальный кабинет для бесед, в том числе и с полицейскими, Чарльза принимали на Одли-Сквер как родственника.

— Боюсь, что это одно из тех дел, которое дьявольски трудно раскрыть, — уныло сказал Чарльз. — Никакого конкретного мотива — ну хорошо, сексуальный мотив, если тебе это нравится, но никакого мотива к конкретной жертве: то есть, я имею в виду, никакой причины, чтобы напасть на неё, а не на кого-то ещё.

— Не бери в голову «почему», Чарльз. Думай о «как».

— На первом месте стоит «кто», — заметил Чарльз достаточно обоснованно.

— Ну, а что у нас есть? — спросил Питер. — Получен отчёт патологоанатома?

— Предварительный. Причина смерти: механическая асфиксия. Причина механической асфиксии: сдавливание горла. Точки давления имеются на каждой стороне горла и совместимы с нападением лицом к лицу. Обширные внутренние травмы с переломом подъязычной кости и перстневидного хряща. Лёгкие следы побоев. Небольшой гипостатический застой крови, особенно в нижних конечностях. Частичное окоченение в момент, когда труп осмотрен впервые, что даёт приблизительное время смерти между одиннадцатью вечера и двумя утра. Температура тела этому не противоречит, учитывая, что огонь горел в спальне большую часть ночи. Незадолго до смерти имела место физическая близость, небольшие синяки на бёдрах и плечах предполагают возможность некоторого сопротивления со стороны жертвы.

— И какие у тебя предположения, Чарльз?

— Всё это довольно банально, не так ли? Слишком банальное мерзкое преступление.

— В нём есть некоторые аспекты, которые мне не нравятся, — заметил Уимзи. — Что заявляет, например швейцар в многоквартирном доме Харвелла?

— Харвелл прибыл чуть позже двенадцати и была ссора. Швейцар был наверху в одной из квартир, помогая пожилому жильцу, который поскользнулся в ванной. Поэтому швейцар ничего не мог слышать из вестибюля. К тому времени, когда он возвратился за свой стол, Харвелл, должно быть, барабанил в дверь некоторое время, потому что уже вышел из себя. Он грозил уволить парня и не желал слушать никаких объяснений. Они препирались, возможно, ещё десять минут, а затем Харвелл отправился спать.

— А сколько времени в действительности требуется, чтобы вернуться из Хэмптона, если предположить, что он туда ездил?

— Конечно, не меньше сорока пяти минут. Я заставлю одного из своих ребят попробовать проехать там в середине ночи — днём-то требуется намного больше времени.

— Что относительно поездов?

— Последний поезд на Лондон отходит в одиннадцать десять.

— Итак, алиби Харвелла…

— Выглядит неплохо. Не абсолютно водонепроницаемое — он не может доказать, что бродил по Лондону между отъездом из клуба и возвращением домой, и у нас нет точного времени смерти.

— Я так понимаю, что швейцар в клубе подтверждает заявленное Харвеллом время отъезда?

— Четверть десятого. Там запомнили, потому что над ним всё время подшучивали, что теперь, после женитьбы, он уезжает рано, а девять пятнадцать — это позже, чем обычно.

— С другой стороны, Чарльз, мне больше нравится именно такое, не совсем железное алиби — я всегда с подозрением отношусь к безупречным. Это просто неестественно: точно знать, где ты был в точности тогда-то, и иметь свидетеля на каждый шаг и каждый вдох, разве не так?

— Тогда давай считать алиби Харвелла вполне нормальным, — сказал Чарльз. — И в любом случае, Питер, у него нет и намёка на мотив. Он обожал её, и все деньги были его, так или иначе. У неё не было ни пенса.

— Я хочу, чтобы ты не был так одержим мотивами, Чарльз. В мотивах недостатка не будет: всегда есть мотив для любого действия любого человека. Только узнай, у кого была возможность, и тут же обнаружишь мотив.

— Я не совсем согласен с тобой, — сказал Чарльз. — Присяжные любят мотивы, ты же знаешь.

— Итак, каковы направления расследования? — спросил Уимзи.

— Мы интенсивно ищем мужчину, описание которого соответствует налётчику в Санбери. Мы и так его, конечно, искали. Не знаю, что ещё тут можно сделать. И мы расспрашиваем о любых подозрительных мужчинах, которых видели преследующими молодых женщин в дни перед убийством. Мы возьмём у начальника станции в Хэмптоне список всех неизвестных ему лиц, кто прибыл на станцию в тот день или вечер. Обычная рутина. Мы побеседуем с миссис Чантер, а также её дочерью, которая, кажется, была последней, кто видел жертву живой. И мы ищем мистера Клода Эймери, который, возможно, посетил покойную в Хэмптоне.

— Ну, его будет нетрудно найти, — сказал Уимзи. — Думаю, у Харриет есть его адрес.

— Его нет дома. Ушёл несколько дней назад, как мы узнали от его соседки. Она не знает куда. Ты хотел бы присутствовать на беседе, когда мы его найдём?

— Если он не будет против, — сказал Уимзи. — Думаю, он найдётся, когда увидит всю историю в  газетах. Я так понимаю, в газеты это попало?

— На первую полосу, — сказал Чарльз, доставая из портфеля «Ежедневный Вопль» ^[1343] и показывая его Уимзи. «Жена ангела обнаружена мёртвой», — гласил заголовок. «Жена мистера Лоуренса Харвелла, известного театрального «ангела», была найдена мёртвой в загородном доме супругов вчера утром… не избежала скандалов… дочь осуждённого мошенника…» Уимзи пробежал текст с отвращением.

— Можешь посоветовать, что ещё нам следует сделать? — спросил Чарльз.

— О, да, — сказал Уимзи. — Узнайте, что произошло с собакой.

— Некий мистер Уоррен желает вас видеть, миледи, — возвестил Мередит.

— Мистер Уоррен? Что такое…? — Харриет подняла глаза от рукописи. — Он спросил меня или его светлость?

— Вас, миледи. Его светлость вышел приблизительно час назад. Вы дома? Джентльмен выглядит очень несчастным, миледи.

— Тогда я должна быть дома, — вздохнула Харриет. — Проводите его в гостиную.

Было вполне естественно испытывать страх перед встречей с мистером Уорреном в сложившейся ситуации, но Харриет, направляясь в гостиную,  упрекнула себя за трусость. Она и не задумывалась, как эта трагедия отразится на мистере Уоррене — бедном глупом старике. Но безусловно он, как и любой другой в подобной ситуации — вправе рассчитывать хоть на небольшое участие. Харриет решила быть доброй.

Мистер Уоррен находился в ужасном состоянии. Небритый, с красными от слёз глазами и растрёпанный, как если бы оделся впопыхах и не посмотрелся в зеркало перед выходом. Бедняга — в конце концов, было нетрудно быть к нему доброй. Он встал, когда она вошла, но, казалось, нетвёрдо стоял на ногах, и она поспешила его усадить.

— Леди Питер, я не знал, к кому обратиться…

— Могу я предложить вам кофе, мистер Уоррен? Или чего-нибудь из крепких напитков? Вы выглядите абсолютно потерянным.

— Нет, я…

— Я так расстроилась, услышав о вашей трагедии, — сказала Харриет, предлагая сигарету. Когда мистер Уоррен зажигал её, руки его дрожали.

— Это худшее, что могло произойти, — сказал он. — Хуже тюрьмы. Когда я думал, что тюрьма — это самая плохая вещь на свете, я был совершенно неправ, абсолютно неправ. Если бы я мог вернуться в тюрьму, но она осталась жить… — Он зарыдал.

«Что я могу ему сказать? — подумала Харриет. — Потерять ребёнка, вероятно, действительно худшее, что может случиться с любым родителем, — ужасное нарушение нормального хода вещей. Но потеря невинного ребёнка в результате насилия делала ситуацию ещё  отвратительнее и невыносимее. Как я могу его успокоить и почему он приехал ко мне? Я едва его знаю».

— Лорд Питер так ловко раскрывает преступления, — говорил между тем мистер Уоррен, — и вы были так добры ко мне, когда мы были здесь на днях, вот я и подумал, что вы должны знать, что мне делать, посоветуете мне…

— Я окажу вам любую помощь, какую смогу, — сказала Харриет мягко.

— Понимаете, это моя вина, — сказал он. Он заговорил печально, но неожиданно спокойно, глядя на неё ввалившимися глазами.

На мгновение она почувствовала себя загнанной в тупик.

— Когда кто-нибудь умирает, окружающие часто считают себя в той или иной степени виновными, — сказала она.

— Нет, это правда. Это именно моя вина, и я знаю, кто это сделал. Но не знаю, что мне делать теперь.

— Мистер Уоррен, если вы что-нибудь знаете о смерти дочери, вы должны сразу пойти в полицию и всё им рассказать, — сказала Харриет.

— Полиция, — сказал он, вдруг задрожав. — Леди Питер, я не могу разговаривать с полицией один. Без друга… Я уверен, что вы, как никто другой, способны меня понять.

— С вами бы пошёл адвокат, — сказала Харриет, — и проследил, чтобы всё было по-честному.

— Леди Питер, я стыжусь это говорить, но я, который привык к самому лучшему во всём и мог пользоваться услугами любого, кого хотел, не могу позволить себе адвоката. У меня нет ни пенса сверх денег на обратный билет в Бичингтон в третьем классе.

Харриет вздрогнула при мысли, что, возможно, этот старый пройдоха пришёл, чтобы занять денег. Если да, то их, конечно, придётся дать, но…

— Конечно, мистер Харвелл помог бы вам…

— Я не могу попросить у него ни пенса, — сказал мистер Уоррен. — Я просил у него деньги в течение года — довольно крупные суммы, леди Питер, и почти ежедневно, пока не надоел ему, пока даже его великодушие не оказалось исчерпанным, и он начал спрашивать, зачем мне деньги. Я был вынужден врать и рассказывать о проигрышах на скачках, в карты и даже сказать, что у меня вытащили кошелёк на улице. А теперь, когда Розамунда мертва, зачем это ему? Когда она была жива, я мог успокоить свою совесть, леди Питер, потому что всё это было ради неё. Это не моя вина, что я потерял всё и не мог защитить её сам. И Лоуренс никогда не попрекнул бы меня деньгами, знай он, что они идут на её защиту.

— Её защиту? — переспросила Харриет. — От чего?

— Жестокости, — сказал он. — Смерти. Они угрожали изуродовать или убить её.

— Вы утверждаете, что кто-то вас шантажировал?

— О, леди Питер. Я так боялся! А теперь худшее уже случилось, и я не знаю, что делать!

— Вы обязательно должны пойти в полицию, — твёрдо сказала Харриет.

Он замолчал. Он просто тихо сидел перед ней, погасив сигарету и наклонив голову. Харриет быстро взвесила ситуацию. Что же такого могло с ним случиться, пойди он в полицию, чтобы он наотрез отказывался это делать в сложившихся обстоятельствах? Отделение полиции, как она слишком хорошо помнила, является весьма неприятным местом, если вас в чём-то обвиняют, но в этой стране быть жертвой шантажа — это ещё не преступление.

— Они сказали, что убьют меня, если я пойду в полицию. Они сказали, что меня увидят в полиции и дадут им знать…

Вот так.

— Мистер Уоррен, я думаю, лучшее, что мы можем сделать, это попросить старшего инспектора Паркера приехать сюда, — сказала она. — Ваши мучители не могут следить за этим домом.

— Как скажете, — пробормотал он.

Харриет вышла из комнаты, направляясь к телефону, и столкнулась на лестнице с Питером.

— Питер! Никогда не была так рада видеть тебя, как сейчас! — воскликнула она.

— Что случилось?

Харриет быстро рассказала ему.

— Гмм! — сказал он. — Вот и ещё одна спящая собака. Что ж, ты совершенно права, нужно заполучить сюда Чарльза как можно скорее. Надеюсь, он не вернулся назад в Хэмптон сразу же после нашей встречи. Пойди и посиди ещё пару минут со старым Уорреном, а я позвоню в Скотланд-Ярд и присоединюсь к вам. Выдержишь?

— Это самое малое, что я могу сделать, — сказала она. — Но не задерживайся.

Выяснилось, что мистер Уоррен голоден и не выспался, поэтому ему подали ланч и отправили в спальню, чтобы он отдохнул перед прибытием Чарльза, который действительно уехал в Хэмптон. Бантера привлекли, чтобы побрить старика и немного привести его в порядок, и, когда он присоединился к старшему инспектору и Питеру в небольшом кабинете Питера, он выглядел более уравновешенным и спокойным.

— Я так понимаю, что вы хотели сделать заявление, сэр, — сказал Чарльз.

— Да, — сказал мистер Уоррен. — То есть, я сделаю его, если будет присутствовать лорд Питер. На своей шкуре я узнал, как легко исказить невинные слова признания. Действительно, если бы мои слова не исказил недобросовестный полицейский, моя дочь была бы сейчас жива. — Его голос задрожал.

— Постарайтесь держать себя в руках, мистер Уоррен, — сказал Питер. — Старший инспектор Паркер — превосходный человек, и, конечно, не извратит ваших слов. Можете мне поверить.

— Но вы останетесь? Вы не оставите меня с ним одного?

— Если вы хотите, я останусь.

— Начните с самого начала, —  сказал Паркер.

— Эта ужасная тюрьма, — сказал Уоррен. — Там были ужасные люди. Я знаю, что заслужил какое-то наказание, но не быть помещённым среди таких людей! Я очень боялся почти всё время. Это жестокие люди, лорд Питер. Способные на всё.

— И кто-то конкретный?

— Я виню себя, потому что сам заговорил о дочери в подобной компании, но тянулись долгие часы, которые нужно было чем-то заполнить, и обитатели камеры действительно рассказывали другим, за что сюда попали, о своих семьях и прошлой жизни. У меня была фотография Розамунды, которую я показывал всем. Я так ею гордился. Она была такой красивой…

— Таким образом, довольно многие из ваших сокамерников знали, что Розамунда — ваша дочь?

— Понимаете, в то время я об этом не думал. Затем, когда она вышла замуж, она, конечно была во всех газетах. Её фотография оказалась на первой полосе «Ежедневного Вопля»,  «Таймс», и… Я думал, что с нашими проблемами покончено. И мой зять так хорошо ко мне относился. Он  — настоящий джентльмен. Щедр к падшему.

— Что произошло затем?

— Появился ужасный человек. Некто, с кем я познакомился в тюрьме. Он следил за моим домом в Бичингтоне и подошел ко мне. И он сказал… он сказал… — Мистер Уоррен сделал паузу, чтобы взять себя в руки. — Он потребовал денег. Пятьсот фунтов. Иначе они добрались бы до бедняжки Розамунды.

— Что вы сделали? — спросил Питер.

— Конечно, заплатил ему. Я слишком хорошо знал, на что способны подобные люди. Я снял все свои небольшие сбережения. Я сказал ему, что это всё, что у меня есть.

— Но это его, конечно, не остановило, — с отвращением сказал Питер.

— Нет, не остановило. Когда он вернулся, я сказал, что больше не могузаплатить ни пенса, а он заявил, что я, конечно, могу найти деньги при таком-то богатом зяте. А если я не найду… Таким образом, я стал просить деньги у Лоуренса.

— Сколько вы у него брали, сэр? — спросил Чарльз.

— Пятьдесят фунтов. Иногда сто. Это продолжалось и продолжалось. Мне приходилось придумывать причины. Я притворился, что потерял деньги на лошадях, потому что для Лоуренса, казалось, это было понятно. Я продал все свои небольшие сувениры из прошлой жизни. Я продал обручальное кольцо своей бедной умершей жены, но это было ради Розамунды, и она простит меня. Становилось всё труднее. Я продолжал приезжать в Лондон, хотя был уверен, что Розамунде хотелось побыть наедине с мужем — это ведь так естественно, правда? — конечно, она никогда об этом не говорила. Просто в Лондоне я чувствовал себя в безопасности. Они не могли пробраться в квартиру на Парк-Лейн со всеми этими швейцарами в вестибюле. Конечно, в квартире Розамунда также была в безопасности, но она так много гуляла, ходила по магазинам, в театр и…

— Вы только что сказали «они», — заметил Уимзи. — Значит, был не один?

— У него был здоровый высокий друг, — печально сказал Уоррен.

— Вы не говорили мистеру Харвеллу о том, что происходило? — спросил Чарльз.

— Я боялся, что он перестанет давать мне деньги, если узнает. Он пойдёт прямо в полицию.

— И они угрожали вам ужасными последствиями, если кто-нибудь пойдёт в полицию, — вздохнул Чарльз. — Ваша дочь знала об этом?

— Нет! — воскликнул Уоррен. — Как я мог сказать ей подобные вещи? Она думала, что с прошлым покончено, и сейчас она в безопасности, в богатстве и комфорте. Ей очень неприятно было иметь отца-арестанта, хотя она всегда поддерживала меня. Как я мог сказать ей, что мои прошлые грехи не отпускают?

— Хорошо, сэр. Таким образом, никто не знал, кроме вас?

— Никто. И самое ужасное, что, когда они приходили в последний раз, я ничего им не дал. У меня просто ничего не было. В последний раз, когда я попросил у Лоуренса денег, он сказал: «Постарайтесь растянуть их, папаша, потому что я буду немного стеснён некоторое время». Поэтому я оказался в безвыходном положении. А они очень рассердились.

— Поэтому, когда вы услышали, что Розамунда подверглась нападению… — сказал Чарльз.

— Я знал, что это они. Да.

— Мы должны знать, кто они.

— Но в этом-то и проблема! Я не знаю! Вы же не думаете, что они назвали мне свои настоящие имена и адреса?

— Хорошо, сэр, не волнуйтесь, — сказал Чарльз. — Просто расскажите нам всё, что вы о них знаете. Что-нибудь, что поможет нам их найти. Они угрожали вам в письмах? Вы сохранили какую-нибудь записку?

— Они только приходили и разговаривали со мной, — сказал Уоррен. — Всё устно.

— Но кто конкретно приходил? — спросил Питер.

— Двое мужчин. Маленький как хорёк, тощий, неприятного вида. В тюрьме его называли Стрикером. ^[1344] Даже служители его так звали. Я же не знал, что мне понадобится его настоящее имя. И ещё крупный мужчина, очень большой.

— Как звали большого? — спросил Чарльз.

— Бэшер. ^[1345] Стрикер сказал: «Раскошеливайся, а то за дело возьмётся Бэшер». Это всё, что я знаю.

— И они приезжали с угрозами к вам в Бичингтон и забирали деньги у двери? Вы не должны были никуда их посылать?

— Нет. Просто приходили. Я был так испуган, что и дверь боялся открывать.

— Вы всегда давали им наличные?

— Это должны были быть наличные. В старых банкнотах. Так они велели.

— Вы знаете, сколько всего им заплатили?

— Несколько тысяч фунтов, — сказал несчастный мистер Уоррен. Его голос упал до шёпота.

— Полагаю, вы сможете дать нам хорошее описание обоих, — сказал Уимзи. — Кто-нибудь ещё, кроме вас, их видел?

— Да, — сказал Уоррен, — моя соседка. Она несколько раз говорила, что у меня странные друзья. Думаю, она узнала, что я был арестантом.

— Ну, не имеет значения, что она думала, — твёрдо сказал Паркер, — главное, что видела. Слушайте, сэр, сейчас вы должны поехать со мной в Ярд и сделать официальное заявление, включая полные описания.

— Вам действительно лучше поехать, — сказал Уимзи. — Вы видите, что инспектор Паркер — джентльмен, и он вас не обманет. А затем… не думаю, что вам следует возвращаться Бичингтон, и, возможно, оставаться в квартире Харвелла, когда он пребывает в таком состоянии, — тоже не лучший выход.

— Согласен, лорд Питер, согласен.

— Конечно согласны. Это естественно. Я хочу предложить, чтобы вы поручили мне найти где-нибудь безопасное и удобное для вас место, где вы сможете пожить, пока всё не выяснится и наши грозные друзья на окажутся под замком. Что вы говорите? Вы поручаете это мне? Старший инспектор отошлёт вас сюда на такси, когда вы сделаете заявление.

Мистер Уоррен принялся, заикаясь, выражать свою признательность.

— Нет, не трудитесь благодарить меня, старина, только попытайтесь вспомнить любую мелочь, которая смогла бы помочь полиции.

— Дражайшая моя, мне так жаль. Не могу понять, о чём этот старый дурень думал, когда приехал к тебе.

— Приехал к единственному другому арестанту из круга знакомых. Разве можно его за это винить?

— Я и боялся чего-то подобного. Неужели мы никогда не покончим с этим?

— Оно всегда будет с нами, Питер, разве нет? И, боюсь, будет выскакивать время от времени, пока мы живы. Мы должны лишь принять это как данность. Напоминает твои нервы после контузии: мы можем не вспоминать о них большую часть времени, но когда всё возвращается, нам остаётся только справляться  с ними.

— Не могу выразить, как я рад слышать твоё «нам» в таком контексте.

— Теперь больше не осталось ни одного другого контекста.

Он улыбнулся.

— Что ты собираешься сделать для мистера Уоррена, Питер? Ему действительно может угрожать опасность?

— Скорее всего, нет. Шантажисты не убивают дойных коров. Именно поэтому при всех ужасах его истории я не думаю… Имеется один мой знакомый — перековавшийся грабитель. Чтец Библии, распеватель гимнов, благородный чиновник Армии спасения с умной женой. Однажды помог мне обчистить сейф, когда многое было поставлено на карту. Большая часть его прихожан — бывшие раскаявшиеся преступники, и у некоторых из них послужной список достаточно велик. Может быть, ты его помнишь, Харриет, — мистер Билл Рам. Он был на нашей свадьбе.

— Да, я отлично его помню.

— Я помещу Уоррена к нему  как жильца на пансионе и прослежу, чтобы за ним присматривали.

— Это далеко?

— Ист-Энд. Безопасно, как в африканских джунглях. Люди не так выделяются, как в сельской местности. С ним всё будет в порядке.

— Бесконечно находчивый лорд Питер, — сказала она, улыбаясь. — Ты уверен, что они не научат его взламывать сейфы?

— Что ж, ему будет легче жить, имея профессию. Кстати о профессиях, Харриет, боюсь, что он отнял у тебя всё рабочее утро. Я хотел поинтересоваться, как у тебя продвигается работа.

— Боюсь, не очень хорошо.

— Есть ли ещё какая-нибудь причина, кроме вторжений полицейских и преступников и капризов музы? Мне было бы ненавистно, если бы для тебя оказалось трудно писать, будучи моей женой. Не хочу, чтобы ты стала задумываться о бракоразводном процессе или начала прикладываться к бутылочке джина.

Харриет поймала себя как раз вовремя, чтобы не произнести безобидное «конечно нет». Питер заслуживал откровенности.

— Думаю, что причина есть, — сказала она глубокомысленно, — и она связана с тем, что я замужем именно за тобой.

Она увидела, как он побледнел.

— Всё было так просто, — сказала она. — Мне нужны были деньги. Это было моим ремеслом. Не было никаких сомнений — я просто должна была или писать, или голодать. А теперь, конечно…

— Необходимость отпала. Как неоднократно указывали тебе мои ужасные родственники. Но, Харриет, я не думал, что ты пишешь ради денег simplissime. ^[1346] Я всегда считал, что деньги позволяют тебе писать. И писательство важно для тебя само по себе. Я ни на мгновение не сомневался, что ты продолжишь.

— Ты женился на писательнице, и хочешь теперь иметь жену-писательницу?

— Я хочу тебя, независимо от того, что ты есть. Я думал, что ты — писатель до мозга костей. Я был неправ?

— Думаю, ты был прав, но всё равно — теперь всё не так просто. Когда была нужда в деньгах, моё писательство было оправдано. Это была нелёгкая работёнка, и я делала, что могла, — вот и всё. Этого было достаточно. Но теперь, как ты видишь, никакой внешней потребности больше нет. И, конечно, писать трудно — всегда было трудно, — а теперь ещё труднее. Поэтому, когда я застреваю, то начинаю рассуждать: это же не средства к существованию, и не большое искусство, просто детективные романы. Их читают и пишут для забавы.

— Ты недооцениваешь себя, Харриет. Я никогда не думал, что услышу от тебя подобное.

— Обычно у меня дьявольская гордость, ты это имеешь в виду?

— Гордость мастера, да.

— Изощрённое и замечательное мастерство может проявляться и в совершенно легкомысленных объектах, Питер, — сказала она. — Как те запонки, например.

Он носил нефритовые запонки с вырезанными фамильными мышами Уимзи.

— Легкомыслие может доставлять большое удовольствие, — сказал он тихо. — Но мне не нравится слышать, что ты называешь детективные романы легкомысленными.

— А разве это не так? По сравнению с настоящими вещами?

— Что ты называешь настоящими вещами?

— Большую литературу, «Потерянный рай», такие романы, как «Большие надежды», «Преступление и наказание» или «Война и мир». ^[1347] Или, с другой стороны, настоящее расследование настоящих преступлений.

— Ты, кажется, не осознаешь важность своей специфической литературной формы, — сказал он. — Детективные романы несут в себе мечту о правосудии. Они создают иллюзорный мир, в котором порок наказан, и преступника выдают улики, о которых тот и не подозревал, когда сбегал с места преступления. Мир, в котором убийцы пойманы и повешены, а невинные жертвы отмщены, а грядущее убийство предотвращено.

— Но это всего лишь  мечта, Питер. Мир, в котором мы живём, совсем на него не похож.

— Иногда похож. Кроме того, тебе не приходило в голову, что, чтобы нести добро, мечта не должна отражать реальность?

— Какая пользы от неправды? — удивилась она.

— Не неправда, Харриет, идеализм. Детективные романы создают представление о мире, который должен быть правильным. Конечно, люди читают их для забавы, для развлечения, также как решают кроссворды. Но внутри они утоляют жажду в правосудии, и помоги нам Небеса, если простые люди прекратят её чувствовать.

— Ты имеешь в виду, что романы работают, как сказки, чтобы предостеречь всех мачех против того, чтобы быть злыми, и успокоить всех золушек?

— Если хочешь. Или возьми, как работала вера в призраков. Если ты знаешь, что тебя станет преследовать призрак дедушки, не выполни ты его завещания, или если думаешь, что призраки убитых ночью выходят и воют, требуя отмщения...

— Ты слишком многого хочешь, Питер.

— Полагаю, что очень умные люди смогут увидеть свою мечту о правосудии у Достоевского, — сказал он. — Но их не так много, чтобы сформировать общественное мнение. Простые люди в основном читают то, что пишешь ты.

— Но не для просвещения. Им не хочется прикладывать усилий. Они лишь желают хорошую историю с острыми ощущениями и неожиданными поворотами сюжета.

— Но ты застаёшь их врасплох, — сказал он. — Если бы они считали, что их учат, то заткнули уши. Если бы они думали, что ты вознамерилась их просветить, они, скорее всего, никогда не купили бы книгу. Но ты предлагаешь их развлечь и потихоньку показываешь упорядоченный мир, в котором все мы должны стараться жить.

— Ты серьёзно? — спросила она.

— Как никогда, Domina. Твоё призвание не кажется мне бóльшим легкомыслием, чем моё тебе. Похоже, каждый из нас имеет больший вес в глазах другого, чем в своих. И, наверное, это неплохо: чувство собственного достоинства без тщеславия.

— Легкомыслие навсегда?

— Как можно дольше, — сказал он, внезапно мрачнея. — Мне очень жаль, что немцы не увлеклись твоим видом лёгкого чтива.

10

К живым следует относиться доброжелательно, о мёртвых же нужно говорить только правду.

Вольтер

— Самое странное в этом деле, — заметил старший инспектор Паркер своему компаньону, — что абсолютно все пребывают в расстроенных чувствах. Все словно с ума посходили,  оплакивая несчастную жертву.

— Да, ты прав, — согласился Питер Уимзи. Он разместился в потёртом кожаном кресле в кабинете старшего инспектора.

— Обычно оказывается, что жертву не очень-то и любили, — продолжал Чарльз. — Почти всегда находятся люди, которые, хотя и не спешат высказаться об этом открыто, отнюдь не сожалеют, что покойный больше не станет им надоедать. Кроме того, обычно есть люди, для которых мёртвая жертва гораздо предпочтительней, чем когда она жива. То есть, обычно убитый — это кто-то лишённый друзей и просто напрашивающийся стать жертвой.

— А на сей раз у нас есть богатая и любимая молодая женщина, смерть которой поразила и опечалила всех, кто её знал. О чём это тебе говорит, Чарльз?

— Ну, это могло бы добавить красок в версию, что виновен бандит из Санбери. Если нападение  случайно, жертвой может оказаться не обязательно враг.

— Да, могло. Но Харриет утверждает, что, если бы мы описали такое преступление в романе, никто бы не поверил. В чём-то она права, не находишь?

— Боюсь, я не читаю детективную беллетристику, — сказал Чарльз несколько натянуто.

— Что ж, хорошо. Полагаю, что все эти тома по богословию так же полезны, как хорошее этическое обучение, — сказал Уимзи. — Между прочим, как дела с шантажистами мистера Уоррена?

— Он-то, конечно, в них верил. Он действительно напуган.

— Да, бедный старый дуралей.

— Но когда шантаж приводит к насилию, то, согласно моему опыту, почти всегда жертвой оказывается сам шантажист, а не наоборот.

— Полагаю, — глубокомысленно заметил Уимзи, — можно представить ситуацию, когда денежный ручеёк пересыхает, и шантажист хочет немного затянуть гайки. Он или они решают напугать Розамунду, возможно даже оставить на ней метку — разве Уоррен не говорил, что они угрожали изуродовать её? А затем что-то пошло не так, как надо.

— Если бы они собирались изуродовать её, они использовали бы нож или зажигалку, — сказал Паркер.

— Они же собирались лишь припугнуть её, но либо держали слишком долго, либо сдавили горло в неправильном месте…

— Да, такое возможно. Между прочим, думаю, они действительно появлялись в Хэмптоне, потому что описание, данное Уорреном, очень подходит к одному из случайных пассажиров, замеченных контролёром на станции. По описанию мы объявили их в розыск по всей стране. Когда их разыщут, мы сможем допросить их, но не думаю…

— Я тоже, — согласился Уимзи.

— Тем временем подоспело ещё кое-что. Мы получили официальное заявление от ночного швейцара в Хайд-Хаусе, мистера Джейсона, и по ходу дела он вспомнил, что кто-то спрашивал миссис Харвелл около пяти часов. Он ещё не заступил на дежурство, а просто распивал чаи и сплетничал с дневным швейцаром. Дневной швейцар провёл посетителя в вестибюль, и тот заявил, что желает видеть миссис Харвелл. Ну, ему объяснили, что миссис Харвелл отсутствует нескольких дней, и тогда он занервничал. Он сказал, что является другом семьи и у него есть для неё срочное сообщение. И он попросил адрес, по которому её можно найти. Ну, дневной швейцар не был уверен, что должен дать адрес, поэтому проконсультировался с мистером Джейсоном, и они решили, что, поскольку джентльмен выглядел очень приличным, можно сообщить ему адрес. Мистер Джейсон давно забыл об этом деле  и вспомнил только тогда, когда мы поинтересовались, не было ли в тот день чего-то необычного.

— Я так понимаю, он дал описание?

— Между нами говоря, у нас имеется прекрасное описание. И оно соответствует одному из описаний, данных контролёром на Хэмптонской станции. Мужчина, который не ездит через Хэмптонскую станцию регулярно, прибыл вечером 27-ого февраля и, как заявлено, не сел на обратный поезд тем вечером.

— Всё любопытнее и любопытнее, Чарльз. Этот мужчина, конечно, не может быть таинственным гостем на ужине у миссис Харвелл, поскольку, если бы она его пригласила, то дала бы и адрес.

— Ну, — задумался Чарльз, — он мог быть гостем, который что-то неправильно понял и предположил, что приглашён на ужин в Хайд-Хаус…

— Нет, Чарльз, он пришёл в Хайд-Хаус слишком рано: он попал в тот неприятный промежуток между чаем и коктейлями и слишком рано для обеда. И он не мог просто потерять адрес, не так ли? Поскольку в таком случае он просто сказал бы об этом швейцарам. Нет, не думаю, что он был тем ожидаемым гостем. Ты объявил его в розыск?

— Собираюсь. Мы только что напечатали описание и составили фоторобот. — Чарльз передал Уимзи через стол плакат.

— Незачем объявлять розыск, — сказал Уимзи. — Я знаю, кто это. Клод Эймери. Разве вы его ещё не разыскали? Между прочим, Чарльз, я должен буду кое-чем заняться в течение нескольких дней. Не делай глупостей, пока я отвернулся.

— Харриет, боюсь, что у меня сегодня появилась срочная работа. Надеюсь вернуться вовремя, чтобы сопровождать тебя на приём к Ширману, но я должен закончить дело во что бы то ни стало, сколько бы времени оно ни заняло. Ты сможешь пойти, как было условлено? Я присоединюсь позже, если смогу.

Харриет отложила утреннюю газету.

— Конечно, Питер. Сегодня я, так или иначе, собиралась поработать в Лондонской библиотеке. ^[1348]

Он на секунду замешкался у двери в комнату для завтрака. Затем быстро подошёл к ней и поцеловал в щёку.

«Интересно, что всё это значит? — подумала Харриет. — Очевидно, что-то важное. Но, без сомнения, Питер скоро всё расскажет». Она переключила своё внимание на работу.

Её жизнь, казалось, просто вывернулась наизнанку. До того, как она вышла замуж за Питера, её профессиональная жизнь была относительно лёгкой, а частная — казалась полной серьёзных, кажущихся непреодолимыми трудностей. Она была вынуждена держать двери в свою личную жизнь плотно запертыми, и как машинный двигатель, работать только на половине цилиндров. И теперь её частная жизнь оказалась смехотворно лёгкой, все готовы были угодить, а внутренние тигры оказались пушистыми мурлыкающими котятами, но, как будто для того, чтобы поддержать некий секретный фундаментальный баланс, опровергнуть  клише «и с тех пор жили счастливо до самой смерти» и не давать витать в облаках, работа сделалась неимоверно трудной.

Бросив вызов мисс Брейси, которая демонстративно вязала, работая над всё более удлиняющимся свитером, Харриет, смотрела в окно, держа в руке праздную ручку. Вязание мисс Брейси продвигалось обратно пропорционально рукописи Харриет, и если это безделье продолжится ещё, то праздная секретарша сможет одеть весь полк своих родственников. Харриет принялась анализировать проблему. Детективная беллетристика, сказала она себе, может, конечно, родиться из неожиданного вдохновения, но вообще-то над ней следует работать с почти академическим спокойствием и сосредоточенностью.

Очень хорошо, но то спокойствие и сосредоточенность, которые так помогали в прошлом, теперь подходили гораздо меньше. Её новый подход к писательскому делу начался с Уилфреда, этакого любителя самокопания, по поводу мучений которого — поскольку они повлекли за собой её собственные муки — Питер сказал: «Какое это имеет значение, если в результате получится хорошая книга?» Мрак и отчаяние, пронизывающие книгу, над которой она сейчас работала, удивили её — она не могла позволить себе писать подобное, пока сама благополучно не стала на якорь «вне досягаемости волнений моря». Но эта самая безопасность изменила правила игры: теперь стоило писать, только если результат будет очень хорош. А насколько хорош? Пределов тут нет.

Если Питер считал, что работа состоит в том, чтобы иллюстрировать мечту о правосудии и  поддерживать идеал живым в очень несправедливом и опасном мире, то первое, что она должна сделать, это передать всю разрушительность, всю мерзость убийства, ведь «убийство гнусно по себе», ^[1349] невыносимое надругательство над законными ожиданиями. Читатели Харриет должны желать, чтобы справедливость была восстановлена, и не просто в качестве решения некоей загадки, а по-настоящему. И, таким образом, первое, что она должна предпринять, это сделать труп в резервуаре не просто загадкой, а сделать жертву вызывающей сочувствие и реальной.

В настоящей жизни, говорила себе Харриет, убийство ужасно. Даже смерть неприятных людей, таких как её бывший любовник Филип Бойс… Словно в ступоре, Харриет поняла, что не может вспомнить Филипа теперь — его лицо и голос, занудливые упрёки покрылись забвеньем, и теперь она вспоминала о нём в основном как об источнике опасности для неё самой и её долга перед Питером. Тогда как Розамунда… ах, да, бедняжка Розамунда! Всё ещё находясь в плену собственных размышлений, Харриет поняла, что, похоже, не слишком любила Розамунду при жизни. Живая Розамунда была символом всего, что Харриет не нравилось в женщине. Однако мёртвая Розамунда — совсем другое дело. Её смерть вызвала свободный поток очистительных эмоций по Аристотелю, жалость и ужас. И, в конце концов, всё-таки в Розамунде было что-то особенное. Харриет задумалась: а вдруг неприязнь к этой глупой женщине обострилась вследствие того, что она сама не жила подобной жизнью.

Тем временем спицы мисс Брейси, звенели громче, чем когда-либо, призывая к работе. Утренняя работа, нужно постараться. И надо же, даже свою работу она оценивает, спрашивая мнение Питера. Куда же он пропал? Она старалась не думать, где он, — это давало слабое ощущение, что он где-то в доме… «Ладно, вперёд!» — сказала она себе раздражённо и обратилась к работе.

Первым, кого она увидела, когда вошла в переполненное фойе Шеридановского театра, был Генри Драммонд-Тейбер, беседующий с сэром Джудом Ширманом. А дальше мисс Гертруда Лоуренс ^[1350] разговаривала с Ноэлем Кауардом. ^[1351] Если когда-нибудь общество награждали эпитетом «блестящее», то для данного приёма это было в высшей степени справедливо. Обитые красным плюшем стены и живописные люстры в фойе театра, сверкающие бокалы с шампанским, разносимые на серебряных подносах, фотографии звёзд театра и экрана, висевшие на стенах в серебряных рамках, — всё блестело и искрилось. Гости были в чёрном, вполне естественно, хотя новый король и сократил продолжительность траура до шести месяцев. Но, если вы должны появляться в чёрном, то простительны блёстки на платье и немного алмазной пасты. Харриет надела один из своих белых воротничков, безжалостно подавив приступ отвращения. Рубины она оставила дома: на приёме у сэра Джуда могло встретиться множество как новых, так и старых знакомых, и демонстрация богатства могла бы выглядеть излишней бравадой.

Она была рада видеть Драммонд-Тейбера, но он находился в противоположном конце комнаты. В этот момент к ней приблизилась Амаранта Сильвестер-Куик, и пригвоздила её к месту.

— Леди Питер! Как восхитительно видеть вас здесь. А где лорд Питер?

— Задержан по независящим от него обстоятельствам, — дипломатично ответила Харриет. Никто по доброй воле на давал информацию мисс Сильвестер-Куик, но она охотно делилась всем, что знала.

— Как вы правы, что приехали без него. Я считаю совершенно ужасным, когда женатые люди везде появляются вместе. Харвеллам это явно не пошло на пользу, не так ли? А как поживает дорогая герцогиня, ваша невестка? — В глазах женщины появилось неодобрение. — Такой апологет пристойности.

— Когда мы последний раз виделись, вполне хорошо, спасибо, — сказала Харриет и, воспользовавшись появлением около Амаранты молодого человека, сбежала.

— Ну, не знаю, — услышала она голос театрального критика «Ежедневного Вопля», что-то рассказывающего своей собеседнице. — Мне говорили, что на генеральной царила полная неразбериха…

— Как всегда, дорогой, как всегда…

Харриет пересекла комнату.

— А, леди Питер! — воскликнул сэр Джуд Ширман. — Как приятно вас видеть. Сегодняшний спектакль захватит вас, я уверен. Лорд Питер не смог приехать?

— Увы, нет.

— Он занимается этим ужасным делом Харвеллов? Наверное, нельзя задавать подобный вопрос. Бедняге Харвеллу и без того нелегко.

— В самом деле? — спросила Харриет.

— Это только предположения. Но у парня глухота на пьесы. И мне кажется, что он надорвался. Пришлось, знаете ли, перенести новую постановку из-за смерти короля. У него уже и так в производстве много пьес и без этой новой — Эймери. Я бы и сам не прочь на неё взглянуть. Жаль, что рукопись так до меня и не добралась.

— Я всегда считал, что Лоуренс Харвелл унаследовал много денег, — сказал Драммонд-Тейбер, который встал сбоку от Харриет и слушал.

— Но ведь, наверное, постановка пьесы стоит дорого, — сказала Харриет, как если бы только что об этом подумала.

— О, да, конечно. Игры богатых мужчин, — сказал сэр Джуд. — Можете вкладывать бездну денег в постановку, и не получать ни пенса до премьеры. Но не думайте, что я знаю больше о делах Харвелла, чем следует. Один из моих знакомых  в Сити упоминал, что парень  пытается захватить немного ветра в паруса, вот и всё.

В эту минуту к сэру Джуду подошёл театральный швейцар и прошептал что-то ему на ухо.

— Прошу простить меня, — сказал сэр Джуд и вышел через обитую сукном дверь.

Харриет повернулась к Драммонд-Тейберу.

— Рада видеть вас, Генри.

— Вы хорошо выглядите, — ответил он уныло. — Просто сияете.

— Похоже, вы этому не рады, — рассмеялась она. — Предпочитаете бедствующих писателей?

— Конечно. Там им и место. Бедные, голодные, жаждущие аванса. Серьёзно, Харриет…

— Серьёзно, Генри, я вовсю работаю.

— Очень рад это слышать. Больше усидчивости. Не шляйтесь по приёмам, подобных этому, избегайте весёлых обществ.

— Тиран! — с улыбкой возмутилась Харриет.

В этот момент звонок в фойе возвестил о начале первого акта, и люди медленно потекли в зал, чтобы занять места.

Перед самым поднятием занавеса на сцене появился сэр Джуд Ширман. Его приветствовали хаотическими хлопками, но он жестом попросил тишины.

— Я очень сожалею, дамы и господа, — сказал он, — что мисс Глория Таллэнт не сможет появиться перед вами сегодня вечером. Её роль будет играть мисс Мици Дарлинг, дублёрша. Мисс Дарлинг появится на лондонской сцене впервые, и я надеюсь, что вы окажете ей самый тёплый приём.

Он исчез между полотнищами занавеса, которые затем взвились вверх, открыв сцену в зале ожидания на вокзале.

Дублёрша, конечно, вначале немного волновалась, но играла хорошо и была вознаграждена бурей аплодисментов. Харриет по дороге домой в такси, которое Генри Драммонд-Тейбер поймал для неё, демонстрируя галантность, поняла, что прекрасно провела вечер. Возникло чувство, что она как будто вновь окунулась в свою старую жизнь, двигаясь свободно и без эскорта. Питер не появился. Она ожидала обнаружить его дома, но он не вернулся. Удивлённая степенью своего огорчения, она уселась у огня с книгой, решив его дождаться.

Было уже около полуночи, когда зазвонил телефон. Она вскочила, чтобы успеть добежать до него прежде, чем проснётся Мередит. «Пожалуйста, не вешайте трубку, — произнёс голос оператора. — Вызов из Франции».

«Дядя Пол?» — подумала удивлённая Харриет.

Затем в трубке раздался слабый голос Питера, он явно торопился.

— Харриет? Ты ещё не легла?

— Нет. Ты где, Питер?

— В захолустном пансионе около Парижа. Сегодня не вернусь и насчёт завтра не уверен. Пока не добился успеха. Не волнуйся обо мне, Domina. Иди спать. Сможешь обойтись без меня ещё день?

— Да, конечно… Нет, конечно же, нет!

Он рассмеялся.

— В точности мои чувства, — сказал он. — Я не задержусь дольше, чем необходимо.

— Питер, я смогу связаться с тобой, если понадобится?

— Возможно. Министерство иностранных дел найдёт меня. Но завтра я вернусь, помоги нам Господь.

— Дорогой… — Но линия была мертва. Она подождала несколько минут на случай, если ему нужно ещё что-то сказать и он позвонит снова, а затем печально пошла спать. Как смешно, сказала она себе, грезить, как какая-нибудь девочка-пастушка, о собственном законном муже! Но отсутствие Питера оказалось очень болезненным. Оказалось, что вполне можно любить женатого лорда, — вопрос, который, помнится, она горячо обсуждала с Эилунед и Сильвией. Они просмотрели тогда весь каталог женатых знакомых и оказались неспособны прийти к единому мнению.

На следующее утро к Харриет прибыли два неожиданных посетителя. Первый, или точнее первая, если говорить строго, направлялся вовсе не к ней, и она никогда бы про неё не узнала, если бы не дополнительная тревога и ожидание звонка, шагов в холле, хлопка закрывающейся парадной двери. Если Питер находился во Франции вчера вечером, он не мог прибыть домой до сегодняшнего вечера, и всё же, услышав звонок, Харриет сразу выскочила на верхнюю площадку лестницы, чтобы посмотреть, кто звонит.

На чёрно-белом мраморном полу в холле стояла женщина, держа в руках большой плоский пакет в обёрточной бумаге, перевязанный бечёвкой. Одежда её была неброской, но элегантной, и обладательница её, очевидно, не чувствовала необходимости в чёрном: её пальто и шляпка были коричневыми. Почему Мередит не провёл её в гостиную? Она осматривала помещение с откровенным любопытством и через мгновение встретилась глазами с Харриет. Харриет направилась вниз по лестнице.

— Могу я вам помочь? — спросила она. — Я — леди Питер Уимзи.

К её удивлению, женщина покраснела.

— О Боже, воскликнула она, — Мервин никогда не простит мне нарушение субординации. Наверное, мне следовало зайти с чёрного хода? Конечно, нужно было.

— Мервин? Вы имеете в виду Бантера? Очень сожалею, но, полагаю, Бантер с лордом Питером сейчас далеко от дома. Я могу ему что-нибудь передать?

— Могу я оставить для него эти фотографии? По-моему, они ему нужны срочно.

— Конечно, — сказала Харриет, — указывая на мраморный столик с позолотой у стены.

Посетительница положила пакет. Повисла пауза. Каждая из них, поняла Харриет, сгорала от любопытства: незнакомку интересовал дом, Харриет — незнакомка. Маска леди Питер чуть соскользнула, и Харриет сказала:

— Это красивый дом. Хотели бы осмотреть его?

— Очень!

— Могу я узнать ваше имя?

— О Господи, разве я не сказала? Хоуп Фэншоу. Мисс Хоуп Фэншоу.

— Я его уже где-то слышала, — сказала Харриет, следуя впереди вверх по лестнице.

— Надеюсь, что да, леди Питер, — сказала мисс Фэншоу, доставая визитную карточку из небольшой сумочки и вручая её Харриет. Прежде, чем Харриет успела взглянуть на неё, появился запыхавшийся и озабоченный Мередит.

— Бантера нет дома, — сказал он, обращаясь к посетительнице и голосом выдавая тревогу по поводу её ухода из холла.

— Похоже, что так, — сказала Харриет. — Пожалуйста, Мередит, кофе в гостиную через пятнадцать минут.

Она увидела, как взмыли вверх его брови, когда он сказал: «Да, миледи», и в ней проснулся чертёнок. Она провела для мисс Фэншоу долгую и подробную экскурсию по дому и лишь затем усадила за кофе в великолепии гостиной.

— Вы намного больше интересовались портретами, чем большинство моих гостей, — сказала она, когда они уселись лицом друг к другу. — Я всегда считала что предки других людей должны представлять интерес, хотя сама его не разделяю. Правда, у лорда Питера есть чем поразить.

— Это — моя профессия, — просто сказала мисс Фэншоу, после чего Харриет как следует рассмотрела визитку.

Хоуп Фэншоу. Портретная фотография, — прочитала она. — Свадьбы, Юбилеи, Назначения. Выпускные.

— Но ведь фотография — совсем другое?

— Да, это так. Но представляет интерес вопрос сходства. Я иногда думаю, что легче получить сходство на картине.

— Это звучит очень интригующе. Большинство считает как раз наоборот.

— Леди Питер, сколько минут, по-вашему, вы смотрели на меня этим утром? Смотрели прямо на меня, я имею в виду.

— Не знаю, — сказала Харриет. — Треть времени, пока мы были вместе? Возможно, меньше.

— Гораздо меньше. Существует табу смотреть прямо на другого человека. Скажем, пять минут, и я уверена, что на самом деле меньше, но уж никак не больше.

— А у художника есть право смотреть — вы это имеете в виду?

— Да. Художник смотрит в течение многих часов подряд. С другой стороны, фотоаппарат делает снимок за долю секунды. В эти доли секунды люди могут проявиться так, что кажутся неузнаваемыми для самих себя и друзей.

— Таким образом, хитрость в том, чтобы поймать типичный момент?

— Одна из них. Моя хитрость в том, чтобы предположить, какое из миллиона обличий, которые человек принимает секунду за секундой, является тем обличием, которое нравится самому человеку, и поймать его.

— Но ведь это не всегда решение проблемы? — сказала Харриет задумчиво. — Поскольку большинству людей не нравится ни одно из таких обличий. Им вообще не нравится собственная внешность.

— Вы абсолютно правы. С другой стороны, они никогда её и не видели. Все позируют, когда смотрятся в зеркало — они не видят того, что видят другие. Вы сами прекрасный пример этого.

— Почему именно я?

— Поскольку ваши черты не слишком интересны, когда вы в покое. Именно жизнь придаёт им красоту. И необходимо подчеркнуть ваши глаза. У вас имеется некоторая серьёзность во взгляде. Вы разрешите мне сфотографировать вас?

— Конечно, как-нибудь потом. Но вернёмся к тому, что вы говорили о рисованном портрете.

— Картина требует времени. Поэтому она заключает в себе время. Меняющиеся выражения объекта, меняющийся свет, доверие или недоверие, с которым объект относится к художнику, — всё это входит в портрет.

— И результат покажет кого-то не таким, каким он фактически был в миллионную долю секунды, как на фотографии, но каким он был в течение часа, недели или года?

— Каким он был в течение времени, когда позировал художнику, да.

— Я видела портрет, — задумчиво произнесла Харриет, — который показывал натурщика больше, чем одним способом, на том же самом холсте.

— Это звучит очень изощрённо и искусственно. Кто его написал?

— Гастон Шаппарель. Я видела портрет в его студии, когда он писал меня. Интересно, какой я появлюсь из под его кисти, — глубокомысленно продолжала Харриет. Она вспомнила, что Питер хотел, чтобы кто-нибудь показал её ей же самой.

— О, он довольно хорош, — сказала мисс Фэншоу. — Лучше пишет женщин, чем мужчин.

— А вы наоборот?

— Не сказала бы. Я нахожу, что женщины интересней. У них есть больше, что скрывать.

— В самом деле? — удивилась Харриет. — Вы бы посмотрели на моего мужа, когда ему не нравится компания, в которой он находится, или когда он считает, что дипломатия требует скрывать свои чувства. Фактически, именно об этом я и хочу вас попросить: сделать для меня фотографии Питера. До сих пор его снимал только Бантер.

— Мервин — очень хороший фотограф.

— Но, возможно, слишком почтительный подход?

Мисс Фэншоу широко улыбнулась.

— Это вполне возможно. Но, леди Питер, я отняла у вас слишком много времени, и мне нужно идти. Если вы действительно хотите сделать портрет, позвоните в студию и мы выберем любое удобное время.

— Это была очень интересная встреча, мисс Фэншоу. Обязательно позвоню.

Когда гостья встала, чтобы уйти, появился Мередит, вновь, казалось, охваченный паникой, и объявил: «Хелен, герцогиня Денверская, миледи». А так как Хелен не стала ждать, пока о ней доложат, и следовала по пятам за Мередитом, обе женщины встретились на лестнице.

— Что эта за специфическая женщина, Харриет? — это было первое, что произнесла Хелен.

— Друг Бантера, — неосторожно сказала Харриет, задаваясь вопросом, что же такого было во внешности Хоуп Фэншоу, что показалось специфическим невестке.

— О Боже!  — Хелен почти сорвалась на крик, глядя на поднос с кофе, уносимый Мередитом. — Харриет, нельзя заниматься  людьми этого класса!

— Какой класс людей ты имеешь в виду, Хелен? — спросила Харриет. — Мисс Фэншоу не служанка, она имеет профессию, как и я сама. Садись, хочешь что-нибудь выпить?

— Нет, спасибо, Харриет, я не могу задерживаться. Я приехала, чтобы поговорить с тобой, только ты и я, поскольку узнала от вдовствующей герцогини, что Питер отсутствует.

Значит, он позвонил матери, подумала Харриет. Интересно, сказал ли он ей, в чём там дело?

— Да. Питер отсутствует, — сказала она. Она ждала, чтобы понять, чего хочет Хелен. Не было никакой необходимости её поощрять.

— Я хотела сказать, — начала Хелен, — что если ты хочешь избавиться от Бантера… ну, это вполне естественно для молодой жены — выбрать новую прислугу. Ты не обязана удерживать всех. Многие предпочитают не иметь вокруг старых слуг, которые пытаются поддерживать старый порядок и знают мужа лучше, чем они сами. И Бантер…

— Бантер прекрасно со всем справляется, спасибо, — сказала Харриет. — Именно об этом ты приехала поговорить?

— Нет, — сказала Хелен. — Это так, между прочим. Если ты не возражаешь против него, то, конечно… Дело вот в чём, мы все прекрасно понимаем, что в твоих обстоятельствах — до замужества, я имею в виду — тебе приходилось содержать себя. Без сомнения, написание детективных романов было единственным, что ты могла делать. Но мы, естественно, надеялись, что теперь ты это бросишь. Откровенно говоря, мы испытали большой шок в тот вечер, услышав рассуждения о сохранении девичьей фамилии на будущих книгах теперь, когда…

— Было бы лучше, если бы я использовала фамилию мужа? — холодно поинтересовалась Харриет.

— Жене Питера нет никакой необходимости работать вообще, — сказала Хелен. — Без сомнения, он не говорил тебе об этом, поскольку он так чувствителен и тактичен, но это просто пощёчина ему — видеть, что жена работает, даже если бы работа была более достойной.

— Но именно безделье я считаю недостойным для себя, — сказала Харриет.

— Замужняя женщина должна заботиться о репутации мужа, — сказала Хелен. — Ты обязана это понимать. Ты не можешь просто выйти замуж за Питера ради всех преимуществ его положения, а затем презирать обычаи и бросать грязь на его имя каждый раз, когда выходит твоя очередная несчастная книга.

— А тебе не приходило в голову, Хелен, что я могла выйти за Питера не из-за преимуществ его положения? Что его положение приносит мне массу неудобств, и именно из-за него в значительной мере наш брак откладывался столько времени?

Хелен покраснела.

— Ты же не собираешься утверждать, что вышла по любви? — сказала она.

— Нет, — сказала Харриет. Её голос стал тихим и спокойным. — Я лишь утверждаю, что мои побуждения — не твоё дело.

— Положение семьи — это очень даже моё дело, — возразила Хелен. — Как жена Джеральда, я обязана интересоваться этим.

— Не понимаю, как то, что ты жена Джеральда, даёт тебе возможность преодолеть свою естественную неспособность как литературного критика, — сказала Харриет.

Повисла тишина. Затем Хелен сказала:

— Пожалуйста, Харриет, давай не будем ссориться. Мы все хотим, чтобы ты бросила писать и родила Питеру детей. Я просто пыталась обратиться к твоим лучшим чувствам, вот и всё. Если бы ты знала, как Джеральд переживает…

— Я так понимаю, что теперь мы обсуждаем безрассудное поведение лорда Сент-Джорджа? — сказала Харриет. — Разве это скорее не твоя обязанность, чем моя, произвести запасного наследника?

Лицо Хелен окаменело, и она выглядела так откровенно несчастной, что Харриет отругала себя за безжалостный язык, хотя речь шла о самозащите. Герцогиня не была равным противником в подобных поединках.

— У тебя больше шансов преуспеть и вырастить его, чем у меня, — сказала Хелен.

— Понимаю.

— Итак, ты что-нибудь сделаешь для этого?

— Боюсь, что нет. Как ты знаешь, Хелен, Питер женился на женщине не своего класса. А у людей моего класса расчётливое решение завести ребёнка, чтобы облегчить бремя его дяди и тёти в связи с безответственностью кузена, видится совершенно неправильным. Никакие подобные аргументы на меня не подействуют. Я буду считаться только со счастьем Питера и своим и не с чьим более.

— Семья воспримет это очень тяжело, — сказала Хелен. — Они будут во всём винить тебя.

— Семья? Ты говоришь за герцога и за мою свекровь? В таком случае мне, наверное, следует сообщить им обоим о твоей просьбе и своём ответе.

— Нет, я надеялась, что наша беседа останется только между нами. Зачем посвящать в неё других?

— Очень хорошо, я буду молчать. Но в таком случае я сделаю собственные выводы о том, как далеко ты можешь зайти, говоря от имени других.

— Ты очень жестокая женщина, — сказала Хелен. — Наверное, этого и следовало ожидать.

— Послушай, Хелен, — сказала Харриет, — похоже, перспективы нашего взаимопонимания весьма плачевны, не говоря о взаимной симпатии. Но мы не можем совершенно игнорировать друг друга, ведь так? Что же нам делать? Самое простое, оставить друг друга в покое.

— Ты имеешь в виду, мне не следовало приезжать?

— Тебе всегда рады здесь, — сказала Харриет. — Мы можем разговаривать о погоде. Смотри, сегодня утром принесли экземпляры американского издания «Смерти между ветром и водой». Хочешь?

Она позволила себе усмехнуться в спину герцогине, которая торопливо шла к выходу с новой книгой Харриет Вейн в руке.

Голос Питера был слабым, и его нарушали помехи с другой линии, поэтому в его речь периодически вторгались французские слова.

— Я всё ещё скитаюсь, Харриет. И всё ещё не знаю, как долго. У тебя всё хорошо?

— Питер, независимо от того, о чём тебе приходиться беспокоиться, нет никакой необходимости волноваться и обо мне. Почему я не должна быть в порядке? Я просто сижу в подлунной середине, как неподвижная ножка циркуля, и лишь немножко склоняюсь и внимаю.

— А я сейчас, конечно, кружусь, кружусь,  ^[1352] — сказал он. Именно это она так нежно любила в нём, — манеру, в которой он ловил и возвращал намёки. — Что-нибудь прояснилось?

— Чарльз ничего мне не говорил, — сказала она, — если ты это имеешь в виду. Но до меня дошёл небольшой слух, что Лоуренсу Харвеллу могли понадобиться деньги. Скорее всего, это ничего не значит.

— Наверное нет, — сказал он. — Но, слушай, Харриет,свяжись с Фредди Арбутнотом, и спроси его под большим секретом, что он сможет выяснить.

— Да, конечно.

— Это была лживая зима, — добавил он. — Слушай, мне пора бежать. Я позвоню снова, когда смогу.

В обострённой тишине и одиночестве, которые последовали за окончанием телефонного разговора, Харриет пошла в библиотеку, чтобы просмотреть «Песни и Сонеты» Джона Донна. «Прощание, возбраняющее печаль» оказалось найти легко: книга открылась прямо на этой странице. Харриет взяла томик с собою в кровать, но заснула прежде, чем нашла то, что Питер подразумевал под «лживой зимой».

11

Неужто цель твоя

Сгубить портрет мой, о ворожея,

Чтобы за ним вослед погиб и я?

Джон Донн ^[1353]

Достопочтенный Фредди Арбутнот, услышав, что Питер за границей и что требуется помощь, стал настойчиво приглашать Харриет на ланч. Харриет согласилась, и вот уже лакей сопровождает её от дверей клуба «Беллона» ^[1354] через дорогу, за угол и по боковой улочке в небольшой застеклённый павильон, который, возможно, когда-то служил оранжереей и, естественно, имел другой адрес, нежели клуб. Скромная латунная табличка информировала, что это «Флигель для леди». Лакей открыл дверь, и она оказалась в помещении, заставленном небольшими круглыми столиками и кадками с папоротниками, среди которых сияла улыбка её кавалера.

— Мне очень жаль, — сказал он, — но леди могут находиться только здесь, но никак не ближе к священным залам.

— Не переживайте, Фредди, — успокоила его Харриет. — Если бы я собиралась обидеться, то не приехала бы.

— Тем не менее, леди действительно иногда обижаются, —  сказал он, следуя за метрдотелем, который подвёл их к столику в самом тёмном углу зала. — Была тут одна на днях — подняла такой шум.

— Молодец, — бодро ответила Харриет.

— Что? О да, я понимаю, что вы имеете в виду. Ну, я полагаю, что в один прекрасный день правила изменятся. Теперь скажите, что желаете из еды, а я закажу немного вина.

— Питер считает, что вы знаете, — сказала Харриет, когда они, наконец, сделали заказ и она повторила слух о Лоуренсе Харвелле.

— Боюсь, что нет, — задумался Фредди. — Но могу поразнюхивать. Дайте мне денёк или два.

— Спасибо. А вы можете удовлетворить моё любопытство и рассказать, как «разнюхиваются» такие вещи?

— Ну, — с жаром заговорил Фредди, — всегда есть кто-то, кто что-то знает. И, понимаете, кто-то учился с кем-то в одной школе, или кто-то кому-то чем-то обязан и рад вернуть долг, — вот картина и проясняется. Проблема с Харвеллом в том, что он — одиночка. Его отец, как вы знаете, заработал огромные деньги на судебных тяжбах и немного на осторожных инвестициях. В результате сын может делать, что пожелает. У него нет ни совета директоров, с которыми нужно что-то согласовывать, ни опекунов и тому подобного. Он может заработать деньги или потерять их, и никто ничего не узнает.

— Но должно же быть хорошо известно, стала ли пьеса финансово успешной или провалилась.

— О, да. Но, видите ли, театр — довольно дикий вид бизнеса. Не то, что акции железных дорог, или уголь, или судовые перевозки, где люди очень хорошо понимают, что такое финансовая отдача. Пьесы скорее напоминают ставку на лошадей — довольно скользкое дело.

— Но если он занимал деньги?

— Может ничего не означать. Во всяком случае, не значит, что он потерял своё состояние, если вы это имеете в виду. Фактически, если бы он потерял всё до последней рубашки, он не мог бы ничего занять. Ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится,  — это девиз банкира.

— А кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет, ^[1355] — сказала Харриет. — Мои родители потеряли всё до последнего пенса в рискованных инвестициях.

— Грустно это слышать. Но, знаете ли, не все разорялись даже в 1929 году. Можно делать деньги на падающем рынке с тем же успехом, что и на поднимающемся, если у вас есть нужная информация. Теперь вот что: скорее всего, дело в том, что вашему человеку временно потребовались средства до следующего платежа или что-то в этом роде. И он протянул руку за краткосрочной помощью. Если он действительно занимал, я смогу это выяснить. Вот в общих чертах и всё. Не зачем или сколько, а только факт, что что-то было взято и, возможно, у кого. Скажите старине Питеру, что я буду держать ухо к земле.

— Он будет очень благодарен.

— Его самого много за что следует благодарить, даже если придётся потрудиться, — сказал Фредди.

— Спасибо.

— Я… я очень рад, что он сделал решительный шаг, — сказал Фредди, немного краснея, но мужественно продолжил, — лучшее из того, что я сам сделал в жизни.

— Расскажите о Рэйчел и детях, — предложила Харриет, и беседа перешла на приятные личные темы.

Харриет вышла из дома прекрасным днём, нежно-тёплым для этого времени года. Казалось, погода достала из рукава весну, как тщательно скрываемый секрет. В парке ивы начали менять цвет с мертвенно-коричневого на потемневшую бронзу. Суматоха улиц подействовала на неё освежающе, и она решила прогуляться.

— «Звезда», «Новости» и «Стандарт!» «Звезда», «Новости и «Стандарт!» — кричал разносчик газет. — Пропавшая актриса! Читайте подробности!

Харриет остановилась и купила газету.

Начались поиски мисс Глории Таллэнт, которая не вернулась в свою лондонскую квартиру. Мисс Таллэнт не появилась на премьере «Танцев до рассвета», в которой она должна была играть главную роль. Была поднята тревога, когда актриса не явилась на генеральную репетицию в последний четверг и посыльные из театра не обнаружили её по домашнему адресу. Когда она не возвратилась в квартиру к следующему утру, полиция была поставлена в известность, и был объявлен розыск. В последний раз мисс Таллэнт видели в десять утра 1-ого марта. На ней было тёмно-синее пальто с лисьим воротником и коричневая шляпка. Полиция обращается к общественности за информацией и просит связаться с ней  любого, кто видел мисс Таллэнт после десяти утра 1-го марта или кто знает о её передвижениях за несколько дней до этого. В отсутствие мисс Таллэнт роль Синтии в «Танцах до рассвета» исполняет мисс Мици Дарлинг. (См. статью нашего театрального критика на стр. 6.)

Статья сопровождалась фотографией пропавшей женщины: светловолосая, довольно капризная и красивая, в платье с открытыми плечами. Выглядела она модно. Аура знаменитостей театра и экрана пронизывает всё, думала Харриет, которой это лицо смутно напомнило кого-то: может быть, Грету Гарбо?

Недолго Розамунда оставалась на первых страницах, с горечью подумала Харриет. Она убрала газету в сумку, решив более подробно изучить её позже: она торопилась на последний сеанс к Гастону Шаппарелю.

— Что ж, мадам, я вижу, что случилось quelque chose d’éclatant, ^[1356] — сказал он, когда Харриет приняла требуемую позу. Она не была трудной: нужно было просто стоять с открытой книгой в руках и смотреть на художника. Холст, над которым он работал, стоял под углом, и она не могла его видеть. — Что произошло? Надеюсь не революция в системе канализации?

— Нет, тема этой недели — трупное разложение, — сказала Харриет из вредности.

— Но к этому вопросу вы не выказываете такого спокойного умиротворения, которое вызывали у вас сточные воды, — заметил художник. — Повторяю, мадам, что-то произошло.

— Питер уехал, — сказала Харриет. — Именно это обнаружили ваши сверлящие глаза?

— Но вы же ему доверяете, non? ^[1357] Вы ждёте его, как преданный Окассен? ^[1358]

— Ну, да. Жду.

— Тогда сконцентрируйтесь на его возвращении. Ça doit donner un beau regard. ^[1359] 

Харриет промолчала. Было бы легче думать о возвращении Питера, если бы она знала, где он, и когда вернётся. Так или иначе, она ожидала, что законный брак положит конец взлётам и падениям в чувствах, присущим состоянию любовника. И всё же ей следовало знать, как она уязвима: разве не сама она когда-то сказала мисс де Вайн, что, если однажды уступит Питеру, то сгорит как солома? И вот теперь она здесь весело пылает под безжалостным пристальным взглядом Шаппареля, что ей не очень-то нравилось. Конечно, то, что он видел её насквозь, заставляло чувствовать себя оскорбительно прозрачной. Но что он видел?

Она обратила внимание на хаос, царящий вокруг. Студия Шаппареля была своего рода материальным аналогом её жизни до Питера. В центре расчищено место для работы. Всё вокруг, сложенное около стен, представляло собой груды и груды вещей, сдвинутых в сторону, отставленных, упавших и лежащих неизвестно как давно, лишь бы они не захламляли место, необходимое для мольберта, холста, задника и стола с рядами тюбиков с краской. Холсты, старые и новые, всевозможные подставки, стулья и табуреты, коробки, — всё скапливалось без какой-либо видимой системы. В некоторой  степени ей было здесь даже комфортно. Проживание на свободном пятачке среди хаоса стало привычкой. Проблема состояла в том, что, рано или поздно, приходилось делать уборку. Она улыбнулась, подумав о том, что теперь вне её волшебного рабочего круга вместо хаоса и страданий были порядок и свет.

— Теперь лучше, — заметил Шаппарель. — Но, пожалуйста, улыбайтесь только рассудком.

Минуту спустя он сказал:

— Этот секрет — я не думаю, что он касается только congé du mari. ^[1360] Произошло что-то ещё.

— Нет никакого секрета, месье Шаппарель.

— Секреты все таковы, — сказал он. — То, что секрет есть, — это тоже секрет.

— Как скажете.

— Но бесспорно одно: я не могу закончить сегодня. Вы должны любезно согласиться ещё на один сеанс. Тогда я смогу увидеть, есть ли длительные изменения.

— Ради Бога, пусть будет ещё один сеанс, и не нужно делать вокруг этого такой мистерии, — сказала Харриет. — А когда я смогу увидеть результат?

— Не сегодня. Но очень скоро всё будет закончено.

— Но мне бы очень хотелось увидеть портрет бедной миссис Харвелл. Вы, должно быть, закончили его.

— Mais oui, ^[1361] но, к сожалению, вы не сможете его увидеть. Мистер Харвелл уже забрал его.

— О, бедняга! Да, я могу его понять…

— Всё это не так sympathique. ^[1362] Он меня очень удивил. Понимаете, картина ему не нравится. Она беспокоит его. И тем не менее, он явился сюда, расплатился и унёс её спустя лишь два дня после смерти жены.

— Разве вы не думаете, что утрата жены в таких ужасных обстоятельствах, возможно, заставила его срочно заполучить картину?

— А, вы мне не верите! Вы, которая однажды заявила, что я вижу слишком много. Но человек, который даже не бросает ещё один взгляд на картину прежде, чем взять её… спешит, даже не хочет ждать, чтобы я её завернул, а хватает и тащит в автомобиль... Я сказал ему, что лак не совсем высох, и немного mouillé — липкий, как вы это называете. Он отвечает, что всё нормально, и он не будет его касаться. Вот так её и не стало. Если бы картина осталась, я, возможно, немного подправил бы некоторые вещи, но c’est ça. ^[1363]

— Жаль, что я не видела портрет законченным… или почти законченным. Мне казалось, вы поймали в ней что-то, чего я тогда не замечала, но видела с тех пор.

— Это моё ремесло, мадам.

— Возможно, я увижу картину в квартире мистера Харвелла через некоторое время, когда он достаточно успокоится, чтобы принимать гостей.

— Будем надеяться. Он поправится довольно быстро.

— Он безумно любил её.

— О, да. Леди Питер, у нас, французов, есть стишок-считалка для игры со сливовыми косточками: «Il m’aime un peu, beaucoup, passionnément, à la folie, pas du tout». ^[1364] По отношению к моей картине это было pas du tout. Он заплатил мне, сколько я запросил, то есть двойную цену, потому что он уязвил мою гордость.

Проходя назад через парк, Харриет встретила леди Мэри с двумя юными Паркерами. Они постояли, наблюдая за детьми, бегающими вокруг клумб с весенними луковичными растениями. Харриет почти не виделась со своей золовкой, младшей сестрой Питера. Она знала, что в семье существует напряжённость в связи с браком Паркера. Питер любил Мэри, хотя Харриет и слышала, что он называл её маленькой гусыней, и, возможно, ещё больше любил Чарльза Паркера, своего коллегу по многим сложным расследованиям. С другой стороны, герцогиня не могла заставить себя произнести имя Паркера или леди Мэри, которая, по каким-то тайным причинам, не присутствовала на семейном званом обеде в честь Харриет, организованным Хелен.

Несмотря на приятную весеннюю погоду стоять в парке было довольно холодно. Харриет сделала пробежку вокруг клумбы с шафраном, преследуя своего племянника и племянницу, а затем леди Мэри предложила:

— Давай вернёмся в Бейсуотер на чашку чая? Чарльз всегда опаздывает, и становится так одиноко.

— С удовольствием, — согласилась Харриет. — Питер в отъезде, и я нахожу, что такой большой дом слишком велик для одного. Не то, чтобы я там была совсем одна, конечно! — добавила она, почувствовав, что сказала глупость.

— Да, действительно, — сказала леди Мэри. — Это вообще ненормально. Не могу и выразить, какое это облегчение не жить вместе с постоянно проживающими у вас слугами.

— Ну, я обходилась без них достаточно долго, так что теперь вполне могу наслаждаться их присутствием, — улыбнулась Харриет.

— О, я не осуждаю старину Питера, — сказала леди Мэри. Они шли к воротам парка в поисках такси. — И я рада встрече с тобой. Мы, паршивые овцы семьи, должны держаться вместе.

— А мы — паршивые овцы? — удивилась Харриет и, обнаружив, что в её руку вцепился маленький племянник, сказала ему «Бе-е-е!», заставив того рассмеяться.

— Весьма непопулярны, — спокойно продолжала леди Мэри. — Я — за то, что вышла замуж за человека из более низкого класса, а ты — более высокого.

— Как насчёт Питера? Он, как и ты, женился на особе из более низкого класса.

— Хелен побаивается Питера, — просто сказала леди Мэри. — И, если уж быть совершенно откровенной, я тоже.

— А я нет, — с чувством заявила Харриет.

— Конечно нет, ты умная. Оксфорд, и всё такое. Меня посылали в пансион благородных девиц, где я была посредственностью во всём.

— Ну, любой из Оксфорда стал бы посредственностью в пансионе благородных девиц, — сказала Харриет. Она с удовольствием представила, как мисс Хилльярд преподаёт хорошие манеры, а мисс де Вайн — умение нравиться.

— О, Боже, что это? — воскликнула леди Мэри.

Они приблизились к газетному киоску. Уже не было ни заголовка: «Убита красотка из высшего общества», ни даже «Пропавшая актриса». Крупные буквы кричали: «Войска Гитлера вновь занимают Рейнскую область. Версальское соглашение нарушено».

Харриет купила газету. Обе женщины попытались начать читать сразу, но хитрый ветер вырывал и сгибал газету, поэтому Харриет сложила её, чтобы прочитать в закрытом помещении. У Паркеров оказалась приятная, довольно просто обставленная гостиная, в которой одна или две вещи, очевидно, были из семьи Уимзи: на каминной доске — прекрасный голландский пейзаж с видом на море, а у стены — изящный секретер времён Людовика Пятнадцатого, — обе вещи  походили на беженцев из другого мира. Женщины расстелили газету на придиванном столике и принялись читать, почти соприкасаясь головами.

Немецкие войска вступили в Рейнскую зону вчера на рассвете за семь часов до того, как Гитлер объявил в Рейхстаге, что приказал занять демилитаризированную зону и аннулировал соглашения, подписанные в Версале и Локарно…

Будет новая война, — сказала леди Мэри. — Мы должны остановить его.

— Не знаю, — пожала плечами Харриет. — Половина страны — пацифисты. И многие заявят, что мы слишком строго обошлись с Германией в Версале, и она лишь возвращает своё. Может быть, оставим всё Лиге Наций?

— То есть, ты имеешь в виду, не сделаем ничего?

— К этому идёт. Лига не остановила Муссолини, не помогла Абиссинии.

— По крайней мере, — неожиданно заявила леди Мэри, — это должно научить, что нужно бояться правых, а не левых.

— Может быть, самое мудрое — бояться обоих?

— Я работала на коммунистов какое-то время, — сказала леди Мэри. — Их нечего бояться, если только ты не напыщенный богатей. Не могу выразить, как отвратительно себя чувствую, когда люди из верхнего эшелона власти продолжают рассуждать о большевиках, притом что Гитлер и Муссолини настолько хуже. Они просто боятся за свои собственные проклятые банковские счета. Ненавижу унаследованное богатство — оно оглупляет людей.

— Но оно не разжижило мозги Питера? — спросила Харриет.

— Я не имею в виду Питера, я имею в виду Джеральда. Питер почти ничего не унаследовал, разве ты не знаешь? Он получил какую-то долю от семейного капитала, а затем многократно удваивал её собственными усилиями.

— То есть, он стал безнравственным капиталистом?

— О, я не знаю, Харриет, всё так непросто. Задумываешься, что безнравственно иметь всех этих слуг, когда существуют голодающие и босые люди в северных городах, а затем понимаешь, что, по крайней мере, у твоих слуг имеется кожаная обувь и работа. Но, что касается людей, суетящийся и поддерживающих фалангистов и кагуляров... ^[1365] Есть даже люди, готовые подлизываться к Гитлеру. А он — просто вульгарный маленький карлик!

— Каких людей ты имеешь в виду, Мэри?

— Освальда Мосли и эту глупую Юнити Митфорд. ^[1366]

— Может быть, ты права. Я ничего о них не знаю. Но правда в том, что мир готов разделиться надвое, и помоги нам небеса найти золотую середину, — мрачно сказала Харриет. — Ты всё ещё коммунистка, Мэри?

— О, нет. В самом деле нет. Но идея такая красивая! Словно в деяниях Апостолов, если задуматься. Я имею в виду, что люблю не русских, а принцип.

— Я когда-то слышала, как Питер сказал: первое, что делает принцип, это убивает людей.

Между детьми вспыхнула шумная ссора, и леди Мэри разняла их и забрала у младшего игрушку, вызвавшую раздор.

— Всё должно быть поровну, как здесь, — объявила она. — Если вы не сможете договориться о пистолете, то ни один из вас его не получит.

— Если бы это было правдой, Мэри, — сказала Харриет.

Именно в этот момент вошел Чарльз.

— Ты сегодня раньше, Чарльз! — воскликнула леди Мэри. — Великолепно. Посмотри, кто у нас.

— Харриет! — обрадовался Чарльз, приближаясь и беря её руку в обе свои. — Я очень рад видеть вас здесь. Вы останетесь на ужин? Я пытался сегодня добраться до Питера, но мне сказали, что он уехал.

— Нет, я не останусь на ужин вот так, без предупреждения, — сказала Харриет. — А вдруг у вас отбивные. Но я с удовольствием бы пришла как-нибудь вместе с Питером.

— Когда он вернётся, — сказал Чарльз, — скажите ему, что мне надо бы перемолвиться с ним словечком. Мы нашли шантажистов мистера Уоррена.

Благодаря описанию, данному Уорреном, Бэшера и Стрикера быстро опознали. Тюремные власти любезно сообщили, какие имена скрываются за псевдонимами, и полиция повсюду разослала плакаты «Разыскиваются». Остроглазый полицейский в Кройдоне распознал этих двух мужчин, когда был вызван в паб по поводу драки. В полиции они оказались старыми знакомыми, и Чарльз ожидал резкого отказа сотрудничать и агрессивных жалоб по поводу нарушения их прав, что характерно для рецидивистов.

Но в конечном счёте первым его впечатлением было, что злодеи напуганы. Чарльз бросил лишь один взгляд на ничего не выражающую физиономию и пустые глаза Бэшера и решил допрашивать обоих вместе. Бэшер, хоть и не был совершенным тупицей, явно умом не блистал. С другой стороны, Стрикер напоминал остромордую городскую крысу, которая живёт мелкими преступлениями. Лишённые своих кличек, они оказались Брауном и Петтифером соответственно.

— Как я понимаю, вам зачитали ваши права? — начал Чарльз.

— Да, сэр.

— Вы понимаете, что это очень серьёзное дело. Женщина найдена убитой, и у нас есть причины считать, что вы угрожали ей физической расправой. У вас большие неприятности, ребятки.

— Мы, конечно, шантажировали, но никогда не трогали леди, — сказал Стрикер. Он, казалось, физически дрожал, и вцепился в стол, чтобы унять руки.

— Тогда давайте начнём с самого начала. Я так понимаю, что вы познакомились с мистером Уорреном в тюрьме?

— Да, сэр. Беднягу не следовало туда помещать. Мог позаботиться о себе не больше, чем малыш в лесу, инспектор. Над ним издевались. Это просто  как жестокость по отношению к бессловесным животным — помещать беспомощного барина вместе с шушерой, которую обычно и составляют «гости Его величества».

— Уоррена запугали в тюрьме, вы это имеете в виду?

— Измывались ужасно, — сказал Стрикер. — Отбирали сигареты, смеялись, когда он разговаривал со своим кичливым акцентом, портили ему еду, — ну, вы знаете, как это бывает, инспектор. Ну а мы сжалились над ним, Бэшер и я. Вернее, я сжалился, а Бэшер просто стукнул несколько мерзавцев о стену, так мимоходом, и от парня отстали.

— И тогда, став его защитниками, вы подумали о небольшом дружеском шантаже? — спросил Чарльз.

— Сначала нет. Но он всё время после случившегося ходил вокруг нас — ну, нельзя его за это винить, так как некоторые пытались добраться до него, когда Бэшер отвернётся, —  и мы вынуждены были постоянно слушать, какая  чертовски замечательная у него дочь, пока не стали сыты ими обоими по горло. Он всё нудил и нудил, хоть святых выноси. Вы не слышали его, инспектор? Если бы слышали, то посочувствовали бы нам. Господи, что за счастье было, когда он, наконец, отсидел свой срок!

— Продолжайте, — сказал Чарльз.

— Ладно. Вскоре после того, как мы сами освободились, мы увидели её в газете —  прекрасный портрет, под которым написано «Светская красавица, миссис Лоуренс Харвелл». Тут я и говорю Бэшеру, а не является ли эта птичка дочкой мистера Уоррена? Поэтому мы купили газету и всё прочитали.

— И решили шантажировать мистера Уоррена, угрожая навредить его дочери?

— Не надо нас торопить, инспектор. А то мы скажем что-нибудь, о чём потом пожалеем. Он всегда рассказывал, что она работает моделью, и нас это не интересовало. Мы не собирались доить работающую девочку. Но в газете было написано, что она вышла замуж за богатого паренька, вот мы и подумали, ну, в общем, если у него есть богатый зять, он сможет платить нам, а разве он нам не должен? За то, что мы о нём заботились, понимаете? Любой бы так подумал, разве не так, инспектор?

— А Уоррен так подумал? — мрачно спросил Чарльз.

— В начале, казалось, не очень возражал, — сказал Стрикер. — Правда, Бэшер? Раскошелился быстро. Мы подумали, что нашли миленький источник дохода. А затем он заартачился, и именно здесь мы совершили ошибку.

— Жадность одолела?

— Мы сказали ему, что доберёмся до его драгоценной дочурки. Но мы бы не стали этого делать. Поверьте, инспектор, мы хотели только попугать старого дурилу. Я видел Бэшера в деле не раз, инспектор, и это не очень-то приятное зрелище, но я никогда не видел, чтобы он тронул женщину, и не знаю, что он со мной сделал бы, если бы я об этом заикнулся.

— И всё же, очень скоро после вашей самой серьёзной угрозы в адрес миссис Харвелл вы приезжаете из Кройдона в Хэмптон, а на следующий день её находят мёртвой.

— Откуда вы знаете, что мы были в Хэмптоне? — воскликнул Стрикер, явно побледнев. — Мы это отрицаем. Никогда в жизни там не бывали.

— Я бы на вашем месте не был столь категоричен, — заметил Чарльз. — У нас есть очень хорошее описание от контролёра.

— А вот теперь послушайте, мистер Паркер, не пытайтесь повесить это убийство на нас! Мы к нему не имеем никакого отношения. Не нас нужно ловить, а этого маньяка в сарае.

Независимо от того, что говорят в пользу смертной казни, подумал Чарльз, она не всегда облегчает сбор улик.

— Какого маньяка? — спросил он. — Слушайте, Петтифер, вам нечего меня бояться, если вы не убивали. Я могу обвинить вас обоих в получении денег под угрозой расправы. Но что касается убийства, если вы спокойно расскажете мне, что произошло, и если ваши показания соответствует другим уликам, которые мы уже добыли, это могло бы даже быть засчитано в вашу пользу.

— Ну, Уоррен начал говорить, что у него больше нет бабок, — сказал Стрикер. — Поэтому мы решили немного накалить обстановку, только чтобы посмотреть, правда это или нет. Мы собирались немного припугнуть дочку — а вдруг папаша вспомнит, что под кроватью у него спрятан чулок с деньгами, специально чтобы поделиться с нами. Вы улавливаете картину?

— Слишком хорошо.

— Мы порыскали вокруг квартиры, где она жила, но там был дохлый номер. Слишком сильная охрана: вход только один, а там день и ночь швейцар. Но Уоррен как-то проболтался, что иногда навещал её в Хэмптоне, поэтому мы поспрашивали тут и там, и решили, что здесь  всё можно будет легко проделать.

— Как вы узнали, что миссис Харвелл будет там?

— Мы не знали. Мы собирались разбить несколько предметов, и оставить записку: дескать, в следующий раз это будешь ты. Но когда мы добрались туда, в доме горел свет, и, таким образом, мы поняли, что внутри кто-то есть. Ну, мы послонялись немного в саду, полагая, что это может быть только уборщица или кто-то ещё, кто присматривает за домом, когда хозяев нет. Лучшее место для хождения было около сарая, у боковой стороны сада под деревьями, и только мы туда подошли, как услышали его.

— Услышали кого?

— А я знаю? Кого-то, издающего дикие выкрики.

— Ему было очень грустно, — неожиданно подал голос Бэшер. — Он плакал, Стрикер. Это похоже на то, когда человек выкрикивает слова сквозь рыдания. Он не знает, — добавил он, обращаясь к Чарльзу. — Стрикер никогда не плачет ни по какому поводу.

— Кто-то уже был в сарае и рыдал? — спросил Чарльз.

— Не просто  кричал, инспектор, но и выл. И колотился обо что-то. И выкрикивал что-то неразборчивое.

— Вы ничего не поняли из того, что он говорил?

— Он сказал «Проклятье»! — предположил Бэшер. — Он сказал: «Проклятье! Дуй, пока не лопнут щёки!» ^[1367]

— Да, чепуха вроде этой, — согласился Стрикер. — И бился головой о стену сарая.

— И что вы сделали?

— Мы немного опешили. Мы просто стояли, а затем он выскочил и убежал.

— Как он выглядел?

— Имейте сердце, инспектор. Было темно, хоть глаз выколи. Он пролетел мимо нас, как пробка из бутылки. Без понятия, как он выглядел. Почему бы вам не спросить у этого румяного контролёра, который так хорошо нас описал?

— Хорошо. Таким образом, маньяк побежал. К дому?

— Вокруг него. Наверное, к дороге. Мы не видели. Мы немного опешили. Подумали, может, для нашего плана лучше прийти другим вечерком, поскольку не понимали, что происходит.

— Итак?

— Итак, мы сбежали. Пошли назад к станции, но в конце дороги увидели  грузовик, остановившийся у светофора, и он нас подбросил.

— Что за грузовик?

— С фермы. Полный капусты, в Гарден. ^[1368] Доставил нас прямо в город.

— Мы сможем его разыскать, — сказал Чарльз. — Не то, что это полностью обеляет вас...

— Найдите того маньяка, — сказал Стрикер. — Это он.

— Найдём, если он существует. Помогло бы хорошее описание.

— Что толку от болтовни? Я его не разглядел, помочь не могу. Если я наговорю всяких сказок, это же не поможет. Слушайте, вы должны вытащить нас, мы никогда этого не делали.

— Я не выдвину обвинения в убийстве этим утром, — сказал Чарльз. — Пока обвинения в шантаже достаточно, чтобы задержать вас.

— Судья не отпустит под залог? — мрачно поинтересовался Стрикер.

— Я очень надеюсь, что нет, — сказал Чарльз. — Полиция будет против.

Возвратившись домой, Харриет обнаружила в холле Бантера. Или, по крайней мере, бледную тень Бантера, слегка колышащуюся на нетвёрдых ногах и выглядящую выжатой, как лимон. Поскольку он держал пальто Питера, она заключила, что хозяин тоже вернулся.

— Ваша светлость, — сказал Бантер, — мне сказали, что вас потревожила… то есть, посетительница, пришла ко мне… Простите, миледи, но она не тот человек, который понимает, как положено себя вести в доме у джентльмена…

— Это ведь и мой дом, Бантер, и всё было просто прекрасно. Я обнаружила, что мисс Фэншоу очень интересный человек.

— Я прослежу, чтобы этого больше не повторилось.

— Бантер, ты выглядишь совершенно измотанным. Ложись спать. Если сегодня вечером лорду Питеру что-нибудь понадобится, я прослежу.

— Благодарю вас, миледи, — сказал Бантер.

Питер был обнаружен крепко спящим на кровати полностью одетым. Харриет присела в ногах и принялась осматривала свою собственность, наконец-то ей возвращённую. Пункт первый: гладкая белокурая голова, чуть тронутая теперь сединой на висках. Пункт второй: слабая паутинка весёлых морщинок, идущих от уголков глаз. Пункт третий: ястребиный нос. Пункт четвёртый: рот, чуть более крупный, чем требуется для такого лица. Её господин и повелитель, подумала она, казался странно отсутствующим, когда спал. Он, должно быть, один из тех людей, описанных мисс Фэншоу, черты которых, когда они оживляются, сильно отличаются от тех, которые соответствуют  спокойному состоянию. Она вспомнила, как он спал, когда она в первый раз взглянула на него как на нечто ей принадлежащее, — они тогда провели в прекрасном безделье целый день на плоскодонке. Его придётся разбудить, чтобы раздеть, но почему-то казалось, что спешить  не следует. Что он там говорил по телефону о лживой зиме?

Она взяла книгу с кровати. Незнакомую цитату Питера всегда стоит начинать искать у Джона Донна. И она быстро её обнаружила:

12

Всё, всё — на короля! За жизнь, за душу,

За жён, и за детей, и за долги,

И за грехи — за всё король в ответе!

Уильям Шекспир ^[1370]

Все эти короли — сущие мошенники!

Марк Твен ^[1371]

На завтраком Харриет почувствовала себя нехорошо. Она отставила в сторону яичницу с беконом, лососину и кровяную колбасу — всё подано на серебряных блюдах, — и удовольствовалась тостом с тонким слоем масла. Её господин и повелитель, который проснулся очень рано и праздновал своё возвращение в манере герцога Мальборо, возвратившегося с войны, ^[1372] с аппетитом поглощал всё. Харриет осторожно наблюдала за ним. Она надеялась, что лицо его светится от событий прошлой ночи, а не вследствие чего-то, происшедшего, пока он был в отъезде. И само это отсутствие — расскажет ли он ей? До их брака он время от времени внезапно исчезал с секретными миссиями в интересах, как она поняла, Министерства иностранных дел, и этот случай, должно быть, из их числа. В то время она и не мечтала расспрашивать его. Это поставило бы его в неловкое положение, если бы он отказался говорить, и опять же — в неудобное положение, если бы он рассказал. Человек, который открывает тайну, прося собеседника поклясться, что он никому её не расскажет, фактически просит о том, чего не смог выполнить сам.

По крайней мере, решила Харриет, здесь ничего не изменилось. Расспрашивать по-прежнему неудобно. Она открыла газету, чтобы прочитать о Рейнской зоне. Гитлер предлагал условия для сохранения мира. Она невнимательно просматривала страницы. Возможно, именно эти неуверенность и страх приводят к болезненному состоянию? Мисс Глория Таллэнт, как она прочла, всё ещё не найдена. Полиция расширила круг поисков.

— Будешь работать этим утром? — спросил Питер.

— Надеюсь. Хочу попробовать. Если я тебе не нужна, то есть…

— Надеюсь, мы встретимся за ланчем, — сказал он. — Нам нужно многое обсудить.

— Итак, Чарльз, что у тебя за сенсация?

— Объявился Эймери, как ты и говорил. Я зачитал ему его права и сказал, что он подозревается в убийстве.

— Что же он сделал, чтобы заслужить такое подозрения?

— Лгал о своих передвижениях в вечер убийства, продемонстрировал железный мотив для преступления на почве страсти.

— И что за ложь рассказал этот глупец.

— Ну, сначала он утверждал, что никогда не был поблизости от бунгало в Хэмптоне. Он обнаружил, что миссис Харвелл нет в городе и отправился домой в расстроенных  чувствах. Впервые узнал о преступлении из газет. Но когда его поставили перед фактом, что контролёр на станции в Хэмптоне видел кого-то, соответствующего его описанию и прибывшего приблизительно в шесть тридцать в тот день, и что этот человек не уехал из Хэмптона на поезде тем вечером…

— Он мог и не заметить его, — предположил Уимзи.

— Ну, в конечном счёте, узнав, что его видели, Эймери изменил показания. Он был в Хэмптоне тем вечером. Он пошёл по переулку по адресу, который ему дали, но затем внезапно передумал заходить к миссис Харвелл и после небольшой прогулки вдоль реки отправился домой на автобусе с Грин-лейн. Считает, что никто не видел, как он прибыл домой тем вечером. Я немного поднажал на него, сказав, что такое поведение несколько странно: дойти почти до места, а затем даже не постучать в дверь, но он заявил, что она замучила его этой игрой в кошки-мышки и что он внезапно решил, что не сможет вынести ещё одного проявления жестокости с её стороны.

После этого мы, конечно, попросили его дать отпечатки пальцев. Мы сказали ему, что, если он говорит правду, его отпечатков не может быть в бунгало, и мы сможет исключить его из списка подозреваемых.

— Полагаю, он возражал? — спросил Уимзи.

— Нет. Позволил нам взять отпечатки и вёл себя кротко, как ягнёнок. А отпечатки совпали с теми, которые мы обнаружили на одном из бокалов для хереса.

— То есть, конец?

— Но Питер, он же лжёт. Он мог бы быть даже маньяком, о котором сообщают два наших весёлых шантажиста, если там действительно кто-то был. Этот маньяк завывал в сарае, и затем побежал в направлении дома и, полагаю, вполне мог в него ворвался. Итак, если в сарае страдал Эймери и если он действительно входил в бунгало, то он, вероятно, последний человек, который видел миссис Харвелл живой. А по логике последний человек, который видел жертву живой…

— ...и есть убийца, — закончил Уимзи. — Я так понимаю, ты обвинил Эймери в убийстве?

— О, да. Мы всегда так делаем, рассчитывая на признание. Но он решительно это отрицает. Скорее сам бы умер, чем тронул волосок на её голове, обожал её и теперь не представляет жизни без неё… И ещё куча всего из той же оперы.

— Тогда зачем он врал?

— Был напуган и расстроен. Так он, по крайней мере, утверждает.

— Теперь главное для нас — послушать, что он скажет, когда узнает про отпечатки на бокале, — сказал Уимзи. — Жаль, что у поэтов такое отвращение к правде, но что-то же ему придётся сказать.

— У него теперь довольно несговорчивый адвокат, который велел ему впредь раскрывать рот как можно реже.

— Мне казалось, он на мели, — удивился Уимзи.

— На сцену вышел сэр Джуд Ширман и заплатил адвокату.

— В самом деле?

— Он, очевидно, интересуется пьесами Эймери, — сухо сказал Чарльз.

— Которые, конечно, дадут больше прибыли, если в новостях скажут, что автор обвиняется в убийстве. В очень странном мире мы живём, Чарльз.

— Я сообщу тебе, что он расскажет на новом допросе.

Расшифровка стенограммы допроса мистера Клода Эймери старшим инспектором Паркером, 9 марта 1936 г., десять часов утра. Присутствовали: вышеупомянутые, сержант Вил (стенографист) и мистер Манто, адвокат.

Эймери зачитаны его права.

Старший инспектор Паркер: Мистер Эймери, я должен сказать вам: мы точно знаем, что вы нам лгали. Не хотите изменить какую-нибудь часть своих предыдущих показаний?

Мистер Манто: Мой клиент утверждает, что сказал правду.

Эймери: Да.

Старший инспектор Паркер: Думаю, что вы должны изменить свои показания, мистер Эймери. Обнаружены ваши отпечатки пальцев.

Эймери: Возможно, я дотрагивался до дверного молоточка, когда ещё колебался между визитом и возвращением.

Старший инспектор Паркер: Ваши отпечатки действительно обнаружены на дверном молоточке, как вы и говорите. Но они были также найдены в бунгало на ножке бокала для хереса.

Эймери: Не может быть! Я видел, как она их вымыла.

Манто: Протестую. Моего клиента заманили в ловушку.

Старший инспектор Паркер: Не хотите изменить показания, мистер Эймери?

Эймери: Да, хорошо. Пусть я буду выглядеть последним идиотом, но расскажу всё.

Затем Эймери сделал заявление. Когда оно было подписано, старший инспектор Паркер отпустил Эймери, попросив его не уезжать из дома без уведомления полиции о своём местонахождении и велев оставить паспорт в полиции.

Заявление, сделанное мистером Клодом Эймери, Скотланд-Ярд, 9 марта 1936 г., одиннадцать утра:

Я очень хотел увидеть миссис Харвелл. У меня к ней было очень спешное личное дело. Когда я в третий раз за день зашёл в Хайд-Хаус, швейцар мне сказал, что миссис Харвелл отсутствует, но мне удалось убедить этого человека сообщить адрес, который ему дали для пересылки почты. Узнав адрес, я сел на поезд в Хэмптон, собираясь сделать сюрприз миссис Харвелл. Я шёл пешком от станции до бунгало, не желая брать такси, чтобы не скомпрометировать её, так как я знал, что мистер Харвелл всё ещё находился в городе. Я пришёл приблизительно в шесть вечера.

Миссис Харвелл не слишком образовалась при виде меня, а увидев накрытый стол и заметив её нервозность, я понял, что она кого-то ждала. Однако она предложила мне выпить, и я взял стакан хереса. Некоторое время мы сидели и разговаривали, при этом она несколько раз смотрела на часы. Наконец, она сказала, что мне пора уходить, и выпроводила меня. Разочарованный оказанным приёмом и совершенно не зная Хэмптон, в котором я оказался впервые, я заблудился и не нашёл станцию. Некоторого время я бродил в темноте, а затем поужинал в пабе, название которого не могу сейчас вспомнить.

Здесь рукой Чарльза было добавлено примечание на полях. Согласно местной полиции, описание соответствует пабу «Заяц и гончие», хотя он находится приблизительно в пяти милях от «Розового коттеджа». В этом пабе в то время проводился матч в дартс, и народу было полно. Никто не помнит человека, соответствующего  описанию Эймери.

Перекусив, я всё ещё продолжал сердиться на миссис Харвелл. Некоторого время я бродил, хотя становилось очень холодно, и, когда я наконец добрался до станции, то обнаружил, что опоздал на последний поезд. Мне не давала покоя мысль, что, в то время как я тут мёрзну и страдаю, какой-тот неизвестный человек обедает вдвоём с миссис Харвелл, и я возвратился в бунгало, намереваясь оставаться там столько, сколько понадобится, чтобы выяснить, если смогу, кто мой соперник. Приблизительно в одиннадцать, если я прав, поскольку мои часы встали, я возвратился к «Розовому коттеджу», занял позицию в саду, где мог видеть всех, кто приходит и уходит. С другой стороны сада на дороге стоял автомобиль. Я не могу сказать, что за модель, поскольку не интересуюсь машинами. Несколько раз я подходил к дому и заглядывал в окна. Комната была освещена, и шторы не были опущены, кроме как в спальне. Я никого не увидел в комнатах, что заставило меня сделать самые болезненные выводы. Начался дождь, и я нашёл убежище в садовом сарае, из которого мог видеть освещённое окно бунгало. К сожалению, во время моей бессменной вахты я заснул, сидя в шезлонге, и был разбужен только звуком отъезжающего автомобиля.

После этого я подошёл к двери дома и некоторое время громко стучал, надеясь, что миссис Харвелл примет меня вторично. Ответа не было. Я ещё немного побродил, очень расстроенный, и возвратился к бунгало приблизительно в час ночи, чтобы повторить попытку. Не получив ответа и на этот раз, я от парадной двери обошёл вокруг дома, и заглянул через окна на веранде. Я увидел, что миссис Харвелл сидит около камина. Она не могла не знать о моём присутствии, потому что я барабанил в оконное стекло, но она не впустила меня.

Наконец поняв, что она не хочет разговаривать со мной, и окончательно замёрзнув, я без пенса в кармане, потому что всё истратил на билет и ужин, направился к дому моей матери в Барнсе, что значительно ближе, чем моё городское жильё. На это ушла большая часть ночи. В конечном итоге меня подобрал первый утренний автобус через Кингстон-Бридж, и я прибыл в Барнс около половины восьмого. Я сильно простудился и слёг, совершенно ничего не зная о том, что произошло с миссис Харвелл, пока не вернулся в своё лондонское жильё три дня спустя и не обнаружил, что меня разыскивает полиция.

Питер внимательно перечитал документ несколько раз, а затем показал жене.

— Выскажи мне мнение писателя, Харриет.

Харриет прочитала заявление.

— Мне трудно представить Клода Эймери убийцей, — сказала она наконец. — Хотя он действительно говорил… Полагаю, полиция всё это проверит?

— Возможно, вся история придумана специально так, чтобы её было трудно проверить, — сказал Питер. — Мы можем купить Бантеру набор дротиков для дартс и отправить его пошвырять их в мишени в «Зайце и гончих», но даже если он найдёт кого-то, кто узнает Эймери, это закроет только полтора часа фатальной ночи.

— Всё равно, это стоит сделать. А Бантер умеет играть в дартс?

— Если не умеет, это будет его первым недостатком, который я в нём обнаружу. Бантера можно туда командировать. Но понимаешь, Харриет, тут кроется ловушка. Если человек лжёт, то постарается, чтобы всё, что может быть проверено в его истории, подтвердилось. Если же он говорит правду, то лишь во власти богов решить, вспомнит его кто-нибудь или нет.

— Что касается остальной части истории…

— Трудно сочинить более невероятную историю для полицейских, даже если постараться.

— Мне она не кажется такой уж невероятной.

— Можешь объяснить почему?

— Никаких других аргументов, кроме женской логики.

— То есть, ты так думаешь просто потому, что так думаешь?

— Знаешь, Питер, Клод совершенно бесхарактерный, но он не глуп. Кроме того, он — драматург.

— То есть, если бы он решил сочинить всю сцену…

— Она была бы цельным произведением. Она было бы правдоподобней, чем жизнь. И там обязательно были бы диалоги: ему нравятся диалоги.

— Ты должна сделать поправку на литературную форму документа. Заявление, сделанное в отделении полиции, — этопересказ, поскольку оно записывалось в блокнот бесчувственным сержантом и очень медленно.

— Ты подразумеваешь, что это могут быть лишь приблизительные слова Эймери?

— Всё должно быть правильно по сути, хотя стиль изложения явно не его. Самое важное то, что его показания полностью обеляют Харвелла. Ты можешь указать причину, почему Эймери стал бы сознательно лгать? Он оговорил бы себя, чтобы защитить покровителя своей пьесы?

— Конечно, нет. Но как это реабилитирует Лоуренса Харвелла?

— Время, — сказал Питер. — Если Харвелл ломился в двери Хайд-Хауса чуть позже двенадцати, а Эймери видел Розамунду живой приблизительно в час...

— Конечно.

— И реабилитируя Харвелла, он затягивает петлю на собственной шее. По его собственным, словам, он был последним, кто видел её живой. И по его же словам, он был в отчаянии и считал, что им пренебрегли. Между прочим, не расскажешь мне, что он говорил тебе.

— Она играла с ним в кошки-мышки, Питер. И он сказал, если это будет продолжаться, он не знает, что сделает.

— И ты поняла это так, что он мог бы напасть на неё?

— Абсолютно нет. Я скорее поняла, что он готов убить себя.

— И выбрал для этого несколько необычный способ самоубийства, — сказал Питер.

— Он этого не понимает. Ему лишь кажется, что ты ему поверишь.

— Ну, Харриет, люди, которые говорят правду, могут рассчитывать, что им поверят, как бы нелепо не звучала их история. А эта не кажется нелепой, а лишь очень трудно проверяемой. В конце концов, он не первый и не последний молодой человек, который сошёл с ума от неразделённой любви. Я хотел бы задать ему несколько вопросов; интересно, позволит ли мне Чарльз поговорить с ним.

— О чём ты спросишь его, Шерлок?

— Слышал ли он лай собаки. Имеется что-то наводящее на глубокие размышления в собаке, которая не лает. ^[1373]

Адвокат строго велел Эймери ни с кем не разговаривать без него. Питеру пришлось преодолеть некоторые трудности при подготовке беседы, а затем он был вынужден встретиться с Эймери в офисе Манто, где ему противостоял враждебно настроенный свидетель, неодобрительно взирающий на него и в любой момент готовый выпалить: «Не отвечайте на этот вопрос!»

Эймери уставился на Уимзи покрасневшими безжизненными глазами.

— Простите, что обеспокоил вас, Эймери, — начал Уимзи. — Я видел ваше заявление полиции, и есть один или два момента, о которых мне хотелось бы узнать поподробнее.

— Мой клиент не обязан отвечать ни на какие ваши вопросы, лорд Питер, — заявил мистер Манто. — В данном деле вы не являетесь официальным лицом.

— Абсолютно. Совершенно согласен. Но, возможно, я смогу вам помочь.

— Что вы хотите знать? — спросил Эймери.

— Я хотел бы знать, слышали ли вы во время ваших посещений бунгало в вечер 27-ого лай собаки?

— Она лаяла, когда я пришёл туда в первый раз, — сказал Эймери. — Проклятая тварь постоянно вертелась около меня. Розамунда увела её в спальню.

— Она продолжала лаять оттуда?

— Нет. Немного поскулила и поскреблась в дверь. А затем сидела тихо, пока я не ушёл.

— Но когда Розамунда провожала вас, она снова залаяла?

— Да. По дороге к парадной двери мы проходили мимо двери в спальню, и она начала снова.

— Очень хорошо. Теперь, позже вечером вы возвратились в бунгало и провели некоторое время в саду и в садовом сарае?

— Да. Я так и сказал.

— Тогда вы слышали лай собаки?

— Да, но недолго. Я ещё испугался, что она выдаст меня.

— Вы думали, что она обнаружила ваше присутствие около дома и подняла тревогу?

— Я боялся, что да.

— А это действительно была хорошая сторожевая собака?

— О небо, нет. Глупая скотина, рявкающая на любого, друг или враг. Просто входит в азарт и всё.

— Но её лай мог заставить кого-нибудь задаться вопросом, почему. Вам приходило в голову, что она могла лаять на кого-то или что-то внутри дома?

— Нет, — медленно сказал Эймери. — Не приходило. Я считал, что она бесится из-за меня.

— А когда вы возвратились в дом в третий раз, что тогда?

— Ну, тогда я ничего не слышал. Это странно, правда?

— Именно так я и подумал. Я имею в виду, вы же, кажется, бродили вокруг, стучали в окна…

— Мой клиент… — начал было мистер Манто.

— Всё в порядке, Манто, — раздражённо сказал Эймери. — Я уже рассказал об этом в полиции. Что толку отрицать то, что уже сказал?

— В ваших собственных интересах…

— Разве вы не понимаете, я хочу, чтобы всё выяснилось? — сказал Эймери. — Лорд Питер пытается помочь. Он должен хотеть поймать и наказать убийцу Розамунды — он её знал.

— Да, я действительно имел честь встретиться с ней, — сказал Уимзи.

— Значит, вы тоже должны были любить её! Она была самым красивым человеком, лорд Питер, ведь правда? Как мог родиться на свет тот, кто способен причинить ей боль? Я — последний человек в мире, кто поднял бы на неё руку, вы же верите мне, лорд Питер?

— Нам поможет лишь то, что может быть доказано, а не мои мысли или мнение кого-то ещё, — сказал Уимзи. — Итак, вы подходили близко к дому и ходили там, вы стучали в парадную дверь, вы заходили на веранду и заглядывали оттуда в окно гостиной.

— А она сидела в кресле, совершенно не замечая меня. Она разбила моё сердце, лорд Питер.

— Но собака не лаяла на вас тогда?

— Нет, — сказал Эймери, хмурясь. — Я тогда об этом не думал. Возможно, её выпустили побегать.

— Но тогда она прямиком направилась бы к вам.

— Да, наверное.

— Вы сказали, что она пыталась до вас добраться в течение всего вечера.

— Нельзя предполагать, что мой клиент является экспертом в моделях поведения собак, — сказал Манто.

— Конечно. Теперь о другой вещи, — сказал Уимзи. — Бокал для хереса. Ранее Розамунда предложила вам херес, и вы двое выпили его вместе?

— Да. Стол был уже сервирован для обеда, но она сказала: «Вы не можете оставаться долго. Но раз уж вы здесь, полагаю, мы можем выпить».

— Таким образом, вы использовали два бокала? Когда вы выходили из дома, мистер Эймери, где в точности были бокалы?

— Вернулись назад в бар в гостиной, — сказал Эймери без колебаний. — Она вымыла их, когда я был ещё там.

— Вы видели, как она их мыла?

— Да. Она дала мне понять, что пора уходить, взяла бокалы — в моём ещё оставалось на глоток — и пошла с ними на кухню. Я продолжал что-то говорить и поэтому последовал за ней и стоял в дверях, а она подошла к раковине и вымыла бокалы.

— У неё были какие-то затруднения с этим? — Тон Уимзи был лёгким и нейтральным.

— Затруднения? Что вы имеете в виду? Она не была неумехой или чем-то в этом роде только потому, что была красивой. У неё была тяжёлая жизнь, она знала, что такое работа. Она…

— Ваши отпечатки остались на ножке одного из бокалов, — сказал Уимзи. — Вы можете попытаться вспомнить, как в точности она мыла бокалы?

— Мы пили из них обычным способом, — сказал Эймери, хмурясь. — затем она подошла, держа свой в руке, и взяла мой с небольшого приставного столика около стула. Конечно, лорд Питер, я задавался вопросом, как могли мои отпечатки остаться на бокале после того, как его вымыли. Я подумал, что полицейский сам нанёс мои отпечатки, чтобы заманить меня в ловушку. Но понимаете, она держала их оба вместе за ободки, а не за ножки.

— Это объясняет, почему ваши отпечатки остались на ножке, — сказал Уимзи. — А затем?

— Она отнесла их на кухню и ополоснула под краном.

— Под краном?

— Она поставила их в раковину. Затем она взяла их один за другим, держа за чашу, как делает человек, желая помешать жидкость в бокале, и облила струёй воды. Затем она опрокинула их на сушильную доску.

— А вода всё это время текла из крана?

— Да. Затем она быстро протёрла чашу полотенцем — очень быстро, — отнесла их назад в гостиную и убрала.

— Мистер Эймери, вы совершенно уверены, что всё сказанное вами правда?

— Абсолютно. Вы, конечно, подразумеваете, что смешно думать, будто какие-нибудь  отпечатки способны пережить подобную процедуру?

— Отпечатки пальцев могут быть очень устойчивыми, — сказал Уимзи, вставая и собираясь уходить.

— Вы сделаете всё, чтобы раскрыть это дело? — спросил Эймери. — Я совершенно невиновен, а всё это меня погубит.

— О, я бы так не сказал, — улыбнулся Уимзи. — Немного скандальной славы — превосходное паблисити, разве вы не знаете?

— Ты не собираешься спросить меня, где я был? — поинтересовался Питер.

— Я подумала, что лучше не стоит, — сказала Харриет.

— Моя дорогая Кальпурния! Хоть я и не Цезарь, ты — моя жена, и должен же я рассказать хоть кому-то. Держи это за семью печатями, но позволь мне облегчить душу. ^[1374]

— Дорогой мой, иногда исключительно трудно отличить, дурачишься ты или смертельно серьёзен.

— На сей раз это всё серьёзно и, может быть, даже смертельно, — сказал он. — Меня попросили, чтобы я вернул несколько официальных бумаг. Ты спросишь меня, у кого.

— Конечно нет. Я спрошу, от кого?

пробормотал Питер.

— От кого ты должен был возвратить их? — любезно поинтересовалась Харриет.

— От короля.

— Но я думала, речь идёт о чём-то утерянном?

— Дело в том, что он устроил вокруг себя настоящую свистопляску, — сказал Питер. — Ему каждый день приносят официальные бумаги, и он иногда просматривает их, а иногда нет. Когда он во дворце, всё в порядке, потому что его штат не спускает глаз с секретных документов, подчищает его огрехи и подсказывает, что на том или ином документе подпись требуется срочно. Но каждый уик-энд он отправляется в форт «Бельведер» ^[1376] и не берёт штат с собой. И из-за этого возникают опасения, что, когда сумки с документами находятся в форте, их может увидеть любой, а у короля, скажем прямо, имеются странные друзья.

— Да, но….

— Но что, Харриет?

— Ну, нет ли здесь преувеличения? Я имею в виду, он же не педант, а все те официальные люди вокруг него — зануды. Но это не означает, что он показывает государственные бумаги команде шпионов. Он лишь нарушает правило «делай как мы», не так ли?

— Ты видишь это под таким углом? — задумался Питер. — Значит ли это, что так думает большинство? Интересно. Так или иначе, на прошлой неделе пропало что-то жутко важное. Штат дворца пришёл к заключению, что бумаги отправились в форт с королём. Поэтому кто-то поехал туда, чтобы их вернуть, но его не пустили.

— Как так?

— Форт — убежище короля, куда он скрывается от бюрократического аппарата. Никто из его штата не смеет совать туда свой нос. Поэтому один из моих друзей из Министерства иностранных дел, который когда-то служил в моём полку, подрядил меня съездить туда и посмотреть, не смог бы я вернуть документ, если возможно, подписанный, но в любом случае вернуть назад.

— Чёрт возьми, Питер. Но почему тебе должно удастся то, что не может никто из штата?

— Ну, есть люди, которых я знаю… — задумчиво произнёс Питер.

— Продолжай.

— Когда я добрался до места, меня провели в гостиную. Некоторые из его гостей сидели без дела, играя в карты. Никто не предложил мне сесть, поэтому я стоял в углу, как кухонный лифт. Меня вообще не замечали и уж, конечно, не старались придержать язык. Были высказаны некоторые ужасные вещи. Через некоторое время я отозвал одного из лакеев и спросил, неужели король в церкви. Он ухмыльнулся и ответил, что король молится своим оригинальным способом. Я сказал ему, что приехал, чтобы забрать несколько бумаг, и он ответил: «Почему же вы сразу не сказали, сэр?» — и провёл меня в кабинет короля, где и оставил. Харриет, на моём месте мог быть любой: меня никто не просил доказательств, что я — это я.

— Начинаю понимать причины твоего беспокойства, — сказала Харриет.

— Я не смог найти того, что хотел, — продолжал Питер. — Лежала куча открытых сумок для документов, и бумаги валялись везде, главным образом лицевой стороной вверх. Затем вновь появился лакей и сказал, что мне придётся уехать. Он сказал, что, если того, что я искал, здесь нет, то оно должно находиться в красной коробке, которую Его Величество взял с собой, когда уехал.

— «Уехал куда?» — спросил я. Он не знал, но предполагал, что во Францию. Короче говоря, Его Величество запрыгнул в свой личный самолёт и взлетел с лужайки позади дома, а коробка была с ним.

— Что ты сделал?

— Я не знал, что делать. Всё было достаточно плохо  в форте «Бельведер», а уж во Франции стало просто взрывоопасно. Я помчался в Оксфорд, как сумасшедший и вытащил из кровати Джерри. Эта скотинка отсыпалась после субботней вечеринки.

— Питер, я не могу уследить за тобой: какое отношение имеет ко всему этому Джерри?

— Никакого, кроме членства в Лётном клубе Оксфордского университета. Он проявил себя с самой лучшей стороны и достал для меня самолёт и пилота. Помнишь Реджи Помфрета, который так влюбился в тебя? ^[1377] Ну, твой  воздыхатель-студент? Ты не поверишь, но у него имеется лицензия пилота, и мы полетели в Булонь. Управление воздушным движением контролировало полёт некоего самолёта до Парижа. Конечно, это мог и не быть самолёт короля, но это был Дрэгонфлай. ^[1378] Тут я задумался. Я сказал себе, что король не мог полететь в Париж, поскольку не мог разгуливать в штатском по городу, где его хорошо знают, и разоблачат в две минуты. Он не мог бы доехать до отеля на такси без того, чтобы его фотография не появилась в каждой газете, и тогда случилось бы непоправимое. Король он или нет, но считается, что он не должен покидать страну, никому не говоря ни слова. Поэтому я подумал, что стоит искать его в «Бретёй».

— Где это?

— Около Парижа. Я вспоминал, что, когда он был принцем Уэльским, давным-давно, его посылали в Бретёй для изучения французского языка. Один из ребят из Бретёй был со мной в школе, и у меня создалось впечатление, что принц был дружен с его семьёй. А граф — очень общительный человек, политический посредник.

— И что ты обнаружил?

— Затруднения. Туман. Сначала Помфрет не мог найти место. Затем, когда туман начал подниматься и потёк, как пар из чайника, мы обнаружили замок и приземлились на поле у домашней фермы. Прекрасное здание, абсолютно простое и симметричное с двумя домиками в форме башенок, оформляющих подход. Заставляет Денвер выглядеть похожим на свалку, устроенную каким-то безумным архитектором. Итак, я поплёлся по дорожке — там имеется сухой ров вокруг дома и в нём паслись белый олень и его самка. Всё как во сне. И только я достиг дома, из дверей появляется Его Величество и направляется к ожидающему его автомобилю. И сам Бретёй выходит из дверей, провожая его. Пришлось мне подойти, перехватить короля и попросить тот документ. А он похлопал себя по карманам, нахмурился, а затем улыбнулся — у него такая обезоруживающая улыбка, Харриет — и сказал: «Чёрт побери! Я оставил его где-нибудь в доме. Но вы же найдёте его, Уимзи?»

— И он действительно оставил его в доме?

— Да, оставил. Бретёй принял меня достаточно гостеприимно, и мы отправились на поиски. Бумаги всё ещё были в сумке для документов; не думаю, что он даже открывал их. Но было большим облегчением не обнаружить их лежащими открыто, где их мог увидеть любой. Так или иначе, я присвоил их, а затем мы обнаружили, что туман сгустился, и мы не смогли взлететь. Нам пришлось разгуливать там весь день и найти отель на ночь. Короче говоря, мы проторчали там три дня.

— Но ведь всё хорошо, что хорошо кончается? — спросила Харриет.

Но Питера что-то продолжало тревожить.

— В отеле, где мы остановились, были и другие люди, которых я знал. Например, один из помощников Риббентропа и  Саксен-Кобург-Гота. ^[1379]  Герцог мотается туда-сюда между Лондоном и Берлином, торгуя своими связями с английской королевской семьёй, и подозревается в симпатиях к фюреру.

— Это не могло  быть совпадением, Питер? В отеле около Парижа?

— Возможно. Среди других гостей в Бретёй была некая миссис Симпсон. Она —  нынешняя любовница короля.

Он протянул Харриет через стол французскую газету, на которой была изображена худощавая изящная женщина с довольно угловатым лицом, выходящая из автомобиля. Заголовок гласил: «Elle qui sera la Reine d’Angleterre?» ^[1380]

Харриет посмотрела на фото.

— Питер, такая серьёзность не похожа на тебя, — сказала она. — Разве ты сам никогда не мотался в Париж для встречи с любовницей?

— О, ну, в общем, возможно, ты права, — сказал он. — Старею. Но, если говорить о любовницах, Харриет, у меня есть несколько друзей в Вене, которым может понадобиться помощь.

Несколько мгновений  Харриет переваривала услышанное. Она знала о некой оперной певице…

— Какая помощь, Питер?

— Помочь выбраться оттуда, — сказал он. — Потому, как развиваются события, еврейская семья предпочла бы иметь нечто больше, чем символическую границу, между собой и герром Гитлером.

— Конечно, ты должен помочь, если сможешь.

— Не думаю, что она захочет обосноваться в Лондоне, — сказал он глубокомысленно. — Таким образом, тебе не придётся иметь с ней дело. Нью-Йорк ей подойдёт больше. Она любила плакаться, что театр, в котором она пела здесь, полон неприятных запахов и влажных Стигийских миазмов, ^[1381] которые плохо влияют на горло. Все певцы — ужасные ипохондрики.

— Она действительно была такой интересной, Питер?

— Очень. И всё ещё остаётся, не сомневаюсь. Ты должна услышать, как она поёт! Ну, и услышишь, если только…

— Если что?

— Если её появление здесь не вызовет у тебя ревности.

Харриет засмеялась. Глубокий, спонтанный смех, как подземный поток, внезапно вышедший на поверхность.

Питер выглядел потрясённым.

— Моя дорогая, я просто обязан сделать тебя счастливой, — сказал он хрипло.

13

Куда, куда ушла моя собачка?

И где, и где, и где она сейчас?

   Популярная песня

В каждом преступлении есть что-то вроде мечты о нём самом. Преступления, которым суждено случиться, порождают всё необходимое: жертвы, обстоятельства, мотивы, возможности.

Поль Валери

— Ты нашёл собаку, Чарльз?

— Какой ты проницательный, Питер. Не совсем. Но кровь на ковре была собачьей, а не человеческой.

Двое мужчин вкушали ланч в небольшом кабинете Питера в доме на Одли-Сквер, уничтожая груды сэндвичей приготовленных миссис Трапп и заливая их бочковым пивом, доставленным из комнаты слуг.

— Я так и думал. Что-то ужасное должно было случиться с собакой, иначе она лаяла бы каждый раз, когда Эймери приближался к дому, как в более ранних случаях.

— Это если Эймери говорит правду, — заметил Чарльз.

— Получается, что так и есть. Но он, конечно, сказал мне по крайней мере одну громадную ложь. Поэтому, возможно, есть и ещё. Так неудобно, когда человек сходит с прямой дорожки.

— Боюсь, что он — явный подозреваемый.

— Мммм, — ответил его светлость ртом, набитым сэндвичем, ростбифом и горчицей.

— Ожидаю, что, если мы вообще найдём собаку, то найдём её в реке, — сказал Чарльз.

— С перерезанным горлом, — добавил Питер. — Полагаю, никаких признаков запачканного кровью ножа с отпечатками пальцев?

— Боюсь, ни следа. Наверное, он тоже в реке. Можно поискать.

— Как насчёт запачканной кровью одежды? Она могла бы создать для убийцы ужасные неудобства.

— Пока ничего похожего не нашли, — сказал Чарльз. — На обуви Харвелла была кровь, но этого стоило ожидать, учитывая, что он ходил по дому до того, как вызвать полицию.

— Это дело кажется ужасно аморфным, — сказал Уимзи. — Не во что вцепиться зубами. Давай рассмотрим все возможности, одну за другой, и посмотрим, куда это нас приведёт.

— Правильно, — согласился Чарльз. — С чего начнём?

— Начинай с Харвелла.

— Но он же чист. Алиби — прочное как скала. Никакого мотива.

— Ну, как ты знаешь, дружище, я не люблю мотивы, — сказал Питер. — Игрушки для присяжных. Кто может утверждать что-то о мотивах? Они идут из самых глубинных тайн человеческого сердца и всё такое. Мне всегда подавай способ и возможность!

— Пусть так. Харвелл обедал в своём клубе и, как заметили, уехал в девять вечера. Он мог пойти домой в гараж в Хайд-Хаусе и взять автомобиль — положим на это, скажем, пятнадцать минут, не больше. Он мог поехать в Хэмптон и прибыть туда чуть позже десяти; он мог затем возвратился в Лондон и устроить перебранку, входя в квартиру. Но до полуночи он не мог убить жену, потому что Эймери видел её живой в час ночи. И он не мог покинуть квартиру и возвратился в Хэмптон рано утром, потому что в полночь швейцары запирают все двери и держат их запертыми до половины седьмого. Приходится просить их выпустить вас, а они никого не выпускали. Таким образом, он не уезжал ранее шести тридцати на следующее утро. Видишь, Уимзи, Харвелл чист. И ты не можешь вот так просто взять и отбросить такой факт: парень любил свою жену и ничего не выгадывал от её смерти.

— Известны случаи, когда некто, кого ты любишь, заставляет невыносимо страдать, — сказал Уимзи.

— Кто способен постигнуть тайны человеческого сердца? Но сравни алиби Харвелла со всякой трухлявой мешаниной, предлагаемой другими подозреваемыми.

— Очень хорошо, давай. Наши шантажисты?

— Ну, они признают, что находились в Хэмптоне, скрываясь в саду и имея преступные намерения.

— Но?

— Но ни один из отпечатков пальцев в доме не принадлежит ни одному из них. И у них очень туманный мотив. Они не могли хотеть убить её, потому что мёртвая Розамунда для них совершенно бесполезна. Они, возможно, собирались припугнуть её и перестарались. Брауна не даром прозвали Бэшером, и вообще он человек, которого называют тяжёлым.

— Возможно, идя на злое дело, они надели перчатки?

— Вполне возможно. Они — из той мелкой шантрапы, кто знает про отпечатки и чьи пальчики известны полиции. Думаю, мы могли бы поднажать на них, но… Дело вот в чём, Питер: они утверждают, что их подбросили в город около полуночи на грузовике, идущем в Гарден, и, если мы найдём водителя и он подтвердит их рассказ, то они покинули сцену слишком рано — Эймери утверждает, что видел миссис Харвелл живой после полуночи.

— И, как я понимаю, ты рассчитываешь обнаружить водителя?

— Да.

— Наверное, ты прав, Чарльз, но мы не можем отбросить их до этого. Теперь Эймери.

— Ну, по правде говоря, думаю, что он — наш человек. Его рассказ — полная бессмыслица.

— Тем не менее, давай рассмотрим и его. Он хотел видеть Розамунду. Он добыл адрес у швейцара в квартире и приехал сюда. Розамунда впустила его и дала ему бокал хереса, затем она его выпроводила. Вместо того, чтобы уйти, он слоняется полночи на холоде. Около девяти идёт ужинать, затем возвращается в сад. Видит автомобиль, стоящий там. Не знает, что за автомобиль. Опять бродит вокруг, видит, или скорее слышит, как автомобиль уезжает. Люди слышат, как он что-то бормочет в сарае, но, кажется, он никого снаружи не замечает. Смотрит в окна и видит, что Розамунда сидит у камина. Она игнорирует его, после чего он возвращается в Лондон, большую часть расстояния идя пешком.

— Примерно так. Странное и необычное поведение в ночь преступления, да и мотив крепкий как танк. Она отвергла его, он рассвирепел и убил её. И вспомни, что он изменил свои показания: пока мы не нашли его отпечатки на бокале, он отрицал, что когда-либо был в бунгало.

— Да, это правда. Но тем не менее, что-то во всём этом беспокоит моё старое серое вещество, Чарльз. Если Эймери говорит правду, его история полностью реабилитирует других подозреваемых. Поэтому, возможно, это сделал он. Но, если он это сделал, почему он рассказал историю, которая все подозрения бросает именно на него? А если он лжёт, это ещё непонятнее.

— Нет, Питер, он просто не понимает, какие выводы следуют из его истории. Он не детектив. А кроме того, мы же основываемся не только на его рассказе. Есть оценка патологоанатома о времени смерти.

— Да. Но она даёт слишком широкие и нечёткие границы, Чарльз. Предположим, что правильным является самое раннее время, что даёт нам одиннадцать вечера, так ведь? Тогда, если отбросить показания Эймери, который видел жертву позже, преступление мог совершить Харвелл или наши весёлые шантажисты. Если верна другая граница — два ночи — то действительно, убить мог только Эймери или наш ночной убийца из Санбери.

— Мы всё ещё ищем его.

— Ладно, а теперь взгляни сюда. Это снимки, которые Бантер сделал для меня. Кровать, с которой сняли тело.

Чарльз взял фотографии, которые Уимзи передал ему через стол.

— Что ты видишь?

— Две вмятины в подушках.

— Ну, правая соответствует голове трупа в положении, в котором его нашли. Требуется объяснить левую.

— Второй человек рядом с ней в кровати?

— Второй человек, возможно. Но не совсем в кровати: она лежала поверх простыней, а не между ними, не так ли? И она не раздета, Чарльз. Та белая штуковина в обтяжку на ней — это вечернее платье, а не ночная рубашка.

— Оно задралось, не так ли? Возможно, женщина бросилась к кровати в спешке?

— Возможность A: Розамунда спешит затащить любовника в постель. Однако там они лежат рядом, оставив между головами промежуток, что даёт две вмятины на подушках. Возможность B: она борется с противником, и в ходе борьбы он несколько раз толкает её на подушки, создав вмятины в двух различных местах. Возможность C: убийца с силой вдавливает её голову в подушку, когда убивает её, а затем по некоторым причинам немного сдвигает тело. Поднимает, а затем немного смещает относительно первоначального положения.

— Всё говорит в пользу возможности C, за исключением того, что это был не убийца. Харвелл сам сказал нам, что, когда он нашёл её, то взял на руки и некоторое время сидел с ней, а затем вновь положил назад. Это дало вторую вмятину.

— Гм. Разве ты не думаешь, что если поднимаешь тело, которое только-только начинает коченеть, то не сможешь положить его так, чтобы оно приняло в точности то же положение? Появляется возможность D и далее до Z.

— Поверю тебе на слово, — сказал Чарльз, вздыхая. — Дело в том, Питер, что я не совсем понимаю, в каком направлении двигаться дальше. Что, ты считаешь, мы должны искать? Мы, конечно, можем поискать мёртвую собаку, но как сильно это нам поможет? Мы уже и так знаем, что бедная скотинка убита.

— Я точно так же сбит с толку, как и ты, Чарльз. Думаю, Эймери до сих пор главный подозреваемый, хотя может иметься что-то, что мы просмотрели. Иначе, зачем бы ему сочинять подобную чушь? Он должен быть каким-то воплощением Джекилла и Хайда, ^[1382] способным в виде Хайда зарезать домашнюю зверушку и убить возлюбленную, и быть кротким, сострадательным и слезливым парнем, играя доктора Джекилла.

— Ну, убийцы могут быть ужасно хитрыми, — заметил Чарльз. — Тем не менее, как и ты, я считаю Эймери странным подозреваемым.

— В том, что делать дальше, никаких сомнений, — сказал Уимзи. — Мне хочется знать, что Харвелл думает об этой истории с шантажом, и ещё нам срочно нужно узнать, кого Розамунда ожидала в тот вечер на ужин.

— Возможно, существовал демонический любовник?

— Возможно. Но до сих пор никто не признался, что был потенциальным поглотителем этого пирога с олениной и икры. Такой хороший обед пропал! — раздражённо добавил Уимзи. — Слушай, Чарльз, ты не против, если я немного пошастаю  вокруг и поговорю с людьми сам?

— Ради Бога, — сказал Чарльз. — Можешь бросить на это дело все силы. У тебя больше свободы, чем у бедного полицейского, на котором висят два большевика и связка динамита в шкафчике камеры хранения, четыре кражи драгоценностей, пропавшая актриса и растратчик. Окажу любое содействие.

— Ну, если бы ты мог бросить ещё одну монетку в нашу копилку, — можешь узнать в «Фортнум», когда в точности была заказана эта корзина для Хэмптонов?

— Мы уже подумали об этом, — сказал Чарльз. — И, как ни странно, легко получили ответ. Вообще-то в отделе заказов в «Фортнум» не отмечают точное время заказов, а лишь порядок, в котором они сделаны. Но служащая на телефоне запомнила, что вызов прервали перед самым концом разговора. Миссис Харвелл ещё даже не успела продиктовать адрес доставки. К счастью, они уже и раньше принимали от неё заказы в Хэмптон, и адрес был у них в отчётах.

— Разговор прервали?

— Что позволило установить время точно, — сказал Чарльз, — потому что вся телефонная станция в Хэмптоне вышла из строя из-за отключения электричества в пять двенадцать 27-го, и обслуживание не возобновлялось до шести часов.

— То есть, заказав корзину, миссис Харвелл лишилась возможности пригласить гостя.

— Для которого, однако, она сервировала стол. Шастай сколько хочешь, Уимзи. Я в замешательстве.

— У вас есть для меня какие-нибудь новости? — спросил Харвелл, открывая дверь лорду Уимзи.

— Боюсь, ничего определённого — сказал Уимзи. — Появляются некоторые новые линии расследования.

— Заходите.

Уимзи прошёл за ним в квартиру. Она выглядела холодно-элегантной, но очень неуютной. Гостиная имела бледно-синие стены, её заполняла модернистская мебель — смесь хрома и синей кожи. Огромный ворсистый ковёр с геометрическим рисунком покрывал пол, в камине из волнистой плитки стоял электронагреватель с решёткой, напоминающей автомобильный радиатор. Стеклянные полки демонстрировали несколько книг и дорогих украшений. Уимзи показалось, что это место как будто принадлежало кому-то, кто не хранил никаких сувениров из прошлого, кому-то, кто полностью покончил с прошлым и закупил всё новое.

Харвелл перехватил взгляд Уимзи.

— Ей очень нравилось всё современное, — сказал он чуть дрогнувшим голосом. — Мои вещи находятся там. — Он открыл дверь в большой  кабинет, стены которого занимали полки с книгами, а в центре расположился удобный стол и старые кожаные кресла. На приставном столике стояли фотографии отца и матери в серебряной рамке. Они делили пространство с фотографиями, подписанными несколькими известными актрисами.

— Присаживайтесь, — предложил Харвелл. — Я закажу кофе.

— Спасибо, — сказал Уимзи, усаживаясь. — Закурите? Открыв портсигар, он предложил Харвеллу «Виллар и Виллар».

Харвелл резким жестом отказался.

— Так что вы можете мне сообщить? — спросил он. Он выглядел постаревшим на многие годы, измученным и каким-то помятым.

— Кажется, имел место некий шантаж, — сказал Уимзи. Он с удивлением увидел, как вся кровь отлила от лица Харвелла, а рука, которую тот положил на подлокотник, судорожно сжалась.

— Какой шантаж? — хрипло спросил Харвелл.

— Боюсь, ваш тесть завёл в тюрьме несколько нежелательных знакомых. Они вбили себе в голову, что он будет платить им, если они станут угрожать расправиться с вашей женой.

— Расправиться с Розамундой? — переспросил Харвелл. — Именно это и произошло?

— Возможно, — сказал Уимзи. У него появилось любопытное ощущение, что в мужчине, сидящем напротив, напряжённость постепенно спадает. — Я так понимаю, вы подтвердите, что давали мистеру Уоррену достаточно денег, чтобы он мог расплачиваться с шантажистами по крайней мере некоторое время?

— О Боже! Вот оно что. Знаете, Уимзи, ему, казалось, нужно было довольно много денег, но я подумал… ну, в общем, я подумал, что, должно быть, очень трудно жить, если ты не привык к ограничению бюджета. Правда, я абсолютно не представлял, сколько нужно, чтобы вести простую размеренную, но достойную жизнь. Я лишь считал, что либо он не очень хорошо планирует расходы, либо я слишком скуповат… Вы говорите, что у него отбирали эти деньги? Сколько времени это продолжалось?

— Боюсь, долго.

— Ох, прости меня, Боже, а я ещё сказал ему, что нужно остановиться: я не смогу давать ему дополнительные суммы некоторое время. О, Уимзи, неужели её убили из-за этого? Я никогда не прощу себе… О, я этого не вынесу. Почему он не сказал мне? Я бы быстро положил этому конец!

— Давайте рассуждать спокойно и по порядку. Мистер Уоррен боялся сообщить вам, чтобы вы не привлекли полицию. Ему дали понять, что, если полиция узнает, миссис Харвелл изувечат. Вы знаете его достаточно хорошо, Харвелл, чтобы понять, как легко он купился на такие аргументы

— Да, понимаю. Бедняга, должно быть, чуть с ума не сошёл.

— И вы не должны думать, что это ваш отказ выплачивать мистеру Уоррену привёл к трагедии. Полиция не считает, что нападавшими были те шантажисты.

— Но почему? Почему их исключили? — заволновался Харвелл. — Если они угрожали ей? Разве они не из того класса людей, которые способны на всё?

— Как правило, люди из этого класса предпочитают не делать ничего, что выводит жертву из-под их власти, — сказал Питер. — Но в настоящий момент их не вычёркнули из списка подозреваемых.

— Да уж наверное, — сказал Харвелл, успокаиваясь. — Я так понимаю, что они под замком в полиции?

— Конечно. Шантаж — серьёзное преступление. Они могут получить за него четырнадцать лет.

— Думаю, их нужно повесить за убийство.

— Только если они его совершили, Харвелл. Если же виноваты не они, это оставило бы убийцу вашей жены безнаказанным и дало бы ему возможность снова убивать.

— Конечно, вы правы. Простите меня — я всё ещё плохо контролирую свои чувства. Не понимаю, что говорю. А вы, случайно, не знаете, где сейчас мой тесть? Я не видел его с того ужасного момента, когда вынужден был сказать ему о смерти Розамунды.

— Он был очень напуган, — сказал Уимзи, — и я взял на себя смелость подобрать ему жилище, где его вряд ли найдут и где у него будет небольшая компания, способная отвлечь его от грустных мыслей. Его реакция очень напоминает вашу: если всё дело в шантаже, то он частично виноват в смерти дочери.

— Но вы не думаете, что дело обстоит так?

— Нет. Не то, чтобы мои мысли имели особое значение… Но вы говорили нам, что не видели стол в бунгало?

— Нет. Комната имеет Г-образную форму, и я прошёл насквозь, не обращая внимания на стол. А это имеет значение?

— Большое. Стол сервировали на двоих. Вопрос в том, кого ваша жена ожидала к обеду?

— Понятия не имею, — сказал Харвелл. — Но, рискну предположить, что это Эймери.

— Эймери отрицает, что его приглашали.

— Ну, возможно, он просто заглянул. Она была очень гостеприимна, Уимзи.

— Она заказала еду в «Фортнум». Всё выглядело так, как если бы она ожидала гостя, кто бы это ни был.

— Ну, я не знаю. У неё были поклонники. Она притягивала взгляды, где бы не появлялась.

— Могла это быть подруга? — спросил Уимзи.

— Полагаю, могла. Но я так не думаю. Ей было неловко с людьми, которые её давно знали и могли помнить позор её отца. Главным образом, мы поддерживали отношения с семейными парами, с которыми познакомились уже после свадьбы.

— Мне очень не хочется делать предположения, которые будут вам неприятны, — сказал Уимзи, — но мог у неё быть друг, о котором вы не знали?

— Конечно мог. Я не приставлял к ней шпионов и не требовал отчёта о том, чем она занималась.

— Могу я попросить разрешения взглянуть на её корреспонденцию? Может ли там быть что-то, способное нам помочь?

— Разумеется, давайте посмотрим, — сказал Харвелл. — Если хотите, можем сделать это прямо сейчас.

Он встал и провёл Уимзи в спальню. Кровать и туалетные столики из белёного дуба с ручками цвета горошка, атласное покрывало на кровати оттенка eau-de-Nil. ^[1383] Уимзи не мог не чувствовать себя подобно чужаку, грубо вторгнувшемуся в такую чувственную среду. За спальней находился будуар Розамунды с большим зеркалом, окружённым лампочками, и небольшим раскладным столиком. Ящик его не был заперт. Двое мужчин вынули всё содержимое: золотую авторучку, немного писчей бумаги с монограммой и надушённые конверты, адресную книгу фирмы «Либерти», ^[1384] приблизительно дюжину визитных карточек и письма. Они перенесли всё это в кабинет Харвелла, разложили на столе и начали просматривать вместе.

Большинство писем было пустячными. Памятка о времени визита к портнихе; записка от подруги с благодарностью за подарок в виде поношенной одежды. Ещё одна — с благодарностью за приглашение на ланч. Счёт, небрежно выписанный рукой Розамунды, за покупку платьев — сумма заставило даже Уимзи несколько раз моргнуть и прикусить язык. И письма от Эймери. Множество писем, хранящихся в марокканском бюваре. Казалось, Розамунда хранила каждую строчку, которую она когда-либо получала от него, поскольку некоторые из записок представляли собой лишь короткое подтверждение назначенной встречи. Затем в небольшом потайном ящичке в задней части стола они обнаружили связку писем, перевязанную голубой лентой и с надписью «Его письма». На мгновение Уимзи подумал, что они нашли вожделенное сокровище, но затем Харвелл, развязав ленту и взглянув на письма, сказал: «Они все от меня. Она их хранила…» — и зарыдал.

Уимзи тихо удалился в гостиную и сел, ожидая, когда Харвелл придёт в себя. Ему было о чём поразмыслить.

Приблизительно через полчаса Харвелл появился вновь и выглядел успокоившимся.

— Простите, — сказал он. — Я не знал, что она их хранила.

— Вам совершенно не за что извиняться. Это я должен просить прощения за то, что расстроил вас.

— Мне придётся показать всё это полиции? — спросил Харвелл с дрожью в голосе.

— Не думаю. В конце концов, там нет ничего, что продвинуло бы нас хотя бы на шаг. Вы всё ещё не можете предположить, кого она могла пригласила на обед.

— Кто бы ни обедал с ней, он был последним человеком, который видел её живой, и поэтому тем, кто её убил, — сказал Харвелл сурово.

— Ну, не совсем. За стол не садились, еда не тронута. Выглядит так, как будто званый гость вообще не приходил. Но, естественно, мы хотели бы знать, кто он и почему не заявляет о себе.

— Единственный мужчина, который приходит мне на ум, это Клод Эймери. Но вы, кажется, говорили, что, по его словам, он не был приглашён?

— Он был поблизости, — сказал Уимзи. — Но его не приглашали. Если ему верить, то этот ужин предназначался кому угодно, только не ему.

— А что насчёт Гастона Шаппареля? — внезапно спросил Харвелл. — Совсем забыл о нём! Но вы же знаете его репутацию, Уимзи, и вы должны были видеть, как он смотрел на мою жену!

— Гм, — задумчиво произнёс Уимзи. — Я попрошу старшего инспектора Паркера поинтересоваться, где Шаппарель был в ту ночь.

— Харриет, у тебя уже назначено на это утро свидание с твоим Робертом Темплетоном, ^[1385] или ты свободна, чтобы съездить со мной в Хэмптон?

— С удовольствием поеду, — сказала Харриет. — Роберт Темплетон вполне может повариться в собственном соку — я по горло сыта его обществом. Но…

— Никаких «но», Харриет. Я не собираюсь показывать тебе что-то ужасное. Мне просто нужна компаньонка в момент, когда я буду беседовать с молодой женщиной, которая может совершенно напрасно встревожиться, увидев незваного дурачка с моноклем.

— Но разве не лучше попросить Бантера? Я имею в виду, он привык всегда быть твоим преданным компаньоном, разве он не почувствует себя несколько…?

— Господи, я женился на святой! — воскликнул Питер. — Которая далека от типичного и простительного желания перевоспитать супруга и стремится сохранить всё неизменным. Как это деликатно, дорогая!

— Совершенно не хочу, чтобы ты менялся. Охраняла бы тебя, как исторический памятник, если бы могла. По-моему, и Бантер не желает ни малейших изменений.

— Но так вышло, что Бантер сам попросил выходной. Что-то, связанное с собранием фотографов. Конечно, я согласился. По-моему, у него не было выходных с 1920 года.

— Очень хорошо, тогда я больше не заикнусь о Бантере. О чём мы будем разговаривать?

— Ты хочешь спросить «с кем». С дочерью миссис Чантер, Роуз. Я договорился с миссис Чантер, что они с Роуз будут в понедельник в полдень ждать нас в «Монрепо». Вставай и поедем, а по дороге в автомобиле я для тебя бобами грядки засажу по счёту трижды три. ^[1386] Введу в курс дела, я имею в виду. Жаль, что сегодня не самый лучший день для прогулки, но, по крайней мере, нет дождя. О, и Харриет, мы должны засечь точное время поездки.

— Пятьдесят одна минута, — сказала Харриет, когда «даймлер» встал на обочине переулка рядом с «Монрепо». — Но было большое движение.

— Спасибо, — сказал Питер. — Они предстали перед парадной дверью «Монрепо», и тут же появилась миссис Чантер в платье из набивной ткани и провела их в гостиную дома.

— Не думайте, пожалуйста, что я пытаюсь задирать нос перед вами, лорд Питер и миледи, — сказала она, принимая пальто у Харриет и усаживая её на стул у огня. — Я не осмелилась бы использовать дом моего работодателя без разрешения. Но мистер Сагден позвонил вчера вечером, чтобы предупредить, что они вернутся домой завтра, и я сказала ему, что мне потребуется свободное время, потому что вы хотите поговорить с Роуз, — тогда он предложил принять вас здесь.

— Очень любезно с его стороны, — сказал Питер.

— Он очень добрый джентльмен, сэр. Очень любезный. Они с миссис Сагден провели зиму в Италии — у неё слабое здоровье, — но теперь неожиданно должны вернуться домой из-за семейной проблемы. Он говорил взволнованно и огорчённо, бедный джентльмен. Хотя это не моё дело — обсуждать чужие семейные проблемы, сэр.

— Конечно, — сказал Питер. — Очень правильно с вашей стороны, миссис Чантер. Поверьте, мы спросим Роуз только о том, что абсолютно необходимо знать.

— Она здесь, — сказала миссис Чантер. — Я, наверное, пока пойду приготовлю чай.

— Возможно, позже,— сказал Питер. — А сейчас, наверное, вам лучше остаться на случай, если вы сможете что-то добавить к тому, что Роуз нам расскажет.

Миссис Чантер села, а в комнату вошла Роуз.

Харриет с удовольствием наблюдала за мягкими манерами Питера как детектива. Теперь же она перенесла своё внимание на Роуз. Девушка была симпатичной, с несколько детским выражением лица, которое часто исчезает с юностью, и опрятной. Видно было, что она очень боится, и Харриет ждала, как с этим справится Питер.

— Роуз, мы думаем, что вы сможете помочь нам найти убийцу миссис Харвелл, — начал он. — Из того, что ваша мать рассказала мистеру Бантеру, мы поняли что вы работали как горничная и домоправительница у миссис Харвелл в тот короткий промежуток времени до её смерти.

— Она приехала в среду, — сказала Роуз, — и она позвонила и спросила, смогу ли я открыть дом до её приезда.

— Что в точности вы должны были сделать? — спросила Харриет, желая принять участие в беседе с самого начала, чтобыиметь возможность позже задать более важный вопрос, если таковой возникнет.

— Я отдёрнула занавески, принесла уголь и затопила все камины, — сказала девушка. — Прошлась мокрой тряпкой по всему дому, сняла чехлы с мебели в гостиной, принесла немного молока и хлеба из деревенского магазина, поставила букетик в вазу, заполнила несколько грелок и уложила их в постель, чтобы подсушить бельё. Ну и конечно, мне пришлось сначала застелить кровать. Работа на пару часов.

— И когда приехала миссис Харвелл?

— Около четырёх часов, сэр. Она приехала со станции на такси. Она сразу же послала меня в деревню по магазинам. Когда я вернулась, то приготовила ужин, а затем распаковала её чемодан и повесила одежду — у неё была великолепнейшая одежда, сэр, трудно даже представить, — а затем она сказала, что я могу уходить и должна прийти на следующее утро.

— Вы так и сделали?

— Да.

— Что она просила вас сделать во второй день?

— Лишь обычные вещи, сэр. Те, что я всегда делала для неё: вычистить золу, затопить камин, приготовить завтрак, застелить кровать…

— Обычная женская работа, которую делать — не переделать, — перебила миссис Чантер.

— Что-нибудь ещё? — спокойно спросил Питер. — Давала она вам письмо, чтобы отнести на почту? Или что-то подобное?

— Нет, сэр.

— Вы совершенно уверены, Роуз? Мы считаем, что должно было быть письмо.

— Ей не было необходимости давать мне его, сэр, потому что перед ланчем она прогуливала собаку и могла легко отправить его сама.

— Я вижу, — сказал Питер. — что вы очень наблюдательная девушка, Роуз. Вы заметили бы что-то особенное.

— Ну, ничего особенного просто не было, сэр.

— А миссис Харвелл вела себя как обычно? Она не казалась чем-нибудь взволнованной?

— Она была нервной, сэр. Очень высокомерной со слугами. Она никогда не рассказала бы, что там у неё случилось. Совершенно не такая, как миссис Сагден в этом доме. Мама всегда знает, кого они ожидают, и вообще все семейные новости.

— Но миссис Харвелл была сдержанной?

— Да, очень.

— И, таким образом, она не говорила вам, что ожидает гостей на ужин тем вечером?

— Да нет же, сказала. Она отослала меня, как только я убрала ланч, который не был слишком обильным, поскольку она съела лишь варёное яйцо и несколько тостов. И она попросила, чтобы я вернулась в пять, чтобы помочь с обедом. Она сказала, что собирается кое-кого пригласить, «когда свяжется». Я немного забеспокоилась, сэр, что она хочет, чтобы я что-нибудь приготовила. Я подумала, что не справлюсь, и сказала ей, что мама была бы рада приготовить что-нибудь вкусное, если бы нас предупредили раньше…

— Поскольку я, естественно, всегда готова помочь, если буду знать заранее, — сказала миссис Чантер.

— Она сказала, что это лишь недавно пришло ей в голову, сэр, и она хочет сделать кое-кому приятный сюрприз, но волноваться нечего, так как она заказала корзину.

— Когда она это сделала? — спросил Питер.

— Должно быть, во время прогулки перед обедом, — сказала Роуз.

— И вы совершенно не имеете понятия, кто ожидался? — Харриет заметила, что голос Питера был совершенно нейтральным и почти нежным. Рассчитанным, чтобы не спугнуть рыбку перед тем, как он её отблагодарит, проглотив целиком! ^[1387]

— А когда вы вернулись в пять, что вас попросили сделать?

— Только накрыть на стол, сэр.

— Только стол? А что относительно еды?

— Доставили корзину. Её оставалось только распаковать.

— И на сколько персон следовало накрыть стол?

— Не помню точно, сэр. Думаю, на двоих.

— Вы не уверены? — спросил Питер. Роуз бросила быстрый взгляд на мать.

— На двоих, — сказала она затем.

— Что вы думаете о еде, которую вам пришлось распаковать? — спросил Питер.

Девушка была явно в замешательстве.

— Не моё дело думать об этом, — сказала она.

— Но вам не показалась она слишком экстравагантной? Деликатесной?

— Это не то, на что я тратила бы свои деньги, если бы у меня было столько, сколько у неё, если вы это имеете в виду, — сказала она.

— То есть, там не было ничего, что вам хотелось бы попробовать самой?

— Не могу припомнить, — сказала Роуз. Она старалась не смотреть на Питера и теребила ремешок от часов.

— Хорошо, — бодро сказал Питер, доставая из кармана карандаш и блокнот. — Давайте составим список того, что вы запомнили.

Роуз молчала.

— Давай девочка, — подбодрила её миссис Чантер.

— Я только достала всё из корзины и положила на стол, — сердито сказала Роуз. — Там всё было завёрнуто. Я не знаю, что там было.

— Ну и не переживайте тогда, Роуз, — сказал Питер, убирая блокнот. — Скажите нам только, что произошло потом.

— Она велела подождать, пока не прибудет её гость, — сказала Роуз. — Поэтому я сидела и ждала на кухне. А он так и не приехал. Поэтому делать было нечего, и, когда стало поздно, она отослала меня домой.

— Она не называла никаких имён? Просто сказала «мой гость»?

— Да.

— Она казалась взволнованной или расстроенной, когда этот гость не пришёл?

— Не особенно. Она лишь сказала, что теперь я могу идти и должна вернуться утром. Вот я и ушла.

— Вы заметили, во сколько это было?

— Где-то около десяти часов, — быстро сказал Роуз.

— Но ты вернулась лишь после одиннадцати, Роуз, — сказала миссис Чантер.

— Я некоторое время гуляла по переулку, — в отчаянии воскликнула Роуз. — Я не пошла прямо домой. Какие-нибудь возражения?

— Да, и большие! — воскликнула миссис Чантер. — Я тебе много раз говорила, чтобы ты не гуляла после наступления темноты! Разве ты не понимаешь, что где-то там скрывался убийца?

— Откуда я могла знать, — спросила Роуз, опустив голову.

— Когда вы шли по переулку, — продолжил Питер, — вы видели кого-нибудь? Или видели, как приехал или уехал автомобиль?

— Проехала машина, — сказала Роуз, внезапно оживляясь.

— Она подъезжала или уезжала?

— Въехала в переулок по направлению к нам, — сказал Роуз. — Боюсь, что не заметила номера или чего-то ещё. Но мне пришлось сойти на обочину, чтобы уступить дорогу.

— Хорошо, — сказал Питер. — Есть ли ещё что-нибудь, что, по-вашему, может нам помочь? Полагаю, вы понимаете, что вы — последняя, кто видел миссис Харвелл живой?

— Ужасно так думать, — воскликнула Роуз. — Вы же этого не знаете, сэр. Любой мог войти.

— Но ведь вы просидели на кухне весь вечер. Разве вы не услышали бы, если бы кто-нибудь приехал?

— Да… Нет, я могла заснуть. Она уставилась на Питера, а затем на Харриет широко открытыми, но ничего не выражающими глазами.

«Она очень напугана, — подумала Харриет. — Вопрос, чем?»

— Для сыщика губительно, — сказал Питер Харриет, — когда люди лгут. Почти каждый в этом деле придумал какую-нибудь ложь по самым тривиальным вопросам, не имеющем ничего общего с делом.

— Ты думаешь о Роуз?

— И Эймери. И Харвелле. Но сейчас о Роуз. Можешь себе представить, что распаковываешь корзину и не замечаешь, что в ней?

— Возможно, не так сильно интересуешься содержимым, если знаешь, что тебе ни кусочка не достанется, — сказала Харриет.

— Не думаю, что она вообще распаковывала корзину, — сказал Питер. — Но и не думаю, что мы сможем вытянуть из неё больше. И я очень сомневаюсь, добился бы Чарльз и его весёлые ребята большего успеха. Я всё ломал голову по этому поводу. Бантер, как уже всем известно, является частью нашей армии — миссис Чантер доверила бы ему свои тайны, угощая стейком, почками или пудингом, но Роуз будет трепетать перед ним, разве не так?

— Да, согласна. Бантер — значительно более ужасное явление, чем его хозяин.

— Спасибо.

— А как насчёт дам от мисс Климпсон?

— Боюсь, ни одна из них не первой молодости. И каждая, хоть почти неосязаемо,  стоит на общественной лестнице выше, чем Роуз.

— Окружённая, — сказала Харриет, — тем слабым и старомодным очарованием, о котором ни сказать, ни пером описать? Питер, я знаю, кто тебе нужен. Манго!

— Харриет, это гениально! Ты сможешь обойтись без неё несколько дней?

— Думаю, что ещё смогу вспомнить, как одеться, — сухо ответила Харриет.

— И ты считаешь, что девочка согласится?

— Думаю, она будет в восторге, Питер. Она поклоняется тебе как кинозвезде, и я уверена, что с огромной радостью примет участие в твоём расследовании убийства.

Питер задержал руку над звонком:

— Знаешь, Харриет, это может и не быть убийством. Вопреки широко распространённому мнению труп не всегда означает тяжкое убийство, караемое смертной казнью. Но даже если то, что произошло, не было убийством, мы всё равно должны выяснить, кто не является убийцей.

14

Ведь в каждой драме — нравственной иль нет —

Страсть держит сцену, женщины — сюжет.

         Ричард Бринсли Шеридан ^[1388]

Отчёт мисс Джульетты Манго лорду Уимзи:

Понедельник, 16 марта

Немедленно по получению Ваших инструкций направилась в Хэмптон и сняла комнату в гостинице «Белая лошадь». Представилась театральным костюмером, работающим над фильмом, съёмки которого должны начаться в этом месяце. Мне удалось сообщить всем и каждому в гостиничном баре, что костюмы для фильма почти все погибли при пожаре в студии в Элстри в прошлом месяце. Сказала, что работаю в Хэмптоне, чтобы быть рядом с ответственной за реквизит для фильма, и что мне нужна молодая женщина приблизительно таких же размеров, как мисс Кей Фрэнсис, ^[1389] чтобы смоделировать платья, которые я шью. Вызвала большой интерес, и несколько местных девушек прибудут ко мне завтра утром, Роуз Чантер в их числе. Заказала в «Хэрродс» три рулона атласа и материал для отделки, отнеся их на счёт леди Питер, помня слова Вашей светлости, что экономить не нужно.

Пожалуйста, передайте леди Питер, что её платье из аметистовой саржи очень хорошо подойдёт для выступления в Хэмпстеде на завтраке с литераторами, поскольку полный траур не совсем уместен в подобных кругах, и лучше надеть с ним жемчуг, а не один из тех воротничков. Платье полностью готово и выглажено и висит в платяном шкафу.

Завтра напишу снова.

Искренне Ваша,

Дж.Л. Манго

Прочитав этот отчёт, Питер передал его Харриет. Харриет, глубоко поглощённая чтением газеты, взяла его не сразу.

— Что привлекло твоё внимание? — спросил Питер. — Надеюсь, не курс акций «Компании газового освещения и производства кокса».

— Нет, не они. Вот это дело, — Харриет указала на заголовок: «Жена убита мужем. Три года каторжных работ».

— Что тебя здесь так взволновало, Харриет? Нет необходимости в угрозе смертной казни, чтобы удержать меня от убийства моей жены. Ничто не заставит меня повредить и волосок на твоей голове. Никакая жена на свете ещё не чувствовала себя в такой безопасности...

— Просто несколько странный вердикт в деле Бакстона, — сказала Харриет.

— Ага. Поскольку джентльмен, кажется, действительно оказался виновен в убийстве жены.

— И в заключительной речи судья сказал, что не дело Короны доказывать мотив, — сказала Харриет.

— Дорогая, что это: дурное влияние супруга-криминолога, или ты всегда читала полицейскую хронику?

— Всегда. Необходимое чтиво при моей профессии.

— Что действительно иногда несколько запутывает, так это разница между мотивом и намерением, — сказал Питер. — Ты могла бы написать на основе этого целый роман. Писатели, конечно, любят мотив, как и присяжные, о чём не устаёт напоминать мне Чарльз. Намерение намного более узко, и его легче ухватить.

— Но разница кажется мне очень скользкой, — сказала Харриет.

— Думаю, это легче понять на практике, чем в теории. У тебя может иметься сильный мотив желать смерти твоей тёте, если она, скажем, собирается оставить тебе состояние. Но намерение убить её — это совсем другое. Большинство людей с мотивами для убийства никогда не имеют к нему ни малейшего намерения. Но теперь предположим, ты действительно убила тётю и оказываешься её наследницей. И тебе может оказаться очень трудно опровергнуть, что у тебя было это пагубное намерение.

— В данном случае муж, кажется, схватил жену за горло в пароксизме гнева, — сказала Харриет.

— Гм. Ну, тогда он удачно отделался, избежав наказания за убийство, не так ли? Поскольку намерение его не заходило так далеко, чтобы убить, — то есть чтобы можно было поддержать обвинение в убийстве. Было лишь намерение причинить телесное повреждение.

— То есть, ты имеешь в виду, что некто может нанести кому-то удар кухонным ножом, и затем сказать, что намеревался лишь ранить жертву, но не убить?

— Точно. И его невозможно осудить за убийство. Нападавший всегда скажет, что в его намерения смерть совершенно не входила. Но тут есть еще одна тонкость. Нельзя ссылаться на непредвиденность очевидных последствий своих действий. Предположим, например, что ты принадлежишь к обществу разрушения уродливых зданий. Ты составила список и методично взрываешь все уродины.

— Питер! Какая замечательная идея! Мы должны немедленно основать такое общество — прежде, чем с Лондоном произойдёт непоправимое.

— А затем представь, что тебе придётся утверждать, будто ты не предвидела, что в результате кто-то может быть ранен. Присяжные, вероятно, посчитают, что ты должна была это предвидеть. Другой пример: если средний британец считает, что ножевая рана в сердце вызывает смерть, то нападающий не сможет утверждать, что не предвидел такого результата. Если только он не рассчитывает на признание его сумасшедшим.

— Понимаю. Ну, в данном случае мужчина, кажется, упал на женщину сверху, держа её за горло.

— Тогда, я полагаю, присяжные подумали, что падение было случайным и что без него он её просто отпустил бы, и в результате она осталась бы лишь с немного помятой шеей. Могу я посмотреть отчёт?

Харриет вручила газету Питеру.

— Да, ты видишь, у них бывали ссоры и прежде, но ни разу никто из них серьёзно не пострадал. Чтобы добиться осуждения за убийство, нужно доказать, что он верил, что на сей раз нападение приведёт к смерти или, по крайней мере, к тяжким телесным повреждениям.

— Тем не менее, три года — совсем не много при наличии трупа, не так ли? — спросила Харриет.

— Должно быть, он очень убедительно каялся, — сказал Питер. — Этот лабиринт оттенков имеет для тебя значение, Харриет?

— Да. Боюсь, мой труп в резервуаре может быть результатом непредумышленного убийства или убийства, не являющегося убийством юридически, или вообще не убийством.

— Это имеет значение? Всё равно имеется труп.

— О, огромное значение! Убийство — это единственное достойное преступление для детективного романа. Ему присуще истинное очарование. Всё остальное покажется читателю жиденьким соком по сравнению с шампанским.

— Что за омерзительная толпа — эта твоя читающая публика, — заметил Питер. — Разве нельзя придумать заговорщика, устраивающего взрывы? Растратчика? Похитителя? Фальшивомонетчика? Нет, Харриет? Только убийство удовлетворит потребности читателя? Тогда ты должна дать злодею и мотив, и намерение. Так же, как и возможность, конечно.

— Я понимаю, что в случае убийства кто-то расплачивается жизнью, — задумчиво сказала Харриет. — Возможно, если смертную казнь когда-нибудь отменят, то у авторов детективов будет более широкий выбор... А как дела у Манго, нашла что-нибудь?

— Убедись сама. Пока неплохо, я бы сказал.

Отчёт мисс Джульетты Манго лорду Уимзи:

Среда, 18 марта

Сегодня провела собеседование с несколькими местными молодыми женщинами в моей комнате в «Белом олене» и выбрала Роуз Чантер в качестве модели для платьев, объяснив, что её размеры наиболее близки к тому, что требуется. Она обрадовалась, и наша беседа легко перешла на миссис Харвелл, когда она сказала мне, что деньги за сеансы со мной очень кстати, поскольку больше не будет случайного заработка от Харвеллов. Я начала делать ситцевый макет для платья для неё, но ещё не кроила атлас, так как надеюсь, что она расскажет мне всё прежде, чем я начну рулон, что позволит вернуть ткань и возместить расходы.

Обнаружила, что мисс Чантер очень болтлива. Она считает, что знает всё о кинозвёздах, и теперь хочет всё знать о сценических костюмах. Сообщила много деталей о содержимом платяного шкафа миссис Харвелл и выложила всю история отношений между Харвеллами и окружающими. Узнала я и о молодом человеке Роуз, Рональде Дэчетте, который работает на местной лодочной станции, где изготавливают для продажи и аренды ялики и причалы. Роуз считает это хорошей и надёжной работой, поскольку аренда распространяется не только на летний сезон, как можно было бы думать. Она хочет обручиться с Рональдом, но её семья не в восторге от этой идеи. Миссис Чантер, как я понимаю, очень строга к Роуз, и той очень трудно найти способ побыть с Рональдом наедине. Поэтому у них есть для встречи только один вечер  в неделю, и они должны всегда докладывать, куда идут, и возвращаться к одиннадцати часам. Я так понимаю, что Рональд провожает Роуз до дома после каждой прогулки, но обниматься в кустарнике, растущем вдоль переулка, зимой холодно и неудобно. Девочка сделала несколько завистливых замечаний о комнате в «Белом олене», где хороший камин, но я не понимаю, почему я должна помогать ей попасть в беду за счёт Вашей светлости. У меня сложилось впечатление, что отношение миссис Чантер к девушке полностью оправдано. Роуз сказала мне, что пустое бунгало, когда Харвеллы отсутствовали, было огромным искушением для неё и Рона, но что он не смог придумать способ попасть туда, не оставив следов взлома. У миссис Чантер, конечно, имеется ключ, но он всегда находится на связке ключей от «Монрепо» в её кармане.

Мои попытки перевести беседу на любые подробности о фактическом дне убийства до сих пор успехом не увенчались, и я старалась не заходить слишком далеко, чтобы не вызвать подозрений.

Надеюсь, что Вы не посчитаете чрезмерным, что я пообедала сегодня ростбифом, поскольку это был table d’hôte ^[1390] по специальной цене.

Постараюсь выслать следующий отчёт как можно скорее.

Искренне Ваша,

Дж.Л. Манго

Отчёт мисс Джульетты Манго лорду Уимзи:

Четверг, 19 марта

Спешу выслать отчёт Вашей светлости, поскольку я обнаружила кое-что, имеющее БОЛЬШОЕ ЗНАЧЕНИЕ. Этим утром Роуз пришла на примерку, и в ходе длинной беседы она рассказала мне, что ЭТО НЕ ОНА прислуживала миссис Харвелл в вечер её смерти!!!

Кажется, произошло вот что. Вечер четверга — обычное время встреч Роуз с Роном, а именно этот четверг они ждали с особым нетерпением, потому что родители Рона собирались на день встречи полка Британского легиона и, таким образом, дом Рона должен был пустовать. Когда неожиданно приехала миссис Харвелл и попросила услуг Роуз, та оказалась в затруднении. Она не могла просто сказать миссис Чантер, что не хочет провести вечер в «Розовом коттедже», потому что не хотела раскрывать причину. Поэтому она попросила молодую подружку сделать за неё вечернюю работу.

Она сказала мне, что чуть не умерла со страху, когда её допрашивал лорд Питер, и боялась, что ей придётся сказать правду в присутствии матери, и разразится ужасный скандал. Она думает, что лорд Питер понял, что она лгала, потому что она не смогла «вспомнить» то, что фактически никогда не видела: содержимое продовольственной корзины.

Однако, когда миссис Харвелл ждала Роуз тем вечером, приходила молодая девушка по имени Мэри Моулс. Мэри только что окончила школу, ей только четырнадцать. У меня сложилось впечатление, что Мэри «предана» Роуз и сделает для неё всё, что та попросит. Роуз уговорила её сходить в «Розовый коттедж», чтобы они с Роном смогли встретиться, как запланировали. Роуз узнала от Мэри, что миссис Харвелл попросила, чтобы та накрыла на стол, а затем послала её с поручением, которое девочка выполнить не смогла. Я не могу придумать способ поговорить с Мэри, не раскрывая своего «прикрытия» как театрального костюмера. Позвоню вечером для получения дальнейших инструкций.

Искренне Ваша,

Дж.Л. Манго

15

В какой эпохе иль в каком народе

Женитьба, хоть когда, была не в моде?

Сэмюэль Батлер ^[1391]

— Харриет, кое-что произошло. — Питер вошёл в библиотеку, где Харриет с усердием школяра изучала отчёты по вскрытию трупов.

Она услышала в голосе Питера нотку, которая заставила её захлопнуть блокнот, встать из-за стола и подойти к нему.

— Бантер предупредил об уходе.

— О, Питер, нет! Почему? Это из-за меня?

— Почему ты так думаешь?

— Ну, очевидно, что ему стало труднее, когда его хозяин женился. Хелен даже предложила, чтобы я его уволила — я рассказывала? Но мне казалось, что мы с ним нашли понимание. Мне ненавистна сама мысль, что я…

— Ну, это связано с тобой, но не так, как ты думаешь. Причиной стало наше счастье. Теперь Бантер сам хочет жениться.

— О, но ведь это хорошая новость! Замечательная! — воскликнула Харриет.

— Да, конечно. Совершенно верно. Скотски эгоистично с моей стороны не радоваться, но Боже мой, Харриет, это удар! Даже хуже: он был моей страховкой, если угодно, против того, чтобы заставлять страдать тебя, если мои нервы снова пойдут вразнос. Я знал, что Бантер всегда готов принять на себя главный удар, а ты можешь переждать в стороне, пока всё не кончится. А теперь не знаю…

— Я готова принять главный удар, — сказала Харриет. — В радости и в печали, Питер, в болезни или в здравии, — разве не помнишь?

— Отлично помню, но лучше бы у тебя было поменьше печалей и болезней, которые надо преодолевать.

— Но Питер, разве Бантеру обязательно уходить от нас, если он женится? Разве джентльмен для джентльмена — своего рода духовенство, дающее обет безбрачия? Ведь есть женатые слуги… Или он просто хочет уйти?

— Нет, не хочет. Он оказал мне честь тем, что страдает так же, как и я. Но всё равно, не вижу выхода. Работа Бантера действительно предполагает, что он постоянно находится под одной крышей со мной.

— Что обычно происходит, когда слуга женится? — спросила Харриет.

— Ну, они обычно женятся на ком-то из слуг. Тогда либо они увольняются и переходят в дом, где требуется семейная пара — повариха и садовник, например, — или один из них устраивается на работу и содержит обоих.

— Разве мы не можем это устроить?

— Бантер собирается женится не на слуге. Молодая женщина, кажется, фотограф. Но нельзя же устроить её жить здесь в качестве своего рода постоянного гостя дома.

— Ага, — сказала Харриет. — Думаю, что встречала её. А что говорит она?

— Фактически Бантер её ещё не спрашивал. Я имею в виду, не делал формального предложения. Сначала поговорил со мной.

— Питер, это возмутительно!

— Да? Возможно. Правда, Харриет, я настолько сбит с толку, что не знаю, что и думать.

— Вы придерживаетесь довольно викторианских взглядов, милорд, — сказала Харриет. — Давай подождём и посмотрим, какой ответ получит Бантер, а я тем временем подумаю о каком-нибудь решении.

— Да, — сказал он. — Ты не против, если я немного поиграю? — Он подошёл к роялю и поднял крышку.

— Музыка обладает магической силой?

— А у меня сегодня вечером чрезвычайно встревоженная душа. ^[1392]

— Какую страсть не может музыка разжечь иль успокоить? ^[1393] Играй!

— Сегодня вечером Бантер сделал нам весьма странный комплимент, — сказал Питер, чуть изменившимся голосом. — Он сказал, что раньше не мог и предположить, что можно сочетать физическую страсть и дружбу.

И прежде, чем Харриет успела ответить, он уселся за клавиши и погрузился в сложную и замысловатую фугу.

Отчёт мисс Джульетты Манго лорду Уимзи:

Четверг, 19 марта

События развиваются очень интересно. Прежде, чем я позвонила, как собиралась, за инструкциями Вашей светлости, Роуз Чантер пришла ко мне вместе с Мэри Моулс. Эти две девушки решили посоветоваться со мной по поводу того, что им теперь делать, — как с человеком, который лучше знает жизнь и который не расскажет миссис Чантер или каким-то другим способом не раскроет ей секрет Роуз. Они обе, как Вы можете предположить, милорд, глубоко взволнованы ситуацией, в которую попали, а Мэри просто подавлена. Она понимает, конечно, что является последним человеком, который видел миссис Харвелл живой, и боится, что её обвинят в обмане и замалчивании информации. С другой стороны, понятно, что она полностью находится под влиянием Роуз, которой поклялась хранить тайну, и Роуз заставляет её держать слово.

Вот что рассказала Мэри про фатальный вечер. Она пришла в «Розовый коттедж» и представилась миссис Харвелл. Она очень нервничала и была почти уверена, что её отправят восвояси. Она сказала миссис Харвелл, что пришла сделать то, что должна делать Роуз, поскольку Роуз нездорова. Миссис Харвелл казалась очень нервной. Она велела быстро накрывать на стол, хотя было лишь пять часов. Она велела Мэри сервировать стол, а сама распаковывала корзину.

Затем миссис Харвелл рассердилась на Мэри, потому что та действовала неправильно. Миссис Харвелл обозвала её дурочкой. Я так понимаю, что Мэри никогда не видела, как сервировать настоящий стол, не знала, как свернуть салфетки или в какой последовательности выкладывать ножи и вилки, и тому подобное. Но когда миссис Харвелл поняла, что девочка действительно не знает, что от неё требуется, и увидела, как та огорчена, она велела Мэри не расстраиваться и показала ей в точности, что нужно, — в результате они накрыли стол вместе. Это было так красиво, сказала Мэри.

Но затем стала понятна необходимость спешки. Миссис Харвелл дала Мэри записку и деньги на проезд в поезде и попросила, чтобы та немедленно отвезла её в Лондон по указанному адресу. Она сказала, что не сумела связаться сама из-за неработающего телефона. Она сказала, что пробовала звонить весь день, но, если Мэри отправится прямо сейчас и попадёт на поезд в пять тридцать, то успеет вовремя. Мэри очень испугалась. Она не могла поехать в Лондон, не опоздав вернуться домой ко времени, когда её ждала мать — та считала, что девочка пьёт чай у подруги. Другая проблема заключалась в том, что она никогда не была в Лондоне за исключением одного случая, когда в шестилетнем возрасте посетила зоопарк вместе со своим дядей (подарок на день рождения), и она не представляла, как найти в Лондоне какой-нибудь дом.

С другой стороны, она боялась вновь рассердить миссис Харвелл, поэтому взяла записку, ушла из бунгало и принялась искать Роуз, чтобы отдать ей записку и деньги на дорогу и попросить самой съездить в Лондон.

Оказалось, что Роуз не доверилась полностью никому, даже Мэри, потому что Мэри не знала, что Роуз находится в доме Рональда, и бегала по деревне, проверяя все места, где та могла быть. Когда, наконец, она перехватила Роуз и Рона, идущих домой после вечера любви, было почти восемь часов — слишком поздно, чтобы доставить приглашение на ужин. Роуз велела Мэри идти домой. «А что делать с запиской?» — спросила Мэри. «Выбрось, избавься от неё», — велела Роуз.

«Но что я скажу, когда миссис Харвелл захочет узнать, что произошло с запиской?» — спросила Мэри. Роуз ответила, что она ничего не обнаружит в течение нескольких дней, а затем никогда не сможет быть уверена, сказал ли правду человек, заявивший, что не получал записки. «Не станет же она первой поднимать шум из-за свидания, — сказала Роуз. — А ты всегда сможешь сказать, что потеряла записку, поэтому потеряй её сейчас — возьми и выброси».

НО МЭРИ СОХРАНИЛА ЕЁ И СПРЯТАЛА. Деньги на поезд, которые ей дали, также беспокоили её совесть, пока она не опустила их в ящик для сбора «Армии спасения».

Она очень встревожилась из-за событий того вечера, милорд. Я бы сказала, что она — исключительно глупая женщина, если бы не помнила, что она ещё девочка. Поскольку у меня есть причина знать, милорд, что молодой девушке очень легко навлечь на себя проблемы с законом.

Итак, проблема, с которой они пришли ко мне, милорд, состоит в следующем. Что делать с запиской? Роуз настаивает на её уничтожении, но Мэри очень боится сделать что-нибудь такое, что, если будет обнаружено, вовлечёт её в ещё большие неприятности. Это убийство поставило их в очень сложную ситуацию. Когда Вы подробно расспрашивали Роуз о корзине и столе, она слишком хорошо поняла, какую глубокую яму сама себе вырыла, и что Мэри тоже по уши во всём этом, но она всё ещё совершенно не желает чистосердечно признаться во всём открыто. У меня создалось впечатление, милорд, что она боится своих родителей сильнее, чем полицию.

Однако мне пришло в голову предложить, чтобы они передали записку Вам, а Вы найдёте способ, чтобы сведения попали в руки полиции, но о них не узнал никто в Хэмптоне. Я призналась в небольшом знакомстве с Вами, милорд, и предложила передать записку Вам. Девочки ушли, чтобы хорошенько подумать.

Я останусь здесь ещё на день, чтобы посмотреть, что из этого выйдет.

Искренне Ваша,

Дж. Л. Манго

— Благословенно и бесценно иметь умных слуг, — сказал лорд Уимзи.

Леди Питер Уимзи передаёт свои наилучшие пожелания мисс Фэншоу и будет очень благодарна, если она сможет зайти на Одли-Сквер в ближайшее удобное время.

— Сразу скажу вам, — начала мисс Фэншоу, поворачиваясь, чтобы встретить Харриет, когда та входила в гостиную, — что я ответила отказом на предложение Мервина.

— Это никоим образом не моё дело, — медленно сказала Харриет, и вы имеете полное право велеть мне заниматься своими делами.

— О, я не против рассказать вам, с чего бы? Я не приехала бы, если бы стеснялась этого. Я действительно не понимала, какой это удар, какая боль — бросить лорда Питера. Я имею в виду, я понимаю, что иметь приличного хозяина и хорошую надёжную работу — это счастье,  но не ожидала, что работа эта — дело сердца, если вы понимаете, что я имею в виду.

— Я действительно понимаю. Питер также воспринял это ужасно — они оба бродят по дому, оставляя кровавые следы, как раненые призраки.

— Ну вот, теперь они смогут прекратить это, — сказала мисс Фэншоу. — Я передумала. Мервин может оставаться здесь.

— Не думаю, что это возвратит всё в прежнее состояние, — сказала Харриет. — Не говоря уже о том, что это очень болезненно для вас обоих.

— У меня имеется небольшой жизненный опыт, — сказала мисс Фэншоу. — Не думаю, что хорошо вступать в брак, принося огромные жертвы. Это слишком поднимает ставки для другого. Вместо того, чтобы просто сделать кого-то счастливым, нужно сделать его настолько счастливым, чтобы восполнить потерю. А кроме того, потери и приобретения обычно стоят в отдельных колонках, и одно не отменяет другого.

— Это очень разумно.

— Вы действительно так думаете? Моя мать говорит, что с моей стороны это жестоко. Но я не смогу вынести, если Мервин сделает что-то для меня, за что я потом должна быть ему вечно благодарной. Не думаю, что я отношусь к благодарному типу людей.

— Я тоже! — воскликнула Харриет. — Слушайте, не хочу говорить о жестокосердии, а предлагаю просто попробовать проявить небольшую женскую изворотливость. Вы готовы вновь надеть пальто и пройтись со мной?

Харриет повела гостью вниз на цокольный этаж дома. Коридор от нижней лестничной площадки привёл их к помещению между дверью, ведущей в область перед домом, и дверью в сад. Левые и правые двери, обитые зелёным сукном, отделяли помещения для слуг, кухню и кладовые. Застеклённая дверь вела на кирпичную дорожку, идущую по саду мимо скульптур дельфина и купидона в пустом бассейне декоративного фонтана. В отсутствии воды именно дельфин выглядел не в своей тарелке, зато, когда фонтан работал, купидон, должно быть, страдал от избытка влаги. Как и в большинстве лондонских садов, имелся маленький прямоугольник травы, окружённый цветочными бордюрами. Противоположный конец заслоняла большая старая яблоня, а дальше располагалась конюшня. По влажной дорожке и под каплями, стекающими с яблони, женщины подошли к двери конюшни. Харриет достала ключ, и они вошли. Они оказались в большом помещении с покрытым пылью полом, в одном конце которого стоял «даймлер», а рядом имелись двустворчатые гаражные ворота. На полках и на верстаке лежали слесарные и садовые инструменты, у стены стояли канистры с бензином и запасные шины. Но автомобиль со своими причиндалами занимал только треть пространства. Оставшееся место было разделено на стойла с кормушками на стенах, и комнату для хранения упряжи. Около последней начиналась деревянная лестница, ведущая на следующий этаж. Женщины поднялись наверх.

После сумрака почти лишённого окон пространства этажом ниже верхняя комната казалась светлой. И вновь она шла на всю длину и ширину здания, но по обеим сторонам были окна. С одной стороны из них видны были ветви яблони, которая в своём нынешнем безлистом состоянии позволяла видеть дальний конец главного дома. С другой стороны окна выходили на небольшой переулок с конюшнями, замощённый, чистенький и очень живописный, который шёл позади больших зданий параллельно улице. Когда строились основные здания, ряд конюшенных построек позади них являлся необходимостью: люди держали там лошадей и экипажи. Для лошадей нужны были конюшни и конюхи. Теперь же на первых этажах размещались гаражи, а выше — квартиры, или же это были миниатюрные дома с большими окнами на месте ворот и дверей в стойла. Напротив гордый владелец посадил плющ, обвивающий оконные коробки.

Мисс Фэншоу, держа руки в карманах пальто, прошлась по комнате, выглядывая из каждого окна. В одном конце комнаты имелся небольшой викторианский камин, решётка которого поначалу оказалась заполнена прутьями, натасканными компанией слишком оптимистичных галок, а затем брошенными и покрытыми обвалившейся сажей. Широкие старые половицы были покрыты толстым слоем пыли, в которой чётко отпечатывались следы двух женщин. Ещё одна лестница, более крутая, вела ещё выше, и Харриет направилась к ней.

Наверху подряд шло несколько мансард, в каждой имелось небольшое окно, выходящее на улицу. Железный остов кровати, одиноко ржавеющий в одной из них, свидетельствовал, что здесь конюхи спали. Без печей и при свечах. Но окна были симпатичными георгианскими «саше» ^[1394] с квадратными стёклами и узкими разделителями. Коридор, который связывал мансарды, освещался через грязные окна в крыше. Сада не было видно. Харриет и всё ещё молчаливая мисс Фэншоу вновь спустились на второй этаж.

Мисс Фэншоу вопросительно посмотрела на Харриет.

— Можно разделить гаражное пространство и сделать настоящую парадную дверь в здание с собственным адресом, — сказала Харриет.

— Да, полагаю, это можно сделать, — уклончиво согласилась мисс Фэншоу.

Харриет сделала решительный шаг:

— Лорд Питер мог бы позволить себе привести всё это в порядок и сделать очень миленьким, — сказала она. — Думаю, тут можно устроить хороший коттедж с тремя спальнями и прекрасной гостиной здесь, а кухню и столовую разместить внизу. Можно провести сюда звонок из дома, и Бантеру придётся сделать лишь несколько шагов. Что вы думаете по этому поводу?

— Вы предлагаете это нам, леди Питер?

— Полагаю, Питер должен это сделать. Я ему ещё ничего не говорила. Я хотела сначала узнать ваше мнение, прежде, чем вспугивать зайца. И я спрашиваю вас, считаете ли вы, что это сработает, смогли бы вы жить здесь?

— Мервин об этом знает?

— Нет, это чисто женский секрет. Попытка найти практическое решение.

— Я и не думала, что таковое может существовать. А вы действительно сможете без всего этого обойтись?

—  Ну, в настоящее время оно приносит пользу разве что паукам. Питер наймёт архитектора, вы, — вы и Бантер — решите, как вы хотели бы…

— Не думаю, что я разбираюсь в дизайне и прочем. — Мисс Фэншоу, казалось, одолевали сомнения.

— Моя свекровь была бы на седьмом небе, если бы только мы попросили её подобрать колер и отделку, — сказала Харриет, внутренне улыбаясь при мысли дать полную свободу вдовствующей герцогине.

Мисс Фэншоу дошла до конца комнаты и долго смотрела на яблоню в саду.

— Я вижу в этом своего рода выход, — сказала она. — Для Мервина это стало бы решением квадратуры круга. ^[1395] И очень любезно с вашей стороны сделать нам подобное предложение. Но не думаю, что это может сработать, если вы и я не сможем преодолеть любые трудности, которые неизбежно возникнут, то есть, если мы не станем хорошими друзьями.

— Я предвкушаю это, — сказала Харриет, протягивая руку.

— Ты не очень-то спешил последовать моему примеру с женитьбой, старина, — сказал достопочтенный Фредди Арбутнот. — Не мог понять, что же ты ждал столько времени, пока сам не встретил её.

— Рад, что ты её оценил, — сказал Уимзи, слегка, наклоняясь над столом, чтобы снова наполнить бокал Фредди шампанским. — Моя семья резко разделилась по этому поводу. Денвер продолжает следить за ней как за возможной племенной кобылкой, так же как Сент-Джордж, поскольку это позволило бы ему отлынивать от всех обязанностей. Герцогиня выражает нам обоим самое ледяное неодобрение, а мать без перерыва поёт славословия. Бантер не может прийти к окончательному мнению и решил уйти от меня… А мне так нужно всеобщее согласие.

— Жаль слышать о Бантере, — сказал Фредди. — Это удар. Он всегда был с тобой, разве не так? А в чём проблема?

— Каков хозяин, таков слуга. Он сам хочет жениться.

— О, понимаю. Паршиво для тебя. И ты не можешь попытаться остановить его, не так ли? Но ладно, Уимзи, я собирался поговорить не о Харриет, а о Харвелле. Она передала мне, что ты хотел ознакомиться со слухами насчёт него.

— Да. Что-нибудь нашлось для меня?

— Ты прав. Он занимал деньги. Довольно много. Ты знаешь, что у него имеется интерес к театру Крэнбоурн?

— Не могу сказать, что знаю. Продолжай.

— Он — участник консорциума, который купил безусловное право собственности семь лет назад. Безусловное право собственности — это серьёзное финансовое обеспечение, не какой-то там интерес к пьесам. Так или иначе, недавно Харвелл попросил ссуду на короткий срок и использовал свои акции в Крэнбоурне как залог. Кажется, он нуждался в деньгах, чтобы начать постановку этой новой пьесы Эймери, а его фонды были связаны в текущих постановках. Так это или не так, именно это он рассказал моим друзьям в Сити. Они нашли ему деньги — его положение считается прочным. А можно спросить, чем вызван этот интерес?

— О, понимаешь, жена парня убита, и все начинают испытывать гигантское любопытство ко всему, связанному с мужем.

— Очень противное дело. Невозможно не чувствовать жалости к человеку. Прекрасная леди. Конечно, тут речь о любви, а не о деньгах, Уимзи.

— Иногда они так прочно между собой перепутываются.

— Мм. Наверное, ты прав. Обе стороны очень важны. Понимаешь это, когда женишься.

— У вас с Рэйчел всё нормально? — резко спросил Уимзи и в упор посмотрел на друга.

— На высшем уровне, спасибо. Я только подумал с сожалением о плате за обучение в школе, о приданом и прочем. Ничего, со временем привыкну. Я всегда считал, что ты — холостяк от Бога, и всегда будешь отделять постель и дела — готов был пари держать, — а теперь смотри, как оно обернулось!

— Ну, можешь вытаскивать Харриет в любое время на ланч, с её согласия, разумеется. Я понял, что ей нравится с тобой поболтать.

— Очень рад это слышать. На самом деле очень неловко разговаривать с мозговитой женщиной. Не знаешь, что сказать.

— Разговаривай с нею, как с мужчиной, — сказал Уимзи. — А теперь извини, я должен мчаться в Скотланд-Ярд.

— Рад видеть тебя, Питер, — сказал Чарльз Паркер. — Ты помнишь, что Харвелл сделал туманное предположение, что тайным гостем на обеде мог быть Гастон Шаппарель?

— На основании лишь того, как тот смотрел неё? Конечно, помню. Мне тут пришло в голову, что, в конце концов, Харвелл и платил тому парню, чтобы он смотрел на неё.

— Ну, ты же знаешь, что полицейский — раб рутины. Я послал кое-кого, чтобы расспросить, где он был тем вечером…

— И он говорит, что был где-то в другом месте, как я понимаю?

— Да, но не говорит, где.

— Ему объяснили, насколько всё это важно?

— Естественно. Он говорит, что это — вопрос чести. Я привёз его в Ярд, чтобы попытаться вызвать в нём благоговейный трепет, но с тем же успехом я мог рассчитывать вызвать его в кирпичной стене. Не хочешь попытаться?

— Попробую, Чарльз, но почему я должен преуспеть там, где не смогли вы?

— О, Питер, это больше по твоей части.

Шаппарель был обнаружен (с помощью своего повара) в «Гарике». ^[1396] Он предложил Уимзи выпить, и они обосновались в углу курительной. Позади стула Шаппареля огромный портрет Дэвида Гаррика в маскарадном костюме затмил слегка утрированное одеяние француза: его слишком замысловатый галстук, безвкусные гвоздики, короткие гетры и обувь из змеиной кожи.

— Бесполезно просить меня, лорд Питер, — сказал он. — Не было смысла полицейскому спрашивать меня, и нет смысла вам затевать, — как вы это называете? — мужской разговор.

— Это довольно серьёзное дело, — заметил Уимзи. — У меня нет ни малейших оснований думать, что вы причастны к смерти миссис Харвелл, но если вы не скажете полиции, где вы были, они решат или обвинить вас в убийстве, или просто начнут вам везде ставить палки в колёса. В сравнении с затруднениями, которые это вызовет, признание, что вы были там, где не должны были быть…

— Затруднения для меня, если я расскажу вам, это просто une bagatelle ^[1397] — сказал Шаппарель. — Это даже полезно для профессии. Женщины любят ту frisson, ^[1398] которая возникает, когда их рисует известный соблазнитель. Но для леди, с которой я провёл ночь, эти затруднения не будут небольшими.

— Замужняя женщина, как я понимаю?

Шаппарель наклонил голову.

— Смотрите, старина, мы должны найти какой-то обходной путь, — сказал Уимзи. — Иначе вас вызовут в суд, вы откажетесь давать показания и можете оказаться в тюрьме за неуважение к суду.

— Я не знаю законов англичан, — сказал Шаппарель. — Но законы чести запрещают мне марать грязью имя женщины. Если я должен пойти в тюрьму, tant pis, ^[1399]  я пойду в тюрьму!

— Но если бы кто-нибудь мог в тайне попросить, чтобы эта женщина сказала, были вы с ней или нет, иесли бы она сказала да, то не было бы необходимости ни в каком нарушении закона. Вопрос отпал бы.

— Вы можете представить себе, милорд, как эта леди будет скомпрометирована, если проследят визит полиции?

— Я хочу предложить вам, — сказал Питер, — доверить мне подробности вечера 27-ого и имя леди. Тогда я нашёл бы способ с предельной деликатностью попросить её подтвердить ваши слова, а инспектор Паркер поверит мне на слово, что ваше алиби подтверждено.

Шаппарель некоторое время размышлял. Затем он сказал:

— Это всё показуха — моя репутация у женщин. Если бы я рисовал женщин в Париже, ничего бы и возникнуть не могло. Француженка ожидает, что ею серьёзно восхищаются, и воспринимает это как должное. Но эти ваши несчастные холодные английские красотки… для них это — острые ощущения, бодрящие кровь, когда кто-то смотрит на них в течение двух секунд подряд. Поэтому я пристально смотрю на них, отпускаю несколько ремарок, и через некоторое время они уже говорят мне, что никто никогда не понимал их так, как я. Всё это вызывает жалость, лорд Питер. Если им холодно, этим английским женщинам, то это потому, что они заморожены пренебрежением.

— Это совершенно верно, — рефлексивно ответил Уимзи. — Английская склонность к этикету и закрытости может так же легко скрывать неприветливость и безразличие, как и страсть.

— Именно поэтому ваших соотечественников так интересно рисовать. Если нет скрытности, то где же тогда триумф раскрытия? Но я вот что хочу сказать, милорд: к тем, кого я рисую, я очень редко прикасаюсь. Моя репутация в этой области очень сильно преувеличена. Лишь иногда, когда картина закончена, наступает небольшой кризис. Мадам очень грустно, она не хочет поверить, что все эти пристальные взгляды на неё, всё это приятное внимание к её личности — просто профессионально. Таким образом, может случиться так, что я наношу небольшой прощальный визит, осторожно, как вы понимаете. Я приношу небольшой дар. Подарок за позирование.

— И вечером 27-го в прошлом месяце вы нанесли небольшой визит?

Шаппарель передал Уимзи через стол страничку из записной книжки, на которой было написано имя.

— Пожалуйста, будьте очень gentil, ^[1400] очень осторожны, — сказал он.

— Спасибо. Я не обману ваше доверие. Должен ли я в рамках самозащиты спросить, когда будет закончен портрет моей жены? — в его голосе послышалась усмешка.

— О, но леди Питер — совершенно другой случай, — сказал художник. — Именно Ла Брюиэр,  мой соотечественник, сказал: «Тот, кто влюбляется в дурнушку, влюбляется со всей силой страсти». ^[1401] Я не стою на пути настоящих чувств, лорд Питер, как держался бы в стороне от лавины или жерла вулкана.

Миссис Хартли-Скеффингтон приняла лорда Питера в скучной, но очень модной гостиной. Его вопрос глубоко её взволновал.

— Как я могу признаться в таких вещах, лорд Питер? Мой муж разведётся со мной, — сказала она, — и для меня всё будет кончено. Никто не станет принимать разведённую женщину и общаться с нею.

— Если вы подтвердите алиби Шаппареля, — сказал лорд Питер, — тогда для полиции он больше не представляет интереса. Вот если вы его не подтвердите, ему, возможно, придётся давать показания под присягой и публично. Отказ в этой ситуации может иметь очень серьёзные последствия.

Она отвернулась в сторону. Он спокойно ждал, пока она боролась с собой. Затем она вновь повернулась к нему.

— Он был со мной тем вечером, — произнесла она шёпотом.

— Мне очень жаль причинять вам боль или неудобства, но я должен спросить вас, где и когда точно вы были с ним.

— Он приехал ко мне в пять часов или несколько минут спустя. А ушёл до рассвета, чуть раньше пяти утра.

— И где это было?

Она густо покраснела:

— Мы были в лодочном клубе. У нас с мужем есть лодка в Уэйбридже. Катер со спальными местами… Перед Пасхой там очень мало людей…

— Спасибо, — сказал лорд Питер, — вот и всё, с этим вопросом покончено.

Он встал, чтобы уйти.

— Подождите, лорд Питер. Из того, что он сказал, как бы намёком, у меня есть причина полагать, что мистер Шаппарель видел бедную миссис Харвелл незадолго до того, как приехал ко мне. Я так боюсь, лорд Питер.

— Но вы совершенно уверены, что Шаппарель был с вами в пять?

— О да. Я постоянно смотрела на часы… Прости меня, Господи! Я так его ждала!

— Тогда знайте, что он не мог иметь никакого отношения к тому, что случилось с миссис Харвелл, — после пяти часов она была жива. Шаппарель вне подозрений, и поэтому, миссис Хартли-Скеффингтон, вам тоже нечего опасаться. Не волнуйтесь.

— Вот и ладно. Мы арестуем Клода Эймери, — сказал старший инспектор Паркер, когда Питер, не называя имён, сообщил ему, что полностью удовлетворён проверкой.

— Мне бы очень не хотелось видеть, как ты делаешь глупые ошибки, Чарльз, — печально сказал лорд Питер. — Ты обнаружил серьёзные улики против Эймери?

— Что ты назвал бы серьёзными уликами?

— Его отпечатки в спальне? Нет? Я так и думал. Против Эймери нет ничего кроме его же собственной истории.

— Которую он и так уже менял под давлением и, думаю, изменит снова, когда мы найдём новые улики… О, между прочим, мы нашли собаку. Горло перерезано, а тело зарыто в компостной куче.

— Фу. Но, Чарльз, попытайся представить Эймери, проделывающего всё это.

— Это не намного тяжелее, чем вообразить то, что он нам насочинял: его ночные гуляния в окрестностях без особых причин. Мы отбросили всех, кто может быть отброшен, и что осталось, Уимзи? Эймери!

— Ну, мы можем рассмотреть другую часть улик, Чарльз. Надевай шляпу и поедем ко мне домой — я покажу тебе докладные письма от личной горничной Харриет, которая находится в Хэмптоне, играя чужую роль.

В холле Уимзи и Чарльза встретил Бантер.

— Согласно вашим инструкциям, я посетил аукцион в «Найт Фрэнк и Ратли», ^[1402] милорд, — сказал Бантер. — Мы приобрели первое издание «Алисы в стране чудес». ^[1403] Однако я взял на себя смелость заплатить немного свыше той суммы, которую вы называли.

— Превосходно. Не предполагал, что она доберётся до тысячи.

— Девятьсот сорок пять, милорд.

— Ты поступил совершенно правильно, Бантер. Сделай милость, не упоминай про неё её светлости — хочу сделать ей сюрприз на день рождения.

— Очень хорошо, милорд. Манго возвратилась в состоянии некоторого волнения, если мне позволено высказать своё мнение.

— Превосходно, — сказал лорд Питер. — Мы выслушаем её сразу. Скажи ей, чтобы пришла в библиотеку через десять минут.

— Очень хорошо, милорд.

— О, и будь там сам, Бантер. Это военный совет.

Питер снял пальто и шляпу и направился вверх по лестнице в поисках Харриет. Он обнаружил её в библиотеке, безмятежно читающую «Руководство по судебной медицине» Маркхэма.

— Тебе придётся прерваться из-за появления новостей, — сказал он. — Готовься встретить свою судьбу. ^[1404] Ну, не твою, конечно, но вполне вероятно, чью-то. А вот и Чарльз.

— Как приятно видеть вас, Чарльз.

Питер вручил ему два отчёта Манго.

— Ждёшь, что Манго обнаружит что-то глубоко разоблачительное? — спросила Харриет. Она прониклась внезапным энтузиазмом Питера.

— Я ожидаю, что она выяснит личность человека, с которым намеревалась пообедать Розамунда Харвелл, — сказал Питер. — Джокер в колоде. Человек, который, кем бы он ни был, способен заменить Клода Эймери в качестве главного подозреваемого. Посмотрим. Ага, а вот и наша героиня-победительница. Входи, Манго, и садись. Это — старший инспектор Паркер. Он отвечает за расследование. Я показал ему твои письма.

— Я не буду садиться, милорд, если вы не возражаете, — чопорно произнесла Манго.

— Как угодно. А теперь расскажи нам всё.

— Итак, милорд, миледи, старший инспектор, мистер Бантер, это было не слишком легко. Я решила получить записку непосредственно от Мэри, а не пользоваться посредничеством Роуз. Возможно, я не совсем справедлива к Роуз, но мне казалось, что эта записка была для неё большой помехой. Именно из-за этой записки Мэри была так напугана своим обещанием не выдавать Роуз. Без записки оставался лишь маленький секрет между двумя девушками, позволивший одной из них устроить себе спокойный личный вечерок. При наличии же записки… в общем, Роуз просила Мэри её уничтожить… Так или иначе, мне удалось устранить Роуз. Я выяснила, что они делают на следующее утро, то есть сегодняшним утром. Роуз должна была сидеть с больным отцом, пока её мать ходит по магазинам, а Мэри обещала заняться дома глажкой.

Поэтому этим утром я отправилась к Мэри, и как только она оказалась со мной наедине и без зоркого присмотра со стороны Роуз, она бросилась наверх и принесла мне записку. «Вы даже не представляете, какое облегчение я испытала избавившись от неё, — сказала она. — С тех пор, как она у меня, мисс Манго, меня преследуют кошмары».

— Тревога убивает нас, Манго, — сказал лорд Питер. — Кому она адресована?

— Посмотрите сами, милорд, — сказала Манго. — Она достала из сумки маленький конверт и вручила его лорду Питеру.

Он взял его так, чтобы все могли его видеть. Это был конверт из сиреневой бумаги, на котором крупным и чётким почерком было написано: Лоуренсу Харвеллу, эсквайру.

Наступила тишина. Затем Питер взял нож для бумаг и вскрыл конверт. Клапан был лишь слегка приклеен и легко откинулся.

— Перчатки, Бантер.

Бантер принёс пару тонких замшевых перчаток, и Питер надел их. Затем он достал из конверта листок бумаги и расстелил его на столе. Все четверо склонились, чтобы прочитать его.

Любимейший Лоуренс,

Скучаю по тебе ужасно. Пожалуйста, приезжай на ужин сегодня вечером, а завтра утром мы сможем вернуться домой вместе.

Твоя Роза Мира,

Розамунда

— Знаете, — сказал Питер, — если бы не это проклятое алиби, я мог бы в точности сказать, что произошло. В точности. По всей видимости, не настоящее убийство, разве ты не согласен, Чарльз? Непредумышленное убийство, как в том случае, о котором Харриет вычитала на днях в «Таймс». В конце концов, бедняга ведь не получил это письмо. Предположим, он неожиданно приезжает и видит жену в красивом белом платье и стол, накрытый на двоих…

Харриет встретилась глазами с Манго, и обе женщины слегка нахмурились.

— Питер, и на ней был…? — начала Харриет.

— Нет-нет, он этого не делал, — упрямо заявил Чарльз. — Жертву видели живой через час после того, как Харвелл уже оказался в своей квартире, которая затем оставалась запертой всю ночь. Мы уже много раз беседовали с теми швейцарами из вестибюля и не смогли поколебать их показаний. Ты облаиваешь не то дерево, Уимзи.

— Не может быть, — печально сказал Уимзи. — Есть что-то, что мы проглядели, Чарльз.

— Факт состоит в том, что у Харвелла есть алиби, а у Эймери нет, — сказал Чарльз. — Можешь пойти со мной завтра и попытать счастья с теми швейцарами ещё раз, если хочешь. Я не упёртый человек. Но эти разговоры никуда не ведут.

— Хорошо, попробую, если можно. Ты останешься выпить?

— Как обычно, старший инспектор? — спросил Бантер, — плавно переходя от коллеги вновь к слуге. Манго начала поспешно ретироваться.

— О, Манго, — остановил её лорд Питер. — Ты славно потрудилась. Превосходная работа. Мы все очень благодарны тебе.

После чего Манго густо покраснела и выбежала из комнаты.

Значительно позже, когда Питер рассматривал новую покупку около камина в библиотеке, послышался робкий стук в дверь.

— Войдите, — сказал лорд Питер самым зверским тоном, на который был способен, и заранее злясь на любого, кто бы это ни был. — О, это ты, Манго. Леди Питер легла спать. Отложи всё до утра.

Девушка продолжала стоять, хотя выглядела испуганной.

— Что случилось? — спросил он гораздо более мягко.

— Дело в том, что я, милорд… Я просто не могла сдержать удивление… это, конечно, не моё дело, говорить такие вещи, но…

— Не глупи, Манго, — сказал лорд Питер, вставляя монокль и уставившись на девушку. — Просто скажи то, что собиралась. Я не ем слуг.

— Милорд, может ли это быть простым совпадением — Фиби Сагден? Я имею в виду, что она, кажется, не была поблизости от Хэмптона, но, так или иначе, когда случается что-то ужасное в соседнем доме, невозможно не задаться вопросом…

— О чём это ты, Манго? Что за Фиби Сагден? Как она вписывается в общую картину?

— Я не уверена, что она вписывается, милорд, но…

— Сагден — это имя хозяев «Монрепо»? Работодатели миссис Чантер?

— Их дочь, милорд.

— Некая Фиби. И что с ней?

— Она исчезла, милорд. Полиция дала объявление и прочее.

— Ну да, Манго, это действительно кажется странным совпадением. Мне придётся спросить об этом Чарльза. Я не знал.

— О, сэр, разве вы не видели всех этих газетных заголовков?

— Заголовков? О Фиби Сагден? Нет, не видел.

— Да нет же, видели, сэр. Должны были. Фиби Сагден — это её настоящее имя, сэр. А её сценический псевдоним — Глория Таллэнт.

— О Боже, какой же я глупец! Необходимо немедленно связаться с Чарльзом. Хотя нет, уже поздно, а он — семейный человек. При первых же признаках рассвета… Большое спасибо, Манго.

— Не за что, сэр. Я сказала бы раньше, только я думала, что вы и так знаете. В Хэмптоне это вызвало намного больше толков, сэр, чем смерть миссис Харвелл, потому что Фиби — местная девушка, и её бедные мать и отец также местные, и она — настоящая звезда, актриса Уэст-Энда.

— Что, по мнению местных, с ней произошло, Манго?

— Похищение, убийство или ещё хуже, сэр, — сказала Манго с лёгкой ноткой удовлетворения.

— Выбирай на вкус, — сказал Питер. — Полагаю, старший инспектор Паркер сможет узнать, как идёт полицейское расследование. Ты не в курсе, когда молодая женщина исчезла?

— Кажется, через неделю после убийства, сэр.

— Но не из Хэмптона? Господи, да что же это я делаю, задавая тебе все эти вопросы, Манго? Когда мне удаётся вонзить во что-нибудь свои зубы, меня начинает нести. Набраться терпения до утра — вот единственное правильное решение. Доброй ночи.

Когда Манго ушла, лорд Питер взял «Таймс» и принялся искать дополнительные подробности в истории о пропавшей актрисе. Он не смог найти никаких упоминаний о ней, но его глаза выхватили из подвала страницы историю о мужчине, обвинённом в нападениях в Санбери. Согласно статье, этот человек оказался в больнице без сознания после дорожного происшествия и окреп для допроса только во вторник. Поэтому широко распространённое мнение, приписывающее ему другие преступления, оказалось опровергнуто, и эти инциденты потребуют нового расследования. Теперь полиция хочет побеседовать с любым, кто видел «сидли сепфайр», ^[1405] который нарушил правила в Санбери ночью 27 февраля.

— Гм, — сказал лорд Питер, откладывая газету на журнальный столик и отправляясь спать.

Спальня была наполнена лунным светом — портьеры полностью отдёрнуты.

— Харриет? — тихо спросил он.

— Действительно я. А кто ещё это может быть? — засмеялась она.

— Я только хотел проверить, спишь ли ты. Задёрнуть портьеры?

— Не ради меня. Я люблю видеть с кровати луну и звёзды.

— Да будет так, Domina. Луна желанья всходит в небе ясном, луна Эдема — полна и прекрасна… ^[1406]

— Прекрати бормотать, Питер, и полезай под одеяло прежде, чем простудишься.

— Уже здесь. Я ещё тебе не надоел?

— Нисколько. Я, кажется, становлюсь ненасытной.

— Великолепно. Я в жене найти желаю то, что в шлюхах есть всегда... Полагаю, что в своё время шлюхи, должно быть, сильно отличались.

— Абсурд, Питер. Ты говоришь глупости…

— Признаки удовлетворённой страсти, ^[1407] — я знаю это, Domina, я знаю.

16

Не отдавайте свою дочь на сцену, миссис Уортингтон, не отдавайте свою дочь на сцену…

Ноэл Кауард

     В этом представленье

Актёрами, сказал я, были духи.

И в воздухе, и в воздухе прозрачном,

Свершив свой труд, растаяли они.

Уильям Шекспир ^[1408]

— Ты знала, Харриет, — спросил Питер за завтраком, — что Глория Таллэнт и Фиби Сагден являются  или, что более вероятно, являлись одним и тем же человеком?

— Нет, — сказала Харриет, но это кое-что объясняет. Мне всё казалось, что фотографии Глории Таллэнт выглядят знакомыми, и я не понимала почему. Никогда её не видела. Но, Питер, я видела Фиби Сагден.

— В самом деле? А я там был?

— Нет, ты был за границей. Я видела её в «Ритце». Мне её показала Эилунед. Фиби была на ланче с Лоуренсом Харвеллом.

— Я должен увидеть Чарльза, — сказал Питер, прерывая завтрак, и быстро ушёл.

Харриет встала из-за стола после завтрака, перешла к письменному столу и приступила к работе. Вскоре мисс Брейси предстояло оставить вязание и исполнить стаккато на клавишах пишущей машинки. Сцена, до которой добралась Харриет, представляла собой ноктюрн — резервуар ночью. По различным техническим причинам не удалось убрать сцену у Хайгетских прудов, и история развивалась теперь независимо от лондонских рек. Переполненная любовью молодая пара тихо гребла по серебристой поверхность воды, и — когда Харриет оформила сцену, — стала свидетелем медленного всплытия трупа, неприятная бледность которого способна была напугать до смерти. По некоторым причинам на страницах луна сияла ярко, и Харриет наслаждалась красочным описанием неподвижной воды и отражёнными бликами лунного света. Только она успела взять себя в руки и со всей серьёзностью напомнила себе правило, что интерес читателя к описанию падает очень быстро, как в дверях появился Мередит и спросил, дома ли она для мистера Гастона Шаппареля.

— Он здесь? — спросила она удивлённо. — Очень хорошо, Мередит, проводи его наверх.

Но перед тем как пройти в гостиную, она закончила предложение.

Шаппарель рассматривал портретные миниатюры древних Уимзи, которые висели по бокам от каминной полки. Он взял её руку и склонился над ней.

— Простите за вторжение, леди Питер.

— Неужели вам потребуется ещё один сеанс, мистер Шаппарель?

— Нет, дело не в этом. Я нуждаюсь в вашем заступничестве.

— Перед кем? Я готова помочь вам, если смогу.

— Перед мистером Лоуренсом Харвеллом. Я полагаю, что он — ваш друг и друг лорда Питера?

— Мы знакомы, конечно. Не знаю, однако, имею ли я на него хоть какое-то влияние, мистер Шаппарель. Не желаете присесть?

— Я с ума схожу, леди Питер.

И действительно, француз выглядел глубоко взволнованным. Харриет испытала внезапное желание перенестись в Толбойз, который находится отсюда так далеко, что там иногда можно отдохнуть от проблем других людей.

— Что же сделал мистер Харвелл? — спросила она, пытаясь скрыть вздох.

— Речь скорее о том, чего он не сделал или ce qu’il refuse à faire. ^[1409] Видите ли, леди Питер, у меня должна состояться выставка в Академии Рейнолдса — это честь для живущего живописца. Естественно, я очень рад. Мои клиенты очень рады. Сначала их прекрасные лица будут показаны в прекрасном окружении, где все смогут ими восхищаться, и затем инвестиции, которые они сделали, заплатив мне, станут очень выгодными. Все рады, кроме мистера Харвелла. Когда вчера я обратился к нему, чтобы позаимствовать картину на месяц, он отказался. Он даже не желает обсуждать этот вопрос!

— Очень странно, — сказала Харриет.

— Я сказал ему, что выставка будет un coup de foudre, ^[1410] что весь Лондон будет об этом говорить, но он отказывается ещё более catégoriquement. ^[1411] Я говорю ему, что эта картина мне просто необходима, что она — шедевр моего лондонского периода, что без неё вся выставка — это «Гамлет» без принца. Он отвечает, что я фиглярствую, что я продал картину ему и что теперь она меня вообще не касается. Ко мне отнеслись как к бакалейщику, леди Питер, или как к сапожнику.

— Мне очень жаль, мистер Шаппарель. Я понимаю, что мистер Харвелл имеет полное право, но…

— Искусство не собственность, — сказал Шаппарель с достоинством. — Меня никогда ещё так не оскорбляли. Вы не могли бы объяснить ему?

— Не думаю, что смогу. Я лишь слегка знакома с мистером Харвеллом. А отсутствие портрета Харвелла действительно разрушит выставку? Вы написали очень много интересных портретов.

— В нём была уникальная метафизика, — с достоинством сказал художник. — Ваш портрет — работа гения, мадам, но вы не дали возможности такого нюанса, такой double entendre. ^[1412]

— Надеюсь, вы не считаете, что на этом основании я стану завидовать бедной миссис Харвелл? И, конечно, мы должны сделать скидку на состояние мистера Харвелла. Я попытаюсь найти возможность поговорить с ним. Но не думаю, что у меня есть на него хоть какое-то влияние.

— Спасибо, леди Питер, — сказал художник, собираясь уходить. — Ваш портрет будет готов очень скоро. Вы сможете забрать его до открытия выставки. То есть, если лорд Питер согласится предоставить его в нужное время. Я обнаружил, что с англичанами никогда не знаешь, чего от них ожидать.

— И с англичанками, мистер Шаппарель?

— Увы, мадам, здесь как раз всё известно. Они слишком заморожены. Необходимо зажигать в них огонь снова и снова.

— Чарльз, давай пока отвлечёмся от швейцаров. Кто расследует исчезновение актрисы? — спросил Уимзи, расположившись в кабинете старшего инспектора Паркера.

— Им занимается мой отдел. Детектив Боллин. А что за внезапный интерес?

Уимзи объяснил. Чарльз только присвистнул:

— Мы что-то упустили, — сказал он. — Я попрошу Боллина ввести нас в курс дела. Но ты прав: это не может быть совпадением.

— Самое интересное, что может. Случаются такие вещи как совпадения — это не то же самое, как сказать: «Это не может быть единорогом», не так ли?

— Тебе хорошо теоретизировать. А я твёрдо знаю: если полицейский говорит про что-то, что это лишь совпадение, это означает, что он бросил и пытаться понять, в чём там дело.

— И sub specie aeternitatis, ^[1413]  всё имеет смысл?

— Даже ты, Питер, даже ты.

Инспектор Боллин оказался округлым молодым человеком с чернилами на пальцах и внушительной кипой бумаг в руках. Чарльз представил лорда Питера. Когда Боллина спросили о возможной связи дела Фиби Сагден и делом Харвелл, он сразу засмущался. Было очевидно, что, хотя домашний адрес Фиби был в его записях, он не связал два и два и не понял, как близко друг к другу находятся эти два дома в Хэмптоне.

— Я не веду дело Харвелл, сэр, — сказал он с несчастным видом Чарльзу. —  Мне не пришло в голову проверить…

— Как мы понимаем, об этом говорит весь Хэмптон, — тихо сказал Чарльз.

— Мисс Сагден исчезла из дома в Лондоне, в котором проживала в течение приблизительно двух лет, сэр. Я не интересовался её детским домом, сэр.

— Вы и не должны были понимать, что этот дом соседствует с фигурирующем в совершенно другом деле, — услужливо вставил Уимзи.

— Вы правы, милорд, — воскликнул Боллин. — Но, рано или поздно, я бы это обнаружил.

— Конечно, обнаружили бы, — кивнул Уимзи.

— Возможно, — сказал Чарльз. — А пока, что же мы имеем в деле мисс Сагден?

Боллин приступил к отчёту.

Глория Таллэнт, она же Фиби Сагден, возраст двадцать лет, была послана за счёт родителей в частную школу драмы и танца, где хорошо проявила себя. Инспектор Боллин разговаривал с руководителем колледжа, и у него сложилось впечатление, что надежды на возможную большую роль были связаны скорее с внешностью молодой женщины, а не с её талантом. Однако, закончив колледж, она поместила своё имя в списки нескольких агентств и вскоре получила несколько очень незначительных ролей. А затем ей выпала экстраординарная удача. Для главной роли в новой пьесе сэра Джуда Ширмана потребовалась леди с рыжими волосами, которая могла бы станцевать несколько па во втором акте.

— У неё рыжие волосы? — спросил Уимзи.

— Весьма яркие рыжие волосы, как я понимаю, сэр, — сказал Боллин. — Вот её фото и описание.

Уимзи посмотрел на фотографию и прочитал текст.

— Я превращаюсь в старого женатого человека, Чарльз, — сказал он печально. — Фотография хорошенькой женщины оставляет меня холодным. Итак, инспектор Боллин, наша героиня получает симпатичную роль.

— Подготовка шла в течение шести недель, сэр. У неё были небольшие проблемы с режиссёром на репетициях, но к премьере всё утряслось. Это — предыстория, сэр. Затем она не явилась на генеральную репетицию и на премьеру, и пришлось ввести дублёршу. Полиции сообщили через два дня.

— Два дня? Почему такая задержка?

— Всё сложилось очень неудачно. Родители молодой женщины уехали за границу на всю зиму — проблемы со здоровьем матери, полагаю.

— Друзья? Семья?

— Она жила одна, сэр, в пансионе в Саусуорк — довольно удобно для Уэст-Энда. Кроме знакомых в театре имелся только приятель. Я сейчас к нему перейду.

— А в театре посчитали, что это просто капризы?

— Что-то в этом роде, сэр.

— Разве честолюбивые молодые женщины часто сбегают, оставляя ведущую роль дублёршам? — спросил Уимзи.

— Я этого не утверждаю, сэр, но в администрации её знали недостаточно хорошо — надёжна она или нет. Никакого послужного списка, так сказать. Они послали кого-то в её квартиру, но он не смог попасть внутрь, а соседи ничего не знали. И когда я стал задавать вопросы, сэр, оказалось, что режиссёр отчитал её на последней репетиции перед генеральной, и она очень расстроилась.

— Известна причина?

— Что-то о раскрытии образа в последнем акте, как я понимаю. Он не мог заставить её произнести роль так, как он этого хотел, она заплакала, он ей заявил, что она не тянет на эту роль, и она бросилась вон из зала.

— Поэтому, когда она не появилась на репетиции, они подумали, что она на них дуется?

— Маленькая месть, чтобы заставить их немного поволноваться. Они думали, что это был... — инспектор Боллин сверился со своими записями, — «налёт Сары Бернар», это их слова.

— Но, конечно, они поняли, что дело серьёзно, когда она пропустила премьеру?

— Да, сэр. Но к тому времени голова у них оказалась забита другими вещами. Как то: сможет ли мисс Мици Дарлинг с крашеными волосами спасти премьеру. Они поручили какой-то младшей служащей — кому-то из кассы — попытаться найти её ещё раз, а когда попытка провалилась, уведомили полицию.

— Понимаю. Вы сказали, у неё есть друг?

— Да, сэр. Некий Ларри Порсена.

— Ещё один сценический псевдоним, как я понимаю? И он девятью богами клянётся… в чём он клянётся, инспектор Боллин? ^[1414]

— Интересное предположение, сэр. Но нет, кажется, Порсена — его настоящее имя. Полагаю, итальянские родители.

Чарльз склонился над страницами, которые вручил ему инспектор Боллин, а затем сказал:

— Передайте нам суть, инспектор.

— С удовольствием, сэр. Джентльмен был очень разговорчив, сэр. Но то, что он сказал, сводится примерно к следующему. У Глории было прослушивание в одиннадцать утра, и он её сопровождал. Они собирались затем вместе сходить на ланч перед генеральной репетицией «Танцев до рассвета». Порсена расстался с ней у служебного входа в театр Крэнбоурн и остался ждать снаружи. Она так и не вышла. Конечно, он не знал, как долго она будет занята, но к двум часам он проголодался и устал, поэтому вошёл внутрь и спросил, что с ней случилось. Ему сказали, что не было никакого прослушивания и что в здании никого нет, кроме художников-декораторов, и поэтому шёл бы он по добру по здорову.

— И, полагаю, он пришёл к заключению, что она его надула?

— Точно, сэр. И он был сыт всем этим по горло. У неё была роль, а у него нет, — я говорил, что он тоже актёр? И он подумал, что она дала ему отставку. Поэтому он ушёл и утопил свои печали. Несколько дней спустя утром он пришёл к её дому, чтобы попытаться поговорить с ней, и, конечно, не смог её найти. Следующее, что он узнал он ней, он прочёл в газетах.

— И какого вы мнения о нём, инспектор? — спросил Уимзи.

— Легковозбудимый молодой человек, сэр. По-настоящему любит юную леди. Очень переживает за неё.

— Понимаю. Не расцените, что я сую свой нос, куда не надо, если я пойду и побеседую с ним лично?

— У нас свободная страна, сэр, — сказал Боллин несколько натянуто.

— Всё, что я узнаю, я доложу вам, — сказал Питер. — Это ваше расследование. Просто люди не всегда откровенны, разговаривая с полицейскими. Старший инспектор Паркер, я уверен, подтвердит, что вся честь достанется вам.

— Конечно, — кивнул Чарльз.

— Спасибо, сэр. А что касается чести, старший инспектор и лорд Питер, мы ещё не раскрыли преступление. Прежде всего, мы должны найти молодую женщину. А в настоящее время она исчезла без следа. Ветреная молодая особа могла пойти куда угодно с кем угодно и попасть в любую неприятность. О чести поговорим потом, когда докопаемся до сути.

— Вы абсолютно правы, инспектор. Я заслужил упрёк, — кротко признал Питер.

Ларри Порсена открыл дверь лорду Питеру и, будучи в пижаме, пробормотал: «О, проклятье! Извините, я быстро», — затем он отскочил, снова закрыв дверь. Лорд Питер терпеливо стоял на площадке и ждал. Площадка находилась в меблированных комнатах: «Гостиница-пансион для людей театра», как гласила доска снаружи. Карточка, взятая со стола в прихожей, информировала, что горячая еда доступна для постоянных жильцов до двух ночи, в заведении царит дружеская атмосфера, но пьянство не допускается, молодые леди и молодые джентльмены размещаются на разных этажах, услуги прачечной оплачиваются отдельно, а миссис Маллони делает всё, чтобы это место стало для каждого вторым домом. При выезде следует уведомить хозяйку за неделю.

Питер успел дочитать до этого места, когда дверь вновь открылась, демонстрируя худощавого темноволосого молодого человека с крупными чертами лица, одетого как Гамлет в мягкую белую рубашку и чёрное трико.

— Театральный реквизит, — сказал он, указав на одеяние. — Маллони конфисковала мои брюки. Я надеялся, что это мой брат, пришедший, чтобы внести за меня арендную плату.

— Боюсь, что я не он, — сказал Уимзи, протягивая визитку.

— Чёрт возьми! — воскликнул Порсена. — Слава Богу! Вы ведь известный сыщик, не так ли? Возможно, вам удастся найти её. Я так понимаю, что речь о Фиби?

Уимзи кивнул, и Порсена продолжил:

— Фиби. Глория.

— Да. Но думаю, вам лучше желать, чтобы я не смог её найти.

Секунду Порсена хмурился, а затем резко сел и обхватил руками голову:

— О, Боже!

— Давайте надеяться, что я неправ, — сказал Уимзи. Он дал молодому человеку время опомниться. В комнате царил живописный беспорядок, её украшали театральные афиши и фотографии с автографами великих и знаменитых. Эшкрофт и Оливье ^[1415] очаровательно улыбались друг другу через кровать. Сама Глория улыбалась ему поверх обнажённого плеча, выступающего из глубоко декольтированного платья. Собственные фотографии Порсены пялились на неё через кровать.

— Я действительно рассказал полиции всё, о чём смог вспомнить, — сказал Порсена.

— Я хотел бы расспросить вас немного о другом. О её настроении в предыдущие несколько дней. И в тот самый день. Она ведь вела себя странно?

— Фактически, в нескольких аспектах. А как вы узнали? Я думал, что она рехнулась.

— Она, должно быть, была очень взволнована ролью в «Танцах до рассвета».

— Да уж конечно. Это был для неё уникальный шанс. Все жаждут уникального шанса. Но такое, знаете ли, выпадает только на короткий миг. Если бы критики разнесли её, то она вернулась бы к дверям агентства и вновь встала в конец очереди. Однако это ей ударило в голову. Она вообще не рассматривала подобную возможность. Непрерывно твердила, что будущее устроено, а когда я попытался заставить её назвать причину, она лишь сказала: «Подожди и увидишь».

— Мистер Порсена…

— О, зовите меня Ларри. Все так делают.

— Ларри, говорила ли она что-нибудь, из чего у вас создалось впечатление, даже намёк на впечатление, что она собирается… ну, бросить старых друзей, утвердившись на облаке славы?

— Вы имеете в виду, дать мне отставку ради кого-то более известного? Или, по крайней мере, кого-то из нашей среды? Естественно, я этого боялся. Она мне очень дорога, о Боже… Я не знаю, как обращаться к лорду. Просто Питер подойдёт?

— Подойдёт, но только в пределах этих четырёх стен.

— Хорошо, Питер, у нас не было того, что называют пылкой и безрассудной любовью. Просто очень хорошие друзья. С тех самых пор, как я в первый раз купил ей кофе в обеденный перерыв в колледже. Мы хорошо проводили время вместе, и у нас был своего рода договор. Вы — светский человек, я могу сказать вам вещи, которые не сказал бы полиции. Любой понимает, что девушке, живущей самостоятельно в Лондоне, может понадобиться сопровождающий. Но и молодому человеку в моём положении также полезно иметь подругу. Это выглядит лучше. Гасит определённые подозрения. Конечно, я боялся, что она бросит меня, — причём за неё боялся столько же, сколько за себя.

— Что вы подразумеваете под этим, Ларри?

— Ну, она была легкомысленной. Не вполне понимала, что это за жестокий мир. Вы встречали подобное: все к ней будут добры, никто не будет завидовать, жизнь — это увлекательная забава, а вовсе не изнурительная работа. Ошибка её родителей, если хотите знать моё мнение.

— Плохо воспитали?

— Слишком хорошо. Позволили ей думать, что вся вселенная вращается вокруг неё.

— В результате ей требовался защитник, и им были вы?

— Точно. Вы весьма быстро соображаете, Питер.

— Стараюсь изо всех сил. Тем не менее, вы сказали, что боялись, будто она может…

— Да нет, её понесло в противоположном направлении. Она говорила, что добьётся для меня хороших ролей, устроит нас обоих, и нам не придётся больше волноваться. Я подумал, что она рехнулась. Я продолжал твердить ей, что у неё пока что только одна роль. Не знаю, что вы думаете, Питер, но считаю, что даже у очень известных актрис, даже у Гертруды Лоуренс и Дороти Ламур ^[1416] нет такой власти. Я имею в виду, что, без сомнения, они могут позволить себе обедать или спать, если пожелают, с влиятельными людьми, но не думаю, что они принимают решения по кастингу.

— А она всё это говорила на основе своей самой первой хорошей роли?

— Именно. Я считал, что это глупо.

— Однако у неё действительно было прослушивание на следующую роль после «Танцев до рассвета»?

— Так она сказала. Не знаю, что и думать. Когда она не вышла после нескольких часов пребывания в театре, я вошёл туда, но мне сказали, что за всё утро не было никакого прослушивания.

— Да, я прочитал ваше заявление полиции. Как вы думаете, что с ней произошло?

— Ну, это всё чертовски странно. Я слегка вскипел, когда швейцар прочитал мне нотацию и сказал: «Сам убедись». Ну, я пошёл её искать. В зрительном зале, конечно, и в фойе. Между прочим, все двери на улицу были заперты, и она не могла выйти. Я обежал коридоры и открыл все двери уборных, офис режиссёра и комнату костюмерши… — все двери, которые встречал. Кроме того, я звал её. Я обежал пространство за кулисами. Без толку. Не представляю, как она вышла, чтобы я не заметил, но её там не было.

— Тем не менее, нелегко обыскать весь театр, — задумчиво произнёс лорд Питер.

— Вы подразумеваете, что она, возможно, спряталась?

— Или её спрятали.

— Это ужасная мысль, — нахмурился молодой человек. — Мне она совершенно не нравится.

— Сожалею и всё такое. Не люблю внушать чёрные мысли. Ещё один момент: она делала что-нибудь необычное на неделе перед тем, как пропала, или раньше? Ходила куда-нибудь, где не была прежде? Что-то подобное?

— Нет, насколько я знаю. В один из вечеров она съездила домой, чтобы привести какую-то одежду — домой в Хэмптон, я имею в виду. Я не поехал с ней — не люблю пригороды. Я решил остаться в городе и посидеть с парнями.

— Спасибо, Ларри, вы очень помогли, — сказал Уимзи, вставая. Уходя, он постучал в дверь владелицы, стратегически расположенную около двери на улицу, и решил вопрос с брюками мистера Порсены. Существуют оскорбления, от которых он чувствовал себя обязанным защищать собратьев по полу.

Немного дальше на улице он проскользнул в телефонную будку и набрал номер Скотланд-Ярда. Он разговаривал не со старшим инспектором Паркером, а с инспектором Боллином, и попросил того составить полный список людей, имеющих ключи от театра Крэнбоурн.

— Харвелл жёг костёр, — сердито сказал Чарльз.

— Где? — удивился Уимзи. — В тех квартирах нет открытых каминов, и там нет никакого сада.

— У него есть сад в Хэмптоне, — мрачно изрёк Чарльз.

— Значит, ты установил за ним хвост, несмотря на то, что решительно заявлял, будто я облаиваю не то дерево? Очень мудро.

— Вчера он поехал в Хэмптон и разжёг огонь в саду. Я велел моему человеку действовать незаметно, поэтому ему было трудно увидеть в точности, что происходит. Сгорело много садового мусора и какой-то свёрток из машины Харвелла. Харвелл пробыл там недолго и не входил в бунгало. Как только он уехал, мы, естественно, изучили пепел.

— Запачканная кровью одежда, — сказал Питер. — Собачья кровь.

— Да, вероятно. Одежда, без сомнения, но пятна крови, если и были, разрушены и не могут служить доказательствами. Пламя было хорошим. И, возможно, там было что-то ещё. — Чарльз достал конверт и осторожно высыпал содержимое на блок промокательной бумаги. Это были маленькие фрагменты обгорелой ткани — не больше почтовой марки. — Не похоже на части одежды богатого человека.

— Гм, — сказал Уимзи. — Какая-то холстина, не так ли? Не стану прикасаться, но, полагаю, довольно жёсткая. Похоже на ту, что портной использует для отворотов?

— Хо! Я об этом не подумал. Мы заставим парня с Савил-Роу взглянуть на это.

— А что рассказал Харвелл?

— Решил выбраться на минутку на свежий воздух. Жёг опалую листву. Против этого нет никаких законов, но есть законы против незаконной слежки. Почему мы не бросим все силы на то, чтобы засадить Эймери за решётку? Ну, сам можешь представить.

— Даже слишком хорошо, — согласился Уимзи. — Но Чарльз, должно же быть что-то не так с тем алиби. Если швейцары не дрогнут, возможно, придётся ещё раз поговорить с Эймери.

— Чтобы подтвердить что именно? — спросил Чарльз. — О, кстати, Уимзи, если говорить о подтверждениях, объявился водитель грузовика, который увёз наших весёлых шантажистов от места преступления задолго до одиннадцати. Таким образом, они вышли из игры.

— Ну, мы их по-настоящему и не включали, не так ли?

— Вообще-то нет. И я даже не могу привлечь их за шантаж, потому что мистер Уоррен не собирается поддерживать обвинение.

— Не собирается? — удивился Уимзи. — С какого перепуга?

— Он, кажется, стал религиозен и собирается прощать своим врагам, — сказал Чарльз. — И в этом, чёрт побери, я виню тебя, Питер!

— Дорогой мой повелитель, открой же мне причину этой скорби, — сказала Харриет.

— А я что, вздыхаю и скрестил в раздумье руки? ^[1417] 

— Ну, я же вижу, что что-то не так.

— Видишь? А я думал, что так хорошо всё скрыл.

— Но зачем? Почему не доверить жене?

— Поскольку я стыжусь сам себя. Я веду себя как собака на сене, Харриет. Эгоистично на грани уродства.

— Поскольку ты должен радоваться за Бантера вместо того, чтобы его оплакивать?

— Как ты узнала? Харриет, если ты видишь насквозь все мои несчастные грешки, как я смогу сохранить твоё хорошее мнение о себе?

Харриет засмеялась:

— Питер, моё мнение о тебе не ухудшится, если я узнаю, что экстраординарная преданность Бантера компенсируется привязанностью с твоей стороны. Помнишь момент в «Гордости и предубеждении», ^[1418] когда Элизабет наконец понимает, что совершенно ошибалась в Дарси?

— Нет, напомни.

— Она слушает хвалы от его домоправительницы.

— Преданность Бантера характеризует меня? Конечно, я желаю ему всевозможного счастья, — сказал Питер. — Но почти невозможно представить на его месте кого-то другого.

— Питер, взгляни на все эти традиции, все эти правила, которые утверждают, что слуга может жить в доме, а не слуга не может, и что они должны носить определённые имена и так далее и тому подобное, — неужели мы должны быть ими связаны? Разве мы ничего не можем изменить?

— Слуги любят правила. Тогда они точно знают своё место и что они должны сделать, чтобы угодить. Это приносит мир и покой в дом, а я хочу, чтобы дома был мир и покой и ты могла спокойно работать.

— Твоя мать сказала мне, что твоё дело — это устроить дом и привести меня туда, а не мне устраивать дом для тебя. И я успокоилась, потому что не чувствовала себя в состоянии создать дом, к которому ты привык. Я была подавлена. Но теперь я здесь…

— Теперь ты здесь, и это всё твоё, — сказал Питер. — Ты — хозяйка дома и можешь делать с ним всё, что нравится.

— Без оглядки на тебя?

— По традиции, если мне что-то не нравится, я еду в свой клуб. Именно для этого мужские клубы и созданы и вот почему они так популярны.

— Хорошо. А ты уедешь в клуб, если я предложу, чтобы Бантер и будущая миссис Бантер стали жить в бывшей конюшне?

— Я… я просто не думал об этом.

— Это позволит сочетать близость Бантера и отдельную крышу над их головами.

— Харриет, это было бы замечательно! Я уверен, что Бантер… но молодая дама согласится? Разве это немного не унизительно для неё? Я не знаю, на что она похожа, но…

— Думаю, она тебе понравится, Питер. И у меня есть основания полагать, что она согласится жить в конюшне с отдельной парадной дверью.

— Уверена?

— Возможно, я опрометчиво упомянула возможность привести здание в порядок и сделать его очень миленьким.

— Это не проблема, даже удовольствие и хорошие инвестиции в недвижимость. Но, полагаю, могут возникнуть проблемы в ежедневной жизни.

— Но, конечно же, четыре умных человека смогут найти modus vivendi. ^[1419]

— А что думает Бантер?

— Не знаю. Ты должен спросить его сам.

Мгновение спустя она увидела из окна гостиной слугу, следующего по пятам за своим хозяином по скользкой от дождя садовой дорожке через темнеющий сад. Затем мерцающий свет, как свет факела, последовательно пропутешествовал по всем трём этажам.

— Всё будет хорошо, всё будет хорошо, и весь порядок вещей будет хорош,  ^[1420]  — сказал Питер, возвращаясь к ней час спустя. — Я женилсяна гении практики.

— Ты бы и сам до этого додумался с минуты на минуту, — сказала Харриет.

— Именно до этого — не уверен. Мой ум очень ограничен, знаешь ли. Двигаюсь по древним колеям. Это очень раскрепощает — быть женатым на ком-то, кто не раб традиций.

— Ну, то, что я способна  изменять порядок вещей, действительно пришло мне в голову. Мы могли бы изменить традицию, которая заставляет нас сидеть на противоположных концах стола, когда мы вкушаем ланч или обед вдвоём. Ведь это смешно: если муж хочет побеседовать со мной о чём-то за ланчем, он вынужден приглашать меня куда-нибудь в ресторан.

— Мередита нужно проинструктировать, чтобы он усаживал нас лицом к лицу в середине стола, — сказал Питер серьёзно. — Дворец короля должен быть садом королевы. Я отрекусь в твою пользу.

— Разве мы не можем править сообща? У нас не так много разногласий, чтобы оправдать революции и отречения.

— Это урок, моя любовь, по философии любви? Я умираю от любопытства: какой супругой станет миссис Бантер?

— Думаю, чем-то вроде меня. Возможно, в связи с обстоятельствами, несколько более способной, чем я. Она вынуждена была зарабатывать на жизнь, нашла приемлемый способ сделать это, интересная собеседница. Высокого мнения о Бантере. В других обстоятельствах она могла бы стать женщиной-доном… Но, Питер, открой мне, что сказал Бантер?

— Я за двадцать с лишним лет никогда не видел, чтобы он так расчувствовался. Он вне себя от радости. Я сказал ему, что это твоя идея.

— Этого не надо было делать.

— Это правда, что моё чувство собственного достоинства сейчас несколько занижено, но я не настолько малодушен, чтобы занимать его у жены.

— Что ущемило ваше чувство собственного достоинства, милорд?

— Алиби Харвелла. Но хватит об этом. Талантливый Роберт Темплетон уже достиг глубин Хайгетских водоёмов?

— Я не смогла довести эту работу до конца. Пришлось перенести плотину к выходу из  сельского резервуара.

— Очень плохо. Тогда я заберу карту. — Питер подошёл к столику, где была разложена карта старого Лондона.

— Она захватывающая сама по себе, — сказала она. — Ты знаешь, что на лондонском ипподроме проводили водные шоу, а резервуар заполняли из реки, текущей ниже здания?

— Нет, не знал. Я слышал о вредных испарениях под сценой… —  Питер взглянул на карту и начал её складывать. Затем он остановился и включил настольную лампу. Харриет услышала, как он тихо присвистнул. Она встала и присоединилась к нему.

— Что это, Питер?

— Здесь, — сказал он, указывая на карту.

На карте шла пунктирная синяя линия через область «Севен Дайлс», ^[1421] которая была отмечена как болото. Рядом была надпись «Русло Крэнбоурна». Эта линия составляла часть предполагаемого водотока, показанного как притоки Флит.

Питер мрачно произнёс:

— Харриет, думаю, что, в конце концов, может иметься выход из театра Крэнбоурн помимо дверей, и в этом случае полагаю, что знаю, где Чарльзу следует искать Глорию Таллэнт.

17

…На Стикс, в страну теней

И призраков, стенящих в адской бездне.

Джон Мильтон ^[1422]

Флит впадает в Темзу у моста Блэкфрайерс. Место это совсем на выделяется, если не считать напоминающего пещеру отверстия ниже моста на сером берегу, покрытом скользкой галькой. Вода при отливе и в сухую погоду скорее сочится, чем течёт к дневному свету, и вливается в Темзу. Почти неузнаваемые в высоких сапогах до бёдер, непромокаемых куртках и металлических шлемах, старший инспектор Паркер, инспектор Боллин и лорд Уимзи следовали за мистером Снеллом, смотрителем, пробираясь гуськом в широком туннеле, в котором влажный кирпичный свод вызвышался на десять футов над их головами. Постепенно туннель становился ниже и темнел, и пришлось включить фонари. Масса воды вокруг голеней придавала людям скользящую походку — ноги приходилось передвигать вперёд, не поднимая вверх. Пойманные в лучах фонаря крысы удирали вдоль выступающей линии из кирпичей, бесстрашно глядя на свет и отражая его бусинками глаз, уже наполненный ненавистью. Когда группа останавливалась, в пустом пространстве звонко звучал хор из падающих капель и мелких струй.

Харриет была права, думал лорд Питер. Она смотрела на его участие в этой экспедиции довольно скептически, несмотря на возможную пользу для литературы, но он ухватился за появившуюся возможность. Так как он легкомысленно пообещал ей подробно доложить обо всём, теперь делом чести было не отставать от других.

Через несколько минут они достигли первой плотины. Голая железная лестница позволила им поочерёдно подняться и встать в первом из больших перехватывающих коллекторов Базэлджета. В отличие от сонной воды Флит здесь течение было сильным. Их фонари выхватили мутную коричневую жидкость, огибающую выступ, на котором они стояли. Вокруг стоял сильный нездоровый запах.

— Имелась возможность освещать улицы Лондона метаном, который шёл отсюда, — поведал им мистер Снелл. — В дни газового освещения, конечно. Теперь, если у кого-то из вас, джентльмены, в кармане имеется коробок спичек или зажигалка, я должен попросить вас не прикасаться к ним. Малейшая искра способна вызвать взрыв.

— Всё это течёт с запада на восток просто под действием силы тяжести? — спросил Уимзи.

— В некотором смысле, сэр. Но нам приходится перекачивать воду два три раза на подъёмах, чтобы дальше она могла течь сама. Здесь собирают достаточно метана, чтобы приводить в действие необходимые турбины.

Почти напротив места, где они стояли, под аркой подходил тёмный туннель.

— Это — старый Флит, джентльмены, — сказал Снелл. — Следуйте за мной.

Они пробрались по колено в воде через коллектор и вошли в туннель, где текла Флит. Под ногами было почти сухо. Они двинулись вперёд.

— Я ожидал, что в старом русле будет больше воды, — сказал старший инспектор Паркер. Его голос приглушался шарфом, закрывающим нос и рот, чтобы задерживать запах. Но даже при этом голос вызвал в проходе сильное эхо.

— Когда вы заключаете реку в трубу, сэр, вы отрезаете её от всех небольших ручейков, которые в неё впадали. В наши дни по старым рекам течёт только дождевая вода; все настоящие сточные воды идут по этим поперечным маршрутам. При сухой погоде здесь быстро всё пересыхает.

Его спутники замолчали. Они ещё какое-то время шли, растянувшись в цепочку по одному, чавкая по грязным отложениям на уровне водопропускной трубы. Тут и там сюда выходили боковые туннели, по некоторым из которых текла вода. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем они достигли перехватывающего коллектора среднего уровня. Здесь тоже имелась железная лестница, по которой они поднялись на плотину выше уровня Флит в викторианский туннель коллектора. К настоящему моменту полностью дезориентированные, они вошли в верхние области Флит и вскоре подошли к какому-то туннелю, подходящему слева. Их фонари осветили его на некоторую длину, но затем изгиб скрыл остальную часть.

— Возможно, это то, что вы ищете, джентльмены, — сказал мистер Снелл. — Это первое ответвление, которое могло бы идти из «Север Дайлс».

— А это действительно Крэнбоурн? — спросил Уимзи.

— Не то, чтобы я был уверен, сэр. Я не знаю, было ли это когда-то Крэнбоурном. Я просто не знаю, как болото под «Севен Дайлс» вытекает во Флит. И я никогда не видел, чтобы на наших картах был отмечен Крэнбоурн.

— Тогда, какого чёрта мы здесь делаем? — спросил старший инспектор.

— Крэнбоурн ли это или нет, дело не в этом, сэр. Если болото стекает во Флит, поток выходит здесь. Я предположил бы, что он проходит по нескольким речкам, которые утратили своё название вместе с дневным светом. Возможно когда-то это был Крэнбоурн. Возможно, он течёт где-то здесь или впадает сюда. Возможно, целый район стекал в Кок-энд-Пай Дитч,  ^[1423] но мы не сможем это выяснить посредством пешей прогулки.

— Эти каналы осматривают регулярно? — спросил Паркер.

— Регулярно, но не часто, сэр. Под Лондоном сотни и сотни миль. У нас есть команды чистильщиков, но им требуется время. Если не случается чего-то чрезвычайного, может пройти больше года, пока мы не заглянем в какое-то конкретное место.

— Просветите нас, мистер Снелл. Чем занимаются чистильщики?

— Выгребают песок, который накапливается в коллекторах, сэр. Иначе всё забьётся илом.

— Если вы считаете, что этот проход отводит воду из «Севен Дайлс», это то, что нам нужно, — сказал Чарльз. — Мы сможем пройти вверх по нему?

— Сможете, сэр, но не в вертикальном положении. Если идти дальше, придётся буквально ползти в нечистотах.

— Я боюсь, что нам всё равно придётся попробовать, — сказал Чарльз. — Если это кратчайший путь к «Севен Дайлс».

Уимзи задрожал при этой мысли, но группа уже начала внаклонку продвигаться вперёд. И тут раздался шум: ритмичная низкая барабанная дробь, как тихая пушечная канонада.

Поведение мистера Снелла резко изменилось.

— Назад! — закричал он. — Как можно быстрее!

Последовало позорное бегство назад к туннелю Флит.

— Сюда! Живей, сэры.

Пока мистер Снелл говорил, туннель дохнул на них порывом своего смрада. За этим послышался звук яростного, ревущего ветра.

— Что происходит? — в тревоге крикнул инспектор Боллин.

— Дробный звук по крышке люка сообщил нам, что там идёт дождь, — сказал Снелл. — Не пугайтесь, джентльмены, у нас ещё есть минута или две. Вверх по этой лестнице, побыстрей, пожалуйста!

В его голосе слышалась неподдельная тревога. Один за другим все участники похода начали подъём по металлическим скобам, ведущим прямо к потолку. Мистер Снелл шёл последним. Когда он взялся руками за скобу, на которой стоял Уимзи, раздался оглушительный звук, напоминающий рёв прибоя, обрушивающегося на береговую полосу, затопляемую приливом. Глянув вниз, Уимзи увидел, что ниже Снелла вода просто вскипела. Он обхватил левой рукой ближайшую скобу, и, наклонившись, подал руку мистеру Снеллу. Мистер Снелл сумел встать ногой на скобу выше уровня быстро поднимающейся воды, и оба мужчины устремились вверх. Диск белого дневного света осветил шахту, по которой они поднимались, и колышущиеся чёрные фигурки полицейских наверху.

Они выбрались на поверхность на Клеркенвелл-роуд, посредине улицы, мимо с обеих сторон двигались автомобили. Рядом с люком стоял рабочий, держа предупреждающий флажок. Сточные канавы наполнялись дождевой водой, исчезающей через решётки ливневой канализации.

— Мы довольно далеко к востоку от «Севен Дайлс», — заметил Уимзи.

Мистера Снелла дождь, нисколько не смутил: душ из чистой воды должен был казаться ему приятным разнообразием.

— Ах, сэр, кто знает, где они все? — заметил он.

— Кто все? — спросил Уимзи, перед глазами которого встали призраки многочисленных трупов, когда и одного-то было бы более, чем достаточно.

— Реки Лондона, — сказал мистер Снелл. — Вы можете похоронить их глубоко под землёй, сэр, вы можете заключить их в туннели, вы можете отклонить их, замуровать их и забыть о них, вы можете потерять карту, и стереть их имена из памяти и из сердца, но, в конце концов, где была река, там всегда будет река.

— Вы поэт коллекторов, как я вижу, — сказал с уважением лорд Питер.

— Наверное, нам придётся повторить попытку в более сухую погоду, как я понимаю? — спросил старший инспектор Паркер, поднимая воротник, чтобы защититься от потоков дождя.

Тем временем у них под ногами сонный Крэнбоурн в своём безымянном русле пробудился и изверг своё потаённое содержимое в стремительную Флит, и Флит подхватила его и перенесла через несколько плотин в многоводную Темзу, покрытую рябью дождя, которая, в свою очередь, потащила его вперёд, вниз по течению, чтобы выбросить ниже Тауэрского моста на периодически появляющиеся островки из ила. Капитан буксира увидел его, и сообщил в лондонскую полицию. Тело женщины обнаружили. Но никто не смог бы сказать, где именно оно попало в воду.

18

Влюблённые и убийцы всегда себя выдают!

Уильям Конгрив ^[1424]

Возьми на память мой портрет, а твой

В груди, как сердце, навсегда со мной.

Джон Донн, ^[1425]

— Харриет, от меня пахнет?

Харриет изучила этот вопрос.

— Да, милорд. Вполне отчётливо. Карболовым мылом.

— О, хорошо, что не чем-то похуже. Бантер отдраивал меня двадцать минут, но этот запах всё ещё у меня в ноздрях. Или, возможно, это — психологический запах, своего рода обонятельный военный невроз.

— Я так поняла, что ты искал исчезнувших актрис?

— Вниз по канализационным каналам. Или, вернее, вверх, поскольку мы вошли в их устье. Мы ничего не нашли, но начался дождь и остановил игру.

— Жаль. Роберт Темплетон нашёл свой труп, пока ты отсутствовал, и я надеялась на парочку ужасающих подробностей, чтобы оживить описание.

— Оживить — это, к сожалению, удачное выражение. Я женился на вампире. Не знаешь, настоящий вампир похож на старую каргу из сказок? Он превращается в принцессу, если его обнять? Если, по твоему, я не сильно воняю, я попытаюсь поэкспериментировать…

Питер обнял Харриет и поцеловал её. Она вздрогнула, и он сразу отпустил её:

— Харриет, что случилось? Что не так?

— Ничего, дорогой, не нужно принимать такой испуганный вид, всё в порядке.

— Но ты меня напугала. Я причинил тебе боль? После тренировок с мистером Матсу я иногда не осознаю собственной силы.

— Питер, всё это пустяки. Просто этот несчастный воротничок настолько жёсткий, что оцарапал меня.

— Дай посмотреть. — Он встал сзади и расстегнул воротничок — один крошечный крючок за другим, —  а затем снял его с шеи. — Да, проклятая штуковина поцарапала тебя. Кровь идёт!

Харриет подошла к зеркалу на каминной доске. На небольшой царапине на шее виднелись крохотные капельки крови.

— Пустяки, — сказала она. — Поцелуй меня ещё раз.

Но Питер стоял посреди комнаты с воротником в правой руке и хмурился.

— Прости, я на минутку, — сказал он и подошёл к телефону. Она услышала через открытую дверь, как он попросил сэра Джеймса Лаббока.

— Джеймс, кое-что случилось…

Вошёл Мередит.

— Не считает ли миледи, что пора задёрнуть занавески?

— Да, спасибо, Мередит.

— Нет, — говорил в это время Питер, — очень крошечные поверхностные метки. Очень локализованы. Их не могли замаскировать ушибы? Да, конечно, вы всё осмотрели тщательно, но… да, я понял. Ясно. Спасибо.

Питер положил трубку и рассеянно посмотрел на Харриет.

— На шее Розамунды Харвелл не было таких отметок, какие есть сейчас на твоей шее, — сказал он. — Харриет, ты можешь придумать хоть какою-нибудь причину, почему кто-либо мог бы надеть воротничок на женщину, уже мёртвую?

— Чтобы закрыть следы удушения?

— Лицо было так же изуродовано, как и шея, — сказал он, — а лицо оставалось открыто.

— Не знаю, дай подумать. Кто-то мог просто одеть её — она, возможно, была раздетой, когда её убили, а убийца потом одел её?

— Это труднее сделать, чем сказать. Надевание одежды на абсолютно инертное тело — это ещё та задачка. И зачем? Почему убийца это сделал?

— Не знаю почему. Но это объяснило бы ошибку с воротничком.

— Ошибка? Почему ты называешь это ошибкой?

— Ну, я была немного сбита с толку, когда услышала, что он был на ней. Думаю, как и Манго. У Розамунды был прекрасный вкус. И никто, хоть немного понимающий в одежде, не носил бы белого воротничка с белым платьем. Вся идея этой вещи состоит в том, чтобы смягчить эффект от чёрного платья.

— То есть, её одели после того, как она умерла, — печально сказал Питер. — О, Харриет, как я ненавижу это дело!

— Не знаю, что и сказать, дорогой. Мне очень не хочется видеть тебя несчастным, но…

— Но тебе не хочется и чтобы я вышел из дела и отправился на рыбалку, из-за того, как я отреагировал на подобное предложение в прошлый раз?

— Нет, потому что я хочу увидеть эту глупую женщину отмщённой!

— Как бы ни была глупа женщина, ты на её стороне?

— В каком конфликте, Питер? Разве мужчины и женщины находятся в состоянии войны?

— Мы нет, — сказал он. — По крайней мере, мы нет.

— В самом деле, нет. Я просто имею в виду, что хочу видеть слабого защищённым от сильного, а глупость — это форма слабости.

— Потенциально смертельная форма, — сказал он. — Нет ничто более слабого, чем труп убитого, а этот труп не носил воротничка, когда его убивали, но носил, когда тело нашли.

— Таким образом, она была убита раздетой?

— Похоже не то. А это предполагает преступление на сексуальной почве.

— Ты что, удивлён? С учётом того, какой она была и что мы знаем о ней, такая вероятность всегда существовала, разве нет?

— Похоже на преступление на почве страсти. Но если рассуждать логически, мужчина может воспылать гневом, ревностью и желанием так же легко при виде полностью одетой женщины, как и обнажённой в постели. Первое даже легче.

— Понимаю, что ты имеешь в виду, но сексуальное преступление предполагает участие незнакомца.

— Незнакомца, который не оставляет ни следов, ни отпечатков пальцев.

— Тогда мужа или любовника. И действие на том уровне, когда люди не контролируют себя. Когда достаточно трудно понять даже собственного партнёра, не говоря о чужом.

— Уровень, на котором человек не способен понять даже себя, — сказал он.

— Как тогда, когда мне потребовались годы, чтобы обнаружить, что мне нужен ты?

— Это была моя ошибка. Всё это павлинье распускание хвоста и манёвры. Я переусердствовал, пытался завоевать тебя, сломив твоё сопротивление. Каждая попытка, которую я предпринимал, затрудняла для тебя принятие меня, потому что принятие означало капитуляцию. Всё, что я могу сказать в собственную защиту, — это то, что, в конечном счёте, я понял, что не смогу завоевать твой свободный дух таким способом. И никогда за всю свою богатую жизнь не мог я играть в такие игры там, где был замешан секс. Там всё решали сердце и ум.

— Дорогой мой, — сказала она, протягивая руку, — давай не разделять вожделение плоти от сердца и ума. И вожделение — это просто радость, ты не знал? Это просто англосаксонский синоним для радости.

— В самом деле? — спросил он, беря её руку. — Способность проникновения в суть утрачена при нормандском завоевании, с которым глубоко были связаны мои предки.

— Сегодня, милорд, вы, кажется, стремитесь взять на себя вину за всё. Именно поэтому ты выглядишь таким несчастным?

— Наверное, да, Харриет. Кто прикасается к смоле, тот очернится.  ^[1426] Есть игра, в которую играют мужчины и женщины. Это не наша игра, и, таким образом, наше знание о ней случайно и едва ли исчерпывающе. Женщина демонстрирует нежелание. Респектабельность целомудренна, или ей просто не нравится этот человек; мужчину распаляет это сопротивление, и он штурмует цитадель. Возможно, ей даже нравится быть завоёванной; возможно, она снисходит к нему из жалости, любви или милосердия, и должна быть вознаграждена. Это опасная игра — она пачкает любовь властью.

— И она легко может зайти слишком далеко?

— Очень легко.

— Помнишь, когда ты купил мне ошейник на случай, если меня попытаются задушить в Оксфорде? Ты показал мне две точки надавливания на шее…

— Да. Человек очень хрупок в определённых местах.

— И его можно задушить почти случайно?

— Он может умереть в руках, которые собирались его лишь пересилить. Или в руках кого-то, кто вошёл в раж от демонстрации собственной силы. Той силы, которую отвратительно называют мужественной.

— Но это не было бы убийством. Не подходит под твоё определение намерения.

— Да. И если Глория Таллэнт окажется целой и невредимой, самое большее, на что может надеяться обвинение в деле Розамунды Харвелл, это непредумышленное убийство. Если же она окажется мёртвой, совсем другое дело.

— Не может существовать никакой связи.

— Что возвращает нас к несчастному совпадению. Боюсь, связь существует. Но в настоящий момент скажи мне со своей женской интуицией, кто, муж или любовник, скорее использовал бы чрезмерную силу?

Харриет задумалась. Она подошла к окну и невидящим взглядом уставилась на улицу.

— Мне кажется, что это скорее был бы Харвелл, — сказала она. — У него в крови доминирование. Клод,  независимо от того, что я могла бы сказать о нём, как о поэте, кажется довольно дефективным в том, что ты только что назвал мужественностью.

— В этом вся дьявольщина. Мы опять идём по кругу. Снова. Насколько дело касается подтверждения, кажется, что Харвелл говорит правду, а Эймери лжёт. Впору подозревать сговор между этой парочкой.

— Нет, — возразила Харриет. — Пока она была жива, их соперничество абсолютно не допускало ничего подобного, а как только она оказалась мертва, кто бы ни убил её, станет главным предметом ненависти для другого.

— Думаю, ты права. Придётся походить по кругу ещё немного.

— Ну, прежде, чем ты к этому приступишь, как насчёт небольшого кусочка добровольной англосаксонской радости? Вот я стою и без воротничка…

— Это как раз для меня. Никогда не мог штурмовать цитадель, как бы плохо она не была защищена. Единственное, что меня соблазняет, — это широко открытые ворота и трубы, призывающие войти.

— Ты один такой из всех мужчин?

— Ну, не совсем один. Но мы в меньшинстве. Я всегда был таким, что может подтвердить испорченный дядюшка Пол. Он расценивает это как слабость.

— Без сомнения, он с радостью со мной поделился бы. Но, думаю, я исследую это и без гида.

— И без каких-либо карт?

— Хватит набросков собственного изготовления. Какие трубы ты хотел бы услышать в качестве приглашения? Трубу Баха? ^[1427]

— Ты смогла бы справиться с обычной трубой?

— Да, — сказала она, — думаю, смогла бы.

Вскоре после завтрака неожиданно объявили о приходе месье Гастона Шаппареля.

— Я хочу доставить себе удовольствие, мадам, милорд, лично наблюдать эффект от своей работы.

Вслед за ним в комнату вошёл Мередит с большим плоским прямоугольным пакетом.

— Дорогой мой коллега, — сказал Питер, откладывая в сторону газету и вставая, чтобы приветствовать француза. — Не было никакой нужды. Мы сами приехали бы, чтобы забрать портрет.

— Наблюдение, которое я хочу сделать, лорд Питер, касается вас двоих одновременно. Если бы я просто послал сообщение, что портрет готов и можно его забрать, приехал бы кто-то один из вас — не мог же я приказать, чтобы вы явились оба. Я не Людовик XV.

— Жаль, — заметил его светлость. — Думаю, вы могли бы преуспеть.

Месье Шаппарель склонил голову.

— Так, куда нам его поставить? — спросил Питер. — Где лучше освещение?

— Может быть, ты попросишь Мередита положить пакет на стол и принести нам стул с высокой спинкой, чтобы опереть на неё портрет? — предложила Харриет.

— Будьте добры пока повернуться спиной, — попросил Шаппарель.

Питер с улыбкой повернулся к Харриет. Она заметила, что он волнуется, как маленький мальчик в предвкушении удовольствия.

— Пожалуйста, теперь смотрите, — провозгласил Шаппарель.

Даржа руки на её плечах, Питер нежно повернул Харриет.

Глубоко потрясённая Харриет увидела, что на неё с холста смотрит человек, которого она никогда не видела в зеркале. Насторожённое и несколько вызывающее лицо обладало знакомыми чертами: нависающие брови, открытый пристальный взгляд и жёсткие густые тёмные волосы. Это она легко узнала. Это было лицо человека, который страдал, — это она тоже понимала. Новым же были небольшие нюансы: пристальный взгляд был наполнен тайной уверенностью, стремлением и ожиданием, — это был кто-то, хотя и серьёзный в настоящий момент, но собирающийся рассмеяться… кто-то всё всем доказавший и торжествующий.

На портрете она была слишком необыкновенной, чтобы быть красивой; впервые она увидела связь между своей ординарной внешностью и силой ума. Взглянув на Питера, она увидела, что он словно в трансе; на мгновение она заметила на его лице призрак подавляемого желания и восхищения, которые владели им в прошлом.

— Гм, гм, — произнёс Шаппарель с чрезвычайно довольным видом. — Я же говорил вам, что я — гений.

— Это действительно так — сказал Питер, как будто просыпаясь. — Я перед вами в большом долгу.

— Вы у меня в долгу на пятьсот гиней, милорд.

— Ну, сэр, вы же понимаете, что я говорю не о деньгах, — сказал Питер. — Я в долгу за то, что вы способны видеть и способны нарисовать это. Я и не думал, что кто-нибудь кроме меня самого…

— Я рад, что портрет вам понравился, милорд Питер. — Но, надеюсь, не настолько, чтобы вы не могли проявить великодушия, j’espère. ^[1428] Вы позволите взять портрет на месяц во время выставки? Если все мои клиенты будут радоваться так, как мистер Харвелл, я погиб.

— Вы должны простить беднягу Харвелла, — сказал Питер. — У него нет оригинала, способного составить ему компанию. Мне будет очень трудно расстаться с этим портретом даже при том, что я ежедневно могу любоваться на саму Харриет. Но, конечно, мы предоставим его —  если вы считаете, что подобное проникновение в личность позволит вам найти новых клиентов.

— Клиентов, возможно, и нет. Люди боятся меня. Ils ont raison. ^[1429] Но портрет принесёт мне славу. Это — одна из лучших моих работ. Она будет гвоздём шоу.

— Она, конечно, ослепит проницательных. Если вы пройдёте в мой кабинет, мы утрясём вопрос с вашими гинеями.

— Это было удовольствием, леди Питер, — сказал Шаппарель, кланяясь.

— Ну, и где мы его повесим? — сказал Питер, возвратившись в комнату. Харриет немного покраснела, будучи пойманной за тем, что всё ещё внимательно изучает портрет. — Почему бы нам не убрать того довольно глупого Фрагонара со стены в библиотеке? Тогда я смогу видеть тебя, когда играю на фортепьяно. Мне бы этого очень хотелось. Крепление для картины готово?

Он снял картину со стула и, взглянув на тыльную часть, обнаружил, что медные ушки в раме и шнур находятся точно в нужных местах. Затем он остановился и пристально во что-то вгляделся. Он так внимательно смотрел на картину, что Харриет пересекла комнату и присоединилась к нему. Картина была выполнена на светло-коричневом плотном холсте, который был натянут на деревянную раму и закреплён клиньями, забитыми по всем четырём углам. Вылезший лишний холст свернулся и немного сморщился. Питер вставил в глаз монокль и, наклонившись, внимательно рассматривал правый верхний угол. Затем он повернулся к Харриет и произнёс:

— Харриет, я думаю, что понимаю, почему Харвелл не выставит свою картину. И боюсь, что Шаппарель никогда не увидит её снова. Боюсь, она сожжена.

— О, Питер, нет! Конечно же, нет! Это было бы преступлением… и почему?

— Точно. Почему? Полагаю, ты её не видела, Харриет?

— Нет, видела. Это было в студии, когда он меня рисовал. Я была в восторге. Это лучшая из его работ.

— Ты меня поражаешь.

— Да, это правда. У неё было дополнительное измерение по сравнению с другими работами. Это было очень умно — показать её двумя способами.

— Харриет, сядь и расскажи мне об этом. Расскажи всё, что сможешь вспомнить.

— Изображение не была льстивым, а скорее незнакомым. У Розамунды было напряжённое лицо, почти пугающее. Она выглядела очень упрямой и эгоистичной.

— Жестоко, но весьма правдиво…

— Слишком жестоко, чтобы быть правдивым, Питер. Но дело в том, что он нарисовал её и другой. Она держала маску — маска её собственного лица, на которой выглядела очень красивой, почти неземной.

— Маска? Какая маска?

— Ну, ты знаешь подобные вещи — как в венецианской комедии: разрисованная маска на всё лицо, удерживаемая перед лицом на палочке. Она выглядела совершенно реальной — это показывало ей, как мир видит её: идеализированную, но очень похожую в жизни.

Внезапно Питер сильно побледнел и странно посмотрел на неё:

— Конечно, художник может нарисовать всё, что угодно: единорога, химеру, целое облако ангелочков, —  это не означает, что такая вещь действительно существует.

— О, но она была, — воскликнула Харриет. — Ему сделал её умелый молодой коллега. Маска была из папье-маше. Я сама её видела. Красивая и оригинальная вещица.

— О Боже, Харриет, то алиби! — простонал Питер. — Разве ты не видишь? Или она не была достаточно естественной и похожей на неё?

— Ну, она была нечеловеческой красоты, — медленно произнесла Харриет. — Думаю, она не могла бы обмануть надолго никого, кто не любил бы Розамунду.

— Но Клод Эймери любил её, — сказал Питер. — Он видел труп Розамунды с маской на лице, закреплённой под воротником. Харвелл, должно быть, знал, что он прячется в саду, и оформил сцену.

— Но разве это могло обмануть?

— Обезумевшего и окоченевшего влюблённого при лунном счёте? Думаю, что могло. Харриет, я должен кое-что проверить. Я вернусь приблизительно через час, но мне необходимо последовать за Шаппарелем в его студию, — сказал Питер и звонком вызвал Бантера. Когда Бантер появился, Питер сказал: — Бантер, позвони старшему инспектору Паркеру и попроси его заехать чуть попозже этим утром, если он сможет выбрать время. И попроси его привести с собой образцы из хэмптонского костра.

Студия Шаппареля находилась в том же самом состоянии полного беспорядка, как и раньше. Холст на мольберте демонстрировал красивого, довольно яркого молодого человека в расстёгнутой рубашке. Он изображал из себя Байрона, но на портрете получился каким-то хамом. Глаз художника не ошибался. Питер спросил, что произошло с маской.

— Вы не отдали её Харвеллу вместе с портретом?

— Non, милорд, я этого не сделал. Он заплатил за портрет и получил его. Маску я отдал самой миссис Харвелл — подарок за время, которое мы провели вместе.

— Вы нанесли миссис Харвелл один из своих небольших прощальных визитов? — спросил Питер.

— Конечно.

— Значит, в последний раз, когда вы видели маску, это было в Хайд-Хаусе?

— Нет, милорд. Это было в бунгало в Хэмптоне. Миссис Харвелл была очень довольна. Она поставила её в вазу, чтобы маска стояла на палке вертикально и можно было постоянно смотреть на неё.

— Когда вы были в бунгало в Хэмптоне? — удивлённо спросил Питер.

— Днём 27-ого февраля.

— И никто не видел, как вы приехали или пришли!

— Я приплыл на небольшом ялике по реке. Их можно взять напрокат в Хэмптон-Бридж, лорд Питер. Никто не думает, что человек на лодке куда-то направляется, — считается, что он работает вёслами просто для удовольствия. Эти лодки очень chouette: ^[1430] можно посетить друга, у которого есть причал, можно посетить друга, у которого есть на реке яхта… Я провёл с миссис Харвелл десять минут. Только дал ей маску.

— Вы ничего не сказали об этом при нашей последней беседе.

— Вы и не спрашивали меня о середине дня, месье, только о вечере. Обо всём, что вы меня спрашивали, я рассказал.

Два небольших кусочка холста, один из них обгорелый, лежали на столе в кабинете Питера.

— Никакая это не портновская прокладка, а холст художника, — констатировал Питер.

— Судебный эксперт скажет наверняка, но по мне так похоже, — ответил Чарльз.

— Наконец-то мы продвигаемся.

— Да, но не совсем понятно, куда. Харвелл сжёг портрет жены, а затем, ты утверждаешь, использовал маску…

— Нет, Чарльз. Сначала он использовал маску. Он приехал неожиданно и застал жену при подозрительных обстоятельствах: стол накрыт, всё готово для встречи кого-то. Он не видел записку; он не знает, что всё это для него. И он видит, что вокруг слоняется Эймери. Происходит сцена, и он убивает жену. Около неё маска — Шаппарель подарил её Розамунде тем днём. Я думаю, что она могла установить её около кровати, где ей приятно было смотреть на неё. Харвелл помещает маску на лицо жены и усаживает её так, чтобы при удачном стечении обстоятельств Эймери смог её увидеть, и спешит в город. Это срабатывает: Эймери подтверждает его алиби. Но теперь портрет становится смертельно опасным — Харвелл не может допустить, чтобы он напомнил кому-либо о существовании маски.

— Придержи-ка, придержи, — перебил его Чарльз. — Ты слишком быстр для меня. Ты полагаешь, что он сжёг и маску?

— Нет, я абсолютно уверен, что он избавился от неё раньше. Он сразу понял, какую опасность она для него представляет. Полагаю, он не понимал, что сам портрет тоже опасен, пока Шаппарель не попросил позаимствовать его: невозможно скрывать картину вечно, ссылаясь на траур, в любую минуту кто-нибудь может попросить взглянуть на неё.

— Хорошо, значит он сразу же избавился от маски. Полагаю, прежде, чем вызвал полицию следующим утром. Но как? Тоже сжёг? Но камины не горели и были холодными, когда прибыла команда экспертов.

— Не знаю, — пожал плечами Питер. — Как обычно избавляются от папье-маше?

— Кипятят, — сказала Харриет. — Я видела, как Сильвия многократно использовала бумажную массу для своих небольших моделей. Вы разрезаете или разрываете старую модель помещаете всё в кастрюлю с кипящей водой. Всё распадается в кашеобразную массу, как овсянка.

Питер уставился на неё как будто только что увидел свет:

— Засорённая раковина! — воскликнул он. — Какой же я глупец! Засорённая раковина, о небеса! Засорённая раковина. Засорённая раковина, которая всё объясняет. Всё это время, Чарльз, я был убеждён, что есть что-то подозрительное в истории Эймери, потому что в его красочном описании Розамунды, моющей бокалы, он, казалось, не знал, что слив засорён. Но он не был засорён: слив был чист — Харвелл засорил его на следующее утро, избавляясь от маски. Парень говорил правду. Ему нужно задать один простой вопрос: видел ли он, что Розамунда двигалась, когда он заглядывал  в окно? — и отпустить на все четыре стороны с незапятнанной репутацией.

— Мы должны доказать всю эту историю, а не только предлагать, — заметил Чарльз с сомнением в голосе.

— Бантер мой! — воскликнул Питер. — Когда ты обнаружил, что фотографические работы невозможны из-за засорённой раковины, ты пытался её прочистить?

— Пытался, милорд, но безуспешно.

— Итак, когда ты уходил, она всё ещё была забита?

— Да.

— И что произошло со сливом с тех пор? Кто-нибудь пользовался бунгало?

— Нет, — сказал Чарльз. — Нет, если только Харвелл не сдал его. Когда он ездил жечь костёр, в дом он не заходил. Я немедленно пошлю кого-нибудь, чтобы получить образец того засора. А мы действительно зададим Эймери твой вопрос.

— Могу я сделать это сам? — спросил Питер с надеждой. — В конце концов, это я додумался.

— Ты можешь сопровождать меня как лицо неофициальное, — согласился Чарльз.

— Нет, — сказал Эймери. — Она была совершенно неподвижна. Она просто сидела, не обращая на меня внимания.

— Вы действительно уверены, сэр, что она не сделала никакого движения за всё это время, пока вы стучали в окно, смотрели и звали её? — Голос Паркера был тих и почти нежен.

Эймери нахмурился, стараясь вспомнить.

— Она опустила руку, — сказал он наконец. — Её рука лежала на подлокотнике, и она позволила ей упасть и коснуться пола.

Уимзи начала пробивать дрожь. Он смог представить руку, медленно скользящую по гладкой поверхности дешёвого кресла. Мёртвый вес: недавно умершее тело — позже наступило бы окоченение.

— Но её лицо, сэр? Вы видели какую-нибудь мимику на лице? Вы могли бы её увидеть с того места, где находились?

— О, я мог видеть её очень чётко, — сказал Эймери, внезапно заговорив быстро. — У неё было такое замороженное выражение — у неё это хорошо получалось. Она не двигала ни единым мускулом. Она часто проделывала такое со мной: как раз в то время, когда мне казалось, что она поощряла меня, она начинала разыгрывать из себя ледяную деву, становясь внезапно холодной и далёкой. Она могла просто заморозить таким выражением. Как ангел, как статуя. Это пронзало мне сердце, но я не мог противиться.

— Страшись, La belle dame sans merci владычица твоя, ^[1431] — пробормотал Уимзи.

— Да, — сказал Эймери, — именно так. Ничто не попадает в точку так, как поэзия. Розамунда даже чуть-чуть улыбалась, как если бы мои мучения забавляли её. Она просто замораживала меня, но я никогда не видел её такой прекрасной.

— Возможно, она постоянно чередовала жар и холод, как вы говорите, сэр, — сказал Чарльз. — Но в этом случае… вам станет легче, если вы узнаете, что она не игнорировала вас, или, по крайней мере, мы так считаем? Мы полагаем, что она была уже мертва.

Лицо Эймери приняло очень бледный зеленоватый оттенок. Мгновение он смотрел на Чарльза, а затем, пошатываясь, встал и со словами: «Извините, мне сейчас станет плохо», — выбежал из комнаты.

— Бедняга, — сказал Чарльз, глядя ему вслед, — полагаю, он родился слишком тонкокожим.

— Не думаю, что это врождённое, — цинично сказал Уимзи. — Тепличные условия. Но для него всё это слишком грубо. Ты собираешься ему сказать, что его репутация не пострадает?

— Я собираюсь сказать ему, что он свободен от подозрений, но будет необходим как свидетель, — сказал Чарльз. — Прежде, чем я заберу констебля или двух на случай проблем и пойду арестовывать Харвелла.

— Мне хотелось бы, чтобы ты этого не делал, — сказал Уимзи.

— Ради всего святого, почему?

— Пойдём и спокойно всё обсудим в «Георгии и драконе» через улицу? Встретимся там, когда ты изложишь Эймери всё, что собирался.

— Действительно жаль беднягу, — сказал Чарльз, потягивая свою пинту. — Наверное, она была совершенно невыносимой женщиной.

— Оправдываешь убийство, Чарльз? Я не верю своим ушам!

— Ну, задушить её — это, конечно чересчур, — сказал Чарльз тоном человека, делающего уступку. — И я всё ещё не уверен, что мы вышли из чащи, Уимзи, даже если, как я полагаю, мы найдём в том засоре обрывки бумаги и хлопья краски. Он будет всё отрицать, а присяжным вся картина покажется совершенно нелепой.

— Сколько времени, по твоему, всё заняло? — спросил Уимзи, размышляя. — Он должен был пронести тело в спальню и положить его на кровать. Он должен был снять и уничтожить маску.

— Ты подразумеваешь, что мы должны проверить все перемещения и времена в течение утра так же, как раньше ночи?

— Я ожидаю, что ты обнаружишь, что имеется по крайней мере час, ушедший неизвестно куда, прежде чем он позвонил в полицию. Я так понимаю, его звонок зарегистрирован?

— Конечно. Но присяжные легко поверят, что он провёл время, рыдая и воздевая руки к небу.

— Нет, — сказал Питер. — Они не будут думать, что он пролил хоть одну слезу по своей жене, хотя я уверен, что он это сделал, потому что они повесят его за убийство Фиби Сагден. Я буду единственным человеком в Англии среди мужчин или женщин, кто верит, что его горе по Розамунде искреннее.

— Тогда ты знаешь что-то, чего не знаю я, Уимзи. Насколько я знаю, нет никакой связи между этими двумя преступлениями кроме случайного совпадения: дом убитой девушки был в Хэмптоне. Не повторяй мне снова, что тебе не нравятся совпадения — мне они тоже не нравятся, но…

— Но я действительно говорил тебе об этом, Чарльз. Ты просто не следил.

— О чём?

— История мистера Порсены. Он говорит, что Фиби, то есть Глория, ездила в родной Хэмптон, чтобы привести какую-то одежду.

— Ну и?

— Ну, она могла увидеть там Харвелла в какой-то момент вечером. Когда он говорит, что бродил по лондонским улицам, а мы думаем, что он убивал свою жену. Вот такой пустячок, Чарльз, достаточный, чтобы потерять жизнь. Она видела его — они встретились, идя по переулку, или... да, вот именно, когда он подъехал, чтобы развернуть автомобиль перед воротами соседей, было почти одиннадцать вечера, а девушка как раз уходила со своей одеждой, возвращалась из паба или что-то в этом роде.

— Но знала ли она Харвелла в лицо? Он не часто бывал в Хэмптоне, и она не жила дома.

— Фактически я уверен, что она знала Харвелла. Харриет видела её с ним однажды за ланчем в Ритце.

— Таким образом, она могла разбить его алиби, или, вернее, всю его историю.

— И она довольно быстро это поняла. Она читала «Ежедневный Вопль» и подобные издания.

— Она могла прийти в полицию и рассказать нам.

— Но эта мадам была очень умной. Намного выгоднее было пойти к Харвеллу и немного его пошантажировать.

— Если она шантажировала его, то мы сможем найти деньги. Деньги оставляют следы такие же чёткие, как отпечатки пальцев, но сохраняются дольше.

— Дело не в деньгах. Нечто намного более желанное, нечто, о чём страстно мечтаешь, сгораешь от вожделения, терзаешься от зависти.

— И не деньги?

— Слава, Чарльз. Роли. Она была посредственной актрисой, но жаждала больших ролей. Не только для себя, но и для дружка. Она видела себя и своих друзей, играющих все роли в постановках Харвелла ныне и присно и во веки веков. Он послал её в вечность более коротким маршрутом.

— Она утонула. Вскрытие не обнаружило признаков ран. Она, возможно, упала с моста. Это мог быть любой мост в Лондоне.

— Мог. Но не считаешь ли ты, что пора взглянуть на театр Крэнбоурн?

— Я могу получить ордер, если желаешь, и обыскать место.

— Я подумал, что мог бы организовать небольшую провокацию. Я знаю, что ты не можешь баловаться чёрной магией, но я могу. Думаю, Харвелл — существо импульсивное.

— Импульсивное? И ты говоришь так после всей этой тщательно продуманной постановки с маской?

— Он как шахматист, который совершает глупые ошибки, но затем очень хорошо восстанавливает положение. Человек, который не может перенести проигрыш, кто считает, что имеет право одержать победу, кто думает, что законы Божеские и человеческие не относятся к нему. Я прекрасно понимаю, Чарльз, что возможность убедительно связать его с телом, плавающим свободно в Темзе, не слишком велика. Нам требуется его же помощь: мы должны заставить его испытать такое потрясение, чтобы он сказал какую-нибудь глупость. Смотри, вот что я имею в виду…

19

В ад, в ад ступай и расскажи, что я

Тебя послал туда…

Уильям Шекспир ^[1432]

Театр Крэнбоурн был построен в 1780 году и частично сохранил изящество и славу века барокко. Его ложи и ярусы плавно огибают партер, его арка авансцены насыщена буйной смесью бронзовых барельефов, а потолок украшен розовеющими облаками и фигурками летающих ангелов. Здание было построено как оперный театр и в дни Гайдна и Моцарта выполняло свою роль; в наши дни, слишком маленькое для этой цели, со слишком небольшойоркестровой ямой и отсутствием места для громоздких декораций, оно стало просто одним из многих лондонских драматических театров, хотя всё ещё остаётся самым изящным.

Уимзи появился на служебном входе и назвался историком архитектуры. Он был бы очень обязан, если бы кто-нибудь провёл его по помещению. Особенно его сейчас интересует  каркас здания.

Швейцар очень сожалел, но в театре шла репетиция, и не могло быть и речи о проходе на сцену или в зрительный зал.

— Посторонние на репетиции действуют им на нервы, — пояснил он. — У этих людей искусства ужасные нервы, сэр, вы просто не поверите.

Уимзи принял ситуацию, но, как оказалось, его интересовала часть здания, примыкающая к фундаменту.

— Забавно, что вы это говорите, сэр. Вы бы удивились, расскажи я вам, что у нас там внизу. Я бы сам провёл вас, но не могу оставить дверь без присмотра.

Уимзи выразил желание сам найти дорогу, следуя простым указаниям.

— На ваш собственный риск, сэр. Пожалуйста, смотрите под ноги и ступайте осторожно.

Уимзи искренне пообещал. Как будто эта мысль только что пришла ему в голову, он оставил на стойке свою визитную карточку.

— Если кто-либо из администрации находится в здании…  — сказал он.

Затем, невидимый со сцены, он прокрался по задним рядам партера. Режиссёр сидел в переднем ряду и кричал на актёров. Уимзи выскользнул через дверь запасного выхода и, вместо того, чтобы отодвинуть засов и выйти на улицу, прошёл через зелёную дверь без надписи за кулисы. В тот же момент здание повернулось к нему своей изнанкой. Здесь не было великолепной позолоты фойе и зала, а всё было покрашено тусклой и выцветшей зелёной краской, которая к тому же местами облупилась от старости. На полу коридора лежал древний истоптанный линолеум. Уимзи миновал крыло с декорациями и реквизитом, бросил взгляд сбоку на актрису в пароксизмах эмоций, которая выбросила руки вперёд, а голову откинула назад с криком: «Долг! Что такое долг по сравнению с любовью?»

— О, ради Бога, Сьюзи, вложи сюда хоть какое-то чувство! — заорал режиссёр.

Позади сцены оказалось мрачное пространство, напоминающее пещеру и заполненное стойками, верёвками, катушками электрического провода, прожекторами и грудами  неиспользованного оборудования. Две молодые актрисы безмятежно сидели на скамье и курили. Увидев Уимзи, они молниеносно убрали сигареты — было, очевидно, что курить среди всех этих легко воспламеняющихся вещей запрещено, — но он махнул им рукой и быстро выскользнул через дверь в дальнем углу. За дверью было совершенно темно. Уимзи достал из кармана фонарик и с его помощью обнаружил выключатель. Перед ним оказалась кирпичная стена, но справа вниз вёл лестничный пролёт. Поперёк него висела цепь и табличка, гласящая: «Только для уполномоченных лиц». Уимзи снял цепь и спустился. Его встретил сырой, неприятный запах — запах холодных камней и влажной древесины, как в сельской церкви зимой.

Достигнув конца лестничного пролёта, он оказался не в подвале, а наверху бездонной ямы. Он стоял на своего рода подиуме. В дальнем конце другая железная лестница вела вниз к более низкому проходу, а ниже — ещё одна. Тусклые лампочки на растянутых проводах проливали скудный свет. В проходах справа имелась единственная опора для рук в виде перил, но слева не было никакого ограждения. Уимзи тихо присвистнул и начал зигзагообразный спуск.

Прекрасное здание над ним опиралось на массивные деревянные сваи, которые вертикально поднимались из ямы. Они состояли не из одного, а из нескольких стволов, скреплённых железными полосами. Между ними для прочности шли поперечные стволы, образуя своеобразную сеть. Железные лестницы образовывали безумный путь вниз, как дорогу для Гулливера в стране великанов. Внизу свет ламп оказывался побеждён глубиной и темнотой.

Уимзи выключил фонарь и отвёл взгляд от освещённой площадки, на которой стоял. Глаза медленно привыкали к мраку. Вокруг был лес вертикальных стволов. Он попытался понять. Возможно, эти опоры были забиты в болотистую почву, как это делали венецианские строители при возведении своих фантастических зданий. А поскольку здесь не было никакой лагуны, которая наполнялась бы водой дважды в день, болото высохло, осыпалось, вымылось, оставив гордо стоящий скелет из брёвен. Именно вымылось, поскольку он мог слышать звук текущей воды. Нежный звук, заполняя пространство, мягко отражался эхом вокруг него.

Очень осторожно Уимзи наклонился над ненадёжными перилами и направил фонарь вниз. Значительно ниже него, примерно на таком же расстоянии, которое ему уже удалось преодолеть, текла чёрная вода. Она бежала по открытому жёлобу вдоль всей ямы. С одной стороны она вытекала из кирпичной арки, и на другой — исчезала в туннеле. Когда-то на этом выходе имелась железная решётка, но сейчас остались лишь ржавые фрагменты.

— Крэнбоурн, полагаю, — сказал Уимзи. — Я рад знакомству, хотя нашёл вас в стеснённых обстоятельствах.

Глянув вниз, он содрогнулся от собственных мыслей. А затем он услышал, как выше него хлопнула дверь и послышался звенящий звук быстрых шагов по железной сетке подиума.

Голос Харвелла произнёс:

— Какого чёрта вы тут делаете, Уимзи? Вы не архитектор.

— Я ищу другие выходы из этого здания помимо дверей.

Силуэт Харвелла обозначился напротив одной из случайных лампочек, но было слишком темно, чтобы видеть его лицо. Однако его крупный корпус и широкие плечи видны были чётко.

— Зачем это вам? — спросил Харвелл. Его голос сказал то, чего не видно было на затенённом лице: он старался сохранить самообладание, но безошибочно чувствовался оттенок страха.

— Я пытаюсь объяснить передвижения кое-кого.

— Кого? — спросил Харвелл. И опять голос немного дрогнул.

— Мисс Глории Таллэнт, — сказал Уимзи. — Неизвестно где пропавшей между таинственным прослушиванием в этом театре и появлением на грязевом островке в Темзе. Однако это, — он указал на бегущую в глубине реку, — вполне возможный маршрут.

— Конечно, здесь можно оступиться, — мрачно произнёс Харвелл, спускаясь к Уимзи.

— Что вы сделали? — спросил Уимзи. — Заманили её до той последней двери и просто столкнули вниз?

— Что я сделал? — спросил Харвелл. — Какой же вы глупец, Уимзи, настоящий изнеженный аристократ. Если вы подозреваете меня в двух убийствах, то что заставляет вас думать, что я остановлюсь перед третьим? — Он спустился ещё на один пролёт этой безумной лестницы. — Вы совершенно беспомощны, стоя там, — сказал он, достигнув уровня Уимзи.

— Я вполне способен защищаться, — холодно произнёс Уимзи. — Но в этом узком пространстве я не смогу этого сделать не сбросив вас. Я вас предупредил.

Однако правда состояла в том, что Уимзи понял: любая схватка почти наверняка приведёт к падению обоих. И  в свете грозящей ситуации он внезапно ясно осознал, что подвергается риску, которому не имеет право так беспечно идти навстречу: он — женатый человек, и его жизнь не принадлежит ему одному. Возможно, Харвелл пришёл к тому же заключению относительно опасности, которой они подвергались; так или иначе он стоял на другом конце длинного прохода, готовый к броску, но пока неподвижный.

Уимзи сказал:

— Вы неправы. Я не подозреваю вас в двух убийствах. Только в одном.

Харвелл моргнул:

— Что вы имеете в виду?

— Вы не убивали свою жену, Харвелл. Вы не хотели убить её, не так ли?

Харвелла стала бить дрожь. Его лицо выглядело измождённым, глаза ввалились, под ними тени.

— Это был несчастный случай, не так ли? — тихо продолжал Уимзи. Когда ответа не последовало, он продолжил: — Никакие присяжные не признают это убийством, никакие присяжные не приговорят вас к повешению. Если бы не все эти трюки с маской, вы вообще могли бы сразу выйти на свободу. Конечно, вы потеряете сочувствие присяжных, когда они поймут, что ваши усилия избежать наказания привели к сознательной попытке обвинить другого человека. Но как бы серьёзно они к этому ни отнеслись, они не признают это настоящим убийством. Суд, скорее всего, вынес бы вердикт о непредумышленном убийстве. Вас повесят за другое. Почему вы это сделали? Полагаю, она шантажировала вас?

— О, да. Вы же не думаете, что я по собственной воле связался бы хоть как-то с этой неряхой? В качестве одолжения её семье я встретился с ней один раз, чтобы дать совет относительно театральной карьеры, а затем она увидела меня той ночью в переулке, когда я уезжал. Она могла погубить меня в любую минуту. Я заплатил бы ей, понимаете, Уимзи, я платил бы всю остальную часть её глупой жизни, но она хотела того, что я не мог ей дать. Я действительно имею влияние на постановки, которые финансирую, но даже я не могу заставить администрацию давать хорошие роли плохим актрисам. Она не оставила мне выбора. Как и вы, конечно. Мне жаль, вы мне всегда нравились, хотя Розамунде нет. Мне нравится ум, даже если он присущ аристократу. Кроме того, — сказал он, делая паузу, как если бы эта мысль только что пришла ему в голову, — я сожалею, что огорчу вашу жену.

Внезапно он бросился вперёд.

— На вашем месте, я бы этого не делал, — раздался откуда-то сверху из темноты голос старшего инспектора Паркера. — Вам это не поможет, каждое слово вашего разговора слышал я и мои констебли. Оставайтесь на месте, пока к вам спустятся.

— Это грязная ловушка, Уимзи, — закричал Харвелл. — Вам не стыдно загнать человека в угол как крысу?

— Вы не совсем загнаны в угол, — спокойно сказал Уимзи. — Вы можете сделать одно движение. Один быстрый шаг. Но у вас есть лишь несколько секунд, чтобы его сделать.

Харвелл посмотрел на тёмную воду, текущую на глубине сорока футов от того места, где он стоял. Затем он покачал головой, сдаваясь, и спокойно дождался одного из сотрудников Паркера, который надел наручники и увёл его.

— Я был так зол на неё, — сказал Харвелл. — У меня словно ум помутился. Она обязана мне всем, разве нет, Уимзи?

В небольшой обшарпанной камере полицейского участка находилось четверо мужчин: стенографист, старший инспектор, Харвелл и Уимзи.

— Вы же понимаете, — сказал Харвелл, обращаясь к Уимзи. — Вы знаете всю историю. Я сделал для неё всё, я потворствовал каждой её прихоти, мы были так счастливы… — Он остановился и покачал головой. — Мы должны были быть очень счастливыми, но что-то пошло не так, как надо. Мне пришлось начинать сначала, я рискнул губительным займом на постановку пьесы Эймери только для того, чтобы понравиться ей. Я знал, что она флиртует с Эймери, но я не думал, что она будет… Когда я неожиданно появился там и увидел, что она кого-то ждёт, передо мной словно помахали красной тряпкой. Этот дурак Эймери шлялся где-то снаружи, поэтому я решил, что именно его она и ждёт, лёжа в кровати. Я схватил её за шею, и я потряс её…

Он посмотрел на следователей с выражением, как будто к нему только что пришло понимание чего-то важного.

— Если бы я не любил её так, то я не был бы так взбешён, — сказал он. — Я кричал на неё; она попыталась удержать меня, она что-то пыталась говорить, она кричала: «Нет, Лоуренс, нет». Её обычные слова, когда я хотел её. Но на сей раз я не просил и не уговаривал. Я взял её силой. Я взял то, чего хотел, что принадлежит мне по праву. Что она была должна мне и никому больше. А затем я понял… я понял что она… — Харвелл обхватил голову руками. — Она лежала так неподвижно. Проклятая собака продолжала лаять и лаять, а я был взвинчен и… — так трудно убить собаку, знаете? Это было труднее, чем убить Розамунду.

— Это всё понять довольно легко, — сказал Паркер спокойно. — Чего я не понимаю, сэр, это почему вы не решились встретить наказание лицом к лицу. Все эти игры с маской, запиранием двери и разбиванием оконного стекла. Зачем? Всё это лишь ухудшало ваше положение.

Харвелл обвёл их ввалившимися глазами.

— Я не мог вынести то, что скажут люди, — сказал он. — Мы были самой популярной парой влюблённых в Лондоне. Я не мог допустить, чтобы люди узнали, до чего дошло. У меня была определенная репутация как у её мужа; я был тем, кому она доверилась… и я действительно любил её, действительно любил!

— Итак, вы предприняли шаги, чтобы избежать обвинения, — сказал Паркер.

— Я не мог вынести её бедного изуродованного и покрасневшего лица… там, на подушке, и я накрыл его маской. Я сидел около неё, когда услышал, что кто-то ходит на веранде, и я увидел, что Эймери смотрит в окно. А затем я подумал, что же можно сделать...

— Это было большой ошибкой, — сказал Паркер.

— Да так ему и надо! — воскликнул Харвелл. — Розамунда была моей, только моей. Если бы он оставил мою жену в покое, то я, возможно, ничего не предпринял  бы против него. Сначала мне казалось, что я всё сделал правильно. Я думал, что замёл следы. Я запер дверь спальни, а затем взломал её. Я запер парадную дверь за собой, обошёл дом и разбил окно, так чтобы было похоже на взлом. Я не догадался попытаться открыть дверь через выбитое стекло, поэтому всё оказалось не так умно, как я полагал. Но мне казалось, что я вышел сухим из воды, и вся вина ляжет на Эймери. А затем пошли новые осложнения. Этот глупый сводник-француз захотел выставить портрет. Я не мог этого допустить. Я не хотел, чтобы кто-нибудь вспомнил о маске. Поэтому я сжёг картину. А это было всё, что у меня осталось от неё на память… — Его голос задрожал.

— Можем мы теперь перейти к исчезновению мисс Фиби Сагден? — спросил Чарльз.

— О, её, — пожал плечами Харвелл. — Я думал, вы подслушали всё. Уимзи всё узнал, будь он проклят.

— Мне понадобится ваше официальное заявление, подслушали мы или нет, — объяснил Паркер.

— Она была глупой маленькой сучкой, — сказал Харвелл. — Она не имеет значения.

— Думаю, вы обнаружите, сэр, что имеет.

20

В ком личность лишь одна, в том и лицо одно.

Джон Донн ^[1433]

— Действительно, он жалок, — заметил Питер, рассказывая Харриет о событиях дня. — Мужчина без самоконтроля и без чувства собственного достоинства. Нужно, конечно, сделать скидку на силу жестокого кокетства, способного  свести мужчину с ума.

— Кокетство не является преступлением, за которое приговаривают к смерти, — печально сказала Харриет. — Но что ты имеешь в виду, говоря, что у Харвелла нет чувства собственного достоинства? Я считала, что он весьма высокого мнения о себе.

— Это иногда странно сочетается. Сын знаменитого отца, он вкладывает деньги в театральный бизнес, где любому успеху сопутствует громкая слава, но не добивается больших успехов в отличие, например, от сэра Джуда Ширмана. А затем он делает нечто, что заставляет всех повторять его имя и восхищаться им. Он может носить свою красавицу-жену, как женщина носит брильянты на публике. Как она любит его! Как он любит её! Какая романтическая история!

— Поэтому, если люди подумают, что она была убита злоумышленником или любовником, он получит ауру трагического героя.

— Но если обнаружится, что он сам её убил, всё это превращается в «Гран-Гиньоль». Он теряет лицо. Вот и всё.

— Питер, ты ему совсем не сочувствуешь?

— Очень немного. А должен?

— Люди сравнивают Харвелла, спасшего Розамунду от нищеты, с тобой, женившимся на мне.

— Очень глупо с их стороны.

— Мы отличаемся?

— Да. Смотри, Харриет, Шаппарель не смог бы ничего выявить в тебе, рисуя тебя дважды на той же самой картине, — ты всё время без маски. Ты глядишь на мир такая, какая ты есть, и будь что будет. Именно это заставило меня полюбить тебя с первого взгляда и продолжать любить все эти годы. Именно этим я восхищаюсь в тебе, но не могу похвастаться, что сам обладаю подобным достоинством. Я всё время дурачусь, прячась за титулом, репутацией, способностью к глупому остроумию.

— Но, раз ты об этом упомянул,  в последнее время ты дурачишься гораздо меньше.

— Я благодарен тебе, Domina.

— За что же?

— Ты оказываешь мне огромную честь, относясь ко мне серьёзно, — сказал он.

— Но не надо благодарности, Питер. Только не это. Это такая ненавистная вещь. Огромное ружье с ужасной отдачей.

— Безопасно, когда относится к любви.

— Надёжна эта власть и непреложна, — пробормотала она.

— Друг другу преданных предать не можно, ^[1434] — ответил он, и она услышала оттенок триумфа в его голосе. — Ты разоблачила меня, но всё равно любишь.

— Значит у тебя нет побуждения задушить меня?

— Не в данный момент. Но не рассчитывай на это и впредь.

— Я буду осторожна. И я должна тебе кое-что сказать, Питер.

Зазвонил телефон.

— Дорогая, мне очень жаль, но я должен идти. Твоя новость может подождать?

— Да, если ты торопишься. Что случилось?

— Ещё одна небольшая дипломатическая неурядица. Надеюсь, это не займёт столько времени, как в прошлый раз, но… — Он уже вновь надел маску холодности и отстранённости.

— Питер, прежде, чем ты уйдёшь, скажи, что произошло с запиской Розамунды Харвеллу?

— Ничего. Я убрал её в ящик с пометкой «Ожидающие решения». Почему ты спрашиваешь?

— Кто-нибудь сказал о ней Лоуренсу Харвеллу?

— Я, конечно же, не говорил, — сказал Питер. — И сомневаюсь, что говорил Чарльз. В ней нет необходимости для следствия с учётом его признания, и в целом, я думаю, было бы милосердно охранить хэмптонских девушек от дачи свидетельских показаний.

— Но он должен знать! Он должен знать, что она не обманывала его с кем-то ещё.

— Должен? Сделает ли это его раскаяние более острым, если он и так полон раскаяния? Доктор Джонсон сказал где-то, что воспоминание о преступлении, совершённом напрасно, было самым болезненным из всех размышлений. Но, Харриет, у меня сейчас нет свободного времени для Харвелла.

— Конечно, — сказала она. — Ступай и возвращайся как можно быстрее.

— Весь шар земной готов я облететь за полчаса. ^[1435]

Дверь библиотеки закрылась позади него.

В холле послышались голоса. А затем в доме наступила тишина: не было слышно перемещения слуг, и постепенно атмосфера присутствия Питера растаяла.

Харриет мерила шагами библиотеку. Она закурила балканскую сигарету «Собрани» ^[1436] и погасила её, докурив лишь до половины. Ей в голову пришла ужасная мысль, и думала она не о Лоуренса Харвелле, а о Розамунде. Что будет справедливее по отношению к ней? Действительно ли начинает проявляться женская солидарность?

«При жизни она не была женщиной такого типа, с которой я могла бы дружить, — напомнила себе Харриет. — Но всё же я действительно испытываю желание помочь её призраку».

Записку нужно показать Харвеллу — в этом она была уверена. И как можно скорее: у него осталось не так уж много времени. Но как? Она позвонила своему шурину.

— Чарльз, если бы я захотела навестить Лоуренса Харвелла, как я могла бы это сделать?

— Арестованные до суда могут принимать посетителей, — сказал он, бодро. — Вы лишь узнайте приёмные часы и приезжайте. Он находится в «Скрабз». ^[1437] Но… — Он остановился, так как ему пришло в голову, что уж кто-кто, а Харриет должна отлично знать, что заключённые до суда могут принимать посетителей, и его предложение ей посетить тюрьму может выглядеть бестактным. — А что говорит Питер? — спросил он.

— Его снова вызвали.

— Не повезло, — вздохнул Чарльз. — Мне не нравится, когда это происходит слишком часто — не могу отделаться от мысли, что где-то в мире возникла серьёзная проблема. В наши дни в это легко верится. Разве нельзя подождать, пока он не вернётся?

— Это походит на зубную боль и боязнь дантиста, — сказала она ему. — Лучше покончить с этим побыстрее.

— Ну, вам лучше знать. Но, Харриет, я действительно надеюсь, что если вам будет когда-нибудь одиноко или грустно… ну, Мэри будет рада вас видеть в любое время.

— Спасибо, Чарльз, я буду помнить об этом.

Она всё ещё колебалась. А затем подумала, что, если не наберётся храбрости, чтобы вновь войти в стены тюрьмы, то вынуждена будет всегда жить с сознанием собственной трусости. Что даже любовь Питера, её оправдание, кольцо на пальце не смогли освободить её от последствий обвинения в убийстве Филипа Бойса, оставив её неспособной сделать то, что она считает должным. Тогда она разыскала номер нужного телефона, узнала приёмные часы и надела пальто. Подойдя к столу Питера — он не был заперт, —  она нашла записку Розамунды, положила её в карман и вышла.

Это была, конечно, другая тюрьма. Харриет удалось справиться с собой и спокойно подойти к воротам, доложить о себе и усесться в вестибюле. Лишь когда охрана повела её в комнату свиданий, и ей пришлось идти с надзирателем по коридорам, что сопровождалось грохотом ключей, когда открывали охранные ворота, и ужасным лязгом самих ворот, захлопнувшихся позади неё, она почувствовала страх. Это место пахло человеческим страданием; где-то кто-то кричал, и звук усиливался и отражался эхом в железе и камне. Но когда она села на одном конце стола лицом к Харвеллу, сидящему напротив, когда в небольшом боковом оконце показался кажущийся знакомым силуэт человека, смотрящего через стекло, когда позади лязгнула закрывшаяся дверь, и она услышала звук замка, горькие воспоминания о прошлом всколыхнулись, стремясь наброситься на неё и подавить. Но эти же воспоминания помогли ей, поскольку она обнаружила, что помнит и как отвлечься от окружающего, сузить окружающий мир и сосредоточить внимание только на том, что произойдёт в следующие несколько минут, отстраняясь, как испуганная лошадь, от любых перспектив, отдалённых больше, чем на час.

Она перевела взгляд на мрачного молчаливого человека, сидящего напротив. Его львиная наружность и желтовато-коричневые волосы напомнили ей о звере в зоопарке. Его глаза были полны уныния, но он пристально смотрел на неё.

— Вы? — произнёс он наконец. — Зачем вы пришли?

— У меня есть что-то, что я должна вам сказать.

— Ваш проклятый муж знает, что вы здесь?

Она постаралась не заметить оскорбления.

— Между прочим, нет, — ответила она.

— А что бы он сказал, если бы узнал? Я не позволил бы своей жене идти и разговаривать с убийцами. Но, правда, я и не тратил своё время на их поимку. Это у вас семейное увлечение?

— Мистер Харвелл, может быть я лучше понимаю, что вы чувствуете, чем вы сами.

— О, в самом деле? Но вы-то фактически не совершали убийства, не так ли? Знаете, каково это чувствовать, что ты убил человека?

— Простите, с моей стороны это было бестактностью. Я не могу вообразить, что это значит… как чувствовать себя при этом.

— Тогда зачем вы здесь? Пришли, чтобы пощеголять своей невиновностью перед носом виновного?

— Я хотела кое-что рассказать вам о Розамунде.

— Я простил бы ей всё через минуту, — сказал он, и голос его внезапно дрогнул. — Но, спросите вы, был ли я зол? Я дал ей всё, всё, что она хотела для себя да и для любого другого; я наполовину разорился, чтобы поставить пьесу её любимого поэта. Но она должна была быть благодарной; она не должна была валять дурака с другим мужчиной. Вы заводите любовников, леди Питер? У вас бывают тайные свидания? Или сознание того, что вы в долгу перед Уимзи, заставляет вас ходить по струнке?

— Я пришла, чтобы сказать вам, что она не устраивала тайных свиданий.

— Что вы можете об этом знать? И почему, к дьяволу, я должен вам верить?

— Я хотела сказать, что, полагаю, это моё невинное предложение побудило вашу жену провести несколько дней в бунгало. Мы разговорились, и я сказала, что это могло бы её развлечь и могло бы понравиться вам, если бы она занялась там отделкой. Как вы можете предположить, с тех самых пор я очень жалею об этом предложении.

— Это вы предложили  устроить обед при свечах для двоих? — спросил он после небольшой паузы.

— Вот приглашение, посланное Розамундой, — сказала Харриет. — Его удалось найти с большим трудом. — Она положила записку на стол между ними и отняла руки, положив их на колени. Они оба поглядели на сторожа в окне, прежде чем Харвелл поднял записку. Он медленно прочитал её.

— Розамунда дала её ненадёжному посыльному во второй половине того дня, когда она умерла. Её должны были доставить вам в клуб. Она потерялась, — тихо сказала Харриет. Он смотрел на неё, лицо его стало пепельным. — Я подумала, что вы должны знать. Надеюсь, что это не заставит вас страдать больше, чем необходимо в данной ситуации.

Голосом, полностью лишённым жизни, он прошептал:

— Она, возможно, сказала бы мне, если бы я не схватил её за горло.

Харриет встала, готовая уйти:

— Если есть что-нибудь, что я или лорд Питер можем сделать для вас…

— Ничего нельзя для меня сделать, — сказал он. — Я в состоянии оплатить хорошего адвоката. Подождите секунду; позвольте мне ещё немного поговорить с вами. Никто больше не услышит от меня ничего. Вы же видите,  я думал, что так жестоко, так ужасно обманут, я считал, что вёл себя как последний дурак, обожая презренную женщину… бедная Розамунда! Как ужасно для неё: она-то, должно быть, думала, что я приехал в ответ на её зов, а я… а я…

— Боюсь, что я должна забрать записку с собой, — сказала Харриет.

— О, да! — сказал он нетерпеливо, пододвигая её через стол. — Но, да, есть кое-что, что вы могли бы сделать. Попросите лорда Питера, чтобы эту записку зачитали в суде, чтобы вся вина легла на того, на кого и должна лечь, а её имя было очищено от любой грязи. Я получу, что заслуживаю, но пусть её репутация останется незапятнанной.

— Думаю, что записку можно использовать, как вы хотите.

— Покажите всем, что всё это было ужасным недоразумением, что это не было ни её виной, ни моей.

— Прощайте мистер Харвелл. Мне жаль вас.

— Я смогу теперь думать о ней без горечи всё то время, которое мне осталось, — сказал он. — А думать о ней — это всё, что у меня осталось.

Харриет взяла записку и сделала знак надзирателю, что хочет уйти. Она вновь шла по бесконечным коридорам позади надзирателя, немного удивляясь, что может свободно идти, может выйти на свободу. Когда внешние ворота позади неё закрылись, она — совершенно по-детски — бросилась  бежать, жадно глотая воздух серой лондонской улицы, как если бы только что вынырнула из глубины на поверхность.

— Не нужно было этого делать, — сказал Питер Уимзи. — Я сходил бы сам, полагаясь на твоё слово, что так следует поступить.

— Ты защитил бы меня? — спросила Харриет.

— Я сберёг бы твои чувства. Наверное, всё это было для тебя ужасно.

— Именно поэтому я должна была сделать это сама. Я должна была убедиться, что рана зажила и что я могу делать то, что может делать любой другой.

— Почти все готовы  забыть про Харвелла и предоставить его собственной судьбе.

— Правда о нем самом, о том, что он сделал, и так достаточно ужасна, но оставить его мучиться из-за неправды, из-за ложной мысли, что Розамунда обманула его…

— Надеюсь, что он был  тебе благодарен, Харриет. Сомневаюсь, что он имел хоть малейшее представление о том, чего тебе это стоило и какие воспоминания пробудило вновь.

— Он очень рад, что теперь может думать о ней как о невинной и принять всю вину на себя. И, мой дорогой, я больше не бегу от воспоминаний. Визит в тюрьму действительно стоил мне нескольких моментов острой боли, не буду отрицать. Прошлые испытания были ужасны, но они дали мне тебя. Видишь, я совершенно спокойна. На самом деле, Питер, из нас двоих именно ты выглядишь более измотанным. Поручение действительно оказалось трудным?

— В последнее время меня используют в качестве мальчика для доставки срочных сообщений. Сообщение было должным образом передано и в полной тайне. Таким образом, полагаю, дело было нетрудным, и я справился.

— Но оно оставило тебя подавленным, я же вижу.

— Ах, любимая, так будем же верны друг другу! — сказал он, беря её руки в свои, — Поскольку мы здесь как на темнеющей арене… ^[1438]

— Всё настолько плохо?

— Боюсь, что да. Я думаю, что мы жили в центре урагана и принимали спокойствие за безопасность. Мы окажемся в состоянии войны прежде, чем во всём этом разберёмся.

— И все эти люди вокруг нас, которые говорят, что, в конце концов, Рейнские области — часть Германии, что Версальское соглашение было несправедливым и что Гитлер обеспечит мир, как только требования Германии будут выполнены…

— Они верят тому, на что надеются, Харриет. Но они неправы.

— Война так ужасна.

— Мне ли не знать! А следующая будет хуже предыдущей. Машины, несущие смерть и разрушение, стали намного совершеннее. Тактика Муссолини показывает, куда всё движется: мы должны ожидать использования ядовитых газов против гражданских лиц и множество других ужасов. Я не удивлён, что люди этого боятся. И на сей раз мы войдём в драку в тот самый момент, когда американцы  поклялись держать нейтралитет, а во главе страны стоит безответственный и пронемецкий король.

— Ты очень строг к нему.

— Полагаю, не следует забывать, что его семья наполовину немцы. И говорят, он хочет жениться на той женщине.

— Какой женщине?

— Миссис Симпсон.

— Но она же замужем за кем-то ещё.

— Она может получить развод. Но дело в том, что он — глава Англиканской церкви, и если он это сделает, это расколет страну сверху донизу, — по-видимому, он этого не понимает.

— Тяжело человеку не иметь возможности быть рядом с тем, кого любишь, — сказала Харриет.

— Но он может быть с ней. Он лишь не может жениться на ней.

— Я однажды предложила жить с тобой, не будучи замужем за тобой. Ты воспринял это ужасно.

— Да. Возможно, я настолько скупой. Как ты это выносишь?

— Я только указываю тебе на этот факт и жду, когда погода переменится.

— Дело в том, Харриет, что я вполне могу понять, когда кто-то немного валяет дурака. Ведёт себя как Джерри: он знает, что существует бремя, которое придётся нести, когда он наследует титул, он видит, как оно тяготит отца, и хочет играть в дурачка-школьника, пока ещё может. Но когда ты действительно наследуешь, когда ответственность ложится на тебя, ты должен понимать и свой долг.

— Я согласна, Питер, даже при том, что, думаю, ни у кого нет так мало свободы выбора, как у короля, начиная с отмены рабства.

— Полагаю, он может отказаться от своего титула, отречься от короны. Презрения заслуживает то, что он пытается и удержать трон, и избежать обязанностей. Хватит об этом. У тебя были для меня новости.

— Да, милорд, хотя я, возможно, выбрала неудачный момент. Полагаю, сейчас не лучшее время, чтобы принести наследника?

— Дорогая... это правда?

— Похоже, где-то в октябре. Ты можешь считать меня невероятно глупой, но я не знаю точного срока. Я даже не заметила сначала, я иногда чувствовала себя нездоровой, но считала, что для этого имеются более прозаические причины. Шаппарель заметил во мне какие-то таинственные изменения, но я подумала, что он просто льстит. В конечном итоге Манго сложила два и два и настоятельно посоветовала мне сходить к врачу. — Она говорила быстро, наблюдая за ним, чтобы видеть, что он чувствует.

Он сказал:

— Domina, но с тобой всё будет в порядке? Что сказал врач?

— Он назвал мне приблизительную дату и велел пить много молока. Он измерил мои бёдра и сказал, что, если мои внутренние размеры пропорциональны внешним, нет никакого повода для волнений. Питер, это очень мило, что ты беспокоишься обо мне, но ты-то рад?

— Рад? — повторил он. — Рад? Это не то слово — моя кровь бурлит в жилах! Я чувствую, что бессмертные рабочие сцены перемещают декорации вокруг нас, пока мы стоим.

— Какие же сцены сменяют друг друга, милорд?

— Мимо проходят все исчезнувшие легионы прошлого, — сказал он, — давшие славу семействам Вейн и Уимзи на этом свете и носившие  наследственные титулы в течение веков.

— О, Питер, — сказала она, улыбаясь, — однажды я сказала Джерри, что испытываю желание выйти за тебя только для того, чтобы слышать, как ты извергаешь глупости.

— И будущее, — сказал он, внезапно мрачнея, — открывается перед нами, реальное и безотлагательное.

— А вот это не глупости, — сказала она. — Правильно ли мы делаем, принося ребёнка в мир в такое время?

— Есть то, что мы можем сделать для любого нашего ребёнка, — сказал он, — и есть то, что никто не может сделать ни для какого ребёнка вообще.

— Ты имеешь в виду, они выберут свой собственный путь?

— Они требуют наследства или отказываются от наследства в своё время и прославляют или позорят это время соответственно. Мы дадим ему все дары, которые сумеем, но мы не можем дать ему безопасность.

— Ты знаешь, пока этого не произошло, я бы сказала, что мне наплевать на судьбы мира, пока ты и я вместе.

— Пусть будет Рим размыт волнами Тибра!  Пусть рухнет свод воздвигнутой державы!? ^[1439] Нет, Domina, это не наш стиль. Если будет ещё одна война, нам придётся вступить в неё, и мы должны победить, — сказал Питер.

21

К браку и виселице нас ведёт судьба.

   Джордж Фаркер ^[1440]

Вы знаете, конечно, как богато

Вторую свадьбу я сыграл в палатах...

  Омар Хайям ^[1441]

Извлечения из дневника Гонории Лукасты, вдовствующей герцогини Денверской:

29 марта

Сразу после завтрака пришёл ликующий Питер и принёс новость, что Харриет беременна! Очень радовались все вместе. Он говорит, что она переносит беременность не очень болезненно, но я, однако, сказала ему, что он должен проследить, чтобы у неё была чашка чая в кровати каждое утро, поскольку в моём случае горячий чай до того, как встанешь, был единственным средством от  утреннего недомогания, и, возможно, это наследственное. Я имею в виду средство. Питер заметил, что Харриет не относится к семье в этом смысле. Конечно, это так, но она для меня как дочь. Сказала ему об этом. Не добавила «больше, чем Мэри», поскольку это было бы некрасиво. Кроме того, я очень люблю её. Я имею в виду Мэри.

Ну, теперь начнутся семейные советы! Гадаю, обрадуется ли Хелен перспективе запасного наследника, или огорчится перспективе потери денег Питера для Джерри. Съездила в «Гаррард», ^[1442] чтобы купить ложки в подарок на крестины, а вместо этого купила золотую брошь с гранатом для Харриет. Ребёнок может — да и просто обязан — подождать. Выходя, столкнулась с Питером, который здесь с той же целью. Очень хотела подождать его, чтобы увидеть, что он выбрал, но передумала.

Вернувшись домой, обнаружила дожидающихся Джеральда и Хелен. Джеральд, очень самодовольный, заявил, что всегда считал Харриет разумной женщиной, которая знает, чего от неё ждут —  он бы сам ей всё сказал ещё раньше, если бы Питер не запретил ему. Хелен волнуется, что Харриет не знает, как воспитывать детей из высшего сословия, но заявила, что, по крайней мере теперь, ей придётся бросить писать «эти ужасные книги». Сказала ей, что надеюсь на обратное, поскольку иначе потеряю любимое чтиво. Не знаю, почему, но Джеральд выводит меня из себя. Он сказал, что теперь будет легче: не придётся так давить на Сент-Джорджа. Я про себя подумала, что теперь станет ещё труднее призвать Джерри к порядку, но промолчала. Сказала Джеральду, что может родиться девочка. Решила не отдавать брошку Харриет до завтра и позволить Питеру сделать подарок первому.

30 марта

После обеда заехала  на Одли-Сквер под предлогом посмотреть декор в бывшей конюшне, но на самом деле отдать брошку. Из «Суон энд Эдгар» только что доставили огромную детскую коляску со смешным корпусом  и огромным вышитым зонтиком. Подарок от Джерри. Совершенно абсурдный поступок, но, к моему удивлению, Харриет он рассмешил. Она очень тронута моим небольшим презентом и выглядит очень счастливой. Сказала, что надеется, что я помню всё о младенцах и прочем, что необходимо знать, поскольку её собственная мать, конечно, не может помочь. Сказала ей, что мне вспоминаются ужасные вещи, но не очень отчётливо. Нужно будет просмотреть мой дневник за годы воспитания детей. Наверное, он где-то в Денвере. Предложила Мэри в качестве источника  более свежих сведений.

Пришлось сделать несколько намёков, чтобы мне показали подарок Питера, но, в конце концов, добилась своего. Меня проводили в небольшой кабинет Харриет, и я полюбовалась на хороший эбеновый письменный прибор с хрустальной чернильницей и серебряными держателями, — подпорченный, как мне показалось, поскольку гусиные перья немного изъедены молью, а украшения с одного бока отвалились. По-дурацки вслух задала вопрос, почему Питер не купил хорошую серебряную авторучку в «Гаррард», раз он там был, но оказалось, что весь прибор куплен только ради того, чтобы ставить в него перья, принадлежавшие Шеридану Ле Фаню. ^[1443] Я несколько растерялась.

Сказала Харриет, что я должна хорошо подготовиться к появлению умного внука, и попросила её порекомендовать мне действительно хороший роман. Она сказала, что мне может понравиться «Война и мир», поскольку это роман о семьях, но раньше понадобится «Питер Кролик». ^[1444] Встретила  в конце сада будущую чету Бантеров, наблюдающую за перестройкой конюшни. Разумная молодая женщина с большими карими глазами, она напомнила мне чем-то мятную конфету. Спросила меня, можно ли увеличить долю жёлтого в цветовой гамме, поскольку он напоминает ей о солнце и песке. Сказала ей, что да, конечно, но придётся переделать гамму гостиной, чтобы избавиться от розового. Розовый и жёлтый несовместимы. Только мельком видела Питера, уже прощаясь, — выглядит ещё самодовольнее, чем когда-либо. Хотела обнять его, но Мередит уже стоял наготове с моим пальто. К обеду чувствовала себя смертельно уставшей, но очень счастливой. Попробовала заставить себя думать о несчастных абиссинцах, чтобы хоть как-то прийти в норму, но зашла слишком далеко. Нужно попросить Франклин напомнить мне, как вязать.

31 марта

День свадьбы Бантера назначен на 3 августа, придётся соответственно нацелить архитектора: декораторам потребуется, по меньшей мере, две недели. В «Уоринг и Джиллоус» нашла несколько очень симпатичных стульев для столовой с вышитыми сидениями; задалась вопросом, понравятся ли они Бантеру? Стулья — это не совсем декорирование. Не следует заходить слишком далеко и вмешиваться. Разработала восхитительную цветовую схему с жёлтым, синим и серовато-зелёным. Решила действовать наверняка и, прежде чем заказывать обои, показать её всем:  Питеру, Харриет, Бантеру и мисс Фэншоу. Заехала Хелен и заявила, что Бантер и так должен быть благодарным и не нужно с ним советоваться. Спросила её, как она посмотрела бы, если бы её заставили жить среди неприятных цветов. Она ответила, что жила же она в Денвере, «каким он тогда был». Согласилась, что в её словах есть смысл. Дрожь от мысли, что бы она натворила, если бы ей позволили сделать там всё по-своему.

28-ого апреля

Заехала к леди Северн, поскольку это четвёртый вторник месяца — мой день для визитов. Она заявила, что новорождённого назовут Матфеем, если это будет мальчик. Я сказала, что не могу понять, откуда у неё такая мысль, поскольку единственный Мэтью в семье — бедный родственник, которого Джеральд приютил в Денвере якобы для присмотра за библиотекой. Она сказала, что слышала это от самого Питера, и что я должна молиться, чтобы это был мальчик, потому что, если будет девочка, её назовут Керенгаппух. Неужели, наконец-то, она выжила из ума? Нужно поскорее спросить Питера.

14 июня

Тихий ужин на Одли-Сквер, только для нас троих. Обсуждали миссис Симпсон; дядя Пол выслал французские газеты, во всех сказано, что король женится на ней. Питер считает, что он должен отречься в пользу своего брата, герцога Йоркского, поскольку в Англии не существует морганатического брака. Не верится, что он на это пойдёт, король, я имею в виду. Разговор повернулся к деликатному вопросу о свадебном подарке Бантеру. Харриет предложила подсвечники Поля де Ламери. Я сказала: «О, нет, Питер так их любит». Харриет ответила, что в этом-то и проблема для очень богатых; когда вы хотите сделать дорогой подарок, это должно быть что-то, с чем вам жаль расстаться. Показалось, что Питер с ней согласен.

3 августа

День свадьбы Бантера. Сент-Джеймс, Пиккадилли. Бантер, оказывается, принадлежит к Высокой церкви, и Panis angelicus ^[1445] им спела Аурелия Зильберштраум, которая недавно прибыла из Вены и с которой, по-моему, однажды Питер.... ладно, всё это в прошлом, хотя, полагаю, ему пришлось потянуть за какие-то ниточки, чтобы ускорить оформление её бумаг. Собор переполнен, полно музыкальных критиков и шавок от прессы, которые вели себя скорее как криминальные репортёры, все ступени органа заполнены слушателями, ловящими каждое слово знаменитого сопрано. Невеста осталась почти незамеченный. В желтовато-розовом атласе, очень к месту. Бантер и Мередит (шафер) держались скованно. Готова поклясться, что, когда невеста подошла к алтарю, Бантер прослезился. Но, должно быть, я ошиблась — слишком непохоже на Бантера. Харриет в свободном тёмно-красном платье начала при ходьбе немного откидываться назад. Сказала Питеру, что беременность ей идёт, и он ответил, что она похожа на судно с сокровищами, входящее в гавань. Сам еще не повзрослел. На мой вкус слишком много ладана, но когда Аурелия З. открыла рот, было ошеломительно! Подумала, что весь храм воспарил и плавал в Эмпиреях — если, конечно империи есть на небе, — должно быть, употребила неправильное слово. Но понятно, почему такая шумиха вокруг неё.

Приём в клубе «Беллона» в отдельных залах. Мать Бантера, очень крупную и больную женщину, доставили в служебном лифте и усадили в кресло. Выставка свадебных подарков — сразу обнаружила подсвечники Питера. Все слуги Питера уровня выше горничной — среди гостей, все оказались очень милыми. Миссис Трапп великолепна в зеленовато-голубом костюме-двойке и широкополой бледно-синей соломенной шляпке, украшенной анютиными глазками. Отец невесты произнёс путаную речь, но, очевидно, очень гордится своей дочерью. И очень правильно —  я сама восхищаюсь этими современными женщинами, которые могут что-то делать. Наша пара вышла через боковую дверь —  передние залы запрещены для женщин. Поразилась, увидев, что молодожёны уехали на «даймлере» Питера. Сказала, что он, должно быть, любит Бантера сильнее, чем я думала.  Харриет сказала, что большой автомобиль нужен, чтобы перевозить оборудование для фотографического тура по ГорнойШотландии. Вернулась домой несколько подавленной: часто чувствуешь себя подавленным после хорошо проведённого времени, интересно, почему?

Перед обедом заходила Хелен, вся в ярости. Говорит, что семья выглядит посмешищем, когда хозяин вступает в брак на задворках в Оксфорде в какой-то странной компании (она имеет в виду донов-женщин), а слуга женится с надлежащей помпой и великолепием в Лондоне. Что касается оперных звёзд, распевающих духовную музыку, — это неприличное хвастовство. Выразила удивление, поскольку считала, что Бантер знает своё место. Ещё куча подобных замечаний. Сказала ей, что вполне естественно чувствовать себя раздосадованной, когда тебя не пригласили. Настроение значительно улучшилось. Гнев хорошо разгоняет кровь.

25 августа

Послала Франклин в «Хэтчардс» за книгой «Война и мир», считая, что сейчас самое время начать длинную книгу, чтобы заполнить время, когда работа в доме Бантера закончилась. Глупая женщина возвратилась с «Анной Карениной», сказав, что это самое близкое, что она смогла найти. Прочитала первое предложение и задумалась. «Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему». Великий писатель всё перепутал. Думаю, что несчастье почти одинаково независимо от причин, его вызвавших, а счастье — довольно своеобразная вещь. Конечно же, никто прежде не был счастлив точно так, как мой Питер и Харриет. Неправильная книга —  нужно попросить Харриет дать мне на время «Войну и мир».

Примечание авторов

Лоуренс Харвелл был признан виновным в непредумышленном убийстве своей жены и убийстве Фиби Сагден и за последнее был повешен 14 июля 1936 года. Он оставил ренту своему тестю, а большую часть состояния — благотворительным учреждениям для безработных актёров и актрис. Мистер Уоррен жил у мистера и миссис Рамм до конца своих дней и научился играть на фисгармонии на их молитвенных собраниях.

Пьеса Клода Эймери «Подозреваемый» была поставлена в августе 1937 года при  финансовом участии сэра Джуда Ширмана. Ей сопутствовал огромный успех, положивший начало долгой карьере Эймери как драматурга.

Гастона Шаппареля забросили на парашюте в восточную Францию в 1941 году, где он организовывал ячейку Сопротивления и действовал в качестве тайного агента в интересах британской разведки. Ему удалось избежать разоблачения, и в 1948 году его наградили орденом Почётного Легиона.

Бредон Делягарди Питер Уимзи родился 15 октября 1936 года, а его братья, Роджер и Пол, — в 1938 и 1941 годах. Во время войны Питер Уимзи служил в военной разведке. Харриет вывезла детей в Толбойз и спокойно жила там до 1945 года. Бантер попытался воссоединиться со своим старым полком, но ему отказали из-за возраста. В самом начале войны студия миссис Бантер процветала, снимая молодых людей в военной форме, но во время авианалета прямое попадание бомбы уничтожило её, и Бантеры с сыном Питером Мередитом (родившимся в декабре 1937 года) присоединились к Харриет в Рэгглсхэме, где они арендовали дом неподалёку от Толбойз, а Бантер организовал  сверхэффективный отряд ополчения. Тем временем, лорд Сент-Джордж стал лётчиком-истребителем, а Хелен, герцогиня Денверская, поступила в Министерство инструкций и морали. (См. «Спектейтор» от 17 ноября 1939 г.)

Харриет Уимзи продолжала писать детективные романы, некоторые из которых выходили за рамки обычного детективного повествования. Работа, которую она закончила до рождения её первого сына, хотя более мрачная и более реалистичная в психологическом отношении, чем большая часть детективной беллетристики того времени, стала чрезвычайно популярной и была хорошо принята литературной критикой, что убедило автора в правильности выбранного направления. На завершение монографии о Шеридане Ле Фаню потребовалось ещё десять лет.

Дороти Л. Сэйерс забросила написание «Престолов, Господств» где-то между 1936 и 1938 годами, полностью сосредоточившись на сценической постановке «Медового месяца», ^[1446] а затем на написании религиозных пьес; венцом этого направления стал перевод «Божественной Комедии» Данте. Она умерла внезапно в 1957 году, оставив незаконченным перевод последних тринадцати песен «Рая», которые завершила её подруга Барбара Рейнолдс. Питер Уимзи не покинул её, когда она прекратила писать о нём: в 1937 голу она описала его как обитателя дома её мечты и призналась, что все свои действия и мнения она подвергает его молчаливой критике.

Дороти Л. Сэйерс чрезвычайно легко сотрудничала с другими людьми; она поделила написание «Документов в деле» ^[1447] с Робертом Юстасом, а пьесы «Медовый месяц», которая предшествовала одноимённому роману, с Мюриэл Сент-Клер Бирн. В большом переводе Данте ей помогали многие учёные, особенно Барбара Рейнолдс.

Джилл Пэтон Уолш в раннем подростковом возрасте прочитала «Встречу выпускников» и была так вдохновлена этим произведением, что поступила в Оксфорд, за что всю жизнь остаётся в долгу перед Дороти Л. Сэйерс.

Дороти Л. Сейерс Рассказы о лорде Питере

МЕЖДУ МОРЕМ И ПРОПАСТЬЮ, ИЛИ ИГРЫ КАПРИЗНОГО УМА (Предисловие А.В. Ващенко)

Дороти Л. Сейерс (миссис Адертон Флеминг, 1893—1957) — звезда не последней величины в жанре классического английского детектива. Об этом красноречиво свидетельствует ее необычная личность, ее путь в литературе и прежде всего — художественные достижения. Современница великих мастеров этого жанра, Г. Честертона, У. Коллинза и Агаты Кристи, Сейерс стала одновременно наследницей их опыта и литературной соперницей (в частности, «королевы детектива», Агаты Кристи). Вместе с ними писательница основала в Лондоне «Детективный Клуб», в котором заняла пост президента (после Честертона). Ее особенно интересовала теория детектива, поэтому в Клубе основная энергия была направлена на интеллектуальные игры в целях развития жанра и ради наслаждения, получаемого от разгадывания волнующих тайн. Так например, ряд романов был совместно написан членами Клуба: начинал Честертон, продолжала Сейерс, а завершала Агата Кристи.

Детективное наследие Дороти Сейерс, однако, только приходит к русскоязычному читателю — и для столь позднего знакомства с классиком мирового детектива, каким является Сейерс, есть свои причины. В их числе, вероятно, определенная устремленность автора к интеллектуальности, быть может — явный интерес к религиозному аспекту, а то и чисто технические трудности перевода: проза Сейерс не менее усложнена, чем стиль Эдгара По и Честертона. И тем не менее чрезвычайно важно, чтобы это знакомство нашего читателя состоялось: творчество Дороти Сейерс — большая, настоящая литература; в детективном жанре ею были созданы непревзойденные произведения.

Сейерс написала двенадцать детективных романов и несколько сборников новелл, созданных в традиции Э. По, Коллинза и других мастеров классического англоязычного детектива; имея столь выдающихся соперников, нелегко занять собственное место в литературе. Однако Сейерс добилась этого, вписав яркую и неповторимую главу в историю детективного жанра.

Будущая писательница родилась в колыбели английской культуры — городе Оксфорде, в семье преподобного X. Сейерса, директора Школы Кафедрального хора Крайстчерча. В пятилетнем возрасте отец познакомил дочь с латынью; в тринадцать она изучила французский и немецкий; позднее, в ходе своей карьеры, и итальянский язык. Религиозное воспитание и мировоззрение наложили отпечаток на детективные произведения Сейерс. Традиция Коллинза, очень почитаемого ею автора (о нем она написала отдельное исследование) позволила ей соединить детектив с романом нравов.

По окончании Оксфорда Сейерс попробовала себя на разных поприщах, в том числе и в издательском деле. А в 1923 году романом «Чье тело?» начался путь Сейерс в детективном жанре. Больше того — родился персонаж, принесший ей славу. Конечно, у писательницы среди ее «расследований» есть и другие примечательные мастера сыска, но лорд Питер Уимзи популярностью затмил их всех.

«Она была крупной, широкой кости, неловкой в движениях, — писал о Сейерс современник. — Но точно так же, как мне не доводилось видеть женщины менее привлекательной внешности, мне не приходилось внимать более притягательной сказительнице и собеседнице».

Лорд Питер Уимзи, англичанин до мозга костей, аристократ, эрудит и интеллектуал, ироничного ума собеседник, погруженный в разгадывание запутаннейших тайн, способен сыграть смертельную шутку с самым мрачным и жестоким из злодеев, разбивая его замыслы. Вместе со своим неизменным, немногословным и исполнительным слугой Бантером он странствует из романа в роман, от новеллы к новелле, проявляя себя наследником Шерлока Холмса и отца Брауна, достойным коллегой Эркюля Пуаро; но немало в нем и от обаяния стивенсоновского Принца Флоризеля (обстоятельства, в которых действует лорд Питер, часто не менее экзотичны). Писательница снабдила своего героя превосходной родословной и примечательным девизом: «Как увлечет меня каприз» (основанном на игре слов: имя героя, Уимзи, созвучно английскому «уим» — прихоть, каприз остроумца).

Из романов, где действует лорд Питер, недостижимой вершиной в истории детектива высятся «Колокола» (1934), где герою приходится разгадывать не одну, а поистине бесконечное множество загадок. Впрочем, он фигурирует и в ряде других произведений большого жанра: «Неестественной смерти» (1927), «Неприятностях в клубе «Беллона» (1928), «Сильном яде» (1930) и некоторых иных. Однако ему же посвящено немало новелл писательницы. Она, как можно судить, была весьма увлечена созданным героем, подробности жизни и карьеры которого постоянно углублялись; друзья, участвуя в игре, помогали Сейерс в «становлении» персонажа.

Особо следует сказать о роли, которую Сейерс отводила новелле. Писательница высоко ставила этот жанр, отдавая себе отчет в его трудности для повествователя и потому именуя новеллу «городом, стоящим между морем и пропастью: с одной стороны его постоянно «размывают» писатели, а с другой — не жалуют издатели». Гамма настроений, пронизывающих ее новеллы, простирается от мрачной гротескности до легкой развлекательности: они отличаются причудливостью обстоятельств и необычайностью разрешения конфликтов. Мы как бы постоянно присутствуем при увлекательной, хотя и опасной по характеру игре: здесь Сейерс широко и свободно использует весь опыт Э. По, Честертона; вслед Коллинзу, она пытается в сюжетике соединять интеллектуальный детектив с литературой нравов.

Писательницей было создано несколько сборников новелл, посвященных целиком расследованиям лорда Питера Уимзи. Это дало возможность позднее выпустить все рассказы о нем отдельной книгой под названием «Лорд Питер»: полное собрание рассказов о Лорде Питере Уимзи» (1972). Он пользовался неизменным успехом у читателей, во многом и потому, что следовал богатой традиции однотомников «Рассказов о Шерлоке Холмсе» и «Полному собранию рассказов об отце Брауне». Это издание и легло в основу настоящей книги. Наилучшими в наследии Сейерс-новеллистки считаются «Чудовищная история о человеке с медными пальцами», «Яблоко раздора» и «Голова Дракона», хотя среди прочих имеется немало блестящих экстраваганц вроде «Дела вкуса».

Действие большинства детективных произведений Сейерс разворачивается в небольших городках английской провинции. Лорд Питер, объединяющий все сюжеты этой книги, в отличие от привычных схем, не является частным профессионалом или экс-сыщиком. Будучи любителем, он виртуозно расследует запутанные преступления ради интеллектуальной игры ума, из «чисто спортивного интереса». Хотя, конечно, это и не вполне так: посреди других ежедневных забот, герой оказывается вовлеченным в опасные приключения, вмешиваясь в дела, «которые лучше оставлять в покое», по словам одного из персонажей. Но невозможно оставлять в покое злодеяния — это слишком дорого обходится людям, человечеству и человечности. Поэтому, даже без лишних слов, когда что-то привлекает «определенный интерес» лорда Питера, читатель уже знает, что его интерес — на стороне добра, против всякой несправедливости. И, к тому же, как Эркюль Пуаро, лорд Питер — детектив путешествующий: по маленьким английским ли приходам, по иным ли странам, или просто находится среди гостей, с временным визитом. Он — всегда в пути, в поисках нового, сложного, опасного — «между морем и пропастью».

Скопив достаточно денег, Дороти Сейерс обратилась к издавна желанному ей научному поприщу и к большой прозе. Ею был создан ряд драм на религиозную философскую тематику, в том числе радиодрама «Человек, рожденный стать Царем» — о жизни Христа. На склоне дней Сейерс осуществила перевод «Божественной Комедии» Данте и оставила о поэте два тома исследований. Она писала стихи, музицировала и переводила англо-норманских поэтов — и царила в жанре детектива, сочетая творчество с церковно-административной деятельностью.

Хотя Сейерс всегда считала себя ученым-медиевистом (специалистом по культуре средневековья), лорд Питер Уимзи, по ее собственным словам, «принес ей хлеб». И навсегда остался в умах поколений читателей мира, пораженных игрой его всепобеждающего и непредсказуемого ума.

ГДЕ-ТО СОВСЕМ В ДРУГОМ МЕСТЕ (перевод Л. Серебряковой)

Лорд Питер Уимзи сидел со старшим инспектором криминальной полиции Паркером и инспектором Бодлокской полиции Хенли в библиотеке на вилле «Сирень».

— Итак, вы видите, каждый подозреваемый в момент совершения преступления находился где-то совсем в другом месте, — сказал Паркер.

— Что значит «где-то совсем в другом месте»? — несколько раздраженно спросил Уимзи. (Паркер вытащил его в Уэпли еще до завтрака, что и отразилось, конечно, на его настроении.) — Вы хотите сказать, что преступники могли оказаться на месте преступления, только если бы перемещались со скоростью света? Если же вы имеете в виду что-то иное, получается, что их не было абсолютно нигде. Ведь «где-то совсем в другом месте» — понятие относительное.

— Во имя всего святого, давайте не будем взывать к Эддингтону^[1448]. Говоря по-человечески, где-то же они были, и, если мы хотим поймать хоть одного, нам совершенно не нужно рассуждать об их перемещении с точки зрения преобразований Лоренца^[1449] и утруждать себя размышлениями о коэффициенте сферического изгиба. Думаю, инспектор, лучше вызывать их поодиночке, одного за другим. Я еще раз послушаю, что они скажут, а вы сможете проверить, не отклоняются ли они от своих первоначальных показаний. Начнем, пожалуй, с дворецкого.

Инспектор высунул голову в коридор и произнес:

— Хэмворти.

Дворецкий был человек средних лет, чей сферический изгиб живота определенно заслуживал внимания. Его большое лицо было бледным и одутловатым, по-видимому он неважно себя чувствовал. Начал он, однако, довольно бойко:

— Джентльмены, я был в услужении у покойного мистера Гримбольда двадцать лет и всегда считал его хорошим хозяином. Он был строг, но справедлив. «Крепкий орешек», — говорили о нем, хотя я-то думаю, в его деле по-другому и нельзя. Он был холостяк и воспитал двух племянников — мистера Невилла и мистера Аркура, и всегда был очень добр к ним. Я бы сказал, что в личной жизни он вообще был человеком заботливым и внимательным. Его профессия? Ну, мне кажется, его можно назвать ростовщиком.

Да, да, сэр, понимаю, о событиях прошлой ночи. Как обычно, я запер дом в 7.30. Все было сделано точно по часам: мистер Гримбольд был человеком очень строгих правил. Он любил порядок. Сначала я закрыл все окна на первом этаже — так я всегда делаю в зимнее время. Да, я уверен, что не пропустил ни одного. На всех окнах надежные запоры, и, можете не сомневаться, сэр, будь что не так, я бы сразу заметил. Я запер также парадную дверь, задвинул засов и накинул цепочку.

— А дверь в оранжерею?

— Там, сэр, автоматический «американский» замок. Я его проверил и убедился, что все в порядке. Нет, задвижку я не задвигал. Я так всегда делаю — чтобы мистер Гримбольд, если он задержится в городе по делу, мог попасть в дом не беспокоя слуг.

— А вчера вечером были у него в городе дела?

— Нет, сэр, не было. Но эту дверь мы никогда на засов не закрываем, через нее все равно без ключа не войдешь, а ключ у мистера Гримбольда.

— И второго ключа не существует?

— Я думаю (дворецкий кашлянул), я думаю, сэр, хотя точно сказать не могу, есть еще один, сэр... У леди, которая сейчас в Париже.

— Понимаю. Мистеру Гримбольду было, кажется, около шестидесяти? Да, точно. Как фамилия этой леди?

— Миссис Уинтер, сэр. Вообще-то она живет в Уэпли, сэр, но с тех пор как в прошлом месяце умер ее муж, она живет за границей, я так понимаю, сэр.

— Ясно. Обратите на это внимание, инспектор. Пойдем дальше. Как насчет комнат наверху и задней двери?

— Окна наверху закрываются так же, как и все остальные, сэр. Кроме спальни мистера Гримбольда, кухаркиной комнаты и моей, сэр. Но до них без лестницы не добраться, а лестница заперта в сарае.

— Верно, — вставил слово инспектор Хенли. — Вчера вечером мы все осмотрели. Сарай был заперт и, более того, между лестницей и стеной скопилась нетронутая паутина.

— Я обошел все комнаты в половине восьмого, сэр, и никакого беспорядка не заметил.

— Можете мне поверить, — снова вмешался инспектор, — с замками все было в полном порядке. Продолжайте, Хэмворти.

— Хорошо, сэр. Значит, так пока я обходил дом, мистер Гримбольд спустился в библиотеку выпить стакан шерри. Это его правило, сэр. В 7.45 был подан суп, и я позвал мистера Гримбольда к столу. Он сел как всегда — лицом к окошку, через которое из кухни подают еду.

— Спиной к двери в библиотеку, — уточнил Паркер, делая пометку на грубо нарисованном плане комнаты, который лежал перед ним. — А дверь была закрыта?

— Да, конечно, сэр, все двери и окна были закрыты.

— Комната, можно сказать, на семи ветрах, — заметил Уимзи. — Продувается со всех сторон: две двери, окно для подачи пищи, два французских окна — иначе говоря, еще две двери, только стеклянные.

Совершенно верно, милорд. Но все двери хорошо пригнаны и завешаны портьерами.

Его светлость подошел к двери, ведущей в столовую, и открыл ее.

— Действительно, — заметил он, — хорошая тяжелая дверь и открывается, я бы сказал, со зловещей бесшумностью. Люблю такие плотные портьеры, но у этих довольно грубый рисунок.

Уимзи закрыл дверь и вернулся на свое место.

— На суп мистер Гримбольд потратил не более пяти минут, — продолжал дворецкий. — Затем я все убрал и положил ему на тарелку немного тюрбо^[1450]. Из комнаты я не выходил, блюда подавались через кухонное окошко. Вино, это было шабли, уже стояло на столе. С рыбой мистер Гримбольд расправился так же быстро, как с супом. Я снова убрал все и подал мистеру Гримбольду жареного фазана. Я как раз собирался добавить овощей, как вдруг зазвонил телефон. Мистер Гримбольд сказал: «Подойдите лучше к телефону, я управлюсь и сам». Конечно, не кухарке же отвечать по телефону.

— А других слуг в доме не было?

— Только женщина, которая приходит убираться. Я подошел к телефону, закрыв за собой дверь.

— Какой это был телефон: тот, что в передней, или этот?

— Тот, что в передней, сэр. Я всегда к нему подхожу, если, конечно, в это время случайно не оказываюсь в библиотеке.

Звонил мистер Невилл Гримбольд из города, сэр. Я узнал его по голосу. Они с мистером Аркуром снимают квартиру на Джермин-стрит. Он спросил: «Это вы, Хэмворти? Одну минутку. С вами хочет поговорить мистер Аркур» — и положил трубку. Затем к телефону подошел мистер Аркур. «Хэмворти, — сказал он, — я собираюсь сегодня вечером навестить дядю, если он, конечно, дома». Я ответил: «Хорошо, сэр, я ему передам». Молодые люди часто приезжают сюда на денек-другой, сэр. У нас всегда готовы для них две спальни. Мистер Аркур сказал, что выезжает сейчас же и будет у нас, по всей вероятности, около половины десятого. Пока он говорил, я услышал тихий перезвон часов в их квартире — эти часы достались им еще от их дедушки, — затем часы пробили восемь. Тут же начали бить и наши часы в передней. Потом со станции сказали: «Три минуты» — и дали отбой. Видно, когда телефон зазвонил, было без трех минут восемь.

— Слава Богу, хоть со временем все ясно. И что же дальше, Хэмворти?

— Потом мистер Аркур снова заказал разговор и сказал: «У мистера Невилла есть к вам небольшой разговор» — и к телефону опять подошел мистер Невилл. Он сказал, что скоро собирается в Шотландию и хотел бы, чтобы я отослал ему его костюм для прогулок, гетры и несколько рубашек, которые он здесь оставил. Но сначала он попросил отдать костюм в чистку, ну и начал давать всякие другие указания, поэтому ему пришлось попросить еще три минуты. Значит, было уже, наверное, 8.03, сэр. И примерно через минуту — мистер Невилл еще говорил — позвонили в парадную дверь. Я не мог отойти от телефона, так что тому, у двери, пришлось немного подождать, и в 8.05 в дверь снова позвонили. Я уже собирался было извиниться перед мистером Невиллом и положить трубку, как увидел, что из кухни вышла кухарка и направилась к парадной двери. Мистер Невилл попросил меня повторить его указания, а потом с телефонной станции нас снова прервали, и мистер Невилл повесил трубку. Когда я повернулся, то увидел, что кухарка закрывает дверь в библиотеку. Я пошел ей навстречу, и она сказала: «Снова этот мистер Пэйн, хочет видеть мистера Гримбольда. Я оставила его в библиотеке, но его вид мне очень не нравится». «Ладно, я за ним присмотрю», — успокоил я ее, и кухарка ушла на кухню.

— Минуточку, — сказал Паркер, — кто этот мистер Пэйн?

— Один из клиентов мистера Гримбольда, сэр. Он живет примерно в пяти минутах ходьбы отсюда, по ту сторону поля. Он и раньше приходил сюда, и каждый раз от него одни неприятности. Я думаю, он задолжал мистеру Гримбольду деньги и хотел оттянуть с уплатой.

— Он здесь, в передней, — сказал Хенли.

— Хмурый небритый субъект в фабричном пальто пепельного цвета, заляпанном кровью? — спросил Уимзи.

— Он самый, милорд, — ответил дворецкий и снова повернулся к Паркеру. — Так вот, сэр, я направился было в библиотеку, но вдруг вспомнил, что не принес кларет — неслыханное упущение! Мистер Гримбольд был бы очень недоволен. Поэтому я вернулся в буфетную — вы знаете, сэр, где она, — взял кларет, который подогревался у огня, поискал поднос — недолго, не более минуты, оказывается я положил на него газету, — а потом вернулся в столовую. И тут я увидел, сэр, (его голос задрожал)... и тут я увидел, что мистер Гримбольд упал головой на стол, прямо в тарелку. Я подумал, может, ему стало плохо, и быстро подошел к нему. Но оказалось... оказалось, что он мертв, сэр, и на спине у него огромная рана.

— И нигде никакого оружия?

— Ничего такого, сэр, я не заметил. Единственное, что я увидел, так это целое море крови. Я чуть было не потерял сознание, сэр, и целую минуту простоял как столб, ничего не соображая. А как только пришел в себя, бросился к кухонному окошку и позвал кухарку. Она вбежала в комнату и ужасно закричала. Потом я вспомнил о мистере Пэйне и открыл дверь в библиотеку. Он сразу же накинулся на меня с вопросом, долго ли ему еще ждать. Я сказал: «Ужасное несчастье! Убит мистер Гримбольд». Он выбежал вслед за мной в столовую и сказал: «А как тут насчет окон?» И быстро отдернул штору на том окне, что ближе всего к библиотеке. Окно было открыто. «А, так вот как он ушел!» — закричал мистер Пэйн и хотел выпрыгнуть в окно. Я тоже закричал: «Нет, нет, вы не смеете!..» Я подумал, что он хочет улизнуть, и повис на нем. Сначала он обзывал меня всякими словами, а потом сказал: «Послушай, парень, ты только подумай: пока мы тут спорим, тот тип удирает со всех ног. Мы должны его поймать». На это я ему ответил: «Ладно, но я иду с вами, и без никаких...» Он согласился. Тогда я велел кухарке ни до чего не дотрагиваться и скорее звонить в полицию, а сам прихватил из буфетной фонарь и вместе с мистером Пэйном выскочил из дому.

— Мистер Пэйн ходил за фонарем вместе с вами?

— Да, сэр. Мы выскочили, обыскали весь сад, но не нашли никаких следов. Да и что можно найти? Все дорожки вокруг дома и площадка около ворот заасфальтированы. И никакого оружия мы тоже не обнаружили. Тогда мистер Пэйн и говорит: «Лучше нам вернуться, сесть в машину и обыскать дороги». Но я ему сказал: «А какой смысл? От наших ворот до Грейт Норт Роуд всего четверть мили, а мы раньше чем через пять-десять минут не выйдем. К тому времени он будет уже далеко». Пэйн со мной согласился, и мы вернулись в дом. Ну потом, сэр, пришел констебль из Уэпли, а немного погодя — инспектор и доктор Крофтс из Бодлока, они тут все обыскали и задали уйму вопросов, на которые я отвечал как мог. И больше мне сказать вам нечего, сэр.

— Вы не заметили, на мистере Пэйне не было пятен крови?

— Нет, сэр, не было. Когда я его увидел, он стоял вот тут, прямо под лампой, думаю, я бы заметил, если б что было, сэр. Это уж не сомневайтесь, сэр.

— Вы, конечно, осмотрели эту комнату, инспектор? Ну, я имею в виду пятна крови, оружие или, скажем, перчатки, одежду убийцы...

— Конечно, мистер Паркер. Осмотрел очень тщательно.

— А не мог ли кто-нибудь спуститься сверху, пока вы были в столовой с мистером Гримбольдом?

— Вполне возможно, сэр. Но тогда преступники должны были попасть в дом до половины восьмого, сэр, и где-то прятаться. Так оно, наверное, и было. Хотя спуститься по черной лестнице они не могли, сэр, потому что тогда им пришлось бы пройти мимо кухни, и кухарка услышала бы их — коридор выложен плиткой, но вот парадная лестница, сэр... Нет, просто ума не приложу, как они сюда попали...

— Как-никак, а попали, это уж будьте уверены, — сказал Паркер. — Не расстраивайтесь так, Хэмворти. Вы же не можете каждый вечер обыскивать все шкафы и все буфеты — не сидит ли там кто-нибудь. Теперь, я думаю, нам стоит взглянуть на двух племянников. Полагаю, дядя и племянники ладили друг с другом?

— О да, сэр. Никогда ни одного грубого слова или чего-нибудь такого. Для них это был удар, сэр. Прошлым летом, когда мистер Гримбольд заболел, они тоже ужасно переживали.

— Мистер Гримбольд болел?

— Да, сэр, сердечный приступ, в прошлом году, в июле. Ему пришлось тогда совсем худо, мы даже послали за мистером Невиллом. Он просто чудом выкарабкался, но только никогда уже не был таким веселым, как прежде. Я думаю, сэр, он понял, что не молодеет. Но кто бы мог подумать, сэр, что он умрет такой смертью?

— А кому достанутся его деньги? — спросил Паркер.

— Не знаю, сэр. Думаю, этим двум джентльменам, сэр, хотя у них и своих денег хватает. Но вам расскажет все мистер Аркур. Он исполнитель завещания.

— Очень хорошо, его и спросим. А братья в хороших отношениях?

— О да, сэр, они очень привязаны друг к другу. Я уверен, мистер Невилл сделал бы для мистера Аркура все, что угодно, а мистер Аркур для него. Очень приятные джентльмены, приятней не найти.

— Спасибо, Хэмворти. Пока достаточно. Хотя, может, у кого есть вопросы?

— Скажите, Хэмворти, много он съел от фазана?

— Нет, милорд, не много — я хочу сказать, не все, что было у него на тарелке. Но кое-что съел. На это у него ушло, наверно, минуты три или четыре.

— А не могло быть так, что кто-то подошел к окну и прервал его обед или, допустим, ему пришлось встать и впустить кого-то?

— Этого никак не могло быть, милорд, я бы увидел.

— Когда мы прибыли сюда и вошли в столовую, его стул был вплотную придвинут к столу, — вступил в разговор инспектор, — салфетка лежала у него на коленях, а нож и вилка — прямо под руками, видно, он уронил их, когда его ударили. Как я понимаю, тело не было потревожено.

— Конечно, сэр, я до него и не дотрагивался, кроме как убедиться, что он мертв. Но когда я увидел эту жуткую рану у него на спине, я уже и не сомневался. Я только приподнял его голову, а потом опустил — как было раньше.

— Ну тогда все, Хэмворти. Попросите мистера Аркура.

Мистер Аркур, энергичный мужчина лет тридцати пяти, сразу объявил, что он биржевой маклер, а его брат, Невилл, служит в Министерстве общественного здравоохранения и что дядя воспитывал их соответственно с десяти и одиннадцати лет. Он понимает, у его дяди было много врагов, но сам он, кроме добра, ничего от него не видел.

— Боюсь, не смогу вам помочь в этом ужасном деле, потому что приехал сюда только в 9.45, когда все уже свершилось.

— Немного позже, чем собирались здесь быть, не так ли?

— Совершенно верно, но так уж получилось. Как раз между Уэлвин Гарден Сити и Уэлвином меня остановил бобби — погас мой задний фонарь. Пришлось отправиться в ближайшую мастерскую — оказалось, отошла лампа. Неисправность, конечно, устранили, но я потерял на этом еще несколько минут.

— Отсюда до Лондона около сорока миль?

— Немного больше. Обычно в вечернее время я добираюсь, от двери до двери, за час с четвертью. Я, знаете, не лихач.

— Вы сами водите машину?

— Да, шофер у меня есть, но я редко беру его сюда.

— Во сколько вы выехали из Лондона?

— Думаю, около 8.20. Как только Невилл кончил говорить по телефону, он сходил в гараж и подогнал машину, а я тем временем укладывал зубную щетку и все прочее.

— И до отъезда вы не знали о смерти своего дяди?

— Откуда же? Как я понял, они вообще мне не звонили. Позже полиция пыталась связаться с Невиллом, но его не было — то ли он ушел в клуб, то ли еще куда-то. Я уже сам позвонил ему отсюда, и сегодня утром он приехал.

— Ну хорошо, мистер Гримбольд. А не могли бы вы теперь рассказать нам что-нибудь о делах вашего покойного дяди?

— Вы имеете в виду его завещание? Кто выигрывает и все такое прочее? Так вот: во-первых, я; во-вторых, Невилл. И кроме того, миссис... вы слышали о миссис Уинтер?

— Так, кое-что.

— И в-третьих, она. Ну и, конечно, старый Хэмворти: он получает хорошенький капиталец на черный день. Кое-что достается кухарке и пятьсот фунтов клерку в лондонской конторе моего дяди. Но основной капитал переходит к нам и миссис Уинтер. Я знаю, о чем вы хотите спросить, — а сколько это? Не имею ни малейшего представления, но знаю, что сумма должна быть значительной. Старик не говорил об этом ни одной живой душе, да нас это никогда особенно и не интересовало. У меня довольно приличный оборот, а что касается Невилла, то его зарплата ложится тяжелым грузом на плечи налогоплательщиков. Так что наш интерес к этому делу довольно умеренный, я бы даже сказал — чисто академический.

— А как вы думаете, Хэмворти знал, что ему кое-что отписано?

— Конечно, это ни для кого не было секретом. Он должен был получить сто фунтов сразу и двести фунтов годовых в пожизненное владение, если, конечно, он будет находиться в услужении моего дяди, пока он — я имею в виду дядю — не умрет.

— А его не собирались увольнять или что-нибудь в этом роде?

— Н-нет, н-нет... Ничего такого я не знаю. Правда, мой дядя имел обыкновение раз в месяц предупреждать каждого об увольнении — чтобы все держались на уровне. Но этим все и кончалось. Совсем как Червонная Королева^[1451] в «Алисе», которая, как вы знаете, постоянно говорила о казни, но никогда никого не казнила.

— Понимаю. Впрочем, лучше мы спросим об этом самого Хэмворти. Теперь об этой миссис Уинтер. Вы о ней что-нибудь знаете?

— Да, конечно. Милейшая женщина и уже целую вечность подруга дяди Уильяма. Муж у нее слегка тронулся от пьянства, так что едва ли ее можно в чем-нибудь винить. Я телеграфировал ей сегодня утром и вот только что получил ответ.

Он вручил Паркеру телеграмму, отправленную из Парижа, которая гласила: «Потрясена, скорблю. Немедленно возвращаюсь. С любовью и сочувствием. Люси».

— Вы были с ней в хороших отношениях?

— О Боже! Конечно. А почему бы и нет? Мы всегда ужасно ей сочувствовали. Дядя Уильям мог бы куда-нибудь с ней уехать, но она не хотела оставлять Уинтера. Я думаю, у них было практически решено, что они поженятся, как только этот Уинтер соизволит отправиться на тот свет. Ей всего около тридцати восьми, и пора бедняжке повидать в жизни что-нибудь хорошенькое.

— Значит, если не говорить о деньгах, она ничего не выиграла со смертью вашего дяди?

— Абсолютно ничего. Если, конечно, она не собиралась выйти замуж за кого-нибудь помоложе, опасаясь при этом потерять деньги. Но, я думаю, она искренне любила старика. Во всяком случае, убийство не ее рук дело хотя бы потому, что она в Париже.

— Хм, полагаю, что так, — сказал Паркер. — Хотя проверить никогда не мешает. Позвоню-ка я в Скотланд Ярд, пусть присмотрят за ней в порту. Этот телефон соединен прямо с коммутатором?

— Да, — ответил инспектор, — можно говорить и по нему, и по тому, что в передней; они параллельные.

— Пока все, мистер Гримбольд, не смеем вас больше задерживать. Сейчас позвоню и вызовем следующего свидетеля. Уайтхолл, 1212, пожалуйста... Я полагаю, инспектор, вы проверили, в какое время Аркур Гримбольд звонил сюда из города?

— Конечно, мистер Паркер. Разговор состоялся в 7.57 и был вновь заказан в 8.00 и 8.03. Маленький довольно дорогой счетец. Мы говорили и с констеблем, который его остановил, и в мастерской, где приводили фонарь в порядок. Он въехал в Уэлвин в 9.05 и выехал в 9.15. С номерным знаком тоже все в порядке.

— Ну, он-то в любом случае чист, но проверить никогда не мешает... Алло! Скотланд Ярд? Соедините меня со старшим инспектором Харди. Говорит старший инспектор Паркер...

Позвонив, Паркер послал за Невиллом Гримбольдом. Тот был очень похож на своего брата, только немного стройнее и несколько учтивее в обращении, как и подобает государственному служащему. Ничего нового он сказать не мог, и только подтвердил рассказ своего брата, добавив, что с 8.20 и примерно до десяти он был в кино, а потом отправился в свой клуб и поэтому узнал о трагедии только поздно вечером.

Следующей была кухарка. У нее было что сказать, но, увы, ничего существенного. Она не видела, как Хэмворти прошел в буфетную за кларетом — иначе говоря, она подтвердила его рассказ. Она решительно отвергла мысль, что кто-то мог спрятаться в задней комнате, потому что миссис Грэббе, женщина, которая приходит убираться, пробыла почти до обеда — она раскладывала по всем гардеробам мешочки с камфорой; и пусть ей говорят что угодно, но она уверена, что убийство мистера Гримбольда — дело рук «этого Пэйна, мерзкого, кровожадного животного». После чего оставалось допросить самого «кровожадного» мистера Пэйна.

Мистер Пэйн был вызывающе откровенен. Мистер Гримбольд обошелся с ним несправедливо. Непомерный ростовщический процент да еще этот добавочный процент к основному! Он выплатил ему уже в пять раз больше первоначальной суммы, и после этого мистер Гримбольд не соглашается больше ждать и даже отказал ему в праве выкупа закладной, якобы из-за ее просрочки. А ведь речь идет о его доме и земле. Это тем более отвратительно, что у мистера Пэйна как раз сейчас появилась возможность выплатить долг в шестимесячной срок, благодаря его участию в каких-то прибылях или в чем-то таком, что гарантировало полный успех. Он считает, что старик Гримбольд отказался переписать закладную намеренно, чтобы завладеть его собственностью. Смерть Гримбольда снимала все проблемы, потому что теперь расчеты, естественно, откладываются до успешного завершения его дел. Мистер Пэйн с удовольствием убил бы старика, но он этого не делал, во всяком случае он не тот, кто может всадить кому-нибудь нож в спину, хотя, если бы его заимодавец был помоложе, он с удовольствием пересчитал бы ему ребра. Вот так, хотите верьте — хотите нет. И если бы не этот старый дурак, Хэмворти, убийца уже был бы у него в руках — если, конечно, Хэмворти только дурак и не больше, в чем он лично сомневается. Кровь? Да, у него на пальто кровь. Его запачкал Хэмворти, когда они схватились у окна в библиотеке. Когда Хэмворти появился в библиотеке, у него все руки были в крови — надо думать, запачкал о труп. Он, Пэйн, нарочно не стал менять одежду, пусть не думают, будто он хочет что-то скрыть. А если говорить точнее, он не был дома с самого убийства, потому что его попросили никуда не уходить. А кроме того, добавил мистер Пэйн, он категорически возражает против обращения с ним местной полиции — она относится к нему со скрытой враждебностью. На что инспектор Хенли возразил, что мистер Пэйн совершенно неправ.

— Мистер Пэйн, — сказал лорд Питер, — объясните мне, пожалуйста, вот что. Когда вы услышали шум в столовой, крики кухарки, почему вы сразу же не вышли из библиотеки, чтобы узнать, в чем дело?

— Что значит «почему»? — возразил мистер Пэйн. — Да потому, что я ничего не слышал. Я узнал обо всем, только когда на пороге возник этот малый, дворецкий, который размахивал окровавленными руками и что-то бормотал.

— Ага, так я и думал, — хорошая крепкая дверь. Не можем ли мы попросить ту леди покричать еще разок, открыв окно в столовой?

Инспектор отправился исполнять поручение, а остальные, не без волнения, стали ждать результатов. Однако ничего не услышали, пока Хенли не просунул голову в дверь и не спросил:

— Ну и как?

— Ничего, — ответил Паркер.

— Прекрасной постройки дом, — сказал Уимзи. — К тому же, любой звук, идущий из окна, заглушается оранжереей. Теперь ясно, мистер Пэйн: если вы не слышали криков, то неудивительно, что вы не услышали, как скрылся убийца. Эго все ваши свидетели, Чарльз? Тоща я вернусь в Лондон, поищу, где зарыта собака. Итак, благословляю вас и оставляю вам два совета. Первый: поищите машину, которая припарковалась вчера вечером в радиусе примерно четверти мили от дома между 7.30 и 8.15. Второй: соберитесь все вместе сегодня вечером в столовой, закройте окна и двери и следите за французским окном. Я позвоню мистеру Паркеру около восьми. Да... еще. Дайте мне, пожалуйста, ключ от оранжереи. Хочу проверить кой-какую идею.

Компания, собравшаяся в столовой, пребывала в настроении не очень веселом. Разговор поддерживали только полицейские, предаваясь приятным воспоминаниям о рыбной ловле; мистер Пэйн пылал от негодования, оба Гримбольда курили одну сигарету за другой, а кухарка и дворецкий нервно покачивались на кончиках стульев. Услышав телефонный звонок, все облегченно вздохнули,

Паркер взглянул на часы.

— 7.57, — сказал он. — Следите за окном.

Направляясь в переднюю, он заметил, как дворецкий вытер подрагивающие губы носовым платком.

— Хэлло, — сказал Паркер, взяв трубку.

— Старший инспектор Паркер? — услышал он хорошо знакомый голос. — Говорит человек лорда Питера Уимзи из лондонской квартиры его светлости. Не кладите, пожалуйста, трубку. С вами будет говорить лорд Питер.

Паркер услышал, как трубку опустили, затем снова подняли. Потом снова зазвучал голос:

— Привет, старина. Вы уже нашли ту машину?

— Мы слышали о какой-то машине, — осторожно ответил старший инспектор, — около Роуд Хаус, на Грейт Норт Роуд, в пяти минутах ходьбы от дома.

— Номер ABJ 28?

— Совершенно верно. А вы откуда знаете?

— Я просто подумал, что это могла быть та самая машина, которую взяли вчера напрокат в пять часов вечера в одном из лондонских гаражей и вернули только около десяти. Вы установили местонахождение миссис Уинтер?

— Думаю, что да. Сегодня вечером она сошла с парохода, прибывшего из Кале. Тут, по-видимому, все о'кей.

— Надеюсь, что так. Теперь слушайте. Вы знаете, что дела этого Аркура довольно в расстроенном состоянии? В июле прошлого года он едва не обанкротился, но кто-то его вытащил. Возможно, дядя, вы не думаете? Как сообщил мой информатор, тут все довольно подозрительно. Мне сказали — разумеется, совершенно конфиденциально, — что по нему сильно ударил крах фирмы «Биггерс — Уайтлоу». Конечно, теперь, благодаря дядиному завещанию, деньги для него не проблема. Думаю, июльское происшествие и способствовало сердечному приступу дяди Уильяма. Мне также кажется... — Его прервал легкий музыкальный перезвон и последовавшие за ним восемь мелодичных ударов. — Слышите?.. Узнали?.. Большие французские часы в моей гостиной... Что? Хорошо, станция, дайте еще три минуты. Бантер хочет вам что-то сказать.

В трубке затрещало, затем вкрадчивый голос лакея произнес:

— Его светлость просит передать вам, сэр, чтобы вы немедленно повесили трубку и шли прямо в столовую.

Паркер повиновался. Войдя в столовую, он сразу охватил взглядом шестерых людей, сидящих в напряженном ожидании, в тех же позах, в каких он их только что оставил, с глазами, устремленными на французское окно. Вдруг дверь в библиотеку бесшумно открылась и появился лорд Питер.

— О Боже! — невольно воскликнул Паркер. — Как вы здесь оказались?

Все шестеро резко повернулись в сторону вошедшего.

— Верхом на световых волнах, — сказал Уимзи, приглаживая волосы. — Я проехал восемьдесят миль со скоростью света, чтобы побыть с вами.

— Право, здесь все довольно ясно, — сказал Уимзи, когда были взяты под стражу Аркур Гримбольд (который отчаянно сопротивлялся) и его брат Невилл (который упал в обморок и его отпаивали бренди). — Это могли сделать только те двое; они все время оказывались не там, где должны были бы находиться, а где-то совсем в другом месте. Убийство, совершенно очевидно, могло произойти между 7.57 и 8.06; наводил на размышление и длительный бессодержательный разговор по телефону — Аркур вполне мог сказать все это, приехав сюда. Убийца должен был оказаться в библиотеке до 7.57, иначе бы его заметили в передней — если, конечно, его не впустил через французское окно сам Гримбольд, чего, как выяснилось, он не делал.

Теперь о плане убийства. Аркур взял напрокат машину и около шести часов вечера выехал из города. Он припарковал ее, как-то это объяснив, у Роуд Хаус. Думаю, там его никто не знал.

— Да, это новая стоянка, ее открыли в прошлом месяце.

— Ага! Затем он прошел четверть мили пешком и прибыл сюда в 7.45. Было уже темно, и, возможно, он надел калоши, чтобы не услышали его шагов. Воспользовавшись дубликатом ключа, он вошел в оранжерею...

— А как ему удалось его изготовить?

— Он тайком взял ключ у дяди Уильяма прошлым летом, когда тот заболел. Кстати, возможно, это был шок при известии, что у его дорогого племянника большие неприятности. Помните, Аркур в это время был здесь, а Невилла вызвали сюда? Я думаю, дядюшка погасил тогда его долг, но на определенных условиях. Сомневаюсь, чтобы он стал платить еще раз, особенно если собирался жениться. Мне кажется, Аркур опасался, как бы дядя после женитьбы не изменил завещание. Более того, у него мог появиться наследник, и что тогда делать бедняжке Аркуру? Со всех точек зрениялучше, решил он, если дядюшка покинет этот мир. Словом, дубликат ключа был готов, план разработан и братец Невилл призван на помощь. Я склонен думать, что с Аркуром стряслось что-то похуже, чем просто потеря некоторой суммы денег. А возможно, и у Невилла были свои проблемы. Так на чем я остановился?

— «Вошел в оранжерею...»

— Ах, да. Таким же путем вошел сегодня и я. До поры до времени он прятался в саду. Увидев, что в библиотеке погас свет, он понял, что дядюшка Уильям направился в столовую. Не забывайте, он хорошо знал распорядок в доме. Итак, он вошел в библиотеку, закрыл за собой входную дверь и стал ждать звонка Невилла из Лондона. Телефонный звонок прозвенел и затих. Аркур понял, что Хэмворти снял телефонную трубку в передней и тут же поднял трубку в библиотеке. Как только Невилл отговорил свою небольшую речь, в разговор вступил Аркур. Он не боялся, что его услышат — тяжелая дверь скрадывала все звуки, а Хэмворти, понятно, не мог определить, откуда звучит голос. К тому же голос Аркура действительно доносился как бы из Лондона, потому что телефоны соединены параллельно и говорить можно только при подключении к коммутатору. В 8.00 — бой дедушкиных часов на Джермин-стрит: еще одно доказательство того, что на проводе Лондон. Заслышав бой часов, Аркур снова пригласил к телефону Невилла и под прикрытием его пустопорожней болтовни повесил трубку. Пока Невилл морочил Хэмворти голову всякой ерундой, Аркур вошел в столовую, убил своего дядю и улизнул через окно. У него было добрых пять минут, чтобы вернуться к машине и уехать. Хэмворти и Пэйн, тузя друг друга у открытого окна, дали ему дополнительно еще несколько минут.

— А почему он не ушел так же, как вошел, — через библиотеку и оранжерею?

— Он хотел навести полицию на мысль, что убийца проник в столовую через окно. Я продолжаю, однако. Тем временем Невилл в 8.20 выехал из Лондона в машине Аркура и, проезжая через Уэлвин, сделал все, чтобы привлечь внимание полисмена и служащего ремонтной мастерской к номерному знаку. Оказавшись за пределами Уэлвина, он встретил в назначенном месте Аркура, поведал ему историю о задних огнях и обменялся с братцем машиною. Невилл вернулся в Лондон на машине, взятой напрокат, а Аркур появился здесь на своей собственной машине. А вот что касается орудия убийства, дубликата ключа, запачканной кровью одежды, то тут у вас, боюсь, будут кой-какие затруднения. Вероятно, их забрал с собой Невилл, и теперь они могут быть где угодно. Есть, например, в Лондоне довольно большая река...

НЕВЕРОЯТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ЛОРДА ПИТЕРА УИМЗИ (перевод А. Ващенко)

— Тот дом, сеньор? — переспросил хозяин posada^[1452].

— Он принадлежит американскому доктору, у которого жену околдовали... Да сохранят нас святые угодники!

Доминик (так звали хозяина постоялого двора) истово перекрестился. Его примеру последовали жена и дочь.

— Околдовали?! В самом деле? — сочувственно спросил их постоялец.

Профессор Лэнгли, специалист в области этнографии, уже не один раз посещал Пиренеи, хотя никогда еще не забирался в такие отдаленные места, как это маленькое селение высоко в горах, прижавшееся к скалам, словно ползучее растение. В словах хозяина Лэнгли учуял интересный материал для своей книги о фольклоре басков. Действуя тактично и осмотрительно, можно было попытаться убедить старика рассказать эту историю.

— Каким же образом, — спросил он, — эту женщину околдовали?

— Откуда мне знать! — ответил Доминик, пожав плечами. — Кто задает слишком много вопросов в пятницу, может быть уверен, что его повесят в субботу. Изволите отужинать с нами, ваша честь?

Лэнгли понял намек. Настаивать дальше означало бы натолкнуться на упрямое молчание. Может быть, позже, когда они лучше его узнают...

Обед ему подали за семейным столом — сильно наперченное жаркое, к которому он уже привык, и терпкое красное вино. Хозяева говорили о своих делах. Лэнгли свободно владел языком басков, которому нет подобного в целом мире и на котором, как уверяют некоторые, беседовали наши праотцы в раю. Речь шла о тяжелой зиме, о юном Эстебане Арраменди, таком сильном, ловком и быстром в pelota^[1453], которого изуродовала обвалившаяся глыба скалы, и теперь он с трудом ковыляет на костылях; о том, что медведь унес уже трех хороших козлов; о проливном дожде, хлынувшем после засушливого лета, обнажая голые склоны гор.

Дождь продолжал лить, и ветер противно завывал, но это не беспокоило Лэнгли: он знал и любил этот населенный сказочными призраками, малодоступный край во всякое время и в любой сезон. Здесь, у очага примитивного постоялого двора он вспоминал Кембридж с его залами, обшитыми дубовыми панелями, и улыбался, а глаза его счастливо блестели за стеклами пенсне. Несмотря на свое профессорское звание и длинную вереницу ученых степеней, следовавших за его именем, Лэнгли был молод. Университетским коллегам казалось странным, что этот человек, такой во всем упорядоченный и аккуратный, к тому же серьезный не по годам, проводит свой отпуск, питаясь чесноком и карабкаясь верхом на муле по обрывистым горным тропам. По его виду предположить такое было просто невозможно.

В дверь постучали.

— Это Марта, — сказала жена хозяина.

Она отодвинула засов и открыла дверь, впустив порыв ветра и дождя, отчего заколебалось пламя свечи. Казалось, порыв ветра, влетевший из темноты, внес в дом невысокую пожилую женщину, чьи седые волосы беспорядочными прядями выбились из-под шали.

— Входи, Марта, и отдохни! Плохая выдалась ночь. Пакет у нас. Сегодня утром Доминик привез его из города. Но ты должна выпить вина или молока, прежде чем пойдешь обратно.

Старуха поблагодарила и уселась, тяжело дыша.

— У вас все в порядке? Доктор здоров? — спросил Доминик.

— Он здоров, — коротко ответила Марта.

— А она? — шепотом спросила дочь.

Доминик нахмурился и покачал головой.

— Как всегда в это время года, — нехотя ответила Марта. — До Дня всех святых остался один месяц. Иисус-Мария! Какое несчастье для бедного джентльмена! Но он терпелив, очень терпелив.

— Он хороший человек, — заметил Доминик, — и умелый доктор, только это зло он поправить не в силах. А ты не боишься, Марта?

— Чего мне бояться? Дьявол меня не тронет, от нечистой силы меня защитят святые мощи, — морщинистая рука Марты коснулась чего-то, спрятанного на груди под платьем.

— Вы пришли из того дома? — вмешался в разговор Лэнгли.

Старуха подозрительно посмотрела на него.

— Сеньор — чужестранец?

— Этот джентльмен — наш гость, Марта, — поспешил пояснить Доминик. — Ученый англичанин. Он знает нашу страну и, как видишь, говорит по-нашему. Он великий путешественник, как и твой хозяин.

— Как зовут вашего хозяина? — спросил Лэнгли, подумав, что американский доктор, похоронивший себя в таком отдаленном уголке Европы, должно быть, человек незаурядный. Может быть, он тоже занимается этнографией, а если так, то у них есть нечто общее.

— Его зовут Уэзерелл, — старуха произнесла это имя несколько раз, прежде чем Лэнгли понял.

— Уэзерелл? Случайно не Стэндиш Уэзерелл? — взволнованно спросил Лэнгли.

— Вот тут посылка для него, — пришел на помощь Доминик, — и написаны его имя и фамилия.

Это был маленький, аккуратно запечатанный пакет с адресом лондонской фармацевтической фирмы. Он был адресован Стэндишу Уэзереллу, эсквайру, доктору медицины.

— Боже мой! — воскликнул Лэнгли. — Удивительно! Почти чудо! Я знаю этого человека. Я знал и его жену...

Все снова боязливо перекрестились.

— Скажите, — начал он возбужденно, забыв предосторожность, — вы говорите, его жена заколдована. Как? Каким образом? Я хочу знать, та ли это женщина, с которой я был знаком. Опишите ее! Она была высокая, красивая, с золотыми волосами и синими глазами, как мадонна. Это она?

Ответом было молчание. Старуха покачала головой и пробормотала что-то неразборчивое.

— Верно... — тихо произнесла дочь хозяина. — Один раз мы видели ее такой, как говорит джентльмен...

— Помолчи! — прикрикнул на нее отец.

— Сэр, — не спеша проговорила Марта, — все мы в руках Божьих!

Она встала и плотнее завернулась в шаль.

— Минутку, — остановил ее Лэнгли. Он вынул блокнот и быстро написал несколько строк. — Вы можете передать записку вашему хозяину? Я пишу, что нахожусь здесь, что я его друг, которого он знал раньше, и спрашиваю, могу ли я навестить его. Вот и все!

— Вы собираетесь пойти туда, ваша честь? — испуганно прошептал Доминик.

— Если он не захочет меня принять, может, придет сюда, — Лэнгли дописал еще несколько строк и вынул из кармана деньги. — Вы передадите записку?

— Да, конечно! Но сеньор должен быть осторожным. Хоть и чужестранец, но... сеньор истинной веры?

— Я христианин, — ответил Лэнгли.

Такой ответ, видимо, удовлетворил ее. Она взяла записку и деньги, спрятала все вместе с пакетом в карман и направилась к двери твердыми, быстрыми шагами несмотря на согнутые плечи и преклонный возраст.

Лэнгли задумался. Стэндиш Уэзерелл в этих краях! Трудно придумать что-нибудь более удивительное и невероятное! Блестящий хирург в расцвете сил и успеха и Элис Уэзерелл, золотоволосое изящное создание, воплощенная женственность — затворники в этом затерянном уголке света! При мысли, что он снова увидит ее, сердце Лэнгли забилось сильнее. Три года назад он пришел к выводу, что будет разумнее не встречаться с ней, не видеть больше хрупкую, фарфоровую прелесть этой женщины. Теперь эта блажь прошла... но все-таки он не мог представить себе Элис иначе, как в белом великолепном доме на Риверсайд-Драйв, с бассейном, павлинами и золоченой башней с садом на крыше. Уэзерелл, единственный сын старого автомобильного магната Хирама Уэзерелла, был очень богат. Что он делал здесь?

Лэнгли старался вспомнить. Он знал, что Хирам Уэзерелл уже умер, и все деньги перешли к Стэндишу, потому что других детей не было. В семье были неприятности, когда единственный сын женился на безродной девушке. Он привез ее откуда-то с запада. Ходили слухи, что он нашел ее несколько лет назад, когда она была брошенной сиротой, и то ли спас ее от чего-то, то ли вылечил. На его деньги она получила образование, в то время он сам был еще студентом. А потом, когда ему было уже за сорок, а ей семнадцать лет, он привез ее домой и женился на ней.

И вот теперь он бросил дом, богатство, блестящую практику в Нью-Йорке и поселился здесь, в стране басков, в таком глухом месте, где люди еще верят в колдовство и черную магию, с трудом могут связать несколько слов и лопочут на жалкой смеси ломаного французского с испанским, в месте диком, даже в сравнении с примитивной цивилизацией вокруг. Лэнгли пожалел, что написал Уэзереллу. Пожалуй, он может обидеться...

Хозяева вышли посмотреть своих коров, но дочь осталась. Сидя у огня, она чинила одежду и не смотрела на него, но было видно, что девушка была не прочь поговорить.

— Скажите, дитя мое, — мягко обратился к ней Лэнгли, — какая беда случилась с этими людьми, которых я, возможно, знаю?

— О! — Девушка быстро взглянула на него и, наклонившись в его сторону, опустила вытянутые руки на колени. — Сэр! Не ходите туда! Там никто не остается в это время года. Только Томазо... У него самого с головой не все в порядке... И Марта. Она...

— Что она?

— Может, святая, а может, что-то совсем другое, — быстро добавила она.

— А та леди, которую я знал...

— Я скажу вам... Только чтоб отец об этом не знал! Доктор привез ее в июне, три года назад. Тогда она была такая, как вы сказали. Красивая... Смеялась и говорила по-своему. Она не знала ни испанского, ни баскского. А в Ночь усопших...

Она перекрестилась.

— Накануне Дня всех святых^[1454], — тихо сказал Лэнгли.

— Да, верно. Я не знаю, что случилось на самом деле, только она попала в лапы дьявола. С тех пор она изменилась. Слышен был ужасный крик. Я не могу сказать... Только мало-помалу она стала такая, как сейчас. Ее никто не видит, кроме Марты, а Марта ничего не скажет. Только люди говорят, что там теперь живет что-то совсем не похожее на женщину.

— Сумасшедшая?

— Нет. Это не сумасшествие. Это... колдовство! Послушайте. Два года назад, на Пасху... Что-то стукнуло. Не отец идет?

— Нет-нет!

— Так вот! Светило солнце, с долины дул ветер. Днем было слышно церковный колокол. А ночью кто-то постучал в дверь. Отец открыл — в дверях стояла женщина, похожая на Спасительницу нашу Деву Марию! Очень бледная, как образ в церкви, с синим платком на голове. Она что-то говорила, но мы ничего не поняли. Она плакала и ломала руки и показывала вниз, на тропу. Мой отец пошел в конюшню запрягать мула. Мне почему-то представилось бегство от страшного царя Ирода. Но тут появился сам американский доктор. Он быстро бежал и задыхался. Она страшно закричала, когда его увидела.

Волна негодования захлестнула Лэнгли. Если муж так жесток с ней, необходимо что-то немедленно предпринять!

— Он сказал, — быстро продолжала девушка, — что его жена заколдована. На Пасху сила дьявола была сломлена, и женщина пыталась бежать, но как только Святая Пасха пройдет, заклятье опять падет на нее, поэтому она никуда не может уйти. Это для нее очень опасно. Мои родители очень испугались. Они принесли святой воды и окропили мула, но нечистый уже вселился в него, и мул так лягнул моего отца, что он хромал целый месяц. Американец увел свою жену, и больше мы ее не видели. Даже старая Марта не всегда ее видит. Каждый год Злой Дух, что в нее вселился, то набирает силу, то слабеет — хуже всего накануне Дня всех святых, на Пасху ей лучше. Сеньор, не ходите туда, если не хотите погубить свою душу! Тс-с, родители возвращаются!

Лэнгли хотел бы еще порасспросить девушку, но Доминик, войдя в дом, подозрительно глянул в сторону дочери, и Лэнгли ничего другого не оставалось, как, взяв свечу, отправиться спать. Ему снились волки, длинные, тощие, бежавшие по кровавому следу.

На следующий день пришел ответ:

«Дорогой Лэнгли! Да, это я, и разумеется, я хорошо Вас помню. Буду в восторге, если Вы придете скрасить мое затворничество. Боюсь, Вы найдете в Элис некоторую перемену, но я объясню Вам при встрече. Число наших домочадцев ограничено из-за своего рода предрассудков местных жителей, но если Вы придете к половине восьмого, мы сможем угостить Вас обедом. Марта проводит Вас.

С совершенным почтением, Стэндиш Уэзерелл.»

Дом доктора, маленький и старый, прилепился на уступе скалы. Неподалеку шумел поток; невидимый, но говорливый, он звучно падал вниз, рождая эхо.

Следом за своей проводницей Лэнгли вошел в темную квадратную комнату с большим камином у дальней стены. К огню было придвинуто кресло с высокими подлокотниками. Марта, пробормотав что-то в виде извинения, ковыляя, вышла, оставив его стоять в полуосвещенной комнате. Когда глаза Лэнгли привыкли к окружающему, он увидел, что посреди комнаты стоит накрытый к обеду стол, а по стенам висят картины. Одна из них казалась удивительно знакомой. Он подошел ближе и узнал портрет Элис Уэзерелл, который видел в Нью-Йорке. Портрет был написан Сарджентом^[1455] в счастливую минуту вдохновения. Прелестное, словно дикий цветок, лицо молодой женщины, казалось наклоняется к нему с радостной, сверкающей, полной жизни улыбкой.

Полено в камине внезапно треснуло и, сверкнув искрами, рассыпалось. Этот незначительный шум и вспышка света словно нарушили что-то. Лэнгли услышал (или ему показалось, что услышал) какое-то движение в большом кресле у огня. Он шагнул вперед и остановился. Ничего не было видно, однако, послышались какие-то странные звуки, низкие и неприятные. Лэнгли был уверен, что это не собака и не кошка. Звуки были чмокающие, булькающие, словно их издавало животное, захлебнувшееся слюной, и производили отталкивающее впечатление. Затем последовало мычание и визг... Потом наступила тишина.

Лэнгли отступил к двери. В комнате находилось что-то, с чем ему не хотелось встречаться. Его вдруг охватило сильное желание немедленно бежать, но тут появилась Марта со старомодной лампой в руках, а за ней — Уэзерелл.

Привычный американский акцент рассеял неприятную атмосферу темной комнаты. Лэнгли сердечно ответил на рукопожатие Уэзерелла.

— Подумать только, встретить вас — здесь! — воскликнул он.

— Мир тесен, — отозвался Уэзерелл. — Боюсь, это звучит банально, но я, безусловно, рад вас видеть.

Старуха поставила лампу на стол и спросила, можно ли подавать обед. Уэзерелл ответил утвердительно на смеси испанского и баскского, но старуха, видимо, понимала его достаточно хорошо.

— Я не знал, что вы специалист в баскском, — заметил Лэнгли.

— Приходится! Эти люди не говорят ни на каком другом. Но баски, разумеется, — ваша специальность, не так ли?

— О да!

— Представляю, каких странных вещей вам наговорили о нас! Ну, об этом мы поговорим позднее. Я старался сделать этот дом приемлемым, хотя неплохо было бы иметь хоть немного современных удобств. Но он нас устраивает.

Лэнгли воспользовался случаем и пробормотал что-то, осведомившись о миссис Уэзерелл.

— Элис? Ах да, я забыл... Вы ведь ее еще не видели, — Уэзерелл пристально посмотрел на Лэнгли со странной полуулыбкой. — Я должен был предупредить вас. Раньше, кажется, вы были... поклонником моей жены...

— Как и все!

— Несомненно! Ничего в этом удивительного, не так ли? А вот и обед! Поставьте, Марта, мы позвоним, когда будем готовы.

Старуха поставила блюдо на стол среди стеклянной посуды и серебра и вышла из комнаты. Уэзерелл направился к камину и, отступив в сторону, не отрывая глаз от Лэнгли, обратился к креслу.

— Элис! Вставай, дорогая, и поприветствуй своего старого поклонника. Пойдем! Вам обоим эта встреча, несомненно, доставит удовольствие.

Что-то двигалось и скулило среди подушек. Уэзерелл наклонился и с видом преувеличенного почтения поднял это что-то на ноги. Мгновение — и оно предстало перед Лэнгли в свете лампы.

Оно было одето в богатое платье из золотистого шелка и кружев, но мятое и скомканное, оно кое-как сидело на обвислом, толстом теле. Лицо — одутловатое, бледное; взгляд — отсутствующий; рот полуоткрыт, из углов его струйками стекала слюна; на почти лысом черепе кое-где прилипли пучки волос, ржавого цвета, как мертвые пряди на голове мумии.

— Иди, любовь моя, — сказал Уэзерелл, — и поздоровайся с мистером Лэнгли.

Существо мигнуло, издав какие-то нечеловеческие звуки. Уэзерелл продел свою руку ему под мышку, и оно медленно протянуло безжизненные пальцы в сторону Лэнгли.

— Ну вот, она узнала вас. Я так и думал. Пожми ему руку, дорогая.

С тошнотворным чувством Лэнгли взял эту инертную руку. Она была холодная, влажная и грубая. Лэнгли сразу же выпустил ее, и, мгновение повисев в воздухе, рука безвольно упала.

— Я боялся, что вы расстроитесь, — сказал Уэзерелл, наблюдая за своим гостем. — Я, конечно, к этому привык, и на меня так не действует, как на постороннего. Хотя вы не посторонний... Отнюдь нет, не правда ли? Это называется premature senility^[1456]. Ужасно, если не приходилось видеть раньше. Кстати, можете говорить что угодно. Она ничего не понимает.

— Как это случилось?

— Вообще-то я и сам не вполне понимаю. Постепенно. Я, разумеется, консультировался с лучшими врачами, но ничего нельзя сделать. Поэтому мы здесь. Мне не хотелось быть дома, где все нас знают, и я против всяких санаториев и клиник. Элис — моя жена, как говорится, «в богатстве и бедности, в радости и в горе...» Пойдемте! Обед остывает.

Он пошел к столу, ведя жену, глаза которой чуть оживились при виде еды.

— Садись, дорогая, и съешь свой вкусный обед! Как видите, это она понимает. Вы извините ее манеры, не правда ли? Красивыми их никак не назовешь, но к ним тоже можно привыкнуть.

Он повязал салфетку ей на шею и поставил перед ней глубокую миску. Она жадно вцепилась в нее и, хватая пальцами еду, размазывала подливку по лицу и рукам.

Уэзерелл отодвинул стул для своего гостя и усадил его напротив своей жены. Лэнгли смотрел на нее с отвращением и в то же время не мог оторвать от нее взгляда. Поданное блюдо — что-то вроде рагу — было вкусно приготовлено, но Лэнгли не мог есть. Все было оскорбительно и для несчастной женщины, и для него самого. Она сидела под портретом Сарджента, и взгляд Лэнгли беспомощно переходил с одного лица на другое.

— Да, — сказал Уэзерелл, проследив за его взглядом. — Есть некоторая разница, не правда ли? — Уэзерелл ел с аппетитом и явным удовольствием. — Природа подчас может сыграть злую и грустную шутку.

— Она всегда такая? '

— Нет, это один из ее плохих дней. Временами она... почти похожа на человека. Люди здесь в округе не знают, что и думать! У них свое объяснение этому маленькому медицинскому феномену.

— Есть какая-нибудь надежда на выздоровление?

— Боюсь, что нет... Окончательное выздоровление невозможно. Однако вы ничего не едите!

— Я... видите ли, Уэзерелл, это для меня настоящий шок!

— Разумеется. Попробуйте выпить бокал бургундского. Я не должен был приглашать вас, но, признаюсь, возможность поговорить с образованным человеком была для меня большим искушением.

— Как это должно быть ужасно для вас!

— Я смирился. Ах, непослушная! Гадкая! — Идиотка вылила половину содержимого миски на стол. Уэзерелл терпеливо убрал все и продолжал: — Я лучше переношу это здесь, в таком диком месте, где все кажется возможным и естественным. Моих родителей уже нет в живых, и ничто не мешает поступать, как мне заблагорассудится.

— Да, конечно. А ваша собственность в Штатах?

— О, я выезжаю туда время от времени, чтобы самому приглядывать за всем. Кстати, я должен отплыть в следующем месяце. Я рад, что вы меня застали. Там, разумеется, никто не знает, что с нами. Знают только, что мы живем в Европе.

— Вы советовались с американскими врачами?

— Нет. Когда появились первые симптомы, мы были в Париже. Это произошло вскоре после вашего визита к нам, — вспышка каких-то сильных эмоций, чему Лэнгли не мог подобрать названия, на мгновение зловеще сверкнула в глазах доктора. — Лучшие врачи подтвердили мой собственный диагноз. И вот мы здесь.

Он позвонил. Марта убрала рагу и поставила сладкий пудинг.

— Марта — моя правая рука, — заметил Уэзерелл. — Не знаю, что бы мы без нее делали. Когда меня нет, она как мать смотрит за Элис. Нельзя сказать, чтобы многое можно было для нее сделать... Разве что кормить, содержать в тепле и чистоте, а это (особенно последнее) не так просто!

Что-то в его голосе покоробило Лэнгли. Уэзерелл заметил это и сказал:

— Не стану скрывать, что это все подчас действует мне на нервы, но тут уж ничего не поделаешь. Расскажите мне о себе. Чем вы сейчас занимаетесь?

Лэнгли ответил с той живостью, на которую в данный момент был способен, и они говорили об отвлеченных предметах, пока жалкое создание, которое когда-то было Элис, не стало раздраженно бормотать, хныкать и сползать со стула.

— Ей холодно, — сказал Уэзерелл. — Вернись к огню, дорогая.

Он быстро отвел ее к камину, и она опустилась в кресло, согнувшись и жалобно протягивая руки к огню. Уэзерелл принес бренди и коробку сигар.

— Как видите, я ухитряюсь не терять связи с миром, — заметил он. — Это мне прислали из Лондона. Я получаю новейшие медицинские журналы и ревю. Я, знаете ли, пишу книгу по своей теме, так что не прозябаю и не трачу времени зря. Могу также проводить эксперименты... комнат для лаборатории достаточно, и здесь никто не надоедает с законами о вивисекции. Эта страна хороша для работы. А вы собираетесь здесь надолго задержаться?

— Думаю, что нет... не очень.

— А то я предложил бы вам пользоваться этим домом в мое отсутствие. Вы убедитесь, что он комфортабельнее, чем posada. А я, знаете ли, не стану испытывать угрызений совести и беспокоиться, оставив вас с моей женой... при таких своеобразных обстоятельствах.

Он подчеркнул последние слова и засмеялся. Лэнгли не знал что сказать.

— В самом деле, Уэзерелл...

— Тем не менее вам понравилось бы такое предложение. В былые времена, Лэнгли, вы ухватились бы за идею пожить в доме одному с... моей женой.

Лэнгли вскочил.

— На что вы намекаете, Уэзерелл, черт побери?

— Ни на что! Я просто вспомнил, как однажды в полдень вы с ней отправились на пикник и заблудились. Помните? Да, я полагаю, вы помните!

— Это чудовищно, — возмутился Лэнгли. — Как вы смеете говорить подобные вещи... когда эта несчастная сидит здесь?

— Да, несчастная. Теперь ты несчастная, не так ли, моя кошечка?

Внезапно он повернулся к ней. Что-то в его резком жесте напугало ее, и она в ужасе отпрянула.

— Вы дьявол! — закричал Лэнгли. — Она боится вас! Что вы с ней сделали? Как она дошла до такого состояния, хотел бы я знать?!

— Потише! — сказал Уэзерелл. — Я могу понять ваше волнение при виде Элис в таком состоянии, но я не потерплю, чтобы вы становились между мною и моей женой. Какой вы, однако, верный и преданный человек, Лэнгли! По-моему, вы все еще хотите ее... Как в то время, когда думали, что я глух и слеп. Полно, у вас, наверное, и сейчас есть виды на мою жену, а Лэнгли? Не хотите ли поцеловать ее, приласкать, лечь с ней в постель... С моей красавицей-женой?

Неистовый гнев ослепил Лэнгли. Неумело он ткнул кулаком в это издевательски смеющееся лицо. Уэзерелл схватил его за руку, но Лэнгли вырвался. Охваченный паникой, он бросился бежать, натыкаясь на мебель и слыша за собой тихий смех Уэзерелла.

Поезд на Париж был переполнен. Лэнгли, вскарабкавшись в последний момент и оказавшись без места, вынужден был оставаться в коридоре. Он уселся на свой чемодан и попытался все обдумать. В своем поспешном бегстве он ничего не мог как следует сообразить, даже сейчас не мог понять, что же все-таки заставило его бежать. Он тяжело опустил голову и закрыл лицо руками.

— Извините, — послышался вежливый голос.

Лэнгли поднял голову. На него сквозь монокль смотрел светловолосый мужчина в сером костюме.

— Мне ужасно неловко беспокоить вас, но я пытаюсь пробраться в свою конуру. Ужасная сутолока, не правда ли? Не могу припомнить, чтобы мне когда-нибудь были так неприятны все человеческие создания, населяющие землю, как сейчас. Послушайте, вы не очень-то хорошо выглядите. Вам бы нужно что-нибудь поудобнее чемодана!

Лэнгли объяснил, что не смог купить другого билета. Светловолосый секунду разглядывал изможденное, небритое лицо Лэнгли и наконец, сказал:

— Почему бы вам не полежать немного в моей дыре? Вы что-нибудь ели? Нет? Это большое упущение! Давайте проберемся вместе и раздобудем немного супу и все такое. Извините, что я говорю об этом, но выглядите вы так, будто пытаетесь остановить вселенную, которая сорвалась с места. Конечно, не мое дело, но вам обязательно надо перекусить.

Лэнгли был слишком слаб и нездоров, чтобы возражать. Он послушно поплелся по коридору, пока его не впихнули в купе первого класса спального вагона, где безукоризненный камердинер раскладывал шелковую розовато-лиловую пижаму и щетки в серебряной оправе.

— Бантер, — обратился к нему человек с моноклем, — этот джентльмен отвратительно себя чувствует, поэтому я привел его, чтобы он мог приклонить свою больную голову на вашу отзывчивую грудь. Разыщите кого следует и скажите, чтобы побыстрее принесли тарелку супа и бутылку чего-нибудь, что можно было бы пить.

— Очень хорошо, милорд.

Лэнгли, совсем обессилев, опустился на постель, но когда принесли еду, накинулся на нее с жадностью: он не мог вспомнить, когда ел в последний раз.

— Вы правы, — сказал он. — Это как раз то, что нужно. Вы очень добры. Простите, что я вел себя так глупо. Я перенес шок.

— Расскажите, — вежливо предложил незнакомец. Он не казался особенно умным, но был дружелюбным и, самое главное, нормальным. Лэнгли подумал о том, какой странной может показаться его история.

— Вы меня совершенно не знаете, — неуверенно начал он.

— Как и вы меня, — отозвался светловолосый. — В этом главное преимущество незнакомых людей: им можно рассказать все. Вы согласны?

— Да, мне хотелось бы, — сказал Лэнгли. — Дело в том, что я бежал от чего-то... Это очень странно... Только к чему беспокоить вас?

Светловолосый сел рядом и коснулся Лэнгли тонкой рукой.

— Минутку, — сказал он. — Ничего не говорите, если не хотите. Я Уимзи. Лорд Питер Уимзи. И меня интересует все странное и необычное.

Была середина ноября, когда в деревне появился странный человек, худой, бледный и молчаливый. Лицо его закрывал большой черный капюшон, и весь он был окружен таинственностью. Поселился он не на постоялом дворе, а в разрушенной хижине высоко в горах. С ним прибыл загадочный багаж, нагруженный на пяти мулах, и слуга, такой же таинственный, как и его хозяин. Слуга был испанцем и говорил по-баскски достаточно хорошо, чтобы в случае необходимости служить ему переводчиком, но говорил он мало, держался мрачно и строго, и та краткая информация, которой он удостаивал своих слушателей, вызывала крайнее беспокойство. Его хозяин, говорил он, маг и целитель; все свое время он проводит за чтением книг; он не ест мяса; никто не знает, откуда он, из какой страны; он понимает язык апостолов и разговаривал с благословенным Лазарем, когда тот восстал из гроба; ночью он сидит один в комнате и ведет божественные беседы с ангелами небесными, которые спускаются к нему.

Это были ужасные новости, и жители маленького селения далеко обходили хижину, особенно в ночное время, а когда чародей, закутанный в свое черное одеяние, с магической книгой в руках, спускался вниз по горной тропе, матери поспешно вталкивали в дом своих детей и, закрыв двери, в страхе творили крестное знамение.

Однако именно ребенок первым познакомился с этим волшебником. Маленький сын вдовы Этчеверри, мальчуган отчаянный и любопытный, отправился однажды вечером в то греховное место, где жил чародей. Мальчика не было два часа. Мать в страшном беспокойстве успела обежать всех соседей и даже послала за священником, которого, однако, не застали дома, так как он уехал по делам в город. Но мальчуган вдруг появился сам, целый и невредимый, веселый и переполненный интереснейшими и необычными рассказами.

Он незаметно прокрался к самой хижине (отчаянный и озорной мальчишка! Слышали вы что-нибудь подобное?) и залез на дерево, чтобы посмотреть, что там делается внутри (Иисус-Мария!). Он увидел свет в окне, какие-то странные призраки и тени двигались взад-вперед по комнате. А потом послышалась музыка, такая чудесная, что сердце выскакивало из груди... будто все звезды неба собрались и пели вместе (Ох! сокровище мое! Увы! Колдун похитил его сердце!). Потом двери хижины раскрылись, и вышел сам волшебник, а вместе с ним много разных духов. У одного из них были крылья, как у серафима, и он говорил на каком-то непонятном языке, а другой был совсем как маленький человечек, не выше чем до колена, с черным лицом и белой бородой. Он сидел на плече у волшебника и шептал ему что-то на ухо. Чудесная, небесная музыка играла все громче и громче, а у волшебника вокруг головы было слабое сияние, как у святых на картинках (Святой Джеймс Компостелла, смилуйся над нами! А что было потом?) Ну, потом он испугался и пожалел, что залез сюда, но тут маленький дух-карлик увидел его, прыгнул на дерево и быстро-быстро — О-о! Очень-очень быстро! — полез вверх. Он попробовал влезть выше, но поскользнулся и упал на землю (Ох-ох-о! Бедный, скверный, храбрый и гадкий мальчишка!).

Тогда волшебник подошел к нему, поднял, сказал какие-то непонятные слова, и сразу вся боль от ушибов прошла (Чудо! Чудо!) и волшебник отнес его в дом. А там все было, как на небесах — все золотое и блестящее. Все духи — их было девять — сидели около огня. Музыка перестала играть. Слуга волшебника принес на серебряном блюде чудесные фрукты, наверное, совсем как те, что растут в раю, очень сладкие и вкусные, и он ел и пил что-то странное из кубка, украшенного красными и синими драгоценными камнями. О да! На стене было высокое распятие, большое-большое, а перед ним горела лампа и пахло странно и сладко, как в церкви на Пасху (Распятие?! Странно! Может, этот колдун не такой уж и злой! А что было дальше?).

Ну, дальше слуга волшебника сказал, чтоб он ничего не боялся, спросил, как его зовут, сколько ему лет и может ли он повторить Pater noster. Так что он сказала Pater noster и Ave Maria и кусок Credo^[1457], только Credo — длинная молитва, и он забыл, что будет после ascendit in coelum^[1458]. Ну, тут волшебник подсказал ему, и они вместе дочитали молитву до конца. И волшебник, не мигнув, произносил все святые слова и вообще говорил все как надо по порядку. А потом слуга начал спрашивать про него самого и про семью. Ну, он все рассказал и про то, что умер черный козел, и про то, что у сестры беда — ее бросил парень, потому что у нее нет столько денег, сколько у дочери торговца. Потом волшебник и его слуга что-то говорили между собой и смеялись, и слуга сказал: «Мой господин велит, чтобы ты передал своей сестре — «где нет любви, там нет и богатства, а тот, кто смел, получит золото» и тут волшебник протянул руку и прямо из воздуха — да-да! Честное слово, прямо из ничего! — достал одну, две, три, четыре... пять золотых монет! и дал ему, а он боялся их взять без крестного знамения... Ну а раз от креста деньги не исчезли и не превратились в злых гадюк, он принес их домой. Вот они!

Вся семья с восторгом и страхом, дрожа, рассматривала золотые, а потом по совету деда монеты окропили святой водой и положили у ног фигурки Девы Марии для очищения. На следующее утро золото не исчезло, оно лежало на том же самом месте. Монеты показали священнику, который к этому времени вернулся, взволнованный тем, что за ним посылали накануне ночью. Падре заявил, что это настоящие испанские монеты, из которых одну нужно выделить церкви, чтобы уладить все с небесами, а остальные можно использовать для мирских целей, не боясь погубить душу. После этого падре направился в хижину и, пробыв там около часа, вернулся, переполненный самыми добрыми сведениями о волшебнике.

«Ибо, дети мои,— сказал падре,— это не злой колдун, а христианин, говорящий на языке веры. Мы с ним вели поучительную беседу. Мало того, у него чудесное вино, и вообще он очень порядочный человек. Я не заметил там никаких духов или призраков, а распятие там есть, это правда, и еще очень красивая Библия с цветными картинками, с золотом. Benedicte^[1459], дети мои! Эго хороший и образованный человек».

Падре вернулся к себе домой, и в ту же зиму в церкви Богородицы появилось новое покрывало для алтаря.

После этого каждую ночь люди собирались небольшими группами, чтобы с безопасного расстояния послушать музыку, которая лилась из окон хижины. Время от времени те, кто посмелее, подбирались достаточно близко, чтобы заглянуть через щели в ставнях на чудеса внутри.

Чародей прожил в хижине около месяца и однажды после вечерней трапезы сидел, беседуя со своим слугой. Черный капюшон был откинут с головы, и открылись гладко причесанные светлые волосы и серые глаза с искоркой юмора, сверкавшей из-под скептически полуопущенных век. На столе у локтя стоял бокал с вином, а на подлокотнике кресла сидел красно-зеленый попугай и, не мигая, смотрел в огонь.

— Время идет, Хуан, — сказал волшебник, — все это, конечно, очень интересно и все такое... Но продвигаются ли дела со старой леди?

— Думаю, что да, милорд. Я намекал кое-что о замечательных исцелениях и чудесах. Она придет, милорд! Может, даже сегодня.

— Слава Богу! Хотелось бы закончить все до возвращения Уэзерелла, а не то мы окажемся в очень затруднительном положении. Понадобятся недели, прежде чем мы будем готовы, даже если все сработает, как надо. Черт побери! Что это?

Хуан встал и, войдя во внутреннюю комнату, вернулся с лемуром на руках.

— Мики играл с вашими щетками для волос, — сказал он, снисходительно глядя на шалуна. — Сиди тихо, неслух! Ну как, милорд, не хотите ли немного поупражняться?

— Пожалуй, да! Кажется, я становлюсь мастером! В случае чего постараюсь получить ангажемент и буду выступать с фокусами.

Хуан засмеялся, показав ровные белые зубы. Он внес набор биллиардных шаров, монет и прочих трюковых приспособлений и предметов, которые то множились, то исчезали в его руках. Урок шел полным ходом.

— Тише! — сказал вдруг волшебник, поднимая с пола шар, выскользнувший из пальцев в тот момент, когда ему полагалось исчезнуть. — Кто-то идет по тропе.

Он натянул на голову капюшон и тихо скользнул во внутреннюю комнату. Хуан, ухмыляясь, убрал бутылку, бокалы и погасил лампу. В свете очага ярко засверкали большие глаза лемура, сидевшего на спинке кресла. Хуан взял с полки толстый фолиант, зажег ароматическую таблетку в медной вазе необычной формы и выдвинул тяжелый котелок, стоявший на огне. Когда он стал обкладывать его дровами, раздался стук в дверь. Он пошел открывать, лемур бежал за ним по пятам.

— Кого вы ищете, матушка?

— Он дома?

— Тело его здесь, а душа беседует с невидимым. Входи! Что ты хочешь?

— Я пришла, как обещала... О Матерь Божья! Это дух?

— И духов, и все живое создает Всевышний. Входи и не бойся!

Старая женщина, дрожа, прошла вперед.

— Ты говорил ему про то, что я просила?

— Говорил. Я рассказал про болезнь твоей госпожи... страдания ее мужа... про все...

— Что он ответил?

— Ничего. Он читал свою книгу.

— Думаешь, он сможет ее вылечить?

— Не знаю. Колдовство сильное, но мой хозяин обладает огромной силой и творит добро.

— Он примет меня?

— Я спрошу его. Оставайся здесь и не показывай страха, что бы ни случилось.

— Я буду храброй, — мужественно пообещала старая женщина, крепче сжав в руке четки.

Хуан удалился. Эго было жуткое ожидание. Лемур взбирался вверх и спускался вниз по креслу, раскачивался, скаля зубы, и устрашающе стучал ими. Вокруг колыхались какие-то тени. Попугай, склонив голову набок, изрек из своего угла несколько грубых слов. Ароматический пар начал подниматься вверх, а в красных отсветах очага появилось три... четыре... семь белых фигур и, скользнув, расположились вокруг очага. Послышалась тихая музыка, которая будто волнами катилась издалека. Огонь мигнул и погас. Золотые фигуры на створках высокого шкафа, стоявшего у стены, казалось, двигались в колеблющемся свете.

Когда из темноты послышался странный голос, нараспев произносивший слова на каком-то неземном языке, то рыдая, то гремя, как гром, ноги у Марты подкосились. Она опустилась на пол. Семь белых кошек поднялись, потянулись и медленно расположились вокруг нее. Марта посмотрела вверх и увидела волшебника, который стоял перед ней с книгой в одной руке и серебряным жезлом в другой. Верхняя часть его лица была скрыта капюшоном, но она видела, как шевельнулись бледные губы, и он заговорил глубоким хриплым голосом, который торжественно звучал в темной комнате.

Величественные звуки древнегреческого языка грозно раздавались в темноте. Потом волшебник остановился и добавил другим тоном по-английски:

— Великий маг этот Гомер! «Громоподобно гремит, дьяволов в миг порождая!» — Что я должен делать дальше? — обратился он к Хуану.

Слуга подошел к Марте и шепнул ей на ухо:

— Говори! Мой господин готов помочь тебе.

Подбодренная этими словами Марта, запинаясь, высказала свою просьбу: она пришла просить Того, Кому Открыта Мудрость, помочь ее бедной госпоже. Вот ее дары — лучшее что ей удалось найти, другого у нее ничего нет, и она не хочет ничего брать в доме в отсутствие хозяина. Тут серебряная монета, овсяная лепешка и бутылка вина... если он удовольствуется такой малостью.

Волшебник, опустив книгу на стол, степенно принял серебряную монету и, тут же чудесным образом превратив ее в шесть золотых, разложил их на столе. Он чуть заколебался над овсяной лепешкой и вином, но, пробормотав что-то по-латыни, превратил лепешку в пару голубей, а бутылку вина — в странное хрустальное деревце в металлическом горшке и поставил его рядом с монетами. Глаза у бедной Марты чуть не выскочили из орбит, но Хуан прошептал:

— Добрые намерения придают цену твоим дарам. Мой господин доволен. Тс-с! Тише!

Музыка замерла на громком аккорде. Волшебник с большой уверенностью и довольно правильно прочитал по-гречески страницу гомеровского списка кораблей и, выпростав из складок одежды белую руку, унизанную старинными кольцами, взял появившуюся в воздухе маленькую блестящую металлическую коробочку и протянул ее просительнице.

— Мой господин говорит, — поспешно разъяснил слуга, — что ты должна взять эту коробочку и давать своей госпоже облатки, которые в ней находятся, по одной во время еды. Когда все кончатся, приходи сюда опять. И не забудь сказать три Ave и два Pater утром и вечером, чтобы твоя леди выздоровела. Так верой и усердием можно добиться исцеления.

Дрожащими руками Марта взяла коробочку.

— Jendebantque manus ripae ulterioris amore^[1460] — выразительно произнес волшебник. — Ne plus ultra. Valite. Plaudite.

Он шагнул в темноту, и аудиенция кончилась.

— Значит, помогает? — спросил волшебник Хуана.

Прошло пять недель, пять раз торжественно вручались коробочки с чудотворными облатками для передачи в мрачный дом в горах.

— Помогает, — подтвердил Хуан. — Разум возвращается, тело оживает, снова стали расти волосы.

— Хвала Всевышнему! Я действовал наугад, Хуан, и даже теперь мне не верится, что в мире нашелся человек, способный на такую дьявольскую проделку. Когда возвращается Уэзерелл?

— Через три недели.

— Тогда нам лучше назначить наш grand finale^[1461] через две недели. Проследите, чтобы мулы были наготове и отправляйтесь в город передать записку на яхту.

— Да, милорд!

— Это даст вам неделю сроку, чтобы вы смогли убрать весь свой зверинец и багаж. Да, а как же нам быть с Мартой? Ей, пожалуй, опасно оставаться здесь. Как вы думаете?

— Я попытаюсь убедить ее отправиться вместе с нами.

— Попробуйте. Мне не хотелось бы, чтобы с ней случилось что-нибудь неприятное. Этот человек — безумец и преступник. О Господи, я буду рад, когда все это кончится, и я снова смогу надеть нормальный костюм. Что сказал бы Бантер, увидев меня в этом!

Волшебник засмеялся, зажег сигару и включил граммофон.

Последнее действие было разыграно соответствующим образом две недели спустя.

Нелегко было убедить Марту в необходимости привести ее госпожу в дом волшебника. Этому сверхъестественному персонажу пришлось продемонстрировать великий гнев и продекламировать два больших отрывка из Еврипида (изображая греческий хор), пока емуудалось добиться желаемого результата. Заключительным аккордом была демонстрация ужасных эффектов содового пламени, которое придает мертвенный вид человеку и действует устрашающе. Особенно в одинокой хижине в горах темной ночью под завывание декламации и музыку «Пляски Смерти» Сен-Санса.

Наконец волшебника успокоили обещанием, и Марта удалилась, унося с собой заклинание, выведенное большими красивыми буквами на куске пергамента. Госпожа должна была сначала прочитать заклинание, потом повесить его себе на шею в шелковой белой ладанке.

Принимая во внимание важность магической формулы, документ, пожалуй, выглядел недостаточно впечатляюще, но содержание его мог понять даже ребенок. Оно было написано по-английски.

«Вы были больны и попали в беду, но ваши друзья готовы вас вылечить и помочь вам. Не бойтесь. Делайте все, что вам говорит Марта, и скоро вы будете снова здоровы и счастливы».

— Даже если она и не сможет понять, вреда это не принесет, — сказал волшебник.

События той ужасной ночи стали легендой маленького горного селения. Ее рассказывали по вечерам у очагов и слушали, затаив дыхание, как Марта привела странную чужую леди, свою госпожу, в дом волшебника, чтобы она окончательно и навсегда избавилась от злых сил дьявола.

Ночь была темная и бурная, ветер страшно завывал в горах. От манипуляций волшебника леди стало значительно лучше (хотя, возможно, все это было обманом и волшебством), и она, как ребенок, послушно отправилась с Мартой в тайное путешествие. Тихонько прокравшись, они вышли из дома, чтобы не возбуждать подозрения бдительного Томазо, которому доктор дал строжайшее указание ни на шаг не выпускать леди за порог. Томазо потом клялся, что на него наслали колдовской сон. Но кто знает, может, никакого колдовства и не было, кроме слишком большого количества выпитого вина. Хотя надо сказать, что Марта была хитрая и ловкая старуха и, как многие уверяли, сама почти что ведьма.

Как бы то ни было Марта и леди явились в хижину волшебника, и он долго что-то говорил на незнакомом языке, и леди ему отвечала. Да-да! Леди, которая последнее время могла только мычать и ворчать, как животное, разговаривала с волшебником и отвечала ему! Потом он нарисовал на полу вокруг себя и леди странные знаки, и когда погасили лампу, эти знаки сами по себе жутко светились бледным светом. Волшебник провел окружность, велел Марте стать посередине и предупредил, чтобы она не переступала черту. Тут послышался нарастающий шум, будто бились огромные крылья, вокруг скакали какие-то тени, а маленький человечек с черным лицом влез на занавеску и раскачивался на шесте. Потом послышался голос: «Он идет! Идет!» и волшебник открыл дверцы высокого шкафа с золотыми фигурами, который стоял в центре круга. Волшебник и леди вошли в этот шкаф и закрыли за собой дверцы.

Шум все нарастал и усиливался, духи-искусители кричали и болтали... Вдруг послышался удар грома, блеснула яркая вспышка света, и высокий шкаф дрогнул, распался на куски и упал на пол. И, о чудо из чудес! Волшебник и леди начисто исчезли, и больше их никто не видел.

Все это рассказала Марта на следующий день своим соседям. Она не помнила, как сама убежала из этого ужасного дома. Но когда через какое-то время кое-кто из жителей набрался храбрости опять побывать в этом месте — там было пусто. Леди, волшебник, слуга со всеми пожитками, демоны-искусители, мебель — все исчезло, не оставив и следа! Ничего, кроме таинственных знаков на полу хижины...

Еще таинственнее и загадочнее было исчезновение самой Марты, которое произошло на третью ночь.

На следующий день после ее исчезновения вернулся американский доктор и нашел лишь пустой очаг и... легенду.

— Эй! На яхте!

Лэнгли взволнованно перегнулся через поручни «Абракадабры», когда лодка вынырнула из темноты. Как только первый пассажир поднялся на палубу, Лэнгли поспешно кинулся к нему.

— Все в порядке, Уимзи?

— Абсолютно! Конечно, она немного сбита с толку и ошеломлена, но вам нечего бояться. Сейчас она, как дитя, однако, состояние ее улучшается с каждым днем. Держитесь, старина! Ничто теперь при виде ее не вызывает шока.

Когда на палубу осторожно подняли укутанную женскую фигуру, Лэнгли сделал несколько шагов вперед.

— Заговорите с ней, — сказал Уимзи, — хотя узнает она вас или нет, трудно сказать.

Лэнгли собрался с духом.

— Добрый вечер, миссис Уэзерелл, — сказал он, протягивая руку.

Женщина откинула капюшон. В свете фонаря синие глаза ее смущенно взглянули на Лэнгли. На лице появилась улыбка.

— Но... я вас знаю... конечно, я вас знаю! Вы мистер Лэнгли. Я рада вас видеть, — и она пожала ему руку.

— Вот так-то, — сказал лорд Питер. — Более отвратительного преступления, к счастью, мне раскрывать не приходилось. Мои религиозные убеждения несколько, я бы сказал, неопределенны, но я надеюсь, что на том свете Уэзереллу предназначено нечто по-настоящему жуткое. Вам налить? — спросил лорд Питер, беря в руку бутылку бренди. — В той истории, которую вы мне рассказали, было несколько странных моментов, и они дали мне направление.

Начать хотя бы с факта необычного, экстраординарного вида полного разрушения организма или безумия, внезапно овладевшего двадцатилетней женщиной. И это произошло сразу после вашего посещения дома Уэзереллов, где вы, очевидно, оказывали ей излишнее внимание. Кроме того, удивительным казалось и то, что регулярно раз в год сознание прояснялось, а это непохоже на обычные мозговые заболевания. Создавалось впечатление, что такое состояние кто-то контролирует, К тому же известен факт, что миссис Уэзерелл с самого начала находилась под медицинским наблюдением своего мужа, и у нее не было ни родных, ни друзей, которые проверяли бы его действия. Необходимо учесть также нарочитую изоляцию миссис Уэзерелл в таком месте, где ее не мог видеть врач и где даже в момент просветления ни одна живая душа не могла понять ее, равно как и она не могла понять окружающих. Странно также, что было выбрано такое место, где, учитывая ваши профессиональные интересы, вы рано или поздно должны были появиться и тогда вам показали бы то, во что она превратилась. Ну и, кроме того, хорошо известны исследования, которые проводил Уэзерелл, а также то, что он поддерживал связь с фармацевтом в Лондоне.

Все это, разумеется, были предположения, которые я должен был проверить, прежде чем убедился в своей правоте. Я узнал, что Уэзерелл собирается в Америку, и это дало мне шанс. Но он, конечно, распорядился, чтобы в его отсутствие никто не проник в его дом ни под каким видом и чтобы леди не выпускали из дома. Поэтому мне необходимо было установить непререкаемый авторитет над старой Мартой, Господи, благослови эту преданную душу! И вот лорд Питер исчезает со сцены, и появляется колдун-волшебник. Лечение было испробовано, оказалось успешным, затем побег и спасение.

Ну а теперь послушайте... и не принимайте слишком близко к сердцу. Уже все позади. Элис Уэзерелл — одна из тех несчастных, которые страдают врожденной недостаточностью щитовидной железы. Она снабжает организм энергией и заставляет работать мозг. У некоторых людей она не работает как надо, и они делаются кретинами, безумцами, безумными кретинами. Их тело не развивается нормально, мозг не работает. Но дайте им лекарство, и они будут абсолютно нормальными — веселыми, умными, красивыми и жизнерадостными. Только, видите ли, им обязательно нужно давать это лекарство, иначе они вернутся к полоумному или безумному состоянию.

Уэзерелл нашел эту девочку, когда сам был еще лишь способным, подающим блестящие надежды студентом. Тогда он только начал изучать щитовидную железу. Двадцать лет назад очень немногие занимались этим вопросом, и Уэзерелл был в своем роде пионером. Он взял этого ребенка, добился чудесного исцеления и, будучи, естественно, очень доволен собой, удочерил ее и дал ей образование. Девушка ему понравилась, и он женился на ней. Вы понимаете, что в основе этой болезни нет ничего трагичного, если давать ежедневно небольшую дозу лекарства. Такие люди будут нормальными во всех отношениях, они ведут нормальный образ жизни и рожают обычно здоровых детей.

Естественно, никто ничего об этом не знал, кроме самой девушки и Уэзерелла. Все шло хорошо, пока не появились вы. Тогда Уэзерелл приревновал...

— У него не было оснований!

Уимзи пожал плечами.

— Возможно, старина, что леди проявила некоторое предпочтение... Нам незачем останавливаться на этом. Как бы то ни было Уэзерелл приревновал и увидел, что в его власти блестящая месть. Он увозит жену в Пиренеи, изолирует ее от всякой помощи и потом просто не дает ей экстракта щитовидной железы. Несомненно, он сообщил ей, что намерен сделать и почему. Ему доставляло удовольствие выслушивать ее отчаянные просьбы и мольбы... позволять ей изо дня в день, с часу на час превращаться в... почти в животное.

— О Боже!

— Вот именно! Разумеется, через какое-то время, через несколько месяцев она перестала понимать, что с ней происходит. Он с удовлетворением следил, как ее тело становится толстым, кожа — грубой, глаза делаются пустыми, речь превращается в звериные звуки, мозг деградирует, привычки...

— Прекратите, Уимзи!

— Ну что ж, вы все это видели сами. Но этого ему было мало. Иногда он давал экстракт, и она возвращалась к норме настолько, чтобы осознать свое собственное деградирование.

— Ну попадись только мне этот тип!

— Очень хорошо, что этого не случилось! И вот однажды по счастливой случайности мистер Лэнгли, влюбленный мистер Лэнгли, собственной персоной является в эти дикие края. Какое торжество, какой триумф показать ему...

Лэнгли снова остановил его.

— Хорошо! Однако это было гениально, не правда ли? Так просто! Чем больше я об этом думаю, тем больше поражаюсь. Уэзерелл а погубила его излишняя, даже изощренная жестокость. Когда вы все мне рассказали, я не мог не распознать симптомов болезни и подумал: «Предположим! Только предположим!» Я разыскал фармаколога, чье имя вы увидели на пакете, и заставил его признать, что он несколько раз посылал Уэзереллу экстракт. После этого, как вы сами понимаете, я был почти уверен в безошибочности своего предположения.

Я посоветовался с врачами, достал экстракт, нанял испанского фокусника с кошками и прочими «артистами» и вещами и отправился в путь в соответствующем костюме и с хитроумным шкафом, изобретенным мистером Девантом. Сам я тоже немного фокусник, так что вдвоем с Хуаном мы проделали все не так уж и плохо. Разумеется, нам помогли местные предрассудки, а также граммофон и пластинки. «Незаконченная симфония» Шуберта — превосходная вещь для того, чтобы создать атмосферу мрака и мистики... Ну и, конечно, сыграли свою роль люминесцентные краски и остатки классического образования.

— Послушайте, Уимзи, она будет здорова?

— Абсолютно! И я думаю, что любой американский суд даст ей развод на основании постоянного жестокого обращения со стороны мужа. Ну а потом — это уж ваше дело!

Друзья встретили появление лорда Питера с легким удивлением.

— Где вы пропадали и что делали? — требовательно спросил почтенный Фредди Арбетнот.

— Совершил побег с чужой женой, — ответил его светлость. — Но только, — поспешил добавить он, — в чисто пиквикском смысле. Никакой выгоды для вашего покорного слуги. Ну что ж! Давайте прогуляемся к Холборн Импайр и посмотрим, чем нас порадует Джордж Роли.

ГОЛОВА ДРАКОНА (перевод А. Ващенко)

— Дядя Питер!

— Одну минутку, Корнишон! Нет, мистер Фоллиотт, пожалуй, я не возьму Катулла^[1462]. Тридцать гиней многовато за книгу без титульного листа и без последней страницы. Но вы могли бы прислать мне Витрувия и «Сатирикон»^[1463], когда они у вас появятся. Хотелось бы все-таки взглянуть на них. Ну, старина, что там у тебя?

— Дядя Питер, посмотрите, пожалуйста, на эти картинки. Я уверен, что это ужасно старая книга.

Лорд Питер Уимзи вздохнул, пробираясь сквозь темное помещение книжной лавки, сплошь заваленное всяким хламом, скупленным у владельцев частных библиотек. Неожиданная вспышка кори в престижной школе мистера Балтриджа совпала с отсутствием герцога и герцогини Денверских, и таким образом на попечении лорда Питера оказался его десятилетний племянник, виконт Сент-Джордж, более известный как Юный Джерри, Джеррикинс или попросту Корнишон. Лорд Питер не принадлежал к числу прирожденных дядюшек, которые «своим умением обращаться с детьми» приводят в восторг старых нянек. Тем не менее ему удавалось устанавливать терпимые отношения с детьми на почетных условиях, так как он всегда относился к ним с той же скрупулезной вежливостью, что и к родителям. Лорд Питер и теперь готов был отнестись с должным уважением к находке Корнишона, хотя нельзя было доверять вкусам ребенка, и книга могла оказаться каким-нибудь ужасным изданием грубого меццо-тинто или низкосортным современным репринтом, украшенным электротипией. Трудно было ожидать чего-либо лучшего с «дешевой полки» книг, выставленных на уличную пыль.

— Дядя! Здесь какой-то странный человек с огромным носом и ушами, с хвостом и собачьими головами по всему телу. «Monstrum hoc Cracovioe». Monstrum — значит монстр, не правда ли? Это и так видно! А что такое Cracovioe, дядя Питер?

— О! — произнес лорд Питер с величайшим облегчением. — Краковский монстр? — портрет, нарисованный взволнованным подростком, безусловно свидетельствовал о старине. — Давай посмотрим! Совершенно верно, это очень старая книга. «Cosmographia Universalis» Мюнстера^[1464]. Я очень рад, Корнишон, что ты в состоянии оценить стоящую вещь. Мистер Фоллиотт, как попала сюда «Космография» за пять шиллингов?

— Видите ли, милорд, — ответил продавец, который последовал за своими покупателями к полке, выставленной на улице, — книга в очень плохом состоянии; переплет оборван, почти все карты-развороты на двойных листах отсутствуют. Она попала к нам несколько недель назад вместе со всеми книгами библиотеки, которую мы приобрели у джентльмена в Норфолке — его имя вы найдете в книге: доктор Конньерс из Елсолл Мэнор^[1465]. Конечно, мы могли бы придержать книгу и попытаться собрать ее целиком. Когда попадется другой экземпляр. Но вообще-то книга эта для нас случайная и не представляет интереса. Поэтому ее выставили на продажу, как говорится status quo^[1466], за ту цену, которую можно получить.

— О-о! Посмотрите! — воскликнул Корнишон. — Тут нарисован человек, которого режут на кусочки. Тут что-то написано.

— Я думал, что ты можешь читать по-латыни.

— Вообще-то да, но тут какие-то крючки... Что они означают?

— Это просто сокращения, — терпеливо объяснил лорд Питер. — Здесь описаны обычаи жителей острова. Когда они видят, что родители состарились и от них нет уже никакой пользы, стариков отводят на рынок и продают каннибалам, которые их убивают и съедают. Так же поступают с людьми помоложе, если они безнадежно больны.

— Ха-ха! — рассмеялся м-р Фоллиотт. — Невыгодная сделка для бедных каннибалов. Они не получают ничего, кроме жесткого старого или зараженного мяса, верно?

— Пожалуй, но, как видно, у островитян чрезвычайно развито представление о бизнесе, — сказал его сиятельство.

Виконт был в восторге.

— Мне очень нравится эта книга, — заявил он. — Пожалуйста, могу я купить ее на свои карманные деньги?

— Еще одна проблема для дядюшек, — подумал лорд Питер, лихорадочно припоминая «Космографию», чтобы определить, есть ли в ней «неделикатные» иллюстрации, ибо он хорошо знал, что герцогиня крайне строга в вопросах нравственности. Поразмыслив, он припомнил только одну иллюстрацию сомнительного свойства, но можно было надеяться, что она не попадется герцогине на глаза.

— Видишь ли, — рассудительно произнес лорд Питер, — на твоем месте, Корнишон, я, пожалуй, был бы склонен совершить такую покупку. Книга, правда, в плохом состоянии, о чем тебе честно сказал м-р Фоллиотт, но в противном случае она, разумеется, стоила бы невероятно дорого. Однако, несмотря на потерянные страницы, это очень хороший, чистый экземпляр и, конечно, стоит пяти шиллингов, если ты собираешься заняться коллекционированием.

До этой минуты виконта, совершенно очевидно, больше занимали каннибалы, чем состояние страниц, но мысль о возможности уже в следующем учебном семестре в школе м-ра Балтриджа предстать в роли коллекционера редких изданий содержала в себе бесспорный соблазн.

— Никто в школе не собирает книг, — сказал он. — Чаще всего собирают марки. Мне кажется, собирать марки — довольно ординарно, не правда ли, дядя Питер? Пожалуй, я откажусь от этого. У м-ра Портера, который ведет у нас историю, много таких книг, как у вас, и он просто великолепен в футболе.

Правильно восприняв ссылку на м-ра Портера, лорд Питер высказал мнение, что коллекционирование книг является чисто мужским занятием. Девочки, сказал он, практически никогда этим не занимаются, так как коллекционирование требует определенных знаний исторических периодов и дат, различных шрифтов и других технических сведений, требующих мужского ума.

— Кроме того, — добавил он, — эта книга сама по себе очень интересна и заслуживает того, чтобы ею заняться.

— Пожалуйста, я беру ее, — сказал виконт, слегка вспыхнув, смущенный свершением такой значительной и дорогостоящей финансовой операции: герцогиня не поощряла подобных расточительных затрат у маленьких мальчиков и была очень строга в вопросах карманных денег.

М-р Фоллиотт поклонился и отправился запаковать «Космографию».

— У тебя хватит денег? — осмотрительно поинтересовался лорд Питер. — Я мог бы одолжить.

— Нет, благодарю вас, дядя Питер. У меня есть полкроны и четыре шиллинга карманных денег, которые мне дала тетя Мери. Они сохранились, потому что из-за эпидемии кори школа была закрыта, наши спальни не убирали, и я на этом сэкономил.

Сделка была совершена таким джентльменским манером, и будущий библиофил немедленно и персонально завладел тяжелым квадратным фолиантом. Такси с неизбежными задержками в городском движении транспорта доставило «Космографию» на Пиккадилли 110 а.

— Бантер, а кто такой м-р Уилберфорс Поуп?

— Я не думаю, что мы знаем этого джентльмена, милорд. Он просит, чтобы ваша светлость приняли его на несколько минут по делу.

— Вероятно, он хочет, чтобы я разыскал потерявшуюся собачку его незамужней тетушки. Вот что значит завоевать репутацию сыщика! Проводите его, Бантер! Если окажется, что дело этого джентльмена личное, то тебе, Корнишон, придется перейти в столовую.

— Да, дядя Питер, — покорно согласился виконт. Он лежал растянувшись вниз животом на ковре в библиотеке, старательно прокладывая себе дорогу к еще более увлекательным страницам «Космографии» с помощью мистеров Льюиса и Шорта^[1467], чей монументальный труд до сих пор рассматривал как варварское изобретение, придуманное специально для мучения старшеклассников. М-р Уилберфорс Поуп оказался довольно полным светловолосым джентльменом, которому давно перевалило за тридцать, с преждевременно облысевшим лбом, в роговых очках и с любезными манерами.

— Вы простите мое неожиданное вторжение, не так ли? — начал он. — Уверен, что вы сочтете меня ужасно назойливым, но ваше имя и адрес я выведал у м-ра Фоллиотта. Право же, он не виноват, и вы не станете на него за это гневаться, верно? Я положительно вынудил беднягу! Уселся на пороге и отказался уйти, хотя служащий уже закрывал ставни магазина. Боюсь, узнав в чем дело, вы сочтете меня глупцом, но, право же, вы, не должны винить бедного м-ра Фоллиотта.

— Разумеется нет, — ответил его светлость. — Я хочу сказать, что очень рад и все такое. Чем я могу быть вам полезен? Вероятно, вы коллекционер? Не хотите ли чего-нибудь выпить?

— Нет-нет! — ответил м-р Поуп с легким смешком. — Нет, не совсем коллекционер. Благодарю вас, совсем немного, один глоток... нет, буквально глоток. Спасибо, нет! — м-р Поуп окинул взглядом книжные полки с рядами книг в богатых старинных переплетах, — разумеется, не коллекционер. Но я, видите ли, гм... меня интересует... исключительно из сентиментальных побуждений... ваше вчерашнее приобретение. В самом деле такой пустяк! Вам покажется это глупостью! Мне сказали, что сейчас вы являетесь владельцем «Космографии» Мюнстера, которая раньше принадлежала моему дяде, доктору Конньерсу.

Корнишон, видя что разговор касается его интересов, внезапно поднял голову.

— Видите ли, — сказал Уимзи, — это не совсем так. Я действительно был в магазине, но книгу купил мой племянник. Джералд, м-р Поуп интересуется твоей «Космографией». Мой племянник — лорд Сент-Джордж.

— Приветствую вас, молодой человек, — любезно произнес м-р Поуп. — Я вижу — коллекционирование у вас в роду. К тому же, полагаю, вы великий знаток латыни. Готовы просклонять jus-jurandum^[1468]. Ха-ха! Кем вы собираетесь стать, когда подрастете? Лордом-канцлером, да? Нет?! Держу пари, вы предпочитаете стать машинистом! Ведь так, верно?

— Нет, благодарю вас, — равнодушно ответил виконт.

— Что, не хотите стать машинистом? Ну что ж, я хочу, чтобы на этот раз вы оказались настоящим бизнесменом. Понимаете? Я предлагаю вам совершить книжную сделку. Ваш дядя проследит, чтобы я дал вам хорошую цену. Что?! Ха-ха! Так вот, видите ли, ваша книга с картинками имеет для меня, представьте, большую цену, какую она не может иметь ни для кого другого. Когда я был маленьким мальчиком ваших лет, эта книга была одной из величайших моих радостей. Я обычно рассматривал ее по воскресеньям. О Господи! Какие часы я проводил с этими старинными гравюрами и необычными старинными картами с кораблями и саламандрами и «Hie dracones». Держу пари, вы знаете, что это значит. В самом деле, что это означает?

— «Вот драконы», — ответил виконт неохотно, но вежливо.

— Совершенно верно. Я знал, что вы ученый!

— Это очень увлекательная книга, — сказал лорд Питер. — Мой племянник просто в восторге от знаменитого краковского монстра.

— О да! Восхитительный монстр, не правда ли? — с жаром согласился м-р Поуп. — Много раз я воображал себя сэром Ланцелотом или еще кем-нибудь на белом боевом коне с копьем наперевес, сражающимся с этим монстром, а плененная им принцесса подбадривала меня. О детство! Это, молодой человек, счастливейшая пора жизни! Вы мне не поверите, но это так.

— Так все же, что вы хотите от моего племянника? — несколько резко спросил лорд Питер.

— Да-да, конечно! Видите ли, мой дядя, доктор Конньерс, несколько месяцев назад продал свою библиотеку. Я был в это время за границей. Только вчера, после визита в Елсолл Мэнор, я узнал, что милая моему сердцу книга была продана вместе со всеми остальными. Передать трудно, как я огорчился! Я знаю, что ценности особой она не представляет: множество страниц отсутствует... Но даже верить не хочется, что она исчезла! Поэтому, как я уже говорил, чисто из сентиментальных соображений я поспешил к м-ру Фоллиотту, намереваясь вернуть ее, и был крайне расстроен, узнав, что опоздал. Я не давал м-ру Фоллиотту покоя, пока он не сообщил мне имени покупателя. Так что, видите ли, лорд Сент-Джордж, я здесь для того, чтобы сделать вам деловое предложение, касающееся этой книги. Удвойте сумму, которую вы заплатили за нее. Это стоящее предложение, не так ли, лорд Питер? Ха-ха! К тому же вы окажете мне большую услугу.

Виконт Сент-Джордж выглядел несколько обеспокоенным и просительно обернулся к лорду Питеру.

— Видишь ли, Джералд, — сказал лорд Питер, — это твое личное дело. Что ты скажешь?

Виконт стоял, переминаясь с ноги на ногу. Карьера коллекционера редких изданий, как и всякая другая, явно имела свои проблемы.

— Пожалуйста, дядя Питер, — смущенно произнес он. — Могу я сказать вам что-то на ухо?

— Обычно в таких случаях не шепчутся, Корнишон, но ты можешь попросить м-ра Поупа дать тебе время, чтобы обдумать его предложение. Или можешь сказать, что предпочитаешь сперва посоветоваться со мной. Это в порядке вещей.

— В таком случае, м-р Поуп, если вы не возражаете, я хотел бы посоветоваться с моим дядей.

— Конечно, конечно! Ха-ха! Очень благоразумно... Проконсультироваться у такого опытного коллекционера! Что? Каково молодое поколение! А? Лорд Питер? Уже настоящий маленький бизнесмен!

— Извините нас, м-р Поуп, мы отлучимся на минуту, — сказал лорд Питер, увлекая своего племянника в столовую.

— Послушайте, дядя Питер, — произнес, запыхавшись, юный коллекционер, когда дверь за ними закрылась. — Я должен отдать ему эту книгу? Мне не кажется, что он очень хороший человек. Ненавижу людей, которые просят вас просклонять существительные!

— Если не хочешь, Корнишон, конечно, ты не должен отдавать. Книга твоя по праву.

— Как бы вы поступили?

Прежде чем ответить, лорд Питер совершенно неожиданно тихонько на цыпочках подошел к двери, ведущей в библиотеку, и внезапно распахнул ее как раз в тот момент, когда м-р Поуп, стоя на коленях на коврике у камина, сосредоточенно перелистывал страницы вожделенного фолианта на том месте, где его оставил юный владелец. Когда дверь открылась, он сконфуженно вскочил на ноги.

— Пожалуйста, продолжайте, м-р Поуп! — воскликнул лорд Питер и снова закрыл дверь.

— Что это значит, дядя Питер?

— Если ты хочешь моего совета, Корнишон, я был бы поосторожнее в делах с м-ром Поупом. Не думаю, что он говорит правду. Он назвал ксилографию гравюрой, хотя это может быть простым невежеством, но я не могу поверить, что он в детстве проводил воскресные вечера, изучая карты в этой книге и находя в них драконов. Ты сам уже, очевидно, заметил, что старина Мюнстер поместил на своих картах всего несколько драконов. Большей частью это просто карты, немного странные по нашим представлениям о географии, но просто карты. Вот почему я упомянул краковского монстра, и, как ты помнишь, м-р Поуп сразу решил, что это дракон.

— О-о! Понимаю! Значит, вы сказали так специально!

— Если м-р Поуп хочет заполучить «Космографию», то у него есть на то свои какие-то причины, о которых он не говорит. А раз так, то я не стал бы торопиться продавать книгу, будь она моей. Понимаешь?

— Вы хотите сказать, в книге есть что-то ужасно ценное, хотя мы этого не знаем?

— Возможно.

— Как интересно! Совсем как в книжках о приключениях! Но, дядя, что же мне сказать ему?

— Видишь ли, на твоем месте я не стал бы излишне драматизировать. Я бы просто сказал, что ты все обдумал, что книга тебе нравится и ты решил ее не продавать. Ну и, разумеется, поблагодарил бы за сделанное предложение.

— Да, конечно. Э-э... дядя, может вы скажете это ему вместо меня?

— По-моему, будет лучше, если ты скажешь ему это сам.

— Да, пожалуй. А он очень рассердится?

— Возможно, — сказал лорд Питер, — но даже если рассердится, он этого не покажет. Ну как, готов?

Консультация окончилась, и комитет соответственно вернулся в библиотеку. М-р Поуп предусмотрительно покинул коврик у камина и теперь разглядывал дальний книжный шкаф.

— Благодарю вас за ваше предложение, м-р Поуп, — произнес виконт, решительно шагнув к нему, — но я обдумал и... э-э, мне нравится книга, и я решил ее не продавать.

— Извините и все такое, — вставил лорд Питер, — но мой племянник непреклонен. Нет, дело не в цене, он хочет оставить себе книгу. Хотелось бы оказать вам услугу, но... Не хотите ли чего-нибудь выпить? В самом деле? Позвони, Корнишон! Мой слуга проводит вас до лифта, м-р Поуп. Всего доброго!

Когда посетитель ушел, лорд Питер вернулся в библиотеку и задумчиво взял в руки книгу.

— Мы поступили как ужасные идиоты, оставив его с книгой, Корнишон! Нельзя было этого делать даже на мгновение! К счастью, ничего страшного не произошло.

— Вы думаете, он что-то узнал из нее, когда мы выходили, да? — удивился Корнишон, широко раскрыв глаза.

— Я уверен, что нет.

— Почему?

— Он предложил мне пятьдесят фунтов за нее по пути к выходу. Этим он себя выдал. Гм! Бантер!

— Милорд?

— Положите книгу в сейф и ключи принесите мне. Когда будете запирать, включите сигнализацию.

— О-о-о! — восхищенно произнес виконт Сент-Джордж.

На третье утро после визита м-ра Уилберфорса Поупа виконт сидел в квартире своего дяди за очень поздним завтраком после такой великолепной ночи приключений, о которой может только мечтать любой мальчуган. Виконт был слишком возбужден, чтобы заняться тарелкой почек с беконом, которую поставил перед ним Бантер, чьи безупречные манеры нисколько не пострадали, несмотря на быстро напухавший и черневший подбитый глаз.

Было почти два часа ночи, когда Корнишон, который спал не очень хорошо из-за слишком обильного и «взрослого» обеда и театра, услышал осторожный шорох где-то около пожарного выхода. Он встал с постели, потихоньку прокрался в комнату лорда Питера и разбудил его: «Дядя Питер, я уверен, что на пожарном выходе грабители». И дядя Питер вместо того, чтобы сказать: «Глупости, Корнишон, быстренько возвращайся в постель!», сел на кровати и прислушался. «Боже мой, Корнишон, по-моему, ты прав!» — сказал он и отправил его позвать Бантера. Вернувшись, Корнишон, считавший своего дядю типично великосветским человеком, увидел, как тот вынул из ящика для носовых платков не что иное, как автоматический пистолет.

Именно в этот момент лорд Питер из положения «вполне приличного дяди» был возведен в ранг «великолепного дяди»!

— Послушай, Корнишон, мы не знаем, сколько этих грабителей, поэтому ты должен быть по-настоящему ловким и выполнять немедленно все, что я прикажу... даже если я скажу: «Беги!» Обещаешь?

Корнишон, чье сердце так и колотилось в груди, торжественно обещал, и они сидели в темноте, когда внезапно прозвучал электрический сигнал и загорелся зеленый свет в изголовье кровати лорда Питера.

— Окно в библиотеке, — сказал его светлость, быстро повернув выключатель и заставив сигнал умолкнуть. — Если они услышали, им будет о чем подумать. Мы дадим им несколько минут.

Они дали грабителям пять минут, а потом потихоньку стали пробираться по коридору.

— Бантер, обойдите с другой стороны, через столовую, — сказал лорд Питер. — Они могут улизнуть этим путем.

Со всеми необходимыми предосторожностями он отпер дверь в библиотеку, и Корнишон обратил внимание, как бесшумно открылся замок.

Кружок света электрического фонаря медленно двигался вдоль книжных полок. Грабители явно не слышали готовившейся на них контратаки. Наоборот, похоже было, что у них хватало собственных неприятностей, которые требовали полнейшего внимания. Когда глаза привыкли к слабому свету, Корнишон разглядел, что один человек стоял, держа фонарик, тогда как другой снимал с полки и внимательно просматривал книги. Было странно видеть, как руки, словно лишенные тела, сами по себе двигались по книжным полкам в свете электрического фонарика.

Грабитель недовольно ворчал. Работа явно оказалась труднее, чем они предполагали. Привычка древних авторов давать название книги на корешке переплета сокращенно или вообще не давать его крайне затрудняла работу. Время от времени человек с фонариком протягивал руку с клочком бумаги в полоску света и сравнивал запись с титульным листком книги. Потом книга возвращалась на место, и утомительные поиски продолжались.

Внезапный легкий шорох (Корнишон был уверен, что не он был причиной, вероятно, Бантер в столовой) привлек внимание грабителя, стоявшего на коленях перед шкафом.

— Это еще что? — выдохнул он, и его удивленное лицо показалось в свете фонаря.

— Руки вверх! — скомандовал лорд Питер и включил свет.

Второй грабитель одним прыжком бросился к двери в столовую, откуда послышались грохот и проклятия, известившие о том, что там он встретился с Бантером. Человек на коленях вздернул руки вверх, как марионетка.

— Корнишон, — сказал лорд Питер, — не можешь ли ты подойти к этому джентльмену у книжного шкафа и избавить его от предмета, который так неэлегантно оттопыривает правый карман его пиджака? Минутку, не окажись между ним и моим пистолетом и вынимай эту штуку из его кармана очень осторожно. Не спеши! Спешить не нужно! Вот и прекрасно. Направь ее в пол, когда будешь нести ко мне. Понял? Благодарю. Я вижу, что Бантер уже сам справился. Ну а теперь сбегай в мою спальню, там в платяном шкафу, внизу, ты найдешь свернутую крепкую веревку. О! Извините! Разумеется, руки можно опустить. Это должно быть крайне утомительно.

Когда руки обоих грабителей были надежно связаны за их спинами с аккуратностью, достойной, по мнению виконта, лучших традиций приключенческих романов, лорд Питер знаками предложил пленникам сесть и отправил Бантера за виски и содовой.

— Прежде чем мы вызовем полицию, — сказал лорд Питер, — вы окажете мне лично огромную услугу, сообщив, что вы искали и кто вас послал. Бантер, так как наши гости не вольны шевелить руками, не будете ли вы так любезны помочь им выпить? Скажите, сколько налить?

— Ну знаете, шеф, вы джентльмен! — сказал первый грабитель, деликатно вытирая рот о свое плечо, так как не мог воспользоваться тыльной стороной руки. — Знали б мы, какая это окажется работенка, ни за что б не согласились, чтоб мне лопнуть! Этот тип говорит: «Очень просто! Все равно что отобрать леденец у младенца!» Он говорит: «Этот джентльмен — слабак из общества и помешался на книгах». Это он так говорит! «Если, говорит, найдете для меня эту старую книжку, получите, говорит, деньги!» Ну и работенка! Только этот тип, он ни-и-че-го не сказал, что тут их тыщи, этих чертовых старых книжек, дьявол бы их все побрал! И все на одно лицо, как взвод этих чертовых драконов! Этот тип ничего не сказал, что у вас есть возле кровати пулеметик и что вы так здоровски вяжете узлы на веревках! Нет, он и не подумал сказать про все это!

— Действительно, чертовски непорядочно с его стороны, — согласился его светлость. — Вы случайно не знаете, как зовут этого джентльмена?

— Нет, шеф, это еще она штука, про которую он не сказал. Тип этот коренастый, лысый и у него здоровые роговые очки. Он, наверно, из этих, как их, филантропистов. Мой кореш как-то попал в беду, так вот он работал на этого типа. Приходит этот тип к нему и говорит: «Можешь найти парней? Есть, говорит, небольшая работенка». Ну, мой кореш, он думает, что все благородно, по-джентльменски. Он — ко мне и моему корешу, и мы все встречаемся, значит, в пабе^[1469] на Уайтчапел-Уэй. Ну, а когда, значит, добудем эту старую книжку, встретимся с ним там в пятницу.

— Книга, осмелюсь предположить, называется «Космография Универсалис»?

— Вроде так, шеф... Челюсть сломаешь, пока выговоришь! Записано там на бумажке. Билл, куда ты дел ту бумажку?

— Ну вот что, — сказал лорд Питер. — Боюсь, я все-таки должен послать за полицией, но думаю, что с вами обойдутся не слишком строго, если вы поможете задержать вашего джентльмена, которого, я полагаю, зовут Уилберфорс Поуп. Позвоните в полицию, Бантер, а потом пойдите и приложите что-нибудь к глазу. Корнишон, мы нальем этим джентльменам еще по стаканчику, а потом тебе, пожалуй, лучше будет вернуться в постель. Представление окончено! Нет? Ну что ж, тогда надень толстое пальто. Что скажет твоя мама, если ты простудишься, даже подумать страшно!

Явились полицейские и увели грабителей. Паркер, детектив-инспектор из Скотланд Ярда, большой друг лорда Питера, сидел за чашкой кофе и внимательно слушал.

— В чем тут дело с этой старой книгой? Почему вдруг на нее такой спрос? — удивился он.

— Не знаю, — ответил Уимзи, — но после визита м-ра Поупа я сам был заинтригован и просмотрел ее. У меня такое предчувствие, что она все-таки может оказаться довольно ценной. Будь м-р Поуп немного поаккуратнее с фактами, он мог бы получить то, на что, по-моему, не имеет никакого права. Как бы то ни было, когда я увидел. .. то, что увидел, я написал доктору Конньерсу в Елсолл Мэнор, последнему владельцу книги.

— Конньерс? Специалист по раковым заболеваниям?

— Да. В свое время он проделал очень важную работу. Сейчас ему около семидесяти восьми. Надеюсь, он честнее своего племянника, к тому же, одной ногой уже в могиле... Одним словом, я написал ему (с разрешения Корнишона, разумеется!), что книга эта у нас и что мы заинтересовались кое-чем найденным в ней. Не будет ли он так любезен рассказать о ее истории и также...

— А что же вы нашли?

— Думаю, Корнишон, мы ему сейчас не скажем! Мне нравится держать полицейских в неведении. Как я говорил, когда вы меня перебили самым грубым образом, я также спросил его, знает ли он что-нибудь о предложении своего племянничка выкупить книгу. Конньерс ответил, что только что приехал и ничего не знает особенно интересного об этой книге. Она находилась в его библиотеке невероятно давно, листы вырваны из книги тоже, наверное, очень давно каким-нибудь вандалом из их же семьи. Он представить себе не может, почему его племянник хочет заполучить эту книгу, поскольку никогда не зачитывался ею, будучи ребенком. На самом деле, по словам старика, милейший Уилберфорс Поуп никогда не переступал порога Елсолл Мэнор. Вот вам и огнедышащие монстры и незабываемые воскресные вечера!

— Гадкий Уилберфорс! — воскликнул виконт.

— М-м, да! Так вот, после вчерашнего ночного происшествия я послал старику телеграмму, что мы отправляемся в Елсолл Мэнор поговорить по душам о принадлежавшей ему «книжке с картинками» и о его племяннике.

— Вы берете с собой книгу? — спросил Паркер. — Я могу, если хотите, дать вам полицейский эскорт.

— Неплохая мысль! — отозвался Уимзи. — Мы не знаем, где околачивается любезный мистер Поуп, и я не исключаю, что он может предпринять еще одну попытку.

— Лучше не рисковать, — сказал Паркер. — Сам я не могу поехать, но пошлю с вами несколько человек.

— Молодчина! — воскликнул лорд Уимзи. — Зовите ваших парней. Сейчас придет машина. Я полагаю, Корнишон, ты едешь с нами? Один Господь знает, что скажет твоя мама! Чарлз, никогда не становись дядей: ужасно трудно быть хорошим для всех!

Елсолл Мэнор был одним из тех разрушающихся больших поместий, которые так красноречиво говорят о временах, когда жизнь протекала в более пространных масштабах. Первоначальная постройка в стиле Тюдор была закрыта добавлением широкого фасада в итальянской манере и неким подобием классического, увенчанного фронтоном портика, к которому вели расположенные полукругом ступени. Парк был разбит в английской манере, где рощи следуют одна за другой и одна половина парка повторяет другую. Однако более поздний владелец обратился к эксцентричной манере паркового ландшафта, который ассоциируется с именем Кэпэбилити Браун. Китайская пагода, несколько напоминавшая сооружение сэра Уилльяма Чэмберса в Кью-Гарденз^[1470], только поменьше, поднималась из рощицы лавролистной калины у восточной части дома, тогда как в глубине раскинулось большое искусственное озеро, усеянное бесчисленными островками, на которых из зарослей кустарников, некогда искусно подстриженных, а сейчас печально разросшихся, выглядывали странные маленькие храмы, гроты, чайные домики и мостики. В одном конце стоял сарай для лодок с широкой нависшей крышей, как на декоративных тарелках с ивой; пристань совсем развалилась и заросла сорняками, наводившими уныние.

— Мой древний предок Катберт Конньерс, пользовавшийся дурной репутацией, — начал, чуть улыбнувшись, доктор Конньерс, — оставив море, поселился здесь в 1732 году. Его старший брат умер бездетным, так что «паршивая овца»^[1471] Катберт вернулся в отчий дом с намерением стать респектабельным и обзавестись семьей. Боюсь, это ему не удалось. Ходили очень странные слухи о том, откуда у него взялись деньги. Поговаривали, что он был пиратом и ходил под парусами вместе с известным капитаном Блэкбирдом^[1472]. В деревне и по сей день о нем вспоминают, как об Убийце-Конньерсе. Это выводило старика из себя. До сих пор живут слухи об одной очень неприятной истории, будто он отрезал уши своему груму, который, как говорят, обозвал его Старым Убийцей. Нельзя сказать, чтобы он был необразованным человеком. Это он разбил ландшафтный сад и построил пагоду для своего телескопа. Предполагали также, что он занимался черной магией, — в библиотеке было несколько трудов по астрологии с его именем на форзаце, но телескоп, по всей вероятности, был лишь воспоминанием о его морских странствиях.

Как бы то ни было, в конце своей жизни он становился все более и более странным, угрюмым и замкнутым. Он поссорился со своей семьей и выгнал из дома младшего сына, вместе с его женой и детьми. Очень неприятный старик...

Умирающего старика часто посещал священник, хороший, честный, богобоязненный человек, которому, вероятно, пришлось вынести немало оскорблений от старого пирата за стремление убедить его в том, что считал своим священным долгом — примирить с сыном, к которому так бесчеловечно относился и позорно выгнал из дома. В конце концов Убийца-Конньерс смягчился настолько, что составил завещание на имя младшего сына; оставив ему «мое сокровище, которое я спрятал в Munster». Священник пытался доказать, что бесполезно завещать наследство, не указав, где его искать, но отвратительный старый пират, злорадно посмеиваясь, заявил, что если у него самого хватило ума собрать богатство, то у сына должно хватить смекалки, чтобы его найти. Дальше этого он не пошел. Вскоре он скончался и, осмелюсь думать, отправился в очень скверное место.

С тех пор вся семья вымерла, и я остался единственным представителем Конньерсов и наследником сокровищ, каких и где совершенно неизвестно, потому что их никто так и не нашел. Не думаю, что богатство это нажито честным путем, но так как теперь уже бесполезно пытаться найти истинных владельцев, то, полагаю, что имею на него больше прав, чем кто-либо другой из ныне живущих.

— Вы, лорд Питер, можете посчитать довольно непристойным, что такой старый одинокий человек, как я, жадничает, стараясь заполучить пиратское золото. Но вся моя жизнь была посвящена изучению раковых болезней, и я верю, что подошел очень близко к разрешению по крайней мере какой-то одной части этой ужасной проблемы. Научные исследования стоят денег, а мои ограниченные средства почти полностью истощены. Поместье заложено и перезаложено, а у меня есть страстное желание до своей смерти успеть закончить эксперименты и оставить приличную сумму, чтобы основать клинику, где работу можно было бы продолжить.

В последние годы я прилагал величайшие усилия разгадать тайну старого пирата. Имея возможностьоставить свою экспериментальную работу в руках опытного помощника, доктора Форбса, я посвятил себя розыскам, основываясь на ничтожно малой улике, бывшей в моем распоряжении. Это было тем более трудно, что Катберг не оставил в своем завещании никакого указания — зарыто ли его сокровище в Германии (Munster) или Ирландии (Munster). Мои поездки и поиски в обоих местах стоили немалых денег, но не продвинули ни на шаг на пути разрешения загадки. Разочарованный, потеряв всякую надежду, я вернулся в Англию и обнаружил, что вынужден продать свою библиотеку, чтобы оплатить расходы и получить хоть немного денег для продолжения моих печально затянувшихся научных экспериментов.

— О! Теперь я начинаю понимать, — сказал лорд Питер.

Старый доктор вопросительно посмотрел на него.

Покончив с чаепитием, они сидели теперь в кабинете у большого камина. Интересовавшие лорда Питера вопросы о старинном доме и усадьбе, естественно, подвели разговор к семье доктора Конньерса, оставив на время загадку «Космографии», лежавшей рядом на столе.

— Все, что вы рассказали, как нельзя лучше подходит к нашей головоломке, — продолжал Уимзи. — Думаю, нет никаких сомнений в том, какие цели преследует м-р Уилберфорс Поуп, хотя не могу понять, как он узнал, что у вас есть «Космография».

— Решив продать библиотеку, я послал ему каталог, полагая, что, будучи родственником, он имеет право приобрести то, что ему понравится. Не понимаю, почему он сразу не купил книгу вместо того, чтобы вести себя таким возмутительным образом.

Лорд Питер оглушительно рассмеялся.

— Да потому, что до недавнего времени он ни о чем не догадывался! О Господи, представляю, как он рассвирепел! Я его прощаю. Хотя, — добавил Уимзи, — не хочу слишком обнадеживать вас, сэр, так как, даже решив загадку старого пирата, не знаю, насколько мы приблизимся к сокровищу.

— Сокровищу?

— Видите ли, сэр, я хотел бы, чтобы вы взглянули на эту страницу, где на полях каракулями написано имя. У наших предков была неприятная привычка надписывать свои книги небрежно на полях вместо того, чтобы сделать это как подобает по-христиански на фронтисписе. Этот почерк можно отнести приблизительно ко времени правления Карла I — «Жак Конньерс». Полагаю, это подтверждает, что книга была в вашей семье уже в первой четверти 17 века и с той поры не меняла владельцев. Так! Теперь обратимся к странице 1099, где дается описание открытий Христофора Колумба. Описание предваряется, как вы видите, чем-то вроде карты с плавающими монстрами, которых упоминал м-р Поуп. Карта, очевидно, представляет собой Канарские острова, или, как их еще называли, Острова Удачи. Она выглядит не более точной, чем все старинные карты, но я полагаю, что большой остров справа изображает Лансалоте, а два ближайших к нему — Тенериффе и Гран-Канария.

— А что это за надпись посередине?

— В этом-то и дело! Надпись сделана позднее, чем подпись «Жак Конньерс». Я отнес бы ее к 1700 году. Но, разумеется, человек, будучи пожилым в 1730 году, использовал бы ту манеру письма, которую усвоил, когда был молодым, особенно если раннюю часть своей жизни, как ваш предок-пират, провел под открытым небом в трудах, которые не очень-то были связаны с письмом.

— Вы хотите сказать, дядя Питер, — восторженно перебил его виконт, — что это почерк старого пирата?!

— Готов держать пари, что это так! Видите ли, сэр, вы искали в Munster в Германии и Munster в Ирландии... А как насчет старого доброго Sebastian Munster здесь, дома, в вашей собственной библиотеке?

— Боже мой! Возможно ли это?

— Почти точно, сэр! Вот что говорится в надписи вокруг головы этого чудовища, похожего на морского дракона:

«Hie in capite draconis ardet perpetuo Sol».

«Здесь солнце постоянно светит на голову дракона».

— Довольно скверная латынь, «кухонная», я бы даже сказал «камбузная латынь».

— Боюсь, — заметил доктор Конньерс, — я очень глуп, но я не могу понять, что это нам дает.

— Конньерс-Убийца был довольно умен. Конечно, он думал, что если кто и прочитает эту надпись, то подумает, что это ссылка на следующие слова в тексте: «Острова названы Fortunata^[1473] из-за чудесной температуры воздуха милосердного неба». Однако у хитрого старого астролога было свое собственное мнение. Вот маленькая книжечка, изданная в 1678 году, «Практическая астрология» Миддлтона. Именно таким популярным справочником мог пользоваться любитель-астролог вроде старого Конньерса. Так вот, слушайте: «Если среди фигур вы найдете Юпитера или Венеру, или Голову Дракона, можете не сомневаться, в этом месте спрятаны сокровища. Если указателем клада служит Sol^[1474], можно заключить, что там золото или драгоценные камни». Знаете, сэр, по-моему, мы можем сделать такое заключение.

— Боже мой! — воскликнул д-р Конньерс. — Я полагаю, вы в самом деле правы! Если бы кто-нибудь сказал мне, что надо выучить астрологические знаки и термины, так как это может пригодиться, я ответил бы в своем тщеславии: «Не могу позволить себе тратить время на подобные глупости!» Я в неоплатном долгу перед вами, сэр Питер!

— Но, дядя! — воскликнул Корнишон. — Где же все-таки сокровище?

— Дело в том, — сказал лорд Питер, — что карта очень неясная: не указаны ни долгота, ни широта, а те данные, которые там есть, не относятся к какому-нибудь определенному острову... Просто место в океане. Кроме того, прошло около двухсот лет с того времени, как сокровище было спрятано, может быть, его кто-нибудь уже нашел.

Д-р Конньерс встал.

— Я старый человек, — взволнованно сказал он, — но у меня еще есть силы. Если мне удастся каким-нибудь образом собрать деньги на экспедицию, я не успокоюсь, пока не приложу всех усилий, разыскать сокровище и основать клинику.

— В таком случае, сэр, надеюсь, вы не откажетесь от моей помощи в этом добром деле, — сказал лорд Питер.

Д-р Конньерс пригласил своих гостей остаться на ночь, и после того как радостно взволнованный виконт был уложен в постель, Уимзи и старый доктор засиделись допоздна, изучая карту и усердно перечитывая главу «De Novis Insulis»^[1475] в книге Мюнстера в надежде открыть какую-нибудь новую подсказку. Наконец они решили разойтись по своим комнатам, и лорд Питер поднялся по лестнице с книгой под мышкой. Однако он тоже был взволнован и вместо того чтобы лечь в постель, долго сидел у окна, выходившего на озеро. Прошло лишь несколько дней после полнолуния, и луна плыла по небу высоко среди маленьких, подгоняемых ветром облачков, освещая острые скаты крыш китайских чайных домиков и беспорядочно разбросанные неподстриженные кусты. Этот старый пират с его ландшафтным садом! Уимзи ярко представил себе старика у телескопа в его нелепой пагоде, который злобно посмеивался, обдумывая свое загадочное завещание-головоломку, и считал кратеры на луне. «Если есть знак Luna, значит, в кладе спрятано серебро». Вода в озере и впрямь была серебряной, по воде через озеро шла длинная гладкая дорожка, прерываемая зловещим клином лодочного сарая и черными тенями островов, а почти посередине озера поднимался разрушенный фонтан — фигура извивающегося небесного дракона с шипами на спине, странная и нелепая.

Уимзи протер глаза. Было что-то необыкновенно знакомое в этом озере. На мгновение оно приняло вид странной ирреальности места, которое хорошо знаешь, хотя никогда там не был. Как первый взгляд на Падающую башню в Пизе — слишком похоже на то, что видел на картинке, чтобы можно было в нее поверить. Конечно, думал Уимзи, он знает этот продолговатый остров направо с двумя небольшими группками построек, похожий на крылатого монстра... А островок налево напоминает Британские острова, несколько деформированные... и третий островок поближе между ними. Вместе они образуют треугольник с китайским фонтаном в центре. Луна заливает светом голову дракона...

Лорд Питер, громко вскрикнув, вскочил и распахнул дверь в гардеробную. Небольшая фигурка, закутанная в пуховое одеяло, поспешно отодвинулась от окна.

— Простите, дядя Питер, — послышался голос Корнишона. — Мне так ужасно не хотелось спать, что не было никакого смысла лежать в постели.

— Подойти сюда, — позвал его лорд Питер, — и скажи, снится мне все это или я сошел с ума. Посмотри в окно и сравни то, что ты видишь, с картой... Новые острова Старого Пирата! Он их сделал, Корнишон! И поместил здесь! Не правда ли, они расположены точно, как Канарские? Три острова, образующие треугольник, и четвертый остров внизу, в уголке?! И лодочный домик, где на рисунке стоит большой корабль... И фонтан с драконом там, где на карте поднимается из моря голова дракона?! Послушай, сынок, вот там-то и запрятано сокровище! Корнишон, одевайся поскорее и наплевать на позднее время, когда все хорошие и воспитанные мальчики должны быть в своих кроватках! Нам придется переплыть озеро, если, конечно, в сарае найдется хоть какая-нибудь лохань, способная держаться на воде.

— Ура-а, дядя Питер! Это же настоящее приключение!

— Разумеется! «Пятнадцать человек на сундук мертвеца» и все такое... Ио-хо-хо! и бутылка «Джонни Уокера»! Пиратская экспедиция в полночь отправляется на поиски спрятанных сокровищ и обследование Островов Удачи. Команда, вперед!

Лорд Питер зацепил дырявый ялик за шишковатый хвост дракона и стал осторожно вылезать, так как основание фонтана было скользким и зеленым.

— Боюсь, Корнишон, тебе придется остаться и вычерпывать воду, — сказал он. — Так уж повелось — все лучшие капитаны самую интересную работу всегда забирали себе. Начнем, пожалуй, с головы! Если уж старый разбойник сказал «голова», наверно, он именно это имел в виду, — лорд Питер, нежно обхватив шею чудища, стал методично нажимать и тянуть шипы и выступы на его теле. — Он кажется страшно массивным, но я уверен, что где-то есть пружина. Ты не забываешь вычерпывать воду, Корнишон? Было бы крайне неприятно, оглянувшись, обнаружить, что лодки нет. Подумать только! Предводитель пиратов, брошенный на острове в безвыходном положении... и все такое. Ну что ж, на шее ничего нет! Попробуем глаза. Послушай, Корнишон, я уверен, что-то сдвинулось, только очень слабо. Надо было захватить с собой масло для смазки. Ничего! Терпение и труд... Получается! Уф-ф! Фу-у!

Значительным усилием лорд Питер сдвинул ржавый глаз, и струя воды, вырвавшись из разверстой пасти дракона, ударила ему прямо в лицо. Фонтан, бездействовавший много лет, весело ринулся ввысь, к небесам, намочив охотников за сокровищами и весело сверкая радугой в лунном свете.

— Надо думать, это юмор в понимании Старого Пирата, — проворчал Уимзи, осторожно отступая и прячась за шею дракона. — А теперь, черт подери, я уже не могу повернуть эту штуку обратно! Попробуем другой глаз!

Несколько секунд он тщетно продолжал надавливать, и вот со скрежетом и лязгом бронзовые крылья чудовища прижались к бокам, обнаружив глубокую квадратную дыру, и струя в фонтане перестала бить.

— Корнишон! — закричал лорд Питер. — Браво! Нашли! Только не забывай на радостях вычерпывать воду! Там ящик, Корнишон, и зверски тяжелый. Нет, все в порядке, я справлюсь. Подай-ка мне багор. Надеюсь, старый грешник в самом деле спрятал сокровище. Обидно будет, если это всего-навсего еще одна из его шуточек! Держи лодку ровней. Вот так! Всегда помни, Корнишон, из багра и пары скоб можно сделать кран. Взял? Правильно! А теперь назад. Хэлло! В чем дело?

В то время как он разворачивал ялик, стало ясно, что у лодочного сарая что-то происходит. Мелькали огни, и через озеро доносились голоса.

— Они принимают нас за грабителей, Корнишон! Вечно какие-нибудь недоразумения. В путь, моя команда!

— Это вы, милорд? — послышался голос, когда они приблизились к лодочному сараю.

— Да это же наши верные полицейские! — воскликнул его светлость. — Что случилось?

— Мы обнаружили этого типа, когда он подкрадывался, прячась за лодочным сараем, — ответил человек из Скотланд Ярда. — Говорит, что он племянник старого джентльмена. Вы его знаете, милорд?

— Пожалуй, да! — ответил Уимзи. — Полагаю, это м-р Поуп. Вы что-нибудь ищете, м-р Поуп? Случайно не сокровище? Мы только что его нашли. О! Ну зачем же так! К чему такие слова! Лорд Сент-Джордж еще в нежном возрасте. Между прочим, благодарю вас за то, что вы прислали ваших восхитительных друзей с визитом ко мне прошлой ночью. О да, Томпсон, разумеется, я выдвигаю обвинение против м-ра Поупа! Вы здесь, доктор? Превосходно! Ну а теперь, если у кого-нибудь есть гаечный ключ или что-нибудь подходящее, мы сможем взглянуть на сокровища пра-прадедушки Разбойника Катберта. Ну а если случится так, что в сундуке окажется ржавое железо, тогда, м-р Поуп, вы сможете вдоволь посмеяться.

Из лодочного сарая принесли железный лом и продели его в засов сундука. Он затрещал и лопнул. Доктор Конньерс, волнуясь, опустился на колени и открыл крышку.

— Вы проиграли, м-р Поуп, — сказал лорд Питер. — Я думаю, доктор, больница, которую вы построите, будет просто великолепна!

ЗАГАДКА ЧЕЛОВЕКА, У КОТОРОГО НЕ ОСТАЛОСЬ ЛИЦА (перевод Л. Серебряковой)

А что бы вы, сэр, сказали про тот случай с парнем, которого нашли на пляже в Ист Фелхэме?

Наплыв пассажиров после уикенда на побережье вызвал их переток из третьего класса в первый, и, казалось, толстяк торопился продемонстрировать, что и в новой обстановке он чувствует себя вполне непринужденно. Моложавый джентльмен, к которому он обратился, явно выложил полную сумму за возможность уединения во время поездки, чего, волею судеб, он теперь лишился. Однако он отнесся к этому обстоятельству весьма спокойно и самым любезным тоном сказал:

— Боюсь, я просмотрел только заголовки, не более. Полагаю, речь идет об убийстве, не так ли?

— Совершенно верно. — Толстяк облегченно вздохнул, услышав доброжелательный ответ пассажира первого класса. — Весь порезан, что-то ужасное.

— Похоже, будто это сделал дикий зверь, а не человек, — вступил в разговор худощавый пожилой мужчина напротив. — Как пишут в газетах, от лица просто ничего не осталось. Не удивлюсь, если это окажется один из тех маньяков, которые бродят вокруг, убивая детей.

— Ах, не говори об этом, — вздрогнув, сказала его жена. — Я ночи не сплю, все думаю, а вдруг что-нибудь случится с девочками Лиззи? И до тех пор думаю, пока голова не начинает болеть, а внутри появляется такая слабость, что я вынуждена встать и съесть несколько галет. Не следует печатать в газетах про такие ужасы.

— Наоборот, мадам, пусть уж лучше печатают, — сказал толстяк. — Тогда мы будем, так сказать, предупреждены и примем соответствующие меры. Так вот, как я понял, этот несчастный джентльмен купался совершенно один в безлюдном месте. Большая глупость с его стороны... Я уж не говорю о судорогах — то, что может произойти с каждым...

— Вот, вот, об этом я и твержу своему мужу, — сказала молодая жена. Молодой муж нахмурился и беспокойно зашевелился. — Да, дорогой, с твоим не очень здоровым сердцем... — Ее рука под прикрытием газеты потянулась к его руке, он неловко отодвинулся в сторону, пробормотав:

— Ну будет, Китти, будет.

— Я смотрю на это так, — продолжал толстяк. — Была война, и сотни людей находятся теперь в состоянии, можно сказать, неустойчивого равновесия. Они видели, как убивают, как взлетают на воздух и умирают их друзья. После пяти лет кошмаров и кровопролития в них поселилась, что называется, тяга к ужасному. Они, может, обо всем и забыли, живут мирно, как все, и внешность у них, как у всех, но это только на поверхности, если вы понимаете, о чем я говорю. В один прекрасный день что-то выводит их из равновесия — ну, скажем, ссора с женой или слишком жаркая погода, вот как сегодня, например, — в голове у них будто выстреливает, и они превращаются в настоящих чудовищ. Так написано в книгах. Я бездетный холостяк и по вечерам много читаю.

— Совершенно верно, — сказал маленький аккуратный человечек, отрываясь от журнала, — абсолютно справедливо. И вы считаете, это применимо и к нашему случаю? Я прочитал массу детективной литературы — можно сказать, это мое хобби — и думаю, тут кроется что-то большее. Если вы сравните этот случай с загадочными преступлениями прошлых лет — заметьте, с преступлениями нераскрытыми, которые, я думаю, так и останутся нераскрытыми, — то что вы увидите? — он помолчал и оглянулся вокруг. — Вы найдете много общего с этим происшествием. Например, то, что лицо — обратите внимание, только лицо — было обезображено, как будто для того, чтобы помешать опознанию. Чтобы вычеркнуть из жизни личность убитого. И вот увидите, несмотря на самое тщательное расследование, преступника не найдут. На что это указывает? На организацию. Именно на организацию. На влиятельные силы, которые стоят за сценой. В этом самом журнале, который я сейчас читаю, — он выразительно постучал по странице, — есть рассказ, не вымышленный, заметьте, а извлеченный из полицейских архивов, об одном из таких тайных обществ: они метят людей, против которых имеют зуб, и уничтожают их. А потом ставят на лицах знак тайного общества и так прячут следы преступления, что никто не может его раскрыть, — еще бы, у них и деньги, и все возможности.

— Я, конечно, читал о таких вещах, — согласился толстяк, — но думал, что это относится в основном к средневековью. Когда-то такое происходило в Италии. Как называлась эта организация? Гоморра^[1476], да? Разве Гоморра в наши дни существует?

— Вы в точку попали, когда сказали об Италии, — продолжал аккуратный человечек. — Итальянский ум создан для интриг. Взять хоть фашизм, например. Сейчас это, конечно, у всех на виду, но начиналось все с тайного общества, уверяю вас. И если вы заглянете вглубь, то будете удивлены: эта страна, как соты медом, набита всякими тайными организациями. Вы согласны со мной, сэр?

— Да, да, джентльмен, без сомнения, бывал в Италии и все об этом знает, — сказал толстяк. — Как вы думаете, сэр, это убийство — дело рук Гоморры?

— Надеюсь, что нет, могу даже точно сказать, что нет, — ответил пассажир первого класса. — Хотя, я понимаю, дело в этом случае становится куда менее интересным. Сам-то я предпочитаю скромное, тихое, отечественное убийство, что-нибудь вроде миллионера, найденного мертвым в библиотеке. В ту минуту, как, открыв детектив, я вижу там каморру, мой интерес к книге превращается в пепел — своего рода Содом и Каморру, если можно так выразиться...

— Если исходить из того, что называют художественностью, — сказал новобрачный, — то я с вами согласен. Но этот случай — особый, и джентльмен в чем-то, наверное, прав.

— Возможно, — согласился пассажир первого класса, — хотя, не зная деталей...

— С деталями тут все довольно ясно, — прервал его аккуратный человечек. — Этот несчастный был найден на пляже в Ист Фелхэме сегодня рано утром. На нем не было ничего, кроме купального костюма. И лицо изувечено самым зверским образом.

— Минуточку. Начнем с того... Кто он?

— Его еще не опознали. Одежда была унесена.

— Похоже на ограбление, — высказала предположение Китти.

— Если это ограбление, — возразил аккуратный человечек, — то почему так изуродовано лицо? Нет, одежду взяли, чтобы помешать опознанию. Эти общества всегда так делают.

— Его чем-нибудь ударили? — спросил пассажир первого класса.

— Нет, — ответил толстяк, — он был задушен.

— Для итальянских методов убийства нехарактерно, — заметил пассажир первого класса.

— Да уж... —  протянул толстяк. Аккуратный человечек был, казалось, смущен.

— Если он пришел на пляж искупаться, — сказал худощавый мужчина, — значит, на чем-то он в Ист Фелхэм приехал. И наверняка, кто-нибудь его видел. В сезон отпусков это довольно оживленное место.

— Только не Ист Фелхэм, — возразил толстяк. — Вы путаете с Вест Фелхэмом, там, где яхтклуб. Ист Фелхэм — самое уединенное место на всем побережье. Вокруг ни одного домика, только маленький трактир в конце дороги — и все. А чтобы добраться до моря, нужно пройти еще через три поля. Настоящей дороги там нет, только проселочная колея, хотя на машине проехать можно. Я те места знаю.

— Он и приехал на машине, — сказал аккуратный человечек. — Найдены следы колес. Но машину угнали.

— Похоже, он приехал с кем-то вдвоем, — снова вмешалась Китти.

— Я тоже так думаю, — поддержал ее аккуратный человечек. — Возможно, жертве заткнули рот, связали, отвезли на то место, а потом вытащили из машины и убили.

— Но зачем нужно было надевать на него купальный костюм? — спросил пассажир первого класса. — Лишние хлопоты, и только.

— Потому что, — пояснил аккуратный человечек, — как я уже говорил, они не хотели оставлять на нем никакой одежды — чтоб его не опознали.

— Допустим. Но тогда почему бы не оставить его голым? Купальный костюм в данных обстоятельствах говорит о чрезмерном тяготении к внешней благопристойности.

— Да, да, — нетерпеливо сказал толстяк, — но вы невнимательно прочитали газету. Двое мужчин не могли приехать вместе, и знаете почему? Потому что нашли только одну цепочку следов, и они принадлежат убитому.

Он торжествующе оглядел своих собеседников.

— Только одну цепочку следов? — быстро переспросил пассажир первого класса. — Интересно. Вы в этом уверены?

— Так написано в газете. Одна-единственная, сказано там, цепочка следов, оставленная босыми ногами. После тщательного изучения было установлено, что следы принадлежат убитому. Они вели от того места, где стояла машина, к тому месту, где было найдено тело. И о чем это, по-вашему, говорит?

— О многом, — сказал пассажир первого класса. — Прежде всего, это позволяет представить картину в целом: место действия и время убийства, а кроме того, бросает свет на характер убийцы, или убийц, и его материальное положение...

— И как же вы все это узнаете? — поинтересовался пожилой мужчина.

— Попробуем начать с того... Видите ли, хотя я никогда в тех местах не бывал, но могу предположить, что там есть, очевидно, песчаный пляж, доступный для всех.

— Правильно, — подтвердил толстяк.

— Недалеко оттуда, мне кажется, сбегает в море каменная коса, с удобным для купания водоемом. Вероятно, скалы вдаются далеко в море; во всяком случае, там можно купаться, пока на пляже не поднимется приливная вода.

— Понять не могу, как вы угадали, сэр, но сказали вы все правильно. Там есть и скалы, И бухточка для купания, такая, как вы ее описали, — примерно в ста ярдах вдоль берега. Я сам не раз нырял у самой дальней оконечности скал.

— Скалы покрыты низкорослой травой и глубоко врезаются в сушу.

— Так оно и есть.

— Убийство произошло, я думаю, незадолго перед высоким приливом, и тело лежало почти у самой кромки воды.

— Почему вы так думаете?

— Видите ли, вы сказали, что следы вели прямо к телу. Значит, вода до тела не дошла. И не было других следов. Следовательно, следы убийцы, по-видимому, были смыты приливом. Напрашивается только одно объяснение. Убийца и его жертва стояли ниже приливной отметки. Убийца вышел из моря. Он набросился на другого человека, может быть, опрокинул его на спину и убил. Потом вода поднялась и смыла все следы, оставленные убийцей. Можно представить себе, как он сидел на корточках, выжидая, пока море поднимется достаточно высоко.

— О! — воскликнула Китти. — У меня мурашки бегут по коже.

— Теперь о тех отметках на лице, — продолжал пассажир первого класса. — Убийца, как я представляю себе, скорее всего был в море, когда подошла его жертва. Улавливаете мою мысль?

— Улавливаю, — сказал толстяк. — Вы думаете, он появился со стороны этих скал, о которых мы говорили, и прошел по воде, поэтому-то его следов и не осталось.

— Верно. А так как, вы сказали, глубина вокруг этих скал большая, ему пришлось, очевидно, еще и плыть, поэтому он тоже был в купальном костюме.

— Похоже на то.

— Думаю, именно так и было. Теперь дальше: чем он мог разбить лицо? Когда люди с утра пораньше идут окунуться в море, вряд ли они берут с собой нож.

— Загадка, — сказал толстяк.

— Вовсе нет. Давайте подумаем, был у убийцы нож или нет. Если нож был...

— Имей он при себе нож, — энергично вмешался толстяк, — он залег бы где-нибудь в засаде, поджидая свою жертву. И это, мне кажется, подтверждает мою идею насчет серьезного коварного заговора.

— Допустим. Но если у него под рукой было такое великолепное оружие, то почему он его не использовал? Почему он задушил свою жертву, а не убил? Нет, думаю, он пришел безо всего, и, когда увидел своего врага, расправился с ним собственными руками — в истинно британской манере.

— Но эти раны?..

— Возможно, когда он увидел своего врага поверженным, уже мертвым, он пришел в страшную ярость, и ему захотелось причинить своему недругу еще большее зло. Он схватил то, что лежало рядом, на песке, — может быть, кусок железа, острую раковину или осколок стекла — и накинулся на него в отчаянном приступе ревности или ненависти.

— Ужасно, просто ужасно! — воскликнула пожилая женщина.

— Конечно, не видя ран, об этом можно только гадать. Вполне вероятно, убийца выронил нож во время драки и задушил его руками, а уже потом подобрал нож. Значит, если на лице ножевые раны, убийство было преднамеренным. Но если это грубые, рваные порезы, нанесенные случайным предметом, я бы сказал, что это непредвиденная стычка, и тогда убийца или сумасшедший, или...

— Или?..

— Или он неожиданно столкнулся с тем, кого люто ненавидел.

— А что было потом, как вы думаете?

— Это как раз можно представить довольно ясно. Убийца, как я сказал, подождал, пока прилив смоет отпечатки его следов, прихватил с собой орудие убийства и вброд, или вплавь, вернулся к скалам, где оставил свою одежду. Море смыло следы крови с его рук и его одежды. Затем он вскарабкался на скалы, прошел, не обуваясь, чтобы не оставить следов на морских водорослях и чахлой прибрежной траве, к машине убитого и уехал.

— А как вы думаете, зачем он взял эту машину?

— Как зачем? Возможно, он опасался, что если убитого быстро опознают — а это легко сделать, зная номер машины, — подозрение падет на него. А может быть, он пробыл в Исте Фелхэме дольше, чем рассчитывал, и боялся куда-то опоздать, например к завтраку, где его отсутствие было бы замечено, или домой, если он живет довольно далеко. Тут могут быть самые разные мотивы. Суть в другом: откуда он явился? Как добрался до этого удаленного места рано утром? Во всяком случае, не на машине, хотя, возможно, вторая машина и была. Может быть, он раскинул неподалеку свой лагерь, хотя в этом случае ему потребовалось бы немало времени, чтобы сложить в машину все вещи, и, кроме того, его могли заметить. Поэтому я склонен думать, что он приехал туда на велосипеде, потом положил его в багажник машины и уехал. Мне кажется, он торопился к завтраку.

— А почему вы так думаете?

— Видите ли, если бы речь шла только о том, как наверстать время, он вполне мог бы сесть на поезд вместе со своим велосипедом и таким образом сократить часть пути. Нет, думаю, он остановился в какой-то маленькой гостинице. Не в большой — там его отсутствие прошло бы незамеченным, — а именно в маленькой. И не в меблированных комнатах, потому что кто-нибудь наверняка бы упомянул, что их постоялец тоже ходит купаться в Ист Фелхэм. Не исключено, правда, что он нашел приют у своих друзей, которые заинтересованы скрыть его прогулку. Но, вероятнее всего, повторяю, он живет в маленькой гостинице, в которой было бы опасно не явиться к завтраку, но где никто не знает его места купания.

— Что ж, вполне возможно, — заметил толстяк.

— Как бы там ни было, — продолжал пассажир первого класса, — он, видимо, остановился недалеко от Ист Фелхэма, поэтому будет не очень трудно его отыскать. И наконец, машина.

— Да, в самом деле, а где же, в соответствии с вашей теорией, находится сейчас машина? — спросил аккуратный человечек, все еще не желавший отказываться от своей идеи насчет каморры.

— В гараже, стоит и ждет, пока ее заберут, — тут же ответил пассажир первого класса.

— Но где именно? — настаивал человечек.

— О, где-нибудь на противоположной стороне от того места, где остановился убийца. Видите ли, если у вас есть особые причины скрывать, что в определенное время вы находились там-то и там-то, лучше всего вернуться с противоположной стороны. Я поискал бы машину в Ист Фелхэме или в ближайшем городке, в гостинице, в стороне от главной магистрали, там, где пересекаются дороги на Вест и Ист Фелхэм. Когда найдут машину, естественно, узнают и имя жертвы. Что же касается убийцы, нужно искать человека энергичного, хорошего пловца и заядлого велосипедиста, вероятно, не очень обеспеченного, поскольку он не может позволить себе иметь машину, который проводит отпуск в окрестностях Фелхэма и у которого есть весомые причины ненавидеть убитого, кем бы тот ни оказался.

— Ну и ну, никогда ничего подобного не слыхала! — воскликнула пожилая женщина. — И как складно вы все это рассказали! Шерлок Холмс да и только!

— Очень интересная теория, — согласился аккуратный человечек. — Только за всем этим — попомните мои слова — все равно стоит тайное общество. Боже мой, уже подъезжаем! Опоздали всего на двадцать минут, очень неплохо для отпускного времени. Извините, мой багаж у вас под ногами.

Восьмой пассажир, находившийся в купе, в течение всего разговора был погружен, казалось, в чтение газеты. Когда все вышли на платформу, он вежливо тронул пассажира первого класса за рукав;

— Извините, сэр, — сказал он, — у вас очень интересные соображения. Моя фамилия Уинтерботтом, я расследую это дело. Не будете ли вы так любезны назвать себя? Возможно, попозже я свяжусь с вами.

— Пожалуйста, — живо откликнулся пассажир первого класса. — Знаете, всегда рад приложить к чему-нибудь руку. Вот моя визитная карточка. Заглядывайте в любое время, когда вам будет удобно.

Детектив Уинтерботтом взял карточку и прочитал:

«Лорд Питер Уимзи,

110 а Пиккадилли»

Продавец «Вечернего обозрения» у станции метро Пиккадилли с особым тщанием пристраивал свой рекламный плакат. Очень неплохо смотрится, подумал он:

«ЧЕЛОВЕК,

У КОТОРОГО НЕ ОСТАЛОСЬ ЛИЦА.

ОПОЗНАН».

И куда выразительнее, чем то, что было помещено в конкурирующем органе, который скупо сообщал:

«УБИЙСТВО НА ПЛЯЖЕ ЖЕРТВА ОПОЗНАНА».

Моложавый джентльмен в черном костюме, вышедший из бара «Крайтериен», по-видимому, был того же мнения, потому что, обменяв мелочь на «Вечернее обозрение», он тут же погрузился в газету и читал с таким интересом, что налетел на прохожего и вынужден был извиниться.

«Вечернее обозрение», одинаково признательное как убийце, так и его жертве за сенсацию, столь удачно подвернувшуюся в мертвые выходные дни, заменило напечатанное на первой полосе утреннего выпуска сообщение господ Недретти и Замбра о беспрецедентной жаре, стоящей в этом году, следующим:

ЖЕРТВА НАПАДЕНИЯ НА ПЛЯЖЕ ОПОЗНАНА

УБИЙСТВО КРУПНЕЙШЕГО СПЕЦИАЛИСТА ПО РЕКЛАМЕ

Полицейское расследование

Труп мужчины среднего роста, одетого в купальный костюм, с лицом, изуродованным каким-то острым предметом, найденный на пляже Ист Фелхэм утром в прошлый понедельник, опознан. Им оказался мистер Корреджио Плант, управляющий рекламным отделом в агентстве «Кричтон Лимитид», хорошо известный в Холиборне специалист по рекламе.

Мистер Плант, холостяк, сорока пяти лет, проводил свой очередной отпуск, совершая автотурне вдоль Западного побережья. Он путешествовал в одиночку, адреса для пересылки почты не оставил, и потому, если бы не блестящая работа детектива — инспектора Уинтерботтома из Вестширской полиции, его исчезновение, возможно, не было бы замечено до истечения его трехнедельного отпуска, на что, без сомнения, и рассчитывал убийца, угнав машину своей жертвы вместе с вещами в надежде скрыть следы подлого нападения, а также выиграть время для бегства.

Тщательные поиски пропавшей машины увенчались успехом — она была найдена в гараже Вест Фелхэма, где ее оставили для ремонта магнето. Мистер Спиллер, владелец гаража, сам видел человека, оставившего машину, и предоставил полиции его приметы. По его словам, это человек небольшого роста, смуглый, с внешностью иностранца. Получив, таким образом, нить к опознанию убийцы, полиция не сомневается в скором его аресте.

Мистер Плант работал у господ Кричтонов пятнадцать лет, незадолго до окончания войны он стал управляющим рекламного отдела. Горячо любимый всеми своими коллегами, он сделал все, чтобы его мастерство составления и дизайна рекламы полностью подтверждало знаменитый девиз агентства: «Кричтон за Великолепную Рекламу».

Похороны состоятся завтра на кладбище Голдерс Грин.

(Фотографии на последней странице.)

Лорд Питер перевернул последнюю страницу. На фотографии мистера Планта его внимание задержалось недолго: типичная студийная работа, глядя на которую можно сказать только, что модель имеет стандартный набор черт. Он отметил, что мистер Плант был скорее худощав, чем упитан, имел внешность скорее торгашескую, чем артистическую, и что фотограф предпочел показать его серьезным, а не улыбающимся. Зато фотография Ист Фелхэма, где крестом было обозначено место убийства, возбудила в нем живой интерес. Некоторое время он напряженно всматривался в нее, издавая при этом короткие удивленные возгласы, хотя было непонятно, чем вызвано его удивление: каждая деталь на фотографии подтверждала выводы, сделанные им в поезде. Изогнутая линия песчаного берега, уходящая под воду каменная коса, глубоко вдающаяся в море с одной стороны и заканчивающаяся сухим торфяником с другой. И тем не менее он посвятил несколько минут самому пристальному изучению фотографии, после чего сложил газету и подозвал такси; сев в машину, он снова развернул газету и опять принялся рассматривать фотографию.

— Вы были очень любезны, ваша светлость, разрешив мне навестить вас в городе, — сказал Уинтерботтом, опустошив свой стакан слишком быстро для истинного знатока. — Я осмелился позвонить вам между дел. Спасибо, не откажусь. Как видите по газетам, все в порядке, мы нашли этот автомобиль.

Уимзи выразил свое удовлетворение.

— Я весьма благодарен вам за подсказку, — великодушно заметил инспектор. — Я хочу сказать, не то чтобы я сам не пришел к такому же заключению, нет, просто небольшой выигрыш во времени. Но, что еще важнее, мы напали на след убийцы.

— Как я понимаю, он должен быть похож на иностранца. Только не говорите мне, что в конце концов он окажется каморристом.

— Нет, милорд. — Инспектор подмигнул ему. — Наш друг в поезде немного помешался на рассказах в журналах. А вы, милорд, переборщили с этой вашей идеей о велосипедисте.

— Неужели?

— Да, да, милорд. Видите ли, все теории звучат правильно, но на деле слишком уж они заковыристы. Так что давайте лучше вернемся к фактам — это наш девиз в Управлении, — к фактам и мотивам. Вот тут вы почти не ошиблись.

— О! Вы обнаружили мотив преступления?

Инспектор снова подмигнул.

— Чтобы укокошить мужчину, много мотивов не надо, — сказал он. — Женщины или деньги или и женщины и деньги, все обычно сводится к одному или другому. Этот Плант парень еще тот. Ниже Фелхэма у него был маленький уютный домишко с чудесной маленькой мисс, которая украшала это гнездышко и согревала его своей любовью.

— Вот как! А я-то думал, он совершает автотурне!

— Вам бы такое автотурне! — сказал инспектор, вложив в эти слова больше пыла, нежели вежливости. — Это то, что он сказал у себя в офисе. Хорошенький повод, чтобы не оставлять адреса. Нет, нет, с леди все в порядке. Я ее видел. Ничего штучка, если, конечно, вам такие нравятся — кожа да кости. Я лично предпочитаю более основательных.

— То кресло, с подушками, оно более удобно, — прервал его Уимзи. — Позвольте вам помочь.

— Благодарю вас, милорд, благодарю, все в порядке. Кажется, та женщина... Между прочим, мы разговариваем конфиденциально, вы ведь понимаете?.. Я не хочу, чтобы это пошло дальше, пока тот тип еще не сидит у меня под замком.

Уимзи пообещал быть благоразумным.

— Все в порядке, милорд, все в порядке. Я знаю, на вас можно положиться. Ну, короче говоря, у молодой женщины был еще один любовник — некий итальянец, которого она бросила ради Планта. Так вот, этот даго^[1477] улизнул с работы и отправился в Ист Фелхэм, чтобы разыскать ее. Он профессиональный танцор в Палас де Данс на Крик-вуд Вэй, кстати там же работала и девушка. Она, наверное, думала, что Плант будет получше этого итальяшки. Одним словом, он приезжает в воскресенье вечером, вламывается к ним — они сидят за ужином — и поднимает скандал.

— Вы не поинтересовались этим коттеджем, что там вообще делается?

— Ну, знаете, в наше время столько приезжающих на уикенд... Мы не можем уследить за всеми, по крайней мере до тех пор, пока они ведут себя прилично и никого не беспокоят. Женщина стала появляться там, мне сказали, с конца июня и оставалась с ним с субботы до понедельника, но местечко это немноголюдное, и констебль туда не заглядывал. Плант приезжал по вечерам, поэтому некому было его особенно разглядывать, кроме разве старой девы, которая шьет постельное белье, но она почти слепа. К тому же, когда его нашли, у него не было лица. В общем, можно было подумать, что он просто уехал, — как обычно. Осмелюсь предположить, тот даго на это и рассчитывал. Ну, как я сказал, начался скандал и итальяшку вышвырнули. Вероятно, он подкараулил Планта на пляже и прикончил его.

— Задушил?

— Видимо, так, он ведь был задушен.

— Гм... А лицо порезано ножом?

— Н-нет, не думаю. Скорее, я бы сказал, разбитой бутылкой. Их много наносит приливом.

— Тогда нам придется вернуться к нашей давней проблеме. Если итальянец затаился где-то, чтобы убить Планта, почему он не взял с собой никакого оружия, а доверился собственным рукам и случайной бутылке?

Инспектор покачал головой.

— Легкомыслие, — сказал он. — Все эти иностранцы на диво легкомысленны. Им не хватает мозгов. Но ясно как день: это именно тот человек, и у него есть причина. Большего и не требуется.

— А где сейчас итальянец?

— Убежал. И уже одно это — убедительное доказательство его вины. Но скоро он будет у нас в руках. Для этого я и приехал в город. Из страны ему не выбраться. Я дал приказ по всем вокзалам задержать его. Из танцевального зала должны прислать его фотографию и подробное описание внешности. Сейчас я с минуты на минуту ожидаю сообщения. Надеюсь, все пройдет как по маслу. Благодарю вас за гостеприимство, милорд.

— Не стоит, — Уимзи позвонил и распорядился, чтобы визитера проводили. — Наша маленькая беседа доставила мне много удовольствия.

На следующий день ровно в полдень, войдя неторопливой походкой в «Фэлстафф», Уимзи, как и предполагал, увидел напротив стойки дородную фигуру Сэлкома Харди. Репортер приветствовал его с сердечностью, близкой к энтузиазму, и тут же потребовал двойную порцию виски. Когда обычный в таких случаях спор об оплате был улажен самым благородным образом — путем немедленного избавления от заказанного и повторного обращения к официанту, — Уимзи вытащил из кармана последний выпуск «Вечернего обозрения».

— Вы не могли бы попросить у себя в заведении сделать лично для меня вот этот снимок? — спросил он, показывая фотографию пляжа.

Сэлком Харди вперился в Уимзи сонными глазами цвета фиалки.

— Послушайте вы, старая ищейка, значит у вас есть какие-то соображения насчет этого дельца? Мне как раз позарез нужна статья. Вы же знаете: читателя надо держать в напряжении, а полиция со вчерашнего вечера, похоже, не продвинулась ни на шаг.

— Так оно и есть. Но я интересуюсь этим совсем из других соображений. У меня в самом деле есть кое-какая теория, но, боюсь, насквозь ложная. Однако копию этой фотографии я получить бы хотел.

— Ладно, скажу Уоррену, когда вернемся. Я как раз беру его с собой в «Кричтон». Хотим взглянуть на портрет. Послушайте, а почему бы и вам не пойти с нами? Скажете мне, что нужно писать об этой проклятой штуковине.

— Бог мой! Я ничего не понимаю в искусстве коммерческой рекламы.

— Да это не реклама. По-видимому, портрет того типа — Планта. Нарисован одним из его парней в его студии или что-то такое. Киска, которая рассказала мне об этом, говорит, что портрет стоящий. Но я не очень в этом разбираюсь. Думаю, и она тоже. А вы ведь занимались художеством, не так ли?

— Я бы хотел, Сэлли, чтобы вы не употребляли таких мерзких слов. Художеством! Кто эта девушка?

— Машинистка в копировальном отделе.

— О, Сэлли!..

— Ничего подобного. Я ее и в глаза не видел. Она назвалась Глэдис Твиттертон. Одного этого достаточно, чтобы оттолкнуть любого. Позвонила к нам вчера вечером и сказала, что там есть один тип, который нарисовал маслом старого Планта и не поможет ли нам это? Драммер подумал, может и стоит взглянуть. Чтобы заменить эту надоевшую фотографию — ну, ту, что в газете.

— Если нет новой статьи, пусть будет хоть новая фотография. Все лучше, чем ничего. Девушка, кажется, кое-что соображает. Подружка художника?

— Вовсе нет. Она говорит, он страшно рассердился, когда узнал, что она позвонила нам. Но с этим портретом я могу сплоховать. Поэтому и хочу, чтобы вы на него взглянули и сказали, что мне следует писать: то ли это неизвестный шедевр, то ли всего-навсего поразительное сходство.

— Как, черт возьми, я могу говорить о поразительном сходстве, если я никогда не видел этого малого?

— Ну, я в любом случае скажу, что похож. Но мне надо знать, хорошо ли он нарисован.

— К дьяволу, Сэлли, какое это имеет значение, как он нарисован? У меня есть другие дела. А кто художник, между прочим? О нем что-нибудь известно?

— Н-не знаю... Где-то я встречал его фамилию. — Сэлли порылся в заднем кармане и извлек несколько мятых, с затертыми углами писем. — Какая-то смешная фамилия, вроде Жукл или Зубл... Минутку, это здесь. Краудер. Томас Краудер. Я же говорил, что-то необычное.

— Да, совсем как Жукл или Зубл. Ладно, Сэлли, так и быть. Жертвую собой. Ведите меня.

— Давайте быстренько еще по одной. А вот и Уоррен. Это лорд Питер Уимзи. За мой счет.

— За мой, — поправил его молодой фотограф, надменный молодой человек с небрежными манерами! — Три больших виски, пожалуйста, лучшего. Впрочем, здесь все на уровне. Ты готов, Сэлли? Тогда двинулись. К двум мне нужно быть на похоронах в Голдерс Грин.

Мистер Краудер, по-видимому, уже уведомленный мисс Твиттертон,встретил их делегацию с мрачной покорностью.

— Руководству это не понравится, — сказал он. — Но думаю, некоторое нарушение правил апоплексического удара ни у кого не вызовет. — Лицо у него было маленькое, озабоченное, желтоватое, как у обезьянки. Уимзи решил, что ему далеко за тридцать. Он обратил внимание на его изящные ловкие руки, одну из которых, правда, портил кусок липкого пластыря.

— Поранились? — вежливо спросил Уимзи, когда они поднимались в студию. — Вам следует быть осторожнее. Руки художника — его средство пропитания. Ногами рисовать не будешь.

— А, пустяки, — сказал Краудер. — Главное, чтобы на царапину не попала краска. Существует такая вещь, как свинцовое отравление. Ну, вот и этот злосчастный портрет, уж не взыщите, какой есть, такой есть. Могу сказать, что самой модели он удовольствия не доставил. Он и копейки не хотел за него дать.

— Не слишком его приукрашивал? — поинтересовался Харди.

— Именно.

Из укромного местечка за грудой всевозможных афиш и плакатов художник извлек холст размером четыре на три и поставил его на мольберт.

— Ого! — удивленно сказал Харди.

Поражала не сама живописная манера — она была довольно проста. Мастерство и своеобразие письма могли бы заинтересовать профессионала, не шокируя в то же время человека несведущего.

— Ну и ну! — повторил Харди. — Он действительно такой?

Подойдя ближе к холсту, он уставился на него так, словно перед ним было лицо живого человека, и он надеялся что-нибудь прочитать на нем. При таком внимательном рассмотрении портрет, по обыкновению всех портретов, расплылся и превратился в сочетание цветовых пятен и линий. Так, благодаря художнику, Харди сделал открытие, что человеческое лицо состоит из зеленоватых и пурпурных точек.

Он снова отступил назад и изменил форму своего вопроса:

— Значит, так он и выглядел, да? — Он вытащил из кармана фотографию Планта и сравнил ее с портретом. Портрет, казалось, насмехался над его удивлением. — Конечно, в этих фешенебельных мастерских фотографии здорово подправляют, — сказал он. — Впрочем, мне-то какое дело? Эта штуковина будет здорово смотреться в газете, как вы думаете, Уимзи? Интересно, нам дадут две колонки на первой полосе? Ну, Уоррен, приступайте.

Фотограф, нимало не тронутый художественными и журналистскими проблемами, молча подступил к картине, мысленно уже перекладывая ее на панхроматические пластины и цветные пленки. Краудер помог ему подвинуть мольберт ближе к свету. Два-три сотрудника из других отделов, совершенно на законных основаниях проходившие через студию, остановились поблизости от места нарушения порядка, словно это было уличное происшествие. Меланхоличный седовласый мужчина, временно исполняющий обязанности покойного Корреджио Планта, пробормотав извинение, отвел Краудера в сторону, чтобы дать ему указания, как лучше наладить осветительные лампы.

Харди повернулся к лорду Питеру.

— Чертовски безобразный малый, — сказал он. — А портрет стоящий?

— Великолепный, — ответил Уимзи. — Можете не стесняться. Говорите все, что хотите.

— Ага, значит, мы можем открыть одного из непризнанных английских мастеров живописи?

— А почему бы и нет? Хотя, сделав его модным, вы, возможно, погубите его как художника, но это уже не наше дело.

— А как вы думаете, Плант здесь очень на себя похож? Этот художник сделал из него весьма неприятного типа. Неслучайно же сам Плант считал портрет таким неудачным, что отказался приобрести его.

— Значит, к тому же он еще и дурак. Я слышал как-то о портрете некоего государственного мужа, который так выявлял его внутреннюю пустоту, что он поторопился купить его и спрятать, чтобы такие, как вы, не вцепились в него.

К ним подошел Краудер.

— Скажите, кому принадлежит портрет? — спросил Уимзи. — Вам? Или наследникам умершего, или кому-нибудь еще?

— Думаю, он опять мой, — сказал художник. — Видите ли, Плант некоторым образом сделал мне заказ, но...

— Что значит «некоторым образом»?

— Ну, знаете, он все время намекал, что хорошо бы, если бы я написал его, а так как он был мой босс, я подумал, что лучше согласиться. О цене фактически не упоминалось. Портрет ему не понравился, и он сказал, чтобы я его переделал.

— А вы отказались.

— Ну, не совсем. Как вам сказать? Я обещал подумать, что можно сделать. Я надеялся, что он о нем забудет.

— Понятно. Тогда, вероятно, вам и распоряжаться портретом.

— Я тоже так думаю.

— У вас очень своеобразная техника, — продолжал Уимзи. — Вы много выставляетесь?

— Так, время от времени, то там то сям. Но в Лондоне выставки у меня никогда не было.

— Мне кажется, я видел однажды пару ваших небольших морских пейзажей. В Манчестере? Или в Ливерпуле? Я не запомнил вашей фамилии, но сразу узнал технику.

— Думаю, что там. Года два назад я действительно послал несколько работ в Манчестер.

— Значит, я не ошибся. Мне хотелось бы купить портрет. Между прочим, вот моя визитная карточка. Я не журналист, я коллекционер.

Со скрытой неприязнью Краудер переводил взгляд с карточки на Уимзи и обратно.

— Конечно, если вы захотите его выставить, — продолжал Уимзи, — я буду рад оставить его у вас на все то время, что он вам понадобится.

— О, дело не в этом, — сказал Краудер. — Он мне в общем-то и не нравится. Я хотел только... Ну, иначе говоря, он не закончен.

— Дорогой мой, это же шедевр!

— Да, с живописью все в порядке, но полное сходство еще не достигнуто.

— Черт возьми! Причем тут сходство? Я не знаю, как выглядел покойный Плант, и мне на это наплевать. Когда я смотрю на портрет, я вижу прекрасный образец живописного мастерства, и все поправки только испортят вещь. Вы знаете это так же, как и я. И если в эти нелегкие годы я могу позволить себе скромные радости... Вы не хотите, чтобы я его покупал? Выкладывайте, в чем дело?

— Да вообще-то, я думаю, нет никаких причин, почему бы вам и не заиметь его, — сказал художник, но в тоне его все еще чувствовалось раздражение. — Если, конечно, вас действительно интересует портрет.

— А что же, по-вашему, еще? Дешевая популярность? Знаете ли, я могу иметь любую из этих вещей, стоит мне только попросить, а может быть даже и не спрашивая. Во всяком случае, обдумайте мое предложение и, когда что-то решите, дайте знать — черкните пару строк и назовите сумму.

Краудер молча кивнул, фотограф к этому времени закончил свою работу и компания удалилась.

Выйдя из студии, они влились в поток служащих агентства «Кричтон», спешащих на обед. Когда они вышли из лифта, к ним подошла девушка, в нерешительности топтавшаяся в холле.

— Вы из «Вечернего обозрения»? Ну как вам картина?

— Мисс Твиттертон? — спросил Харди. — Большое спасибо за помощь. Вы увидите картину сегодня в вечернем выпуске на первой полосе.

— Правда? Как замечательно!.. Я ужасно волнуюсь. Здесь у нас только об этом и говорят. Еще неизвестно, кто убил мистера Планта? Или это нескромный вопрос?

— Мы ожидаем сообщения об аресте преступника с минуты на минуту, — ответил Харди. — А сейчас, по правде сказать, мне нужно мчаться в редакцию и сидеть у телефона. Вы меня извините, не правда ли? Может, я могу пригласить вас на ланч, когда с делами немного поутихнет, а?

— Я бы с удовольствием... Люблю послушать про убийства, — хихикнула мисс Твиттертон.

— О! Здесь как раз есть человек, который вам все об этом расскажет, мисс Твиттертон, — сказал Харди и в его глазах блеснул озорной огонек. — Разрешите представить вам лорда Питера Уимзи.

Мисс Твиттертон пришла в такой восторг, что едва не потеряла дар речи.

— Здравствуйте, — сказал Уимзи. — Раз уж этот тип так торопится вернуться в свою лавку сплетен, что бы вы сказали насчет хорошего ланча со мной?

— Право, не знаю... — замялась мисс Твиттертон.

— Не бойтесь, — успокоил ее Харди, — с ним вам ничего не грозит. Взгляните, какое у него доброе простодушное лицо.

— Уверяю вас, я ничего такого и не думала, — сказала мисс Твиттертон. — Но, знаете, я так одета... У меня пыльная работа... Не надевать же что-то приличное в такое место, как у нас...

— О, ерунда! — заверил ее Уимзи. — Вы великолепно выглядите. Не одежда украшает человека, а человек одежду. Не беспокойтесь. До скорой встречи, Сэлли. Такси! Так куда же мы поедем? Между прочим, к которому часу вам нужно вернуться?

— К двум, — с сожалением сказала мисс Твиттертон.

— Тогда нам подойдет «Савой», — сказал Уимзи.

Пискнув от волнения, мисс Твиттертон нырнула в такси.

— Вы заметили мистера Кричтона? — спросила она.

— Он как раз прошел мимо, когда мы болтали. Надеюсь, он меня не знает. А то бы решил, что я слишком много зарабатываю и не нуждаюсь в зарплате. — Она порылась в сумочке. — Мне кажется, я вся красная от волнения. Что за глупое такси, нет даже зеркала, а мое куда-то запропастилось.

Уимзи торжественно извлек зеркальце из кармана.

— О, как вы все понимаете! — воскликнула мисс Твиттертон. — Боюсь, лорд Питер, вы привыкли сопровождать девушек в рестораны.

— Я бы не сказал, — сдержанно ответил Уимзи. Не стоит, пожалуй, говорить, подумал он, что последний раз он пользовался этим зеркалом, чтобы осмотреть задние зубы убитого.

— Теперь, конечно, ничего не поделаешь, — сказала мисс Твиттертон, — приходится говорить, что коллеги его любили. Вы заметили, мертвые всегда хорошо одеты и все их любят?

— Так и должно быть, — ответил Уимзи. — Это придает им таинственность и вызывает сочувствие. Точь-в-точь как с исчезнувшими девушками — они всегда расторопны, большие домоседки и не имеют приятелей.

— Глупо, не правда ли? — сказала мисс Твиттертон, набив рот жареной уткой с зеленым горошком. — Я думаю, каждый теперь только радуется, что избавился от Планта, этого грубого, отвратительного создания. А какой он был жадный! Всегда присваивал себе чужие работы. А те бедняжки в студии — вечно у них плохое настроение. Я всегда говорю, лорд Питер, разве руководитель отдела, если он подходит для своей должности, разве он не обязан замечать, какая у него атмосфера? Возьмите нашу копировальную. Мы все веселые и дружные, хотя, должна сказать, язык, который употребляют эти пишущие ребята — а они все одинаковые, — просто ужасный. И все-таки мистер Ормеруд, наш начальник, он настоящий джентльмен и всегда старается, чтобы все интересовались работой, хотя у нас только и делают, что обсуждают цены на сыр и болтают всякую чепуху. Многих можно было бы уволить, но все у нас идет как надо, не то что в студии — там как на кладбище, если вы понимаете, что я хочу сказать. Мы, девушки, многое замечаем лучше, чем некоторые высокопоставленные люди. Конечно, я еще очень чувствительная к таким вещам — как говорят мои знакомые, просто помешана на них.

Лорд Питер согласился, что женщины, как никто другой, с одного взгляда схватывают характер. У них и в самом деле удивительная интуиция.

— Точно, — подтвердила мисс Твиттертон. — Я всегда говорю, если бы я могла откровенно сказать мистеру Кричтону несколько слов, он бы кое-что узнал. Высокие начальники и понятия не имеют, что там творится.

Лорд Питер опять охотно с ней согласился.

— А как мистер Плант обращался с людьми, которых он считал ниже себя! — продолжала мисс Твиттертон. — Уверена, расскажи вам все, как есть, вы бы просто закипели. Если бы мистер Ормеруд хоть раз послал меня к нему с поручением, я б только и думала, как поскорее унести оттуда ноги. Оскорбительно — вот как он с вами разговаривает. Мне все равно, мертвый он или нет; если человек умер, это не делает его поведение в прошлом лучше, лорд Питер. И не то чтобы он говорил грубости, нет. Вот мистер Биркетт, например, он действительно грубый, но никто на него не обижается. Он как большой неловкий щенок, скорее даже ягненок, правда, правда... Но мы все ненавидели злобные насмешки мистера Планта.

— А его портрет? — спросил Уимзи. — Он хоть немного на него похож?

— Очень даже похож, — выразительно сказала она. — Поэтому он ему и не понравился. Он и Краудера не любил. Но, конечно, он знал, что Краудер рисовать умеет, вот и заставил его нарисовать себя, думал, что приобретет ценную вещь задешево. А Краудер не мог ему отказать, потому что тогда Плант уволил бы его.

— Не думаю, что для человека таких способностей, как Краудер, это было так уж важно.

— Не скажите. Бедный Краудер! Мне кажется, ему никогда не везло. Хорошие художники не всегда умеют продавать свои картины. Я знаю, он хотел жениться. Он рассказывал о себе довольно много. Не знаю почему, но мужчины часто делятся со мной.

Лорд Питер наполнил стакан мисс Твиттертон.

— О нет, нет, прошу вас! Больше ни капли! Я и так наговорила лишнего. Не знаю, что скажет мистер Ормеруд, когда я приду к нему за письмами. О-о! Мне действительно пора. Вы только взгляните на часы!

— Время еще есть. Выпейте черный кофе — как нейтрализующее средство. — Уимзи улыбнулся. — И ничего лишнего вы не сказали. Знаете, у вас очень живая манера изложения. Вы так образно нарисовали картину жизни вашего офиса... Теперь я хорошо понимаю, почему мистер Плант не пользовался любовью.

— Во всяком случае, на работе, как бы там не было где-то еще, — туманно сказала мисс Твиттертон.

— Неужели?

— Неужели! Это был еще тот тип, — пояснила мисс Твиттертон. — Мои друзья встретили его как-то вечером в Вест-Энде и кое-что о нем порассказали. Знаете, в офисе это даже стало шуткой — старик Плант и его красотка. Мистер Каули — тот самый Каули, который участвует в мотогонках, — всегда говорил: кому-кому, а уж ему хорошо известно про Планта и его автомобильные путешествия. Как-то мистер Плант сказал, что ездил по Уэльсу, и мистер Каули спросил его о дорогах. А тот ну ничегошеньки не мог сказать. Вот мистер Каули там действительно путешествовал и поэтому знал, что весь отпуск мистер Плант провел в гостинице в Аберистуите в очень тепленькой компании.

Мисс Твиттертон покончила с кофе и энергично поставила чашечку на стол.

— А теперь мне действительно надо бежать, я ужасно опаздываю. Большое за все спасибо.

— Хэлло! — сказал инспектор Уинтерботтом. — Так вы купили этот портрет?

— Купил, — ответил Уимзи. — Прекрасная работа. — Он задумчиво посмотрел на холст. — Садитесь, инспектор. Я хочу рассказать вам одну историю.

— А я хочу рассказать вам одну историю, — сказал инспектор.

— Тогда давайте сначала вашу! — с напускным пылом предложил Уимзи.

— Нет, нет, милорд. Сначала вы. Приступайте. — И он с довольным смешком опустился в кресло.

— Хорошо, — согласился Уимзи. — Должен сказать, моя история — это что-то вроде волшебной сказки. И, обратите внимание, я ничего не утверждаю и ни на чем не настаиваю.

— Вперед, милорд, не теряйте времени.

— Жил-был... — вздохнув начал Уимзи.

— Прекрасное начало для волшебной сказки, — одобрил инспектор Уинтерботтом.

— ...жил-был художник, — продолжал Уимзи. — Это был хороший художник, но муза Финансового Успеха не стояла у его колыбели...

— Такое часто случается с художниками, — согласился инспектор.

— И поэтому ему пришлось стать художником по рекламе — ведь никто не покупал его картин, а ему, как и многим героям волшебных сказок, захотелось жениться на робкой застенчивой красавице.

— Многим хотелось бы того же, — заметил инспектор.

— Его начальник, — продолжал Уимзи, — был подлым низким человеком. Неважный работник, он сумел пробиться к руководству в годы войны, когда лучшие люди ушли на фронт. Обратите внимание, я некоторым образом даже сочувствую ему. Он страдал комплексом неполноценности (инспектор фыркнул) и считал: единственный способ возвыситься над другим человеком — это унизить его. И он стал этаким тираном в миниатюре, к тому же бесстыдным лгуном. Пользуясь своим положением, он приписывал себе чужие заслуги и третировал своих подчиненных до тех пор, пока они не начинали страдать еще большим, чем он, комплексом неполноценности.

— Я таких знаю, — перебил инспектор, — удивляюсь только, как им удается выходить сухими из воды.

— Очень просто. Думаю, этому молодчику и дальше все сходило бы с рук, если бы однажды ему не пришло в голову заставить художника написать его портрет

— Чертовски глупо заставлять художника-собрата любоваться собой! — сказал инспектор.

— Вы правы. Но, видите ли, у этого маленького тирана была очаровательная возлюбленная, которой и предназначался этот портрет. Он хотел почти задаром получить хорошую вещь. Но, к несчастью, забыл, что если в обыденной жизни настоящий художник и может с чем-то смириться, то в своем искусстве он лгать не может. Это единственное, чем он не может поступиться.

— Осмелюсь заметить, — прервал его инспектор, — о художниках я знаю мало.

— Тогда поверьте мне на слово. Итак, художник нарисовал портрет так, как счел нужным, он явил перед всеми жадную, дерзкую, двуличную душонку своей модели.

Инспектор Уинтерботтом взглянул на портрет, тот ответил ему насмешливой улыбкой.

— Да, художник ему не польстил, — согласился инспектор.

— Видите ли, для художника, — продолжал свой рассказ Уимзи, — лицо человека, которого он рисовал, никогда уже не будет таким, каким он видел его раньше. Как бы это объяснить?.. Ну, допустим, на какой-то пейзаж смотрит пулеметчик, который собирается разместить там огневую позицию. Он не видит его волшебной красоты, полной мягких линий и чудесных красок. Он рассматривает его только как надежное или ненадежное укрытие, намечает ориентиры, по которым можно целиться, определяет места, удобные для установки огневых точек. Но вот война окончена. Однако, мысленно возвращаясь к прошлому, он по-прежнему будет видеть этот пейзаж как укрытие, как место ориентиров и огневых точек. Для него теперь навсегда это не пейзаж, а карта.

— Верно, — подтвердил инспектор, — я сам был пулеметчиком, и знаю.

— Так и художник. Его уже никогда не покидает чувство беспощадного прозрения и острого видения того лица, которое он однажды нарисовал. А если это лицо он ненавидит, то начинает ненавидеть его с новой, все нарастающей силой. Это как испорченная шарманка, которая исторгает из себя одну и ту же мелодию, надоевшую, доводящую до бешенства, и к тому же при каждом повороте ручки издает фальшивую ноту.

— Бог мой! Как красиво вы говорите! — воскликнул инспектор.

— Вот так чувствовал художник, видя перед собой ненавистное лицо. А он должен был смотреть на него изо дня в день. Понимаете, он не мог уйти, его держала работа.

— И все-таки ему нужно было ее бросить, — сказал инспектор. — Ничего хорошего не получается, если работаешь с неприятными тебе людьми.

— Во всяком случае, он сказал себе, что сбежит хотя бы ненадолго — на время уикенда. Он знал на Западном побережье прелестное тихое местечко, куда никто не добирался. Он бывал там раньше и рисовал его. О, вспомнил... У меня есть еще кое-что.

Он подошел к бюро и вытащил небольшой написанный маслом этюд.

— Я увидел его два года назад в Манчестере и случайно вспомнил фамилию торговца, который его купил.

Инспектор Уинтерботтом уставился на полотно.

— Да это же Ист Фелхэм! — воскликнул он.

— Совершенно верно. И подписана работа только двумя буквами — Т. К., но техника совершенно та же, вы не находите?

Инспектор мало что понимал в технике, но с инициалами разобрался быстро. Он переводил взгляд с портрета на этюд и снова на лорда Питера.

— Художник... — продолжал Уимзи.

— Краудер?

— Если вы не возражаете, я буду называть его просто художником. Итак, художник уложил пожитки на багажник велосипеда и отправился со своими измученными нервами к любимому потаенному прибежищу, чтобы там, в тишине, провести уикенд. Он остановился в маленькой гостинице и каждый день ездил на велосипеде к своему излюбленному месту купания. Он никому в гостинице не говорил, куда уезжает, потому что это было его место, и никто не должен был знать о нем.

Инспектор Уинтерботтом положил пейзаж на стол и налил себе еще виски.

— Однажды утром — это был понедельник — он, как обычно, спустился вниз, к морю. — Уимзи начал говорить медленнее, как будто преодолевая отвращение. — Прилив еще не набрал полную силу, но уже подбирался к скалам, где была глубокая бухточка. Он поплыл, и «тихий шум его нескончаемых печалей был поглощен несмолкаемым смехом моря».

— А?

— Цитата из классика. Так вот, художник плавал у оконечности каменной гряды, потому что прилив подступал все ближе и ближе; а когда он вышел из моря, то увидел мужчину, стоявшего на пляже, — на его любимом, заметьте, пляже, который он считал своим единственным священным приютом. Он пошел вброд по направлению к пляжу, проклиная уикендовский сброд, который расползается по всему побережью со своими портсигарами, кодаками и граммофонами, и вдруг увидел лицо, которое так хорошо знал. Было ясное солнечное утро, и он четко различал каждую черточку на этом лице. Несмотря на ранний час жара уже висела над морем раскаленной тяжелой пеленой.

— Да, уикенд был жаркий, — согласился инспектор.

И вдруг этот мужчина окликнул его своим самодовольным аффектированным голосом: «Привет! И вы здесь? Ну как вам нравится моя маленькая купальня?» Это было уже слишком. Он почувствовал себя так, словно враг ворвался в его последнее убежище. Он подскочил к нему и вцепился в его горло — тощее, вы можете убедиться сами, с выступающим адамовым яблоком, — вызывающее отвращение. Они качались, стараясь повалить друг друга, и вода клокотала у их ног. Он чувствовал, как его крепкие пальцы погружаются в плоть, которую он рисовал. Он видел — и, увидев, рассмеялся, — как ненавистные знакомые черты изменились и налились невиданной багровостью. Он наблюдал, как вылезают из орбит впалые глаза и кривятся тонкие губы, через которые вываливается почерневший язык... Надеюсь, я не очень действую вам на нервы?

Инспектор рассмеялся.

— Нисколько. Занятно вы все это рассказываете. Вам нужно написать книгу.

небрежно ответил его светлость и продолжал:

— Художник задушил его и отбросил мертвое тело на песок. Он смотрел на него и его душа ликовала. Он протянул руку и нашарил разбитую бутылку с острыми краями. Ему захотелось стереть, не оставить ни единой черточки на лице, которое он так хорошо знал и так страстно ненавидел. И он стер это лицо, полностью его разрушил.

Он сел рядом с делом своих рук. В нем нарастал страх. Они схватились у самой кромки воды, и на песке остались следы его ног. На лице, на купальном костюме была кровь, потому что он порезал руку о разбитую бутылку. Но благословенное море подступало все ближе и ближе. Он наблюдал, как оно надвигается на кровавые пятна и отпечатки ног, смывая все следы его безумия. Он вспомнил, что этот человек уехал, не оставив своего адреса. Он встал, повернулся спиной к мертвому телу и, шаг за шагом, вошел в воду, и когда вода была ему по грудь, он увидел, как мимо него легкой дымкой в темной голубизне прилива проплывают красные пятна. Он шел — где вброд, а где вплавь, — погружая глубоко в воду горящее лицо и ноющие от напряжения руки, время от времени оглядываясь назад — на то, что оставил за собой. Я думаю, когда он добрался, наконец, до каменной гряды и, освеженный, вышел из воды, он вспомнил, что следовало бы прихватить с собой тело, чтобы прилив унес его подальше, но было уже поздно. Он очистился, и ему было невыносимо возвращаться к этому. Кроме того, он опаздывал к завтраку. Он легко пробежал по голым скалам и чахлой траве, оделся, внимательно огляделся вокруг — чтобы не оставить никаких следов своего пребывания, — и взял машину, которая могла бы навести на мысль о происшедшем. Он положил велосипед на сиденье, укрыл его пледом и уехал. Куда? Вы знаете это не хуже меня.

Лорд Питер быстро поднялся, подошел к картине и задумчиво коснулся большим пальцем ее поверхности.

— Можно спросить, почему он не уничтожил картину, если так ненавидел это лицо? Он не мог. Это была лучшая из всех его работ. Он взял за нее всего сто гиней. А стоит она в два раза дороже. Я думаю, он побоялся мне отказать. Мое имя довольно широко известно. Ну, а я позволил себе что-то вроде шантажа, можно сказать и так. Но очень уж мне хотелось иметь эту картину.

Инспектор Уинтерботтом снова рассмеялся.

— Вы предпримете какие-нибудь шаги, милорд, чтобы узнать, действительно ли он останавливался в Ист Фелхэме?

— Нет, никаких шагов я предпринимать не буду. Это ваше дело. Я просто рассказал одну из историй и, клянусь вам, в данном случае я всего-навсего безучастный зритель и ничего вам не говорил.

— Не беспокойтесь. — Инспектор рассмеялся в третий раз. — История, что надо, милорд, и вы ее хорошо рассказали. Но вы правильно назвали ее волшебной сказкой. Мы нашли этого итальянского парня — Франческо, так он назвался, и он как раз тот, кто нам нужен.

— Как вы это узнали? Он сознался?

— В общем, да. Он мертв. Самоубийство. Он оставил женщине записку, умоляет простить его, говорит, что когда увидел ее с Плантом, то почувствовал, что в его сердце вошла смерть. «Я отомстил ему за себя, — написал он, — отомстил тому, кто осмелился любить тебя». Я думаю, он покончил с собой, когда увидел, что мы у него на хвосте — хорошо бы газеты не предупреждали преступников о наших действиях. Словом, он покончил с собой, чтобы избежать виселицы. Сказать честно, я разочарован.

— Досадно, что и говорить, — согласился Уимзи. — Но я рад, что моя история в конце концов оказалась сказкой. Вы уже уходите?

— Возвращаюсь к выполнению своих обязанностей, — сказал, поднимаясь с кресла, инспектор. — Очень рад был с вами повидаться, милорд. И говорю совершенно серьезно: займитесь литературой.

После его ухода Уимзи еще долго смотрел на портрет.

— «Что есть Истина?» — сказал, усмехаясь, Пилат^[1478]. Этого и следовало ожидать, так как все совершенно невероятно. Я мог бы доказать... если бы захотел... Но у него отвратительное лицо, а хороших художников на свете так мало.

ЧУДОВИЩНАЯ ИСТОРИЯ О ЧЕЛОВЕКЕ С МЕДНЫМИ ПАЛЬЦАМИ (перевод А. Ващенко)

Клуб «Эготист» — одно из самых радушных заведений в Лондоне. Именно туда можно пойти, если хочешь поведать странный сон, приснившийся прошлой ночью, или похвалиться восхитительным дантистом, которого вам, наконец, удалось найти. При желании там можно писать письма или следовать темпераменту Джейн Остин, потому что во всем клубе нет комнаты, где царит безмолвие. Было бы нарушением клубных правил притвориться занятым или поглощенным собственными мыслями, когда к вам обращается собрат по клубу. Однако, чего здесь нельзя — так это упоминать о гольфе и рыбной ловле, а если будет вынесено на собрание комитета и предложение досточтимого Фредди Арбетнота (в настоящий момент отношение к нему весьма благоприятное), нельзя будет упоминать также и о телеграфе. Как заметил Лорд Питер Уимзи при недавнем обсуждении этого вопроса в курительной, о таких вещах можно говорить где угодно еще. В прочих отношениях клуб ни в чем не проявляет дискриминации. Сам по себе никто не может быть лицом нежелательным, кроме разве что крепких молчаливых мужчин. Кандидатов, правда, ожидают определенные испытания, о характере которых свидетельствуют факты: некий выдающийся человек науки, став членом клуба, пострадал после того, как закурил крепкую сигару «Трихонополи» в дополнение к портвейну 63 года. Напротив, добрый старый сэр Роджер Бант (овощной миллионер, выигравший 20.000 фунтов стерлингов, предлагаемых «Воскресным Криком», на которые он основал огромный продуктовый бизнес в Мидлэндсе), единогласно был избран после того, как чистосердечно объявил, что пиво и трубка — это все, что ему по-настоящему дорого. Опять же, как заметил лорд Питер, «доля грубости никого не покоробит, но бесцеремонности следует положить предел».

В тот конкретный вечер поэт-кубист Мастермэн привел с собой гостя — человека по имени Варден. Варден начал свой путь в качестве профессионального атлета, однако сердечная недостаточность вынудила его прервать блистательную карьеру и обратить свое фотогеничное лицо и поразительно красивое тело на службу киноэкрану. Он прибыл в Лондон из Лос-Анджелеса, чтобы организовать рекламу своему превосходному новому фильму «Марафон», и оказался весьма приятным, неиспорченным человеком — к великому облегчению членов клуба; гости Мастермэна тяготели к тому, чтобы оказаться Бог знает кем.

В тот вечер помимо Вардена в коричневой комнате было только восемь человек. Комната эта, с панелями, затененными лампами и тяжелыми занавесями, была, вероятно, самой уютной и приятной из всех малых курительных; клуб располагал примерно полудюжиной. Разговор начался вполне обычно: Армстронг поведал маленький курьезный эпизод, который наблюдал в тот день на Темпл-Стейшн, а Бэйз подхватил, заметив, что это еще ничего в сравнении с действительно престранным происшествием, случившимся с ним лично во время густого тумана на Юстон-Роуд.

Мастермэн добавил, что уединенные лондонские площади полны сюжетов, годных для писателя, и привел в пример собственную встречу с плачущей женщиной у мертвой мартышки; и тут Джадсон принял эстафету, рассказав, как поздней ночью в безлюдном пригороде он набрел на тело женщины, распростертое на тротуаре с ножом в боку; рядом неподвижно застыл полицейский. Рассказчик осведомился, не сможет ли быть чем-нибудь полезен, но полисмен сказал только: «На вашем месте я не стал бы ввязываться, сэр; она заслужила то, что ей причиталось». Джадсон добавил, что никак не может выкинуть этот случай из головы; и тогда Петтифер вспомнил о необычайном случае в своей медицинской практике, когда совершенно незнакомый человек привел его в дом на Блумсбери, где от отравления стрихнином страдала женщина. Человек этот помогал ему самым бескорыстным образом всю ночь, а когда пациентка оказалась уже вне опасности, вышел из дома и не вернулся; самое странное в этом было то, что когда он, Петтифер, расспросил женщину, та в неописуемом удивлении ответила, что прежде никогда не знала этого мужчину и принимала его за ассистента Петтифера.

— Кстати, — вступил Варден, — нечто еще более странное случилось со мной однажды в Нью-Йорке — я так впоследствии и не выяснил, был то сумасшедший или меня разыграли, или же я и в самом деле едва-едва избежал серьезнейшей опасности.

Это звучало обнадеживающе, и гостя попросили продолжить рассказ.

— Ну что ж, началось это весьма давно, — начал актер, — лет семь, наверное, — как раз перед тем, как Америка вступила в войну. Мне было тогда двадцать пять, и я уже больше двух лет снимался в фильмах. В то время в Нью-Йорке проживал человек по имени Эрик П. Лодер, уже достаточно известный скульптор, который мог бы стать к тому же хорошим, не имей он в избытке денег, не шедших ему на пользу, — так я это себе представляю по суждениям людей, посвятивших себя этой профессии. Он часто выставлялся и провел множество персональных выставок, на которых перебывало немало снобов; кажется, он много работал в бронзе. Да вы, Мастермэн, должно быть, знали его?

— Я никогда не видел его произведений, — отвечал тот, — но помню фотографии в «Искусстве Будущего». Хитро, но как-то перезрело. Это он занимается всяким там хризелефантином? По-видимому, просто демонстрировал, что способен заплатить за дорогой материал.

— Да, это на него похоже.

— Ну, конечно, — и он сделал эту шикарную и безобразную реалистическую группу, которую назвал «Люцина», да еще имел наглость отлить в чистом золоте, поставив у себя в прихожей.

— A-а, эта работа! Да — просто чудовищно, подумалось мне, и к тому же я не находил в замысле ничего художественного.

Наверное, это и называют реализм. Мне нравится, когда картина или статуя приятна для глаза, иначе зачем она нужна? И все же в Лодере было что-то весьма привлекательное.

— Как вы с ним познакомились?

— Ах, да. Ну, он видел меня в этой киношке, «Аполлон приезжает в Нью-Йорк» — может, помните? Там я впервые снялся в главной роли. О статуе, которая оживает, — один из древних богов, знаете ли, когда он попадает в современный город. Продюсером был добрый старый Рубенсон. Вот уж был человек, способный сделать вещь с полным артистизмом! Все было исполнено вкуса, хотя в первой части нельзя было ничего носить на себе из одежды, кроме нашейного платка — как на классической статуе, помните?

— Аполлона Бельведерского?

— Естественно. Ну, Лодер написал мне, что я его интересую как скульптора, из-за своего сложения и так далее, и не мог бы я приехать к нему в Нью-Йорк, когда смогу? Так я узнал о Лодере и решил: это может стать неплохой рекламой. Когда мой контракт истек и у меня появилось время, я отправился на Восток и позвонил ему. Он был со мной весьма мил и предложил погостить у него несколько недель, пока я осмотрюсь.

У него был великолепный большой дом, милях в пяти от города, весь уставленный картинами, антиквариатом и прочим. Лет ему было что-то от тридцати до сорока, мне кажется; темноволосый, очень порывистый и живой. Он хорошо говорил; казалось, он вездесущ, повидал все и составил себе об этом не слишком высокое мнение. Сидеть и слушать его можно было часами; обо всех у него были наготове анекдоты, от папы римского до старины Финеаса И. Гроота, с чикагского ринга. Единственного рода истории, которые мне у него не нравились, — это непристойные. Не то чтобы я не одобрял послеобеденных анекдотов — нет, сэр, я не хотел бы, чтобы вы думали, будто я пуританин. Но только он рассказывал их, поглядывая на нас так, словно подозревал, что вы как-то в них замешаны. Знавал я женщин, которые так поступали, и видывал, как то же проделывали мужчины — а женщины не знали, куда деваться; но он был единственный из мужчин, заставивший меня испытать такое чувство. Все же, отвлекаясь от этого, Лодер был самым примечательным экземпляром, какой я знал. И, как я уже говорил, дом его, конечно же, был красив, а стол просто первоклассный.

Ему нравилось, чтобы все у него было лучшее. Была у него любовница — Мария Морано. Честное слово, никогда не видал я женщины, которую мог бы хоть отдаленно с нею сравнить — а уж когда работаешь для экрана, вырабатывается довольно требовательный взгляд на женскую красоту. Она была из тех крупных, неспешных, с изящными движениями созданий, очень ровная, с медленной, широкой улыбкой. У нас, в Штатах, такие не водятся. Она приехала с юга — он говорил, была там танцовщицей в кабаре, и сама она этого не отрицала. Он очень гордился ею, да и она как будто была по-своему к нему привязана. Он, бывало, поставит ее в студии обнаженной — разве что с фиговым листком — рядом с одной из фигур, которые нередко с нее ваял, и начнет сравнивать деталь за деталью. У нее был, казалось, буквально один только сантиметр, с точки зрения скульптора обладавший легким изъяном: второй палец на левой ноге был короче большого пальца. На статуях он, конечно, исправлял это. Она выслушивала все его излияния с добродушной улыбкой, вся какая-то рассеянно-польщенная, что ли. Хотя, мне кажется, бедную девчонку порой и утомляло этакое бесконечное кудахтанье. Выудит она меня, бывало, и начнет поверять свои сокровенные мысли: она-де всегда хотела завести собственный ресторанчик, с кабаре и множеством поваров в белых фартуках, и массой полированных металлических плиток. «Потом я выйду замуж, — говорила она, — и нарожаю четырех сыновей и дочек», — и начнет называть мне имена, которые для них подобрала. Мне всегда казалось это весьма трогательным. Под конец одной из таких бесед раз появился Лодер. Он чему-то усмехался, так что я подумал, будто он услыхал кое-что. Не думаю, чтобы он придал этому какое-то значение — а это доказывает, что он совершенно не понимал эту девушку. Похоже, он и представить себе не мог, чтоб какая-либо женщина захотела расстаться с такой жизнью, к какой он ее приучил; и уж если он и был чуть авторитарен в своем с ней обращении — по крайней мере, хоть не подавал повода для ревности. Несмотря на всю его болтовню и безобразные скульптуры, она держала его на крючке, и знала об этом.

Я прогостил у них с месяц, и прекрасно провел время. Лодера дважды охватывала творческая лихорадка, он запирался у себя в студии и, работая, никого не допускал к себе по нескольку дней. Такого рода приступам он отдавался серьезно, а когда они завершались, он устраивал вечеринку, и все приятели и прихлебатели Лодера являлись поглядеть на новое произведение. Он ваял тогда фигуру какой-то нимфы или богини, по-моему, чтобы потом отлить ее из серебра, и Мария обычно шла ему позировать. Помимо этих случаев, он ездил повсюду, и мы осматривали вместе все, что представляло интерес.

Так что, когда все завершилось, я сильно огорчился. Объявили войну, — а я дал себе зарок, когда это случится, отправиться добровольцем. Из-за сердца меня в окопы не пустили, но я рассчитывал хоть на какую-то должность, поэтому, упаковавшись, отправился.

Никогда б не подумал, чтоб Лодер стал так искренне горевать, прощаясь со мной. Снова и снова он повторял, что скоро мы встретимся. Однако я и вправду получил должность при госпитале, и меня отправили в Европу, так что вплоть до 1920 года Лодера я не видел.

Он звал меня и раньше, но в 1919 году мне надо было сниматься сразу в двух картинах, так что я ничего не мог поделать. Однако в 1920-м я оказался снова в Нью-Йорке, рекламируя «Порыв страсти», и получил от Лодера записку с просьбой погостить у него. Еще он просил меня ему позировать. Ну, а это ведь реклама, которую он сам оплачивает, не так ли? Я не возражал. Я как раз дал согласие работать для «Мистофильм лимитед», сниматься в «Джеке из Зарослей Мертвеца» — картине с пигмеями и снятой к тому же на месте, среди африканских бушменов. Я телеграфировал, что присоединюсь в Сиднее, в третью неделю апреля, и перетащил свои сумки к Лодеру.

Он меня сердечно приветствовал, хотя мне показалось, будто выглядит он куда старше, чем при нашей прошлой встрече. Он и держался как-то беспокойнее. Он был — как бы это назвать? — более скрытен, как-то более приземлен, что ли. Он пускался в свои циничные шутки с таким видом, точно относился к ним всерьез, словно все время имел в виду именно вас. Ранее я считал его нигилизм чем-то вроде позерства артистической натуры, но теперь стал думать, что несправедлив к нему. Он и в самом деле был печален, это явственно сказывалось; вскоре я узнал и причину. Когда мы сели в машину, я спросил о Марии.

— Она ушла от меня, — сказал он.

Ну, это, знаете ли, меня и в самом деле удивило. Честно говоря, трудно было себе представить, чтоб девушка эта оказалась столь уж предприимчивой. «Что же, — спросил я, — она отправилась открывать тот самый ресторан, о котором мечтала?»

— A-а, так она говорила вам и о ресторане, не так ли? — спросил в свою очередь Лодер. — Что ж, пожалуй, вы такого рода мужчина, которому женщина способна многое рассказать. Нет, она поступила глупее. Просто ушла.

Я не знал, что и ответить. Тщеславие его было сильно задето, не говоря уже о других чувствах. Я пробормотал, что обычно говорят в подобных случаях, и добавил, что это должно быть для него огромной потерей — для работы, как и в личном плане. Он согласился.

Я спросил его о том, когда это случилось, и удалось ли ему закончить нимфу, над которой он работал перед тем, как мы расстались.

— О да, — отвечал он, — ее он закончил и сделал еще одну — нечто совсем оригинальное — мне непременно понравится.

Ну, мы вошли в дом, отобедали, и Лодер поведал мне, что вскоре после нашей встречи уезжает в Европу. Нимфа стояла в столовой, в специальной нише, проделанной в стене. И в самом деле — то была прекрасная вещь, не столь вычурная, как другие работы Лодера; она удивительно напоминала Марию. Лодер посадил меня напротив нее, так что в течение обеда я мог ее видеть, и действительно — отвести глаза было нелегко. Он, казалось, очень гордился статуей, и все говорил о том, как он рад, что она мне нравится. Я вдруг ощутил, что он безнадежно повторяется.

После обеда мы перешли в курительную. Ее он переоборудовал, и первое, что притягивало глаза, было большое кресло у огня. Оно возвышалось фута на два от пола и состояло из основы, сделанной в виде римской лежанки, с подушками и спинкой повыше, вся целиком из дуба с серебряной инкрустацией, а над этим, образуя само сиденье, — улавливаете? — располагалась большая фигура обнаженной женщины, в натуральную величину — лежащая, с откинутой головой и руками, опущенными по бокам лежанки. Несколько подушек позволяли пользоваться этим как креслом, хотя, надо сказать, сидеть на нем было не слишком удобно. В качестве образчика сценической декорации оно было бы превосходно, но наблюдать, как Лодер сидит, развалясь на нем, у своего камина — это как-то шокировало. Оно, однако, его явно притягивало к себе.

— Я вам говорил, — напомнил он, — это нечто оригинальное.

Тут я вгляделся пристальнее и увидал, что фигура, собственно, была Марии, хотя лицо намечено, знаете ли, довольно бегло. Вероятно, он счел, что отделка погрубее более соответствует мебельному варианту.

Но, поглядев на эту лежанку, я подумал, что Лодер несколько деградировал. А за последующие две недели мне становилось с ним все более и более не по себе. Эта его манера переходить на личность усиливалась день ото дня; порой, пока я ему позирую, он сидит, бывало, и рассказывает одну из безобразнейших своих историй, вперив глаза в собеседника самым возмутительным образом — просто поглядеть, как вы это воспримете. И честное слово, хотя он принимал меня по-царски, мне уже приходила в голову мысль, что я чувствовал бы себя куда лучше среди бушменов.

А теперь перехожу к самому необычному.

Слушатели оживились и расселись поудобнее.

— То был вечер накануне моего отъезда из Нью-Йорка, — продолжал Варден, — я сидел...

Тут кто-то отворил дверь коричневой курительной и получил предупредительный знак от Бэйеса. Незваный пришелец опустился тихонько в одно из кресел и с тщательной осторожностью смешал себе виски с содовой, дабы не потревожить рассказчика.

— Я сидел в курительной, — продолжал Варден, — ожидая, когда придет Лодер. Весь дом был в моем распоряжении, ибо Лодер отослал слуг, разрешив им отправиться на какое-то представление или лекцию, а сам укладывал вещи, готовясь к европейскому турне; было у него назначено и свидание с антрепренером. Я, должно быть, уснул, потому что когда я, вздрогнув, проснулся, уже смеркалось, а рядом со мной стоял незнакомый молодой человек.

Он совсем не походил на взломщика, а на призрака — и того меньше. Был он, надо признать, исключительно зауряден на вид. На нем был серый, английского покроя костюм, меховое пальто в руке, мягкая шляпа и стэк. Гладкие,светлые волосы и одно из этих довольно глуповатых лиц с длинным носом и моноклем. Я глядел на него во все глаза, потому что знал — парадная дверь заперта; но прежде чем смог собраться с мыслями, он заговорил. У него был странный, запинающийся, хрипловатый голос с сильным английским акцентом. К моему удивлению, он спросил:

— Вы — мистер Варден?

— У вас передо мною преимущество, — отвечал я.

Он ответил:

— Прошу вас извинить меня за вторжение. Я знаю, это звучит грубо, но вам, знаете ли, лучше покинуть это место как можно скорее.

— Что, черт возьми, это значит? — спросил я.

— Не хочу сказать ничего плохого, — ответил он, — но вам следует учесть, что Лодер так вас и не простил, и боюсь, что он вознамерился превратить вас в вешалку для шляп или фигурный торшер, или что-либо еще в этом роде.

Господи! Понятное дело, я почувствовал себя довольно странно. То был такой тихий голос; манеры незнакомца были превосходны, а слова совершенно бессмысленны! Я вспомнил, что безумцы бывают весьма сильны и потянулся за звонком — и тут меня охватил озноб: я вспомнил, что нахожусь в доме один.

— Как вы сюда попали? — спросил я, прикидываясь храбрецом.

— Боюсь, я воспользовался отмычкой, — ответил он столь же обыденно, как если бы извинился, что не захватил с собой визитки. — Я не был уверен, вернулся ли Лодер. Но в самом деле, я считаю, что вам лучше скорейшим образом покинуть дом.

— Послушайте, — возразил я, — кто вы и к чему, черт возьми, клоните? Что значит «Лодер так меня и не простил»? За что именно?

— Как же, — ответил он. — Ну, уж извините, что я вторгаюсь в вашу личную жизнь — того, что касается Марии Морано.

— И чего же, дьявол возьми! — вскричал я. — Что такого вы о ней знаете? Она уехала, когда я был на войне. Я-то здесь при чем?

— О, — отвечал молодой человек, — прошу прощения. Быть может, я слишком положился на утверждения Лодера. Чертовски глупо, но то, что он мог ошибиться, мне в голову не приходило. Он, видите ли, полагает, что вы были любовником Марии Морано, когда гостили здесь в прошлый раз.

— Любовником Марии? — воскликнул я. — Это же нелепо! Она отбыла со своим собственным милым, кто бы тот ни был. Лодер-то должен знать, что ее со мной не было.

— Мария так и не покинула порога этого дома, — возразил молодой человек. — И если вы тотчас же не уйдете, я не уверен, покинете ли его вы.

— Бога ради, — вскричал я с досадой, — что вы имеете в виду?

Человек этот повернулся и откинул синюю занавеску с ног серебряной лежанки.

— Не доводилось ли вам повнимательнее рассмотреть эти ступни? — спросил он.

— Не особенно, — отвечал я, все более растерянно. — Для чего это?

— Знаете ли вы, чтоб Лодер ваял какую-либо еще статую с Марии, с коротким большим пальцем на левой ноге? — продолжал он.

Ну, тут я вправду взглянул, и все было, как он говорил: на левой ноге палец был короткий.

— Так и есть, — ответил я, — но, в конце концов, почему бы и нет?

— В самом деле, отчего бы и нет, — повторил молодой человек. — Не угодно ли взглянуть, отчего именно из всех фигур, что сделал Лодер с Марии Морано, эта — единственная, которая имеет ноги точь-в-точь как у живой Марии?

Он поднял каминную кочергу.

— Глядите!

С силой большей, чем можно было бы ожидать от него, он ударил кочергой по серебряной лежанке, отбив одну из рук статуи у локтевого сустава, пробив в серебре рваную дыру. Ухватив за руку, он оторвал ее совсем. Клянусь жизнью своей — внутри находилась длинная, высохшая человечья кость!

Варден замолчал, и сделал изрядный глоток виски.

— Ну?! — вскричало сразу несколько сдавленных голосов.

— Ну, — продолжал Варден, — не стыжусь сказать, что вылетел из этого дома, словно старый заяц, заслышавший звук ружья. Снаружи стояла какая-то машина, и шофер открыл мне дверцу. Я свалился внутрь, и тут до меня дошло, что все это может быть ловушкой. Я выскочил наружу и помчался прочь, пока не добрался до остановки троллейбусов. Но на другой день я обнаружил, что в соответствии с графиком, багаж ожидает меня в аэропорту, зарегистрированный на рейс до Ванкувера.

Придя в себя, я сильно недоумевал, что подумал Лодер о моем исчезновении. Но я скорее бы решился принять яд, чем вернуться в этот кошмарный дом; и с того дня я так и не встречал ни одного из этих двух людей. Я до сих пор не имею ни малейшего представления о том, кто был этот светловолосый мужчина и что с ним сталось; но окольным путем я узнал, что Лодер умер — с ним вроде бы произошел какой-то несчастный случай.

Воцарилось молчание, а затем...

— Это чертовски славная история, мистер Варден, — отметил Армстронг; он был любителем всякого ремесла и искусства, а конкретно — непосредственно в ответе за предложение мистера Арбетнота запретить телеграф, — но... вы хотите сказать, что внутри этой серебряной отливки находился весь скелет? То есть, что Лодер поместил его внутрь формы, когда отливка была готова? Это было бы чрезвычайно трудно и опасно: случайность отдала бы его в руки работников. И та статуя, к тому же, была бы куда больше натуральной величины, чтобы скелет оказался полностью скрытым.

— Мистер Варден ненамеренно ввел вас в заблуждение, Армстронг, — произнес внезапно тихий, хрипловатый голос из темноты, позади кресла мистера Вардена. — Фигура была не серебряная, а с напылением серебра на медную основу, нанесенную прямо поверх тела. Дама была на самом деле как бы никелирована. А мягкие ткани были, очевидно, удалены пепсином или чем-то вроде того, после завершения всего процесса; впрочем, в точности ручаться не могу.

— Хэлло, Уимзи, — откликнулся Армстронг, — это вы вошли только что? Но откуда столь уверенное заявление?

Эффект, произведенный голосом Уимзи на Вардена, был чрезвычайный. Он вскочил на ноги и повернул лампу так, чтобы свет упал на лицо Уимзи.

— Добрый вечер, мистер Варден, — промолвил лорд Питер. — Душевно рад встретиться с вами вновь, и извините за бесцеремонное поведение во время нашего первого свидания.

Варден пожал протянутую руку, но дар речи к нему еще не вернулся.

— Вы хотите сказать, безумный вы мистик, будто это вы и были таинственным незнакомцем Вардена? — осведомился Бэйес. — Ах, ну да, — добавил он грубовато, — нам следовало бы догадаться из портретного описания.

— Ну, раз уж вы здесь, — промолвил Смит-Хартингтон, представитель «Утреннего Вопля», — вам, я думаю, стоило бы выступить перед нами с окончанием этой истории.

— То была только шутка? — спросил Джадсон.

— Нет, конечно же, — прервал Петтифер, прежде чем лорд Питер успел ответить. — Для чего бы? Уимзи повидал достаточно страшного, чтобы тратить время на его изобретение.

— Что ж, это верно, — отметил Бэйес. — Вот что происходит из-за склонности к дедукции и всяким таким штучкам, а также от сования носа в дела, которые лучше оставить в покое.

— Что же, все это хорошо, Бэйес, — парировал его лордство, — но не упомяни я об этом деле в тот вечер мистеру Вардену — где бы он был сейчас?

— Да, где? Как раз об этом-то мы и хотели бы знать, — потребовал Смит-Хартингтон. — Послушайте, Уимзи, — без уверток: нам нужна история.

— И вся целиком, — добавил Петтифер.

— И ничего кроме, — закончил Армстронг, проворно убирая бутылку с виски и сигары из-под носа Питера. — Давай-давай, старина. «Ни затяжки вдохнуть, ни глотка не глотнуть, коль бард Эллен не выйдет на волю».

— Чудовищно, — пожаловался его лордство. — Между прочим, — продолжил он, меняя тон, — это не совсем та история, о которой мне хотелось бы распространяться публично. Я фигурирую в весьма незавидном положении — возможно инкриминировать убийство.

— Боже, — воскликнул Бэйес.

— Ничего, — заверил Армстронг, — все будут молчать. Не можем же мы, в самом деле, позволить себе расстаться с вами как членом клуба, не правда ли? Придется Смиту-Хартингтону немного пострадать, воздержавшись от репортажа — вот и все.

Заверения о неразглашении тайны последовали отовсюду, и лорд Питер, устроившись поудобнее, начал рассказ.

— Необычайность случая, связанного с Эриком П. Лодером, являет собой пример того, каким странным образом некая власть превыше наших человеческих устремлений устраивает дела людские. Зовите ее Провидением или Судьбой...

— Нам лучше опустить это рассуждение — не станем никак ее звать.

Лорд Питер, застонав, начал вновь.

— Что ж, первое обстоятельство, пробудившее во мне любопытство определенного рода в отношении Лодера, было зауряднейшее замечание чиновника эмиграционной службы в Нью-Йорке, куда я отправился по поводу того глупого происшествия с миссис Бильт. Он сказал: «Чего ради Лодер вздумал отправляться в Австралию? Я полагал, что Европа куда больше по его части».

— Австралия? — переспросил я. — Вы заблуждаетесь, мой друг. Только вчера он объявил мне, что едет в Италию через три недели.

— Какая там Италия, — отвечал тот, — он тут все обошел вчера, расспрашивая, как добраться до Сиднея, каковы формальности и так далее.

— О, — заметил я. — Вероятно, он отправляется через Тихий океан и заедет по пути в Сидней. — Но я подивился про себя, отчего он сам не сказал об этом, когда мы встречались накануне. Он определенно говорил об отплытии в Европу и о посещении Парижа прежде чем отправиться в Рим.

Любопытство мое настолько разгорелось, что через два дня я направился к Лодеру.

Он, казалось, был рад меня видеть и целиком находился в предвкушении поездки. Я снова спросил его о маршруте, и он совершенно определенно сказал, что едет через Париж.

— Что ж, только и всего, и дело на том и кончилось, а мы заговорили о другом. Он поведал мне, что к нему еще до отъезда прибудет погостить мистер Варден и что он надеется упросить его позировать. Он добавил, что никогда еще не видел человека, столь совершенного сложения. «Я хотел и раньше просить его об этом, — но тут разразилась война, он уехал, вступил в армию, и мы так и не смогли начать».

Все это время он как раз валялся на этой мерзкой лежанке, и взглянув на него, я уловил столь неприятный блеск у него в глазах, что меня это просто перевернуло. Он поглаживал и похлопывал фигуру по шее и ухмылялся, поглядывая на нее.

— Надеюсь, вы ничего не собираетесь делать в технике напыления? — спросил я.

— Что ж, — заметил он. — Я подумывал сделать что-то вроде пары к этой — знаете ли, «Спящий атлет» или что-нибудь такое.

— Лучше его отлить, — посоветовал я. — Для чего вы накладываете покрытие таким толстым слоем? Это уничтожает мелкие детали.

Замечание мое его раздосадовало. Он никогда не любил слушать какой-либо критики собственных произведений.

— Это был эксперимент, — пояснил он. — Следующая попытка будет шедевром. Вот увидите.

Как раз в этот момент вошел дворецкий и спросил, готовить ли мне постель, поскольку ночь выдалась ненастная. Мы, собственно, не слишком следили за погодой, хотя, когда я выехал из Нью-Йорка, все выглядело угрожающе. А тут мы выглянули и увидели, что снаружи льет как из ведра. Я бы не пострадал, явись я накануне не в открытом спортивном лимузине, к тому же без пальто. Теперь же перспектива проделать пять миль в такой ливень была не из приятных. Лодер упрашивал остаться, и я согласился.

Я чувствовал себя несколько утомленным и потому сразу пошел спать. Лодер заявил, что поработает немного в студии, и я видел, как он двинулся прочь по коридору.

Вы запретили мне упоминать о Провидении, поэтому я только скажу, как о факте весьма примечательном, что я проснулся в два ночи, обнаружив, что лежу в луже воды. Слуга засунул в постель грелку, из-за того, что прежде кровать стояла необогретой — и дрянная штука эта откупорилась сама собой. Минут десять я провел в мокром кошмаре, потом собрался с духом, намереваясь разобраться, в чем дело. Безнадежно: простыни, одеяла, матрас — промокло все. Я поглядел на кресло, и меня осенило. Я вспомнил, что в студии стоит прекрасный диван с большим кожаным ковром и грудой подушек. Отчего бы не окончить сон там? Я захватил небольшой электрический фонарик, который всегда меня сопровождает, и отправился.

Студия была пуста, так что я предположил, будто Лодер все закончил и отбыл на боковую. Диван стоял на месте, а ковер частично свисал с него, так что я забрался под него и приготовился заснуть.

Я уже чудесным образом засыпал, когда услыхал шаги — не в коридоре, но явно в другом конце комнаты. Я удивился, поскольку не знал, что в том направлении есть выход. Я лежал тихо и вскоре увидел полоску света, на месте шкафа, в котором Лодер держал свои инструменты и прочее снаряжение. Полоска расширилась, и вошел Лодер с электрическим фонарем в руке. Бесшумно затворив за собой шкаф, он прошел через студию. Остановился перед мольбертом и раскутал его; мне он был виден сквозь дыру в занавеске. Он постоял так некоторое время, глядя на мольберт, а потом издал один из самых отвратных булькающих смешков, какие я имел удовольствие слышать. Если до этого я мог сколь-нибудь серьезно подумать о том, чтоб объявить о собственном невольном присутствии, то после этого отбросил всякую мысль. Тут он вновь прикрыл мольберт и вышел через ту дверь, в которую вошел я.

Я выждал, пока не уверился в том, что его нет, потом поднялся — добавлю, чрезвычайно тихо. На цыпочках прошел к мольберту, поглядеть, что за поразительное произведение искусства скрывается под холстиной. Я сразу же понял, что передо мной — замысел фигуры «Спящего атлета», и по мере того, как я вглядывался в него, ощущал, как внутрь закрадывается что-то вроде ужасающей уверенности. Это ощущение словно бы начиналось где-то глубоко внутри и поднималось вверх, до корней волос.

У нас в семействе считают, будто я слишком любопытен. Могу только сказать — ничто на свете не удержало бы меня от попытки заглянуть в шкаф. С предчувствием того, что сейчас нечто фантастически злобное выпрыгнет на меня (все же я был несколько взволнован, да и время было глухое) — я героически взялся за ручку двери.

К моему удивлению, там было даже не заперто. Шкаф открылся сразу, обнаружив ряд совершенно новеньких, аккуратно расставленных полок, на которых не было ничего, что могло бы привлечь внимание.

Кровь у меня, знаете ли, к этому времени разгорелась, так что я поискал рядом пружину защелки, которая, как я и предполагал, обнаружилась довольно быстро. Задняя стенка шкафа бесшумно открылась, и я оказался наверху узкого ступенчатого пролета.

У меня достало здравого смысла остановиться и проверить, можно ли отпереть дверь снаружи, прежде чем я двинулся дальше, а еще — я захватил добрый увесистый пестик, который нашел на полках — как оружие на всякий случай. Потом закрыл дверь и стал спускаться с легкостью эльфа вниз по приятной старой лестнице.

Внизу обнаружилась еще одна дверь, но секрет ее я открыл без всякого труда. Испытывая большое возбуждение, я дерзко распахнул ее, держа пестик наготове.

Комната, однако, выглядела пустой. Фонарь уловил блеск какой-то жидкости — а потом я нашел выключатель.

Я увидел довольно вместительную квадратную комнату, оборудованную под мастерскую. Справа на стене был большой рубильник, под ним скамья. С центра потолка свисал большой фонарь, освещавший стеклянную ванну, полных семь футов длиной на три шириной. Я выключил фонарь и заглянул в ванну. Она была наполнена темной коричневой жидкостью, в которой я распознал обычный раствор цианида и сульфата меди, применяемый при окислении медью.

Над ней сверху свисали электроды с пустыми крюками, но в одном углу стояла полураспечатанная упаковка и, отогнув край, я увидел ряды медных анодов — достаточно, чтобы нанести, покрытие в сантиметр толщиной на скульптуру натуральной величины. Стоял и ящик меньшего размера, забитый гвоздями; по виду и весу я догадался, что он содержит серебро для завершения всего процесса. Я искал и еще кое-что — и вскоре нашел: значительное количество заготовленного графита и большой кувшин лака.

Конечно, во всем этом не было ничего такого, что можно было бы счесть противозаконным. Ничто не могло препятствовать Лодеру создать гипсовую фигуру, а затем посеребрить ее, если б ему это вздумалось. Но тут я нашел нечто такое, что не могло попасть сюда законным путем.

На скамье лежала большая пластина меди дюйма в полтора длиной — ночная работа Лодера, догадался я. То была электротипия печати американского консульства — той, что ставится в паспорт, на фотографию, чтобы ее не сменили на поддельную — к примеру портрет вашего приятеля мистера Джиггса, которому срочно нужно покинуть страну из-за чрезмерной популярности в Скотланд Ярде.

Я уселся на стул Лодера и рассмотрел этот маленький сюжет во всех деталях. Мне стало ясно, что он основан на трех моментах. Во-первых, мне предстояло выяснить, намеревался ли Варден в ближайшее время навострить лыжи в Австралию — потому что, если это не так, все мои прекрасные теории ничего не стоили. И, во-вторых, делу бы сильно помогло, если б у него были темные волосы, как у Лодера, — вот как сейчас — достаточно похожие, чтобы соответствовать паспортным данным. Раньше мне довелось видеть его только в этом «Аполлоне Бельведерском», где на нем был белокурый парик. Но я знал, что если поброжу в окрестностях, то увижусь с ним, когда он придет повидать Лодера. И, в-третьих, конечно, мне следовало обнаружить, были ли у Лодера основания затаить зло на Вардена.

Ну, я решил, что провел в этой комнате столько времени, сколько можно. Лодер мог вернуться в любую минуту, и я не забыл, что ванна с сульфатом меди и цианидом может стать весьма удобным способом избавиться от слишком пронырливого посетителя. И не могу сказать, чтобы у меня возникло сильное желание предстать в виде предмета домашней мебели в доме Лодера. Мне всегда претили вещи, сделанные в форме предметов иного рода — томики Диккенса, которые оказываются жестянками с бисквитом, и иные маскировки вроде этой; и хотя я не питаю повышенного интереса к собственным похоронам, я желал бы, чтоб они выглядели пристойно. Я позаботился даже о том, чтобы стереть все отпечатки пальцев, которые мог за собой оставить, а затем вернулся в студию и привел в порядок диван. Мне не казалось, что Лодеру будет приятно обнаружить здесь следы моего пребывания.

Была и еще одна вещь, вызывавшая у меня любопытство. Я прошел на цыпочках через холл, в курительную. Серебряная кушетка мерцала в свете фонарика. Я почувствовал, что она противна мне в несколько раз больше, чем прежде. Однако я взял себя в руки и внимательно рассмотрел ноги фигуры. Я слыхал все о втором пальце Марии Морано.

Во всяком случае, остаток ночи я провел в кресле. Проволочки с делом миссис Бильт, то да другое, и запросы, которые мне пришлось сделать, отодвинули мое вмешательство в замыслы Лодера весьма надолго. Я выяснил, что Варден гостил у Лодера за несколько месяцев до того, как исчезла прекрасная Мария Морано. Боюсь, я вел себя весьма глупо насчет вас, мистер Варден. Я думал — быть может, между вами что-то в самом деле было.

— Не надо извинений, — ответил Варден с легким смешком. — Аморальность поведения киноактеров — притча во языцех.

— Зачем растирать соль на ране? — несколько уязвленно отозвался Уимзи. — Я ведь прошу прощения. По крайней мере, суть дела, насколько это касается Лодера, от этого не меняется. И потом, было одно обстоятельство, насчет которого я должен был увериться абсолютно точно. Электрическое покрытие, особенно столь трудоемкое, как то, о котором я думал, — работа не на одну ночь; с другой стороны, представлялось необходимым, чтобы мистера Вардена видели живым в Нью-Йорке до самого дня, когда по графику он должен был уезжать. Было также ясно, что Лодер намерен доказать, будто мистер Варден и в самом деле покинул Нью-Йорк, как планировал, и действительно прибыл в Сидней. Соответственно, поддельный мистер Варден должен был отбыть с багажом Вардена и с его паспортом, снабженным новой фотографией, должным образом проштампованной консульской печатью, — и тихо исчезнуть в Сиднее, чтобы превратиться в мистера Эрика Лодера, путешествующего по собственному паспорту. Ну, в таком случае, конечно же, каблограмма должна была быть отправлена в «Мистофильм лимитед», с предупреждением, что Вардена надо ожидать с более поздним пароходом.

Эту часть работы я поручил своему слуге Бантеру, который чрезвычайно компетентен. Этот добросовестный человек неизменно сопровождал Лодера в течение трех недель, и в конце концов, в тот самый день перед отъездом Вардена, из конторы на Бродвее была послана каблограмма, где благодаря счастливому Провидению — вот опять! — они пользуются чрезвычайно твердыми письменными принадлежностями.

— Честное слово! — вскричал Варден. — Я вспоминаю, что кто-то говорил мне о каблограмме, когда я вышел наружу, но я совершенно не связывал это с Лодером. Я подумал, что это какая-то глупость служащих «Вестерн Электрик».

— Совершенно верно. Ну, как только я получил ее, я кинулся к Лодеру с отмычкой в одном кармане и автоматическим пистолетом — в другом. Добряк Бантер — со мной, с наказом, что если я не вернусь к назначенному времени, он должен звонить в полицию.

Таким образом, все было, как видите, учтено. Бантер и был тем шофером, который вас ожидал, мистер Варден, но вас охватило подозрение — и винить вас невозможно — так что все, что нам оставалось сделать — это отправить ваш багаж к аэровокзалу.

По пути мы встретили слуг Лодера, направлявшихся на машине в Нью-Йорк. Так мы узнали, что находимся на верном пути, а также, что работа, предстоящая мне, не столь сложна.

О нашей беседе с Варденом вы уже слышали. Право слово, мне нечего добавить к этому. Когда я увидел, что он в безопасности и вне дома, я направился в студию. Она была пуста; тогда я открыл потайную дверь и, как ожидал, заметил полоску света из-под двери мастерской в конце коридора.

— Значит, Лодер был там все это время?

— Ну, конечно. Я взял в руку свой пистолетик и аккуратно отворил дверь. Лодер стоял между ванной и рубильником, погруженный в свое занятие: настолько, что не слыхал моего появления. Руки у него были в графите, большая куча его лежала на подстилке, а в руках он держал длинный пружинистый моток медной проволоки, бегущей к трансформатору. Большая упаковка была вскрыта, и все крюки заняты.

— Лодер! — позвал я.

Он обернулся, и в лице его не было ничего человеческого. «Уимзи! — вскричал он, — какого черта вы тут делаете?»

— Я пришел, — ответил я, — сказать вам, что знаю, каким образом начинка попадает в тесто. И предъявил ему автоматический пистолет.

Он дико вскрикнул и рванулся к рубильнику, выключив свет, чтобы я не смог прицелиться. Я слышал, как он кинулся ко мне — и тут в темноте раздался глухой удар и плеск, а затем вопль, подобного которому я не слыхал за все пять лет войны — и больше не желаю никогда услышать.

Я ринулся к рубильнику. Конечно же, я включил все, что можно, прежде чем добрался до света, но наконец мне это удалось, и фонарь над ванной разогнал тьму.

Там он и лежал, еще слегка подрагивая. Цианид, знаете ли, почти самый быстрый и болезненный способ покончить с жизнью. Прежде чем я смог что-то сделать, я знал, что он мертв — отравлен, утонул, пропал. Моток проволоки, в котором он запутался, попал в ванну вместе с ним. Не подумав, я прикоснулся к нему, и тут же получил удар тока, едва не потеряв сознания. Тут я понял, что, должно быть, включил ток, ища выключатель. Я вновь поглядел в ванну. Падая, он схватился руками за проволоку. Она крепко охватила пальцы, и ток методично наносил пленку меди по всей руке, зачерненной графитом.

У меня достало ума только на то, чтобы обнаружить, что Лодер мертв и что дело может обернуться для меня очень неприятно, если обнаружится, что я угрожал ему пистолетом в его собственном доме.

Я поискал вокруг, пока не обнаружил какой-то припой и паяльник. Потом пошел наверх и позвонил Бантеру, который в рекордное время промчал десять миль до дома. Мы вошли в курительную и припаяли руку этой проклятой фигуры — снова на место, как могли, а потом отнесли все в мастерскую. Мы оттерли каждый отпечаток пальцев и уничтожили всякие следы своего пребывания. Оставили свет и рубильник как были, и возвратились в Нью-Йорк самым что ни на есть кружным путем. Единственная вещь, которую мы с собой взяли, была копия консульской печати, которую мы выбросили в реку.

На другой день Лодера обнаружил дворецкий. Мы прочитали в газетах, как он упал в ванну, занимаясь экспериментами с электричеством. Этот злосчастный факт был сопровожден комментарием о том, что руки мертвеца были покрыты толстым слоем меди. Без применения силы снять его не удавалось, так что его похоронили, как есть.

Вот и все. Ну как, Армстронг, можно мне, наконец, получить виски с содовой?

— Что сталось с лежанкой? — спросил тут Смит-Хартингтон.

— Я купил ее на распродаже вещей Лодера, — ответил Уимзи, — и привел доброго старика, католического священника, своего доброго знакомца. Ему я поведал всю историю, взяв твердую клятву молчать. Он был очень разумным и чувствительным малым, так что однажды лунной ночью Бантер и я вывезли эту вещь в машине к его собственной маленькой церковке, за несколько миль от города, и предали христианскому погребению в углу кладбища. Это самое лучшее, что можно было тут поделать.

ОТРАЖЕНИЕ В ЗЕРКАЛЕ (перевод Л. Серебряковой)

Маленький вихрастый человечек читал с таким интересом, что Уимзи не решился заявить права на свою собственность и потому, придвинув к столу другое кресло и поставив поближе свою выпивку, стал наслаждаться романом Данлопа^[1479], который, как всегда, украшал один из столов гостиной.

Маленький человечек читал, поставив локти на подлокотники кресла и низко склонив над книгой взъерошенную рыжую голову. Он тяжело дышал и, переворачивая страницу, прибегал к помощи обеих рук, при этом опуская толстый том на колени. Да, искушенным читателем его не назовешь, подумал Уимзи. Добравшись до конца рассказа, человечек так же старательно перевернул страницу обратно и внимательно перечитал один из абзацев. Затем снова положил открытую книгу на стол и, поймав на себе взгляд Уимзи, сказал:

— Извините, сэр, это ваша книга? — У него был довольно тонкий голос и типичный выговор кокни^[1480].

— О, не беспокойтесь, — любезно ответил Уимзи. — Я знаю ее наизусть, но всегда держу под рукой, на всякий случай. В ней всегда можно найти что-нибудь занимательное, если вдруг на весь вечер застрянешь в таком месте, как это.

— Этот писатель Уэллс, — продолжал рыжеволосый мужчина, — он, что называется, малый с головой, не так ли? Диву даешься, как правдиво он все изображает, хотя некоторые вещи, про которые он пишет, вряд ли могут произойти. Взять хотя бы этот рассказ; как вы думаете, сэр, то, что там написано, оно могло с кем-нибудь случиться, ну, скажем, с вами или со мной?

Уимзи бросил взгляд на страницу.

— «История Платтнера», — сказал он. — Это о школьном учителе, которого занесло в четвертое измерение, а когда он вернулся, оказалось, что левая и правая стороны у него поменялись местами. Нет, не думаю, чтобы подобная вещь действительно могла произойти, хотя, конечно, очень заманчиво поиграть с идеей четвертого измерения.

— Видите ли, сэр, — человечек замялся и смущенно взглянул на Уимзи, — я не очень понимаю про это четвертое измерение. Я даже не знаю, где такое место находится, но кто занимается наукой, они все это понимают, можно не сомневаться. А вот насчет левой-правой стороны — это факт, можете мне поверить. Знаю по собственному опыту.

Уимзи протянул ему свой портсигар. Маленький человечек машинально потянулся к нему левой рукой, но, видимо, поймав себя на этом движении, переменил руку.

— Вот видите, я левша — если не слежу за собой. Как и Платтнер. Я борюсь с этим, но все бесполезно. Хотя я бы и не имел ничего против, на свете много таких, как я, и они думать про это не думают. Но у меня другой случай. Ужасно боюсь, как бы я чего не натворил в этом четвертом или каком там измерении. — Он глубоко вздохнул. — Меня страшно беспокоит, кто я такой. Просто не знаю, что и думать.

— А что если вы расскажете мне свою историю? — предложил Уимзи.

— Я вообще-то не люблю об этом говорить: люди могут подумать, что я тронулся. Но меня это в самом деле беспокоит. Каждое утро, как только проснусь, сразу начинаю думать, что же я делал ночью и то ли сегодня число, какое должно быть. Места себе не нахожу, пока не увижу утреннюю газету, и даже тогда...

Ну ладно, расскажу, если вы не заскучаете и не сочтете нескромностью с моей стороны. Все началось... — Он остановился и, явно нервничая, оглядел комнату — ...Нет, никого не видно. Не могли бы вы, сэр, на минуточку положить руку вот сюда...

Он расстегнул сильно поношенный двубортный жилет и приложил свою руку к той части тела, на которую обычно указывают, говоря о сердце.

— Пожалуйста, — сказал Уимзи, выполняя его просьбу.

— Что-нибудь чувствуете?

— А что я должен чувствовать? — спросил Уимзи. — Сердцебиение? Можно тогда пощупать пульс.

— Дело в том, сэр, что с этой стороны вы сердца не услышите, — пояснил маленький человечек. — Приложите руку к другой стороне груди.

Уимзи послушно передвинул руку.

— Кажется, я различаю легкое сердцебиение, — помолчав, сказал он.

— Вот видите! А разве вы могли подумать, что сердце будет у меня справа. Я хотел, чтобы вы сами в этом убедились.

— Результат какого-нибудь заболевания? — сочувственно спросил Уимзи.

— В некотором роде. Но это еще не все. Печень у меня тоже не в той стороне, где она должна находиться, да и другие органы... Я был у доктора, и он мне сказал, что у меня все наоборот. Аппендикс, например, был у меня с левой стороны — конечно, до тех пор, пока его не вырезали. Хирург говорил потом, что во время операции он чувствовал себя левшой, если можно так сказать.

— И правда, необычно, — согласился Уимзи. — Но, думаю, такие вещи иногда случаются.

— Может быть, но только не при таких обстоятельствах. Со мной это произошло во время воздушного налета.

— Во время воздушного налета? — поразился Уимзи.

— Именно. И если бы только это... Мне тогда было восемнадцать, и меня только что призвали в армию. До этого я работал в агентстве «Кричтон» в отделе упаковки — думаю, слышали: «Кричтон за Великолепную Рекламу»? У них есть конторы в Холиборне... Моя мать жила в Брикстоне, меня отпустили на денек из учебного лагеря, и я приехал ее навестить. Как водится, зашел к одному-другому приятелю, а вечером собирался пойти в Столл, в кино. После ужина все и произошло. Я как раз пересекал Ковент Гарден Маркет, когда услышал вдруг страшный грохот. Мне показалось, что бомба разорвалась прямо у моих ног, и сразу все почернело. Больше я ничего не помню.

— Я думаю, во время этого налета и был сметен с лица земли Олдем.

— Да, это произошло 28 января 1918 года. Так вот, что со мной случилось, я не знаю. Но потом уже помню, иду я куда-то средь бела дня, вокруг меня зеленая трава и деревья, поблизости какой-то водоем и чувствую себя так, будто с луны упал, — ничего не понимаю.

— Боже милостивый! — воскликнул Уимзи. — И вы думаете, это было четвертое измерение?

— Нет, нет... Когда я снова стал соображать, то понял, что это Гайд Парк. Я иду мимо Серпантина^[1481], на скамейке сидят несколько женщин, а рядом играют дети.

— Вы были ранены?

— В том-то и дело, что нет, если не считать большого синяка на бедре — наверное, обо что-то ударился. Меня пошатывало. Про воздушный налет я начисто забыл и никак не мог сообразить, почему нахожусь здесь, а не в агентстве «Кричтон». Я посмотрел на часы, но они стояли. Мне захотелось есть. Я порылся в карманах и нашел немного денег — гораздо меньше, чем, по моим подсчетам, у меня должно быть. Но ничего не поделаешь: нужно было хоть чего-нибудь поесть. Поэтому я вышел из парка через Мрамор и направился в «Лайонз». Там я заказал два яйца и чай и, в ожидании заказа, взял газету, которую кто-то оставил на стуле. И то, что я увидел, окончательно меня доконало. Надо сказать, к этому времени в голове у меня немного прояснилось, и я вспомнил, что шел в кино и что было это 28 января. На газете же, которую я подобрал, стояло — 30 января. У меня выпал из памяти целый день и две ночи!

— Шок, — высказал предположение Уимзи. Маленький человечек согласно кивнул и продолжал:

— Девушка, которая принесла мой заказ, должно быть, решила, что я спятил: я спросил ее, какой сегодня день недели. «Пятница», — ответила она. Значит, все правильно. Мне стало страшно.

Не буду долго распространяться, это еще не конец. Я кое-как проглотил еду и отправился к врачу. Сначала врач спросил меня, какое последнее событие осталось у меня в памяти и не был ли я на улице во время налета. Только тут я вспомнил, как упала бомба, но больше ничего припомнить не мог. Он сказал, что у меня нервное потрясение и временная потеря памяти, что это случается довольно часто и волноваться не стоит. Затем он решил осмотреть меня всего — нет ли у меня каких повреждений. Он приложил ко мне свой стетоскоп и вдруг воскликнул: «Послушай, парень, да у тебя сердце с правой стороны!..» — «Правда? — удивился я. — Впервые об этом слышу».

Ну, он осмотрел меня и сказал то, что я вам уже говорил: внутри у меня все наоборот. Потом он засыпал меня всякими вопросами о моей семье. Я объяснил ему все как есть: что я единственный ребенок у родителей, что мой отец попал под грузовик, когда мне было десять лет, что я жил со своей матерью в Брикстоне, ну и все такое прочее. Он сказал, что я редкий экземпляр, но беспокоиться мне не о чем — я здоров как бык. Он велел мне идти домой и спокойно подождать денек-другой.

Так я и сделал. И думал уже, что на этом все и закончилось, потому что чувствовал я себя не хуже, чем раньше. Правда, я просрочил отпуск и, когда вернулся в полк, мне пришлось объясняться с начальством. А через несколько месяцев прибыло новое пополнение, и вскоре нас должны были отправить на фронт. Я решил отметить свой отъезд и пошел в Стрэнд Корнер Хаус — вы, наверное, знаете, где это, там еще несколько ступенек вниз.

Уимзи кивнул.

— Я сидел в Зеркальном зале, там везде большие зеркала, — помните? — и пил кофе. Вдруг я случайно взглянул в зеркало сбоку от меня и увидел молодую леди, то есть я видел ее отражение в зеркале. Вы понимаете? Она смотрела на меня и улыбалась, будто знакомому. Я подумал, что она перепутала меня с кем-то и перестал обращать на нее внимание. Кроме того, хоть я и был тогда очень молод, но все-таки понял, какого сорта эта женщина, а моя мать воспитала меня в строгих правилах. Я отвернулся и продолжал пить кофе, как вдруг услышал чей-то голос:

«Привет, Рыжий, не хочешь ли со мной поздороваться?»

Я поднял голову — это была та самая женщина. Хорошенькая, даже очень, если б не так размалевана.

«Боюсь, вы ошиблись, мисс», — сказал я довольно сухо.

«Ах, Рыжий, ах, мистер Дакворти, и это после того-то вечерочка в среду!» — засмеялась она.

Я не удивился, что она назвала меня Рыжим, — как еще назовешь парня с такими волосами, как у меня? Сказать по-честному, меня напугало другое — как легко и свободно она со мной говорила.

«Вы, кажется, думаете, мисс, что мы знакомы», — сказал я.

«Конечно. А разве не так?» — удивилась она.

Ну и ну! Я хоть и старался ни во что не вникать, но из того, что она рассказала, все-таки понял: она считает, что однажды вечером привела меня к себе домой. И, что больше всего меня испугало, она сказала, что это было в ночь большой бомбежки.

«Это же был ты. Ну, конечно, ты, — твердила она, уставясь на меня в некотором замешательстве. — Я узнала тебя сразу, как увидела в зеркале».

И я, видите ли, не мог сказать ей, что ничего этого не было. Ведь о том, где я в тот вечер был и что делал, — я знал не больше, чем новорожденный младенец. Я сильно расстроился, потому что в ту пору еще никогда не имел дела с девушками, и подумал, что если уж у меня что-то такое было, неплохо бы мне об этом знать. Мне казалось, что я поступил дурно, и, честно говоря, сэр, мне подумалось, что за свои деньги я получил меньше, чем мне причиталось. Под каким-то предлогом я избавился от девушки. А что мне еще оставалось делать? Я ушел от нее, как она утверждала, утром 29 января, и больше она ничего обо мне не знала. А меня, признаться, немного беспокоило, не наделал ли я тогда еще чего-нибудь.

— Не исключено, — заметил Уимзи, нажимая на кнопку. Он заказал подошедшему официанту две выпивки и приготовился слушать завершающий рассказ мистера Дакворти о его приключениях.

— Впрочем, скоро я вообще обо всем забыл, — продолжал тот. — Нас отправили на фронт, я увидел первый в своей жизни труп, увильнул от первой в своей жизни пули, вырыл свою долю окопов — словом, у меня не было времени предаваться воспоминаниям.

Следующая диковинная история приключилась со мной на Ипре. Во время сентябрьского отступления от Камбре я был тяжело ранен под Кодри. Наполовину засыпанный землей после разрыва мины, я пролежал без сознания, должно быть, около суток. Придя в себя, я бродил, тяжело раненный в плечо, где-то за линией фронта. Кто-то сделал мне перевязку, потом я долго куда-то шел, пока не наткнулся наконец на медицинский пункт. Оттуда меня отправили в госпиталь. У меня был сильный жар, поэтому больше я ничего не помню. Очнулся я в постели, на соседней койке храпит какой-то тип. Я завел разговор с тем парнем, который лежал на следующей за ним кровати, он и объяснил мне, где я нахожусь. Вдруг тот, что храпел рядом со мной, проснулся и закричал: «Ты, рыжая свинья, что ты сделал с моим барахлом?» Я был потрясен. Никогда в жизни я не видел этого человека. Но он поднял такой шум, что в палату прибежала сестра — узнать, что случилось. Конечно, все с удовольствием следили за этим спектаклем — когда еще такое увидишь?

Суть дела в том, как я, наконец, понял, что этот парень после артиллерийского обстрела оказался в одной воронке с тем малым, за которого он меня принял; они немного поговорили, а потом, когда он ослабел, тот малый, похожий на меня, отобрал у него деньги, часы, револьвер, что-то еще и ушел. Позорное дело, и если то, что он рассказал, правда, вряд ли его стоит осуждать за этот скандал. Но я твердо заявил ему — и на том стоял, — что это был не я, а кто-то другой с такой же фамилией. Он ответил, что пробыл с тем парнем весь день, знает каждую черточку на его мерзкой физиономии и ошибиться не может. Выяснилось, однако, что этот парень служил в Блэкширском полку, а я показал ему свои документы и доказал, что служил в Бафском полку. В конце концов парень на соседней койке извинился и сказал, что, может, он и ошибся. Через несколько дней он умер, и мы все сошлись на том, что, должно быть, он был немного не в себе. Но, вы понимаете, сэр, эти две дивизии сражались бок о бок в тучах пыли, так что, вполне вероятно, они и смешались. Теперь уж я всякое думаю. Позднее я попытался разузнать, не было ли у меня двойника среди блэкширцев, но меня вскоре отослали домой, и не успел я еще окончательно встать на ноги, как было подписано перемирие, и все мои печали кончились.

После войны я вернулся на прежнее место работы. Казалось, моя жизнь начинает потихоньку налаживаться. Когда мне стукнуло двадцать один, я обручился с хорошей девушкой и думал, что мир прекрасен. И вдруг все пошло кувырком. Моя мать к тому времени умерла, я снимал комнату и жил один. И вот однажды я получаю от своей невесты письмо. Она пишет, что видела меня в воскресенье в южном пригороде и между нами все кончено — она разрывает помолвку.

А дело в том, что как раз в этот уикенд мне пришлось отказаться от свидания — я подхватил сильную инфлюэнцу. Мало приятного, скажу я вам, лежать одному, в чужом углу и без всякого ухода. Умри я, никто бы об этом и не узнал. Словом, мне было тогда совсем худо. А тут еще моя невеста сообщает, что видела меня в южном пригороде с какой-то молодой женщиной и не хочет слушать никаких оправданий. Я, конечно,^ спросил тогда: а что она делала в южном пригороде, одна, без меня, но, как бы там ни было, помолвка распалась. Она вернула мне кольцо, и на этом историю можно было бы считать законченной.

Однако меня не оставляло беспокойство: а не мог ли я, с моей ненадежной головой, оказаться в южном пригороде сам того не зная? Я подумал: а вдруг мне только пригрезилось, что я лежал больной, в полудреме, а на самом деле я занимался чем-то другим — ну, был, например, в южном пригороде. Я смутно припоминал, что вроде бы целыми часами где-то бродил. Я понимал, что, по-видимому, это был бред, но в то же время я ведь вполне мог разгуливать и во сне. У меня не было уверенности ни в чем. Я любил свою невесту и попытался бы вернуть ее, если бы не боялся, что мои мозги откажут и я натворю чего-нибудь еще.

Вы можете, конечно, сказать, что это глупость и меня просто перепутали с другим парнем, похожим на меня и с такой же фамилией. Так вот, сейчас я вам еще кое-что расскажу.

Примерно в это же время мне стали сниться ужасные сны. Точнее сказать, меня преследовал один и тот же сон, он пугал меня, как маленького ребенка. Хотя моя мать была женщиной строгих правил, она любила время от времени ходить в кино. Конечно, те фильмы и нынешние не сравнить, они показались бы нам сейчас довольно примитивными, но тогда они производили на нас большое впечатление. Когда мне было лет шесть-семь, мать взяла меня на фильм — я до сих пор помню его название — «Студент из Праги». Я забыл, о чем там шла речь, помню только, что это была историческая пьеса о молодом человеке, который продал душу дьяволу, и однажды его отражение тайком вышло из зеркала и стало бродить по городу, совершая чудовищные преступления, а все думали на того парня. Я забыл подробности — это было очень давно, — но хорошо помню, как я испугался, когда ужасная фигура вышла из зеркала. Это было так страшно, что я заплакал и начал пронзительно кричать, и моей матери пришлось вывести меня из зала. И долго еще потом я видел эту сцену во сне. Мне снилось, что я, как студент в том фильме, смотрюсь в высокое зеркало; немного погодя мое отражение начинает мне улыбаться, я иду к нему, протягивая левую руку, и вижу, что это вовсе не отражение, а я сам иду, протягивая для приветствия правую руку. Отражение подходит ближе, потом неожиданно — это был самый жуткий момент — поворачивается ко мне спиной и снова уходит в глубь зеркала, с усмешкой оглядываясь на меня, а я вдруг осознаю, что тот был реальностью, а я — всего лишь отражение. Я бросаюсь за ним вслед, но все вокруг меня расплывается, тонет в каком-то тумане, и я в ужасе, весь в поту, просыпаюсь.

— Чрезвычайно неприятное ощущение, — сказал Уимзи. — Видите ли, легенда о двойнике — одна из старейших и распространеннейших легенд, она и меня всегда ужасала. У моей няни, я был тогдасовсем маленький, была любимая шутка, которая всегда до смерти меня пугала. Когда мы гуляли и ее спрашивали, не встретили ли мы кого-нибудь по дороге, она неизменно отвечала: «О нет, никого лучше себя мы не видели». И я брел бывало за ней, обходя углы и с ужасом ожидая, что вот-вот перед нами появится такая же пара, как мы. Конечно, тогда я бы скорее умер, чем признался в своих страхах. Чудные существа эти дети.

Маленький человечек задумчиво кивнул.

— Примерно в это время ночные кошмары снова вернулись и постепенно полностью овладели мной. Они стали приходить каждую ночь. Стоило мне закрыть глаза, как передо мной появлялось высокое зеркало и усмехающееся отражение протягивало руку, как будто хотело схватить меня и втянуть в зеркало. Иногда я просыпался и вскакивал, как от удара, а иногда сон продолжался, и я часами бродил по странному миру — туман и полусвет, и кривые стены, как в том фильме про доктора Калигари^[1482]. Лунатизм — вот как это называется. Я не раз просиживал всю ночь напролет, боясь уснуть. Я просто не знал, что мне делать. Я боялся чего-нибудь натворить и обычно запирал дверь спальни на ключ. Но потом в одной книге я прочитал, что лунатики могут вспомнить, куда они что прячут. Словом, все было бесполезно.

— А вам не приходило в голову с кем-нибудь поселиться? — спросил Уимзи.

— Я так и сделал. — Было видно, что он колебался. — У меня была женщина, чудесная малышка. Сновидения и правда ушли тогда прочь. Это были три благословенных года. Я искренне любил эту девушку, просто обожал ее. Но потом она умерла. — Он допил виски и часто заморгал. — Инфлюэнца. Точнее, воспаление легких. Это меня сразило. К тому же она была такая хорошенькая...

После этого я опять оказался один. И мне опять стало плохо. Я сопротивлялся как мог, но сновидения снова вернулись. И еще ужаснее прежних. Я мечтал заняться делами — и вот!.. Но теперь это уже не имеет значения...

Однажды кошмар настиг меня средь бела дня. Случилось это так.

В обеденный перерыв я шел по Холиборн-стрит. Я продолжал служить в агентстве «Кричтон» и уже заведовал отделом упаковки. На работе меня ценили, очень ценили... Помню, день тогда был отвратительный: пасмурно, сыплет мелкий дождь. Я решил постричься. На южной стороне улицы, примерно на полпути, есть проход, в самом его конце — дверь с большим зеркалом. Поперек зеркала золотыми буквами написано имя владельца — ну, вы понимаете, о чем я говорю?

Я вошел в проход. Он был освещен, поэтому я различал все довольно четко. Подходя к зеркалу, я увидел свое отражение, которое шагало мне навстречу, и неожиданно ужасное ощущение нахлынуло на меня. Я сказал себе, что все это вздор, и протянул руку к дверной ручке — левую, потому что ручка была слева, а я, когда не думаю, предпочитаю действовать левой рукой.

Отражение, как и должно быть, протянуло ко мне правую руку и тут... я увидел себя — в старой продавленной шляпе и плаще, но лицо — Бог мой! Отражение ухмыльнулось мне, затем — совсем как в моих сновидениях — резко повернулось и стало удаляться, оглядываясь через плечо.

Моя рука уже лежала на дверной ручке, я машинально открыл дверь, оступился на пороге и упал. Больше я ничего не помню.

Очнулся я в своей собственной постели, около меня сидит врач. Врач сказал мне, что я упал на улице. К счастью, при мне нашли письма с моим адресом, по которому меня и привезли.

В агентстве со мной поступили очень по-доброму. Мне поручили проверять рекламу в других городах. Вы, наверно, знаете, что это такое. Ездишь из города в город, смотришь, какие объявления сорваны, какие плохо развешаны, и сообщаешь об этом в агентство. Для разъездов мне дали «моргана», и сейчас я на этой работе.

Ночные кошмары стали теперь реже, но окончательно так и не отпускают. Вот только на днях мне приснился жуткий сон. Ничего страшнее я еще никогда не видел. Я выследил дьявола — мое второе «я» — и повалил его на землю. Я боролся с ним в черном непроглядном мраке, стараясь задушить его. Еще и сейчас я чувствую, как мои пальцы сжимают его горло, — я убиваю себя.

Мне привиделось это в Лондоне. В Лондоне мне всегда хуже. И я переехал сюда...

Вы понимаете теперь, почему меня заинтересовала эта книга. Четвертое измерение... Сам-то я никогда не слыхал о такой штуке, но этот парень, Уэллс, похоже, знает о нем все. Люди теперь пошли образованные. Осмелюсь предположить, сэр, вот вы, наверняка, учились в колледже или где-то еще. И что вы об этом скажете, а?

— Знаете, мне надо подумать, — сказал Уимзи. — Вероятно, ваш доктор прав. Нервы и тому подобное...

— Может, оно и так, сэр, но только этим никак не объяснишь то, что со мною случилось, не правда ли? Легенды, вы говорите. Ну а некоторые думают, что те ребята в средние века много чего об этом знали. Я не хочу сказать, что верю в дьяволов или во что-то такое... Но, может, некоторые страдали тогда так же, как и я. Поэтому они так много об этом и толковали. Известно ведь: у кого что болит, тот о том и говорит. Но меня-то интересует только одно: не могу ли я каким-нибудь образом вернуться обратно? В голове у меня только это и сидит, уверяю вас. Но, наверно, я никогда этого не узнаю.

— На вашем месте я бы так не беспокоился, — сказал Уимзи. — Я бы чаще бывал на свежем воздухе. Женился. Чтобы кто-то контролировал ваши действия со стороны, понимаете? И тогда сновидения не страшны.

— Да, конечно. Я думал об этом. Но видите ли... Вы читали на днях о том мужчине? Ну, который задушил свою жену? Вот ведь что сделал. Теперь предположим, что я... Нет, нет, страшно подумать... А тут еще этот сон...

Он тряхнул головой и задумчиво уставился на огонь. Уимзи помолчал, потом встал и вышел в бар. Хозяйка, официант и девушка, прислуживающая в баре, склонились над вечерней газетой. Они оживленно переговаривались, но, заслышав шаги Уимзи, сразу замолчали.

Десять минут спустя Уимзи вернулся в гостиную. Маленький человечек уже ушел. Взяв со стула свой плащ, Уимзи поднялся в спальню. Погруженный в свои мысли, он медленно разделся, надел пижаму и халат, извлек из кармана плаща номер «Вечерних новостей» и некоторое время внимательно изучал сообщение на первой странице. Вскоре он пришел, очевидно, к какому-то решению, потому что встал и осторожно открыл дверь своей комнаты. В коридоре было пусто и темно. Уимзи засветил фонарик и медленно пошел по коридору, глядя в пол. Напротив одной из дверей он остановился, рассматривая пару еще не вычищенной обуви, потом легонько толкнул дверь. Она была заперта. Уимзи тихонько постучал.

В приоткрытой двери появилась рыжая голова.

— Не мог бы я на минутку к вам зайти? — шепотом спросил Уимзи.

Маленький человечек отступил назад, и Уимзи прошел в комнату.

— Что-нибудь случилось? — удивился мистер Дакворти.

— Я хочу поговорить с вами, — сказал Уимзи. — Ложитесь в постель, разговор может затянуться.

Маленький человечек испуганно посмотрел на него, но сделал так, как ему было велено. Уимзи поплотнее запахнулся в свой халат. Поправил монокль в глазу и присел на край кровати. Несколько минут он молча смотрел на мистера Дакворти, потом сказал:

— Послушайте. Сегодня вечером вы рассказали мне странную историю, но почему-то я вам поверил. Возможно, потому, что я осел — неисправимый осел, но тут уж ничего не попишешь: что называется, горбатого могила исправит. Вы видели сегодняшний выпуск «Вечерних новостей»? — Он сунул газету мистеру Дакворти и навел на него монокль, заблестевший еще более холодным блеском, чем обычно.

На первой странице была фотография. Под ней набранный жирным шрифтом текст, для большей выразительности заключенный в рамку:

«Скотланд Ярд разыскивает человека, изображенного на этой фотографии, обнаруженной в сумочке мисс Джесси Хейнз, которая в прошлый четверг утром была найдена задушенной на Барнез Коммон. На обратной стороне фотографии имеется надпись: «Д. X с любовью от Р. Д.». Если кто-то опознает этого человека, просим немедленно связаться со Скотланд Ярдом или ближайшим полицейским участком».

Мистер Дакворти взглянул на фотографию и побледнел так, что Уимзи забеспокоился, как бы ему не стало плохо.

— Ну? — спросил Уимзи.

— О Боже, сэр! Вот и свершилось! — Он тихонько завыл и с содроганием отбросил газету. — У меня были предчувствия, но, клянусь жизнью, сэр, я ничего об этом не знаю, и это так же верно, как то, что я родился.

— Однако это вы, я полагаю?

— Фотография моя, точно. Хоть я ума не приложу, как она туда попала. Я не фотографировался целую вечность, клянусь вам; разве что один раз — вместе со всеми служащими «Кричтона» Но я вам говорю, сэр, как перед Богом, временами я сам не знаю, что делаю, и вот факт.

Уимзи внимательно рассматривал изображение на фотографии, каждую черточку, одну за другой.

— Нос у вас слегка изогнут вправо — простите, что я это говорю, — и также на фотографии. Левое века опущено. Так. На лбу, с левой стороны, шишка, если это, конечно, не дефект печати.

— Нет! — Мистер Дакворти отвел в сторону свой вихор. — Она очень некрасива, мне кажется, и сильно бросается в глаза, поэтому я закрываю ее волосами.

Когда он отбросил назад рыжую прядь, его сходство с фотографией стало еще более разительным.

— И рот у меня немного кривой.

— Да, действительно, немного скошен влево. Улыбка уголком рта, очень мило, особенно на лицах такого типа, как ваше. Но, я понимаю, такая улыбка может показаться и зловещей.

Мистер Дакворти ответил слабой, кривой усмешкой.

— Вы знаете эту девушку — Джесси Хейнз?

— Может, я не в своем уме, сэр, но я ее не знаю. И никогда о ней не слышал, вот только сейчас прочитал в газете. Задушена, о Боже! — Он вытянул перед собой руки и горестно уставился на них. — Что же теперь делать? Если бы мне удалось уйти...

— Уйти вы не сможете. Они узнали вас, там, внизу, в баре. Вероятно, через несколько минут здесь будет полиция.

Мистер Дакворти сделал попытку встать с постели.

— Нет, нет, не надо, — остановил его Уимзи. — Это бесполезно и приведет только к большим неприятностям. Успокойтесь и ответьте мне на один-два вопроса. Прежде всего, вы знаете, кто я? Впрочем, откуда вы можете знать? Моя фамилия Уимзи, лорд Питер Уимзи.

— Вы детектив?

— Пусть будет так, если вам нравится. Теперь слушайте меня. Где вы жили в Брайтоне?

Маленький человечек назвал адрес.

— Ваша мать умерла. А кого из родственников вы знаете?

— У меня есть тетка. Мне кажется, она родилась где-то в Суррее. Тетя Сузан, так я ее бывало называл. Я не видел ее с самого детства.

— Она замужем?

— О да, конечно, — миссис Сузан Браун.

— Хорошо. В детстве вы были левшой?

— Да, был сначала, но потом мать меня отучила.

— И эта склонность вернулась к вам после воздушного налета. Вы болели в детстве? Я хочу сказать, у вас был свой врач?

— Помню, года в четыре у меня была корь.

— Вы не помните фамилию врача?

— Меня тогда положили в больницу.

— Ах да, конечно. А не помните ли вы фамилию парикмахера в Холиборне?

Вопрос был таким неожиданным, что у мистера Дакворти все в голове смешалось, но после некоторого раздумья он ответил, что, помнится, на стекле было написано «Биггс» или «Бриггс».

Какое-то время Уимзи сидел задумавшись, потом сказал:

— Полагаю, это все. А, еще: как вас зовут?

— Роберт.

— И вы уверяете меня, что, насколько вам известно, вы никак не причастны к этому делу?

— Клянусь вам. Вы знаете теперь столько же, сколько и я. О Господи, если бы только у меня было алиби! Это мой единственный шанс. Но, видите ли, я боюсь, что я мог это сделать. Вы думаете... вы думаете... меня повесят?

— Нет, если вы сможете доказать, что вам ничего об этом неизвестно, — успокоил его Уимзи. Правда, он не стал говорить своему новому знакомому, что тот может провести остаток дней в Бродмуре^[1483].

— Но если я осужден всю мою жизнь убивать людей, ничего об этом не зная, — сказал мистер Дакворти, — пусть уж лучше меня повесят — и дело с концом. Ужасно все время об этом думать.

— Но, возможно, это сделали и не вы.

— Надеюсь, что не я, даже уверен в этом, — сказал мистер Дакворти. — Но послушайте, что это?

— Мне кажется, полиция, — небрежно сказал Уимзи, услышав стук в дверь. Он встал и приветливо сказал:

— Войдите!

Хозяйка, которая вошла первой, казалось, была поражена присутствием Уимзи.

— Входите же! — пригласил Уимзи. — И вы, сержант, и вы, инспектор. Чем можем быть полезны?

— Теперь уж ничего не поделаешь, не поднимайте хотя бы шума, — сказала хозяйка.

Не обращая ни на кого внимания, сержант прошествовал к кровати и остановился прямо против съежившегося мистера Дакворти.

— Все правильно, тот самый, — сказал он. — Извините наш поздний визит, мистер Дакворти, но, может, вы читали в газете: мы ищем человека, похожего на вас, поэтому тут уж не до времени. Мы хотим...

— Эго не я! — закричал мистер Дакворти. — Я не делал этого!

Инспектор вытащил блокнот и записал: «Прежде чем ему задали вопрос, он сказал: «Это не я. Я не делал этого».

— Кажется, вы уже знаете обо всем, — сказал сержант.

— Конечно, он знает, — вмешался Уимзи. — Только что у нас была короткая неофициальная беседа на эту тему.

— А вы... вы... Кто вы такой... сэр? — Казалось, последнее слово было извлечено из сержанта насильственно — исключительно действием монокля.

— Извините, — сказал Уимзи, — у меня нет при себе визитной карточки. Я — лорд Питер Уимзи.

— Вот это да! — удивился сержант. — Могу я спросить вас, милорд, что вы знаете об этом деле?

— Можете, и я могу вам ответить, если, конечно, пожелаю. Об убийце мне совершенно ничего неизвестно. О мистере Дакворти я знаю только то, что он мне рассказал. Думаю, он расскажет это и вам, если вы его любезно попросите. Но, знаете, без всякой третьей степени, сержант. Никаких особых мер воздействия.

Услышав это малоприятное напоминание, сержант раздраженно сказал:

— Мой долг — спросить его, что ему известно об этом деле.

— Совершенно с вами согласен, — любезно сказал Уимзи. — И, как законопослушный гражданин, он обязан вам все рассказать. Но сейчас — глубокая ночь, вы не находите? Почему бы не подождать до утра? Мистер Дакворти никуда не убежит.

— Я в этом не уверен.

— О, а я в этом не сомневаюсь. Более того, я беру на себя ответственность доставить его вам по первому вашему слову. Этого достаточно? Как я понимаю, вы не выдвигаете против него никаких обвинений?

— Пока нет, — ответил сержант.

— Значит, все в порядке, не так ли? А не выпить ли нам теперь?

Сержант резко отклонил это любезное предложение.

— Вы что, на машине? — сочувственно спросил Уимзи. — Или почки? А может, печень, а?

Сержант не ответил.

— Приятно было с вами повидаться, — продолжал Уимзи. — Встретимся утром, не возражаете? Я отправляюсь в город довольно рано и по пути загляну в полицейский участок. Мистера Дакворти вы найдете здесь, в гостиной. Там вам будет гораздо удобнее, чем в полицейском участке. Вы уже уходите? Тогда доброй вам ночи, всем вам.

Когда полицейские покинули дом, Уимзи вернулся к Дакворти.

— Теперь слушайте, — сказал он. — Утром я поеду в город, посмотрю, что можно сделать. Первым делом пришлю вам адвоката. Расскажите ему все, что рассказали мне, а полиции сообщите только то, что он вам посоветует, не больше. Помните, они не могут заставить вас говорить и не могут отправить в полицейский участок, пока не предъявят обвинения. Если обвинение все-таки будет предъявлено, не спорьте, идите спокойно. И самое главное — не убегайте, если вы это сделаете — вы погибли.

На следующее утро, едва прибыв в город, Уимзи сразу отправился в Холиборн, чтобы разыскать парикмахерскую. Он нашел ее без труда. Она располагалась, как и описал мистер Дакворти, в конце узкого прохода, на двери — большое зеркало, поперек которого размашистая надпись золотыми буквами: «Бриггс». Уимзи неприязненно взглянул на свое отражение.

— Проверка номер один, — сказал он, машинально поправляя галстук. — Не слишком ли я увлекся? А вдруг здесь замешано таинственное четвертое измерение? Но, как бы там ни было, зеркало на месте. Интересно, оно всегда тут висело? Итак, Уимзи, вперед. Но бриться еще раз... Брр, этого я не вынесу. Уж лучше постричься.

Он распахнул дверь, строго глядя на свое отражение, дабы оно не вздумало выкинуть какую-нибудь шутку.

Разговор с парикмахером был весьма живым и обстоятельным, однако только один отрывок из него заслуживает читательского внимания.

— Я был здесь когда-то, — сказал Уимзи. — Пожалуйста, немного короче за ушами. Мне кажется, что-то у вас изменилось.

— Верно, сэр. Приятнее смотрится, не правда ли?

— Зеркало на входной двери — оно ведь тоже новое?

— О нет, сэр, оно осталось от прежнего хозяина.

— Вот как! Видимо, мне показалось. Оно висело там и три года назад?

— О да, сэр. Мистер Бриггс здесь уже десять лет.

— И столько же лет висит зеркало?

— О да, сэр.

— Значит, память меня подвела. Возрастные изменения, ничего не поделаешь. Нет, нет, благодарю вас, если уж я поседел, то пусть таким и останусь. И одеколона не надо, спасибо. И даже электрической щетки. Ударов у меня было достаточно.

То, что он узнал, встревожило его. Встревожило настолько, что, выйдя из парикмахерской, он вернулся обратно и снова зашагал по улице. Он прошел всего несколько ярдов, когда ему в глаза неожиданно бросилась стеклянная дверь чайного магазина. Он тоже располагался в конце темного прохода и поперек двери золотыми буквами было написано: «Чайный магазин Бриджит», однако дверь была сделана из простого стекла. Какое-то время Уимзи смотрел на нее, потом вошел внутрь. Но направился он не к чайным столикам, а к кассирше, сидевшей за маленькой стеклянной конторкой.

Здесь Уимзи не стал ходить вокруг да около, а сразу приступил к делу. Он спросил молодую особу за кассой, не помнит ли она, как несколько лет назад в дверях их магазина упал в обморок мужчина.

Кассирша не смогла ему ответить: она работает здесь всего три месяца. Однако, она считает, это происшествие, если оно действительно было, должна помнить одна из их официанток. Официантка была вызвана и после некоторого размышления вспомнила: что-то такое и в самом деле имело место. Уимзи поблагодарил ее, назвался журналистом — что, казалось, полностью оправдывало эксцентричность его вопросов, — расстался с кроной и удалился.

Затем он посетил Кармелит Хаус на Флит-стрит.

У Уимзи были друзья в каждой газетной редакции. Поэтому он легко добрался до архива фотоматериалов, где ему на обозрение была выдана фотография с инициалами «Р. Д.».

— Ваша работа? — поинтересовался он.

— Нет, нам прислали ее из Скотланд Ярда. А в чем дело? Что-нибудь не так?

— Нет, нет, все в порядке. Я только хотел узнать, кто снимал.

— Ну об этом вам придется спросить у них. Чем еще могу быть полезен?

— Спасибо, больше ничего.

В Скотланд Ярде тоже обошлось без затруднений. Старший инспектор Паркер был ближайшим другом Уимзи. Необходимые справки были наведены и внизу на фотографии появилась затребованная фамилия. Уимзи сразу же отправился по нужному адресу и, назвав себя, без труда получил исчерпывающее интервью у владельца фотомастерской.

Как он и ожидал, это была маленькая мастерская, делающая быстрые дешевые фотографии без всяких намеков на художественное украшательство. До него здесь, естественно, побывал Скотланд Ярд, так что в распоряжение Уимзи была представлена вся собранная информация. Надо сказать, весьма скудная. Фотография была сделана два года назад, и ничего особенного об этой «фотомодели» вспомнить не удалось.

Уимзи попросил разрешения посмотреть негатив, который после некоторых поисков и был ему вручен.

Уимзи осмотрел его, положил на стол и вытащил из кармана «Вечерние новости» с фотографией на первой полосе.

— Взгляните-ка сюда, — сказал он.

Хозяин взглянул, потом перевел взгляд на негатив.

— Очень странно, — заметил он. — Просто удивительно.

— Как я понимаю, это было сделано под увеличителем, — продолжал Уимзи.

— Верно, — согласился владелец мастерской, — и негатив, должно быть, был неправильно повернут. Могу представить, как это произошло. Мы часто торопимся, чтобы кончить работу в срок; я думаю, здесь простая небрежность. Нужно будет с этим разобраться.

— Сделайте мне отпечаток с правильно повернутого негатива, — попросил Уимзи.

— Хорошо, сэр, конечно, сэр.

— И отошлите одну фотографию в Скотланд Ярд.

— Странно, что такое случилось именно с этой фотографией, не правда ли, сэр? И как тот тип ничего не заметил?.. Мы же обычно фотографируем в трех или четырех позах, хотя он, конечно, мог об этом просто забыть.

— Хорошо бы посмотреть, нет ли у вас тех негативов, и, если они сохранились, позвольте мне и их взять с собой.

— Я уже смотрел, сэр. Нет ни одного. Раз был отобран один этот негатив, остальные, без сомнения, уничтожены. Видите ли, сэр, мы не можем хранить забракованные негативы. У нас мало места. А эти три фотографии я сейчас сделаю.

— Приступайте, — сказал Уимзи. — И чем скорее, тем лучше. Быстренько просушите их и оттиски не ретушируйте.

— Конечно, сэр. Через час-другой они у вас будут, сэр. Но что меня удивляет, сэр, почему тот тип не жаловался?

— Ничего удивительного, — ответил Уимзи. — Он, видимо, подумал, что на этой фотографии он больше всего на себя похож. Ее он и выбрал. Видите ли, фотография с перевернутой левой и правой сторонами, именно то лицо, которое он каждый день видит в зеркале — его-то он и признал своим.

— Пожалуй, это верно, сэр. Очень благодарен, что вы указали на ошибку.

Уимзи еще раз сослался на занятость и отбыл. Затем последовал короткий визит в Сомерсет Хаус^[1484], после чего день был завершен.

Расследование в Брикстоне по адресу, данному ему мистером Дакворти, а также по другим адресам, в конце концов вывело Уимзи на след тех, кто знал когда-то его и его семью. Как оказалось, их прекрасно помнила одна весьма пожилая леди, которая в течение сорока лет держала на той же улице зеленную лавку. Ее энциклопедическая память малограмотного человека сохранила даже дату их приезда.

— Тридцать три года назад, если мы доживем до следующего месяца, — сказала она. — Был как раз день святого Михаила^[1485]. Хорошенькая молодая женщина, очень даже хорошенькая, а моя дочь — она ждала тогда своего первенького — была без ума от ее малыша.

— Мальчик здесь и родился?

— Нет, сэр, где-то на юге. Но где именно, помню, она никогда не говорила — около Нью Ката, и все. Она была не очень-то разговорчива. Ни с кем бывало не поделится, даже с моей дочкой. А у нее, вы понимаете, были важные причины, чтобы интересоваться, как да что. А та — хлороформ, говорит, и больше ничего не помню. Но я-то думаю, ей здорово досталось, потому она и не любила вспоминать про эти дела. Ее муж, тоже приятный человек, как-то сказал мне: «не напоминайте ей об этом, миссис Харботтл, не напоминайте...» То ли она тогда очень испугалась, то ли повредила что, не знаю, но только детей у них больше не было. Я ей бывало говорю: «Когда у вас, милочка, их будет девять, как у меня, вы привыкнете рожать». Она улыбалась, но только один этот мальчик у них и был.

— И вы, должно быть, здорово привыкли. Вид у вас просто великолепный, — любезно сказал Уимзи. — А сколько было ребенку, когда Дакворти поселились в Брикстоне?

— Три недели, сэр, чудесный был малыш. А волосиков на головке! Сначала они были черные, а потом стали ярко-красные, такие и встретишь-то редко — как морковь! Но не сказать, чтоб красивые, не как у нее, хотя вроде и того же цвета. И лицом на нее не похож, да и на отца тоже, она говорила, он пошел в ее родню.

— А кого-нибудь из их родственников вы видели?

— Только ее сестру, миссис Сузан Браун. Высокая, неприветливая, с каменным лицом — словно б и не сестра ей. Жила она, помнится, в Ившеме, да, точно, в Ившеме. Одно время я покупала там зелень. И хоть теперь зелень в пучки не вяжут, но вот что я думаю о миссис Браун: она была крепкая, с маленькой головкой, ну прямо пучок аспарагуса.

Уимзи должным образом поблагодарил миссис Харботтл и отправился в Ившем. Он уже начал удивляться, как далеко его может завести эта охота, но с облегчением обнаружил, что миссис Сузан Браун — особа весьма уважаемая и хорошо в городе известная, один из столпов методистской церкви^[1486].

Она все еще сохраняла прямую осанку, у нее были гладкие темные волосы, разделенные аккуратным пробором и собранные на затылке в пучок; широкая у основания и узкая в плечах, миссис Браун и вправду напоминала пучок аспарагуса. Она приняла Уимзи с холодной учтивостью и сразу же заявила, что ничего о своем племяннике не знает. Абсолютно ничего. Намек на то, что он находится в затруднительном, можно даже сказать тяжелом положении, она, казалось, приняла как должное.

— У него плохая наследственность, — заявила она. — Моей сестре Хетти следовало держать его построже.

— Что и говорить! — живо откликнулся Уимзи. — Но — увы! — не у всех у нас сильные характеры, что, впрочем, должно быть источником величайшей гордости для тех, кто таковые имеет. Я не хотел бы досаждать вам, мадам, к тому же, я знаю, у меня есть некоторая склонность к суесловию — ничего не поделаешь, это моя небольшая слабость, — поэтому я перейду прямо к делу. Перед тем как сюда приехать, я побывал у архивариуса в Сомерсет Хаус и выяснил, что ваш племянник, Роберт Дакворти, родился в Саутуарке, в семье Альфреда и Хестер Дакворти. Знаете, удивительная у них там система. Но, конечно, люди есть люди, временами и она может дать сбой, не правда ли?

Миссис Браун положила свои морщинистые руки на край стола, в ее темных проницательных глазах промелькнула тень.

— Прошу простить меня, скажите, под каким именем был зарегистрирован второй ребенок?

— Я вас не понимаю. — Руки ее слегка дрожали, но говорила она твердо.

— Прошу прощения. Никогда не умел точно выражать свои мысли. Родились двое близнецов, не так ли? Под каким именем был зарегистрирован второй ребенок? Извините мою назойливость, но это действительно очень важно.

— Что за странное предположение!

— О, это вовсе не предположение. Я не рискнул бы беспокоить вас ради каких-то предположений. Я знаю точно: был еще ребенок, брат-близнец. Могу сказать, более или менее точно, что с ним стало.

— Он умер, — торопливо сказала миссис Браун.

— Не люблю противоречить людям. В высшей степени неприятная манера поведения, но — увы — обязан возразить вам — тот малыш не умер. Он жив до сих пор. Единственное, что я хочу знать: как его зовут.

— А почему я должна вам что-то говорить, молодой человек?

— Потому что — извините, приходится вести разговор о вещах, не совместимых с хорошим вкусом, — было совершено убийство и подозревается ваш племянник Роберт, — пояснил Уимзи. — На самом же деле, как мне удалось узнать, убийцей является его брат. Вот почему я и хочу до него добраться. И для меня в самом деле было бы большим облегчением — я, видите ли, человек деликатный, — если бы вы помогли мне найти его. В противном случае мне придется обратиться в полицию, и тогда вас могут вызвать в суд в качестве свидетеля, а мне не хотелось бы — право, не хотелось бы — видеть вас свидетелем на судебном процессе по делу об убийстве. Знаете ли, малоприятная реклама. Если же мы сумеем быстро найти его брата, и вы, и Роберт не будете иметь к делу никакого отношения.

Миссис Браун несколько минут сидела в мрачном раздумье.

— Хорошо, — сказала она наконец, — я расскажу вам...

— Конечно, — сказал Уимзи старшему инспектору Паркеру несколько дней спустя, — все стало более или менее понятно только тогда, когда я услыхал об изменениях в организме мистера Дакворти.

— Ну разумеется, — подтвердил старший инспектор Паркер, — ничего не может быть понятнее и проще. И все-таки признайтесь: вам до смерти хочется рассказать мне, как вы пришли к такому заключению. Тем более что и я согласен немного поучиться. Скажите, разве у одного из близнецов внутренние органы всегда расположены наоборот? И разве люди с таким пороком всегда близнецы?

— И да и нет. Точнее, и нет и да. И похожие друг на друга близнецы, и непохожие могут быть совершенно нормальными. Но с близнецами похожими — иначе говоря, однояйцовыми — такое иногда случается. Я где-то читал, что человек, у которого левая и правая стороны перемещены, почти всегда имеет двойника, который является, можно сказать, его зеркальным отражением. Поэтому, пока бедняга Р. Д. говорил что-то о «Студенте из Праги» и четвертом измерении, я ждал, когда же наконец появится брат-близнец.

По-видимому, произошло вот что. Жили три сестры по фамилии Дарт: Сузан, Хестер и Эмили. Сузан вышла замуж за человека по имени Браун, Хестер стала женой мистера Дакворти, а Эмили осталась незамужней. По одной из тех забавных случайностей, на которые так щедра жизнь, только незамужняя Эмили, как оказалось, могла иметь детей. Она и родила двойню.

К тому времени родители уже умерли, и Эмили (естественно, брошенная отцом ребенка) обратилась за помощью к сестрам. Сузан — истинная мегера, к тому же замужество вознесло ее на более высокую социальную ступень. Она произнесла несколько цитат из Библии и умыла руки. Хестер, добрая душа, обещала усыновить ребенка, когда он родится, и воспитать как своего собственного. Итак, ребенок наконец прибыл, но, как я уже сказала, не один.

Двойня! Для Дакворти это было слишком. Такого сюрприза он не ожидал. Хестер было разрешено взять только одного ребенка, и она, по доброте душевной, выбрала наиболее слабого — как раз нашего Роберта — зеркальное отражение другого близнеца, точная его копия.

Второго ребенка Эмили пришлось оставить себе. Будучи женщиной довольно крепкой, она уехала с ребенком в Австралию.

Того близнеца, который остался у Эмили, зарегистрировали под ее фамилией — Дарт, и при крещении дали имя Ричард. Роберт был зарегистрирован как родной ребенок Хестер Дакворти — в те времена еще обходились без всех этих нудных процедур — справок от врача или акушерки, каждый волен был поступать, как ему захочется. Так появились Роберт и Ричард, двое славных мужей^[1487]. Дакворти вместе с ребенком переехали в Брайтон, где Роберт считался настоящим маленьким Дакворти.

По-видимому, Эмили умерла в Австралии, и Ричард, тогда пятнадцатилетний юноша, отработав свой проезд на пароходе, вернулся на родину. Тогда это уже не был хорошенький маленький мальчик. Два года спустя пути Роберта и Ричарда пересеклись — во время воздушного налета.

Возможно, Хестер и знала о необычном расположении внутренних органов у Роберта, а может быть, и нет. Он, во всяком случае, ничего не знал. Я думаю, шок, вызванный взрывом, послужил причиной того, что у него усилились врожденные навыки левши. Кроме того, взрыв, по-видимому, стимулировал и новую тенденцию его организма — амнезию, потерю памяти под влиянием шоковых ситуаций. Все это так угнетало нашего мистера Дакворти, что его сознание стало постепенно расстраиваться.

Я склонен думать, что Ричард каким-нибудь образом узнал о существовании у него двойника и использовал это к своей выгоде. При таком предположении становится понятен и главный в этой истории инцидент с зеркалом. Должно быть, Роберт по ошибке принял стеклянную дверь чайного магазина за дверь парикмахерской. Именно в тот момент на него случайно натолкнулся Ричард и, испугавшись, что его увидят, быстро ретировался. Конечно, обстоятельства ему благоприятствовали: и то, что эта встреча вообще состоялась, и то, что оба носили не только мягкие шляпы, но и одинаковые дождевики — впрочем, ничего удивительного в такой сырой пасмурный день.

И еще фотография. Без сомнения, вначале это была ошибка фотографа. Но я бы не удивился, если бы Ричард и намеренно выбрал именно ту фотографию, имея на нее какие-то виды в дальнейшем. Хотя из этого следует, что он каким-то образом узнал об особенностях организма Роберта. Возможно, ходили какие-то слухи в армии — там об этом, естественно, знали. Впрочем, тут я ни на чем не настаиваю.

Во всей этой истории есть еще один странный момент: тот сон, в котором он кого-то душил; как можно понять, он приснился ему в ту самую ночь, когда Ричард проделал это с Джесси Хейнз. Говорят, между близнецами, особенно похожими, существует очень тесная связь: зачастую они заболевают одной и той же болезнью и в один и тот же день, нередко один знает, о чем думает другой, ну и тому подобное. Ричард в этой паре был сильнейший, видимо поэтому он так активно влиял на брата. Хотя точно не знаю, не могу объяснить. Осмелюсь преположить, однако, что все это вздор. Главное, вы сняли с него все подозрения.

— Ну, раз мы получили ключ к разгадке...

— Тогда почему бы нам не навестить настоящего преступника?.. — Уимзи встал, подошел к зеркалу и поправил галстук. — А все-таки в зеркалах что-то есть, — сказал он. — Нечто сверхъестественное, вам не кажется?

ШАГАЮЩАЯ БАШНЯ (перевод Л. Серебряковой)

Значит, теперь до следующей среды? — уточнил мистер Меллилоу.

— Разумеется, — ответил мистер Крич. — Слава Богу, вроде бы ничего особенного не предвидится. Так что, Меллилоу, как обычно, — до среды. Если вот только... — Его тяжелое лицо на мгновение помрачнело, как будто он вспомнил о чем-то неприятном. — Возможно, ко мне заглянет один человек... Поэтому если в девять меня не будет — не ждите. Увидимся тогда в четверг.

Мистер Меллилоу выпустил своего гостя через стеклянную дверь и смотрел, как он идет по газону, направляясь к калитке, ведущей в сад под названием Холл. Стояла ясная октябрьская ночь, низко над землей висела выщербленная луна, заливая все вокруг фантастическим ярким светом. Мистер Меллилоу сунул ноги в калоши (было сыро, а он никогда не пренебрегал своим здоровьем), спустился с крыльца, миновал солнечные часы и рыбный садок, прошел по раскинувшемуся в низине саду и остановился у изгороди, ограничивающей с южной стороны его скромное владение. Облокотившись о частокол, он, как завороженный, смотрел на низвергающуюся с высоты речку и пологий склон за ней, увенчанный, примерно на расстоянии мили от берега, нелепой каменной башней, известной под названием «Капризница». Долина, склон и башня, собственно, и составляли Страйдинг Холл. Тихие и прекрасные, они лежали перед ним в лунном свете и, казалось, ничто и никогда не сможет потревожить их удивительной безмятежности. Но мистер Меллилоу знал, что это не так.

Он купил этот коттедж, чтобы закончить в нем свои дни. Он думал тогда, что нашел уголок Англии, в котором прошлое не только сохранилось, — таким оно пребудет здесь вечно. Странно, что он, шахматист, не смог просчитать на три хода вперед. Первый ход — смерть сквайра^[1488]. Второй — покупка Кричем всего Страйдинга. Но даже и после этого он не сообразил, зачем процветающему деловому человеку — неженатому, равнодушному к сельскому хозяйству, — забираться в такую глушь. Ведь на расстоянии всего нескольких миль три довольно больших города — не чета этой деревеньке, приткнувшейся у дороги в никуда. Глупец! Он забыл о линии электропередачи. Как большая безобразная ладья, внезапно выскочившая из того угла, где ее не должно было быть, она размашисто прошагала через четыре, шесть, восемь полей сразу, воздвигая на своем пути безобразные опоры, чтобы отметить ими свой успех, подбираясь к самым дверям его дома.

И все потому, что Крич совершенно спокойно объявил: он продает долину электрической компании; на реке появится электростанция, на прибрежном склоне вырастут временные жилища для рабочих и, как венец всего, — Предприятие, дьявол, скрывший свой лик еще под одним названием, подумал тогда мистер Меллилоу. По иронии судьбы именно он, единственный в деревне, тепло принял Крича. Он прощал ему вульгарные шутки и дурные манеры, потому что Крич одинок, думал он, и у него добрые намерения и, конечно, его радовало, что появился сосед, с которым раз в неделю можно сыграть в шахматы.

Он вернулся домой погрустневший, поставил калоши на их обычное место — возле стеклянной двери, на веранде, убрал шахматы, выпустил из дома кота и запер дверь — он жил один и только днем к нему приходила убираться женщина из деревни. Затем он лег в постель, полный мыслей о Страйдинге, сразу же уснул и ему приснился сон.

Ему снилось, что он стоит в каком-то удивительно знакомом месте. Посреди широкой равнины, изрезанной живыми изгородями, течет река, над ней — небольшой каменный мост. Огромные черные облака тяжело висят над головой, в наэлектризованном, предгрозовом воздухе стоит напряженная, готовая вот-вот взорваться тишина. А вдали, за рекой, синевато-багровые лучи солнца пронзают тяжелые облака и с театральной яркостью высвечивают одинокую башню. Вся сцена была поразительно нереальной — словно картина, нарисованная на холсте. Ему казалось даже, что он узнает руку художника и может назвать его имя. «Какая лаконичность и какой драматизм». — Именно эти слова пришли ему в голову. И потом: «Долго так продолжаться не может». И еще одна мысль: «Мне не следовало выходить без калош».

Ему нужно было во что бы то ни стало добраться до моста, это было важно, жизненно необходимо. Но чем быстрее он шел, тем дальше отступал от него мост, и, кроме того, ему было трудно идти без калош. Он увязал до колен, оскальзывался на крутых прибрежных откосах, покрытых разъезжающейся под ногами глиной. Разлитое в воздухе напряжение спало, но было жарко, как в печи. Он почему-то побежал, и дыхание застревало у него в горле, а когда он поднял голову, то удивился: до башни было рукой подать. Она высилась прямо перед ним, за рекой, а справа, совсем близко от него, чернел лес, которого раньше там не было. Мост же казался на удивление маленьким — не больше булавочной головки.

На опушке леса что-то металось — туда-сюда, туда-сюда, — пугливое и быстрое, как кролик. Теперь лес находился между ним и мостом, а башня, продолжая сиять неестественным ярким светом, возвышалась за мостом. Сам он стоял на берегу реки, но моста уже не было, а башня... башня двигалась. Вот она перешла реку. Одним гигантским рывком перемахнула через лес и была теперь не более чем в пятидесяти ярдах от него, невероятно высокая, сверкающая, вся разрисованная. Он побежал, увертываясь и петляя, но она с маху перешагнула через поле, и, когда он оглянулся, то увидел ее прямо перед собой. И теперь она была не одна, теперь их было две — башня и ее зеркальное отражение, башни-близнецы. Они стремительно надвигались на него с двух сторон, с потаенной угрозой, с тайным намерением сокрушить его. Он метался между ними, дрожа от ужаса и почти задыхаясь. Он уже видел вблизи их гладкие желтые стены, сужающиеся к небу, и заметил, что у подножия одной из них происходило что-то отвратительное — словно бы там ворочалась, припадая к земле, гигантская кошка.

Затем низкое небо раскрылось, как шлюз, и на землю обрушился ливень. Под плотной завесой дождя он прыгнул к подножию башни, прямо к двери, оказавшейся перед ним, и стал взбираться по знакомой лестнице. «Наконец-то я найду свои калоши», — подумал он с чувством глубокого облегчения. Внезапно башню озарила сверкнувшая через бойницу молния, и в ее свете он увидел черную ворону, лежащую на ступеньке. Затем раздался удар грома. Один, второй, третий...

Прислуга барабанила в дверь.

— Ну и спите же вы, ничего не скажешь...

В следующую среду, сидя за ужином, мистер Меллилоу подумал: хорошо бы сегодня Крич не пришел. Всю неделю его не покидала мысль об этой электростанции, и чем больше он думал, тем меньше ему все это нравилось. Он узнал и еще одну вещь, которая усилила его неприязнь к Кричу. Оказывается, сэр Генри Хантер, которому принадлежали обширные земли по ту сторону деревни, предлагал компании куда более удобную строительную площадку, и на условиях весьма выгодных. Просто непонятно, почему выбор пал на Страйдинг. Вероятно, Крич подкупил топографа. Сэр Генри говорил об этом прямо, без обиняков, хотя и соглашался, что никаких доказательств у него нет.

— Он жульничает, — утверждал сэр Генри. — В городе я про него кое-что слышал... Толки самые скверные.

Мистер Меллилоу высказал предположение, что сделка, возможно, еще и не состоится.

— Вы оптимист, — ответил сэр Генри. — Такого, как Крич, ничто не остановит. Кроме смерти. А враги у него есть... — Он внезапно оборвал разговор и, помрачнев, добавил: — Остается надеяться, что когда-нибудь он сломает себе шею. И чем быстрее, тем лучше.

Мистер Миллилоу чувствовал себя неловко. Он не любил слушать о сомнительных сделках. Деловые люди, он считал, все такие, и поэтому лучше поменьше с ними общаться. Для него это может плохо кончиться. А в общем, лучше об этом не думать. Чтобы скоротать время до прихода Крича, он взял газету и стал раздумывать над помещенными там задачами. Играя белыми, поставить мат в три хода.

Эти приятные размышления прервал стук в дверь. Крич? Но почему так рано? Еще ведь только восемь. Конечно, не он. Он прошел бы по газону и вошел через стеклянную дверь. Но кто же может прийти к нему вечером? Чувствуя некоторое замешательство, он встал и открыл дверь. Стоящий в дверях человек был ему незнаком.

— Мистер Меллилоу?

— Да, это я. Чем могу служить? (Автомобилист, подумал он, который хочет узнать дорогу или попросить что-нибудь.)

— Очень приятно. Я пришел сыграть с вами в шахматы.

— Сыграть в шахматы? — повторил удивленный мистер Меллилоу.

— Да. Именно так. Я коммивояжер. Моя машина сломалась, она внизу, в деревне. Мне пришлось остановиться в гостинице, и я спросил любезного Поттса, с кем тут можно сыграть в шахматы, чтобы как-то провести вечер. Он сказал, здесь живет мистер Меллилоу, и он хорошо играет в шахматы. Я тут же вспомнил... Когда-то я читал «Меллилоу в пешечной комбинации». Это ваша, нет?

Польщенный мистер Меллилоу признал себя автором этой небольшой работы.

— Вот как? Поздравляю. Не будете ли вы так любезны сыграть со мной партию, а? Конечно, если я не нарушаю ваши планы и у вас нет компаньона?

— Вообще-то я жду одного приятеля... — в раздумье сказал мистер Меллилоу. — Но он будет не раньше девяти, а может и вовсе не придет.

— Если он придет, я уйду, — заверил его незнакомец. — Вы очень любезны. — И, не дожидаясь приглашения, он как-то незаметно, бочком, проник в переднюю и уже снимал шляпу и плащ. Это был крупный мужчина с короткой, густой, курчавой бородкой, в темных очках, говорил он низким голосом с легким иностранным акцентом.

— Моя фамилия Мозес, — продолжал он. — Я представляю фирму «Коен и Голд» с Фарингтон-стрит, поставляющую оборудование.

Он показал широкий оскал зубов, и сердце мистера Меллилоу сжалось. Такая спешка просто неприлична. Даже строительная площадка еще не выбрана! Он почувствовал безотчетное негодование против этого ни в чем не повинного еврея и тут же одернул себя: этот человек не виноват.

— Входите, — сказал он, придавая голосу больше сердечности, чем чувствовал на самом деле. — Буду рад сыграть с вами партию.

— Очень вам признателен, — ответил мистер Мозес, втискиваясь своей крупной массой в гостиную. — О! Вы решаете трехходовки? Изящно, хотя и неглубоко. Так вы не сломаете защиту.

Мистер Меллилоу кивнул, и незнакомец начал расставлять на доске фигуры.

— У вас болит рука? — полюбопытствовал мистер Меллилоу.

— Пустяки, — ответил мистер Мозес, отворачивая перчатку и показывая пластырь. — Я пытался завести эту проклятую машину, но она оказалась довольно строптивой. И вот, пожалуйста, — сбил себе суставы. Впрочем, ерунда. Я надел перчатки, чтобы предохранить пальцы. Итак, начали?

— Не хотите ли сначала чего-нибудь выпить?

— Нет, нет, благодарю вас. Я уже промочил горло в гостинице. Слишком много пить — вредно. Но вы, пожалуйста, не обращайте на меня внимания.

Мистер Меллилоу налил себе скромную порцию виски с содовой и сел за доску. Он вытянул жребий, взял белые фигуры и начал королевской пешкой.

— Вот как! — сказал мистер Мозес, когда было сделано несколько вполне традиционных ходов. — Giuoco piano^[1489], а? Ничего интересного. Проба сил, не более того. Вот когда мы узнаем, чего можно ожидать друг от друга, тогда-то сюрпризы и начнутся.

Вначале они играли очень осторожно. Кем бы ни был мистер Мозес, игрок он был сильный и умный, не так-то легко впадающий в панику. Дважды мистер Меллилоу расставлял ловушку, и дважды мистер Мозес с широкой улыбкой уходил из уже готовых сомкнуться челюстей. Третья ловушка была расставлена более тщательно. И мало-помалу, отстаивая в упорной борьбе каждый шаг, черные отступили за последнюю линию защиты. Еще пять минут, и мистер Меллилоу вежливо сказал:

— Шах. — И добавил: — И мат в четыре хода.

Мистер Мозес кивнул.

— Это была хорошая игра. — Он взглянул на часы. — Час прошел. Вы ведь дадите мне взять реванш, а? Теперь мы знаем друг друга и посмотрим, кто кого.

Мистер Меллилоу согласился. Десять минут десятого. Значит, Крич уже не придет.

На этот раз мистер Мозес разыграл белыми трудный и опасный гамбит Стейница. Через несколько минут мистер Меллилоу понял, что до сих пор его противник вел с ним какую-то двусмысленную игру. Он вдруг ощутил то нетерпеливое и жгучее волнение, которое появляется у опытного игрока, когда ему случается откусить больше, чем он может проглотить. К девяти тридцати он ушел в глухую защиту; без четверти десять осознал, что ищет выхода из создавшегося положения; пятью минутами позже мистер Мозес неожиданно сказал:

— Уже поздно, нужно немного ускорить игру. — И двинул вперед коня, принеся в жертву ферзя.

Мистер Меллилоу немедленно воспользовался его оплошностью, но тут же понял — увы! слишком поздно, — что ему угрожает вырвавшаяся вперед белая ладья.

Ну и глупость! Как он мог так оплошать? Конечно, если бы в маленькой комнате не было так душно и если бы взгляд незнакомца за темными стеклами не был таким непроницаемо-загадочным... Ах, вытащить бы на одну минуту короля из опасной позиции и двинуть вперед пешку — тогда у него был бы еще шанс. Но ладья неумолимо надвигалась на него, а он изо всех сил петлял и увертывался; потом, вырвавшись, она размашисто зашагала через четыре, шесть полей сразу; стремительно выскочила из своего угла вторая белая ладья... И теперь они вместе приближались к нему — две ладьи, ладьи-двойники, ладья и ее зеркальное отражение. Да ведь это же его сон! Две шагающие башни — совершенно одинаковые, желтые, разрисованные... Мистер Меллилоу вытер со лба пот.

— Шах! — сказал мистер Мозес. И снова повторил: — Шах! А потом: — Шах и мат!

Мистер Меллилоу взял себя в руки. Не может быть! Его сердце билось, как после состязания в беге. Смешно, конечно, так волноваться из-за шахмат, но если он кого-нибудь на свете и презирал, то только плохих игроков. Незнакомец произнес несколько вежливых банальностей — мистер Меллилоу не расслышал, что именно тот сказал, — и сложил шахматы.

— А теперь я должен идти, — сказал мистер Мозес. — Благодарю вас за доставленное удовольствие. Простите, вы неважно себя чувствуете?

— Нет, нет, все в порядке, — торопливо ответил мистер Меллилоу. — Это все жаркий огонь да еще лампа... Было очень приятно сыграть с вами. Не хотите ли чего-нибудь выпить на дорогу?

— Нет, благодарю вас. Мне пора. Как бы славный Поттс не запер входную дверь. Еще раз — большое спасибо.

Не снимая перчатки, он сжал руку мистеру Меллилоу и быстро вышел в переднюю. Потом, так же стремительно, схватил шляпу и дождевик и исчез. Вскоре его шаги замерли на выложенной гравием дорожке.

Мистер Меллилоу вернулся в гостиную. Странная история. Ему было трудно поверить в реальность случившегося. Шахматная доска, фигуры в коробке, сборник шахматных задач на старой дубовой конторке, рядом одинокий стакан для вина. Должно быть, он задремал и ему все приснилось, потому что незнакомец не оставил после себя никаких следов. Без сомнения, в комнате слишком жарко. Он широко распахнул стеклянную дверь. Щербатая луна разбросала по долине и прибрежному склону черно-белые квадраты. Бледной призрачной стрелой возносилась к небу далекая «Капризница». Мистер Меллилоу решил прогуляться к мосту — ему необходимо было немного проветриться. Он ощупью поискал в привычном месте свои калоши. Их там не было.

— Куда же эта женщина их поставила? — пробормотал Меллилоу и без всякой логики ответил себе: — Мои калоши наверху, у «Капризницы».

Казалось, ноги сами несли его вперед. Он прошел через сад, миновал поле и вскоре вышел к маленькому деревянному мостику. Он не сомневался: его калоши у «Капризницы». И почему-то ему непременно нужно было вернуть их на прежнее место — всякое промедление смерти подобно. «Какая глупость! — думал он. — А все этот дурацкий сон, который не выходит у меня из головы. Должно быть, их унесла миссис Гиббс, чтобы привести в порядок. Но раз уж я здесь, то надо идти, прогулка пойдет мне на пользу».

Власть сновидения была так сильна, что он едва ли не удивился, увидев мост на его обычном месте. Он положил руки на деревянные перила, и прикосновение к грубому, необработанному дереву успокоило его. Теперь до «Капризницы» оставалось не более полумили. Ее гладкие стены сверкали в лунном свете, и вдруг он обернулся — ему показалось, что сейчас он увидит вторую башню, башню-двойника, устремившуюся за ним через поля. Однако ничего особенного он не заметил и с удвоенной энергией подступился к холму. Вскоре он уже оказался у подножия башни и с некоторым удивлением увидел, что дверь в ее основании открыта.

Он вошел внутрь, и темнота тут же набросила на него темное покрывало. Нащупывая ногами ступеньки, он медленно поднимался по винтовой лестнице. Глухой мрак сменялся призрачным лунным сиянием, пробивающимся через башенные бойницы. И в этом чередовании света и тьмы петляющая лестница казалась ему бесконечной. Затем, когда его головы коснулось бледное мерцание четвертого этажа, он увидел что-то черное, бесформенное, распростертое на полу. И то неясное чувство, которое вело его к «Капризнице», переросло теперь в твердую уверенность: он шел сюда для того, чтобы увидеть это. Он поднялся выше и склонился над тем, что лежало на полу. Это был Крич, мертвый. А за ним, почти рядом, стояла пара калош. Когда мистер Меллилоу шагнул к ним, что-то подкатилось ему под ноги. Это была белая ладья.

Полицейский врач сказал, что смерть наступила примерно в девять. Значит, в 8.50 он отправился к мистеру Меллилоу играть в шахматы. В утреннем свете были ясно видны отпечатки калош мистера Меллилоу на выложенной гравием дорожке. Следы вели к дальнему концу лужайки, мимо солнечных часов и рыбного садка, через лежащий в низине сад, по темному полю к мостику через речку и затем вверх по склону — к «Капризнице». Глубокие, близко друг к другу расположенные вмятины — именно такие следы оставляет человек, несущий ужасный груз. Но до «Капризницы», ни много ни мало, добрая миля да еще полмили вверх по склону. Врач испытующе оглядел весьма скромные формы мистера Меллилоу.

— О да, — отвечая на его взгляд, сказал мистер Меллилоу, — я мог бы его перенести. Видите ли (мистер Меллилоу слегка покраснел), я из простой семьи. Мой отец был мельник, и всю свою юность я таскал мешки. Но я всегда любил читать, и поэтому мне удалось образовать себя, а потом и заработать немного денег. Так что глупо притворяться, будто бы я не смог перенести Крича. Но я, конечно, этого не делал.

— К сожалению, — сказал инспектор, — мы не можем найти никаких следов мистера Мозеса. (Такого неприятного голоса мистер Меллилоу никогда не слышал: скептический, пронзительный, как звук пилы.) Он никогда не бывал в Фетерсе, это точно. Поттс в глаза его не видел, и уж тем более не посылал его к вам с этой байкой насчет шахмат. И машину его никто не видел. Да, ничего не скажешь, странный джентльмен этот мистер Мозес. Никаких следов у входной двери?... Ну, допустим, там асфальт, а на нем мало что увидишь. А это случайно не его стакан, сэр? Ах, он не пил... Значит, вы сыграли две партии в шахматы в этой самой комнате? Говорят, увлекательное занятие. И вы, стало быть, не слышали, как бедняга Крич подошел к дому?

— Стеклянная дверь была закрыта, — сказал мистер Меллилоу, — и шторы опущены. А мистер Крич всегда входил в калитку и шел по газону.

— Хм! — сказал инспектор. — Значит, он или кто-то еще вошел в дом, прошел на веранду и стянул ваши калоши; а вы и мистер Мозес были так заняты игрой, что ничего не слышали.

— Постойте, инспектор (главный констебль, сидевший за дубовой конторкой мистера Меллилоу, чувствовал себя весьма неловко), по-моему, не так уж это невозможно. Бесшумные теннисные туфли или что-нибудь в этом роде — вот и все. А как насчет отпечатков пальцев на шахматах?

— На правой руке у него была перчатка, — горестно сказал мистер Меллилоу, — а левой рукой, я теперь припоминаю, он вообще ничего не касался, даже шахмат.

— Очень странный джентльмен, — повторил инспектор. — Ни отпечатков пальцев, ни следов обуви, ничего не пьет, глаз не видно, особых примет нет, появился и растаял как дым — прямо человек-невидимка.

Мистер Меллилоу беспомощно развел руками.

— Вы играли этими шахматами?

Мистер Меллилоу кивнул, и инспектор, осторожно придерживая огромной рукой раскатившиеся фигуры, перевернул коробку над шахматной доской.

— Давайте-ка на них посмотрим. Две большие фигуры с крестами наверху и две с шипами. Четыре паренька с прорезями в головах. Четыре коня. Две черные штуковины — как вы их называете, а? По-моему, они больше смахивают на церкви. Одна белая церковь — ну ладно, ладно, ладья, если вам так больше нравится. А где же вторая? Или эти ладьи не как все фигуры — у них нет пары?

— Должны быть обе, — сказал мистер Меллилоу. — В конце игры, я помню, он поставил мне мат двумя ладьями.

Он действительно очень хорошо все помнил. Свой сон и башни-двойники, надвигающиеся на него. Извлекая из кармана шахматную фигуру, он вдруг неожиданно осознал, как называется тот ужас, что метался по опушке леса. Имя ему — смерть.

Инспектор поставил на шахматную доску белую ладью, найденную у трупа в «Капризнице». Она полностью соответствовала той, что уже стояла на доске.

— Люди Стентона, — сказал главный констебль, — их почерк...

Инспектор, сидя спиной к стеклянной двери, наблюдал за побледневшим мистером Меллилоу.

— Он, по-видимому, положил ее себе в карман, когда убирал шахматы, — сказал мистер Меллилоу.

— Да, но, судя по вашему рассказу, он не мог ни отнести ее в башню, ни совершить убийство.

— А не могло так быть, что вы случайно взяли ее и уронили около трупа? — спросил главный констебль.

— Джентльмен ведь уже сказал, что своими глазами видел, как тот парень, Мозес, убрал шахматы, — вмешался инспектор.

Теперь они молча смотрели на него, все до одного. Мистер Меллилоу обхватил голову руками. На его лбу выступили капельки пота. «Что-то должно произойти, — думал он. — Что-то обязательно должно произойти».

И тут, как удар грома, раздался стук в стекло. Инспектор от неожиданности подскочил на месте.

— О Господи, как вы меня напугали! — жалобно сказал он, открывая стеклянную дверь. Струя свежего воздуха ворвалась в комнату.

Мистер Меллилоу удивился. Кто это? Голова перестала соображать. Кажется, друг главного констебля, он исчез куда-то во время разговора. Как мост в его сновидении. Просто вышел из рамы и исчез.

— Увлекательная это игра — расследование, — сказал друг главного констебля. — Почти как шахматы. Кто-то проходит прямо на веранду, а его не замечают. Скажите, мистер Меллилоу, что заставило вас пойти вчера вечером к «Капризнице»?

Мистер Меллилоу колебался. Этот момент он просто опустил. Если уж рассказ о мистере Мозесе звучал неубедительно, то что говорить о калошах, привидившихся ему во сне?

— Расскажите же нам об этом, — настаивал друг главного констебля, протирая монокль носовым платком и вставляя его на прежнее место. — Наверное, женщина, не так ли? Встречай меня при лунном свете, ну и так далее и тому подобное.

— Конечно, нет! — с возмущением ответил мистер Меллилоу. — Я просто хотел подышать свежим... — Он остановился в нерешительности. Какое-то детское простодушие в лице этого человека побуждало его говорить правду.

— Я видел сон.

Инспектор заерзал на стуле, а главный констебль неловко заложил ногу за ногу.

— Божье предостережение, снизошедшее во сне, — неожиданно сказал тот человек с моноклем. — И что же вам приснилось? — он проследил взгляд мистера Меллилоу. — Шахматы?

— Две движущиеся ладьи и мертвая ворона, — ответил Меллилоу.

— Типичный пример смешанной символики, — пояснил тот человек. — Мертвая черная ворона превращается в мертвого человека с белой ладьей рядом.

— Но ведь убийство произошло позже, — напомнил главный констебль.

— Да, но мы действительно закончили игру с двумя ладьями, — настаивал мистер Меллилоу.

— Так уж работает память нашего друга, — сказал человек с, моноклем. — Как у Белой Королевы^[1490], которая еще до завтрака успевала поверить в шесть невозможных вещей. Так же как и я, между прочим. «Фараон, скажи свой сон»^[1491].

— Время идет, Уимзи, — напомнил главный констебль.

— Пусть идет,— отозвался тот. — Как заметил один великий шахматист, движение времени приближает нас к истине.

— Кто это сказал? — встрепенулся мистер Меллилоу.

— Дама, которая играла живыми мужчинами, ставила мат королям, папам и императорам, — ответил лорд Питер Уимзи.

— О! — сказал мистер Меллилоу. — Ну тогда... — И он поведал всю историю с самого начала, не утаив своей неприязни к Кричу и ночной фантазии с шагающими электрическими столбами.

— Думаю, это и навеяло на меня тот сон, — заключил он.

— Вам чертовски повезло со сновидением, — сказал Уимзи. — И теперь я понимаю, почему они выбрали именно вас. Ясно как божий день. Если бы не ваш сон, убийца вернулся бы обратно и поставил ваши калоши на место. И если бы утром кто-нибудь, а не вы, нашел ладью рядом с телом и ваши следы, ведущие из дома и обратно в дом, это стало бы для вас матом в один ход. Так что ищите двоих, суперинтендант.

Он снова повернулся к мистеру Меллилоу:

— Один из них, по-видимому, из окружения Крича, потому что он знал, что тот каждую среду приходит к вам играть в шахматы и всегда идет через калитку. Он знал также, что у вас и у Крича совершенно одинаковые комплекты шахмат, можно сказать, шахматы-близнецы. Другой — неизвестный, который вроде бы должен был к нему зайти. Один дождался Крича у калитки, задушил его, взял с веранды ваши калоши и, надев их, отнес тело в «Капризницу». А другой, переодевшись, пришел сюда, чтобы занять вас игрой и предоставить вам алиби, в которое никто не поверит. У одного сильные руки и крепкая спина — приземистый крепыш с размером ноги не больше вашего. Другой — высокий, с выразительными глазами и, возможно, чисто выбритый, блестяще играет в шахматы. Поищите этих двоих, инспектор, среди врагов Крича и поинтересуйтесь, где они были вчера вечером между восемью и девятью тридцатью.

— А почему, как вы думаете, убийца не вернул калоши на место? — спросил главный констебль.

— Дело в том, что, начиная с этого момента, их план начал трещать по швам, — пояснил Уимзи. — Я думаю, он притаился у «Капризницы» и ждал, пока в коттедже погаснет свет. Он, видимо, считал, что заходить на веранду, пока мистер Меллилоу не заснул, слишком рискованно.

— Вы хотите сказать, что он был там, внутри «Капризницы», и следил за мной, пока я поднимался по темной лестнице? — удивился мистер Меллилоу.

— Вероятно, да, — ответил Уимзи. — Хотя не исключено и другое: увидев, как вы взбираетесь по холму, он понял, что все пошло не так, как было задумано, и убежал в противоположную сторону, к высокогорной дороге, что проходит за «Капризницей». А мистер Мозес, переодевшись где-нибудь в укромном местечке, ушел так же, как и пришел, — той дорогой, что проходит мимо вашего дома, мистер Меллилоу.

— Все это очень хорошо, ваша светлость, но где доказательства? — спросил инспектор.

— Везде, — ответил Уимзи. — Посмотрите еще раз на следы. Один след — отпечатки калош, глубокие и частые, когда тело несли вниз, от дома. Второй, в прогулочной обуви, проложен позднее. Это след мистера Меллилоу от дома к «Капризнице». И третий — снова след мистера Меллилоу, когда он возвращался обратно, — след бегущего со всех ног человека. Значит, два следа ведут из дома и только один в дом. А где же тот человек, который вошел и не вернулся обратно?

— Пусть так, но предположим, что вторую цепочку следов мистер Меллилоу оставил намеренно, чтобы сбить нас с толку, а? — настаивал на своем инспектор. — Заметьте, я не говорю, что он это сделал, но почему он не мог этого сделать?

— Потому что у него не осталось на это времени, — объяснил ему Уимзи. — Следы, ведущие из дома и обратно в дом, сделаны после того, как отнесли тело. На три мили вокруг здесь нет ни одного моста, а реку вброд не перейдешь, только по мосту. Но в десять тридцать мистер Меллилоу был в Фетерсе, по эту сторону реки, и звонил в полицию. Без крыльев тут было бы не обойтись, инспектор. И мост — тому доказательство, потому что мост пересекли всего три раза.

— Мост... — со вздохом облегчения сказал мистер Меллилоу. — Я знал во сне, что с мостом связано что-то важное. Я знал, что буду в безопасности, если только доберусь до него.

НЕДОСТОЙНАЯ МЕЛОДРАМА, ИЛИ ЯБЛОКО РАЗДОРА (перевод Л. Серебряковой)

Боюсь, вы привезли с собой отвратительную погоду, лорд Питер, — с шутливым укором сказала миссис Фробишер-Пим. — Если и дальше так пойдет, день похорон будет очень плохим.

Лорд Питер бросил взгляд на мокрую зеленую лужайку, на аллею, обсаженную лавровым кустарником; поистине разверзлись хляби небесные, и дождь безжалостно хлестал по листьям, мокрым и блестящим, точно резиновые.

— Да, не очень приятный обычай — стоять на похоронах под открытым небом, — согласился он.

— Обидно, если старикам из-за плохой погоды придется сидеть дома. Ведь в таком небольшом местечке, как наше, похороны — едва ли не единственное их развлечение на всю зиму. Разговоров об этом им хватит потом на несколько недель.

— А что, какие-нибудь особые похороны?

— Дорогой Уимзи, — вмешался хозяин, — вы в своей маленькой деревушке под названием Лондон совершенно не в курсе наших местных событий. Таких похорон в Литтл Доддеринге еще никогда не бывало. Вы, может быть, помните старого Бердока?

— Бердок?.. Позвольте, позвольте... Местный сквайр или что-то в этом роде?

— Был им, — уточнил мистер Фробишер-Пим. — Он умер в Нью-Йорке недели три назад, а хоронить его будут здесь. Все Бердоки сотни лет жили в большом доме, и все они похоронены на кладбище возле церкви. Кроме того, который был убит на войне. О смерти Бердока телеграфировал его секретарь, он сообщил, что гроб с телом будет отправлен, как только бальзамировщики закончат свою работу. Пароход приходит в Саутгемптон, если не ошибаюсь, сегодня утром. Во всяком случае, гроб привезут из города поездом 6.30.

— Ты пойдешь встречать его, Том?

— Нет, дорогая, в этом нет необходимости. Там и без того будет много народу из деревни. А для команды Джолиффа это вообще апофеоз их жизни; ради такого случая они даже позаимствовали у молодого Мортимера лишнюю пару лошадей. Надеюсь, они не перепутают постромки и катафалк не опрокинется. Лошадки у Мортимера очень норовистые. К тому же, откровенно говоря, старик не заслуживал особого уважения.

— О Том, он мертв.

— В известном смысле он уже давно мертв. Нет, Агата, не стоит притворяться: старый Бердок был всего лишь злобным, завистливым и подлым негодяем и, слава Богу, наконец-то мир от него избавился. Чего стоит тот последний скандал, который он учинил!... Ему просто нельзя было больше здесь оставаться, вот он и уехал в Штаты. И все-таки, если бы у него не хватило денег откупиться, он, вероятнее всего, попал бы в тюрьму. Поэтому-то меня так и раздражает Хэнкок. Я не против — пусть называет себя священнослужителем, хотя наш дорогой старый Уикс называл себя просто священником, а ведь он как-никак был каноник^[1492]. И я не против его наряда. Если ему нравится, может завернуться хоть в американский флаг. Но поставить гроб с телом старого Бердока в южном приделе да еще чтобы Хаббард из «Красной коровы» с Дагганом вместе полночи молились над ним — нет, это уже слишком. Людям, знаете ли, такое не нравится, по крайней мере старшему поколению. Молодежь, я думаю, возражать не будет, для нее это просто развлечение, но многих фермеров это оскорбляет. Они-то знали старого Бердока очень хорошо. Симпсон — церковный староста, ты его знаешь — подошел ко мне вчера совершенно расстроенный. А более благоразумного человека, чем Симпсон, трудно себе представить. Я обещал ему поговорить с Хэнкоком. И я действительно говорил с ним сегодня утром, но, признаться, с таким же успехом можно взывать к алтарным вратам.

— Мистер Хэнкок из тех молодых людей, которые воображают, будто знают все, — сказала миссис Фробишер-Пим. — Разумный человек прислушался бы к твоим словам, Том. Ты — мировой судья, прожил здесь всю жизнь и, разумеется, знаешь о прихожанах гораздо больше, чем он.

— Его доводы меня просто возмущают, — продолжал мистер Фробишер-Пим. — Он считает, раз старик такой грешник, он больше других нуждается в отпевании. Я сказал ему: «Думаю, всех наших с вами молитв не хватит, чтобы помочь старому Бердоку выбраться из того места, где он сейчас пребывает». Ха, ха! На что он мне ответил: «Согласен с вами, мистер Фробишер-Пим; вот почему над его гробом восемь человек всю ночь будут читать молитвы». Признаться, я не нашелся, что ему на это ответить.

— Восемь человек! — воскликнула миссис Фробишер-Пим.

— Читать будут, как я понимаю, по очереди, по двое одновременно. «Вы, надеюсь, понимаете, — сказал я ему, — что этим вы даете удобный повод нонконформистам»^[1493]. Конечно, он не мог этого отрицать.

Уимзи положил себе мармелада. Нонконформисты, казалось, всегда только и ищут повода. Хотя никогда не говорилось, о чем именно идет речь и как используются эти поводы, когда они предоставляются. Но поскольку Уимзи и сам был взращен в лоне англиканской церкви^[1494], ему тоже приходилось сталкиваться с теми, кто проявлял подобную странность — всегда искал повода. Поэтому он только сказал:

— Плохо, когда в маленьком приходе придерживаются разных взглядов. Это вносит сумятицу в представления простодушных сельских отцов, деревенского кузнеца например, дочь которого поет в местном хоре, ну и всех остальных. А что думает об этом семья Бердоков? Там ведь, кажется, было несколько сыновей?

— Теперь осталось только двое: Олдин убит на войне. Один из сыновей Бердока — Мартин сейчас за границей.

Он уехал после своего скандала с отцом и, по-моему, с тех пор в Англии не был.

— А что это за скандал?

— Грязная в общем-то история. Одна девушка — то ли киноактриса, то ли машинистка, — что называется, попала в беду. И виноват был Мартин. Но он хотел на ней жениться.

— Хотел жениться?

— Да, представьте себе. С его стороны это просто отвратительно, — вмешалась в разговор миссис Фробишер-Пим. — Ведь он был чуть ли не помолвлен с дочерью Делапримов — ну с той, в очках, ты знаешь. Так вот, скандал произошел страшный. Какие-то ужасно вульгарные люди ворвались в дом и стали требовать старого Бердока. Нужно признать, у него хватило смелости выйти к ним — он не из тех, кого можно запугать. Он сказал, что девушка должна винить только себя, а если им хочется, пусть возбуждают дело против Мартина, себя же он никому шантажировать не позволит. Дворецкий, естественно, подслушивал под дверью, и в деревне пошли разговоры. А потом вернулся домой Мартин Бердок, и они с отцом так кричали, что их было слышно на много миль вокруг. Мартин сказал, что все это сплетни и он все равно женится на этой девушке. Не понимаю, как можно войти в семью таких шантажистов.

— Дорогая, — мягко сказал Фробишер-Пим, — по-моему, ты несправедлива к Мартину и к родителям его жены. Из того, что Мартин рассказал мне тогда, можно заключить, что люди они вполне приличные хотя, разумеется, не его круга. К Бердоку они пришли из самых лучших побуждений: узнать о намерениях Мартина. И ты поступила бы так же — будь это одна из наших дочерей. А старый Бердок решил, что они пришли его шантажировать. Такие люди, как он, уверены, что всегда можно откупиться, и он, должно быть, считает, что его сын имеет полное право соблазнить молодую женщину, которая сама зарабатывает на жизнь. Я уже не говорю о том, что Мартин был вправе...

— Боюсь, Мартин весь в отца, — возразила жена. — Во всяком случае, он женился на той девушке, а зачем бы он на это пошел, если бы не известные обстоятельства?

— Но ведь детей у них нет, ты же знаешь, — напомнил Фробишер-Пим.

— Нет, но могли быть. В одном я не сомневаюсь — девушка была в сговоре со своими родителями. Вот с тех самых пор супруги Бердоки и живут в Париже.

— История действительно не из приятных, — подвел итог мистер Фробишер-Пим. — Разыскать адрес Мартина было непросто, но ему все-таки сообщили, и я не сомневаюсь, что он скоро приедет. Хотя, мне говорили, он снимает фильм, так что, вполне возможно, и не успеет вовремя попасть на похороны.

— Будь у него сердце, никакой фильм не помешал бы ему, — сказала миссис Фробишер-Пим.

— Дорогая, существуют такие вещи, как контракты и очень суровые штрафы за их нарушение. А я думаю, Мартин просто не может позволить себе потерять большую сумму денег. Вряд ли отец что-нибудь ему оставил.

— Значит, Мартин младший сын? — спросил Уимзи, из вежливости выказывая к этому довольно избитому сюжету деревенской жизни гораздо больше интереса, чем испытывал на самом деле.

— Нет, он самый старший. Поэтому дом со всей недвижимостью по закону переходит к нему. Но земля не приносит никаких доходов. Старый Бердок сколотил состояние на каучуковых акциях, во время бума. А деньги, кому бы он их ни оставил, могут пропасть, потому что завещание еще не найдено. Скорее всего он оставил их Хэвиленду.

— Младшему сыну?

— Да, он управляющий какой-то компании в Сити, торгует шелковыми чулками. Здесь его видели нечасто, но он прибыл сразу же, как только узнал о смерти отца, и остановился у Хэнкоков. С тех пор как старый Бердок уехал в Штаты — а было это четыре года назад, — большой дом стоит закрытый. И Хэвиленд, наверное, не станет открывать его, пока Мартин не решит, что с ним делать. Вот почему гроб поставят в церкви.

— Меньше хлопот, конечно, — сказал Уимзи.

— Разумеется, хотя, видите ли, я думаю, Хэвиленду следовало бы проявить больше добрососедского внимания. Учитывая положение, которое всегда занимали здесь Бердоки, люди вправе ожидать хороших поминок. Но эти деловые люди думают о традициях гораздо меньше, чем мы, провинциалы. А поскольку Хэвиленд остановился у Хэнкоков, то, естественно, ему не очень-то удобно возражать против свечей, молитв и всего прочего.

— Может, оно и так, — сказала миссис Фробишер-Пим, — но было бы гораздо приличнее, если бы Хэвиленд приехал к нам, а не к Хэнкокам, которых он даже не знает.

— Дорогая моя, ты забываешь об очень неприятном споре, который был у меня с Хэвилендом относительно права охоты на моей земле. Его отец, нужно сказать, понял меня совершенно правильно, но Хэвиленд был чрезвычайно невежлив и наговорил мне таких вещей, которые я едва ли могу ему простить. Как после этого я могу предлагать ему свое гостеприимство? Однако, лорд Питер, мы чересчур докучаем вам нашими пустяками. Не хотите ли пройтись по усадьбе? Жаль, что идет дождь и вы не увидите сада в это время года, но у меня есть несколько кокер-спаниелей, возможно, вам захочется взглянуть на них.

Лорд Питер высказал страстное желание посмотреть спаниелей, и уже через несколько минут они оказались на мокрой, посыпанной гравием дорожке, ведущей к псарне.

— Нет ничего лучше здоровой деревенской жизни, — говорил ему мистер Фробишер-Пим. — Я всегда думаю, как уныло в Лондоне зимой. Приятно, конечно, приехать на денек-другой, сходить в театр, но как вы, горожане, выдерживаете такую жизнь неделями — это выше моего понимания. Нужно сказать Планкетту об этой арке, — добавил он, — пора ее подравнять.

Говоря это, он отломил свисающую ветвь плюща. Растение вздрогнуло и мстительно обрушило за шиворот Уимзи небольшой водопад.

Собаке с ее щенками было отведено удобное, просторное помещение в конюшне. Появившийся молодой человек в бриджах и гетрах поздоровался с визитерами я принес им небольшой щенячий выводок. Уимзи уселся на перевернутое ведро и стал внимательно рассматривать щенков одного за другим. Мать, тщательно изучив его ботинки и поворчав немного, решила, что он заслуживает доверия, и добродушно растянулась у него на коленях.

— Позвольте, сколько же им? — спросил мистер Фробишер-Пим.

— Тринадцать дней, сэр.

— Они хорошо сосут?

— Прекрасно, сэр. Теперь она стала получать солодовый прикорм. И, похоже, он ей пришелся по вкусу.

— Именно так. У Планкетта были небольшие сомнения на этот счет, но я слышал об этом прикорме очень хорошие отзывы. Просто Планкетт не любит экспериментировать. И, в общем-то, я с ним согласен. А кстати, где он?

— Утром он неважно себя чувствовал, сэр.

— Грустно это слышать, Мэрридью. Опять ревматизм?

— Нет, сэр. Как сказала миссис Планкетт, он пережил небольшое потрясение.

— Потрясение? Какое потрясение? Надеюсь, с Элфом и Элис все в порядке?

— Да, сэр. Но дело в том, что... Я понял, ему что-то привиделось.

— «Что-то привиделось»? Что ты имеешь в виду?

— Ну, сэр, что-то вроде знамения, как он говорит.

— Знамения? Боже милостивый, Мерридью, таких мыслей у него и в голове не должно быть. Удивляюсь Планкетту. Я всегда считал его рассудительным человеком. И какое же это было знамение, что он говорит?

На лице Мерридью появилось выражение легкого упрямства.

— Право, затрудняюсь сказать, сэр.

— Странная история. Я должен пойти повидать Планкетта. Он дома?

— Да, сэр.

— Тогда мы сейчас же идем к нему. Вы не возражаете, Уимзи? Не могу допустить, чтобы дело дошло до болезни. Если ему что-то померещилось, самое лучшее обратиться к врачу. Продолжайте, Мерридью, делать все, что делаете, и, конечно, главное — тепло и покой. Эти кирпичные полы имеют свойство пропускать влагу. Я думаю выложить все помещение бетоном, но это, понятно, требует денег. Не представляю себе, — продолжал он, направляясь мимо оранжереи к аккуратному коттеджу, возле которого протянулись несколько огородных грядок, — что могло так встревожить Планкетта? Надеюсь, ничего серьезного. Он стареет, конечно, но все-таки следует быть выше того, чтобы верить во всякие знамения. Вы не представляете, какие странные вещи приходят иногда в головы этим людям. Скорее всего, он заглянул вчера вечером в «Усталый путник», а потом, возвращаясь домой, увидел чье-то развешанное для просушки белье.

— Нет, не белье, — машинально поправил Уимзи.

С его склонностью к дедукции он тут же подметил ошибку в рассуждениях и с некоторым раздражением — дело того не стоило — пояснил:

— Вчера вечером дождь лил как из ведра. Сегодня четверг, а во вторник и среду днем стояла прекрасная погода, значит белье уже успели высушить.

— Ну... ну... тогда что-нибудь еще: столб или белая обезьянка миссис Гидденс. Планкетт, к сожалению, может иногда хватить лишку, простите за такое выражение, но он хороший собачник, так что приходится с этим мириться. Вокруг этих мест сложилось множество суеверий, и, стоит войти в доверие к местным жителям, они порасскажут вам столько странных историй... Вы будете удивлены, как далеки мы от цивилизованного мира. Не здесь, конечно, а в Эбботс Болтон, пятнадцать миль в сторону. Там уверяют, например, что человек, убивший зайца на охоте, непременно поплатится жизнью. Ведьмы, знаете ли, и всякая другая нечисть...

— Ничуть этому не удивляюсь. В Германии есть места, где до сих пор рассказывают о человеке-волке.

— Да, скажу я вам... Ну, вот мы и пришли.

Мистер Фробишер-Пим забарабанил в дверь прогулочной тростью и, не дожидаясь ответа, повернул ручку двери.

— Вы дома, миссис Планкетт? Можно войти? О, доброе утро! Надеюсь, мы вам не помешали? Видите ли, Мер-ридью сказал мне, что Планкетт не совсем здоров. Это лорд Питер Уимзи, мой старый друг, точнее я — старый его друг, ха, ха!

— Доброе утро, сэр; доброе утро, ваша светлость. Я уверена, Планкетту будет очень приятно видеть вас. Входите, пожалуйста. Планкетт, мистер Пим пришел навестить тебя.

Пожилой человек, сидевший у камина, обратил к ним печальное лицо, приподнялся и, приветствуя их, приложил руку ко лбу.

— Ну, так в чем же дело, Планкетт? — осведомился мистер Фробишер-Пим с сердечностью и тактом, напоминающим манеру врача и принятую помещиками при посещении своих подданных. — Легкий приступ застарелой болезни, а?

— Нет, нет, сэр. Спасибо, сэр. Сам я совершенно здоров. Но мне было знамение. Не жилец я на этом свете.

— Не жилец на этом свете? Какая чепуха, Планкетт! Нельзя так говорить. Легкое насварение желудка, вот что у вас, я полагаю. По себе знаю — это вызывает хандру. Примите касторки или добрую старую слабительную соль, а еще лучше — александрийский лист. Сразу забудете о предзнаменованиях и смерти.

— От моей болезни никакое лекарство не поможет, сэр. Кто видел то, что привиделось мне, тому уже никогда лучше не станет. Но раз уж вы и этот джентльмен здесь, не могли бы вы оказать мне любезность?

— Конечно, Планкетт. И какую же именно?

— Составить завещание, сэр. Прежде это делал старый Парсон. Но только нынешний молодой человек с его свечами и всякими штуковинами мне не нравится. Не похоже, что он сделает все правильно и по закону, сэр, а я бы не хотел никаких споров после моей смерти. У меня осталось не так уж много времени, и я был бы вам благодарен, если бы вы написали черным по белому, что я хочу, чтоб все перешло к Саре, а после нее — Элфу и Элис поровну.

— Конечно, я это сделаю, Планкетт. Но только к чему все эти разговоры о завещаниях? Господи Боже, да вы переживете всех нас, вот увидите.

— Нет, сэр. Я всегда был здоровым и крепким человеком, не отрицаю. Но меня позвали, и мне придется уйти. Я знаю, в конце концов это должно случиться с каждым. Но увидеть, что за тобой прикатила карета смерти, и знать, что в ней мертвец, который не может упокоиться в могиле, — это ужасно.

— Полно, Планкетт, не хотите же вы сказать, что верите в эти старинные басни о карете смерти? Я думал, вы человек образованный. Что сказал бы Элф, если бы услышал, что вы говорите такую чепуху?

— Ах, сэр, молодые люди знают не все: на божьем свете есть много такого, чего вы не найдете в печатных книгах.

— Ну хорошо, — сказал Фробишер-Пим, столкнувшись с этим изначально неопровержимым доводом. — Мы знаем, «есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам...»^[1495] Безусловно, так. Но к нашему времени это не относится, — добавил он, явно себе противореча. — В двадцатом веке призраков не бывает. Обдумайте все спокойно, и вы поймете, что ошиблись. Вероятно, этому есть совсем простое объяснение. Голубчик! Я помню, миссис Фробишер-Пим проснулась однажды среди ночи и ужасно испугалась: ей показалось, что кто-то вошел в нашу спальню и повесился на двери. Такая глупость, ха, ха! Ведь если бы кому-нибудь вздумалось повеситься, он бы не пришел для этого в нашу спальню. Представляете, она сжимала мою руку в страшном смятении, а когда я пошел посмотреть, что же ее обеспокоило, как вы думаете, что это было? Мои брюки, которые я повесил за подтяжки, да еще с носками! Честное слово! Ну и получил же я нагоняй за то, что не сложил аккуратно свою одежду!

Мистер Фробишер-Пим рассмеялся, а миссис Планкетт произнесла уважительно: «Ну и ну!» Но ее муж покачал головой.

— Может, оно и так, сэр, но эта карета просто стоит у меня перед глазами. На церковных часах как раз пробило полночь, и я вижу, как она подъехала к проулку возле монастырской стены...

— Интересно, а почему это в полночь вы еще не спали?

— Так уж получилось, сэр. Я заглянул к своей сестре, ее сын возвращался из отпуска на свой корабль.

— И вы, Планкетт, осмелюсь предположить, выпили, конечно, за его здоровье. Мистер Фробишер-Пим укоряюще погрозил ему пальцем.

— Я не отрицаю, сэр, что пропустил стаканчик-другой эля, но пьян я не был. Моя жена может подтвердить: я пришел почти трезвый.

— Планкетт говорит правду, сэр. Прошлой ночью он выпил совсем немного, клянусь вам.

— Но что же это было, то, что вы видели, Планкетт?

— Я видел карету, поверьте мне, сэр. Она подъехала к проулку, сэр, вся белая как призрак и бесшумная как смерть — да это и на самом деле смерть, сэр.

— Повозка или что-нибудь такое, следующее через Литтл Доддеринг в Ламптри или Херритинг.

— Нет, сэр, не повозка. Я пересчитал лошадей — четыре белые лошади, и они пронеслись мимо, ни разу не ударив копытом и не звякнув уздой. Так что это была...

— Четыре лошади! Довольно, Планкетт, у вас, по-видимому, двоилось в глазах. Здесь в округе нет никого, кто правил бы четверкой лошадей, если это только не Мортимер из Эбботс Болтон, но он не стал бы выводить своих лошадей в полночь.

— Лошадей было четыре, сэр. И это был не мистер Мортимер, потому что у него дрожки, а это большая тяжелая карета без огней, и вся она сияла, будто покрытая такой краской, как лунный свет.

— Чепуха, милейший! Вы не могли видеть луну прошлой ночью. Была кромешная тьма.

— Да, сэр. Но карета все равно сверкала, как луна.

— И без огней? Интересно, что сказала бы об этом полиция?

— Никакая смертная полиция не может остановить эту карету, — с презрением возразил Планкетт, — и ни один смертный не может безнаказанно ее видеть. Скажу вам, сэр, это еще не самое худшее. Лошади...

— А как она передвигалась? Медленно?

— Нет, сэр. Лошади шли галопом, но только их копыта не касались земли. И не было слышно ни звука. Я так и вижу черную дорогу и белые копыта, примерно в полуфуте от земли. И лошади... без головы.

— Без головы?

— Да, сэр.

— Довольно, довольно, Планкетт. Такое вы уже не заставите нас проглотить. Без головы! Будь это даже призрак, как бы он мог править лошадьми без головы? А как насчет вожжей, а?

— Можете смеяться, сэр, но с Божьей помощью все возможно. Это были четыре белые лошади. Я и теперь их ясно вижу, но за хомутом — ни головы, ни шеи, сэр. Еще я вижу вожжи, они сверкают как серебряные и тянутся к узде, но только дальше ничего не было. Умереть мне на этом месте, сэр, все это и сейчас передо мной.

— А кучер у этого удивительного выезда был тоже без головы?

— Именно так, сэр. По крайней мере, над пальто — с таким старомодным капюшоном на плечах — я ничего не смог разглядеть.

— Ну, Планкетт, должен сказать, что вы очень обстоятельны. На каком расстоянии от вас было это... э... привидение, когда вы увидели его?

— Я как раз проходил мимо военного мемориала, сэр, когда, вижу, она подъехала к проулку. Это не больше двадцати-тридцати ярдов от того места, где я стоял. Она пронеслась галопом и у стены церковного двора свернула влево.

— Гм... гм... весьма странно. Хотя ночь была темная и даже на таком расстоянии ваши глаза могли вас подвести. Так вот, если вы примете мой совет, вы и думать обо всем забудете.

— Ах, сэр, это только сказать легко, но ведь каждый знает: если увидишь карету смерти Бердоков, должен умереть в течение недели. Поэтому, если вы будете так добры, как обещались, и окажете мне услугу в этом деле с завещанием, мне будет легче умирать, зная, что Сара и дети имеют свой скромный капиталец.

Мистер Фробишер-Пим оказал ему эту услугу, хотя и без особого желания, увещевая и ворча все то время, что составлял завещание.

Уимзи поставил подпись как свидетель, выказав при этом и свою долю участия:

— На вашем месте я бы так не беспокоился, — сказал он. — Если это карета Бердоков, то, судя по всему, она приходила за душой старого Бердока. Ведь не могла же она поехать за ним в Нью-Йорк, не правда ли? По-видимому, она просто готовится к завтрашним похоронам.

— Это похоже на правду, — сказал Планкетт. — Ее часто видят в этих местах, когда кто-нибудь из Бердоков уходит на тот свет. И все равно: увидеть ее — ужасное несчастье.

Однако мысль о похоронах, казалось, немного приободрила Планкетта. Визитеры еще раз попросили его не думать о случившемся и удалились.

— Удивительно, что делает воображение с этими людьми, — сказал мистер Фробишер-Пим. — И к тому же они так упрямы... Можно спорить с ними до потери сознания.

— Да, пожалуй. Но послушайте, не пройтись ли нам к церкви? — предложил Уимзи. — Интересно, что можно увидеть с того места, где он стоял.

Приходская церковь в Литтл Додцеринге, как и многие сельские церкви, находится несколько в стороне от деревни. Основная дорога из Херритинга, Эбботс Болтон и Фримптона проходит мимо западных ворот церковного двора, где располагается большое кладбище, огороженное древними камнями. С южной стороны вьется узкая темная тропа, густо укрытая свисающими ветвями старых вязов. Она отделяет церковь от руин древнего доддерингского монастыря. На основной дороге, недалеко от тогоместа, где начинается старая монастырская тропа, стоит военный мемориал, и отсюда дорога ведет прямо в Литтл Доддеринг. Вокруг двух оставшихся сторон церковного двора проходит еще одна узкая тропинка, называемая в деревне Черной тропой. Приблизительно в ста ярдах севернее церкви Черная тропа ответвляется от дороги, ведущей в Херритинг, и соединяется с дальним концом старой монастырской тропы и далее, извиваясь и петляя, направляется в сторону Шутеринга, Андервуда, Хэмси, Трипси и Бика.

— Что бы там ни привиделось Планкетту, оно двигалось, по-видимому, из Шутеринга, — сказал мистер Фробишер-Пим. — Черная тропа ведет только к нескольким полям и одному-двум коттеджам. Так что кто бы ни спешил сюда из Фримптона, пеший или конный, он, разумеется, выбрал бы шоссе: из-за этих дождей тропа находится в ужасном состоянии. А на современном шоссе даже с вашими дедуктивными способностями, мой дорогой Уимзи, следы колес, боюсь, обнаружить не удастся.

— Пожалуй, это верно. Особенно если речь идет о волшебной колеснице, которая передвигается не касаясь земли. Так что ваши доводы в высшей степени разумны, сэр.

— Вероятно, это была пара застигнутых темнотой повозок, которые ехали на рынок, — продолжал развивать свою мысль мистер Фробишер-Пим, — а все остальное — предрассудки и, боюсь, местное пиво. С такого расстояния Планкетт просто не смог бы так подробно рассмотреть и возницу, и хомут, и колеса... А если то, что двигалось, не производило шума, то как он вообще обратил на это внимание? Уверяю вас: он услышал звук колес и домыслил все остальное.

— Возможно, — согласился Уимзи.

— Конечно, — продолжал его хозяин, — если повозка действительно шла без огней, ему пришлось всматриваться, чтобы ее рассмотреть. Современный транспорт — чрезвычайно опасная вещь, я уже давно говорю об этом самым серьезным образом. Вот только на днях мне пришлось оштрафовать одного фермера... Ну, раз уж мы здесь, не хотите ли заодно осмотреть и церковь?

Зная, что в сельских краях осмотр церкви считается поступком весьма достойным, лорд Питер горячо поддержал предложение мистера Фробишер-Пима.

— Наш викарий^[1496] считает, — говорил мировой судья, направляясь к западному входу, — что двери церкви должны быть открыты и днем и ночью: вдруг кто-нибудь захочет помолиться. В городе это, возможно, и случается. Но здесь люди весь день заняты на полях, к тому же они сочли бы неуважением идти в церковь в рабочей одежде и грязной обуви. Не говоря уже о том, что у них есть и другие заботы. Учтите также, сказал я ему, что кто-нибудь может воспользоваться этим и будет вести себя в церкви неподобающим образом. Но он еще молодой человек и должен узнать все на собственном опыте.

Мистер Фробишер-Пим распахнул дверь. И сразу на них обрушилась странная смесь запахов: спертого воздуха, застоявшегося ладана, сырости и кухни — своеобразный экстракт англиканской церкви. Два алтаря, украшенные цветами и сверкающие позолотой, выделялись ослепительно-яркими пятнами среди густых теней и мрачной архитектуры этого небольшого норманского строения. Теплота и человечность, исходившие от них, казались здесь чужеродными и создавали резкий контраст с холодом и неприветливостью, которые будто навсегда сроднились с этим местом и этими людьми.

— Придел Девы Марии, как называет его Хэнкок, в южном нефе, как видите, подновлен, — сказал мистер Фробишер-Пим. — Это встретило сильное противодействие, но наш епископ снисходителен к руководству «высокой церкви»^[1497] некоторые думают, даже слишком снисходителен, хотя в конце концов, какое это имеет значение? У двух престолов^[1498] я могу возносить молитвы так же хорошо, как и у одного. И должен сказать в защиту Хэнкока — он умеет обращаться с молодежью. В наши дни, в эпоху мотоциклов, хоть немного заинтересовать ее религией — что-нибудь да значит. А это, я думаю, катафалк для гроба старого Бердока. О! А вот и викарий.

В дверях за высоким алтарем появился худой человек в сутане и быстро пошел им навстречу, держа в руке высокий дубовый канделябр. В его улыбке, когда он здоровался с ними, был оттенок некой профессиональной доброжелательности. Уимзи тут же констатировал, что это человек серьезный, нервный и не очень умный.

— Я боялся, что не успеют принести канделябры, — сказал он после завершения обычной церемонии знакомства. — Но теперь все в порядке.

Он расставил канделябры вокруг катафалка и стал украшать их бронзовые головки длинными свечами из белого воска, которые он доставал из пакета, лежащего на ближайшей скамье.

Мистер Фробишер-Пим ничего не ответил. Уимзи почувствовал, что он просто обязан поддержать разговор, и он его поддержал.

— Приятно видеть, что у людей начинает пробуждаться истинный интерес к своей церкви, — сказал вдохновленный этим Хэнкок. — Мне удалось почти без труда найти желающих нести бдение у гроба сегодня ночью. Всего восемь человек, как раз по двое, с десяти вечера — а до этого времени у гроба буду я сам — до шести утра, когда я приду служить мессу. Мужчины останутся до двух часов ночи, потом их сменят моя жена и дочь, а Хаббард и молодой Ролинсон любезно согласились дежурить с четырех до шести утра.

— Это какой Ролинсон? — спросил мистер Фробишер-Пим.

— Клерк мистера Грэхема из Херритинга. Он, правда, не из этого прихода, но здесь он родился и был так любезен, что пожелал принять участие в бдении у гроба. Он приедет на мотоцикле. В конце концов Грэхем много лет вел семейные дела Бердоков и, вполне естественно, они хотели каким-то образом выразить свое уважение.

— Что ж, возможно. Надеюсь только, что шатание по ночам не помешает ему вовремя проснуться и приняться утром за работу, — резко сказал мистер Фробишер-Пим. — Что же касается Хаббарда, то это его личное дело, хотя, должен заметить, что для сборщика налогов такое занятие кажется весьма странным. Впрочем, если обоих вас это устраивает, то не о чем больше и говорить.

— У вас очень красивая старинная церковь, — сказал Уимзи, пытаясь предотвратить нежелательную дискуссию.

— Действительно, очень красивая, — согласился викарий. — Вы обратили внимание на эту апсиду? Такая великолепная норманская апсида большая редкость в сельской церкви. Может быть, вы хотите взглянуть на нее изнутри? (Когда они проходили мимо висевшей у входа в нишу лампады, он преклонил колена.) Видите ли, нам разрешили...

Он что-то оживленно говорил, водя их по алтарю и время от времени отклоняясь от темы, чтобы обратить их внимание то на изящные, украшенные текстами из псалмов сиденья («Сразу видно, настоящая монастырская церковь»), то на великолепной формы умывальницу («На редкость хорошо сохранилась»). Затем Уимзи помог ему вынести из ризницы остальные канделябры и, когда они были расставлены, присоединился к мистеру Фробишер-Пиму, стоявшему у дверей.

— Вы, кажется, говорили, что обедаете сегодня у Ламсденов, — сказал мировой судья, когда они сидели, покуривая после ланча. — Как вы хотите ехать? На машине?

— Я предпочел бы одолжить у вас одну из верховых лошадей, — сказал Уимзи. — В городе у меня почти нет возможности ездить верхом.

— Пожалуйста, дружище. Возьмите Полли Флиндерс — немного тренировки ей не повредит. Боюсь только, будет довольно сыро. Вы уверены, что хотите ехать верхом? А экипировка у вас с собой?

— Да, я прихватил сюда старые бриджи, и в этом дождевике можно ничего не бояться. Они ведь не рассчитывают, что я буду во фраке. Между прочим, как далеко отсюда до Фримптона?

— Девять миль по шоссе, сплошное гудроновое покрытие, но, к сожалению, по обеим сторонам дороги довольно широкие полосы травы. Вы, конечно, можете срезать милю или около того, если поедете через общинный выгон. Когда вы хотите выехать?

— Ну, думаю, часов около семи. Да, послушайте, сэр, миссис Фробишер-Пим не сочтет за грубость, если я вернусь довольно поздно? Видите ли, старина Ламсден и я прошли вместе всю войну, и когда мы начинаем вспоминать о тех временах, то просто не можем остановиться. Мне неприятно, что я превращаю ваш дом в гостиницу, но...

— Что вы, что вы! Никакого беспокойства. И моя жена, конечно, не будет возражать. Мы хотим, чтобы этот визит доставил вам удовольствие, делайте все, что вам нравится. Я дам вам ключ и попомню, чтобы нечаянно не закрыть дверь на цепочку. Пожалуйста, если не трудно, сделайте это сами, когда вернетесь.

— Да, да, конечно. А как быть с лошадью?

— Я скажу Мерридью, чтобы он непременно вас дождался — он спит в помещении над конюшней. Я бы хотел только пожелать вам, чтобы эта ночь была получше. Боюсь, барометр опять падает. Да, так и есть! Это обещает плохую погоду назавтра. Между прочим, возможно, вы как раз проедете мимо похоронной процессии у церкви. Если поезд не опоздает, она будет проходить там примерно в это же время.

Поезд, очевидно, пришел вовремя, потому что, когда лорд Питер легким галопом приблизился к западным воротам церкви, то увидел остановившийся перед ним похоронный экипаж, убранный с невероятной пышностью и окруженный небольшой толпой. Его сопровождали две траурные кареты; кучер второй кареты, казалось, испытывал некоторые затруднения в обращении с лошадьми, из чего Уимзи заключил, что это, должно быть, та самая пара, которая была позаимствована у Мортимера. Придержав по возможности Полли Флиндерс, он незаметно принял соответствующую обстоятельствам позу и, приостановившись на некотором расстоянии от толпы, наблюдал, как гроб сняли с похоронных дрог и пронесли через ворота, где он был встречен мистером Хэнкоком в полном церковном облачении, в сопровождении кадильщика и двух факельщиков. Эффектная сцена была несколько подпорчена дождем, который гасил свечи, что, впрочем, не мешало зрителям — по всему было видно — считать это зрелище великолепным.

Солидный мужчина, одетый с величайшей тщательностью в черный сюртук и цилиндр и сопровождаемый женщиной в красивой траурной одежде и в мехах, внимательно слушал чье-то сочувственное объяснение. Это был фабрикант, известный шелковыми чулками Хэвиленд Бердок, младший сын покойного. Огромное количество белых венков, украшавших катафалк, вызвало приглушенный гул восторга и одобрения. Церковный хор довольно нестройно затянул псалом, и процессия начала медленно втягиваться в церковь. Полли Флиндерс энергично тряхнула головой, и Уимзи, восприняв это как сигнал к отбытию, водрузил на голову шляпу, и послушная лошадь легким галопом понесла его к Фримптону.

Примерно через четыре мили шоссе, петляя по великолепной лесистой местности, вывело его к краю фримптонского выгона. Здесь дорога широкой дугой огибала выгон и плавно спускалась к деревне Фримптон. На какое-то мгновение Уимзи заколебался: сумерки сгущались, а дорога и лошадь, на которой он ехал, были ему незнакомы. Оказалось, однако, что через выгон шла хорошо утоптанная верховая тропа, на которую он в конце концов и свернул. Полли Флиндерс, видимо, знала эту тропу довольно хорошо, потому что шла по ней быстрым свободным галопом.

Проскакав так примерно полторы мили, они без всяких приключений снова выехали на шоссе. Здесь, у развилки, Уимзи опять задумался, но электрический фонарик и указательный столб помогли ему разрешить сомнения, и после десятиминутной скачки он оказался у цели своего путешествия.

Майор Ламсден был большой веселый человек, никогда не унывающий, хотя на войне он потерял ногу. У него была большая веселая жена, большой веселый дом и большая веселая семья. И вскоре Уимзи уже сидел перед камином, таким же большим и веселым, как и все в доме, и болтал с хозяином о том о сем за бутылкой виски с содовой. Без всякой почтительности и с нескрываемым удовольствием он описал похороны Бердока и перешел затем к рассказу о карете-призраке. Майор Ламсден рассмеялся.

— Места эти — весьма странные, — сказал он. — Здесь даже у полицейского мозги набекрень, что уж говорить об остальных. Помнишь, дорогая, как мне пришлось однажды выйти из дому, чтобы прогнать привидение, там, на ферме Погсона?

— Очень даже помню, — подчеркнуто выразительно сказала его жена. — Служанки получили тогда большое удовольствие. Триветт — это наш местный констебль — ворвался к нам и грохнулся в обморок на кухне, а все служанки уселись вокруг него, кудахча и подкрепляя его нашим лучшим бренди, пока Дэн ходил в деревню и выяснял, в чем дело.

— И вы действительно нашли привидение?

— Ну, не совсем так, но все же мы нашли в пустом доме пару башмаков и половину пирога со свининой, так что все списали на бродягу. Должен сказать, однако, здесь и вправду случаются странные вещи. Взять хотя бы те огни на выгоне в прошлом году. Никто так и не смог объяснить, откуда они взялись.

— Цыгане, Дэн.

— Может быть, и так, но только никто никогда цыган здесь не видел; загорались огни самым неожиданным образом, иногда в проливной дождь, и не успевали к огню подойти, как он исчезал, и от него оставалась только влажная черная отметина. И есть на выгоне один такой участок, который очень не любят животные, — это вокруг того места, которое называют Столб мертвеца. Мои собаки и близко к нему не подходят. Я сам никогда ничего там не замечал, но они даже днем обходят его стороной. Да и весь выгон имеет плохую репутацию. Говорят, там любили собираться разбойники.

— А не имеет ли какое-нибудь отношение ко всему этому карета Бердоков?

— Вряд ли. Скорей всего в ней отправился на тот свет распутник Бердок, член клуба адского огня или какого-нибудь иного заведения в этом роде. Во всяком случае, все в округе верят в это. Что весьма полезно. Теперь слуги не разбегаются по ночам из дому. Ну что, приступим, а?

— Вы помните ту проклятую старую мельницу и три вяза у свинарника? — спросил майор Ламсден.

— Бог мой, еще бы! Я помню даже, как любезно вы тогда сдули их с местности. Они делали нас чересчур заметными.

— Потом, когда их не стало, мы даже скучали по ним.

— Зато вам не приходилось скучать, когда они там были. Но я вам сейчас скажу, о чем вы действительно скучали.

— И о чем же, интересно?

— О той большой жирной свинье...

— Боже милостивый, и правда. Вы помните, как старина Пайпер приволок ее?

— Что-то, по-моему, припоминаю. А вы знали Банторна...

— Ну, спокойной ночи, — сказала миссис Ламсден. — И не забудьте отпустить слуг.

— Вы помните, — сказал лорд Уимзи, — тот неприятный момент, когда свихнулся Попхем?

— Нет, как раз тогда меня услали с партией пленных. Но я слышал об этом. Хотя так никогда и не узнал, что же с ним в конце концов стало.

— Я отправил его домой. Сейчас он женат и живет в Линкольншире.

— В самом деле? Думаю, он просто не мог всего этого выдержать, ведь он был совсем еще ребенок. А что случилось с Филпоттом?

— О, Филпотт...

— Где ваш стакан, дружище?

— Вздор, старина. Вечер только начинается...

— Ну послушайте, почему бы вам не остаться ночевать? Моя жена будет в восторге. Я мигом все устрою.

— Нет, нет, тысяча благодарностей, но мне нужно спешить домой. Я сказал, что буду обратно. И к тому же обещал закрыть на цепочку дверь.

— Воля ваша, конечно, но дождь все еще идет. Не очень-то подходящая погодка для поездки верхом.

— В следующий раз я возьму закрытый автомобиль. А сейчас — ничего с нами не случится. Дождь улучшает цвет лица, на щеках распускаются розы. Нет, нет, не будите слуг. Я сам оседлаю лошадь.

— Дорогой мой, совершенно никаких трудностей...

— Ни в коем случае, дружище, прошу вас...

— Тогда я сам помогу вам.

Шквал дождя и ветра ворвался в дом, когда они с некоторым усилием открыли дверь и вышли в ночь, темную как смоль. Была половина второго. Ламсден снова стал уговаривать Уимзи остаться.

— Нет, нет, спасибо, право не могу. Хозяйка дома может обидеться. Да и погода не так уж плоха: сыро, но не холодно. Иди сюда, Полли, стой же смирно, старушка!

Пока он седлал лошадь и подтягивал подпругу, Ламсден держал фонарь. Лошадь, накормленная и отдохнувшая, слегка пританцовывая, вышла из теплого стойла — голова высоко вскинута, ноздри втягивают влажный воздух.

— Ну, прощайте, дружище. Непременно жду вас опять. Все было просто великолепно.

— Разумеется! Боже мой, конечно! Мои лучшие пожелания супруге. Ворота открыты?

— Да.

— Ну, пока.

— Пока.

Полли Флиндерс, обратившись носом к дому, приготовилась быстро расправиться с девятью милями шоссе. Стоило им очутиться за воротами, как ночь показалась светлее, хотя дождь лил по-прежнему. Где-то за нагромождением облаков пряталась луна, время от времени появляясь на небе, — тусклое пятно, бледнее своего отражения на черной дороге. С головой, набитой воспоминаниями, и желудком, наполненным виски, Уимзи что-то напевал себе под нос.

Миновав развилку, он на мгновение задумался. Ехать ли по тропе через выгон или так и держаться шоссе? Немного поразмыслив, он решил объехать выгон: не из-за его зловещей репутации, а из-за выбоин и кроличьих нор. Он тряхнул поводьями, сказал лошади несколько вдохновляющих слов и продолжал скакать по дороге, держа по правую руку выгон, а по левую поля, разделенные живыми изгородями, которые давали некоторое укрытие от дождя.

Он поднялся на холм и уже миновал то место, где верховая тропа снова подходит к шоссе, когда некоторая заминка в беге и легкий толчок заставили его обратить внимание на Полли Флиндерс.

— Держись, кобылка! — укоризненно сказал он.

Полли тряхнула головой и двинулась вперед, стараясь выровнять ход.

— Вот тебе раз, — сказал обеспокоенный Уимзи.

Он остановил лошадь.

— Передняя левая захромала, — сказал он, слезая с лошади. — Если ты, моя хорошая, что-то сломала или растянула в четырех милях от дома, боюсь, твой хозяин будет не очень доволен.

Он впервые заметил, какой, на удивление пустынной, была дорога. Ни одной машины, ни одного экипажа. Как будто он находился в дебрях Африки. Уимзи поднял лошадиную ногу и стал осторожно ощупывать ее, светя фонариком. Полли стояла спокойно, не пытаясь уклониться и не вздрагивая. Уимзи был озабочен.

— В добрые старые времена я бы подумал, что она подхватила камень, — произнес он.

Он внимательно осмотрел лошадиную ногу — диагноз оказался правильным. Металлическая гайка, оброненная, очевидно, проехавшей телегой, застряла между подковой и копытом. Ворча, он полез за своим ножом. К счастью, в этом великолепном старинном ноже, кроме лезвий и открывалок для пробок, было еще хитроумное приспособление для извлечения из лошадиных копыт посторонних предметов.

Лошадь мягко торкнулась в него, когда он занялся ее ногой. Работать было довольно неудобно. Одной рукой он держал копыто, зажимая при этом под мышкой фонарик, а другой — орудие труда. Тихонько проклиная все эти трудности, он случайно взглянул на дорогу и ему показалось, что он видит слабый перемещающийся свет. Рассмотреть что-либо подробнее не удавалось: именно в этом месте дорога, укрытая с обеих сторон высокими деревьями, круто уходила вниз и терялась где-то у края выгона. Это не могла быть машина: свет был слишком слабый. Возможно, какой-нибудь фургон с тусклым фонарем. Однако для фургона свет перемещался вроде бы слишком быстро. Какое-то мгновение он размышлял над этим, потом снова склонился над копытом.

Металлический кругляш никак не поддавался его усилиям, и, когда он прикоснулся к чувствительному месту, лошадь потянула в сторону, стараясь поставить ногу на землю. Приговаривая ласковые слова, он потрепал ее по шее. При этом фонарик выскользнул у него из-под руки. Он недовольно выругался, поставил копыто на землю и подобрал фонарик, закатившийся в траву. А когда он выпрямился и взглянул на дорогу, то увидел это.

Оно появилось из пропитанной сыростью гущи деревьев, отсвечивая призрачным лунным блеском. Не было слышно ни звука копыт, ни громыхания колес, ни позвякивания уздечки. Он увидел белые, гладкие, сверкающие плечи и воротник, лежащий на них, — бледное огненное кольцо, внутри которого ничего не было. Он увидел светящиеся вожжи, их обрезанные концы плавно двигались взад и вперед. Стремительно, не касаясь земли, бежали ноги — бесшумные копыта, несущие светлый, как дым, корпус. Возница наклонился вперед, угрожающе размахивая кнутом. У него не было ни лица, ни головы, но вся его напряженная поза говорила об отчаянной спешке. Карета была едва видна сквозь завесу проливного дождя, но Уимзи все-таки рассмотрел тускло светящиеся колеса и успел заметить в окне что-то белое, застывшее в полной оцепенелости. Бесшумная карета, лошади без головы и такой же возница — все стремительно пронеслось мимо, оставив после себя легкое дуновение и едва различимый звук — даже не звук, просто вибрация воздуха. И сразу же сорвался ветер и повисла огромная пелена дождя, принесенная с юга.

— Боже милостивый! — сказал Уимзи. — Сколько же мы выпили?

Он повернулся, напряженно всматриваясь в темноту. Затем вдруг вспомнил о лошади и, не думая больше о фонарике, поднял ее ногу и продолжал работать наощупь. Металлический кругляш перестал наконец сопротивляться и упал ему в ладонь. Полли Флиндерс облегченно вздохнула и с благодарностью подула ему в ухо.

Уимзи провел ее несколько шагов вперед. Она ставила ноги твердо и уверенно. Видимо, кругляш не причинил ей вреда. Уимзи уселся на лошадь, тронул поводья и неожиданно повернул ее обратно.

— Все же я должен выяснить, что это было, — решительно сказал он. — Ну-ка, лошадка, вперед! Не позволим никаким безголовым лошадям обгонять нас. Это же просто неприлично — разъезжать без головы. Ну, давай, старушка. Прямо через выгон. Мы догоним их у развилки.

И нимало не раздумывая больше ни о хозяине, ни о его собственности, он направил лошадь в сторону верховой тропы и заставил ее перейти в галоп.

Сначала ему показалось, что он различает впереди какое-то слабое, неровное свечение. Вскоре, однако, шоссе и верховая тропа разошлись, и он потерял из виду этот мерцающий свет. Но он знал, что боковой дороги нет. И потому, если бы не несчастный случай с лошадью, он непременно нагнал бы это перед развилкой.

Полли Флиндерс, охотно отвечая на прикосновение его каблуков, легко и плавно бежала по неровной дороге, словно чувствуя естественное сродство с ней. И менее чем через десять минут ее копыта уже стучали по гудронному шоссе. Уимзи слегка придержал лошадь, развернул ее в сторону Литтл Доддеринга и поскакал вперед. Но так ничего и не увидел: то ли он значительно опередил карету, то ли она уже промчалась на невероятной скорости, а может быть...

Он подождал. Дождь приутих, и сквозь тучи снова пробилась луна. Дорога казалась совершенно пустынной. Он посмотрел через плечо. Невысоко от земли передвигался небольшой пучок света: он поворачивал, вспыхивая то зеленым огнем, то красным, то белым, и постепенно приближался к нему. Вскоре Уимзи сообразил, что это был полицейский на велосипеде.

— Неважная ночка, сэр, — вежливо сказал тот, но в голосе его прозвучала вопросительная нотка.

— Отвратительная, — согласился Уимзи.

— Хорошо бы залатать дыру в небе, все б стало повеселее, — добавил полицейский.

Уимзи спросил его сочувственно:

— Вы здесь давно?

— Самое большое — минут с двадцать.

— Вы не заметили, из Литтл Доддеринга по этой дороге ничего не проходило?

— Пока я был тут — ничего. А что вы имеете в виду, сэр?

— Мне показалось, что я видел... — Уимзи заколебался. Впрочем, его мало беспокоило, что о нем думают. — ... Карету, запряженную четверкой... — сказал он нерешительно. — Она пронеслась мимо меня меньше четверти часа тому назад — вниз, на другой конец выгона. Я...я... вернулся, чтобы посмотреть. Она показалась мне необычной... — Он начал сознавать, что его рассказ звучит не очень убедительно.

Полицейский ответил быстро и довольно резко:

— Ничего здесь не проходило.

— Вы уверены?

— Да, сэр; и не примите за обиду, сэр, что я это говорю, но лучше б вам ехать домой. Дорога здесь очень безлюдная.

— В самом деле? — сказал Уимзи. — Ну что ж, спокойной ночи, сержант.

И он снова развернул лошадь в сторону Литтл Доддеринга, передвигаясь на этот раз очень медленно и тихо. И опять ничего не увидел и не услышал, никто не проехал мимо. Ночь стала светлее, и он еще раз убедился в полном отсутствии боковых дорог. Значит, то, что он увидел — что бы это ни было, — не проходило ни по шоссе, ни по какой другой дороге.

Уимзи спустился к завтраку довольно поздно и нашел своих хозяев в состоянии некоторого возбуждения.

— Произошло нечто совершенно удивительное, — сказала миссис Фробишер-Пим.

— Возмутительное! — добавил ее супруг. — А ведь я предупреждал Хэнкока. Он не может сказать, что я его не предупреждал. Должен заметить, и прежние его выходки заслуживали осуждения, но тому, как он вел себя в этот раз, просто нет оправдания. Что же касается этих парней — кто бы они там ни были, — дайте мне только добраться до них...

— А что случилось? — спросил Уимзи, стоя у буфета и накладывая себе жареных почек.

— Невероятное, скандальное дело, — сказала миссис Фробишер-Пим. — Викарий, конечно, сразу пришел к Тому, — надеюсь, мы не побеспокоили вас всей этой кутерьмой? Оказалось, когда мистер Хэнкок пришел служить раннюю мессу...

— Нет, нет, моя дорогая, ты поняла не так. Позволь мне рассказать. Когда Джо Гринч — дьячок, вы знаете, он должен приходить первым, чтобы звонить в колокол, — так вот, когда он пришел, то увидел, что южная дверь широко раскрыта, а в приделе, у гроба, никого нет. Он, конечно, очень удивился, но потом решил, что Хаббарду и Ролинсону стало скучно и они ушли домой. Он направился к ризнице, чтобы переодеться и все приготовить, но, к своему удивлению, услышал, что оттуда доносятся голоса, взывающие о помощи. Он был просто потрясен и даже забыл, где находится, но потом все-таки пошел и открыл дверь.

— Своим ключом? — перебил Уимзи.

— Ключ был в двери. Обычно он висит на гвоздике под занавесом около органа, но тогда он был в замке: там, где он не должен быть. В ризнице он нашел миссис Хэнкок и ее дочь, полумертвых от страха и чрезвычайно раздосадованных.

— О великий Вальтер Скотт!

— Действительно похоже. Они рассказали поразительную историю. В два часа ночи они сменили другую пару и преклонили колена около гроба в приделе Божьей матери — все, как было решено заранее. Они пробыли там, по их словам, не больше десяти минут, как вдруг услышали какой-то шум у главного алтаря. Мисс Хэнкок очень решительная девушка: она встала с колен и пошла в темноте между рядами, миссис Хэнкок следовала за ней и умоляла ее быть осторожнее. Когда они подошли к алтарной перегородке, миссис Хэнкок громко спросила: «Кто там?» В ответ они услышали сначала какой-то шелест, потом, как им показалось, что-то опрокинулось. Мисс Хэнкок решительно сорвала один из жезлов — он прикреплен сбоку к скамье — и бросилась вперед, думая, как она сказала, что кто-то хочет украсть алтарные украшения. Там есть прекрасный крест пятнадцатого столетия...

— Не волнуйся, Том, его ведь не украли.

— Да, не украли, но она-то этого не знала... Как только она оказалась у алтаря, кто-то, по-видимому, выскочил с хоров, схватил ее за руки и за ноги — это ее собственное выражение — и втолкнул в ризницу. И не успела она закричать, как вслед за ней втолкнули миссис Хэнкок, и дверь захлопнулась.

— Боже милостивый! Ваша деревня переживает волнующий момент!

— Понятно, они ужасно испугались, — продолжал Фробишер-Пим. — Вдруг эти негодяи вернутся и убьют их, и, уж конечно, они не сомневались, что церковь ограблена. Окна в ризнице узкие и забраны решетками, так что им ничего не оставалось, как только ждать. Они надеялись, что те, кто должен их сменить, может быть придут пораньше и застанут воров на месте преступления. Так они ждали и ждали... Сначала часы пробили четыре удара, потом пять, но никто не приходил.

— А что случилось с этим, как его, с Ролинсоном? — спросил лорд Питер, но мистер Фробишер-Пим не заметил вопроса.

— Вместе с Гринчем они тщательно осмотрели всю церковь: по-видимому, ничего не было взято, во всяком случае, никакого беспорядка они не заметили. Как раз в это время пришел викарий, и они обо всем ему рассказали. Естественно, тот был просто потрясен, но когда он убедился, что украшения целы и кружка для пожертвований на месте, то сразу подумал, что кто-то из кенситистов^[1499] украл облатки из... как это называется?

— Дарохранительница — высказал предположение Уимзи.

— Вот именно, так он и сказал. Он очень забеспокоился, открыл ее и заглянул внутрь, но и с облатками все было в порядке, ведь ключ от дарохранительницы только один и висит у него на цепочке от часов, значит, никто не мог заменить освященные облатки неосвященными или позволить себе какую-нибудь грубую шутку в этом роде. Он отослал домой миссис и мисс Хэнкок и стал обходить церковь снаружи, и первое, что он увидел, это мотоцикл Ролинсона — он лежал в кустах недалеко от южного входа.

— Ого!

— Тогда он решил поискать Ролинсона и Хабборда. Долго искать их не пришлось. Когда он дошел до котельной — она находится в правом углу двора, — то услышал доносившийся оттуда ужасный шум, крики и удары в дверь. Он позвал Гринча, и через маленькое окошко они заглянули внутрь, а там, представьте себе, были Хаббард и молодой Ролинсон, они орали во все горло, употребляя самые ужасные слова. Оказывается, с ними обошлись точно так же, как с миссис и мисс Хэнкок, только еще до того, как они вошли в церковь.

Как я понимаю, Ролинсон все время был с Хаббордом, перед дорогой они немного поспали в задней комнате бара, чтобы не беспокоить никого из домашних, — по крайней мере, так они сказали, хотя я полагаю, если правда когда-нибудь выйдет наружу, что они просто выпивали. Словом, они отправились в церковь около четырех утра, Ролинсон вез Хабборда на багажнике своего мотоцикла. Они должны были въехать через южные ворота, которые были открыты, но, когда Ролинсон свернул на тропинку, из деревьев выскочили двое или трое неизвестных — точно они не знают сколько — и набросились на них. Началась потасовка, но от неожиданности, да еще с мотоциклом, они не могли толком сопротивляться. И те люди набросили им на голову одеяло или что-то такое. Подробностей я не знаю. В конце концов их затолкали в котельную и заперли. Возможно, они и до сих пор там, потому что ключа еще не нашли. Где-то был запасной ключ. За ним приходили сегодня утром, но я его уже давно не видел.

— А в замке его на этот раз не оставили?

— Нет, не оставили. Пришлось послать за кузнецом. Я как раз собирался пойти туда и проследить, чтобы все было сделано, как надо. Не хотите ли пройтись, если вы уже позавтракали?

Уимзи охотно согласился. Ему всегда хотелось докопаться до сути всего, что происходит.

— Между прочим, вы вернулись вчера довольно поздно, — шутливо сказал мистер Фробишер-Пим, когда они вышли из дому. — Вспоминали былые времена, я полагаю?

— Вот именно.

— Надеюсь, старушка не подкачала? Пустынная дорога, не так ли? И вы никого там не встретили?

— Только полицейского, — уклонился от истины Уимзи: он еще не пришел ни к какому определенному выводу о карете-призраке, хотя, без сомнения, Планкетту стало бы гораздо легче, знай он, что кому-то еще было «знамение». Но что же все-таки это было: действительно карета-призрак или только галлюцинация, порожденная выпитым под воспоминания виски? В холодном свете дня Уизми ни в чем не был уверен.

Подойдя к церкви, мировой судья и его гость увидели небольшую толпу, в которой заметно выделялся викарий в сутане и биретте^[1500], сильно жестикулирующий, и местный полицейский в косо застегнутом мундире. У него в ногах путалась деревенская малышня, что явно ущемляло его чувство собственного достоинства. Он как раз заканчивал снимать показания с двух потерпевших, освобожденных из котельной. Младший из них, молодой человек лет двадцати пяти, с самонадеянным, дерзким выражением лица, уже заводил свой мотоцикл. Он вежливо поздоровался с мистером Фробишер-Пимом:

— Боюсь, мы выглядим довольно глупо. Я вам не нужен? Тогда я отправляюсь в Херритинг. Мистеру Грэхему не понравится, если я опоздаю в контору. Думаю, это шутки каких-то деревенских весельчаков.

Он усмехнулся, выжал полную скорость и исчез в большом облаке едкого дыма, что заставило чихнуть мистера Фробишер-Пима.

Его товарищ по несчастью, большой, толстый мужчина, по виду — беспутный завсегдатай баров, чем он и был на самом деле, неуверенно улыбнулся судье.

— Ну, Хаббард, — сказал последний, — надеюсь, это происшествие пришлось вам по вкусу. Должен заметить, я удивлен: как человек вашей комплекции позволил запихнуть себя в угольную дыру, словно нашкодивший мальчишка.

— Я и сам удивляюсь, сэр, — сказал не без юмора сборщик налогов. — Когда это одеяло оказалось у меня на голове, я был самым удивленным человеком во всем графстве. Хотя, мне помнится, я все-таки дал ему раз-другой по ногам, — добавил он с довольным смешком.

— А сколько же все-таки их было? — спросил Уимзи.

— Мне кажется, трое или четверо, сэр. Но видеть я их не видел и могу судить только по их разговорам. Двое моего возраста, я в этом почти уверен, хотя молодой Ролинсон думает, что там был один парень его возраста, но на редкость сильный.

— Нужно во что бы то ни стало узнать, кто это сделал! — взволнованно сказал викарий. — Ах, мистер Фробишер-Пим, вы только взгляните, что они натворили. Я считаю, это — антикатолический выпад.

Он открыл шествие. Кто-то зажег в темном мрачном алтаре два или три висячих светильника. При их свете Уимзи удалось рассмотреть, что на аналое в форме орла красовался огромный красно-бело-голубой бант и лежал большой рекламный плакат, украденный, очевидно, из редакции местной газеты: «Ватикан запрещает нескромную одежду». На хорах на каждом сиденье восседал плюшевый медвежонок, толстый и дружелюбный, погруженный в чтение перевернутого вверх ногами молитвенника, а на подставке перед ним лежал аккуратно разложенный номер газеты «Краснобай». На переднюю лапу медвежонка, застывшего в позе проповедника, была надета, как в пантомиме, голова осла, облаченная в пеньюар и украшенная изящным нимбом из золотой бумаги.

— Какое бесстыдство! — сказал викарий.

— Вы правы, Хэнкок, — откликнулся мистер Фробишер-Пим. — Но должен сказать, за это вам следует благодарить самого себя, хотя я, безусловно, согласен, что такого рода вещи совершенно недопустимы и осквернители должны быть найдены и строго наказаны. Но вы не можете не видеть, что многое в вашей деятельности кажется людям в лучшем случае папистской чепухой, хотя это, конечно, не оправдание...

Его укоряющий голос продолжал звучать все так же монотонно:

— ...и я действительно могу рассматривать это святотатственное дело со старым Бердоком, человеком, чья жизнь...

Полицейскому к этому времени удалось оттеснить деревенскую свиту, и теперь он стоял позади лорда Питера у входа в алтарь.

— Это не вы были сегодня ночью на дороге, сэр? Мне показалось, я узнал ваш голос. Вы нормально добрались до дома, сэр? Ничего не встретили?

В тоне, каким был задан этот вопрос, казалось, прозвучало нечто большее, чем праздное любопытство. Уимзи быстро обернулся.

— Нет, ничего не встретил... больше. Послушайте, сержант, кто по ночам правит в этой деревне каретой с белыми лошадьми?

— Еще не сержант, сэр, и пока не жду повышения. А про белых лошадей, сэр, точно сказать не могу. У мистера Мортимера, по ту сторону Эбботс Болтон, есть несколько прекрасных серых. Он лучший коневод в этих краях, но, понимаете, он не стал бы разъезжать на них в такой дождь, не правда ли, сэр?

— Да, это было бы неразумно.

— К тому же, сэр, — констебль низко наклонился к Уимзи и прошептал ему на ухо, — у мистера Мортимера есть голова на плечах, и, самое главное, у его лошадей тоже.

— Пожалуй, верно, — сказал Уимзи, несколько пораженный уместностью этого замечания. — А вам приходилось когда-нибудь видеть лошадь без головы?

— Нет, сэр, — с особой выразительностью сказал полисмен, — ни одной живой лошади без головы я не видел. Такое, как говорится, ни в какие ворота не лезет. А что касается этого церковного дела, то тут всего-навсего проделки мальчишек. Они не хотели причинить никакого вреда, сэр; просто немного позабавились, вот и все. Викарий очень хорошо говорит, сэр, но и слепому видно, что это не кенситисты и никто из таких, как они.

— Я и сам пришел к такому же заключению. — Разговор явно заинтересовал Уимзи, — но мне хотелось бы знать, что привело вас к этому выводу?

— Благослови вас Бог, сэр, но это же ясно, как Божий день! Те парни набросились бы на кресты, на статуи святых, на подсвечники и на — что вон там такое? (Он протянул толстый палец в сторону дарохранительницы.) А эти и пальцем не дотронулись до тех вещей, которые называют священными, и не причинили никакого вреда алтарю. Поэтому я и говорю, что это не «выпад», а больше смахивает на шутку. И с трупом мистера Бердока — видите, сэр, — они тоже обошлись уважительно. Значит, в глубине души они ничего плохого не хотели, понимаете?

— Совершенно с вами согласен, — сказал Уимзи. — Действительно, они проявили особую заботу, чтобы не коснуться ничего, что считается священным для верующего. Сколько вы уже служите, констебль?

— В феврале будет три года, сэр.

— Вам не приходила в голову мысль перебраться в город или открыть собственное дело?

— Хорошо бы, сэр, но ведь это не то, что как только захочешь, сразу и получишь.

Уимзи вынул из записной книжки визитную карточку.

— Когда вы что-нибудь надумаете, — сказал он, — передайте эту карточку главному инспектору Паркеру. Скажите ему, я думаю, что здесь у вас нет возможностей. Он мой хороший друг, и я уверен, он даст вам шанс.

— Я слышал о вас, милорд, — сказал довольный констебль. — Очень милостиво со стороны вашей светлости. Ну а теперь, я думаю, мне пора идти. Предоставьте это дело нам, мистер Фробишер-Пим, сэр; мы здесь до всего докопаемся.

— Надеюсь, — сказал мировой судья. — Между прочим, мистер Хэнкок, я полагаю, вы откажетесь теперь от неразумной идеи держать двери церкви открытыми по ночам. Ну, идемте, Уимзи; дадим им возможность приготовить церковь к похоронам. Что вы там нашли?

— Ничего, — ответил Уимзи, вглядываясь в пол. — Мне показалось, что тут завелся червяк-точильщик, но теперь я вижу, что это просто древесные опилки.

Он отряхнул пальцы и вслед за мистером Фробишер-Пимом вышел из церкви.

Если вы гостите в деревне, вам невольно приходится участвовать в жизни местного общества. Вот почему лорд Питер в должное время присутствовал на похоронах сквайра Бердока и созерцал, как осторожно предали земле гроб, — в моросящий дождик, конечно, но в присутствии большой и почтительной толпы прихожан.

После церемонии он был официально представлен мистеру и миссис Бердок и смог подтвердить свое первоначальное впечатление: леди хотя и была хороша, но не сказать, чтобы очень, и одевалась так, как и положено одеваться леди, чей гардероб пополняется за счет продажи шелковых чулок. Это была статная женщина, одетая с вызывающей роскошью. Ее рука, довольно сильно стиснувшая руку Уимзи, была унизана бриллиантами. Хэвиленд был настроен дружески: и в самом деле — какие могут быть основания у фабрикантов шелковых чулок относиться иначе к богатым людям знатного происхождения? Он, по-видимому, знал о высокой репутации Уимзи как антиквара и библиофила и простер свое радушие так далеко, что пригласил его осмотреть дом.

— Мой брат Мартин еще за границей, — сказал он, — но я уверен, он был бы в восторге, если бы вы зашли взглянуть на дом. Говорят, в библиотеке есть несколько превосходных старых книг. Мы останемся здесь до понедельника, если, конечно, мистер Хэнкок будет так любезен и приютит нас на это время. А не пойти ли нам туда завтра днем?

Уимзи сказал, что будет в восторге.

Миссис Хэнкок вмешалась в их разговор и спросила, не зайдет ли сначала лорд Питер к ним на чай.

Уимзи сказал, что это очень любезно с ее стороны.

— Тогда решено, — сказала миссис Бердок. — Вы и мистер Фробишер-Пим приходите на чай, а потом все вместе мы идем в старый дом. Я и сама его почти еще не видела.

— А дом стоит посмотреть, — сказал Фробишер-Пим. — Прекрасная старинная усадьба, но требует много денег на поддержание. Кстати, о завещании еще ничего не известно, мистер Бердок?

— Абсолютно ничего, — сказал Хэвиленд. — И это меня удивляет, потому что мистер Грэхем — наш адвокат, вы знаете, лорд Питер, — составил его сразу после той несчастной ссоры Мартина с отцом. Он это отлично помнит.

— А разве он не может вспомнить, что в нем было?

— Может, конечно, но он считает, что об этом неприлично говорить. Что тут поделаешь? Он один из закоснелых представителей этой профессии. Мартин когда-то называл его старым негодяем: Грэхем тогда не одобрял его поведения. Да и кроме того, считает мистер Грэхем, не исключено, что отец уничтожил старое завещание и составил новое.

— Бедного Мартина, кажется, не особенно любили,— сказал Уимзи мистеру Фробишер-Пиму, когда они простились с Бердоком и направились к дому.

— Н-не очень... — ответил мировой судья. — Во всяком случае, Грэхем. Но лично мне этот парень даже нравился, хотя он и был немного легкомысленен. Надеюсь, со временем он остепенился, да и женат к тому же. Странно, что они не могут найти завещание. Но если оно составлено сразу после той истории, то непременно будет в пользу Хэвиленда.

— Мне кажется, Хэвиленд так и считает. Его манера поведения выдает скрытое удовлетворение. Да и сдержанность Грэхема, я думаю, говорит о том, что преимущество не на стороне этого ужасного Мартина.

Утро выдалось прекрасное. И Уимзи, который, как подразумевалось, наслаждался в Литтл Доддеринге покоем и проходил курс лечения свежим воздухом, обратился с ходатайством о дальнейшем предоставлении ему Полли Флиндерс. Хозяин, разумеется, удовлетворил его просьбу и сожалел только, что лишен возможности сопровождать своего гостя, так как заранее был приглашен на заседание попечительского совета по поводу работного дома.

— А вы можете подняться к выгону и подышать там свежим воздухом, — предложил он. Почему бы вам не доехать до Петеринг Фрейерс, затем через выгон до Столба мертвеца и потом обратно по фримптонской дороге? Это очень приятная прогулка, и всего девятнадцать миль. Как раз успеете к завтраку, и даже не надо спешить.

Уимзи охотно согласился с этим предложением, тем более охотно, что оно полностью совпадало с его собственным намерением. У него была веская причина проехать по фримптонской дороге при дневном свете.

—Будьте внимательны у Столба мертвеца, — сказала взволнованно миссис Фробишер-Пим. — Лошади у этого места обычно сбиваются с хода. Не знаю почему. Люди говорят, конечно...

— Чепуха, — возразил ее муж. — Деревенские жители не любят этого места, это и заставляет лошадей нервничать. Просто удивительно, как передаются животному чувства всадника. У меня, например, никогда не было неприятностей у Столба мертвеца.

В Петеринг Фрейерс вела неширокая и даже в ноябрьский день красивая дорога. Медленно труся под холодными лучами предзимнего солнца по продуваемым ветрами тропинкам Эссекса, Уимзи чувствовал себя спокойным и счастливым. Хороший бросок через выгон привел его в состояние приятного возбуждения. Он совершенно забыл про Столб мертвеца и его зловещую репутацию, как вдруг сильный толчок и рывок в сторону, такой неожиданный, что он едва усидел в седле, вернули его к действительности. С некоторым трудом он выровнял Полли Флиндерс и остановил ее.

Следуя верховой тропой, с двух сторон заросшей можжевельником и сухим папоротником, он оказался на самой высокой точке выгона. Чуть впереди виднелась еще одна верховая тропа, которая подходила к первой, и на их пересечении стоял, как показалось Уимзи издали, разрушенный указательный столб. Хотя для дорожного знака он был слишком низким и толстым, и на нем не было указателей. Однако на стороне, обращенной к нему, Уимзи различил какую-то надпись.

Он успокоил лошадь и мягко понудил ее идти вперед, к столбу. Она нерешительно сделала несколько шагов и, храпя, прянула в сторону.

— Странно, — сказал Уимзи, — если таково состояние моего рассудка, передающееся лошади, то мне следует обратиться к врачу. — В чем дело, старушка? Что с тобой?

Полли Флиндерс вежливо, но решительно отказалась стронуться с места. Он слегка сжал каблуками ее бока. Она пошла боком, прядая ушами и закидывая голову так, что он видел белок ее негодующего глаза. Он спешился и, взяв лошадь под уздцы, потянул ее за собой. После короткого словесного внушения лошадь пошла за ним, вытянув шею и ступая так, словно она шла по тонкому льду. Но после нескольких нерешительныхы шагов она снова остановилась, дрожа всеми своими конечностями. Он положил руку ей на шею и почувствовал, что шея стала влажной от пота.

— Проклятье! — сказал Уимзи. — Послушай, я непременно должен прочитать, что написано на этом столбе. Если ты не хочешь идти, то, может быть, постоишь спокойно?

Уимзи забросил поводья на шею лошади и пошел вперед, время от времени оглядываясь назад, чтобы убедиться, что лошадь не собирается убегать. Она стояла довольно спокойно, лишь тревожно переступала ногами.

Уимзи подошел к столбу. Это был крепкий столб из мореного дуба, заново окрашенный белой краской. Черная надпись тоже была подновлена. Она гласила:

НА ЭТОМ МЕСТЕ

БЫЛ ПРЕДАТЕЛЬСКИ УБИТ

ГЕОРГ УИНТЕР,

ЗАЩИЩАЯ ДОБРО

СВОЕГО ХОЗЯИНА,

ЧЕРНЫМ РАЛЬФОМ

ИЗ ХЕРРИТИНГА,

КОТОРЫЙ ВПОСЛЕДСТВИИ

БЫЛ ПОСАЖЕН НА ЦЕПЬ

ЗДЕСЬ, НА МЕСТЕ СВОЕГО ПРЕСТУПЛЕНИЯ.

9 НОЯБРЯ 1674 ГОДА

СТРАШНОЕ ПРАВОСУДИЕ

— Прекрасно, просто замечательно, — сказал Уимзи. — Без сомнения, это Столб мертвеца. Полли Флиндерс, по-видимому, разделяет чувства местных жителей насчет этой части выгона. Ну ладно, Полли, если твое мнение таково, я не стану переубеждать тебя силой. Но могу ли я спросить тебя: если ты столь чувствительна к простому столбу, то почему же ты так спокойно проглотила карету смерти и четырех лошадей без головы?

Лошадь нежно ухватила плечо его куртки и пожевала ее.

— Так-так; я все понял, — сказал Уимзи. — Если бы ты могла, то пошла, но ты действительно не можешь. Ну а те лошади, Полли?... Может, они несли на себе самородную серу из самого адского колодца? А может, от них исходил всего лишь простой и знакомый запах конюшни?

Он уселся в седло и, развернув Полли, направил ее так, чтобы обойти столб и выйти на дорогу.

— Сверхъестественное объяснение, я думаю, исключается. Любое суждение a priori^[1501] в этом случае также бессмысленно. Значит, остается на выбор: виски или чьи-то плутни. По всему видно, без дальнейшего расследования не обойтись.

Размышляя таким образом, он спокойно двигался вперед.

— Если бы, предположим, по какой-то причине я захотел напугать соседей призраком кареты и безголовых лошадей, я бы, конечно, выбрал для этого темную дождливую ночь... Боже! Это была именно такая ночь. Теперь, если бы я взял черных лошадей и разрисовал их белым — бедняги, как бы они выглядели!... Нет, не то. Как же делаются эти трюки с отрезанными головами? Белые лошади, конечно, и... что-нибудь черное, наброшенное им на головы. Правильно! И люминесцентная краска на упряжи, мазки ею же по корпусу тут и там, чтобы создать хороший контраст и сделать невидимым все остальное.

Ну, с этим никаких трудностей. Но они должны идти бесшумно... А почему бы и нет? Четыре плотных черных мешка, набитых отрубями и хорошо притороченных к лошадиным мордам, обвязанные копыта — и лошади будут идти почти неслышно, особенно в ветреную погоду. Тряпье вокруг колец уздечки и на концах постромок заглушит их звяканье и поскрипывание. Посадить кучера в белом пальто и черной маске, поставить карету на резиновый ход, разрисовать ее фосфором и хорошенько промаслить на стыках, и, клянусь, получится такое, что вполне сможет напугать хорошо подвыпившего джентльмена на пустынной дороге в половине третьего ночи.

Он был доволен ходом своих рассуждений и весело постукивал хлыстом по ботинкам.

— Но черт побери! Она ведь ни разу больше не прошла мимо меня! Куда она подевалась? Карета с лошадьми не может, знаете ли, растаять в воздухе. Наверное, там все же есть боковая дорога или же... Полли Флиндерс, ты все время тянешь меня за ногу.

Верховая тропа в конце концов вывела Уимзи на шоссе у знакомой ему теперь развилки, где он встретил полицейского. Легким неторопливым шагом его светлость ехал к дому, внимательно разглядывая живую изгородь по левую руку в надежде найти тропу, которая, без сомнения, должна была тут быть. Однако ничто не вознаградило его поисков. Огороженные поля с воротами, закрытыми на висячие замки, были единственными проемами в живой изгороди, пока, наконец, не оказалось, что полоса зелени кончилась и он снова разглядывает укрытую деревьями дорогу, по которой позавчера ночью промчалась карета смерти.

— Проклятье! — сказал Уимзи.

Ему впервые пришло в голову, что карета, возможно, сделала круг и вернулась обратно через Литтл Доддеринг. Совершенно верно, ведь в среду ее видели около литтл-доддерингской церкви. Тогда она тоже неслась в сторону Фримптона.

Обдумывая все это, Уимзи пришел к заключению, что карета приехала из Фримптона, по Черной тропе объехала церковь — дурная примета, естественно, — и возвратилась на шоссе. Но в таком случае...

— Проедем-ка еще разок, мой славный Виттингтон^[1502], — сказал Уимзи, и Полли Флиндерс послушно повернула обратно. — Я буду не я, если карета не прошла через одно из этих полей!

Медленным шагом он ехал по правой стороне дороги вдоль живой изгороди, уставясь в землю, словно скряга-абердинец^[1503], потерявший грош.

За первыми воротами простиралось поле, засеянное ровными рядами озимой пшеницы. Было ясно, что ни одно колесо не проходило по этому полю в течение многих недель. Вторые ворота выглядели более обнадеживающе. Они вели на оставленное под пар поле, изрезанное у входа многочисленными глубокими следами колес. При дальнейшем исследовании выяснилось, однако, что это была одна-единственная колея и только у самых ворот. Казалось невероятным, чтобы таинственная карета исчезла с поля, не оставив следов.

Уимзи решил искать дальше.

Третьи ворота явно требовали ремонта. Они сильно просели, засов сломался и ворота были прикреплены к столбу старательно скрученной проволокой. Уимзи слез с лошади и, внимательно осмотрев проволоку, убедился, что уже давно ничья рука не касалась ее ржавой поверхности.

До развилки оставалось всего двое ворот. Одни снова вели на пашню, где темные ровные борозды являли картину полной непотревоженности, но при виде последних ворот сердце Уимзи забилось сильнее.

Земля здесь тоже была вспахана, но по краю поля проходила широкая, хорошо утрамбованная тропа, вся изрытая колеями и заполненными водой ямами. Ворота были не заперты и держались на одной пружинной задвижке. Внимательно исследовав подъездной путь, Уимзи заметил след четырех узких колес — несомненно, отпечатки резиновых шин.

Уимзи широко распахнул ворота и въехал на поле.

Тропа огибала пашню с двух сторон; затем были другие ворота и другое поле с длинными буртами кормовой свеклы и двумя сараями. Заслышав звук лошадиных копыт, из ближайшего сарая появился человек с кистью в руках и остановился, следя за приближением всадника.

— Здравствуйте! — как можно добросердечнее сказал Уимзи.

— Здравствуйте, сэр.

— Прекрасный денек после дождя.

— Да, пожалуй, сэр.

— Надеюсь, я не нарушил право частного владения?

— Куда вы хотите проехать, сэр?

— Я думал, собственно говоря... Вот тебе раз!

— Что-нибудь случилось, сэр?

Уимзи поерзал в седле.

— Мне кажется, немного ослабла подпруга. И как раз новая. (Что соответствовало истине.) Лучше все-таки взглянуть, что там такое.

Человек шагнул было вперед, чтобы помочь ему, но Уимзи соскочил с лошади и, склонившись над ее брюхом, стал из всех сил дергать за ремень.

— Нужно, пожалуй, немного подтянуть. О! Чрезвычайно вам признателен. Между прочим, это самый короткий путь в Эбботс Болтон?

— Не в саму деревню, сэр, хотя можно проехать и этим путем, а к конюшням мистера Мортимера.

— А... Это, значит, его земля?

— Нет, сэр, это земля мистера Топхема, но мистер Мортимер арендует и это поле и соседнее, чтобы сажать здесь зеленый корм для скота.

— Вот как? — Уимзи внимательно оглядел соседний участок. — Люцерна, по-моему, или клевер.

— Клевер, сэр, и кормовая свекла для скота.

— О! Мистер Мортимер держит не только лошадей, но и скот?

— Да, сэр.

— Весьма интересно. Сигарету? — Уимзи незаметно приблизился к двери сарая и с отсутствующим видом заглянул в темноту помещения. Там было сложено большое количество сельскохозяйственного инвентаря и стоял черный экипаж старинной конструкции, который, по-видимому, покрывали лаком. Уимзи вытащил из кармана спички. Коробка, должно быть, отсырела, потому что после одной или двух безуспешных попыток зажечь спичку он был вынужден в конце концов резко чиркнуть ею по стене сарая. Пламя, осветив старинный экипаж, выявило явное несоответствие его конструкции надетым на его колеса резиновым шинам.

— Как я понимаю, у мистера Мортимера прекрасная племенная ферма, — небрежно сказал Уимзи.

— Да, сэр, ферма и в самом деле хорошая.

— Интересно, а серых у него случайно нет? Моя мать — царственная женщина, викторианские понятия и все такое прочее — влюблена в серых. Парадные выезды, визиты, ах, вы представляете...

— Правда, сэр? Ну, мистер Мортимер, я думаю, сможет угодить леди, сэр. У него несколько серых.

— Однако! Мне, пожалуй, стоит к нему подъехать. Это далеко отсюда?

— Полями миль пять-шесть будет, сэр.

Уимзи взглянул на часы.

— Вот тебе на! Боюсь, что сегодня уже слишком поздно. Я твердо обещал вернуться к завтраку. Придется поехать к нему в другой день. Большое спасибо. Теперь с подпругой все в порядке? В самом деле, я вам очень признателен. Вот возьмите, выпейте на здоровье. Вы не откажетесь? И передайте мистеру Мортимеру, чтобы он не продавал своих серых, пока я с ним не повидаюсь. Ну, доброго вам утра и еще раз спасибо.

Он повернул Полли Флиндерс к дому и пустил ее легкой рысью. Когда сарай скрылся из виду, он остановился и, наклонившись с седла, осмотрел свои ботинки. К ним прилипло множество отрубей.

— Должно быть, я набрался их в сарае, — сказал Уимзи. — Любопытно, если это и в самом деле так. Зачем, интересно, понадобились мистеру Мортимеру в ночь похорон запрягать своих серых в старинный экипаж, с укутанными копытами и в придачу без голов. Не очень-то хорошо так поступать. Это до смерти напугало Планкетта. Это заставило меня думать, что я пьян, — мысль, которую я ненавижу. Должен ли я сообщить обо всем в полицию? Касается ли меня шутка мистера Мортимера? Как ты думаешь, Полли?

Лошадь, заслышав свое имя, энергично тряхнула головой.

— Ты думаешь, нет? Может, ты и права. Допустим, мистер Мортимер заключил пари. Кто я такой, чтобы вмешиваться в его развлечения? И все-таки, — добавил его сиятельство, — приятно узнать, что виски Ламсденов здесь ни при чем.

— Это библиотека, — сказал Хэвиленд, приглашая гостей войти. — Прекрасная комната и, мне сказали, великолепная коллекция книг, хотя сам я не питаю большой склонности к литературе. Боюсь, так же как и их прежний владелец, мой отец. Как видите, дом нуждается в ремонте. Не знаю, возьмется ли за это Мартин. Денег, конечно, потребуется немало.

Оглядевшись вокруг, Уимзи вздрогнул, больше из сострадания, нежели от холода, хотя белесые завитки густого ноябрьского тумана уже легли на высокие окна, пробиваясь сыростью сквозь оконные рамы.

Длинная комната в холодном стиле неоклассицизма выглядела бы в этот серый пасмурный день весьма уныло, не будь даже в ней тех признаков запустения, которые так ранят души библиофилов. Стены, установленные до половины книжными полками, до самого лепного потолка были покрыты штукатуркой. Сырость разрисовала их фантастическими узорами, тут и там были видны безобразные трещины, отстававшая штукатурка осыпалась желтыми чешуйками. Влажный холод, казалось, исходил от книг в переплетах из телячьей кожи, отслоившихся, испорченных сыростью, от отвратительных пятен зеленоватой плесени, которая переползала от тома к тому. Ни на что не похожий запах гниющей кожи и отсыревшей бумаги, отдающий плесенью, усугублял эту и без того безрадостную атмосферу.

— Боже, Боже! — сказал Уимзи, печально разглядывая эту гробницу ненужной мудрости. Нахохлившись, словно озябшая птица с поднятыми на затылке перьями, с длинным носом и полуприкрытыми глазами, он напоминал растрепанную цаплю, замершую в горестном размышлении над безжизненной гладью зимнего озера.

— Как здесь неприятно! — воскликнула миссис Хэнкок. — За все это, мистер Бердок, вам следует отругать миссис Ловелл. Когда ее взяли присматривать за домом, я сразу сказала мужу — помнишь, Филип? — что ваш отец выбрал самую ленивую женщину в Литтл Доддеринге. Она должна была хорошо протапливать здесь по крайней мере два раза в неделю. Надо же — довести до такого состояния!...

— Действительно, — согласился Хэвиленд.

Уимзи не сказал ничего. Уткнувшись в книжную полку, он время от времени брал в руки книгу и быстро просматривал ее.

— Это всегда была довольно унылая комната, — продолжал Хэвиленд. — Помню, когда я был маленький, она внушала мне благоговейный страх. Мартин и я бродили среди этих книг и, знаете, все время боялись, что кто-то или что-то набросится на нас из темных углов. Что у вас там, лорд Питер? О, «Книга мучеников» Фокса^[1504]? Боже мой, как ужасали меня эти картинки в былые времена! Было еще «Путешествие пилигрима» с потрясающим рисунком: во всю ширину листа — Аполлион^[1505], предмет моих постоянных ночных кошмаров. Подождите, дайте подумать. Она стояла, мне кажется, в этой нише. Да, здесь, вот она. Сколько, однако, воспоминаний навевает эта книга! Кстати, это ценное издание?

— Нет, не очень, право, не очень. Но вот это первое издание Бертона^[1506] стоит денег, хотя оно и сильно испорчено. Вам следовало бы очистить книгу от пятен. А вот очень ценный Боккаччо^[1507], о нем тоже надо позаботиться.

— Джон Боккаччо «Танец смерти»^[1508]. Название, во всяком случае, хорошее. Это тот самый Боккаччо, который писал рискованные рассказы?

— Да, — коротко ответил Уимзи — такое отношение к Боккаччо ему не понравилось.

— Никогда их не читал, — сказал Хэвиленд, подмигивая своей жене. — Но такие рассказы, я видел, лежат в приемных врачей, поэтому я и считаю их рискованными, а? Викарий, кажется, шокирован?

— Нисколько! — сказал мистер Хэнкок, сознательно выработавший в себе широту взглядов. — Et ego in Arcadia^[1509], иначе говоря, нельзя войти в лоно церкви, не получив классического образования и не познакомившись с гораздо более мирскими писателями, чем Боккаччо. На мой неискушенный взгляд, те гравюры на дереве очень хороши.

— Они и вправду хороши, — согласился Уимзи.

— Помню, была еще одна старинная книга с забавными картинками, — сказал Хэвиленд. — «Хроника...» — как же она называется? Ну, это место в Германии — вы, конечно, знаете, — где родился палач? На днях еще вышел его дневник. Я прочитал его, но не нашел там ничего особенного, и вполовину не так страшно, как у старого Гаррисона Эйнсворта^[1510]. Как же это место называется?

— Нюрнберг? — высказал предположение Уимзи.

— Именно так; да, конечно, так — «Нюрнбергская хроника». Интересно, она все еще на старом месте? Она стояла там, около окна, если мне не изменяет память.

Он приблизился к одному из стеллажей, который вплотную подходил к окну. Сырость похозяйничала здесь основательнее, чем в других местах. Стекло было разбито, и в комнату попадал дождь.

— Куда же она подевалась? Большая книга в тисненом переплете. Хотел бы я взглянуть еще разок на старую «Хронику».

Его взгляд неуверенно скользил по полкам. Уимзи, с инстинктом истинного любителя книг, первым заметил «Хронику», втиснутую в самом конце полки, у стены. Он было потянул ее за верхний край корешка, но, видя, что сгнившая кожа от прикосновения начала крошиться, вытащил соседнюю книгу и осторожно, всей рукой, достал «Хронику».

— Боюсь, она довольно в плохом состоянии. О!...

Когда он вытащил книгу, то вместе с ней выпал свернутый лист бумаги и упал ему под ноги. Он нагнулся и подобрал его.

— Послушайте, Бердок, это не то, что вы ищете?

Хэвиленд Бердок, который рылся на одной из книжных полок, выпрямился так быстро, что его лицо покраснело от стремительного движения.

— Боже мой! — воскликнул он, то краснея, то бледнея. — Смотри, Винни, это отцовское завещание. Удивительно! Кому бы пришло в голову искать его именно здесь?

— Это действительно завещание? — спросила миссис Хэнкок.

— Должен сказать, что в этом можно не сомневаться, — холодно ответил Уимзи. — «Последняя воля Симона Бердока».

Он снова и снова переворачивал этот невеселый документ, переводя взгляд с передаточной^[1511] надписи на чистую сторону листа.

— Ну и ну! — сказал мистер Хэнкок. — Странно! Это кажется почти предопределением — то, что вы взяли именно эту книгу.

— Что же в этом завещании? — с некоторым волнением спросила миссис Бердок.

— Прошу прощения, — сказал Уимзи, передавая ей документ. — И в самом деле, мистер Хэнкок, похоже на то, будто мне было предопределено найти его.

Он смотрел на «Хронику», с мрачным видом водя пальцем по контурам сырого пятна, которое, проев переплет, проступило даже на страницах книги, почти уничтожив выходные данные.

Хэвиленд Бердок тем временем развернул завещание на ближайшем столике. Его жена склонилась над его плечом. Супруги Хэнкоки, едва сдерживая любопытство, стояли рядом, ожидая результатов изучения. Уимзи, с видом полного равнодушия к этому семейному делу, рассматривал стену, возле которой стояла «Хроника», касаясь пальцами ее влажной поверхности и исследуя пятна сырости, которые имели вид усмехающихся человеческих лиц. Он сравнивал эти пятна со следами на книге и скорбно покачивал головой над ее состоянием.

Мистер Фробишер-Пим, отошедший было куда-то и погрузившийся в старинную книгу о кузнечном деле, теперь приблизился и осведомился о причине волнения.

— Вы только послушайте! — вскричал Хэвиленд. Едва сдерживаемое торжество звучало в его голосе, сверкало в его глазах. — «Все, чем я владел, умирая...» — здесь длинный перечень имущества, это не имеет значения — «моему старшему сыну Мартину...» (Мистер Фробишер-Пим присвистнул.) Слушайте! «...до тех пор, пока тело мое остается на земле. Но как только я буду похоронен, предписываю, что вся собственность переходит целиком к моему младшему сыну Хэвиленду...»

— Боже милостивый! — сказал судья.

— Тут еще много всего, но это — главное, — сказал Хэвиленд.

— Постойте, дайте подумать, — сказал мировой судья.

Он взял у Хэвиленда завещание и, нахмурясь, прочитал его.

— Все правильно, — сказал он. — Никаких сомнений на этот счет. Мартин имел собственность и потерял ее. До сегодняшнего дня все принадлежало ему, хотя никто об этом не знал. Сейчас все это ваше, Бердок. Можно сказать, самое необычное завещание, которое я когда-либо видел. Подумать только! Мартин — наследник до момента похорон. А теперь... Ну что же, Бердок, должен вас поздравить.

— Спасибо, это очень неожиданно. — Хэвиленд рассмеялся, но смех его прозвучал не очень искренно.

— Что за странное завещание! — воскликнула миссис Бердок. — Слава Богу, что Мартина здесь нет, не правда ли? Иначе все было бы страшно неловко. Что если бы он захотел, например, остановить похороны?

— Действительно, — сказала миссис Хэнкок. — А он смог бы это сделать? Кто распоряжается похоронами?

— Исполнители, как правило, — ответил мистер Фробишер-Пим.

— А кто в данном случае исполнители? — спросил Уимзи.

— Не знаю. Сейчас посмотрим. Позвольте. — Мистер Фробишер-Пим снова исследовал документ. — А, вот то, что нам нужно! «Я назначаю двух моих сыновей, Мартина и Хэвиленда, совместными исполнителями моей воли». Что за удивительное распоряжение!

— Я бы назвала его безнравственным, нехристианским! — воскликнула миссис Хэнкок. — Оно могло бы иметь ужасные последствия, если бы — по воле провидения — завещание не было потеряно.

— Тихо, моя дорогая, перестань! — сказал ее муж.

— Боюсь, отец этого и хотел, — мрачно сказал Хэвиленд. — Какой смысл говорить теперь, что он не был злым человеком?

Именно таким он и был, и, я думаю, он смертельно ненавидел и меня, и Мартина.

— Не говорите так, прошу вас, — умоляюще сказал викарий.

— Я говорю то, что есть. Он сделал нашу жизнь невыносимой, и, совершенно очевидно, хотел, чтобы так было и после его смерти. Понимаете, я не хочу притворяться. Он ненавидел нашу мать и ревновал ее к нам. Это все знают. Его отвратительное чувство юмора было бы, по-видимому, удовлетворено, если бы мы стали переругиваться над его телом. К счастью, он перехитрил сам себя, когда спрятал завещание здесь. Теперь он похоронен, и вопрос решился сам собой.

— Вы в этом уверены? — спросил Уимзи. Он насмешливо смотрел то на одного, то на другого, и его длинные губы складывались в подобие усмешки.

— Уверены в этом? — переспросил викарий. — Мой дорогой лорд Питер, вы присутствовали на похоронах. И сами видели, как его зарыли.

— Я видел только, что зарыли гроб, — мягко сказал Уимзи. — А то, что в нем было тело, — всего лишь непроверенное умозаключение.

— Я считаю это неуместной шуткой. Нет никаких оснований предполагать, что тела в гробу не было, — сказал мистер Фрюбишер-Пим.

— Я видел его в гробу, — сказал мистер Хэвиленд, — и моя жена тоже.

— И я, — поддержал его викарий. — При мне тело перекладывали из временного гроба, в котором его привезли из Америки, в постоянный дубовый гроб, доставленный Джолиффом. Кстати, если вам нужны еще свидетели, обратитесь к Джолиффу и его людям, они укладывали тело в гроб, а потом наглухо забили крышку.

— А я и не отрицаю, что когда гроб поставили в церковь, тело в нем было, — сказал Уимзи. — Я только сомневаюсь, было ли оно там, когда гроб опускали в могилу.

— Что за странное предположение! — строго сказал мистер Фробишер-Пим. — Не могли бы вы объясниться более подробно? И потом, если тело не в могиле, то где, как вам кажется, оно находится? Может быть, вы будете так любезны и скажете нам об этом?

— Пожалуйста, — охотно согласился Уимзи.

Он уселся на край стола и, покачивая ногой, стал говорить, загибая пальцы на каждом перечисляемом им пункте.

— Полагаю, эта история начинается с молодого Ролинсона. Он клерк в конторе мистера Грэхема, который составлял завещание, и, видимо, кое-что знал об условиях этого завещания. Не думаю, что в этом деле хоть как-то замешан мистер Грэхем. Судя по тому, что я о нем слышал, это не тот человек, который примет чью-либо сторону, — во всяком случае, сторону Мартина.

Я думаю, когда из Штатов поступило известие о смерти мистера Бердока, молодой Ролинсон вспомнил условия завещания и решил, что мистер Бердок, находясь за границей, будет до некоторой степени в неравном положении. Должно быть, Ролинсон привязан к вашему брату, кстати...

— Мартин всегда любил привечать ни к чему не пригодных молодых людей и проводить с ними время, — угрюмо сказал Хэвиленд.

Викарию, очевидно, показалось, что это утверждение нуждается в некотором уточнении, и он пробормотал, что у Мартина, как он слышал, всегда были хорошие отношения с деревенскими парнями.

— Это только подтверждает мою мысль, — сказал Уимзи. — Видите ли, я полагаю, молодой Ролинсон хотел дать Мартину равный шанс на законное наследство. Ему не хотелось ничего говорить о завещании — его могли и не найти, — и, возможно, он думал, что даже если оно и найдется, могут возникнуть какие-нибудь затруднения. Во всяком случае, он, по-видимому, рассудил, что самое лучшее — украсть тело и хранить его непогребенным, пока Мартин не приедет и сам во всем не разберется.

— Очень странное предположение, — сказал мистер Фробишер-Пим.

— Вполне допускаю, что это только моя фантазия, — ответил Уимзи. — Но, как бы там ни было, дело это чертовски интересное. Так вот, — продолжал он, — молодой Ролинсон понял, что в одиночку ему не справиться, и стал искать себе помощников. И остановился на мистере Мортимере.

— Мортимере?

— Я не знаю Мортимера лично, но, судя по тому, что о нем говорят, это, должно быть, бойкий малый с определенными возможностями, которые есть не у каждого. Молодой Ролинсон и Мортимер все обсудили и разработали план действий. Конечно, мистер Хэнкок, вы чрезвычайно помогли им этой вашей идеей прощания с покойным. Трудно представить, как бы иначе они смогли все провернуть.

Смущенный Хэнкок издал что-то похожее на клохтанье.

— Замысел был таков. Мортимер предоставляет свой древний экипаж, раскрашенный люминесцентной краской и затянутый черной материей. Он должен изображать карету старого Бердока. Преимущество этого плана в том, что ни у кого не появилось бы ни малейшего желания осмотреть вблизи этот выезд, даже если бы его и увидели разъезжающим вокруг церкви в неурочное время.

Между тем молодому Ролинсону необходимо было во что бы то ни стало попасть в число несущих бдение у гроба и, кроме того, найти достаточно легкомысленного компаньона, который бы согласился принять участие в игре. Он столковался со сборщиком налогов и сочинил небылицу для мистера Хэнкока, чтобы дежурить с четырех до шести утра. Вам не показалось странным, мистер Хэнкок, то рвение, с которым он согласился проделать весь путь из Херритинга?

— Я привык находить в своем приходе истинно верующих, — твердо сказал Хэнкок.

— Вполне возможно, хотя Ролинсон из другого прихода. Одним словом, план был составлен, и в ночь на среду состоялась генеральная репетиция, которая до смерти напугала вашего человека, Планкетта, сэр.

— Если бы я только на минуту подумал, что это правда... — сказал мистер Фробишер-Пим.

— В четверг в два часа ночи, — продолжал Уимзи, — заговорщики спрятались в алтаре и стали ждать, пока миссис и мисс Хэнкок займут свои места у гроба. Затем они подняли шум, чтобы привлечь их внимание. Когда же леди смело бросились вперед, чтобы выяснить, в чем дело, они выскочили и затолкали их в ризницу.

— Боже праведный! — воскликнул мистер Хэнкок.

— Это произошло, когда карета смерти в условленное время подъехала к южному входу. Я полагаю, хотя полностью и не уверен в этом, что карета объехала церковь по Черной тропе. Затем Мортимер и двое других вытащили набальзамированное тело из гроба и заполнили его мешками с опилками. Я уверен, что это опилки, потому что они валялись на полу в приделе Божьей матери. Они положили тело в экипаж, и Мортимер умчался. Карета пронеслась мимо меня в половине третьего, значит, вся операция не заняла у них много времени. Мортимер, по-видимому, действовал один, хотя, возможно, помощник у него все-таки был — чтобы присматривать за телом, пока он сам в черной маске исполнял роль кучера без головы. Впрочем, здесь полной уверенности у меня нет.

Когда я подъехал к развилке возле Фримптона, они как раз пронеслись через последние ворота и направились к сараю. Там они оставили экипаж — я видел и его и отруби, — они были нужны, чтобы заставить лошадей идти тихо, — а тело, я думаю, они вывезли оттуда на машине. Впрочем, это уже детали. Я не знаю также, куда они его девали, но, если вы спросите об этом Мортимера, не сомневаюсь, он заверит вас, что оно на земле.

Уимзи сделал паузу. И если мистер Фробишер-Пим и супруги Хэнкоки были ошеломлены и растерянны, то Хэвиленд просто позеленел. Миссис Хэвиленд покраснела, на ее щеках выступили пятна, рот запал. Уимзи взял «Нюренбергскую хронику» и, задумчиво поглаживая ее переплет, продолжал:

— Тем временем молодой Ролинсон и его приятель учинили беспорядок в церкви — чтобы создать впечатление, что это выходка протестантов. Потом они заперли себя в котельной, а ключ выбросили в окно. Возможно, мистер Хэнкок, вы там его и найдете, если сочтете нужным поискать. Вам не показалось, что этот рассказ о нападении на них то ли двух, то ли трех человек был не очень убедителен? Хаббард здоровый, сильный малый да и Ролинсон не из слабых, а их, как они рассказывают, засунули в котельное отверстие, словно детей, и без единой царапины.

— Послушайте, Уимзи, а вы уверены, что не преувеличиваете? — спросил мистер Фробишер-Пим. — Нужно иметь очень веские доказательства, прежде чем...

— Что ж, — ответил Уимзи, — получите ордер в министерстве внутренних дел. Вскройте могилу. И сразу увидите, правда это или только мое больное воображение.

— По-моему, весь этот разговор отвратителен! — возмутился мистер Бердок. — Не слушайте его. Не могу представить себе ничего более оскорбительного, чем на следующий день после похорон отца сидеть здесь и выслушивать эту возмутительную чепуху. Вы, конечно, не позволите, чтобы труп нашего отца был потревожен? Это ужасно. Это осквернение могилы.

— Действительно, это очень неприятно, — мрачно сказал мистер Фробишер-Пим, — но если лорд Питер всерьез выдвигает свою поразительную теорию, которой я едва могу поверить... (Уимзи пожал плечами), тогда я считаю своим долгом напомнить вам, мистер Бердок, что ваш брат, когда он приедет, может настаивать на расследовании этого дела.

— Нет, не может, ведь правда, не может? — воскликнула миссис Бердок.

— Конечно, может, Винни! — гневно прервал ее супруг. — Он душеприказчик. У него столько же прав заставить выкопать отца, сколько у меня запретить это. Не будь дурочкой!

— Если бы у Мартина было хоть какое-то представление о приличиях, он бы этого не допустил, — сказала миссис Бердок.

— О да, это может шокировать людей, речь ведь идет о деньгах. Но мистер Мартин, возможно, решит, что это его долг по отношению к жене и семье, и если у него возникнет какое-нибудь...

— Все дело от начала до конца — сплошная нелепость, — решительно заявил Хэвиленд. — Я не верю ни одному сказанному здесь слову. Если бы я этому поверил, то первым бы начал действовать — не только из чувства справедливости по отношению к Мартину, но и ради себя самого. Но я не могу поверить, что такой разумный человек, как Мортимер, способен похитить труп и осквернить церковь, — достаточно назвать вещи своими именами, чтобы увидеть, как все это глупо и бессмысленно. Вполне допускаю, что лорд Питер, который, как я понимаю, привык иметь дело с преступниками и полицейскими, полагает это возможным. Но я так считать не могу. Мне очень жаль, но он, видимо, уже не способен понимать какие-либо приличные чувства. Вот все, что я могу сказать. До свидания.

Мистер Фробишер-Пим вскочил.

— Полно, полно, Бердок, не принимайте это за обиду. Я уверен, у лорда Питера не было намерения вас оскорбить. Я тоже думаю, что он ошибается, но за эти несколько дней произошло столько невероятного, что я не удивлюсь, если кому-то и придет в голову, что за всем этим что-то кроется. Ого! Время обедать. Господи, что подумает Агата?

Уимзи протянул Бердоку руку, который пожал ее с явным отвращением.

— Извините, — сказал Уимзи, — у меня, знаете ли, гипертрофированное воображение. Возможно, чрезмерная деятельность гипофиза. Не обращайте на меня внимания. Прошу прощения и все такое...

— Думаю, лорд Питер, не следует развивать воображение за счет хорошего тона, — язвительно сказала миссис Бердок.

Уимзи последовал за ней в некотором смущении. И, должно быть, от смущения он унес под мышкой «Ню-ренбергскую хронику», что в этих обстоятельствах выглядело довольно странным.

— Я очень расстроен, — сказал мистер Хэнкок.

По приглашению супругов Фробишер-Пим он посетил их после воскресной службы. Он сидел, напряженно выпрямившись, его лицо пылало от волнения.

— Я никогда бы не поверил, что Хаббард способен на такое. Для меня это был настоящий удар. И дело не только в том, что он совершил великий грех — выкрал мертвое тело из церковных пределов, хотя и это очень серьезно. Самое ужасное — его лицемерное поведение: насмешка над священными предметами, использование святынь своей религии ради мирских выгод. Он действительно присутствовал на похоронах, мистер Фробишер-Пим, и выказывал все признаки печали и уважения к усопшему. Но даже теперь он, мне кажется, не осознает в полной мере греховность своего поведения. Я очень хорошо это чувствую — и как священник, и как духовный отец.

— Ну, ну, Хэнкок, будьте снисходительнее, — сказал мистер Фробишер-Пим. — Хаббард неплохой малый, но люди его круга тонкостью чувств не отличаются. Вопрос в том, что нам теперь делать. Конечно, нужно все рассказать мистеру Бердоку. В высшей степени неприятная ситуация! Боже мой! Так вы говорите, Хаббард во всем признался? А как он пришел к этой мысли — признаться во всем?

— Это обвинение предъявил ему я, — сказал священник. — Я обдумал все, что сказал лорд Питер Уимзи, и очень расстроился. Мне показалось — не знаю почему, — что в его рассказе есть доля истины — как ни дико это звучит. Вчера вечером я сам подмел пол в приделе Божьей матери, где стоял гроб, и нашел среди мусора немного опилок. Тогда я решил поискать ключ от котельной, и он действительно оказался недалеко в кустах, — примерно на расстоянии броска. Я искал руководства в молитвах, а также у своей жены, чьи суждения я глубоко уважаю, и решил после обедни поговорить с Хаббардом. Для меня было великим облегчением, что он не пришел на утреннюю службу. Я бы чувствовал себя очень неловко.

— Совершенно верно, совершенно верно, — с некоторым нетерпением сказал мировой судья. — Ну, вы предъявили ему обвинение, а он что — сознался?

— Сознался, но, мне грустно об этом говорить, не выказал при этом никаких угрызений совести. Даже смеялся. Это был мучительный разговор.

— Представляю, как это, должно быть, неприятно, — сказал Фробишер-Пим сочувственно. — Ну а теперь (мировой судья поднялся со стула) нам предстоит навестить мистера Бердока. Каким бы чудовищным не было завещание, совершенно ясно, что Хаббард, Мортимер и Ролинсон абсолютно неправы. Клянусь, я не имею понятия, считается ли кража тела уголовным делом. Хотя можно предположить, что, если труп является собственностью, то он принадлежит семье или душеприказчикам. Но как бы там ни было — это святотатство. И, должен сказать, Хэнкок, это на руку нонконформистам. Не сомневаюсь, что вы понимаете это. Дело, конечно, неприятное, и чем скорее мы им займемся, тем лучше. Я пойду с вами и помогу вам сообщить обо всем Бердокам. А как вы, Уимзи? В конце концов вы оказались правы, и, думаю, Бердоку следует перед вами извиниться.

— О, я в это не вмешиваюсь, — сказал Уимзи. — Вы ведь понимаете, я буду там persona non grata^[1512] Все это грозит Хэвиленду Бердоку чертовски большой финансовой потерей.

— Пожалуй, верно. Положение и в самом деле довольно щекотливое. Так что, может быть, вы и правы. Пойдемте, викарий.

Уимзи и хозяйка дома уже около получаса сидели у камина, обсуждая случившееся, когда мистер Фробишер-Пим неожиданно просунул голову в дверь и сказал:

— Послушайте, Уимзи, мы собираемся к Мортимеру. Я бы хотел, чтобы вы поехали с нами и вели машину. У Мерридью по воскресеньям всегда выходной, а я не люблю ездить по вечерам, особенно в туман.

— Хорошо, — согласился Уимзи.

Он поднялся в свою комнату и через несколько минут спустился вниз в тяжелом кожаном пальто и со свертком в руке. Он коротко поздоровался с Бердоками, уселся на шоферское место и вскоре осторожно вел машину сквозь туман по Херритинг Роуд.

Проезжая то место, где карета-призрак пронеслась мимо него, Уимзи мрачно усмехнулся. А когда машина миновала ворота, через которые исчез изобретательный призрак, он не отказал себе в удовольствии указать на них и был вознагражден сердитым фырканьем Хэвиленда. У этой достопамятной развилки он сделал правый поворот и миль шесть уверенно вел машину по направлению к Фримптону, пока не услышал предупреждающий оклик мистера Фробишер-Пима, призывающего его быть внимательнее и не пропустить поворот к дому Мортимера.

Дом мистера Мортимера с обширными конюшнями и хозяйственными строениями отстоял примерно на две мили вглубь от основной дороги. В темноте Уимзи мало что мог рассмотреть, он заметил только, что окна первого этажа освещены, а когда после настойчивого звонка мирового судьи дверь открылась, до них донесся громкий взрыв смеха — свидетельство того, что и мистер Мортимер не принимает своего злодеяния всерьез.

— Мистер Мортимер дома? — спросил мистер Фробишер-Пим тоном человека, с которым лучше не шутить.

— Да, сэр. Входите, пожалуйста.

Они вошли в большой, обставленный в старинном стиле зал, хорошо освещенный и довольно уютный, с изящной дубовой ширмой, стоящей углом к двери. Мигая от света, Уимзи шагнул вперед и увидел большого, плотного сложения мужчину с густым румянцем на щеках, приветственно простирающего к ним руки.

— Фробишер-Пим! Боже мой! Как это мило с вашей стороны! У нас здесь несколько ваших старых друзей. О (голос его слегка изменился), Бердок! Вот так-так!...

— Будь ты проклят! — закричал Хэвиленд, яростно отталкивая мирового судью, который пытался оттеснить его назад. — Будь ты проклят, свинья! Прекратите этот безумный фарс. Что ты сделал с телом?

— Что? С телом? — переспросил мистер Мортимер с некоторым смущением.

— Твой дружок Хаббард признался. Отрицать бесполезно! Какого дьявола ты спрашиваешь? Тело где-то здесь. Где оно? Давай его сюда!

С угрожающим видом он быстро обошел ширму и оказался в ярком свете ламп. Высокий худой человек неожиданно поднялся из глубины кресла и встал перед ним.

— Полегче, старина!

— Боже милостивый! — сказал Хэвиленд, подавшись назад и наступая Уимзи на ноги. — Мартин!

— Он самый, — сказал тот. — Я здесь. Вернулся, как фальшивая монета. Здравствуй.

— Значит, за всем этим стоишь ты? Впрочем, я мог бы об этом догадаться. Грязная свинья, пес шелудивый! — бушевал Хэвиленд. — Ты, верно, думаешь, что это прилично — вытаскивать из гроба своего отца и таскать его по всей округе, устраивать цирковое представление! Ты, должно быть, забыл, что такое благопристойность.

— Послушайте, Бердок! — попытался успокоить его Мортимер.

— Заткнись и будь ты проклят! — закричал Хэвиленд. — Дойдет очередь и до тебя. Так вот, слушай, Мартин, я не собираюсь больше терпеть твое бесстыдное поведение. Ты отказываешься от тела и...

— Погоди, погоди, — сказал Мартин. Он стоял, слегка улыбаясь, руки в карманах смокинга. — Наше eclaircissement^[1513] приобретает, кажется, публичный характер. Кто эти люди? О, я вижу, викарий. Боюсь, викарий, мы обязаны объясниться перед вами, и к тому же...

— Это лорд Питер Уимзи, — вступил в разговор мистер Фробишер-Пим, — который раскрыл ваш... к сожалению, Бердок, я должен согласиться с вашим братом, который называет это позорным заговором.

— О Боже! — воскликнул Мартин. — Послушайте, Мортимер, вы ведь не знали, что играете против лорда Питера Уимзи, не так ли? Не удивительно, что мышка выскользнула из мышеловки. Этот человек — настоящий Шерлок Холмс. Однако я, кажется, прибыл сюда в самый критический момент, поэтому никто не пострадал. Диана, это лорд Питер Уимзи, а это — моя жена.

Молодая хорошенькая женщина в черном платье приветствовала Уимзи с застенчивой улыбкой и, повернувшись к своему свояку, укоризненно сказала:

— Хэвиленд, мы хотим объяснить...

Он не обратил на нее никакого внимания.

— Послушай, Мартин, игра окончена.

— Я тоже так думаю, Хэвиленд. Но к чему весь этот шум-гам?

— Шум-гам? Мне это нравится! Ты вытаскиваешь тело своего собственного отца из гроба...

— Нет, нет, Хэвиленд. Я ничего об этом не знал. Клянусь тебе. Я получил известие о его смерти всего несколько дней назад. Мы были на съемках в Пиренеях, в самой глуши. Мортимер, вместе с Хаббардом и Ролинсоном, поставили весь спектакль сами. Я ничего не знал об этом до самого вчерашнего утра, пока мне не передали его письмо — оно поджидало меня у моих старых друзей. Честно, Хэвиленд, я не имею к этому никакого отношения. Да и зачем бы мне это? Будь я здесь, мне достаточно было бы сказать слово, чтобы остановить похороны. Для чего мне все эти сложности с выкапыванием тела? Не говоря уже о неуважении и все такое прочее. Когда Мортимер рассказал мне обо всем, я, признаться, был даже несколько возмущен, хотя, конечно, не мог не оценить их доброту и озабоченность моими делами. Вот у мистера Хэнкока, я думаю, есть больше причин для гнева. Хотя Мортимер был очень осторожен. Он поместил отца с большой почтительностью и вполне благопристойно, в бывшую часовню, обложил его цветами и тому подобное. Уверен, вы будете довольны.

— Что вы имеете в виду?

— Да, да, — подтвердил Мортимер, — никакого неуважения. Можете взглянуть сами.

— Этоужасно, — беспомощно сказал викарий.

— Видите ли, в мое отсутствие они сделали все, что в их силах. Теперь в ближайшее время я распоряжусь о соответствующем захоронении — на земле, конечно. Возможно, в этом случае подойдет и кремация.

— Что? — тяжело дыша, сказал Хэвиленд. — Ты думаешь, что из-за твоей отвратительной жадности к деньгам я позволю оставить моего отца непогребенным?

— А ты полагаешь, дорогой, что я позволю опустить его в землю только для того, чтобы ты мог заграбастать мою собственность?

— Я его душеприказчик, и я говорю: он будет похоронен, нравится тебе это или нет.

— Послушайте меня... — начал викарий, совершенно сбитый с толку этими двумя непримиримыми, сердитыми молодыми людьми.

— Посмотрим еще, что скажет об этом Грэхем! — закричал Хэвиленд.

— Да уж, конечно! — фыркнул Мартин. — Честнейший адвокат Грэхем! Он-mo знал, что было в завещании, не так ли? А он случайно не упомянул об этом тебе, а?

— Не упомянул! — резко сказал Хэвиленд. — Он слишком хорошо знает, какой ты подлец, чтобы говорить что-нибудь. Не удовлетворившись этой опозорившей нас несчастной женитьбой, построенной на шантаже...

— Мистер Бердок, мистер Бердок...

— Осторожней, Хэвиленд!...

— Украсть тело своего отца и мои деньги для того, чтобы ты и твоя ужасная жена могли вести разгульную, непристойную жизнь с шайкой актрис и хористок!...

— Вот что, Хэвиленд. Не распускай свой грязный язык и не касайся моей жены и моих друзей. Лучше посмотри на себя. Кто-то говорил мне, что Винни ведет тебя прямехонько к разорению — с ее лошадками, обедами и Бог знает чем! Еще шаг — и полное банкротство, разве не так? Неудивительно, что ты хочешь отнять деньги у своего брата. Я никогда-то не был о тебе высокого мнения, но Бог ты мой...

— Минуточку!

Мистеру Фробишер-Пиму наконец удалось заявить о себе — отчасти из-за привычки властвовать, отчасти потому, что братья так кричали друг на друга, что в конце концов совершенно выдохлись.

— Минуточку, Мартин. Я буду называть вас так, потому что знаю вас уже много лет, как знал и вашего отца. Я понимаю, как рассердило вас то, что сказал Хэвиленд. Это трудно простить, но я уверен, он осознает все, когда придет в себя. Но и вы должны понять, как он потрясен и огорчен — впрочем, как и все мы, — этим в высшей степени неприятным делом. И вы несправедливы к Хэвиленду, утверждая, что он хотел якобы что-то у вас «отнять». Он ничего не знал об этом противоестественном завещании и, само собой разумеется, следил за тем, чтобы весь похоронный обряд был выполнен как положено. Теперь вы должны уладить вопрос о вашем будущем полюбовно, как вы и сделали бы, не объявись случайно это завещание. Пожалуйста, Мартин, — и вы, Хэвиленд, тоже, — подумайте об этом. Мои дорогие мальчики, эта сцена ужасна. Недопустима. Просто чудовищно, что тело старого человека стало яблоком раздора между его сыновьями, и всего лишь из-за денег.

— Извините меня, я забылся, — сказал Мартин. — Вы совершенно правы, сэр. Послушай, Хэвиленд, забудем обо всем. Я позволю тебе взять половину денег...

— Половину! Будь я проклят, если возьму ее! Этот человек хотел выманить у меня мои деньги. Я пошлю за полицией и посажу его в тюрьму. Вот увидите, я это сделаю. Дайте мне телефон.

— Извините, — сказал Уимзи, — я не хочу вдаваться в подробности ваших семейных дел больше, чем я уже узнал о них, но я настоятельно вам советую: не посылайте за полицией.

— Вы советуете? А какое это имеет отношение к вам, черт побери?

— Видите ли, — недовольно сказал Уимзи, — если дело дойдет до суда, мне, очевидно, придется давать показания, потому что именно с меня все и началось, не так ли?

— Ну и что же?

— Ну и что же? В суде могут поинтересоваться, сколько, по-моему мнению, пролежало завещание там, где я его нашел.

Казалось, Хэвиленд проглотил что-то, и ему стало трудно говорить.

— И... в чем же дело, будьте вы прокляты?

— Пожалуйста, я объясню. Видите ли, если подумать, то получается довольно странная вещь. Ваш покойный отец положил завещание на книжную полку, по-видимому, перед самым отъездом за границу. Это было... Когда это было? Три года тому назад? Пять лет?

— Около четырех.

— Пусть так. И с тех пор ваша великолепная домоправительница позволила сырости забраться в библиотеку, не так ли? Без камина, с разбитыми стеклами... Печальная картина для такого любителя книг, как я. Да... Допустим теперь, что в суде спросят насчет завещания, и вы ответите, что оно пролежало там, в сырости, четыре года. В таком случае не сочтут ли они любопытным тот факт — если я сообщу им его, — что в конце книжной полки было большое пятно сырости, похожее на усмехающееся человеческое лицо, и ему соответствовало такое пятно такой же формы на забавной старой «Нюренбергской хронике», однако на завещании, которое в течение четырех лет находилось между стеной и книгой, никакого пятна не было?

— Хэвиленд, ты дурак! Ты настоящий дурак! — неожиданно закричала миссис Хэвиленд.

— Заткнись!

С криком ярости Хэвиленд бросился к жене, которая съежилась в кресле, зажав рот рукой.

— Спасибо, Винни. А ты, — Мартин повернулся к брату, — можешь ничего не объяснять. Как видишь, Винни проболталась. Итак, ты знал о завещании, намеренно спрятал его и позволил отца похоронить. Интересно, сокрытие завещания — что это: мошенничество, заговор или преступное деяние? Мистер Фробишер-Пим выяснит.

— Не может быть! — сказал мировой судья. — Уимзи, вы уверены в том, что говорите?

— Абсолютно, — сказал Уимзи, вытаскивая «Нюрен-бергскую хронику». — Вот это пятно, можете убедиться сами. Извините меня, что я позаимствовал вашу собственность, мистер Бердок. Я побоялся, что во время тихих ночных бдений Хэвиленд додумается до этого маленького противоречия и решит продать книгу, или выбросит ее, или ему вдруг придет в голову, что книга будет лучше выглядеть без переплета и последних страниц. Разрешите мне вернуть ее вам, мистер Мартин, — в целости и сохранности. Может быть, вы извините меня, если я скажу, что ни одно лицо этой мелодрамы не вызывает у меня восхищения. Как говорил мистер Пексниф^[1514], это бросает печальный свет на человеческую природу. Но я был чрезвычайно возмущен тем, как меня подвели к этой книжной полке и сделали тупым, «беспристрастным» свидетелем, который нашел завещание. Я могу свалять дурака, мистер Хэвиленд Бердок, но я не дурак. Я подожду всех в машине.

И Уимзи с чувством собственного достоинства удалился.

За ним последовали викарий и мистер Фробишер-Пим.

— Хэвиленда и его жену отвезет на станцию Мортимер, — сказал мировой судья. — Они собираются сразу же вернуться в город. Вы, Хэнкок, можете отослать их вещи завтра утром. А теперь нам лучше потихоньку исчезнуть.

Уимзи нажал на стартер.

Но не успели они тронуться с места, как по ступенькам сбежал человек и подошел к ним. Это был Мартин.

— Послушайте, — пробормотал он, — вы оказали мне большую услугу. Боюсь, гораздо большую, чем я заслуживаю. Вы, наверное, думаете, что я ужасная свинья. Но я прослежу, чтобы отца похоронили, как положено, и отдам часть денег Хэвиленду. Не судите и его слишком строго. У него кошмарная жена. Из-за нее он по уши в долгах. Его предприятие лопнуло. Я помогу ему поправить его дела. Обещаю вам. Мне не хотелось бы, чтобы вы думали о нас очень плохо.

— Ладно, чего там... — сказал Уимзи.

Он плавно выжал сцепление и исчез в белом сыром тумане.

ЖЕМЧУЖНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ (перевод А. Ващенко)

Сэр Септимус Шейл привык утверждать свой авторитет раз в год, только один раз! В остальное время он разрешал своей молодой, великосветской жене наполнять дом ультрасовременной мебелью из стали, собирать художников-авангардистов и поэтов, не признающих грамматики; верить в теорию относительности и пользу коктейлей и одеваться так экстравагантно, как ей заблагорассудится; но он настаивал на том, чтобы Рождественские праздники отмечались в старых добрых традициях.

Септимус был добродушным человеком, которому в самом деле нравился рождественский пудинг и хлопушки с сюрпризами, и он полагал, что и другие люди «в глубине души» тоже радуются таким вещам. Поэтому перед Рождеством он решительно уезжал в свой дом в Эссексе и, собрав слуг, отдавал распоряжение украсить комнаты ветками остролиста и омелы, загрузить буфеты деликатесами из «Фортнум энд Мейсон»^[1515], повесить в изголовье кроватей носки со сладостями и небольшими подарками и даже, убрав электрические радиаторы, зажечь в каминах настоящий огонь с традиционным рождественским поленом^[1516]. Он собирал вокруг себя семью и друзей, наполняя дом «диккенсовскими настроениями доброжелательности» настолько, что гости с трудом могли это выдержать, а после рождественского обеда усаживал их в гостиной за различные игры. Развлечения неизменно заканчивались игрой в прятки в темноте по всему дому. Так как сэр Септимус был очень богат, то гости принимали эту неизменную программу, и если даже скучали, старались не подавать вида.

Другая прелестная традиция, которой сэр Септимус неизменно следовал, заключалась в том, что каждый год в день рождения своей дочери Маргариты (день рождения совпадал с сочельником) он вручал ей жемчужину. Теперь их насчитывалось двадцать, и коллекция уже стала приобретать известность, ее фотографировали и сообщали о ней в газете. Хотя и не очень крупные — каждая размером с зрелую горошину — жемчужины представляли собой большую ценность, так как были изумительного цвета, идеальной формы и одна в одну подобраны по весу. В день, о котором идет речь, церемония вручения двадцать первой жемчужины была особенно торжественной, с танцами и речами. В ночь под Рождество собрался узкий семейный круг за обедом с традиционной индюшкой и неизменными рождественскими играми. Было одиннадцать гостей (не считая сэра Септимуса, леди Шейл и их дочери), почти все родственники или близкие: Джон Шейл, брат хозяина с женой, сыном Генри и дочерью Бетти; жених Бетти Освальд Тругуд, молодой человек с парламентскими амбициями; Джордж Комфри, кузен леди Шейл, человек лет тридцати, ведущий светский образ жизни; Лавиния Прескотт, приглашенная из-за Джорджа; Ричард и Берил Деннисон, дальние родственники леди Шейл, ведущие веселый и дорогостоящий образ жизни на средства, источник которых никому не был известен, и лорд Питер Уимзи, приглашенный ради Маргарет в неясной, ни на чем не основанной надежде. Были также Уилльям Норгейт, секретарь сэра Септимуса, и мисс Томкинс, секретарь леди Шейл, без которых не могли происходить ни подготовка, ни сам праздник.

Обед наконец закончился. Казалось, конца не будет блюдам, следовавшим одно за другим: суп, рыба, индейка, ростбиф, рождественский пудинг, пирожки со сладкой начинкой из миндаля, изюма и сахара, орехи, засахаренные фрукты, пять сортов вина, которым усердно потчевали сэр Септимус (весь — сплошная улыбка и добродушие), леди Шейл (воплощение насмешливого неодобрения) и Маргарита (хорошенькая и скучающая, в ожерелье из двадцати одной жемчужины, которые мягко светились на ее стройной шее). Переевшие, в дурном настроении, мечтая о том, как бы поскорее занять горизонтальное положение, гости, однако, были препровождены в гостиную, где тотчас начались игры: «Музыкальные стулья» (у рояля мисс Томкинс), «Найди туфельку!» (туфлю обеспечивала мисс Томкинс) и пантомима (костюмы сделаны мисс Томкинс и мистером Уильямом Норгейтом). Часть гостиной (сэр Септимус предпочитал старомодное название «салон»), отгороженная складной перегородкой, служила превосходной костюмерной, а в большей части помещения на алюминиевых стульях расположилась вся компания, неловко шаркая ногами по полу из черного стекла под невероятной иллюминацией электрических светильников, отраженной медным потолком.

Уильям Норгейт, уловив настроение собравшихся, предложил леди Шейл поиграть во что-нибудь менее спортивное. Леди Шейл согласилась и, как обычно, предложила бридж, но сэр Септимус, как обычно, отмахнулся от этого предложения.

— Бридж?! Глупости! Чепуха! Мы и так каждый день играем в бридж. Это Рождество! Нужно чтобы игра была общей. Что вы скажете насчет «Животное, растение или минерал?»

Это интеллектуальное времяпрепровождение было излюбленным развлечением сэра Септимуса, который отличался умением задавать наводящие вопросы. После короткого обсуждения стало очевидным, что игра была неизбежной частью развлекательной программы. Общество покорилось, и сэр Септимус предложил удалиться первым, чтобы положить начало игре.

Вскоре в числе прочих были отгаданы: фотография матери мисс Томкинс, граммофонная пластинка «Я хочу быть счастливой» (с экскурсом в точный химический состав граммофонных пластинок; сведения почерпнуты Уильямом Норгейтом из энциклопедии «Британника»), самая мелкая рыбешка колюшка, новая планета Плутон; шарф миссис Деннисон (крайне сложно, ибо упомянутый шарф был не из натурального шелка, что было бы связано с миром животных, и не из вискозы, что было бы связано с растениями, а из стекловидной массы. Очень умный выбор!), и не смогли угадать лишь «речь премьер-министра по радио» (единодушное заключение было: «Нечестно!», так как никто не мог решить, как это можно классифицировать). Было решено взять еще одно слово, а потом перейти к пряткам. Освальд Тругуд отправился в дальнюю часть комнаты и закрыл за собой дверь, а все общество принялось обсуждать новый объект для расспросов, когда сэр Септимус, неожиданно оборвав дискуссию по этому поводу, повернулся к дочери.

— Хэлло, Марджи! Что ты сделала со своим ожерельем?

— Я сняла его, папа, боясь, что оно разорвется во время пантомимы. Оно здесь на столе. Нет, его тут нет! Мама, ты не брала ожерелья?

— Нет! Взяла бы, если б видела. Ты ужасно беспечна!

— Я думаю, папа, ты сам его взял. Ты меня просто дразнишь!

Сэр Септимус довольно энергично отверг обвинение. Все поднялись со своих мест и стали искать. В этой полупустой полированной комнате было немного мест, куда можно было бы спрятать ожерелье. После десяти минут бесплодных поисков Ричард Деннисон, сидевший около стола, куда, по словам Маргарет, был положен жемчуг, почувствовал себя довольно неловко.

— Крайне, знаете ли, неприятное положение, — заметил он Питеру Уимзи.

В это время Освальд Тругуд просунул голову в складные двери и спросил, задумали они какой-нибудь предмет или еще не успели, потому что ему уже надоело ждать.

Это привлекло всеобщее внимание к внутренней части гостиной. Маргарита, очевидно, ошиблась. Она сняла ожерелье там, и оно каким-то образом затерялось среди костюмов. Была перерыта вся комната, каждую вещь брали в руки и встряхивали. Полчаса отчаянных поисков показали, что жемчуга, очевидно, нигде не найти.

— Жемчужины должны быть где-то в этих двух комнатах, — сказал Уимзи. — В отгороженной части гостиной дверей нет, и никто не мог выйти из передней части комнаты незамеченным. Разве что окна...

Нет. Окна защищены снаружи, тяжелыми ставнями. Чтобы их снять и поставить на место, понадобится двое лакеев. Само предположение, что жемчужины исчезли из гостиной, было очень неприятным, потому что... потому что...

Уильям Норгейт, деятельный и рациональный как всегда, хладнокровно взглянул фактам в лицо.

— Я думаю, сэр Септимус, все вздохнут с облегчением, когда нас обыщут.

Сэр Септимус пришел в ужас, но гости, обретя лидера, поддержали Норгейта. Дверь была заперта, и обыск произведен — леди во внутренней части гостиной, мужчины — во внешней.

Обыск ничего не дал, кроме любопытнейших сведений о том, что носят при себе мужчины и женщины. Естественно, что у лорда Питера были в карманах пинцет, карманная линза и маленький складной метр, ведь он был Шерлоком Холмсом в высшем свете! Но то, что у Освальда Тругуда обнаружили две таблетки от печени, завернутые в кусок бумаги, а у Генри Шейла карманное издание од Горация — это было полнейшей неожиданностью! Почему Джон Шейл запихал в карманы своего нарядного костюма кусок сургуча, уродливый талисман и пятишиллинговую монету? У Джорджа Комфри в кармане оказались маленькие складные ножнички и три куска сахара в обертке, какие подают в ресторанах и в поездах — доказательство нередкой формы клептомании. А то, что у аккуратного и опрятного Норгейта в карманах обнаружили катушку белых ниток, три куска веревки и двенадцать безопасных булавок на картоне, показалось очень странным, пока не вспомнили, что он занимался всеми рождественскими украшениями в доме. Ричард Деннисон, смущаясь, извлек дамскую подвязку, пудреницу и полкартофелины. Картофель, по его словам, он носит в качестве профилактики против ревматизма, которому подвержен, а другие вещи принадлежат его жене. На женской половине наиболее поразительными были: маленькая книжечка по хиромантии, три шпильки-невидимки и фотография младенца (мисс Томкинс); китайский портсигар с секретным отделением (Верил Деннисон); сугубо личное письмо и приспособление для подъема спущенных петель на чулках (Лавиния Прескотт); щипчики для бровей и маленький пакетик белого порошка, — было сказано, что порошок от головной боли (Бетти Шейл). Все пережили волнующий момент, когда из сумочки Джойс Триветт была извлечена небольшая нитка жемчуга; однако, все тут же сообразили, что это содержимое одной из хлопушек и жемчуг, конечно, синтетический. Короче говоря, обыск был безрезультатным во всем, кроме общего смущения и неловкости, которые всегда возникают при быстром раздевании и одевании впопыхах и в неподходящее время.

Тогда кто-то, запинаясь, произнес неприятное слово: «полиция». Сэр Септимус пришел в ужас. Это отвратительно! Он не допустит! Жемчуг должен быть где-нибудь. Нужно снова обыскать комнаты. Не может ли лорд Питер Уимзи с его опытом в... гм!... разгадке таинственных случаев... чем-нибудь помочь?

— Что? — произнес его светлость. — О Господи, разумеется, конечно! Если, так сказать, кто-нибудь не подозревает... Я хочу сказать, что тоже нахожусь под подозрением!

В этот момент решительно и авторитетно в разговор вмешалась леди Шейл.

— Мы не думаем, что кого-либо нужно подозревать, — заявила она, — но если бы мы и подозревали, то, безусловно, не вас. Вы слишком много знаете о преступлениях, чтобы вам захотелось совершить преступление самому.

— Хорошо, — согласился Уимзи. — Но это непросто после того, как все уже принимали участие в поисках, — он пожал плечами.

— Да, боюсь, вы не в состоянии будете обнаружить следы башмаков, — сказала Маргарита, — но мы могли чего-нибудь не заметить.

Уимзи кивнул.

— Я попытаюсь. Вы не возражаете перейти во внутреннюю часть комнаты и побыть там? Все, кроме одного... Хорошо, если будет свидетель того, что я делаю или найду. Полагаю, лучше всего, если бы это были вы, сэр Септимус.

Уимзи проводил всех на их места и начал медленный осмотр гостиной, обследуя поверхность мебели, ползая на четвереньках по сверкающей черной пустоте пола. Сэр Септимус следовал за ним по пятам, пристально вглядывался, когда это делал Уимзи , наклонялся, опираясь руками о колени, когда Уимзи ползал на четвереньках, и громко пыхтел от удивления и огорчения. Со стороны было похоже, что человек вывел большого и очень любопытного щенка на очень неторопливую прогулку.

Они, наконец, дошли до внутренней, отгороженной части гостиной и снова не спеша осмотрели все сложенные на пол вещи. Безрезультатно. Уимзи улегся на на животе и заглянул под стальной шкаф, единственный из всей мебели имевший короткие ножки. Что-то привлекло внимание сэра Питера. Подкатав рукав, он засунул руку под шкаф, конвульсивно дрыгая ногами в стремлении проникнуть подальше. Затем вытащил из кармана складной метр и с его помощью выудил заинтересовавший его предмет.

Это была очень маленькая булавка, но не обычная, а похожая на те, которыми пользуются энтомологи, накалывая очень мелких бабочек. Она была три четверти дюйма длиной, тонкая, как игла, с острым концом и очень маленькой головкой.

— Боже мой! — воскликнул сэр Септимус. — Что это?

— Кто-нибудь здесь коллекционирует бабочек или жуков^- или еще что-нибудь? — спросил Уимзи, сидя на корточках и рассматривая булавку.

— Я уверен, что никто, — ответил сэр Септимус. — Я спрошу!

— Нет, не надо, — остановил его Уимзи. Склонив голову, он пристально смотрел на пол, откуда на него задумчиво взирало его собственное лицо. — Понятно! — наконец произнес он. Вот, значит, как это было сделано! Сэр Септимус, я знаю теперь, где жемчужины, но не знаю, кто их взял. Вероятно, все-таки лучше это выяснить. Пока жемчужины вне опасности. Не говорите никому, что мы нашли эту булавку, и вообще не говорите, что нам удалось что-то обнаружить. Отправьте всех спать, заприте гостиную и ключ возьмите с собой. Завтра во время завтрака мы узнаем, кто взял жемчужины.

Этой ночью лорд Питер Уимзи следил за дверью гостиной, однако, никто не появился — то ли вор подозревал западню, то ли был совершенно уверен, что в любое время сможет взять жемчуг. Уимзи не считал свое ночное бдение потерянным временем. Он составил список тех, кто оставался один во внутренней части гостиной, когда шла игра «Животное, растение или минерал?». Вот что у него получилось.

Сэр Септимус Шейл

Лавиния Прескотт

Уильям Норгейт

Джойс Триветт и Генри Шейл (они вышли вместе, так как уверяли, что ничего не могут угадать без посторонней помощи)

Миссис Деннисон

Бетти Шейл

Джордж Комфри

Ричард Деннисон

Мисс Томкинс

Освальд Тругуд

Он также составил список людей, для которых жемчуг мог, по тем или другим причинам, представлять интерес. К сожалению, второй список почти полностью совпадал с первым (за исключением сэра Септимуса) и поэтому не был полезен. Оба секретаря явились в дом с хорошими рекомендациями, но это как раз то, что нужно, если у них были дурные намерения! О Деннисонах известно, что они с трудом сводят концы с концами; в сумочке у Бетти оказался таинственный белый порошок и она водит компанию со странными личностями; Генри — безобидный дилетант, но Джойс может запросто обвести его вокруг своего мизинца, она как раз тот тип женщин, которых Джейн Остин^[1517] любила называть «дорогая и беспутная»; Освальд Тругуд был завсегдатаем Эпсома и Ньюмаркета^[1518] — так что мотивы были у каждого.

Уимзи покинул свой пост, когда горничная и слуга появились в коридоре со щетками, намереваясь начать уборку, но он спустился в столовую к раннему завтраку. Сэр Септимус, его жена и дочь явились еще раньше. Все чувствовали себя напряженно. Уимзи, стоя у камина, вел разговор о погоде и политике. Постепенно все гости собрались в столовой, но, словно по молчаливому уговору, никто не упоминал о жемчуге. Наконец Освальд Тругуд взял быка за рога.

— Ну! Как продвигаются дела у нашего детектива? Вы нашли преступника, Уимзи?

— Еще нет, — беззаботно отозвался лорд Питер.

Сэр Септимус, глядя на Уимзи, словно в ожидании подсказки, кашлянул и заговорил:

— Все очень утомительно и чрезвычайно неприятно. Гм! Боюсь, что придется сообщить в полицию. И это на Рождество! Гм-гм! Весь праздник испортили! Смотреть не могу на все это! — он махнул рукой в сторону гирлянд остролиста, украшавших стены. Гм! Снимите и сожгите!

— Какая жалость! Мы так старались, — сказала Джойс.

— О, не надо, дядя! Оставьте! — сказал Генри Шейл. — Вы слишком беспокоитесь о жемчужинах. Они, конечно, найдутся!

— Позвать кого-нибудь из слуг? — предложил Уильям Норгейт.

— Нет! — перебил Комфри, — давайте все уберем сами! Это займет нас и отвлечет от неприятных мыслей.

— Правильно! — сказал сэр Септимус. — Начинайте немедленно! Видеть все это не могу!

Он свирепо схватил с камина большую ветку остролиста и, сломав, бросил ее в огонь.

— Правильно! — воскликнул Ричард Деннисон. — Пусть разгорится сильней! — он вскочил из-за стола и сдернул большую ветку омелы. — Скорее! Еще один поцелуй, пока не поздно!^[1519]

— Снимать омелу до Нового года — к беде! — сказала мисс Томкинс.

— К черту беду! Снимаем все! С лестницы и в гостиной. Пусть кто-нибудь пойдет и все соберет.

— Разве гостиная не заперта? — спросил Освальд.

— Нет. Лорд Питер сказал, что жемчуга там нет. Не так ли, Уимзи?

— Совершенно верно. Его оттуда взяли. Я еще не могу сказать, каким образом, но уверен в этом. Ручаюсь, что жемчужин там нет.

— Ну что ж! — сказал Комфри. — В таком случае — пошли! Лавиния, вы и Деннисон будете убирать в передней части гостиной, а я — в торце. Посмотрим, кто быстрее справится!

— Но если придут полицейские, — напомнил Деннисон, — нужно оставить все, как было.

— К черту полицейских! — закричал сэр Септимус. — Зачем им остролист? Им не нужен остролист!

Освальд и Маргарита, весело смеясь, снимали ветки на лестнице. Общество разделилось. Уимзи тихо поднялся в гостиную, где разрушительная работа шла вовсю. Джордж побился об заклад, на десять шиллингов против шести пенсов, что закончит свою работу быстрее, чем они.

— Вы не должны помогать, — смеясь воскликнула Лавиния, увидев сэра Питера. — Это будет нечестно!

Уимзи ничего не ответил, но ждал, пока они не убрали все ветки, а затем последовал за ними вниз, в холл, где треща и рассыпая искры, жарко пылал в камине огонь, как в Ночь Гая Фокса^[1520].

Уимзи шепнул что-то на ухо сэру Септимусу, который, подойдя к Джорджу Комфри, коснулся его плеча.

— Лорд Питер хочет что-то сказать вам, мой мальчик!

Комфри вздрогнул и неохотно подошел к лорду Питеру. Выглядел он не очень хорошо.

— М-р Комфри, — сказал Уимзи, — полагаю, это принадлежит вам.

Лорд Питер протянул ему на ладони двадцать две тонких булавки с маленькими головками.

— Оригинально, — сказал Уимзи, — но что-нибудь менее оригинальное было бы эффективнее. Для него, сэр Септимус, был очень нежелательным ваш вопрос о жемчужинах. Он, конечно, надеялся, что потеря их будет обнаружена позднее, когда, кончив отгадывать слова, все начнут играть в прятки. Тогда жемчужины могли бы оказаться в любой части дома, вы не заперли бы двери гостиной, и он, следовательно, свободно мог бы их взять.

Совершенно очевидно, что он предвидел возможность завладеть жемчугом и поэтому взял булавки. То, что мисс Шейл сняла ожерелье во время пантомимы, предоставило ему такую возможность.

Он уже проводил здесь Рождество и прекрасно знал, что игра «Животное, растение или минерал?» будет обязательной частью рождественских развлечений. Ему нужно было взять ожерелье, и когда настал его черед выйти из передней части гостиной, он знал, что в его распоряжении окажется минут пять времени, пока мы все спорим, какое слово задумать. Он срезал жемчужины с нитки с помощью своих карманных ножниц, сжег нитку в огне и укрепил жемчужины тонкими булавками на ветке омелы, которая висела довольно высоко, но он легко мог достать до нее, став на стеклянную поверхность стола. Отпечатков на столе не останется и можно было не сомневаться в том, что никто не обратит внимания на дополнительные ягоды омелы. Я бы и сам не подумал об этом, если бы не нашел оброненной им булавки. Это подсказало мне, что жемчужины разъединены, ну а остальное было уже легко. Я снял жемчужины с омелы прошлой ночью, застежка была приколота среди листьев остролиста. Возьмите, вот они. Вероятно, Комфри был сегодня утром неприятно поражен. Я понял, кто взял жемчуг, когда он предложил, чтобы гости сами сняли украшения и вызвался идти в торцовую часть гостиной. Однако мне хотелось проверить свое предположение и посмотреть на его лицо, когда он подойдет к омеле и обнаружит, что жемчужин там нет.

— И вы поняли все это, найдя булавку? — воскликнул сэр Септимус.

— Да, тогда я узнал, куда девались жемчужины.

— Но вы ни разу не взглянули на омелу!

— Я увидел ее отражение в черном зеркале пола и был поражен, насколько ягоды омелы похожи на жемчужины.

ЗАБАВНЫЙ СЛУЧАЙ С УПОМЯНУТЫМ ПРЕДМЕТОМ (перевод А. Ващенко)

Карьера непрофессионального детектива лорда Питера Уимзи регулировалась (хотя это слово не совсем уместно в данном случае) его настойчивой и неизменной любознательностью. Привычка задавать глупые вопросы — естественная, хотя и раздражающая в молодом человеке — сохранилась у него и значительно позднее, даже в то время, когда безупречный Бантер, слуга сэра Питера, приступил к исполнению своих обязанностей брить щетину с подбородка его сиятельства и следить за своевременным приобретением бренди «Наполеон» и сигар «Виллар и Виллар». Когда ему исполнилось тридцать два года, сестра Питера окрестила его Любопытным Слоненком^[1521]. Но справедливости ради следует напомнить, что именно его идиотский вопрос (в присутствии брата, герцога Денверского, который весь побагровел от стыда!): «Чем же все-таки был набит Woolsack^[1522] — заставил лорда-канцлера исследовать упомянутый предмет, в результате чего он обнаружил засунутое внутрь бриллиантовое ожерелье маркизы Риггл, исчезнувшее в день открытия парламента и надежно спрятанное там кем-то из уборщиков. В другой раз надоедливые расспросы ведущего радиоинженера: «Почему именно частотные колебания?» и «Как все это устроено?» помогли его светлости случайно раскрыть банду конспираторов-анархистов, которые переговаривались с помощью кода: методически воющих сигналов (к величайшему раздражению радиослушателей британских и европейских станций) на лондонской волне в радиусе пятисот-шестисот миль.

Сэр Питер нередко раздражал людей необъяснимыми и непредсказуемыми поступками, например как в тот раз, когда ему неожиданно пришло в голову спуститься в метро по лестнице. Ничего захватывающего он там не увидел, но обнаружил покрытые пятнами крови ботинки убийцы из Слоан-Сквер. С другой стороны, когда убирали канализационные трубы на Глеггз-Фолли, лорд Уимзи, слоняясь в том месте и мешая работать водопроводчикам, случайно сделал открытие, которое привело на виселицу мерзкого отравителя Уильяма Гирлдсона Читти.

Таким образом, если учесть все эти особенности характера его светлости, можно понять, почему внезапное резкое изменение планов не вызвало удивления у верного Бантера.

Апрельским утром они прибыли на вокзал Сен-Лазар, чтобы заблаговременно сдать багаж. Их трехмесячное путешествие по Италии было чисто развлекательным, затем последовали две очень приятные недели в Париже, и теперь по пути в Англию они намеревались нанести короткий визит герцогу де Сен-Круа в Руане.

Пока Бантер занимался багажом, лорд Питер ходил, выбирая иллюстрированные журналы и разглядывая толпу. Он окинул оценивающим взглядом тоненькое создание с короткой стрижкой и лицом парижского сорванца, но пришел к выводу, что ляжки молодой женщины несколько толстоваты. Потом помог пожилой леди, которая пыталась объяснить киоскеру, что ей нужно carte du Paris, а не carte postale^[1523]. Затем наскоро проглотил немного коньяку у одного из зеленых столиков и, наконец, решил пойти и посмотреть, как идут дела с багажом у Бантера.

За полчаса Бантер вместе с носильщиком продвинулся вперед, заняв второе место в огромной очереди (одни весы, как обычно, не работали). Перед ним стояла небольшая группа: молодая женщина с короткой стрижкой, на которую обратил внимание лорд Питер, мужчина лет тридцати с желтоватым лицом, их носильщик и в свое маленькое guichet^[1524] нетерпеливо выглядывал регистратор.

— Mais je te répète que je ne les ai pas. Voyons, voyons. C’est bien toi qui les as pris, n’est-ce pas? Eh bien, alors, comment veux-tu que je les aie, moi?

— Mais non, mais non, je te les ai bien donnés là-haut, avant d’aller chercher les journaux.

— Je t’assure que non. Enfin, c’est évident! J’ai cherché partout, que diable! Tu ne m’as rien donné, du tout, du tout.

— Mais, puisque je t’ai dit d’aller faire enrégistrer les bagages! Ne faut-il pas que je t’aie bien remis les billets? Me prends-tu pour un imbécile? Va! On n’est pas dépourvu de sens! Mais regarde l’heure! Le train part à 11 h. 20 m. Cherche un peu, au moins.

— Mais puisque j’ai cherché partout – le gilet, rien! Le jacquet rien, rien! Le pardessus – rien! rien! rien! C’est toi...^[1525]

Тут их носильщик, подстрекаемый общим возмущением очереди, будучи не в силах выдерживать оскорбления со стороны носильщика лорда Питера, тоже вмешался в спор.

— — P’t-être qu’ m’sieur a bouté les billets dans son pantalon,^[1526] — предположил он.

— Idiot! — резко оборвал его молодой человек. — Je vous le demande – est-ce qu’on a jamais entendu parler de mettre des billets dans son pantalon? Jamais…^[1527]

Носильщик-француз — республиканец, к тому же низкооплачиваемый, следовательно, терпение и выдержка его английских коллег ему не свойственны.

— Ah! — возмутился он, бросая на пол два тяжелых чемодана и оглядываясь по сторонам в поисках моральной поддержки. — Vous dites?^[1528]

Спор мог бы превратиться в настоящий скандал, если бы молодой человек вдруг не обнаружил билетов — между прочим, они были в кармане брюк — и не продолжил регистрацию своего багажа к нескрываемому удовольствию толпы.

— Бантер, — вдруг сказал лорд Питер, повернувшись к этой группе французов спиной и зажигая сигарету. — Я пойду и обменяю билеты. Мы едем прямо в Лондон. Кстати, эта ваша штуковина, которой вы незаметно делаете снимки, при вас?

— Да, милорд.

— Та, которой вы незаметно снимаете из кармана?

— Да, милорд.

— Сделайте мне снимок этой пары.

— Да, милорд.

— Я займусь багажом, а вы телеграфируйте герцогу, что меня внезапно вызвали домой!

— Очень хорошо, милорд!

Лорд Питер больше не вспоминал об этом, пока они не оказались на борту «Нормандии». Убедившись в том, что молодые мужчина и женщина, возбудившие его любопытство, тоже на борту парохода в качестве пассажиров второго класса, лорд Питер старался не попадаться им на глаза.

— Вы сделали снимки? — спросил его светлость, когда Бантер в каюте гладил брюки лорда Питера.

— Надеюсь, милорд. Как известно вашей светлости, снимок с грудного кармана часто ненадежен. Я сделал три попытки, может быть, какая-нибудь из них окажется удачной.

— Как скоро вы сможете их проявить?

— Немедленно, если угодно вашей светлости. Все необходимое у меня в чемодане.

— Чудесно! — с жаром воскликнул лорд Питер, надевая розово-лиловую пижаму. — Я могу подержать бутылки и все такое...

Бантер налил три унции воды в бутылку, вместимостью восемь унций, и подал-своему хозяину стеклянную палочку.

— Если ваше сиятельство так добры, размешайте в воде содержимое белого пакета, — сказал он, плотно прикрыв дверь, — а когда вещество растворится, добавьте содержимое синего пакета.

— Совсем как Seidlitz powder^[1529], — усмехнувшись, заметил его светлость. — Оно шипучее?

— Не очень, милорд, — ответил Бантер, высыпая нужное количество гипосульфида в ванночку для закрепления.

— Послушайте, Бантер, оказывается, готовить раствор ужасно скучно!

— Да, милорд, — невозмутимо ответил Бантер. — Я всегда находил эту часть проявления невероятно утомительной.

Лорд Питер принялся еще энергичнее размешивать раствор стеклянной палочкой.

— Ну погодите, — произнес он мстительно. — Мы доберемся до вас и устроим вам Ватерлоо!

Три дня спустя лорд Питер Уимзи сидел в своей уставленной книгами гостиной на Пиккадилли 110а. Нарциссы в вазе на столе улыбались весеннему солнцу и кланялись ветерку, врывавшемуся в распахнутое окно. Открылась дверь, и его светлость поднял голову от великолепного издания сказок Лафонтена с прекрасными иллюстрациями Фрагонара, которые Уимзи рассматривал с помощью лупы.

— Доброе утро, Бантер! Есть что-нибудь новое?

— Я удостоверился, милорд, что юная особа, о которой идет речь, поступила на службу к вдовствующей герцогине Мидуэй. Ее имя Селестин Берже.

— Вы не так точны, как обычно, Бантер! Вы должны были сказать: «под именем Селестины Берже». А мужчина?

— Он поселился по адресу Гилфорд-стрит, Блумзбери, милорд.

— Отлично, Бантер! Теперь дайте мне «Who's who?»^[1530]. Что, трудно было разыскать их?

— Нельзя сказать, чтобы очень, милорд.

— Боюсь, как-нибудь мне придется поручить что-ни-будь такое, что вам не понравится, и вы уйдете от меня, а мне останется только перерезать себе горло. Благодарю вас, Бантер! Вы свободны. Я поем в клубе.

На переплете книги, которую Бантер подал своему хозяину, действительно было написано «Who’s who?», но ее нельзя было найти ни в библиотеках, ни в книжных магазинах. Эго был толстый манускрипт, заполненный убористым почерком — частично мелкими печатными буквами м-ра Бантера, частично аккуратными и совершенно неразборчивыми записями лорда Питера. Манускрипт содержал биографии самых неожиданных личностей и самые неожиданные факты, казалось бы, ординарных людей. Лорд Питер разыскал очень длинную запись под именем вдовствующей герцогини Мидуэй. Судя по всему, чтение доставило лорду Питеру явное удовольствие. Через некоторое время он, улыбнувшись, закрыл книгу и пошел к телефону.

— Да, это герцогиня Мидуэй. Кто говорит?

Глубокий, хрипловатый, старческий голос понравился лорду Питеру. Он представил себе повелительное выражение лица и прямую фигуру той, кто в шестидесятые годы была самой знаменитой красавицей Лондона.

— Это Питер Уимзи, герцогиня.

— В самом деле? Как поживаете, молодой человек? Вернулись после веселой поездки на континент?

— Только что... и очень бы хотел выразить свое почтение у ног самой очаровательной леди в Англии.

— Боже мой, дитя мое, что вы хотите? — требовательно спросила герцогиня. — Молодые люди, подобные вам, не расточают комплиментов старухам просто так!

— Я хочу исповедаться вам в своих грехах, герцогиня!

— Вам следовало бы жить в былые времена, — отозвался признательный голос. — Ваши таланты растрачиваются зря на сегодняшнюю мелюзгу.

— Именно поэтому я и хотел бы поговорить с вами, герцогиня.

— Ну что же, дорогой, если вы совершили грехи, стоящие того, чтобы о них послушать, я буду вам рада.

— Вы так же исключительно великодушны, как и очаровательны. Я приду сегодня после полудня.

— Я буду дома только для вас и ни для кого другого. Вот так!

— Дорогая леди, целую ваши руки, — сказал лорд Питер и услышал глубокий смешок, прежде чем герцогиня повесила трубку.

— Как хотите, герцогиня, — сказал лорд Питер, сидя на низенькой скамеечке у камина, — но вы самая молодая бабушка в Лондоне, не исключая моей собственной матери.

— Дорогая Гонория еще дитя, — отозвалась герцогиня. — У меня на двадцать лет больше опыта, и я уже в том возрасте, когда этим хвастают. Я намереваюсь стать прабабушкой. Сильвия выходит замуж через две недели за этого глупого сына Аттенбери.

— Эбкока?

— Да. У него самые скверные гончие, каких мне когда-либо приходилось видеть, и он до сих пор не в состоянии отличить шампанское от сотерна! Но Сильвия, бедняжка, тоже глупа, так что, думаю, они будут прелестной парой. В мое время, чтобы преуспеть, человек должен был иметь или мозги или красоту... конечно, лучше всего и то и другое. Сейчас, пожалуй, ничего не требуется, кроме полного отсутствия фигуры. Общество растеряло здравый смысл, утратив его вместе с вето палаты лордов. Я делаю исключение для вас, Питер. У вас есть таланты. Очень жаль, что вы не используете их в политике.

— Боже сохрани, дорогая леди!

— Судя по всему, вы правы. В мое время были такие гиганты! Дорогой Диззи!^[1531] Я хорошо помню, когда умерла его жена, как все мы старались заполучить его — Мидуэй как раз год как умер, — но он был весь поглощен этой глупой женщиной, которая не прочитала ни одной строчки в его книгах, а если бы и прочитала, все равно ничего бы не поняла. А теперь Эбкок баллотируется от Мидхёрста и женится на Сильвии!

— Дорогая герцогиня, вы не пригласили меня на свадьбу! Я так обижен, — вздохнул его светлость.

— Господи, дитя мое, я не рассылала приглашений, но, полагаю, ваш брат и его утомительная жена приглашены. Разумеется, вы должны прийти, если хотите. Я понятия не имела, что у вас есть страсть к свадьбам!

— Разве у вас ее не было? — воскликнул сэр Питер. — Мне хотелось бы присутствовать именно на этой. Я хочу посмотреть на леди Сильвию в белом атласе, фамильных кружевах и бриллиантах и немного посентиментальничать о тех далеких днях, когда мой фокстерьер выгрыз опилки из ее куклы.

— Очень хорошо, мой дорогой, пусть так и будет! Приходите пораньше, чтобы поддержать меня. Что касается бриллиантов, то если бы не семейная традиция, Сильвия ни за что не надела бы их. Она имела наглость даже выразить по их адресу недовольство!

— Я полагал, что это одни из лучших бриллиантов!

— Так оно и есть! Но она говорит, что оправа уродлива и старомодна, что она вообще не любит бриллиантов, что они не подходят к ее платью... Глупости! Где это слыхано, чтобы девушке не нравились бриллианты?! Ей хотелось что-нибудь романтичное из жемчуга! У меня не хватает на нее терпения.

— Я обещаю вам выразить свое восхищение бриллиантами, — сказал сэр Питер, — и, пользуясь правом старинного знакомства, скажу ей, что она ослица и все такое... Мне очень бы хотелось взглянуть на них. Когда их привезут из хранилища?

— М-р Уайтхэд доставит их из банка накануне ночью, — сказала герцогиня, — и они будут в сейфе в моей комнате. Приходите к двенадцати часам и сможете полюбоваться ими в одиночестве.

— Превосходно! Смотрите только, чтобы они не исчезли ночью!

— О, дорогой мой! Дом будет наводнен полицейскими. Такая досада! Но этого не избежать.

— Я полагаю, что это правильно, — заметил Питер. — Вообще говоря, у меня какая-то нездоровая слабость к полицейским.

Утром в день свадьбы лорд Питер вышел из рук Бантера истинным чудом приглаженного великолепия. Соломенного цвета волосы его светлости являли собой образец совершеннейшего произведения искусства, так что прикрывать их блестящим цилиндром было все равно что спрятать солнце в шкатулку из полированного гагата. Светлые брюки вместе с идеально начищенными туфлями создавали симфонию в одном тоне. Только страстные просьбы помогли сэру Питеру убедить этого тирана, и Бантер разрешил ему спрятать две небольших фотографии и тонкое иностранное письмо в карман на груди. М-р Бантер, сам безупречно одетый, вошел за сэром Питером в такси. Точно в полдень они подъехали к полосатому тенту, украшавшему вход в дом герцогини Мидуэй на Парк-лэйн. Бантер быстро исчез в направлении черного входа, а его светлость поднялся по лестнице, чтобы повидатьвдовствующую герцогиню.

Большинство гостей еще не появилось, но дом был полон взволнованными людьми, сновавшими туда-сюда с цветами или молитвенниками, а из столовой доносился звон тарелок и вилок, оповещая о готовящемся роскошном завтраке. Лорда Питера проводили в малую гостиную, и лакей отправился доложить о нем герцогине. Здесь сэр Питер нашел своего близкого друга и преданного коллегу сыскного инспектора Паркера в штатской форме, который разглядывал дорогую коллекцию статуэток белых слонов.

— Все спокойно? — спросил Уимзи, сердечно пожимая ему руку.

— Абсолютно!

— Вы получили мою записку?

— Конечно. И сразу отправил трех наших людей следить за вашим приятелем с Гилфорд-стрит. Девушка здесь и на виду. Причесывает парик старой леди. Ничего девица, не правда ли?

— Вы меня удивляете, — сказал лорд Питер, видя, что его друг саркастически улыбается. — Нет, в самом деле? Это путает все мои расчеты.

— О нет! Просто у нее веселые и дерзкие глаза и язык, вот и все.

— Хорошо справляется с работой?

— Я не слышал жалоб. Что вас натолкнуло на это?

— Чистая случайность. Конечно, я могу ошибаться.

— А вы получили какую-нибудь информацию из Парижа?

— Я не хотел бы, чтобы вы употребляли это выражение, — раздраженно заметил лорд Питер. — От него так и пахнет Скотланд Ярдом. Когда-нибудь это вас выдаст.

— Извините, — сказал Паркер, — привычка — вторая натура.

— Этого как раз и надо опасаться, — возразил его светлость с серьезностью, которая казалась несколько неуместной. — Можно быть начеку во всем, кроме фокусов, которые может выкинуть наша «вторая натура». — Лорд Питер подошел к окну, выходившему на черный вход. — Хэлло! А вот и наша пташка!

Паркер подошел к окну и увидел аккуратно подстриженную головку француженки с вокзала Сен-Лазар, украшенную черной лентой с бантом. Человек с корзиной, полной белых нарциссов, позвонил в дверь и, казалось, пытался продать цветы. Паркер тихо открыл окно, и они услышали, как Селестин сказала с явным французским акцентом: «Ньет, ньет, ничего сегоднья. Спасибо!» Мужчина продолжал настаивать монотонным, ноющим тоном, свойственным разносчикам, протягивая ей большой пучок белых цветов, но она оттолкнула их обратно в корзину и с сердитыми восклицаниями, вскинув голову, решительно захлопнула дверь. Мужчина, ворча, пошел прочь. И сразу же худой, нездорового вида бездельник в клетчатой фуражке, отделился от столба и поплелся за ним вдоль по улице, бросив, однако, взгляд вверх, на окно. М-р Паркер посмотрел на лорда Питера, кивнул и сделал незаметный знак рукой. Человек в клетчатой фуражке вынул изо рта сигарету, погасил ее и, заткнув окурок себе за ухо, пошел вперед.

— Очень интересно, — сказал лорд Питер, когда оба, и человек с корзиной нарциссов и мужчина в клетчатой фуражке, скрылись из виду. — Слушайте!

Над головой послышался топот бегущих ног, крики... общая суматоха. Оба кинулись к двери и увидели сбегавшую вниз по лестнице невесту и подружек, следовавших за ней. Невеста истерически кричала: «Бриллианты! Их украли! Они исчезли!»

В минуту весь дом был поднят на ноги. Все домашние слуги и те, кто был специально приглашен обслуживать свадьбу, столпились в зале; отец невесты выскочил из своей комнаты в великолепном белом жилете, но без пиджака; герцогиня Мидуэй (мать невесты) накинулась на м-ра Паркера, требуя немедленных действий; дворецкий, который потом до самой смерти не мог прийти в себя от позора, выбежал из кладовой со штопором в одной руке и бутылкой бесценного портвейна в другой, потрясая ею со всем рвением городского глашатая, звонящего в колокол. Единственным достойным выходом было появление вдовствующей герцогини, которая спустилась с лестницы, как корабль с поднятыми парусами, волоча за собой Селестин и увещевая ее не быть такой глупой.

— Спокойно, девушка, — сказала вдовствующая герцогиня. — Можно подумать, что вас хотят убить.

— Разрешите мне, ваша светлость, — сказал м-р Бантер, неожиданно появляясь ниоткуда в своей неизменно невозмутимой манере и крепко беря Селестин за руку.

— Но что же делать? — воскликнула мать невесты. — Как это случилось?

Тут на передний план вышел детектив-инспектор Паркер. Это был самый впечатляющий и драматический момент всей его карьеры. Великолепное спокойствие инспектора само по себе служило упреком шумной, возбужденной знати, которая его окружала.

— Ваша светлость, — сказал он, — нет причин для беспокойства. — И драгоценность, и преступники в наших руках, благодаря лорду Питеру Уимзи, от которого мы получили инфор...

— Чарлз, — произнес лорд Питер страшным голосом.

— ...предупреждение о попытке ограбления. Один из наших людей сейчас доставит преступника — мужчину, пойманного с поличным: бриллиантами вашей светлости. (Все оглянулись и увидели входящих бездельника в клетчатой фуражке и констебля, держащих под руки мужчину с корзинкой цветов.) — Преступник-женщина, вскрывшая сейф вашей светлости — здесь! Нет, ничего у вас не выйдет, дорогая! — добавил Паркер, в то время как Селестин с потоками отборной брани, которую, к счастью, никто не мог понять, так как присутствовавшие не владели французским языком в такой степени, пыталась выхватить револьвер из-за пазухи своего скромного черного платья. — Селестин Берже, — продолжал Паркер, пряча оружие в свой карман, — именем закона вы арестованы, и я предупреждаю, что все ваши слова будут использованы в качестве обвинения против вас.

— Помоги нам господи, — вмешался лорд Питер, — это же сенсация! Но Чарлз, ты неправильно назвал имя! Леди и джентльмены, разрешите мне представить вам — Жак Леруж, известный под именем Санкюлот, самый молодой, ловкий и умный вор, взломщик сейфов, переодетый женщиной, который когда-либо попадал в досье Дворца Правосудия.

Все были ошеломлены. Жак Санкюлот длинно выругался и скорчил гримасу лорду Питеру.

—C‘est parfait, — сказал он, — toutes mes felicitations, milord, hem?^[1532] И его я знаю, — добавил он, ухмыляясь в сторону Бантера. — Невозмутимый англичанин, который стоял за нами в очереди на вокзале Сен-Лазар. Но, пожалуйста, скажите, как вы меня разгадали, чтобы я не повторил ошибки... в следующий раз.

— Я уже говорил вам, Чарлз, — сказал лорд Питер, — о том, как неблагоразумно следовать привычкам в нашей речи. Это выдает с головой. Так вот! Во Франции любой маленький мальчик приучен, говоря о себе, употреблять мужской род прилагательных. Он говорит: «Que je suis beau!»^[1533] А маленькой девочке ежедневно вбивают в голову, что она должна в таких случаях употреблять женский род. Она говорит: «Que je suis belle!»^[1534] Должно быть дьявольски трудно имперсонифицировать женщину! Когда на станции я услышал, как возбужденная молодая женщина сказала своему спутнику: «Me prends-tu pour un imbécile!»^[1535] — мужской артикль вызвал у меня любопытство. Вот и все! — закончил он. — А все остальное уже работа: Бантер сделал фотографию, и мы связались с нашими друзьями из Surete^[1536] и Скотланд Ярда.

Жак Санкюлот снова поклонился.

— Я еще раз поздравляю милорда! Он единственный англичанин, которого я когда-либо встречал, кто в состоянии оценить наш прекрасный язык. В дальнейшем я буду уделять больше внимания артиклю, о котором идет речь.

Вдовствующая герцогиня с грозным видом подошла к лорду Питеру.

— Вы хотите сказать, Питер, что знали об этом и допустили, чтобы последние три недели меня одевал, раздевал и укладывал молодой человек?

У его светлости было достаточно совести, чтобы покраснеть.

— Герцогиня, — кротко сказал он, — слово чести, я не знал об этом с абсолютной уверенностью до сегодняшнего утра. А полиция горела желанием захватить преступников с поличным. Что я должен сделать, чтобы выразить мое раскаяние? Прикажите изрубить на кусочки эту скотину, которой так повезло?

Грозная складка у старых губ чуть расправилась.

— В конце концов, — сказала вдовствующая герцогиня с восхитительным сознанием того, что она шокирует этим свою невестку, — очень немного женщин моего возраста могут похвастать тем же. Похоже, мой дорогой, мы все умираем так же, как и жили!

Вдовствующая герцогиня Мидуэй в свое время была действительно достопримечательной личностью.

ЗУБЫ СВИДЕТЕЛЬСТВУЮТ (перевод Л. Серебряковой)

— Ну, старина, — сказал мистер Лэмплау, — чем мы займемся сегодня?

— Полагаю, чем-нибудь жужжаще-сверлящим, — сказал лорд Питер Уимзи, с отвращением усаживаясь в зеленое вельветовое кресло пыток и делая гримасу в сторону бормашины. — Мой хорошо известный вам коренной разлетелся буквально на мелкие кусочки. Я как раз ел омлет, всего-навсего. Интересно, почему они всегда выбирают именно такие моменты? Если бы я грыз орехи или мятные леденцы, тогда еще понятно.

— Да, действительно, — согласился мистер Лэмплау, тон его был мягкий, успокаивающий.

Откуда-то слева от лорда Питера он, словно фокусник, извлек длинный гибкий шнур — похоже, он тянулся из самых недр земли — с зеркальцем и электрической лампочкой на конце. — Болит?

— Нет, не болит, — раздраженно ответил Уимзи, — если не считать того, что острый край вполне может отпилить язык. И все-таки — почему он сломался так неожиданно? Я ведь никак этому не способствовал.

— Да? — сказал мистер Лэмплау. Его манера обращения колебалась между профессиональной и дружественной: он был старый винчестерец, входил в один из многочисленных клубов, к которым принадлежал Уимзи, а в юности они часто встречались на крикетном поле. — Если бы вы помолчали хоть полминуты, я бы посмотрел, в чем там дело. О!...

— Ваше «О!» звучит так, будто вы обнаружили пиоррею или некроз челюсти и теперь злорадствуете по этому поводу, вы, старый кровопийца. Просто подточите его или залатайте, черт вас возьми! Между прочим, чем это вы занимаетесь? Почему на пороге вашей приемной я столкнулся с полицейским инспектором? Только не говорите мне, что он хочет поставить новый мост, потому что я видел сержанта, который поджидает его на улице.

— Дело довольно любопытное, — сказал Лэмплау, ловко вставляя одной рукой роторасширитель, а другой прикладывая ватный тампон к поврежденному зубу. — Думаю, мне не следовало бы вам рассказывать, но если этого не сделаю я, вы ведь узнаете все у своих друзей из Скотланд Ярда. Они хотят посмотреть регистрационные журналы моего предшественника. Может, вы обратили внимание: в газетах была небольшая заметка о дантисте, которого нашли мертвым в сгоревшем гараже на Уимблдон Коммон?

...а...а...эа иась? — спросил лорд Питер Уимзи.

— Прошлым вечером, — ответил мистер Лэмплау. — Вспыхнуло около девяти, и потребовалось целых три часа, чтобы погасить пожар. Эти деревянные гаражи... — вы знаете — пламя чуть не перекинулось на дом. К счастью, он последний в ряду да и в доме тогда никого не было. По-видимому, этот Прендергаст собирался в отпуск или куда-то там еще и как раз накануне отъезда умудрился поджечь себя, свою машину, свой гараж и при этом сгорел сам. Бедняга обгорел так ужасно, что его не удалось опознать. А так как порядок есть порядок, они решили посмотреть его зубы.

— Правда? — спросил Уимзи, наблюдая, как Лэмплау вставляет новый бор. — И никто даже не попытался потушить огонь?

— Пытались, конечно. Но этот деревянный сарай был полон бензина, он горел как костер. Немного в эту сторону, пожалуйста. Великолепно. (Гр-р-р, вж-вж-вж, гр-р-р...) Они, кажется, думают, что это самоубийство. Женатый человек, с тремя детьми, заточен в кругу семьи и все такое прочее. (Вж, гр-р-р, вж, гр-р-р, вж...) Его семья в Вортинге, у его тещи, или где-то там еще. (Гр-р-р...) Не думаю, что он поступил правильно. Впрочем, это мог быть и несчастный случай — когда он заливал в бак горючее. Думаю, в этот вечер он как раз собирался отправиться к семье.

— А... ём... эсь...ы? — естественно, полюбопытствовал Уимзи.

— При чем здесь я? — переспросил мистер Лэмплау, который за долгие годы научился мастерски расшифровывать бормотание своих пациентов. — Только при том, что малый, от которого мне досталась эта практика, лечил зубы этому Прендергасту. (Вж-ж-ж... Гр-р-р...) На всякий случай он оставил мне свои регистрационные журналы — вдруг кто-нибудь из его старых пациентов захочет мне довериться. (Вж-ж-ж...) Извините. А так что-нибудь чувствуете? Некоторые и в самом деле приходят. Думаю, просто инстинктивно: когда у нас что-нибудь болит, мы предпочитаем уже известный маршрут — как слоны, которые приходят умирать на старое место. Повыше, пожалуйста.

— Странно, — сказал Уимзи, выполоскав крошки и исследуя языком пострадавший зуб, — какими огромными кажутся эти дыры. Вот в эту, например, я мог бы засунуть свою голову. Впрочем, думаю, вы знаете, что делаете. Ну а как зубы Прендергаста, с ними все в порядке?

— У меня не было времени покопаться в журналах, но я обещал полистать их как только закончу с вами. Во всяком случае, сейчас у меня обеденный перерыв, а пациентка, назначенная на два часа, слава Богу, не придет. Обычно она приводит с собой пятерых избалованных детей, которые так и норовят усесться вокруг и поиграть с бормашиной. Последний раз один ребенок оказался без призора и попытался убить себя электрическим током в рентгеновском кабинете — вот тут, рядом, соседняя дверь. И, кроме того, она считает, что детей надо лечить за полцены. Немного пошире, пожалуйста. (Гр-р-р...) Вот так, очень хорошо. Теперь посверлим и можно ставить временную пломбу. Прошу вас, полощите.

— Наконец-то, — сказал Уимзи. — И ради Бога, сделайте ее попрочнее. Я не хочу, чтобы она выпала посреди обеда. Да не лейте так много вашего отвратительного гвоздичного масла. Вы не представляете себе, как это неприятно, когда во рту благоухает гвоздикой.

— В самом деле? — сказал мистер Лэмплау. — Сейчас будет чуточку прохладно. (Раствор марганцовки, жужжание бормашины.) Полощите, пожалуйста. Вы его почувствуете, только когда я буду сверлить. Уже почувствовали? Прекрасно. Это говорит о том, что вы человек мужественный. А теперь — потерпите еще немного. Ну вот! Можете вставать. Еще пополоскать? Пожалуйста. И когда вы снова теперь придете?

— Не глупите, старина, — сказал Уимзи. — Я отправляюсь отсюда прямо в Уимблдон, вместе с вами. На машине вы будете там в два раза быстрее. Обгоревший в гараже труп — такого в моей практике еще не было, и я хочу узнать, что случилось.

Трупы в сгоревших гаражах — зрелище малопривлекательное. Даже Уимзи с его военным прошлым едва удалось сохранить хладнокровие при взгляде на обгорелые останки, лежавшие в морге при полицейском участке. Побледнел и полицейский врач, а Лэмплау вынужден был, оставив принесенные журналы, ретироваться на свежий воздух, чтобы прийти в себя. Тем временем Уимзи, установив с полицейскими отношения взаимного доверия и полного уважения, ворошил небольшую кучку почерневшего хлама, внимательно разглядывая то, что некогда составляло содержимое карманов мистера Прендергаста. Ничего интересного там не было. В кожаном бумажнике сохранились остатки толстой пачки банкнот — без сомнения, деньги, которые он приготовил на отпуск. Изящные золотые часы (вероятно, подарок) остановились на семи минутах десятого. Уимзи отметил хорошую сохранность преподношения — очевидно, потому, что часы прикрывало тело погибшего.

— Похоже, от неожиданности он совсем потерял голову, — сказал полицейский. — Видно, даже не пытался выбраться. Сразу свалился головой вперед, на приборную доску. Потому-то лицо так обезображено. Если вашей светлости интересно, немного погодя я покажу вам, что осталось от машины. А теперь, если тому джентльмену лучше, хорошо бы осмотреть тело.

Работа предстояла длительная и неприятная. Мистер Лэмплау, собравшись с духом, извлек пару пинцетов и зонд и бодро принялся за обследование челюстей, обгоревших почти до самой костной ткани, а полицейский врач сверял результаты с записями в журнале.

После завершения длительной процедуры осмотра полицейский врач поднял глаза от своих записей.

— Ну так, — сказал он, — давайте проверим еще раз. Учитывая новые пломбы, поставленные вместо старых, мы имеем, я думаю, довольно точную картину сегодняшнего состояния его рта. Всего должно быть девять пломб. Маленькая амальгама в правом нижнем зубе мудрости; такая же амальгама, только большая, в правом нижнем первом моляре; амальгама в правом верхнем первом и втором премолярах^[1537] в месте их контакта; верхний правый резец с коронкой. Все правильно?

— Думаю, что да, — сказал мистер Лэмплау. — Вот только не хватает, мне кажется, верхнего правого резца с коронкой, хотя, возможно, коронка зуба сломалась и выпала. — Он осторожно коснулся зондом того места, где был зуб. — Челюсть очень хрупкая — не могу найти канал, но все говорит за это.

— Может, она отыщется в гараже, — высказал предположение инспектор.

— В верхнем левом клыке комбинированная фарфоровая пломба, — продолжал врач. — Амальгама в левом верхнем первом и нижнем втором премолярах и в левом нижнем втором моляре. Кажется, всё. Ни одного выпавшего зуба, ни одного искусственного. Инспектор, сколько было лет этому человеку?

— Около сорока пяти, док.

— Моего возраста. Хотел бы я иметь такие зубы, как у него, — сказал врач. Мистер Лэмплау с ним согласился.

— Значит, на том и порешим: это — мистер Прендергаст, — сказал инспектор.

— Думаю, можно не сомневаться, — сказал мистер Лэмплау, — хотя не мешало бы найти эту недостающую коронку.

— Тогда нам лучше отправиться к его дому, — сказал инспектор. — Да, да, благодарю вас, милорд. Нет, я не возражаю, если вы нас подбросите. Машина что надо... Теперь остался только один вопрос: что это — несчастный случай или самоубийство? Направо, милорд, потом второй переулок налево, я вам скажу, когда приедем.

— Не очень-то подходящее место для зубного врача, слишком уж в стороне, — заметил мистер Лэмплау, когда, на подъезде к Уимблдону, перед ними появилось несколько разбросанных домов.

Инспектор повернулся в его сторону.

— И я так подумал, сэр, но оказалось, его убедила поселиться здесь миссис Прендергаст. Конечно, не очень удобно для работы, зато очень полезно для детей. Если бы спросили меня, то я бы сказал, что основной аргумент в пользу самоубийства у нас уже есть — это миссис П. Ну, вот мы и приехали.

Этого можно было и не говорить. У ворот маленькой, стоящей особняком виллы, последней в ряду таких же домов, собралась небольшая толпа. От мрачного пожарища в саду все еще тянуло отвратительной гарью. Инспектор и его спутники начали пробираться сквозь толпу, им вслед неслись замечания любопытных:

— Это инспектор... а это доктор Мэггс... с ним, должно быть, еще один врач... вон тот... с маленьким чемоданчиком... А кто этот малый в пенсне?... Смотри, какой благородный джентльмен, правда, Флори? Наверно, из страховой компании... Ха! Взгляните-ка на его машину!... Вот куда уходят наши денежки... у него «роллс», то есть нет, не «роллс» — «даймлер»... Ох ты! Все тут, о ком пишут в газетах...

Пока они шли по садовой дорожке, Уимзи явно веселился, но при виде остова машины среди рассыпавшихся, почерневших от огня остатков гаража он сразу посерьезнел. Двое констеблей, склонившихся над руинами с ситом в руках, выпрямились и поздоровались.

— Как дела, Дженкинс?

— Пока ничего такого не нашли, сэр, вот разве что мундштук из слоновой кости. Этот джентльмен — мистер Толли, из автомастерских , прибыл с запиской от капитана, сэр, — сказал он, указывая на полного лысого человека в очках, который сидел на корточках перед искореженным кузовом.

— Очень приятно. Что вы об этом думаете, мистер Толли? С доктором Мэггсом вы знакомы. Мистер Лэмплау — лорд Питер Уимзи. Между прочим, Дженкинс, мистер Лэмплау осматривал зубы погибшего и сейчас ищет недостающий зуб. Посмотрите, не попадется ли вам. Ну так что же, мистер Толли?

— В общем-то картина ясна, — сказал мистер Толли, задумчиво ковыряя в зубах. — Эти маленькие салоны — случись что — настоящая ловушка. Да еще переднее расположение бака, видите? Похоже, за приборной доской, где-то там, была протечка. Возможно, также немного разошелся шов бака или ослабла муфта. Сейчас она действительно отошла, после огня это случается. Вероятно, из поврежденного бака или трубы немного капало, а здесь, возле рычагов управления, кажется, лежал кокосовый мат, так что он мог и ничего не заметить. Должен быть, конечно, запах, но эти деревянные гаражи пропахли бензином, да к тому же он хранил здесь несколько канистр. Больше чем положено, но и это в порядке вещей. Сдается мне, у него был полон бак бензина — видите, две пустые канистры со снятыми крышками? Он вошел, закрыл дверь, запустил мотор и, возможно, закурил. А если было много бензиновых паров от протечек, все это полыхнуло ему в лицо — пых!...

— А как с зажиганием?

— Выключено. Похоже, он его и не включал, но, возможно, что и выключил, когда полыхнуло. Глупость, разумеется, но большинство именно так и делает. Конечно, нужно было перекрыть подачу бензина и оставить мотор включенным, чтобы очистить карбюратор, но, когда сгораешь заживо, не всегда думаешь правильно. А может, он и собирался это сделать, но потерял сознание. Бак вон там, слева, видите?

— С другой стороны, — сказал Уимзи, — он мог покончить жизнь самоубийством, имитировав при этом несчастный случай.

— Малоприятный способ расставаться с жизнью.

— Допустим, он сначала принял яд.

— Тогда он должен был перед смертью успеть поджечь машину.

— Верно. Теперь предположим, что он застрелился. Не могла ли вспышка от выстрела... — нет, не то, мы бы нашли в гараже оружие. Может быть, укол? То же самое: был бы шприц. Хотя синильная кислота вполне возможна: я хочу сказать, у него хватило бы времени принять яд и потом поджечь машину. Синильная кислота действует быстро, но не мгновенно.

— Во всяком случае, я это проверю, — сказал доктор Мэггс.

Их прервал констебль.

— Извините меня, сэр. Я думаю, мы нашли зуб. Мистер Лэмплау говорит, что это он.

Короткими толстыми пальцами он держал маленький костяной предмет, из которого еще торчала тоненькая полоска металла.

— По-видимому, это и есть коронка с правого верхнего резца, — сказал Лэмплау. — Думаю, цемент разрушился от жара. Некоторые виды цементов очень чувствительны к температуре. Итак, все сходится, не так ли?

— Да, пожалуй. Теперь мы должны изложить все это вдове. Думаю, больших сомнений на этот счет у нее не будет.

Миссис Прендергаст, женщина крепкого сложения, на лице которой застыло выражение раздражительности, встретила известие взрывом громких рыданий. Придя в себя, она сообщила, что Артур всегда небрежно обращался с бензином, что он слишком много курил, что она не раз предупреждала его, что такие салоны опасны и что ему следует приобрести большую машину, что эта машина мала для нее и их семьи, что он часто ездил по ночам, хотя она и говорила, как это опасно, и что если бы он послушался ее, этого бы никогда не случилось...

— Бедный Артур никогда не был хорошим водителем. На прошлой неделе он отвозил нас в Вортинг и, когда хотел обогнать грузовик, налетел прямо на насыпь, мы все ужасно перепугались.

— А... — протянул инспектор. — Вот, значит, почему покорежен бак.

С большой осторожностью он стал расспрашивать вдову, не было ли у мистера Прендергаста причин лишать себя жизни. Вдова была возмущена. Конечно, в последнее время его практика пришла в упадок, но Артур никогда не был настолько безнравствен, чтобы сделать такую вещь. Да ведь всего три месяца назад он застраховался на пятьсот фунтов и ни за что не стал бы терять страховку, лишив себя жизни до истечения срока, оговоренного страховым полисом. Как бы Артур ни относился к ней, его жене, и какие бы обиды она от него не терпела, он ни за что не ограбил бы бедных детишек.

При слове «обиды» инспектор насторожился. Какие такие «обиды»?

Ну, она, конечно, все время знала, что у него роман с этой миссис Филдинг. Ей не заморочишь голову насчет необходимости постоянного наблюдения за зубами. И очень хорошо говорить, что миссис Филдинг ведет хозяйство лучше, чем она. Еще бы: богатая вдова, без детей, без чувства ответственности, конечно, она может позволить себе покупать красивые вещи. А на те гроши, которые получает на расходы она, чудес не сотворишь. Если Артур хотел, чтобы она вела хозяйство по-другому, ему следовало быть щедрее, а что касается миссис Филдинг, то ничего удивительного, что мужчины на нее заглядываются: одета как картинка, хоть это ее и не украшает. Терпение у нее наконец лопнуло, и она заявила Артуру, что разведется с ним, если он не остепенится. И с тех пор он взял моду проводить все вечера в городе, а что уж он там делает...

Инспектор прервал этот поток, спросив адрес миссис Филдинг.

— Откуда мне знать? Когда-то она жила в доме 57, но, после того как я это выяснила, она уехала за границу. Везет же некоторым — денег куры не клюют. А я ни разу после медового месяца не была за границей, да и то это была всего-навсего Булонь.

Закончив разговор, инспектор разыскал доктора Мэггса и попросил его получше поискать синильную кислоту.

Последние показания дала Глэдис, их «прислуга за все». Она оставила дом мистера Прендергаста накануне пожара в шесть часов вечера. Она считает, что в последние дни мистер Прендергаст нервничал, но это ее не удивило: она знала, что он не любит бывать у родителей своей жены. Она закончила работу, убрала остывший ужин и с разрешения хозяина ушла домой. Мистер Прендергаст дал ей недельный отпуск — пока они будут в Вортинге. У него был пациент — джентльмен из Австралии или откуда-то оттуда. Он хотел, чтобы ему срочно осмотрели зубы, потому что утром он опять отправлялся в свое путешествие. Мистер Прендергаст сказал, что будет работать допоздна и сам закроет дверь, она может его не ждать. Дальнейшие расспросы показали, что мистер Прендергаст, по-видимому, торопился и «почти не притронулся» к еде. Значит, тот пациент был, вероятно, последний, кто видел мистера Прендергаста в живых.

Затем они просмотрели книгу записей погибшего дантиста. Пациент из Австралии фигурировал там как «Мистер Уильямс, 5.30». С помощью службы информации удалось узнать, что мистер Уильямс остановился в маленьком отеле в Блумсберри. Управляющий отеля сказал, что мистер Уильямс прожил у них неделю. Своего адреса он не указал, только название города — Аделаида и вскользь упомянул, что не был на родине двадцать лет и друзей в Лондоне у него не осталось. К сожалению, теперь его не расспросишь. Вчера ночью, около половины одиннадцатого, пришел рассыльный с его визитной карточкой, он оплатил счет мистера Уильямса и взял его багаж. Адреса для пересылки писем не оставил. Это был не их окружной рассыльный, а незнакомый человек в шляпе с большими полями и в темном длинном пальто. Его лица ночной портье не рассмотрел, потому что в холле горела только одна лампочка. Он просил их поторопиться, так как мистер Уильямс хотел успеть на поезд, отправляющийся из Ватерлоо^[1538] в Дувр.

Наведя справки в билетной кассе, они узнали, что мистер Уильямс действительно в тот же самый вечер взял билет на Париж и уехал. Словом, мистер Уильямс исчез в голубой дали, и даже если бы они нашли его, едва ли он смог бы пролить свет на состояние ума мистера Прендергаста накануне свершившегося несчастья. Сначала казалось несколько странным, что мистер Уильямс из Аделаиды, остановившись в Блумсберри, отправился со своими зубами в Уимблдон, но этому нашлось вполне вероятное объяснение: Уильямс, не имея в Лондоне друзей, познакомился с Прендергастом в кафе или каком-нибудь другом месте, и случайное упоминание о больных зубах завершилось совместно выработанным планом, в котором соединились необходимость и выгода.

Теперь следователю оставалось только вынести вердикт: «Смерть в результате несчастного случая», а вдове обратиться в страховую компанию, но доктор Мэггс неожиданно разрушил эту стройную схему, объявив, что обнаружил в теле погибшего большое количество гиосцина и как теперь с этим быть?

Инспектор холодно заметил, что это его не удивляет. Если у кого-нибудь когда-нибудь и были веские причины для самоубийства, то это, он считает, у мужа миссис Прендергаст. Он думает также, что следует хорошенько поискать шприц в выжженных лавровых кустах вокруг гаража. Лорд Питер согласился с ним, но предсказал, что шприц, вероятнее всего, не найдут.

Лорд Питер ошибся. Шприц нашли на следующий день, причем лежал он так, что можно было предположить: после использования его выбросили из окна гаража. В нем были найдены следы того же яда, что и в трупе.

— Это яд медленного действия, — сказал Мэггс. — Без сомнения, он сделал себе укол и выбросил шприц, рассчитывая, что его никогда не найдут, затем влез в машину и, перед тем как потерять сознание, поджег ее. Грубый способ действия.

— Я бы сказал, чертовски оригинальный способ действия, — заметил Уимзи. — Как бы там ни было, в этот шприц я не верю.

Он позвонил своему приятелю дантисту.

— Лэмплау, старина, — сказал он, — не можете ли вы кое-что для меня сделать? Я бы хотел, чтобы вы снова занялись зубами. И повнимательнее. Нет, нет, не моими — Прендергаста.

— Да провались они! — с сердцем сказал мистер Лэмплау.

— И все-таки мне бы очень хотелось, чтобы вы к этому вернулись, — настаивал его светлость.

Тело все еще не было похоронено. Мистер Лэмплау, громко ворча, отправился вместе с Уимзи в Уимблдон и снова занялся неприятным делом. На этот раз он начал с левой стороны.

— Нижний второй моляр и второй премоляр с амальгамой. Огонь прошелся по ним, но не очень. Теперь первый верхний премоляр — надо сказать, самые нелепые зубы: всегда разрушаются раньше других. Пломба, — по-моему, поставлена очень небрежно — во всяком случае, хорошей работой я бы это не назвал, — мне кажется, она задевает соседний зуб; впрочем, возможно, виноват огонь. Далее, верхний левый клык, здесь, по-видимому, вкладка из фарфора — так мы называем особую пломбу с фарфоровой заливкой.

— Минутку, — сказал Уимзи, — тут у Мэггса написано: «Комбинированная фарфоровая пломба». Это одно и то же?

— Вовсе нет. Их по-разному изготовляют. Хотя вполне допускаю, что это — комбинированная пломба: трудно рассмотреть. Мне-то кажется, что это вкладка, но, возможно, я и ошибаюсь.

— Давайте сверим по регистрационному журналу. Хоть бы Мэггс проставил даты — Бог знает, сколько мне придется перелистать обратно, да к тому же я не понимаю ни почерка этого парня, ни его сокращений.

— Если это вкладка, вам не придется долго листать. Материал для этих пломб пришел к нам из Америки в 1928-м году. Тогда это было повальное увлечение, но по каким-то причинам у нас он не пошел. Хотя некоторые пользуются им до сих пор.

— Ну, тогда это не вкладка, — сказал Уимзи. — О клыках здесь, в 1928-м году, даже не упоминается. Давайте проверим: 27-, 26-, 25-, 24-, 23-й... Вот он. Клык или что-то такое.

Лэмплау подошел и заглянул ему через плечо.

— Верно, комбинированная фарфоровая пломба. По-видимому, я все-таки ошибся. Было бы легко проверить, что это, если бы ее вытащить. Комбинированная пломба имеет другой состав, да и ставят ее по-другому.

— Что значит «другой состав»?

— Ну, видите ли, — сказал мистер Лэмплау, — вкладка есть вкладка...

— ... а комбинированная пломба есть комбинированная пломба. Я все понял. Ну, за дело: извлеките ее.

— Здесь это не получится.

— Тогда возьмите тело к себе. Разве вы не понимаете, Лэмплау, как это важно? Если это действительно вкладка, или как вы это называете, она просто не могла быть поставлена в двадцать третьем. Если керамическая пломба позднее была удалена и вместо нее поставлена вкладка, то делал это, очевидно, другой врач. Он же мог делать и что-то еще; в таком случае это «что-то» должно тут быть, а его нет. Разве вы не видите?

— Я вижу, что вы начинаете нервничать, — заметил мистер Лэмплау. — Одно могу сказать — брать тело к себе в хирургический кабинет я отказываюсь. Трупы, знаете ли, не пользуются популярностью на Харли-стрит.

В конце концов по специальному разрешению тело было доставлено в стоматологическое отделение местной больницы. Здесь мистер Лэмплау в присутствии эксперта-дантиста, доктора Мэггса и полицейского аккуратно извлек пломбу из резца.

— Если это не вкладка из фарфора, — сказал он торжествующе, — я готов без анестезии вытащить все свои зубы и проглотить их. Что скажите, Бентон, а?

Эксперт с ним согласился.

Мистер Лэмплау, в котором вдруг проснулся живой интерес к проблеме, осторожно коснулся зондом контактных пломб на верхних правых премолярах.

— Взгляните-ка, Бентон, — сказал он, — даже принимая во внимание действие огня и делая скидку на всю эту грязь, разве не видно, что одна из них новая? Как будто ее поставили только вчера. А здесь... Минуточку... Как здесь смыкаются челюсти? Давайте сопоставим их. Так. А теперь дайте мне кусочек копирки. Смотрите, какой высокий прикус. Пломба на добрую милю выше. Уимзи, когда был запломбирован нижний правый третий моляр?

— Два года назад, — ответил Уимзи.

— Не может быть! — в один голос сказали оба врача, а мистер Бентон пояснил:

— Если все тут очистить, будет видно, что пломба совершенно не сношенная. Послушайте, мистер Лэмплау, что-то здесь странное...

— Вы находите? Должен сказать, кое-что я заметил еще вчера, когда осматривал челюсти, но тогда я об этом не подумал. Взгляните, однако, на это старое дупло, здесь, сбоку. Почему он его не запломбировал, если полость уже обработана? У вас есть прямой зонд? Дупло довольно глубокое, очевидно, сильно его беспокоило. Послушайте, инспектор, я хочу вытащить некоторые пломбы. Не возражаете?

— Давайте, — сказал инспектор, — свидетелей хватает.

С помощью мистера Бентона, поддерживающего ужасного пациента, мистер Лэмплау, ловко орудуя бором, быстро вынул пломбу из одного жевательного зуба. Взглянув на нее, мистер Лэмплау удивленно сказал: «Черт побери!» — что, как заметил лорд Питер, полностью соответствовало «Эге!», произнесенному мистером Бентоном.

— Попробуем теперь премоляры, — сказал Бентон.

— Или этот второй моляр, — откликнулся в унисон его коллега.

— Полегче, джентльмены, — запротестовал инспектор. — Не испортите образец.

Но мистер Лэмплау сверлил, не обращая на него внимания. Появилась еще одна пломба, и снова мистер Лэмплау сказал свое «Черт побери!»

— Этого следовало ожидать, — усмехнулся Уимзи. — Можете выписывать ордер на арест, инспектор.

— А в чем дело, милорд?

— Убийство, — сказал Уимзи.

— Убийство? — переспросил инспектор. — Эти джентльмены считают, что мистер Прендергаст нашел врача, который по его просьбе отравил его через зубы?

— Нет, нет, — сказал Лэмплау. — Во всяком случае, не то, что вы думаете. Никогда в жизни я не видел такой работы. Почему в двух местах этот человек даже не потрудился убрать размягченный дентин? Просто расширил полость и кое-как заделал ее снова. Удивляюсь, как этот малый не получил обширный абсцесс.

— Вероятно, потому, что пломбы были поставлены недавно. Ну, что там еще?

— Как-будто совсем здоровый зуб... Никаких нарушений костной ткани. И даже непохоже, что тут что-то было. Впрочем, сейчас об этом судить трудно.

— Осмелюсь предположить, что зуб действительно был здоровый. Готовьте ордер, инспектор.

— За убийство мистера Прендергаста? И на кого?

— На Артура Прендергаста, в связи с убийством некоего мистера Уильямса и, между прочим, за поджог и мошенничество. А также, если угодно, на арест миссис Филдинг как его соучастницы. Хотя доказать это, может быть, и не удастся.

Мистера Прендергаста нашли в Руане, и тогда выяснилось, что он все продумал заранее. Единственное, за чем была остановка, — ему долго не удавалось найти пациента его роста и сложения, с подходящим набором зубов и не связанного семейными узами. Когда несчастный Уильямс оказался в его руках, ему оставалось всего лишь выпроводить миссис Прендергаст в Вортинг — кстати, она уже давно была готова к этой поездке — и отпустить в отпуск служанку. Затем он подготовил необходимые инструменты и пригласил свою жертву на чай. Потом — убийство: оглушающий удар сзади и последующая инъекция гиосцина. Укол он сделал так, что при небрежном осмотре след от укола можно было просто не заметить, однако, если бы присутствие яда было обнаружено, укол также выглядел бы вполне правдоподобно. В первом случае подтверждалась версия «Несчастный случай», во втором — «Самоубийство». Далее — долгая и жуткая процедура подделки зубов — чтобы они соответствовали его собственным. После этого он поменялся одеждой с убитым, отнес тело вниз и поместил в машину. Потом ослабил муфту, облил машину бензином и разбросал канистры.

Окна и дверь он оставил открытыми, чтобы создать сквозняк и придать большую красочность всему происшествию, и, наконец, плеснув бензина на порог гаража, поджег его. За этим — поспешное бегство через зимнюю тьму на станцию метро и — в Лондон. В шляпе Уильямса и его одежде, с шарфом, скрывающим нижнюю часть лица, едва ли кто-нибудь мог узнать его в метро. Следующий шаг — взять багаж Уильямса и сесть на поезд, который подходит к пароходу, отходящему во Францию, чтобы там присоединиться к очаровавшей его состоятельной миссис Филдинг. А некоторое время спустя мистер и миссис Уильямс — пожелай они того — могли бы вернуться в Англию или отправиться куда-нибудь еще.

— Совсем как студент, изучающий криминалистику, — сказал Уимзи, подводя итог этой маленькой истории. — Он досконально изучил дело Роуза и Фурнаса и... повторил их ошибки: на свою беду не заметил эту вкладку из фарфора. Слишком спешил, не так ли, Лэмплау? Ну, а спешка к добру не приводит. И все-таки интересно, в какой именно момент умер Уильямс?

— Помолчите, — сказал мистер Лэмплау, — я, между прочим, еще не закончил с вашей пломбой.

НАЗИДАТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ О ТЯЖЕЛЫХ ШАГАХ (перевод Л. Серебряковой)

Мистер Бантер оторвал взгляд от видоискателя.

— Думаю, все будет как надо, сэр, — почтительно сказал он. — И если нет других, так сказать, пациентов, которых вы хотите запечатлеть...

— Не сегодня, — ответил доктор. Он нежно взял со стола подвергшуюся опыту крысу и с видом удовлетворения поместил ее в клетку. — Может быть, в среду, если лорд Питер любезно разрешит мне еще раз воспользоваться вашими услугами.

— Что-что?... — Его светлость оторвал свой длинный нос от неприятного вида склянок, которые он разглядывал, и рассеянно произнес: — Старый воспитанный пес машет хвостом, когда слышит свое имя. Так о чем идет речь, Хартман? О лимфатических железах у мартышек или о юго-западном вздутии двенадцатиперстной кишки у Клеопатры?

— Значит, вы ничего не слышали, надо понимать? — смеясь, сказал молодой ученый. — Не пытайтесь обмануть меня этими вашими фокусами с моноклем. Я к ним привык. Повторяю, я говорил Бантеру, что был бы бесконечно благодарен, если бы вы позволили ему прийти через три дня, чтобы зафиксировать успехи подопытных образцов, — предполагается, конечно, что таковые должны быть.

— О чем речь, старина! — ответил его светлость. — Вы же знаете, всегда рад помочь коллеге-ищейке. Выслеживать преступников — занятие, подобное вашему. Уже закончили? Отлично! Между прочим, если вы не почините эту клетку, рискуете потерять одного из своих пациентов — под номером пять. Всего-навсего одна проволочка перегрызена — и умный обитатель клетки на свободе. Забавные маленькие животные, не правда ли? И не нуждаются в дантисте; хотел бы я быть на их месте, — все-таки проволока не так отвратительна, как свистящая бормашина.

Доктор Хартман издал возглас удивления.

— Как, черт возьми, вы это заметили, Уимзи? Мне показалось, вы даже не взглянули на клетку.

— Результат наблюдательности, усовершенствованной практикой, — спокойно объяснил лорд Питер. — Всякое нарушение действует определенным образом на наш глаз, потом включается мозг со своими предостережениями. Я заметил непорядок, когда мы вошли. Но только лишь заметил. Не могу сказать, что мой мозг как-то отреагировал на него. Но все же дал знать, что требуется вмешательство. Все в порядке, Бантер?

— Думаю, милорд, получилось великолепно, — ответил слуга.

Он уже упаковал камеру и пластинки и теперь, не торопясь, наводил порядок в маленькой лаборатории, оборудование которой — компактное, как на океанском лайнере, — было приведено в беспорядок во время опыта.

— Я чрезвычайно признателен вам, лорд Питер, и вам, Бантер, — сказал доктор. — Надеюсь получить хорошие результаты. Вы даже не представляете, какая это помощь для меня — серия действительно хороших снимков. Я не могу позволить себе такую вещь, еще не могу. — По осунувшемуся молодому лицу пробежала тень, когда он взглянул на великолепную камеру. — У меня нет возможности заниматься этими исследованиями в больнице. Не хватает времени. Вот и приходится работать здесь. К тому же сражающиеся Великие Державы не позволяют отказаться от практики, даже здесь, в Блумсберри. Временами и полукроновый визит существенно меняет дело — позволяет свести концы с концами и заполнить отвратительную брешь в финансах.

— Как говаривал мистер Микобер^[1539] — сказал Уимзи, — «годовой доход двадцать фунтов, годовой расход девятнадцать фунтов девятнадцать шиллингов шесть пенсов — в итоге благоденствие; годовой доход двадцать фунтов, годовой расход двадцать фунтов шесть пенсов — в итоге нищета». Не утруждайте себя благодарностью, дружище. Для Бантера нет большего удовольствия, чем возиться с пиро-и гипосульфитом. Дайте ему такую возможность. Любая практика полезна. Чтение отпечатков пальцев и колдовство над фотопластинами, конечно, верх блаженства, но работа со страдающими цынгой грызунами (неплохое выражение!) тоже вполне приемлема, если не предвидится преступления. А в последнее время они стали так редки... Не над чем поломать голову, не правда ли, Бантер? Просто не знаю, что случилось с Лондоном. Я даже стал совать нос в дела соседей — чтобы проветрить мозги. На днях чуть не до смерти напугал почтальона, полюбопытствовав, как поживает его подруга в Кройдоне. Он женатый человек, живет на Грейт Ормонд Стрит.

— А как вы узнали?

— Ну, тут я ни при чем. Видите ли, он живет как раз напротив моего друга, инспектора Паркера, и его жена — не Паркера, он не женат, а почтальона — спросила на днях Паркера, действительно ли воздушное представление в Кройдоне длилось всю ночь. Растерявшись, Паркер, не подумав, ответил: «Нет». Подвел беднягу. Каков? А все его необыкновеннаязадумчивость. Доктор рассмеялся.

— Вы позавтракаете со мной? — спросил он. — Боюсь только, у меня нет ничего, кроме холодного мяса и салата. Женщина, которая занимается моим хозяйством, по воскресеньям не бывает. Приходится управляться самому. Чертовски непрофессионально, но ничего не попишешь.

— С удовольствием, — сказал Уимзи. Они вышли из лаборатории и вошли в маленькую темную квартирку у задней двери. — Сами отстраивали местечко под лабораторию?

— Нет, — ответил доктор, — над этим потрудился последний жилец, он был художник. Из-за этой пристройки я здесь и поселился. Оказалось, прибежище весьма удобное, хотя стеклянная крыша в такие жаркие дни, как сегодня, немного разогревается. Но мне нужно было что-нибудь на первом этаже, и подешевле, пока времена не изменятся к лучшему.

— И пока ваши опыты с витаминами не сделают вас знаменитым, а? — весело спросил Уимзи. — Вы ведь, знаете ли, человек, подающий надежды. Я это, можно сказать, кожей чувствую. Однако кухонька совсем недурна.

— Да, довольно уютная, — согласился доктор. — Правда, лаборатория несколько ее затемняет, но женщина, которая мне готовит, бывает здесь только днем.

Они прошли в узкую маленькую гостиную, где был накрыт стол с холодными закусками. Единственное окно в дальнем конце комнаты выходило на Грейт Джеймс Стрит. В комнате, напоминающей скорее коридор, было множество дверей: дверь из кухни, рядом — дверь, ведущая в переднюю, на противоположной стороне — третья, через которую посетитель рассмотрел небольшой кабинет-приемную.

Лорд Питер Уимзи и хозяин сели за стол, и доктор выразил надежду, что с ними вместе сядет и Бантер. Однако этот правильный индивид, соблюдая принятые условности, решительно отклонил все предложения подобного рода.

— Если бы мне было позволено выразить свое мнение, — заметил он, — я бы сказал, что предпочитаю, как всегда, обслуживать вас и его светлость.

— Бесполезно спорить, — рассмеялся Уимзи. — Бантеру нравится, когда я знаю свое место. Он — своего рода террорист. Моя душа мне не принадлежит. Продолжайте, Бантер; ни за что на свете мы не позволим себе вам мешать.

Мистер Бантер подавал салат и разливал воду с такой величавой торжественностью, словно это был старый портвейн с отстоявшимся от времени осадком.

Был безмятежный воскресный летний полдень 1921 года. Грязная маленькая улочка была пустынна. Один только продавец мороженого проявлял признаки жизни. Отдыхая от своей разъездной деятельности, он стоял сейчас на углу, непринужденно облокотись на зеленый почтовый ящик. Затих гомон крепких, громкоголосых блумсберрийских младенцев, пребывающих, по-видимому, в стенах своих квартир и поглощающих исходящий паром, явно не соответствующий такой тропической жаре воскресный обед. Только из квартиры наверху доносился назойливый звук тяжелых быстрых шагов.

— Кто этот весельчак над нами? — вскоре заинтересовался Уимзи. — Ранней пташкой, как я понимаю, его не назовешь. Как, впрочем, и любого другого в воскресное утро. Понять не могу, за что таинственное Провидение наслало такой ужасный день на людей, живущих в городе. Сам я должен был находиться за городом, но сегодня после полудня мне нужно встретить друга на вокзале «Виктория». Надо же приехать в такой день! А кто эта женщина? Жена или хорошо воспитанная подруга? Похоже, собирается послушно исполнить все предписанные женщине обязанности, и те и другие. Там, наверху, как я понимаю, спальня?

Хартман в некотором удивлении взглянул на Уимзи.

— Прошу простить мое неприличное любопытство, старина, — сказал Уимзи. — Дурная привычка. Совершенно не мое дело.

— Но как вы?...

— Эго всего лишь предположение, — сказал лорд Питер с обезоруживающей улыбкой. — Я расслышал скрип железной кровати и глухой звук прыжка на пол; конечно, это может быть кушетка или что-нибудь еще. Во всяком случае, последние полчаса он топчется в носках на нескольких футах пола, а женщина, с тех пор как мы тут сидим, бегает на высоких каблучках туда-сюда: из кухни, в кухню, потом в гостиную. Отсюда и мой вывод о семейных привычках жильцов второго этажа.

— А я-то думал, — обиженно сказал доктор, — вы слушаете мое интереснейшее повествование о благотворном влиянии витамина В на излечение цинги Линдом в 1755 году.

— Я и слушал, — поспешил его успокоить лорд Питер, — но я слышал также и шаги. Малый наверху не торопясь прошел в кухню — вероятно, за спичками, потом в гостиную, оставив ее заниматься полезным домашним трудом. Так о чем я говорил? Ах да! Понимаете, как я уже сказал, мы слышим или видим что-то, не зная и не думая об этом. Потом начинаем размышлять, и тогда все увиденное и услышанное возвращается к нам, и мы начинаем рассортировывать наши впечатления. Как на фотопластинах Бантера. Изображение на них л... ла... Как сказать, Бантер?

— Латентно, милорд.

— Вот именно, латентно, то есть скрыто. Бантер — моя правая рука, что бы я без него делал? Изображение латентно, пока мы не начали проявлять его. То же и с мозгом. Так что никакой мистики. Всего лишь маленькие клетки, доставшиеся мне от моей уважаемой бабушки. Немного серого вещества — и более ничего. Кстати, любопытно, я не ошибся насчет тех людей наверху?

— Все совершенно верно. Мужчина — инспектор газовой компании. Грубоватый, но на свой манер любящий жену. Я хочу сказать, он не прочь в воскресное утро поваляться в постели, предоставив ей заниматься хозяйственными делами, но все деньги, которые ему удается сэкономить, он отдает ей на шляпки, меховое пальто и все такое. Они женаты всего около полугода. Меня вызывали к ней весной, когда она подхватила инфлюэнцу. Он тогда буквально потерял голову от волнения. Она — прелестная маленькая женщина. Должно быть, итальянка. Думаю, он нашел ее в каком-нибудь баре в Сохо^[1540]. Великолепные черные волосы и такие же глаза, фигура Венеры, превосходные очертания всех необходимых мест, хорошая кожа — как говорится, все при ней. Можно предположить, что она была, некоторым образом, приманкой для посетителей. Веселая. Однажды здесь бродил какой-то ее старый поклонник — нелепый маленький итальянец с ножом, быстрый как обезьяна. Тогда могло случиться всякое, но, к счастью, я случайно оказался дома, а потом подошел и ее муж. На этих улицах драки не редкость. Для дела, конечно, неплохо, однако изрядно надоело бинтовать разбитые головы и перевязывать перерезанные вены. Женщина, ничего не скажешь, симпатичная, хотя, я бы сказал, излишней застенчивостью не отличается. И все же, думаю, она искренно любит Бротертона, так его зовут.

Уимзи слегка кивнул.

— Думаю, жизнь здесь довольно однообразна, — заметил он.

— В профессиональном отношении — да. Роды, пьянки, избиения жен — вот, как правило, и все. И конечно, обычные болезни. Сейчас, например, я живу на детские поносы — из-за жаркой погоды, как вы понимаете. Осенью начинаются инфлюэнции и бронхиты. Случайно может перепасть воспаление легких. Ноги, само собой разумеется, — варикозные вены. Господи! — вдруг взорвался доктор. — Если бы я мог убраться отсюда и заняться своими опытами!

— Ах, — вздохнул лорд Питер, — где тот старый эксцентричный миллионер с таинственным заболеванием, который всегда фигурирует в романах? Мгновенный диагноз, чудесное исцеление, а потом: «Бог благословит вас, доктор; здесь пять тысяч фунтов, Харли Стрит...»

— Такие типы в Блумсберри не живут, — вздохнул доктор.

— А увлекательная это, должно быть, штука ставить диагнозы, — задумчиво продолжал лорд Питер. — Как вам это удается? Для каждого заболевания есть определенный набор симптомов, подобно тому как, объявляя, например, трефы, вы хотите дать знать своему партнеру, чтобы он не ходил козырями? Вы ведь не скажете: «У этого малого прыщ на носу, следовательно у него ожирение сердца»?

— Надеюсь, что нет, — сухо ответил доктор.

— Или больше похоже на то, как находят ключ к преступлению? — продолжал Уимзи. — Комната или, скажем, тело, все перевернуто и разбросано как попало — это внешние симптомы зла, и вы должны тут же выбрать один, который расскажет вам обо всем.

— Пожалуй, ближе к этому, — сказал доктор Хартман. — Некоторые симптомы показательны сами по себе, как, скажем, состояние десен при цинге, другие в сочетании... «

Он не договорил; оба вскочили на ноги: из квартиры наверху донесся пронзительный крик, сопровождаемый падением чего-то тяжелого. Жалобно закричал мужской голос, протопали тяжелые шаги, затем — доктор и его гость еще стояли в оцепенении — появился и сам мужчина — поспешно сбежав вниз по лестнице, он забарабанил в дверь доктора Хартмана:

— Помогите! Помогите! Откройте же! Моя жена... Он убил ее...

Они торопливо бросились к двери и впустили его. Это был высокий блондин, в рубашке и носках. Волосы его стояли дыбом, на лице недоуменное страдание.

— Она мертва... Он был ее любовником... — простонал он. — Ее не стало, доктор! Я ее потерял! Моя Мадалена... — Он замолчал, какое-то мгновение дико озирался вокруг, потом прохрипел: — Кто-то проник в квартиру... не знаю как, заколол ее... убил... Я призову его к ответу, доктор. Идите быстрей... Она готовила мне на обед цыпленка... А-а-а!

Он издал громкий крик, который перешел в истерический смех, прерываемый икотой. Доктор энергично встряхнул его.

— Возьмите себя в руки, мистер Бротертон, — резко сказал он. — Может быть, она только ранена. Дайте пройти!

— Только ранена?... — переспросил мужчина, тяжело опускаясь на ближайший стул. — Нет, нет, она мертва... Маленькая Мадалена... О Боже!

Схватив в кабинете сверток бинтов и несколько хирургических инструментов, доктор Хартман побежал наверх, следом за ним — лорд Питер. Бантер, успокоив истерику холодной водой, пересек комнату, подошел к окну и громко окликнул стоявшего внизу констебля:

— Ну, чего там? — донеслось с улицы.

— Не соблаговолите ли вы зайти сюда на минуточку? — сказал мистер Бантер. — Тут произошло убийство.

Когда Бротертон и Бантер вместе с констеблем поднялись наверх, они нашли доктора Хартмана и лорда Питера в маленькой кухне. Доктор, стоя на коленях, склонился над телом женщины. Увидев вошедших, он покачал головой.

— Мгновенная смерть, — сказал он. — Удар прямо в сердце. Бедное дитя. Она совсем не страдала. О, к счастью, здесь и констебль. По-видимому, совершено убийство, однако убийца, боюсь, скрылся. Может быть, нам сможет помочь мистер Бротертон. Он в это время находился в квартире.

Мужчина опустился на стул, тупо уставившись на мертвое тело, с его лица, казалось, сошло всякое выражение. Полицейский вытащил блокнот.

— Итак, сэр, не будем терять время, — сказал он. — Чем скорее начнем, тем больше вероятности схватить того типа. Значит, когда это случилось, вы были здесь, так?

Какое-то время мистер Бротертон смотрел на него непонимающим взглядом, потом, сделав над собой усилие, твердо заговорил:

— Я был в гостиной, курил и читал газету. Моя... она готовила обед. Вдруг я услышал, как она вскрикнула, бросился на кухню и увидел, что она лежит на полу. Ни слова не успела сказать... Когда я понял, что она мертва, то сразу бросился к окну и увидел, как отсюда по стеклянной крыше ползет человек. Я громко закричал, но он исчез. Затем я побежал вниз...

— Стойте, — прервал его полицейский. — А что, сэр, вам не пришло в голову сразу кинуться за ним?

— Моя первая мысль была о ней, — ответил мужчина. — Я подумал, может, она еще жива. Я пытался привести ее в чувство...

Он застонал.

— Значит, он вошел через окно... — начал полицейский.

— Извините, констебль, — прервал его лорд Питер, отрываясь, очевидно, от мысленной инвентаризации кухни, — мистер Бротертон предполагает, что тот человек ушел через окно. Надо быть точнее.

— Это одно и то же, — возразил доктор. — Он мог войти только через кухонное окно. Все эти квартиры похожи друг на друга. Дверь с лестницы ведет в гостиную, а там был мистер Бротертон, так что этим путем он войти не мог.

— И через окно в спальне он тоже не мог пробраться, иначе бы мы его заметили, — добавил Уимзи. — Ведь мы сидели внизу, в комнате. Разве только он спустился с крыши. — Потом, повернувшись к Бротертону, он неожиданно спросил: — Скажите, дверь между спальней и гостиной была открыта?

Тот какое-то мгновение колебался.

— Да, — произнес он наконец, — открыта, я в этом уверен.

— Если бы тот человек вошел через окно спальни, вы могли бы его увидеть?

— Конечно, я просто не мог бы его не увидеть.

— Послушайте, сэр, — несколько раздраженно сказал полицейский, — разрешите мне задавать вопросы. Надо думать, тот малый не стал бы лезть в окно спальни на виду у всей улицы.

— Как мудро, что вы об этом подумали, — сказал Уимзи. — Конечно, не стал бы. Мне это не пришло в голову. Должно быть, как вы говорите, это было именно кухонное окно.

— Еще бы, даже следы его остались. — Констебль торжествующе указал на несколько расплывчатых отпечатков на покрытом лондонской сажей подоконнике. — Значит, так: он спустился по водосточной трубе на стеклянную крышу... А что это за крыша, между прочим?

— Моей лаборатории, — пояснил доктор. — О Боже! Подумать только, пока мы сидели за столом, этот мерзавец...

— Действительно, сэр, — согласился констебль. — Потом по стене на задний двор... Там его кто-нибудь да видел, можете не сомневаться; сцапать его ничего не стоит, сэр. Не успеете глазом моргнуть, как я там буду. Послушайте, сэр, — повернулся он к Бротертону, — нет ли у вас какой мыслишки, кто бы это мог быть?

Бротертон посмотрел на него безумным взглядом, и в разговор вмешался доктор.

— Я думаю, вам следует знать, констебль, — сказал он, — что на эту женщину еще раньше, примерно месяца два тому назад, было совершено покушение — не смертельное, нет, но могло, бы таковым оказаться. Покушавшегося звали Маринетти, он итальянец, официант, у него был нож...

— Ага! — полицейский старательно облизал карандаш. — Так вы узнали этого типа, о котором только что было упомянуто? — обратился он к Бротертону.

— Да, это тот самый человек, — с лютой ненавистью сказал Бротертон. — Он домогался моей жены, будь он проклят! Чтоб ему лежать здесь, рядом с ней!...

— Совершенно с вами согласен, — сказал полицейский и повернулся к доктору: — Послушайте, сэр, а орудие преступления у вас?

— Нет, — ответил Хартман, — когда я вошел, в теле его не было.

— Вы его вынули? — настаивал констебль, обращаясь к Бротертону.

— Нет, — ответил Бротертон, — Он унес его с собой.

— «Унес его с собой...» — повторил констебль, уткнувшись в свой блокнот. — Уф-ф...! До чего же здесь жарко, не правда ли, сэр? — добавил он, вытирая с бровей пот.

— Я думаю, это из-за газовой плиты, — мягко сказал Уимзи. — Невероятно жаркая штука — газовая плита в середине июля. Вы не возражаете, если я ее выключу? Правда, в ней стоит цыпленок, но, я полагаю, вы не захотите...

Бротертон застонал, а констебль сказал:

— Верно, сэр. Вряд ли б кому пришло в голову обедать после такого. Спасибо, сэр. Послушайте, доктор, а какое оружие, как вы считаете, тут поработало?

— Мне кажется, что-то длинное и тонкое, вроде итальянского стилета, — ответил доктор. — Около шести дюймов в длину. Оно было воткнуто с огромной силой под пятое ребро и попало прямо в сердце. Видите, здесь практически нет кровотечения. Такое ранение вызывает мгновенную смерть. Мистер Бротергон, когда вы ее увидели, она лежала так же, как сейчас?

— На спине, как сейчас, — ответил мужчина.

— Ну, теперь, кажется, все ясно, — сказал полицейский. — Этот Маринетти, или как там его, имел зуб против несчастной молодой леди...

— Я думаю, он был ее поклонником, — вмешался доктор.

— Пусть так, — согласился констебль. — Эти иностранцы все такие, даже самые приличные из них. Заколоть ли, еще что-нибудь сотворить — для них, можно сказать, проще простого. Этот Маринетти вскарабкался сюда, увидел несчастную молодую леди одну, за приготовлением обеда, стал за ее спиной, обхватил за талию, ударил (для него это пара пустяков, видите — ни корсетов, ничего такого), она вскрикнула, он вытащил из нее свой стилет и был таков. Ну, теперь остается только его отыскать, этим я сейчас и займусь. Не волнуйтесь, сэр, мы до него быстро доберемся. Мне придется поставить тут человека, сэр, чтобы не толпились люди, но пусть это вас не беспокоит. Всего доброго, джентльмены.

— Можем ли мы теперь перенести бедняжку? — спросил доктор.

— Конечно. Мне вам помочь, сэр?

— Не стоит, не теряйте времени, мы сами справимся.

Когда шаги полисмена затихли внизу, Хартман повернулся к Уимзи:

— Вы мне поможете, лорд Питер?

— Бантер с такими вещами справляется лучше, — ответил Уимзи, деланно рассмеявшись.

Доктор с удивлением посмотрел на него, но ничего не сказал, и вдвоем с Бантером они понесли неподвижное тело. Бротертон с ними не пошел. Он сидел, сраженный горем, закрыв лицо руками. Лорд Питер ходил по маленькой кухне, вертя в руках ножи и другие кухонные принадлежности; он заглянул в раковину и, по-видимому, провел инвентаризацию хлеба, масла, приправ, овощей — всего, что было приготовлено к воскресному обеду. В раковине лежал наполовину очищенный картофель, трогательный свидетель спокойной домашней жизни, прерванной столь ужасным образом. Дуршлаг был полон зеленого горошка. Лорд Питер дотрагивался до всех предметов своим чутким пальцем, пристально вглядывался в гладкую поверхность застывшего в миске жира, словно это был магический кристалл; его руки несколько раз пробежали по кувшину с цветами, затем он вытащил из кармана трубку и медленно набил ее.

Доктор вернулся и опустил руку на плечо Бротертона.

— Послушайте, — мягко сказал он, — мы положили ее в другую спальню. Она кажется очень спокойной. Вы должны помнить: она страдала только одно короткое мгновение — когда увидела нож. Для вас это ужасно, но вы не должны поддаваться горю. Полиция...

— Полиция не может вернуть ее к жизни, — в тихом бешенстве сказал мужчина. — Она мертва. Оставьте меня в покое, будьте вы прокляты! Оставьте меня, говорю вам!...

Он встал, сильно жестикулируя.

— Вам нельзя здесь оставаться, — твердо сказал доктор. — Постарайтесь успокоиться, сейчас я вам что-нибудь дам и после этого мы вас оставим. Но если вы не будете владеть собой...

После длительных убеждений Бротертон позволил себя увести.

— Бантер, — сказал лорд Питер, когда кухонная дверь закрылась за ними, — знаете, почему я сомневаюсь в успехе тех экспериментов с крысами?

— Вы имеете в виду доктора Хартмана, милорд?

— Да. У доктора Хартмана есть теория. При всех исследованиях, дорогой Бантер, чертовски опасно иметь какую-нибудь определенную теорию.

— Вы часто так говорите, милорд.

— Черт возьми! Значит, вы знаете это не хуже меня. В чем же ошибочность теорий доктора Хартмана, а, Бантер?

— Вы хотите сказать, милорд, что он видит только те факты, которые соответствуют его теории.

— Вы читаете мои мысли! — с притворным огорчением воскликнул лорд Питер.

— И этими фактами снабжает полицию.

— Ш-ш-ш! — сказал лорд Питер, завидев возвращающегося доктора.

— Я заставил его лечь, — сказал доктор Хартман. — Думаю, лучшее, что мы можем сделать сейчас, — предоставить его самому себе.

— Знаете, — сказал Уимзи, — эта мысль мне почему-то не очень нравится.

— Почему? Думаете, он может наложить на себя руки?

— Если не находишь других причин, которые можно облечь в слова, то годится и эта, — ответил Уимзи. — Но мой вам совет — ни на минуту не оставляйте его одного.

— Но почему? Часто в таком горе присутствие посторонних людей раздражает. Он умолял оставить его одного.

— Тогда, ради Бога, вернитесь к нему, — сказал Уимзи.

— Послушайте, лорд Питер, — возмутился доктор, — я думаю, мне виднее, что для моего пациента лучше.

— Доктор, — сказал Уимзи, — речь идет не о вашем пациенте — совершено преступление.

— Но в нем нет ничего загадочного.

— В нем не меньше двадцати загадок. Когда, например, в последний раз здесь был мойщик окон?

— Мойщик окон?

— Ну да.

— Право же, лорд Питер, — возмущенно сказал доктор Хартман, — вам не кажется, что это переходит все границы?

— Жаль, если вы так думаете, — сказал Уимзи. — Но я в самом деле хочу знать о мойщике окон. Посмотрите, как блестят оконные стекла.

— Он был вчера, если это вас интересует, — сухо ответил доктор Хартман.

— Вы уверены?

— Он вымыл и мое окно.

— В таком случае, — сказал Уимзи, — абсолютно необходимо, чтобы Бротертон ни на минуту не оставался один. Бантер! Куда, черт побери, подевался этот малый?

Дверь в спальню отворилась.

— Милорд? — Бантер появился так же незаметно, как незаметно исчез, чтобы незаметно наблюдать за пациентом.

— Хорошо, — сказал Уимзи, — оставайтесь на своем месте.

От его небрежной, несколько нарочитой манеры держаться не осталось и следа, он смотрел на доктора так, как четыре года назад, должно быть, смотрел на заупрямившегося подчиненного.

— Доктор Хартман, — сказал он, — что-то здесь не то. Давайте вернемся назад. Мы говорили о симптомах. Потом услышали крик. После этого — звук быстрых тяжелых шагов. В каком направлении бежал человек?

— Разумеется, я не знаю.

— Не знаете? А это, однако, симптоматично, доктор. И подсознательно все время меня беспокоило. Теперь я знаю почему. Человек бежал из кухни.

— И что же?

— И что же! К тому же еще и мойщик окон...

— А причем тут мойщик окон?

— Вы можете поклясться, что следы на подоконнике — не его.

— Но ведь наш приятель Бротертон...

— Вы осмотрели крышу лаборатории на предмет следов?

— Но оружие, Уимзи? Кто-то же взял оружие!

— Знаю. Вы считаете, удар мог быть нанесен гладким стилетом, потому что края раны совершенно ровные. А мне они показались рваными.

— Уимзи, на что вы намекаете?

— Ключ к разгадке здесь, в квартире, но, будь я проклят, если могу вспомнить, что это. Я видел это, знаю, что видел. И скоро вспомню. А пока не позволяйте Бротертону...

— Не позволять — чего?

— Делать что бы то ни было.

— Но что именно?

— Знай я это, я тут же разгадал бы загадку. Почему он не сразу сообразил, закрыта или открыта была дверь в спальню? Неплохая история, но не до конца продумана. В общем... Послушайте, доктор, разденьте его и под каким-нибудь предлогом принесите сюда одежду. И пришлите ко мне Бантера.

Доктор недоумевающе посмотрел на него, покорно махнул рукой и пошел в спальню. Уимзи последовал за ним. Проходя через спальню, он бросил задумчивый взгляд на Бротертона. В гостиной лорд Питер опустился в красное бархатное кресло и, устремив взгляд на олеографию в позолоченной раме, погрузился в размышление.

Вскоре появился Бантер, держа в руках целый ворох одежды. Уимзи принялся методично, но совершенно бесшумно обыскивать ее. Неожиданно он бросил одежду и повернулся к лакею.

— Нет, мой Бантер, — сказал он, — это всего лишь мера предосторожности. Я на ложном пути. То, что я видел, — что бы это ни было, — оно не здесь. На кухне. Но что же это такое?

— Не могу сказать, милорд, но у меня тоже сложилось убеждение, точнее сказать, я ощутил — не сознательно, если вы меня понимаете, милорд, но все же ощутил — какое-то несоответствие.

— Браво! — воскликнул Уимзи. — Да здравствует подсознание! Что-то тогда сбило меня с толку, и я это упустил. Ну, начнем от двери. Сковороды и кастрюли. Газовая плита, внутри — цыпленок. Набор деревянных ложек, газовая зажигалка, сковородник. Остановите меня, когда станет «горячо». Камин. Камин. Коробочки со специями и прочая ерунда. Что-то тут не в порядке? Нет. Пошли дальше. Кухонный шкаф. Тарелки. Ножи и вилки — не то. Банка с мукой. Кувшин для молока, сито на стене, щипцы для орехов. Пароварка. Заглядывал внутрь — ничего.

— Вы заглянули во все ящики кухонного стола, милорд?

— Нет, хотя мне следовало это сделать. Но суть в том, что я действительно что-то заметил. Но что же я заметил? Вот в чем вопрос. Ну ладно. Дадим простор нашей фантазии. Набор ножей. Порошок для чистки. Кухонный стол. Вы что-то сказали?

— Нет, — ответил Бантер, выведенный этим вопросом из состояния неизменной почтительности.

— Стол... Это уже «теплее». Очень хорошо. На столе — доска для отбивания мяса. Остатки ветчины и овощей. Пачка жира. Еще одно сито. Несколько тарелок. Масло в стеклянной масленке. Миска растопленного жира...

— О!...

— ...растопленного жира... Верно! Здесь...

— ...что-то не то, милорд.

— Именно растопленный жир. О чем я только думал? Вот где собака зарыта. Итак, будем держаться жира. Чертовски скользкая штука, чтобы за нее держаться... Стойте!

Последовала пауза.

— Когда я был ребенком, — начал Уимзи, — я любил бывало спускаться в кухню и разговаривать со старой кухаркой. Истинно золотая душа. Она всегда сама ощипывала и потрошила птицу. Я наслаждался этим зрелищем. Ох, уж эти мальчишки — настоящие маленькие хищники, не так ли, Бантер? Ощипывала, потрошила, мыла, набивала специями, подворачивала маленькие хвостики, связывала крылышки и ножки, смазывала жиром... Бантер!

— Милорд!

— Не забывайте о растопленном жире!

— Миска, милорд...

— Миска... Я мысленно ее вижу, но в чем тут дело?

— Она полна жира, милорд!

— Постойте, постойте... Верно! Полна жира, ровная нетронутая поверхность... Ей-Богу! Я и тогда почувствовал — что-то здесь не то. Хотя... Почему бы ей не быть полной? Помним о...

— Птица была в духовке.

— Не смазанная жиром.

— Очень небрежная стряпня, милорд.

— Птица в духовке, не смазанная жиром... Бантер! Допустим, она была поставлена в печь не до ее смерти, а после? Засунута второпях кем-то, кто хотел что-то спрятать — нечто ужасное...

— Но что бы это могло быть, милорд?

— В том-то и вопрос. Скорее всего то, что связано с птицей. Сейчас, сейчас... Подождите минутку. Ощипывала, потрошила, начиняла, складывала, связывала... О Боже!

— Милорд?

— Скорее, Бантер! Слава Богу, мы выключили газ!

Он промчался через спальню, не обращая внимания ни на доктора, ни на больного, который, приподнявшись на кровати, зашелся пронзительным криком, быстро открыл духовку и выхватил цыпленка, который уже покрылся золотистой корочкой. С коротким торжествующим криком Уимзи ухватился за железное кольцо, которое торчало из крыла птицы, и резко потянул за него. Это был шестидюймовый винтообразный вертел.

Доктор боролся в дверях с возбужденным Бротертоном. Уимзи схватил мужчину, которому удалось наконец вырваться, и ударом джи-джицу отбросил его в угол.

— А вот и орудие, — сказал он.

— Докажи, быть ты проклят! — яростно закричал мужчина.

— Докажу, — спокойно ответил Уимзи. — Бантер, позовите полицейского, он у двери. Доктор, нам понадобится ваш микроскоп.

В лаборатории доктор склонился над микроскопом. На предметное стекло был помещен тонкий мазок крови.

— Ну? — нетерпеливо спросил Уимзи.

— Все верно, — ответил доктор. — В середине цыпленок еще не прожарился. Бог мой, Уимзи, вы правы: круглые кровяные тельца диаметром 1/3621, кровь млекопитающего, возможно человеческая...

— Ее кровь, — сказал Уимзи.

— Это было умно придумано, Бантер, — говорил лорд Питер, когда такси везло его домой, на Пиккадилли. — Если бы птица жарилась немного дольше, то кровяные тельца разрушились от нагревания и их уже нельзя было бы опознать. Этот случай показывает, что непреднамеренные преступления удаются легче всего.

— А что думает ваша светлость о мотиве преступления?

— В юности, — задумчиво сказал Уимзи, — меня заставляли читать Библию. Но мне, естественно, нравились только те книги, которые не нравились никому. Однако «Песни Песней» я выучил наизусть. Слушайте и внемлите, Бантер; в вашем возрасте это не повредит — речь пойдет о ревности.

— Я внимательно прочитал названное вами произведение, ваша светлость, — сказал Бантер, немного покраснев. — Если я правильно помню, это звучит так: «Люта, как преисподняя, ревность»^[1541].

УЖАСНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ ИЛИ ТАЙНА МАЛЕНЬКОЙ СУМКИ (перевод О. Лариной)

Грейт Норт Роуд, петляя, убегала вдаль гладкой серо-стальной лентой. В северном направлении по шоссе быстро двигались две черные точки. Солнце светило в спину, а ветер подгонял этих двух «чертовых мотоциклистов», когда на своих лающе-гудящих машинах они пронеслись мимо фургона с сеном. Немного дальше по дороге им встретился женатый молодой человек, который осторожно вел двухместный мотоцикл с коляской. Он ухмыльнулся, услышав оглушительное тарахтение «Нортона», сопровождаемое разъяренными кошачьими взвизгиваниями «Скотта». Молодой человек до женитьбы тоже принимал участие в этой вечной дорожной войне. Он с сожалением вздохнул, глядя, как машины исчезают вдалеке.

На жутком, неожиданно крутом изгибе моста через Хэтфилд мотоциклист на «Нортоне» надменно повернулся назад, чтобы презрительно помахать рукой своему преследователю. В эту секунду перед ним возникла и стала надвигаться на него — невидимая им раньше из-за изгиба моста — огромная масса переполненного автобуса дальнего следования. Яростно свернув руль в сторону, мотоциклист сумел выкатиться из-под его колес, а владелец «Скотта», истерично метнувшись сначала вправо, потом влево — подножные ступеньки поочередно справа и слева коснулись покрытия шоссе, — избежал столкновения ценой добытых таким образом ярдов. На предельной скорости «Нортон» рванул вперед. Стайка ребят, внезапно испугавшись, бросилась врассыпную через дорогу. Шарахаясь из стороны в сторону, как пьяный, «Скотт» проехал между ними. Теперь дорога была пуста, и гонка возобновилась.

Неизвестно почему, воспевая радости езды по свободной дороге, автомобилисты каждый уикенд приезжают в Саутенд, или Брайтон, или Маргит, с трудом пробиваясь туда по перегруженному шоссе и потратив массу бензина. Они едут, вдыхая выхлопные газы, нащупывая рукой звуковой сигнал, а ногой тормоз и напряженно вращая глазами, чтобы не пропустить полисмена, поворот, тупик или вывернувшуюся из-за угла машину. Они едут, несколько растерянные, взвинченные, ненавидя друг друга. Когда дорога уже позади и от напряжения они с трудом владеют собой, надо начинать сражаться за место для парковки. На обратном пути домой их слепят фары встречных машин, и их они ненавидят даже больше, чем друг друга. А Грейт Норт Роуд все так же убегает вдаль — длинной, ровной, серо-стальной лентой, похожей на гоночную трассу: никаких препятствий — ловушек, изгородей, перекрестков, никаких потоков машин. Конечно, достопримечательностей на ней нет, но, в конце концов, бары здесь такие же, как и везде.

Лента дороги уносилась назад, еще одна миля, еще одна. Крутой поворот направо у Бэдлока, путаница перекрестков с россыпью дорожных знаков у Биглсвейда — и скорость пришлось на время снизить, но преследователь не стал ближе к своей цели. На полном ходу через Темпсфорд, оглушительно сигналя и газуя, затем с ураганной стремительностью и грохотом мимо поста дорожной полиции у развилки дороги из Бедфорда. Мотоциклист на «Нортоне» опять оглянулся назад; тот, что на «Скотте», опять яростно нажал на звуковой сигнал. Казалось, все потеряло объем и крутится в едином вихре — небо, дамба, поле.

Этого констебля в Итон Соконе никак нельзя было назвать врагом автомобилистов. Он только что оставил свой велосипед, чтобы поздороваться с регулировщиком Автомобильной Ассоциации, стоящим на перекрестке. Но он был справедливый человек и добрый христианин и не мог не вмешаться, увидев двух маньяков, вторгшихся в его владения на скорости семьдесят миль в час, тем более что в эту самую минуту по шоссе в двуколке, запряженной пони, ехал местный судья. Констебль встал в центре дороги, величественно раскинув руки. Водитель на «Нортоне» окинул взглядом дорогу, занятую двуколкой и трактором-тягачом, и не стал сопротивляться неизбежному. Он сбавил газ, резко нажал на взвизгнувшие тормоза и остановился. Владелец «Скотта», получив сигнал остановиться, приблизился к констеблю как-то вкрадчиво, по-кошачьи.

— Вот так, — сказал констебль и стал выговаривать мотоциклистам. Что же вы думаете, здесь можно давать сотню в час? Это вам не Бруклэндс. Никогда не видел ничего подобного. С вашего позволения вынужден записать фамилии и номера. Будьте свидетелем, мистер Нэджетт, что они делали более восьмидесяти в час.

Бросив быстрый взгляд на мотоциклистов и удостоверившись, что паршивые овцы не из его стада, регулировщик Автомобильной Ассоциации бесстрастно уточнил:

— В суде я бы сказал, что скорость была около шестидесяти шести с половиной миль в час.

— Послушай, парень, — возмущенно бросил владелец «Скотта» мотоциклисту с «Нортона», — почему ты не остановился, черт возьми, когда услышал, что я тебе сигналю? Я гнался за тобой с твоей идиотской сумкой почти тридцать миль. Ты что, сам не можешь присмотреть за своим поганым барахлом?

Он показал на маленькую, туго набитую сумку, привязанную к багажнику мотоцикла.

— Эта? — презрительно кинул владелец «Нортона». — О чем ты говоришь? Это не моя сумка. Первый раз ее вижу.

Столь наглая ложь почти лишила первого мотоциклиста дара речи.

— Да какого... — Он задохнулся от возмущения. — Ну знаешь... Я же видел, она упала, как только отъехали от Хэтфилда. Я орал и сигналил как сумасшедший. Думал, твой мотоцикл так тарахтит на скорости, что ты ничего не слышишь. Я не поленился, поднял ее, пытался догнать, но ты несся как сумасшедший, и вот теперь мне еще объясняться с полицейским. Хорошенькая плата за то, что хотел помочь какому-то идиоту на дороге.

— Это к делу не относится, — сказал полицейский. — Пожалуйста, ваши права, сэр.

— Прошу, — владелец «Скотта» яростно хлопнул бумажником. — Моя фамилия Уолтерс, и, будь я проклят, если я еще кому-нибудь сделаю добро.

— «Уолтерс и Симпкинс», — повторил констебль, аккуратно делая запись в блокноте. — Когда надо вас вызовут, где-нибудь через недельку, в понедельник или попозже, вот так.

— Сорок шиллингов выброшены на ветер, — сердито пробормотал мистер Симпкинс, постукивая пальцами по рулю. — Ну что ж, делать нечего.

— Сорок шиллингов? — фыркнул констебль. — Как бы не так! Огромное превышение скорости с угрозой для жизни окружающих, вот что это такое. Считайте, хорошо отделались, если на каждого придется по пять фунтов.

— Проклятье! — сказал Симпкинс и в бешенстве стукнул ногой по стартеру. Мотор ожил и заревел, но мистер Уолтерс ловко загородил дорогу своей машиной.

— О нет, так не пойдет, — сердито сказал он. — Ты все-таки заберешь свою дерьмовую сумку, и без шуток. Говорю тебе, я сам видел, как она упала.

— Перестаньте выражаться, — начал было констебль и вдруг заметил, что регулировщик делает ему знаки, как-то странно поглядывая на сумку. — Так что с этой... дерьмовой сумкой, вы сказали? — потребовал он. — Если не возражаете, сэр, пожалуй, сам взгляну.

— Я никакого отношения к ней не имею, — сказал мистер Уолтерс, протягивая ему сумку. — Я видел, как она упала и... — Он, казалось, лишился голоса, уставясь на потемневший, влажный угол сумки, скрывавшей какой-то страшный предмет.

— Вы обратили внимание на этот угол, когда подбирали ее? — спросил констебль. Он осторожно потрогал влажное место и посмотрел на пальцы.

— Не знаю... не особенно... — промямлил Уолтерс. — Я ничего такого не заметил. Я... я думаю, там что-то разбилось, когда ударилось о дорогу.

Констебль внимательно осмотрел порвавшийся шов и вдруг обернулся, чтобы отогнать прочь двух молодых женщин, остановившихся поглазеть. Регулировщик тоже с любопытством пригляделся, затем отшатнулся с выражением отвращения на лице.

— О Боже! — воскликнул он. — Она кудрявая! Женская!

— Это не я! — закричал Симпкинс. — Богом клянусь, не я. Он хочет навесить это на меня.

— Навесить? — с трудом выдавил из себя Уолтерс. — Я? Ты, ублюдок, убийца, говори, я видел, как она упала с твоего багажника. Понятно, почему ты задал стрекоча, когда заметил меня. Арестуйте его, констебль. Посадите его в тюрьму...

— Здравствуйте, господин офицер, — сказал кто-то за ними. — Почему такой шум? Не видели ли вы мотоциклиста с маленькой сумкой на багажнике?

Голос принадлежал владельцу большой открытой машины с неестественно длинным капотом, которая плавно остановилась рядом с ними. Она появилась бесшумно как сова. Вся взволнованная компания, как по команде, повернулась к шоферу.

— Не эта ли, сэр?

Автомобилист снял большие очки. У него был длинный, тонкий нос и пара серых, довольно циничных глаз.

— Похоже, что... — начал он, а затем, увидев через разорванный угол сумки ее ужасное содержимое, спросил: «Боже, что это?»

— Именно это мы и хотели бы знать, сэр, — мрачно ответил констебль.

— Гм... — протянул автомобилист. — Кажется, я выбрал не самый подходящий момент, чтобы интересоваться своей сумкой. Бестактно, с моей стороны. Проще простого сказать сейчас, что сумка — не моя, но ведь это будет не очень убедительно. Она на самом деле не моя, и, смею вас заверить, будь она моей, ни за что на свете я не стал бы гнаться за ней.

Констебль почесал в затылке.

— Оба эти джентльмена... — начал было он. Но два мотоциклиста, горячась, наперебой стали уверять всех, что не имеют никакого отношения к сумке. К этому времени вокруг уже собралась небольшая толпа, которую регулировщик изо всех сил пытался разогнать.

— Все должны поехать со мной в участок, — устало заключил констебль. — Нельзя стоять здесь, загораживая дорогу. И без всяких фокусов. Вы поедете на мотоциклах, а я сяду вместе с вами, сэр.

— А что если я прибавлю скорость и умыкну вас? — усмехнулся владелец машины. — Что тогда? — Он обернулся к регулировщику: — Эй, послушайте! Вы сможете вести ее?

— Спрашиваете, — ответил тот, любуясь красивыми удлиненными формами машины.

— Отлично. Садитесь. Итак, господин офицер, вы можете ехать бок о бок с подозреваемыми и наблюдать за ними. Здорово я придумал. Кстати, здесь довольно мощный ножной тормоз. Не жмите на него сильно — будете неприятно удивлены.

Сумка была вскрыта в полицейском участке в обстановке всеобщего возбуждения, не имевшего аналогов за всю историю Итон Сокона, и страшное содержимое извлечено и с благоговейным ужасом положено на стол. Никаких других улик, кроме качества марли, в которую были завернуты останки, найдено не было.

— Итак, джентльмены, что вы об этом знаете, — спросил старший полицейский.

— Абсолютно ничего, — ответил мистер Симпкинс, бледный от ужаса, — кроме того, что этот человек пытался подсунуть ее мне.

— Я видел, как сумка упала с багажника этого типа сразу после Хэтфилда, — стоял на своем мистер Уолтерс. — Я ехал за ним тридцать миль, чтобы остановить его. Это все, что я знаю, и, видит Бог, если вернуть все назад, я бы и пальцем не тронул эту чертову сумку.

— Полной уверенности у меня нет, — сказал владелец машины, — но, мне кажется, я догадываюсь, что это.

— Так что же? — резко спросил старший полицейский.

— Я думаю, это голова жертвы убийства на Финсбори Парк, хотя, конечно, это всего лишь догадка.

— Я и сам так думаю, — согласился старший полицейский, бросив взгляд на ежедневную газету, которая лежала перед ним. Ее заголовки пестрели ужасающими подробностями этого страшного преступления. — И если это так, вас надо поздравить, констебль, с очень важной уликой.

— Спасибо, сэр, — отсалютовал польщенный полицейский.

— Теперь я, пожалуй, запишу ваши показания, — сказал старший полицейский. — Нет, нет, сначала я выслушаю констебля. Итак, Бригс?

Выслушав констебля, регулировщика и двух мотоциклистов, старший полицейский чин повернулся к владельцу машины.

— А вы что скажете об этом? — спросил он. — Но сначала — ваша фамилия и адрес.

Тот протянул ему визитную карточку, которую старший полицейский переписал и почтительно вернул владельцу.

— Вчера на Пиккадилли у меня из машины украли сумку, в которой было несколько ценных украшений, — начал свой рассказ автомобилист. — Моя сумка очень напоминает эту, но на ней замок с кодом. Я заявил о пропаже в Скотланд Ярд, и сегодня мне сообщили, что похожую сумку вчера днем сдали в камеру хранения на главной линии Паддингтона^[1542]. Я быстро поехал, но оказалось, что незадолго до того, как пришел полицейский запрос, сумку забрал какой-то мотоциклист. Носильщик видел, как он уходил с вокзала, а один из зевак заметил, что он сел на мотоцикл и уехал. Это было примерно за час до того, как я добрался до вокзала. Дело казалось совершенно безнадежным, никто, конечно, не заметил марки мотоцикла, не говоря уже о номере. Но, к счастью, рядом оказалась сообразительная маленькая девочка. Она гуляла около вокзала и слышала, как мотоциклист спросил шофера такси, как быстрее добраться до Финчли; там мне удалось поговорить со смышленым мальчишкой — скаутом. Он видел мотоциклиста с сумкой на багажнике и даже махал ему рукой и крикнул, что ремешок, привязывающий сумку, ослабел. Мотоциклист слез с машины, поправил ремешок и поехал по направлению к Чиппинг Барнет. Мотоцикл был довольно далеко от мальчика, и он не сможет опознать его, единственное, в чем он был уверен, что это — не «Дуглас», он хорошо знает эту марку — такой мотоцикл есть у его брата. Приехав в Барнет, я услышал небольшую историю о странном посетителе в спортивной куртке, с бледным как смерть лицом, который, пошатываясь, вошел в паб, выпил два двойных бренди, вышел, сел на мотоцикл и с бешеной скоростью понесся дальше. «Номер? Конечно не запомнила», — сказала мне барменша и тут же поведала о сумасшедших гонщиках на дороге. — После Хэтфилда я услышал еще раз рассказ об этих мотоциклетных гонках. И вот — мы все здесь.

— Мне кажется, милорд, — сказал старший полицейский, — вы также небезгрешны в смысле превышения скорости.

— Признаю, — сказал его собеседник, — но прошу принять к сведению, в качестве смягчающих обстоятельств, что я не сбивал по дороге женщин и детей и развивал скорость в открытых, безопасных местах. Сейчас дело заключается в том, что...

— Итак, милорд, — сказал старший полицейский, — я выслушал вас, и, если все так, как вы говорите, это можно будет проверить и в Паддингтоне, и в Финчли, и везде. А что касается двух джентльменов...

— Совершенно ясно, — вмешался мистер Уолтерс, — сумка упала с багажника этого человека, а когда он увидел, что я подобрал ее и еду за ним, он подумал, что хорошо бы свалить это распроклятое дело на меня. Чего уж яснее.

— Ложь, — сказал мистер Симпкинс. — У этого парня оказалась вот эта сумка — не знаю, как, но догадаться можно, — и ему приходит в голову отличная мысль свалить вину на меня. Сказать, что-то упало с багажника, легко, а где доказательства? Гдеремешок? Если бы он говорил правду, вы бы нашли порванный ремешок на моей машине. Сумка была на его машине, и крепко привязана.

— Да, веревкой, — парировал второй мотоциклист. — Если бы я чокнулся и убил кого-нибудь, а потом сбежал, прихватив голову жертвы, ты что думаешь, я такой осел, что привязал бы ее к багажнику какой-нибудь паршивой бечевкой? А получилось, что ремешок развязался и теперь валяется где-то на дороге, вот как дело-то было.

— Послушайте, — сказал человек, которого называли «милордом». — У меня есть идея. Предположим, вы, господин офицер, выделяете для конвоирования трех опасных преступников столько своих людей, сколько считаете необходимым, и все вместе мы отправляемся назад в Хэтфилд. На худой конец, я могу взять двоих к себе в машину, а у вас, конечно же, есть полицейский автомобиль. Если эта сумка на самом деле упала с багажника, возможно ее видел кто-нибудь еще, кроме мистера Уолтерса.

— Никто ее не видел, — заявил Симпкинс.

— Там не было ни души, — подтвердил Уолтерс. — Но тебе-то откуда знать об этом, а? Я думал, ты ничего не заметил.

— Я хочу сказать, она не падала с моего багажника, поэтому никто не мог ничего видеть, — тяжело дыша сказал второй мотоциклист.

— Хорошо, милорд, — согласился старший полицейский. — Я склонен принять ваше предложение, так как оно одновременно дает нам возможность проверить и ваш рассказ. Не то что бы я сомневался в нем, зная кто вы. Нет. Я читал некоторые ваши детективы, милорд, и нахожу их очень занятными. Но все же, мой долг по возможности не пренебрегать доказательствами.

— Превосходно! Вы совершенно правы, — сказал лорд. — Вперед высылается легкая бригада. Нам потребуется на это... — то есть, я хочу сказать, не превышая установленной скорости, мы прибудем туда часа через полтора, не позже.

Спустя три четверти часа гоночная и полицейская машины, бок о бок бессшумно несясь по шоссе, появились в Хэтфилде. Здесь вперед рвалась четырехместная машина, в которой, свирепо поглядывая друг на друга, сидели Уолтерс и Симпкинс. Вскоре Уолтерс махнул рукой и обе машины остановились.

— Насколько я помню, сумка свалилась где-то здесь, — сказал он. — Конечно, уже не осталось никаких следов.

— Вы совершенно уверены, что ремешок не упал вместе с ней? — спросил старший полицейский. — Вы ведь понимаете, она должна была как-то держаться.

— Конечно же, не было никакого ремня! — выкрикнул Симпкинс, бледнея от ярости. — Вы не имеете права задавать ему наводящие вопросы.

— Минутку, — медленно сказал Уолтерс. — Нет, ремешка там не было. Но, мне кажется, я видел что-то на дороге примерно четверть мили дальше.

— Ложь! — взвизгнул Симпкинс. — Он все это выдумывает.

— Как раз минуту или две назад, когда мы проехали мимо этого человека с мотоциклом с коляской, — заметил его светлость, — я сказал вам, господин офицер, что нам следует остановиться и спросить его, не нужно ли ему помочь. Простая дорожная вежливость, знаете ли, и все такое.

— Вряд ли он мог бы нам что-нибудь сказать, — возразил старший инспектор. — Он, должно быть, только что остановился.

— Не думаю, — ответил лорд. — Неужели вы не заметили, что он делал? Дорогой мой, где были ваши глаза? А, вот и он!

Лорд выскочил на дорогу и замахал рукой мотоциклисту, который, завидев четырех полицейских, счел за лучшее остановиться.

— Прошу прощения, — сказал его светлость. — Когда мы проезжали мимо, хотели остановиться и спросить, все ли у вас в порядке, но что-то случилось с двигателем, никак не мог его заглушить. Какие-нибудь неполадки...?

— О, нет, спасибо, все в порядке, вот только, если можно, хотел бы попросить у вас галлон бензина. Бак потек. Такая досада. Пришлось повозиться. К счастью, Провидение подбросило мне на дороге какой-то ремешок, и я кое-что подправил. Правда, вытекло немного, там, где болт отскочил. Еще повезло, что не взорвалось, но у мотоциклистов свой ангел-хранитель.

— Ремешок? — встрепенулся старший полицейский. — Извините, придется вас побеспокоить, я хочу взглянуть на него.

— Что? — удивился его собеседник. — Я ведь только что наладил эту чертову штуковину. Так зачем же?... Все хорошо, дорогая, все хорошо, — успокоил он свою пассажирку. — Что-нибудь серьезное, господин офицер?

— Боюсь, что да, сэр. Мне жаль вас беспокоить, но...

— Эй! — закричал один из полицейских, умело перехватив мистера Симпкинса, который собирался нырнуть за мотоцикл. — Брось свои фокусы, приятель. Ты уже попался.

— Так оно и есть, — торжественно заявил старший полицейский, выхватывая из рук владельца мотоцикла с коляской ремешок, который тот протянул ему. — Вот здесь, чернилами, во всей красе: «Дж.Симпкинс». Вы помогли нам обнаружить очень важную улику.

— Не может быть! Как это? — крикнула девушка из коляски мотоцикла. — Прямо мороз по коже! Кого-нибудь убили!

— Загляните завтра в газету, мисс, — ответил старший полицейский. — Вы там кое-что найдете. Послушайте, Бригс, наденьте-ка ему лучше наручники.

— А как же мой бак? — горестно спросил мотоциклист. — Бэбс, можешь сколько угодно радоваться, но тебе придется встать и помочь мне толкать мотоцикл.

— Нет, нет, не беспокойтесь, — возразил его светлость. — Вот вам ремешок. Еще лучше прежнего. Можно сказать, первоклассный. И бензин. И... походная фляжка. Все, что должен иметь молодой человек. А когда будете в городе, прошу вас обоих ко мне. Лорд Питер Уимзи, 110/А, Пиккадилли. Всегда буду рад вас видеть. До скорого!

— До свиданья! — ответил довольный мотоциклист. — Рад был оказать услугу. Надеюсь на ваше снисхождение, господин офицер, если вдруг превышу скорость.

— Нам очень повезло с уликой, — с удовлетворением заметил старший полицейский по дороге в Хэтфилд. Не иначе как промысл Божий.

— Я расскажу все, как было, — начал несчастный Симпкинс, сидя закованный в наручники в полицейском участке Хэтфилда. — Бог свидетель, я ничего не знаю об этом, то есть об убийстве. Есть один человек, у него ювелирное дело в Бирмингеме. Мы с ним не то что друзья — так, приятели. Вообще-то я и познакомился с ним только на прошлой Пасхе в Саутенде, и мы подружились. Его зовут Оуэн — Томас Оуэн. Вчера я получил от него письмо. Он пишет, что забыл сумку в камере хранения на Паддингтонском вокзале, и спрашивает, не смогу ли я забрать ее — он вложил квитанцию — и передать ему, когда в следующий раз буду в Бирмингеме. Я ведь работаю на транспорте, вы видите по моим документам, и все время езжу — то туда, то сюда. Ну и получилось так, что я как раз ехал в этом направлении, на «Нортоне». Поэтому в обед я забрал сумку из камеры хранения и прикрепил ее к багажнику. Даты на квитанции я не заметил, знаю только, что ничего не надо было платить, значит сумку положили недавно. Затем все было, как вам уже рассказали, а в Финчли мальчишка крикнул мне, что у меня развязался ремень, и я слез с мотоцикла, чтобы подтянуть его. Тут я и заметил, что у сумки порван угол, и что... и я... ну, увидел то, что видели вы. У меня все внутри перевернулось, я совсем голову потерял. Только о том и думал, как бы поскорее от этой сумки избавиться. Я знал, что на Грейт Норт Роуд много безлюдных прогонов, и, когда остановился в Барнете выпить, подрезал ремень, а потом, думая, что никто не видит, на ходу толкнул сумку, и она упала вместе с ремнем — я ее почти не привязал. Она упала, а у меня будто камень с души свалился. Здесь-то, наверное, Уолтерс и появился — когда она упала. Через милю или две я должен был притормозить, потому что через шоссе шло стадо овец, и услышал, что он мне сигналит... и... О Боже!

Он застонал и закрыл лицо руками.

— Так, — сказал старший полицейский. — Таковы, значит, ваши показания. Теперь в отношении этого Томаса Оуэна...

— Нет, нет, — перебил его лорд Питер Уимзи, — оставьте в покое Томаса Оуэна. Он не тот человек, который вам нужен. Невозможно представить, чтобы убийца предложил кому-нибудь тащиться за ним в Бирмингем с головой жертвы. Вероятнее всего, она должна была лежать в камере хранения, пока наш изобретательный преступник не скроется или пока голова не станет неузнаваемой, или же преступник хотел сразу достичь этих двух целей. Там же, кстати, найдутся и мои фамильные драгоценности, которые наш обаятельный знакомый мистер Оуэн стянул из моей машины. Ну, мистер Симпкинс, соберитесь с силами и расскажите нам, кто стоял рядом с вами в камере хранения, когда вы забирали сумку. Прошу вас, постарайтесь вспомнить, потому что у этого типа сейчас земля горит под ногами, и, пока мы тут разговариваем, он берет билет, чтобы отправиться в морское путешествие.

— Не могу я вспомнить, — застонал Симпкинс. — Никого я не заметил. У меня все в голове смешалось.

— Ничего. Вернитесь мысленно назад. Подумайте спокойно. Представьте: вот вы сходите с мотоцикла, прислоняете его где-то...

— Нет, я оставил его на стоянке.

— Хорошо! Вот вы и вспомнили. Теперь вспомните дальше: вы вынимаете квитанцию из кармана и идете, пытаетесь привлечь внимание служителя.

— Сначала он не обратил на меня внимания. Там была какая-то старая дама, которая пыталась сдать канарейку, и мужчина. Он нес биты для гольфа и очень нервничал, потому что спешил, и нагрубил другому мужчине, такому небольшому, скромного вида. У того была — о Боже! — да, да, сумка, похожая на эту. Точно, так оно и было. Он довольно долго стоял, держа ее на стойке, а этот нервный верзила оттолкнул его. Я не совсем точно знаю, что произошло, потому что как раз в этот момент мне отдали сумку. Верзила положил свои вещи на стойку перед ним, и мне пришлось тянуться за своей сумкой, и я думаю... да, я, должно быть, взял чужую. Боже правый! Неужели вы думаете, что этот невзрачный, застенчивый человечек — убийца?

— Среди них много с такой внешностью, — вмешался старший полицейский Хэтфилда.

— Но как он выглядел? Продолжайте!

— Ростом не более 5 футов 5 дюймов; на нем была мягкая шляпа и длинное неопределенного грязного цвета пальто; невзрачный, глаза навыкате, неуверенный взгляд — мне так кажется, но я не уверен, что смогу его узнать. А, подождите! Я кое-что вспомнил. У него был странный шрам — в форме полумесяца — под левым глазом.

— Теперь все ясно, — сказал лорд Питер. — Так я и думал. Господин офицер, вы узнали лицо, когда мы вынули из сумки? Нет? А я узнал. Это Делия Делмейер, актриса, которая должна была на прошлой неделе уплыть в Америку. А человек маленького роста с серповидным шрамом — ее муж Филипп Стори. Грязная история. Она разорила его, обращалась с ним хуже, чем со слугой, изменяла ему, но, похоже, последнее слово осталось за ним. А сейчас, мне представляется, последнее слово ему скажет Закон. Позаботьтесь, господин офицер, позвонить в Паддингтон насчет моей сумки, пока мистер Томас Оуэн не сообразил, что произошло небольшое недоразумение.

— Во всяком случае это были первоклассные гонки, — в знак примирения мистер Уолтерс протянул руку растерянному мистеру Симпкинсу, — за такое и штраф заплатить не жалко. На днях мы должны провести ответный матч.

На следующий день рано утром на борт трансатлантического лайнера «Волукрия» поднялся неприметный человечек. У трапа с ним столкнулись двое мужчин. Тот, что помоложе, нес небольшую сумку. Он повернулся, чтобы извиниться, и оживился, узнав пассажира.

— Да никак это мистер Стори! — закричал он. — Куда вы направляетесь? Я вас сто лет не видел.

— Боюсь, — сказал Филипп Стори, — не имею чести...

— Да бросьте! — засмеялся его собеседник. — Я вас везде узнаю по этому шраму. Едете в Штаты?

— Да, да, — ответил Стори, видя, что его шумный знакомый привлекает всеобщее внимание. — Извините. Лорд Питер Уимзи, не так ли? Верно. Еду туда к жене.

— Ну, как она? — спросил Уимзи, ведя своего попутчика в бар и садясь за стол. — Уехала на прошлой неделе, да? Я читал в газетах.

— Да. Вот недавно получил телеграмму, что ждет меня. Отдохнем на... озерах. Летом там просто замечательно.

— Получили телеграмму, да? И вот мы плывем вместе. Как странно иногда получается, не правда ли? Я тоже только что получил приказ отплыть. Ловить преступников, знаете ли, — мое хобби.

— В самом деле? — мистер Стори облизнул пересохшие губы.

— О да. Вот инспектор-детектив Паркер из Скотланд Ярда, мой большой друг. Да. Очень неприятная история, масса хлопот и все такое. Сумка, которая должна была мирно покоиться в камере хранения Паддингтона, объявляется в Итон Соконе. С какой стати, а?

Он с такой силой бросил сумку на стол, что замок от удара открылся.

Стори с пронзительным визгом вскочил на ноги, пытаясь прикрыть руками ее содержимое.

— Откуда это у вас? — завизжал он. — Итон Сокон? Это... Я никогда...

— Это — моя сумка, — спокойно сказал Уимзи. Его несчастный сосед плюхнулся на стул, понимая, что выдал себя.

— Здесь несколько украшений моей матери. А вы что думали?

Детектив Паркер мягко тронул своего подопечного за плечо.

— Можете не отвечать, — сказал он. — Я арестовываю вас, Филипп Стори, по обвинению в убийстве вашей собственной жены. Отныне все, что вы скажете, может быть обращено против вас.

СТРАННЫЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ (перевод А. Кабалкина)

Боже милостивый! — произнес его светлость. — Так это моя работа?

— Все улики указывают именно на это, — откликнулась его супруга.

— Что ж, могу лишь сказать, что еще ни разу не видел, чтобы столь убедительные улики давали настолько невразумительный результат.

Кормилица приняла это замечание на свой счет.

— Очень красивый мальчик! — сказала она с упреком в голосе.

— Гм, — сказал Питер и поправил очки. — Что ж, вы — надежный свидетель. Дайте-ка его мне.

Кормилица нехотя подчинилась. Однако она с облегчением увидела, что этот далеко не образованный родитель подхватил младенца с несомненной ловкостью; впрочем, от дядюшки многочисленных племянников трудно было ожидать иного. Лорд Питер осторожно примостился на краешке кровати.

— Итак, вы считаете, что он соответствует принятым стандартам? — осведомился он с тревогой в голосе. — Конечно, в вашем мастерстве не приходится сомневаться, однако когда над изделием трудится не один человек, то могут возникнуть сомнения.

— Думаю, в самый раз, — сонно ответила Хэриет.

— Вот и славно. — Он резко обернулся к кормилице. — Ладно, оставляем его себе. Унесите и велите прислать счет на мое имя. Он станет забавным дополнением к вам, Хэриет; однако он ни за что на свете не сумеет вас заменить. — Голос его слегка дрожал, поскольку за последние сутки ему пришлось поволноваться сильнее, чем когда-либо в жизни.

Доктор, возившийся в соседней комнате, услыхал обрывок последней фразы.

— Об этом никто и не мечтает, невежа! — радостно провозгласил он, входя. — Теперь, насмотревшись вдоволь, вы можете побегать и поиграть на свежем воздухе. — Он решительно подтолкнул папашу к двери. — Отправляйтесь в постель, — благожелательно напутствовал он его. — На вас нет лица.

— Со мной все в прядке, — возразил Питер. — Я ведь ничего не делал. И скажите этим своим сестрам, — он воинственно указал пальцем на соседнюю комнату, — что если мне понадобится взять моего сына на руки, то я так и поступлю. Если его матери захочется его поцеловать, она не преминет это сделать. В моем доме вашей дьявольской гигиене не будет места.

— Сколько угодно, — отвечал доктор, — как вам заблагорассудится. Спокойствие прежде всего. Я и сам не против парочки-другой полезных микробов. Иначе откуда взяться сопротивляемости? Нет, благодарю, я не стану пить. Меня ждет следующая пациентка, и запах спиртного не вызовет у нее доверия.

— Следующая?... — ошеломленно переспросил Питер.

— Роженица в больнице. Вы — далеко не единственная рыбешка в океане. Каждую минуту рождается по новому человеку.

— Боже! Ну и жизнь!

Они спустились по широкой извилистой лестнице. Лакей в холле широко зевал на своем посту.

— Можете быть свободны, Уилльям, — обрадовал его Питер. — Я сам затворю дверь. — Он проводил доктора до выхода. — Доброй ночи. И большое спасибо, старина. Простите, что я был с вами груб.

— Без этого никто не обходится, — философски отозвался доктор. — Ладно, бывайте, Флим. Я загляну попозже, но только ради заработка: уверен, что я вам не понадоблюсь. Вы женились на представительнице крепкой семейки, с чем вас и поздравляю.

Автомобиль, обиженно поворчав после долгого ожидания на холоде, укатил, оставив Питера на ступеньках дома в одиночестве. Теперь, когда волнения остались позади и можно было отправляться на боковую, он чувствовал себя удивительно бодро. Вот бы сходить куда-нибудь развеяться... Он оперся на стальные перила и зажег сигарету, уставившись невидящим взглядом в сумерки, слегка подсвеченные фонарями на площади. Тут ему на глаза и попался полицейский.

Силуэт в синем мундире двигался в его направлении со стороны Саут-Одли-стрит. Полицейский тоже покуривал, однако выступал он не твердой походкой констебля, обходящего свой участок, а нерешительным шагом человека, очутившегося в плохо знакомом ему месте. Подойдя ближе, он сдвинул шлем на затылок и озадаченно почесал в голове. Профессиональная привычка заставила его подозрительно взглянуть на джентльмена без головного убора, застывшего в три часа утра на ступеньках дома в вечернем костюме. Однако джентльмен был трезв и как будто не собирался совершать противозаконных деяний, поэтому полисмен опустил глаза и собрался было пройти мимо.

— Доброе утро! — приветствовал джентльмен полисмена, стоило тому приблизиться.

— Доброе утро! — откликнулся полисмен.

— Как рано вы идете со службы! — продолжал Питер, обрадовавшись собеседнику. — Заходите, пропустим по рюмочке.

Приглашение пробудило в полисмене профессиональную подозрительность.

— Сейчас не время, сэр, благодарю вас, — настороженно ответил он.

— Нет, именно сейчас. В том-то все и дело! — с жаром произнес Питер и отшвырнул окурок. Красная точка описала в темноте дугу и, упав на тротуар, рассыпалась искрами. — У меня родился сын.

— Вот оно что! — с облегчением протянул полисмен. — Первый?

— И последний, если я вправе решать подобные вещи.

— Мой братец всякий раз говорит то же самое, — сообщил полисмен. — «Теперь-то все!» — заявляет он. А у самого их уже одиннадцать душ... Что ж, желаю счастья. Я понимаю, в каком вы состоянии, и весьма вам благодарен, но после того, что я услыхал от сержанта, я просто не знаю, как мне быть. Хотя, умри я сейчас на этом самом месте, я не проглотил больше ни капли с тех пор, как опрокинул кружечку пива за ужином.

Питер склонил голову набок и поразмыслил над услышанным.

— Сержант предположил, что вы пьяны?

— Вот именно, сэр.

— Хотя вы были трезвы?

— Трезв, сэр. Я рассказал ему все, что видел; что там творится сейчас — этого я сказать не могу. Но я не был пьян, сэр, — не больше, чем сейчас.

— В таком случае, как заметил мистер Джозеф Серфис в разговоре с леди Тизл, вы страдаете угрызениями совести из-за собственной невинности. Он обвинил вас в тяге к красному вину — так зайдите и поступите согласно своему побуждению. Вам сразу полегчает.

Полисмен все еще колебался.

— Вот уж не знаю, сэр... — промямлил он. — Мне и впрямь не по себе.

— Как и мне. Заходите же, Бога ради, составьте мне компанию.

— Прямо не знаю, сэр, — повторил полисмен и стал медленно подниматься по ступенькам.

Дрова в камине вестибюля успели подернуться пеплом. Питер разбросал их, оживив пламя.

— Присаживайтесь, — бросил он, — я сейчас.

Полисмен уселся, снял шлем и завертел головой, пытаясь вспомнить, кому принадлежит этот огромный дом на углу площади. Герб на серебряном сосуде, возвышающемся на каминной полке, не оживил его память, хотя он был красочно воспроизведен на спинках двух обитых материей кресел: три белые мыши на черном фоне. Питер, бесшумно появившийся из тени, отбрасываемой лестницей, увидел, как полисмен водит по гербу пальцем.

— Изучаете геральдику? Семнадцатый век, но не очень-то тонкая работа. Вы на нашем участке новенький? Моя фамилия Уимзи. — Он поставил на стол поднос. — Если вы предпочитаете пиво или виски, не стесняйтесь предупредить меня. Я выбрал именно эти бутылки, исходя из собственного настроения.

Полисмен с любопытством уставился на длинные горлышки, заткнутые толстыми пробками, завернутыми в серебряную фольгу.

— Шампанское? — спросил он. — Вот чего никогда не пробовал, сэр. А всегда хотелось!

— Оно покажется вам некрепким, — предупредил Питер, — но, выпив как следует, вы расскажете мне все о своей жизни, как на духу.

Пробка вылетела вон, пенная жидкость хлынула в широкие фужеры.

— Итак, — провозгласил полисмен, — за леди, вашу супругу, сэр, и за новорожденного джентльмена! Долгой жизни и всего наилучшего! Похоже на сидр, а, сэр?

— Самую малость. Вот выпьете третий фужер, тогда и расскажете о своем впечатлении, если только у вас не начнет заплетаться язык. Благодарю за пожелания. Вы женаты?

— Пока нет, сэр. Надеюсь жениться, когда получу повышение по службе. Если только сержант не... Ладно, здесь не место об этом говорить. Могу я спросить, давно ли вы женаты, сэр?

— Всего-навсего год с небольшим.

— Вот оно что! И как ваше самочувствие, сэр?

Питер рассмеялся:

— Я уже целые сутки спрашиваю себя, зачем, раз мне так повезло с супругой, я свалял дурака и пошел на рискованный эксперимент, грозящий полным крахом?

Полисмен с симпатией кивнул.

— Отлично вас понимаю, сэр. Но, по-моему, в жизни всегда так. Если не рисковать, то ничего не добьешься. Но риск — на то и риск, что все может обернуться боком, и вам останется только жалеть о содеянном. Кроме того, в половине случаев события сперва происходят, а уж потом у вас появляется возможность их осмыслить.

— Вполне справедливо, — согласился Питер, снова наполняя фужеры. Общество полисмена действовало на него оздоравливающе. Верный полученному воспитанию и правилам своего класса, он в моменты сильных переживаний всегда искал компании простых людей. В последний раз, когда его нервной системе угрожал очередной домашний кризис, он, доверившись инстинкту наподобие голубя, всегда находящего дорогу домой, обрел убежище в буфетной, где к нему отнеслись в высшей степени гуманно и позволили вычистить столовое серебро.

Шампанское прочистило ему мозги и прогнало остатки сонливости. Он с интересом следил, как действует на констебля «Пол Роджер» 1926 года: первый фужер настроил гостя на философский лад, второй напомнил о необходимости представиться — констебля звали Альфред Берт — и снова погрузил его в воспоминания о загадочных неладах с сержантом из их отделения; за третьим же, как и предполагалось, последовал рассказ:

— Вы совершенно правильно отметили, сэр, что я — новенький на этом участке. Я здесь только с начала недели, поэтому еще не знаком ни с вами, сэр, ни с остальными здешними жителями. Джессоп, скажем, знает здесь любого, Пинкер — тоже, только его перевели. Помните Пинкера? Здоровенный малый, раза в два выше меня, с песочными усами... Так я и знал.

Так вот, сэр, я и говорю, что знаю участок скорее в общих чертах, а не как свои пять пальцев, поэтому я вполне способен свалять дурака, но уж что видел — то видел. Видел, как вас сейчас, но будучи притом трезвым, как стеклышко. Что же до ошибки в счете — ну, это со всяким может приключиться. Во всяком случае, цифру «тринадцать» я видел так же, как вижу сейчас ваш нос.

— Это вы верно подметили, — поддакнул Питер, нос которого действительно было трудно проглядеть.

— Вам знакома улица Мерримен'з-энд, сэр?

— Кажется, да. Это часом не длинный проезд, оканчивающийся тупиком, где-то на задворках Саут-Одли-стрит, где по одной стороне идут дома, а по другой — высокая стена?

— Совершенно верно, сэр. Такие высокие, узкие дома, все на одно лицо, с большим крыльцом и колоннами.

— Да. Похоже на путь для отступления с самого опасного участка на Пимлико^[1543]. Ужас! Кажется, эту улицу так и не достроили, иначе и у нас напротив выросло бы такое же безобразие. Вот этот дом — настоящий восемнадцатый век. Какое он производит на вас впечатление?

Полицейский Берт оглядел широкий вестибюль: камин в стиле Адама^[1544], окружающие его лепные украшения, огромные двери, высокие, закругленные сверху окна, благородные пропорции лестницы. Поискав подходящие слова, он медленно произнес:

— Дом для джентльмена. Есть, где вздохнуть широкой грудью, понимаете? В таком месте трудно позволить себе вульгарное поведение. — Он покачал головой. — Но, по правде говоря, уютным его не назовешь. Это не то место, где такой человек, как я, захотел бы посидеть, расслабившись и накинув одежонку попроще. Высокий класс! Никогда не раздумывал об этом прежде, но вы навели меня на мысль, и я понял, чего недостает тем домам на Мерримен’з-энд: они какие-то стиснутые. Я только что побывал в некоторых из них, и точно: стиснутые... Об этом я и собирался вам рассказать.

Примерно в полночь я свернул на Мерримен‘з-энд, как предписывается моим служебным маршрутом. Я дошел почти до дальнего конца улицы, когда заметил типа, который как-то подозрительно возился у стены. Как вы знаете, сэр, там расположены задние ворота, ведущие к домам. Потертая личность в мешковатом пальто, точь-в-точь бродяга с набережной. Я направил на него луч своего фонаря — улица освещена скверно, да и ночь выдалась темная, — однако лица его почти не разглядел из-за обвислой шляпы и шарфа, которым он обмотал шею. Только я успел подумать, что тут что-то нечисто, и собрался спросить его, что он там потерял, как из дома напротив раздался страшный крик. Ужас, а не крик, сэр! «Помогите! — кричал голос. — Помогите, убивают!» У меня от этого крика душа ушла в пятки.

— Кто кричал — мужчина, женщина?

— Думаю, мужчина, сэр. Понимаете, это был скорее даже не крик, а какой-то рев. «Эй, — окликнул я бродягу, — что это такое? Какой это дом?» Он ничего не ответил, а только указал рукой, и мы с ним бросились на крик. Когда мы подбежали к дому, послышался хрип, как будто внутри кого-то душат, а потом глухой удар, словно что-то привалилось к двери.

— Боже правый! — ахнул Питер.

— Я крикнул через дверь и одновременно позвонил в звонок. «Эй! — завопил я, — что у вас там творится?» Потом я стал стучать в дверь. Мне никто не ответил, и я продолжал стучать и звонить. Тогда тип, прибежавший вместе со мной, приоткрыл щель для писем и заглянул сквозь нее внутрь.

— В доме горел свет?

— Там было темно, сэр, свет проникал только снаружи, через окошко над дверью, потому что перед ним горел фонарь, освещающий номер дома. Я задрал голову и увидел номер — «тринадцать», — выведенный яснее ясного. Тот тип смотрел — смотрел в щелку, а потом вдруг захрипел и отшатнулся. «Что еще там такое? — спросил я. — Дайте-ка взглянуть». И я сменил его у щелки.

Полицейский Берт умолк и глубоко вздохнул. Питер открыл следующую бутылку.

— Так вот, сэр, — продолжал полисмен, — хотите — верьте, хотите — нет, но я был в тот момент столь же трезв, как и сейчас. Могу вам рассказать обо всем, что я увидел в доме, как если бы у вас на стене висел подробный список. Увидел я не так уж много, потому что щелка была не слишком широкой, но, скосив глаза, я сумел оглядеть весь холл и часть лестницы. Вот что я увидал, сэр, — запомните каждое слово, потом поймете, зачем.

Он глотнул еще «Пола Роджера», чтобы речь лилась свободнее, и продолжал:

— Я отлично разглядел пол в холле — в черных и белых квадратах, как мраморный, уходивший далеко в глубь дома. Слева поднималась лестница, застеленная красным ковром, у начала которой стояла белая скульптура, изображающая обнаженную женщину с вазой с голубыми и желтыми цветами в руках. В стене рядом с лестницей была распахнута дверь, а за ней — ярко освещенная комната. Я разглядел край стола с рюмками и серебряными приборами. Между этой дверью и входом стоял большой черный шкаф, отполированный до блеска, с золотыми инкрустациями, прямо как на выставке. В глубине холла располагалось что-то вроде оранжереи, только я не сумел разглядеть, что там росло. Справа тоже была дверь — распахнутая, как и та, что слева. Она вела в симпатичную гостиную с бледно-голубыми обоями и картинами на стенах. В холле тоже висели картины; еще там стоял стол с медным кубком, вроде тех, куда складывают визитные карточки гостей. Смотрите, какой подробный рассказ, сэр! Если бы я всего этого не видел, разве бы я смог все так связно описать?

— Я знавал людей, описывавших то, чего они на самом деле не видели, — задумчиво ответил Питер, — однако мне редко приходилось слышать от них подробности, на которых настаиваете вы. Обычно они твердят о крысах, кошках и змеях, а также, хоть и реже, о фигурах обнаженных женщин. Мне впервые доводится слышать, чтобы в бреду являлись лакированные шкафчики и столы.

— Вот видите, сэр, — приободрился полисмен. — Как я погляжу, пока что вы мне верите. Но мне придется поведать вам еще кое о чем, и уж это вам будет не так просто переварить. В холле лежал человек — вот не сойти мне с этого места! — и он был мертв. Высокий мужчина, гладко выбритый, в вечернем костюме. Кто-то воткнул ему в горло нож. Я видел его рукоятку — это походило на нож для нарезания мяса; по мраморным квадратам на полу текла яркая кровь...

Полисмен посмотрел на Питера, вытер платком лоб и допил четвертый фужер шампанского.

— Голова его лежала у края столика, ноги же должны были, наверное, упираться в дверь, но я не мог разглядеть того, что находилось так близко ко мне, из-за почтового ящика. Понимаете, сэр, я разглядывал помещение сквозь проволочный ящик, а в нем что-то лежало — наверное, письма, — что не давало мне бросить взгляд прямо вниз. Но все остальное я разглядел — все, что было передо мной и по обеим сторонам; зрелище это, наверное, накрепко отпечаталось в моем мозгу, потому что я смотрел в щелку не больше пятнадцати секунд. После этого свет разом погас, словно кто-то выключил главный рубильник. Я обернулся и — не стану скрывать — почувствовал себя не в своей тарелке: оказалось, что приятель в шарфе сделал ноги!

— Вот чертовщина! — посочувствовал Питер.

— Сделал ноги, — повторил полисмен, — а я стою и не знаю, что предпринять. Тут-то, сэр, я и совершил главную ошибку: мне взбрело в голову, что он не мог уйти далеко, и я пустился по улице за ним вдогонку. Куда там: я так и не увидел ни его, ни кого-либо еще. В окнах вокруг не было ни огонька, и я подумал, что тут может случиться что угодно — никто и не заметит. Уж как я орал и колотил в дверь — казалось бы, всем полагалось высыпать на улицу, не говоря уже о том ужасном крике. Да вы и сами прекрасно знаете, сэр, как это бывает: когда кто-нибудь забудет закрыть окна первого этажа или вовремя потушить камин, вы можете поднять какой угодно отчаянный крик, чтобы привлечь его внимание, — соседи же и бровью не поведут. Он себе преспокойно спит, а соседи говорят: «Будь что будет, мое дело маленькое», и знай себе прячут головы под одеяла.

— Да уж, — согласился Питер, — в Лондоне всегда так.

— Вот именно, сэр! То ли дело — в деревне! Там булавки нельзя подобрать, чтобы кто-нибудь не подошел и не спросил, откуда вы ее взяли! Лондон же себе на уме... Но что-то надо предпринять, решил я, и давай свистеть. Свисток-то все услыхали: по всей улице пораспахивались окна. Вот вам и Лондон!

Питер кивнул:

— Лондон не заставят очнуться даже трубы архангелов в день Страшного суда. Его жители не видят дальше собственного носа, хоть и изображают непререкаемую добродетель. Однако в нужный час Господь, которого ничто не может застать врасплох, надоумит своего архангела: «Свистни им над ухом, Михаил, свистни посильнее! При звуке полицейского свистка весь Запад и весь Восток повскакивает со смертного одра!»

— Совершенно справедливо, сэр, — молвил полицейский Берт, впервые поняв, что шампанское — не такая уж безобидная штука.

Подождав немного, он продолжал:

— Так уж вышло, что в тот момент, когда я принялся свистеть, Уитерс — констебль с другого участка — находился на Одли-сквер и как раз двинулся мне навстречу. У нас, сэр, назначается время встречи, только каждую ночь разное; в эту ночь нам полагалось встретиться на площади ровно в полночь. Он добирается до меня — и что же он видит? Жители орут на меня из окон, не понимая, что стряслось. Мне было вовсе ни к чему, чтобы они высыпали на улицу, потому что тогда мой голубчик смешался бы с толпой, поэтому я отвечал им, что, мол, здесь ничего не стряслось, это там, дальше. Потом я увидел Уитерса и обрадовался. Стоим мы с ним посреди улицы, и я говорю, что в холле дома номер тринадцать валяется труп. Он глядит на меня, как на сумасшедшего, и спрашивает: «Номер тринадцать? Какой еще номер тринадцать, такого номера на Мерримен‘з-энд нет, олух ты этакий: там все дома под четными номерами!» Так оно и есть, сэр: ведь по другую сторону ничего не построили, так что нечетных номеров там и впрямь нет, не считая номера один — большого дома на углу.

Я, конечно, только рот разинул. Дело было не столько в том, что я не сообразил насчет нечетной стороны, потому что, как я уже объяснял, это моя первая неделя на новом участке, сколько в том, что я видел этот номер выведенным черным по белому. Я никак не мог ошибиться! Выслушав мой рассказ, Уитерс предположил, что я мог принять за цифру «13» цифру «12», но никак не «18», потому что там всего шестнадцать домов, и не «16», потому что я утверждал, что этот дом был не последним. Решив, что это был либо двенадцатый, либо десятый дом, мы отправились проверять нашу догадку.

Нам не составило никакого труда достучаться до номера 12. К нам спустился очень приятный пожилой джентльмен в халате, спросивший нас, в чем дело и не может ли он чем-либо помочь полиции. Я извинился за то, что мы потревожили его, и сказал, что, кажется, в одном из домов что-то произошло; не слышал ли он чего-нибудь? Стоило ему открыть дверь, я понял, что дом под номером 12 — совсем не то, что нам нужно: там оказался совсем небольшой холл с паркетным полом, забранные панелями стены, чистые и голые, и никакого черного шкафа, обнаженной скульптуры и так далее. Пожилой джентльмен признал, что несколько минут назад его сын слышал какие-то крики и стук. Он встал и высунулся в окно, но ничего не разглядел. Они с сыном решили, что, судя по звуку, господин из дома четырнадцать снова забыл ключи. Мы от души поблагодарили его и поспешили к дому 14.

Здесь выманить хозяина вниз оказалось трудным делом. Вспыльчивый джентльмен! Сперва я принял его за отставного военного, но он оказался ушедшим на покой служащим из Индии. Смуглый джентльмен, и очень голосистый; его слуга тоже оказался темнокожим — тот вообще почти что негр. Джентльмен все стремился узнать, какого дьявола мы поднимаем такой шум и не даем спокойным гражданам мирно спать. По его мнению, все объяснялось просто: молодой болван из дома 12 снова напился! Уитерсу пришлось повысить голос; наконец, негр спустился и впустил нас внутрь. Увы, нам снова пришлось извиняться. Холл оказался совсем другим: и лестница совершенно не там, и статуя — да, там была статуя, только какого-то языческого божества, с несколькими головами и множеством рук; стена была увешана чеканкой и всякими туземными поделками — сами знаете, как это бывает. Пол был устлан черно-белым линолеумом — вот, кажется, и все. Слуга оказался до того обходительным, что мне это пришлось не по душе. Он заявил, что спал в дальней комнате и ничего не слыхал, пока хозяин не поднял его звонком. Затем джентльмен сам появился на верхней площадке и крикнул, что его нет нужды беспокоить: шум доносится, дескать, из дома 12, как и всегда, и если живущий там молодой человек не откажется от своих богемных привычек, он заставит его папашу отвечать по всей строгости закона. Я спросил, не заметил ли он чего-нибудь необычного, и он ответил, что нет, ничего необычного он не заметил. И то сказать, сэр, мы с тем незнакомым бродягой находились у подъезда, под козырьком, а происходящее под козырьком невозможно разглядеть из других домов, потому что по бокам там все забрано цветными стеклами.

Лорд Питер Уимзи взглянул на полисмена, а потом — снова на бутылку, словно пытаясь определить, сколько алкоголя перелилось в его собеседника и сколько еще осталось. После продолжительных колебаний он снова наполнил до краев оба фужера.

— Так вот, сэр, — продолжал полицейский Берт, в очередной раз освежившись, — к этому времени Уитерс уже поглядывал на меня с большим подозрением. Однако он ничего не сказал, и мы двинулись к дому 10, где проживают две незамужние дамы и где весь холл оказался заставлен чучелами птиц, а обои напоминают страницы из каталога для цветовода. Та, что спала ближе к входной двери, оказалась глухой, как фонарный столб, а та, что спала в глубине дома, конечно же, ничего не слышала. Однако мы добрались до их слуг, и повариха призналась, что слышала, как чей-то голос звал на помощь; она решила, что кричат в доме 12, сунула голову под подушку и принялась повторять молитвы. Горничная оказалась более разумной девушкой: услыхав, как я стучу, она выглянула на улицу. Сперва она ничего не сумела разглядеть, поскольку нас, как я уже говорил, не было видно, однако решила, что что-то неладно; не желая схватить простуду, она вернулась, чтобы надеть тапочки. Снова подойдя к окну, она успела разглядеть убегающего по улице мужчину. Он двигался очень быстро и бесшумно, словно был обут в галоши; она заметила развевающиеся концы его шарфа. Она увидела, как в конце улицы он повернул направо, а потом услыхала мой топот. К сожалению, следя за беглецом, она не обратила внимания, рядом с каким домом находился я. Это по крайней мере доказывает, что я не выдумал всю эту историю от начала до конца: мой приятель в шарфе обрел плоть. Девушка не узнала его, но удивляться тут нечему: она служит у этих старушенций без году неделя. Кроме того, тот тип вряд ли имел какое-то отношение к убийству, потому что он находился снаружи, со мною рядом, когда начались крики. Мне думается, он просто из тех, кто недолюбливает, когда обшаривают их карманы, так что стоило мне повернуться к нему спиной, он рассудил, что лучше ему скрыться подобру-поздорову.

Мне нет нужды морочить вам голову, сэр, описывая все дома, в которых мы побывали. Мы не пропустили ни одного, от номера 2 до номера 16, и ни в одном не оказалось такого холла, какой увидели мы с тем незнакомцем через щелку для писем. Никто из жильцов не смог нам помочь. Понимаете, сэр, хоть рассказ мой занял немало времени, на самом деле все произошло очень быстро: крики раздавались всего-то несколько секунд, и не успели они утихнуть, как мы с тем типом уже стояли у дверей. Мы тут же принялись шуметь и барабанить в дверь, а потом прилипли к щелке. Я рассматривал холл секунд пятнадцать, а когда обернулся, то увидел, как этот тип улепетывает по улице. Я пустился за ним вдогонку, дуя что было мочи в свисток. Все вместе заняло не больше минуты — ну, от силы минуты полторы. Только и всего.

Так все и было, сэр; обойдя все дома на Мерримен’з-энд, я не знал, куда девать глаза, а тут еще Уитерс со своим придирчивым взглядом. «Берт, — сказал он, — по-твоему, это смешно? Коли так, то тебе место в сумасшедшем доме, а не в полиции». Я как можно убедительнее повторил ему всю историю, присовокупив, что если бы нам удалось сцапать того, в шарфе, он бы подтвердил, что видел то же, что и я. «И вообще, — неужели ты считаешь, что я стал бы рисковать местом, разыгрывая такую дурацкую комедию?» «То-то и оно, — согласился он. — Если бы я не знал, что ты парень вполне рассудительный, то решил бы, что у тебя начались галлюцинации». «Вот еще, — говорю, — я видел труп с торчащим из горла ножом, этого с меня достаточно. Жуткое зрелище; весь пол вокруг был забрызган кровью». «А вдруг, — не унимается он, — он на самом деле не был мертв, и они успели его выпроводить?» «И до неузнаваемости изменить внутренность дома?» — вторю я ему. «А ты уверен насчет дома? — спрашивает Уитерс подозрительно. — Вдруг у тебя просто разыгралось воображение, вот ты и толкуешь об обнаженных женщинах и всякой всячине?» Представляете? «Ничего у меня не разыгралось, — ответил я. — На этой улице что-то нечисто, и я обязательно докопаюсь, в чем тут дело, пускай нам придется прочесать в поисках парня в шарфе весь Лондон». «Верно, — говорит Уитерс язвительным голосом, — какая жалость, что он ни с того ни с сего удрал». «Не станешь же ты утверждать, — обиделся я, — что и он мне пригрезился? Ведь его, на мое счастье, видела и та девушка. Иначе ты вообще поставил бы на мне крест». «В общем, — заключил он, — не знаю, как тебе быть. Позвони-ка лучше в участок и спроси, как действовать».

Так я и сделал. Сержант Джонс сам прибыл на место, внимательно выслушал нас обоих и медленно прошел всю улицу, от начала до конца. Вернувшись, он сказал мне: «А теперь, Берт, опишите-ка мне еще раз этот холл, да поподробнее». Я расписал ему все донельзя подробно, вот как вам. «Вы уверены, что слева от лестницы была комната с сервированным столом, а справа — еще одна комната, с картинами?» — спрашивает он. «Так точно, господин сержант, — отвечаю, — уверен». «Ага!» — воскликнул Уитерс таким тоном, словно хотел сказать: «Вот ты и попался!» «Возьмите глаза в руки, Берт, — говорит сержант, — и взгляните хорошенько на эти дома. Разве вы не видите, что ни в одном из них не может быть комнат по обеим сторонам от холла? Посмотрите на окна, простофиля!»

Лорд Питер вылил в фужеры остатки шампанского.

— Сказать по правде, сэр, — продолжал полисмен, — я чувствовал себя дурак дураком. Как же я умудрился не заметить такой простой вещи! Уитерс-то сразу смекнул, что к чему, поэтому и решил, что я то ли выпил, то ли вообще спятил. Но я упорно стоял на своем: что видел, то видел. Вдруг какие-нибудь два дома соединяются между собой изнутри? Вообще-то и это предположение не сработало: ведь мы побывали во всех домах и нигде не обнаружили ничего похожего — никаких потайных дверей, о которых любят писать в рассказиках. «Уж по крайней мере крики мне не послышались, — говорю я сержанту. — Ведь их слышал не только я. Спросите жильцов, они подтвердят». «Ладно, Берт, — уступил сержант, — даю вам последний шанс». Сказав так, он снова постучался в дверь дома 12 — хозяина дома 14 он не хотел больше беспокоить. На этот раз к нам вышел сын — очень приятный джентльмен, никакой не повеса. Верно, говорит, я слышал крики; отец слышал их тоже. «Дом 14, это там. Хозяин дома 14 — весьма странный господин. Не удивлюсь, если он поколачивает своего беднягу-слугу. Сами понимаете, англичанин за границей... Аванпост Империи и все такое прочее... Они там скоры на расправу, да и карри, которое они привыкли смаковать, плохо действует на печень». Я хотел было снова заняться домом 14, но сержант к этому времени совсем потерял терпение: «Вы отлично знаете, — повысилон голос, — что дом 14 тут ни при чем. Если хотите знать мое мнение, Берт, то вы либо пьяны, либо попросту рехнулись. Шли бы вы прямиком домой! Протрезвеете — тогда и поговорим. Посмотрим, что вы тогда скажете».

Я пытался возражать, только от этого уже не было проку. Сержант отправился восвояси, Уитерс тоже возвратился на свой участок. Я потоптался на месте, дождался, пока меня сменит Джессоп, и был таков. Тут я и встретил вас, сэр.

Только я вовсе не пьян! Во всяком случае, не был пьян. Сейчас-то у меня в голове все поплыло... Надо думать, эта штука на самом деле покрепче, чем кажется на вкус. Но тогда я был трезв. И с мозгами у меня все в порядке — в этом я ни капельки не сомневаюсь. Какое-то наваждение, сэр, прямо наваждение! Наверное, в одном из этих домов несколько лет назад произошло убийство, вот я все это и увидел. Должно быть, из-за убийства они сменили нумерацию домов — я слыхал, что иногда так делается; а в ночь, когда исполняется годовщина убийства, дом принимает прежний вид. Но я-то тут при чем? На мне теперь пятно... Куда это годится, если какие-то привидения станут устраивать приличным людям неприятности? Уверен, сэр, что вы согласитесь со мной!

Рассказ полисмена занял немало времени; стрелки дедушкиных часов показывали уже четыре часа пятнадцать минут. Питер Уимзи благосклонно поглядывал на ночного собеседника, который успел вызвать у него симпатии. К тому же он опьянел сильнее, чем полисмен, поскольку пропустил пятичасовой чай и совершенно не хотел есть в ужин. Однако алкоголь вовсе не затуманил его мозг, а лишь повысил возбудимость и разогнал сон.

— Когда вы рассматривали помещение через щелку для писем, вам был виден потолок или люстра?

— Нет, сэр, мне мешал язычок. Только влево, вправо и вперед, но не кверху и не вблизи.

— Когда вы смотрели на дом снаружи, то свет проникал в дом только через окошко над дверью. Однако в щелку вы увидели освещенные комнаты — и справа, и слева, и в глубине?

— Верно, сэр.

— Есть ли у этих домов задние двери?

— Есть, сэр. Если свернуть с Мерримен’з-энд направо, то можно пройти проулком, который приведет к задним дверям.

— Как я погляжу, у вас отличная зрительная память! Посмотрим, как обстоит дело с другими видами памяти. К примеру, не ответите ли вы мне, пахло ли в каком-нибудь из домов, которые вы посетили этой ночью, чем-нибудь необычным? Особенно в домах 10, 12 и 14?

— Пахло, сэр? — Полисмен зажмурился, стараясь припомнить. — Кажется, да, сэр. В доме 10, где живут две старушки. Такой странный запах... Как бы это получше выразиться... Не лаванда, а что-то такое, чем пользуются старушки — розовые лепестки, что ли... Сухие духи — вот что это такое! Сухие духи! Что до дома 12... Нет, ничем особенным там не пахло, разве что я, помнится, подумал, что в доме, видать, прилежные слуги, хотя они не попались нам на глаза. Пол и стены там начищены до такого блеска, что в них можно увидеть свое отражение. Воск и скипидар, сказал я себе. И еще работа до седьмого пота. В общем, чистый дом, и пахло там чистотой. Другое дело — дом 14... Тамошний запах мне совсем не понравился: какой-то удушливый, словно негр обкуривал благовониями своих идолов. Не выношу негров!

— Так, так! — произнес Питер. — Очень любопытно! — Сложив вместе пальцы, он задал последний вопрос: — Вы когда-нибудь бывали в Национальной Галерее?

— Нет, сэр, — удивленно ответствовал полисмен, — как будто не бывал.

— Очень характерно для Лондона, — сказал Питер. — Мы стоим позади всех остальных народов мира по части знания великих сокровищ, хранящихся в родном городе.

Итак, как правильнее поступить, чтобы застать их врасплох? Наведываться с визитом, пожалуй, рановато. С другой стороны, нет ничего лучше, чем добрый подвиг перед завтраком, да и с сержантом вам следует разобраться, не мешкая. Дайте подумать... Ага — вот как мы поступим! Переодевания вообще-то не в моем стиле, однако в эту ночь от заведенного порядка и так мало что осталось, поэтому одной экстравагантностью меньше, одной больше — какая разница? Подождите, пока я приму ванну и переоденусь. Возможно, это займет какое-то время; однако являться к ним до шести было бы дурным тоном.

Мысль о ванне вызвала у него прилив энтузиазма, однако действительность принесла разочарование: при погружении в теплую воду его неожиданно охватила апатия. Шампанское утрачивало действие быстрее, чем ожидалось. Он с трудом встал из воды и включил для бодрости холодный душ. Теперь требовалось обдумать костюм. Он без труда отыскал серые фланелевые брюки, выглаженные, правда, более тщательно, чем это требовалось по роли, которую ему предстояло исполнить; оставалось надеяться, что это несоответствие пройдет незамеченным. С рубашкой возникло больше хлопот. У него имелась внушительная коллекция рубашек, однако все они были слишком скромными, как и подобает рубашкам истинного джентльмена. Он собрался было остановить выбор на белой рубашке с открытым спортивным воротом, но потом передумал и взялся за голубую, приобретенную в порядке эксперимента, признанного вскоре неудачным. Убедительнее всего на ней смотрелся бы красный галстук, однако такового у него на беду не обнаружилось. Поразмыслив, он припомнил, что как-то видел на супруге широкий галстук, в гамме которого доминировал оранжевый цвет. Это отвечало его планам; оставалось найти сей кричащий предмет. На ней он выглядел прилично, он же будет походить в нем на... Он перешел в соседнюю комнату и к своему удивлению нашел ее пустой. Его охватило сосущее чувство: пока он копается в ящиках жены, она, вознесенная на верхний этаж дома и зорко охраняемая там двумя сестрами милосердия, улыбается только что появившемуся на свет младенцу, из которого может вырасти невесть что...

Он присел перед зеркалом и уставился на собственное отражение. Он чувствовал себя так, словно за ночь с ним произошла нешуточная перемена; однако отражение выглядело всего-навсего нёбритым и несколько отравленным. И то, и другое было бы вполне простительно, если бы не относилось к отцу семейства...

Он вытащил все ящики гардероба, издававшие смутно знакомый запах пудры и саше для носовых платков. Настал черед встроенного шкафа; тут его взору предстали платья, костюмы и горы нижнего белья, при виде которого он впал в некоторую сентиментальность. Наконец, он наткнулся на многообещающую жилу, туго набитую перчатками и чулками. Еще мгновение — и из-под кирки брызнули галстуки; оранжевое изделие с ярлычком уважаемой фирмы бросилось в глаза первым. Он повязал им шею и принялся с наслаждением созерцать в зеркале эффект, способный заставить замереть в восхищении целый цыганский табор. Он поспешил прочь, оставив ящики выпотрошенными, словно после визита домушника. Его собственный вполне древний твидовый пиджак сельской расцветки, пригодный разве что для рыбалки в шотландской глуши, удачно дополнил его обмундирование. Последним штрихом стали коричневые парусиновые туфли. Закрепив брюки на талии при помощи ремня, он выудил откуда-то шляпу неопределенного цвета с обвислыми полями и, отцепив от шляпы несколько искусственных мушек для ловли форели, а также запихнув рукава рубахи под рукава пиджака, решил, что желаемый эффект достигнут. Повинуясь последнему побуждению, он вернулся в комнату жены и выбрал себе широкий шерстяной шарф с сине-зелеными переливами. Спустившись к полицейскому Берту, он обнаружил того крепко спящим; рот полицейского был широко раскрыт и извергал могучий храп.

Питер почувствовал себя оскорбленным в лучших чувствах. Он жертвовал собой ради этого безмозглого стража порядка, который даже не соизволит отдать должное стараниям нежданного союзника! Однако время будить его еще не наступило. Питер сладко зевнул, чуть не вывихнув челюсть, и тоже сел.

В половине седьмого спящих разбудил лакей. Если странное одеяние хозяина, почивающего в холле в компании упитанного полисмена, и вызвало у него некоторое удивление, он был слишком хорошо вышколен, чтобы признаться в этом даже себе самому. Он ограничился тем, что забрал поднос. Слабое звякание стекла разбудило Питера, всегда отличавшегося чутким сном.

— Доброе утро, Уилльям, — сказал он. — Уж не проспал ли я? Который час?

— Без двадцати пяти семь, милорд.

— В самый раз. — Он вспомнил, что лакей провел ночь наверху. — На Западном фронте без перемен? — осведомился он.

— Не совсем, ваша светлость. — Уилльям позволил себе подобие улыбки. — Часов в пять юный хозяин проявил активность. Однако все прошло благополучно, насколько я знаю от сестры Дженкин.

— Сестра Дженкин?... Не позволяйте себе легкомысленных увлечений, Уилльям. Слушайте, ткните-ка полицейского Берта под ребро. Нас с ним ждут неотложные дела.

Мерримен’з-энд уже жила утренней жизнью: в дальнем конце улицы появился разносчик молока, в спальнях загорелся свет, то в одном, то в другом окне разъезжались в стороны шторы. Перед домом 10 горничная уже скребла ступеньки. Питер велел полисмену стоять у начала улицы.

— Не хочу появляться в сопровождении официального лица, — пояснил он. — Когда понадобится, я вас позову. Между прочим, как зовут симпатичного джентльмена из дома 12? Полагаю, он может оказать нам помощь.

— Мистер О'Халлорен, сэр.

Полисмен выжидательно посмотрел на Питера. Он забыл обо всякой инициативе и полностью доверился этому гостеприимному и несколько эксцентричному джентльмену. Питер неуклюже зашагал по улице, засунув руки в карманы и беспутно надвинув нищенскую шляпу на самые глаза. Поравнявшись с домом 12, он замедлил шаг и оглядел окна. Окна первого этажа были распахнуты; дом уже пробудился. Он поднялся по ступенькам, на секунду прильнул к щелке почтового ящика, а потом позвонил. Дверь отворила служанка в чистеньком голубеньком платьице и в белом переднике с шапочкой.

— Доброе утро, — приветствовал ее Питер, слегка приподнимая свой головной убор. — Мистер О Халлорен дома? — Звук «р» был произнесен мягко, на европейский манер. — Я имею в виду не пожилого джентльмена, а молодого мистера О’Халлорена.

— Дома, — с сомнением ответила служанка, — только он еще не вставал.

— О, — пробормотал Питер, — рановато для визита. Однако мне нужно срочно с ним повидаться. Я... У меня дома произошла неприятность. Не могли бы вы попросить его?... Будьте так добры! Я пришел к вам пешком. — Данное правдивое замечание должно было вызвать жалость.

— Неужели, сэр? — участливо покачала головой служанка. — Вы и впрямь выглядите усталым.

— Пустяки, — ответил Питер. — Просто забыл поужинать. Но главное — увидеться с мистером О’Халлореном.

— Вам лучше войти, сэр, — решила служанка. — Попробую его разбудить. — Пригласив изможденного иностранца в дом, она предложила ему сесть. — Как мне о вас доложить, сэр?

— Петровинский, — как ни в чем не бывало произнес его светлость. Как он и ожидал, ни экзотическая фамилия, ни петушиное одеяние столь раннего гостя не вызвали у прислуги сильного удивления. Оставив его в маленьком уютном холле, забранном деревянными панелями, она направилась наверх.

Крутя из стороны в сторону головой, Питер заметил, что в холле совершенно нет мебели. Единственным источником света была люстра, висевшая у самой входной двери. Почтовый ящик представлял собой обыкновенную проволочную клетку с плотной бумагой на дне. Из глубины дома доносился запах поджариваемого бекона.

Очень скоро на лестнице раздались торопливые шаги, и взору Питера предстал молодой человек в халате.

— Это ты, Стефан? — крикнул он. — Мне доложили о тебе как о мистере Виски. Неужели Марфа снова удрала, или... Что за черт? Кто вы такой, сэр?

— Уимзи, — мягко представился Питер. — Уимзи, а не «Виски». Друг полисмена. Я просто заглянул к вам, чтобы поздравить с мастерским владением ложной перспективой; я-то думал, что она исчезла с лица земли вместе с непревзойденным Ван-Хуугстратеном или хотя бы с Грейсом и Ламбеле.

— О! — произнес молодой человек. У него была симпатичная физиономия, насмешливые глаза и заостренные, как у фавна, уши. Смех его прозвучал несколько уныло. — Выходит, с моим роскошным убийством отныне покончено! Хорошие вещи столь недолговечны! Ох, уж эти бобби! Надеюсь, они хотя бы устроили жильцу дома 14 славную ночку! Могу я спросить, что сделало вас участником этого дела?

— Мне всегда исповедуются несчастные констебли — ума не приложу, почему так происходит. Как только перед моим мысленным взором предстала личность в синем, которую бродяга цыганского вида пригласил заглянуть в щелку, я тут же перенесся душой в Национальную Галерею. Сколько раз мне приходилось глазеть через отверстие в черный ящичек и наслаждаться голландскими пейзажами, необыкновенно убедительно выполненными на четырех плоских стенках! Вы поступили чрезвычайно мудро, храня молчание. Ваш ирландский акцент мгновенно выдал бы вас. Насколько я понимаю, вы преднамеренно не выпускали к полицейским слуг.

— Скажите на милость, — спросил О‘Халлорен, усаживаясь бочком на столик, — вы что же, знаете наизусть, чем занимается любой из жителей этого лондонского района? Я не ставлю на картинах своего имени.

— Нет, — ответил Питер. — Подобно славному доктору Ватсону, констебль мог бы сделать из запаха скипидара должный вывод, однако он его не сделал. И все же вас выдал запах скипидара.

Насколько я понимаю, к моменту его первого появления аппарат все еще находился где-то поблизости.

— Под лестницей, — ответил художник. — Потом мы перенесли его в студию. Мой отец едва успел убрать его с глаз долой и снять табличку с номером «13», как на подмогу констеблю прибыло подкрепление. Столик, на котором я сижу, остался в столовой, где его можно было бы без труда обнаружить. Мой отец — бесподобный спортсмен: не могу нахвалиться на его присутствие духа, когда я перебегаю из дома в дом, а он держит оборону. Объяснить все было бы проще простого, здесь не потребовалось бы большой изобретательности; однако мой отец, как истинный ирландец, обожает наступать властям на фалды фрака.

— Мне бы хотелось познакомиться с вашим отцом. Единственное, что я не до конца понимаю, — это причины столь прихотливого замысла. Уж не совершали ли вы ограбление за углом, для чего понадобилось отвлечь полицию?

— Это никогда не приходило мне в голову, — ответил молодой человек с ноткой сожаления в голосе. — Нет, полицейский не был сознательно принесен в жертву. Просто он угодил на костюмированную репетицию, и такой шуткой жалко было пожертвовать. Дело в том, что мой дядя — сэр Лукас Престон, член Королевской академии искусств.

— Вот оно что, — протянул Питер, — теперь я начинаю прозревать...

— Я работаю в современном стиле, — продолжал ОХаллорен. — Дядюшка неоднократно информировал меня, что я привержен этому стилю только потому, что просто не умею толком рисовать. Мысль заключалась в том, чтобы пригласить его завтра на ужин и угостить рассказом о таинственном «доме номер тринадцать» и непонятных звуках, сопровождающих его периодическое появление на улице. Задержав его болтовней до полуночи, я бы вызвался проводить его. На улице нас настигли бы крики. Мы бы вернулись, и тут...

— Дальше все ясно, как день, — прервал его Питер. — Пережив первый шок, он был бы вынужден признать, что ваше мастерство является триумфом академической точности.

— Надеюсь, — проговорил ОХаллорен, — что представление еще сможет состояться согласно плану. — Он с некоторой тревогой взглянул на Питера, который поспешил обнадежить его:

— Я питаю ту же надежду. Надеюсь также, что у вашего дядюшки окажется здоровое сердце. Позвольте мне тем временем подать условленный сигнал моему злополучному полисмену и снять тяжесть с его души. Ему угрожает отказ в продвижении по службе ввиду подозрения в пьянстве на посту.

— Боже правый! — вскричал ОХаллорен. — Только не это! Я вовсе не хочу, чтобы это произошло! Зовите его сюда!

Трудность состояла в том, как заставить полицейского Берта узнать при дневном свете то, что он узрел ночью, подглядывая в щелку. Ему мало о чем говорили разноцветные холсты в необычных ракурсах. Лишь когда композиция была выставлена в мастерской с занавешенными окнами и должным образом подсвечена, он нехотя признал, что видит ее не впервые.

— Замечательно, — выдавил он. — Совсем как на ярмарке. Вот бы показать все это сержанту!

— Так заманите его сюда завтра вечером, — предложил О’Халлорен. — Пусть выступит телохранителем моего дядюшки. Вы, — он обернулся к Питеру, — умеете влиять на полицейских. Вот и соблазните сержанта! Исполнение вами роли изголодавшегося и впавшего в тоску обитателя Блумсберри^[1545] было не менее убедительным, чем мое мастерство! Ну как, по рукам?

— Ох, не знаю, — отозвался Питер. — В этом костюме мне как-то не по себе. Кроме того, стоит ли потешаться над полицейским? Делайте с академиком все, что угодно, но когда речь заходит о стражах порядка, то — черт возьми! — я семейный человек, так должно же у меня родиться хоть какое-то чувство ответственности!

НЕБЛАГОВИДНАЯ ШУТКА ОДНОГО ШУТНИКА (перевод Л. Серебряковой)

Ей сказали, что «Замбези» приходит в шесть утра. Со стесненным сердцем миссис Рустлэндер заказала номер в «Мэгнификл». Еще девять часов и она встретится со своим мужем. А затем — мучительный период ожидания. Он может длиться дни, недели, даже месяцы, и потом...

Портье придвинул к ней регистрационную книгу. Расписываясь, она машинально взглянула на предыдущую запись: «Лорд Питер Уимзи и его камердинер, Лондон, номер 24».

На мгновение сердце миссис Руслэндер остановилось. Не может быть! Неужели именно теперь Бог посылает ей шанс на спасение? Никогда в жизни она не ждала от него ничего особенного. Он всегда являл себя перед ней довольно строгим кредитором. Глупо возлагать надежду, пусть самую слабую, на эту подпись, подпись человека, которого она никогда прежде не видела.

Но пока она обедала в своем номере, его имя не выходило у нее из головы. Она сразу же отпустила служанку и долго разглядывала в зеркале свое осунувшееся лицо. Дважды она подходила к дверям и возвращалась обратно, называя себя глупой женщиной. На третий раз она быстро повернула ручку двери и, не оставляя себе времени на раздумье, торопливо вышла в коридор.

Жирная золотая стрела на углу указала ей дорогу к номеру 24. Было уже одиннадцать часов, и никого поблизости не было. Миссис Руслэндер резко постучала в дверь лорда Питера и отступила с тем чувством облегчения и страха, которое испытывает человек, слыша, как падает на дно почтового ящика письмо, доставившее ему немало мучительных сомнений. Всё! Как бы там ни было, она пошла на эту авантюру.

Камердинер был невозмутим. Он не пригласил ее войти, но и не отослал обратно, с чувством собственного достоинства он молча стоял на пороге, выжидающе глядя на нее.

— Лорд Питер Уимзи? — пробормотала миссис Руслэндер.

— Да, мадам.

— Не могла бы я с ним поговорить?

— Лорд Питер только что ушел к себе, мадам. Если вы соблаговолите войти, я справлюсь у него.

Миссис Руслэндер вошла следом за ним в одну из тех роскошных гостиных, которые предоставляет «Мэгнификл» богатым пилигримам.

— Присядьте, пожалуйста, мадам.

Камердинер бесшумно прошел в спальню и притворил за собой дверь. Однако дверь закрылась неплотно, и миссис Руслэндер слышала весь разговор.

— Извините, милорд, вас спрашивает леди. Она не сказала, что договорилась с вами заранее, поэтому я счел за лучшее известить вашу светлость.

— Похвальное благоразумие, — отозвался голос. Ленивая, саркастическая интонация заставила миссис Руслэндер покраснеть. — Я никогда не назначаю свиданий в это время. Мне знакома эта леди?

— Нет, милорд. Но — хм-хм — я ее раньше видел. Это миссис Руслэндер.

— О, супруга торговца бриллиантами? Хорошо, узнайте потактичнее, в чем дело, и, если можно подождать, попросите ее зайти завтра утром.

Она не расслышала следующей реплики, но услышала ответ:

— И будьте повежливее, Бантер.

Камердинер вернулся в гостиную.

— Его светлость просил меня узнать, чем он может быть вам полезен.

— Передайте ему, пожалуйста, что я слышала о нем в связи с делом о бриллиантах в Эттенбери и очень хотела бы просить его совета.

— Конечно, мадам. Однако его светлость очень устал и, как мне кажется, он мог бы дать вам лучший совет после того, как выспится.

— Если бы мое дело можно было отложить до утра, я никогда не стала бы беспокоить его ночью. Передайте лорду Питеру, я прекрасно понимаю, сколько хлопот я ему доставляю.

— Извините, мадам, одну минуту.

На этот раз дверь закрылась как надо. Вскоре Бантер вернулся и сказал:

— Его светлость сейчас выйдет, мадам. — После чего поставил на стол бутылку вина и ящичек с сигаретами.

Миссис Руслэндер закурила, но не успела она почувствовать аромат сигареты, как услышала за своей спиной тихие шаги. Обернувшись, она увидела молодого человека, одетого в великолепный розовато-лиловый халат, из-, под которого скромно выглядывал край бледно-желтой пижамы.

— Что вы только обо мне подумаете... Ворваться к вам в такой час... — сказала она с нервным смешком.

Лорд Питер склонил голову набок.

— Даже не знаю, что вам и ответить, — произнес он. — Скажи я: «Какие пустяки», — это прозвучало бы неубедительно. Ну а ответ: «Да, в самом деле» — был бы невежлив. Так что давайте это опустим, хорошо? Просто скажите мне, чем я могу вам быть полезен.

Миссис Руслэндер колебалась. Лорд Питер оказался совсем не таким, как она его себе представляла. Прямые, гладко зачесанные назад волосы соломенного цвета, скошенный лоб, некрасивый длинный нос с горбинкой, несерьезная, ей показалось даже — глуповатая, улыбка. Сердце у нее упало.

— Это может показаться странным... Вряд ли вы сможете мне помочь... — начала она.

— О моя несчастная внешность! — простонал лорд Питер. Его проницательность еще больше увеличила ее неловкость. — Вы думаете, если выкрасить волосы в черный цвет и отпустить бороду, то будешь внушать больше доверия?

— Я только хотела сказать, — окончательно смутилась миссис Руслэндер, — вряд ли кто-нибудь вообще может мне помочь. Но я увидела ваше имя в книге регистрации и подумала: вдруг это как раз тот случай...

Лорд Питер наполнил стакан и сел.

— Смелее, — подбодрил он ее, — это звучит интригующе.

Миссис Руслэндер решилась.

— Мой муж, — начала она — Генри Руслэндер, торговец бриллиантами. Мы приехали в Англию из Кимберли^[1546] десять лет назад. Каждый год муж проводит несколько месяцев в Африке по своим делам. Я как раз жду его завтра утром, он возвращается на «Замбези». Теперь о самом главном. Прошлый год он подарил мне великолепное бриллиантовое колье из ста пятидесяти камней...

— Знаю, «Свет Африки», — заметил Уимзи.

Немного удивившись, она кивнула и продолжала свой рассказ:

— Ожерелье было украдено, и у меня нет ни малейшей надежды скрыть эту потерю. Никакой дубликат его не обманет — он тут же распознает подделку.

Она замолчала, и лорд Питер мягко сказал:

— Вы обратились ко мне, я полагаю, потому, что не хотите вмешивать в это дело полицию. Будьте со мной совершенно откровенны — почему?

— Полиция здесь не нужна. Я знаю, кто его взял.

— В самом деле?

— Это человек, которого вы тоже немного знаете: его зовут Пол Мелвилл.

Лорд Питер прищурился.

— Да, да, кажется, мне доводилось встречать его в клубах. Из нерегулярных частей, недавно перевелся в армию. Смуглый. Эффектный. Что-то от вьющегося растения, плюща, например, а?

— Плюща?

— Ну да, растение, которое лезет вверх, цепляясь за какую-нибудь опору. Думаю, вы-то меня понимаете: первый год — маленькие нежные ростки, второй год — прекрасные сильные побеги, а на следующий — растение уже разрослось и разбросало повсюду свои ветви. Попробуйте сказать, что я груб.

Миссис Руслэндер хихикнула.

— Вы правильно его описали. Он совсем как этот плющ. И какое же облегчение, когда можешь думать о нем вот так... Словом, он дальний родственник моего мужа.

Однажды он зашел ко мне, когда я была одна. Мы заговорили о драгоценностях, я принесла свою шкатулку и показала ему «Свет Африки». Он хорошо разбирается в камнях. Я выходила из комнаты два или три раза, и, конечно, мне и в голову не пришло запереть шкатулку. После его ухода, убирая вещи, я открыла футляр, в котором лежали бриллианты, — они исчезли!

— Хм, наглый малый. Послушайте, миссис Руслэндер, вы согласились, что он из породы плющей, но в полицию вы не обратились. Скажите честно — извините меня, вы ведь просите моего совета, — действительно ли он стоит того, чтобы о нем беспокоиться?

— Вы думаете, что... Нет, нет, не потому... — тихо произнесла женщина. — Видите ли, он взял также еще одну вещь... Портрет. Маленькая миниатюра, усыпанная бриллиантами.

— О!

— Она лежала в шкатулке для драгоценностей, в потайном ящичке. Не представляю себе, как он узнал о нем, хотя шкатулка очень старинная и принадлежала семье моего мужа. Возможно, он знал о потайном отделении, ну и подумал, вероятно, почему бы не полюбопытствовать. Любопытство оказалось выгодным. Во всяком случае, в тот вечер вместе с бриллиантами исчез и портрет, и он знает, что я не решусь обратиться в полицию, потому что тогда станет известно о портрете.

— Там был только портрет и ничего больше? То, что вы храните этот портрет, — не так уж трудно объяснить. Скажем, его дали вам на сохранение...

— На портрете есть имена и... и... надпись, которую никогда ничем не объяснишь. Несколько строк из Петрония^[1547].

— Бог мой! — воскликнул лорд Питер. — Тогда понятно. Петроний — автор довольно жизнелюбивый.

— Видите ли, я вышла замуж очень рано, — продолжала миссис Руслэндер, — мы с мужем никогда особенно не ладили. И однажды, когда он находился в Африке, все и случилось. Мы любили друг друга горячо и безоглядно. Потом все кончилось. Он оставил меня, а я, понимаете, не могла ему этого простить. Мне было очень тяжело. День и ночь я молила судьбу об отмщении. И вот теперь... Нет, нет... Только не из-за меня!

— Минутку, — остановил ее Уимзи, — вы хотите сказать, что если найдут бриллианты и вместе с ними портрет, то непременно выплывет и вся история?

— Без сомнения, и тогда мой муж потребует развода. Он никогда не простит меня. И его. Мне неважно, что будет со мной, я готова заплатить за все, но...

Она стиснула руки.

— Я проклинала его снова и снова, и ту умную особу, которая женила его на себе. Она так умно разыграла тогда свои карты. Теперь они оба погибли.

— А вы, — тихо сказал Уимзи, — вы, став орудием мщения, возненавидели бы себя. Потому что он возненавидел бы вас. И это страшнее всего. Такая женщина, как вы, не унизится до этого. Я понимаю вас. Если бы сейчас грянул гром, нещадный и испепеляющий, о котором вы когда-то мечтали, это было бы ужасно, ибо человеком, вымолившим его, оказались бы именно вы.

— Вы все поняли, — сказала миссис Руслэндер. — Невероятно.

— Я вас прекрасно понимаю. Хотя, позвольте вам сказать, — заметил Уимзи, криво усмехнувшись, — чувство чести в делах подобного рода — явная нелепость со стороны женщины. Ничего, кроме мучительной боли, да и кто вообще ожидает от нее такого благородства? Впрочем, не будем растравлять себя понапрасну. Вы ведь не хотите, чтобы из-за этого плюща отмщение пало на вас? Почему на вас? С какой стати? Отвратительный тип. Мы посадим этого маленького прилипалу на скамью подсудимых. Не волнуйтесь. Дайте-ка подумать. Мои дела здесь займут один день. Знакомство с Мелвиллом — скажем, неделя. Затем — само дело, допустим еще неделя, при условии, конечно, что он их не продал, что мне кажется маловероятным. Вы сможете продержаться недели две, как вы думаете?

— О да, конечно. Я скажу, что они в загородном доме, или что я отдала их почистить, или что-нибудь еще. Но вы думаете, вам действительно удастся...

— Во всяком случае, у меня будет чрезвычайно интересное занятие, миссис Руслэндер. Видимо, малый попал в трудное положение, если начал воровать бриллианты?

— Я думаю, это все из-за скачек. И еще, вероятно, — покер.

— Покер? Любопытно. Прекрасный повод для знакомства. Веселее, миссис Руслэндер! Мы вернем ваши вещи, даже если для этого нам придется их выкупить. Но, если сможем, обойдемся без этого. Бантер!

— Милорд? — Из глубины комнаты появился камердинер.

— Взгляните, что там на горизонте?

Мистер Бантер вышел в коридор и увидел пожилого джентльмена, осторожно пробирающегося в ванную комнату, и юную леди в розовом кимоно, высунувшую голову из соседней двери и при виде его тут же нырнувшую обратно. Бантер громко, выразительно высморкался.

— Спокойной ночи, — сказала миссис Руслэндер, — и благодарю вас за все.

Незамеченная, она скользнула в свою комнату.

— Мой дорогой мальчик, что заставляет вас искать встречи с этим отвратительным типом — Мелвиллом? — спросил полковник Марчбэнкс.

— Бриллианты, — ответил лорд Питер. — Вы действительно так о нем думаете?

— В высшей степени неприятный субъект, — подтвердил достопочтенный Фредерик Эрбетнот. — Черви. Почему вы решили увидеться с ним именно здесь? Это весьма приличный клуб.

— Что? Опять трефы?^[1548] — спросил сэр Импи Биггс, который заказывал виски и потому уловил только последнее слово.

— Нет, нет, черви.

— Извините. Ну, друзья, а как вам пики? Отличная масть.

— Пас, — сказал полковник. — Не представляю, во что превращается сегодня армия.

— Без козырей, — откликнулся Уимзи. — Не беспокойтесь, дети мои. Положитесь на дядюшку Питера. Ваш ход, Фредди, сколько этих червей вы еще собираетесь объявить?

— Ни одного, полковник здорово меня потрепал, — заявил достопочтенный Фредди.

— Осторожный вы тип. Все согласны? Прекрасно, мой дорогой партнер. А теперь сделаем шлем. Рад слышать ваше мнение, полковник, потому что я собираюсь просить вас и Биггса сегодня вечером не отходить от меня ни на шаг и поиграть со мной и Мелвиллом.

— А как же я? — заинтересовался достопочтенный Фредди.

— У вас свидание, старина, и потому вам надо пораньше уйти домой. Я нарочно пригласил сюда моего друга Мелвилла, чтобы познакомить его с грозным полковником Марчбэнксом и величайшим знатоком уголовного кодекса сэром Импи Биггсом. Какую карту я собираюсь разыграть? Ходите, полковник. Вам все равно придется выложить короля, так почему бы не сейчас?

— Это заговор, — объявил мистер Эрбетнот с выражением мрачной таинственности. — Ну да ладно, пусть будет по-вашему.

— Как я понимаю, у вас есть личные причины для знакомства с этим человеком? — высказал предположение сэр Импи.

— Причины, конечно, есть, но отнюдь не личные. Вы и полковник в самом деле окажете мне большую любезность, если позволите Мелвиллу занять место выбывшего игрока.

— Как вам угодно, — проворчал полковник, — но я полагаю, этот нахальный побирушка не будет настаивать на знакомстве?

— Я за этим прослежу, — успокоил его Уимзи. — Ваш ход, Фредди. У кого туз червей? О! Разумеется, у меня. Наши онёры... Хэлло! Добрый вечер, Мелвилл.

«Плющ» был по-своему симпатичным созданием. Высокий, загорелый, с широкой улыбкой, открывающей великолепный ряд зубов. Он сердечно приветствовал Уимзи и Эрбетнота, с некоторой долей фамильярности — полковника и сказал, что будет счастлив познакомиться с сэром Импи Биггсом.

— Вы как раз вовремя, чтобы занять место Фредди, — сказал Уимзи. — У него свидание. Знаете, не везет в картах — везет в любви. Так что хочешь не хочешь, а идти надо.

— Да-да, — поднимаясь, покорно откликнулся Фредди. — Ничего не попишешь. Бегу! Привет, привет, привет всем.

Мелвилл занял его место. Игра с переменным успехом продолжалась еще два часа, пока полковник Марчбэнкс, под грузом красноречия своего партнера, излагающего ему теорию карточной игры, не изнемог окончательно.

Уимзи тоже зевнул.

— Немного заскучали, полковник? Неплохо бы что-нибудь изобрести, чтобы оживить эту игру.

— О нет, бридж — дело гиблое, ничего не поможет, — сказал Мелвилл. — А не попробовать ли нам в покер, полковник? Вы ведь играете во все карточные игры на свете. Что скажете, Биггс?

Сэр Импи внимательно посмотрел на Уимзи — так, словно он оглядывал свидетеля. И только потом ответил:

— Согласен, если другие не против.

— Черт возьми, неплохая идея, — сказал лорд Питер. — Выше голову, полковник! Фишки, я думаю, в этом ящике. В покер я всегда проигрывал, но стоит ли о чем-то жалеть, если получаешь удовольствие. Давайте возьмем новую колоду.

— С лимитом или без?

— А вы что скажете, полковник?

— Не больше двадцати шиллингов, — ответил полковник. Мелвилл, сделав гримасу, предложил увеличить ставку на 1/10. Все согласились. Колоду карт вскрыли, сдавать выпало полковнику.

Вопреки своему заявлению, Уимзи начал с большого выигрыша. По мере того как шла игра, его болтливость все возрастала, и в конце концов даже опытный Мелвилл начал сомневаться: что это — невероятное тщеславие или маска опытного игрока, напускающего туману, чтобы скрыть свои истинные намерения. Вскоре, однако, он перестал сомневаться: удача повернулась к нему лицом. Он начал выигрывать: с легкостью — у сэра Импи и полковника, которые играли осторожно, не рискуя, и с трудом — у Уимзи, который играл смело, опрометчиво и к тому же, казалось, был навеселе.

— В жизни не везло так, как вам, Мелвилл, — сказал сэр Импи, когда тот в очередной раз сорвал большой куш.

— Сегодня игра моя, завтра — ваша, — бросил Мелвилл, подвигая карты Биггсу, которому пришла очередь сдавать.

Полковник Марчбэнкс потребовал одну карту. Уимзи, бессмысленно рассмеявшись, попросил заменить все пять карт; Биггс взял три, а Мелвилл, подумав, — одну.

Казалось, что на этот раз у каждого на руках была сильная комбинация, хотя Уимзи, имея только пару валетов, делал большие ставки, чтобы взвинтить игру. Теперь он стал особенно упрям и, покраснев, сердито бросал свои фишки, невзирая на уверенную игру Мелвилла.

Полковник запасовал, Биггс тут же последовал его примеру. Мелвилл продолжал делать ставки до тех пор, пока банк не достиг примерно сотни фунтов, и тогда Уимзи неожиданно заупрямился и попросил предъявить комбинацию.

— Четыре короля, — сказал Мелвилл.

— Черт побери! — воскликнул лорд Питер, выкладывая на стол четыре дамы. — Ничто не удержит сегодня этого малого. Вот, соберите эти проклятые карты, Мелвилл, и сдавайте.

Мелвилл перетасовал карты, сдал их, и в тот момент, когда он заменял себе три карты, Уимзи издал неожиданное восклицание и мгновенно протянул руку через стол.

— Привет, Мелвилл, — сказал он ледяным тоном, ничуть не похожим на его обычную речь. — Что, собственно, это означает?

Он приподнял левую руку Мелвилла и резко тряхнул ее. Из рукава что-то выскользнуло и упало на пол. Полковник Марчбэнкс нагнулся, подобрал с пола карту и в зловещей тишине положил на стол джокера.

— Боже милостивый! — сказал сэр Импи.

— Негодяй! — закричал полковник, обретя дар речи.

— Что, черт возьми, вы хотите этим сказать? — тяжело дыша спросил Мелвилл, бледный как полотно. — Да как вы смеете! Это... фокус, это... ловушка... — Его охватила ужасная ярость. — Вы осмеливаетесь утверждать, что я плутую? Вы — лжец, паршивый, мерзкий шулер!.. Джентльмены, это он ее туда положил! — бушевал он, бросая отчаянные взгляды на своих недавних партнеров.

— Ну хватит, хватит, — сказал полковник Марчбэнкс. — Не стоит продолжать в таком духе, Мелвилл. Вы только ухудшаете дело, мой дорогой. Мы все это видели, вы же знаете. О Боже, Боже, во что превращается армия...

— Вы хотите сказать, что верите ему? — закричал Мелвилл. — Ради Бога, Уимзи, вы пошутили, не так ли? Биггс, у вас-то есть голова на плечах, неужели вы тоже верите этому полупьяному шуту и трясущемуся от старости идиоту, которому уже давно место в могиле?

— Не стоит разговаривать таким языком, Мелвилл, — заметил сэр Импи. — Боюсь, мы все видели это совершенно ясно.

— Знаете, у меня были подозрения, — произнес Уимзи. — Поэтому я и попросил вас двоих остаться сегодня вечером. Конечно, публичный скандал нам не нужен, но...

— Джентльмены, — прервал его Мелвилл, несколько успокоившись, — клянусь вам, я абсолютно не виновен. Верьте мне!

— Я верю собственным глазам, сэр, — с чувством ответил полковник.

— Во имя репутации клуба, — продолжал Уимзи, — пройти мимо этого нельзя, но, также во имя репутации клуба, мы предпочитаем уладить дело миром. Перед лицом свидетельских показаний сэра Импи и полковника Марчбэнка ваши протесты, Мелвилл, вряд ли покажутся кому-нибудь убедительными.

Мелвилл молча переводил взгляд с солдатского лица полковника на лицо знаменитого адвоката по уголовным делам.

— Я не понимаю вашей игры, — угрюмо произнес он, обращаясь к Уимзи, — но я понимаю: вы расставили ловушку и она захлопнулась.

— Я думаю, джентльмены, — сказал Уимзи, — если вы позволите мне поговорить с Мелвиллом наедине, я улажу это дело без ненужной шумихи.

— Он должен уйти в отставку, — проворчал полковник.

— В этом плане я и буду с ним говорить, — ответил лорд Питер. — Мы можем ненадолго пройти в вашу комнату, Мелвилл?

Новоиспеченный воин, нахмурясь, пошел вперед. Оказавшись наедине с Уимзи, он в бешенстве повернулся к нему:

— Что вам надо? Чего ради вы возвели на меня это чудовищное обвинение? Я привлеку вас за клевету!

— Привлеките, — холодно ответил Уимзи, — если думаете, что кто-нибудь вам поверит.

Он закурил и лениво улыбнулся сердитому молодому человеку.

— Что все это значит в конце концов?

— Это значит, — не торопясь, начал Уимзи, — что вы, офицер и член этого клуба, мошенничая с картами во время игры на деньги, были пойманы с поличным, о чем могут свидетельствовать Импи Биггс, полковник Марчбэнкс и я. Поэтому, капитан Мелвилл, я предлагаю вам поручить моим заботам бриллиантовое колье и портрет, принадлежащие миссис Руслэндер, и тут же незаметно исчезнуть, не задавая никаких вопросов.

Мелвилл вскочил на ноги.

— Боже! — вскричал он. — Теперь я понимаю! Это — шантаж.

— Разумеется, можете называть это шантажом или даже воровством, — сказал лорд Питер, пожав плечами. — Но к чему эти безобразные слова? Вы же видите, я переиграл вас.

— Допустим, я скажу, что никогда не слышал о бриллиантах?

— Немного поздновато говорить об этом, не так ли? — улыбнулся Уимзи. — В таком случае — конечно, я ужасно сожалею и все такое прочее, — мы вынуждены будем придать огласке сегодняшний инцидент.

— Будь ты проклят, ухмыляющийся дьявол! — глухо сказал Мелвилл. Он оскалил великолепный ряд зубов, напряг плечи. Уимзи спокойно ждал, руки в карманах. Прыжок не состоялся. Дрожа от ярости, Мелвилл вытащил из кармана ключи и открыл несессер.

— Забирайте их! — заорал он, бросая на стол небольшой пакет. — Забирайте и катитесь к черту!

— Но ведь не сейчас же? — буркнул Уимзи. — Со временем. Чрезвычайно вам благодарен. Будучи человеком мирным, не люблю, знаете ли, ссор и недоразумений. — Он внимательно осмотрел свою добычу, со знанием дела перебирая камни. Взглянув на портрет, он поджал губы и тихо прошептал: «Да, это и в самом деле могло бы вызвать скандал». Потом поправил упаковку и опустил пакетик в карман.

— Послушайте, Биггс, — сказал Уимзи, вернувшись в комнату. — Как человек многоопытный скажите мне, какого наказания заслуживает шантажист?

— Ах, — вздохнул тот, — вы затронули болевую точку нашего общества, как раз тут закон бессилен. Говоря по-мужски, для такого мерзавца любое наказание недостаточно. Это жестокое преступление, и по своим последствиям оно много хуже, чем убийство. Как адвокат, могу сказать, что я всегда отказываюсь защищать шантажиста или возбуждать дело против несчастного, который расправился со своим мучителем.

— Хм, хм, — пробормотал Уимзи. — А вы что думаете, полковник?

— Такой человек — просто мерзкое животное, — заявил тот с солдатской прямолинейностью. — Стрелять таких надо. Я знал одного человека, фактически мой близкий друг, так его затравили до смерти: он вышиб из себя мозги. Не люблю говорить об этом.

— Я хочу вам кое-что показать, — сказал Уимзи.

Он подобрал колоду, которая все еще валялась, разбросанная, на столе, перетасовал карты.

— Возьмите вот эти карты, полковник, и положите их лицом вниз. Правильно. Снимите колоду на двадцатой карте. Видите снизу семерку бубен? Теперь я буду называть карты. Десятка червей, туз пик, тройка треф, пятерка треф, червовый король, девятка, валет, двойка червей. Так? Видите, все их я могу вытащить, остается червовый туз. Вот он. — Он наклонился вперед и ловко извлек его из нагрудного кармана сэра Импи. — Я научился этому у парня, с которым сидел в одном окопе под Ипром, — пояснил он. — Давайте забудем о сегодняшнем деле. Это то преступление, перед которым закон бессилен.

КОРОЛЕВА ЛЮБИТ СВОЙ ЦВЕТ (перевод А. Кабалкина)

Ты — бубновый валет, ты — бубновый валет, я с тобою знаком с давних пор! — провозгласил Марк Сембурн, с упреком качая головой. Затем, запустив руку под белую ткань собственного маскарадного одеяния, усеянного огромными квадратами, он добавил: — Сними сей шутовской наряд! Где тут карманы, черт возьми? В карман мой ты по-воровски залез, его лишив и серебра, и злата! Так сколько? — Он выудил, наконец, авторучку и чековую книжку.

— Пять-семнадцать-шесть, — ответил лорд Питер Уимзи. — Верно, партнер? — Он повернулся, шурша огромными сине-лиловыми рукавами, к леди Гермионе Криторп, которая, будучи наряженной в даму треф, производила устрашающее впечатление непреклонной девы, коей на самом деле и являлась.

— Совершенно верно, — сказала старая дама, — и, по-моему, это чрезвычайно дешево.

— Но игра продолжалась совсем недолго, — ответил Уимзи извиняющимся тоном.

— Мы могли бы продолжать, тетушка, — заметила миссис Рейберн, — если бы не ваша алчность. Напрасно вы побили моих четырех пик.

Леди Гермиона фыркнула. Уимзи поспешил вмешаться:

— Очень жаль, что нам пришлось прервать игру, но Деверилл никогда не простит нам, если мы не поспешим на танец «сэр Роджер де Каверли». Он относится к этому необыкновенно серьезно. Который сейчас час? Двадцать минут второго. Этот танец назначен ровно на половину второго. Полагаю, нам пора возвращаться в танцевальный зал.

— И я так думаю, — согласилась миссис Рейберн. Она встала, демонстрируя платье со смелым красно-черным рисунком, как на поле для игры в триктрак. — Как мило с вашей стороны, — продолжала она, пропуская вперед пышные юбки леди Гермионы, — что вы пренебрегли танцем, чтобы устроить для тетушкипартию в бридж! Для нее это важнее всего на свете.

— Что вы, что вы! — отвечал Уимзи. — Для меня это тоже удовольствие. Кроме того, мне и так настало время передохнуть: в таком костюме мигом покрываешься испариной.

— Все равно, вы — непревзойденный валет бубей! Леди Деверилл посетила прекрасная идея — устроить игровой маскарад. Иначе опять пришлось бы созерцать давно наскучивших Пьеро и Коломбин.

Они обогнули танцевальный зал с южной стороны и оказались в коридоре, озаряемом подвесным светильником, с четырехцветным плафоном. Замерев у колонн галереи, они уставились на гостей сэра Чарлза Деверилла, отплясывающих фокстрот под чудесный аккомпанемент оркестра, устроившегося на балконе справа.

— Хэлло, Джайлз! — крикнула миссис Рейберн. — Вы совсем запыхались.

— Еще бы! — сказал Джайлз Помфрет. — Отдал бы все на свете, только бы скинуть этот проклятый костюм! Видите, какой замечательный бильярдный стол? Вот только в нем невозможно даже присесть! — Он промокнул покрытый испариной лоб, увенчанный элегантным зеленым абажуром. — Единственное место, куда я могу прислонить свой измученный зад, — это батарея, но и она шпарит вовсю, так что там тоже не охладишься. К счастью, я всегда могу сослаться на эти неудобные щиты на животе и на спине, чтобы прервать танец. — Сказав это, он с мученическим видом прислонился к ближайшей колонне.

— Нина Хартфорд нашла наилучший выход из положения, — сказала миссис Рейнберн. — Водное поло! Вполне разумно: всего-навсего купальный костюм и мячик; правда, я полагаю, что это одеяние лучше смотрелось бы на фигуре, отвечающей современным требованиям, а не канонам семнадцатого века. Вы, игральные карты, — выше всяких похвал; следом идут шахматные фигуры. Поглядите-ка на Герду Беллингэм, танцующую со своим супругом, — не слишком ли она восхитительна в этом рыжем парике? А вся эта суматоха — Боже, до чего здорово! Я рада, что они не слишком увлеклись духом Льюиса Кэролла; Чармиан Грейл — неподражаемый Белый Ферзь. Между прочим, где она?

— Не нравится мне эта молоденькая дамочка, — молвила леди Гермиона. — Уж больно прытка.

— Помилуйте!

— Знаю, знаю, вы считаете меня старомодной. А я довольна, что я такая. Говорю вам: она больно прыткая! Более того, у нее нет сердца. Я наблюдала за ней перед ужином, и мне стало жалко Тони Ли. Она изо всех сил флиртовала — хотя на самом деле это слишком слабое словечко, чтобы описать ее поведение, — с Гарри Вибартом, и при этом держала на коротком поводке Джима Плейфеера. Вдобавок она не может оставить в покое Фрэнка Беллингэма, хоть и ночует под его крышей.

— Ну, знаете ли, леди Г.! — возмутился Семберн. — Вы придираетесь к мисс Грейл. Просто она, что называется, веселое дитя.

— Терпеть не могу это словечко — «веселое»! — отрезала леди Гермиона. — В наши дни оно означает одно: пьянство и неразбериху. И потом, молодой человек, не такое уж она дитя. Если она будет и дальше продолжать в том же темпе, то через три года превратится в старую ведьму.

— Дорогая леди Гермиона, — вмешался Уимзи, — не всем нам дано оставаться, подобно вам, неподвластными времени.

— Для этого вам следует всего лишь лучше заботиться о желудке и о нравственности, — посоветовала пожилая дама. — Вот и Фрэнк Беллингэм, наверняка рыщет в поисках выпивки. Современные молодые люди насквозь пропитались джином.

Фокстрот закончился, и Красный Король, работая локтями, двинулся сквозь заслон из аплодирующих танцоров в направлении своих друзей.

— Хэлло, Беллингэм! — приветствовал его Уимзи. — Твоя корона сползла набок. Позволь-ка поправлю. — Он умело привел в порядок его парик и корону. — Я далек от того, чтобы осуждать тебя: разве хоть одна корона остается в безопасности в наши большевистские времена?

— Благодарю, — сказал Беллингэм. — Выпить бы!

— Что я вам говорила? — раздался голос леди Гермионы.

— Тогда не мешкай, старина, — напутствовал его Уимзи. — У тебя есть всего четыре минуты. Смотри не опоздай на «Роджера де Каверли».

— А как же! Кстати, я танцую этот танец с Гердой. Если увидите ее, скажите, где меня найти.

— Скажем. Леди Гермиона, вы, конечно, сделаете мне честь?

— Глупости! Неужели вы считаете, что я в моем возрасте выйду танцевать? Старой деве не подобает посягать на кавалеров.

— Тут вы абсолютно не правы. Если бы я только имел счастье раньше появиться на свет, мы бы составили с вами чудесную пару, как марьяж в картах. Конечно же, вы будете танцевать со мной — если только вы не задумали предпочесть мне кого-нибудь из этих молокососов.

— Они мне ни к чему, — ответила леди Гермиона. — Безмозглые тонконогие кузнечики! — Она бросила взгляд на лиловые штанины Уимзи. — У вас хоть ноги как ноги. С вами можно выйти на люди, не краснея за вас.

Уимзи почтительно склонил голову в завитом парике, увенчанном лиловым колпаком, принимая ее изуродованную возрастом руку.

— Вы делаете меня счастливейшим из всех смертных! Сейчас мы им покажем, почем фунт лиха! Сначала за левую руку, потом за правую, затем обе руки крест-накрест, затем спина к спине, потом поворот — и в центр зала. Вот и Деверилл — сейчас он велит оркестру начинать. Старый воробей донельзя пунктуален. Всего две минуты... Что стряслось, мисс Карстерз? Вы потеряли кавалера?

— Да. Вы нигде не видели Тони Ли?

— Белого Короля? Не видел. И Белого Ферзя — тоже. Надо полагать, они опаздывают на пару.

— Вероятно. Бедняга Джими Плейфеер терпеливо сидит в северном коридоре, поджидая ее, похожий на Кассабьянку.

— Так идите утешьте его! — со смехом ответствовал Уимзи. Джоун Карстерз скорчила гримасу и исчезла в направлении буфета. Тем временем сэр Чарлз Деверилл, устроитель бала, устремился к Уимзи и его приятелям, сверкая красными и зелеными драконами, бамбуковыми стволами и иероглифами, которым было тесно на его китайском костюме; на плече у него примостилось чучело какой-то птицы с непомерно длинным хвостом.

— Пора, пора! — взывал он. — Все сюда, все сюда! Готовимся к «сэру Роджеру»! У вас есть партнерша, Уимзи? Ах, да, леди Гермиона — замечательно! Пойдите-ка сюда, Уимзи, вы займете место между вашей матушкой и мной. Не опаздывать, не опаздывать! Танец вот-вот начнется! Хористы запоют в два часа — надеюсь, они поспеют вовремя! О, Боже! Почему все еще нет слуг? Я же говорил Уотсону — вот сейчас я его найду!

Проводив его стремительную фигуру насмешливым взглядом, Уимзи повел свою партнершу на восточную сторону зала, где ожидала начала танца его матушка, вдовствующая герцогиня Денвер, в роскошном одеянии дамы пик.

— А, это ты! — безмятежно встретила его герцогиня. — Милейший сэр Чарлз пребывает в полном смятении. Он ставит пунктуальность превыше всего остального — такому человеку следовало родиться монархом. Чудесный вечер, Гермиона, не правда ли? «Сэр Роджер де Каверли», рождественские хоры — ни дать ни взять, средневековье, да еще рождественское полено в холле, хотя вполне хватило бы парового отопления, — получилась страшная жара!

— Тра-та-та-та-та, тра-та-та-та-та, — запел лорд Питер, вторя оркестру. — Обожаю старинную музыку! Очень изящно. Глядите-ка, вот и Герда Беллингэм. Минуточку! Миссис Беллингэм! Ваш царственный супруг дожидается вашего рыжего величества в буфете. Поторопитесь, в его распоряжении осталось всего полминуты!

Красный Ферзь одарил его улыбкой. Черные глаза сверкнули на бледном лице из-под парика и короны.

— Сейчас доставлю к стартовой черте, — пообещала она и, смеясь, упорхнула.

— И доставит, — прокомментировала герцогиня. — Совсем скоро мы будем иметь удовольствие лицезреть этого юношу в кабинете министров. Очень приятная пара, на самом виду, к тому же разбирается в свинине, что немаловажно, учитывая основной компонент английского завтрака.

Сэр Чарлз Деверилл, утирая испарину, поспешно возвратился и занял место во главе выстроившихся парами гостей, занявших три четверти танцевального зала. Ближе к оркестру под прямым углом к основным порядкам выстроились слуги. Часы пробили половину второго. Сэр Чарлз, озабоченно выгнув шею, пересчитал танцоров.

— Восемнадцать пар. Двух недостает. Вот досада! Кто же отсутствует?

— Беллингэмы? — предположил Уимзи. — Нет, они здесь. Белые Король и Ферзь, Бадминтон и Диаболо.

— Бадминтон, Бадминтон! — позвала миссис Рейберн, отчаянно жестикулируя на другой стороне зала. — Глядите-ка, он снова улизнул.. Он поджидает Чармиан Грейл.

— Мы не станем больше ждать, — сварливо заявил сэр Чарлз. — Герцогиня, прошу вас открыть бал.

Герцогиня послушно перебросила через руку свой черный бархатный шлейф и устремилась к центру зала, демонстрируя ровненькие лодыжки, обтянутые лиловыми чулками. Два ряда танцоров, поймав прыгучий ритм деревенского танца, поскакали за нею следом. Ливрейные участники действа почтительно последовали примеру господ. Сэр Чарлз Деверилл, следовавший за герцогиней по пятам, протянул руки Нине Хартфорд, находившейся в дальнем конце своей шеренги. Тра-та-та-та-та, тра-та-та-та-та... Первая пара сделала поворот, остальные танцоры последовали за ней. Уимзи, взяв под руку леди Гермиону, пробежался с нею под галереей и с торжествующим видом снова оказался на свету, где стоял шелест шелков и атласа.

— Моя любовь надела черный бархат, я ж был в тот раз в багровый облачен, — пропел он. Довольная пожилая леди несильно ударила его по костяшкам пальцев своим позолоченным скипетром. Послышались аплодисменты.

— Снова назад, — напомнил Уимзи, и Дама треф, ведомая императором великой китайской династии, закружились в центре зала. Дама пик устремилась к своему Валету бубен.

— Двойной «безик», — сказал Уимзи, протягивая обе руки герцогине. Тра-та-та-та-та... Он снова встретился с Дамой треф и повлек ее прочь от оркестра. Под их воздетыми руками проскользнули все семнадцать пар. Затем к ним присоединилась леди Деверилл с партнером, а после них — еще пять пар.

— Пока все идет, как намечено, — сообщил сэр Чарлз, взглянув на часы. — Я так и думал, что на каждую пару уйдет по две минуты. А вот и опоздавшие. — Он помахал рукой. — В центр, в центр — вот сюда!

Со стороны северного коридора появился мужчина, голова которого была украшена огромным воланом, и Джоун Карстерз, наряженная в Дьяболо. Сэр Чарлз, напоминавший в этот момент суетливого петуха, расправляющегося с робкими курочками, затолкал их между двумя парами, еще не успевшими «перекрестить руки», после чего вздохнул с облегчением. Он не пережил бы, если бы они пропустили свою очередь. Часы тем временем пробили без четверти два.

— Слушайте, Плейфеер, вы случайно не видели где-нибудь Чармиан Грейл или Тони Ли? — осведомился Джайлз Помфрет у личности в костюме, изображающей бадминтон. — Сэр Чарлз не находит себе места, когда кого-то не хватает.

— Не видел. Я должен был танцевать сейчас с Чармиан, однако она пропала где-то наверху и больше не спускалась. Затем появилась Джоун, искавшая Тони, и мы решили, что не станем дожидаться их и сами составим пару.

— А вот и хористы! — вмешалась Джоун Карстерз. — Разве не прелесть? Тра-та-та-та-та!

Среди колонн с северной стороны зала появились хористы, возглавляемые регентом. Танец тем временем продолжался, грозя участникам упадком сил. За руки! На середину! Обратно! Джайлз Помфрет, отчаянно сопя, в пятнадцатый раз пробирался в своих щитках по коридору из рук. Тра-та-та... Настал черед девятнадцатой пары. Стоило им закончить — и сэр Чарлз и вдовствующая герцогиня, свежие и сияющие, снова предстали перед гостями. Аплодисменты зазвучали вновь; оркестр умолк; гости разбились на группки. Слуги выстроились в ряд в дальнем конце зала. Часы пробили два. Регент хора, повинуясь сигналу сэра Чарлза, поднес к уху камертон и извлек из него раскатистый звук. Хористы разинули рты, готовясь затянуть «Добрый король Весеслас».

За окнами стояла глубокая ночь. Стекла сотрясались от ветра. Внезапно хористы расступились, пропуская вперед какого-то человека, который кинулся к сэру Чарлзу. Это был Тони Ли; лицо его не отличалось белизной, от его костюма.

— Чармиан... в гобеленовом зале... Она мертва... задушена!

Суперинтендант Джонсон сидел в библиотеке, выслушивая показания сбитых с толку участников торжества, появлявшихся перед ним по одному. Первым был Тони Ли, чьи обезумевшие глаза походили на черные провалы на посеревшем от горя лице.

— Мисс Грейл обещала танцевать со мной последний танец перед «сэром Роджером» — фокстрот. Я ждал ее под балконом для музыкантов. Она так и не появилась. Я не стал ее разыскивать. Я не видел ее танцующей с другим кавалером. Когда танец подходил к концу, я вышел в сад, воспользовавшись служебной дверью под лестницей, ведущей на балкон. Я пробыл в саду до тех пор, пока не отзвучал «Роджер де Каверли»...

— С вами находился кто-нибудь еще, сэр?

— Нет, я был один.

— Значит, вы пробыли в саду в одиночестве с часу двадцати минут до двух часов с минутами. Не очень-то приятно — ведь кругом снег... — Суперинтендант с любопытством перевел взгляд с промокших и перепачканных белых туфель Тони на его искаженное лицо.

— Я не обратил внимания на снег. В помещении было душно, и мне захотелось подышать свежим воздухом. Примерно в час сорок я увидел хористов — надеюсь, и они видели меня. Я вернулся вскоре после двух...

— Снова через служебную дверь, сэр?

— Нет, на этот раз я воспользовался дверью с противоположной стороны, в конце прохода, соседствующего с гобеленовым залом. Из танцевального зала доносилось пение, а рядом с лестницей слева от прохода сидели двое. Кажется, один из них— садовник. Я вошел в гобеленовый зал...

— С какой-то определенной целью, сэр?

— Нет, просто мне не хотелось присоединяться к остальным. Я мечтал о покое. — Он помолчал. Суперинтендант тоже безмолствовал. — Итак, я вошел в гобеленовый зал. Там было темно. Я включил свет и увидел мисс Грейл. Она лежала рядом с батареей. Я решил, что она потеряла сознание. Я подошел к ней поближе и обнаружил, что она мертва... Я пробыл подле нее достаточно долго, чтобы удостовериться, что не ошибся, а потом вернулся в танцевальный зал и поднял тревогу.

— Спасибо, сэр. Могу ли я осведомиться, в каких отношениях с мисс Грейл вы состояли?

— Я... Я боготворил ее.

— Вы были с ней помолвлены, сэр?

— Нет, не то, чтобы помолвлен.

— У вас не случилось ссоры, недоразумения, чего-нибудь в этом роде?

— О, нет!

Суперинтендант Джонсон снова окинул его взглядом и ничего не сказал, однако опыт подсказывал ему, что допрашиваемый лжет. Однако он не стал делиться подозрениями, а всего лишь поблагодарил его и отпустил восвояси. Белый Король, спотыкаясь, вышел вон, уступив место Красному Королю.

— Мисс Грейл, — начал Фрэнк Беллингэм, — была близким другом моей жены и моим. Она ночевала в нашем доме. Мистер Ли — также наш гость. Мы прибыли сюда вместе. Насколько я понимаю, между мисс Грейл и мистером Ли существовало взаимопонимание — но помолвки не было. Она была яркой, живой, общительной девушкой. Я знал ее на протяжении шести лет, а моя жена — со времени нашей женитьбы. Не знаю никого, кто бы затаил злобу на мисс Грейл. Я танцевал с ней предпоследний танец перед «сэром Роджером» — вальс, затем играли фокстрот. После вальса она отошла от меня. Кажется, она сказала, что поднимется наверх, чтобы привести себя в порядок. Если я не ошибаюсь, она вышла через дверь с западной стороны танцевального зала. Больше я ее не видел. Дамская гардеробная расположена на третьем этаже, рядом с картинной галереей. Туда можно подняться по лестнице, ведущей из прохода рядом с садом. Сначала надо пройти мимо двери в гобеленовый зал. В гардеробную можно проникнуть еще одним путем — по лестнице из восточного конца зала, ведущей в картинную галерею. В этом случае придется пересечь картинную галерею. Я неплохо знаю этот дом: мы с женой не раз останавливались здесь.

Следующим свидетелем была леди Гермиона, чьи показания, занявшие немало времени, сводились к следующему:

— Чармиан Грейл была кокеткой, о которой не стоит горевать. Я не удивлена, что ее задушили. Таких женщин надо именно душить! Я бы сама с радостью удавила ее. Она уже полтора месяца отравляла Тони Ли жизнь. Этим вечером я видела, как она флиртовала с мистером Вибартом — а все для того, чтобы вызвать ревность у мистера Ли. Кроме того, она строила глазки мистеру Беллингэму и мистеру Плейфееру. Она строила глазки буквально каждому! Думаю, у доброй полудюжины людей были веские основания, чтобы желать ей смерти.

Мистер Вибарт, явившийся на допрос в кричащем костюме, изображавшем игру в поло, и все еще не выпускавший из рук палочку с лошадиной головой, заявил, что танцевал с мисс Грейл несколько раз за вечер. Она была веселой девушкой, умевшей развлекаться. Быть может, иногда она и перегибала палку, но ведь теперь бедное дитя мертво, черт возьми! Возможно, он и поцеловал ее разок-другой, но что в этом дурного? Не исключено, что старина Ли воспринял это слишком всерьез. Мисс Грейл нравилось водить Тони за нос. Лично ему очень нравилась мисс Грейл, и он чертовски опечален таким горестным событием.

Мисс Беллингэм подтвердила показания своего мужа. Мисс Грейл была их гостьей, и все они были очень дружны. Она не сомневалась, что мистер Ли и мисс Грейл очень привязаны друг к другу. Она не видела мисс Грейл на протяжении трех последних танцев, однако не придала этому значения. Если бы она призадумалась над этим, то решила бы, что мисс Грейл сидит в сторонке в чьем-нибудь обществе. Сама она не поднималась в гардеробную ни в полночь, ни позже, и не видела, чтобы туда направлялась мисс Грейл. Впервые она хватилась мисс Грейл в тот момент, когда все гости встали с мест, чтобы выстроиться для «сэра Роджера».

Миссис Рейберн упомянула, что видела, как мисс Карстерз ищет в танцевальном зале мистера Ли; это было в тот момент, когда сэр Чарлз Деверилл отошел поговорить с музыкантами. Мисс Карстерз говорила, что мистер Плейфеер сидит в северном коридоре, поджидая мисс Грейл. Она точно помнит, что часы показывали тогда 1.28. Сам Плейфеер мелькнул перед ней в 1.30. Он высунулся из коридора, а потом снова исчез. После этого все были в сборе, не считая мисс Грейл, мисс Карстерз, мистера Ли и мистера Плейфеера. Она знает это, поскольку сэр Чарлз пересчитал пары.

Хатем настал черед Джима Плейфеера, показания которого оказались в высшей степени знаменательными.

— Мисс Грейл должна была танцевать со мной «сэра Роджера де Каверли». Я решил дождаться ее в северном коридоре и уселся там после конца последнего танца. Это было в 1.25. Я присел на диванчик в восточной части коридора. Я видел, как сэр Чарлз направляется к оркестрантам. Почти сразу после этого появилась мисс Грейл: она прошла под помостом для музыкантов и стала подниматься по лестнице в конце коридора. «Поторопитесь, они сейчас начнут!» — крикнул я ей вдогонку. Кажется, она не расслышала меня, потому что никак не отозвалась. Я совершенно уверен, что видел ее. Ту лестницу ничто не закрывает. Правда, единственный источник света в том конце — светильник в коридоре, зато он очень мощный. Я не мог спутать ее костюм. Я упорно ждал мисс Грейл, хотя танец уже начался; затем я оставил надежду и предложил себя в партнеры мисс Карстерз, которая тоже лишилась кавалера.

Следующей перед полицейским предстала служанка из гардеробной. Она и садовник были единственными слугами в доме, которые не танцевали «сэра Роджера». После ужина она ни на минуту не отлучалась из гардеробной — во всяком случае, не заходила дальше двери. На протяжении последнего часа, что продолжались танцы, мисс Грейл в гардеробной не появлялась.

Регент хора, встревоженный и опечаленный, показал, что его подопечные стояли у дверей со стороны сада в 1.40. Он заметил мужчину в белом костюме, покуривавшего в саду. Хористы сняли верхнюю одежду в проходе рядом с садом, после чего направились в северный коридор, где им и предстояло петь. Мимо них никто не проходил, пока не появился мистер Ли со своим страшным известием.

Ифрейм Додд, дьякон, добавил к сказанному кое-что существенное. Как признался этот пожилой джентльмен, он уже давно не солировал, а просто сопровождал хористов, отвечая за фонарь и ящик для пожертвований. Он присел в проходе рядом с садом, «чтобы дать отдых натруженным ногам». Он видел, как из сада вышел «джентльмен в белом с короной на голове». Джентльмен огляделся, скорчил гримасу и направился в комнату под лестницей. Он отсутствовал не более минуты, после чего вылетел оттуда и побежал в танцевальный зал.

Кроме этого, кое-какую ценность имели показания доктора Паттисона. Он тоже был приглашен на танцы и поспешил взглянуть на тело мисс Грейл, как только прозвучала страшная весть. Он пришел к выводу, что она была безжалостно задушена человеком, стоявшим с ней лицом к лицу. Она была высокой, сильной девушкой, поэтому, рассудил он, для того, чтобы сладить с ней, потребовалась бы мужская сила. Взглянув на нее в пять минут третьего, он пришел к заключению, что смерть наступила не больше часа назад, однако больше, чем пять минут тому назад. Тело все еще было теплым, однако ввиду того, что рядом находилась отопительная батарея, на этот признак вряд ли можно было положиться.

Суперинтендант Джонсон задумчиво почесывал ухо и приготовился слушать лорда Питера Уимзи. Тот смог подтвердить почти все ранее прозвучавшие показания, в частности, время, когда произошло то или иное событие. Полицейский был хорошо знаком с Уимзи и не колеблясь познакомил его со своими соображениями:

— Понимаете, в чем дело, милорд: если доктор Паттисон не ошибается насчет времени убийства бедняжки, круг подозреваемых сильно сужается. В последний раз ее видели танцующей с мистером Беллингэмом примерно в 1.20. К двум ночи она уже была мертва. В нашем распоряжении имеется всего сорок минут. Далее, если принять на веру рассказ мистера Плейфеера, то этот отрезок времени сокращается еще пуще. Он говорит, что видел ее живой сразу после того, как сэр Чарлз отправился на переговоры с музыкантами, то есть в 1.28. Выходит, убийство могли совершить только пять человек, поскольку все остальные находились после этого в танцевальном зале, отплясывая «сэра Роджера». Начнем со служанки из гардеробной: между нами говоря, сэр, ее можно не принимать в расчет. Она еще совсем дитя, так что какие у нее могли быть мотивы? Кроме того, я знаю ее с младенчества и могу утверждать, что она не из таких. Теперь возьмем садовника: я с ним еще не встречался, но и его я неплохо знаю и готов скорее заподозрить себя самого, чем его. Итак, Тони Ли, мисс Карстерз, сам мистер Плейфеер. Девушку труднее всего заподозрить: ей не хватило бы на это силенок, и потом женщины, как правило, не душат своих жертв. Вот мистер Ли — тут, если хотите знать, дело не очень-то чисто. Что он делал все это время в саду в полном одиночестве?

— Похоже, мисс Грейл дала ему от ворот поворот, и он удалился в сад проливать слезы, — ответил Уимзи.

— Вот именно, милорд. Отсюда недалеко и до мотива.

— Возможно. Но рассудите сами: земля укрыта двухдюймовым слоем снега. Если вы сумеете подтвердить время, когда он вышел в сад, то вы сможете, ориентируясь на его следы, разобраться, возвращался ли он в помещение до того, как его приметил Ифрейм Додд. Можно также проверить, куда он ходил в промежутке и был ли он один.

— Отличная мысль, милорд! Немедленно поручу сержанту заняться этим.

— Теперь возьмем мистера Беллингема. Предположим, он убил ее после того, как они закончили танцевать вальс. Кто-нибудь видел его в промежутке между концом вальса и началом фокстрота?

— Вы правы, милорд. Я тоже подумал об этом. Но вы сами видите, куда нас это ведет. Получается, что мистер Плейфеер находился с ним в сговоре. Но, судя по всем показаниям, это вряд ли возможно.

— Очень даже вряд ли. Мне известно, что Беллингэм и Плейфеер — не самые лучшие друзья. Можете забыть о сговоре.

— Думаю, что да. Значит, Плейфеер? Именно он дает нам временные рамки. Мы не нашли никого, кто бы столкнулся с мисс Грейл до его танца — фокстрота. Что мешало ему расправиться с ней прямо тогда? Подождите-ка, а что говорит он сам? Что танцевал фокстрот с герцогиней Денвер. — Лицо суперинтенданта помрачнело, и он снова зашелестел записями. — Она подтверждает эти показания. Говорит, что провела в его обществе весь перерыв и с ним же протанцевала весь танец. Что ж, милорд, думаю, мы можем поверить ее высочеству на слово.

— Полагаю, что можете, — ответил Уимзи с улыбкой. — Я знаком со своей матерью практически с момента рождения, и на нее всегда можно было положиться.

— О, да, милорд. Далее. Фокстрот кончается. После этого мисс Карстерз замечает Плейфеера сидящим в ожидании в северном коридоре. Она утверждает, что обращала на него внимание несколько раз за время перерыва и беседовала с ним. Миссис Рейбер также видела его там в половине второго или что-то около того. Позднее, в 1.45, они с мисс Карстерз присоединились к танцующим. Кто-нибудь может все это подтвердить? Этим мы сейчас и займемся.

Не прошло и нескольких минут, как все сомнения были рассеяны. Мервин Бантер, слуга лорда Питера, показал, что помогал относить в буфет прохладительные напитки. В перерыве между вальсом и фокстротом мистер Ли стоял рядом со служебной дверью под лестницей, ведущей к музыкантам, а на середине фокстрота подался в сад, пройдя через помещение для слуг. Сержант полиции изучил следы на снегу и обнаружил, что мистер Ли провел все время в одиночестве и что на снегу осталась всего одна цепочка следов, идущая от помещения для слуг и возвращающаяся к выходу из сада недалеко от гобеленового зала. Несколько человек видели Беллингэма в перерыве между вальсом и фокстротом; все они подтвердили, что он танцевал фокстрот от начала до конца с миссис Беллингэм. Джоун Карстерз тоже находилась у всех на глазах все время вальса и фокстрота, а также во время перерыва и в начале «сэра Роджера». Более того, слуги, отплясывавшие в противоположном конце зала, утверждали, что Плейфеер просидел на кушетке в северном коридоре от 1.29 до 1.45, не считая двух секунд, которые ушли у него на то, чтобы заглянуть в танцевальный зал. Они также не видели никого, кто бы поднимался в этот отрезок времени по лестнице в конце коридора; Додд не менее решительно утверждал, что после 1.40 никто, кроме мистера Ли, не появлялся в проходе рядом с садом или в гобеленовом зале.

Последнюю точку поставил садовник Уилльям Хоггарти. Он с искренностью, не вызывающей ни малейшего сомнения, утверждал, что простоял в проходе вблизи сада с половины второго до часа сорока, готовясь встретить хористов и показать им их места. За это время ни одна живая душа не спускалась по лестнице из картинной галереи и не заходила в гобеленовый зал. Начиная с часа сорока он сидел в проходе рядышком с Доддом, и мимо них никто не проходил, за исключением мистера Ли.

Вооружившись этими показаниями, можно было не сомневаться более в показаниях Джима Плейфеера, тем более что его партнерши рассказали, где он находился во время фокстрота и вальса, а также в перерыве между двумя этими танцами. В 1.28 или около того он видел Чармиан Грейл живой. В два часа две минуты ее нашли мертвой в гобеленовом зале. За это время в названное помещение не входил ни один человек, хотя незамеченным не мог остаться никто...

В 6 часов утра изможденным гостям разрешили разойтись по своим комнатам, поскольку в доме были выделены покои для всех, в том числе для тех, кто, подобно Беллингэмам, прибыл издалека: суперинтендант уведомил свидетелей о своем намерении снова приступить к допросу позднее в тот же день.

Новое дознание не дало результатов. Лорд Питер Уимзи не стал в нем участвовать. Вместо этого он и Бантер (который мастерски владел искусством фотографии) запечатлевали на пленку танцевальный зал и все смежные с ним помещения и коридоры со всех мыслимых точек, поскольку, как заметил лорд Питер, «никогда не знаешь заранее, что может оказаться полезным». Ближе к концу дня они удалились в подвал, где, пользуясь ванночками, химикалиями и специальной лампой, поспешно доставленными из ближайшей лавки, занялись проявлением отснятого.

— Вот и все, милорд,— объявил наконец Бантер, промокая последний отпечаток в воде и перенося его в фиксаж. — Теперь можно включить свет.

Уимзи подчинился, сощурившись после долгого пребывания в потемках.

— Ну и работенка! — сказал он. — А это что за тарелка с кровью?

— Специальный красный состав, которым надо покрывать обратную сторону снимков, чтобы избежать ореола, милорд. Вы могли заметить, как я смывал его, прежде чем погрузить отпечаток в проявочную ванну. Ореол, милорд, — это явление, при котором...

Но Уимзи не стал слушать дальше.

— Почему же я его раньше не заметил? — поинтересовался он. — Мне казалось, что это — обыкновенная вода.

— Так и должно быть при красном освещении. Белизна появляется ввиду отражения всего света, — поучительно произнес Бантер. — Однако когда имеется только красный свет, то белый и красный цвета становятся неразличимыми. Точно так же, если бы горел зеленый свет...

— Господи! — воскликнул Уимзи. — Погодите-ка, Бантер, дайте поразмыслить... Надо же! Плюньте на отпечатки! Побежали наверх!

Он бегом бросился в танцевальный зал, где теперь было совершенно темно, поскольку окна в южном коридоре были уже зашторены, и слабый свет декабрьских сумерек просачивался только через ряд окон вверху. Лорд Питер поспешил включить все три люстры в танцевальном зале. Из-за тяжелых дубовых панелей, вздымавшихся к потолку по обеим сторонам зала и во всех четырех его углах, лестница в дальнем конце северного коридора так и осталась неосвещенной. Затем загорелся четырехцветный светильник, свисавший в северном коридоре над двумя кушетками. Зеленый свет мигом затопил дальнюю половину коридора и лестницу; ближняя половина коридора сделалась желтой; к танцевальному залу устремились красные лучи, а стена коридора окрасилась в голубой цвет.

Уимзи покачал головой.

— Все равно не ошибешься... Если только — знаю! Бегите, Бантер! Надо вызвать сюда на минуточку мисс Карстерз и мистера Плейфеера.

Оставшись в одиночестве, Уимзи позаимствовал на кухне стремянку и тщательно исследовал крепление светильника. Все оказалось сделано на скорую руку: фонарь висел на крюке, ввинченном в балку; к нему вел провод с вилкой, вставленной в розетку в стене.

— Теперь дело за вами, — обратился Уимзи к подоспевшим гостям. — Произведем небольшой эксперимент. Садитесь-ка на эту кушетку, Плейфеер, как сидели ночью. К вашей же помощи, мисс Карстерз, я прибег потому, что на вас белое платье. Прошу вас, поднимитесь по лестнице в конце коридора, как поднималась ночью мисс Грейл. Мне хочется выяснить, произведет ли это на Плейфеера то же впечатление, что и тогда, — остальные гости, разумеется, не в счет.

Приглашенные подчинились. Уимзи пристально наблюдал за ними. Джим Плейфеер выглядел смущенным.

— Что-то тут не так, — признался он. — Не знаю, что именно, но все-таки разница налицо.

Джоун, выполнив порученный ей маневр, согласилась с Джимом.

— Часть времени я провела на второй кушетке, — поведала она, — и сейчас она кажется мне другой. Она как будто потемнела.

— Наоборот, посветлела, — возразил Джим.

— Отлично! — обрадовался Уимзи. — Такого разговора я и ожидал. А теперь, Бантер, поверните этот светильник влево примерно на четверть.

Через минуту Джоун вскрикнула:

— Вот, вот! Голубое освещение! Помнится, я еще подумала, что входящие с улицы бедняги-хористы выглядят совсем замороженными.

— А вы, Плейфеер?

— Точно! — удовлетворенно констатировал Плейфеер. — Вчера свет был красным. Я-то помню, до чего под ним было тепло и уютно.

Уимзи расплылся в улыбке:

— То-то и оно, Бантер! В чем состоит правило шахмат? Ферзь встает в клетку собственного цвета. Отыщите горничную из гардеробной и узнайте у нее, появлялась ли там миссис Беллингем между фокстротом и «сэром Роджером».

Спустя пять минут Бантер явился с ответом.

— Горничная говорит, что миссис Беллингэм не появлялась в гардеробной в указанное вами время, милорд, — доложил он. — Зато она видела, как та вышла из картинной галереи и побежала вниз, к гобеленовому залу, в тот самый момент, когда оркестр заиграл «сэра Роджера».

— То есть в двадцать девять минут второго, — заключил Уимзи.

— Миссис Беллингэм? — удивился Джим. — Но ведь вы сами говорите, что видели ее в танцевальном зале еще до половины второго! У нее не могло хватить времени, чтобы совершить убийство.

— Не могло, — подтвердил Уимзи. — Но Чармиан Грейл была убита задолго до этого. Вы видели на ступеньках Красного, а не Белого Ферзя. Достаточно узнать, почему миссис Беллингэм сказала неправду о том, где побывала, — и мы добудем истину.

— Весьма печальная история, милорд, — сообщил суперинтендент Джонсон несколькими часами позднее. — Мистер Беллингэм выложил все, как есть, стоило нам предупредить его, что у нас имеются показания, ставящие под подозрение его супругу. Как оказалось, мисс Грейл были известны о нем кое-какие факты, способные погубить его политическую карьеру. Много лет подряд она шантажировала его, вытягивая из него деньги. Вчера вечером она огорошила его новыми требованиями. Протанцевав вместе часть последнего вальса, они удалились в гобеленовый зал, где и произошла ссора. Он вышел из себя и поднял на нее руку. Он клянется, что не собирался причинить ей даже малейшую боль, но она принялась кричать, поэтому он схватил ее за горло, чтобы заставить замолчать и — по сути дела, случайно — задушил ее. Поняв, что он натворил, он поспешил вон, как во сне. Следующий танец он танцевал с женой. Он поведал ей о случившемся, и тут обнаружилось, что он забыл рядом с телом маленький скипетр, который он повсюду таскал с собой... Миссис Беллингэм, будучи отважной женщиной, вызвалась сходить за ним. Она проскользнула в тени под балконом для музыкантов — здесь никого не оказалось — и поднялась по лестнице в картинную галерею. Она не слышала, как ее окликнул мистер Плейфеер. Она пробежала через картинную галерею насквозь, спустилась по противоположной лестнице, отыскала скипетр и спрятала его под платьем. Потом она услышала рассказ Плейфеера и сообразила, что тот при красном освещении принял ее за Красного Ферзя. Ранним утром она нашла возможность повернуть светильник. Конечно, она стала укрывательницей преступления, однако мужу, имеющему такую жену, можно только позавидовать. Надеюсь, впредь ей удастся оставаться в тени.

— Аминь! — сказал лорд Питер Уимзи.

БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА, СОСТАВЛЕННАЯ ПОЛОМ ОСТИНОМ ДЕЛАГАРДЬЕ (перевод Л. Серебряковой)

Мисс Сейерс попросила меня заполнить некоторый пробел, а заодно исправить несколько неточностей, вкравшихся в описание жизни и деятельности моего племянника Питера. Я с удовольствием это сделаю. Разумеется, каждый из нас мечтает увидеть в печати свое имя, тем не менее, выступая как лицо, причастное к триумфу моего племянника, я намерен проявить скромность, подобающую моему возрасту.

Семья Уимзи — старинная семья, я бы сказал даже — чересчур старинная. За всю свою жизнь отец Питера сделал единственную разумную вещь — соединил свой выродившийся род с мощной ветвью Делагардье. И несмотря на это мой племянник Джеральд (нынешний герцог Денверский) всего лишь тупоголовый английский сквайр, а моя племянница Мэри была не более чем легкомысленной и капризной глупышкой, пока не вышла замуж за полицейского и не взялась за ум. Питер, я рад это отметить, пошел в свою мать и в меня. Сказать по правде, он весь — нос и нервы, но это гораздо лучше, чем мускулы без мозгов, как его отец и брат, или комок эмоций, как сын Джеральда — Сент-Джордж. По крайней мере, ему повезло в том, что он унаследовал ум Делагардье — в противовес несчастному темпераменту Уимзи.

Питер родился в 1890 году. В то время его мать была сильно обеспокоена поведением своего мужа (Денвер всегда был несносным человеком, хотя грандиозный скандал разразился лишь в год его пятидесятилетия), и, должно быть, ее волнение сказалось на ребенке. Это был бесцветный малютка, беспокойный и непослушный, слишком наблюдательный для своего возраста. У него не было ничего от физической мощи Джеральда, но он развил в себе то, что я назвал бы телесной крепостью — это скорее ловкость, чем сила. У него был быстрый глаз, необходимый для игры в мяч, и прекрасные руки, созданные для обращения с лошадьми. Он был храбр, но храбрость его была чертовски своеобразна: затевая рискованное предприятие, он заранее предвидел все последствия риска. Ребенком он страдал от ночных кошмаров, и к ужасу отца всерьез увлекался книгами и музыкой.

Его ранние школьные годы нельзя назвать счастливыми. Он был капризным ребенком, и школьные товарищи, вполне естественно, я думаю, прозвали его Хлипкий и всерьез не принимали. В целях самозащиты он, вероятнее всего, превратился бы во всеобщего шута, если бы его спортивный наставник в Итоне не обнаружил, что он великолепный, прирожденный крекетист. После этого, само собой разумеется, все его странности воспринимались как остроумная шутка, а Джеральд пережил настоящий шок, видя, что презираемый им брат стал личностью более значительной, чем он. К седьмому классу Питер ухитрился стать примером для подражания: атлет, стипендиат, arbiter elegantiarum-nec pluribus impar^[1549]. И самое прямое отношение к этому имел крикет: большинство выпускников Итона до конца жизни будут помнить Великолепного Хли и его игру против Хэрроу, сам же я взял на себя честь познакомить Питера с хорошим портным, показать ему все прелести Лондона и научить отличать хорошее вино от плохого. Денвер мало о нем заботился: он погряз в собственных проблемах, и к тому же слишком много хлопот доставлял ему Джеральд, который к тому времени приобрел в Оксфорде репутацию классического дурака. По правде говоря, Питер никогда не ладил со своим отцом, он был безжалостным критиком его поступков, а привязанность к матери развила в нем едкий сарказм по отношению к отцу.

Нужно ли говорить, что Денвер меньше всего винил себя в неудачах своего отпрыска. Ему стоило немалых денег вытащить Джеральда из тех неприятностей, в которые он попал, пребывая в Оксфорде, и он охотно согласился препоручить мне своего второго сына. А в возрасте семнадцати лет Питер и сам сблизился со мной. Он был не по годам взрослым и разумным, поэтому я обращался с ним как с человеком светским. Я поместил его в надежные руки в Париже, дав ему все необходимые наставления: вести дела на здоровой деловой основе, завершать их в добром согласии обеих сторон и никогда не скупиться. Он полностью оправдал мое доверие. Я не сомневался, что ни у одной женщины на свете не было причины жаловаться на него, а две из них, по меньшей мере, стали даже членами королевских семей (хотя, как мне кажется, довольно сомнительного происхождения). Здесь вам снова придется верить мне на слово, потому что данных о его общественном воспитании до смешного мало.

Питер этого периода был просто очарователен: открытый, скромный, с хорошими манерами, приятным живым остроумием. В 1909 году он блестяще выдержал экзамен в Баллиоли по курсу современной истории, и тут, должен признаться, он стал невыносим. Мир был у его ног, и он заважничал. Вместе со всеобщим признанием он приобрел особые оксфордские манеры, монокль и безапелляционность суждений, хотя, нужно отдать ему справедливость, он никогда не относился свысока ни ко мне, ни к своей матери. Он был на втором курсе, когда герцог Денверский сломал себе шею на охоте и Джеральд наследовал его титул. Надо сказать, что в управлении имением Джеральд проявил больше чувства ответственности, чем я от него ожидал. Однако он совершил большую ошибку, женившись на своей кузине Елене, костлявой манерной девице, провинциалке с головы до ног. Она и Питер искренне возненавидели друг друга, но он и его мать всегда могли найти прибежище в Дауер Хаус.

В последний год своего пребывания в Оксфорде Питер влюбился в семнадцатилетнего ребенка и забыл обо всем, чему я его когда-то учил. Он обращался с ней так, словно она была сделана из стекла, а со мной — как со старым чудовищем разврата, который сделал его недостойным ее нежной чистоты. Я не отрицаю: это была изысканная пара — белое и золотое — как говорили люди, принц и принцесса лунного света. Лунная фантазия, лунный мираж, если сказать точнее. Но никто, кроме меня и его матери, не озаботился спросить у него, что он собирается делать в свои двадцать лет с женой на руках, у которой ни ума, ни характера; сам же он, разумеется, ни о чем не мог думать и был, что называется, дурак дураком. К счастью, родители Барбары решили, что она слишком молода для замужества, так что Питер подошел к концу курса с настроением сэра Эгламора^[1550], заполучившего своего первого дракона: он положил к ногам юной леди диплом с отличием, словно голову дракона, после чего начался период добродетельного послушничества.

Затем разразилась война^[1551]. Конечно, молодой идиот вбил себе в голову, что перед уходом на фронт он непременно должен жениться. Но тут-то из-за своей благородной щепетильности он сделался игрушкой в чьих-то руках. Его внимание обратили на то, что, если он вернется калекой, это будет слишком несправедливо к молодой девушке. Нимало не раздумывая, в приступе неистового самоотречения он освободил девушку от всех обязательств. Честно сказать, это меня порадовало, хотя средства достижения такого результата мне претили, и сам я руки к этому не приложил.

Питер блестяще показал себя во Франции, он был хорошим офицером, и все его любили. Затем, приехав в отпуск в звании капитана, он обнаружил, что девушка вышла замуж за беспутного повесу, некоего майора N, за которым она ухаживала в госпитале и который в обращении с женщинами руководствовался правилом: хватай быстро — держи крепко. Для Питера это был жестокий удар, потому что девушке не хватило смелости предупредить его заранее. Прослышав о его приезде, они спешно поженились, и вместо нежной встречи Питера ждало письмо с извещением о fait accompli^[1552] и напоминанием о том, что он сам предоставил ей свободу.

Должен сказать, Питер сразу же пришел ко мне и признался, что был настоящим дураком. «Прекрасно, — сказал я, — это тебе урок. Смотри, не сваляй дурака в других делах». Он вернулся на фронт, я уверен, с тайным намерением быть убитым, но все, чего он добился, — это был чин майора и орден «За безупречную службу», полученный им за несколько дерзких, хорошо организованных вылазок в тыл врага. В 1918 году под Кодри при разрыве мины его засыпало землей, чтовызвало тяжелое нервное расстройство, на излечение которого ушло не менее двух лет. После этого он поселился на Пиккадилли с камердинером Бантером (бывшим его сержантом, глубоко преданным ему) и начал приходить в себя.

Не боюсь признаться, что я был почти готов к происшедшим в нем переменам. Он начисто утратил свою удивительную открытость, перестал доверять людям, не исключая меня и своей матери, усвоил фривольные манеры и выработал особое, снисходительное отношение к окружающим — одним словом, стал настоящим посмешищем. Он был богат и мог позволить себе все, что ему захочется. С некоторой долей злорадства я наблюдал, как пытались его заполучить послевоенные лондонские дамы. «Бедному Питеру вредно жить отшельником», — сказала одна пожилая матрона. «Мадам, — ответил я, — живи он так, это было бы ему только полезно». Нет, с этой стороны он меня не беспокоил. Но меня не могло не беспокоить то, что человек его способностей не имеет дела, которое занимало бы его ум, и я сказал ему об этом.

К 1921 году относится дело об эттенберийских изумрудах. Оно нигде не описано, однако наделало много шума даже в то бурное время. Суд над похитителями вызвал целую серию сенсационных разоблачений, но, пожалуй, самой большой сенсацией стало то, что в качестве главного свидетеля со стороны обвинения выступил лорд Питер Уимзи.

Это было больше, чем сенсация. Для опытного, знающего полицейского случай, о котором идет речь, я думаю, не представлял особых трудностей, но для «титулованного сыщика» — совсем другое дело. Джеральд был в ярости, но лично я не возражал — лишь бы Питер чем-нибудь занялся. Мне показалось, что эта работа доставляет ему удовольствие, и, кроме того, мне понравился человек из Скотланд Ярда, с которым он познакомился в ходе расследования: Чарлз Паркер, спокойный, разумный, благовоспитанный, друг и зять Питера. У него было ценное качество — он хорошо относился к людям, не пытаясь влезть к ним в душу.

Меня беспокоило только то, что для Питера это занятие стало больше, чем хобби (если джентльмену вообще полагается иметь таковое). Нельзя же вешать убийц для собственного развлечения. Интеллект Питера намного превосходил возможности его нервной системы, и я уже стал опасаться, как бы это не кончилось для него плохо, потом что по окончании каждого дела к нему возвращались ночные кошмары, и он снова страдал от последствий контузии. И вдруг Джеральду, именно Джеральду, этому величайшему болвану, в самом разгаре его инвектив^[1553] по поводу деградации Питера и «неподобающей» его пложению полицейской деятельности, было предъявлено обвинение в убийстве. Он предстал перед судом Палаты лордов, и, естественно, все действия Питера подробно освещались в печати, что обратило все клеветнические измышления в его адрес просто в неудавшуюся шутку.

Питер вытащил своего брата из беды и, к моему облегчению, по завершении дела как следует напился. Теперь он понял, что его хобби — вполне законная, полезная для общества работа, и стал проявлять большой интерес к общественным делам, выполняя время от времени небольшие поручения министерства иностранных дел. Позднее к нему вернулась живость чувств, и он уже не приходил в ужас, если кто-то выказывал их и по отношению к нему.

Его последняя причуда — любовь к девушке, которой он помог, сняв с нее обвинение в убийстве возлюбленного. Она отказалась выйти за него замуж, как поступила бы любая девушка с характером. Положение было двусмысленным изначально, ибо благодарность и унизительный комплекс неполноценности не могут служить основой для брака. «Мой мальчик, — сказал я ему тогда, — то, что было глупостью в двадцать, правильно теперь. Это не то слабое существо, которое требовало нежного обращения, и только, она пережила ужас и боль. Начни с начала, но предупреждаю тебя — здесь потребуется вся выдержка, которой ты научился за свою жизнь».

И он внял моим словам. Я не видел, чтобы кто-нибудь проявлял больше терпения. Девушка была честной, правдивой, с умом и характером, и он начал учить ее, как принимать, а это намного труднее, чем научить отдавать. Я думаю, в конце концов они обретут друг друга, если смогут управлять своими чувствами. Я знаю, он хорошо понимает, что в их случае нет иного пути, кроме добровольного согласия.

Сейчас Питеру сорок пять, пришла пора остепениться. Как вы можете видеть, я сыграл не последнюю роль в его карьере, что в целом делает мне честь. Это настоящий Делагардье с небольшой примесью Уимзи, лишенный, однако (я должен быть справедлив)^[1554], того чувства социальной ответственности, которая, говоря высоким стилем, препятствует полному вырождению нетитулованного мелкопоместного английского дворянства. Что касается его занятия, то совершенно не важно, детектив он или не детектив. Главное — он ученый и джентльмен. Интересно будет наблюдать его в роли мужа и отца. Я старею, у меня (насколько мне известно) нет собственного сына, я должен бы радоваться, видя Питера счастливым. Но как говорит его мать: «У Питера всегда есть все, кроме того, что ему действительно нужно». И все-таки, я думаю, он счастливее многих.

Примечания

1

В русском названии романа использован дословный перевод английской идиомы «red herring» – ложный след, отвлекающий маневр.

(обратно)

2

Прозвище солдат Шотландского гвардейского полка. – Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

3

Прозвище итальянцев, португальцев, испанцев.

(обратно)

4

Мифический остров в кельтских легендах.

(обратно)

5

Марка мячей для гольфа с рельефной поверхностью.

(обратно)

6

«Волшебница Шалот» («The Lady of Shalott») – баллада английского поэта Альфреда Теннисона (1809–1892).

(обратно)

7

Африканский правитель, воспетый в старинной английской балладе, упоминался у Шекспира. Слыл женоненавистником, пока не полюбил нищенку.

(обратно)

8

Святой Гангольф – крупный землевладелец, живший в Бургундии в 8 в. Имел много добродетелей, помогал малоимущим. Был убит любовником своей жены.

(обратно)

9

Мария Монтессори (1872–1952) – итальянский врач и педагог. Создала педагогическую систему, основанную на идее свободного воспитания.

(обратно)

10

Короткое юмористическое стихотворение из пяти строк, в котором обыгрывается бессмыслица.

(обратно)

11

Королева из сказки Льюиса Кэрролла «Приключения Алисы в Стране чудес».

(обратно)

12

Хит Робинсон (1872–1944) – английский иллюстратор и карикатурист.

(обратно)

13

Персонаж книги Р. Киплинга «Сталки и компания».

(обратно)

14

Фернан Леже (1881–1955) – французский художник, скульптор, мастер декоративного искусства.

(обратно)

15

Повесть Горация Уолпола (1717–1797) – английского писателя, основателя жанра готического романа, где господствует атмосфера тайн и ужаса.

(обратно)

16

В Новом Завете: член христианской общины, пытавшийся обмануть апостола Петра, за что был наказан смертью.

(обратно)

17

Ист-Энд – беднейшая часть Лондона. Мейфэр – один из самых престижных районов Лондона.

(обратно)

18

Библейский ветхозаветный персонаж. В иудаизме его имя стало нарицательным для обозначения врагов еврейского народа.

(обратно)

19

Район озер в Северо-Западной Англии.

(обратно)

20

Уимзи цитирует «Макбет» У. Шекспира.

(обратно)

21

Цитата из «Юлия Цезаря» У. Шекспира.

(обратно)

22

Камиль Коро (1796–1875) – французский живописец, один из создателей французского реалистического пейзажа XIX в.

(обратно)

23

Цитата из «Паломничества Чайльд-Гарольда» Дж. Г. Байрона.

(обратно)

24

Старейшая традиция – ежегодный матч по крикету между этими частными английскими школами.

(обратно)

25

Героиня пьесы «Венецианский купец» У. Шекспира.

(обратно)

26

Английский пункт равен 0,353 мм.

(обратно)

27

Библейский герой, сила которого заключалась в волосах.

(обратно)

28

Не уступающий и множеству (лат.) – девиз Людовика XIV.

(обратно)

29

Чарльз Кингсли (1819–1875) – английский писатель и проповедник. – Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

30

Инкунабулы – первопечатные книги, изготовленные с помощью наборных форм до 1501 г.

(обратно)

31

Самый узкий (лат.).

(обратно)

32

Фабиан Стедман (1640–1713) – один из основоположников кампанологии, учения о колоколах.

(обратно)

33

Перезвон в шесть колоколов.

(обратно)

34

Если умирает мужчина, в колокол звонят девять раз.

(обратно)

35

От англ. go to bed – иди спать.

(обратно)

36

Псалом 17:11.

(обратно)

37

Полукруглая выступающая часть здания с перекрытием.

(обратно)

38

Предмет особой ненависти или отвращения (фр.).

(обратно)

39

Не будь неверующим, но верующим (лат.).

(обратно)

40

О, святой Томас (лат.).

(обратно)

41

Английская буржуазная революция.

(обратно)

42

Направление в англиканской церкви.

(обратно)

43

Свят, свят, свят Господь Бог Саваоф.

(обратно)

44

В память о Ричарде Торпе. Упокой, Господи, душу раба твоего.

(обратно)

45

Славь господа, вся земля.

(обратно)

46

Член христианской общины, пытавшийся обмануть апостола Петра.

(обратно)

47

У. Шекспир «Отелло».

(обратно)

48

Э. А. По «Колокола».

(обратно)

49

Давайте веселиться, пока мы молоды (лат.).

(обратно)

50

И ответ на все: не найдено (лат.).

(обратно)

51

Кафе (фр.).

(обратно)

52

Лицо, назначенное мировым судьей для выполнения специального задания.

(обратно)

53

Какая душераздирающая история! (фр.)

(обратно)

54

Я с вами согласен (фр.).

(обратно)

55

Очень кстати (фр.).

(обратно)

56

Очень трогательная история (фр.).

(обратно)

57

Это правда (фр.).

(обратно)

58

Наконец (фр.).

(обратно)

59

Имеются в виду Уолбич и Линкольншир.

(обратно)

60

О господи! Я знала (фр.).

(обратно)

61

Шеридан Ле Фаню(1814–1873) – ирландский писатель, автор рассказов о привидениях.

(обратно)

62

Фонд, учрежденный королевой Анной в 1704 г. для нужд духовенства.

(обратно)

63

Джеймс Барри (1860–1937) – шотландский драматург и романист, автор произведений о Питере Пэне.

(обратно)

64

Евангелие от Матфея 6:21.

(обратно)

65

Он сидит (староангл.).

(обратно)

66

И земля никогда не будет такой беспокойной (англ.).

(обратно)

67

Неясное через еще более неясное [объяснять] (лат.).

(обратно)

68

На колокольне в англиканских церквях веревка крепится к колесу, а колесо соединяется с колоколом и приводит его в движение.

(обратно)

69

Тюрьма в США.

(обратно)

70

Дж. Г. Байрон.

(обратно)

71

Лечебница для душевнобольных преступников.

(обратно)

72

Сильный юго-восточный ветер.

(обратно)

73

Вестник богов у древних римлян.

(обратно)

74

Сановник при дворе персидского царя. Был повешен на высокой виселице.

(обратно)

75

Перевод с английского А. Соколова

(обратно)

76

Акт V, сцена 2. Пер. А. Соколовского. — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

77

Данный отчет, по сути, тот же самый, что прочел лорд Питер в «Таймс», был исправлен и дополнен на основе стенографических записей, сделанных тогда же мистером Паркером. — Примеч. авт.

(обратно)

78

Согласно газетному репортажу, а не мистеру Паркеру. — Примеч. авт.

(обратно)

79

Добродетель превыше всего (лат.).

(обратно)

80

В Великобритании представитель одной из адвокатских профессий; ведет дела в судах графств, подготавливает материалы для барристеров; вести дела в высших судах права не имеет.

(обратно)

81

Премьер-министр Великобритании. «Дело совсем уж скверно, если религии позволено вмешиваться в личную жизнь».

(обратно)

82

Романы А. Франса.

(обратно)

83

Роман Н. Дугласа.

(обратно)

84

Роман А. Эрмана.

(обратно)

85

Роман А. Прево, известного как аббат Прево.

(обратно)

86

У. Вордсворт «Люси Грей». Пер. Игн. Ивановского.

(обратно)

87

Там же.

(обратно)

88

Пер. И. Введенского

(обратно)

89

Телеология — учение, приписывающее процессам и явлениям природы цели, которые или устанавливаются Богом, или являются внутренними причинами природы.

(обратно)

90

Обыграны строки из пьесы У. Шекспира «Венецианский купец».

(обратно)

91

Повествовательная поэма в шести песнях В. Скотта.

(обратно)

92

Французская полиция.

(обратно)

93

Цитата из «Путешествия Пилигрима в Небесную страну» Дж. Беньяна. Пер. Ю. Засецкой.

(обратно)

94

Пер. Ю. Засецкой.

(обратно)

95

Кофе с молоком (фр.).

(обратно)

96

Поэма английского поэта Дж. Гауэра.

(обратно)

97

Песня Ариэля из пьесы У. Шекспира «Буря», акт I, сцена 2. Пер. Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

98

Слова из песни английского композитора Г. Перселла.

(обратно)

99

Роман Дж. Остен.

(обратно)

100

Лк 15:11–32.

(обратно)

101

У. Шекспир «Гамлет», акт V, сцена 2. Пер. А. Кронеберга.

(обратно)

102

3Цар. 21:23.

(обратно)

103

Из поэмы А. Суинберна «Атланта в Каледоне».

(обратно)

104

«Корабль ее величества «Пинафор», или Возлюбленная матроса» — комическая опера в двух действиях композитора А. Салливана и либреттиста У. Гилберта.

(обратно)

105

Сборник новелл итальянского писателя Дж. Боккаччо.

(обратно)

106

Добрый день, Бургуа (фр.).

(обратно)

107

очень благопристойных (фр.).

(обратно)

108

невесту, очень приятную блондинку (фр.).

(обратно)

109

временного жилища (фр.).

(обратно)

110

очень правильным молодым человеком (фр.).

(обратно)

111

все вверх ногами (фр.).

(обратно)

112

Бедный юноша! (фр.).

(обратно)

113

Легкая укороченная комбинация.

(обратно)

114

На удачу (фр.).

(обратно)

115

Да, я видела этого господина (фр.).

(обратно)

116

Что еще? Вот (фр.).

(обратно)

117

превосходно (фр.).

(обратно)

118

Ах, боже мой, это труднее. Мсье сам знает, что дни идут друг за другом и похожи один на другой. Вот так (фр.).

(обратно)

119

Черепаховый гребень с бриллиантами — 7500 франков.

Кот с бриллиантами (образец С-5) — 5000 франков (фр.).

(обратно)

120

Нэнси Астор (1879–1964) — первая женщина — депутат палаты общин британского парламента.

(обратно)

121

Герцогиня, вероятно, имела в виду дело Эдварда Уильяма Причарда, осужденного за убийство своей жены и тещи. — Примеч. авт.

(обратно)

122

Бернард Спилбери (1877–1947) — известный ученый-патологоанатом; внес заметный вклад в развитие судебно-медицинской экспертизы.

(обратно)

123

из-за избытка осторожности (лат.).

(обратно)

124

на некоторое время (лат.).

(обратно)

125

Фредерик Генри Седдон — британский бизнесмен, масон, известен как убийца квартирантки Элизы Мэри Барроу, которую отравил мышьяком.

(обратно)

126

Дэвид Герберт Лоуренс (1885–1930) — английский писатель, автор пьес, литературно-критических эссе, рассказов, стихов, путевых заметок.

(обратно)

127

Дада (или дадаизм) — авангардистское литературно-художественное течение 1916–1922 гг.; сложилось в Швейцарии.

(обратно)

128

Пер. Г. Кружкова.

(обратно)

129

Сара Бернар (1844–1923) — французская актриса; в 1872–1880 в «Комеди Франсез»; в 1898–1922 возглавляла «Театр Сары Бернар» (Париж).

(обратно)

130

Стихотворение Эдмунда Клерихью Бентли (1875–1956), английского писателя-юмориста, автора детективов, изобретателя поэтической формы «клерихью» — юмористического стихотворения о какой-либо известной персоне.

(обратно)

131

Мерива (искушение, укорение) — место в Синайской пустыне, где Израильтяне роптали на Моисея за недостаток воды.

(обратно)

132

Сказочный герой-корнуоллец эпохи короля Артура — обладатель шапки-невидимки, шапки-мудрости, сапог-скороходов и богатырского меча.

(обратно)

133

Персонаж немого английского драматического фильма «Дорожные столбы» (1916).

(обратно)

134

Йоркширская народная песня — неофициальный гимн Йоркшира.

(обратно)

135

Пер. Д. Жукова.

(обратно)

136

Сестра, работа, яйцо, вол… (фр.).

(обратно)

137

Сестра — сердце (фр.).

(обратно)

138

пробивать, проникать (фр.).

(обратно)

139

Проникнуть в сердце (фр.).

(обратно)

140

Сумасшедший, полоумный, обезумевший (фр.).

(обратно)

141

Я сумасшедший (фр.). Зд.: «Я схожу с ума».

(обратно)

142

Отлично! (фр.).

(обратно)

143

от боли (фр.).

(обратно)

144

Пер. Н. Холодковского.

(обратно)

145

Небольшой остров в заливе Аппер-бей близ Нью-Йорка; в 1892–1943 гг. — главный центр по приему иммигрантов в США.

(обратно)

146

Младший офицер по вооружению Колледжа оружия, названный в честь красного дракона на флаге Уэльса.

(обратно)

147

Массивный квадратный стол-тумба в центре палаты лордов, в суде пэров, исполняющий роль барьера между участниками процесса и трибуны для них, с председательским местом с третьей стороны.

(обратно)

148

Направление в англиканской церкви, тяготеющее к католицизму; сохраняет обрядность, утверждает авторитет духовенства, придает большое значение церковным таинствам.

(обратно)

149

В странах англо-саксонской системы одно из процессуальных средств судебной защиты прав и свобод человека.

(обратно)

150

Центральный уголовный суд в Лондоне (по названию улицы).

(обратно)

151

Отчет о процедуре см. в «Журнале палаты лордов» за соответствующие даты. — Примеч. авт.

(обратно)

152

Сорт виски.

(обратно)

153

Телеграмма, переданная по подводному кабелю.

(обратно)

154

Зд.: «путем эксперимента» (лат.).

(обратно)

155

Народная баллада шотландского происхождения. Пер. Игн. Ивановского.

(обратно)

156

Давай (фр.).

(обратно)

157

историй (фр.).

(обратно)

158

Я не из тех, кто готов смириться с большими неприятностями (фр.).

(обратно)

159

Бедная крошка (фр.).

(обратно)

160

искусница, как все, по части туалетов (фр.).

(обратно)

161

Пер. М. Петровского, М. Вахтеровой.

(обратно)

162

Акт V, сцена 2. Пер. А. Соколовского.

(обратно)

163

правильным (фр.).

(обратно)

164

Ж. Б. Расин «Федра», действие I, явление 3. Пер. М. Донского.

(обратно)

165

Сонет 138. Пер. М. Чайковского.

(обратно)

166

в пустоте (лат.).

(обратно)

167

Английская баллада XVII в. «Три ворона». Пер. Р. Митина.

(обратно)

168

У. Шекспир «Генрих V», акт IV, сцена 1. Пер. Е. Бируковой.

(обратно)

169

Перевод с английского И. Дорониной

(обратно)

170

Действие I, сцена 1. Пер. П. Вейнберга.

(обратно)

171

Судебный распорядитель — руководитель предварительной стадии судебного разбирательства в отделении по делам о завещаниях, разводах и морским делам Высокого суда правосудия в Великобритании.

(обратно)

172

Герой серии рассказов «Новые тысяча и одна ночь» Р. Л. Стивенсона.

(обратно)

173

У. Шекспир «Гамлет», акт III, сцена 2. Пер. А. Кронеберга.

(обратно)

174

Акт IV, сцена 1. Пер. А. Кронеберга.

(обратно)

175

Детектив Хокшоу — чрезвычайно популярный с 1913 г. персонаж комиксов Гаса Мейджера, чье имя стало нарицательным, американский Шерлок Холмс.

(обратно)

176

Имеется в виду широко известный в англоязычных странах ответ одной воспитанницы католической школы на вопрос: «Сколько жен и наложниц было у царя Соломона?» «Дикобразы» возникли из-за схожести английских слов porcupines (дикобраз) и непонятного ребенку concubines (наложницы).

(обратно)

177

На самом деле это слова Макбета. У. Шекспир «Макбет», акт III, сцена IV. Пер. Ю. Корнеева.

(обратно)

178

Большое здание на берегу Темзы в Лондоне, в котором размещаются Управление налоговых сборов и некоторые другие государственные учреждения.

(обратно)

179

Джон Булль — кличка, собирательный юмористический образ типичного английского обывателя, одна из персонификаций Великобритании.

(обратно)

180

Действие II, сцена III. Пер. А. Ганзен.

(обратно)

181

Сокр. от Hampshire — графство Хэмпшир.

(обратно)

182

Больница Гая и Святого Томаса — большая научно-исследовательская и учебная больница в Центральном Лондоне.

(обратно)

183

Существовавшая в 1924–1931 гг. британская юмористическая благотворительная организация, созданная с целью «способствовать развитию этого благородного искусства и здоровому времяпрепровождению джентльменов без определенных занятий и бывших солдат»; основана Бертом Темплом, бывшим солдатом и торговцем шелком, первоначально для сбора денег в пользу детских благотворительных организаций хирурга сэра Альфреда Фриппа.

(обратно)

184

Earl (англ.) — граф. Эрл Дерр Биггерс — американский писатель и драматург, автор серии романов о китайском детективе с Гонолулу Чарли Чане.

(обратно)

185

Знаменитый бренд дорогого фарфора (Royal Crown Derby), имеющий 250-летнюю историю, традиции его изготовления передаются из поколения в поколение специалистами на заводе в г. Дерби.

(обратно)

186

Go to bed (англ.) — иди спать.

(обратно)

187

Английская писательница, известная своими многочисленными романами, действие которых происходит в английской сельской провинции.

(обратно)

188

У. Шекспир «Гамлет», акт III, сцена II. Пер. А. Кронеберга.

(обратно)

189

Там же.

(обратно)

190

У. Вордсворт «Люси». Пер. С. Маршака.

(обратно)

191

Персонаж романа Ч. Диккенса «Крошка Доррит».

(обратно)

192

Персонаж того же романа.

(обратно)

193

На войне как на войне (фр.).

(обратно)

194

Персонаж романа Ч. Диккенса «Лавка древностей».

(обратно)

195

Марш «Сердцевина дуба» был официальным гимном Королевского военно-морского флота и развивал мысль о том, что дубы и деревянные стены Англии представляют своего рода квинтэссенцию национального духа. Текст песни был написан великим английским актером Д. Гарриком.

(обратно)

196

«Дж. Лайонс и Ко» была британской сетью ресторанов, предприятий пищевой промышленности и гостиничным конгломератом, основана в 1884 г.

(обратно)

197

Жан Антельм Брийя-Саварен (1755–1826) — французский философ, кулинар, юрист, экономист, политический деятель, музыкант, автор знаменитого трактата «Физиология вкуса».

(обратно)

198

У. Шекспир «Два веронца», действие V, сцена 2. Пер. М. Кузмина.

(обратно)

199

А. Дюма «Три мушкетера». Слова, произнесенные палачом после казни миледи.

(обратно)

200

Бродмурская больница — старейшая из трех психиатрических больниц строгого режима в Англии.

(обратно)

201

Аллюзия на традиционную рождественскую песенку-колядку.

(обратно)

202

Клеменс Дейн (Уинифред Эштон, 1888–1965) — английская писательница, сценарист и драматург. Имеется в виду ее роман «Женский полк» — о жизни в школе-интернате для девочек.

(обратно)

203

Все уходят (лат.), театральная ремарка.

(обратно)

204

Л. Кэрролл «Алиса в Зазеркалье». Перевод стихов в книге — Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

205

В силу самого факта (лат.).

(обратно)

206

Слава о силе яда анчарного дерева породила поверье, будто даже воздух вблизи него от испарений настолько ядовит, что убивает животных и людей, неосторожно приближающихся к нему.

(обратно)

207

Пер. А. Гастева.

(обратно)

208

У. Вордсворт «Кукушка». Пер. Д. Мина.

(обратно)

209

Растения, обладающие послабляющим свойством.

(обратно)

210

Район Южного Лондона.

(обратно)

211

Панджандрум — персонаж шуточных стихов С. Фута. Карикатурная фигура надутого, чванливого магната или должностного лица, имя которого стало нарицательным.

(обратно)

212

Английский политик и самый известный юрист эпохи правления королевы Елизаветы I и короля Якова I.

(обратно)

213

Акт III, сцена 2. Пер. П. Козлова.

(обратно)

214

Флэпперы — прозвище эмансипированных молодых девушек 1920-х годов, олицетворявших поколение «ревущих двадцатых».

(обратно)

215

Пер. Н. Любимова.

(обратно)

216

А. Теннисон «Мерлин и луч». Пер. Г. Кружкова.

(обратно)

217

Справочник англиканского духовенства и церквей в Соединенном Королевстве, подробно охватывает всю англиканскую церковь, включая епархию в Европе, в Уэльсе, Шотландскую епископальную церковь и Ирландскую церковь.

(обратно)

218

Самбо — потомок смешанного брака индейцев и негров Латинской Америки.

(обратно)

219

Растус — традиционно: уничижительное название афроамериканцев, в Соединенных Штатах считается оскорбительным.

(обратно)

220

Члены религиозно-христианского общества «Агапемон», основанного в 1846 г. Общество представляло собой коммуну состоятельных лиц обоего пола старше 24 лет, поселившихся на месте бывшего католического монастыря в Сомерсете. Название общества стало нарицательным для любой группы, исповедующей принципы свободной любви.

(обратно)

221

Ом, или Аум, — в индуистской и ведийской традиции — сакральный звук, изначальная мантра, «слово силы». Используется в практиках йоги и техниках медитации.

(обратно)

222

На самом деле фраза принадлежит Талейрану и звучит так: «В Англии есть триста религий и три соуса, а во Франции — три религии и триста соусов».

(обратно)

223

У. Шекспир «Гамлет», акт III, сцена 1. Пер. А. Кронеберга.

(обратно)

224

Аллюзия на популярный шотландский марш «Голубые береты за границей» (Blue Bonnets over the Border), стихи к которому опубликовал (а может быть, и сочинил) около 1820 г. Вальтер Скотт. Песня посвящена Второму якобитскому восстанию под предводительством «Красавчика Чарли» (1745). «Голубые береты» (традиционный головной убор шотландских горцев) в 1745 г. пересекли границу Шотландии с Англией в попытке восстановить династию Стюартов не только на шотландском, но и на английском престоле.

(обратно)

225

Главный герой цикла приключенческих романов Р. Хаггарда.

(обратно)

226

А. Теннисон «Сэр Галахад». Пер. С. Лихачевой.

(обратно)

227

Строка известного церковного гимна.

(обратно)

228

Из стихотворения Р. Стивенсона «Нищий».

(обратно)

229

Темное фильтрованное английское пиво сезонного назначения — довольно крепкий напиток, который способен согревать даже в самую холодную погоду.

(обратно)

230

Пер. Е. Гельфанд.

(обратно)

231

Прозвище Римско-католической церкви, данное протестантами (презр.).

(обратно)

232

Устаревшие названия островов Океании и Карибского бассейна соответственно. — Примеч. ред.

(обратно)

233

Литературный псевдоним английского поэта и романиста, лондонского священника Ричарда Барэма (1788–1845), в частности автора стихотворных «Легенд Инголдсби» — полуюмористических пересказов в архаичном стиле старинных преданий.

(обратно)

234

Известная камберлендская охотничья песня, написанная около 1824 г. Дж. Грейвсом в честь своего друга Джона Пила, англичанина — охотника на лис из Озерного края.

(обратно)

235

И. Гёте «Песня Миньоны». Пер. М. Михайлова.

(обратно)

236

Пер. Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

237

Табернáкль (от лат. шатер, палатка) — в западноевропейском Средневековье — реликварий, дарохранительница, ковчег для хранения святых мощей.

(обратно)

238

Английские раскольники, или английские сепаратисты, были протестантами-христианами, которые отделились от англиканской церкви в XVII–XVIII вв., поскольку выступали против вмешательства государства в религиозные дела, и основали свои церкви, образовательные учреждения и общины. Некоторые эмигрировали в Новый Свет.

(обратно)

239

Старинная детская хороводная игровая песенка, известна с XVIII в.

(обратно)

240

шиллинг (англ. сленг).

(обратно)

241

Акт I, сцена 2. Пер. П. Вейнберга.

(обратно)

242

Сэмюэл Пипс (1633–1703) — английский чиновник морского ведомства, автор знаменитого Дневника о повседневной жизни лондонцев периода «Стюартовской Реставрации».

(обратно)

243

Французское красное бордосское вино.

(обратно)

244

Закон Великобритании «Об имущественных правоотношениях» от 1925 г.

(обратно)

245

Заповедная, или урезанная, собственность — собственность, ограниченная в порядке ее наследования и отчуждения.

(обратно)

246

До бесконечности (лат.).

(обратно)

247

Почетное общество Грейс-Инн — одно из четырех юридических заведений (судебных иннов) Лондона, представляющее собой традиционную форму организации адвокатского сообщества Англии и Уэльса.

(обратно)

248

Традиционное название центрального уголовного суда в Лондоне.

(обратно)

249

Э. По «Ворон». Пер. К. Бальмонта.

(обратно)

250

Чиновник Высокого суда, ведающий делами о разводах, завещаниях и т. п..

(обратно)

251

Большое открытое пространство в Уимблдоне на юго-западе Лондона.

(обратно)

252

Из стихотворения Х. Беллока «Питон». Пер.: https://stihi.ru/2015/01/17/4157.

(href=#r252>обратно)

253

«Это» — фильм 1927 г. Был снят по роману британской писательницы, сценаристки и журналистки Э. Глин, которая в своих произведениях превозносила женскую сексуальность.

(обратно)

254

Пер. А. Кривцовой, Е. Ланна.

(обратно)

255

Мечтательный, испытывающий романтические чувства (нем.).

(обратно)

256

Дж. Мильтон «Потерянный рай. Пер. А. Штейнберга.

(обратно)

257

Книга Песни песней Соломона, 8:6.

(обратно)

258

Дж. Мильтон «Потерянный рай». Пер. А. Штейнберга.

(обратно)

259

Аллюзия на Nine Men’s Morrice (англ.) (букв.: танец девяти мужчин) — популярную средневековую игру, в которой фишками служили камешки, а доской — расчерченная на земле площадка. В разных странах была известна под разными названиями, в частности «Мельница».

(обратно)

260

В здравом уме (лат.).

(обратно)

261

Небольшой поселок средневекового происхождения в лондонском пригороде, расположенный рядом с фермой и пастбищами.

(обратно)

262

Один из самых известных типов лондонского просторечия.

(обратно)

263

Хабеас корпус (Habeas Corpus) — законодательный акт, принятый английским парламентом в 1679 г., определяющий правила ареста и привлечения к суду обвиняемого в преступлении и предоставляющий суду право контролировать законность задержания и ареста граждан.

(обратно)

264

Генри Сигрейв (1896–1930) — британский автогонщик, обладатель мировых рекордов скорости.

(обратно)

265

Автодром протяженностью 2,75 мили (4,43 км), построенный в графстве Суррей в 1907 г.; первый в мире специально построенный автодром.

(обратно)

266

Уолтер Реджинальд «Уолли» Хэммонд (1903–1965) — знаменитый английский игрок в крикет.

(обратно)

267

Джордж Фредерик Грейс (1850–1880) — знаменитый английский игрок в крикет.

(обратно)

268

Oxhey (англ.) — пригород г. Уотфорд в Хартфордшире.

(обратно)

269

Стадион в Лондоне, построенный для проведения летних Олимпийских игр 1908 г. и просуществовавший до 1985 г.

(обратно)

270

Аллюзия на название знаменитой пьесы О. Голдсмита «Ночь ошибок, или Унижение паче гордости».

(обратно)

271

Великий (главный) труд (лат.).

(обратно)

272

Перефразированная цитата из стихотворения Дж. Мильтона «Аллегро». Пер. Ю. Корнеева.

(обратно)

273

«Будь дерзок, смел, кровав». У. Шекспир «Макбет», акт IV, сцена 1. Пер. М. Лозинского.

(обратно)

274

Имеется в виду описание пытки маркизы водой, которое приводится в книге А. Дюма «Маркиза де Бренвилье (История знаменитых преступлений)».

(обратно)

275

Наиболее ортодоксальное и последовательное направление клерикализма в Римско-католической церкви.

(обратно)

276

Ричард Остин Фримен (1862–1943) — британский писатель, автор детективов о судебно-медицинском следователе докторе Торндайке.

(обратно)

277

Акт V, сцена 1. Пер. О. Чюминой.

(обратно)

278

Ланселот Гоббо — клоун, действующее лицо комедии У. Шекспира «Венецианский купец».

(обратно)

279

У. Шекспир «Отелло», акт V, сцена 2. Пер. А. Соколовского.

(обратно)

280

Акт III, сцена 1. Пер. Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

281

Перефразированная цитата из стихотворения У. Купера «Александр Селькирк». Пер. Е. Фельдмана.

(обратно)

282

У. Шекспир «Сонет № 19». Пер. Н. Гербеля.

(обратно)

283

По-английски слово flimsy (хлипкий, слабый) созвучно фамилии Уимзи (Wimsy).

(обратно)

284

Законодатель мод (лат.).

(обратно)

285

«Не уступающий и множеству» (лат.) — девиз французского короля Людовика XIV.

(обратно)

286

Сэр Эгламур из Артуа — герой средневековой повествовательной поэмы, который по ходу действия сражается с разными чудовищами.

(обратно)

287

свершившийся факт (фр.).

(обратно)

288

Итон-колледж (или просто Итон) — самая престижная мужская школа-пансион.

(обратно)

289

Один из старейших колледжей Оксфордского университета.

(обратно)

290

Инкуна́булы — книги, изданные в Европе от начала книгопечатания до 1 января 1501 г.

(обратно)

291

В отличие от «Мальборо», «Клуб эготистов» — вымышленный. Эготизм (от англ. egotism — самовлюбленность) — термин психологии, означающий преувеличенное мнение о себе и ощущение значения собственной личности.

(обратно)

292

В оригинале в этом заголовке — игра слов-омонимов death (смерть) и Death (имя персонажа). — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

293

Аллюзия на слова Гамлета о матери, вышедшей замуж через месяц после смерти первого мужа, из одноименной пьесы У. Шекспира.

(обратно)

294

Ральф Линн — английский комедийный актер. Берти Вустер — широко известный персонаж П. Г. Вудхауса из знаменитого цикла комических рассказов о Берти Вустере и его камердинере Дживсе.

(обратно)

295

Ветхий Завет, Книга пророка Осии (гл. 13, ст. 14).

(обратно)

296

Баллиол-колледж — один из старейших колледжей Оксфордского университета.

(обратно)

297

Том Пинч — персонаж романа Чарльза Диккенса «Жизнь и приключения Мартина Чезлвита».

(обратно)

298

Имеется в виду популярная песня английского композитора Артура Сомервелла.

(обратно)

299

Отсылка к реплике Алисы из «Алисы в Стране чудес» Льюиса Кэрролла (глава «Безумное чаепитие»). Перевод Н. М. Демуровой.

(обратно)

300

Дубль — лист бумаги формата 50,8x83,8 см.

(обратно)

301

«Зеленые пастбища» — пьеса, написанная в 1930 г. Марком Коннелли, в которой библейские сюжеты адаптированы к жизни чернокожих на Юге США в эпоху Великой депрессии.

(обратно)

302

«Господь — Пастырь мой; я ни в чем не буду нуждаться:

Он покоит меня на злачных пажитях и водит меня к водам тихим…»

(обратно)

303

Калькуттская черная дыра — вошедшее в историю название крохотной тюремной камеры в форте Уильям, в которую захвативший Калькутту бенгальский правитель Сирадж уд-Даул посадил 146 британцев в ночь на 20 июня 1756 г.

(обратно)

304

Сеть магазинов косметики, модной одежды и аксессуаров British Beauty.

(обратно)

305

Пимлико — фешенебельный район в центре Лондона.

(обратно)

306

Ностальгия по пригороду… по грязи (фр.).

(обратно)

307

Вест-энд — западная часть центра Лондона, где сосредоточена театральная и концертная жизнь, музеи, правительственные учреждения, университеты и колледжи, а также элитная недвижимость и фешенебельные магазины.

(обратно)

308

«Берлингтонская аркада» — эксклюзивный элитный торговый центр в Лондоне с магазинами, предлагающими предметы роскоши.

(обратно)

309

Словарь фраз и басен Брюера, иногда называемый просто Брюером, — справочник, содержащий определения и объяснения многих известных фраз, аллюзий и фигур, как исторических, так и мифических.

(обратно)

310

«Chrononhotonthologos» (1734) — сатирическая пьеса английского поэта Генри Кэрри, написанная абсурдистскими стихами.

(обратно)

311

Hanky-panky (англ.) — проделки, плутни, козни.

(обратно)

312

Faux pas (фр.) — неверный шаг, промах.

(обратно)

313

Цитата из «Макбета» У. Шекспира. Перевод Б. Пастернака.

(обратно)

314

Перефразированная цитата из «Алисы в Стране чудес»: «Ты когда-нибудь видела, как рисуют множество?»

(обратно)

315

Гридирон — решетка для пытки огнем.

(обратно)

316

Бомбарда — большой басовый духовой музыкальный инструмент.

(обратно)

317

Уильям Вордсворт. Сонет, сочиненный на Уэстминстерском мосту 3 сентября 1802 года. Пер. А. Лукьянова.

(обратно)

318

Фемгерихт, или фемический суд, — тайная судебная организация, существовавшая в Вестфалии в конце XII — начале XIII вв. Фемические суды выносили только два вида приговоров: казнь или изгнание.

(обратно)

319

Уильям Браун — герой серии книг Ричмала Кромптона «Просто Уильям» о приключениях непослушного школьника, которые публиковались начиная с 1922 г. и были широко известны также благодаря экранизациям, театральным и радиопостановкам. Существовали даже общества поклонников Уильяма Брауна.

(обратно)

320

Шекспир Уильям. Макбет. Перевод Ю. Корнеева.

(обратно)

321

Йо-йо — одна из древнейших игрушек на земле, с ней играли еще в Древней Греции. Состоит из двух симметричных половинок, соединенных между собой осью, к которой прикреплена веревка.

(обратно)

322

Бернс Роберт. Честная бедность. Перевод С. Маршака.

(обратно)

323

Секстон Блейк — персонаж британских комиксов, детектив.

(обратно)

324

Псалтырь, 21:13. Множество тельцов обступили меня; тучные Васанские окружили меня.

(обратно)

325

Гросс («большая дюжина») — устаревшая мера счета, равная 12 дюжинам. Обычно применялась в мелкооптовой торговле при счете мелких галантерейных и канцелярских предметов — карандашей, пуговиц и т. п.

(обратно)

326

Эдвард Филлипс Оппенгейм (1866–1946) — английский писатель-фантаст.

(обратно)

327

Этель Мэй Делл Сэвидж (1881–1939) — британская писательница, автор более 30 популярных любовных романов.

(обратно)

328

Элинор Глин (1864–1943) — британская писательница, сценаристка и журналистка, писала в жанре любовного романа.

(обратно)

329

Джинго — прозвище английских шовинистов.

(обратно)

330

Амперсанд (&) — логограмма, заменяющая союз «и».

(обратно)

331

Неожиданная развязка, сенсация, трюк (фр.).

(обратно)

332

Перевод А. Анастасьевой.

(обратно)

333

«The Bailiff’s Daughter of Islington» («Дочь бейлифа из Айлингтона») — английская народная романтическая баллада.

(обратно)

334

Торквемада — здесь псевдоним Эдварда Поуиса Мазерса (1892–1939), английского поэта и переводчика, а также составителя сложных кроссвордов.

(обратно)

335

Разг. бита (в крикете биты делаются из особой ивовой древесины).

(обратно)

336

Крикетный мяч делается из пробки и покрывается кожей.

(обратно)

337

Сэр Джон Берри Хоббс (1882–1963), известный как Джек Хоббс, считается одним из величайших игроков в истории крикета.

(обратно)

338

В основе сюжета социальной утопии древнегреческого комедиографа Аристофана — история о том, как афиняне Писфетер и Эвельпид, уставшие от интриг и судебных тяжб, пытаются найти тихое пристанище, попадают в птичье сообщество и создают город среди облаков.

(обратно)

339

Апостол Петр считается хранителем райских врат.

(обратно)

340

«Крестьянская кантата» — одна из самых популярных светских кантат композитора.

(обратно)

341

Темпл-Бар — мемориальная арка, установленная на месте, где в Средние века проходила граница Сити.

(обратно)

342

Севен-Дайелс («Семь циферблатов») — дорожная развязка в Ковент-Гарден: маленькая площадь в форме гайки и семь улиц, отходящие от нее лучами. Официально это название носит только площадь, но лондонцы называют так весь квартал, ставший популярным в городе местом.

(обратно)

343

Фешенебельный отель в районе Мейфэр.

(обратно)

344

Ниоба — в древнегреческой мифологии мать, которая, потеряв всех своих детей, превратилась в камень, из которого днем и ночью струятся слезы.

(обратно)

345

У. Шекспир. Венецианский купец. Перевод И. Б. Мандельштама.

(обратно)

346

Персонажи пьесы «Венецианский купец» У. Шекспира.

(обратно)

347

Популяризатор (фр.).

(обратно)

348

«Наш общий друг» — последний завершенный роман Ч. Диккенса.

(обратно)

349

Чудо, описанное в Евангелии от Матфея (17:24–27).

(обратно)

350

Перефразированное латинское изречение «credo quia absurdum» («Верую, ибо абсурдно»), приписываемое Тертуллианту. Здесь: «Верую, ибо невозможно».

(обратно)

351

Евангелие от Матфея, 10:28.

(обратно)

352

Браунинг Р. Роланд до Замка черного дошел. Перевод В. Давиденкова.

(обратно)

353

Район на севере Лондона.

(обратно)

354

А. Теннисон. Песни из поэмы «Принцесса». Перевод Э. Соловковой.

(обратно)

355

Аллюзия на фразу из пьесы «Гамлет» У. Шекспира: «Что он Гекубе? Что ему Гекуба?»

(обратно)

356

На этой улице расположен Главный почтамт Лондона.

(обратно)

357

Древнеегипетский обелиск из розового гранита в окружении сфинксов в историческом центре Лондона, на Набережной Виктории.

(обратно)

358

Дева в беде (англ. Damsel in distress) — архетипичный литературный образ: молодая привлекательная девушка, преследуемая ужасным злодеем и ожидающая героя, который ее спасет.

(обратно)

359

Первая строка стихотворения А. Теннисона «Слезы». Перевод К. Бальмонта.

(обратно)

360

Great Scott! (англ.) Восклицание, означающее нечто вроде «благослови тебя Господь». Вероятно, искаженное от немецкого Grüß Gott.

(обратно)

361

Круглый пруд — пруд в Кенсингтонских садах, парке вокруг Кенсингтонского дворца в Лондоне.

(обратно)

362

Цитата из «Алисы в Стране чудес» Л. Кэрролла. Перевод Н. Демуровой.

(обратно)

363

Уикет-кипер (англ. wicket-keeper — «хранитель калитки») — игрок, который находится позади калитки бэтсмена. Он является единственным спортсменом своей команды, которому позволяется использовать особые перчатки и щитки для ног.

(обратно)

364

«Летучими мышами» игроки в крикет называют свои биты.

(обратно)

365

Питч — прямоугольная центральная часть крикетного поля. Длина питча составляет чуть более 20 м, ширина 3 м. На торцах питча находятся деревянные калитки.

(обратно)

366

Овер — серия из 6 подач, которые производит один боулер. После каждого овера один подающий сменяется другим.

(обратно)

367

Слип в крикете — подстраховка за отбивающим.

(обратно)

368

Сингл — одиночная успешная пробежка бэтсмена, приносящая команде очко.

(обратно)

369

Лонг-стоп — человек, находящийся за игроком, ловящим мяч за воротцами, и готовый схватить любой мяч, который пролетит мимо него.

(обратно)

370

Кризы — зоны разметки крикетного поля.

(обратно)

371

Мид-офф — полевой игрок на левой стороне от боулера.

(обратно)

372

Прицельный экран располагается на границе поля позади обеих калиток и выровнен точно параллельно его ширине.

(обратно)

373

Ситуация, при которой, по мнению судьи, мяч находился на уровне калитки и мог бы попасть в нее, если бы сначала не попал в ногу бэтсмена.

(обратно)

374

Слоггер — игрок, обладающий сильным ударом.

(обратно)

375

Пеньки — вертикальные стойки крикетной калитки.

(обратно)

376

Лондонский крикетный стадион, на котором проходят самые важные матчи в данном виде спорта. Назван в честь своего основателя Томаса Лорда.

(обратно)

377

Сэвил-роу — улица в Лондоне, где расположены модные мужские ателье.

(обратно)

378

В конце 1920-х годов Дороти Ли Сэйерс работала копирайтером в рекламном агентстве «Бенсон», где писала тексты для компании «Горчица Колмана». Развернутая ею кампания под названием «Горчичный клуб» гремела по всей стране и стала самой успешной в истории агентства, анекдоты о «Горчичном клубе» повторяли в каждом доме, лондонские автобусы ходили с надписями на борту: «А вы вступили в «Горчичный клуб»?» и т. п.

(обратно)

379

Бобби — прозвище полицейских в Англии.

(обратно)

380

Аферист, проходимец, мошенник (фр.).

(обратно)

381

Шекспир У. К чему вздыхать. Перевод Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

382

Шекспир У. Юлий Цезарь. Перевод А. Фета.

(обратно)

383

Шекспир У. Отелло. Перевод Б. Пастернака.

(обратно)

384

Там же.

(обратно)

385

Там же.

(обратно)

386

Байрон Дж. Г. Стансы к Августе. Перевод В. Левика.

(обратно)

387

Шекспир У. Гамлет. Перевод М. Лозинского.

(обратно)

388

Джеймс Рамсей (Рамси) Макдональд (1866–1937) — британский политический и государственный деятель, дважды занимал пост премьер-министра Великобритании.

(обратно)

389

Намек на то, что полицейский ведет себя не по рангу.

(обратно)

390

Название стихотворения Фрэнсиса Томпсона. Перевод М. Гаспарова.

(обратно)

391

Цитата из романа Джин Плейди (один из псевдонимов английской писательницы Элеанор Эллис Хибберт) «Мелисанда, или Это начиналось в садах Воксхолла».

(обратно)

392

Майда-Вэйл — жилой район на западе Лондона.

(обратно)

393

Имеется в виду роман Джона Конроя Хатчесона (1840–1897) «Обломки корабля «Нэнси Белл».

(обратно)

394

Имеется в виду День памяти павших (отмечается 11 ноября, в день подписания Компьенского перемирия, положившего конец Первой мировой войне). — Здесь и далее примеч. пер.

(обратно)

395

Возвышенность в районе Звартелин в Зиллебеке к югу от Ипра (Бельгия), место ожесточенных боев в ходе Первой мировой войны (здесь, в частности, немцами были применены ядовитые газы — хлор, иприт); в настоящее время — военный мемориал.

(обратно)

396

Главный британский памятник павшим в Первой мировой войне, воздвигнут в Лондоне на улице Уайтхолл в 1919 г.

(обратно)

397

Выставочный павильон из стекла и чугуна, построенный в Лондоне для «Великой Выставки» 1851 г.

(обратно)

398

Лесопарк на окраине Лондона; известен праздничными ярмарками и аттракционами.

(обратно)

399

Выставочный зал в западной части Лондона, построенный в 1908 г. для франко-британской выставки и Олимпийских игр.

(обратно)

400

Линкольнс-Инн — одна из четырех лондонских юридических корпораций.

(обратно)

401

Ближайшее ко Дню перемирия воскресенье; в этот день в церквях служат панихиды по павшим в ходе Первой и Второй мировых войн и проводятся все основные мероприятия, посвященные памяти павших.

(обратно)

402

Конечная точка (лат.).

(обратно)

403

Напротив (фр.).

(обратно)

404

Проба Марша — название качественной реакции на мышьяк в химии и криминалистике, по имени английского химика Джеймса Марша, опубликовавшего описание этого анализа в 1836 г.

(обратно)

405

Эдуард Кокер (1631–1675) — автор учебника арифметики.

(обратно)

406

Moules marinieres (фр.) — мидии, приготовленные в вине и луковом соусе и поданные к столу прямо в ракушках.

(обратно)

407

Документы (фр.).

(обратно)

408

Куропатка с капустой (фр.).

(обратно)

409

Фландрский мак — искусственный цветок красного мака, который носят в петлице в Поминальное воскресенье в память об английских солдатах, погибших во Фландрии в ходе Первой мировой войны.

(обратно)

410

Кофе с молоком (фр.).

(обратно)

411

Королева Великобритании и Ирландии, правила с 1702 по 1714 г.

(обратно)

412

Посредственное вино (фр.).

(обратно)

413

Цитата из поэмы А. Теннисона «Святой Грааль», входящей в цикл «Королевские идиллии».

(обратно)

414

Цитата из пьесы У. Шекспира «Цимбелин» (II.3).

(обратно)

415

Перефразированная цитата из поэмы А. Теннисона «Мод».

(обратно)

416

Цитата из стихотворения К. Э. Нортон.

(обратно)

417

Вещественные доказательства (фр.).

(обратно)

418

Цитата из гимна «Веди, о Свет Благой» на слова св. Джона Генри Ньюмена.

(обратно)

419

Цитата из поэмы Дж. Г. Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда» (III.22). Перевод В. Левика.

(обратно)

420

Nux vomica — букв. «рвотный орех» (лат.), семя плода чилибухи, (Stychnos nux-vomica), дерева, произрастающего в Восточной Индии, из этого семени добывается яд стрихнин.

(обратно)

421

Библейский персонаж, сестра Марии и Лазаря (Лк. 10:40–41), которая «заботится и суетится о многом», в христианской аллегории — символ активного, деятельного подхода к жизни.

(обратно)

422

Мф. 12:44.

(обратно)

423

Вывод, не соответствующий посылкам, нелогичное заключение (лат.).

(обратно)

424

Цитата из трагедии У. Шекспира «Макбет» (II.2).

(обратно)

425

Десерт «Мельба» из мороженого, персиков и малинового соуса (фр.).

(обратно)

426

Сэр Джордж Эдвард Уэйд (1869–1954), выступавший под именем Джордж Роби, — известный английский комик, певец и актер мюзик-холла.

(обратно)

427

Рональд Тру был осужден за убийство проститутки в 1922 г., признан психически невменяемым и помещен в Бродмурский госпиталь — психиатрическую больницу строгого режима в Кроуторне (Беркшир), где содержатся особо опасные преступники-душевнобольные.

(обратно)

428

Пс. 101:7.

(обратно)

429

Уильям Джон Лок (1863–1930) — популярный британский романист и драматург, мастер короткого рассказа. Уильям Тафнелл Ле Ке (1864–1927) — англо-французский журналист и писатель, автор детективов, триллеров и шпионских романов.

(обратно)

430

Луи Берман (1893–1946) — автор работ по эндокринологии, в частности, о воздействии эндокринных желез на формирование личности. «Почему мы ведем себя как люди» — книга Джорджа Амоса Дорси (1868–1931), американского этнографа, изучавшего племена Северной и Южной Америки. Джулиан Соррел Хаксли (1887–1975) — английский биолог, эволюционист и гуманист.

(обратно)

431

Ричард Остин Фримен (1862–1943) — британский писатель, автор детективов о судебно-медицинском следователе докторе Торндайке. Изабель Эджентон Острандер (1883–1924) — писательница, автор детективов. Ричард Горацио Эдгар Уоллес (1875–1932) — английский писатель, киносценарист, драматург, основоположник жанра «триллер».

(обратно)

432

Хоули Харви Криппен (1862–1910) — американский врач-гомеопат и дантист, фигурант нашумевшего дела об убийстве, будучи подозреваем в убийстве жены, предположительные останки которой были обнаружены в его доме, бежал в Бельгию вместе со своей секретаршей Этель Ле Нив, оттуда эти двое отплыли на корабле «Монтроз» в Канаду, благодаря радиосвязи были задержаны в Квебеке.

(обратно)

433

Сюпрем из камбалы (фр.). — блюдо из камбалы под белым соусом.

(обратно)

434

Эмили Роуз Маколей (1881–1958) — английская писательница, ее лучший роман, «Башни Требизонда», проникнут идеями мистического христианства.

(обратно)

435

Кому это выгодно? (лат.).

(обратно)

436

Перифраз цитаты из Ис. 35:10.

(обратно)

437

Устрицы «Мюсграв» (фр.).

(обратно)

438

Черепаховый суп (фр.).

(обратно)

439

Филе камбалы (фр.).

(обратно)

440

Жареный фазан (фр.).

(обратно)

441

Яблоки «Бирон» (фр.).

(обратно)

442

Мороженое-суфле (фр.).

(обратно)

443

Кларкенуэлл — исторический район в центральном Лондоне.

(обратно)

444

Игра слов: фамилия Уимзи (Whimsey) созвучна со словом «whinsy» — «прихоть», «причуда», «каприз» (англ.). (Здесь и далее примеч. ред.)

(обратно)

445

Это первое флорентийское издание 1491 года, выпущенное Никколо ди Лоренцо. Коллекция лорда Питера первых печатных изданий Данте заслуживает того, чтобы узнать о ней поподробнее. Она включает, помимо знаменитого «октаво» Олдайна 1502 года, еще и неаполитанское инфолио 1477 года — «редчайшее издание», согласно Коломбу. У этого экземпляра нет истории, и, согласно личному мнению мистера Паркера, нынешний его владелец приобрел его путем кражи где-то или у кого-то. Сам лорд Питер объясняет, что он «приобрел его в одном живописном городке среди холмов» во время пешего путешествия по Италии. (Примеч. авт.)

(обратно)

446

Лорд Питер сказал это по рассеянности. Упомянутая книга принадлежит Эрлу Спенсеру. Экземпляр из Броклбери неполон — последние пять сигнатур отсутствуют ,— но уникален благодаря наличию колофона. (Примеч. авт.)

(обратно)

447

Apollonius Phodios Lorenzobodi Alopa, сочинения в 4-х тт., Флоренция, 1496 г. Волнение, связанное с разгадкой тайны Бэттерси, не помешало лорду Питеру обеспечить себе приобретение этого редкого издания перед своим отправлением на Корсику. (Примеч. авт.)

(обратно)

448

Здесь: Ну что вы, мадам (фр.).

(обратно)

449

Мономарк — система отправления корреспонден­ции через лондонскую фирму «Бритиш мономаркс» по адресу BMXYZ с последующей переадресовкой по нуж­ному адресу.

(обратно)

450

Краун-дерби — фарфор, проводившийся в 18 в. в г. Дерби.

(обратно)

451

От англ. go to bed — иди спать.

(обратно)

452

«Собачий ошейник» — (разг.) высокий жесткий во­ротник, какие носят лица духовного звания.

(обратно)

453

прямые наследники. (Прим. ред.)

(обратно)

454

Диффамация — оглашение позорящих кого-нибудь сведений. (Прим. ред.)

(обратно)

455

Мечтательной (нем.)

(обратно)

456

Любопытный слоненок — персонаж сказок Р. Киплинга; постоянно всем задавал вопросы и всем очень надоедал.

(обратно)

457

Woolsack (англ.) — специальная набитая шерстью подушка, на которой сидит лорд-канцлер в палате лордов.

(обратно)

458

Carte du Paris, а не carte postale (фр.) — карта Парижа, а не почтовая открытка.

(обратно)

459

Guichet (фр.) — окошко кассы.

(обратно)

460

— Но я тебе повторяю, что у меня их нет. Посмотрим, посмотрим. Именно ты брала билеты. Не так ли? В таком случае, как они могут быть у меня? // — Нет, нет, я тебе отдала их наверху, перед тем как пойти за газетами. // — Я тебя уверяю, что нет. Это же очевидно! Я искал везде, черт побери! Ты мне ничего не давала, ничего, ничего. // — Но ведь я сказала тебе пойти зарегистрировать багаж! Для этого мне нужно было отдать тебе билеты? Ты меня принимаешь за идиота? Ну?! Это же лишено смысла! Посмотри на часы. Поезд отходит в 11 часов 30 минут. Поищи хоть немного. // — Но я уже искал повсюду — в жилете нет, в пиджаке — нет, в пальто — нет, нет, нет! Это ты…

(обратно)

461

— Может быть, билеты у месье в брюках?

(обратно)

462

— Идиот! Я вас спрашиваю, вы когда-нибудь слышали, чтобы билеты клали в брюки? Никогда…

(обратно)

463

Ах! Вы так говорите! (фр.).

(обратно)

464

Seidlitz powder (англ.) — слабительное, состоящее из двух порошков, каждый из которых растворяется отдельно, а затем смешивается.

(обратно)

465

«Who's who?» (англ.) — «Кто есть кто», ежегодный биографический справочник.

(обратно)

466

Бенджамин Дизраэли (Диззи),(1804–1881) — премьер-министр Великобритании, писатель.

(обратно)

467

— Прекрасно! Мои поздравления, милорд!

(обратно)

468

— Как я красив!

(обратно)

469

— Как я красива!

(обратно)

470

— Ты меня принимаешь за идиота?

(обратно)

471

Surete — Управление национальной безопасности (фр.).

(обратно)

472

Паддингтон — один из лондонских вокзалов.

(обратно)

473

Кимберли — город в ЮАР, известный добычей и обработкой алмазов.

(обратно)

474

Петроний (?–66 г. н. э.) — римский писатель.

(обратно)

475

Игра слов. По-английски club означает и «клуб» и «трефы» — карточная масть.

(обратно)

476

Викарий — в англиканской церкви помощник священника.

(обратно)

477

Биретта — головной убор католических и пресвитерианских духовных лиц.

(обратно)

478

Кенситисты — последователи Джона Кенсита, одного из членов левого крыла в англиканской церкви, ярого противника ритуалов, заимствованных англиканской церковью из католицизма.

(обратно)

479

Фокс Джон (1516-1587) — английский писатель священник, автор известных жизнеописаний мучеников.

(обратно)

480

Передаточная надпись — надпись, удостоверяющая переход прав по этому документу к другому лицу.

(обратно)

481

Eclairrissement (фр.) — объяснение.

(обратно)

482

Персонаж романа Ч. Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим».

(обратно)

483

Сохо — район, известный французскими и итальянскими ресторанами.

(обратно)

484

Библия. Книга Песни Песней Соломона, глава 8, стих 6.

(обратно)

485

Катулл Гай Валерий (ок.87 – ок. 54 до н. э.) — римский поэт.

(обратно)

486

Витрувий — римский архитектор и инженер 2-ой половины I в. до н. э.

«Сатирикон» — сатирический роман, изданный древнеримским писателем Петронием (I в. н. э.).

(обратно)

487

Себастьян Мюнстер (1489–1552) — немецкий ученый и географ. Его главный труд «Всеобщая космография» (1544), т. е. мироописание, переводился на многие языки и более века являлся образцом описательной географии.

(обратно)

488

Элсолл Мэнор — поместье Элсолл.

(обратно)

489

Slatus quo (лат.) — существующее положение.

(обратно)

490

Льюис и Шорт — составители латинско-английского словаря. Впервые издан в 1879 г.

(обратно)

491

Jus-jurandum (лат.) — клятва, присяга.

(обратно)

492

Паб (англ. разг.) — пивная, трактир, таверна.

(обратно)

493

Кью-Гарденз — большой ботанический сад в западной части Лондона.

(обратно)

494

По-английски «черная овца», которая по народным поверьям считается отмеченной печатью дьявола.

(обратно)

495

Капитан Блэкбирд — Эдуард Тич — английский пират, умер в 1718 г.

(обратно)

496

Fortunata — счастливый, удачный, благоприятный.

(обратно)

497

Sol (лат.) — солнце.

(обратно)

498

De Novis Insulis (лат.) — новые острова.

(обратно)

499

Герой рассказа путает два слова: Гоморра и каморра. Содом и Гоморра — города, некогда существовавшие в районе Мертвого моря; по Библии, погрязшие в грехах и Обращенные в пепел обрушившимися с неба потоками серы и огня. Каморра — итальянская тайная террористическая организация, появившаяся в Южной Италии в 30-х годах прошлого века и сохранившаяся до наших дней.

(обратно)

500

Даго — презрительное название итальянцев.

(обратно)

501

Библия. Евангелие от Иоанна. Глава 18, стих 38.

(обратно)

502

Боже мой! (фр.)

(обратно)

503

Имеется в виду день памяти погибших в первую или вторую мировую войну (отмечается 11 ноября, в день заключения перемирия, положившего конец первой мировой войне). (Здесь и далее прим. перев.).

(обратно)

504

Обелиск в Лондоне, воздвигнутый в 1920 г. в честь погибших в первую мировую войну.

(обратно)

505

Выставочный павильон из стекла и чугуна, построенный в Лондоне для «Великой Выставки» 1851 г.

(обратно)

506

Лесопарк на окраине Лондона; известен праздничными ярмарками и аттракционами.

(обратно)

507

Выставочный зал в западной части Лондона, построенный в 1908 г. для франко-британской выставки и Олимпийских игр.

(обратно)

508

Ближайшее ко дню перемирия воскресенье; в этот день в церквях служат панихиды по павшим в ходе первой и второй мировых войн.

(обратно)

509

Конечная точка (лат.).

(обратно)

510

Напротив (фр.).

(обратно)

511

Эдуард Кокер (1631–1675) — автор учебника арифметики.

(обратно)

512

Moules marinieres (фр.) — мидии, приготовленные в вине и луковом соусе и поданные к столу прямо в ракушках.

(обратно)

513

Документы (фр.).

(обратно)

514

Куропатка в тесте (фр.).

(обратно)

515

Фландрский мак — искусственный цветок красного мака, который носят в петлице в поминальное воскресенье в память об английских солдатах, погибших во Фландрии в ходе первой мировой войны.

(обратно)

516

Кофе с молоком (фр.).

(обратно)

517

Королева Великобритании и Ирландии; правила с 1702 по 1714 гг.

(обратно)

518

Посредственное вино (фр.).

(обратно)

519

Вещественные доказательства (фр.).

(обратно)

520

Nux vomica — букв. «рвотный орех» (лат.)., семя плода чилибухи, (Stychnos nux-vomica), дерева, произрастающего в Восточной Индии; из этого семени добывается яд стрихнин.

(обратно)

521

Библейский персонаж, сестра Марии и Лазаря (Лк, х. 40,41), которая «заботится и суетится о многом»; в христианской аллегории — символ активного, деятельного подхода к жизни.

(обратно)

522

Мф, xii.44.

(обратно)

523

Вывод, не соответствующий посылкам; нелогичное заключение (лат.).

(обратно)

524

Персики с мороженым и ликером (фр.).

(обратно)

525

Сюпрем из камбалы (фр.). - блюдо из камбалы под белым соусом.

(обратно)

526

Кому это выгодно? (лат.).

(обратно)

527

Устрицы «Мюсграв» (фр.).

(обратно)

528

Черепаховый суп (фр.).

(обратно)

529

Филе камбалы (фр.).

(обратно)

530

Жареный фазан (фр.).

(обратно)

531

Яблоки «Бирон» (фр.).

(обратно)

532

Мороженое-суфле (фр.).

(обратно)

533

Олд-Бейли — название здания в Лондоне, в котором находится Центральный уголовный суд. (Здесь и далее примеч. перев.)

(обратно)

534

У. Шекспир, сонет 121.

(обратно)

535

Холлоуэй — самая большая женская тюрьма Англии. Основана в Лондоне в 1883 году.

(обратно)

536

Здесь обыгрывается строка из известного английского детского стихотворения: «Высоко-высоко над миром, как бриллиант в небесах».

(обратно)

537

Прекрасные глаза (фр.).

(обратно)

538

Умеренный успех (фр.).

(обратно)

539

Игра слов: tie — связь и tie — галстук (англ.).

(обратно)

540

Не правда ли? (фр.)

(обратно)

541

У. Шекспир, сонет 88.

(обратно)

542

«Снежок» — сленговое название кокаина.

(обратно)

543

Меблированные апартаменты (фр.).

(обратно)

544

Игра слов: feather — перо, stone — камень (англ.).

(обратно)

545

Дрожь (фр.).

(обратно)

546

Роковая женщина (фр.).

(обратно)

547

Рам (Rum) — подозрительный (англ.).

(обратно)

548

Одна из старейших английских фирм, производящая товары для рыбалки

(обратно)

549

cardinal — Марка катушки для спиннинга

(обратно)

550

march brown — вид "мушки" т. е. ложной наживки для рыб

(обратно)

551

Шотландцев

(обратно)

552

Первая Мировая война

(обратно)

553

Презрительное прозвище итальянцев, испанцев, португальцев

(обратно)

554

Область в Шотландии

(обратно)

555

Часть Шотландии

(обратно)

556

В Шотландии на местах наиболее сложные уголовные дела расследуют прокуроры-фискалы — представители органов системы публичного уголовного преследования

(обратно)

557

Игра в гольф двумя парами.

(обратно)

558

Помещение, занимаемое гольф-клубом

(обратно)

559

silver king — марка мячей для гольфа, отличающихся рельефной поверхностью

(обратно)

560

Определенное число ударов в гольфе

(обратно)

561

Мальчик, подносящий при игре в гольф клюшки, мячи

(обратно)

562

Западная, аристократическая часть Лондона.

(обратно)

563

Эдвард Берн-Джонс (1833–1998) — английский живописец, прерафаэлит

(обратно)

564

«Владычица Шалот» («the lady of shalott») — поэма Альфреда Теннисона.

(обратно)

565

Легендарный африканский правитель, воспетый в старинной английской народной балладе и неоднократно упоминаемый Шекспиром. Был женоненавистником, пока не влюбился в нищенку

(обратно)

566

tollbooth (искаженное) — так в средневековой Шотландии называли дом, в котором располагались городские органы управления, суд, а также тюрьма.

(обратно)

567

Святой Генгульф, крупный землевладелец некогда живший в Бургундии. Славился благотворительностью и чудотворением, а погиб от руки любовника своей жены

(обратно)

568

Мария Монтессори (1870–1952) — итальянский педагог, создательница педагогической системы, основанной на идее свободного воспитания

(обратно)

569

Шуточное стихотворение из пяти строк, где две первые рифмуются с последней

(обратно)

570

В Шотландии название мэра

(обратно)

571

Иан Хэй (1876–1952) — английский писатель и сценарист

(обратно)

572

Томас Джимми — английский политический деятель, в 1924 году входил в состав лейбористского правительства. — Примеч. ред.

(обратно)

573

Вагон особой комфортности фирмы "Pullman Palace Car Company"

(обратно)

574

Стекло Крукса — стекла для очков, имеющие низкую пропускаемость ультрафиолетовых лучей.

(обратно)

575

Уильям Хит Робинсон — английский художник и иллюстратор старинных сказок, прославившийся так же рисунками сложных вымышленных устройств и приспособлений

(обратно)

576

Хитроумный юнец по прозвищу Сталки — герой сборника рассказов Р.Киплинга "Сталки и компания"

(обратно)

577

Гандикапом во многих спортивных состязаниях называют прибавление дополнительных очков слабым участникам для выравнивания их шансов на победу

(обратно)

578

Фернан Леже (1881–1955) — французский живописец, скульптор, график, керамист и декоратор, поборник так называемой эстетики машинных форм и механического искусства.

(обратно)

579

Выводящий удар в гольфе, производится недалеко от лунки.

(обратно)

580

Скос траектории мяча

(обратно)

581

Однобортный сюртук с закругленными расходящимися спереди фалдами

(обратно)

582

Растение, настой которого применяется в медицине в виде примочек при ссадинах и ушибах

(обратно)

583

Произведение английского писателя Горация Уолпола (1717–1797), основателя так называемого готического романа, повествования которого овеяны атмосферой тайн и ужаса.

(обратно)

584

Английский писатель, автор первых английских детективных романов

(обратно)

585

В Новом Завете есть рассказ об Анании, члене христианской общины, пытавшимся обмануть апостола Петра, за что обманщик был наказан смертью.

(обратно)

586

Восточная, беднейшая часть Лондона

(обратно)

587

Мэйфер — один из самых престижных районов Лондона

(обратно)

588

Предположение, признаваемое достоверным, пока не будет доказано обратное; окончательная презумпция — доказанность факта, определяющаяся доказанностью обстоятельств, с ним связанных

(обратно)

589

Амалек, или Амалик, — библейский персонаж, имя которого в иудаизме стало нарицательным для обозначения злейших врагов еврейского народа. В европейской культуре сюжеты, связанные со сражениями израильтян и амалекитян, рассматриваются как отражение противостояния божественного добра и иррационального зла.

(обратно)

590

Город на западе Шотландии

(обратно)

591

Горизонтальная балка, передним концом подвижно укрепленная в нижней части мачты и идущая по направлению к корме. Служит для растягивания нижней кромки паруса

(обратно)

592

Один из наиболее престижных колледжей Оксфордского университета

(обратно)

593

Шерстяная костюмная ткань

(обратно)

594

Графство в Шотландии

(обратно)

595

Район озер на северо-западе Англии

(обратно)

596

Крофтс, Фриман Виллс (1879–1957) — англо-ирландский писатель, автор детективов, был крайне популярен в первой половине XIX века

(обратно)

597

Переиначенный отрывок из трагедии «Макбет», далее автор также использует отрывки из произведений Шекспира.

(обратно)

598

Коро, Жан Батист Камиль (1796–1875) — французский художник, визажист и портретист. — Примеч. ред.

(обратно)

599

Честертон, Гилберт Кит (1874–1936) — английский писатель и христианский мыслитель

(обратно)

600

Суинберн, Алджерон Чарльз (1837–1909) — английский поэт

(обратно)

601

Строки из поэму "Паломничество Чайльд-Гарольда" Дж. Г. Байрона

(обратно)

602

Ежегодный матч по крикету между упомянутыми привилегированными частными школами в Англии является старейшей традицией

(обратно)

603

Трупное окоченение (лат)

(обратно)

604

Имеется в виду героиня пьесы У. Шекспира «Венецианский купец», которая испытывала женихов, предлагая им выбрать один из трех ларцов.

(обратно)

605

Символическое обозначение места, где будет вершиться Страшный суд

(обратно)

606

В Ветхом Завете богатырь, сила которого заключалась в волосах

(обратно)

607

Ежегодная премия за лучшее стихотворение, написанное студентом Оксфордского университета. Была учреждена в 1806 г. в память о сэре Роджере Ньюдигейте, существует до сих пор.

(обратно)

608

Это выяснила уже после ее смерти Барбара Рейнольдс — подруга, душеприказчица и биограф Сэйерс.

(обратно)

609

Дороти Л. Сэйерс. «Сильный яд». Перевод с англ. М. Переясловой.

(обратно)

610

Так говорит об Уимзи одна из сотрудниц рекламного агентства «Пим» в романе «Убийству нужна реклама».

(обратно)

611

Дороти Л. Сэйерс. «Как я придумывала лорда Питера Уимзи». Перевод с англ. О. Попова.

(обратно)

612

Дороти Л. Сэйерс. «Сильный яд». Перевод с англ. М. Переясловой.

(обратно)

613

Имеется в виду роман Дороти Л. Сэйерс Clouds of Witness (1926), в заглавии которого используется библейская цитата: «Посему и мы, имея вокруг себя такое облако свидетелей, свергнем с себя всякое бремя и запинающий нас грех и с терпением будем проходить предлежащее нам поприще» (Евр. 12:1). Роман выходил на русском языке под названием «Труп в оранжерее».

(обратно)

614

Эта привилегия была упразднена только в 1948 г.

(обратно)

615

Charles Wilfrid Scott-Giles. The Wimsey Family: A Fragmentary History Compiled from Correspondence with Dorothy L. Sayers. London: Gollancz, 1977-

(обратно)

616

Первая строка известного мнемонического стихотворения, помогающего запомнить типы силлогизмов.

(обратно)

617

Дороти Л. Сэйерс. «Сильный яд». Перевод с англ. М. Переясловой.

(обратно)

618

Перевод с англ. А. Кривцовой и Е. Ланна.

(обратно)

619

Томас Ловелл Ееддоуз (1803–1849) — английский поэт-романтик. Основной темой его творчества была смерть (пьеса «Книга шуток со смертью» — самое значительное его произведение, при жизни не опубликованное).

(обратно)

620

Джон Род — один из псевдонимов английского писателя Сесила Джона Стрита, плодовитого автора детективов и члена Детективного клуба. Сэйерс советовалась с ним в письмах, выбирая способ, каким в ее романе будет зашифровано тайное послание.

(обратно)

621

Перевод с англ. А. Азова.

(обратно)

622

Сизигийные приливы — самые высокие, бывают на новолуние и полнолуние. Квадратурные — самые низкие, наступают к концу i-й и уй четвертей Луны.

(обратно)

623

Доктор Джон Ивлин Торндайк — герой детективов Р. Остина Фримена, современника и соотечественника Дороти Сэйерс. Остин Фримен очень внимательно относился к научным методам своего героя и всегда проверял их экспериментально в лаборатории.

(обратно)

624

Громкое убийство, совершенное в Лондоне в 1823 г. Вошло в фольклор в виде стишка:

(обратно)

625

Перевод с англ. А. Азова.

(обратно)

626

Папа Вильям — престарелый, но бодрый герой нравоучительного стихотворения Роберта Саути, которое Льюис Кэрролл спародировал в «Алисе в Стране чудес»:

(обратно)

627

Перевод с англ. А. Азова.

(обратно)

628

Эдгар Уоллес (1875–1932) — британский писатель, популярный и необычайно плодовитый автор триллеров, считается основоположником этого жанра. Члены Детективного клуба, к которому принадлежала Дороти Л. Сэйерс, никогда не упускали случая поиздеваться над этим автором.

(обратно)

629

Речь идет о классе недорогих гостиниц, где не подают спиртное. Такие гостиницы появились в XIX веке в рамках движения за трезвость, которое ко времени действия романа, впрочем, потеряло популярность.

(обратно)

630

Другие времена, другие нравы (фр.).

(обратно)

631

Цитата из «Гамлета», акт III, сцена 2. Перевод с англ. Б. Пастернака.

(обратно)

632

Перевод с англ. А. Азова.

(обратно)

633

Мф. 24:28.

(обратно)

634

Акт Habeas corpus — закон о свободе личности, действующий в Англии с 1679 года. Он запрещает заключение под стражу без суда. Habeas corpus (лат. «должен иметь тело») — название судебного приказа о доставлении арестованного в суд для рассмотрения законности ареста. Уимзи же обыгрывает «народную этимологию», когда это латинское выражение интерпретируется в том смысле, что для возбуждения дела об убийстве необходимо предъявить труп убитого.

(обратно)

635

«Громовержец» — прозвище газеты «Таймс», полученное в начале XIX века, когда ее влияние на британскую политику было гигантским.

(обратно)

636

Гарриет цитирует, немного переиначив, начало стихотворения Томаса Мура «Сердце и лютня»:

(обратно)

637

«Корнер-хаус» — сеть больших ресторанов в Британии.

(обратно)

638

Мисс Маффет — героиня классического детского стишка, фигурирующего в сборниках с 1805 г.:

Мисс Маффет несмело На стульчик присела И яблочный ела пирог.

Но сзади к ней вдруг Подкрался паук —

И мисс Маффет скорей наутек!

Перевод И. Родина, с изменениями.

(обратно)

639

Злодей-китаец — расхожий штамп в современной Сэйерс криминальной беллетристике. Один из ярчайших представителей этого типа — криминальный гений доктор Фу Манчу, персонаж английского писателя Сакса Ромера (1883–1959), герой кинофильмов и (впоследствии) комиксов.

(обратно)

640

Руритания — выдуманная европейская страна, в которой происходит действие нескольких романов популярного английского писателя Энтони Хоупа (1863–1933). Первый и самый известный из них — «Пленник замка Зенда» (1894).

(обратно)

641

Золото ювелирной, хотя и не самой высокой пробы.

(обратно)

642

Шикарный торговый пассаж в центре Лондона.

(обратно)

643

Батское кресло — одноместный экипаж на трех или четырех колесах, которым часто пользовались инвалиды. Названо по месту своего изобретения (курортный город Бат в графстве Сомерсет). Его приводили в движение, толкая сзади, но могли и запрягать лошадь. Такое средство передвижения было распространено на английских водных курортах.

(обратно)

644

DebretPs Peerage & Baronetage — генеалогический справочник британской аристократии, издается с 1769 г.

(обратно)

645

Хрустальный дворец — огромный павильон из стали и стекла, построенный в Лондоне к Всемирной выставке 1851 г.

(обратно)

646

Ипр — город в Бельгии. Во время Первой мировой войны Ипрский выступ в британских линиях обороны стал ареной трех крупных сражений.

(обратно)

647

Оскар Уайлд, «Сфинкс». Перевод с англ. Н. Гумилева.

(обратно)

648

Перевод с англ. А. Азова.

(обратно)

649

Фенацетин — обезболивающее и жаропонижающее лекарство. Его изобрели в 1887 г. и широко применяли вплоть до третьей четверти XX века. Отказались из-за побочных эффектов.

(обратно)

650

Разрешение на брак требовалось для того, чтобы обойти установленные правила (обязательное объявление о браке за три недели до венчания, которое должно пройти в приходской церкви одного из брачующихся).

(обратно)

651

Чтобы получить право венчаться в этой церкви.

(обратно)

652

Здесь и далее цитаты, где не указано иное, — в переводе А. Савиных.

(обратно)

653

Имеется в виду масштабное сражение на Марне в сентябре 1914 г., закончившееся поражением германской армии.

(обратно)

654

Это означает, что упомянутый Рэтклифф — сын пэра.

(обратно)

655

Уничижительное название для иностранцев, изначально относилось к итальянцам и испанцам (образовано от имени Диего), потом распространилось на другие национальности.

(обратно)

656

Выдуманный трест, упоминается также в романе Сэйерс «Сильный яд».

(обратно)

657

Гандикап — рейтинг мастерства игрока в гольф, чем меньше гандикап, тем выше мастерство.

(обратно)

658

Модлин-колледж — один из старейших колледжей Оксфордского университета.

(обратно)

659

Увлечение, задор (фр.).

(обратно)

660

Чудо (фр.).

(обратно)

661

Что вы хотите? (фр.)

(обратно)

662

Бедняга Алексис! (фр.)

(обратно)

663

Затруднение, неприятность (фр.).

(обратно)

664

Вот так (фр.).

(обратно)

665

Bouton — прыщ (фр.).

(обратно)

666

Не так ли} (фр.)

(обратно)

667

Его любовница (фр.).

(обратно)

668

Боже мой! (фр.)

(обратно)

669

Зд.: а? (фр.)

(обратно)

670

Право же (фр.).

(обратно)

671

Детективы (фр.).

(обратно)

672

Знаток (фр.).

(обратно)

673

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

674

Генри Майо Бейтмен (1887–1970) — знаменитый британский карикатурист.

(обратно)

675

Полковника возмущает, что в 1928 г. право голоса получили все женщины старше 21 года. До того в Великобритании женщины могли голосовать с 30 лет, причем только замужние либо имеющие университетское образование.

(обратно)

676

В сказке Д.Р. Киплинга «Откуда у Леопарда пятна» Леопард просил не рисовать на нем «безвкусно огромных» пятен, как у Жирафа.

(обратно)

677

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

678

Уимзи цитирует любимую присказку миссис Гаммидж из «Дэвида Копперфильда» Ч. Диккенса. Перевод с англ. А. Кривцовой и Е. Ланна.

(обратно)

679

Так сказано не в Библии, а в трагедии английского драматурга Уильяма Конгрива «Невеста в трауре» (1697):

(обратно)

680

На самом деле это сказано в Евангелии (Лк. 4:13): «И, окончив все искушение, диавол отошел от Него до времени».

(обратно)

681

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

682

Джимми о'гоблин — старое жаргонное название фунтов стерлингов, особенно соверенов.

(обратно)

683

Стоячий воротничок с отогнутыми уголками. Его ввел в моду британский премьер-министр Уильям Гладстон (1809–1898).

(обратно)

684

Существует легенда о человеке, чье лицо или целую фигуру видно в очертаниях лунных морей. Одни считают, что это Каин, другие — что безымянный обыватель, попавший на Луну за кражу капусты или хвороста.

(обратно)

685

Фунты стерлингов мог выпускать не только Английский банк (центральный банк страны), но и некоторые коммерческие банки на территории Шотландии и Северной Ирландии, а также банки коронных владений и заморских территорий.

(обратно)

686

Положение обязывает (фр.).

(обратно)

687

Флит-стрит — улица в Лондоне, где располагались редакции ведущих британских газет.

(обратно)

688

Слегка искаженная строчка из старой застольной песни «Друг и бутылка», ставшая популярным тостом: «Да не оставят нас друзья, да льется выпивка рекою».

(обратно)

689

Эти слова произнесла перед казнью британская медсестра Эдит Кэвелл, героиня Первой мировой войны, спасавшая раненых независимо от того, на чьей стороне они воевали. Она помогла 100 солдатам союзной армии бежать из оккупированной Германией Бельгии, а затем была арестована немцами и расстреляна.

(обратно)

690

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

691

В английских пабах было принято смешивать разные сорта пива.

(обратно)

692

Евр. 13:2: «Страннолюбив не забывайте, ибо через него некоторые, не зная, оказали гостеприимство Ангелам».

(обратно)

693

Привычная нам металлическая пробка с загнутым зубчатым краем (так называемая «кроненпробка») была запатентована в 1892 г. американцем У. Пейнтером и стала первым коммерчески успешным одноразовым изделием.

(обратно)

694

Старинное шутливое проклятие: «Надеюсь, твой кролик сдохнет, а клетку ты продать не сможешь».

(обратно)

695

Старинные английские клубы псовой охоты на лис.

(обратно)

696

Что я вам говорил? Искра зажглась (фр.).

(обратно)

697

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

698

Абердин — третий по величине город в Шотландии, анекдотическая столица суровых и прижимистых шотландцев, которые вряд ли бы стали разбрасываться золотыми монетами.

(обратно)

699

Лови момент (лат.).

(обратно)

700

Роман в жанре черного юмора, написанный Р. Л. Стивенсоном в соавторстве с Ллойдом Осборном. Его герой, оказавшись в затруднительной ситуации, вспоминает Робинзона Крузо и, как он, выписывает в два столбика плюсы и минусы своего положения.

(обратно)

701

Расхожая анекдотическая фраза, описывающая отношение британских путешественников к туземцам, населяющим далекие земли (например, австралийским). На вопрос о нравах и обычаях аборигенов англичанин якобы отвечал: «Нравов никаких, обычаи мерзкие».

(обратно)

702

Герой ренессансной легенды, африканский король, полюбивший ни

щенку в лохмотьях.

(обратно)

703

Герой романа Р. Л. Стивенсона «Похищенный».

(обратно)

704

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

705

Лорд Питер цитирует LXII стихотворение книги «Шропширский па

рень» английского поэта А.Э. Хаусмана, в котором, в свою очередь, процитирована строка из поэмы Дж. Мильтона «Потерянный рай».

(обратно)

706

Город Шеффилд в графстве Южный Йоркшир — старейший в Британии центр производства бритв.

(обратно)

707

Под таким девизом выступали супруги Занциг — дуэт иллюзионистов и оккультистов, который гремел на рубеже XIX–XX веков. Фраза вошла в поговорку

(обратно)

708

Главное общественное здание в средневековом шотландском городе.

(обратно)

709

Прекрасно (фр.).

(обратно)

710

Господа Бога (фр.)

(обратно)

711

Любовь! (фр.)

(обратно)

712

Баран (фр.)

(обратно)

713

Например (фр.).

(обратно)

714

Это другое (фр.).

(обратно)

715

Сумасшедший (фр.).

(обратно)

716

Это невероятно (фр.).

(обратно)

717

Фрагмент сонета Пьера де Ронсара «Хочу три дня мечтать, читая „Илиаду“»:

(обратно)

718

Болеутоляющее и жаропонижающее лекарство, вышло из употребления.

(обратно)

719

Если у паба не было лицензии на продажу спиртного для распития его в самом пабе, он не имел права продавать открытые бутылки.

(обратно)

720

Пантомима — зд.: разновидность музыкальной комедии. Они стави

лись по известным волшебным сказкам, но сюжеты могли причудливо меняться. В частности, «Аладдин», который впервые был поставлен в 1788 г., со временем «переехал» в Китай.

(обратно)

721

Силой оружия (лат.).

(обратно)

722

Мф. 4:19.

(обратно)

723

Дж. Байрон. «Дон Жуан». Перевод с англ. Т. Гнедич.

(обратно)

724

В. Шекспир. «Много шума из ничего». Акт II, сцена 3.

(обратно)

725

Ос. 13:14,1 Кор. 15:55.

(обратно)

726

Ставшая легендарной благодаря своей бессмысленности фраза из учебников французского языка.

(обратно)

727

Льюис Кэрролл. «Алиса в Стране чудес». Перевод с англ. Н. Демуровой.

(обратно)

728

Этой фразой журналист Генри Мортон Стэнли в 1871 г. приветствовал знаменитого исследователя Африки Давида Ливингстона, встретив того в селении Уджиджи вблизи озера Танганьика (современная Танзания). На многие мили вокруг не было больше ни одного белого человека, но обратиться к Ливингстону, которому он не был представлен, Стэнли мог только таким образом.

(обратно)

729

Строки из стихотворения «В солдатской столовой» поэта викторианского времени Сэмюела К. Коэна. Его герой, британский солдат, спасся от выстрела сипая (индийского повстанца), потому что пуля попала в Библию, лежавшую в нагрудном кармане.

(обратно)

730

Мф. 22:27.

(обратно)

731

Искаженная цитата из «Оды соловью» Дж. Китса:

(обратно)

732

«Сколько миль до Вавилона?» — старинный детский стишок.

(обратно)

733

Поговорка: «Конские копыта страдают не от охоты, а от цок-цок-цок

по каменистой дороге».

(обратно)

734

Двустишие принадлежит перу американской писательницы Наоми Ройд-Смит. Перевод с англ. Г. Дурново.

(обратно)

735

Встроенный в часы радиоприемник автоматически корректировал ход часов в соответствии с радиосигналами точного времени.

(обратно)

736

Главные управляющие, или маточные, часы — точные часы, синхронизирующие работу всех часов в школе, офисе, в железнодорожной сети, на телефонной станции и т. п. В описываемое время это чаще всего были электрические часы с маятником.

(обратно)

737

Из баллады Бюргера «Ленора». Перевод с нем. В. Жуковского.

(обратно)

738

Г.У. Лонгфелло. «Деревенский кузнец». Перевод с англ. М. Донского.

(обратно)

739

Осада города Мафекинг, расположенного на территории современной ЮАР, во Вторую англо-бурскую войну продолжалась с октября 1899 г. до мая 1900-го.

(обратно)

740

Этой фразой часто заканчиваются дневниковые записи Сэмюела Пипса (1633–1703) — чиновника британского адмиралтейства. Перевод с англ. А. Ливерганта.

(обратно)

741

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

742

Нонконформисты — собирательное название для нескольких религи

озных течений, отколовшихся в разное время от англиканской церкви.

(обратно)

743

Морская болезнь (фр.).

(обратно)

744

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

745

В. Шекспир. «Гамлет». Акт III, сцена 2. Перевод с англ. К. Р.

(обратно)

746

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

747

Существовали обычное и специальное разрешения на брак, последнее позволяло венчаться в любой церкви (даже если никто из пары не был ее прихожанином). Его выдавал архиепископ Кентерберийский (духовный глава Церкви Англии).

(обратно)

748

Скорее всего, здесь имеется в виду, что условия страхования частного автомобиля не позволяли использовать его как такси. Если бы водителя заподозрили в том, что он подвозил кого-то за плату, он лишился бы страховки.

(обратно)

749

Иез. 44:31.

(обратно)

750

Политическая партия под названием «Крестовый поход за свободную торговлю в Империи» была основана в 1929 г. и в начале 30-х участвовала в парламентских выборах. Основной целью она провозглашала превращение Британской империи в зону свободной торговли, защищенную от импортных товаров протекционистскими пошлинами.

(обратно)

751

Ср. 1 Тимофею 6:ю: «Ибо корень всех зол есть сребролюбие».

(обратно)

752

Во время Первой мировой войны был принят Закон о защите королевства, ограничивший личную свободу граждан в интересах государства. В частности, он строго регулировал часы работы пабов: 12.00–15.00,18.30–21.30.

(обратно)

753

Предвосхищение основания (лат.) — логическая ошибка, заключающаяся в том, что в качестве довода приводится такое положение, которое само нуждается в доказательстве.

(обратно)

754

В. Шекспир. «Венецианский купец». Акт II, сцена 7. Перевод с англ. Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

755

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

756

Мисс Кон пишет письма на именных бланках.

(обратно)

757

Линкольнский чертик — символ города Линкольн и популярный мотив для английских дверных молотков с XVIII века.

(обратно)

758

Джеймс Генри Томас, видный лейбористский политик, большой пижон. Карикатурист Дэвид Лоу рисовал его в образе «Лорда Фрака».

(обратно)

759

Филипп Сноуден — один из основателей лейбористской партии, дважды был канцлером казначейства (министром финансов). В 1931-м (за год до выхода романа «Где будет труп») поддержал националистическую коалицию и был изгнан лейбористами.

(обратно)

760

В. Шекспир. «Гамлет». Акт I, сцена 5. Перевод с англ. М. Лозинского.

(обратно)

761

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

762

Это один из самых известных лимериков — абсурдных стишков:

(обратно)

763

Это название перекликается с фразой из пьесы В. Шекспира «Генрих VI»: «Восстанет даже червь, ногою смятый» (акт II, сцена 2).

(обратно)

764

В «Антонии и Клеопатре», акт У сцена 2. Перевод с англ. О. Сороки.

(обратно)

765

Популярное средство для улучшения пищеварения и повышения общего тонуса.

(обратно)

766

Мистер Салливан приблизительно цитирует ремарку из седьмой сцены третьего акта: «На галерее появляется Глостер между двумя епископами». Перевод с англ. М. Донского.

(обратно)

767

В этой сцене (акт III, сцена 4) Ричард мгновенно переходит от благодушия к ярости. Узнав, что Гастингс верен законному наследнику престола, он разыгрывает приступ гнева, обвиняет любовницу Гастингса в колдовстве и приказывает его казнить.

(обратно)

768

А здесь (акт IY сцена 2) Ричард повторяет «который час?», притворяясь, что не слышит, как Бэкингем, вышедший из милости, просит у него давно обещанную награду.

(обратно)

769

Ирландский больничный тотализатор — лотерея в поддержку медицинских учреждений Ирландии. Проводилась с 1930 г. и пользовалась в Великобритании большой популярностью.

(обратно)

770

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

771

Главный констебль — начальник полиции графства.

(обратно)

772

Советский клуб — клуб, где собираются левые интеллектуалы, журналисты, члены лейбористской партии и пр. Клуб этот никогда не существовал, он был придуман Дороти Л. Сэйерс и неоднократно упоминается в ее книгах. Она описывает его как место для людей, «которые скорее широко мыслят, чем широко живут». Находится он на Джеррард-стрит — там, где на самом деле располагался Детективный клуб, в котором состояла сама Сэйерс и многие ее друзья и коллеги.

(обратно)

773

В. Шекспир. «Отелло». Акт ГУ сцена 2. Перевод с англ. М. Лозинского.

(обратно)

774

Так Валет отвечал на вопрос, умеет ли он плавать. Л. Кэрролл.

«Приключения Алисы в Стране чудес». Перевод с англ. Н. Демуровой.

(обратно)

775

Дан. 3:91.

(обратно)

776

Лорд Питер цитирует стихотворение А. Теннисона:

(обратно)

777

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

778

В рассказе А. Конан Дойла «Пляшущие человечки» Холмс, разгадывая шифр, первым делом вычисляет букву «Е» на том основании, что это самая частотная буква, и даже в короткой фразе она встретится несколько раз. Приведенная Уимзи фраза не содержит ни одной «Е».

(обратно)

779

Транжирить (англ.).

(обратно)

780

Все пропало, срочно спасайтесь (англ.).

(обратно)

781

Описанная Уимзи система называется «шифром Плейфера» или «квадратом Плейфера» по имени лорда Лайона Плейфера, который внедрил ее в государственные службы Великобритании.

(обратно)

782

Парламентское объединение, на основе которого в 1859 г. возникла Либеральная партия.

(обратно)

783

В 1908 г. в Великобритании ввели пенсии для людей старше 70 лет. Этот закон был принят в рамках так называемой «либеральной реформы», одним из авторов которой был Дэвид Ллойд Джордж — в то время он занимал пост канцлера казначейства, позже стал премьер-министром.

(обратно)

784

Пособия по безработице также появились в результате либеральной реформы (в 1911 г.).

(обратно)

785

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

786

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

787

Ведущий лондонский клуб Консервативной партии.

(обратно)

788

Гипотеза о том, что буквы RBEXMG обозначают дату, записанную полностью цифрами, была признана несостоятельной. Вычисления, связанные с ее проверкой, для краткости опущены. (Прим, автора.)

(обратно)

789

June — июнь (англ.).

(обратно)

790

Варшава (англ.).

(обратно)

791

Часто встречающийся суффикс.

(обратно)

792

Монарх (англ.).

(обратно)

793

Монархия (англ.).

(обратно)

794

Его высочеству… (англ.).

(обратно)

795

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

796

До начала 1950-х гг. «Морган мотор компани» выпускала малолитражные машины на трех колесах: два спереди, одно сзади.

(обратно)

797

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

798

Приходская церковь на Трафальгарской площади, в самом центре Лондона. В ее крипте (подземном помещении) работает кафе для бездомных.

(обратно)

799

В британских такси пассажир и водитель разделены перегородкой со стеклянным окошком.

(обратно)

800

Два шиллинга.

(обратно)

801

Модная джазовая песня. Была написана в 1931 г. — за год до событий романа.

(обратно)

802

Комическая опера У. Ш. Гилберта и А. Салливана — отцов английской оперетты.

(обратно)

803

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

804

Заключительная фраза из известного письма президента США Гровера Кливленда 1890 г., в котором тот описывает радости счастливого брака.

(обратно)

805

Строчка стихотворения, написанного Инносентом Смитом, героем романа Г. К. Честертона «Жив-человек»:

(обратно)

806

Проницательный читатель догадается, что во время действия книги Великобритания еще не отказалась от золотого стандарта. (Прим, автора.)

(обратно)

807

В. Шекспир. «Гамлет». Акт I, сцена 5. Пер. М. Лозинского.

(обратно)

808

Псалтырь. 2:9:

Проси у Меня, и дам народы в наследие

Тебе и пределы земли во владение Тебе;

Ты поразишь их жезлом железным;

сокрушишь их, как сосуд горшечника.

(обратно)

809

Измененная строка из припева старинной моряцкой песни «Девушка из Амстердама»: «Больше я с тобой, красотка, на прогулку не пойду».

(обратно)

810

В. Шекспир. «Отелло». Акт III, сцена 3. Пер. М. Лозинского.

(обратно)

811

Ср. 1 Пет. 4:8: Любовь покрывает множество грехов.

(обратно)

812

В. Шекспир. «Как вам это понравится». Акт II, сцена 7. Перевод с англ. В. Левика.

(обратно)

813

Очень сложная имитация (фр.).

(обратно)

814

Лорд Питер цитирует заглавие пьесы У. Голдсмита.

(обратно)

815

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

816

Нинон де Ланкло (1620–1705) — знаменитая французская куртизанка, писательница, хозяйка литературного салона.

(обратно)

817

Луи-Филипп 1 был королем Франции с 1830-го по 1848 г.

(обратно)

818

Орел — герб Франции во времена Наполеона I.

(обратно)

819

Третий сын Луи-Филиппа (законнорожденный).

(обратно)

820

Пятый сын Луи-Филиппа.

(обратно)

821

Вторая французская империя (1852–1870).

(обратно)

822

Позорным для России Парижским миром завершилась в 1856 г. Крымская война. Во Франко-прусской войне Россия сохраняла нейтралитет, несмотря на прямую просьбу Франции о помощи.

(обратно)

823

Трактат подписан в 1878 г.

(обратно)

824

Возможно, Дмитрий Павлович Романов, двоюродный брат Николая II (1891–1942).

(обратно)

825

Претендент на английский престол во времена правления Генриха VII (конец XV века).

(обратно)

826

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

827

Роджер Шерингем — сыщик, действующий в книгах английского писателя Энтони Беркли, современника Сэйерс.

(обратно)

828

Фило Ванс — сыщик, придуманный американским писателем С. С. Ван Дайном.

(обратно)

829

Инспектор Френч расследует преступления в детективах ирландца Фримена Уиллса Крофтса.

(обратно)

830

С доктором Торндайком, героем Остина Фримена, читатель уже знаком. Цитата взята из рассказа «Ящик Пандоры».

(обратно)

831

Шифр Плейфера и способ его разгадки описаны в книге Рода «Гибель в Крэнбери-холле» (1930). Но Род, советуя Сэйерс использовать этот шифр, просил ее не читать его книгу, а придумать разгадку самостоятельно.

(обратно)

832

Громкое убийство, совершенное в 1924 г. на побережье в Восточном Сассексе: Патрик Мэон убил свою любовницу Эмили Кэй, расчленил труп заранее купленными пилой и тесаком, часть останков сварил, часть сжег в камине. Голову так и не нашли. Не удалось установить и причину смерти.

(обратно)

833

Омар Хайям. Рубаи.

Жизнь с крючка сорвалась и бесследно прошла,

Словно пьяная ночь, беспросветно прошла.

Жизнь, мгновенье которой равно мирозданью,

Как меж пальцев песок, незаметно прошла!

Перевод с фарси Г. Плисецкого.

(обратно)

834

Машина, выпускавшаяся английской компанией «Белсайз Моторе» в 1921–1924 гг.

(обратно)

835

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

836

Холмс произносит это в рассказе «В Сиреневой сторожке». Перевод

с англ. Н. Вольпина.

(обратно)

837

Орфография соответствует английскому слову "смерть"

(обратно)

838

Стенд — одна из главных улиц в центральной части Лондона; соединяет Уэст-Энд с Сити; на ней расположены театры, фешенебельные отели и магазины. Буквально "берег" — в старину улица шла непосредственно вдоль Темзы

(обратно)

839

Ковент-Гарден — площадь, где был расположен овощной и цветочный рынок в Лондоне; в настоящее время Лондонский оперный театр.

(обратно)

840

Кингсвэй — широкая улица в центре Лондона, на ней находятся конторы многих компаний.

(обратно)

841

Итон — старинный английский колледж, основанный в 1440 г

(обратно)

842

Мальборо — привилегированная частная средняя школа совместного обучения в Мальборо, графство Уилтшир. Основана в 1843, около 850 учащихся.

(обратно)

843

Бита в крикете изготовляется из древесины ивы, а мяч — из кожи.

(обратно)

844

Бэтсмен — отбивающий игрок в крикете.

(обратно)

845

То есть за победу и место — о ставке на скачках.

(обратно)

846

Мейфэр — фешенебельный район Уэст-Энда; известен дорогими магазинами и гостиницами. Буквально означает "майская ярмарка" — в старину был местом проведения весенних ярмарок.

(обратно)

847

Перевязь — символ незаконнорожденности в английской геральдике

(обратно)

848

Флит-Стрит — улица в Лондоне, где до недавнего времени располагались редакции главных британских газет; центр газетной индустрии страны.

(обратно)

849

Геральдический грифон — неофициальная эмблема лондонского Сити

(обратно)

850

Темпл-Бар — ворота, которые в течение нескольких веков стояли на западной границе лондонского Сити. В 1878 г. они были сняты, в 1888 г. вывезены из Лондона в Хартфордшир; в 1890 г. на этом месте был установлен памятник Темпл-Бар-Мемориал.

(обратно)

851

Барберри — пальто из непромокаемой ткани.

(обратно)

852

Бэллиол — один из наиболее известных колледжей Оксфордского университета; основан в 1263 г., назван по имени основателя Джона де Бейллиола.

(обратно)

853

"Игла Клеопатры" — принятое в Великобритании название обелиска из розового гранита, установленного на набережной Темзы в 1878 г. — один из двух обелисков, воздвигнутых около 1500 г. до н. э. у храма в Гелиополе в Египте

(обратно)

854

Фланелевые брюки (обычно белого цвета) — часть традиционной формы игроков в крикет.

(обратно)

855

Задний задерживающий — полевой игрок, стоит, ловя мяч за калиткой, и задерживает мячи, пропущенные им.

(обратно)

856

Cлоггер — тот, кто бьет по мячу

(обратно)

857

"Расстояние биты" — положение полевого игрока на правой обороне поля недалеко от бэтсмена.

(обратно)

858

Дополнительное очко присуждается бэстмену за перебежку, даже если он не отбил брошенный мяч

(обратно)

859

"Нога бэтсмена" — часть поля слева и позади бэтсмена

(обратно)

860

В результате изменения направления крученого мяча при касании о грунт.

(обратно)

861

Четверка — удар, за который бэтсмен получает четыре очка.

(обратно)

862

Трубный глас — звук трубы, возвещающий начало Страшного суда

(обратно)

863

Марджори Барбер тоже была выпускницей Сомервиля и снимала дом вместе с Мюриэл Сент-Клер Бирн.

(обратно)

864

Английское название пьесы и романа – Busman's Honeymoon (“Медовый месяц водителя автобуса”), которое отсылает к идиоматическому выражению busman's holiday – “отпуск водителя автобуса”, означающему ситуацию, когда человек проводит свободное время так же, как рабочее. Удержавшись от соблазна назвать роман по-русски “Станки, станки, станки” (по известному анекдоту), переводчики постарались иначе выразить идею не слишком удавшегося медового месяца.

(обратно)

865

Отрывок из этого спектакля можно посмотреть здесь: http://www.britishpathe.com/video/busmans-honeymoon

(обратно)

866

Проталамий и эпиталамий – греческие слова, обозначающие свадебные песни, одна из которых поется молодым до того, как они взошли на брачное ложе, а вторая – после.

(обратно)

867

Оскар Уайльд. “Как важно быть серьезным”. Перевод с англ. И. Кашкина.

(обратно)

868

Эта пьеса включена в книгу “Только не дворецкий: Золотой век британского детектива”. М.: Астрель: CORPUS, 2012.

(обратно)

869

Перевод с англ. М. Лозинского.

(обратно)

870

Каллимах из Кирены. Эпитафия Гераклиту. Перевод с древнегреч. Л. Блюменау.

(обратно)

871

У. Шекспир. “Гамлет”. Акт II, сцена 2: “А многословье – бренные прикрасы”. Перевод с англ. М. Лозинского.

(обратно)

872

Ивовые венки носят в знак траура, особенно девушки, потерявшие

(обратно)

873

В то время в Англии для того, чтобы получить развод, необходимо было доказать в суде неверность одного из супругов. Обычно вину брал на себя муж, для чего нанимал “спутницу” и специально создавал “компрометирующие обстоятельства”.

(обратно)

874

В Англии на свадьбах подружки невесты обычно одеты в платья одного цвета, из одинаковой материи.

(обратно)

875

"Звезды смотрят вниз" – роман Арчибальда Кронина (1896–1981) о тяжелой жизни английских угольщиков. Опубликован в 1935 году, то есть был совсем новым, когда герцогиня его читала. Название представляет собой несколько сокращенную цитату из рождественского гимна.

(обратно)

876

Фото, по-видимому, названо в честь короткометражной американской комедии 1898 года.

(обратно)

877

А это – в честь песни Артура Салливана (1842–1900) на стихи Аделаиды Энн Проктер (1825–1864), написанной им в 1877 году у постели умирающего брата.

(обратно)

878

Бенджамин Дизраэли (1804–1881) – один из многих английских политиков, которым приписывается фраза “Никогда не извиняйся, никогда не объясняй”.

(обратно)

879

Камеристку хозяйки дома было принято называть не по имени, а по фамилии.

(обратно)

880

29 сентября, один из четырех так называемых платежных дней для распространенной в Англии аренды с поквартальной оплатой. Три других дня в Англии и Уэльсе – Рождество (25 декабря), Благовещение (25 марта), Иванов день (24 июня).

(обратно)

881

Вдовствующая герцогиня действительно имела в виду ромашку и с Шекспиром почти угадала – это цитата из новеллы Роберта Грина “Филомела, соловей леди Фитцуолтер” (1592): “Ромашку чем чаще топчут, тем слаще источаемый запах”. Комментаторы Шекспира традиционно приводят эту цитату как параллель к фразе Фальстафа из первой части “Генриха IV” Шекспира, акт 2, сцена 4: “Правда, ромашка, чем больше ее топчут, тем скорее растет, но молодость тем быстрее истощается, чем больше ее растрачивают”. Перевод с англ. Е. Бируковой.

(обратно)

882

Конец XVII в.

(обратно)

883

В 1930-е годы отношения Папы с режимом Муссолини были весьма напряженными.

(обратно)

884

После столкновения у приграничного форта в конце 1934 года Италия накапливала войска в подконтрольном ей Сомали, а Абиссиния (ныне Эфиопия) весь 1935 год пыталась добиться справедливости в Лиге Наций. Англия принимала активное участие в переговорах. За пять дней до свадьбы Питера и Гарриет Италия вторгнется в Абиссинию и захватит большую часть территории.

(обратно)

885

Питер вспоминает про Лигу Наций, поскольку по-английски звучание слова Эдем (Eden) совпадает со звучанием фамилии тогдашнего министра иностранных дел, Энтони Идена.

(обратно)

886

Видимо, имеется в виду так называемый “Молитвенник 1928 года”, в котором текст обряда венчания был несколько изменен по сравнению с Книгой общей молитвы.

(обратно)

887

Архиепископ Кентерберийский (духовный глава Церкви Англии) выдавал специальное разрешение на брак, которое позволяло венчаться в любой церкви, даже если никто из пары не был ее прихожанином.

(обратно)

888

Лорд Берли – персонаж одноименного стихотворения (1842) Альфреда Теннисона (1809–1892) – знакомится с крестьянской девушкой, притворяясь бедным художником, а после свадьбы приводит ее в свое роскошное поместье. Ее тяготят почести, не положенные ей по рождению, и она вскоре умирает, несмотря на все богатство и благополучие. Этот сюжет Питер и Гарриет обсуждали во время своей первой встречи в тюрьме.

(обратно)

889

“Лорд Уорден” – отель в Дувре рядом с железнодорожным вокзалом и причалом для паромов во Францию, обычное место ночлега для путешествующих через пролив. Открылся в 1853 году, закрылся в 1939-м, сейчас сдается под офисы.

(обратно)

890

Ментона – французский курортный город на Лазурном берегу, на границе с Италией.

(обратно)

891

Одна гинея – 1,05 фунта стерлингов. Через некоторое время читатель сможет сравнить это с ценой, за которую Уимзи купил Толбойз.

(обратно)

892

“Морнинг стар” – выдуманная газета, фигурирует во многих романах Сэйерс. Та газета, которую читали в СССР на уроках английского языка, получила это название уже после смерти писательницы.

(обратно)

893

Клуазонне – техника нанесения эмали на металлическую поверхность, при которой сначала к поверхности припаиваются проволочки, разделяющие ее на отсеки, а потом каждый отсек заливается эмалью своего цвета. Применяется для посуды, украшений, безделушек.

(обратно)

894

Портвейн в то время крепили при помощи бренди, а французские вина дозревали в бутылках без крепления.

(обратно)

895

“Напротив, сестрица, это мы здесь лишние. У всех обязательно наступает момент, когда они учатся видеть разницу между поцелуями и кое-чем покрепче” (фр.).

(обратно)

896

Слова Яго из I сцены II действия трагедии Шекспира “Отелло”, которые он произносит, объясняя Родриго, что Дездемона – вполне земная женщина, а не воплощенное совершенство: “Вино, которое она пьет, выжато из винограда. Будь она совершенством, она бы никогда не полюбила Мавра”. Перевод с англ. М. Лозинского.

(обратно)

897

У некоторых женщин есть талант… (фр.)

(обратно)

898

Таланте любви (фр.).

(обратно)

899

Не умеет он жить. Но я хотел бы оказаться между его простыней (фр.).

(обратно)

900

Пандар – сводник из средневековой легенды о Троиле и Крессиде.

(обратно)

901

По всей видимости, цитата выдумана самой Сэйерс.

(обратно)

902

“Фортнум энд Мейсон” – универсальный магазин в Лондоне, основан в 1707 году, рассчитан на богатых покупателей и известен своими экзотическими продовольственными товарами.

(обратно)

903

Здесь смешаны два свадебных обычая: жениха и невесту, выходящих из церкви, посыпают зернами риса или пшеницы, а на транспорт, увозящий их в свадебное путешествие, привязывают старые ботинки.

(обратно)

904

Ты меня опьяняешь! (фр.)

(обратно)

905

У Сэйерс, как и у ее героини, сильна была писательская привычка к литературным аллюзиям. “Облезлые тигры” упоминаются в стихотворении Ральфа Ходжсона “Небесные колокола”, кроме того, в 1934 году вышел роман Говарда Спринга с таким названием. Стихотворение же про “восхитительного и ослепительного” тигра придумала сама Сэйерс (по свидетельству ее биографа Барбары Рейнольдс).

(обратно)

906

Эти имена, впервые употребленные в стихотворении Генри Вудфолла “Не забыты радости любви” (Henry Woodfall, The Joys of Love Never Forgot. A Song, 1735), стали нарицательными для обозначения нежно влюбленных пожилых супругов.

(обратно)

907

Из V стихотворения Катулла к Лесбии:

Перевод с лат. М. Сазонова.

(обратно)

908

Из “Седьмого поцелуя” Иоанна Секунда:

Перевод с лат. С. Шервинского.

Эту и предыдущую цитаты приводит Роберт Бертон, рассуждая о поцелуях в своей “Анатомии меланхолии”.

(обратно)

909

У. Шекспир. “Макбет”. Акт II, конец сцены 2. Перевод с англ. М. Лозинского.

(обратно)

910

Из книги английского поэта Майкла Дрейтона (1563–1631) “Элизиум муз” (1630). Книга состоит из вступления и десяти нимфик (nimphall) – историй о населяющих этот элизиум нимфах. В восьмой нимфике три нимфы готовятся выдать свою подружку за эльфа и обсуждают детали свадьбы.

(обратно)

911

Большой диван с прямыми подлокотниками той же высоты, что и спинка.

(обратно)

912

По всей видимости, имеется в виду грубый, неочищенный сахар с более крупными кристаллами.

(обратно)

913

“Беатриса” – модель керосинки, выпускалась с начала XX века.

(обратно)

914

Супружеская спальня считалась комнатой жены, и к ней почти всегда примыкала так называемая гардеробная, которая использовалась как личная комната мужа.

(обратно)

915

Объемом приблизительно в пять с половиной литров.

(обратно)

916

Немного больше половины кубометра.

(обратно)

917

Лорд Питер цитирует конец стихотворения Хилэра Беллока (18701953) “Скорпион” (1896):

Перевод с англ. М. Полыковского.

(обратно)

918

Перевод с англ. Г. Кружкова.

(обратно)

919

Джон Гей. “Опера нищего” (1727). Далее же вот как:

Перевод с англ. П. Мелковой.

(обратно)

920

Песн. 3:6: Кто эта, восходящая от пустыни как бы столбы дыма, окуриваемая миррою и фимиамом, всякими порошками мироварника?

(обратно)

921

Этом молодом блондине из семьи английских герцогов (фр.).

(обратно)

922

Он стелил постель как король и усердствовал в ней как султан (фр.).

(обратно)

923

– Итак, смелее! Поцелуй меня, дорогая. Я все равно найду, чем тебя порадовать. А? Хочешь? Ответь же! (фр.)

– Хочу (фр.).

(обратно)

924

Джон Донн. Элегия 18 “Путь любви”. С райскими Канарами там сравниваются губы возлюбленной.

(обратно)

925

У. Шекспир. “Бесплодные усилия любви”. Акт V сцена 2. Перевод с англ. М. Кузмина, с изменениями.

(обратно)

926

Часть 2, акт IV, сцена 2. Перевод с англ. Е. Бируковой.

(обратно)

927

Персонажи баллады Джона Китса “Изабелла, или Горшок с базиликом” (1818), основанной на новелле из “Декамерона” Боккаччо (день четвертый, новелла пятая). Изабелла выкапывает перчатку из могилы своего убитого возлюбленного Лоренцо, целует и прячет на груди.

(обратно)

928

Цитата из стихотворения УБ. Йейтса (1865–1939) “О женщине” (1919).

(обратно)

929

Боже мой, какой такт! Ты знаешь, кто я? (фр.)

(обратно)

930

Песн. 1:4.

(обратно)

931

Задняя мысль, т. е. пришедшая слишком поздно (фр.).

(обратно)

932

Растворимого кофе тогда не было, но продавался готовый кофе в бутылках, известный своим низким качеством и не слишком приятным вкусом.

(обратно)

933

Лорд Питер цитирует шуточное стихотворение Эдмунда Клерихью Бентли:

Перевод с англ. М. Виноградовой.

(обратно)

934

В 1875 году актом Парламента трубочистов обязали регистрироваться в полиции и им было запрещено использовать детский труд.

(обратно)

935

Цитата из стихотворения Эндрю Марвелла (1621–1678) “К стыдливой возлюбленной”:

Перевод с англ. Г. Кружкова.

(обратно)

936

Строка из стихотворения Томаса Эдварда Брауна (1830–1897) “Мой сад”.

(обратно)

937

Цитата из “Свадебной баллады” сэра Джона Саклинга (1609–1642). Перевод с англ. М. Бородицкой.

(обратно)

938

Нелл Кук – персонаж одноименной баллады Ричарда Харриса Бархэма (1788–1845), служанка каноника Кентерберийского собора. Убила каноника за блуд с якобы племянницей и исчезла, но из-под одного из камней возле входа в жилище каноника несколько недель раздавался вой, а когда через два века камень отодвинули, там обнаружился женский скелет.

(обратно)

939

Пьеса Ричарда Шеридана, впервые поставлена в 1779 году.

(обратно)

940

Горы рожают (лат.). Начало древней поговорки, известной по-русски как “гора родила мышь”. Латинская версия встречается у Горация в “Науке поэзии”.

(обратно)

941

Питер переиначивает строку из песни Майкла Уильяма Балфа (1808–1870) на стихи Альфреда Теннисона “Выйди в сад поскорее, Мод”. Перевод с англ. Г. Кружкова.

(обратно)

942

Название взято из эссе Томаса Брауна (1605–1682) “Религия врача” (1643).

(обратно)

943

Имена персонажей даны в переводе Н. Шерешевской.

(обратно)

944

Бонзо – пес, герой популярных комиксов Джорджа Стадди, выходивших в 1920-е годы.

(обратно)

945

В пересчете на современные цены, в зависимости от метода, это составит от 2 400 до 12 тысяч фунтов.

(обратно)

946

Кибл – оксфордский колледж, основанный в 1870 году сторонниками Высокой церкви в честь Джона Кибла, одного из лидеров Оксфордского движения.

(обратно)

947

Высокой церковью называют извод англиканства, максимально приближенный по обрядам к католичеству. Прихожане английской деревушки могли не одобрять слишком пышные обряды.

(обратно)

948

Миссис Шенди, мать Тристрама Шенди (героя одноименного романа Лоренса Стерна), имела обыкновение во всем соглашаться с мужем. Шокировать ее было нелегко.

(обратно)

949

Ныне, и присно, и во веки веков (лат.).

(обратно)

950

Это явно пародийное стихотворение принадлежит перу Мюриэл Сент-Клер Бирн, в соавторстве с которой Дороти Сэйерс написала пьесу. Источник пародии неизвестен.

(обратно)

951

Издатели “Методистского журнала трезвости”, в котором публиковались различные христианские песенки.

(обратно)

952

Лорд Питер цитирует утреннюю молитву (псалом 68, стих 30, в русской Библии псалом 67, стих 31) в версии Книги общей молитвы:

“Укроти зверя в тростнике, стадо волов среди тельцов народов, хвалящихся слитками серебра; рассыпь народы, желающие браней”.

(обратно)

953

Эрн-Бэй – приморский городок в Кенте.

(обратно)

954

Джордж Джозеф Смит (1872–1915) утопил трех своих жен в ванне. Первое из этих преступлений действительно совершено в Эрн-Бэй в 1912 году, и за него он был осужден и повешен. Дело широко освещалось в прессе и упоминается во многих детективах.

(обратно)

955

Чуть измененная цитата из комедии У. Шекспира “Как вам это понравится”, акт V сцена 4. Перевод с англ. П. Вейнберга.

(обратно)

956

Песня Джеймса Уильяма Эллиотта (1833–1915) на слова Томаса Кэмпбелла (1777–1844), представляющие собой перевод застольной песни античного поэта Гибрия Критянина.

(обратно)

957

Мертон, Корпус (Корпус-Кристи) – оксфордские колледжи.

(обратно)

958

Эта фраза начинает английскую народную песню, в 1935 году свой вариант музыки к ней написал Бенджамин Бриттен.

(обратно)

959

“Излилось из сердца моего” (лат.) – начало 45-го псалма (в Синодальном переводе 44-го).

(обратно)

960

Цитата из пьесы Кристофера Марлоу “Эдуард II” (1593), акт I, сцена I:

“…и юноши, подобно козлоногим, закружатся в старинном хороводе”. Перевод с англ. А. Радловой.

(обратно)

961

Конец стихотворения Редьярда Киплинга “Ганга Дин” (1892) об индийце-водоносе, ценой жизни спасшем английского солдата. Перевод с англ. Е. Витковского.

(обратно)

962

Да рухнет небо! (лат.) Конец крылатой фразы Fiatiustitia,ruatcaelum – “Пусть справедливость восторжествует, даже если небо рухнет”.

(обратно)

963

До Хиросимы оставалось еще семь лет.

(обратно)

964

Питер цитирует рождественский гимн “Тьма тем” Генри Олфорда (1810–1871).

(обратно)

965

Это происходит в первой главе “Алисы в Зазеркалье” (1872) Льюиса Кэрролла (1832–1898).

(обратно)

966

Тихо, шепотом (итал.).

(обратно)

967

Глава названа по стихотворению (1894) Редьярда Киплинга о солдате,не сумевшем после увольнения встроиться в мирную жизнь и заново пошедшем в армию под чужим именем. Перевод с англ. Э. Ермакова.

(обратно)

968

Перевод с англ. О. Попова.

(обратно)

969

У. Шекспир. “Гамлет”. Акт III, сцена 2. Перевод с англ. К. Р.

(обратно)

970

Тим 5:23. Впредь пей не [одну] воду, но употребляй немного вина, ради желудка твоего и частых твоих недугов.

(обратно)

971

Так Шерлок Холмс называл ватагу уличных мальчишек, услугами которых он пользовался. В их честь названа глава в романе “Знак четырех”.

(обратно)

972

“Хейг” (Haig) – марка шотландского виски.

(обратно)

973

Литота – стилистический оборот, содержащий художественное преуменьшение.

(обратно)

974

Питер переиначивает конец сонета Джона Мильтона (1608–1674) “О слепоте” (ок. 1655): “Не меньше служит тот // Высокой воле, кто

стоит и ждет”. Перевод с англ. С. Маршака.

(обратно)

975

У. Шекспир, “Как вам это понравится”, монолог Оселка в конце пьесы. Перевод с англ. В. Левика.

(обратно)

976

Трупное окоченение (лат.).

(обратно)

977

Какая скука, боже мой, какая скука! (фр.)

(обратно)

978

Перевод с англ. И. Мокина

(обратно)

979

Тоттенхэм-корт-роуд – улица в Лондоне, на которой расположено множество мебельных магазинов.

(обратно)

980

Завершающая строка стихотворения Джеймса Генри Ли Ханта (17841859) “Перчатка и львы” (1836). Перевод с англ. В. Кормана. Эти слова принадлежат королю, подводящему мораль истории. Первое изложение этого сюжета принадлежит Фридриху Шиллеру (“Перчатка”, 1797), откуда он попал в русскую поэзию в переводах Жуковского и Лермонтова.

(обратно)

981

У. Шекспир. “Генрих IV”. Часть 1, акт IV сцена 1. Перевод с англ. Е. Бируковой.

(обратно)

982

“Басс" – светлое горькое пиво.

(обратно)

983

Цитируется стихотворение Уильяма Вордсворта (1770–1850) “Кукушка” (1802). Перевод с англ. Д. Мина.

(обратно)

984

Французская народная песня, на момент своего написания в начале XVIII века бывшая солдатским маршем, а сейчас ставшая детской. Перевод А. Савиных.

(обратно)

985

У. Шекспир. “Гамлет”. Акт III, сцена i. Перевод с англ. Б. Пастернака.

(обратно)

986

Лотофаги – в гомеровской “Одиссее” беззаботный народ, который употребляет одурманивающие семена лотоса, чтобы удалиться от бед окружающего мира.

(обратно)

987

Госпожа (лат.).

(обратно)

988

Питер перефразирует Иер. 13, 23: “Может ли Ефиоплянин переменить кожу свою и барс – пятна свои?”

(обратно)

989

Аллюзия на строки из поэмы Байрона “Паломничество Чайльд-Гарольда” (Песнь 4, 141), где гладиатор “растерзан ради римского праздника”.

(обратно)

990

Питер цитирует начало латинского афоризма De mortuis aut bene, aut nihil (“О мертвых либо хорошо, либо ничего”).

(обратно)

991

95 кг (имеется в виду собственный вес суперинтенданта).

(обратно)

992

“Опыты, или Наставления нравственные и политические” (1597), глава L “О занятиях науками”.

(обратно)

993

Цитата из романа Эрнеста Брамы “Золотые часы Кай Луня” (1922). Имеется в виду эпизод, в котором астролог вначале предсказывает императору несметные богатства, но вскоре переходит к восхвалению метафорических красот поэтического языка. Император же пытается вернуть астролога к первому, более важному, предмету разговора. Эту же фразу процитировала Гарриет во время своей первой встречи с Питером, в романе “Сильный яд”.

(обратно)

994

То есть 29 сентября, в День архангела Михаила.

(обратно)

995

Ловкий плут – прозвище Джека Даукинса, главаря шайки мальчишек-карманников в романе “Приключения Оливера Твиста” (1839). Перевод с англ. А. Кривцовой.

(обратно)

996

У Карлейля это стандартная характеристика Робеспьера, например: “Тысяча восемьсот девять человек лежат мертвыми; двести шестьдесят трупов нагромождено на самом Пон-Шанж”, и среди них один невинный, вспоминая о котором Робеспьер будет впоследствии “почти плакать”. Один, а не Двое, о ты, Неподкупный с зеленым лицом? Если так, санкюлотская Фемида может считать себя счастливой, ведь она так спешила!” Часть 3, книга 1, глава VI. Перевод, сверенный А. Бергом.

(обратно)

997

Суперинтендант цитирует посвящение к “Королевским идиллиям”. Перевод с англ. В. Лунина.

(обратно)

998

Лорд Питер начинает цитировать фразу леди Макбет “Что сделано, того не переделать”. У. Шекспир. “Макбет”. Акт V сцена 1. Перевод с англ. М. Лозинского.

(обратно)

999

У. Шекспир. “Ромео и Джульетта”. Акт III, сцена 5. Перевод с англ. А. Григорьева.

(обратно)

1000

Этот персонаж романа Чарльза Диккенса “Домби и сын” в главе 15 говорит: “В притчах Соломоновых ты найдешь следующие слова: “Пусть никогда не будет у тебя недостатка в друге нуждающемся и в бутылке для него!” Когда найдешь это место, сделай отметку”. Перевод с англ. А. Кривцовой.

(обратно)

1001

Бэкхенд – удар слева в теннисе.

(обратно)

1002

Томас Грей (1716–1771) “Элегия на сельском кладбище” (1751). Перевод с англ. С. Черфаса.

(обратно)

1003

Рефрен из стихотворения “Лучшая страна” (The Better Land) Фелиции Хеманс (1793–1835), популярного в школьных хрестоматиях.

(обратно)

1004

Анонимная пьеса 1592 года, в разное время приписывавшаяся Шекспиру, Марло и другим драматургам той поры. Перевод с англ. И. Мокина.

(обратно)

1005

И до, и после заключения Версальского мирного договора по окончании Первой мировой войны знаменитый экономист Джон Мейнард Кейнс, успевший поработать над его экономическими положениями, заявлял, что у Германии не будет средств выплачивать положенные контрибуции победившим странам. Его вариант договора, с меньшими требованиями к Германии, принят не был.

(обратно)

1006

В кроне 5 шиллингов, в шиллинге 12 пенсов.

(обратно)

1007

“Йель” – крупная фирма по производству замков, основанная в середине XIX века американским инженером Лайнусом Йелем, изобретателем цилиндрового замка.

(обратно)

1008

В третьей главе Питер упоминал Гренландию, цитируя Джона Гея:

(обратно)

1009

Дж. Мильтон. “Потерянный рай”. Книга 2. Перевод с англ. А. Штейнберга с изменениями.

(обратно)

1010

Строка, которую поет Паффет, не из “Гимна урожаю” (слова Генри У. Бейкера, музыка – преп. Э.В. Холла), а из другого гимна – “Славьте Господа-царя” Дж. Антса на слова того же Г.У. Бейкера, которые, в свою очередь, восходят к тексту Дж. Мильтона.

(обратно)

1011

Подобие сельского клуба – здание для церковных, благотворительных и общественных собраний, концертов, праздников.

(обратно)

1012

Гилберт и Салливан – авторы популярных комических опер, причем А. Салливан (1842–1900) композитор, а У.Ш. Гилберт (1836–1911) – автор либретто. По всей видимости, упомянутая фраза встречается в опере “Микадо”, хотя она также приписывается другому мастеру музыкальной комедии – Джорджу Роби (1869–1954).

(обратно)

1013

Редьярд Киплинг, “Самка” (The Female of the Species, 1911). Перевод с англ. В. Румынского.

(обратно)

1014

Перевод с англ. И. Мокина.

(обратно)

1015

Судейские правила (Judges’Rules) – свод правил по сбору и оформлению доказательств. Были приняты в 1912 году и отменены в пользу ныне действующего кодекса в 1984-м. Суперинтендант, судя по всему, имеет в виду, что по этим правилам необходимо сразу сообщить допрашиваемому, подозревают ли его в чем-либо или он просто свидетель.

(обратно)

1016

Персонаж романа Чарльза Диккенса “Дэвид Копперфильд” (1850).

(обратно)

1017

А. Теннисон. “Ланселот и Элейн”. Перевод с англ. В. Лунина.

(обратно)

1018

А. Поуп. “Опыт о критике” (1711). Перевод с англ. А. Субботина, с изменениями.

(обратно)

1019

То же может сказать о себе и переводчик.

(обратно)

1020

Христианские течения вне англиканской церкви: баптисты, методисты и некоторые другие – объединялись под общим названием “нонконформисты”, и с XIX века их права признавались в специальном законе, в том числе право собираться в собственных специально устроенных молельных домах.

(обратно)

1021

А именно 28:10.

(обратно)

1022

Фраза из популярной мюзик-холльной песенки “Спроси полицию” (1889) Э.У. Роджерса и А.Э. Дюрандо.

(обратно)

1023

Цитата из стихотворения Джона Китса (1795–1821) “Ода к греческой вазе” (1819). Перевод с англ. Г. Кружкова.

(обратно)

1024

Перевод с англ. Н. Санникова.

(обратно)

1025

Отсылка к мемуарам сэра Джеймса Мелвилла (XVI в.), в которых “высоко и у всех на виду восседает” королева Елизавета I.

(обратно)

1026

Цитата из стихотворения, которое читает Шалтай-Болтай в VI главе “Алисы в Зазеркалье” (1864) Люиса Кэрролла (1832–1898). Перевод с англ. Д. Орловской.

(обратно)

1027

Еф. 3:21.

(обратно)

1028

Коронерское дознание откладывают, если полиция считает, что собрано недостаточно сведений. В таком случае коронер только оглашает личность умершего и факт смерти, а основное дознание проводят позже.

(обратно)

1029

Переиначеная цитата из “Алисы в Зазеркалье”Льюиса Кэрролла.

(обратно)

1030

Вечеринка на две пары (фр.).

(обратно)

1031

Слегка измененная цитата из посвящения к “Королевским идиллиям” Альфреда Теннисона. Перевод с англ. В. Лунина.

(обратно)

1032

Технология сухой выдержки мяса на холоде для улучшения его вкуса как раз набирала популярность в эти годы. В наши дни она не используется из-за дороговизны.

(обратно)

1033

Сигареты фабрики “Джон Плейер и сыновья”.

(обратно)

1034

Аллюзия на известную в английской литературе цитату из поэмы “Опыт о критике” Александра Поупа (1688–1744):

Перевод с англ. А. Субботина.

(обратно)

1035

Кларенс Хэтри (1888–1965) – английский бизнесмен. Банкротство “Хэтри груп” в 1929 году за девять дней до краха Уолл-стрит было весьма громким событием.

(обратно)

1036

Иов 20:19 слл.

(обратно)

1037

Пс. 108:10–11.

(обратно)

1038

Портвейн считался мужским напитком. Дамам в приличном обществе полагался херес.

(обратно)

1039

Питер вспоминает песню из второго действия “Оперы нищего” Джона Гея:

Перевод с англ. П. Мелковой.

(обратно)

1040

Цитируется опера Гилберта и Салливана “Пензанские пираты”. Перевод с англ. Г. Бена.

(обратно)

1041

Акт II, сцена 1. Перевод с англ. М. Зенкевича.

(обратно)

1042

Без указания даты (лат.).

(обратно)

1043

А именно новой редакцией Закона о коронерах, принятой в 1926 году. По ней же заседатели на дознании освобождались от обязанности осматривать тело умершего (о чем рассказывает посетитель паба в гл. X).

(обратно)

1044

Кальвинистское религиозное течение, основано в 1830 году в Плимуте.

(обратно)

1045

Это, с небольшим искажением, Чарльз Кингсли (1819–1875), “Тому Хьюзу: приглашение на рыбалку” (1856):

Перевод с англ. О. Попова.

(обратно)

1046

Поэт Альфред Теннисон (1809–1892) с 1850 года до своей смерти был поэтом-лауреатом (почетная должность с хорошим содержанием, на которую назначает английский король). Здесь цитируется его стихотворение “Леди Клара Вир де Вир” (1842). Перевод с англ. О. Попова.

(обратно)

1047

Эмблемой ордена тамплиеров были два рыцаря на одном коне – символ готовности делиться с ближним.

(обратно)

1048

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

1049

Деян. 25:12.

(обратно)

1050

У. Шекспир. Сонет 55. Перевод с англ. С. Маршака.

(обратно)

1051

Притчи 23:31:

Не смотри на вино, как оно краснеет, как оно искрится в чаше,

как оно ухаживается ровно:

впоследствии, как змей, оно укусит, и ужалит, как аспид;

глаза твои будут смотреть на чужих жен, и сердце твое заговорит развратное…

(обратно)

1052

А. Теннисон. “Королевские идиллии”.

Перевод с англ. В. Лунина.

(обратно)

1053

Строка из стихотворения “Эпилог” Роберта Браунинга (1812–1889).

(обратно)

1054

Перевод с англ. И. Мандельштама.

(обратно)

1055

У. Шекспир. “Ромео и Джульетта”. Сцена на балконе (акт II, сцена 2). Джульетта:

Перевод с англ. Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

1056

Стихотворение Эндрю Марвелла “К стыдливой возлюбленной”, которое уже цитировалось выше:

Перевод с англ. Г. Кружкова.

(обратно)

1057

Из поэмы Руперта Брука “Грантчестер”:

Перевод с англ. А. Рытова.

(обратно)

1058

Видимо, речь о репродукции картины Джеймса Сента.

(обратно)

1059

Перевод с англ. Н. Демуровой.

(обратно)

1060

В “Поэтике” Аристотеля говорится: “Невозможное, но вероятное следует предпочитать тому, что возможно, но невероятно”. Перевод с древнегреч. В. Аппельрота.

(обратно)

1061

Кому выгодно (лат.).

(обратно)

1062

Оскар Уайльд сказал примерно это в эссе “Упадок искусства лжи”: “Жизнь действительно подражает искусству куда больше, чем искусство – жизни”.

(обратно)

1063

Речь о громком убийстве служанки Джесси Макферсон, совершенном в 1862 году в Глазго. В числе подозреваемых был 87-летний хозяин дома Джеймс Флеминг, которого к тому же обвиняли в домогательствах к служанке. Однако суд признал виновной другую служанку, Джесси Маклохлан.

(обратно)

1064

У. Шекспир. “Гамлет”. Акт I, сцена 2:

Перевод с англ. Б. Пастернака.

(обратно)

1065

Быстро (ит.).

(обратно)

1066

Рассказ “Молот Господень” из сборника “Неведение отца Брауна”.

(обратно)

1067

Рассказ Филпоттса “Железный ананас” вышел в 1926 году. Он входит во вторую антологию детективных рассказов, которую составила Дороти Сэйерс.

(обратно)

1068

Лауданум – опиумная настойка на спирту, популярное в викторианские времена успокоительное и снотворное средство.

(обратно)

1069

У. Шекспир. “Гамлет”. Акт V, сцена 1:

Первый могильщик: …Стало быть, кто в своей смерти не повинен, тот своей жизни не губил.

Второй могильщик: Это по какой же статье? Первый могильщик: О сысках и следствиях.

Перевод с англ. Б. Пастернака.

(обратно)

1070

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

1071

Цитата из “Потерянного рая” Мильтона: “Тут, насупротив, / Под нялся Велиал; он кротким был / И человечным внешне…” Книга вто рая. Перевод с англ. А. Штейнберга.

(обратно)

1072

С этим актером, прославившимся в амплуа богатого болвана с моноклем, Уимзи сравнивают не впервые: в романе “Убийству нужна реклама” одна из героинь характеризует его как “нечто среднее между Ральфом Линном и Берти Вустером”.

(обратно)

1073

Детектив Хокшоу – персонаж популярных комиксов, выходивших в Америке в 1913–1922 годах, а затем снова возродившихся в 1933–1952-м.

(обратно)

1074

По римской легенде, когда на Форуме разверзлась бездна, гадатели сообщили, что туда надо бросить самое ценное, что есть у народа. Пока народ гадал, что это значит, воин Марк Курций в полном вооружении на коне бросился в провал, поняв, что самое ценное у римского народа – это доблесть его граждан. На Форуме до сих пор есть участок под названием Курциево озеро с рельефом времен императора Августа, на котором изображен подвиг Курция.

(обратно)

1075

Идущий на смерть (лат). “Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя” (Ave, Caesar, morituri te salutant) – так приветствовали императора гладиаторы, отправлявшиеся на арену.

(обратно)

1076

Псалом 21:13–14:

Множество тельцов обступили меня; тучные Васанские окружили меня, Раскрыли на меня пасть свою, как лев, алчущий добычи и рыкающий.

(обратно)

1077

Сеть общественных организаций, объединяющих женщин в сельских районах Британии.

(обратно)

1078

Просьба не обращаться с механизмом грубо (фр.). Лорд Питер цитирует стандартную надпись на французских механических игрушках: “Хотя игрушка сделана прочно, не следует грубо обращаться с механизмом”.

(обратно)

1079

Питер цитирует песенку Пака из шекспировского “Сна в летнюю ночь”. Акт III, сцена 2. Перевод с англ. Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

1080

Три римских легиона под командованием Публия Квинтиллия Вара были разгромлены германцами в битве в Тевтобургском лесу (9 г. н. э.). Впоследствии римляне отыскали в зарейнских лесах брошенные штандарты легионов (орлов).

(обратно)

1081

Свое дороже каждому (лат.). Фраза из комедии Плавта “Купец”. Перевод А. Артюшкова.

(обратно)

1082

Уильям Моррис. “Плавание меча”.

(обратно)

1083

Мф. 19:14:

Но Иисус сказал: пустите детей и не препятствуйте им приходить ко мне,

Ибо таковых есть Царствие небесное.

(обратно)

1084

Скиталица нежная (лат.). Из автоэпитафии римского императора Адриана:

Перевод с лат. М. Ваксмахера.

(обратно)

1085

Какая глупость – зато какой великолепный жест! (фр.) П. Ронсар. “Сирано де Бержерак”. Перевод В. Соловьева.

(обратно)

1086

Отсылка к стихотворению Джона Донна “Экстаз”, в котором описана влюбленная пара, замершая в объятиях.

Перевод с англ. А. Сергеева.

(обратно)

1087

Глаза разбегаются (фр.).

(обратно)

1088

Стихотворение Томаса Мура “Сон юной любви”, положенное на народную ирландскую мелодию, было популярной песней.

(обратно)

1089

Кокберн – в то время одна из лидирующих марок портвейна.

(обратно)

1090

А. Теннисон. Памяти А.Х.Г. Песнь 56.

(обратно)

1091

(обратно)

1092

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

1093

Строки из стихотворения XLIII цикла “Шропширский парень”, написанного викторианцем А.Э. Хаусманом.

(обратно)

1094

Портленд-Плейс – лондонская улица, где расположена редакция Би-би-си.

(обратно)

1095

Т.Л. Беддоуз. Песня.

(обратно)

1096

Джон Рейт в то время был генеральным директором Би-би-си.

(обратно)

1097

У. Шекспир. “Ромео и Джульетта”, сцена на балконе (акт II, сцена 2). Перевод с англ. Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

1098

Джон Донн. “Прощальная речь о слезах”. Перевод с англ. Д. Щедровицкого.

(обратно)

1099

Орифламма – красно-золотая хоругвь, штандарт французских королей.

(обратно)

1100

Сорняк фикусовидный (искаж. лат.).

(обратно)

1101

У. Шекспир. “Гамлет”. Акт III сцена 2. Этими словами Гамлет напутствует актеров: “Говорите, пожалуйста, роль, как я показывал: легко и без запинки. Если же вы собираетесь ее горланить, как большинство из вас, лучше было бы отдать ее городскому глашатаю”. Перевод с англ. Б. Пастернака.

(обратно)

1102

М. Арнольд. “Покинутый мерман”. Перевод с англ. О. Петровской.

(обратно)

1103

Ахолиба – одна из героинь пьесы-миракля “Маска царицы Вирсавии” английского поэта Алджернона Суинберна.

(обратно)

1104

Перевод с англ. В. Сонькина.

(обратно)

1105

Джон Донн. “Годовщина”. Перевод с англ. Г. Кружкова.

(обратно)

1106

Так Макдуф оплакивает гибель жены и детей. У. Шекспир. “Макбет”. Акт I V, сцена 3. Перевод с англ. М. Лозинского.

(обратно)

1107

(обратно)

1108

Великодушие (фр.).

(обратно)

1109

Как хорошо лежать… (фр.)

(обратно)

1110

Сэр Филип Сидни. Сонет из романа “Аркадия”. Перевод с англ. А. Шараповой.

(обратно)

1111

У. Шекспир. “Гамлет”. Акт II, сцена 2. Перевод с англ. М. Лозинского.

(обратно)

1112

Акт II, сцена 2. Перевод с англ. М. Лозинского.

(обратно)

1113

О счастливая вина! (лат.)

(обратно)

1114

Джон Донн. “На раздевание возлюбленной”. Перевод с англ. Г. Кружкова.

(обратно)

1115

У. Шекспир. “Макбет”. Акт II, сцена 2. Перевод с англ. М. Лозинского.

(обратно)

1116

Часть 2. Акт II, сцена 1. Перевод с англ. Е. Бируковой.

(обратно)

1117

С XVI века на кухнях использовали особую породу “вертельных собак”, которые вращали вертел, бегая в колесе.

(обратно)

1118

Стэнли Болдуин, консервативный политик, трижды побывавший премьер-министром Великобритании в период между мировыми войнами, увлекался разведением свиней.

(обратно)

1119

“ Тетушка Чарли” – комедия с переодеваниями, ставшая долгожителем лондонской и бродвейской сцены. По ее мотивам снят советский фильм “Здравствуйте, я ваша тетя!”.

(обратно)

1120

У. Шекспир. “Король Лир”. Акт III, сцена 4. Перевод с англ. Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

1121

У. Шекспир. “Король Лир”. Акт III, сцена 4. Перевод с англ. Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

1122

Там же.

(обратно)

1123

У. Шекспир. “Венецианский купец”. Акт I V, сцена 1. Перевод с англ. Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

1124

У. Шекспир. “Венецианский купец”. Акт I V, сцена 1. Перевод с англ. Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

1125

Там же.

(обратно)

1126

У. Шекспир. “Гамлет”. Акт I, сцена 2. Перевод с англ. М. Лозинского

(обратно)

1127

К. Марлоу. “Доктор Фаустус”. Сцена 1. Перевод с англ. Н. Амосовой.

(обратно)

1128

У Шекспира так сказано о Бруте (“Юлий Цезарь”, акт V, сцена 5):

Перевод с англ. М. Зенкевича.

(обратно)

1129

Гарриет гадает на соломинках, как на ромашке:

(обратно)

1130

Кирк намекает на старинный детский стишок, известный русско язычным детям в переводе С. Маршака:

(обратно)

1131

Страстно – безумно… (фр.)

(обратно)

1132

Ни капли. Любит… (фр.)

(обратно)

1133

У.Ш. Гилберт. “Добродетельная Элис Браун”. Перевод с англ. Л. Давыдовой.

(обратно)

1134

М. Прайор. Ода.

Перевод с англ. А. Лукьянова.

(обратно)

1135

Акт II, сцена 4. Перевод с англ. М. Лозинского.

(обратно)

1136

У. Шекспир. “Гамлет”. Акт I, сцена 3:

Офелия:

Полоний:

Перевод с англ. М. Лозинского.

(обратно)

1137

У. Шекспир. “Ромео и Джульетта”. Акт II, сцена 2 (окончание сцены на балконе):

Джульетта:

Перевод с англ. А. Радловой.

(обратно)

1138

Мы ведем довольно беспорядочную жизнь (фр.).

(обратно)

1139

Л. Кэрролл. “Алиса в Зазеркалье”:

– У нас, – сказала Алиса, с трудом переводя дух, – когда долго бежишь со всех ног, непременно попадешь в другое место.

– Какая медлительная страна! – вскричала Королева. – Ну а здесь, знаешь ли, приходится бежать со всех ног, чтобы только остаться на том же месте.

Перевод с англ. Н. Демуровой.

(обратно)

1140

А. Конан Дойль. “Знак четырех”.

(обратно)

1141

Датские деньги – налог, введенный в Англии в X веке для уплаты вы купа датским викингам. См. стихотворение Р. Киплинга “Дань Дании”:

Перевод с англ. С. Степанова.

(обратно)

1142

Женщина, одержимая делом (фр.).

(обратно)

1143

У. Шекспир. “Венецианский купец”. Акт II, сцена 7. Это надпись на одном из трех ларцов, с помощью которых Порция выбирала себе мужа:

Перевод с англ. Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

1144

Немного отваги, черт побери!.. (фр.)

(обратно)

1145

Уэкфорд Сквирс – злой учитель из романа Ч. Диккенса “Николас Никльби”.

(обратно)

1146

Название главы взято из этой же поэмы. Перевод с англ. В. Топорова.

(обратно)

1147

Молитесь, чтоб грехи простил нам бог (фр.). Рефрен “Баллады повешенных” Франсуа Вийона. Перевод Ю. Кожевникова.

(обратно)

1148

“Балладу повешенных” (фр.).

(обратно)

1149

Дом, обычно расположенный поблизости от главной усадьбы поместья и предназначенный для проживания вдовы покойного владельца.

(обратно)

1150

У. Шекспир. “Гамлет”. Акт II, сцена 2. Перевод с англ. Б. Пастернака.

(обратно)

1151

Супружеское ремесло (фр.).

(обратно)

1152

Размеренную жизнь (фр.).

(обратно)

1153

Приходить в излишнее волнение (фр.).

(обратно)

1154

Жизненных сил (фр.).

(обратно)

1155

Вольность (фр.).

(обратно)

1156

…он лишь чувствителен и довольно-таки чувственен. Он нуждается в вас больше, чем вы в нем. Будьте щедрой – его натуру невозможно испортить. Он чувствует потребность отдавать себя – изливаться; разумеется, вы не откажете ему в этом скромном удовольствии. Холодность, как и кокетство, для него губительна; он не умеет навязываться, а противоборство ему отвратительно. Все это вы уже знаете. Прошу прощения! Вы мне чрезвычайно симпатичны, и полагаю, его благополучие важно нам обоим. Как видите, он способен всем желающим раздавать счастье: надеюсь, и вы в нем найдете что-нибудь себе по вкусу. Чтобы его осчастливить, вам нужно лишь быть счастливой самой: он плохо переносит страдания ближнего. Примите, дорогая племянница, мои самые искренние пожелания (фр.). Перевод Е. Кузнецовой.

(обратно)

1157

…Эта женщина будет тебе опорой. До сих пор она знала лишь несчастья любви – ты покажешь ей ее услады. В тебе она найдет неожиданную тонкость – и сумеет оценить ее по достоинству. Но никакой слабости, мой друг! Эта девушка – не глупа и не внушаема; это мощный ум, она любит думать головой. Не нужно быть чересчур покорным: за это она тебя не поблагодарит. Тем паче не пытайся вскружить ей голову – не то она передумает. Ее нужно убеждать словом – уверен, она ответит благосклонностью. Постарайся сдерживать порывы горячего сердца – вернее, сохрани их для моментов супружеской близости: там они не будут неуместны и послужат делу. В прочих же случаях используй по назначению тот дискуссионный дух, коего ты не совсем лишен. В вашем возрасте это требует уточнения: уже не след доходить до крайности, уже не место безумным объятиям и душераздирающим крикам. Потрудись заслужить уважение своей жены: давать ей отпор – вот средство, чтоб ей не наскучить… (фр.) Перевод Е. Кузнецовой.

(обратно)

1158

Хорошо, обними меня… О нет! Ты меня взъерошишь… Ну же! Надо быть серьезнее (фр.).

(обратно)

1159

Это изречение приписывают Гераклиту.

(обратно)

1160

Начало религиозного гимна.

(обратно)

1161

Плач 2:15.

(обратно)

1162

Ис. 33:1.

(обратно)

1163

4 Царств. 2:12.

(обратно)

1164

На лондонской Флит-стрит располагаются редакции крупнейших газет.

(обратно)

1165

Исаак Уолтон (1593–1683) известен не только как автор трактата о рыбной ловле, но и как биограф Джона Донна. Утверждение об изобретении пивной бутылки оставим на совести лорда Питера.

(обратно)

1166

Монумент в память о трех англиканских епископах, сожженных заживо в XVI веке.

(обратно)

1167

Цезарями называют скульптурные головы, украшающие ограду Театра Шелдона в Оксфорде.

(обратно)

1168

Т.С. Элиот. “Полые люди”. Перевод с англ. В. Топорова.

(обратно)

1169

Акт III, сцена 1. Перевод с англ. М. Кузмина.

(обратно)

1170

Рим. 3:8.

(обратно)

1171

Ярд примерно равен 91 см.

(обратно)

1172

130 см.

(обратно)

1173

Примерно 6,4 кг.

(обратно)

1174

Акт III, сцена 3. Перевод с англ. Т. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

1175

До свидания (фр.).

(обратно)

1176

Эти события описаны в романе “Чье тело?” – первой книге о лорде Питере.

(обратно)

1177

Статус королевского адвоката дает жалованная грамота монарха. Королевские адвокаты носят шелковые мантии и пользуютсянекоторыми другими привилегиями.

(обратно)

1178

Denver Ducis – так переводится на латынь название деревни, где на ходится поместье Уимзи. Буквально: “Герцогский Денвер” (Duke’s Denver).

(обратно)

1179

Это окончание Иисусовой молитвы, известной нам как “Отче наш”: “Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь”. Мф. 6:9–13.

(обратно)

1180

Перевод с англ. Н. Демуровой, с изменениями.

(обратно)

1181

Иниго Джонс – английский архитектор, художник, дизайнер и сценограф первой половины XVII века, считается родоначальником английской архитектурной традиции.

(обратно)

1182

Хотя королева Анна скончалась в 1714 году, название стиля ее имени закрепилось за мебелью, изготовлявшейся с 1720-х по 1760-е годы.

(обратно)

1183

Существует классификация китайского фарфора по гамме росписи. Выделяют “зеленое”, “розовое”, “желтое” и “черное” семейства.

(обратно)

1184

Сэр Филип Сидни (1554–1586) – английский поэт.

(обратно)

1185

Скорее всего, имеется в виду Таддео Цуккаро (1529–1566), весьма популярный художник, принадлежащий к школе римского маньеризма. У него был брат, Федерико Цуккаро (1543–1609), тоже художник, но он занимался главным образом росписью фресок.

(обратно)

1186

Антонио Моро (варианты имени: Антонис Мор, Антонис ван Дасхорст Мор) – нидерландский портретист XVI века. Работал при дворе Англии и получил рыцарское звание за портрет Марии Тюдор (Марии Кровавой).

(обратно)

1187

Джон Сингер Сарджент (1856–1925) – знаменитый и модный американский художник, много работал в жанре портрета.

(обратно)

1188

Чарльз Веллингтон Фёрс (1868–1904) – английский портретист.

(обратно)

1189

Сэр Альфред Джеймс Маннингс (1878–1959) был известен как один из лучших английских рисовальщиков лошадей.

(обратно)

1190

Филип Алексис де Ласло (1869–1937) – венгерский художник, впоследствии принял британское подданство. Специализировался на портретах королевских особ и аристократии.

(обратно)

1191

Эта битва произошла в 778 году и описана в “Песни о Роланде”. Войска Роланда, правителя Бретани и командующего армией Карла Великого, были разбиты басками в Пиренейских горах, на границе современных Франции и Испании.

(обратно)

1192

Имеется в виду продукция керамической фабрики “Рокингем”, которая была весьма популярна в XIX веке среди английской и европейской аристократии и славилась изящными чайными сервизами в стиле рококо.

(обратно)

1193

Джон Уэйджер Брамельд (1797–1851) – художник по фарфору, один из трех братьев – владельцев фабрики “Рокингем”. Именно они с 1825 года начали производить на фабрике тонкий фарфор высочайшего качества.

(обратно)

1194

Бельем называют нерасписанные и неглазурованные фарфоровые и керамические изделия.

(обратно)

1195

Питер имеет в виду св. Лаврентия.

(обратно)

1196

Период подготовки к рождественским праздникам, когда изготовляются разного рода праздничные лакомства, во многие из которых кладется мята.

(обратно)

1197

Иеремия 5:12: Меня ли вы не боитесь, говорит Господь, предо Мною ли не трепещете? Я положил песок границею морю, вечным пределом, которого не перейдет; и хотя волны его устремляются, но превозмочь не могут; хотя они бушуют, но переступить его не могут.

(обратно)

1198

Евеи, Ферезеи и Гергесеи – эти народы упоминаются в Библии, в частности в книге Бытия, как потомки Хама.

(обратно)

1199

Перевод с англ. А. Белякова.

(обратно)

1200

На выездных сессиях суда королевской скамьи (ассизах) судом присяжных рассматривались серьезные преступления, главным образом уголовные. Ассизы действовали в Англии и Уэльсе вплоть до 1972 года.

(обратно)

1201

Мф. 43–45:

Когда нечистый дух выйдет из человека, то ходит по безводным местам, ища покоя, и не находит;

Тогда говорит: возвращусь в дом мой, откуда я вышел. И, придя, находит его незанятым, выметенным и убранным;

Тогда идет и берет с собою семь других духов, злейших себя, и, войдя, живут там; и бывает для человека того последнее хуже первого.

(обратно)

1202

Тайберн – лобное место в Лондоне, где в течение шестисот лет вешали осужденных. Последнего человека там казнили в 1783 году.

(обратно)

1203

“Старый способ удовлетворял обе стороны: публику процессии развлекали, а преступника поддерживали” – так, по словам биографа, защищал публичные казни английский писатель, критик, лексикограф и поэт XVIII века Сэмюэл Джонсон. Дж. Босуэлл, “Жизнь Джонсона”.

(обратно)

1204

Оскар Уайльд. “Баллада Редингской тюрьмы”. Перевод с англ. В. Топорова.

(обратно)

1205

У. Шекспир. “Кориолан”. Перевод с англ. Ю. Корнеева.

(обратно)

1206

В “Сентиментальном путешествии” Лоренса Стерна герой пытается, но не может выпустить из клетки скворца, который повторяет эту фразу. Перевод с англ. А. Франковского.

(обратно)

1207

Перевод с англ. М. Бородицкой.

(обратно)

1208

Деревенская цветочная выставка – своего рода конкурс сельскохозяйственных достижений. На ней выставляются не только цветы, но также овощи, фрукты, джемы, соленья и т. д.

(обратно)

1209

См. Дан. 4:30–31.

(обратно)

1210

На самом деле – вавилонский.

(обратно)

1211

Деян. 9:1.

(обратно)

1212

Читателю, надеявшемуся услышать, что лорд Питер перед сном рассказал Бредону про Шалотт, сообщим, что это – героиня баллады Альфреда Теннисона The Lady of Shalott (“Леди из Шалотт”, 1833, вторая редакция 1842). Ей запрещалось смотреть на замок Камелот в окна своего замка, но она нарушила этот запрет.

(обратно)

1213

Дан. 3:91.

(обратно)

1214

Мистер Скаттерблад, по всей видимости, выдуман, а капитан Тич – реальное историческое лицо. Эдвард Тич (1680–1718), он же Черная Борода, – один из самых знаменитых пиратов, разбойничавших в Карибском море, его легендарная жизнь была многократно описана авторами приключенческих романов.

(обратно)

1215

Суд. 12:3: “…я подверг опасности жизнь мою”.

(обратно)

1216

Название отсылает нас к «Потерянному Раю» Мильтона, что видно из эпиграфа, и к строкам из послания св. Апостола Павла к Колоссянам:

…ибо Им создано всё, что на небесах и что на земле, видимое и невидимое: престолы ли, господства ли, начальства ли, власти ли, — всё Им и для Него создано (Колосс. 1:16.)

— См. Билл Пешель, . В дальнейшем в ссылках на этот сайт будет указано просто «Пешель».

(обратно)

1217

Потерянный рай, ч.2 и ч.5, перевод Аркадия Штейнберга.

(обратно)

1218

Роман Генри Джеймса.

(обратно)

1219

Пьеса Уильяма Шекспира.

(обратно)

1220

Роман Шарлотты Бронте.

(обратно)

1221

 Лоренс Стерн (англ. Laurence Sterne 1713—1768) — английский писатель XVIII века. Цитата из «Сентиментального путешествия по Франции и Италии» (перевод Адриана Франковского).

(обратно)

1222

Даго — презрительное прозвище итальянца, испанца, португальца.

(обратно)

1223

Существует популярный миф, что выжившие моряки с «Большой Армады» — испанского флота после разгрома английским флотом в 1588 году, добрались до берегов Англии и Ирландии и смешались с местным населением, дав начало поколению черноволосых голубоглазых детей с именами Моор, Спейн, Мюррей и Мёрфи. На самом деле ничего такого не случилось. Из 6000 испанских солдат и матросов около 2000 утонуло. Остальные были захвачены и убиты англичанами и ирландцами. Возможно, нескольким сотням удалось добраться до Шотландии. — См. Пешель.

(обратно)

1224

Спорт — (фр.).

(обратно)

1225

Слабость — (фр.).

(обратно)

1226

Этот месье, там — (фр.).

(обратно)

1227

По преимуществу — (фр.).

(обратно)

1228

Персей — герой древнегреческой мифологии, сын Зевса и Данаи, дочери аргосского царя Акрисия. Победитель чудовища горгоны Медузы. По пути домой Персей освободил царскую дочь Андромеду, отданную на съедение морскому чудовищу, и взял Андромеду в жёны, убив её жениха.

(обратно)

1229

Естественно — (фр.).

(обратно)

1230

А вот и вы, дети мои — (фр.).

(обратно)

1231

Бен Николсон (Ben Nicholson, 1894-1982): художник, на чьи работы глубоко повлиял кубизм. Известен, прежде всего, абстрактными рельефами которые, согласно Национальному биографическому словарю, «внесли большой вклад в английский и европейский модернизм двадцатого столетия». Кроме того, он занимался разработкой рисунка для тканей, отсюда шторы. — См. Пешель.

(обратно)

1232

Сьюзи Купер (Susie Cooper, 1902-1995): знаменитый гончар и деловая женщина, известна тем, что успешно основала и вела гончарный бизнес, её дизайнерские решения повлияли на современный стиль. Согласно Национальному биографическому словарю, она считается «ключевой фигурой как в ардеко, так и стиле 1950х годов», создав около 4500 орнаментов и 500 новых форм. См. Пешель.

(обратно)

1233

«Гран-Гиньоль» (фр. Grand Guignol) — парижский театр ужасов, один из родоначальников и первопроходцев жанра хоррор. Работал в квартале Пигаль (13 апреля 1897 — 5 января 1963). В некоторых языках (прежде всего во французском и английском) его имя стало нарицательным обозначением «вульгарно-аморального пиршества для глаз». — Википедия.

(обратно)

1234

«Комеди Франсэз», известный также как Театр-Франсэз, или Французский Театр (фр. Comédie-Française, Théâtre Français) — единственный во Франции репертуарный театр, финансируемый правительством. Расположен в центре Парижа, в 1-м административном округе города, во дворце Пале-Рояль. Основан в 1680 году декретом короля Людовика XIV. Театр имеет также неофициальное название «Дом Мольера», поскольку до учреждения Комеди Франсэз во дворце Пале-Рояль с 1661 по 1673 год выступала труппа Мольера.  — Википедия.

(обратно)

1235

«Фоли-Бержер» (фр. Folies Bergère) — знаменитое варьете и кабаре в Париже. Находится по адресу улица Рише 32, 9-й округ столицы). С 1890 по 1920 годы пользовалось большой популярностью. В наши дни кабаре также работает. — Википедия.

(обратно)

1236

Пандар — действующее лицо в пьесе Уильяма Шекспира «Троил и Крессида», дядя Крессиды. Его имя стало синонимом сводника.

(обратно)

1237

См. Уильям Шекспир. Венецианский Купец, акт 1, сцена 1. — перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник.

(обратно)

1238

То же, что Афродита.

(обратно)

1239

Имеется в виду Созвездие Кассиопеи. Кассиопея — в греческой мифологии жена Кефея, мать Андромеды. Вместе с Кефеем, Андромедой и Персеем Кассиопея была помещена на небе в виде созвездия. Причём, Кассиопея получила наказание — была помещена на небо сидящей на троне, но трон перевёрнут вверх ногами. — Википедия.

(обратно)

1240

Поскольку на письме стоит дата 6 января 1936 г., речь может идти о фильме «Анна Каренина» с Гретой Гарбо в главной роли, вышедшем в 1935 г. См. Пешель.

(обратно)

1241

Сэмюэл Пипс, реже — Пепис (англ. Samuel Pepys, 1633–1703) — английский чиновник морского ведомства, автор знаменитого дневника о повседневной жизни лондонцев периода Стюартовской Реставрации, откуда и взята эта цитата.

(обратно)

1242

Роберт Браунинг — «Апология епископа Блоугрэма».

(обратно)

1243

Фраза, часто присутствующая на юридических документах, например на повестке в суд, и означающая приблизительно «Невыполнение на собственный страх и риск».

(обратно)

1244

Сандринхем — одна из загородных резиденций английских королей; находится в графстве Норфолк. В описываемое время там умирал король Георг V (1865—1936) .

(обратно)

1245

Вот те раз! — (фр.).

(обратно)

1246

Он великолепен, боже мой — (фр.).

(обратно)

1247

Отсылка к Жозевине Бонапарт (1763-1814), жене Наполеона. В Мальмезоне она, пока её муж был в походе, посвятила себя украшению поместья, используя все доступные ресурсы. Она собирала редкую флору и фауну. В 1800 году она построили подогреваемую оранжерею, где росли 300 ананасов. Говорят, что она завезла во Францию 200 видов новых растений. Её любимицами были розы. Её коллекция в течение ста лет оставалась крупнейшей в мире. — См. Пешель.

(обратно)

1248

Не так ли? — (фр.).

(обратно)

1249

Колонна герцога Йоркского на площади Ватерлоо — почти копия колонны Нельсона, высящейся на Трафальгарской площади всего в ста метрах восточнее. Посвящена принцу Фредерику, герцогу Йоркскому и Олбани (англ.Frederick Duke of York and Albany; 1763—1827) — второму сыну английского короля Георга III, фельдмаршалу британской армии.

(обратно)

1250

Мэлл — улица в центральной части Лондона; ведёт от Трафальгарской площади к Букингемскому дворцу.

(обратно)

1251

Памятник королеве Виктории (1819-1901) расположен перед Букингемским дворцом. Установлен в 1911 г.

(обратно)

1252

Чарльз Диккенс. «Приключения Оливера Твиста» — перевод А. В. Кривцовой.

(обратно)

1253

Роберт Льюис Стивенсон. «Virginibus Puerisque».

(обратно)

1254

Сэр Пэлем Грэнвил Вудхауз (Sir Pelham Grenville Wodehouse; 1881—1975) — популярный английский писатель, драматург, комедиограф. Рыцарь-командор ордена Британской империи. Наиболее известен цикл романов Вудхауза о молодом британском аристократе Берти Вустере и его находчивом камердинере.

(обратно)

1255

Изготовленный на Севрской фарфоровой мануфактуре по производству фриттового фарфора в Севре, Франция.

(обратно)

1256

Бюсси д'Амбуаз (фр. Bussy d’Amboise) Вымышленный персонаж, один из лучших шпажистов времён правления Людовика XIII и Генриха III. Бюсси действовал в трагедии Джорджа Чапмена «Месть Бюсси д'Амбуаза» (около 1610 г.) и романе Александра Дюма «Графиня де Монсоро» (1846).

(обратно)

1257

Инкунабула — первопечатная книга, изготовленная с наборных форм (до 1501 г.); по внешнему виду напоминает рукописную книгу.

(обратно)

1258

Джон Донн (англ. John Donne), 1572—1631) — английский поэт и проповедник, настоятель лондонского собора Святого Павла, крупнейший представитель литературы английского барокко («метафизическая школа»). Цитируется отрывок из его Проповеди № 80.

(обратно)

1259

Экипаж, изобретённый в первой половине ХIХ века английским лордом Брогамом (Brougham). Будучи высокорослым человеком, лорд Брогам часто испытывал затруднения при посадке в карету и выходе из неё. У кареты, как известно, дверь располагается в середине пассажирского салона, а посадочные места — соответственно в передней и задней части. Потому однажды, в 1838 году лорд Брогам по своему эскизу в каретной мастерской "Barker and Company" заказал новый экипаж. Это была сравнительно небольшая закрытая карета, с двухместным сиденьем сразу за дверным проёмом и без боковых окон в задней части салона. Кучер, как и полагалось в то время, находился снаружи. Такой кузов пришёлся по душе каретникам, и они растиражировали его, окрестив экипажем Брогама, или просто «брогамом».

(обратно)

1260

Стиль эпохи короля Уильяма III и королевы Марии II (Стюартов) — стиль мебели, для которой характерны гнутые перекладины у стульев и столов и высокие комоды.

(обратно)

1261

Отсылка к Библии:

сохраняющий милость в тысячи родов, прощающий вину и преступление и грех, но не оставляющий без наказания, наказывающий вину отцов в детях и в детях детей до третьего и четвёртого рода.

(Исход 34:7).

(обратно)

1262

Имена четырёх Евангелистов.

(обратно)

1263

Имена дочек Иова — (Иов 42:14).

(обратно)

1264

В оригинале непереводимая игра слов: but why should I give myself airs? Or she may have meant heirs with an H – I didn’t dare ask. — каламбур, основанный на созвучии слов airs (give oneself airs означает важничать) и heirs (give hairs — производить наследников).

(обратно)

1265

Цитата из Элегии XIX Джона Донна. Канара  — сорт вина, типа мадеры.

(обратно)

1266

Питер вспоминает сцену из главы 3 книги Сэйерс «Busman’s Honeymoon» (в русском переводе «Медовый месяц»), когда он поцеловал Харриет и пробормотал эти строки. «В тот момент для состояния Харриет было симптоматично, что она не связала слабую канару с драными кошками — сумев найти источник цитаты только через десять дней». К сожалению, в указанном русском издании этот фрагмент частично видоизменён, частично сокращён, а частично напутан — например там эту фразу почему-то произносит Харриет.

(обратно)

1267

Из стихотворения  «Бермуды»

 Эндрю Марвелла (англ. Andrew Marvell; 1621—1678) — английский поэт, один из последних представителей школы метафизиков и один из первых мастеров поэзии английского классицизма) — перевод А. Г. Сендыка.

(обратно)

1268

Вот и всё — (фр.).

(обратно)

1269

 Англ. Distinguished Gathering. Мистерия, написанная Джеймсом Пэришем (1904–1974) в 1935 году.

(обратно)

1270

Пьеса Томаса Стернза Элиота, более известного под сокращённым именем Т. С. Элиот (англ. T. S. Eliot), 1888—1965 — американо-английский поэт, драматург и литературный критик, представитель модернизма в поэзии.

(обратно)

1271

За неимением лучшего — (фр.).

(обратно)

1272

Реки Лондона, сейчас заключённые в подземное русло.

(обратно)

1273

Это буквальный перевод  Westbourne Grove.

(обратно)

1274

Искажённая цитата из Альфреда Эдварда Хаусмана (англ. Alfred Edward Housman; 1859—1936) — одного из самых популярных поэтов-эдвардианцев. Питер с искажением приводит строку из стихотворного сборника «Шропширский парень» LII.

(обратно)

1275

Лев Николаевич Толстой, «Крейцерова соната».

(обратно)

1276

Карл Краус (нем. Karl Kraus, 1874—1936) — австрийский писатель, поэт-сатирик, литературный и художественный критик, фельетонист, публицист, уникальная фигура немецкоязычной общественной и культурной жизни первой трети XX в.

(обратно)

1277

Профессия, занятие — (фр.).

(обратно)

1278

Греки ассоциировали Сириус с летней жарой: название звёзды происходит от слова, означающего «жаркий день». По словам греческого поэта III века до н. э. Арата, она именуется так, ибо сияет «с ослепительно ярким блеском» — Википедия.

(обратно)

1279

Сирокко (итал. scirocco, от араб.— шарк — восток) — сильный южный или юго-западный ветер в Италии, а также это название применяется к ветру всего средиземноморского бассейна, зарождающемуся в Северной Африке, на Ближнем Востоке и имеющему в разных регионах своё название и свои особенности. — Википедия.

(обратно)

1280

Витторе Карпаччо (ок. 1455 или 1465 — ок. 1526) — итальянский живописец Раннего Возрождения, представитель венецианской школы.

(обратно)

1281

Пьеса Уильяма Шекспира.

(обратно)

1282

Дело в том, что старшего сына покойного короля Георга V звали Эдуард (будущий король Эдуард VIII).

(обратно)

1283

В 1930х сер Дэвид Лоу создал рисованный персонаж — тучного, пожилого реакционного  британца для редакционной страницы газеты «Ивнинг стандарт». Этот персонаж, задуманный как неприятный тип, стал популярным,  особенно в 1930х. См. Пешель.

(обратно)

1284

«Титул учтивости». Аристократические титулы, существующие в Британии, достаточно запутанны. Ещё более замысловаты так называемые courtesy titles, т. е. титулы, которые даруются или присваиваются по обычаю и не дают юридических прав. «Титулы учтивости» присваиваются не по законному праву и не дают права на членство в палате лордов. «Титул учтивости» старшего сына пэра обычно является одним из более низких титулов его отца. Как правило, это второй титул. Младших сыновей герцогов и маркизов, имеющих «титул учтивости», называют Lord. Дочери герцогов, маркизов и графов нарекаются Lady. Младшие сыновья графов и все сыновья виконтов и баронов так же, как и дочери виконтов и баронов, нарекаются Honourable («почтенный», «почтенная»). «Титул учтивости» разрешается носить старшим сыновьям «учтивых» маркизов и графов.  — Словарь Лингво.

(обратно)

1285

Спасибо, мой друг, спасибо — (фр.).

(обратно)

1286

Обед — (фр.).

(обратно)

1287

Аперитив — (фр.).

(обратно)

1288

… если же не сделаете так, то согрешите пред Господом, и испытаете наказание за грех ваш, которое постигнет вас… (Книга Числа 32:23).

(обратно)

1289

«Баттерсийский дом собак» (лондонский центр для бездомных собак и кошек) по названию района, где он находится.

(обратно)

1290

Супруга, повелительница — (лат.).

(обратно)

1291

Цитата из трагедии Уильяма Шекспира "Макбет" Акт 1, сцена 7:

Макбет

 А вдруг не выйдет?..

Леди Макбет

Что не выйдет?

Лишь натяни решимость, как струну, —

И выйдет всё.

(Перевод Ю.Б. Корнеева)

(обратно)

1292

Уильям Шекспир. «Ричард II», акт III, сцена 2. (Перевод Михаила Донского).

(обратно)

1293

А?, как?, что? каково! — (фр.).

(обратно)

1294

У каждого своё дело — (фр.).

(обратно)

1295

Намёк на книгу Дороти Ли Сэйерс «Murder Must Advertise» (в русском переводе «Смерть по объявлению»).

(обратно)

1296

Цитата из элегии Томаса Грея (Томас Грей (англ. Thomas Gray, 1716—1771) — английский поэт-сентименталист XVIII века, предшественник романтизма, историк литературы.) «Сельское кладбище» (Elegy Written in a Country Churchyard).

Перевод В.А. Жуковского (1839 г.).

(обратно)

1297

Строка из стихотворения Томаса Лава Пикока (Томас Лав Пикок (англ. Thomas Love Peacock) (1785—1866) — английский писатель-сатирик и поэт) «There is a Fever of the Spirit»   (Лихорадка духа) из повести «Nightmare Abbey» (Аббатство кошмаров). К сожалению, в русском издании повести при переводе стихотворения эта строка исчезла.

(обратно)

1298

 Цитата из Евангелия:

ибо мы Им живём и движемся и существуем, как и некоторые из ваших стихотворцев говорили: «мы Его и род».

(Деяния св. Апостолов 17:28)

(обратно)

1299

Уильям Шекспир. «Гамлет», акт III, сцена 4. (Перевод М.Л. Лозинского).

(обратно)

1300

Здесь: записка — (лат.).

(обратно)

1301

Цитируется поэма Александра Поупа (Alexander Pope 1688—1744) — английский поэт XVIII века, один из крупнейших авторов британского классицизма.) «Похищение локона» (Песнь II):

(Перевод В. Микушевича).

(обратно)

1302

Трон Правосудия. Во Франции на этом троне восседал король в одном из своих парламентов (судах); отсюда название сессии парламента, на которой король оглашал свой вердикт.

(обратно)

1303

Цитата из книги Литтона Стречи (англ. Giles Lytton Strachey; 1880—1932 — английский писатель, биограф и литературный критик.) «Королева Виктория» (конец главы 8):

Но очень скоро всё переменилось. На всеобщих выборах 1880 года страна, не доверяющая будущей политике консерваторов и очарованная ораторским искусством мистера Гладстона, вернула к власти либералов. Виктория пришла в ужас, но не прошло и года, как её ожидал ещё один, и более чувствительный удар. Грандиозный роман подошёл к концу. Лорд Биконсфилд, измученный возрастом и болезнями, но всё ещё движущийся, как неутомимая мумия, от банкета к банкету, внезапно обездвижел. Когда она узнала, что конец неизбежен, она, по какому-то внутреннему повелению, сбросила с себя всю царственность и с молчаливой нежностью склонилась перед ним, лишь как женщина и ничто больше. «Я послала осборнские примулы, — писала она ему с трогательной простотой, — и собираюсь посетить вас на этой неделе, но, думаю, вам лучше не волноваться и не разговаривать. И очень прошу, будьте хорошим и слушайтесь докторов». Она заедет к нему «по дороге из Осборна, что уже совсем скоро». «Все так расстроены вашей болезнью», — добавила она; она оставалась «навеки преданной вам, В.Р.И.». Когда ему вручили королевское письмо, старый комедиант распростёрся на смертном одре, держа письмо на вытянутой руке, казалось, глубоко задумался и затем прошептал окружающим: «Это мне должен прочесть тайный советник».

(Перевод И. Малышко.) — См. Пешель. 

(обратно)

1304

Великолепно — (фр.).

(обратно)

1305

О, я кажется понял, сточные воды, коллекторы, не так ли? — (фр.).

(обратно)

1306

Конечно — (фр.).

(обратно)

1307

«Меня это не колышет» или даже более крепкое выражение  — (фр.).

(обратно)

1308

Всё-таки — (фр.).

(обратно)

1309

Хорошо — (фр.).

(обратно)

1310

Хорошо, очень хорошо! — (фр.).

(обратно)

1311

Только и всего — (фр.).

(обратно)

1312

При том — (фр.).

(обратно)

1313

Я психолог — (фр.).

(обратно)

1314

Вперёд, за работу — (фр.).

(обратно)

1315

О вкусах и о нечистотах… — (фр.).

(обратно)

1316

Джон Китс «Безжалостная красавица» (La Belle Dame sans Merci) (Перевод Л.И. Андрусона).

(обратно)

1317

Осада Мафекинга — одно из самых знаменитых событий англо-бурской войны. Она имела место около города Мафекинг (Mafeking, сейчас Mafikeng) в Южной Африке. Осада длилась 217 дней, с октября 1899 по май 1900 года. Снятие осады Мафекинга стало крупным успехом Британии и сокрушительным поражением армии буров.

(обратно)

1318

См. Дороти Сэйерс «Медовый месяц».

(обратно)

1319

Кристобаль Баленсиага Эисагирре (исп. Cristóbal Balenciaga Eizaguirre; 1895—1972) — испанский модельер. Эльза Скиапарелли (итал. Elsa Schiaparelli 1890—1973) — парижский модельер и дизайнер, создательница понятия «pret-a-porter».

(обратно)

1320

Crêpes suzette — тонкий блинчик с апельсиновым вареньем и ликёром (фр.).

(обратно)

1321

Хэтчардс — старейший книжный магазин в Великобритании — См. Википедия.

(обратно)

1322

Возможно, Джерри обыгрывает созвучие Hatchards и Hatters. Шляпник – персонаж сказки Льюиса Кэррола «Алиса в стране чудес».

(обратно)

1323

Блэквеллс (англ. Blackwells, Blackwell's или Blackwell Group) магазин, торгующий научной литературой в розницу и поставляющий её в библиотеки. Основан в 1879 году Банджамином Генри Блэквеллом, в честь которого называется вся сеть подобных магазинов. Расположен в Оксфорде на Брод-стрит.

(обратно)

1324

Башня Карфакс (Carfax Tower). Одно из самых старых строений в Оксфорде. Карфакс расположен на пересечении четырёх главных дорог Оксфорда. Башня 13-го столетия — единственная сохранившаяся часть бывшей городской церкви. Сама церковь была из-за своей ненадёжности разрушена в 1820 и отстроена вновь, а затем снова разрушена в 1896 в связи с прокладкой дороги. Правила проживания в Оксфорде запрещают студентам младших курсов жить далее пяти миль от центра города. Студенты старших курсов могут жить дальше.

(обратно)

1325

Объяснение будет дано ниже в тексте.

(обратно)

1326

Суон энд Эдгар (Swan and Edgar) — большой лондонский магазин женской одежды и принадлежностей женского туалета; был расположен на Пиккадилли-Серкус; закрылся в 1982 г.).

(обратно)

1327

«Фонарь Белиши». Мигающий оранжевый шар на столбе; показывает место перехода через улицу. Назван по имени Лесли Хор-Белиши (Leslie Hore-Belisha , 1893 — 1957), британского министра транспорта с 1934 по 1937 г., который дал ход этому изобретению.

(обратно)

1328

Уильям Шекспир «Король Генри IV. Часть 2», акт III, сцена 1 (перевод Е. Бируковой).

(обратно)

1329

«Пайпер Каб» (англ. Piper Cub) — лёгкий двухместный самолёт. Выпускался компанией Piper Aircraft. Под названием Cub скрываются два самолёта: Piper J-2 и Piper J-3. «Тайгер Мот» (Tiger Moth) — биплан 1930-х, разработанный фирмой de Havilland. Служил основным тренировочным самолётом Королевских ВВС Великобритании до 1952 года. — Википедия.

(обратно)

1330

Артур Конан-Дойль «Чертежи Брюса-Партингтона» (Перевод Н. Дехтеревой).

(обратно)

1331

Цитируется строка из стихотворения Джерарда Мэнли Хопкинса (англ. Gerard Manley Hopkins, 1844—1889 — английский поэт и католический священник) «Пёстрая красота»:

(Перевод Григория Кружкова).

(обратно)

1332

«Фортнум энд Мейсон» (Fortnum and Mason) — универсальный магазин в Лондоне на улице Пиккадилли; рассчитан на богатых покупателей; известен своими экзотическими продовольственными товарами. Основан в 1707 г.

(обратно)

1333

Жертвы убийств в романах Дороти Сэйерс «Сильный яд» и «Где будет труп».

(обратно)

1334

Целиком — (лат.).

(обратно)

1335

Положение (т.е. знатность) обязывает — (фр.).

(обратно)

1336

Отсылка к балладе «Уидекобская ярмарка» (Widecombe Fair). Согласно песне, у одного человека попросили лошадь, чтобы отвести людей на ярмарку…, а дальше перечисляются куча профессий и имён, последним из которых идёт дядюшка Том Коббли.  Это имя стало нарицательным и означает «все-все». Поездка окончилась печально: лошадь надорвалась и сдохла. Описываемая ярмарка действительно существует и проводится во второй вторник сентября в Дартмурской деревушке Уидеком-ин-те-Мур (англ. Widecombe-in-the-Moor).

(обратно)

1337

В этой и предыдущей своей реплике лорд Питер цитирует строки из сонета 106 Уильяма Шекспира (приводим наиболее удачный для цитирования перевод): 

(Перевод Инны Астерман).

(обратно)

1338

Дороти Ламур (англ. Dorothy Lamour, 1914—1996) — американская актриса, наиболее известная по свои ролям в комедиях из серии «Дорога на…» с Бобом Хоупом и Бингом Кросби в главных ролях.

(обратно)

1339

Эдуард VIII (англ.Edward VIII 1894—1972) — король Соединённого Королевства Великобритании и Северной Ирландии, император Индии на протяжении 10 месяцев: с 20 января по 11 декабря 1936 года; не был коронован. Отрёкся от престола, чтобы вступить в брак с разведённой Уоллис Симпсон, на что правительство Великобритании не давало согласия. При этом он заявил: «Я нашёл невозможным… исполнять обязанности короля без помощи и поддержки женщины, которую люблю».

(обратно)

1340

(обратно)

1341

Артур Конан Дойль «Тайна Боскомской долины». (Перевод М. Бессараб).

(обратно)

1342

Кофе с молоком — (фр.).

(обратно)

1343

Газета, придуманная Дороти Сэйерс.

(обратно)

1344

«Стрикер» — обнажённый бегун в общественном месте — (англ.).

(обратно)

1345

Громила, боксёр — (англ.).

(обратно)

1346

Здесь — только, просто — (фр.).

(обратно)

1347

«Потерянный рай» — поэма Джона Мильтона, «Большие надежды» — роман Чарльза Диккенса.

(обратно)

1348

Лондонская библиотека — самая большая в мире платная библиотека, выдающая книги по абонементу, и одно из главных литературных учреждений Великобритании. Она была основана в 1841 году по инициативе Томаса Карлейля, недовольного политикой Британской библиотеки. Расположена в Лондонском районе Сент-Джеймс в округе Вестминстер с 1845 года. Подписаться на абонемент может любой желающий, заплатив за него.

(обратно)

1349

Уильям Шекспир, «Гамлет», Акт I, сцена 5:

Призрак

Отомсти за гнусное его убийство.

Гамлет

Убийство?

Призрак

Убийство гнусно по себе; но это

Гнуснее всех и всех бесчеловечней.

(Перевод М. Лозинского).

(обратно)

1350

Гертруда Лоуренс (англ. Gertrude Lawrence, 1898–1952) — английская актриса, певица, танцовщица, играла в музыкальных комедиях в лондонском Уэст-Энде и на Бродвее в Нью-Йорке.

(обратно)

1351

Сэр Ноэл Пирс Кауард (англ. Noël Peirce Coward; 1899—1973) — английский драматург, актёр, композитор и режиссёр.

(обратно)

1352

В своём диалоге Питер и Харриет обыгрывают строки из стихотворения Джона Донна «Прощание, возбраняющее печаль»:

(Перевод Г. М. Кружкова).

(обратно)

1353

Джон Донн «Ворожба над портретом» (Перевод Г.М. Кружкова).

(обратно)

1354

Место действия романа Дороти Сэйерс «Неприятности в клубе “Беллона”»

(обратно)

1355

Матф. 13:12.

(обратно)

1356

Что-то неординарное — (фр.).

(обратно)

1357

Разве не так? — (фр.).

(обратно)

1358

«Окассен и Николетта» (фр. Aucassin et Nicolette) — французский рыцарский роман первой половины XIII века в жанре песни-сказки (шантефабль).

(обратно)

1359

Это даст нам красивый взгляд — (фр.).

(обратно)

1360

Уход мужа — (фр.).

(обратно)

1361

Да, конечно — (фр.).

(обратно)

1362

Мило — (фр.).

(обратно)

1363

Здесь: Ситуация такова — (фр.).

(обратно)

1364

Он любит меня чуть-чуть, сильно, страстно, безумно, он совсем не любит меня — (фр.).

(обратно)

1365

Испанская Фаланга (исп. Falange Española) — крайне правая политическая партия в Испании. Основана в 1933 году Хосе Антонио Примо де Риверой, при авторитарном режиме Франциско Франко — правящая и единственная законная партия в стране (1936—1975). Кагуляры — члены французской фашистской организации перед Второй мировой войной).

(обратно)

1366

Сэр Освальд Эрнальд Мосли (1896-1980) — британский политик, баронет, основатель Британского союза фашистов. Юнити Валькирия Митфорд (англ. Unity Valkyrie Mitford, 1914—1948) — дочь британского аристократа Митфорда, сторонница идей национал-социализма, поклонница Адольфа Гитлера.

(обратно)

1367

Уильям Шекспир. «Король Лир» Акт III, Сцена 2:

Лир

Дуй, ветер! Дуй, пока не лопнут щёки!

(Перевод Бориса Пастернака).

(обратно)

1368

В Ковент-Гарден —  районе в центре Лондона — раньше на центральной площади находился большой фруктовый и овощной рынок.

(обратно)

1369

Цитата из стихотворения Джона Донна «Растущая любовь»:

(Перевод Г.М. Кружкова).

(обратно)

1370

Уильям Шекспир, «Генрих V» Акт IV, сцена 1 (Перевод Е. Бируковой).

(обратно)

1371

Марк Твен, «Приключения Гекльберри Финна», Глава 23:

— Гек, ведь эти наши короли — сущие мошенники! Вот они что такое — сущие мошенники!

(Перевод Н. Дарузес).

(обратно)

1372

«Сегодня его милость возвратился с войны и ублажил меня дважды, не снимая сапог». (Из дневника Сары Черчиль (1660—1744), герцогини Мальборо.

(обратно)

1373

См. Артур Конан Дойль, «Серебряный»:

— Есть ещё какие-то моменты, на которые вы посоветовали бы мне обратить внимание?

— На странное поведение собаки в ночь преступления.

— Собаки? Но она никак себя не вела!

— Это-то и странно, — сказал Холмс.

(Перевод Юлии Жуковой).

(обратно)

1374

См:

1. И видел я в деснице у Сидящего на престоле книгу, написанную внутри и отвне, запечатанную семью печатями.

2. И видел я Ангела сильного, провозглашающего громким голосом: кто достоин раскрыть сию книгу и снять печати её?

(Откровение Иоанна Богослова 5:1,2)

(обратно)

1375

Цитата из поэмы Сэмюэла Батлера «Гудибрас», часть 1, песнь 1, строка 93. См. Пешель.

(обратно)

1376

Форт «Бельведер»: Королевская собственность в Суррее, служил домом принца Уэлского с 1929 г. вплоть до его отречения в качестве короля Эдуарда VIII в 1936 году.

(обратно)

1377

См. Роман Дороти Сэйерс «Встреча выпускников».

(обратно)

1378

Самолёт de Havilland DH.90 Dragonfly («Стрекоза») — двухмоторный туристский биплан повышенной комфортности, выпускался с 1930х годов компанией De Havilland Aircraft Company.

(обратно)

1379

Соксен-Кобург-Гота (нем. Sachsen-Coburg und Gotha) — государство, существовавшее с 1826 по 1918 год на территории Германии, состоявшее из герцогств Саксен-Кобург и Саксен-Гота, находившихся в личной унии. Название Саксен-Кобург-Готской также относится к династии, правившей в герцогстве и в некоторых других странах.

(обратно)

1380

Будущая королева Англии? — (фр.).

(обратно)

1381

Стигийский — мрачный, дьявольский — от названия реки забвения «Стикс».

(обратно)

1382

«Странная история доктора Джекила и мистера Хайда» (англ. Strange Case of Dr Jekyll and Mr Hyde) — повесть шотландского писателя Роберта Стивенсона.

(обратно)

1383

Цвет нильской воды — (фр.) — зеленоватый цвет светлых тонов.

(обратно)

1384

Обложка таких книг часто обшита тканью с растительным рисунком.

(обратно)

1385

Детектив, действующий  в романах Харриет.

(обратно)

1386

См. Уильям Батлер Йетс (англ. William Butler Yeats, 1865—1939 — ирландский англоязычный поэт, драматург. Лауреат Нобелевской премии по литературе 1923 года.) «Озёрный остров Иннисфри»

(Перевод Анны Блейз) .

(обратно)

1387

См. Льюис Кэрролл «Приключения Алисы в Стране Чудес», глава 2.

         (Перевод Н.М. Демуровой).

(обратно)

1388

Ричард Бринсли Шеридан (англ. Richard Brinsley Sheridan, 1751—1816),«Соперники», Эпилог — (Перевод Т.Л. Щепкиной-Куперник)

(обратно)

1389

Кэй Фрэнсис (англ. Kay Francis, 1905—1968) — американская театральная и киноактриса.

(обратно)

1390

Общий стол — (фр.).

(обратно)

1391

Цитата из поэмы Сэмюэла Батлера «Гудибрас», часть 3, песнь 1. См. Пешель.

(обратно)

1392

См Уильям Конгрив «Скорбящая невеста» Музыка обладает магической силой — вдруг собирает рассеянные мысли и даёт покой встревоженной душе — http://www.aforizmov.net/xfsearch/uilyam-kongriv/

(обратно)

1393

Георг Фредерик Гендель «Ода на день Св. Цецилии» на текст Джона Драйдена См. http://www.lebedev.com/MusicPhone/Review/trk/haendel2/

(обратно)

1394

Окна «саше» состоят из одной или нескольких подвижных панелей «sashes», которые образуют раму, удерживающую стеклянные панели, часто отделённые от других панелей узкими вертикальными рейками.

(обратно)

1395

Решение невозможной задачи.

(обратно)

1396

«Гаррик» — лондонский клуб актёров, писателей и журналистов. Основан в 1831, назван в честь знаменитого актёра Д. Гаррика [David Garrick, 1717-79].

(обратно)

1397

Пустяк — (фр.).

(обратно)

1398

Дрожь — (фр.).

(обратно)

1399

Тем хуже — (фр.).

(обратно)

1400

Добрый, любезный — (фр.).

(обратно)

1401

Жан де Лабрюйер, (фр. Jean de La Bruyère; 1645—1696) — знаменитый французский моралист. Цитируется по книге «Характеры»:

Тот, кто влюбляется в дурнушку, влюбляется со всей силой страсти, потому что такая любовь свидетельствует или о странной прихоти его вкуса, или о тайных чарах любимой, более сильных, чем чары красоты.

(Перевод Э.Линецкой и Ю. Корнеева).

(обратно)

1402

«Найт, Фрэнк энд Ратли» (англ. Knight Frank and Rutley ) — лондонская фирма по продаже недвижимости. Основана в 1890г., названа по именам основателей (Англо-Русский словарь Britain).

(обратно)

1403

«Приключения Алисы в Стране чудес» (англ. Alice’s Adventures in Wonderland, иногда используется сокращённый вариант «Алиса в Стране чудес») — сказка, написанная английским математиком, поэтом и писателем Чарльзом Лютвиджом Доджсоном под псевдонимом Льюис Кэрролл и изданная в 1865 году. — (Википедия).

(обратно)

1404

Частое восклицание в приключенческой литературе. Например, эти слова произнес  капитан Крюк в книге Джеймса Барри «Питер Пен» (Перевод Марины Токмаковой).

(обратно)

1405

«Сидли сепфайр» (The Armstrong Siddeley Sapphire) — большой автомобиль, производимый британской компанией  Armstrong Siddeley Motors Limited с 1952 по 1960 годы.

(обратно)

1406

Лорд Питер цитирует строки из рубаи Омара Хайяма в переводе на английский Эдварда Фицджеральда (Edward FitzGerald’s translation of “The Rubaiyat of Omar Khayyam”, stanza 74 — см. Пешель). В переводе с этого английского перевода оно звучит так:

(обратно)

1407

См. Стихотворение Уильяма Блейка.

Вот его прозаический перевод:

(обратно)

1408

Уильям Шекспир, «Буря». Акт IV, сцена 1. (Перевод Михаила Донского).

(обратно)

1409

Что он отказался сделать — (фр.).

(обратно)

1410

Удар молнии — (фр.).

(обратно)

1411

Категорично — (фр.).

(обратно)

1412

Двусмысленность — (фр.).

(обратно)

1413

С точки зрения вечности — (лат.).

(обратно)

1414

Томас Бобингтон Маколей (1800–1859) «Песни древнего Рима», Гораций у моста: 

(обратно)

1415

Дама Пегги Эшкрофт (англ. Peggy Ashcroft 1907—1991) — английская актриса. Лоуренс Керр Оливье, барон Оливье (англ. Laurence Kerr Olivier, Baron Olivier 1907—1989) — британский актёр театра и кино, режиссёр, продюсер. Один из крупнейших актёров XX века, репертуар которого включал как античную драму и произведения Шекспира, так и современные американские и британские пьесы.

(обратно)

1416

Дороти Ламур (англ. Dorothy Lamour, 1914—1996) — американская актриса.

(обратно)

1417

Харриет и Питер обмениваются фразами из трагедии Уильяма Шекспира «Юлий Цезарь», акт II, Сцена 1:

              Порция

(Перевод Михаила Зенкевича)

(обратно)

1418

Роман Джейн Остин.

(обратно)

1419

Способ существования, условия, обеспечивающие возможность существования рядом каких-либо противных сторон, т. е. условия, способ мирного сосуществования.  — (лат.).

(обратно)

1420

Юлиана Норвичская, «Откровения Божественной Любви».

(обратно)

1421

«Севен Дайлс» (англ. Seven Dials) — небольшой, но хорошо известный перекрёсток дорог в Ковент-Гарден в лондонском Уест-Энде, где сходятся семь улиц. Название относится также к окружающей области.

(обратно)

1422

 Джон Мильтон, «L’Allegro»:

(Перевод Ю. Корнеева)

(обратно)

1423

Ров Кок-энд-Пай Дитч, (англ. The Cock and Pye ditch) окружал область Сен-Жиль, сейчас известную как «Севен Дайлс». Он шёл по Сент-Мартин-лейн и соединялся с Темзой.

(обратно)

1424

 Уильям Конгрив. «Двойная игра»

  Леди Вздорнс. Боже правый! Вы так громко звали меня.

  Брехли. Я? Творец небесный! Прошу прощения у вашей светлости, — когда?

  Леди Вздорнс. Да вот только что, когда я вошла. Боже правый, почему вы спрашиваете?

  Брехли. Не может быть, пропади я пропадом!.. Разве? Странно! Не стану скрывать, я думал о вашей светлости; более того, я как бы витал в мечтах, мне, так сказать, мысленно представлялся весьма приятный предмет, но… неужто я и в самом деле?.. Подумать только: влюблённые и убийцы всегда себя выдают! И я действительно произнёс вслух имя леди Вздорнс?

(Перевод М.А. Донского).

(обратно)

1425

Джон Донн, «Портрет» (Перевод Г.М. Кружкова).

(обратно)

1426

Кто прикасается к смоле, тот очернится, и кто входит в общение с гордым, сделается подобным ему.

(Книга Премудрости Иисуса, сына Сирахова 13:1).

(обратно)

1427

Винсент Бах (англ. Vincent Bach, 1890—1976) — музыкант и создатель современных духовых музыкальных инструментов, основатель корпорации Vincent Bach Corporation.

(обратно)

1428

Я надеюсь — (фр.).

(обратно)

1429

Они правы — (фр.).

(обратно)

1430

Славные, приятные, удобные — (фр.).

(обратно)

1431

Джон Китс «Безжалостная красавица» (La Belle Dame sans Merci) (Перевод Л.И. Андрусона).

(обратно)

1432

Уильям Шекспир, «Генрих VI, часть 3», Акт V, сцена 4. (Перевод Е. Бируковой).

(обратно)

1433

Цитата из стихотворного послания сэру Томасу Роу (To Sir Tho. Rowe)

(обратно)

1434

Питер и Харриет цитируют строки из стихотворения Джона Донна «Годовщина»

(Перевод Григория Кружкова).

(обратно)

1435

Уильям Шекспир, «Сон в летнюю ночь», Акт II, сцена 1. (Перевод Т. Щепкиной-Куперник).

(обратно)

1436

«Собрани» (Sobrani ) — фирменное название высококачественного курительного табака и дорогих сигарет одноимённой компании. От болгарского — собрание, парламент).

(обратно)

1437

Известная тюрьма «Уормвуд скрабз» (англ. Wormwood Scrubs), построенная заключёнными в 1874-90 гг., существует и поныне на западе Лондона.

(обратно)

1438

Мэтью Арнолд (Matthew Arnold, 1822-1888) «Берег Дувра»

(Переводчик Вланес, http://www.poezia.ru/article.php?sid=30223 ).

(обратно)

1439

Уильям Шекспир, «Антоний и Клеопатра», Акт I, сцена 1:

Антоний.

(Перевод Мих. Донского).

(обратно)

1440

Джордж Фаркер (англ. George Farquhar (1677–1707)) — ирландский драматург.Однако цитата, по-видимому, принадлежит Роберту Бёртону, «Анатомия меланхолии», Part III, Section II. Mem. 5. Subs.5.

Fatum est in partibus illis quas sinus abscondit, as the saying is, marriage and hanging goes by destiny, matches are made in heaven.

(обратно)

1441

Цитата из рубаи Омара Хайяма в переводе на английский Эдварда Фицджеральда (Edward FitzGerald’s translation of “The Rubaiyat of Omar Khayyam”).

(обратно)

1442

«Гаррард» (крупная лондонская ювелирная фирма; контролируется компанией "Маппин энд Уэбб" (Mappin & Webb). Основана в 1880).

(обратно)

1443

Джозеф Шеридан Ле Фаню (англ. Joseph Sheridan Le Fanu; 1814—1873) — ирландский писатель, продолжавший традиции готической прозы. Автор классических рассказов о привидениях.

(обратно)

1444

Питер Кролик (англ. Peter Rabbit) — вымышленный антропоморфный персонаж, появляющийся в ряде сказок английской детской писательницы Беатрис Поттер.

(обратно)

1445

Panis angelicus (Ангельский хлеб — лат.)  гимн, Текст: Св.Фома Аквинский, музыка: Сезар Франк.

(обратно)

1446

В английском оригинале Busman’s Honeymoon.

(обратно)

1447

В английском оригинале The Documents in the Case.

(обратно)

1448

Эддингтон Артур Стэнли (1882—1994) — английский физик и астроном.

(обратно)

1449

Лоренц Хендрик (1853—1928) — нидерландский физик; здесь имеется в виду уравнение Фицджеральда-Лоренца, которое описывает перемещение тел в пространстве.

(обратно)

1450

Тюрбо — рыбное кушанье.

(обратно)

1451

Один из персонажей знаменитой английской сказочной повести Льюиса Кэрролла «Приключения Алисы в Стране Чудес».

(обратно)

1452

Posada (исп.) — постоялый двор.

(обратно)

1453

Pelota (исп.) — игра в мяч.

(обратно)

1454

По народным поверьям, накануне Дня всех святых всякая нечисть бесчинствует и строит козни.

(обратно)

1455

Сарджент Джон Сингер (1856—1925) — американский художник.

(обратно)

1456

Premature senility (лат.) — преждевременная старость.

(обратно)

1457

Pater noster, Ave Maria, Credo — латинские названия молитв католической церкви ("Отче наш", молитва Богородице и "Верую".

(обратно)

1458

A s с е n di t in coelum (лат.) — вознесшегося на Небеса.

(обратно)

1459

Benedicte (лат.) — Благословляю!

(обратно)

1460

Набор латинских фраз из разрозненных контекстов. Традиционное завершение театрального зрелища. «Прощайте. Рукоплещите».

(обратно)

1461

Grand finale — выражение взято из концертных программ. Заключительная, торжественная и красочная часть концерта или другого развлекательного зрелища.

(обратно)

1462

Катулл Гай Валерий (ок.87—ок54 до н.э.) — римский поэт.

(обратно)

1463

Витрувий — римский архитектор и инженер 2-ой половины I в. до н.э. «Сатирикон» — сатирический роман, изданный древнеримским писателем Петронием(1в. н.э.).

(обратно)

1464

Себастьян Мюнстер (1489—1552) — немецкий ученый и географ. Его главный труд «Всеобщая космография» (1544), т.е. мироогш-сание, переводился на многие языки и более века являлся образцом описательной географии.

(обратно)

1465

Елсолл Мэнор — поместье Елсолл.

(обратно)

1466

Slatus quo (лат.) — существующее положение.

(обратно)

1467

Льюис и Шорт — составители латинско-английского словаря. Впервые издан в 1879 г.

(обратно)

1468

Jus-jurandum (лат.) — клятва, присяга.

(обратно)

1469

Паб (англ.разг.) — пивная, трактир, таверна.

(обратно)

1470

Кью-Гарденз — большой ботанический сад в западной части Лондона.

(обратно)

1471

По-английски «черная овца», которая по народным поверьям считается отмеченной печатью дьявола.

(обратно)

1472

Капитан Блэкбирд— Эдуард Тич — английский пират, умер в 1718 г.

(обратно)

1473

'Fortunata — счастливый, удачный, благоприятный.

(обратно)

1474

Sоl (лат.) — солнце.

(обратно)

1475

De Novis Insulis (лат.) — новые острова.

(обратно)

1476

Герой рассказа путает два слова: Гоморра и каморра. Содом и Гоморра — города, некогда существовавшие в районе Мертвого моря; по Библии, погрязшие в грехах и Обращенные в пепел обрушившимися с неба потоками серы и огня. Каморра — итальянская тайная террористическая организация, появившаяся в Южной Италии в 30-х годах прошлого века и сохранившаяся до наших дней.

(обратно)

1477

Даго — презрительное название итальянцев.

(обратно)

1478

Библия. Евангелие от Иоанна. Глава 18, стих 38.

(обратно)

1479

Данлоп Джон Колин (1785—1842) — шотландский писатель и критик.

(обратно)

1480

Кокни — диалект жителей одного из лондонских предместий — Ист-Энда.

(обратно)

1481

Серпантин — пруд в Гайд Парке.

(обратно)

1482

Доктор Калигари — главный герой немецкого фильма «Кабинет доктора Калигари» (1919, режиссер Роберт Вине). Фильм снят в стиле экспрессионизма, изобилует всевозможными знамениями, ужасными злодеяниями, зловещими символами. Многие герои его действуют в состоянии сомнамбулизма, под влиянием гипноза.

(обратно)

1483

Бродмур — приют для умалишенных в Беркшире.

(обратно)

1484

Сомерсет Хаус — здание, построенное в XVII веке на месте дворца герцога Сомерсетского; в нем находится Главный архив регистрации рождений, браков и смертей, различные офисы финансового управления и другие.

(обратно)

1485

Христианский праздник, который отмечается 29 сентября.

(обратно)

1486

Методисты — последователи одного из религиозных направлений, возникшего в Англии в XVIII веке; требуют строжайшей дисциплины и строгого выполнения церковных обрядов.

(обратно)

1487

Имеется в виду Робин (сокращение от Роберт) Гуд — герой многочисленных английских баллад и известный своей храбростью английский король Ричард Львиное Сердце (XII век).

(обратно)

1488

Сквайр (эсквайр) — в Англии: земельный собственник; должностной титул мировых судей, адвокатов и некоторых других чиновников; форма вежливого обращения.

(обратно)

1489

Gioucopiano—музыкальный термин, означает: тихая, негромкая игра.

(обратно)

1490

Персонаж известной сказочной повести Льюиса Кэрролла «Алиса в Зазеркалье».

(обратно)

1491

Библия. Книга Бытия, глава 41.

(обратно)

1492

Каноник — член коллегии священников в англиканской и католической церквах.

(обратно)

1493

Нонконформисты — члены английских церковных организаций (пресвитериане, методисты и др.), не признающие государственной англиканской церкви.

(обратно)

1494

Англиканская церковь — господствующая церковь в Англии, по культу и организационным принципам близкая к католической.

(обратно)

1495

Слова Гамлета из трагедии У.Шекспира «Гамлет» в переводе Б.Пастернака.

(обратно)

1496

Викарий — в англиканской церкви помощник священника.

(обратно)

1497

Высокая церковь — одно из направлений в англиканской церкви, наиболее близкое к католицизму.

(обратно)

1498

Имеется в виду высокая церковь и государственная англиканская церковь.

(обратно)

1499

Кенситисты — последователи Джона Кенсита, одного из членов первого крыла в англиканской церкви, ярого противника ритуалов, заимствованных англиканской церквью из католицизма.

(обратно)

1500

Биретта — головной убор католических и пресвитерианских священников и духовных лиц.

(обратно)

1501

A priori (лет.) — непроверенное практикой, опытным путем суждение.

(обратно)

1502

Виттингтон Дик — известный герой английской народной сказки, который не выдержав тяжелой жизни в доме хозяина, уходит от него, но, услышав голос свыше, возвращается и в конце концов становится мэром Лондона.

(обратно)

1503

Жители города Абердина (в Шотландии), известные своей скупостью.

(обратно)

1504

Фокс Джон (1516-1587) — английский писатель, священник, автор известных жизнеописаний мучеников.

(обратно)

1505

Аполлион — (библ.) ангел бездны.

(обратно)

1506

Бертон Роберт (1557-1640) — английский писатель и священник, известный своей работой «Анатомия меланхолии», представляющей собой яркое выражение духа позднего Ренессанса в Англии.

(обратно)

1507

Боккаччо Джованни (1313-1375) — итальянский писатель, один из представителей гуманистической литературы Возрождения.

(обратно)

1508

Хэвиленд называет имя писателя по-английски, фамилию — по французски.

(обратно)

1509

Etego in Arcadia (лат.) — «И я в Аркадии родился», т.е. «Я тоже был счастлив». В переносном смысле Аркадия — страна счастья.

(обратно)

1510

Эйнсворт Вильям Гаррисон (1805-1882) — английский писатель, издатель, общественный деятель.

(обратно)

1511

Передаточная надпись — надпись, удостоверяющая переход прав по этому документу к другому лицу.

(обратно)

1512

Persona non grata (лат.) — здесь; нежеланное лицо.

(обратно)

1513

Eclaircissement (фр.) — объяснение.

(обратно)

1514

Герой романа Ч. Диккенса «Жизнь и приключения Мартина Чезлвита».

(обратно)

1515

Фортиум энд Мейсон — универсальный магазин в Лондоне, известный экзотическими продовольственными товарами.

(обратно)

1516

«Рождественское полено» традиционно сжигается в камине в сочельник.

(обратно)

1517

Джейн Остин (1775-1817) — английская писательница.

(обратно)

1518

Эпсом и Ньюмаркет — места, где находятся ипподромы.

(обратно)

1519

Существует обычай на Рождество целоваться под веткой омелы.

(обратно)

1520

Ночь Гая Фокса (вечер 5 ноября) — по традиции отмечают раскрытие «Порохового заговора» сожжением пугала и фейерверком.

(обратно)

1521

Любопытный слоненок — персонаж сказок Р. Киплинга; постоянно всем задавал вопросы и всем очень надоедал.

(обратно)

1522

Woolsack (англ.) — специальная набитая шерстью подушка, на которой сидит лорд-канцлер в палате лордов.

(обратно)

1523

Сагtе du Paris, а не carte postale (фр.) — карта Парижа, а не почтовая открытка.

(обратно)

1524

Guichet (фр.) — окошко кассы

(обратно)

1525

— Но я тебе повторяю, что у меня их нет. Посмотрим, посмотрим. Именно ты брала билеты. Не так ли? В таком случае, как они могут быть у меня?

— Нет, нет, я тебе отдала их наверху, перед тем как пойти за газетами.

— Я тебя уверяю, что нет. Это же очевидно! Я искал везде, черт побери! Ты мне ничего не давала, ничего, ничего.

— Но ведь я сказала тебе пойти зарегистрировать багаж! Для этого мне нужно было отдать тебе билеты? Ты меня принимаешь за идиота? Ну?! Это же лишено смысла! Посмотри на часы. Поезд отходит в 11 часов 30 минут. Поищи хоть немного.

— Но я уже искал повсюду — в жилете нет, в пиджаке — нет, в пальто — нет, нет, нет! Это ты...

(обратно)

1526

— Может быть, билеты у месье в брюках?

(обратно)

1527

— Идиот! Я вас спрашиваю, вы когда-нибудь слышали, чтобы билеты клали в брюки? Никогда...

(обратно)

1528

Ах! Вы так говорите!(фр.)

(обратно)

1529

Seidlitz powder (англ.) — слабительное, состоящее из двух порошков, каждый из которых растворяется отдельно, а затем смешивается.

(обратно)

1530

«Whо's whо?» (англ.) — «Кто есть кто», ежегодный биографический справочник.

(обратно)

1531

Бенджамин Дизраэли (Диззи),(1804-1881) — премьер-министр Великобритании, писатель.

(обратно)

1532

— Прекрасно! Мои поздравления, милорд!

(обратно)

1533

— Как я красив!

(обратно)

1534

— Как я красива!

(обратно)

1535

— Ты меня принимаешь за идиота?

(обратно)

1536

Surete — Управление национальной безопасности.(фр.)

(обратно)

1537

Моляры — большие коренные, или жевательные, зубы; премоляры — малые коренные зубы.

(обратно)

1538

Название железнодорожного вокзала в Лондоне.

(обратно)

1539

Персонаж романа Ч. Диккенса «Жизнь Дэвида Копперфильда, рассказанная им самим».

(обратно)

1540

Сохо — район, известный французскими и итальянскими ресторанами.

(обратно)

1541

Библия. Книга Песни Песней Соломона, глава 8, стих 6.

(обратно)

1542

Паддингтон — один из лондонских вокзалов.

(обратно)

1543

Район в центральной части Лондона, когда-то славившийся увеселительным садом.

(обратно)

1544

Английский неоклассический архитектурный стиль; отличается изящным декором в интерьере.

(обратно)

1545

Район в центре Лондона, где расположен Британский музей и Лондонский университет.

(обратно)

1546

Кимберли — город в ЮАР, известный добычей и обработкой алмазов.

(обратно)

1547

Петроний (?-66 г.н.э.) — римский писатель.

(обратно)

1548

Игра слов. По-английски club означает и «клуб» и «трефы» — карточная масть.

(обратно)

1549

Arbiter elegantiarum-nec pluribus impar (лат.) — образец элегантности, которому нет равных.

(обратно)

1550

Эгламор — герой средневекового английского романса.

(обратно)

1551

Имеется в виду Первая мировая война (1914-1918).

(обратно)

1552

Fait accompli (фр.) — свершившийся факт.

(обратно)

1553

Инвектива — резкое выступление против кого-либо, обличение.

(обратно)

1554

Здесь ошибка переводчика. Правильный перевод: ...и в нем мало от Уимзи, за исключением, однако (я должен быть справедлив)... (примечание внимательного читателя, сверившего этот фрагмент с английским оригиналом).

(обратно)

Оглавление

Дороти Ли Сэйерс Пять красных селедок. Девять погребальных ударов

  Пять красных селедок[1]

    Предисловие

    Кэмпбелл в гневе

    Кэмпбелл мертв

    Фергюсон

    Стрэчен

    Уотерс

    Фаррен

    Грэм

    Гоуэн

    Миссис Маклеод

    Сержант Дэлзиел

    Инспектор Макферсон

    Рассказ Фергюсона

    Лорд Питер Уимзи

    Констебль Росс

    Бантер

    Главный инспектор Паркер

    Лорд Питер Уимзи

    Миссис Смит-Лемезурье

    Рассказ Уотерса

    Рассказ Фаррена

    Рассказ Стрэчена

    Рассказ Грэма

    Рассказ Гоуэна

    Фаррен. Фергюсон. Стрэчен

    Грэм. Гоуэн. Уотерс

    Убийца

    Лорд Питер Уимзи

    Лорд Питер Уимзи

    Лорд Питер Уимзи

  Девять погребальных ударов

    Предисловие

    I Отрывок из Большого Кентского трезвона

      Глава 1 Колокола приходят в движение

      Глава 2 Колокола в деле

    II Полная версия перезвона, исполняемого семью колоколами

      Глава 3 Страшная находка

      Глава 4 Лорд Питер выходит на охоту

      Глава 5 Лорд Питер сдает лидирующие позиции и отходит на второй план

      Глава 6 Лорд Питер и старший инспектор Бланделл действуют сообща

      Глава 7 Тейлор Пол исполняет сольную партию

      Глава 8 В игру вступает мсье Розье

      Глава 9 Расследование продолжается

      Глава 10 Лорд Питер следует намеченному плану

      Глава 11 Бантер получает удар в спину

      Глава 12 Лорд Питер совершает ошибку

    III Отрывок из перезвона Стедмана

      Глава 13 События разворачиваются

      Глава 14 Нобби Крэнтон облегчает душу

      Глава 15 Уильям Тодей упорствует

      Глава 16 Затишье перед бурей

      Глава 17 Рассказ братьев Тодей

    IV Полная версия Большого Кентского трезвона

      Глава 18 Река бунтует

      Глава 19 Наводнение

      Глава 20 Вода отступает

Дороти Л. Сэйерс Под грузом улик Неестественная смерть

  Под грузом улик[75]

    Глава 1 Злой умысел

    Глава 2 Зеленоглазый кот

    Глава 3 Пятна грязи и крови

    Глава 4 И дочь его Испуг[93]

    Глава 5 Улица Сент-Оноре и улица Де-ла-Пэ

    Глава 6 Противоречивая Мэри

    Глава 7 Клуб и пуля

    Глава 8 Мистер Паркер делает заметки

    Глава 9 Гойлс

    Глава 10 Ничто не постоянно в полдень

    Глава 11 Мерива[131]

    Глава 12 Алиби

    Глава 13 Манон

    Глава 14 Занесенный топор

    Глава 15 Барометр падает

    Глава 16 Вторая нить

    Глава 17 Красноречивый мертвец

    Глава 18 Речь стороны защиты

    Глава 19 Кто едет домой?

  Неестественная смерть[169]

    Часть 1 Медицинская проблема

      Глава 1 По слухам

      Глава 2 Здесь скрывается преступление[173]

      Глава 3 Польза от старых дев

      Глава 4 Слегка не в себе

      Глава 5 Сплетни

      Глава 6 Найдена мертвой

      Глава 7 Ветчина и бренди

      Глава 8 Что касается преступления

      Глава 9 Завещание

    Часть 2 Юридическая проблема

      Глава 10 И снова завещание

      Глава 11 На перепутье

      Глава 12 История двух старых дев

      Глава 13 Аллилуйя

      Глава 14 Хитрые каверзы закона

      Глава 15 Искушение святого Петра

      Глава 16 Железное алиби

      Глава 17 Рассказ провинциального адвоката

      Глава 18 Рассказ лондонского адвоката

    Часть 3 Медико-юридическая проблема

      Глава 19 Побег

      Глава 20 Убийство

      Глава 21 Каков же все-таки способ?

      Глава 22 Дело совести

      Глава 23 Схватил рукой и заколол — вот так!..[279]

      Биографическая справка

Дороти Ли Сэйерс Смерть по объявлению Неприятности в клубе «Беллона»

  Смерть по объявлению

    От автора

    Глава1 Дэс[292] приходит в рекламное агентство Пима

    Глава 2 Шокирующая неделикатность двух машинисток

    Глава 3 Любопытство нового копирайтера

    Глава 4 Виртуозные акробатические трюки Арлекина

    Глава 5 Удивительные метаморфозы мистера Бредона

    Глава 6 Исключительная безупречность смертельного оружия

    Глава 7 Опасное приключение главного инспектора

    Глава 8 Кутерьма в рекламном агентстве

    Глава 9 Несентиментальный маскарад Арлекина

    Глава 10 Огорчительные последствия ссоры в офисе

    Глава 11 Непростительное вторжение на герцогский прием

    Глава 12 Удивительное обретение младшего репортера

    Глава 13 Затруднительное положение руководителя группы

    Глава 14 Многообещающий заговор двух паршивых овец

    Глава 15 Внезапная смерть человека в смокинге

    Глава 16 Эксцентричное поведение почтового ведомства

    Глава 17 Приступ плаксивости у племянника аристократа

    Глава 18 Неожиданное завершение крикетного матча

    Глава 19 Две ипостаси одной одиозной личности

    Глава 20 Достойный уход незадачливого убийцы

    Глава 21 Дэс покидает агентство Пима

  Неприятности в клубе «Беллона»

    Глава 1 Старик-моховик

    Глава 2 Дама вне игры

    Глава 3 На любовь закона нет

    Глава 4 Лорд Питер штурмует клуб

    Глава 5 Тупик

    Глава 6 Возвращение в игру

    Глава 7 Девятка бубен

    Глава 8 Силовой метод

    Глава 9 Игра по-крупному

    Глава 10 Лорд Питер форсирует события

    Глава 11 Лорд Питер идет с козыря

    Глава 12 Лорд Питер в выигрыше

    Глава 13 Снова блеф

    Глава 14 Полный разгром

    Глава 15 Тасуем и сдаем

    Глава 16 Кадриль

    Глава 17 Паркер делает ход

    Глава 18 Фигурные карты

    Глава 19 Игра с «болваном»

    Глава 20 Анна Дорланд играет мизер

    Глава 21 Лорд Питер ведет игру

    Глава 22 Карты на стол!

    Эпилог Анализ игры, или Вскрытие показало

Дороти Ли Сейерс Ключ к убийству (Whose Body) (Перевод В.П. Псарева)

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  ПРИЛОЖЕНИЕ

Дороти Ли Сэйерс Без свидетелей

  Часть 1 МЕДИЦИНСКАЯ ПРОБЛЕМА

    Глава  I   Случайный собеседник

    Глава II ЗМЕЯ ПОДКОЛОДНАЯ

    Глава III О ПОЛЬЗЕ СТАРЫХ ДЕВ

    Глава IV ЛЕГКОЕ ПСИХИЧЕСКОЕ ОТКЛОНЕНИЕ

    Глава V БОЛТОВНЯ

    Глава VI СТРАШНАЯ НАХОДКА

    Глава VII БРЕНДИ И ВЕТЧИНА

    Глава VIII НЕМНОГО О ТЕОРИИ ПРЕСТУПЛЕНИЯ

    Глава IX ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛЯ

  ЧАСТЬ II ПРАВОВАЯ ПРОБЛЕМА

    Глава X И ВНОВЬ — ПОСЛЕДНЯЯ ВОЛЯ

    Глава XI ПЕРЕКРЕСТКИ

    Глава XII ИСТОРИЯ ДВУХ СТАРЫХ ДЕВ

    Глава XIII АЛЛИЛУЙЯ

    Глава XIV ПАРАДОКСЫ ЗАКОНА

    Глава XV ИСКУШЕНИЕ СВЯТОГО ПЕТРА

    Глава XVI ЖЕЛЕЗОБЕТОННОЕ АЛИБИ

    Глава XVII РАССКАЗ ПРОВИНЦИАЛЬНОГО АДВОКАТА

    Глава XVIII РАССКАЗ ЛОНДОНСКОГО АДВОКАТА

  ЧАСТЬ III МЕДИКО-ПРАВОВАЯ ПРОБЛЕМА

    Глава XIX ПОБЕГ

    Глава XX УБИЙСТВО

    Глава XXI КАКИМ СПОСОБОМ?

    Глава XXII ВОПРОС СОВЕСТИ

    Глава XXIII ВОЗМЕЗДИЕ

Дороти Ли Сэйерс Лорд Питер осматривает тело

  Чудовищная история о человеке с медными пальцами

  Забавный случай с упомянутым предметом

  Ужасное происшествие или тайна маленькой сумки

  Неблаговидная шутка одного шутника

  Недостойная мелодрама, или яблоко раздора

  Назидательная история о тяжелых шагах

  Дело вкуса

  Голова дракона

  Загадка человека, у которого не осталось лица

  Новейший вариант пещеры Али-Бабы

Дороти Сэйерс Неприятности в клубе «Беллона»

  Глава I Старик-моховик

  Глава II Дама вне игры

  Глава III На любовь закона нет

  Глава IV Лорд Питер штурмует клуб

  Глава V Тупик

  Глава VI Возвращение в игру

  Глава VII Девятка бубен

  Глава VIII Силовой метод

  Глава IX Игра по-крупному

  Глава X Лорд Питер форсирует события

  Глава XI Лорд Питер идет с козыря

  Глава XII Лорд Питер в выигрыше

  Глава XIII Снова блеф

  Глава XIV Полный разгром

  Глава XV Тасуем и сдаем

  Глава XVI Кадриль

  Глава XVII Паркер делает ход

  Глава XVIII Фигурные карты

  Глава XIX Игра с «болваном»

  Глава XX Анна Дорланд играет мизер

  Глава XXI Лорд Питер ведет игру

  Глава XXII Карты на стол!

  Эпилог Анализ игры, или: Вскрытие показало

Дороти Ли Сейерс ЗАГАДОЧНАЯ СМЕРТЬ

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава б

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

  Глава 22

  Глава 23

Дороти Л. Сэйерс ПЯТЬ ОТВЛЕКАЮЩИХ МАНЕВРОВ

  Предисловие

  Кэмпбелл

  Кэмпбелл мертв

  Фергюсон

  Стрэтчен

  Уотерз

  Фаррен

  Грэхем

  Гоуэн

  Миссис МакЛеод

  Сержант Дэлзиел

  Инспектор Макферсон

  История Фергюсона

  Лорд Питер Уимзи

  Констебль Росс

  Бантер

  Главный инспектор Паркер

  Лорд Питер Уимзи

  Миссис Смит-Лемесурье

  История Уотерза

  История Фаррена

  История Стрэтчена

  История Грэхема

  История Гоуэна

  Фаррен. Фергюсон. Стрэтчен

  Грэхем, Гоуэн, Уотерз

  Дело против Гоуэна

  Убийца

  Лорд Питер Уимзи

  Лорд Питер Уимзи

  Лорд Питер Уимзи

Дороти Л. Сэйерс Где будет труп Лорд Питер Уимзи: Попытка биографии

  Дороти Л. Сэйерс. Где будет труп

  Глава I Свидетельствует труп

  Глава II Свидетельствует дорога

  Глава III Свидетельствует отель

  Глава IV Свидетельствует бритва

  Глава V Свидетельствует невеста

  Глава VI Свидетельствует первый цирюльник

  Глава VII Свидетельствуют жиголо

  Глава VIII Свидетельствует второй цирюльник

  Глава IX Свидетельствует утюг

  Глава X Свидетельствует инспектор полиции

  Глава XI Свидетельствует рыбак

  Глава XII Свидетельствует сын невесты

  Глава XIII Свидетельствует неясная тревога

  Глава XIV Свидетельствует третий цирюльник

  Глава XV Свидетельствуют хозяйка сердца и квартирная хозяйка

  Глава XVI Свидетельствует песок

  Глава XVII Свидетельствуют деньги

  Глава XVIII Свидетельствует змея

  Глава XIX Свидетельствует переодетый автомобилист

  Глава XX Свидетельствует леди за рулем

  Глава XXI Свидетельствуют свидетели

  Глава XXII Свидетельствует манекенщица

  Глава XXIII Свидетельствует театральный агент

  Глава XXIV Свидетельствует школьный учитель

  Глава XXV Свидетельствует словарь

  Глава XXVI Свидетельствует гнедая кобыла

  Глава XXVII Свидетельствует внук рыбака

  Глава XXVIII Свидетельствует шифр

  Глава XXIX Свидетельствует письмо

  Глава XXX Свидетельствует камердинер

  Глава XXXI Свидетельствует продавец галантереи

  Глава XXXII Свидетельствует семейное древо

  Глава XXXIII Свидетельствует то, что было задумано

  Глава XXXIV Свидетельствует то, что было

Дороти Ли Сэйерс Каникулы палача

  ПРЕДИСЛОВИЕ

  ИСТОРИИ, РАССКАЗАННЫЕ ЛОРДОМ ПИТЕРОМ УИМЗИ

    Отражение в зеркале

    История невероятного бегства лорда Питера Уимзи

    Право шахматной королевы

    Жемчужное ожерелье

  ИСТОРИИ, РАССКАЗАННЫЕ ЛОРДОМ МОНТЕГЬЮ ЭГГОМ

    История одного отравления

    Собачий нюх

    Смерть наступила утром…

    Крепкий орешек

    Убийство в Пентикост-Колледже

    Махер-Шалал-Хашбаз

    Человек, который знал как

    Игры у фонтана

Дороти Ли Сэйерс Смерть по объявлению

  Предисловие

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

  Глава 21

Дороти Ли Сэйерс Почерк убийцы

  ПРЕДИСЛОВИЕ

  Часть первая БОЛЬШОЙ КЕНТСКИЙ ПЕРЕЗВОН

    1 ЗВОНЯТ КОЛОКОЛА

    2  КОЛОКОЛА В ДЕЛЕ

  Часть вторая  ПОЛНАЯ МЕЛОДИЯ ГРЕНДШИРСКОГО ПЕРЕЗВОНА

    1 УЖАСНАЯ НАХОДКА

    2 ЛОРД ПИТЕР СНОВА В ДЕЛЕ

    3  ЛОРД ПИТЕР УХОДИТ В ТЕНЬ

    4 СОВМЕСТНАЯ РАБОТА ЛОРДА ПИТЕРА И МИСТЕРА БЛАНДЕЛЛА

    5  СОЛО ТЕЙЛОРА ПАУЛА

    6 РАССЛЕДОВАНИЕ МЕСЬЕ РОЗЬЕ

    7  ОХОТА

    8 КОЛОКОЛА ПОМОГАЮТ ЛОРДУ ПИТЕРУ В РАССЛЕДОВАНИИ

    9  ПРОПАЖА УЛИКИ

    10 ОШИБКА ЛОРДА ПИТЕРА

  Часть третья КОРОТКИЙ СТЕДМАНСКИЙ ПЕРЕЗВОН

    1 БЫСТРАЯ РАБОТА

    2 ИСТОРИЯ НОББИ

    3 ИСТОРИЯ ВИЛЛИ ТОДЕЯ

    4  МЕДЛЕННАЯ РАБОТА

    5  ВАЖНЫЕ ПОКАЗАНИЯ

  Часть четвертая ПОЛНЫЙ КЕНТСКИЙ ПЕРЕЗВОН

    1 БОЛЬШАЯ ВОДА

    2 ВОДА НАСТУПАЕТ

    3 ДЕЛО ЗАКРЫТО

Дороти Л. Сэйерс Медовый месяц в улье

  Любовь, смерть и Англия

  Медовый месяц в улье

    Посвящение Мюриэл Сент-Клер Бирн, Элен Симпсон и Марджори Барбер

    Проталамий

    Глава I Твой лорд молодой

    Глава II Постель из гусиного пуха

    Глава III Река Иордан

    Глава IV Боги домашнего очага

    Глава V Ярость орудий[942]

    Глава VI В армию снова[967]

    Глава VII Лотос и кактус

    Глава VIII Фунты, шиллинги и пенсы

    Глава IX Времена и сезоны

    Глава X Деревенский паб

    Глава XI Полисменом быть ужасно тяжело[1040]

    Глава XII Поскрести по сусекам

    Глава XIII Ищите там и сям

    Глава XIV О сысках и следствиях[1069]

    Глава XV Херес и горькая настойка

    Глава XVI Венец супружества

    Глава XVII Венец власти

    Глава XVIII Солома в волосах

    Глава XIX Колючий плод

    Глава XX Знаешь Как – знаешь и Кто

    Эпиталамий

      I. Лондон: публичное покаяние

      II. Denver Ducis[1178]: сила и слава[1179]

      III. Толбойз: небесный венец

  Толбойз

Дороти Л. Сэйерс, Джилл Пейтон Уолш Престолы, Господства[1216]

  Благодарности

  1

  2

  3

  4

  5

  6

  7

  8

  9

  10

  11

  12

  13

  14

  15

  16

  17

  18

  19

  20

  21

  Примечание авторов

Дороти Л. Сейерс Рассказы о лорде Питере

  МЕЖДУ МОРЕМ И ПРОПАСТЬЮ, ИЛИ ИГРЫ КАПРИЗНОГО УМА (Предисловие А.В. Ващенко)

  ГДЕ-ТО СОВСЕМ В ДРУГОМ МЕСТЕ (перевод Л. Серебряковой)

  НЕВЕРОЯТНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ ЛОРДА ПИТЕРА УИМЗИ (перевод А. Ващенко)

  ГОЛОВА ДРАКОНА (перевод А. Ващенко)

  ЗАГАДКА ЧЕЛОВЕКА, У КОТОРОГО НЕ ОСТАЛОСЬ ЛИЦА (перевод Л. Серебряковой)

  ЧУДОВИЩНАЯ ИСТОРИЯ О ЧЕЛОВЕКЕ С МЕДНЫМИ ПАЛЬЦАМИ (перевод А. Ващенко)

  ОТРАЖЕНИЕ В ЗЕРКАЛЕ (перевод Л. Серебряковой)

  ШАГАЮЩАЯ БАШНЯ (перевод Л. Серебряковой)

  НЕДОСТОЙНАЯ МЕЛОДРАМА, ИЛИ ЯБЛОКО РАЗДОРА (перевод Л. Серебряковой)

  ЖЕМЧУЖНОЕ ОЖЕРЕЛЬЕ (перевод А. Ващенко)

  ЗАБАВНЫЙ СЛУЧАЙ С УПОМЯНУТЫМ ПРЕДМЕТОМ (перевод А. Ващенко)

  ЗУБЫ СВИДЕТЕЛЬСТВУЮТ (перевод Л. Серебряковой)

  НАЗИДАТЕЛЬНАЯ ИСТОРИЯ О ТЯЖЕЛЫХ ШАГАХ (перевод Л. Серебряковой)

  УЖАСНОЕ ПРОИСШЕСТВИЕ ИЛИ ТАЙНА МАЛЕНЬКОЙ СУМКИ (перевод О. Лариной)

  СТРАННЫЙ ПОЛИЦЕЙСКИЙ (перевод А. Кабалкина)

  НЕБЛАГОВИДНАЯ ШУТКА ОДНОГО ШУТНИКА (перевод Л. Серебряковой)

  КОРОЛЕВА ЛЮБИТ СВОЙ ЦВЕТ (перевод А. Кабалкина)

  БИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА, СОСТАВЛЕННАЯ ПОЛОМ ОСТИНОМ ДЕЛАГАРДЬЕ (перевод Л. Серебряковой)

*** Примечания ***